1

2
И. С. НАРСКИЙ
ПРОБЛЕМА ПРОТИВОРЕЧИЯ В ДИАЛЕКТИЧЕСКОЙ ЛОГИКЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВО МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
1969
Печатается по постановлению
Редакционно-издательского совета Московского университета
ОТ АВТОРА
По вопросу о диалектических противоречиях в логической литературе
существует несколько точек зрения. Одна из них представлена в
настоящей книге.
Автор отдает себе отчет в том, что его позиция в данном вопросе не
является общепринятой. Свою точку зрения автор отстаивал в
дискуссии, которая проходила на страницах журналов «Вопросы
философии» и «Философские науки». Настоящая книга возникла как
результат дальнейшей разработки этих взглядов.
Автор выражает свою признательность покойной Софии Александровне
Яновской, памяти которой он посвящает эту книгу, а также
заслуженному деятелю науки РСФСР профессору В.Ф. Асмусу,
профессорам Е.К. Войшвилло и А.А. Зиновьеву, которые ознакомились с
книгой в рукописи, поддержали основную ее концепцию и высказали
полезные замечания. Автор с благодарностью примет все
конструктивные соображения, касающиеся его точки зрения.

3
Светлой памяти
Софии Александровны ЯНОВСКОЙ
посвящаю
ПРЕДИСЛОВИЕ
Будучи одной из серии задуманных автором работ по теории познания
диалектического материализма, эта книга исследует проблему противоречия,
—
бесспорно, одну из самых актуальных и самых сложных в марксистско-
ленинской философии. В . И. Ленин в «Философских тетрадях» указывал, что
«раздвоение единого и познание противоречивых частей его ...
есть суть... диалектики». Анализ этой проблемы дается нами на материале
решения некоторых других проблем научной теории, представляющих
самостоятельный интерес.
В гносеологии диалектического материализма много актуальных вопросов,
но актуальны они по-разному. В этой связи их можно разбить на три группы.
Актуальность вопросов первой группы определяется качественно новыми
познавательными задачами, которые возникли в современной социальной
жизни и в науке, переживающей ныне революционные преобразования. Эти
преобразования связаны с продолжающейся математизацией естествознания
и обществоведения, значительными успехами теории информации,
кибернетики, бионики, структурной лингвистики, моделирования в
политической экономии и т. д . На основе этих преобразований возникли
новые проблемы. Во-вторых, обладают значительной актуальностью
некоторые существенные по своему содержанию вопросы, которые давно
считаются «спорными». Их перманентная спорность лежит тяжелыми путами
на философии. Наконец, есть третья группа вопросов: они решены в
принципе классиками марксизма, ибо это общие вопросы гносеологии, как-то
о неиероглифической, но отражающей (отображающей) структуре познания,
о диалектическом характере активного взаимодействия субъекта и
познаваемого объекта, теории и практики и др. Но они ныне выступают в
новом свете, и их решения требуют дальнейшей детализации и развития в
условиях современной революции в науке, хотя решения эти, данные
Марксом, Энгельсом и Лениным, новейшими научными данными не только
не поколеблены, но, наоборот, благодаря им, получили в своей основе еще
одно подтверждение. Автор этой книги стремился по преимуществу
разобраться в некоторых вопросах второй группы.
Уже давно спорят о том, как соотносятся диалектические противоречия
познания и познаваемых объектов? Необходимо прежде всего, очевидно,

4
уточнить, что именно понимается под «противоречиями познания», но и
после этого уточнения ответа еще нет, так как неясно, в каком смысле и
степени совпадают противоречия двух «рядов» — «ряда» объективной
реальности и «ряда» процесса познавательного отражения? Одни и те же или
не одни и те же по своей структуре эти противоречия? Уже здесь очевидно,
что ответом «те же и не те» мы мало кого удовлетворим, и на таком ответе
остановиться нельзя, если мы хотим, чтобы категория противоречия в методе
играла действительно эвристическую роль.
В советской философской литературе бытуют по этому поводу различные
мнения, не говоря уже о том, что вопрос о структуре диалектических
противоречий чаще всего ставится в плане лишь этапов генезиса и развития
противоречия от относительного тождества к борьбе противоположностей1
.
Одни, например, полагают, что противоречия познания есть точный слепок с
объективно-диалектических противоречий, а значит, в их структуре нет
никаких различий; другие признают специфичность гносеологических
противоречий, которыми полна история науки, но оставляют в стороне
анализ их логического строения; третьи приписывают диалектическим
противоречиям познания структуру, которая отливается в истинных
суждениях с формальнологическими противоречиями внутри их типа «да и
не да», «так и не так». Нам предстоит в этом вопросе разобраться.
Эта книга посвящена проблематике таких противоречий процесса познания,
которые после ряда уточнений мы будем квалифицировать как
противоречия-антиномии, или антиномии-проблемы. Противоречия именно
этого вида мы считаем главнейшей методологической категорией
диалектической логики. Связанные с проблематикой противоречий
названного вида вопросы относятся по характеру их актуальности ко второй
и третьей группам, а решение их неразрывно связано с уточнением
специфического предмета диалектической логики как особой науки. Сама
важность данной проблематики подкрепляется существенным для советской
философии и науки значением полемики о предмете и функциях
диалектической логики и о ее соотношении с логикой формальной. Участвуя
в этой полемике, автор выработал определенную точку зрения, которую
кратко изложил в статьях: «К вопросу об отражении диалектики движения в
понятиях...» (Сб. «Формальная логика и методология науки». М ., «Наука»,
1964); «К вопросу о соотношении формальной логики и диалектики»
(«Вестн. Моск. ун-та», серия VIII, 1960, No 3); «О положении в логике и ее
1
В этом плане вопрос рассматривается, например, в статьях: Ф. Ф. Вяккерев. Структура
диалектического противоречия. «Вопросы философии», 1964, No 9; В. А. Горлянский.
Диалектическое противоречие и его структура (Из истории проблемы). «Вопросы философии»,
1965, No 10.

5
месте в университетском образовании» («Философские науки», 1966, No 3) и
некоторых других. Дальнейшее развитие этих взглядов и их практическое
применение автор и стремится осуществить в данной книге.
Меньше всего автору хотелось заранее навязывать читателям сделанные в
книге выводы в отношении таких коренных категорий диалектического
материализма, как противоречие, движение и отражение. Ради того, чтобы
избежать какого бы то ни было «априоризма» в аргументации, анализ
категории гносеологического противоречия дается нами через призму
исследования трех весьма конкретных и весьма различных проблем
познания.
Структура книги оправдывается многими соображениями. Разделы ее
расположены по степени трудности проблематики, соответственно чему
усложняется и характер изложения.
Вводимое в первом разделе, на основе идей К. Маркса, понятие «антиномия-
проблема» приобретает достаточную всесторонность и полноту своего
содержания лишь в третьей главе этого раздела. Введение этого понятия в
рамках развиваемой нами концепции весьма существенно, поскольку она
направлена против укоренившихся среди части наших философов взглядов
на диалектическую логику как на учение о неких особых по форме
суждениях и умозаключениях, которые по своей типологии «параллельны»
формам мышления, исследуемых в формальной логике, но в то же время им
противостоят в том смысле, что они нарушают якобы законы формальной
логики, в особенности закон исключенного противоречия2
. Как будет
показано, эта концепция направлена против попыток отождествления
диалектических противоречий с формальнологическими. «Антиномия-
проблема» — это такая форма мышления, само существование и смысл
которой определяются использованием нормативного аспекта закона
исключенного противоречия, в свою очередь опирающегося на
диалектический норматив конкретности и определенности истины. Для этой
формы «параллельного» аналога в формальной логике не существует, а с
другой стороны, эта форма реализуется только через те суждения и
умозаключения, которые допускаются и изучаются современной формальной
логикой.
В связи со сказанным, членение книги на три раздела содержательно
диктуется и тем, что в ней рассмотрены три различные гносеологические
2
Законом исключенного противоречия или же законом непротиворечия мы назовем
формальнологический закон противоречия, поскольку он в своем нормативном применении
направлен на устранение формальнологического противоречия Трактовка нами закона не
отличается от понимания его в 4 томе «Философской энциклопедии» (М., 1967), стр. 409 —410, ср.
стр. 403 —404. Об определении диалектического противоречия см. стр. 56 и 106 данной книги.

6
ситуации. Неправильное истолкование этих ситуаций долго считалось
«подтверждением» учения о существовании внутренне противоречивых (в
формальнологическом смысле), но истинных диалектических суждений. Как
нам кажется, три избранных нами проблемы были до сих пор наиболее
обременены ложными представлениями о характере их решения.
Первая проблема — проблема структуры главного звена того
познавательного движения, благодаря которому Маркс открыл механизм
возникновения прибавочной стоимости. Она неоднократно
комментировалась в советской философской литературе, но, к сожалению,
гносеологически до сих пор осмыслена недостаточно. Вторая проблема —
проблема диалектической сущности механического движения,
односторонний анализ которой в «Лекциях по истории философии» Гегеля
приобрел силу предрассудка. Третья проблема — это проблема
объективности содержания ощущений, уже получившая, казалось бы,
решение в марксистской литературе; однако правильность этого решения
вызывает сомнения, едва только его пытаются применить практически для
преодоления трудностей в физиологии высшей нервной деятельности,
психологии и других специальных науках.
Во всех этих трех случаях автора интересуют гносеологическая и логическая
стороны вопросов. Категория «антиномии-проблемы», в чем, надеемся,
убедится читатель, помогла существенному их прояснению. Способствуя
выявлению того, как соотносятся диалектические и формальнологические
противоречия, эта категория позволяет уточнить предмет диалектической
логики и ее функции.
В заключение напомним тривиальную истину: постоянно «спорными»
нередко слывут такие проблемы, о которых привыкли рассуждать, не доводя
рассуждений до их логического завершения и останавливаясь на полпути.
9 июня 1966 г.
г. Моршанск
РАЗДЕЛ I
ПРОТИВОРЕЧИЕ ПОЗНАНИЯ ГЕНЕЗИСА КАПИТАЛА.
ФОРМУЛИРОВКА МАРКСОМ АНТИНОМИЙ-ПРОБЛЕМ
«... Задача науки заключается в том, чтобы видимое, выступающее на
поверхности явлений движение, свести к действительному внутреннему
движению.»

7
К. Маркс
В марксистской диалектической логике существует направление, которое
считает диалектическую и формальную логики вполне совместимыми и
отвергает как ошибочные поиски таких формально противоречивых и притом
истинных суждений, которые в то же время выражали бы противоречия
диалектические. Основное положение этого направления заключается в том,
что диалектические противоречия познания во многих случаях соотносятся с
противоречиями в познаваемых объектах как явления с сущностью, а сами
отражаются в формальнологических противоречиях, проявляясь в них.
Разрешение диалектических противоречий познания требует устранения
противоречий формальнологических, а значит, происходит не путем
«преодоления» формальной логики, но наоборот, — с ее помощью и в
частности с помощью закона исключенного противоречия.
Отстаивая указанный взгляд, мы изложим его прежде всего в процессе
анализа тех научных высказываний, которые противниками этого взгляда
рассматриваются как классические примеры истинных суждений,
нарушающих будто бы принципы и законы формальной логики.
Перейдем сразу же к существу дела. В качестве суждения подобного типа
чаще всего приводят широко известную формулировку Маркса из первого
тома «Капитала»: «...капитал не может возникнуть из обращения и так же не
может возникнуть вне обращения. Он должен возникнуть в обращении и в то
же время не в обращении... Его (т. е . владельца денег. — И. И.) превращение
. .. в настоящего капиталиста, должно совершиться в сфере обращения и в то
же время не в сфере обращения» [I, т. 23, стр. 176]3
. На самом деле, капитал
как самовозрастающая стоимость не может возрастать помимо процессов
движения стоимостей на товарном рынке, а с другой стороны, ни
эквивалентный обмен товаров по стоимостям, ни случайности рыночного
надувательства не могут быть источником самовозрастания. «Как ни вертись,
а факт останется фактом: если обмениваются эквиваленты, то не возникает
никакой прибавочной стоимости, и если обмениваются неэквиваленты, тоже
не возникает никакой прибавочной стоимости» [I, т. 23, стр. 174].
Приведенная выше формулировка Маркса о возникновении капитала нередко
комментируется специалистами в области диалектического материализма в
том смысле, что перед нами совокупность двух понимаемых буквально и
притом истинных порознь утверждений. При этом считают, что истинна
также и сама их совокупность, причем она относится к входящим в нее
утверждениям, как диалектический синтез относится к двум синтезируемым
3
Здесь и далее первая цифра в квадратных скобках означает порядковый номер в списке
литературы, помещенном в конце раздела.

8
элементам — тезису и антитезису. Сомневаться в истинности последних —
значит, по мнению этих комментаторов, сомневаться в истинности
содержания «Капитала» Маркса, а ставить под вопрос истинность
совокупности тезиса и антитезиса, т. е . выражения «капитал должен
возникнуть в обращении и не в обращении», значит отвергать диалектику.
Обратим внимание на то, что в подобных рассуждениях не проводится
какого-либо различия между конъюнкцией тезиса и антитезиса, с одной
стороны, и диалектическим их синтезом, с другой. Это как раз и
соответствует тенденции изображения формальнологических противоречий в
качестве противоречий диалектических.
Подобная тенденция реализуется в различных формах. Считают, например,
что формальнологическое противоречие (между тезисом и его отрицанием) и
диалектическая сущность соотношения между ними же в свою очередь
соотносятся диалектически, что они и тождественны и нетождественны друг
другу. В этом случае оказывается, что конъюнкция тезиса и антитезиса и
тождественна и не тождественна их синтезу, она истинна и ... не истинна.
«...С точки зрения диалектической логики, могут быть одновременно
истинными утверждение и его отрицание, тезис и антитезис; но если они
истинны, то они должны быть также и ложными, ибо лишь в их синтезе
реализуется диалектическая истина, которая есть процесс» [14, стр. 289—
290]. К анализу этой туманной точки зрения и ее аргументации мы еще
возвратимся.
Встречается и иная позиция в комментировании формулировки Маркса
насчет возникновения капитала. Некоторые авторы утверждают, что анализ
формальнологической структуры соотношения тезиса и антитезиса излишен,
так как будто бы не подлежит сомнению, что столкнутые «лбами» тезис и
антитезис выражают «в единственно возможной (а потому и единственно
«правильной») форме» диалектические противоречия из области
объективных фактов [9, стр. 240]. Вопрос же о том, как относится синтез к
тезису и антитезису, разрешается без какой-либо помощи со стороны
формальнологических средств. «.. .Анализ товарного обращения приводит к
антиномии, к противоречию, которое не может быть устранено формальными
средствами — за счет «уточнения понятий» именно потому, что оно
отражает действительно неразрешимое противоречие данной сферы
капиталистического производства» [10, стр. 438]. В подобных рассуждениях
не проводится различия между спекулятивными претензиями на «уточнение
понятий» и процессом их уточнения, опирающимся на исследование фактов
и, со своей стороны, этому исследованию содействующим. Проклятия в
адрес «уточнения понятий» должны еще будут получить свою теоретическую
оценку.

9
Таким образом, анализ исследуемого нами высказывания из «Капитала»
требует выяснения ряда моментов трактовки диалектического синтеза в
объективной действительности и в познании. Определенную пользу этому
анализу принесет рассмотрение аналогичной проблемы в домарксистской
философии — главным образом в системах Канта и Гегеля. Однако зачатки
ее мы встретим в диалогах Платона, а гегелево ее решение было
предвосхищено Николаем Кузанским и Джордано Бруно в их coincidentio
oppositorum.
Глава 1
ПРОБЛЕМА ИСТИННОСТИ ВЗАИМНО-ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ
УТВЕРЖДЕНИЙ В КЛАССИЧЕСКОМ НЕМЕЦКОМ ИДЕАЛИЗМЕ
В плане нашего рассмотрения существенно важно, что И. Кант поставил в
теоретической форме проблему синтеза суждений именно как проблему о
способе выхода из познавательной ситуации, в которой противоположные
друг другу суждения «сталкиваются» в том или ином смысле друг с другом.
Такой прием намечался уже в методе Лейбница.
На примитивном уровне «сталкивал» противоположные утверждения,
впрочем, еще Пьер Абеляр в «Sic et nоn (Да и нет)». Кстати говоря, один из
выходов из возникшей ситуации он видел в том, чтобы эти утверждения
считать лишь постановкой вопроса.
Данная проблема была затронута Кантом, в частности, в учении о так
называемой амфиболии (двусмысленности) «рефлективных» понятий. Он
исследовал в этом учении познавательные затруднения, которые возникают
вследствие двоякого истолкования понятий, происходящего, в свою очередь,
от смешения и ошибочного отождествления различных значений
употребляемого термина. Указанное смешение происходит, по Канту, в
случае, если так называемые рассудочные понятия применяют не только к
явлениям, но и к вещам в себе.
В «Критике чистого разума» Кант приводит пример рефлективных понятий,
выясняющих отношение наших представлений к тем или иным
познавательным способностям. Таково понятие тождества. Рассматривая на
материале философской системы Лейбница проблему тождества частей
пространства, Кант писал: «Понятие кубического фута пространства, где бы
и сколько бы раз я его ни мыслил, само по себе совершенно одно и то же. Но
два кубических фута в пространстве отличаются друг от друга уже своим
местом (numero diversa)...» [11, т. 3, стр. 328]. Таким образом, тождество в
применении к объектам и тождество в применении к их познанию — вещи
разные. «.. .Нельзя утверждать, будто все реальности находятся в согласии

10
друг с другом потому, что между их понятиями нет никакого противоречия»
[11, т. 3, стр. 329]. Будучи истолкован в системе идей канто-вой философии,
этот тезис означает, что термин «тождество» приобретает разные значения,
смотря по тому, к ноуменам, т. е . к понятиям о мире вещей в себе, или же
феноменам, т. с . к явлениям, и понятиям о явлениях, его относят. Если же эти
разные значения спутать, то возникнут лишенные определенности суждения,
подобные утверждению: одинаковые пространственные объемы
тождественны и не тождественны.
Учение об амфиболии рефлективных понятий подводит, следовательно, к
противоречивым ситуациям той логической структуры, которая свойственна
антиномиям космологической идеи чистого разума. На самом деле, в этих
антиномиях «сталкиваются» противоположные определения: на основании
рассудочных доказательств утверждается, что мир имеет и не имеет начала
во времени и границ в пространстве, состоит и не состоит из простых частей
и т. д . Кант писал об условиях появления подобных «столкновений», о пути
выхода из них и об их познавательных перспективах следующее:
«...диалектическое утверждение чистого разума должно отличаться от всех
софистических положений, во-первых, тем, что оно касается не произвольно
задаваемого вопроса, а такого, на который всякий человеческий разум
необходимо должен натолкнуться в своем движении вперед, и, во-вторых,
тем, что оно вместе со своей противоположностью вызывает не
неестественную видимость, тотчас же исчезающую, как только она замечена
нами, а естественную и неизбежную, которая все еще сбивает нас с толку
(tauscht), хотя уже не обманывает (betriigt) и, следовательно, может стать,
правда, безвредной, но никогда не может быть искоренена» [11, т. 3, стр.
400].
Итак, антиномические противоречия, согласно Канту, не есть плод
случайных ошибок, они возникают неизбежно на определенном этапе
расширения и углубления познавательного поиска, «сбивают с толку»
исследователя, т. е . маскируют от него суть дела, но не настолько, чтобы они
не смогли стать «безвредными» и продолжали бы мистифицировать его,
закрыв путь истины.
Но в чем состоит этот путь? Кант считает, что не в обнаружении одного
истинного суждения, которое синтезировало бы оба предшествовавших, т. е .
тезис и антитезис. Поэтому он не допускает и мысли, что истина достигается
через соединение взаимоотрицаний, как например: «мир ограничен и не
ограничен в пространстве» или же через соединение тезиса и антитезиса как
таковых, т. е . «мир ограничен и бесконечен в пространстве». Не приемлем
для Канта и выбор одного из них как истинного, что означало бы ложность

11
другого, утверждения, как-то: «истинно, что мир ограничен в пространстве, и
ложно, что он бесконечен», или же наоборот.
«Если, — утверждает он, — . .. я говорю, что мир или бесконечен, или
конечен, то оба эти суждения могут быть ложными... а именно в том случае,
если мир вовсе не дан как вещь в себе и, стало быть, не дан ни как конечный,
ни как бесконечный по своей величине. Да будет позволено мне назвать
такую противоположность диалектической, а противоречащую
противоположность — аналитической. Следовательно, два диалектически
противоположных друг другу суждения могут быть ложными, потому что
одно не только противоречит другому (т. е . контрадикторно отрицает
содержащийся в нем предикат. — И. Н.), но и высказывает нечто сверх того,
что необходимо для противоречия» [11, т. 3, стр. 459—460]. Конкретное
отрицание конечности мира может означать не то, что он пространственно
бесконечен, но нечто большее, а именно что он лишен определений
конечности, т. е . речь идет о таком «мире», который вообще находится вне
пространства.
Каково же соотношение «диалектических» в кантовом смысле утверждений,
с точки зрения формальной логики? «Противоположность тезисов и
антитезисов, — пишет В. Ф. Асмус, — которая при изложении антиномии
имела вид противоположности контрадикторной, оказалась всего
лишь контрарной. Там, где первоначально казалось, что тезисы и антитезисы
антиномии противоречат друг другу в одном и том же отношении об одном и
том же предмете, — не оказалось никакого противоречия, ибо сам предмет
противоречивых утверждений есть по Канту „ничто"». [6, стр. 141 — 142].
Тезис и антитезис антиномии, согласно самому Канту, находятся в
соотношении контрарности, но с одним существенным добавлением: из пары
контрарных суждений одно может быть истинным, а Кант полагает, что в
случае антиномических пар оба ложны.
Это вывод сохраняет силу и для динамических антиномий, где оба из пары
контрарных суждений становятся истинными лишь после изменения смысла
входящего в них термина «мир»4
. Это изменение приводит к образованию
двух новых суждений, которые, во-первых, существенно отличаются от
исходных, и, во-вторых, стали от них отличаться в результате таких
переосмыслений указанного термина, которые произошли в совершенно
различных направлениях, так что связь между этими суждениями
разрушилась. Во всяком случае, для отыскания решения проблемы,
необходимо осуществить уточнения в каждом из двух суждений. Лишь после
4
Строго говоря, изменению подверглись предикаты, которые приобрели вид: «быть миром вещей
в себе» и «быть областью явлений».

