Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - Гессен С.Я.

Author: Гессен С.Я.

Tags: русская литература биографии воспоминания пушкин

Year: 1936

Similar

А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 2-х томах. Том первый

А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 2-х томах. Том второй

Декабристы в воспоминаниях современников

Рассказы. Воспоминания

Text

А. С. Пушкин.
Портрет работы Тропинина.
ПУШКИН
в зовшашга’длаазж
а.
®©В&ЗШ83Ш21Ш1)3
Редакция»
вступительная статья
и примечания
С. Я. ГЕССЕНА

Государственяое издательство
•ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»
Ленинград 1->Зб
с. Я. ГЕССЕН

О
1
Литературное наследие Пушкина сравнительно очень
небогато мемуарами, дневниковыми и автобиографиче-
скими записями. Тем не менее, можно с уверенностью
сказать, что он был убежденным ценителем и про-
пагандистом мемуарного творчества во всех его формах.
Через всю жизнь Пушкина непрерывной цепью проходят
настойчивые, непрекращающиеся попытки создания соб-
ственных мемуаров. Дошедшие до нас случайные и раз-
розненные фрагменты его дневниковых и мемуарных
записей свидетельствуют об очень серьезной работе в
этом направлении.
Первые дневниковые записи Пушкина относятся еще
к раннему юношеству, к 1815 году, когда видимый мир
ограничивался для него лицейскими залами. Но уже и
тогда, в ущерб редким автобиографическим, интимным
записям, Пушкин стремился насытить свой дневник
историческими анекдотами, событиями литературной
жизни, характеристиками примечательных людей, попа-
давших в орбиту его внимания.
В 1821 г., уже в Кишиневе, он вновь принялся за
свой дневник. И опять редкие интимные записи усту-
пают первые места записям, посвященным политическим
и литературным событиям, значительным встречам, бы-
товым характеристикам (греческое восстание, разговор
с Пестелем, кишиневские евреи, принятие в масоны
и т. д.).
В это самое время Пушкин усиленно и системати-
чески работал над своими мемуарами, посвящая им по
Д
несколько часов ежедневно. *) Эти записки не дошли до
нас, но о содержании их сам же Пушкин уже в 1830-х гг.
вспоминал: «В 1821 году начал я свою биографию, и
несколько лет сряду занимался ею. В конце 1825 г., при
открытии несчастного заговора, я принужден был сжечь
сии записки. [Они могли замешать имена многих, и
может быть умножить число жертв]. Не могу не сожа-
леть о их потере; я в них говорил о людях, которые
после сделались историческими лицами, с откровен-
ностию дружбы или короткого знакомства». Не прихо-
дится пояснять, кто такие эти люди, сделавшиеся
«историческими лицами» после 14 декабря. Совершенно
очевидно, что в центре уничтоженных записок стояли те
наблюдения и впечатления, которые Пушкин вынес из
частых встреч с декабристами в Петербурге, в Киши-
неве, в Каменке.
Уничтожив в начале 1826 г. свои записки, Пушкин
в том же году вновь принялся за мемуары. Эта новая
его попытка известна нам по одному только отрывку,
свидетельствующему, однакоже, о том, что и на этот раз
Пушкин намеревался придать своим запискам обще-
ственно-политическую заостренность. Этот единственный
отрывок посвящен конспективному изложению поле-
мики, вызванной появлением «Истории государства рос-
сийского» Карамзина и собственных споров Пушкина
с историографом^
От второй половины 1820-х годов сохранилось мно-
жество разного рода заметок Пушкина, представляю-
щих собой «заготовки» для будущих мемуаров. Иногда
«заготовки» эти принимали форму законченного рас-
сказа, как, напр., заметка о встрече 15 октября 1827 г.
с В. Кюхельбекером. В других случаях это были только
заметки для памяти, долженствовавшие напомнить
автору о том или ином эпизоде, который следовало потом
Ч См. в письмах Пушкина к Л. С. Пушкину от нач. ноября
1824 г. и 28 января 1825 г., и П. А. Вяземскому от 14 августа
1826 г. Из этих автобиографических записок Пушкина известен
только один ничтожный отрывок, по содержанию относящийся к
1817 г. и датированный 19 ноября 1825 г.
6
ввести в мемуары. Таковы, напр., криптограмма о полу-
чении известия о казни пяти декабристов, заметка с
коронации и др. х)
1830-м годом предположительно датируется отрывок
из черновой программы записок Пушкина, доведенной
им только до 1815 г. С осуществлением этой про-
граммы связан, вероятно, и более поздний пушкинский
отрывок из «Родословной Пушкиных я Ганнибалов».
От 1831 года сохранились поденные записи 26 и
29 июля и 4 сентября, посвященные «холерным» бун-
там, критической оценке роли царя в их усмирении,
польским событиям и т. д.
Еще через два года, осенью 1833 г., Пушкин набро-
сал новый план записок: «Кишинев, — Приезд мой из
Кавказу и Крыму. — Орлов — Ипсиланти — Каменка —
Фонт. — Греческая революция — Липранди — 12 год...»
Даже из этой схематичной программы очевидно, что
Пушкин в своих новых записках собирался итти по сле-
дам тех политических событий, которых он был совре-
менником и очевидцем. 4
А поздней осенью того же 1833 года, 24 ноября,
сделана первая известная нам запись в дневнике Пуш-
кина, доведенном им довольно систематически до
февраля 1835 года.
К сожалению, Пушкин нигде не сформулировал своих
взглядов на задачи мемуариста. Но фрагменты его
дневников и записок с 1815-го по 1835 г. дают отчет-
ливое понятие о том пути, которым шел поэт в работе
над собственными мемуарами. Везде и всюду в них сам
мемуарист, его личная жизнь и интимные переживания
отступают на задний план, стушевываясь перед описа-
ниями современных политических, общественных и лите-
ратурных событий. Он сам так и говорил в 1827 г.
своему приятелю, А. Н. Вульфу: — «Непременно
должно описывать современные происшествия, чтобы
могли на нас ссылаться. Теперь уже можно писать и
царствование Николая и об 14 декабре».1) Еще двумя
годами прежде, Пушкин в частном письме резко осудил * s
П См. Рукою Пушкина. М. 1935, стр. 307—310,331,335, 346 и др.
s) См. ниже, стр. 29®. Курсив мой. С. Д
7
интимные мемуары, вводящие читателя за кулисы лич-
ной жизни автора. «Чорт с ними! Слава богу, что поте-
ряны. .. — замечал он по поводу уничтожения записок
Байрона. — Мы знаем Байрона довольно. Видели его
на троне славы, видели в мучениях великой. души, ви-
дели в гробе посреди воскресающей Греции. Охота
тебе видеть его на судне...» И, в заключение этих
явно декларативных рассуждений о сущности мемуар-
ного творчества, Пушкин замечал: «Писать свои Мё-
moires заманчиво и приятно. Никого так не любишь, ни-
кого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощи-
мый. Но трудно. Не лгать — можно; быть искренним —
невозможность физическая. Перо иногда остановится,
как с разбега перед пропастью — на том, что посторон-
ний прочел бы равнодушно».1)
Все это было написано в то самое время, когда Пуш-
кин усиленно и напряженно работал над своими мемуа-
рами. И, конечно, именно исходя из собственного опыта,
он заключал о трудности и даже невозможности писгегь
«о самом себе». Он и не шел этим путем, ни тогда, ни
раньше, ни позже, во всех своих попытках создания
мемуаров, ставя себе задачей «описание современных
происшествий», и при этом не беспристрастное, прагма-
тическое описание, а описание «пером Курбского».
Пушкин был и активным пропагандистом мемуар-
ного творчества. В библиотеке его разного рода мемуа-
ры занимают очень значительное место.3) Письма к
друзьям, особенно с юга и из Михайловского, полны
просьбами о высылке вновь появлявшихся памятников
мемуарного творчества и репликами по поводу прочи-
танных. «Милый мой, если только возможно, отыщи,
купи, выпроси, укради Записки Фуше, и давай сюда;
за них отдал бы я всего Шекспира; ты не воображаешь,
что такое Fouche! Он по мне очаровательнее Байрона.
Эти записки должны быть во сто раз поучительнее, за-
нимательнее, ярче записок Наполеона * *)...»
Он читал мемуары Дидро и Данжо, капитана Брюса
Ч Письмо ж П. А. Вяземскому от 12/IX-1825 г.
•) Б. Л. Модзалевский. Библиотека Пушкина. С.-Пб. 1908, cap.
428—429.
*) Письмо к Л. С. Пушкину от 11-1825 г.
и доктора Куна, с большими трудностями раздобывал ко-
пии записок Екатерины II и Дашковой, копии дневника
Храповицкого и записок И. И. Дмитриева. Он накапли-
вал большой мемуарный материал для своей «Истории
Пугачева», а для «Современника» писал статьи о запис-
ках бригадира Моро-де-Брозе, о сборнике «Старина и
Новизна», об издании переписки Вольтера с де Брос-
сом, о записках Джона Теннера, об издании записок
«кавалерист-девицы» Дуровой и т. д.
Пушкина интересовал и исторический анекдот, как са-
мостоятельная форма мемуарного творчества. Он сам
записывал и печатал еще в «Литературной газете» исто-
рические анекдоты. В этом же плане и записи рассказов
Н. К. Загряжской, и его «Table-talk» (1834—1836), за-
ключавшие в себе, наряду с историческими анекдотами,
и автобиографические, личные воспоминания.
Друзей своих и знакомых Пушкин постоянно склонял
к писанию мемуаров. Еще в 1830 г. он настойчиво уго-
варивал своего друга П. В. Нащокина приняться за ме-
муары и даже сам помогал ему, начав под диктовку На-
щокина записывать его воспоминания. Он не оставлял
Нащокина в покое, и через шесть лет требовал присыл-
ки всего написанного. То же самое повторилось в 1836 г.
с актером М. С. Щепкиным, которого Пушкин всячески
побуждал к писанию мемуаров, собственноручно запи-
сав в тетрадь начальные их строки. Еще за несколько
лет до того, с тою же просьбой писать мемуары, Пуш-
кин обращался к А. П. Ермолову, предлагая себя в ка-
честве их издателя. В 1836 г. он сносился с С. Н. Глин-
кой по поводу его Записок и тогда же был занят изда-
нием Записок Н. А. Дуровой.
С таким же вниманием и интересом относился Пуш-
кин и к памятникам эпистолярного творчества, хорошо
сознавая огромное историко-литературное значение соб-
ственной переписки. В 1833 г. Плетнев даже жаловался
Жуковскому на то, что Пушкин «ничего не делает, как
только утром перебирает в гадком сундуке своем старые
письма к себе».х) Эти занятия Пушкина были отнюдь
не случайными. Кажется, с уверенностью можно сказать,
х) Сочинения П. А. Плетнева* т. IIL С.-Пб. 1885, стр. 524.
9
что ему же принадлежала первая идея издания своей пе-
реписки. 1) По крайней мере; когда умер Дельвиг, Пуш-
кин 13/VII-1831 г. писал их общему лицейскому това-
рищу, М. Л. Яковлеву: «На днях пересмотрел я у себя
письма Дельвига; может быть со временем это напеча-
таем. Нет ли у ней (вдовы Дельвига) моих к нему пи-
сем. Мы бы их соединили».
Смерть Дельвига углубила интерес Пушкина и еще
к одной форме мемуарного творчества, постоянно его
привлекавшей: к отражению в мемуарной литературе об-
разов замечательных современников. Еще в 1826 г. он
уговаривал Вяземского написать воспоминания о Ка-
рамзине. 2) В 1831 г. советовал Денису Давыдову пи-
сать воспоминания о ген. Раевском, а у кн. Юсупова вы-
спрашивал его воспоминания о Фонвизине.8) Когда же
умер Дельвиг, Пушкин долго занят был мыслью о том,
чтобы, совместно с Баратынским и Плетневым, написать
воспоминания о жизни покойного друга.4)
2
Трагическая гибель Пушкина внезапно поставила его
друзей перед необходимостью мобилизовать собствен-
ные воспоминания о нем. Постоянная пропаганда Пуш-
киным мемуарного творчества, глубокий интерес его к
мемуарной литературе и незавершенные попытки созда-
ния собственных мемуаров являлись своего рода заве-
щанием друзьям, властно требовавшим исполнения. За-
вещание это, однако, осталось не выполненным. Если,
по злой иронии судьбы, единственным видом прижиз-
ненных мемуаров о Пушкине были жандармские досье,
часто с завидной тщательностью фиксировавшие по-
дробности его жизни, то и после смерти поэта никто из 9
9 Несколько писем Пушкина было опубликовано при его жиз-
ни, как, напр., письмо его к Дельвигу от середины 1824 г., с описа-
нием путешествия по Крыму, напечатанное Пушкиным в «Северных
Цветах» на 1826 г. и затем в качестве комментария к «Бахчиса-
райскому фонтану», в изданиях 1830 и 1835 гг.
’) Письмо к Вяземскому от 10/VII-1836.
•> Ему же, от 2/1-1831.
*) Письма к Плетневу от 2 и 7/1-1831.
1Q
его ближайших друзей и товарищей не написал воспоми-
наний о нем. Только однажды, в роковой день 27 янва-
ря 1837 г. друзья поэта спохватились, что надо сохра-
нить для потомства историю его предсмертных минут.
Так случилось, что последние дни Пушкина запечатлены
в целом ряде мемуарных и эпистолярных документов,
принадлежащих друзьям, окружавшим умирающего
(А. Тургеневу, Жуковскому, Вяземскому), и пользовав-
шим его врачам (Далю, Спасскому, Шольцу).
Известный немецкий критик Варнгаген фон Энзе еще
в 1839 г., откликнувшись на выход первых томов по-
смертного издания сочинений Пушкина, писал: «Био-
графия Пушкина, которая представила бы откровенно и
искренно все его отношения и его судьбу, была бы бога-
тым подарком, заслуживающим благодарности, но в на-
стоящее время трудно ожидать такой. Впрочем, пусть
его соотечественники вместо того собирают и предвари-
тельно издают материалы для будущего употребле-
ния». 1
Как ни странно, но первыми на этот призыв Варнга-
гена откликнулись лица, которым, казалось бы, вовсе не
подобало выступать со своими воспоминаниями о Пуш-
кине. Таковы были, например, третьестепенный литера-
тор М. Макаров, написавший статью «А. С. Пушкин в
детстве (Из записок о моем знакомстве)», или писатель
А. Грен, сочинивший фантастические воспоминания о
Пушкине на основании мифического архива поэта Теп-
лякова. Но замечательно, что Плетнер, опубликовавший
эти, по собственному признанию, «прескучные и преглу-
пые статьи» двоих «болтунов» в 1843 г. в своем «Совре-
меннике», объяснял, что напечатал их «единственно ради
имени великого поэта». 2) Нельзя не признать, что это
была довольно странная форма увековечения памяти
Пушкина, особенно поскольку инициатива ее принадле-
жала одному из лучших друзей поэта, который сам яв-
лялся неисчерпаемым кладезем воспоминаний о нем. Но
Плетнев отнюдь не представлял исключения. Молчали
все близкие друзья поэта, хотя они отлично созна*
вали громадную ценность свидетельских показаний &
1} Б. Л. Модзалевский. Пушкин. Л. 1929, стр. 69.
*) Переписка Я, К. Грота о П. А. Плетневым, т. Ш, стр. 400.
It
Пушкине.г) Так, историк-профессионал М. П. Погодин
в 1846 г. записывал в своем дорожном дневнике: «Надо
непременно бы собрать теперь все подробности, скажу
кстати, о жизни, образе мыслей и действий нашего слав-
ного Пушкина, пока живы столько современников, кото-
рые его помнят хорошо, а то дети наши будут так же
хлопотать и спорить о нем, как мы теперь — о годе и
месте рождения Карамзина». * *) Но так как ни сам По-
годин (хотя он и вел много лет дневник, в котором со
-скрупулезной точностью описывал свои встречи и раз-
говоры с поэтом) и никто другой из друзей Пушкина не
откликнулись на этот призыв,•) через два года Погодин
снова, уже с нескрываемой тревогой, восклицал: «Го-
лос современника, близкого человека — самое драгоцен-
ное свидетельство, которое ничем не заменишь. А потом
Пушкин! Пушкина у нас уже забывают! Что это за
ужасное время! .. О любезное отечество! Что за равно-
душие, что за неблагодарность! Какое мертвенное без-
молвие! Когда же будет этому всему конец?»
3
«Конец этому всему» или, вернее, начало изучению
Пушкина и накоплению свидетельских показаний о нем
современников наступило очень скоро, прежде, чем
ожидал этого Погодин. Но заслуга этого перелома при-
надлежала уже не друзьям Пушкина, а первым его био-
графам, П. И. Бартеневу, П. В. Анненкову, К. Я. Гроту,
М. Н. Лонгинову.
1) Эпистолярное наследие Пушкина еще прежде стало предметом
заботы его друзей. Уже 11/Ш-1837 г. Погодин рекомендовал Вя-
земскому напечатать в «Современнике» просьбу о том, чтобы
«все, имеющие у себя письма Пушкина, относились к вам и при-
сылали бы копии для напечатания» («Пушкин и его совреманники»,
вып. XXIII—XXIV, стр. 121). Несколько лет спустя, в 1844 г.
Л. С. Пушкин напоминал Плетневу: «Повторяю давнишнюю мысль
мою: не худо бы собрать сколько можно его писем к разным ли-
цам... и присоединить из них том к его сочинениям».
Н. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. VII, стр. 444.
*) Один только В. И. Даль оказался настолько последователь*:
ным, что, призывая всякого «сносить в складчину все, что знает о
Пушкине,» сам же первый еще в 1840-х тт. записал свои воспо-
.минания.
J3
Когда в 1850 г. Бартенев приступил к собиранию ма-
териалов о Пушкине, биография поэта была еще совер-
шенно не изучена. Об этом можно судить по тому, напри-
мер, что даже такой знаток Пушкина, как Я. К. Грот,
еще в 1849 г. засыпал Плетнева самыми элементарны-
ми вопросами о том, где родился Пушкин, долго ли про-
был на Кавказе и т. д.tt). Об этом можно судить и по
двум первым биографическим очеркам о Пушкине Плет-
нева и Д. Н. Бантыш-Каменского, 2 *) бледным, мало со-
держательным и полным грубых фактических ошибок.
П. И. Бартенев, а следом за ним и П. В. Анненков,,
пошли прежде всего по пути накопления воспоминании
современников и живых преданий о Пушкине. Их ини-
циативе, подхваченной затем М. Н. Лонгиновым, и обя-
заны своим происхождением воспоминания: П. А. Ка-
тенина, 8) сестры поэта О. С. Павлищевой, 4 * * *) С. П. Ше-
вырева, А. П. Керн, С. Д. Косовского и многих других, а
также записи устных рассказов десятков друзей и со-
временников Пушкина: Вяземских, Нащокиных, Пого-
дина, Даля, Соболевского и т. д.в). Таким же образом,
по вызову Е. И. Якушкина, в первой половине 1850-х гг.
написал свои записки о Пушкине И. И. Пущин, в 1857 г.
его брат, М. И. Пущин, уступив настояниям Л. Н. Тол-
стого, записал свои воспоминания о встрече с Пушки-
ным за Кавказом; в 1863 г. некий Аммосов записал
рассказы К. К. Данзаса о последней дуэли и смерти Пуш-
кина, а в 1866 г. М. И. Семевский, отправившись в
Тригорское, записал рассказы о Пушкине А. Н. Вуль-
фа и М. И. Осиповой.
Ч Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. III, стр. 392.
а) П. А. Плетнев. Александр Сергеевич Пушкин. «Современник»,
1838, т. X; Д. Н. Баитыш-Каменский. Словарь достопамятных лю-
ден. С.-П6., 1847, ч. IL
Ч Впервые опубликованы в «Лит. Наследстве», 1934, № 16—18.
4) Записки ее, широко использованные П. В. Анненковым,
впервые опубликованы в «Летописи Литературного Музея»,
т. I. М. 1936. Записка о Пушкине его брата, Л. С. Пушкина, была
аписана еще прежде, около 1848 г., благодаря настояниям,
овидимому, Соболевского и Погодина.
Б) См. подробно: М. Цявловский. Рассказы о Пушкине, запи-
р ные со слов его друзей П. И. Бартеневым. М. 1925; Б. Л. Мод-
|ллевский. Работы П. В. Анненкова о Пушкине в его книге «Пуш-
ив»; Л. 1229.
1»
В отдельных случаях воспоминания друзей Пушки-
на возникали еще в качестве реакции на фантастические,
ошибочные сведения, появлявшиеся о нем в печати. Так,
В. П. Горчаков, еще в 1850 г. впервые напечатавший
выдержки из своих воспоминаний о Пушкине, в 1858 г.
выступил с новой статьей о нем, будучи вызван на это
появлением вздорных и насквозь ложных воспоминаний
одного из «кишиневских старожилов». Точно так же за-
писки о Пушкине И. П. Липранди, написанные в 1866 г.,
явились ответом на статью П. И. Бартенева «Пушкин в
южной России», воспоминания А. И. Подолинского
(1871 г.)—ответом на вздорную статью Бурнашева;
записки А. М. Каратыгиной, написанные ею почти на-
кануне смерти, в 1880 г., послужили ответом на рассказ
П. П. Каратыгина о ее ссоре с Пушкиным.
Создается впечатление, что друзья поэта совершен-
но лишены были инициативы в деле закрепления своих
воспоминаний о нем и только какой-то толчок извне
способен был вывести их из бездействия. Трудно объ-
яснить, как могло случиться, что такие близкие Пушки-
ну люди, как Вяземский, Плетнев, Соболевский, Але-
ксандр Тургенев, большинство которых на десятки лет
пережили Пушкина и были профессионалами-литерато-
рами, — не оставили связных и цельных воспоминаний
о Пушкине.
Пожалуй, наиболее удивительно молчание Плетнева,
который был не только одним из ближайших друзей
Пушкина, но и восторженным его поклонником и почи-
тателем. За несколько дней до своей смерти, гуляя с
Плетневым, Пушкин вытребовал у него обещание напи-
сать свои мемуары.1) И Плетнев хорошо сознавал не-
сравненное значение мемуарных свидетельств о его по-
койном друге. «Будущей истории или биографии, — пи-
сал он через несколько месяцев после гибели Пушки-
на, — никто столько не может доставить драгоценней-
ших материалов, как современник, свидетель-очевидец,
неизбежный участник и естественный судья происше-
ствий, перед ним совершающихся».
*) Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. I, стр. 495 —
496.
Л4
Первый биограф Пушкина, он вскоре после смерти
поэта тесно сошелся с Я. К. Гротом, будущим «пуш-
кинистом», настойчиво требовавшим, чтобы Плетнев
записал свой воспоминания о поэте. Плетнев упрямо от-
некивался, ссылаясь на недосуг, на свою загруженность
педагогической, литературной и административной ра-
ботой, но, сам же сознавая шаткость своих оправданий,
вынужден был приводить все новые доводы. «С кем
долго живешь вместе, не заботишься о сохранении в па-
мяти, а еще менее на бумаге, частностей жизни, потому
что все настоящее и близкое представляется обыкновен-
ным,— оправдывался он через десять лет после гибели
Пушкина. — Одна отдаленность наводит радужные цве-
ты на происшествия».х) Но и это объяснение было ско-
рее всего только отговоркой, ибо едва ли можно запо-
дозреть Плетнева в том, чю он когда-либо считал
«обыкновенным» свое знакомство с Пушкиным. Тем бо-
лее, что за год до того сам же Плетнев ссылался на ту
же «отдаленность», как раз и ослабившую его память.
«Я был свидетелем... последних минут поэта, — писал
он. — Несколько дней они были в порядке и ясности у
меня на сердце». Но с течением времени «у меня самого
потемнело и сбилось в голове все, казавшееся окрепшим
навеки. Так и всегда бывает».2) Совершенно очевидно,
что Плетнев хитрил и что разгадку его молчания надо
искать не в этом.
В 1852 г. другой близкий друг Пушкина, Соболев-
ский, подвергавшийся особенно настойчивым атакам со
стороны Бартенева и Анненкова, объясняя сдержан-
ность своих рассказов о Пушкине, замечал: «Мне сле-
дует быть осторожнее и скромнее, ибо ведаю, коль не-
приятно было бы Пушкину, если б кто сообщил совре-
менникам то, что писалось для немногих или что говори-
лось или не обдумавшись, или для острого словца, или
в минуту негодования в кругу хороших приятелей».3)
Соболевский не напрасно ссылался на авторитет
Пушкина. Завещав своим друзьям писать воспоминания,
Пушкин, как мы выше убедились, отчетливо и ясно ука-
Пе ре писка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. I, стр. 406.
Там же, т. III, стр. 159.
Н. П. Барсуков. Жизнь и труды Погодина, кн. XI, стр. 315.
19
зал и те пути, которыми надлежало итти им в работе
над своими мемуарами. Разрозненные отрывки его соб-
ственных записок могли в этом отношении служить об-
разцами для его друзей. Пушкин завещал им писать не
интимные, а литературно-политические мемуары. Но
исполнить это требование Пушкина в 1840—50-х гг.
было немыслимо уже по иным причинам.
Очень характерно, что Соболевский подчеркивал не-
обходимость быть осторожным именно с современника-
ми. С потомками можно было меньше чиниться, но пе-
ред современниками нельзя было являться нараспашку.
Пушкин умер, оставив немало личных и литературных
противников и врагов. Многие из них тогда были еще
живы. В это самое время Анненков, собирая устные
рассказы о Пушкине, писал, что он много «получил от
друзей-неприятелей его странных поминок, но в самых
рассказах их превосходная личность Пушкина высказы-
вается чрезвычайно ясно, на зло им».3) В это самое
время Ксенофонт Полевой, не забывший стародавней
литературной вражды с Пушкиным, сводил с ним запоз-
далые счеты на страницах своих мемуаров. 2) В это же
время, наконец, еще продолжалась ожесточенная поле-
мика между литературными соратниками и противника-
ми Пушкина. Пушкин и мертвый оставался участником
литературной борьбы, служа для первых — объединяю-
щим центром и боевым знаменем, а для вторых — наи-
более значительной и заманчивой мишенью. Еще при
жизни он не раз становился жертвой, по собственному
выражению, «нелитературных обвинений». С целью нис-
провержения его литературного авторитета, противники
не гнушались откровенной клеветой и сплетнями, исполь-
зуя все возможное, от недвусмысленных намеков на по-
литическую неблагонадежность Пушкина и на его без-
нравственность, до упреков в «страшном корыстолю-
бии».
После смерти Пушкина ничто, по существу, не изме-
нилось в этом отношении. И этим, конечно, объясняется
настороженность и Соболевского, и Плетнева, и других
Б. Л. Модзалевскии, Пушкин. Л. 1929 гч стр. 296.
См. ниже, стр. 410 и след.
16
его друзей, опасавшихся неосторожно вырвавшимся рас-
сказом о каких-либо поступках Пушкина, противоречив-
ших казенной морали, или иных подробностях его част-
ной жизни, дать пищу клеветникам. Плетнев в 1831 г.,
оправдываясь перед Пушкиным в сухости своей некроло-
гической статьи о Дельвиге, объяснял, что «говорил без
всякого энтузиазма, не вводя ни одного обстоятельства,
которое бы выказывало меня как его домашнего чело-
века», из опасения, «чтобы мерзавцы не воспользова-
лись для своей цели самою святынею дружества». ’)
Но была еще и другая причина, заставлявшая мол-
чать тоже не одного только Плетнева. Литературная и
интимная биография Пушкина тесно переплеталась с его
биографией политической. Писать об одном без другого
было невозможно, а политическая биография Пушкина
осуждена была, конечно, оставаться под спудом. Плет-
нев, со свойственной ему осторожностью, только однаж-
ды намекнул на это. Вспоминая через десять лет о впе-
чатлении, произведенном на него известной запиской
Жуковского о последних днях Пушкина, поразившей его
«сбивчивостью и неточностью рассказа», он с горечью
заключал, что «тогда же мог бы хоть для себя сделать
перемены».г) Едва ли можно сомневаться в том, что
эти перемены должны были свестись в основном к ра-
зоблачению реакционной и фальшивой легенды о глу-
боко-христианской кончине Пушкина и предсмертном
примирении его с царем, созданной ближайшими друзь-
ями поэта (Жуковским, Вяземским и др.), с целью по-
смертной политической его реабилитации, посмертного
примирения с двором и правительством, в интересах его
семьи и в интересах собственного оправдания. И харак-
терно, что даже «для себя» Плетнев не решался сказать
правду.
Как стал бы Плетнев писать о Пушкине «для себя»,
мы можем только догадываться, но о том, как он писал
«для других», дает представление биография Пушкина,
напечатанная им в 1838 г. * 8) Прост и безоблачен был
жизненный путь Пушкина, если верить этой биографии.
Ч Письмо П. А. Плетнева Пушкину от 22/П-1831 г.
8) Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. III, стр. 159.
3) «Современник», 1838, т. X, стр. 21 — 52.
2
17
Он никогда не испытывал мучительного разлада с дей-
ствительностью, не рвался прочь из России, не задыхал-
ся в тисках николаевского террора, усугублявшихся жест-
кой материальной нуждой. Творчество его не подвер-
галось цензурным гонениям. «Борис Годунов» просто
«долго хранился в портфеле автора», а «Медный Всад-
ник» не упоминается вовсе. Правительство отечески ла-
скало поэта, отнюдь не помышляя преследовать его.
Просто «между тем Пушкин переехал в Кишинев», про-
сто «в конце 1824 г. Пушкин оставил Одессу». Мудрено
было угадать за этим ожесточенное преследование, оди-
ночное заключение в глухой деревне, тем более, когда
автор, уже откровенно в разрез с истиной, сообщал, буд-
то, «возвращаясь из южной России в Псковскую дерев-
ню свою, он (Пушкин) посетил Москву и Петербург,
где так жадно читались его стихотворения». Впрочем,
правительству, повидимому, и не за что было карать
Пушкина. Он, очевидно, не писал ни революционных
стихотворений ни «Гавриилиады», не был в связи с де-
кабристами, не ссорился с царем и правительством, не
оплакивал гибель «120 друзей, братьев, товарищей».
Да и существовали ли вообще декабристы? Создается
впечатление, что Пушкин жил и творил вне времени и
пространства, в каком-то нереальном, сказочном госу-
дарстве.
Так приходилось писать о Пушкине в николаевскую
эпоху. Мудрено ли, что эта перспектива не соблазняла
друзей поэта и что они предпочитали молчать? Отсюда,
конечно, не следует, что все они в равной степени руко-
водствовались литературными расчетами и политической
осторожностью. П. В. Нащокин, например, должно
быть, просто не собрался записать свои воспоминания о
Пушкине вследствие той же безалаберности, которая
привела к утрате им вещественных пушкинских рели-
квий, доставшихся ему после смерти поэта. Соболевский,
который однажды уже приступил даже к своим воспоми-
наниям о Пушкине, собираясь развернуть широкую па-
нораму жизни поэта, но бросил работу на первых же
страницах,1) сам признавался в 1855 г. М. Н. Лонги-
х) См. ниже, стр. 103—104.
1В
нову в том, что не может решиться писать воспомина-
ния о Пушкине, не чувствуя себя способным справиться
с этой ответственной задачей.
4
Так или иначе, но мемуарное наследие, оставленное
ближайшими друзьями Пушкина, количественно крайне
незначительно и буквально тонет в безкрайном море
псевдомемуарной литературы. Повидимому, в первые
десятилетия после смерти поэта слишком велико было
искушение у разных литературных проходимцев связать
свое имя с именем Пушкина. Слишком велик оказался
искус вложить в уста Пушкина мнимые похвалы своему
грошовому творчеству, или, путем измышления какого-
нибудь эпизода, пристегнуть себя к его биографии, что-
бы хоть на мгновение блеснуть отраженным светом.
Пушкина возили по городам, в которых он заведомо не
бывал, навязывали ему поступки, которых он не мог со-
вершить, заставляли писать стихи, сочинив которые он
не был бы Пушкиным. Создавались и целые значитель-
ные мемуарные произведения, представлявшие собой бо-
лее или менее искусную фальсификацию (воспоминания
А. О. Смирновой, Л. Н. Павлищева, А. Грена и др.).
С течением времени, по естественным причинам, при-
ток новых воспоминаний о Пушкине пошел на убыль.
Ему на смену явился материал еще более апокрифиче-
ского характера. Многие литераторы, посещая Пушкин-
ские места, — в Михайловском и Болдине, в Кишиневе
и Одессе, на Кавказе и в Оренбурге, — встречали до-
живающих свой век современников Пушкина и, с их
слов, записывали устные предания о нем. Рассказы ки-
шиневских чиновников, одесских извозчиков, михайлов-
ских дворовых и т. д. потекли непрерывной струей.
Кое-что в этих материалах интересно, но в целом это
скорее особая разновидность фольклора, чем мемуары.
Всеми этими соображениями и определился отбор
материала для настоящего издания, объединяющего по
возможности все наиболее ценные и достоверные воспо-
х) Пушкин и его современники, вып. XXXI — XXXII, стр. 38.
19
минания и рассказы о Пушкине, восходящие к его друзь-
ям и близким знакомым и посвященные его творческой»
политической или интимно-бытовой биографии. В книге
объединены мемуары 28 современников Пушкина, начи-
ная с краткой и лапидарной записки брата поэта, посвя-
щенной детству и молодости Пушкина, и кончая запис-
кой его домашнего врача, И. Т. Спасского, рассказав-
шего о его последних часах.
Следует, однако, оговорить, что и воспоминания, объ-
единенные в настоящем издании, далеко не равноценны
между собой и не все внушают одинаковое доверие. Уже
самый перечень,их авторов свидетельствует о необходи-
мости весьма критического отношения ко многим из пе-
чатаемых мемуаров. Они исходят от лиц, часто полярно-
противоположных по своим социальным, политическим и
литературным взглядам. От ожесточенного литератур-
ного врага Пушкина, Ксенофонта Полевого — до одного
из ближайших его соратников и друзей, кн. Вяземского»
от воинствующего реакционера-гасителя и крепостника
Юзефовича до первых русских буржуазных револю-
ционеров, декабристов Пущина и Якушкина — таков пе-
стрый ряд пушкинских мемуаристов.
Воспоминания их возникали в разное время, стиму-
лируясь различными побуждениями и настроениями ав-
торов, преследуя противоречивые цели. Немногие из
них, подобно Каратыгиной, Велътману, Керн, Мих. Пу-
щину, Нащокиной, стремившихся по преимуществу
к запечатлению интимно-бытового образа Пушкина, ли-
шены тенденциозности и не носят полемического харак-
тера. Впрочем, даже, например, Керн не всегда вполне
искренна в своих воспоминаниях, наивно и простодушно
пытаясь сгладить все острые углы своих довольно слож-
ных отношений с Пушкиным, а воспоминания Каратыги-
ной все еще полны отголосков стародавних театральных
боев.
Безусловно первое место в мемуарной литературе о
Пушкине принадлежит запискам И. И. Пущина. Напи-
санные с большим художественным тактом и литератур-
ным мастерством, они, вместе с тем, исключительно точ-
ны и правдивы, являясь одним из важнейших источни-
ков политической биографии Пушкина 1810—20-х го-
50
дов. Выдающийся деятель Союза Благоденствия и по-
том Северного общества, активный участник восстания
14-го декабря, перенесший тридцать лет крепости, ка-
торги и ссылки, Пущин сохранил верность идеям бур-
жуазной революции. И это живо сказалось в его интер-
претации как самого образа Пушкина, так и отдельных
фактов его биографии, в которой мемуариста более все-
го интересуют политические настроения поэта, его дека-
бристские связи и постоянное тяготение к тайному об-
ществу. Такой же характер носят и записки близкого
друга Пущина, декабриста И. Д. ЯЬ..... р'еэгатив-
щего, между прочим, Пушкиниану замечательным рас-
сказом о попытке Пушкина в Каменке вступить в тайное
общество.
На другом полюсе — воспоминания Вигеля, Липран-
ди, Юзефовича. Печатая в 1880 г. (во время торжеств
по случаю открытия памятника Пушкину в Москве)
свою статью «Памяти Пушкина». М. В. Юзефович от-
кровенно объяснял, что он поставил перед собою за-
дачу «смыть с памяти поэта те остатки предубеждений,
которые до сих пор еще пятнают его нравственный об-
раз». Реконструкция Юзефовичем «нравственного об-
раза» Пушкина, его религиозных настроений, политиче-
ских и общественных взглядов после крушения декабри-
стов и т. д., выразилась в беззастенчивой фальсифика-
ции, в перелицовывании поэта по образу и подобию са-
мого мемуариста, который, начав с поверхностного де-
мократизма и модного «вольнодумства» молодых лет, к
началу 1880-х гг. представлял собой воинствующего
реакционера и идеолога крепостнической реакции.
Та же политическая предвзятость присуща и запи-
скам Ф. Ф. Вигеля, являющимся ценным источником
для характеристики одесского периода жизни Пушкина.
Былой арзамасец, впоследствии типичный николаевский
бюрократ, монархист и реакционер, Вигель еще при
жизни поэта рекомендовал ему сближение с С. С. Ува-
ровым и, не сумев обратить его на реакционную стезю,
занялся в своих «Записках» посмертной политической
«реабилитацией» Пушкина. Вольнодумство Пушкина
снижается до обыкновенного поверхностного и наносно-
33
го увлечения «легкокрылой модой», а сам он превра-
щается чуть ли не в слепое орудие заговорщиков.
С иных позиций к политической биографии Пушки-
на подошел И. П. Липранди, деятельный член кишинев-
ской ячейки тайного общества, а затем политический
провокатор, предатель петрашевцев, вдохновитель оже-
сточенного гонения раскольников. Занятый вследствие
этого политической реабилитацией не столько Пушкина,
сколько самого себя, Липранди совершенно искажает ха-
рактер кишиневских революционных связей Пушкина и
вовсе умалчивает о собственной заговорщицкой дея-
тельности. Но так как факт принадлежности Липранди
к кишиневской ячейке все-таки оставался непреложным,
мемуарист сознательно снижает значение кишиневских
политических событий начала 1820-х гг., притворяясь
не понявшим тайных причин ареста В. Ф. Раевского и
преследования М. Ф. Орлова. В этих своих позднейших
воспоминаниях Липранди, по существу, продолжал и
развивал версию, пущенную им в оборот еще в 1822 г.,
т. е. в самый момент разгрома кишиневской ячейки, —
когда, в беседе с С. И. Тургеневым, он сводил все дело
к «неблагоразумию» Орлова, который «мог избежать
многих хлопот», а В. Ф. Раевского характеризовал про-
сто как «болтуна». Впрочем, тогда же, подчеркивая
свою якобы непричастность к событиям, Липранди го-
ворил Тургеневу о том, что «подозревает многих в том,
что они агенты Орлова в армии». ’)
В своих «Воспоминаниях» Липранди проявил еще
большую осторожность и предпочел умолчать об этих
своих «подозрениях» из опасения навести осведомлен-
ного читателя на собственный след: деятельный агент
III Отделения в прошлом как раз принадлежал к числу
активнейших «агентов Орлова в армии».
Вопреки всем этим умолчаниям, искажениям и даже
политическим инсинуациям, воспоминания Липранди в
остальном чрезвычайно точны и интересны, и служат
первостепенным источником для обрисовки кишиневской
и отчасти одесской жизни Пушкина. Еще Л. Н. Май-
ков справедливо отмечал, что рассказы Липранди, «не-
*) «Пушкин. Временник Пушкинской комиссии», I 1936, стр. 199.
29
смотря на свою отрывочную форму, драгоценны как по
точности, так и по богатству сообщений, и в этих рас-
сказах, составляющих как бы летопись тогдашней жиз-
ни Пушкина, широкое место отведено не его легкомыслен-
ным похождениям среди молдавского общества, а имен-
но серьезным интересам, занимавшим поэта в ту
пору».х)
Большинство упомянутых мемуаров посвящено пер-
вой половине жизни Пушкина. К числу их должно от-
нести еще и интересные воспоминания о Пушкине
В. П. Горчакова, заключающие множество любопытных
бытовых подробностей, интересных и верных наблюде-
ний/ярких характеристик. Последнее же десятилетие
жизни Пушкина чрезвычайно бедно отражено в мему-
арной литературе. Отдельные моменты биографии Пуш-
кина освещены в упомянутых выше воспоминаниях
И. И. Пущина и М. В. Юзефовича (поездка на Кав-
каз в 1829 г.), в записках В. И. Даля (поездка в Орен-
бург в 1833 г.), в письмах Вяземского, записках В. А.
Соллогуба, В. И. Даля, И. Т. Спасского и рассказах
К. К. Данзаса (дуэль и смерть). Интимно-бытрвые за-
рисовки даны в воспоминаниях А. П. Керн и рассказах
В. А. Нащокиной. Литературной же и политической
биографии Пушкина после восстания декабристов и
возвращения поэта из ссылки посвящены только раз-
розненные замечания П. А. Вяземского, скупые расска-
зы С. П. Шевырева и записки К. А. Полевого.
Имя Вяземского, одного из ближайших друзей Пуш-
кина, не должно обмануть читателя. Чрезвычайно
устойчивый в своих литературных взглядах, он пере-
жил сложную политическую эволюцию, наложившую
разные оттенки на его разновременные высказывания о
политических взглядах Пушкина. Столь же мало объек-
тивны и историко-литературные воспоминания Вязем-
ского, как более ранние, когда он боролся плечо к плечу
с Пушкиным, так и позднейшие, когда литературная
жизнь далеко обогнала и оставила одного, в стороне,
этого ветерана пушкинской плеяды.
Вяземский, как известно, не оставил воспоминаний о
J) Л. Майков. Пушкин, Спбъ 1899, стр. 93 — 94.
28
Пушкине. В настоящем издании сделан опыт извлече-
ния отдельных рассказов, суждений и припоминаний его
о Пушкине, рассеянных в «автобиографии» Вяземского,
его «записных книжках», письмах, критических статьях.
Этим объясняется случайность и дробность реконструи-
рованных таким образом «воспоминаний» Вяземского о
Пушкине.
Особое место занимают и воспоминания о Пушкине
К А Полевого, некогда передового журналиста и лите-
ратурного критика, фактического редактора «Москов-
ского телеграфа», с течением времени превратившегося
в беспринципного литературного дельца. Жизнь, ничего
не давая ему в настоящем, оставила ему в наследие
только память о стародавней литературной борьбе да
былые литературные антипатии. Покинутому друзьями,
выброшенному за борт литературы, Ксенофонту Поле-
вому ничего иного не оставалось, как уйти в прошлое,
продолжая литературную борьбу в своем кабинете, на
страницах мемуаров. Обратив свои «Записки» в орудие
ожесточенной полемики, Полевой напоил их желчью, не-
терпимостью к чужим мнениям, озлобленностью заживо
погребенного, но еще рвущегося в битву литературного
бойца. И тем не менее «Записки» его, благодаря богат-
ству своего содержания, служат ценнейшим материалом
для истории русской литературы и журналистики второй
четверти XIX века.
Из обширных «Записок» Полевого мы извлекли все
его воспоминания о Пушкине, с которым он познако-
мился вскоре по возвращении поэта из ссылки и с кото-
рым, после недолгого союза, оказался во враждебных ли-
тературных лагерях. Это следует твердо помнить, читая
интереснейшие воспоминания о Пушкине ожесточенного
мемуариста, который в воинственном политическом
азарте продолжал на страницах своих «Записок» лите-
ратурную борьбу 1830-х годов.
Повторяем еще раз, что все вышесказанное, в раз-
ной степени, приложимо ко всем печатаемым мемуарам,
как, впрочем, и вообще ко всяким мемуарам, неизбежно
отражающим физиономию автора и потому бесконечно
далеким от прагматического изложения фактов и собы-
тий. Но если в одних мемуарах мы обнаруживаем толь-
ко какую-либо невинную, а иногда и наивную тенден-
цию, вроде воспоминаний Керн, пытающейся завуалиро-
вать истинный характер своих отношений с Пушкиным,
то другие авторы (напр., Вигель и особенно Юзефо-
вич) обращают свои мемуары в оружие классовой борь-
бы, доходя до столь же откровенной клеветы по адресу
Пушкина и его единомышленников, беззастенчиво
.фальсифицируя их общественно-политические и литера-
турные взгляды и по-своему, в интересах своего класса,
интерпретируя материал воспоминаний.
Именно из этого и возникло то «обеление» Пушкина
от всякой революционности, которое явно противоречило
фактам и тем сильнее искажало и фальсифицировало
подлинный облик поэта, чем больше мемуаристу прихо-
дилось доказывать свою политическую благонамерен-
ность. Наиболее яркие примеры в этом отношении пред-
ставляют собой Юзефович и Липранди, стремившиеся
таким образом замазать либеральные грехи молодости.
Стараясь показать Пушкина под углом собственной
благонамеренности, мемуаристы этого типа прежде всего
стремились задним числом создать заведомо ложную вер-
сию, о миролюбивых отношениях Пушкина с царем.
Однако все факты, известные нам, целиком опровер-
гают эти попытки создания официальной легенды. Пуш-
кин, даже и после разгрома декабристов и своего «про-
щения», не избавившего его однако от жандармского над-
зора и вмешательства царя как в его литературную дея-
тельность, так и в личную жизнь никогда по существу
не примирился с Николаем. Теперь мы слишком хорошо
знаем истинный смысл отношения Пушкина к правитель-
ству и лично к царю: «Не дай бог ссориться с царями,
плетью обуха не перешибешь», с горькой иронией писал
поэт жене в последние годы жизни. Первоначальная на-
дежда найти в Николае продолжателя дела Петра, спо-
собного простить декабристов и дать России либераль-
ные реформы, стоила Пушкину вдвойне тяжелого разо-
чарования. Достаточно сопоставить с тирадой Юзефо
вича по поводу якобы восторженного отношения Пуш-
кина к Николаю собственное о нем замечание поэта:
«В нем много прапорщика и мало Петра Великого»
(Дневник» 21 мая 1834 г.).
а»
Мы слишком хорошо знаем и подлинную цену «мило-
стям» царя, опутавшего Пушкина паутиной надзора,
всеми средствами стремившегося сломить его волю и, не
успев в этом, ставшего фактическим вдохновителем его
убийства.
Точно так же вздорны все попытки утаить вольтерь-
янство и атеизм Пушкина, представив его «верным сыном
церкви».
Со всеми указанными оговорками, объединенные в
настоящем издании воспоминания о Пушкине предста-
вляют большой интерес. Многие из них, как мемуары
И. И. Пущина, В. П. Горчакова, И. П. Липранди,
А. П. Керн и др., до сих пор сохраняют значение перво-
источников, служа незаменимым пособием для изучения
жизни и творчества Пушкина. Собранные воедино, все
эти мемуары дают, правда, далеко не полную и не бес-
пристрастную, но зато яркую и живую биографию
Пушкина, во всем многообразии его творческих и обще-
ственно-политических интересов, на богатом интимно-
бытовом фоне.
Немногие из собранных в книге мемуаров переизда-
вались после революции, а переиздания не все можно
признать удачными. Большая часть воспоминаний о
Пушкине не перепечатывалась с XIX в. и оставалась
затерянной на страницах старых журналов или книг,
давно ставших библиографической редкостью (воспоми-
нания Л. Пушкина, Лажечникова, Соболевского, Глин-
ки, Рудыковского, Вельтмана, Липранди, Подолинского,
Фок, Шевырева, М. Пущина, Юзефовича, Даля, Дан-
заса).
Все тексты мемуаров, объединенных в книге, заново
проверены по рукописям или первоначалъным'текстам. От-
дельные припоминания о Пушкине тех же мемуаристов
сведены в примечаниях, представляющих в основе своей
реальный комментарий к публикуемым текстам.
С. Я. Гессен
ш © (§ gj © sa ш ©а а ш a s
вфшэззяшшаваафэ
IWWOTWH
F7T
Л. С. Пушкин
БИОГРАФИЧЕСКОЕ ИЗВЕСТИЕ
ОБ А.С.ПУШКИНЕ ДО 1826 ГОДА1
Александр Сергеевич Пушкин родился в Москве
26 мая 1799 года. До одиннадцатилетнего возраста
он воспитывался в родительском доме.1 Страсть к поэ-
зии проявилась в нем с первыми понятиями: на вось-
мом году возраста, умея уже читать и писать, он сочи-
нял на французском языке маленькие комедии и эпи-
граммы на своих учителей. Вообще воспитание его мало
заключало в себе русского: он слышал один француз-
ский язык; гувернер его был француз, впрочем человек
неглупый и образованный; библиотека его отца со-
стояла из одних французских сочинений. Ребенок про-
водил бессонные ночи и тайком в кабинете отца по-
жирал книги одну за другой. Пушкин был одарен па-
мятью необыкновенной и на одиннадцатом году уже
знал наизусть всю французскую литературу.
В 1811 году открылся Царскосельский Лицей, и отец
Пушкина поручил своему брату Василию Львовичу2)
отвезть его в Петербург для помещения в сие заведе-
ние, куда он и поступил в числе тридцати учеников.
Тут развился его характер любящий, пылкий и неза-
висимый. Учился он легко, но небрежно; особенно он
х) На поле рукою Л. С. Пушкина приписано: <NB. Нужно ска-
зать что-нибудь о его происхождении, особенно со стороны матери»
Для этого можно поместить здесь краткую биографию нашего праде-
да, напечатанную в примечаниях к 1-ой главе Онегина 1-го издания».
*) Автор «Опасного соседа». Л IL
не любил математики и немецкого языка. На сем по-
следнем он до конца жизни читал мало и не говорил
вовсе. Поэзии предался он безгранично, и имея четыр-
надцать лет отроду, написал «Воспоминания в Цар-
ском Селе», «Наполеон на Эльбе» и разные другие
стихотворения^ помещенные в тогдашних периодических
и других изданиях и обратившие на него внимание.
В свободное время он любил навещать Н. М. Карам-
зина, проводившего ежегодно летнее время в Царском
Селе. Карамзин читал ему рукописный труд свой и де-
лился с ним досугом и суждениями. От Карамзина
Пушкин забегал в кружок лейб-гусарских офицеров и
возвращался к лицейским друзьям с запасом новых
впечатлений. Он вообще любил своих товарищей и с
некоторыми из них, особенно с бароном Дельвигом,
был и остался истинным другом.
После шестилетнего воспитания в Лицее Пушкин
вступил в министерство иностранных дел с чином кол-
лежского секретаря. Аттестат, выданный ему из Лицея,
свидетельствовал между прочим об отличных успехах
его в фехтовании и танцовании и о посредственных в
русском языке.
По выходе из Лицея Пушкин вполне воспользовался
своею молодостью и независимостью. Его по-очереди
влекли к себе то большой свет, то шумные пиры, то
закулисные тайны. Он жадно, бешено предавался всем
наслаждениям. Круг его знакомства и связей был чрезвы-
чайно обширен и разнообразен. Тут началась его дружба
с Жуковским, не изменившая ему до последней минуты.
Поэзиею Пушкин занимался мимоходом, в минуты
вдохновения. Он в это время написал ряд мелких сти-
хотворений, заключенный поэмою «Руслан и Людмила».
Четырехстопный ямб с рифмою сделался и оставался
его любимым размером. В это время Пушкин не по-
стигал стихов не рифмованных и по этому случаю
смеялся над некоторыми сочинениями Жуковского. Он
пародировал «Тленность» следующим образом:
Послушай, дедушка, мне каждый раз,
Когда взгляну на этот замок Ретлер,
Приходит в мысль: что если это проза.
Да и Дурная?
ВО
Жуковский этому смеялся, но не уверил Пушкина,
цто это стихи. 2
Известность Пушкина и литературная, и личная с
каждым днем возрастала. Молодежь твердила наизусть
его стихи, повторяла остроты его и рассказывала об
нем анекдоты. Все, это, как водится, было частию спра-
ведливо, частию вымышлено. Одно обстоятельство оста-
вило Пушкину сильное впечатление. В это время нахо-
дилась в Петербурге старая немка, по имени Кирггоф.
В число различных ее занятий входило и гадание.
Однажды утром Пушкин зашел к ней с некоторыми
товарищами. Г-жа Кирггоф обратилась прямо к нему,
говоря, что он человек замечательный. Рассказала
вкратце его прошедшую и настоящую жизнь, потом
начала предсказания сперва ежедневных обстоятельств,
а потом важных эпох его будущего. Она сказала ему
между прочим: «Вы сегодня будете иметь разговор о
службе и получите письмо с деньгами». О службе Пуш-
кин никогда не говорил и не думал; письма с деньгами
получать ему было неоткуда. Деньги он мог иметь
только от отца, но живя у него в доме, он получил бы
их, конечно, без письма. Пушкин не обратил большого
внимания на предсказания гадальщицы. Вечером того
дня, выходя из театра до окончания представлений, он
встретился на разъезде с генералом [А. Ф.] Орловым.
Они разговорились. Орлов коснулся до службы и сове-
товал Пушкину оставить свое министерство и надеть
эполеты. Разговор продолжался довольно долго, по
Крайней мере это был самый продолжительный из всех,
которые он имел о сем предмете. Возвратясь домой, он
нашел у себя письмо с деньгами. Оно было от одного
лицейского товарища, который на другой день отправ-
лялся за границу; он заезжал проститься с Пушкиным и
заплатил ему какой-то картежный долг еще школьной их
шалости. Г-жа Кирггоф предсказала Пушкину его из-
гнание на юг и на север, рассказала разные обстоя-
тельства, с ним впоследствии сбывшиеся, предсказала
ему женитьбу и наконец преждевременную смерть, пре-
дупредивши, что должен ожидать ее от руки высокого,
белокурого человека. Пушкин, и без того несколько
31
суеверный, был поражен постепенным исполнением этих
предсказаний и часто об этом рассказывал.
Весною 1820 года Пушкин был назначен в канце-
лярию генерала Инзова, Бессарабского наместника.
В Екатеринославе он занемог сильной горячкой. Гене-
рал Раевский проезжал на Кавказ с двумя сыновьями.
Он нашел Пушкина в бреду, без пособия и без при-
смотра. Оба сына Раевского были дружны с Пуш-
киным; с разрешения Инзова они его повезли на воды.
Там он скоро поправился. Кавказ, разумеется, произвел
на него сильное впечатление, которое и отозвалось
поэмою «Кавказский пленник».
С Кавказа Пушкин отправился в обратный путь, но
уже по земле не Донских, а Черноморских казаков.
Станицы, казачьи пикеты, конвои с заряженной пуш-
кой, словом, вся эта близость опасности пленяла его
младое, мечтательное воображение. Из Тамани он от-
правился морем мимо полуденных берегов Крыма. Он
знакомился с морем и приветствовал его элегией:
Погасло дневное светило.. .
Очаровательная природа Крыма оставила ему неизгла-
димые впечатления. Сколько лет спустя он говорил в
«Онегине»:
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля, и т. д.
«Корабль плыл (говорил Пушкин в одном письме своем)
перед горками, покрытыми тополями, лаврами и кипа-
рисами; везде мелькали татарские селения; он оста-
новился в виду Юрзуфа.г) Там прожил я три не-
дели. .. Счастливейшие минуты жизни моей провел я
посреди семейства почтенного Раевского. Я не видел
в нем героя, славы русского войска; я в нем любил че-
ловека с ясным умом, с простой, прекрасной душой,
снисходительного, попечительного друга, всегда милого,
ласкового хозяина. Свидетель Екатерининского века,
памятник 12-го года, человек без предрассудков, с силь-
ным характером и чувствительный, он невольно привя-
жет к себе всякого, кто только достоин понимать и це-
*) Где находилось семейство Раевского. Я. П.
32
А. С. Пушкин.
Рис. А. С. Пушкина. (Публ. бнбл. СССР им. Ленина)
Пушкин.
Автопортрет нач. 1820-х годов
(Пушкинский Дом)
нить его высокие качества. Старший сын его будет
более, нежели известен.1 2) Все его дочери — прелесть,
старшая — женщина необыкновенная. Суди, был ли я
счастлив. Свободная, беспечная жизнь в кругу милого
семейства, жизнь, которую я так люблю и которой ни-
когда не наслаждался, счастливое полуденное небо,
прелестный край, природа, удовлетворяющая воображе-
нию, горы, сады, море... Друг мой, любимая моя на-
дежда— увидеть опять полуденный берег и семейство
Раевского».8
С южного берега Крыма Пушкин приехал в Киши-
нев к месту своего назначения.4 Тут он провел два
года. Жил он в доме генерала Инзова, который полю-
бил его как сына, Пушкин тоже душевно к нему при-
вязался. Их отношения были очень забавны. Молодой,
ветреный Пушкин шалил и проказил; генерал Инзов
получал на него донесения и жалобы и не знал, что
с ним делать. Пушкин имел страсть бесить молдаван,
а иногда поступал с ними и гораздо хуже. Вот случай,
памятный до сих пор в тамошнем крае. Жена молда-
ванского вельможи Бальша сказала Пушкину какую-то
оскорбительную дерзость. Пушкин отправился с объ-
яснением к ее важному супругу, который дал ему ответ
неудовлетворительный. Пушкин назначил ему на дру-
гой день свидание в постороннем доме. Там он ему
доказывал, что с женщиной иметь объяснения невоз-
можно, ибо объяснение с нею ни к чему не доводит;
с мужем же ее дело другое; ему по крайней мере можно
дать пощечину. И в подтверждение своих слов Пушкин
исполнил сию угрозу над лицом тяжеловесного молда-
ванина.
Однажды Пушкин исчез и пропадал несколько дней.
Дни эти он прокочевал с цыганским табором, и это по-
родило впоследствии поэму «Цыганы».6 В эпилоге к
поэме пропущены были следующие стихи:
За их ленивыми толпами
В пустынях праздный я бродил,
Простую пшцу их делил
И засыпал пред их огнями.
1) Давно покинувший и свет, и службу и живущий уединенно
в Москве. Л. /7.
8 33
В походах медленных любил
Их песней радостные гулы,
И долго милой Мариулы
Я имя нежное твердил. *
Пушкин коротко сошелся с генералами [М. Ф.] Ор-
ловым и [П. С.] Пущиным и проводил с ними большую
часть времени. Вообще в Кишиневе русское общество
было военное. Один Пушкин отличался партикулярным
платьем, обритою после горячки головой и красною
ермолкой. На обедах военная прислуга его обыкновенно
обносила, за что он очень смешно и весело негодовал на
Кишинев.
Невзирая на обычную веселость, Пушкин преда-
вался любви со всею ее задумчивостию, со всем ее уны-
нием. Предметы страсти менялись в пылкой душе его,
но сама страсть ее не оставляла. В Кишиневе долго за-
нимала его одна из трех красивых пар ножек наших
соотечественниц.
В два года своего пребывания в Кишиневе Пушкин
написал несколько мелких стихотворений, «Кавказского
Пленника», «Бахчисарайский Фонтан», «Братьев-раз-
бойников» и послание «К Овидию». Сие последнее со-
чинение он ставил гораздо выше всего, что было им
написано до того времени. т
По назначении графа Воронцова Новороссийским и
Бессарабским генерал-губернатором Пушкин был зачис-
лен в его канцелярию. Он оставил Кишинев и поселил-
ся в Одессе; сначала грустил по Кишиневе, но вскоре
европейская жизнь, итальянская опера и французские
ресторации напомнили ему старину и, по его же сло-
вам, «обновили душу». Он опять предался светской
жизни, но более одушевленной, более поэтической, чем
та, которую вел в Петербурге. Полуденное небо согре-
вало в нем все впечатления, море увлекало его вообра-
жение. Любовь овладевала сильнее его душою. Она
предстала ему со всею заманчивостью интриг, соперни-
чества и кокетства. Она давала ему минуты и востор-
га, и отчаяния. Однажды в бешенстве ревности, ом про-
бежал пять верст с обнаженной головой под палящи!/
солнцем по 35 градусам жара.
М
Пушкин был собою дурен, но лицо его было выра-
зительно и одушевленно; ростом он был мал (в нем
было с небольшим 5 вершков), но тонок и сложен не-
обыкновенно крепко и соразмерно.8 Женщинам Пуш-
кин нравился; он бывал с ними необыкновенно увле-
кателен и внушил не одну страсть на веку своем. Ко-
гда он кокетничал с женщиною или когда был дей-
ствительно ею занят, разговор его становился необык-
новенно заманчив. Должно заметить, что редко можно
встретить человека, который бы объяснялся так вяло и
так несносно, как Пушкин, когда предмет разговора не
занимал его. Но он становился блестяще красноречив,
когда дело шло о чем-либо близком его душе. Тогда-
то он являлся поэтом и гораздо более вдохновенным,
чем во всех своих сочинениях. О поэзии и литературе
Пушкин говорить вообще не любил, а с женщинами ни-
когда и не касался до сего предмета. Многие из них,
особенно в то еще время, и не подозревали в нем по-
эта. Одна иностранка, оставляя Россию, просила Пуш-
кина написать ей что-нибудь в память самых близких
двухлетних их отношений. Он написал ей пиесу:
На языке тебе невнятном и пр.
Она очень удивилась, узнавши, что стихи собственного
его сочинения, просила перевода, но Пушкин предоста-
вил ей обратиться для сего к первому русскому, кото-
рого она встретит за границей. В знакомом кругу он
любил эту неизвестность, но молвою вообще доро-
жил и радовался, когда встречал свое имя в иностран-
ных сочинениях и журналах. Русские критики, в то
время к нему вообще благосклонные, внушали ему рав-
нодушие к своим отзывам по причине безотчетности по-
хвал, а впоследствии — по безотчетности порицаций.
В продолжение всей своей литературной жизни он не
имел случая воспользоваться от них ни единым дель-
ным замечанием. °
Пушкин не любил над собою невольного влияния
французской литературы. Он радостно преклонился пред
Байроном, но не был, как утверждают некоторые, его
вечным, безусловным подражателем, Андрей Шенье,фран-
цуз по имени, а конечно, не по направлению таланта,
35
сделался его поэтическим кумиром. Он первый в Рос-
сии и, кажется, даже в Европе достойно оценил его.
В Одессе Пушкин писал много, и произведения его ста-
новились со дня на день своеобразнее; читал он еще
более. Там он написал три первые главы «Онеги-
на». Он горячо взялся за него и каждый день им за-
нимался. 10 Пушкин просыпался рано и писал обыкно-
венно несколько часов, не вставая с постели. Приятели
часто заставали его то задумчивого, то помирающего
со смеху над строфою своего романа. Одесская осень
благотворно действовала на его занятия. Надобно за-
метить, что время года, всегда ненастное, приносило
ему вдохновение; что же он чувствовал на юге, где все
влияние осени отзывалось в его душе, а сверх того,
он видел ясное небо, дышал теплым, чистым воздухом!
В 1824 году Пушкин был принужден оставить
Одессу и поселиться в Псковской губернии, в деревне
своей матери. Перемена ли образа жизни, естественный
ли ход усовершенствования, но дело в том, что в сем
уединении талант его видимо окрепнул, и если можно
так выразиться, освоеобразился. С этого времени все
его сочинения получили печать зрелости. Он занимал-
ся много, особенно, по своему обыкновению, в осеннее
время. Здесь он написал «Цыганов», несколько глав
«Онегина», множество мелких стихотворений и нако-
нец «Бориса Годунова».
В двух верстах от его деревни находится село Три-
горское, неоднократно воспетое и им, и Языковым. Оно
принадлежит П. А. Осиповой, которая там жила и
живет поныне с своим семейством. Добрая, умная хо-
зяйка и милые ее дочери с избытком заменили Пуш-
кину все лишения света. Он нашел тут всю заботли-
вость дружбы и все развлечения, всю приятность об-
щества. Вскоре Тригорское и Михайловское оживились
приездом из Дерпта двух тамошних студентов — А. Н.
Вульфа, сына П. А. Осиповой, и поэта Языкова. Пуш-
кин его очень любил, как поэта, и был в восхищении
от его знакомства. Языков приехал на поэтический зов
Пушкина:
Издревле сладостный союз и пр,
88
Потом он был обрадован приездом своего друга баро-
на Дельвига. Более никого или почти никого Пушкин
не видал во все время своей деревенской жизни.11 С со-
седями он не знакомился. Сношения его с Петербургом
шли своим чередом: он получал оттуда книги, журна-
лы и письма. В это время началась его переписка с
П. А. Плетневым, который взялся быть издателем его
сочинений. Они в то время лично были почти незнако-
мы, но впоследствии их сношения кончились тесною
дружбой. В досужное время Пушкин в течение дня
много ходил и ездил верхом, а вечером любил слушать
русские сказки и тем — говорил он — вознаграждал не-
достатки своего французского воспитания. Вообще об-
раз его жизни довольно походил на деревенскую жизнь
Онегина. Зимою он, проснувшись, так же садился в
ванну со льдом, а летом отправлялся к бегущей под
горой реке, так же играл в два шара на бильярде, так
же обедал поздно и довольно прихотливо. Вообще он
любил придавать своим героям собственные вкусы и
привычки. Нигде он так не выразился, как в описании
Чарского (см. «Египетские Ночи»).12 В это время по-
явилась первая глава «Онегина». Журналы или молча-
ли, или отзывались о ней легко и равнодушно. Пушкин
не понимал такого приема сочинению, которое ставил
гораздо выше прежних, удостоенных похвал, не только
внимания. Впоследствии он должен был привыкнуть ко
вкусу критиков и публики. «Борис Годунов», «Полтава»,
все русские сказки были приветствуемы то бранью, то
насмешками. Когда появилась его шутка «Домик в Ко-
ломне», то публика увидела в ней такой полный упа-
док его таланта, что никто из снисходительного прили-
чия не упоминал при нем об этом сочинении.
Осенью 1826 года Пушкин был по высочайшей во-
ле вызван в Москву, где и имел счастие быть предста-
вленным его императорскому величеству.
И. И. Пущин
ЗАПИСКИ О ПУШКИНЕ
£. И. ЯКУШКИНУ
Как быть! Надобно приняться за старину. От вас,
любезный друг, молчком не отделаешься!—и то уже
совестно, что так долго откладывалось давнишнее обе-
щание поговорить с вами на бумаге об Александре Пуш-
кине, как, бывало, говаривали мы об нем при первых
наших встречах в доме Бронникова. Прошу терпеливо
и снисходительно слушать немудрый мой рассказ.18
Собираясь теперь проверить былое с некоторою от-
четливостию, я чувствую, что очень поспешно и опро-
метчиво поступил, истребивши в Лицее тогдашний мой
дневник, который продолжал слишком год. Там на-
шлось бы многое, теперь отуманенное, всплыли бы не-
которые заветные мелочи — печать того времени. Не
знаю, почему тогда вдруг мне показалось, что нескром-
но вынимать из тайника сердца заревые его трепета-
ния, волнения, заблуждения и верования! Теперь са-
мому любопытно было бы взглянуть на себя тогдаш-
него, с тогдашнею обстановкою; но дело кончено: тет-
ради в печке и поправить беды невозможно.
Впрочем, вы не будете тут искать исторической
точности; прошу смотреть без излишней взыскательно-
сти на мои воспоминания о человеке мне близком с
самого нашего детства: я гляжу на Пушкина не как
литератор, а как друг и товарищ.
Невольным образом в этом рассказе замешивается
н собственная моя личность; прошу не обращать на
нее внимания. Придется, может быть, и об Лицее ска-
зать словечко: вы это простите, как воспоминания, до
сих пор живые! Одним словом, все сдаю вам, как вы-
лилось на бумагу.
1811 года в августе, числа решительно не помню,
дед мои, адмирал Пущин, повез меня и двоюродного
моего брата Петра, тоже Пущина, к тогдашнему
министру народного просвещения гр. А. К. Разумов-
скому. Старик, слишком 80-ти летний, хотел непре-
менно сам представить своих внучат, записанных по
его же просьбе в число кандидатов Лицея, нового
заведения, которое самым своим названием поражало
публику в России — не все тогда имели понятие о ко-
лоннадах и ротондах в афинских садах, где греческие
философы научно беседовали с своими учениками. Это
замечание мое до того справедливо, что потом даже,
в 1817 году, когда после выпуска мы шестеро, назна-
ченные в гвардию, были в лицейских мундирах на па-
раде гвардейского корпуса, подъезжает к нам гр. Ми-
лорадович, тогдашний корпусный командир, с вопро-
сом: что мы за люди и какой это мундир? Услышав
наш ответ, он несколько задумался и потом очень важ-
но сказал окружавшим его: «Да, это не то, что уни-
верситет, не то, что кадетский корпус, не гимназия, не
семинария — это... Лицей!» — Поклонился, повернул
лошадь и ускакал. — Надобно сознаться, что определе-
ние очень забавно, хотя далеко неточно.14
Дедушка наш Петр Иванович насилу вошел на лест-
ницу, в зале тотчас сел, а мы с Петром стали по обе
стороны возле него, глядя на нашу братию, уже ча-
стик» тут собранную. Знакомых у нас никого не было.
Старик, не видя появления министра, начинал сердиться.
Подозвал дежурного чиновника и объявил ему, что ан-
дреевскому кавалеру не приходится ждать, что ему ну-
жен Алексей Кириллович, а не туалет его. Чиновник
исчез, и тотчас старика нашего с нами повели во вну-
тренние комнаты, где он нас поручил благосклонно-
му вниманию министра, рассыпавшегося между тем в
извинениях. Скоро наш адмирал отправился домой, а
&
мы, под покровом дяди Рябинина, приехавшего сменить
деда, остались в зале, которая почти вся наполнилась
вновь наехавшими нашими будущими однокашниками с
их провожатыми.
У меня разбежались глаза: кажется, я не был из
застенчивого десятка, но тут как-то потерялся — глядел
на всех и никого не видал. [Стояли мы с братом у от*
крытого окна и толковали о сцене с дедушкой.] Вошел
какой-то чиновник с бумагой в руке и начал выкликать
по фамилиям. — Я слышу: Ал. Пушкин — выступает
живой мальчик, курчавый, быстроглазый, тоже несколько
сконфуженный. По сходству ли фамилий или по чему
другому, несознательно сближающему, только я его за-
метил с первого взгляда. Еще вглядывался в Горчако-
ва, который был тогда необыкновенно миловиден. При
этом передвижении мы все несколько приободрились,
начали ходить в ожидании представления министру и
начала экзамена. Не припомню, кто, только чуть ли
не В. Л. Пушкин, привезший Александра, подозвал ме-
ня и познакомил с племянником. Я узнал от него, что
он живет у дяди на Мойке, недалеко от нас. Мы по-
ложили часто видаться. Пушкин в свою очередь по-
знакомил меня с Ломоносовым и Гурьевым.
Скоро начали нас вызывать по одиночке в другую
комнату, где в присутствии министра начался экзамен,
после которого все постепенно разъезжались. Все кон-
чилось довольно поздно.
Через несколько дней Разумовский пишет дедушке,
что оба его внука выдержали экзамен, но что из нас
двоих один только может быть принят в Лицей на том
основании, что правительство желает, чтоб большее чи-
сло семейств могло воспользоваться новым заведением.
На волю деда оставалось решить, который из его вну-
ков должен поступить. Дедушка выбрал меня, кажет-
ся, потому, что у батюшки моего, старшего его сына,
семейство было гораздо многочисленнее. Таким образом
я сделался товарищем Пушкина. О его приеме я узнал
при первой встрече у директора нашего В. Ф. Малинов-
ского, куда нас неоднократно собирали сначала для
снятия мерки, потом для примеривания платья, белья,
ботфорт,* сапог, шляп и пр. На этих свиданиях мы все
40
больше или меньше ознакомились. Сын директора Иван
тут уже был для нас чем-то в роде хозяина. *
Между тем, когда я достоверно узнал, что и Пушкин
вступает в Лицей, то на другой же день отправился к
нему, как к ближайшему соседу. С этой поры устано-
вилась и постепенно росла наша дружба, основанная на
чувстве какой-то безотчетной симпатии. Родные мои то-
гда жили на даче, а я только туда ездил; большую же
часть времени проводил в городе, где у профессора
Лоди занимался разными предметами, чтобы не даром
пропадало время до вступления в Лицей. При всякой
возможности я отыскивал Пушкина, иногда с ним гу-
лял в Летнем саду; эти свидания вошли в обычай, так
что если несколько дней меня не видать, Василий Льво-
вич, бывало, мне пеняет: он тоже привык ко мне, полю-
бил меня. Часто, в его отсутствие, мы оставались с Ан-
ной Николаевной. Она подчас нас, птенцов, приголу-
бливала; случалось, что и побранит, когда мы надоеда-
ли ей нашими рановременными шутками. Именно заме-
чательно, что она строго наблюдала, чтоб наши ласки
не переходили границ, хотя и любила с нами побалагу-
рить и пошалить, а про нас и говорить нечего: мы про-
сто наслаждались непринужденностию и некоторой сво-
бодою в обращении с милой девушкой. С Пушкиным
часто доходило до ссоры, иногда она требовала тут
вмешательства и дяди. Из других товарищей видались
мы иногда с Ломоносовым и Гурьевым. Madame-Гурье-
ва нас иногда и к себе приглашала.
Мы все видели, что Пушкин нас опередил, многое
прочел, о чем мы и не слыхали, все, что читал, помнил;
но достоинство его состояло в том, что он отнюдь не
думал выказываться и важничать, как это очень часто
бывает в те годы (каждому из нас было 12 лет) с
скороспелками, которые по каким-либо обстоятельствам
и раньше, и легче находят случай чему-нибудь выучить-
ся. Обстановка Пушкина в отцовском доме и у дяди,
в кругу литераторов, помимо природных его дарований,
ускорила его образование, но нисколько не сделала его
[педантом] заносчивым, признак доброй почвы. Все
научное он считал ни во что и как будто желал толь-
ко доказать, что мастер бегать, прыгать через стулья,
41
бросать мячик и пр. В этом даже участвовало его само-
любие, — бывали столкновения очень неловкие. Как по-
сле этого понять сочетание разных внутренних наших
двигателей! Случалось точно удивляться переходам в
нем: видишь, бывало, его поглощенным не по летам в
думы и чтения, и тут же внезапно оставляет занятия,
входит в какой-то припадок бешенства за то, что дру-
гой, ни на что лучшее неспособный, перебежал его или
одним ударом уронил все кегли. Я был свидетелем та-
кой сцены на Крестовском острове, куда возил нас ино-
гда на ялике гулять Василий Львович.
Среди дела и безделья незаметным образом про-
шло время до октября. В Лицее все было готово, и нам
велено было съезжаться в Царское Село. Как водится,
я поплакал, расставаясь с домашними; сестры успокаи-
вали меня тем, что будут навещать по праздникам, а
на рождество возьмут домой. Повез меня тот же дядя
Рябинин, который приезжал за мной к Разумовскому.
В Царском мы вошли к директору: его дом был рядом
с Лицеем. Василий Федорович поцеловал меня, пору-
чил инспектору Пилецкому-Урбановичу отвести в Ли-
цей. Он привел меня прямо в четвертый этаж и оста-
новился перед комнатой, где над дверью была черная
дощечка с надписью: № 13. Иван Пущин; я взглянул
налево и увидел: № ‘14. Александр Пушкин. Очень
был рад такому соседу, но его еще не было, дверь
была заперта. Меня тотчас ввели во владение моей
комнаты, одели с ног до головы в казенное, тут приго-
товленное, и пустили в залу, где уже двигались многие
новобранцы. Мелкого нашего народу с каждым днем
прибывало. Мы знакомились поближе друг с другом,
знакомились и с роскошным нашим новосельем. По-
стоянных классов до официального открытия Лицея не
было, но некоторые профессора приходили заниматься
с нами, предварительно испытывая силы каждого, и
таким образом, знакомясь с нами, приучали нас, в свою
очередь, к себе.
Все 30 воспитанников собрались. Приехал министр,
все осмотрел, делал нам репетицию церемониала в
полной форме, т. е. вводили нас известным порядком
в залу, ставили куда следует, по списку вызывали и
44
учили кланяться по направлению к месту, где будет
сидеть император и высочайшая фамилия. При этом
неизбежно были презабавные сцены неловкости и ре-
бяческой наивности.
Настало наконец 19-е октября, день, назначенный
для открытия Лицея. Этот день, памятный нам, перво-
курсным, не раз был воспет Пушкиным в незабвенных
его для нас стихах, знакомых больше или меньше и
всей читающей публике.
Торжество началось молитвой. В придворной церк-
ви служили обедню и молебен с водосвятием. Мы на
хорах присутствовали при служении. После молебна ду-
ховенство со святой водою пошло в Лицей, где окро-
пило нас и все заведение.
В лицейской зале, между колоннами, поставлен был
большой стол, покрытый красным сукном, с золотой
бахромой. На этом столе лежала высочайшая грамота,
дарованная Лицею. По правую сторону стола стояли
мы в три ряда; при нас — директор, инспектор и гувер-
неры; по левую — профессора и другие чиновники ли-
цейского управления. Остальное пространство залы, на
некотором расстоянии от стола, было все уставлено
рядами кресел для публики. Приглашены были все выс-
шие сановники и педагоги из Петербурга. Когда все
общество собралось, министр пригласил государя. Им-
ператор Александр явился в сопровождении обеих им-
ператриц, в. к. Константина Павловича и в. к. Анны
Павловны. Приветствовав все собрание, царская фами-
лия заняла кресла в первом ряду. Министр сел возле
царя.
Среди общего молчания началось чтение. Первый
вышел И. И. Мартынов, тогдашний директор департа-
мента министерства народного просвещения. Дребезжа-
щим, тонким голосом прочел манифест об учреждении
Лицея и высочайше дарованную ему грамоту. (Един-
ственное из закрытых учебных заведений того времени,
которого устав гласил: «Телесные наказания запре-
щаются». Я не знаю, есть ли и теперь другое, на этом
основании существующее. Слышал даже, что и в Ли-
45
цее, при императоре Николае, разрешено наказывать с
родительскою нежностью лозою смирения.)
Вслед за Мартыновым робко выдвинулся на сцену
наш директор В. Ф. Малиновский, со свертком в руке.
Бледный как смерть, начал что-то читать; читал до-
вольно долго, но вряд ли многие могли его слышаттак
голос его был слаб и прерывист. Заметно было, что си-
девшие в задних рядах начали перешептываться и при-
слоняться, к спинкам кресел. Проявление не совсем обод-
рительное для оратора, который, кончивши речь свою,
поклонился и еле живой возвратился на свое Место.
Мы, школьники, больше всех были рады, что он за-
молк: гости сидели, а мы должны были стоя слушать
его и ничего не слышать.
Смело, бодро выступил профессор политических наук
А. П. Куницын и начал не читать, а говорить об обя-
занностях гражданина и воина. Публика, при появлении
нового оратора, под влиянием предшествовавшего впеча-
тления, видимо пугалась и вооружалась терпением; но
по мере того, как раздавался его чистый, звучный и
внятный голос, все оживлялись, и к концу его заме-
чательной речи слушатели уже были не опрокинуты к
спинкам кресел, а в наклоненном положении к говорив-
шему: верный знак общего внимания и одобрения Г
В продолжение всей речи ни разу не было упомянуто о
государе: это небывалое дело так поразило и понра-
вилось императору Александру, что он тотчас прислал
Куницыну Владимирский крест — награда, лестная для
молодого человека, только что возвратившегося перед
открытием Лицея из-за границы, куда он был послан
по окончании курса в Педагогическом институте, и на-
значенного в Лицей на политическую кафедру.1в
Куницын вполне оправдал внимание царя: он был
один между нашими профессорами урод в этой семье.
1.°
Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжена... *)
*) Пушкин. Годовщина 19 октября 1825 года. И» IL
44
После речей стали нас вызывать по списку; каждый,
выходя перед стол, кланялся императору, который очень
благосклонно вглядывался в нас и отвечал терпеливо
на неловкие наши поклоны.
Когда кончилось представление виновников торже-
ства, царь, как хозяин, отблагодарил всех, начиная с
министра, и пригласил императриц осмотреть новое
его заведение. За царской фамилией двинулась и пу-
блика. Нас между тем повели в столовую к обеду, че-
го, признаюсь, мы давно ожидали. Осмотрев заведе-
ние, гости Лицея возвратились к нам в столовую и за-
стали нас усердно трудящимися над супом с пирож-
ками. Царь беседовал с министром. Императрица Ма-
рия Феодоровна попробовала кушанье. Подошла к Кор-
нилову, оперлась сзади на его плечи, чтоб он не при-
поднимался, и спросила его: «Карош суп?» Он медве-
жонком отвечал: «Ош, monsieur!». Сконфузился ли он и
не знал, кто его спрашивал, или дурной русский выго-
вор, которым сделан был ему вопрос, — только все это
вместе почему-то побудило его откликнуться на фран-
цузском языке и в мужеском роде. Императрица улыб-
нулась и пошла дальше, не делая уже больше любез-
ных вопросов, а наш Корнилов тотчас же попал на зу-
бок; долго преследовала его кличка: monsieur.
Императрица Елизавета Алексеевна тогда же нас,
юных, пленила непринужденною своею приветливостью
ко всем; она как-то умела и успела каждому из про-
фессоров сказать приятное слово.
Тут, может быть, зародилась у Пушкина мысль сти-
хов к ней:
На лире скромной, благородной и проч. !)
Константин Павлович у окна щекотал и щипал се-
стру свою Анну Павловну; потом по две ее к Гурьеву,
своему крестнику, и, стиснувши ему двумя пальцами
обе щеки, а третьим вздернувши нос, сказал ей: «Реко-
мендую тебе эту моську. Смотри, Костя, учись хоро-
шенько!»
О Изд. Анненкова, т. VII, стр. 25. Г-н Анненков напрасно от-
носит эти стихи к 1819 году; они написаны в Лицее в 1816-м. Я.Д11
46
Пока мы обедали — и цари удалились, и публика ра-
зошлась. У графа Разумовского был обед для сановни-
ков; а педагогию петербургскую и нашу лицейскою
угощал директор в одной из классных зал. Все кончи-
лось уже при лампах, водворилась тишина.
Друзья мои, прекрасен наш союз:
Он как душа неразделим и вечен,
Неколебим, свободен и беспечен!
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы; нам целый мир чужбина,
Отечество нам Царское Село. *)
Дельвиг, в прощальной песне 1817 года, за нас всех
вспоминает этот день:
Тебе, наш царь, благодаренье!
Ты сам нас юных съединил
И в сем святом уединеньи
На службу музам посвятил.17
Вечером нас угощали десертом a discretion вместо
казенного ужина. Кругом Лицея поставлены были плош-
ки, а на балконе горел щит с вензелем императора.
Сбросив парадную одежду, мы играли перед Лицеем в
снежки при свете иллюминации и тем заключили свой
праздник, не подозревая тогда в себе будущих стол-
пов отечества, как величал нас Куницын, обращаясь в
речи к нам. Как нарочно для нас, тот год рано стала
зима. Все посетители приезжали из Петербурга в са-
нях. Между ними был Е. А. Энгельгардт, тогдашний
директор Педагогического института. Он так был про-
никнут ощущениями этого дня и в особенности речью
Куницына, что в тот же вечер, возвратясь домой, пе-
ревел ее на немецкий язык, написал маленькую статью
и все отослал в Дерптский журнал. Этот почтенный
человек не предвидел тогда, что ему придется быть ди-
ректором Лицея в продолжение трех первых выпусков.
Несознательно для нас самих мы начали в Лицее
жизнь совершенно новую, иную от всех других учебных
*) Пушкин. Годовщина 19 октября 1825 года. И» П.
46
заведений. Через несколько дней после открытия, за
вечерним чаем, как теперь помню, входит директор и
объявляет нам, что получил предписание министра, ко-
торым возбраняется выезжать из Лицея, а что родным
дозволено посещать нас по праздникам. Это объявле-
ние категорическое, которое, вероятно, было уже пред-
варительно постановлено, но только не оглашалось,
сильно отуманило нас всех своей неожиданностию. Мы
призадумались, молча посмотрели друг на друга, потом
начались между нами толки и даже рассуждения о не-
законности такой меры стеснения, не бывшей у нас в
виду при поступлении в Лицей. Разумеется, временное
это волнение прошло, как проходит постепенно все, осо-
бенно в те годы.
Теперь, разбирая беспристрастно это неприятное то-
гда нам распоряжение, невольно сознаешь, что в нем-
то и зародыш той неразрывной, отрадной связи, кото-
рая соединяет первокурсных Лицея. На этом основании,
вероятно, Лицей и был так устроен, что по возможно-
сти были соединены все удобства домашнего быта с
требованиями общественного учебного заведения. Рос-
кошь помещения и содержания, сравнительно с други-
ми, даже с женскими заведениями, могла иметь связь
с мыслию Александра, который, как говорили тогда,
намерен был воспитывать с нами своих братьев, великих
князей Николая и Михаила, почти наших сверстников
по летам; но императрица Мария Феодоровна воспро-
тивилась этому, находя слишком демократическим и не-
приличным сближение сыновей своих, особ царствен-
ных, с нами, плебеями.
Для Лицея отведен был огромный, четырехэтажный
флигель дворца, со всеми принадлежащими к нему
строениями. Этот флигель при Екатерине занимали ве-
ликие княжны: из них в 1811 году одна только Анна
Павловна оставалась незамужнею.
В нижнем этаже помещалось хозяйственное управле-
ние и квартиры инспектора, гувернеров и некоторых
других чиновников, служащих при Лицее; во втором —
столовая, больница с аптекой и конференц-зала с кан-
целярией; в третьем — рекреационная зала, классы (два
с кафедрами, один для занятий воспитанников пос\е
4Г
лекций), физический кабинет, комната для газет и жур-
налов и библиотека в арке, соединяющей Лицеи со
дворцом через хоры придворной церкви. В верхнем —
дортуары. Для них, на протяжении вдоль всего строе-
ния, во внутренних поперечных стенах прорублены бы-
ли арки. Таким образом образовался коридор с лест-
ницами на двух концах, в котором с обеих сторон
перегородками отделены были комнаты: всего пятьде-
сят нумеров. Из этого же коридора вход в квартиру
гувернера Чирикова, над библиотекой.
В каждой комнате — железная кровать, комод, кон-
торка, зеркало, стул, стол для умывания, вместе и
ночной. На конторке чернильница и подсвечник со
щипцами.
Во всех этажах и на лестницах было освещение лам-
повое; в двух средних этажах паркетные полы. В за-
ле зеркала во всю стену, мебель штофная.
Таково было новоселье наше!
При всех этих удобствах нам не трудно было при-
выкнуть к новой жизни. Вслед за открытием начались
правильные занятия. Прогулки три раза в день, во вся-
кую погоду. Вечером в зале — мячик и беготня.
Вставали мы по звонку в шесть часов. Одевались,
шли на молитву в залу. Утреннюю и вечернюю мо-
литву читали мы вслух по-очереди.
От 7 до 9 часов — класс.
В 9 —чай; прогулка — до 10.
От 10 до 12 — класс.
От 12 до часу — прогулка.
В час — обед.
От 2 до 3 — или чистописание, или рисование.
От 3 до 5 — класс.
В 5 часов — чай; до 6 — прогулка; потом повто-
рение уроков или вспомогательный класс.
По середам и субботам — танцованье или фех-
тованье.
Каждую субботу баня.
В половине 9 часа — звонок к ужину.
После ужина до 10 часов — рекреация. В 10 — ве-
черняя молитва, сон.
48
1
И. И, Пущин.
(Из литогр. акварельной группы)
Лицей
Акварель К. Тона (Пушкинский Дом)
В коридоре на ночь ставили ночники во всех арках. Де-
журный дядька мерными шагами ходил по коридору.
Форма одежды сначала была стеснительна. По буд-
ням— синие сюртуки с красными воротниками и брю-
ки того же цвета: вто бы ничего; но зато, по праздни-
кам, мундир (синего сукна с красным воротником, ши-
тым петлицами, серебряными в первом курсе, золоты-
ми— во втором), белые панталоны, белый жилет, бе-
лый галстух, ботфорты, треугольная шляпа — в цер-
ковь и на гулянье. В этом наряде оставались до обеда.
Ненужная вта форма, отпечаток того времени, посте-
пенно уничтожалась: брошены ботфорты, белые панта-
лоны и белые жилеты заменены синими брюками с жи-
летами того же цвета; фуражка вытеснила совершенно
шляпу, которая надевалась нами, только когда учились
фронту в гвардейском образцовом баталионе.
Белье Содержалось в порядке особою кастеляншею;
в наше время была m-me Скалой. У каждого была своя
печатная метка: нумер и фамилия. Белье переменялось
на теле два раза, а столовое и на постели раз в неделю.
Обед состоял из трех блюд (по праздникам четы-
ре). За ужином два. Кушанье было хорошо, но вто не
мешало нам иногда бросать пирожки Золотареву в ба-
кенбарды. При утреннем чае — крупичатая белая булка,
за вечерним — полбулки. В столовой, по понедельни-
кам, выставлялась программа кушаний на всю неделю.
Тут совершалась мена порциями по вкусу.
Сначала давали по полустакану портеру за обедом.
Потом эта английская система была уничтожена. Мы
ограничивались квасом и чистою водой.
При нас было несколько дядек: они заведывали чист-
кой платья, сапог и прибирали в комнатах. Между
ними замечательны были Прокофьев, екатерининский
сержант, польский шляхтич Леонтий Кемерский, сделав-
шийся нашим домашним restaurant. У него явился уго-
лок, где можно было найти конфеты, выпить чашку
кофе и шоколаду (даже рюмку ликеру — разумеется,
контрабандой). Он иногда, по заказу именинника, за
общим столом, вместо казенного чая, ставил сюрпри-
зом кофе утром или шоколад вечером, со столбушками
сухарей. Был и молодой Сазонов, необыкновенное яв-
ление физиологическое; Галль нашел бы несомненно
подтверждение своей системы в его черепе:
Сазонов был моим слугою
И П[ешель] доктором моим.
Стих Пушкина.
Слишком долго рассказывать преступление этого
пария; оно же и не идет к делу.18
Жизнь наша лицейская сливается с политическою
эпохою народной жизни русской: приготовлялась гро-
за 1812 года. Эти события сильно отразились на на-
шем детстве. Началось с того, что мы провожали все
гвардейские полки, потому что они проходили мимо са-
мого Лицея; мы всегда были тут, при их появлении,
выходили даже во время классов, напутствовали вои-
нов сердечною молитвой, обнимались с родными и зна-
комыми; усатые гренадеры из рядов благословляли нас
крестом. Не одна слеза тут пролита!
Сыны Бородина, о кульмские герои!
Я видел, как на брань летели ваши строи;
Душой торжественной за братьями летел...!)
Так вспоминал Пушкин это время в 1815 году, в
стихах на возвращение императора из Парижа.
Когда начались военные действия, всякое воскре-
сенье кто-нибудь из родных привозил реляции; Кошан-
ский читал нам их громогласно в зале. Газетная комна-
та никогда не была пуста в часы, свободные от клас-
сов; читались наперерыв русские и иностранные жур-
налы, при неумолкаемых толках и прениях; всему живо
сочувствовалось у нас: опасения сменялись восторгами
при малейшем проблеске к лучшему. Профессора при-
ходили к нам и научали нас следить за ходом дел и
событий, объясняя иное, нам недоступное.10
Таким образом мы скоро сжились, свыклись. Обра-
зовалась товарищеская семья, в этой семье — свои круж-
ки; в этих кружках начали обозначаться, больше или
меньше, личности каждого; близко узнали мы друг
друга, никогда не разлучаясь; тут образовались связи
на всю жизнь.
*) Изд. Анненкова, т. И, стр. 77. И. /7»
Пушкин, с самого начала, был раздражительнее мно-
гих и потому не возбуждал общей симпатии: это удел
эксцентрического существа среди людей. Не то, чтобы
он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или по-
ражал какими-нибудь особенными странностями, как это
было в иных; но иногда неуместными шутками, нелов-
кими колкостями сам ставил себя в затруднительное
положение, не умея потом из него выйти. Это вело его
к новым промахам, которые никогда не ускользают в
школьных сношениях. Я, как сосед (с другой стороны
его нумера была глухая стена), часто, когда все уже
засыпали, толковал с ним вполголоса через перегород-
ку о каком-нибудь вздорном случае того дня; тут я ви-
дел ясно, что он по щекотливости всякому вздору при-
писывал какую-то важность, и это его волновало. Вме-
сте мы, как умели, сглаживали некоторые шерохова-
тости, хотя не всегда это удавалось. В нем была смесь
излишней смелости с застенчивостью, и то, и другое не-
впопад, что тем самым ему вредило. Бывало, вместе
промахнемся, сам вывернешься, а он никак не сумеет
этого уладить. Главное, ему недоставало того, что на-
зывается тактом, это — капитал, необходимый в товари-
щеском быту, где мудрено, почти невозможно, при совер-
шенно бесцеремонном обращении, уберечься от некото-
рых неприятных столкновений вседневной жизни. Все
это вместе было причиной, что вообще не вдруг отозва-
лись ему на его привязанность к лицейскому кружку,
которая с первой поры зародилась в нем, не проявляясь
впрочем свойственною ей иногда пошлостью. Чтоб по-
любить его настоящим образом, нужно было взглянуть
на него с тем полным благорасположением, которое знает
и видит все неровности характера и другие недостатки,
мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их
в друге-товарище. Между нами как-то это скоро и неза-
метно устроилось.
Вот почему, может быть, Пушкин говорил впослед-
ствии:
Товарищ милой, друг прямой!
Тряхнем рукою руку,
Оставим в чаше круговой
Педантам сродну скуку.
Не в первый рая мы вместе пьем»
Нередко и бранимся,
Но чашу дружества нальем,
И тотчас помиримся, х)
Потом опять, в 1817 году, в альбоме, перед самым
выпуском, он же сказал мне:
Взглянув когда-нибудь на тайный вей листок,
Исписанный когда-то мною,
На время улети в лицейский уголок
Всесильной, сладостной мечтою.
Ты вспомни быстрые минуты первых дней,
Неволю мирную, шесть лет соединенья,
Печали, радости, мечты души твоей,
Размолвки дружества и сладость примиренья,
Что было и не будет вновь...
И с тихими тоски слезами
Ты вспомни первую любовь.
Мой друг! Она прошла... но с первыми друзьями
Не резвою мечтой союз твой заключен;
Пред грозным временем, пред грозными судьбами,
О милый, вечен он!8)
Лицейское наше шестилетие, в историко-хронологи-
ческом отношении, можно разграничить тремя эпохами,
резко между собою отделяющимися: директорством
Малиновского, междуцарствием (то есть управление
профессоров: их сменяли после каждого ненормального
события) и директорством Энгельгардта.
Не пугайтесь! Я не поведу вас этой длинной доро-
гой, она вас утомит. Не станем делать изысканий; все
подробности вседневной нашей жизни, близкой нам и
памятной, должны оставаться достоянием нашим: нас,
ветеранов Лицея, уже немного осталось, но мы и те-
перь молодеем, когда, собравшись, заглядываем в эту
даль. Довольно, если припомню кой-что, где мелькает
Пушкин в разных проявлениях.
При самом начале — он наш поэт. Как теперь вижу
тот послеобеденный класс Кошанского, когда, окончив
лекцию несколько раньше урочного часа, профессор
-------- \
пирующие студенты. Изд. Анненкова, т. II, 1814 г., стр. 19»
И, П*
*) Изд. Анненкова, т. П, стр. 170» Я» /1
Л*
сказал: «Теперь, гг., будем пробовать перья; опишите
мне, пожалуйста, розу стихами». Наши стихи вообще не
клеились, а Пушкин мигом прочел два четверостишия,
которые всех нас восхитили. Жаль, что не могу припо-
мнить этого первого поэтического его лепета. Кошан-
ский взял рукопись к себе. Это было чуть ли не в
811 году, и никак не позже первых месяцев 12-го.
Упоминаю об этом потому, что ни Бартенев, ни Аннен-
ков ничего об этом не упоминают.
Пушкин потом постоянно и деятельно участвовал во
всех лицейских журналах, импровизировал так называе-
мые народные песни, точил на всех эпиграммы и проч.
Естественно, он был во главе литературного движения,
сначала в стенах Лицея, потом и вне его, в некоторых
современных московских изданиях. Все это обследовано
почтенным издателем его сочинений П. В. Анненковым,
который запечатлел свой труд необыкновенною изыска-
тельностью, полным знанием дела и горячею любовью
к Пушкину — поэту и человеку.1)
Сегодня расскажу вам истооию гогель-могеля, ко-
торая сохранилась в летописях Лицея. Шалость приня-
ла серьезный характер и могла иметь пагубное влия-
ние и на Пушкина, и на меня, как вы сами увидите.
*) Из уважения к истине должен кстати заметить, что г. Ан-
ненков приписывает Пушкину мою прозу (т. II, стр. 29, VI). Я го-
ворю про статью <05 эпиграмме и надписи у древних». Статью
эту я перевел из Ла-Гарпа и просил Пушкина перевести для меня
стихи, которые в ней приведены. Все это, за подписью П., отпра-
вил я к Вл. Измайлову, тогдашнему издателю «Вестника Европы».
Потом к нему же послал другой перевод, из Лафатера: «О путе-
шествиях». Тут уж я скрывался под буквами ъ —ъ. Обе эти статьи
были напечатаны. Письма мои передавались на почту из нашего
дома в Петербурге; я просил туда же адресоваться ко мне в случае
надобности. Измайлов до того был в заблуждении, что, благодаря
меня за переводы, просил сообщать ему для его журнала известия
о петербургском театре: он был уверен, что я живу в Петербург*
и непременно театрал, между тем как я сидел еще на лицейской
скамье. Тетради барона Модеста Корфа ввели Анненкова в ошибку,
для меня очень лестную, если бы меня тревожило авторское
самолюбие. //. /7.
к
Мы, то есть я, Малиновский и Пушкин, затеяли ЗЫ-
гтить гогель-могелю. Я достал бутылку рому, добыли
яиц, натолкли сахару, и началась работа у кипящего
самовара. Разумеется, креме нас, были и другие уча-
стники в этой вечерней пирушке, но они остались за
кулисами по делу, а в сущности один из них, именно
Тырков, в котором чересчур подействовал ром, был
причиной, по которой дежурный гувернер заметил ка-
кое-то необыкновенное оживление, шумливость, бегот-
ню. Сказал инспектору. Тот, после ужина, всмотрелся
в молодую свою команду и увидел что-то взвинченное.
Тут же начались спросы, розыски. Мы трое явились и
объявили, что это наше дело и что мы одни виноваты.
Исправлявший тогда должность директора профес-
сор Гауеншильд донес министру. Разумовский приехал
из Петербурга, вызвал нас из класса и сделал нам
формальный строгий выговор. Этим не кончилось, — де-
ло поступило на решение конференции. Конференция
постановила следующее:
1) Две недели стоять на коленях во время утрен-
ней и вечерней молитвы,
2) Сместить нас на последние места за столом, где
мы сидели по поведению, и
3) Занести фамилии наши, с прописанием винов-
ности и приговора, в черную книгу, которая должна
иметь влияние при выпуске.
Первый пункт приговора был выполнен буквально.
Второй смягчался по усмотрению начальства: нас, по
истечении некоторого времени, постепенно подвигали
опять вверх. При этом случае Пушкин сказал:
Блажен муж, иже
Сидит к каше ближе.
На этом конце стола раздавалось кушанье дежур-
ным гувернером. Третий пункт, самый важный, остался
без всяких последствий. Когда при рассуждениях кон-
ференции о выпуске представлена была директору Эн-
гельгардту черная эта книга, где только мы и были
записаны, он ужаснулся и стал доказывать своим со-
членам, что мудрено допустить, чтобы давнишняя ша-
лость, за которую тогда же было взыскано, могла бы еще
иметь влияние и на будущность после выпуска. Все тотчас
же согласились с его мнением, и дело было сдано в архив.
Гогель-могель — ключ к посланию Пушкина ко мне:
Помнишь ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине >
Мы топили горе наше
В чистом пенистом вине?
Как, укрывшись молчаливо
В нашем тесном уголке,
С Вакхом нежились лениво
Школьной стражи вдалеке?
Помнишь ли друзей шептанье
Вкруг бокалов пуншевых,
Рюмок грозное молчанье,
Пламя трубок грошевых?
Закипев, о сколь прекрасно
Токи дымные текли!
Вдруг педанта глас ужасный
Нам послышался вдали —
И бутылки вмиг разбиты,
И бокалы все в окно,
Веюду по полу разлиты
Пунш и светлое вино.
Убегаем торопливо;
Вмиг исчез минутный страх:
Щек румяных цвет игривой,
Ум и сердце на устах.
Хохот чистого веселья.
Неподвижный тусклый взор
Изменяли час похмелья,
Сладкой Вакха заговор!
О друзья мои «сердечны!
Вам клянуся, за столом
Всякий год, в часы беспечны,
Поминать его вином. х)
По случаю гогель-могеля Пушкин экспромтом ска-
зал в подражание стихам И. И. Дмитриева:
Мы недавно от печали,
Лиза, я да Купидон
По бокалу осушали
И прогнали мудрость вон, и проч»
Мы недавно от печали,
Пущин, Пушкин, я, барон,
По бокалу осушали.
И Фому прогнали вой. *
П Изд. Анненкова, т. II, стр. 217. И. П.
8) Остальных строф не помню; этому слишком сорок лет. И. П
Фома был дядька, который купил нам ром. Мы
кой-как вознаградили его за потерю места. Предпола-
гается, что песню поет Малиновский, его фамилии не
вломаешь в стих. Барон — для рифмы, означает Дель-
вига.
Были и карикатуры, на которых из-под стола вы-
глядывали фигуры тех, которых нам удалось скрыть.
Вообще это пустое событие (которым, разумеется,
нельзя было похвастать) наделало тогда много шуму
и огорчило наших родных, благодаря премудрому распо-
ряжению начальства. Все могло окончиться домашним
порядком, если бы Гауеншильд и инспектор Фролов не
вздумали формальным образом донесся министру...11
Сидели мы с Пушкиным однажды вечером в би-
блиотеке у открытого окна. Народ выходил из церкви
от всенощной; в толпе я заметил старушку, которая о
чем-то горячо с жестами рассуждала с молодой де-
вушкой, очень хорошенькой. Среди болтовни я гово-
рю Пушкину, что любопытно бы знать, о чем так го-
рячатся они, о чем так спорят, идя от молитвы? Он
почти не обратил внимания на мои слова, всмотрелся
однако в указанную мною чету и на другой день встре-
тил меня стихами:
От всенощной, вечор, идя домой,
Днтипъевна с Марфушкою бранились;
Антипьевна отменно горячилась.
«Постой,—кричит, — управлюсь я с тобой!
Ты думаешь, что я забыла
Ту ночь, когда, забравшись в уголок,
Ты с крестником Ванюшею шалила.
Постой — о всем узнает муженек!» —
«Тебе ль грозить,— Марфушка отвечает,—
Ванюша что? Ведь он еще дитя;
А сват Трофим, который у тсбг
И день и ночь? Весь город это знает.
Молчи ж, кума: и ты, как я, грешна,
Словами ж всякого, пожалуй, разобидишь.
В чужой... соломенху ты видишь,
А у себя не видишь и бревна».
М
«Вот что ты заставил меня написать, любезный
друг», сказал он, видя, что я несколько призадумался,
выслушав его стихи, в которых поразило меня оконча-
ние. В эту минуту подошел к нам Кайданов,— мщ со-
бирались в его класс. Пушкин и ему прочел свой рас-
сказ.
Кайданов взял его за ухо и тихонько сказал ему?
«Не советую вам, Пушкин, заниматься такой поэзией,
особенно кому-нибудь сообщать ее. И вы, Пущин, не
давайте волю язычку», прибавил он, обратясь ко мне.
Хорошо, что на этот раз подвернулся нам добрый Иван
Кузьмич, а не другой кто-нибудь.23
Впрочем, надо сказать: все профессора смотрели с
благоговением на растущий талант Пушкина. В матема-
тическом классе вызвал его раз Карцов к доске и за-
дал алгебраическую задачу. Пушкин долго переминался
с ноги на ногу и все писал молча какие-то формулы.
Карцов спросил его наконец: «Что ж вышло? Чему рав-
няется икс?» Пушкин, улыбаясь, ответил: нулю! «Хо-
рошо! У вас, Пушкин, в моем классе все кончается ну-
лем. Садитесь на свое место и пишите стихи». Спасибо
и Карцову, что он из математического фанатизма не
вел войны с его поэзией. Пушкин охотнее всех других
классов занимался в классе Куницына, и то совершен-
но по-своему: уроков никогда не повторял, мало что
записывал, а чтобы переписывать тетради профессоров
(печатных руководств тогда еще не существовало), у
него и в обычае не было: все делалось a livre ouvert
На публичном нашем экзамене Державин, держав-
ным своим благословением, увенчал юного нашего по-
эта. Мы все, друзья-товарищи его, гордились этим тор-
жеством. Пушкин тогда читал свои «Воспоминания в
Царском Селе».1) В этих великолепных стихах затро-
нуто все живое для русского сердца. Читал Пушкин с
необыкновенным оживлением. Слушая знакомые стихи,
мороз по коже пробегал у меня. Когда же патриарх
наших певцов в восторге, со слезами на глазах бросил-
ся целовать его и осенил кудрявую его голову, мы вое
*) Изд. Анненкова, т. IL сер. 81.
61
под каким-то неведомым влиянием, благоговейно мол-
чали. Хотели сами обнять нашего певца, его уже не
было: он убежал!.. Все это уже рассказано в печати.28
Вчера мне Маша приказала
В куплеты рифмы набросать,
И мне в награду обещала
Спасибо в прозе написать, и проч. *)
Стихи эти написаны сестре Дельвига, премилой, жи-
вой девочке, которой тогда было семь или восемь лет.
Стихи сами по себе очень цилы, но для нас имеют осо-
бый интерес. Корсаков положил их на музыку, и эти
стансы пелись тогда юными девицами почти во всех
домах, где Лицей имел право гражданства.
«Красавице, которая нюхала табак».2 Писано к Гор-
чакова сестре, княгине Елене Михайловне Кантакузи-
ной. Вероятно, она и не знала и не читала этих сти-
хов, плод разгоряченного молодого *• воображения.
К живописцу
Дитя харит, воображенья!
В порыве пламенной души,
Небрежной кистью наслажденья
Мне друга сердца напиши, и проч.
Пушкин просит живописца написать портрет К. П.
Бакуниной, сестры нашего товарища. Эти стихи — вы-
ражение не одного только его страдавшего тогда сер-
дечка! ..24
Нельзя не вспомнить сцены, когда Пушкин читал
нам своих «Пирующих студентов». Он был в лазарете
и пригласил нас прослушать эту пиесу. После вечер-
него чая мы пошли к нему гурьбой с гувернером Чи-
риковым.
Началось чтение:
Друзья! Досужний час настал,
Все тихо, все в покое, и проч.
Внимание общее, тишина глубокая по временам толь-
ко прерывается восклицаниями. Кюхельбекер просил Ч
Ч Изд. Анненкова, т. II, стр. 213. И. П.
8) Изд. Анненкова, т. II, стр. 17. И. Л.
’) Изд. Анненкова, т. П, стр. 69. И. П.
ДЗ
не мешать, т был весь тут, в полном упоении... До-
ходит дело до последней строфы. Мы слушаем:
Писатель! за свои грехи
Ты с виду всех трезвее:
Вильгельм, прочти свои стихи,
Чтоб мне заснуть скорее.
При этом возгласе публика забывает поэта, стихи
его, бросается на бедного метромана, который, растаяв-
ший под влиянием поэзии Пушкина, приходит в совер-
шенное одурение от неожиданной эпиграммы и нашего
дикого натиска. Добрая душа был этот Кюхель! Опо-
мнившись, просит он Пушкина еще раз прочесть, по-
тому что и тогда уже плохо слышал одним ухом, испор-
ченным золотухой.
Послание ко мне:
Любезный именинник, и проч.
не требует пояснений. Оно выражает то же чувство,
которое отрадно проявляется в многих других стихах
Пушкина. Мы с ним постоянно были в дружбе, хотя
в иных случаях розно смотрели на людей и вещи; от-
кровенно сообщая друг другу противоречащие наши
воззрения, мы все-таки умели их сгармонировать и
оставались в постоянном согласии. Кстати тут расскажу
довольно оригинальное событие, по случаю которого
пришлось мне много спорить с ним за Энгельгардта.
У дворцовой гауптвахты, перед вечерней зарей,
обыкновенно играла полковая музыка. Это привлекало
гуляющих в саду, разумеется, и нас, IWvitable Lycee,l)
как называли иные нашу шумную, движущуюся толпу.
Иногда мы проходили к музыке дворцовым коридором,
в который между другими помещениями был выход и
из комнат, занимаемых фрейлинами императрицы Ели-
заветы Алексеевны. Этих фрейлин было тогда три:
Плюскова, Валуева и княжна Волконская. У Волконской
была премиленькая горничная Наташа. Случалось,
встретясь с нею в темных переходах коридора, и полю-
1 Неминуемый, неизбежный Лицей.
(9
безничать; она многих из нас знала, да и кто не знал
Лицея, который мозолил глаза всем в саду?
Однажды идем мы, растянувшись по этому кори-
дору маленькими группами. Пушкин на беду был один,
слышит в темноте шорох платья, воображает, что не-
пременно Наташа, бросается поцеловать ее самым не-
винным обоазом. Как нарочно, в эту минуту отворяет-
ся дверь из комнаты и освещает сцену: перед ним са-
ма княжна Волконская. Что делать ему? Бежать без
оглядки; но этого мало, надобно поправить дело, а дело
неладно! Он тотчас рассказал мне про это, присоеди-
нясь к нам, стоявшим у оркестра. Я ему посоветовал
открыться Энгельгардту и просить его защиты. Пуш-
кин никак не соглашался довериться директору и хо-
тел написать княжне извинительное письмо. Между тем
она успела пожаловаться брату своему П. М. Волкон-
скому, а Волконский — государю.
Государь на другой день приходит к Энгельгардту.
«Что ж это будет?—говорит царь. — Твои воспитан-
ники не только снимают через забор мои наливные яб-
локи, бьют сторожей садовника Лямина (точно, была
такого рода экспедиция, где действовал на первом пла-
не граф Сильвестр Броглио, теперь сенатор Наполео-
на III, 0 но теперь уже не дают проходу фрейлинам
жены моей». Энгельгардт, своим путем, знал о нелов-
кой выходке Пушкина, может быть, и от самого Петра
Михайловича, который мог сообщить ему это в тот же
вечер. Он нашелся и отвечал имп. Александру: «Вы
меня предупредили, государь, я искал случая принести
вашему величеству повинную за Пушкина; он, бедный,
в отчаянии: приходил за моим позволением письменно
просить княжну, чтоб она великодушно простила ему
это неумышленное оскорбление». Тут Энгельгардт рас-
сказал подробности дела, стараясь всячески смягчить
вину Пушкина, и присовокупил, что сделал уже ему
строгий выговор и просит разрешения на счет пись-
ма. На это ходатайство Энгельгардта государь сказал:
«Пусть пишет, уж так и быть, я беру на себя адвокат-
*) Это сведение о Броглио оказалось несправедливым; он был
избран французскими филеленямя и начальники и убит и Греции
в 18x9 году. Я. П.
СО
стеЪ за Пушкина; но скажи ему, чтоб ото было в по-
следний раз. La vielle est peut-etre enchantee de la
meprise du jeune bomme, entre nous soit dit»,x) шепнул
император, улыбаясь Энгельгардту. Пожал ему руку и
пошел догонять императрицу, которую из окна увидел
в саду.
Таким образом дело кончилось необыкновенно хо-
рошо. Мы все были рады такой развязке, жалея Пуш-
кина и очень хорошо понимая, что каждый из нас лег-
ко мог попасть в такую беду. Я с своей стороны ста-
рался доказать ему, что Энгельгардт тут действовал
отлично: он никак не сознавал этого, все уверяя меня,
что Энгельгардт, защищая его, сам себя защищал. Мно-
го мы спорили; для меня оставалось не разрешенною
загадкой, почему все внимания директора и его жены
отвергались Пушкиным: он никак не хотел видеть его
в настоящем свете, избегая всякого сближения с ним.
Эта несправедливость Пушкина к Энгельгардту, кото-
рого я душой полюбил, сильно меня волновала. Тут
крылось что-нибудь, чего он никак не хотел мне ска-
зать; наконец, я перестал настаивать, предоставя все
времени. Оно одно может вразумить в таком непонят-
ном упорстве.
Невозможно передать вам всех подробностей наше-
го шестилетнего существования в Царском Селе: это бы-
ло бы слишком сложно и громоздко; тут смесь и дель-
ного, и пустого. Между тем вся эта пестрота имела
для нас свое очарование. С назначением Энгельгардта
в директоры школьный наш быт принял иной характер:
он с любовью принялся за дело. При нем по вечерам
устроились чтения в зале (Энгельгардт отлично чи-
тал). В доме его мы знакомились с обычаями света,
ожидавшего нас у порога Лицея, находили приятное
женское общество. Летом, в вакантный месяц директор
делал с нами дальние, иногда двухдневные прогулки по
окрестностям; зимой для развлечения ездили на не-
скольких тройках за город, завтракать или пить чай
!) «Старая дева, быть может, в восторге от ошибки молодого
человека, между нами говоря»,
01
в праздничные дни; в саду, на пруде, катались с.гор
и на коньках. Во всех этих увеселениях участвовало
его семейство и близкие ему дамы и девицы, иногда
и приезжавшие родные наши. Женское общество всему
этому придавало особенную прелесть и приучало нас
к приличию в обращении. Одним словом, директор наш
понимал, что запрещенный плод — опасная приманка,
и что свобода, руководимая опытной дружбой, удержи-
вает юношу от многих ошибок. От сближения нашего
с женским обществом зарождался платонизм в чувствах;
этот платонизм не только не мешал занятиям, но при-
давал даже силы в классных трудах, нашептывая, что
успехом можно порадовать предмет воздыханий.
Пушкин клеймил своим стихом лицейских Сердеч-
киных, хотя и сам иногда попадал в эту категорию.
Раз, на зимней нашей прогулке в саду, где расчища-
лись кругом пруда дорожки, он говорит Есакову, с ко-
торым я часто ходил в паре:
И останешься с вопросом
На брегу замерзлых вод:
«Мамзель Шредер с красным носом
Милых Вельо не ведет?»
Так точно, когда я перед самым выпуском лвжал
в больнице, он как-то успел написать мелом на до-
щечке у моей кровати:
Вот здесь лежит больной студент —
Судьба его неумолима!
Несите прочь медикамент:
Болезнь любви неизлечима!
Я нечаянно увидел эти стихи над моим изголовьем
и узнал исковерканный его почерк. Пушкин не созна-
вался в этом экспромте.
Слишком за год до выпуска государь спросил Эн-
гельгардта: есть ли между нами желающие в военную
службу? Он отвечал, что чуть ли не более десяти чело-
век этого желают (и Пушкин тогда колебался, но род-
ные его были против, опасаясь за его здоровье). Го-
сударь на это сказал: «В таком случае надо бы позна-
комить их с фронтом». Энгельгардт испугался и на-
прямик просил императора оставить Лицей, если в нем
будет ружье. К этой просьбе присовокупил, что он ни-
когда не носил никакого оружия, кроме того, которое
у него всегда в кармане, и показал садовый ножик.
Долго они торговались; наконец, государь кончил тем,
что его не переспоришь. Велел спросить всех и для же-
лающих быть военными учредить класс военных наук.
Вследствие этого приказания поступил к нам инженер-
ный полковник Эльснер, бывший адъютант Костюшки,
преподавателем артиллерии, фортификации и тактики.
Было еще другого рода нападение на нас около то-
го же времени. Как-то в разговоре с Энгельгардтом
царь предложил ему посылать нас дежурить при им-
ператрице Елизавете Алексеевне во время летнего ее
пребывания в Царском Селе, говоря, что это дежурство
приучит молодых людей быть развязнее в обращении
и вообще послужит им в пользу. Энгельгардт и это от-
разил, доказав, что, кроме многих неудобств, придвор-
ная служба будет отвлекать от учебных занятий и по-
препятствует достижению цели учреждения Лицея.
К этому он прибавил, что в продолжение многих лет
никогда не видал камер-пажа ни на прогулках, ни при
выездах царствующей императрицы.
Между нами мнения нЖ счет этого нововведения бы-
ли разделены: иные, по суетности и лени, желали этой
лакейской должности; но дело обошлось одними тол-
ками, и не знаю, почему из этих толков о сбли-
жении с двором выкроилась для нас верховая езда.
Мы стали ходить два раза в неделю в гусарский ма-
неж, где, на лошадях запасного эскадрона, учились у
полковника Кнабенау, под главным руководством гене-
рала Левашева, который и прежде того, видя нас часто
в галлерее манежа, во время верховой езды своих гу-
сар, обращался к нам с приветом и вопросом: когда
мы начнем учиться ездить? Он даже попал по этому
случаю в куплеты нашей лицейской песни. Вот его
куплет:
Bonjour, messieurs! Потише.
Поводьем не играй —
Вот я тебя потешу!. •
A quand T^cjuitatiQB?
Вот вам выдержки из хроники нашей юности. Удо-
вольствуйтесь ими! Может быть, когда-нибудь появится
целый ряд воспоминаний о лицейском своеобразном
быте первого курса, с очерками личностей, которые по-
том заняли свои места в общественной сфере; большая
часть из них уже исчезла, но оставила отрадное памя-
тование в сердцах не одних своих товарищей.
В мае начались выпускные публичные экзамены.
Тут мы уже начали готовиться к выходу из Лицея.
Разлука с товарищеской семьей была тяжела, хотя ею
должна была начаться всегда желанная эпоха жизни, с
заманчивою, незнакомою далью. Кто не спешил, в то-
гдашние наши годы, соскочить со школьной скамьи; но
наша скамья была так заветно-приветлива, что неволь-
но даже при мысли о наступающей свободе оглядыва-
лись мы на нее. Время проходило в мечтах, прощаньях
и обетах, сердце дробилось!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, породила нас!1)
Наполнились альбомы и стихами, и прозой. В моем
остались стихи Пушкина. Они уже приведены вполне
на 6-м листе этого рассказа.
Дельвига:
Прочти сии набросанные строки
С небрежностью на памятном листке,
Как не узнать поэта по руке?
Как первые не вспомянуть уроки
И не сказать при дружеском столе:
«Друзья, у нас есть друг и в Хороле!»
Дельвиг после выпуска поехал в Хороль, где квар-
тировал отец его, командовавший бригадой во внутрен-
ней страже.
Илличевского стихов не могу припомнить: знаю
только, что они все кончались рифмой на Пущин. Это
было очень оригинально.
«Прощальная песнь» Дельвига. И, П*
М
Лицейские профессора, ищущие милости у ip. Разумовского
Карикатура А Д. Идличевского (Пушкинский Дом)
В. К. Кюхельбекер
Карикатура А. Д« Илличевекого (Пушкинский Дом)
К прискорбию моему, этот альбом, исписанный и
изрисованный, утратился из допотопного моего порт-
феля, который дивным образом возвратился ко мне
через тридцать два года со всеми положенными мною
рукописями.
9 июня был акт. Характер его был совершенно
иной: как открытие Лицея было пышно и торжествен-
но, так выпуск наш тих и скромен. В ту же залу
пришел император Александр в сопровождении одного
тогдашнего министра народного просвещения князя Го-
лицына. Государь не взял с собой даже князя П. М.
Волконского, который, как все говорили, желал быть
на акте.
В зале были мы все с директором, профессорами,
инспектором и гувернером. Энгельгардт прочел коротень-
кий отчет за весь шестилетний курс, после него кон-
ференц-секретарь Куницын возгласил высочайше утвер-
жденное постановление конференции о выпуске. Вслед
за этим всех нас, по старшинству выпуска, представля-
ли императору, с объявлением чинов и наград.
Государь заключил акт кратким отеческим наставле-
нием воспитанникам и изъявлением благодарности ди-
ректору и всему штату Лицея.
Тут пропета была нашим хором лицейская про-
щальная песнь — слова Дельвига, музыка Теппера, ко-
торый сам дирижировал хором. Государь и его не за-
был при общих наградах.
Он был тронут и поэзией, и музыкой, понял слезу
иа глазах воспитанников и наставников. Простился с
нами с обычною приветливостью и пошел во внутрен-
ние комнаты, взяв князя Голицына под-руку. Энгель-
гардт предупредил его, что везде беспорядок по случаю
сборов к отъезду. «Это ничего, — возразил он, — я
сегодня не в гостях у тебя. Как хозяин, хочу посмо-
треть на сборы наших молодых людей». И точно, в^1
дортуарах все было вверх дном, везде валялись вещи, (
чемоданы, ящики,—пахло отъездом! При выходе из j
Лицея государь признательно пожал руку Энгель-
гардту.
5
65
В тот же день, после обеда, начали разъезжаться:
прощаньям не было конца. Я, больной, дольше всех
оставался в Лицее. С Пушкиным мы тут же обнялись
на разлуку: он тотчас должен был ехать в деревню r
родным; я уже не застал его, когда приехал в Петер-
бург.
Снова встретился с ним осенью, уже в гвардейском
конно-артиллерийском мундире. Мы шестеро учились
фронту в гвардейском образцовом батальоне; после
экзамена, сделанного нам Клейнмихелем в этой науке,
произведены были в офицеры высочайшим приказом
29 октября, между тем как товарищи наши, посту-
пившие на гражданскую службу, в июне же получили
назначение; в том числе Пушкин поступил в коллегию
иностранных дел и тотчас взял отпуск для свидания с
родными.
Встреча моя с Пушкиным на новом нашем поприще
имела свою знаменательность. Пока он гулял и отдыхал
в Михайловском, я уже успел поступить в тайное обще-
ство: обстоятельства так расположили моей судьбой!
Еще в лицейском мундире я был частым гостем артели,
которую тогда составляли Муравьевы (Александр
и Михайло), Бурцов, Павел Колошин и Семенов. С Ко-
лошиньгм я был в родстве. Постоянные наши беседы о
предметах общественных, о зле существующего у нас
порядка вещей и о возможности изменения, желаемого
многими втайне, необыкновенно сблизили меня с этим
мыслящим кружком: я сдружился с ним, почти жил в
нем. Бурцов, которому я больше высказывался, нашел,
что по мнениям и убеждениям моим, вынесенным из
Лицея, я готов для дела. На этом основании он при-
нял в общество меня и Вольховского, который, посту-
пив в гвардейский генеральный штаб, сделался его то-
варищем по службе. Бурцов тотчас узнал его, помял и
оценил.25
Эта высокая цель жизни самою своею таинствен-
ностью и начертанием новых обязанностей резко и глу-
боко проникла душу мою; я как будто вдруг получил
особенное значение в собственных своих глазах: стал
66
внимательнее смотреть на жизнь во всех проявлениях
буйной молодости, наблюдал за собою, как за частицей,
хотя ничего не значащею, но входящею в состав того
целого, которое рано или поздно должно было иметь
благотворное свое действие.
Первая моя мысль была открыться Пушкину: он
всегда согласно со мною мыслил о деле общем (гее
publica), по-своему проповедовал в нашем смысле — и
изустно, и письменно, стихами и прозой. Не знаю, к
счастью ли его, или несчастью, он не был тогда в Пе-
тербурге, а то не ручаюсь, что в первых порывах, по
исключительной дружбе моей к нему, я, может быть,
увлек бы его с собою. Впоследствии, когда думалось
мне исполнить эту мысль, я уже не решался вверить
ему тайну, не мне одному принадлежавшую, где малей-
шая неосторожность могла быть пагубна всему делу.
Подвижность пылкого его нрава, сближение с людьми
ненадежными пугали меня. К тому же в 1818 году,
когда часть гвардии была в Москве по случаю приезда
прусского короля, столько было опрометчивых действий
одного члена общества, что признали необходимым де-
лать выбор со всею строгостью, и даже, несколько лет
спустя, объявлено было об уничтожении общества, что-
бы тем удалить неудачно принятых членов. На этом
основании я присоединил к союзу одного Рылеева, не-
смотря на то, что всегда был окружен многими, разде-
ляющими со мной образ мыслей.
Естественно, что Пушкин, увидя меня после пер-
вой нашей разлуки, заметил во мне некоторую перемену
и начал подозревать, что я от него что-то скрываю.
Особенно во время его болезни и продолжительного
выздоровления, видаясь чаще обыкновенного, он за-
труднял меня опросами и расспросами, от которых я,
как умел, отделывался, успокаивая его тем, что он лич-
но, без всякого воображаемого им общества, действует
как нельзя лучше для благой цели: тогда везде ходили
по рукам, переписывались и читались наизусть его
«Деревня», «Ода на свободу», «Ура! В Россию ска-
чет. ..» и другие мелочи в том же духе. Не было жи-
вого человека, который не знал бы его стихов.
• вг
Нечего говорить уже о разных его выходках, кото-
рые везде повторялись. Например, однажды в Царском
Селе Захаржевского медвежонок сорвался с цепи от
столба, на котором устроена была его будка, и побежал
в сад, где мог встретиться глаз на глаз, в темной ал-
лее, с императором, если бы на этот раз не встрепе-
нулся его маленький шарло и не предостерег бы от
этой опасной встречи. Медвежонок, разумеется, тотчас
был истреблен, а Пушкин при этом случае не обинуясь
говорил: «Нашелся один добрый человек, да и тот
медведь!» Таким же образом он во всеуслышание в те-
атре кричал: «Теперь самое безопасное время—по
Неве идет лед». В переводе: нечего опасаться крепости.
Конечно, болтовня эта — вздор; но этот вздор, похожий
несколько на поддразнивание, переходил из уст в уста и
порождал разные толки, имевшие дальнейшее свое раз-
витие; следовательно, и тут даже некоторым образом
достигалась цель, которой он несознательно содей-
ствовал.
Между тем тот же Пушкин, либеральный по своим
воззрениям, имел какую-то жалкую привычку изменять
благородному своему характеру и очень часто сердил
меня и вообще всех нас тем, что любил, например, вер-
теться у оркестра около Орлова, Чернышева, Киселева
и других: они с z покровительственной улыбкой выслу-
шивали его шутки, остроты. Случалось из кресел сде-
лать ему знак, он тотчас прибежит. Говоришь, бывало:
«Что тебе за охота, любезный друг, возиться с этим
народом; ни в одном из них ты не найдешь сочувствия
и пр.». Он терпеливо выслушает, начнет щекотать,
обнимать, что обыкновенно делал, когда немножко по-
теряется. Потом, смотришь, — Пушкин опять с тогдаш*
ними львами! (Анахронизм: тогда не существовало
еще этого аристократического прозвища. Извините!)
Странное смешение в этом великолепном создании!
Никогда не переставал я любить его; знаю, что и он
платил мне тем же чувством; но невольно, из дружбы
к нему, желалось, чтобы он наконец настоящим обра-
зом взглянул на себя и понял свое призвание. Видно,
впрочем, что не могло и не должно было быть
68
иначе; видно, нужна была и эта разработка, коловшая
нам, слепым, глаза.
Не заключайте, пожалуйста, из этого ворчанья,
чтобы я когда-нибудь был спартанцем, каким-нибудь
Катоном; далёко от всего этого: всегда шалил, дурил
и кутил с добрым товарищем. Пушкин сам увековечил
это стихами ко мне, но при всей моей готовности к раз-
гулу с ним, хотелось, чтобы он не переступал некоторых
границ и не профанировал себя, если можно так выра-
зиться, сближением с людьми, которые, по их поло-
жению в свете, могли волею и неволею набрасывать
на него некоторого рода тень.
Между нами было и не без шалостей. Случалось,
зайдет он ко мне. Вместо: «здравствуй», я его спраши-
ваю: «От нее ко мне, или от меня к ней?» Уж и это
надо вам объяснить, если пустился болтать.
В моем соседстве, на Мойке, жила Анжелика —
прелесть-полька!
На прочее завеса!£)
Возвратясь однажды с ученья, я нахожу на пись-
менном столе развернутый большой лист бумаги. На
этом листе нарисована пером знакомая мне комната,
трюмо, две кушетки. На одной из кушеток сидит раз-
валившись претолстая женщина, почти портрет тетки
нашей Анжелики. У ног ее — стрикс, маленькая не-
сносная собаченка.
Подписано: «От нее ко мне, или от меня к ней?»
Не нужно было спрашивать, кто приходил. Кроме
того я понял, что этот раз Пушкин и ее не застал.
Очень жаль, что этот смело набросанный отрывок
в разгроме 1825 года не уцелел, как некоторые другие
мелочи. Он стоил того, чтобы его литографировать.
Самое сильное нападение Пушкина на меня по по-
воду общества было, когда он встретился со мною у
Н. И. Тургенева, где тогда собрались все желавшие
участвовать в предполагаемом издании политического
журнала. Тут, между прочим, были Куницын и. наш
к) Стих Пушкина, И. Л.
69
лицейский товарищ Маслов. Мы сидели кругом боль-
шого стола. Маслов читал статью свою о статистике.
В это время я слышу, что кто-то сзади берет меня за
плечо. Оглядываюсь — Пушкин! «Ты что здесь де-
лаешь? Наконец поймал тебя на самом деле», шепнул
он мне на ухо и прошел дальше. Кончилось чтение. Мы
встали. Подхожу к Пушкину, здороваюсь с ним; подали
чай, мы закурили сигаретки и сели в уголок.
«Как же ты мне никогда не говорил, что знаком с
Николаем Ивановичем? Верно, это ваше общество в
сборе? Я совершенно нечаянно зашел сюда, гуляя в
Летнем саду. Пожалуйста, не секретничай: право, лю-
безный друг, это ни на что не похоже!»
Мне и на этот раз легко было без большого обмана
доказать ему, что это совсем не собрание общества, им
отыскиваемого, что он может спросить Маслова, и что
я сам тут совершенно неожиданно. «Ты знаешь, Пуш-
кин, что я отнюдь не литератор, и, вероятно, удивляешь-
ся, что я попал некоторым образом в сотрудники жур-
нала. Между тем это очень просто, как сейчас сам уви-
дишь. Ha-днях был у меня Николай Тургенев; разгово-
рились мы с ним о необходимости и пользе издания в
возможно свободном направлении; тогда это была пре-
обладающая его мысль. Увидел он у меня на столе не-
давно появившуюся книгу m-me Stael: «Considerations
sur la Revolution fran^aise» и советовал мне попробовать
написать что-нибудь об ней и из нее. Тут же пригла-
сил меня в этот день вечером быть у него, — вот я и
здесь!» 26 j
Не знаю настоящим образом, до какой степени это
объяснение, совершенно справедливое, удовлетворило
Пушкина; только вслед за сим у нас переменился раз-
говор, и мы вошли в общий круг. Глядя на него, я
долго думал: не должен ли я в самом деле предложить
ему соединиться с нами? От него зависело принять или
отвергнуть мое предложение. Между тем, тут же не-
вольно являлся вопрос: почему же помимо меня никто
из близко знакомых ему старших наших членов не ду-
мал об нем? Значит, их останавливало то же, что меня
пугало; образ его мыслей всем хорошо был известен, но
не было полного к нему доверия.
&
Преследуемый мыслию, что у меня есть тайна от
Пушкина и что, может быть, этим самым я лишаю об-
щество полезного деятеля, почти решался броситься к
нему и все высказать, зажмуря глаза на последствия.
В постоянной борьбе с самим собою, как нарочно,
вскоре случилось мне встретить Сергея Львовича на
Невском проспекте.
«Как вы, Сергей Львович? Что наш Александр?»
«Вы когда его видели?»
«Несколько дней тому назад у Тургенева».
Я заметил, что Сергей Львович что-то мрачен.
«Je n’ai rien de mieux a faire que de me mettre en quatre
pour retablir la reputation de mon cher fils \ Видно, вы не
знаете последнюю его проказу».
Тут рассказал мне что-то, право, не помню, что
именно, да и припоминать не хочется.
«Забудьте этот вздор, почтенный Сергей Львович!
Вы знаете, что Александру многое можно простить, он
окупает свои шалости неотъемлемыми достоинствами,
которых нельзя не любить».
Отец пожал мне руку и продолжал свой путь.
Я задумался, и, признаюсь, эта встреча, совершенно
случайная, произвела свое впечатление: мысль о приня-
тии Пушкина исчезла из моей головы. Я страдал за
него, и подчас мне опять казалось, что, может быть,
тайное общество сокровенным своим клеймом поможет
ему повнимательней и построже взглянуть на самого
себя, сделать некоторые изменения в ненормальном
своем быту. Я знал, что он иногда скорбел о своих про-
махах, обличал их в близких наших откровенных бесе-
дах, но, видно, не пришла еще пора кипучей его при-
роде угомониться. Как ни вертел я все это в уме и
сердце, кончил тем, что сознал себя не в праве действо-
вать по личному шаткому воззрению, без полного убеж-
дения, в деле, ответственном перед целию самого союза.
После этого мы как-то не часто виделись. Круг зна-
комства нашего был совершенно разный. Пушкин
кружился в большом свете, а я был как можно подаль-
Э Мне ничего лучшего не остается, как разорваться на части
для восстановления репутации моего милого сына.
П
ше от него. Летом маневры и другие служебные заня-
тия увлекали меня из Петербурга. Все это однако не
мешало нам, при всякой возможности, встречаться с
прежнею дружбой и радоваться нашим встречам у ли-
цейской братии, которой уже немного оставалось в Пе-
тербурге; большею частью свидания мои с Пушкиным
были у домоседа Дельвига.
В генваре 1820 года я должен был ехать в Бесса-
рабию к больной тогда замужней сестре моей. Прожив
в Кишиневе и Аккермане почти четыре месяца, в мае
возвращался с нею, уже здоровою, в Петербург. Бело-
русский тракт ужасно скучен. Не встречая никого на
станциях, я обыкновенно заглядывал в книгу для запи-
сывания подорожных и там искал проезжих. Вижу раз,
что накануне проехал Пушкин в Екатеринослав. Спра-
шиваю смотрителя: «Какой это Пушкин?» Мне и в
мысль не приходило, что это может быть Александр.
Смотритель говорит, что это поэт Александр Сергеевич
едет, кажется, на службу, на перекладной, в красной
русской рубашке, в опояске, в поярковой шляпе. (Время
было ужасно жаркое.) Я тут ровно ничего не понимал;
живя в Бессарабии, никаких известий о наших лицей-
ских не имел. Это меня озадачило.
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, ра-
зумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-
нибудь о Пушкине. Он ничего не мог сообщить мне
об нем, а рассказал только, что за несколько дней до
его выезда сгорел в Царском Селе Лицей, остались одни
стены, и воспитанников поместили во флигеле.** Все
это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей
добраться до столицы. Там, после служебных
формальностей, я пустился разузнавать об Александре.
Узнаю, что в одно прекрасное утро пригласил
его полицеймейстер к графу Милорадовичу, тогдаш-
нему петербургскому военному генерал-губернатору.
Когда привезли Пушкина, Милорадович приказывает
полицеймейстеру ехать в его квартиру и опечатать все
бумаги. Пушкин, слыша это приказание, говорит ему:
«Граф, вы напрасно это делаете. Там не найдете того,
72
что ищете. Лучше велите дать мне перо и бумаги, я
здесь же все вам напишу». (Пушкин понял, в чем
дело.) Милорадович, тронутый этою свободною откро-
венностью, торжественно воскликнул: «Ah, c’est chevale-
jresque» х) и пожал ему руку.
Пушкин сел, написал все контрабандные свои стихи
и попросил дежурного адъютанта отнести их графу в
кабинет. После этого подвига Пушкина отпустили до-
мой и велели ждать дальнейшего приказания.
Вот все, что я дознал в Петербурге. Еду потом в
Царское Село к Энгельгардту, обращаюсь к нему с тем
же тревожным вопросом^
Директор рассказал мне, что государь (это было по-
сле того, как Пушкина уже призывали к Милорадовичу,
чего Энгельгардт до свидания с царем не знал) встре-
тил его в саду и пригласил с ним пройтись.
«Энгельгардт,—сказал ему государь, — Пушкина
надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию воз-
мутительными стихами; вся молодежь наизусть их чи-
тает. Мне нравится откровенный его поступок с Мило-
радовичем; но это не исправляет дела».
Директор на это ответил: «Воля вашего величества,
но вы мне простите, если я позволю себе сказать слово
за бывшего моего воспитанника; в нем развивается не-
обыкновенный талант, который требует пощады. Пуш-
кин теперь уже — краса современной нашей литера-
туры, а впереди еще большие на него надежды. Ссылка
может губительно подействовать на пылкий нрав моло-
дого человека. Я думаю, что великодушие ваше, госу-
дарь, лучше вразумить его».
Не знаю, вследствие ли этого разговора, только
Пушкин не был сослан, а командирован от коллегии
иностранных дел, где состоял на службе, к генералу
Инзову, начальнику колоний южного края. Проезжай
Пушкин сутками позже, до поворота на Екатеринослав,
я встретил бы его дорогой, а как отрадно было бы
обнять его в такую минуту! Видно, нам суждено бы-
ло только один раз еще повидаться, и то не прежде
1825 года.
к) Ах» это по-рыцарски.)
Тв
В промежуток этих пяти лет генерала Инзова на-
значили наместником Бессарабии; с ним Пушкин пере-
ехал из Екатеринослава в Кишинев, впоследствии отту-
да поступил в Одессу к графу Воронцову по особым
поручениям. Я между тем, по некоторым обстоятель-
ствам, сбросил конно-артиллерийский мундир и преоб-
разился в судьи уголовного департамента московского
надворного суда. Переход резкий, имевший впрочем
тогда свое значение. 28
Князь Юсупов (во главе всех, про которых Грибо-
едов в «Горе от ума» сказал: «Что за тузы в Москве
живут и умирают!»), видя на бале у московского воен-
ного генерал-губернатора князя Голицына неизвестное
ему лицо, танцующее с его дочерью (он знал, хоть по
фамилии, всю московскую публику), спрашивает Зуб-
кова: кто этот молодой человек? Зубков называет меня
и говорит, что я — надворный судья.
«Как! Надворный судья танцует с дочерью генерал-
губернатора? Это вещь небывалая, тут кроется что-ни-
будь необыкновенное».
Юсупов — не пророк, а угадчик, и точно, на другой
год ни я, ни многие другие уже не танцовали в Москве!
В 1824 году в Москве тотчас узналось, что Пуш-
кин из Одессы сослан на жительство в псковскую де-
ревню отца своего, под надзор местной власти; надзор
этот был поручен Пещурову, тогдашнему предводителю
дворянства Опочковского уезда. Все мы, огорченные
несомненным этим известием, терялись в предположе-
ниях. Не зная ничего положительного, приписывали эту
ссылку бывшим тогда недовольствиям между ним и
графом Воронцовым. Были разнообразные слухи и
толки, замешивали даже в это дело и графиню. Все это
нисколько не утешало нас. Потом вскоре стали гово-
рить, что Пушкин вдобавок отдан под наблюдение
архимандрита Святогорского монастыря, в четырех вер-
стах от Михайловского. Это дополнительное сведение де-
лало нам задачу еще сложнее, нисколько не разрешая ее.
С той минуты, как я узнал, что Пушкин в изгнании,
U
во мне зародилась мысль непременно навестить его. Со-
бираясь на рождество в Петербург для свидания с
родными, я предположил съездить и в Псков к сестре
Набоковой; муж ее командовал тогда дивизией, кото-
рая там стояла, а оттуда уже рукой подать в Михай-
ловское. Вследствие этой программы я подал в отпуск
на 28 дней в Петербургскую и Псковскую губернии.
Перед отъездом, на вечере у того же князя Голи-
цына, встретился я с А. И. Тургеневым, который не-
задолго до того приехал в Москву. Я подсел к нему и
спрашиваю: не имеет ли каких-нибудь поручений к
Пушкину, потому что я в генваре буду у него. «Как1
Вы хотите к нему ехать? Разве не знаете, что он под
двойным надзором — и полицейским, и духовным?» —
«Все это знаю; но знаю также, что нельзя не наве-
стить друга после пятилетней разлуки в теперешнем его
положении, особенно когда буду от него с небольшим
в ста верстах. Если не пустят к нему, уеду назад». —
«Не советовал бы, впрочем, делайте, как знаете», при-
бавил Тургенев.
Опасения доброго Александра Ивановича меня уди-
вили, и оказалось, что они были совершенно напрасны.
Почти те же предостережения выслушал я и от
В. Л. Пушкина, к которому заезжал проститься и ска-
зать, что увижу его племянника. Со слезами на глазах
дядя просил расцеловать его.
Как сказано, так и сделано.
Проведя праздник у отца в Петербурге, после кре-
щения я поехал в Псков. Погостил у сестры несколько
дней и от нее вечером пустился из Пскова; в Острове,
проездом ночью, взял три бутылки клико и к утру сле-
дующего дня уже приближался к желаемой цели.м
Свернули мы наконец с дороги в сторону, мчались
среди леса по гористому проселку: все мне казалось не
довольно скоро. Спускаясь с горы, недалеко уже от
усадьбы, которой за частыми соснами нельзя было
видеть, сани наши в ухабе так наклонились набок, что
ямщик слетел. Я с Алексеем, неизменным моим спутни-
76
ком от лицейского порога до ворот крепости, кои-как
удержался в санях. Схватили возжи.
Кони несут среди сугробов, опасности нет: в сторону
не бросятся, все лес и снег им по брюхо, править не
нужно. Скачем опять в гору извилистою тропой; вдруг
крутой поворот, и как будто неожиданно вломились
смаху в притворенные ворота, при громе колокольчика.
Не было силы остановить лошадей у крыльца, прота-
щили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора...
Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, боси-
ком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не
нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выска-
киваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату.
На дворе страшный холод, но в иные минуты человек
не простужается. Смотрим друг друга, целуемся, мол-
чим. Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не ду-
мал об заиндевевшей шубе и шапке.
Было около восьми часов утра. Не знаю, что дела-
лось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях
друг друга в том самом виде, как мы попали в дом:
один — почти голый, другой — весь забросанный сне-
гом. Наконец пробила слеза (она и теперь, через три-
дцать три года, мешает писать в очках), мы очнулись.
Совестно стало перед этою женщиной, впрочем она все
поняла. Не знаю, за кого приняла меня, только, ничего
не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался,
что это добрая его няня, столько раз им воспетая, —
чуть не задушил ее в объятиях.
Все это происходило на маленьком пространстве.
Комната Александра была возле крыльца, с окном на
двор, через которое он увидел меня, услышав колоколь-
чик. В этой небольшой комнате помещалась кровать
его с пологом, письменный стол, шкаф с книгами и
проч., и проч. Во всем поэтический беспорядок, везде
разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись
обкусанные, обожженные кусочки перьев (он всегда с
самого Лицея писал оглодками, которые едва можно
было держать в пальцах). Вход к нему прямо из кори-
дора; против его двери — дверь в комнату няни, где
стояло множество пяльцев.
К
После первых наших обниманий пришел и Алексей,
который в свою очередь кинулся целовать Пушкина;
он не только близко знал и любил поэта, но и читал
наизусть многие из его стихов. Я между тем пригляды-
вался, где бы умыться и хоть сколько-нибудь оправить-
ся. Дверь во внутренние комнаты была заперта, дом
не топлен. Кой-как все это тут же уладили, копошась
среди отрывистых вопросов: что? как? где? и проч. Во-
просы большею частью не ожидали ответов. Наконец
помаленьку прибрались; подали нам кофе; мы уселись с
трубками. Беседа пошла правильнее; многое надо было
хронологически рассказать, о многом расспросить друг
друга. Теперь не берусь всего этого передать.
Вообще Пушкин показался мне несколько серьезнее
прежнего, сохраняя однакож ту же веселость; может
быть, самое положение его произвело на меня это впе-
чатление. Он, как дитя, был рад нашему свиданию, не-
сколько раз повторял, что ему еще не верится, что мы
вместе. Прежняя его живость во всем проявлялась, в
каждом слове, в каждом воспоминании: им не было
конца в неумолкаемой нашей болтовне. Наружно он
мало переменился, оброс только бакенбардами; я на-
шел, что он тогда был очень похож на тот портрет,
который потом видел в Северных Цветах и теперь при
издании его сочинений П. В. Анненковым.30
Пушкин сам не знал настоящим образом причины
своего удаления в деревню; он приписывал удаление
из Одессы козням графа Воронцова из ревности; думал
даже, что тут могли действовать некоторые смелые его
бумаги по службе, эпиграммы на управление и неосто-
рожные частые его разговоры о религии.
Мне показалось, что вообще он неохотно об этом
говорил; я это заключил по лаконическим, отрывистым
его ответам на некоторые мои опросы, и потому я его
просил оставить эту статью, тем более, что все наши
толкования ни к чему не вели, а отклоняли нас от дру-
гой, близкой нам беседы. Заметно было, что ему как
будто несколько наскучила прежняя шумная жизнь, в
которой он частенько терялся,
Среди разговора ex abrupto он спросил меня: что об
77
нем говорят в Петербурге и Москве? При этом во-
просе рассказал мне, будто бы император Александр
ужасно перепугался, найдя его фамилию в записке ко-
менданта о приезжих в столицу, и тогда только успо-
коился, когда убедился, что не он приехал, а брат его
Левушка. На это я ему ответил, что он совершенно на-
прасно мечтает о политическом своем значении, что
вряд ли кто-нибудь на него смотрит с этой точки зре-
ния, что вообще читающая наша публика благодарит
его за всякий литературный подарок, что стихи его
приобрели народность во всей России, и наконец, что
близкие и друзья помнят и любят его, желая искренно,,
чтоб скорее кончилось его изгнание.
Он терпеливо выслушал меня и сказал, что не-
сколько примирился в эти четыре месяца с новым
своим бытом, вначале очень для него тягостным; что
тут, хотя невольно, но все-таки отдыхает от прежнего
шума и волнения; с музой живет в ладу и трудится
охотно и усердно. Скорбел только, что с ним нет сестры
его, но что, с другой стороны, никак не согласится,
чтоб она по привязанности к нему проскучала целую
зиму в деревне. Хвалил своих соседей в Тригорском,
хотел даже везти меня к ним, но я отговорился тем,
что приехал на такое короткое время, что не успею и
на него самого наглядеться. Среди всего этого много
было шуток, анекдотов, хохоту от полноты сердечной.
Уцелели бы все эти дорогие подробности, если бы тогда
при час был стенограф.
Пушкин заставил меня рассказать ему про всех на-
ших первокурсных Лицея; потребовал объяснения, ка-
ким образом из артиллериста я преобразовался в судьи.
Это было ему по сердцу, он гордился мною и за меня!
Вот его строфы из «Годовщины 19-го октября»
1825 года, где он вспоминает, сидя один, наше свида-
ние и мое судейство:
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада.
Мне сладкая готовилась отрада,
..........Поэта дом опальный,
О П(ущин) мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его Лицея превратил.
Ты, освятив тобой избранный сан,
Ему в очах общественного мненья
Завоевал почтение граждан.
Незаметно коснулись опять подозрений насчет об-
щества. Когда я ему сказал, что не я один поступил в
это новое служение отечеству, он вскочил со стула и
вскрикнул: «Верно, все это в связи с майором Раев-
ским, которого пятый год держат в Тираспольской кре-
пости и ничего не могут выпытать». Потом, успокоив-
шись, продолжал: «Впрочем я не заставляю тебя, лю-
безный Пущин, говорить. Может быть, ты и прав, что
мне не доверяешь. Верно, я этого доверия не стою, —
по многим моим глупостям». Молча, я крепко расцело-
вал его; мы обнялись и пошли ходить: обоим нужно
было вздохнуть.
Вошли в нянину комнату, где собрались уже швеи.
Я тотчас заметил между ними одну фигурку, резко от-
личавшуюся от других, не сообщая однако Пушкину
моих заключений. Я невольно смотрел на него с каким-
то новым чувством, порожденным исключительным по-
ложением: оно высоко ставило его в моих глазах, и я
боялся оскорбить его каким-нибудь неуместным замеча-
нием. Впрочем он тотчас прозрел шаловливую мою
мысль, улыбнулся значительно. Мне ничего больше не
нужно было; я, в свою очередь, моргнул ему, и все
было понято без всяких слов. О
Среди молодой своей команды няня преважно раз-
гуливала с чулком в руках. Мы полюбовались рабо-
тами, побалагурили и возвратились восвояси. Настало
время обеда. Алексей хлопнул пробкой, — начались
тосты за Русь, за Лицей, за отсутствующих друзей и
за нее. Незаметно полетела в потолок и другая пробка; по-
потчевали искрометным няню, а всех других хозяйскою на-
ливкой. Все домашнее население несколько развеселилось;
кругом нас стало пошумнее, праздновали наше свидание.
Я привез Пушкину в подарок «Горе от ума»; он был
очень доволен этою тогда рукописною комедией, до того
ему вовсе почти незнакомою. После обеда, за чашкой
79
кофе, он начал читать ее вслух; но опять жаль, что не
припомню теперь метких его замечаний, которые впро-
чем потом частию явились в печати.
Среди этого чтения кто-то подъехал к крыльцу,
Пушкин взглянул в окно, как будто смутился и торо-
пливо раскрыл лежавшую на столе Четью-Минею. За-
метив его смущение и не подозревая причины, я спро-
сил его: что это значит? Не усп^л он отвечать, как во-
шел в комнату низенький, рыжеватый монах и рекомен-
довался мне настоятелем соседнего монастыря.
Я подошел под благословение. Пушкин — тоже,
прося его сесть. Монах начал извинением в том, что,
может быть, помешал нам, потом сказал, что, узнавши
мою фамилию, ожидал найти знакомого ему Я. €? Пу-
щина, уроженца великолуцкого, которого очень давно
не видал. Ясно было, что настоятелю донесли о моем
приезде и что монах хитрит.
Хотя посещение его было вовсе не кстати, но я все-
таки хотел faire bonne mine a mauvais jeu1 и старался
уверить его в противном: объяснил ему, что я — Пущин
такой-то, лицейский товарищ хозяина, а что генерал
Пущин, его знакомый, командует бригадой в Киши-
неве, где я в 1820 году с ним встречался. Разговор
завязался о том, о сем. Между тем подали чай. Пуш-
кин спросил рому, до которого, видно, монах был охот-
ник. Он выпил два стакана чаю, не забывая о роме,
и после этого начал прощаться, извиняясь снова, что
прервал нашу товарищескую беседу.
Я рад был, что мы избавились этого гостя, но мне
неловко было за Пушкина: он, как школьник, присми-
рел при появлении настоятеля. Я ему высказал мою
досаду, что накликал это посещение. «Перестань, лю-
безный друг! Ведь он и без того бывает у меня, я по-
ручен его наблюдению. Что говорить об этом вздоре!»
Тут Пушкин, как ни в чем не бывало, продолжал чи-
тать комедию; я с необыкновенным удовольствием слу-
шал его выразительное и исполненное жизни чтение,
довольный тем, что мне удалось доставить ему такое
высокое наслаждение.
9 Делать веселое лицо при плохой игре.
80
А. А. Дельт.
Акварель П. Л. Яковлева (Пушкинский Дом)
Л. M. Каратыгина (Колосова) в роли.
Потом он мне прочел кое-что свое, большею частью
в отрывках, которые впоследствии вошли в состав за-
мечательных его пиес; продиктовал начало из поэмы
«Цыганы» для Полярной Звезды и просил, обнявши
крепко Рылеева, благодарить за его патриотические
«Думы».
Время не стояло. К несчастию, вдруг запахло уга-
ром. У меня собачье чутье, и голова моя не выносит
угара. Тотчас же я отправился узнавать, откуда эта
беда, неожиданная в такую пору дня. Вышло, что няня,
воображая, что я останусь погостить, велела в других
комнатах затопить печи, которые с самого начала зи-мы
не топились. Когда закрыли трубы, — хоть беги из
дому! Я тотчас распорядился за беззаботного сына в
отцовском доме: велел открыть трубы, запер на замок
дверь в натопленные комнаты, притворил и нашу дверь,
а форточку открыл.
Все это неприятно на меня подействовало, не только
в физическом, но и в нравственном отношении. «Как, —
подумал я, — хоть в этом не успокоить его, как не
устроить так, чтоб ему, бедному поэту, было где по-
двигаться в зимнее ненастье!» В зале был биллиард;
это могло бы служить для него развлеченьем. В порыве
досады я даже упрекнул няню, зачем она не велит ота-
пливать всего дома. Видно, однако, мое ворчанье имело
некоторое действие, потому что после моего посещения
перестали экономить дровами. Г-н Анненков в биогра-
фии Пушкина говорит, что он иногда один играл в
два шара на биллиарде. Ведь не летом же он этим за-
бавлялся, находя приволье на божьем воздухе, среди
полей и лесов, которые любил с детства. Я не мог по-
знакомиться с местностью Михайловского, так живо им
воспетой: она тогда была закутана снегом.
Между тем время шло за полночь. Нам подали за-
кусить: на прощанье хлопнула третья пробка. Мы
крепко обнялись в надежде, может быть, скоро сви-
деться в Москве. Шаткая эта надежда облегчила рас-
ставанье после так отрадно промелькнувшего дня. Ям-
щик уже запряг лошадей, колоколец брякнул у крыль-
ца, на часах ударило три. Мы еще чокнулись стаканами,
а
81
но грустно пилось: как будто чувствовалось, что по-
следний раз вместе пьем, и пьем на вечную разлуку!
Молча я набросил на плечи шубу и убежал в сани.
Пушкин еще что-то говорил мне вслед; ничего не
слыша, я глядел на него: он остановился на крыльце,
со свечой в руке. Кони рванули под гору. Послыша-
лось: «Прощай, друг!» Ворота скрыпнули за мною...
Сцена переменилась.
Я осужден: 1828 года, 5 генваря, привезли меня
из Шлиссельбурга в Читу, где я соединился наконец
с товарищами моего изгнания и заточения, прежде меня
прибывшими в тамошний острог.81 Что делалось с
Пушкиным в эти годы моего странствования по разным
мытарствам, я решительно не знаю; знаю только и
глубоко чувствую, что Пушкин первый встретил меня
в Сибири задушевным словом. В самый день моего
приезда в Читу призывает меня к частоколу А. Г. Му-
равьева и отдает листок бумаги, на котором неизвест-
ною рукой написано было:
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным-снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует тоже утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!
Псков 13-го декабря 1826.
Отрадно отозвался во мне голос Пушкина! Пре-
исполненный глубокой, живительной благодарности, я
не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я пер-
вый посетил его в изгнании. Увы, я не мог даже по-
жать руку той женщины, которая так радостно спешила
утешить меня воспоминанием друга; но она поняла мое
чувство без всякого внешнего проявления, нужного,
может быть, другим людям и при других обстоятель-
ствах; а Пушкину, верно, тогда не раз икнулось.
82
Наскоро, через частокол, Александра Григорьева-
проговорила мне, что получила этот листок от одного
своего знакомого перед самым отъездом из Петербурга,
хранила его до свидания со мною, и рада, что могла
наконец исполнить порученное поэтом. По приезде моем
в Тобольск в 1839 году я послал эти стихи к Плет-
неву; таким образом были они напечатаны; а в 1842-м
брат мой Михаил отыскал в Пскове самый подлинник
Пушкина, который теперь хранится у меня в числе за*
82
ветных моих сокровищ.
В своеобразной нашей тюрьме я следил с любовью
за постепенным литературным развитием Пушкина; мы
наслаждались всеми его произведениями, являвшимися
в свет, получая почти все повременные журналы.
В письмах родных и Энгельгардта, умевшего найти
меня и за Байкалом, я не раз имел о нем некоторые
сведения. Бывший наш директор прислал мне его стихи
«19 октября 1827 года»:
И в сладких таинствах любви *
Бог помочь вам, друвья мои,
И в счастье, и в житейском горе,
В стране чужой, в пустынном море
И в темных пропастях земли/
И в эту годовщину в кругу товарищей-друзей Пуш-
кин вспомнил меня и Вильгельма, заживо погребенных,
которых они не досчитывали на лицейской сходке.
Впоследствии узнал я об его женитьбе и камер-юн-
керстве; и то, и другое как-то худо укладывалось во
мне: я не умел представить себе Пушкина семьянином
и царедворцем; жена-красавица и придворная служба
путали меня за него. Все это вместе, по моим понятиям
об нем, не обещало упрочить его счастие.
Проходили годы; ничем отрадным не навевало в
нашу даль — там, на нашем западе все шло тем же
тяжелым ходом. Мы, грешные люди, стояли как по-
верстные столбы на большой дороге: иные путники мо-
83
жет быть иногда и взглядывали, но продолжали путь
тем же шагом и в том же направлении. ..
Между тем у нас, с течением времени, силою самих
обстоятельств, устроились более смелые контрабандные
сношения с Европейской Россией — кой-когда доходили
до нас не одни газетные известия. Таким образом в
генваре 1837 года возвратившийся из отпуска наш
плац-адъютант Розенберг зашел в мой 14-й номер.
Я искренно обрадовался и забросал его вопросами о
родных и близких, которых ему случалось видеть в
Петербурге. Отдав мне отчет на мои вопросы, он с
какою-то нерешительностью упомянул о Пушкине.
Я тотчас ухватился за это дорогое мне имя: где он с
ним встретился? как он живет? и проч. — Розенберг
выслушал меня в раздумьи и наконец сказал: «Нечего
от вас скрывать. Друга вашего нет! Он ранен на дуэли
Дантесом и через двое суток умер; я был при отпева-
нии его тела в Конюшенной церкви, накануне моего
выезда из Петербурга».
Слушая этот горький рассказ, я сначала решитель-
но как будто не понимал слов рассказчика, так далека
от меня была мысль, что Пушкин должен умереть во
цвете лет, среди живых на него надежд. Это был для
меня громовой удар из безоблачного неба — ошело-
мило меня, а вся скорбь не вдруг сказалась на сердце.
Весть эта электрической искрой сообщилась в тюрь-
ме — во всех кружках только и речи было, что о смерти
Пушкина — об общей нашей потере; но в итоге выхо-
83
дило одно, что его не стало и что не воротить его.
Провидение так решило; нам остается смиренно
благоговеть пред его определением. Не стану беседо-
вать с вами об этом народном горе, тогда несказанно
меня поразившем: оно слишком тесно связано с жгу-
чими оскорблениями, которые невыразимо должны
были отравлять последние месяцы жизни Пушкина.
Другим, лучше меня — далекого, известны гнусные об-
стоятельства, породившие дуэль; с своей стороны скажу
только, что я не мог без особенного отвращения об них
слышать, меня возмущали лица, действовавшие и по-
дозреваемые в участии по этому гадкому делу, подсек-
шему существование величайшего из поэтов.
Si
Размышляя тогда, И теперь очень часто, о ранней
смерти друга, не раз я задавал себе вопрос: «Что было
бы с Пушкиным, если бы я привлек его в наш союз
и если бы пришлось ему испытать жизнь, совершенно
иную от той, которая пала на его долю?»
Вопрос дерзкий, но мне может быть проститель-
ный!— Вы видели внутреннюю мою борьбу всякий
раз, когда, сознавая его податливую готовность, при-
ходила мне мысль принять его в члены тайного на-
шего общества; видели, что почти уже на волоске ви-
села его участь в то время, когда я случайно встретился
с его отцом. Это и пустая и совершенно ничего не
значащая встреча между тем высказывалась во мне
каким-то знаменательным указанием... Только после
смерти его все эти повидимому ничтожные обстоя-
тельства приняли, в глазах моих, вид явного действия
промысла, который, спасая его от нашей судьбы, со-
хранил поэта для славы России.
Положительно, сибирская жизнь, та, на которую,
впоследствии, мы были обречены в течение тридцати
лет, если б и не вовсе иссушила его могучий талант,
то далеко не дала бы ему возможности достичь такого
развития, которое, к несчастью и в другой сфере
жизни, несвоевременно было прервано.
Характеристическая черта гения Пушкина — разно-
образие. Не было почти явления в природе, события в
обыденной общественной жизни, которые бы прошли^
мимо его, не вызвав дивных и неподражаемых звуков
его музы; и поэтому простор и свобода, для всякого
человека бесценные, для него были сверх того могу-
щественнейшими вдохновителями. В нашем же тесном
и душном заточении природу можно было видеть че-
рез железные решетки, а о жизни людей разве только
слышать.
Пушкин, при всей своей восприимчивости, никак не
нашел бы там материалов, которыми он пользовался
на поприще общественной жизни. Может быть, и самый
резкий перелом в существовании, который далеко не все
могут выдержать, пагубно отозвался бы на его своеоб-
разном, чтобы не сказать капризном, существе.
Ы
Одним словом, в грустные минуты я утешал себя
гем, что поэт не умирает и что Пушкин мой всегда
жив для тех, кто, как я, его любил, и для вех умеющих
отыскивать его, живого, в бессмертных его творениях...
Еще пара слов:
Манифестом 26 августа 1856 года я возвращен из
Сибири. В Нижнем-Новгороде я посетил Даля (он
провел с Пушкиным последнюю ночь). У него я видел
Пушкина простреленный сюртук. Даль хочет принести
его в дар Академии или Публичной Библиотеке.
В Петербурге навещал меня, больного, Константин
Данзас. Много говорил я о Пушкине с его секундан-
том. Он между прочим рассказал мне, что раз как-то,
во время последней его болезни, приехала У. К. Глин-
ка, сестра Кюхельбекера; но тогда ставили ему пиявки.
Пушкин, прося поблагодарить ее за участие, извинялся,
что не может принять. Вскоре потом со вздохом про-
говорил: «Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина,
ни Малиновского!»
Вот последний вздох Пушкина обо мне. Этот пред-
смертный голос друга дошел до меня слишком через
20 лет! ..
Им кончаю и рассказ мой.
Село Марьино, август 1858.