12
этого оказывается, что каждое из исходных суждений было ложно в том
смысле, что не позволяло получить никакого определенного ответа, который
не был бы ложным или непроверяемым. Такая оценка этих суждений верна и
для математических и для динамических антиномий Канта.
Надо лишь добавить, что решение проблемы, по Канту, находит свое
частичное выражение в определенно утвердительном ответе для одних
«сторон» динамических антиномий (в мире явлений господствует
естественная каузальность, не требующая существования особой «сущности»
как причины мира), тогда как для вторых их «сторон» ответ, пока мы не
переходим в сферу практического разума, гипотетичен (в мире «вещей в
себе» может быть свобода и может существовать особая «необходимая
сущность»). Что же касается математических антиномий, то ответ на
проблему состоит в обнаружении невозможности ответа. (Вопрос о том,
конечен или же бесконечен «мир» и состоит он или же не состоит из простых
частей, поставлен в принципе неправильно, и эта неправильность не
устраняется и тогда, когда термин «мир» будет заменен соответственно
оборотами «мир вещей в себе» и «область явлений»). Как бы то ни было, мы
видим, что, используя средства традиционной формальной логики, Кант
сумел указать на факт глубокой антиномичности, противоречивости
фундаментальных философских проблем. Здесь Кант более всего близок к
Гегелю. Недаром этические антиномии в «Братьях Карамазовых» одни
исследователи толкуют как кантовские, а другие — как гегелевские.
Но далее, как известно, Кант уклонился от дороги, на которой было
возможно прийти к раскрытию действительных объективно-диалектических
противоречий пространства и времени, и, в соответствии со своим
философским дуализмом «развел» уточняемые суждения в различных
направлениях настолько далеко друг от друга, что связующая их нить
оборвалась. «Уточнение» оказалось фактически искажением подлинного
положения вещей. Попытавшись уточнить субъекты антиномических тезисов
и антитезисов, Кант проделал эту операцию в духе постулированного им
раскола реальности на мир «вещей в себе» и область явлений. Анализ
динамических антиномий завершился у Канта не открытием объективной
диалектики вещей, а обвинением человеческого разума в заблуждениях и в
неспособности его на большее, чем только на предположения относительно
того, что может иметь место в мире «вещей в себе». Соответственно анализ
математических антиномий завершился мнимым подтверждением
свойственного будто бы разуму бессилия преодолеть противоречия,
обнаруженные в самом себе, каким-либо иным путем, отличным от
констатации неспособности разума отыскать корректную постановку
вопроса, которая позволила бы получить адекватный и исчерпывающий

13
ответ. Кант постарался «удалить из него (из мира. — И. Н.) противоречие,
перенести, напротив, это противоречие в дух, в разум и оставить его там
неразрешенным» [8, т. V, стр. 267]. С пути диалектики Кант повернул к
метафизике.
Значительно дальше по правильному пути пошел Гегель, опиравшийся во
многом на критику Канта, проделанную Фихте. Гегель упрекает Канта за то,
что тот оставил противоречия в разуме, но не допустил их в мир вещей в
себе, и это была «слишком большая нежность по отношению к миру...» [8, т.
V, стр. 267; ср. т. XI, стр. 437].
Уже И. Г . Фихте наметил способ разрешения антиномических противоречий
через их синтез, чреватый новым противоречием. Для Гегеля кантовы
антиномии послужили указателем наличия противоречий, во-первых, в
каждом понятии о тех или иных объектах, а во-вторых, в каждом объекте как
таковом. Следовательно, антиномии Канта указывают на диалектические
проблемы, подлежащие диалектическому же разрешению. «Истинное же и
положительное значение антиномий заключается вообще в том, что все
действительное содержит внутри себя противоположные определения и что,
следовательно, познание и, точнее, постижение предмета в понятиях
означает именно лишь осознание его как конкретного единства
противоположных определений» [8, т. I, стр. 97]. Синтез у Фихте не был
завершен и не деформировал формальной логики. Иное — у Гегеля.
Гегель переосмыслил соотношение между тезисом и антитезисом
противоречия. Если у Канта, с точки зрения формальнологических
характеристик, оно было в своей основе контрарным, то у Гегеля, тоже с
формальнологической точки зрения, оно строго говоря, и не контрарно и не
контрадикторно. В системе его воззрений «результат отрицания А — это
такое не-А (контрадикторное), которое вместе с тем положительное
(контрарное), но не всякое контрарное (положительное), а такое, которое
вместе с отрицательным дает в результате определенное целое» [7, стр. 316],
так как диалектическое отрицание, по Гегелю, превращает отрицаемое не
просто в иное, но в «свое иное» [8, т. I, стр. 205]. Гегелевский переход от
тезиса через его отрицание к антитезису означает переход в иное качество, но
в рамках заданного системного единства. Что же это за отрицание, которым
достигается указанный результат, — логическое оно или же реальное? Если
бы оно было логическим, то не дало бы ничего сверх абстрактной
контрадикторности, если же оно реальное, то конкретная определенность
«своего иного» достижима в нем никак не актом умозрения, но
исследованием эмпирического положения вещей, при котором мы на каждом
шагу выходим за пределы чисто логических соотношений. Другое дело, что у

14
Гегеля реальное и есть «логическое» в силу принципа тождества бытия и
мышления.
Уже отсюда видно, насколько неосмотрительно поступают некоторые
авторы, используя логические знаки типа В и NB для символизации сторон
объективно диалектического противоречия и невольно придавая последнему
характер формальнологического соотношения. При этом они обычно весьма
беззаботно относятся к тому обстоятельству, что одно дело соотношение
между разными объектами или их классами (например, соотношение типа
«пересечения» множеств) и другое — между суждениями об этих объектах
или классах5
. Для того чтобы избежать упрека в том, что символизация
объективно-диалектического противоречия через конъюнкцию
объектов В и NB просто-напросто дает нам формулу пустого класса
(конъюнкция классов означает в соответствующем исчислении область
пересечения классов, а в данном случае — их касание, так что область их
пересечения равна нулю)6
, могут сказать, что в выражении В NB знаки
и N надо понимать «совсем не так», как их понимают в формальной логике.
Но как их надо понимать в соответствии с требованиями логической
строгости, остается неясным. И в таком случае перед нами не логически
формализованная запись диалектического противоречия, а всего лишь как бы
стенографическая запись (при помощи «новых» лингвистических знаков)
словесной характеристики этого противоречия, еще ожидающей своего
логического уточнения.
Если настаивать на том, что B-NB есть точное выражение диалектического
противоречия, а с другой стороны, признавать, что B-NB есть в то же время
выражение формальнологического противоречия, то возникает следующая
дилемма: (1) либо формула B-NB, т. е . KBNB, не имеет смысла при записи
диалектического противоречия, так как последнее ведь не есть само по себе
противоречие формальнологическое, а значит, диалектическое противоречие
не нарушает формальнологического закона NKBNB (2) либо
формула KBNB имеет здесь смысл, а значит, непосредственно ею
выражаемое противоречие не есть само диалектическое противоречие и мы
выходим за пределы интересующей нас проблемы.
Это рассуждение целесообразно развернуть более широко. Если KBNB взято
в некотором, строго неуточненном диалектическом смысле, то это формула,
не имеющая непосредственного отношения ни к формальнологическому
5
Так поступил, например, В. И . Черкесов в кн.: «Материалистическая диалектика как логика и
теория познания» (1962), стр. 323 . См. об этом в работе [13], стр. 23.
6
Трактовка конъюнкции классов В и NB как их взаимодополнения до более обширного, чем В,
класса С также не имеет отношения к диалектической логике. Символ В означает на 13—16 стр.,
смотря по контексту, понятие, объект, класс или же предложение.

15
закону противоречия, ни к отрицанию этого закона. Если же смысл этой
формулы уточнять, а для этого прибегнуть к формализации, не забывая,
разумеется, что никакая формализация не может исчерпать содержания
развивающейся диалектической логики как «открытой» системы, то
возникает ряд разных формул, отличающихся от данной либо иным
значением отдельных знаков (конъюнкции и отрицания), либо структурой
формулы в целом. Но во всех инстанциях этого ряда формальнологический
закон противоречия (во всяком случае, на метауровне) сохраняет силу7. Если
же, наконец, (1) уточненной и полной фиксацией диалектического
противоречия считают именно формулу KBNB при сохранении строго
формальнологического значения ее констант, то происходит подмена
диалектического противоречия формальнологическим. А когда эту формулу
считают (2) за вполне адекватное выражение разрешения диалектического
противоречия, т. е . фиксацией диалектического синтеза, то получается
подмена такого синтеза формальнологической конъюнкцией. Оба варианта
(1, 2) интерпретации формулы KBNB, проводимые, якобы, в интересах
диалектической логики, ошибочны.
Что касается соотношения между тезисом и антитезисом, с одной стороны, и
синтезом, — с другой, у Гегеля, то оно приобретает у немецкого диалектика
различный вид, в зависимости от той или иной интерпретации понятия
«снятие». Сам Гегель придавал этому понятию два смысловых аспекта:
«снятие» означает не только отрицание, но и сохранение, «сбережение» того,
что подверглось отрицанию. «Само сбережение уже заключает в себе тот
отрицательный смысл, что нечто изымается из своей непосредственности и,
значит, из открытой внешним воздействиям (сферы) наличного бытия для
того, чтобы сохранить его... Нечто снято лишь постольку, поскольку оно
вступило в единство со своей противоположностью...» [8, т. V, стр. 99].
Снятие тезиса антитезисом именно и означает, что, перейдя в «свое другое»,
тезис сохраняется в антитезисе. Но что означает снятие синтезом тезиса и
антитезиса в их совокупности?
Чтобы это выяснить, обратим внимание еще на два аспекта «снятия», не
разграниченные принципиально Гегелем, но чрезвычайно существенные в
разрезе основного вопроса философии. «Снятие» означает, во-первых,
«переход» объекта на более высокую ступень его развития посредством
7
Это можно показать, например, в случае так называемой омега-противоречивости, за которой
скрываются глубокие диалектические противоречия конечного и бесконечного. Из w-
противоречивости, которая состоит в том, что в теории, содержащей в себе арифметику,
доказуемо, что каждый последующий ее элемент обладает свойством Р, а с другой стороны,
доказуемо, что существует элемент, этим свойством не обладающий, не вытекает
противоречивости этой теории в обычном смысле. Кроме того, об w-противоречивости на
метауровне рассуждение ведется с соблюдением в нем закона NKBNB.

16
преодоления раздиравшего данный объект противоречия, и это совершается
через преобразование последнего в качественно новый вид противоречия,
определяющий собой специфику нового состояния объекта. Во-вторых,
снятие означает операцию, совершаемую теоретическим мышлением в его
познавательном движении, когда мысль разрешает возникшую перед ней и
принявшую облик антиномии проблему посредством обнаружения того,
какое объективное противоречие за этой проблемой скрывалось, и это
совершается через анализ объекта, наводящий затем исследователя на новые
противоречия познания. Второе значение «снятия» было искажено Гегелем,
во-первых, в том отношении, что процесс такого снятия он интерпретировал
как имманентно развивающуюся цепочку теоретических понятий, а, во-
вторых, утверждал тождественность этого процесса по его сущности
процессу снятия в развитии познаваемого объекта. Иными словами, два
указанных аспекта «снятия» были слиты Гегелем в один, что было сделано
им в угоду идеалистическому принципу тождества бытия и мышления.
Но это была существенная ошибка. Снятие в объекте и снятие в познании
объекта приводят к качественно различным характеристикам
соответствующих процессов. На самом деле, в отношении развития объекта
через диалектическое снятие никак не может быть поставлен вопрос, в
равной или же в большей мере «истинен» синтез по сравнению с тезисом и
антитезисом, т. е . по сравнению с прежними состояниями того же самого
объекта, тогда как взаимосопоставление в этом отношении этапов познания
до и после снятия не только целесообразно, но и предрешает в тенденции
будущий ответ. Как в онтологическом, так и в познавательном снятии тезис и
антитезис могут существовать одновременно, — либо как стороны
противоречия объекта, либо как две альтернативы, входящие в
формулировку проблемы. В обоих же случаях они могут существовать и
разновременно, если антитезис представляет собой хронологически более
поздний этап в развитии объекта или в его исследовании. Иначе обстоит дело
в отношении синтеза. Правда, как в объекте, так и в познании, синтез не
сводим к соединению тезиса и антитезиса и представляет собой шаг
вперед по сравнению как с тем и другим порознь, так и с их
непосредственным единством. Значение этого обстоятельства, как мы
увидим дальше, велико. Но в развитии объекта синтез — это непременно
исторически более поздний и качественно новый этап, «форма», в которой
противоречие тезиса и антитезиса находит свое движение8
. В развитии
8
К. Маркс в «Капитале» писал: «Развитие товара не снимает этих (т. е . существующих в
отношениях обмена товаров. — И . Н.) противоречий, но создает форму для их движения. Таков и
вообще тот метод, при помощи которого разрешаются действительные противоречия» [1, т. 23,
стр. 113 —114]. Ср. идеалистический аналог этого тезиса у Гегеля [8, т. I, стр. 208]. Поскольку же
разрешаемые синтезом противоречия «конденсируются» далеко не всегда одновременно (в

17
познания синтез может относиться к тому же самому хронологически и
содержательно выделенному этапу эволюции объекта, что и тезис и
антитезис проблемной ситуации, хотя подобное обстоятельство осознается
исследователем позднее, чем та проблема, разрешением которой он является.
И это далеко не случайное различие: оно свидетельствует о том, что нельзя
переносить закономерности противоречивого развития познания на
противоречивое развитие познаваемого объекта, как и наоборот, нельзя
шаблонно переносить закономерности развития объекта на развитие
познания, хотя между ними и есть общее, выражающееся в диалектическом
единстве логического и исторического. Гегель отождествил онтологический
и гносеологический синтезы, чему в немалой степени способствовало то, что
в своих триадах он синтезировал, как правило, не суждения, но понятия, ex
definitione, обладающие онтологическим статусом как ступени развития
абсолютной идеи. «Положительное и отрицательное, — писал Гегель, —
составляют положенность самостоятельности. Это-то и есть то, что
поистине идет ко дну в противоречии; отрицание их ими же самими снимает
положенность самостоятельности» [8, т. V, стр. 511]. Таким образом синтез
сводится к снятию тезиса и антитезиса «ими же самими», т. е . друг другом,
без того, чтобы в принципе как-либо различать синтезирующее снятие
мыслей в познании и синтез сторон объекта в реальности.
В результате этого синтез превращается в спекулятивную конструкцию, в
которой элементы каждой триады суть ступени развития онтологически
истолкованной истины, но различие между двумя видами синтезирующего
снятия, устраненное теоретическим постулатом, пробивает себе дорогу в
практике построения философской системы. Так, Гегель двояко
характеризует отношение «становления» к «бытию» и «ничто», то заявляя,
что эти тезис и антитезис «суть одно и то же» [8, т. I, стр. 151], то утверждая,
что становление «есть не только единство бытия и ничто...» [8, т. I, стр. 153].
Мы не сделаем прогресса в исследовании, если будем объяснять эти различия
в формулировках тем, что из диалектики как раз и следует, что становление
«есть и не есть» совпадение бытия и ничто. Это «есть и не есть» в данном
случае может свидетельствовать лишь в том, что идеалистическая
диалектика не в состоянии внести ясность в вопрос о соотношении двух
синтезируемых тезисов и результата их синтеза. Стремление Гегеля
к примирению противоположностей склоняло именно к тому, чтобы
противоречии денег и товара деньги появились позднее, чем товар), то есть основание
рассматривать цепочку объективного развития «товар — деньги— капитал» как состоящую из
звеньев процесса отрицания отрицания. Данную триаду нельзя, разумеется, отождествлять с
формулой обмена «товар — деньги — товар» или же с всеобщей формулой капитала «деньги —
товар — приращенные деньги», которые Маркс анализирует в главах о деньгах и о превращении
их в капитал.

18
рассматривать синтезирование как непосредственное слияние
(конъюгирование) тезиса и антитезиса в духе формулы «есть и не есть».
Толкование же движения как развития вело к отличению синтеза от
соединения тезиса и антитезиса. В целом отождествление познавательного
и онтологического синтезов «накладывают» у Гегеля друг на друга два
различных процесса (1) выяснение природы акта, соединяющего в себе бытие
и небытие, и (2) развитие объективных противоречий бытия до стадии, на
которой внутреннее «беспокойство» переводится во внереализуемое
изменение, в соответствии с тем, что «лишь доведенные до заостренности
противоречия, многообразные впервые становятся подвижными и живыми по
отношению друг к другу» [8, т. V, стр. 523], так что становление
противостоит бытию и небытию как абстрактным характеристикам
неразвитого объекта. В итоге возникают неясности, которые неправильно
пытаться оправдывать путем ссылок на «диалектику».
С точки зрения материалистической диалектики, «снятие» синтезом тезиса и
антитезиса в познании означает, что синтезирующее суждение (или теория) в
содержательном смысле более охватывает полноту истины, чем снятые им
суждения (теории), так как представляет собой этап на пути от
относительной истины к абсолютной. Поэтому неправильно понимать
движение от тезиса и антитезиса к синтезу всего лишь как слияние пары
контрадикторно противоположных друг другу суждений в единство, при
котором разрешением противоречия, например, между утверждениями
«капитал возникает в обращении» (1) и «капитал не возникает в обращении»
(2) было бы суждение «капитал возникает и не возникает в обращении» (3).
Третье из указанных суждений отнюдь не является истиной первых двух, и
их синтез предстоит еще обнаружить в исследовании самого объекта. Кроме
того, суждения (1) и (2) в приведенном примере, будучи взяты порознь или
же в совокупности, далеко не выражают основного содержания знания
предмета, достигнутого на предшествовавшем синтезу этапе познавательного
процесса. Наоборот, их совокупность является отчасти манифестацией
того незнания, которое свойственно этому предшествовавшему этапу. Для
того, чтобы это незнание преодолеть и устранить, как раз и необходимо
перейти от этого этапа к следующему, синтезирующему.
Таким образом, движение от тезиса и антитезиса к синтезу в познании и
аналогичное движение в развитии объекта соотносятся друг с
другом диалектически: хотя второе движение и отражается в первом, однако
оно нацело не сводимо к нему, как и наоборот. Пренебрегши этим
обстоятельством, идеалист Гегель метафизически исказил соотношение
истории объекта и истории его познания.

19
Соответственно произошло метафизическое искажение и соотношения
логического и исторического, опять-таки вызванное объективным
идеализмом Гегеля. Логически в его системе категории сущности, как,
например, вещь, предшествуют категориям явления, как, например, форме9,
но если с точки зрения истории познания этому можно найти некоторое
оправдание (когда будем под «явлением» понимать познанные в их
внутренней обусловленности проявления сущности), то с точки зрения
истории материального мира такой заранее заданный способ упорядочения
категорий ошибочен и имеет не больше оснований, чем какой-либо другой,
ибо в реальности вещей «материя» и «форма» не существуют раздельно, как
бы Гегель ни утверждал, что каждая из этой пары категорий вещности
«самостоятельно, независимо существует» [8, т. I, стр. 219].
По-иному к подобным проблемам подходит Маркс. Он учитывал, например,
что и исторически и логически капитал возникает («теоретически
познается») после товара и денег, однако, в познавательном переходе от
товара и денег к капиталу он соединил указанный исторический подход с ему
противоположным, учитывающим, что товар и деньги функционируют как в
простом товарном, так и в капиталистическом хозяйстве, где они
подчиняются системе отношений и закономерностей последнего. Поэтому
они подлежат переосмыслению с точки зрения более высокого пункта в
развитии объекта, и дело не сводится к субъективному переосмыслению:
товар и деньги при капитализме — это уже не прежние, докапиталистические
товар и деньги, они не предшествуют капиталу, а функционируют как его
элементы.
Впрочем, нечто похожее, но лишь по внешности, есть и в философской
системе Гегеля: более поздние этапы развития и самопознания абсолютной
идеи предрешены более ранними этапами, а с другой стороны, раскрывают
подлинный их смысл как своего преддверия. Это вытекает из
телеологического соотношения звеньев гегелевской системы, и эта
телеологичность приводит к тому, что прошлое и
будущее совпадают: раскрытие все более глубинных противоречий объекта
завершается тем, что все противоречия снимаются возвращением к
исходному бытию, и круг замыкается через обнаружение того, что то, к чему
бытие стремилось в своем развитии и что было целью познания, находилось
в сознании с самого его начала. «Идея есть круговорот...» {8, т. I, стр. 325].
Возвращение означает совпадение познания с познаваемым бытием, заранее
продиктованное идеалистическим принципом тождества бытия и мышления.
9
Заметим, что категория «форма» у Гегеля осталась одной из наиболее неясных и употребляется в
различных смыслах.

20
Действие этого принципа приводит у Гегеля к радикальному, но ошибочному
упрощению решения антиномических проблем, где бы они ему ни
встречались. Воюя против «дурной бесконечности» в познавательном
движении, Гегель отнес к числу ее союзников тезисы о бесконечности
процессов познания и о никогда полностью не преодолеваемой
нетождественности отражаемого и отражения. Что значит, по Гегелю, дать
диалектическое разрешение антиномии? Это значит зафиксировать тот факт,
что объективное противоречие, на которое указывает некоторая данная
антиномия, обладает именно той структурой, что и противоречие, в виде
которого была сформулирована антиномия. Сущность решения состоит,
оказывается, в том, что структура антиномии в неизменном виде
«передается» от мышления бытию. Таким образом, диалектические решения
вопросов отождествляются, совпадают с самими вопросами.
Такой подход к решению антиномий означает метафизическое искажение
процесса познания в одном из существенных его элементов, а именно в звене
постановки проблем и истолкования их содержания. Этот метафизический
подход может быть отчетливо продемонстрирован на примере отношения
Гегеля к апориям Зенона.
Подробный анализ гегелевской трактовки одной из самых существенных
апорий Зенона касательно противоречивости механического движения будет
изложен нами в следующем разделе. Здесь же ограничимся некоторыми
общими соображениями.
Гегель высказывался об апориях Зенона в том смысле, что «кантовские
антиномии представляют собой не больше того, что уже сделал Зенон» [8, т.
IX, стр. 244]. Но в одном отношении Зенон, как считает Гегель, сделал нечто
большее: «...для сознания Зенона исчезает простая неподвижная мысль, а это
сознание само становится мыслительным движением» [8, т. IX, стр. 234]. На
самом деле, наряду с утверждением о неподвижности мыслимого в теории
Единого, Зенон поставил вопрос о мыслительных определениях движения, а
при попытке решения этого вопроса вызвал к жизни проблемное движение
самой мысли. Но Гегеля интересовала не познавательная эффективность
проблемного движения мысли и не само это проблемное движение как
таковое, а возможность отождествления понятийного движения с сущностью
реального (материального) движения: ему казалось, что в этом
отождествлении и лежит ключ к решению всех подобных проблем. Поэтому,
как увидим, в самой проблеме противоречия движения лежало для Гегеля и
ее решение — «столкновение» взаимоисключающих друг друга понятий, —
и оно оказалось для него источником дальнейшего имманентного движения
мысли, т. е . движения понятия «движение».

21
Выход из порочного методологического круга гегелевского идеализма был
возможен только ценой решительного отказа от принципа тождества бытия и
мышления, а значит, преодоления идеализма в самой его основе. Именно это
совершил Карл Маркс, создавая диалектико-материалистический метод
познания.
Глава 2
ПРОБЛЕМА ВОЗНИКНОВЕНИЯ КАПИТАЛА И
ФОРМАЛЬНОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ЕЕ ПРОТИВОРЕЧИВОЙ
ПОСТАНОВКИ
Формулирование условий возрастания стоимости капитала К. Маркс
заканчивает словами: «Таковы условия проблемы. Hie Rhodus, hie salta!» [1,
т. 23, стр. 177]. Таким образом, Маркс видел в выражении «возникает и не
возникает» не совокупность одновременно истинных утверждения и его
отрицания, но проблему. Вопрос, почему данная проблема была
сформулирована именно таким, а не каким-либо иным образом, будет
рассмотрен нами ниже. Здесь мы обратим внимание лишь на то, что данная
проблема могла быть сформулирована и так, что она была бы свободна от
противоречивой структуры, например, следующим образом: нужно
установить, где возникает прибавочная стоимость — в обращении или же в
производстве? Это обстоятельство говорит в пользу того, что противоречие в
формулировке проблемы непосредственно относится не к существу, а к
форме ее постановки. Этим соображением, однако, не может быть исключена
возможность того, что опосредствованно противоречие в формулировке
относится все же и к существу дела, но пока речь будет не об этом.
Можно ли прилагать к проблеме гносеологические предикаты, т. е .
характеризовать ее как истинную, либо же как ложную? Иногда на этот
вопрос отвечают утвердительно. Так, Е. С . Жариков, ссылаясь на то, что
поставить проблему значит познать степень и характер своего незнания,
утверждает, что та или иная проблема может выполнить свою функцию
определения направления научного исследования «лишь в том случае, если
сна будет истинной» [12, стр. 28]. Однако из рассуждений автора видно, что
он отождествляет вопрос об «истинности» проблемы с вопросом о
правильности ее постановки, плодотворности и т. д . Сами по себе проблемы,
выражены ли они (а) в форме вопроса, либо (б) в форме конъюнкции двух в
том или ином смысле взаимоисключающих друг друга допущений, либо же
(в) в виде императивного указания на то, что именно предстоит выяснить и т.
д., не истинны и не ложны.

22
Напомним, что Маркс, разбирая одну из возникших у Гегеля антиномий
(законодательная власть и «выше» и «ниже» государственного строя),
критикует Гегеля за то, что он пытается «выдавать это противоречие за
истину» [8, т. I, стр. 282].
Однако проблемы могут быть правильно или неправильно поставлены. В
только что приведенном примере проблема Гегелем была поставлена
неправильно. Проблемы должны ставиться правильно, коль скоро они
представляют собой определенные звенья пути, ведущего к истине.
В этом смысле «не только результат исследования, но и ведущий к нему
путь должен быть истинным. Исследование истины само должно быть
истинно, истинное исследование — это развернутая истина, разъединенные
звенья которой соединяются в конечном итоге» [3, т. 1, стр. 7 —8].
Правильная постановка проблем предполагает, в частности, что они
опираются на достаточно четко и безошибочно выясненное исследователем
знание того, где именно проходит граница между тем, что уже нам известно,
и тем, чего мы еще не знаем, а также на правильное представление о том, что
именно нужно выяснить в неизвестной области, дабы стало известным то
главное, что определяет собой магистральную линию развития объекта и
закон деятельности его основных сторон и свойств. В этом смысле правильно
поставленная проблема такова, что она предполагает
наличие истинного знания границы между познанным и не познанным (т. е .
знания того, что уже познано твердо) и знания того «пункта» на этой
границе, через который возможно наиболее эффективное в теоретическом и
практическом отношении «вторжение» в область непознанного
(применительно, разумеется, именно к данному объекту познания).
Второй из указанных видов знания может быть выражен в виде как бы
дизъюнкции, включающей в себя возможные решения данной проблемы. Для
проблемы возникновения капитала эта дизъюнкция выглядит, например, так:
«капитал возникает из обращения или капитал возникает из производства»,
где «или» употреблено не в строго разделительном смысле10
.
Несколько иной характер носят правильно поставленные дидактические
проблемы: они могут полностью «располагаться» в уже познанной области и
в той или иной мере воспроизводить главную последовательность звеньев
10
Лишь приблизительно это можно назвать дизъюнкцией, потому что в данном случае перед
нами не сочетание альтернатив: хотя тот факт, что третьей экономической области, помимо
производства и обращения, не существует, говорит в пользу альтернативности (так что данная
дизъюнкция соответствует записи ApNp, которая альтернативна в рамках нестрогой дизъюнкции),
однако то обстоятельство, что к возникновению капитала причастно не только производство, но и
обращение не «рядоположенно», а синтетично, снимает дизъюнктивность.

23
пройденного познавательного движения, т. е . воспроизводить эвристически
ранее поставленные (и затем решенные) проблемы.
Неправильно поставлена проблема может быть в трех различных смыслах:
(а) она относится к фрагменту области непознанного далеко за ее границей,
так что не опирается на необходимое для ее решения знание и поставлена
преждевременно; (б) относится к фрагменту, пограничному между областями
знания и незнания, но поставлена неконкретно или же туманно, сбивчиво, так
что самой своей постановкой мешает собственному своему разрешению; (в)
относится к области, лишенной научного смысла, т. е . является
псевдопроблемой11
.
Из данной выше характеристики правильно поставленных проблем вытекает,
что уже сама их постановка должна быть такой, чтобы она давала ориентир к
их разрешению. Но было бы неправильно понимать это в том смысле, что
если проблема выражена в виде конъюнкции двух альтернативных
допущений, то ответ содержится уже в самой формулировке проблемы.
Последнее могло в случае антиномии возникновения капитала выглядеть,
например, так: истина состоит будто бы в совпадении альтернатив, потому
что производство, т. е . не обращение, само есть в определенном смысле слова
«обращение», а обращение, следовательно, есть якобы производство. Но это
значило бы оборвать процесс познания на полпути, подменив его мнимо
диалектической фразой. Столь же неправильно было бы искать ответ в самой
формулировке данной проблемы через эклектическое соединение неполного
содержания обеих альтернатив: истина состоит будто бы в том, что частично
капитал образуется в производстве, а частично — в обращении. Это значило
бы существенно извратить дальнейший процесс познания: вместо того,
чтобы конкретизировать источник капитала в органическом единстве
производства и обращения, его стали искать в их простой сумме.
Еще одним вариантом ошибочной трактовки тезиса о том, что решение
данной проблемы должно вытекать из самой ее постановки, является мнение,
будто дело сводится к тому, что истинна одна из альтернатив и ложна
другая12
. Иными словами, ответом на проблему является: «капитал возникает
не в обращении, т. е . возникает в производстве». Действительно, разрешение
Марксом проблемы близко к этому ответу, но не совпадает с ним, — и
прежде всего потому, что ответ этот слишком беден. Ведь задача состояла не
11
О псевдопроблемах см. Н. И . Мочалов. Мнимые проблемы науки. «Вопросы философии», 1966,
No 1; Zdzislaw Cackowski. Problemy i ipseudoproblemy. W -wa, 1964.
12
Но это не значит, что никакая иная проблема не может решаться таким образом, что одна
альтернатива истинна, а другая ложна. О различных случаях подхода к проблемным
альтернативам см. статью: А. Поликаров. Логические структуры решений научных проблем.
«Философские науки», 1965, No 1.

24
в том, чтобы лишь опровергнуть меркантилистов и вульгарных экономистов,
но в том, чтобы установить, каким именно образом возникает капитал из
процесса производства.
Итак, нам еще предстоит выяснить, как именно следует понимать, что сама
постановка (определенная формулировка) проблемы «дает ориентир» к ее
разрешению. Для выяснения этого необходимо проделать некоторую
предварительную работу, а именно уточнить логическое строение проблемы,
сформулированной в виде своеобразного конъюнктивного соединения двух
альтернатив, т. е . такого их соединения, которое по внешности как бы
«допускает» истинность их обоих, при которой альтернативы перестают,
строго говоря, быть альтернативами. Что же собой представляет
«альтернативно» в указанном смысле слова поставленная проблема, с
логической точки зрения? Рассмотрим ее на классическом примере
Марксовой антиномии возникновения капитала.
Прежде всего, для упрощения рассуждений отвлечемся от модальных
оборотов в ее формулировке («... не может возникнуть...», «должен
возникнуть...»), что не отразится на существе анализа. После этого, учитывая,
что сам Маркс рассматривал анализируемую формулировку именно как
формулировку проблемы, мы приходим к выводу, что перед нами нет ни
конъюнкции двух истинных, ни конъюнкции двух ложных высказываний,
так как атомарные высказывания в этой формулировке не подлежат
истинностной оценке. Ошибочно полагать поэтому будто Маркс должен был
считать эту конъюнкцию истинной, исходя из того, что конъюнкция двух
истинных высказываний не может не быть истинной. Столь же ошибочно
полагать, что Маркс должен был считать эту конъюнкцию ложной, исходя из
того, что конъюнкция утверждения и его отрицания не может быть истинной.
Неверным будет и предположение, будто Маркс рассматривал эту
конъюнкцию как истинную и ложную, т. е . как истинную и не истинную,
одновременно, что означало бы, что Маркс отвергал всеобщность действия
закона исключенного противоречия NKpNp в познании. Таким образом,
данная проблема антиномична лишь по внешности13
.
Но это не значит, что формулировка рассматриваемой конъюнкции не
выражает некоторой относительной истины. Наоборот, она именно ее
выражает, так что в определенном смысле каждому из двух членов
рассматриваемой проблемной конъюнкции присуща истинность: в
приблизительной форме они выражают приблизительную, т. е .
относительную истину о факте наличия взаимодействия обращения и
13
В третьей главе мы увидим, что она антиномична все же и по содержанию, но в ином смысле.

25
производства в процессе возникновения прибавочной стоимости14
.Но
поскольку детальное разрешение проблемы Марксом приводит, в частности,
и к уточнению ее формы, то в результате этого оба члена конъюнкции
превращаются в истинные в формальнологическом смысле суждения,
родство которых по содержанию с членами исходной проблемной
конъюнкции очевидно. В соответствии с законами логики высказываний
истинной оказывается и конъюнкция двух истинных суждений, причем она
отнюдь не нарушает закона исключенного противоречия, так как уточнение
формы ее членов устраняет тождественность предикатов, входящих в первое
и второе суждения. Образовавшаяся истинная конъюнкция выглядит
примерно так: «капитал возникает не в обращении, т. е . в производстве, и
капитал возникает при посредстве обращения рабочей силы как товара» (1).
В формулировке (1) явственно различие между предикатами «возникать в...»
и «возникать при посредстве...».
Если же перестроить члены истинной конъюнкции таким образом, чтобы
можно было рассуждать о предикатах не в традиционном, а в современном
логическом их понимании, то конъюнкция будет, например, такой: «для
всякого х, если х есть капитал, то х возникает в производстве путем
использования рабочей силы, и, если х есть капитал, то х возникает внутри
области товарного обращения благодаря покупке рабочей силы» (2). В
данном случае мы имеем дело с предикатами «быть капиталом», «возникать
внутри области товарного обращения», и «возникать в производстве»,
причем никакого формальнологического противоречия между двумя
последними предикатами нет, ибо производство находится внутри области
товарного обращения. Ведь законы последнего действуют и в сфере
капиталистического производства, так как таковое имеет место на основе
приобретения и последующего использования особого товара, который в
процессе его употребления производит прибавочную стоимость в виде новых
товаров, продаваемых капиталистом на рынке.
Может показаться, что налицо недопустимое противоречие между
конъюнкциями (1) и (2). На самом деле, в первом члене конъюнкции (1)
товарное обращение и производство рассматриваются как две
взаимоисключающие друг друга (в формальнологическом смысле) области,
которые составляют в совокупности всю ту сферу, за пределами которой
экономические явления вообще существовать не могут. В конъюнкции (2)
логическое отношение производства и обращения истолковано уже по-
другому, а именно как включение первого во второе. И все же
14
Таким образом, возникает дополнительная логическая проблема: члены рассматриваемой
quasi-конъюнкции подлежат и не подлежат истинностной оценке.

26
формальнологического противоречия здесь нет, потому что термин
«обращение» в первом члене конъюнкции (1) имеет иной смысл, чем
во втором члене той же конъюнкции, и иной, чем в конъюнкции (2). Эти три
смысла соответственно таковы: (а) движение товаров на рынке вне пределов
собственного производства, б) товарно-капиталистическое обращение
рабочей силы, (в) сфера товарно-капиталистического обращения вообще.
Уточнение формы членов проблемной конъюнкции в данном случае было
плодотворным, так как эта конъюнкция «намекала» на существование
реальных диалектических противоречий в исследуемом объекте. Поэтому
было бы ошибкой относить рассматриваемую проблемную конъюнкцию в
один разряд с псевдозадачами, вроде «рождение ребенка происходит от
мужчины и рождение ребенка происходит не от мужчины», где достаточно
заменить оборот «не от мужчины» выражением «от не-мужчины, т. е . от
женщины», чтобы получить истину, выраженную конъюнкцией двух
истинных суждений.
Следует, однако, заметить, что для интерпретации уже самой проблемной
конъюнкции об источнике капитала как особой формы записи конъюнкции
двух истинных суждений есть некоторые основания. Имеется в виду, что
совершенно истинная конъюнкция оказывается осуществленной еще до того,
как необходимые уточнения предикатов найдут свое выражение в изменении
формулировок, входящих в запись проблемы. Такая интерпретация делается
возможной в силу отличия мыслительного содержания звеньев
процесса изложения уже проделанного исследования от содержания
аналогичных звеньев процесса самого исследования. Когда Маркс в I томе
«Капитала» формулировал знаменитую проблему, он уже знал ее разрешение
и вкладывал в термины «возникает» и «обращение» соответствующие этому
разрешению смыслы, хотя для читателя эти смыслы делаются явными только
позднее. Ничего похожего нет, например, в случае парадоксов Зенона, где
решение проблем и изложение их решений отделены от их постановки
временным интервалом почти в две с половиной тысячи лет. Нечто похожее
мы найдем, разумеется, в тех случаях, когда финал борьбы двух
конкурирующих теорий в истории науки осмыслялся теоретически как
решение антиномической проблемы их соединения (побеждает, например,
одна из теорий, но в более развитой форме, причем она включает в себя
многие положения из побежденной теории) именно тогда, когда это
соединение произошло.
Таким образом, конъюнкция об источнике капитала, сформулированная
Марксом, может быть понята двояко: либо как построенная путем
применения неуточненных, а потому совпадающих предикатов — ив этом
случае перед нами антиномия-проблема, либо же как включающая в себя

27
различные по смыслу, но несовершенно выраженные предикаты, и тогда мы
имеем дело не с проблемой, а с ее разрешением, сокращенная запись
которого совпадает по форме с постановкой этой же проблемы. Первая
интерпретация проблемной конъюнкции, по нашему мнению, более
плодотворна, чем вторая, так как не предваряет итогов, а ориентирует на
тщательные и последовательные изыскания, результаты которых и нашли
свое отражение в дальнейших разделах «Капитала».
Эта интерпретация вполне соответствует взглядам самого Маркса,
охарактеризовавшего данную конъюнкцию как «условия проблемы». Эта
интерпретация означает, что некоторая, хотя и не одинаковая, доля истины
скрывается за каждым из двух проблематичных решений в данном, пока
неуточненном, виде. Когда они будут уточнены, можно ожидать, что одно из
них — какое именно мы пока не знаем — окажется истинным в полной мере,
тогда как другое, при одних вариантах уточнения входящего в него
предиката, — станет ложным, а при некоторых других, — истинным. И нет
оснований требовать, чтобы уточнение, которому подлежат слова
«возникает», «обращение» и «не обращение», происходило в
этих других вариантах именно в том направлении, в котором они будут
уточнены применительно к первому из двух проблематичных решений. Это
не значит, что логически вытекает, будто уточнение каждого из
предположительных решений должно происходить вне связи с уточнением
другого из них, как это не означает и того, будто связь между направлениями
этих уточнений должна привести к обнаружению истины где-то «между»
ними. Большего посредством формальнологического анализа мы здесь
получить не сможем, но весьма важен и этот предварительный результат.
Необходимые уточнения должны быть затем достигнуты на базе конкретного
изучения фактов экономической жизни капиталистического общества.
Анализ логической стороны их соотношения с ранее поставленной
проблемой может быть осуществлен только посредством диалектико-
материалистического метода и при помощи аппарата формальной логики.
Эта помощь требуется уже для того, чтобы не допустить ошибок при
оперировании отрицаниями, содержащимися в Марксовой формулировке
проблемы возникновения капитала (прибавочной стоимости) (см. стр. 7). В
входящем в запись этой проблемы выражении «капитал не возникает из
обращения» (1) отрицание «не» может быть перенесено к обороту «из
обращения» без нарушения не только логической эквивалентности, но и
смысла, так как смысл исходного выражения предполагал его конъюнкцию с
утверждением «капитал возникает» (2). Поэтому (1) может быть заменено
выражением «капитал возникает не из обращения» (3), что в конъюнкции с

28
(2) позволяет преобразовать в «капитал возникает из не-обращения» (4)15
.
Поскольку же «обращение» и «производство» составляют в рассуждениях
Маркса альтернативную пару понятий в том смысле, что суждения, в
которые они входят, подчиняются закону исключенного третьего, то (4)
заменимо через «капитал возникает в производстве» (5)16
. В иных случаях
подобной антиномии тезис и антитезис могут и не составлять строго
альтернативной пары. Так, если в качестве тезиса и антитезиса мы имеем
утверждения «микрочастицы суть корпускулы» и «микрочастицы суть
волны», то в принципе возможны какие-то другие характеристики
структурности микрочастиц, которые не подводимы ни под термин
«корпускула», ни под термин «волна», например, — «расплывчатая
локализованная область» и др. Однако строгая альтернативность сохраняется
при антиномии «микрочастицы прерывны и непрерывны».
Таким образом, формулировка данной проблемы приобретает вид
конъюнкции двух предположительных утверждений, а именно «капитал
возникает из обращения» (6) и утверждения (5). Могут сказать, что логически
более четкий вид эта конъюнкция двух предположений имела бы в том
случае, если бы она состояла из высказываний (6) и «неверно, что капитал
возникает из обращения» (7), где отрицанию подвергается предшествующее
высказывание (6) в целом. Однако (7) среди возможных для него вариантов
смысла не может иметь такого, при котором из (7) вытекало бы, что «капитал
не возникает» (8), так как (7) предполагает, как это уже имело место выше,
его конъюнкцию с (2). Поэтому (7) преобразуется в (3), причем дальнейший
ход рассуждения совпадает с вышеизложенным. В форме конъюнкции (6) и
(5) данная проблема приобретает именно тот конкретный вид, в котором она
выступает в ходе дальнейшего содержательного исследования и разрешения
ее Марксом.
Помощь со стороны формальной логики нужна была также и для того, чтобы
не появилось ошибок в оперировании термином «возникает». Предпосылкой
15
Эти эквивалентности не нарушаются, если придать (1) и (4) следующие, соответственно, оттенки
смысла: «капитал не возникает из обращения, а поэтому возникает из иного источника» (1а) и
«капитал возникает из не-обращения, хотя возможно, что возникает и из обращения» (4а).
Высказывание (1а) производно от конъюнкции (1) и (2), а высказывание (4а), как увидим ниже,
предваряет собой высказывание (10). Таким образом, проведение конвенционального различия
между высказываниями типа «А не есть В» и «А есть не-В» в том смысле, что «Л есть В» и «А не
есть В» не могут быть оба одновременно истинными, а «А есть не-В» допускает, что
одновременно может быть истинно и «А есть В», не меняет основной нити наших рассуждений.
Ср. в этой связи [7, стр. 306—307].
16
Во «Введении» к Экономическим рукописям 1857—1858 гг. Маркс писал о четырех элементах
экономической жизни — производстве, распределении, обмене (обращении) и потреблении. Но
очевидно, что потребление не может создать капитала, а распределение зависит от производства
и обращения.

29
для разрешения проблемы в том направлении, что полнотой истинности
после уточнения будет обладать один из членов конъюнкции (5) и (6)
(соответствующее иное уточнение позволит превратить в истинное (новое)
утверждение и другой член конъюнкции) является анализ
формальнологических отношений, в которые станут друг к другу уточненные
варианты указанного термина.
Обратим, прежде всего, внимание на то, какую логическую характеристику
имеет соотношение утверждений (6) и (7) или же (6) и (1) что, как мы видели,
в данном случае одно и то же. Предикаты «возникать из обращения» и «не
возникать из обращения» не стоят друг к другу в контрадикторном
отношении, что было бы, если бы «не возникать в обращении» означало бы
совокупность всех иных, кроме «возникать в обращении» предикатов, как-то:
«вообще не возникать», «возникать в Англии», «быть самовозрастающим» и
т. д ., или же означало по крайней мере совокупность всех иных предикатов
данной области рассмотрения, т. е . «возникать в не-обращении» и «вообще
не возникать», поскольку предикаты за пределами области проблематики
источника возникновения капитала и прибавочной стоимости нас здесь не
интересуют.
Спрашивается, не стоят ли (6) и (1) друг к другу в контрарном отношении?
Формально рассуждая, можно было бы сказать, что они находятся друг к
другу именно в этом отношении, поскольку смысл (1) не включает в себя
совокупность всех иных предикатов в рамках рассматриваемой модальности
значений и отрицание (1) и (6) вместе могло бы допускать утверждение
какого-то из входящих в эту совокупность предикатов. Однако эта
совокупность в данном случае весьма не велика. Она состоит всего из
четырех возможных предикатов, входящих соответственно в утверждения:
(5), (8), «капитал возникает частично из производства и частично из
обращения» (9) и «капитал возникает из внутреннего взаимодействия
производства и обращения» (10). При этом ответ (5) отпадает, так как он
вытекает из (1) через (4), а (1) по условию отрицается. Возможность (8), т. е .
утверждения «капитал не возникает», исключается, согласно наличию (2), а
возможность (9) отвергается Марксом как эклектическая, и остается лишь
возможность (10), которая подлежит дальнейшему уточнению в процессе
исследования фактов. Это исследование позволит обнаружить, что (10) есть
развитие ответа (5). Таким образом, третьей «не исключенной» возможности,
помимо (6) и (1), в рамках рассматриваемой модальности значений не
оказывается. Но это не значит, что (6) и (1) соотносятся контрадикторно.
Уточнение (10), приводящее его к слиянию с уточненным (5), позволяет
найти такое значение предиката «возникать из обращения», при котором (6)
и (1) не находятся ки в контрадикторном, ни в контрарном

30
противоположении, так как они вообще не исключают друг друга, и
снимается как их альтернативность, т. е . непременная истинность одного и
только одного из них, так и возможность того, что оба они ложны.
Истинность утверждения «капитал возникает из производства» не только не
означает ложности уточненного утверждения о «возникновении» капитала
«из» обращения, т е. допускает совместимость с ним, но более того
—
предполагает его истинность, поскольку входящий в последнее
уточненный предикат означает «играть определенную роль в процессах
возникновения капитала».
Итак, формальнологический анализ формулировки Маркса о возникновении
капитала свидетельствует о том, что это проблема, при решении которой в
определенной мере могли быть использованы входящие в формулировку
высказывания-предположения, подвергнутые соответствующим
преобразованиям. В преобразованном виде истинными могут стать оба эти
квазиальтернативных высказывания. Их преобразование может быть, однако,
лишь результатом исследования фактов, причем решение проблемы по
существу состоит не столько в этих преобразованных — и весьма сжатых —
ответах, сколько во всей полноте результатов проведенных исследований.
Ведь нам нужен не только правильный, т. е . соответствующий вопросу, и не
только истинный, т. е . соответствующий реальному положению дел, ответ,
но и ответ полный, т. е . дающий возможность дальнейшего эффективного
познания сущности данного объекта в связи с основными ее
обнаружениями17
.
Таким образом, мы стоим перед задачей, как это исследование осуществить.
Для решения ее одних средств формальной логики недостаточно, здесь
необходим диалектико-материалистический метод.
Глава 3
ДИАЛЕКТИКО-МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЕ РЕШЕНИЕ
АНТИНОМИИ-ПРОБЛЕМЫ МАРКСОМ
Рассматриваемая Марксом проблема политико-экономической науки может
быть, несмотря на все сказанное выше, охарактеризована как антиномия-
проблема, хотя она, как мы видели* свободна от антиномичности в смысле
нарушения ею закона исключенного противоречия. Она «антиномична» в
ином смысле, а именно, в том, что указывает на диалектическую
17
Термин «полный ответ» употребляется здесь в ином смысле, чем в статье К. Айдукевича
«Вопросительные предложения», где «полным» называется ответ, состоящий из предложения,
«из которого вытекает один или более надлежащих ответов» [15, стр. 282], а «исчерпывающим»
— истинное предложение, из которого вытекает всякий истинный надлежащий ответ.

31
противоречивость исследуемого объекта. Однако ее роднит со всякой иной
антиномией то, что является общим для всех случаев употребления данного
термина: антиномия — это рассуждение, соответствующее, казалось бы,
содержательным представлениям и основанное на применении средств
языка, подлежащих уточнению, но в данном их виде приводящее к
противоречию. Под «средствами языка» здесь имеется в виду также и
научный аппарат, в том числе понятия, свойственные науке на данном этапе
ее развития.
Некоторые советские философы, как мы отмечали, утверждают, что тезис и
антитезис проблемы в постановке ее Марксом одновременно оба истинны,
«но если они истинны, то они должны быть также и ложными, ибо лишь в их
синтезе реализуется диалектическая истина, которая есть процесс. Истина
как таковая является отражением диалектической определенности вещей и их
отношений, которая совершенно непостижима для метафизического способа
мышления, считающего верхом бессмыслицы признание противоречия
реальностью» [14, стр. 290]. Но едва ли «постижима» для научно-
диалектического способа мышления такая постановка вопроса, при которой
утверждается, что из истинности тезиса и антитезиса вытекает ложность их
же обоих, и не проводится никакого различия между разными видами
«синтезирующего» их объединения.
Если попытаться все же рационально истолковать приведенную цитату
(первая ее часть приведена нами на стр. 8), то ее можно было бы истолковать
так, что тезис и антитезис в отдельности лишь относительно истинны. Если
же логическую значимость истинности одного из них истолковать в смысле
свидетельства абсолютной истинности этого тезиса (антитезиса), так что его
антитезис (другой тезис) придется квалифицировать как ложный, то тогда
ложность оказывается связанной с первым тезисом на мета-уровне: «ложно,
что тезис А абсолютно истинен», ибо он в действительности истинен лишь в
относительной (приблизительной, неполной) степени. По-иному, чем в духе
этой искусственной интерпретации, рационально понять процитированный
комментарий, если попытаться его «спасти», мы не в состоянии, если только
не принять явной нелепости, будто рассуждению Маркса в этом
комментарии предлагалось приписать логическую форму семантического
парадокса Эпименида, где из истинности утверждения следует его же
ложность, а из ложности снова его истинность. Очевидно, что такой
зависимости между логическими значимостями тезиса и антитезиса
проблемы возникновения капитала, как и между значимостями,
приписываемыми тезису или антитезису в отдельности, нет.
Но, что значит, что тезис и антитезис оба должны быть ложными, ибо «лишь
в их синтезе» реализуется истина-процесс? Если это понимать так, что

32
капитал возникает в обращении и не в обращении, т. е . в производстве,
поскольку производство есть-де обращение, а обращение есть производство,
то процесс достижения истины не только не будет стимулирован, но именно
в данном пункте будет оборван и прекратится. Никакого полного тождества
производства и обращения не существует, хотя производство в товарно-
капиталистическом хозяйстве не может совершаться при отсутствии
рыночного обращения готовых продуктов вне сферы самого производства, а
при более широком значении термина «обращение», как увидим ниже, — и
без «обращения» внутри этой сферы. Примитивное истолкование
действительного факта тесной взаимосвязи производства и обращения
приводит к замкнутому кругу, что сигнализирует о том, что вступили
на неверный путь исследования.
Аналогичная до некоторой степени ситуация, когда отождествление двух
различных явлений и вызванный этим круг в определении свидетельствуют
об опасности ошибочного познавательного движения, указана Марксом в
третьем томе «Капитала». Там возник вопрос, нельзя ли определить
необходимую цену труда через средства, необходимые для поддержания
жизни рабочего, и при этом обнаруживается, что «эти жизненные средства
представляют собой товары, имеющие цену. Следовательно, цена труда
определяется ценой необходимых жизненных средств, а цена жизненных
средств, как и всех других товаров, определяется в первую очередь ценой
труда. Следовательно, цена труда, определяемая ценой жизненных средств,
определяется ценой труда. Цена труда определяет самое себя. Другими
словами, мы не знаем, чем определяется цена труда. Труд имеет здесь (т. е . в
рамках подобного рассуждения. — И . Н .) вообще цену, потому что он
рассматривается как товар. Следовательно, чтобы говорить о цене труда, мы
должны знать, что такое вообще цена. Но что такое цена вообще, мы этим
путем как раз и не узнаем» [I, т. 25, ч. II, стр. 435]. Подобный же тупик
возникает при попытках определения уже не цены, но «стоимости труда»
через стоимость товаров и наоборот. В работе «Заработная плата, цена и
прибыль» Маркс упрекнул сторонников этой доктрины в том, что они
пренебрежительно относятся к логике, и что это не принесло им ничего
хорошего.
После всего сказанного рациональный смысл упования на реализацию
истины «в синтезе» может состоять только в таком познавательном
движении, при котором искомый синтез будет отличаться как от
формальнологической конъюнкции тезиса и антитезиса, так и от ведущего к
ложному кругу взаимного выведения их одного из другого. Но предъявление
такого требования к синтезу как раз и означает, что оба они — тезис и
антитезис проблемной формулировки — нуждаются в таком

33
взаимном уточнении, которое позволит «преодолеть» их обоих. Таким
образом, центр тяжести в применении диалектического метода на данном
этапе познания приходится не на синтез тезиса и антитезиса проблемы в
некотором одном — и по неизбежности недостаточно информативном —
суждении, а на расчленение этого синтеза на два новых, более точных, чем
прежние, утверждения, которые войдут затем в более глубокий и
содержательный синтез, получая в этом синтезе еще более полное уточнение.
Эти новые утверждения будут безоговорочно истинными, в отличие от двух
составных элементов проблемной антиномии, хотя они и являются
«наследниками» этих элементов.
Между тем, по поводу «уточнений» и стремлений к «точности» в нашей
философской литературе можно прочитать немало несправедливых
замечаний. Так, Э. В . Ильенков иронизирует над «уточнением понятий» как
над занятием, достойным метафизиков, не обращая внимания на то, что
уточнение уточнению рознь. Он утверждает, что «стремление избавиться от
противоречий в определениях путем «уточнения» названий и выражений
есть метафизический способ разрешения противоречий в теории. Как таковой
он в итоге приводит не к развитию теории, а к ее разложению» [9, стр. 231].
Читая подобные иронические оценки стремления к уточнению «названий (?)
и выражений», можно подумать, будто «избавиться от противоречий» значит
порвать с диалектикой, независимо от того, что это за противоречия, от
которых избавились или избавляются. Стоило бы напомнить, что Маркс в
главе «Триединая формула» третьего тома «Капитала» отрицательно
квалифицировал вульгарную политическую экономию, в частности, за то,
что ее построения «принимают нелепый характер и полны противоречий» [I,
т. 25, ч. II, стр. 384].
Между тем Э. В . Ильенков ссылается именно на Маркса и его слова по
поводу экономических воззрений Джемса Милля: «...к чему он стремится, —
это формальнологическая последовательность. С него «поэтому» и
начинается разложение рикардианской школы». [2, т. 26, ч. III, стр. 81—82].
Э. В . Ильенкову показалось, что это «поэтому» означает не подлежащий
обжалованию суровый приговор всяким стремлениям к уточнениям
терминов, их строгому разграничению и ограничению и т. д . Получается так,
что Маркс отверг будто бы этот путь как в принципе неверный и в
противоположность этому пути призвал к исследованию реальной
экономической действительности. Примерно так рассуждает в книге о
диалектической логике и А. М . Минасян, утверждающий, что сама по себе
формальнологическая последовательность как раз и погубила школу
Рикардо, приведя ее к разложению.