С. Д. Комовский
ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕТСТВЕ
ПУШКИНА34
А. С. Пушкин, при поступлении в Императорский
лицей, особенно отличался необыкновенною своею
памятью и отличным знанием французского языка и
словесности. Ему стоило только прочесть раза два стра-
ницу какого-нибудь стихотворения, и он мог уже по-
вторить оное наизусть без малейшей ошибки.г) Будучи
еще 12 лет от роду, он не только знал на память все
лучшие творения французских поэтов, но даже сам ш
сал довольно хорошие стихи на этом языке. Упражн<
ния в словесности французской и русской были всегд^
любимыми занятиями Пушкина, в коих он наиболее
успевал. Кроме того, он охотно учился и наукам исто-
рическим, но не любил политических и ненавидел
математические; почему а) всегда находился в числе по-
следних воспитанников второго разряда и при выпуске
из Лицея получил чин 10-го класса.Ч * * * 8) Не только в часы
отдыха от учения в рекреационной зале, на прогулках
Ч Слова бывшего гувернера Сергея Гавриловича Чирикова. С. К.
я) В 1-й редакции: «вместе с другом своим б. Дельвигом» и
ремарка М. Л. Яковлева: «Почему именно вместе с другом своим
бароном Дельвигом?»
3) Воспитанники 1-го курса разделены были только на два раз-
ряда и при выпуске своем из Лицея награждены были чинами: во-
1-х офицера Гвардии (или IX классом) и во-2-х офицером Армии
(или X классом). С. /С
8Г
в очаровательных садах Царского Села, но нередко в
классах и даже во время молитвы, *) Пушкину прихо-
дили в голову разные пиитические вымыслы, и тогда
лице его то помрачалось, то прояснялось, смотря по
роду дум, кои занимали его в сии минуты вдохнове-
ния. 2 *) Вообще, он жил более в мире фантазии. Набра-
сывая же мысли свои на бумагу, везде, где мог, а всего
чаще во время математических уроков,8) от нетерпения
он грыз обыкновенно перо и, насупя брови, надувши
губы, с огненным взором читал про себя написанное.
Пушкин вообще был не очень словоохотлив и на
вопросы товарищей своих отвечал обыкновенно лако-
нически. Любимейшие разговоры его были о литера-
туре и об авторах, особенно с теми из товарищей, кои
4*оже писали стихи, как напр. б[арон] Дельвиг, Илличев-
ский, Кюхельбекер (но над неудачною страстью послед-
него к поэзии он любил часто подшучивать).
Из лицейских профессоров и гувернеров никто в
особенности Пушкина не любил и ничем не отличал от
других воспитанников; но все боялись его сатир, эпи-
грамм и острых слов,4 5 * *) с удовольствием слушая их на-
счет других. Так наприм., профессор математики К[ар-
цов] от души смеялся его пиитическим шуткам над
и ейским доктором Щешелем], который в свою оче-
охотно слушал его же насмешки над К[арцо-
зым]. Один только профессор российской и латин-
ской словесности К[ошанск]ий, заметя необыкновенную
и преимущественную склонность Пушкина к Поэзии,
сначала всячески старался отвратить и удержать его от
писания стихов, частию, быть может, потому что сам
9 В 1-й редакции: ♦... и даже в церкви». Ремарка Яковлева:
«Это замечание, по мнению моему, вовсе липшее». Ремарка Ко-
мовского: «Замечание того же гувернера С. Г. Чирикова».
s) В 1-й редакции ремарка Яковлева: «Лице Пушкина, и ходя
по комнате, и сидя на лавке, часто то хмурилось, то прояснялось
от улыбки».
5) В 1-й редакции: «Набрасывая же мысли свои на бумагу, он
удалялся всегда в самый уединенный угол комнаты...» Ремарка
Яковлева: «Не правда. Писал он везде, где мог, а всего более в
математическом классе».
4) В 1-й редакции ремарка Яковлева: «Не помню и не знаю,
кто боялся сатир Пушкина; разве один Пешель, но и этот только
трусил. Острот Пушкин не говорил».
88
писал и печатал стихи, в которых боялся соперничества,
провидя в воспитаннике своем возникающего вновь
Гения. Но когда будущий успех сего нового таланта
сделался слишком очевидным, тогда тот же самый Про-
фессор употребил все средства, чтобы, ознакомив его,
как можно лучше, с теориею языка отечественного и с
классическою словесностию древних, разделить со вре-
менем литературную славу своего ученика.зп Впрочем
Пушкин мало успел в изучении древних классиков и
талант его к поэзии наиболее начал развиваться в то
время, когда Профессор Российской Словесности
К[ошанский], по тяжелой болезни своей, целые три
года устранен был от преподавания в Лицее. 1) Вообще
Пушкин, следуя единственно вдохновениям своего Ге-
ния, неохотно подчинялся классному порядку и никогда
ничего не искал в своих начальниках.
Вне Лицея он знаком был только с семейством зна-
менитого историографа нашего Карамзина,2) к коему во
всю жизнь питал особенное уважение, и с некоторыми
Гусарами, жившими в то время в Царском Селе (как-
то Каверин, Молоствов, Соломирский, Сабуров и
1) В 1-й редакции: «Один только профессор российской и ла-
тинской словесности К[ошанск]ий, предвидя необыкновенный успех
поэтического таланта Пушкина, старался все достоинство оного
приписывать отчасти себе и для того употреблял все средства,
чтобы как можно более познакомить его с теориею отечествен-
ного языка и с • классическою словесностью древних, но к послед-
ней не успел возбудить в пем такой страсти, как в Дельвиге».
Ремарка М. А. Корфа: «Так: но вместе с тем К[ошанск]ий — осо-
бенно в первое время — всячески старался отвратить и удержать
Пушкина от писания стихов, частию, может быть, возбуждаемый
к тому ревностию или завистию: ибо сам писал и печатал стихи,
в которых боялся соперничества возникающего нового гения».
Ремарка Яковлева: «Русским языком занимался Пушкин не потому,
чтобы кто-нибудь из учителей побуждал его к тому, а по страсти,
по влечению собственному. Пушкина талант начал развиваться в
то время, когда Кошаиский, по болезни, был устранен и три
года в Лицее не был. Дельвиг вовсе не Кошанскому обязан при-
вязанностью к классической словесности, а товарищу своему Кю-
хельбекеру».
я) По совету его, Пушкин написал куплеты, петые в Павловске,
при праздновании, сколько помнится, — взятия Парижа в 1814 г.
За поднесение сего стихотворения он удостоился получить от
блаженные памяти государыни императрицы Марии Федоровны
золотые с цепочкою часы при всемилостивейшем отзыве. С. К.30
89
др.).*7 Вместе с сими последними, Пушкин любил под-
час, тайно от своего начальства, приносить некоторые
жертвы Бахусу и Венере, волочась за хорошенькими
актрисами графа В. Толстого и за субретками приез-
жавших туда на лето семейств;х) причем проявлялись в
нем вся пылкость и сладострастие Африканской его
крови. Одно прикосновение его к руке танцующей про-
изводило в нем такое электрическое действие, что не-
вольно обращало на него всеобщее внимание во время
танцев.2)
Но первую платоническую, истинно пиитическую
любовь возбудила в Пушкине сестра одного из лицей-
ских товарищей его (фрейлина К. П. Б[акунина]). Она
часто навещала брата и всегда приезжала на лицейские
балы. Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное
обращение произвели всеобщий восторг во всей лицей-
ской молодежи. Пушкин с пламенным чувством моло-
дого поэта живыми красками изобразил ее волшебную
красоту в стихотворении своем под названием «К Жи-
вописцу». Стихи сии очень удачно положены были
на ноты лицейским товарищем его Яковлевым и по-
стоянно петы не только в Лицее, но и долго по выходе
из оного. Вообще воспоминания Пушкина о счастливых
днях детства были причиною, что он во всех св^их сти-
хотворениях, и до конца жизни, всегда с особым удо-
вольствием отзывался о Лицее, о Царском Селе и о
товарищах своих по месту воспитания. Это тем замеча-
тельнее, что учебные подвиги его, как выше объяснено,
не очень были блистательны. 8)
В 1-й редакции ремарка Яковлева: «Эта статья относится
не до Пушкина, а до всех молодых людей, имеющих пылкий характер»•
я) В 1-й редакции примечание Комовского: «Пушкин до того
был женолюбив, что, будучи еще 15 или 16 лет, от одного при-
косновения к руке танцующей, во время лицейских балов, взор
его пылал, и он пыхтел, сопел, как ретивый конь среди молодого
табуна». Ремарка Яковлева: «Описывать так можно только араб-
ского жеребца, а не Пушкина, потому только, что в нем текла
кровь арабская».
а) По существующему во всех учебных заведениях обычаю
давать прозвища, товарищи Пушкина, заметив особенную страсть
его ко всему французскому (что впрочем было в духе тогдашнего
времени), называли его в шутку французом, за что он иногда сер-
дился не на шутку.
90
По выходе из Лицея Пушкин, сохраняя постоянную
дружбу к товарищу своему б. Дельвигу, коего хладно-
кровный и рассудительный характер ему нравился (не-
смотря на явное противоречие с его собственным), по-
сещал преимущественно литературные общества Карам-
зина, Жуковского, Воейкова, графа Блудова, Тургенева
и т. п.х)

В 1-й редакции: «и что сами товарищи его, по страсти Пуш-
кина к французскому языку (что, впрочем, было тогда в духе
несчастного домашнего воспитания), называли его в насмешку
французом, а по физиономии и некоторым привычкам обезьяною
и даже смесью обезьяны с тигром». Ремарка Яковлева: «Как кого
звали в школе, в насмешку, должно только оставаться в одном
школьном воспоминании старых товарищей; для читающей же
публики и странно и непонятно будет читать в биографии Пуш-
кина, что его звали обезьяной, смесью обезьяны с тигром».
*) В 1-й редакции: «Впрочем, он более и более полюбил также
и разгульную жизнь, служителей Марса, дев веселия и модных
женщин, нынешних львиц, или, как очень удачно выразился, ка-
жется, Загоскин, — вольноотпущенных жен. Ремарка Яковлева:
«Пушкин вел жизнь более беззаботную, чем разгульную. Так ля
кутит большая часть молодежи?»

j4. M. Каратыгина
МОЕ ЗНАКОМСТВО С А. С. ПУШКИНЫМ88
1
В 1879 году на страницах «Русской Старины»
была напечатана эпиграмма, написанная на меня Але-
ксандром Сергеевичем Пушкиным в лета нашей с ним
юности.
[Все пленяет нас в Эсфири:
Упоительная речь,
- Поступь важная в порфире,
Т^удри чёрные до плеч;
Голос нежный, взор любови...
Набеленная рука,
Размалеванные брови
И широкая нога].
Стихотворениям подобного рода знаменитый наш
поэт не только не придавал никакого значения, но всего
чаще, по миновании его безотчетной досады на лиц, не
только совершенно безвинно, но и поделом им уязвлен-
ных, спешил залечить укол своей сатиры каким-нибудь
любезным мадригалом или хвалебным дифирамбом. То же
самое было и со стихами, которыми поэт ни за что, ни
про что ядовито посмеялся надо мною в роли «Эсфири».
Его «Послание к П. А. Катенину»:
Кто мне пришлет ее портрет,
Черты волшебницы прекрасной?
Талантов обожатель страстной,
Я прежде был ее поэт.
93
С досады, может быть неправой,
Когда одна в дыму кадил
Красавица блистала славой,
Я свистом гимны заглушил.
Погибни, злобы миг единой,
Погибни, лиры ложный звук!
Она виновна, милый друг,
Пред Селимеиой и Мойной.
Так легкомысленной душой,
О боги, смертный вас поносит,
Но вскоре трепетной рукой
Вам жертвы новые приносит!
должно было изгладить злую эпиграмму из памяти
лиц, которым Пушкин читал ее; меня самое она более
смешила, нежели огорчила: и теперь, по прошествии
стольких лет, я не обратила бы особенного внимания на
эту эпиграмму, явившуюся в печати, если бы это по-
явление не было нарушением слова, данного мною Пуш-
кину, — никогда не вспоминать о ней.80
На эту строгость в исполнении данного слова мне
могут возразить напоминанием о давности времени. . .
Но Пушкин — вне законов давности: бессмертный в па-
мяти всей России, он должен оставаться чист и безу-
коризнен в глазах потомства! Стихи, которых он впо-
следствии рам стыдился, не должны входить в собрание
его сочинений, как бы мы ни дорожили его памятью. . .
Скажу более: самое уважение к памяти Пушкина тре-
бует умолчания о тех из его мелких стихотворений,
которым он сам не придавал никакой цены.
Как бы то ни было, но эпиграмма на мой третий
дебют в роли Эсфири (3 января 1819 года) напеча-
тана в весьма распространенном, уважаемом публикою
издании; перепечатана во всех наших газетах. Эта
огласка вызывает меня припомнить давно минувшее
время и на страницах той же уважаемой «Русской Ста-
рины» передать небольшой рассказ о моем знакомстве
с незабвенным А. С. Пушкиным.
Готовясь к дебюту под руководством князя Шахов-
ского (о котором так много любопытных рассказов в
«Записках» моего покойного деверя П. А. Каратыгина,
напечатанных в «Русской Старине»), я иногда ветре-
чала Пушкина у него в доме. Князь с похвалою отзы-
вался о даровании этого юноши, не особенно красивого
собою, резвого, вертлявого, почти мальчика...
«Сашу Пушкина» он рекомендовал своим гостям по-
куда только как сына Сергея Львовича и Надежды
Осиповны; лишь через пять лет для этого «Саши» на-
ступила пора обратной рекомендации, и о родителях его
говорили: «они отец и мать Пушкина»; их озарил от-
блеск славы гениального сына.
Знакомцы князя Шаховского: А. С. Грибоедов,
П. А. Катенин, А. А. Жандр ласкали талантливого
юношу, но покуда относились к нему, как старшие к
младшему: он дорожил их мнением и как бы гордился
их приязнью. Понятно, что в их кругу Пушкин не зани-
мал первого места и почти не имел голоса. Изредка, к
слову о театре и литературе, будущий гений смешил их
остроумною шуткой, экспромтом или справедливым за-
мечанием, обличавшим его тонкий эстетический вкус и
далеко не юношескую наблюдательность.40
Встречаясь у князя Шаховского, мы взаимно не
обращали друг на друга особенного внимания; а между
тем семейство Пушкиных, жившее тогда в доме рядом
с графинею Екатериною Марковною Ивелич (на Фон-
танке, близ Калинкина моста), было точно так же близ-
ко знакомо с нею, как и мы с матушкою.
Пушкины и графиня Ивелич на страстной неделе го-
вели вместе с нами в церкви театрального училища (на
Офицерской улице, близ Большого театра).
Помню, как графиня Екатерина Марковна расска-
зывала мне, что Саша Пушкин, видя меня глубоко рас-
троганною за всенощною Великой Пятницы, при выносе
святой плащаницы, просил сестру свою, Ольгу Серге-
евну, напомнить мне, что ему очень больно видеть мою
горесть, тем более, что спаситель воскрес; о чем же
мне плакать?
Этой шуткой он, видимо, хотел обратить на себя
мое внимание; сам же, конечно, не мог быть равноду-
шен к шестнадцатилетней девочке.
— Vous avez seize ans, lorsque je vous ai vue, —го-
ворил он мне впоследствии, — pourquoi не me 1’avez vous
ipas dit? /
fU
Et alors? —смеялась я ему.
C’est que f adore ce bel age! x)
В «Онегине» Пушкин жестоко нападает на альбомы
ровинциальных барышень и великосветских барынь:
... Разрозненные тоны
Из библиотеки чертей.. •
но, в то время, альбом был такой же неизбежной при-
надлежностью каждой барышни, как во времена наших
бабушек — опахала. Я завела себе хорошенький аль-
бомчик еще в бытность мою в пансионе. Бережливости
ради я обложила его сафьянный переплет листом чи-
стой бумаги. Впоследствии эту обертку и я сама и мои
подруги испестрили разными росчерками, «пробами
пера», карикатурными рожицами.
Раз, бывши в гостях у графини Ивелич, Пушкин
увидал мой альбом и принялся его рассматривать; по-
том начал приставать к графине, чтобы она тайком от
меня одолжила ему этот альбом на несколько времени,
обещая написать в него стихи и что-нибудь нарисо-
вать. ..
Графиня уступила его просьбам. Пушкин сдержал
свое обещание: написал несколько страниц очень ми-
лыми стихами и что-то нарисовал.
Грустно мне каяться в моем вандализме: впослед-
ствии я затеряла этот альбом, не придавая ни стихам,
ни рисунками Пушкина никакого значения!..41 Так,
увы, в большинстве случаев относятся современники
гениальных писателй к их автографам: не дорожат ими,
не сберегают их, тогда как потомство вполне справед-
ливо считает бесценным малейший лоскут бумаги, к ко-
торому прикасалась рука творца «Руслана», «Онегина»,
«Кавказского Пленника».
Но стихами и рисунками в моем альбоме Пушкин
ie ограничился. Он имел терпение скопировать все рос-
черки и наброски пером на бумажной обложке пере-
плета: подлинную взял себе, а копиею подменил ее и
*) Вам было шестнадцать лет, когда я вас' увидел, почему вы
мне этого не сказали? — А что бы тогда? — А то, что я обожаю
^тот прекрасный возраст.
96
так искусно^ что мы с графинею долгое время не заме-
чали этого «подлога».
— Зачем вы это сделали? —спрашивали мы его.
— Старую обложку я оставил себе на память! —
смеялся милый шалун.
Наконец он познакомился с нами и стал довольно
часто посещать нас. Мы с матушкой от души его по-
любили. Угрюмый и молчаливый в многочисленном об-
ществе, «Саша Пушкин», бывая у нас, смешил своею,
резвостью и ребяческою шаловливостью. Бывало, ни
минуты не посидит спокойно на месте: вертится, пры-
гает, пересаживается, перероет рабочий ящик матушки,
спутает клубки гаруса в моем вышиваньи, разбросает
карты в гран-пасьянсе, раскладываемом матушкою...
— Да уймешься ли ты, стрекоза! — крикнет бы-
вало моя Евгения Ивановна: — перестань, наконец!
Саша минуты на две приутихнет, а там опять начи-
нает проказничать. Как-то матушка пригрозилась нака-
зать неугомонного Сашу: «остричь ему когти» — так на-
зывала она его огромные, отпущенные на руках ногти.
— Держи его за руку, — сказала она мне, взяв
ножницы, — а я остригу!
Я взяла Пушкина за руку, но он поднял крик на
весь дом, начал притворно всхлипывать, стонать, жало-
ваться, что его обижают, и до слез рассмешил нас.. .
Одним словом, это был сущий ребенок, но истинно бла-
говоспитанный,— enfant de bonne maison.1)
В 1818 году, после жестокой горячки, ему обрили
голову, и он носил парик. Это придавало какую-то ори-
гинальность его типичной физиономии и неособенно
ее красило.
Как-то, в Большом театре, он вошел к нам в ложу.
Мы усадили его в полной уверенности, что здесь наш
проказник будет сидеть смирно. Ничуть не бывал. !
В самой патетической сцене Пушкин, жалуясь на жару
снял с себя парик и начал им обмахиваться, как веером.
Это _ рассмешило сидевших в соседних ложах, обратило
на нас внимание и находившихся в креслах. Мы стали
унимать шалуна, он же со стула соскользнул на пол
х) Дитя хорошего дома*
96
и сел у нас в ногах, прячась за барьер; наконец, кое-
как надвинул парик на голову, как шапку: нельзя было
без смеха глядеть на него! Так он и просидел на полу
во все продолжение спектакля, отпуская шутки на счет
пиесы и игры актеров. Можно ли было сердиться на
этого забавника?
Но за что Пушкин мог рассердиться на меня, что-
бы, после наших добрых отношений, бросить в меня
пасквилем? Нет действия без причины, и в данном
случае, как я узнала впоследствии, причиною озлобле-
ния Пушкина была нелепая сплетня, выдуманная на
мой счет каким-то «доброжелателем».
Говоря о Пушкине у князя Шаховского, Грибоедов
назвал поэта «мартышкой» (un sapajou). Пушкину пе-
ревели, будто бы это прозвище было дано ему —
мною! Плохо же он знал меня, если мог поверить, что-
бы я позволила себе так дерзко отозваться о нем, осо-
бенно о его наружйости; но, как быть! Раздраженный,
раздосадованный, не взяв труда доискаться правды,
поэт осмеял меня (в 1819 г.) в этом пасквиле.
Катенин и Грибоедов пеняли ему, настаивали на
том, чтобы он извинился передо мною; укоряя его, они
говорили, что выходка его тем стыднее, что ее могут
приписать угодливости поэта «Клитемнестре» (так назы-
вали они К. С. Семенову). Пушкин сознался в своей оп-
рометчивости, ругал себя и намеревался ехать ко мне с по-
винной. . . Но тут последовала его высылка из Петербурга,
и в течение семи или восьми лет мы с ним не видались.
Далее я расскажу о нашей встрече после этой дол-
гой разлуки: теперь же, к слову, припомню о Катерине
Семеновне Семеновой.
Никогда, во все продолжение одновременной моей
службы с Семеновой, я не унижала себя завистью и,
еще того менее, соперничеством с нею. Одаренная
громадным талантом, но равномерно ему и себялюбивая,
Семенова желала главенствовать на сцене. Желание не-
исполнимое! Превосходная трагическая актриса, она
была невозможна в высокой комедии и современной
драме (la haute comedie et le drame modeme), т. e. имен-
но в тех ролях, в которых я заслуживала лестное для
меня одобрение публики. Каждому свое! Неподража-
1 ~ 97
емая Федра, Клитемнестра, Гекуба, Медея, — Семенова
не могла назваться безукоризненною в ролях Моины,
Химены, Ксении, Антигоны, Ифигении.
П. А. Каратыгин в своих «Записках» рассказывает,
как однажды Катерина Семеновна Семенова и Софья
Васильевна Самойлова играли наивных девочек в коме-
дии И. А. Крылова «Урок дочкам»; в другой раз, по
той же шаловливости, Семеновой вздумалось играть
роль субретки Саши в «Воздушных замках» Н. И.
Хмельницкого... Оно, действительно, было очень
смешно; но с тем вместе вто было глумление самой
актрисы над собственным талантом и над сценическим
искусством... Ни за какие блага в мире я не позволила
бы себе, в бытность мою на сцене, играть роль в каком-
нибудь водевиле!
Впоследствии времени, когда Катерина Семеновна,
тогда уже княгиня Гагарина, приезжала в Петербург из
Москвы, по поводу несчастного семейного процесса ее
дочери, она часто бывала у нас, обедывала и проводила
вечера. Мы вспоминали с нею былое, ее беспричинную
вражду, неосновательное подозрение меня в невозмож-
ном соперничестве и от души смеялись...
До самой кончины княгини Гагариной мы были с
нею в самых добрых и приязненных отношениях. Когда
она скончалась, мы с мужем провожали ее прах на
Митрофаниевское кладбище и присутствовали на отпе-
вании. Немногие лица из театрального мира отдали
последний долг знаменитой актрисе. При этих проводах
я вспомнила погребение Ивана Афанасьевича Дмитрев-
ского (в октябре 1822 года), тогда представителями
драматической труппы точно так же были: В. А. Кара-
тыгин и я — тогда еще Колосова младшая.
2
Пушкина, после его отъезда на юг России и возвра-
щения из ссылки, я увидела в 1827 году, когда я была
уже замужем за Василием Андреевичем. Это было на
Малом театре (он находился на том самом месте, где
теперь Александрийский).
98
В тот вечер играли комедию Мариво: «Обман в
пользу любви» (Les faueses confidences), в переводе
FL А. Катенина. Он привел ко мне в уборную «каю-
щегося грешника», как называл себя Пушкин.
«Размалеванные брови» — напомнила я ему смеясь.
«Полноте, бога ради, — перебил он меня, конфузясь
и целуя мою руку, — кто старое помянет, тому глаз
вон! Позвольте мне взять с вас честное слово, .что вы
никогда не будете вспоминать о моей глупости, о моем
мальчишестве!. »
Слово было дано; мы вполне примирились... За
«Сашу Пушкина» передо мною извинился Александр
Сергеевич Пушкин—слава и гордость родной словес-
ности!
С мужем моим он сблизился в доме покойного князя
Владимира Федоровича Одоевского, где собирались:
граф Михаил Юрьевич Виельгорский, Веневитинов,
граф В. А. Соллогуб и мн. др.
Впоследствии времени, уже в начале тридцатых го-
дов, Александр Сергеевич при И. А. Крылове читал у
нас своего «Бориса Годунова». Он очень желал, чтобы
мы, с мужем, прочитали на театре сцену у фонтана,
Димитрия с Мариною. Несмотря однакоже на наши
многочисленные личные просьбы, гр. А. X. Бенкендорф,
с обычною своею любезностью и извинениями, отказал
нам в своем согласии: личность самозванца была тогда
запрещенным плодом на сцене. 42
После того Пушкин подарил моему мужу, для его
бенефиса, своего «Скупого рыцаря»... Но и эта пьеса
не была играна при жизни автора, по каким-то цен-
зурным недоразумениям...48
Одним словом, дружественные наши отношения к
Пушкину продолжались по самый день его несчастной
кончины. В самую же ее минуту я дожидалась в санях
у подъезда квартиры Александра Сергеевича, известись
о его положении: муж мой, выйдя ко мне с графом
Виельгорским и князем Петром Андреевичем Вязем-
ским, сообщил мне тогда роковую весть, что Пушкина
не стало!
По присланному нам приглашению от Наталии Ни-

колаевны Пушкиной, мы с мужем присутствовали при
отпевании великого поэта в Конюшенной церкви; мы
оплакивали его, как родного... Да и могло ли быть
иначе!
К сожалению, как говорят французы: le sinistre tre-
buche quelquefois sur le ridicule (печальное иногда споты-
кается о смешное). Я стояла близ гроба, в группе дам,
между которыми находилась добрая, искренно мною
уважаемая Елизавета Михайловна Хитрово. Заливаясь
слезами, выражая свое сожаление о кончине Пушкина,
она шепнула мне сквозь слезы, кивнув головою на сто-
явших у гроба официантов во фраках, с пучками раз-
ноцветных лент на плечах:
— Voyez, je vous prie, ces gens: sont-ils insensibles? x)
Хоть бы слезинку проронили!—Потом она тронула
одного из них за локоть. — Что же ты, милый, не пла-
чешь? Разве тебе не жаль твоего барина?
Официант обернулся и отвечал невозмутимо:
— Никак нет-с. Мы, значит, от гробовщика, по на-
ряду.
Плакать мне какая стать:
Ведь я не здешнего прихода!—
шепнул нам С. А. Соболевский.
— И, можно ли требовать слез от наемника? —
продолжал он, обращаясь к Елизавете Михаиловне. —
Да и вы сами, быть может, умерите ваши сетования,
если я вам напомню, что покойный отзывался о вас не
совсем-то благосклонна ..
— Что же такое?—спросила Елизавета Михай-
ловна.
— Но вы не рассердитесь? Оно, конечно, здесь ине
место и не время поминать лихом нашего Пушкина,
однакоже, зачем скрываться. Как-то под веселый час,
Александр Сергеевич написал такого рода стишки:
Лиза в городе мила,
С дочкой Долинькой;
Лиза в городе слыла
Лизой го[ленькой]. 44
1) Посмотрите, прошу вас, на этих людей: не бесчувственны
ли они?
100
Окончания не припомню; знаю только, что в этих
стихах, прочитанных Соболевским, Пушкин довольно
зло посмеялся над Елизаветой Михайловной, в особен-
ности над ее слабостью рядиться не по летам.
При всей своей незлобивости и любви к Пушкину,
эна видимо рассердилась и во все продолжение церков-
ной службы была угрюма и молчалива.
Эта выходка Соболевского, неуместная и непри-
личная, — тем более со стороны человека, имевшего
притязания быть другом Пушкина, — раздосадовала и
меня. Не ручаюсь за подлинность стихов, читанных Со-
болевским: не были ли они его собственным произве-
дением, выданным за сочинение Пушкина? По оконча-
нии богослужения я заметила Сергею Александровичу,
что эти стихи он мог бы прочитать при иной обста-
новке.
— Совершенно с вами согласен, — отвечал он, —
но мне надоели стенание и причитывания Елизаветы
Михайловны: вы видели, что после стихов ойа их пре-
кратила!
Весьма сожалею, что с воспоминанием о прощании
с останками Пушкина у меня сопряжен этот эпизод со
стихами его, или Соболевского... Не имею причин зло-
словить памяти ни того, ни другого; тем не менее —
факт налицо. 48
К слову о Пушкине, припомню о его отце, Сергее
Львовиче. В одну из моих с ним встреч он рассказы-
вал мне о своем участии в любительских, спектаклях в
Москве. Он отличался во французских пиесах, а Фе-
дор Федорович Кокошкин (по его словам) был его
несчастным соперником в русских. Он играл в «Дими-
трии Донском» и в «Мизантропе» своего перевода.
Шутливые свои рассказы он заключил анекдотом:
— Когда хоронили жену Кокошкина (рожденную
Архарову) и выносили ее гроб мимо его кабинета, —
куда отнесли лишившегося чувств Федора Федорови-
ча, — дверь вдруг отворилась, и на пороге явился он
сам, с поднятыми на лоб золотыми очками, с распу-
щенным галстухом и с носовым платком в приподнятой
руке:
101
— Возьми меня с собою! — продекламировал он
грачным голосом вслед за уносимым гробом.
— C’etait la seine la plus r^ussie de toirtes celles que
je lui ai vu representer!x) —заключил свой рассказ Сер-
гей Львович Пушкин.
Когда я потом рассказывала это Александру Сер-
геевичу, он заметил смеясь:
— Rivalite de metier! а)
Вот все, что сохранилось в моей памяти о Пушкине,
вместе с благоговением к его бессмертному имени.
1879 г. Спб.
*) Это была сцена, наиболее удавшаяся из веек тех, которые
я видел в его исполнении.
*) Соперничество по ремеслу.
«« >>>> <«<->»X<« .>>>> .<«< »>» 4Ч<41
И.Н. Лажечников
ЗНАКОМСТВО МОЕ С ПУШКИНЫМ
(ИЗ МОИ* ПАМЯТНЫХ ЗАПИСОК) <•
В августе 1819 года приехал я в Петербург и оста-
новился в доме графа Остермана-Толстого, при кото-
ром находился адъютантом. Дом этот на английской
набережной, недалеко от Сената [. ..]
Со многими из писателей того времени, более или
менее известных, знаком я был до приезда моего в Пе-
тербург, с иными сблизился в интересные эпохи деся-
тых годов[...] Но я еще нигде не успел видеть моло-
дого Пушкина, издавшего уже в зиму 1819—20 г.
«Руслана и Людмилу», Пушкина, которого мелкие сти-
хотворения, наскоро, на лоскутках бумаги, карандашом
переписанные, разлетались в несколько часов огненными
струями во все концы Петербурга и в несколько дней
Петербургом вытверживались наизусть, — Пушкина, ко-
торого слава росла не по дням, а по часам. Между
тем я был одним из восторженных его поклонников.
Следующий необыкновенный случай доставил мне его
знакомство. Рассказ об этом случае прибавит несколько
замечательных строчек к его биографии. Должен я так-
же засвидетельствовать, что все лица, бывшие в нем
главными деятелями (кроме историка, вашего покор-
ного слуги), уже давно померли, и потому могу гово-
рить о них свободно. С
Квартира моя в доме графа Остермана-Толстого
выходила на Галерную. Я занимал в нижнем этаже две
комнаты, но первую от входа уступил приехавшему за
10в
несколько дней до того времени, которое описываю,
майору [Денисевичу], служившему в штабе одной из
дивизий .. .ого корпуса, которым командовал граф. [Де-
нисович] был майором, учился, как говорят, на медные
деньги и образован по весу и цене металла. Наруж-
ность его соответствовала внутренним качествам: он
был очень плешив и до крайности румян; последним
достоинством он очень занимался и через него считал
себя неотразимым победителем женских сердец. Игрою
густых своих эполет он особенно щеголял, .полагая, что
от блеска их, как от лучей солнечных, разливается свет
на все, его окружающее, и едва ли не на весь город.
Мы прозвали его дятлом, на которого он и наружно и
привычками был похож, потому что без всякой надоб-
ности долбил своим подчиненным десять раз одно и
то же. Круг своей литературы ограничил он «Бедною
Лизой» и «Островом Борнгольмом», из которого осо-
бенно любил читать вслух: «Законы осуждают пред-
мет моей любви», да несколькими песнями из «Русал-
ки». К театру был пристрастен, и более всего любил
воздушные пируэты в балетах; но не имел много слу-
чаев быть в столичных театрах, потому что жизнь свою
провел большею частию в провинциях. Любил он так-
же покушать. Рассказывают, что во время отдыха на
походах не иначе можно было разбудить его, как вло-
живши ему ложку в рот. Вы могли толкать, тормо-
шить его, сколько сил есть — ничто не действовало,
кроме ложки. Впрочем был добрый малый. Мое това-
рищество с ним ограничивалось служебными обязанно-
стями и невольным сближением по квартире.
Водно прекрасное (помнится, зимнее) утро, — было
ровно три четверти восьмого, — только что успев кон-
чить свой военный туалет, я вошел в соседнюю ком-
нату, где обитал мой майор, чтоб приказать подавать
чай. [Денисовича] не было в это время дома; он ухо-
дил смотреть, все ли исправно на графской конюшне.
Только что я ступил в комнату, из передней вошли в
нее три незнакомые лица. Один был очень молодой че-
ловек, худенький, небольшого роста, курчавый, с арап-
ским профилем, во фраке. За ним выступали два мо-
лодца красавца, кавалерийские гвардейские офицеры,
104
И, И, Лажечников.
Пушкин и Онегин на набережной Невы.
(Ряс. Пушкина)
погромыхивая своими шпорами и саблями. Один был
адьютант; помнится, я видал его прежде в «обществе
любителей просвещения и благотворения; другой —
фронтовой офицер. Статский подошел ко мне и сказал
мне тихим, вкрадчивым голосом: «Позвольте вас спро-
сить, здесь живет [Денисович] ?» — «Здесь, — отвечал
я, — но он вышел куда-то, и я велю сейчас позвать его».
Я только хотел это исполнить, как вошел сам [Дени-
сович]. При взгляде на воинственных ассистентов стат-
ского посетителя он видимо смутился, но вскоре опра-
вился и принял также Марциальную осанку. «Что вам
угодно?», сказал он статскому довольно сухо. «Вы это
должны хорошо знать, — отвечал статский, — вы назна-
чили мне быть у вас в восемь часов (тут он вынул часы);
до восьми остается еще четверть часа. Мы имеем время
выбрать оружие и назначить место.. .» Все это было
сказано тихим, спокойным голосом, как будто дело шло
о назначении приятельской пирушки. [Денисович] мой
покраснел как рак, и запутываясь в словах, отвечал:
«Я не затем вас звал к себе.. . я хотел вам сказать,
что молодому человеку, как вы, нехорошо кричать в
театре, мешать своим соседям слушать пиесу, что это
неприлично. . .»— «Вы эти наставления читали мне
вчера при многих слушателях, — сказал более энергиче-
ским голосом статский, — я уже не школьник, и пришел
переговорить с вами иначе. Для этого не нужно много
слов: вот мои два секунданта; этот господин военный
(тут указал он на меня), он не откажется, конечно,
быть вашим свидетелем. Если вам угодно. ..» [Денисе-
вич] не дал ему договорить. «Я не могу с вами драть-
ся,— сказал он: — вы молодой человек, неизвестный, а
я штаб-офицер...» При этом оба офицера засмеялись; я
побледнел и затрясся от негодования, видя глупое и
униженное положение, в которое поставил себя мой то-
варищ, хотя вся эта сцена была для меня загадкой.
Статский продолжал твердым голосом: «Я русский дво-
рянин, Пушкин: это засвидетельствуют мои спутники,
и потому вам не стыдно будет иметь со мною дело».
При имени Пушкина блеснула в голове моей мысль,
что предо мною стоит молодой поэт, таланту которого
уж сам Жуковский поклонялся, корифей всей образо-
105
ванной молодежи Петербурга, и я спешил спросить его:
Не Александра ли Сергеевича имею честь видеть пе-
ред собою?
— Меня так зовут, — сказал он, улыбаясь.
Пушкину, подумал я, Пушкину, автору «Руслана
и Людмилы», автору стольких прекрасных мелких сти-
хотворении, которые мы так восторженно затвердили,
будущей надежде России, погибнуть от руки какого-
нибудь [Денисевича], или убить какого-нибудь [Дени-
совича] и жестоко пострадать.. . нет, этому не быть!
Во что б ни стало, устрою мировую, хотя б и при-
шлось немного покривить душой.
— В таком случае, — сказал я по-французски, чтобы
не пол.ял нашего разговора [Денисевич], который не знал
этого языка, — позвольте мне принять живое участие
в вашем деле с этим господином, и потому прошу вас
объяснить мне причину вашей ссоры.
Тут один из ассистентов рассказал мне, что Пушкин
накануне был в театре, где на беду судьба посадила
его рядом с [Денисовичем]. Играли пустую пиесу,
играли, может быть, и дурно. Пушкин зевал, шикал,
говорил громко: «несносно!» Соседу его пиеса, невиди-
мому, очень нравилась. Сначала он молчал, потом, вы-
веденный из терпения, сказал Пушкину, что он мешает
ему слушать пиесу. Пушкин искоса взглянул на него
и принялся шуметь попрежнему. Тут [Денисевич]
объявил своему неутомимому соседу, что попросит по-
лицию вывесть его из театра,
— Посмотрим, — отвечал хладнокровно Пушкин, —
и продолжал повесничать.
Спектакль кончился, зрители начали расходиться.
Тем и должна была бы кончиться ссора наших против-
ников. Но мой витязь не терял из виду своего незна-
чительного соседа и остановил его в коридоре.
— Молодой человек, — сказал он, обращаясь к
Пушкину, и вместе с этим поднял свой указательный
палец, — вы мешали мне слушать пиесу... это непри-
лично, это невежливо.
— Да, я не старик, — отвечал Пушкин: —но, госпо-
дин штаб-офицер, еще невежливее здесь и с таким
жестом говорить мне это. Где вы живете?
106
[Денисевич] сказал свой адрес и назначил приехать
к нему в восемь часов утра. Не был ли это настоящий
вызов?
«Буду», отвечал Пушкин. Офицеры разных полков,
услышав эти переговоры, обступили было противников;
сделался шум в коридоре, но, по слову Пушкина, все
затихло и спорившие разошлись без дальнейших при-
ключений.
Вы видите, что ассистент Пушкина нс скрыл и его
вины, объяснив мне вину его противника. Вот этот-то
увел предстояло мне развязать, сберегая между тем
голову и честь Пушкина.
«Позвольте переговорить с этим господином в дру-
гой комнате», сказал я военным посетителям. Они кив-
нули мне в знак согласия. Когда я остался вдвоем с
[Дснисевичем], я спросил его, так ли было дело в
театре, как рассказал мне один из офицеров. Он отве-
чал, что дело было так. Тогда я начал доказывать ему
всю необдуманность его поступков; представил ему, что
он сам был кругом виноват, затеяв вновь ссору с моло-
дым, неизвестным ему человеком, при выходе из театра,
когда эта ссора кончилась ничем; говорил ему, как
дерзка была его угроза пальцем и глупы его наставле-
ния, и что, сделав формальный вызов, чего он конечно
не понял, надо было или драться, или извиниться.
Я прибавил, что Пушкин сын знатного человека (что
он известный поэт, этому господину было бы ни по-
чем). Все убеждения мои сопровождал я описанием
ужасных последствий этой истории, если она разом не
будет порешена. «В противном случае, — сказал я, — иду
сейчас к генералу нашему, тогда.. . ты знаешь его: он
шутить не любит». Признаюсь, я потратил ораторского
пороху довольно, и не даром. [Денисевич] убедился,
что он виноват, и согласился просить извинения. Тут,
не дав опомниться майору, я ввел его в комнату, где
дожидались нас Пушкин и его ассистенты, и сказал
ему; «Господин [Денисевич] считает себя виноватым
перед вами, Александр Сергеевич, и в опрометчивом
движении и в необдуманных словах при выходе из
театра; он не имел намерения ими оскорбить вас».
107
«Надеюсь, это подтвердит сам господин [Денисе-
вич]», сказал Пушкин. [Денисович] извинился. .. и
протянул было Пушкину руку, но тот не подал ему
своей, сказав только: «Извиняю», и удалился с своими
спутниками, которые очень любезно простились со мною.47
Скажу откровенно, подвиг мой испортил мне много
крови в этот день—по каким причинам, вы угадаете
сами. Но теперь, когда прошло тому тридцать шесть
лет, я доволен, я счастлив, что на долю мою пришлось
совершить его. Если б я не был такой жаркий поклон-
ник поэта, уже и тогда предрекавшего свое будущее
величие, если б н* месте моем был другой, не столь
мягкосердый служитель муз, а черствый, браннолюби-
вый воин, старался бы еще более раздуть его; если б
я повел дело иначе, перешел только через двор к од-
ному лицу, может быть Пушкина не стало б еще в
конце 1819 года, и мы не имели бы тех великих произ-
ведений, которыми он подарил нас впоследствии. Да,
я доволен своим делом, хорошо или дурно оно было
исполнено. И я ныне могу сказать, как старый капрал
Беранже:
Puis, moi, j’ai senri ie grand hommel
Обязан прибавить, что до смерти Пушкина и [Де-
нисевича] я ни разу не проронил слова об этом про-
исшествии. Были маленькие неприятности у [Денисе-
вича] в театрах с военными, вероятно, последствия
этой истории, но они скоро кончились тем, что мой
майор (начавший было угрожать заочно Пушкину ка-
кими-то не очень рыцарскими угрозами), по моему
убеждению, весьма сильному, ускакал скоро из Петер-
бурга.
Через несколько дней увидал я Пушкина в театре:
он первый подал мне руку улыбаясь. Тут я поздравил
его с успехом «Руслана и Людмилы», на что он отве-
чал мне: «О! это первые грехи моей молодости!»
— Сделайте одолжение, вводите нас почаще такими
грехами в искушение, — отвечал я ему.
По выходе в свет моего «Новика» и «Ледяного
Дома», когда Пушкин был в апогее своей славы, спе-
шил я послать к нему оба романа, в знак моего уваже-
108
ния к его высокому таланту. Приятель мой, которому
я поручал передать ему «Новика», писал ко мне по
этому случаю 19 сентября 1832 года: «Благодарю вас
за случай, который вы мне доставили, увидеть Пуш-
кина. Он оставил самые приятные следы в моей памя-
ти. С любопытством смотрел я на эту небольшую, ху-
денькую фигуру, и не верил, как он мог быть забия-
кой. .. На лице Пушкина написано, что у него тайного
ничего нет. Разговаривая же с ним, замечаешь, что у
него есть тайна — его прелестный ум и знания. Ни
блесток, ни жеманства в этом князе русских поэтов.
Поговоря с ним, только скажешь: он умный человек.
Такая скромность ему прилична». Совестно мне повто-
рять слова, которыми подарил меня Пушкин при этом
случае; но перечитывая их ныне, горжусь ими. Почему
же не погордиться похвалою Пушкина? . 48
Узнав, что он занимается историей Пугачевского
бунта, я препроводил к нему редкий экземпляр Рыч-
кова. Вследствие этих посылок я получил от него
письмо, которое здесь помещаю. Все лестное, сказан-
ное мне в этом послании, принимаю за радушное при-
ветствие; но мне всего приятнее, что великий писатель
почтил мое произведение своею критикой, а ею он не
всякого удостоивал, как замечено было недавно и в
одной из биографий его. Вот это письмо, которое хра-
ню, как драгоценность, вместе со списком моего ответа:
«Милостивый государь
Иван Иванович!
«Во первых должен я просить у вас прощение за
медленность и неисправность свою. Портрет Пугачева
получил месяц тому назад, и возвратясь из деревни
узнал я, что до сих пор экземпляр его истории вам не
доставлен. Возвращаю вам рукопись Рычкова, коей
пользовался я по вашей благосклонности.40
«Позвольте, милостивый государь, благодарить вас
теперь за прекрасные романы, которые все мы прочли
с такою жадностию и с таким наслаждением. Может
быть, в художественном отношении Ледяной Дом и
выше Последнего Новика» но истина историческая в
109
нем не соблюдена, и это со временем, когда дело Во-
лынского будет обнародовано, конечно, повредит ваше-
му созданию: но поэзия останется всегда поэзией, и
многие страницы вашего романа будут жить, доколе
не забудется русский язык. За Василия Тредьяков-
ского, признаюсь, я готов с вами поспорить. Вы оскор-
бляете человека, достойного во многих отношениях
уважения и благодарности нашей. В деле же Волын-
ского играет он лицо мученика. Его донесение Акаде-
мии трогательно чрезвычайно. Нельзя его читать без
негодования на его мучителя. О Бироне можно бы
также потолковать. Он имел несчастие быть немцем;
на него свалили весь ужас царствования Анны, ко-
торое было в духе его времени и в нравах народа.
Впрочем он имел великий ум и великие таланты.
«Позвольте сделать вам филологический вопрос
(коего разрешение для меня важно):х) в каком смысле
упомянули вы слово хобот в последнем вашем творе-
нии и по какому наречию?
«Препоручая себя вашей благосклонности, честь
имею быть с глубочайшим почтением,
милостивый государь,
Вашим покорнейшим слугою
Александр Пушкин».
Ответ мой был на трех листах почтовой бумаги. Он
не может быть напечатан по многим причинам. Во-пер-
вых, я крепко защищал в нем историческую истину, ко-
торую оспаривает Пушкин. Прежде чем писать мои ро-
маны» я долго изучал эпоху и людей этого времени,
особенно главные исторические лица, которые изобра-
жал. Например, чего не перечитал я для своего «Но-
вика»!’) Могу прибавить, я был столько счастлив, что
*) Заметьте, как Пушкин глубоко изучал русский язык: ни одно
народное слово, которого он прежде не знал, не ускользало
от его наблюдения и исследования.
*) Все, что сказано мною о Глике, воспитаннице его, Паткуле,
даже Бире и Розе, и многих других лицах моего романа, взято
мною из Вебера, Манштейна, жизни графа А. Остермана на не-
мецком 1743 года, Essai critique sur la Livonie par le comte Bray,
Бергмана Denkmaler aus der Vorzeit, старинных немецких исто-
рических словарей, открытых мною в библиотеке сенатора графа
U0
мне попадались под руку весьма редкие источники. Са
мую местность, нравы и обычаи страны списывал я во
время моего двухмесячного путешествия, которое сде-
лал, проехав Лифляндию вдоль и поперек, большею
частью по проселочным дорогам. Также добросовестно
изучил я главные лица моего «Ледяного Дома» на
исторических данных и достоверных преданиях.
В ответе моем я горячо вступился за память моего
героя, кабинет-министра Волынского, который, быв гу-
бернатором в Астрахани, оживил тамошний край, по
назначению Петра Великого ездил послом в Персию и
исполнил свои обязанности, как желал царственный
гений, в Немирове вел с Турками переговоры, полез-
ные для России, и пр. и пр. На Волынского сильные
враги свалили преступления, о которых он и не помыш-
лял и в которых не имел средств оправдать себя. Пуш-
кин указывает на дело, вероятно, следственное. Бес-
пристрастная история спросит, кем, при каких обстоя-
тельствах и отношениях, оно было составлено, кто были
следователи? На него подавал жалобу Тредьяковский—
и кого не заставляли подавать на него жалобы! доно-
сили и крепостные люди его, белые и арапченки, куп-
ленные или страхом наказания или денежною награ-
дой. Впоследствии один сильный авторитет, перед кото-
рым должны умолкнуть все другие, читавший дело, на
которое указывает Пушкин, авторитет, умевший разли-
чать истину от клеветы, оправдал память умного и
благородного кабинет-министра. В моем романе я пред-
ставил его, каким он был, благородным патриотом, и
таким, какими были люди того времени, даже в высшем
кругу общества, волокитой, гулякой, буйным, само-
управным.
Что касается до защиты Пушкиным Тредьяковско-
го, источник ее, конечно, проистекал из благородного
чувства; но смею сказать, взгляд его на тогдашнюю
эпоху был односторонен... Признаюсь, когда я писал
Ф» А» Остермана, драгоценных рукописей канцлера графа
И. А. Остермана, которыми я имел случай пользоваться, и наконец
ив устных преданий мариенбургского пастора Рюля и многих дру-
гих на самых местах, где происходили главные действия моего
романа.
111
^Ледяной Дом», я еще не знал умилительного донесе-
ния Василия Кирилловича академии о причиненных ему
бесчестии и увечьи. Поистине Волынский поступил с
ним жестоко, пожалуй, бесчеловечно — прибавить на-
добно, если все то правда, что в донесении написано.
Но этот поступок мелочь Перед Теми делами, которые
тогда так широко и ужасно разыгрывались... Что ж
делатб? И я крайне скорблю о несчастии бедного сти-
хотворца, еЩе бдле члена академии де-си я нс, которому,
Может быть, мы обязаны некоторою благодарностью*,
но от уважения к его личности да избавит меня бог!
И я негодую на бесчеловечный поступок Волынского,
но все-таки уважаю его за полезные заслуги отечеству
й возвышенные Чувства В борьбе с несчастием.. Увы!
сожалениям и негодованиям не будет конца, если к са-
моуправству над Тредьяковским кабинет-министра при-
соединить все оскорбления, которые сыпались на голо-
ву Василия Кирилловича. Грубые нравы того времени,
на которые указывает сам Пушкин — хотя в других
отношениях и несправедливо — и, прибавить надобно,
унизительная личность стихокропателя поставили его в
такое мученическое положение. Если тогда обращались
так дурно с людьми учеными, образованными в Пари-
же, писавшими даже французские стишки; если в то
время — вспомните, что это было слишком за сто
лет — князья не считали для себя унизительною долж-
ность официального шута, негодуйте сколько угодно
на людей, поступавших так жестоко и так унижавших
человечество; но вместе с тем вините и время. г) Него-
дуйте, если хотите, и на самого писателя, что он был
человек, как и вся раболепная толпа, его окружавшая,
человек малодушный, не возвысившийся над нею ни на
один вершок. Но — на нет и суда нет! Зачем же де-
лать его благородным, возвышенным мучеником? Да и
чьим, скажу опять, мучеником он был? Неохотно
должен здесь привести оассказ о том, как унижали
--------
*) Прочтите «Семейную Хронику» (Аксакова) — эту мивую
картину нравов последних годов XVIII столетия — и особенно
(что ближе к настоящему предмету моему) стр. 99. Это стоит
жестокого обращения с Тредьяковским. А время этого происше-
ствия поближе к нам!
112
бедного Тредьяковского и другие, кроме Волынского.
Привожу здесь этот рассказ, потому что от меня тре-
буют доказательств... Вот слова Ив. Вас. Ступишина
(лица, весьма значительного в свое время и весьма
замечательного), умершего девяностолетним старцем,
если не ошибаюсь, в 1820 году: «Когда Тредьяковский
являлся с своими одами... то он всегда, по приказа-
нию Бирона, полз на коленях из самых сеней чедез все
комнаты, держа обеими руками свои стихи на голове;
таким образом, доползая до тех лип, перед которыми
должен был читать свои произведения, делал им зем-
ные поклоны. Бирон всегда дурачил его и надседался
со смеху». Несмотря на увечья, от которых Тредьяков-
ский ожидал себе кончины в которые просил освиде-
тельствовать, отказался ли он писать дурацкие стихи на
дурацкую свадьбу? Нет, он все-таки написал их и даже
прочел, встав с одра смерти.
Свищи, весна! свищи, красна!
восклицает он в жару пиитического восторга, и наконец
повершает свое Сказание такими достопамятными вир-
шами:
Здравствуйте ж женившись, дурак и дурка!
Еще — то-то и фигурка!
Посмотрите, как Тредьяковский жалуется. «Раз-
мышляя, — говорит он в рапорте академии, — о моем
напрасном бесчестии и увечьи (за дело ничего бы?),
раздумал по утру, избрав время, пасть в ногк к его
высокогерцогской светлости и пожаловаться на его пре
восходительство. С сим намерением пришел я в покоя
к его высокогерцогской светлости по утру и ожидал
времени припасть к его ногам..И в доношении к
графу Разумовскому тоже «слезно припадает к ногам
его».
Если Пушкин приписывает духу времени и нравам
народа то, в чем они совсем неповинны, что никогда
не могло быть для них потребностью, почему ж не сло-
жить ему было на дух и нравы того времени жестокого
поступка Волынского с кропателем стихов, который
сделался общим посмеянием? Разве это жестокое обра-
щение, однажды совершенное, тяжелей (не говорю
больней) того унижения, в котором влачил его беспре-
станно другой мучитель его? Разве потому легче это
унижение, что оно подслащалось некоторыми элфль-
циями покровителя? К тому ж, если винить одного,
зачем оправдывать другого, на тех же данных, в делах,
более вопиющих? . .
Вопрос другой: должен ли я был поместить Тре-
дьяковского в своем историческом романе? — Должен
был. Мое дело было нарисовать верно картину эпохи,
которую я взялся изобразить. Тредьяковский драго-
ценная принадлежность ее, без Тредьяковского кар-
тина была бы неполна, в группе фигур ее недоста-
вало бы одного необходимого лица. Он нужен был для
нее, как нужны были тут Кульковский, барская ба-
рыня, родины козы, дурацкая свадьба, и пр. А если я
должен был поместить, то следовало его изобразить,
каким он был. Мы привыкли верить, что черное чернот
fB жизни ли оно человека, или в его сочинениях, и не
! ухищрялись никогда делать его белым, несмотря ни
на предков, ни на потомков. Мы привыкли смеяться
1 над топорными переводами и стишками собственной
работы Василия Кирилловича, как смеялись над ними
современники; нам с малолетства затвердили, что при
дворе мудрой государыни давали читать их в наказа-
ние. Говорили мы спасибо Василию Кирилловичу за то,
что он учил современников слагать стихи и ввел гек-
заметр в русскую просодию. Но и это доброе дело
можно было легче сделать, не терзая нас тысячами
стихов Телемахиды, счетом которых он так гордился,
не играя с нами в пиитические жмурки на Острове
Любви и не работая тридцать лет над переводом Барк-
лаевой Аргениды. Но и на добро наложена была,
видно, тяжелая рука знаменитого труженика: гекзаметр
не пришелся по духу и крови русской, несмотря на ве-
ликие подвиги, совершенные в нем Гнедичем и Жуков-
ским. По крайней мере это мое убеждение.
Упрекали меня, что я заставил говорить педанта в
своем романе, как педанта. В разговоре-де Василий Ки-
риллович был не таков, как в своих сочинениях, сказал
некогда один критик, впрочем лицо, достойно уважае-
мое за его ум и ученость, несмотря на парадоксы, коте»
1М
рыми он любит потешаться. Да кто ж, спрашиваю,
слышал его разговоры? Кто потрудился подбирать эти
жемчужины, которые, мимоходом по пути своему, сыпал
этот великий человек, и сохранить их для потомства?
Дайте нам их во всеведение! .. Ба, ба, ба! а доносе**
ние академии? Перед ним-то вы, конечно, должны
преклониться и умилиться. Извините, я и в донесении
академии не вижу ничего, кроме рабской жалобы на
причиненные побои. Помилуйте, так ли пишут люди
оскорбленные, но благородные, не уронившие своего че-
ловеческого достоинства? .. Положим еще, что и у Ва-
силия Кирилловича была счастливая обмолвка двумя
стишками и несколькими строчками в прозе: дают ли
они диплом на талант, на уважение потомства? И ду-
раку удается иногда в жизни своей умненькое сло-
вечко. Так и Василию Кирилловичу если и удалось раз
написать простенько, не надуваясь, языком, каким го-
ворили современники, неужели все бесчисленные па-
мятники его педантизма и бездарности должны усту-
пить единственному клочку бумаги, по-человечески на-
писанному.
Я распространился о Тредьяковском, потому что с
появлением «Ледяного Дома» он сделался коньком, на
котором поскакали кстати и некстати наши рецензенты.
Поломано немало копий для восстановления памяти
его. Даже в одной журнальной статье, написанной в
конце великого 1855 года, поставлен этот подвиг едва
ли не в самую важную заслугу нашей современной кри-
тике. Как будто дело шло о восстановлении обиженной
памяти, положим, Державина, или Карамзина!.. Эта
критика махнула еще далее. Нарочно для Василия Ки-
рилловича изобрели новых исторических писателей, в
сонм которых его тотчас и поместили. Наконец, в уте-
шение тени великого труженика, добавили, что через
сто лет, именно в 1955 году, язык Гоголя будет не
лучше того, каким для нас теперь язык Тредьяков-
ского! .. Изобретатель этой чудной гипотезы подумал
ли, что бесталанный Тредьяковский писал на помеси
какого-то языка, ребяческого, пожалуй ученического, а
Гоголь, высоко даровитый писатель, — на языке, уже
* Ш
установившемся, в полном своем развитии, и даже обра-
зовании? Подумал ли, что наш современный язык, вос-
питанный Карамзиным, Жуковским, Пушкиным, Лер-
монтовым, вступил уже в эпоху своей возмужалости,—
имеет душу живую, которая не умирает? ..
Продолжайте, господа, ратоборствовать за непри-
знанного исторического писателя — вам и книги в руки,
хотя бы и в новом, самом роскошном издании!.. А я
думаю, что игра не стоит свеч, и что пора дать покои
костям Василия Кирилловича, и вживе непораженным.
Есть у нас о чем подельнее и поважнее толковать, хотя б
и по литературе. В противном случае попрошу полного
исторического и эстетического разбора всех сочине-
ний его...
Со всем уважением к памяти Пушкина, скажу:
оправдание Бирона почитаю непостижимою для меня
обмолвкой великого поэта. Несчастие быть немцем? ..
Напротив — для всех, кто со времен царя Алексея Ми-
хайловича посвящал России свою службу усердно, по-
лезно и благородно, никогда иностранное происхожде-
ние не было несчастием. Могли быть только временные
несправедливости против них. В доказательство указы-
ваю на Лефорта, на барона, впоследствии графа, Ан-
дрея Ивановича Остермана, Миниха, Манштейна, Брю-
са и многих других. Поневоле должен высказать здесь
довод, столько раз высказанный. Отечество наше, за-
нятое столько веков борьбою с дикими или неугомон-
ными соседями, для того чтобы приготовить и упро-
чить свою будущую великую оседлость в Европе, стоя-
щее на грани Азии, — позднее других западных стран
озарилось светом науки. И потому иноземцы, пришедшие
к нам поучить нас всему полезному для России, посту-
пали ли они в войска, на флот, в академии, в совет
царский, всегда были у нас приняты и обласканы, как
желанные и почетные гости. Услуги их, если они были
соединены с истинным добром для нас, всегда награ-
ждались и доброю памятью о них. Что ж заслужил
Бирон от народа? — Не за то, что он был немцем,
назвали его время бироновщиною; а народы всегда
справедливы в названии эпох. Что касается до вели-
116
кого ума и великих талантов его, мы ждем им доказа-
тельств от истории. До сих пор мы их не знаем.40
Винюсь, я принял горячо к сердцу обмолвку Пуш-
кина, особенно на счет духа времени и нравов народа,
и слова, которые я употребил в возражении на нее,
были напитаны горечью. Один из моих приятелей, про-
читав мой ответ, сказал, что я не поскупился в нем на
резкие выражения, которые можно и должно было на-
писать,— только не Пушкину. «Рассердился ли он за
них?» спросил меня мой приятель. — «Я сам так ду-
мал, не получая от него долго никакого известия»,
отвечал я. Но Пушкин был не из тех себялюбивых чад
века, которые свое я ставят выше истины. Это была
высокая, благородная натура. Он понял, что мое не'
годование излилось в письме к нему из чистого источ-
ника, что оно бежало несдержимо через край души
моей, и не только не рассердился за выражения, кото-
рыми другой мог бы оскорбиться: напротив, проезжая
через Тверь (помнится, в 1836 году), прислал мне с
почтовой станции следующую коротенькую записку. Как
увидите, она вызвана одною любезностию его и доб-
рою памятью обо мне.
«Я все еще надеялся, почтенный и любезный Иван
Иванович, лично благодарить вас за ваше ко мне бла-
горасположение, за два письма, за романы и пугачев-
щину, но неудача меня преследует. — Проезжаю через
Тверь на перекладных и в таком виде, что никак не
осмеливаюсь к вам явиться и возобновить старое, ми-
нутное знакомство. — Отлагаю до сентября, то есть, до
возвратного пути; покамест поручаю себя вашей снис-
ходительности и доброжелательству.
Сердечно вас уважающий
Пушкин».
Записка без числа и года.81 Подпись много пора-
довала меня: она выказывала добрую, благородную
натуру Пушкина; она восстановляла хорошие отноше-
ния его ко мне, которые, думал я, наша перепалка
расстроила. '
иг
В последних числах января 1837 года приехал я на
несколько дней из Твери в Петербург. 24 и 25 был я
у Пушкина, чтобы поклониться емуь но оба раза не
застал его дома.. • Нельзя мне было оставаться долее
в Петербурге, и я выехал из него 26-го вечером...
29-го Пушкина не стало...
Потух огонь на алтаре!

С. А. Соболевский
ТАИНСТВЕННЫЕ ПРИМЕТЫ В ЖИЗНИ
ПУШКИНА”
Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты;
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души!
На стр. 404 и 405 Русской Старины сего года чи-
тается следующий рассказ, сообщенный г. Семевскому
Алексеем Николаевичем Вульфом, приятелем Пушкина
и его соседом по сельцу Михайловскому:
«Еще около 1818 г., в бытность поэта в Петер-
бурге, одна славная тогда в столице ворожея сделала
зловещее предсказание Пушкину, когда тот посетил ее
с одним из своих приятелей. Глядя на их руки, кол-
дунья предсказала обоим насильственную смерть. На
другой день приятель Пушкина, служивший в одном
из гвардейских полков ротным командиром, был зако-
лот унтер-офицером. Пушкин же до такой степени ве-
рил в зловещее пророчество ворожеи, что когда впо-
следствии, готовясь к дуэли с известным Американцем
гр. Толстым, стрелял вместе со мною в цель, то не раз
повторял: «Этот меня не убьет, а убьет белокурый, —
так колдунья пророчила». — И точно, Дантес был бе-
локур». Это рассказ А. Н. Вульфа.
О странном этом предсказании, имевшем такое силь-
ное влияние на Пушкина, было упоминаемо до сих пор
в печати три раза:
119
1) в «Москвитянине» 1853 года, стр. 52, том Х-ый,
в статье Льва Пушкина;
2) в «Казанских Губернских Ведомостях» 1844 го-
да, 2-ое прибавление, в статье г-жи Фукс;
3) в «Московских Ведомостях» 1855 года, № 145, в
статье Бартенева, который вполне передал в ней и рас-
сказ г-жи Фукс.
Вот свидетельство Льва Сергеевича Пушкина:
«Известность Пушкина, и литературная и личная, с
каждым днем возрастала. Молодежь твердила наизусть
его стихи, повторяла остроты его и рассказывала о нем
анекдоты».
«Все это, как водится, было частию справедливо,
частию вымышлено. Одно обстоятельство оставило
Пушкину сильное впечатление. В это время находилась
в Петербурге старая Немка, по имени Кирдгоф. В число
различных ее занятий входило и гадание-. Однажды
утром Пушкин зашел к ней с несколькими товариц^вди^
Г-жа Кирхгоф обратилась прямо к нему, говоря, что
он человек замечательный, рассказала вкратце его про-
шедшую и настоящую жизнь; потом начала предсказа-
ния сперва ежедневных обстоятельств, а потом важных
эпох его будущего. Она сказала ему между прочим:
«Вы сегодня будете иметь разговор о службе и полу-
чите письмо с деньгами». О службе Пушкин никогда
не говорил и не думал; письмо с деньгами получить
ему было неоткуда; деньги он мог иметь только от
отца, но, живя у него в доме, он получил бы их ко-
нечно без письма. Пушкин не обратил большого вни-
мания на предсказания гадальщицы. Вечером того дня,
выходя из театра до окончания представления, он
встретился с генералом Орловым. Они разговорились.
Орлов коснулся до службы и советовал Пушкину оста-
вить свое министерство и надеть эполеты. Разговор
продолжался довольно долго, по крайней мере это был
самый продолжительный изо всех, которые он имел о
сем предмете. Возвратясь домой, он нашел у себя
письмо с деньгами. Оно было от одного лицейского
товарища, который на другой день отправлялся за гра-
ницу: он заезжал проститься с Пушкиным и заплатить
1»
ему какой-то карточный долг, еще школьной их шало-
сти, Г-жа Кирхгоф предсказала Пушкину разные об-
стоятельства, с ним впоследствии сбывшиеся, предска-
зала его женитьбу и наконец преждевременную смерть,
предупредивши, что должен ожидать ее от руки высо-
кого, белокурого человека».
«Пушкин, и без того несколько суеверный, был по-
ражен постепенным исполнением этих предсказаний и
часто об этом рассказывал».
Это свидетельство Льва Сергеевича Пушкина.
Вот подробности, изложенные в статье г. Барте-
нева» -
.. .«Кажется, к этому времени следует отнести столь
известное предсказание гадальщицы, которое, к нашему
горю, сбылось во всей точности».
«Едва ли найдется кто-либо не только из друзей
Пушкина, но даже из людей, часто бывавших с ним,
кто бы не слыхал от него более или менее подробного
рассказа об этом случае, который потому и принадле-
жит к весьма немногому числу загадочных, но в то же
время достоверных, сверхестественных происшествий.
Во всякой искренней беседе Пушкин воспоминал о нем,
и особенно когда заходил разговор о наклонности
его к суеверию и о приметах. Так между прочим в
1833 году, в Казани, ои передавал его известной пи-
сательнице, Александре Андреевне Фукс, которая и
сообщила его публике в своих «Воспоминаниях о Пуш-
кине».
«Поздно вечером, за ужином, разговорившись о маг-
нетизме и о своей вере в него, Пушкин начал так рас-
сказывать г-же Фукс и ее мужу: «Быть так суеверным
заставил меня один случай. Раз пошел яс Н. В. В [се-
воложским] ходить по Невскому проспекту, и из про-
каз зашли к кофейной гадальщице. Мы просили ее
Нам погадать и, не говоря о прошедшем, сказать буду-
щее. «Вы, сказала она мне, на этих днях встретитесь
с вашим давнишним знакомым, который вам будет
предлагать хорошее по службе место; потом, в скором
времени, получите через письмо неожиданные деньги;
третье я должна вам сказать, что вы кончите вашу

жизнь неестественною смертью»... Без сомнения, я
забыл в тот же день и о гадании, и о гадальщице. Но
спустя недели две после этого предсказания, и опять
на Невском проспекте, я действительно встретился с
моим давнишним приятелем, который служил в Вар-
шаве, при великом князе Константине Павловиче, и
перешел служить в Петербург; он мне предлагал и со-
ветовал занять его место в Варшаве, уверяя меня, что
цесаревич этого желает. Вот первый раз после гаданья,
когда я вспомнил о гадальщице. Через несколько дней
после встречи с знакомым, я в самом деле получил с
почты письмо с деньгами; и мог ли я ожидать их? Эти
деньги прислал мой лицейский товарищ, с которым мы,
бывши еще учениками, играли в карты, и я обыграл:
он, получа после умершего отца наследство, прислал
мне долг, которого я не только не ожидал, но забыл
об нем. Теперь надобно сбыться третьему предсказа-
нию, и я в этом совершенно уверен».
«Этот рассказ, в верности передачи которого ру-
чается благоговейное уважение г-жи Фукс к памяти
Пушкина, далеко не полон. Из достоверных показаний
друзей поэта оказывается, что старая Немка, по имени
Кирхгоф, к числу разных промыслов которой принад-
лежала ворожба и гаданье, сказала Пушкину: «Du
wirst zwei МаЫ verbannt sem, du wirst der Abgott demer
Nation werden; 'vielleicht wirst du sehr lange leben; dock
in demem 37 Jahre furchte dich vor einem weissen Men-
ischen, einem weiseen Rosse oder einem weiseen Kopfe» (t. e.,
ты будешь два раза жить в изгнании; ты будешь ку-
миром своего народа; может быть ты проживешь долго;
но на 37 году жизни берегись белого человека, белой
лошади или белой головы). По свидетельству Льва
Сергеевича, предсказана была и женитьба».
«Поэт твердо верил предвещанию во всех его по-
дробностях, хотя иногда шутил, вспоминая о нем. Так,
говоря о предсказанной ему народной славе, он смею-
чись прибавлял, разумеется в тесном приятельском
кружку: «А ведь предсказание сбывается, что ни гово-
рят журналисты». По свидетельству покойного П. В.
Нащокина, в конце 1830 года, живя в Москве, раздо-
садованный разными мелочными обстоятельствами, он
выразил желание ехать в Польшу, чтобы там принять
участие в войне: в неприятельском лагере находился
кто-то по имени Вейскопф (белая голова), и Пушкин
говорил другу своему: «Посмотри, сбудется слово
Немки, — он непременно убьет меня!»
«Нужно ли прибавлять, что настоящий убийца —
действительно белокурый человек и в 1837 году носил
белый мундир?»
Из этих рассказов всех подробнее и вернее изложе-
ние Бартенева. В многолетнюю мою приязнь с Пушки-
ным (замечу, что мои свидания и сношения с ним дли-
лись позже сношений и госпожи Фукс, и Вульфа, и
Льва Пушкина), я часто слышал от него самого об
этом происшествии; он любил рассказывать его в от-
вет на шутки, возбуждаемые его верою в разные при-
меты. Сверх того, он в моем присутствии не раз рас-
сказывал об этом именно при тех лицах, которые были
у гадальщицы при самом гадании, при чем ссылался
на них. Для проверки и пополнения напечатанных уже
рассказов считаю нужным присоединить все то, о чем
помню положительно, в дополнение прежнего, восстана-
вляя то, что в них перебито или переиначено. Предска-
зание было о том, во-первых, что он скоро получит
деньги; во-вторых, что ему будет сделано неожиданное
предложение; в-третьих, что он прославится и будет
кумиром соотечественников; в-четвертых, что он дважды
подвергнется ссылке; наконец, что он проживет долго,
если на 37-м году возраста не случится с ним какой
беды от белой лошади, или белой головы, или белого
человека (weiseer Roes, weisser Kopf, weisser Mensch),
которых и должен он опасаться.г)
Первое предсказание о письме с деньгами сбылось
в тот же вечер; Пушкин, возвратясь домой, нашел со-
вершенно неожиданно письмо от лицейского товарища,
9 О предсказании касательно женитьбы мне ничего не помнится
хотя об нем упоминается в статье Льва Сергеевича. С. G
128
который извещал его о высылке карточного долга, за-
бытого Пушкиным. Товарищ этот был — Корсаке»,
вскоре потом умерший в Италии.
Такое быстрое исполнение первого предсказания
сильно поразило Александра Сергеевича; не менее
странно было для него и то, что несколько дней спустя,
в театре, его подозвал к себе Алексей Федорович
Орлов (впоследствии князь) и стал отговаривать его
от поступления в гусары, о чем уже прежде была у них
речь с П. Д. Киселевым, а напротив предлагал слу-
жить в конной гвардии. 61
Эти переговоры с Алексеем Федоровичем Орловым
ни к чему не повели, но были поводом ' к посланию,
коего конец напечатан в сочинениях Пушкина (изда-
ние Геннади, том I, стр. 187), а начало в «Библиогра-
фических Записках* 1858 г., стр. 338. У нас оши-
бочно принято считать это послание — посланием к Ми-
хаилу Фед. Орлову, так как с ним Пушкин впослед-
ствии очень сблизился.
Вот это послание, в возможно полном виде:
К А. Ф. ОРЛОВУ
О ты, который сочетал
С душою пылкой, откровенной
(Хотя и русский генерал)
Любезность, разум просвещенный!
О ты, который с каждым днем
Вставая на военну муку,
Усталым усачам, верхом,
Преподаешь [царей] науку.
Но не бесславишь сгоряча
Свою воинственную руку
Презренной палкой палача!
Орлов, ты прав: я покидаю
Свои гусарские мечты,
И с Соломоном восклицаю:
Мундир и сабля — суеты!
На генерала Киселева
Не положу моих надежд:
Он очень мил, о том ни слова.
Он враг коварства и невежд;
За жирным, медленным обедом
Я рад сидеть его соседом,
До ночи слушать рад его;
Но он придворный: обещанья
Ему не стоят ничего.
Итак, смирив свои желанья»
Без доломана, без усов,
Я скроюсь с тайною свободой,
С цевницей, негой и природой,
Под тенью дедовских лесов!
Над озером, в покойной хате,
Или в траве густой лугов,
Или холма на злачном скате,
В бухарской шапке и халате,
Я буду петь моих богов,—
И буду ждать, пока восстанет
С одра покоя бог мечей,
И брани грозный вызов грянет.
Тогда покину мир полей;
Питомец пламенной Беллоны,
У трона верный гражданин,
Орлов! Я стану под знамеяы
Твоих воинственных дружин:
В шатрах, средь сечи, средь пожаров,
С мечом и лирой боевой,
Рубиться буду пред тобой
И славу петь твоих ударов!14
Вскоре после этого Пушкин был отправлен на юг,
а оттуда, через 4 года, в Псковскую деревню, что и
было вторичною ссылкою. Как же ему, человеку крайне
впечатлительному, было не ожидать и не бояться конца
предсказания, которое дотоле исполнялось с такою бук-
вальною точностию??? После этого удивительно ли и
то, о чем рассказывал Бартеневу Павел Воинович На-
щокин? и
Прибавлю следующее: я как-то изъявил свое уди-
вление Пушкину о том, что он отстранился от масон-
ства, в которое был принят, и что он не принадлежал
ни к какому другому тайному обществу.
«Это все-таки вследствие предсказания о белой го-
лове, — отвечал мне Пушкин. — Разве ты не знаешь, что
все филантропические и гуманитарные тайные обще-
ства, даже и самое масонство, получили от Адама Вейс-
гаупта направление, подозрительное и враждебное су-
ществующим государственным порядкам? • Как же мне
было приставать к ним? Weisekopf, Weisehaupt— одно
и то же».
1JH
Вот еще рассказ в том же роде незабвенного моего
друга, не раз слышанный мною при посторонних ли-
цах.
Известие о кончине императора Александра Павло-
вича и о происходивших вследствие оной колебаниях по
вопросу о престолонаследии дошло до Михайловского
около 10 декабря. Пушкину давно хотелось увидеться
с его петербургскими приятелями. Рассчитывая, что при
таких важных обстоятельствах не обратят строгого вни-
мания на его непослушание, он решился отправиться
туда; но как быть? В гостинице остановиться нельзя —
потребуют паспорта; у великосветских друзей тоже
опасно — огласится тайный приезд ссыльного. Он по-
ложил заехать сперва на квартиру к Рылееву, который
вел жизнь не светскую, и от него запастись сведе-
ниями.
Итак Пушкин приказывает готовить повозку, а слуге
собираться с ним в Питер; сам же едет проститься с
Тригорскими соседями. Но вот, на пути в Тригорское,
заяц перебегает через дорогу; на возвратном пути из
Тригорского в Михайловское — еще заяц! Пушкин в
досаде приезжает домой; ему докладывают, что слуга,
назначенный с ним ехать, заболел вдруг белою горяч-
кой. — Распоряжение поручается другому. Наконец, по-
возка заложена, трогаются от подъезда. Глядь! в воро-
тах встречается священник, который шел проститься с
отъезжающим барином. Всех этих встреч — не под силу
суеверному Пушкину; он возвращается от ворот домой
и остается у себя в деревне. «А вот каковы бы были
последствия моей поездки, — прибавлял Пушкин. — Я
рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, что-
бы не огласился слишком скоро мой приезд, и следова-
тельно попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 де-
кабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно я за-
был бы о Вейсгаупте, попал бы с прочими на Сенатскую
площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые!»
Об этом же обстоятельстве передает Мицкевич в
своих лекциях о Славянской литературе, и вероятно со
сл*>в Пушкина, с которым он часто виделся. (Pisma
Adama Mickiewicza^ изд. 1860, IX, 293). м
126
ОТРЫВОК ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
О ПУШКИНЕ
Описывая обстоятельства, предшествовавшие по-
единку Пушкина с Дантесом, граф В. А. Соллогуб вы-
разился следующими словами:
«Он (Пушкин) в лице Дантеса искал или смерти
или расправы с целым светским обществом. Я твердо
убежден, что если бы С. А. Соболевский был тогда в
Петербурге, он, по влиянию его на Пушкина, один бы
мог удержать его. Прочие были не в силахь.67
Тогда Пушкин не был еще знаменитостью; разницы
между нами было мало: три года по летам и та, кото-
рая существует между кончившим курс и школьником.
В 1818 году отвезли меня в Петербург и отдали в Бла-
городный Пансион при Педагогическом Университете.
В первый же день подходит ко мне кудрявый мальчик,
говорит, что он родной племянник Василия Львовича,
что В[асилий] Л[ьвович] пишет к его отцу обо мне
и что он меня познакомит с семейством и с братом,
недавно вышедшим из Царскосельского Лицея.
Так действительно и было; Александр Сергеевич
часто приходил к брату; мы сходились большею частию
у Кюхельбекера, учившего нас русской словесности и
жившего, вместе с М. И. Глинкою, в мезонине над
пансионом.88 Отличительною чертою Пушкина была
память сердца; он любил старых знакомых и был бла-
годарен за оказанную ему дружбу — особенно тем,
которые любили в нем его личность, а не его знамени-
тость; он ценил добрые советы, данные ему во-время,
не вперекор первым порывам горячности, проведенные
рассудительно и основанные не на общих местах, а со-
образно с светскими мнениями о том, что есть честь
и о том, что называется честью.
Отношения Пушкина ко мне были основаны на этих
чертах его характера. Граф Соллогуб, общий наш, Пуш-
кина и мой, приятель, знал их; он знал также, что я
не раз был замешан Пушкиным в дела подобного рода
и кончал их удачнс: итак не мудрено, что по его
1ST
мнению мое посредничество в деле Пушкина с Данте-
сом могло бы отвратить пагубный конец оного. Для
тех, которым все это мало известно, расскажу связь с
Александром в коротких словах, как Пушкин и я по-
знакомились, сблизились и остались близкими друг другу.
Я провел детство в Москве; один из главных
предметов учения была тогда мифология; я ей учился
по Аббату Лионе Traite de Mythologie par ГаЬЬе
Lyonnais. В этой книге... нет ни одного бога... про
которого автор не сказал бы, что поэты ему приписали
такую-то власть, что поэты произвели его от таких-то
или представляют его таким-то и так далее. Словом, я
возымел высокое мнение об личностях, которых чуть
ли не производили в боги и называются: Поэтами!
Возвратившийся в Москву Василий Львович Пуш-
кин, очень знакомый с моим семейством, стал часто к
нам [ездить]. Про него говорили: c’est un Poetel [Мо-
жно вообразить], с каким благоговением я стал смо-
треть на него! ! ! Это было первое впечатление; впо-
следствии меня привлекли к нему рассказы о Париже,
Наполеоне, других знаменитостях, с которыми меня зна-
комили книги; сверх того он стал обращать внимание
на меня, учил меня громко читать, как читывал Таль-
ма, и сцены из французских трагиков, и Певца Жуков-
ского и оду Карамзина: Конец победам, богу слава, и
даже слушал и поправлял мои вопросы! Как же мне
было не любить этого доброго Василия Львовича? ..
КВАРТИРА ПУШКИНА В МОСКВЕ
...Заезжайте в кабакII—Я вчера там был, но ни
вина ни меда не пил. Вот в чем дело.
Мы ехали с Лонгиновым через Собачью площадку;
сравнявшись с углом ее — я показал товарищу дом
Ренкевича (ныне Левенталя), в котором жил я, а у
меня Пушкин. •• Сравнялись с прорубленною мною .две-
рью на переулок — видим на ней вывеску: продажа ви-
на и проч. — Sic transit gloria mundil ! I Стой, кучер!
lie
Вылезли из возка, и пошли туда. Дом совершенно не
изменился в расположении: вот моя спальня, мой ка-
бинет, та общая гостиная, в которую мы сходились из
своих половин, и где заседал Александр Сергеевич в
самоедском ергаке. Вот где стояла кровать его; вот где
так нежно возился и няньчился он с маленькими дат-
скими щенятами. Вот где он выронил (к счастию — что
не в кабинете императора) свое стихотворение на 14
декабря, что с час времени так его беспокоило, пока
оно не нашлось! I ! w Вот где собирались Веневитинов,
Киреевский, Шевырев, Рожалин, Мицкевич, Баратын-
ский, вы, я... и другие мужи, вот где болталось, сме-
ялось, вралось и говорилось умно! I 1
Кабатчик, принявший нас с почтением (должным
таким посетителям, которые вылезли из экипажа) —
очень был удивлен нашему хождению по комнатам за-
ведения. На вопрос мой: слыхал ли он о Пушкине? он
сказал утвердительно, но что-то заикаясь.
В другой стране, у бусурманов, и на дверях сде-
лали бы надпись: здесь жил Пушкин, — ив углу бы
написали: здесь спал Пушкин! — и так далее.

Ф. H. Глинка
УДАЛЕНИЕ А. С. ПУШКИНА
ИЗ ПЕТЕРБУРГА В 1820 ГОДУ61
Познакомившись и сойдясь с Пушкиным с самого
выпуска его из Лицея, я очень его любил как Пушкина
и уважал как в высшей степени талантливого поэта. Ка-
жется, и он это чувствовал, и потому дозволял мне го-
ворить ему прямо на прямо на счет тогдашней его раз-
гульной жизни. Мне удалось даже отвести его от одной
дуэли. Но это постороннее: приступаю к делу. Раз утром
выхожу я из своей квартиры (на Театральной площади)
и вижу Пушкина, идущего мне навстречу. Он был,
как и всегда, бодр и свеж; но обычная (по крайней ме-
ре при встречах со мною) улыбка не играла на его
лице, и легкий оттенок бледности замечался на щеках.
«Я к вам». — «А я от себя!» И мы пошли вдоль пло-
щади. Пушкин заговорил первый: «Я шел к вам посо-
ветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих (под
моим именем) пиесах, разбежавшихся по рукам, до-
шел до правительства. Вчера, когда я возвратился поз-
дно домой, мой старый дядька объявил, что приходил
в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему
пятьдесят рублей, прося дать ему почитать моих стихо-
творений и уверяя, что скоро принесет их назад. Но
мой верный старик не согласился, а я взял да и сжег
все мои бумаги». При этом рассказе я тотчас, узнал
Ф[огеля] с его проделками. «Теперь, — продолжал
Пушкин, немного озабоченный, — меня требуют к Ми-
лорадовичу. Я знаю его по публике, но не знаю, как и
130
что будет и с чего с ним взяться? Вот я и шел посове-
товаться с вами».. . Мы остановились и обсуждали де-
ло со всех сторон. В заключение я сказал ему: «Идите
прямо к Милорадовичу, не смущаясь и без всякого
опасения. Он не поэт; но в душе и рыцарских его вы-
ходках— у него много романтизма и поэзии: его не
понимают! Идите и положитесь безусловно на благо-
родство его души: он не употребит во зло вашей до-
веренности». Тут, еще поговорив немного, мы расста-
лись: Пушкин пошел к Милорадовичу, а мне путь ле-
жал в другое место.
Часа через три явился и я к Милорадовичу, при
котором, как при генерал-губернаторе, состоял я, по
высочайшему повелению, по особым поручениям, в чи-
не полковника гвардии. Лишь только ступил я на по-
рог кабинета, Милорадович, лежавший на своем зеле-
ном диване, окутанный дорогими шалями, закричал мне
навстречу: «Знаешь, душа моя! (это его поговорка)
у меня сейчас был Пушкин! Мне ведь велено взять его
и забрать все бумаги; но я счел более деликатным (это
тоже любимое его выражение) пригласить его к себе
и уж от него самого вытребовать бумаги. Вот он и
явился, очень спокоен, с светлым лицом, и, когда я
спросил о бумагах, он отвечал: «Граф! все мои стихи
сожжены!—у меня ничего не найдется на квартире;
но, если вам угодно, все найдется здесь (указал паль-
цем на свой лоб). Прикажите подать бумаги, я напи-
шу все, что когда-либо написано мною (разумеется,
кроме печатного) с отметкою, что мое и что разошлось
под моим именем». Подали бумаги. Пушкин сел и пи-
сал, писал.. . и написал целую тетрадь. . . Вот она (ука-
зывая на стол у окна), полюбуйся. .. Завтра я отвезу
ее государю. А знаешь ли — Пушкин пленил меня сво-
им благородным тоном и манерою (это тоже его слов-
цо) обхождени я ».
После этого мы перешли к очередным делам, а там
занялись разговорами о делах графа, о Вероньках (име-
ние в Полтавской губернии), где он выстроил велико-
лепный дом, развел чудесный сад (он очень любил
садоводство) и всем этим хотел пожертвовать в пользу
института для бедных девиц Полтавской губернии.
1В1
На другой день я постарался притти к Милорадо-
вичу поранее и поджидал возвращения его от государя.
Он возвратился и первым словом его было: «Ну, вот
дело Пушкина и решено». Разоблачившись потом от
мундирной формы, он продолжал: «Я вошел к госу-
дарю с своим сокровищем, подал ему тетрадь и ска-
зал: «Здесь все, что разбрелось в публике, но вам,
государь, лучше этого не читать». Государь улыбнулся
на мою заботливость. Потом я рассказал подробно, как
у нас дело было. Государь слушал внимательно, а на-
конец спросил: «А что ж ты сделал с автором?» —
Я? .. (сказал Милорадович) я объявил ему от име-
ни вашего величества прощение! .. Тут мне показалось
(продолжал Милорадович), что государь слегка нахму-
рился. Помолчав немного, государь с живостью сказал:
«Не рано ли? ..» Потом, еще подумав, прибавил: «Ну,
коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить
Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и, с соответ-
ствующим чином и с соблюдением возможной благо-
видности, отправить его на службу на юг». Вот как
было дело. Между тем, в промежутке двух суток, раз-
неслось по городу, что Пушкина берут и ссылают. Гне-
дич, с заплаканными глазами (я сам застал его в сле-
зах), бросился к Оленину; Карамзин, как говорили,
обратился к государыне; а (незабвенный для меня)
Чаадаев хлопотал у Васильчикова, и всякий старался
замолвить слово за Пушкина. Но слова шли своею
дорогою, а дело исполнялось буквально по решению.. .и
Кто таков упомянутый здесь Ф[огел]ь? Ф[огел]ь
был одним из знаменитейших, современных ему, агентов
тайной полиции. В чине надворного советника он чи-
слился (для вида) по полиции; но действовал отдель-
но и самостоятельно. Он хорошо говорил по-француз-
ски, знал немецкий язык как немец, говорил и писал по-
русски, как русский. Во время Семеновской истории он
много работал и удивлял своими донесениями. Служил
он прежде у Вязмитинова, потом у Балашева, и вот
один из фактов его искусства в ремесле. В конце
1811 г. с весьма секретными бумагами на имя фран-
цузского посла в С.-Петербурге, выехал из Парижа
тайный агент. Его перехватили и перевезли прямо в
133
Шлюссельбургокие казематы, а коляску его представили
к Балашеву, по приказанию которого ее обыскали, ни-
чего не нашли и поставили с министерскими экипажа-
ми. Ф[огел]я послали на разведку. Он разведал и объ-
явил, что есть надежда открыть, если его посадят как
преступника, рядом с заключенным. Так и сделали.
Там, отделенный только тонкою перегородкою от но-
мера арестанта, Ф[огел]ь своими вздохами, жалобами
и восклицаниями привлек внимание француза, вошел
с ним в сношение, выиграл его доверенность и, через
два месяца неволи, вызнал всю тайну. Возвратясь в
С.-Петербург, Ф[огел]ь отправился прямо в каретный
сарай, снял правое заднее колесо у коляски, велел
отодрать шину и, из выдолбленного под нею углубле-
ния, достал все бумаги, которые, как оказавшиеся чрез-
вычайно важными, поднес министру. Вот какого полета
была рта птица^ носившаяся и над головою Пушкина!
Е. П. Руды/ковский
ВСТРЕЧА С ПУШКИНЫМ
(ИЗ ЗАПИСОК МЕДИКА)
Оставив Киев 19 мая 1820 года, я, в качестве док-
тора, отправился с генералом Р[аевским] на Кавказ.ва
С ним ехали две дочери и два сына, один полковник
гвардии, другой капитан. Едва я, по приезде в Екате-
ринославль, расположился после дурной дороги на от-
дых, ко мне, запыхавшись, вбегает младший сын ге-
нерала.
«Доктор! я нашел здесь моего друга; он болен, ему
нужна скорая помощь; поспешите со мною!»
Нечего делать — пошли. Приходим в гадкую из-
бенку, и там, на досчатом диване, сидит молодой чело-
век — небритый, бледный и худой.
«Вы нездоровы?» спросил я незнакомца.
«Да, доктор, немножко пошалил, купался: кажется,
простудился». Осмотревши тщательно больного, я на-
шел, что у него была лихорадка. На столе перед ним
лежала бумага.
«Чем вы тут занимаетесь!»
«Пишу стихи».
Нашел, думал я, и время и место. Посоветовав ши
ему на ночь напиться чего-нибудь теплого, я оставил
его до другого дня.
Мы остановились в доме губернатора К. Поутру
гляжу — больной уж у нас; говорит, что он едет на
Кавказ вместе с нами. За обедом наш гость весел и
184
без умолку говорит с младшим Р [аев<жим] по-фран-
цузски. После обеда у него озноб, жар и все признаки
пароксизма.
Пишу рецепт.
«Доктор, дайте чего-нибудь получше; дряни в рот
не возьму».
Что будешь делать, прописал слабую микстуру. На
рецепте нужно написать, кому. Спрашиваю.—Пушкин:
фамилия незнакомая, по крайней мере, мне. Лечу как
самого простого смертного, и на другой день закатил
ему хины. Пушкин морщится. Мы поехали далее. На
Дону мы обедали у атамана Денисова. Пушкин меня
не послушался, покушал бланманже, и снова заболел.
«Доктор, помогите!»
— Пушкин, слушайтесь!
«Буду, буду!»
Опять микстура, опять пароксизм и гримасы.
«Не ходите, не ездите без шинели».
— Жарко, мочи нет.
«Лучше жарко, чем лихорадка».
— Нет, лучше уж лихорадка.
Опять сильные пароксизмы.
«Доктор, я болен».
— Потому что упрямы, слушайтесь!
«Буду, буду!»
И Пушкин выздоровел. В Горячеводск мы приехали
все здоровы и веселы. По прибытии генерала в город,
тамошний комендант к нему явился, и вскоре прислал
книгу, в которую вписывались имена посетителей вод.
Все читали, любопытствовали. После нужно было книгу
возвратить, и вместе с тем послать список свиты гене-
рала. За исполнение этого взялся Пушкин. Я видел,
как он, сидя на куче бревен, на дворе, с хохотом что-
то писал, но ничего и не подозревал. Книгу и список
отослали к коменданту.
На другой день, во всей форме, отправляюсь к док-
тору Ц., который был при минеральных водах.
«Вы лейбмедик? приехали с генералом Р[аевским] ?»
«Последнее справедливо, но я не лейбмедик». — Как
не лейбмедик? Вы так записаны в книге коменданта; —
бегите к нему, из этого могут выйти дурные последствия.
М
Бегу к коменданту, спрашиваю книгу, смотрю: там,
в свите генерала, вписаны — две его дочери, два сына,
лейбмедик Рудыковский и недоросль Пушкин.
Насилу я убедил коменданта все это исправить, до-
казывая, что я не лейбмедик, и что Пушкин не недо-
росль, а титулярный советник, выпущенный с этим чи-
ном из Царскосельского лицея. Генерал порядочно
пожурил Пушкина за эту шутку. Пушкин немного на ме-
ня подулся, и вскоре мы расстались. Возвратясь в Киев,
я прочитал Руслана и Людмилу, и охотно простил Пуш-
кину его шалость. м
В ТТ. Горчаков
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ДНЕВНИКА
ОБ А. С. ПУШКИНЕ08
[...] Из числа замечательных здании Нового горо-
дя были в то время Митрополия и дома: вице-губерна-
тора Крупянского и члена Верховного Правления Вар-
фоломея. В доме Крупянского помещался сам хозяин,
казенная палата и театр кочевых немецких актеров.
Услужливый фактор Мошка, принесший мне афиш-
ку на первое представление, в которой объявлялось, что
будут представлены никогда невиданные штуки, рас-
сказывал, между прочим, о театральной зале, как о
чем-то волшебном. «Ай, ай, ай, какая та зала, ваше
сиятельство, — говорил фактор: — ну вот посмотрите,
ваше благородие, — прибавил он, — ну, вот посмотри-
те».— На этот раз фактор не обманул меня; в самом
деле, когда я вошел в залу, то несмотря на то, что лож
не было, а вся разноплеменная публика, при бедном осве-
щении сальными свечами и плошками, помещалась в
партере, восхваляемая зала казалась великолепной.
Треть этой залы занимали оркестр и сцена; плафон
темнел в каких-то кабалистических знаках; но на сте-
нах я мог заметить расписные колонны, поддерживаю-
щие фриз, составленный из военных арматур русских.
Это украшение на первую минуту показалось мне стран-
ным, но тут же я узнал, что в этой зале бессарабское
дворянство угощало в 1818 г. императора Александра,
в первый раз посетившего Кишинев. Все эти подроб-
ности сообщил мне сидящий возле меня какой-то гос-
137
подии, доброй и обязательной наружности. По праву
соседства, я как-то скоро с ним познакомился. Это был
Н. С. Алексеев, недавний переселенец из Москвы, на-
значенный состоять при полномочном наместнике Бес-
сарабии. Скромность приемов Николая Степановича и
какая-то исключительная вежливость невольно к нему
располагали. С полным доверием старого приятеля, я
разговорился с ним и обо всем его расспрашивал. Але-
ксеев охотно удовлетворял моему любопытству. В чи-
сле многих особенно обратил мое внимание вошедший
молодой человек небольшого роста, но довольно плечи-
стый и сильный, с быстрым и наблюдательным взором,
необыкновенно живой в своих приемах, часто сме-
ющийся в избытке непринужденной веселости, и вдруг
неожиданно переходящий к думе, возбуждающей уча-
стие. Очерки лица его были неправильны и некрасивы,
но выражение думы до того было увлекательно, что
невольно хотелось бы спросить: что с тобою? Какая
грусть мрачит твою душу? — Одежду незнакомца со-
ставлял черный фрак, застегнутый на все пуговицы, и
такого же цвета шаровары.
Кто бы это, подумал я, и тут же узнал от Алек-
сеева, что это Пушкин, знаменитый уже певец Руслана
и Людмилы. После первого акта какой-то драмы,
весьма дурно игранной, Пушкин подошел к нам; в раз-
говоре с Алексеевым, он доверчиво обращался ко мне,
как бы желая познакомиться; но это сближение было
прервано поднятием занавеса. Неловкие артисты сы-
грали второй акт еще хуже первого. Во втором антрак-
те Пушкин снова подошел к нам. При вопросе Алексе-
ева, как я нахожу игру актеров, я отвечал решительно,
что тут разбирать нечего, что каждый играет дурно, а
все вместе очень дурно. Это незначащее мое замеча-
ние почему-то обратило внимание Пушкина. Пушкин
начал смеяться и повторял слова мои; вслед за этим,
без дальних околичностей, мы как-то сблизились раз-
говором, вспомнили наших петербургских артистов,
вспомнили Семенову, Колосову. Воспоминания Пушки-
на согреты были неподдельным чувством воспомина-
ния первоначальных дней его петербургской жизни, и
при этом снова яркую улыбку сменила грустная дума.
130
В этом расположении Пушкин отошел от нас, и проби-
раясь между стульев, со всею ловкостью и изысканною
вежливостью светского человека, остановился пред ка-
кой-то дамою; я невольно следил за ним, и не мог не
заметить, что мрачность его исчезла, ее сменил звонкий
смех, соединенный с непрерывной речью, оживляемой
всею пышностью восторжений. Пушкин беспрерывно
краснел и смеялся; прекрасные его зубы выказывались
во всем блеске, улыбка не угасала.
На другой день, после первого свидания в театре,
мы встретились с Пушкиным у брата моего генерала,
гвардии полковника Федора Федоровича Орлова, ко-
торого благосклонный прием и воинственная наруж-
ность совершенно меня очаровали. Я смотрел на Ор-
лова, как на что-то сказочное; то он напоминал мне
бояр времен Петра, то древних русских витязей; а его
георгиевский крест, взятый с боя с потерею ноги по
колено, невольно вселял уважение. Но притом, я не
мог не заметить в Орлове странного сочетания умили-
тельной скромности с самой разгульной удалью боевой
его жизни. Тут же я познакомился с двумя Давыдо-
выми, родными братьями по матери нашего незабвен-
ного подвижника XII года, Николая Николаевича Ра-
евского. Судя по наружным приемам, эти два брата
Давыдовы ничего не имели между собою общего: Але-
ксандр Львович отличался изысканностью маркиза,
Василий щеголял каким-то особым приемом простолюди-
на; но каждый по-своему обошелся со мною приветли-
во. Давыдовы, как и Орлов, ожидая возвращения Ми-
хаила Федоровича, жили в его доме, принимали гостей,
хозяйничали, и на первый же день моего знакомства
радушно пригласили меня обедать. Все они дружески
обращались с Пушкиным, но выражение приязни Але-
ксандра Львовича сбивалось на покровительство, что,
как мне казалось, весьма не нравилось Пушкину.
В это утро много было говорено о так названной
Пушкиным Молдавской песне: «Черная шаль, на-днях
им только написанной.вв Не зная самой песни, я не
мог участвовать в разговоре. Пушкин это заметил, и
по просьбе моей и Орлова обещал мне прочесть ее;
но повторив в разрыв некоторые строфы, вдруг схва-
139
тил рапиру и начал играть ею; припрыгивал, становил-
ся в позу, как бы вызывая противника. В эту мину-
ту вошел Друганов. Пушкин, едва дав ему поздороваться
с нами, стал предлагать ему биться, Друганов отка-
зывался, Пушкин настоятельно требовал, и, как рез-
вый ребенок, стал шутя затрогивать его рапирой. Дру-
ганов отвел рапиру рукою, Пушкин не унимался; Дру-
ганов начинал сердиться. Чтоб предупредить раздор
новых моих знакомцев, я снова попросил Пушкина про-
честь мне Молдавскую песню.а) Пушкин охотно согла-
сился, бросил рапиру и начал читать с большим оду-
шевлением; каждая строфа занимала его и, казалось,
он вполне был доволен своим новорожденным творе-
нием. При этом, я не могу не вспомнить одно мое при-
дирчивое замечание: как же, заметил я, вы говорите:
в глазах потемнело, я весь изнемог, и потом: вхожу в
отдаленный покой.
— Так что ж, — прервал Пушкин с быстротою
молнии, вспыхнув сам, как зарница, — это не значит,
что я ослеп. — Сознание мое, что это замечание при-
дирчиво, что оно почти шутка, погасило мгновенный
взрыв Пушкина, и мы пожали друг другу руки. При
этом Пушкин, смеясь, начал мне рассказывать, как
один из кишиневских армян сердился на него за эту
песню. — Да за что же? спросил я. — Он думает, от-
вечал Пушкин, прерывая смехом слова свои, что это я
написал на его счет. — Странно, сказал я, и вместе с
тем пожелал видеть этого армянина — соперника мни-
могв счастливца с мнимой гречанкой. И боже мой, ко-
го ж я увидел, если б вы знали! самого неуклюжего
старичка, армянина, — впоследствии общего нашего
знакомца, А. М. [Худобашева], которым я не могу не
заняться. Про А. М. нельзя сказать, что он пр<сто был
глуп — нет, в нем даже была какого-то рода мышле-
ность и острота; но о иных вещах его понятие совер-
шенно были исключительны и противны здравому
смыслу; а поэтому я напрасно ему доказывал всю н >
леность негодования на Пушкина.
х) При первом появлении Пушкин назвал это стихотворение
Молдавской песнею. Начиналась она прямо рассказом: «Когда
легковерен и молод я был», и проч. В. Л
140
— Да, оно конечно, — говорил А. М., — оно ко
нечно, все правда, понимаю; да зачем же Пушкину сме-
яться над армянами.
Каково покажется: Черная шаль, эта драматическая
песня, выражение самой знойной страсти, есть насмеш-
ка над армянами! Но где тут насмешка и в чем, кто
его знает! А между тем, тот же А. М., под влиянием
своих подозрений, при толках о Пушкине готов был
ввернуть свое словцо, не совсем выгодное для Пушкина,
и таким-то образом нередко Пушкин наживал врагов
себе.
Утром 8-го ноября мне дали знать, что начальник
дивизии возвратился в Кишинев.67 Я поспешил явить-
ся к генералу. Генерал благосклонно принял меня, на-
говорил много лестного, радушного, обнял, расцеловал
меня, и в то же время, отведя в сторону, сделал легонь-
кое замечание насчет формы; но это замечание не оста-
вило в генерале и слабого выражения негодования; он
снова обратился ко мне с ласковым словом. Вошел
Пушкин, генерал его обнял и начал декламировать:
«Когда легковерен и молод я был», и пр. Пушкин за-
смеялся и покраснел. — Как, вы уже знаете?—спросил
он. — Как видишь, отвечал генерал. — To-есть, как
слышишь, заметил Пушкин, смеясь. Генерал на это за-
мечание улыбнулся приветливо. — Но шутки в сторону,
продолжал он, а твоя баллада превосходна, в каждых
двух стихах полнота неподражаемая, — заключил он, и
при этих словах выражение лица М. Ф. приняло глу-
бокомысленность знатока-мецената; но в то же время,
взглянув быстро на нас обоих, — вы незнакомы? спро-
сил он, и не ожидая ответа, произнес имена наши. —
Мы уже знакомы, — сказали мы в один голос, и Пуш-
кин подал мне руку.
В это утро, как в день именин генерала, многие
приезжали с поздравлением, радушный прием был для
каждого, слова привета рассыпались щедро.
Между многими, я в особенности заметил одного по-
сетителя в синей венгерке. Генерал обращался с ним
с особенными знаками дружбы и уважения. Этот по-
сетитель имел отличительную наружность: его открытое
чело и резкие очерки придавали ему необыкновенную
выразительность; а благородство и уверенность в при-
емах предупреждали в его пользу.
Генерал, заметив особенное мое внимание к незна-
комцу, не замедлил ему представить меня, как нового
сослуживца. В незнакомце я узнал кн. Александра Ип-
силанти, уже принадлежащего истории.68
В это время все семейство князя, кроме брата Дими-
трия, находилось в Кишиневе. Это семейство составля-
ли: мать князя, вдова бывшего господаря, две сестры —
одна фрейлина двора нашего, а другая супруга Бесса-
рабского губернатора Катакази; два брата, из коих
Николай, адъютант генерала Раевского, а другой Геор-
гий, кавалергардский офицер, — оба были в отпуску в
Кишиневе; Димитрий в это время был в Киеве при
генерале Раевском.
Увеличенное избранным обществом, постоянное об-
щество Кишинева в эти дни в особенности предавалось
веселостям. Главными учредителями блестящих вечеров
были: вице-губернатор Крупянский, женатый на Ком-
нено, из потомства знаменитых Комнено; зять Ипси-
ланти — губернатор Катаказн, сам Ипсиланти и член
верховного совета Варфоломей.
Семейству князя Ипсиланти везде оказывали осо-
бое уважение, как семейству господаря, уваженному на-
шим правительством. Встретив князя на одном из пер-
вых балов в генеральском мундире нашем, мне показа-
лось странным, отчего в первое мое знакомство я его
видел в венгерке; но мне объяснили, что кн. Александр
состоит по кавалерии не в должности, намерен оста-
вить службу, и потому позволяет себе некоторые от-
ступления; к тому же венгерка более приближается к
родовому наряду греков, и тут же я узнал, что князь
служил с честью в войсках наших и отличался замеча-
тельной храбростью. При этом рассказе Пушкин стоял
рядом со мной; он с особым вниманием взглянул на
Ипсиланти; Пушкин уважал отвагу и смелость, как вы-
ражение душевной силы.
Говоря о балах Кишинева, я должен сказать, что
Пушкин охотно принимал приглашения на все празд-
ники и вечера, и все его звали. На этих балах он уча-
ствовал в неразлучных с ними занятиях — любил кар-
ты и танцы.
Игру Пушкин любил, как удальство, заключая в
ней что-то особенно привлекательное, и тем как бы
оправдывая полноту свойства русского, для которого
удальство вообще есть лучший элемент существования.
Танцы любил, как общественный проводник сердечных
восторжений. Да и верно, с каждого вечера Пушкин
сбирал новые восторги и делался поклонником новых,
хотя мнимых, богинь своего сердца.
Нередко мне случалось слышать: «Что за прелесть!
жить без нее не могу!», а на завтра подобную прелесть
сменяли другие. Что делать — таков юноша, таков по-
эт: его душа по призванию ищет любви и, обманутая
туманным призраком, стремится к новым впечатлениям,
как путник к блудящим огням необозримой пустыни.
Мгновенно сердце молодое
Горит и гаснет; в нем любовь
Проходит и приходит вновь,
В нем чувство каждый день иное.
В числе минутных очаровательниц Пушкина была
г-жа Е. [Эйхфельдт], которой миловидное личико по
своей привлекательности сделалось известным. от Бес-
сарабии до Кавказа. К ней-то писал Пушкин, в одном
из шутливых своих посланий, что:
Ни блеск ума, ни стройность платья,
Не могут вас обворожить;
Одни двоюродные братья
Узнали тайну вас пленить.
Лишили вы меня покоя,
Но вы не любите меня.
Одна моя надежда, Зоя:
Женюсь, и буду вам родня... и проч. 09
Муж этой Е. был человек довольно странный и до
того заклятый нумизматик, что несравненно больше за-
нимался старыми монетами, чем молоденькою женою, и
наконец нумизматик до того надоел жене своей, что она
смотрела на него, как на такую монету, которая и па-
рале *) не стоит. У себя дома он был посторонним, а
1) Параде — самая мелкая монета Молдавия. В. Г.
148
в обществе, — как охранная стража, — её окружали род-
ственники: то Алеко, то Тодораки, то Костаки.1) Все
эти господа считались ей двоюродными братьями; так
тут поневоле скажешь: «Одни двоюродные братья узна-
ли тайну вас пленить».
Но все же у Е. искателей было много, и в числе
их особенно общий наш приятель А[лексее]в. Но этот
поклонник довольствовался одним только созерцанием
красоты, и вполне был счастлив повременным взглядом
очей ее, или мимолетным приветом радушного слова.
В домашнем быту муж Е. постоянно раскладывал
пасьянс и толковал о монетах; она делала что-нибудь,
т. е. шила, или вязала, а наш приятель, с своей чинною
скромностью, усевшись в привычном уголку, занимался
меледою.
Среди этого домашнего триумвирата нередко явля-
лись Пушкин и я. Для нас, как для посторонних зрите-
лей, подобное соединение составляло живую повесть
или картину фламандской школы. Я в те дни, как мне
кажется, еще и не имел понятия о волокитстве; а Е.,
при блеске красоты своей, положительно не имела по-
нятия о блестящем уме Пушкина. Ограниченная, как
многие, в развитии умственных сил, она видела в Пуш-
кине ничего более, как стихотворца, и как знать, быть
может, подобного молдавскому переводчику Федры,а)
или иному из многих, которые только что пишут стишки.
Под влиянием подобного разумения та же Е., как
другие, однажды обратилась к Пушкину с просьбою.
— Ах, m-г Пушкин, — сказала она, — я хочу про-
сить вас.
— Что прикажете? — отвечал Пушкин, с обычным
ему вниманием.
— Напишите мне что-нибудь, — с улыбкой произ-
несла Е.
х) Алеко — Александр, Тодораки — Федор, Костаки — Констан-
тин. В. Г.
s) Г. С[тама]ти, действительно, перевел Федру на молдавский
язык; но сохраняя должное уважение к его личным достоинствам
и образованию, нельзя было не согласиться, что выходили стран-
ные звуки; а между тем С[тама]ти слыл стихотворцем. Где-то он
и что с ним? В» Г.
______ Хорошо, хорошо, пожалуй, извольте, — отвечал
Пушкин, смеясь. Когда мы выходили от Е., то я спро-
сил его:
— Что же ты ей напишешь? Мадригал? да?
— Что придется, моя радость, — отвечал Пушкин.
Для тех, кто знал Пушкина, весьма понятно, что он
не охотно соглашался на подобные просьбы. Он не лю-
бил выезжать на4 мадригалах, как иные прочие. Уничто-
жив собственным гением обязанность заказных восхва-
лений, до кого бы они ни относились, он не мог, по
природе своей, хвалить, когда не хвалится. Хотя он и
написал послание хорошенькой Е., о котором я уже го-
ворил, но и это послание, по некоторым выражениям
чересчур сильной речи, не могло быть не только напе-
чатанным, но даже отдано той, к которой писано, осо-
бенно, что относилось до Зои, родственницы ее.
Однако первые четыре стиха этого послания как-то
дошли до Е.; за намек на двоюродных братцев она на-
дула губки; а сами братцы, ужасаясь толков, что на
них написаны, стихи (как это многие почитают чем-то
страшным), рассердились на Пушкина; но этот гнев вы-
разился явным бессилием, так что ни один не решился
объясниться с Пушкиным, а между тем втихомолку мо-
гли также вредить Пушкину, как и наш А. М. [...]
Вот и в Кишиневе, в 20 году, я помню разговор мой
с одним чиновником Областного Правления, с кото-
рым, вскоре по приезде моем в Бессарабию, я как-то
случайно познакомился.
До сих пор не знаю почему, этот человек отличал
меня своим вниманием. Общего между нами, кажется,
ничего не было: я молодой военный офицер, он — по-
жилой канцелярский чиновник; я пылок и юн, он стар
и хладнокровен: почему бы, кажется, сойтись нам, раз-
ве потому только, что крайности сходятся. Но как бы
то ни было, а при каждом свидании, где бы мы ни
встретились, чиновник всегда первый подходил ко мне,
начинал разговор о погоде, о том, о сем, и кончал од-
ним и тем же приветствием, что меня уважает душою.
Спасибо ему, да что из этого?
Но вот, после двух-трех подобных встреч, чиновник
подходит ко мне и начинает делать запросы:
— Давно я собирался спросить вас, — начал он, —
да как-то все не удавалось.
— Что такое?
— Знакомы вы с бывшим нашим председателем уго-
ловной палаты?
— С кем это?
— Да вот-с с Иваном Ферапонтовичем.
— Нет, незнаком; а что-с?
— Да так-с, хороший человек, и семейство у него
прекрасное, жена, доложу вам, отличная дама, а хозяй-
ка такая, что другой в городе не отыщешь. Уж что ни
подадут, так все отличное: варенье ли, соленье ли, на-
ливочка ли — все, словом сказать, язык проглотишь. —
При этих словах, лицо моего знакомца как-то проясни-
лось, уста смаковали.— Так-таки и незнакомы?—за-
ключил чиновник.
— Нет, да и не буду, — отвечал я.
— Отчего же, а я бы советовал.
— Да боюсь, язык проглотишь, — отвечал я,
смеясь.
— Проказник вы эдакий, — заметил чиновник дру-
жески ; — а нуте-с, — продолжал он, — с нашим секре-
тарем правления знакомы?
— Также нет.
— Странное дело, — заметил чиновник, нахмуря
брови, — странное дело, — повторил он; — а вот, я вам
доложу, я так послужил на свой пай, и там и сям был,
и по таможне, и по разным частям; ну, да уж нечего
говорить, не в похвальбу сказать, даром надворным со-
ветником не сделают.
— Конечно, — заметил я.
— Да-с, не к тому, — прервал чиновник, — я ведь,
изволите видеть, — продолжал он, — я, признаться ска-
зать, много в свою жизнь видел разного быта: так вот-с,
как эдак где завернут военные, полк там, что ли, ко-
манда ли какая: ну, глядишь, со всеми и познакомился,
тот зовет на фриштик, тот на обед, тот на ужин, ве-
зде винцо, закусочка; глядишь, и не видишь, как вре-
мя уходит; занялся службою, а там глядишь, и пошли
и поехали, то к тому, то к другому.
— Время на время не приходит, — заметил я,
U0
— Кто говорит, — произнес чиновник, — действи-
тельно ваша правда; а однако все-таки бы можно; ну
да там как угодно. А вот-с позвольте спросить, с Пуш-
киным, например, вы знакомы?
— Знаком и очень, — отвечал я.
При этом толстенький мой чиновник с красноватым
носиком значительно нахмурил брови и произнес таин-
ственно:
— Напрасно-с, доложу вам.
— Отчего же?—произнес я с удивлением.
— Да так, знаете. Конечно, —продолжал чинов-
ник, — и наш Иван Никитич его покровительствует, ну
да их дело другое: наместник, *) ему никто не указ; а
откровенно вам доложу, так-с между нами будь сказа-
но, я, на месте Ивана Никитича, я бы эдакого Пуш-
кина держал в ежовых рукавицах, в ежовых что назы-
вается.
Я улыбнулся, а он продолжал:
— Ну да что там о наместнике: наместник как
угодно, а вам все бы, казалось, подальше лучше, — при-
бавил он.
— Да отчего же вы так думаете? —прервал я.
— Да так-с, доложу вам: Пушкин сорви-голова, а
что он значит, например: мальчишка, да и только; ве-
лика важность — стишки кропает, а туда же слова не
даст выговорить; ну, а ему ли с нашим братом спорить:
тут и поопытнее, да и не глупее его. Ну, да представь-
те себе, намедни-с как-то, столкнулся я с ним нечаян-
но; да я, признаться, и говорить-то бы с ним не стал,
да так как-то пришлося; так что бы вы думали?
— Право, не знаю, — сказал я.
— Не слыхали-с? просто доложу вам: что-то рас-
сказывал дельное, разумеется, пустого говорить я не
привык, да и не буду; а он, вдруг, как бы вы изво-
лили думать, вдруг ни с того ни с сего, говорит: по-
звольте усомниться. При этом, грешный человек, меня
взорвало: что ж, мол, это такое значит, стало, я вру,
1) В наместнике Пушкин имел благодушного и внимательного
начальника. Просвещенный ум и прекрасное сердце Ивана Ники-
тича Инзова не могли быть не отрадны в положении Пушкина. В. Г.
U7
ну и посчитались немножко. Да это все не беда, а все
бы я вам советовал: подальше лучше.
— Все это может быть, — заметил я, — что вы и
посчитались; но я из этого еще ничего не вижу.
— Да как ничего?—продолжал мой знакомец,—
ну-с, д о наряде что вы скажите?
— Какой наряд, чей наряд?
— Да Пушкина-с.
— Что ж такое?
— Как что? да то, что ни на что не похоже, что за
белиберда такая: фрак на нем, как фрак, а на стри-
женой голове молдавская шапочка, да так себе и по-
гуливает.
— Так что ж такое?
— Да то, что нехорошо. Послушали бы вы, что го-
ворят люди опытные, как например: Аверий Макаро-
вич, Иван Ферапонтович, да вот этот еще, как бишь
его. он из немцев. .. дай бог память, статский совет-
ник, еще у него жена красавица.
— Не Е. ли? — прервал я с нетерпением.
— Ну, да, точно, точно Е., умнейший человек, до-
ложу вам, ученейший; а вот послушали бы, что они
говорят, да и я тоже скажу; а впрочем как угодно, —
заключил чиновник, — не наше дело.
Так мы расстались. Из всего разговора моего зна-
комца при встрече я не понял, как говорят у нас по-
татарски, ни бельмеса, но заметил, что при прощании
чиновник не повторил обычного привета: «душевно вас
уважаю», и вообще расстался со мною холоднее обык-
новенного; видно Пушкин насолил ему.
После этого разговора, при свидании с Пушкиным
я как-то забыл спросить его о чиновнике; но вскоре
другие мне рассказали, как очевидцы, в чем заключал-
ся спор между моим знакомцем, душевно мне предан-
ным, как он выражался, и Пушкиным.
Вот как это было: его пригласили на какой-то обед,
где находился и Пушкин; за обедом чиновник заглу*
шал своим говором всех, и все его слушали, хотя поч-
ти слушать было нечего, и наконец договорился до то-
го, что начал доказывать необходимость употребления
вина, как лучшего средства от многих болезней.
— Особенно от горячки, — заметил Пушкин.
— Да таки и от горячки, — возразил чиновник с
важностью;—вот-с извольте-ка слушать: у меня был
приятель, некто Иван Карпович, отличный, можно ска-
зать, человек, лет десять секретарем служил; так вот,
он-с просто нашим винцом от чумы себя вылечил: как
хватил две осьмухи, так как рукой сняло. — При этом
чиновник зорко взглянул на Пушкина, как бы спра-
шивая: ну, что вы на это скажете?
У Пушкина глаза сверкнули; удерживая смех и
краснея, он отвечал:
— Быть может, но только позвольте усомниться.
— Да чего тут позволить, — возразил грубо чинов-
ник,— что я говорю, так — так; а вот вам, почтенней-
ший, не след бы спорить со мною, оно как-то не при-
ходится.
— Да почему же?—спросил Пушкин с достоин-
ством.
— Да потому же, что между нами есть разница.
— Что ж это доказывает?
— Да то, сударь, что вы еще молокосос.
— А, понимаю, — смеясь, заметил Пушкин, — точ-
но есть разница: я молокосос, как вы говорите, а вы
виносос, как я говорю. — При этом все расхохотались,
противник не обиделся, а ошалел. По воспитанию и по-
нятиям он держался поговорки простолюдинов: брань
на вороту не виснет; но Пушкин уронил его во мне-
нии: с этой поры, пожалуй, не многие станут его слу-
шать и заслушиваться, не возражая. — Да уж так и
быть, — думал чиновник, — а то прошу покорно, добро
бы терпеть от человека, а то от мальчишки, который
только что стишки кропает!
Впоследствии Пушкин сам подтвердил мне справед-
ливость этих рассказов. .
Мой знакомец был из числа тех бахарей, которые
почему-то в своем кругу получают исключительное пра-
во разговора, несмотря на то, что разговор их без вся-
кой остроты и мысли, сам по себе ничего не значит,
а состоит по большей части из пошлых анекдотов, сплет-
ней и перестановок имен собственных.
/ Подобные говоруны подобны тем писателям, а со-
чинениях которых кроме болтовни ничего нет, а по-
смотришь — сочинение раскуплено, все прочли. Отчего
бы это? Не оттого ли, что подобные произведения не
трогают самолюбия читателя, каждый прочтет да и
подумает, если не скажет, что «этот дескать, г. NN.
хотя и сочинитель, не умнее же меня, так, вздор ка-
кой-то пишет», — скажет, да и не ошибется; глядишь, и
другие говорят то же; а между тем читают да читают.
При подобных сочинениях ни ум не восстает с сво-
им требованием, ни сердце не просит участия; брось
книгу да и садись смело за карты, брось книгу да и
спи покойно; а между тем знаешь, что тогда-то вме-
сто обыкновенных каблуков носили красные, что не все-
гда ходили в пальто: вот тебе и историческое све-
дение.
Кстати о наряде. Мы знаем из приведенного рас-
сказа, что Пушкин носил молдавскую шапочку, но не
знаем причины, по которой он носил ее. Выдержав не
одну горячку,х) он принужден был не один раз брить
*) В издании стихотворении Пушкина 26 года помещено посла-
ние к NN, написанное в 19 году, где Пушкин говорит:
Я ускользнул от Эскулапа,
Худой, обритый, но живой,
Его мучительная лапа
Не тяготеет надо мной, и проч.
В собрании сочинений Пушкина, изд. 41-го года, т. XI, стр. 200
и 201, мы читаем: «Болезнь остановила на время образ жизни,
избранный мною. Я занемог гнилою горячкою. Лейтон за меня не
отвечал. Семья моя была в отчаянии; но через шесть недель я
выздоровел. Сия болезнь оставила во мне впечатление приятное.
Друзья навещали меня довольно часто; их разговоры сокращали
скучные вечера. Чувство выздоровления одно из самых сладостных.
«Помню нетерпение, с которым ожидал я весны — хоть это
время года обыкновенно наводит тоску и даже вредит моему здо-
ровью. Но душный воздух и закрытые окна мне так надоели во
время болезни моей, что весна являлась моему воображению во
всей поэтической своей прелести. Это было в феврале 1821-ю года.
Первые восемь томов Русской Истории Карамзина вышли в
свет. Я прочел их в своей постеле с жадностью и со вниманием».
Все то могло быть в 19-м или в феврале 20-го года, но никак
не 21-го: с половины 20-го года Пушкин был в Полуденной России,
а не в Петербурге; восемь томов <Р. И.» Карамзина вышли прежде
21-го года. В. Г.
1В0
голову; не желая носить парик (да к тому же в Киши-
неве и сделать его было некому), он заменил парик
фескою и так являлся в коротком обществе. Кажется,
очень просто; но люди, так называемые глубокомыслен-
ные, как мой знакомец и ему подобные, привыкнув о
всех толковать по-своему и всему давать свой толк, по-
дозревали и в этом какой-то таинственный смысл, а
какой — кто их знает.
Прежде моего знакомства с Пушкиным, в 20-м же
году он посетил Кавказ и Крым, где и начаты им его
поэмы: Кавказский Пленник и Бахчисарайский Фон-
те
тан.
Первым начатком последней поэмы была его песня:
Фонтан Бахчисарайского дворца: «Фонтан любви, фон-
тан живой» и проч.
Прочитав мне это стихотворение, Пушкин заметил,
что, несмотря на усилие некоторых заменить все ино-
странные слова русскими, он никак не хотел назвать
фонтан водометом, как никогда не назовет бильярда —
шарокатом.71
Пушкин не прежде начала осени 20-го года осно-
вался на житье в Кишиневе, и первое помещение Пуш-
кина в этом городе была небольшая горенка в гости-
нице русского переселенца — Ивана Николаева, этого
пресловутого члена Кишиневской квартирной комиссии,
о котором было мне заговорил фактор Мошка при въез-
де моем в Кишинев. Разговорясь как-то о наших пер-
вых пристанищах, в свою очередь я рассказал Пушки-
ну о гостинице Беллы, и при этом невольно вспомнил
Могилевскую Беллу, и восторженными словами описал
красоту ее и ту лунную ночь на Днестре, когда я впер-
вые увидел воздушные виноградники, облегающие жи-
вописное прибрежье М. Атак, среди светлой ночи от-
деляющееся от позлащенных полей и серебристых волн.
Эти лозы темнели как простые кустарники, но вообра-
жение, воспламененное присутствием красавицы, прида-
вало и им особую прелесть.
Пушкин внимательно слушал мои восторженные рас-
сказы, и тут же прочел мне свое стихотворение:
161
ВИНОГРАД
Не стану я жалеть о розах.
Увядших с легкою весной;
Мне мил и виноград иа лозах,
В кистях созревший под горой,
Краса моей долины злачной.
Отрада осени златой.
Продолговатый и прозрачный.
Как персты девы молодой.
При этом я вспомнил античные формы рук Беллы,
которой персты действительно были продолговаты и
прозрачны. Это воспоминание я так же сообщил Пуш-
кину. Пушкин задумался, взглянул на меня, улыбнулся
и как бы в раздумьи повторил последние два стиха:
продолговатый и прозрачный, как персты девы мо-
лодой.
К произведениям 20-го года принадлежат стихотво-
рения Пушкина: Дорида и Дориде, Погасло дневное
светило, Дочери Карагеоргия, Редеет облаков летучая
гряда, Подражание турецкой песне и Послание Ч[аадае]-
ву, посланное с морского берега Тавриды.
К чему холодные сомненья,
Я верю: здесь был грозный храм,
Где кровя жаждущим богам
Дымились жертвоприношенья;
Здесь успокоена была
Вражда свирепой Эвмениды;
Здесь провозвестница Тавриды
На брата руку занесла;
На сих развалинах свершилось
Святое дружбы торжество,
И душ великих божество
Своим созданьем возгордилось.
Ч[адаев], помнишь ли былое?
Давно ль с восторгом молодым
Я мыслил имя роковое
Предать развалинам иным?
Но в сердце, бурями смиренном,
Теперь и лень и тишина,
И, в умиленья вдохновенном,
На камне дружбой освещенном,
Пишу я наши имена.
Все это было читано и перечитано с Пушкиным.
Казалось, моя восторженность была по душе ему.
В конце декабря того же года, отправляясь на ко-
роткое время с Михаилом Федоровичем Орловым в
Москву, я должен был расставься с Пушкиным; но
канун отъезда мы провели вместе у генерала. В этот
вечер много было говорено о напечатанной уже поэме
«Руслан и Людмила». Генерал сам прочел несколько
строф, делал некоторые замечания и, обратясь к Пуш-
кину, приветливо спросил его: не знает ли он автора
этого колоссального произведения? Пушкин, вместо от-
вета, улыбнулся той выразительной улыбкой, которой
он как-то умел с особой яркостью выражать свои ощу-
щения. При этом разговоре почему-то припомнили «Ду-
шеньку» Богдановича; некоторые начали сравнивать и,
желая похвалить Пушкина, уверяли с полным самодо-
вольствием в знании дела, что его поэма нисколько не
хуже «Душеньки».
— А ты как думаешь? —спросил меня Михаил
Федорович. Я отвечал, что другого ничего не могу ска-
зать, как повторить известный ответ о пушке и единоро-
ге...— То есть пушка сама по себе, а единорог сам
по себе, — прибавил, смеясь, генерал.
— Да, конечно, — произнес я с некоторым смуще-
нием. При этом Пушкин засмеялся и все захохотали.
Я еще более смутился; но вскоре общее одобрение утвер-
дило меня, что ответ мой делен.тз
В поздний час вечера мы разошлись. На другой
день я оставил Кишинев и уехал в Москву [...]
Быстро протекали дни моего отпуска, но и в эти
немногие дни много мне довелось переслушать толков
о Пушкине.
Поэму «Руслан и Людмила» все прочли, и каждый
судил о ней по-своему: иной возглашал, что подобную
поэму не следовало называть поэмою; другие же, что
это такого рода сказка, что не стоило бы ее писать
стихами, давая при этом рифме какое-то особое значе-
ние. А встречались и такие, которые, разумеется, бес-
сознательно, а так, как говорится, зря» сравнивали са-
мую поэму с Ерусланом Лазаревичем.
153
Отзывы Вестника Европы находили своих побор-
ников: приговоры жителя Бутырской слободы почита-
лись не только дельными, но в особенности замеча-
тельными и остроумными.
Князь П. А. Вяземский, сочувствуя развивающемуся
с такою быстротою таланту Пушкина, не одолел своего
негодования против издателя Вестника Европы, и тогда
же написал свое послание к Каченовскому.1)
Перед судом ума сколь, Каченовский, жалок
Талантов низкий враг, завистливый зоил... и проч..
Это послание везде читали и перечитывали, но боль-
шею частью читателей занимало не самое послание, а
кунштик первого стиха. Это стихотворение Вязем-
ского, — до напечатания в том же Вестнике, — ходило
по рукам в списках.78 Тогда как-то в особенности лю-
били переписывать, и поэтому не удивительно, что Гри-
боедов в своей комедии «Горе от ума» заметил эту
страсть к переписыванию чего бы то ни было стихо-
творного, а не только замечательного послания Вязем-
ского. Хотя альбомы и до сих пор сохраняют права
свои, но в настоящую минуту они более составляют
украшение письменных столов, на которых почасту ни-
чего не пишут, — отличаются более щеголеватостию на-
ружной отделки, нежели внутренними вкладами; а в
описываемый мною период времени, т. е. 21 года,
страсть к альбомам и списывание стихов были общею
страстью: каждая девочка от 1 5 лет возраста и восходя
до 30, непременно запасалась альбомом; каждый моло-
дой человек имел не одну, а две, три, или более тетра-
дей стихов, дельных и недельных, позволительных и не-
позволительных. Нигде не напечатанные стихотворения
как-то в особенности уважались некоторыми, несмотря
на то, что хотя бы стихи сами по себе и не заслуживали
внимания, как по цели, так равно и по изложению.
В подобных сборниках не раз мне случалось встре-
чать стихи Пушкина и не редко в таком безобразном
Э См. Вестник Европы 1821 года. Это послание было написано,
кажется, по поводу спора о Карамзине, а не о Пушкине, и напе-
чатано сначала в Сыне Отечества, а перепечатано в Вестнике
Европы, с примечанием Каченовского. М. /7[огодин].
1М
искажений, что едва можно понять было, в чем дело;
но между тем каждое стихотворение непременно было
скреплено его именем; так, например, стихи его Дориде,
написанные в 20 году, в 21 я прочел у одной из лю-
бительниц с следующими изменениями: во-первых:
К ней, а далее:
Я верю: я любим, возможно ль вам не верить;
Вы милы, хороши, так можно ль лицемерить;
Все непритворно в вас; ланит весенних жар,
Стыдливость милая, богов бесценных дар,
Уборов и плечей живая белоснежность
И ласковых имян младенческая нежность.
Тогда как в подлинных к Дориде:
Я верю: я любим, для сердца нужно верить,
Нет, милая моя не может лицемерить;
Все непритворно в ней: желаний томный жар,
Стыдливость робкая, Харит бесценный дар,
Нарядов и речей приятная небрежность
И ласковых имен младенческая нежность.
Прочитав предыдущее подражание, я невольно спросил
у владелицы альбома: кто вам сказал, что это Пушкина?
— О, наверное, — отвечала она простодушно.
— То-то и есть, что ваше верное, смею сказать, не
совсем верно.
— Да как же так?—возразила она с удивле-
нием:— эти стихи мне написал мой кузен А., а он
должен знать, он сам сочиняет, да и очень дружен с
Пушкиным. Мой кузен сам говорит, заключила она,
что Пушкин ничего не пишет без его совета.
— Все это, положим, может быть, — заметил я,
смеясь; — но этот список не совсем-то верен.
Можно себе представить, как была удивлена моя
любительница стихов, кузина мнимого наперсника Пуш-
кина, когда я прочел ей подлинные стихи Дориде.
— Эти стихи Дориде, сказала она, несравненно
лучше моих; я мои непременно уничтожу. — И с этим
словом листок вырван, и настоящее заменило поддель-
ное; но давно ли та же кузина А. восхищалась стихами
К ней. Так нередко большая часть довольствуется ино-
гда посредственным, не зная лучшего, и блестящие
фразы принимает за что-то дельное.
165
Но одно ли вто произведение Пушкина без всякой
основной причины потерпело искажение? Сколько выхо-
дило и до сих пор выходит, под его именем, таких про-
изведений, которые по содержанию и изложению недо-
стойны поэта.
Конечно, не стану спорить, что в первоначальные
дни поэтической его жизни Пушкин, под влиянием со-
временных умозрений, под влиянием общества разгуль-
ной молодежи писал много кой-чего такого, которое по
звучности стиха хотя и могло быть увлекательно, но по
изложению, цели и последовательности не могло выдер-
живать достодолжной критики, словом,, было ярко, но
неблаготворно для жизни слова.
Все подобные произведения хотя и имели некоторый
успех в рукописном обращении, но не могли иметь и не
имели, успеха глубокого впечатления, как не проникну-
тые творческою силою убеждения самого поэта.
Об этом отделе произведений Пушкина выскажем
впоследствии собственное его мнение: оно по личному,
высокому беспристрастию самого Пушкина даже к соб-
ственным своим произведениям, говорит лучше, нежели
все умствования посторонних мыслителей.
Но однако и этот отдел его произведений у неко-
торых не оставался без замечаний: иные свои отметки
излагали даже стихами; из подобных стихотворений
предложу одно, написанное, как мне говорили, тогда же
одним поэтом-юношей. Это стихотворение как-то слу-
чайно сохранилось в моих бумагах; за верность его спи-
ска не ручаюсь, но во всяком случае нахожу его заме-
чательным. Вот оно:
Счастлив, кто гласом твердым, смелым
Вещать в пороках закоснелым
Святые истины рожден!
И ты великим сим уделом,
О муз любимец, награжден.
Воспой и силой сладкогласья
Разнежь, растрогай, преврати
Друзей неистовых пристрастья
В друзей добра и правоты.
Но граждан не смущай покоя,
Поэта не мрачи венца,
И лиру дивную настроя,
Смягчай, а не тревожь сердца.
166
В этих стихах, как мне кажется, видны начатки со-
знания о назначении поэта, благотворность направле-
ния, а не та жгучесть, которая почасту только что раз-
рушает, но не творит; впрочем не спорим со Скалозу-
бом, который в простоте сердца полагал, чтс Москва
оттого хорошо выстроилась, что сгорела:
Пожар способствовал ей много к украшенью.
Что до этого, каждый может сказать, как ему угод-
но; но при воспоминании о Пушкине невольно возни-
кает вопрос — был ли он таким в действительности,
каким казался некоторым, готовым на порицание? О,
конечно, нет: минутное увлечение, порыв юности, сопри-
косновение с людьми исключительного направления раз-
ве составляет основу главного свойства даже и в обык-
новенных людях, а не только в такой личности, как
Пушкин?
Но об этом после.
Отпуск мой кончается, и я снова должен возвра-
титься в Бессарабию [...]
В первых числах марта я возвратился в Кишинев.
Киевские слухи о восстании греков совершенно под-
твердились; я уже не застал князей Ипсилантиев; все
они перешли в заграничную Молдавию; вскоре и по-
следний из них, князь Дмитрий,х) также через Киши-
нев проехал в Яссы.74
Явясъ к генералу Орлову, я снова свиделся с Пуш-
киным, который встретил меня выражениями приязни
и радушия. Наружность его весьма изменилась. Фес
заменили густые темнорусые кудри, а выражение взора
получило более определенности и силы. В этот день
Пушкин обедал у генерала. За обедом Пушкин говорил
довольно много и не скажу, чтобы дурно, вопреки по-
стоянной придирчивости некоторых, а в особенности
самого М. Ф„ который утверждал, что Пушкин также
дурно говорит, как хорошо пишет; но мне постоянно
казалось это сравнение преувеличенным. Правда, что в
рассказах Пушкина не было последовательности, все
как-бугго в разрыве и очерках, но разговор его всегда
х) Впоследствии правитель Греции. В. Г,
был одушевлен и полон начатков мысли. Что же ка-
сается до чистоты разговорного языка, то это иное
дело: Пушкин, как и другие, воспитанные от пеленок
французами, употреблял иногда галлицизмы. Но из
этого не следует, чтоб он не знал, как заменить их род-
ной речью.
Во время этого же обеда я познакомился с капита-
ном Р[аевски]м, большим пюристом-грамматиком и гео-
графом. Этот капитан, владея сам стихом и поэтиче-
скими способностями, никогда не мог подарить Пуш-
кину ни одного ошибочного слова, хотя бы то наскоро
сказанного, или почти неуловимого неправильного уда-
рения в слове.
Капитан Р[аевски]й, по назначению генерала, дол-
жен был постоянно находиться в Кишиневе при диви-
зионной квартире. Простое обращение капитана Р[аев-
ского] с первой минуты как-то сблизило нас, и до того,
что несмотря на разность лет наших в несколько дней
мы сошлись с ним на ты. Но это сближение тут же не
помешало нам о чем-то поспорить; да и вообще при каж-
дом разговоре спор между нами был неизбежен; осо-
бенно, если Пушкин, вопреки мнению Р[аевско]го, был
одного мнения со мною. В подобных случаях, для каж-
дого капитан Р[аевски]й показался бы несносным, но
мы, кажется, взаимно тешились очередным воспламе-
нением спора, который, продолжаясь иногда по не-
скольку часов, ничем не оканчивался, и мы расходились
попрежнему добрыми приятелями, до новой встречи и
неизбежного спора. 78
Вскоре по возвращении моем из Москвы в Киши-
нев, генерал О[рло]в уехал в Киев для женитьбы на
дочери Н. Н. Р[аевско]го. Начальство над дивизией
принял бригадный генерал Пущин.
Обязательное обращение Павла Сергеевича Пущина,
его образованный ум и постоянная любезность в корот-
ком обществе невольно сближали с ним многих; мне
же, как служащему, по обязанности службы часто при-
ходилось бывать у генерала. Пушкин, как знакомый, не-
редко навещал Павла Сергеевича, и так почти ежеднев-
но мы с Пушкиным бывали вместе. Еще же нередко
по вечерам мы сходились у подполковника Л[ипран]ди,
который своею особенностию не мог не привлекать
Пушкина.
В приемах, действиях, рассказах и образе жизни
подполковника много было чего-то поэтического, — не
говоря уже о его способностях, остроте ума и сведениях.
Л[ипран]ди поражал нас то изысканною роскошью, то
вдруг каким-то презрением к самым необходимым по-
требностям жизни, словом, он как-то умел соединять
прихотливую роскошь с недостатками. Последнее было
слишком знакомо Пушкину. Не имея навыка к расчет-
ливой и умеренной жизни, и стесняемый ограничен-
ностью средств, Пушкин также по временам должен
был во многом себе отказывать.70
Молодость и почти кочевая жизнь Пушкина,, ви-
димо, облегчали затруднения; к тому же с каждым
днем Пушкин ожидал перемены своего назначения; ему
казалось, что удаление его в южный край России не
могло долго продолжаться.
Нередко при воспоминании о царскосельской своей
жизни Пушкин как бы в действительности переселял-
ся в то общество, где расцвела первоначальная поэти-
ческая жизнь его со всеми ее призраками и очарова-
нием. В эти минуты Пушкин иногда скорбел; и среди
этой скорби воля рассудка уступала впечатлению юного
сердца; но Пушкин недолго вполне оставался юношею,
опыт уже холодел над ним; это влияние опыта, смиряя
порывы, с каждым днем уменьшая его беспечность, за-
селяло в нем новые силы.
Развитое Ипсилантием знамя и движение греков
нисколько не воспламеняли Пушкина, и, в начале, ни
один из поэтических его звуков не был посвящен делу
греков; может быть потому, что первоначальные дей-
ствия самого Ипсилантия, несмотря на всю важность
неожиданных последствий, не имели в себе ничего ува-
жительного: Ипсилантий в Яссах и в окрестностях пре-
дался вполне обычным веселостям, окружил себя од-
ним блеском власти, не утвердив ее силы.
В самой главной квартире Ипсилантия и отдельных
отрядах Этерии возникшие беспорядки и неповиновение
разрушили единство действия; но несмотря на подоб-
15»
ное разрушение, с весною 21 года: среди мрака долго-
летней неволи, уже загорались лучи независимости
греков.77
Странное столкновение событий: в то же время, когда
возникла угнетенная Греция и восходила звезда древ-
ней Эллады, среди пустынного океана угасла иная звезда
лучезарной славы. И тот, кто так недавно возмущал
племена и народы своею неодолимою силою, исчезал с
лица земли, как невольник при криках* крамол и невохи. 8
ИЗ «ВОСПОМИНАНИЙ О ПУШКИНЕ»
ПО ПОВОДУ СТАТЬИ «ЕЩЕ О ПУШКИНЕ», ПОМЕЩЕННОЙ В № 11-и
•ОБЩЕЗАНИМАТЕЛЬНОГО ВЕСТНИКА» 79
Во многих статьях о Пушкине, помещенных в наших
журналах и даже в самом собрании его сочинений, изд.
г. Анненкова, предложившего целый том материалов
для биографии Пушкина, мы не могли не заметить не-
которых погрешностей в указании обстоятельств из
жизни Александра Сергеевича; но все этого рода не-
достатки или промахи нисколько не поражали нас, а тем
менее возбуждали негодование наше потому именно, что
в каждом из подобных очерков мы видели добросовест-
ность труда, остроумные соображения и указание на
источники самых сведений. В статье же, случайно нами
прочитанной и вызвавшей нашу статью, мы не встре-
чаем ни одного из приведенных нами условий, а нахо-
дим одни голословные приговоры с примесью возмути-
тельной неправды. Мы даже не знаем и не можем по-
нять, с какою целию редакция решилась поместить по-
добную статью в своем издании? Неужели для того
только, чтоб украсить его именем Пушкина? Но если
знаменитость имени придает ценность какому-либо из-
данию, то та же знаменитость налагает непременную
обязанность быть строго разборчивым относительно
статей, имеющих притязание на изображение характера
людей знаменитых [...]
Обращаемо к главному содержанию статьи:
1W
— Так вы были лично знакомы с Александром Сер-
геевичем? вопрошает К. С.
— Как же, — отвечает Карл Иванович, — во время
пребывания его в Кишиневе мы вместе отплясывали на
балах и вечерах.
— Ну, а как танцовал Александр Сергеевич?
— Постоянный дирижер всех попурри и мазурок.
— А как принимали его дамы? я думаю, с ума схо-
дили?
— Пожалуй, что так, да и в самом деле: всегда но-
вый, вечно оригинальный, Пушкин не мог не нравиться.
И в доказательство всего этого, Карл Иванович за-
ключает; «Изволите видеть, говорит он, танцовали мы
тогда часто; танцующие были постоянно одни и те же
члены нашего маленького общества. А что ж вы ду-
маете: танцы нам не надоедали; всегдашний дирижер
наш один оживлял их... Редко, редко повторит, бы-
вало, старую фигуру, всегда выдумает что-нибудь
новое. Незадолго до выезда его из Кишинева собра-
лись мы, не помню у кого в семействе, не для танцев,
а так побалагурить. Приехали и девицы, приехали и
молодые люди — давайте танцовать! давайте. Съимпро-
визировали мазурку и Пушкин начал, прошел он один
тур кругом залы(1)9 остановился и задумался. Потом
быстро вынул из кармана листок почтовой бумажки,
весь исписанный стихами, подбежал к лампе, зажег и
передал своей даме! «Passer plus loin! Voyons, mesda-
mee, *) у кого потухнет, с тем (!) танцую, — берегитесь».
Общество осталось совершенно довольно, как фигурою,
так и ее изобретателем».
Не сомневаемся, Карл Иванович, что вы могли
встречаться с Александром Сергеевичем у наших об-
щих знакомых, что вы могли отплясывать с ним по-
пурри и мазурки. Пушкин действительно принимал уча-
стие в этом роде светских развлечений, но настолько,
насколько принимают участие все танцующие молодые
люди светского общества; постоянным дирижером тан-
цев, как вы говорите, он никогда не был и даже чуж-
дался пальмы первенства этого рода, да и вообще надо
9 Передавайте дальше. Посмотрим, сударыни.
11 • 161
вам напомнить, как-то не любил передовой роли в об-
щественном быту. Отчего, кто знает: по свойственной
ли ему скромности, как присущей всем более или менее
даровитым людям, или по иной какой-либо причине —
это все равно. Пушкин любил дамское общество, но
заметили ли вы, Карл Иванович, что, вместе с тем, в
том же обществе он был застенчив, и что тогдашнее,
кишиневское дамское общество, за весьма немногими
исключениями, при всей своей обязательности, не было
еще до того развито, чтоб оценить вполне личные до-
стоинства нашего знаменитого поэта [...]
Вам, Карл Иванович, как коренному молдаванину,
как вы себя называете, нельзя не знать, что жил в то
время в Кишиневе известный своим гостеприимством
Егор Кириллович Варфоломей, который, как говорится,
жил открытым домом, был богат или казался богатым,
состоял на службе и был членом верховного совета.
Все это, вместе взятое, лавало ему право на т. н. по-
ложение в свете. Знаем и помним, что гостеприимство
Егора Кирилловича и радушие жены его Марьи Дми-
триевны постоянно сближали с ними многих. Мы с
Пушкиным были постоянными их посетителями. Слу-
чалось ли нам заходить к Егору Кирилловичу утром,
когда он возвращался из верховного совета, Егор Ки-
риллович непременно оставлял нас у себя обедать;
зайдешь ли, бывало, вечером, так от ужина не отде-
лаешься: Егор Кириллович уверял нас, что нам сле-
дует остаться у него то потому, что он заказал пла-
цинду, то потому, что Марья Дмитриевна сама приго-
товила каймак. Эти по преимуществу молдавские ку-
шанья, как и вообще стряпня цыгана-повара и его одо-
бести,х) конечно, не совсем соответствовали нашему
вкусу, но самая сердечность, с какою нас принимали,
не могла не привлекать нас: юность чутка к радушию
и не так взыскательна, как возмужалые годы. И вот,
как теперь помню, в конце января, в четверг, часов
в шесть вечера, проходя с Пушкиным мимо дома Вар-
фоломея, в угольной его комнате, носившей звание кэг
бинета, мы заметили огонек:—этот приветный свет
*) Известное молдавское вино.
Ш
пр-иветного дома в одно мгновение побудил нас войти
1 в него, и мы вошли. Егор Кириллович встретил нас с
каким-то особенным радушием; сильнее обыкновенного
он захлопал в ладоши, призывая своего чубукчи арна-
ута Иордаки, быстрее обыкновенного проговорил: Ада
J фрате чубучи, кум дулица,х) и все это появилось как
I будто поспешнее обыкновенного; даже сама Марья
\ Дмитриевна ускорила обычную быстроту своего по-
I явления из боковых дверей, и при встрече с нами обрадо-
I валась нам как-то сильнее обыкновенного. Что все это
значило на первую минуту, нам было трудно понять;
но вскоре все дело объяснилось тем, что в этот день
после обеда Егор Кириллович проснулся веселее обык-
новенного, и при этом расположении пожелал устроить
у себя вечеринку; но эта импровизация сразу же была
поражена затруднением: как пригласить свитских офи-
церов, а без этой блестящей молодежи тогдашнего ки-
шиневского общества бал не в бал, вечер не в вечер.
И вот на выручку из затруднений вдруг сама судьба
посылает нас, постоянных членов милой молодежи. Егор
Кириллович, поверив нам свой замысел, сожалел, что
эта же мысль не пришла ему утром, что тогда бы он
успел всех объездить и попросить; но теперь он совер-
шенно не понимает, как бы это устроить. — К Костаки
Прункулу, к Костаки Крупенскому и другим из наших,
как могу сказать, говорит он, я послал и они будут; но
ваши приятели, это другое дело, как могу сказать,
свита императорская — это нельзя. — Но за этим
нельзя и любимым его как могу сказать, последовало
фортомулъцемеско, или покорнейше благодарю, когда
мы, в один голос с Пушкиным, объявили, что все это
устроим, и что нам для этого нужно только сейчас же
видеть Пульхерию Егоровну. Обрадованный старик, без
дальнейших расспросов зачем и почему, в то же мгно-
вение, чтоб исполнить наше требование, крикнул: Ге!
фрате! м-о-й! и на этот повелительный возглас явился
тотчас же арнаут Иордаки, мгновенно принял и испол-
нил повеление своего властелина. Из этой же боковой
хвери, в полунаряде, со словом: что угодно, вошла
х) Т. е« дай трубки и варенья* —
Пульхерия. Неожиданность встречи до того смутила
бедную, что она с словом: ах! .. чуть было не скрылась
снова. Но отец, смеясь и радуясь застенчивости милой
дочери, остановил ее уверением, с примесью обычного
его как могу сказать, что с такими приятелями, как
мы, ей церемониться не следует, и в то же время рас-
сказал ей, что мы взялись пригласить наших кавале-
ров. Обрадованная Пульхерия в свою очередь расска-
зала нам, кто из молодых дам и девиц приглашены
ею, и мы предложили пригласить еще некоторых, на
что она охотно согласилась. При этом Егор Кириллович
с самодовольствием взглянул на Марью Дмитриевну, и
смеясь, заметил: «Ну, как могу сказать, Марья Дмитри-
евна, изволь, как знаешь, приготовляйся: у меня про-
шу, как могу сказать, чтоб всего было вдоволь». С тем
же радушным смехом и улыбкою Марья Дмитриевна
уверяла Егора Кирилловича, что все будет, как сле-
дует, многое готово, а другое приготовляют. И дей-
ствительно, до нас долетали металлические звуки пе-
стика. По всем вероятиям, это было приготовление ар-
шада, этого неизбежного угощения на всех балах и ве-
черах того времени. Пестик продолжал звучать, а мы
спешили кончать наши депеши, приглашая добрых то-
варищей П[олторацкого] 1-го, Щолторацкого] 2-го,
В[ельтмана] и других, разделить с нами вечер у Вар-
фоломея. Содержание наших записок приблизительно
было следующее: приезжай, любезный друг, сегодня
вечером к Варфоломею, и мы с Пушкиным там будем.
Варфоломей убедительно просит, и Катенька или
Елена, там будет весело... К некоторым, более взы-
скательным относительно светских приличий, записки
были писаны с оговоркою: Варфоломей нс смеет про-
сить, но мы взяли это на себя, нс откажи доброму ста-
рику, не измени нам, и проч. Несколько подобных за-
писок, по распоряжению хозяина, быстро разнесены по
городу. Вскоре вся главная зала была освещена, люстра
уже ярко озаряла расписной плафон, на котором кра-
совалась среди полупрозрачного облака полногрудая
Юнона, с замечательными атрибутами: она опиралась
одною рукою на глобус, на котором в одном размере
лентообразно извивались слова, обозначавшие четыре
Ж г
части света и Мунчешты, подгородную деревеньку са-
мого хозяина; в одну из полновесных округлостей самой
Юноны, соответствовавшей серединной точке плафона,
был ввинчен люстровый крюк, и судя по цвету лица
богини, она, казалось, не только не страдала от подоб-
ного притеснения, но даже как бы радовалась вместе с
нами, что зала быстро наполнялась посетителями. Не-
жданно, негаданно, устроился вечер, в котором человек
до восьмидесяти приняли участие. Явились и наши
друзья Щолторацкий] 1-й и Щолторацкий] 2-й,
В[ельтман], но Ке[к], о котором вы, Карл Иванович»
изволите рассказывать по случаю небывалой дуэли, со-
всем не был, не только на этом вечере, но даже в самом го-
роде; а потому вы никак не могли быть его секундантом.
На этом вечере Пушкин может быть танцовал и
более обыкновенного, но, как и всегда, не был постоян-
ным дирижером танцев, и не истреблял стихов своих;
а если они и сгорели, то по милости вашей, Карл Ива-
нович: вам угодно было сжечь их в пылу воображения
вашего[. ..] На всех подобных вечерах музыку выпол-
няли домашние музыканты Варфоломея. Его музыканты
из цыган отличались от других подобных музыкантов
как искусством в игре, так и пением. В промежутках
между танцами они пели, аккомпанируя себе на скрип-
ках, кобзах и тростянках, которые Пушкин по справед*
ливости называл цевницами. И действительно, устрой-
ство этих тростянок походило на цевницы, которые мы
привыкли встречать в живописи и ваянии, переносящих
нас ко временам древности. В этот вечер Пушкина за-
нимала известная молдавская песня: тю юбески пити-
масура, и еще с большим вниманием прислушивался он
к другой песне — Лрде-м^ — фриде-ма, с которою, уже
в то время, он породнил Нас своим дивным подража-
нием, составив из нее известную песню в поэме Цы-
ганы, именно: жги меня, режь меня и проч. Его заняла
и Мититика,г) но в особенности он обратил внимание на
танец, так называемый Сербешти,* 8) который протанцо-
]) Митит ика — молдавский танец, сопровождаемый большею
частью пением. В, Г.
8) Этот собственно сербский танец употребляется и у мол-
даван. В. Г.
М
вал сам хозяин, пригласив для этого одну из приятеле
ниц жены своей и еще некоторых своих приятелей
Вообще как-то все, принимавшие участие в этом вечере,
от души веселились [...]
Когда начался разъезд, [А. П.] Алексеев объявил
нам секрет: он очень любил секреты, и до того даже, что
ему выпал на долю один такой секрет, который сгубил
бедного старика; но секрет, объявленный нам, нисколько
не был ни для кого из нас гибельным. По связям с хо-
зяином, Алексеев проведал, что в первый понедельник
Варфоломей намерен дать бал на славу, и что пригла-
сит, сверх своих музыкантов, еще музыкантов Якут-
ского полка, этого знаменитого полка 16-й дивизии,
который после войны нашей и славного мира оставался
с Воронцовым в окрестностях Мобежа. Музыканты
этого полка были все артисты и отличались в сравне-
нии с музыкантами иных полков какой-то особенною
складкою. На другой день утром мы свиделись с Пуш-
киным, потолковали об импровизированном вечере и
обещанном Алексеевым бале; но состоится ли самый
бал, мы нисколько не были .уверены. Встречаясь с
Пушкиным всякий день и по несколько раз, мы в
остальную часть этого дня почему-то не видались, а
на другой день я получил его записку следующего со-
держания:
Зима мне рыхлою стеною
К воротам заградила путь,
Пока тропинки пред собою
Не протопчу я как-нибудь,
Сижу я дома, как бездельник;
Но ты, душа души моей,
Узнай, что будет в понедельник,
Что скажет наш Варфоломей, и проч. [...]80
Пушкин не только не любил непристойных анекдо-
тов, но даже если слышал от других или самому при-
ходилось повторять слышанное с примесью чего-либо
неподходящего к условиям приличия, конфузился и
краснел; и уж, конечно, не от грубого наслаждения
чем-либо наглым, но скорее разве от той стыдливости,
которая дана на долю каждого, и в особенности одарен-
ному свыше. О литературе Пушкин действительно не
166
любил говорить, в этом вы правы, Карл Иванович; но
он не любил о ней говорить с теми, для которых по-
добный разговор был- не под силу. Это и понятно [...]
Пушкин имел столкновение с командиром одного из
егерских полков наших, замечательным во всех отно-
шениях, полковником С. Н. С[таровым]. Причина
этого столкновения была следующая: в то время, вы
верно помните, т. н. Казино заменяло в Кишиневе
обычное впоследствии собрание, куда все общество
съезжалось для публичных балов. В кишиневском Ка-
зино на то время еще не было принято никаких опре-
делительных правил; каждый, принадлежавший к т. н.
благородному обществу, за известную плату мог быть
посетителем Казино; порядком танцев мог каждый из
танцующих располагать по произволу; но за обычными
посетителями, как и всегда, оставалось некоторое пер-
венство, конечно ни на чем не основанное. Как обык-
новенно бывает во всем и всегда, где нет положитель-
ного права, кто переспорит другого или, как говорит
пословица: кто раньше встал, палку взял, тот и капрал.
Так случилось и с Пушкиным. На одном из подобных
вечеров в Казино, Пушкин условился с Полторацким и
другими приятелями начать мазурку; как вдруг, никому
незнакомый, молодой егерский офицер полковника
С[таро]ва полка, не предварив никого из постоянных
посетителей Казино, скомандовал играть кадриль, эту
так называемую русскую кадриль, уже уступавшую, в
то время, право гражданства мазурке, и вновь вводи-
мому контр-дансу, или французской кадрили. На эту
команду офицера Пушкин по условию перекомандовал:
мазурку! Офицер повторил: играй кадриль! Пушкин
смеясь снова повторил: мазурку! и музыканты, несмо-
тря на то, что сами были военные, а Пушкин фрачник,
приняли команду Пушкина, потому ли, что он и по их
понятиям был не то, что другие фрачники, или потому,
что знали его лично, как частого посетителя: как бы
то ни было, а мазурка началась. В этой мазурке офи-
цер не принял участия. Полковник С [таро]в, несмотря
на разность лет сравнительно с Пушкиным, конечно
был не менее его пылок и взыскателен, по понятиям
того времени, во всем, что касалось хотя бы мнимого
167
уклонения от уважения к личности, а поэтому и не уди-
вительно, что С [таро] в, заметив неудачу своего офи-
цера, вспыхнул негодованием против Пушкина, и, по-
дозвав к себе офицера, заметил ему, что он должен
требовать от Пушкина объяснений в его поступке. «Пуш-
кин должен, — прибавил С [таро] в, по крайности — изви-
ниться перед вами; кончится мазурка, и вы непременно
переговорите с ним». Неопытного и застенчивого офи-
цера смутили слова пылкого полковника, и он, краснея
и заикаясь, робко отвечал полковнику: «Да как же-с,
полковник, я пойду говорить с ними, я их совсем не
знаю!» — «Не знаете, — сухо заметил С[таро]в; — ну,
так и не ходите; я за вас пойду», прибавил он, и с этим
словом подошел к Пушкину, только что кончившему
свою фигуру. «Вы сделали невежливость моему офи-
церу,— сказал С [таро] в, взглянув решительно на Пуш-
кина; — так не угодно ли вам извиниться перед ним, или
вы будете иметь лично дело со мною». — В чем изви-
няться, полковник, — отвечал быстро Пушкин, — я не
знаю; что же касается до вас, то я к вашим услугам.
«Так до завтра, / хександр Сергеевич». — Очень хорошо,
полковник. —Пожав друг другу руку, они расстались.
Мазурка продолжалась, одна фигура сменяла другую, и
на первую минуту никто даже не воображал о предстоя-
щей опасности двум достойным членам нашего общества.
Все разъехались довольно поздно. Пушкин и полковник
уехали из последних. На другой день утром, в девять
часов, дуэль была назначена: положено стрелять в двух
верстах от Кишинева; Пушкин взял к себе в секун-
данты Н. С. Алексеева. По дороге, они заехали к пол-
ковнику Липранди, к которому Пушкин имел исключи-
тельное доверие, особенно в делах этого рода, как к
человеку опытному и, так сказать, весьма бывалому.
Липранди встретил Пушкина поздравлением, что он бу-
дет иметь дело с благородным человеком, который за
свою честь умеет постоять и неспособен играть честию
другого. Подобные замечания о С[таро]ве и мы не
раз слыхали, и не от одного Липранди, а от многих,
и между многими можем назвать: Михаила Федоровича
Орлова, Павла Сергеевича Пущина, этих участников в
битвах 12 года и под стенами Парижа, где и С. Н.
168
С [таро]в также участвовал и со славою, еще будучи
молодым офицером. Мы не имели чести видеть С [та-
ро] ва в огне, потому что сами в то время не служили
и не могли служить; но зато впоследствии, смеем уве-
рить каждого, мы ни разу не слыхали, чтоб кто-нибудь
упрекнул С[таро]ва в трусости или в чем-либо небла-
городном. Имя Семена Никитича С[таро]ва всеми его
сослуживцами и знакомыми произносилось с уваже-
нием. Расставаясь с Пушкиным, Липранди выразил
опасение, что очень может статься, что на этот день
дуэль не будет кончена. «Это от чего же?» быстро спро-
сил Пушкин. — Да от того, отвечал Липранди, что мя-
тель будет. Действительно, так и случилось: когда
съехались на место дуэли, мятель с сильным ветром
мешала прицелу; противники сделали по выстрелу и оба
дали промах; секунданты советовали было отложить
дуэль до другого дня, но противники с равным хладно-
кровием потребовали повторения; делать было нечего,
пистолеты зарядили снова — еще по выстрелу, и снова
промах; тогда секунданты решительно настояли, чтоб
дуэль, если не хотят так кончить, была отложена не-
пременно, и уверяли, что нет уже более зарядов. «Итак,
до другого разу», повторили оба в один голос. «До сви-
дания, Александр Сергеевич!» «До свидания, полковник!»
На возвратном пути из-за города, Пушкин заехал
к Алексею Павловичу Полторацкому и, не застав его
дома, оставил ему записку следующего содержания:
«Я жив
С[таро]в
Здоров,
Дуэль не кончен».
В тот же день мы с Полторацким знали все подроб-
ности этой дуэли, и не могли не пожалеть о неприят-
ном столкновении людей, любимых и уважаемых нами,
которые ни почему не могли иметь взаимной ненависти.
Да и сама причина размолвки не была довольно зна-
чительна для дуэли. Полторацкому вместе с Алексее-
вым пришла мысль помирить врагов, которые по пре-
имуществу должны быть друзьями. И вот через день
эта добрая мысль осуществилась. Примирители распо-
рядились этим делом с любовию. По их соображениям,
169
им йе Следовало уговаривать того или другого явиться
для примирения первым; уступчивость этого рода, по
свойственному соперникам самолюбию, могла бы поме-
шать делу; чтоб отклонить подобное неудобство, они
избрали для переговоров общественный дом рестора-
тора Николети, куда мы нередко собирались обедать, и
где Пушкин любил играть на бильярде. Без дальнего
вступления со стороны примирителей и недавних вра-
гов, примирение совершилось быстро. «Я вас всегда
уважал, полковник, и потому принял ваше предложе-
ние», сказал Пушкин. — «И хорошо сделали, Александр
Сергеевич, отвечал С [таро]в; этим вы еще более увели-
чили мое уважение к вам, и я должен сказать по прав-
де, что вы также хорошо стояли под пулями, как хо-
рошо пишете». Эти слов® искреннего привета тронули
Пушкина, и он кинулся обнимать С[таро]ва. Итак, в
сущности все дело обделалось, как и можно было ожи-
дать от людей истинно-благородных и умеющих ува-
жать друг друга. Но т. н. публика, всегда готовая к
превратным толкам, распустила с чего-то иные слухи:
одни утверждали, что С [таро]в просил извинения; дру-
гие то же самое взваливали на Пушкина, а были и
такие храбрецы на словах, постоянно готовые чужими
руками жар загребать, которые втихомолку твердили,
что так дуэли не должны кончаться. Но из рассказа
нашего ясно, кажется, видна несправедливость подоб-
ных толков.
Дня через два после примирения, Пушкин как-то
зашел к Николети и, по обыкновению, с кем-то при-
нялся играть на бильярде. В той комнате находилось
несколько человек туземной молодежи, которые, собрав-
шись в кружок, о чем-то толковали вполголоса, но так,
что слова их не могли не доходить до Пушкина. Речь
шла об его дуэли с С[таровы]м. Они превозносили
Пушкина и порицали С[таро]ва. Пушкин вспыхнул,
бросил кий, и прямо и быстро подошел к молодежи.
«Господа, сказал он, как мы кончили с С[таровы]м —
это наше дело, но я вам объявляю, что если вы по-
зволите себе осуждать Ст[ар]ова, которого я не могу
не уважать, то я приму это за личную обиду, и каждый
из вас будет отвечать мне, как следует!» — Знамена-
170
тельность ело® Пушкина и твердость, с какою были
произнесены слова его, смутили молодежь, еще так
недавно получившую в Вене одно легкое наружное
образование, и притом нисколько не знакомую с дымом
пороха и тяжестью свинца. И вот молодежь начала
извиняться, обещая вполне исполнить его желание.
Пушкин вышел от Николети победителем [.. .]
ПУШКИН В КИШИНЕВЕ
В половине 1821 г. М. Ф. Орлов приехал назад в
Кишинев с молодою женою Екатериной Николаевной,
ур. Раевской. Пушкин необыкновенно уважал ее; но с
самим Орловым он не чинился и валялся у него на ди-
ванах в бархатных шароварах. Орлов улыбался и раз
сказал ему известные стихи:
Мои, твои права равны;
Да мой сапог тебе не в пору.
— Эка важность сапоги! возразил Пушкин: у слона
еще больше должны быть сапоги. Орлов говорил ему
ты, Пушкин ему вы.81
Об этих шароварах замечала и жена Крупянского.
«Скажите Пушкину, как ему не жарко ходить в бар*
хате». — «Она видно не понимает, вывертывался Пуш-
кин, что бархат делается из шелку, а шелк холодит».
Екатерина Христофоровна Крупянская, из славного
царского рода Комненов, воспитывалась в Смольном
монастыре и совсем обрусела. Пушкин с Горчаковым
любили ходить к ней, потому что им надоедали пла-
цинды и каймаки других кишиневских хлебосолов, а у
Крупянской подавался русский хороший обед. — Пуш-
кин, бывало, нарисует Крупянскую — похожа; расчер-
тит ей вокруг волоса, — выйдет сам он; потом на эту
же самую голову накинет карандашом чепчик — опять
Крупянская.
Пушкин и после землетрясения (за обедом у М. Ф.
Орлова попадали бутылки со стола), повредившего дом
Донича и заставившего Инзова перебраться в другое
171
место, продолжал жить в том же нижнем этаже. С ним
был его крепостной лакей, очень верный и преданный
малый, Никита. Одно какое-то шуточное стихотворение
начиналось:
Дай, Никита, мне одеться,
В Митрополия звонят.
т.е. надо итти к обедне.
У Пушкина сберегалось несколько золотых, которые
он считал своею обязанностью не тратить, и лучше
занимал, а не разменивал этих золотых. Книги Пуш-
кин брал у Орлова, у Пущина и особенно у штаб-офи-
цера И. П. Липранди, имевшего отличную библиотеку.
Пушкин много и часто беседовал с ним. От него слы-
шал он рассказ Выстрел. О Кирджали рассказывал
Пушкину М. И. Леке, управлявший канцелярией)
Инзова.
»» ««•>>>> •«.«<• »>»<<«• >»> •<<<<• »>л «<«'»>
А. Ф. Велътман
ВОСПОМИНАНИЯ О БЕССАРАБИИ
Сия пустынная страна
Священна для души поэта
Она Державиным Воспета
И славой русскою полна.
Еще доныне тень Назона
Дунайских ищет берегов...
(Пушкин, ^Боратынскому ил Бессарабии»),
Когда приостановишься на пути и оглянешься назад,
сколько там было света и жизни в погасающем, сумрач-
ном отдалении, сколько потеряно там надежд, сколько
погребено чувств! Теперь и тогда, здесь и там...
Сколько времени и пространства между этими словами!
И все это населено уже бесплотными образами, без-
молвными призраками!82
Когда пронеслась печальная весть о смерти Пуш-
кина, вся прошедшая жизнь его воскресла в памяти
знавших его, и первая грусть была о Пушкине-человеке.
Все перенеслось мыслию в прошедшее, в котором видело
и знало его, чтоб потом спросить себя: где же он?
Я узнал его в Бессарабии [...]
Пушкин приехал в Кишинев в то время, как загоре-
лась Греческая война; не помню, но кажется, что он был
во время Скулянского дела, и стихотворение «Война»
внушено ему в это время общего голоса, что война с тур-
ками неизбежна.
Война!.. Подъяты након ец,
Шумят знамена бранной чести!
Увижу кровь, увижу праздник мести,
Засвищет вкруг меня губительный свинец!
1П
И наконец в конце он с нетерпением восклицает:
Что & медлит ужас боевой?
Что ж битва первая еще пе закипела?.. 83
В это время исправлял должность наместника Бес-
сарабии главный попечитель южных колоний России ге-
нерал Инзов. Вскоре узнали мы, что под его кровом
живет Пушкин. Наконец, Пушкин явился в обществе
кишиневском.
Здесь не пропущу я следующее, касающееся до
тогдашнего моего самолюбия. В Кишинев русская поэ-
вия еще не доходила. Правда, там, за несколько лет до
меня, жил Батюшков; но круг военных русских его вре-
мени переменился; с переменой лиц и память об нем
опять исчезла; притом же он пел в тишине, и звуки его
не раздавались на берегах Быка. После него первый
юноша со склонностью плести рифмы был я; хотя эта
склонность зародилась еще на двенадцатом году в мо-
лельной комнате Московского университетского благо-
родного пансиона, и потом, воспаленная песнью
В. А. Жуковского «Во стане русских воинов», породив-
шею трагикомедию «Изгнание французов из Москвы»,
была самая жалкая, но я между товарищами носил имя
«кишиневского поэта». Причиною этому названию были
стихи на кишиневский сад, в которых я воспел всех посе-
щающих оный, профанически подражая воспеванию
героев русских. Не стыдясь однако пеленок своих, я со-
знаюсь, что если чудные звуки В. А. Жуковского поро-
дили во мне любовь к поэзии, то приезд Пушкина
в Кишинев породил чувство ревности к музе. Но все мое
поприще ограничивалось письмами; по какой-то непрео-
долимой страсти я не мог написать всего письма в прозе:
непременно, нечувствительно прокрадывались в него
рифмы. Да еще я начал писать какую-то огромную книгу
в стихах и прозе (заглавия не помню; кажется, «Этеон
и Лайда»), что-то в роде поэмы из Крестовых походов, —
только действие на Ниле. Встречая Пушкина в обществе
и у товарищей, я никак не умел с ним сблизиться: для
других в обществе он мог казаться ровен, но для меня
ок казался недоступен. Я даже удалялся от него, и
сколько я могу понять теперь тайное, безотчетное для
174
меня тогда чувство, я боялся, чтобы кто-нибудь из това-
рищей не сказал ему при мне: «Пушкин, вот и он попи-
сывает у нас стишки».
Слава Пушкина в Кишиневе гремела только в кругу
русских; молдавский образованный класс знал только,
что поэт есть такой человек, который пишет «поэзии».
Пушкин заметнее других, носящих фрак, был только
потому, что принадлежал, по их мнению, к свите намест-
ника; в обществе же женщин шитый мундир, статность,
красота играли значительнее роль, нежели слава, при-
обретенная гусиным пером. Однако ж, живым нравом и
остротой ума Пушкин вскоре покорил и внимание мол-
давского общества; все оригинально-странное не ушло
от его колючих эпиграмм, несмотря на то, что он их
бросал в разговоры как-будто только по одной при-
вычке: память молодежи их ловила на лету и носилась
с ними по городу.
Отец Пульхерии, некогда стоявший с чубуком в ру-
ках на запятках бутки (коляски) ясского господаря
Мурузи, но потом владетель больших имений в Бессара-
бии, председатель палаты и откупщик всего края, во вре-
мена Пушкина жил открыто; ему нужен был зять рус-
ский, сильная рука которого поддержала бы предвиди-
мую несостоятельность по откупам. Предчувствуя
сбирающуюся над ним грозу, он пристроил к неболь-
шому дому огромную залу, разрисовал ее как трактир и
стал давать балы за балами, вечера за вечерами. Свер-
нув под себя ноги на диване, как паша, сидел он с чубу-
ком в руках и встречал своих гостей приветливым:
«пуфтим» (просим). Его жена, Марья Дмитриевна, была
во всей форме русская говорливая, гостеприимная поме-
щица; Пульхерица была полная, круглая, свежая де-
вушка; она любила говорить более улыбкой, но это не
была улыбка кокетства, нет, это просто была улыбка
здорового, беззаботного сердца. Никто не припомнит из
знавших ее в продолжение нескольких лет, чтоб она на
кого-нибудь взглянула особенно; казалось, что каждый,
кто бы он ни был и каков бы ни был, для нее был не
более, как человек с головой, с руками и с ногами. На
балах со всеми кавалерами она с одинаковым удоволь*
ствием танцовала, всех одинаково любила слушать, и
270
Лушкину также, как и всякому, кто умел ее рассмешить
лли польстить ее самолюбию, она отвечала: «Ah,, quel
roue etes, monsier Pouchkme». Пушкин особенно ценил ее
Простодушную красоту и безответное сердце, не ведав-
пее никогда ни желаний, ни зависти.
Но Пульхерица была необъяснимый феномен в при-
роде; стоит, чтоб сказать мои сомнения на счет ее.
Многие искали ее руки, отец и мать изъявляли согласие,
но едва желающий быть нареченным приступал к иска-
нию сердца, все вступления к объяснению чувств и же-
ланий Пульхерица прерывала: «Ah, quel vous etes!
Quest-ce que vous badinez!» И все отступались от иска-
ний; сердца ее никто не находил; может быть, его и не
было, или, по крайней мере, оно было на правой стороне,
как у анатомированного в Москве солдата. Когда по
делам своим отец ее предвидел худшую будущность, он
принужден был влюбиться, вместо дочери, в одного из
моих товарищей, но товарищ мой не прельщался не-
сколькими стами тысяч приданого и поместьями бояр.
«Мусье Горчаков», говорил ему Варфоломей, — «вы
можете положиться на мою любовь и уважение к вам».
«Помилуйте, я очень ценю вашу привязанность, но мне
не с вами жить». «Поверьте мне, что она вас любит»,
говорил Варфоломей. Но товарищ мой не верил клятвам
отцовским.
Смотря на Пульхерию, которой по наружности было
около восемнадцати лет, я несколько раз покушался
думать, что она есть совершеннейшее произведение не
. : роды, а искусства. «Отчего», — думал я,— «у Вар-
эмея только одна дочь, тогда как и он, и жена еще
довольно молоды?» Все движения, которые она делала,
могли быть механическими движениями автомата. «Не
автомат ли она?» И я присматривался к ее походке: в
походке было что-то странное, чего и выразить нельзя.
Я присматривался на глаза: прекрасный, спокойный
взор двигался вместе с головою. Ее лицо и руки так
были изящны, что мне казались они натянутой лайкой.
Но Пульхерия говорит... Говорил и Альбертов андроид
с медным лбом. Я обращал внимание на ее разговоры;
она все слушала кавалера своего, улыбалась на его слова
и произносила только: «Qu'est-се que vous dites? Ah,
1W
А. Ф. Вельтман.
И. Н. Инзов.
(Рве. Пушкина (Пушкинский Дом)
quel vous etes!» и иногда: «Qu’est-се que vous badinez?»
Голос ее был протяжен, в произношении что-то особен-
ное, необъяснимое. «Неужели это — новая Галатея?»
думал я. .. Но последний опыт так убедил меня, что
Пульхерия — не существо, а вещество, что я до сих пор
верю в возможность моего предположения. Я замечал,
ест ли она. Поверит ли мне кто-нибудь? Она не ела; она
не садилась за большой ужин, ходила вокруг столиков,
расставленных вокруг залы, за которыми располагались
гости по произволу кадрили; обращаясь то к тому, то
к другому, она повторяла: «Pourqoi ne mangez-vous
pas?» И если кто-нибудь отвечал, что он устал и не
может есть, она говорила: «Ah, quel vous etes!» и отхо-
дила. «Пульхерия не существо», — думал я, — «но каким
же образом ее отец, сам ли гений механического искус-
ства, или приобревщий за деньги механическую дочь,
хлопочет, чтоб выдать ее замуж?» И тут находил
я оправдание своего предположения: ему нужно утвер-
дить за дочерью большую часть богатства, чтоб избе-
жать от бедствий несостоятельности, которую он пред-
видел уже по худому ходу откупов; зятю же своему он
запер бы уста золотом; притом же, кто. бы решился рас-
сказывать, что он женился на произведении механизма?
Странно однако, что никто не женился на Пульхерии.
Спустя восемь лет я приезжал в Кишинев и видел веч-
ную невесту в саду кишиневском: она была почти та же,
механизм не испортился, только лицо немного поистер-
лось.
Пушкин часто бывал у ВарфоЛомея. Добрая, таин-
ственная девушка ему нравилась, нравилось и гостепри-
имство хозяев. Пушкин посвятил несколько стихов
Пульхерице, которые я однако же не припомню.
Происходя из арабской фамилии, в нраве Пушкина
отзывалось восточное происхождение. В нем проявлялся
навык отцов его к независимости, в его приемах —
воинственность и бесстрашие, в отношениях — справед-
ливость, в чувствах — страсть благоразумная, без вос-
торгов, и чувство мести всему, что отступало от при-
роды и справедливости. Эпиграмма была его кинжалом.
Он не щадил ни врагов правоты, ни врагов собственных,
13
177
поражал их прямо в сердце, не щадил и всегда готов был
отвечать за удары свои.
Я уже сказал, что Пушкин, по приезде, жил в доме
наместника. Кажется в 1822 году было сильное земле-
трясение в Кишиневе; стены дома треснули, раздались
в нескольких местах; генерал Инзов принужден был
выехать из дома, но Пушкин остался в нижнем этаже.
Тогда в Пушкине было еще несколько странностей, быть
может, неизбежных спутников гениальной молодости.
Он носил ногти длиннее ногтей китайских ученых. Про-
буждаясь от сна, он сидел голый в постеле и стрелял из
пистолета в стену. Но уединение посреди развалин на-
скучило ему, и он переехал жить к Алексееву. Утро
посвящал он вдохновенной прогулке за город, с каран-
дашом и листом бумаги; по возвращении лист весь был
исписан стихами, но из этого разбросанного жемчуга он
выбирал только крупный, не более десяти жемчужин; из
них-то составлялись роскошные нити в поэмах: «Кав-
казский Пленник», «Разбойники», начало «Онегина» и
мелкие произведения, напечатанные и не напечатанные.
Во время этих-то прогулок он писал «К Овидию» и
сказал:
Но если обо мне потомок поздний мой
Узнав, придет искать в стране сей отдаленной
Близ праха славного мой след уединенной,—
Брегов забвения оставя хладну сень,
К нему слетит моя признательная тень,
И будет мило мне его воспоминанье...
Здесь, лирой северной пустыни оглашая,
Скитался я в те дни, как на брега Дуная
Великодушный грек свободу вызывал,
И ни единый друг мне в мире не внимал,—
Но не унизил в век изменой беззаконной
Ни гордой совести, ни лиры непреклонной.
Вероятно, никто не имеет такого полного сборника
всех сочинений Пушкина, как Алексеев. Разумеется,
многие не могут быть изданы по отношениям.84
Чаще всего я видал Пушкина у .Липранди, человека
вполне оригинального по острому уму и жизни. К нему
собиралась вся военная молодежь, в кругу которой жил
более Пушкин. Живая, веселая беседа, ecarte и иногда
pour verier, «направо и налево», чтоб сквитать выигрыш.
178
Иногда забавы были ученого рода. В Кишинев приехал
известный физик Стойкович. Узнав, что он будет
обедать в одном доме, куда были приглашены Липранди
и Раевский, они сговорились поставить в тупик физика.
Перед обедом из первой попавшейся «Физики» заучили
они все значительные термины, набрались глубоких све-
дений и явились невинными за стол. Исподволь склонили
разговор о предметах, касающихся физики, заспорили
между собою, вовлекли в спор Стойковича и вдруг на-
хлынули на него с вопросами и смутили физика, не
ожидавшего таких познаний в военных.
Читателям «Евгения Онегина» известна фамилия
Ларин. Ларин — родня Илье Ларину, походному пья-
ному шуту, который потешал нас в Кишиневе. Отставной
унтер-цейгвахтер Илья Ларин, подобно Кохрену, был
enjambeux и исходил всю Россию кругом не по страсти
путешествовать, но по страсти к разнообразию, для
снискания пищи и особенно пития между военною моло-
дежью. Не имея ровно ничего, он не хотел быть нищим,
но хотел быть везде гостем. Прибыв пешком в какой-
нибудь город, он узнавал имена офицеров, и внезапно
входя в двери с дубиной в руках, протягивал первому
руку и говорйл громогласно: «Здравствуй, малявка! Ну,
братец, как ты поживаешь? А, суконка, узнал ли ты
Ларина, всесветного барина?» Подобное явление, разу-
меется, производило хохот, а Ларин между тем без
церемоний садился, пил, ел все, что только стояло на
столе, и вмешиваясь в разговор, всех смешил самым
серьезным образом. Покуда странность его была но-
востью, он жил в обществе офицеров, переходя гостить
от одного к другому; но когда начинали уже ездить на
нем верхом и не обращали внимания на его хозяйские
требования, он вдруг исчезал из города и шел далее
названным гостем. Ларин явился в Кишинев во время
Пушкина как-будто для того, чтоб избавить его от за-
труднения выдумывать фамилию для одного из лиц
«Евгения Онегина».86
Чья голова невидимо теплится истиной, тот редко
проходит чрез толпу мирно; раздраженный неуважением
людей к своему божеству, как человек, он также забы-
вается, грозно осуждает чужие поступки и, как древний
♦
179
диар, заступается за правоту своего приговора: на поле
дело решается божьим судом.. . Верстах в двух от Ки-
шинева, на запад, есть урочище посреди холмов, назы-
ваемое Малиной, — только не от русского слова малина:
здесь городские виноградники и фруктовые сады. Это
место как-будто посвящено обычаем «полю». Подъехав
к саду, лежащему в вершине лощины, противники вос-
ходят на гору по извивающейся между виноградными
кустами тропинке. На лугу, под сенью яблонь и шелко-
виц, близ дубовой рощицы, стряпчие вымеряют поле,
а между тем подсудимые сбрасывают с себя плагье и
становятся на место. Здесь два раза «полевал» и Пуш-
кин, но, к счастью, дело не доходило даже до первой
крови, и после первых выстрелов его противники пред-
лагали мир, а он принимал его. Я не был стряпчим, но
был свидетелем одного «поля», и признаюсь, что Пушкин
не боялся пули точно так же, как и жала критики. В то
время, как в него целили, казалось, что он, улыбаясь
сатирически и смотря на дуло, замышлял злую эпи-
грамму на стрельца и на промах.
Пушкин так был пылок и раздражителен от каждого
неприятного слова, так дорожил чистотой мнения о себе,
что однажды в обществе одна дама, не поняв его шутки,
сказала ему дерзость. «Вы должны отвечать за дерзость
жены своей», сказал он ее мужу. Но бояр равнодушно
объяснил, что он не отвечает за поступки жены своей.
«Так я вас заставлю знать честь и отвечать за нее»,
вскричал Пушкин, и неприятность, сделанная Пушкину
женою, отозвалась на муже. Этим все и заключалось;
только с тех пор долго бояре дичились Пушкина;” но
время скоро излечило рожу на лице Тодора Бальша, и
он теперь заседает в диване князя Молдавии.
Я полагаю, что поэма «Разбойники» внушена Пуш-
кину взглядом на талгаря Урсула (талгарь — разбой-
ник, урсул — медведь). Это был начальник шайки,
составившейся из разного сброда войнолюбивых людей,
служивших етерии молдавской и перебравшихся в Бесса-
рабию от преследования турок после Скулянского дела.
В Молдавии и вообще в Турции разбойники разъез-
жают отрядами по деревням, берут дань, пируют в корч-
мах, и их никто не трогает. Урсул с несколькими из
W
отважных ограбил на дороге от Бендер к Кишиневу
купца. Вздумали пировать в корчме при въезде в город.
В то время еще никто не удивлялся, видя несколько
вооруженных с ног до головы арнаутов; но ограбленный
Урсулом прибежал в Кишинев и, заметив разбойников
в корчме, закричал: «Талгарь, талгарь!» Народ сбе-
жался; письменная почта была подле; почтмейстер
Алексеев, отставной храбрый полковник гусарский,
собрал команду почтальонов и бросился с ними к корчме,
дав знать между тем жандармскому командиру. Урсул
с товарищами, видя себя окруженным, вскочив на коней,
понеслись во весь опор чрез город. Только крики:
«Талгарь, талгарь!» успевали их преследовать по ули-
цам. Народ заграждал им путь, но выстрелами прокла-
дывали они себе дорогу вперед, однако же выбрали пло-
хой путь — через Булгарию (улицу Булгарскую). Бул-
гары осыпали их и принудили своротить в сторону
к огородам. Огороды лежали на равнине по берегу
Быка. Принадлежа разным владельцам, все простран-
ство было в загородях. Легкие кони разбойников пере-
летали через плетни, но загородок было много, а толпы
булгар преследовали их бегом и догоняли; постепенно
утомленные кони падали с отважными седоками, и бул-
гары, как пчелы, осыпали их и перевязывали. На око-
ванного Урсула съезжался смотреть весь город. Это был
образец зверства и ожесточения; когда его наказали, он
не давался лечить себя, лежал осыпанный червями, но не
охал. Я уверен, что Урсул подал Пушкину мысль на-
писать картину «Разбойников», в которой он подражал
рассказу Байрона в «Шильонском узнике» только при-
ев
вычным своим размером.
Точно так же и кочующие цыгане по Бессарабии по-
дали Пушкину мысль написать картину «Цыган», хотя
вто несчастное племя Ром, истинные потомки плебеев
римских, изгнанные илоты, там не столь милы, как
в поэме Пушкина.
Говоря о цыганах бессарабских и молдавских, должно
упомянуть, что они издавна составляют собственность,
рабов боярских, между тем как молдаване — народ воль-
ный, зависящий только от земли. В Бессарабии есть
несколько деревень, землянок цыганских; по большей
181
части они живут на краях селений в землянках, платят
владетелю червонец с семьи и отправляются табором
кочевать по Бессарабии на заработки. — Они — или ко-
вачи, или певцы-музыканты; скрипица и кобза — два
инструмента их. Лошадиной меной там они не зани-
маются. Почти каждая деревня Бессарабии нанимает
постоянно двух или несколько цыган-музыкантов для
джоков (хороводной пляски) по воскресеньям и во время
свадеб. Почти каждый бояр также содержит у себя не-
сколько человек музыкантов. В дополнение вся почти
дворня каждого бояра состоит из одних цыган, повара и
служанки из цыган. Служанки в лучших домах ходят
босиком, повара — чернее вымазанных смолою чумаков,
и если вы сильно будете брезгливы, то не смотрите, как
готовится обед в кухне, которая похожа на отделение
ада: это — страшно! Их кормят одною мамалыгой или
мукой кукурузною, сваренною в котле густо, как сала-
мата. Ком мамалыги вываливают на грязный стол, раз-
резают на части и раздают; кто опоздал взять свою
часть, тот имеет право голодать до вечера. По праздни-
кам прибавляют к обеду их гнилой бринзы (творог ове-
чий). За то не нужно мыть тарелок во время обедов
боярских: эти несчастные оближут их чисто-на-чисто.
Я не говорю, чтоб это было так везде, но так по большей
части; по одному, по нескольким примерам я бы даже не
упомянул об этом, но это — просто обычай в Бессара-
бии, в Молдавии, в Валахии, во всяком доме, где огром-
ная дворня цыган составляет прислугу. Страсть к на-
ружному великолепию и вместе отвратительная неопрят-
ность de la maison culinaire невозможно достаточно сбли-
зить в воображении.
Войдите в великолепный дом, который не стыдно
было бы перенести на площадь какой угодно из европей-
ских столиц. Вы пройдете переднюю, полную арнаутов,
перед вами приподнимут полость сукна, составляющую
занавеску дверей; пройдете часто огромную залу, в ко-
торой можно сделать развод, перед вами вправо или
влево поднимут опять какую-нибудь красную суконную
занавесь, и вы вступите в диванную; тут застанете вы
илт^ хозяйку, разряженную по моде европейской, но сверх
182
платья в какой-нибудь кацавейке, фермеле, без рукавов,
шитой золотом, или застанете хозяина, про которого не-
вольно скажете:
Он важен, важен, очень важен*.
Усы в три дюйма, и седа
Его в два локтя борода,
Янтарь в аршин, чубук в пять сажен.
Он важен, важен, очень важен. 87
Вас сажают на диван; арнаут в какой-нибудь лиловой
бархатной одежде, в кованной из серебра позолоченной
броне, в чалме из богатой турецкой шали, перепоясанный
также турецкою шалью, за поясом ятаган, на руку на-
брошен кисейный, шитый золотом платок, которым он,
раскуривая трубку, обтирает драгоценный мундштук, —
подает вам чубук и ставит на пол под трубку медное блю-
дечко. В то же время босая, неопрятная цыганочка, с
всклокоченными волосами, подает на подносе дульчец и
воду в стакане, А потом опять пышный арнаут или ни-
щая цыганка подносит каву в крошечной фарфоровой
чашечке без ручки, подле которой на подносе стоит ча-
шечка серебряная, в которую вставляется чашечка
с кофе и подается вам. Турецкий кофе, смолотый и стер-
тый в пыль, сваренный крепко, подается без отстоя.
Между девами-цыганками, живущими в доме, можно
найти Земфереску или Земфиру, которую воспел Пуш-
кин, и которая, в свою очередь, поет молдавскую песню:
Арды ма, фрыджи ма,
На курбуне пуне ма!
(Жги меня, жарь меня, на уголь клади меня.)
Но посреди таборов нет Земфиры.
Я сказал уже, что я боялся не только говорить, но
даже быть вместе с Пушкиным; но странный случай свел
нас. Заспорив однажды с кем-то, что фамилия Таушев,
произносящаяся у с краткою, должна и писаться пра-
вильно с краткою, ибо письмо не должно изменять произ-
ношению, я доказывал, что должно ввести в употребление
у с краткою, и привел на-обум следующие четыре стиха:
Жуковский, Батюшков и Пушкин —
Парнасса русского певцы,
Пафнутьев, Таушев и Слепушкин —
Шестого корпуса писцы.
TS3'
«Над у не должно быть краткой, и — лиШйее в
стихе; должно сказать:
Пафнутьев, Таушев, Слепушкин»,
кричали все. Я из себя выходил, доказывая, что если в
произношении у — краткое, то и должно быть. В это
время вошел Пушкин; ему объяснили спор, он был про-
тив меня, и тщетно я уверял, что у в фамилии Таушев —
то же, что краткое и, и что, следовательно, в стихе:
Пафнутьев, Таушев и Слепушкин
и необходимо. Ничто не помогло: Пушкин не хотел
знать у с краткою.
Вскоре Пушкин, узнав, что я тоже пописываю
стишки и сочиняю молдавскую сказку в стихах, под за-
главием: «Янко чабан» (пастух Янко), навестил меня и
просил, чтоб я прочитал ему что-нибудь из «Янка». Три
песни этой нелепой поэмы-буффы были уже написаны;
зардевшись от головы до пяток, я не мог отказать поэту
и стал читать. Пушкин хохотал от души над некоторыми
местами описаний моего «Янка», великана и дурня,
который, обрадовавшись, так рос, что вскоре не стало
места в хате отцу и матери, и младенец, проломив
рученкой стену, вылупился из хаты как из яйца.88
Через несколько дней я отправился из Кишинева и
не видел уже Пушкина до 1831 года. Он посетил
странника уже в Москве. «Я непременно буду писать
о «Страннике», сказал он мне. В последующие свида-
ния он всегда напоминал мне об этом намерении.
Обстоятельства заставили его забыть об этом; но я до-
рого ценю это намерение. 89
«Пора нам перестать говорить друг другу вы», ска-
зал он мне, когда я просил его в собрании показать жену
свою. И я в первый раз сказал ему: «Пушкин, ты —
поэт, а жена твоя — воплощенная поэзия». Это не была
фраза обдуманная: этими словами невольно только
высказалось сознание умственной и земной красоты.
Теперь где тот, который так таинственно, так скрыто
даже для меня пособил развертываться силам остепе-
нившегося странника?