34
Трудно, пожалуй, найти более ошибочное истолкование методологии
Маркса. Ведь в «Теориях прибавочной стоимости» Маркс возражал отнюдь
не вообще против уточнения понятий, но лишь против такого — и по сути
дела мнимого — «уточнения», которое достигалось бы посредством чисто
вербалистских ухищрений, направленных на то, чтобы избавиться от
противоречий в теории во что бы то ни стало, хотя бы и ценой утраты
истины. Джемс Милль сам же допускал метафизическое «непосредственное
тождество противоположностей», но стремился «отделаться путем чисто
словесного «объяснения» от последнего (т. е . от парадоксальных
противоречий между его теорией и экономической реальностью. — И.
И.) При этой попытке он сам запутывается в противоречиях...» [2, т. 26, ч. III,
стр. 82]. Глубокое же, подлинно научное исследование экономической
реальности с помощью диалектико-материалистического метода имеет своим
необходимым следствием уточнение теоретических понятий, что делает
последние могучим средством дальнейшего познавательного проникновения
в объект. Уточнение теоретических понятий оказывается необходимым
следствием исследования и политических процессов, о чем писал В. И.
Ленин в статье «О карикатуре на марксизм и об «империалистическом
экономизме» (1916), подчеркивая, что логической противоречивости и
нарушений правильного логического мышления «не должно быть ни в
экономическом ни в политическом анализе» [5а, т. 30, стр. 91].
Уточнение понятий устраняет опасную возможность утверждения в
структуре теории связанного с антиномией-проблемой
формальнологического противоречия. Устранение «в зародыше» этого
противоречия отнюдь не является, конечно, самоцелью, но тем не менее
устранить его необходимо. Полагать, будто стремление к
формальнологической непротиворечивости уже само по себе свидетельствует
о деградации теоретика, столь же ошибочно, как и думать, будто достижение
этой непротиворечивости само по себе гарантирует овладение истиной. Тот,
кто уповает на непротиворечивость как на панацею от всех искажений
истины, легко сам придет к еще большему ее искажению. Однако в обход
формальнологической правильности нет пути к содержательной истинности,
и эту непреложную истину следует здесь напомнить вновь: кто
открещивается от формальнологической правильности и точности в
рассуждениях, пусть не надеется достигнуть прогресса в науке.
Теперь выясним, почему проблема возникновения капитала была
сформулирована Марксом в виде противоречия-антиномии18
. Данную
проблему Маркс формулирует антиномически также и в отношении
18
Понятия «антиномия-проблема» и «противоречие-антиномия» употребляются в данной книге
как тождественные.

35
прибавочной стоимости: «Обращение, или товарообмен, не создает никакой
стоимости» [1, т. 23, стр. 174], и «товаропроизводитель не может увеличить
стоимость ... вне сферы обращения, не вступая в соприкосновение с другими
товаровладельцами» [1, т. 23, стр. 176].
Мы не сможем выяснить вопрос, если будем ссылаться на то, что Маркс
использует гегелевский стиль с целью «заострения» проблемы, дабы
заставить читателей напрячь свое внимание и т. п. Маркс, по-видимому, не
считает антиномические формулировки желательными во всех случаях
постановки проблем.
Антиномическую формулировку мы встретим в рукописи «Критика
политической экономии», где формулируется проблема диалектического
противоречия объективного движения капитала, здесь же Марксом
разрешенная. Маркс пишет: «Капитал как полагание прибавочного труда
есть в одинаковой мере и в то же самое время и полагание и не-полага-ние
необходимого труда; капитал существует лишь постольку, поскольку
существует и вместе с тем не существует необходимый труд» [4, No 6, стр.
155]. Итак, «в одинаковой мере и в то же самое время», но не в одном и том
же смысле! Как пишет Маркс, он имеет' в виду следующее: существует
антагонизм двух противоположных тенденций — к увеличению рабочего
населения вследствие расширения капиталом объема и поля своей
деятельности и к его уменьшению, вызываемому стремлением капиталистов
сузить необходимое число рабочих дней и расширить число их, идущее на
производство прибавочной стоимости. Однако более интенсивная
эксплуатация меньшего, чем прежде, числа рабочих наводит, как затем
показывает Маркс в «Капитале», капиталистический корабль на подводные
камни: падение органического состава капитала сулит предпринимателям
мало хорошего.
Обратим зато внимание на то, как в 20 главе второго тома «Капитала»
ставится проблема переплетения возмещения капитала с процессами
потребления прибавочной стоимости капиталистами и заработной платы
рабочими. Маркс ограничивается здесь лишь прямым вопросом: «каким
образом» это происходит? [1, т. 24, стр. 442]. Антиномичный характер
формулировки проблемы возникновения капитала, видимо, совсем не
случаен. Он вытекает из существа самой проблемы.
Этот тезис надо понимать не в том смысле, что перед нами единственно
возможная, а потому и единственно правильная форма выражения вопроса о
данном объективном диалектическом противоречии во всей его глубине.
Ценность данной постановки вопроса в том, что именно она позволяла
обратить внимание на сложное переплетение взаимозависимостей в объекте:

36
если прибавочная стоимость возникает не в товарном обращении, но в
производстве, то к ее возникновению и формированию не может не быть
причастно обращение, а если это так, то и надо выяснить, в каком именно
виде и каким именно образом оно причастно. Иными словами, проблема
выливается в сложный вопрос: каким образом дело обстоит так, что
прибавочная стоимость и капитал возникают в производстве, но при
непременном участии обращения?19
. Как же движется мысль Маркса при
решении всей этой сложной проблемы?
В ходе тщательного исследования экономических процессов
капиталистического общества Маркс приходит к выводу, что «прибавочная
стоимость не может возникнуть из обращения; следовательно, для того
чтобы она возникла, за спиной обращения должно произойти нечто такое,
чего не видно в самом процессе обращения» [1, т. 23, стр. 176]. Но если
понимать обращение как «сумму всех меновых отношений
товаровладельцев» [1, т. 23, стр. 176], то за пределами обращения вообще
распадается совокупность экономических процессов: она перестает
существовать как система, и каждый товаровладелец остается владельцем
своего собственного товара, а зятем перестает быть товаровладельцем, так
как товары перестают быть товарами, превращаясь в объекты возможного
потребления. Капиталист-товаропроизводитель перестает в этом случае быть
капиталистом: в лучшем случае он превратится в Скупого рыцаря, а в
худшем — просто разорится. Следовательно, специфически
капиталистические экономические процессы, производящие прибавочную
стоимость, а не просто прибавочный продукт, не могут происходить «за
спиной обращения» в буквальном смысле слова, они неизбежно причастны к
процессам обращения.
Тем более производство прибавочной стоимости, превращающее
накопленные деньги в функционирующий капитал, невозможно помимо
обращения, если понимать «обращение» в широком смысле слова как
переход товарных ценностей из одних рук в другие, не обязательно
выступающий в виде купли-продажи на товарном рынке. В этом смысле
Маркс во «Введении» к «Экономическим рукописям» 1857— 1858 гг. писал
об обращении как «обмене», рассматриваемом в целом. В данном случае
обращение оказывается неотъемлемой стороной производства: без
обращения сырья и полуфабрикатов и без перемещения рабочей силы
невозможно не только придать кооперированному производству характер
расширенного воспроизводства, но и вообще начать организацию его.
19
Этот вопрос сложный в двух смыслах: он относится более, чем к одному объекту, и
предполагает ряд частичных вопросов о каждом из этих объектов.

37
С другой стороны, обращение теряет под собой устойчивую почву, если оно
рассматривается в изоляции от производства, а тем более если его пытаются
поддержать при одновременном параличе производства. Мало того,
производство является неотъемлемой стороной обращения: на товарном
рынке возможна устойчивая циркуляция лишь вновь и вновь производимых
товаров. Если же понимать «производство» в широком смысле слова как
появление в руках данного участника рыночного товарообмена того, чего у
него ранее не было, того, в чем он нуждается, то «мы можем поэтому с таким
же правом сказать, что покупатель в буквальном смысле (strictly) совершает
«акт производства», когда он, например, чулки купца превращает в деньги»
[1, т. 23, стр. 170].
Указанная диалектика взаимопереходов производства и обращения
напоминает диалектическую связь производства и потребления, раскрытую
Марксом в сочинении «К критике политической экономии», и сжато
воспроизведенную в «Капитале»: ведь само производство потребляет сырье,
рабочую силу и т. д ., «труд потребляет свои вещественные элементы, свой
предмет и свои средства, пожирает их, а потому является процессом
потребления» [1, т. 23, стр. 194—195], а индивидуальное потребление, в
отличие от производственного, производит не продукт, а самого потребителя,
его жизнь [1, т. 23, стр. 181 —183]. Таким образом, само производство носит
потребляющий, а потребление — производящий характер. Но если,
аналогично, обращение пронизывает всю систему производственных
процессов, это еще не значит, что можно ограничиться выводом, что там, где
есть производство, должно быть и экономическое обращение, и наоборот.
Тем более неправильно было бы прийти к тому результату, что само
производство есть «обращение» (в смысле процессов перемещения его
элементов в пространстве), а обращение есть «производство» (хотя бы
«производство» новых владельцев части ранее произведенной прибавочной
стоимости). Как мы уже отмечали, это был бы тупик познавательного
движения, хотя и снабженный диалектической вывеской. Когда Маркс в
«Экономическо-философских рукописях» писал, что капитал «равен» труду,
то имел в виду отнюдь не буквальное их равенство, но единство в рамках
«взаимной противоположности».
Показав, в каком строго определенном смысле производство зависит от
обращения (и какого именно) и даже включает его в себя и в каком смысле
обращение играет производительную (и какую именно) роль, Маркс идет
далее по пути исследования. Он выясняет, что превращение денег в капитал
не может произойти ни в сфере обращения, обособившейся от производства,
т. е . в продаже и перепродаже готовых товаров на рынке, ни в «чистой»
сфере обращения одних только денег, ни, наконец, в сфере технической

38
стороны производства, абстрагированной от участия в ней людей. Маркс
обнаруживает затем, что ключ к решению проблемы состоит в том, чтобы
был найден фактор, органически соединяющий в себе аспект производства,
который носит характер обращения, и аспект обращения, которому свойствен
производительный характер. Разрешение проблемы, согласно которой
прибавочная стоимость возникает (а значит, и деньги превращаются в
капитал) и в обращении и не в обращении, т. е . в производстве, а иными
словами, — в некоем «единстве» производства и обращения, может
произойти лишь посредством обнаружения такого фактора экономической
жизни, который органически соединял бы в себе противоположные
стороны, — одну, связанную непосредственно с производством, а другую —
с обращением, причем одна из них «переходила» бы в другую, и наоборот
[ср. 4, No 6, стр. 147].
Превращение денег в капитал «может возникнуть только из потребительной
стоимости товара как таковой, т. е . только из его потребления. Но извлечь
стоимость из потребления товара нашему владельцу денег удастся лишь в
том случае, если ему посчастливится открыть в пределах сферы обращения,
т. е . на рынке, такой товар, сама потребительная стоимость которого
обладала бы оригинальным свойством быть источником стоимости, — такой
товар, действительное потребление которого было бы овеществлением труда,
а следовательно, созиданием стоимости» [1, т. 23, стр. 177—178]. Таким
образом диалектика обращения и производства в искомом факторе
обнаруживает себя как диалектика стоимости и потребительной стоимости, а
затем — стоимости и прибавочной стоимости. Эта диалектика многолика.
Одно из ее выражений — диалектическое единство и противоречие между
капиталом и трудом. «Труд» есть не только потребительная стоимость —
противостоящая капиталу, но он есть потребительная стоимость самого
капитала» [4, No 5, стр. 139], тогда как капитал есть «действенная» стоимость,
созданная трудом и заставляющая труд производить все новые и новые
стоимости.
Будущий капиталист открывает искомый фактор, т. е . «особый товар» чисто
эмпирическим путем, на рынке, в лице рабочей силы, предлагающей ему
свои энергию и умение. Не обойтись без «опускания» в эмпирию в
соответствующем пункте исследования и теоретику: извлечь
непосредственно из содержания самой антиномии-проблемы что-либо еще,
сверх того важного вывода, что нужно найти ту потребительную стоимость,
которая, будучи куплена в сфере обращения, производит новые стоимости в
сфере производства, не удастся. Обращение к эмпирии необходимо сразу же
после уяснения существа выраженной в антиномии проблемы, и только в
области эмпирии можно получить конкретный и вполне определенный ответ

39
на вопрос, что именно представляет собой товар, потребительная стоимость
которого порождает новые стоимости.
Такой товар есть рабочая сила, т. е . люди, обладающие способностью
трудиться и не имеющие других средств к существованию, кроме реализации
этой своей способности на условиях наемного труда.
Рабочая сила, как и порожденные ею прибавочная стоимость и капитал, сама
существует в определенном смысле «в обращении и не в обращении»: в
обращении на товарном рынке, когда она предлагает себя для покупки
капиталистом, она конституируется как собственно рабочая сила, а в
производстве, т. е . не в обращении, она переводит свои диспозиционные
качества в актуальные, так как происходит потребление ее способностей как
рабочей силы, иными словами, превращение этих способностей в труд20
.
Далее, именно рабочая сила, с одной стороны, беспрерывно подвержена
действию законов товарного обращения: она не только продается и
покупается приблизительно по стоимости, но и в состоянии обеспечить в
производстве превращение накопленных капиталистом денег в
функционирующий капитал именно в силу того, что обладает качественным
различием и одновременно «удивительным» родством между своей
стоимостью и потребительной стоимостью. Существенное для товара
свойство актуального проявления двух присущих ему видов стоимости не
покидает рабочую силу на всем протяжении производственного процесса, и
она все время остается, с другой стороны, наиболее важным элементом
последнего: будучи используема купившим ее капиталистом как
потребительная стоимость, именно в силу этого она производит новые
стоимости. Стоимостной стороной рабочая сила обладает не только вне и до
производства, обращаясь на товарном рынке и продаваясь и покупаясь
приблизительно по своей стоимости, но и в процессе производства, где она
производит новые стоимости для рыночной реализации. В виде
потребительной стоимости рабочая сила выступает не вне и после
производства, а именно в процессе производства, где она беспрерывно
«потребляется» ради производства новых стоимостей.
Итак, прибавочная стоимость и капитал возникают вследствие того, что
рабочая сила используется по ее потребительной стоимости. Последняя в
процессе труда переходит в свою диалектическую противоположность — в
стоимость. Перед нами диалектическое «противоречие, обусловленное тем,
что сама рабочая сила становится товаром и что у этого специфического
товара сама его потребительная стоимость, не имеющая, стало быть, ничего
20
«Способность к труду еще не означает труд...» [1, т. 23, стр. 184]; «потребление рабочей силы —
это сам труд» (там же, стр. 188).

40
общего с его меновой стоимостью, представляет собой энергию, создающую
меновую стоимость» [2, т. 26, ч. 1, стр. 62]. Но для дальнейшего познания
движения этого противоречия необходимо снова обратиться к
эмпирическому уровню, дабы установить, как соотносятся стоимость
рабочей силы и производимые ею новые стоимости. Ведь в случае их
равенства никакой прибавочной стоимости возникнуть не может.
Исследование эмпирических фактов должно, прежде всего, выяснить, что
представляет собой в качественном и количественном значении стоимость
рабочей силы, и Маркс обнаруживает, что стоимость рабочей силы
представляет собой стоимость тех средств, которые необходимы для
поддержания и воспроизводства ее жизни. После этого оказывается
возможным установить, что производимые рабочей силой стоимости в своей
совокупности заметно больше, чем стоимость самой рабочей силы, т. е .
превышают ее на величину дополнительной, прибавочной стоимости.
Итак, потребительная стоимость рабочей силы в процессе своего
потребления создает все более возрастающую стоимость, непременным
условием существования которой является возможность ее реализации на
рынке, а значит обратного превращения ее составных элементов в
потребительные стоимости. Впрочем, это обратное расширенное
превращение стоимости в потребительную стоимость, как показывает
дальнейшее исследование, проведенное К. Марксом, в условиях капитализма
не может осуществляться беспрепятственно, так как этому мешает сужение
покупательной способности рабочей силы. Последнее же происходит в
конечном счете потому, что противоречие между стоимостью и значительно
большей (в своем стоимостном выражении) потребительной стоимостью
рабочей силы функционирует как противоречие между предпринимателями,
купившими рабочую силу по стоимости (или несколько ниже стоимости), и
пролетариями, потребительная стоимость рабочей силы которых
используется капиталистами. Это второе объективное противоречие
конституируется как противоречие между классами капиталистов и наемных
рабочих, факт эксплуатации которых теоретически устанавливается
Марксом со всей бесспорностью.
Если мы возвратимся теперь к ранее поставленной проблеме, то оказывается,
что она разрешена. «Все условия проблемы соблюдены... Весь этот процесс,
превращение его (т. е . капиталиста. — И. Н.) денег в капитал, совершается в
сфере обращения и совершается не в ней. При посредстве обращения —
потому что он обусловливается куплей рабочей силы на товарном рынке. Не
в обращении — потому что последнее только подготовляет процесс
увеличения стоимости, совершается же он в сфере производства» [1, т. 23,
стр. 206. Курсив мой. — И. Я]. Для разрешения проблемы не потребовалось

41
отрицать существование объективных диалектических противоречий —
такое отрицание было бы антинаучно, — но наоборот, потребовалось их
выявить и конкретно исследовать. Для разрешения этой проблемы, с другой
стороны, не потребовалось отрицать действие закона исключенного
противоречия в мышлении — таким отрицанием научное исследование было
бы парализовано, — но наоборот, потребовалось рассуждать в соответствии с
ним, и вышеприведенная цитата из Маркса подтверждает это самым
бесспорным образом. Проблема разрешена в общем виде, но значение этого
разрешения было бы трудно переоценить. «Этот диалектический процесс
возникновения капитала есть лишь идеальное выражение того
действительного движения, в котором возникает капитал. Позднейшие
отношения надлежит рассматривать как развитие этого зародыша» [4, No 6,
стр. 146].
В результате Марксова исследования собственно экономические
противоречия обнаруживают свою социальную природу как противоречие
между общественными классами. И. механизм этого фундаментального
противоречия, имя которому «классовая борьба», Карл Маркс смог открыть
потому, что он не останавливался перед формулой «капитал возникает и не
возникает в обращении» как перед некоей совершенно адекватно
выраженной абсолютной истиной, но, будучи великим ученым, разрешил эту
формулу и доказал, что за ее оболочкой скрывается иное, однако, именно
диалектически противоречивое содержание. Разрешение обнаружило, что
судьба двух членов антиномии-проблемы не одинакова: прибавочная
стоимость возникает именно в производстве, т. е ., говоря словами Маркса, —
«за спиной обращения», а не в обращении. «Реализуется это отношение (т. е .
порождение и возрастание капитала. — И. Н.) лишь в самом акте
производства, когда капитал действительно потребляет чужой труд» [4, No 6,
стр. 144]. И надо иметь в виду, что «живой труд не только добавляет новую
стоимость, но самим актом добавления новой стоимости к старой стоимости
сохраняет и увековечивает последнюю» [там же, стр. 153]. Поэтому другой
член антиномии, т. е . «капитал возникает в обращении», не только «намекал»
на тот объективный факт, что обращение причастно к возникновению
капитала, но и выражал непосредственно явление изучаемых процессов,
тогда как первый член, т. е . «капитал возникает не в обращении», указывал
на их сущность. Указывал, разумеется, так, что нуждался в дальнейшем
уточнении: знать, что капитал возникает не из обращения, еще не значило
разобраться во всем механизме его возникновения. Таким образом, и тезис и
антитезис антиномии, действительно, относительно истинны. Если внести
одни огрубляющие ограничительные условия, а именно понимать
«производство» только как непосредственные производственные процессы в
цеху, у станков и т. д ., то безоговорочно истинным будет суждение «капитал

42
возникает не в производстве», так как у станков готовые фабрикаты еще не
являются капиталистическим товаром. Если же внести другие
ограничивающие огрубления, а именно понимать производство как всю
совокупность экономических процессов, то безоговорочно истинным станет
суждение «капитал возникает в производстве». Однако это будут очень
огрубленные истины и не к ним был направлен процесс познания.
И при том и при другом истолковании проблемной конъюнкции она в целом
была приблизительным отражением исследуемого объективного
диалектического противоречия, в силу чего стало возможным разрешить ее
образованием синтеза «капитал возникает в производстве при посредстве
обращения», а не одним лишь преобразованием одного из
членов конъюнкции. Проблемная конъюнкция была именно отражением, ибо
как бы ни была завуалирована антиномией-проблемой суть дела, характерное
для данного объекта противоречие все же через антиномию красноречиво
«просвечивает», и именно через антиномию-проблему лежит начало пути к
теоретическому познанию этого противоречия. Очевидно, что структуре
проблемной антиномии суждений приблизительно соответствует структура
соотношения различных экономических теорий, преодолеваемых новой,
Марксовой теорией капитализма21
.
В связи со сказанным мы хотели бы подчеркнуть, что томистский критик
марксистской теории познания Э. Губер существенно искажает нашу точку
зрения. Довольно подробно изложив ее, он затем заключает:
«Диалектическое противоречие в мышлении есть не адекватное отражение
действительности, но постановка проблемы» [16, S. 96], которая не содержит
в себе будто бы никакого отражения действительного положения дел. Иными
словами, проблемные антиномии не имеют ничего общего с объективной
диалектикой, а отсюда диалектическая логика, которая эти антиномии
применяет и исследует, либо носит субъективистский характер, либо вообще
не есть диалектика. Как видно из изложенного выше, наша подлинная точка
зрения совсем иная.
Итак, разрешение проблемы имело место не посредством формалистических
манипуляций над входящими в нее предикатами, но благодаря исследованию
фактических состояний и процессов, позволившему затем уточнить
предикаты, что привело к замене формулировки проблемы формулировкой
ответа на нее. Схема «...возникает ... и не возникает...», выражающая
противоречие «в одном и том же смысле, в одном и том же отношении» тем
самым снимается, так как она была относительно адекватной записью
21
Классы капиталистов и пролетариев взаимоотносятся в рамках единого противоречия по-
разному, так как капиталисты стремятся увековечить состояние эксплуатации, а пролетарии —
ниспровергнуть это состояние... См. стр. 98—101, 165 данной книги.

43
стоявшей перед исследователем проблемы. Схема была выражением
диалектического противоречия познания между реальным положением
вещей и ситуацией в познании, отчасти «похожей» на него (поскольку
реальный объект противоречив, а формулировка проблемы также
«противоречива»), а в то же время и «не похожей» (поскольку эти
противоречия весьма различны между собой по качеству и структуре).
Указанное диалектическое противоречие также снимается: решение вопроса
позволяет в более уточненном виде понять и охарактеризовать самое
проблему и устранить опасность ее расширительного онтологического
истолкования, которое могло бы привести к конфликту антиномических
формулировок со всем предшествовавшим изложением вопроса, т. е ., говоря
словами Маркса, к своего рода противоречию «между путаницей и
ясностью» [2, т. 2G, ч. III, стр. 17]. Онтологические, т. е . объективные,
диалектические противоречия, обнаруженные при решении проблемы, имеют
место в разных, хотя и взаимообусловленных, смыслах и отношениях.
Естественно, что такие противоречия не могут быть «запрещены»
формальной логикой; диалектическая же логика отвергает именно те
противоречия, на которые формальная логика указывает как на результат
какого-либо ошибочного шага в мышлении.
В движении объективных диалектических противоречий схема «...возникает
.. . и не возникает...» сама по себе уже не участвует; она принимает участие
лишь в познавательном движении того звена объективных противоречий
капитализма, которое скрывалось именно за данной ситуацией. Если Гегель
отождествил проблемное движение мысли с движением (развитием) того
противоречия объекта, которое составляло эту проблему, то Маркс соотнес
эти два движения диалектическим образом: первое из них в конечном счете
отражает собой второе, но в то же время относительно самостоятельно и
никогда не может по своей структуре абсолютно совпасть со вторым. Данные
выводы можно конкретно проиллюстрировать при помощи наглядной схемы,
построенной на материале анализа антиномии-проблемы возникновения
капитала.
В основе приведенной схемы лежит различение между тремя уровнями
материалистической диалектики. Первый из них — это объективная
диалектика познаваемого объекта, в которой среди сложного переплетения
взаимоопосредствующих друг друга противоречий существует некоторое
ведущее противоречие, от развития которого зависят судьбы объекта в целом
и так или иначе все другие его противоречия или многие из них. Второй
уровень — это результат отражения объективной диалектики в научном
познании, в котором более или менее точно воспроизводятся закономерности
диалектического развития внешнего объекта. Назовем здесь этот вид

44
диалектики, вслед за Энгельсом, «субъективной диалектикой». Третий
уровень материалистической диалектики — это совокупность
диалектических законов процесса познания, обладающих некоторой
спецификой по сравнению с диалектикой познаваемых объектов. Именно
этот вид диалектики мы будем называть «диалектической логикой», и
именно в ее рамках функционирует и теоретически изучается механизм
антиномий-проблем.
В качестве элемента познавательного мышления по диалектическому методу
антиномии-проблемы «живут» тогда, когда они применяются для
стимулирования познавательного движения мысли от абстрактного к
конкретному, т. е . в категориальных рамках диалектической дедукции. Эта
дедукция — отнюдь не только метод изложения или систематизации
результатов познания, как иногда полагают, но именно способ познания.
Маркс использовал механизм антиномий-проблем как средство познания
далеко не всегда. Он формулирует их в свойственной им полярности только в
тех пунктах процесса познания, которые соответствуют узловым «точкам» в
развитии познаваемого объекта, принципиально важным для его
дальнейшего развития. Так, в первом томе «Капитала» Маркс, кроме
ситуации возникновения прибавочной стоимости и капитала, использует еще
прием антиномии-проблемы в явной форме всего один раз, при анализе
источника товарного фетишизма, когда оказывается, что «мистический
характер товара порождается... не потребительной его стоимостью. Столь же
мало порождается он содержанием определений стоимости» [1, т. 23, стр.
81], но в то же время не может возникнуть вне стоимостных, т. е . товарных,
отношений22
. Впрочем, фактически антиномии-проблемы
22
В данном случае антиномия-проблема построена как конъюнкция двух отрицаний, из которых
первое распадается, в свою очередь, на два отрицательных высказывания.