И. Д. Якушкин
ИЗ ЗАПИСОК90
Приехав в Каменку, я полагал, что никого там не
знаю, и был приятно удивлен, когда случившийся здесь
А. С. Пушкин выбежал ко мне с распростертыми объя-
тиями. Я познакомился с ним в последнюю мою поездку
в Петербург у Петра Чаадаева, с которым он был дру-
жен и к которому имел большое доверие. Василии
Львович Давыдов, ревностный член Тайного Общества,
узнавши, кто я, от Орлова, принял меня более чем
радушно. Он представил меня своей матери и своему
брату генералу Раевскому, как давнишнего короткого
своего приятеля. С генералом был сын его, полковник
Александр Раевский. Через полчаса я был тут как дома.
Орлов, Охотников и я — мы пробыли у Давыдова целую
неделю. Пушкин, приехавший из Кишинева, где в это
время он был в изгнании, и полковник Раевский прого-
стили тут столько же. Мы всякий день обедали внизу
у старушки-матери. После обеда собирались в огромной
гостиной, где всякий мог с кем и о чем хотел беседовать.
Жена Ал. Львовича Давыдова, которого Пушкин так
удачно назвал «рогоносец величавый», урожденная гра-
финя Грамон, впоследствии вышедшая замуж в Париже
за генерала Себастиани, была со всеми любезна. У нее
была премиленькая дочь, девочка лет 12. Пушкин вооб-
разил себе, что он в нее влюблен, беспрестанно на нее
заглядывался и, подходя к ней, шутил с ней очень не-
ловко. Однажды за обедом он сидел возле меня и
раскрасневшись смотрел так ужасно на хорошенькую де-
вочку, что она, бедная, не знала, что делать, и готова
была заплакать; мне стало ее жалко, и я сказал Пуш-
кину вполголоса: «Посмотрите, что вы делаете; вашими
взглядами вы совершенно смутили бедное дитя». «Я хочу
наказать кокетку, — отвечал он; — прежде она со мной
любезничала, а теперь прикидывается жестокой и не
хочет взглянуть на меня». С большим трудом удалось
мне обратить все это в шутку и заставить его
улыбнуться.
В общежитии Пушкин был до чрезвычайности нело-
вок и при своей раздражительности легко обижался
каким-нибудь словом, в котором решительно не было
для него ничего обидного. Иногда он корчил лихача,
вероятно, вспоминая Каверина и других своих прияте-
лей-гусаров в Царском Селе; при этом он рассказывал
про себя самые отчаянные анекдоты, и все вместе выхо-
дило как-то очень пошло. Зато заходил ли разговор
о чем-нибудь дельном, Пушкин тотчас просветлялся.
О произведениях словесности он судил верно и с особен-
ным каким-то достоинством. Не говоря почти никогда
о собственных своих сочинениях, он любил разбирать
произведения современных поэтов и не только отдавал
каждому из них справедливость, но и в каждом из них
умел отыскать красоты, каких другие не заметили. ^ ему
прочел его «Ура! в Россию скачет», и он очень удивился,
как я его знаю, а между тем все его ненапечатанные
сочинения: Деревня, Кинжал, Четырехстишие к Арак-
чееву, Послание к Петру Чаадаеву и много других, были
не только всем известны, но в то время не было
сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, кото-
рый не знал их наизусть.01 Вообще Пушкин был отго-
лосок своего поколения, со всеми его недостатками и со
всеми добродетелями. И вот, может быть, почему он
был поэт истинно народный, каких не бывало прежде
в России.
Все вечера мы проводили на половине у Василь я
Львовича, и вечерние беседы наши для всех нас были
очень занимательны. Раевский, не принадлежа сам к
Тайному Обществу, но подозревая его существование,
смотрел с напряженным любопытством на все, происхо-
186
дящее вокруг его. Он не верил, чтобы я случайно заехал
з Каменку, и ему очень хотелось знать причину моего
прибытия. В последний вечер Орлов, В. Л. Давыдов,
Охотников и я сговорились так действовать, чтобы сбить
с толку Раевского насчет того, принадлежим ли мы
к Тайному Обществу или нет. Для большего порядка
при наших прениях был выбран президентом Раевский.
С полушутливым и с полуважным видом он управлял
общим разговором. Когда начинали очень шуметь, он
звонил в колокольчик; никто не имел права говорить,
не спросив у него на то дозволения, и т. д. В последний
этот вечер пребывания нашего в Каменке после многих
рассуждений о разных предметах, Орлов предложил
вопрос: насколько было бы полезно учреждение Тай-
ного Общества в России? Сам он высказал все, что
можно было сказать за и против Тайного Общества.
В. Л. Давыдов и Охотников были согласны с мнением
Орлова; Пушкин с жаром доказывал всю пользу, какую
бы могло принести Тайное Общество России. Тут,
испросив слово у президента, я старался доказать, что
в России совершенно невозможно существование Тайного
Общества, которое могло бы быть хоть на сколько-
нибудь полезно. Раевский стал мне доказывать против-
ное и исчислил все случаи, в которых Тайное Общество
могло бы действовать с успехом и пользой; в ответ на
его выходку я ему сказал: мне нетрудно доказать вам,
что вы шутите; я предложу вам вопрос: если бы теперь
уже существовало Тайное Общество, вы наверно к нему
не присоединились бы? — «Напротив, наверное бы при-
соединился», отвечал он. — В таком случае давайте
руку, — сказал я ему. И он протянул мне руку, после
чего я расхохотался, сказав Раевскому: разумеется, все
это только одна шутка. Другие также смеялись, кроме
А. Л., рогоносца величавого, который дремал, и Пуш-
кина, который был очень взволнован; он перед тем
уверился, что Тайное Общество или существует, или
тут же получит свое начало, и он будет его членом; но
когда увидел, что из этого вышла только шутка, он
встал раскрасневшись и сказал со слезой на глазах:
«Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже
187
видел жизнь мою облагороженною и высокую цель
перед собой, и все это была только злая шутка».
В эту минуту он был точно прекрасен. В 27-м году,
когда он пришел проститься с А. Г. Муравьевой, ехав-
шей в Сибирь к своему мужу Никите, он сказал ей:
«Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять
меня в свое Общество; я не стоил этой чести».93
Ф. Н. Лушнин
ИЗ КИШИНЕВСКОГО ДНЕВНИКА93
4 июня, воскресенье. Наконец собрался и я сходить
к обедне и был в здешней Митрополии, где бывает
довольно много. — Видел там Пушкина;01 был также и
полковник наш, которого сегодня я не узнал в мун-
дире. — Хорошеньких довольно. Служба совершенно
наша, но церковь длиною более похожа на дом; ризы не
богаты. После обедни говорил епископ довольно плохую
проповедь...
11 июня, воскресенье. . . У Ралли были Пушкин и
Катаржи, капитан лейб-драгунский. Пришед от них, пи-
сал журнал и часов в 6 был в саду — где нынче было
очень довольно и музыка была. Из знакомых мне были
Стамати два и сестра их, все Симфераки, Пушкин и
Катаржи...
12 июня, понедельник. . . .был у Метлеркампфа, куда
пришли также и Стамати двое, а потом и Ралли; когда
жар там поспал немного, пошли в сад, где нынче было
также, довольно; семейство Ралли, Пушкин, Катаржи и
я, познакомился поболее с мадам Стамати, которая пре-
милая дама. Из саду отправились все к Стамати, где
составился небольшой бал; под фортепиано танцовали
мазурку, екосез, кадриль и вальсы и было очень весело —
потом дрался я с Пушкиным на рапирах и получил от
него удар очень сильный в грудь — часу в 11 -м распро-
стились и, как все зашли к Симфераки оттуда, то был
и я, но не на долго. — Танцовавши давно, я уже устал и
спал славно часу до 11 утра...
15 июня, четверг. .. .Вечером был в саду довольно
поздно, застал Катаржи и Пушкина, с обоими познако-
мились покороче — и опять дрались на эспадронах
с Пушкиным, он дерется лучше меня и следственно бьет.
Из саду были у Симфераки и тут мы уже хорошо позна-
комились с Пушкиным. Он выпущен из Лицея, имеет
большой талант писать. Известные сочинения его Ode
sur la liberte, Людмила и Руслан, также Черная шаль; он
много писал против правительства и тем сделал о себе
много шуму, его хотели послать в Сибирь или в Соло-
вецкий монастырь, но государь простил его и как он
прежде просился еще в южную Россию, то и послали его
в Кишинев с тем, чтобы никуда не выезжал. В первый
раз приехал он сюда с обритой головой и успел уже
ударить в рожу одного молдавана. Носились слухи,
что его высекли в Тайной канцелярии, но это вздор.
В Петербурге имел он за это дуэль. Также в Москву
этой зимой хочет он ехать, чтоб иметь дуэль с одним
графом Толстым, Американцем, который главный рас-
пускает эти слухи. Как у него нет никого приятелей
в Москве, то я предложил быть его секундантом, если
этой зимой буду в Москве, чему он очень обрадовался.08
Пробыли мы часу до 12-го у Симфераки. ..
78 июня, воскресенье. .. .Сбирались к Стамати, но
М. Стамо, Марифи и М-е Стамо не было, Метлер-
кампфа также. Пушкин, Катаржи и я пошли потанцо-
вали не более 2 часов только мазурку и вальсы, после
чегр я распрощался со всеми, ибо еду завтра...
И. П. Липранди
ИЗ ДНЕВНИКА И ВОСПОМИНАНИЙ»»
Период времени пребывания Пушкина в Ки-
шиневе, относительно общества, должен делиться на две
части: первая, с сентября 1820 года, когда он приехал,
до мая 1821-го, когда Кишинев начал наводняться, по
случаю гетерии, боярами из Приду найских княжеств,
преимущественно из Молдавии и несколькими семей-
ствами фанариотов из Константинополя и других мест
Турции. Вторая часть с мая 1821-го по июль 1823 года,
когда Пушкин оставил Кишинев и переехал в Одессу.
Оба периода представляют большую между собою раз-
ницу относительно общества [...] *т
Кишиневское общество слагалось «из трех довольно
резких отделов». В первом — мир чиновный; второй
составляли Молдаванские бояре, одни находились на
службе, другие зажиточные помещики; и , наконец, тре-
тий «самый замечательный» отдел — из людей военных.
Состав каждого из этих отделов вызывает примеча-
ния, а именно:
О первом отделе сказано: «Тут были прежде всего
чиновники местного управления, адъютанты Инзова и
его канцелярия. Правителем ее был Леке, впоследствии
товарищ министра внутренных дел».
Замечу прежде о Михаиле Ивановиче Лексе. В то
время он не был правителем канцелярии Инзова. Леке
был столоначальник, исправлявший иногда должность
начальника отделения [. . .] Он решительно не имел ни-
какого образования. Будучи родом Смоленской губер-
нии, он с самых молодых лет поступил там на службу
и там достиг до титулярного советника. С назначением
А. Н. Бахметева в тот край, нуждавшийся в русских
чиновниках, в числе других прибыл в Бессарабию и
i Леке. Обладая большим здравым смыслом, он постиг
тайны канцелярские, скоро обнимал дела, быстро рабо-
тал; начальство его любило. Слушаю-с, очень хорошо-с,
как прикажете-с, превосходно-с и т. п. было во всю его
службу неизменною заповедью. Он был в высшей сте-
пени честен, любим всеми товарищами и готов на
услуги всем и каждому. Леке не посещал семейного
Кишиневского общества, может быть потому, что не
знал иностранных языков; но охотно бывал в обществе
холостяков [. ..] Пушкин по воскресеньям встречал его
у Д. Н. Бологовского, который также смольнянин,
а чаще всего у меня по вечерам; но особенного знаком-
ства с ним не вел, и оно должно отнестись ко времени
службы их обоих в Одессе. В обществе Леке был очень
весел, с огромным запасом анекдотов, не прочь от ста-
канов. Он не останавливался входить в рассуждения
о разных предметах, и вообще выдавал себя за все-
знайку. Пушкин не мог не заметить сего; но он, повто-
ряю, мог почтить в нем безукоризненную честность,
веселость, быстрое соображение. Во всяком случае в
^Кишиневе Пушкин был очень мало знаком с Лексом,
а это, говорю я, должно отнести к Одессе, где Михайло
Иванович на служебной стезе стоял уже выше, чем
в Бессарабии[.. .]
Адъютанты Инзова: майор Малевинский и брат его
(вскоре назначенный на место Ватекиоти для управления
Болгарскими колониями в возникавшем Белграде), оба
были люди скромные, подобно своему генералу; их про-
исхождение, как тогда думали, было таинственное, как и
самого Ивана Никитича Инзова. Капитан Гильдешанц,
как говорится, непроходимый немец, педант, заведывал
хозяйством генерала. Эти люди не могли привязать
к себе не только-что пылкого и остроумного Пушкина,
но и кого бы то ни было[.. .]
Коллежский секретарь Николай Степанович Алек-
сеев, по крайней мере десятью годами старее Пушкина,
был вполне достоин дружеских к нему отношений
ДО
И. П. Липранди.
Акварель неивв. художника (Пушкинский Дом)
Одесса 1Ь20’Х го дол
Литография по рисунку К. Бассоли
Александра Сергеевича. У них были общие знакомые
в Петербурге и Москве; и в Кишиневе Алексеев, будучи
старожилом, ввел Пушкина во все общества. Русская и
французская литература не были ему чужды. Словом,
он из гражданских чиновников был один, в лице кото-
рого Пушкин мог видеть в Кишиневе подобие образо-
ванным столичным людям, которых он привык видеть.
«Чиновник горного ведомства» был не «Эльфрект»,
как он везде в статье называется, а Эйхфельд, Иван
Иванович, обер-берггауптман. Он был в полном смысле
ученый немец, флегматик, равнодушный ко всему и
к самой жене своей; он придерживался одного пунша,
но и это делал не так, как другие: он любил поймать
кого-нибудь и засесть за столик с поставленным чайни-
ком и бутылкой рому. Я был очень близко знаком с ним,
а потом и в тесных служебных отношениях; но в первый
раз слышу, что он был страстный охотник до старых
монет. Здесь это передано неправильно; одинаково не
верно и то, что Пушкин часто посещал его.
Я должен сказать о нем еще несколько слов и именно
потому, что ниже опять говорится о нем: «Одна из
родственниц Крупянского (урожденная Мило) была за
чиновником горного ведомства, статским советником
Эльфректом (т. е. Эйхфельдтом) и слыла красавицей-
Пушкин хаживал к ним и некоторое время был очень
любезен с молоденькою женой нумизмата, в которую
влюбился и его приятель Н. С. Алексеев и которая,
окружая себя разными родственниками молдаванами и
греками, желала казаться равнодушной к русской моло-
дежи». Далее следуют стихи, как бы упрекающие
Алексеева в ревности и т. д. Из выписи видно, что это
выдержки из дневника В. П. Горчакова.
Как ни уважаю я засвидетельствование Владимира
Петровича, разделявшего с Алексеевым дружеские сно-
шения с Пушкиным, но здесь не разделяю сказанного.
Алексеев находился в Кишиневе с 1818 года, и когда
я приехал, то уже молва носилась, что он был поклонни-
ком Марьи Егоровны, следовательно, слово влюбился,
сказанное в 1820 году, должно бы быть заменено
влюблен. Пушкин был любезен со всеми хорошенькими,
а Эйхфельдт не слыла, а действительно была хороша и
18
198
хорошо образована; муж ее не соответствовал ей ни тем,
ни другим; и чуть ли не Пушкин первый дал этой паре
кличку — «Земира и Азор», сделавшуюся скоро общей.
Образование Ивана Ивановича Эйхфельдта состояло
в тяжелой учености горного дела. Сколько я понимал
Пушкина, то он, зная связи Алексеева, не посягнул бы
на его права[...] 08
М. Е. Крупянекий, упоминаемый в первом отделе,
должен быть отнесен во второй, где Катакази, Варфо-
ломей и Прункул, потому что был также не русский,
а молдавано-грек, женатый на гречанке, или, наконец,
эти помещены с ним вместе в первый. Иван Константи-
нович Прункул был «не просто зажиточный помещик»,
а так же, как и Варфоломей, член верховного совета, и
оба имели русские чины, как и Крупянский[...]
Из выше названных жили открыто только: Крупян-
ский, у которого почти каждый вечер собиралось обще-
ство играть в карты и часто к обеду; и Варфоломей —
на пляску по вечерам. У каждого из них общество было
свое; можно сказать, что только Н. С. Алексеев и Пуш-
кин посещали и то и другое, но первый очень редко и
едва ли, в мое время, и был когда на вечерах Варфоло-
мея. У Прункула решительно не бывало никаких
собраний [. ..]
Прй исчислении этих лиц, как знакомых Пушкина,
вовсе не упоминается о тех других, с которыми он более
или менее встречался. Начну также с чиновного мира,
включавшего в себе несколько оригиналов, которые не
могли в начале не поразить Пушкина, перенесшегося из
столицы. Но он скоро постигнул слабые стороны каждого
из них и, так сказать, покорил их под свое влияние.
Только с одним из них он имел столкновение, после
которого не было примирения: рассвирепевший против-
ник никогда не мог равнодушно слышать имени Пуш-
кина. Это был старший член управления колониями,
статский советник Иван Николаевич Ланов, бывший
ординарец Потемкина и старинный знакомец с Инзо-
вым[...]
Второй оригинал был статский советник Иван Ива-
нович К[омне]но, маленький, худенький, с натяну-
той кожей на лице старичек, так же как и Ланов, имел
194
65 лет, однако служил при Потемкине в легко-конном
полку, но родом молдаванин, из последовавших за
Румянцевым и поселенных на Днепре. Будучи с хорошим
состоянием, он женился на дочери смотрителя Криулян-
ского карантина, пригожей 20-ти-летней девушке. Из
Кишинева она поехала для первых родов к матери, не
захотела более возвращаться к мужу, и там прижила
еще двух сыновей. Муж начал хлопотать о разводе.
Когда же она увидела, что дело клонилось не в ее
пользу и что духовное завещание, по которому ей на-
значалась знатная часть имущества, уничтожается
законом и на место этого завещания сделано другое,
в котором, за отделением половины имения своим род-
ным, другая половина назначается сыну Ивану (кото-
рого только отец признавал своим, а других двух отвер-
гал), тогда жена в отмщение мужу за проигрываемое ею
дело, формально в суде объявила, что муж ее не имеет
права располагать родовым имением, ибо и первый ее
сын не от него, присовокупив к тому самые скандалез-
ные доказательства. Бедный старик сделался посмеши-
щем. Пушкин, который также, как и многие другие,
читал копию с этого объяснения, всякий раз, как встре-
чался с К[омнен]о, очень сериозно входил в подробно-
сти его дела, а этот добродушно всякий раз рассказывал
ему и получал советы. Мне несколько раз случалось быть
свидетелем сего и видеть, как Александр Сергеевич
умел сдерживать себя в речах, прикидываться прини-
мающим участие. Даже физиономия его выражала это;
но едва отвертывался, как, под другим предлогом, раз-
ражался хохотом, который слушателями продолжался
во все время их разговора. Он так обворожил старика,
что тот, втайне от других, некоторые частности пока-
зывал из подлинных бумаг Пушкину.
Третий субъект был армянин, кол. сов. Арт. Мак.
Х[удобашев], бывший одесский почтмейстер, но за
битву свою с козлом между театром и балконом, где
находилось все семейство графа Ланжерона, оставил эту
должность и перешел на службу в Кишинев. Это был
человек лет за пятьдесят, чрезвычайно маленького
роста, как-то переломленный на бок, с необыкновенно
огромным носом, гнусивший и беещадно ломавший
*
196
любимый им французский язык, страстный охотник
шутить и с большой претензией на остроту и любез-
ность. Не упускал кстати и не кстати приговаривать:
«что за важность, и мой брат Александр Макарыч
тоже автор» и т. п. Пушкин с ним встречался во всех
обществах и не иначе говорил с ним как по французски.2)
Х[удобаше]в был его коньком; Александр Сергеевич
при каждой встрече обнимался с ним и говорил, что,
когда бывает грустен, то ищет встретиться с Х[удо-
башевым], который всегда «отводит его душу». Х[удо-
башев], в «Черной шали» Пушкина, принял на свой счет
«армянина». Шутники подтвердили это, и он давал по-
нимать, что он действительно кого-то отбил у Пушкина.
Этот, узнав, не давал ему покоя и, как только увидит
Х[удобаше]ва (что случалось очень часто), начинал
читать «Черную шаль». Ссора и неудовольствие между
ними обыкновенно оканчивались смехом и примирением,
которое завершалось тем, что Пушкин бросал Х[удоба-
ше]ва на диван и садился на него верхом (один из
любимых тогда приемов Пушкина с некоторыми и дру-
гими), приговаривая: «Не отбивай у меня гречанок!»
Это нравилось Х[удобаше]ву, воображавшему, что он
может быть соперником. Х[удобаше]в был вырезан на пе-
чати верхом на козле с надписью кругом «еду не свищу,
а наеду — не спущу». Я привез одну из трех печатей
в Одессу Пушкину.
Четвертый субъект был надворный советник
К. П. Л—ка. Это также был маленький человек, лет под
сорок, с лицом, часто нарумяненным, напомаженный,
вялый в разговоре, но не лишенный остроумия и боль-
шой виртуоз на фортепиано. На этом основании он при-
глашен был в квартиру к бояру Рали, или более извест-
ному под названием — Земфираки. У него была дочь
-------- Iх
j) В это время приезжал из Баварии армянин Агуб, женатый
на младшей сестре жены Лазарева, дочери Манук-бея. Агуб был
гоф-ратом в Баварии; Х[удобашев] очень тщеславился его зна-
комством и, говоря о нем по французски, называл его «conseiller
de сош* de Bavars». Пушкину достаточно было, чтобы всегда на-
чинать в обществе с Х[удобашевым] разговор об Агубе и утверждать,
что русский не иначе должен говорить, потому что королевство это
по русски называется не Бавиерия, а Бавария, и утвердил это
мнение в Х[удобашев]е.
19в
Мариола, красивейшая из всех своих кишиневских по-
друг, о которой скажу далее. Л. играл с ней на форте-
пиано и жил во флигеле с тремя ее братьями. Пушкин
очень часто заходил к ним и умел обратить Л. более не-
жели в шута; он обличал его в разных грехах; сцены
бывали тут уморительные, ибо, когда Александр Сер-
геевич развертывался, то не было уже пределов его шут-
кам, и, если он замечал только, что Л. начинает
сердиться, примирение следовало такое же, как и
с Х[удобаше]вым, а иногда еще и скандалезнее.
Здесь в первый раз услышал я от него четырехсти-
шие, вывезенное из Петербурга за три года до приезда
Вигеля. В стихах этих упоминался Вигель и Вульф.09
Пушкин, зная от меня историю Вигеля в Париже, в
1818 году, уверил всех, что Л. — чистый «вигилист».
Из других семейных домов Пушкин часто посещал
семейство Рали, где, как замечено выше, жил Л — ка.
У Рали или Земфираки, кроме трех сыновей (из коих
в особенности один был очень порядочный молодой че-
ловек), было две дочери: одна Екатерина Захарьевна,
лет двадцати двух, была замужем за коллежским совет-
ником Апостолом Константиновичем Стамо, имевшим
более пятидесяти лет. Пушкин прозвал его «ЬеШег con-
ducted», и действительно физиономия у него как-то
схожа была с бараньей, но он был человек очень образо-
ванный, всегда щеголевато одетый. Жена его, очень ма-
лого роста с чрезвычайно выразительным смуглым ли-
цом, очень умная и начитанная и резко отличалась от
всех своими правилами; была очень любезна, говорлива
и преимущественно проповедывала нравственность.
Пушкин любил болтать с нею, сохраняя приличный раз-
говор. Сестра ее Марья (Мариола) была девушка лет
осьмнадцати, приятельница Пульхерицы, но гораздо
красивее последней и лицом, и ростом, и формами, и
к тому двумя или тремя годами моложе. Пушкин в осо-
бенности любил танцовать с ней. У Рали танцовали
очень редко, но там были чаще музыкальные вечера.
В последний год пребывания Пушкина в Кишиневе, она
вышла замуж за капитана Селенгинского полка барона
Метлеркампфа, впоследствии гусарского майора, и сде-
лалась очень несчастной [...]
Пушкин любил всех хорошеньких, йсех свободных
болтуний. Из числа первых ему нравилась Марья Пет-
ровна Шрейбер, семнадцатилетняя дочь председателя
врачебной управы с. с, Петра Ивановича, но она отли-
чалась особенной скромностию, или лучше сказать, за-
стенчивостью; ее он видел только в клубах. Она скоро
вышла замуж за адъютанта генерала Желтухина, Сычу-
гова, и уехала в Казань. К числу вторых принадлежала
Виктория Ивановна Вакар, жена подполковника этого
имени; она была дочь вдовы Кешко, богатой помещицы,
вышедшей потом замуж за Друганова. Вакарша была
маленького роста, чрезвычайно жива, вообще недурна и
привлекательна, образованная в Одесском пансионе и
неразлучная приятельница с Марьей Егоровной Эйх-
фельдт. Пушкин находил удовольствие с ней танцовать
и вести нестесняющий разговор. Едва ли он не сошелся
с ней и ближе, но конечно не на долго. В этом же роде
была очень миленькая девица Аника Сандулаки, впо-
следствии замужем за помещиком города Бельцы, Ка-
таржи. Пушкин любил ее за резвость, и как говорил, за
смуглость лица, которому он придавал какое-то особен-
ное значение. Одна из более его интересовавших была
Елена Федоровна Соловкина, жена полкового коман-
дира Охотского полка, урожденная Бем, внука генерала
Катаржи. Она иногда приезжала в Кишинев к сестре
своей Марье Федоровне, жене подполковника Камчат-
ского полка П. С. Лишина. Но все усилия Пушкина,
чтобы познакомиться в доме, были тщетны.
Недоумеваю, как при исчислении домов, знакомых
Пушкину в Кишиневе, упоминаются даже и такие, в ко-
торых никогда не было приема, как например у Ката-
кази, которого Пушкин мог только встречать у Инзова,
пожалуй и у Орлова, в особенные торжественные дни
в клубе, но конечно не у него самого. Сестра его, Тар-
сиса, дева лет сорока, не красивая, но образованная и
прозванная Кишиневская Жанлис, посещала одна Кру-
пянского. Точно также говорится и о доме Прункула,
также решительно никого и никогда не принимавшего
у себя, кроме обычных визитов в большие годовые
праздники; но ни слова не говорится о двух самых госте-
1Я8
приемных домах и домах совершенно на европейской
ноге и образованных. Это были два дома князей Канта-
кузиных.
В первую половину пребывания Пушкина в Киши-
неве, князь Александр Матвеевич, камер-юнкер, имел
свой дом, один из лучших каменных домов; он был же-
нат на Елене Михайловне, урожденной Дараган, отли-
чавшейся хлебосольством и утонченным, непринужден-
ным гостеприимством. Конечно, здесь нельзя было
встретить того же попури общества, что у Крупянского
и Варфоломея. Здесь бывали Орлов, Болотовский, Пуш-
кин, Шульман и некоторые другие, а из молдаван один
Стурдза, Иван Михайлович, помещик Новоселицы н
предводитель, человек безукоризненный, с совершенно
европейским образованием. Здесь бывали Катакази и
все Ипсиланти. Гувернер при трех сыновьях князя, фран-
цуз Рипе, человек с высокими достоинствами, литератор
и не похожий на обыкновенных французов того края,
сблизился с Пушкиным, и знакомство это продолжалось
впоследствии все время в Одессе. Князь Александр Мат-
веевич жил постоянно зиму и лето в Кишиневе и толь-
ко на короткое время уезжал в поместья свои в Атаки.
Брат его, князь Георгий Матвеевич, издавна мне
знакомый, был вначале адъютантом главнокомандую-
щего 2-ю армиею, графа Бенигсена, и, владея в совер-
шенстве французским языком, с превосходнейшим по-
черком, занимался перепискою Записок Бенигсена. Про-
изведенный в полковники, когда оставил командование
армиею Бенигсен, он принял Бугский уланский полк, ко-
торый обошелся ему за сто тысяч рублей (ассигнациями)
и, потеряв терпение или, лучше сказать, не чувствуя
себя достаточно способным для мелочных, хотя и не-
обходимых занятий, оставил службу и поселился в Бес-
сарабских поместьях своих, в Хотинском же уезде, из-
брав местопребыванием Маркоуцы. Мать его, жившая
постоянно в Яссах, где была еще знатная часть их вла-
дений, имела в Кишиневе дом, куда князь Георгий Мат-
веевич и приезжал только на зиму, лето же проводил
частию в Маркоуцах, частию в Хотине, где имел свой
дом. Князь Георгий был жеиат на княжне Елене Михай-
ловне Горчаковой, сестре нынешнего министра ино-
199
странных дел, женщине замечательного характера [..
Дня через три после приезда Пушкина, я обедал у
князя; зашла речь о приехавшем поэте. Князь просил
меня ввести его в дом, а княгиня присовокупила, что
брат ее тоже лицеист и недавно приезжал к ним на не-
сколько дней. Я обещал это сделать впоследствии, при-
совокупив, что сам только вчера у Мих. Фед. Орлова
поменялся с ним несколькими словами. Но с Пушкиным
знакомство склеивалось скоро, и на другой день, встре-
тив его у Ф. Ф. Орлова, я имел случай сообщить ему
желание княгини Кантакузин. Федор Федорович Ор-
лов вызвался ехать с нами, и Пушкин сел на его дрожки,
через полчаса возвратился во фраке, и мы отправились.
Нас оставили обедать, и князь Георгий, любя покутить,
задержал далеко за полночь. Здесь Пушкин познако-
мился с братом князя Георгия, Александром Матвееви-
чем, начал посещать и его, но реже нежели князя Геор-
гия, у которого этикет не столько был соблюдаем, как
у первого. — Из князей Ипсиланти, Александр, когда
бывал в Кишиневе, посещал князя Георгия чаще, не-
жели князя Александра, что впоследствии объяснилось
их отъездом в Яссы. Раза два они уезжали вместе в
Скуляны. Князю Ипсиланти не было такого предлога,
как князю Георгию, у которого была в Яссах мать.
С открытием гетерии, оба дома Кантакузиных выехали
из Кишинева: семейство одного в Атаки, другого в Хо-
тин. Мужья увлечены были в гетерию.
Я умалчиваю здесь о некоторых других домах, в ко-
торые Пушкин иногда с знакомыми являлся, как напри-
мер, к Ивану Дмитриевичу Стрижескулу, у которого
чересчур дородная жена Марья Ивановна имела забав-
ные претензии; к мадам Майе, некогда содержавшей де-
вичий пансион в Одессе, а потом в Кишиневе; к Кешко,
куда очень часто заходил есть дульчецу, в особенности,
когда у ней квартировал В. Ф. Раевский.
Но Пушкину, кажется, по преимуществу нравились
собрания и общество Крупянского и Варфоломея: у пер-
вого была на первом плане игра и неотменно с сим из-
рядный ужин, а у второго — танцы. В обоих этих ме-
стах он встречал военных, и в каждом из этих обществ
был у него его интимный: у Крупянского Н. С. Але-
200
ксеев, у Варфоломея В. П. Горчаков. Что касается до
обедов, то в те дни, когда он не оставался у Инзова, то,
конечно, предпочитал всякому туземному столу обед
у Орлова и у Бологовского и с приятелями в трак-
тире[...]
С открытием гетерии, перед половиной марта 1821
года, из бывшего до того времени кишиневского обще-
ства, как, замечено, выбыли два дома Кантакузиных, а
равно и все Ипсилантиевы ушли в Молдавию. Но вза-
мен сего, с половины марта, начался наплыв буженаров
(так называют там выходцев), и наплыв этот более и
более усиливался [...]
Наплыв этих более или менее достаточных лиц дал
Кишиневу совершенно другую, более разнообразную
жизнь. Танцовальные вечера у Варфоломея продолжа-
лись, но на них бывало мало из прибывших, и все шло
по старому; только у Крупянского вечера сделались мно-
гочисленнее, разнообразнее: было более охотников
играть в карты. Из прибывших же, можно сказать,
жила открыто более других только Богданша, у которой
каждую неделю были три приемных вечера; правда, два
из них были очень скучные и не всех могли занимать,
но один был танцевальный, и когда она заняла квар-
тиру М. Ф. Орлова, то и довольно многолюдный. На
этих вечерах многих из общества Варфоломея не встре-
чалось, так напр. они были недоступны для Прункулей
и им подобных. Гораздо оживленнее был дом Мавро-
гени: он был открыт с утра до вечера; на обед всегда
собиралось много; карточная игра была в больших раз-
мерах, а если к вечеру съезжались молодые дамы, то не-
зависимо от назначенного дня, тотчас начинались
танцы, иногда вместо фортепиано отыскивали несколько
цыганских виртуозов. Роксандра Суцо, с своей милой
десятилетней дочкой Лизой (впоследствии бывшей за
князем Гикой), Ирена и Елена, дочери Маврогени, были
всегда на лицо; последняя впоследствии была замужем
за Кортаци, английским консулом в Одессе.
Других постоянных собраний для танцев не было,
исключая еще касино. Семейные танцовальные вечера
бывали у Кохановского. У старика Розанова каждый ве-
чер можно было застать несколько ломберных столов, но
201
не иначе, как для коммерческой игры и сытного ужина.
У старшего сына его Николая, не игравшего в карты,
собирались политики и устроители волокитств, зани-
маясь передачей слухов и т. п.
Эта новая общественная сфера, мне казалось, про-
будила Пушкина; с одной стороны она предоставляла
более, так сказать, разгулу его живому характеру,
страстно преданному всевозможным наслаждениям, с
другой, он встречал в некоторых фанариотах, как напри-
мер, в Ризо, в Скине — людей с глубокими и сериоз-
ными познаниями. В особенности ему нравился послед-
ний, как потому, что был едва ли не вдвое моложе Ризо,
так и потому, что не прочь был иногда сериозное
перемешивать с болтовней, очень нравившейся Пушкину;
сверх того Скина обладал огромной памятью и мог чи-
тать наизусть целые французские поэмы. Однажды, за-
вернув к Пушкину, я его застал отвечающим Скине на
записку, при которой этот прислал ему «Les methamor-
phoses d'Apulee». На вопрос мой: что ему вздумалось
брать эту книгу? — он отвечал, что давно желал видеть
французский перевод, и потом опять дал мне слово не
брать от греков книг. *) Во всяком случае я заметил пе-
ремену в Пушкине в эту вторую половину пребывания
его в Кишиневе, как это в замечаниях на третий военный
отдел Кишиневского общества будет разъяснено [...]
В заключение, должно сказать о пресловутой Ка-
липсе Полихрони. Она бежала из Константинополя вна-
чале в Одессу и около половины 1821 года поселилась в
Кишиневе. Она была чрезвычайно маленького роста,
с едва заметной грудью; длинное сухое лицо, всегда, по
обычаю некоторых мест Турции, нарумяненное; огром-
ный нос как бы сверху до низу разделял ее лицо; гу-
стые и длинные волосы, с огромными огненными гла-
зами, которым она еще более придавала сладострастия
9 Однажды с кем-то из них в разговоре упомянуто было о
каком-то сочинении. Пушкин просил достать ему. Тот с удивле-
нием спросил его: <Как1 вы поэт и не знаете об этой книге!?» Пуш-
кину показалось это обидно, и он хотел вызвать возразившего
на дуэль. Решено было так: когда книга была ему доставлена, то
он, при записке, возвратил оную, сказав, что эту он знает и пр
После сего мы и условились: если что нужно будет, а у меня
того не окажется, то я доставать буду на свое имя.
ЯМ
употреблением «сурьме». Мать ее, вдова, была очень
бедная женщина, жена логофета и потерявшая все, что
имела, во время бегства; она нанимала две маленькие
комнаты около Мило. В обществах она мало показыва-
лась, но дома радушно принимала. Пела она на восточ-
ный тон, в нос; это очень забавляло Пушкина, в особен-
ности турецкие сладострастные заунывные песни, с аком-
паниментом глаз, а иногда жестов [...]
Пушкин не был влюблен в Калипсу: были экзем-
пляры несравненно лучше, и, как я полагаю, что ни
одна из всех бывших тогда в Кишиневе не могла в нем
порождать ничего более временного каприза; и если он
бредил иногда Соловкиной, то и это, полагаю, не по
чему другому, как потому только, что не успел войти в
ее дом, когда она по временам приезжала из Орхея
в Кишинев [...]
В этом периоде времени проезжал через Кишинев и
останавливался на несколько дней конносаперного эска-
дрона офицер Пущин, петербургский знакомец Але-
ксандра Сергеевича. Он провожал сестру свою в Аккер-
ман; она была замужем за стариком втрое ее старше,
д, с. с. Бароци. Дочь его, старее его жены, была в Киши-
неве замужем за д. с. с. Федором Ивановичем Недобою,
где Пущин и останавливался на три дня; назад же про-
ехал через Одессу. Сверх сего, в это время приезжал из
Варшавы камергер Байков; он был женат на молда-
ванке Палади, которая за несколько лет перед тем по-
мерла. Оставил же он Варшаву по поводу чрезвычай-
ного происшествия, случившегося с ним на бале. Проис-
шествие это, своею особенностью, чрезвычайно зани-
мало Пушкина; Байков пробыл недели две и уехал в
Россию, ибо в Кишиневе история его огласилась.
Теперь обращаюсь к описанию третьего отдела Ки-
шиневского общества [...]
Все офицеры генерального штаба того времени со-
ставляли как бы одно общество, конечно с подразделе-
ниями, иногда довольно резкими. С одними Пуш-
кин был неразлучен на танцовальных вечерах, с другими
любил покутить и поиграть в карты, с иными был про-
сто знаком, встречая их в тех или иных местах, но не
сближался с ними как с первыми, по несочувствию их
ЯВ
к тем забавам, которые одушевляли первых. Наконец oi
умел среди всех отличить А. Ф. Вельтмана, любимого j
уважаемого всеми оттенками. Хотя он и не принимал
живого участия ни в игре в карты, ни в кутеже и не был
страстным охотником до танцовальных вечеров у Вар
фоломея, но он один из немногих, который мог доста
влять пищу уму и любознательности Пушкина, а по
тому беседы с ним были иного рода. Он безусловно н<
ахал каждому произнесенному стиху Пушкина, мог i
делал свои замечания, входил с ним в разбор, и это н<
ненравилось Александру Сергеевичу, несмотря на неогра
ниченное его самолюбие. Вельтман делал это хладно
кровно, не так, как В. Ф. Раевский. В этих случаях Пущ
кин был неподражаем; он завязывал с ними спор, ино
гда очень горячий, в особенности с последним, с види
мым желанием удовлетворить своей любознательности
и тут строптивость его характера совершенно стушеви
валась[...]
О В. П. Горчакове было уже говорено: он вместе
Н. С. Алексеевым были неразлучны с Пушкиным, об;
были поклонниками поэтических дарований и прекрас
ной душевной натуры, и он не оставался к ним равно
душным[...]
Что касается до Охотникова, то этот, в полно!
смысле слова, был человек высшего образования и начи
танности, что иногда соделывало его очень скучным ।
нашей беседе, где педантическая ученость была не
уместна. Он пользовался самыми дружескими отноше
ниями Орлова и посещал только одного меня, где все
гда брал в руки какую-нибудь книгу и редко принима
участие в живой беседе собиравшихся лиц. Пушкин про
звал Охотникова «рёге consent» и это было вот по каком
случаю. Однажды вечером собралось ко мне человек де
сять, людей различных взглядов. Шумно высказыва
каждый свое мнение о каком-то предмете, с помощью не
отменного тогда полынкового. Пушкин был в схвати
с Раевским; одни поддерживали первого, другие вто
рого, и один из спорящих обратился узнать мнени
Охотникова, не принимавшего никакого участия в спор
и сидевшего на диване с книгой, взятою им на удачу i
полки. В этот раз ему попался один из томов Тита-Ли
204
вяя, и он с невозмутимым хладнокровием наступивших
на него Пушкина и Раевского, для разрешения их спора,
не обращая никакого внимания на делаемые ему во<
просы, очень спокойно приглашал прослушать прекрас-
ную речь из книги и начал: «Peres consents!» Это хладно-
кровие выводило Пушкина и Раевского, одинаково пыл-
ких, из терпения; но на каждый приступ к Охотни-
кову, тот приглашал их выслушать только прежде эту,
знаменитую по красноречию, речь и, несмотря на общий
шумный говор, несколько раз принимался начинать
оную, но далее слов: «Peres consents» — не успевал.
После этого Пушкин и за глаза и при встрече с Охотнико-
вым не иначе обзывал его как «Рёте consent», чему после-
довал Раевский и некоторые другие. Впрочем Александр
Сергеевич уважал Охотникова и не раз обращался к
нему с сериозным разговором, что по большей части
случалось у Орлова.2)
Наконец, я должен сказать и о себе, как упомянутом
выше в числе пяти лиц. В первую половину пребывания
Пушкина в Кишиневе, я не посещал ни Крупянского, ни
Варфоломея, потому что в карты не играл, а еще менее
танцевал[...] Я ограничивался русским военным обще-
ством, генералов: Орлова, Бологовского и Черемпси-
нова, старых своих соратников, князьями Георгием и
Александром Кантакузиными, где встречался с Пушки-
ным и наконец другими [...] Три-четыре вечера, а
иногда и более, проводил я дома. Постоянными посети-
телями были у меня: Охотников; майор, начальник
дивизионной ланкастерской школы В. Ф. Раевский;
Камчатского полка майор М. А. Яновский, заме-
чательный оригинал, не лишенный интереса по своим
похождениям в плену у французов после Аустерлицкого
сражения; гевальдигер 16-й дивизии поручик Таушев,
очень образованный молодой человек из Казанского
университета; майор Гаевский, переведенный из гвар-
дии в Селенгинский полк, вследствие истории Семенов-
ского полка и здесь назначенный Орловым начальником
*) К счастью, Охотников умер и избег участи, ожидавшей его
□о происшествию 14-го декабря. Я, который был с ним ближе всех
в продолжение почти двух лет, не мог заметить и теня того, в
чем его после обвиняли печатио. 100
906
учебного баталиона; из офицеров генерального штаб^
преимущественно бывали А. Ф. Вельтман, В. П. Горча*
ков и некоторые другие. Пушкин редко оставался до
конца вечера, особенно во вторую половину его пребц.
вания. Здесь не было карт и танцев, а шла иногда очень
шумная беседа, спор и всегда о чем-либо дельном, в осо.
бенности у Пушкина с Раевским, и этот последний, по
моему мнению, очень много способствовал к подстрека-
нию Пушкина заняться положительнее историей и в
особенности географией.х) Я тем более уб' ждаюсь |
этом, что Пушкин неоднократно, после таких споров, на
другой или на третий день, брал у меня книги, касавч
шиеся до предмета, о котором шла речь. Пушкин, как
вспыльчив ни был, но часто выслушивал от Раевского,
под веселую руку обоих, довольно резкие выражения и
далеко не обижался, а напротив, казалось, искал выслу.
шивать бойкую речь Раевского. В одном, сколько а
помню, Пушкин не соглашался с Раевским, когда этот
утверждал, что в русской поэзии не должно приводить
имена ни из мифологии, ни исторических лиц древне!
Греции и Рима, что у нас и то и другое есть свое
и т. п.101 Так как предмет этот меня вовсе не занимал,
то я и не обращал никакого внимания на эти диспута,
неоднократно возобновлявшиеся. Остроты обеих стерев
сыпались. Здесь же Раевскому, всегда в весел о-мрачном
расположении духа, пришла мысль переложить извести
ную песню Мальборуга, по поводу смерти подполков*
ника Адамова. Раевский начал, можно сказать, дал
только тему, которую стали развивать все тут бывшие,
и Пушкин, которому, хотя личности, долженствовавшие
войти в эту переделку, и не были известны, а не менее
того, он давал толчок, будучи как-то в особенно веселом
расположении духа. Но несмотря на то, что, может
быть, десять человек участвовали в этой шутке, один
Раевский поплатился за всех: в обвинительном акте
г) Это иногда доходило до смешного, так папример один pti
как-то Пушкин ошибся и указал местность в одном из Еврога-
ских государств не так. Раевский кликнул своего человека и прв*
казал ему показать, на висевшей по стене карте, пункт, о МЯО*
ром шла речь; человек тотчас исполнил. Пушкин смеялся белее
других, но на другой день взял «Мальтебрюна». Не могу утвер-
ждать, но мне кажется В. П. Горчаков был свидетелем говоримому»
ХЮ
военнрго суда упоминается и о переложении Мальбо-
руга. В Кишиневе все, да и сам Орлов, смеялись; в Ти-
располе то же делал корпусной командир Сабанеев, но не
так думал начальник его штаба Вахтен, который упомя-
нут в песне, а в Тульчине это было принято за крими-
нал. Хотя вначале песни этой в рукописи и не было, но
потом, записанная на память и не всегда верно, она по-
явилась у многих и так достигла до главной квартиры
через Вахтена.
Несмотря, часто, на очень шумливые беседы, на ко-
торых излагались мнения разнородных взглядов, ни
одно из них не достигало тех размеров, которые начали
уясняться через два и три года, а через четыре так раз-
разились во 2-й армии, в Петербурге и в окрестностях
Киева. Ни один собеседник того времени не принадле-
жал к тому, и впоследствии один Охотников был посвя-
щен в тайну, но тут он всегда хранил глубокое молча-
ние[...]
В статье о Пушкине ничего не сказано о бригадном
генерале Дмитрии Николаевиче Бологовском, у кото-
рого Александр Сергеевич часто обедал, в начале по
зову, но потом был приглашен раз навсегда. Стол его и
непринужденность, умный разговор хозяина, его из-
вестность очень нравились Пушкину; но один раз он
чуть-чуть не потерял расположение к себе генерала из
одного самого неловкого поступка. Случилось, что мы
обедали у Дмитрия Николаевича. Тут был его бригады
подполковник Дережинский, о производстве которого
в тот день получен приказ. После обычного сытного
с обилием разных вии из Одессы обеда, хозяин прика-
зал подать еще шампанского, присовокупив, что позабыл
выпить за здоровье нового полковника. Здоровье было
выпито, бокалы .дополнены. Вдруг, никак неожиданно,
Пушкин, сидевший за столом возле Н. С. Алексеева,
приподнявшись несколько, произнес: «Дмитрий Нико-
лаевич! Ваше здоровье». — «Это за что?» — спросил
генерал. — «Сегодня 11-е марта» — отвечал полуосо-
вевший Пушкин. Вдруг никому не пришло в голову, но
генерал вспыхнул, за столом было человек десять; но
скоро нашелся: «А вы почему знаете?» — сказал он
Пушкину и, тотчас оборотясь к Лексу, тоже смольнянину,
207
присовокупил: «Сегодня Леночки рожденье» (его пле-
мянницы). Леке поддержал: «Точно так-с, имею честь
и я поздравить, совсем позабыл». Леке говорил это ст
чистого сердца, хотя знал о существовании племянницы
генерала, может и видел ее в Смоленске, но никак уже
не знал дня ее рождения и только после узнал неловкое
здоровье, произнесенное Пушкиным. Да и едва ли и не
большая половина не поверила сказанному генералом.
Пушкин опомнился; он сослался на Лекса, что тот его
предупредил, и к счастью, что вставали из-за стола, и
объяснение тем и кончилось. Генерал, видимо, сделался
не в своей тарелке, и когда он сел за шахматы, мы
вышли. Алексеев начал упрекать Пушкина; этот начал
бранить свой язык и просил как-нибудь уладить. Мы
оба отказались наотрез, ибо это Ъыло бы еще более
растравить воспоминания, а советовали ему поранее
утром итти и извиниться; он это и сделал. Дмитрий
Николаевич после этого попрежнему принимал его, но
был гораздо сдержаннее я мне раза два назвал его повег
сой. Пушкин не мог простить себе это здоровье. Их от-
ношения £ счастию уладились, ибо Пушкин откровенно
вбзнался, что всему причиной было его шипучее, и про-
должал бывать, но как-то реже.102
С генералом П. С. Пущиным Пушкин не так был
близок, как бы дается понимать в статье. Пущин своего
стола не держал: обедал очень часто у Крупянской, за
которой ухаживал; обедывал у Орлова, Бологовского я
Кантакузина. Пушкин неоднократно посмеивался над
ним, в особенности после истории с Болгарским архи-
мандритом.
На странице 1126-й есть отзыв Пушкина о Пестеле;
он справедлив, и я очень хорошо помню, что когда Пуш-
кин в первый раз увидел Пестеля, то, рассказывая о нем,
говорил, что он ему не нравится и, несмотря на его ум,
который он искал выказывать философическими сентен-
циями, никогда бы с ним не мог сблизиться. Однажды
за столом у Михаила Федоровича Орлова, Пушкин, как
бы не зная, что этот Пестель сын Иркутского губерна-
тора, спросил: «не родня ли он Сибирскому злодею?»
Орлов, улыбнувшись, погрозил ему пальцем. 108
308
На стр. 1131-й между прочим сказано, что к Орлову,
когда он уже женился на Екатерине Николаевне Раев-
ской, приезжали и гостили: Раевские, Давыдовы и род-
ной брат его Федор Федорович и т. д. Раевские были
всею семьею в июле 1821 года и сам Николай Николае-
вич, а на четыре дня приезжали Александр и Василий
Львовичи Давыдовы; с ними, проездом в Одессу, заез-
жали киевские знакомцы Михаила Федоровича, граф
Олизар и Швейковский; из Вильны в то же время Ва-
левский и Ромер, также знакомые генералу по ежегод-
ному их приезду на Киевские контракты. Пушкин все
четыре дня провел у генерала, как знакомый с Давыдо-
выми, у которых прежде гостил в Каменке. Брат же ге-
нерала приезжал прежде и уехал после их, пробыв около
двух недель.
Что же касается до того, что. .. «и там-то за гене-
ральскими (Орлова) обедами, слуги обносили его (Пуш-
кина) блюдами, на что он так забавно жалуется», — я
позволяю себе торжественно отвергать это, и если это
говорил сам Пушкин, то, конечно, поэтизировал. При-
слуга Михаила Федоровича была в высшей степени веж-
лива и никогда не осмелилась бы сделать того, особенно
в глазах своего господина, образца вежливости и хлебо-
сольства; никто чаще меня не обедывал у генерала, и
я, конечно, не упустил бы заметить в то же время, если
бы что-нибудь произошло в подобном роде.
Одинаково никогда не допущу себе поверить, что
будто бы (стр. 1132): «Однажды кто-то заметил гене-
ралу (Орлову), как он может терпеть, что у него на ди-
ванах валяется мальчишка в шароварах!» и т. д. Во-пер-
вых, никто из окружавших, а еще менее посторонних, не
осмелился бы сказать это лично Михаилу Федоровичу;
при всей • его обходительности, он грозно импонировал
каждому; а во-вторых, и Пушкин никогда не позволил
бы себе сделать каку! >-либо невежливость в доме столь
уважаемого лица; тем более, что он мог видеть обраще-
ние Охотникова, который был всех ближе к Михаилу
Федоровичу, как равно и некоторых других. В разго-
воре Пушкин был часто свободнее других, да и то всегда
не иначе, как по инициативе самого генерала. Но за всем
тем, хотя Александр Сергеевич иногда и делал свои за-
М 209
мечания довольно резко,х) я не думаю, чтобы когда-ни-
будь хмогло быть сказано Михаилом Федоровичем при-
веденное на этой странице двухстишие о «сапоге». Это
никак на него не похоже, а равно и ответ о «слоне»
не похож на Пушкина: так по крайней мере я понимал
и того и другого, и ничего подобного не встречал.104
Другое дело в домах молдаван: там Пушкин позволял
себе многое, в особенности, когда он уже оценил их.
В заключение этой статьи о Кишиневском обществе,
говоря (стр. 1140-я) о книгах, которые брал Пушкин из
библиотеки в Юрзуфе, от Раевских в Киеве, от Давыдо-
вых в Каменке, присовокуплено: «В Кишиневе он брал
книги у Инзова, Орлова, Пущина, а всего чаще у И. П.
Липранди, владевшего в то время отличным собранием
различных этнографических и географических книг».
Не знаю, какие книги Александр Сергеевич брал у
помянутых лиц в Кишиневе, но у меня не было никаких
других, кроме тех, которые говорили о крае с самой
глубокой древности; я тогда занимался некоторыми ра-
зысканиями и сводом повествований разных истори-
ков, древних и им последовавших, вообще о простран-
стве, занимающем Европейскую Турцию. В первую по-
ловину пребывания Пушкина в Кишиневе, он, будучи
А) Так например, не помню, по какому случаю обедал у Михаила
Федоровича Инзов; но помню, что никакого торжественного дня
не было. За столом было человек двадцать; из них один Пушкин
был не военный. Поед концом обеда, хозяин предложил выпить
за здоровье Ивана Никитича и, окинув глазами присутствовавших,
сказал ему, что довольно замечательно, что после семи лет как
война кончилась из находившихся за столом три четверти Георги-
евских кавалеров. У Инзова одного был этот знак на шее, а потому
приказано было налить еще по бокалу, чтобы еще выпить за его
здоровье. Речь пошла: как и где каждый получил этот крест и
какое он имеет значение. Вдруг Пушкин, обратясь к Орлову и
указывая на меня и на есаула, сказал, что наши Георгиевские
(я не имел еще 4-й степени, а только серебряный) имеют более
преимуществ, нежели все другие. <Это откуда ты взял?» спросил
его Орлов. — «Потому, отвечал Пушкин, что их кресты избавляют
от телесного наказания!» Это вызвало общий смех, без всяких
других явных последствий; но, тотчас после стола, Пушкин сознал
всю неловкость этого фарса. Эта выходка вместе с тою, что Пуш-
кин сделал за столом у Бологовского, было одно, где язык его
говорил без участия ума; других в таком роде не было, и на-
прасно много подобного ему приписывается.
менее развлечен обществом, нежели во вторую, когда
нахлынули молдаване и греки с их семействами, дей-
ствительно интересовался многими сочинениями, и пер-
вое сочинение, им у меня взятое, был — Овидий; потом
Валерий Флакк (Аргонавты), Страбон, которого, впро-
чем, возвратил на другой день, Мальтебрюн х) и неко-
торые другие, особенно относящиеся до истории н гео-
графии; ио исключая вышеприведенных, которые он
держал долго, другие возвращал скоро и завел было
журнал, но потом как-то я спросил его о нем уже в
Одессе, он отвечал мне: «Скучно; бросил, кое-что есть,
а сам не знаю чтр»[...] 108
Пушкин приехал в Кишинев 21-го сентября, а 22-го
этого месяца я возвратился из Бендер, где пробыл три
дня, и в тот же вечер, в клубе, увидав новое вошедшее
лицо с адъютантом Инзова, майором Малевинским,
спросил его о нем и получил ответ, что «это Пушкин,
вчера прибывший в штат генерала». 23-го числа я обе-
дал с ним у М. Ф. Орлова и здесь только узнал, какой
это Пушкин. С этого дня началось наше знакомство,
о котором в своем месте скажется.
Точно Пушкин остановился в заезжем доме «у Ивана
Николаева» Наумова, но напрасно приложено к нему
название «мужика». Он был мещанин и одет, как гово-
рится, в немецкое платье. А еще менее правильно слово
«глиняной мазанки» — дом и флигель очень опрятные и
не глиняные; тут останавливались все высшие при-
езжавшие лица, тем более, что в то время, кроме жидо-
вок Гольды и Исаевны, некуда было заехать. В 1821
году армянин Антоний открыл заезжий дом, но он был
невыносимо грязен во всех отношениях и содержим на
азиатский манер — каравансераем. Пушкин впослед-
ствии посещал иногда биллиардную, находившуюся в
этом трактире.
Пушкин скоро переехал в нижний этаж дома, зани-
маемого Инзовым[...] Он принадлежал Бессарабскому
помещику Доничу и всегда нанимался под помещение
главноуправляющего областью лица; так перед Инзо-
’) Это до сих пор отмечено в моем каталоге: <у Пушкина».
Я заметил, что Пушкин всегда после спора о каком-либо пред-
мете, мало ему известном, искал книг, говорящих об оном.
вым в нем жил А. Н. Бахметев. Дом этот никогда не
принадлежал Ивану Никитичу.
Не сороку, а попугая,х) в стоявшей клетке, на бал-
коне, Пушкин выучил одному бранному молдаванскому
слову. Я был свидетелем, как в первый раз узнал об
этом Иван Никитич. В день Пасхи 1821 года преосвя-
щенный Димитрий (Сулима) был у генерала; в зале
был накрыт стол, установленный приличными этому
дню блюдами; благословив закуску, Димитрий вошел в
открытую дверь на балкон, за ним последовал Инзов
и некоторые другие. Полюбовавшись видом, Димитрий
подошел к клетке и что-то произнес попугаю, а тот
встретил его помянутым словом, повторяя его и хохоча.
Когда Инзов проводил преосвященного, то, встретив
меня и других, также удаляющихся, в числе которых
был и Пушкин, Иван Никитич, с свойственной ему улыб-
кой и обыкновенным тихим голосом своим, сказал Пуш-
кину: «Какой ты шалун! преосвященный догадался, что
это твой урок». Тем все и кончилось [. ..]
Рассказы о Кара Георгие Пушкин мог слышать от
всех, но уже ни в коем случае от А. П. Алексеева, чело-
века не способного к рассказам, а притом он никогда не
служил в войне против Турок[. . .] Пушкин мог полу-
чить некоторые сведения о Сербии от Алексеева, но
только не от этого, а от Николая Степановича, который,
по поручению Киселева, занимался выпиской из архива
дипломатических сношений с Сербиею наших главноко-
мандующих, начиная от Михельсона, Прозоровского,
Багратиона, Каменского и Кутузова. Главное же, Пуш-
кин очень часто встречался у меня с Сербскими воево-
дами, поселившимися в Кишиневе, Вучичем, Ненадови-
чем, Живковичем, двумя братьями Македонскими и пр.,
доставлявшими мне материалы. Чуть ли некоторые за-
писки Александр Сергеевич не брал от меня, положи-
тельно не помню. Впрочем, мне не случалось читать что-
либо писанное им о Сербии, исключая здесь упоминае-
мые стихи, как плоды вдохновения. От помянутых же
воевод он собирал песни и часто при мне спрашивал о
J) У Инзова на балконе было две сороки, каждая в особой
клетке, но рассказываемое было с серым попугаем.
значении тех или других слов для перевода. На короткое
время приезжал Стойкович, профессор Харьковского
университета; он был серб, но виделся с Пушкиным
раза два, и очень ему не понравился[...] 106
Овидий очень занимал Пушкина; не знаю, читал ли
он его прежде, но знаю то, что первая книга, им у меня
взятая — был Овидий, во французском переводе, и
книги эти оставались у него с 1820 по 1823 год.
Думаю, что для памяти Александра Сергеевича сле-
довало бы определить положительно, что он, по прибы-
тии в Кишинев, хотя и не очень твердо был ознакомлен
с историческою и современною географией, но знал по-
ложительно, что Овидий не мог быть сослан Августом
на левый берег Дуная, страну, в которой в первый раз
появились Римские орлы только при Траяне в 105 году
по р. х.; следовательно 91 год после смерти Августа.
Не раз случалось мне быть свидетелем разговора об
этом предмете Пушкина с В. Ф. Раевским и К. А. Охот-
никовым, разговора, к которому приставал иногда и я.
Пушкин одинаково, как и мы все, смеялся над П. П.
Свиньиным, вообразившим Аккерман местом ссылки
Овидия и, вопреки географической истории, выводив-
шего, что даже название одного близьлежащего от
Аккермана озерка, сохранило название Овидиева озера,
и на этом основании давал волю своему воображению
до самых безрассудных границ. Название лежащей про-
тив Аккермана (чрез лиман, 9 верст) крепостце Ови-
диополь служило также поводом к заключению, что
Овидий был изгнан в Аккерман, но в таком случае, по-
чему же он не назван Овидиополем? Конечно в то
время, когда выстроен был Овидиополь, то правый бе-
рег Днестра нам еще не принадлежал, но в 1806 году
ничто уже не препятствовало назвать Аккерман по при-
надлежности Овидиополем. Словом, я очень хорошо
помню, что Раевский и Пушкин, при чтении записок
Свиньина, были неистощимы на остроты. Ничто меня
не убедит, чтобы Пушкин колебался минуту в убежде-
нии, что Овидий не мог быть сослан в Аккерман; и Але-
ксандр Сергеевич не мог наконец произвольно, голо-
словно отвергать историю, определяющую место ссылки
Овидия — в Томи, лежавшем на правом берегу южного
213
рукава Дуная, при устье оного в Черное море и где поет,
после почти девятилетнего пребывания своего и уже при
Тиверии, не освободившем его, окончил и жизнь. На
месте древнего Томи находится местечко, прозванное
венгерскими историками — Томис-Вар, а турками Кер-
ман, или Кара-Керман — Черный Керман, в противопо-
ложность Ак-Керману, т. е. Белому Керману, и очень
может быть, что это тождество названий и было пово-
дом (когда и кому первому? — не известно) принять
Аккерман за могилу Овидия.
Хотя я и не знаток отыскивать смысл в поэтических
творениях, но из всего того, что привелось мне читать в
Пушкине, не вижу однакоже, чтобы он полагал Аккер-
ман местом ссылки любимого им поэта, а напротив, если
он и не определяет места, то ищет его на берегах Ду-
ная, а не Днестра [...] 1W
В декабре 1821 года, по поручению генерала Ор-
лова, я должен был произвести следствие в 31-м и 32-м
егерских полках. Первый находился в Измаиле, второй
в Аккермане. Пушкин изъявил желание мне сопутство-
вать, но по неизвестным причинам Инзов не отпускал
его. Пушкин обратился к Орлову, и этот выпросил по-
зволение. Мы отправились прежде в Аккерман, так
как там мне достаточно было для выполнения поручения
нескольких часов. В Бендерах, так интересовавших Пуш-
кина по многим причинам (как это скажу после), он хо-
тел остановиться, но был вечер, и мне нельзя было по-
терять несколько часов, а потому и положили приехать
в другой раз.108 Первая от Бендер станция, Каушаны,
опять взбудоражила Пушкина: это бывшая до 1806 г.
столица Буджацких ханов. Спутник мой никак не хотел
мне верить, что тут нет никаких следов, все разнесено,
не то, что в Бакчи-Сарае; года через полтора, как видно
будет далее, он мог убедиться и сам в том, что ему все
говорили; до того же времени оставался неспокойным.
Развалины древней башни в Паланке, мимо которых мы
проезжали днем, интересовали его гораздо менее.
В Аккермане мы заехали прямо к полковому коман-
диру Андрею Григорьевичу Непенину (старому моему
соратнику и бывшему в 1812 и 1815 годах адъютантом,
у* князя Щербатова) и поспели к самому обеду, где
214
Пушкин встретил своего петербургского* знакомца под-
полковника Кюрто, кажется, бывшего его у штелем фех-
тованья, и месяца за два назначенного комендантом
Аккерманского замка на место полковника фон-Троифа.
Обед кончился поздно, итти в замок было уже незачем,
к тому же было и снежно, дождливо. Вечер проведен
был очень весело. Старик Кюрто, француз, был преза-
бавен. Об Овидии не было и помину. Кюрто звал всех
на другой день к себе обедать.
Рано утром, я отправился по поручению к ротам,
оставя Пушкина еще спящим; но когда возвратился, то
он ушел уже к коменданту, куда вскоре последовали и
мы. Пушкин в это время ходил с Кюрто осматривать
замок, сложенный из башен различных эпох, но мы не
долго их прождали. Все обедавшие не прочь были, как
говорится, погулять, и хозяин подавал пример гостям
своим. Пушкин то любезничал с пятью здоровенными и
не первой уже молодости дочерьми хозяина, которых он
увидел в первый раз, то подходил к столикам, на кото-
рых играли в вист и, как охотник, держал пари, то брал
свободную колоду и, стоя у стола, предлагал кому-ни-
будь срезать (в штос); звонкий его смех слышен был
во всех углах. Далеко за полночь возвратились мы до-
мой. Поутру мне хотелось повидаться со швейцарцем
Тарданом, учредившим колонию в д. Шабо, в трех вер-
стах на юг от Аккермана. Пушкин поехал со мной. Тар-
дан очень ему понравился, а Пушкин Тардану, удовле-
творявшему бесчисленным вопросам моего спутника.
Мы пробыли часа два и взяли Тардана с собой обедать
к Непенину. Отобедав, выехали в шесть часов в Измаил.
В этот раз Пушкин в Овидиополь не ездил, да
было бы и весьма трудно в декабре месяце, при тогдаш-
них переправах, которые в хорошую погоду соверша-
лись в сутки один только раз. В эту поездку Пушкин не
проводил ночи на прибрежной Аккерманской башне,
смотря на Овидиополь, — как свидетельствовал уезд-
ный учитель (стр. 1163). Может быть, это было в сле-
дующем году, когда я уезжал на пять месяцев из Бесса-
рабии, но и в таком случае мне пришлось бы узнать
о том.
До Татар-Бунара не было между нами произнесено
имени Овидия, хотя разговор не умолкал: я должен был
удовлетворять вопросам о последних войнах и некото-
рых лицах, участвовавших в оных, так и о некоторых
бессарабских, которых не вполне еще узнал. Непенин ему
не понравился, о причине тому скажу в своем месте.
В Татар-Бунар мы приехали с рассветом и остановились
отдохнуть и пообедать. Пока нам варили курицу, я хо-
дил к фонтану, а Пушкин что-то писал, по обычаю, на
маленьких лоскутках бумаги и как ни попало складывал
их по карманам, вынимал опять, просматривал и т. д.
Я его не спрашивал, что он записывает, а он, зная, что
я не знаток стихов, ничего не говорил. Помню очень хо-
рошо, что он жалел, что не захватил с собою какого-то
тома Овидия; я засмеялся и сказал, что я вдвойне жа-
лею, что не захватил у Непенина чего-нибудь поесть; сн
тоже засмеялся и проговорил какую-то латинскую по-
словицу. Услышав из моих расспросов о посаде Вил-
ково, лежащем при самом устье левого берега Дуная
(Килийского, самого северного из рукавов) и славяще-
гося ловлею сельдей, что со второй станции есть поворот
на Килию, от которой идет туда дорога, он неотступно
желал, чтобы заехали туда, и даже несколько надулся;
но я ему доказал, что теперь этого сделать никак нельзя,
что к послезавтрему два баталиона стянутся в Измаил
для моего опроса, а завертывая в Вилково, мы потеряем
более суток, ибо в настоящее время года и при темноте,
от Килии до посада по дороге, или лучше сказать по
тропинке, идущей по самым обрывам берега Дуная,
ночью ехать невозможно. Он скоро сознал это, опять
повеселел, и мы отправились[.. .]
В Измаил, или правильнее, Тучков, мы приехали в
Ю-ть часов вечера и заехали прямо к Славичу, него-
цианту, которому я дал слово всегда у него останавли-
ваться. Нас приняли с славянским радушием. Напив-
шись чаю и тотчас сытно поужинав в своей комнате,
измученные, разместились мы на диванах. Я вышел по
делам рано, оставив Пушкина еще спящим; часа через
два возвратился: он был уже как свой в семействе Сла-
вича, и отказался ехать со мной обедать к коменданту
г.-л. Сандерсу (участнику под Ларгой и при Кагуле,
216
большому оригийалу); я поехал один и возвратился уже
в полночь. Пушкин еще не спал и сообщил мне, что он
с Славичем обошел всю береговую часть крепости, и,
как теперь помню, что он удивлялся, каким образом Де-
Рибас, во время Суворовского штурма, мог, со стороны
Дуная, взобраться на эту каменную стену и пр. Подроб-
ности штурма ему были хорошо известны. Тогда же со-
общил он, что свояченица хозяина продиктовала ему
какую-то славянскую песню; но беда в том, что в ней
есть слова иллирийского наречия, которых он не пони-
мает, а она, кроме своего родного и итальянского языка,
других не знает, но что завтра кого-то найдут и растол-
куют. В десять часов утра, когда я совсем был уже го-
тов итти для исполнения служебного поручения, вошел
ко мне лейтенант И. П. Гамалей; я свел его с Пушки-
ным, а сам отправился к собранным ротам; кончив, я
возвратился, чтобы взять Пушкина и ехать обедать
к начальнику карантина Жукову; но Пушкин и Гамалей
опять ушли осматривать город и пр. В этот день я воз-
вратился в полночь, застал Пушкина на диване с поджа-
тыми ногами, окруженного множеством лоскутков бу-
маги. (
— Не добрались ли вы до папильотков Ирены?
(свояченицы),—спросил я его. Он засмеялся, подобрав
все кое-как, положил под подушку и рассказал мне, что
Гамалей возил его опять в крепость; потом на место, где
зимует флотилия, в карантин; а после обеда хозяин во-
дил их в Кассино; наконец, ужинали, и Гамалей не-
давно ушел вместе с другим лейтенантом Щербачевым:
оба очень понравились Пушкину. Опорожнив графин
Систовского вина, мы уснули. Пушкин проснулся ранее
меня. Открыв глаза, я увидел, что он сидел на вче-
рашнем месте, в том же положении, совершенно еще не
одетый, и лоскутки бумаги около него. В этот момент он
держал в руках перо, которым как бы бил такт, читая
что-то; то понижал, то подымал голову. Увидев меня
проснувшимся же, он собрал свои лоскутки, стал оде-
ваться, и потом нам принесли чай и кофе. Часу в один-
надцатом пришли Гамалей и Щербачев, и Пушкин
опять отправился с ними, как я узнал, вначале — в кре-
постную церковь, где есть надписи некоторым из уби-
Ы7
тых на штурме. Я остался дома и занялся рапортами;
окончив, отдал переписывать пришедшему писарю, по-
том пошел к генералу С. А. Тучкову — основателю го-
рода. Почтенный старец этот, тогда еще в сильной
опале, неотменно пожелал видеть Пушкина и просил
сказать Славичу, что и он будет к нему на щи. Все уже
собрались, но Пушкин и его два спутника пришли к са-
мому обеду. Пушкин был очарован умом и любезностью
Сергея Алексеевича Тучкова, который обещал ему
что-то показать, и отправился с ним после обеда к нему.
Пушкин возвратился только в 10-ть часов, но видно
было, что он как-то не в духе. После ужина, когда мы
вошли к себе, я его спросил о причине его пасмурности;
но он мне отвечал неудовлетворительно, заметив, что,
если бы можно, то он остался бы здесь на месяц, чтобы
просмотреть все то, что ему показывал генерал: «У него
все классики и выписки из них», сказал мне Пушкин.
Мы начали шутить насчет классических форм Ирены, и
Пушкин сознался, что в настоящее время едва ли эти
последние не лучше. Мы легли. Он сказал мне, что с
полчаса посидит, чтобы кое-что записать для памяти.
Я уснул. В полдень наша повозка была уже у крыльца.
Позавтракав, мы поскакали и через пять часов были
в Болграде, где прямо заехали к управляющему болгар-
скими колониями, майору Малевинскому. Пушкин счи-
тался при Инзове, следовательно Малевинский, видев-
ший, как обращается с ним Инэов, оказывал всю преду-
предительность. Мы напились чаю и нас оставляли
ночевать. Я было начал поддаваться, но Пушкин, восполь-
зовавшись, что хозяин куда-то вышел, просил не оста-
ваться ночевать. «По крайней мере поужинаем», —
сказал я ему. Пушкин нашел это дельным. В 11 -ть часов,
в ужасную темноту, мы отправились; я курил; Пушкин
что-то приговаривал. Подъезжая ко второй станции,
к Гречени, он дремал; но когда я ему сказал: жаль, что
темно, он бы увидел влево Кагульское поле, при этом
слове он встрепенулся, и первое его слово было: «Жаль,
что не ночевали, днем бы увидели». Тут я опять убе-
дился, что он вычитал все подробности этой битвы, про-
говорил какие-то стихи и потом заметил, что Ларга
должна быть вправо и пр. Через две станции от Гре-
218
дени мы приехали в Готешти. Здесь мы толковали, что
происхождение этого названия должно быть от какого-
нибудь племени Готов. Начало рассветать, когда я ему
показал, через Прут, молдавский городок Фальчи. Не
отвечая, он задумался и на вопрос: «Не об Иренице-ли?»
он засмеялся и потом сказал, что он где-то читал
о Фальчи, но теперь не может вспомнить; когда же я
ему назвал Кантемира он вдруг припомнил все, но на-
ходил только, что происхождение Фальчи от Тайфал,
тут живших, находит очень натянутым. Я его спросил,
как он думает, что тайфалы — не то ли же самое, что
бессы, которые жили за несколько веков тут же, и что,
на готском или германском языке, тайфал, пожалуй,
тоже, что по славянски бесы. «А пожалуй», отвечал он.
Географическо-исторический разговор наш кончился
приездом на станцию Леки. Я привожу этот разговор
единственно только для того, чтоб показать, что Але-
ксандр Сергеевич, хотя и поверхностно еще, но и тогда
уже знал историю этих мест, чтоб не впасть в ошибку
на счет места ссылки Овидия.
В г. Леово мы въехали к подполковнику Катасанову,
командиру казачьего полка. Он был на кордонах; нас
принял адъютант, с ним живший. Было 10 ч. утра. На-
пившись чаю, мы хотели тотчас выехать, но он нас не
отпустил, сказав, что через час будет готов обед. Мы
очень легко согласились на это. Потолковали о слухах
из Молдавии; через полчаса явилась закуска: икра, ба-
лык и еще кое-что. Довольно уставши, мы выпили по
порядочной рюмке водки и напали на соленья; Пушкин
был большой охотник до балыка. Обед состоял только
из двух блюд: супа и жаркого, но за то вдоволь прекрас-
ного Донского вина. Желание Пушкина выпить кофе
удовлетворено быть вскоре не могло, и он был заменен
дульчецей. Когда мы уже сели в каруцу, нам подали
еще вина, и хозяин, ехавший верхом, проводил нас за
город. Я показал Пушкину Троянов вал, когда мы про-
езжали через него; он одинаково со мной не разделял
мнения, чтобы это был памятник владычества римлян
в этих местах. Прошло, конечно, полчаса времени, что
мы оставили Лёово, как вдруг Александр Сергеевич
разразился ужасным хохотом, так, что в начале я поду-
ДО
мал, не болезненный ли какой с ним припадок. «Что
такое так веселит вас?» спросил я его. Приостановив-
шись немного, он отвечал мне, что заметил ли я, каким
образом нас угостили, и опять тот же хохот. Я реши-
тельно ничего не понимал и ничего особенного в обеде
не заметил. Наконец он объяснил мне, что суп был из
куропаток, с крупно-накрошенным картофелем, а жар-
кое из курицы. «Я люблю казаков за то, что они свое-
образничают и не придерживаются во вкусе обще-приня-
тым правилам. У нас, да и у всех, сварили бы суп из
курицы, а куропатку бы зажарили, а у них наоборот!»
и опять залился хохотом. На этот раз и я смеялся; дей-
ствительно я не заметил этого, потому ли, что более
свычен с причудливым приготовлением в военное время.
Пушкин заключил тем, что это однакоже вкусно и впо-
следствии в Кишиневе сообщил Тардифу. В 9-ть часов
вечера, 23-го декабря, мы были дома. Обед этот он ни-
когда не забывал; даже через два года, в Одессе, он при-
поминал мне об этом.
Здесь нахожу нужным заметить (стр. 1181), что
в эту поездку из Кишинева, через Аккерман, Измаил и
Леово, мы не встречали ни одного цыганского табора.
Может быть, если только Пушкин ездил вторично
между февралем и июлем 1822 года, когда меня не было
в Бессарабии, то он мог их встретить в Буджацких сте-
пях, которые впрочем редко посещаются таборами: бол-
гарские и немецкие колонии им враждебны. Цыгане
снуют более, начиная от Бендер, на север, и их всегда
можно было видеть около Кишинева. Любимое их распо-
ложение было за садами малины (так называемая вино-
градная долина в двух верстах от Кишинева, куда мы
часто ездили в сад отставного израненного егерского»
поручика Кобылянского, которому Охотников, обязан-
ный жизнию, в одном из сражений 1813 года, кажется,
под Герлицем, купил и подарил его). Затем другие та-
боры располагались у Рышконовки и у Прункуловои
мельницы, также под самым Кишиневом. Но Пушкин
их мог очень часто встречать и преждё, нежели был
в Бессарабии, а именно в поездку свою с Раевским на
Кавказ, в Новороссийском крае: там таборы были
часты. Они кочевали от берегов Прута далеко на Восток
220
Не думаю, чтоб Пушкин до прибытия своего в Бессара-
бию не имел случая, при своей наблюдательности, изу-
чить их. Пылкое воображение и поэтический дар создали
остальное[...]
Не только Пушкина, одаренного самым пламенным
воображением, но и каждого из нас, внезапно перенес-
шегося в край, вовсе не схожий с тем, что мы видели
в Европе, должно было занимать все встречающееся
в Кишиневе, особенно в эпоху 1821 года. Впечатления
эти несомненно должны были действовать сильнее на
молодого поэта, нежели на всех других. Он ловил то,
иго более его поражало, и мы видим подражание одной
из помянутых песен: «жги меня, режь меня» и т. д. Все
это так. 9
Но мне удивительно, что я не встретил в помянутом
исчислении двух современных исторических, народом
сложенных песен, которые, как мне близко известно,
в особенности занимали Александра Сергеевича. Первая,
из Валахии, достигла Кишинева в августе 1821 года;
вторая —в конце того же года. Куплеты из этих песен
беспрерывно слышны были на всех улицах, а равно
исполнялись и хорами цыганских музыкантов. Кто из
бывших тогда в Бессарабии и особенно в Кишиневе не
помнит беспрерывных повторений: «Пом, пом, пом по-
миерами, пом» и «Фронзе верде шалала, Савва Бим-
баша?»
Первая из них сложена аллегорически на предатель-
ское умерщвление главы пандурского восстания Тодора
Владимирески, по распоряжению князя Ипсиланти в
окрестностях Тырговиста.509 Вторая, на такую же пре-
дательскую смерть известного и прежде, а во время
9 Помню очень хорошо, между Пушкиным и В. Ф. Раевским,
горячий спор (как между ними другого и быть не могло) по поводу:
«режь меня, жги меня»; но не могу положительно сказать, кто из
них утверждал, что—«жги» принадлежит русской песне, и что
вместо «режь», слово — «говори» имеет в «пытке» то же значение,
и что спор этот порешил отставной феерверкер Ларин (оригинал,
отлично переданный А. Ф. Вельтманом), который обыкновенно
жил у меня. Не понимая о чем дело и уже довольно попробовав-
ший за ужином полынкового, потянул ои эту песню — «ой жги,
говори, рукавички барановые». Эти последние слова превратили
спор в хохот и обыкновенные с Лариным проказы.
гетерии храбрейшего Бим-баши-Саввы, родом болга-
рина, подготовившего движение болгар, коим Ипсиланти
не умел воспользоваться. Бим-баша-Савва, по истребле-
нии гетеристов в Драгошанах, с своими тысячью отбор-
ными арнаутами, перешел, после разгромления Ипси-
ланти, по приглашению к туркам и присоединился к ним.
Но турки, зная его влияние на болгар и не осмеливаясь
открыто истребить его, прибегли к хитрости: паша за-
манил его к себе, под тем предлогом, чтобы надеть на
него присланный от султана почетный кафтан. Савва
поддался и явился из митрополии, которую он занимал
своим отрядом, только с шестьюдесятью всадниками, во
двор паши в Букарест, в дом Беллы. Войдя в залу с ка-
питаном Генчу, он был внезапно встречен несколькими
пистолетными выстрелами, и труп его немедленно выбро-
шен за окно на улицу. Из конвойных его только трое
спаслись и в 1829 году находились у меня в отряде;
песня эта не столь аллегорическая как первая, и расска-
зывает главные эпизоды убийства.
Александр Сергеевич имел перевод этих песен; он
приносил их ко мне, с тем, чтобы проверить со слов
моего арнаута Георгия. Но в декабре 1823 года, бывши
в Одессе, Пушкин сказал мне, что он не знает, куда
девались у него эти песни, и просил, чтобы я доставил
ему копию с своего перевода; в январе 1824 года, опять
приехавши в Одессу, я ему их и передал. Не знаю, как
после, но тогда он обходился очень небрежно с лоскут-
ками бумаги, на которых имел обыкновение писать.
Вместе с тем не вижу в собрании его сочинений даже
и намека о двух повестях, которые он составил из мол-
давских преданий, по рассказам трех главнейших гете-
ристов: Василия Каравия, Константина Дуки и Пенда-
деки, преданных Ипсилантием, в числе других, народ-
ному проклятию за действие и побег из-под Драгошан,
где впрочем и сам Ипсиланти преступно не находился.
Василий Каравия был нежинский грек, очень не
глупый и с некоторым образованием; он попал в особен-
ную милость к князю Ипсиланти за варварское убий-
ство мирных турок в Галацах при самом начале тетерин-
ских действий. Пендадека, тоже родом из Нежина, не
лишенный ума и очень хитрый. Он был эфором в сброде
382
Ипсиланти, имея чин полковника гетеристов; одно время
правил Молдавией (до прибытия князя Георгия Канта-
кузина, из Тырговист). Дука родом албанец, человек
в высшей степени замечательный; он был поверенным
в делах Али-паши-Ян и некого, любимец его, владел не-
зависимо от греческого, албанского, валахского языков—
италианским (в Албании довольно распространенным) и
французским. Долго было бы говорить здесь о его по-
хождениях и о том, как он попал в гетерию. Каравия,
Пендадека и Дука были отвержены Кишиневским гре-
ческим обществом; но я не находил нужным делать
того же, напротив, как говорится, приголубил их, осо-
бенно Дуку и в частых беседах с ним извлекал из него
то, что мне было нужно. Пушкин часто встречал их
у меня и находил большое удовольствие шутить и тол-
ковать с ними. От них он заимствовал два предания,
в несколько приемов записывал их, и всегда на особен-
ных бумажках. Он уехал в Одессу. Через некоторое
время я приехал туда же на несколько дней и, как всегда,
остановился в клубном доме у Отона, где основался и
Пушкин. Он показал мне составленные повести; но не-
которые места в них казались ему не ясными, ибо он
просто потерял какой-либо лоскуток и просил меня,
чтобы я вновь переспросил Дуку и Пендадеку и выста-
вил бы года лицам, и точно ли они находились тогда
в Молдавии. Рассказчики времени не знают. «С прозой
беда!» присовокупил он, захохотав. «Хочу попробовать
этот первый опыт». Я это исполнил, с дополнением еще,
от случайно в это время ко мре вошедшего Скуфо,
также одного из проклятых Ипсилантием, и вскоре
передал Пушкину. Месяца через два потом, когда я был
в Одессе, Пушкин поспешил мне сказать, что он все ска-
зания привел в порядок, но не будучи совершенно дово-
лен, отдал прочитать одному доброму приятелю (ка-
жется, Василию Ивановичу Туманскому) и обещал взять
от него и показать мне. Он это исполнил на другой день,
прочитал сам, прося, если он в чем сбился, и я помню
рассказ, то ему заметить. Сколько я помнил, то попра-
влять слышанное мною было нечего, тем более, что я не
постоянно находился, когда ему передавали рассказ.
Я нашел, разумеется, что все очень хорошо. Предмет
повестей вовсе не занимал меня: он не входил в круг
моего сборника; но, чтобы польстить Пушкину, я
просил позволения переписать и тотчас послал за писа-
рем; на другой день это было окончено. В рукописи
Пушкина было уже много переделок другой рукой, и он
мне сказал, что в этот вечер опять отдаст оную на пере-
смотр, что ему самому как-то не нравится. Что сделалось
потом, я не знаю, но у меня остались помянутые копии,
одна, под заглавием: «Дука, молдавское предание XVII
века»; вторая: «Дафна и Дабижа, молдавское предание
1663 года»[...] 110
Сколько я понимал Пушкина, — то я думал видеть
в нем всегда готового покутить за стаканами, точно
так же, как принимать участие и в карточной игре, не
будучи особенно пристрастным ни к тому, ни к другому.
Одинаково и во всех других общественных случаях, во
всем он увлекался своею пылкостью: там, где танцевали,
он от всей души предавался пляске; где был легкий раз-
говор, он был неистощим в остротах; с жаром вступал
в разговор, особенно где дело шло о поэзии, а там, где
шла речь об истории и географии, в жарких спорах его
проглядывал скорее вызов, для приобретения сведении,
в необходимости которых он более и более убеждался.
Самолюбие его было без пределов; он ни в чем не хотел
отставать от других[...]
Я знал Александра Сергеевича вспыльчивым, ино-
гда до исступления; но в минуту опасности, словом, когда
он становился лицом к лицу со смертию, когда человек
обнаруживает себя вполне, Пушкин обладал в высшей
степени невозмутимостью при полном сознании своей
запальчивости, виновности, но не выражал ее. Когда
дело дошло до барьера, к нему он являлся холодным как
лед. На моем веку, в бурное время до 1820 года, мне
случалось не только что видеть множество таких встреч,
но не раз и самому находиться в таком же положении,
а подобной натуры, как у Пушкина в таких случаях, я
встречал очень не много. Эти две крайности в той сте-
пени, как они соединились у Александра Сергеевича,
должны быть чрезвычайно редки. К сему должно еще
присоединить, что первый взрыв его горячности не был
недоступным до его рассудка. Вот чему я был близким
свидетелем. *)
В конце октября 1820 года, брат генерала М. Ф. Ор-
лова, л.-гв. уланского полка полковник Федор Федоро-
вич, потерявший ногу, кажется под Бауценом или Гер-
лицем, приехал на несколько дней в Кишинев. Удальство
его было известно. Однажды, после обеда, он подошел
ко мне и к полковнику А. П. Алексееву и находил, что
будет гораздо приятнее куда-нибудь отправиться, не-
жели слушать разговор «братца с Охотниковым о поли-
тической экономии!» Мы охотно приняли его предложе-
ние, и он заметил, что надо бы подобрать еще кого
нибудь; ушел в гостиную к Михайле Федоровичу и вы-
шел оттуда под руку с Пушкиным. Мы отправились без
определенной цели куда итти: предложение Алексеева
итти к нему было единогласно отвергнуто, и решили
итти в бильярдную Гольды. Здесь не было ни души.
Спрошен был портер. Орлов и Алексеев продолжали
играть на бильярде на интерес и в придачу на третью
партию вазу жжонки. Ваза скоро была подана. Оба гу-
сара порешили пить круговой; • воспротивился, более
для Пушкина, ибо я был привычен и находил даже это
лучше, нежели не очередно.2) Алексеев предложил на
голоса; я успел сказать Пушкину, чтобы он не согла-
шался, но он пристал к первым двум и потому присту-
пили к круговой. Первая ваза кое-как сошла с рук, но
вторая сильно подействовала, в особенности на Пуш-
кина; я оказался крепче других. Пушкин развеселился,
начал подходить к бортам бильярда и мешать игре.
9 Случаи этот как-то попал в моб дневник, из которого вкратце
^извлекаю сцену, которая может послужить для оценки Пушкина
теми, которые сумеют сделать это лучше меня. Не липшим счи-
таю сказать здесь, что когда сцена эта заносилась в дневник, я
был знаком с Пушкиным едва ли более полутора месяца, и, как
ве литератор и плохой ценитель его даровании, не имел ничего с
ним общего, исключая приятной, веселой с ним беседы, тогда
как с Ф. Ф. Орловым я был близок с 1812 года по некоторым
особенным отношениям и конечно должен бы был быть пристраст-
нее к нему.
*) Кто знал уловку круговой, то она выносится легче при оди-
наковой силе, но Пушкин не слушал меня.
15 ДИ
Орлов назвал его школьником, а Алексеев присовоку-
пил, что школьников проучивают. Пушкин рванулся от
меня и, перепутав шары, не остался в долгу и на слова;
кончилось тем, что он вызвал обоих, а меня пригласил
в секунданты. В десять часов утра должны были со-
браться у меня. Было близко полуночи. Я пригласил
Пушкина ночевать к себе. Дорогой он уже опомнился и
начал бранить себя за свою арабскую кровь, и когда я
ему представил, что главное в этом деле то, что причина
не совсем хорошая и что надо как-нибудь замять. «Ни
за что!» произнес он остановившись. «Я докажу им, что
я не школьник!» — «Оно все так, отвечал я ему, но все-
таки будут знать, что всему виной жженка, а притом
я нахожу, что и бой не ровный». — «Как не ровный?»
опять остановившись спросил он меня. Чтобы скорей
разрешить его недоумение и затронуть его самолюбие, я
присовокупил: «Не ровный потому, что может быть из
тысячи полковников двумя меньше, да еще и каких —
ничего не значит, а вы двадцати двух лет — уже из-
вестны» и т. п. Он молчал. Подходя уже к дому, он
произнес: «Скверно, гадко; да как же кончить?» —
«Очень легко, отвечался: вы первый начали смешивать
их игру; они вам что-fo сказали, а вы им вдвое, и на-
конец, не они, а вы их вызвали. Следовательно, если они
придут не с тем, чтобы становиться на барьер, а с пред-
ложением помириться, то ведь честь ваша не постра-
дает». Он долго молчал и наконец сказал по французски;
«Это басни: они никогда не согласятся; Алексеев, может
быть, — он семейный, но Теодор — никогда: он обрек
себя на натуральную смерть, то все-таки лучше умереть
от пули Пушкина, или убить его, нежели играть жизнью
с кем-нибудь другим». Я не отчаивался в успехе. Заку-
сив, я уложил Пушкина, а сам, не спавши, дождался
утра и в осьмом часу поехал к Орлову. Мне сказали,
что он только-что выехал. Это меня несколько озада-
чило. Я опасался, чтобы он не попал ко мне без меня:
я поспешил к Алексееву. Проезжая мимо своей квар-
тиры, увидел я, что у дверей нет экипажа, который,
с радостью, увидел у подъезда Алексеева, а еще более,
и также неожиданно, обрадовался, когда едва я пока-
зался в двери, как они оба в один голос объявили, что
236
<r
сейчас собирались ко мне посоветоваться, как бы окон-
чить глупую вчерашнюю историю. — «Очень легко,
отвечал я им, приезжайте в 10-ть часов, как условились,
ко мне; Пушкин будет, и вы прямо скажете, чтобы он,
так как и вы, позабыл вчерашнюю жжонку». Они
охотно согласились. Но Орлов не доверял, что Пушкин
согласится. Возвратясь к себе, я нашел Пушкина уже
вставшим и с свежей головой, обдумавшим вчерашнее
столкновение. На сообщенный ему результат моего
свидания, он взял меня за руку и просил, чтобы я ему
сказал откровенно: не пострадает ли его честь, если он
согласится оставить дело? Я повторил ему сказанное на-
кануне, что не они, а он их вызвал, и они просят мира:
«Так чего-же больше хотеть?» Он согласился, но мне
все казалось, что он не доверял, в особенности Орлову,
чтобы этот отложил такой прекрасный случай по-
драться; но когда я ему передал, что Федор Федорович
не хотел бы делом этим сделать неприятное брату, —
Пушкин, казалось, успокоился. Видимо он страдал
только потому, что столкновение случилось за бильяр-
дом, при жжонке: «а не то, славно бы подрался; ей богу,
славно!» Через полчаса приехали Орлов и Алексеев.
Все было сделано, как сказано; все трое были очень до-
вольны; но мне кажется, все не в той степени, как был
рад я, что не дошло до кровавой развязки: я всегда не-
навидел роль секунданта и предпочитал действовать
сам. За обедом в этот день у Алексеева Пушкин был
очень весел и возвращаясь благодарил меня, объявив,
что, если когда представится такой же случай, то чтобы
я не отказал ему в советах и пр.
Случай этот представился; но здесь мое вмешатель-
ство, как видно будет ниже, было уже бесполезно.
Повод к столкновению Пушкина с Старовым расска-
зан в главных основаниях — правильно. Вальс илн ма-
зурка— все равно, разве только одно, что тогда могло
быть принято в соображение, есть то, что программа
последовательных плясок была предварительно опреде-
лена. В тот вечер я не был в клубе, но слышал от обоих
противников и от многих свидетелей, и мне оставалось
только жалеть о моем отсутствии, ибо с 1812 года бу-
дучи очень близко знаком с Старовым, я, может быть»
• 52Г
и отсоветовал бы ему из пустяков начать такую исто-
рию. Он сознавался мне, что и сам не знает, как он все
это проделал.
Но здесь я должен объясниться на сказанное:
«. . .секундантом Пушкина был Н. С. Алексеев, а одним
из советников и распорядителей — И. П. Липранди,
мнением которого поэт дорожил в подобных случаях».
В семь часов утра я был разбужен Пушкиным, при-
ехавшим с Н. С. Алексеевым. Они рассказали случив-
шееся. Мне досадно было на Старова, что он в свои лета
поступил как прапорщик, но дела откладывать было уи$е
нельзя, и мне оставалось только сказать Пушкину, что
«он будет иметь дело с храбрым и хладнокровным чело-
) веком, не похожим на того, каким он, по их рассказам,
был вчера». Я заметил, что отзыв мой о Старове по-
льстил Пушкину. Напившись чаю, Алексеев просил меня
ехать с ними; я долго не соглашался, на том основании,
что, если я поеду, то Пушкин будет иметь двух свиде-
телей, а Старов — одного: в таком случае должно было
бы предупредить его вчера; но потом я рассудил, что
бой будет не ровный, на том простом основании, что
Пушкин был так молод, неопытен и хоть в минуты опа-
сности, я думал, что он будет хладнокровным, но с его
чрезвычайною пылкостью от самой ничтожной причины,
он очень легко мог выйти из подобного положения.
Секундант его, правда, обладал невозмутимым хладно-
кровием, но в таких случаях был также не опытен,
между тем как Старов был в полном смысле обстрелен-
ный, и что меня более всего пугало, то это — необразо-
ванность его, как светского человека и не знающего зна-
чения некоторых слов, а одно такое, будучи произнесено
без всякого умысла, было бы достаточно, чтобы произ-
вести взрыв в Пушкине. За всем тем, однако же, я обе-
щал быть, но с условием, что заеду предупредить Ста-
I рова, чтобы и он взял еще одного свидетеля; но если он
не успеет, то, конечно, поверит мне и сам, в чем я не со-
мневался. Формальность при таких случаях неотменно
должна быть выполнена, а так как остается еще полтора
х) За сими словами в скобках: «(Вспомним опять, что повеет:»
«Выстрел» слышана от Липранди)». Не помню этого рассказа и
желал бы знать источник.
$38
часа времени, то я заеду с ответом к Алексееву, мимо
которого должно будет ехать в Рышкановку. Мы вы*
ехали вместе; Старов, с полчаса предо мной, уехал к пол-
ковнику Дережинскому, но и у него я никого не застал
поспешил к Алексееву. Они, обдумав, признали, что
без согласия Старова мне быть на месте не ловко, а по-
тому согласились на предложение мое находиться на
всякий случай вблизи, и мы отправились, ибо время уже
подходило. На вопрос Алексеева об условиях, я просил
его только одного, чтобы барьер был не менее двена-
дцати шагов и отнюдь не соглашаться подходить ближе.
Старов был вовсе не мастер стрелять, Пушкин, хотя
иногда и упражнялся, но лучше сказать, шалил, а по-
тому оба, конечно, поспешат сойтися, и тогда послед-
ствия будут ужасны. Пушкин горел нетерпением; я ему
что-то заметил, но он мне отвечал, что неотменно хочет
быть на месте первый. Я остановился в одной из бли-
жайших к месту мазанок. Погода была ужасная: метель
до того была сильна, что в нескольких шагах нельзя
было видеть предмета, и к этому довольно морозно.
Войдя в мазанку, я приказал извозчику посматривать
на дорогу или, скорее, прислушиваться к стуку колес,
не поедет ли кто из города и дать мне знать; я все еще
думал встретить Старова, но напрасно. Через час я уви-
дел Алексеева и Пушкина возвращающимися и подумал,
что успех остался за ними. Но вот что тут же я узнал
от них. Первый барьер был на шестнадцать шагов;
Пушкин стрелял первый и дал промах, Старов тоже и
просил поспешить зарядить и сдвинуть барьер; Пушкин
сказал: «И гораздо лучше, а то холодно». Предложение
секундантов прекратить было обоими отвергнуто. Мороз
с ветром, как мне говорил Алексеев, затруднял движе-
ние пальцев при заряжении. Барьер был определен на
двенадцать шагов, и опять два промаха. Оба противника
хотели продолжать, сблизив барьер; но секунданты
решительно воспротивились, и так как нельзя было по-
мирить их, то поединок отложен до прекращения метели.
Дрожки наши, в продолжение разговора, до гребли в
город, ехали рядом и шагом, ибо иначе было нельзя.
Я отправился прямо к Старову. Застав его за завтра-
ком, рассказал ему, где я был. Он упрекнул меня за не-
доверие к нему и пригласил быть свидетелем, как
только погода стихнет. Когда полковой адъютант вышел,
и мы остались вдвоем, я спросил его, как это пришло
ему в голову сделать такое дурачество в его лета и в его
положении? Он отвечал, что и сам не знает, как все это
сошлось; что он не имел никакого намерения, когда по-
дошел к Пушкину: «да он, братец, такой задорный»,
присовокупил он. — «Но согласись, с какой стати было
тебе, самому не танцующему, вмешиваться в спор двух
юношей, из коих одному хотелось мазурки, другому
вальса?» На это он мне сказал, что всему виноват его
офицерик, отказавшийся объясниться с Пушкиным. На
замечание мое, что если офицер его был виноват, то он
имел свою власть взыскать с него и даже выгнать из
полка, а прилично ли ему взять на себя роль прапор-
щика и привязаться к молодому человеку, здесь по воле
государя находящемуся и уже всем известному своими
дарованиями? «Ну ты бы убил его, ведь все были бы
твоими врагами, в особенности, когда бы узнали повод
к дуэли», и пр. Это несколько подействовало на него, и
он начал было соглашаться, что ему не следовало вмеши-
ваться, и заключил тем, что теперь уже делать нечего,
надо кончить, и просил меня, если я увижу Алексеева,
сказать ему, что не худо поспешить; «покончить можно
в клубной зале» — прибавил он.
Я ничего не говорил Пушкину, опасаясь, что он схва-
тится за мысль стреляться в клубном доме, но буквально
передал Алексееву весь разговор, и он обещал пови-
даться в тот же день с Старовым. Вечером Пушкин был
у меня, как ни в чем не бывало, так же весел, такой же
спорщик со всеми, как и прежде. В следующий день,
райо, я должен был уехать в Тирасполь, и на другой
день вечером, возвратясь, узнал миролюбивое окончание
дела, и цне казалось тогда видеть будто бы какое-то
тайное сожаление Пушкина, что ему не удалось по-
драться с полковником, известным своею храбростью. Од-
нажды как-то Алексеев сказал ему, что он ведь дрался
с ним, то чего же он хочет больше, и хотел было продол-
жать, но Пушкин, с обычной ему резвостью, сел ему на
колени и сказал: «Ну, не сердись, не сердись, душа моя»
и вскочив, посмотрел на часы, схватил шапку и ушел.
Я изложил здесь с некоторою подробностью то, что
мне было известно об этом поединке; советы же мои и
распоряжения ограничивались только тем, что я сказал
выше. Сколько я знаю, то главным деятелем в прими-
рении Пушкина с Старовым был Н. С. Алексеев, обла-
давший, как замечено, невозмутимым хладнокровием,
тактом и общим уважением; я не знаю никого, кто бы
в то время мог с успехом уладить это трудное дело
между такими противниками.
С того времени по 1831 год, находясь в одной армии
и частях войск с Старовым, мы не раз4 вспоминали об
этой встрече, и впоследствии, в пятидесятых годах,
в продолжение двух лет, что Старов находился в Петер-
бурге по своим делам, где и умер, мы как-то повели раз-
говор о Пушкине и, кажется, по поводу нечаянно откры-
той им книги, лежавшей на столе у общего нашего зна-
комого. Ему было уже под семьдесят лет; тридцать два
года после поединка, он искренне обвинял себя и гово-
рил, что это одна из двух капитальных глупостей, кото-
рые он сделал в жизни своей.
На стр. 1168-й рассказывается происшествие с Тео-
дором или Тодораки Балшем и женой его Марьей. Это
случилось скоро после моего выезда 4-го февраля
1822 г.; недели через две я получил о том в Херсоне из-
вестие, а по возвращении узнал и все подробности от
обеих сторон. Происшествие изложено в статье, в глав-
ных чертах, верно; но если только признано будет не
лишним некоторое пояснение, то оно заключается в сле-
дующем: 1-е. Столкновение произошло у того же Кру-
пянского, у которого потом и последовала развязка.
2-е. Марья Балш, жена Тодораки, была дочь Богдана,
о чем в другом месте сказано подробно. Она была жен-
щина лет под тридцать, довольно пригожа, чрезвычайно
остра и словоохотлива; владела хорошо французским
языком и с претензиями. Пушкин был также не прочь
поболтать, и должно сказать, что некоторое время это
и можно было только с ней одной. Он мог иногда дохо-
дить до речей весьма свободных, что ей очень нравилось,
и она в этом случае не оставалась в долгу. Действительно
ли Пушкин имел на нее какие виды или нет, сказать
трудно: в таких случаях он был переметчив и часто без
^□2
всяких делен любил болтовню и материализм; но ка.
бы то ни было, Мария принимала это за чистую мо-
нету. В это время появилась в салонах некто Албрехтша;
она была годами двумя старше Балш, но красивей,
с свободными европейскими манерами; много читала
романов, многие проверяла опытом и любезностью
своею поставила Балш на второй план; она умела под-
держивать салонный разговор с Пушкиным и временно
увлекала его. У Балш породилась ревность; она начала
делать Пушкину намеки, и получив однажды от него
отзыв, что женщина эта (Албрехтша) — историческая
и пылкой страсти, надулась и искала колоть Пушкина.
Он стал с ней сдержаннее и вздумал любезничать с ее до-
черью, Аникой, столь же острой на словах, как и мать ее,
но любезничать так, как можно было только любезничать
с двенадцатилетним ребенком. Оскорбленное самолюбие
матери и ревность к Албрехтше (она приняла любезни-
чанье с ее дочерью-ребенком, в смысле, что будто бы
Пушкин желал этим показать, что она имеет уже взрос-
лую дочь) вспыхнули: она озлобилась до безгранич-
ности. В это-то самое время и последовала описанная
сцена [...]
Продолжая рассказывать это происшествие (стр.
1167), по случаю ссоры двух молдаван, что им следо-
вало драться, но они не дрались: «Липранди сказал,
чего от них требовать! У них в обычае нанять несколько
человек, да их руками отдубасить противника!» Я дей-
ствительно сказал это, но не по поводу «ссоры двух
молдаван», — а по случаю оплеухи, данной в театре в
креслах некоему прапорщику, выгнанному из ведомства
путей сообщения. Полагали поединок неминуемым след-
ствием, и Пушкин, не успевший еще оценить характер
народа, среди которого он находился, не видал другого
исхода и был очень удивлен, когда помянутые слова
были мною сказаны в присутствии нескольких довольно
значительных молдаван. Можно почти утвердительно
сказать, что после сего Пушкин начал смотреть на них
с более верной точки зрения и так сообразовать свой
образ обращения с ними.
Не могу также пропустить без замечания и то, что,
как мне кажется, с Алексеевым был и Пущин в кабинете
Крупянского, когда Пушкин разделался с Балшем (через
несколько лет возведенным в гетманы, т. е. в главно-
командующие войсками Молдавии). О присутствии тут
Пущина говорю не положительно, ибо в то время я был
в отсутствии и возвратился через четыре месяца, а по-
тому и не вполне нахожу этого в записках своих.111
В этом случае В. П. Горчаков может служить лучшим
авторитетом, если Н. С. Алексеев, как свидетель, не
оставил своих записок. Когда я возвратился, то Пушкин
не носил уже пистолета, а вооружался железной палкой
в осьмнадцать фунтов весу[. . .]
Ссор, или правильней сказать, вспышек за карты
у Пушкина было несколько[. . .] К числу столкновений
Пушкина можно отнести и случай, рассказанный на
стр. 1186-й и дополнить его: «какой-то солидный госпо-
дин», о котором идет речь и не названный, принадлежит
к числу четырех оригиналов, встреченных Пушкиным по
приезде в Кишинев (см. выше). Это был старший член
в управлении колониями статский советник Иван Нико-
лаевич Ланов; он был в беспрерывной вражде с Пушки-
ным, или правильнее сказать, первый враждовал, а вто-
рой отделывался острыми эпиграммами и шутками без
всякой желчи и был счастлив, когда смеялись тому. Ла-
нов, бывший адъютантом кн. Потемкина, человек не без
образования, на старинную руку и .с понятиями о разде-
лении лет и чинов. Ему было за 65 лет, среднего роста,
плотный, с большим брюхом, лысый, с широким красным
лицом, на котором изображалось самодовольствие; во-
обще он представлял собою довольно смешной экзем-
пляр. Он постоянно обедал у Инзова и потому должен
был часто встречаться за тем же столом с Пушкиным.
Ланову не нравилось свободное обращение Александра
Сергеевича и ответы его Инзову, который всегда с улыб-
кой возражал. Ланов часто в общем разговоре не удо-
стаивал внимания того, что говорил Пушкин, и происше-
ствие, описанное на 1186-й странице, было именно за
столом у Инзова. Ланов назвал Пушкина молокососом,
а тот его винососом; это случилось перед самым оконча-
нием стола. Инзов улыбался, встав из-за стола, пошел
к себе, а Ланов вызвал Пушкина на поединок. Пушкин
только хохотал, видя, что тот настаивает, рассказывая
ДО
6 своих, поединках при князе Таврическом. Ланов не-
сколько успокоился тогда только, когда Пушкин принял
его вызов. Инзов, услышав смех в столовой, или уве-
домленный о происшедшем, возвратился в столовую и
скоро помирил их. Ланов, из чинопочитания к Ин-
зову, согласился оставить все без последствий, а Пуш-
кин был очень рад, чтобы не сделаться смешным. Инзов
устроил так, что с тех пор Пушкин с Лановым не встре-
чались уже за столом вместе. Это очень согласовалося
с желанием Пушкина, и тот день, в который очередь
была не его, он летел туда, где было более простора и
где он не должен был глотать то, что было уже готово
сорваться с языка. Часто также он отделывался выду-
манным приглашением к Орлову или к Болотовскому и
уже в тот день неотменно обедал у названного, и, как
замечал Пушкин, Инзов всегда догадывался и всегда
улыбался, что заставляло и Пушкина делать, то же. Здесь
следует заметить, что обедать у Инзова вовсе не было
обязательно для Пушкина, хотя он и жил в доме его, и
некоторые хотели даже думать, что Александр Серге-
евич обязан был каждый раз, когда выходил, сказы-
ваться или как бы проститься. Этого ничего не было. Но
Пушкин очень хорошо понял, что в то время было при-
нято всеми начальниками держать открытый стол, не
только что для приближенных своих, но и для всех при-
езжающих того ведомства лиц. Пушкин же жил у Ивана
Никитича, был им ласкаем, а потому он почитал прили-
чием уведомлять его и всегда лично, что он дома не обе-
дает. Так он однажды выразился у меня, когда
В. Ф. Раевский, приглашая к себе обедать тут бывших,
обратился к Пушкину с шутливым видом, как это часто
между ними бывало, присовокупив: «Отпустит ли тебя
Инзов?» Не нужно было для сего и объяснения Пуш-
кина, это всем было известно.
Вот все столкновения Пушкина в Кишиневе с сентя-
бря 1820 г. по июль 1823 [...]
Стр. 1179-я. Прежде чем привести несколько слов,
сказанных на этой странице, необходимо заметить при-
веденное на странице 1131-й, как имеющее взаимное со-
отношение, и хотя в обоих случаях они не совсем отно-
сятся прямо к Пушкину, но не менее того обрисовывают
#4
toT круг, в котором ой находился, и о котором до сих
пор имеют превратное мнение, несомненно так занесен-
ное и в историю, тогда как при ближайшем рассмотре-
нии оного выльется свет, до сих пор не проникавший до
страниц летописи того времени. Может быть, не нахо-
дись Пушкин в этом кругу, пылкий его характер, хотя
и до нельзя благородный, не воздержал бы часто болт-
ливого языка, а в ту эпоху, при тогдашних условиях
общества, даже в самом Киеве и гораздо ближе —
в Тульчине и в месте пребывания князя С. Г. Волкон-
ского, женившегося на Раевской, словом, одного тогда
на ветер сказанного слова было бы достаточно для по-
гибели Пушкина. Итак:
На стр. 1131-й «Он (Орлов) заботился о распро-
странении грамотности между солдатами, старался смяг-
чить грубые отношения к подчиненным, за что вскоре и
пострадал. В Кишиневе он построил манеж и в новый
год (1822 г.) дал в нем большой завтрак, на котором,
сверх обыкновения, были угощены тут же, в одних сте-
нах с начальством, все нижние чины».
На стр. 1179-й. «Летом 1822 г. покинули Кишинев
двое близких знакомых Пушкина: П. С. Пущин и
М. Ф. Орлов. Первый был уволен вовсе от службы; вто-
рой от должности дивизионного начальника, с причисле-
нием к армии; оба по неприятностям с своим корпусным
командиром Сабанеевым».
В то время предписано было при каждом дивизион-
ном штабе устроить ланкастерские школы. Когда
ML Ф. Орлов принял 16-ю дивизию, которою, по
отъезде бывшего ее начальника г.-л. Казачковского,
временно командовал П. С. Пущин, то было уже присту-
плено к учреждению помянутой школы в Кишиневе и
ожидалось только приезда настоящего дивизионного
начальника, чтобы открыть оную, что Михайло Федоро-
вич и сделал; а как он не был доволен избранным пре-
подавателем, то скоро и назначил В. Ф. Раевского, в. это
время произведенного из капитанов 32-го егерского
полка в майоры. Раевский был человек с необыкновен-
ною энергией, знанием дела, очень образованный и не
чуждый литературы (воспитывался в Московском уни-
верситетском пансионе). М- Ф. Орлов до сего времени
близко не знал его, и назначение
с целью удалить его из полка, где
своим батальонным командиром,
это последовало более
он не ладил с бывшим
подполковником Ней-
маном, который был, как видно из его фамилии — немец,
а Раевский совсем не мог переваривать этого элемента.
Я вошел в эти подробности единственно потому только
(и должен буду сделать то же и в некоторых других
случаях), что они необходимы для верной оценки собы-
тий того времени. Раевский имел очень хорошее состоя-
ние, а потому выписал на свой счет из Петербурга для
школы своей печатные прописи, впоследствии, как будет
видно далее, навлекшие на него один из обвинительных
пунктов; а вместе с тем набрасывалось недоброжелате-
лями Орлова как бы подозрение и на него самого. Дру-
гой «особенной заботливости к распространению гра-
мотности между солдатами» Михайло Федорович не по-
казывал. Школы эти, как известно, скоро были закрыты
во всех наших армиях.
Орлов, приняв дивизию, независимо от личных своих
душевных правил — искоренять жестокость в обращении
с солдатами, имел в руководство свое многие приказы
корпусного командира Ивана Васильевича Сабанеева,
отъявленного врага телесных наказаний. В одном из
приказов корпусного командира по сему предмету было
между прочим сказано: «Убить девятерых, а выучить
одного — принадлежит другому времени, нами уже от-
житому» и т. д. Тут упоминалось, что и в прежние вре-
мена достойные начальники искали собственным приме-
ром внушать подчиненность и т. д. Казалось бы, что
Михайло Федорович мог вполне предаться в этом слу-
чае влечению благородного своего сердца, но вышло
иначе. Дивизия его начала отставать по фрунтовой
части, т. е. введенные в то время три учебных шага не
были так выделываемы, как в 17-й дивизии под началь-
ством Сергея Федоровича Желтухина, у которого госпи-
тали были наполнены нижними чинами, надорвавшимися
от упражнения в этом убийственном нововведении. Усо-
вершенствований достигали палками у тех, которые
могли выдерживать, в особенности первый учебный шаг.
При инспекторских смотрах Сабанеев никогда не смо-
трел этих учебных шагов;1) но что делал он — того не
мог делать Орлов, между тем как смотры лиц, соста-
влявших главную квартиру, требовали только усовер-
шенствования учебных шагов. Полковые командиры
16-й дивизии, в оправдание свое, приводили запрещение
Орлова на ученьях прибегать к шомполам, тесакам и
палкам (о розгах тогда еще не говорили). Пошла молва,
что Орлов распускает дисциплину, что потакает солда-
там, что принимает от них жалобы на наказания, ими
претерпеваемые, и назначает по сему следствия, между
тем как, в продолжение двух лет командования Орло-
вым дивизиею, было произведено только два следствия,
и жребий оба раза падал на меня. В конце 1820 года, во
время инспектирования Орловым дивизии, солдаты не-
которых частей 31-го егерского полка, стоявшего в Из-
маиле, принесли ему жалобу на жестокое обращение
с ними на учении. Возвратясь в Кишинев, он послал ме-
ня для произведения формального следствия. Полковым
командиром был полковник А., человек характера сла-
бого, смирного и беспечного. Командир 1-го баталиона
был подполковник А. Н. Лидере (ныне г.-а.); коман-
дир 3-го баталиона был майор Ширман.а) При опросе
людей под присягой, в баталионе Лидерса, ни один чело-
век не принес жалобы, чтобы он был наказываем ва
ученье, между тем как в баталионе Ширмана не было
ни одного, который бы не привел ужаснейших эпизодов
из таких экзекуций. Результатом было удаление А—ва от
командования полком, а Ширмана — предание суду. Вот
это только одно следствие, которое последовало по по-
воду жалоб на инспекторском смотру. Другое имело со-
вершенно другой характер и послужило сильным обви-
нением Михайлу Федоровичу — без всякого основатель-
ного повода.
В начале декабря 1821 года два унтер-офицера,8)
георгиевские кавалеры (за Лейпциг и Париж, Охотского
полка, баталиона майора Вержейского), отлучились без
* ) Он называл их не иначе, как «гусиным шагом»; но не мог
не допустить их, как утвержденных (по представлению Киселева).
* ) Полки тогда состояли из 1-го и 3-го действующих баталионов;
2-й баталион был резервный, в России.
* ) Матвеев и Аристов.
2S1
спросу из роты, стоявшей за 20 верст от Кишинева ц
явились к Орлову с жалобой на майора Вержейского,
что он, несмотря на георгиевские кресты, неоднократно
их наказывал, подобно как и других с теми же отличиями,
и около недели тому назад, найдя какие-то беспорядки
на шести кордонах, ими с капральствами занятых, на
каждом из этих кордонов давал по 20-ти розог или па-
лок, смачивал рассеченное тело соленой водой и перево-
дил за две и за три версты до другого кордона, возоб-
новляя наказания на каждом, так что им дано было в
несколько часов времени по 120-ти ударов палками и
розгами; потом, на ночь, в баталионной квартире их
привязали к поднятым оглоблям саней, как бы распя-
тыми. По объявлении Орлову этой жалобы, унтер-офи-
церы были тотчас освидетельствованы дивизионный
штаб-доктором Шуллером, при их полковом командире,
полковнике Соловкине. Тотчас же я был назначен для
произведения строжайшего следствия, а обоих унтер-
офицеров прикомандировали к дивизионному учебному
баталиону, тогда уже под командой майора Гаевского
(переведенного из л. гв. Гренадерского полка, по поводу
происшествия в Семеновском полку). Излишне говорить
об ужасах, открытых по следствию; майор Вержейский
предан суду. И так вот все послабления, которые будто
бы сделаны были Орловым солдатам: немец Ширман в
поляк Вержейский, отданные им под суд за неслыханные
и в то время жестокости. Но последнее дело, как я ска-
зал, имело влияние на служебную деятельность
М. Ф. Орлова и он «действительно — вскоре пострадал,
но не прямо за распространение грамотности и старание
смягчить грубые отношения к подчиненным», что сейчас
и будет пояснено.
Относительно угощения солдат в одних стенах с выс-
шими лицами при освящении экзерциргауза, то прежде
всего замечу, что неправильно думать, чтобы угощение
солдат с начальниками было «сверх обыкновения», на-
против, в то время это гораздо чаще случалось, нежели
ныне, и я бы мог привести множество тому примеров,
несравненно разительнее; но не в этом, а вот в чем дела
Для занятий учебного баталиона 16-й дивизии в Ки-
шиневе не было никакого здания, на воздухе не всегда
139
можно было это делать, а потому Орлов озаботился
устроить род манежа собственными средствами. Так как
построить все здание из дерева было бы слишком до-
рого, то вырыта была пространная землянка, стены коей
возвышались только на два аршина от земли, для про-
делки частых окон. Поставлены стропила, на коих
настлана была камышевая крыша; внутренность была
отштукатурена, фронтон был изящной архитектуры,
т, е. с колоннами и т. п. Все это было сделано учебным
баталионом, и люди за работу удовлетворялись Михайлом
Федоровичем из собственных денег. К концу декабря
1821 года здание окончилось; Орлов желал освятить
оное на новый год и вместе с тем, как при таких случаях
всегда бывает, дать завтрак, и решил сделать оный в са-
мом манеже. Мне и Охотникову поручено было декори-
ровать внутренность. В три дня все было готово: стены
украшены штыками, ружьями и другими воинскими
принадлежностями, фестонами из зеленого, красного и
белого сукна и т. п. У стены, лежащей против входа, был
сделан довольно удачно арматурный щит, для полноты
которого ввезены были .две пушки, сложены ядра и пр.
и пр. В щите этом было два георгиевских знамени Охот-
ского полка и два таких же Камчатского. Между
георгиевскими знаменами, из пистолетов шифр импера-
тора Александра, в сиянии из шомполов. Перед щитом,
поперек манежа, для завтрака накрыт был на сорок
человек стол, к которому должен был быть приглашен
архие; ископ Димитрий, вызвавшийся сам освятить зда-
ние, г< нерал Инзов, губернатор и пр. Вдоль же манежа
устроены были восемь столов, каждый на 80 человек,
для учебного баталиона. Часа за два до назначенного
времени, Михайло Федорович приехал осмотреть при-
готовления и, заметив, что у щита, при четырех георги-
евских знаменах и у двух орудий нет часовых, как
необходимой принадлежности знамен, приказал Гаев-
скому тотчас поставить на часы к знаменам двух унтер-
офицеров, и если найдутся, то с георгиевскими крестами,
да и повиднее. Сказав это, он уехал, и большая часть из
нас разошлась, чтобы переодеться к торжеству. Выбор
Гаевского пал на двух унтер-офицеров, принесших
жалобу на Вержейского (находившегося еще под судом,
289
а потому и оба унтер-офицера были как бы прикосновен-
ными к делу и в строгом смысле ни в каком случае не
могли так публично занять почетнейшее место в тор-
жестве, хотя действительно красивее и рослее их других
не было). До приезда Михайла Федоровича все военные
были уже в манеже; Пущин и полковой командир Со-
ловкин видели помянутых часовых и могли бы тотчас
заметить Гаевскому неловкий его выбор, а из находив-
шихся тут на-лицо людей, в полной же форме, заменить
их было легко, но никто того не сделал. Этою вероятно
случайною забывчивостью они не только что повредили
Орлову, но и унтер-офицеров, уже во всяком случае
совершенно невинных, подвергли разжалованию и лише-
нию крестов. Орлов приехал вместе с Инзовым и не
успел еще дойти до щита, разговаривая то с тем, то
с другим, как приехал архиепископ, и началось освяще-
ние, после чего подошли к приготовленному столу. Ди-
митрий любовался обоими унтер-офицерами, которых,
кажется, тогда Орлов не узнал, а взяв чарку водки,
поздравил солдат с новым годом и «здравием госу-
даря». Обычное «ура!» было ответом. Об унтер-офице-
рах не было и речи, как вдруг из главной квартиры
официально спросили корпусного командира о действи-
тельности наряда на часы помянутых унтер-офицеров.
Сабанеев приехал в Кишинев, не нашел особенной в том
важности, пожурил Гаевского, и тем пока все и окончи-
лось, но различные события начали быстро следовать
одни за другими.
В это самое время шла уже глухая молва, что суще-
ствует какой-то «Союз благоденствия», изложенный
в какой-то «Зеленой книге», в которую вписались мно-
гие из военных лиц; но кто именно и в чем это
состоялось — ходили самые неопределенные толки.
Вдруг, ни с того, ни с другого, 32-го егерского полка
майор Юмин подал рапорт корпусному командиру, что,
по присяге, обязан объявить, что, два года тому назад,
во время лагеря в Крапивне, приезжал из Киева артил-
лерийский полковник Бистром с «Зеленой книгой», кото-
рую подписал полковой командир Непенин и другой
полковой командир, полковник Кальм, но что написано
было в книге, ему неизвестно. Спрошенный Непенин
240 Г
отвечал тоже, что не знает ее содержания, что Бистром
сказал ему, что это общество для вспоможения бедным,
и он тотчас подписал вслед уже многих подписавшихся
диц, но не посмотрел, кто именно.
Из главной квартиры настоятельно требовали от-
крытия мнимого «заговора». Начальник штаба 6-го кор-
пуса г.-м. Вахтен, при инспектировании полка, когда
Раевский был еще ротным командиром, нашел, что он
много говорит за столом при старших и тогда, когда его
не спрашивают, что он, на свой счет, сшил для роты
двухшевные сапоги; что он часто стреляет из пистолета
в цель. Ко всему этому донесли, что он в Ланкастерской
школе задобривает солдат, давая им на водку, и наконец,
что прописи включают в себе имена известных респуб-
ликанцев: Брута, Кассия и т. п. В этом последнем не
трудно было убедиться, и Раевский 5-го февраля
1822 года был арестован, отвезен в Тираспольскую
крепость, где и назначена была следственная комиссия.х)
Само собою разумеется, что все это, как ни было
ничтожным, но оно не могло не дать повода врагам
Михайла Федоровича Орлова утверждать, что всем этим
беспорядкам он был единственным виновником, как на-
чальник или злонамеренный, или слабый. Находили
также, что оба бригадные генерала одинакового с ним
направления, не рассуждая, что Пущина Орлов застал
в дивизии, а Болотовской был назначен на вакансию без
всякого влияния Орлова. Корпусной командир, как че-
ловек умный и опытный, не разделял этого мнения; на-
против, он каждый раз, как приезжал в Кишинев, оста-
Следовать было нечего; один обвинительный акт мог бы
иметь какое-либо значение, — это прописи, но и это оказалось
ничтожным: прописи были выписаны из Петербурга и были оди-
наковы, как и для всей армии. Не знали, что делать с Раевским;
продолжали следствие; он отвечал очень резко и так просидел до
1825 года^ а тогда отправили его в Петербург, но ои оказался
непричастным к событиям, разразившимся 14-го декабря. Его от-
правили в Динабург. Там великий князь Константин Павлович
оправдал его во всем; но Дибич, тогда всемогущий, не согласился
с ним, и Раевский был лишен прав и сослан в Иркутск. В 1856 году
ок прощен' без возврата чина и в 1858-м, бывши в Петербурге,
оставил мне собственноручное изложение всего дела.
Пушкин принимал живейшее участие в судьбе В. Ф. Раевского
и чрезвычайно любопытствовал узнать причину его ареста.
16 Ж
навливался у Михайла Федоровича; но вдруг неожидан-
ное происшествие, в котором одинаково Орлов, в самом
строгом смысле, виноватым никак быть не мог, разыгра-
лось неприятным для него образом. Вот что случилось.
Перед отъездом своим на короткий отпуск в Киев,
Михайло Федорович назначил инспекторский смотр
2-й бригаде, стоявшей в окрестностях Кишинева. Все
было благополучно, исключая одной роты капитана Б—ва,
Камчатского полка. Как обыкновенно, для спроса
людей — все ли они получают, не обращались ли с ними
жестоко и т. п., рота обступает инспектора. Она все по-
лучила, наказания за учение и т. п. поступки капитан
прекратил, и теперь они довольны им. Казалось, все
кончилось; но кто-то в задних рядах, как по большей
части это бывает, сказал, что «намеднесь капитан хотел
было наказать артельщика за то, что он не отдал ему
деньги за вырученный провиант; но мы не допустили до
этого, а потом помирились». Михайло Федорович слиш-
ком хорошо умел различать человеколюбие от священных
обязанностей дисциплины, чтобы оставить это без вни-
мания: «Как не допустили? Рассказывайте!» И вот что
он узнал. При сборе полка на инспекторский смотр
рота капитана Б — ва остановилась в десяти верстах от
города. Подошло время получать провиант; артельщик,
получив ассигновку, отправился из деревни в город, где
продал провиант, как это водилось, когда людей кормила
на квартирах. Возвратясь в деревню, артельщик не
явился к капитану; этот узнал, что он пришел, и послал
за ним, и получил от него, утвердительный ответ, что
точно провиант продан за столько-то. Когда же Б—в по-
требовал от него деньги, то он объявил ему, что «рота
не приказала отдавать ему, а распределила их по
капральствам». Капитан велел приготовить палки и,
когда вестовые вывели артельщика на двор для наказа-
ния, собравшиеся солдаты, предвидя развязку, вошли во
двор и требовали не наказывать; но видя, что капитан
не соглашается, закричали ему, что не дадут наказывать,
ибо артельщик исполнил их приказание и затем вы-
рвали у вестовых палки, переломали их и артельщика
увели с собой. *) Б—в скоро понял значение всего
этого, и посредством ему преданного денщика предста-
вил и роте, что может ожидать ее, когда все это огла-
0ИТСЯ. Последствием было примирение, и так прошло
дней десять.
Орлов, с горестью выслушав эти показания, сознал
всю важность поступка и тотчас призвал в кружок
Пущина, как бригадного командира и остающегося (во
время отлучки его, Орлова) командующим дивизиею,
велел ему прослушать показание и поручил произвести
строжайшее следствие. Орлов в тот же день уехал в
Киев, а Пущин отправился к Крупянскому. На другой
день Павел Сергеевич не думал еще начинать следствия,
как вечером прибыл корпусной командир 2) и потребовал
его и полкового командира Адамова к себе. Началась
тревога. Капитан Б — в до того времени не только что не
был арестован, но даже и не отрешен от командования
ротой. Поутру Сабанеев сам спросил людей и под своим
наблюдением открыл следствие. Фельдфебель, артель-
щик и несколько других, наиболее участвовавших в этом
происшествии, были также посажены под караул.
Тотчас было донесено в главную квартиру, в Туль-
чин, и как случай, подходящий к тем, о которых доно-
сится прямо высшему начальству, было и это. Излишне
говорить здесь о скором и ужасном наказании фельд-
фебеля и других лиц; что же относится до Пущина, то он
был оставлен от службы, а Орлов назначен состоять
по армии. Из этого краткого изложения видно, что вы-
ражение — «по неприятностям с корпусным начальни-
ком» — неправильно.
Рассматривая беспристрастно этот последний случай,
окажется, что Орлов ни в чем тут обвиняем быть не мог,
х) Поводом к такому приказанию роты был приказ и Сабанеева
и Орлова, чтобы экономические деньги за провиант раздавать
часть на руки, а часть причислять в артельную сумму. До сего
времени половина всегда оставалась в пользу ротных командиров.
8) Во время опроса Орловым людей был в Кишиневе адъютант
Сабанеева, гвардии капитан Я. И. Радич (впоследствии полицей-
мейстер г. Кишинева и генерал-майор). Он тотчас поскакал в Ти-
располь, чтобы известить Ивана Васильевича, который сам поспе-
шил приехать, как по обстоятельству весьма важному, по воин-
скому уставу.
в