45
возникают в экономическом исследовании Маркса несравненно более часто,
а именно во всех тех случаях, когда происходит значительное расхождение
между явлением и сущностью. Так, подобная антиномия вырисовывается
уже тогда, когда обнаруживается, что производящий товары труд носит и

46
конкретный и не конкретный, т. е . абстрактный, характер, цена товара
совпадает и не совпадает с его стоимостью, а товарное обращение и
автономно и не автономно в отношении производства товаров.
В явной или же в неявной форме антиномии-проблемы выступают отнюдь не
только при изучении экономических процессов. Наоборот, как нетрудно
показать, с ними рано или поздно, но неизбежно сталкиваются при
теоретическом исследовании в любой науке. Механизму антиномий-проблем
свойственна всеобщность функционирования как элемента диалектико-
материалистического метода познания. Именно благодаря всеобщности
эффективного гносеологического применения антиномий-проблем, метод
Маркса, разработанный им в «Капитале», приложим во всех областях
познания. Но функционирование механизма антиномий-проблем не
одинаково в разных случаях, и оно зависит от того, в какой мере развитие
присуще тому объекту, в отношении которого сформулирована данная
антиномия. Так, например, теоретико-множественные антиномии в виде
парадоксов бесконечности при своем разрешении приводят к
усовершенствованию понятийного аппарата теории и к обогащению
известных нам характеристик абстрактного объекта, но не к выявлению
тенденций его развития, ибо данный объект (множества) лишен
самостоятельного развития, поскольку он сам есть продукт абстракций, а не
только познается в абстракциях; но в абстракциях он «развивается».
Более близки по типу антиномий-проблем в «Капитале» Маркса антиномии в
физике, химии, биологии, социологии, эстетике и, наконец, в философии.
Таковы антиномии: «материя прерывна и непрерывна», «вирусы есть и не
есть живые существа», «прекрасное существует и не существует
объективно», «случайности предсказуемы и не предсказуемы» и т. д .
Большой методологический интерес представляют антиномии механического
движения и познания «вторичных качеств», которые носят макрохарактер,
кажутся чрезвычайно элементарными, но при всей этой видимой
элементарности живо затрагивают глубокие методологические аспекты
рационального и чувственного познания. Эти две антиномии будут
рассмотрены в двух последующих главах.
Антиномии-проблемы в концентрированной форме выражают основную
внутреннюю закономерность развития каждой науки, а именно развитие ее
через противоречия. Противоречия эти состоят, в частности, в том, что
происходят как бы «столкновения» между теориями и несогласующимися с
ними фактами, между конкурирующими теориями, между сосуществующими
односторонними теориями, между старой и новой теорией и т. д . Разрешение
этих «столкновений» происходит не через взаимное примирение борющихся
друг с другом концепций, то есть не через их конъюнкцию, а через

47
диалектический синтез. Таким образом, структура антиномии-проблемы
воспроизводится в соотношении старых и новых этапов развития науки. Б .
М. Кедров и другие авторы сборника «Противоречия в развитии
естествознания» (1965) в качестве примеров подобного триадического
развития наук указывают на спор корпускулярной и волновой теории света,
полемику между химиками, отстаивавшими закон постоянства химического
состава и строения веществ, и их противниками, долгую борьбу между
нептунистским и плутонистским учениями в геологии, между эволюционным
и скачкообразным (мутационным) взглядами на развитие органических форм
ит.д.
Поскольку каждый существенно новый этап познавательного движения в той
или иной науке, в том числе и в философии начинается с постановки проблем
в виде противоречий, пусть и не всегда явно сформулированных, то можно
условно сказать, что противоречия такого (гносеологического) вида
«воспроизводятся» в процессе познания, хотя, в отличие от воспроизведения
в истории объекта его собственных противоречий, они каждый раз обладают
совершенно новым содержанием. Поэтому можно считать формулировки
этих противоречивых по форме и содержанию вопросов своего рода
«клеточками» диалектико-материалистического познавательного движения,
которые следует отличать от «клеточек» объективного диалектического
процесса. Гносеологические «клеточки» позволяют теоретику проникнуть в
сущность познаваемого объекта, но не являются прямым ее выражением.
Они обладают различной структурой в зависимости от того, какая
специальная функция в данном конкретном контексте им принадлежит.
Так, определенным своеобразием отличаются противоречия-антиномии
в ошибочных теориях, которые столь же стимулируют движение познания,
как и антиномии в теориях, истинных в своих предшествующих отделах, но
уже не путем усовершенствования имеющихся теорий, а путем их
опровержения и замены новыми теориями. На необходимость подобной
коренной замены ранее выработанных теоретических понятий указывало
получившееся у Адама Смита «жалкое вращение в кругу, из которого нет
выхода» (2, т. 26, ч. II, стр. 241; ср. там же, ч. I, стр. 72]: «естественная цена»
заработной платы определялась у него естественной ценой жизненных
средств, необходимых для воспроизводства рабочей силы, а цена этих
средств — ценой заработной платы. Об этой антиномии, о которой в другой
связи мы писали выше, Маркс высказывался следующим образом:
«Противоречия А. Смита важны в том смысле, что они заключают в себе
проблемы, которых он, правда, не разрешает, но которые он ставит уже тем,
что сам себе противоречит» [2, т. 26, ч. I,, стр. 132].

48
Различия в структуре и функциях противоречий-антиномий есть следствие
факта большей, по сравнению с формальной логикой, сращенности формы с
содержанием в диалектической логике, т. е . более тесной зависимости форм
от вкладываемого в них конкретного содержания. Изменение содержания
сказывается на структуре отношений между диалектической дедукцией, с
уровня «субъективной диалектики» прослеживающей трансформации
противоречий объекта, и диалектической логикой как методом развития
конкретных разновидностей диалектической дедукции, а значит, методом,
построения «субъективной диалектики» данного объекта. Диалектическая
дедукция, т. е . единство диалектического анализа (познавательного
«расщепления» объекта по линии его основного движущего противоречия) и
диалектического синтеза, представляет собой основную мыслительную
форму диалектической логики, движущуюся в категориях абстрактного и
конкретного, логического и исторического. Эта дедукция составляет своего
рода «костяк» субъективно-диалектических структур отражения объекта в
познании, тогда как антиномии-проблемы, также являясь мыслительными
формами диалектической логики, лишь «подводят» к построению'
дедуктивной схемы, направляя усилия исследователя на «прививку» к этой
схеме новых фактических сведений по-разному на разных этапах реализации
этой схемы23
.
Надо сказать, что формализация диалектической дедукции представляется
нам не очень перспективным делом. Недаром классики марксизма всегда
резко возражали против использования триады в качестве некоей
«универсальной отмычки» для решения вопросов. То обстоятельство, что
синтез всегда есть нечто качественно новое по сравнению с тезисом и
антитезисом, было подчеркнуто уже Гегелем, который это связывал даже
с трагическим моментом гибели обеих сторон противоречия. Кроме того, это
обстоятельство усугубляется тем, что каждый раз по-новому разрешается
противоречие между двумя принципами, — отрицания отрицания и
преемственности в развитии познания. Согласно первому из них, синтез
должен быть «ближе» к тезису, а согласно второму — к антитезису. В этом,
заметим, лежал источник многих произвольных манипуляций Гегеля.
Структуры триад диалектической дедукции и схемы антиномий-проблем
23
Заметим, что среди форм диалектической логики нет особых диалектических суждений и
умозаключений, которые отличались бы по своей структуре от формальнологических, хотя в
составе теории диалектической, логики есть учение о роли суждений и умозаключений в
познании, отличающееся от соответствующих теорий в составе современной формальной логики.
Что касается понятий, то существуют отличающиеся друг от друга диалектические (в том числе
стихийно-диалектические) и метафизические понятия, но не бывает никаких
«формальнологических» понятий, хотя в наше время сложилось диалектическое учение о
понятии, включающее в себя узкоспециальную формальнологическую часть, равно как имеются
ошибочные метафизические учения о понятии в различных их философских вариантах.

49
настолько плотно облегают «тело» познаваемого объекта, что если
отвлекаться от вещей и оперировать суждениями о них в рамках этой
дедукции и вполне возможно, однако отвлекаться от выраженных
суждениями переходов от одного звена дедукции к другому и оперировать
лишь символизированными высказываниями значит создать почву для
немедленно возникающих ошибок и заблуждений.
Исходя из сказанного, в интересах развития самой диалектической логики,
необходимо подвергнуть логико-гносеологическому исследованию
качественно различные случаи применения ее методологических форм и
прежде всего такой формы, как противоречие-антиномия. Этому мы
посвящаем два последующих раздела данной работы, имея в виду, что один
случай (антиномия возникновения капитала) в первом разделе уже
рассмотрен. Но это не был просто «один» из случаев, а классически
разработанный Марксом прием применения оружия диалектической логики,
лежащий в основе многих более или менее аналогичных вариантов.
Эффективность этого приема определяется тем, что «диалектика
буржуазного общества... есть лишь частный случай диалектики» [5, т. 29, стр.
318], действующей во всем объективном мире и во всей области его
теоретического познания.
ЛИТЕРАТУРА
1. Маркс К. Капитал. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., тт. 23—25.
2. Маркс К. Теории прибавочной стоимости. К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч., т. 26, чч. I—III.
3. Маркс К. Заметки о новейшей прусской цензурной инструкции. К.
Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. I.
4. Маркс К. Из рукописи «Критика политической экономии». «Вопросы
философии», 1966, No 5, 6.
5. Ленин В. И. Философские тетради. Поли. собр. соч., т. 29.
5а. Ленин В. И. О карикатуре на марксизм и об «империалистическом
экономизме». Поли. собр. соч., т. 30.
6. Асмус В. Ф. Диалектика Канта. М., 1929.
7. Бакрадзе К. С. Система и метод философии Гегеля. Тбилиси, 1958.
8. Гегель Г. Соч. (тт. I—XIV). М.—Л., 1929—1959.
9. Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в
«Капитале» Маркса. М., Изд-во АН СССР, 1960.

50
10. Ильенков Э. В. Логика «Капитала». Философская энциклопедия, т.
2, М, «Советская энциклопедия», 1962.
11. Кант Й. Критика чистого разума. Сочинения в шести томах, т. 3. М,
«Мысль», 1964.
12. «Логика научного исследования». М., «Наука», 1965.
13. Нарский И. С. Актуальные проблемы марксистско-ленинской
теории познания. М, «Знание», 1966.
14. Э лез И. Диалектическая и формальная логика об объективных и
субъективных противоречиях и критерии их различения. «Диалектика и
логика. Законы мышления». М., Изд-во АН СССР, 1962,
15. Ajdukiewiсz. K. Zdania pytajne. «Jgzyk i poznanie. Wybor pism», t. I.
Warszawa, 1960.
16. Huber E. Urn eine «dialektische Logik». Diskussionen in der neueren
Sowjetphilosophie. Miinchen, 1966.
РАЗДЕЛ II
СУБЪЕКТИВНЫЕ И ОБЪЕКТИВНЫЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ
МЕХАНИЧЕСКОГО ДВИЖЕНИЯ. ЛЕНИН О ДИАЛЕКТИКЕ
ОТРАЖЕНИЯ ДВИЖЕНИЯ
. .. Всему познанию человека вообще свойственна диалектика
В. И. Ленин
О проблеме противоречивости движения (в смысле перемещения тела в
пространстве) написано немало. По этой проблеме не затухает полемика, и
временами она достигает большой интенсивности, что неудивительно, так
как она затрагивает главный нерв вопроса, как понимать диалектику и как ее
соотнести с формальной логикой. При этом полемика в значительной своей
части сосредоточена вокруг древней апории Зенона Элейского «летящая
стрела», которая тем более представляет для нас интерес, что ее можно
считать классическим примером антиномии-противоречия.
Термин «апория», означающий «затруднение», мы будем употреблять
наравне с термином «парадокс», который указывает на мыслительную
ситуацию, приводящую к неожиданному результату. Мало того. Оба эти
термина используются нами как синонимы «антиномии» в том значении
последней, в каком о ней уже шла речь в первом разделе книги. Ведь

51
рассматриваемые нами антиномии весьма парадоксальны: некоторые
сторонники диалектической логики защищают их в статусе истинных
суждений, не считаясь с той опасностью, что в этом статусе они могут
оказаться выражением не диалектического, но, наоборот, метафизического
применения формальнологических соотношений.
Апорию «летящая стрела» сформулируем так. Летящая стрела в каждый
момент своего полета находится в определенном месте. Но то, что находится
в определенном месте, в этом месте покоится. Следовательно, стрела в любой
момент своего движения покоится, однако она же, согласно условию,
движется. Получается формальнологическое противоречие, так как предикат
«покоится» тождествен по смыслу отрицанию предиката «движется», ибо это
отрицание, в силу контрадикторности движения и покоя, не имеет иного, чем
утверждение покоя, значения. Получается, что один и тот же предикат
утверждается и отрицается в одном и том же смысле и отношении. Но
поскольку в данном случае отрицание предиката «движется» тождественно
отрицанию высказывания в целом «стрела движется», в силу той же
контрадикторности понятий, то формальнологическое противоречие
приобретает вид претендующей на истинность конъюнкции двух
контрадикторно противоположных друг другу высказываний р и Np. Эта
конъюнкция противоречит закону исключенного
противоречия NKpNp, который отрицает совместную истинность двух
противоречащих друг другу утверждений.
Заметим, что ряд авторов [25, 32 и др.] определенное решение апории Зенона
прямо связывают с соответствующей трактовкой антиномии генезиса
капитала, а в ходе обсуждения апории «летящая стрела» некоторые
полемисты даже «отлучают» своих противников от диалектико-
материалистического мировоззрения. В книге В. И. Черкесова, где
отстаивается идея полного тождества логики, диалектики и теории познания
в марксизме, мы найдем утверждение, что аппарат, свойственный
формальной логике, не применим к посылкам политических выводов,
делаемых КПСС, поскольку формальная логика запрещает будто бы всякие
противоречия в действительности [22, стр. 317, 349, 473]. Неудивительно, что
исходя из таких соображений, В. И. Черкесов обвиняет несогласных с ним в
том, что их «концепция не совместима с диалектическим материализмом и
является глубоко враждебной ему. Несовместима она и с достижениями
современных наук...» [22, стр. 328; 21, стр. 318].
И еще один пример. В книге «Диалектика и логика. Законы мышления»
имеется следующее утверждение, которое занимает в аргументации ряда
авторов чуть ли не самое главное место: «Входя в этот пункт из другого и тут
же выходя из этого пункта, переходя в соседний с ним, тело оказывается и в

52
данном пункте, и в другом пункте. При движении оно или еще не находится
целиком в данном пункте, или уже не находится целиком в нем» [15, стр.
330]. Тем же, кто смотрит на этот вопрос иначе, предъявляется следующее
обвинение: «...расчет (этих людей. — И. Н.) здесь таков, чтобы «опровергая»
диалектику (противоречивость) в простейшем случае, «опровергнуть» ее
целиком» [15, стр. 329].
Не разбирая здесь специально упомянутые работы, перейдем к вопросу по
существу, но прежде всего остановимся на его истории. В этой связи
представляет особенный интерес та позиция, которую занял относительно
апории «летящая стрела» Гегель, в силу особой ее роли в становлении
марксистской традиции. Дополнительно заметим, что в последующих
рассуждениях мы не будем проводить различия между терминами: «стороны
противоречия» и «противоположности»24
.
Глава 1
ПРОТИВОРЕЧИЯ ДВИЖЕНИЯ В ГЕГЕЛЕВСКОЙ ТРАКТОВКЕ
Важнейшее место в логических исследованиях Гегеля занимала категория
противоречия. В соответствии со свойственной ему методологией
исследования он рассматривает эту категорию в ее тенденциях и
трансформациях. Это значит, что самое эту категорию он преломляет через
призму противоречия, то есть изучает в ее образовании и последующем
расщеплении, как таковую и в переходе «в другое» и т. д . В процессе
познания категории противоречия она непрерывно изменяется под влиянием
промежуточных результатов, превращаясь в иное, чем была ранее, т. е .
движется. Таким образом, диалектика противоречия раскрывает себя как
диалектика движения. И вообще «то обстоятельство, что диалектика сначала
занялась движением, объясняется тем, что сама диалектика есть это
движение, или, говоря иначе, само движение есть диалектика всего сущего»
[14, т. IX, стр. 234]. Но с другой стороны, всякое движение в своей сущности
есть, по Гегелю, противоречие, и его диалектика есть диалектика
противоречия. Противоречие «есть принцип всякого самодвижения,
состоящего не в чем ином, как в некотором изображении противоречия ...
движение есть само существующее противоречие» [14, т. V, стр. 521]. В
целом, с точки зрения Гегеля, проблемы противоречия и
24
Поэтому процесс «перехода» одной стороны диалектического противоречия естественно
характеризовать как переход в противоположность.

53
движения сличаются в единую проблему онтологии, теории познания и
логики.
Естественно, что парадоксы движения, в том числе апория Зенона «летящая
стрела», привлекли большое внимание Гегеля, и он в той или иной мере
затрагивает эту апорию в различных частях своей системы, — от логики до
истории философии. В историко-философской эволюции апории «летящая
стрела» основные ее интерпретации были таковы. Одни понимали возникшее
противоречие как исключительно формальнологическое, которое
свидетельствует или о том, что движение, как полагал сам Зенон, есть только
в явлениях, но не в сущности вещей, или же о том, что мышление не в
состоянии его постигнуть. Другие вообще отрицали здесь наличие самого
факта противоречия, а отсутствие последнего является, по их мнению,
доказательством того, что искать в движении противоречия излишне. Третьи
усматривали в этом противоречии диалектическую природу, и именно Гегель
относится к третьей группе интерпретаторов парадокса «летящей стрелы»; он
оставил в своей «Истории философии» прочие истолкования без внимания.
Как и Зенон, Гегель не ставит под сомнение движение как факт чувственного
восприятия. Но если, по мнению Зенона, появление формальнологических
противоречий при размышлении о движении свидетельствует о том, что
движение «не истинно», то, по мнению Гегеля, эти противоречия говорят об
ином, а именно о том, что сама понятийная сущность вещей, находясь в
состоянии беспрестанного изменения (движения), противоречива, как и
присущее ей движение. Согласно позиции Гегеля, утверждение, что
формальнологическое противоречие, возникающее в апории «стрела»,
свидетельствует о прямой ошибке мышления, само ошибочно, т. е . ложно,
ибо ошибки при констатации тех фактов, на которые указывает данная
апория, по мнению Гегеля, нет; результат же апории, т. е . суждение
«...движется и не движется...», если несколько изменить формулировку,
истинен, поскольку факт появления противоречия данной апории можно
считать непосредственным свидетельством реального наличия такого же
по структуре, а потому и по виду записи, но
уже диалектического противоречия. Под диалектическим противоречием
Гегель имел в виду противоречие, в котором одна его сторона переходит в
другую, движется, вызывает движение и им же вновь обусловливается.
Напомним, что общими чертами всякого «диалектического противоречия» с
точки зрения марксистской философии, являются следующие признаки:
«единство» (взаимообусловленность, взаимозависимость, взаимодействие) и
«борьба» (т. е . аспект взаимодействия, направленный на достижение
господства, подавления или состояния собственной свободы). Противоречие
разрешается тем, что образуется новое противоречие. В предшествующей

54
главе уже шла речь о классическом случае такого способа разрешения
противоречий: противоречие стоимости и потребительной стоимости
рабочей силы разрешается через образование противоречия между
пролетариями и предпринимателями-капиталистами [1, стр. 167—.187].
Отсюда вытекает, что имеется взаимодействие «единства» и «борьбы»
внутренне присущих диалектически противоречивому «объекту»
противоположностей. Этому факту соответствует мысль Гегеля, что
противоречие само противоречиво. Ведь категория противоречия для Гегеля
отнюдь не исключение из общего для него правила: все «жизненно лишь
постольку, поскольку содержит в себе противоречие...» {14, т. V, стр. 521].
Тезисы о том, что противоречие противоречиво (а становление становится)
просто-напросто необходимы для Гегеля, потому что они обеспечивают
самодвижение категорий Идеи и философского их познания: мысль «не
выносит» противоречия и движется вперед.
Во многих, но не во всех, случаях диалектическому противоречию присуща
функция основной движущей силы развития и изменения объекта,
обладающего данным противоречием, — это значит, что противоречие может
быть диалектическим, если оно и не есть источник развития какого-либо
материального объекта. Однако в области мышления почти
всякое возникающее между абстракциями противоречие играет роль стимула
движения познания, а разрешение этого противоречия нередко оказывается
своего рода «примирением» понятий, между которыми до этого не видели
внутренней связи. С другой стороны, бывает так, что судьбы именно
материальных объектов определяются не движением их внутреннего
противоречия, но внешними, хотя опять же противоречивыми причинами.
Примеры этому—на каждом шагу.
Отношение Гегеля к формальнологическому противоречию, возвещаемому
апорией «стрела», требует ряда разъяснений. Воззрения Гегеля на этот
вопрос стоят в тесной связи с его отнюдь не монолитным отношением к
формальной логике вообще и к ее законам исключенного противоречия и
исключенного третьего в особенности. Это отношение у Гегеля, на наш
взгляд, тройственно.
Во-первых, Гегель иногда заявляет, что познание всегда нуждается не только
в диалектической гибкости и многосторонности понятийных переходов, но и
в соблюдении четкости и строгости, культивируемых рассудочным, то есть
формальнологическим мышлением [i4, т. I, стр. 132].
Во-вторых, Гегель в ряде случаев истолковывает формальнологическое
мышление как исторически полезную, но преходящую ступень,

55
положительная роль которой в развитии мышления уже ею сыграна и теперь
перешла к диалектике [14, т. I, стр. 333].
В-третьих, из унаследованной от Фихте онтологизации логики вырастает
взгляд Гегеля на формальнологическое мышление как на метафизическое,
подлежащее безжалостному устранению посредством диалектико-
спекулятивного метода и замене диалектическим мышлением [14, т. V, стр.
484— 485].
Эти три отношения Гегеля к формальной логике мы более подробно
разберем в заключительном разделе книги, где мы сможем остановиться на
характеристике основных этапов истории трактовки соотношения
диалектического противоречия с формальнологическим.
Третья из трех перечисленных точек зрения у Гегеля главнейшая, но когда
при ее реализации он настаивает на метафизическом характере
формальнологических законов, то обнаруживается, что он сам невольно
собрал аргументы в пользу такого вывода, который противоположен первой
и второй точкам зрения и не совпадает с первой точкой зрения. Этот вывод
таков: в самих формальнологических законах налицо диалектические
закономерности, и задача состоит, например, не в том, чтобы
формальнологическому закону тождества противопоставить аналогичный
диалектический закон, а в том, чтобы освободить этот формальнологический
закон от метафизических искажений и в полной мере осмыслить его пользу в
рамках диалектического мышления.
Согласно третьей точке зрения Гегеля, формальнологическое и
диалектическое противоречия противоположны друг другу в том смысле, что
диалектическое противоречие отрицает формальнологический закон
исключенного противоречия; формальнологическое противоречие, коль
скоро его изгоняют, тем самым исполняет злую функцию кажимости: оно
маскирует собой то, что противоречие в диалектическом смысле не только
допустимо в познании, но, будучи в нем воспроизведено, свидетельствует
именно о истинности последнего. Логики, изгоняющие формальное
противоречие, не понимают указанной его функции, но невольно поступают
так, как если бы она была ему присуща.
В соответствии со второй точкой зрения, получается иной результат:
формальнологическое противоречие апории «стрела» истолковывается как
намек на существование скрытых диалектических противоречий, с которыми
оно соотносится приблизительно как явление с сущностью, причем к
последней мы приходим именно через явление. К такому истолкованию
Гегель был близок, хотя нигде не сформулировал его в явной форме. Идя
далее по этому пути, нетрудно прийти к выводу, что формальнологическое

56
противоречие в апории само по себе есть средство приблизительной
фиксации диалектического противоречия. Что касается первой, точки зрения,
то на ее основе у Гегеля намечается взгляд на формальнологическое
противоречие в апории как на своего рода форму, необходимую всегда для
выражения диалектически противоречивого содержания. Как бы то ни было,
фактом является, что у Гегеля были смутно намечены расходящиеся
направления интерпретации апории, а это говорит отнюдь не о
безупречности логики его рассуждений, но об обратном.
При решении апории «летящая стрела», как и других апорий Зенона, Гегель,
как уже отмечалось, стремился преодолеть тупик кантовской
антиномичности. Рассматривая именно данную апорию, он попробовал
объединить средствами своей диалектической логики следующие три
положения: (а) движение, как этому учит нас чувственная достоверность,
реально и непрерывно; (б) движение не может быть алогичным, так как оно,
согласно рациональному философствованию, есть интимнейшее свойство
сущности вещей, а значит, логически развивающейся мысли; (в) движение,
как все в действительности, противоречиво в своей собственной сущности.
Но соединение этих положений привело Гегеля на платформе ложного тезиса
о полном тождестве мышления и бытия к глубоким заблуждениям. Стремясь
максимально использовать в своих решениях ту идею, что противоречие есть
сущность и источник всякого движения, а всякое движение есть в конечном
счете движение мысли, он ошибочно приписал реальным движениям те
противоречия, которые могут быть источником движения только в
мышлении (познании). Произошло это следующим образом: Гегель
истолковал в духе идеалистического панлогизма некоторые из тех
противоречий, в форме которых в научном исследовании фиксируются
задачи для теоретического мышления. Иначе говоря, это противоречия-
антиномии, которые требуют своего разрешения и в конце концов получают
его.
Как видно из предшествующих глав, противоречия-антиномии по своей
структуре носят формальнологический характер. Но они отличаются от
обычных формальнологических противоречий тем, что последние
свидетельствуют просто-напросто о более или менее «случайных»
индивидуальных ошибках, допущенных в предшествовавшем исследовании,
а первые указывают не на ошибки подобного рода, но на его общую
недостаточность (предварительность) и тем самым вычленяют,
плодотворную проблему для последующего исследования, решение которой
позволит вскрыть глубокие диалектические противоречия в исследуемом
объекте. Противоречия-антиномии могут сигнализировать о том, что
диалектические противоречия таятся не только в познаваемом материальном

57
объекте (именно такой случай был в центре нашего внимания в предыдущем
разделе), но и в способе и средствах его познания. Так, К. Маркс указывает,
что «противоречия А. Смита важны в том смысле, что они заключают в себе
проблемы...» [2, ч. I, стр. 132; 26, стр. 52]. Это происходит и в случае таких
антиномий, которые были сформулированы авторами, субъективно
равнодушными или даже враждебными к диалектике, как, например, в
случаях известного гносеологического парадокса Л. Нельсона, парадокса
анализа Д. Мура и парадоксов конфирмации К. Поппера.
Очевидно, что противоречия-антиномии сами по себе отнюдь не могут быть
движущими противоречиями объектов. Утверждать иное означало бы
превращать формальнологические противоречия в источник материального
движения, то есть приписывать им роль и функции
объективнодиалектических противоречий основного вида и вообще
приписывать мыслительным ситуациям свойства ситуаций материальных. Не
удивительно, что именно этот шаг в некоторых случаях сделал идеалист
Гегель, несмотря на то, что он неоднократно утверждал неспособность
формальнологического мышления, в отличие от диалектики, разрешить им
же, этим мышлением, обнаруженные парадоксы: «...рефлектирующее
мышление запутывается в этих определениях и становится
самопротиворечивым» [14, т. V, стр. 515].
В итоге своего анализа апории «летящая стрела» Гегель пошел по
естественному для него, но глубоко ошибочному пути: само противоречие-
антиномию он признал диалектическим противоречием, то есть увенчал
формальную логику лаврами, которые ей вовсе не принадлежат по праву. Это
несколько неожиданный вывод, но он вытекает из того факта, что Гегель
принял формулу апории «стрела», в которой соединены предикат и его
отрицание, за классический образец диалектического не только по
содержанию, но и по форме записи, суждения.
Рецидивы гегелевского отождествления диалектических противоречий с
формальнологическими встречаются и в наши дни. Они проявляются,
например, в истолковании всякой борьбы мнений в науке как
диалектического противоречия или — что почти то же самое — всякого
мыслительного затруднения, препятствия, «несоответствия» на пути или
иной теории как диалектически с ней взаимодействующего момента. В труде
«Шаг вперед, два шага назад» В. И. Ленин обращал внимание на то, что
«истинная диалектика не оправдывает личные ошибки, а изучает неизбежные
повороты» в позициях и взглядах людей. Гегель не напрасно отличал
случайные ошибки от исторически неизбежных «заблуждений»,
составляющих необходимый этап на пути познания и имеющих глубокую
объективную подоплеку. Впрочем, и случайные ошибки не чужды

58
диалектике, так как в конечном счете они суть частное проявление
диалектического противоречия объективно детерминированных двух
«способностей» человека — познавать и ошибаться. Но нельзя выдавать
паспорт собственно диалектических сторон противоречия всяким случайным
и сугубо индивидуальным отклонениям от истины, которые не являются
необходимыми этапами на пути диалектического движения от относительной
истины к абсолютной. Невозможно согласиться с взглядами Мао Цзэ-дуна,
высказанными им, например, в статье «Относительно противоречия», будто
всякая трудность, в том числе такая, как «незнание», есть сторона
диалектического противоречия. Немецкий марксист Г. Штилер справедливо
пишет, что «отношение противоположностей имеет большую всеобщность,
чем диалектическое противоречие... Нужно иметь в виду, что не всякое
несоответствие обладает характером диалектического противоречия» [32а, S.
10, 106].
Кроме того, возникает вопрос, что же, собственно говоря, вообще
представляет собой несоответствие мнений? В чем отличие
«несоответствия» от «несовместимости» и от «различия»? Дело обстоит не
так-то просто. Ведь и утверждения «капитал возникает в обращении» и
«капитал возникает не в обращении» также в некотором смысле не
соответствуют друг другу. Несоответствие налицо, например, как между
тезисами «электрон есть сложная частица» и «электрон есть простая
частица», так и между утверждением «вода — простое вещество» и
суждением, выражающим факт разложения воды на водород и кислород.
Разобраться, где именно диалектическое противоречие и какого именно
характера, а где его нет, можно лишь тогда, когда мы изучим, каким образом
то или иное несоответствие разрешается в «синтезе» и как этот синтез
соотносится с прежней ситуацией познания.
В последнем примере переход к истине «вода не есть химический элемент»
происходит не в рамках соотношений диалектической триады, хотя
диалектика есть, разумеется, и в данном познавательном переходе, но
постольку, поскольку она, диалектика, есть всюду. Не по указанным
соотношениям развертывались, например, атаки Т. Д . Лысенко и его
сторонников на классическую генетику: это была не столько борьба одной
теории с другой, с нею конкурирующей, где часть истины имелась в каждой
из них, сколько столкновение ненаучной концепции с наукой, хотя
диалектики борьбы в действиях этой группы людей было более чем
достаточно. Не предполагает перехода к собственно диалектическому
синтезу и несогласованность между практической целью познания и
разнообразием теоретических средств, так или иначе ведущих к достижению
этой цели, хотя диалектика единого и многого здесь, разумеется, налицо.

59
С другой стороны, собственно диалектико-антиномическим несоответствием
является, например, противоречие между познаваемым объектом и
односторонностью экспериментальной техники и методологии познания на
данном этапе развития последнего. Аналогично надо охарактеризовать и
противоречие между содержанием уже достигнутых знаний об объекте и
методом истолкования этих знаний на данном этапе. Таким было, например,
противоречие между диалектическим содержанием многих
естественнонаучных открытий XIX века и метафизическим его осмыслением,
которое Ф. Энгельс определял как «конфликт между достигнутыми
результатами и укоренившимся способом мышления...» [8, стр. 22].
Аналогичные рецидивы, ошибки Гегеля, заметим, бывают и в объективной
диалектике как науке, когда всякое внешнее противодействие объекту
рассматривают как якобы непременно глубоко внедряющееся в структуру
внутренних его противоречий, а значит, вводящее объект в диалектическое
взаимодействие. Так, в одном из современных учебников диалектического
материализма в качестве примера диалектического взаимодействия
противоположностей мы встречаем рассуждение о прямо противоположных
воздействиях, осуществляемых на водяной пар земной гравитацией и
тепловым отталкиванием. Чем же в таком случае отличается диалектика от
«теории равновесия»? Бесспорно, во всяком взаимодействии есть диалектика,
а всякое внешнее воздействие влечет за собой некоторое взаимодействие, но
это не значит, что всякое взаимодействие есть существенно диалектическое,
органически сказывающееся на дальнейших судьбах данного объекта, то
есть, говоря словами Ленина, подлинно «живое противоречие самой жизни»,
в отличие от внешне механического взаимодействия. Удар кия, приводящий
биллиардный шар в движение, подчиняется, безусловно, законам диалектики,
ведь он взаимодействует с этим шаром по крайней мере в двух смыслах: во-
первых, шар оказывает непосредственное механическое воздействие на
острие кия, и на сам кий, а, во-вторых, получаемая от внешнего толчка
кинетическая энергия обнаруживает себя «через» внутренние свойства шара,
—
его упругость, присущую ему силу трения, инерцию и т. д . Однако было
бы странно видеть во внешнем толчке пример диалектического
самодвижения материальной массы, составляющей биллиардный шар. Нет
здесь и того, чтобы взаимодействие достигало такой степени, при которой
кий «помчался» бы в обратном направлении или был бы «преобразован»
воздействием на него шара, подобно тому как «преобразовывают» друг друга
в процессе производства и обращения люди и вещи.
Впрочем, дело и в механических процессах обстоит не так-то просто. Ф.
Энгельс считал соотношение сложения и вычитания как арифметических
действий примером диалектического закона единства и борьбы

60
противоположностей. Чем же «хуже» в таком случае динамическое
равновесие и обратная связь в кибернетике как примеры диалектического
взаимодействия? Наконец, возвращаясь к материалу, рассматриваемому в
этом разделе книги, мы должны признать, что соотношение
формальнологических «истинности» и «ложности» не без основания может
претендовать на представительство им, в контрастно-зафиксированном виде,
диалектического соотношения истины и лжи. В этом смысле молодой Маркс
писал: «Истинными, действительными крайностями были бы полюс и не-
полюс, человеческий и не-человеческий род» {3, т. 1, стр. 321]. В той же
работе Маркс относил к числу «ложных», то есть не подлинно
диалектических, противоречий противоречия между предметом и его
свойством и даже противоречия в сущности предмета. Такой взгляд
молодого Маркса объясним именно тем, что в то время он считал истинно
диалектическими только такие противоречия, которые доведены до полного
раздвоения, раскола единой сущности и в этом виде зафиксированы.
«Действительные крайности не могут быть опосредствованы именно потому,
что они являются действительными крайностями» [3, т. 1, стр. 321]. Работа
Маркса «К критике гегелевской философии права», как и другие его ранние
произведения, еще ожидает своего исследования с точки зрения истории
диалектики, в которой она составляет одну из самых поучительных страниц.
Некоторые соображения на этот счет высказаны в заключительном разделе
книги.
Взгляд на формальнологические противоречия как на «заострение»
противоречий диалектических получает, по крайней мере, две различные
интерпретации. Первая из них предполагает, что формальнологические
противоречия сами есть диалектические, а вторая, — что между ними
существуют не более, чем гомоморфные соответствия, гомоморфные потому,
что структура формальнологических противоречий в конечном счете одна и
та же, чего нельзя сказать о противоречиях диалектических. Глубина
расхождения между этими двумя трактовками видна уже из того, что они
связаны с весьма разными пониманиями смысла, в каком к диалектической
логике вообще применим термин «логика».
Эти понимания можно свести в четыре основные группы: (а) диалектическая
логика есть, логика лишь постольку, поскольку логикой можно называть
диалектику вообще; (б) она совпадает с теорией познания; (в) представляет
собой методологию, т. е . учение о методе; (г) есть собственно логика,
претендующая на тот же самый предмет исследования, что и иная, т. е .
формальная логика. В зависимости от ориентации на то или иное
направление в понимании предмета диалектической логики по-разному
давался ответ на вопрос, что она изучает. При этом указывали либо на (а)

61
содержание, вливающееся в логические формы, либо на (б) познавательные
функции и диалектические характеристики обычных логических форм; (в)
способы построения и диалектические закономерности функционирования
метода познания и его элементов или же на (г) некоторые особые логические
формы, которые не только отличаются от обычных форм традиционной (или
математической) логики, но даже оказываются ею «запрещенными»,
«конкурируют» с ее разрешенными формами и претендуют на их частичное
или полное вытеснение и преодоление. Что касается «элементов» метода
познания, то в рамках решения (в) их естественно рассматривать уже не как
своего рода антиподы форм традиционной или математической логики, а как
возвышающиеся над последними (и совсем не обязательно вступающие с
ними в формальнологическое противоречие) сложные и несравненно более
«широкие» структуры. Мало того, в самих формальнологических
противоречиях возможно видеть преобразованное отражение этих структур,
но именно преобразованное, претерпевшее метаморфозу, ибо в противном
случае, т. е . в случае копирующего отражения, а значит, по сути дела,
тождества этих структур с формальнологическими противоречиями,
получалось бы, что структуры диалектической логики противоречат
формальнологическому закону непротиворечия, а значит, непременно
вступают в логическое противоречие с истинными формами, входящими в
предмет формальной логики.
Среди советских философов и логиков, как известно, образовались группы
сторонников каждой из перечисленных точек зрения, причем существенные
различия между решениями (в) и (г) довольно рельефно демонстрируют
степень расхождения между двумя разными взглядами на
формальнологические противоречия как на «заострение» противоречий
диалектических.
Расхождение это, однако, не укладывается в схему, по которой оно совпадало
бы с границей между трактовками диалектической логики как методологии и
как собственно логики, и оно проникло внутрь понимания ее как
методологии. Это показывают предварительные итоги полемики о
соотношении диалектических и логических противоречий.
Путем совмещения трактовок диалектической логики как диалектики вообще
(а), теории познания и (б) собственно логики (г) — а это совмещение стало
возможным в силу абсолютного понимания формулы «тождество логики,
диалектики и теории познания», — сложился следующий взгляд на
противоречия, наиболее отчетливо выраженный В. И. Черкесовым в [22].
Диалектические противоречия несовместимы с законом непротиворечия в
формальной логике, а следовательно, они вполне уживаются с
формальнологическими противоречиями, поскольку названный закон

62
запрещает именно их. Возражать же против этого «следовательно» значило
бы вообще вывести диалектическую логику из поля действия логических
закономерностей: получилось бы, что она находится вне дилеммы ее
совместимости или же несовместимости с формальнологическими
противоречиями и вообще соотношениями, а значит, сам вопрос об этом не
имеет смысла. Но если диалектические противоречия несовместимы с
законом непротиворечия, то они не только совместимы с логическими
противоречиями, но необходимо соединены с ними и даже «нуждаются» в
них, поскольку в случае отсутствия таковых утрачивают, согласно данному
взгляду, свою диалектическую специфику. Происходит подмена
диалектических противоречий формальнологическими.
В противоположность этому взгляду обрисовалась точка зрения, по которой
объективные противоречия находят свое адекватное отражение в теориях
исследуемых объектов только при том условии, если в ходе этого отражения
соблюдается формальнологический закон непротиворечия, то есть если
формальнологические противоречия исключаются.
И именно эта точка зрения не смогла остаться единой, так как требование
единства движений к адекватному отражению и к исключению
формальнологических противоречий может быть понято по-разному. Это
требование может быть истолковано либо в духе полного тождества, либо
так, что изгнание формальнологических противоречий составляет лишь один
из необходимых моментов преодоления диалектических противоречий
познания, а значит, уточнения картины теоретического отражения
диалектических противоречий познаваемого объекта.
Согласно первому пониманию, представленному в книге Д. П. Горского
[14а], диалектические противоречия, свойственные самому процессу
познания, нередко, хотя и не всегда имеют структуру формальнологических
противоречий, так что последние в этих случаях и есть диалектические.
Поэтому устранить логические противоречия это и значит разрешить
диалектические противоречия процесса познания, а в этом разрешении их и
состоит познавательный процесс на каждом из своих этапов. Согласно же
второму пониманию, отстаиваемому нами, формальнологические и
диалектические противоречия в процессе познания соотносятся — по
крайней мере во многих случаях — как явление и сущность, так что
исключить логическое противоречие на уровне явления значит не разрешить
противоречие диалектическое на уровне сущности, но либо приблизиться к
этому разрешению и наметить содержательные способы его, либо увенчать
уже осуществленный процесс разрешения. Отождествление же
формальнологических противоречий с диалектическими, — даже при
допущении, что оно имеет место лишь применительно к некоторым особым

63
случаям, — открывает дорогу для утверждения, будто диалектические
противоречия преодолевают и попирают формальнологический закон
непротиворечия, что в свою очередь означало бы, что теория познания
бессильна против ошибочной и дезориентирующей подмены диалектических
противоречий формальнологическими в теориях исследуемых «объектов и в
диалектической логике! Так сходятся крайности во взглядах.
Ведь само ограничение названных «особых случаев» в специальную рубрику
осуществить невозможно. Д . П. Горский в § 1 главы III своей книги выделяет
среди диалектических противоречий познания противоречия в широком и
узком смыслах. Последние он определяет как такие противоречия, которые
разрешаются через изменение, совершенствование нашего знания. Однако
это определение недостаточно, так как такой способ разрешения присущ
всем диалектическим противоречиям познания, а не только противоречиям
«в узком смысле этого слова». И, соответственно, вопреки мнению автора
[14а, стр. 159], всякое, а не только «узкое» диалектическое противоречие
познания есть следствие ограниченности, т. е . недостаточности наших
знаний. По мнении, Д. П. Горского, в функции то диалектического, то
формальнологического противоречия выступают противоречия познания в
узком смысле, причем после того, как диалектические противоречия
обнаружили себя как формальнологические, функции формальной логики
прекращаются, и на следующем этапе своего развития эти противоречия
вновь превращаются в диалектические. Но из сказанного нами выше
вытекает, что подобными перманентными «оборотнями» оказываются
все диалектические противоречия познания, а поскольку почти всякое
формальнологическое противоречие, т. е . «противоречие неправильного
рассуждения», в конечном счете обладает диалектической природой, ибо
проистекает из диалектической ограниченности относительного знания, то
непонятно, что же мешает принять роль «оборотней» всем противоречиям
вообще.
Конечно, диалектические и формальнологические противоречия не отделены
друг от друга каменной стеной; поэтому их не легко разграничить между
собой и если такое разграничение проводить в абсолютном виде или по
крайней мере до такой степени, в какой диалектика противоположна своему
антагонисту, т. е . метафизике, то это будет ошибка. Но ошибкой будет и их
отождествление, которое оправдало бы попытку выдать выражения вида
«есть или не есть» за диалектические суждения и парализовало бы все
справедливые возражения против того, чтобы любое несоответствие в знании
выдавать за собственно диалектическое противоречие. Такое отождествление
невольно оправдало бы и совсем другую, мало того — прямо
противоположную концепцию логиков-позитивистов, по которой

64
«диалектические противоречия» — это лишь туманное и неудачное название
противоречий формальнологических, а диалектика — лишь своего рода
частный вариант формальной логики [29а]. Впрочем, к отождествлению
формальнологических и диалектических противоречий иногда шел даже
Гегель: ведь он нередко высказывался в том духе, что формальнологические
рассудочные соотношения не проникают глубже явлений, но поскольку
диалектика действует всюду [14, т. 1, стр. 137], то получается, что в явлениях
диалектические противоречия как бы совмещаются с
формальнологическими, не могут не совмещаться с ними.
Диалектические противоречия «заостренно» фиксируются посредством
противоречий формальнологических, а диалектическая логика обосновывает
право формальной логики на важную роль в познании, но это не означает ни
того, что диалектические и формальнологические противоречия совпадают,
ни — тем более — того, что диалектическая и формальная логика — это одна
и та же наука.
Правда, на различие между диалектической и формальной логикой должно
было бы указывать то обстоятельство, что эти логики, по Д. П. Горскому,
действуют в процессе познания попеременно. Но как раз с этим тезисом мы
не можем согласиться. Не считаем удачной мы и такую его конкретизацию,
как мнение [14а, стр. 311], что классической формальной логике должно
быть предоставлено оперирование одними лишь изоморфными образами,
тогда как оперирование гомоморфными и переходными от одних
изоморфных к другим, — «по преимуществу» логике диалектической. Мы
стремимся доказать как раз обратное, а именно, что мнение, будто в
теоретическом познании бывают ситуации, где функции формальной логики
прекращаются, — такое мнение ошибочно и бесплодно, и не следует искать
компромисса с ним.
Возвратимся к основному стержню рассуждений. Формальнологические
соотношения служат и должны служить средством выражения
диалектических соотношений, однако лишь в приблизительной, «жесткой»
форме. Поэтому можно сказать, что существует своего рода диалектическое
противоречие между диалектическим и формальнологическим
противоречиями, которое (противоречие между ними) снимается в рамках
диалектико-материалистической логики. В определенной мере на этот факт
указывает то обстоятельство, что Энгельс видел действие триадически
развертывающегося закона отрицания отрицания в переходе от стихийной
диалектики древних к метафизике XVII—XVIII вв., а затем к научной
диалектике Маркса, учитывающей рациональные моменты гегелевской
диалектики. Метафизический метод XVII—XVIII вв., не исчезнувший из
буржуазной мысли и в дальнейшем, сложился в результате определенной

65
интерпретации и абсолютизации односторонне аналитического метода
познания, тесно связанного с формальнологическими приемами. Научная
диалектика Маркса, будучи «синтезом» в отношении к метафизическому
методу как к «антитезису», относится к нему не только как в полярной своей
противоположности, с которой не может быть компромисса, но и как к
одному из членов синтезируемых направлений мысли. Но в каком же смысле
может идти речь о «синтезирующем» отношении диалектики к метафизике?
Очевидно, только в том, что диалектика использует рациональное зерно не из
самой метафизики, но из связанного с ней исторически
формальнологического подхода к предметам исследования, причем
сохранению подлежала и сама формальная логика как таковая. Гегель кое-
чем был сам обязан метафизическому методу. Так, поскольку он исходил из
того, что наиболее существенное противоречие какого-либо объекта,
процесса и т. д . всегда есть причина его дальнейших коренных изменений и
определяет последующие судьбы этого объекта, то можно сказать, что в
гегелевской системе было по-своему интерпретировано понятие Лапласова
детерминизма, сложившееся не на фундаменте диалектического метода, но в
рамках метафизического миропонимания. Философская система Гегеля
зиждется на принципе однозначной детерминации настоящего и будущих
состояний идеи как актуальным, т. е . уже выявившимся, так и
потенциальным содержанием прошлых ее состояний. Таким образом,
лапласовский детерминизм подвергся у Гегеля идеалистической и даже
отчасти метафизической абсолютизации, так как обусловленность
последующих состояний предыдущими в области мыслительных процессов,
разумеется, имеет место, но в том безоговорочном виде, в каком эта
обусловленность выступает в некоторых разделах логики Гегеля, она
характерна, строго говоря, для формальнологической дедукции и
алгоритмически действующего аппарата строгих рассуждений. Ведь
свойственное учению Гегеля «поглощение» причинности категорией
взаимодействия, а также онтологизация понятия «случайность» расшатывали
однолинейный детерминизм. Впрочем, гегелевская телеология вообще
«переворачивала» указанную обусловленность, превращая в
противоположную обусловленность прошлого будущим.
Диалектической же дедукции, которую единственно имел здесь в виду сам
Гегель, присуще, при правильном, то есть материалистическом, ее
понимании, свойство лишь относительной независимости от
внемыслительной сферы. Последнее было продемонстрировано в первом
разделе на примере Марксова анализа генезиса капитала. Это же касается и
формальнологической дедукции: как исходные ее посылки, так и характер
аксиоматик и правил вывода, а также и последующие содержательные

66
«включения» в нее черпаются из области эмпирических фактов и их
соотношений.
Что касается диалектического развития самих объектов, то действительно,
противоречия в них, то есть своего рода объективные «тезис» и «антитезис»
в их единстве, являются причиной будущего состояния развивающегося
объекта, то есть своего рода «синтеза». Но эта причина почти никогда не
действует в чистом виде: преломляясь через нее, на объект действуют
внешние факторы, столь же, разумеется, объективные, как и «тезис» и
«антитезис» в их указанном значении. Специфическим аналогом
объективного диалектически-дедуктивного развития вещей и процессов
служит в области познания дедуктивное движение по ступенькам антиномий-
проблем, имеющих в совокупности с их решениями триадическое строение.
В смутной форме это последнее движение и было угадано Гегелем в его
диалектической дедукции, однако принцип тождества бытия и мышления
помешал ему увидеть отличия познавательного движения от движения
самого объекта и отраженного его движения в мышлении.
В отношении относительной самостоятельности познавательного движения в
марксистской литературе подчеркивается, что логические «основания»
каждого этапа на пути этой диалектической дедукции тем более не
исчерпываются их внутренним содержанием, уже известным субъекту,
который осознает эти основания, так что для достаточно полного познания на
каждом из этапов необходим вновь и вновь «выход в объект». Таким
образом, внутренняя обоснованность не играет в этих случаях
роли полной причины, которая производит все рассматриваемое следствие. И
вообще говоря, мысли как понятийные абстракции не имеют совершенно
самостоятельных внутренних рычагов своего движения именно потому, что
они суть абстракции, отвлечения от самостоятельно развивающейся
материальной действительности.
В еще большей мере сказанное касается умственных абстракций таких
объектов, которые (объекты) сами предварительно образованы путем
абстрагирования некоторой стороны реальных объектов. Таковы, например,
факты геометрической оптики, в которых нашел свое отвлеченное
существование пространственный аспект реальных физических процессов
распространения света. Таковы вообще факты, рассматриваемые в
геометрии, поскольку изучаемое в этой науке пространство (при помощи
абстрактных от него отвлечений «точка», «линия», «плоскость»,
«геометрическое тело» и т. д .) само по себе есть абстракция, так как его
прообраз, то есть реальное пространство в действительности отдельно, вне
материального континуума, не существует. Очевидно, что абстракции двух
названных наук в принципе не в состоянии раскрыть причины,