ибо он сделал все, что от него зависело, приказав
долженствовавшему чрез несколько часов заступить его
место Пущину (бригадному командиру этого полка)
произвести строжайшее следствие, и если бы Павел
Сергеевич тотчас приступил к оному, или по крайней
мере к аресту Б — ва, фельдфебеля и артельщика, то он
и сам остался бы прав. В главной квартире, а оттуда и в
Петербурге обвиняли Орлова в том, что он, узнав о та-
ком важном проступке против дисциплины, уехал,х)
Обвинение это не имеет никакого основания: Орлов пе-
редал дело тому, который заступил его место, и если бы
он и остался в Кишиневе, то не лично же должен был
производить следствие, а поручил бы тому же Пущину,
как бригадному командиру.
Враги Орлова и люди бессмысленные много говорили
о двухлетнем командовании дивизиею благороднейшим
из людей, Михайлом Федоровичем, приписывая ему,
зря, то, чего никогда не было и конечно не входило ему
и в голову. Думали видеть в нем лицо, что-то недоброе
замышлявшее во время командования дивизИею, и по-
том, в 1826 году, когда имя его показалось в известном
Донесении, они торжествовали уверенностью в свсю
проницательность. Они не обратили внимания на то, что
Орлов не заместил ни одного из полковых командиров
людьми, которые могли бы содействовать приписывае-
мой ему цели, а с теми, которых он нашел и которых он
оставил, всякая реформа была немыслима. Но превратим
все эти, ни на чем не основанные, предположения: фак-
ты, и факты несокрушимые, доказывают совершенно
противное.112
В то время, когда из половины 2-й армии и именно
в 7-м корпусе обнаруживались бригадные генералы, не-
сколько полковых командиров и множество офицеров в
известном заговоре; когда с весьма малым исключением
главная квартира принимала участие в оном, почти все
адьютанты главнокомандующего и начальника главного
штаба принадлежали этому тайному обществу, в то же
время в другой половине армии —в 6-м корпусе (а по*
тому и в дивизии Орлова) не оказалось ни одного участ-
]) По случаю первой беременности Екатерины Николаевны, оя
спешил в Киев.
ника, ии одного отправленного в Петербург, Но этого
еще мало: из числа почти 20~ти офицеров генерального
штаба,х) находившихся среди расположения 6-го кор-
пуса, несравненно большею частью в самом Кишиневе, на
съемке области, ни один, решительно ни один, не был
замешан между так-называемыми декабристами, не
смотря даже на то, что один из главных деятелей в за-
говоре, сослуживец же их, гвардии генерального штаба
шт. кап. Без-Корнилович, два раза приезжал из Петер-
бурга к дяде своему, начальнику Бессарабской съемки,
полковнику Корниловичу и в последний раз за несколько
месяцев до катастрофы: он не мог заразить молодежь
своими преступными замыслами, тогда как почти все их
товарищи, находившиеся в Тульчине, сделались жертвой
неопытности своей.
Чему приписать такую разительную противополож-
ность мнений, взглядов, направлений и действий одного
и того же элемента на расстоянии каких пибудь двухсот
верст? И когда еще? Тогда, как Бессарабия была напол-
нена возгласами гетеристов о свободе и т. п. Пусть решат
все это люди опытнее меня. Что же относится собственно
до моего мнения, то я думаю видеть главную причину
тому — именно в образе жизни Михайла Федоровича.
На его умных, оживленных беседах перебиралось все,
исключая правительственных учреждений существую-
щего порядка. Он мог иметь свой личный взгляд, мог
сообщать его и другим, но благородный характер его
никогда не покусился бы на совращение молодого чело-
века с пути присяги и долга, а еще менее подчиненных
ему. Охотников, близкий ему человек, как оказалось
после его смерти, был более или менее привлечен к тай-
ным обществам; в Кишиневе же, в продолжение двух
лет пребывания его с Орловым, не показал он и тени
того, чем занят был его ум. Михайло Федорович служил
ему примером.
Не так было в Тульчине. Там были кружки, и
кружки у лиц возвышенных, как например, у ген.-интен-
1) Андреевский, Вельтман, Гасферт, Горчаков, два Зубова, Кек,
Корннлович, барон Ливен, Лугинин, два Полтопадких, князь Про-
аоровский, Роговскчй, Руге, Ушаков, два барона фон-дер-Ховена
и Фонтон-де-Верайоя.
мъ
данта Юшневского, где писались конституции, где пи-
тали молодежь заразительными утопиями, увлекавшими
их на поприще совершенно иное, чем то, которое указы-
валось в многообразных беседах у Михаила Федоровича,
где, повторяю, никогда не было и речи, могущей заро-
нить малейшую искру негодования на существующий
порядок или чего подобного. А потому, я думаю, что
Пушкин, с живым умом и не только что иногда, но очень
часто невоздержным языком своим, мог бы навлечь на
себя гибельные последствия,х) которых он избежал в об-
ществе, в которое был брошен судьбой. Полагаю, что в
то время и Петербург не был для него безопасен.
[ Я думаю даже, что и выезд его из Одессы в поместье —.
| был для него спасителен: ибо вскоре после сего князь
С. Г. Волконский, женившись на Раевской, купил
в Одессе дом и почти постоянно жил там. Из Донесения»,
же известно, что там происходило; я мог бы сказать
многое о сем[...]
Как нельзя более верно, что «он был неизмеримо
выше и несравненно лучше того, чем казался и чем даже
выражал себя в своих произведениях». Здесь я говорю
о Пушкине, как о человеке, а не как о поэте: в этом
последнем случае я не судья; но в первом, опытность моя
дает мне более права заявить и мое мнение, тем более,
что мне представлялось много разнообразных случаев,
в которых я мог видеть его, как говорится, обнажен*
ным[...]
К числу некоторых противоречий в его вседневной
жизни, я присовокуплю еще одну замечательную черту,
которую, как казалось, я мог подметить в нем: это не*
ограниченное самолюбие, самоуверенность, но с тою рез-
кою особенностью, что оно не составляло основы его
характера, ибо там, где была речь о поэзии, он входил
в жаркий спор, не отступая от своего мнения; конечно об
этом предмете в Кишиневе он мог только говорить
с А. Ф. Вельтманом и В. Ф. Раевским, а также еще
с В. П. Горчаковым и Н. С. Алексеевым, но с этими
последними мне не случалось его слышать: они были
1) Благородные правила Пушкина, его ум, несомненно не еде*
лали бы его деятелем. Но сколько было тех, которые увидели
Нерчинск, не проиэнеся и1 слова, но слушавших только других?
316
безусловными поклонниками непогрешимости его поэзии;
следовательно и столкновения по этому предмету быть
не могло. Другой предмет, в котором Пушкин никогда
не уступал, это готовность на все опасности. Тут, по
крайней мере в моих глазах, он был неподражаем, как
выше было уже замечено. В других же случаях этот
яро-самопризнающий свой поэтический дар и всегдаш-
нюю готовность стать лицом со смертью, смирялся, когда
шел разговор о каких-либо науках, в особенности
географии и истории, и легким, ловким спором как бы
вызывал противника на обогащение себя сведениями;
этому не раз был я также свидетелем. В таких беседах,
особенно с В. Ф. Раевским, Пушкин хладнокровно пере-
носил иногда довольно резкие выходки со стороны про-
тивника и, занятый только мыслью обогатить себя
сведениями, продолжал обсуждение предмета. Очень
правильно замечено в статье, что «беседы у Орлова и
пр. заставили Пушкина пристальней глядеть на самого
себя и в то же время вообще направляли его мысли
к занятиям умственным»^ По моему мнению, беседы его,
независимо от Орлова, но с Вельтманом, Раевским,
Охотниковым и некоторыми другими, много тому содей-
ствовали; они, так сказать, дали толчок к дальнейшему
развитию научно-умственных способностей Пушкина, по
предметам серьезных наук.
Относительно самолюбия Пушкина к своему поэти-
ческому дару, то оно проявлялось во всех случаях пре-
бывания его в Кишиневе и в Одессе: не говоря уже о том,
что он сам любил сравнивать себя с Овидием, но он
любил, когда кто хвалил его сочинения и прочитывал
ему из них стих или два. Вот, по моему мнению, не-
сколько примеров, как бы оправдывающих это мое за-
ключение.
На стр. 1167-й в статье читаем, что когда Полторац-
кому и Алексееву удалось свести противников — Старова
и Пушкина, последний сказал первому: «Я всегда вас
уважал, полковник, и потому принял ваш вызов». Самые
эти слова доказывают уже какую-то уверенность в своем
значении. Старов, известный храбростью своею с Ту-
рецкой войны, с отличием служил войны 1812 и
1814 годов, в то время был полковой командир и кто
917
бы имел право не принять его вызова? Литературных
достоинств он не понимал.
Но это еще не все. Когда Старов сказал: «И хорошо
сделали, Александр Сергеевич; я должен сказать по
правде, что вы так же хорошо стоите под пулями, как
хорошо пишете!» Далее — «Пушкин кинулся обнимать
Старова и с этих пор считал долгом отзываться о нем
с великим уважением».х)
Пушкин был слишком умен и проницателен, чтобы не
отличить двойной отзыв о нем Старова. Первый мог
справедливо удовлетворить его самолюбию, ибо присут-
ствие духа Пушкина под пулями Старов мог ценить по
принадлежности, хотя в этом Пушкин и не нуждался.
Но вторая половина речи — «хорошо пишете» — не
могла быть принята втайне за отзыв знатока, достойного
ценителя литературных дарований, во-первых, уже по-
тому, что в то время сочинения Пушкина были разбро-
саны в разных журналах, а главное потому, что Пушкин
не мог не видеть в противнике своем ничего более, как
хорошего фронтовика и храброго офицера, каковых
тогда было не мало; но уже ни в каком случае, как чело-
века, могущего оценить какое бы то ни было литератур-
ное произведение. Семен Никитич Старов знал, что
Пушкин писатель, но что он пишет и в какой степени
достоинства, он не мог того знать. Александр Сергеевич
очень хорошо понимал это, а между тем был в восторге
от сделанного сравнения: самолюбие брало верх над ним.
На одном из шумных у меня вечеров, В. Ф. Раев-
ский, споря с Таушевым о каком-то литературном про-
изведении, вдруг, с обычными ему приемами, торже-
ственно, экспромтом * 2) произнес:
Жуковский, Батюшков и Пушкин —
Парнаса русского певцы;
Пафнутьев, Таушев, Слепушкин—
Шестого корпуса писцы.
Александр Сергеевич был в восторге, и когда кто-то
заметил, что в стихах где-то не достает буквы «и», или
что-то подобное, необходимое для гармонии, он не делал
О Если только все это передано свидетелями.
2) Не внаю сам ли Раевский сложил, или кто другой.
248
никаких по обыкновению замечаний и, расхаживая,
с живостью повторил несколько раз сказанное.
Около половины 1822 года, возвращаясь из Одессы,
я остановился ночевать в Тирасполе у брата, тогда
адьютанта при Сабанееве. Раевский был арестован в
Кишиневе 5-го февраля (на другой день после моего
выезда в Херсон, Киев, Петербург, Москву) и отвезен
в Тираспольскую крепость. Мне хотелось с ним видеть-
ся, тем более, что он и сам просил брата моего, что
когда я буду проезжать, то, чтобы как-нибудь доставить
ему эту возможность. Брат советовал просить мне позво-
ления у самого Сабанеева, который близко знал меня
со Шведской войны, и отказа, может быть, и не было
бы; но я, знавши, как Раевский дерзко отделал в лицо
Сабанеева на одном из допросов в следственной комис-
сии, не хотел отнестись лично, прежде нежели не попы-
таю сделать это через коменданта, полковника Сергиоти,
с которым я был хорошо знаком, а потому тотчас от-
правился в крепость. Раевский был уже переведен из
каземата на гаупвахту, в особенную комнату, с строгим
повелением никого к нему не допускать. Тайно сделать
этого было нельзя, и комендант предложил мне, что
так как разрешалось отпустить Раевского с унтер-офи-
цером гулять по гласису (крепость весьма тесная), то,
чтобы я сказал, в котором часу завтра поеду, то он через
час, когда будет заря, передаст Раевскому, и он выйдет
на то место, где дорога идет около самого гласиса. Я на-
звал час и на другой день застал Раевского (с унтер-
офицером, ему преданным), сидящим в назначенном
месте. Я вышел из экипажа и провел с ним полчаса,
опасаясь оставаться долее. Он дал мне пиесу в стихах,
довольно длинную, под заглавием: «Певец в темнице», и
поручил сказать Пушкину, что он пишет ему длинное
послание, которое впоследствии я и передал Пушкину,
когда он был уже в Одессе.х)
Дня через два по моем возвращении в Кишинев,
Александр Сергеевич зашел ко мне вечером и очень
*) Во время отъезда моего в 1851 году за границу Н. С. Але-
ксеев взял у меня и то и другое, а равно и пять писем Пушкина,
возвратясь, не нашел я его в Петербурге, и он вскоре умер в Москве.
Здесь я слышал, что будто бы он кому-то отдал мне возвратить.
Ю
много расспрашивал о Раевском, с видимым участием.
Начав читать «Певца в темнице», он заметил, что Раев-
ский упорно хочет брать все из русской истории, что и
тут он нашел возможность упоминать о Новгороде и
Пскове, о Марфе Посаднице и Вадиме, и вдруг остано-
вился. «Как это хорошо, как это сильно; мысль эта мне
никогда не встречалась; она давно вертелась в моей го-
лове; но это не в моем роде, это в роде Тираспольской
крепости, а хорошо» и пр. Он продолжал читать, но
видимо более серьезно. На вопрос мой, что ему так по-
нравилось, он отвечал чтобы я пидождал. Окончив, он
сел ближе ко мне и к Таушеву и прочитал следующее:
Как истукан немой народ
Под игом дремлет в тайном страхе:
Над ним бичей кровавый род
И мысль и взор — казнит на плахе.
Он повторил последнюю строчку... и прибавил
вздохнув: «После таких стихов не скоро же мы увидим
этого Спартанца».
Так Александр Сергеевич иногда и прежде называл
Раевского, а этот его — Овидиевым племянником.
Таушев указал Пушкину на одно сладострастное вы-
ражение, которое, по его мнению, также оригинально,
а именно, сколько помню, следующее:
Встречал-ли девы молодой
Любовь во взорах сквозь ресницы?
В усталом сне ее с тобой
Встречал-ли первый луч денницы?
Пушкин находил, что выражение «в усталом сне» —
«хорошо, очень хорошо! но стихи не хороши, а притом
это не ново», — и вдруг начал бороться с Таушевым.
Потом схватил Таушева под руку, надел на него фу-
ражку и ушел. На другой день Таушев сказывал мне,
что Пушкин ему говорил, что мысль первых стихов
едва-ли Раевский не первый высказал. «Однако, приба-
вил он, я что-то видел подобное, не помню только где,
а хорошо», и несколько раз повторял упомянутый стих;
вторую же мысль он приписывал себе, где-то печатно и
гораздо лучше высказанную.118
Когда я приехал с Пушкиным в Аккерман прямо
к полковнику Непенину и назвал своего спутника, то,
НО
после самого радушного приема Пушкину, и между тем,
как этот последний разговаривал с Кюрто, Непенин
спросил меня вполголоса, но так, что Александр Серге-
евич мог услышать: «Что, это тот Пушкин, который
написал Буянова?» 114 На такой вопрос и при тогдашних
условиях, нас окружавших, мне не осталось ничего бо-
лее отвечать, чтобы скорее прекратить дальнейшие
расспросы, что «это тот самый, но он не любит, чтобы ему
говорили об этом». Я боялся, что, пожалуй, Андрей Гри-
горьевич за столом заведет опять о том разговор. После
обеда, за который тотчас сели, Пушкин подошел ко мне,
как бы оскорбленный вопросом Непенина, и наградил его
многими эпитетами. Тут нельзя было много объясняться
с ним; но когда мы пришли после ужина в назначенную
нам комнату, Пушкин возобновил опять о том же речь,
называя Непенина необтесанным, невежей и т. п., при-
совокупив, что Непенин не сообразил даже и лет его
с появлением помянутого рассказа и пр. На вопрос мой,
что разве пьеса эта так плоха, что он может за нее кра-
снеть?— «Совсем не плоха, отвечал он, она оригинальна
и лучшая из всего того, что дядя написал». — «Так что
же; пускай Непенин и думает, что она ваша». Пушкин
показался мне как бы успокоившимся; он сказал только:
«Как же; полковник и еще георгиевский кавалер, не мог
сообразить моих лет с появлением рассказа!» Мы легли,
продолжая разговаривать о его знакомце Кюрто, кото-
рого он так неожиданно здесь встретил, и он после
некоторого молчания возобновил опять разговор о Не-
пенине и присовокупил, что ему говорили и в Петербурге,
что лет через пятьдесят никто не поверит, чтобы Васи-
лий Львович мог быть автором «Опасного соседа», и
стихотворение это припишется ему. Я заметил, что по-
этому нечего сердиться и на Непенина, который прежде
пятидесяти лет усвоил уже это мнение. Пушкин прого-
ворил несколько мест из стихотворения, и мы заснули.
Поутру он встал очень веселым и сердился на Непенина
только за то, что он не сообразил его лет. Дорогой как-то
зашла речь о том, и Александр Сергеевич повторил, что
пьеса дяди так хороша и так отделяется от всего того,
что он написал, что никто не отнесет к нему сочинение
оной и пр. Пушкин охотно, как замечено было выше.
входил в спор по всем предметам, но не всегда терпел
какие-либо замечания о своих стихах[...]
Я уже имел случай сказать, что Александр Сергеевич
всегда восхищался подвигом, в котором жизнь стави-
лась, как он выражался, на карту. Он с особенным вни-
манием слушал рассказы о военных эпизодах; лицо его
краснело и изображало жадность узнать какой-либо
особенный случай самоотвержения; глаза его блистали,
и вдруг часто он задумывался. Не могу судить о степени
его славы в поэзии, но могу утвердительно сказать, что
он создан был для поприща военного, и на нем, конечно,
он был бы лицом замечательным; но с другой стороны
едва ли к нему не подходят слова императрицы Екате-
рины II, сказавшей, что она «в самом младшем чине пала
бы в первом же сражении, на поле славы».
Дуэль К[иселе]ва с Мордвиновым очень занимала
его; в продолжение нескольких и многих дней, он ни
о чем другом не говорил, выпытывая мнения других, что
на чьей стороне более чести, кто оказал более самоотвер-
жения и т. п.? Он предпочитал поступок И. Н. Мордви-
нова, как бригадного командира, вызвавшего лицо выше
себя по службе. Мнения были разделены. Я был за
К[иселева]; мои доводы были не действительными.ш
Н. С. Алексеев разделял также мое мнение, но Пушкин
остался при своем, приписывая Алексееву пристрастие
к К[иселеву], с домом которого он был близок. Пушкин
не переносил, как он говорил, «оскорбительной любез-
ности временщика, для которого нет ничего священного»,
и пророчил Алексееву разочарование в своем идоле, что
действительно этот, в полном смысле достойный чело-
век, через тридцать лет и испытал. В сороковых
(и в 1851-м) годах, видевшись почти ежедневно с Алек-
сеевым, когда он после последней поездки своей в Сара-
товскую губернию, по частному делу К[иселе]ва, окон-
ченному самым удовлетворительным образом, не видя
поощрения ни по служебным занятиям, ни за оказывае-
мые по частным делам удовлетворения, вынужден был
оставить службу при К[иселеве] и искать другого
ведомства, он как-то в разговоре со мной, с горькой
улыбкой, припомнил прорицание Пушкина.
ДО
В заключение це лишним, считаю сказать, что дуэли
особенно занимали Пушкина. В Киеве, или во время
поездки его к Раевским, он слышал о славном поединке
Реада с поляком в Житомире и восхищался частностями
оного. Будучи еще в Петербурге, он услышал о двух из
моих столкновений, из коих одно в декабре 1818 года, по
выходе корпуса Воронцова из Франции: об этих поедин-
ках он слышал рассказ графа А. Д. Гурьева, свидетеля
катастрофы, и знал все подробности довольно верно. Но
о другом, в 1810 году, в Або, с шведским гвардейским
поручиком бароном Бломом, вызванным мною через
Абовские газеты, на что противник мой отвечал в Сток-
гольмские газеты, с назначением дня прибытия его
в Або, для встречи со мной, — Александр Сергеевич
знал это, но неудовлетворительно, а потому неотступно
желал узнать малейшие подробности, как повода и
столкновения, так душевного моего настроения и взгляда
властей, допустивших это столкновение. То, что каза-
лось мне в двадцать лет благоразумным, спустя десять,
когда толковал я об этом с Пушкиным, было в моих
глазах уже иным, между тем как Александр Сергеевич,
будучи почти тех же лет, как и я в 1810 году, находил,
что в настоящее время суждения мои ошибочнее преж-
них, и что он сам, сейчас же, поступил бы одинаково,
как и я в 1810 году. Чтобы удовлетворить его настоя-
нию, я должен был показать ему письма, газеты и
подробное описание в дневнике моем, но и это было для
него недостаточно: расспросы сыпались. Прошло более
полувека после этого поединка; казалось, что он забыт,
как вдруг в Стокгольме в 1859 году напечатана книга
о войне России и Швеции 1808 и 1809 годов, под
заглавием; Походные записки г. Ранке («Bidrag till
fenatioariga minuet of Dobeln etc. of O. F. Rancken.
Stokholm, 1859»). В одном из приложений, в котором со-
общаются сведения о фамилии Бломов, поединок этот
(стр. 8 и пр.) описан подробно, как, по заверению автора,
«наделавший в свое время много шума, но что за вер-
ность подробностей не ручается, а вызывает полное
правдивое описание, потому что рассказываемое им он
слышал от многих лиц и в некоторых местах иногда
разноречиво, и желал бы более достоверности» и т. д.
2&3
Некоторые места этого описания вынудили меня
исправить погрешности, а потому, переведя на шведский
язык подробное описание события, в 1861 году поместил
я оное в 9 № издаваемого в Або профессором Сигнеу-
сом журнала (Litteraturblad for allman medborlig bildniug).
В 1862 году мое пояснение сознано правильным самим
противником моим, полковником Бломом, жившим в от-
ставке за ранами в Никопинге. Здесь я упоминаю об
этом мимоходом, как о предмете, вовсе не касающемся до
Пушкина, но делаю это потому только, чтобы сказать, что
случай этот в помянутой статье моей изображен точно
так, как он происходил действительно, и что печатно
сознано и моим противником; между тем, как в некото-
рых современных поединку шведских журналах, он
описан кратко и под влиянием еще непотухшей злобы —
только что оконченной войны. Впоследствии в некоторых и
наших книгах упоминалось о том же, как например, в «За-
писках Артиллериста» Радожицкого (т. III) и других, но
без всяких объяснений, как повода к поединку и вызова по
газетам, так допущения оного властями и т. д. [...] 5,19
Пушкин имел особенный дар юмористически изобра-
жать физиономии и вообще всю фигуру. В. П. Горчаков,
передавая это относительно Крупянской, попеременно
переходящей в Пушкина и обратно, должен припомнить,
как Александр Сергеевич на ломберном столе мелом,
а иногда и особо карандашем, изображал сестру Ката-
кази, Тарсису — Мадонной и на руках у ней младенцем
генерала Шульмана, с оригинальной большой головой,
в больших очках, с поднятыми руками и пр. Пушкин
делал это вдруг с поразительно-уморительным сход-
ством[...]
В самом начале 1824 года, проезжая в Одессу, как
обыкновенно, я заезжал к Бендерскому полицеймей-
стеру, майору А. И. Бароцци и там ожидал, пока при-
ведут с почты переменных лошадей. В этот раз я застал
у него человек пять поселян (все малороссы), по раз-
бирательству какого-то дела. На одного из них Бароцци
мне указал, что он помнит Карла XI 1-го. На вид Никола
Искра имел лет шестьдесят, высокого роста, стан пря-
мой, вообще сухощав, с густыми на голове и на груди
(по обычаю в том крае у малороссов ворот у рубашки
ЯМ
не застегивается) волосами, желтовато-седыми, зубы
целы. Я знал, что такое открытие будет находкой для
графа Воронцова, который за год перед тем (в августе)
ездил из Бендер на место, где была Варница, но мы
тогда ничего не нашли; не менее того, мне, занимавше-
муся местной статистикой, поручил он обозреть подробно
место, описать его и командировал ко мне чиновника
Келлера (сына директора минц-кабинета при Эрми-
таже), как хорошего рисовальщика, для снятия всевоз-
можных видов с развалин Варницы и пр. Все это
побудило меня порасспросить Искру подробнее, и я удо-
стоверился, что действительно он помнит событие, кото-
рое было почти за сто лет пред тем. И каких лет он
мог быть тогда сам? Положительно лет себе Искра
определить не мог, но говорил, что он тогда был уже —
«добрым хлопцем» так что мать его, жившая на хуторе
за 8 верст, где и поныне он живет, ежедневно посылала
его на тележке в Варницкий лагерь с творогом, молоком,
маслом и яйцами, и что после того как татары разорили
лагерь шведов, на другой год он женился. Из сего надо
было заключить, что Искре было около ста тридцати
пяти лет. Он описывал короля (Карла ХП-го), которого
видел почти каждый раз и впервые принял его даже и
не за офицера, а за слугу, потому что он, выйдя из зани-
маемого им домика, каждое яйцо брал в руку, взвеши-
вал его и смотрел через оное на солнце.
Граф Воронцов, был очень рад такому открытию и
положил недели через две отправиться в Бендеры, при-
казав мне приехать к тому времени в Одессу, и проезжая
чрев Бендеры, сказать Бароцци, чтоб вызвал к себе
Искру, который бы ожидал нашего приезда. Я пробыл
в Одессе только несколько часов, и поспешил по неко-
торым делам обратно.
Чрез две недели, к назначенному дню, я выехал из
Кишинева, захватив с собой все сочинения, специально
говорящие о пребывании Карла XII около Бендер в
Варнице. Оставив все у Бароцци, я поспешил в Одессу.
Первые два дня граф не отменял своего намерения, но
на третий отложил поездку на неопределенное время, по
случаю каких-то особенных дел. Между тем Пушкин
проведал о предначертании графа быть в Бендерах, и вы-
просил позволения сопутствовать ему; но как решено
было, что граф отложил поездку, то убедительно просил
меня взять его с собой на обратном моем пути; граф
отпустил его, и дня через два мы отправились.
Бендеры занимали Пушкина по многим отношениям,
и конечно Варница была не на первом плане, хотя он и
воображал в окрестностях Бендер найти следы могилы
Мазепы, вполне полагаясь на указания Искры, которые
бы он мог ему сделать. Во время пребывания Александра
Сергеевича в Кишиневе, в Бендерах совершилось не-
сколько приключений, которые не могли не сделать
сильного впечатления на его пылкие страсти[.. .]
Около четырех часов пополудни мы были уже в
Тирасполе и остановились у брата моего. Несмотря на
все желание Пушкина тотчас же ехать в Бендеры, до
которых оставалось десять верст, я не мог сделать того,
ибо, по обыкновению, имел поручение от графа
к И. В. Сабанееву. Я приглашал с собой Пушкина, кото-
рый переменил уже мнение о Сабанееве, как это скажу
в другом месте, но он ленился почиститься. Это однако
же не помогло ему: когда Иван Васильевич спросил меня,
где брат? и получил в ответ, что он остался дома с Пуш-
киным, то тотчас был послан ординарец за ним. Пушкин
не раскаивался в этом посещении, был весел, разговор-
чив даже до болтовни и очень понравился Пульхерии
Яковлевне, жене Сабанеева. После ужина, в 11 часов,
мы ушли. Простое обращение Сабанеева, его умный
разговор, сделали впечатление на Пушкина, и когда мы
рассказывали ему первый брак Сабанеева, то он сделался
для него, как выразился, «лицом очень интересным».
На другой день, в 8 часов утра, взяв с собой брата,
мы отправились в Бендеры и через полтора часа были
уже у Бароцци. Искра был налицо; для графа была
приготовлена квартира у письмоводителя, о котором
скажется далее. Пушкин неотменно желал, чтобы мы
остановились там: ему хотелось видеть и узнать поближе
это замечательное лицо. Бароцци не отпускал нас от
себя, наконец согласился и сам пошел указать квартиру.
Пушкин и брат отправились в нее, а я в крепость к ко-
менданту Збиевскому, к которому также имел я от графа
поручение. Хлебосол-старик неотменно хотел, чтобы мы
256
обедали у него; я объяснил ему, что имею поручение
тотчас осмотреть кой-какие места, но несмотря на все
мои отговорки, должен был обещать быть «на чашку»,
как старик называл пунш. Возвратясь, я нашел все гото-
вым, и мы отправились на место бывшей Варницы, взяв
с собой второй том Нордберга и Мотрея, где изображен
план лагеря, окопов, фасады строений, находившихся в
Варницком укреплении, и несколько изображений во
весь рост Карла XI 1-го. Рассказ Искры о костюме этого
короля поразительно был верен с изображением его
в книгах. Не менее изумителен был рассказ его о начер-
тании окопов, ворот, ведущих в оные, и некоторые не-
ровности в поле соответствовали местам, где находились
бастионы и т. д.; но не это занимало Пушкина: он доби-
вался от Искры своими расспросами узнать что-либо
о Мазепе, а тот не только что не мог указать ему желае-
мую могилу или место, но и объявил, что такого и имени
не слыхал. Пушкин не отставал, толкуя ему, что Мазепа
был казачий генерал и православный, а не бусурман,
как шведы, — все напрасно. Спрашивал, нет ли еще таких
стариков, как он, Искра; нет ли старинных церквей по
близости и получил в ответ, что старее его нет никого;
что церкви еще прежде были «спалены татарами» п т. п.
С недовольным духом, Пушкин возвратился с нами
к полицеймейстеру. За обедом все повеселели, и кофе,
по предложению Пушкина, пошли пить к письмоводи-
телыпе, нашей хозяйке. Около четырех часов Пушкин
сел на перекладную вместе с квартальным, которого ему
дал Бароцци, *и отправился в Каушаны; ему не терпелось
скорей увидеть развалины дворцов и фонтанов. Часа
через два мы с братом отправились к Збиевскому и
возвратились в 11 часов: Пушкин только что приехал
разочарованный, также как и в надежде открыть могилу
Мазепы. Вскоре после полуночи я уехал в Кишинев, а
Пушкин с братом моим в Тирасполь, где, переночевав,
рано продолжал путь в Одессу [...] пт
Недели через две я должен был опять ехать
в Одессу. В Тирасполе узнал, что Пушкин, возвращаясь
из Бендер, после тщетной попытки отыскать могилу
Мазепы и ханские дворцы с фонтанами в Каушанах, хо-
тел продолжать путь ночью, и только внезапный холод-
17
267
ный дождь заставил его отдохнуть, с тем чтобы на
завтра выехать со светом; но трехсуточная усталость и
умственное напряжение погрузили его в крепкий сон.
Когда он проснулся, брат мой был уже у Сабанеева и,
возвратясь, нашел Пушкина готовым к отъезду. Но
предложение видеться с В. Ф. Раевским, на что Саба-
неев, знавший их близкое знакомство, сам выразил
согласие, Пушкин решительно отвергнул, объявивши,
что в этот день, к известному часу, ему неотменно надо
быть в Одессе. По приезде моем в сию последнюю, через
полчаса, я был уже с Пушкиным, потому, как замечено
мною выше, что всегда останавливался в клубном доме
Отона, где поселился и Александр Сергеевич. На вопрос
мой, почему он не повидался с Раевским, когда ему было
предложено самим корпусным командиром — Пушкин,
как мне показалось, будто бы несколько был озадачен
моим вопросом и стал оправдываться тем, что он спешил,
и кончил полным признанием, что в его положении ему
нельзя было воспользоваться этим предложением, хотя
он был убежден, что оно сделано было Сабанеевым
с искренним желанием доставить ему и Раевскому удо-
вольствие, но что немец Вахтен не упустил бы сообщить
этого свидания в Тульчин, «а там много усерднейших,
которые поспешат сделать то же в Петербург» и пр.
Я переменил разговор, видя, что куплеты «Певца в тем-
нице» были главной причиной отказа, и находил, что
Пушкин поступил благоразумно: ибо Раевский не воз-
держался бы от сильных выражений, что, при комен-
данте или при дежурном, было бы очень неловко, и, как
заключил я во время разговора, Александр Сергеевич
принимал это в соображение.118 «Жаль нашего Спар-
танка» — не раз вздыхая, говорил он.
В этот день мне случилось в первый раз обедать
с Пушкиным у графа. Он сидел довольно далеко от меня
и через стол часто переговаривался с Ольгой Станисла-
вовной Нарышкиной (урожденной графинею Потоцкой,
сестрой С. С. Киселевой); но разговор почему-то не оду-
шевлялся. Графиня Воронцова и Башмакова (Варвара
Аркадьевна, ур. княжна Суворова) иногда вмешивалась
в разговор двумя-тремя словами. Пушкин был чрез-
вычайно сдержан и в мрачном настроении духа. Вставши
268
из-за стола, мы с ним столкнулись, когда он отыскивал,
между многими, свою шляпу, и на вопрос мои —
куда? — «Отдохнуть!» отвечал он мне, присовокупив:
«Это не обеды Бологовского, Орлова и даже...», не
окончил, вышел, сказав, что когда я приеду, то дал бы
знать. В эту ночь я должен был возвратиться в Киши-
нев, чтобы через несколько дней опять приехать
в Одессу. Получив от графа кой-какие поручения, я объ-
ездил некоторых лиц, что было необходимо по службе;
в восемь часов возвратился домой, и проходя мимо но-
мера Пушкина, зашел к нему. Я застал его в самом
веселом расположении духа, без сюртука, сидячим на
коленях у мавра Али. Этот мавр, родом из Туниса, был
капитаном, т. е. шкипером коммерческого или своего
судна, человек очень веселого характера, лет тридцати
пяти, среднего роста, плотный, с лицом загорелым и не-
сколько рябоватым, но очень приятной физиономии.
Али очень полюбил Пушкина, который не иначе называл
его как корсаром. Али говорил несколько по французски
и очень хорошо по итальянски. Мой приход не переме-
нил их положения; Пушкин мне рекомендовал его, при-
совокупив, что — «у меня лежит к нему душа: кто знает,
может быть, мой дед с его предком были близкой
родней». И вслед за сим начал его щекотать, чего мавр
не выносил, а это забавляло Пушкина. Я пригласил его
к себе пить чай, сказав, что, по обыкновению, оба Сафо-
новы, Леке и еще кто-то обещали проводить меня. Пуш-
кин принял это с большим удовольствием, присовоку-
пив, что это напомнит ему Кишинев, и вызвался привести
с собой Али; я очень был рад, ибо любил этого рода
людей. Леке уже знал Али, бывшего в канцелярии
гр. Воронцова по какому-то делу. Господствующий раз-
говор был о Кишиневе, где переменялось все; Александр
Сергеевич находил, что положение его во всех отноше-
ниях было гораздо выносимее там, нежели в Одессе, и
несколько раз принимался щекотать Али, говоря, что
он составляет здесь для него единственное наслажде-
ние. 119 После веселого ужина я отправился, дав всем
слово приехать к приближающейся маслянице.
Дней через десять, в десять часов утра, я приехал
опять в Одессу, вместе с Н. С. Алексеевым, и тотчас
* 269
ный дождь заставил его отдохнуть, с тем чтобы на
завтра выехать со светом; но трехсуточная усталость и
умственное напряжение погрузили его в крепкий сон.
Когда он проснулся, брат мой был уже у Сабанеева и,
возвратясь, нашел Пушкина готовым к отъезду. Но
предложение видеться с В. Ф. Раевским, на что Саба-
неев, знавший их близкое знакомство, сам выразил
согласие, Пушкин решительно отвергнул, объявивши,
что в этот день, к известному часу, ему неотменно надо
быть в Одессе. По приезде моем в сию последнюю, через
полчаса, я был уже с Пушкиным, потому, как замечено
мною выше, что всегда останавливался в клубном доме
Отона, где поселился и Александр Сергеевич. На вопрос
мой, почему он не повидался с Раевским, когда ему было
предложено самим корпусным командиром — Пушкин,
как мне показалось, будто бы несколько был озадачен
моим вопросом и стал оправдываться тем, что он спешил,
и кончил полным признанием, что в его положении ему
нельзя было воспользоваться этим предложением, хотя
он был убежден, что оно сделано было Сабанеевым
с искренним желанием доставить ему и Раевскому удо-
вольствие, но что немец Вахтен не упустил бы сообщить
этого свидания в Тульчин, «а там много усерднейших,
которые поспешат сделать то же в Петербург» и пр.
Я переменил разговор, видя, что куплеты «Певца в тем-
нице» были главной причиной отказа, и находил, что
Пушкин поступил благоразумно: ибо Раевский не воз-
держался бы от сильных выражений, что, при комен-
данте или при дежурном, было бы очень неловко, и, как
заключил я во время разговора, Александр Сергеевич
принимал это «в соображение.118 «Жаль нашего Спар-
танпа» — не раз вздыхая, говорил он.
В этот день мне случилось в первый раз обедать
с Пушкиным у графа. Он сидел довольно далеко от меня
и через стол часто переговаривался с Ольгой Станисла-
вовной Нарышкиной (урожденной графинею Потоцкой,
сестрой С. С. Киселевой); но разговор почему-то не оду-
шевлялся. Графиня Воронцова и Башмакова (Варвара
Аркадьевна, ур. княжна Суворова) иногда вмешивалась
в разговор двумя-тремя словами. Пушкин был чрез-
вычайно сдержан и в мрачном настроении духа. Вставши
358
из-за стола, мы с ним столкнулись, когда он отыскивал,
между многими, свою шляпу, и на вопрос мой —
куда? — «Отдохнуть!» отвечал он мне, присовокупив:
«Это не обеды Бологовского, Орлова и даже...», не
окончил, вышел, сказав, что когда я приеду, то дал бы
знать. В эту ночь я должен был возвратиться в Киши-
нев, чтобы через несколько дней опять приехать
в Одессу. Получив от графа кой-какие поручения, я объ-
ездил некоторых лиц, что было необходимо по службе;
в восемь часов возвратился домой, и проходя мимо но-*
мера Пушкина, зашел к нему. Я застал его в самом
веселом расположении духа, без сюртука, сидящим на
коленях у мавра Али. Этот мавр, родом из Туниса, был
капитаном, т. е. шкипером коммерческого или своего
судна, человек очень веселого характера, лет тридцати
пяти, среднего роста, плотный, с лицом загорелым и не-
сколько рябоватым, но очень приятной физиономии.
Али очень полюбил Пушкина, который не иначе называл
его как корсаром. Али говорил несколько по французски
и очень хорошо по итальянски. Мой приход не переме-
нил их положения; Пушкин мне рекомендовал его, при-
совокупив, что — «у меня лежит к нему душа: кто знает,
может быть, мой дед с его предком были близкой
родней». И вслед за сим начал его щекотать, чего мавр
не выносил, а это забавляло Пушкина. Я пригласил его
к себе пить чай, сказав, что, по обыкновению, оба Сафо-
новы, Леке и еще кто-то обещали проводить меня. Пуш-
кин принял это с большим удовольствием, присовоку-!
пив, что это напомнит ему Кишинев, и вызвался привести
с собой Али; я очень был рад, ибо любил этого рода
людей. Леке уже знал Али, бывшего в канцелярии
гр. Воронцова по какому-то делу. Господствующий раз-
говор был о Кишиневе, где переменялось все; Александр
Сергеевич находил, что положение его во всех отноше-
ниях было гораздо выносимее там, нежели в Одессе, и
несколько раз принимался щекотать Али, говоря, что
он составляет здесь для него единственное наслажде-
ние. 119 После веселого ужина я отправился, дав всем
слово приехать к приближающейся маслянице.
Дней через десять, в десять часов утра, я приехал
опять в Одессу, вместе с Н. С. Алексеевым, и тотчас
269
послал дать знать* Пушкину. Человек возвратился с из-
вестием, что он еще спит, что пришел домой в пять часов
утра из маскарада. Отправившись к графу и к некото-
рым еще другим лицам, я узнал, что маскарад был
у графа. В час мы нашли Пушкина еще в кровати, с под-
жатыми, по обыкновению, ногами, и что-то пишущим.
Он был очень не в духе от бывшего маскарада; рассказал
некоторые эпизоды и в особенности был раздражен на
(тогда коллежского ассесора) б.арона Брунова (ныне
нашего посла в Лондоне) и на улыбку довольствия
графа. Так как первым условием маскарада было костю-
мироваться (Пушкин был в домино с маской), то Бру-
нов костюмировался валетом червей и сплошь обшил
себя червонными валетами. Подойдя к графу и к гра-
фине и подавая какие-то стихи, на французском языке,
он сказал что-то в роде, что — «1е valet de coeur fait
hommage au roi des coeurs». Пушкин не переваривал этих
слов. «Милорд (так иногда он называл графа) и чета
его приняли это с большим удовольствием», — и вдруг
расхохотался, и, обняв Алексеева, продолжал: «А вот
кто потешил меня — так это Иван Васильевич» /Саба-
неев), и рассказал нам, что граф и графиня неотступно
просили Сабанеева тоже быть в каком-либо костюме.
Как ни отговаривался Иван Васильевич, и не ссылался
на свою фигуру, но должен был наконец обещать и сдер-
жал свое слово — «как подобает русскому» — прибавил
Пушкин. Генерал Сабанеев надел фрак, в котором фи-
гура его, вообще взятая, не могла не быть смешной. Это
было еще ничего, но он на шею и на фрак нацепил все
имеющиеся у него иностранные ордена (а их было много,
ибо будучи начальником главного штаба главной армии
в 1813 и 1814 годах, он получил оные от всех союзников
и по нескольку), и ни одного русского. Пушкин был в
восторге, что Сабанеев употребил иностранные ордена,
как маскарадный костюм. Восторг этот разделяли одна-
коже не все, а иностранные консулы думали даже видеть
в этом недоброжелательное намерение, и как бы желание
оскорбить значение их орденов в глазах русских.х)
х) Надо полагать, что это так и было передано в Петербург,
ибо Иван Васильевич получил от князя П. М. Волконского сообще-
ние, что государю такое костюмирование не было приятно.
260
В эту мою поездку в Одессу, где пробыл я неделю,
я начал замечать, но безотчетно, что Пушкин был недо-
волен своим пребыванием относительно общества, в ко-
тором он, как говорится, более или менее вращался.
Находясь в Одессе, я не проникал в эти причины, хотя
очень часто с ним и еще с двумя-тремя делал экскур-
сии, где, как говорится, все распоясывались. Я замечал
какой-то abandon в Пушкине, но не искал проникать в
его задушевное, и оставлял, так сказать, без особенного
внимания. В дороге, в обратный путь в Кишинев, мы
разговорились с Алексеевым и начали находить в Пуш-
кине большую перемену, даже в суждениях. По некото-
рым вырывавшимся у него словам, Алексеев, бывший
к нему ближе и интимнее, нежели я, думал видеть в нем
как будто бы какое-то ожесточение.120
В Одессе было общество, которое могло занимать
Пушкина во всех отношениях. Не говоря о высших кру-
гах, как например, в домах гр. Воронцова, Л. А. На-
рышкина, Башмакова, кишиневского его знакомца П. С.
Пущина (женившегося в Одессе на дочери полковника
Бриммера, сестре жены графа Ланжерона) и некоторых
других. Но я понимал, по крайней мере по собственному
образу мыслей, что такой круг не мог удовлетворять
Пушкина; ему, по природе его, нужно было разно-
образие с разительными противоположностями, как
встречал он их в продолжение почти трехлетнего пребы-
вания своего в Кишиневе. Он отвык и, как говорил, ни-
когда и не любил аристократических, семейных, этикет-
ных обществ, существовавших в вышеназванных до-
мах, а от них перешедших в салоны и к некоторым бо-
лее значительным негоциантам. Но вместе с тем мне ка-
залось странным, что он, не то чтобы избегал без-
условно, но и не искал быть в кругу лиц, шедших тем
же литературным путем, как и он. Из них сослуживцами
ему были А. И. Левшин и В. И. Туманский; первого
находил он слишком серьезным прозаиком, с другим
он был ближе, но не так и не в тех отношениях, в каких
он был в Кишиневе с В. Ф. Раевским и В. П. Горчако-
вым. Во время пребывания Пушкина в Одессе, в
почтамте служил молодой человек, очень образованный,
кажется Подолинский, коего мелкие стихотворения
Ml
печатались в журналах. Пушкин встречался с ним, но не
знаю, какого он был мнения о его таланте; знаю только,
что не искал с ним сблизиться.131 Он без видимой охоты
посещал и литературные вечера Варвары Дмитриевны
Казначеевой, урожденной княжны Волконской, очень
умной, любезной и начитанной женщины, страстной лю-
бительницы литературы. Радушное гостеприимство
мужа ее, Александра Ивановича, тогда правителя кан-
целярии графа Воронцова, не привязывало Пушкина.
Тут он встречал также жену капитана над одесским
портом, госпожу Зонтаг, родственницу Жуковского. По
приглашению ее бывать у ней, он ограничивался ред-
кими визитами. Помню очень хорошо, как Пушкин изде-
вался над Туманским за чтение в этом собрании Фауста
и пр. Приезды А. Н. Раевского развлекали Пушкина,
как будто оживляли его, точно так же, как когда встре-
чался он с кем-либо из кишиневских. Тогда — расспро-
сам не было конца; обед, ужин, завтрак с старыми зна-
комыми оживляли его, и действительно, повторяю, что,
сравнительно с Одессой, Кишинев как нельзя более соот-
ветствовал характеру Пушкина. В Одессе, независимо от
встреч с знакомыми бессарабцами, театр иногда служил
развлечением.132 Из всех домов, посещаемых Пушкиным
в Одессе, особенно любил он обедать у негоцианта Си-
кара, некогда французского консула, одного из старей-
ших жителей Одессы,х) и автора брошюры на француз-
ском языке о торговле в Одессе. Пять, шесть обедов в
год, им даваемых, не иначе как званых и немноголюд-
ных (не более как двадцати четырех человек, без жен-
щин) действительно были замечательны отсутствием
всякого этикета, при высшей сервировке стола. Пуш-
кин был всегда приглашаем, и здесь я его находил, как
говорится, совершенно в своей тарелке, дающим иногда
волю болтовне, которая любезно принималась собесед-
х) С Сикаром Пушкин познакомился или, лучше сказать, только
раза два виделся в Кишиневе, в 1821 году, когда первый приезжал
покупать в Бессарабии имение. Сикар особенно полюбил Але-
ксандра Сергеевича. Этот почтенный негоциант погиб безвестно:
по заключении Адрианопольского мира, он сел на корабль и
отправился в Константинополь. Корабль погиб, где и как — не
узнано; младший брат остался в Одессе.
ЯбЗ
никами. Так однажды кто-то за столом рассказывал
подробности бывшей охоты, и в одном случае был упо-
мянут некто Том, относительно встречи с волком, от ко-
торого он отделался проявлением присутствия духа.
Пушкин, которого всякий подобный случай особенно
занимал, спросил: «который Том — 1-й, 2-й или
3-й?» — Один из присутствовавших, почтенной наруж-
ности пожилой человек, очень любезно ответил: «Это
был 3-й Том». Ответ этот вызвал общий смех, к кото-
рому присоединился и Пушкин. Том был Австрийский
консул в Одессе и старожил города, человек уважаемый
всеми и гостеприимный. У него было два сына, почти
одинаковых лет с Пушкиным, с которыми он иногда
встречался у Отона, в театральном фойе и в общем раз-
говоре обменивался словами; но отца их он никогда не
видел до вышеприведенного ответа. Узнав после стола
об имени отвечавшего, Пушкин подошел к нему с изви-
нением, и впоследствии он не раз был приглашаем ста-
риком на дачу, кажется, около Дольника.
До отъезда Пушкина, я был еще раза три в Одессе
и каждый раз находил его более и более недовольным;
та веселость, которая одушевляла его в Кишиневе,
проявлялась только тогда, когда он был с мавром Али.
Мрачное настроение духа Александра Сергеевича поро-
дило много эпиграмм, из которых едва ли не большая
часть была им только сказана, но попала на бумагу и
сделалась известной. Эпиграммы эти касались многих и
из канцелярии графа, так например, про начальника от-
деления Артемьева, особенно отличалась от других
своими убийственными, но верными выражениями.
Стихи его на некоторых дам, бывших на бале у графа,
своим содержанием раздражали всех. Начались сплетни,
которые еще более тревожили Пушкина. Говорили, что
будто бы граф, чрез кого-то, изъявил Пушкину свое не-
удовольствие, и что это было поводом злых стихов о
графе.
Услужливость некоторых тотчас же распространила
их. Не нужно было искать, к чьему портрету они ме-
тили. Граф не показал вида какого-либо негодования;
попрежнему приглашал Пушкина к обеду, попрежнему
обменивался с ним несколькими словами.. •
263
Ярез несколько времени получены были из разных
мест известия о появлении саранчи, выходившей уже из
зимних квартир своих, на иных местах ещ«/ ползающей,
на других перешедшей в период скачки. Несмотря на
меры, принятые местными губернаторами, граф послал
и от себя несколько военных и гражданских чиновни-
ков (от полковника до губернского секретаря); в числе
их был назначен и Пушкин, положительно с целью,
чтобы, по окончании командировки, иметь повод сде-
лать о нем представление к какой-либо награде. Но Пуш-
кин, с настроением своего духа, принял это за оскорбле-
ние, за месть и т. д. Нашлись люди, которые, вместо
успокоения его раздражительности, старались еще бо-
лее усилить оную, или молчанием, когда он кричал во
всеуслышанье, или даже подтакиванием, и последствием
этого было известное письмо его на французском языке
к графу, в сильных и — можно сказать — неуместных
выражениях. Я вполне убежден, что если бы в это время
был Н. С. Алексеев, и даже я, то Пушкин не поступил
бы так, как он это сделал; он не был чужд гласу благо-
разумия. Граф сделал сношение с Петербургом, в самых
легких выражениях, и Пушкину назначено пребывание
в имении в Псковской губернии. Я смотрю с своей точки
зрения на этот отъезд Пушкина, как на событие, самое
счастливое в его жизни: ибо, вслед за его выездом, по-
селился в Одессе князь С. Г. Волконский, женившийся
на Раевской; приехали оба графа Булгари, Поджио и
другие; из Петербурга из гвардейского генерального
штаба шт. к. Корнилович делегатом Северного обще-
ства; из армии являлись: генерал-интендант Юшнев-
ский, полковники Пестель, Абрамов, Бурцов и пр. пр.
Все это посещало князя Волконского (как это видно из
Донесения следственной комиссии), и Пушкин, с мрач-
но-ожесточенным духом, легко мог быть свидетелем
бредней, обуревавших наших строителей государства, и
невинно сделаться жертвой, как я заметил это в другом
уже месте [...]
Пушкин обедывал у Дмитрия Николаевича Болотов-
ского, который охотно соединял у себя попеременно все
оттенки кишиневского общества. Здесь разговор был
самый игривый, ум и опытность самого хозяина прида-
Ж
вали еще более интереса. В числе лиц, иногда пригла-
шавшихся к генералу, были два брата Дино и Янко, то
есть Дмитрий и Иван Яковлевичи Руссо, которых Пуш-
кин встречал у Крупянского, у Земфираки, или Стамо,
и редко у меня, в особенности Дмитрия, более жившего
в поместьи. Эти два оригинальные лица попали в мой
дневник, а потому я сокращенно выберу из него только
то, что может касаться Пушкина.
Оба брата довольно с хорошим состоянием, были со-
вершенно противоположных свойств по образованию и
наружности, не менее того в высшей степени оригиналы
каждый в своем роде. Старший, Дмитрий Яковлевич
(женатый), постоянно жил в деревне и зимой только
являлся в Кишинев; носил вначале молдавское платье и,
переодевшись в европейское, не оставлял некоторых при-
надлежностей первого. Знал один свой природный
язык, худо по-гречески, а еще хуже по-русски, а в обра-
щении был медведем. В 1818 году государь посетил
Бессарабию; в одном из цыкутов (уездов) Дмитрий
Руссо был исправником. С ночлега, где государь оста-
навливался на ночь, кухня была отправлена вперед, в
место, назначенное для обеда. Так как пункт этот нахо-
дился в цыкуте Дмитрия Руссо, то наместник А. Н. Бах-
метев, сопровождавший государя, приказал исправнику
ехать туда, чтобы облегчить доставку необходимого.
Руссо прискакал и нашел, что всё уже в деле, но с ужа-
сом заметив, что дрова употреблены обыкновенные, при-
шел в отчаянье и, рассвирепев на находившегося тут за-
седателя, перебил каларашей и тотчас послал людей за
несколько сажен, к речке, где приготовлен был дубовый
лес, уже обделанный в разные формы для строящейся
мельницы; немедленно перекололи колеса, клинья и т. п.
Сам исправник, подавая пример каларашам, вытаскивал
из печей горящие дрова и замещал их принесенными,
повторяя, что «как можно было допустить употреблять
для императора дрова, которые употребляет каждый
царап (мужик)» и вменял подвиг свой в большую себе
честь. Он получил потом чин коллежского ассесора!
Помню очень хорошо, что Пушкин, вполне сознавая не-
ловкость Руссо, вместе с тем соглашался, что вновь
завоеванные народы должны благоговеть каждый по сво-
ему разуму перед царем, и пр.
Младший брат Дмитрия, Янко Руссо (Иван Яковле-
вич), провел пятнадцать лет за границей, преимуще-
ственно в Париже, очень хорошо говорил по-французски
и одинаково, как и брат его, был прост в своем роде.
Бессарабцы смотрели на него, как на чудо по степени
образованности и гордились им. В то время Париж не
был еще так знаком молдаванам как это ныне[...]
Иван Яковлевич Руссо был лет тридцати, довольно ту-
чен, с широким лицом, изображавшим тупость и само-
довольство; одевался не щегольски, но очень опрятно,
всегда с тростью, под предлогом раны в ноге, будто бы
полученной им на поединке во Франции. Говор его бьц
тих, с расстановкой: он вытвердил несколько имен
французских авторов и ими бросал пыль в глаза сооте-
чественников своих, не понимающих по-французски.
Любезничал с женщинами и искал всегда серьезных
разговоров; не был застольным товарищем; в карты не
играл и кроме воды ничего не пил.
Пушкин чувствовал к нему антипатию, которую
скрывать не мог, и полагаю, что к этой ненависти много
содействовало и то, что Руссо не был обычного напр*.
вления тогдашней кишиневской молодежи, увивавшейся
за Пушкиным. Александр Сергеевич встречался с ним
у Крупянского, у Стамо, или у Земфираки, редко у меня
и иногда у Болотовского, который, как замечено выше,
забавлялся, созывая к себе поочередно обедать по не*
скольку оригиналов. Александр Сергеевич не мог пере-
носить равнодушно присутствия Янки Руссо; самодо*
вольствие этого последнего вызывало первого из себя.
Однажды у Бологовского приглашена была другая
серия, в составе которой находился местный поэт Ста-
мати (о нем скажу после). Без намерения или с наме-
рением шутить Болотовской за столом начал расточать
похвалы Янке Руссо, что очень нравилось Стамати и его
двум-трем тут бывшим соотечественникам, но чего не
выносил Пушкин, хотя и был убежден, что Дмитрий
Николаевич шутит и как будто вызывает его сказать
свое мнение; но Пушкин вертелся от нетерпения на
стуле; видно было, что накипь у него усиливалась. Раз
266
Бологовской, обратясь к Стамати, сказал ему, что он
с большим удовольствием прочитал рукопись Япки
Руссо о впечатлении, сделанным на него в первое время
приезда в Париж, и о сравнении с венским обществом,
и что тут Бологовской нашел очень много глубокой
философии и пр. Бологовской видимо смеялся над этой
рукописью, навязываемою нам всем; но Стамати принял
это за чистую монету и с некоторою гордостью само-
довольно отвечал: «C’est notre Jean-Jacques Rousseau».
Здесь Пушкин не в силах был более удерживать
себя; вскочил со стула и отвечал уже по-русски: «Это
правда, что он Иван, что он Яковлевич, что он Руссо, но
не Жан-Жак, а просто рыжий дурак!» (roux-sot): он
действительно несколько рыжеват. Эта выходка заста-
вила всех смеяться, что разделял, и, кажется, искренне,
н сам Стамати, который почитал себя классиком и
возродителем молдавской поэзии.
Стамати, как замечено выше, был в числе других
иногда приглашаемых к обеду Д. Н. Болотовским. Он и
младший брат его служили в верховном совете. В приезд
свой в Бессарабию П. П. Свиньин, не знаю (ибо это
было за два года до меня) по рекомендации или по слу-
чаю назначения ему квартиры у Стамати, сблизился
с старшим братом (отец и мать были уже умершими) и
выхлопотал у А. Н. Бахметева разрешение сопут-
ствовать ему (Свиньину) в путешествии по Бессарабии,
плодом которого, между прочим, было определение
ссылки Овидия в Аккерман. Говорили, что будто бы
Свиньин уверил Стамати, что он литератор и поощрил
его на этот путь. В маленьком садике, сзади дома Ста-
мати, поставлена в память Павла Петровича колонка, на
которой красовался гипсовый бюст Анакреона и над-
пись: «В память П. П. Свиньину».
Стамати пустился писать с такой смелостью, что
начал переводить на молдавский язык трагедии Воль-
тера и Расина. Пушкин встречал его в разных домах, и,
несмотря на все усилия Стамати сблизился с нашим
поэтом, этот был равнодушен к вызовам первого — про-
слушать перевод «Федры», чтобы оценить гармонию
молдавского языка. Пушкин постоянно отклонялся,
М7
довольствуясь уже тем, что слышал некоторые отрывки
повторенные в каком-то обществе и заставившие Пущ,
кина помирать со смеху. *)
Д. Н. Болотовской, при высшем своем образова-
нии, вместе с тем, был не чужд иногда потешиться кой-
какими сценами вроде того, как это было с Дино Руссо-
так и здесь ему хотелось свести Пушкина с Стамати.
После обеда он пригласил бессарабского поэта прочитать
свою пиесу, прибавив, что, не зная молдаванского языка
он желает слышать гармонию стихов, и что Пушкин по
принадлежности будет судьей. Чтение при общем молча-
нии началось; но так как длинно было бы читать всю
трагедию, Пушкин предложил избрать какое-либо место,
по которому можно будет судить о языке и всей пиесе
и очень серьезно назвал это место Стамати. Пушкин сел
против Дмитрия Николаевича, и глаза их устремились
друг на друга с более или менее сдержанною улыбкой.
Но когда дошло до места, которого Пушкин переварить
никак не мог, то он разразился смехом, за ним другие,
а там и Бологовской, хотя сдержаннее других, и как бы
относя смех свой не к произнесенным словам читавшего, а
более к Пушкину, спрашивая его, что он тут находит
смешного? Смеялся и сам Стамати. «Помилуйте, ваше
превосходительство, может быть это очень хорошо, очень
грамотно, очень верно передано, но какая же гармония в
чифаче Ипполит? и в ответ: бояру! Саракуль Мурит?>
1 Однажды, когда мы проходили с Пушкиным мимо дома Ста*
мати, этот сидел на крыльце; поклонившись, мы обменялись нескола*
кими словами, не останавливаясь; но спутник мой пожелал, чтоб»
я завел его посмотреть Анакреона, поставленного в честь Свинышу,
Я остановился и отнесся с какою-то речью к Стамати; он после*
шил пригласить нас. Мы сели на крыльце же, прохлаждаясь тотчае
поданной дульчецей. Чтобы скорей окончить посещение, я просш
Стамати показать Пушкину свой садик с обелиском, что тотчас в
было исполнено. Хозяин был в восхищении от посещения его
Пушкиным и пригласил нас на другой день обедать, но спутшд
мой под вымышленным предлогом отложил это до другого раза.
На вопрос мой, когда мы от него вышли, почему он отказался,
тем более, что Стамати хорошо угощает, Пушкин отвечал: <Что же
«толку в том: после обеда он непременно бы перевернул всю
внутренность мою своею «Федрой»; он во что бы то ни стало
хочет мне прочитать ее от доски до доски, а я не выдержал бы.
чтобы не расхохотаться, что было бы невежливо у него в доне’
268 I
gee, вместе с молдавским поэтом, смеялись, но Бологов-
сдой поддерживал, что особенно неприятного для слуха он
ничего не находит. Это одушевило Стамати, начавшего
произносить из перевода еще кой-какие места. Но Пушкин
0 слышать не хотел о гармонии языка и, обратясь к Ста-
цати, сказал ему, что он очень хорошо делает, занимаясь
литературой и в особенности не придерживаясь, как это
делают теперь за-прутские, вводя латинские и француз-
ские слова и вытесняя из языка славянские и пр.; но
чтобы о гармонии для европейского уха не было бы и
речи; это все равно, если бы уверяли, что цыганские
хоры лучше хороших европейских оркестров. Пушкин,
видимо, разжигался; казалось, что он уже не мог видеть,
что Болотовской, как хозяин и как охотник до подобных
потех, не мог прямо разделять его мнение. Пушкин не
понимал, что уклончивым отзывом Дмитрий Николаевич
вызывал на арену самого Стамати, и начал приводить
разные молдаванские слова, которые для нашего слуха
действительно одни как-то дики, другие смешны, и, на-
конец, присовокупил: «Да вот как, ваше превосходи-
тельство, если бы вам пришлось отвечать кому-либо па
письмо из России, в котором вас спрашивают о вашем
адресе, как поживаете, дорого или дешево жить, какие
деньги ходят здесь и пр., то вам пришлось бы отвечать,
что живете вы в Читате-дижос, возле Бессерики Бона-
вестины; в кассе исправника Еманди; что кила пше-
ницы стоит здесь махмудье» и т. п., то есть в Нижнем
городе, возле церкви Благовещения, в доме исправника
Еманди; кила (весовая мера) продается за махмудье
(золотая монета в общем обращении — тогда 25 левов)
и т. п. «Хорошо примут эту гармонию у нас в Рос-
сии! ..» Затем следовали еще несколько примеров, при
общем смехе, в котором принимал не малое участие и
сам Стамати, свертывая свою рукопись. Когда бессараб-
ский поэт ушел, Бологовской взял под руку Пушкина и,
ведя его в кабинет, сказал ему по-французски, чтобы он
написал все то, что он сказал, потому что именно он по-
лучил письмо такого содержания из Петербурга от
сослуживца своего Обрезкова и хочет удовлетворить
его. Пушкин написал. Посмеявшись еще, разошлись.
Этот эпизод, не знаю почему, попал ко мне в дневник, и
269
здесь я рассказал его потому более, что из числа аристо-
кратических домов Кишинева, Пушкин нигде не был
развязнее, как в обществе Бологовского.
В конце апреля 1823 года, когда не было еще слуха
о назначении графа Воронцова, Пушкин получил позво-
ление от Инзова побывать в Одессе и пробыть «может
быть», как говорил — «с месяц». В это время после-
довало назначение графа; начали приезжать из Петер-
бурга вновь назначенные к нему лица, наконец и он сам.
Пушкин возвратился в Кишинев, куда недели через две,
на несколько дней, приехал и граф, но тогда не было
еще слышно о перечислении Пушкина в его штат, что
последовало гораздо после, и я говорил уже, что Пуш-
кин окончательно оставил Кишинев и переехал в Одессу
в первые дни июля (прежде 4^го числа) 1823 года[...]
Сколько мне известно, Пушкин, оставив в первые
дни июля 1823 года Бессарабию, был только один раз
в ней и именно, как сказано в другом месте, в Бендерах
и Каушанах, на одни сутки и в Кишинев не ездил. Ска-
занное Вигелем сомнительно точно так же, как и многое
другое. «Воспоминания» его наполнены выдумками
и т. п. Что же относится до того, что будто бы в эту
поездку Пушкин останавливался у Н. С. Алексеева, то
это очень могло быть, если только поездка эта состоя-
лась, х) потому что, возвратясь в июле 1822 года в Ки-
шинев, после четырехмесячной отлучки, я нашел уже
Пушкина переместившимся от Инзова (по случаю по-
страдавшей от землетрясения квартиры) к Алексееву,
жившему тогда рядом с гостиницей Ивана Николаева
Наумова.128 И я это помню очень хорошо и потому уже,
что очень часто заезжал за Пушкиным (по его просьбе),
чтобы вместе укладывать библиотеку Михайла Федор*
вича, и когда из Киева прислан был для препровожде-
ния туда обоза француз Фурнье (находившийся пр*
живалком у Раевского), оказавшийся знакомец Пуш-
кину, то в тот же день я его отвез к Пушкину, которого
мы застали без рубашки, сидящего на постели с подж*
тыми ногами, и по обыкновению окруженного исписа*
J) С июля 1823 года я бывал в Одессе очень часто, иногда w
два и по три раза в месяц и всегда находил там Пушкина.
avo I
цыми листочками бумаги. И множество других мелких
случаев мне остались очень памятны, как происходив-
шие именно тогда, когда Пушкин жил у Алексеева. Оба
они занимали средней величины комнату направо от се-
дей; налево была комната хозяйкина.
При выезде моем из Кишинева 4-го февраля 1822
года в Петербург, Александр Сергеевич дал мне до-
вольно большой пакет, включавший в себе несколько
писем, чтобы передать оный не иначе, как лично брату
его Л. С., а если, по какому-либо случаю его на это
время не будет в Петербурге, то его сестре (так пакет и
был надписан), и просил, что в случае отец будет рас-
спрашивать о его житье-бытье, то дал бы понять, что он
часто нуждается в средствах. Словом, Пушкин был
очень недоволен, что ему недостаточно высылают де-
нег. 124 А так как из Кишинева я должен был заехать
прежде в Херсон и по всему вероятию продолжать путь
чрез Москву, то дал мне еще два письма в этот послед-
ний город, на имя князя Вяземского и Чаадаева, одина-
ково прося передать лично.
Но мой путь из Херсона принял другое направле-
ние; я должен был на этот раз отказаться от поездки на
Москву и направиться в Петербург через Киев, куда
вызвал меня Михайло Федорович Орлов, получивший
уже известие о готовившейся ему опале. Таким образом
я приехал в Петербург ровно через месяц после выезда
моего из Кишинева. Из Херсона я уведомил однако же
Пушкина об изменившемся направлении и в Киеве на-
шел от него письмо с подтверждением того же, что было
сказано и прежде, и с присовокуплением, что, если на
возвратном пути я не поеду через Москву, то привез бы
письма на имя Вяземского и Чаадаева обратно, спра-
вляясь однако у брата, не случится ли кто из них в мое
время в Петербурге и пр.126
На другой день приезда в Петербург, исполнив обя-
занности службы, я прямо отправился к Сергею Льво-
вичу, жившему по правой стороне Фонтанки, между
Измайловским и Калинкиным мостами, в одноэтажном
каменном, с балконом, доме, кажется, одним семейством
Пушкина занимавшемся. Я никого не застал дома.
Встретивший меня лакей, узнав, что я имею письма от
271
Александра Сергеевича, позвал какую-то старушку; от
нее я узнал, что Александр Сергеевич предупредил уже
обо мне. Само собой разумеется, что на все просьбы ста-
рушки оставить пакет я не согласился, обещая приехать
вечером или на другой день. Расспросы об Александр*»
Сергеевиче сопровождались слезами. Все люди, вне-
запно окружившие меня, делали вопросы; наконец спро-
сили об адресе, и я отправился. Объездив еще кого
было нужно, в четыре часа я был в своем нумере у Де-
мута и, только что приготовился сесть обедать, как ар-
наут мой, с радостным лицом, вошел в комнату, с из-
вестием, что — «брат нашего Пушкина пришел». Я тот-
час белел просить его и пошел ему навстречу. Лев Сер-
геевич был ниже ростом Александра Сергеевича, но не-
сравненно плотнее сложен; физиономия носила одинако-
вый характер с братом и очень симпатичная. В одну ми-
нуту мы освоились, как старые знакомые. Распечатав
пакет, он нашел несколько писем и какую-то исписанную
с перемарками тетрадь, листа в три почтовых. Взглянув
на нее, он улыбнулся и, не читая своего письма, собрал
все, завязал в платок и хотел тотчас уйти, но я пригла-
сил его отобедать вместе, а так как мне нужно было
*ехать в Коломну, то вызвался завезти его. После неко-
торых извинений, он остался и сообщил мне, что, воз-
вратясь домой и узнав о моем приезде, поспешил видеть
меня, будучи заранее уведомлен братом, что я передан
ему кой-какие бумаги, но что отец и прочие не былв
еще дома, а потому и не знали о моем приезде, иначе
отец поспешил бы предупредить его. Другого разговора
не было, как об Александре Сергеевиче, о котором брат
желал знать малейшие подробности. Письмо к себе Лев
Сергеевич успел прочитать еще у меня. В семь часов я
подвез его к крыльцу и уже никак не мог отложить пер*
вого визита своего на утро, вошел в комнату, где был
встречен всем семейством. Отец показался мне со всеми
манерами старого маркиза; из всех более интересова-
лась знать об Александре Сергеевиче сестра его. Лев
Сергеевич не отходил от меня. Обласканный всеми как
родной, в девять часов я уехал. На другой день выехал
рано и, возвратясь поздно, узнал, что оба Пушкина,
{еще с каким-то господином были у меня и обещали на
следующий день в 10 часов утра опять посетить меня,
что и исполнили, но только уже вдвоем, а бывший с
ними накануне третий, как мне сказали, — был Бара-
тынский. Отец и сын в это посещение более всего вы-
казывали опасение насчет вспыльчивости Александра
Сергеевича; до них дошли слухи о его столкновениях, и
©то их очень огорчало; мне показалось даже, что у ста-
рика навернулись слезы. Узнав, что я выезжаю обратно
через неделю, старик пригласил меня (через два дня)
отобедать, сказав, что тут соберет всех друзей Алексан-
дра, чтобы каждый из них мог узнать о нем от меня
лично, что с тех пор, как Пушкин в Кишиневе, я первый,
который могу передать всем им то, что ближе к нему
относится и т. д. До назначенного обеда оставалось два
дня, и в эти дни каждое утро являлся Лев Сергеевич, и
накануне обеда мы провели почти целый день вместе и
все, мне казалось, я недостаточно удовлетворял рас-
спросам.
К обеду были приглашены: Баратынский, Дельвиг,
барон Розен и еще человек пять; но те, менее помяну-
тых, интересовались 'знать об Александре Сергеевиче.
Перед концом обеда, не помню, кто прочитал какое-то
стихотворение, кажется мною привезенное; у родных
оно вызвало слезы, за окончанием чтения последовало
шампанское за здоровье поэта и пр^ Я уехал довольно
поздно, обещав передать все Александру Сергеевичу.
На другой и на третий день названные мною лица посе-
тили меня и передали письма к Пушкину. Два дня перед
предположенным отъездом, я был у старика вечером и
провел в семействе часа три. На другой день Сергей
Львович, вместе с сыном, передали мне огромный пакет
с письмами, с какою-то тетрадью и включавший в себе
пятьсот рублей. Мы распростились. В тот же день я
должен был обедать у графини Анны Алексеевны Ор-
ловой-Чесменской, которой я привозил от Михаила Фе-
доровича письмо, и в этот день назначено было мне по-
лучить от нее ответ. Здесь неожиданно встретил я Але-
ксандра Львовича Давыдова, который неотступно про-
сил меня обождать его с неделю, чтобы вместе ехать в
Москву, и в заключение позвал на другой день обедать
и там поговорить об этом. Он приехал в Петербург с
’8
373
женой и дочерью, которые отправлялись за границу.
Обедали мы вчетвером, и я заметил, что жена Давыдова
в это время не очень благоволила к Александру Сер-
геевичу, и ей видимо было неприятно, когда муж ее с
большим участием о нем расспрашивал. Я слышал уже
неоднократно прежде о ласках Пушкину, оказанных в
Каменке, и слышал от него восторженные похвалы о на-
ходившемся там семейном обществе, упоминалось и об
Аглае. Потом уже узнал я, что между ней и Пушкиным
вышла какая-то размолвка, и последний наградил ее
стишками! После обеда Давыдов пригласил меня ехать
с ним к каретнику, чтобы ускорить исправление его дор-
меза; к счастию, он, вместо недели, мог быть готов через
четыре дня, и мы отправились. Перед выездом, видясь
ежедневно с Львом Пушкиным, я предлагал ему вынуть
из пакета деньги и отправить их по почте, как бы пред-
видя, что мне долго не придется их доставить лично;
Лев соглашался на это, но отец нет.
В Москве я должен был пробыть две недели г) и едва
вырвался от Давыдова и от штабных сослуживцев
1812 года: Григория Римского-Корсакова, Петра Нащо-
кина, Николая Новикова, Степана Мельгунова и пр.
и пр.; но и вырвавшись, не поехал прямо в Кишинев, а
узнав, что сестра моя, бывшая замужем за капитаном
старого Семеновского полка Тухачевским, переведенным
в числе других офицеров в армию, подполковником в
Архангельгородский полк, находится в имении в Туль-
ской губернии в с. Архангельском (8 верст не доезжая
Тулы), — я поспешил туда, ибо не был еще знаком с
Тухачевским, женившимся в 1817 году, когда я был во
Франции в корпусе гр. Воронцова.2) Менее двухсот
верст не требовало много времени. Приехав в Архан-
гельское, я нашел в буквальном смысле сестру с детьми,
садившимися в экипажи, чтобы отправиться в штаб
Тухачевского, Тамбовской губернии, в г. Борисоглебск,
откуда он прислал и лошадей. Я решился сопровождать
’) Ни кн. Вяземского, ни Чаадаева в Москве не было, и я при-
вез письма обратно.
*) Тухачевский, двоюродный брат Ф. Ф. Вигеля, убнт на Вар-
шавском штурме в 1831 году, бывши командиром Олонецкого
полка.
2U
gx. Но так как, потянувшись на долгих, возвращение
кое в Кишинев оттягивалось на неопределенное время,
и я не мог отправить пакета через почту, для чего тре-
бовалось бы распечатать его, как включавший в себе
деньги, на что я не решился, посему из Тулы, объяснив
рее это Александру Сергеевичу и зная финансовые дела
его! в неблагоприятном положении, послал я ему из
сво^их триста рублей. Через месяц я был в возможно-
сти. передав ему пакет, отдать отчет обо всем, что отно-
силось до его близких.
Две недели до выезда Пушкина из Одессы 1824
году» я видел его в последний раз. Два-три письма в не-
скольких строчках, из коих последнее было из Орла,
когда он ехал на Кавказ к Паскевичу, заключили наши
сношения; но не так было с братом и отцом его.
В апреле 1826 года я приехал в Петербург и посетил
старика Пушкина; от него я узнал об Александре Сер-
геевиче, что ему обещается разрешение приехать из
Псковского имения в Петербург, за поручительство*'
отца. На другой день старик приехал ко мне вместе с
сыном Львом, который имел намерение поступить в
военную службу и получил от графа Бенкендорфа пред-
ложение вступить юнкером в образовавшийся тогда ди-
визион жандармов. Отец и сын питали нерасположение
К этого рода службе, но я им подтвердил то же самое,
что им говорили и некоторые другие, что в жандармском
дивизионе служба чисто военная, что я понимал бы не-
желание их состоять при штабе III отделения, но в ди-
визионе дело совсем иное, и что если они на обществен-
ных гуляньях и парадах употребляются для полицей-
ского порядка, то для этого употреблялась и другая
конница, а лейб-казаки и теперь. Но все мои пояснения
были напрасны. Лев Сергеевич как будто бы сдавался,
но отец и слышать не хотел, чтобы сын его был жан-
дармом. На другой день я был приглашен обедать, и
как-то приехал ранее назначенного часа; Льва Сер-
геевича не было еще дома; я нашел, что старик был в
каком-то восторженном духе; после первых приветствий
в гостиной, он взял меня под руку и ввел в кабинет.
♦
276
Здесь, с самодовольной гордостью, сообщил мне, что
все, что он опровергал вчера поутру, по поводу вступле-
ния «Леона» в жандармский дивизион, — вечером он
сознал необходимостью. Дело было так: кто-то (мне не
сказывали имени, но по всему должно полагать, что
лицо, влиятельное и в обществе и в семействе Пушки-
ных), представил ему, что этим отказом могут оконча-
тельно повредить Александру Сергеевичу, потому чТо
предложение Льву Сергеевичу сделано было самим гра-
фом Бенкендорфом, чрез лицо, ходатайствовавшее об
Александре Сергеевиче, и что вместе с обещанием при-
нять участие в ссыльном, предложено было шефом жан-
дармов и принятие брата под свое покровительство,
определив его юнкером в формировавшийся в Петер-
бурге дивизион жандармов (кажется даже в гвардей-
ский эскадрон), а потому отказ вступить в жандармы
может охладить графа к облегчению участи Алексан-
дра Сергеевича и даже оскорбить графа, тем более, что
Лев Сергеевич сам сделал вызов вступить в один из ка-
валерийских полков и т. д. Эта мысль глубоко затро-
нула Льва Сергеевича, и он объявил себя решительно
вступающим в жандармы. Отец забыл все предубежде-
ния, за несколько часов им владевшие, и с гордостью
пожимал руку Льву Сергеевичу. 126 За обедом все лица
были веселы в ожидании скорого прибытия Александра
Сергеевича. Дней через десять Лев Сергеевич пришел
4со мне уже в военной форме, которая к нему очень шла,
и на вопрос мой о брате, сказал, что получил от него
пресмешное письмо, в котором уведомляет, что, будто
бы, выезжая из дому, в воротах встретил попа и, не
предчувствуя от сего добра, возвратился и пр. Я посо-
ветовал Льву Сергеевичу не рассказывать этого, но,
кажется, это было сделано уже не мне одному, потому
что я слышал об этом и от других, конечно, с коммента-
риями. 127 Лев Сергеевич сказал мне, что брат связалсх
в деревне с кем-то и обращается с предметом — «уже
не стихами, а практической прозой», но что ему писано
настоятельно, чтобы приезжал, и конечно теперь он не
замедлит. После сего я пробыл в Петербурге еще дней
десять и должен был, по поручению графа Воронцова,
внезапно уехать в Аккерман для некоторых приготовле*
576
ний к имевшемуся быть там конгрессу, но Пушкина в
Петербурге еще не было.1Я8 В первых числах февраля
1837 года я приехал в Москву и здесь узнал о ката-
строфе, подробности которой после рассказал мне уже
в Петербурге, общий наш кишиневский знакомец Дан-
зас,х) бывший секундант Пушкина. На этот раз никого
из его родных, знакомых мне, не было в Петербурге,
кроме жены, которой я не знал. В ноябре 1839 года я
вновь приехал в Петербург и крайне удивился, что че-
рез час вошел ко мне Сергей Львович: он жил в той же
гостинице Демута, где остановился и я. Само собой ра-
зумеется, что господствующим разговором было воспо-
минание об Александре Сергеевиче, о котором старик,
сильно уже оглохший и страдавший одышкой, говорил
со слезами на глазах. Он пригласил меня на другой
день в 6 часов вечера к себе; это был день, в который
привозят к нему внучек. У него нашел я баронессу
Вревскую, соседку по имению с Пушкиным и чтившую
покойного, с которым, с детских лет, она была знакома;
с нею была Екатерина Ермолаевна Керн, дочь генерал-
лейтенанта, бывшего в последнее время комендантом
в Смоленске, девушка тогда лет 25-ти, очень живая,
умная и начитанная, которая была страстью старика.
Нельзя было без юмора видеть его расточающим
фразы старинных маркизов, не слушающим ответов и
продолжающим начатую речь. Две дочери Пушкина,
премилые и бойкие девочки, осаждали старика, с улыб-
кой подмигивая одна другой, когда он наделял их кон-
фектами из разных карманов; я находил в них тип отца.
Раза три я призываем был на эти посещения одних и
тех же лиц. В марте 1840 года я возвратился в Петер-
бург уже на постоянное жительство. В первое время
С. Л. Пушкина не было, но скоро он опять приехал и
основался уже в Петербурге по самую смерть, посе-
лившись на Английской набережной. День ото дня глу-
хота его усиливалась, астма дошла до такой степени, что
!) Во время пребывания Пушкина, Данзас был поручиком
пионерского баталиона, квартировавшего в Бендерах. Даизас бы-
вал в Кишиневе, где Пушкин с ним и видался; сверх сего еще с
поручиком Политковским (ныне г. л.), которого Пушкин особенно
уважал.
т
в другой комнате слышно было тяжелое его дыхание;
дети мои прозвали его самоваром. Несмотря на это, он
одевался всегда изысканно и любил преимущественно
говорить отборным старинным французским слогом,
рассказывая бездну анекдотов, путая и время и лиц.
Е. Е. Керн продолжала занимать его ум. Он посещал
нас очень часто, и мы каждый раз замечали быстрые
успехи его болезни. В последнее время он был уже как
бы бесчувственен к участи обоих сыновей; о старшем
он говорил — как о великом поэте, о Льве — как ода.
ренном необыкновенною силою души.
Сим оканчиваю рассказ [...] То, что я мог сообщить,
очень скудно: о его поэтическом даре я не мог быть
судьей. Я старался набросать о нем даже самые мелочи,
чтобы все это, взятое вместе, могло послужить для
оценки его, как человека; и в этом отношении, по моему
мнению, он стоял высоко, или короче сказать, что на
такую высоту достигают не многие. За верность расска-
зываемого я ручаюсь.
Спб. 2-е Апреля, 1866.
Ф. Ф. Вигель
ИЗ ЗАПИСОК
При торжественном открытии Лицея находился Тур-
генев; от него узнал я некоторые о том подробности.
Вычитывая воспитанников, сыновей известных отцов,
между прочим назвал он одного двенадцатилетнего
мальчика, племянника Василья Львовича, маленького
Пушкина, который, по словам его, всех удивлял остро-
умием и живостью. Странное дело. Дотоле слушал я его
довольно рассеянно, а когда произнес он это имя, то
вмиг пробудилось все мое внимание. Мне как будто по-
слышался первый далекий гул той славы, которая
вскоре потом должна была греметь по всей России, как
будто вперед что-то сказало мне, что беседа его доста-
вит мне в жизни столько радостных, усладительных, а
чтение его столько восторженных часов.
В начале 1817 года был весьма примечательный пер-
вый выпуск воспитанников из Царскосельского Лицея;
немногие из них остались после в безызвестности. Вы-
шли государственные люди, как например барон Корф,
поэты как барон Дельвиг, военно-ученые как Вальхов-
ский, политические преступники как Кюхельбекер. На
выпуск же молодого Пушкина смотрели члены «Арза-
маса», как на счастливое для них происшествие, как на
торжество. Сами родители не могли принимать в нем
более нежного участия; особенно же Жуковский, вос-
приемник его в «Арзамасе», казался счастлив, как будто
279
бы сам бог послал ему милее чадо.1м Чадо показалось
мне довольно шаловливо и необузданно, и мне даже
больно было смотреть, как все старшие братья напере-
рыв баловали маленького брата. Почти всегда со мною
так было: те, которых предназначено мне было горячо
любить, на первых порах знакомства нашего, мне каза-
лись противны. Спросят: был ли и он тогда либералом?
Да как же не быть восемнадцатилетнему мальчику, ко-
торый только что вырвался на волю, с пылким поэтиче-
ским воображением и кипучею африканскою кровью в
жилах, и в такую эпоху, когда свободомыслие было в са-
мом разгаре. Я не спросил тогда, за что его назвали
«Сверчком»; теперь нахожу это весьма кстати: ибо в не-
котором отдалении от Петербурга, спрятанный в стенах
Лицея, прекрасными стихами уже подавал он оттуда
свой звонкий голос [...] Его хвалили, бранили, превоз-
носили, ругали. Жестоко нападая на проказы его моло-
дости, сами завистники не смели отказывать ему в та-
ланте; другие искренно дивились его чудным стихам, но
немногим открыто было то, что в нем было, если воз-
можно, еще совершеннее, — его всепостигающий ум и
высокие чувства прекрасной души eto.
Три года прошло, как семнадцатилетний Александр
Пушкин был выпущен из Лицея и числился в Иностран-
ной Коллегии, не занимаясь службой. Сие кипучее су-
щество, в самые кипучие годы жизни, можно сказать,
окунулось в ее наслаждения. Кому было остановить,
остеречь его? Слабому ли отцу его, который и умел
только восхищаться им? Молодым ли приятелям, по
большей части военным, упоенным прелестями его ума
и воображения, и которые, в свою очередь, старались
упоевать его фимиамом похвал и шампанским вином?
Театральным ли богиням, с коими проводил он большую
часть своего времени? Его спасали от заблуждений и
бед собственный сильный рассудок, беспрестанно в нем
пробуждающийся, чувство чести, которым весь был он
полон, и частые посещения дома Карамзина, в то время
столь же привлекательного, как и благочестивого.
990
Он был уже славный муж по зрелости своего та-
ланта и вместе милый, остроумный мальчик не столько
по летам, как по образу жизни и поступкам своим. Он
умел быть совершенно молод в молодости, то есть по-
стоянно весел и беспечен: наука, которая ныне с каждым
годом более забывается. Молодежь, охотно повторяя
затверженные либеральные фразы, ничего не понимала
в политике, даже самые корифеи, из которых я иных
знал; а он, если можно, еще менее, чем кто. Как истый
поэт, на весне дней своих, подобно соловью, он только
что любил и пел. Как опыт, написал он уже чудесную
свою поэму, «Руслан и Людмила», а между тем как цве-
тами беспрестанно посыпал первоначальное свое поэти-
ческое поприще прелестными мелкими стихотворениями.
Из людей, которые были его старее, всего чаще по-
сещал Пушкин братьев Тургеневых; они жили на Фон-
танке, прямо против Михайловского замка, что ныне
Инженерный, и к ним, то есть к меньшому, Николаю,
собирались не редко высокоумные молодые вольно-
думцы. Кто-то из них, смотря в открытое окно на пу-
стой тогда, забвенью брошенный дворец, шутя предло-
жил Пушкину написать на него стихи. Он по матери
происходил от Арапа генерала Ганнибала и гибкостию
членов, быстротой телодвижений, несколько походил
на негров и на человекоподобных жителей Африки.
С этим проворством вдруг вскочил он на большой и
длинный стол, стоявший перед окном, растянулся на
нем, схватил перо и бумагу и со смехом принялся пи-
сать. Стихи были хороши, не превосходны; слегка по-
хвалив свободу, доказывал он, что будто она одна пра-
вителей народных может спасать от ножа убийцы; по-
том с омерзением и ужасом говорил в них о совершен-
ных злодеяниях в замке, который имел перед глазами.
Окончив, показал стихи и не знаю, почему назвали их
«Одой на Свободу».181 Об этом экспромте скоро забыли,
и сомневаюсь, чтобы он много ходил по рукам. Ничего
другого в либеральном духе Пушкин не писал еще тогда.
Заметя в государе наклонность карать то, что он
недавно поощрял, граф Милорадович, Русский Баярд,
чтобы более приобрести его доверенность, сам собою и
из самого себя, сочинил нечто в виде министра тайной
281
полиции. Сия часть, с упразднением министерства тай-
ной полиции, перешла в руки графа Кочубея, который
для нее, можно сказать, не был ни рожден, ни воспитан,
и который неохотно ею занимался. Для нее был нужен
человек государственный, хотя бы не весьма совестли-
вый, как у Наполеона Фуше, который бы понапрасну не
прибегал к строгим мерам и старался более давать на-
правление общему мнению. Отнюдь не должно было
поручать ее невежественным и пустоголовым ветрени-
кам, коих усердие скорее вредило, чем было полезно их
государям, каковыми были например Милорадович и
другой, которого здесь еще не время называть.
Кто-то из употребляемых Милорадовичем, чтобы
подслужиться ему, донес, что есть в рукописи ужасное
якобинское сочинение под названием «Свобода» не-
давно прославившегося поэта Пушкина и что он с вели-
ким трудом мог достать его. Сие последнее могло быть
справедливо, ибо ни автор, ни приятели его не имели
намерения его распускать. Милорадович, не прочитав
даже рукописи, поспешил доложить о том государю, ко-
торый приказал ему, призвав виновного, допросить его.
Пушкин рассказал ему все дело с величайшим чистосер-
дечием; не знаю, как представил он его императору,
только Пушкина велено... сослать в Сибирь. Трудно
было заставить Александра отменить приговор; к сча-
стию, два мужа твердых, благородных, им уважаемых,
Каподистрия и Карамзин, дерзнули доказать ему всю
жестокость наказания и умолить о смягчении его.
Наш поэт причислен к канцелярии попечителя колоний
Южного края генерала Инзова и отправлен к нему в
Екатеринослав, не столько под начальство, как под
стражу. Это было в мае месяце.
Когда Петербург был полон людей, велегласно про-
поведующих правила, которые прямо вели к истребле-
нию монархической власти, когда ни один из них не был
потревожен, надобно же было, чтобы пострадал юноша,
чуждый их затеям, как последствия показали. Дотоле
никто за политические мнения не был преследуем, и
Пушкин был первым, можно сказать, единственным
тогда мучеником за веру, которой даже не исповеды-
вал. Он был в отношении к свободе то же, что иные хри-
азз
стиане к религии своей, которые не оспаривают ее истин,
но до того к ней равнодушны, что зевают при одном ее
имени. И внезапно, ни за что, ни про что, в самой пер-
вой молодости, оторвать человека от всех приятностей
образованного общества, от столичных увеселе.гий юно-
шества, чтобы погрузить его в скуку Новороссийских
степей. Мне кажется, у меня сердце облилось бы
желчью и навсегда в ней потонуло. Если бы Пушкин
был постарее, его могла бы утешить мысль, что ссылка
его, сделавшись большим происшествием, объявлением
войны вольнодумству, придаст ему новую знаменитость,
как и случилось.
Если император Александр имел намерение пора-
зить ужасом вольнодумце®, за безделицу не пощадив
любимца друзей русской литературы, то цель его была
достигнута. Куда девался либерализм? Он исчез, как
будто ушел в землю; все умолкло. Но тогда-то именно
и начал он делаться опасен. Люди, которые как попугаи
твердили ему похвалы, скоро забыли о нем, как о бро-
шенной моде. Небольшое же число убежденных или зло-
намеренных нашли, что пришло время от слов перейти
к действиям и под спудом начали распространять его.
И тогда начали составляться тайные общества, коих
только пять лет спустя открылось существование.182
Вольнолюбивые мнимые друзья Пушкина даже воз-
радовались его несчастию; они полагали, что досада
обратит его, наконец, в сильное и их намерениям полез-
ное орудие. Как они ошибались! В большом свете, где
не читали русского, где едва тогда знали Пушкина, без
всякого разбора его обвиняли, как развратника, как
возмутителя. Грустили немногие, молча преданные пра-
вительству и знавшие цену не одному таланту изгнан-
ника, но и сердцу его. Они за него опасались; они ду-
мали, что отчаяние может довести его до каких-нибудь
безрассудных поступков или до неблагородных привы-
чек, и что вдали от нас угаснет сей яркий луч нашей ли-
тературной славы. К счастию, и они ошиблись.
Великая потеря, которую сделал он (Алексеев) с от-
бытием Бахметева, скоро заменена была прибытием ди-
ям
визионного начальника, Михаила Феодоровича Орлова,
который, как известно читателю, был опасной красой
нашего Арзамаса. Сей благодушный мечтатель более
чем когда бредил в явь конституциями. Его жена, Кате-
рина Николаевна, старшая дочь Николая Николаевича
Раевского, была тогда очень молода и даже, говорят,
исполнена доброты, которой через несколько лет и сле-
дов я не нашел. Он нанял три или четыре дома рядом и
начал жить не как русский генерал, а как русский боя-
рин. Прискорбно казалось не быть принятым в его доме,
а чтобы являться в нем, надобно было более или менее
разделять мнения хозяина. Домашний приятель, бри-
гадный генерал Павел Сергеевич Пущин не имел ни-
какого мнения, а приставал всегда к господствующему.
Два демагога, два изувера, адъютант Охотников и
майор Раевский (совсем не родня г-же Орловой) с жа-
ром витийствовали. Тут был и Липранди [...] На беду
попался тут и Пушкин, которого сама судьба всегда со-
вала в среду недовольных. Семь или восемь молодых
офицеров генерального штаба известных фамилий, вос-
питанников Московской Муравьевской школы, которые
находились тут для снятия планов по всей области, с ча-
долюбием были восприняты. К их пылкому патриотиз-
му, как полынь к розе, стал прививаться тут западный
либерализм. Перед своим великим и неудачным пред-
приятием нередко посещал сей дом с другими соумыш-
ленниками русский генерал князь Александр Ипсилан-
ти, шурин губернатора, когда
На берега Дуная
Великодушный Грек свободу выаывал.
Перед нашим Алексеевым, тайно исполненным дво-
рянских предрассудков и монархических поверий, не
иначе раскрылись двери, как посредством легонького
Московского оппозиционного духа. Для него, по край-
ней мере, знакомство сие было полезно, ибо оно сбли-
зило его с Пушкиным, который и написал к нему извест-
ные послания в стихах.
Все это говорилось, все это делалось при свете сол-
нечном, в виду целой Бессарабии. Корпусной начальник,
Иван Васильевич Сабанеев, офицер Суворовских вре-
де
мен, который стоял на коленях перед памятью сеи вели-
кой подпоры престола в России, не мог смотреть на
это равнодушно. Мимо начальника штаба Киселева,
даже вопреки ему, представил он о том в Петербург.
Орлову велено числиться по армии, Пущину подать в
отставку, Охотников кстати умер, а Раевский заключен
в Тираспольскую крепость; тем все и кончилось.181
С первой минуты прибывшего совсем без денег моло-
дого человека Инзов поместил у себя жительством,
поил, кормил его, оказывал ласки, и так осталось до са-
мой минуты последней их разлуки. Никто так глубоко
не умел чувствовать оказываемые ему одолжения, как
Пушкин, хоть между прочими пороками, коим не был
он причастен, накидывал он на себя и неблагодарность.
Его веселый, острый ум оживил, осветил пустынное
уединение старца. С попечителем своим, более чем с на-
чальником, сделался он смел и шутлив, никогда не дер-
зок; а тот готов был все ему простить. Была сорока,
забавница целомудренного Инзова; Пушкин нашел
средство выучить ее многим неблагопристойным словам,
и несчастная тотчас осуждена была на заточение; но и
тут старик не умел серьезно рассердиться. Иногда же,
когда дитя его распроказничается, то более для пре-
дупреждения неприятных последствий, чем для наказа-
ния, сажал он его под арест, т. е. несколько дней не
выпускал его из комнаты. Надобно было послушать,
с каким нежным участием и Пушкин отзывался о нем.
«Зачем он меня оставил?» говорил мне Инзов, «ведь
он послан был не к генерал-губернатору, а к попечителю
колоний; никакого другого повеления об нем с тех пор
не было; я бы мог, но не хотел ему препятствовать.
Конечно в Кишиневе иногда бывало ему скучно; но
разве я мешал его отлучкам, его путешествиям на Кав-
каз, в Крым, в Киев, продолжавшимся несколько меся-
цев, иногда более полу го да? Разве отсюда не мог он
ездить в Одессу, когда бы захотел и жить в ней сколько
угодно? А с Воронцовым, право, не сдобровать ему».184
Такие печальные предчувствия родительского серд-
ца, хотя я и не верил им, трогали меня. Я писал к Пуш-
286
кину, что непростительно ему будет, если он не приедет
потешить старика, умолял его именем всех женщин, ко-
торых любил он в Кишиневе, навестить нас. И он в по-
ловине марта приехал недели на две, остановился у Але-
ксеева, и многих, разумеется в том числе и меня, обра-
довал своим приездом.
Он заставил меня сделать довольно странное зна-
комство. В Кишиневе проживала не весьма в безызвест-
ности гречанка-вдова, называемая Полихрония, бе-
жавшая, говорили, из Константинополя. При ней нахо-
дилась молодая, но не молоденькая дочь, при крещении
получившая мифологическое имя Калипсо и, что до-
вольно странно, которая несколько времени находилась
в известной связи с молодым князем Телемахом Хан-
джери. Она была не высока ростом, худощава, и черты
у нее были правильные; но природа с бедняжкой за-
хотела сыграть дурную шутку, посреди приятного лица
ее прилепив ей огромный ястребиный нос. Несмотря на
то, она многим нравилась, только не мне, ибо длин-
ные носы всегда мне казались противны. У нее был
голос нежный, увлекательный, не только когда она го-
ворила, но даже когда с гитарой пела ужасные, мрачные
турецкие песни; одну из них, с ее слов, Пушкин пере-
ложил на русский язык, под именем Черной Шали.
Исключая турецкого и природного греческого, хорошо
знала она еще языки арабский, молдавский, итальян-
ский и французский. Ни в обращении ее, ни в поведе-
нии не видно было ни малейшей строгости; если б она
жила в век Перикла, история верно сохранила бы нам
ее вместе с именами Фрины и Лаисы.
Любопытство мое было крайне возбуждено, когда
Пушкин представил меня сей деве и ее родительнице.
В нем же самом не заметил я и остатков любовного
жара, коим прежде горел он к ней. Воображение пуще
разгорячено было в нем мыслию, что лет пятнадцати
будто бы впервые познала она страсть в объятиях лорда
Байрона, путешествовавшего тогда по Греции. Ею вдох-
новенный написал он даже известное, прекрасное посла-
ние к Гречанке:
Ты рождена воспламенять
Воображение поэтов,
386
Его тревожить и пленять
Любезной живостью приветов,
Восточной странностью речей,
Блистаньем зеркальных очей, и проч.
Мне не соскучилось у этих дам, только и не слишком
полюбилось. Не помню, ее ли мне завещал Пушкин, или
меня ей, только от наследства я тотчас отказался. После
отъезда Пушкина у этих женщин не знаю был ли я бо-
лее двух раз.
В Одессе, где он только что поселился, не успел еще
он обрести веселых собеседников; в Бессарабии звуки
лиры его раздавались в безмолвной, а тут только что в
шумной пустыне: никто с достаточным участием не в
состоянии был внимать им. Встреча с человеком, кото-
рый мог понимать его язык, должна была ему быть
приятна, если б у него и не было с ним общего знаком-
ства, и он собою не напоминал бы ему Петербурга.
Верно почитали меня человеком благоразумным, когда
перед отъездом Жуковский и Блудо® наказывали мне
стараться войти в его доверенность, дабы по возмож-
ности отклонить его от неосторожных поступков. Это
было не легко: его самолюбие возмутилось бы, если б
он заметил, что кто-то хочет давать направление его
действиям. Простое доброжелательство мое ему полю-
билося, и с каждым днем наши беседы и прогулки ста-
новились продолжительнее. Как не верить силе магне-
тизма, когда видишь действие одного человека на дру-
гого? Разговор Пушкина, как бы электрическим прути-
ком касаясь моей черными думами отягченной главы,
внезапно порождал в ней тысячу мыслей, живых, весе-
лых, молодых, и сближал расстояние наших возрастов.
Беспечность, с которою смотрел он на свое горе, часто
заставляла меня забывать и собственное. С своей сто-
роны, старался я отыскать струну, за которую зацепив,
мог бы я заставить заиграть этот чудный инструмент, и
мне удалось. Чрезвычайно много неизданных стихов
было у него написано, и между прочим, первые главы
Евгения Онегина; и я могу сказать, что я насладился
примерами (на русском языке нет такого слова) его но-
287
вых произведений. Но одними ли стихами пленял меня
этот человек? Бывало, посреди пустого, забавного раз-
говора, из глубины души его или сердца вылетит свет-
лая, новая мысль, которая изумит меня, которая пока-
жет и всю обширность его рассудка. Часто со смехом,
пополам с презрением, говорил он мне о шалунах-това-
рищах его Петербургской жизни, с нежным уважением
о педагогах, которые были к нему строги в Лицее.
Мало-по-малу открыл я весь закрытый клад его пра-
вильных суждений и благородных помыслов, на кои на-
кинута была замаранная мантия цинизма. Вот почему
все заблуждения его молодости, впоследствии, от света
разума его исчезли как дым.
Влюбчивого Пушкина не трудно было привлечь ми-
ловидной, которой Раевский представил, как славно
иметь у ног своих знаменитого поэта. Известность Пуш-
кина во всей России, хвалы, которые гремели ему во всех
журналах, превосходство ума, которое внутренне Раев-
ский должен был признавать в нем над собою, все это
тревожило, мучило его. Он стихов его никогда не читал,
не упоминал ему даже об них: поэзия была ему дело во-
все чуждое, равномерно и нежные чувства, в которых
видел он одно смешное сумасбродство. Однако же он
умел воспалять их в других; и вздохи, сладкие мучения,
восторженность Пушкина, коих один он был свидетелем,
служили ему беспрестанной забавой. Вкравшись в его
дружбу, он заставил его видеть в себе поверенного н
усерднейшего помощника, одним словом, самым искус-
ным образом дурачил его[...]
Еще зимой чутьем слышал я опасность для Пуш-
кина, не позволял себе давать ему советов, но раз шутя
сказал ему, что по африканскому происхождению его все
мне хочется сравнить его с Отелло, а Раевского с невер-
ным другом Яго. Он только что засмеялся.
Через несколько дней по приезде моем в Одессу,
встревоженный Пушкин вбежал ко мне сказать, что ему
готовится величайшее неудовольствие. В это время не-
сколько самых низших чиновников из канцелярии ге-
нерал-губернаторской, равно как из присутственны?
№8
мест, отряжено было для возможного еще истребления
ползающей по степи саранчи; в число их попал и Пуш-
кин. Ничего не могло быть для него унизительнее...
Для отвращения сего добрейший Казначеев медлил
исполнением, а между тем тщетно ходатайствовал об от-
мене приговора. Я тоже заикнулся было на этот счет;
куда тебе. х) Он (Воронцов) побледнел, губы его задро-
жали, и он сказал мне: «Любезный Ф. Ф., если вы хо-
тите, чтобы мы остались в прежних приязненных отно-
шениях, не упоминайте мне никогда об этом мерзавце»,
а через полминуты прибавил «также и о достойном
друге его Раевском». Последнее меня удивило и поро-
дило во мне много догадок.
Во всем этом было так много злого и низкого, что
оно само собою не могло родиться в голове Воронцова, а,
как узнали после через Франка, внушено было самим же
Раевским. По совету сего любезного друга, Пушкин от-
правился и, возвратясь дней через десять, подал донесе-
ние об исполнении порученного. Но в то же время, под
диктовку того же друга, написал к Воронцову фран-
цузское письмо, в котором между прочим говорил, что
дотоле видел он в себе ссыльного, что скудное содержа-
ние им получаемое почитал он более пайком арестанта;
что во время пребывания его в Новороссийском крае он
ничего не сделал столь предосудительного, за что бы
мог быть осужден на каторжную работу (aux travaux
forces), но что впрочем после сделанного из него употре-
бления он, кажется, может вступить в права обыкновен-
ных чиновников и, пользуясь ими, просить об увольне-
нии от службы. Ему велено отвечать, что как.он состоит
в ведомстве Министерства иностранных дел, то просьба
его передана будет прямому его начальнику графу Нес-
сельроде; в частном же письме к сему последнему по-
ступки Пушкина представлены в ужасном виде. Недели
через три после того, когда меня уже не было в Одессе,
получен ответ: государь, по докладу Нессельроде, пове-
х) Раз сказал он (Воронцов) мне: <Вы, кажется, любите Пушкина;
не можете ли вы склонить его заняться чем-нибудь путным под ру-
ководством вашим?* — Помилуйте, такие люди умеют быть только
что великими поэтами, отвечал я.— Так на что же они годятся?
сказал он.
19. ДО
лел Пушкина отставить от службы и сослать на по-
стоянное жительство в отцовскую деревню, находя-
щуюся в Псковской губернии.186
Не раз мне приходилось говорить о старшем сыне
сестры моей Алексеевой, Александре Ильиче, которого
оставил я в Ельце адъютантом при пьяном генерале
графе Палене. Из особой милости к отцу, покойный
государь перевел потом обоих сыновей его в гвардию:
старшего в конно-егерский полк, а младшего в новый
Семеновский. Хотя гвардейский конно-егерский полк
стоял в Новгороде, однако служивший в нем уже
штабс-капитаном Алексеев под разными предлогами
жил почти безвыездно в Петербурге. Что он в нем де-
лал? Почти одни шалости. Он любил поплясать, погу-
лять, поиграть, но отнюдь не был буяном; напротив,
какая-то врожденная ластителыность (calinerie) всегда
в отношении к нему склоняла родителей и начальство
к снисходительности, может быть, излишней.
Я сам был обезоружен его ласковым и услужливым
характером, как вдруг в начале октября (1826 г.) я
узнаю, что он схвачен и под караул отправлен в Москву.
Вот что случилось. Кто-то еще в марте дал ему какие-то
стихи, будто Пушкина, в честь мятежников 14 декабря;
у него взял их молоденький гвардейский конно-пионерный
офицер Молчанов, взял и не отдавал, а тот об них совсем
позабыл. Так почти всегда водилось между армейскими
офицерами: немногие знали, что такое литература; возь-
мут, прочитают стишки, выдаваемые за лихие, отдадут
другому, другой третьему и так далее. То же самое и
с книгами: тот, который имел неосторожность дать их и
кому они принадлежат, никогда их не увидит.
Между тем лишь только учредилась жандармская
часть, некто донес ей в Москве, что у офицера Молча-
нова находятся возмутительные стихи. Бедняжку, кото-
рый и забыл об них, схватили, засадили, допросили, от
кого он их получил? Он указал на Алексеева. Как за
ним, так и за Пушкиным, который все еще находился
ссыльным в Псковской деревне, отправили гонцов.
290
Это послужило к пользе последнего. Государь поже-
лал сам видеть у себя в кабинете поэта, мнимого бун-
товщика, показал ему стихи и спросил, кем они напи-
саны? Тот не обинуясь сознался, что он. Но они были
писаны за пять лет до преступления, которое будто бы
они восхваляют, и даже напечатаны под названием
«Андрей Шенье». В них Пушкин нападает на револю-
цию, на террористов, кровожадных безумцев, которые
погубили гениального человека. Небольшую только
часть его стихотворения, впрочем, одинакового содержа-
ния, не известно почему цензура не пропустила, и этот
непропущенный лоскуток, который хорошенько не по-
няли малограмотные офицерики, послужил обвинитель-
ным актом против них. Среди бесчисленных забот госу-
дарь вероятно не захотел взять труда прочитать стихи;
без того при малейшем желании увидел бы он, что в них
не было ничего общего с предметом, на который будто
они были написаны. Пушкин умел ему это объяснить,
и его умная, откровенная, почтительно смелая речь по-
любилась государю. Ему дозволено жить где он хочет
и печатать что он хочет. Государь взялся быть его цен-
зором с условием, чтобы он не употреблял во зло даро-
ванную ему совершенную свободу, и до конца жизни
«* 186
своей остался он под личным покровительством царя.
Иная участь ожидала бедных офицеров. По крайней
мере Молчанову во мзду его признания дозволено было
оставить службу. Но Алексеев, который не хотел или,
лучше сказать, не мог назвать того, кто дал ему стихи,
по привезении в Москву, где нет крепости, посажен был
в острог, в сырую, только что отделанную комнату,
в которой скоро расстроилось его здоровье, и он едва
не потерял зрение.
Тут в креслах я встретил двух одесских знакомых,
Пушкина и Завалиевского. Увидя первого, я чуть не
вскрикнул от радости; при виде второго едва не зевнул.
После ссылки в Псковской деревне, Москва должна
была раем показаться Пушкину, который с малолетства
в ней не бывал и на неопределенное время в ней остался.
Я узнал от него о месте его жительства и на другой же
♦ 391
день поехал его отыскивать. Это было почти накануне
моего отъезда, и оттого не более двух раз мог я видеть
его; сомневаюсь, однако, еслиб и продлилось мое пребы-
вание, захотел ли бы я видеть его иначе, как у себя. Он
весь еще исполнен был молодой живости и вновь по-
пался на разгульную жизнь: общество его не могло быть
моим. Особенно не понравился мне хозяин его квар-
тиры, некто Соболевский. Хотя у него не было ни роду,
ни племени, однако нельзя было назвать его непомня-
щим родства, ибо недавно умерла мать его, некая бога-
тая вдова, Анна Ивановна Лобкова, оставив ему хоро-
ший достаток, и незаконный отец его, Александр Нико-
лаевич Соймонов никак от него не отпирался, хотя и не
имел больших причин его любить. Такого рода люди,
как уже где-то сказал я, все берут с бою и наглостью
стараются предупредить ожидаемое презрение. Этот был
остроумен, даже умен и расчетлив и не имел никаких
видимых пороков. Он легко мог бы иметь большие
успехи и по службе, и в снисходительном нашем обще-
стве, но надобно было подчинить себя требованиям
обоих. Это было ему невозможно, самолюбие его было
слишком велико. Оставив службу в самом малом чине,
он жил всегда посреди так называемой холостой компа-
нии. Слегка уцепившись за добродушного Жуковского,
попал он и на Вяземского; без увлечения, без упоения
разделял он шумные его забавы и стал искать связей со
всеми молодыми литературными знаменитостями. Как
Николай Перовский лез на знатность, так этот караб-
кался на равенство с людьми известными по своим та-
лантам. Находка был для него Пушкин, который так
охотно давал тогда фамильярничать с собою: он поме-
стил его у себя, потчевал славными завтраками, смешил
своими холодными шутками и забавлял его всячески. Не
имея ни к кому привязанности, человек этот был желчен,
завистлив и за всякое невнимание лиц, ему даже вовсе
посторонних, спешил мстить довольно забавными эпи-
граммами в стихах, кои для успеха приписывал Пуш-
кину. иг
-* -ft
A. И. Подолинский
ВОСПОМИНАНИЯ
НО ИОВОДУ СТАТЬИ Г. В. БУРНАШЕВА «МОЕ ЗНАКОМСТВО
С ВОЕЙКОВЫМ В 1830 ГОДУ»
В сентябрьской и октябрьской книжках Русского
Вестника прошлого года помещена статья г. В. Б. «Мое
знакомство с Воейковым в 1830 году».158
По многим данным этой статьи, я тотчас же узнал,
кто именно ее автор.
Упоминая в ней между прочим и обо мне и, вероятно,
полагая, что я уже отошел в такое жилище, из которого
не подают голоса, г. В. Б. счел возможным дать полную
волю своей досужей фантазии, как в те блаженные вре-
мена, когда он составлял фельетоны для Северной Пчелы
и сочинял хозяйственные заметки и промышленные
рекламы.
Положительно удостоверяю, что во всем, что он гово-
рит обо мне, нет почти ни слова правды.
Г. В. Б. заставляет меня обращаться и говорить
с собою, как с хорошим приятелем. К сожалению, я
должен сказать, что с г. В. Б. я вовсе не был знаком,
что если где-нибудь с ним и встречался, то не знал, кто
он, почему не имею даже никакого понятия о его наруж-
ности, так же как и он о моей, судя по тому фантастиче-
скому описанию, которое он обо мне делает и в котором
от первого до последнего слова все создано, должно-
быть, расстроенным воображением.
Не понимаю, как ухитрился г. В. Б. видеть на мне
редкие камеи из Геркуланума, дорогие перстни, широко-
го
полую шляпу и вообще все то, чем он меня украшает и
чего никто, никогда на мне не видывал. Я одевался про-
сто, как все прилично одетые люди, не отличаясь ника-
кою, бросающеюся в глаза, изысканностию и расчетом
на эффект, совершенно мне несвойственным.
Щедрость свою ко мне автор простирает и далее: он
дарит мне небывалых две тысячи душ в Малороссии,
изображая меня очень и очень богатым, но как бы за-
езжим Полтавским провинциалом. Если бы г. В. Б. дей-
ствительно был со мною знаком, то вероятно он бы знал,
что я не был ни Полтавским уроженцем, ни жителем
Малороссии, но что, окончив мое воспитание в Петер-
бурге, я, в описываемое им время, состоял там же, уже
более шести лет, на службе.139
К этому вымыслу г. В. Б. приклеил и другой, не
менее отважный. Он вводит меня на вечер к графу
Д. И. Хвостову, где, будто бы, я был встречен с осо-
бенным восторгом и почетом. Но увы! я с гр. Д. И. Хво-
стовым вовсе знаком не был и даже никогда не любо-
пытствовал узнать, где его дом или квартира, почему и
попасть к нему на вечер мне было бы трудно до невоз-
можности.
На этом же, сочиненном г. В. Б. вечере, князь Ши-
ринский-Шихматов, которого (прошу заметить) я ни
тогда, ни после вовсе не знал, с восклицанием прижи-
мает к своей груди мою руку, а сам г. В. Б. объясняет
гр. Хвостову, что он знаком со мною по четвергам
Греча.х) Новая выдумка! У Н. И. Греча я действительно
бывал изредка, но только по утрам, а его приглашением
на четверги не воспользовался более потому, что все
молодые литераторы, являвшиеся на этих вечерах,
всегда почти причислялись в общем мнении к Булгарин-
ской партии. Я же с ранних пор дал себе слово избегать
всякой журнальной стачки, не входить ни в какую поле-
мику и не принадлежать ни к какой исключительной
литературной партии. Да и вообще я мало водился
с записными литераторами, предпочитая им знакомства
\ v
*) Не знаю, не упоминает ли автор с такою же правдивостью
обо мне и в своем описании четвергов Греча. Этого рассказа я
не читал.

в обществе, а в особенности небольшой товарищеский
круг по университетскому пансиону. Некоторые из со-
ставлявших эти дружеские сходки, называвшиеся у нас
ассамблеями, имели впоследствии почетную известность,
а гениальный Глинка постоянно в них участвовал и ча-
сто приводил в восторг или возбуждал общую веселость
своими вдохновенными импровизациями.
Если же, до размолвки моей с бароном Дельвигом,
о которой упомяну ниже, я посещал постоянно его ежене-
дельные вечера, то этому были совершенно другие при-
чины. Небольшое, собиравшееся у барона, общество мне
вообще нравилось, и в особенности в нем приятны были
нередкие встречи с Пушкиным и Мицкевичем, доста-
вившие мне возможность несколько ближе с ними сой-
тись.
Однажды у Дельвига, проходя гостиную, я был
остановлен словами Пушкина, подле которого сидел
Шевырев: «Помогите нам состряпать эпиграмму.. .»
Но я спешил в соседнюю комнату и упустил честь со-
трудничества с поэтом. Возвратясь к Пушкину, я застал
дело уже оконченным. Это была знаменитая эпиграмма:
«В Элизии Василий Тредьяковский». На сколько помог
Шевырев, я, конечно, не спросил.140
В другой раз у Дельвига же Пушкин стал, шутя, со-
чинять пародию на мое стихотворение:
Когда стройна и светлоока
Передо мной стоит она,
Я мыслю: Гурия Пророка
С небес на землю сведена... и проч<
Последние два стиха он заменил так:
Я мыслю: в день Ильи Пророка
Она была разведена...
Не лишнее однако же заметить, что к этой, будто
бы в день Ильи разведенной, написаны и самим Пушки-
ным стихотворения:
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как Гений чистой красоты... и проч.
390
И другое:
Я ехал к вем, живые сны...
Вдохновительница этих стихов показывала мне по-
следнее стихотворение в подлиннике, не знаю почему,
изорванном в клочки, на которых однакож можно было
рассмотреть, что эти три, повидимому, так легко вы-
лившиеся строфы, стоили Пушкину немалого труда. В них
было такое множество переделок, помарок, как ни в
одной из случившихся мне видеть рукописей поэта.
На этих же вечерах мне неоднократно случалось
слышать продолжительные и упорные прения Пушкина
с Мицкевичем, то на русском, то на французском языке.
Первый говорил с жаром, часто остроумно, но с запин-
ками, второй тихо, плавно и всегда очень логично.
Мицкевича я встретил в первый раз на вечере у
В. Н. Щастного, хорошего переводчика нескольких его
стихотворений. Поэт, тогда уже знаменитый, молча
курил в уголку, так что я не вдруг его заметил. Когда
же был ему представлен, он произвел на меня самое
приятное впечатление своею скромною приветливостью
и добродушною простотою обращения. После этого зна-
комства я бывал и у него и всегда с особенным удоволь-
ствием. В сороковых годах, по напечатании моей поэмы
«Смерть Пери», какой-то приезжий из Варшавы со-
общил моему отцу помещенный в одном из польских
журналов перевод большого отрывка из этой поэмы, уве-
ряя, что он переведен Мицкевичем. Справедливо ли это,
я, к сожалению, не имел возможности удостовериться,
но перевод верен и необыкновенно хорош.
Обращаюсь еще к статье г. В. Б. Каким образом мог
я померещиться ему на вечере у Воейкова в такое время,
когда меня уже вовсе не было в Петербурге? Из статьи
видно, что этот вечер был после смерти барона Дель-
вига, а я, уезжая из Петербурга, оставил барона еще
в живых. Это первое; а второе то, что у Воейкова я не
только вовсе не бывал, но по особенной случайности
нигде и никогда его не видал.
Много еще невероятностей я бы мог указать в упо-
минаниях г. В. Б. обо мне и о некоторых других, хорошо
89в
мне известных, лицах; но, кажется, я уже разъяснил
слишком достаточно, какого доверия заслуживают его
воспоминания.
Оканчивая с г. В. Б., пользуюсь случаем, чтобы упо-
мянуть еще о двух других, встретившихся мне в печати
и относящихся ко мне ошибках.
В 10-й тетради Русского Архива 1866 г., в Дневнике
Липранди, сказано, что во время пребывания Пушкина
в Одессе, я служил там в Почтамте, что Пушкин со
мною встречался, но не искал сближения и неизвестно,
какого был мнения о моем даровании. Тут все не верно.
Ни в каком Почтамте я не служил, ничего тогда еще не
печатал и приехал в Одессу только в 1831 году; Пуш-
кин же выбыл оттуда в 1824 году и, во все время пребы-
вания моего в Одессе, там уже не являлся.141 Год вы-
езда Пушкина из Одессы я хорошо помню по следую-
щему случаю.
В 1824 году, по выпуске из Петербургского универ-
ситетского пансиона, я ехал, в конце июля, с Н. Г. К.
к родным моим в Киев. В Чернигове мы ночевали в ка-
кой-то гостинице. Утром, войдя в залу, я увидел в со-
седней, буфетной комнате, шагавшего вдоль стойки
молодого человека, которого, по месту прогулки и по
костюму, принял за полового. Наряд был очень не пред-
ставительный: желтые, нанковые, небрежно надетые
шаровары и русская цветная, измятая рубаха, подвязан-
ная вытертым, черным шейным платком; кудрявые, до-
вольно длинные и густые волосы развевались в беспо-
рядке. Вдруг эта личность быстро подходит ко мне
с вопросом: «Вы из Царскосельского Лицея?» На мне
еще был казенный сюртук, по форме одинаковый с ли-
цейским.
Сочтя любопытство полового неуместным и не желая
завязывать разговор, я отвечал довольно сухо.
«А! Так вы были вместе с моим братом», возразил
собеседник. (
Это меня озадачило, и я уже вежливо просил его на-
звать мне свою фамилию.
«Я Пушкин; брат мой Лев был в вашем пансионе».
Слава Пушкина светила тогда в полном блеске, вся
молодежь благоговела перед этим именем, и легко можно

себе представить как я, семнадцатилетний школьник,
был обрадован неожиданною встречею и сконфужен
моею опрометчивостью.
Тем не менее мой спутник и я скоро с ним разгово-
рились. Он рассказал нам, что едет из Одессы в де-
ревню, но что усмирение его не совсем еще кончено и
смеясь показал свою подорожную, где по порядку были
прописаны все города, на какие именно он должен был
ехать. Затем он попросил меня передать в Киеве за-
писку генералу Раевскому, тут же им написанную. На-
добно было ее запечатать, но у Пушкина печати не ока-
залось. Я достал свою, и она пришлась кстати, так как
вырезанные на ней буквы А. П. как раз подходили и
к его имени и фамилии. Признаюсь, эта случайность
суеверно меня порадовала; я втихомолку начинал уже
рифмовать и потому видел в такой тождественности
счастливое для себя предзнаменование.143
Описанная встреча не была однакож началом моего
знакомства с Пушкиным. Он вскоре забыл и самую мою
фамилию, как я мог удостовериться из того, что когда
в 1827 году появилась моя первая поэма, Пушкин при-
писывал ее то тому, то другому из известных уже в то
время поэтов, будто бы скрывавшемуся под псевдони-
мам. 143 Он разуверился только тогда, когда по издании
моей второй повести, я, при выходе из театра, был ему
представлен, помнится, Булгариным, с которым он не
был еще в открытой войне. Пушкин встретил меня очень
приветливо и имел любезность насказать мне много
лестного. С тех пор знакомство наше продолжалось, но
не долго, так как года через два я оставил Петер-
бург.
Перехожу теперь к тому, что было напечатано о моей
размолвке с бароном Дельвигом. В статье г. Гаевского
о Дельвиге, помещенной в Современнике, говорится, что
я рассердился на барона за его рецензию на мою поэму
Нищий. Поэтому можно бы меня обвинить в раздражи-
тельном самолюбии; но я, по совести, могу сказать, что
это было бы совершенно несправедливо. Расскажу, как
было в действительности.
Избалованный дружбою Пушкина, барон Дельвш*
до того ревновал к славе великого поэта, отражавшейся
косвенно и на нем, что малейший успех другого начи-
навшего поэта его уже тревожил. При том он принял
на себя роль какого-то Аристарха и имел притязание,
чтобы посещавшие его, в особенности юные литераторы,
спрашивали его советов, и обижался, если они их не слу-
шали. Я же не любил никому навязывать чтение моих
произведении и, не слишком доверяя непогрешимости
Дельвиговской критики, не счел необходимым предъ-
явить барону в рукописи мою новую поэму, о которой
(мне на беду) неосторожные друзья успели оповестить
чересчур восторженно.
Дельвиг не простил мне, как он полагал, моей само-
уверенности, а в преждевременных отзывах о моем но-
вом труде некоторые, вполне сознаю, неуместные сравне-
ния раздражили его тем более, что подобные сравнения
были уже прежде высказаны в одном из тогдашних
Московских журналов. Он вывел заключение, что я
много о себе возмечтал и что, поэтому, надобно, как
говооилось, порядочно меня отделать;
Плодом такой, совершенно неосновательной, догадки
и была рецензия, написанная Дельвигом не совсем
добросовестно и с явным намерением уколоть меня по-
больнее.
Дружеская услуга такого рода не могла мне быть
приятною; но главное дело не в ней, а единственно
в том, что рецензия печаталась в Дельвиговской Лите-
ратурной газете в тот самый вечер, который, по обыкно-
вению, я проводил у барона и в который он был со мною,
по обыкновению же, дружелюбен, не упомянув однако
же ни слова о приготовленной на меня грозе, чего при
наших отношениях он не должен был бы сделать, если
бы не допускал оскорбительной для меня мысли, что я,
быть может, стану просить об уничтожении или по край-
ней мере о смягчении его злой филиппики.
Вот что собственно охладило меня к барону, рассеяв
и мое заблуждение о приязни его ко мне. Но я не сказал
ему ни слова, на рецензию, по моему обыкновению, не
возражал, а только перестал у него бывать. Впослед-
ствии Дельвиг сознал, что он был не прав, потому что,
спустя несколько месяцев, встретив меня на улице, пер-
9W
вый подал мне руку. Но это было почти накануне моего
выезда из Петербурга, а вскоре он умер, о чем я узнал
уже в Одессе.144 Г
Можно спросить: почему же я так долго терпел на-
праслину? Да только потому, что сначала откладывал,
а потом, по русской привычке, махнул рукой и забыл.
Поклеп на мне, вероятно, так бы и остался, не попадись
статья г. В. Б., расшевелившая мою старину. Благодарю
его за услугу.

М. И. Осипова
РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ,
ЗАПИСАННЫЕ М. И. СЕМЕВСКИМ146
Семья наша в 1824—1826 годах, т. е. в года зато-
чения Александра Сергеевича в сельце Михайловском,
состояла из следующих лиц: маменьки нашей Прасковьи
Александровны, вдовствовавшей тогда по втором уже
муже, а моем отце, г. Осипове, и из сестер моих от дру-
гого отца: Анны Николаевны и Евпраксии Николаевны
Вульф, и родных сестер моих Катерн”ы и Александры
Осиповых. Брат Алексей Николаевич был в ТО время
студентом в Дерпте и наезЖал сюда на святки и кани-
кулы. Все сестры мои были в то время невестами, и из
них особенно хороша была Евпраксия. Каждый день,
часу в третьем пополудни, Пушкин являлся к нам из
своего Михайловского. Приезжал он обыкновенно вер-
хом на прекрасном аргамаке, а то, бывало, приволочится
и на крестьянской лошаденке. Бывало все сестры мои,
да и я, тогда еще подросток, — выйдем к нему на-
встречу. ..
Раз, как теперь помню, тащится он на лошаденке
крестьянской, ноги у него чуть не по земле волочатся —
я и ну над ним смеяться и трунить. Он потом за мной
погнался, все своими ногтями грозил? ногти ж у него
такие длинные, он их очень берег...
Приходил, бывало, и пешком; подберется к дому
иногда совсем незаметно; если летом, окна бывали
раскрыты, он шасть и влезет в окно... Что? Ну уж,
батюшка, в какое он окно влезал, не могу вам сказать:
801
мало ли окон-то? он, кажется, во все перелазил. .. В??
у нас, бывало, сидят за делом: кто читает, кто работает,
кто за фортепьяно. Покойная сестра Alexandrine, как
известно вам, дивно играла на фортепьяно; ее, поистине^
можно было заслушаться. Я это, бывало, за уроками
сижу. Ну, пришел Пушкин, — все пошло вверх дном;
смех, шутки, говор так и раздаются по комнатам. Я и
то, бывало, так и жду его с нетерпением, бывало, никак
не совладаешь с каким-нибудь заданным переводом;
пришел Пушкин — я к нему подбегу: «Пушкин, переве-
дите!» и вмиг перевод готов. Впрочем, немецкий язык
он плохо знал, да и не любил его; бывало, к сестрам
принесет книгу, если что ему нужно перевести с немец-
кого. 148
А какой он быд живой; никогда не посидит на месте,
то ходит, то бегает! Да, чего, уж впоследствии, когда
приезжал сюда из Петербурга, едва ли уж не женатый,
сидит как-то в гостиной, шутит, смеется; на столе свечи
горят: он прыг с дивана, да через стол, и свечи-то опро-
кинул. Мы ему говорим: «Пушкин, что вы шалите так,
пора остепениться», — а он смеется только. В комнате
почти все, что вы видите, все так же было и при Пуш-
кине: в этой зале Стоял этот же большой стол, эти же
.црОстые стулья кругом, — те же часы хрипели в углу;
а вот, на стене висит потемневшая картина: на нее
частенько заглядывался Пушкин[...]
Пушкин, бывало, нередко говорил нам экспромты, но
так, чтоб прочесть что-нибудь длинное — это делал
редко, впрочем, читал превосходно, по крайней мере, нам
очень нравилось его чтение.
Как вы думаете, чем мы нередко его угощали? Мо-
чеными яблоками, да они ведь и попали в «Онегина»;
жила у нас в то время ключницей Акулина Памфи-
ловна — ворчунья ужасная. Бывало, беседуем мы все до
поздней ночи — Пушкину и захочется яблок; вот и пой-
дем мы просить Акулину Памфиловну: «принеси, да
принеси моченых яблок», — а та и разворчится. Вот
Пушкин раз и говорят ей шутя: «Акулина Памфиловна,
полно-те, не сердитесь! завтра же вас произведу в по-
падьи». И точно, под именем ее — чуть ли не в «Капи-
танской дочке» и вывел попадью;147 а в мою честь, если
ваз
я^тите знать, названа сама героиня этой повести. Был
у нас буфетчик Пимен Ильич — и тот попал в повесть.
А как любил Пушкин наше Тригорское: в письмах
го к нашей маменьке вы найдете беспрестанные его
воспоминания о Тригорском и постоянные сюда стремле-
ния; я сама от него слышала, кажется, в 1835 году (да,
так точно, приехал он сюда дня на два всего — пробыл
8-го и 9-го мая), приехал такой скучный, утомленный:
«Господи, говорит, как у вас тут . хорошо! А там-то,
там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит
меня!»[...] 148
Осень и зиму 1825 года мы мирно жили у себя
в Тригорском. Пушкин, по обыкновению, бывал у нас
почти каждый день, а если, бывало, заработается и за-
сидится у себя дома, так и мы к нему с матушкой
ездили. О наших наездах, впрочем, он сам вспоминает
в своих стихотворениях.
Вот однажды, под вечер, зимой — сидели мы все в
зале, чуть ли не за чаем. Пушкин стоял у этой самой
печки. Вдруг матушке докладывают, что приехал Арсе-
ний. У нас был, изволите видеть, человек Арсений —
повар. Обыкновенно, каждую зиму посылали мы его
с яблоками в Петербург; там эти яблоки и разную
деревенскую провизию Арсений продавал и на выру-
ченные деньги покупал сахар, чай, вино и т. п. нужные
для деревни запасы. На этот раз он явился назад со-
вершенно неожиданно: яблоки продал и деньги привез,
ничего на них не купив. Оказалось, что он в переполохе,
приехал даже на почтовых. Что за оказия! Стали рас-
спрашивать — Арсений рассказал, что в Петербурге
бунт, что он страшно перепугался, всюду разъезды и
караулы, насилу выбрался за заставу, нанял почтовых
и поспешил в деревню.
Пушкин, услыша рассказ Арсения, страшно поблед-
нел. В этот вечер он был очень скучен, говорил кое-что
о существовании тайного общества, — но что именно не
помню.
На другой день — слышим, Пушкин быстро собрался
в дорогу и поехал; но, доехав до погоста Врева, вернулся
назад. Гораздо позднее мы узнали, что он отправился
было в Петербург, но на пути заяц три раза перебегал
803
ему дорогу, а при самом выезде из Михайловского Пуш-
кину попалось навстречу духовное лицо. И кучер, и сам
барин сочли это дурным предзнаменованием, Пушкин
отложил свою поездку в Петербург, а между тем подо-
спело известие о начавшихся в столице арестах, что
окончательно отбило в нем желание ехать туда.х49
Кстати, брат Пушкина, Лев, как рассказывал потом
отец его, в день ареста Рылеева поехал к нему; отец,
случайно узнав об этом, стал усердно молиться, стра-
шась, чтобы сын его также не был бы взят: и что ж,
Льва Пушкина понесли лошади, он очутился на Смолен-
ском, и когда добрался к Рылееву — тот был уже аре-
стован, и квартира его запечатана. [, ..] 160
1-го или 2-го сентября 1826 года, Пушкин был
у нас; погода стояла прекрасная, мы долго гуляли;
Пушкин был особенно весел. Часу в 11 -м вечера сестры
и я проводили Александра Сергеевича по дороге в Ми-
хайловское. Вдруг рано на рассвете является к нам
Арина Родионовна, няня Пушкина. Это была старушка
чрезвычайно почтенная — лицом полная, вся седая,
страстно любившая своего питомца, но с одним греш-
ком— любила выпить. Бывала она у нас в Тригорском
часто, и впоследствии у нас же составляла те письма,
которые она посылала своему питомцу.
На этот раз она прибежала вся запыхавшись; седые
волосы ее беспорядочными космами спадали на лицо и
плечи; бедная няня плакала навзрыд. Из расспросов ее
оказалось, что вчера вечером, незадолго до прихода
Александра Сергеевича, в Михайловское прискакал
какой-то — не то офицер, не то солдат (впоследствии
оказалось фельдъегерь). Он объявил Пушкину повеление
немедленно ехать вместе с ним в Москву. Пушкин успел
только взять деньги, накинуть шинель, и через полчаса
его уже не было.151 «Что ж, взял этот офицер какие-
нибудь бумаги с собой?» спрашивали мы няню.—
«Нет, родные, никаких бумаг не взял, и ничего в доме
не ворошил; после только я сама кой-что .поуничто-
жила». — «Что такое?» — «Да сыр этот проклятый, что
Александр Сергеевич кушать любил, а я так терпеть
его не могу, и дух-то от него, от сыра-то этого немец-
кого — такой скверный» [...]
804
Л. П. Керн*
Миниатюра на слоновой кости
(Пушкинский Дом)
ЛСело Михайловское. Лвтогрлфвя 1837 г»
Из разного хлама, наполнявшего прочие комнаты
(в Михайловском), помню два мраморных столика: из
них один находится теперь в Тригорском. Сквер перед
домом во время Пушкина тщательно поддерживался,
точно так же не совершенно был запущен тенистый
небольшой сад; в нем были цветники... Все это поддер-
живалось потому, что не только Александр Сергеевич,
но я его родители с остальными членами семьи почти
каждое лето приезжали сюда и, наконец, по его кончине,
вдова Пушкина также приезжала сюда гостить раза
четыре с детьми.
Но когда Наталья Николаевна (Пушкина) вышла
вторично замуж — дом, сад и вообще село было забро-
шено и в течение восемнадцати лет все это глохло, гнило,
рушилось. Время от времени заглядывали в Михайлов-
ское почитатели Пушкина, осматривали полуразвалив-
шийся домик и слушали басни старосты, который не
только не служил при Александре Сергеевиче, но даже
не видал его, потому что староста этот был из крепост-
ных Ланского и прислан сюда Натальей Николаевной
уже по вторичном выходе ее замуж. Все это не мешало
старосте пускаться в россказни о Пушкине с посетите-
лями Михайловского...
Наконец, в последние годы исчез и дом поэта: его
продали за бесценок на своз, а вместо него выстроен
новый, крайне безвкусный домишко — совершенно по
иному плану, нежели как был расположен прежний
домик. Этот новый дом я и видеть-то не хочу, так мне
досадно, что не сбережен, как бы везде это сделали за
границей, домик великого поэта.
о
Е. И. Фон
РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ, ЗАПИСАННЫЕ
В. П. ОСТРОГОРСКИМ
Это был — человек симпатичнейший, неимоверно
живой, в высшей степени увлекающийся, подвижный,
нервный. Кто его видел — х забудет уже никогда. У нас
его очень любили; он приезжал сюда отдыхать от горя.
А как бедствовал-то он, вечно нуждался в деньгах; не
хватало их на петербургскую жизнь. ..Ав Михайлов-
ском как бедствовал страшно: имение-то было запу-
щено. .. Я сама, еще девочкой, не раз бывала у него в
имении и видела комнату, где он писал. Художник Ге
написал на своей картине «Пушкин в селе Михайлов-
ском» кабинет совсем неверно. Это — кабинет не Але-
ксандра Сергеевича, а сына его, Григория Александро-
вича. Комнатка Александра Сергеевича была малень-
кая, жалкая. Стояли в ней всего на все простая кровать
деревянная с двумя подушками, одна кожаная, и ва-
лялся на ней халат, а стол был ломберный, ободранный:
на нем он и писал, и не из чернильницы, а из помадной
банки. И книг у него своих в Михайловском почти не
было; больше всего читал он у нас в Тригорском, в
библиотеке нашего дедушки по матери, Вындомского. ш
Много страдал он и из-за своих родных, особенно от
своего брата Льва, запоминавшего его стихи и разно-
сившего их по знакомым; сам же читать своих стихов не
любил...
Когда произошла эта несчастная дуэль, я, с матуш-
кой и сестрой Машей, была в Тригорском, а старшая
806
сестра, Анна, в Петербурге. О дуэли мы уже слышали,
но ничего путем не знали, даже, кажется, и о смерти.
В ту зиму морозы сточли страшные. Такой же мороз
был и 5-го февраля 1837 года. Матушка недомогала, и
после обеда, так часу в третьем, прилегла отдохнуть.
Вдруг видим в окно: едет к нам возок с какими-то двумя
людьми, а за ним длинные сани с ящиком. Мы разбу-
дили мать, вышли навстречу гостям: видим, наш старый
знакомый, Александр Иванович Тургенев. По фран-
цузски рассказал Тургенев матушке, что приехали они
с телом Пушкина, но, не зная хорошенько дороги в мо-
настырь и перезябши вместе с везшим гроб ямщиком,
приехали сюда. Какой, ведь, случай! Точно Александр
Сергеевич не мог лечь в могилу без того, чтоб не про-
ститься с Тригорским и с нами. Матушка оставила
гостей ночевать, а тело распорядилась везти теперь же
в Святые Горы вместе с ,мужиками из Тригорского
и Михайловского, которых отрядили копать могилу. Но
ее копать не пришлось: земля вся промерзла, — ломом
пробивали лед, чтобы дать место ящику с гробом, кото-
рый потом и закидали снегом. На утро, чем свет, по-
ехали наши гости хоронить Пушкина, а с ними и мы
обе — сестра Маша и я, чтобы, как говорила матушка,
присутствовал при погребении хоть кто-нибудь из близ-
ких. Рано утром внесли ящик в церковь и после заупо-
койной обедни всем монастырским клиром с настояте-
лем, архимандритом, столетним стариком Геннадием во
главе, похоронили Александра Сергеевича в присут-
ствии Тургенева и нас двух барышень. Уже весной,
когда стало таять, распорядился Геннадий вынуть ящик
и закопать его в землю уже окончательно. Склеп и все
прочее устраивала сама моя мать, так любившая Пуш-
кина, Прасковья Александровна. Никто из родных так
на могиле и не был. Жена приехала только через два
года, в 1839 году.
A. JEL Вулъф
РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ, ЗАПИСАННЫЕ
М. И. СЕМЕВСКИМ
Известно, что Пушкин был очень суеверен. Он сам
мне не раз рассказывал факт, с полною верой в его не-
погрешимость — и рассказ этот в одном из вариантов
попал в печать. Я расскажу так, как слышал от самого
Пушкина: в 1817 или 1818 году, т. е. вскоре по выпуске
из Лицея, Пушкин встретился с одним из своих прияте-
лей капитаном л.-г. Измайловского полка (забыл его
фамилию). Капитан пригласил поэта зайти к знамени-
той в то время в Петербурге какой-то гадальщице:
барыня эта мастерски предсказывала по линиям на ладо-
нях к ней приходящих лиц.
Поглядела она руку Пушкина и заметила, что у того
черты, образующие фигуру, известную в хиромантии
под именем стола, обыкновенно сходящиеся к одной
стороне ладони, у Пушкина оказались совершенно друг
другу параллельными. Ворожея внимательно и долго их
рассматривала и, наконец, объявила, что владелец этой
ладони умрет насильственной смертью, его убьет из-за
женщины белокурый, молодой мужчина. Взглянув затем
на ладонь капитана, ворожея с ужасом объявила, что офи-
цер также погибнет насильственной смертью, но погибнет
гораздо ранее против его приятеля: быть может на днях.
Молодые люди вышли смущенные. На другой день
Пушкин узнал, что капитан убит утром в казармах
одним солдатом. Был ли солдат пьян или приведен был
в бешенство каким-нибудь взысканием, сделанным ему
306
капитаном, как бы то ни было, но солдат схватил ружье
и штыком заколол своего ротного командира. Столь
скорое осуществление одного предсказания ворожеи так
подействовало на Пушкина, что тот еще осенью 1835 года,
едучи со мной из Петербурга в деревню, вспомнил об
этом эпизоде своей молодости и говорил, что ждет и
над собой исполнения пророчества колдуньи [...]
Одевался Пушкин хотя, повидимому, и небрежно,
подражая и в этом, как во многом другом, прототипу
своему — Байрону, но эта небрежность была кажущаяся:
Пушкин относительно туалета был весьма щепетилен.
Например, мне кто-то говорил, или я где-то читал, будто
Пушкин, живя в деревне, ходил все в русском платье.
Совершеннейший вздор: Пушкин не изменял обыкно-
венному светскому костюму. Всего только раз, заметьте
себе — раз, во все пребывание в деревне, и именно в
девятую пятницу после пасхи, Пушкин вышел на свято-
горскую ярмарку в русской красной рубахе, подпоясан-
ный ремнем, с палкой и в кроневой шляпе, привезенной
им еще из Одессы. Весь новоржевский beau monde,
съезжавшийся на эту ярмарку (она быБаОг 22
купать чай, сахар, вино, увидя Пушкина в таком костюме,
весьма был этим скандализован [. ..]
Вы, вероятно, знаете, — Байрон так метко стрелял,
что на расстоянии 25-ти шагов утыкивал всю розу пу-
лями. Пушкин, по крайней мере в те годы, когда жил
здесь, в деревне, решительно был помешан на Байроне;
он его изучал самым старательным образом и даже
старался усвоить себе многие привычки Байрона. Пуш-
кин, например, говаривал, что он ужасно сожалеет, что
не одарен физическою силой, чтоб делать, например,
такие подвиги, как английский поэт, который, как из-
вестно, переплывал Геллеспонт. А чтобы сравняться
с Байроном в меткости стрельбы, Пушкин вместе со мной
сажал пули в звезду.
Между прочим надо и то сказать, что Пушкин гото-
вился одно время стреляться с известным, так назы-
ваемым американцем Толстым. Где-то в Москве Пуш-
кин встретился с Толстым за карточным столом. Была
игра. Толстой передернул. Пушкин заметил ему это.
«Да, я сам это знаю, отвечал Толстой; но не люблю,
809
чтобы мне это замечали». Вследствие этого, Пушкин на-
меревался стреляться с Толстым, и вот, готовясь к этой
дуэли, упражнялся со мною в стрельбе [...]
Сестра моя Euphrosine бывало заваривает всем нам
после обеда жженку: сестра прекрасно ее варила, да и
Пушкин, ее всегдашний и пламенный обожатель, любил,
чтобы она заваривала жженку. И вот мы из этих самых
звонких бокалов, о которых вы найдете не мало упоми-
наний в посланиях ко мне Языкова, — сидим, беседуем,
да распиваем пунш. И что за речи несмолкаемые, что за
звонкий смех, что за дивные стихи то того, то другого
поэта сопровождали нашу дружескую пирушку! Языков
был, как известно, страшно застенчив, но и тот, бывало,
разгорячится — куда пропадет застенчивость — и что за
стихи, именно Языковские стихи, говорил он, то за «чашей
пунша», то у ног той же Евпраксии Николаевны[...]
К этому же времени относится одна наша с Пушки-
ным затея. Пушкин, не надеясь получить в скором вре-
мени право свободного выезда с места своего заточения,
измышлял разные проект»*; как бы получить свободу.
Между прочим, предложил я ему такой проект: я выхло-
почу себе заграничный паспорт и Пушкина, в роли сво-
его крепостного слуги, увезу с собой заграницу. Дошло
ли бы у нас до исполнения этого юношеского проекта,
не знаю; я думаю, что все кончилось бы на словах;1И
к счастию, судьбе угодно было устроить Пушкина так,
что в сентябре 1826 года он получил, и притом совер-
шенно оригинально, вожделенную свободу.
Во время пребывания своего в ссылке, в деревне,
Пушкин под надзором игумена Святогорского мона-
стыря не был и только угощал его по праздникам... От
игумена Святогорского монастыря Пушкин позаимство-
вал поговорки, вставленные в «Бориса Годунова», имен-
но в ту сцену, которая происходит в корчме на границе:
Наш Фома
Пьет до дна,
Выпьет — да поворотит,
Да в донушко поколотит... и т. д.
В первых изданиях «Бориса Годунова» эти пого-
ворки выброшены.
Языков в своем известном послании говорит, что из
Михайловского в Тригорское:
На вороном аргамаке,
Заморской шляпою покрытый,
Вольтер и Гете и Расин
Являлся Пушкин знаменитый.. *
Но, увы! в прозе действительности Пушкин воссе-
дал не на вороном аргамаке, а на старой кляче.
Перед дуэлью Пушкин не искал смерти; напротив,
надеясь застрелить Дантеса, поэт располагал попла-
титься за это лишь новою ссылкою в Михайловское,
куда возьмет и жену, и там-то, на свободе предполагал
заняться составлением истории Петра Великого. Из-
вестно также, что еще около 1818 г., в бытность поэта
в Петербурге, одна славная тогда в столице ворожея
сделала зловещее предсказание Пушкину, когда тот по-
сетил ее с одним из своих приятелей.
Глядя на их руки, колдунья предсказала обоим
насильственную смерть. На другой день приятель
Пушкина, служивший в одном из гвардейских полков
ротным командиром, был заколот унтер-офицером. Пуш-
кин же до такой степени верил в зловещее пророчество
ворожеи, что когда, впоследствии, готовясь к дуэли
с известным американцем гр. Толстым, стрелял вместе
со мною в цель, то не раз повторял: «Этот меня не убьет,
а убьет белокурый, так колдунья пророчила» — и точно
Дантес был белокур.
ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ О ПУШКИНЕ
16 сентября [1827 г.]. Вчера обедал я у Пушкина
в селе его матери, недавно бывшем еще месте его ссылки,
куда он недавно приехал из Петербурга с намерением
отдохнуть от рассеянной жизни столиц и чтобы писать
на свободе (другие уверяют, что он приехал оттого, что
проигрался).
По шаткому крыльцу взошел я в ветхую хижину
311
первенствующего поэта русского. В молдаванской крас-
ной шапочке и халате увидел я его за рабочим его сто-
лом, на коем были разбросаны все принадлежности
уборного столика поклонника моды; дружно также на
нем лежали Montesquieu с Bibliotheque de campagne и
«Журналом Петра I», виден был также Alfieri, ежеме-
сячники Карамзина и изъяснение снов, скрывшееся
в полдюжине альманахов; наконец, две тетради в черном
сафьяне остановили мое внимание на себе: мрачная их
наружность заставила меня ожидать что-нибудь таин-
ственного, заключенного в них, особливо когда на боль-
шей из них я заметил полустертый масонский треуголь-
ник. Естественно, что я думал видеть летописи какой-
нибудь ложи; но Пушкин, заметив внимание мое к этой
книге, окончил все мои предположения, сказав мне, что
она была счетною книгой такого общества, а теперь
пишет он в ней стихи; в другой же книге показал он мне
только что написанные первые две главы романа в прозе,
где главное лицо представляет его прадед Ганнибал,
сын Абиссинского эмира, похищенный турками, а из
Константинополя русским посланником присланный
в подарок Петру I, который его сам воспитывал и очень
любил.154 Главная завязка этого романа будет — как
Пушкин говорит — неверность жены сего арапа, которая
родила ему белого ребенка и за то была посажена в мона-
стырь. Вот историческая основа этого сочинения. 188
Мы пошли обедать, запивая рейнвейном швейцар-
ский сыр; рассказывал мне Пушкин, как государь цензи-
рует его книги; он хотел мне показать «Годунова»
с собственноручными его величества поправками. Высо-
кому цензору не понравились шутки старого монаха
с харчевницею.180 В «Стеньке Разине» не прошли стихи,
где он говорит воеводе Астраханскому, хотевшему у него
взять соболью шубу: «Возьми с плеч шубу, да чтобы не
было шуму». Смешно рассказывал Пушкин, как в
Москве цензировали его «Графа Нулина»: нашли, что
неблагопристойно его сиятельство видеть в халате! На
вопрос сочинителя, как же одеть, предложили сюртук.
Кофта барыни показалась тоже соблазнительною: про-
сили, чтобы он дал ей хотя салоп.187
Говоря о недостатках нашего частного и обществен-
ного воспитания, Пушкин сказал: «Я был в затрудне-
нии, когда Николай спросил мое мнение о сем предмете.
Мне бы легко было написать то, чего хотели, но не на-
добно же пропускать такого случая, чтоб сделать добро.
Однако я между прочим сказал, что должно подавить
частное воспитание. Несмотря на то, мне вымыли
голову».168
Играя на биллиарде, сказал Пушкин: «Удивляюсь,
как мог Карамзин написать так сухо первые части своей
«Истории», говоря об Игоре, Святославе. Это героиче-
ский период нашей истории. Я непременно напишу исто-
рию Петра I, а Александрову — пером Курбского.
Непременно должно описывать современные происше-
ствия, чтобы могли на нас ссылаться. Теперь уже можно
писать и царствование Николая, и об 14-м декабря».
11—12 сентября (1828 г,). Эти два дня не оставили
после себя много замечательного. Я видел Пушкина,
который хочет ехать с матерью в Малинники, что. мне
весьма неприятно, ибо от того пострадает доброе имя и
сестры и матери, а сестре и других ради причин это
вредно. ..
4 и 5 октября, .. .Недавно, заходя к Пушкину, застал
я его пишущим новую поэму, взятую из Истории Мало-
россии: донос Кочубея на Мазепу и похищение послед
ним его дочери. — Стихи, как всегда, прекрасные, г
любовь молодой девушки к 60-летнему старику и крест-
ному отцу, Мазепе, и характер сего скрытного и жесто-
кого честолюбца превосходно описаны. — Судя по
началу, объем сего произведения гораздо обширнее преж-
них его поэм. Картины все несравненно полнее всех
прежних: он истощает как бы свой предмет. Только
описание нрава Мазепы мне что-то знакомо; не знаю,
я как будто читал прежде похожее: может быть, что это
от того, что он исторически верен, или я таким его вооб-
ражал себе.. .
11 [октября]. Я почти целый день пробыл у барона.
Пушкин уже пишет 3 песню своей поэмы, дошел до
Полтавской Виктории. . .
13 октября, Я отвечал Языкову, потом был у Пуш-
кина, который мне читал уже конченную свою поэму.
818
Она будет в 3 песнях и под названием Полтавы, потому
что ни Кочубеем, ни Мазепой ее назвать нельзя по част-
ным причинам. Казнь Кочубея очень хороша, раскаяние
Мазепы в том, что он надеялся на Палладина Карла XII,
который умел только выигрывать сражения, тоже весьма
истинна и хорошо рассказана. — Можно быть уверену,
что Пушкин в этом роде Исторических повестей успеет
не менее, чем в прежних своих. — Обедал я у его отца,
возвратившегося из Псковской губ., где я слышал много
про Тригорское. ..
14 октября. .. Вечер провел с Дельвигом и Пушки-
ным. Говорили об том и другом, а в особенности об
Баратынском и Грибоедова комедии Горе от ума, в кото-
рой барон, несправедливо, не находит никакого досто-
инства. ..
18 [октября]. Поутру я зашел к Анне Петровне и
нашел там, как обыкновенно, Софью. В это время к ней
кто-то приехал, ей должно было уйти, но она обещала
возвратиться. Анна Петровна тоже уехала, и я остался
чинить перья для Софьи; она не обманула и скоро воз-
вратилась. Таким образом мы были наедине, исключая
несносной девки, пришедшей качать ребенка. Я, как
почти всегда в таких случаях, не знал что говорить, она,
кажется, не менее моего была в замешательстве, и
видимо мы не знали оба с чего начать, — вдруг явился
тут Пушкин. Я почти был рад такому помешательству.
Он пошутил, поправил несколько стихов, которые он
отдает в Северные Цветы, и уехал. Мы начали говорить
об нем; она уверяла, что его только издали любит, а не
вблизи; я удивлялся и защищал его; наконец она, при-
няв одно общее мнение его об женщинах за упрек ей,
заплакала, говоря, что это ей тем больнее, что она его
заслуживает...169
2 (ноября). ...Вечером принесли мне письма от ма-
тери и сестры, а в последнем милую приписку от Пуш-
кина, которая начинается желанием здравия Тверского
Ловеласа С. Петербургскому Вальмону.—Верно ои был
в весьма хорошем расположении духа и, любезничая
с тамошними красавицами, чтобы пошутить над ними,
писал ко мне, — но и это очень меня порадовало...1М
8М
6 февраля [1829 г.]. .. .В Крещение приехал к нам
в Старицу Пушкин» «Слава наших дней, поэт любимый
небесами», — как его приветствует костромской поэт
гж. Готовцева.101 Он принес в наше общество немного
разнообразия. Его светский блестящий ум приятен
в обществе, особенно женском. С ним я заключил оборо-
нительный и наступательный союз против красавиц, от
чего его и прозвали сестры Мефистофелем, а меня
Фаустом. Но Гретхен (Катенька Вельяшева), несмотря
ни на советы Мефистофеля, ни на волокиту Фауста,
осталась холодною: все старания были напрасны. ..
После праздников поехали все по деревням; я с Пуш-
киным, взяв по бутылке шампанского, которые моро-
зили, держа на коленях, поехали к Павлу Ивановичу
Вульфу. За обедом мы напоили Люнелем, привезенным
Пушкиным из Москвы, Фрициньку (гамбургскую кра-
савицу, которую дядя привез из похода и после женился
на ней), немку из Риги, полугувернантку, полуслужанку,
обрученную невесту его управителя и молодую, довольно
смешную, девочку, дочь прежнего берковского попа,
тоже жившую под покровительством Фридерики...
В таких занятиях, в охоте и поездках то в Берпово,
то к Петру Ивановичу (Вульфу) или в Павловское,
где вчера мы играли в вист, — провел я еще с неделю
до отъезда с Пушкиным в Петербург.102
[Сарыксой, 20 февраля], 16 января. Путешествие мое
в Петербург с Пушкиным было довольно приятно,
довольно скоро и благополучно, исключая некоторых
прижимок от ямщиков. Мы понадеялись на честность их,
не брали подорожной, а этим они хотели пользоваться,
чтобы взять с нас более... На станциях, во время пере-
прягивания лошадей, играли мы в шахматы, а дорогою
говорили про современные отечественные события, про
литературу, про женщин, любовь и пр. Пушкин говорит
очень хорошо; пылкий проницательный ум обнимает
быстро предметы; но эти же самые качества причиною,
что его суждения об вещах иногда поверхностны и одно-
сторонни. Нравы людей, с которыми встречается, узнает
он чрезвычайно быстро; женщин же он знает как никто.
Оттого, не пользуясь никакими наружными преимуще-
ствами, всегда имеющими влияние на прекрасный пол,
81В
одним блестящим своим умом он приобретав* благо-
склонность оного. — Пользовавшись всем достопримеча-
тельным по дороге от Торжка до Петербурга, т. е. купив
в Валдае баранков (крендели небольшие) у дешевых
красавиц, торгующих ими, в Вышнем Волочке завтра-
кали мы свежими сельдями, а на станции Яжелбицах
ухою из прекраснейших форелей, единственных почти
в России,168 приехали мы на третий день вечером в Пе-
терб. прямо к Andrieu, где обедают все люди лучшего
тона. Вкусный обед, нам еще более показавшийся таким
после трехдневного путешествия, в продолжение кото-
рого, несмотря на все, мы порядочно поели, запили мы
каким-то, не помню, новым родом шампанского (Bourgogne
mousseux, которое одно только месяц тому назад там
пили, уже потеряло славу у его гастрономов). Я остано-
вился у Пушкина в Демутовой гостинице, где он всегда
живет, несмотря на то, что его постоянное пребывание —
Петербург...
[27. XII. 1829 г.]. Мать пишет, что... Пушкин в
Москве уже; вот судьба завидная человека, который по
своей прихоти так скоро может переноситься с Арарата
на берега Невы, а мы должны здесь томиться в нужде,
опасностях и скуке.. .
[9. II. 1830 г.]. Дельвиги, кажется, не оставляют
Петербург, потому что барон, Пушкин и Сомов издают
вместе Литературные газеты. Хорошее намерение, вкус
п таланты издателей, известные публике, кажется, могут
служить порукою достоинства газеты. Посмотрим,
исполнятся ли ожидания...184
75 февраля. Пообедав вчера у Ушакова жирным
гусем, мною застреленным, пробудился я из вечерней
дремоты приходом Дельво, который принес большой пук
писем. В нем нашлось и два ко мне: оба сестрины от
октября, в одном же из них приписку Пушкина, в то
время бывшего у них в Старице проездом из Москвы
в Петербург. Как прошлого года в это же время писал
он ко мне в Петербург о тамошних красавицах, так и
теперь, величая меня именем Ловласа, сообщает он изве-
стия очень смешные об них, доказывающие, что он не
816
переменяется с летами и возвратился из Арзерума точно
таким, каким и туда поехал, — весьма циническим воло-
165
китою.
Как Сомов дает нам ежегодно обзоры за литературу,
так и я желал бы от него каждую осень получать обзоры
за нашими красавицами. — Сестра в первом своем пись-
ме сообщает печальное известие, что Кусовников остав-
ляет Старицу, а с ним все радости и надежды ее остав-
ляют. Это мне была уже не новость. Во втором же она
пишет только о Пушкине, его волокитствах за Netty...
[14. VI. 1830 г.]. Сестра сообщает мне любопытные
новости, а именно две свадьбы: брата Александра Яков-
левича [Вульфа] и Пушкина на Гончаровой, первоста-
тейной московской красавице. Желаю быть счастливу, но
не знаю, возможно ли надеяться этого с его нравами и
с его образом мыслей. Если круговая порука есть в по-
рядке вещей, то сколько ему бедному носить рогов, то
тем вероятнее, что его первым делом будет развратить
жену. Желаю, чтобы я во всем ошибся..,
[17. X. 1830 г.]. Северные цветы на 1830 год никак
не могут сравниться с вышедшими в 29, которые реши-
тельно лучше своих прежних, и стоят на ряду с предше-
ственниками своими. Даже отделение поэзии, всегда и во
всех альманахах превосходящее прозу, весьма бедно.
Отрывок из VII гл. Онегина, описание весны, довольно
вяло; маленькие, альбомные его стишки, Я вас любил и
т. п. не лучше, точно так же, как и эпиграммы его и Ба-
iee
ратынского очень тупы... ’
[30. XII. 1830 г.]. Сестра Анна пишет, что будто бы
Литературную Газету запретили за стихи, о которых
мне писала Анна Петровна.187 Пушкин все еще не же-
нился, а брат его Лев уверяет, что если Гончарова не
выйдет замуж за Александра Сергеевича, то будет его
невестою.. .
[28 марта 1831 г.]. Около Дубно. Сегодня Ушакова
брат привез из Москвы известие, что Пушкин, наконец,
женился, и поклоны от тверских сестричек...
15 июня [1833 г.]. С большим удовольствием пере-
чел я сегодня 8-ю и вместе последнюю главу «Онегина»,
одну из лучших глав всего романа, который всегда оста-
нется одним из блистательнейших произведений Пуш-
8П
кина, украшением нынешней нашей литературы, до-
вольно верною картиною нравов, а для меня лично —
источником воспоминаний весьма приятных по большей
части, потому что он не только почти весь написан
в моих глазах, но я даже был действующим лицом в
описаниях деревенской жизни Онегина, ибо она вся
взята из пребывания Пушкина у нас, «в губернии
Псковской». Так я, дерптский студент, явился в виде
геттингенского под названием Ленского; любезные мои
сестрицы суть образцы его деревенских барышень, и
чуть не Татьяна ли одна из них. Многие из мыслей,
прежде чем я прочел в «Онегине», были часто в беседах
с глаз на глаз с Пушкиным в Михайловском, пере-
суждаемы между нами, а после я встречал их, как старых
знакомых.108 Так в глазах моих написал он и «Бориса
Годунова» в 1825 году, а в 1828 читал мне «Полтаву»,
которую он написал весьма скоро — недели в три. Лето
1826 года, которое провел я с Пушкиным и Языковым,
будет всегда мне памятным, как одно из прекраснейших.
Последний ознаменовал оное и пребывание свое в Три-
горском прекрасными стихами и самонадеянно прорек,
что оно
... из рода в род,
Ках драгоценность перейдет,
Зане Языковым воспето...
[19. II. 1834 г.]. ...Видел моего сожителя вар-
шавского Льва Пушкина, который помешался, кажется,
на рифмоплетении; в этом занятии он нашел себе до-
стойного сподвижника в Соболевском, который, по воз-
вращении своем из чужих краев, стал сноснее, чем он
был прежде. Я было и забыл заметить также, что удо-
стоился лицезреть супругу Пушкина, о красоте коей
молва далеко разнеслась. Как всегда это случается, я на-
шел, что молва увеличила многое. Самого же поэта я на-
шел мало изменившимся от супружества, но сильно
негодующим на царя за то, что он одел его в мундир,
его, написавшего теперь повествование о бунте Пугачева
и несколько новых русских сказок. Он говорит, что воз-
вращается к оппозиции, но это едва ли не слишком
поздно; к тому же ее у нас нет, разве только в мо-
лодежи. ..189
[8. XII. 1836 г.]. ...Пушкин справедливо говорил
мне однажды, что страсть к игре есть самая сильная из
страстей...
21 марта [1842 г.]. В Малинниках... Первым удо-
вольствием для меня была неожиданная встреча с Львом
Пушкиным. На пути с Кавказа в Петербург, разумеется,
не на прямом, как он всегда странствует, заехал он к нам
в Тригорское навестить нас, да взглянуть на могилу
своей матери и брата, лежащих теперь под одним кам-
нем, гораздо ближе друг к другу после смерти, чем были
в жизни. Обоих он не видал перед смертью и, в
1835 году, расставаясь с ними, никак не думал, что так
скоро в одной могиле заплачет над ними. Александр
Сергеевич, отправляя его тогда на Кавказ (он в то
время взял на себя управление отцовского имения и
уплачивал долги Льва), говорил шутя, чтобы Лев сделал
его наследником, потому что все случаи смертности на
его стороне; раз, что он едет в край, где чума, потом —
горцы, и наконец, как военный и холостой человек, он
может быть еще убитым на дуэли. Вышло же наоборот:
он — женатый, отец семейства, знаменитый — погиб
жертвою неприличного положения, в которое себя поста-
вил ошибочным расчетом, а этот под пулями черкесов
беспечно пил кахетинское и так же мало потерпел от
одних, как от другого. Такова судьба наша или, вернее
сказать, так неизбежны следствия поступков наших...

А. П. Верн
ВОСПОМИНАНИЕ О ПУШКИНЕ
Вам захотелось, почтенная и добрая Е. П., узнать
некоторые подробности моего знакомства с Пушкиным.
Спешу исполнить ваше желание.170 Начну сначала и
выдвину перед вами, еще кроме Пушкина, несколько лиц,
вам очень знакомых. Я воспитывалась в Тверской губер-
нии, в доме родного деда моего по матери, вместе
с двоюродною сестрою моею, известною вам Анною Ни-
колаевною Вульф, до 12 лет возраста. В 1812 г. меня
увезли от дедушки в Полтавскую губернию, а 16 лет
выдали замуж за генерала Керна.
В 1819 г. я приехала в Петербург с мужем и отцом,
который, между прочим, представил меня в дом его род-
ной сестры, Олениной. Тут я встретила двоюродного^
брата моего Полторацкого, с сестрами которого я была
еще дружна в детстве. Он сделался моим спутником 1
чичероне в кругу незнакомого для меня большого света*
Мне очень нравилось бывать в доме Олениных, потому
что у них не играли в карты; хотя там и не танцовали,
по причине траура при дворе, но за то играли в разные
занимательные игры и преимущественно в Charades еп
action, в которых принимали иногда участие и наши ли-
тературные знаменитости — Ив. Андр. Крылов,
Ив. Матв. Муравьев-Апостол и другие.
В первый визит мой к тетушке Олениной, батюшка,
казавшийся очень немногим старше меня, встретясь в
дверях гостиной с Крыловым, сказал ему: «Рекомендую
вам меньшую сестру мою». Иван Андреевич улыбнулся,
В20
Л. Н. Вульф.
Рис. Григорьева, 1826 г. (Пушкинский Дом)

Село Трторское. Дом Осиповых.
как только он умел улыбаться, и, протянув мне обе
руки, ^сказал: «Рад, очень рад познакомиться с сестри-
цей» На одном из вечеров у Олениных я встретила
Пушкина и не заметила его; мое внимание было погло-
щено шарадами, которые тогда разыгрывались и в кото-
рых участвовали Крылов, Плещеев и другие. Не помню,
за какой-то фант Крылова заставили прочитать одну из
его басен. Он сел на стул по середине залы; мы все стол-
пились вокруг него, и я никогда не забуду, как он был
хорош, читая своего Осла! И теперь еще мне слышится
его голос и видится его разумное лицо и комическое
выражение, с которым он произнес: «Осел был самых
честных правил!»
В чаду такого очарования мудрено было видеть кого
бы то ни было, кроме виновника поэтического насла-
ждения, и вот почему я не заметила Пушкина. Но он
вскоре дал себя заметить. Во время дальнейшей игры,
на мою долю выпала роль Клеопатры, и когда я держала
корзинку с цветами, Пушкин, вместе с братом Алек-
сандром Полторацким, подошел ко мне, посмотрел на
корзинку и, указывая на брата, сказал «Et e’est sans
doute Monsier qui fera 1’aspic?».2) Я нашла это дерзким,
«ичего не ответила и ушла. После этого мы сели ужинать.
У Олениных ужинали на маленьких столиках, без цере-
моний и, разумеется, без чинов. Да и какие могли быть
чины там, где просвещенный хозяин ценил и дорожил
толькох*Ьауками и искусством? За ужином Пушкин
уселся с братом моим позади меня и старался обратить
на себя мое внимание льстивыми возгласами, как напри-
мер: «Est-il permis d’etre aussi jolie!» 2) Потом завязался
между ними шутливый разговор о том, кто грешник и
кто нет, кто будет в аду и кто попадет в рай. Пушкин
сказал брату: «Во всяком случае, в аду будет много хо-
рошеньких, там можно будет играть в шарады. Спроси
у m-me Керн, хотела ли бы она попасть в ад?» Я отвечала
очень серьезно и несколько сухо, что в ад не желаю.
— «Ну, как же ты теперь, Пушкин?»—спросил брат.
— «Je me г a vise»,а)—ответил поэт, — «я в ад не хочу,
А роль Аспида предназначена, конечно, этому господину.
я| Можно ли быть столь прелестной.
’) Я передумал.
21
821
хотя там и будут хорошенькие женщины». . . Вскоре ужин
кончился и стали разъезжаться. Когда я уезжала и брат
сел со мною в экипаж, Пушкин стоял на крыльце и про-
вожал меня глазами. Впечатление его встречи со мною
он выразил в известных стихах;
Я помню чудное мгновенье, и проч.171
Прожив несколько времени в Дерпте, в Риге, в
Пскове, я возвратилась в Полтавскую губернию к моим
родителям. В течение шести лет я не видела Пушкина,
но от многих слышала про него, как про славного поэта,
и с жадностию читала: Кавказский пленник, Бахчисарай-
ский Фонтан, Разбойники и 1-ю главу Онегина, которые
доставлял мне сосед наш Аркадий Гаврилович Родзянко,
милый поэт, умный, любезный и весьма симпатичный
человек. Он был в дружеских отношениях с Пушкиным
и имел счастие принимать его у себя в деревне Полтав-
ской губернии, Хорольского уезда. Пушкин, возвра-
щаясь с Кавказа, прискакал к нему с ближайшей стан-
ции, верхом, без седла, на почтовой лошади, в
хомуте...172
Во время пребывания моего в Полтавской губернии
я постоянно переписывалась с двоюродною сестрою моею
Анною Николаевною Вульф, жившею у матери своей в
Тригорском, Псковской губернии, Опочецкого уезда,
близ деревни Пушкина — Михайловского.
Пушкин часто бывал у них в доме, она говорила с ним
обо мне и потом сообщала мне в своих письмах различ-
ные его фразы; так в одном из них она писала: «Vous
avez produit une vive impression sur Pouschkine a votre
rencontre, chez Ol[eni]ne; il dit partout: elle est trop brilli-
ance.» *) В одном из ее писем Пушкин приписал сбоку, из
Байрона: 173 Une image qui a passe devant nous, que nous avons
vue et que nous ne reverrons jamais! 2) Когда же он узнал,
что я видаюсь с Родзянком, то переслал через меня к не-
му письмо, в котором были расспросы обо мне и стихи:
*) Вы произвели сильное впечатление на Пушкина при встрече
у Оле-’иных; он постоянно твердят: «Она слишком блестяща».
£) Образ мелькнувший перед нами, который мы видели и кото-
рый никогда более не увидим.
322
Наперсник Феба, иль Приапа,
Твоя соломенная шляпа
Завидней, чем иной венец,
Твоя деревня Рим, ты папа,
Благослови а меня, певец!
Далее, в том же письме он говорит: «Ты написал
Хохлачку» Баратынский Чухонку, я Цыганку, что скажет
Аполлон?» и проч, и проч., дальше не помню, а неверно
цитировать не хочу.174 — После этого мне с Родзянкой
вздумалось полюбезничать с Пушкиным, и мы вместе
написали ему шуточное послание в стихах. Родзянко в
нем упоминал о моем отъезде из Малороссии и о неспра-
ведливости намеков Пушкина на любовь ко мне. Посла-
ние наше было очень длинно, но я помню только послед-
ний стих:
Прощайте, будьте в дураках! 17В
Ответом на это послание были следующие стихи,
отданные мне Пушкиным, когда я через месяц после
этого встретилась с ним в Тригорском.
Вот они:
Ты обещал о романтизме,
О сем Парнасском афеизме
Потолковать еще со мной;
Полтавских муз поведать тайны, —
А пишешь лишь об ней одной.
Нет, это ясно, милый мой,
Нет, ты влюблен, Пирон Украйны.
Ты прав, что может быть важней
На свете женщины прекрасной?
Улыбка, взор ее очей
Дороже злата и честей,
Дороже славы разногласной;
Поговорим опять об ней;
Хвалю, мой друг, ее охоту,
Поотдохнув, рожать детей,
Подобных матери своей,
И счастлив, кто разделит с ней
Сию приятную заботу,
Не наведет она зевоту.
Дай бог, чтоб только Гименей
Меж тем продлил свою дремоту!
Но не согласен я с тобой,
Не одобряю я развода:
Во первых, веры долг святой,
Закон и самая природа...
333
А во вторых, замечу я,
Благопристойные мужья
Для умных жен необходимы:
При них домашние друзья
Иль чуть заметны, иль незримы.
Поверьте, милые мои,
Одно другому помогает,
И солнце брака затмевает
Звезду стыдливую любви.
Михайловское
А. С. Пушкин.
Восхищенная Пушкиным, я страстно хотела увидеть
его, и это желание исполнилось во время пребывания
моего в доме тетки моей, в Тригорском, в 1825 г. в июне
месяце. Вот как это было; мы сидели за обедом и смея-
лись над привычкою одного г-на Р[окото]ва, повторяю-
щего беспрестанно: «pardonnez ma franchise» и «je tiens
beaucoup a votre opinion».:) Как вдруг вошел Пушкин
с большой, толстой палкой в руках. Он после часто к нам
являлся во время обеда, но не садился за стол; он обе-
дал у себя, гораздо раньше, и ел очень мало. Приходил
он всегда с большими дворовыми собаками, chien loup.
Тетушка, подле которой я сидела, мне его представила,
он очень низко поклонился, но не сказал ни слова: ро-
бость была видна в его движениях. Я тоже не нашлась
ничего ему сказать, и мы не скоро ознакомились и заго-
ворили. Да и трудно было с ним вдруг сблизиться; он
был очень неровен в обращении: то шумно весел, то
грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен,
то " омительно скучен, — и нельзя было угадать, в каком
он будет расположении духа через минуту. Раз он был
так нелюбезен, что сам в этом сознался, говоря: Ai-je
ete assez vulgaire aujourd’hui? 2) Вообще же надо сказать,
что он не умел хкрывать своих чувств, выражал их всегда
искренно и был неописанно хорош, когда что-нибудь
приятное волновало его.. . Так, один раз, мы восхища-
лись его тихою радостью, когда он получил от какого то
помещика, при любезном письме, охотничий рог на брон-
зовой цепочке, который ему нравился. Читая это письмо
*) Простите мою откровенность; я слишком дорожу вашим мне-
нием.
*) Как я был вульгарен сегодня.
вя
и любуясь рогом, он сиял удовольствием и повторял:
Charmant, charmant!—Когда же он решался быть лю-
безным, то ничто не могло сравниться с блеском, остро-
тою и увлекательностию его речи. В одном из таких
настроений он, собравши нас в кружок, рассказал сказку
про Чорта, который ездил на извозчике на Васильевский
Остров. Эту сказку с его же слов записал некто Титов
и поместил, кажется, в Подснежнике.178 Пушкин был
невыразимо мил, когда задавал себе тему угощать и за-
нимать общество. Однажды с этой целью он явился в
Тригорское с своею большою черною книгою, на полях
которой были начерчены ножки и головки, и сказал, что
он принес ее для меня. Вскоре мы уселись вокруг него,
и он прочитал нам своих Цыган. Впервые мы слышали
эту чудную поэму, и я никогда не забуду того восторга,
который охватил мою душу...177 Я была в упоении, как
от текучих стихов этой чудной поэмы, так и от его чте-
ния, в котором было столько музыкальности, что я иста-
ивала от наслаждения; он имел голос певучий, мелодиче-
ский и, как он говорит про Овидия в своих Цыганах:
И голос шуму вод подобный.
^Зерез несколько дней после этого чтения тетушка пред-
ложила нам всем после ужина прогулку в Михайловское.
Пушкин очень обрадовался этому, и мы поехали. Погода
была чудесная, лунная июньская ночь дышала прохла-
дой и ароматом полей. Мы ехали в двух экипажах:
тетушка с сыном в одном; сестра, Пушкин и я в другом.
Ни прежде, ни после я не видала его так добродушно
веселым и любезным. Он шутил без острот и сарказмов;
хвалил луну, не называл ее глупою, а говорил: «J’aime la
lune, quand elle eclaire un beau visage».х) Хвалил природу
к говорил, что он торжествует, воображая в ту минуту,
[будто Александр Полторацкий остался на крыльце
'у Олениных, а он уехал со мною; это был намек на то,
'как он завидовал при нашей первой встрече Александру
Полторацкому, когда тот уехал со мною. Приехавши
в Михайловское, мы не вошли в дом, а пошли прямо в
старый, запущенный сад,
1) Я люблю луну, когда она освещает красивое лицо.
3#
Приют задумчивых Дриад,
с длинными аллеями старых дерев, корни которых,
сплетясь, вились по дорожкам, что заставляло меня спо-
тыкаться, а моего спутника вздрагивать. Тетушка, при-
ехавшая туда вслед за нами, сказала: «Mon cher
Pouchkine, faites les honneurs de votre jardin a Madame».
Он быстро подал мне руку и побежал скоро, скоро, как
ученик, неожиданно получивший позволение прогулять-
ся. Подробностей разговора нашего не помню; он вспо-
минал нашу первую встречу у Олениных, выражался
о ней увлекательно, восторженно и в конце разговора
сказал: «Vous aviez un air si virginal; n’est ce pas que vous
aviez sur vous quelque chose comme une croix?» 2)
На другой день я должна была уехать в Ригу вместе
с сестрою Анною Николаевной Вульф. Он пришел утром
и на прощание принес мне экземпляр 2-й главы Оне-
гина, 178 в неразрезанных листках, между которых я на-
шла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со сти-
хами:
Я помню чудное мгновенье и проч, и проч,
л.огда я собиралась спрятать в шкатулку поэтический
подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно
выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их
опять; что у него промелькнуло тогда в голове, не знаю.
Стихи эти я сообщила тогда барону Дельвигу, который
их поместил в своих Северных Цветах. Мих. Ив. Глинка
сделал на них прекрасную музыку и оставил их у себя.
Во время пребывания моего в Тригорском я пела
Пушкину стихи Козлова:
Ночь весенняя дышала
Светлоюжяою красой,
Тихо Брента протекала,
Серебримая луной
и проч.
Мы пели этот романс Козлова на голос Benedetta
sia la madre, баркароллы Венецианской. Пушкин с боль-
шим удовольствием слушал эту музыку и писал в это
В Милый Пушкин, покажите же, как любезный хозяин, ваш сад.
У вас был такой девственный вид, не правда ли, на вас
было надето нечто вроде креста.
336
время Плетневу: «Скажи слепцу Козлову, что здесь есть
одна прелесть, которая поет его Венецианскую ночь. Как
Жаль, что он ее не увидит! дай бог ему слышать!» 1Тв
Итак я переехала в Ригу. Тут гостили у меня сестра,
приехавшая со мною, и тетушка со всем семейством.
Пушкин писал из Михайловского к ним обеим; в одном
из своих писем тетушке он очертил мой портрет так:
«Voulez vous savoir се que c’est que M-me К? elle
est souple, elle comprend tout; elle s’afflige facilement
et se console de meme; elle est timide dans les manidres
et hardie dans les actions; mais elle est bien attray-
ante.» ’)180
Его письмо к сестре очень забавно и остро; выписы-
ваю здесь то, что относилось ко мне:180
«Tout Trigorsky chante: не мила ей прелесть NB ночи
се14 me serre le coeur; hier M-r Alexis et moi, nous
avons parle 4 heures de suite. Jamais nous n’avons eu
une aussi longue conversation. Devinez ce qui nous a
uni tout & coup. Ennui? Conformed de sentiment? Je
n’en sais rien; je me promdne toutes les nuits dans mon
jardin, je dis: Elle dtait 14; la pierre qu’elle a heurtde
est sur matable,®) auprds d’une hdliotrope fanee. * 8) J’dcris
beaucoup de vers — tout cel4, si vous voulez, ressemble
beaucoup 4 de i’amour, mais je vous jure qu’il n’en est
rien. Si j’dtois aipoureux, j’aurois eu dimanche des con-
vulsions de rage et de jalousie, et je n’ai etd que piqud.
Cependant I’idde que je ne suis rien pour elle, qu’apres
avoir eveilld, occupd son imagination, je n’ai qu’amusd
sa curiositd; que mon souvenir ne la rendra pas un
moment plus distraite au milieu de ses triomphes, ni plus
sombre dans ses jours de tristesse, que ses beaux yeux
s’attacheront sur quelque fat de Riga avec la meme
expression ddchirante et voluptueuse — non, cette idee
m’est insupportable, dites lui que j’en mourrai; — non
l) Хотите ли вы знать, что за женщина г-жа Керн? У нее
гибкий ум, она понимает все; она огорчается легко и так же
легко утешается; она робка в приемах обращения и смела в по-
ступках; но она чрезвычайно привлекательна.
8) Никакого не было камня в саду, а споткнулась я о пере-
плетенные корни дерев. А. К.
3) Веточку гелиотропа он точно выпросил у меня. А. К.
327
ne le lui dites pas, elle s’en moqueroit, cette dfelicieuse
creature. Mais dites lui, que si son coeur n’a pas pour
moi une tendresse seerfete, un penchant melancolique
et mystferieux, je la meprise, entendez vous? oui, je la
neprise, malgrfe tout Tfetonnement que doit lui causer
in sentiment aussi nouveau». 21 juillet. *)
Вскоре ему захотелось завязать со мной переписку, и
он напнеал мне следующее письмо:
« fai eu la faiblesse de vous demander la permission
de voes fecrire et vous I’fetourderie ou la coquetterie
le permettre. Une correspondance ne mfene A rien,
je ie sais; mais je n’ai pas la force de rfesister au dfesir
a avoir un mot de votre jolie main. Votre visite fe Tri-
gorsky m’a laissfe une impression plus forte et plus pfe-
nible, que celle qu’avait produite jadis notre rencontre
chez Оленин. Ce que j’ai de mieux A faire au fond de
mon triste village, est de tacher de ne plus penser fe
vous. Vous devriez me le souhaiter aussi pour peu que
vous ayez de la pitie dans Гате — mais la frivolite est
toujpurs cruelle, et vous autres, tout en tournant des
x) Все Тригорекое поет: He мила ей прелесть NB ночи, а у
меня от этого сердце ноет; вчера мы с Алексеем говорили под
ряд четыре часа. Никогда еще не было у нас такого продолжи*
тельного разговора. Угадайте, что нас вдруг так сблизило? Скука?
Сродство чувства? Ничего не знаю; каждую ночь гуляю я по
своему саду и говорю себе: она была здесь; камень, о который
она споткнулась, лежит на моем столе, подле ветки увядшего гели*
отропа. Пишу много стихов — все это, если хотите, очень похоже
на любовь, но клянусь вам, что о ней и помину нет. Если бы я
был влюблен, то в воскресенье со мною сделались бы конвуль-
сии от бешенства и ревности; а мне было только досадно. Однако,
мысль, что я для нее ничего не значу, что, пробудив и заняв ее
воображение, я только потешил ее любопытство; что воспомина-
ние обо мне ни на минуту не сделает ее ни рассеяннее среди ее
триумфов, ни мрачнее в дни грусти; что прекрасные глаза ее
остановятся на каком-нибудь рижском франте с тем же раздирающим
сердце и сладострастным выражением, — нет, эта мысль для меня
невыносима; скажите ей, что я умру от этого; нет, не говорите,
а то это очаровательное создание посмеется надо мною. Но ска-
жите ей, что уж если в ее сердце нет для меня тайной нежности,
если нет в нем таинственного и меланхолического ко мне влече-
ния, то я презираю ее, понимаете ли? Да, презираю, несмотря
на все удивление, которое должно возбудить в ней это столь но-
вое для нее чувство.
828
tetes й tort et A travers, vous etes enchantees de savour
une ame souffrante en votre honneur et gloire. Adieu,
divine, j’enrage et je suis & vos pieds. Mille tendresses
а Ерм. Фед. et mes compliments & M-me Voulf».
25 juillet.
«Je reprends la plume car je meurs d’ennui et ne
puis m’occuper que de vous — j’espfcre que vous lirez
cette lettre en cachette — la cacherez-vous encore dans
votre sein? me repondrez vous bien longuement? 6crivez
moi tout ce qui vous passera par la tete, je vous en
conjure. — Si vous craignez ma fatuit£, si vous ne vou-
lez pas vous compromettre, contrefaites votre ecriture,
signez un nom de fantaisie, mon coeur saura vous recon-
naitre. Si vos expressions seront aussi douces que vos
regards, hdlasl je tacherai d’y croire, ou de me tromper,
c’est dgal. — Savez vous bien qu’en relisant ces lignes,
je suis honteux de leur ton sentimental, que dira
Ан. Ник.? Ax вы чудотворка или чудотворица!» х)
Получа это письмо, я тотчас ему отвечала и с нетер-
пением ждала от него второго письма; 181 но он это второе
письмо вложил в пакет тетушкин, а она не только не
отдала мне его, но даже не показала. Те, которые его
читали, говорили, что оно было прелесть как мило.
В другом письме его было:
1) Я имел слабость просить вашего разрешения писать к вам,
а вы — легкомыслие или кокетство дать мне на то позволение.
Я знаю, что переписка ни к чему не ведет; но у меня нет сил
противиться желанию иметь хоть одно слово, написанное вашею
хорошенькою ручкой. Ваш приезд в Тригорское оставил во мне
впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое про-
извела на меня некогда встреча наша у Олениных. В моей пе-
чальной деревенской глуши я не могу сделать ничего лучшего,
как стараться больше не думать о вас. Если бы в душе вашей
была хоть капля жалости ко мне, вы сами должны были бы
желать мне этого; но ветреность всегда жестока, и все вы, кружа
головы направо и налево, в восхищении от сознания, что есть
душа, страждущая в вашу честь и славу. Прощайте, божественная,
я бешусь, и я у ваших ног. Тысячу любезностей Ермолаю Федо-
ровичу, поклон г-ну Вульфу. 25 июля. Снова берусь за перо, по-
тому что умираю с тоски и могу заниматься только вами. Надеюсь,
что письмо это вы прочтете украдкой; спрячете ли вы его опять
на груди? Напишете ли мне длинный ответ? Пишите мне обо
всем, что вам придет в голову, заклинаю вас. Если вы боитесь
моего дерзкого самомнения, если не хотите компрометировать