67
соответственно, светового и механического движений ни вообще, ни в каких-
либо их отдельных случаях, так как с самого начала эти абстракции были
отвлечены от того уровня, на котором вопрос об этих причинах единственно
мог быть поставлен и разрешен.
Аналогичны причины того, что в кинематике, то есть своего рода
«геометрической механике», обусловленность будущего состояния объекта
его настоящим или прошлым не носит характера собственно каузальной
обусловленности: если состояния (положения) В, В1, В2... Вп движущейся
материальной «точки» следуют после ее состояния А, А1, А2 ... Ап, то это
отнюдь не есть основание для вывода, будто состояния серии В каузально
вызваны состояниями серии А как таковыми. Важно отметить, что подобная
ситуация не только существует в кинематике, но бывает и в динамике, где в
некоторых случаях обусловленность будущего состояния тела его прошлым
такова, что понятие физической причины в узком смысле слова к нему
неприменима. Когда тело по инерции движется прямолинейно и равномерно,
его положение в В обусловлено фактом предшествующего его положения
в А, но положение А не есть «причина» того, что тело оказалось в В [12, стр.
133]. Причинами в узком значении термина здесь являются агенты (события,
процессы), которые ввели данное тело в ситуацию инерциального движения,
а в более широком смысле «причиной» этого движения является присущее
материи свойство «инерции». В качестве предвосхищения такого понимания
причины можно рассматривать учение Спинозы о материальной субстанции
как причине своих состояний.
Все сказанное имеет прямое отношение к рассматриваемой проблеме,
поскольку у Гегеля последующие положения движущегося тела оказываются
следствием предшествующих его положений, потому что в системе его
натурфилософии динамические агенты суть следствие развития
мыслительной схемы движения в геометрических понятиях: «...исчезновение
и новое самопорождение пространства и времени и есть движение» [14, т. II,
стр. 56, ср. 59]. Эта мистическая трактовка движения, хотя и не лишенная
смутного намека на действительную противоречивость пространства и
времени, есть прямое следствие гегелевского тождества бытия и мышления.
Это тождество «позволило» Гегелю с самого начала его «Логики» подспудно
опереть движение мысли на образах пространственно-временного движения,
так что он не только подменяет материальное движение движением мысли,
но наоборот, говоря словами А. Тренделенбурга, в движении мысли
«тихомолком прихватывает» реальное пространственно-временное
движение.
Теперь внесем некоторые добавления в один из выводов, полученных в
первом разделе. Там было отмечено, что когда усматривают сущность

68
взаимодействия тезиса и антитезиса противоречия в зафиксированной их
взаимоотрицательности, то происходит ошибочная подмена синтеза
конъюнкцией застывшего их взаимоотношения, так что исчезает
необходимое для действительно диалектического синтезирования
содержательное движение «вперед», при котором синтез был бы нечто
большее, чем простая конъюнкция тезиса и антитезиса. Гегель сознательно
учитывал это обстоятельство в построении триад, образующих его «Логику».
Такие непосредственно выражающие движение триады, как образование
«становления» и переход полагающей и взаимоотрицательной сторон
противоречия в «основание», хорошо это демонстрируют, хотя и не совсем
однозначно. Но подойдем с этой же меркой к гегелевской концепции
механического движения, и обнаруживается совсем не то.
Принципиальная схема этого вида движения в «Логике» выглядит как еще
одна триада, где роль тезиса и антитезиса играют понятия «нахождение
материальной точки в данном месте» и «не-нахождение материальной точки
в данном месте», а синтезом служит понятие «механическое движение». Из
ряда формулировок Гегеля вытекает, что определение им сущности
механического движения не выходит за пределы содержания конъюнкции
«...находится ... и не находится...», возникающей, если понятия, которые
составляют триаду, преобразовать в суждения. Это значит, что в этой триаде
содержательного движения «вперед», к синтезу, не оказывается. Один из
основных видов физического движения не укладывается в схеме гегелевских
триад.
Если интерпретировать обсуждаемую триаду как обобщенную схему всякого,
а не только механического движения, это позволило бы истолковать
синтезирующее понятие «движение» без того, чтобы отождествлять его с
конъюнкцией двух геометрических ситуаций, а значит, так, что оно будет
шагом вперед от тезиса и антитезиса. В этом случае «нахождение...» и «не-
нахождение...» пришлось бы интерпретировать очень вольно, широко и
иносказательно, как «наличие» и «отсутствие наличия». Нетрудно увидеть,
что такое истолкование привело бы просто-напросто к растворению этой
схемы в первых триадах «Логики» и элиминировало бы обсуждаемую
антиномию механического движения, но не дало бы ее разрешения.
Можно, впрочем, попытаться применить еще один интерпретационный
прием. Он состоит в таком истолковании гегелевских тезиса и антитезиса, т.
е. «нахождения...» и «не-на-хождения...», который исходит из чисто
условного символического применения этих двух терминов и позволяет
подставить под них совершенно иные, например, динамические, конкретные
значения. В этом случае «не-нахождение» могло бы означать какую-то
реальную негативную силу, скажем, «отталкивание», а «нахождение» было

69
бы, соответственно, знаком «притяжения». В этом случае мы опять
возвращаемся вспять к одной из хорошо известных триад «Логики». Правда,
такого возвращения нетрудно и избежать, если подставить иные конкретные
значения. Однако увлечение подобными подстановками опять-таки уводит в
сторону от исследуемых проблем. Ниже мы увидим, что в «Философии
природы» Гегель предпринял несколько иную конкретизацию
противоречивости механического движения, но опять-таки довольно
произвольную с точки зрения логики построения его системы.
Идеалистический принцип тождества бытия и мышления привел Гегеля к
тому, что он придал характер онтологической детерминации отношению
логической обусловленности одних геометрических состояний (понятий об
этих состояниях) другими или — что то же самое — растворил причинно-
следственное отношение в отношениях дедукции «чистых идей, причем, что
очень характерно, здесь крайне тесно переплетаются диалектическая и
формальнологическая дедукции, если понимать под первой выведение
будущего состояния объекта из противоречий его предшествовавшего
состояния.
Переплетение двух видов дедукции при главенстве первого из них нашло,
отметим, впоследствии свое выражение в известном тезисе Ф. Энгельса о
том, что «какой-нибудь вид буквально дедуцируется из другого путем
установления его происхождения...» [7, стр. 542].
Но в принципе диалектическая дедукция для Гегеля (и в гегелевском ее
понимании) как бы подавляет формальнологическую и должна
господствовать беспредельно. Однако как только Гегелю в «Философии
природы» пришлось рассматривать конкретные вопросы «абсолютной»
механики, он не смог быть до конца последовательным. Выводя здесь
движение из противоречивого единства пространства и времени, он не смог,
однако, дедуцировать ни одной последующей категории из противоречивого
единства движения и «не-движения». Мало того, когда он характеризует
движение как «порождающее само себя», то в качестве источников
конкретных видов, этого самопорождения указывает не на бесплодное в этом
контексте «находится и не находится», а на взаимодействие толчка и тяжести
[14, т. II, стр. 70—71]. Впрочем, указанная непоследовательность мало
беспокоила Гегеля, так как она касалась конечных вещей «в их безразличном
многообразии», а не абсолютного. Движущим противоречием всех конечных
вещей он считал в последнем итоге то, что они, эти вещи, не суть
абсолютное, но в то же время суть его проявление в виде случайностей [14, т.
V, стр. 524].

70
Принцип тождества мышления и бытия привел Гегеля далее к тому, что он
перенес неверную интерпретацию отношений мыслительного процесса через
посредство идеализованной геометрической схемы на отношения следования
чувственных восприятий реального движения, выступающих в роли повода
для теоретического мышления. Здесь имеется в виду следующая схема
рассуждения: если восприятия В, В1, В2, ... Вп следуют после восприятий А,
А1, А2, ... Ап, то серия А восприятий есть реальное «основание» для
последующей серии В восприятий.
В связи с этим парадокс Зенона в интерпретации Гегеля оказывается не
только собственно рассудочным по своей природе, но и непосредственно
вытекающим из механизма чувственного восприятия: «точки» и «моменты»
оказываются продуктами не столько рассудочного мышления (как было бы
естественно предположить, следуя наиболее здравой интерпретации
гегелевских взглядов), сколько прямого скачка от ощущений к
диалектическому разуму, обнаруживающему в непосредственности
последних нечто абсолютно соответствующее точкам и моментам, без
наличия которых апория «летящая стрела» возникнуть не может. Именно из
особенностей чувственного восприятия возникает тенденция к слиянию двух
очень близко расположенных «точек» в одну и — соответственно —
моментов в один, что создает подоплеку для воображаемого Гегелем
разрешения апории. «Очень близко» расположенные точки оказываются,
таким образом, гегелевским вариантом мифических «соседних» и
«непосредственно примыкающих» друг к другу реально-чувственных точек
геометрии Д. Беркли и Д. Юма. «Соседние» точки существуют, правда, также
и в атомистической геометрии Демокрита. Но едва ли есть какие-нибудь
основания подозревать Гегеля в приверженности его представлениям в духе
атомистического материализма. Впрочем, в наше время идеи о «соседних»
точках высказываются вновь [ср. 15, стр. 330].
Обратимся, однако, к тем основным формулировкам, которые в качестве
решения апории выдвигал сам Гегель и в которых он пришел к
метафизическому результату: противоречия отражения явлений в мышлении
стали играть роль движущих противоречий развития сущности, так что
явление вследствие этого совпадает с сущностью. В «Науке логики» Гегель
рассуждает так: «Само внешнее чувственное движение есть его
непосредственное наличное бытие. Нечто движется не поскольку оно в этом
«теперь» находится здесь, а в другом «теперь» там, а лишь поскольку оно в
одном и том же «теперь» находится здесь и не здесь, поскольку оно в этом
«здесь» одновременно и находится и не находится. Надлежит согласиться с
древними диалектиками, что противоречия, которые они нашли в движении,
действительно существуют...» [14, т. V, стр. 521. Курсив мой. — И. Н.]

71
В приведенной цитате выступает стремление Гегеля отождествить то, что
представляется субъекту, с тем, что имеется в сущности движения, а
рассудочное представление — с чувственным. «Здесь и не здесь» есть итог
смутного слияния близлежащих положений движущейся точки. Гегель не
понимает того, что «внешнее чувственное движение» сообщает нам, конечно,
истинный факт движения и его непрерывности, но отнюдь не обнаруживает
пресловутых «находится и не находится», «здесь и не здесь» и т. д ., так как
«здесь» и «теперь» суть продукты идеализирующей, а тем самым
одновременно и огрубляющей мыслительной абстракции, которая далеко
отступает от чувственного опыта. Эта абстракция предполагает такие весьма
жесткие допущения, как обособление пространственных «точек» от
материальных, самостоятельность и взаимообособленность существования
времени и пространства и, наконец, вообще реальность пространственных и
временных точек как таковых. Между тем, в реальности не существует,
строго говоря, ни точек, ни моментов в точном смысле этих терминов, — они
существуют лишь в реальности идеализирующего мышления.
Превращая противоречия понятийного отражения геометрической структуры
движения в движущую силу самого реального движения, Гегель изобразил
тем самым движение как плод взаимодействия того, что «есть» и того, что
«не есть», то есть, чего нет. Ничто оказывается активным фактором
взаимодействия. Это мистика не удивительна, впрочем, для гегелевской
системы, в которой категория «ничто» во взаимодействии с «чистым
бытием» порождает «становление», т. е . прогрессивное движение. Известно,
что для Гегеля «ничто» — это некая творческая сила, а не абсолютное ничто.
Обратим в этой связи внимание на то, что различные интерпретации «ничто»,
которые столь модны ныне в экзистенциализме [19], используются в наши
дни представителями разных философских направлений и для разных
решений антиномии пространственного перемещения. Экзистенциалисты,
вслед за Бергсоном, рассматривают движение как «поток» сознания, не
делимый на точки пути и времени, причем «ничто» всегда причастно
движению как разрушающая его прошлые состояния и тем самым
отталкивающаяся от наличного и парализующая рассудок губительная сила.
Неотомисты, как и следовало ожидать, обращаются к аристотелеву
различению между actus и potentia и рассматривают «...не есть...» как
выражение потенциального существования данной материальной точки для
будущего момента не в этом, а в ином месте пространства, что будто бы
нацело устраняет диалектическую проблему.
Для неопозитивистов «ничто» не есть что-либо иное, кроме как неточное
обозначение акта формальнологического отрицания. Такая трактовка
упраздняет всякую мистическую туманность, но заодно и закрывает глаза на

72
диалектическую проблематику. Для логического позитивизма утверждения
типа «есть и не есть» это не глубокие (пусть и неточно сформулированные
проблемы), а просто ошибки или даже лишенные научного смысла
поэтические метафоры. Лингвистический же позитивизм, как это видно на
примере взглядов М. Лазеровица [18, стр. 403—405], сводит всю проблему
антиномии движения к двусмысленностям повседневных слов «теперь» и
«здесь». Лингвистические позитивисты отождествляют и объективную и
теоретически ухватываемую структуру движения с его чувственной
наглядностью, т. е . только с непрерывностью. Вопрос о движущих силах
движения не имеет для них ни малейшего содержательно-философского
эквивалента, равно как и вопрос о его противоречивости.
Возвратимся к Гегелю. Он не смог занять единой и последовательной точки
зрения при отождествлении чувственности и рациональности движения.
Остановимся в этой связи на его формулировках в «Лекциях по истории
философии», где он развивает свое решение вопроса так: «Но двигаться
означает быть в данном месте и в то же время не быть в нем, —
следовательно, находиться в обоих местах одновременно; в этом состоит
(diess ist) непрерывность времени и пространства, которая единственно
только и делает возможным движение» [14, т. IX, стр. 241]25
. В этой фразе
Гегель предъявляет к диалектическому истолкованию движения несколько
иное, чем выше, требование. Это иное требование в рамках двузначной
логики и при условии лейбницева понимания тождества не вытекает из
прежнего тезиса, то есть из утверждения «...в одном и том же «теперь»
находится здесь и не здесь...». Новое требование Гегеля представляет собой
иной, чем выше, вариант мысленного и чувственного одновременно слияния
близлежащих положений движущейся точки.
Нетрудно показать, что если при движении материальная «точка» может
находиться буквально «одновременно» в двух разных точках траектории, то
нет оснований отрицать, что она может находиться на всех точках этого пути
одновременно, а это физически невозможно. И тогда нам придется, разве
лишь согласиться с Зеноном, что невозможно по своей сущности само
движение.
Надо, однако, иметь в виду, что буквальной «одновременности» здесь все же
нет, так как Гегель пользуется здесь не лейбницевым понятием тождества, но
понятием «тождества», бытующим в его, Гегеля, диалектике. Согласно этому
понятию, две точки пространства, будучи разными, в то же время
«тождественны», подобно тому как «тождественны» в синтезе «бытие» и
25
Это высказывание Гегеля находится во втором издании его «Лекций...» . Оно отсутствует в
первом издании Михелета, на которое опирался, делая свой комментарий, В. И. Ленин.

73
«ничто». Если учесть это, то из одновременного наличия и не-наличия
некоторой материальной точки в некотором месте может вытекать, что
место, в котором находится материальная точка, и место, в котором она есть
постольку, поскольку она, по условию, не наличествует в первом месте,
«тождественны» не в меньшей степени, чем различны. Но все сказанное не
оправдывает тезиса Гегеля о нахождении точки «в обоих местах
одновременно». Отказавшись от традиционного понятия тождества, он не
порвал все же с традиционным пониманием элементов пространства: вслед за
Эвклидом Гегель считает точкой то, что «не имеет частей». Затем, однако, он
применяет это определение столь широко, что оно распространяется и на
очень малые отрезки. Может быть, это дифференциалы, поскольку перед
нами не тождество (предел), а «становящееся тождество» (движение к
пределу уменьшения отрезка)? Гегель не говорит об этом и в своих
рассуждениях о «летящей стреле» имеет в виду именно «точки», а если бы он
считал все дифференциалы «точками», это было бы несостоятельно
математически. Скорее напрашивается иной, выше уже сформулированный
вывод: для Гегеля тождественны и сливаются в «точку» такие отрезки,
которые чувственно не отличимы от «подлинной» точки. В этом смысле
гегелевы отрезки суть «и точки и не точки», но точный критерий отличения
таких отрезков от обычных отсутствует, так что в понятиях возникает
большая путаница.
Рассуждения Гегеля о геометрических соотношениях, в том числе связанные
с проблемой «...находится... и не находится...», как это видно из сказанного,
нельзя непосредственно включить в какие-либо современные неэвклидовы
математические теории, хотя это отнюдь не закрывает возможности
использовать в качестве объекта такого включения формализованные
исчисления, построенные на мотивах гегелевских идей. Об одном из таких
исчислений пойдет речь ниже.
Тезис Гегеля о нахождении «в обоих местах одновременно» основан, в
частности, на отождествлении двух выражений: «не находится в точке А» и
«находится в точке не-А», причем второе из них предполагается
тождественным выражениям: «находится вне точки А» и «находится в
точке А'». В понятиях традиционной формальной логики давно уже
говорилось о различии между отрицаниями вида «не есть р» и вида «есть
не р». Оно так или иначе рассматривалось многими теоретиками, первый шаг
к чему был сделан еще в древности [10, стр. 109], в связи с более широкой
проблематикой различных отрицаний и соотношений между ними. При этом,
разумеется, надо учитывать, что р может обозначать как высказывание, так и
предикат, а отсюда вытекают различия в применении отрицаний.

74
В случае, где р означает предикат, «возникающий в обращении»
(применительно к капиталу, о проблематике генезиса которого шла речь в
первом разделе книги), искать разницу между отрицаниями «не есть р» и
«есть не р» нет большого смысла. Но для разрешения апории «летящая
стрела» целесообразно, думаем, проводить между двумя отрицаниями
определенное различие, причем это отнюдь не означает ни нашего
принципиального согласия с Гегелем, ни тем более какого-то отхода от
современных нам математических понятий. Выделяемые два отрицания
имеют приблизительную аналогию с двумя указанными выше. Мы
обозначим их26 соответственно через N(2) и N(3). Однако на данной стадии
наших рассуждений еще нельзя вскрыть полностью мотивы и основания
проводимого различия, и пока примем его как конвенцию.
Обратим сперва внимание на ту интерпретацию, которую можно придать
этому различию, если использовать логические константы четырехзначного
исчисления направленности, построенного польским логиком Л. Роговским
[30].
В своем экстенсиональном исчислении Л. Роговский показывает, что
рассуждения Гегеля можно интерпретировать таким образом, что в его
системе употребляются по крайней мере четыре различных вида отрицания:
«начинающее отрицание» (N), «прекращающее отрицание» (N), «слабое» (N)
и «сильное» (N) отрицания. Названия этих отрицаний несколько условны и
не лишены досадной неоднозначности; различия между ними довольно
значительны и связаны с определенными соотношениями. Так, двойное
«начинающее отрицание» равносильно «слабому отрицанию», которое
совпадает с обычным отрицанием в двузначной логике. Вообще система
логики направленности является обогащением классической логики и
отнюдь не вступает с ней в противоречие. Помимо значений «истинно» и
«ложно», в исчислении употребляются еще два значения, а именно
«подистинно» и «надистинно», причем, считая переход, например, от
«истинно» к «подистинно» за результат «начинающего отрицания», мы через
второе такое же отрицание, т. е . через отрицание отрицания, не возвращаемся
к исходному состоянию, т. е . к «истинно», но переходим к «ложно», а третье
такое же отрицание приводит к логическому значению «надистинно», т. е .
«под-ложно» (Np = NNNp), тогда как четвертое возвращает к исходному
«истинно» (p=NNNNp). В обратном направлении круг соответственно
замыкается через четыре следующих друг за другом отрицания
«прекращающего» характера.
26
Далее цифры в круглых скобках условно обозначают специфику соответствующего отрицания.
Применение при этом цифр 2 и 3 объясняется тем, что через 1 обозначаем состояние р.

75
В логике направленности существуют различные виды эквивалентности. В
частности, в ней выводима эквивалентность UANpNpKpNp, которую можно
прочитать так: «„начинает быть так, что р, или перестанет быть так, что р"
всегда и только тогда, когда „р и вместе с тем не р"» [30. стр. 39] Эту
эквивалентность можно интерпретировать для случая механического
движения, в частности, как следующее всегда истинное утверждение: «нечто
(материальная точка с) вступает в точку L или покидает точку L, т. е .
движется, тогда и только тогда, когда оно есть в момент Т в точке L и вместе
с тем есть в момент Т не в точке L», причем оборот «тогда и только тогда,
когда» близок к обычной эквивалентности, а оборот «и вместе с тем»
представляет собой не обычную, но «гегелевскую» конъюнкцию
предложения и «слабого» его отрицания, равную по
дефиниции AKHpHqKHpHq, где Нр = dtTApNp; Hq = dtTAqNq;
Tp = dtKpKNKNppNKpNp [30, стр. 34].
Благодаря богатейшим средствам исчисления Л. Роговского, сложное
высказывание KpNp, равно как и другие характерные для Гегеля
выражения KHpHNp, KHNpHp, KNpNNp, HKpNp и др.
27
, избегают обвинения
в нарушении логического закона исключенного противоречия, поскольку,
например, некоторые эквивалентности соответствуют не абсолютному, а
относительному (у Гегеля «диалектическому») тождеству, а «гегелевская
конъюнкция» К отличается от обычной конъюнкции К и т. д .
Конъюнкция Kpq равносильна в исчислении Роговского альтернативе двух
выражений
KHpHq и KHpHq. Это исчисление вносит в теорию Гегеля некоторые, в
данном случае сознательно предпринятые, «улучшения» и, будучи строго
непротиворечивым в классическом смысле, оставляет за своими пределами, а
тем самым невольно затушевывает противоречия-ошибки, которые
неоднократно имели место у Гегеля, например, несогласованность в разных
оценках им формальной логики и употребление сразу нескольких
понятийных систем, не совмещающихся друг с другом, не говоря уже о том,
что иногда и нередко Гегель, в разрез с обычным для него стилем мышления,
рассуждал, наоборот, целиком в схемах обычной двузначной логики. Иногда
же Гегель употреблял отрицание так, что вообще остается неясным, каково
оно — обычное или одно из гегелевских. На мой взгляд, наиболее
интересными, с точки зрения расширения анализа гегелевских взглядов на
движение были бы выражения KpNp и KpNp, которые описывают
«мимолетные» тенденции и в которых акцент сделан на специфику не
27
В этих выражениях р означает высказывание «нечто находится в точке L», тогда как в
приведенной выше словесной интерпретации эквивалентности, примененной для дефиниции
движения, р означает предикат «находиться в точке L».