«Ecrivez moi en long, en large et en diagonal©». * *)
Мне бы хотелось сделать много выписок из его пи-
сем; они все были очень милы, но ограничусь ещ*
одним;182
«N’est се pas, que je suis beaucoup plus aimable par
poste qu’en face? — Et bien, si vous venez h Trigorsky, je
vous promets d’etre extremement aimable. — Je serai gai
lundi, exalte mardi, tendre mercredi, leste jeudi, vend-
redi, samedi et dimanche, je serai tout ce qu’il vous
plaira et toute la semaine 4 vos pieds». *)
Через несколько месяцев я переехала в Петербург и,
уезжая из Риги, послала ему последнее издание Байрона,
о котором он так давно хлопотал, и получила еще одно
письмо, чуть ли не самое любезное из всех прочих, так
он был признателен за Байрона! Не воздержусь, чтобы
не выписать вам его здесь.188
«Je ne m’attendais guere, enchanteresse, 4 votre sou-
venir, c’est du fond de mon ame, que je vous en remer-
cie. Byron vient d*acqu£rir pour moi un nouveau charme:
toutes ses hdroines vont revetir dans mon imagination
des traits qu’on ne peut oublier. C’est vous que je ver-
rai dans Gulnare et dans Leila — 1’ideal de Byron lui
тёте ne pouvait etre plus divin. C’est done vous, c’est
toujours vous que le sort envoie pour enchanter ma
solitude! vous etes 1’ange de consolation — mais je ne
suis qu'un ingrat, puisque je murmure encore. — Vous
allez 4 Petersbourg — mon exil me p4se plus c|ue ja-
mais. — Peutetre que le chan^ement que vient d arriver
me rapprochera de vous, je nose 1’esperer. Ne croyons
pas 4 1 esperance, ce n’est qu’une jolie femme, elle nous
себя, — измените почерк, подпишитесь вымышленным именем, —
сердце мое сумеет узнать вас. Если выражения ваши будут столь
же нежны, как ваши взгляды, тогда, увы! я постараюсь им пове-
рить или же обмануть себя — вто все равно. Знаете ли, что, пе-
речитывая эти строки, я устыдился их сентиментального тона, —
что скажет Анна Николаевна?
Ч Пишите мне вдоль, поперек и по диагонали.
*) Не правда ли, я гораздо любезнее в письмах, чем в натуре?
Но приезжайте в Тригорское, и я обещаю вам быть любезным
до чрезвычайности: я буду весел в понедельник, восторжен во
вторник, нежен в среду, дерзок в четверг, в пятницу, субботу и
воскресенье буду чем вам угодно, и всю неделю буду у ваших ног.
ИЗО
traite en vieux mans. — Que fait le votre, mon doux
genie? — Savez vous que c’est sous ses traits que je
m’imagine les ennemis de Byron, у compris sa femme.
8 Decembre.
Je reprends la plume pour vous dire que je suis 4
vos genoux, que je vous aime toujours, que je vous
d£teste quelquefois, qu’avant hier j’ai dit de vous des
horreurs, que je vous baise vos belles mains, que je les
rebaise encore en attendant mieux, que je n’en рейх
plus, aue vous etes divine etc». l)
С Пушкиным я опять увиделась в Петербурге, в доме
его родителей, где я бывала почти всякий день и куда он
приехал из своей ссылки в 1827 году, прожив в Москве
несколько месяцев. Он был тогда весел, но чего-то ему
недоставало. Он как будто не был так доволен собой и
другими, как в Тригорском и Михайловском. Я полагаю,
жизнь в Михайловском много содействовала развитию
его гения. Там, в тиши уединения, созрела его поэзия,
сосредоточились мысли, душа окрепла и осмыслялась.
Друзья не покидали его 2 С£ьаке- Некоторые посещали
его, а именно: Дельвиг, Баратынский и Языков, а дрУ^ЕС
переписывались с ним, и он приехал в Петербург с бога-
тым запасом выработанных мыслей.184 Тотчас по
приезде он усердно начал писать, и мы его редко видели.
1) Никак не ожидал, волшебница, чтобы вы обо мне вспо-
мнили, и от глубины сердца благодарю вас. Байрон получил в
глазах моих новую прелесть, — все героини его облекутся в моем
воображении в черты, забыть которые невозможно. Вас буду ви-
деть я в Гюльнаре и в Лейле; самый идеал Байрона не мог быть
более божественно прекрасен. Итак, вас и всегда вас судьба по-
сылает для услаждения моего уединения. Вы — ангел-утешитель,
но я — только неблагодарный, что еще ропщу. Вы отправляетесь
в Петербург, — и мое изгнание тяготит меня более, чем когда-
либо. Быть может, перемена, только что происшедшая, приблизит
меня к вам, — не смею надеяться. Не станем верить надежде: она
ничто иное, как хорошенькая женщина, которая обходится с нами,
как со старыми мужьями. А что поделывает ваш муж, мой крот-
кий гении? Знаете ли, — в его образе я представляю себе врагов
Байрона, включая в их число н жену его. — 8 дек. Опять берусь
за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших колен; что я люблю
вас; что иногда ненавижу вас; что третьего дня говорил про вас
ужасные вещи; что я целую ваши прелестные ручки; что снова
целую их, в ожидании лучшего; что больше сил моих нет, что вы
божественны и т. д.
331
Он жил в трактире Демута, его родители на Фонтанке
у Семеновского моста, я с отцом и сестрою близ Обухова
моста, и он иногда заходил к нам, отправляясь к своим
родителям. Мать его, Надежда Осиповна, горячо любив-
шая детей своих, гордилась им и была очень рада и
счастлива, когда он посещал их и оставался обедать. Она
заманивала его к обеду печеным картофелем, до которого
Пушкин был большой охотник. В год возвращения его
из Михайловского свои именины праздновал он в доме
родителей, в семейном кругу и был очень мил.185 Я в
этот день обедала у них и имела удовольствие слушать
его любезности. После обеда Абрам Сергеевич Норов,
подойдя ко мне с Пушкиным, сказал: «Неужели вы ему
сегодня ничего не подарили, а он так много вам писал
прекрасных стихов». — «И в самом деле, отвечала я, мне
бы надо подарить вас. чем-нибудь: вот вам кольцо моей
матери, носите его на память обо мне». Он взял кольцо,
надел на свою маленькую, прекрасную ручку и сказал,
что даст мне другое. В этот вечер мы говорили о Льве
Сергеевиче^ который в уо врем'1’ служил на Кавказе, и
Дг^рипомнив стихи, написанные им ко мне, прочитала
их Пушкину. Вот они:
Как можно не сойти с ума,
Внимая вам, на вас любуясь!
Венера древняя мила.
Чудесным поясом красуясь.
Алкмена, Геркулеса мать,
С ней в ряд, конечно, может стать.
Но, чтоб молили и любили
Их так усердно, как и вас.
Вас прятать нужно им от нас,
У них вы лавку перебили!
Л. Пушкин.
Пушкин остался доволен стихами брата и сказал очень
наивно: «И он тоже очень умен. Il a aussi beaucoup
сГ esprit!» 186
На другой день Пушкин привез мне обещанное
кольцо с тремя бриллиантами и хотел-было провести
у меня несколько часов; но мне нужно было ехать с гра-
финею Ив [ели] ч, и я предложила ему прокатиться к ней
в лодке. Он согласился, и я опять увидела его почти
таким же любезным, каким он бывал в Тригорском. Он
№
шутил с лодочником, уговаривал его быть осторожным и
не утопить нас. Потом мы заговорили о Веневитинове,
и он сказал: «Pourquoi 1’avez vous laisse mourir? П &ait
aussi amoureux de vous, n’est ce pas?» г) На это я отвечала
ему, что Веневитинов оказывал мне только нежное уча-
стие и дружбу и что сердце его давно уже принадлежало
другой. Тут кстати я рассказала ему о наших беседах
с Веневитиновым, полных той высокой чистоты и нрав-
ственности, которыми он отличался; о желании его на-
рисовать мой портрет и о моей скорби, когда я получила
от Хомякова его посмертное изображение.187 Пушкин
слушал мой рассказ внимательно, выражая только по
временам досаду, что так рано умер чудный поэт.. .
Вскоре мы пристали к берегу, и наша беседа кончилась.
Коснувшись светлых воспоминаний о Веневитинове, я
не могу воздержаться, чтобы не выписать стихов Дель-
вига, написанных на смерть его в моем черном альбоме,
рядом с портретом Веневитинова: они напоминают пре-
красную душу так рано оставившего нас поэта.
НА СМЕРТЬ ВЕНЕВИТИНОВА
Дева
Юноша милый, на миг ты в наши игры вмешался.
Розе подобный красой, как филомела ты пел.
Сколько в тебе потеряла любовь поцелуев и песен!
Сколько желаний и ласк, новых, прекрасных, как ты!
Роза
Дева, не плачь, я на прахе его в красоте расцветаю.
Сладость он жизни вкусив, горечь оставил другим.
Ах1 И любовь бы изменою душу певца отравила!
Счастлив, кто прожил, как он, век соловьиный и мой.
Зимой 1828 года Пушкин писал Полтаву и, полный ее
поэтических образов и гармонических стихов, часто вхо-
дил ко мне в комнату, повторяя последний написанный
им стих; так он раз вошел, громко произнося:
Ударил бой, Полтавский бой!
Он это делал, всегда, когда его занимал какой-нибудь
*) Почему вы допустили его умереть? Он тоже был влюблен
в вас, не правда ли?
333
стих, удавшийся ему, или почему нибудь запавший ему
в душу.188 Он, • например, в Тригорском беспрерывно
повторял:
Обманет, не придет она!. •
Посещая меня, он рассказывал иногда о своих бесе-
дах с друзьями и однажды, встретив у меня Дельвига
с женою, передал свой разговор с Крыловым, во время
которого, между прочим, был спор о том, можно ли ска-
зать: «бывывало»? Кто-то заметил, что можно даже
сказать «бывывывало». — «Очень можно, — проговорил
Крылов,—да только этого и трезвому не выговорить!»
Рассказав это, Пушкин много шутил. Во время этих
шуток ему попался под руку мой альбом — совершенный
слепок с того уездной барышни альбома, который описал
Пушкин в Онегине, и он стал в нем переводить француз-
ские стихи на русский язык и русские на французский.
В альбоме было написано:
Oh, si dans fimmortelle vie
II existait un etre parfait,
Oh, mon aimable et douce amie,
Comme toi sans doute il est fait, etc, etc.
Пушкин перевел:
Если в жизни поднебесной
Существует дух прелестный,
То тебе подобен он.
Я скажу тебе резон:
Невозможно!
Под какими-то весьма плохими стихами было под-
писано: «Ecrit dans mon exil». Пушкин приписал:
Amour, exil —
Какая гиль!
Дмитрий Николаевич Барков написал одни всем из-
вестные стихи не совсем правильно, и Пушкин, вместо
перевода, написал следующее:
Не смею вам стихи Баркова
Благопристойно пер^весть,
И даже имени такого
Не смею громко произнесть! 180
Так несколько часов было проведено среди самых жи-
вых шуток, и я никогда не забуду его игривой веселости,
884
его детского смеха, которым оглашались в тот день мои
комнаты. В подобном расположении духа, он раз пришел
ко мне и, застав меня за письмом к меньшой сестре
моей в Малороссию, приписал в нем:
Когда помилует нас бог,
Когда не буду я повешен,
То буду я у ваших ног
В тени Украинских черешен.
В этот самый день я восхищалась чтением его Цыган
в Тригорском .и сказала: «Вам бы следовало, однако ж,
подарить мне экземпляр Цыган в воспоминание того, что
вы их мне читали». Он прислал их в тот же день с над-
писью на обертке всеми буквами: «Ее превосходитель-
ству А. П. Керн от господина Пушкина, усердного ее
почитателя. Трактир Демут № 10». Несколько дней
спустя, он приехал ко мне вечером и, усевшись на малень-
кой скамеечке (которая хранится у меня, как святыня),
написал на какой-то записке:
Я ехал к вам. Живые сны
За MFO3 ВИЛИСЬ .ТОЛПОЙ рйвой, —
И месяц с правой стороны
Осеребрял мой бег ретивый.
Я ехал прочь. Иные сны...
Душе влюбленной грустно было,
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло.
Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты,
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души.
Писавши эти стихи и напевая их своим звучным
голосом, он при стихе:
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло
заметил, смеясь: «Разумеется с левой, потому что ехал
ID0
назад».
Это посещение, как и многие другие, полно было
шуток и поэтических разговоров.
В это время он очень усердно ухаживал за одной
особой, к которой были написаны стихи: «Город пышный,
838
город бедный» И «Пред ней, задумавшись, стою». Не-
смотря, однако ж, на чувство, которое проглядывает в
этих прелестных стихах, он никогда не говорил об ней
с нежностью и однажды, рассуждая о маленьких ножках,
сказал: «Вот, например, у ней вот какие маленькие
ножки, да чорт ли в них». — В другой раз, разговаривая
со мною, он сказал: «Сегодня Крылов просил, чтобы я
написал что-нибудь в ее альбом». «А вы что сказали?»
спросила я. «А я сказал: Ого!» В таком роде он часто
выражался о предмете своих воздыханий.191 — Когда
Дельвиг с женою уехали в Харьков, я с отцом и сестрою
перешла на их квартиру. Пушкин заходил к нам узнавать
о них и раз поручил мне переслать стихи к Дельвигу, го-
воря: «Да смотрите, сами не читайте, и не заглядывайте».
Я свято это исполнила и после уже узнала, что они
состояли в следующем:
«Как в ненастные дни собирались они
Часто.
«Гнули, бог их прости, от пятидесяти
__ __. На сто.
«И отписывали, и приписывали
Мелом.
«Так п ненастнее дни занимались они
Делом.
Эти стихи он написал у князя Голицына, во время
карточной игры, мелом на рукаве.193 Пушкин очень лю-
бил карты и говорил, что это его единственная привя-
занность. Он был, как все игроки, суеверен, и раз, когда
я попросила у него денег для одного бедного семейства,
он, отдавая последние пятьдесят рублей, сказал: «Сча-
стье ваше, что я вчера проиграл».
По отъезде отца и сестры из Петербурга, я перешла
на маленькую квартирку в том же доме, где жил Дель-
виг, и была свидетельницею свидания его с Пушкиным.
Последний, узнавши о приезде Дельвига, тотчас приехал,
быстро пробежал через двор и бросился в его объятия;
они целовали друг у друга руки и, казалось, не могли
наглядеться один на другого. Они всегда так встречались
и прощались: была обаятельная прелесть в их встречах
и расставаниях. В эту зиму Пушкин часто бывал по
вечерам у Дельвига, где собирались два раза в неделю
лицейские товарищи его: Лангер, князь Эристов, Яков
336
лев, Комовский и Илличевский. Кроме этих, приходили
на вечера: Подолинский, Щастный, молодые поэты, кото-
рых выслушивал и благословлял Дельвиг, как патриарх.
Иногда также являлся Сергей Голицын и Мих. Ив.
Глинка, гений музыки, добрый и любезный человек, как
и свойственно гениальному существу. Тут кстати заме-
тить, что Пушкин говорил часто: «Злы только дураки и
дети». Несмотря, однако ж, на это убеждение, и он бывал
часто зол на словах,—но всегда раскаивался. Так од-
нажды, когда он мне сказал какую-то злую фразу и я ему
заметила: «Се n’est раз Ыеп de s’attaquer a une personae
auui inoffensive»,x) — обезоруженный моею фразою, он
искренно начал извиняться. В поступках он всегда был
добр и великодушен. На вечера к Дельвигу являлся и
Мицкевич. Вот кто был постоянно любезен и приятен.
Какое бесподобное существо! Нам было всегда весе?'*,
когда он приезжал. Не помню, встречался ли он часто
с Пушкиным, но знаю, что Пушкин и Дельвиг его ува-
жали и любили. Да что мудреного? Он был так мягок,
благодушен, так ласково приноровлялся ко всякому, что
все были от него в восторге. U1 Часто он усаживался
подле нас, рассказывал нам сказки, которые он тут же
сочинял, и- был занимателен для всех и каждого. Сказки
в нашем кружке были в моде, потому что многие из нас
верили в чудесное, в привидения и любили все сверхъесте-
ственное. Среди таких бесед многие из тогдашних писате-
лей читали свои произведения. Так напр., Щастныи
читал нам Фариса, переведенного им тогда, и заслужил
всеобщее одобрение. За этот перевод Дельвиг очень бла-
говолил к нему, хотя вообще Щастный, как поэт, был
гораздо ниже других второстепенных писателей. Среди
этих последних видное место занимал Подолинский, и
многими его стихами восхищался Пушкин. Особенно
нравились ему следующие:
ПОРТРЕТ
Когда, стройна и светлоока,
Передо мной стоит она,
*) Нехорошо нападать на столь безобидного человека.
38Г
22
Я мыслю, Гурия Пророка
С небес на землю сведена*
Коса и кудри темнорусы,
Наряд небрежный и простой,
И на груди роскошной бусы
Роскошно зыблются порой.
Весны и лета сочетанье
В живом огне ее очей
Рождают негу и желанье
В груди тоскующей моей.
И окончание стихов под заглавием: «К ней»:
Так ночью летнею младенца,
Земли роскошной поселенца,
Звезда манит издалека,
Но он к ней тянется напрасно...
Звезды златой, звезды прекрасной
Не досягнет его рука.1,4
Пушкин в эту зиму бывал часто мрачным, рассеянным
и апатичным. В минуты рассеянности он напевал какой-
нибудь стих и раз был очень забавен, когда повторял
беспрестанно стих барона Розена:
Неумолимая, ты не хотела жить,
передразнивая его и голос и выговор.
Зима прошла. Пушкин уехал в Москву и хотя после
женитьбы и возвратился в Петербург, но я не более пяти
раз с ним встречалась. Когда я имела несчастие лишиться
матери и была в очень затруднительном положении, то
Пушкин приехал ко мне и, отыскивая мою квартиру, бе-
гал, со свойственною ему живостью, по всем соседним
дворам, пока наконец нашел меня. В этот приезд он
употребил все свое красноречие, чтобы утешить меня, и
я увидела его таким же, каким он бывал прежде. Он пред-
лагал мне свою карету, чтобы съездить к одной даме,
которая принимала во мне участие; ласкал мою малень-
кую дочь Ольгу, забавляясь, что она на вопрос: «Как
тебя зовут?» отвечала: «Воля!» —и вообще был так тро-
гательно внимателен, что я забыла о своей печали и вос-
хищалась им, как гением добра.
Пусть этим словом окончатся мои воспоминания
о великом поэте.
838
ДЕЛЬВИГ И ПУШКИН
Вы не можете себе представить, как барон Дельвиг
был любезен и приятен, особенно в семейном кружке, где
я имела счастие его часто видеть. Вспоминая анекдот
о Пушкине, где Александр Сергеевич сказал Прасковье
Александровне Осиповой в ответ на ее критику элегии:
«Ах, тетушка! Ах, Анна Львовна!»:lw «J’espere qu’il est
bien permis a moi et au baron Delvig de ne pas toujours avoir
de Гезргй» *) — не могу не сравнить их мысленно и, при-
поминая теперь склад ума барона Дельвига, я нахожу,
что Пушкин был не совсем прав: нахожу, что он был так
опрометчив и самонадеян, что, несмотря на всю его
гениальность — всем светом признанную и неоспори-
мую, — он точно не всегда был благоразумен, а иногда
даже не умен — в таком же смысле, как и Фигаро воскли-
цает: «Ahl qu’ils sont betes les gens d’esprit». * 2) Дельвиг же,
могу утвердительно сказать, был всегда умен! И как он
был любезен! Я не встречала человека любезнее и
приятнее его. Он так мило шутил, так остроумно, сохра-
няя серьезную физиономию, смешил, что нельзя не при-
знать в нем истинный великобританский юмор.106
Гостеприимный и великодушный, деликатный, изы-
сканный, он умел счастливить всех его окружающих.
Хотя Дельвиг не был гениальным поэтом, но название
поэтического существа вполне может соответствовать
ему, как благороднейшему из людей.
Его поэзия, его песни — мелодия поэтической души.
Помните романс его:
Прекрасный день, счастливый день!
И солнце, и любовь?
Пушкин говорил, что он этот романс прочел и прочув-
ствовал вполне в Одессе, куда ему его прислали. Он им
восхищался с любовию, которую питал к другу-поэту.
Он всегда с нежностью говорил о произведениях Дель-
Я надеюсь, что мне и барону Дельвигу разрешается не
всегда быть умными.
2) Ах, как глупы эти умные люди.
*
889
вига и Баратынского. Дельвиг тоже нежно любил и Бара-
тынского, и его произведения. Тут кстати заметить, что
Баратынский не ставил никаких знаков препинания, кроме
запятых, в своих произведениях и до того был недалек
в грамматике, что однажды спросил у Дельвига в серьез-
ном разговоре: «Что ты называешь родительским паде-
жом?» Баратынский присылал Дельвигу свои стихи для
напечатания, а тот всегда поручал жене своей их перепи-
сывать; а когда она спрашивала, много ли ей писать, то
он говорил: «Пиши только до точки», —точки нигде не
было и даже в конце пьесы стояла запятая!
Мне кажется, Дельвиг был одним из лучших, при-
мечательнейших людей своего времени, и если имел недо-
статки, то они были недостатками эпохи и общества,
в котором он жил. Лучший из друзей, уж конечно он был
и лучшим из мужей. Я никогда его не видала скучным или
неприятным, слабым или неровным. Один упрек только
сознательно ему можно сделать, — это за лень, которая
ему мешала работать на пользу людей. Эта же лень
делала его удивительно снисходительным к слугам своим,
которые могли быть все, что им было угодно: и грубыми,
и пренебрежительными; он на них рукой махнул, и еслиб
они вздумали на головах ходить, я думаю, он бы улыбнул-
ся и сказал бы свое обычное: «Забавно!» Он так мило,
так оригинально произносил это «забавно», что весело
вспомнить. И замечательно, что иногда он это произно-
сил, когда вовсе не было забавно. Я с ним и его женою
познакомилась у Пушкиных, и мы одно время жили в
одном доме; это нас так сблизило, что Дельвиг дал мне
раз (от лености произносить вполне мое имя или фами-
лию) название второй жены, которое за мной и осталось.
Вот как это случилось: мы ездили вместе смотреть како-
го-то фокусника. Входя к нему, он, указывая на свою же-
ну, сказал: «Это жена моя»; потом, рекомендуя в шутку
меня и сестру мою, приговорил: «Это вторая, а это
третья». У меня была книга (затеряна теперь), кажет-
ся, «Стихотворения» Баратынского, которые он изда-
вал; он мне ее прислал с надписью: «Жене № 2-й от мужа
безномерного Б. Дельвига». m Он очень радушно встре-
чал обычных своих посетителей и всем было хорошо близ
него! On etait м a son aise pres de lui! on ве sentart ei
B40
protege! .. *) У меня были «Северные Цветы» за все почти
годы с надписью бароновой руки.
В Альбоме моем (сделанном для портрета Веневити-
нова и подаренном мне его приятелем, Хомяковым, после
его смерти) Дельвиг написал мне свои стихи к Веневити-
нову: «Дева и Роза». Я уже говорила вам, что в это время
я занимала маленькую квартирку во дворе (в доме быв-
шем Кувшинникова, тогда уже и теперь еще Алферов-
ского). В этом доме, в квартире Дельвига, мы вместе
с Александром Сергеевичем имели поручение от его
матери, Надежды Осиповны, принять и благословить
образом и хлебом новобрачных Павлищева и сестру
Пушкина, Ольгу. Надежда Осиповна мне сказала, отпу-
ская меня туда в своей карете: «Remplacez-moi, chere
amie, ici je vous confie cette image pour benir ma fille ещ
mon пот». *) Я с гордостью приняла это поручение и
с умилением его исполнила. Дорогой Александр Серге-
евич, грустный, как всегда бывают люди в важных слу-
чаях жизни, сказал мне шутя: «Voila pourtant la premiere
fois que nous sommes seuls — Vous et moi». — «Et nous avons
bien froid, nest ce pas?» — «Oui, Vous avez raison, il fait
bien froid — 27 degres»,* 8) а сказав это, закутался в свой
плащ, прижался в угол кареты, — и ни слова больше мы
не сказали до самой временной квартиры новобрачных.198
Там мы долго прождали молодых, молча прогуливаясь
по освещенным комнатам, тоже весьма холодным, отчего
я, несмотря на важность лица, мною представляемого
(посаженой матери), оставалась, как ехала, — в каца-
вейке; и это подало повод Пушкину сказать, что я похожа
на царицу Ольгу. Несмотря на озабоченность, Пушкин и
в этот раз был очень нежен, ласков со мною... Я заме-
тила в этом и еще в нескольких других случаях, что в нем
было до чрезвычайности развито чувство благодарности:
самая малейшая услуга ему или кому-нибудь из его близ-
') Возле него чувствовали себя так непринужденно! Встречали
такую доброжелательность!
5) Заместите меня, дорогой друг, вот я доверяю вам эту икону
для благословения ею моей дочери.
8) «Итак, вот первый раз, что мы одни — вы и я». — «И мы
сильно замерзли, не правда ли?» — «Да, вы правы, очень холод-
но — 27 градусов»*
Ш
ких трогала его несказанно. Так, я помню, однажды по-
том батюшка мой, разговаривая с ним на этой же квар-
тире Дельвига, коснулся этого события, т. е. свадьбы его
сестры, мною нежно любимой, и сказал ему, указывая на
меня: «А эта дура в одной рубашке побежала туда через
форточку». В это время Пушкин сидел рядом с отцом
моим на диване, против меня, поджавши по своему обык-
новению ноги и, ничего не отвечая, быстро схватил мою
руку и крепко поцеловал: красноречивый протест против
шуточного обвинения сердечного порыва! Помню еще
одну особенность в его характере, которая, думаю, была
вредна ему: думаю, что он был более способен увлечься
блеском, заняться кокетливым старанием ему нравиться,
чем истинным глубоким чувством любви. Это была в нем
дань веку, если не ошибаюсь; иначе истолковать себе не
умею! Un bon mot, la repartie vive,x) всегда ему нравились.
Он мне однажды сказал, — да тогда именно, когда я ему
сказала, что не хорошо меня обижать, — moi qui suis si
inoffensive;2) выражение ему понравилось и он простил
мне выговор, повторяя: «C'est reellement cela, Vous etes si
inoffensive» и потом сказал: «Да с вами и не весело
ссориться; voila Votre cousine, c’est toute autre chose: et cela
fait plaisir, on trouve a qua parler».8) Причина этого на-
правления — слишком невысокое понятие о женщине,
опять-таки — несмотря на всю его гениальность, печать
века. Сестра моя сказала ему однажды: «Здравствуй,
Бес!» Он ее за то назвал божеством в очень милой за-
писке. Любезность, остроумное замечание женщины
всегда способны были его развеселить. Однажды он при-
шел к нам и сидел у одного окна с книгой, я у другого; он
подсел ко мне и начал говорить мне нежности a propos de
bottes4) и просить ручку, говоря: «Сest si satin»; я ему
отвечала «safari»,в) сестра сказала, шутя: «Не понимаю,
как вы можете ему в чем-нибудь отказать!» Он от этой
Хорошее словечко, быстрый отпор.
Меня, такую безобидную.
я) Да, действительно так, вы такая безобидная. Вот ваша ку-
зина— это совсем другое дело: и это доставляет удовольствие,
есть с кем поговорить.
Ни с того, ни с сего.
*) Они такие атласные. — Сатана (непереводимая игра слов)»
842
фразы пришел в восторг и бросился перед нею на колени
в знак благодарности. Вошедший в эту патетическую
минуту брат Алексей Николаевич Вульф апплодировал
ему от всего сердца. И однакож он однажды мне говорил
кстати о женщине, которая его обожала и терпеливо пере-
носила его равнодушие: «Rien de plus insipide que la
patience et la resignation)».1)
Приятно жилось в это время. Баронесса приходила ко
мне по утрам: она держала корректуру «Северных Цве-
тов». Мы иногда вместе подшучивали над бедным Сомо-
вым, переменяя заглавия у стихов Пушкина,109 напр.:
«Кобылица молодая» мы поставили «Мадригал такой-
то...» Никто не сердился, а всем было весело. Потом мы
занимались итальянским языком, а к обеду являлись
к мужу. Дельвиг занимался в маленьком полусветлом
кабинете, где и случилось несчастие с песнями Беранже,
внушившее эти стихи:
Хвостова кипа тут лежала,
А Беранже не уцелел:
За то его собака съела,
Что в песнях он собаку съел (bis).
Эти стихи, в числе прочих, пелись хором по вечерам.
Пока барон был в Харькове, мы переписывались с его
женой, и она мне прислала из Курска экспромт барона:
Я в Курске, милые друзья,
И в Полторацкого таверне
Живее вспоминаю я
О деве Лизе, даме Керне! 800
Я вспомнила еще стихи, сообщенные мне женою баро-
на Дельвига и сложенные когда-то вместе с Баратынским.
Там, где Семеновский полк,
В пятой роте, в домике низком
Жил поэт Баратынский
С Дельвигом, тоже поэтом.
Тихо жили они, за квартиру платили немного,
В лавочку были должны, дома обедали редко.
Часто, когда покрывалось небо осеннею тучей,
Шли они в дождик пешком в панталонах трикотовых
тонких,
*) Нет ничего более нелепого, чем терпение н покорность.
343
А вот еще стихи барона: пародия на «Смальгольм-
ского Барона», переведенного Жуковским.
До рассвета поднявшись извозчика взял
Александр Ефимыч с Песков
И без отдыха гнал от Песков чрез канал
В желтый дом, где живет Бирюков.
Не с Цертелевым он совокупно спешил
На журнальную битву вдвоем;
Не с романтиками переведаться мнил
За баллады, сонеты путем,
Но во фраке был он, был тот фрак заношен.
Какой цветом, — нельзя распознать,
Оттопырен карман, — в нем торчит, как чурбан,
Двадцатифунтовая тетрадь.
Его конь опенен, его Ванька хмелен
И согласно хмелен с седоком.
Бирюкова он дома в тот день не застал:
Он с Красовским в цензуре сидел,
Где на Олина грозно Фон Поль напирал,
Где..................улыбаясь глядел.
Но изорван был фрак, на манишке табак,
Ерофеичем весь он облит;
Не в журнальном бою, но в питейном дому
Был квартальным он больно побит.
Соскочивши на Конной с саней у столба,
Прятался у будки, он стал
И три раза он крикнул Бориса раба,—
Из харчевни Борис прибежал.
«Подойди ко мне, Борька, мой трагик смешной,
И присядь ты на брюхо мое:
Ты скотина, но право скотина лихой,
И скотство по нутру мне твое».
Вскоре после того, как мы читали эту прекрасную
пародию, барон Дельвиг ехал куда-то с женой в санках
через Конную площадь; подъежая к будке, он сказал ей
очень серьезно: «Вот, на самом этом месте соскочил с са-
ней Александр Ефимыч с Песков, и у этой самой будки
крикнул Бориса Федорова». Мы очень смеялись этому
точному указанию исторической местности. Он всегда
шутил очень серьезно, а когда повторял любимое слово
«Забавно», это значило, что речь идет о чем-нибудь
совсем не забавном, а или грустном, или же досадном для
него. Мне очень памятна его манера серьезно шутить,
между прочим по следующему случаю: один молодой
человек преследовал нас с Софьей Михайловной насмеш-
ками за то, что мы смеемся, повторяя часто фразу из
романа Поль-де-Кока, которая ему вовсе не казалась
смешною. Нам стоило только повторить эту фразу, чтобы
неудержимо долго хохотать. Эта фраза была одного бед-
ного молодого человека (разбогатевшего потом) и взята
из романа La maison Blanche. Молодой человек в затруд-
нении перед балом, куда приглашен школьным товари-
щем, знатным молодым человеком; весь его туалет собран
в полном комплекте, не достает только шелковых чулков,
без которых невозможно обойтись; у него были одни,
почти новые, да он ими ссудил свою возлюбленную гри-
зетку, швею в модном магазине. Она пришла на помощь,
чтобы завить волосы своему приятелю, но увы, относи-
тельно чулков объявила, что чулки эти, данные ей
взаймы, она тоже дала взаймы своей подруге, которая в
свою очередь ссудила ими своего друга, а друг этот на-
гражден от природы огромнейшими mollets 1) и потому,
надев их раз, так изувечил, что они больше никому не
могут годиться. Она кончила свою речь философическим
замечанием своему Robineau: «Est-се qu’on a jamais eu un
amant qui Vous redemande ce qu’il Vous a prete?» ’) На это
г-н Робино возразил комическим тоном, чуть не плача:
«Quand on n’a que quinze cent livres de rente, on ne nage pas
dans les has de soie!» s)
He мы одни с баронессою находили юмор в этой
жалостливой фразе; и из наших знакомых один только
помянутый выше молодой человек не видел в ней смеш-
ного. Раз он резко выразил свое удивление, что мы смеем-
ся совсем не смешному. Мы сидели в это время за обедом
и барон Дельвиг, стоя за столом в своем малиновом шел-
ковом шлафроке и разливая по обыкновению супг сказал:
«Я с тобой согласен, мой милый, je ne nage pas dans
les bas de soie: совсем не смешно, а жалко».
Никогда не забуду его саркастической улыбки и за-
бавной интонации голоса при слове «жалко». * 8
1) Икрами.
9) Существует ли еще где-нибудь любовник, требующий, обратно
то, что он дал вам в долг.
8) Когда получают только полторы тысячи ливров, так не ще-
голяют в шелковых чулках.
346
Разбирая свои старые бумаги, я нашла очень интерес-
ные записки: одну собственноручную барона Дельвига,
о деле касательно моих интересов, которая начинается
так: «Милая жена, очень трудно давать советы; спекуля-
ция Петра Марковича может удасться или же нет; и в
том и в другом случае будете раскаиваться (если отда-
дите имение). Повинуйтесь сердцу, — это лучший совет
мой»...
Записка его жены, в год женитьбы Александра Сер-
геевича, — именно в тот год, когда мы ездили на Иматру
и я с ними провела лето в Колтовской, у Крестовского
перевоза. Я уехала в город прежде их, когда мне предста-
вился случай достать выгодную квартиру. Вскоре, кажет-
ся в конце августа, она мне писала: «Leon est parti hier,
Александр Сергеевич est arrive avant hier. 11 est, dit on, plus
amoureux que jamais. Cependant il ne parle presque pas
d’elle. Il a cite hier une phrase (de m-me Willois, je crois)
qui disait a son fils: «Ne parlez de Vous qu’au roi et de votre
femme a personae, car on risque toujours (fen parler
a quelqu’un qui la connait mieux que vous... La noce se fera
au Septembre».x)
Действительно, в этот приезд Пушкин казался совер-
шенно другим человеком: он был серьезен, важен, как
следовало человеку с душою, принимавшему на себя обя-
занность осчастливить другое существо...208
Таким точно я его видела потом в другие разы, что
мне случалось его встретить с женою или без жены.
С нею я его видела два раза. В первый это было в другой
год, кажется, после женитьбы. Прасковья Александровна
была в Петербурге и у меня остановилась; они вместе
приезжали к ней с визитом в открытой колясочке, без
человека. Пушкин казался очень весел, вошел быстро и
подвел жену ко мне прежде (Прасковья Александровна
была уже с нею знакома, я же ее видела только раз
у Ольги одну). Уходя, он побежал вперед и сел прежде
*) Лев уехал вчера, Александр Сергеевич возвратился третьего
дня. Он, говорят, влюблен больше, чем когда-нибудь. Однако, он
почти не говорит о ней. Вчера он привел фразу — кажется, г-жи
Виллуа, которая говорила сыну: «Говорите о себе только с коро-
лем, и о своей жене — ни с кем, потому что всегда есть риск —
разговаривать с кем-нибудь, кто знает ее лучше вас.. ; Свадьба
состоится в сентябре».
ее в экипаж; она заметила шутя, что он это сделал оттого,
что он муж. Потом я его встретила с женою у матери,
которая начинала хворать: Наталия Николаевна сидела
в креслах у постели больной и рассказывала о светских
удовольствиях, а Пушкин, стоя за ее креслом, разводя
руками, сказал шутя: «Это последние штуки Натальи
Николаевны: посылаю ее в деревню». Она, однако, не
поехала, кажется, потому, что в ту зиму Надежде Оси-
повне сделалось хуже, и я его встретила у родителей од-
ного. Это было раз во время обеда, в четыре часа. Ста-
рики потчевали его то тем, то другим из кушаньев, но он
от всего отказывался и, восхищаясь аппетитом батюшки,
улыбнулся, когда отец сказал ему и мне, предлагая гуся
с кислой капустою: «C’est un plat ecossaia» x) — заметив
при этом, что он никогда ничего не ест до обеда, а обедает
ровно в 6 часов. Потом я его еще раз встретила с женою
у родителей, незадолго до смерти матери и когда она
уже не вставала с постели, которая стояла посреди ком-
наты, головами к окнам; они сидели рядом на маленьком
диване у стены, и Надежда Осиповна смотрела на них
ласково, с любовью, а Александр Сергеевич держал в
руке конец боа своей жены и тихонько гладил его, как
будто тем выражая ласку к жене и ласку к матери. Он
при этом ничего не говорил... 204 Наталья Николаевна
была в папильотках: это было перед балом... Я уверена,
что он был добрым мужем, хотя и говорил однажды,
шутя, Анне Николаевне, которая его поздравляла с не-
ожиданною в нем способностью вести себя, как прилично
любящему мужу: «Се n’est que de Thypocrisie».2) Вот еще
выражение века: непременно, во что бы то ни стало
казаться хуже, чем он был... В этом по пятам за ним
следовал и Лев Сергеевич.
Я теперь опять обращусь к Дельвигу, припоминая все
это время: как он был добр ко всем и ласков к родным,
друзьям и даже только к знакомым! Вскоре после возвра-
щения из Харькова он или выписал к себе или сам
привез, — не помню, — двух своих маленьких братьев,
4-х и 8-ми лет. Старшего, Александра, он называл
классиком, меньшего, Ивана, — романтиком и таким
В Это шотландское блюдо.
s) Это только притворство.
вМ
образом представил их однажды вечером Пушкину.
Александр Сергеевич нежно, внимательно их рассматри-
вал и ласкал, причем барон объявил ему, что меньшой
уже сочинил стихи. Александр Сергеевич пожелал их
услышать, и маленький Дельвиг, не конфузясь нимало
и не гордясь своей ролью, медленно и внятно произнес,
прложив свои рученки в обе руки Александра Сергеевича;
Индиянди, Индиянди, Индия!
Индиянди, Индиянди, Индия!
Александр Сергеевич погладил его по голове, поцело-
вал и сказал, что он точно романтик. Где-то он теперь?
Как бы мне хотелось на них взглянуть! Вспоминая
о Дельвиге, я невольно припоминаю еще о Пушкине и,
разбирая записки Дельвига, сохранившиеся у меня, нашла
еще несколько записок Пушкина. Это относится к тому
времени, когда он узнал о смерти моей матери и о тесных
обстоятельствах, вследствие которых одна дама, прини-
мавшая во мне большое участие (а именно Елизавета
Михайловна Хитрово), переписывалась со мною, хлопо-
тала о том, чтобы мне возвратилось имение, проданное
моим отцом графу Шереметеву. Я интересовалась этим
имением по воспоминаниям моего счастливого детства,
хотя и в финансовом отношении оно не могло быть не
интересно, потому что иметь что-нибудь или не иметь
ничего все-таки составляет разницу.
Не воздержусь умолчать об одном обстоятельстве,
которое навело меня на эту мысль выкупить без денег
свое проданное имение. Однажды утром ко мне явился
гвардейский солдат. «Не узнаете меня, ваше превосходи-
тельство?»— сказал он, поклонившись в пояс. «Извини,
голубчик, не узнаю тебя, припомни мне, где я тебя
видела». «А я из вашей вотчины, ваше превосходитель-
ство, я помню вас, как вы изволили из ваших ручек пот-
чевать водкой отца моего; я жил тогда в нашей чистой
избе, а в другой, чистой же, ваш батюшка и матушка». —
«Помню, помню, мой милый, сказала я (хотя вовсе
его-то самого не помнила). Так ты пришел со мной по-
видаться,— это очень приятно!» — «Да кроме того,—
сказал он, — я пришел просить вас, нельзя ли вам, ма-
тушка, откупить нас опять к себе; мне пишут мои ста-
/
о!8
рики: сходил бы ты к нашей прежней госпоже, к гене-
ральше такой-то, да сказал бы ей, что вот, дескать, мы
бы рады-радешеньки ей опять принадлежать, что по реви-
зии теперь в двух селениях прибавилось много против
прежнего, — что мы и теперь помним, как благоденство-
вали у дедушки их, у матушки и у них самих потом;
скажи ей, что мы даже согласны графу Шереметеву
внести половинную цену за имение и сами на свой счет
выстроим ей домик, коли вы согласны нас у него отку-
пить опять».
Это предложение было так трогательно и вместе так
соблазнительно, что я решилась его сообщить Елизавете
Михайловне Хитрово вскоре после кончины матери моей
и она по доброте своей взялась хлопотать.
Вот первая записка ее:
«J’ai re$u hier matin Votre bonne lettre, Madame, j’aurais
ete Vous voir sans une grave indisposition de ma fille. Si Vous
etes libre de venir demam a midi, je Vous recevrai avec bien
de la joie.
El. Hitroff». x)
Вследствие этой-то записки Александр Сергеевич
приехал ко мне в своей карете| и в ней меня отправил
к Хитровой.
2-я записка Хитровой написана рукою Александра
Сергеевича. Вот она:
«СЬёге Madame Kem, notre jeune a la rougeole et il
n'y a pas moyen de lui parler; des que ma fille sera mieux,
j’irai Vous embraeser», —а ее рукой
«Е1. Hitroff».
Опять рукою Александра Сергеевича: «Ма plume est
si mauvaise que Madame Hitroff... s’en servir et que c’est moi
qui ai 1’avantage d’etre son secretaire».
________ A.2)
l) Я получила вчера утром ваше милое письмо, сударыня, и
сейчас-же посетила-бы вас, если бы не тяжелое нездоровье моей
дочери. Если вы можете зайти завтра днем, я приму вас с боль-
шой радостью. Ел. Хитрово.
*) Дорогая г-жа Керн, малютка наша в кори, н с нею нельзя
видеться. Как только дочери моей станет лучше, я приеду с вами
повидаться. Ел. Хитрово. Перо мое так дурно, что г-жа Хитрово...
им пользоваться, и мне выпала удача быть ее секретарем. Д.
3&
Следует еще одна записочка от Елизаветы Михай-
ловны Хитровой ее рукой: «Voici, ma fares chere, une letfare
de Che(remete)ff—dites moi ce quelle contient. J’allais Vous
la porter moi meme, mais j’ai un vrai malheur, car voila qu’il
pleut.
E. Hitrofb. ’)
Потом за нее еще рукою Александра Сергеевича об
этом неудавшемся деле:
«Voici la reponee de Ch(eremete)ff. Je desire, quelle soit
agreable. Madame Hitrof f a fait ce quelle a pu. Adieu, belle
dame, soyez tranquille et contente et croyez a mon
devouement». *)
Самая последняя была уже в слишком шуточном
роде, — я на нее подосадовала и тогда же уничтожила.
Когда оказалось, что ничего не могло втолковать доброго
господина, от которого зависело дело, он писал мне
(между прочим):
«Quand Vous n’avez rien pu obtenir, Vous qui etes une
jolie femme, qu’y pourrai-je faire, moi, qui ne suis pas meme
joli gargon... Tout ce que je puis conseiller, — c’est de
revenir a la charge etc. etc. — et puis jouant sur le dernier
mot...» 8) a0B
Меня это огорчило, и я разорвала эту записку.
Больше мы не переписывались и виделись уже очень
редко, кроме визита единственного им с женою Прасковье
Александровне. Этой последней вздумалось состроить
partie fine, и мы обедали вместе все у Дюме, а угощал нас
Александр Сергеевич и ее сын Алексей Николаевич
Вульф. Пушкин был любезен за этим обедом, острил
довольно зло, и я не помню ничего особенно замечатель-
ного в его разговоре. Осталось только в памяти одно его
интересное суждение. Тогда только что вышли повести
Павлова, я их прочла с большим удовольствием, особенно
*) Вот, моя милая, письмо Шереметева. Сообщите мне его
содержание. Я хотела принести вам его лично, но мне положи-
тельно не везет — начавшийся дождь остановил меня. Ел. Хитрова.
а) Вот ответ Шереметева. Желаю, чтобы он был для вас бла-
гоприятен. Г-жа Хитрово сделала все, что могла. Простите, пре-
красная, будьте покойны и довольны и верьте моей преданности.
9) . . Раз вы ничего не могли добиться — вы, красивая
женщина, — что мог бы сделать я — даже и не красивый юноша. . .
Все, что могу посоветовать — это снова обратиться к услугам .
850
«Ятаган». Брат Алексей Николаевич сказал, что он в них
не находит ровно никакого интересного достоинства.
Пушкин сказал; «Entendons-nous. Я начал их читать и до
тех пор не оставил, пока не кончил. Они читаются
с большим удовольствием».
Теперь я себе припомнила несколько его суждений
о романах: он очень любил Бульвера, ситировал некото-
рые фразы из «Пельгама» в то время, когда его читал.
Вследствие чего мне и показался замечателен случай, что
его напечатали в той же книжке Библ [иотеки для чте-
ния], где и Воспоминания. Еще я помню (это было во
время моего пребывания в одном доме с бароном Дель-
вигом): тогда только что вышел во французском пере-
воде роман Манцони «I promessi sposi» (Les fiances»); он
говорил об них: «Je n ai jamais lu rien de plus joli».l) 20T
Возвратимся к обеду у Дюме. За десертом («les 4
mendiants») г-н Дюме, воображая, что этот обед и в самом
деле uue partie fine, вошел в нашу комнату ип реи cavaliere-
ment и спросил: «Comment cela va ici». a) У Пушкина и
Алексея Николаевича немножко вытянулось лицо от не-
ожиданной любезности француза,, и он сам, увидя чин-
ность общества и дам в особенности, нашел, что его воз-
глас и явление были не совсем приличны, и удалился.
Вероятно, в прежние годы Пушкину случалось у него
обедать и не совсем в таком обществе. Барон Дельвиг
очень любил такие эксцентрические проделки. Не помню
во все время нашего знакомства, чтобы он когда-нибудь
один с женою бывал на балах или танцевальных вечерах,
но очень любил собрать несколько близко знакомых ему
приятных особ и вздумать поездку за город, или катание
без церемонии, или даже ужин дома с хорошим вином,
чтобы посмотреть, как оно на нас, ничего не пьющих,
подействует. Он однажды сочинил катанье в Красный
Кабачек вечером на вафли. Мы там нашли тогда пустую
залу и бедную арфянку, которая, вероятно, была очень
счастлива от фантазии барона. В катании участвовали
только его братья, кажется, — Сомов, неизбежный, ни-
когда не докучливый собеседник и усердный его сотруд-
Я никогда не читал ничего более прекрасного.
s) Немножко развязно.— Ну, как здесь идут дела?
ДО!
ник по «Северным Цветам», я, да брат Алексей Вульф.
Катанье было очень удачно, потому что вряд ли можно
было бы выбрать лучшую зимнюю ночь — и лунную, и
не слишком холодную. Я заметила, что добрым людям
всегда такие вещи удаются, оттого, что всякое их дей-
ствие происходит от избытка сердечной доброты. Он,
кроме прелести неожиданных удовольствий без приго-
товлений, любил в них и хорошее вино, оживляющее
беседу, и вкусный стол; от этого он не любил обедать
у стариков Пушкиных, которые не были гастрономы, и
в этом случае он был одного мнения с Александром Сер-
геевичем. Вот, по случаю обеда у них, что раз Дельвиг
писал Пушкину:
Друг Пушкин, хочешь ли отведать
Дурного масла, яиц гнилых, —
Так приходи со мной обедать
Сегодня у своих родных.
Вот все, что осталось в моей памяти в добавление
к тому, что вам уже сообщила прежде. При этом присо-
единяю записки; может они понадобятся вам.
<->>» •<«< •»>>• <<«•»>>*«<•»>> • <<<<•»» . «<«•♦<
П. А. Вяземский
ВОСПОМИНАНИЯ И РАССКАЗЫ
О ПУШКИНЕ4”
I
ВОСПОМИНАНИЯ О ПУШКИНЕ
(Выдержки ив историко-литературных статей, записных
книжек, автобиографии и т. п.)
Пушкин... был родовой москвич. Нет сомнения, что
первым зародышем дарования своего, кроме благодати
свыше, обязан он был окружающей его атмосфере, бла-
гоприятно проникнутой тогдашней московской жизнию.
Отец его Сергей Львович был в приятельских сношениях
с Карамзиным и Дмитриевым и сам, по тогдашнему обы-
чаю, получил если не ученое, то, по крайней мере, литера-
турное образование. Дядя Александра, Василий Львович,
сам был поэт или, пожалуй, любезный стихотворец, и по
тогдашним немудрым, но не менее того признанным
требованиям был стихотворцем на счету. Вся обстановка
должна была благотворно действовать на отрока. Зоркие
глаза могли предвидеть
«В отважном мальчике грядущего поэта».
(Дмитриев)
Соя. VII. 88.
Я не нашел у Анненкова («Вестник Европы») отметки
Пушкина о 1814 г.
Во всяком случае не мог он видеть Карамзина в тече-
ние этого года. Может быть, ребенком видал он его
2а ЗМ
в Москве у отца своего, да и то невероятно. По крайней
мере, не помню Сергея Львовича в Москве ни у Карам-
зина, ни у себя. Карамзин, вероятно, знал его, но у него
не бывал.
Из Москвы в Петербург в 1816 г. с Карамзиным ехал
я один... С ним по дороге и заезжали мы в Лицей,
вероятно по предложению Вас[илия] Львов [ича]. Оста-
вались мы там с полчаса, не более. Не помню особенных
Тогда отношений Карамзина к Пушкину. Вероятно, управ-
ляющие Лицеем занимались Карамзиным...
Пушкин был не особенно близок к [С. Г.] Ломоно-
сову — может быть напротив. Ломоносов и тут был уже
консерватором, а Пушкин в оппозиции против Энгель-
гардта и много еще кое-кого и кое-чего.
Но как-то фактически сблизили их и я и дом Карам-
зиных, в котором по летам бывали часто и Пушкин и Ло-
моносов, особенно в те времена, когда наезжал я в Цар-
ское Село. Холмогорского в Ломоносове ничего не было,
т. е. ничего литературного. Он был добрый малый,
вообще всеми любим и, вероятно, не без служебных спо-
собностей, потому что совершил довольно блистательную
дипломатическую карьеру, любим был Поццо-ди-Борго и
занимал посланнические посты.
CH. XIX, 6—7.
Ближайшее общество Карамзина в Петербурге состав-
ляли одновременно и разновременно: Александр Турге-
нев, Жуковский, Батюшков, Дмитрий Николаевич Блу-
дов, Полетика, Северин, Дашков, Николай Кривцов, а
летом, в Царском Селе, и Александр Пушкин, тогда еще
лицеист, который проводил в его доме каждый вечер.
Соч. X, 245.
На странице 235 приводится известная впиграмма на
Карамзина:
Послушайте, я вам скажу про старину,
Про Игоря и про его жену и проч.
и приписывается она Грибоедову. В заграничных изда-
ниях печатается она под именем Пушкина — и, кажется,
ВМ
правильно. В ней выдается почерк Пушкина, а не Гри-
боедова, которого стихи, за исключением многих удачных
и блестящих стихов в «Горе от ума», вообще грубоваты и
тяжеловаты. При всем своем уважении и нежной предан-
ности к Карамзину Пушкин мог легко написать эту ша-
лость; она, вероятно, заставила бы усмехнуться самого
Карамзина. 3<и> В лета бурной молодости Пушкин не раз
бывал увлекаем то в одну, то в другую сторону разно-
образными потоками обстоятельств, соблазнов, влияний,
литературных и других.
РА. 1874, I, стб. 0545.
Александр Пушкин был во многих отношениях вни-
мательный и почтительный сын. Он готов был даже на
некоторые самопожертвования для родителей своих; но
не в его натуре было быть хорошим семьянином: домаш-
ний очаг не привлекал и не удерживал его. Он во время
разлуки редко писал к родителям; редко и бывал у них,
когда живал с ними в одном городе. «Давно ли видел ты
отца?» спросил его однажды NN. — «Недавно». — «Да
как ты понимаешь это? Может быть ты недавно видел
его во сне?» Пушкин был очень доволен этою уверткою и
смеясь сказал, что для успокоения совести усвоит ее себе.
Отец его, Сергей Львович, был также в своем роде
нежный отец, но нежность его черствела в виду выдачи
денег. Вообще был он очень скуп и на себя, и на всех
домашних. Сын его Лев, за обедом у него, разбил рюмку.
Отец вспылил и целый обед проворчал. «Можно ли (ска-
зал Лев) так долго сетовать о рюмке, которая стоит
20 копеек?» — Извините, сударь (с чувством возразил
отец), не двадцать, а тридцать пять копеек».
Соч. VIII, 148-149.
.. .Пушкин, в медовые месяцы вступления своего в
свет, был маленько приворожен ею (кн. Голицыной). На
долго ли, неизвестно, но во всяком случае, неправдопо-
добно. В сочинениях его встречаются стихи, на имя ее
написанные, если не страстные, то довольно воодушевлен-
ные. Правда, в тех же сочинениях есть и оборотная сто-
рона медали. Едва ли не к княгине относится следующая
* ЗЫ
заметка, по поводу появления в свет первых 8-ми томов
Истории Государства Российского: «Одна дама, впрочем
весьма почтенная (в первоначальном тексте сказано ми-
лая) при мне, открыв 2-ю часть (Истории) прочла вслух:
«Владимир усыновил Святополка, однако не любил его...
Однако! зачем не но? Как это глупо! Чувствуете ли вы
всю ничтожность вашего Карамзина?» 310
Соя. VHI, 384
Особенно нравились мне и, по воспоминаниям, нахожу
и ныне прелесть в следующих стихах Фингала: часто при-
ходят мне они на память и твержу их:
И тени в облаках печальны и безмолвны. [u т. д.]
Этими стихами покушался я умилостивить Пушкина,
но он не сдавался. Из всего Озерова затвердил он одно
полустишие: «я Бренского не вижу».
Во время одной из своих молодых страстей, это было
весною, он почти ежедневно встречался в Летнем саду
с тогдашним кумиром своим. Если же в саду ее не было,
он кидался ко мне, или к Плетневу, и жалобным голосом
восклицал:
«Где Бренский? — Я Бренского не вижу».
Разумеется, с того времени и красавица пошла у нас
под прозванием Бренской.
Соч. I, 58.
Пушкин, во время пребывания своего в южной России,
куда-то ездил за несколько сот верст на бал, где надеялся
увидеть предмет своей тогдашней любви. Приехав в го-
род, он до бала сел понтировать и проиграл всю ночь до
позднего утра, так что прогулял и все деньги свои, и бал,
и любовь свою.
Соч. VIII, 377.
В одно из своих странствований по России Пушкин
остановился обедать на почтовой станции в какой-то де-
ревне. Во время обеда является барышня очень прилич- Эбб
Эбб
ной наружности. Она говорит ему, что, узнав случайно
о проезде великого нашего поэта, не могла удержаться от
желания познакомиться с ним, отпускает различные при-
ветствия, похвальные и восторженные.
Пушкин слушает их с удовольствием, и сам с нею
любезничает. На прощанье барышня подает ему вязан-
ный ею кошелек и просит принять его на память о неожи-
данной их встрече. После обеда Пушкин садится опять
в коляску; но не успел он еще выехать из селения, как
догоняет его кучер верхом, останавливает коляску и гово-
рит Пушкину, что барышня просит его заплатить ей
десять рублей за купленный им у нее кошелек. Пушкин,
заливаясь звонким своим смехом, любил рассказывать
этот случай авторского разочарования.
Соч. УШ, 55.
О предполагаемой поездке Пушкина incognito в Петер-
бург в дек. 25-го года верно рассказано Погодиным
в книге его «Простая речь», страницы 178 и 179. Так и
я слыхал от Пушкина. Но, сколько помнится, двух зай-
цев не было, а только один. А главное, что он бухнулся
бы в самый кипяток мятежа у Рылеева в ночь с 13-го на
14-ое дек.: совершенно верно. 211
CH. XIX, 7.
Пушкин читал своего Годунова, еще немногим извест-
ного, у Алексея Перовского. В числе слушателей был и
Крылов. По окончании чтения, я стоял тогда возле Кры-
лова, Пушкин подходит к нему и, добродушно смеясь,
говорит: «Признайтесь, Иван Андреевич, что моя траге-
дия вам не нравится, и на глаза ваши не хороша». — По-
чему же не хороша? —отвечает он; а вот что я вам рас-
скажу: проповедник в проповеди своей восхвалял божий
мир и говорил, что все так создано, что лучше созданным
быть не может. После проповеди подходит к нему горба-
тый, с двумя округленными горбами, спереди и сзади: не
грешно ли вам, пеняет он ему, насмехаться надо мною и
в присутствии моем уверять, что в божьем создании все
#7
хорошо и все прекрасно. Посмотрите на меня. —Так что
же, возражает проповедник; для горбатого и ты очень
хорош. — Пушкин расхохотался и обнял Крылова.
Соч. I, 184.
Неужели до Пушкина никто не читал Дмитриева,
Жуковского, Батюшкова? Вот поколение, из которого
прямо вышел Пушкин. Язык стихотворный был уже уста-
новлен. Пушкин разнообразил его, придал ему новые
ноты, напевы, но не создал его. Мне помнится, что чтение
Бориса Годунова у Веневетинова было вечером. Едва ли
еще не перед тем Пушкин читал его у меня во время
коронации, и положительно в присутствии графа Блу-
дова.
Соч. X, 226-267.
Я закабалил себя Телеграфу. Почти в одно время за-
кабалил себя Пушкин Московскому Вестнику. Но он
скоро вышел из кабалы, а я втерся и въелся в свою всеми
помышлениями и всем телом. Журнальная деятель-
ность была по мне. Пушкин и Мицкевич уверяли, что я
рожден памфлетором, открылось бы только поприще.
Соч. 1, стр. XLVIII. Ср. «Ст.
и Нов.» XX, 221—222.
В Москве дом княгини Зинаиды Волконской был
изящным сборным местом всех замечательных и отбор-
ных личностей современного общества... Помнится и
слышится еще, как она в присутствии Пушкина и в пер-
вый день знакомства с ним пропела элегию его, доложен-
ную на музыку Геништою:
Погасло дневное светило,
На гёоре синее вечерний пал туман.
Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и
художественного кокетства. По обыкновению, краска
вспыхивала в лице его. В нем этот детский и женский при-
знак сильной впечатлительности был несомненное выра-
жение внутреннего смущения, радости, досады, всякого
потрясающего ощущения.
Соч. VII, 329.
Пушкин, встретясь где-то на улице с Мицкевичем,
посторонился и сказал: «С дороги двойка, туз идет». На
что Мицкевич тут же отвечал: «Козырная двойка туза
бьет».
Соч. VII, 309.
Особенно памятна мне одна зима или две, когда не
было бала в Москве, на который не приглашали бы его
[Григ. Ал. Корсакова] и меня. После пристал к нам и
Пушкин. Знакомые и незнакомые зазывали нас и в Не-
мецкую слободу, и в Замоскворечье. Наш триумвират
в отношении к балам отслуживал службу свою, наподо-
бие бригадиров и кавалеров св. Анны, непременных по-
четных гостей, без коих обойтиться не могла ни одна
купеческая свадьба, ни один именинный купеческий обед.
Соч. VII, 171.
Князь *** (хозяин за ужином). А как вам кажется
•то вино?
Пушкин (запинаясь, но из вежливости). Ничего,
кажется, вино порядочное.
Князь***. А поверите ли, что тому шесть месяцев
нельзя было и в рот его брать.
Пушкин. Поверю.
Соч. VIII, 231.
Забавный чудак, служивший когда-то при Москов-
ской театральной дирекции, был между прочим, как и сле-
дует русскому человеку, а тем паче русскому чиновнику,
охвачен повальною болезнью чинолюбия и крестолюбия.
Он беспрестанно говорил и писал кому следует: «я не
прошу кавалерии чрез плечо или на шею, а только ма-
ленького анкураже (encourage) в петличку». Пушкин под-
859
хватил это слово и применял его к любовным похожде-
ниям в тех случаях, когда в обращении не капитал любви,
а мелкая монета ее; то есть с одной стороны ухаживание,
а с другой снисходительное и ободрительное кокетство.
Таким образом, в известном кругу и слово анку раже
пользовалось некоторое время правом гражданства в мо-
сковской речи.
Соч. VIII, 434—435.
Пушкин очень любил Энгельгардта за то, что он
охотно играл в карты, и за то, что очень удачно играл
словами*
Соч. I, XVIII—XIX,
Он вовсе не был лакомка. Он даже, думаю, не ценил
и не хорошо постигал тайн поваренного искусства; но на
иные вещи был он ужасный прожора. Помню, как в до-
роге съел он почти одним духом двадцать персиков,
купленных в Торжке. Моченым яблокам также достава-
лось от него нередко.
Соч. VIII, 372.
Спросили Пушкина на одном вечере про барыню, с ко-
торой он долго разговаривал, как он ее находит, умна ли
она?
— «Не знаю, — отвечал Пушкин очень строго и без
желания поострить (в чем он бывал грешен): — ведь
я с ней говорил по французски».
Из «Записной книжки»
РА. 1886. Ш, 432.
В какой-то элегии находятся следующие два стиха,
с которыми поэт обращается к своей возлюбленной;
Все неприятности по службе
С тобой, мой друг, я забывал.
Пушкин, отыскавши эту элегию, говорил, что изо всей
русской поэзии эти два стиха самые чисто-русские и са-
мые глубоко и верно прочувствованные.
Соч. VIII, 82.
Ю
Пушкин забавно рассказывал следующий анекдот.
Где-то шла речь об одном событии, ознаменовавшем на-
чало нынешнего столетия. Каждый вносил свое сведение.
«Да чего лучше, — сказал один из присутствующих, —
академик** (который также был налицо)—современ-
ник той эпохи и жил в том городе. Спросим его, как это
все происходило». И вот академик ** начинает свой рас-
сказ: «Я уже лег в постель, и вскоре пополуночи будит
меня сторож и говорит: извольте надевать мундир и итти
к президенту, который прислал за вами. Я думаю себе:
что за притча такая, но оделся и пошел к президенту;
а там уже пунш». Пушкин говорил: «Рассказчик далее не
шел; так и видно было, что он тут же сел за стол и начал
пить пунш. Это значит иметь свой взгляд на историю.2U
Соч. VIII, 310.
Пушкин спрашивал приехавшего в Москву старого
товарища по Лицею про общего приятеля, а также
сверстника-лицеиста, отличного мимика и художника по
этой части: «А как он теперь лицедействует и что пред-
ставляет?»— Петербургское наводнение. «И что же?» —
Довольно похоже, отвечал тот. Пушкин очень забавлялся
этим довольно похоже. а1а
Соч. VIII. 331:
...В 1818 или 1819 г.г. князь Вяземский полушутя
сказал Пушкину, что он завидует стихам И. И. Дмит-
риева. Пушкин вспыхнул и не отвечал тогда ни слова,
а отозвался только в 1826 году. Так был он чуток и
памятлив.
РА. 1874, кн. I, 434.
Что люди, мне чужие, обвиняли меня в слабости
к Дмитриеву и в несправедливости к Крылову, это меня
не очень озабочивало и смущало. Я вообще обстрелен: и
лишний выстрел со стороны куда не идет. Но в числе
обвинителей моих был и человек мне близкий; суд его был
для меня многозначителен и дорог, он мог задирать меня
и совесть мою за живое.
Пушкин, ибо речь, разумеется, о нем, не любил
Дмитриева, как поэта, то-есть, правильнее сказать, часто
не любил его. Скажу откровенно, он был, или бывал сер-
дит на него. По крайней мере, таково мнение мое. Дмит-
риев, классик, — впрочем и Крылов по своим литератур-
ным понятиям был классик, и еще французский — не
очень ласково приветствовал первые опыты Пушкина, а
особенно поэму его Руслан и Людмила. Он даже отозвал-
ся о ней колко и несправедливо. Вероятно, отзыв этот
дошел до молодого поэта, и тем был он ему чувствитель-
нее, что приговор исходил от судии, который возвышался
над рядом обыкновенных судей и которого, в глубине
души и дарования своего, Пушкин не мог не уважать.
Пушкин в жизни обыкновенной, ежедневной, в сношениях
житейских был непомерно добросердечен и простосерде-
чен. Но умом, при некоторых обстоятельствах, бывал он
злопамятен, не только в отношении к недоброжелателям,
но и к посторонним, и даже к приятелям своим. Он, так
сказать, строго держал в памяти своей бухгалтерскую
книгу, в которую вносил он имена должников своих и
долги, которые считал за ними. В помощь памяти своей,
он даже существенно и материально записывал имена
этих должников на лоскутках бумаги, которые я сам видал
у него. Это его тешило. Рано или поздно, иногда совер-
шенно случайно, взыскивал он долг, и взыскивал с лих-
вою. В сочинениях его найдешь много следов и свиде-
тельств подобных взысканий. Царапины, нанесенные ему
с умыслом или без умысла, не скоро заживали у него
Как бы то ни было, споры наши о Дмитриеве часто
возобновлялись и, как обыкновенно в спорах бывает, от-
зывы, суждения, возражения становились все более и
более резки и заносчивы.214 Были мы оба натуры спорной
и друг пред другом ни на шаг отступать не хотели. При
задорной перестрелке нашей мы горячились: он все ниже
и ниже унижал Дмитриева; я все выше и выше поднимал
его. Одним словом, оба были мы не правы. Помню, что
однажды, в пылу спора, сказал я ему: «да ты, кажется,
завидуешь Дмитриеву». Пушкин тут зардел как маков
цвет; с выражением глубокого упрека взглянул он на
меня, и протяжно, будто отчеканивая каждое слово, ска*
зал: «Как, я завидую Дмитриеву?» Спор наш этим в
362 (
кончился» то-есть на ©тот раз, и разговор перешел к дру-
гим предметам, как будто ни в чем не бывало. Но я уве-
рен, что он никогда не забывал и не прощал мне моей
неуместной выходки. Если хорошенько порыться в остав-
ленных им по себе бумагах, то вероятно найдется где-
нибудь имя мое с припискою: debet. Нет сомнения, что
вспышка моя была оскорбительна и несправедлива.
Впрочем, и то сказать, в то время Пушкин не был еще на
той вышине, до которой достигнул позднее. Да и я, ве-
роятно, имел тогда более в виду авторитет, коим пользо-
вался Дмитриев, нежели самое дарование его.
Из всех современников, кажется, Карамзин и Жуков-
ский одни внушали ему безусловное уважение и довере-
ние к их суду. Он по влечению и сознательно подчинялся
нравственному и литературному авторитету их. С ними он
не считался. До конца видел он в них не совместнпков,
а старших, и так сказать восприемников и наставников.
Суждения других, а именно даже образованнейших из
Арзамасцев, были ему ни по чем. Со мною любил он
спорить: и спорили мы до упаду, до охриплости об Озе-
рове, Дмитриеве, Батюшкове и о многом прочем и про-
чем. В последнее время он что-то разлюбил Батюшкова и
уверял, что в некоторых стихотворениях его можно было
уже предвидеть зародыш болезни, которая позднее по-
стигла и поглотила его. В первых же порах Пушкина,
напротив, он сочувствовал ему, и был несколько учеником
его, равно как и приятель Пушкина Баратынский. Батюш-
кова могут ныне не читать, или читают мало; но тем хуже
для читателей. А он все же занимает в поэзии нашей
почетное место, которое навсегда за ним останется. Впро-
чем, с Пушкиным было то хорошо, что предубеждения его
были вспышки, недуги не заматерелые, не хронические,
а разве острые и мимоходные: они бывало схватят его, но
здоровая натура очищала и преодолевала их. Так было
и в отношении к Дмитриеву: и как сей последний, позднее
и при дальнейших произведениях поэта, совершенно при-
мирился с ним и оказывал ему должное уважение, так
и у Пушкина бывали частые перемирия в отношении
к Дмитриеву’. <
Князь Козловский просил Пушкина перевесть одну из
сатир Ювенала, которую Козловский почти с начала до
ДО
конца знал наизусть. Он преследовал Пушкина этим же-
ланием и предложением. Тот, наконец, согласился и
стал приготовляться к труду. Однажды приходит он ко
мне и говорит: «А знаешь ли, как приготовляюсь я к пе-
реводу, заказанному мне Козловским? Сейчас перечитал
я переводы Дмитриева латинского поэта и английского
Попе. Удивляюсь и любуюсь силе и стройности шести-
стопного стиха его».
Соч. I, 158—161.
В стихах моих я нередко умствую и умничаю. Между
тем полагаю, что если есть и должна быть поэзия звуков
и красок, то может быть и поэзия мысли. Все эти свой-
ства, или недостатки побудили Пушкина, в тайных замет-
ках своих, обвинять меня в какофонии: уж не слишком
ли? Вот отметка его: «Читал сегодня послание кн. Вязем-
ского (видно он сердит, что величает меня княжеством)
к Жуковскому (напечатанное в Сыне Отечества
1821 года). Смелость, сила, ум и резкость; но что за
звуки! Кому был Феб из Русских ласков» — неожиданная
рифма Херасков не примиряет меня с такой какофо-
нией». m
Воля Пушкина, за благозвучность стихов своих не
стою, но и ныне не слышу какофонии в помянутых стихах.
А вот в чем дело: Пушкина рассердил и огорчил я дру-
гим стихом из этого послания, а именно тем, в котором
говорю, что язык наш рифмами беден. — Как хватило
в тебе духа, сказал он мне, сделать такое признание?
Оскорбление русскому языку принимал он за оскорбле-
ние, лично ему нанесенное. В некотором отношении был
он прав, как один из высших представителей, если не
высший, этого языка: оно так. Но прав и я. В доказа-
тельство, укажу на самого Пушкина и на Жуковского,
которые позднее все более и более стали писать белыми
стихами. Русская рифма и у этих богачей обносилась и
затерлась. Впрочем, не сержусь на Пушкина за посмерт-
ный приговор. Где гнев, тут и милость; Пушкин порочит
звуки мои, но щедро восхваляет меня за другие свойства:
не остаюсь в накладе.
М4
Соч. 1, стр. XLU.
.. .Я и ныне не отрекаюсь от Сумарокова. Почитаю
его одним из умнейших и живейших писателей наших.
Пушкин говаривал, что он вернее знал русский язык и
свободнее владел им, чем Ломоносов.Я1в
Соч. I, стр. XII.
Пушкин Озерова не любил и он часто бывал источ-
ником наших живых и горячих споров.217 Оба мы были
неуступчивы и несколько заносчивы. Я еще более, нежели
Пушкин. Он не признавал в Озерове никакого дарования.
Я, может быть, дарование его преувеличивал. Со време-
нем, вероятно, мы сошлись бы на полудороге. Пушкин
критиковал в Озерове и трагика и стихотворца. Может
быть, уже и тогда таились в душе его замысел и зародыш
творения, в котором обозначилось и сосредоточилось
могущество дарования его. Изображение Дмитрия Дон-
ского не могло удовлетворить понятиям живописца, кото-
рый начертал образ Бориса Годунова и образ Дмитрия
Самозванца. Сочетание верности историка с вымыслом
поэта, может быть, уже и тогда теплилось и молча созре-
вало в нем. Пушкин стихотворец также не мог быть
доволен стихом Озерова. Уж и в то молодое время стих
Пушкина выражал мысль и. чувство его не только изящно
и поэтически благозвучно, но, можно сказать, и граммати-
чески и педантически точно и верно. В стихе Озерова нет
той легкости и правильности: стих его иногда неповорот-
лив; он непрозрачен, нет в нем плавного течения: встре-
чается шероховатость; замечается нередко отсутствие
точности, или одна приблизительная точность, чего Пуш-
кин терпеть не мог. Он имел полное право быть строго
взыскательным к другим; я такого права не имел. Не-
достатки и погрешности Озерова были, может быть, не
в дальном родстве и с моими. Это могло быть бессозна-
тельным побуждением и корнем снисхождения моего
к Озерову. Но, во всяком случае, несколько неправильных
стихов не могут отнять у других хороших стихов прелести
и достоинства их. Праведные за грешников не отвечают,
а таких праведных стихов у Озерова отыщется
довольно.
366
Более всего Пушкин не прощал мне сказанного мною,
что «трагедии Озерова уже несколько принадлежат к
драматическому роду, так называемому романтическому».
Пушкин никак не хотел признать его романтиком.
В некотором отношении был он прав. В другом был и
я не совсем виноват... Пушкин остался тем, что был: ни
исключительно классиком, ни исключительно романти-
ком, а просто поэтом и творцом, возвышавшимся над
литературною междоусобицею, которая в стороне от него
суетилась, копошилась и почти бесновалась.
Соч. I, 55—57.
.. .Пушкин был всегда дитя вдохновения, дитя мимо-
текущей минуты. И оттого все создания его так живы и
убедительны. Это Эолова арфа, которая трепетала над
полетом всех четырех ветров с неба и отзывалась на них
песнью. Рассекать эти песни и анатомизировать их — и
вообще создание всякого поэта — и искать в них органи-
зованную систему с своею строгою и неуклончивою
системою — значит не понимать Пушкина в особенности,
ни вообще поэта и поэзии.
Соч. X, 228—229.
.. .Разбор поэмы Пушкина («Цыганы») навлек, или
мог бы навлечь облачко на светлые мои с ним сношения.
Об этом я долго не догадывался и узнал случайно,
гораздо позднее. Александр Алексеевич Муханов, ныне
покойный, а тогда общий приятель наш, сказал мне од-
нажды, что из слов, слышанных им от Пушкина, убедился
он, что поэт не совсем доволен отзывом моим о поэме его.
Точных слов не помню, но смысл их следующий: что я не
везде с должною внимательностью обращался к нему,
а иногда с каким-то учительским авторитетом; что иные
моп замечания отзываются слишком прозаическим взгля-
дом, и так далее. Помнится мне, что Пушкин был особен-
но недоволен замечанием моим о стихах медленно скатил-
ся и с камня на траву свалился. Признаюсь, и ныне не
люблю и травы и свалился. Между тем Пушкин сам ни-
чего не говорил мне о своем неудовольствии: напротив,
помнится мне, даже благодарил меня за статью. Как бы
ВЫ
то ни было, взаимные отношения наши оставались са-
мыми дружественными. Он молчал, молчал и я, опасаясь
дать словам Муханова вид сплетни, за которую Пушкин
мог бы рассердиться. Но и не признавал я надобности
привести в ясность этот сомнительный вопрос. Мог
я думать, что Пушкин и забыл или изменил свое перво-
начальное впечатление, но Пушкин не был забывчив.
В то самое время, когда между нами все обстояло благо-
получно, Пушкин однажды спрашивает меня в упор:
может ли он напечатать следующую эпиграмму:
О чем, прозаик, ты хлопочешь?
Полагая, что вопрос его относится до цензуры, отве-
чаю, что не предвижу никакого, со стороны ее, препят-
ствия. Между тем замечаю, что при этих словах моих
лицо его вдруг вспыхнуло и озарилось краскою, обычай- •
ною в нем приметою какого-нибудь смущения, или внут-
реннего сознания в неловкости положения своего. Впро-
чем и тут я, так сказать,, пропустил или проглядел краску
его: не дал себе в ней отчета. Тем дело кончилось. Уже
после смерти Пушкина как-то припомнилась мне вся эта
сцена: загадка, нечаянно, сама разгадалась предо мною,
ларчик сам раскрылся, я понял, что этот прозаик —
я, что Пушкин, легко оскорблявшийся, оскорбился неко*
торыми заметками в моей статье, и, наконец, хотел узнать
от меня, не оскорблюсь ли я сам напечатанием эпи-
граммы, которая сорвалась с пера его против меня.
Досада его, что я, в невинности своей, не понял нападе-
ния, бросила в жар его лицо. Он не имел духа прямо
объясниться со мною: на меня нашла какая-то голубиная
чистота, или куриная слепота, которая не давала мне
уловить и разглядеть словеса лукавствия. Таким образом
гром не грянул и облачко пронеслось мимо нас, не разра-
зившись над нами. Когда я одумался и прозрел, было
поздно. Бедного Пушкина уже не было налицо.818
Пушкин был вообще простодушен, уживчив и снисхо-
дителен, даже иногда с излишеством. По характеру моему,
я был более туг, несговорчив, неподатлив. Это различие
между нами приводило нас нередко к разногласию и
к прениям, если не к спорам. Подобные прения касались
Скорее и более всего до литературных вопросов и литера-
МГ
турных личностей. В этом отношении, я был более Аль-
цестом; он Филинтом (Мизантроп Мольера). В литера-
турных отношениях и сношениях я не входил ни в какие
уступки, ни в какие сделки: я держался того мнения, что
в литературе, то есть в убеждениях, правилах литератур-
ных, добрая, то есть явная ссора лучше худого, то есть
недобросовестного мира. Он, пока самого его не заденут,
более был склонен мирволить и часто мирволил. Натура
Пушкина была более открыта к сочувствиям, нежели
к отвращениям. В нем было -более любви, нежели негодо-
вания; более благоразумной терпимости и здравой оценки
действительности и необходимости, нежели своевольного
враждебного увлечения.
На политическом поприще, - если оно открылось бы
пред ним, он без сомнения был бы либеральным консер-
ватором, а не разрушающим либералом. Так называемая
либеральная, молодая пора поэзии его не может служить
опровержением слов моих. Во-первых, эта пора сливается
с порою либерализма, который, как поветрие, охватил
многих из тогдашней молодежи. Нервное, впечатлитель-
ное создание, каким обыкновенно родится поэт, еще бо-
лее, еще скорее, чем другие, бывает подвержено действию
поветрия. Многие из тогдашних так-называемых либе-
ральных стихов его были более отголоском того времени,
нежели отголоском, исповедью внутренних чувств и убе-
ждений его. Он часто был Эолова арфа либерализма на
пиршествах молодежи, и отзывался теми веяниями, теми
голосами, которые налетали на него. Не менее того, он
был искренен; но не был сектатором в убеждениях, или
предубеждениях своих, а тем более не был сектатором
чужих предубеждений. Он любил чистую свободу, как
любить ее должно, как не может не любить ее каждой
молодое сердце, каждая благорожденная душа. Но из тога
не следует, чтобы каждый свободолюбивый человек быр
непременно я готовым революционером.
Политические сектаторы двадцатых годов очень это
чувствовали и применили такое чувство и понятие к Пуш-
кину. Многие из них были приятелями его, но они не на-,
ходили в нем готового соумышленника, и, к счастию его
самого и России,ч они оставили его в покое, оставили в
стороне. Этому соображению и расчету их можно скорее
Ы8
приписать спасение Пушкина от крушений 25-го года, не-
жели желанию, как многие думают, сберечь дарование его
и будущую литературную славу России. Рылеев и Але-
ксандр Бестужев, вероятно, признавали себя такими же
вкладчиками в сокровищницу будущей русской литера-
туры, как и Пушкин, но это не помешало им самонадеянно
поставить всю эту литературу на одну карту, на карту
политического быть или не быть.210
Мы говорили выше о добросердечии Пушкина. Те-
перь, возвращаясь к исходной точке нашей приписки,
скажем, что, при всем добросердечии своем, он был до-
вольно злопамятен, и не столько по врожденному свой-
ству и увлечению, сколько по расчету; он, так сказать,
вменял себе в обязанность, поставил себе за правило
помнить зло и не отпускать должникам своим. Кто был
в долгу у него, или кого почитал он, что в долгу, тот,
рано или поздно, расплачивайся с ним, волею или нево-
лею. Для подмоги памяти своей, он держался в этом отно-
шении бухгалтерского порядка: он вел письменный счет
своим должникам, настоящим или предполагаемым; он
выжидал только случая, когда удобнее взыскать не-
доимку. Он не спешил взысканием; но отметка должен
не стиралась с имени, но Дамоклесов меч не снимался
с повинной головы, пока приговор его не был приведен
в исполнение. Это буквально было так. На лоскутках
бумаги были записаны у него некоторые имена, ожидав-
шие очереди своей; иногда были уже заранее заготовлены
при них отметки, как и когда взыскать долг, значившийся
за тем или другим. Вероятно, там и мое имя было запи-
сано на подобном роковом лоскутке и взыскание с меня
было совершено известною эпиграммою. Таковы, по
крайней мере, мои догадки, основанные на вышеприведен-
ных обстоятельствах.
Но поспешим добросовестно оговориться и пополнить
набросанный нами очерк. Если Пушкин и был злопамя-
тен, то разве мимоходом и беглым почерком пера напишет
он эпиграмму, внесет кого-нибудь в свой Евгений Онегин,
или в послание, и дело кончено. Его point d’hoimeur, его
затея чести получила свою сатисфакцию, и довольно. Как
при французских поединках честь спасена при первой
капле крови (se battre au premier sang), так и здесь все'
24
069
кончалось несколькими каплями чернил. В действиях,
в поступках его не было и тени злопамятства, он никому
не желал повредить. Хотя он сам, по поводу стихов
Державина:
За стихи меня пусть гложет,
За дела сатирик чтит —
сказал, что в писателе слова —те же дела; но это
не вполне верно. В истории нашей видим мы, как во зло
употреблялось выражение слово и дело. Слова часто да-
леки от дела, а дело от слова. Написать на кого-нибудь
эпиграмму, сказать сгоряча, или для шутки, про ближнего
острое слово, или повредить и отмстить ему на деле —
разница большая. Сатирик и насмешник действуют на-
чистоту: не только не таятся они, а желают, чтобы соб-
ственноручная стрела их долетела по надписи, и чтобы
знали, чья это стрела. Рука недоброжелателя, или врага
заправского действует во мраке и невидимо. Ей мало
щипнуть и оцарапать: она ищет глубоко уязвить и до-
конать жертву свою.
Соч. I, 321—325
Читал Полтаву Пушкина. Как дарование его созре-
вало и совершенствовалось с годами и как Полтава выше
Кавказского Пленника, Бахчисарайского фонтана. Два
стиха только тут слабы: «Иль выйдет следствие плохое».
Следствие тут тем хуже, ^что речь идет о следственном
деле. И еще; «А волчьи — видишь: какова?» Явление
Марии, сон ли Мазепы? Или сошла она с ума? Не ясно.
Фантастические попытки неудачны у Пушкина. Напри-
мер сон в Евгении Онегине. В первый раз Пушкин читал
нам «Полтаву» в Москве у Сергея Киселева при Амери-
канце Толстом и сыне Башилова, который за обедом на-
резался и которого во время чтения вырвало чуть-ли не
на Толстого.
Соч. X, 3.
Однажды Пушкин между приятелями сильно рус-
софильствовал и громил Запад. Это смущало Александра\
Тургенева, космополита по обстоятельствам, а частью иг
по наклонности. Он горячо оспаривал мнения Пушкина/
F70
наконец не выдержал и сказал ему: «А знаешь ли чтэ,
голубчик, съезди ты хоть в Любек». Пушкин расхохотал-
ся, и хохот обезоружил его.
Нужно при этом напомнить, что Пушкин не бывал
никогда за границею, что в то время русские путешествен-
ники отправлялись обыкновенно с Любекскими парохо-
дами и что Любек был первый иностранный город, ими
посещаемый.
Соч. VIII, 168.
Ничего не перенимал я, никому раболепно не следо-
вал. Скажу с французом: рюмка моя маленькая, но пыо\
из своей рюмки; а что рюмка моя не порожняя, тому^
свидетель Пушкин. Он где-то сказал, что я один из тех,
которые охотнее его вызывают на спор. Следовательно,
есть во мне чем отспариваться. Пушкин не наткнулся бы
на пустое. Споры наши были большею частью литератур-
ные. В политических вопросах мы вообще сходились:
разве бывало иногда разномыслие в так-называемых
чисто русских вопросах. Он, хотя вовсе не славянофил,
примыкал нередко к понятиям, сочувствиям, умозрениям,
особенно отвращениям замкнутой в самой себе России и
вообще держался понятий международных, узаконивших-
ся у нас вследствие преобразования древней России в
новую, совершившегося по почину и богатырской воле и
силе Петра. И мне иногда хотелось сказать Пушкину
с Александром Тургеневым: «да съезди, голубчик, хоть
в Любек».
Соч. I, стр. VI-VII.
Скажу и здесь: если Карамзин и Пушкин бывали ко
мне строги, то порою бывали и милостивы. Они нередко
сочувствовали плодам пера моего, драли меня за уши, но
гладили и по голове, одобряли, поощряли меня. То же
скажу о Дмитриеве, Жуковском, Батюшкове, Баратын-
ском, Дашкове, Блудове. Могу сказать, что я избалован
был, как строгими замечаниями их, так и похвальными
отзывами. В самой строгой критике, когда она основа-
тельна и сметлива, может быть слышна нота сочувствия.
Соч. I, стр. XLIII.
* зи
Баратынский и при жизии и в самую пору поэтиче-
ской своей деятельности не вполне пользовался сочув-
ствием и уважением, которых был он достоин. Его засло-
нял собою и, так сказать, давил Пушкин, хотя они и были
приятелями, и последний высоко ценил дарование его.
Соч. VII, 269.
Баратынский как-то не ценил ума и любезности Дмит-
риева. Он говаривал, что уходя, после вечера у него про-
веденного, ему всегда кажется, что он был у всенощной.
Трудно разгадать эту странность. Между тем он высоко
ставил дарование поэта. Пушкин, обратно, нередко бывал
строг и несправедлив к поэту, но всегда увлекался остро-
умною и любезною речью его.
Соч. VIII, 427.
[Граф Ян Потоцкий] известен в ученом и литератур-
ном мире историческими, писанными на французском
языке, изысканиями о Славянской древности. После
смерти его, напечатан был, также на французском языке,
фантастический роман его: «Les trois pendus». Сказывают,
что он написан в угоду жене и по следующим обстоятель-
ствам. Во время продолжительной болезни жены своей
читал ок ей арабские сказки Тысячи и одной ночи. Когда
книга была дочитана, графиня начала скучать и требо-
вала продолжения подобного чтения: чтобы развлечь ее
и удовлетворить желанию ее, он каждый день писал по
главе романа своего, которую вечером и читал ей вслух.
Пушкин высоко ценил этот роман, в котором яркими и
верными красками выдаются своенравные вымыслы араб-
ской поэзии и не менее своенравные нравы и быт испан-
ские. 220
«Сборн. Рус. Истор. Общ.» I, 205.
Покойный М. А. Максимович передавал нам, как, в
его присутствии, кто-то из знакомых сказывал Пушкину,
что одна Цыганка вместо: Режь меня, жги меня пела
режь меня, ешь меня. Пушкин был чрезвычайно доволен
и говорил, что в следующем издании поэмы непременно
сделает эту перемену.
РА. 1874. I, 424.
Немного парадоксируя, Пушкин говаривал, что рус-
скому языку следует учиться у просвирен и у лабазни-
ков; но, кажется, сам он мало прислушивался к ним и в
речи? своей редко простонародничал.
Соч. VIII, 478.
Мне известно, что в последний приезд мой в Петер-
бург было донесено правительству слово, будто сказанное
обо мне Александром Пушкиным: вот приехал мой де-
мон! Это не сказано Пушкиным, или сказано, да не так.
Он не мог придавать этим слова'м ни политический, ни
нравственный смысл, а разве просто шуточный, если
только и произнес их. Они ни в духе Пушкина, ни в моем;
по сердцу своему он ни в каком случае не скажет преда-
тельского слова. По свойству ума, если и мог бы он быть
под чьим-нибудь влиянием, то не хотел бы в том сознать-
ся. Я же ничьим, а еще менее Пушкинским соблазнителем
быть не могу.
Соч. II, 97—98.
Сегодня говорил мне Пушкин об актере Montalari:
«Я применил к нему стих Лафонтена; «Voila tout mon
talent, je ne sais e'il suf fit».x)
Соч^ т. IX, 122.
18. VIII. 1830
С [Пушкиным] спорили мы о Пероне. Он говорил,
что его должно предать смерти и что он будет предан
pour crime de haute trahison. Я утверждал, что не должно
и не можно предать ни его, ни других министров потому,
что закон об ответственности министров заключался до-
селе в одном правиле, а еще не положен и следовательно
*) Вот весь мой талант, не знаю, достаточно ли его.
применен быть не может. Существовал бы точно этот
закон и всей передряги не было, ибо не нашлось бы ни
одного министра для подписания знаменитых указов.
Утверждал я, что и не будет он предан, ибо победители
должны быть и будут великодушны. Смерть Нея и Ла-
бедойера опятнали кровью Людовика XVIII. Неужели и
Орлеанский, или кто заступит праздный престол, захочет
последовать этому гнусному примеру. Мы побились
сЩушкиным] о бутылке шампанского...221 10. Выехали
мы из Петербурга с Пушкиным в дилижансе. Обедали в
Царском Селе у Жуковского. В Твери виделись с Глин-
кою. 14-го числа утром приехали в Москву.
Соч., т. IX, 136—137.
25. VIII. 1830
Бедный Василий Львович [Пушкин] скончался 20-го
числа в начале третьего часа пополудни. .. Испустил он
дух спокойно и безболезненно, во время чтения молитвы
при соборовании маслом. Обряда не кончили, помазали
только два раза. Накануне был уже он совсем изнемогаю-
щий, но увидя Александра, племянника, сказал ему: «как
скучен Катенин!» Перед этим читал он его в «Литератур-
ной Газете». Пушкин говорит, что он при этих словах и
вышел из комнаты, чтобы дать дяде умереть исторически.
Пушкин был однако же очень тронут всем этим зрелищем
и во все время вел себя, как нельзя приличнее.>2>
Соч., т. IX, 137—138.
Я XII. 1830
Третьего дня был у нас Пушкин. Он много написал
в деревне: привел в порядок 8 и 9 главу Онегина, ею и
кончает; из 10-й, предполагаемой, читал мне строфы
о 1812 годе и следующих — славная хроника; куплеты:
Я мещанин, я мещанин; эпиграмму на Булгарина за
Арапа; написал несколько повестей в прозе, полемических
статей, драматических сцен в стихах: Дон-Жуана, Мо-
царта и Сальери; у вдохновенного Никиты, у осторожно*
го Ильи. 223
tn
Соч., т. DC, 15Z
Уже при последних издыханиях холеры навестил меня
в Остафьеве Пушкин. Разумеется, не отпустил я его от
себя без прочтения всего написанного мною. Он слушал
меня с живым сочувствием приятеля, и судил о труде
моем с авторитетом писателя опытного и критика меткого,
строгого и светлого. Вообще более хвалил он, нежели кри-
тиковал. Между прочим находил он, что я слишком живо
нападаю на фон-Визина за мнения его о французах, и
слишком горячо отстаиваю французских писателей. При
всей просвещенной независимости ума Пушкина, в нем
иногда пробивалась патриотическая щекотливость и рев-
ность в отношении суда его над чужестранными писате-
лями. Этого чувства я не знаю. Как бы то ни было, день,
проведенный у меня Пушкиным, был для меня празднич-
ным днем. Скромный работник, получил я от мастера —
хозяина одобрение, то есть лучшую награду за свой
труд.
Соч., т. I, I.
7. /. 1831
4-го приезжали в Остафьево Денис Давыдов, Пуш-
кин, Николай Муханов, Николай Трубецкой.
Соч., т. IX, 155.
После Июльской революции 30-го года, Пушкин гово-
рил: «Странный народ! Сегодня у них революция,
а завтра все столоначальники уже на местах, и адми-
нистративная махина в полном ходу».
Соч. VII, 482.
Вот что я было написал в письме к Пушкину сегодня
и чего не послал. Попроси Жуковского прислать мне по-
скорее какую-нибудь новую сказку свою. Охота ему было
писать шинельные стихи (стихотворцы, которые в Мо-
скве ходят в шинели по домам с поздравительными
одами), и не совестно ли певцу в стане русских воинов
и певцу в Кремле сравнивать нынешнее событие с Бо-
родиным. Там мы бились один против 10, а здесь на-
против, 10 против одного. Это дело весьма важно в го-
ВП
сударственном отношении, но тут нет ии на грош поэ-
зии. Можно было дивиться, что оно долго не делается,
но почему в восторг приходить от того, что оно сдела-
лось. Слава богу, русские не голландцы: хорошо им не
верить глазам и рукам своим, что они посекли бельгий-
цев. Очень хорошо и законно делает господин, когда
приказывает высечь холопа, который вздумает отыски-
вать незаконно и нагло свободу свою, но все же нет
тут вдохновений для поэта. Зачем перекладывать в сти-
хи то, что очень кстати в политической газете? При-
знаюсь, что мне хотелось здесь оцарапнуть и Пушкина,
который также, сказывают, написал стихи. Признаюсь
и в том, что не послал письма не от нравственной веж-
ливости, но для того, чтобы не сделать хлопот от рас-
печатанного письма на почте...
Будь у нас гласность печати, никогда Жуковский не
подумал бы, Пушкин не осмелился бы воспеть победы
Паскевича. Во-первых — потому, что этот род восторга
анахронизм, что ничего нет поэтического в моем кучере,
которого я за пьянство и воровство отдал в солдаты и
который, попав в железный фрунт, попал в махину, кото-
рая стоит или подается вперед без воли, без мысли и без
отчета, а что города берутся именно этими махинами, а не
полководцем, которому стоит только расчесть, сколько он
пожертвует этих махин, чтобы повязать на жену свою
Екатерининскую ленту. В^-аторых, потому, что курам
насмех быть вне сеОя от изумление, «иля. что льву уда-
лось, наконец, наложить лапу на мышь. ..
Пушкин в стихах своих Клеветникам России кажет им
шиш из кармана. Он знает, что они не прочтут стихов
его, следовательно и отвечать не будут на вопросы,
на которые отвечать было бы очень легко, даже самому
Пушкину. За что возрождающейся Европе любить
нас? ..
Мне также уже надоели эти географические фанфаро-
нады наши: От Перми до Тавриды и проч. Что же тут
хорошего, чем радоваться и чем хвастаться, что мы лежим
врастяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч
верст...
Вы грозны на словах, попробуйте на деле.
878
А это похоже на Яшку, который горланит на мирской
сходке: «да что вы, да сунься-ка, да где вам, да мы-то!*
Неужели Пушкин не убедился, что нам с Европою
воевать была бы смерть? Зачем же говорить нелепости и
еще против совести и более всего без пользы? Хорошо
иногда в журнале политическом взбивать слова, чтобы
заметать глаза пеною; но у нас, где нет политики, из чего
пустословить,"1 кривословить? Это глупое ребячество, или
постыдное унижение. Нет ни одного листка Journal de
Debats, где бы не было статьи, написанной с большим
жаром и с большим красноречием, нежели стихи Пуш-
кина в Бородинской годовщине. Там те же мысли или то
же бессмыслие...
И что опять за святотатство сочетать Бородино
с Варшавою? Россия вопиет против этого беззакония.
Хорошо Инвалиду сближать эпохи и события в календар-
ских своих калейдоскопах, но Пушкину и Жуковскому
кажется бы стыдно. Одна мысль в обоих стихотворениях
показалась мне уместною и кстати. Это мадригал моло-
дому Суворову. Нечего было Суворову вставать из гроба,
чтобы благословить страдание Паскевича, который ми-
лостью божиею и без того обойдется. В Паскевиче ничего
нет суворовского, а наша война с Польшею тоже вовсе не
суворовская, но хорошо было бы дедушке полюбоваться
внуком.
После этих стихов не понимаю, почему Пушкину не
воспевать Орлова за победы его старорусские, Нессель-
роде — за подписание мира. Когда решиться быть поэтом
событий, а не соображений, то нечего робеть и жеманить-
ся. .. Пой, да и только. Смешно, когда Пушкин хвастает-
ся, что мы не сожжем Варшавы их. И вестимо, потому
что после нам пришлось же бы застроить ее Вы так уже
сбились с пахвей в своем патриотическом восторге, что
не знаете на чем решиться: то у вас Варшава неприятель-
ский город, то наш посад.236
Соч. IX. 157 — 159.
'Пушкин заслушивался рассказов Натальи Кириллов-
ны [Загряжской]: он ловил при ней отголоски поколе-
ний и общества, которые уже сошли с лица земли; он
В7Т
в беседе С нею находил необыкновенную прелесть Исто-
рическую и поэтическую, потому что и в истории много
истинной и возвышенной поэзии, и в поэзии есть своя
доля истории. Некоторые драгоценные частички этих бе-
сед им сохранены: но самое сокровище осталось почти
непочатым.236
Ст. Зап. Кж.
В Петербурге познакомился он [кн. П. Б. Козлов-
ский] с Пушкиным и тотчас полюбил его. . . В литератур-
ных беседах своих с Пушкиным настоятельно требовал
он от него Перевода любимой своей сатиры Ювенала
Желания. 237 И Пушкин перед концом своим готовился
к этому труду; помню даже, что при этом случае Пушкин
перечитывал образцы нашей дидактической поэзии и
между прочим перевод Ювеналовой сатиры Дмитриева и
любовался сим переводом как нечаянною находкою. Это
было род примирения и литературного покаяния. Пуш-
кин бывал прежде несколько несправедлив во мнении
своем о достоинстве и заслугах поэзии Дмитриева, будто
уже устаревшей. Он, разумется, не принадлежал к раз-
ряду литераторов и критиков наших, которые, бегая >
в запуски с духом времени, никогда не оглядываются \
обратно и не берут с собою ничего в запас из прошед- i
шего, чтобы легче быть на ходу: по мнению их литература
должна обновляться каждые пять лет. На ум и дарование
есть у них года, как на вина у охотников и знатоков. Шам- у
панское такого-то года уже устарело й не годится: с автоу
рами то же. Но не менее того Пушкин силою обстоя-
тельств и обольщением извинительного самолюбия при-
надлежал некогда сему протестующему поколению, тем
более, что долго протестовало оно именем его и его сла-
вою хотело уничтожить все прежние заслуги. С летами
однако же несколько изменились, то-есть созрели поня-
тия его, умирились предубеждения и еще более усилился
светлый и верный ум его. Впоследствии времени он сам
словом и делом протестовал против своих слепых и не-
благоразумных поклонников.
Соч. II, 292—294.
378
Литературная совесть моя не уступчива, а щекотлива
и брезглива. Не умеет она мирволить и входить в прими-
рительные сделки. Жуковский, а особенно Пушкин ока-
зывали в этом отношении более снисходительности и тер-
пимости. Я был и остался строгим пуританином.
При переезде в Петербург на житье принимал я уча-
стие в литературной газете Дельвига, позднее в Совре-
меннике Пушкина. Но деятельность моя тут и там далека
была от прежней моей телеграфической деятельности.
Соч. I, стр. XLIX.
Никогда, или так редко, что не стоит упоминать того,
не вел я жизни литературной, как вели ее, например,
Жуковский, Пушкин.
Соч. L стр. XXXIV.
Пушкин... одно время, очень непродолжительное,
был журналистом. Он на веку своем написал несколько
острых и бойких журнальных статей; но журнальное
дело нс было его делом. Он не имел ни достойных ка-
честв, ни погрешностей, свойственных и даже нужных
присяжному журналисту. Он по крайней мере во вто-
ром периоде жизни и дарования своего не искал попу-
лярности. Он отрезвился и познал всю суетность и,
можно сказать, горечь этого упоения. Журналист — по-
ставщик и слуга публики. А Пушкин не мог быть ни-
чьим слугою. Срочная работа была не по нем. Он при-
нялся за журнал вовсе не из литературных видов, а из
экономических. Ему нужны были деньги, и он думал,
что найдет их в журнале. Думал он, что совладает с
журнальным предприятием не хуже другого. Не боги же
обжигают горшки. Нет, не боги, а горшечники; но он
именно не был горшечником. Таким образом он ошибся
и обчелся и в литературном и в денежном отношении.
Пушкин тогда не был уже повелителем и кумиром два-
дцатых годов. По мере созревания и усиливающейся
мужественности таланта своего, он соразмерно утрачи-
вал чары, коими опаивал молодые поколения и нашу
279
бессознательную й слабоголовую критику. Подобное
явление нередко и в других литературах, а у нас оно
почти естественно. ..
Пушкин не только не заботился о своем журнале
с родительскою нежностью, он почти пренебрегал им.
Однажды прочел он мне свое новое поэтическое произ-
ведение. «Что же, спросил я, ты напечатаешь его в сле-
дующей книжке?» — «Да, как бы не так, отвечал он,
pas si bete: подписчиков баловать нечего. Нет, я при-
берегу стихотворение для нового тома сочинений своих».
Ои впоследствии, когда запряг себя в журнальную уп-
ряжь, сердился на меня, что я навязал ему название Со-
временника, при недоумении его как окрестить журнал.238
Обозревая положение литературы нашей по кончине
Пушкина, нельзя не заметить, что с развитием журнали-
стики народилась и быстро и сильно развилась у нас ли-
тература скороспелая, литература и особенно критика
на авось, на катай-валяй, на a la diable m’em porte, на
знай наших, а ничего другого и никаких других мы
знать не хотим. Любопытно было бы знать и опреде-
лить, могла ли бы эта разнузданная, междуцарствен-
ная литература и порожденная ею критика достигнуть
при Пушкине тех крайностей, до которых дошла она по-
сле Пушкина. Едва ли. Самые ярые наездники наши,
вероятно, побоялись бы, или постыдились его.
В этом предположении заключается сожаление о
том, чего не мог off доделать сам, и о том, что было
сделано после него, и потому, что его уже не было.
А что сделал бы он еще, если смерть не прекратила
бы так скоропостижно деятельность его? Грустно о
том подумать. Его не стало в самой поре зрелости и
силы жизни его и дарования. Сложения был он креп-
кого и живучего. По всем вероятностям, он мог бы
прожить еще столько же, если не более, сколько про-
жил. Дарование его было также сложения живучего
и плодовитого. Неблагоприятные обстоятельства, раз-
дражавшие его по временам, могли бы улечься, и улег-
лись бы без сомнения. Очистилось бы и небо его. Впро-
чем, не из тучи грянул и гром, сразивший его. В Пуш-
кине и близкой среде, окружающей его, были залоги
будущего спокойствия и домашнего счастия. Жизнь
S80
своими самовластительными условиями и неожиданны-
ми превратностями нередко так усложняет и перепуты-
вает обстоятельства, что не каждому дается во-время
и победоносно справиться с ними. Кто тут виноват?
Что тут виновато? Не скоро доберешься до разреше-
ния этой темной и таинственной задачи.
Теперь не настала еще пора подробно исследовать
и ясно разолбачить тайны, окружающие несчастный
конец Пушкина. Но во всяком случае, зная ход дела,
можем сказать положительно, что злорадству и зло
речию будет мало поживы от беспристрастного иссле-
дования и раскрытия существенных обстоятельств этого
печального события.
Повторяем: Пушкин мог бы еще долго предаваться
любимым занятиям своим и содействовать славе отече-
ственной литературы, и следовательно самого отечества.
Движимый, часто волнуемый мелочами жизни, а еще
более внутренними колебаниями не совсем еще устано-
вившегося равновесия внутренних сил, столь необхо-
димого для правильного руководства своего, он мог
увлекаться или уклоняться от цели, которую имел
всегда в виду и к которой постояно возвращался после
переходных заблуждений. Но при нем, но в нем глу-
боко таилась охранительная и спасительная нравствен-
ная сила. Еще в разгаре самой заносчивой и треволнен-
ной молодости, в вихре и разливе разнородных стра-
стей, он нередко отрезвлялся и успокаивался на лоне
этой спасительной силы. Эта сила была любовь к
труду, потребность труда, неодолимая потребность
творчески выразить, вытеснить из себя ощущение, об-
разы, чувства, которые из груди его просились на свет
божий и облекались в звуки, краски, в глаголы очаро-
вательные и поучительные. Труд был для него святыня,
купель, в которой исцелялись язвы, обретала бодрость
и свежесть немощь уныния, восстановлялись рассла-
бленные силы. Когда чуял он налет вдохновения, когда
принимался за работу, он успокаивался, мужал, пере-
рождался. Эта живительная, плодотворная деятельность
иногда притаивалась в нем, но не на долго. Она опять
пробуждалась с новою свежестью и новым могуще-
ством. Она никогда не могла бы совершенно остыть
881
и онеметь. Ни года, ни жизнь, с испытаниями своими,
не могли бы пересилить ее.
В последнее время работа, состоящая у него на оче-
реди, или на ферстаке (верстаке), как говаривал граф
Канкрин, была история Петра Великого.
Труд многосложный, многообъемлющий, почти все-
объемлющий. Это целый мир. В Пушкине было верное
понимание истории; свойство, которым одарены не все
историки. Принадлежностями ума его были: ясность,
проницательность и трезвость. Он был чужд всех си-
стематических, искусственно составленных руководств;
не только был он им чужд, он был им враждебен. Он
не писал бы картин по мерке и объему рам, заранее
изготовленных, как то часто делают новейшие историки,
для удобного вложения в них событий и лиц, предстоя-
щих изображению. Он не историю воплощал бы в себя
и в свою современность, а себя перенес бы в историю
и в минувшее. Он не задал бы себе уроком и обязанно-
сти!©, во что бы то ни стало, либеральничать в исто-
рии и философничать умозрительными анахронизмами.
Пушкин был впечатлителен и чуток на впечатления; он
был одарен воображением и, так-сказать, самоотверже-
нием личности своей, настолько, что мог отрешать себя
от присущего и воссоздавать минувшее, уживаться с
ним, породниться с лицами, событиями, нравами, поряд-
ками, давным давно замененными новыми поколениями,
новыми порядками, новым общественным и граждан-
ским строем. Все это качества необходимые для исто-
рика, и Пушкин обладал ими в достаточной мере.
Соч. II, 370-374.
Несчастная смерть Пушкина, окруженная печальною
и загадочною обстановкою, породила много толков в
Петербургском обществе; она сделалась каким-то интер-
национальным вопросом. Вообще жалели о жертве; но
были и такие, которые прибегали к обстоятельствам,
облегчающим вину виновника этой смерти и, если не
совершенно оправдывали его (или, правильнее, их), то
были за них ходатаями. Известно, что тут замешано
было и дипломатическое лицо. Тайна безыменных пи-
сем, этого пролога трагической катастрофы, еще недо-
статочно разъяснена. Есть подозрения, почти неопро-
вержимые, но нет положительных юридических улик.
Хотя Елизавета Михайловна [Хитрово], по семейным
связям своим, и примыкала к дипломатической среде,
но здесь она безусловно и исключительно была на рус-
ской стороне. В Пушкине глубоко оплакивала она друга
и славу России.
Соч. VIII, 494
На похоронах Пушкина и в предсмертные дни его
был весь город.
Соч. X, 289.
16 июня 1853 г. узнал я о смерти Льва Пушкина.
С ним, можно сказать, погребены многие стихотворения
брата его неизданные, может быть даже и не записан-
ные, которые он один знал наизусть. Память его была
та же типография, частию потаенная и контрабандная.
В ней отпечатлевалось все, что попадало в ящик ее.
С ним сохранялись бы и сделались бы известными неко-
торые драгоценности, оставшиеся под спудом; и он же мог
бы изобличить в подлоге другие стихотворения, которые
невежественными любителями соблазна несправедливо
приписываются Пушкину. Странный обычай чтить память
славного человека, навязывая на нее и то, от чего он от-
рекся, и то, в чем неповинен он душою и телом. Мало ли
что исходит из человека! Но неужели сохранять и плев-
ки его на веки веков, в золотых и фарфоровых сосудах?
Пушкин иногда сердился на брата за его стихотвор-
ческие нескромности, мотовство, некоторую невоздерж-
ность и распущенность в поведении; но он нежно лю-
бил его родственною любовью брата, с примесью роди-
тельской стоогости. Сам Пушкин не был ни схимником,
ни пуританином; но он никогда не хвастался своими
уклонениями от торной дороги и не рисовался в мни-
мом молодечестве. Не раз бунтовал он против обще-
ственного мнения и- общественной дисциплины; но, по
утишении в себе временного бунта, он сознавал закон-
ную власти этого мнения. Как единичная личность, как
3S3
часть общества, он понимал обязанности по крайней
мере внешне приноровляться к ней и ей повиноваться
гласною жизнью своею, если не всегда своею жизнью
внутреннею, келейною. И это не была малодушная
уступчивость. Всякая свобода какою-нибудь стороною
ограничивается тою или другою обязанностию, нрав-
ственною, политическою или взаимною. Иначе не быть
обществу, а будет дикое своеволие и дикая сволочь. Лев
Пушкин, храбрый на Кавказе против чеченцев, любил
иногда и сам, в мирном житии, гарцовать чеченцем и
нападать врасплох на обычаи и условия благоустроен-
ного и взыскательного общества. Пушкин старался уме-
рять в младшем брате эти порывы, эти избытки горя-
чей натуры, столь противоположные его собственной
аристократической натуре: принимаем это слово и в
общепоинятом значении его, и в первоначальном эти-
мологическом смысле. Не во гнев демократам будь ска-
зано, а слово аристократия соединяет в себе понятия о
силе и о чем-то избранном и лучшем, т. е. о лучшей силе.
Лев или, как слыл он до смерти, Левушка питал
к Александру некоторое восторженное поклонение. В лю-
бовь его входила, может быть, и частичка гордости.
Он гордился тем, что был братом его, и такая гордость
не только простительна, но и естественна и благовидна.
Он чувствовал, что лучи славы брата несколько отсве-
чиваются и на нем, что они освещают и облегчают путь
ему. Приятели Александра, Дельвиг, Баратынский,
Плетнев, Соболевский, скоро сделались приятелями
Льва. Эта связь тем легче поддерживалась, что и в нем
были некоторые литературные зародыши. Не* будь он
таким гулякою, таким гусаром коренным, или драгу-
ном, которому Денис Давыдов не стал бы попрекать,
что у него на уме все Жомини да Жомини, может быть
и он внес бы имя свое в летописи нашей литературы.
А может быть, задерживала и пугала его слава брата,
который забрал весь майорат дарования. Как бы то ни
было, но в нем поэтическое чувство было сильно раз-
вито. Он был совершенно грамотен, вкус его в деле
литературы был верен и строг. Он был остер и свое-
образен в оборотах речи, живой и стремительный. Как
брат его, был он несколько смуглый араб, но смахивал
ВЫ
П. А. ВялежскиВ.
Портрет (карандаш и сепия) раб. И. Зонтаг 1821'г
(Московский Исторический мужей).
/7. А. Вяземский,
Рис. Пушкина (Пушкинский Дом)
на белого негра. Тот и другой были малого роста, в
отца. Вообще в движениях, в приемах их было много
отцовского. Но* африканский отпечаток матери види-
мым образом отразился на них обоих. Другого сходства
с нею они не имели. Одна из сестер их, Ольга Серге-
евна, была в мать, и кстати гораздо благообразнее и
красивее братьев своих.
Первые годы молодости Льва, как и Александра,
были стеснены, удручены неблагоприятностью окружа-
ющих или подавляющих обстоятельств. Отец, Сергей
Львович, был не богат, плохой хозяин, не распоряди-
тельный помещик. К тому же, по натуре своей, был' он
скуп. Что ни говори, как строго ни суди молодежь, а
должно сознаться, что не хорошо молодому человеку,
брошенному в водоворот света, не иметь по крайней мере
несколько тысяч рублей ежегодного и верного дохода,
хотя бы на ассигнации. Деньги, обеспечивающие поло-
жение в обществе, это необходимый балласт для пра-
вильного плавания. Сколько колебаний, потрясений,
крушений бывает от недостатка в уравновешивающем и
охранительном балласте. Когда-то Баратынский и Лев
Пушкин жили в Петербурге на одной квартире. Моло-
дости было много, а денег мало. Они везде задолжали,
в гостиницах, лавочках, в булочной: нигде ничего в
долг им больше не отпускали. Один только лавочник,
торговавший вареньями, % доверчиво отпускал им свой
товар; да где-то промыслили они три-четыре бутылки
малаги. На этом сладком пропитании продовольство-
вали они себя несколько дней.
Последние годы жизни своей Лев Пушкин провел
в Одессе, состоя на службе по таможенному ведомству.
Под конец одержим он был водяною болезнью^ отпра-
вился по совету врачей в Париж для исцеления, воз-
вратился в Одессу почти здоровый, но скоро принялся
опять за прежний образ жизни; болезнь возвратилась,
усилилась, и он умер.
После смерти брата, Лев, сильно огорченный, хотел
ехать во Францию и вызвать на роковой поединок ба-
рона Геккеоена, уоожденного Дантес; но приятели от-
говорили его от этого намерения.
Соч. VIII, 236-239.
25
888
п
ИЗ ЗАМЕЧАНИЙ НА 2-е ИЗДАНИЕ «СТИХОТВОРЕНИЙ
А. С. ПУШКИНА, НЕ ВОШЕДШИХ В ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ
ЕГО СОЧИНЕНИЙ». Berlin. 1870. *м
1. «От всенощной, вечор, идя домой ..» (стр. 6).
— Едва ли Пушкина, ожроме двух последних сти-
хов все прочее довольно вяло.
2. «Вольность» (Стих «Когда на мрачную Неву...»
и сл., стр. 16).
— Едва ли не лучшая строфа. Тут Пушкин был
дома, живописец слова... За исключением некоторых
сильных и счастливых стихов остальное довольно слабо.
3. «Кинжал» (стр. 18—20).
— Глупое преступление Занда не стоило таких вос-
торженных стихов. Если нашелся бы убийца на Булга-
рина, стал ли бы Пушкин воспевать его?
4. «Сказали раз царю...» (стр. 21).
— Речь идет о графе (князе) Воронцове. ”°
5. «Десятая Заповедь» (стр. 27—28).
— Последние 4 стиха как-то не клеятся к предъ-
идущим.
6. «Иной имел мою Аглаю...» (стр. 29).
— На Давыдова жену, Александра Львовича, впо-
следствии вышедшую замуж за Себастиани.
7. «Вишня» (последние стихи, стр. 71).
— Не мог в 1815 году Пушкин написать такие
безобразные стихи — разве гораздо ранее:
Пастух то зреть мог,
и многие другие стихи чересчур плохи. И во всяком
случае охота печатать такую дрянь. Это худая услуга
и литературе и памяти поэта. 231
8. «Холоп венчанного солдата...» (стр. 97).
— Вовсе не на Аракчеева, а на Стурдзу, написав-
шего современно смерти Коцебу политическую записку о
немецких университетах. Второй стих пропущен: «Бла-
гослови свою судьбу». Последний после прибавлен, а
может быть и не Пушкиным. Когда эти стихи ходили
по рукам, пятого стиха не было,
886
9. «Князю А. Н. Голицыну» («Он добрый малый,
брат...», стр. 98—99).
— Не говорится ли здесь о Василии Львовиче
Пушкине? Впрочем не очень понимаю значения и соли
этих стихов.
10. «Автору Истории Государства Российского»
(стр. 103—104).
— Я убежден, что стихи не Пушкина.
11. Пометка Пушкина: «Услышал о смерти Рыле-
ева, Пестеля, Муравьева...» и т. д. (стр. 155).
— Пушкин вероятно записал бы о казни, а не про-
____________ 2В2
сто о смерти.
12. «Арион» (редакц. примеч.: «Поэт был один из
тех немногих, которые уцелели от тогдашней невзгоды»,
стр. 161).
— Как же не уцелеть, когда он не принадлежал к
заговору. Напротив, император вызвал Пушкина из
ссылки.
13. «Медный Всадник» («Россию вздернул на ды-
бы...», стр. 166).
— Мое выражение, оказанное Мицкевичу и Пуш-
кину, когда мы проходили мимо памятника. Я сказал,
что этот памятник символический. Петр скорее поднял
Россию на дыбы, чем погнал ее вперед.
14. (По поводу кишиневских записей, стр. 191.)
— Это объясняет запальчивость Пушкина. Хоть он и
не принадлежал к заговору, который приятели таили от
него, но он жил и раскалялся в этой жгучей и вулкани-
ческой атмосфере. Все мы более или менее дышали и
волновались этим воздухом.
Ш
ИЗ РАССКАЗОВ П. А. И В. Ф. ВЯЗЕМСКИХ О ПУШКИНЕ
(ПО ЗАПИСИ п. И. БАРТЕНЕВА)
В 1816 году для Карамзина отвели казенный дом в
Царском Селе, прямо против Лицейского сада (второй
дом от угла). Бруни, отец знаменитого художника, за-
нимавшийся при дворе реставрациею картин, нарисовал
нарочно на стене одной комнаты этого дома портрет
♦ $87
Карамзина. Карамзин очень этому удивился и немед-
ленно велел замазать портрет. — Рядом с ним жил
граф Толстой (женатый на Протасовой), который не
мало удивлялся, за что Карамзину такая милость.
Чаадаев познакомился с Пушкиным у Карамзина.
Еще прежде он слышал о нем от своего товарища по
Московскому университету А. С. Грибоедова, который
хвалил ему стихи Пушкина на возвращение государя
из чужих краев в 1815 году (этих стихов Пушкин ни^/
как не хотел печатать).
В 1818 г. И. В. Васильчиков сказал Чаадаеву, сво-
ему адъютанту: «Вы любите словесность. Не знаете ли
вы молодого Пушкина? Государь желает прочесть его
стихи, не напечатанные». Чаадаев передал о том Пуш-
кину и с его согласия отдал Васильчикову «Деревню»,
которая отменно полюбилась государю (была перепи-
сана самим Пушкиным, разумеется с ее последними
стихами, которые долго не разрешались к печати).238
Княгиня Вяземская в 1824 г. ездила в Одессу с сы-
ном Николаем, лет 7-ми. Пушкин очень его любил и
учил всяким пакостям. — «Будь он постаоше, я бы вас
до него не допустила». В Одессе Пушкин прибегал к
княгине Вяземской и, жалуясь на Воронцовых, говорил,
что подаст в отставку. Когда решена была его высылка
из Одессы, он прибежал впопыхах с дачи Воронцовых
весь растерянный, без шляпы и перчаток, так что за
ними посылали человека от княгини Вяземской. Иногда
он пропадал. «Где вы были?» — На кораблях. Целые
трое суток пили и кутили. — Раз, во время прогулки
по морю на лодке, он прочитал княгине своего Демона.
Он признавался княгине в своей любви к Ризнич
и сказывал, что муж отослал ее за границу из рев-
ности.
Когда Пушкин был женихом, свадьба долго откла-
дывалась; княгиня Вяземская по его просьбе ездила к
Н. И. Гончаровой и просила скорее кончать. Пушкин
отдал своих 25 т. на приданое. Будущего пушкинского
тестя, умоповрежденного Николая Афанасьевича Гон-
чарова, княгиня Вяземская видела в церкви у Большого
вознесения в Москве и говела л ним в одно время. Он
888
прекрасно говорил по-французски и любил употреблять
отменные выражения. «Je vous felicite avec la reception
de la sainte севе».x)
Лето 1826 года князь Вяземским провел в Ревеле
с осиротевшею семьею Карамзиных. Княгиня оставалась
в Москве. Возвращенный Пушкин тотчас явился к ней.
Из его рассказа о свидании с царем княгиня помнит
заключительные слова: «Ну теперь ты не прежний^
Пушкин, а мой Пушкин». К последним праздникам*
коронации возвратился в Москву князь Вяземский.
Узнав о том, Пушкин бросился к нему, но не застал
дома, и когда ему сказали, что князь уехал в баню,
Пушкин явился туда, так что первое их свидание после
многолетнего житья в разных местах было в номерной
бане. ’
В письме своем к будущей теще (в Р. Архиве 1873
года) Пушкин говорит: le mot de bienveillance 2) и пр.184
Князь Вяземский думает, что это относится вот к челу.
Зная, что Пушкин давно влюблен в Гончарову, и увидав
ее на балу у кн. Д. В. Голицына, князь Вяземский по-
оучил И. Д. Лужину, который должен был танцовать
с Гончаровой, заговорить с нею и с ее матерью мимо-
ходом о Пушкине, с тем, чтобы по их отзыву доведать-
ся, как они о нем думают. Мать и дочь отозвались
благосклонно и велели кланяться Пушкину. Лужин по-
ехал в Петербург, часто бывал у Карамзиных и пере-
дал Пушкину этот поклон.
Н. Н. Пушкина сама сказывала княгине Вяземской,
что муж ее в первый же день брака, как встал с по-
стели, так и не видал ее. К нему пришли приятели, с
которыми он до того заговорился, что забыл про жену
и пришел к ней только к обеду. Она очутилась одна
в чужом доме и заливалась слезами.
Через несколько месяцев, уже в Царском Селе, она
пришла к Вяземским в полном отчаянии: муж трое су-
гок пропадает. Оказалось, что на прогулке он встоетил
дворцовых ламповщиков, ехавших в Петербург, добрал-
Я вас поздравляю с принятием святого причастия.
Благосклонное слово.
5&Р
ся с ними до Петербурга, где попался ему возвратив-
шийся из Польши из полку своего К. К. Данзас, и с
ним пошел кутеж. . .
Еще за месяц или за полтора до рокового дня, Пуш-
кин, преследуемый анонимными письмами, послал Ге-
керну, кажется, через брата жены своей, Гончарова,
вызов на поединок. Названный отец Гекерна, старик-
Гекерн, не замедлил принять меры. Князь Вяземский
встретился с ним на Невском, и он стал рассказывать
ему свое горестное положение: говорил, что всю жизнь
свою он только и думал, как бы устроить судьбу сво-
его питомца, что теперь, когда ему удалось перевести
его в Петербург, вдруг приходится расстаться с ним;
потому что во всяком случае, кто из них ни убьет друг
друга, разлука несомненна. Он передавал князю Вязем-
скому, что он желает сроку па две недели для устрой-
ства дел, и просил князя помочь ему. Князь тогда же
понял старика и не взялся за посредничество; но Жу-
ковского старик разжалобил: при его посредстве Пуш-
кин согласился ждать две недели.
История разгласилась по городу. Отец с сыном при-
бегли к следующей уловке. Старик объявил, будто сын
признался ему в своей страстной любви к своячинице
Пушкина, будто эта любовь заставляла его так часто
посещать Пушкиных и будто он скрывал свои чувства
только потому, что боялся не получить отцовского со-
гласия на такой ранний брак (ему было с небольшим
20 лет). Теперь Гекерн позволял сыну жениться, и для
самолюбия Пушкина дело улаживалось как нельзя луч-
ше: стреляться ему было уже не из чего, а в городе
все могли понять, что француз женится из трусости.
Свадьбу сыграли в первой половине генваря. Друзья
Пушкина успокоились, воображая, что ?вога прошла.
После этого государь, встретив где-то Пушкина,
взял с него слово, что если история возобновится, он
не приступит к развязке, не дав знать ему наперед.
Так как сношения Пушкина с государем происходили
через графа Бенкендорфа, то перед поединком Пушкин
написал известное письмо свое на имя графа Бенкен-
дорфа, собственно назначенное для государя. Но пись-
МО
ма этого Пушкин не решился посылать, и оно найдено
было у него в кармане сюртука, в котором он дрался.
Письмо это многократно напечатано. В подлиннике я
видал его у покойного Павла Ивановича Миллера, кото-
рый служил тогда секретарем при графе Бенкендорфе;
он взял себе на память это не дошедшее по назначе-
нию письмо.
В 1836 году княжна Марья Петровна Вяземская
была невестою (она вскоре и вступила в брак с П. А.
Валуевым). Родители принимали лучшее петербургское
общество. Н. Н. Пушкина бывала очень часто, и вся-
кий раз как она приезжала, являлся и Гекерн, про
которого уже знали, да и он сам не скрывал, что Пуш-
кина очень ему нравится. Сберегая честь своего дома,
княгиня-мать напрямик объявила нахалу-франп^зу, что
она просит его свои ухаживанья за женою Пушкина
производить где-нибудь в другом доме. Через несколь-
ко времени он опять приезжает вечером и нс отходит
от Натальи Николаевны. Тогда княгиня сказала ему,
что ей остается одно — приказать швейцару, коль скоро
у подъезда их будет несколько карет, нс принимать г-на
Гекерна. После этого он прекратил свои посещения, и
свидания его с Пушкиной происходили уже у Карамзи-
ных. Кн. Вяземская предупреждала Пушкину относи-
тельно последствий ее обращения с Гекерном. «Я люб-
лю вас, как своих дочерей; подумайте, чем это может
кончиться!» — «Мне с ним весело. Он мне просто нра-
вится. Будет то же, что было два года сряду». —Пуш-
кин сам виноват был: он открыто ухаживал сначала за
Смирновою, потом за Свистуновою (ур. гр. Соллогуб).
Жена сначала страшно ревновала, потом стала равно-
душна и привыкла к неверностям мужа. Сама она оста-
валась ему верна, и все обходилось легко и ветрено.
Между тем посланник (которому досадно было, что
сын его женился так невыгодно) и его соумышленники
продолжали распускать по городу оскорбительные для
Пушкина слухи. В Петербург приехали девицы Осипо-
вы, Тригорские приятельницы поэта; их расспросы, что
значат ходившие слухи, тревожили Пушкина. Между
тем он молчал, и на этот раз никто из друзей его ни-
чего не подозревал. Князь Вяземский жил открыто и
391
принимал к себе большое общество. За день до поедин-
ка он возвращается домой поздно вечером. Жена гово-
рит ему, что им надобно на время закрыть свой дом,
потому что нельзя отказать ни Пушкину, ни Гекерну, а
между тем в тот вечер они приезжали оба; Пушкин волно-
вался, и присутствие Гекерна было для него невыно-
симо. На другой день князь Вяземский с одним знако-
мым своим, Ленским, гуляя по Невскому, встречают
старика Гекерна в извозчичьих санях. Их удивило, что
посланник едет в таком экипаже. Заметя их, он вышел
из саней и сказал им, что гулял далеко, но вспомнил,
что ему надо написать письма, и чтобы скорей поспеть
домой, взял извозчика. После они узнали, что он ехал
с Черной Речки, где ждал, чем кончится поединок.
Пушкина, как более тяжело раненого, повезли домой
в карете Гекерна. Аренд, исполняя желание Пушкина,
поехал к государю; но тот был в театре и долго не воз-
вращался. Прождавши до позднего часа, Аренд оставил
ему записку, и уже на другой д:нь привез к Пушкину
письмо государя.
Влюбленная в Гекерна, высокая, рослая старшая се-
стра Екатерина Николаевна Гончарова нарочно устраи-
вала свидания Натальи Николаевны с Гекерном, чтобы
только повидать предмет своей тайной страсти. Наряды
и выезды поглощали все время. Хозяйством и детьми
должна была заниматься вторая сестра, Александра
Николаевна, ныне Фризенгоф. Пушкин подружился
с нею...
Княгиня Вяземская говорит, что Пушкин был у них
в доме, как сын. Иногда, не заставая их дома, он уля-
жется на большой скамейке перед камином и дожидает-
ся их возвращения или возится с молодым князем
Павлом. Раз княгиня застала, как они барахтались и
плевали друг в друга. С княгинею он был откровеннее,
чем с князем. Он прибегал к ней и рассказывал свое
положение относительно Гекерна. Накануне нового года
у Вяземских был большой вечер. В качестве жениха
Гекерн явился с невестою. Отказывать ему от дома
не было уже повода. Пушкин с женою был тут же, и
француз продолжал быть возле нее. Графиня Наталья
Викторовна Строганова говорила княгине Вяземской,
899
что у него такой страшный вид, что, будь она его же-
ною, она не решилась бы вернуться с ним домой. На-
талья Николаевна с ним была то слишком откровенна,
то слишком сдержанна. На разъезде с одного бала
Гекерн, подавая руку жене своей, громко сказал, так что
Пушкин слышал: Allons, ma legitime. (Пойдем, моя за-
конная). Мадам [Полетика], по настоянию Гекерна,
пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому.
Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что
когда она осталась с глазу [на глаз] с Гекерном, тот
вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не от-
даст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от
его настояний; она ломала себе руки и стала говорить
как можно громче. По счастию, ничего не подозревав-
шая дочь хозяйки дома явилась в комнату, и гостья
бросилась к ней.
Пушкин не скрывал от жены, что будет драться. Он
спрашивал ее, по ком она будет плакать. — По том, от-
вечала Наталья Николаевна, кто будет убит. — Такой
ответ бесил его: он требовал от нее страсти, а она не ду-
мала скрывать, что ей приятно видеть, как в нее влюб-
лен красивый и живой француз. «Я готова отдать голову
на отсечение, говорит княгиня Вяземская, что все тем
и ограничивалось и что Пушкина была невинна». На-
кануне дуэли, вечером, Пушкин явился на короткое
время к княгине Вяземской и сказал ей, что его поло-
жение стало невыносимо, и что он послал Гекерну вто-
ричный вызов. Князя не было дома. Вечер длился дол-
го. Княгиня Вяземская умоляла Василия Перовского
и графа М. Ю. Вельегорского дождаться князя и
вместе обсудить, какие надо принять меры. Но князь
вернулся очень поздно. На другой день Наталья Нико-
лаевна прислала сказать своей приятельнице, дочери
Вяземских, Марье Петровне Валуевой, о случившемся
у них страшном несчастии. Валуева была беременна, и
мать не пустила ее в дом смертной тревоги, но отпра-
вилась сама и до кончины Пушкина проводила там все
сутки. Она помнит, как, в одну из предсмертных ночей,
доктора, думая облегчить страдания, поставили промы-
вательное, отчего пуля стала давить кишки, и умира-
ющий издавал такие крики, что княгиня Вяземская «и
£93
Александра Николаевна Гончарова, дремавшие в сосед-
ней комнате, вскочили от испуга. Прощаясь с женою,
Пушкин сказал ей: «Vas en campagne, porte mon. deuil
pendant deux annees, puis remaries-toi mais pas avec un
chenapan». *) Диван, на котором лежал умиравший Пуш-
кин, был отгорожен от ‘двери книжными полками.
Войдя в комнату, сквозь промежуток полок и книг
можно было видеть страдальца. Тут стояла княгиня
Вяземская в самые минуты последних его вздохов.
Даль сидел у дивана; кто-то еще был в комнате. Кня-
гиня говорит, что нельзя забыть божественного спо-
койствия, разлившегося по лицу Пушкина, того спокой-
ствия, о котором пишет Жуковский.
На одном вечере Гекерн, по обыкновению, сидел
подле Пушкиной и забавлял ее собою. Вдруг муж, из-
дали следивший за ними, заметил, что она вздрогнула.
Он немедленно увез ее домой и дорогою узнал от нее,
что Гекерн, говоря о том, что у него был мозольный
оператор, тот самый, который обрезывал мозоли На-
талье Николаевне, прибавил: «II m’a dit que le cor de
madame Pouchkine est plus beau que le mien».2) Пушкин
сам передавал об этой наглости княгине Вяземской.
Пушкина чувствовала к Гекерну род признатель-
ности за то, что он постоянно занимал ее и старался
быть ей приятным.
На вынос тела из дому'в церковь Н. Н. Пушкина
не явилась от истомления и от того, что не хотела по-
казываться жандармам.
Пушкин не любил стоять рядом с своею женою и
шутя говаривал, что ему подле нее быть унизительно^
так мал был он в сравнении с нею ростом.
Жену свою Пушкин иногда звал: моя косая Мадон-
на. У нер глаза были несколько вкось. Пушкин восхи-
щался природным ее смыслом. Она тоже любила его
действительно. Княгиня Вяземская не может забыть ее
1) Отправляйся в деревню, носи по мне траур два года, и по*
том выходи замуж, но только не за шалопая.
’) Непереводимая игра слов: «сог» — мозоль, «corps» — тело.
Буквально: «Он мне сказал, что мозоль госпожи Пушкиной гораздо
красивее, чем у моей жены».
394
страданий в предсмертные дни ее мужа. Конвульсии
гибкой станом женщины были таковы, что ноги ее до-
ходили до головы. Судороги в ногах долго продолжа-
лись у нее и после, начинаясь обыкновенно в 11 часов
вечера.
Venez m’aider a faire respecter ГаррагЬетеШ (Tune
veuve. Эти слова графиня Юлия Строганова повторяла
неоднократно и даже написала о том мужу в записке,
отправленной в III-е Отделение, где тот находился по
распоряжениям о похоронах. Пушкина хоронили за счет
графа Г. А. Строганова. Митрополит Серафим, по
чьим-то внушениям, делал разные затруднения.
Старик барон Гекеря был известен распутством. Он
окружал себя молодыми людьми наглого разврата и
охотниками до любовных сплетен и всяческих интриг
по этой части; в числе их находились князь Петр Дол-
горуков и граф Л. С[оллогуб].
Накануне дуэли был раут у графини Разумовской.
Кто-то говорит Вяземскому: «Подите, посмотрите, Пуш-
кин о чем-то объясняется с Даршиаком; тут что-ни-
будь недоброе». Вяземский направился в ту сторону,
где были Пушкин и Даршиак; но у них разговор пре-
кратился.
Княгине Вяземской говорили, что отец и мать Ге-
керна жили в Страсбурге вполне согласно, и никакого
не было подозрения, чтобы молодой Гекерн был чей-
нибудь незаконный сын. Один из чиновников Голланд-
ского посольства Геверс открыто говорил, что послан-
ник их лжет, давая в обществе знать, будто молодой
человек его незаконный сын.
Пушкин говаривал, что, как скоро ему понравится
женщина, то, уходя или уезжая от нее, он долго про-
должает быть мысленно с нею и в воображении увозит
ее с собою, сажает ее в экипаж, предупреждает, что в
таком-то месте будет толчок, одевает ей плечи, целует
у нее руку и пр. Однажды княгиня Вяземская, посылая
к нему слугу, велела спросить, с кем он тот день
уезжает. — «Скажи, что сам-третей», отвечал Пуш-
кин.— Услыхав этот ответ, «третьею верно ты», заме-
тил князь Вяземский своей жене.
6^
IV
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ПИСЕМ О ПУШКИНЕ
А. И. Тургеневу. 25. IV. 1818
(Соб. соч. П. П. Вяяемского, стр. 480)
Стихи чертенка-племянника чудесно-хороши. В дыму
столетий! Это выражение — город.23ь Я все отдал бы за
него, движимое и недвижимое. Какая бестия! Надобно
нам посадить его в желтый дом: не 'то этот бешеный
сорванец нас всех заест, нас и отцов наших, i
Ему же. 13. X. 1818
(О. А., I, 130)
Свиньин полоскается в грязи и пишет стихи, и еще
какие, а вы ни слова, как будто не ваше дело. Да чего
же смотрит Сверчок, полунощный будочник? При каж-
дом таком бесчинстве должен он крикнуть эпиграмму.233
Ему же. 24. III. 1819
(О. А., I, 206)
Я думаю, что он ни хорошо, ни худо не делает,
вступая в военную службу. Ему нужно волнение и со-
трясение: пускай трясет он себе$ По крайней мере фря-
нок не будет.
Ему же. 22. II. 1819
(О. А., I, 193)
... Пушкина... Венера пригвоздила к постели и к
поэме.
Ему же. 22. XI. 1819
(О. А., I, 358—359)
Любовь Пушкина—верно моя приятельница, кото-
рая меня промучила целую ночь........х) на маскарадном
бале.
Ему же. б. II. 1820
(О. А., II, 14)
Стихи Пушкина — прелесть!
х) Точки в подлиннике.
396
Ему же. 9. IX. 1820
(О. А., П. 64)
Кто сушит и аяатомит Пушкина? Обрывают розу,
чтобы листок за листком доказать ее красивость. Две,
три странички свежие, — вот чего требовал цветок та-
кой. как его поэма. Смешно хрипеть с кафедры два
часа битых о беглом порыве соловьиного голоса.887
Ему же. 27. XI. 1820
(О. А., И. 107)
... с ума сошел от его стихов. Что за шельма! Не я
ли наговорил ему эту Байронщизну:
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей. *
Мне жаль, что в этой элегии дело о любви одной. За-
чем не упомянуть о других неудачах сердца? Тут было
где поразгуляться.
Ему же. 30. V. 1822
(О. А.. II, 257)
Кишиневский Пушкин ударил в рожу одного боя-
рина и дрался на пистолетах с одним полковником, но
без кровопролития. В последнем случае вел он себя,
сказывают, хорошо. Написал кучу прелестей. Денег
у него ни гроша. Кто в Петербурге заботился о печа-
тании его «Людмилы»? Вся ли она распродана, и
нельзя ли подумать о втором издании? Он, сказывают,
пропадает от тоски, скуки и нихцеты.
Ему же. 27. IX. 1822
(О. А., П, 275)
Я написал кое-что о «Кавказском Пленнике»: скоро
пришлю. Мне жаль, что Пушкин окровавил последние
стихи своей повести. Что за герой Котляревский, Ермо-
лов? Что тут хорошего, что он,
Как черная зараза,
Губил, ничтожил племена?
От такой славы кровь стынет в жилах, и волосы
дыбом становятся. Если мы просвещали бы племена, то
897
было бы что воспеть. Поэзия не союзница палачей;
политике они могут быть нужнее, и тогда суду истории
решить, можно ли ее оправдывать или нет; но гимны
поэта не должны быть никогда славословием резни.
Мне досадно на Пушкина: такой восторг — настоящий
анахронизм. Досадно и то, что, разумеется, мне даже
о том и намекнуть нельзя будет в моей статье. Чело-
веколюбие и нравственное чувство мое покажется дви-
жением мятежническим.288
Ему же. 10. XII. 1822
(О. А., П, 287)
Пушкин прислал мне одну свою прекрасную ша-
лость:
Шестнадцать лет, невинное
смиренье ...[нт. Д.].мэ
Ему же. 30. IV. 1823
(А. Т., стр. 16)
На-днях получил я письмо от Беса-Арабского Пуш-
кина. Он скучает своим безнадежным положением, но,
по словам приезжего, пишет новую поэму «Гарем» о
Потоцкой, похищенной которым-то ханом, событие исто-
рическое. ,4° А что еще лучше сказывают, что он осте-
пенился и становится рассудителен.
Ему же. 31. V. 1823
(О. А., II, 327)
В «Прощании» Пушкина много чувства и предая-
ния.. . В его «Разбойниках» чего-то недостает; кажется,
что недостает обычной очаровательности стихов его.
Более всего понравилось мне: бред больного брата и
сцепление увещаний в отношении старика с сострада-
нием оставшегося брата к старикам. Я благодарил его
и за то, что он не отнимает у нас, бедных заключен-
ных, надежду плавать и с кандалами на ногах...
Говорили ли вы Воронцову о Пушкине? Непре-
менно надобно бы ему взять его к себе. Похлопочите,
добрые люди! Тем более, что Пушкин точно хочет осте-
пениться, а скука и досада плохие советники.
Mb
А, А. Бестужеву. 20. I. 1824
(PC. 1888, № 11, стр. 323)
.. .здоровое сложение, крепость не поддается нрав-
ственной немочи. Смотрите на Пушкина! И его грызет
червь, но в'се-таки жизнь выбрасывает из него отпрыски
цветущие. В других этого не вижу: ими овладел маразм,
и сетования их замирают.
А. Ф. Воейкову. I. III. 1824
(РС. 1904, № 1, стр. 117—118)
Я слышу, что между книгопродавцами возникает
брань за Бакчисарийский фонтан, что у тебя в «Инва-
лиде» есть уже статья о претензиях Ширяева с компа-
ниею на славу покупки манускрипта. Статьи твоей я
еще не читал, но вот на всякий случай мое объяснение:
я имел дело с одним Пономаревым. Семен, типографщик,
имел дело с одним Пономаревым, и вот письменные
тому доказательства. Воспользуйся ими, если в самом
деле загорится какая-нибудь тяжба: ты можешь в
статье от себя сказать, что но случаю возникающих
споров от статьи, напечатанной у тебя о покупке ма-
нускрипта Пушкина, ты отнесся ко мне, как издателю
Фонтана, чтобы узнать истину, и что я прислал к тебе
для объяснения всех недоумений росписку мою в полу-
чении денег от Пономарева и росписку от типографии
Семена в выдаче всех экземпляров тому же Понома-
реву. Ни в том, ни в другом документе нет ни малей-
шего указания на других книгопродавцев, употребивших
Пономарева будто бы комиссионером. 241
А. А. Бестужеву. 9. III. 1824
(РС. 1888, № 11, стр. 331)
Каково продал я «Фонтан»! За три тысячи рублей
1.200 экземпляров на год, и все издержки печатания
мне заплачены. Это по-европейски и стоит быть извест-
ным. За сочинения Батюшкова было заплачено 2.000
рублей, когда вообще деньги были дешевле.
В. Ф. Вяземской. 10. VII. 1824
(О. А., V, в. I, стр. 29)
Эх, он шалун! Мне страх на него досадно, да и не
на него одного. Мне кажется, по тому, что пишут мне
899
из Петербуога, что это дело криво там представлено.
Грешно тем, которые не уважают дарования даже и в
безумном! Дарование все священно, хотя оно и в мут-
ном сосуде! Сообщи и это Пушкину: тут есть ему и
мадригал и эпиграмма.
Ей же. 21. VII. 1824
(О. А., V, в. I. стр. 33)
Из Петербурга пишут и уверяют, что ваш одесский
Пушкин застрелился. Я так уверен в пустоте этого
слуха, что он меня ни мало не беспокоит. 843 J espere que
Pouchkine ne sera jamais suicide, que par une bete,x)
А. И. Тургеневу. 13. VIII. 1824
(О. A , III. стр. 73—74)
Последнее письмо жены моей наполнено сетованиями
о жребии несчастного Пушкина. Он от нее отправился
в свою ссылку; она оплакивает его, как брата. Они до
сей поры не знают причины его несчастия. Как можно
такими крутыми мерами поддразнивать и вызывать
отчаяние человека! Кто творец этого бесчеловечного
убийства? Или не убийство — заточить пылкого, ки-
пучего юношу в деревне русской? Правительство верно
было обольщено ложными сплетнями. Да и что такое
наказание за вины, которые не подходят ни под какое
право? Неужели в столицах нет людей более виновных
Пушкина? Сколько вижу из них обрызганных грязью
и кровью. А тут за необдуманное слово, за неосторож-
ный стих предают человека на жертву... Да и пости-
гают ли тс, которые вовлекли власть в эту меру, что
есть ссылка в деревне на Руси? Должно точно быть
богатырем духовным, чтобы устоять против этой пыт-
ки. Страшусь за Пушкина! В его лета, с его душою,
которая также кипучая бездна огня (прекрасное выра-
жение Козлова о Бейроне), нельзя надеяться, чтобы
одно занятие, одна деятельность мыслей удовольство-
вали бы его... Признаюсь, я не иначе смотрю на ссыл-
ку Пушкина, как на coup de grace, что нанесли ему.
Не предвижу для него исхода из этой беды... Да за-
1) Я надеюсь, что Пушкин не способен, как дурак, лишить
себя жизни.
В. Ф. Вяземская.
Рис. Пушкина (Третьяковская галлерея)
Кабинет Нащокиных >
Картина нежив, художника, Масло (Гос. Исторический музей)
чем не позволить ему ехать в чужие края? Издание
его сочинений окупит будущее его на несколько лет.
Скажите, ради бога, как дубине Петра Великого, кото-
рая не сошла с ним во гроб, бояться прозы и стишков
какого-нибудь молокососа ?
В. Ф. Вяземской. 22. VI. 1825
(О. А., V, в. 1, стр. 47)
Слышал поэму Пушкина: «Цыгане». Прелесть и,
кажется, выше всего, что он доселе написал. Мать пи-
сала государю и просила, чтобы сыну позволили при-
ехать в Ригу или в другое место для операции: у него
аневризм в ноге; но до сей поры ответа еще нет.243
А. И.ТургеневуиВ. А. Жуковскому.29. IX. 1826
(А. Т.» 42)
Пушкин здесь и на свободе. Вследствии ли письма
его к государю, или доноса на него, или вследствии того
и другого, государь посылал за ним фельдъегеря в де-
ревню, принял его у себя в кабинете, говорил с ним
умно и ласково и поздравил его с волею. Отрывки из
его элегии Шенье, не пропущенные цензурою, кем-то
были подогреты и пущены по свету под именем 14-го
Декабря. Несколько молодых офицеров сделались
жертвою этого подлога, сидели в заточении и разосла-
ны по полкам.
Пушкин читал мне своего Бориса Годунова. Зре-
лое и возвышенное произведение. Трагедия ли это, или
более историческая картина, об этом пока не скажу ни
слова: надобно вслушаться в нее, вникнуть, чтобы дать
удовлетворительное определение; но дело в том, что
историческая верность нравов, языка, поэтических кра-
сок сохранена в совершенстве, что ум Пушкина развер-
нулся не на шутку, что мысли его созрели, душа про-
яснилась и что он в этом творении вознесся до высоты,
которой он еще не достигал. Сегодня читает он ее у
меня Блудову, Дмитриеву: забавно будет видеть клас-
сическую чопорность его под стрельбою романтической
цепи. Пушкин скачет из года в год, из России в Поль-
шу, из Польши в Россию, из стихов в прозу: монахи
у него говорят по м<.....>, Маржерет говорит по
26
401
французски et lache de gros mote. Впрочем, тут Пушкин
только что тешился, и этих потех и проказ всего на
всего страничка: выключить ее легко. Но Дмитриев
будет очень любопытен. Следующие песни Онегина
также далеко ушли от первой. Государь обещал сам
быть его цензором.
А. И. Тургеневу. 5. X. 1826
(A. T., 45)
Пушкин напечатал 2-ую часть Онегина стихов 500
не с большим, и книгопродавцы уже предлагают ему
5000, а он просит семь.
Ему же и В. А. Жуковскому. 6. I. 1827
(АТ., 55)
Пушкин получил обратно свою трагедию из рук вы-
сочайшей цензуры. Дай бог каждому такого цензора.
Очень мало увечья... 344 Пушкин кончил шестую песнь
Онегина. Есть прелести образцовые. Уездный, дере-
венский бал удивительно хорош. Поединок двух друзей,
Онегина и Ленского, и смерть последнего, описание
превосходное.
Поэтическая живость и прозаическая верность со-
единяются в одном ярком свете, в поразительной исти-
не. Убитого Ленского сравнивает он с домом опустев-
шим: стекла забелены, ставни закрыты — хозяйки нет,
а где она, никто не знает. Как это все сказано, как
просто и сильно, с каким чувством.
Ему же. 6. VI. 1827
(О. A., Ill, 163)
Александр Пушкин поехал в Петербург. Кажется,
сам еще не знает, что из себя сделает.
А. А. Муханову. 8. VII. 1827
(Сб. ст. бум. Щуияа. IX, 193)
Пушкин веселится в Питере.
А. И. Тургеневу. 18. XI. 1827
(О. А., Ш, 168)
.. .«Борис Годунов» еще не напечатан, а рукописи
от ’[Пушкин] из рук не выпускает.
403
И. И. Дмитриеву. 24. III. 1828
(РА, 1866, ст б. 1715—1716)
Только с Жуковским и Пушкиным вижусь часто.
Другие так обременены делами, что они вовсе не люди,
пропадшие для друзей.,. Критика Атенея на Пушкина
во многом ребячески-забавла. Критик не позволяет ска-
зать: бокал кипит, безумное страданье, сиянье розовых
снегов. После того должно отказаться от всякой поэти-
ческой вольности в слоге и держаться одной голослов-
ной и буквальной положительности. Да и можно ли
Пушкина школить, как ученика из гимназии? 245 Встре-
чаются и должны встречаться недостатки в каждом
произведении; но талант, каков талант Пушкина, и
особливо же у нас, должен быть всегда предметом ува-
жения: не раболепного и слепого идолопоклонничества,
но еще более и не насмешливой привязчивости и педан-
тического исправления.
Вот еще пища Атенейной моли. Вчера вышла ше-
стая глава Онегина. Пушкин читал нам несколько глав
романа своего в прозе: герой, дед его Аннибал; между
действующими лицами рисуется богатырское лицо
Петра Великого, кажется, верно и живо схваченное,
судя, по крайней мере, по первым очеркам. Описание
Петербургского бала и обеда в царствование Петра
ярко и натурально.
А. И. Тургеневу. 18. IV. 1828
(А. Т., 65-67)
Пушкин... просился следовать за главною кварти-
рою, и ему позволили, только неизвестно еще, в каком
виде. 240 Он читал нам на днях у Жуковского несколько
глав романа в прозе, a la Walter Scott, о деде своем
Аннибале. Тут является и Петр. Много верности и
живописи в нравах и в рассказе. Должно желать, что-
бы он продолжал его. Здесь ведет он жизнь самую рас-
сеянную, и Петербург мог бы погубить его. Ратная
жизнь переварит его и напитает воображенье суще-
ственностью. До сей поры главная поэзия его заклю-
чалась в нем самом. Онегин хорош Пушкиным, но, как
*
создание, оно слабо... Твой Федоров издает журнал
и в нем критикует Пушкина, а пуще всего требует от
него нравственности. После того встретились они у
меня, и Пушкин насмешил меня с ним: «Отчего не
описываете вы картин семейного счастья?» и тому по-
добное говорил ему нравоучитель, а тот отвечал ему
по своему.
Ему же. 27. IV. 1828
(А. Т., 70)
.. .Как же не отличить Пушкина, который... про-
сился [в армию] и получил отказ после долгих обе-
щаний.
Ему же. 15. X. 1828
(О. А., III, 179)
Пушкин, сказывают, поехал в деревню; теперь са-
мое время случки его с музою: глубокая осень. Целое
лето кружился он в вихре петербургской жизни, вос-
певал Закревскую...
Ему же. 14. XL 1828
(О. А., Ш, 182)
Пушкин, сказывают, написал поэму «Мазепа», в
трех песнях, кончающуюся Полтавской битвой. Ему
всегда было досадно, что Байрон взялся за него и не
доделал.
В. А. Ж у к о в с к о м у. 14. XI. 1828
(Р. А., 1900, I, 197)
До меня дошел еще следующий слух. Бенкендорф,
говоря о Пушкине, сказал, что он, Пушкин, меня на-
зывает своим Демоном» что без меня он кроток, а что
я его пеню. Ты знаешь меня и Пушкина. Есть ли во
мне какое нибудь мефистофельство, и буде было бы,
Пушкин такой ли человек, чтобы признаться, что есть
в людях ключ, способный его заводить? Похоже ли по-
добное признание на самолюбие Пушкина? А между
тем такой нелепый слух, одна из заповедей жандарм-
ских дошедшая до меня с разных и достоверных
сторон.
ДО
А. И. Тургеневу. 12. XII. 1828
(Соч. П. IL Вяжемского, 518)
Здесь Александр Пушкин, я его совсем не ожидал.
Он привез славную новую поэму Мазепу. Приехал не-
дели на три, как сказывает; еще ни в кого не влю-
бился, а старые любви его немного отшатнулись. Вчера
должен он был быть у Корсаковой; не знаю еще, как
была встреча. Я его все подзываю с собою в Пензу;
он не прочь, но не надеюсь, тем более, что к тому вре-
мени вероятно он влюбится. Он вовсе не переменился,
хотя, кажется, не так весел.
Е м у ж е. 1. I. 1830
(О. А., III, 192)
Пушкин теперь в Москве; здесь все говорят, что
он женится, но, вероятно, это вздор.
В. Ф. Вяземской. 20. III. 1830
(ЛН, 804)
Из Москвы уже сюда пишут, что он женится на
старшей Ушаковой. Почему же нет? А шутки в сторону,
из несбыточных дел это самое сбыточное.
Ей же. 1. IV. 1830
(ЛН, 805)
На днях получил письмо от Пушкина через Гонча-
рова, держа письмо в руке нераспечатанное и разго-
варивая с ним, я думал: ну, как тут объявление мне
о его женитьбе. Не выдержал и распечатал письмо. Но
все же должен быть он в нее не на шутку влюблен,
если ездит на вечера к Малиновскому.
А. И. Тургеневу. 25. IV. 1830
(О. А., Ш, 192—193)
Посылаю тебе, любезнейший друг, от Дельвига его
«Газету»... Ты удивишься на странице 94-й стихам
Пушкина к Филарету: он был задран стихами его пре-
освященства, который пародировал или, лучше сказать,
палинЪдировал стихи Пушкина о жизни, которые на-
шел он у общей их приятельницы, Элизы Хитровой,
пылающей $ одному христианской, а к другому языче-
скою любовью.мт В статье о Видоке, на странице
162-й, ты узнаешь Видока-Булгарина. Она написана
Пушкиным в ответ на пакостную статейку Булгарина
в «Северной Пчеле», где Пушкин (под видом француз-
ского писателя, а Булгарин — под видом Гофмана
французского) назван картежником, пьяницею, вольно-
думцем пред чернью и подлецом пред сильными. 248
В. Ф. Вяземской. 26. IV. 1830
(„Звевья", № 3—4, стр. 181)
... Сегодня на обеде у Сергея Львовича выпили
две бутылки шампанского, а у него по пустому пить
двух бутылок не будут. Мы пили за здоровье женихов.
Не знаю еще, радоваться ли, или нет счастью Пуш-
кина, но меня до слез тронуло письмо его к родителям,
в котором он просит благословения их. Что он говорил
тебе об уме невесты? Беда, если в ней его нет: денег
нет, а если и ума не будет, то причем же он останется
с его ветреным нравом?
Ей же. 30. IV. 1830
(Там же, 181)
Здесь все спорят: женится ли он? Не женится.
И того и смотри, что откроются заклады о женитьбе
его, как о вскрытии Невы... Я желал бы, чтобы госу-
дарь определил ему пенсию, каковую получают Кры-
лов, Гнедич и многие другие. Я уверен, что если бы
кто сказал о том государю, он охотно бы определил.
Независимость состояния необходимо нужна теперь
Пушкину в новом его положении. Она будет порукою
нравственного благосостояния его. Не понимаю, как с
характером его выдержит он недостатки, лишения, при-
нуждения. Вот главная опасность, предстоящая в новом
положении его.
Ей же. IV—V. 1830
(ЛН, 806)
Я начал читать les memoires de Byron publies par Moor.
Они составлены из записок его журнальных, переписок,
сведений собранных от разных лиц. Много примечатель-
406
иого, объясняющего своенравие, дикость и разлития Ges
debordements) Байрона. Постараюсь их доставить тебе.
В ином нахожу сходство с Пушкиным...
Ей же. 16. V. 1830
(ЛН, 806)
Я уверен, что Пушкин очень сердится за свой ма-
лый рост.
Ей же. 30. V. 1830
(ЛН, 806)
Скажи Пушкину, что он плут. Тебе говорит о своей
досаде, жалуется на Эрминию, а сам к ней пишет. мо
Я на днях видел у нее письмо от него, не прочел, но
прочел на лице ее, что она довольна. Неужели в самом
деле пишет она ему про Лубовъ? Или просто тут экзаль-
тация платоническая или Филаретовская.
... Разве Пушкин, женившись, приедет сюда и ду-
мает здесь жить? Не желаю. Ему здесь нельзя будет
за всеми тянуться, а я уверен, что в любви его к жене
будет много тщеславия. Женившись, ехать бы ему в чу-
жие края, разумеется с женою...
Ей же. Лето 1830
(«Звенья», № 3—4, с. 185)
Жаль мне, если Пушкина уже в Петербурге не за-
стану. То-то моя Элиза волнуется. Я боюсь, чтобы в
Петербурге Пушкин не разочаровался: не то, что влю-
бится в другую, а зашалится, замотается. В Москве
скука и привычка питают любовь его.
Ей же. Лето 1830
(ЛН, 806)
Следовательно у вас есть записки Байрона иля о
Байроне. Ты пишешь, что и у Пушкина сердце сжимается
от сходства.
В. А. Жуковскому. VIII. 1830
. (Р. А., 1900, I, 356)
А бедный наш Василий Львович. Он умер при мне.
Последними словами его племяннику Александру, на-
кануне смерти, были: «Как скучен Катенин», которого
он перед тем читал в Литературной Газете. Это славно:
это значит умереть под ружьем.
40f
Е, М. Хитрово. 2. К. 1830
(Р. А., 1899, II, 84-86)
В одном из № «Телеграфа» появился плоский и
злой пасквиль на князя Юсупова, по поводу Пушкин-
ского послания к нему. Глинка, цензор этого журнала,
лишен должности за то, что пропустил статью... Але-
ксандр Пушкин заинтересован тем, чтобы Глинка не
погиб окончательно из-за оплошности, в которой он
обвинен. Конечно Пушкин не виновен в несчастии
Глинки: но однако, благодаря своему посланник), он тут
некоторым образом причинен: удары против князя
Юсупова направлены были для того, чтобы поразить
мимоходом Пушкина, и его. имя поневоле связано с
опалою цензора... Я знаю, что он этим очень огорчен
и с своей стороны сделал попытки облегчить положение
Глинки.. . 260 Он только что вчера уехал в свое Ниже-
городское имение, и его отсутствие должно затянуться
недели на три. Из некоторых губерний приходят к нам
сюда довольно печальные известия: cholera morbus де-
лает в них свои опустошения. Но... это не в той сто-
роне, куда уехал Пушкин.
П. А. Плетневу. 12. I. 1831
(Им. РЯС. 1897, с. 93)
Пушкин был у меня два раза в деревне, все также мил
и все тот-же жених. Он много написал у себя в деревне.
М. А. Максимовичу. 23. I. 1831
(Сб. РЯС, т. XX, № 5, с. 156)
Статья о Дмитрии Самозванце, напечатанная в
(Литературной) Газете, не Пушкина, а Дельвига; он
при мне писал ее, а Пушкина (в то время) и в Петер-
бурге не было. Надобно это заметить, потому что Бул-
гарин этою ошибкою еще более в дураках.
В. А. Жуковскому. Лето 1831
(Р. А., 1900. I, 361)
Пушкин писал мне, что только твоими стихами и
можно утешаться в нынешнее время... Что Пушкин?
То-то у тебя слюнки текут, глядя на жену его. И Пуш-
кин уже успел жениться, а ты все еще нет!
408
Ему же. 4. IX. 1831
(Там же, 363)
Надеюсь, что Пушкину лучшей осени не нужно:
смело может он приняться за стихи. У нас такое не-
настье, что не приведи господи.
И. И. Дмитриеву. 19. VII. 1832
(Р. А., 1868, стб. 622)
Молодой или будущий газетчик занят своею бере-
менностию. Тяжелый подвиг, особенно ори недостатке
сотрудников.261
А. И. Тургеневу. 4. IX. 1832
(А. Т., 104)
Жена Пушкина сияет на балах и затмевает других.
И. И. Дмитриеву. 17. IX. 1832
(Р. А., 1868, стб. 622—623)
... При мертвой букве посылаю вам и живую гра-
моту — поэта Пушкина и будущего газетчика. Благо-
словите его на новое поприще. Авось с легкой руки
вашей одержит он победу над врагами ада, т. е. Теле-
графа, зажмет рот Пчеле и прочистит стекла Теле-
скопу. Новостей политических и литературных сообщать
вам нечего, если и есть они: Rome n’est plus dans Rome,
elle est toute au Moscow x) Царь и Пушкин у вас, поли-
тика и литература воцаренные. Теперь Петербург —
упраздненный город...
Мы в это последнее время часто говорили с Пуш-
киным о необходимости жизнеописания Карамзина.
В. А. Жуковскому. 13. XII. 1832
(Р. А„ 1900, I, 367)
А знаешь ли, что Пушкин твой брат по Акаде-
мии? 253 Каков Шишков!
Ему же. 29. I. 1833
(Там же, 370)
Пушкин волнист, струист и редко ухватишь его.
Жена его процветает красотою и славою. Не знаю, что
х) Рим больше не в Риме, он весь в Москве.
409
делаем он с холостою музою своей, но с законною тру-
дится он для потомства и она опять с брюшком,..
Наш Смирдин пускается в новые предприятия:
издает полного Карамзина, Державина, Батюшкова,
полного Онегина. Мы хотим издать с Пушкиным Се-
верные Цветы к весне.
А. И, Тургеневу. 6. П. 1833
(О. А.. III, 220)
Мы... с Пушкиным затеивали альманах к весне,
чтобы собрать с публики посильный магарыч.
В. А. Ж у к о в с к о м у. 14. IV. 1833
(Р. А., 1900, I, 372)
С большим удовольствием мы, то-есть я, Пушкин,
Блудов, прочли твои стихи. Милости просим еще. Се-
верных Цветов нет на нынешний год, но мы с Пушки-
ным жилимся и надеемся... Катенин издал свои стихо-
творения. Я еще не видал их. Сказывают, есть забав-
ное предисловие, в котором доносят и жалуются на за-
говор всех литераторов против Катенина. Я говорю,
что если ему жаловаться, то разве на общее замолча-
ны. Пушкин, верный древним преданиям приязни, и
прияв девизом стих твой: «Для дружбы все, что в мире
есть, должен был написать статейку о выходе в свет
сочинений приятеля, но, композируя с совестью, напе-
чатал ее в Литературных Прибавлениях Воейкова и сле-
довательно, с некоторою restriction mental [ограничен-
ностью мысли].8И
В. Ф. Вяземской. 25. VII. 1833
(ЛН, 807)
Вчера был вечер у Фикельмона... было довольно
вяло. Один Пушкин palpitoit de rinteret du moment,
краснея взглядывал на Крюднершу и несколько уви-
ваясь вокруг нее.
Ей же. 29. VII. 1833
(ЛН, 807)
Пушкин собирается в дальний путь, сперва к себе в
деревню, там в Казань и Оренбург.
6JP
Ей же. 1. DC. 1833
(ЛН, 807)
Сказывал ли я вам, что Пушкин удрал месяца на
три в Нижний, Казань и Оренбург? Там поживет у
себя в деревне, вероятно чем-нибудь разрешится и при-
едет сюда. Я видел жену его на даче 26-го. Она все
еще довольно худо оправляется, у нее были нарывы на
груди. Дом наняли они недалеко от нас возле Кочубея.
А. И. Тургеневу. 1. XL 1833
(А. Т., 361)
Пушкина еще нет, он кочует в Оренбургских степях
и будет сюда к концу месяца, и надеюсь привезет гос-
тинца, потому что теперь именно его рабочая пора.
И. И. Дмитриеву. 23. XII. 1833
(Р. А.. 1868, стб. 635)
На днях будет у нас чтение. Пушкин привез с со-
бою несколько тысяч новых стихов, в двух или трех
маленьких поэмах, и поделится с нами своею странни-
ческою котомкою. 364
В. Ф. Вяземской. 25. VI. 1834
(ЛН, 808)
В день последнего письма моего, когда я вызывался
пред Пашенькою выпить за здравие ее бутылку не
только воды, но даже шампанского, я почти сдержал
слово, только, что выпил не один, а с Жуковским,
Кривцовым, Александром Пушкиным, которые случай-
но сошлись ко мне обедать.
Ей же. 30. VI. 1834
(ЛН, 808)
Вчера ва именинном пире у нас были семейство
Кривцовых, добрая ботвинья, очень хорошие стручки,
Ростислав Давыдов, Василий Оболенский, две бутылки
шампанского, из коих выпито полторы, Александр
Пушкин, очень хорошее сливочное блюдо, холодное с
бисквитами, 15 порций мороженого от Рязанова, а у
нас сидело 12 человек, из коих Кривцова не ела, стало
быть другому, между прочим мне, было и bis, а Пуш-
кину и bis Ьм. ' '
411
Ей же. 23. V. 1835
(ЛН, 808)
Провожу почти целый день дома, немногих, или
почти еще никого не видел и никого видеть не хочу,
разумеется из посторонних. Жуковский приезжал на не-
сколько часов из Царского Села. Он очень живо .раз-
деляет нашу скорбь. У Пушкина жена родила сына.286
Не могу собраться с духом и пойти на нашу квартиру.
Мне надобно было бы сходить туда сперва одному, и
выплакаться на свободе во всех углах, а Особенно же
в двух или трех. А теперь при родильнице нельзя. 288
А. И. Т у р г е н е ву. 30. VI. 1835
(О. А., Ш, 267)
Пушкин собирается на три года в деревню. Я его
почти не видал, а ее и вовсе с приезда моего.
Ему же. 29. XI. 1835
(О. А., III, 282)
Пушкины едут на несколько лет в деревню. Муж,
сказывают, в пух проигрался.
Ему же. 23. I. 1836
(О. А., Ш, 289)
Альфред Мюссе решительно головою выше в совре-
менной фаланге французских литераторов. Познакомься
с ним и скажи ему, что мы с Пушкиным угадали в нем
великого поэта, когда он еще шалил и faisait ses farces
dans «Les contes espagnols»... 28T
И. И. Дмитриеву. 25. II. 1836
(P. A., 1868, стлб. 644)
Пушкин подвизается на журнальное поприще, и ве-
роятно уже вам известно о скором появлении его Со-
временника.
Ему же. 15. III. 1836
(Там же, 646)
Современник подготавливается и явится в свет в
первых днях апреля. Пушкин печально озабочен тяж-
кою и едва ли не смертельною болезнию матушки
своей.
41#
А. И. Тургеневу. 8. IV. 1836
(О. А., Ш, 312)
Пушкин не пишет к тебе теперь, потому что умерла
мать его; что все это время был он в печальных забо-
тах, а сегодня отправился в псковскую деревню, где
будет погребена его мать.
И. И. Дмитриеву. 13. IV. 1836
(Р. А., 1868, с. 647)
Спешу, по поручению Пушкина, препроводить к в. в.
п-ву первую книжку Современника, только что вышед-
шую, и билет на получение следующих книжек. Самого
же Пушкина здесь нет. Вы без сомнения уже знаете,
что скончалась недавно его матушка и он отправился
в Псковскую деревню, где она желала быть погребена.
Печальные заботы его в продолжение болезни и при
самой кончине ее, может быть, повредили лучшей от-
делке и полноте первой книжки.
В. Ф. Вяземской. 30. VI. 1836
(ЛН, 809)
Сейчас разбудил меня Вельегорский... Он сегодня
крестит у Пушкина.258 Разве для крестин покажется
жена его, а то все еще сидит у себя на верху. Вижу и
кланяюсь с нею только через окошко.
Ей же. 10. VII. 1836
(ЛН, 809)
Пушкин также вместе со многими потерял надежду
на ключ. Сделано постановление, чтобы не иначе как
статским советникам можно впредь быть камер-герамл.
А. И. Тургеневу. 2. XI. 1836
(О. А., III, 347)
Вечером [накануне] Пушкин читал у меня новый
роман: «Капитанская дочь», повесть из времен пуга-
чевщины. Много интереса, движения и простоты. Он
будет весь напечатан в 4-м «Современнике».
И. И. Дмитриеву. 17. VI. 1837
(Р. А., 1868. стлб. 655)
Незадолго до кончины Пушкин перечитывал ваши
сочинения и говорил о них с живейшим участием и ува-
4#
жением. Особенно удивлялся он мастерской отделке ва-
шего шестистопного стиха в переводах Попе и Ювенала.
Козловский убеждал его перевесть Ювеналову сатиру
Желание, и Пушкин изучал прилежно данные вами об-
разцы. Сколько драгоценных начинаний найдено в
его бумагах. Большая часть из них, особенно стихотвор-
ных, будет напечатана в книжках Современника.
В. А. Жу к о в с к о м у. 3. XI. 1837
(Р. А., 1900, I, 383)
Одоевский не может нигде найти Д.-Жуана Пуш-
кина, для 3-й книжки «Современника», которая почти
готова. Кому же ты оставил бумаги Пушкина, на-
значенные для печатания? Что сделать из «Современ-
ника» на будущий год и будущие годы? Мое мнение,
чтобы вы, опекуны, выпросили дозволение обратить
этот журнал в литературную собственность семейства,
так чтобы до совершеннолетия одного из сыновей от-
давать его в аренду, например, за 2000 рублей, или
постольку-то с подписчика. Это было бы дело доброе
и в отношении литературном, и в отношении денежном
для семейства. В таком случае я охотно бы взялся за
этот журнал с кем-нибудь пополам. Вероятно, ты мог
бы выпросить эту милость у государя. Тогда нужно
было бы придать к заглавию Современника другое,
ретроспективное, придумав что-нибудь, и я всю мою
старину стал бы тут печатать. Подумай об этом и уве-
домь о том, что придумаешь. Главное дело: положить
прочное родовое основание Пушкинскому журналу. За
это я стою как за мою мысль полезную, а прочее воля
ваша.
С. П. Шевыреву. 1843
(Р. А„ 1885, II, 309)
.. . Карамзин, Жуковский, Пушкин держались од-
ного правописания, т.-е. Карамзинского.
А. И. Тургеневу. 29. I. 1845
(О. А., IV, 309)
Сегодня 29-ое число, день кончины Пушкина. Я от-7
служил за него и за своих покойников панихиду. Лан-
ская, бывшая вдова его, очень счастлива. Муж ее —
добрый человек и добр не только к ней, но и к детям,.
ДО
V
ИЗ ПИСЕМ О ДУЭЛИ И СМЕРТИ ПУШКИНА’51
5-го февраля (1837)
А. Я. БУЛГАКОВУ
Первые слова его жене, когда внесли его в комнату
раненого и положили на диван, были следующие: «Как
я счастлив! Я еще жив, и ты возле меня! Будь по-
койна! Ты не виновата; я знаю, что ты не виновата».
Между тем он скрыл от нее опасность раны своей, ко-
торую доктор, по его требованию, откровенно объявил
ему смертельною. «Благодарю вас, — сказал он тут
Шольцу, который первый из докторов видел его (на
месте поединка доктора не было, и впрочем, по свой-
ству раны им полученной, доктор был бы бесполезен), —
что вы сказали мне правду, как честный человек. Те-
перь займусь делами моими». Вскоре после того при-
ехал Арендт и подтвердил ему мнение первого доктора
о безнадежности положения его и смертельности раны,
им полученной. Расставаясь с ним, Арендт сказал ему:
«Еду к государю; не прикажете-ли что сказать ему?» —
«Скажите, — отвечал Пушкин, —что умираю и прошу у
него прощения за себя и за Данзаса» (брат москов-
ского, бывший лицейским его товарищем, верным дру-
гом в жизни и по смерть, за час до поединка попав-
шийся ему на улице и взятый им в секунданты).
Ночью возвратился к нему Арендт и привез ему для
прочтения собственноручную карандашом написанную
государем записку, почти в таких словах: «Если бог не
приведет нам свидеться в здешнем свете, посылаю тебе
мое прощение и последний совет: умереть христиани-
ном. О жене и детях не беспокойся: я беру их на свои
руки». Пушкин был чрезвычайно тронут этими слова-
ми и убедительно просил Арендта оставить ему эту за-
писку; но государь велел ее прочесть ему и немедленно
возвратить. «Скажите государю, — говорил Пушкин
Арендту, — что жалею о потере жизни, потому что не
могу изъявить ему мою благодарность, что я был бы
весь его!» (Эти слова слышаны мною и врезались в па-
мять и сердце мое по чувству, с коим они были произ-
несены.) Пришел священник, исповедывал и причастил
его. Священник говорил мне после со слезами о нем и
о благочестии, с коим он исполнил долг христианский.
Пушкин никогда не был esprit fort, по крайней мере не
был им в последние годы жизни своей: напротив, он
имел сильное религиозное чувство, читал и любил чи-
тать Евангелие, был проникнут красотою многих мо-
литв, знал их наизусть и часто твердил их. Жену при-
зывал он часто, но не позволял ей быть безотлучно
при себе, потому что боялся в страданиях своих изме-
нить себе, уверял ее, что ранен в ногу, и доктора, по
требованию его, в том же ее уверяли. Когда мучитель-
ная боль вырывал^ невольно крики из груди его, от
которых он по возможности удерживался, зажимая рот
свой, он всегда прибавлял: «Бедная жена! Бедная
жена!» и посылал докторов успокаивать ее. В эти два
дня он только и начинал говорить, что о ней и о госу-
даре. Ни одной жалобы, ни одного упрека, ни одного
холодного, черствого слова не слыхали мы. Если он и
просил докторов не заботиться о продолжении жизни
его и дать ему умереть скорее, то единственно от того,
что он знал о неминуемости смерти своей и терпел лю-
тейшие мучения. Арендт, который видел много смер-
тей на веку своем и на полях сражений, и на болезнен-
ных одрах, отходил со слезами на глазах от постели
его и говорил, что он никогда не видал ничего подоб-
ного: такое терпение при таких страданиях! Еще ска-
зал и повторил несколько раз Арендт замечательное
и прекрасное, утешительное слово об этом несчастном
приключении: «Для Пушкина жаль, что он не был
убит на месте, потому что мучения его невыразимы;
но для чести жены его это счастие, что он остался жив.
Никому из нас, видя его, нельзя сомневаться в невин-
ности ее и в любви, которую к ней Пушкин сохранил».
Эти слова в устах Арендта, который не имел никакой
личной связи с Пушкиным и был при нем, как был бы
он при каждом другом и в том же положении, удиви-
тельно выразительны. Надобно знать Арендта, его рас*
сеянность, его привычку к подобным сценам, чтобы по-
пять всю силу его впечатления. Стало быть, видимое
41$
им было так убедительно, так поразительно и полно
истины, что пробудило и его внимание и им овладе-
ло.— «Простит ли царь моего Данзаса?» спросил Пуш-
кин у Арендта, и на довольно успокоительный ответ его,
изъявил снова преданность и благодарность к госу-
дарю. Кажется, Вьельгорокому сказал он однажды:
«Жду Арендта и царского слова, чтобы умереть спо-
койно». Ожесточения к жизни в нем вовсе не было.
Он желал смерти, как конца мучений и, отчаиваясь в
жизни, не хотел продолжать ее насильственно, беспо-
лезными мерами и новыми мучениями. Но на другой
день, когда сделалось ему получше и заметил он, что
и доктора поободрились, и он сделался податливым к
надежде, слушался докторов, сам приставлял себе свое-
ручно пиявицы, принимал лекарства, и когда доктора
обещали ему хорошие последствия от лекарств, он отве-
чал им: «Дай бог! Дай бог!» Но этот оборот к луч-
шему был непродолжителен, и он вновь убедился в не-
минуемой близкой кончине и ожидал ее спокойно, на-
блюдая ход ее, как в постороннем человеке, щупал
пульс свой и говорил: «вот смерть идет!» Спрашивал: в
котором часу полагает Арендт, что он должен умереть,
и изъявлял желание, чтобы предсказание Арендта сбы-
лось в тот же день. Прощаясь с детьми, перекрестил
он их. С женою прощался несколько раз и всегда гово-
рил ей с нежностью и любовью. С нами прощался он
посреди ужасных мучений и судорожных движений, но
духом бодрый и с нежностью. У меня крепко пожал он
руку и сказал: «Прости, будь счастлив!» Пожелал он
видеть Карамзину. Мы за нею послали. Прощаясь с
нею, просил он ее перекрестить его, что она и испол-
нила. Данзас, желая выведать, в каких чувствах уми-
рает он к Гекерену, спросил его: не поручит ли он ему
чего-нибудь в случае смерти касательно Гекерена?
«Требую, — отвечал он ему, — чтобы ты не мстил за
мою смерть; прощаю ему и хочу умереть христиани-
ном. ..» v
Вот все, что на эту минуту могу припомнить из
всего того, что мы видели. Ручаюсь совестью, что нет
тут лишнего слова и никакого преувеличения. Напро-
27
417
тив, вероятно многого нет. Собираем теперь, что каж-
дый из нас видел и слышал, чтобы составить полное
описание, засвидетельствованное нами и докторами.
Пушкин принадлежит не одним ближним и друзьям,
но и отечеству, и истории. Надобно, чтобы память о
нем сохранилась в чистоте и целости истины. Но и из
сказанного здесь мною ты можешь видеть, в каких чув-
ствах, в каком расположении ума и сердца своего кон-
чил жизнь Пушкин. Дай бог нам каждому подобную
кончину. \
О том, что было причиною этой кровавой и страш-
ной развязки, говорить много нечего. Многое осталось
в этом деле темным и таинственным для нас самих.
Довольно нам иметь твердое задушевное убеждение,
что жена Пушкина непорочна и что муж ее жил и
умер с этим убеждением, что любовь и ласковость к
ней не изменились в нем ни на минуту. Пушкина в гроб
положили и зарезали жену его городские сплетни, люд-
ская злоба, праздность и клевета Петербургских сало-
нов, безыменные письма. Пылкая страстная душа его,
африканская кровь не могли вытерпеть раздражения,
произведенного сомнениями и подозрениями общества.
«II у a deux especes de cocus, — говорил он Даршиаку, се-
кунданту Гекерена, за час до поединка, — ceux qui le sont
de fait, ceux-la savent a quoi s’en tenir; le cas de ceux qui
le sont par la grace du public, est plus embarassante, et c’est
le mien».г) Когда Даршиак требовал секунданта от Пуш-
кина для переговоров о причинах поединка, он пись-
менно отвечал ему: «Je ne me soucie pas de mettre les oisifs
de Petersbourg dans la confidence de mes secrets de famille.
Je ne cansens a aucun pour parler entre les temoins». 2)
После пришлю я тебе все письма, относящиеся до этого
дела. Покажи пожалуйста мое письмо Ив. И. Дмитриеву
и Солнцеву, или лучше дай им копию с него, и вообще
9 Есть два рода рогрносцев: настоящие знают, хак им быть, но
положение рогоносцев’’ по милости публики затруднительнее, а
мое именно таково.
*) Я не желаю, чтобы петербургские праздные языки меша-
лись в мои семейные дела. Я не согласен ни на какие перего-
воры между секундантами.
41В
показывай письмо всем кому заблагорассудишь. Повто-
ряю, все в нем сказанное есть сущая, но разве не пол-
ная истина.
Скажи Сергею Львовичу, что Наталья Николаевна
очень слаба. О горести ее и говорить нечего. Она тот-
час просила меня написать ему о случившемся несча-
стии; но право я ни духа, ни силы физической писать
не имел. Наталия Николаевна ожидает брата стар-
шего из Калужской губернии и поедет с ним и с се-
мейством своим тотчас в Калужскую деревню. Скажи
ему, что все порядочные люди, начиная от царской
фамилии, приемлют в ней живейшее участие, убеждены
в ее невинности и признают всю эту бедственную исто-
рию каким-то фаталитетом, который невозможно объ-
яснить и невозможно было предупредить. Анонимные
письма — причина всего: они облили горячим ядом
раздражительное сердце Пушкина; ему с той поры
нужна была кровавая развязка.
Пожалуйста дай и мне копию с письма моего, что-
бы сохранить его в памяти. Прочти Владимиру [Му-
сину-] Пушкину и, если можешь отыскать, Павлу Вой-
новичу Нащокину, другу покойного Пушкина.
Тургенев отправился третьего дня вечером с телом
Пушкина и с жандармским капитаном для погребения
в монастырь Святые Горы, Псковской губернии, близ
деревни Пушкина.
6 февраля (1837)
И здесь много басен и выдумок клеветы об этом
несчастном происшествии, и здесь много тайного и для
нас самих. Что же должно быть у вас и в других ме-
стах? Передай Сергею Львовичу, что Наталья Нико-
лаевна вчера исповедалась, а сегодня ездила прича-
ститься в домовую церковь кн. Александра Николае-
вича Голицына. Разумеется, не от того, что она больна
телом, но для успокоения и услаждения сокрушенного
духа. Арендт ездит к ней каждый день и находит, что
здоровье ее довольно удовлетворительно, но требует
большего спокойствия, так что никто кроме нас, т. е.
трех-четырех человек, ее не видит.
•
9 февраля 1837 года *)
Чье сердце любило русскую славу, поэзию, знало
Пушкина не поверхностно, как знал его равнодушный
или недоброжелательный свет, но умело оценить все,
что было в нем высокого и доброго, несмотря на сла-
бости и недостатки, свойственные каждому человеку,
кто умеет сострадать несчастию близкого, может ли тот
не содрогнуться от участи, постигнувшей Пушкина и
не оплакивать его горячими, сердечными слезами? Ясно
изложить причины, которые произвели это плачевное
последствие, невозможно, потому что многое остается
тайным для нас самих, очевидцев. Впрочем и тем, что
знаем, можно объяснить случившееся приблизительно
следующим образом. Анонимные письма, о коих ты
верно уже знаешь, лежали горячею отравою на сердце
Пушкина. Ему нужно было выбросить этот яд с своею
кровью, или с кровью того, который был причиною
или предлогом нанесенного Пушкину оскорбления.
В первую минуту по получении этих писем, он с
яростью бросился на Гекерена и вызвал его драться.
Со стороны старика Гекерена пошли переговоры, и по
его просьбе дуэль отсрочена на 1 5 дней. В эти 1 5 дней
неожиданно, непонятно для всех, уладилась свадьба
молодого Гекерена с сестрою Пушкиной. Пушкин о том
ничего не знал; узнав, не верил тому и полагал, что
все это военная или дипломатическая хитрость; но
когда помолвка совершилась, он обратно взял картель,
признавая вероятно в душе своей эту странную свадьбу
(которая во всяком случае накидывала неприятную
тень на молодого Гекерена) за достаточную для себя
сатисфаксию, и с другой стороны признавая невиди-
мому несбыточность дуэли за жену свою с тем, кото-
рый женится на сестре ее. Между тем тут же объявил,
что хотя от поединка, предложенного им, и отказы-
вается, но семейных и даже общих сношений знаком-
ства с семейством Гекерена иметь не будет; не прини-
9 «Это письмо сохранилось в бумагах Булгакова не в подлин-
нике, а в списке, и, может быть, писано и не к нему; но очевидно
и несомненно оно принадлежит князю П. А. Вяземскому». Прим.
П. И. Бартенева.
4$0
мал поздравлений, язвительно отзывался о свадьбе
встречным и поперечным, и решительно объявил, что
ни он, ни жена его не будут в доме Гекерена, ни они
у него^в доме, что и было в точности соблюдено.
Все это замазало рану, но не исцелило. Женитьба
Гекерена мало что изменила в общем их положении.
Страсть, которую он афишировал к Пушкиной, продол-
жал он афишировать и после женитьбы. Городские
толки не умолкли, напротив, общее внимание недобро-
желательного, убийственного света впилось еще более
в действующие лица этой необыкновенной драмы, кото-
рой готовилась столь ужасная и кровавая развязка.
Пушкин все это видел, чувствовал: ему стало невтер-
пеж. Он излил все свое бешенство, всю скорбь раз-
драженного, оскорбленного сердца своего в письме к
старику-Гекерену, желая, жаждая развязки. В этом
письме, пером омоченным в желчь, запятнал он неиз-
гладимыми поношениями старика и молодого, и отпра-
вил к нему письмо в понедельник, 25 января. Depuis
le commencement de cette affaire, — говорил он за час до
поединка Даршиаку, секунданту Гекерена, — le seul mo-
ment de repit que j’aie, eu c’est celui, ou j’ai ecrit cette
lettre. x) Старик показал письмо сыну (или не знаю что
он ему сказал, ибо никто положительно не знает). Разу-
меется, делать было нечего тому, как драться. Он вы-
звал Пушкина. Вторник прошел в переговорах. Пушкин
не хотел иметь секунданта, чтобы не компрометировать
никого. Они настаивали, чтоб он имел секунданта.
«Сотте c’est m-r Heckeren qui те provoque, — писал Пуш-
кин Даршиаку, — et qui est offense, il peut m’en choisir un,
si cela lui convient; je 1’accepte d’avance quand il ne serait
que son chasseur». 2) Между тем, все в мысли не компроме-
тировать русского, он адресовался к Медженису, совет-
нику Английского посольства, который требовал, пред-
варительного до изъявления согласия, подробного изло-
жения причин и обстоятельств, вынудивших дуэль.
‘) С начала этого дела я вздохнул свободно только на минуту,
когда написал это письмо.
а) Так как вызов последовал со стороны г. Гекерена, который
оскорблен, то он может выбрать мне секунданта, если этого ему хо-
чется; я принимаю его заранее, если даже он выберет своего егеря*
£31
«Je ne me soucie nullement, — говорит Пушкин в том же
письме Даршиаку, — de mettre les oisif j de Petersbourg dans
la confidence de mes affaires de famille. Je me refuse done
a tout pour parler entre seconds».г) В день дуэли нечаянно
напал он на улице на старого товарища лицейского,
Данзаса, с которым он был всегда отменно дружен,
не говоря ему ни слова, посадил в свои сани и повез
к Даршиаку. Спустя два часа они были уже за Чер-
ною речкою, близ комендантской дачи. Пушкин, ехав
туда с Данзасом, был покоен, ясен и даже весел. Барьер
назначен был в 10 шагах, и отсчитано еще 5 каждому:
оба подвигались, целя друг в друга. Гекерен выстре-
лил первый. Пушкин упал, сказав: Je suis blesse.1 2 *) Он
лежал головой в снегу. Все бросились к нему, и Геке-
рен также. После нескольких секунд молчания и не-
подвижности, он приподнялся, опершись левою рукою
и сказал: «Attendez! Je me sens assez de force pour tirer
mon coup».8) Гекерен возвратился на свое место. Опи-
раясь левою рукою в землю, Пушкин стал прицели-
ваться в него и твердою рукою выстрелил. Гекерен по-
шатнулся и упал. Пушкин кинул вверх свой пистолет
и вскрикнул: браво! После, когда оба противника ле-
жали каждый на своем месте, Пушкин спросил Дар-
шиака: «Est-il tue?» —Non, mais il est blesse au bras et a
la poitrine. — C est singulier: j’avais cru que cela m’aurait
fait plaisir de le tuer; mais je sens que поп». 4 * * *) Даршиак
хотел сказать несколько мировых слов, но Пушкин не
дал ему времени продолжать. «Au reste, c’est egal; si nous
nous retablissons tons les deux, ce sera a recommencer».B)
Пуля Пушкина попала в правую руку Гекерена, кото-
рою он прикрывал грудь свою, пробила мясо, удари-
1) Я не желаю, чтобы петербургские праздные языки меша-
лись в мои семейные дела. Я не согласен ня на какие переговоры
между секундантами.
*) Я ранен.
’) Подождите! Я чувствую в себе довольно силы, чтобы сде-
лать свой выстрел.
4) Убит ли он? — Нет, но он ранен в руку и в грудь. — Странно:
я думал, что мне будет приятно его убить; но чувствую, что нет.
*) Впрочем все равно: если мы оба поправимся, то надо начать
снова.
льсъ в пуговицу панталон, на которую надеты были
помочи, и уже ослабленная отскочила в грудь, от чего
сперлось дыхание в нем на несколько секунд, что ве-
роятно было причиною падения. Пуля же роковая, ко-
торая отлита была на погибель Пушкина, раздробила
боковую кость его, разорвала внутренний сосуд и окон-
тузила кишки, так что с первого взгляда все доктора,
и особливо Арендт признали рану его смертельною по
двум причинам и более свойствам ее. Главный resume
всего этого происшествия есть следующий, Какое-то ро-
ковое предопределение стремило Пушкина к погибели.
Разумеется, с большим благоразумием, с меньшим жа-
ром в крови и без страстей, Пушкин повел бы это дело
иначе; Но тогда могли бы мы иметь в нем, может быть,
великого проповедника, великого администратора, вели-
кого математика; но на беду его, провидение дало нам
в нем великого поэта. Легко со стороны и беспри-
страстно, или бесстрастно, то есть тупо и деревянно,
судить о том, что .он должен был чувствовать, стра-
дать, и в силах ли человек вынести то, что жгло, ду-
шило его, чем задыхался он, оскорбленный в нежней-
ших и живейших чувствах своих: в чувстве любви к
жене и в Чувстве ненарушимости имени и чести его,
которые, как он сам говорил, принадлежали не ему
одному, не одним друзьям и ближним, но России.
«Cela ne me suf fit pas, — говорил он однажды Софье Ка-
рамзиной, — que vous, que тез amis, que la societe d’ici
soient aussi convaincus que moi de Гтпосепсе et de la
purete de ma femme: il me faut encore que ma reputation
et mon honneur soient intacts dans tons les coins de la
Russie ou mon nom est connu».г) Можно ли винить его
в этой щекотливости? Разумеется, никто здесь из по-
рядочных людей не сомневался в непорочности жены
его; но все-таки в глазах света третье лицо стало
между мужем и ею и набрасывало на них тень свою.
Это был призрак; ничего существенного, действитель-
ного в нем не было, это правда; но не менее того, и
') Мне не довольно того что вы, ’что мои друзья, что здеш-
нее общество, так же как и я, убеждены в невинности и в чистоте
моей жены: мне нужно еще, чтобы доброе имя мое и честь были
неприкосновенны во всех углах России, где мое имя- известно.
4М
напротив именно от того, призрак неотступный и дол-
жен был свести с ума и бросить в крайность человека
пылкого, раздражительного. Конечно, он во всем этом
деле действовал страстно, но всегда благородно и с
удивительною, трогательною деликатностью к жене
своей, которую он, можно сказать, полюбил нежнее,
почтительнее с самого начала этой истории, в то самое
время, когда он решался играть жизнью своею за нее,
и не забудьте, какою жизнью, не дюжинной, не тем-
ною, но жизнью, ущедренною славою и любовию Рос-
сии, жизнью, которая должна была иметь цену и пре-
лесть в глазах его. Твердость, спокойствие, ясность
духа, которые воцарились в нем с той минуты, когда
дуэль, то есть развязка нравственной пытки, была ре-
шена, и не изменили ему ни на месте битвы, ни на одре
смертного страдания до последнего вздоха, убедительно
показывают, из каких слоев сложена была эта душа,
сильная и высокая. Смерть его явила, чем была истин-
ная сторона жизни его. Все, что и было в ней нестрой-
ного, необузданного, болезненного принадлежит обстоя-
тельствам.
Смерть его произвела необыкновенное впечатление
в городе, то есть не только смерть, но и болезнь и са-
мое происшествие. Весь город, во всех званиях обще-
ства, только тем и был занят. Мужики на улицах го-
ворили о нем...
10 февраля (1837)
Я опять нездоров. Influenza физическая и мораль-
ная меня подъела. И горло болит, и голова болит, и
сердце болит. Эта гроза, которая над нами разрази-
лась, не могла не потрясти души и тела. Чем более
думаешь об этой потере, чем более проведываешь об-
стоятельств, доныне бывших в неизвестности и кото-
рые время начинает раскрывать понемногу, тем более
сердце обливается кровью и слезами. Адские сети,
адские козни были устроены против Пушкина и жены
его. Раскроет ли время их вполне или нет, неизвестно;
но довольно и того, что мы уже знаем. Супружеское
счастие и согласие Пушкиных было целью развратней-
£3/
ших и коварнейших покушении двух людей, готовых на
все, чтобы опозорить Пушкину. Но теперь, если истина
и обнаружится и божие правосудие оправдается и на
земле, то уж бедного Пушкина не воротишь. Он пал
жертвою людской злобы. .. Пушкина все еще слаба,
но тише и спокойнее. Она говела, исповедывалась и
причастилась и каждый день беседует с священником
Бажановым, которого рекомендовал ей Жуковский. Эти
беседы очень умирили и, так оказать, смягчили ее
скорбь. Священник очень тронут расположением души
ее и также убежден в непорочности ее. ..
8 апреля (1837)
Гекерен, т. е. министр, отправился отсюда, не полу-
чив прощальной аудиенции, но получил табакерку, что
значит на дипломатическом языке: вот образ, вот
дверь! т. е. не возвращайся. По крайней мере так тол-
куют дипломаты; ибо подарки даются обыкновенно,
когда министр двором своим решительно отозван, а Ге-
керен объявил, что едет только в отпуск. Спасибо рус-
скому царю, который не принял человека, как бы то
ни было, но посягнувшего на русскую славу. Под ко-
нец одна графиня Н[ессельроде] осталась при нем, но
все-таки не могла вынести его, хотя и плечиста, и гру-
даста, и брюшиста...
\ \ /-ч
Я. А. Полевой
ИЗ ЗАПИСОК2*
После выхода первых книжек «Московского Теле-
графа». знаменитый Иван Иванович Дмитриев, тогда
патриарх русской литературы, написал к Николаю Але-
ксеевичу письмо, где благодарил его за прекрасный
журнал, указывая на статьи, которые особенно ему
нравились. Как бы в доказательство, что он судил бес-
пристрастно, заслуженный поэт заметил немногие без-
делицы, которых, по его мнению, надлежало избегать. ..
Это показывает, что он внимательно читал «Москов-
ский Телеграф», прибавлю, что всегда потом он оста-
вался в приязни с Николаем Алексеевичем и дорожил
его мнениями. Некоторые из молодых людей, бывшие
впоследствии известными учеными или писателями,
сделались решительными энтузиастами «Московского
Телеграфа». Большая часть прежних литераторов вы-
ражали одобрение и желали знакомства с издате-
лем.
Особенно приятно было Николаю Алексеевичу по-
лучить в начале лета 1825 года письмо от А. С. Пуш-
кина, который жил тогда безвыездно в своей Псков-
ской деревне. Пушкин писал в этом письме, что «Мо-
сковский Телеграф несомненно лучший русский жур-
нал» и что он готов, чем может, участвовать в нем.
Вскоре прислал он несколько своих стихотворений и
две первые свои статьи в прозе, для напечатания в
«Телеграфе», так что в этом журнале русская публика
познакомилась с прозою Пушкина. Одна из прозаиче-
i
436
ских статей его была: «О предисловии Лемонте к фран-
цузскому переводу басен Крылова»; другая о г-же
Сталь, в возражение статье, напечатанной в «Сыне
Отечества» Александром Михайловичем Мухановым.
Пушкин прислал свои статьи к издателю «Московского
Телеграфа» без всякого посредничества, следовательно
по личному убеждению признавал журнал его достой-
ным своего участия.261 Это чрезвычайно обрадовало
нас и придало сил к продолжению борьбы с бесчислен-
ными противниками. Кстати, вот заметка для истории
литературы русской. В числе присланных Пушкиным
стихотворений находилось его Ex ungue leonem. Оно нс
может быть понятно тем, кто не знает, по какому по-
воду написал его Пушкин. В первых книжках «Москов-
ского Телеграфа» были напечатаны небольшие его сти-
хотворения, вытребованные у него князем Вяземским
для нового журнала, в котором готовился он ревностно
участвовать. Видно, у Пушкина не было ничего наго-
тове, и он, не желая отказать уважаемому им другу,
прислал «Телегу жизни», поручив ему же переделать
в ней два-три слишком выразительные стиха (она и
напечатана с переделкою князя Вяземского). Пушкин
прислал тогда же еще два-три маленькие стихотворе-
ния. Одно из них, напечатанное без полной подписи
(кажется, по желанию самого поэта), отличалось толь-
ко силою Пушкинских стихов:
Враги мои! покамест, я ни слова,
И, кажется, мой быстрый гнев угас;
Но ив виду не выпускаю вас,
И выберу когда-нибудь любова:
Не избежать пронзительных когтей,
Как налечу нежданный, беспощадный!
Так в облаках кружится ястреб жадный
И сторожит индеек и гусей.
Между тем, с «Московским Телеграфом» повторя-
лась басня: Умирающий лев. Все породы бессильных
стали нападать на него, все они почитали как за долг
лягнуть его. Это очень неудачно выполнил Александр
Ефимович Измайлов, издававший тогда журнал «Бла-
гонамеренный». Измайлов был, как говорят, разгуль-
ный добряк, и этот же характер выражался в его жур-
нале. Я не знал А. Е. Измайлова лично, но знаю, что
«Басни» его показывают некоторое искусство владеть
русским языком, при совершенном отсутствии образо-
ванного вкуса. К несчастию, он увлекся этим посте-
пенно до того, что злой Воейков верно изобразил ха-
рактер его сочинений, говоря о Измайлове (в своем
Доме сумасшедших):
Вот Измаилов, автор басен,
Од, посланий, эпиграмм.
Он бормочет: «Я согласен,
Я писатель не для дам;
Я люблю носы с угрями,
Хожу с музою в трактир,
Ем икру там, лук с сельдями;
Мир квартальных есть мой мир!>
Как будто в подтверждение этого, он наконец при-
нял тон забавника, шутника, любезника в обществе
людей пятнадцатого класса, как выразился о нем тот
же Воейков в печатной статье. Измайлов беспрестанно
шутил и гаерствовал в своем «Благонамеренном», упо-
минал о пеннике, о настойке, о растегайчиках, о трак-
тире и тому подобных неблагоуханных предметах. Изда-
вая свой журнал неисправно, он опоздал однажды
слишком много выдачею книжек, и как это случилось
около святой недели, то в вышедшей затем первой
книжке он извинялся перед публикой своим шутливым
тоном, и тут же прибавил о себе:
Как русский человек на праздниках гулял:
Забыл жену, детей, не только что журнал!
Пушкин упоминает (в своих заметках) об этой не-
слыханной откровенности. Он всегда с презрением от-
зывался о тоне сочинений А. Измайлова, и даже в
своем «Онегине» сказал:
Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски; право, страх!
Могу ли их себе представить
С Благонамеренным в руках?
На беду свою, «Благонамеренный», по примеру дру-
гих, потому что иного повода не было, вздумал под-
смеяться над «Московским Телеграфом» и выбрал
4X8
предметом насмешки стихотворение Пушкина: «Враги
мои» и проч. Обыкновенным своим тоном он говорил:
«У сочинителя есть и когти: у, как страшно!» Пушкин,
видно, вспыхнул, прочитав эту пошлую насмешку, и
тотчас. прилетело к нам, по почте, собственною рукою
его написанное:
Недавно я стихами как-то свистнул
И выдал в свет без подписи своей;
Журнальный шут о них статейку тиснул
И в свет пустил без подписи-ж, злодей!
Но, что-ж? ни мне, ни площадному шуту
Не удалось прикрыть своих проказ:
Он по когтям узнал меня в минуту,
Я по ушам узнал его как раз!
Это окончательно сделало Благонамеренный небла-
гонамеренным в отношении к «Московскому Телегра-
фу» — по милости Пушкина.262
Так начались прямые сношения Пушкина с «Мо-
сковским Телеграфом». Они обещали прочное знаком-
ство: далее увидим, отчего не могло это испол-
ниться [. . .]
Года через три потом, Пушкин, разговаривая со
мной о знакомом уже ему издателе «Московского Те-
леграфа», сказал, между прочим: «Я дивлюсь, как этот
человек попадает именно на то, что может быть инте-
ресно!» [.. .]
Пушкин, приехавший в Москву осенью 1826 года,
вскоре понял Мицкевича и оказывал ему величайшее
уважение. Любопытно было видеть их вместе. Прони-
цательный русский поэт, обыкновенно господствовавший
в кругу литераторов, был чрезвычайно скромен в при-
сутствии Мицкевича, больше заставлял его говорить,
нежели говорил сам, и обращался с своими мнениями к
нему, как бы желая его одобрения. В самом деле, по
образованности, по многосторонней учености Мицкеви-
ча, Пушкин не мог сравнивать себя с ним, и сознание
в том делает величайшую честь уму нашего поэта. Ува-
жение его к поэтическому гению Мицкевича можно
видеть из слов его, сказанных мне в 1828 году, когда
и Мицкевич, и Пушкин жили оба уже в Петербурге.
Я приехал туда временно и остановился в гостинице
/29
Демута, где обыкновенно жил Пушкин до самой своей
женитьбы. Желая повидаться с Мицкевичем, я спро-
сил о нем у Пушкина. Он начал говорить о нем и, не-
вольно увлекшись в похвалы ему, сказал, между про-
чим: «Недавно Жуковский говорит мне: знаешь ли,
брат, ведь он заткнет тебя за пояс». — «Ты не так гово-
ришь,— отвечал я:—он уже заткнул меня». В другой
раз, при мне, в той же квартире, Пушкин объяснял
Мицкевичу план своей еще не изданной тогда Полта-
вы (которая первоначально называлась «Мазепою»),
и с каким жаром, с каким желанием передать ему свои
идеи старался показать, что изучил главного героя
своей поэмы. Мицкевич делал ему некоторые возраже-
ния о нравственном характере этого лица[...]
В суждениях о литературных предметах высказывал
он [Мицкевич] всегда оригинальное свое мнение, но
все возвышенное и прекрасное ценил высоко и не оста-
навливался на мелких недостатках. Однажды, кто-то
при нем стал указывать на разные слабые стороны на-
шего Пушкина и обратился к Мицкевичу, как бы ожи-
дая от него подтверждения своего мнения. Мицкевич
отвечал; «Pouchkme est le premier poete de sa nation:
c’est la son titre a la gloire» (Пушкин первый поэт своего
народа: вот что дает ему право на славу). [.. .]
Во время пребывания Мицкевича в Петербурге была
напечатана поэма его Конрад Валленрод. Многочис-
ленный круг русских почитателей поэта знал эту поэму,
не зная польского языка, то есть знал ее содержание,
изучал подробности и красоты ее. Это едва ли не един-
ственный в своем роде пример! Но он объясняется
общим вниманием петербургской и московской публики
к славному польскому поэту, и как в Петербурге много
образованных поляков, то знакомые обращались к ним
и читали новую поэму Мицкевича в буквальном пере-
воде. Так прочел ее и Пушкин. У него был даже руко-
писный подстрочный перевод ее, потому что наш поэт,
восхищенный красотами подлинника, хотел, в изъявле-
ние своей дружбы к Мицкевичу, перевести всего «Вал-
лен род а» своими чудесными стихами. Он сделал по-
пытку: перевел начало «Валленрода», но увидел, как
4&0
говорил он сам, что не умеет переводить, то есть не
умеет подчинять себя тяжелой работе переводчика. Сви-
детельством этого любопытного случая остаются пре-
красные стихи, переведенные из «Валленрода» Пушки-
ным, не переводившим ничего [.. .] 288
Можно ручаться, что в душе его не было никакого
озлобления против России, и Пушкин очень верно изо-
бразил отношения Мицкевича к русскому обществу, с
грустным чувством вспоминая о нем в 1834 году:
Он между нами жил,
Средь племени ему чужого; злобы
В душе своей к нам не питал он; мы
Его любили. Мирный, благосклонный,
Он посещал беседы наши. С ним
Делились мы и чистыми мечтами,
И песнями (он вдохновлен был свыше
И с высоты взирал на жизнь). Нередко
Он говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
Мы жадно слушали поэта. Он
Ушел на Запад—и благословеньем
Его мы проводили [. . ]
Почти в это же время поселился в Москве и сбли-
зился с нами Евгений Абрамович Баратынский[...]
Баратынский пользуется славою поэта, и справед-
ливо. У него были и поэтические ощущения, и необык-
новенное искусство в выражении. Но, знавши его очень
хорошо, могу сказать, что он еще больше был умный
человек, нежели поэт. Отчасти он обязан поэтическою
славою своею Пушкину, который всегда и постоянно го-
ворил, что Баратынский чудесный поэт, которого не
умеют ценить. Почти то же говорил он о Дельвиге,
и готов был иногда поставить их обоих выше себя.
Трудно понять, что заставляло Пушкина доходить до
таких преувеличений. Правда, что он называл Баратын-
ского одним из лучших своих друзей; но дружба не
могла ослепить необыкновенной его проницательности.
Говорили, что он превозносил Дельвига и Баратын-
ского, чтобы тем больше возвысить свой гений, потому
что если они были необыкновенные поэты, то что же

сказать о Пушкине? Может ли быть какое-нибудь
сравнение между ними и им? Но я не предполагаю та-
кой мелкой хитрости в нашем великом поэте. Он пре-
возносил Катенина, и даже написал о нем:
. . . Катенин воскресил
Корнеля гений величавый!
Но это были странности, какие-то прихоти умного
человека, может быть, первоначально порожденные ува-
жением или дружеским чувством его к людям, близким
к нему по обстоятельствам жизни. Как бы то ни было,
но авторитет Пушкина, конечно, способствовал повто-
рявшемуся безотчетно мнению, что Баратынский поэт,
по достоинствам своим близкий к самому Пушкину.
Теперь, кажется, излишне было бы опровергать такое
мнение. Баратынский поэт, иногда очень приятный,
везде показывающий верный вкус, но писавший не по
вдохновению, а вследствие выводов ума. Он трудился
над своими сочинениями, отделывал их изящно, нахо-
дил иногда верные картины и живые чувствования;
бывал остроумен, игрив, но все это, как умный чело-
век, а не как поэт. В нем не было ни поэтического
огня, ни оригинальности, ни национальности. Оттого-то
лучшие его произведения те, где он философствует,
как, например, в стихотворении на смерть Гете. Я уве-
рен, что если бы он не почитал себя поэтом и занялся
теориею и критикою литературы, он написал бы в этом
роде много умного, прекрасного, пояснил бы много идей
для своих современников. Его ясный ум, строгий вкус,
сильная и глубокая душа давали ему все средства быть
отличным критиком. Это показывали суждения его о
многих тогдашних литературных явлениях, суждения,
которые развивал он в нашем кругу. Когда приехал в
Москву Пушкин и начали появляться одно за другим
сочинения его (Цыганы, 2-я глава Онегина и много
лирических стихотворений), поговорить было о чем, и
Баратынский судил об этих явлениях с удивительною
верностью, с любовью, но строго и основательно.
В поэмах слепца Козлова не находил он никаких до-
стоинств и почти сердился, когда хвалили их, хотя
отдавал справедливость некоторым его стихотворным

переводам. Кажется, и потомство подтверждает эти
суждения. Он не был фанатиком ничьим, ни даже са-
мого Пушкина, несмотря на дружбу свою с ним и на
похвалы, какими тот всегда осыпал его[...]
Осенью 1826 года приехал в Москву поэт Пуш-
кин. Это событие, которое составляло эпоху в жизни
самого поэта, оказалось не без последствий на литера-
турные отношения Н. А. Полевого. Потому-то я дол-
жен войти здесь в некоторые подробности, любопытные
я довольно важные в жизни моего брата.
Знаю, что я должен очень осторожно говорить о
Пушкине. Нашлись люди, которые в последнее время
усиливались представить меня каким-то ненавистником
нашего великого поэта и чуть не клеветником нрав-
ственной его жизни. Я опроверг такую клевету, когда
она выказывалась явно,х) и показал, что никто более
меня не уважает памяти Пушкина, никто не ценит бо-
лее высоко чудесного его дарования. Но дознанная
истина, что клевета всегда оставляет после себя следы,
Я особенно та клевета, которая передается изустно, в
сборищах, где, в кругу порядочных людей, можно вы-
сказать возмутительные нелепости, повторяемые с улыб-
кой. Видно, такую клевету испытал сам Пушкин, упо-
мянувший о ней очень выразительно.
Имя Пушкина сделалось известно публике со вре-
мени издания Руслана и Людмилы в 1820 году; но
еще прежде он стал любимцем и баловнем образован-
ной петербургской молодежи за многие свои лириче-
ские стихотворения, несравненные прелестью выраже-
ния, гармонией стиха и совершенно новою, небывалою
до тех пор вольностью мыслей н разных отношений.
Эротические подробности в посланиях к Лидам и Ли-
летам, острые, умные саркавмы против известных лиц
в посланиях к друзьям, наконец, сальные стихотворе-
ния, где думал он подражать А. Шенье, но далеко пре-
взошел свой образец, — были совершенно во вкусе и
*) Опровержения мои напечатаны в «Северной Пчеле» 1859 гч
в № 129-м и 169-м.
28-
488
приходились по сердцу современной молодежи. Лири-
ческие произведения Пушкина этой эпохи большею
частью писаны были не для печати и в рукописи раз-
летались по рукам. Вскоре составилась целая тетрадь
таких стихотворений; современные юноши усердно пе-
реписывали ее, невольно выучивали наизусть, — и Пуш-
кин приобрел самую громкую, блестящую известность
и жаркую любовь молодых современников своих. Почти
в то же время стало известно, что он удален из Пе-
тербурга; внутри России даже не знали — куда, за
что? Но тем больше казалась поэтическою судьба
изгнанника самовольного (как называл Пушкин сам
себя), особенно, когда он упоминал о себе в задумчи-
вых, грустных стихах, то благословляя дружбу, спас-
шую его от грозы и гибели, то вспоминая об Овидии
на берегах Черного моря. И вдруг новая превратность
в судьбе его: он живет в своей деревне, не выезжает
оттуда, не может выезжать — и русский Овидий при-
нял оттенок чуть ли не Вольтера в Ферне, или Руссо
в самовольном изгнании. Между тем явились его Кав-
казский пленник. Бахчисарайский фонтан, наконец, пер-
вая глава Онегина, сопровождаемые множеством изящ-
ных лирических стихотворений, и уже слышно было,
что поэт, в своем уединении, готовит новые, великие
создания. В таких отношениях находился Пушкин к
русской публике, когда, во время торжеств коронации,
в 1826 году, вдруг разнеслась в Москве радостная и
неожиданная весть, что император вызвал Пушкина из
его уединения, и что Пушкин в Москве.-Всех обрадо-
вала эта весть; но из числа самых счастливых ею был
мой брат, Николай Алексеевич... Искренний жаркий
поклонник его дарования, он почитал наградою судьбы
за многие неприятности на своем литературном попри-
ще то уважение, какое оказывал ему Пушкин, который
признавал «Московский Телеграф» лучшим из совре-
менных русских журналов, присылал свои стихи для
напечатания в нем, и в нем же напечатал первые свои
прозаические опыты. Оставалось закрепить личным
знакомством этот нравственный союз, естественно свя-
зывающий людей необыкновенных, и одним из луч-
ших желаний Николая Алексеевича было свидание с
Пушкиным. Можно представить себе, как он обрадо-
вался, когда услышал о его приезде в Москву! Он тот-
час поехал к нему и воротился домой не в веселом рас-
положении. Я увидел это, когда с юношеским нетер-
пением и любопытством прибежал к нему в комнату,
восклицая: — «Ну, что? видел Пушкина? рассказы-
вай скорее». С обыкновенною своею умною улыбкою,
он поглядел на меня и отвечал в раздумье: — «Видел».—
«Ну, каков он?» — «Да я, братец, нашел в нем совсем не
то, чего ожидал. Он ужасно холоден, принял меня це-
ремонно, без всякого искреннего выражения».
Он пересказал мне после этого весь свой, впрочем,
непродолжительный разговор с Пушкиным, в самом
деле состоявший из вежливостей и пустяков. Пушкин
торопился куда-то с визитом; видно было, что в это
свидание он только поддерживал разговор и, наконец,
обещал Николаю Алексеевичу приехать к нему в пер-
вый свободный вечер.
Мы посудили, потолковали и утешили себя тем, что,
вероятно, Пушкин, занятый какими-нибудь своими по-
литическими отношениями, не в духе. Но, все-таки,
странно казалось, что он не выразил Николаю Але-
ксеевичу дружеского, искреннего расположения.
Не помню, скоро ли после этого, но, как-то вече-
ром, он приехал к нам вместе с С. А. Соболевским,
который сделался путеводителем его по Москве и впо-
следствии поселил его у себя. Этот вечер памятен мне
впечатлением, какое произвел на меня Пушкин, виден-
ный моною тут в первый раз. Когда мне сказали, что
Пушкин в кабинете у Николая Алексеевича, я поспе-
шил туда, но, проходя через комнату перед кабинетом,
невольно остановился при мысли: я сейчас увижу его!..
Толпа воспоминаний, ощущений мелькнула и в уме, и
в душе... С тревожным чувством отворил я дверь...
Надобно заметить, что, вероятно, как и большая
часть моих современников, я представлял себе Пушкина
таким, как он изображен на портрете, приложенном к
первому изданию Руслана и Людмилы, т. е. кудрявым,
пухлым юношей, с приятною улыбкою...264
Перед конторкою (на которой обыкновенно писал
Н. А.) стоял человек, немного превышавший эту кон-
» 433
торку, худощавый, с резкими морщинами на лице, с
широкими бакенбардами, покрывающими всю нижнюю
часть его щек и подбородка, с тучею кудрявых волос.
Ничего юношеского не было в этом лице, выражавшем
угрюмость, когда оно не улыбалось. Я был так пора-
жен неожиданным явлением, нисколько не осуществля-
вшим моего идеала, что не скоро мог опомниться от
изумления и уверить себя, что передо мною находился
Пушкин. Он был не весел в этот вечер, молчал, когда
речь касалась современных событий, почти презри-
тельно отзывался о новом направлении литературы, о
новых теориях, и между прочим сказал:
— Немцы видят в Шекспире чорт знает что, тогда
как он просто, без всяких умствований говорил, что
было у него на душе, не стесняясь никакой теорией. —
Тут он выразительно напомнил о неблагопристойностях,
встречаемых у Шекспира, и прибавил, что это был ге-
ниальный мужичок! Меня поразило такое суждение тем
больше, что я тогда был безусловный поклонник Авг.
Шлегеля, который не находит никаких недостатков в
Шекспире. m
Пушкин несколько развеселился бутылкой шампан-
ского (тогда необходимая принадлежность литератур-
ных бесед!) и даже диктовал Соболевскому комические
стихи в подражание Виргилию. Не припомню, какая
случайность разговора была поводом к тому, но тут я
видел, как богат был Пушкин средствами к составле-
нию стихов: он за несколько строк уже готовил мысль
или'созвучие и находил прямое выражение, не замени-
мое другим. И это шутя, между разговором! О «Мо-
сковском Телеграфе» не было речи: Пушкин, видимо,
не хотел, говорить о нем, потому что не желал сказать
о нем своего мнения при первом личном знакомстве с
издателем. Это мнение было уже не то, которое выра-
зил он в письме к Н. А., как увидим сейчас. Свида-
ние кончилось тем, что мч с братом остались в недо-
умении от обращения Пушкина.
Прошло еще несколько дней, когда, однажды утром,
я заехал к нему. Он, временно, жил в гостинице, быв-
шей на Тверской, в доме князя Гагарина, отличавшемся
вычурными уступами и крыльцами снаружи. Там зани-
436
мал он довольно грязный номер в две комнаты, и я
застал его, как обыкновенно заставал потом утром в
Москве и в Петербурге, в татарском серебристом ха-
лате, с голою грудью, не окруженного ни малейшим
комфортом: так живал он потом в гостинице Демута
в Петербурге. На этот раз он был, как мне показалось
сначала, в каком-то раздражении, и тотчас начал речь
о «Московском Телеграфе», в котором находил мно-
жество недостатков, выражаясь об иных подробностях
саркастически. Я возражал ему, как умел, и разговор
шел довольно запальчиво, когда в комнату вошел г. Ше-
вырев, тогда еще едва начинавший писатель, член
Раичева литературного Общества... Он принес Пуш-
кину незадолго прежде напечатанную книжку «Об
искусстве и художниках, размышления и проч.», издан-
ную Тиком и переведенную с немецкого гг. Титовым,
Мельгуновым и Шевыревым. Стихи, находящиеся в этой
книге, были писаны последним, и Пушкин начал горячо
расхваливать их, вообще оказывая г. Шевыреву самое
приязненное расположение, хотя и с высоты своего ве-
личия, тогда как со мною он разговаривал почти как
неприятель. Вскоре ввалился в комнату М. П. Пого-
дин. Пушкин и к нему обратился дружески. Я увидел,
что буду лишний в таком обществе, и взялся за шляпу.
Провожая меня до дверей и пожимая мне руку, Пуш-
кин сказал:
— Sans rancime, je vous en priel x) — и захохотал тем
простодушным смехом, который памятен всем знавшим
его.
Я воротился домой почти с убеждением, что Пуш-
кин за что-то неприязнен к «Московскому Телеграфу»,
или, лучше сказать, к редакторам его. Но за что же?
Не сам ли он признавал «Московский Телеграф» луч-
шим из русских журналов; и действительно, не был ли
это, как говорят теперь, передовой журнал, оказавший
обществу некоторые услуги. Мог ли остановиться Пуш-
кин на мелочных недостатках его и за них отвергать
достоинства его, как делали пристрастные наши враги?
Вскоре услышали мы, что Пушкин основывает свой
Не будьте злопамятны, я вас прошу.
4М
журнал, Московский Вестник, под редакцией г. Пого-
дина и при участии всех членов бывшего Раичева Об-
щества, всех недовольных «Московским Телегра-
фом». Это объяснило нам многое в недавних отно-
шениях его с ними, • особливо, когда стали известны
подробности, как заключился такой странный союз.
В самом деле, странно было, что этот сердечный союз
уктр&ился слишком проворно, и сближение Пушкина
в важном литературном предприятии с молодыми людь-
ми, еще ничем не доказавшими своих дарований, каза-
лось еще изумительнее, когда во главе их являлся
г. Погодин! Где мог узнать и как мог оценить всю эту
компанию Пушкин, только-что приехавший в Москву?
Я упомянул, что Пушкин приехал в Москву неожи-
данно ни для кого. Он был привезен прямо в Кремлев-
ский дворец и неожиданно представлен императору.
Никто не может сказать, что говорил ему августейший
его благодетель, но можно вывести положительное за-
ключение о том из слов самого государя императора,
когда, вы шедши из кабинета с Пушкиным, после раз-
говора наедине, он сказал окружавшим его особам:
«Господа, это Пушкин мой!»
Несомненно также, что разговор с императором Ни-
колаем Павловичем оставил сильное впечатление в
Пушкине, и если не совершенно изменил прежний образ
его мыслей, то заставил его принять новое направление,
которому остался он верен до конца своей жизни. На
смертном одре, в часы последних страданий перед кон-
чиной, он просил уверить императора, что «весь был
бы его», если бы остался жив».х) Он, конечно, в эту
торжественную минуту лишь высказал то, что было в
душе его. Как человек высокого ума, до зрелых лет
мужества остававшийся либералом и по образу мыслей,
и в поэтических излияниях своей души, он не мог
вдруг отказаться от своих убеждений; но, раз давши
слово следовать указанному ему новому направлению,
он хотел исполнить это и благоговейно отзывался о
наставлениях, данных ему императором.2)
Q См. статью Жуковского: «Письмо к А. С. Пушкину». К. П.
’) См. «Соч. Пушкина», изд. Анненкова, т. I, стр. 172. К. П.
438
В самом начале, в первые дни своего нравственного
кризиса, встретился он в Москве с издателем «Москов-
ского Телеграфа» и, может быть, первоначально нс хо-
тел сближаться с ним, по расчету обыкновенного и
очень понятного благоразумия. Еще правительство не
обращало своего внимания на молодого. журналиста, а
Пушкин уже понимал, что не может следовать одному
с ним направлению. Живя в Михайловском, он почи-
тал его журнал передовым и откровенно хвалил его;
перенесенный в Москву, он был уже не тот Пушкин,
и потому-то, с первых свиданий, встретил холодно
Н. А. Полевого, и в первом разговоре со мной пори-
цал, между прочим, неосторожность, с какою пишутся
многие статьи «Московского Телеграфа». Это был
всегдашний припев его и потом, когда мне случалось
говорить с ним о «Московском Телеграфе». Только-
что прощенный государем императором за прежние свои
вольнодумства, взволнованный милостивым его словом,
он хотел держать себя настороже с издателем «Москов-
ского Телеграфа» и хотя внутренне не мог не отдавать
ему справедливости, однако, желал, может быть, лучше
узнать его. Таковы были, по моему убеждению, первые
причины холодности Пушкина к Н. А. Полевому. К ним
вскоре присоединились многие другие. Но возможно,
что Пушкаш, несмотря на свои ребяческие, смешные
мнения об аристократстве, простил бы моему брату
звание купца, если бы тот явился перед ним смиренным
’ поклонником. Но когда издатель «Московского Теле-
графа» протянул к нему руку свою, как родной, он хо-
тел показать ему, что такое сближение невозможно
между потомком бояр Пушкиных, внуком Арапа Ганни-
бала, и между смиренным гражданином. Я готов согла-
ситься, что Пушкин, человек высокого ума, никогда не
был глубоко убежден в том, что проповедывал так
громко о русском аристократстве и знатности своего
рода; но он играл эту роль постоянно, по крайней мере,
с тех пор, как я стал знать его лично. Он соображал
свое обхождение не с личностью человека, а с положе-
нием его в свете, и потому-то признавал своим собра-
том самого ничтожного барича и оскорблялся, когда
439
в обществе встречали его, как писателя, а не как ари-
стократа. Эту мысль выражал он и на словах, и в своих
сочинениях: она послужила ему основой вступительной
части и отрывка Египетские ночи. В Чарском изобра-
зил он себя.
Такой образ мыслей мешал сближению его с Н. А.
Полевым, и естественно заставил его легко согласиться
на предложение безвестных молодых людей, которые
просили его быть не столько сотрудником, сколько по-
кровителем предпринимаемого ими журнала. И он, и
они рассчитывали на верный успех от одного имени
Пушкина, которому все остальное должно было слу-
жить только рамою. Пушкину было очень кстати полу-
чать большую плату за свои стихотворения, печатан-
ные в журнале, покорном ему во всех отношениях, и в
этой-то надежде он имел новую причину отдалиться от
«Московского Телеграфа», который не платил и не
предлагал ему ничего за его сотрудничество, потому
что, до 1825 года, так поступали все журналисты.
С этого года г. Греч первый начал платить за труд
постоянных своих сотрудников, но все не за стихи, ко-
торые всегда составляют роскошь журнала и не при-
дают собственно ему ни малейшего достоинства. 266 Не
постигая этого, издатель и сотрудники Московского Вест-
ника ликовали, что могут получать большие барыши от
своего журнала, и под эгидой Пушкина ратоборство-
вать, как им угодно, особенно против «Московского Те-
леграфа». Можно представить себе, что наговорили они
Пушкину об издателе ненавистного им журнала!
В числе их были люди барского происхождения, и Пуш-
кин надеялся симпатизировать с ними больше, нежели
с простолюдином Полевым. Аристократ по системе,
если не в действительности, он увидал себя еще больше
чуждым ему, когда блестящее светское общество встре-
тило с распростертыми объятиями знаменитого поэта,
бывшего диковинкою в Москве. Он как будто не ви-
дал, что в нем чествовали не потомка бояр Пушкиных,
а писателя и современного льва, в первое время, по
крайней мере. Увлекшись в вихрь светской жизни, ко-Л
торую всегда любил он, Пушкин почти стыдился зва- ’
ния писателя.
U0
Все это объяснилось не вдруг, и если теперь ясны
причины странного отчуждения Пушкина от «Москов-
ского Телеграфа» и его издателя, то тогда мы могли
только оставаться в недоумении и были в праве него-
довать, что он без всякой видимой причины, без ма-
лейшего повода, становился в положение, неприятное
для нас. Холодность и высокомерие его очень уязвляли
Николая Алексеевича, и, положив руку на сердце, вся-
кий согласится, что на такое расположение, явно
выражаемое, нельзя же было отвечать дружбою и пре-
данностью. Еще больше оскорбляло Николая Алексее-
вича то, что Пушкин принял под свое покровительство
противников его и оказывал дружеское расположение
г. Погодину, заклятому врагу его.
Из напечатанных писем Пушкина можно видеть,
что он желал отклонить от «Московского Телеграфа»
главного сотрудника, придававшего свой авторитет это-
му журналу, князя Вяземского.х) Это окончательно по-
казывает неприязненное расположение к Н. А. Поле-
вому, и даже не совсем хорошее желание повредить ему.
Князь Вяземский, которого Пушкин всегда называл
своим другом, даже не говорил нам о предложениях
Пушкина, но, как человек самостоятельный и благород-
ный, вызвался принять еще более участия в «Москов-
ском Телеграфе», и действительно работал для него в
1827 году усердно и деятельно. Не должен ли был и
Пушкин, если бы он еще разделял образ мыслей князя
Вяземского, придать свой авторитет «Московскому Те-
леграфу», а не руководствоваться корыстными расче-
тами и вступать в союз с незнакомой ему молодежью,
которую так хорошо знал и оценивал князь Вяземский,
и очень верно изобразил Грибоедов в известном своем
экспромте, оканчивающемся стихами:
Студенческая кровь, казенные бойцы!
Холопы «Вестника Европы»!
*) В письме к Языкову (Н. М.) он писал, от 21-го ноября 1826 года:
«Один Вяземский остался тверд и верен «Телеграфу», жаль, но
что же делать». («Соч. Пушкина», издание Анненкова, т. I, стр.
174). Следовательно, он желал и старался отклонить князя Вязем-
ского от участия в «Московском Телеграфе». К, IL
U1
Расчет Пушкина и новых друзей его оказался не-
верен во многих отношениях. Московский Вестник не
понравился публике с первой книжки, и с каждою но-
вою книжкою оказывался ребяческим предприятием,
недостойным внимания. Не спаслз. его и стихи Пуш-
кина, хотя их было там много. Такой неуспех был но-
вым торжеством для «Московского Телеграфа» и толь-
ко утвердил за ним первенство в русской журнали-
стике. И не могло быть иначе. «Московский Телеграф»
был журнал, орган известного рода мнений, касавшийся
современных вопросов, а «Московский Вестник» ока-
зался— как и другие современные журналы русские —
сборником разнородных статей, иногда хороших, но
чаще плохих, потому что хороших писателей никогда
не бывает много, и невозможно завербовать их всех в
свои сотрудники: поневоле придется наполнять журнал
чем попало. Но когда издатель его бывает органом
определенных убеждений и современной доктрины,
тогда все эти статьи его журнала составляют одно це-
лое, а журнал постепенно делается могуществом, кото-
рому может противоборствовать только подобное же
могущество своего рода, то есть орган других убежде-
ний [. ..]
Издатели «Московского Вестника» думали, что стихи
Пушкина, и даже одно имя его, дадут успех их сбор-
нику; но прекрасные стихи Пушкина не могли закрыть
ничтожности почти всего остального. Главными дей-
ствователями «Московского Вестника» вскоре остались
г. Погодин со своими возгласами и мужиковатым то-
ном, и г. Шевырев со своими плаксивыми стихами и
критиками. Участь журнала была решена. Пушкин
вскоре охладел к нему вместе с публикою. Правда, что
еще несколько времени он, в письмах своих, старался
ободрять издателя «Московского Вестника» и хвалить
не в меру его главного сотрудника, его милого нашего
Шевырева (Соч. Пушкина, т. I, стр. 182); но это не
могло быть искренно и всего скорее было вызвано оби-
женным самолюбием и разочарованием в прежней уве-
ренности, что публика станет платить оброк одному
имени Пушкина. Из его же писем видно, что он не
имел никакой определенной идеи о журнале, которому
сделался кумом, и сам себе противоречил, когда гово-
рил о цели его. Г. Анненков полагает, что «цель жур-
нала была именно уничтожить бесплодные сборники,
так сильно развившиеся в это время» (Соч. Пушкина,
т. I, стр. 181). Это, вероятно, основано на трех словах
Пушкина в упомянутом выше письме к Языкову: «Пора
задушить альманахи». Но могла ли войти в здоровую
голову мысль — издавать для этого журнал? Как изда-
нием журнала задушить альманахи, бывшие потреб-
ностью для публики? Пушкин написал свои три слова
о них мимоходом, так, между прочим, и не мог соеди-
нять с ними постоянного убеждения. Напротив, одоб-
рял альманахи, много лет снабжал их своими стихами
и после издания «Московского Вестника». Особенно
заботился он об успехе «Северных Цветов» Дельвига.
Какая же еще была цель журнала? 1-го июля 1827 го-
да Пушкин писал к г. Погодину: «Надобно, чтобы
наш журнал издавался и на следующий год. Он, ко-
нечно, будь сказано между нами, первый единственный
журнал на Руси! Должно терпением, добросовест-
ностью, благородством и особенно настойчивостью
оправдать ожидания известных друзей словесности и
одобрение великого Гете» (Соч. Пушкина, изд. Анн.,
т. I, 182 стр.). К чему тут одобрение великого Гете?
Как мог судить о русском журнале великий Гете? Ясно:
сказано это, чтобы чем-нибудь ободрить унывших со-
трудников. Но замечательно, что тут Пушкин пропо-
ведует добросовестность и все добродетели, а от 31-го
августа, следовательно через два месяца, пишет к тому
же г. Погодину: «Главная ошибка наша была в том,
что мы хотели быть дельными; стихотворная часть у
нас славная, проза, может быть, еще лучше; но вот
беда: в ней слишком мало вздору. Ведь верно есть у
вас повесть для Урании? Давайте ее в «Вестник».
Кстати о повестях: они должны быть непременно су-
щественной частью журнала, как моды у «Телеграфа».
У нас не то, что в Европе — повести в диковинку. Они
составили первоначальную славу Карамзина, у нас про
них еще толкуют. Ваша индейская сказка: Переправа»
в европейском журнале обратит общее внимание, как
любопытное открытие учености; у нас тут видят просто
иа
повесть и важно находят ее глупою» (стр. 181). Вот
вам и добросовестность, и настойчивость, и одобрение
великого Гете! Давайте вздору, потому что публика
не понимает мудрых статей «Московского Вестника»!..
Да, больно видеть, что даровитый, необыкновенный че-
ловек унижал себя таким образом, льстил бездарным
людям из посторонних видов и противоречил себе и
правде! Разве он не знал, что повести и прежде, и в
его время (как теперь) были необходимым отделом
изящных произведений? Разве не писал он потом сам
повестей, которые составляют часть его славы? Публика
находит какую-нибудь повесть глупою, конечно, не по-
тому, что видела в ней не повесть. Уж верно так! Глу-
пые писатели обыкновенно не довольны публикой, и
Пушкину, баловню и любимцу ее, не кстати было уте-
шать своих новых друзей, как утешал он их: благо-
роднее, лучше было бы прямо сказать им, что они взя-
лись не за свое дело. Он, конечно, понимал это прежде
всех, но, как я сказал, из самолюбия и нелитературных
видов или расчетов, хотел убаюкивать незаслуженными
похвалами своих данников.
Не нужно пояснять, что при этой журнальной не-
удаче Пушкина и клевретов его, Н. А. Полевой был
для них бельмом на глазу. В немногих приведенных
мною строках из писем Пушкина видно, что упомянуть
о «Телеграфе» было неизбежно при суждениях о жур-
нальном успехе, и великий поэт не совестился повтор у
рять пошлый намек, будто моды были существенной
частью «Московского Телеграфа»! Не станем характе-
ризовать побуждений Пушкина; но кто же не согла-
сится, что в словах его явно неприязненное расположе-
ние к «Телеграфу» и издателю его? Поэт как будто
старался поддерживать и даже раздувать это располо-
жение в своих клевретах, а они, разумеется, и не нужда-
лись в таких поощрениях. Г. Шевырев исписывал гру-
ды бумаги, усердно трудясь уронить «Телеграф» и вы-
ставить издателя его самым дурным писателем и даже
дурным человеком; г. Погодин не столько писал, сколь-
ко действовал против него неприязненно. Вся его пар-
тия искала случая и не пренебрегала никакими сред-
ствами, чтобы уязвить журнал, а если можно, то
нанести удар издателю «Телеграфа». Но, при этом,
наружные формы приязни и все приличия соблюдались
вполне. Пушкин и его сотрудники бывали у Н. А. По-
левого и при встрече казались добрыми приятелями.
Весною 1827 года, не помню по какому случаю, у брата
был литературный вечер, где собрались все пишущие
друзья и недруги; ужинали, пировали всю ночь и разъ-
ехались уже утром. Пушкин казался председателем
этого сборища и, попивая шампанское с сельтерской
водой, рассказывал смешные анекдоты, читал свои не-
дозволенные стихи, хохотал от резких сарказмов И. М.
Снегирева, вспоминал шутливые стихи Дельвига, Ба-
ратынского и заставил последнего припомнить написан-
ные им с Дельвигом когда-то рассказы о житье-бытье
в Петербурге. Его особенно смешило то место, где в
пышных гекзаметрах изображалось столько же воль-
ное, сколько невольное убожество обоих поэтов, кото-
рые «в лавочку были должны, руки держали в карма-
нах (перчаток они не имели!)»...
/ Глядя на пирующих вместе образованных, большею
4(астью, любезных людей, кто подумал бы, что в душе
Многих из них таились мелкие страстишки и ненависть
тому, у кого они пировали? Только «приличия были
спасены», — если позволят употребить здесь вырази-
тельный французский идиотизм.
Весною того же года Пушкин спешил отправиться
в Петербург и мы были приглашены проводить его.
Местом общего сборища для проводин была назначена
дача С. А. Соболевского, близ Петровского дворца.
Тогда еще не существовало нынешнее Петровское, то
есть множества дач, окружающих Петровский парк,
также не существовавший: все это миловидное пред-
местье Москвы явилось по мановению императора Ни-
колая, около 1835 года. До тех пор, вокруг историче-
ского Петровского дворца, где несколько дней укрывал-
ся Наполеон от московского пожара в 1812 году, было
несколько старинных, очень незатейливых дач, стоя-
вших отдельно одна от другой, а все остальное про-
странство, почти вплоть до заставы, было изрыто, за-
брошено или покрыто огородами, и даже полями с
хлебом.
В эту-то пустыню, на дачу Соболевского, около ве-
чера, стали собираться знакомые и близкие Пушкина.
Мы увидели там Мицкевича, который с комическою
досадою рассказывал, что вместе с одним товарищем он
забрался в Петровское с полудня, надеясь осмотреть на
досуге достопамятный дворец и потом найти какой-
нибудь приют, или хоть трактир, где пообедать. Но
дворец, тогда только снаружи покрашенный,внутри ;
представлял опустошение; что же касается до утоления
голода, который, наконец, стал напоминать Мицкевичу
об обеде, то в Петровском не оказалось никаких посо- I
бий для этого: в пустынных дачах жили только сто- I
рожа, а трактира вблизи не было. В таком отчаянном
положении Мицкевич увидел какого-то жалкого раз-
носчика с колбасами, но когда поел колбасы, то весь
остальной день мучила его жажда, хотя желудок был
пуст. Он так уморительно рассказывал все эти приклю-
чения, что слушавшие его не могли не хохотать; а госте-
приимный хозяин дачи спешил восстановить упадшие
силы знаменитого литвина. Постепенно собралось много
знакомых Пушкина, и уже был’ поздний вечер, а он не
являлся. Наконец, приехал Александр Михаилович ,
Муханов — против которого написал свою первую кри-
тическую статью Пушкин, вступившийся за m-me Stael —
и объявил, что он был вместе с Пушкиным на гулянье в
Марьиной роще (в этот день пришелся семик), и что
поэт скоро приедет. Уже поданы были свечи, когда он
явился, рассеянный, невеселый, говорил не улыбаясь
(что всегда показывало у него дурное расположение)
и тотчас после ужина заторопился ехать. Коляска его
была подана, и он, почти не сказавши никому ласкового
слова, укатил в темноте ночи. Помню, что это произ-
вело на всех неприятное впечатление. Некоторые объяс-
няли дурное расположение Пушкина, рассказывая о
неприятностях его по случаю дуэли, окончившейся не *
к славе поэта. В толстом панегирике своем Пушкину j
г. Анненков умалчивает о подобных подробностях
жизни его, заботясь только выставить поэта мудрым, |
непогрешительным, чуть не праведником.
*) Кажется, один нижний этаж его был отделан наскоро. /С. /7,
Из всего рассказанного здесь мною видно, однакож,
что Пушкин действовал в отношении к моему брату
неприязненно и, вольно или невольно, повредил ему во
многом. Конечно, в его воле было затеять свой журнал;
но уже одно то, что он не присоединился к «Телеграфу»,
вдруг переменил свой образ мыслей о нем и стал по-
стоянно отзываться как о ловком шарлатанстве, это уже
не могло не повредить Н. А. Полевому и усилило не-
приязненные действия его противников. Если в пись-
мах своих он не совестился говорить, что в «Телеграфе»
существенная часть были моды, то можно представить
себе, как отзывался он об этом журнале и его издателе
в разговорах своих с теми людьми, которые, и через
много лет после смерти Н. А. Полевого, не могут про-
стить ему успехов его и не отдают ему справедливости?
Несомненно, что не лучше отзывался о нем Пушкин и
в разговорах с посторонними людьми; а его слово
могло сильно действовать на общее мнение. Чем же
оправдать такую неприязненность, когда лучшие люди
своего времени — князь Вяземский, Мицкевич, Бара-
тынский и много других, которых авторитета не отвер-
гал Пушкин, были тесно соединены с Н. А. Полевым
и уважали его журнал? Теперь никто нс станет спо-
рить/ что Пушкин во всю жизнь свою был плохой
судья в литературе, даже когда бывал искренен; но
тут едва ли можно признать в нем даже искренность.
Я старался объяснить внезапную перемену его в отно-
шении к моему брату; но раз вступив на ложный
путь, он невольно увлекался дальще и дальше, так
что, наконец, не стыдился входить в сношения с небла-
гопристойным, продажным писакой Александром Ан-
фимовичем Орловым, и уськал его против Полевого!
Об этом я скажу впоследствии.
Теперь остановимся на том, что приезд в Москву
и житье там Пушкина были для моего брата только
поводом к разным неприятностям в литературных его
отношениях. Против него явились: новый неприязнен-
ный журнал, под покровительством Пушкина, и авто-
ритет великого поэта, сильно действовавший на публи-
ку, которая, разумеется, не знала причин этого явления,
Ш
и многие, конечно, присоединились к блестящему авто-
ритету. Словом, Пушкин сделался неприятелем «Мо-
сковского Телеграфа», следственно и издателя его; а
он, при своих средствах, мог нанести ему существенный
вред, хотя бы даже не имел того в виду [...]
Весною 1828 года [...] я приехал в Петербург с
рукописью перевода Вальтер-Скоттовой Жизни Напо-
леона [...] Это была главная, если не единственная,
причина моей поездки в Петербург, где я яе бывал до
тех пор [...] Я не спешил знакомиться ни с г. Гречем,
ни с Булгариным. В первое время по приезде в Петер-
бург я жил в гостинице «Демут», где обыкновенно
квартировал А. С. Пушкин. Я каждое утро заходил
к нему, потому что он встречал меня очень любезно
и привлекал к себе своими разговорами и рассказами.
Как-то в разговоре с ним я спросил у него — знако-
миться ли мне с издателями «Северной Пчелы»? — «А
почему же нет?—отвечал не задумываясь Пушкин.—
Чем они хуже других? Я нахожу в них людей умных.
Для вас они будут очень любопытны!» Тут он вошел
в некоторые подробности, которые показали мне, что он
говорит искренно, и находил, что с моей стороны было
бы неуместной взыскательностью отказаться от этого
знакомства [...] 2вт
О Пушкине любопытны все подробности, и потому
я посвящу ему несколько страниц. Он жил в гости-
нице Демута, где занимал бедный нумер, состоявший
из двух комнаток, и вел жизнь странную. Оставаясь
дома все утро, начинавшееся у него поздно, он, когда
был один, читал лежа в постели, а когда к нему при-
ходил гость, он вставал с своей постели, усаживался
за столик с туалетными принадлежностями и, разгова-
ривая, обыкновенно чистил, обтачивал и приглаживал
свои ногти, такие длинные, что их можно назвать ког-
тями. Иногда заставал я его за другим столиком —
карточным, обыкновенно с каким-нибудь неведомым
мне господином, и тогда разговаривать было нельзя;
после нескольких слов я уходил, оставляя его продол-
жать игру. Известно, что он вел довольно сильную
игру, и чаще всего продувался в пух! Жалко бывало
смотреть на этого необыкновенного человека, распален-
448
ного грубою и глупою страстью! Зато он был удиви-
тельно умен и приятен в разговоре, касавшемся всего,
что может занимать образованный ум. Многие его
замечания и суждения невольно врезывались в памяти.
Говоря о своем авторском самолюбии, он сказал мне:
«Когда читаю похвалы моим сочинениям, я остаюсь
равнодушен: я не дорожу ими; но злая критика, даже
бестолковая, раздражает меня». Я заметил ему, что
этим доказывается неравнодушие его к похвалам. —
«Нет, а может быть, авторское самолюбие?» — отвечал
он смеясь. В нем пробудилась досада, когда он вспо-
минал о критике одного из своих сочинений, напеча-
танной в Атенее, журнале, издававшемся в Москве
профессором Павловым. Он сказал мне, что даже на-
писал1 возражение на эту критику, но не решился напе-
чатать свое возражение и бросил его. Однако, он
отыскал клочки синей бумаги, на которой оно было
писано, и прочел мне кое-что. Это было собственно не
возражение, а насмешливое и очень остроумное согла-
сие с глупыми замечаниями его рецензента, которого
обличал он в противоречии и невежестве, повидимому
соглашаясь с ним. Я уговаривал Пушкина напечатать
остроумную его отповедь «Лгенею», но он не согла-
сился, говоря: «Никогда и ни на одну критику моих
сочинений я не напечатаю возражения; но не отказы-
ваюсь писать в этом роде на утеху себе». После он
пробовал быть критиком, но очень неудачно, а в пе-
чатных спорах выходил из границ и прибегал к пособию
своих язвительных эпиграмм. Никто столько не доса-
ждал ему своими злыми замечаниями, как Булгарин и
Каченовский, зато он и написал на каждого из них по
нескольку самых задорных и острых своих эпиграмм.
Вообще, как критик, он был умнее на словах, нежели
на бумаге. Иногда вырывались у него чрезвычайно
меткие остроумные замечания, которые были бы не-
кстати в печатной критике, но в разговоре поражали
своею истиною. Рассуждая о стихотворных переводах
Вронченки, производивших тогда впечатление своими
неотъемлемыми достоинствами, он сказал: «Да, они хо-
роши, потому что дают понятие о подлиннике своем; но та
беда, что к каждому стиху Вронченки привешана гирька!»
29
Увидевши меня по приезде моем из Москвы, когда
были изданы две новые главы Онегина, Пушкин желал
знать, как встретили их в Москве. Я отвечал: «Гово-
рят, что вы повторяете себя: нашли, что у вас два
раза упомянуто о битье мух!» Он расхохотался; однако
спросил: «Нет? в самом деле говорят это?» — «Я пе-
редаю вам не свое замечание; скажу больше: я слышал
это из уст дамы». — «А ведь это очень живое замеча-
ние: в Москве редко услышишь подобное», — приба-
вил он.208
Самолюбие его проглядывало во всем. Он хотел
быть прежде всего светским человеком, принадлежащим
к аристократическому кругу; высокое дарование увле-
кало его в другой мир, и тогда он выражал свое пре-
зрение к черни, которая гнездится, конечно, не в одних
рядах мужиков. Эта борьба двух противоположных
стремлений заставляла его по временам покидать сто-
личную жизнь, и в деревне свободно предаваться той
деятельности, для которой он был рожден. Но дурное
воспитание и привычка опять выманивали его в омут
бурной жизни, только отчасти светской. Он ошибался,
полагая, будто в светском обществе принимали его как
законного сочлена; напротив, там глядели на него как
на приятного гостя из другой сферы жизни, как на
артиста, своего рода Листа или Серве. Светская моло-
дежь любила с ним покутить и поиграть в азартные
игры, а это было для него источником бесчисленных
неприятностей, так что он вечно был в раздражении,
не находя или не умея занять настоящего места. Очень
заметно было, что он хотел и в качестве поэта играть
роль Байрона, которому подражал не в одних своих
стихотворениях. Байрон был не только урожденный
аристократ, но и мастер на разные проделки бурной
жизни, отличный пловец, ездок на лошади; под конец
жизни готовился даже сражаться за свободу греков.
Пушкин, кроме претензии на аристократство и несо-
мненных успехов в разгульной жизни, считал себя отлич-
ным танцором и • наездником, хотел даже воевать против
турок и для этого поехал в Азиатскую Турцию, где
кипела тогда война (в 1829 году) и где вздумал даже
участвовать в одном сражении, что в таком смешном
460
виде изображено генералом Ушаковым, историком по-
хода, бывшего под начальством графа Эриванского.
В 1828 году Пушкин был уже далеко не юноша,
тем более, что, после бурных годов первой молодости
и тяжких болезней, он казался по наружности исто-
щенным и увядшим; резкие морщины виднелись на его
лице; но он все еще хотел казаться юношею. Раз как-
то, не помню по какому обороту разговора, я произнес
стих его, говоря о нем самом:
Ужель мне точно тридцать лет?
Он тотчас возразил: «Нет, нет! у меня сказано:
Ужель мне скоро тридцать лет. Я жду этого рокового
термина, а теперь еще не прощаюсь с юностью». На-
добно заметить, что до рокового термина оставалось
несколько месяцев! Кажется, в этот же раз я сказал,
что в сочинениях его встречается иногда такая искрен-
няя веселость, какой нет ни в одном из наших поэтов.
Он отвечал, что в основании характер его — грустный,
меланхолический, и если он бывает иногда в веселом
расположении, то редко и не надолго. Мне кажется и
теперь, что он ошибался, так определяя свой характер.
Ии один глубркочувствующий человек не может быть
/всегда веселым и гораздо чаще бывает грустен: только
[поверхностные люди способны быть весельчаками, то есть
жрстоянно и от всего быть веселыми. Однако, человек не
умерший душою, приходит и в светлое, веселое располо-
жение; разница может быть только в том, что один
предается ему искренно, от души, другой не способен
к такой искренней веселости. И Жуковский иногда весел
в своих стихотворениях; но Пушкин, как пламенный
лирический поэт, был способен увлекаться всеми силь-
ными ощущениями, и когда предавался веселости, то
предавался ей, как неспособны к тому другие. В доказа-
тельство можно указать на многие стихотворения Пуш-
кина из всех эпох его жизни. Человек грустного, мелан-
холического характера не был бы способен к тому.
Однажды я был у него вместе с Павлом Петровичем
Свиньиным. Пушкин, как увидел я из разговора, сер-
дился на Свиньина за то, что очень неловко и некстати
тот вздумал где-то на бале рекомендовать его славной
* Ш
тогда своей красотой и любезностью девице Л. Нельзя
было оскорбить Пушкина более, как рекомендуя его
знамениты# поэтом; а Свиньин сделал эту глупость.
За то поэт и отплатил ему, как я был свидетелем,
очень зло. Кроме того, он очень горячо выговаривал
ему и просил вперед не принимать труда знакомить
его с кем бы то ни было. Пушкин, поуспокоившись, на-
вел разговор на приключения Свиньина в Бессарабии,
где тот был с важным поручением от правительства,
но поступал так, что его удалили от всяких занятий по
службе. Пушкин стал расспрашивать его об этом очень
ловко и смело, так что несчастный Свиньин вертелся,
как береста на огне. «С чего же взяли, — спрашивал
он у него, — что будто вы въезжали в Яссы с торже-
ственною процессиею, верхом, с многочисленною свитой,
и внушили такое почтение соломенным молдавским и
валахским боярам, что они поднесли вам сто тысяч
серебряных рублей?» — «Сказки, мивый Александр
Сергеевич! сказки! Ну, стоит ли повторять такой
вздор!» — восклицал Свиньин, который прилагал слово
мивый (милый) в приятельском разговоре со всяким
знакомым. — «Ну, а ведь вам подарили шубы?» —
спрашивал опять Пушкин и такими вопросами пресле-
довал Свиньина довольно долго, представляя себя лю-
бопытствующим, тогда как знал, что речь о бессараб-
ских приключениях была для Свиньина — нож острый!
Разговор перешел к петербургскому обществу, н
Свиньин стал говорить о лучшем избранном круге, на-
зывая многие вельможные лица; Пушкин и тут кос-
венно кольнул его, доказывая, что не всегда чиновные
и значительные по службе люди принадлежат к хоро-
шему обществу. Он почти прямо указывал на него, а
для прикрытия своего намею*' рассказал, что как-то он
был у Карамзина (историографа), но не мог погово-
рить с ним оттого, что к нему беспрестанно приезжали
гости и, как нарочно, все это были сенаторы. Уезжал
один, и будто на смену его являлся другой. Прово-
дивши последнего из них, Карамзин сказал Пушкину:
«Avez-vous remarque, mon cher ami, que parmi tout ces
messieurs il n’y avait pas un seul qui soit un homme de
bonne compagnie?» (Заметили вы, что из всех этих гос-
под ни один не принадлежит к хорошему обществу?).
С в инь ин совершенно согласился с мнением Карамзина
и поспешно проговорил: «Да, да, мивый, это так, это
так!»869 Пушкин вообще любил повторять изречения
или апофегмы Карамзина, пбтому что питал к нему
уважение безграничное. Историограф был для него не
только великий писатель, но и мудрец, — человек высо-
кий, как выражался он. Когда он писал своего Бориса
Годунова, Карамзин, услышав о том, спрашивал поэта,
не надобно ли ему, для нового его создания, каких-
нибудь сведений и подробностей из истории избранной
им эпохи, и вызывался доставить все, что может. Пуш-
кин отвечал, что он имеет все в «Истории Государ-
ства Российского», великом создании великого исто-
рика, которому обязан и идеею нового своего творения.
Дело критики показать, на сколько повредило его
драме слишком близкое воспроизведение Карамзинского
Годунова и уверенность, что историограф не ошибался.
За Карамзина же он окончательно разошелся и с моим
братом [...]
Как рыцарь, как смелый боец на избранном им
поприще, Николай Алексеевич не робел ни перед знат-
ностью, ни перед какими бы то ни было авторитетами,
когда надобно было обличить порок, низость, зло-
употребление. Он ненавидел старинную русскую пого-
ворку: «Не нашу тысячу рубят!» и кидался в схватку
при всяком случае, который пробуждал в нем неизмен-
ное чувство на защиту правды и добра. Повидимому,
какая надобность была ему задевать и восстановлять
против себя опасного неприятеля в этом могуществен-
ном писателе? Не выгоднее ли было бы позабыть рас-
при и жить с ним, по крайней мере, в приязни? Но
это было уже невозможно для моего брата с тех пор,
как Пушкин написал некоторые свои стихотворения и
напечатал в Литературной Газете Дельвига Послание к
вельможе. Николай Алексеевич пришел в глубокое не-
годование, потому что видел самовольное, жалкое уни-
жение Пушкина особенно в этом послании. Он стал
при всяком случае указывать на слабые стороны поэта
и за изменчивость его платил ему резкою правдою.
Многие видят мастерское произведение в Послании к
48
вельможе; но брат мой тем больше сердился, что нахо-
дил в нем прекрасные, пушкинские стихи.
Курьезно суждение об этом г. Анненкова, который
в хвалебной компиляции своей о Пушкине говорит:
«При появлении своем, оно (Послание к вельможе),
как и многие другие произведения поэта, возбудило не-
доумение. В свете считали его недостойным лица, к ко-
торому писано; в журналах, наоборот, недостойным
автора, которого обвиняли в намерении составить пане-
гирик. Любопытно суждение одного повременного изда-
ния об этой пьесе, одинаково поражающей и совершен-
ством формы, и совершенством содержания. При раз-
боре «Бориса Годунова» журнал («Московский Теле-
граф», 1833 г., ч. 49-я, № 1-й) замечал: «Мы уверены,
что современем сам Пушкин выбросит из собрания
своих сочинений многое, как-то: Загадку, Собрание на-
секомых, Дорожные жалобы, Послание к вельможе —
все это недостойно его». Понимание эстетических про-
изведений, связывающее журнал 1833 года с журна-
лом 1820 года!» (Материалы для биографии Пушкина,
страница 253-я). Понимание!.. Где г. критик подслу-
шал, что в свете считали «Послание» недостойным
лица, к которому ото писано? .. Разве это были Су-
воров, Екатерина Великая, Карамзин, т. е. или герой,
или богиня мудрости, или великий писатель? Известно,
какою славою пользовался в Москве прославленный
Пушкиным вельможа!.. Напротив, как современник со-
бытий, я помню, что все единогласно пожалели об
унижении, какому подверг себя Пушкин. Чего желал,
чего искал он? Похвалить богатство и сластолюбие?
Пообедать у вельможи и насладиться беседою полу-
мертвого, изможденного старика, недостойного своих
почтенных лет? Вот в чем было недоумение и вот что
возбуждало негодование. Понимание! Тем хуже было,
что, писавши о недостойном предмете, Пушкин нахо-
дил прекрасные стихи и как будто вдохновение. Не та-
ков был Державин: когда его уговаривали написать
похвальное стихотворение Потемкину, он написал пу-
стейшее произведение Решемыслу, то есть не умел
льстить и находить вдохновение по заказу; но, пора-
женный внезапною смертью Потемкина, от написал свой
Водопад, когда уже не мог рассчитывать на благо-
склонность умершего. Вот чего требовали современники
и от Пушкина, и чего всегда требуют все благородные,
чистые духом люди от поэтов. Неужели Франция не
встрепенулась бы от негодования, когда бы Виктор
Гюго в начале 1830 года написал льстивое послание
к министру Полиньяку, так же знатному вельможе, ко-
торый был, конечно, не хуже того, к кому писал Пуш-
кин? Неужели и теперь, если бы кто-нибудь из луч-
ших современных стихотворцев прекрасными стихами
написал такое же хвалебное стихотворение к современ-
ному недостойному вельможе, — неужели теперь это не
возбудило бы негодования? Неужели стали бы только
любоваться стихами, не обращая внимания на смысл и
значение сочинения? Г. Анненков очень низко думает
о своих современниках, если скажет да! Я не желаю
такого понимания ни нынешнему, ни будущему поколе-
нию. Повторяю: тем хуже, что Пушкин нашел вдохно-
вение для такого предмета! Если бы это не было вре-
менным, исключительным поступком, нельзя было бы
верить истине других его стихотворений, и они казались
бы нам противны, именно вследствие эстетического
понимания.270
Брат мой, постепенно разочарованный поступками
Пушкина в отношении к нему самому, был еще больше
разочарован его действиями в обществе, которому этот
великий гений готов был жертвовать нравственным
достоинством, льстя вельможам, втираясь в большой
свет, добиваясь камер-юнкерского мундира и разных
милостей, которые и сыпались на него щедро. Вспо-
мним, что Пушкин был первый поэт своего народа и
своего времени, что на него были обращены взоры це-
лой России, и перестанем дивиться, что в это время
публика с недоверчивостью, почти с холодностью встре-
чала лучшие его произведения. Она перестала верить
нравственной его силе. Это самое ощущение было испы-
тано Н. А. Полевым, который наконец не уважал в нем
нравственного человека. Он прощал более людям сла-
бым, мелкодушным, — но Пушкин!.. От такого чело-
века каждый соотечественник в праве требовать боль-
ше, нежели от какого-нибудь рядового писателя. По-
455
тому-то наконец нападения моего брата на Пушкина
доходили до крайности. Он доказывал даже слабость
его стихов, не находя в них связи, и для примера пред-
лагал читать некоторые отрывки их с конца к началу,
причем смысл почти не изменяется. Так переложил или
переставил он и напечатал в «Телеграфе» Посвящения
Онегина П. А. Плетневу. За что и Пушкин пылал гне-
вом против него и, не отвечая прямо, мстил косвенно,
иногда непозволительным образом, чем опять ронял
нравственное достоинство свое. К числу таких отмще-
ний принадлежит унизительное поощрение, которое он
оказывал писаке Орлову. Этот пошлый писака, изда-
вавший отвратительные брошюрки под разными цини-
ческими заглавиями, как, например: Поросенок в меш-
ке, или угнетенная невинность, очень угодил Пушкину
гем, что начал издеваться и глумиться над Булгари-
ным, с которым Пушкин был в это время чуть не на
ножах. Великий поэт обрадовался случаю бросить
грязью в автора «Выжигиных», и написал одобритель-
ное и поощрительное письмо к Орловку, уськая его бра-
нить Булгарина. Тот отвечал ему, и таким образом
между ними завязалась переписка и почти приязнь.
Пушкин старался представить все это в виде забавной
шутки; но, тем не менее, событие несомненно: он уни-
жался до переписки с Орловым, поощряя этого улич-
ного писаку передразнивать и поносить тех людей, ко-
торые писали неуважительно о последних сочинениях
Пушкина. Когда, наконец, он был раздражен на Н. А.
Полевого за разные колкие его замечания, тогда начал
поощрять Орлова писать против автора Истории рус-
ского народа. Несомненным доказательством всего этого
служит следующая копия с письма Пушкина, сохранив-
шаяся в бумагах Н. А. Полевого. Замечательна над-
пись, сделанная на ней рукою моего брата: «Прежде
всего надобно хорошенько представить себе: кто и к
кому пишет? Пушкин—к Орлову! ! Теперь начинайте
чтение».
Письмо А. С. Пушкина к А. А. Орлову.
«Искренно благодарю за удовольствие, доставленное
мне письмом вашим. Радуюсь, что посильное заступле-
ние мое за дарование, конечно, не имеющее нужды ни
dW
в чьем заступлении, заслужило вашу благосклонность.
Вы оценили мое усердие, а не успех. Мал бех в бра-
тии моей, и если мой камешек угодил в медный лоб
Голиафу Фиглярину, то слава создателю! Первая глава
нового вашего «Выжигина» есть новое доказательство
неистощимости вашего таланта; но, почтенный А. А.,
удержите сие благородное, справедливое негодование;
обуздайте свирепость творческого духа вашего. Не при-
водите яростью пера вашего в отчаяние присмиревших
издателей «Пчелы». Оставьте меня впереди согляда-
таем и стражем. Даю вам слово, что если они чуть
пошевельнуться, то Ф. Косичкин заварит такую кашу,
или паче кутью, что они ею подавятся.
«Читал я в «Молве» объявление о намерении ва-
шем писать Историю русского народа. Можно ли ве-
рить сей приятной новости?
«С истинным почтением и неизменным усердием
остаюсь всегда готовый к вашим услугам, 24 ноября
1831 г.
«Вот письмо, долженствовавшее к вам явиться, ми-
лостивый государь Александр Анфимович! Но, от-
правляясь в Москву, я его к вам не отослал, а надеялся
лично с вами увидеться. Судьба нас не свела, о чем
искренно сожалею. Повторяю здесь просьбу мою:
оставьте в покое людей, которые не стоят и не заслу-
живают вашего гнева. Кажется, теперь Полевой напа-
дает на вас и на меня, собираюсь на него рассердить-
ся; покамест с ним возятся Воейков и Сомов под име-
нем Н. Луговова, наше дело сторона. 1832 года 9 ян-
варя».
Жаль, что не сохранилась вся переписка великого
поэта с трактирным писакой: любопытно было бы ви-
деть, как они братались! Приведенное мною здесь
письмо, как видно, одно из многих; но цель их всех,
конечно, была одна и та же. Пушкин подстрекал Ор-
лова писать против неприятных ему людей, и для этого
льстил ему, хотя в двухсмысленном тойе. Орлов лико-
вал и показывал письма его встречному и поперечному,
предлагая с каждого копию за двугривенник! Вероятно,
так достал и брат мой копию с означенного письма.
Для пояснения замечу, что под именем Косичкина пи-
сал Пушкин браячивые статьи против Булгарина в
«Телескопе» и в «Литературной Газете», которой изда-
телем был Дельвиг, а редакциею занимался Орест Мих.
Сомов, добрый малый и образованный словесник, но
переметная сума по мнениям. Он был попеременно дру-
гом почти всех враждовавших между собою партий.
Пушкин, между прочим, находил в Орлове больше
дарования, нежели в Булгарине, отчего автор «Выжи-
гина» ужасно бесился. Орлов писал пародии на роман
его и, как видно, собирался писать пародию на Исто-
рию русского народа, а Пушкин радовался тому и обод-
рял его.271
Все это были мелкие интриги, сплетни, унизитель-
ные, конечно, не для брата моего. Он прямо и открыто
нападал на Пушкина, когда находил его достойным по-
рицания. Предположите даже, что он ошибался, увле-
кался досадой, страстью, но во всяком случае действия
его были благородны. «В поле съезжаются — родней
не считаются», но нападайте же, как подобает рыцарю,
а не подучайте какого-нибудь бродягу бросить камень
в вашего противника или дернуть его за ногу в пе-
шем бою. Пушкин не хотел вступать в открытый бой,
а не брезговал войти в интригу с А. Орловым! Не так
действовал в свое время Карамзин. Поверят ли после
всего этого, что брат мой никогда не переставал лю-
бить Пушкина и восхищаться его чудесным дарованием,
его усладительными стихами. Можно сказать даже, что
эта любовь к великому поэту была главной причиной
досады, а иногда и неудержимого негодования, когда
он видел, что Пушкин действует недостойно своего ве-
ликого призвания. Он порицал его, как порицает брат
любимого брата, впадшего в проступок. Говорят же,
что кого мы любим, на того чаще досадуем, и это от-
части справедливо, потому что сердцу больно за доро-
гого человека. В порядке вещей, что какой-нибудь Ор-
лов купается в грязи; но можно ли равнодушно видеть,
когда с таким человеком сближается Пушкин? В са-
мой заметке моего брата на письме Орлова видна не
злость, а какая-то грустная досада.
После прекращения «Московского Телеграфа» брат
мой не имел никаких сношении с Пушкиным; не знаю
458
даже, встречались ли они в последние годы жизни
поэта. Один жил в Москве, другой в Петербурге. Но
лучшим доказательством, как высоко уважал и любил
Пушкина Н. А. Полевой, может служить впечатление,
произведенное на него смертью поэта. В Москве про-
неслись слухи о дуэли и опасном положении Пушкина,
но мы не слыхали и не предполагали, что он был уже
не жилец мира. Утром, по какому-то делу, брат заехал
ко мне и сидел у меня в кабинете, когда принесли с
почты «Северную Пчелу», где в немногих строках было
напечатано известие о смерти Пушкина. Взглянув на
это роковое известие, брат мой изменился в лице, вско-
чил, заплакал и, бегая по комнате, воскликнул: «Да
что же это такое >.. Да это вздор, нелепость! Пушкин
умер! .. Боже мой! . .» И рыдания прервали его слова.
Он долго не мог успокоиться. Искренние слезы тоски,
пролитые им в эти минуты, конечно, примирили с ним
память поэта, если при жизни между ними еще оста-
валась тень неприязни [...]

С. П, Шевырвв
РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ171
'7 Пушкин родился в Москве. Отец его, Сергей Льво-
вич, человек ограниченного ума, больше любивший
светскую жизнь, подобно брату своему поэту Василию
Львовичу (имевшему свой дом на Басманной и слави-
вшемуся отличным поваром Власом, которого он назы-
вал Blaise; этот умер в Охотном ряду в последнюю хо-
леру), не мог внушить большой привязанности к себе
в сыне своем. Гораздо больше могла иметь влияния на
последнего мать — Надежда Осиповна, женщина, отли-
чающаяся умом. Из других членов семейства есть "еще
брат нашего поэта, Лев Сергеевич, который теперь слу-
жит в Одессе при карантине, добрый малый, чрезвы-
чайно похожий лицом на покойного поэта, и сестра,
Ольга Сергеевна, к которой Пушкин питал особенную
привязанность; она за Павлищевым, что служит в Вар-
шаве и несколько занимается литературой. Пушкины
постоянно жили в Москве, но на лето уезжали в де-
ревню Захарьино, верстах в сорока от Москвы, при-
надлежавшую родственникам Надежды Осиповны. Это
сельцо теперь принадлежит помещице Орловой. Здесь
Пушкин проводил свое первое детство, до 1811 года.
Старый дом, где они жили, срыт; уцелел флигель.
Местоположение хорошее. Указывают несколько берез,
и на некоторых вырезанные надписи, сделанные, по
словам теперешнего владельца Орлова, самим будто
Пушкиным, но это, должно быть, выдумка, потому что
.большая часть надписей явно новые. Особенно заме**
тить следует, что деревня была богатая: в ней разда-
вались русские песни, устраивались праздники, хоро-
воды, и стало быть, Пушкин имел возможность при-
нять народные впечатления. В селе до сих пор жи-
вет женщина Марья, дочь знаменитой няни Пушкина,
выданная за здешнего крестьянина. Эта Марья с осо-
бенным чувством вспоминает о Пушкине, рассказывает
об его доброте, подарках ей, когда она прихаживала
к нему в Москве, и между прочим об одном замеча-
тельном обстоятельстве. Перед женитьбой Пушкин при-
ехал в деревню, которая уже была перепродана, на
тройке, быстро обежал всю местность и, кончивши, за-
метил Марье, что все теперь здесь идет не по преж-
нему. Ему, может быть, хотелось возобновить пред ре-
шительным делом жизни впечатления детства. Более
следов Пушкина нет в Захарьине. Деревня эта не имеет
церкви, и жители ходят в село Вяземы, в двух верстах;
здесь положен брат Пушкина [Николай], родившийся
1802 года, умерший в 1807 году. Пушкин ездил сюда
к обедне. Село Вяземы, которое Пушкин в детстве без
сомнения часто посещал, принадлежало Годунову; там
доселе пруды, ему приписываемые; старая церковь тоже
с воспоминаниями о Годунове; стало быть, в детстве
Пушкин мог слышать о Годунове. *78
Лицей был заведение совершенно на западный лад;
здесь получались иностранные журналы для воспитан-
ников, которые в играх своих устраивали между собою
палаты, спорили, говорили речи, издавали между собою
журналы и пр.; вообще свободы было очень много.
Лицейский анекдот: император Александр ходя по
классам спросил: «Кто здесь первый?» — «Здесь нет,
ваше императорское величество, первых; все вторые»,
отвечал Пушкин.
Когда вышел «Руслан и Людмила», за разные воль-
ные стихи, особенно за «Оду на свободу», император
Александр решился отправить его в Соловки. Здесь
спас его Петр Яковлевич Чаадаев. Он отправился к
Карамзиным, упросил жену Карамзина, чтоб она допу-
стила в кабинет мужа (который за своею «Историей»
по утрам никого, даже жену не принимал), рассказал
Карамзину положение дела, и тот тотчас отправился
Ш
к Марии Феодоровне, к которой имел свободный до-
ступ, и у нее исходатайствовал, чтобы Пушкина послали
на юг. За этот поступок Пушкин благодарил Чаадаева
одним стихотворением в четвертом юме «К Ч — ву». 27<
Еще в Петербурге был начат «Евгений Онегин».278
После позволено было ему жить в деревне, где много
было написано.
Во время коронации государь послал за ним нароч-
ного курьера (обо всем этом сам Пушкин рассказывал)
везти его немедленно в Москву. Пушкин перед тем пи-
сал какое-то сочинение в возмутительном духе, и теперь,
воображая, что его везут не на добро, дорогою обду-
мывал далее это сочинение; а между тем известно, ка-
кой прием сделал ему великодушный император. Тот-
час после этого Пушкин уничтожил свое возмутитель-
ное сочинение и более не поминал о нем.276
Москва приняла его с восторгом. Везде его носили
на руках. 277 Он жил вместе с приятелем своим Собо-
левским на Собачьей площадке, в теперешнем доме
Левенталя; Соболевского звал он Калибаном, Фальста-
фом, животным. Насмешки и презрение к Полевым,
особенно к Ксенофонту, за его «Михаила Васильевича
Ломоносова». Здесь в 1826 году читал он своего «Бо-
риса Годунова». 278 Вообще читал он чрезвычайно хо-
рошо. Утро, когда он читал наизусть своего «Нулина»
Шевыреву у Веневетиновых. На бале у последних (Ве-
невитиновы жили на Мясницкой, почти против церкви
Евпла, в угловом доме) Пушкин пожелал познакомиться
с Шевыревым. Веневитинов представил Шевырева ему;
Пушкин стал хвалить ему только тогда напечатанное
его стихотворение «Я есмь» и даже сам наизусть повто-
рил ему несколько стихов, что было самым дорогим
орденом для молодого Шевырева. После он постоянно
оказывал ему знаки своего расположения.
В Москве объявил он свое живое сочувствие тог-
дашним молодым литераторам, в которых особенно при-
влекала его новая художественная теория Шеллинга, и
под влиянием последней, проповедывавшей освобожде-
ние искусства, были написаны стихи «Чернь». Сблизи-
вшись с этими молодыми писателями, Пушкин принял
деятельное участие в Московском Вестнике» который
ДО
явился как противодействие Телеграфу, которого Пуш-
кин не терпел и в котором несмотря на заискивание
издателя не поместил ни одной пьесы. 270 Пушкин любил
очень играть в карты; между прочим, он употребил
в уплату карточного долга тысячу рублей, которые запла-
тил ему Московский Вестник за год его участия в нем.
Пушкин очень часто читал по домам своего «Бориса
Годунова» и тем повредил отчасти его успеху при на-
печатании. Москва неблагородно поступила с ним: после
неумеренных похвал и лестных приемов охладели к
нему, начали даже клеветать на него, взводить на него
обвинения в ласкательстве и наушничестве и шпион-
стве перед государем. Это и было причиной того, что
он оставил Москву. Император, прочитав «Бориса Го-
дунова», советовал издать его как роман, чтобы вышло
нечто вроде романов Вальтера Скотта. 280 Таким сове-
том воспользовался Загоскин в «Юрии Милославском».
Пушкин сам говорил, что намерен писать еще «Лже-
димитрия» и «Василия Шуйского», как продолжение
«Бориса Годунова», и еще нечто взять из междуцар-
ствия: это было бы в роде Шекспировских хроник.280
Шекспира (или равно Гете и Шиллера) он не читал в
подлиннике, а во французском старом переводе, попра-
вленном Гизо, но понимал его гениально. По английски
выучился он гораздо позже, в С.-Петербурге, и читал
Вордсворта.282
Пушкин просился за границу, но государь не пустил
его, боялся его пылкой натуры, — вообще же с ним
был чрезвычайно обходителен.
В обращении Пушкин был добродушен, неизменен в
своих чувствах к людям: часто в светских отношениях
не смел отказаться от приглашения к какому-нибудь
балу, а между тем эти светские отношения нанесли ему
много горя, были причиною его смерти. Восприимчив
вость его была такова, что стоило ему что-либо про-
честь, чтобы навсегда помнить. Знав русскую историю
до малых подробностей, любил об ней говорить и спо-
рить с Погодиным и ценил драмы последнего именно
за их историческую точность. 288
Особенная страсть Пушкина была поощрять и хва-
лить труды своих близких друзей. Про Баратынского
Ш
стихи при нем нельзя было и говорить ничего дурного;
он сердился на Шевырева за то, что тот раз, разбирая
стихи Баратынского, дурно отозвался об некоторых из
них.>8< Он досадовал на московских литераторов за
то, что они разбранили «Андромаху» Катенина, хотя
эта «Андромаха» довольно была плохая вещь. Катенин,
старший товарищ его по Лицею, имел огромное влия-
ние на Пушкина; последний принял у него все приемы,
всю быстроту своих движений; смотря на Катенина,
можно было беспрестанно вспоминать Пушкина.186 Ка-
тенин был человек очень умный, знал в совершенстве
много языков и владел особенным уменьем читать
стихи, так что его собственные дурные стихи из уст
его казались хорошими. Будучи откровенен с друзьями
своими, не скрывая своих литературных трудов и пла-
нов, радушно сообщая о своих занятиях людям, инте-
ресующимся поэзией, Пушкин терпеть не мог, когда с
ним говорили об стихах его и просили что-нибудь про-
честь в большом свете. У княгини Зинаиды Волконской
бывали литературные собрания понедельные. На одном
из них пристали к Пушкину с просьбою, чтобы про-
честь. В досаде он прочел «Поэт и Чернь» и, кончив,
с сердцем сказал: «В другой раз не станут просить».
Когда Шевырев, уезжая за границу в 1829 году,
был в Петербурге, Пушкин предложил ему несколько
своих стихотворений, в том числе «Утопленник» и пе-
ревод из «Валленрода», говоря, что он дарит их ему и
советует издать в особом альманахе, но за отъездом тот
передал их Погодину. 288
Последний раз Шевырев видел Пушкина весною
1836 года; он останавливался у Нащокина, в Дегтяр-
ном переулке. В это посещение он сообщил Шевыреву,
что занимается «Словом о полку Игореве», и сказал
между прочим свое объяснение первых слов.w По-
следнее свидание было в доме Шевырева; за ужином он
превосходно читал русские песни. Вообще, это был уди-
вительный чтец: вдохновение так пленяло его, что за
чтением «Бориса Годунова» он показался Шевыреву
красавцем. m
И, И. Пущин
ВСТРЕЧА СА. С. ПУШКИНЫМ
ЗА КАВКАЗОМ2’9
В 1829 году, в мае месяце, дождавшись главноко-
мандующего на границе в крепости Цалке, с ним я
отправился в Карс, откуда сделано было нами движе-
ние к Ардагану, — где, отделив от себя Муравьева на
подкрепление Бурцова под Ахалцыхом, мы с главно-
командующим возвратились в Карс; Бурцов же, под-
крепленный Муравьевым, не замедлил разбить турец-
кого пашу, желавшего отнять у нас Ахалцых, и прибыл
к нам в Карс, подкрепивши Бебутова гарнизоном в
Ахалцыхе. По собрании всего отряда в Карсе мы
присоединились к Панкратьеву, который выдвинут был
на Арзерумскую дорогу. Тут, несмотря на все убе-
ждения двигаться вперед, Паскевич откладывал движе-
ние со дня на день, боясь Гагки-паши, расположенного
влево от нас, в урочище Дели-муса-фурни, чтобы при
движении вперед не иметь его в тылу нашем. ?9° *
Во время этого бездействия я, который занимался
разведыванием о неприятеле и составлял карты движе-
ния к Арзеруму, по обязанности своей должен был
делать, рекогносцировки и кайкдую ночь их удачно
делал с партией линейных казаков, чаще всего с Гре-
бенскими. Однажды, уже в июне месяце, возвращаясь
из разъезда, на этот раз очень удачного, до самого
лагерного расположения турок на высоте Мелидюза,
которое в подробности имел возможность рассмот-
реть, — я сошел с лошади прямо в палатку Николая
зо 465
Раевского, чтобы первого его порадовать скорою неми-
нуемою встречею с неприятелем, встречею, которой все
в отряде с нетерпением ожидали. Не могу описать
моего удивления и радости, когда тут А. С. Пушкин
бросился меня целовать, и первый вопрос его был:
«Ну, скажи, Пущин: где турки, и увижу ли я их; я
говорю о тех турках, которые бросаются с криком и
оружием в руках. Дай пожалуйста мне видеть то, за
чем сюда с такими препятствиями приехал!» — «Могу
тебя порадовать: турки не замедлят представиться тебе
на смотр; полагаю даже, что они сегодня вызовут нас
из нашего бездействия; если же они не атакуют нас,
то я с Бурцовым завтра непременно постараюсь заста-
вить их бросить свою позицию, с фронта неприступную,
движением обходным, план которого отсюда же понесу
к Паскевичу, когда он проснется».2el
Живые разговоры с Пушкиным, Раевским и Сакеном
(начальником штаба, вошедшим в палатку, когда узнал,
что я возвратился), за стаканами чая, приготовили нас
встретить турок грудью. Пушкин радовался как ребенок
тому ощущению, которое его ожидает. Я просил его не
отделяться от меня при встрече с неприятелем, обещал
ему быть там, где более опасности, между тем как не
желал бы его видеть ни раненым, ни убитым. Раевский
не хотел его отпускать от себя, а сам на этот раз, по
своему высокому положению, хотел держать себя как
можно дальше от выстрела турецкого, особенно же от
их сабли или курдинской пики, — Пушкину же мое
предложение более улыбалось. В это время вошел Се-
мичев (майор Нижегородского драгунского полка,
сосланный на Кавказ из Ахтырского гусарского полка)
и предложил Пушкину находиться при нем, когда он
выедет вперед с фланкерами полка. На чем Пушкин
остановился — не знаю, потому что меня позвали
к главнокомандующему, который вследствие моих доне-
сений послал подкрепить аванпосты, приказав соблю-
дать величайшую бдительность; всему отряду прика-
зано было готовиться к действию.
По сказанному как по писанному. Еще мы не кон-
чили обеда у Раевского с Пушкиным, его братом Львом
и Семичевым, как пришли сказать, что неприятель
466
показался у аванпостов. Все мы бросились к лошадям,
с утра оседланным. Не успел я выехать, как уже попал
в схватку казаков с наездниками турецкими, и тут же
встречаю Семичева, который спрашивает меня: не видал
ли я Пушкина? Вместе с ним мы поскакали его искать
и нашли отделившегося от фланкирующих драгун и ска-
чущего, с саблею наголо, против турок, на него летя-
щих. Приближение наше, а за нами улан с Юзефови-
чем, скакавшим нас выручать, заставило турок в этом
пункте удалиться, — и Пушкину не удалось попробовать
своей сабли над турецкою башкой, и он, хотя с неудо-
вольствием, но нас более не покидал, тем более, что
нападение турок со всех сторон было отражено, и ка-
валерия наша, преследовав их до самого укрепленного
их лагеря, возвратилась на прежнюю позицию до на-
ступления ночи. 292
Быстрое движение Гагки-паши, с незначительною
потерею нескольких казаков убитых и раненых, вывело
главнокомандующего из бездействия, всех сердившего.
Мы стали подвигаться вперед, но с большою осторож-
ностию. Через несколько дней, в ночном своем разъ-
езде, я наткнулся на все войско сераскира, выступившее
из Гассан-Кале нам навстречу; По сообщении известия
об этом Пушкину, в нем разыгралась африканская
кровь, и он стал прыгать и бить в ладоши, говоря, что
на этот раз он непременно схватится с турком; но схва-
титься опять ему не удалось, потому что он не мог
из вежливости оставить Паскевича, который не хотел
его отпускать от себя не только во время сражения,
но на привалах, в лагере, и вообще всегда, на всех
repos и в свободное от занятий время за ним посылал
и порядочно — по словам Пушкина — ему надоел.
Правду сказать, со всем желанием Пушкина убить или
побить турка, ему уже на то не было возможности,
потому что неприятель уже более нас не атаковал, а
везде, до самой сдачи Арзерума, без оглядки бежал,
и все сражения, громкие в реляциях, были только пре-
следования неприятеля, который бросал на дороге ору-
дия, обозы, лагери й отсталых своих людей. Всегда,
когда мы сходились с Пушкиным у меня или Раевского,
он бесился на турок, которые не хотят принимать столь
желанного им сражения, — я же напротив радовался
тому, что мот чаще ехать в коляске и отдыхать, потому
что делал поход 1829 года еще с не залеченною раной в
грудь, полученною в 1828 году на штурме Ахалцыха, и
всякая усиленная верховая езда чрезвычайно мне вредила.
Я с нетерпением ожидал занятия Арзерума, имев
обещание Паскевича, по занятии его, меня отпустить
к Кавказским минеральным водам. Терпение мое не
истощилось: 27-го июня занят Арзерум.298 Но мне
еще оставалось на несколько дней работы: по поруче-
нию главнокомандующего должен был составить проект
укрепления города на случай нападения турок. Проект
составить было легко, потому что нападения со стороны
турок никак нельзя было ожидать; армия их так вся
разбрелась, что никакая человеческая воля не могла ее
собрать.
В первых числах июля я выехал из Арзерума с
поручением главнокомандующего проводить пленных
пашей до Тифлиса: поручение неприятное, которое за-
держало меня в дороге и в карантине более, чем я же-
лал. В Тифлис я прибыл с пашами в конце июля. Там
ко мне, для следования в Пятигорск к водам, присо-
единился Дорохов, с которым я вперед условился ехать
вместе в моей коляске до первой драки с к бы то
ни было.
Из Тифлиса выехали мы вдвоем с Дороховым; но
его денщик и мой человек, вместе и повар, остались
в Тифлисе закупать провизию на дорогу через горы.
В Душете они должны были догнать, а мы их ожидать.
Люди наши замешкались и прибыли с провизией и
вьюками Дорохова довольно поздно вечером. Дорохов,
которого желчь уже давно разыгрывалась, начал тузить
своего денщика; тот сложил вину промедления на по-
вара моего Степана, который в несовершенно трезвом
виде ему что-то грубо отвечал. Увидав это, я прика-
зал денщику своему Кирилову запрягать лошадей и
объявил Дорохову, что так как условие нарушено и
не желая другой раз^ быть свидетелем подобных сцен,
я его оставляю и предпочитаю ехать один, чтоб оборо-
нить от побоев людей своих и его не вводить в иску-
шение. Дорохов давал мне новые клятвенные обещания
468
дести себя прилично, только чтобы я позволил ему
вместе со мною ехать, но я остался непреклонен: сел в
коляску, весьма скоро запряженную четверкою лоша-
дей, отдохнувших в течение целого дня, и пустился по
ночи вперед по дороге ко Владикавказу.
Во Владикавказе пришлось мне ожидать несколько
дней оказии. Накануне того дня, как я должен был вы-
ехать вместе с отрядом, при орудии, назначенном кон-
воировать собравшихся со мной путешественников и
обозы, неожиданно прибегает ко мне Пушкин, объ-
являя, что он меня догонял, чтобы вместе ехать на
воды. Понятно, как я обрадовался такому товарищу.
После первых расспросов друг у друга Пушкин мне объ-
являет, что у него есть до меня просьба, и вперед про-
сит не отказать в исполнении ее. Конечно, я порадо-
вался чем-нибудь служить ему. Дело состояло в том,
чтобы* я позволил Дорохову ехать вместе с нами, что
Дорохов просит у меня прощения и позволяет мне при-
бить себя, если он кого-нибудь при мне ударит. Долго
я не хотел на это согласиться, уверяя Пушкина, что
Дорохов по натуре своей не может не драться. Пуш-
кин все свое красноречие употреблял, чтобы меня уго-
ворить согласиться на его просьбу, находя тьму грации
в Дорохове и много прелести в его товариществе.
В этом я был совершенно с ним согласен и наконец
согласился на убедительную его просьбу принять До-
рохова в ваше товарищество. Пушкин побежал за До-
роховым и привел его ко мне с повинною вытянутою
фигурою, до того комическою, что мы с Пушкиным
расхохотались, и я Дорохову на мировую протянул
руку, но только позволил себе сделать с обоими новый
уговор — во все время нашего следования в товарище-
стве до вод в карты между собою не играть. Скрепя
сердце, оба дали мне в этом честное слово. Пушкин
приказал притащить ко мне свои и Дорохова вещи, и,
между прочим, ящик отличного рейнвейна, который
ему Раевский дал на дорогу. Мы тут же роспили не*
сколько бутылок.
Все прекрасно обошлось во время нашего следова-
ния от Владикавказа до Екатеринограда и оттуда до
Горячеводска или Пятигорска. Ехали мы втроем в ко-
ДО
ляске; иногда Пушкин садился на казачью лошадь и
ускакивал от отряда, отыскивая приключений или
встречи с горцами, встретив которых намеревался, уска-
кивая от них, навести их на наш конвой и орудие; но
ни приключений, ни горцев во всю дорогу он не на-
шел. Тяжело было обоим во время привалов и ночле-
гов: один не смел бить своего денщика, а другой но
смел заикнуться о картах, пытаясь однако у меня не-
сколько раз о сложении тягостного для него уговора.
Один рейнвейн услаждал общую нашу скуку, и в ящи-
ке немного его осталось, когда четверка лошадей уже
не шагом, а рысью повезла нас из Екатеринограда в
Пятигорск.
В Пятигорске я не намерен был оставаться; для
^аны моей мне надлежало ехать прямо в Кисловодск,
[риехавши в Пятигорск, я собрался сейчас же все
осмотреть и приглашал с собою Пушкина; но он отка-
зался, говоря, что знает тут все, как свои пальцы, что-
очень устал и желает отдохнуть. Это уже было в на-
чале августа; мне нужно было спешить к Нарзану, и
потому я объявил Пушкину, что на другой же день
намерен туда ехать, и если он со мной не поедет, то
когда мне его ожидать? «Могу тебе только то сказать,
что не замедлю здесь лишнего дня; только завтра с
тобою ехать не в состоянии: хочу здесь день-другой
отдохнуть».
Получивши этот ответ Пушкина, я пошел осматри-
вать источники, гулянья и город, что заняло меня на
несколько часов. Возвращаясь домой после заката
солнца к вечернему чаю, нахожу Пушкина, играющего
в банк с Дороховым и офицером Павловского полка
Астафьевым. «La glace est rompue», *) говорит мне Пуш-
кин;— «довольно мы терпели, связанные словом, но
ведь слово дано было до вод; на водах мы выходим из
под твоей опеки, и потому не хочешь ли поставить кар-
точку? Вот господин Астафьев мечет ответный». «Ты
совершенно прав, Пушкин. Слово было дано — не
играть между собою до вод; ты сдержал слово благо-
родно, и мне остается только удивляться твоему милому
1) Лед сломан.
4Г0
И покладистому характеру». Пушкин в этот вечер вы-
играл несколько червонцев; Дорохов проиграл, кажется,
более, чем желал проиграть; Астафьев и Пушкин кон-
чили игру в веселом расположении духа, а Дорохов
отошел угрюмый от стола.
Когда Астафьев ушел, я просил Пушкина расска-
зать мне, как случилось, что, не будучи никогда зна-
ком с Астафьевым, я нашел его у себя с ним играю-
щего. «Очень просто, — отвечал Пушкин, — мы, как
ты ушел, послали за картами и начали играть с Доро-
ховым; Астафьев, проходя мимо, зашел познакомиться;
мы ему предложили поставить карточку, и оказалось,
что он — добрый малый и любит в карты поиграть».
«Как бы я желал, Пушкин, чтобы ты скорее приехал
в Кисловодск и дал мне обещание с Астафьевым в
карты не играть». — «Нет, брат, дудки! Обещания не
даю, Астафьева не боюсь и в Кисловодск приеду ско-
рей, чем ты думаешь». Но на поверку вышло не так:
более недели Пушкин и Дорохов не являлись в Кисло-
водск, наконец приехали вместе, оба продувшиеся до
копейки. Пушкин проиграл тысячу червонцев, взятых
им на дорогу у Раевского. Приехал ко мне с твердым
намерением вести жизнь правильную и много зани-
маться; приказал моему Кирилову приводить ему по
утрам одну из лошадей моих и ездил кататься верхом
(лошади мои паслись в нескольких верстах от Кисло-
водска). Мне странна показалась эта новая прихоть;
но скоро узнал я, .что в Солдатской слободке около
Кисловодска поселился Астафьев, и Пушкин всякое
утро к нему заезжал. Ожидая, что из этого выйдет, я
скрывал от Пушкина мои розыскаяия о нем. Однажды,
возвратившись с прогулки, он высыпал при мне не-
сколько червонцев на стол. «Откуда, Пушкин, такое бо-
гатство?»— «Должен тебе признаться что я всякое утро
заезжаю к Астафьеву и довольствуюсь каждый раз
выигрышем у него нескольких червонцев. Я его мелким
огнем бью, и вот сколько уж вытащил у него моих
денег». Всего было им наиграно червонцев двадцать.
Долго бы пришлось Пушкину отыгрывать свою тысячу
червонцев, еслиб Астафьев не рассудил скоро оставить
Кисловодск.
471
Несмотря на намерение свое много заниматься,
Пушкин, живя со мною, мало чем занимался. Вообще
мы вели жизнь разгульную, часто обедали у Шере-
метева, Петра Васильевича, жившего с нами в доме
Реброва. Шереметев кормил нас отлично и к обеду
своему собирал всегда довольнв большое общество. Ра-
зумеется, после обеда
. . .в ненастные дни
Занимались они
Делом:
И приписывали,
И отписывали
Мелом.**4
Тут явилась замечательная личность, которая очень
была привлекательна для Пушкина: сарапульский го-
родничий Дуров, брат той Дуровой, которая служила
в каком-то гусарском полку во время 1812 года, полу-
чила георгиевский крест и после не оставляла мужского
платья, в котором по наружности ее, рябой и муже-
ственной, никто не мог ее принять за девицу. Цинизм
Дурова восхищал и удивлял Пушкина; забота его была
постоянная заставлять Дурова что-нибудь рассказы-
вать из своих приключений, которые заставляли Пуш-
кина хохотать от души; с утра он отыскивал Дурова и
поздно вечером расставался с ним.
Приближалось время отъезда; он условился с ним
ехать до Москвы; но ни у того, ни у другого не было
денег на дорогу. Я снабдил ими Пушкина на путевые
издержки; Дуров приютился к нему. Из Новочеркаска
Пушкин мне писал, что Дуров оказался chevalier
d’industrie, выиграл у него пять тысяч рублей, которые
Пушкин достал у наказного атамана, и заплативши Ду-
рову, в Новочеркаске, с ним разъехался, поскакал один
в Москву и, вероятно, с Дуровым никогда более не
встретится.29В
В память нескольких недель, проведенных со мною
на водах, Пушкин написал стихи на виньетках из «Евге-
ния Онегина» в бывшем у меня «Невском Альманахе».
Альманах этот не сохранился, но сохранились в памяти
некоторые стихи, карандашом им написанные. Вот они:
472
I Вот перешедши мост Кокушкин,
J Опершись . ой о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С monsier Онегиным стоит.
Не удостоивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости стал гордо задом . . .
Не плюй в колодезь, милый мой!
На виньетке представлена была набережная Невы с
видом на крепость и Пушкин, стоящий опершись о гра-
нит и разговаривающий с Онегиным. Другая надпись,
которую могу припомнить, была сделана к виньетке,
представляющей Татьяну в рубашке, спущенной с од-
ного плеча, читающую записку при луне, светящей в
раскрытое окно, и состояла из двенадцати стихов, из
которых первых четырех не могу припомнить...2вв
М. В. Юзефович
ПАМЯТИ ПУШКИНА
Немного осталось из живущих, которые знали Пуш-
кина лично. Я принадлежу к этим немногим. А так как
и малейшее свидетельство очевидцев о великом человеке
дорого, то я считаю уместным передать о нем несколько
из моих личных воспоминаний. Много ушло из памяти
подробностей, особенно из бесед наших с ним, и я пере-
дам только то, что сохранилось в ней ясно и точно, за
правду чего я могу ручаться по совести.207
Мне особенно хотелось бы, в настоящее торжествен-
ное для него время, смыть с памяти поэта те остатки
предубеждений, которые до сих пор еще пятнают его
нравственный образ, особенно после того, как необъяс-
нимое легкомыслие с одной стороны и непростительное
торгашество нашей печати с другой пустили в огласку
переписку мужа с женой, где поэт позволял себе домаш-
нюю и слишком, может быть, свободную болтовню, при-
нимаемую теперь многими за подтверждение худых пре-
даний о его нравственности.
Пушкин никогда не был развращенным, да и быть не
мог. Поэтическая натура, с присущими ей всегда возвы-
шенными идеалами, без которых нельзя быть и поэтом
в его истинном значении (потому что без них невозможно
поэтическое творчество), не позволяет человеку загрубе-
вать в пороках, не допускает его до растлевающего раз-
врата. Поэт легче падает, чем нормальный человек, так
как в нем обе стихии двойственной человеческой при-
роды, духовная и животная, живут так-сказать врознь,
без сделок между собою, и управляют по очереди его во-
лей, деля самовластно его жизнь между собою. Пушкин
сам определил очень верно это двойственное состояние
поэта. Пока
- Молчит его святая лира,
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
Но зато никто так не чувствует и не сознает своего
падения, как поэт. Он страдалец, вечно падающий п
вечно кающийся грешник. Присоедините к этому впе-
чатлительность, всегда соразмерную силе поэтического
таланта, да вспомните окружавшую среду, и вся бурная
молодость Пушкина явится тем, чем она была в действи-
тельности: цепью шалостей, временного разгула, но ни-
как не разврата.
Пушкин принадлежал к тому времени, когда началась
пересадка к нам западных идей о человеческой личности
в том смысле, как она определялась в понятиях феодаль-
ного мира, т. е. в смысле ее обособления. Но в нашем
историческом строе обособиться личности было некуда и
потому ей пришлось ограничиваться только внешнею
оболочкой. Явились у нас Онегины, Чацкие, Герои на-
шего времени, как актеры, наряжавшиеся во взятые на-
прокат костюмы для театральных представлений. Яви-
лись и более легкие проявители своей личности —
подражатели Давыдовским кутящим гусарам. Рост у
нас этих идей шел последовательно: он начался с маль-
чишеского оригинальничанья и подражательного либера-
лизма, вынесенного нами, вместо контрибуции, из Фран-
ции и приготовившего затею декабристов; потом он
вступил в период более серьезного подчинения себя от-
рицательным требованиям западной науки и жизни, —
период, выдающимся представителем которого был Гер-
цен; наконец, дойдя до своей зрелости, он облекся в урод-
ливые формы нынешнего нигилизма. Таков у нас был
ход развития идей о человеческом достоинстве и о лич-
ном праве.
Пушкин застал у нас это развитие на его первой сту-
пени, когда молодежь только еще рисовалась, позировала
под внешнею драпировкой, без внутренней порчи. Чтоб
4П
дать понятие о том, чем казались тогда молодые люди и
чем они были в действительности, расскажу замечатель-
ный пример из моих воспоминаний.
Однажды один из близких мне людей получил письмо
от отца, в котором старик делал ему благодушное заме-
чание за то, что он огорчал свою сестру, жену сосланного
в каторгу декабриста, никогда в своих письмах к ней не
обращая ни одного слова к ее несчастному мужу Письмо
это было мне прочтено. Хотя я тоже вольнодумствовал,
но в Москве, этой матери родственных отношений, где я
вырос и воспитался, семейные чувства окрепли во мне по-
московски, и я находил, что отец был прав. Тут мой
esprit-fort *) разразился целой диатрибой против отца
(якобы пожертвовавшего для связей судьбою своей до-
чери) и против условных обязанностей детей к родите-
лям. Я с жаром опровергал моего оппонента. Спор кончил-
ся тем, что, как бы на зло мне, был тут же написан к поч-
тенному отцу ответ самый непочтительный и резкий. Но
на другой день взбунтовавшийся сын одумался, и письмо
это было взято обратно с почты, впрочем так, лишь из
снисхождения к старости и принятым приличиям, а не
в отмену принципов. Почти вслед за тем, совершенно
неожиданно, пришло известие о кончине отца. Известие
это до того поразило либеральствовавшего на словах
сына, что я во всю мою жизнь, ни прежде, ни после,
не видал женщины, рыдавшей как он. В первые дш! он
почти не принимал пищи и лежал лицом в подушку,
которую несколько раз, днем и ночью, надо было пере-
менять: до того она становилась мокра от слез. Я и два
других, к нему близких, устроили при нем дежурство,
не отходя от него ни днем ни ночью, пока этот
нервный припадок не прошел у него. Спустя не-
сколько месяцев, я навестил его в деревне. У него
в кабинете стояли на бюро акварельные портреты
матери, брата и сестер, и тут же лежал завернутый в бу-
магу портрет отца. Когда я развернул его и хотел поста-
вить рядом с другими, этот десятивершковый атлет,
гнувший железную кочергу в узел, стал просить меня
дрожащим голосом, чтоб я завернул портрет опять, го-
х) Вольнодумец.
воря: «К стыду моему я до сих пор еще не могу привык-
нуть видеть черты отца», и при этих словах слезы по-
текли у него по лицу Таков ом был внутри и таким хо-
тел казаться снаружи. И все тогда, Каждый в своем роде,
были мы таковы. Впрочем, к чему скрывать его имя?
Рассказ мой ему не в укор, и я назову его.Фто был Ни-
колай Николаевич Раевский, меньшой сын героя 1812
года, друг Пушкина, тот «младенец избранный», как на-
звал его поэт в посвящении ему Кавказского Пленника,
которого отец десятилетним ребенком, с старшим своим
сыном Александром, шестнадцатилетним юношей, вел за
руки в атаку против Наполеоновской армии, под Дашко-
вой, где мальчик принимал падавшие и катившиеся ядра
за мячи и потом горько плакал, когда его уносили на ру-
ках подальше от этих мячей, как нам рассказывал при
нем, передразнивая его плач, очевидец декабрист Семи-
чев.
Пушкин еще отроком, в Лицее, попал в среду стояв-
шей в Царском Селе лейб-гусарской молодежи. Там бы-
вали и философы, вроде Чаадаева, и эпикурейцы, вроде
Нащокина, и повесы, вроде Каверина. Все это были лю-
ди, блестящие не по одному мундиру, разыгрывавшие ро-
ли, каждый по своему вкусу. В их кругу впечатлительный
юноша естественно делался тем, чем были они: с Чаадае-
вым мыслителем, с Нащокиным искателем чувственных
наслаждений, с Кавериным кутилою, опережая их, быть
может, во всем, соразмерно своей восприимчивой натуре,
еще усиленной примесью африканской крови. Но и тут
гениальный юноша понимает уже суть дела, отделяет ша-
лости от порока и говорит Каверину в утешение.
Что шалости под легким покрывалом
И ум возвышенный и чувство можно скрыть.898
В этом кругу он начал петь вино, любовь и свободу,
и допелся до ссылки или, вернее, до высылки из Петер-
бурга, в атмосфере которого он, вероятно, погиб бы го-
раздо ранее, как погиб в ней после. Эта высылка была
для него несомненно благодетельна, удалив его от сто-
личной пустоты и безалаберной жизни и дав ему досуг и
время войти в самого себя и довершить свое умственное
поэтическое развитие, На юге он встретил семейство
477
Раевских, замечательное по уму, и, сблизившись с ним,
ездил вместе в Кры-м и на Кавказ, где, под впечатле-
нием новой для него чудной природы, вышел на путь
серьезного поэтического творчества. Тут же он, кажется,
испытал первую чистую любовь. Скоро и широко оза-
рила его слава: его стихотворения все знали наизусть,
а рассказы о нем собирались с жадностью до мелочей,
и подвигам его повесничества рукоплескала молодежь.
О шалостях его составлялись даже легенды и то, что
забывалось бы о всяком другом, осталось за Пушкиным
до сего времени.
Но молодость проходит, и черты ее совершенно изме-
няются с возрастом, физически и нравственно. Посмо-
трим же, чем был Пушкин в зрелом возрасте.
Я встретился с ним в 1829 году, когда ему было уже
30 лет, и при условиях, очень благоприятных для сближе-
ния между людьми: на боевых полях Малой Азии, в
кругу близких ему и мне людей, под лагерною палаткой,
где все живут нараспашку. Хотя время, проведенное
мною с ним, было непродолжительно, всего пять-шесть
недель, но зато все почти дни этих недель я с ним про-
водил неразлучно. Таким образом я имел возможность
узнать его хорошо и даже с ним сблизиться. Он жил с
упомянутым выше Николаем Николаевичем Раевским, а
я жил с братом его Львом, бок-о-бок с нашим двадцати-
семилетним генералом, моим однолетком, при котором
мы оба были адъютантами, но не в адъютантских, а дру-
жеских отношениях, начавшихся еще в Персии.
Первое мое знакомство с Пушкиным было довольно
оригинально. Я лежал в пароксизме лихорадки, бившей
меня по-азиатски; вдруг я слышу, что кто-то подошел к
палатке и спрашивает: дома ли? На этот вопрос Василий,
слуга Льва Пушкина, отвечает, открывая палатку: «По-
жалуйте® Александр Сергеевич». При этом имени я по-
нял, что Пушкин, которого мы ждали, приехал. Я, разу-
меется, был очень рад взглянуть на него и, когда он во-
шел, я приподнялся на кровати и стал, со стуком зубов,
выражать сожаление, что лихорадка мешает мне принять
его, как бы я желал, в отсутствие его брата. Пушкин пу-
стился, с своей стороны, в извинения и, по выходе, стал
выговаривать Василию, что он впустил его, ничего не
08
сказавши о больном. На это Василий отвечал очень
серьезно: «Помилуйте, Александр Сергеевич, ведь я
знал, с каким нетерпением вас ожидал Михаил Влади-
мирович и какое удовольствие доставит ему ваше знаком-
ство». После пароксизма я отправился к Раевскому, где
и познакомился с поэтом, подтвердив ему, что Василий
был совершенно прав.
Как теперь вижу его, живого, простого в обращении,
хохотуна, очень подвижного, даже вертлявого, с велико-
лепными большими, чистыми и ясными глазами, в кото-
рых, казалось, отражалось все прекрасное в природе, с
белыми, блестящими зубами, о которых он очень забо-
тился, как Байрон. Он вовсе не был смугл, ни черно-
волос, как уверяют некоторые, а был вполне белокож и
с вьющимися волосами каштанового цвета. В детстве он
был совсем белокур, каким остался брат его Лев. В еого
облике было что-то родное африканскому типу; но не
было того, что оправдывало бы его стих о самом себе:
Потомок Негров безобразный.
Напротив того, черты лица были у него приятные, и
общее выражение очень симпатичное. Его портрет, ра-
боты Кипренского, похож безукоризненно. В одежде и во
всей наружности была заметна светская заботливость
о себе. Носил он и у нас щегольской черный сюртук, с
блестящим цилиндром на голове; а потому солдаты, не
зная кто он такой и видя его постоянно при Нижегород-
ском драгунском полку, которым командовал Раевский,
принимали его за полкового священника и звали драгун-
ским батюшкой.
Он был чрезвычайно добр и сердечен. Надо было
видеть нежное участие, какое он оказывал донцу Сухо-
рукову, умному, образованному и чрезвычайно скром-
ному литературному собрату, который имел несчастие
возбудить против себя гонение тогдашнего военного ми-
нистра Чернышева, по подозрению в какой-то интриге,
по делу о преобразовании войска Донского. У него,
между прочими преследованиями, отняты были все вы-
писки, относившиеся к истории Дона, собранные им в то
время, когда он рылся в архивах, по поручению Карам-
зина. Пушкин, узнав об этом, чуть не плакал и все думал,
4W
как бы, по возвращении в Петербург, выхлопотать Сухо-
рукову эти документы. Но не таков был Чернышев: он
в том же году доконал окончательно свою жертву. Сухо-
руков состоял при главнокомандующем, который оценил
его и взял из фронта к себе. Этого было достаточно для
злобы Чернышева, чтоб послать за ним фельдъегеря,
прибывшего в Тифлис ночью, взявшего, его с постели и
в ту же ночь увезшего на Дон в станицу, без права
выезда из нее. Фельдмаршал ничего не знал и был, разу-
меется, сильно оскорблен таким поступком, но сделать
ничего не мог в пользу сосланного. Кстати, приведу
здесь и другой у нас подвиг министра Чернышева. Из-
вестно, что его сильно соблазнял майорат в двадцать
тысяч душ, следовавший по наследству графу Захару
Григорьевичу Чернышеву, молодому кавалергарду, по-
павшему в число декабристов. Захар Чернышев, как я
знаю от него самого, вовсе не заслуживал быть отнесен-
ным к главному разряду виновных; но конкурент на его
майорат успел упрятать его в каторгу. С самого первого
шага генерал Чернышев, как видно, возымел уже вожде-
ление к лакомому наследству и, в заседании следственной
комиссии, которой был членом, хотел публично заявить
о своем родстве с графом. Когда был приведен граф За-
хар к допросу, генерал Чернышев встретил его громким
возгласом: «Comment, cousin, vous etes coupable aussi?» На
это молодой человек, вспылив, отвечал тоже громко:
«Coupable peut-etre, mais cousin jamais!» г) Слова: coupable
peut-etre, были приняты за сознание, и непрошенный род-
ственник настоял на его осуждении в каторгу. Я привожу
этот случай со слов самого Захара Григорьевича. Когда
же сей последний по окончании двухлетнего срока ка-
торги был с поселения в Якутске переведен на Кавказ,
то министр Чернышев, опасаясь возможности его вы-
слуги и затем, может быть, его полного прощения, при-
бегнул к следующему средству: он прислал к нам своего
адъютанта, рыжего Бутурлина], чтоб поймать на чем-
нибудь и повредить настоящему наследнику майората.
Б[утурли]на я знал по Московскому университетскому
1) Как, кузен, и вы тоже виновны?—Быть может, виновен, но
отнюдь не кузен.
480
пансиону, где он был нетерпим товарищами за наушни-
чество директору Антонскому, покровительством кото-
рого пользовался в особенности. По приезде его к нам
в лагерь, я предупредил всех, кого следовало, чтоб
были с ним осторожны, и эта осторожность соблю-
далась всеми, так что придраться было не к чему.
Но из Эрзерума Раевский, по неудовольствию с фельд-
маршалом, отправился в Тифлис с конвоем от Ниже-
городского драгунского полка. К нему напросился в
конвой и Захар Чернышев. Ловкому соглядатаю Бутур-
лину] это было как раз на руку. Проведав об отъезде
Раевского и, конечно, о том, что с ним отправился и За-
хар Чернышев, он, дав им уехать вперед, пустился за
ними вдогонку и догнал их, как бы нечаянно, на бивач-
ном ночлеге, где застал Захара Чернышева и еще двух
разжалованных в одной палатке с своим генералом.
Здесь он попросил позволения продолжать путь вместе.
Делать было нечего: выхода из ловушки не оставалось.
Государственные преступники продолжали есть и пить
на одном с своим генералом ковре. Данных для поруче-
ния Б[утурлина] было достаточно. По приезде в Тиф-
лис, он тотчас же послал донос своему министру и затем
генерал Раевский, по высочайшему повелению, за допу-
щение таких отношений с государственными преступни-
ками, был арестован, с часовым у дверей; а всех декабри-
стов приказано было раскассировать по полкам, так
чтобы не было их в одном полку более двух. 300 Вероятно
в то же время Б[утурлин] донес и о Сухорукове, как
о принятом фельдмаршалом в свое собственное покрови-
тельство. Но клад все-таки не дался в руки искателю:
государю было известно, что между графским родом
Чернышевых и Чернышевым-министром не было ничего
общего. Чтоб отделаться от назойливых притязаний
временщика, государь отдал майорат старшей сестре За-
хара Чернышева, Кругликовой, присоединив к фамилии
ее мужа и фамилию Чернышевых, с графским титулом.
1) Когда рассказывали А. ГЪ Ермолову, что Чернышев-ми-
нистр добивается графского Чернышевского майората, то Алексей
Петрович заметил: «Что же тут , удивительного? Одежда жертвы
всегда и везде составляла собственность палача».
tl 481
Я рассказал этот вводный эпизод как любопытный
материал для истории того времени.
Возвращаюсь к Пушкину.
Во всех его речах и поступках не было уже и следа
прежнего разнузданного повесы. Он даже оказывался,
к нашему сожалению, слишком воздержанным застоль-
ным собутыльником. Он отстал уже окончательно от всех
излишеств, а в больших грехах покаялся торжественно:
. в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток.
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток.
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
И этот вопль не был минутным порывом вдохновен-
ного сознания. Нет, он был выражением полного нрав-
ственного поворота. Я помню, как однажды один болтун,
думая, конечно, ему угодить, напомнил ему об одной его
библейской поэме, и стал было читать из нее отрывок.
Пушкин вспыхнул, на лице его выразилась такая боль,
что тот понял и замолчал. После, Пушкин, коснувшись
этой глупой выходки, говорил, как он дорого бы дал,1
чтобы взять назад некоторые стихотворения, написанный
им в первой легкомысленной молодости.301 И ежели в
нем еще иногда прорывались наружу неумеренные стра-
сти, то мировоззрение его изменилось уже вполне и бес-
поворотно. Он был уже глубоко верующим человеком и,
одумавшимся гражданином, понявшим требования рус-)
ской жизни и отрешившимся от утопических иллюзий.8<и
К нравственным требованиям он относился даже с пури-
танскою строгостью. В то время явилась в свет книга,
под заглавием, если не ошибаюсь: Justine ou les liaisons
dangereuees. x) Книга эта была в ходу, но мне еще не попа-
далась в руки, и я ее не читал. Вспомнив как-то о ней, я
спросил Пушкина, что это за книга? «Это, — отвечал
он, — одно из замечательных произведений развращен-
ной французской фантазии. В ней самое отвратительное
х) Жюстина, или опасные связи.

сладострастие представлено до того увлекательно, что,
читая ее, я чувствовал, что сам начинаю увлекаться и
бросил книгу, не дочитавши. Советую и вам не читать
ее». Я послушался совета и никогда не брал этой книги в
руки[.. ]
В своем тесном кругу бывали у нас с Пушкиным от-
кровенные споры. Я был ярый спорщик, он тоже. Раев-
ский любил нас подзадоривать и стравливать. Однажды
Пушкин коснулся аристократического начала, как необ-
ходимого в развитии всех народов; я же щеголял тогда
демократизмом. Пушкин, наконец, с жаром воскликнул:
«Я не понимаю, как можно, не гордиться своими истори-
ческими предками! Я горжусь тем, что под выборною
грамотой Михаила Федоровича есть пять подписей Пуш-
киных». Тут Раевский очень смешным сарказмом обдал
его, как ушатом воды, и опор наш кончился. Уже после
я узнал, по нескольким подобным случаям, об одной за-
мечательной черте в характере Пушкина: об его почти
невероятной чувствительности ко всякой насмешке, хотя
бы самой невинной и даже пошлой. Против насмешки
он оказывался всегда почти безоружным и безответным.
Ее впечатление поражало его иногда так глубоко, что
оно не сглаживалось в нем во всю жизнь. Вот тому
пример. В Одессе, в одно время с ним, жил Александр
Раевский, старший брат Николая. Он был тогда на-
стоящим «демоном» Пушкина, который изобразил его
в известном стихотворении очень верно. Этот Раевский
действительно имел в себе что-то такое, что придавли-
вало душу других. 802 Сила его обаяния заключалась в
резком и язвительном отрицании:
Неистощимой клеветою
Он провиденье искушал;
Он звал прекрасное мечтою,
Он вдохновенье презирал;
Не верил он любви, свободе,
На жизнь насмешливо глядел —
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел'
Я испытал это обаяние на самом себе. Впослед-
ствии, в более зрелых летах, робость и почти страх к
нему ослабли во мне, и я чувствовал себя с ним уже как
♦ ДО
равный с равным. Пушкин, в Одессе, хаживал к нему
обыкновенно по вечерам, имея позволение тушить свечи,
чтоб разговаривать с ним свободнее впотьмах. Однажды
Пушкин зашел к нему утром и прочел свое новое антоло-
гическое стихотворение, начинавшееся так:
Подруга милая, я знаю отчего
Ты с нынешней весной от наших игр отстала;
Я тайну сердца твоего
Давно, поверь мне, угадала:
Хромид в тебя влюблен и т. д.
Раевский оставил его у себя обедать. К обеду явилось
еще несколько лиц. За обедом Раевский сообщил о новом
произведении поэта, и все, разумеется, стали просить
прочесть его; но Раевский не дал читать Пушкину, ска-
зав, что сам прочтет, так как эти прекрасные стихи сразу
врезались ему в память, и начал так:
Подруга милая, я внаю отчего
Ты с нынешней весной от наших игр удрала.
Эта вздорная шутка невольно всех рассмешила, и ее
было достаточно, чтоб Пушкин во всю жизнь не решался
напечатать вполне этого стихотворения, и оно оставалось
в печати урезанным, начиная со слов:
Хромид в тебя влюблен.
Оно появилось вполне только в посмертном изда-
нии. 808
Пушкин сам вспоминал со смехом некоторые случаи
подчиненности своему демону, до того уже комические,
что мне даже казалось, что он пересаливал свои рос-
сказни. Но потом я проверил их у самого Раевского, ко-
торый повторил мне буквально то же. i
Как объяснить эту черту в независимом характереУ
Пушкина? Не служит ли она свидетельством детского
его простодушия, полного в нем отсутствия высокомер-
ного самомнения и смиренной неуверенности в себе, хотя
он и сознавал теоретически, что поэт сам себе высший
суд? Все эти свойства показывают в нем глубоко-рус-^ j
ского человека, которого зато он и постигал так верно7
своим чувством, во всех положениях бытовых и исто-;
рических, быть может сам даже не сознавая того ясно,
464
так как поэты в своих созданиях не делают математиче-
ских выкладок: всякое представление слагается в их фан-
тазии конкретно, и они творят, а не сочиняют, потому
поэтическое творчество и называется вдохновением. Но
вдохновение дает поэту лишь внутреннее содержание;
внешняя же форма требует художественного труда, и у
Пушкина этот труд был немалый.
Изо всех времен года он любил более всего осень, и
чем хуже она была, тем для него была лучше. Он гово-
рил, что только осенью овладевал им бес стихотворства,
и рассказывал по этому поводу, как была им написана
последняя в то время поэма: «Полтава». Это было в Пе-
тербурге. Погода стояла отвратительная. Он уселся дома,
писал целый день. Стихи ему грезились даже во сне, так
что он ночью вскакивал с постели и записывал их
впотьмах. Когда голод его прохватывал, он бежал в бли-
жайший трактир, стихи преследовали его и туда, он ел
на скорую руку, что попало, и убегал домой, чтоб запи-
сать то, что набралось у него на бегу и за обедом. Та-
ким образом слагались у него сотни стихов в сутки. Иногда
мысли, не укладывавшиеся в стихи, записывались им
прозой. Но затем следовала отделка, при которой из
набросков не оставалось и четвертой части. Я видел
у него черновые листы, до того измаранные, что на них
нельзя было ничего разобрать: над зачеркнутыми стро-
ками было по нескольку рядов зачеркнутых же строк,
так что на бумаге не оставалось уже ни одного чистого
места. Несмотря, однакож, на такую работу, он кончил
«Полтаву», помнится, в три недели.
Он был склонен к движению и рассеянности. Когда
было хорошо под небом, ему не сиделось под кровлей, и
потому его любовь к осени, с ее вдохновительным на него
влиянием, можно объяснить тем, что осень, с своими от-
вратительными спутниками, дождем, слякотью, туманами
и нависшим до крыш свинцовым небом, держала его как
бы под арестом, дома, где он сосредоточивался и давал
свободу своему творческому бесу. Природа угождает ху-
дожникам не одинаково: Пушкину мила была осень
своею непогодой; а Брюллов, я помню, по поводу не-
кончаемой им Осады Пскова, горько жаловался мдае,
486
что под Петербургским войлочным небом ему приходит-
ся по целым полугодиям не брать в руки кисти для
большой работы.
С Пушкиным был походный чемодан, дно которого
было наполнено бумагами. Когда речь зашла о прочте-
нии нам еще ненапечатанных «Бориса Годунова» и по-
следней песни «Онегина», он отдал брату Льву и мне
этот чемодан, чтобы мы сами отыскали в нем то, чего
нам хочется. Мы и нашли там тетрадь «Бориса Годуно-
ва» и отрывки «Онегина», на отдельных листиках. Но
мы этим разумеется не удовольствовались, а пересмотре-
ли все и отрыли, между прочим, прекрасный, чистый
автограф «Кавказского Пленника». Когда я показал
Пушкину этот последний, говоря, что это драгоценность,
он, смеясь, подарил мне его; но Раевский, попросив у
меня посмотреть, объявил, что так как поэма посвяще-
на ему, то ему принадлежит и чистый автограф ее, и
Пушкин не имеет .права дарить его другому. Можно
себе представить мою досаду! Я бросился отнимать у
Раевского, но должен был уступить его ломовой силе.
После Раевский, взяв с меня честное слово возвратить,
дал мне эту рукопись, чтоб выписать из нее места,
пропущенные в печати. Но таких пропусков оказался
всего один. После слов:
Отступник света, друг природы,
Покинул он родной предел
И в край далекий полетел
С веселым призраком свободы —
в печати пропущены следующие восемь стихов:
Свобода! Он одной тебя
Еще искал в подлунном мире.
Страстями сердце погубя,
Охолодев к мечтам и к лире,
С волненьем песни он внимал,
Одушевленные тобою,
И с верой, пламенной мольбою
Твой гордый идол обнимал.
Затем, как в печати:
Свершилось! Целью упованья
Не зрит он в жизни ничего и тп. ц.
486
Жаль мне и теперь этого автографа, так как у Раев-
ского он пропал бесследно: ни у вдовы, ни у сыновей его
не оказалось. Взамен отнятого у меня подарка, Пушкин
дал мне другой автограф «К морю», тоже чистый, но
с гкмтрав:ка1ми и с добавлением лучшей строфы о Бай-
роне сбоку:
Твой образ был на нем означен,
Он духом создан был твоим:
Как ты, глубок, могуч и мрачен,
Как ты, ничем неодолим.
Этот автограф и теперь хранится у меня.
Там же мы нашли неизвестную еще тогда прекрас-
ную элегию: «Надеждой сладостной младенчески дыша»,
которую Анненков, не знаю почему, принял за стихотво-
рение, назначавшееся для Онегина, как написанное Лен-
ским. Но размер элегии нисколько не подходит к стро-
фам Онегина; да и Пушкин, вероятно, указал бы нам на
такое ее назначение, так как он объяснял нам довольно
подробно все, что входило в первоначальный его замы-
сел, по которому, между прочим, Онегин должен был или
погибнуть на Кавказе, или попасть в число декабристов.
Кроме того, в издании Анненкова, в числе многих про-
чих, сделана и в этой элегии большая* ошибка: лучший
в ней стих
И мысль одна плывет в небесной чистоте,
напечатан:
И мысль одна течет в небесной чистоте.305
Может быть, в какой-нибудь черновой Пушкина и
было так; но в этом экземпляре, который был у меня в
руках и с которого я списал себе копию, сказано плывет,
а не течет. Разница в смысле этих слов, особенно в худо-
жественном выражении, большая.
«Бориса Годунова» и отрывки последней части «Оне-
гина» Пушкин читал нам сам. Он, по-моему, не был чте-
цом-мастером: его декламация впадала в искусствен-
ность. Лев Сергеевич читал его стихи лучше, чем о<н.
При чтении «Бориса Годунова» случился забавный эпи-
зод. Между присутствовавшими был генерал М., извест-
ный прежде всего своим колоссальным педантизмом.
487
Во время сцены, когда самозванец, в увлечении, при-
знается Марине, что он не настоящий Димитрий, М. не
выдержал и остановил Пушкина: «Позвольте, Александр
Сергеевич, как же такая неосторожность со стороны
самозванца? Ну, а если она его выдаст?» Пушкин
с заметной досадой: «подождите, увидите, что не вы-
даст».
После этой выходки, Пушкин объявил решительно,
что при М. он больше читать не станет; и когда, потом,
рн собрался читать нам Онегина, то поставлены были
маховые, чтоб дать знать, если будет к нам итти М. Он и
шел; но, по данному сигналу, все мы разбежались из
палатки Раевского. М. пришел, нашел палатку пустою
и возвратился во-свояси. Тогда мы собрались опять, и
чтение состоялось.
Здесь, кстати, для характеристики М., расскажу дру-
гой случай его со мною лично. В 1828 году, под Ахалцы-
хом, я был ранен в ногу и лежал внутри мечети, а Раев-
ский занимал наружную крытую галлерею, при входе
в нее (по нашему паперть). Раз собралось к Раевскому
несколько лиц к обеду, в том числе и генерал М. Он во-
шел ко мне. «Поздравляю вас». — «С чем, позвольте
узнать?» — «С тем, что вы ранены». — «To-есть с тем,
что не убит? Покорно вас благодарю». — «Нет, но вам
должно быть очень приятно быть раненым». — «Напро-
тив того, и больно и скучно лежать». — «Да, но оказы-
ваемое вам сочувствие!» — «Что же тут особенного? Вся-
кому больному, а тем более раненому, все оказывают со-
чувствие». — «Да, но не всем оказывается такое внима-
ние, как вам: вас вот навещают и генералы». Я не удер-
жался и закричал: «Пушкин, поди сюда!» Вбежал ко мне
Лев. — «Вот Н. Н. находит, что мне должно быть очень
приятно быть раненым, и знаешь почему? Потому, что
меня навещают генералы». — «Ха, ха, ха!» И Лев Сер-
геевич с хохотом выбежал рассказывать об этом собрав-
шемуся обществу. Ко мне нахлынула вся толпа: «Что та-
кое? что такое?» Я рассказал. Раевский рад был случаю
поострить, другие подмешивали к его остротам свою
соль, и великодушному генералу было видимо очень не-
ловко. ,
488
В бывших у нас литературных беседах, я раз сделав
Пушкину вопрос, всегда меня занимавший: как он не под-
дался тогдашнему обаянию Жуковского и Батюшкова и
даже в самых первых своих опытах не сделался подра-
жателем ни того, ни другого? Пушкин мне отвечал, что
этим он обязан Денису Давыдову, который дал ему по-
чувствовать еще в Лицее возможность быть оригиналь-
ным.
Пушкин имел хорошее общее образование. Кроме осно-
вательного знакомства с иностранной литературой, он
знал хорошо нашу историю, и вообще, для своего серьез-
ного образования, воспользовался с успехом ссылкой.
Так, между прочим, он выучился по-английски. С ним
было несколько книг, и в том числе Шекспир. Однажды
он, в нашей палатке, переводил брату и мне некоторые
из него сцены. Я когда-то учился английскому языку, но
не доучившись как следует, забыл его впоследствии.
Однако ж все-таки мне остались знакомы его звуки.
В чтении же Пушкина английское произношение было до
того уродливо, что я заподозрел его знание языка и ре-
шил подвергнуть его экспертизе. Для этого, на другой
день, я зазвал к себе его родственника Захара Черны-
шева, знавшего английский язык, как свой родной, и,
предупредив его, в чем было дело, позвал к себе Пуш-
кина с Шекспиром. Он охотно принялся переводить нам
его. Чернышев при первых же словах, прочитанных
Пушкиным по-английски, расхохотался: «Ты скажи пре-
жде, на каком языке читаешь?» Расхохотался в свою
очередь и Пушкин, объяснив, что он выучился по-ан-
глийски самоучкой, а потому читает английскую грамма-
тику, как латинскую. Но дело в том, что Чернышев
нашел перевод его совершенно правильным и понима-
ние языка безукоризненным. Это может, между про-
чим, служить ответом г. Пржецлавскому, который, с
польским принижением перед Пушкиным, выставил его
рядом с Мицкевичем совершенным невеждой.
Из Эрзерума Пушкин уехал обратно. Помню, как, сев
на коня, с последним рукопожатием, он сказал мне: «До
свидания в Петербурге». Но увы, этому свиданию не
суждено было состояться: я не попал в Петербург до его
смерти.
489
По временам я имел о нем кое-какие сведения
из писем ко мне его брата. Потом, по приезде ко мне
Льва Сергеевича, я узнал подробно о его новом житье-
бытье. Все сведения, по внешности, были благоприятны;
но я был как-то ими недоволен: мне все казалось, что
при дворе и в пустой среде большого света поэту было
не место. Раз я даже высказал Льву мою мысль о том,
что красавицы в большом свете опасные спутницы в
жизни. Тот обиделся за свою невестку. Катастрофа не
замедлила дать нам свой положительный ответ.
Скажу в заключение.
Долго мы довольствовались только внешнею пре-
лестью стихов Пушкина. Но так всегда бывает с вели-
кими художниками; их произведения, прежде всего, дей-
ствуют на наше чувство, оставляя мысль, так сказать,
в стороне. Для изучения же внутреннего мира их созда-
ний наступает очередь лишь тогда, когда мы наслади-
лись досыта их внешнею красотою. Мы и теперь еще не
понимаем Пушкина вполне, до сих пор еще находимся
под обаянием более формы, чем содержания. Но переход
уже наступает, и мы начинаем пытливо вдумываться в
это содержание.
Мы привыкли смотреть на себя, как на нечто второ-
степенное в умственной сфере европейских народов и,
потому, может казаться странным утверждение Ф. М.
Достоевского, что гений Пушкина охватывал более ши-
рокий горизонт, чем самые крупные западные поэты (за
исключением одного Шекспира, прибавлю я). Однако ж
это совершенно верно: в творениях нашего поэта заклю-\
чается тайник, где много еще поколений будут открывать!
ответы на вопросы жизни, не только нашей русской, ног
и общечеловеческой. Пушкин, конечно, высказал, по ге-
ниальному чутью, многое, в глубину чего он сам еще не
прозревал отчетливо. Перечитывая иногда его сочинения^
я каждый почти раз встречаю места, в смысле которые
нахожу пророческие откровения. Ни в ком еще русский
^народный ключ не бил такою обильною струей, как в
'Пушкине, никто еще другой не заглядывал так глубоко
'в русскую душу и не передавал так верно того, что за-
ставляет сильнее биться наше сердце. Каждый находил
и находит у него своему дорогому чувству или свое!
490 <
любимой мысли самое внятное, самое усладительное, са-
мое гармоническое выражение. Вот почему его так все
и любили и будут любить, пока не порвутся в нас стру-
ны своенародных ощущений. Вот почему он и народный
наш поэт по преимуществу.
Как я сказал в начале, в памяти моей многое изгла-
дилось совершенно, многое осталось неясным, и я пере-
даю только то, в верности чего сам уверен. Но и этот
скудный венок кладу с благоговением к подножию его
памятника, благодаря судьбу, давшую мне возможность
знать его лично и украшать мои старческие воспоминания
как бы живым созерцанием великого человека.
В. А. Нащокина
РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ106
1
Познакомилась я с Пушкиным в Москве, в доме отца
моего, А. Нарского. Это было в 1834 году, когда я
была объявлена невестой Павла Войновича Нащокина,
впоследствии моего мужа. Привез его к нам в дом мой
жених.
Конечно, я раньше слышала о Пушкине, любила его
дивные творения, знала, что он дружен с моим женихом,
и заранее волновалась и радовалась предстоящему зна-
комству с ним.
И вот приехал Пушкин с Павлом Войновичем. Волне-
ние мое достигло высшего предела. Своей наружностью и
простыми манерами, в которых, однако, сказывался при-
рожденный барин, Пушкин сразу расположил меня в
свою пользу. Нескольких минут разговора с ним было
достаточно, чтобы робость и волнение мои исчезли.
Я видела перед собой не великого поэта Пушкина, о ко-
тором говорила тогда вся мыслящая Россия, а простого»'
милого, доброго знакомого.
Пушкин был не высок ростом, шатен, с сильно
вьющимися волосами, с голубыми глазами необыкновен-
ной привлекательности. Я видела много его портретов, но
с грустью должна сознаться, что ни один из них не пере-
дал и сотой доли духовной красоты его облика, — осо-
бенно его удивительных глаз. (ч
Это были особые, поэтические задушевные глаза, в
которых отражалась вся бездна дум и ощущений, пере-
40?
живасмых душою великого поэта. Других таких глаз я
во всю мою долгую жизнь ни у кого не видела.
Говорил он скоро, острил всегда удачно, был необык-
новенно подвижен, весел, смеялся заразительно и громко,
показывая два ряда ровных зубов, с которыми белизной
могли равняться только перлы. На пальцах он отращи-
вал предлинные ногти.
В первое посещение Пушкин довольно долго проси-
дел у нас и почти все время говорил со мной одной. Когда
он уходил, мой жених, с улыбкой кивая на меня, спросил
его:
— Ну что, позволяешь на ней жениться?
— Не позволяю, а приказываю! — ответил Пушкин.
В объяснение вопроса Нащокина и ответа Пушкина
я должна сказать следующее: дружба между поэтом и
моим покойным мужем была настолько тесная, что в мо-
лодости, будучи оба холостыми, они жили в Москве не-
сколько лет на одной квартире и во всех важных вопро-
сах жизни всегда советовались друг с другом. Так, когда
Пушкин задумал жениться на Н. Н. Гончаровой, то
спросил Нащокина: что он думает о его выборе? Тот по-
советовал жениться. Когда, несколько лет спустя, Нащо-
кину предстояло сделать то же, он привез своего друга в
дом моего отца, чтобы поэт познакомился со мной и вы-
сказал свое мнение.
Во второй раз я имела счастие принимать Алексг&дра
Сергеевича у себя дома, будучи уже женой Нащокина.
Мы с мужем квартировали тогда в Пименовском пе-
реулке, в доме Ивановой, где протекли первые семь лет
моей супружеской жизни. Пушкин остановился тогда
у нас и впоследствии во время своих приездов в Москву
до самой своей смерти останавливался у нас. Для него
была даже особая комната в верхнем этаже рядом с ка-
бинетом мужа. Она так и называлась «Пушкинской».
Мой муж имел обыкновение каждый вечер проводить
в английском клубе. На этот раз он сделал то же. Так
как помещение клуба было недалеко от нашей квартиры,
то Павел Войнович, уходя, спросил нас, что нам прислать
из клуба. Мы попросили варенца и моченых яблок. Это
были любимые кушанья поэта. Через несколько минут
клубский лакей принес просимое нами.
498
Мы остались с Пушкиным вдвоем, и тотчас же между
нами завязалась одушевленная беседа. Можно было по-
думать, что мы старые друзья, когда на самом деле мы
виделись всего второй раз в жизни. Впрочем, говорил
больше Пушкин, а я только слушала. Он рассказывал о
дружбе с Павлом Войновичем, об их молодых проказах,
припоминал смешные эпизоды. Более привлекательного
человека и более милого и интересного собеседника я
никогда не встречала. В беседе с ним я не заметила, как
пролетело время до пяти часов утра, когда муж мой вер-
нулся из клуба.
— Ты соскучился, небось, с моей женой? — спросил
Павел Войнович, входя.
— Уезжай, пожалуйста, каждый вечер в клуб! —от-
ветил всегда любезный и находчивый поэт.
— Вижу, вижу. Ты уж ей насплетничал на меня!? —
сказал Павел Войнович.
— Было немножко. .. — ответил Пушкин смеясь.
— Да, я теперь все твои тайны узнала от Александра
Сергеевича, —сказала я.
С тех пор, как я уже говорила, Пушкин всякий раз,
когда приезжал в Москву, останавливался и жил у нас.
О дружбе Пушкина с моим мужем в печати упомина-
лось как-то вскользь, а я утверждаю, что едва ли кто-
ниб^ь другой стоял так близко к поэту, как Павел Вой-
нович, и я уверена, что узнай мой муж своевременно о
предстоящей дуэли Пушкина с Дантесом, он никогда и
ни за что бы ее не допустил, и Россия не лишилась бы
так рано своего великого поэта, а его друзья не оплаки-
вали бы его преждевременную кончину! Ведь уладил же
Павел Войнович ссору его с Соллогубом, предотвратив
дуэль, уладил бы и эту историю. Он никогда не мог
допустить мысли, чтобы великий поэт, лучшее украшение
родины и его любимый друг, мог подвергать свою жизнь
опасности.:
Да, такого друга, как Пушкин, у нас никогда не было,
да таких людей и нет! Для нас с мужем приезд поэта
был величайшим праздником и торжеством. В нашей
семье он положительно был родной. Я как сейчас помню
те счастливые часы, которые мы проводили втроем в
бесконечных беседах, сидя вечером у меня в комнате на
турецком диване, поджавши под себя ноги. Я помеща-
лась обыкновенно посредине, по обеим сторонам муж и
Пушкин в своем красном архалуке с зелеными клеточ-
ками. Я помню частые возгласы поэта: «Как я ряд, что
я у вас! Я здесь в своей родной семье!»
Помню также, как часто между моим мужем и Пуш-
киным совершенно серьезно происходил разговор о том,
чтобы по смерти их похоронили рядом на одном клад-
бище, и один раз поэт, приехав из своего любимого име-
ния Михайловского, с восторгом говорил Павлу Войно-
вичу: «Знаешь, брат, ты вот все болеешь, может, скоро
умрешь, так я подыскал тебе в Михайловском могилку
сухую, песчаную, чтобы тебе было не сыро лежать, чтобы
тебе и мертвому было хорошо, а когда умру я, меня по-
ложат рядом с тобой».
Был такой случай, характеризующий сердце Пушкина
и его отношение к нам. Однажды Павел Войнович сильно
проигрался в карты и ужасно беспокоился, что остался
без гроша. Поэт в это время был у нас, утешал мужа,
просил не беспокоиться, а в конце концов замолчал (и
уехал куда-то. Через несколько минут он возвратился и
подал Павлу Войновичу сверток с деньгами.
— На, вот тебе, — сказал Пушкин, — успокойся.
Неужели ты думал, что я оставлю тебя так?!
Кто же мог сделать что-либо подобное, как не близ-
кий друг!
Павел Войнович был крестным отцом первого сына
Пушкина — Александра; приглашал его поэт и ко вто-
рому сыну, но муж был болен и принужден был отка-
заться* от поездки из Москвы в Петербург, тем более, что
в те времена, при отсутствии железной дороги, путеше-
ствие это на лошадях было утомительно, особенно для
больного человека.
Много говорили и писали о необычайном суеверии
Пушкина. Я лично могу только подтвердить это. С ним и
с моим мужем было сущее несчастие (Павел Войнович
был не менее суеверен). У них существовало великое мно-
жество всяких примет. Часто случалось, что собравшись
ехать по какому-нибудь делу, они приказывали отпрягать
тройку, уже поданную к подъезду, и откладывали необ-
ходимую поездку из-за того только, что кто-нибудь из
домашних или прислуги вручал им какую-нибудь забы-
тую вещь, вроде носового платка, часов и т. п. В этих
случаях они ни шагу уже не делали из дома до тех пор,
пока, по их мнению, не пройдет определенный срок, за
пределами которого зловещая примета теряла силу.
Не помню кто именно, но какая-то знаменитая в то
время гадальщица предсказала поэту, что он будет убит
«от белой головы». С тех пор Пушкин опасался белоку-
рых. Он сам рассказывал, как, возвращаясь из Бессара-
бии в Петербург после ссылки, в каком-то городе он был
приглашен на бал к местному губернатору. В числе го-
стей Пушкин заметил одного светлоглазого, белокуро-
го офицера, который так пристально и внимательно
осматривал поэта, что тот, вспомнив пророчество, по-
спешил удалиться от него из залы в другую комнату,
опасаясь, как бы тот не вздумал его убить. Офицер по-
следовал за ним, и так и проходили они из комнаты в
комнату в продолжение большей части вечера. «Мне и
совестно и неловко было, — говорил поэт, — однако я
должен сознаться, что порядочно-таки струхнул».
В другой раз в Москве был такой случай. Пушкин
приехал к кн. Зинаиде Александровне Волконской. У нее
был на Тверской великолепный собственный дом, глав-
ным украшением которого были многочисленные статуи.
У одной из статуй отбили руку. Хозяйка была в горе.
Кто-то из друзей поэта вызвался прикрепить отбитую
руку, а Пушкина попросили подержать лестницу и свечу.
Поэт сначала согласился, но вспомнив, что друг был бе-
локур, поспешно бросил и лестницу и свечу и отбежал
в сторону.
— Нет, нет, — закричал Пушкин, — я держать
лестницу не стану. Ты — белокурый. Можешь упасть и
пришибить меня на месте.
Кажется, в печати известна история «нащокинского»
фрака. Это тоже характерная история. Пушкин приехал
в Москву с намерением сделать предложение Н. Н. Гон-
чаровой. Собираясь ехать к Гончаровым, поэт заметил,
что у него нет фрака.
— Дай мне, пожалуйста, твой фрак, — обратился он
к Павлу Войновичу. — Я свой не захватил, да, кажется,
у меня и нет его.
495
Книжная лавка Ф. М. Беллизора.
Деталь .Паиорамы Невского проспекта* Садовникова.
«Библиотека для чтения” А. Ф. Смнрдвна.
Деталь. «Панорамы Невского проспекта* Садовникова.
Друзья были одинакового роста и сложения, а потому
фрак Нащокина как нельзя лучше пришелся на Пушкина.
Сватовство на этот раз было удачное, что поэт в зна-
чительной мере приписывал «счастливому» фраку.
Нащокин подарил этот фрак другу, и с тех пор Пушкин,
по его собственному признанию, в важных случаях жизни
надевал счастливый «нащокинский» фрак. Насколько
помню, в нем, кажется, и похоронили поэта.
Помню, в последнее пребывание у нас в Москве Пуш-
кин читал черновую «Русалки», а в тот вечер, когда
он собирался уехать в Петербург, — мы, конечно, и не
подозревали, что уже больше никогда не увидим доро-
гого друга, — он за прощальным ужином пролил на ска-
терть масло. Увидя это, Павел Войнович с досадой за-
метил:
— Эдакой неловкий! За что ни возьмешься, вое
роняешь!
— Ну я на свою голову. Ничего... — ответил Пуш-
кин, которого, видимо, взволновала эта дурная примета.
Благодаря этому маленькому приключению, Пушкин
послал за тройкой (тогда ездили на перекладных) только
после 12-ти часов ночи. По его мнению, несчастие, ка-
ким грозила примета, должно миновать по истечении
дня.
Последний ужин у нас действительно оказался про-
щальным. •.
2
Пушкин любил чай и пил его помногу, любил цыган-
ское пение, особенно пение знаменитой в то время Тани,
часто просил меня играть на фортепьяно и слушал по
целым часам, — любимых пьес я, впрочем, его не помню.
Любил также шутов, острые слова и карты. За зеленым
столом он готов был просидеть хоть сутки. В нашем
доме его выучили играть в вист и в первый же день он
выиграл десять рублей, чему радовался, как дитя. Вообще
же в картах ему не везло и играл он дурно, отчего/почти
всегда был в проигрыше.
К нам часто заходил некто 3[агряжский], из бедных
дворян. Жалкий был человек, и нужда сделала из него
аз
шута. Пушкин любил его кривлянья и песни. Время было
такое. Особенно много поэт смеялся, когда тот пел:
Двое саней с подрезами,
Третьи писанные, <
Подъезжали ко цареву кабаку и т. д.
— Как это выразительно! — замечал Пушкин. —
Я так себе и представляю картину, как эти сани в мороз-
ный вечер, скрипя подрезами по крепкому снегу, подъез-
жают «ко цареву кабаку».808
Вообще добродушный, милый, предупредительный
с друзьями, поэт был не прочь подурачиться. или выки-
нуть какую-нибудь штуку с несимпатичными или чем-
либо надоевшими ему людьми, иногда же бЫл резок и
невоздержан на язык с теми, со стороны кбгЪ он заме-
чал двуличие или низость.
Помню такой рассказ: когда Павел Войнович был
еще холост, Пушкин проездом через Москву, остановив-
шись у него, слушал, как какой-то господин, живший
в мезонине против квартиры Нащокина, целый день
пиликал на скрипке одно и то же. Это надоело поэту и
он послал лакея сказать незнакомому музыканту:
«Нельзя ли сыграть второе колено?» Конечно, тот вло-
мился в амбицию.
Другой случай, характеризующий Пушкина, был та-
ков (это после рассказывал сам поэт): барон Геккерн,
вотчим его палача-Дантеса, человек, отравлявший жизнь
Пушкина всякими подметными письмами, один раз на
балу поднял ключик от часов, оброненный поэтом, и по-
дал его Пушкину с заискивающей улыбкой. Эта двулич-
ность так возмутила прямодушного, вспыльчивого поэта,
что он бросил этот ключик обратно на пол и сказал Гек-
керну с злой усмешкой: «Напрасно трудились, барон!»
В молодости, до женитьбы, Пушкин, говорят, был
большой волокита. Когда же я его знала, он страстно
любил свою жену, но дурачиться и прикидываться влюб-
ленным он и тогда был не прочь. К нам часто приезжала
княжна Г., общая «кузина», как ее все называли, дур-
нушка, недалекая старая дева, воображавшая, что она
неотразима. Пушкин жестоко пользовался ее слабостью
и подсмеивался над нею. Когда «кузина» являлась к нам,

он вздыхал, бросал на нее пламенные взоры, становился
перед ней на колени, целовал ее руки и умолял окружаю-
щих оставить их вдвоем. «Кузина» млела от восторга
(Пушкин неизменно садился рядом с ней), много раз
в продолжение вечера роняла на пол платок, а Пушкин,
подымая, каждый раз жал ей ногу. Все знали проделки
поэта и, конечно, не мало смеялись по поводу их. «Ку-
зина» же теряла голову, и когда Пушкин уезжал из
Москвы, она всем, по секрету, рассказывала, что бедный
поэт так влюблен в нее, что расставался с ней со вздо-
хами и слезами на глазах.
Они часто острили с моим мужем наперебой друг
перед другом. Один раз Пушкин приехал к нам в празд-
ник утром. Я была у обедни в церкви св. Пимена, ста-
рого Пимена, как называют ее в Москве в отличие от
нового Пимена, что близ Селезневской улицы.
— Где же Вера Александровна?—спросил Пушкин
у мужа.
— Она поехала к обедне.
— Куда?—переспросил поэт.
— К Пимену.
— Ах, какая досада. А зачем ты к Пимену пускаешь
жену одну?
— Так я ж ее пускаю к старому Пимену, а не к мо-
лодому! — ответил муж.
Насколько Пушкин любил общество близких ему
людей, настолько же не любил бывать на званых обе-
дах в честь его. Он часто жаловался мне, что на этих
обедах чувствовал себя стесненным, точно на параде.
Особенно неприятно ему было то, что все присутство-
вавшие обыкновенно ждали, что Пушкин скажет, как по-
смотрит и т. п.
Забыла упомянуть еще о том, что поэт очень любил
московские бани и, во всякий свой приезд в Москву, они
вдвоем с Павлом Войновичем брали большой номер
с двумя полками и подолгу парились в нем. Они, как
объясняли потом, лежа там, предавались самой задушев-
ной беседе, в полной уверенности, что уж Tata их никто
не подслушает.
В характере Пушкина была одна удивительная
черта — умение душевно привязываться к симпатичным
*
ему людям и привязывать их к себе. В доме моего отца
он познакомился с моим меньшим братом, Львом Але-
ксандровичем Нарским. Это была чистая, нежная поэти-
ческая натура. Пушкин с первого взгляда очаровался им,
положительно не отходил от него и стал упрашивать его
ехать к нему гостить в Петербург. Брат, не менее полю-
бивший поэта, долго колебался. Он сильно был привязан
к родной семье, но наконец согласился на просьбы Пуш-
кина, и они уехали.
В это путешествие случилось маленькое приключение:
Павел Войнович утром другого дня по их отъезде на
лестнице нашей квартиры нашел камердинера Пушкина
спящим. На вопрос моего мужа: как он здесь очутился?
тот объяснил, что Александр Сергеевич, кажется в селе
Всехсвятском, спихнул его с козел за то, что тот был
пьян, и приказал ему отправиться к Нащокину, что тот
800
и исполнил.
По возвращении из Петербурга брат восторженно
отзывался о Пушкине и между прочим рассказывал, что
поэт в путешествиях никогда не дожидался на станциях,
пока заложат ему лошадей, а шел по дороге вперед и не
пропускал ни одного встречного мужика или бабы, чтобы
не потолковать с ними о хозяйстве, о семье, о нуждах,
особенно же любил вмешиваться в разговоры рабочих
артелей. Народный язык он знал в совершенстве и чрез-
вычайно скоро умел располагать к себе крестьянскую
серую толпу, настолько, что мужики совершенно сво-
бодно говорили с ним обо всем.
Незадолго до смерти поэта мой муж заказал сделать
два одинаковых золотых колечка с бирюзовыми камеш-
ками. Из них одно он подарил Пушкину, другое носил
сам, как талисман, предохраняющий от насильственной
смерти. Взамен этого поэт обещал прислать мне браслет
с бирюзой, который я и получила уже после его смерти
при письме Натальи Николаевны, где она объясняла,
как беспокоился ее муж о том, чтобы этот подарок был
вручен мне как можно скорее. Когда Пушкин после роко-
вой дуэли лежал на смертном одре и к нему пришел его
секундант Данзас, то больной просил его подать ему
какую-то небольшую шкатулочку. Из нее он вынул бирю-
зовое колечко и, передавая его Данзасу, сказал:
W0
i— Возьми и носи это кольцо. Мне его подарил наш
общий друг, Нащокин. Это — талисман от насильствен-
ной смерти.
Впоследствии Данзас в большом горе рассказывал
мне, что он много лет не расставался с этим кольцом, но
один раз в Петербурге, в сильнейший мороз, расплачи-
ваясь с извозчиком на улице, он, снимая перчатку с
руки, обронил это кольцо в сугроб. Как ни искал его
Данзас, совместно с извозчиком и дворником, найти не
мог. (
Пушкина называли ревнивым мужем. Я этого не за-
мечала. Знаю, что любовь его к жене была безгранична.
Наталья Николаевна была его богом, которому он покло-
нялся, которому верил всем сердцем, и я убеждена, что
он никогда, даже мыслью, даже намеком на какое-либо
подозрение не допускал оскорбить ее. Мой муж также
обожал Наталью Николаевну и всегда, когда она выез-
жала куда-нибудь от нас, он нежно, как отец, крестил ее.
Надо было видеть радость и счастие поэта, когда он по-
лучал письма от жены. Он весь сиял и осыпал эти испи-
санные листочки бумаги поцелуями. В одном ее письме
каким-то образом оказалась булавка. Присутствие ее
удивило Пушкина, и он воткнул эту булавку в отворот
своего сюртука.
В последние годы клевета, стесненность в средствах и
гнусные анонимные письма омрачали семейную жизнь
поэта, однако, мы в Москве видели его всегда неизменно
веселым, как и в прежние годы, никогда не допускавшим
никакой дурной мысли о своей жене. Он боготворил ее
попрежнему.
Возвратившись в последний раз из Москвы в Петер-
бург, Пушкин не застал жену дома. Она была на балу
у Карамзиных. Ему хотелось видеть ее возможно скорее
и своим неожиданным появлением сделать ей сюрприз.
Он едет к квартире Карамзиных, отыскивает карету
Наталии Николаевны, садится в нее и посылает лакея
сказать жене, чтобы она ехала домой по очень важному
делу, но сказал отнюдь не сообщать ей, что он в карете.
Посланный возвратился и доложил, что Наталья Нико-
лаевна приказала сказать, что она танцует мазурку
Ю1
с кн. Вяземским. Пушкин посылает лакея во второй раз
сказать, чтобы она ехала домой безотлагательно. Ната-
лия Николаевна вошла в карету и прямо попала в объ-
ятия мужа. Поэт об этом факте писал нам и, помню,
с восторгом упоминал, как жена его была авантажна
в этот вечер в своем роскошном розовом платье.810
Пушкин был также внимательным и любящим отцом.
При свидании он часто рассказывал нам о своих малы-
шах и в письмах нередко подробно описывал какое-
нибудь новое проявление самодеятельности в их поступ-
ках. 811
Теперь мне приходится коснуться одного из самых
тяжелых воспоминании в своей жизни — о дуэли и
смерти Пушкина.
3
Шестьдесят с лишним лет прошло с того ужасного
момента, как до нас достигла роковая весть о смерти
Пушкина, а я и теперь без слез не могу вспомнить об
этом...
Вечером в этот день у меня внизу сидели гости. Павел
Войнович был у себя наверху в кабинете. Вдруг он вхо-
дит ко мне в гостиную, и я вижу, на нем, что называется,
лица нет. Это меня “встревожило, и я обратилась к нему
с вопросом: что случилось. — «Каково это! — ответил
мой муж. — Я сейчас слышал голос Пушкина. Я слегка
задремал на диване у себя в кабинете и вдруг явственно
слышу шаги и голос: «Нащокин дома?» Я вскочил и
бросился к нему навстречу. Но предо мной никого не
оказалось. Я вышел в переднюю и спрашиваю камерди-
нера: «Модест, меня Пушкин спрашивал?» Тот, удивлен-
ный, отвечает, что кроме его никого не было в передней
и никто не приходил. Я уж опросил всю прислугу. Все
отвечают, что не видели Пушкина. — Это не к добру, —
заключил Павел Войнович. — С Пушкиным приключи-
лось что-нибудь дурное!»
Я, как могла, старалась рассеять предчувствие моего
суеверного мужа, говорила, что все это ему, вероятно,
пригрезилось во сне, наконец, даже пеняла на него за
да
то, что он верит всяким приметам. Но мои слова ни
к чему не псовели: Павел Войнович ушел в клуб страшно
расстроенный, а возвратившись оттуда, в ужасном горе
сообщил мне, что в клубе он слышал, что поэт опасно
ранен и едва ли можно рассчитывать на благополучный
исход. С этой минуты смятение и ужас царили в нашем
доме. Мы с часу на час ждали известий из Петер-
бурга.
Как сейчас помню день, в который до нас дошла
весть, что все кончено, что поэта нет больше на свете.
На почту от нас поехал Сергей Николаевич Гончаров,
брат жены Пушкина. У нас в это время сидел актер
Щепкин и один студент, которого мы приютили у себя.
Все мы находились в томительном молчаливом ожидании.
Павел Войнович, неузнаваемый со времени печального
известия о дуэли, в страшной тоске метался по всем
комнатам и высматривал в окна: не увидит ли возвра-
щающегося Гончарова; наконец, остановившись перед
студентом, он сказал, показывая ему свои золотые часы:
«Я подарю тебе вот эти часы, если Пушкин не умер,
а вам, Михаил Семенович, — обратился он к Щепкину, —
закажу кольцо».
Я первая увидала в окно возвращающегося Гонча-
рова. Павел Войнович бросился на лестницу к нему на-
встречу, я последовала за ним.
Не помню, что нам говорил Гончаров, но я сразу по-
няла, что непоправимое случилось, что поэт оставил на-
всегда этот бренный мир. С Павлом Войновичем сдела-
лось дурно. Его довели до гостиной и там он, положив
голову и руки на стол, долго не мог притти в себя.
Что мы пережили в следующие затем дни! Без пре-
увеличения могу сказать, что смерть Пушкина была
самым страшным ударом в нашей жизни с мужем. Мно-
гих друзей, родных и близких мне пришлось лишиться
потом, но потеря несравненного друга, а полтора десятка
лет спустя и мужа — были самыми неизгладимыми уда-
рами в моей долгой, исполненной всякими превратно-
стями жизни.
60S
Павел Войнович, так много тревожившийся последние
дни, получив роковое известие, слег в постель и не-
сколько дней провел в горячке, в бреду. Я тоже едва сто-
яла на ногах. День и ночь у нас не гасили огни. 813
После смерти Пушкина Жуковский прислал моему
мужу серебряные часы покойного, которые были при нем
в день роковой дуэли, его красный с зелеными клеточ-
ками архалук, посмертную маску и бумажник с ассигна-
циями в 25 рублей и локон белокурых волос. В письме
Жуковский предлагал прислать и кровать поэта, на кото-
рой он умер, с каплями его крови, но Павлу Войновичу
так тяжела была утрата друга, так больно было видеть
вещественные знаки его преждевременной насильствен-
ной смерти, что он отказался. Впоследствии Павел Вой-
нович часы подарил Гоголю, а по смерти последнего
передал их, по просьбе студентов, в Московский универ-
ситет, маску отдал Погодину, архалук же остался у нас.
Куда он девался—не знаю.018
Вскоре после смерти Пушкина Наталия Николаевна
приехала в Москву и всякий день бывала у нас. Это была
женщина чудной красоты: высокая, дивно сложенная,
изящная, с каштановыми или темно-русыми волосами.
Мой муж окружал ее знаками всевозможного внимания
и глубокого уважения. Из Москвы она уехала в калуж-
скую деревню (Полотняные заводы) к родному брату
своему, Дмитрию Николаевичу. Павел Войнович не-
сколько раз ездил навещать ее. Года четыре спустя, она,
заехав однажды к нам, заявила Павлу Войновичу, что
Генерал Ланской, человек тогда уже пожилой, вдовец,
с детьми от первого брака, сделал ей предложение и она
приехала спросить совета, как ей поступить. По ее объ-
яснению, Пушкин на смертном одре сказал ей: «Если ты
вздумаешь выходить замуж, посоветуйся с Нащокиным,
Потому что это был мой истинный друг».
Мой муж уклонился от совета, ссылаясь на то, что
Пушкину он мог советовать, как близкому другу, душа
которого была для него раскрыта и ясна; вдове же его,
при всем уважении к ней, советовать он не может. Ната-
лия Николаевна уехала, и вскоре потом мы услышали,
что она помолвлена с Ланским.814
604
Не могу умолчать об одном Маленьком факте, харак-
теризующем отношение известной части общества к вели-
кому поэту: после помолвки Наталии Николаевны к нам
зашел генерал В[рангель], начальник московской артил-
лерии. Я обратилась к нему с вопросом: «Слышали но-
вость ? » — Какую ? — спросил он. — «Пушкина замуж
выходит». — За кого? — «За генерала Ланского». —
Молодец, хвалю ее за это! По крайней мере муж — гене-
рал, а не какой-то там Пушкин, человек без имени и
положения...
То ли еще моим ушам приходилось слышать о вели-
ком поэте!
В. И. Даль
ВОСПОМИНАНИЯ О ПУШКИНЕ818
Крылов был в Оренбурге младенцем; Скобелев чуть
ли не стаивал в нем на часах; у Карамзиных есть в Орен-
бургской губернии родовое поместье. Пушкин пробыл
в Оренбурге несколько дней в 1833 году, когда писал
Пугача,816 а Жуковский — в 1837 году, провожая госу-
даря цесаревича.
Пушкин прибыл нежданный и нечаянный и остано-
вился в загородном доме у военного губернатора
В. Ал. Перовского, а на другой день перевез я его оттуда,
ездил с ним в историческую Бердинскую станицу, тол-
ковал, сколько слышал и знал местность, обстоятель-
ства осады Оренбурга Пугачевым; указывал на Георгиев-
скую колокольню в предместии, куда Пугачев поднял
было пушку, чтобы обстреливать город, — на остатки
земляных работ между Орских и Сакмарских ворот, при-
писываемых преданием Пугачеву, на зауральскую рощу,
откуда вор пытался ворваться по льду в крепость, откры-
тую с этой стороны; говорил о незадолго умершем здесь
священнике, которого отец высек за то, что мальчик
бегал на улицу собирать пятаки, коими Пугач сделал не-
сколько выстрелов в город вместо картечи, — о так-назы-
ваемом секретаре Пугачева Сычугове, в то время еще
живом, и о бердинских старухах, которые помнят еще
«золотые» палаты Пугача, то-есть, обитую медною ла-
тунью избу.317
Пушкин слушал все это — извините, если не умею
иначе выразиться, — с большим жаром и хохотал от
Мб
души следующему анекдоту: Пугач, ворвавшись в Берды,
где испуганный народ собрался в церкви и на паперти,
вошел также в церковь. Народ расступился в страхе,
кланялся, падал ниц. Приняв важный вид, Пугач прошел
прямо в алтарь, сел на церковный престол и сказал
вслух: «Как я давно не сидел на престоле!» В мужицком
невежестве своем он воображал, что престол церковный
есть царское седалище. Пушкин назвал его за это свиньей
и много хохотал...
Мы поехали в Берды, бывшую столицу Пугачева,
который сидел там — как мы сейчас видели — на пре-
столе. Я взял с собою ружье, и с нами было еще чело-
века два охотников. Пора была рабочая, казаков ни души
не было дома; но мы отыскали старуху, которая знала,
видела и помнила Пугачева. Пушкин разговаривал с нею
целое утро; ему указали, где стояла изба, обращенная
в золотой дворец, где разбойник казнил нескольких вер-
ных долгу своему сынов отечества; указали на гребни,
где, по преданию, лежит огромный клад Пугачева,
зашитый в рубаху, засыпанный землей и покрытый
трупом человеческим, чтобы отвесть всякое подозрение
и обмануть кладоискателей, которые, дорывшись до
трупа, должны подумать, что это — простая могила.
Старуха спела также несколько песен, относившихся к
тому же предмету, и Пушкин дал ей на прощанье чер-
818
вонец. *
Мы уехали в город, но червонец наделал большую
суматоху. Бабы и старики не могли понять, на что было
чужому, приезжему человеку расспрашивать с таким жа-
ром о разбойнике и самозванце, с именем которого было
связано в том краю столько страшных воспоминаний, но
еще менее постигали они, за что было отдать червонец.
Дело показалось им подозрительным: чтобы-де после не
отвечать за такие разговоры, чтобы опять не дожить до
какого греха да напасти. И казаки на другой же день
снарядили подводу в Оренбург, привезли и старуху, и
роковой червонец и донесли: «Вчера-де приезжал какой-
то чужой господин, приметами: собой невелик, волос че^
ный, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под «пуга-

чевщину» и дарил золотом; должен быть антихрист, по-
тому что вместо ногтей на пальцах когти».*) Пушкин
много тому смеялся.819
До приезда Пушкина в Оренбург я виделся с ним
всего только раза два или три; это было именно
в 1832 году, когда я, по окончании турецкого и поль-
ского походов, приехал в столицу и напечатал первые
опыты свои. Пушкин, по обыкновению своему, засыпал
меня множеством отрывчатых замечаний, которые все
шли к делу, показывали глубокое чувство истины и вы-
ражали то, что, казалось, у всякого у нас на уме вертится
и только что с языка не срывается. «Сказка сказкой,—*
говорил он, — а язык наш сам по себе, и ему-то нигде
нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как
это сделать, — надо бы сделать, чтобы выучиться гово-
рить по-русски и не в сказке... Да нет, трудно, нельзя
еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каж-
дой поговорке нашей! Что за золото! А не дается в руки,
нет!» 820
По пути в Берды Пушкин рассказывал мне, чем он
занят теперь, что еще намерен и надеется сделать. Он
усердно убеждал меня написать роман и — я передаю
слова его, в его память, забывая в это время, к кому
они относятся, —и повторял: «Я на вашем месте сейчас
бы написал роман, сейчас; вы не поверите, как мне хо-
чется налисать роман, но нет, не могу: у меня начато их
три, — начну прекрасно, а там недостает терпения, не
слажу». Слова эти вполне согласуются с пылким ду-
хом поэта и .думным, творческим долготерпением худож-
ника; эти два редкие качества соединялись в Пушкине,
как две крайности, два полюса, которые дополняют друг
друга и составляют одно целое. Он носился во сне и на-
яву целые годы с каким-нибудь созданием, и когда оно
дозревало в нем, являлось перед духом его уже создан-
ным вполне, то изливалось пламенным потоком в слова и
речь: металл мгновенно стынет в воздухе, и создание
готово. Пушкин потом воспламенился в полном смысле
слова, коснувшись Петра Великого, и говорил, что непре-
Ц Пушкин носил ногти необыкновенной длины: это была гри-
чуда его* В. Д.
меяно, кроме дееписания об нем, создаст и художествен-
ное в память его произведение: «Я еще не мог доселе по-
стичь и обнять вдруг умом этого исполина: он слишком
огромен для нас, близоруких, и мы стоим еще к нему
близко, — надо отодвинуться на два века, — но постигаю
это чувством; чем более его изучаю, тем более изумление
и подобострастие лишают меня средств мыслить и судить
свободно. Не надобно торопиться; надобно освоиться
с предметом и постоянно им заниматься; время это
исправит. Но я сделаю из этого золота что-нибудь.
О, вы увидите: я еще много сделаю! Ведь даром что
товарищи мои все поседели да оплешивели, а я только
что перебесился; вы не знали меня в молодости, каков я
был; я не так жил, как жить бы должно; бурный небо-
склон позади меня, как оглянусь я...»
Последние слова свежо отдаются в памяти моей, почти
в ушах, хотя этому прошло уже семь лет. Слышав много
о Пушкине, я никогда и нигде не слыхал, как он думает
о себе и о молодости своей, оправдывает ли себя во
всем, доволен ли собою, или нет; а теперь услышал я это
от него самого, видел перед собою не только поэта, но и
человека. Перелом в жизни нашей, когда мы, проспав
несколько лет детьми в личинке, сбрасываем с себя
кожуру и выходим на свет вновь родившимися, полным
творением, делаемся из детей людьми, — перелом этот
не всегда обходится без насилий и не всякому становится
дешево. В человеке буднишном перемена не велика; чем
более необыкновенного готовится в юноше, чем он более
из ряду вон, тем сильнее порывы закованной в железные
путы души.
Мне достался от вдовы Пушкина дорогой подарок:
перстень его с изумрудом, который он всегда носил по-
следнее время и называл — не знаю почему — талисма-
ном; досталась от В. А. Жуковского последняя одежда
Пушкина, после которой одели его, только чтобы поло-
жить в гроб. Это черный сюртук с небольшою, в
ноготок, дырочкою против правого паха. Над этим можно
призадуматься. Сюртук этот должно бы сберечь и для
потомства; не знаю еще, как это сделать; в частных
609
руках он легко может затеряться, а у нас некуда отдать
подобную вещь на всегдашнее сохранение.х)
Пушкин, я думаю, был иногда и в некоторых отноше-
ниях суеверен; он говаривал о приметах, которые его ни-
когда не обманывали, и, угадывая глубоким чувством
какую-то таинственную, непостижимую для ума связь
между разнородными предметами и явлениями, в коих,
невидимому, нет ничего общего, уважал тысячелетнее
предание народа, доискивался в нем смыслу, будучи
убежден, что смысл в нем есть и быть должен, если не
всегда легко его разгадать. Всем близким к нему известно
странное происшествие, которое спасло его от неминуемой
большой беды. Пушкин жил в 1825 году в псковской
деревне, и ему запрещено было из нее выезжать. Вдруг
доходят до него темные и несвязные слухи о кончине
императора, потом об отречении от престола цесаревича;
подобные события проникают молнием сердца каждого,
и мудрено ли, что в смятении и волнении чувств участие
и любопытство деревенского жителя неподалеку от сто-
лицы возросло до неодолимой степени? Пушкин хотел
узнать положительно, сколько правды в носящихся раз-
нородных слухах, что делается у нас и что будет; он
вдруг решился выехать тайно из деревни, рассчитав
время так, чтобы прибыть в Петербург поздно вечером
и потом через сутки же возвратиться. Поехали; на са-
мых выездах была уже не помню какая-то дурная при-
мета, замеченная дядькою, который исполнял приказа-
ние барина своего на этот раз очень неохотно. Отъехав
немного от села, Пушкин стал уже раскаиваться в пред-
приятии этом, но ему совестно было от него отказаться,
казалось малодушным. Вдруг дядька указывает с от-
чаянным возгласом на зайца, который перебежал впере-
ди коляски дорогу; Пушкин с большим удовольствием
’уступил убедительным просьбам дядьки, сказав, что,
кроме того, позабыл что-то нужное дома, и воротился.
На другой день никто уже не говорил о поездке в Пи-
тер, и все осталось по-старому. А если бы Пушкин не
послушался на этот раз зайца, то приехал бы в столицу
поздно вечером 13-го декабря и остановился бы у од-
*) Я подарил его М. П. Погодину. Позднешиее_ прим. Даля.
Ъ10
вого из товарищей своих по Лицею, который кончил
жалкое и бедственное поприще свое на другой же день...
Прошу сообразить все обстоятельства эти и найти сред-
ства и доводы, которые бы могли оправдать Пушкина
впоследствии по крайней мере от слишком естествен-
ного обвинения, что он приехал не без цели и знал о
преступных замыслах своего товарища.
Пусть бы всякий сносил в складчину все, что знает
не только о Пушкине, но и о других замечательных му-
жах наших. У нас все родное теряется в молве и памяти,
и внуки наши должны будут искать назидания в жизне-
описаниях людей не русских, к своим же по неволе охла-
деют, потому что ознакомиться с ними це могут; свои
будут для них чужими, а чужие сделаются близкими.
Хорошо ли это?
Много алмазных искр Пушкина рассыпались тут и
там в потемках; иные уже угасли и едва ли не навсегда;
много подробностей жизни его известно на разных кон-
цах России: их надо бы снести в одно место. А. П. Брюл-
лов сказал мне однажды, говоря о Пушкине: «Читая
Пушкина, кажется, видишь, как он жжет молнием вы-
жигу из обносков: в один удар тряпье в золу, и блестит
чистый слиток золота».
РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ, ЗАПИСАННЫЕ
П. И. БАРТЕНЕВЫМ 17 ЯНВАРЯ 1860 г.
•Даль познакомился с Пушкиным в 1832 году в Спб.
Жуковский долго хотел поехать с ним вместе к Пушки-
ну, но ему было все некогда. Даль взял новую свою
книжку и пошел сам представиться.
Пушкин живо интересовался изучением народного
яызка, и это их сблизило. За словарь свой Даль принялся
по настоянию Пушкина.821 В 1833 году П-н приехал в
Оренбург, где тогда Даль служил при Перовском. Вслед
затем из Нижнего-Новгорода от тамошнего губернатора
Бутурлина пришла к Перовскому бумага с извещением
о путешествии Пушкина, который состоял под надзором
611
полиции.tM С Перовским Пушкин был на ты и приехал
прямо к нему; но в доме генерал-губернатора поэту было
не совсем ловко, и он перешел к Далю; обедать они хо-
дили вместе к Перовскому. Впрочем Пушкин оставался
в Оренбурге несколько дней, собирая рассказы о Пуга-
чеве. Они ездили вместе с Далем в Берды. Пушкина
очень забавлял и смешил рассказ о том, как раз Пугачев
пришел в Бердах в церковь и при всей толпе народа сел
на престол, промолвив: «Давненько я не сидел на пре-
столе». Даль помнит, как едучи в Берды, Пушкин гово-
рил ему, что у него на уме большой роман, но он не
соберется сладить с ним. «Погодите, — прибавил он, —.
я еще много сделаю; я теперь перебесился». В Оренбурге
был инженерный майор какой-то, необыкновенный бала-
гур, самый веселый рассказчик и охотник. У него была
отличная баня, куда Даль и повел Пушкина. После
мытья, 'в роскошный предбанник явился сам хозяин и
стал потешать гостя своими россказнями и прибаутками.
«Вы стреляете уток?» спросил его Пушкин. — «Как
уток! — воскликнул с притворным гневом майор, — что-
бы я стал охотиться за такой дрянью! Утку убьешь, она
так и шлепнется прямо в грязь. Нет, мы ходим за во-
строносыми; того подстрелишь, он распластает крылья
и умирает на воздухе как Брут». Пушкин очень хохотал
этому, и впоследствии, посылая Перовскому экземпляры
Пугачевского бунта, и смешав собственное имя, писал:
«Отдайте один экземпляр манору, который смешивает
Валенштейна с вальдшнепом».833
ЗАПИСКИ О ПУШКИНЕ
Я слышал, что Пушкин был в четырех поединках, из
коих три первые кончились эпиграммой, а четвертый
смертью его. Все четыре раза он стрелялся через барьер,
давал противнику своему, где можно было, первый вы-
стрел, а потом сам подходил вплоть к барьеру и подзы-
вал противника.
Помню в подробности один только поединок его,
в Кишиневе, слышанный мною от людей, бывших в то
время на месте,
ИЗ
В. А. Нащрпюш,
П. В. Нащокин.
Рис. Ш. Мазера (Пушкинский Дом)
В Кишиневе стоял пехотный полк, и Пушкин был со
многими офицерами в клубе, собрании, где танцовали.
Большая час1ь гостей состояла из жителей, молдаван и
молдаванок; надобно заметить, что обычай, в то время
особенно, ввел очень вольное обращение с последними.
Пушкин пригласил даму на мазурку, захлопал в ладоши
и закричал музыке: «мазурку, мазурку!» Один из офи-
церов подходит и просит его остановиться, уверяя, что
будут плясать вальс. «Ну,—отвечал Пушкин,—вы вальс,
а я мазурку» — и сам пустился со своей дамой по зале.
Полковой или баталионный командир, кажется, под-
полковник Старков, по своим понятиям о чести, считал
небходймым стреляться с обидчиком, а как противник
Пушкина по танцам не решался на это сам, то начальник
его принял дело это за себя.
Стрелялись в камышах придунайских, на прогалине,
через барьер, шагов на восемь, если не на шесть. Старков
выстрелил первый и дал промах. Тогда Пушкин подошел
вплоть к барьеру и, сказав: «пожалуйте, пожалуйте
сюда», подозвал противника, не смевшего от этого отка-
заться; затем Пушкин, уставив пистолет свой почти
в упор в лоб его, спросил: «довольны ли вы?»—тот
отвечал, что доволен. Пушкин выстрелил в поле, снял
шляпу и сказал:
Подполковник Старков
Слава богу здоров.
Поединок был кончен, а два стиха эти долго ходили
в роде поговорки по всему Кишиневу, и молдаване, не
знавшие по-русски, тешились, затверживая ее ломаным
языком наизусть.824
Подробности другого поединка — кажется в Одессе —
не помню; знаю только, что противник Пушкина не вы-
держал, что Пушкин отпустил его с миром, но сделал
это тоже по-своему: он сунул неразряженный пистолет
себе под мышку, отвернулся в сторону.,.
В Оренбурге Пушкину захотелось сходить в баню. Я
свел его в прекрасную баню к инженер-капитану Артю-
хову, добрейшему, умному, веселому и чрезвычайно за-
бавному собеседнику. В предбаннике расписаны были
ъз 51В
картины охоты, любимой забавы хозяина. Пушкин те-
шился этими картинами, когда веселый хозяин, кругло-
лицый, голубоглазый, в золотых кудрях, вошел, упра-
шивая Пушкина ради первого знакомства откушать пива
или меду. Пушкин старался быть крайне любезным со
своим хозяином и, глядя на расписной предбанник, за-
вел речь об охоте. «Вы охотитесь, стреляете?» —
«Как-же-с, понемножку занимаемся и этим; не одному
долгоносому довелось успокоиться в нашей сумке». —
«Что же вы стреляете — уток?» — «Уто-ок-с?» — спро-
сил тот, вытянувшись и бросив какой-то сострадательный
взгляд. — «Что же? разве уток не стреляете?» — «По-
милуйте-с, кто будет стрелять эту падаль! Это какая-то
гадкая старуха, валяется в грязи — ударишь ее по за-
гривку, она свалится боком, как топор с полки, бьется,
валяется в грязи, кувыркается... тьфу!» — «Так что же
вы стреляете?» — «Нет-с, не уток. Вот как выйдешь
в чистую рощицу, как запустишь своего Фингала, —
а он нюх-нюх направо — нюх налево, — и стойку: вытя-
нулся как на пружине — одеревенел, сударь, одеревенел,
окаменел! Пиль, Фингал! Как свечка загорелся, столбом
взвился»... — «Кто, кто?» — перебил Пушкин с вели-
чайшим вниманием и участием. «Кто-с? разумеется кто:
слука, вальдшнеп. Тут царап его по сарафану... А он, —
(продолжал Артюхов, раскинув руки врознь, как на
кресте), — а он только раскинет крылья, головку на-
бок— замрет на воздухе, умирая как Брут!»
Пушкин расхохотался и, прислав ему через год на
память «Историю Пугачевского бунта», написал:
«Тому офицеру, который сравнивает вальдшнепа
с Валенштейном».
«Я стою вплоть перед изваянием исполинским, кото-
рого не могу обнять глазом — могу ли я списывать его?
Что я вижу? Оно только застит мне исполинским ростом
своим, и я вижу ясно только те две-три пядени, которые
у меня под глазами».
Пушкин, о Петре.
Еще Пугачевщина, которую я не успел сообщить
Пушкину во время:
бй
При проезде государя наследника — нынешнего царя
нашего — из Оренбурга в Уральск я тоже находился в
поезде. Мы выехали в 4 часа утра из Оренбурга и не
переводя духу прискакали в 4 часа пополудни в Мухра-
ковскую станицу, на этом пути первую станицу Ураль-
ского войска. Все казаки собрались у станичного дома,
в избах оставались одни бабы и дети. Тощий, не только
голодный, я бросился в первую избу и просил старуху
подать каймачка, топленого молока — сырого здесь не
держат — и хлеба. Отбив у скопы цыпленка, схваченного
ею в тревогу эту на дворе, старуха радушно стала соби-
рать на стол. «Ну что — сказал я: — чай рады доро-
гому гостю, государю наследнику?» — «Помилуй, как не
рады?—отвечала та: — ведь мы тута — легко ли дело,
царского племени не видывали от самого от государя
Петра Федоровича. ..
То-есть — от Пугачева.
СМЕРТЬ А. С. ПУШКИНА
28 января 1837 года во втором часу пополудни
встретил меня Башуцкий, едва я переступил порог его,
роковым вопросом: «Слышали вы?» и на ответ мой:
не — рассказал, что Пушкин накануне смертельно ранен.
У Пушкина нашел я уже толпу в передней и в зале;
страх ожидания пробегал по бледным лицам. Д-р Арендт
и д-р Спасский пожимали плечами. Я подошел к болящему,
он подал мне руку, улыбнулся и сказал: «плохо, брат!»
Я приблизился к одру смерти и не отходил от него до
конца страшных суток. В первый раз сказал он мне ты, —
я отвечал ему так же, и побратался с ним уже не для
здешнего мира.
Пушкин заставил всех присутствовавших сдружиться
с смертью, *) так спокойно он ожидал ее, так твердо был
*) Хладнокровие Пушкина к смерти было всем известно. У него
было 4 поединка; все 4 раза он стрелялся всегда чеоез барьер;
всегда первый подходил быстро к барьеру, выжидал выстрела про-
тивника и потом—3 оаза оканчивал дело шуткоо — и заключал
стихом. Так наприм^ П[ушкин], будучи вызван в Кишиневе одним
*
61S
уверен, что последний час его ударил. Плетнев говорил:
«Глядя на Пушкина, я в первый раз не боюсь смерти».
Больной положительно отвергал утешения наши и на
слова мои: «Все мы надеемся, нс отчаивайся и ты!» отве-
чал: «Нет, мне здесь не житье; я умру, да видно уже
так надо». В ночи на 29 он повторял несколько раз
подобное; спрашивал, наприм., который час? и на ответ
мой снова спрашивал отрывисто и с расстановкою: «долго
ли мне так мучиться? пожалуйста поскорее». Почти всю
ночь держал он меня за руку, почасту просил ложечку
холодной воды, кусочек льду и всегда при этом управ-
лялся своеручно — брал стакан сам с ближней полки, тер
себе виски льдом, сам снимал и накладывал себе на живот
припарки, и всегда еще приговаривая: «Вот и хорошо, и
прекрасно!» Собственно от боли страдал он, по словам
его, не столько, как от чрезмерной тоски, что нужно при-
писать воспалению брюшной полости, а может быть еще
более воспалению больших венозных жил. «Ах, какая
тоска! — восклицал он, когда припадок усиливался, —
сердце изнывает!» Тогда просил он поднять его, пово-
ротить или поправить подушку — и, не дав кончить того,
останавливал обыкновенно словами: «ну, так, так, хо-
рошо; вот и прекрасно, и довольно, теперь очень хорошо!»
Вообще был он, по крайней мере в обращении со мною,
послушен и поводлив, как ребенок, делал все, о чем я его
просил. «Кто у жены моей?» спросил он между прочим.
Я отвечал: много людей принимают в тебе участие, —
зала и передняя полны. «Ну, спасибо, — отвечал он, —
однако же, поди, скажи жене, что все слава богу легко;
а то ей там, пожалуй, наговорят».
офицером, стрелялся опять черев барьер, опять первый подошел
к барьеру, опять противник дал промах. П[ушкин] подозвал его
вплоть к барьеру, на законное место, уставил в него пистолет и
спросил: довольны ли вы теперь? Полковник отвечал, смутившись:
доволен» П[ушкип] опустил пистолет, снял шляпу и сказал, улы-
баясь:
Полковник [Стар]ов
Слава богу здоров!
Дело разгласилось секундантами, и два стишка эти вошли в по-
словицу в целом городе.
616
С утра пульс был крайне мал, слаб, част, — но с по-
лудня стал он подниматься, а к 6-му часу ударял не
более 120 в минуту и стал полнее и тверже; в то же время
начал показываться небольшой, общий жар. Вследствие
полученных от доктора Арендта наставлений, приставили
мы с д-ром Спасским тотчас 25 пиявок и послали за
Арендтом. Он приехал, одобрил распоряжение наше.
Больной наш твердою рукою сам ловил и припускал себе
пиявки и неохотно допускал нас около себя копаться.
Пульс сделался ровнее, реже и гораздо мягче; я ухва-
тился, как утопленник, за соломинку и, обманув и себя и
друзей, робким голосом возгласил надежду. Пушкин за-
метил, что я стал бодрее, взял меня за руку и сказал:
«Даль, скажи мне правду, скоро ли я умру?» —Мы за
тебя надеемся еще, право, надеемся! Он пожал мне руку
и сказал: «Ну, спасибо». Но повидимому он однажды
только и обольстился моею надеждою; ни прежде, ни
после этого он ей не верил; спрашивал нетерпеливо:
«А скоро ли конец», и прибавлял еще: «Пожалуйста по-
скорее!» Я налил и поднес ему рюмку касторового масла,
«Что это?» — Выпей, это хорошо будет, хотя может
быть на вкус и дурно. «Ну, давай», выпил и сказал: «А,
это касторовое масло?» —Оно; да разве ты его знаешь?
«Знаю, да зачем же оно плавает по воде? сверху масло,
внизу вода!» — Все равно, там (в желудке) переме-
шается. — «Ну, хорошо, и то правда». В продолжение
долгой, томительной ночи глядел я с душевным сокруше-
нием на эту таинственную борьбу жизни и смерти, — и
не мог отбиться от трех слов из Онегина, трех страшных
слов, которые неотвязно раздавались в ушах, в голове
моей, — слова:
Ну что ж? — убит!
О! сколько силы и красноречия в трех словах этих! Они
стоят знаменитого Шекспировского рокового вопроса:
быть или не быть. Ужас невольно обдавал меня с головы
до ног, — я сидел, не смея дохнуть — и думал: вот где
надо изучать опытную мудрость, философию жизни,
здесь, где душа рвется из тела, где живое, мыслящее со-
вершает страшный переход в мертвое и безответное, чего
не найдешь ни в толстых книгах, ни на кафедре!
г
517
Когда тоска и боль его одолевали, он крепился
усильно, и на слова мои: терпеть надо, любезный друг,
делать нечего; но не стыдись боли своей, стонай, тебе
будет легче, — отвечал отрывисто: «Нет, не надо, жена
услышит и смешно же, чтобы этот вздор меня переси-
лил!» Он продолжал попрежнему дышать часто и отры-
висто, его тихий стон замолкал на время вовсе.
Пульс стал упадать и вскоре исчез вовсе, и руки на-
чали стыть. Ударило два часа по полудни, 29 января, —
и в Пушкине оставалось жизни только на три четверти
часа. Бодрый дух все еще сохранял могущество свое;
изредка только полудремота, забвение на несколько се-
кунд туманили мысли и душу. Тогда умирающий, не-
сколько раз, подавал мне руку, сжимал и говорил: «Ну,
подымай же меня, пойдем, да выше, выше, ну, пойдем».
Опамятовавшись, сказал он мне: «Мне было пригрезилось,
что я с тобою лезу по этим книгам и полкам высоко —
и голова закружилась». Раза два присматривался он при-
стально на меня и спрашивал; «Кто это, ты?» — Я, друг
мой. — «Что это, — продолжал он, — я не могу тебя
узнать». Немного погодя он опять, не раскрывая глаз,
стал искать мою руку и, потянув ее, сказал: «Ну, пойдем
же, пожалуйста, да вместе!»—Я подошел к В. А.
Ж[уковскому] и Гр. Виельгорскому и сказал: отходит!
Пушкин открыл глаза и попросил моченой морошки;
когда ее принесли, то он сказал внятно: «Позовите жену,
пусть она меня покормит». Нат. Ник. опустилась на ко-
лени у изголовья умирающего, поднесла ему ложечку,
другую — и приникла лицом к челу мужа. Пушкин по-
гладил ее по голове и сказал: «Ну, ничего, слава богу,
все хорошо».
Друзья, ближние молча окружили изголовье отходя-
щего; я, по просьбе его, взял его под мышки и приподнял
повыше. Он вдруг будто проснулся, быстро раскрыл
глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: «Кончена
жизнь!» Я не дослышал и спросил тихо: что кончено? —
«Жизнь кончена», отвечал он внятно и положительно.
«Тяжело дышать, давит», были последние слова его. Все-
местное спокойствие разлилось по всему телу; руки
остыли по самые плечи, пальцы на ногах, ступни и колени
также; отрывистое, частое дыхание изменялось более и
W
более в медленное, тихое, протяжное; еще один слабый,
едва заметный вздох, — и пропасть необъятная, неизме-
римая разделила живых от мертвого. Он скончался так
тихо, что предстоящие не заметили смерти его.
При вскрытии оказалось: чресельная часть правой
стороны (os il. dextr.) раздроблена, часть крестцовой
кости также; пуля затерялась около оконечности послед-
ней. Кишки были воспалены, но не убиты гангреной;
внутри брюшины до фунта запекшейся крови, вероятно
из бедренной или брыжеечных вен. Пуля вошла в двух
дюймах от верхней передней оконечности правочресельной
кости и прошла косвенно или дугою внутри большого
таза сверху вниз до крестцовой кости. Пушкин умер, ве-
роятно, от воспаления больших вен, в соединении с воспа-
лением кишек.
Из раны, при самом начале, последовало сильное
венозное кровотечение; вероятно, бедренная вена была
перебита, судя по количеству крови на платье, плаще и
проч.; надобно полагать, что раненый потерял несколько
фунтов крови. Пульс соответствовал этому положению
больного. Итак, первое старание медиков было унять
кровотечение. Опасались, чтобы раненый не изошел
кровью. Холодные со льдом примочки на брюхо, холо-
дительное питье и проч, вскоре отвратили опасение это,
и 28-го утром, когда боли усилились и показалась значи-
тельная опухоль живота, решились поставить промыва-
тельное, что с трудом можно было исполнить. Пушкин не
мог лечь на бок, и чувствительность воспаленной проход-
ной кишки от раздробленного крестца, — обстоятельство
в то время еще неизвестное, — была причиною жестокой
боли и страданий после промывательного. Пушкин был
так раздражен духовно и телесно, что в это утро отка-
зался вовсе от предлагаемых пособий. Около полудня
д. Арендт дал ему несколько капель опия, что Пушкин
принял с жадностию и успокоился. Перед этим принимал
он уже extr. hyoscyami с. calomelano без видимого облег-
чения. После обеда и во всю ночь давали попеременно
aq„ laurocerasi и opium in pulv. c. calomel. — К шести часам
вечера, 28-го ч., болезнь приняла иной вид: пульс под-
нялся значительно, ударял около 120 и сделался жосток;
оконечности согрелись, общая теплота тела возвысилась,
619
беспокойство усилилось; поставили 25 пиявок к животу;
лихорадка стихла, пульс сделался ровнее, гораздо мягче,
кожа обнаруживала небольшую испарину. Это была
минута надежды. Но уже с полуночи и в особенности
к утру общее изнеможение взяло верх; пульс упадал
с часу на час, к полудню 29-го исчез вовсе; руки остыли,
в ногах сохранилась теплота долее, — больной изнывал
тоскою, начинал иногда забываться, ослабевал, и лицо его
изменилось. При подобных обстоятельствах нет уже ни
пособия, ни надежды. Можно было полагать, что омерт-
вение в кишках начало образовываться. Жизнь угасала
видимо, светильник дотлевал последнею искрой.
Вскрытие трупа показало, что рана принадлежала
к безусловно-смертельным. Раздробления подвздош-
ной, в особенности крестцовой кости неисцелимы; при
таких обстоятельствах смерть могла последовать: 1) от
истечения кровью; 2) от воспаления брюшных внутрен-
ностей обще с поражением необходимых для жизни нер-
вов и самой оконечности становой жилы (cauda equina);
3) самая медленная, томительная от всеобщего изну-
рения, при переходе пораженных мест в нагноение. Ране-
ный наш перенес первое, и потому успел приготовиться
к смерти, проститься с женою, детьми и друзьями, и,
благодаря богу, не дожил до последнего, чем избавил
себя и ближних от напрасных страданий.
«.»>» <«< >>>> <« >>>^-<<«. »>> <«<^»
В. А. Соллогуб
ВОСПОМИНАНИЯ О ПУШКИНЕ8”
I
Вот как это было. Я гостил у родных на рождествен-
ских праздниках и каждый вечер выезжал с отцом в свет
не на большие балы, разумеется, но к нашим многочис-
ленным родным и близким знакомым. Однажды отец
взял меня с собой в русский театр; мы поместились во
втором ряду кресел; перед нами в первом ряду сидел че-
ловек с некрасивым, но необыкновенно выразительным
лицом и курчавыми темными волосами; он обернулся,
когда мы вошли (представление уже началось), друже-
любно кивнул отцу, потом стал слушать пьесу с тем осо-
бенным вниманием, с каким слушают только, что
называют французы, «les gens du metier», то есть люди
сами пишущие. — «Это Пушкин», — шепнул мне отец.
Я весь обомлел... Трудно себе вообразить, что это был
за энтузиазм, за обожание толпы к величайшему нашему
писателю, это имя волшебное являлось чем-то лучезар-
ным в воображении всех русских, в особенности же
в воображении очень молодых людей.
Пушкин, хотя и не чужд был той олимпийской недо-
ступности, в какую окутывали, так сказать, себя литера-
торы того времени, обошелся со мной очень ласково,
когда отец, после того, как занавес опустили, представил
меня ему. На слова отца, «что вот этот сынишка у меня
пописывает», он отвечал поощрительно, припомнил, что
видел меня ребенком, играющим в одежде маркиза на
скрипке, и приглашал меня к себе запросто быть, когда
621
я могу. Я был в восторге и, чтобы не ударить лицом
в грязь, все придумывал, что бы сказать что-нибудь по-
умнее, чтобы он увидел, что я уже не такой мальчишка,
каким, все-таки, несмотря на его любезность, он меня
считал; надо сказать, что в тот самый день, гуляя часов
около трех пополудни с отцом по Невскому проспекту,
мы повстречали некоего X., тогдашнего модного писателя.
Он был человек чрезвычайно надутый и заносчивый, отец
знал его довольно близко и представил меня ему; он от-
несся ко мне довольно благосклонно и пригласил меня в
тот же вечер к себе. — «Сегодня середа, у меня каждую
середу собираются, — произнес он с высоты своего вели-
чия, — все люди талантливые, известные, приезжайте,
молодой человек, время вы проведете, надеюсь, приятно».
Я поблагодарил и, разумеется, тотчас после театра рас-
считывал туда отправиться. В продолжение всего второго
действия, которое Пушкин слушал с тем же вниманием,
я, благоговейно глядя на его сгорбленную в кресле спину,
сообразил, что спрошу его во время антракта, «что он
вероятно тоже едет сегодня к X.». Не может же он, Пуш-
кин, не бывать в доме, где собираются такие известные
люди — писатели, художники, музыканты и т. д. Дей-
ствие кончилось, занавес опустился, Пушкин опять обер-
нулся к нам. — «Александр Сергеевич, сегодня середа,
я еще, вероятно, буду иметь счастливый случай с вами
повстречаться у X.» — проговорил я почтительно, но
вместе с тем стараясь придать своему голосу равнодуш-
ный вид, «вот дескать к каким тузам мы ездим». Пушкин
посмотрел на меня с той особенной, ему одному свойствен-
ной улыбкой, в которой как-то странно сочеталась самая
язвительная насмешка с безмерным добродушием. —
«Нет, — отрывисто сказал он мне: — с тех пор, как я же-
нат, я в такие дома не езжу». Меня точно ушатом холод-
ной воды обдало, я сконфузился, пробормотал что-то
очень неловкое и стушевался за спину моего отца, кото-
рый от дущи рассмеялся; он прекрасно заметил, что мне
перед Пушкиным захотелось прихвастнуть, и что это мне
не удалось. Я же был очень разочарован; уже заранее
я строил планы, как я вернусь в Дерпт и стану расска-
зывать, что я провел вечер у X., где собираются самые
известные, самые талантливые люди в Петербурге, где
699
даже сам Пушкин. . . и вдруг такой удар! Нечего и при-
бавлять, что в тот вечер я к X. не поехал, хотя отец,
смеясь, очень на этом настаивал.826
На другой день отец повез меня к Пушкину — он
жил в довольно скромной квартире на...2) улице.821
Самого хозяина не было дома, и нас приняла его краса-
вица-жена. Много видел я на своем веку красивых жен-
щин, много встречал женщин еще обаятельнее Пушкиной,
но никогда не видывал я женщины, которая соединяла
бы в себе такую законченность классически правильных
черт и стана. Ростом высокая, с баснословно тонкой
талией, при роскошно развитых плечах и груди, ее ма-
ленькая головка, как лилия на стебле, колыхалась и гра-
циозно поворачивалась на тонкой шее; такого красивого
и правильного профиля я не видел никогда более.
А кожа, глаза, зубы, уши! Да, это была настоящая кра-
савица, и недаром все остальные даже из самых прелест-
ных женщин меркли как-то при ее появлении. На вид
всегда она была сдержанна до холодности и мало вообще
говорила. В Петербурге, где она блистала, во-первых,
своей красотой и в особенности тем видным положением,
которое занимал ее муж, — она бывала постоянно и
в большом свете, и при дворе, но ее женщины находили
несколько странной.
Я с первого же раза без памяти в нее влюбился; надо
сказать, что тогда не было почти ни одного юноши
в Петербурге, который бы тайно не вздыхал по Пушки-
ной; ее лучезарная красота рядом с этим магическим
именем всем кружила головы; я знал очень молодых
людей, которые серьезно были уверены, что влюблены
в Пушкину, не только вовсе с нею незнакомых, но чуть
ли никогда собственно ее даже не видавших! Живо помню
один бал у Бутурлиных и смешную сцену, на которой
я присутствовал. Это было, сколько припоминаю, в зиму
с 1835-го на 1836-й год; я уже в то время вышел из уни-
верситета; Бутурлин этот был женат на дочери извест-
ного богача Комбурлея; он имел двух детей — дочь, вы-
шедшую потом замуж за графа Павла Строганова, и сына
Петра; этому сыну было тогда лет тринадцать, он еще но-
*) Пропуск в рукописи.
633
сил коротенькую курточку и сильно помадил себе волосы.
Так как в то время балы начинались несравненно раньше,
чем теперь, то Петиньке Бутурлину позволялось (его по-
тогдашнему родные очень баловали) оставаться на балу
до мазурки. Он, разумеется, не танцовал, а сновал между
танцующими. В тот вечер я танцовал с Пушкиной ма-
зурку и, как только оркестр сыграл ритурнель, отпра-
вился отыскивать свою даму: она сидела у амбразуры
окна и, поднеся к губам сложенный веер, чуть-чуть улы-
балась; позади ее, в самой глубине амбразуры, сидел
Петинька Бутурлин и, краснея и заикаясь, что-то говорил
ей с большим жаром. Увидав меня, Наталья Николаевна
указала мне веером на стул, стоявший подле, и сказала:—
«Останемтесь здесь, все таки прохладнее»; я поклонился
и сел. — «Да, Наталья Николаевна, выслушайте меня,
не оскорбляйтесь, но я должен был вам сказать, что
люблю вас, — говорил ей, между тем, Петинька, который
до того потерялся, что даже не заметил, что я подошел и
сел подле, — да, я должен был это вам сказать, — про-
должал он, — потому что, видите ли, теперь двенадцать
часов, и меня сейчас уведут спать!» Я чуть удержался,
чтобы не расхохотаться, да и Пушкина кусала себе губы,
видимо, силясь не смеяться; Петиньку, действительно,
безжалостно увели спать через несколько минут.
II
Пушкин познакомился с Гоголем и рассказал ему про
случай, бывший в г. Устюжне Новогородской губернии
о каком-то проезжем господине, выдававшем себя за
чиновника министерства и обобравшем всех городских
жителей. Кроме того Пушкин сам, будучи в Оренбурге,
узнал, что о нем получена гр. В. А. Перовским секретная
бумага, в которой последний предостерегался, чтоб был
осторожен, так как история Пугачевского бунта была
только предлогом, а поездка Пушкина имела целью обре-
визовать секретно действия Оренбургских чиновников.
.На этих двух данных задуман был Ревизор, коего Пуш-
кин называл себя всегда крестным отцом. Сюжет Мерт-
вых Душ тоже сообщен Пушкиным. 828 «Никто, — гова-
ривал он, — не умеет лучше Гоголя подметить всю пош-
лость русского человека». Но у Гоголя были еще другие,
громадные достоинства, и мне кажется, что Пушкин ни-
когда в том вполне не убедился.
Во всяком случае он не ожидал, чтоб имя Гоголя
стало подле, если не выше, его собственного имени. Пуш-
кин был великим художником, Гоголь гением. Пушкин
все подчинял условиям пластики, эстетики, искусства;
Гоголь ни к чему не готовился, не следовал никаким пра-
вилам, никаким образцам, не знал ни грамматики, ни
правописания. Он был самобытен, самороден, и часто
грешил против эстетического вкуса. Он обогатил русскую
словесность своей личностью, своими произведениями;
но нельзя сказать, чтоб школа, им порожденная, при-
несла пользу: напротив, она, за отсутствием гения, при-
нялась подражать недостаткам и утратила многие необ-
ходимые условия настоящего искусства. Влияние Пуш-
кина было во много благотворнее. Оно облагородило,
усовершенствовало, гармонизировало русскую речь, рус-
ский слог. Оно поддержало и поддерживает поныне худо-
жественные, вечные законы простоты, соразмерности,
формы, колорита, идеального понимания истины и раз-
борчивого изображения природы. Гоголь еще вероятно
вырастет в мнении русского народа, по созданным им
живым типам, не уступающим типам Мольеровским, но
школа его исчезнет. Пушкин утратит, может быть, еще
более современной ему свежести его произведений; но как
образец, как художник, как пример и учитель, он будет
оценен с каждым днем все более и более и укажет еще
русской словесности, на каком пути, в силу каких правил,
она может развиваться, окрепнуть и принести настоящую
государственную пользу народному образованию. Отли-
чительным свойством великих талантов бывает всегда
уважение к настоящему или даже мнимому превосходству.
Гоголь благоговел перед Пушкиным, Пушкин перед
Жуковским. Я слышал однажды между последними сле-
дующий разговор: «Василий Андреевич, как вы написали
бы такое то слово?» — На что тебе? (Надо заметить, что
Пушкин говорил Жуковскому вы, а Жуковский Пушкину
гы.) «Мне надобно знать, — отвечал Пушкин, — как бы
вы написали. Как бы написали, так и следует писать.
Других правил не нужно...»
В2б
ш
Прошло несколько лет. Из Дерптских студентов,
20 лет, я поступил на службу и тогда же затеял женить-
ся, что мне не удалось, но послужило поводом к одной
истории, положившей основание моему сближению с Пуш-
киным. Я решился на время оставить Петербург’и просил
какой-нибудь командировки по министерству внутренних
дел, директором которого был Ф. Ф. Вигель. (Он на меня
очень сердился за то, что я раз сказал, что ни он, ни
я никогда в департаменте не бываем.) Командировку мне
дали: я был назначен секретарем следственной комиссии,
отправляемой в Ржев, Тверской губернии, по случаю
совершенного там раскольниками святотатства. Предсе-
дателем комиссии был назначен только что вернувшийся
тогда из Иерусалима А. С. Н[оров]. Он взял меня
в свою коляску. Выехав из Царского Села, мы вышли
для предосторожности, чтоб спуститься под гору пеш-
ком, и тут А. С. обратился ко мне с вопросом:
«Вы знаете, как производятся следствия?»
— Нет, отвечал я, не знаю; я служу недавно и
о следственных делах никакого понятия не имею.
«Да и я тоже, сказал жалобно А. С. Я ведь на вас
надеялся».
— А я на вас, ваше пр-во.
Вот как тогда назначались следствия.
В Твери мы достали собрание законов и сели учиться,
после чего поехали в Ржев. Следствие продолжалось
долго и было, к удивлению, ведено исправно. Оно озна-
меновалось разными любопытными эпизодами, о которых
здесь упоминать впрочем не место. Самым же замечатель-
ным для меня было полученное мною от Андрея Карам-
зина письмо, в котором он меня спрашивал, зачем я не
отвечаю на вызов А. С. Пушкина: Карамзин поручился
ему за меня, как за своего Дерптско-го товарища, что я
от поединка не откажусь.
Для меня это было совершенной загадкой. Пушкина
я знал очень мало, встречался с ним у Карамзиных,
смотрел на него как на полу-бога и был только сильно
однажды им озадачен, когда спросил у него на Невском
проспекте с некоторой развязностью, не проведем ли мы
Мб
вместе вечер у одного известного журналиста. — «Я че-
ловек женатый, — отвечал мне Пушкин, — ив такие дома
ездить не могу», и прошел далее. И вдруг ни с того, ни
с сего, он вызывает меня стреляться, тогда как перед
отъездом я с ним даже не виделся вовсе. Решительно
нельзя ничего тут было понять, кроме того, что Пушкин
чем-то обиделся, о чем-то мне писал и что письмо его
было перехвачено.
Следствие кончилось. Я переехал жить в Тверь, где
был принят, как родной, в доме незабвенного для меня
умного, радушного и добродушного слепого старика
А. М. Бакунина[...] С Карамзиным я списался и узнал
наконец, в чем дело. Накануне моего отъезда я был на
вечере вместе с Нат. Ник. Пушкиной, которая шутила кад
моей романтической страстью и ее предметом. Я ей хотел
заметить, что она уже не девочка, и спросил, давно ли
она замужем. Затем разговор коснулся Ленского, очень
милого и образованного поляка, танцовавшего тогда пре-
восходно мазурку на петербургских балах. Все это было
до крайности невинно и без всякой задней мысли. Но
присутствующие дамы соорудили из этого простого раз-
говора целую сплетню: что я будто оттого говорил про
Ленского, что он будто нравится Наталье Николаевне
(чего никогда не было) и что она забывает о том, что сна
еще недавно замужем. Наталья Николаевна, должно
быть, сама рассказала Пушкину про такое странное
истолкование моих слов, так как она вообще ничего от
мужа не скрывала, хотя и знала его пламенную, необуз-
данную природу. Пушкин написал тотчас ко мне письмо,
никогда ко мне не дошедшее, и, как мне было передано,
начал говорить, что я уклоняюсь от дуэли. Получив это
объяснение, я написал Пушкину, что я совершенно готов
к его услугам, когда ему будет угодно, хотя не чувствую
за собой никакой вины по таким и таким-то причинам.
Пушкин остался моим письмом доволен и сказал С. А. Со-
болевскому: «Немножко длинно, молодо, а впрочем хо-
рошо». В то же время он написал мне по французски
письмо следующего содержания: «М. г. Вы приняли на
себя напрасный труд, сообщив мне объяснения, которых
я не спрашивал. Вы позволили себе невежливость отно-
сительно жены моей. Имя, вами носимое, и общество,
53Г
нами посещаемое, вынуждают меня требовать от вас
сатисфакции за непристойность вашего поведения. Изви-
ните меня, если я не могу приехать в Тверь прежде конца
настоящего месяца» и пр. Оригинал этого письма долго
у меня хранился, но потом кем-то у меня взят, едва ли
не в Симбирске.
Делать было нечего; я стал готовиться к поединку,
купил пистолеты, выбрал секунданта, привел бумаги
в порядок и начал дожидаться и прождал так напрасно
три месяца. Я твердо впрочем решился не стрелять
в Пушкина, но выдерживать его огонь, сколько ему будет
угодно. Пушкин все не приезжал, но расспрашивал про
дорогу, на что один мой тогдашний приятель, ныне госу-
дарственный сановник, навестивший меня проездом через
Тверь, отвечал, что до Твери дорога хорошая. Вероятно
гнев Пушкина давно уже охладел, вероятно он понимал
неуместность поединка с молодым человеком, почти
ребенком, из самой пустой причины «во избежание
какой-то светской молвы». Наконец от того же приятеля
узнал я, что в Петербурге явился новый француз, роя-
лист Дантес, сильно уже надоевший Пушкину. С другой
стороны он, по особому щегольству его привычек, не хо-
тел уже отказаться от дела, им затеянного.
Весной я получил от моего министра гргфа Блудова
предписание немедленно отправиться в Витебск в распо-
ряжение ген.-губер натора Дьякова. Я забыл сказать, что
я заведывал в то время принадлежавшей моей матушке
Тверской вотчиной. Перед отъездом в Витебск нужно
было сделать несколько распоряжений. Я и поехал в де-
ревню на два дня; вечером в Тверь приехал Пушкин. На
всякий случай я оставил письмо, которое отвез ему мой
секундант князь Козловский. Пушкин жалел, что не за-
стал меня, извинялся и был очень любезен и разговорчив
с Козловским. На другой день он уехал в Москву. На
третий я вернулся в Тверь и с ужасом узнал, с кем
я разъехался. Первой моей мыслью было, что он поду-
мает, пожалуй, что я от него убежал. Тут мешкать было
нечего. Я послал тотчас за почтовой тройкой и без
оглядки поскакал прямо в Москву, куда приехал на рас-
свете. и велел вести себя прямо к П. В. Нащокину, у ко-
торого останавливался Пушкин,
Ю8
В доме все еще спали. Я вошел в гостиную и прика-
зал человеку разбудить Пушкина. Через несколько минут
он вышел ко мне в халате, заспанный и начал чистить
необыкновенно длинные ногти. Первые взаимные привет-
ствия были очень холодны. Он спросил меня, кто мой
секундант. Я отвечал, что секундант мой остался
в Твери, что в Москву я только приехал и хочу просить
быть моим секудантом известного генерала князя
Ф. Гагарина. Пушкин извинился, что заставил меня так
долго дожидаться, и объявил, что его секундант
П. В. Нащокин.
Затем разговор несколько оживился, и мы начали го-
ворить об начатом им издании Современника. «Первый
том был слишком хорош, — сказал Пушкин. — Второй я
постараюсь выпустить поскучнее: публику баловать не
надо». Тут он рассмеялся, и беседа между нами пошла
почти дружеская, до появления Нащокина. Павел Войно-
вич явился в свою очередь заспанный, и, глядя на мир-
ный его лик, я невольно пришел к заключению, что никто
из нас не ищет кровавой развязки, а что дело в том, как
бы всем выпутаться из глупой истории, не уронив своего
достоинства. Павел Войнович тотчас приступил к роли
примирителя. Пушкин непременно хотел, чтоб я перед ним
извинился. Обиженным он впрочем себя не считал, но
ссылался на мое светское значение и как будто боялся
компрометировать себя в обществе, если оставит без
удовлетворения дело, получившее уже в небольшом кругу
некоторую огласку. Я с своей стороны объявил, что
извиняться перед ним ни под каким видом не стану, так
как я не виноват решительно ни в чем; что слова мои
были перетолкованы превратно и сказаны в таком-то
смысле.
Спор продолжался довольно д лго. Наконец мне
было предложено написать несколько слов Наталье Ни-
колаевне. На это я согласился, написал прекудрявое
французское письмо, которое Пушкин взял, и тотчас же
протянул мне руку, после чего сделался чрезвычайно весел
и дружелюбен. Этому прошло 30 лет: многое конечно
я уже забыл, но самое обстоятельство мне весьма па-
мятно, потому что было основанием ближайших впослед-
84

ствии моих сношений с Пушкиным, и кроме того выка-
зывает одну странную сторону его характера, а именно
его пристрастие к светской молве, к светским отличиям,
толкам и условиям.829
IV
Моя история с Пушкиным может быть немаловажным
материалом для будущего его биографа. Она служит
прологом к кровавой драме его кончины; она объясняет,
как развивались в нем чувства тревоги, томления, досады
и бессилия против удушливой светской сферы, которой он
подчинился. И тут, как и после, жена его была только
невинным предлогом, а не причиной его взрывочного воз-
мущения против судьбы. И несмотря на то, он дорожил
своим великосветским положением. «II пГу a qu’une seule
bonne societe, — говаривал он мне потом, — c’est la bonr
те».х) Письмо же мое Пушкин, кажется, изорвал, так
как оно никогда не дошло по своему адресу. Тот час же
после нашего объяснения я уехал в Витебск.
К осени я вернулся в Петербург и уже тогда коротко
сблизился с Пушкиным [...]
V
Он поощрял мои первые литературные опыты, давал
мне советы, читал свои стихи и был чрезвычайно ко мне
благосклонен несмотря на разность наших лет. Почти
каждый день ходили мы гулять по толкучему рынку, по-
купали там сайки, потом, возвращаясь по Невскому про-
спекту, предлагали эти сайки светским разряженным ще-
голям, которые бегали от нас с ужасом. Вечером мы
встречались у Карамзиных, у Вяземских, у кн. Одоев-
ского и на светских балах. Не могу простить себе, что не
записывал каждый день, что от него слышал.
Отношения его к Дантесу были уже весьма недруже-
любные. Однажды иа вечере у кн. Вяземского он вдруг
сказал, что Дантес носит перстень с изображением
обезьяны. Дантес был тогда легитимистом и носил на
О Нет иного хорошего общества, кроме хорошего»
&0
руке портрет Генриха V-ro. «Посмотрите на эти черты, —
воскликнул тотчас Дантес, — похожи ли они на г-на
Пушкина?» Размен невежливостей остался без послед-
ствий. Пушкин говорил отрывисто и едко. Скажет, бы-
вало, колкую эпиграмму и вдруг зальется звонким,
добродушным детским смехом, выказывая два ряда бе-
лых арабских зубов. Об этом времени можно было бы
еще припомнить много анекдотов, острот и шуток.
В сущности Пушкин был до крайности несчастлив, и
главное его несчастие заключалось в том, что он жил в
Петербурге и жил светской жизнью, его убившей. Пуш-
кин находился в среде, над которой не мог не чувствовать
своего превосходства, а между тем в то же время чувство-
вал себя почти постоянно униженным и по достатку, и по
значению в этой аристократической сфере, к которой он
имел, как я сказал выше, какое-то непостижимое при-
страстие. Наше общество так уже устроено, что величай-
ший художник без чина становится в официальном мире
ниже последнего писаря. Когда при разъездах кричали:
Карету Пушкина! —Какого Пушкина? —Сочинителя! —
Пушкин обижался, конечно не за название, а за то прене-
брежение, которое оказывалось к названию. За это и он
оказывал наружное будто бы пренебрежение к некоторым
светским условностям, не следовал моде и ездил на балы
в черном галстуке, в двубортном жилете, с откидными,
ненакрахмаленными воротничками, подражая, быть мо-
жет, невольно Байроновскому джентльменству; прочим
же условиям он подчинялся. Жена его была красавица,
украшение всех собраний и следовательно предмет за-
висти всех ее сверстниц. Для того, чтоб приглашать ее на
балы, Пушкин пожалован был камер-юнкером. Певец
свободы, наряженный в придворный мундир, для сопут-
ствования жене-красавице, играл роль жалкую, едва ли
не смешную. Пушкин был не Пушкин, а царедворец и
муж. Это он чувствовал глубоко. К тому же светская
жизнь требовала значительных издержек, на которые
у Пушкина часто не доставало средств. Эти средства он
хотел пополнять игрою, но постоянно проигрывал, как все
люди, нуждающиеся в выигрыше.380 Наконец он имел
много литературных врагов, которые не давали ему покоя
и уязвляли его раздражительное самолюбие, провозгла-
• 631
шая с свойственной этим господам самоуверенностью, что
Пушкин ослабел, устарел, исписался, что было совершен-
ная ложь, но ложь все таки обидная. Пушкин возражал
с свойственной ему сокрушительной едкостью, но не умел
приобрести необходимого для писателя равнодушия к пе-
чатным оскорблениям. Журнал его «Современник» шел
плохо. Пушкин не был рожден журналистом. В свете
его не любили, потому что боялись его эпиграмм, на ко-
торые он не скупился, и за них он нажил себе в целых
семействах, в целых партиях, врагов непримиримых.
В семействе он был счастлив, на сколько может быть
счастлив поэт, не рожденный для семейной жизни. Он
обожал жену, гордился ее красотой и был в ней вполне
уверен. Он ревновал к ней не потому, чтобы в ней сомне-
вался, а потому что страшился светской молвы, страшил-
ся сделаться еще более смешным перед светским мнением.
Эта боязнь была причиной его смерти, а не г. Дантес,
которого бояться ему было нечего. Когда он меня вызвал,
он высказал всю свою мысль. «Имя, вами носимое, об-
щество, нами посещаемое, принуждают меня просить
сатисфакции». Следовательно он вступался не за обиду,
которой не было, а боялся огласки, боялся молвы, и
с Дантесом было то же самое. Он видел в нем не серьез-
ного соперника, не посягателя на его настоящую честь,
а посягателя на его имя, и этого он не перенес*
Я жил тогда в Большой Морской, у тетки моей
Васильчиковой. В первых числах ноября (1836) она ве-
лела однажды утром меня позвать к себе и сказала:
«Представь себе, какаяк странность! Я получила сегодня
пакет на мое имя, распечатала и нашла в нем другое,
запечатанное письмо, с надписью: Александру Серге-
евичу Пушкину. Что мне с этим делать?» Говоря так, она
вручила мне письмо, на котором было действительно на-
писано кривым, лакейским почерком: Александру Серге-
евичу Пушкину. Мне тотчас же пришло в голову, что
в этом письме что-нибудь написано о моей прежней лич-
ной истории с Пушкиным, что следовательно уничтожить
я его не должен, а распечатать не в праве. Затем я от-
правился к Пушкину, и, не подозревая нисколько содер-
№2
жания приносимого мною гнусного пасквиля, передал его
Пушкину. Пушкин сидел в своем кабинете, распечатал
конверт и тотчас сказал мне:
— Я уж знаю, что такое; я такое письмо получил
сегодня же от Елиз. Мих. Хитровой: это мерзость против
жены моей. Впрочем понимаете, что безыменным письмом
я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на
мое платье, так это дело моего камердинера вычистить
платье, а не мое. Жена моя — ангел, никакое подозрение
коснуться ее не может. Послушайте, что я по сему пред-
мету пишу г-же Хитровой». Тут он прочитал мне письмо,
вполне сообразное с его словами.
В сочинении присланного ему всем известного дип-
лома, он подозревал одну даму, которую мне и назвал.881
Тут он говорил спокойно, с большим достоинством, и,
казалось, хотел оставить все дело без внимания. Только
две недели спустя, узнал я, что в этот же день он послал
вызов кавалергардскому поручику Дантесу, усыновлен-
ному, как известно, голландским посланником, бароном
Гекерном.833 Я продолжал затем гулять, по обыкнове-
нию, С Пушкиным и не замечал в нем особой перемены.
Однажды спросил я его только, не дознался ли он, кто
сочинил подметные письма. Точно такие же письма были
получены всеми членами тесного Карамзинского кружка,
но истреблены ими тотчас по прочтении. Пушкин отвечал
мне, что не знает, но подозревает одного человека. ccS’il
vous faut un troisieme, ou un second, — сказал я ему, —
disposez de moi».x) Эти слова сильно тронули Пушкина,
и он мне сказал тут несколько таких лестных слов, что
я не смею их повторить; но слова эти остались отрад-
нейшим воспоминанием моей литературной жизни.
Сколько раз впоследствии, когда имя мое, более чем я
сам, подвергалось насмешкам и ругательствам журнали-
стов, доходивших иногда до клеветы, я смирял свою ми-
нутную досаду повторением слов, сказанных мне главою
русских писателей как бы в предвидении, что и для моей
скромной доли не мало нужно будет твердости, чтоб вы-
1) «Если вам нужен третий или второй (секундант) — распола-
гайте мной». Непереводимая игра слов,
*39
держать многие непонятные, печатанные на авось и не
заслуженные оскорбления. Порадовав меня своим отзы-
вом, Пушкин прибавил:
— Дуэли никакой не будет; но я, может быть, по-
прошу вас быть свидетелем одного объяснения, при кото-
ром присутствие светского человека (опять-таки свет-
ского человека) мне желательно, для надлежащего заяв-
ления. в случае надобности». Все это было говорено по
французски. Мы зашли к оружейнику. Пушкин прицени-
вался к пистолетам, но не купил, по неимению денег.
После того мы заходили еще в лавку к Смирдину, где
Пушкин написал записку Кукольнику, кажется, с требо-
ванием денег. Я между тем оставался у дверей и импрови-
зировал эпиграмму:
Коль ты к Смирдину войдешь,
Ничего там ие найдешь,
Ничего ты там не купишь,
Лишь Сенковского толкнешь.
Эти четыре стихи я сказал выходящему Александру
Сергеевичу, который с необыкновенной живостью за-
ключил:
Иль в Б[улгарина] наступишь.
Я был совершенно покоен, таким образом, на счет
последствий писем, но через несколько дней должен был
разувериться. У Карамзиных праздновался день рожде-
ния старшего сына. Я сидел за обедом подле Пушкина.
Во время общего веселого разговора, он вдруг нагнулся
ко мне и сказал мне скороговоркой: «Ступайте завтра
к д’Аршиаку. Условьтесь с ним только на счет материаль-
ной стороны дуэли. Чем кровавее, тем лучше. Ни на какие
объяснения не соглашайтесь». Потом он продолжал
шутить и разговаривать, как бы ни в чем не бывало.
Я остолбенел, но возражать не осмелился. В тоне Пуш-
кина была решительность, не допускавшая возражений.
Вечером я поехал на большой раут к Австрийскому по-
сланнику графу Фикельмону. На рауте все дамы были
в трауре, по случаю смерти Карла X. Одна Катерина Ни-
колаевна Гончарова, сестра Натальи Николаевны Пуш-
киной (которой на рауте не было) отличалась от прочих
белым платьем. С ней любезничал Дантес-Гекерн. Пуш-
кин приехал поздно, казался очень встревожен, запретил
Катерине Николаевне говорить с Дантесом и, как узнал
я потом, самому Дантесу высказал несколько более чем
грубых слов. С д’Арюйиаком, статным молодым секрета-
рем Французского посольства, мы выразительно пере-
глянулись, не будучи знакомы. Дантеса я взял в сторону
и спросил его, что он за человек. «Я человек честный, —
отвечал он, — и надеюсь скоро это доказать». Затем он
стал объяснять, что не понимает, чего от него Пушкин
хочет; что он поневоле будет с ним стреляться, если будет
к тому принужден; но никаких ссор и скандалов не же-
лает. Ночь я, сколько мне помнится, не мог заснуть:
я понимал, какая лежала на мне ответственность перед
всей Россией. Тут уже было не то, что история со мной.
Со мной я за Пушкина не боялся. Ни у одного русского
рука на него бы не поднялась; но французу русской славы
жалеть было нечего.
На другой день погода была страшная, снег, мятель.
Я поехал сперва к отцу моему, жившему на Мойке, потом
к Пушкину, который повторил мне, что я имею только
условиться на счет материальной стороны самого беспо-
щадного поединка, и наконец, с замирающим сердцем, от-
правился к д’Аршиаку. Каково же было мое удивление,
когда с первых слов д’Аршиак объявил мне, что он сам
всю ночь не спал, что он, хотя не русский, но очень пони-
мает, какое значение имеет Пушкин для русских, и что на-
ша обязанность сперва просмотреть все документы, относя-
щиеся до порученного нам дела. Затем он мне показал:
1) Экземпляр ругательного диплома на имя Пушкина.
2) Вызов Пушкина Дантесу после получения ди-
плома.
3) Записку посланника барона Гекерна, в которой он
просил, чтоб поединок был отложен на две недели.
4) Собственноручную записку Пушкина, в которой он
объявил, что берет свой вызов назад, на основании слу-
хов, что г. Дантес женится на его невестке К. Н. Гонча-
ровой. 888
Я стоял пораженный, как будто свалился с неба. Об
этой свадьбе я ничего не слыхал, ничего не видал и
только тут понял причину вчерашнего белого платья, при-
чину двухнедельной отсрочки, причину ухаживания Дан-
ЬЗЗ
геса. Все хотели остановить Пушкина. Пушкин того не
хотел. Мера терпения преисполнилась. При получении
глупого диплома от безыменного негодяя, Пушкин обра-
тился к Дантесу, потому что последний, танцуя часто
с Н. Н., был поводом к мерзкой шутке. Самый день вы-
зова неопровержимо доказывает, что другой причины не
было. Кто знал Пушкина, тот понимает, что не только
в случае кровной обиды, но что даже при первом подозре-
нии, он не стал бы дожидаться подметных писем. Одному
богу известно, что он в это время выстрадал, воображая
себя осмеянным и поруганным в большом свете, пресле-
довавшем его мелкими беспрерывными оскорблениями.
Он в лице Дантеса искал или смерти или расправы
с целым светским обществом. Я твердо убежден, что если
бы С. А. Соболевский был тогда в Петербурге, он, по
влиянию его на Пушкина, один мог бы удержать его.
Прочие были не в силах.
— Вот положение дела, — сказал д’Аршиак. — Вчера
кончился двухнедельный срок, и я был у г. Пушкина с
извещением, что мой друг Дантес готов к его услугам.
Вы понимаете, что Дантес желает жениться, но не может
жениться иначе, как если г. Пушкин откажется просто от
своего вызова без всякого объяснения, не упоминая о го-
родских слухах. Г. Дантес не может допустить, чтоб о нем
говорили, что он был принужден жениться, и женился
во избежание поединка. Уговорите г. Пушкина безусловно
отказаться от вызова. Я вам ручаюсь, что Дантес женит-
ся, и мы предотвратим, может быть, большое несчастие.
Этот д’Аршиак был необыкновенно симпатичной лич-
ностью и сам скоро потом умер насильственною смертью
на охоте. Мое положение было самое неприятное: я только
теперь узнал сущность дела; мне предлагали самый бли-
стательный исход, то, что я и требовать и ожидать бы
никак не смел, а между тем я не имел поручения вести
переговоры. Потолковав с д’Аршиаком,. мы решились
съехаться в три часа у самого Дантеса. Тут возобновились
те же предложения, но в разговорах Дантес не участво-
вал, все предоставив секунданту. Никогда в жизнь свою
я не ломал так головы. Наконец, потребовав бумаги,
я написал по французски к Пушкину следующую записку:
«Согласно вашему желанию я условился на счет ма-
£30
термальной стороны поединка. Он назначен 21 ноября в
8 часов утра на Парголовской дороге, на 10 шагов
барьера. Впрочем из разговоров узнал я, что г. Дантес
женится на вашей своячинице, если вы только признаете,
что он вел себя в настоящем деле как честный человек.
Г. д’Аршиак и я служим вам порукой, что свадьба со-
стоится; именем вашего семейства умоляю вас согласить-
ся» и пр.
Точных слов я не помню, но содержание письма
верно. Очень мне памятно число 21 ноября, потому
что 20 было рождение моего отца, и я не хотел ознаме-
новать этот день кровавой сценой. Д’Аршиак прочитал
внимательно записку; но не показал ее Дантесу, не
смотря на его требование, а передал мне и сказал:
— Я согласен. Пошлите.
Я позвал своего кучера, отдал ему в руки записку и
приказал везти на Мойку туда, где я был утром. Кучер
ошибся и отвез записку к отцу моему, который жил тоже
на Мойке и у которого я тоже был утром. Отец мой за-
писки не распечатал, но, узнав мой почерк, и очень встре-
воженный, выглядел условия о поединке. Однако он от-
правил кучера к Пушкину, тогДа как мы около двух часов
оставались в мучительном ожидании. Наконец ответ был
привезен. Он был в общем смысле следующего содержа-
ния: «Прошу гг. секундантов считать мой вызов недей-
ствительным, так как по городским слухам (par le bruit
public) я узнал, что г. Дантес женится на моей своячи-
нице. Впрочем я готов признать, что в настоящем деле
он вел себя честным человеком».
— Этого достаточно, — сказал д’Аршиак, ответа
Дантесу не показал и поздравил его женихом. Тогда
Дантес обратился ко мне с словами:
— Ступайте к г. Пушкину и поблагодарите его, что
он согласен кончить нашу ссору. Я надеюсь, что мы бу-
дем видаться, как братья.
Поздравив с своей стороны Дантеса, я предложил
д’Аршиаку лично повторить эти слова Пушкину и ехать
со мной. Д’Аршиак и на это согласился. Мы застали
Пушкина за обедом. Он вышел к нам несколько бледный
и выслушал благодарность, переданную ему д’Аршиаком.
*87
— С моей стороны, — продолжал я, — я позволил
себе обещать, что вы будете обходиться с своим зятем,
как с знакомым.
•— Напрасно, — воскликнул запальчиво Пушкин. —
Никогда этого не будет. Никогда между домом Пушкина
и домом Дантеса ничего общего быть не может.
Мы грустно переглянулись с д’Аршиаком. Пушкин
затем немного успокоился.
— Впрочем, — добавил он, — я признал и готов
признать, что г. Дантес действовал как честный человек.
— Больше мне и не нужно, — подхватил д’Аршиак
и поспешно вышел из комнаты.
Вечером на бале С. В. Салтыкова свадьба была объ-
явлена, но Пушкин Дантесу не кланялся. Он сердился на
меня, что, несмотря на его приказание, я вступил в пе-
реговоры. Свадьбе он не верил.
— У него, кажется, грудь болит, — говорил он, —
того гляди, уедет за границу. Хотите биться об заклад,
что свадьбы не будет. Вот у вас тросточка. У меня
бабья страсть к этим игрушкам. Проиграйте мне ее.
— А вы проиграйте мне все ваши сочинения.
— Хорошо. (Он был, в это время, как-то желчно
весел.)
— Послушайте, — сказал он мне через несколько
дней, — вы были более секундантом Дантеса, чем моим;
однако я не хочу ничего делать без вашего ведома. Пой-
демте в мой кабинет.
Он запер дверь и сказал: «Я прочитаю вам мое
письмо к старику Гекерну. С сыном уже покончено... Вы
мне теперь старичка подавайте». Тут он прочитал мне
всем известное письмо к голландскому посланнику. Губы
его задрожали, глаза налились кровью. Он был до того
страшен, что только тогда я понял, что он действительно
африканского происхождения. Что мог я возразить про-
тив такой сокрушительной страсти? Я промолчал не-
вольно, и так как это было в субботу (приемный день
князя Одоевского), то поехал к кн. Одоевскому. Там я
нашел Жуковского и рассказал ему про то, что слышал.
Жуковский испугался и обещал остановить отсылку
письма. Действительно, это ему удалось: через несколько
дней он объявил мне у Карамзиных, что дело он уладил,
MS
и письмо послано не будет. Пушкин точно не отсылал
письма, но сберег его у себя на всякий случай.
В начале декабря я был командирован в Харьков к
гр. А. Г. Строганову и выехал совершенно успокоенный
в Москву. В Москве я заболел и пролежал два месяца.
Перед отъездом я пошел проститься с д’Аршиаком, кото-
рый показал мне несколько печатных бланков с разными
шутовскими дипломами на разные нелепые звания. Он
рассказал мне, что Венское общество целую зиму заба-
влялось рассылкою подобных мистификаций. Тут нахо-
дился тоже печатный образец диплома, посланного Пуш-
кину. Таким образом гнусный шутник, причинивший его
смерть, не выдумал даже своей шутки, а получил образец
от какого-то члена дипломатического корпуса и списал.
Кто был виновным, оставалось тогда еще тайной непро-
ницаемой. После отъезда, Дантес женился и был хоро-
шим мужем, и теперь по кончине жены весьма нежный
отец. Он пожертвовал собой, чтоб избегнуть поединка.
В этом нет сомнения; но как человек ветреный, он и после
свадьбы, встречаясь на балах с Натальей Николаевной,
подходил к ней и балагурил с несколько казарменной не-
принужденностью. Взрыв был неминуем и произошел не-
сомненно от площадного каламбура. На бале у гр. Ворон-
цова женатый уже Дантес спросил Наталью Николаевну,
довольна ли она мозольным оператором, присланным ей
его женой.
— Le pedicure pretend, — прибавил он, — que votre cor
est plus beau que celui de ma femme.x)
Пушкин об этом узнал. В письме его к посланнику
Гекерну есть намеки на этот каламбур.2) Письмо, впро-
чем, было то же самое, которое он мне читал за два ме-
сяца,— многие места я узнал; только прежнее было,
если не ошибаюсь, длиннее и, как оно ни покажется не-
вероятным, еще оскорбительнее.
29 января следующего (1837) г. Пушкина не стало.
х) Т. е., «мозолыцик уверяет, что у вас мозоль лучше, чем у
моей жены». Игра французскими словами: сог — мозоль и corps —
тело. (В, С.).
s) «C’est v^us probablement qui lui dictiez les pauvretds qu’il venait
debiter... il debite des calembours de corps de garde» — слова
Пушкина к барону Геккерну-отцу. (В. С.).
639
Вся грамотная Россия содрогнулась от великой утраты,
Я понял, что Пушкин не выдержал и послал письмо к ста-
рику Гекерну; понял, почему, боясь новых примирителей,
он выбрал себе секунданта почти уже на месте поединка;
я понял тоже, что так было угодно провидению, чтоб
Пушкин погиб, и что он сам увлекался к смерти силою
почти сверхестественною, и так сказать осязательною.
25 лет спустя, я встретился в Париже с Дантесом-Гекер-
ном, нынешним французским сенатором. Он спросил
меня: «Вы ли это были?» — Я отвечал: — Тот самый. —
«Знаете ли, — продолжал он, — когда фельдъегерь до-
вез меня до границы, он вручил мне от государя запе-
читанный пакет с документами моей несчастной истории.
Этот пакет у меня на столе лежит и теперь запечатан-
ный. Я не имел духа его распечатать».
Итак документы, проясняющие смерть Пушкина,
целы и находятся в Париже. В их числе должен быть
диплом, написанный поддельной рукою. Стоит только
экспертам исследовать почерк, и имя настоящего
убийцы Пушкина сделается известным на вечное презре-
ние всему русскому народу. Это имя вертится у меня на
языке, но пусть его отыщет не достоверная догадка, а
божие правосудие! 88<
У 4 < ч / и x / \-
Л JT. Данзас
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЖИЗНИ И КОНЧИНА
АЛЕКСАНДРА СЕРГЕЕВИЧА ПУШКИНА’"
Пушкин после женитьбы своей на Наталье Нико-
лаевне Гончаровой жил в Петербурге довольно открыто и
вел знакомство почти со всею нашею аристократиею.
Между лицами, посещавшими часто дом его, был некто
барон Дантес, офицер Кавалергардского полка.
Данзас познакомился с Дантесом в 1834 году, обедая
с Пушкиным у Дюме, гда за общим столом обедал и Дан-
тес, сидя рядом с Пушкиным.
По словам Данзаса, Дантес, при довольно большом
росте и приятной наружности, был человек не глупый, и
хотя весьма скудно образованный, но имевший какую-то
врожденную способность нравиться всем с первого
взгляда.
Способность эта, как увидим ниже, вызвала к нему
милостивое внимание покойных государя Николая Пав-
ловича и государыни Александры Феодоровны.
Барон Дантес был французский подданный, хотя
предки его происходили из Ирландии. Служа уже во
Франции, отец его получил от Наполеона I титул ба-
рона. Снабженный множеством рекомендательных писем,
молодой Дантес приехал в Россию, с намерением всту-
пить в нашу военную службу. В числе этих писем было
одно к графине Фикельмон, пользовавшейся особенным
расположением покойной императрицы. Этой-то даме
Дантес обязан началом своих успехов в России. На одном
из своих вечеров она представила его государыне, и
Дантес имел счастье обратить на себя внимание ее вели-
чества.
Счастливый случай покровительствовал Дантесу в
представлении его покойному императору Николаю
Павловичу. Как известно Данзасу, это произошло сле-
дующим образом:
В то время в Петербурге был известный баталический
живописец Ладюрнер (Ladurnere), соотечественник Дан-
теса. Покойный государь посещал иногда его мастерскую,
находившуюся в Эрмитаже, и в одно из своих посещений,
увидя на полотне художника несколько эскизов, изобра-
жавших фигуру Людовика Филиппа, спросил Ладюр-
нера:
— Est се que c’est vous, par hasard, qui vous amusez
& faire сев choses la?
— Non, sire! — отвечал Людернер. — C’est un de mes
compatriotes, legitimists comme moi, m-r Dantess.
— Ahl Dantess, mais je le connais, 1'imperatrice m’en
a deja parle 1 2) — сказал государь и пожелал его видеть.
Ладюрнер вытащил Дантеса из-за ширм, куда по-
следний спрятался при входе государя.
Государь милостиво начал с ним разговаривать, и
Дантес, пользуясь случаем, тут же просил государя по-
зволить ему вступить в русскую военную службу. Госу-
дарь изъявил согласие. Императрице было угодно, чтобы
Дантес служил в ее полку и, несмотря на дурно выдер-
жанный экзамен, Дантес был принят в Кавалергардский
полк, прямо офицером, и, во внимание к его бедности, го-
сударь назначил ему от себя ежегодное негласное пособие.
Имея счастливую спгсобность нравиться, Дантес до
такой степени приобрел себе любовь бывшего тогда в Пе-
тербурге голландского посланника барона Гекерена (Не-
kerene), человека весьма богатого, что тот, будучи безде-
тен, усыновил Дантеса, с тем единственным условием,
чтобы последний принял его фамилию.
По поводу принятия Дантесом фамилии Гекерена,
кто-то, в шутку, распустил тогда в городе слух, будто
1) — Нет. государь, это мой соотечественник, легитимист, как
я, г-н Дантес.
— Ах! Дантес, я его знаю, императрица говорила мне о нем.
Ж
солдаты Кавалергардского полка, коверкая фамилии —
Дантес и Гекерен, говорили: «Что это сделалось с нашим
поручиком, был дантист, а теперь вдруг стал лекарем».
Дантес пользовался очень хорошей репутацией и, по
мнению Данзаса, заслуживал ее вполне, если не ставить
ему в упрек фатовство и слабость хвастать своими успе-
хами у женщин. Но не так благоприятно отзывается
Константин Карлович о господине Гекерене: по словам
его, барон был человек замечательно безнравственный.
Мы распространились несколько об этих лицах по-
тому, что оба они играли весьма важную роль в судьбе
нашего поэта.
И барон Гекерен и усыновленный им барон Дантес
вели жизнь совершенно светскую — рассеянную. В 1835
и 1836 Лдах они часто посещали дом Пушкина и дома
Карамзиных и князя Вяземского, где Пушкины были как
свои. Но после одного или двух балов на минеральных
водах, где были г-жа Пушкина и барон Дантес, по Петер-
бургу вдруг разнеслись слухи, что Дантес ухаживает за
женой Пушкина. Слухи” эти дОА£ТСДИ_и Д° Але-
ксандра Сергеевича, который перестал принимать Дан-
теса. Вслед за этим Пушкин получил несколько аноним-
ных записок на французском языке; все они слово
в слово были одинакового содержания, дерзкого, небла-
гопристойного.
Автором этих записок, по сходству почерка, Пушкин
подозревал барона Гекерена, отца, и даже писал об этом
графу Бенкендорфу. После смерти Пушкина многие в
этом подозревали князя Гагарина; теперь же подозрение
это осталось за жившим тогда вместе с ним князем
Петром Владимировичем Долгоруковым.886
Поводом к подозрению князя Гагарина в авторстве
безыменных писем послужило то, что они были писаны
на бумаге одинакового формата с бумагою князя Гага-
рина. Но, будучи уже за границей, Гагарин признался,
что записки действительно были писаны на его бумаге,
но только не им, а князем Петром Владимировичем Дол-
горуковым. *)
:) «Если бы не эти записки, — говорит Данвас, — у Пушкина с
Дантесом не было бы никакой истории».
Мы не думаем, чтобы это признание сколько-нибудь
оправдывало Гагарина — позор соучастия в этом гряз-
ном деле, соучастия, если не деятельного, то пассивного,
заключающегося в знании и допущении, — остался все-
таки за ним.
Надо думать, что отказ Дантесу от дома не прекратил
гнусной интриги. Оскорбительные слухи и записки1) про-
должали раздражать Пушкина и вынудили его наконец
покончить с тем, кто был видимым поводом всего этого.
Он послал Дантесу вызов через офицера Генерального
Штаба Клементия Осиповича Россета. Дантес, приняв
вызов Пушкина, просил на две недели отсрочки.88Т
Между тем вызов этот сделался известным Жуков-
скому, князю Вяземскому и барону Гекерену, отцу. Все
они старались потушить историю и расстроить дуэль. Ге-
керен, между прочим, объявил Жуковскому, что если осо-
бенное внимание его сына к г-же Пушкиной и было при-
нято некоторыми за ухаживание, то все-таки тут не мо-
жет быть места никакому подозрению, никакого повода
к скандалу, потому «тс барой Дантес делал это с благо-
родной целью, имея намерение просить руки сестры г-жи
Пушкиной, Катерины Николаевны Гончаровой.
Отправясь с этим известием к Пушкину, Жуковский
советовал барону Гекерену, чтобы сын его сделал как
можно скорее предложение своячинице Пушкина, если он
хочет прекратить все враждебные отношения и неоснова-
тельные слухи.
Вследствие ли совета Жуковского или вследствие
прежде предположенного им намерения, но Дантес на
другой, или даже в тот же день, сделал предложение, и
зимой в 1836 году была его свадьба с девицей Гонча-
ровой.
Во весь промежуток этого времени, несмотря на
оскорбительные слухи и дерзкие анонимные записки,
Пушкин, сколько известно, не изменил с женой самых
нежных дружеских отношений, сохранил к ней прежнее
доверие и не обвинял ее ни в чем. Он очень любил и ува-
жал свою жену, и возведенная на нее гнусная клевета
*) Когда Пушкин отказал Дантесу от дому, Дантес несколько
раз писал его жене, по словам Данзаса; Наталья Николаевна
Пушкина все эти письма показывала мужу.
04.
в. И. Даль.
Место последней дуэли Пушкина,
Рис* Аойанова (Пу ш *—•*’•?’*'*
глубоко огорчила его: он возненавидел Дантеса и, не-
смотря на женитьбу его на Гончаровой, не хотел с ним
помириться. На свадебном обеде, данном графом Стро-
гановым в честь новобрачных, Пушкин присутствовал, не
зная настоящей цели этого обеда, заключавшейся в усло-
вленном заранее некоторыми лицами примирении его
с Дантесом. Примирение это однако же не состоялось, и
когда после обеда барон Гекерен, отец, подойдя к Пуш-
кину сказал ему, что теперь, когда поведение его сына
совершенно объяснилось, он, вероятно, забудет все про-
шлое и изменит настоящие отношения свои к нему на бо-
лее родственные, Пушкин отвечал сухо, что, не взирая на
родство, он не желает иметь никаких отношений между
его домом и г. Дантесом.
Со своячиницей своей во все это время Пушкин был
мил и любезен попрежнему и даже весело подшучивал
над нею, по случаю свадьбы с Дантесом. Раз, выходя из
театра, Данзас встретил Пушкиных и поздравил Кате-
рину Николаевну Гончарову, как невесту Дантеса; при
этом Пушкин сказал шутя Данзасу:
— Ма belle soeur ne sait pas main-tenant de quelle nation
elle sera: Russe, Frangaise ou Hollandaise!? x)
Сухое и почти презрительное обращение в последнее
время Пушкина с бароном Гекереном, которого Пушкин
не любил и не уважал, не могло не озлобить против него
такого человека, каков был Гекерен. Он сделался отъ-
явленным врагом Пушкина и, скрывая это, начал вредить
тайно поэту. Будучи совершенно убежден в невозможно-
сти помирить Пушкина с Дантесом, чего он даже едва ли
и желал, но относя негодование первого единственно к
чрезмерному самолюбию и ревности, мстительный гол-
ландец тем не менее продолжал показывать вид, что хло-
почет об этом ненавистном Пушкину примирении, пони-
мая очень хорошо, что это дает ему повод безнаказанно
и беспрестанно мучить и оскорблять своего врага. С этой
целью, с помощью других, подобно ему врагов Пушкина,
а иногда и недогадливых друзей поэта, он постоянно за-
ботился о встречах его с Дантесом, заставлял сына своего
9 Моя своячиница не знает теперь, какой национальности она
будет: русской, французской или голландской?
881 Ш
писать к нему письма, в которых Дантес убеждал его за-
быть прошлое и помириться. Таких писем Пушкин полу-
чил два, одно еще до обеда, бывшего у графа Строганова,
на которое и отвечал за этим обедом барону Гекерену на
словах то, что мы сказали уже выше, т. е. что он не же-
лает возобновлять с Дантесом никаких отношений. Не-
смотря на этот ответ, Дантес приезжал к Пушкину с
свадебным визитом; но Пушкин его не принял. Вслед за
этим визитом, который Дантес сделал Пушкину, ве-
роятно по совету Гекерена, Пушкин получил второе
письмо от Дантеса. Это письмо Пушкин, не распечаты-
вая, положил в карман и поехал к бывшей тогда фрей-
лине г-же Загряжской, с которой был в родстве. Пуш-
кин через нее хотел возвратить письмо Дантесу; но
встретясь у ней с бароном Гекереном, он подошел к тому
и, вынув письмо из кармана, просил барона возвратить
его тому, кто писал его, прибавив, что не только читать
писем Дантеса, но даже и имени его он слышать не хо-
чет ,838
Верный принятому им намерению, постоянно раздра-
жать Пушкина, Гекерен отвечал, что так как письмо это
писано было к Пушкину, а не к нему, то он и не может
принять его.
Этот ответ взорвал Пушкина, и он бросил письмо в
лицо Гекерену, со словами: «Ти la recevra, gredin». х)
После этой истории Гекерен решительно ополчился
против Пушкина и в Петербургском обществе образовав
лись две партии: одна за Пушкина, другая — за Дантеса
и Гекерена. Партии эти, действуя враждебно друг про-
тив друга, одинаково преследовали поэта, не давая ему
покоя.
На стороне барона Гекерена и Дантеса был между
прочим и покойный граф Б[енкендорф], не любивший
Пушкина. Одним только этим нерасположением, говорит
Данзас, и можно объяснить, что дуэль Пушкина не была
остановлена полицией. Жандармы были посланы, как он
слышал, в Екатерингоф, будто бы по ошибке, думая, что
дуэль должна была происходить там, а она была за Чер-
ной речкой около Комендантской дачи...
*) Ты возьмешь его, негодяй»
Н6
Пушкин дрался среди белого дня и, так сказать,
почти в глазах всех!
Партизаны враждующих сторон разделились весьма
странным образом, например: одна часть офицеров Ка-
валергардского полка, товарищей Дантеса, была за него,
другая за Пушкина; князь Б. был за Пушкина, а кня-
гиня, жена его, против Пушкина, за Дантеса, вероятно
по случаю родства своего с графом Бенкендорфом], За-
мечательно, что почти все те из светских дам, которые
были на стороне Гекерена и Дантеса, не отличались бли-
стательною репутациею и не могли служить примером
нравственности; в число их Данзас не вмешивает одна-
ко же княгиню Б.
Борьба этих партий заключалась в том, что в то
время как друзья Пушкина и все общество, бывшее на
его стороне, старались всячески опровергать и отклонять
от него все распускаемые врагами поэта оскорбительные
слухи, отводить его от встреч'с Гекереном и Дантесом,
противная сторона, наоборот, усиливалась их сводить
вместе, для чего нарочно устраивались балы и вечера,
где жена Пушкина, вдруг неожиданно, встречала Дан-
теса.
Зная, как все эти обстоятельства были неприятны для
мужа, Наталья Николаевна предлагала ему уехать с нею
на время куда-нибудь из Петербурга; но Пушкин, поте-
ряв всякое терпение, решился кончить это иначе. Он на-
писал барону Гекерену в весьма сильных выражениях
известное письмо, которое и было окончательной причи-
ной роковой дуэли нашего поэта.
Говорят, что, получив это письмо, Гекерен бросился
за советом к графу С[тчроганову] и что граф, прочитав
письмо, дал совет Гекерену, чтобы сын его, барон Дан-
тес, вызвал Пушкина на дуэль, так как после подобной
обиды, по мнению графа, дуэль была единственным исхо-
дом.
В ответ Пушкину барон Гекерен написал письмо, в
которым объявил, что сын его пришлет ему своего секун-
данта. С вызовом к Пушкину от Дантеса приехал слу-
живший тогда при Французском посольстве виконт
д’Аршиак.
* Ш
27 января 1837 г. К. К. Данзас, проходя по Панте-
леймонской улице, встретил Пушкина в санях. В этой
улице жил тогда К. О. Россет; Пушкин, как полагает
Данзас, заезжал сначала к Россету и, не застав послед-
него дома, поехал уже к нему. Пушкин остановил Дан-
васа и сказал:
— Данзас, я ехал к тебе, садись со мной в сани и по-
едем во Французское посольство, где ты будешь свидете-
лем одного разговора.
Данзас, не говоря ни слова, сел с ним в сани и они
поехали в Большую Миллионную. Во время пути Пуш-
кин говорил с Данзасом, как будто ничего не бывало,
совершенно о посторонних вещах. Таким образом до-
ехали они до дома Французского посольства, где жил
д’Аршиак. После обыкновенного приветствия с хозяи-
ном, Пушкин сказал громко, обращаясь к Данзасу:
— Je vais vous mettre maintenani au fait de tout,x) — и
начал рассказывать ему все, что происходило между ним,
Дантесом и Гекереном, т. е. то, что читателям известно
из сказанного нами выше.2 *)
Пушкин окончил свое объяснение следующими слова-
вами: — «Maintenant la seule chose, que j’ai a vous dire c’est
que si 1’affaire ne se termine pas aujourd’hui meme, la premiere
fois que je se rencontre Heckerene, pere ou fils, je leur crache-
rai a la figure». •)
Тут он указал на Данзаса и прибавил: «Voila mon
temoin».
Потом обратился к Данзасу с вопросом:
«Consentez vous» ? 4)
После утвердительного ответа Данзаса Пушкин
уехал, предоставив Данзасу, как своему секунданту, усло-
виться с д’Аршиаком о дуэли. *)
9 Я хочу теперь посвятить вас во все.
а) При этом Пушкин прочитал вслух списанную им самим ко-
пию с письма своего к Гекерену (отцу) и отдал ее Данзасу. О
письме атом сказано выше. (Примечание автора).
а) Теперь единственное, что я хочу вам сказать, — это то, что
если дело не окончится сегодня же, то при первой встрече е
Геккереном, отцом или сыном, я плюну им в лицо.
4) Вот мой секундант. — Вы согласны?
Б) У д’Аршиака с Пушкиным раньше была по «лучаю этой
дуэли переписка (Примечание автора).
Ш
Вот эти условия:
Драться Пушкин с Дантесом должен был в тот же
день 27-го января в 5-м часу пополудни. Место поединка
было назначено секундантами за Черной речкой возле
Комендантской дачи. Оружием выбраны пистолеты.
Стреляться соперники должны были на расстоянии двад-
цати шагов, с тем, чтобы каждый мог сделать 5 шагов
и подойти к барьеру; никому не было дано преимущества
первого выстрела; каждый должен был сделать один
выстрел, когда будет ему угодно, но в случае промаха
с обеих сторон, дело должно было начаться снова на тех
же условиях. Личных объяснений между противниками
никаких допущено не было; в случае же надобности, за
них должны были объясняться секунданты.
По желанию д’Аршиака условия поединка были сде-
ланы на бумаге.889
С этой роковой бумагой Данзас возвратился к Пуш-
кину. Он застал его дома, одного. Не прочитав даже
условий, Пушкин согласился на все. В разговоре о пред-
стоящей дуэли Данзас заметил ему, что, по его мнению,
он бы должен был стреляться с бароном Гекереном,
отцом, а не с сыном, так как оскорбительное письмо он
написал Гекерену, а не Дантесу. На это Пушкин ему от-
вечал, что Гекерен, по официальному своему положению,
драться ие может.
Условясь с Пушкиным сойтись в кондитерской
Вольфа, Данзас отправился сделать нужные приготовле-
ния. Наняв парные сани, он заехал в оружейный мага пи
Куракина за пистолетами, которые были уже выбраны
Пушкиным заранее; пистолеты эти были совершенно
схожи с пистолетами д’Аршиака. Уложив их в сани, Дан-
зас приехал к Вольфу, где Пушкин уже ожидал его.
Было около 4-х часов.
Выпив стакан лимонаду или воды, Данзас не помнит,
Пушкин вышел с ним из кондитерской; сели в сани и
отправились по направлению к Троицкому мосту.
Бог весть что думал Пушкин. По наружности он был
покоен...
Конечно ни один, сколько-нибудь мыслящий русский
человек не был бы в состоянии оставаться равнодушным,
провожая Пушкина, может быть, на верную смерть; тем
Н9
более понятно, что чувствовал Данзас. Сердце его сжи-
малось при одной мысли, что через несколько минут,
может быть, Пушкина уже не станет. Напрасно усили-
вался он льстить себя надеждою, что дуэль расстроится,
что кто-нибудь ее остановит, кто-нибудь спасет Пуш-
кина; мучительная мысль не отставала.
На Дворцовой набережной они встретили в экипаже
г-жу Пушкину. Данзас узнал ее, надежда в нем блеснула,
встреча эта могла поправить все. Но жена Пушкина была
близорука; а Пушкин смотрел в другую сторону.
День был ясный. Петербургское великосветское об-
щество каталось на горах и в то время некоторые уже
оттуда возвращались. Много знакомых и Пушкину и
Данзасу встречались, раскланивались с ним, но никто
как будто и не догадывался, куда они ехали; а между
тем история Пушкина с Гекеренами была хорошо из-
вестна всему этому обществу.
На Неве Пушкин спросил Данзаса шутя: «Не в кре-
пость ли ты везешь меня?» — Нет, отвечал Данзас: че-
рез крепость на Черную речку самая близкая дорога.
На Каменноостровоком проспекте они встретили в са-
нях двух знакомых офицеров Конного полка: князя В. Д.
Голицына и Головина. Думая, что Пушкин и Данзас
ехали на горы, Голицын закричал им: «Что вы так
поздно едете, все уже оттуда разъезжаются!? .»
Данзас не знает, по какой дороге ехали Дантес с
д’Арпгиаком; но к Комендантской даче они с ними подъ-
ехали в одно время. Данзас вышел из саней и, сговорясь
с д’Аршиаком, отправился с ним отыскивать удобное для
дуэли место. Они нашли такое саженях в полутораста от
Комендантской дачи, более крупный и густой кустарник
окружал здесь площадку и мог скрывать от глаз оста-
вленных на дороге извозчиков то, что на ней происхо-
дило. Избрав это место, они утоптали ногами снег на том
пространстве, которое нужно было для поединка, и по-
том позвали противников.
Несмотря на ясную погоду, дул довольно сильный
ветер. Морозу было градусов пятнадцать.
Закутанный в медвежью шубу, Пушкин молчал, по-
видимому, был столько же покоен, как и во все время
пути, но в нем выражалось сильное нетерпение присту-
б.Ю
пить скорее к делу. Когда Данзас спросил его, находит
ли он удобным выбранное им и д’Аршиаком место,
Пушкин отвечал:
— Qa m’ert fort egal, eeulement tachez de faire tout cela
plus vite.2)
Отмерив шаги, Данзас и д’Аршиак отметили барьер
своими шинелями и начали заряжать пистолеты. Во вре-
мя этих приготовлений нетерпение Пушкина обнаружи-
лось словами к своему секунданту:
— Et bien! ert-ce fini?..a)
Все было кончено. Противников поставили, подали им
пистолеты и по сигналу, который сделал Данзас, махнув
шляпой, они начали сходиться.
Пушкин первый подошел к барьеру и, Остановись, на-
чал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя
до барьера одного шага, выстрелил и Пушкин падая 3)
сказал:
«Je crois que j’ai la cuisse fracassee». 4)
Секунданты бросились к нему и, когда Дантес наме-
ревался сделать то же, Пушкин удержал его словами:
«Attenldez! je me sens aesez de force, pour tirer mon
coup».6)
Дантес остановился у барьера и ждал, прикрыв грудь
правою рукою.840
При падении Пушкина, пистолет его попал в снег, и
потому Данзас подал ему другой.
Приподнявшись несколько и опершись на левую руку,
Пушкин выстрелил.
Дантес упал.
На вопрос Пушкина у Дантеса: куда он ранен, Дан-
тес отвечал:
Je croi que j’ai la balle dans la poitrine.e)
*) Мне это совершенно безразлично, только постарайтесь сде-
лать все возможно скорее.
Все ли, наконец, кончено?
8) Раненый Пушкин упал на шинель Данзаса, окровавленная
подкладка хранится у него до сих пор.
Мне кажется, что у меня раздроблена ляжка.
*) Подождите, у меня еще достаточно сил, чтобы сделать свой
выстрел.
*) Я думаю, что я ранен в грудь.
551
— Браво! — вскрикнул Пушкин и бросил пистолет в
сторону.
Но Дантес ошибся: он стоял боком, и пуля, только
контузив ему грудь, попала в руку.
Пушкин был ранен в правую сторону живота, пуля,
раздробив кость верхней части ноги у соединения с та-
зом, глубоко вошла в живот и там остановилась.
Данзас с д’Аршиаком подозвали извозчиков и с по-
мощью их разобрали находившийся там из тонких жер-
дей забор, который мешал саням подъехать к тому месту,
где лежал раненый Пушкин. Общими силами усадив его
бережно в сани, Данзас приказал извозчику ехать шагом,
а сам пошел пешком подле саней, вместе с д’Аршиаком;
раненый Дантес ехал в своих санях за ними.
У Комендантской дачи они нашли карету, прислан-
ную на всякий случай бароном Гекереном, отцом. Дантес
и д’Аршиак предложили Данзасу отвезти в ней в город
раненого поэта. Данзас принял это предложение, но от-
казался от другого, сделанного ему в то же время Данте-
сом предложения, скрыть участие его в дуэли.
Не сказав, что карета была барона Гекерена, Данзас
посадил в нее Пушкина и, сев с ним рядом, поехал в го-
род. Во время дороги Пушкин держался довольно
твердо; но чувствуя по временам сильную боль, он начал
подозревать опасность своей раны.
Пушкин вспомнил про дуэль общего знакомого их,
офицера Московского полка Щербачева, стрелявшегося
с Дороховым, на которой Щербачев был смертельно ра-
нен в живот, и жалуясь на боль, сказал Данзасу:
«Я боюсь, не ранен ли я так, как Щербачев». Он на-
помнил также Данзасу и о своей прежней дуэли в Киши-
неве с Зубовым. Во время дороги Пушкин в особенности
беспокоился о том, чтобы по приезде домой не испугать
жены и давал наставления Данзасу, как поступить, чтобы
этого не случилось.
Пушкин жил на Мойке в нижнем этаже дома Волкон-
ского. У подъезда Пушкин просил вынести его из кареты
и, если жена его дома, то предупредить ее и сказать, что
рана не опасна.
В передней люди сказали Данзасу, что Натальи Ни-
колаевны не было дома, но когда Данзас сказал им, в чем
ЮЗ
дело и послал их вынести раненого Пушкина из кареты,
они объявили, что госпожа их дома. Данзас чрез столо-
вую, в которой накрыт уже был стол, и гостиную пошел
прямо без доклада в кабинет жены Пушкина. Она си-
дела с своей старшей незамужней сестрой Александрой
Николаевной Гончаровой. Внезапное появление Данзаса
очень удивило Наталью Николаевну, она взглянула на
него с выражением испуга, как бы догадываясь о слу-
чившемся.
Данзас сказал ей, сколько мог покойнее, что муж ее
стрелялся с Дантесом, что хотя ранен, но очень легко.
Она бросилась в переднюю, куда в вто время люди
вносили Пушкина на руках.
Увидя жену, Пушкин начал ее успокаивать, говоря,
что рана его вовсе не опасна, и попросил уйти, прибавив,
что как только его уложат в постель, он сейчас же позо-
вет ее.
Она видимо была поражена и удалилась как-то бес-
сознательно.
Между тем Данзас отправился за доктором. Сначала
поехал к Арендту, потом к Саломону; не застав дома ни
того, ни другого, оставил им записки и отправился к док-
тору Персону; но и тот был в отсутствии. Оттуда, по
совету жены Персона, Данзас поехал в Воспитательный
дом, где, по словам ее, он мог найти доктора наверное.
Подъезжая к Воспитательному дому, Данзас встретил
выходившего из ворот доктора Шольца. Выслушав Дан-
заса, Шольц сказал ему, что он, как акушер, в этом слу-
чае полезным быть не может, но что сейчас же привезет
к Пушкину другого доктора.
Вернувшись назад, Данзас нашел Пушкина в его
кабинете, уже раздетого и уложенного на диване; жена
его была с ним. Вслед за Данзасом приехал и Шольц
с доктором Задлером. *) Когда Задлер осмотрел рану и
наложил компрес, Данзас, выходя с ним из кабинета,
спросил его: опасна ли рана Пушкина. «Пока еще ничего
нельзя сказать», отвечал Задлер. В это время приехал
Арендт, он также осмотрел рану. Пушкин просил его
х) Задлер перед приездом к Пушкину только что успел пере-
вязать рану Дантеса* (Прим, автора»)
В&8
сказать ему откровенно: в каком он его находит положе-
нии, и прибавил, что какой бы ответ ни был, он его испу-
гать не может, но что ему необходимо знать наверное
свое положение, чтобы успеть сделать некоторые нужные
распоряжения.
— Если так, — отвечал ему Арендт, — то я должен
вам сказать, что рана ваша очень опасна, и что к выздо-
ровлению вашему я почти не имею надежды.
Пушкин благодарил Арендта за откровенность и
просил только не говорить жене.
Прощаясь, Арендт объявил Пушкину, что по обязан-
ности своей, он должен доложить обо всем случившемся
государю.
Пушкин ничего не возразил против этого, но поручил
только Арендту просить от его имени государя не пре-
следовать его секунданта.
Уезжая, Арендт сказал провожавшему его в переднюю
Данзасу: «Штука скверная, он умрет».
По отъезде Арендта, Пушкин послал за священником,
исповедался и приобщался.
В это время один за другим начали съезжаться
к Пушкину друзья его: Жуковский, князь Вяземский,
граф М. Ю. Вьельгорский, князь П. И. .Мещерский,
П. А. Валуев, А. И. Тургенев, родственница Пушкина,
бывшая фрейлина Загряжская; все эти лица до самой
смерти Пушкина не оставляли его дома и отлучались
только на самое короткое время.
Спустя два часа после своего первого визита, Арендт
снова приехал к Пушкину и привез ему от государя
собственноручную записку карандашом, следующего со-
держания:
«Любезный друг Александр Сергеевич, если не су-
ждено нам видеться на этом свете, прими мой последний
совет: старайся умереть христианином. О жене и детях
не беспокойся, я беру их на свое попечение».х)
Арендт объявил Пушкину, что государь приказал
ему узнать, есть ли у него долги, что он все их желает
заплатить.841
х) Записку эту Арендт вэял с собою обратно. (Прим, автора.)
554
Когда Арендт уехал, Пушкин позвал к себе жену,
говорил с нею и просил ее не быть постоянно в его
комнате, он прибавил, что будет сам посылать за нею.
В продолжение этого дня у Пушкина перебывало не-
сколько докторов, в том числе: Саломон и Буяльский.
Домашним доктором Пушкина был доктор Спасский, но
Пушкин мало имел к нему доверия. По рекомендации
бывшего тогда главного доктора Конногвардейского
полка Шеринга, Данзас пригласил доктора провести
у Пушкина всю ночь. Фамилии этого доктора Данзас не
помнит.
Перед вечером Пушкин, подозвав Данзаса, просил его
записывать и продиктовал ему все свои долги, на кото**
рые не было ни векселей, ни заемных писем.
Потом он снял с руки кольцо и отдал Данзасу, прося
принять его на память. При этом он сказал Данзасу, что
не хочет, чтоб кто-нибудь мстил за него и что желает
умереть христианином.
Вечером ему сделалось хуже. В продолжение ночи
страдания Пушкина до того усилились, что он решился
застрелиться. Позвав человека, он велел подать ему
один из ящиков письменного стола; человек исполнил его
волю, но вспомнив, что в этом ящике были пистолеты,
предупредил Данзаса.
Данзас подошел к Пушкину и взял у него пистолеты,
которые тот уже спрятал под одеяло; отдавая их Данзасу,
Пушкин признался, что хотел застрелиться, потому что
страдания его были невыносимы.
Поутру на другой день 28 января боли несколько
уменьшились, Пушкин пожелал видеть жену, детей и
своячиницу свою Александру Николаевну Гончарову,
чтобы с ними проститься.
При этом прощании Пушкина с семейством Данзас
не присутствовал.
Во все время болезни Пушкина передняя его по-
стоянно была наполнена знакомыми и незнакомыми, во-
просы: что Пушкин? легче ли ему? поправится ли он?
есть ли надежда? сыпались со всех сторон.
Государь, наследник, великая княгиня Елена Пав-
ловна постоянно посылали узнавать о здоровье Пушкина;
от государя приезжал Арендт несколько раз в день.
ббб
У подъезда была давка.
В передней какой-то старичок сказал с удивлением:
«Господи боже мой! я помню как умирал фельдмаршал,
а этого не было!»
Пушкин впускал к себе только самых коротких своих
знакомых, хотя всеми интересовался: беспрестанно спра-
шивал, кто был у него в доме, и говорил: «Мне было бы
приятно видеть их всех, но у меня нет силы говорить
с ними». По этой причине, вероятно, он не простился и
с некоторыми из своих лицейских товарищей.
Узнав от Данзаса о приезде Катерины Андреевны
Карамзиной, жены знаменитого нашего историка, Пуш-
кин пожелал с нею проститься и, посылая за ней Дан-
заса, сказал: «Я хочу, чтоб она меня благословила».
Данзас ввел ее в кабинет и оставил одну с Пушкиным.
.Чрез несколько времени она вышла оттуда в слезах.
К полудню Пушкину сделалось легче, он несколько
развеселился и был в духе. Около часу приехал доктор
^Даль (известный казак Луганский). Пушкин просил его
войти и, встречая его, сказал:
«Мне приятно вас видеть не только как врача, но и
как родного мне человека по нашему общему литератур-
ному ремеслу».
Он разговаривал с Далем г) и шутил. В комнате были
некоторые из друзей Пушкина и несколько докторов,
между которыми был и Арендт. Окружающие, видя
веселое расположение Пушкина, начали надеяться или
по крайней мере желали, чтобы болезнь приняла более
благоприятный оборот. Эти надежды казались тем осно-
вательнее, что сами доктора перестали отвергать ее; по
крайней мере они говорили друзьям Пушкина, что пред-
положения медиков иногда бывают ошибочными, что не-
смотря на их решение, Пушкин может быть и попра-
вится. Они нашли полезным поставить ему пиявки.
А) Даль с этого времени, до самой смерти Пушкина оставался
в его доме вместе с другими друзьями Пушкина и отлучался
только на несколько минут. Пушкин не был коротко знаком с
Далем и говорил ему «вы»; в последние минуты начал говорить
«ты». У больного Пушкина почти постоянно был и граф Г. А.
Строганов. (Прим, автора.)
556 "
Пушкин сам помогал их ставить; смотрел, как они прини-
мались и приговаривал:. «Вот это хорошо, это прекрасно».
Через несколько минут потом Пушкин, глубоко вздох-
нув, сказал: «Как жаль, что нет теперь здесь ни Пу-
тина, ни Малиновского, мне бы легче было умирать».
Весь следующий день Пушкин был довольно покоен;
он часто призывал к себе жену; но разговаривать много
не мог, ему это было трудно. Он говорил, что чувствует,
как слабеет.
Ночью Пушкину стало хуже, им овладела болезнен-
ная тоска. По временам он засыпал; но не надолго, бес-
престанно просыпаясь, все просил пить, но пил только по
нескольку глотков. Данзас и Даль от него не отходили.
Обращаясь к Далю, Пушкин жаловался на тоску и сла-
бость, говорил: «Скоро ли это кончится?»
Поутру 29 января он несколько раз призывал жену.
Потом пожелал видеть Жуковского и говорил с ним до-
вольно долго наедине. Выйдя от него, Жуковский сказал
Данзасу: «Подите пожалуйста к Пушкину, он об вас
спрашивал». Но когда Данзас вошел, Пушкин ничего не
сказал ему особенного, спросил только, по обыкновению,
много ли у него было посетителей и кто именно.
Собравшиеся в это утро доктора нашли Пушкина уже
совершенно в безнадежном положении, а приехавший за-
тем Арендт объявил, что Пушкину осталось жить не
более двух часов.
Подъезд с утра был атакован публикой до такой сте-
пени, что Данзас должен был обратиться в Преобра-
женский полк, с просьбою поставить у крыльца часовых,
чтобы восстановить какой-нибудь порядок: густая масса
собравшихся загораживала на большое расстояние все
пространство перед квартирой Пушкина, к крыльцу
почти не было возможности протискаться.
Между принимавшими участие были, разумеется, ц
такие, которые толпились только из любопытства. От
этих господ, говорит Данзас, было очень трудно отделы-
ваться, они сами не знали, что им было нужно, и засы-
пали самыми нелепыми вопросами. Данзас был ранен
в Турецкую кампанию и носял руку на перевязке. Не
ранен ли он тоже на дуэли Пушкина, спросил Данзаса
один из этих любопытных господ»
Между тем Пушкину делалось все хуже и хуже, он
видимо слабел с каждым мгновением. Друзья его: Жу-
ковский, князь Вяземский с женой, князь Петр Иванович
Мещерский, А. И. Тургенев, г-жа Загряжская, Даль и
Данзас были у него в кабинете. До последнего вздоха
Пушкин был в совершенной памяти, пред самой смертью
ему захотелось морошки. Данзас сейчас же за нею послал,
и когда принесли, Пушкин пожелал, чтоб жена покормила
его из своих рук, ел морошку с большим наслаждением
и после каждой ложки, подаваемой женою, говорил: «Ах,
мак это хорошо».
Когда этот болезненный припадок аппетита был удо-
влетворен, жена Пушкина вышла из кабинета.4) В отсут-
ствие ее началась агония, она была почти мгновенна: по-
тухающим взором обвел умирающий поэт шкапы своей
библиотеки, чуть внятно прошептал: «Прощайте, про-
щайте» и тихо уснул навсегда.
Г-жа Пушкина возвратилась в кабинет в самую ми-
нуту его смерти. ..
Наталья Николаевна Пушкина была красавица.
Увидя умирающего мужа, она бросилась к нему и упала
пред ним на колени; густые темнорусые букли в беспо-
рядке рассыпались у ней по плечам. С глубоким отчая-
нием она протянула руки к Пушкину, толкала его и
рыдая вскрикивала: «Пушкин, Пушкин, ты жив1?»
Картина была разрывающая душу...
Тело Пушкина стояло в его квартире два дня, вход
для всех был открыт, и во все это время квартира Пуш-
кина была набита битком. В ночь с 30 на 31 января тело
Пушкина отвезли в Придворно-конюшенную церковь, где
на другой день совершено было отпевание, на котором
присутствовали все власти, вся знать, одним словом весь
Петербург. В церковь впускали по билетам и не смотря
на то в ней была давка, публика толпилась на лестнице
и даже на улице. После отпеванья все бросились к гробу
Пушкина, все хотели его нести.
х) Выходя она, обрадованная аппетитом мужа, сказала, обраща-
ясь к окружающим: «Вот вы увидите, что он будет жив>. (Прим,
автора)»
Ы8
Пушкин желал быть похороненным около своего име-
ния Псковской губернии в Святогорском монастыре, где
была похоронена его мать.
После, отпеванья гроб был поставлен в погребе При-
дворно-конюшенной церкви. Вечером 1 февраля была
панихида, и тело Пушкина повезли в Святогорский мона-
стырь.
От глубоких огорчений, от потери мужа, жена Пуш-
кина была больна, она просила государя письмом дозво-
лить Даизасу проводить тело ее мужа до могилы, так как
по случаю тяжкой болезни она не могла исполнить этого
сама. Государь, не желая нарушить закон, отказал ей
в этой просьбе, потому что Данзаса за участие в дуэли
должно было предать суду; проводить тело Пушкина
предложено было А. И. Тургеневу, который это и
исполнил.
п га ।, u j
И. Т. Спасский
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ А. С ПУШКИНА
(РАССКАЗ ОЧЕВИДЦА) ««
Его уж нет. Младой певец
Нашел безвременный конец!
Дохнула буря, цвет прекрасной
Увял на утренней заре,
Потух огонь на алтаре!..
(Евгений Онегин, гл. VI, стр. XXXI)
Друзья мои, вам жаль поэта:
Во цвете радостых надежд
Увял!
(Там же, стр. XXXVI)
В 7 часов вечера, 27 числа минувшего месяца, приехал
за мною человек Пушкина. Александр Сергеевич очень
болен, приказано просить как можно поскорее. Я не медля
отправился. В доме больного я нашел доктора Арендта
и Сатлера. С изумлением я узнал об опасном положении
Пушкина.
— Что, плохо, — сказал мне Пушкин, подавая руку.
Я старался его успокоить. Он сделал рукою отрицатель*
ный знак, показывавший, что он ясно понимал опасность
своего положения.
— Пожалуста, не давайте больших надежд жене, не
скрывайте от нее, в чем дело, она не притворщица; вы ее
хорошо знаете; она должна все знать. Впрочем делайте
со мною, что Вам угодно, я на все согласен и на все готов.
Врачи, уехав, оставили на мои руки больного. По
ДО
Пушкин в хробу(
Рис. В. А. Жуковского (Пушкинский Дом)
ИаТЛЛЬЛ ПиКОЛДЕнЯА 'Пушкина, сгь ду-
шсвиымъ лрискорбв?мъ ИзиЪЩяЛ о кинчип-t
супруга од, Даорл Е. JL В. Измерь * Юнкерл
/\ЛВКСДПДГЛ СпРГЫСЫИ ‘Г л RyiUKIIHAflWh
сл1довалшсй ш. ?9-и день сего Янтаря, по*
корнЪйше просить псжпаорнть къ отггЫмшЬо*
тпла eve пъ Ибакк’псмш Соборъ, сссто/цц^й
1гъ Адмирхпем«^твЬ, 1то числа Февраля «ъ ,
11 часоьъ до полудил*
желанию родных и друзей Щушкина], я сказал ему об
исполнении христианского долга. Он тот же час на то
согласился.
— За кем прикажете послать? —спросил я,
— Возьмите первого, ближайшего священника, — от-
вечал Щушкин]. Послали за отцом Петром, что в Ко-
нюшенной. Больной вспомнил о Грече.
— Если увидите Греча, — молвил он, — кланяйтесь
ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его
потере. 343.
В 8 часов вечера возвратился доктор Арендт. Его
оставили с больным наедине. В присутствии доктора
Арендта прибыл и священник. Он скоро отправил цер-
ковную требу: больной исповедался и причастился св.
тайн. Когда я к нему вошел, он спросил, что делает жена?
Я отвечал, что она несколько спокойнее.
— Она, бедная, безвинно терпит и может еще потер-
петь во мнении людском, — возразил он; — не уехал еще
Арендт?
Я сказал, что доктор Арендт еще здесь.
— Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат.
Желание Щушкина] было передано доктору
А[рендту], и лично самим больным повторено. Доктор
А[рендт] обещал возвратиться к 11 часам. Необыкно-
венное присутствие духа не оставляло больного. От вре-
мени до времени он тихо жаловался на боль в животе,
и забывался на короткое время. Доктор А[рендт] при-
ехал в 11 часов. В лечении не последовало перемен.
Уезжая, доктор А[рендт] просил меня тотчас прислать
за ним, если я найду то нужным. Я спросил П[ ушки на],
не угодно ли ему сделать какие-либо распоряжения.
— Все жене и детям, — отвечал он. — Позовите Дан-
заса.
Д[анзас] вошел. Щушкин] захотел остаться с ним
один. Он объявил Д[анзасу] свои долги. Около четвер-
того часу боль в животе начала усиливаться, и к пяти
часам сделалась значительною. Я послал за А[рендтом],
он не замедлил приехать. Боль в животе возросла до вы-
сочайшей степени. Это была настоящая пытка. Физионо-
мия Щушкина] изменилась: взор его сделался дик,
казалось глаза готовы были выскочить из своих орбит,
36 Ш
чело покрылось холодным потом, руки похолодели, пульса
как не бывало. Больной испытывал ужасную муку. Но и
тут необыкновенная твердость его души раскрылась в
полной мере. Готовый вскрикнуть, он только стонал,
боясь, как он говорил, чтоб жена не услышала, чтоб ее
не испугать.
— Зачем эти мучения, — сказал он, — без них я бы
умер спокойно.
Наконец, боль, повидимому, стала утихать, но лицо
еще выражало глубокое страдание, руки попрежнему
были холодны, пульс едва заметен.
— Жену, просите жену, — сказал Щушкин].
Она с воплем горести бросилась к страдальцу. Это
зрелище у бсех извлекло слезы. Несчастную надобно
было отвлечь от одра умирающего. Таков действительно
был Щушкин] в то время. Я спросил его, не хочет ли
он видеть своих друзей.
— Зовите их, — отвечал он.
Жуковский, Вье ль горский, Вяземский, Тургенев и Дан-
зас входили один за другим и братски с ним прощались.
— Что сказать от тебя царю? •—спросил Жуковский.
— Скажи, жаль, что умираю, весь его бы был, —
отвечал Щушкин].
Он спросил, здесь ли Плетнев и Карамзина. Потре-
бовал детей и благословил каждого особенно. Я взял
больного за руку и щупал его пульс. Когда я оставил его
руку, то он сам приложил пальцы левой своей руки
к пульсу правой, томно, но выразительно взглянул на
меня и сказал:
— Смерть идет.
Он не ошибался, смерть летала над ним в это время
Приезда Арендта он ожидал с нетерпением.
— Жду слова от царя, чтобы умереть спокойно, —
промолвил он.
Наконец, доктор А[рендт] приехал. Его приезд, его
слова оживили умирающего. В 11 -м часу утра я оставил
Щушкина] на короткое время, простился с ним, не пола-
гая найти его в живых по моем возвращении. Место мое
занял другой врач.
По возвращении моем в 12-тъ^часов пополудни, мне
казалось, что больной стал спокойнее. Руки его были
563
теплее и пульс явственнее. Он охотно брал лекарства, за-
ботливо спрашивал о жене и детях. Я нашел у него док-
тора Даля. Пробыв у больного до 4 часу, я снова его
оставил на попечение д[октора] Д[аля] и возвратился
к нему около семи часов вечера. Я нашел, что у него
теплота в теле увеличилась, пульс сделался гораздо
явственнее, и боль в животе ощутительнее. Больной
охотно соглашался на все предлагаемые ему пособия.
Он часто требовал холодной воды, которую ему давали
по чайным ложечкам, что весьма его освежало. Так как
эту ночь предложил остаться при больном д[октор]
Д[аль], то я оставил Щушкина] около полуночи.
Рано утром 29 числа я к нему возвратился. Пушкин
истаевал. Руки были холодны, пульс едва заметен. Он
беспрестанно требовал холодной воды и брал ее в малых
количествах, иногда держал во рту небольшие куски
льду, и от времени до времени сам тер себе виски и лоб
льдом. Доктор А[рендт] подтвердил мои и д[октора]
Д[аля] опасения. Около 12 часов больной спросил зер-
кало, посмотрел в него и махнул рукою. Он неодно-
кратно приглашал к себе жену. Вообще все входили
к нему только по его желанию. Нередко на вопрос: не
угодно ли вам видеть жену, или кого-либо из друзей, —
он отвечал:
— Я позову.
Незадолго до смерти ему захотелось морошки. На-
скоро послали за этой ягодой. Он с большим нетерпе-
нием ее ожидал, и несколько раз повторял:
— .Морошки, морошки.
Наконец привезли морошку.
— Позовите жену, — сказал Пушкин, — пусть она
меня кормит.
Он съел 2—3 ягодки, проглотил несколько ложечек
соку морошки, сказал — довольно, и отослал жену.
Лицо его выражало спокойствие. Это обмануло не-
счастную его жвну; выходя, она сказала мне: «Вот уви-
дите, что он будет жив, он не умрет».
Но судьба определила иначе. Минут за пять до
смерти, Щушкин] просил поворотить его на правый
бок. Даль, Данзас и я исполнили его волю: слегка пово-
ротили его и подложили к спине подушку.
563
— Хорошо, — сказал он, и потом несколько погодя
промолвил: — Жизнь кончена.
— Да, кончено, — сказал доктор Даль, — мы тебя
поворотили.
— Кончена жизнь, — возразил тихо П[ушкин].
Не прошло нескольких мгновении, как Щушкин]
сказал:
— Теснит дыхание.
То были последние его слова. Оставаясь в том же
положении на правом боку, он тихо стал кончаться, и —
вдруг его не стало.
Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
2 форам 1837 г.
'X
П Р И МЕНАН ИЛ
Л, С. Пушнин
БИОГРАФИЧЕСКОЕ ИЗВЕСТИЕ ОБ А. С. ПУШКИНЕ
1 Первая публикация Записки Л. С. Пушкина встречена
была весьма отрицательным отзывом В. П. Гаевского («Отеч.
Записки», 1853, июль, отд. V, стр. 68—78), разочарованного
кратким сообщением брата поэта, который представлял собою
«живую и самую полную биографию его, самое полное собрание
его сочинений со всевозможными комментариями».
Нельзя не согласиться с Гаевским' в том, что это «Биогра-
фическое известие» досадно коротко и лапидарно. Повидимому,
несравненно содержательнее, ярче и непосредственнее были
устные рассказы брата поэта, записанные Б. М. Маркевичем
(«Русск. Вестник», 1888, № 3, стр. 429—430) и М. Н. Лонги-
новым (Сочинения, М., 1915, стр. 165—166). Если не считать
того, что рассказы Л. С. Пушкина были широко использованы
в работе П. В. Анненкова, этим исчерпывается все, что сохрани-
лось из воспоминаний брата поэта.
Яркая и полная характеристика Льва Пушкина дана Вязем-
ским (стр. 383—38-5). Именно таким он и запечатлелся в памяти
друзей и современников: идеально-праздный туляка, лихой кава-
лерист «одбрый малый», восторженно влюбленный в своего ге-
ниального брата.
В настоящей публикации Записки Л. С. Пушкина нами сде-
лан ряд исправлений и дополнений на основании авторизованной
копии первых листов ее (до слов: «С южного берега Крыма.. .»),
хранящейся в Пушкинском Доме.
9 В стихах «Послушай, дедушка. . .», ставших впервые извест-
ными из воспоминаний Л. С. Пушкина, поэт пародировал первые
четыре стиха из «Тленности» Жуковского:
Послушай, дедушка: мае каждый раа,
Когда вагляну аа этот замок Рет лер,
Приходит в мысль: что, если то случится
И с нашей хижиной?
Гаевский писал по этому поводу, что Пушкин «не постигать
стихов нерифмованных не мог, потому что еще в Лицее написал
несколько таких стихотворений: отрывок «Бова», «Фиал Анакре-
667
она» (стр. 75). Однако бесспорно, что первоначально Пушкин,
подобно Батюшкову, Вяземскому и др., не признавал белых стихов.
8 Элегия «Погасло дневное светило» впервые напечатана
была в 1820 г. в «Сыне Отечества» (ч. 45, № 46), под загла-
вием «Элегия», без подписи, но с пометой: «Черное море. 1820.
Сентябрь». В письме к Л. С. Пушкину от 24 сентября т. г. поэт
сообщал, что из Феодосии «морем отправились мы мимо полу-
денных берегов Тавриды в Юрзуф. .. Ночью на корабле напи-
сал я элегию, которую тебе присылаю: отошли ее Гречу без
подписи». Отрывок ив этого письма и приводит Л. С. Пушкин
с незначительными ошибками.
4 Кишиневскому периоду жизни Пушкина посвящены воспо-
минания В. П. Горчакова, А. Ф. Вельтмана, Ф. Н. Лугинина,
И. П. Липранди. Последний, между прочим, горячо опровергает
анекдот о том, будто военная прислуга на обедах обносила штат-'
ского Пушкина (стр. 209).
Б Поэма «Цыганы» начата уже в Одессе, в декабре 1823 г.,
а окончена в конце 1824 г., в Михайловском. В основу ее поло-
жены Пушкиным его бессарабские впечатления, в особенности
в дни, проведенные им в цыганском таборе. Интересные замеча-
ния по этому поводу см. у А. Ф. Вельтмана (стр. 181—183).
4 Эти восемь стихов вписаны Пушкиным в экземпляре «Цы-
ган», изд. 1827 г., принадлежавшем П. А. Вяземскому (теперь
хранится в Публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина) н
должны читаться после стиха 553 (в эпилоге «Смиренной воль-
ности детей»).
7 Там же, в Кишиневе, написана Пушкиным «Гавриилиада» и
начат «Евгений Онегин». 30 января 1823 г., получив книжку
«Полярной Звезды», где впервые напечатано было посла-
ние «Овидию», поэт писал Л. С. Пушкину: «Каковы стихи
к Овидию? Душа моя, и Руслан, и Пленник, н Noel, и все —
дрянь в сравнении с ними». С произведениями Овидия Пушкин
знаком был еще в Лицее, в Кишиневе же интерес его к Овидию
несравненно вырос под влиянием сходства его судьбы с судьбою
прославленного римского поэта, 1800 лет тому назад сосланного
Августом в те же места (подробно см. у Липранди, стр. 213 и след.).
8 Художник Г. Г. Чернецов на эскизе портрета Пушкина для
картины «Парад на Марсовом поле» записал: «Александр Серге-
евич Пушкин, рисовано с натуры 1832-го года Апреля 15, ростом
2 арш. 5 верш, с половиной» («Нива», 1914, № 25, стр. 494).
° Резкое колебание критики в отношении к Пушкину, зави-
севшее от характера и социальной направленности борьбы на ли-
тературном фронте, конечно, не оставляло, да и не могло оста-
влять Пушкина равнодушным. Об этом красноречиво свидетель-
ствуют его постоянные попытки создания собственной трибуны,
его горячее участие в литературной борьбе, собственные литера-
турно-публицистические выступления, высказывания в письмах,
бесчисленные эпиграммы и пр.
668
10 Глава I «Онегина», как сказано, начата была Пушкиным
еще в Кишиневе и закончена в Одессе 22 октября 1823 г. Вслед
затем Пушкин стал работать над главой II, которую окончил
8 декабря. Глава III, начатая через два месяца, 8 февраля
1824 г., в Одессе, закончена только 2 ноября 1824 г. уже в Ми-
хайловском.
11 Умолчание Л. С. Пушкина о приезде к поэту в Михай-
ловское его лицейского друга и будущего декабриста, И. И. Пу-
щина, вызвано было, конечно, цензурными соображениями: упо-
минание в печати имени декабриста казалось опасным даже
в 1850-х гг.
u В последней редакции «Египетских ночей» Пушкин
в главу I, в описание Чарского, ввел автобиографический и пу-
блицистический отрывок 1830 г., а в главе II заставил итальянца
импровизировать для Чарского стихи на тему о независимости
поэта и свободе поэтического вдохновения. Для этой импровиза-
ции Пушкин использовал отрывок и» своей неоконченной поэмы
об Езерском.
2Г. И. Пущин
ЗАПИСКИ О ПУШКИНЕ
13 Записки декабриста Ивана Ивановича Пущина (1798—
1860), одного из первых и лучших друзей Пушкина, благодаря
своей точности н правдивости принадлежат к числу важнейших
источников для биографии поэта. Скупой в описании того, чему
сам он не был свидетелем, Пущин замечательно полно и с боль-
шим художественным тактом рассказывает о лицейской и петер-
бургской жизни поэта н о знаменательной встрече его с Пушки-
ным в Михайловском в январе 1825 г.
Записки Пущина, написанные им по настоянию Е. И. Якуш-
кииа, сына декабриста, впервые напечатаны были в извлечениях
в журнале «Атеней», 1859, т. VIII, ч. 2, стр. 500—537. После
ряда перепечаток они впервые полностью были напечатаны Е. И.
Якушкиным в 1907 г. В**последнее время они неоднократно пере-
изданы под редакцией, со вступительной статьей и примечаниями
С. Я. Штрайха (последнее издание: И. И. Пущин, «Записки о
Пушкине». Статья и редакция С. Я. Штрайха. С., 1934; библио-
графию записок Пущина и литературы о нем см. Н. М. Ченцов,
Библиография. Восстание декабристов, ГИЗ, 1929, стр. 468—
476, 680—681). Текст «Записок» заново выверен нами по
рукописи, хранящейся в Пушкинском Доме.
11 Официальная цель Лицея заключалась «в образовании
юношества, особенно предназначенного к важным часдам службы
государственной». По первоначальному замыслу, основной кадр
воспитанников должен был состоять из отпрысков лучших дво-
рянских фамилий. Но на практике большинство воспитанников
оказалось сыновьями средних» малообеспеченных дворян, исполь-
зовавших служебные связи для устройства своих детей в это
привилегированное учебное заведение.
16 Воспитанник Геттингенского университета, А. П. Куницын,
преподававший в либеральном духе, впоследствии, во время
известного разгрома университетов в 1821 г., пострадал за издан-
ные им лекции «Естественное право», найденные «весьма вред-
ными, противоречащими истинам христианским и клонящимися
к ниспровержению всех связей семейственных и государствен-
ных». Выступление Куницына на открытии Лицея Пушкин вспо-
мнил через 25 лет в «Лицейской годовщине 1836 г.» как самый
яркий момент этого дня:
• • • И мы пришли. И встретил нас Куницын
Приветствием меж царственных гостей.
1в Пущин ошибается, относя к 1816 г. стихотворение Пуш-
кина «Ответ на вызов написать стихи в честь. . . имп. Елизаветы
Алексеевны». Оно написано уже в 1818 г. и перекликается с на-
строениями правого крыла будущих декабристов, помышлявших
о возведении на престол Елизаветы. ,
17 Песнь эта написана была для исполнения на торжествен-
ном акте по случаю первого выпуска 9 июня 1817 г. Дельвнг
сочинил ее, вместо уклонившегося от этого поручения Пушкина,
по заказу и по программе директора Лицея Е. А Энгельгардта,
чем и объясняется несколько казенный характер песни.
18 Двадцатилетний лицейский дядька, Константин Сазонов,
за два года своей службы в Лицее совершил шесть или семь
убийств и только при последнем был арестован и изобличен.
19 В связи с быстрым продвижением Наполеона вглубь Рос-
сии и особенно после сдачи Москвы, возник проект эвакуации
Лицея из Царского Села, что, конечно, само по себе уже должно
было способствовать повышенному интересу 13—14-летних лицеи-
стов к политическим событиям того времени. Вместе с тем ли-
цеисты повседневно являлись свидетелями отправления на театр
военных действий свежих войск, проходивших через Царское
Село. Об этом Пушкин вспоминал в 1836 г.:
Вы помните: текла аа ратью рать.
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас.. .
Настроения юных лицеистов в это время отличались боль-
шой политической страстностью. Так, они безоговорочно обви-
нили в измене Барклая де Толли, а в лицейских журналах по-
явились заметки, написанные в духе ростопчинских афишек (под-
робно см. Ю. Тынянов, «Пушкин и Кюхельбекер». «Лит. На-
следство», 1934, №в 16—18, стр. 323—325).
90 Первые лицейские журналы («Для удовольствия н поль-
зы», «Неопытное перо») появились еще в 1812 г. После пере-
до
рыв а в 1813 г. стали выходить «Юные пловцы» и «Лицейский
мудрец», — последний просуществовал до 1816 г. Журналы эти
свидетельствуют о больших литературных способностях многих
лицеистов, уже с 1814 г. начавших печатать свои произведении
в журналах.
31 Происшествие это случилось 5 октября 1814 г., как
явствует из донесения надзирателя С. С. Фролова, сообщавшего^
что «виновники наказаны в течение двух дней во время молитвы
стоянием на коленях» (И. А. Шляпкин, «Из неизданных бумаг
Пушкина», СПб., 1903, стр. 336).
23 Точность передачи Пущиным этих стихов Пушкина, сочи-
ненных за сорок лет до того, подлежит сомнению. Первое скепти-
ческое замечание о них высказал еще П. А. Вяземский (см-
ииже, стр. 386).
28 Пушкин читал «Воспоминания в Царском Селе» на пу-
бличном экзамене 15 января 1815 г. Впоследствии он сам вспо-
минал: «Державина видел я только однажды в жизни, но ни-
когда того не позабуду. Это было в 1815 году, на публичном
экзамене в лицее [.. .] Я прочел мои Воспоминания в Царском
Селе, стоя в двух шагах от Державина. Я не в ^илах описать
состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю
имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце заби-
лось с упоительным восторгом. . . — Не помню, как я кончил
свое чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхище-
нии; он требовал, хотел меня обнять.. . Меня искали, но не*
нашли. ..»
24 Свое увлечение К. П. Бакуниной Пушкин запечатлел в от-
рывке нз лицейских записок: «29 ноября 1815 г. Я счастлив
был!., нет, я вчера не был счастлив; поутру я мучился ожи-
даньем, с неописанным волненьем стоя под окошком, смотрел на
снежную дорогу — ее не видно было! Наконец я потерял на-
дежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, сладкая
минута! .. Как она мила была! как черное платье пристало
к милой Бакуниной! Но я не вндел ее 18 часов — ах! Какое
положение, какая мука! Но я был счастлив 5 минут!»
25 На допросе Пущин показал: «В 1817 году принят был
полковником Бурцовым в Петербурге в члены Общества» («Вос-
стание декабристов», т. II, стр. 232). Судя по указанию Пу-
щина на отсутствие в это время Пушкина из Петербурга, он
должен был вступить в тайное общество в июле или августе
1817 г. В это время существовал еще Союз Спасения, предста-
влявший собой военно-революционную организацию, целью кото-
рой был внезапный государственный переворот, осуществленный
путем вооруженного восстания. Строго замкнутым характером
этой военно-революционной ячейки и должно объясняться реше-
ние Пущина ие открывать Пушкину своей тайны.
Кружок И. Г. Бурцова, упоминаемый Пущиным, существо-
вавший в 1817—1818 гг., представляет собою, повиднмому,
нечто вроде вольного филиала тайного общества, в который, на-
ряду с членами Союза Спасения, входила и группа либерально.
671'
настроенной молодежи, формально не связанной с заговором
(между прочим: Дельвиг, Кюхельбекер и др.).
26 Эта встреча Пушкина с Пущиным произошла на одном
из редакционных собраний общественно-политического журнала,
затевавшегося Союзом Благоденствия в 1819 г. Собрания со-
трудников происходили с 21 января по 6 мая 1819 г.
27 Пожар в Лицее возник днем 12 мая 1820 г., затушить
его, вследствие сильного ветра, удалось лишь на следующий день.
Лицей выгорел весь, пострадал и дворец.
28 Переход Пущина (и некоторых других заговорщиков)
в январе 1823 г. в гражданскую службу продиктован был требо-
ваниями тайного общества, в задачи которого входило расшире-
ние сферы своего влияния за счет гражданских чиновников.
29 Пущин приехал в Михайловское 11 января 1825 г.
80 Автор имеет в виду портрет Пушкина работы О. А. Ки-
пренского, гравированный Н. И. Уткиным. Он был приложен
к «Северным Цветам» иа 1828 год» и затем к тому I Собрания
сочинении Пушкина, под ред. П. В. Анненкова. СПб., 1855.
81 Отнесенный Верховным уголовным судом к 1-му разряду
государственных преступников, Пущин приговорен был к 20 го-
дам каторжных работ, но до отправки в Сибирь он 20 месяцев
просидел в Шлиссельбургской крепости.
82 Стихотворение это Пущин переслал П. А. Плетневу через
П. П. Ершова, автора сказки «Конек-Горбунок», и оно было на-
печатано в «Современнике», 1841, XXII, стр. 172, конечно, без
имени ссыльного Пущина, сообщенного только уже после амни-
стии декабристов в «Библиогр. Записках», 1858, Ns 11.
Указание Пущина на получение А. Г. Муравьевой этого
листка через третьи руки противоречит сообщению Якушкина
(см. стр. 188). «Мой первый друг и проч.» я получил от брата
Михаила в 843 году собственной руки Пушкина, — писал Пу-
щин Матюшкину. — Эта ветхая рукопись хранится у меня как
святыня. Покойница А. Г. Муравьева привезла мне в том же
году список с этих стихов, но мне хотелось иметь подлинник и
очень рад, что отыскал его».
88 «Последняя могила Пушкина! — писал Пущин в 1840 г.
И. В. МаЛиновскому. — Кажется, если бы при мне должна была
случиться несчастная его история и если б я был на месте
К. Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы на-
шел средство сохранить поэта-товарища, достояние России. . .»
(И. И. Пущин, «Записки о Пушкине и письма», под ред. С. Я.
Штрайха, 1927, стр. 133). Еще прежде Пущин писал Е. А. Эн-
гельгардту: «О Пушкине давно я глубоко погрустил; в «Совре-
меннике» прочел письмо Жуковского; это не помешало мне и те-
перь не раз вздохнуть о нем, читая Спасского и Даля (см. стр.
515—521, 560—564 С. Г.) Мы здесь очень скоро узнали о смерти
Пушкина, и в Сибири даже, кого моглв1 она поразила, как потеря
^общественная» (там же, стр. 115).
Л72
С» А* Комовский
ВОСПОМИНАНИЕ О ДЕТСТВЕ ПУШКИНА
84 Естественным дополнением к воспоминаниям Пущина о
лнцейской жизни Пушкина служит записка С. Д. Комовского^
несмотря на ее общий недоброжелательный, а местами попросту-
клеветнический тон, объясняющийся личными отношениями Пуш-
кина и Комовского. Лицейский товарищ Пушкина., Сергей Дми-
триевич Комовский (1798—1880), в школьные годы стяжал среди
товарищей нелестную репутацию «фискала». Ханжеские наклон-
ности, страсть к издевке и «привязчивость» отталкивали от него
товарищей. Тем не менее, по окончании Лицея он часто встре-
чался с товарищами. Впрочем, отношения их могли питаться
исключительно школьными воспоминаниями, ибо неприкрытый и
не всегда «чистоплотный карьеризм Комовского отнюдь не мог
располагать в его пользу. (Сводку материалов о Комовском см.
в биографическом очерке его в книге Н. А. Гастфрейнда, «Това-
рищи Пушкина по имп. Царскосельскому лицею», т. П, СПб»
1912.)
Записка Комовского возникла в качестве ответа на вопросы,
составленные в 1851 г. П. В. Анненковым, собиравшимся писать
биографию Пушкина. Ответы свои Комовский сообщил М. А.
Корфу, который, сделав одно замечание, передал их лицеисту
М. Л. Яковлеву, в свою очередь, со своими замечаниями, сооб-
щившему их лицеисту А. А. Корнилову. Последний вернул их
Комовскому с таким отзывом: «С моей стороны я не сделал ни-
каких замечании: написанное тобою я иахожу верным». Впервые
записка Комовского была напечатана Я. К. Гротом в его книге
«Пушкин, его лицейские товарищи и наставники» (СПб., 1898,
стр. 218—221), откуда перепечатана Н. А. Гастфрейндом в на-
званной книге (стр. 543—545). Подлинник ее хранится в архиве
Пушкинского Дома, и там же имеется рукопись второй, неопу-
бликованной, редакции записки Комовского, переработанной им
на основании замечаний товарищей. Впервые публикуя эту вторую
редакцию, в подстрочных примечаниях* мы поместили все значи-
тельные разночтения из первой редакции, а также замечания
М. Л. Яковлева и М. А. Корфа. Перу Комовского принадлежит еще-
отрывок биографии Пушкина (детство), полностью использован-
ный в «Материалах» Анненкова.
85 Н. Ф. Кошанскии, преподававший в Лицее российскую и
латинскую словесность, далеко не сразу оценил дарование! Пуш-
кина и, хотя впоследствии высоко ставил его талант и с боль-
шим вниманием следил за его литературной деятельностью, не
мог оказать на Пушкина сколько-нибудь значительного влияния,
будучи схоластиком и поклонником высокопарного славянского
6Ю
стиля. С мая 1814 по июнь 1815 г. больного Кошанского заме-
нял проф. А И. Галич, увековеченный Пушкиным в ряде стихо-
творений.
38 Лейб-гвардии гусарский полк, возвратившийся в 1814 г.
из заграничных походов, расквартирован был в Царском Селе и
-его окрестностях. Пушкин (как и многие другие лицеисты) тесно
сошелся с Гусарскими офицерами, писал «гусарские» стихи, про-
падал на гусарских пирушках. Но тогда же среди гусарских офи-
церов он сумел отличить П. П. Каверина, который доказал, «что
резвых шалостей под легким покрывалом и ум возвышенный и
сердце можно скрыть», и особенно П. Я. Чаадаева, который «в Ри-
ме был бы Брут, в Афинах Периклес, у нас он офицер гусарский».
37 Автор имеет в виду, очевидно стихотворение «Принцу
Оранскому», написанное в 1816 г. по заказу царской семьи.
А. М. Каратышн
МОЕ ЗНАКОМСТВО С ПУШКИНЫМ
38 Александра Михайловна Каратыгина, урожденная Коло-
сова (1802—1880) — известная петербургская драматическая
актриса, жена знаменитого трагика В. А Каратыгина. Ее крат-
кие, ио содержательные воспоминания о встречах с Пушкиным
написаны незадолго перед смертью и впервые напечатаны не-
сколько месяцев спустя после ее смерти в «Русск. Старине» (1880,
№ 7), а в следующем году опубликован был и остальной текст
ее воспоминаний («Русск. Вестник», 1881, № 4—5).
38 Эпиграмма «Все пленяет нас в Эсфири» впервые опублико-
вана была в том же 1879 г. племянником мемуаристки, П П. Ка-
ратыгиным («Русск. Старина», 1879, № 6, стр. 380). Эта публи-
кация и вызвала ответную реплику А М. Каратыгиной, тем бо-
лее естественную, что П. П. Каратыгин разъяснял, что стихи
эти, до того ие напечатанные, он записал «со слов самой А М.
Каратыгиной, сохранившей их доныне в своей прекрасной, неиз-
менной памяти». Прежде того эпиграмма эта была известна
только по замечанию П. В. Анненкова о том, что «П. А Кате-
нйи помирил А С. Пушкина с А. М. Каратыгиной, дебюты ко-
торой поэт наш встретил довольно злой эпиграммой» («Матери-
алы для биографии А С. Пушкина», СПб., 1855, стр. 56). По-
слание к Катенину впервые опубликовано в «Стихотворениях
Александра Пушкина», 1826 г.
40 Еще в бытность свою в Лицее втянутый в литературную
борьбу, которую вели с Шаховским арзамасцы, Пушкин под
влиянием П. А Катенина, в 1818 г. отказывается от оппозиции
Шаховскому и становится частым посетителем его вечеров, на
которых собирались Грибоедов, Хмельницкий, Катенин, Жандр,
А. Бестужев, Барков, Лобанов и др.
574
u Альбом Каратыгиной с автографами Пушкина, невидимому,
не сохранился.
u Еще 6 мая 1826 г., в бытность Пушкина в ссылке. П. А.
Катенин, отвечая на недошедшее до иас письмо к нему Пушкина,
писал, что А. М. Колосова «с охотою возьмется играть в твоей
трагедии, но мы оба боимся, что почтенная дама цензура ее не
пропустит, и оба желаем ошибиться». Действительно, 14 декабря
1826 г. А. X. Бенкендорф сообщил Пушкину царскую резолю-
цию, закрывшую «Борису Годунову» все ходы на сцену: «Я счи-
таю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если б с нужным
очищением переделал комедию свою в историческую повесть или
роман, наподобие Вальтера Скотта».
“ Премьера «Скупого рыцаря» на сцене Александрийского
театра приурочена была к бенефису В. А. Каратыгина 1 февраля
1837 г. Накануне А. И. Тургенев писал брату: «Случилось, что
в день отпевания, т. е. завтра, в театре дают его пиэсу. Понду
смотреть». Однако Каратыгин из-за смерти Пушкина отложил
свой бенефис до 2 февраля, но «Скупой рыцарь» был заменен в
программе водевилем. «Пиэсы этой играть не будут, — писал
1 февраля 1837 г. Тургенев,—вероятно опасаются излишнего
энтузиазма («П. С.», VI, стр. 61 и 67).
44 Предание приписывало эту эпиграмму Пушкину, что оспа-
ривается М. А. Цявловским. Второе четверостишие читается так:
«Ныне Лиза en gala, У Австрийского посла. Не попрежнему
мила. Но попрежнему гола».
46 Отношения Е. М. Хитрово с Пушкиным характеризова-
лись восторженным и влюбленным поклонением первой и равно-
душной, несколько насмешливой симпатией второго. (Подробно
см. Н. В. Измайлов. Пушкин и Е. М. Хитрово, «Письма Пуш-
кина к Е. М. Хитрово», Л., 1927, стр. 143—204). В перечне
лиц, присутствовавших 1 февраля на отпевании Пушкина в Коню-
шенной церкви. Тургенев отметил: «Хитрова с дочерьми... акте-
ры: Каратыгин и пр.» («П. С.», VI, стр. 68). Но С. А Собо-
левский не был и не мог быть на отпевании поэта, находясь в
это время за границей, и Каратыгина, повидимому, приписала
ему чью-то чужую роль.
JBT. Д. Лажечников
ЗНАКОМСТВО МОЕ С ПУШКИНЫМ
40 Воспоминания исторического романиста Ивана Ивановича
Лажечникова (1792—1869) о его встречах с Пушкиным впервые
напечатаны были в «Русск. Вестнике» (1856. I, № 2. кн. 2). а
затем перепечатывались в Собраниях сочинений Лажечникова,
изд. 1858 (т. VII), 1884 (т. VII), 1899 (т. I). Рукопись их не-
известна. В настоящем издании они перепечатываются из «Русск.
Вестника», с незначительными сокращениями (обозначенными
673
многоточиями в квадратных скобках)» сделанными за счет пропу-
ска излишних подробностей при описании Лажечниковым своей
петербургской жизнй в 1819 г. Отношения Пушкина и Лажечни-
кова исследованы в статье Б. Л. Модзалевского «Из галлереи со-
временников и знакомцев Пушкина» («Пушкин и Лажечников»,
в его книге «Пушкин», Л., 1929, стр. 97—122).
47 Этот эпизод Лажечников вспоминал и в письме к Пуш-
кину от 13 декабря 1831 г. и позднее, в своей краткой автобио-
графии . («Известия книжных магазинов М. О. Вольфа», 1899,
№ 9—10, стр. 183).
48 «Последний Новик, или Завоевание Лнфляндии в царст-
вование Петра Великого». Исторический роман в 4 томах. Все
четыре тома его, вышедшие в 1831—1833 гг., сохранились в би-
блиотеке Пушкина с надписью автора на 1-м томе: «Первому
Поэту Русскому Александру Сергеевичу Пушкину с истинным
уважением и совершенною преданностью подносит Сочинитель.
18 декабря 1831 Тверь» (Б. Л. Модзалевский, «Библиотека
Пушкина», СПб., 1910, стр. 56}. «Ледяной дом» вышел в свет
в 1835 г. В библиотеке Пушкина этот роман не сохранился. Не
сохранилось и ответное письмо Пушкина. Но в черновом письме
к Лажечникову от первой половины апреля 1834 г. Пушкин пи-
сал: «Несколько раз проезжая через Тверь, я всегда желал [во-
зобновить старое знакомство, но никогда не имел еще] случая
вам представиться и благодарить Вас во первых за то истинное
наслаждение, которое доставили вы мне Вашим первым романом,
а во вторых и за внимание которого вы меня удостоили». Неви-
димому Пушкин собирался писать рецензию на «Ледяной Дом».
В его бумагах имеется оборванная запись: «На днях прочел я но-
вый роман Ложечникова...» («Рукою Пушкина», М., 1935, стр. 213).
4® Рукопись П. И. Рычкова «Осада Оренбурга» (Летопись Рыч-
кова)» напечатана была Пушкиным в 3-м отделе 2-й части
«Истории Пугачевского бунта» («Сказания современников») и
широко использована им в тексте и в примечаниях к его труду.
00 Письмо Пушкина к Лажечникову от 3 ноября 1835 г. и
ответное письмо Лажечникова от 22 ноября т. г. см. «Переписка
Пушкина», т. Ш, стр. 249—256.
61 Последнее письмо Пушкина к Лажечникову датируется
1 мая 1836 г. В этот день Пушкин виделся в Твери с кн. Коз-
ловским, секундантом гр. В. А. Соллогуба, с которым должен
был драться на дуэли (см. у Соллогуба, стр. 528).
С. JL. Соболевский
ТАИНСТВЕННЫЕ ПРИМЕТЫ В ЖИЗНИ ПУШКИНА И ДР.
и Страстный библиофил, большой любитель литературы,
библиограф, знаменитый острослов и «неизвестный сочинитель
всем известных эпиграмм», Сергей Александрович Соболевский
(1803—1870) сошелся с Пушкиным еще в 1818 г., в бытность
676
свою, вместе с братом поэта, в Петербургском университетском
пансионе, и на всю жизнь остался одним на самых ближайших
друзей поэта.
Неисчерпаемый источник разного рода сведений н воспоми-
наний о Пушкине, на 33 года переживший своего гениального
друга, Соболевский так и не собрался записать свои воспоми-
нания.
Воспоминания Соболевского о Пушкине ограничились тем не-
многим, что собрано в настоящем издании, да несколькими уст-
ными рассказами, записанными с его слов П: И. Бартеневым и
М. Н. Лонгииовым. Очерк «Таинственные приметы в жизни
Пушкина» был напечатан в «Русек. Архиве» в самый год смерти
автора (1870, стлб. 1377—1388). Очерк «Квартира Пушкина в
Москве», написанный по случайному поводу в форме письма к
М. П. Погодину, напечатай был этим последним в его газете
«Русский» (1867, лл. 7—8, от 3 апреля, стр. 111—112), откуда
перепечатан М. А Цявловским в «Книге воспоминаний о Пуш-
кине» (М., 1931, стр. 283—284).
58 Воспоминания А. А Фукс «А. С. Пушкин в Казани»
опубликованы в прибавлении к газете «Казанские Губ. Ведомо-
сти», 1844, № 2, стр. 18—24. Соболевский повторяет ошибку
Л. С. Пушкина, будто А Ф. Орлов звал Пушкина в военную
службу.
м Соболевским вто стихотворение приведено с незначитель-
ными отклонениями от автографа.
“ Тот же рассказ Нащокина имеется в записях Бартенева,
опубликованных М. А Цявловским («Рассказы о Пушкине»,
М., 1925, стр. 40).
м Еще прежде опубликования воспоминаний Соболевского
•тот рассказ о несостоявшейся поездке Пушкина в Петербург пе-
ред восстанием декабристов был сообщен А. Мицкевичем в его
«Pisma», IX. изд. 1860, стр. 293. Вслед за появлением статьи
Соболевского весь рассказ этот без всяких оговорок перепеча-
тан был М. П. Погодиным (в его книге «Простая речь о мудреных
вещах», 1873, стр. 178—179), а затем подтвержден и П. А. Вя-
земским (см. выше, стр. 357). Наконец, в несколько иной, но
очень близкой редакции весь этот эпизод передан в воспомина-
ниях В. И. Даля (см. выше, стр. 510). Однако единственным
свидетельским показанием об этом эпизоде является рассказ
М. И. Осиповой, 1866 г. (стр. 303—304).
Анализ всех этих рассказов свидетельствует в пользу наи-
большей достоверности версии Осиповой о том. что Пушкин вы-
ехал в Петербург, услышав о восстании декабристов и не зная,
что оно в тот же день было подавлено. Зловещие приметы, по-
будившие Пушкина вернуться, конечно, только цензурная версия.
Рассказ В. А Соллогуба см. выше, стр. 536.
“ В 1818—1821 гг. Соболевский учился в Петербургском
благородном пансионе при Главном % педагогическом институте,
где товарищами его были Лев Пушкин, М. И. Глинка, Нащокин,
С. Д. Полторацкий, Н. А Маркевич, Н. А Мельгунов и др., а
русский язык я словесность преподавал В. К. Кюхельбекер.
В7 ttT
Пушкин остановился у Соболевского по приезде своем из Ми-
хайловского в Москву 19 декабря 1826 г. и прожил у него до отъ-
езда в Петербург в ночь на 20 мая 1827 г. Дом этот на Собачь-
ей площадке (ныне № 12/2) впоследствии капитально перестроен
и утратил внешний и внутренний облик пушкинских времен.
00 Соболевский имеет в виду листок с «Пророком», который,
по свидетельству А. В. Веневитинова («Русск. Старина», 1880.
№ 3, стр. 673—675), С. П. Шевырева (см. стр. 462) и
других современников, Пушкин взял с собой, будучи в 1826 г.
вызван из Михайловского в Москву, с тем, чтобы вручить его
царю в случае неблагоприятного окончания аудиенции. Согласно
наиболее распространенной версии, Пушкин выронил этот листок
во дворце на лестнице и сам же нашел и подобрал его, выходя
из дворца. «Этот рассказ, ходивший тогда в кружке знакомых
Пушкина, — сообщает П. А. Ефремов, — повторял впоследствии
и близкий приятель Пушкина С. А. Соболевский, но повторял с
некоторыми только вариантами. По его словам,' потеря листка со
стихами сделана; листок отыскался не во дворце, а в собствен-
ной квартире Соболевского, куда Пушкин приехал из дворца;
самый листок заключал «Пророка» с первоначальным, впослед-
ствии измененным, текстом последней строфы:
Восстань, восставь, пророк Россия,
Позорной ривой облекись,
Иди — и с вервиеи на выи“ и проч.
(«Русск. Старина», 1880, № 1, стр. 133). П. В. Нащокин расска-
зывал П. И. Бартеневу, что Пушкин сжег «Пророка» еще в Ми-
хайловском, встревоженный вызовом из ссылки и не ожидая от
этого «ничего благоприятного», на что Соболевский возразил:
«Пророк приехал в Москву в бумажнике Пушкина» («Рассказы
о Пушкине, записанные П. И. Бартеневым». Вступительная статья
и примечания М. А. Цявловского, М., 1925, стр. 34).
Ф. Н, Глинна
УДАЛЕНИЕ ПУШКИНА ИЗ ПЕТЕРБУРГА
91 Поэт и публицист Федор Николаевич Глинка (1786—
1880), выдающийся член правого крыла Союза Благоденствия, в
1819—1822 гг. состоял для особых поручений при петербург-
ском военном генерал-губернаторе гр. М. А. Милорадовиче. Бу*
дучи благодаря этому в курсе всех правительственных меропр»’
яти и, Глинка имел возможность широко информировать о иих
своих сочленов по тайному обществу. Таким образом он одним
из первых узнал и о грозе, собравшейся над головой Пушкина, и
принял в его судьбе энергичное участие. Невысоко ставя Глинку-
поэта (не раз высмеянного им в эпиграммах), Пушкин глубоко
уважал его как человека. Когда в 1620 г., уже после высылки
678
Пушкина. Глинка не побоялся напечатать (в «Сыне Отечествам)
стихи, посвященные восторженной характеристике опального поэта.
Пушкин ответил ему посланием («Когда средь оргий жизни шум-
ной»), которое переслал в письме к брату, пояснив: «Покажи их
Глинке, обними его за меня и скажи ему, что он все таки по-
чтеннейший человек здешнего мира». В петербургский период
своей жизни Пушкин находился под несомненным политическим
влиянием Глинки. Воспоминания Ф. Н. Глинки напечатаны в
«Русск. Архиве», 1866, стр. 918—922.
•’ «Над здешним поэтом Пушкиным если не туча, то по
крайней мере облако, и громоносное, — писал Н. М. Карамзин
19 апреля 1820 г. И. И. Дмитриеву. — Служа под знаменами
либералистов, он написал и * распустил стихи на вольность, эпи-
граммы на властителей и проч., и проч. Это узнала полиция .etc.
Опасаются следствий. Хотя я уже давно, истощив все способы
образумить эТу беспутную голову, предал несчастного Року и
Немезиде, однакож, из жалости к таланту замолвил слово, взяв
с него обещание уняться. Не знаю, что будет» (Письма Н. М.
Карамзина И. И. Дмитриеву, СПб.. 1886, стр. 287).
В своих хлопотах за Пушкина Карамзин был далеко не оди-
нок. Горячее участие в нем приняли и Чаадаев, и Энгельгард. и
Жуковский, и Гнедич, и А. Тургенев, сообщавший 21 апреля
1820 г. Вяземскому, что Пушкин едва не попался в беду, «из
которой спасен моим добрым гением и добрыми приятелями»
(О. А., II, стр. 35). Именно влиятельное заступничество друзей,
как это явствует из официальной записки на имя генерала Ин-
зова, представленной 2 мая 1820 г. гр. И. А. Каподистрией
Александру I («Русск. Старина», 1887, № 1, стр. 239—240).
спасло Пушкина от грозившего ему заточения в крепость или
ссылки в Сибирь. Преследования Пушкина закончились всего
лишь высылкой его из Петербурга, облеченной притом еще в
форму служебного перевода: числившийся чиновником коллегии
иностранных дел, Пушкин переведен был в Екатеринослав. в рас-
поряжение главного попечителя колонистов южной России гене-
рала И. И. Инзова. Самая высылка Пушкина мыслилась, к тому
же, и не долговременной. Карамзин рассчитывал, что она про-
длится менее полугода («С. Н.», кн. I, стр. 101).
Милорадович действительно принял близкое участие в судьбе
Пушкина, и поддержка его сыграла, повидимому, значительную
роль при решении участи поэта.
Е. П. Рудыновсний
ВСТРЕЧА С ПУШКИНЫМ
w Автор воспоминаний — штаб-лекарь Евстафий Петрович
Рудыковский (1784—1851), сопровождавший семью Раевских в
их путешествии иа Кавказ и в Крым. Он должен очень во-
сторженно встретить Пушкина, ибо сам занимался стихотворст-
579
вом. Должно быть, к нему относится эпиграмма Пушкина, напи-
санная как раз во время путешествия на Кавказ:
Аптеку позабудь ты для венков лавровых,
И не мори больных, но усыпляй здоровых.
Воспоминания Е. П. Рудыковского напечатаны в «Русек. Вест-
нике», 1841, № 1.
м Приехав в середине мая 1820 г. в Екатеринослав, Пушкин
недели через две, в конце мая, выехал на Кавказ с семейством
Н. Н. Раевского. 24 октября 1820 г. он писал брату: «Приехав
в Екатеринославль, я соскучился, поехал кататься по Днепру»
выкупался и схватил горячку, по моему обыкновенью. Генерал
Раевский, который ехал на Кавказ с сыном и двумя дочерьми»
нашел меня в жидовской хате, в бреду, без лекаря, за кружкою
оледенелого лимонада. Сын его... предложил мне путешествие к
Кавказским водам; лекарь, который с ним ехал, обещал меня в
дороге не уморить; Низов благословил меня на щастливый путь».
Поездка эта оставила в Пушкине восторженные воспомина-
ния. «Мой друг, щастливейшие минуты жизни моей провел я по-
среди семейства почтенного Раевского» — вспоминал он в том же
письме к брату. В первых числах июня они прибыли на Кавказ-
ские минеральные воды, где оставались два месяца. Август про-
вели в Тамани, Керчи и Феодосии. С конца августа до середины
сентября — в Гурзуфе. 21 сентября Пушкин приехал в Кишинев»
В. П. .Горчаков
ВОСПОМИНАНИЯ О ПУШКИНЕ И ДР.
м Кишиневский друг Пушкина, Владимир Петрович Горча-
ков (1800—1867), состоял с конца 1820 г. дивизионным квар-
тирмейстером при штабе 16-й пехотной дивизии, а с мая
1822 г. — при топографической съемке Бессарабской области.
Имя его не часто встречается на страницах литературного »
эпистолярного наследия Пушкина, но н немногие обращения к
нему поэта свидетельствуют о том, что Горчаков обладал недю-
жинным умом и литературным вкусом, с которым считался Пуш-
кин.
Хотя Горчаков несколько раз выступал на литературном по-
прище, ио он ни в какой мере не был литератором. Полное от*
сутствие литературных навыков сказалось и на его мемуарах,
чрезвычайно перегруженных незначительными подробностями,
пространными описаниями событий, не имеющих отношения к
Пушкину и вообще ие представляющих интереса, длинными авто-
биографическими экскурсами. В настоящем издании воспомина-
ния печатаются с довольно значительными сокращениями, обо-
значенными в тексте многоточиями, заключенными в квадратные
скобки.
Помимо печатаемых воспоминаний Горчакова, много его уст-
ных рассказов о Пушкине использовано было П. И. Бартеневым
МО
в статье «Пушкин в южной России» н напечатано в «Русск. Ар-
хиве» по записям Бартенева.
«Выдержки из дневника об А. С Пушкине» напечатаны были
автором в журнале «Москвитянин», 1850. № 2, январь, кн. II»
стр. 146—182, № 3. февраль, кн. I, стр. 233—264, № 7, апрель,
кн. I, стр. 169—198. Появление их встречено было очень сочув-
ственным отзывом «Современника», перепечатавшего обширные
извлечения из «Дневника» (т. XX, отд. VI). Через несколько
лет Горчаков выступил еще со второй статьей «Воспоминания
о Пушкине», напечатанной в «Моск. Ведомостях». 1858, Кв 19.
Оба эти очерка были перепечатаны в «Книге воспоминаний о Пуш-
кине» М. А Цявловского (М., 1931, стр. 52—253), с примеча-
ниями П. С. Шереметева, к сожалению, ограничившегося почти
исключительно персональными справками. За отсутствием по-
длинников, воспбминания Горчакова печатаются по текстам пер-
вых публикаций.
** «Черная шаль» написана Пушкиным вскоре по приезде
в Кишинев. 14 ноября 1820 г., и сразу же завоевала широкую
популярность в кишиневском обществе. Источником «Черной
шали» послужила румынская песня, еще в начале XX в. распе-
вавшаяся в Бессарабии.
*7 Генерал-майор Михаил Федорович Орлов, племянник Ека-
терининского фаворита, — выдающийся участник русско-француэ-
скйх войн, потом активный член тайных обществ. Общественно-
политическая деятельность Орлова особенно развернулась после
перевода его на юг, сперва начальником штаба 4-го пехотного
корпуса (в Киеве), затем командиром 16-й пехотной дивизии
(в Кишиневе). В Кишиневе он возглавил бессарабскую ячейку
Союза Благоденствия, открыл солдатскую школу взаимного обуче-
ния, в которой его товарищи по тайному обществу, Охотников н
Раевский, развернули революционную пропаганду средн солдат,
повел энергичную борьбу с телесными наказаниями. Формально
в 1821 г. выйдя из Общества, Орлов фактически до самого конца
оставался в курсе подпольной работы северных и южных заговор-
щиков. Арест В. Ф. Раевского в 1822 г. навлек и на Орлова
подозрения в политической неблагонадежности, и он был отрешен
от командования дивизией.
Пушкин, знавший Орлова еще по «Арзамасу», особенно
сблизился с ним в Кишиневе, Постоянный гость кишиневского
салона Орловых, он принимал там горячее участие в политиче-
ских спорах, критикуя в это время буржуазный либерализм
Орлова с точки зрения анархических идеалов Руссо и тезисов
о «вечном мире» аббата Сен-Пьера.
м Об Ипсиланти и греческом восстании см. стр. 159—160,
прим. 77.
м Адресат этих стихов Мария Егоровна Эйхфельдт, жена
статского советника, обер-берггауптмана И. И. Эйхфельдта
(о них см. выше, у И. П. Липранди, стр. 193—194), была в связи
с Н. С. Алексеевым, одним из ближайших кишиневских друзей
Пушкина. Стихи эти, известные только по записи Горчакова,
дошли до нас не целиком. В кишиневском обществе М. Е. Эйх-
681
фельдт за ее южную внешность звалн «еврейкой». Должно быть,
ее имел в виду Пушкин в начальных стихах «Гавриилиады»
(«Зачем же ты, еврейка, улыбнулась...») ив черновике послания
к Алексееву: «Люби, ласкай свои желания, Надежде и еврейке
верь». Зоя — некрасивая племянница Эйхфельдт.
70 «Кавказский пленник» начат в 1620 г. в Гурзуфе (к этому
времени относятся первые наброски-планы поэмы) и закончен
в Каменке в феврале 1621 г. «Бахчисарайский фонтан» задумай
Пушкиным, невидимому, не ранее 1821 г.
71 В письме к Н. И. Гречу, 21 сентября 1821 г., жалуясь
на то, что в послании «Чаадаеву» цензура не пропустила -елово
«вольнолюбивый», Пушкин писал: «Оно прямо русское, и верно
почтенный А. С. Шишков даст ему право гражданства в своем
словаре, вместе с шаротыком и топталищем». И то. и другое —
намек на совершенно неудачные попытки Шишкова заменить
многие иностранные слова, укоренившиеся в русском языке, рус-
скими словами, часто собственного изобретения, что принадле-
жало к числу наиболее ярких проявлений его литературного
архаизма.
73 Здесь очевидная хронологическая ошибка: в декабре
1620 г. Горчаков не мог встретиться у Орлова с Пушкиным, ибо
с середины ноября 1820 г. по первые числа марта 1621 г. Пуш-
кин гостил у Давыдовых, в имении Каменка, Киевской губ.
Сравнение «Руслана и Людмилы» с известной поэмой
И. Ф. Богдановича — «Душенькой» имело свои основания. Эта
веселая, местами фривольная сказка на мифологический сюжет,
заключавшая в себе первые образцы «салонного стиля», являлась,
в известной мере, родоначальницей всех сказочных поэм конца
XVIII и начала XIX в.
78 Вокруг «Руслана и Людмилы» возгорелись ожесточенные
бои между молодыми романтиками, восторженно приветствовав-
шими поэму Пушкина за ее «народность» и «национальность», н
классиками, которых ужасали те же свойства поэмы и особенно
ее демократизм, ее «низкий» язык, «мужицкие рифмы», «непри-
личные слова и сравнения», «выражения, которые оскорбляют
хороший вкус» и т. д. Застрельщиком в этой кампании против
«Руслана и Людмилы» явился редактор «Вестника Европы»,
М. Т. Каченовский, выступивший под именем ^«жителя Бутыр-
ской слободы» и сравнивавший поэму Пушкина с «мужиком»,
который в армяке и в лаптях «Втерся в московское благородное
собрание» и закричал зычным голосом: «Здорово, ребята!». «По-
слание к М. Т. Каченовскому» Вяземского, тогда же напечатан-
ное с именем автора в «Сыне Отечества» (1821, ч. 67, № 2,
стр. 76—81; см; также Соч. Вяземского, т. III, стр. 219—229),
клеймило Качеиовского за выпады его против Пушкина и Ка-
рамзина.
22 февраля 1821 г. кн. А. К. Ипсиланти во главе неболь-
шого кавалерийского отряда выступил из Кишинева, переправился
через Прут, служивший границей Бессарабии и турецкой Мол-
давии, и в Яссах обнародовал прокламацию о начале восстания
против турецкого ига.
682
п Майор В. Ф. Раевский был одним из ближайших спо-
движников М. Ф. Орлова на поприще революционной пропаганды
в войсках, деятельнейшим членом кишиневской ячейки тайного
общества и руководителем ланкастерской школы, служившей сред-
ством для широкой пропагандистской работы в солдатских мас-
сах. Резкость политических суждений Раевского привлекла насто-
роженное внимание Пушкина. Сближали их и общие литератур-
ные интересы: Раевский был поэтом и принадлежал к числу ли-
тературных единомышленников Катенина и Грибоедова. Пушкин,
всегда чутко реагировавший на суждения из враждебного литера-
турного лагеря, с большим вниманием прислушивался к критиче-
ским высказываниям Раевского, влиянию которого он, повиди-
мому, был обязан проявлением у него уже в кишиневскую пору
интереса к национально-историческим сюжетам.
78 О материальном положении Пушкина в Кишиневе дает
ясное представление сообщение И. Н. Инзова в письме к гр. Ка-
подистрия от 28 апреля 1821 г.: «В бытность его в столице, он
пользовался от казны 700 рублями на год; но теперь, не полу-
чая сего содержания и не имея пособий от родителя, при всем
возможном от меня вспомоществовании терпит, однакож, иногда
некоторый недостаток в приличном одеянии» («Русск. Старина»,
1887, т. III, стр. 243). Ср. у Вяземского, стр. 397.
77 Вопрос об отношении Пушкина к греческому восстанию
исследован в новейшей работе Н. Г. Свирина «Пушкин и грече-
ское восстание» («Знамя», 1935, № 11). Автор вскрыл классовые
и национальные противоречия двух составных частей повстанче-
ского движения — буржуазной революции, возглавлявшейся Ипси-
ланти, и национально-освободительного движения румынского
трудового народа, возглавлявшегося солдатом Владимиреско. Эта
внутренняя борьба, раздиравшая повстанческое движение, и пре-
допределила его крушение.
Пушкин, неясно представлявший себе конечную цель грече-
ской революции н проглядевший эти социальные противоречия,
восторженно приветствовал начало восстания, присоединяя свой
голос к общему голосу оппозиционного дворянства и прежде всего
будущих декабристов. Восторженное отношение к греческой ре-
волюции складывалось под влиянием мотивов государственно-на-
ционалистического характера. Но, вместе с тем, в представлении
декабристов это была такая же революция против старого по-
рядка, как испанская или итальянская, и она укрепляла надежды
на возможность близкого переворота и в России.
Кишиневские дневниковые записи Пушкина и письма его этой
поры свидетельствуют о горячем сочувствии его греческому вос-
станию, опровергая утверждения Гончарова о равнодушии Пуш-
кина к этим событиям.
78 Автор имеет в виду смерть Наполеона 5 мая 1821 г,
79 Настоящая статья В. П. Горчакова, содержащая ряд инте-
ресных бытовых подробностей о Кишиневской жизни Пушкина,
написана в опровержение клеветнических н ложных «воспомина-
ний» о Пушкине К. И. Прункула (в «Общезанимательном Вест-
нике», 1857, Ns 11), жившего в Кишиневе одновременно с поэ-
683
том. (Уничтожающий отзыв об этих псевдо-воспомйнаниях ем.
у Липранди). После разоблачений Горчакова и Липранди сам
Прункул ограничивался тем, что «на расспросы его о Пушкине
всегда повторял: «Э, мальчуган, мальчуган!» и больше ничего не
хотел рассказывать» («Истор. Вестник», 1883. № 5, стр. 384).
80 Автограф этого стихотворения неизвестен, и оно сохрани-
лось только в записи Горчакова. Дом, в котором жил Пушкин в
Кишиневе, стоял почти на пустыре, н до ворот в снежную зиму
не легко было добраться.
81 Опровержение этого рассказа о поведении Пушкина в го-
стях у Орлова см. у Липранди, стр. 209.
А. Ф. Ввлътжан
ВОСПОМИНАНИЯ О БЕССАРАБИИ
69 В период своих сношений с Пушкиным Александр Фомич
Вельтман (1800—1870), будущий романист и археолог, был еще
только скромным офицером Генерального штаба, незадолго перед
тем окончившим известное Муравьевское училище колонновожа-
тых и служившим, как и В. П. Горчаков, при военно-топографи-
ческой съемке Бессарабской области. Только десять лет спустя,
выйдя в 1831 г. в отставку, Вельтман посвятил себя литератур-
ной деятельности. Но уже и тогда, в Кишиневе, своим умом, на-
блюдательностью и образованием он выделялся из среды (вообще
сравнительно высоко развитой) офицеров Генерального штаба.
Вельтман, повидимому, не предназначал свои воспоминания для
печати, и рукопись их только уже после смерти автора, в составе
всего его рукописного наследия, поступила в б. Румянцевский му-
зей (ныне Всесоюзная библиотека им. В. И. Ленина). Впервые
в кратких извлечениях и в пересказе она была использована в
статье Е. С. Некрасовой «Из воспоминаний Вельтмаиа о времени
пребывания Пушкина в Кишиневе» («Вестник Европы», 1881,
№ 3, стр. 217—234), а затем воспоминания полностью напеча-
таны в г книге Л. Н. Майкова «Пушкин. Библиографические ма-
териалы и историко-литературные опыты» (СПБ., 1899), с подроб-
ными биографическими данными об авторе и пояснениями издателя.
В настоящем издании мы сочли возможным и даже целесо-
образным опустить вводную часть воспоминаний Вельтмана, по-
священную собственно описанию Бессарабии.
88 Пушкин приехал в Кишинев 21 сентября 1820 г., то есть
почти за полгода до начала греческого восстания. Битва под Ску-
лянами произошла 29 июня 1821 г. Стихотворение же «Война»
датировано самим Пушкиным 29 ноября 1821 г. н вызвано упор-
но циркулировавшими слухами о предстоящем объявлении войны
Турции. Незадолго перед тем, 21 августа, Пушкин в письме к
С. И. Тургеневу, вспоминая о своей просьбе — хлопотать о воз-
вращении его из ссылки, добавлял: «Но если есть надежда на
войну, ради Христа, оставьте меня в Бессарабии». К. И. Батюш-
ков никогда в Кишиневе не был.
84 Рукописный сборник сочинений Пушкина, принадлежавший
584
Н. С. Алексееву, неизвестен, но вто сообщение вполне вероятно
ввиду тесной близости их отношений. Алексееву посвятил Пуш-
кин свою «Гавриилиаду», и, конечно, ее имел в виду Вельтман,
упоминая о неподлежавших напечатанию сочинениях Пушкина.
По свидетельству С. Д. Комовскогс, Алексеев сообщил ему от-
рывок нз «Гавриилиады»: «Вы помните ль то розовое поле. ..»
(Я. К. Грот, «Пушкин, его лицейские наставники и друзья».
СПб., 1899, стр. 280).
88 Более подробную характеристику Ильи Ларина Вельтман
дал в своем романе «Приключения, почерпнутые нз моря жи-
тейского. Счастье-несчастье» (в двух частях, М., 1863), в кото-
ром Ларин играет значительную роль. Еще прежде Вельтман на-
печатал специальный очерк «Илья Ларин» («Моск. Городской Ли-
сток», 184/, № 8), где, между прочим, вспоминает свою встречу
с Лариным в 1840-х гг. и пересказывает его воспоминания о
Пушкине.
88 Поэма «Братья-разбойники» сохранилась только в отрывке.
Об источниках ее Пушкин 11 ноября 1823 г. писал Вяземскому:
«Истинное происшествие подало мне повод написать втот отры-
вок. В 820 г. в бытность мою в Екатеринославе, два разбойника,
закованные вместе, переплыли через Днепр н спаслись. Их отдых
на островке, потопление одного из стражей мною не выдуманы.
Некоторые стихи напоминают перевод Шил[ьонского] Узн|ика].
Это нещастие для меня. Я с Жуковским сошелся нечаянно, отры-
вок мой написан в конце 821 года».
87 «Он важен, важен, очень важен...»— стихи А Ф. Вельт-
мана; см. «Странник», ч. 2, стр. 73.
88 Молдавская сказка А. Ф. Вельтмана «Янко чабан» оста-
лась ненапечатанной, ио два отрывка из иее — описание бури и
описаипе рассвета—вошли в его «Странника» (ч. 1, стр. 96 и 98).
88 Первая часть повести Вельтмана «Странник» напечатана
в 1831 г., а в следующем году появились вторая и третья части.
Последняя сохранилась в библиотеке Пушкина с надписью «Але-
ксандру Сергеевичу Пушкину Вельтман» («П. С.». IX—X, стр. 22).
26 мая 18 Л г. в «Литературной Газете» (№ 30) появился край-
не неблагоприятный для Вельтмана разбор первых двух его по-
вестей: «Беглец» н «Странник». 1 июня Пушкин писал П. В. На-
щокину: «Я сейчас увидел в Лит. Газ. разбор Вельтмана, очень
не благосклонный н несправедливый. Чтоб не подумал он, что я
тут как-иибудь вмешался. Дело в том, что н я виноват: поле-
нился исполнить обещанное, не написал сам разбора; но и не-
когда было».
И. Д, Янушмин
ИЗ ЗАПИСОК ДЕКАБРИСТА
80 Иван Дмитриевич Якушкин (1793—1857), один из осно-
воположников заговора декабристов и деятельнейший член
Союза Благоденствия, оставил интереснейшие записки, являю-
щиеся чрезвычайно важным источником для истории первых тай-
680
ных обществ. Сношения его с Пушкиным ограничились в основ-
ном встречей в Каменке в 1820 г., которую он и описал
подробно в своих «Записках», понимая значительность этого
эпизода в жизни Пушкина (отрывок этот печатается по изданию
его «Записок» 1925 г.).
В середине ноября 1820 г. Пушкин отправился в Каменку,
где пробыл до первых чисел марта 1821 г. Чигиринское поместье
Давыдовых-Раевских — Каменка в начале 1820-х гг. представляла
собой один из боевых штабов южного тайного общества.
Пушкин попал на совещание заговорщиков, съехавшихся в Ка-
менке по пути на Московский съезд членов Союза Благоденствия,
принявшего решение о переходе к строительству строго закон-
спирированных ячеек и об организации пропаганды в войсках. Оче-
видно, вопросы реорганизации тайного общества должны были
дебатироваться в Каменке в среде заговорщикбв, как не могли
они обойти молчанием и западноевропейские революционные со-
бытия, произведшие сильнейшее впечатление на будущих декаб-
ристов. Там же Пушкин, невидимому, услышал о восстании
(16—17 октября 1820 г.) лейб-гвардии Семеновского полка,
«дружины старых усачей», и это событие тоже должно было про-
извести сильнейшее впечатление в Каменке, ибо оно вообще сы-
грало огромную роль в оформлении мировоззрения будущих де-
кабристов, поставив их лицом к лицу с фактом развития массо-
вого движения.
Эта напряженная политическая атмосфера определяет и рам-
ки политических 'дискуссий в Каменке, о которых Пушкин вспо-
минал в неоконченном послании к В. Л. Давыдову. (Ср. в письме
Пушкина к Н. И. Гнедичу от 4 декабря 1820 г.).
91 Революционные стихи Пушкина сыграли огромную органи-
зационную и агитационную роль в движении декабристов. Во
время следствия по делу декабристов В. А. Жуковский упрекал
Пушкина: «В бумагах каждого из действующих лиц находятся
стихи твои». Декабрист М. П. Бестужев-Рюмин показывал на
следствии: «Рукописных экземпляров вольнодумных сочинений
Пушкина и прочих столько по полкам, что это нас самих удив-
ляло». О том же вспоминал впоследствии декабрист Д. И. За-
валишин: «Можно наверное сказать, что по крайней мере 9/ю,
если не "/хоо тогдашней молодежи первые понятия о. •. крайних
революционных мерах получили из его стихов... В наше время
едва ли был какой взрослый воспитанник, который не списы-
вал и не выучивал наизусть этих стихотворений» (С. Я.
Гессен, «Пушкин в Каменке». «Лит. Современник», 1935, № 1,
стр. 198).
99 Воздерживаясь от принятия Пушкина в тайное общество,
раменские заговорщики должны были руководствоваться требо-
ваниями конспирации. Принятие в Общество ссыльного и поднад-
зорного Пушкина явилось бы грубейшим нарушением конспира-
тивных требований.
оЬв
Ф. К. Лушмин
ИЗ ДНЕВНИКА
08 Автор дневника, прапорщик Федор Николаевич Лугинин.
подобно Горчакову и Вельтману, окончил московскую школу ко-
лонновожатых н весною 1822 г. был командирован на военио-то-
пографическую съемку Бессарабии. С 15 мая по 19 июня он про-
был в Кишиневе и там познакомился с Пушкиным.
Отрывки из его дневника впервые были опубликованы в «Лит.
Наследстве», № 16—18, стр. 666—678. В настоящем издании мы
перепечатываем выдержки из дневника, непосредственно относя-
щиеся к Пушкину и заключающие ряд любопытных подробностей
о кишиневской жизни поэта. Самым ценным местом дневника
является рассказ о вЫсылке Пушкина из Петербурга и столкнове-
нии с Ф. И. Толстым, записанный Лугининым со слов самого не-
ожиданно разоткровенничавшегося поэта.
м Встреча Ф. Н. Лугииина с Пушкиным в «митрополии» (то
есть архиерейском доме), посещение воскресных церковных
служб в которой было обязательным как для чиновников, так и
для офицеров, — служит реальным комментарием к сообщению
П. И. Бартенева, слышавшего от «кишиневских приятелей» Пуш-
кина, будто ему принадлежали «какие-то шуточные стихи», начи-
навшиеся так:
Дай, Никита, мне одеться:
В митрополии авонят. ..
(«Русск. Архив», 1866, стлб. 1129).
95 По возвращении в Москву поэт первым делом послал Тол-
стому вызов на дуэль, предотвращенную их общими приятелями.
(Подробно об отношении Пушкина и Ф. И. Толстого см. С. Л.
Толстой, «Федор Толстой-Американец», М., 1926.)
jET. JET. Липранди
ИЗ ДНЕВНИКА И ВОСПОМИНАНИЙ
80 Заслуженный участник русско-французских войн и затем на-
чальнидрусской военной и политической полиции во Франции, бреттер
и дуэлист, деятельный члзд кишиневской ячейки тайного общества и
близкий друг Пушкина, военный историк и библиофил, впоследствии
стяжавший позорную славу как один из первых русских полити-
ческих провокаторов, предатель петрашевцев и вдохновитель го-
нения раскольников,— таковы основные черты биографии Ивана
Петровича Липранди (1790—1880). Пушкин хорошо запомнил
этого своего загадочного кишиневского приятеля, послужившего
ему прототипом героя «Выстрела» и соединявшего, по его выраже-
нию, «ученость отличную с отличным достомаством человека».
«Ои мне добрый приятель, — писал Пушкин нз Кишинева Вязем-
скому,— и (верная порука за честь и ум) нелюбим нашим прави-
тельством и в свою очередь не любит его» (письмо от 2 января
1822 г.). i
Быть может Пушкин и ошибался. Есть основания подозре-
вать, что уже в бытность свою в Кишиневе Липранди занимался
политическим шпионажем (см. П. Е. Щеголев, «Декабристы», Л.
1926, стр. 25—26). Арестованный 17 января 1826 г. по делу де-
кабристов, он уже 19 февраля освобожден был с аттестатом, а в
своих воспоминаниях совершенно умолчал о своей заговорщицкой
деятельности, притворившись даже не понявшим тайных причин
ареста В. Ф. Раевского и преследования М. Ф. Орлова, принад-
лежавших к той же кишиневской ячейке.
Но если Липранди утаил свои воспоминания заговорщика, то
для истории кишиневской и отчасти одесской жизни Пушкина
воспоминания его служат первостепенным и едва ли не основным
источником. (Подробно см. во вступительной статье, стр. 22—23).
Воспоминания Липранди написаны им в 1866 г. в форме
возражений и замечаний на статью П. И. Бартенева «Пушкин в
южной России» и напечатаны следом за этой статьей в «Русском
Архиве», 1866, стлб. 1213—1283,1 393—1491. В тексте воспомина-
ний, за отсутствием рукописи печатающихся по публикации «Русск.
Архива», мы сочли возможным сделать некоторые сокращения за
счет пропуска пространных цитаций оспариваемых автором утвер-
ждений Бартенева, ненужных и не идущих к делу подробностей,
портретов кишиневских жителей, не связанных с Пушкиным,
и т. п. (пропуски обозначены многоточиями, заключенными в
квадратные скобки). Кроме того, восстановлены два цензурных
пропуска, впервые опубликование М. А Цявловским в «Лето-
писи Литературного Музея», т. I, 1936.
97 Водоразделом между двумя периодами кишиневской жизни
Пушкина явилось греческое восстание (о нем см. выше, стр. 583—
584), естественно, изменившее состав кишиневского населения.
м В примечании к своей статье П. И. Бартенев указывал,
что при описании кишиневской жизни Пушкина оп использовал
опубликованные воспоминания и устные рассказы В. П. Горчако-
ва, сообщившего ему «разные подробности, которые были необхо-
димы для -понимания прошедшей обстановки». Действительно, в
своей работе Бартенев широко использовал свидетельские показа-
ния Горчакова, чем и объясняется то, что полемическое жало
Липранди неоднократно, минуя автора статьи, целит в инспири-
оовавшего его мемуариста.
м Липранди имеет в виду известное четверостишие («Отчего,
скажи мне, Вигель.. .»), намекающее на противоестественный
порок Вигеля, который Пушкин подразумевает и в последних
стихах шуточного послания к нему 1823 г. и о котором 7 января
1834 г. записывал в своем дневнике: «Вчера был он [Вигель]
у меня — я люблю его разговор — он занимателен и делен, но
всегда кончается толками о мужеложестве».
100 К. А. Охотников был адъютантом и ближайшим сподвиж-
ником М. Ф. Орлова по революционной работе, еще с 1818 г.
оь8
занимая видное место в Союзе Благоденствия. В. Ф Раевский на
следствии восторженно отзывался о его «самоотвержении для общей
пользы, строгой жизни и чистой добродетели без личных видов».
101 О влиянии В. Ф. Раевского на Пушкина см. выше, у
В. П. Горчакова, стр. 158 и в примечании стр. 583.
1<и Д. Н. Бологовской был непосредственным участником
убийства Павла I.
108 Липранди имеет в виду известную дневниковую запись
Пушкина от 9 мая 1821 г.: «Утро провел я с Пестелем; умный
человек во всем смысле втого слова. Mon coeur est materialiste,
говорит он, mais ma raison s’y refuse [Сердцем я материалист, ио
разум мой этому противится]. Мы с ним имели разговор мета-
физический, политический, нравственный и проч. Он один из самых
оригинальных умов, которых я знаю». Пестель был в Кишиневе
проездом, будучи в марте 1821 г. командирован в Скуляны, на
границу Валахии, для собирания сведений о греческом восстании.
Он видался с Пушкиным у М. Ф. Орлова, а 26 мая, вместе с
Н. С. Алексеевым и П. С. Пущиным, был у Пушкина в день его
рождения. Однако можно поверить Липранди в том, что личного
сближения между ними не произошло. Пушкин недоверчиво
отнесся к Пестелю, что сказалось в позднейшей, от 24 ноября
1833 г., дневниковой записи его разговора с бывшим молдавским
господарем Суццо: «Он напомнил мне, что в 1821 году был я у
него в Кишиневе вместе с Пестелем. Я рассказал ему, каким об-
разом Пестель обманул его и предал Этерию—представляя ее им-
ператору Александру отраслию карбона риз ма». Это подозрение
Пушкина, будто Пестель стремился своим донесением лишить
греков поддержки Александра I, было неосновательно.
104 Анекдот о невежливости военной прислуги, на обедах у
Орлова будто бы обносившей штатского Пушкина, сообщен был
Л. С. Пушкиным (см. выше, стр. 34) и повторен Бартеневым.
Анекдот о поведении Пушкина у Орлова исходит от В. П. Гор-
чакова (см. выше, стр. 171). >
100 В библиотеке Пушкина сохранились позднейшие издания
сочинений Овидия, Valerius Flaccus («L'Argonautique ou conquete de
la Toison d’or») и Malte-Brum («Precis de la Geographic universelle»).'-
См. Б. Л. Модзалевский, «Библиотека Пушкина», стр. 304, 165, 280.
t0* В Бессарабии н, в частности, в Кишиневе жило в то время
множество сербских эмигрантов, в их числе ряд выдающихся го-
сударственных деятелен Сербии, вынужденных политическими об-,
стоятельствами искать приюта в южной России. Был среди них
и ряд сподвижников Карагеоргия, вождя сербского национального
движения в 1811—1813 гг. Интерес Пушкина к сербскому дви-
жению отразился в нескольких его произведениях: «Дочери Кара-
георгия», «Песня о Георгии Черном», «Воевода Милош». Однако,
как устанавливает Н. Трубицын, произведения Пушкина «иа
сербские темы являются скорее отголосками не песен, а расска-
зов и преданий» («П. С.», XXVIII, стр 37). О приезде в Ки-
шинев проф. Харьковского университета А. И. Стойковича подробно
см. у Вельтмана, стр. 179.
ДО
107 Об интересе Пушкина к Овидию и знакомстве с его твор-
чеством см. у Л. С. Пушкина, стр. 34, и примечание, стр. 568.
108 Бендеры интересовали Пушкина, конечно, потому, что не-
подалеку от них, в Варнице, жил и умер в почетном турецком
плену гетман Мазепа.
х0° Теодор Влади миреско—валахскнй солдат, вождь румын-
ского демократического движения в 1821 г., поднявший восста-
ние против греческих дворян-фанариотов, к которым принадле-
жали А. Ипсиланти и ряд других виднейших деятелей гетерии и
которые зверски рксплоатировали румынских крестьян (см. выше,
стр. 583). Таким образом восстание, возглавлявшееся Владимире-
ско, поднято было против Ипсиланти, в борьбе с которым он ре-
шился даже искать помощи у Турции. Ипсиланти объявил его
изменником. Владимиреско был арестован и, связанный, изрублен
адъютантами Ипсиланти.
110 О молдавских повестях Пушкина, копии которых будто
бы имелись у Липранди, ничего не известно.
111 П. С. Пущин, действительно очевидец этого происшествия,
рассказывал, что Пушкин объяснялся с Балшем с пистолетом в
руке (М. А Цявловскнй. «Книга воспоминаний о Пушкине», М.,
1931, стр. 240).
112 Липранди сознательно снижает политическое значение ки-
шиневских событий 1822 г., хотя, в качестве активного их участ-
ника, конечно, хорошо знал сущность дела. Отрешение от долж-
ности Орлова явилось вторым (после ареста В. Ф. Раевского)
и решающим ударом по кишиневской ячейке тайного общества,
приведшим к ее полной ликвидации. Еще в январе 1822 г. П. Д-
Киселев сообщал А. А. Закревскому, что «в 16-й дивизии есть
люди» которых должно уничтожить и которые так не останутся».
Действительно, Орлов, Раевский, Липранди и др. вели планомер-
ную агитацию. В этом отношении характерно и упоминаемое
Липранди дело майора Вержейского, которому сам Орлов придал
политическую заостренность, заявив в приказе по дивизии: «В
Охотском пехотном полку гг. майор Вержейский, капитан Гимбут
и прапорщик Понаревскин* жестокостями своими вывели из тер-
пения солдат. Общая жалоба нижних чинов побудила меня сде-
лать подробное исследование, по которому открылись такие не-
истовства, что всех трех офицеров принужден представить я
к военному суду. Да испытают они в солдатских крестах, какова
солдатская должность. Для иих и для им подобных не будет во
мне не помилования, ни сострадания».
Совершенно очевидно, какое сильное впечатление должны
были в те времена производить на солдат подобные мероприятия.
Солдаты 16-й дивизии, получившей название «орловщины», по
донесениям тайных агентов, говорили, что «дивизионный коман-
дир наш отец, ои нас просвещает», отлично учитывая, что Орлов
воспитывает дивизию во враждебном правительству духе, «но
даст бог, найдем правду».
Настойчивая и успешная деятельность Орлова и его помощ-
ников по подготовке дивизии к перевороту ие могла оставаться
совершенной тайной для правительства, сознававшего серьезную
690
политическую опасность, зревшую во 2-й армии. Первого незна-
чительного повода оказалось достаточно для уничтожения Орлова.
(Подробно см. Сергей Гессен, «Солдатские волнения в начале
XIX в.», М., 1929, стр. 101—106).
119 В этом стихотворении (в других списках называемом «К
друзьям в Кишиневе») строфы, обращенные к Пушкину, свиде-
тельствовали о неудовлетворенности В. Ф. Раевского направлением
творчества Пушкина, определившимся в Кишиневе, и звучали
явным упреком «певцу любви» за отсутствие в его новых вещах
революционного пафоса, требовали от автора «Кавказского плен-
ника» социально более актуальной тематики. Сохранился набросок
стихотворения Пушкина («Недаром ты ко мне воззвал Из глу-
бины глухой темницы»), представляющий, очевидно, начало ответа
его Раевскому.
«Буянов» — герой прославленной поэмы В. Л. Пушкина
«Опасный сосед».
115 24 июня 1823 г. близ Тульчина произошла дуэль между
П. Д. Киселевым и генералом И. Н. Мордвиновым, окончившаяся
смертью последнего. Поводом к дуэли послужило то. что Кисе-
лев настоял иа отрешении Мордвинова от командования брига-
дой за трусость и нераспорядительность, проявленную нм во
время беспорядков, происходивших в одном из вверенных ему
полков (Н. В. Басаргин, «Записки», П., 1918).
110 О дуэли Липранди с бароном Бломом И. Т. Радожицкий,
знавший Липранди в 1814 г. в Варшаве, писал: «Бывши в Або,
он вызвал на дуэль одного из врагов своих через газеты; два ме-
сяца учился колоться, наконец, встретился с противником и дал
ему смертельный штосе»,. Подробно см. С. Штрайх, «Знакомец
Пушкина — И. П. Липранди» («Красная Новь», 1935, № 2,
стр. 213).
117 Основным источником исторических сведений о русско-
шведской войне послужило для Пушкина четырехтомное сочине-
ние Д. Н. Бантыша-Каменского — «История Малой России», вы-
шедшее в 1822 г. Оттуда же должен был Пушкин почерпнуть
сведения о могиле Мазепы в Варнице.
118 Если действительно Пушкин отказался от свидания с
арестованным Раевским, то вероятнее всего из-за политического
благоразумия. Это было вполне резонно, ибо, как оказалось впо-
следствии, за связями Раевского с внешним миром велось наблю-
дение, материалы которого в 1826 г. послужили основанием для
строгого расследования о лицах, посещавших его в крепости.
ue Али (или Морали, от Майте АН) Пушкин вспоминает я
«Евгении Онегине» («Путешествие Онегина»):
. .. еыа египетской земли,
Корсар в отставке Морали,
Вспоминает его и М. Д. Бутурлин («Русск. Архив», 1897,
II, стр. 15 и след.), называя «неразлучным компаньрном Пуш-
кина».
691
1,0 Глубокой тоской и грустью проникнуты все ранние пись-
ма Пушкина из Одессы: 19 августа 1823 г.. Вяземскому: «Мне
скучно, милый Асмодей, я болен, писать хочется — да сам не
свой». 25 августа, брату: «...я опять в Одессе и все еще не могу
привыкнуть к европейскому образу жизни; впрочем, я нигде не
бываю...». 14 октября, Вяземскому: «у нас скучно и холодно.
Я мерзну под небом полуденным». 16 ноября. Дельвигу: «Скучно,
моя радость! вот припев моей жизни». 1 декабря, А. Тургеневу:
«Когда мы свидимся, вы не узнаете меня, я стал скучен...». На-
чало января 1824 г., брату: «Душа моя, меня тошнит с досады —
на что ни взгляну, все такая гадость, такая подлость, такая глу-
пость» и т. д.
А. И. Левшин — секретарь Воронцова, автор ряда иссле-
дований о киргизах и уральцах, деятельный сотрудник «Одес-
ского Вестника». Пушкин ценил его как писателя и в 1827 г.
приглашал участвовать в «Моск. Вестнике». Сам же Левшин,
вспоминая Одессу, довольно нелестно отзывался о Пушкине,
заметив, что «бессмертный наш поэт, невзирая на огромный та-
лант, был человек до крайности самолюбивый, раздражительный
и избалованный безусловным поклонением современников» («На
память юбилея А. И. Левшина», Спб., 1868, стр. 51).
С В. И. Туманским Пушкин близко сошелся в Одессе, хотя
не слишком ценил его как поэта. Что же касается поэта А. И.
Подолинского, то это очевидная ошибка Липранди: Подолинский
не был в Одессе в бытность там Пушкина, что сам же и отме-
тил в своих «Воспоминаниях» (стр. 297).
139 В Одессе в то время была итальянская опера, усердно
посещавшаяся Пушкиным и увековеченная им в «Путешествии
Онегина»:
... Но уж темнеет вечер оижмй;
Пора нам в оперу скорей:
Там упоительный Россиян,
Европы баловень — Орфей. .. в т. д
16 ноября 1823 г. Пушкин писал Дельвигу: «Россини и итальян-
ская опера. .. это представители рая небесного».
1,3 Пушкин временно поселился у Н. С. Алексеева после
землетрясения, от которого пострадал дом Инзова. 1 декабря
1826 г., отвечая на письмо Алексеева, Пушкин вспоминал: «Ми-
лый мой, ты возвратил меня Бессарабии! Я опять в своих раз-
валинах — в моей темной комнате, перед решетчатым окном или
у тебя, мой милый, в светлой, чистой избушке, смазанной из
молдавского г.. на».
m Материальное положение Пушкина в Одессе было еще
стесненнее, нежели в Кишиневе. От родных денег он не получал,
одесская жизнь требовала несравненно больших расходов, а сред-
ства его исчерпывались ничтожным жг? ..ньем (750 руб. асси-
гнациями в год). 29 ноября 1823 г. . L И. Тургенев писал
Вяземскому: «Хоть Пушкину н веселее в Одессе, ио жить труд-
нее, ибо все дорого, а квартиры и стола нет, как у Низова»
(«О. А.». II, стр. 369).
ш Переписка Пушкина с Липранди сохранилась далеко не
полностью. В частности, неизвестны и упоминаемое Липранди
письмо его к Пушкину и ответ последнего.
128 Рассказ Липранди о зачислении Л. С. Пушкина в жан-
дармский дивизион не отвечает действительности. В апреле
1826 г. Л. С. Пушкин еще состоял на службе в департаменте
духовных дел иностранных вероисповеданий, откуда усолился
в отставку только 24 октября 1826 г., а 14 марта 1827 г. по-
ступил юнкером в Нижегородский драгунский полк (Л. Майков,
«Пушкин», СПб., 1899, стр. 37).
127 «Пресмешное письмо» Пушкина к брату неизвестно, но
это, конечно, намек на несостоявшуюся поездку Пушкина в Пе-
тербург после известия о восстании декабристов, о чем см. выше,
у Соболевского, стр. 126 и примечание стр. 577—578.
128 Приезд Пушкина в Петербург тормозился, конечно, не
его «крепостным романом», а тем, что дальнейшая участь его
не была еще решена в это время.
Ф. Ф. Вины
ИЗ ЗАПИСОК
ш Имя Филиппа Филипповича Вигеля (1786—1856) в наше
время памятно исключительно благодаря короткому знакомству
его с Пушкиным и его обширным «Запискам». Средний чинов-
ник, близкий к литературным кругам н бывший одно время чле-
ном «Арзамаса», человек умный, наблюдательный, ио злой и
несимпатичный, монархист и реакционер, Вигель и не заслужил
иной памяти. Современники высоко ценили его как интересного
собеседника и блестящего рассказчика. «Я люблю его разговор —
он занимателен и делен» — записал в своем Дневнике Пушкин
(7 января 1834 г.). Эти качества Вигеля обусловили содержа-
тельность и интерес его «Записок», за которые он принялся,
невидимому, во второй половине 40-х гг. и которые еще в руко-
писи возбудили к себе большое внимание («Отеч. Записки», XI,
стр. 426). В рукописи же Вигель в 1853 г. познакомил со
своими «Записками» П. И. Бартенева, извлекшего из них мате-
риал о кишиневской и одесской жизни Пушкина («Русск. Архив»,
стр. 1188).
Будучи напечатаны, «Записки» Вигеля наряду с хвалебными
отзывами вызвали и резкую критику, особенно И. FL Липранди
(«Замечания на Воспоминания Ф. Ф. Вигеля», М., 1873). Вязем-
ский, отмечая неоспоримые достоинства «Записок», подчеркивал,
что в них «много злости и много злопамятства», и предостерегал,
что «следует доверять им с большой осторожностью...» («Русск.
Архив», 1866, стлб. 220). Новейший исследователь отмечает, что
«литературно-историческая экспертиза Записок вполне подтвер-
ждает основательность подозрений Вяземского; в силу этого»
с большой осторожностью необходимо пользоваться и теми инто»
реснымн главами Записок, в которых Вигель рассказывает об
одесском периоде жизни Пушкина» («Пушкин», в. 3, Одесса.
1927, стр. 32).
Должно иметь в виду и политическую предвзятость «Запи-
сок» Вигеля, настойчиво стремящегося перелицевать Пушкина по
своему образу и подобию. (Подробно см. во вступительной
статье, стр. 21—22.)
Первоначально «Записки» печатались в «Русск. Вестнике»
1664—1865 гг. Первое отдельное издание их под заглавием
«Воспоминания» вышло в 1666 г.; второе, в котором восстано-
влен ряд пропусков, — в 1692 г. С сокращениями «Записки»
переизданы в 1926 г., под редакцией и с большой статьей
о Ви геле С Я. Штрайха. Кроме этой статьи, см. сводку материа-
лов и библиографию о Вигеле в сборнике «Пушкин. Статьи
и материалы», под ред. М. П. Алексеева, в. 3, Одесса, 1927,
стр. 2(Х—32.
В настоящем издании собраны все припоминания Вигеля
о Пушкине. Перечисляем их по изданию 1892 г.: ч. 3, гл. XIII,
стр. 181; ч. 5, гл. IV, стр. 51; ч. 6, гл. I, стр. 9—12, гл. VII,
стр. 97—98; гл. VIII, стр. 115—116; гл. X, стр. 151-153;
гл. XII, стр. 171-172; ч. 7, гл. V, стр. 111—112, гл. VI, стр.
134—135.
180 «Арзамас» — литературное общество, существовавшее
в 1815—1818 гг. и объединявшее сторонников «карамзинского»
направления в литературе. Основной целью Общества была ли-
тературная борьба с «беседчнками», «шишковнстами», то есть
членами «Беседы Любителей Российской Словесности», сторонни-
ками А С. Шишкова. К числу членов Общества принадлежали
Жуковский, А Тургенев, Блудов, Дашков и др., все, как и Пуш-
кин («Сверчок»), носившие прозвища, заимствованные из баллад
Жуковского. В последний период существования «Арзамаса», под
влиянием вступления в него будущих декабристов М. Ф- Орлова,
Н. И. Тургенева и Н. М. Муравьева, в нем довольно резко обо-
значились политические тенденции.
U1 В 1861 г. Н. И. Тургенев сообщал П. И. Бартеневу, что
«Вольность» Пушкин «в половине сочинил в моей комнате,
ночью докончил и на другой день принес ко мне, написанную на
большом листе» («Звенья», т. VI, 1936, стр. 149). Можно
с уверенностью утверждать, что Н. И. Тургенев был одним из
политических учителей Пушкина. Находившийся в отсутствии
С И. Тургенев прямо писал в 1817 г.: «Мне опять пишут о
Пушкине, как о развертывающемся таланте. Ах, да поспешат ему
вдохнуть либеральность, и, вместо оплакиваний самого себя,
пусть первая песнь его будет: «Свободе» («Пушкин. Временник»,
I, стр. 197).
189 Следующий после высылки Пушкина 1821 год действи-
тельно ознаменовался реорганизацией тайного общества на
основе создания строго законспирированных ячеек. К этому
побудили заговорщиков рост правительственной реакции, углуб-
ление экономического кризиса, развитие массового движения.
Новая политическая обстановка требовала в новых форм поли-
тической борьбы. Высылка Пушкина, конечно, не могла оказать
на тактику заговорщиков сколько-нибудь значительного влияния.
138 Припоминания Вигеля о жизни Пушкина в Кишиневе
см. еще в его статье «Москва н Петербург» («Русск. Архив»,
1893, № 8, стр. 576).
134 И. Н. Инзов, в юности близкий к кружку Н. И. Нови-
кова, масон н либерал, убежденный противник крепостного права,
очень тепло отнесся к ссыльному Пушкину, приютил у себя,
всемерно старался не стеснять его свободы и весьма сочув-
ственно отзывался о нем и в официальных и в частных письмах.
Со своей стороны, Пушкин, хотя н любил посмеиваться над
«старичком Инзовым», платил ему искренней любовью и глубо-
ким уважением. Яркую сочувственную характеристику Инзова
Пушкин дал в «Воображаемом разговоре с Александром I».
134 Убедившись в том, что правительство не склонно облег-
чить его участь, Пушкин в июле 1823 г. с помощью друзей до-
бился перевода в европейскую по своему характеру Одессу, в кан-
целярию новороссийского генерал-губернатора гр. М С. Ворон-
цова. Новый начальник его придал отношениям своим с Пушки-
ным строго официальный характер, видя в нем не великого
поэта, а опального и беспокойного чиновника, от которого при
случае рад был бы избавиться. Требуя от Пушкина суборди-
нации и служебной исполнительности, он донимал его мелкими
поидирками, на которые Пушкин отвечал злыми эпиграммами.
Конфликт между ними еще осложнялся сильным увлечением
Пушкина женой Воронцова. Ревность служила не последним сти-
мулом в той упорной борьбе за удаление Пушкина из Одессы,
которую вел Воронцов, бомбардировавший Петербург резко-
отрицательными отзывами о ссыльном поэте. Самого Пушкина
Воронцов в конце мая 1824 г. отправил в оскорбительную коман-
дировку для собирания сведений о саранче, по возвращении из
которой Пушкин подал прошение об отставке и тогда же стал
строить планы бегства из «Турции родной» в «Турцию чу-
жую» — в Константинополь. Но еще прежде полиция в одном
перлюстрированном дружеском письме Пушкина прочла замеча-
ние о том, что он в Одессе берет «уроки чистого афеизма», то
есть безбожия. Это послужило лишним оружием в руках Ворон-
цова, который 11 июля 1824 г. добился «высочайшего повеле-
ния» о ссылке уволенного со службы Пушкина в глухое село
Михайловское, Псковской губ. 30 июля Пушкин выехал из
Одессы и 9 августа прибыл к месту своей бессрочной ссылки.
Неблаговидная роль в этой интриге А. Н. Раевского хотя н пре-
увеличена Вигелем, ио сама по себе несомненна. 7*
133 Вигель ие вполне точно передает обстоятельства, связан-
ные с возникновением в 1826 г. следствия по делу о распростра-
нении стихотв. Пушкина «14 декабря», в действительности пред-
ставлявшего собой отрывок из стихотв. «Андрей Шенье», напи-
санного не за пять лет до восстания декабристов, а в начале
1825 г. Стихотворение стало известно правительству из доноса,
и к возникшему делу привлечены были штабс-капитан Алексеев,
прапорщик Молчанов и кандидат Московского университета Лео-

польдов. Сам Пушкин, конечно, не был вызван ив Пскова на
допрос к царю. Допросы сняты с него были уже по возвраще-
нии из ссылки, 27 января, 29 июня и 24 ноября 1827 г. Пуш-
кину не трудно было установить, что стихотворение это, тогда
уже напечатанное, было ие только написано, но н процензуро-
вано прежде восстания декабристов. Тем не менее, в результате
этого дела, по высочайшему повелению от 28 июля 1828 г., за
Пушкиным учрежден был секретный надзор.
187 О Соболевском см. выше, стр. 577. Резкий отзыв о нем
Вигеля объясняется личными счетами (см. Б. Л. Модзалевский,
«Пушкин», Л., 1929, стр. 316).
Л. И. Подолнноний
ВОСПОМИНАНИЯ
138 Андрей Иванович Подолинский (1806—1886) — второ-
степенный поэт пушкинской плеяды, сотрудник «Северных Цве-
тов» и «Литературной Газеты». О нем и об его отношениях
с Пушкиным и Дельвигом, помимо материала, заключающегося
в его «Воспоминаниях», см. еще в воспоминаниях Кери. «Воспо-
минания» его явились ответом на статью В. П. Бурнашева «Мое
знакомство с Воейковым в 1830 году», заключавшую фантасти-
ческие и откровенно лживые рассказы о Пушкине, Гоголе, Воей-
кове, Подолинском н др. («Русск. Вестник», 1871, Хэ 9—10).
138 Подолинский воспитывался в Петербургском университет-
ском благородном пансионе (1821—1824), где был младшим
товарищем М. И. Гличкп и С. А. Соболевского.
140 Эпиграмма «В Элизии Василий Тредьяковский» («Лите-
ратурное Известие»), направленная против М. Т. Качеиовского,
Записана в 1829 г. На соавторство Шевырева или кого-либо
иного — нет никаких указаний. Впервые она напечатана в «Под-
снежнике», 1829 г., за подписью «А. Пушкин» и с примечанием
издателя: «Чувствительно благодарим почтенного Александра
Сергеевича н нетерпеливо ждем первой книжки элизейского
журнала».
141 Ошибочное указание Липранди см. выше, стр. 261—262.
14Я Подолинский ошибочно приурочивает свою встречу
с Пушкиным в Чернигове к концу июля. Выехав 30 июля 18z4r.
из Одессы, Пушкин мог быть в Чернигове только уже в начале
августа. Ехал он по маршруту через Николаев, Елизаветград,
Кременчуг, Чернигов и Витебск («Русск. Старина», 1887, т. LIII.
стр. 246). Упоминаемое Подолинским письмо Пушкина к Н. Н.
Раевскому — неизвестно.
149 Первая поэма Подолинского «Див и Пери, повесть в сти-
хах» напечатана в 1827 г. Пушкин отрицательно отзывался об
этой поэме.
144 Отрицательный отзыв 'Дельвига о поэме Подолинского
«Нищий» появился в № 19 «Литературной Газеты» за 1830 г.
096
(стр. 152—154). Статья напечатана без подписи, но автора уга-
дать было ие трудно, тем более, что Дельвиг и устно отрица-
тельно отзывался о поэм?, как об этом свидетельствует В. П.
Гаевский, приписывавший рецензии Дельвига размолвку его с По-
долинским («Современник», 1854, IX, стр. 21).
ЛГ. JET. Осипова, Е. Л. Фок, Л. Н. Вулъф
РАССКАЗЫ
145 Годы ссылки, проведенные Пушкиным в Михайловском,
крайне бедно отражены в мемуарной литературе, если не считать
значительного числа малоправдоподобных и фантастических рас-
сказов, записывавшихся в 1880—1890-х гг. со слов разных мест-
ных «старожилов» (см. во вступйтельнон статье, стр. 19).
Тем интереснее рассказы младших представительниц семьи
Вульф-Осиповых, Марии Ивановны Осиповой (1820—1896) и
Екатерины Ивановны Фок (род. 1823), сообщивших много ярких
и живых подробностей о ссыльных годах Пушкина, позднейших
его наездах в Михайловское и похоронах в Святогорском мона-
стыре. Рассказы М. И. Осиповой записаны были в 1866 г. М. И.
Семевским, который ввел их в свою статью «Прогулка в Три-
горское» (С.-Петербургские Ведомости», 1866, № 139, 146, 157,
163, 168, 175; перепечатана: А Н. Вульф, «Дневники». Редак-
ция и вступительная статья П. Е. Щеголева. М., 1929). Рас-
сказы Е. И. Фок, записанные в 1898 г. В. М. Максимовым и
В. П. Острогорским, напечатаны в альбоме «Пушкинский уго-
лок» (М., 1899, стр. 112—115).
Дневники и воспоминания Алексея Николаевича Вульфа
(1805—1881), умного и наблюдательного человека, приятеля
Пушкина и Языкова, неоднократно воспетого ими, оценены уже
давно и по заслугам. Наряду с блестящей картиной любовного
быта пушкинской эпохи Вульф, по выражению П. Е. Щеголева,
«дает авторитетнейшие, ценнейшие сообщения к характеристике
литературной деятельности и Пушкина, и Дельвига, и Языкова»
(назв. изд., стр. 69). Впервые «выдержки» из дневников А. Н.
Вульфа за 1827—1842 гг. опубликованы были Л. Н. Майковым
в его книге «Пушкин», СПб., 1899, стр. 163—222 (прежде того
в «Русск. Старине», 1899). В 1915 г. дневники почти полностью
опубликованы были в изд. «Пушкин и его современники», XXI—
XXII. А в 1928 г. обе публикации перепечатаны в названном
издании «Дневников» А Н. Вульфа. Извлекши из них все записи,
непосредственно связанные с Пушкиным, мы предпослали им рас-
сказы М. И. Осиповой и Е. И. Фок, а также самого А Н-
Вульфа, записанные тем же М. И. Семевским. частью введенные
нм в упомянутую статью «Прогулка в Тригорскос», частью
опубликованные в «Русск. Старине» (1869, № 4, стр 404—405),

1М Уже по возвращении из ссылки Пушкин говорил К. А
Полевому: «... с немецким не могу я сладить. Выучусь ему и
опять все забуду, это случалось уже не раз» («Живописное Обо-
зрение». 1837, III, л. 10, № 80. Подробнее см. «Рукою Пушкина»,
стр. 21—25).
147 Действительно, в «Капитанской дочке» фигурирует Аку-
лина Панфиловна, жена отца Герасима, «первая вестовщица во
всем околотке».
148 Пушкин с 8 по 12 мая 1835 г. провел в Тригорском, спе-
циально приехав из Петербурга («П. С-», I, стр. 144). В это
время Анна Н. Вульф писала сестре: «Пушкин в восхищении от
деревенской жизни и говорит, что это вызывает в нем желание
там остаться. Но его жена не имеет к этому никакого желания,
и потом его не отпустят» («П. С.», XXI—XXII, стр. 325).
144 Рассказ М. И. Осиповой о несостоявшейся поездке Пуш-
кина в Петербург в декабре 1825 г. является наиболее достовер-
ным из всех рассказов современников об этом факте (подробно
см. выше, у Соболевского, стр. 126, и примечание, стр. 577—578).
180 Известие М. И. Осиповой о поездке Л. Пушкина 14 де-
кабря к Рылееву явилось первым печатным свидетельством о при-
частности брата поэта к восстанию декабристов. Причастность
эта на самом деле была еще больше. Как явствует из показаний
В. К. Кюхельбекера, Лев Пушкин был 14 декабря на площади
с мятежниками и даже вооружился палашом, отнятым у жандарма.
Стараясь его выгородить, Кюхельбекер утверждал, что Л. Пуш-
кин, которого он представил А. И. Одоевскому со словами:
«prenons се jeune solaat» [примите этого юного солдата], «при-
шел на площадь из одного ребяческого любопытства» («Восстание
декабристов. Материалы», т. II, стр. 173 и 180).
161 М. И. Осипова ошиблась в датировке отъезда Пушкина.
П. А. Осипова тогда же записала в своем календаре: «В ночь
с 3-е на 4-е число прискакал офицер из Пскова к Пушкину и
вместе уехали на заре» («П. С.», I. стр. 141. Ср. письмо Пуш-
кина к П. А. Осиповой от 4 сентября 1826 гм из Пскова).
ш Е. И. Фок несколько сгущает краски, описывая нищен-
скую обстановку кабинета Пушкина в Михайловском (ср. у
И. Пущина, стр. 76). Это относится и к деревенской библиотеке
Пушкина, которая, судя по его переписке с друзьями, постепенно
приобрела изрядные размеры. Но несомненно и то, что Пушкин
широко пользовался библиотекой Тригорского, которая была и
велика и содержательна (см. ее описание и каталог в статье
Б. Л. Модзалевского «Поездка в село Тригорское в 1902 г.»,
^П. С.». I, стр. 9—13, 19—52).
163 Пушкин, действительно, с Самого прибытия в Михайлов-
ское охвачен был страстным стремлением вырваться из России
и строил всевозможные планы побега, о чем слухи доходили и до
Петербурга.
164 Все книги, упоминаемые Вульфом, сохранились в библио-
теке Пушкина и в библиотеке Тригорского (см. Б. Л. Модзалев-
ский, «Библиотека Пушкина», СПб., 1910, № 1187, 433, 532;
W
«П. С». I, стр. 25). В собрании Всесоюзной Публ. библиотеки
нм. Ленина хранятся н две тетради Пушкина, в черном сафьяне,
в одной нв которых, действительно, находятся наброски «Арапа
Петра Великого» («Русск. Старина», 1884, Хе 12, стр. 537).
ш Черновые рукописи начала «Арапа Петра Великого» отно-
сятся к концу июля 1827 г. О неверности первой жены Ганнибала
позднее Пушкин писал в «Родословной Пушкиных н Ганнибалов»:
«Первая жена его, красавица, родом гречанка, родила ему белую
дочь. Он с нею развелся и принудил ее постричься в Тихвинском
монастыре...»
ш В «Замечании на комедию о царе Борисе и о Гришке
Отрепьеве», между прочим, сказано: «Сцену в корчме можно бы
смягчить: монахи слишком представлены в развратном виде.
Пословица: вольному воля, спасенному рай—переделана: вольному
воля, а пьяному рай. Хотя эти монахи и бежали из монастыря и
хотя это обстоятельство находится у Карамзина, но, кажется,
самый разврат и попонка должны быть облагорожены в поэзии,
особенно в отношении к званию монахов» (С. М. Су хон ин, «Дела
III Отделения о Пушкине», СПб., 1906, стр. 25).
167 Цензировали эти произведения Пушкина, конечно, не
«в Москве», а сам Николай I. Они были посланы Пушкиным
при письме Бенкендорфу 20 июля 1827 г., а 22 августа Бенкен-
дорф отвечал, что «Песни о Стеньке Разине при всем поэтическом
своем достоинстве по содержанию своему неприличны к напе-
чатанию. Сверх того церковь проклинает Разина, равно как и
Пугачева». «Графа Нулина» Николай I, как сообщал Бенкендорф,
«изволил прочесть с большим удовольствием и отметить своеручно
два места, кон его величество желает видеть измененными, а
именно следующие два стиха;
Порою с барином шалят.
Коснуться хочет одеяла*.
1118 Записка «О народном воспитании» закончена была Пуш-
киным в Михайловском 15 ноября 1826 г., будучи написана
после двукратного письменного предложения А. X. Бенкендорфа.
Неправильно истолкованная современниками, она вызвала на-
падки на Пушкина как нв либерального, так в из реакционного
лагерей, чем, повидимому, и объясняется его реплика в разговоре
с Вульфом.
188 Об отношении С. М. Дельвиг к Пушкину н о романе ее
с Вульфом см. Б. Л. Модзалевскнй, «Пушкин, Дельвиг и их петер-
бургские друзья в письмах С. М. Дельвиг», в сборнике его
«Пушкин». Л., 1929.
180 «Тверской Ловелас С. Петербургскому Вальмону здра-
вия и успехов желает,—писал Пушкин 27 октября 1828 г. Вульфу
из Малинников. — Честь имею донести, что в здешней Гу-
бернии, наполненной вашими воспоминаниями, все обстоит благо-
получно. ..» и т. д. «Ловелас» н «Вальмон» — безнравственные
герои нравоописательных романов Ричардсона и Шодерло де
Лгкло.
6РР
ш Стихотворение А. И. Готовцевой «А. С. Пушкину» напе-
чатано в «Северных Цветах» на 1829 г. В письме к Дельвигу
из Малинников 26 ноября 1828 г. Пушкин послал ей стихотвор-
ный ответ.
182 В своей памятной книжке на 1829 г. Вульф отметил:
«16-го генваря. Поехал с Пуш[киным] в Петербург. 18 генваря—
8 ч. веч. с Пуш|киным] приехал в Петербург» («П. С.», I,
стр. 147).
11,3 В стихотворном письме к Соболевскому 9 ноября 1826 г.
Пушкин, между другими дорожными советами, писал:
У податливых крестьянок
(Чем н славится Валдай)
К чаю накупи баранок
И скорее поеааай.
Там же вспоминает он и Яжелбицы, где
Поднесут тебе форели,
Тотчас их варить вели. .
184 «Литературная Газета», издававшаяся Дельвигом, при
ближайшем участии Пушкина и Сомова, выходила с 1 января
1830 г., будучи построена по типу французских литературных
газет.
188 16 октября 1829 г. Пушкин писал Вульфу из Малинников:
«Проезжая из Арзрума в Петербург, я своротил вправо и при-
был в Старицкий уезд для сбора некоторых недоимок. Как жаль,
любезный Ловлас Николаевич, что мы здесь не встретились...»
И далее — «отчет» «о тамошних красавицах».
188 В «Северных Цветах» на 1830 г. Пушкин напечатал:
отрывок нз главы VII «Онегина» (строфы I—IV), «Зимний
вечер», «Олегов щит», «Дар напрасный, дар случайный...»,
«Я вас любил...», эпиграммы: «Мальчишка Фебу гимн поднес»,
«Подъезжая под Ижоры» н «Седой Свистов».
187 В № 61 «Литературной Газеты» (28 октября 1830 г.)
в отделе «Смесь» перепечатано было четверостишие Делавиня,
посвященное памяти жертв Июльской революции, со следующим
редакционным пояснением: «Вот новые четыре стиха Казимира
де ла Виня, на памятнике, который в Париже предполагают воз-
двигнуть жертвам 27-го, 28-го и 29-го июля. ..» Бенкендорф,
усмотрев в этом отрывке выражение симпатий к революции, вы-
звал к себе Дельвига, изругал его, пригрозил Сибирью и запрет:.л
газету. Только заступничество товарища министра внутренних дел,
бывшего арзамасца Блудова, спасло газету, вновь разрешенную
в начале декабря под условием, чтобы редактором ее был Сомов.
Пушкин, узнав об этой истории по возвращении из Болдина,
резко осудил политическую неосмотрительность Дельвига.
188 Незадолго перед тем, в конце марта, вышло первое полное
издание «Евгения Онегина», которое, видимо, и было получено
Вульфом, сильно преувеличившим портретное сходство героев
«Онегина» с обитателями Тригорского.
600
1вв 1 января 1834 г. Пушкин записал в своем дневнике:
«Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно непри-
лично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Нико-
лаевна танцевала в Аничкове». Пушкин принял вто как оскор-
бление. потому что обычно в камер-юнкеры действительно «жало-
вали» молодых людей, начинавших придворную карьеру.
Л. П. Керн
ВОСПОМИНАНИЯ О ПУШКИНЕ
170 Имя Анны Петровны Керн (1800—1879), двоюродной
сестры Осиповых-Вульфов, приятельницы Дельвига, Веневитинова,
М И. Глинки, подруги Пушкина, адресаткн Пушкинского «Я
помню чудное мгновенье», внушившей поэту сильное увлечение,—
хорошо известно (см. о ней Б. А. Модзалевский, «А. П. Керн»,
Л., 1924). В биографии Пушкина А. П. Керн занимает значи-
тельное место, точно так же как и воспоминания ее. давно полу-
чившие высокую оценку, заняли выдающееся место в мемуарной
литературе о Пушкине благодаря своей содержательности и прав-
дивости.
«Воспоминания о Пушкине» впервые напечатаны были при
жизни автора в журнале «Библиотека для Чтения» (1859,
т. CLIV, Ns 3, стр. 111—144), откуда перепечатаны в книге
Л. Н. Майкова «Пушкин» (СПб., 1899, стр. 234—256) и затем
в издании А. П. Керн, «Воспоминания». Вступительная статья,
редакция и примечания Ю. Н. Верховского, Л.« 1929. Уже после
опубликования первой своей статьи А П. Кери, в письмах
к П. В. Анненкову, сообщила ряд дополнений к ней, а в 1864 г.
в журнале «Семейные Вечера» (Xs 10) напечатала «Отрывок из
записок. Воспоминания о Пушкине, Дельвиге и Глинке» (перепе-
чатано: А П. Кери, «Воспоминания»). Черновая рукопись ее
статьи «Дельвиг и Пушкин» впервые напечатана Б. Л. Модза-
левским в 1905 г. («П. С.», V, стр. 140—157). В значительной
своей части повторяя «Воспоминания о Пушкине, Дельвиге и
Глинке», эта статья, однакоже, больше сосредоточена на образе
Пушкина н содержит в себе ряд новых данных, почему мы и от-
дали предпочтение ей, присоединив ее к «Воспоминаниям о Пуш-
кине» и отнеся в примечания те подробности о Пушкине, которые
встречаются в других мемуарных очерках Керн.
171 Опускаем в этом месте отрывок из главы VIII «Евгения
Онегина» («. .. Но вот толпа заколебалась...» до «... Или
платок поднимет ей»), введенный мемуаристкой в текст своих
воспоминаний со следующим простодушным пояснением: «Вот те
места в VIII-н главе «Онегина», которые относятся к его воспо-
минаниям о пашей встрече у Олениных».
172 Живя у родителей в Лубнах, Керн сблизилась с ^богатым
помещиком и поэтом А. Г. Родзянкой, в 1818—1819 гг. служив-
шим в лейб-гвардии Егерском полку и тогда еще знавшим Пуш-
6Q1
кина по «Зеленой Лампе». В 1821 г. Родзянко, 4ыйдя в отставку,
поселился в своем полтавском имении (в Хорольском уезде).
Автор немногих стихотворении, напечатанных в тогдашних жур-
налах и альманахах, Родзянко был более известен своими нецен-
зурными порнографическими стихами.
179 Керн, очевидно, имеет в виду слова Байрона нв посвя-
щения к «Чайльд-Гарольду», цитируя их на память неточно.
174 8 декабря 1824 г. Пушкин писал Родзянке: «Объясни
мне, милый, что такое А. П. К..которая написала много нежно-
стей обо мне своей кузине? Говорят, сна премиленькая вещь —
но славны Лубны ва юрами. На всякой случай зная ^гвою влюб-
чивость и необыкновенные таланты во всех отношениях полагаю
дело твое сделанным или пол ус деланным...» и. т. д. Цитируя
письмо Пушкина по памяти, Керн допускает ряд ошибок.
176 В ответном письме от 10 мая 1825 г., перемежавшемся
стихотворными вставками, оба корреспондента довольно откро-
венно намекали на интимность своих отношений («Письма Пуш-
кина и к Пушкину». Собрал М. Цявловский, М., 1925, стр. 9—10).
179 Это — фантастическая повесть «Уединенный домик на
Васильевском», опубликованная В. П. Титовым в «Северных
Цветах» на 1629 г. Повесть была написана на основании одного
из устных рассказов Пушкина, связанного, повидимому, с его пла-
ном «Влюбленного беса»,
177 Поэма «Цыганы» окончена уже в Михайловском 10 октября
1824 г. Черновая рукопись ее действительно находятся в тетради,
переплетенной в черную кожу (хранится в Ленинской библиотеке).
179 Здесь очевидная ошибка мемуаристки: А. П. Керн гостила
в Тригорском в нюне — июле 1825 г., а глава II «Евгения Оне-
гина» вышла в свет только в октябре 1826 г. Вернее предполо-
жить, что Пушкин преподнес Керн главу I «Онегина», вышедшую
15 февраля 1825 г.
179 Романс написан на слова стихотв. И. И. Козлова «Вене-
цианская ночь». Письмо Пушкина к П. А Плетневу Керн должна
была увидеть уже позднее, так как оно было написано после ее
отъезд^, и она неточно передает текст.
180 Письмо Пушкина к П. А Осиповой с приведенными
замечаниями поэта о Керн неизвестно. Письмо к Анне Н. Вульф
от 21 июля 1825 г., то есть через два дня после отъезда Керн
(не соблюдена пушкинская пунктуация).
181 Письмо это впервые напечатано в «Воспоминаниях» А. П.
Керн. Подлинник его — в Пушкинском Доме («П. С.», XXXVI,
стр. 3—4). Ответ Керн до нас не дошел. Ответное письмо Пуш*
кина Керн от 14 августа 1825 г.
189 Выдержка нз письма Пушкина 28 августа 1825 г. при-
ведена мемуаристкой неточно.
Письмо от 8 декабря 1825 г. впервые напечатано в «Вос-
поминаниях» Керн. Об отправленном ею Пушкину Собрании сочи-
нений Байрона см. «П. С.», XVII—XVIII, стр. 69. Гюльнара
и Лейла — героини поэмы Байрона «Корсар» и его же повести
«Гяур». Случившаяся перемена — смерть Александра I. Пушкин,
603
не подозревая о междуцарствии, тогда же, 4 декабря, писал
П. А Катенину: «Может быть нынешняя перемена сблизит меня
с моими друзьями. Как верный подданный должен я конечно
печалиться о смерти государя; но как поэт, радуюсь восшествию
на престол Константина I, в нем очень много романтизма...
К тому же он умен, а с умными людьми все как-то лучше; словом
я надеюсь от него много хорошего».
184 Керн ошибается: Е. А. Баратынский не посещал Пуш-
кина в Михайловском.
188 Мемуаристка, конечно, вполне сознательно изменяет
истине, говоря о нежных отношениях между Пушкиными, родите-
лями н сыном. Холодность Н. О. Пушкиной к старшему сыну
ни для кого не была секретом, равно как и сдержанно-равнодуш-
ное отношение поэта к родителям (см. у Вяземского, стр. 355).
Однако в этот приезд в Петербург Пушкин, видимо, действи-
тельно, пытался установить более близкие отношения с родите-
лями. 14 июня 1827 г. Дельвиг писал П. А. Осиповой, что Пуш-
кин «явился таким добрым сыном, как я н не ожидал» («Письма
Пушкина», т. II, стр. 245). Откровеннее Керн высказывается
в своих «Воспоминаниях о Пушкине, Дельвиге н Глинке» (стр.
294): «Быв холостым, он редко обедал у родителей, а после же-
нитьбы почти никогда. Когда же это случалось, то после обеда
на него иногда находила хандра. Однажды в таком мрачном
расположении духа ои стоял в гостиной у камина, заложив назад
руки... Подошел к нему Иллнчевский и сказал:
У печка погружен в молчаиьи.
Поднявши фрак, он спину грел.
И никого во всей компаиья
Благословить он но хотел.
Это развеселило Пушкина, и он сделался очень любезен».
tM О Льве Пушкине, его литературном вкусе и поэтическом
таланте см. у Вяземского, стр. 383—385, а также у Л. Майкова,
«Пушкин», 1899, стр. 27 и след. Декабрист Н. И. Лорер вспоми-
нал о ием: «В душе — поэт, а в жнзнн — циник страшный. Много
написал он хороших стихотворений, но нз скромности ничего не
печатает, не дерзая стоять на лестнице поэтов ниже своего
брата» («Записки Н. И. Лорера», М., 1931, стр. 197). ч
187 Керн намекает иа восторженную и неразделенную любовь
Веневитинова И кн. 3. А. Волконской. О Керн Веневитинов
говорил, что «любуется ею, как Ифигенией в Тавриде, которая,
мимоходом сказать, прекрасна» (А. П. Пятковский, «Князь В. Ф.
Одоевский и Д. В. Веневитинов», СПб., 1901, стр. 129).
х88 Над «Полтавой» Пушкин работал в октябре 1828 г. Керн
неправильно цитирует стих нз 3-й песни: «И грянул бой, пол-
тавский бой». Но стих этот, видимо, действительно «занимал»
Пушкина, судя по тому, что в черновой рукописи он повторен
трижды на одном листе, а в первом случае даже обведен чер-
н илами.
608
ш Подлинники этих стихотворных шуток не сохранились.
180 Стнхотв. «Приметы» написано в январе 1829 г. Текст
Керн согласуется с текстом первой публикации (в альманахе
«Подснежник» на 1829 г.), где в 4-м стихе было: «Осеребрял
мои бег ретивой...», вместо позднейшего: «Сопровождал мой
бег ретивой. ..» Поэт А. И. Подолинский, бывавший тогда у Керн,
видел у нее «черновую рукопись стихотворения... Эти три строфы,
написанные так просто и легко, казалось, ие стоили поэту ни
малейшего труда, а между тем в них, сколько я помню, не оста-
лось ин одной строчки без поправок, а некоторые слова изменены
по два раза» («Русск. Старина», 1889, № 4, стр. 219).
191 «Пред ней задумчиво стою» — стнхотв. «Ты и вы», напи-
санное 23 мая 1828 г. «Одна особа» — А. А. Оленина, за ко-
торой Пушкин усердно ухаживал в 1828 г.
109 Эти стихи были приведены Пушкиным я в письме к П. А.
Вяземскому 1 января 1828 г., где сообщена непечатная редакция
2-го стиха, как, несомненно, и в копии, посланной Дельвигу через
Керн, чем и объясняется просьба Пушкина «ие читать и не за-
глядывать». О стихах, написанных Пушкиным у кн. С. Г. Голи-
цына, см. Сочинения М. Н. Лонгинова, М., 1915, стр. 512—514.
103 По средам и воскресеньям у Дельвига происходили лите-
ратурные вечера, главными участниками которых были сотруд-
ники «Литературной Газеты». Об Адаме Мицкевиче и его отно-
шениях с Пушкиным см. у Полевого, стр. 429—431, Он посещал
Дельвига в декабре 1827 г., январе 1828 г. и в октябре 1828 —
марте 1829 г.
194 Подолинский, тогда только еще начинавший свою лите-
ратурную деятельность, вопреки словам Керн, ие пользовался
признанием ин Пушкина ни Дельвига (ср. стр. 597).
193 «Элегия на смерть Анны Львовны», тетки Пушкина,
умершей 14 октября 1824 г., написана была Пушкиным и Дель-
вигом в мае 1825 г. в Михайловском. Она вызвала большое
неудовольствие у старшего поколения Пушкиных, в особенности
у больно задетого ею В. Л. Пушкина. Около 12 сентября 1825 г.
Пушкин писал Вяземскому: «Ради бога докажи Вас. Льв., что
элегия на смерть Ан. Льв. не мое произведение, а какого нибудь
другого беззаконника. Он восклицает: «а она его сестре 15.000
оставила!». О том же 26 октября 1825 г. Л. С. Пушкин писал
Соболевскому, прося уверить дядю, «что Ах, тетушка — Ах, Ан.
Льв. — не брата и никого из семейства, разве, может быть, Л С.
хотел подшутить, да и подделался под брата» («Лит. Наслед-
ство», № 16—18, стр. 782).
196 В своих «Воспоминаниях о Пушкине, Дельвиге и Глинке»
(стр. 281) Керн пишет: «у Пушкина часто проглядывало беспо-
койное расположение духа. Великий поэт не был чужд странных
выходок, не редко напоминавших фразу Фигаро: «ah qu’ils sont
bete les gens d’esprit» [ax, как глупы эти умные люди], и его
шутка часто превращалась в сарказм, который, вероятно, имел
основание в глубоко возмущенном действительностью духе ПО-
ДО
эта. — Это маленькое сравнение может объяснить, почему Пуш-
кин не был хозяином кружка, увлекавшегося его гением».
197 Дельвиги и Керн жили до 1829 г. на Загородном про-
спекте, д. № 9. В это время С. М. Дельвнг писала своей подруге:
«Из дам вижу более всех Анну Петровну Керн... Это добрая,
милая и любезная женщина 28 лет; она живет в том же са-
мом доме, что и мы, — почему мы видимся всякий лень; она
подружилась с нами и принимает живое участие во всем,
что нас касаетсд.. (Б. Л. Модзалевский, «Пушкин». Л., 1929,
стр. 231). .
198 О. С. Пушкина 28 января 1о28 г. против воли родителей
вышла замуж за Н. И. Павлищева. Свадьба была совершена
тайно. В. А Жуковский 4 февраля писал А. А. Воейковой:
«Пушкина, Ольга Сергеевна, одним утром приходит к брату
Александру и говорит ему: Милый брат, поди скажи нашим об-
щим родителям, что я вйера вышла замуж... Брат удивился, не-
много рассердился, но, как умный человек, тотчас увидел, что ху-
дой мнр лучше доброй ссоры, и понес известие родителям. Сер-
гею Львовичу сделалось дурно... Теперь все помирились» (Н. В.
Соловьев, «История одной жизни», т. II, П.. 1916. стр. 65). Все
это худо вяжется с трогательным рассказом Керн, основная цель
которой заключалась, конечно, в том, чтобы подчеркнуть, будто
они с Пушкиным никогда прежде не оставались наедине.
199 «Северные Ц-еты»— альманах, издававшийся Дельвигом
в 1825—1831 гг. при ближайшем участии О. М. Сомова.
«Я только и делаю, — писала С. М. Дельвиг подруге, — что
читаю Вальтер Скотта, помогаю мужу в его занятиях по «Север-
ным Цветам», то есть переписываю стихи и прозу, которую ему
доставляют, держу с ним корректуру и проч.» ( Б. Л. Модзалев-
скнй, «Пушкин», Л., 1929, стр. 186).
800 Оба эти экспромта Дельвига известны только по воспоми-
наниям Керн. А. И. Дельвиг («Мои воспоминания», т. I, стр. 92)
вспоминает, как однажды Соболевский, будучи у Дельвига, «за-
снул, читая песни Беранжера. Книга выпала из его рук и была
объедена большою собакою Дельвига. По этому случаю за обе-
дом была сочинена песня с припевом:
Собака съела Бераяжера,
А Бераижер собаку съел. . •
901 «Баратынский поселился на одной квартире с Дельвнгом,
в Семеновском полку, — рассказывает В. П. Гаевский со слов
лицеиста Д. А Эрнстова. — Оба поэта жили самым оригиналь-
ным образом, почти не имея мебели в своей квартире, и не ну-
ждались в подобной роскоши, почти постоянно без денег, но зато
с неистощимым запасом самой добродушной, самой беззаботной
веселости» («Современник», 1853, 5, стр. 40).
903 Эта пародия Дельвига (на балладу Жуковского «Смаль-
гольмский барон») направлена против А. Е. Измайлова и вы-
звала, в свою очередь, пародию нз враждебного Дельвигу лите-
ратурного лагеря. Керн приводит это стихотв с незначительными
ошибками. В 18-м стихе пропущена фамилия цензора фон-Поля.
т
808 «В этот период, перед женитьбой своей, — пишет Кери в
«Воспоминаниях о Пушкине, Дельвиге н Глинке» (стр. 289), —
Пушкин казался совсем другим человеком. Он был серьезен, ва-
жен. молчалив, заметно было, что его постоянно проникало со-
знание великой обязанности счастливить любимое существо, и мо-
жет быть предчувствие тех неотвратимых обстоятельств, которые
могли родиться в будущем от серьезного и нового его шага в
жизни и самой перемены его положения в обществе. Встречая его
после женитьбы всегда таким же серьезным, я убедилась, что в
характере поэта произошла глубокая разительная перемена».
*°* Н. О. Пушкина умерла 29 марта 1836 г. Во время ее бо-
лезни О. С. Павлищева жаловалась мужу, что «Александр по-
является только не надолго» («Лит. Наследство». № 16—18, стр.
798). Однако Е. Н. Вревская, вспоминая о холодности Н. О.
Пушкиной к старшему сыну, свидетельствовала: «Но последний
год ее жизни, когда она была больна несколько месяцев, Але-
ксандр Сергеевич ухаживал за нею о такою нежностью и уделял
ей от малого своего состояния с такою охотой, что она узнала
свою несправедливость н просила у него прощения, сознаваясь,
что она не умела его ценить... Он был чрезвычайно расстроен и
жаловался на судьбу, что она и тут его не пощадила, дав ему та-
кое короткое время пользоваться нежностью материнскою, кото-
рой до того времени он не знал» («Русск. Вестник». 1869, Хе 11,
стр. 89).
806 Все три записочки Пушкина впервые напечатаны в «Вос-
поминаниях» Керн. В подлиннике из них сохранилась только
вторая (см. «Пушкин. Письма», т. III, под ред. Л. Б. Модза-
левского, 1935, стр. 516—517). Мать Керн, Е. И. Полторацкая,
умерла в первой половине 1832 г., поэтому записки Пушкина да-
тируются второй половиной 1832 г.
800 Знавший Н. Ф. Павлова еще с 1830 г. как посредствен-
ного поэта н завзятого картежника, Пушкин относился к нему
иронически, но появившиеся в 1835 г. «Три повести» Павлова
он встретил очень сочувственно. В неоконченной статье о них
Пушкин писал: «Три повести г. Павлова очень замечательны н
имели успех вполне заслуженный. Они рассказаны с большим ис-
кусством, слогом, к которому не приучили нас наши записные
романисты». Отмечая, что «талант г-на Павлова выше его произ-
ведений», Пушкин привел пример, свидетельствующий о* необы-
чайно острой трактовке в повестях Павлова социально-бытовых
противоречий, «где чувство истины увлекло автора даже противу
его воли». Именно поэтому статья Пушкина не могла увидеть
света, а самые повести подверглись цензурно-полицейским гоне-
ниям.
807 С. А Соболевский свидетельствовал, что «Пушкин, хотя
и весьма уважал Вальтер Скотта, но ставил Promessi sposi выше
всех его произведений» («Рассказы о Пушкине, записанные П. И.
Бартеневым», стр 35). Роман Манцонн «Promessi sposi» («Обре-
чепные») появился в 1827 г., выдержав под ряд три издания, а
в следующем году вышло два французских перевода. В «Литера-
турной Газете» на этот роман напечатана была рецензия, быть
606
может, принадлежащая перу Пушкина, доказывающая «сходство
в концепции романа Манцонн, в ее понимании критиком «Ли-
тературной Газеты», с сюжетной схемой Пушкинской «Капитан-
ской дочки» (Б. В. Томашевский, «Французская литература в
письмах Пушкина к Е. М. Хитрово». «Письма Пушкина к
Е. М. Хитрово», Л., 1927, стр. 250—251).
Л. А, Вмвмсний
ВОСПОМИНАНИЯ И РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ
*08 Поэт и критик кн. Петр Андреевич Вяземский (1792—
1878), один из умнейших и остроумнейших людей своего вре-
мени, подобно другим своим современникам, как и он, принадле-
жавшим к числу ближайших друзей Пушкина, не оставил о нем
связных воспоминаний, хотя пережил Пушкина на сорок лет. Но
в «Автобиографии» Вяземского, в его «Записных книжках», пись-
мах, критических статьях рассеяно множество рассказов, сужде-
ний и припоминаний о Пушкине. В настоящем нзданни мы впер-
вые сделали попытку объединить разрозненные воспоминания Вя-
земского о Пушкине, отсеяв все менее значительное и присоединив
к ним рассказы Вяземского и его жены, записанные П. И. Бар-
теневым. (Подробно см. во вступительной статье, стр. 23—24).
Принадлежность Пушкину эпиграммы «Послушайте: я
сказку вам скажу» не доказана. С именем Пушкина ходила тогда
не одна эпиграмма, направленная против монархической тенден-
циозности «Истории государства Российского» Сам Пушкин сви-
детельствовал, что его перу принадлежала одна только эпиграмма
на Карамзина (ср. в отрывке из записок 1826 г.).
91® Хозяйка блестящего салона, поклонница литературы, кв.
Е. И. Голицына была крайней патриоткой в духе Шишкова, чем
в объясняется ее отзыв о Карамзине. Приведенная Вяземским
«заметка» Пушкина извлечена из автобиографических записок по-
следнего 1826 г.
911 Рассказ М. П. Погодина о несостоявшейся поездке Пуш-
кина в Петербург перед восстанием декабристов заимствован нм
у Соболевского (см. стр. 126 и примечание, стр. 577—578).
911 Речь идет об убийстве Павла I, обстоятельства которого
в то время окружены были глубокой тайной.
119 Имеется в виду известный лицейский лицедей и староста
М. Л. Яковлев.
914 Восторженно приветствуя первые литературные дебюты
Пушкина, И. И. Дмитриев весьма сдержанно встретил «Руслана
и Людмилу». Отзыв его должен был дойти до Пушкина в пере-
даче «Сына Отечества» (1820, ч. 65, № 43, стр. 115). Отдавая
должное «блестящей поэзии и легкости поэмы», Дмитриев пори-
цал в ней «чувственность» и, перефразируя Пирона, говорил, что
«мать запретила бы читать ее своей дочери». Этот отзыв, безу-
словно, не остался без влияния на отношение к Дмитриеву Пуш-
ЮГ
кина, который с 1820-х гг. стал вообще враждебно относиться к
сентиментальной школе, главой которой был Дмитриев. Между
тем Вяземский в 1823 г. выступил с апологетической статьей
«Известие о жизни и сочинениях И. И. Дмитриева», явившейся
поводом к довольно резкой полемике в переписке его с Пушкиным.
216 Цитата из кишиневского дневника Пушкина (запись от
3 апреля 1821 г.). В послании Вяземского «В. А. Жуковскому.
Подражание сатире III Депрео» (см. Собр. соч. Вяземского, т. III,
стр. 226—229) Пушкин обратил внимание на стихи:
Хочу ль схавать, к кому был Феб на русских ласков, —
Державин рвется в стих, а попадет Херасков.
ив В юношеские годы считая Ломоносова «отцом русской
поэзии». Пушкин позднее очень критически расценивал его поэ-
тическое наследие. К Сумарокову он всегда относился резко отри-
цательно, признавая, однако, за ним большое знание русского
языка. В 1826 г., по поводу положительной оценки творчества
Сумарокова в статье Вяземского «О жизни и сочинениях В. А.
Озерова», Пушкин в своих замечаниях выразительно написал:
«... в нем все дрянь, кроме некоторых од. NB. Сумароков пре-
красно знал русский язык (лучше нежели Ломоносов)».
817 В тех же замечаниях на упомянутую выше апологетиче-
скую статью Вяземского об Озерове Пушкин писал в заключение:
«Озерова я не люблю не от зависти... но из любвн к искус-
ству. Ты сам признаешь, что слог его нехорош, а я не вижу в
нем н тени драматического искусства. Слава Озерова уже вянет»
а лет через десять при появлении истинной критики совсем ис-
чезнет» (ср. в письме к Вяземскому от 6 февраля 1823 г.).
«Дмитрия Донского» Пушкин называл произведением «незрелого
таланта» («Драматическое искусство родилось на площади.. .»)•
918 Недовольство Пушкина отзывом Вяземского на самом деле
было гораздо глубже. Критические замечания Вяземского о «Цы-
ганах», встреченных им в общем очень восторженно (см. стр. 401),
сделаны были им в экземпляре поэмы, изд. 1827 г. Вслед за
Рылеевым Вяземский упрекал Пушкина за «унижение» Алеко цы-
ганским ремеслом («Алеко может быть цыганом по любви к Зем-
фире и ненависти к обществу: но все же не может и не должен
он исправлять цыганское ремесло.. .») и за стих «И с камня на
траву свалился», показавшийся Вяземскому «вялым». Белинский
в одной из своих статей 1836 г. привел рассказ о том, как Пуш-
кин в ответ одному критику, осуждавшему этот стих, воскликнул:
«Я должен был так выразиться, я не мог иначе выразиться».
Сам же Пушкин в 1830 г. писал: «Покойный Рылееев негодовал,
зачем Алеко водит медведя и еще собирает деньги с глазеющей
публики. Вяземский повторил то же замечание... Всего бы луч-
ше сделать нз него (Алеко) чиновника 8 класса или помещика,
а не Цыгана. В таком случае, правда, не было бы и всей поэмы:
ma tanto meglio» [но тем лучше].
Если справедливо замечание Вяземского о том. что этот от-
зыв вызвал эпиграмму Пушкина «Прозаик н поэт» (впервые на-
печатанную в «Моск. Вестнике», 1827, ч. 1, Хе 4, стр. 252), то,
609
надо думать, что Пушкину были известны и более ранние небла-
гоприятные отзывы Вяземского о «Цыганах», так как эпиграмма
написана еще в 1825 г.
219 Оценка Вяземским политических настроений Пушкина стра-
дает ярко выраженной тенденциозностью. Нельзя забывать, что
это писалось тогда уже, когда Вяземский сам давно оставил ли-
беральные позиции и занимал высокие государственные посты. В
данном случае, несомненно, оказывала на него влияние и общая
его с Жуковским тенденция к посмертной политической «реабили-
тации» Пушкина.
220 Этот роман Яна Потоцкого послужил источником пушкин-
ского отрывка «Альфонс садится на коня» (см. В. Г Чернобаев,
«Пушкин и Ян Потоцкий», «Пушкин. Временник», т. III).
221 Об этом пари см. в переписке Пушкина и Вяземского от
ноября 1830 — января 1831 г.
223 Сам Пушкин 9 сентября 1830 г. писал П. А. Плетневу:
«Бедный дядя Василин! знаешь ли его последние слова? приез-
жаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись он узнал меня,
погоревал, потом помолчав: как скучны статьи Катенина, и более
ни слова. Каково? вот что значит умереть честным воином, на
щите, le cri de guerre a la Louche [с боевым кличем на устах].
Пушкин имеет в виду литературную борьбу «кармзинистов» и
«шишковистов», в которой его дядя, как истый арэамасец, до
конца остался противником младшего «шишковиста» Катенина.
299 С начала сентября по первые числа ноября 1830 г. Пуш-
кин провел в Болдине, отрезанный от Москвы холерными карай*
тинами. Это знаменитая «болдинская осень», в которую Пушкин
творил исключительно напряженно и плодотворно. Там созданы
VIII и IX главы «Онегина», «Повести Белкина», «Домик в Ко-
ломне», «Маленькие трагедии», множество стихотворений. Там
же, в болдинскнх тетрадях остались и отрывки больших незавер-
шенных замыслов Пушкина: «Русалки» и «История села Горю-
хина». Запись Вяземского служит единственным письменным
свидетельством того, что там же, в Болдине, Пушкин писал и
главу X (сожженную) «Онегина». Осторожно умалчивая о по-
священии ее декабристским событиям, Вяземский, однако, запи-
сал два стиха из нее («У вдохновенного Никиты, У осторожного
Ильи»), раскрывающие ее содержание.
221 Вяземский еще с середины 1820-х гг. начал работать над
биографией Фонвизина (напечатанной только в 1848 г.). Пуш-
кин горячо интересовался его работой и помогал ему в собирании
материалов. Он очень высоко ставил Фонвизина, считая его ко-
медии образцом «самобытного» реалистического искусства и в
особую заслугу ему вменяя отказ от условностей французской
классической комедии. 7
228 В своем отношении к Польше и польскому восстанию
Пушкин был далеко не одинок, имея единомышленников даже в
среде ссыльных декабристов, из которых многие (М. С. Лунин,
А. А. Бестужев) были решительными противниками автономии
Польши. Стихотворение Пушкина по-разному было встречено
даже близкими ему людьми, из которых некоторые искренно, не-
39 ? 609
которые опасаясь нескромности почты, восторгались его «патрио-
тическими вдохновениями», тогда как, например, А. И. Тургенев
и особенно Вяземский ополчились против Пушкина. «Вяземский
очень гонял его в Москве за Польшу» — писал 2 октября 1832 г.
брату Тургенев.
228 Н. К. Загряжская (которой Н. Н. Пушкина приходилась
внучатной племянницей), почти всю жизнь проведя при дворе н
обладая замечательной памятью, являлась живой летописью заку-
лисяой придворной истории шести царствований. Ее рассказы
использованы были Пушкиным в своих исторических занятиях,
кое-что из них он записал в 1835 г., а отдельные эпизоды, ею
рассказанные, занес в свой дневник и в «Table-talk».
227 С кн. П. Б. Козловским, дипломатом, писателем и боль-
шим поклонником и знатоком римских авторов, в особенности
Ювенала, Пушкин познакомился в 1835 г. через Вяземского. По-
пытка перевести «Желания» осталась недоведениой до конца. От-
казавшись от нее, Пушкин набросал черновик стихотворного по-
слания к Козловскому — «Ценитель умственных творений испо-
линских. ..»
228 В официальном прошении на имя Бенкендорфа, от 31 де-
кабря 1835 г. о разрешении ему «в следующем 1836 г. издать
4 тома статей чисто-литературных (как-то повестей, стихотворе-
ний etc.), исторических, ученых, также критических разборов рус-
ской и иностранной словесности, наподобие английских трехмесяч-
ных «Review», Пушкин сам же четко сформулировал мотивы,
побуждавшие его хлопотать об издании журнала: «Отказавшись
от участия во всех наших журналах, я лишился и своих доходов.
Издание таковой «Review» доставило бы мне вновь независимость
а вместе и способ продолжать труды, Мною начатые». Журнал,
сознательно нейтрализованный в литературном и политическом
отношении и, тем не менее, подвергавшийся жестоким цензурным
гонениям, не имел успеха. Но Пушкин со своей стороны, вопреки
утверждению Вяземского, с лета 1836 г. внимательно занимался
делами «Современника», сам поместив в нем много своих произ-
ведений, в том числе: «Капитанскую дочку», «Путешествие в
Арзрум», целый ряд стихотворений, критических статей, рецен-
зий и т. д.
280 Эти замечания Вяземского напечатаны в «Старине н Но-
визне», кн. VIII, М. 1904, стр. 33—44. Опущены те нз них, ко-
торые утратили интерес или заведомо ошибочны.
230 Стихи «Сказали раз царю» вызваны следующим происше-
ствием: во время смотра войск в Тульчине в августе 1823 г.
Александр I поздравил стоявших подле него генералов с изве-
стием об аресте Риэго. «Все отвечали молчанием и потупили
глаза, — рассказывает Н. В. Басаргин, — один только NN (Во-
ронцов) воскликнул: «Какое счастливое известие, государь!» Эта
выходка была так неуместна н так не согласовалась с прежней
его репутацией, что ответом этим он много потерял тогда в об-
щественном мнении» («Записки» Н. В. Басаргина, П. 1918).
881 Принадлежность Пушкину стнхотв. «Вишня», как и дати-
ровка его 1815 г., остаются недоказанными.
Криптограмма эта относятся к полученному Пушкиным
24 июля 1826 г. известию о казни декабристов/
233 Чаадаев сам выбрал это стихотворение, когда Васильчиков
сообщил ему о желании царя познакомиться с недозволенными
произведениями Пушкина. Прочтя «Деревню». Александр будто
бы сказал Васильчикову: «Faites remercier Pouchkine des bons sen-
timents que ses vers inspirent» (Передайте благодарность Пушкину
за добрые чувства, внушаемые этим стихотворением) (М. И. Жи-
харев, «П. Я. Чаадаев». «Вестник Европы», 1871, № 7, стр. 196).
Но этот эпизод не мог произойти в 1818 г., так как «Деревня»
написана годом позже.
234 Речь идет о письме Пушкина к Н. И. Гончаровой от
5 апреля 1830 г.
235 «В дыму столетни» — стих иг послания Пушкина к Жу-
ковскому («Когда к мечтательному миру»), о котором сам Жу-
ковский, посылая его 17 апреля 1818 г. Вяземскому, замечал:
«Чудесный талант! Какие стихи! Он мучит меня своим даром, как
привидение!» При перепечатке стихотворения в 1829 г. Пушкин
опустил 17 заключительных стихов, в том числе н это выражение.
239 Реплика эта вызвана льстивыми стихами П. П. Свиньина,
посвященными Аракчееву, в которых он писал, что, объездив
весь свет, п
... только в Грувнне одном
Был счастлив телом и душою
И пожалел, что ве повт.
Вяземский сам же и заклеймил Свиньина эпиграммой, в которой
«не поэт, а дворянин», «расчетливый Свиньин», заявляет, что
не видит пользы в том, чтоб кланяться «развалинам бесплодным».
.... лучше в Грувиво пойду путем доходным:
Там, кланяясь, могу я выклавяться в чин.
Эту эпиграмму свою Вяземский снабдил примечанием, в ко-
тором, отмечая, что последний стих: «Я не поэт, а дворянин»,—
пародирует стих Рылеева: «Я не поэт, а гражданин», сообщил:
«Пушкин очень смеялся над этим стихом. Несмотря на свой ли-
берализм, он говорил, что если кто пишет стихи, то прежде всего
должен быть поэтом: если же хочет просто гражданствовать, то
пиши прозою» («Русск. Архив», 1866. столб. 475). «Сверчок» —
арзамасское прозвище Пушкина.
237 Вяземский имеет в виду критическую статью А. Ф. Воей-
кова «Разбор поэмы: «Руслан и Людмила» («Сын Отечества»,
1820, № 34—37), вызвавшую большую журнальную дискуссию
и ироническую реплику самого Пушкина в письме к Н. И. Гие-
дичу от 20 декабря 1820 г. «Кто такой этот В., который хвалит
мое*целомудрие, укоряет меня в бестыдстве, говорит мне: крас-
ней, нещастной! (что между прочим очень неучтиво)»... и т. д.
288 Статья Вяземского «О Кавказском пленнике, повести соч.
А. Пушкина» напечатана в «Сыне Отечества», 1822, ч. 82, № 49.
В отношении своем к захватническим войнам России на Кавказе
Пушкин оказывался солидарен с огромным большинством дека-
бристов, которых буржуазно-национальная программа ставила в
ли

ряды сторонников колониальной политики царизма на Ближнем
Востоке и вынуждала оправдывать русские зверства ссылками на
«дикость» горских племен.
2 3в «Прекрасная шалость» — «Гавриилиада», написанная Пуш-
киным, вероятно, в апреле 1821 г.
240 Должно быть письмо от 5 апреля 1823 г., в котором
Пушкин жаловался: «Мои надежды ие сбылись: мне нынешний
год нельзя будет приехать ни в Москву, ни в Петербург». Но-
вая поэма — «Бахчисарайский фонтан», которую Пушкин кончил
только осенью 1823 г. и в основу которой положил легенду о
полячке Потоцкой, похищенной крымским ханом.
241 Рукопись «Бахчисарайского фонтана», издававшегося Вя-
земским, была продана им московскому книгопродавцу Ширяеву
за 3000 руб., то есть примерно по 8 руб. за стих. Эта сделка,
известие о которой обошло ряд журналов и газет (сам Вязем-
ский посвятил ей статью «О Бахчисарайском фонтане не в лите-
ратурном отношении», в «Новостях- Литературы», 1823, IV,
Кг 13), имела глубоко принципиальное значение, сыграв боль-
шую роль в борьбе за профессионализацию писательского труда.
«Начинаю почитать наших книгопродавцев и думать, что реме-
сло наше не хуже другого» — писал Пушкин 8 марта 1824 г.
Вяземскому.
242 Слух о самоубийстве Пушкина разнесся з Петербурге в
середине июля 1824 г. Об этом 15 июля А. И. Тургенев сооб-
щил Вяземскому («Остаф. Архив», III, стр. 58—61), а К. Я. Бул-
гаков брату Х«Русск. Архив», 1903, № 2, стр. 64). Сам Пушкин
уже из Михайловского, в черновом письме Жуковскому от
29 ноября 1824 г., писал: «Стыжусь, что доселе не имел духа
исполнить пророческую весть, что разнеслась недавно обо мне
[и еще не застрел.]. Глупо час от часу далее вязнуть в жизнен-
ной грязи ничем к ней привязанный».
248 В конце мая или начале июня 1825 г. Пушкин иаписал
прошение Александру I об отпуске его за границу для лечения
аневризмы. Жалобы иа эту нисколько не беспокоившую его бо-
лезнь, сильно встревожившие петербургских друзей Пушкина,
имели единственной целью использовать ее как средство вы-
рваться из России. Но Н. О. Пушкина, которой сын поручил хло-
поты, заменила его просьбу патетическим письмом на имя Але-
ксандра I, результатом чего явилось разрешение Пушкину жить
и лечиться в Пскове.
244 «Высочайшая цензура» оказалась далеко ие столь мило-
стивой, как полагал Вяземский: «Борис Годунов» появился в
свет только в 1831 г., а на сцену при Пушкине не смог проник-
нуть. &
24В В № 4 за 1828 г. московского журнала «Атеией» появи-
лась статья о IV и V главах «Евгения Онегина», полная мелоч-
ных грамматических придирок. «Кто этот Атенеический Мудрец,
который так хорошо разобрал IV и V главу?» — спрашивал
Пушкин в конце марта у Соболевского. На эту критику Пушкин
собирался ответить специальной статьей, ио в конце концов огра-
бь
ничнлся тем, что некоторые замечания критика из «Атенея» отме-
тил в примечаниях к «Онегину» (примечания 24, 31, 36).
248 В марте 1828 г. Пушкин через Бекендорфа ходатайство-
вал у царя об определении его в действующую армию на Кав-
каз. Просьба его, вопреки распространившимся слухам, не была
удовлетворена. 20 апреля Бенкендорф отвечал, что царь не мо-
жет определить Пушкина в армию, «поелику все места в оной
заняты». Пушкин очень хорошо понял смысл этого отказа, на
который ответил демонстративной просьбой отпустить его в та-
ком случае на 6—7 месяцев в Париж.
247 Филарет перефразировал стихотв. Пушкина «Дар напрас-
ный, дар случайный». Он написал: «Не напрасно, не случайно
Жизнь от бога мне дана. Не без воли бога тайной. И на казнь
осуждена...» Пушкин ответил стихотв. «В часы з&бав иль празд-
ной скуки», напечатанным под заглавием «Станцы» в «Лит. Га-
зете», 1830, № 12, от 12 февраля.
248 Заметка Пушкина «О записках Видока» напечатана была
без подписи в «Лит. Газете», 1830, № 20, от 16 апреля. Она
явилась ответом на пасквильный «Анекдот» Булгарина, которого
Пушкин изобразил в виде Видока, известного французского сы-
щика, в прошлом беглого солдата, вора и мошенника. Смысл
этой заметки, как и имя ее автора^ были тогда же расшифро-
ваны.
249 Эрминия— Е. М. Хитрово. Она же —Элиза (см. ниже).
260 О нападках на Пушкина по поводу его послания «К вель-
може» (кн. Н. Б. Юсупову) и о пасквильной сцене «Утро в ка-
бинете знатного барина», напечатанной в «Московском Теле-
графе»— см. у Полевого, стр. 453—455. За пропуск этой сцены
цензор С. Н. Глинка в августе 1830 г. был уволен от должности.
281 Летом 1831 г. Пушкин стал хлопотать о разрешении на
издание политической и литературной газеты «Дневник», но
только через год получил официальное разрешение, откуда и
выражение — «будущий газетчик». Однако политическая обста-
новка 1832—1833 гг. и нежелание Пушкина выступать в роли
официозного журналиста побудили его, в конце концов, временно
отказаться от издания газеты.
252 3 декабря 1832 г. Пушкин единогласно избран был в
члены Российской Академии.
,м В № 26 «Литературных Прибавлений к Русскому Инва-
лиду» иа 1833 г. Пушкин напечатал рецензию на «Сочинения и
переводы в стихах Павла Катенина, 1832 г.». Яркий представи-
тель враждебной Пушкину литературной школы, Катенин, одна-
коже, был связан с Пушкиным и личными и литературными
отношениями. Вопреки своим друзьям, — и в частности Вязем-
скому, — возражавшим против привлечения Катенина к их общим
литературным делам, Пушкин высоко ценил Катенина как кри-
тика. К поэтическим произведениям его Пушкин относился более
нежели сдержанно, но самомнение и крайняя обидчивость Кате-
нина заставляли его воздерживаться от печатных суждений на
этот счет, почему и эта рецензия была не вполне объективной.
62S
184 Вернувшись 24 ноября 1833 г. в Петербург Пушкин
привез с собой «Медного Всадника», «Анджело», «Сказку о ры-
баке и рыбке», «Сказку о мертвой царевне» и др.
958 14 мая 1835 г. у Пушкиных родился сыи Григорий.
988 С октября 1834 г. Пушкины жили в доме Баташева на
Дворцовой набережной, заняв квартиру, в которой прежде жил
с семьей Вяземский. Удрученное состояние последнего объясня-
лось недавней кончиной дочери.
987 Пушкин и Вяземский первые в России обратили внимание
на А. Мюссе, ранние произведения которого были приветство-
ваны романтиками и жестоко ошельмованы классиками.
988 23 июня 1836 г. у Пушкиных родилась дочь Наталья.
989 История последней дуэли и смерти Пушкина всего пол-
нее рассказана Соллогубом и Данзасом. Она принадлежит к чи-
слу наиболее изученных и разработанных моментов в биографии
Пушкина. Это освобождает нас от необходимости комментиро-
вать письма Вяземского о дуэли и смерти Пушкина, в которых,
наряду со множеством ценных сведений, встречаются и отдельные
неточности. Но не они заставляют настороженно отнестись к
письмам Вяземского. Письма эти, как и известная записка Жу-
ковского и письмо Вяземского к в. ки. Михаилу Павловичу, но-
сили, конечно, отнюдь не интимный, не частный характер, а адре-
совались ^.весьма широкой аудитории, ставя своей целью по-
смертную политическую «реабилитацию» Пушкина (в интересах его
семьи), а с ним вместе и себя. Этим объясняется ярко выражен-
ная тенденциозность в характеристике политических настроений
Пушкина.
Помимо упомянутого письма Вяземского к Михаилу Павло-
вичу, к числу его более значительных эпистолярных повествова-
ний о дуэли и смерти Пушкина принадлежат письма к А. О.
Смирновой («Русск. Архив», 1888, № 2, стр. 295—304) и
письмо от 16 февраля 1837 г. к Э. К. Мусиной-Пушкиной
(«Русск. Архив», 1900, № I, стр. 391—394).
JE. А, Полевой
ИЗ ЗАПИСОК
980 Некогда передовой журналист, литературный критик, пере-
водчик, издатель и книгопродавец, фактический редактор «Мо-
сковского Телеграфа» (см. стр. 616), Ксенофонт Алексеевич По-
левой (1801—186/) на склоне лет превратился, по выражению
исследователя, в «продажного журналиста, добросовестно и за
сходную цену выполняющего заказы «хозяина». Покинутому бы-
лыми друзьями, выброшенному из литературной среды и с 1860 г.
совершенно оставившему литературное поприще, Полевому ничего
иного ие оставалось, как уйти в прошлое, продолжая литератур-
ную борьбу в своем кабинете, на страницах мемуаров. Он так и
поступил, принявшись за писание «Записок», выступив в них
6U
горячим апологетом и очень пристрастным адвокатом Н. А. По-
левого, подвергнутого жестокому суду радикальной критики.
Обратив страницы своих «Записок» в орудие ожесточенной поле-
мики, Полевой напоил их желчью, нетерпимостью к чужим мне-
ниям, озлобленностью заживо погребенного, но еще рвущегося в
битвы литературного бойца. И тем не менее «Записки» его благо-
даря богатству своего содержания служат ценнейшим материалом
для истории русской литературы и журналистики второй че-
тверти XIX в.
Из обширных «Записок» Полевого мы извлекли все его вос-
поминания о Пушкине, с которым он познакомился вскоре по
возвращении поэта из ссылки и с которым, после недолгого
союза, оказался во враждебных литературных лагерях. Это сле-
дует твердо помнить, читая интереснейшие воспоминания о Пуш-
кине ожесточенного мемуариста, который в своем воинственном
полемическом азарте не всегда оказался способным пощадить
даже память великого поэта.
Еще со второй половины 1850-х гг. начавшие публиковаться
отрывками «Записки» Полевого впервые полностью были напе-
чатаны в 1887 г. в журнале «Исторический Вестник» (в следую-
щем году вышло отдельное издание), а затем с сокращениями
переизданы в книге «Николай Полевой. Материалы по истории
русской литературы и журналистики тридцатых годов». Редакция,
вступительная статья и комментарии Вл. Орлова. Л., 1934. В на-
стоящее издание вошли отрывки из 7-й главы 1-й части, вся 1-я
и отрывки из 4-й главы 2-й части «Записок».
«Московский Телеграф», буржуазно-прогрессивный журнал,
издавался в Москве с 1825 г. Редактор-издатель его Н. А. По-
левой (1796—1846), беллетрист, литературный критик и исто-
рик, происходил из купеческой семьи. К числу ближайших участ-
ников журнала принадлежал Вяземский, привлекший Жуков-
ского, Баратынского, Языкова и, наконец, Пушкина. Первона-
чально «Московский Телеграф» пользовался исключительным
успехом. Представитель крайнего романтизма, Полевой вел оже-
сточенную борьбу с сторонниками классицизма, откуда понятна
оживленная полемика, разгоревшаяся вокруг нового журнала.
Постепенный отход от него литературных «аристократов» уско-
рился выступлением Полевого в его статьях и в томе I его «Исто-
рии русского народа», вышедшем в 1829 г., против Карамзина.
Вместе с другими «литературными аристократами», обвинявшими
Полевого в резкости мнений и в дерзости, — Пушкин в 1827 г.
порвал с Полевым, войдя в редакционный коллектив «Москов-
ского Вестника» и затем приняв участие в литературных высту-
плениях против «Московского Телеграфа».
Соответственно изменилось и отношение «Московского Теле-
графа» к Пушкину. В 1825—1830 гг. «Телеграф» превозносил
Пушкина, сопоставляя его с Байроном и связывая с его творче-
ством судьбу русского романтизма. Впоследствии эти отзывы
подверглись резкому пересмотру, и им на смену являются пря-
мые выпады против Пушкина, особенно после его «Послания

к вельможе» (см. стр. 453—455), послужившего поводом к обви-
нениям поэта в низкопоклонстве и заискивании перед знатью.
801 Упоминаемое Полевым письмо И. И. Дмитриева не сохра-
нилось. Однако известны другие действительно весьма сочув-
ственные отзывы его о «Московском Телеграфе» (см. Сочинения
И. И. Дмитриева, 1893, т. П, стр. 289, 327).
2 августа 1825 г. Пушкин писал Н. А Полевому: .. .не
благодарил я вас еще за присылку Телеграфа, и за удовольствие,
мне доставленное вами в моем уединении, — это непростительно.
Радуюсь, что стихи мои могут пригодиться вашему Журналу, ко-
нечно, лучшему иа всех наших журналов. ..» и т. д.
Кроме названных произведений Пушкина, в первых номерах
«Телеграфа» напечатаны были его «Телега жизни». «Если жизнь
тебя обманет» и «Цыганская песня».
808 А. Е. Измайлов, редактор журнала «Благомереиный»,
отличавшегося грубоватым юмором, выступил с ироническим раз-
бором эпиграммы Пушкина, угадав его за инициалами «А. П.».
Процитировав первые четыре стиха, он писал: «Страшно, очень
страшно. Более же всего напугало меня то, что у господина сочи-
нителя есть когти» — и, приведя вторые четыре стиха, — заклю-
чал:— «Сколько вкуса и чувствительности) Пришлось похвалить!
Долго ли до истории?» («Благонамеренный», 1825, XXX.
стр. 173). Отослав свою ответную эпиграмму Полевому, Пушкин
в начале июля 1825 г. писал Вяземскому: «Вот еще эпиграмма на
Благой., который, говорят, критиковал моих приятелей».
800 Упоминая о переводе Пушкиным «Коирада Валлеирода»,
Полевой имеет в виду отрывок: «Сто лет минуло, как тевтон...»
Однако едва ли можно поверить Полевому, что Пушкин пользо-
вался при этом подстрочным переводом. Польский язык Пушкин
знал настолько, во всяком случае, что мог читать на нем, о чем
свидетельствуют его польские выписки из Мицкевича, стихотв.
«Воевода», «Будрыс» и др. Самая близость пушкинского пере»
вода к подлиннику говорит за то, что поэт переводил непосред-
ственно с польского текста.
804 Ошибка мемуариста: портрет Пушкина, работы Е. Гейт-
мана, приложен был не к I-му изданию «Руслана и Людмилы»,
а к Г-му изданию «Кавказского пленника» (1822).
800 Считая основным качеством народной драмы свободную
и широкую форму шекспировской трагедии, Пушкин проклами-
ровал преобразование русского театра в духе Шекспира. «Шек-
спиру я подражал в его вольном и широком изображении ха-
рактеров, в небрежном и простом составлении типов» — писал
Пушкин в 1829 г. (в наброске предисловия к «Борису Году-
нову»). <
800 При основании «Московского Вестника» для главных со-
трудников установлен был авторский гонорар в размере 100 руб.
за печатный лист оригинальной статьи и 50 руб. за лист пере-
вода. Сам же Пушкин, вне зависимости от доли участия своего
в журнале, выговорил себе 10.000 руб. в год. Наряду с мате-
риальной заинтересованностью, Пушкин использовал эти условия
£26
в качестве орудия в борьбе за профессионализацию литератур-
ного труда, имевшей глубоко принципиальный характер. В жур-
нальном мире тогда господствовала откровенная эксплоатация ли-
тераторов.
867 До конца 1820-х гг. Пушкин сохранял терпимое отноше-
ние к Булгарину, избегая резкого конфликта с влиятельным жур-
налистом, встречался с ним довольно часто и даже печатался в
«Северной Пчеле».
888 Главы IV и V «Евгения Онегина» были ьзданы в одной
книжке в начале 1828 г. Действительно, в романе дважды упо-
минается о битье мух. В главе II (строфа III) см.:
Он в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно смотрел в мух давил.
В главе IV (строфа XXXVI):
Кто целит в уток ня ружья,
Кто бредит рифмами, как я,
Кто бьет хлопушкой мух нахальных.
Вся строфа XXXVI в последующем издании опущена.
888 П. П. Свиньин — посредственный писатель и журналист,
писавший, кроме исторических романов, статьи по этнографии и
географии. По поводу последних утверждали, что Свиньин, в ка-
честве очевидца, описывает места, в которых никогда не бывал.
В «Детской книжке» Пушкин высмеял его под именем Павлуши,
опрятного, доброго й прилежного мальчика, который «не мог
сказать трех слов, чтоб не солгать». /'/4
870 Послание «К вельможе» (1830), обращенное к извест-
ному меценату кн. Н. Б. Юсупову, вызвало ожесточенные обви-
нения Пушкина в низкопоклонстве. «Все журналы, — писал Пуш-
кин в одной из своих черновых заметок, — пришли в благородное
бешенство, восстали против стихотворца, который (о, верх уни-
жения!) в ответ на приглашение князя ** извинялся, что не мо-
жет к нему приехать иа дачу. Сие несчастное послание предано
было всенародному проклятию, и с той поры, говорит один жур-
нал, слава** (Пушкина) упала совершенно!»
Нападение возглавлял Н. Полевой, напечатавший в прибав-
лении к «Телеграфу» («Новый Живописец общества и литера-
туры», 1830 г., № 10) пасквильную сцену «Утро в кабинете знат-
ного барина». Князь Беззубов довольно неблагосклонно прини-
мает через своего секретаря льстивое послание к нему поэта, со-
жалеет, что оно написано по-русски, но все-таки велит, в виде
благодарности, приглашать поэта по четвергам к обеду, поясняя:
«Только не слишком вежливо обходись с ним, ведь эти люди за-
бывчивы, их надобно держать в черном теле...» Через два года
Полевой выступил со злой пародией на «Чернь» Пушкина, напи-
санной в том же духе («Моск. Телеграф», 1832, VIII, стр. 253—
254). Возмущенный Пушкин в наброске «ответа» Полевому пи-
6ДГ
сал: «Один журналист принял мое послание за лесть итальян-
ского аббата и.., заставил вельможу звать меня по четвергам
обедать. Так то чувствуют они вещи и так то описывают свет-
ские нравы».
Упоминаемый К. Полевым рсзбор «Бориса Годунова» напе-
чатан в «Моск. Телеграфе», 1833, XLIX, № I.
271 Известно единственное письмо Пушкина к А. А. Орлову,
лубочному писателю, спекулировавшему на успехе романов Бул-
гарина и подделывавшемуся под него. Пушкин в «Телескопе», под
именем Феофнлакта Косичкина, выступил со злым памфлетом на
Булгарина и Греча «Торжество дружбы или оправданный А А.
Орлов», в котором иронически восхвалял Орлова, ставя его на
один уровень с Булгариным. Жертвами мистификации стали и сам
Орлов (письмо Пушкина служило ответом на его благодарность)
и братья Полевые. Письмо Пушкина приведено автором не вполне
точно.
С. П. Шевырм
РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ
т Рассказы С. П. Шевырева служат как бы естественным
дополнением и коррективом к воспоминаниям К. А. Полевого,
исходя из противоположного литературного лагеря. Поэт, критик
и историк литературы, Степан Петрович Шевырев (1806—1864),
впоследствии идеолог «официальной народности» и ожесточенный
реакционер, во 2-й половине 1820-х гг. был выдающимся членом
московского кружка шеллингианцев и одним из организаторов и
руководителей «Моск. Вестника». Рассказы Шевырева записаны
были с его слов (в декабре 1850 — января 1851 г.), повиднмому,
Н. В. Бергом для П. В. Анненкова, широко использовавшего их
в своих «Материалах». В 1899 г. Л. Н. Майков опубликовал рас-
сказы Шевырева в своей книге «Пушкин», вкрапив их в текст
своей статьи «Воспоминания Шевырева о Пушкине». В настоящем
издании рассказы Шевырева печатаются по рукописи (храня-
щейся в Институте Литературы Академии Наук СССР). В тек-
сте восстановлено несколько незначительных пропусков и испра-
влен ряд ошибок (иногда очень досадных), но сохранена компо-
зиция, приданная рассказам Шевырева Майковым, располо-
жившим нх в хронологическом порядке. Отдельные припомина-
ния Шевырева о Пушкине, встречающиеся в его статьях, учтены
в примечаниях.
273 Село Вяземы, некогда принадлежавшее Борису Годунову,
расположено в 2 километрах от Захарова. Современный Пушкину
путешественник, митрополит Платон, писал, что «паче обратила
на себя внимание наша в Вяземах церковь каменная о двух яру-
сах, довольно великая, строения еще царя Бориса Годунова. И
снаружи и во внутренности ее вся древность соблюдена». Позд-
нее исторические сведения о Вяземах Пушкин мог почерпнуть из
«История Государства Российского» Карамзина (т. XI, гл. IV).
613
m В действительности Пушкин выслан был из Петербурга
прежде выхода в свет его первой поэмы. П. Я. Чаадаев принял
горячее участие в Пушкине, когда над головой его собиралась
гроза. И, повидимому, именно эти хлопоты имел в виду Пуш-
кин в стихотворном обращении к Чаадаеву:
В минуты гибели над беадной потаенной
Ты поддержал меня недремлющей рукой. . .
176 Хронологическая ошибка мемуариста: «Евгений Онегин»
начат в Кишиневе 9 мая 1823 г.
276 Речь идет о стихотв. «Пророк». (Подробно см. у Соболев-
ского, стр. 129, и примечание, стр. 578).
277 В другом месте о возвращении Пушкина в Москву Шевы-
рев писал: «Вспомним первое появление Пушкина, и мы можем
гордиться таким воспоминанием... Мы еще теперь видим, как во
всех обществах, иа всех балах, первое внимание устремлялось на
нашего гостя, как в мазурке и котильоне наши дамы выбирали
поэта беспрерывно. .. Прием от Москвы Пушкину одна из заме-
чательнейших страниц его биографии» («Москвитянин». 1841. I.
стр. 522). _ /
278 «Это чтение происходило в сентябре 1826 г. «По приезде
Пушкина] в Москву... — вспоминал С. А. Соболевский: — чи-
тал он у меня, жившего на Собачьей площадке, в доме Ринкевича
(что ныне Левенталя) Бориса в первый раз при М. Ю. Виель-
горском, П Я. Чаадаеве, Дмитрии Веневитинове и Шевыреве»
(«П. С.», XXXI—XXXII, 1927, стр. 40).
272 Шевырев, конечно, совершенно сознательно преувеличивал
«живое сочувствие» Пушкина любомудрам и задним числом
активизировал участие его в «Московском Вестнике» (ср. выше,
стр. Полевого). Хотя Пушкин еще в 1830 г. сочувственно отзы-
вался о «молодой школе московских литераторов, школе, которая
основалась под влиянием новейшей немецкой философии», но
связь его с «Московским Вестником»' продиктована была более
всего желанием иметь собственную трибуну. Когда же выясни-
лось, что «Московский Вестник» нельзя сделать «своим журна-
лом», Пушкин охладел к нему.
280 10 сентября 1826 г. Пушкин, как сказано, читал «Бориса
Годунова» у Соболевского, 29 сентября — у Вяземского в присут-
ствии Блудова, И. И. Дмитриева и А. Булгакова, 12 октября —
у Веневитиновых. Конечно, эти чтения в тесных кружках литера-
торов не могли повредить распространению «Бориса Годунова», а
напротив, должны были еще более возбудить интерес читающей
публики. И, действительно, в Петербурге, в первое же утро по
выходе «Бориса Годунова», распродано было до 400 экземпля-
ров книги («Лит. Газета», 1831, № 1, стр. 9). Но критика в
массе отнеслась к «Борису Годунову» отрицательно, повторяя
старые упреки в отсутствии у Пушкина «возвышенных чувств»,
в «поверхностности», «прозаичности» и т. п.
281 В письме к Н. Н. Раевскому 30 января 1829 г. Пушкин
обещал еще вернуться к Марине н Шуйскому. В набросанном им
перечне своих драматических произведений и замыслов значатся
619
«Дмитрий н Марина» и «Курбский». Указания ма намерения
Пушкина вернуться к темам смутного времени имеются и в днев-
нике Погодина («П. С.», XIX—XX, стр. 73, XXIII—XXIV,
стр. 109). Очевидно, Пушкин действительно намеревался продол-
жить в этом направлении свою драматургическую раооту, следуя
примеру шекспировских хроник, но неуспех «Бориса Годунова»
заставил его отказаться от этих замыслов.
282 Немецкого языка Пушкин никогда не любил и плохо вла-
дел им. Английским языком начал заниматься еще с 1б21 г., но,
работая над «Борисом Годуновым», едва ли мог свободно читать
Шекспира в подлиннике.
288 В конце ноября 1830 г. Пушкин писал Погодину по по-
воду его трагедии «Марфа-Посадница»: «Марфа имеет европей-
ское высокое достоинство. — Я разберу ее как можно простран-
нее— это будет для меня изучение и наслаждение». Подробно
разбирая далее трагедию, Пушкин заключал: «Я вам говорю, что
все это достоинства — Шекспировского». Пушкин и действительно
готовил специальную статью о «Марфе-Посаднице».
284 Горячий поклонник и пропагандист Баратынского, Пуш-
кин в письме к Погодину 19 февраля 1828 г. сетовал на Ше-
вырева: «Грех ему не чувствовать Баратынского, но бог ему
судья».
288 Об «Андромахе» Катенина, получившей резко отрицатель-
ную оценку в статьях Шевырева и Н. Полевого, Пушкин в
1830 г. писал, что это «может быть, лучшее произведение нашей
Мельпомены по силе истинных чувств, по духу истинно трагиче-
скому» («Драматическое искусство родилось на площади...»).
В рецензии на первую книжку «Современника» уже после смерти
Пушкина Шевырев писал: «Дружба была для него чем-то свя-
тым, религиозным. Она доходила в нем даже до литературного
пристрастия: часто в поэте он любил и защищал только своего
друга» («Моск. Наблюдатель», 1837, № 6, кн. 1, стр. 313). За-
мечание о том, что Катенин был старшим товарищем Пушкина
по лицею — очевидная ошибка.
288 Упомянутые произведения Пушкина напечатаны впервые
в «Моск. Вестнике», 1829, ч. I.
287 «Словом о полку Игореве» Пушкин занимался многие
годы и особенно интенсивно, невидимому, в последний год жизни.
В 1843 г. Шевырев писал: «Известно, с каким усердием
Пушкин изучал памятники древней словесности. «Слово о полку
Игореве» он помиил от начала до конца наизусть» («Москвитя-
нин», 1843, ч. 3, стр. 237). А в своем курсе лекций Шевырев
отмечал, что «Пушкин готовил издание «Слова о полку Игореве».
С глубоким уважением говорил он об его поэтических достоин-
ствах и не сочувствовал нисколько мнениям скептиков, которые
всего сильнее действовали в это время. Нельзя не пожалеть, что
он ие успел докончить труда своего» (цит. по Майкову, стр. 354).
«Скептики», возглавлявшиеся М. Т. Каченовским, оспаривали
подлинность «Слова», считая его позднейшей подделкой.
888 Об этом чтении «Бориса Годунова» сохранился поздней-
ший отзыв Погодина: «Первые явления выслушаны тихо в спо-
М)
койно, или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем
дальше, тем ощущения усиливались.. Мы просто все как будто
обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы подни-
мались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто вдруг вскочит
с места, кто вскрикнет. То молчание, то взрыв восклицании...»
(«Русск. Архив», 1865, стр. 95—96).
ЛГ. И. Пущин
ВСТРЕЧА С А. С. ПУШКИНЫМ ЗА КАВКАЗОМ
282 Записка М. И. Пущина обязана своим происхождением
Л. Н. Толстому, который в годы работы над романом о декабри-
стах усиленно искал встреч с бывшими деятелями тайных
обществ, выспрашивал их воспоминания и побуждал к составле-
нию мемуаров. В 1857 г. он писал П. В. Анненкову: «Посылаю
вам, дорогой Павел Васильевич, записку Пущина, с которым мы
жнвем вместе в СI arena, canton de Vaud. Записка презабавная, но
рассказы его изустные — прелесть».
Михаил Иванович Пущин (1800—1869), младший брат ли-
цейского друга Пушкина, И. И. Пущина, сосланный на Кавказ
за причастность к восстанию декабристов и, в солдатской ши-
нели, игравший значительную роль в ходе русско-персидской и
русско-турецкой кампаний, близко знаком был с Пушкиным еще
до их встречи за Кавказом. Это обстоятельство, отличающее Пу-
щина от всех других кавказских знакомцев Пушкина, оставивших
о нем свои воспоминания, сразу же предопределило ту короткость
и интимность в их отношениях, которая, в свою очередь, обусло-
вила глубокий интерес содержательной записки Пущина, служа-
щей как бы реальным комментарием к «Путешествию в Арзрум».
Впервые опубликованная Л. Н. Майковым в журнале «Рус-
ский Вестник» (1893, № 9, стр. 160—167) «Встреча с Пушки-
ным за Кавказом» была затем перепечатана нм в книге
«Пушкин» (СПб., 1899). 7
Уже позднее этой записки М. И. Пущин написал свои об-
ширные «Записки», в значительной мере посвященные декабрь-
ским событиям и колониальным войнам, в которых он принимал
деятельное участие. Впервые полностью они опубликованы
в «Русск. Архиве», 1908, № 11—12. В них Пущин также вспо-
минает о своей встрече с Пушкиным, но уже только в форме по-
путных замечаний. 4
290 Манифест о разрыве с Турцией издан был 14 апреля
1828 г. 14 июня действующая армия перешла границу, а уже
25 июня штурмом, без осады, взят был Карс. Столь же легкими
оказывались и другие победы, поскольку ни регулярные войска
Аббаса-Мирзы ии ополчения турецких пашей не были сколько-
нибудь серьезными противниками. Если, вопреки очевидной
слабости неприятеля, войпа затянулась до октября 1829 г., то
объяснялось вто всего более нерешительностью русского коман-
да
А
доваяия. вынужденного учитывать нежелание Николая I нано-
сить слишком чувствительные удары неприятелю и тем самым
создавать угрозу существованию Турецкой империи.
881 Внезапный отъезд Пушкина 1 мая 1829 г. в действую-
щую армию, без разрешения царя и Бенкендорфа, вызвал серьез-
ное беспокойство правительства, конкретно выразившееся в сроч-
ной рассылке предписаний об установлении за Пушкиным бди-
тельного надзора. Бенкендорф склонен был путешествие Пушкина
приписать желанию его повидаться с декабристами, сосланными
в кавказский корпус. Подозрения эти были несомненно основа-
тельны: на Кавказе в 1829 г. служило около шестидесяти быв-
ших членов тайных обществ, и именно в их кругу Пушкин по
преимуществу проводил время, находясь в армии.
Пушкин прибыл в русский лагерь 13 июня.
8И Историк турецкой кампании, генерал Ушаков писал:
«Перестрелка 14 нюня 1829 г. замечательна потому, что в ней
участвовал славный поэт наш А. С. Пушкин... Когда войска,
совершив трудный переход, отдыхали в долине Инжа-су, непри-
ятель внезапно атаковал переднюю цепь иашу, находившуюся
под начальством полковника Басова. Поэт, в первый раз услы-
шав около себя столь близкие звуки войны, ие мог не уступить
чувству энтузиазма. В поэтическом порыве он тотчас выскочил
из ставки, сел на лошадь и мгновенно очутился на аванпостах.
Опытный майор Семичев, посланный генералом Раевским вслед
за поэтом, едва настигнул его и вывел насильно из передовой
цепи казаков в ту минуту, когда Пушкин, одушевленный отва-
гою, столь свойственною новобранцу-воину, схватив пику после
одного из убитых казаков, устремился противу неприятельских
всадников. Можно поверить, что донцы наши были чрезвычайно
изумлены, увидев перед собою незнакомого героя в круглой
шляпе и бурке. Это был первый и последний военный дебют лю-
бимца муз на Кавказе» («История военных действий в Азиатской
Турции в 1828 и 1829 годах», ч. 2, Варшава, 1843, стр. 303).
Описал это сражение и сам Пушкин (в альбоме Ел. Н. Уша-
ковой он зарисовал свой автопортрет, в бурке и с пикой в ру-
ках) в главе III «Путешествия в Арзрум», запечатлев в своем
повествовании и Пущина: «Граф послал Пущина осмотреть овраг.
Пущин поскакал. Турки приняли его за наездника и дали по нем
залп. Все засмеялись». «Вечером, — заключает Пушкин, — я узнал,
что в сем сражении разбит сераскир арзрумский, шедший на при-
соединение к Гаки-Паше с 30 000 войска. Сераскир бежал к Арз-
руму; войско его, переброшенное за Саган-лу, было рассеяно,
артиллерия взята, и Гаки-Паша один оставался у нас на руках».
288 Арзрум занят русскими войсками без боя 27 июня 1829 г,
Сераскир с десятитысячным войском и со всей артиллерией сло-
жил оружие.
804 «Во Владикавказе нашел я Дорохова и Пущина, — пи-
сал Пушкин в «Путешествии в Арзрум». — Оба ехали на воды,
лечиться от ран, полученных ими в нынешние походы. У Пу-
щина на столе нашел я русские журналы. Первая статья, мне
попавшаяся, была разбор одного из моих сочинений. В ней вся-
622
чески бранили меня и мои стихи. Я стал читать ее вслух. Пу-
щин остановил меня, требуя, чтоб я читал с большим мимиче-
ским искусством... Требование Пущина показалось мне так за-
бавно, что досада, произведенная иа меня чтением журнальной
статьи, совершенно исчезла, и мы расхохотались от чистого
сердца». Сам Пущин в письме к брату из Кисловодска от 25
августа 1629 г. писал: «Время здесь провожу довольно приятно.
Лицейский твой товарищ Пушкин, который с пикою в руках
следил турок перед Арзрумом, по взятии оного возвратился
оттуда в приехал ко мне на воды, — мы вместе пьем по несколько
стаканов кислой воды и по две ванны принимаем в день» («Щу-
кинский сборник», в. 3, М., 1904, стр. 324),
996 Пушкин выехал из Кисловодска 6 сентября в обществе
В. А. Дурова, брата известной «кавалерист-девнцы», о котором
писал: «Брат в своем роде не уступает в странности сестре.
Я позиакомился с ним на Кавказе в 1629 г., возвращаясь из
Арзрума. Он лечился от какой-то удивительной болезни, в роде
каталепсии, и играл с утра до ночи в карты. Наконец он про-
игрался, и я довез его до Москвы в моей коляске. Дуров поме-
шан был на одном пункте: ему непременно хотелось иметь сто
тысяч рублен. Всевозможное способы достать их были им при-
думаны и передуманы. Иногда ночью, в дороге, он будил меня
вопросом: Александр Сергеевич.! Александр Сергеевич! как бы,
думаете вы, достать мне сто тысяч?» («О Дурове». 1833).
898 Приведенные Пущиным стихи и другие» которых он не
запомнил («Сосок чернеет сквозь рубашку»), впервые напеча-
таны— первое в «Полярной Звезде» на 1659 г., а второе в Гер-
белевском сборнике 1661 г., то есть несколькими годами
позже написания Пущиным своих 'воспоминаний. Белинский
в 1646 г. вспомнил напечатанные в «Невском Альманахе»
«суздальские изображения из «Евгения Онегина» над которыми
и тогда все смеялись от души, а Пушкин даже иаписал на них
стихи, которые по их неудобству к печати ие были напечатаны...
По всему видно, что Пушкин остался очень благодарен «Нев-
скому Альманаху» за его картинки из «Онегина» и в особен-
ности за изображение Татьяны в виде жирной коровницы, стра-
дающей спазмами в желудке».
М. В. Юзефович
ПАМЯТИ ПУШКИНА
897 В «Путешествии в. Арзрум», описывая занятие русскими
войсками Топ-Дата 27 июня 1829 г., Пушкин замечал, что
«приехал туда с поэтом Ю.» Этот «поэт Ю.» — будущий извест-
ный археолог и не менее известный крепостник и реакционер,
Михаил Владимирович Юзефович (1802—1889), тогда либе-
ральствующий поручик Чугуевского уланского полка, состоявший
при Паскевиче в действующей армии.
ДО
Воспоминания Юзефовича о Пушкине, написанные в июле
1880 г. и подсказанные автору теми торжествами, которыми сопро-
вождалось открытие памятника Пушкину в Москве (напечатаны
в «Русск. Архиве», 1880, № 3, стр. 431—-446), имели целью по его
объяснению, «смыть с памяти поэта те остатки предубеждений, ко-
торые до сих пор еще пятнают его нравственный образ». Этим
самым Юзефович мог бы оказать очень дурную услугу Пушкину,
если бы мы не имели достаточно данных для критической оценки
его воспоминаний. «Нравственный образ» Пушкина, его политиче-
ские и общественные взгляды после крушения декабристов, его
религиозные настроения и т. д. Юзефович реконстрнрует в пол-
ном соответствии с собственными убеждениями и настроениями,
беззастенчиво перелицовывая Пушкина по своему образу и подо-
бию (подробно см. во вступительной статье, стр. 25—26).
Тем же прокламированием полного примирения Пушкина
с правительством Николая I и восторженного преклонения перед
его главой отмечены и замечания Юзефовича на записки Н. И.
Лорера («Записки декабриста Н. И. Лорера», М.. 1931. стр.
108, 200). См. еще воспоминания о Пушкине М. В. Юзефовича
в письме его к П. И. Бартеневу, опубликованном М. А. Цявлов-
скнм в «Звезде», 1930 г., № 7, стр. 231—232.
988 Широко распространенная в мемуарной литературе легенда
о разгульной и безалаберной жизни Пушкина в Петербурге очень
мало соответствует действительности. Достаточно напомнить, что
в это самое время он с исключительным трудолюбием работал над
«Русланом и Людмилой», что в это же время он ''-тал «певцом
декабристов», что, наконец, уже тогда Ьи принимал деятельнейшее
участие в литературной жизни столицы.
289 П. В. Нащокин зачислен Юзефовичем в гусары оши-
бочно. Ошибочно цитирует он и стихи Пушкина из послания
к П. П. Каверину.
300 «Рыжий Б.» — адъютант Чернышева Н. А. Бутурлин,
действительно написавший донос на то, что на Кавказе дека-
бристы, в обход дисциплины, пользуются слишком большой
свободой и разными послаблениями. Анекдот об ответе 3. Г.
Чернышева на допросе А. И. Чернышеву повторен Юзефовичем
и в замечаниях на записки Н. И. Лорера («Записки декабриста
Н. И. Лорера», ^М., 1931, стр. 109).
301 «Библейская поэма», — конечно, «Гавринлиада», написан-
ная Пушкиным в 1821 г., широко распространявшаяся в спис-
ках и только в 1828 г. путем доноса ставшая известной прави-
тельству. Пушкин, привлеченный к возникшему вследстие сего до-
знанию, вынужден был отрекаться от авторства и едва избежал
новых преследований. Естественно, что его должно было смутить
напоминание об этой поэме.
309 Пушкин, в «Гаврилиаде» осмеявший основные догматы
христианства, а в Одессе бравший «уроки чистого афеизма», до
конца жизни остался материалистом и атеистом. Это явствует хотя
бы из той неохоты, с которой он на смертном одре вынужден был
согласиться на приглашение к нему священника. Именно это и ПО-
ДО
буждало Юзефовича и ему подобных с особенной страстностью,
ко совершенно наперекор истине, доказывать « мнимую религиоз-
ность Пушкина.
808 В Своих замечаниях на «Записки Н. И. Лорера» Юзе*
фович писал, что А. Н. Раевского «Пушкин уважал, но
боялся, — Александр Раевский держал его в большом к себе
решпекте» («Записки декабриста Н. И. Лорера». М., 1931,
стр. 193). Подробно об отношениях Пушкина и А. Н. Раев-
ского см. у Вигеля.
304 Первая редакция этого стихотворения ("Дионея») напе-
чатана впервые не в посмертном издании, а в № 4 «Новостей
Литературы» за 1825 г., то есть уже после рассказанного Юзе-
фовичем анекдота, который столь же сомнителен, как и то, чтобы
Пушкин пожертвовал четырьмя стихами из-за этой невинной
пародии.
306 Неоконченный набросок элегии «Надеждой сладостной
младенчески дыша» относится к 1823 г. Приводимый Юзефови-
чем 9-й стих следует читать:
Где мысль одна живет в небесной чистоте.
В. Л. Нащонипа
РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ
300 Вера Александровна Нащокина, с 1834 г. жена одного
из ближайших друзей Пушкина, П. В. Нащокина, прожила дол-
гую жизнь, похоронив всех своих друзей и близких. Последняя
хранительница живых воспоминаний о Пушкине, она умерла
только в 1900 г. в большой нужде, всеми оставленная и забы-
тая. В 1890-х гг. в газетах даже появлялись объявления с при-
зывом помочь последней современнице Пушкина. Но, кажется,
единственным практическим результатом этих воззваний явились
редкие наезды к Нащокиной газетных репортеров, одному из
которых мы и обязаны записью ее рассказов о Пушкине, и дру-
гом великом ее друге, Гоголе, напечатанных в 1398 г. в иллю-
стрированном приложении к «Новому Времени» (№ 8115, 8122,
8125, 8129; перепечатаны в книге Л. П. Гроссмана «Письма
женщин к Пушкину», М., 1929). В следующем году у Нащоки-
ной снова побывал репортер, ио она уже ничего почти ие могла
дополнить к своим прежним воспоминаниям (Н. Ежов, «У со-
временницы Пушкина В. А. Нащокиной», «Новое Время», 1899,
8343k
Рассказы Нащокиной очень живо и ярко рисуют Пушкина
в интимной обстановке, будучи, вместе с тем. не только весьма
правдивы, но и чрезвычайно точны, как об этом можно судить
из сопоставления ее воспоминаний с иными источниками.
В 1850-х гг. рассказы П. В. и В. А. Нащокиных были за-
писаны П. И. Бартеневым (см. «Рассказы о 1 (ушкине, записан-
ные со слов его друзей П. И Бартеневым в 1851—1860 гг.».
/<40 d#
Вступительная статья и примечания М. Цявловского. М.» 1925;
см. еще М. А. Цявловскин, «Бумажник Пушкина». «Русск. Би»
блиофил», 1916, № 8).
807 Последний раз Пушкин пробыл в Москве с 3-го по 20-е
мая 1836 г., работая в архивах и занимаясь делами «Современ-
ника». Все вто время он прожил у Нащокиных.
0 06 Согласно рассказу В. А. Нащокиной, записанному П. И.
Бартеневым, «Пушкину очень понравилась песня эта; он пере-
писал ее всю для себя своею рукою, и хотя вообще мало пел, во
эту песню тянул с утра до вечера» («Рассказы о Пушкине»,
стр. 46).
308 В письме к Нащокину от 24 ноября 1833 г. Пушкин
вспоминал: «При выезде моем из Москвы Гаврила мой так был
пьян и так меня взбесил, что я велел ему слезть с козел и оста-
вил его на большой дороге в слезах и в истерике».
810 Эпизод этот в действительности произошел в 1833 г.
Пушкин писал Нащокину: «Дома нашел я все в порядке. Жена
была на бале, я за нею поехал и увез к себе, как улан уезд-
ную барышню с именин городничихи» (письмо от 24 ноября
1833 г.).
811 В конце октября 1835 г. Пушкин писал Нащокину: «Мое
семейство умножается, растет, шумит около меня. Теперь, ка-
жется, и на жизнь нечего роптать, и старости нечего бояться».
И другой раз: «Вот тебе анекдот о моем Сашке. Ему запре-
щают (не знаю зачем) просить чего ему хочется. На днях гово-
ворит он своей тетке: «Азя! дай мне чаю: я просить не буду»
2/ июня 1836 г.).
813 22 .июля 1837 г., когда с момента роковой дуэли прошло
уже полгода, Нащокин писал Соболевскому: «Смерть Пушкина
для меня уморила всех, я все забыл, и тебя, и моя дела, и
все... Ты не знаешь, что я потерял с его смертью, и судить не
можешь о моей потере. По смерти его я сам растерялся, упал
духом, расслаб телом. Я все время болен... Радикально лечиться
я ие могу: время нет, денег нет и душевного покоя нет» («Крас-
ный Архив», 1928, т. XXIX, стр. 222).
М0 Н. Н. Пушкина 6 апреля 1837 г. писала Нащокину:
«Простите, что я так запоздала передать вам вещи, которые
принадлежали одному нз самых преданных вам друзей. Я думаю,
что вам приятно будет иметь архалук, который был на нем
в день его несчастной дуэли (в этом архалуке Пушкин изобра-
жен на известном портрете Мазера. — С. Г.); присоединяю к нему
также часы, которые он носил обыкновенно» («Искусство, 1923,
№ 1, стр. 326). Кроме этих вещей Нащокин получил еще бумаж-
ник Пушкина с одной из трех 25-рублевых ассигнаций, соста-
влявших все достояние поэта в момент смерти (две другие доста-
лись П. А. Вяземскому и П. А Плетневу), и маску Пушкина.
Вследствие своего безалаберного характера он не сохранил почти
ничего ив этих реликвий.
т После смерти Пушкина Наталья Николаевна, исполняя
завет мужа — постараться, чтоб о ней забыли, — прожила 1837—
18Я'9гг. безвыездно у старшего брата, Гончарова, в нменхн
«Полотняные Заводы». Замуж Н. Н. Пушкина вышла за П. П.
Ланского не «четыре года спустя» по смерти Пушкина, а более
чем через семь лет, 18 июля 1844 г.
В, И. Додь
ВОСПОМИНАНИЯ О ПУШКИНЕ И ДР
ш Владимир Иванович Даль (1801—1872), автор «Толко-
вого словаря», с 1832 г. всецело посвятивший себя литературной
деятельности (псевдоним: «Казак Луганский»), только трижды
встречался с Пушкиным. В 1832 г., издав первую свою книжку
«Русские сказки», он в Петербурге через Жуковского познако-
мился с Пушкиным, с которым не успел коротко сойтись, вскоре
после того уехав на службу в Оренбург. В 1833 г., когда Пуш-
кин приехал в Оренбург за пугачевскими материалами, Даль
неотлучно сопутствовал ему все три дня, проведенные там поэтом.
А меньше нежели через четыре года, оказавшись в январе
1837 г. в Петербурге, он, врач по профессии, так же неотлучно
оставался у одра умирающего Пушкина,.
В ближайшие годы после гибели поэта он составил свою
известную записку о болезни и смерти Пушкина, которая еще
прежде опубликования (к «Моск. Медицинской Газете», 1860.
№ 49; перепечатывалась в книге П. Е. Щеголева «Дуэль и
смерть Пушкина») распространялась в списках и была исполь-
зована Д. Н. Бантыш-Каменским в его биографии Пушкина
(«Словарь достопамятных людей русской земли», ч. 2, СГ16..
1847. Черновик записки Даля опубликован с пояснениями М. А.
Цявловского в книге «Новые материалы о дуэли н смерти Пуш-
кина», П., 1924, стр. 108—113). Ооколо того же времени Даль
написал свои воспоминания о Пушкине, посвященные преимуще-
ственно их оренбургским встречам, и передал рукопись П. В.
Анненкову. Впервые она была опубликована в 1890 г. Л. Н.
Майковым в «Русском Вестнике» (Ха 10), а затем» перепечатана
в его книге «Пушкин» (СПб., 1899).
В 1859 г., когда Даль, выйдя в отставку, поселился в Мо-
скве, некоторые рассказы его о Пушкине записал П. И. Барте-
нев (они опубликованы М. А. Цявловским в книге «Рассказы о
Пушкине», стр. 21—22). И, наконец, вскоре после того Даль
еще последний раз обратился к памяти Пушкина, записав, на-
ряду с личными своими воспоминаниями, и слышанные им рас-
сказы о дуэлях Пушкина. Эту свою записку Даль передал П. И.
Бартеневу, использовавшему ее в своей статье «Пушкин в южной
России». Впервые она опубликована в 1907 г. Н. О. Лернером
в «Русской Старине» (№ 10).
ш Готовясь к работе над «Историей Пугачева», Пушкин
в 1833 г* объехал ряд мест, в свое время охваченных пожаром
восстания, посетил Казань. Симбирск и вечером 18 сентября
прибыл в Оренбург. 19 сентября он ездил в Берды, а 20-го
выехал из Оренбурга в Уральск, где оставался до 23 сентября.
117 Бердская станица, в которой находилась ставка Пугачева
в течение шестимесячной осады Оренбурга, расположена на реке
Сакмаре, в 7 километрах от города. Богатый материал о Бердах,
собранный Пушкиным, изложен им в 3-й главе «Истории Пуга-
чева».
418 О своей беседе со старой казачкой Бунтовой Пушкин
писал 2 октября 1833 г. жене: «В деревне Берде, где Пугачев
простоял 6 месяцев, вмел я une buone fortune [счастливую слу-
чайность]— нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это
время, как мы с тобой помним 1830 год. Я от нее не отставал,
виноват: и про тебя не подумал». Упомянул ее Пушкин и в по-
следнем, не вошедшем в печатный текст примечании к главе IV
своей «Истории»: «Уральские казаки, большею частью расколь-
ники (особливо старые люди), доныне привязаны к памяти Пу-
гачева. Грех сказать, говорила мне 80-летяяя казачка, на него
мы ие жалуемся; он нам зла не делал».
818 Впоследствии Бунтова рассказывала: «Только он со двора,
бабы все так на меня и накинулись. Кто говорит, что его
подослали, что меня в тюрьму засадят за мою болтовню; кто
говорит: «Антихриста видела, когти-то у у него какие. Да и в пи-
сании сказано, что антихрист будет любить старух, заставлять
их песни петь и деньгами дарить». Слегла я со страху, велела
телегу заложить, везтн меня в Оренбург к начальству. Так и
говорю: «Смилуйтесь, защитите, коли я чего наплела на свою
голову; захворала я с думы». Те смеются. «Не бойся, — гово-
рят, — эти ему сам государь позволил о Пугачеве везде рас-
спрашивать» («Русск. Архив», 1902, кн. II, стр. 660).
890 В 1832 г. Даль издал свою первую книжку «Русские
сказки... Пяток первый», появление которой и послужило пово-
дом к сближению его на почве общих интересов с Пушкиным.
В это время (1831—1834 гг.) Пушкин сам работал над своими
сказками, тогда же появляются сказки Жуковского. Ершова.
Языкова и др., а П. В. Киреевский собирает фольклорные мате-
риалы. Об отношении Пушкина к сказкам Даля можно судить
по тому, что по выходе его первой книжки Пушкин подарил
Далю рукопись одной из своих сказок с надписью «Твоя от
твоих. Сказочнику казаку Луганскому сказочник Александр Чуш-
кин» («Рукою Пушкина», стр. 725).
391 П. И. Бартенев отмечал, что «сближение с Жуковским,
а через него с Пушкиным утвердило Даля в мысли соврать сло-
варь живого народного русского языка. В особенности Пушкин
деятельно ободрял его, перечитывал вместе с ннм его сборник и
пополнял своими сообщениями» («Русск. Архив», 1872, № 10).
т В о*! ношении на имя В. А. Перовского от 9 октября
1833 г. нижегородский губернатор М. И. Бутурлин просил: «в
случае прибытия Пушкина в Оренбургскую губ. учинить надле-
жащее распоряжение об учреждении да ннм во время пребыва-
ния его в оной секретного полицейского надзора за образом
628
жизни и поведением его»- Перовский распорядился отвечать, что
«сие отношение получено через месяц по отбытии господина
Пушкина отсюда», и что «хотя во время кратковременного его в
Оренбурге пребывания и ие было за ним полицейского надзора,
но как останавливался он в моем доме, то я лучше могу удосто-
верить, что поездка его в Оренбургский край не имела другого
предмета, кроме нужных ему исторических изыскании» («Русск.
Старина», 1883, № 1, стр. 78. О тайном надзоре за Пушкиным
во время поездки его в Оренбург см. в публикации В. И. Ней-
штадта, в-чкурнале «30 дней», 1935, № 3, стр. 63—69). Невиди-
мому, эта запоздалая предусмотрительность Бутурлина дала
пищу для анекдота о том, будто он принял Пушкина за ревизора
и писал Перовскому: «Должно быть, ему дано тайное поручение
собирать сведения о неисправностях. Вы знаете мое к вам рас-
положение: я почел долгом вам посоветовать, чтобы вы были
осторожнее» («Русск. Архив», 1865, стлб. 1212—1213).
323 В апреле 1835 г., посылая В. А. Перовскому экземпляр
«Истории Пугачевского бунта», Пушкин писал: «Посылаю... еще
3 экземпл., Далю, Покотнлову и тому охотнику, что Вальшне-
пов сравнивает с Валленштейном, или с Кесарем». Более по-
дробно об ннжеиер-капнтане К. Д. Артюхове и о встрече его с
Пушкиным Даль рассказывает в следующем очерке (стр. 512),
кроме того дважды повторив этот анекдот в рассказах «Охота
на волков» и «Болгарка».
824 История дуэли Пушкина с полковником С. Н. Старовым
(а не Старковым) изложена Далем неверно, как неверно приве-
ден нм и экспромт Пушкина по поводу этой дуэли. Подробно
см. у Горчакова, стр. 167—170 и у Липранди, стр. 227—231.
Н. О. Лернер опустил конец этого рассказа иа том основании,
что он «не только неприличен, но и малодостоверен: Пушкину
в нем приписывается неумный и грубый поступок и очень плохой
экспромт».
В. А. Сол.>о»у6
ВОСПОМИНАНИЯ О ПУШКИНЕ
223 Воспоминания о Пушкине писателя .графа Владимира
Александровича Соллогуба (1813—1882) относятся к последним
годам к месяцам жизни поэта и являются ценным источником
для изучения той трагедия, которая привела к роковому выстрелу
Дантеса. Воспоминания Соллогуба, впервые напечатанные в «Исто-
рическом Вестнике» за 1886 г. (№ 1—6, 11—12) и в следую-
щем году выпущенные отдельным изданием, были переизданы в
1932 г. К основным его воспоминаниям присоединены были и дру-
гие его два мемуарные очерка, в том числе отрывкп из известного
рассказа его (о дуэльной истории с Пушкиным), прочтенного им
в* заседании '«Общества любителей российской словесности»
28 марта 1865 г. и тогда же напечатанного в «Русском Архиве»
(1865 г., № 6; отдельный оттиск под заглавием «Воспоминания
&19
гр. В. А Соллогуба. Гоголь, Пушкин и Лермонтов», М. 1866).
«В заседании. — писал тогда же С. А. Соболевский М. Н. Лон-
гинову,— читал новый член Соллогуб воспоминания о Пушкине,
Гоголе, Лермонтове; все это интересно и живо; совершенно новые
подробности о дуэли» («П. С», XXXI—XXXII, стр. 45).
Первый и третий печатаемые отрывки из воспоминаний Сол-
логуба извлечены нз главы Ш его «Воспоминаний», второй—из
упомянутого его рассказа.
“° «X» — по всей вероятности Н. И. Греч, «четверги» кото-
рого (а не «среды») были очень популярны в литературной среде.
w С октября 1831 г. по май 1832 г. Пушкин нанимал квар-
тиру в доме Брискорна на б. Галерной улице (теперь иа доме
меморал! иая доска).
3,3 Пушкин действительно «уступил» Гоголю некоторые из
своих замыслов — фабулу «Ревизора» и «Мертвых душ». Среди
неосуществленных планов Пушкин а 1830-х гг. имеется такой:
«Криспин приезжает в губернию на ярмарку. — Его принимают
за Ambas [sadeur]. Губернатор честный дурак. Губ[ернаторша]
с ним *окетнич[ает]. — Криспин сватается за дочь».
333 Хотя Соллогуб передавал историю своего столкновения с
Пушкиным по памяти, ие имев под руками писем, которыми он
обменялся с поэтом (отыскавшихся в самое последнее время),
но он ечень точно зафиксировал обстоятельства дела и столь же
точно передал содержание самих писем. Первое письмо Пушкина
так л не отыскалось. Ответ Соллогуба датируется концом января
1836 г В этом первом письме Соллогуб уже приводил объясне-
ние своего разговора с женой поэта, на что Пушкин в первой
половине февраля прислал свой ответ (французский черновик его
сохранился н напечатан в переводе в «Воспоминаниях» Солло-
губа, стр. 523, а французский текст Л. Б. Модзалевским в «Лит.
Наследстве», 1934, № 16—18, стр. 1131). Сохранился и черно-
вик ответа Соллогуба («Письма Пушкина и к Пушкину», стр.
30—31), о котором он не упоминает в своих «Воспоминаниях».
Записку Соллогуба перед отъездом из Твери см. в «Письмах
Пушкина и к Пушкину», стр. 31—32.
380 Зачисленный в конце 1831 г. вновь в коллегию иностран-
ных дел, g жалованием в 500 руб., Пушкин за одну квартиру
в разное время платил от 2500 до 4300 руб. На материальном
положении его отражалась и резкая перемена в отношении к нему
крынки: многие его произведения плохо расходились, Пушкин
вех сильнее запутывался в долгах и дважды вынужден был брать
правительственные ссуды: 20 тысяч руб. в 1834 г. на издание
«Истории Пугачевского бунта» я 30 тысяч в 1835 г. на покрытие
частных долгов, равнявшихся тогда уже 60 тысячам. Погасить эти
ссуды Пушкин не мог, и эта материальная зависимость от Нико-
лая I сыграла большую роль,в личной его драме, навсегда при-
ковав к придворному Петербургу. Пушкин погиб, оставив частных
долгов на сумму около 150 тысяч руб.
131 4 ноября сам Пушкин и несколько его друзей и знако-
мых— Вяземские, Хитрово, Виельгорский, А. И. Васильчикова
и др., получили анонимные письма, являвшиеся прямым продол-
680
жеиием грязной интриги, которую «высший свет» сплетал вокруг
имев Пушкина и Дантеса. Однако сам пасквиль имел в виду,
очевидно, не Дантеса, а Николая I, о чем можно судить по тому,
что в нем председателем ордена рогоносцев назван Нарышкин,
муж фаворитки Александра I.
А. О. Россет рассказывал П. И. Бартеневу, что «граф Сол-
логуб поехал к Пушкину для передачи письма, но он тотчас изо-
рвал его, сказав: «C’est une infamie j’en ai re$u deja aujourcThui
(это гнусность, я уже получил сегодня одно такое) («Русск. Ар-
хив», 1862, Sfo 1, стр. 248).
Ответное письмо Пушкина к Е. М. Хитрово неизвестно.
«Дама», подозревавшаяся Пушкиным в авторстве, вероятно, гр.
М. Д. Нессельроде, принадлежавшая к числу самых ожесточен-
ных «великосветских» врагов Пушкина.
383 Вызов Дантесу послав был Пушкиным не в тот же день,
а на следующий — 5 ноября.
883 Дуэль, первоначально отложенная вследствие просьбы
старшего Геккерна, затем была предотвращена благодаря вмеша-
тельству Жуковского. Именно с целью избежать дуэли придумано
было сватовство Дантеса к влюбленной в него Е. Н. Гончаровой,
старшей сестре Н. Н. Пушкиной (ср. у Данзаса, стр. 544—545).
Свадьба состоялась 10 января 1837 г., однако и поело того Дан-
тес не прекратил ухаживании за женой Пушкина. (Подробно об
этом и о некоторых неточностях, допущенных Соллогубом, см.
П. Е. Щеголев, «Дуэль и смерть Пушкина», изд. 3, Л. — М.,
1928, стр. 101 и след.)
834 Такая экспертиза была произведена в 1927 г. и устано-
вила, что оскорбительные дипломы на имя Пушкина написаны
были будущим известным эмигрантом и генеалогом кн. П. В.
Долгоруковым (П. Е. Щеголев, назв. соч., стр. 487—488). Исто-
рия последней дуэли Пушкина наиболее подробно рассказана
Данзасом (стр. 549 и след.). См. еще рассказ Соллогуба в записи
Н. И. Иваницкого («П. С.», XIII, стр. 36-37).
2С. Л, Даяиао
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЖИЗНИ И КОНЧИНА А. С. ПУШКИНА
885 Рассказы Константина Карловича Данзаса (1801—1870),
лицейского товарища и секунданта Пушкина в его последней
дуэли, напечатаны были только однажды, в 1863 г., отдельной
брошюрой, ставшей библиографической редкостью. Записаны
были эти рассказы приятелем Данзаса, А Аммосовым, сообщав-
шим в предисловии: «Имея честь близко и давно знать глубоко-
уважаемого нами г. Данзаса и беседуя с ннм при частых встре-
чах, мы нередко старались незаметно наводить разговор наш на
обстоятельства, сопровождавшие кончину Пушкина. Рассказы Кон-
стантина Карловича тотчас по окончании наших бесед старались
мы записывать но возможности слово в слово и сделанные нами
заметки посчитывали потом ему».
681
Преддуэлъная история Пушкина изучена во всех своих по-
дробностях. так что нет недостатка в материалах для проверки
достоверности рассказов Данзаса. Такая проверка свидетель-
ствует о большой правдивости этих рассказов, пользующихся
заслуженной популярностью в научной пушкиниане. Последнее
вполне понятно. Рассказы Данзаса исключительно ценны прежде
всего теми живыми подробностями, которые сохранила память
этого единственного свидетеля последних преддувльных часов
Пушкина и самой дуэли. Все бесчисленные рассказы о дне
27 января, запечатленные в мемуарных и эпистолярных записях,
первоисточником своим имели, в конце концов, все те же расска-
зы Данзаса.
С другой стороны, воспоминания Данзаса с предельной для
современника откровенностью вскрывают истинные причины
дуэли, ту трагедию Пушкина, которая заставляла его искать
смерти, тот страшный механизм, который убил Пушкина рукою
Дантеса. Интересен в воспоминаниях Данзаса и рассказ о первых
шагах Дантеса в Петербурге и о впечатлении, произведенном на
Петербург гибелью Пушкина (см. отзыв об этой книге М. Н.
Лонгннова, «Современные Известия», 1863, № 12).
936 О получении анонимных писем и о своих подозрениях на-
счет их происхождения Пушкин сообщил Бенкендорфу в письме
от 21 ноября 1836 г. Подробно см. у Соллогуба, стр. 532—533.
М7 Рассказ о передаче вызова через К. О. Россета я о се-
куидавтстве этого последнего недостоверен.
338 Письма Дантеса к Пушкину неизвестны.
зп» Дуэльные условия переданы Данзасоы с большой точно-
стью. Он не упомянул только об одном пункте, гласившем, что
<*после выстрела противникам не дозволяется менять места, для
того, чтобы выстреливший первым огню своего противника под-
вергся на том же самом расстоянии». Этим, конечно, объясняется
требование раненого Пушкина^ чтобы Дантес после выстрела не
трогался с места (см. стр. 551). В письменном тексте условий
пет пункта относительно возможности объяснений между против-
никами через секундантов. На следствии Данзас показывал, что
«к сим условиям д’Аршиак присовокупил не допускать никаких
объяснений между прЬтивниками, ио он (Данзас), ... имея еще
в виду не упускать случая к примирению, предложил, с своей
стороны, чтобы в случае малейшей возможности секунданты
могли объясниться за них».
140 В письме к П. Я. Вяземскому от 6 февраля 1837 г. Дан-
зас сообщал: «Слова Алек. Сергеев., когда он поднялся, опер-
шись левою рукою, были следующие: «Attender, je me sens de
force pour domiez mon coup» («Дуэль Пушкина с Дантесом.
Подлинное военносудное дело 1837 г.», СПб., 1900, стр. 54.
Ср. там же в письме д’Аршиака от 1 февраля 1837 г. к Вязем-
скому, стр. 53).
341 Легенда о письме Николая I к Пушкину создана бы..э
друзьями повта все с тою же целью посмертной политической
реабилитации его.
632
Л. Т. С пассии Л
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ А. С. ПУШКИНА
343 Записка Ивана Тимофеевича Спасского (1795—1859),
профессора Медико-хирургической академии и домашнего врача
Пушкина, впервые напечатана была в 1859 г. («Библиограф. За-
писки», 1859, № 18, стр. 555—559). «Предлагаемая статья,—
писал в примечании М. Н. Лонгинов, — была написана немед-
ленно после кончины Пушкина бывшим свидетелем последних
дней его жизни известным петербургским медиком Иваном Тимо-
феевичем Спасским (недавно умершим), который тогда же пода-
рил мне с нее список. В статье этой заключаются многие выраже-
ния, которые целиком вошли в «Последние минуты Пушкина»,
сочинение В. А. Жуковского, для которого они. вероятно, послу-
жили материалом. Хоть в статье И. Т. Спасского найдут немно-
го нового, но, мне кажется, она стоит быть напечатанною как со-
временный рассказ очевидца о смерти Пушкина».
Неоднократно впоследствии перепечатывавшаяся (наиболее
точная публикация в названной книге П. Е. Щеголева, стр. 202—
204), записка И. Т. Спасского в первые же дни после смерти
Пушкина широко распространялась в списках, явившись первым
хронологическим повествованием о его последних часах (см. А. С.
Поляков, «О смерти Пушкина», II., 1922, стр. 32). Легендарные
реплики Пушкина по адресу царя, введенные Спасским в текст
своего рассказа, заставляют заподозреть редакторскую руку Жу-
ковского. Но тем не меиее рассказ его представляет большой
интерес как свидетельство очевидца, будучи к тому же записан
под самым свежим впечатлением.
343 Утром в день дуэли Пушкин получил пригласительный
билет на похороны сына Н. И. Греча, скончавшегося 25 ян-
варя 1837 г.
ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
А. Т. — Архив бр. Тургеневых.
Л. Н.— Литературное Наследство, 1934, Хе 16—18
О. А. — Остафьевский Архив.
77. С. — Пушкин и его современники.
Пушкин. Временник — Пушкин. Временник.
Пушкинской Комиссии.
Р. А. — Русский Архив
Р. С. — Русская Старина
С. Н. — Старина и Новизна.
СОДЕРЖАНИЕ
С. Я» Гессен — Современники о Пушкине................... 5
Л. С. Пушкин. Биографическое известие об А. С. Пушкине
. до 1826 г.............................................. 29
И. И. Пущин. Записки о Пушкине . . 33
С. Д. Комовский. Воспоминания о Пушкине......... 87
А. М. Каратыгина. Мое знакомство с А С. Пушкиным . . 92
s/ И. И. Лажечников. Знакомство мое с Пушкиным 103
С. А. Соболевский. Таинственные приметы в жизни
Пушкина ......... 119
Отрывок из воспоминании о Пушкине 127
Квартира Пушкина в Москве . .... 128
Ф. Н. Глинка. Удаление А. С. Пушкина из Петербурга в
1820 г. ........... . . • 130
Е. JI. Руды ко вс кий. Встреча с Пушкиным............... 13 I
В. П. Горчаков. Выдержки из дневника об А. С. Пушкине 137
Из воспоминаний о Пушкине. 169
Пушкин в Кишиневе................................. 171
Д V А. Ф. Вельтман. Воспоминания о Бессарабия 173
\ 'УИ. Д. Якушкин. Из записок............................. 185
^Ф. Н. Лугинин. Из кишиневского дневника . . 189
^И. П. Липранди. Из дневника и воспоминаний 191
уФ. Ф. Вигель. Из записок. . 279
। А. И. Подолинский. Воспоминания ... 293
•р М. И. Осипова. Рассказы о Пушкине, записанные М. И. Се-
мевским ............... . . 301
В. И. Фок. Рассказы о Пушкине, записанные В. П. Остро-
горским .... ...... 306
А. Н. Вульф. Рассказы о Пушкине, записанные М. И. Се-
мевским . .... 308
. Дневниковые записи о Пушкине. . 311
** А. П. Керн. Воспоминания о Пушкине. 320
Дельвиг и Пушкин ... 339
П. А. Вяземский. Воспоминания и рассказы о Пушкине.
1. Воспоминания о Пушкине........................ 353
2. Из замечаний на 2-е изд. стихотворений Пушкина 386
3. Ив рассказов IL А. и В. Ф. Вяземских о Пушкине . 387
4. Выдержки из писем о Пушкине . . . 396
5. Из писем о дуэли и смерти Пушкина 415
К. А. Полевой. Из записок.......................... 426
С. П. Шевырев. Рассказы о Пушкине.................. 460
ЦМ. И. Пущин. Встреча с А. С. Пушкиным за Кавказом 465
' М. В. Юзефович. Памяти Пушкина 474
В. А. Нащокина. Рассказы о Пушкине 492
*В. И. Даль. Воспоминания о Пушкине................ 506
Рассказы о Пушкине, записанные IL И. Бартеневым. 511
Записки о Пушкине . . . 512
. Смерть А. С. Пушкина........ 515
* В. А. Соллогуб. Воспоминания о Пушкине............ 521
К. К. Данзас. Последние дни жизни и кончина А. С. Пуш-
кина ........................................ 541
И» Т. Спасский. Последние дни А. С. Пушкина 560
Примечания 565
Принятые сокращения 633
Ответственн. редактор Н. Ств
панов. Техн, редактор Ал. Ку-
ку ричкина Корректор Ф. Алек-
сандров. Сдано в набор 7 VIII
1936 г. Подписано к печати
17/ХП 1936 г. Ленгослитиздат
№ 960. Леиоблгорлнт № 2494ь.
Тираж 10300. Заказ № 869
Бумага 82х1101/за. Уч. авт. л. 35,1.
Бум. л. 10. Тип. знак, на 1 бум.
листе 137600. Цена 7 р. Пере-
плет 1 р. 25 к. Набрано в ти-
пографии „Печ. Двор*, им. А. М.
Горького. Ленинград, Гатчин-
ская, 26. Отпечатано с матриц
в тип. арт. w Печатня", Прачеч-
ный пер., 6. По вак. № 2683»
ОПЕЧАТКИ
Стр. Строка Напечатано Следует
Между стр. 16--17 А. С. Пушкин Л. С. Пушкин
под портретом
24 9 сн. политическом полемическом
26 5 ся. первоначальным первопечатным
370 13 сн. волчьи волчья
541 10 св. гда где
560 11 св. радостых радостных
567 16 сн. одбрый добрый
„Пушкин в воспоминаниях современников*
Абрамов, П. В. (1791-1836),
полковник, декабрист — 263.
Аксаков, С. Т. (1791—1859),
писатель —112.
Александр 1 (1777—1825) —
43-45, 47, 60-62, 65, 68,
73, 125, 132. 137, 282,
283, 291, 313, 388, 401, 461,
483, 515.
Алексеев, А И., шт.-капн-
тан л.-гв. Конно-егерского
полка, преданный суду по
делу о распространении стих.
«Андрей Шенье»—290, 291.
Алексеев, А. П, областной
почтмейстер в Кишиневе —
166, 212, 225—227.
Алексеев, Н. G (178?—1850),
чиновник особых поручений
при геи. Инзове, приятель
Пушкина—138, 144, 169,
170, 178. 192—194, 200,
201, 204, 207, 208, 212,
228, 230—233, 246, 247,
249, 252, 260, 261, 264,
270, 271, 283, 284, 286.
Али (Морали), турок, в прош-
лом моряк, одесский прия-
тель Пушкина — 259, 2о0.
Анакреон (VI—V вв. до н. в.),
греческий поэт-лирик — 277.
Анна Павловна (1/95—1865),
сестра Александра I, нидер-
ландская королева — 43, 45,
47.
Аракчеев, А А, гр. (1769—
1834), военный министр,
временщик при Алексан-
дре 1 — 186, 386.
Арендт, Н. Ф. (1785—1859),
известный хирург, лейб-ме-
дик Николая 1 — 392,415—
417, 419, 422, 516, 517,
520, 553—556, 560-563.
Арина Родионовна (1758—
1828), няня Пушкина — 76,
79, 272, 304.
Аристов, унтер-офицер Охот-
ского полка — 227, 239, 240.
Артюхов, К. Д. (ум. 1840),
ивжеиер^юлковник, директор
кадетского корпуса в Орен-
бурге—513, 514.
д’Аршиак, виконт (ум. 1851),
атташе французского по-
сольства, секундант Данте-
са — 395, 418, 421, 422,
534—538, 547—552.
Байрон, Д. (1788—1824),
знаменитый английский поэт,
глава литературного течения,
названного по его имени бай-
ронизмом — 35, 181,286, 309,
322, 330, 331, 400. 404,
405. 407, 450, 479.
Бакунина, Е. П. (1795—1869),
фрейлина, сестра лицейского
товарища Пушкина и пред-
мет его первой любви — 58,
90.
Балашов, А Д. (1770—1837),
министр полиции — 132, 133.
Ш
Балш, Т., молдавский вель-
можа, прибитый Пушки-
ным—33, 180, 231, 233.
Баратынский, Е. А. (1800 —
1844), поэт—129, 273, 314,
323, 331, 343, 363, 371,
372, 384, 385, 431, 432,
445, 447, 464.
Барков, Д. Н. (1796—185?),
гвард. офицер, член «Зеле-
ной Лампы», однофамилец
известного порнографического
поэта — 334.
Бароцци, А И., майор, поли**
цеймейстер в Бендерах —
264—267.
Батюшков, К. Н. (1787—1855),
поэт —175, 183, 248, 354,
358, 363, 371, 399, 409, 489.
Бахметев, А Н. (1774—1841),
наместник Бессарабии в
1816—1820 гг. —192, 212,
265, 267, 283.
Башмаков, Д. Е. (1793—1835),
таврический гражд. губерна-
тор— 261.
Башмакова, В. А, жена пре-
дыдущего — 258.
Башуцкий, А. П. (1805—1876),
писатель — 515.
Бенкендорф, А X., гр. (1783—
1844), шеф жандармов, на-
чальник III Отделения — 99,
275, 276, 390, 391, 404, 543,
546, 547.
Беранже (1780—1857), фран-
цузский поэт, автор популяр-
ных сатирических песен в ли-
беральном духе—108, 343.
Бестужев-Марлинский, А А
(1797—1837), декабрист-пи-
сатель, издатель альманаха
«Полярная Звезда» — 369,
398, 399.
Бим-баша-Савва, вождь болгар-
ского национального движе-
ния — 222.
Бирон, гр. (1690—1772), ре-
гент государства при Анне
Леопольдовне — 110, 113,
116, 406.
Бистром, Ф. А (ум. 1825),
армейский полковник, член
«Союза Благоденствия» и
Южного общества—240, 241.
Блудов, Д. Н. (1785—1864),
член «Арзамаса», с 1832 г.—
министр внутр, дел — 91, 287.
354, 358, 361, 401, 410, 529.
Богданович, И. Ф. (1743—
1803), повт, автор шутливой
поэмы «Душенька» —152.
Бологовской, Д. Н. (1780—
1852), геи.-майор. командир
1-й бригады 16-й пехотной
дивизии в Кишиневе — 192,
199, 201, 205, 207, 208, 234,
241, 259, 264, 266-270.
Броглио, С. Ф., гр. (1799—
182?), лицейский товарищ
Пушкина — 60.
Бруни, А (ум. 1822), живо-
писец — 388.
Брунов, Ф. И., гр. (1797—
1875), чиновник особых по-
лучений при Воронцове —
Брюллов, А П. (1798—1877),
архитектор — 511.
Брюллов, К. П. (1799—1852),
нсторич. живописец — 486.
Булгаков, А Я. (1781—1863),
московский почт-директор —
414.
Булгари, Н. Я, гр. (1803—
1841), поручик Кирасирского
полка, декабрист, член Юж-
ного общества — 264,
Булгари, С. Н., гр., отставной
поручик, прикосновенный к
делу декабристов — 264.
Булгарин, Ф. В. (1789—1859),
писатель, журналист, изда-
тель официозной газ. «Се-
верная Пчела» и жури. «Сын
Отечества». С 1826 г. стал
политич. осведомителем тай-
ной полиции. С 1830 г. один
из главных литературных
врагов Пушкина — 294, 298,
374, 389, 405. 448, 449,
456—458, 535.
IV
Бульвер, Э. (1803—1873), ан-
глийский романист, автор
романа «Пелам» (1828) —
351.
Бурняшев, В. П. (1809—1888),
писатель, журналист — 293,
294, 296. 297, 300.
Бурцов, И. Г. (1794—1829),
декабрист, видный член
«Союза Благоденствия», в
1827—29 гг. — один из глав-
ных руководителей русско-ту-
рецкой войны — 66, 274—
276.
Бутурлин, М. П., гр. (1786—
1860), нижегородский воен-
ный и гражд. губернатор —
480, 481, 511.
Буяльский, И. В. (1789—1866),
профессор медико-хирургиче-
ской академии — 555.
Вакар, В. И., жена подполков-
ника — 198.
Валевский, А О. (ум. 1845),
польский сенатор и предсе-
датель герольдии — 209.
Валуев, П. А (1815—1880),
будущий видный государ-
ственный деятель, с 1836 г.
муж М. П. Вяземской — 391,
554.
Валуева, Е.П. (1774—1848),
камер-фрейлина — 59.
Валуева, М. П. (1813—1849).
дочь П. А Вяземского —
391, 393.
Вальховский, В. Д. (1798—
1841), лицейский товарищ
Пушкина, член «Союза Бла-
годенствия». сосланный на
Кавказ — 66, 279.
Варфоломей, Е. К., член Бесса-
рабского Верховного совета,
богатый помещик н откуп-
щик— 137, 142, 163—167,
f76, 177, 194, 198, 200, 201,
205.
Варфоломей, М. Д., жена пре-
дыдущего — 162—164, 175.
Варфоломей, П. Е., дочь преды-
дущих—163, 164, 175—177.
Васильчиков, И. В., кн. (1777—
1847), командующий отдель-
ным гвардейским корпусом —
132, 388.
Васильчикова, А. И. (1795—
1855), жена сенатора — 523.
Вахтен, ген.-майор, начальник
штаба 6-го корпуса — 207,
241, 268.
Вельо, дочери придворного
банкира — 62.
Вельтман, А Ф. (1800—
1870), писатель и археолог,
автор воспоминаний — 165,
166, 173—184, 204, 206,
221, 245-247.
Вельяшева, Е. В. (1812—
1865), племянница П. А.
Осиповой — 315.
Веневетинов, Д. В. (1805—
1827), поэт, член москов-
ского кружка любомудров —
99, 129, 333, 341, 358, 462.
Вержейский, майор Охотского
пех. полка — 237—239.
Вигель, Ф. Ф. (1786—1856),
автор «Записок» — 197, 270,
274, 279—292. 526.
Виельгорскин, Мих. Ю., гр.
(178&—1856), композитор —
99, 393, 413, 416, 518,
554, 562.
Виргилнй (70—19 до и. в.),
римский поэт — 436.
Владимиреско, Теодор, валах-
скин солдат, вождь демокра-
тического национально-осво-
бодительного восстания в
Малой Валахии (январь
1821). убитый адъютантами
А Ипсиланти — 221.
Воейков, А Ф. (1777-1839),
журналист, переводчик и вто-
ростепенный поэт, автор из*
весгной сатиры на литерато-
ров «Дом сумасшедших» —
91, 293, 296, 399, 410,
428, 457.
4
V
Волконская, В. М.» кн. (1778—
1866), сестра министра ими.
двора, камер-фрейлина — 59,
60.
Волконская, 3. А., кн. (1792—
1862), поэтесса, музыкантша
и певица — 358, 464, 496.
Волконский, П. М., св. кн.
(1776—1852), гсн.-адыотант,
министр имп. двора — 60,
65, 260, 552.
Волконский, С. Г. (1788—
1865), бригадный командир
19 пех. дивизии, декабрист,
один из руководителей Южно-
го общества. Был женат на
М. Н. Раевской —235, 246,
264, 476.
Вольтер, Ф. (1694—1778),
свободомыслящий франц, пи-
сатель и публицист — 267,
434.
Волынский, А. П. (1689—
1740), кабинет-министр имп.
Анны Иоанновны — 110, 112.
Воронцов, М. С., гр. (1782—
1856) новороссийский ген.-
губернатор, — 34, 74, 166,
253, 255. 258—264, 270,
274, 276, 285, 286, 386,
388, 398.
Воронцова, Е. К., гр. (1792—
1880), жена М. С. Ворон-
цова предмет сильного увле-
чения Пушкина — 74, 258,
260, 288, 388.
Врангель, А. Е., бар. (1800—
1881), ген.-адъютант — 505.
Вревская — см.: Вульф, Е. Н.
Вроиченко, М. П. (1802—
1855), переводчик Шекспи-
ра, Байрона, Гете и др. —
449.
Всеволожский, Н. В. (1799—
1862), основатель кружка
«Зеленая Лампа» —121.
Вульф, Ал. Н. (1805—1881),
сын П. А. Осиповой, дерпт-
ский студент, потом офицер,
участник польского похода.
VI
Автор «Дневника» — 26,119,
197, 301, 308—319, 327,
328, 343, 350—352.
Вульф, Ан. Н. (1799—1857),
дочь П. А. Осиповой, увле-
кавшаяся Пушкиным — 301,
307, 317, 320, 322, 325,
326, 329, 330, 342.
Вульф, Е. Н., по мужу Вревская
(1809—1883), дочь П. А.
Осиповой — 273, 301, 310.
Вульф, П. И. (1774—1858),
подпоручик, дядя А. Н.
Вульфа, помещик с. Павлов-
ского, Тверской губ. — 315.
Вучич, сербе. воевода, жив-
ший в Кишиневе — 212.
Вяземская, В. Ф., кн. (1790—
1886), жена П. А. Вязем-
ского — 387—389, 391 —395,
399—401, 405—407, 410,
411, 413, 558.
Вяземская, М. П. — см.: Валу-
ева, М. П.
Вяземский, П. А., кн. (1792—
1878), поэт и критик, автор
воспоминаний — 99, 154, 271,
274, 293, 353—425, 427,
441, 457, 501, 544, 554,
558, 562.
Вяземский, П. П., кн. (1820—
1888), сын предыдущего—392.
Вязмитинов, С. К., гр. (1744—
1819), петербургский ген.-гу-
бернатор — 132.
Гагарин, И. С., кн. (1814—
1882), один из предполагае-
мых авторов анонимных пи-
сем — 543, 544.
Гагарин, Ф. Ф., кн. (1786—
1863), гусарский полковник,
причастный к делу декабри-
стов, брат В. Ф. Вязем-
ской — 529.
Гаевский, А. В.» майор Селен-
гинского пех. полка, переве-
денный из л.-гв. Семеновского
полка за восстание 1820 г.—
205, 238-240. 298.
Ганнибал, Абрам (Ибрагим^
Петрович (1697—1781), сын
абиссинского князька, выве-
зенный в Россию. Генерал-
аншеф и близкий сотрудник
Петра I, прадед Пушкина —
29„ 281, 312, 403, 439.
Гауеншильд, Ф. М. (ум.
1830), профессор немецкого
языка н словесности в Ли-
цее, директор Лицейского бла-
городного пансиона — 54, 56.
Ге, Н. Н., художник-живопи-
сец, в 1870 г. написавший
картину «Пушкин в Михай-
ловском» — 306.
Геверс, чиновник голландского
посольства — 395.
Геккерн, Л., бар. (1791 —
1884), голландский послан-
ник в России, активнейший
участник преддуэльной инт-
риги—388, 390. 392, 395,
420, 421, 425, 488, 533,
538—540, 542—550, 552.
Геннадий, архимандрит Свято-
горского монастыря, в 1830—
40-х гг. —307.
Герцен, А. И. (1812—1870).
писатель, публицист - эми-
грант— 475.
Гете, В. (1749—1832), вели-
чайший поэт Германии —
443, 463.
Гизо, Ф. (1787—1874), франц,
историк, публицист и поли-
тический деятель, перевод-
чик Шекспира — 463.
Глинка, М. И. (1804—1857),
композитор — 127, 295, 326,
337, 374, 407, 408.
Глинка, У. К., сестра В. К.
Кюхельбекера — 86.
Глинка, Ф. Н. (1787—1880),
поэт и декабрист. Автор вос-
поминший — 130—133.
Гнедич, Н. И. (1784—1833),
поэт и переводчик —114,
132, 406.x
Гоголь, Н. В. (1809—1852) —
115, 504, 525, 526.
Годунов, Б. Ф. (1552—
1605), царь — 461.
Голицын. А. Н., кн. (1773—
1844), друг Александра I,
министр народного просве-
щения и обер-прокурор си-
нода. известный ханжеством
и жесточайшим гонением
просвещения — 66, 387, 419.
Голицын, Д. В., св. кн.
(1771 —1844), московский
военный ген.-губернатор —
74. 75, 389, 550.
Голицын*, G Г., кн. (1803—
1868), меломан, сочинитель
эпиграмм и романсов — 337,
338.
Голицына, Е. И., кн. (1780—
1850), одна из образован-
нейших женщин своего вре-
мени, которой в юности увле-
кался Пушкин — 355.
Гончаров, Д. А. (1808—
1859), камер-юнкер, стар-
ший брат Н. Н. Пушкиной —
503.
Гончаров. Н. А. (1788—1861),
тесть Пушкина, умалишен-
ный — 388.
Гончаров, С. Н. (род. 1815).
гусарский корнет, младший
брат Н. Н. Пушкиной —
390, 405, 512.
Гончарова, А. Н. (род. 1811),
по мужу бар. Фризенгоф, се-
стра Н. Н. Пушкиной — 369,
371, 392, 394, 545» 553,555.
Гончарова, Е. Н. (ум. 1843),
старшая сестра Н. Н. Пуш-
киной, с 1836 г. жена Дан-
теса—392, 393, 420, 545,
634. 635. 638, 644. 645.
Гончарова, Н. И., (ум. 1848),
теща Пушкина — 388.
Гончарова, Н. Н. — см.: Пуш-
кина, Н. Н.
Горчаков, А. М., кн. (1799—
1883). лицейский товарищ
Пушкина; впоследствии ми-
нистр иностранных дел, канц-
лер — 40, 58.
VII
Горчаков, В. П. (1800—1867),
дивизион, квартирмейстер ери
штабе 16 пех. дивизии. Автор
воспоминаний — 137— 172,
193, 201, 204, 207, 233,
245, 246, 254, 261.
Готовцева, А. И., поэтесса, ав-
тор послания к Пушкину —
315.
Греч, Н. И. (1787—1867), пи-
сатель, журналист, редактор
журнала «Сын Отечества» и
издатель официозной газ.
«Северная Пчела», соратник
Булгарина — 294, 440, 448,
561.
Грибоедов, А. С. (1795—
1829), драматург, автор
«Горе от ума», русский посол
в Тегеране, где и был убит —
74, 94, 97, 154, 314, 354,
355, 388, 431.
Гурьев, А. Д., гр. (1787—
1865), сын министра финан-
сов, одесский градоначальник
в 1822—25 гг.—253.
Гурьев, К., лицейский това-
рищ Пушкина, исключенный
за дурное поведение — 40,41,
45.
Гюго, В. (1802—1885), вели-
чайший франц, поэт — 455.
Давыдов, А. Л. (1773—
1833), отст. ген.-майор, брат
Н. Н. Раевского— 139, 185,
187, 209, 273. 274, 386.
Давыдов, В. Л. (1792—1853).
брат предыдущего, отст. пол-
ковник, декабрист, председа-
тель Каменской управы Юж-
ного общества — 138, 185—
187, 20$.
Давыдов, Д. В. (1784—1839),
поэт, партизан и военный
писатель — 375, 384, 489.
Давыдова, Аглая А., жена
А. Л. Давыдова, о которой
Пушкин написал эпиграмму
«Иной имел» — 185, 274,386.
VIII
Давыдов, Адель А., дочь
А. Л. и А. А. Давыдовых —
185, 186.
Даль, В. И. (1802—1872), пи-
сатель. Автор воспомина-
ний — 86, 394. 506—510,
556—558, 563, 564.
Данзас, К. К. (1801—1870),
лицейский товарищ Пушкина
и секундант его в последней
дуэли. Автор рассказов — 86,
277, 390, 415, 416, 541 —
564.
Дантес, Ж. (1812—1895), по-
ручик Кавалергардского пол-
ка, убийца Пушкина — 84,
119, 127, 128, 311, 386,
390-394, 418, 420, 422,
498, 530, 532—553.
Дашков. Д. В. (1788—1839),
один из основателей «Арза-
маса», автор ряда крнтич.
статей, потом министр юсти-
ции — 354, 361.
Дельвиг, Ал. А. (1816—
1882), брат поэта, впослед-
ствии гвард. шт.-капитан —
347.
Дельвиг, Ант. А. (1798—
1831), поэт, лицейский то-
варищ и один из ближайших
друзей Пушкина — 30, 37,
56. 58, 64, 65, 72, 87—89,
91. 273, 279, 289, 295,
298, 299, 314, 316, 326,331,
333, 336, 337, 339—347,
351, 352, 379, 384, 405.
408, 431, 443, 445, 453, 457.
Дельвиг, И. А. (род. 1819),
брат поэта — 347.
Дельвиг, М. А., сестра поэта,
адресат шутливых лицейских
мадригалов Пушкина — 58.
Дельвиг, С. М. (1806—1888),
жена поэта — 304, 336, 340,
343. 345, 346.
Денисевнч, майор, противник
Пушкина в несостоявшейся
дуэли 1819 г., прозванный
«театральным майором» —
104—108.
Денисов, А. К. (1763—1841),
ген.-лейтенант, атаман вой-
ска Донского — 135.
Державин, Г. Р. (1743-1816),
поэт —57, 115, 370, 409,
454.
Де-Рибае, О. И (1750—
1800), адмирал, основатель
Одессы — 213.
Дибич-Забалканский, И. И., гр.
(1785—1831), фельдмар-
шал— 241.
Димитрий (Даниил Сулима,
1772—1844), архиепископ ки-
шиневский, духовный писа-
тель—212, 239, 240.
Дмитревский, И. А. (1736—
1821), писатель, актер, один
из основателей русского те-
атра — 98.
Дмитриев, И. И. (1760—1837),
поэт, баснописец, министр
юстиции — 55, 358, 361 —
364, 371, 372, 378, 401,
402, 409, 411—413, 418,
426.
Долгоруков, И. А, кн. (1797—
1848), видный член «Союза
Благоденствия», потом ген.-
адъютант — 374.
Долгоруков, П. В., кн. (1816—
1868), участник преддуэль-
ной интриги, будущий генео-
лог —395, 543.
Дорохов, Р. И. (ум. 1852), из-
вестный бреттер и дуэлянт,
неоднократно раэжаловав-
шийся в солдаты — 468—
471, 552.
Достоевский, Ф. М. (1822—
1881)—491.
Друганов, И. М., поручик 31-го
егерского полка, адъютант
М. Ф. Орлова —140, 198.
Дука, К., гетерист, кишинев-
ский З1&комец Пушкина —
222—224.
Дуров, В. А., бывш. Сарапуль-
ский городничий, брат Н. А
Дуровой — 472.
Дурова, Н. А (1783—1866),
писательница, известная «ка-
валерист-девица», под именем
поручика Александрова уча-
ствовавшая в войне 1812 г. —
472.
Екатерина II (1729—1796),
императрица — 47, 252, 454,
Елизавета Алексеевка (1779—
1826), жена Александра! —
45, 59, 61, 63.
Ермолов, А П. (1776—1861),
генерал, главноуправляющий
Грузин — 397, 481.
Есаков, О О (1798-1831),
лицейский товарищ Пушкина,
потом артил. офицер — 62.
Жандр, А А (1789-1873),
драматург и театрал — 94.
Желтухин, С. Ф. (177?—1833),
ген.-лейтенант, один из вдох-
новителей палочной дисци-
плины — 198, 236.
Живковяч, сербский воевода,
живший в Кишиневе—212.
Жомини, Г. В. (1779—1869),
выдающийся теоретик воен-
ного искусства — 384.
Жуковский, В. А. (1782—
1852), поэт—30, 31, 91,
105, 114, 116, 128, 174,
183, 248, 262, 279, 287,
292, 344, 354, 358, 363, 364,
371, 374—377, 379, 390,
394, 401—404, 407—411,
414, 424, 430, 438, 451,
489, 504, 506, 508, 511,
518, 525, 538, 544, 554,
557, 558, 562.
Завальевский, Н. С., чиновник
особых поручений при Ворон-
цове — 291.
Загоскин, М. Н. (1789—1852),
писатель, директор москов-
ских театров — 91, 463.
Загряжская, Н. К. (1747—
1837), статс-дама, тетка
Н. Н. Пушкиной —377,546,
554, 558.
IX
Загряжский, бедный дворянин,
приживальщик Нащокиных —
495.
Задлер, К. К. (1801—1877),
доктор медицины — 553.
Закревская, А Ф. (1799—
1879), жена ген.-адъютанта,
красивая и эксцентричная
женщина, которой увлекался
Пушкин — 404.
Захаржевскин, Я. В. (1780—
1860), начальник Царско-
сельского дворцового упра-
вления и полиции — 68.
Збиевский, Т.Н. (1767—1828),
ген.-майор, комендант Бендер-
ской крепости — 256, 257.
Золотарев, лицейский эко-
ном — 49.
Зонтаг, А. П. (1785—1864),
детская писательница — 262.
Зубков, В. П. (1799—1862),
советник Моск, гражд. пала-
ты, прикосновенный к делу
декабристов — 74.
Ивелич» Е. М. (1795—1838),
дочь сенатора, давнишняя
знакомая и соседка родите-
лей Пушкина — 94, 95, 332.
Измаилов, А. Е. (1779—1831),
баснописец и сатирик — 344,
427, 428.
Измайлов, В. В. (1773—1830),
писатель и цензор — 53.
Илличевский, А, Д. (1798—
1837), лицейский товарищ
Пушкина, поэт — 64, 88, 337.
Инзов, И. Н. (1768—1845),
полномочный наместник Бес-
сарабской области — 32, 33,
73, 147, 171—173, 191,
192, 194, 198, 201, 210-
212, 218, 233, 234, 239,240,
270, 282, 285.
Ипсиланти, А. К., кн. (1792 —
1828), сын молдавского и
валахского господаря, фли-
гель-адъютант, глава гре-
ческой гетерии —142, 157,
159, 199—201, 284.
Ипсиланти, Г. К.» кн. (1795—
1829), шт.-ротмнстр Кава-
лергардского полка, член
гетерии — 142, 157, 199,
201.
Ипсиланти, Д. К. (род. 1794),
адъютант Н. Н. Раевского-
ст., член гетерии—142, 157.
Ипсиланти, Н. К., кн. (род.
1796), шт.-ротмистр Кавалер-
гардского полка, член гете-
рии—142, 157, 199, 201,
211, 223.
Искра, Никола, украинский ка-
зак, современник Полтавской
битвы, живший в Бендерах —
254—257.
Каверин, П. П. (1794-1855),
гусарский офицер, член «Зе-
леной Лампы» и «Союза Бла-
годенствия»— 89. 186. 477.
Казначеев, А, И. (1783—
1880), правитель канцелярии
Воронцова в Одессе — 262,
289
Казначеева, В. Д. (1793—
1853), жена предыдущего,
любительница литературы —
262.
Кайданов, И. К. (1782—1845),
профессор истории в Лицее,
член-корреспондент Акад.
Наук — 57.
Калипсо Полихрони (род.
1803), гречанка которой в
Кишиневе увлекался Пушкин,
по слухам, бывшая возлю-
бленной Байрона — 202, 203,
286.
Кальм, Ф. Г. (1788—1839),
ген.-майор, член «Союза Бла-
годенствия» — 240.
Канкрин, Е. Ф., гр. (1776—
1845), министр финансов —
382.
Каитакузин, А. М., кн.. камер-
юнкер, гетерист — 199—201,
205.
Кантакузин, Г. М., кн. (ум.
1857), полковник русской
X
службы, один из вождей ге-
теристов — 199 — 201, 205,
223,
Кантакузина, Е. М., кн., жена
А. М. Кантакузина — 58,
199, 201.
Кантакузина, Е. М., кн. (1794—
1855), жена Г. М. Кантаку-
зина и сестра А. М. Горча-
кова, лицейского товарища
Пушкина — 199—201.
Кантемир, А. Д., кн. (1708—
1744), поэт-сатирик — 219.
Каподистрня, И. А., гр.
(1776—1831), министр ино-
странных дел и управляющий
делами Бессарабской обла-
сти — 282. (
Каравия, В., гетернст, киши-
невский знакомец Пушкина —
222, 223.
Карагеоргин (ум. 1817), руко-
водитель национального серб-
ского движения, в 1811 —
13 гг. правитель Сербии —
212
Карамзин, А. Н. (1814—1854),
сын историографа — 526.
Карамзин, Н. М. (1766—
1826), писатель, автор «Ис-
тории государства Российско-
го»—30, 89, 91, 115, 116,
128, 132, 150, 154, 280,
282, 313, 353—356, 363,
371, 387—389, 391, 409,
414, 443, 452—454, 458,
461, 479, 556.
Карамзина, Е. А. (1780—
1851), жена историографа и
сестра П. А. Вяземского —
389, 391, 417, 423, 461,
556, 562.
Каратыгин, В. А. (1802—
1853), петербургск. драма-
тич. актер, муж А. М. Ка-
ратыгиной — 98.
Каратыгин, П. А. (1805—
1879), петербургск. комиче-
ский актер — 93, 98.
Каратыгина, А. М., урожд. Ко-
лосова (1802—1880), петер-
бургская драматич. актриса.
Автор воспоминаний — 92—
102, 138.
Карл XII (1682—1718) • швед-
ский король — 254, 255,
257.
Карцов, Я. И. (1784—1836),
профессор математики и фи-
вики в Лицее—57, 88.
Катаказн, К. А., кишиневский
губернатор в 1818—
1826 гг. —142, 194, 198,
199, 254.
Катаказн, Т., сестра предыду-
щего—198, 199, 254.
Катаржи, лейб-драгунский ка-
питан, кишиневский приятель
Пушкина —189, 190.
Катасанов, казачий подполков-
ник_____219.
Катенин, П. А. (1792—1853),
отст. полковник, член «Союза
Благоденствия». Поэт, пере-
водчик, критик и драматург —
92, 94, 97, 99, 374, 407,
410, 411, 464.
Каченовский, М. Т. (1775—
1842), профессор истории и
редактор «Вестника Европы»,
ожесточенный противник ка-
рамзинской школы — 154,
449.
Кек, В. Т., офицер гея. шта-
ба—165, 245.
Кемерский, Л, лицейский дядь-
ка — 49.
Керн, А. П. (1800—1879), ав-
тор воспоминаний — 314, 317,
320—352.
Керн, Е. Е., дочь предыду-
щей — 277, 278.
Керн, Е. Ф. (1765—1841),
ген.-лейтенант, муж А. П.
Керн —277, 320, 329.
Керн, О. Е., дочь А. П.
Керн —338.
Кешко, бессарабская помещи-
ца—198, 200.
Кипренский, О. А (1783—
1836), художник — 479.
XI
Киреевский, И. В. (1806—
1856), критик и публицист,
член московского кружка лю-
бомудров — 129.
Киселев, П. Д. (1738—
1872), начальник штаба 2-й
армии — 67, 124, 237, 252,
285.
Киселев, С. Д. (1792-1851),
отст. гвард. полковник, брат
предыдущего — 370.
Клейнмихель, П. А., гр.
(1793—1869), ген.-адъю-
тант — 66.
Кнабенау, полковник, препода-
ватель верховой езды в Ли-
цее — 63.
Козлов, И. И. (1779—1840),
поэт —326, 327. 400.
Козловский, П. Б., кн. (1783—
1840), дипломат, писатель
и знаток римских класси-
ков—363, 413, 529.
Кокошкин, Ф. Ф. (1773—
1838), писатель, директор
Московских театров — 101.
Колосова, А. М.— см.: Кара-
тыгина.
Колосова, Е. И. (1782—
1860), танцовщица, мать
А. М. Каратыгиной — 96.
Колошин, Пав. П. (1799—
1854), тит. советник, член
«Союза Благоденствия» — 66.
Комнено, И. И., кишиневский
чиновник — 194. 195.
Комовский, С. Д. (1798—
1880), лицейский товарищ
Пушкина. Автор воспомина-
ний—87—102, 337.
Константин Павлович (1779—
1831), брат Александра I —
43. 45, 122. 242.
Корнилов, А. А. (1801 —
1856), лицейский товарищ
Пушкина — 45.
Корииловнч, А. О. (1795—
1834), шт.-капитан гвард.
ген. штаба, история, писа-
тель, декабрист, член Южного
общества — 245, 264.
XII
Корнилович, С. И., полковник,
начальник военно-топографич.
съемки в Бессарабии — 245.
Корсаков (Римский-Корсаков),
Г. А. (ум. 1852), отст. пол-
ковник, причастный к делу
декабристов —123, 274, 359.
Корсакова (Римская-Корсако-
ва), М. И. (ум. 1832), вдо-
ва камергера, в салоне кото-
рой собиралась вся образо-
ванная Москва — 404.
Корф, М. А., гр. (1800—«
1876), лицейский товарищ
Пушкина, видный деятель
царствования Николая I —
53, 89. 279.
Костюшко, Т. (1746-1817).
вождь польского восстания
1794 г; —63.
Котляревский, П. С. (1782—
1851), ген.-от-инфантерии,
один из кровавых покорите-
лей Кавказа — 397.
Коцебу, А. (1761-1819). не-
мецкий драматург и рома-
нист, состоявший на жалова-
нии у русского правит* кьетва
и активно боровшийся с ли-
беральным движением в Гер-
мании. Был убит студентом
К. Зандом — 386.
Кочубей, В. Л., ген. судья Ма-
лороссии, казненный в 1709 г.
ва обвинение Мазепы в из-
мене. Герой пушкинской
«Полтавы» — 313, 314.
Кочубей, В. П., гр. (1768—
1834), видный госуд. деятель,
министр внутр, дел — 282,
411.
Кошаиский, Н. Ф. (1785—
1831), профессор российской
и латинской словесности в
Лицее —50. 52. 53» 88, 89.
Кривцов, Н. И. (1791 —
1843), петербургский прия-
тель Пушкина, либерал, ате-
ист н англоман — 354, 411.
Крупенская, Е. X., жена М. Е.
Крупеиского —171, 208, 254.
Кру пенски н, М. Е. (1781—
1823), кишиневский вице-
губернатор — 137, 142, 194,
198-201, 205, 233, 253,
265, 266.
Крылов, И. А. (1769—1844),
баснописец — 98, 99, 320,
321, 334, 336, 357, 361,
406, 427, 506.
Крюдеиер, А. М., бар., жена
дипломата, писательница, за-
нимавшаяся проповедыванием
мистицизма — 410.
Кукольник, Н. В. (1809—
1868), писатель — 534.
Купнпын, А. П. (1783—
1841), профессор политнч. и
нравствен, наук в Лицее —
44, 46, 57, 65, 69.
Курбский, А. М., ки. (1528—
1583), политич. деятель, бе-
жавший в Польшу, откуда
писал обличительные письма
Иоанну IV —313.
Кюрто, полковник, комендант
Аккерманского замка — 215,
251.
Кюхельбекер, В. К. (1799—
1846), лицейский товарищ и
близкий друг Пушкина, по-
эт, декабрист — 58, 59, 83,
86, 88, 89, 127, 279.
Лабедойер, Ш., гр. (1786—
1815), генерал армии Напо-
леона I, вновь примкнувший
к нему во время «100 дней»
и, после второй реставрации,
расстрелянный — 374.
Лагарп, Ж. (1739—1803), кри-
тик и драматург, историк
литературы — 53.
Ладюрнер, А. И. (1789—1855),
художник-баталист — 542.
Лажечников, И. И. (1794—
1869), исторический рома-
нист. Автор воспоминаний —
103—118.
Лангер. В. П. (1799—187?),
лицеист II курса, художник
и писатель — 337,
Ланжерон, А. Ф. (1763—
1831), ген.-от-инф., предше-
ственник Воронцова по упра-
влению Новороссией —195,
261.
Ланов, И. Н., кишиневский чи-
новник—194, 233, 234.
Ланская, Н. Н. — см.: Пушки-
на, Н. Н.
Ланской, П. П. (1799—1877),
ген.-адъютаит, второй муж
Н. Н. Пушкиной — 305, 414,
504, 505.
Ларин, И., отст. унтер-цейгвах-
тер —179, 221.
Лафатер, И. (1741—1801),
франц, писатель — 53.
Лафонтен, Ж. (1621-1695),
франц, повт—373.
Левашев, В. В. (1783—1848),
командир л.-гв. Гусарского
полка — 63.
Левшнн, А. И. (ок. 1799—
1879), секретарь Воронцова,
потом Одесский градоначаль-
ник, краевед — 261.
Лейтон, Я. (1792—1822), док-
тор медицины — 150.
Леке, М. И. (1793—1856),
правитель канцелярии Инзо-
ва, будущий тов. министра
внутр, дел —172, 191, 207,
208, 259.
Лемонте (1762—1826), франц,
историк, автор предисловия
к франц, изданию басен
Крылова — 426.
Лермонтов, М. Ю. (1811—
1841) —116.
Лидере, А. Н., гр. (1799—
1874), подполк. 31-го егер«<
полка — 237.
Липранди, И. П. (1790—
1880), автор воспоминаний —
158, 159, 168, 169, 172,
178, 179, 191—278,284.297,
Липранди, П. П. (1796—
1864), ген.-лейтенант — 249,
256, 257.
Лишин, П. С, подполк. Кам-
чатского пех. полка — 198.
Ш
Ли шин а, М. Ф., жена преды-
дущего — 198.
Лодий, П. Д. (1764—1829).
профессор Педагогия, ин-та —
41.
Ломоносов, С. Г. (1799—
1857), лицейский товарищ
Пушкина, дипломат — 40, 41,
354, 365.
Лонгинов, М. Н. (1823—
1875), библиограф, писа-
тель — 128.
Лугннин, Ф. Н. (1805—1884),
прапорщик ген. штаба. Автор
дневника — 189—190, 245.
Лужин, И. Д.» московский зна-
комый Пушкина — 389.
Людовик XVIII (1755—1824),
Франц, король — 384.
Людовик Филипп (1778—
1850), франц. король —
542.
Мазепа, И.^ С (1629—1709),
малороссийский гетман — 256,
257. 313, 314.
Майе, содержательница панси-
она в Кишиневе — 200.
Македонские братья, сербские
воеводы, жившие в Кишине-
ве—212.
Максимович, М. А. (1804—
1873), филолог и историк —
372» 4О8.в
Малевинский, майор, адъютант
Инзова—192, 211.
Малевинский, майор, управляю-
щий болгарскими колониями
в Белграде —192, 218.
Малиновский, В. Ф. (1765—
1814), первый директор Цар-
скосельского Лицея — 40,42,
44. 52.
Малиновский, И. В. (1796—
1873), сын директора Цар-
скосельского лицея, лицей-
ский товарищ Пушкина — 41,
54, 56, 86, 557.
Мальтебрюн (Мальтбрен), К.
(1775—1826), географ и пу-
блицист— 211а
XIV
Манионн, А. (1784—1874;,
представитель итальянских
романтиков, поэт, драматург
и романист — 351.
Мариво, П. (1688—1763),
франц, драматург — 99.
Мария Федоровна (1759 —
1828), жена Павла I — 45,
47, 89, 462.
Мартынов, И. И. (1771 —
1833), литератор, один на
учредителей Лицея — 43, 44.
Маслов, Д. Н. (1799—1856),
лицейский товарищ Пушки-
на — 70.
Матвеев, унт.-офип. Охотского
пех. полка — z27, 239, 240.
Медженис, советник англий-
ского посольства в Петер-
бурге— 421.
Мельгунов, Н. А. (ум. 1867),
беллетрист и публицист, член
московского кружка любо-
мудров — 437.
Метлеркампф, капитан Селен-
гииского полка, пом. на-
чальника военно-топографич.
съемки в Бессарабии.— 189,
190, 197.
Мещерский, П. И. (1802—
1876), гвард. полковн.,муж до-
чери Карамзиных—554, 558.
Миллер, П. И. (1813—1885),
лицеист VI курса — 391.
Милорадович, М. А, гр.
(1770—1825), петерб. во-
енный губернатор — 39, 72,
73, 130—132, 281, 282.
Михаил Павлович (1798—
1849), вел. князь — 47.
Мицкевич, А. (1798—1855),
величайший польский повт, в
1824 г. высланный по делу
о тайных обществах и до
1829 г. живший в России —
126, 129, 295, 296, 337,
358, 359, 387, 429—431,
445—447, 490.
Молоствов, П. X. (1793—
1828), лейб-гусар, приятель
Пушкина —89,
Молчанов, прапорщик конно-
пион. эскадрона, арестован-
ный по делу Пушкина
1826 г. —290, 291.
Мольер (1622—1673)» знаме-
нитый франц, драматург —
367.
Мордвинов, И. Н. (ум. 1823)»
ген.-майор, командир Одес-
ского пех. полка — 252.
Муравьев, А Н. (1792—1863),
отст. полковник гвард. ген.
штаба, декабрист — 66.
Муравьев, М. Н. (1796—
1866), отст. подполковник,
член «Союза Благоденствия»,
потом виленский губерна-
тор — 66.
Муравьев, Н. М. (1796—
1843), капитан гвард. ген.
штаба, декабрист, один из
вождей Северного общества,
автор «Конституции» — 188,
374.
Муравьев-Апостол, И. М.
(1762—1851), писатель, ди-
пломат, сенатор — 320.
Муравьев-Апостол, С. И.
(1796—1826), подполковник
Черниговского пех. полка,
декабрист, один из вождей
Южного общества. Пове-
шен — 387.
Муравьев-Карский, Н. Н.
(1794—1866), ген., участник
турецкой войны 1828—29 гг.,
особенно отличившийся при
взятии Карса — 465.
Муравьева» А. Г. (ум. 1832),
жена декабриста Н. М. Му-
равьева, последовавшая за
ним в Сибирь — 82, 187.
Мусин-Пушкин, В. А, гр.
(1798—1854), капитан л.-гв.
Измайловского полка, декаб-
рист— 419.
Муханов, А А (1800—1834),
поручик л.-гв. Уланского пол-
ка, автор статьи о г-же
Сталь-366, 367, 375, 402,
446.
Мюссе, А (1810—1857),
^|>анц. поэт я романист —
Наполеон I Бонапарт (1769—
1821), франц, император —
128, 159, 282, 445, 541.
Наполеон III (1808—1873),
франц, император в 1852—
1870 гг. —60.
Нарский, А А, брат В. А
Нащокиной — 500.
Нарышкин, А А (1785—
1846), отст. генерал-майор,
друг Воронцова — 261.
Нарышкина, О. С. (1802—
1861), жена предыдущего —
258.
Наумов, И. Н.» чиновник ки-
шиневской квартирной комис-
сии, содержатель гостиницы —
211, 270.
Нащокин, П. В. (1800—1854),
одни нз ближайших друзей
Пушкина —122, 125, 274,
419, 464, 477, 492-499,
501—504, 528, 529.
Нащокина, В. А (ум. 1900),
жена предыдущего. Автор
рассказов — 492—505.
Ней. М. (1769—1815), мар-
шал Наполеона 1, во время
«100 дней» принявший его
сторону и расстрелянный по-
сле второй реставрации —
374.
Нейман, подполковник 32-го
Егерского полка — 236.
Ненадович, сербский воевода,
живший в Кишиневе — 212.
Непенин, А Г. (1787-1845).
полковник, командир 32-го
егерского полка, декабрист,
член «Союза Благоденствия»—
214—216, 240. 250, 251.
Нессельроде, К. В., гр. (1780—
1862), канцлер — 289.
Нессельроде, М. Д., гр. (1786—
1849), жена канцлера, участ-
ница преддуэльной интри-
ги— 425.
XV
Николаев, И.» содержатель го-
стиницы в Кишиневе—151.
Николай I (1796—1855), им-
ператор с 1825 г. — 37,
47, 313, 402, 409, 415,
416, 425, 438. 463, 483,
542, 543, 554, 555, 559,
562,
Норов, А С. (1795—1869),
поэт и переводчик, потом ми-
нистр народного просвеще-
ния— 232, 526.
Овидий Назон (43 до н. в.—
17 г. и. в.), знаменитый
римский поэт, сосланный на
берег Черного моря, в г.
Томы, у устья Дуная —
188, 201. 213—216, 219,
247, 325, 434.
Одоевский, В. Ф., кн. (1803—
1869), беллетрист, фнлософ-
шеллингнанец, критик и пу-
блицист — 99, 414, 531,
539.
Озеров, В. А (1769—1816),
драматург — 35о, 365.
Оленин, А Н. (1763—1843),
директор Публичной библио-
теки и Академии художеств —
132.
Оленина, А. А. (1808—
1888), дочь предыдущего,
предмет сильного увлечения
Пушкина — 336.
Олизар, Г. Ф. (1798—т1868),
киевский губернский маршал
я польский поет, в 1824 г.
сватавшийся за М. Н. Ра-
евскую. Член Польского
тайного общества — 209.
Орлов, А А (1791—1840),
московский лубочный лите-
ратор—447. 456—458.
Орлов, А Ф., кн. (1786—
1861), командир л.-гв. Кон-
ного полка, один из усмири-
телей восстания декабристов
и ближайший сподвижник
Николая I — 31, 67, 120—
125. 377,
Орлов, М. Ф. (1788—1842).
брат предыдущего, ген.-май-
ор, командир 16-й пех. ди-
визии, декабрист, один из
вождей «Союза Благоден-
ствия»—34, 124, 139, 141.
153, 157, 158, 168, 171,
172, 187, 198—201, 204,
205. 207—211, 214, 225,
234—247, 259. 270, 271,
273, 284, 285.
Орлов» Ф. Ф. (1792—1835),
брат предыдущих, гвардей-
ский полковник, герой
1812 г. —139, 200, 209.
225—227.
Орлова, Е. Н.» урожд. Раевская
(1797—1885). жена М. Ф.
Орлова—161, 209. 244,
284.
Орлова-Чесменская. А А, гр.
(1785—1843), известная изу-
верка, находившаяся в близ-
ких отношениях с митропо-
литом Фотием — 273.
Осипова, А И. (ум. 1864),
падчерица П. А Осиповой —
301, 302, 391.
Осипова, Е. И.— см.: Фок,
Е. И.
Осипова. М. И. (1820—1896),
дочь П. А Осиповой. Автор
рассказов — 301—307, 391.
Осипова, П. А, по первому
браку Вульф (1781—1859),
помещица с. Трнгорского —
36. 301, 307, 316. 324, 326»
339, 346, 350.
Остен-Сакен, Д. Е., гр. (1790—
1881), начальник штаба Кав-
казского корпуса — 466.
Отон, U-, одесский рестора-
тор — 263.
Охотников, К. А (179?—
1824), адъютант М. Ф. Ор-
лова, декабрист, член «Союза
Благоденствия» — 185, 187,
204. 205, 207, 209, 213,
220, 225. 239, 245. 247t
284, 285. ------
XV/
Павлищев, Н. И. (1802—
1879), муж О. С. Пушкиной,
чиновник в царстве поль-
ском, литератор — 341, 460.
Павлов, М. Г. (1793—1840),
профессор агрономии, изда-
тель журнала «Атеней» — 449.
Павлов, Н. Ф. (1805—1864),
беллетрист, публицист и пе-
реводчик — 350.
Пален, П. А., гр. (1745—
1826), петерб. ген.-губерна-
тор, участник дворцового пе-
реворота 1801 г. — 290.
Паскевич, И. Ф.» гр. (1782 —
1856), ген.-адъютант, глав-
нокомандующий русскими
войсками на Кавказе — 275,
376, 465, 467, 468, 480,481.
Пафнутьев, капитан, дивизион-
ный ваген-мейстер в Киши-
неве—183, 184, 248.
Пандадека, полковник гетери-
стов—222, 223.
Перовский, А. А. (Погорель-
ский) (1787—1836), писа-
тель— 357.
Перовский, В. А. (1792—
1857), брат предыдущего,
оренбургский и самарский ге-
нерал-губернатор — 393*, 506,
511, 524.
Перовский, Н. И. (1784—
1858), губернатор в Кры-
му — 292.
Персон, И. И. (ум. 1867), док-
тор медицины — 553.
Пестель, П. И. (1793—1826),
командир Вятского пех. пол-
ка, декабрист, идеолог и
вождь Южного общества.
Казней —208, 264, 387.
Петр 1 (1672 —1725) —111,
311—313, 371, 382, 387,
400, 403, 408, 514.
Пешель, Ф. О., лицейск. врач
в 1811—1842 г. —50—88.
Пилецкий-Урбаиович, М. С.
(1780—1859), мистик и хан-
жа, в 1811—1813 гг. над-
зиратель в Лицее — 42.
Плетнев, П. А. (1792—1865),
писатель, поэт и критик,
близкий друг Пушкина — 37,
327, 356, 384, 408, 456,
515.
Погодин, М. П. (1800—1875).
критик, историк, впослед-
ствии реакционный идеолог
«официальной народности» —
154, 437, 438, 442—444.
463, 504. 510, 532.
Поджио, А. В. (1798—1873),
отст. подполковник, декаб-
рист, видный член Южного
общества — 264.
Подолинский, А. И. (1806—.
1886), поэт. Автор воспоми-
наний—261, 293—300, 337.
Полевой, К. А. (1801—1867).
критик, издатель и перевод-
чик. Автор записок — 426—
459, 462.
Полевой, Н. А. (1796-1846).
писатель, журналист и кри-
тик—426, 433—436, 43&-
441, 444, 447, 453, 455—
458, 461.
Полетнка. И. Г. (ум. 1889),
приятельница Н. Н. Пушки*
ной — 393.
Полетика, П. И. (1778—1849),
дипломат, член «Арзамаса» —.
354.
Полиньяк, О. (1780—1847),
франц, министр-президент ко-
Йля Карла X, во время
ольской революции приго-
воренный к пожизненному
заключению — 455.
Полторацкий, А. П., прапор-
щик квартирм. части, приез-
жавший в Кишинев на съем-
ку Бессарабской области —
164, 165, 169, 245, 247,
320, 321,325.
Полторацкий, М. А., офицер
квартирм. части — 164, 165.
Полторацкий, П. М. (1775—
1851), полтавский помещик.
<*?ец А. П. Керн — 320,336.
*^2 G. Я. Гессен
XVИ
Пономарев, книгопродавец —
399.
Поп, А. (1688—1744), англий-
ский поэт — 364, 413.
Потемкин-Таврический, Г. А.,
кн. (1739—1791), ген.-фельд-
маршал, фаворит Екатери-
ны Ц — 194, 195, 233, 454.
Потоцкий, И. (Ян) О. (1761—
1815), путешественник, гео-
граф, историк и беллетрист —
372.
Прункул, И. К., член Верхов-
ного совета Бессарабии —194,
198.
Пугачев, Е. И. (ок. 1744—
1775), вождь крестьянского
восстания — 318, 506, 507,
515.
Пушкин, А. А. (1833—1915),
сын поэта — 495.
Пушкин, В. Л. (1767—1830),
поэт, дядя А. С. Пушкина —
29, 40—42, 75, 127, 128,
251, 279, 353, 354, 374,
387, 407, 460.
Пушкин, Г. А. (1835—1905),
сын поэта — 305.
Пушкин, Л. С. (1805—1852),
брат поэта. Автор записки —
77, 120—123, 127, 271—
276, 278, 297, 304, 317—
319» 346, 347, 355, 383—
385, 460, 476, 478, 479,
486, 488—490.
Пушкин, Н. С. (1802—1807),
брат поэта — 461.
Пушкин, С. Л. (1770—1848),
отец поэта — 29, 71,94,101,
102, 271—273, 275—277,
353, 355, 385, 405, 418,
460, 476, 477.
Пушкина, А Л. (1769—1824),
тетка поэта, старая дева —
339.
Пушкина, Н. Н.» урожд. Гон-
чарова (1812—1863), жена
поэта —100, 184, 305, 317,
346, 347, 350, 389—394,
409—411, 414—420, 424,
425, 493, 496» 500—502»
504, 505» 523, 524, 527,
529, 531—534, 536, 539.
541, 544, 547, 550, 552—
555, 557—563.
Пушкина, Н. О. (1775—1836),
мать поэта — 94, 332, 341,
347, 402, 413, 460, 476.
Пушкина, О. С., по мужу Пав-
лищева (1797—1868), сест-
ра поэта — 94, 271, 272,
341, 346, 385, 460, 476.
Пущин» И. И. (1798—1859),
лицейский товарищ Пушки-
на, декабрист. Автор запи-
сок—38—86, 557.
Пущин, М. И. (1800—1869),
брат предыдущего, декабрист.
Автор записки — 203, 465 —
473.
Пущин, П. И. (1723—1812),
сенатор и адмирал — 39, 40.
Пущин, П.С. (1789—1865),
бригадный генерал в Киши-
неве, масон, член «Союза
Благоденствия» — 34, 39, 80,
158, 168, 172, 208, 210,
232, 235, 240, 241, 243,
244, 261, 284» 285.
Радожицкий, И. Т. (1788—
1861), гн.-майор — 254.
Раевская, М. Н. (1805—
1863), дочь ген. Раевского, с
1825 г. жена декабриста
С. Г. Волконского, за кото-
рым поехала в Сибирь —
235» 256, 264, 476.
Раевский, А. Н. (1795—
1868), старший сын ген. Ра-
евского, полковник — 32, 33,
136, 185—187, 209, 262,
288» 289, 477, 484, 485.
Раевский, В. Ф. (1795—
1872), майор 32-го Егерского
полка, поэт, один из вождей
бессарабской ячейки тайного
общества декабристов — 79,
158, 179, 200, 204—206,
213, 221, 234—236, 241,
246—250, 258, 261, 284,
285.
.XVШ
Раевский, Н. Н., младш. (1801 —
1843), сын ген. Раевского,
близкий друг Пушкина — 32,
134, 136, 209, 465—467,
469, 471, 476—479, 481,
484, 487—489.
Раевский, Н. Н., старш. (1771 —
1829), ген.-от-кавалерин, ге-
рой 12 года, в 1815—24 гг.
командир 4-го пех. корпуса в
Киеве —32, 134—136, 139,
142, 158, 185, 209, 270,
284, 298, 476, 477.
Разумовская, Е. К., гр. (1772—
1865), статс-дама — 395.
Разумовский, А. К., гр. (1748—
1822), министр народного
просвещения — 39. 40, 42, 43,
46, 54.
Ралли-Арборе, 3. К., богатый
бессарабский помещик — 189,
196, 197, 265, 266.
Расин, Ж. (1639—1699),
франц. драматург — 267.
Ризо, фанариот — 202.
Римский-Корсаков, Г. А---см.:
Корсаков.
Родзянко, А. Г. (1793—1846),
эротический поэт, член
«Зеленой Лампы» — 322,
323.
Рожалин, Н. М., критик и пе-
реводчик, член московского
кружка любомудров — 129.
Розен, Е. Ф. (1800—1860),
поэт, драматург и критик —
273, 338.
Рокотов, И. М. (1782—184?),
богатый псковский помещик,
сосед Пушкина по имению —
324.
Россет, К. О. (1811—1866),
поручик, брат А О. Смир-
новой и приятель Пушки-
на—544, 548.
Рудыковский, Е. П. (1784—
1851), врач. Автор воспоми-
наний — 134—136.
Руссо, Д. Я., бессарабский по-
мещик и исправник — 265,
266, 268.
Руссо, Ж.-Ж. (1712—1778),
знаменитый франц, писатель
и философ — 267, 434.
Руссо, И. Я., бессарабский по-
мещик — 265, 26/.
Рылеев, К. Ф. (1795—1826),
поэт, издатель «Полярной
Звезды», декабрист, вождь
Северного общества. Пове-
шен—81, 126, 304, 357.
369. 387.
Сабанеев, И. В. (1770—1828),
геи.-лейтенант, командир 6-го
пех. корпуса — 207, 235,236,
240, 243, 249, 256,258,260,
284.
Сабанеева, П. Я., жена преды-
дущего — 256.
Сабуров, Я. И., лейб-гусар,
царскосельский приятель
Пушкина, служивший с ним
при Инзове — 89.
Сазанов, К., лицейский дядь-
ка — 50.
Сакен — см.: Остен-Сакен, Д. Е.
Саломон, X X (1797—1851),
доктор хирургии — 553, 555.
Самойлова, С. В. (1787—
1854), петерб. оперная акт-
риса — 98.
Сандерс. Ф. И. (1755—1836),
ген.-лейтенант, комендант г.
Измаила — 216.
Сандулакн, А., по мужу Ка-
таржи, кишиневская прия-
тельница Пушкина — 198.
Свиньин. П. П. (1787—1839),
писатель, путешественник, из-
датель «Отеч. Записок» —
213, 267, 268, 451, 452.
Свистунова, Н. Л., урожд. гр.
Соллогуб (ум. 1903), знаме-
нитая петербургская краса-
вица — 391.
Северин, Д. П. (1791—1865),
дипломат, член «Арзамаса» —
354.
Семенов, С. М. (1789—1852),
тит. советник, декабрист —
66.
XIX
Семенова, Е. С., по мужу кн.
Гагарина (1786—1849), из-
вестная трагическая актри-
са—97, 98, 138.
Семичев, Н. Н. (ум. 1830),
ротмистр Ахтырского гус.
полка, декабрист, член Юж-
ного общества, переведенный
на Кавказ — 466, 467.
Сенковский, О. И. (1808—
1858), ученый, писатель и
журналист, редактор «Библи-
отеки для Чтения» — 537.
Серафим (1759—1843), петер-
бургский митрополит, край-
ний реакционер — 395.
Сергиоти, полк., комендант
Тираспольской крепости —
249.
Сикар, К. Я. (1773—1830),
франц, негоциант, с 1804 г.
проживавший в Одессе —
262.
Скина, фанариот — 202.
Скотт. В. (1771—1832), зна-
менитый шотландский рома-
нист, поэт, историк и кри-
тик— 448, 463.
Славич, негоциант в Изма-
иле—216—218.
Слепушкин, Ф. Н. (1763—
1848), поэт-крестьяннн —
183, 184, 248.
Смирдин, А.Ф. (1795—1857),
популярный петербургский
книгопродавец и издатель —
409, 537.
Смирнова, А. О., урожд. Рос-
сет (1809—1882k фрейли-
на, приятельница Пушкина —
391.
Снегирев, И. М. (1793—
1838), профессор Моск, ун-
та, писатель и цензор — 445.
Соболевский, С. А (1803—
1870), эпиграмматист, би-
блиограф, один из лучших
друзей Пушкина. Автор вос-
поминаний — 100, 101,119—
129, 292, 384, 435, 436,
445, 462, 527, 536.
XX
Соллогуб, А В., гр. (1784—
1844), тайн, советник, отец
писателя — 522, 523.
Соллогуб, В. А, гр. (1813—
1888), писатель. Автор вос-
поминаний — 99, 127, 128,
494, 522—540.
Солнцев (Сонцев), М. М.
(1776—1847), камергер, дя-
дя Пушкина — 418.
Соловкин, командир Охотского
пех. полка — 238, 240:
Соловкина, Е. Ф., жена пре-
дыдущего — 198, 203.
Соломирский, П. Д.. лейб-гу-
сар, приятель Пушкина — 89.
Сомов, О. М. (1793—1838),
литератор, помощник Дель-
вига по изданию «Северных
Цветов» н «Литературной
Газеты» —316, 317, 351,
457.
Спасский, И. Т. (1795—1861k
доктор медицины, домашний
врач Пушкина. Автор запи-
ски—515, 516, 555, 560—
564.
Сталь де (1766—1817), франц,
писательница — 70, 427, 446.
Стамати, бессарабский поэт —
144, 189, 190, 266—269.
Стамо, А К., дипломатический
чиновник в Кишиневе — 197,
265, 266.
Стамо, Е. 3., жена предыду-
щего — 190.
Старов, С. Н. (ум. 1856),
подполковник, командир 33-го
Егерского полка — 167—170,
227—231, 247, 248, 512,
513, 515.
Стойкович, А. И. (ум. 1832),
первый профессор физики в
Харьковском университете —
179, 213.
Страбон, знаменитый гречес-
кий географ I века и. э. — 201.
Строганов, А Г., гр. (1795—
1891), тов. министра внутр,
дел, ген.-адъютант — 542,
548—550.
Строганов, Г. А, гр. (1770—
1857), дипломат, обер-камер-
гер, попечитель семейства
Пушкина —395, 545-547,
556.
Строганова, Н. В., урожд. гр.
Кочубей (1800—1855), ^ое-
сат ряда стих. Пушкина—392.
Строганова, Ю. П., гр. (1783—
1864), статс-дама, жена гр.
Г. А. Строганова — 395.
Стурдза, А С. (1791—1854),
публицист, ярый монархист
и реакционер — 386.
Суворов-Рымникскнй, А А.,
кн. (1804—1882), внук ге-
нералиссимуса, участник взя-
тия Варшавы в 1831 г.—
377.
Суворов-Рым никский, А В.
(1729—1800), знаменитый
полководец — 377.
Сумароков, А П. (1718 —
1777), драматург и поэт—364.
Сухоруков, В. Д. (1795—1841),
поручик л.-гв. Казачьего пол-
ка, историк войека Донского,
за прикосновенность к делу
декабристов и по личным от-
ношениям подвергавшийся
гонениям со стороны военно-
го министра Чернышева т-
479—481.
Тальма, Ф. (1763—1826),
знаменитый франц. актер-
трагик — 128.
Тар дан, К. Им аккерманский
помещик — 215.
Таушев, А Ф., гевальднгер 16-й
пех. дивизии в Кишиневе —
183, 184, 248, 250.
Теппер де Фергюзон, лицей-
ский преподаватель музы-
ки — 65.
Тиберий (43 до и. э. — 37
и. э.), римский император —
214.
Тит-Ливий (59 до и. э. —17
в. в.), знаменитый римский
историк — 204, 205.
Титек, В. П. (1807—1891), ли-
тератор, член москов. кружка
любомудров — 325, 437.
Толстой («Американец»), Ф. И.
(1782—1846), отст. гвард.
офицер, известный авантю-
рист—119, 190, 309—311,
370.
Траян (53—117 и. э.), рим-
ский император — 213.
Тредиаковский, В. К. (1703—
1769), поэт, переводчик и
ученый—110, 112—116,295.
Трубецкой, Н. И., кн. (1797—
1874), камергер — 375.
Туманский, В. И. (1800—1860),
поэт, с 1823 г. служивший
в канцелярии Воронцова в
Одессе —223, 261, 262.
Тургенев, А И. (1784—
1845), член «Арзамаса»,
друг и покровитель Пушки-
на—75. 279, 281, 307,354,
370, 371, 396—398, 400-
405» 409-^414, 419, 554,
558, 559, 562.
Тургенев, Н. И. (1789—
1871), видный госуд. и об-
ществ. деятель, декабрист,
эмигрировавший за грани-
цу— 69, 70, 281.
Тухачевский, Н. Н., ген.-май-
ор — 274.
Тучков. С. А (1767—1839),
ген.-лейтенант, сенатор, осно-
ватель гор. Тучкова — 218.
Тырков, А Д. (1799—1843),
лицейский товарищ Пушки-
на — 54.
Ушакова, Ек. Н. (1809—
1872), московская знакомая
Пушкина, которой он одно
время увлекался — 405.
Федоров, Б. М. (1794—
1875), беспринципный жур-
налист и писатель — 344, 403.
Фикелъмои. Д. М., гр. (1804—
1863), дочь Е. М. Хитрово
XXI
н жеиа австрийского послан-
ника — 544.
Фикельмон, К., гр. (177' —
1857), австрийский посла -
ник в Петербурге — 410,
537.
Филарет (1782—1867), мит-
рополит московский, бого-
слов — 405.
Фогель, агент тайной поли-
ции—130, 132, 133.
Фок, Е. И., дочь П. А Оси-
повой. Автор воспомина-
ний—301, 306—307, 391.
Фонвизин, Д. И. (1745—
1788), знаменитый драма-
тург— 375.
Франк, О. Р. (1778—1844),
адъютант Воронцова — 289.
Фролов, С. С., лицейский над-
зиратель, потом инспектор —
56.
Фукс, А А (ум. 1853), ка-
занская поэтесса — 120-—123.
Фурнье, француз, учитель в
семье Раевских, привлекав-
шийся по делу декабристов,
а с 1827 г. отданный под
полицейский надзор — 270.
Хвостов, Д. И., гр. (1757—
1835), бездарный стихо-
творец, метромаи — 294,
343.
Херасков, М. М. (1733—
1807), поэт, драматург и ро-
манист, виднейший предста-
витель классического сти-
ля — 364.
Хитрово, Е. М. (1783—1839),
дочь фельдмаршала Голени-
щева-Кутузова, близкий друг
Пушкина —100, 101, 348—
350, 383, 405, 407, 533.
Хмельницкий, Н. И. (1791 —
1845), водевилист — 98.
Хомяков» А. С. (1804—1860),
поэт, драматург и публицист,
один из вождей славянофиль-
ства—333, 341.
ХХП
лудобашев, А М„ армянин,
одесский почтмейстер, слу-
живший при Пушкине в
Кишиневе —140, 141, 195—
197.
Чаадаев, П. Я (1794—1856),
лейб-гусар, выдающийся рус-
ский мыслитель, один из по-
литических учителей Пушки-
на—132, 152, 185, 186,
271, 274, 388, 461,462,477.
Чернышев, А И., кн. (1785—
1847), военный министр,
ген.-адъютант — 67, 479—
481.
Чернышев, 3. Г., гр. (1796—
1862), декабрист, сосланный
на каторгу, откуда в 1829 г.
переведен рядовым на Кав-
каз—480, 481, 490.
Чириков, С. Г. (1776—1853),
лицейский гувернер и учи-
тель рисования — 48, 58,87»
88.
Шаховской, А А, кн. (1777—
1846), драматург и театраль-
ный деятель — 93, 94, 97.
Швейковский (Повало-Швей-
ковский), И. С. (1790—
1855), полковник, командир
Саратовского пех. полка, де-
кабрист — 209.
Шевырев, С. П. (1806—1864),
писатель и критик. Автор
рассказов о Пушкине — 129,
295, 414, 437, 442, 444,
460—464.
Шекспир, В. (1564—1616). ве-
личайший аигл. драматург —
436, 463, 489—491.
Шеллинг (1775—1854), не-
мецкий философ-идеалист —
Шенье, А (1762—1794).
франц, поэт, предшественник
романтиков, казненный по об-
винению в заговоре в пользу
монархии — 35, 401, 433.
Шиллер. Ф. (1759—1805).
поэт, один из виднейших
представителей романтизма в
Германии — 463.
Шнринскнй-Шихматов, С А.,
кн. (1783—1837), поэтшиш-
ковского направления — 294.
Ширяев, А. С (ум. 1841),
крупный московский издатель
и книгопродавец — 399.
Шишков. А. С. (1754-1841).
реакционный писатель, лите-
ратурный враг карамзини-
стов — 409.
Шлегель, А. (1767—1845),
одни из главных теоретиков
немецкого романтизма —
436.
Шольц, А., хирург — 553.
Шрейбер, М. П., дочь предсе-
дателя кишиневской врачеб-
ной управы — 198.
Шульман, Ф. М. (1778—1845),
ген.-от-артиллерии — 199,254.
Щастный, В. Н.» второстепен-
ный поэт пушкинской по-
ры—296, 337.
Щепкин, М. С. (1788—1864),
знаменитый комедийный ак-
тер — 503.
Эйхфельдт, И. И., горный чи-
новник в Кишиневе — 143,
144, 193, 194.
Эйхфельдт, М. Е., жена пре-
дыдущего. гречанка — 143—
145, 148., 193, 198.
Эльсиер, барм инженерный
полковник, лицейский препо-
даватель военных наук — 63.
Энгельгардт, В. В. (1785—
1837), известный петербург-
ский богач, игрок и гастро-
ном, член «Зеленой лам-
пы» — 360.
Энгельгардт, Е. А. (1775—
1862), директор Лицея с
1816 по 1822 г. —46. 52.
59—63, 65. 73, 83, 354.
Эрнстов, Д. А., кн. (1797—
1858), лицеист 2-го курса, чи-
новник мин-ва юстиции—336.
Ювенал (ок. 50—125 н. в.),
римский поэт-сатирик — 363,
378. 413.
Юзефович, М. В. (1802—
1889), поручик Чугуевского
уланского полка, потом поэт
и археолог. Автор воспоми-
наний—467, 474—491.
Юмин, И. М., майор 32-го
Егерского полка, член «Союза
Благоденствия» — 240.
Юсупов, Н. Б., кн. (1751 —
1831), известный меценат и
дипломат — 74, 407, 408.
Юшневский, А. П. (1786—
1844), ген.-интендант 2-н ар-
мии, декабрист, один нз ди-
ректоров Южного общест-
ва—246, 264.
Языков, Н. М. (1803—
1846), поэт —36. 310, 311,
313, 318, 331, 441. 443.
Яковлев. М. Л. (1798—1868),
лицейский товарищ Пушкина,
лицейский староста — 87—91,
Якушкин, И. Д. (1796—1857),
отст. капитан, декабрист,
один из учредителей «Союза
Спасения». Автор записок —
185—188.
Яновский, М. А, майор Кам
чатского пех. полка — 205.