76
гегелевского конъюгирования, а гегелевского «отрицания». Эти выражения
корректны в рамках исчисления направленности, но в соответствии с
законом Ксенофана и его следствиями никогда не может быть так, что
одновременно истинны и р и одно из этих выражений в целом
(если р истинно, то, например, KpNp будет «подистинной», тогда
как KNpNp «истинна»). Дополнительные разъяснения на этот счет есть в
нашей статье из сборника «Формальная логика и методология науки» (1964).
Следует заметить, что в настоящее время созданы и другие исчисления,
дающие формальную интерпретацию гегелевской концепции противоречия.
О некоторых из них шла речь в докладе В. Жерара (Vassailes Gerard) на
Московском математическом конгрессе 1966 г. (см. тезисы I секции). Он
построил общую пропозициональную алгебру метрических двузначных
логик, которая при одних условиях порождает «метрическую
квазидиалектическую логику», в которой конъюнкция А и
«отрицания» А (обозначаемого в этой логике при помощи звездочки) не
бывает истинной, но может быть приблизительно истинной. При иных
условиях его алгебра порождает «метрическую гераклитову, или
диалектическую логику», в которой А'А* может быть истинной. Из этой
логики, по мнению ее автора, дедуцируется квантовая теория вероятностей,
тогда как из квазидиалектической дедуцируется классическая теория
вероятностей.
Исчисление Л. Роговского позволяет значительно лучше, чем это возможно,
без применения формализации, разобраться в структуре логического
мышления Гегеля. Если фигурирующие в этом исчислении отрицания N и
N интерпретировать свободно как различные случаи отрицания N(2), а
отрицание N условимся считать соответствующим в принятом выше
разграничении отрицанию N(3), то из понятий, на которые опирается это
исчисление, вытекает, что при Np(2) тело вовсе не должно находиться в ином
месте пространства, чем при р. Этому соответствует следующее
высказывание Гегеля: «Нечто занимает свое место, оно изменяет последнее;
это место становится, следовательно, другим местом, но это нечто, как до,
так и после этого, занимает свое место и из него не выходит» [14, т. II, стр.
58]. Отличие Np, Np, a также Нр и Нр от р может быть понято лишь как
отличие в тенденциях последующих состояний, что с физической точки
зрения может означать только то, что внимание исследователя с
описательно-кинематического должно быть перемещено на динамический
уровень28
.
28
Указанное отличие в терминах кинематики отчасти могло бы быть уловлено лишь посредством
понятия мгновенной скорости, которое само по себе связано с представлением о тенденции
состояния. Однако, если в нем» к утверждению «[двигаться означает] находиться в обоих местах

77
Логика направленности успехом своей разработки доказывает, что «Логика»
Гегеля как «закрытая» (в смысле завершенности ее содержания) система
поддается корректной формализации. Непротиворечивое исчисление может
быть построено и при включении в него выражений вида «есть и не есть».
Это значит, что поскольку сам Гегель считал ситуации, близкие
к KpNp, объективно существующими, он мыслил о реальных противоречиях
во многих случаях, хотя все-таки и не всегда, непротиворечиво, то есть в
соответствии с принципами и законами формальной логики. В этой связи
построение логики направленности еще раз доказывает, что формальная
логика не прекращает своего действия при рассуждениях о движении и
Гегель не имел права третировать ее, что он нередко делал, как ненаучную
метафизику, мешающую познавать движение. Но это исчисление не
разрешает проблемы подобных ситуаций до конца, так как не дает ответа на
вопрос, чему же в объективной реальности соответствует
высказывание KpNp. Разумеется, это не входило в задачу самого исчисления.
С другой стороны, аппарат этого исчисления позволяет наглядно показать,
что, если в случае механического движения материальная «точка» на ходится
в момент Т в одной и той же точке траектории, то это может соответствовать
по крайней мере трем различным ситуациям р, Np, Np, так что эта
материальная точка отнюдь не обязательно должна считаться неподвижной,
ибо возможны характеристики ее состояния Np и Np, отличные
от р. Очевидно, что к разрешению апории «стрелы» это имеет самое лрямое
отношение.
Возвратимся к разбираемому нами высказыванию из «Лекций по истории
философии» Гегеля. Поскольку он то и дело путает эвклидово и свое, очень
туманное, понятие точки, проделанный им переход от утверждения
«двигаться означает быть в данном месте и в то же время не
быть Np относится точно к моменту начала выхода тела из состояния покоя,
a Np — к моменту остановки движения, то это понятие никак не может
помочь отличить движение от покоя, так как мгновенная скорость не
отличалась бы в этом случае от нуля. Теоретически здесь надо считаться не
только с тем, что эти ситуации вообще не поддаются практической проверке
(эти моменты не удается зафиксировать), но и с тем, что Np, например,
должно быть истолковано не как пресловутый «первый» момент движения и
одновременно...», будет корректным только в том случае, если придерживаться строго одного и
вполне определенного понятия точки (эвклидова понятия) и если высказывания Np и Np, a значит
соответственно отрицания N(2) и N(3) будут тождественны, между тем Гегель, как правило,
интуитивно различает их. Но поскольку это так, то переход, проделанный Гегелем, сомнителен в
логическом смысле. То, что полученный при этом Гегелем результат несостоятелен также в
физическом смысле, уже было отмечено выше. Ошибочно рассуждение Гегеля также и в
геометрическом смысле, на чем следует остановиться дополнительно.

78
не как «последний» момент покоя, а именно как особый динамический
момент «между» покоем и движением. Такое промежуточное (переходное)
состояние, как и всякий переход, занимает в действительности всегда
некоторый интервал времени, не сводимый к одному «моменту», но
независимо от этого обстоятельства данное состояние примыкает
кинематически к континууму «моментов» именно покоя, а не движения.
Соответственно, Np в этом случае примыкает к континууму состояний
движения, а не покоя.
Во втором утверждении Гегель говорит, что нахождение при движении
одновременно в двух местах (точках) составляет сущность непрерывности
времени и пространства. Диалектика непрерывности и прерывности
пространственно-временного континуума (хотя бы в том теоретически
неуточненном «наглядном» смысле, что непрерывное подвергается разрыву
на отрезки и интервалы, а из прерывных в себе и между собой частей
слагается «сплошное» целое и т. п .) действительно, имеет место в процессе
движения, но она не может буквально состоять в одновременном нахождении
материальной «точки» в двух «точках» пространства. Такое могло бы иметь,
впрочем, смысл с точки зрения микроподхода, например, в квантовой
статистике Ферми—Дирака со свойственным ей неразличением состояний,
соответствующих взаимным перестановкам тождественных частиц, но это не
имеет отношения к ситуациям, анализируемым принципиально с позиций
макромеханики, как это имеет место в случае апории «стрелы».
Гегель совершает в своем рассуждении несколько ошибок, называть которые
«естественными особенностями диалектического мышления» значило бы
делать плохую услугу диалектике. Справедливо отметив значение
непрерывности пространства и времени для анализа движения, он, в
частности, сам же замыкает свое рассуждение в терминах точек и моментов,
то есть только в терминах, соответствующих прерывности. Мало того, когда
Гегель говорит о формуле «быть в данном месте и в то же время не быть в
нем», он интуитивно рассуждает о времени в отчетливых терминах
моментов, а о пути — в туманных терминах, позволяющих истолковать их
как термины интервалов, стремящихся к пределу, равному нулю. Когда же он
постулирует «нахождение в обоих местах одновременно», то под
выражением «одновременно» подразумевает один момент, а представляя
умственному взору читателя ситуацию «двух мест», невольно вызывает в его
сознании образ предела, к слиянию с которым стремятся два разных
момента, перед этим возникшие из преобразования одного момента в два. И
это еще лучший вариант, ибо если допустить, что Гегель имел в виду
ситуацию «двух соседних точек», как совершенно реальную, то тогда
пришлось бы считать его мыслителем берклианско-юмистской формации,

79
что было бы неверно не более, чем считать его мыслителем,
предвосхитившим современные нам идеи квантования пространства и
времени.
Некоторое отношение к гегелевской трактовке движения имеют его
рассуждения по поводу закона исключенного третьего. Гегель считал, что
диалектика развития проявляется, в частности, в том, что в процессе его
происходит поляризация на два полюса, а «третье» (промежуточное,
посредствующее) вымывается, разрушается. Поскольку Гегель считал, что
закон исключенного третьего фиксирует итог именно такого процесса, он тем
самым невольно признал возможность такой интерпретации формальной
логики", при которой она не только не противоречит диалектике, но
наоборот, способна эффективно выражать структуру диалектических про-
Далее Гегель подверг критике метафизическое понимание закона
исключенного третьего, которое сформулировал как онтологический тезис:
«... из всех возможных предикатов вещи присущ либо сам данный предикат,
либо его небытие» [14, т. V, стр. 518]. По этому поводу Гегель, смутно
предвосхищая «подходы» к многозначным логикам, заметил, что сам этот
предикат, взятый безотносительно и к его отрицанию и к его утверждению, и
есть искомое «третье». Однако это «третье» реально не существует иначе,
как «третье», которое является предпосылкой каждой триады. Это «третье»
есть именно то», что расщепляется на тезис и антитезис и тем самым
приводит к ситуации исключения третьего, поскольку новый синтез есть не
столько «третье», сколько качественно новый в отношении прежних тезиса и
антитезиса шаг вперед. Тем самым Гегель невольно обратил внимание на
весьма существенное обстоятельство: единство противоположностей идет
рука об руку с формальнологической их вычлененностью в отношении друг
друга.
Если мы рассматриваем переход тела из положения р в положение Np, то
можно условно сказать, что «пункт» перехода и есть то особое «третье»,
которое, однако, не представляет собой никакого действительно «третьего»
кинематического состояния, в отличие от движения «до» р и движения
«после» р, хотя оно и может быть обозначено через особый символ Np, но
есть с логической точки зрения одновременно и
различие р и Np (поскольку р подвергается акту отрицания) и их единства
(поскольку р переходит, согласно записи, именно в свое отрицание). Этим не
отменяется сделанное выше замечание о том, что Np может найти реальную
интерпретацию как особое динамическое состояние.
Но сказанное не может все же привести нас в согласие с Гегелем. Он не смог
научно проанализировать диалектику мыслительных форм познания

80
движения. Понятие «пункт перехода» у него осталось мистифицированным.
При всей противоположности своих позиций Зенону, Гегель фактически не
смог выйти принципиально за рамки воззрений античного метафизика на
движение, согласно которым познанию доступны лишь явления движения в
их противоречивости. Разница, однако, в том, что, по Гегелю, эти
противоречия сами по себе непосредственно29 обнаруживают и сущность
движения, обладающую такой же структурой противоречивости, тогда как,
по Зенону, движения в Сущности вещей нет. Будучи идеалистом, Гегель
удовлетворяется тем, что вместо реального механического движения он
имеет дело лишь с понятиями его геометрической абстракции. Тем самым он
заменяет материальное движение движением мысли и в этом отношении
мало отличается от интуитивиста Бергсона, подменившего реальное
движение потоком изменений сознания. Приходится сожалеть, что взгляды
Гегеля на движение в силу их «диалектичности» были некритически
восприняты отдельными марксистами, что оказало отрицательное влияние на
решение этих проблем внутри диалектического материализма.
Глава 2
ФОРМАЛЬНОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ПРОТИВОРЕЧИЯ
МЕХАНИЧЕСКОГО ДВИЖЕНИЯ
Рассматривая результаты формальнологического анализа проблемы апории
«стрелы», мы имеем в виду итоги ее анализа специально под углом зрения
действия логического закона исключенного противоречия, т. е . NKpNp. Этот
закон в любой его корректной формулировке сам по себе отнюдь не
предрешает, существуют или же не существуют диалектические
противоречия, однако он вытекает из требования диалектической логики не
вносить в познание субъективных противоречий и освобождаться от них,
коль скоро они возникли. Тем не менее этот закон формальной логики, как и
другие ее законы, сам по себе оставляет достаточно большой простор для
различных истолкований действительности, что отнюдь не говорит о некой
независимости законов мышления от действительности.
Способствуя «непротиворечивому», т. е истинному отражению
действительности, закон исключенного противоречия необходимо сохраняет
свое действие при познании всякого движения, в том числе механического.
Последнее хорошо показано в статье польского логика К. Айдукевича «О
29
Именно «непосредственно», хотя, вообще говоря, по Гегелю, сущность не раскрывается в
принципе непосредственно в явлениях.

81
вопросах логики» (1956), на результатах которой и выводах из них
необходимо подробно остановиться.
К. Айдукевич доказывает, что конъюнкция «стрела находится в состоянии
покоя на протяжении всего времени полета и стрела не находится в
состоянии покоя в течение полета» после уточнения значений входящих в
нее предикатов не содержит в себе никакого формальнологического
противоречия. В действительности «стрела не находится в состоянии покоя
на протяжении всего времени полета, но находится в каждый момент
движения в определенном (новом каждый раз) месте траектории». Видимость
же противоречия возникла вследствие того, что свойства, которые
правомерны только в применении к «интервалам» и «отрезкам», при
образовании первого члена конъюнкции были ошибочно перенесены на
идеализирующие абстракции «моменты» и «точки», и Айдукевич бесспорно
прав, когда он утверждает: «из того, что в данный момент предмет находится
в определенном месте, если не определяется, где он был до этого или где
будет после этого (или если не известны его динамические характеристики.
—
И. Н.), нельзя заключать ни того, что этот предмет в этот момент
покоится, ни того, что он движется» [27, S. 330]. «Нахождение» в
определенном месте — это ситуация, наличествующая вне зависимости от
того, что к данному моменту приурочено, — движение или же покой.
Момент находится как бы вне движения времени, и в нем самом не может
поэтому быть и физического движения. Справедливо говорил Платон в
«Пармениде»: «...это странное по своей природе «вдруг» лежит между
движением и покоем, находясь совершенно вне времени...» (156D).
Но было бы неправильно остановиться на этом этапе анализа. Если предмет
все-таки действительно движется, то характеристика «моментальной
вырезки» из процесса движения некоторой его точки должна представлять
собой конъюнкцию предикатов «находится» и «движется». Второй из этих
предикатов не удастся устранить ссылкой на то, что он будто бы не
потребуется, если описывать движение, выражая изменяющееся положение
(«нахождение») материальной «точки», например, острия стрелы, как
непрерывную функцию от времени. Такой путь решения вопроса в
неотчетливой форме предвосхитил еще Аристотель [11, кн. 6, гл. 2, стр. 106],
и на него в особенности делает упор рьяный противник марксистской
диалектики С. Хук [28], полагающий, что, избавившись от конъюнкции, мы
тем самым избавляемся и от противоречивой конъюнкции. И он без анализа
ссылается на факт движения времени, а при этом рассматривает последнее
как нечто, якобы независимое от материальных движений и исключительно
лишь непрерывное.

82
Вместо конъюнкции предикатов «находится» и «движется» А. Шафф
использует предикат «проходит» [31, S. 349]. Но этот прием представляется
нам неэффективным. При его использовании диалектика процесса познания в
смысле перехода в противоположность обнаруживает свое «коварство»:
приблизиться к определению движения через простое указание на его факт
совсем не значит приблизиться к познанию сущности движения. Устранив
расчленение движения на элементы, возникающие в результате применения
идеализирующих абстракций, а значит, по-своему устранив антиномию, мы
лишь возвращаемся к исходному пункту анализа, то есть оказываемся на
стадии признания факта движения, и только.
Причина склонности к указанному неэффективному разрешению проблемы
—
в том смысле абстракции «движение», который был придан ей как
начальному пункту конструирования апории, а именно в соединенном с. этой
абстракцией интуитивном убеждении, что перемещение макротела в
пространстве будто бы целиком сводимо в познании к чисто геометрическим
(и притом эвклидовым) понятиям, а потому есть якобы простейший феномен
движения. Отказаться от этих двух ошибочных мнений значит выйти за
пределы того поля анализа, на котором именно и могло возникнуть
представление о неразрешимости апории «стрелы» или о ее несовместимости
с формальной логикой. Для того чтобы достигнуть более полного
содержания абстракции «движение», нужно анализировать не только
традиционную апорию движения, но и само действительное движение.
Как указывал Ф. Энгельс [8], движение при более широком его понимании
есть изменение вообще. Следует посмотреть, что получается с структурой
апории, если ее интерпретировать в терминах движения как изменения и
преодолеть тем самым узкие рамки чисто геометрических абстракций точек
пути.
В этой связи снова возвратимся к статье К. Айдукевича. Он использовал [27,
S. 331] «постулат» перехода из одного состояния в другое, согласно
которому смена любого состояния р некоторого объекта
состоянием q происходит во времени, то есть в течение интервала A1. Отсюда
вытекает, что во всех случаях перехода из одного состояния в другое могут
быть указаны интервалы времени, в течение которых объект уже не
находится в состоянии р, однако еще не перешел в состояние q. Применив
названный постулат к общей ситуации перехода некоторого объекта
познания из состояния р в класс состояний Np (случаем подставляемых под
эти символы выражений будут записи состояния «находиться в точке L» и
«находиться в точке не L»), Айдукевич ставит вопрос, существует ли
качественно особое состояние, переходное от р к Np и отличающееся как
от р, так и от Np (или же как-то «соединяющее» в себе р и Np) и отвечает

83
«нет», так как состояние, переходное от р к Np, само по себе уже
есть Np. Таким образом, отрицание состояния р есть не особое состояние, но
класс всех состояний, отличных от р. Иными словами, здесь действует закон
исключенного третьего.
Если бы был верен только что отвергнутый ответ «да», то это означало бы в
данном случае не только ограничение действия закона исключенного
третьего, но и нарушение всеобщности закона исключенного противоречия
(это вовсе не значит, будто всегда отрицание закона исключенного третьего
влечет за собой отрицание закона исключенного противоречия). На самом
деле, в фазе перехода объект, во-первых, находится уже не в состоянии р, а
следовательно, в состоянии Np. Но поскольку объект, во-вторых, согласно
исходному условию, еще не находится в состоянии Np, то на
основании RpNNp приходим к выводу, что объект находится в
состоянии р. Интерпретируя р как функцию-предложение «объект находится
в состоянии р», получим конъюнкцию KpNp, несовместимую с
законом NKpNp.
Данное рассуждение было бы верным, если считать, что
абстракция единого логического отрицания пригодна для
фиксации границы, между двумя состояниями любого познаваемого объекта.
Но именно в случае перемещения «точек» на пространственно-временных
линиях возникают некоторые трудности. На самом деле, если анализировать
парадокс «летящая стрела» в терминах состояний р и Np, то
пространственное движение интерпретируется как преодоление
качественной границы. Последняя при использовании исчисления
направленности приобретает двойственный вид: (а) как N(2), то есть как
отрицание по отношению к р, и (б), как пограничная ситуация между
несовместимыми качествами р и Np(3). В аргументации в пользу того
вывода, что при ответе «да» нарушается закон
непротиворечия, Np в первом случае может иметь смысл (а), т. е . (2), а
во втором — смысл (б), так что эффективность аргументации зависит от
того, настолько ли существенно реальное различие между отрицаниями (2) и
(3), что оно имеет определенные логические последствия.
Из исследования Л. Роговского вытекает, что на базе определенной
логической аксиоматики оно может иметь такие последствия, но если это
имеет место в формально строго интерпретированной структуре гегелевской
теории, то это еще не значит, что оно должно их иметь с точки зрения
адекватного познания реальной действительности. Реальная трудность здесь
состоит в следующем. Если бы существовала (в действительности мало
вероятная) ситуация, при которой Np(3) означает вступление материальной
точки в нумерически «следующую» после р точку реального пространства,

84
то ответ был бы ясен: никакой значимой разницы между
отрицаниями Np(2) и (б) быть не может, так как пространственная
«пограничная ситуация» между р и Np(3) нигде как реальный результат не
имеет места. Но так как никаких «соседних» геометрических точек реально
не существует и между «точечным» (прерывным) и «линейным»
(непрерывным) познанием протяжений (дистанций пути) имеется
диалектический разрыв (второе и предполагает первое и «исключает» его как
несущее с собой огромные трудности), то ответ теряет свою определенность.
Сказанным не отрицается, разумеется, совершенно иная
возможность: конвенционально обозначить всю совокупность переходных
состояний от р к Np как конъюнкцию KpNp, не подлежащую, однако,
истинностной оценке. Но не об этой «возможности» здесь идет речь.
Поэтому анализ, осуществленный К. Айдукевичем, при всей его полезности,
недостаточен. Эта его недостаточность во многом зависит от того, что автор
не только не учитывал действия диалектического закона скачкообразности
изменений, но и вообще пренебрегал им или даже отвергал его, подобно
тому как он пренебрег диалектическим анализом апории стрелы» в целом.
Заметим, кроме того, что К. Айдукевич отождествляет понятия «движение в
точке» и «движение в интервале», хотя и считает, что нахождение в точке
еще не доказывает ее движения здесь, а в отличие, скажем, от Т. Гоббса (см.
в этой связи главу XV сочинения Гоббса «О теле») отнюдь не отождествляет
малый отрезок пути и точку, малый интервал времени и момент.
Попробуем теперь подкрепить ответ «нет» на вышепоставленный и
отрицательно разрешенный вопрос, но так, чтобы углубилось само
понимание нами сущности этого ответа, перетолковав использованную К.
Айдукевичем качественную интерпретацию движения вновь количественно,
то есть в пространственно-временном смысле.
Поскольку ситуация перехода объекта из состояния р в состояние Np не
может быть изображена как конструкция из трех следующих
«непосредственно» друг за другом точек на прямой, где вторая точка была
бы границей между р и Np, то следовательно, мы имеем дело с так
называемым «плотным» множеством, и нам придется поступить иначе. Пусть
мы имеем отрезок АВ прямой с точкой Q, которая делит этот отрезок на два
класса точек К1 и К2, так что Q представляет собой дедикиндову точку,
соответствующую аксиоме непрерывности так называемой абсолютной
геометрии.

85
Согласно этой аксиоме упорядоченное плотное множество точек на
отрезке АВ разделяется на два класса, только одной точкой Q, которая сама
не принадлежит ни к одному из этих двух классов. В классе К1 нет
наивысшего, то есть завершающего класса, при движении в направлении
стрелки, элемента, а в классе К2 нет наинизшего, то есть открывающего
данный класс, элемента, а пограничная точка Q существует как
единственный элемент третьего класса. Может, однако пройти и иное
решение, согласно которому класс К1 имеет в себе наивысший, а класс К2—
наинизший элементы, но в этом случае третьего класса не будет вообще, то
есть абсолютно точно границы между классами не фиксируются. Если же
считать за искомую границу наивысший элемент класса К1, то поскольку в
классе К2 не будет наинизшего элемента, указанный наивысший элемент все
же не является, строго говоря, именно границей между двумя классами.
Аналогичное произойдет и тогда, когда в качестве искомой границы будет
указан наинизший элемент класса К2, что соответствует как раз отнесению
Айдукевичем границы между р и Np к классу состояний Np: в этом случае в
классе К1 не будет наивысшего элемента. Как бы то ни было, такая
пограничная точка, которая была бы одновременно наивысшим элементом
левого й наинизшим элементом правого класса, то есть входила бы и в К1 и
в К2, существовать не может. И этот вывод для нас здесь самый важный.
Если считать, что точки класса К1 суть случаи состояния р, а точки
класса К2 суть случаи состояния Np(3), то из вышесказанного вытекает, что
три состояния, которые составляли бы непрерывную последовательность и из
которых первое есть р, второе есть KpNp, а третье Np, указаны быть не могут.
Состояние р и Np образует непрерывную последовательность: если же
указывается все же некоторое состояние в качестве интервала,
посредствующего между р и Np, то считать его «соединением» р и Np можно
лишь чисто условно и отнюдь не строго. Таким образом, ответ, данный К.
Айдукевичем, должен быть принят. Аналогичные рассуждения с
использованием понятия точки Дедекинда могут быть применены и для
интерпретации, где р, т. е . класс К2, это состояние покоя, a Np, т. е . К2, —
состояние движения, так что нашей задачей будет нахождение
характеристики точки «перехода» от покоя к движению. Но из этого
вытекает, между прочим, и то, чего сам Айдукевич, будучи недиалектиком и
не освободившись до конца от прежних своих неопозитивистских
заблуждений, принять не мог. В самих формальнологических соотношениях
действуют законы диалектики, поскольку переход от р к Np оказывается
своего рода «скачком» именно-в соответствии с принципами формальной
логики. Сама возможность этого «скачка» обусловлена тем, что была
принята совокупность жестких абстракций логических значений, истинности,
затем онтологически (как различные «состояния») прочитанных.

86
Если же мы имеем дело не с геометрической абстракцией движения, именно
в которой по сути дела возникает апория «летящая стрела», и не с логической
абстракцией изменения вообще, на которую Айдукевич распространил свой
анализ, но с реальными процессами в механике, оптике, биологии и т. д ., то
отнесение одних звеньев переходных между р и Np состояний к классу р, а
других — к классу Np требует конкретно-научных и отчасти
конвенциональных уточнений. Очевидно, что в этих случаях отнесения
некоторого подкласса ситуаций Np(2) в состав класса Np(3) не только этот
класс, но и указанный выше подкласс имеют весьма определенное
положительное содержание, так что аналогии между переходным состоянием
и дедекиндовой точкой уже не будет.
Можно было бы сказать, что если К. Айдукевич средствами классического,
исчисления высказываний подверг исследованию границу (переход) между
положением материального тела в некоторой точке (состоянием р) и
положением его «вне» этой точки, то есть состоянием Np(3), то Л. Роговский
средствами четырехзначной логики направленности затронул проблемы
«границы» между р, с одной стороны, и понятием «перехода» к Np (3), с
другой, то есть как бы между р и Np(2). Сама ситуация р средствами логики
направленности выражается так, что она оказывается как бы в связи с
переходными к ней состояниями, ибо р (например, «состояние равномерного
движения») равносильно выражениям NNp и NNp (т. е .: «начинает быть так,
что перестает быть состояние равномерного движения» и «перестает быть
так, что начинает быть это состояние»). Кинематически различия между
характером исследований движения Айдукевичем и Роговским неуловимы, и
нетрудно склониться к выводу, что логический аппарат здесь гораздо более
«богат» чем действительность, но в данном случае это не так, поскольку
действительность движения не сводится к его кинематике.
Аппарат формальных исчислений не только не противопоказан, но, наоборот,
необходим для анализа диалектических процессов действительности.
Проистекающая отсюда неизбежная «формализация» диалектического
движения мысли не означает ни растворения диалектики в современной
формальной логике, ни немедленного создания некоей единой
«диалектической формальной логики» в готовом виде. Для успеха познания
необходимы не только единство формальной логики и диалектики, но и
относительная самостоятельность средств первой в рамках диалектического
метода познания. Они соединяются воедино лишь в тенденции, никогда
нацело не реализуемой. Соотношение их, следовательно, носит
диалектический характер, о чем косвенно была уже речь в первой главе и о
чем подробнее скажем ниже.

87
Возникает вопрос, как же должно быть оценено, с логической точки зрения,
переходное между классами К1 и K2 состояние, то есть, строго говоря, не
верифицируемая «точка», составляющая «третий класс»? Этот вопрос
актуален в том случае, если между K1 и K2 имеется существенное
качественное различие, что возникает, например, тогда, когда К1 означает
состояние предшествовавшего покоя, а K2 — последующего движения, или
же наоборот. Ответ, но нашему мнению, должен быть таким: кинематически
это не отличимое от покоя состояние, но динамически оно не равно ни
предшествовавшему стабильному покою, ни последующему нарастающему
движению, когда вступают в действие уже силы инерции движения;
логически же это состояние, как мы знаем, не есть KpNp, оно, следовательно,
есть особое третье состояние. Обозначение его посредством
противоречивой конъюнкции допустимо лишь как чисто условный,
конвенциональный акт, не слишком много дающий для познания этого
состояния по существу. Соответственно можно было бы
истолковать KpNp как условное обозначение всех ситуаций изменения,
выступающее как бы в обличье «синтеза» в отношении к р и Np. Но это
мнимый «синтез», в котором за разрешение проблемы выдается лишь факт
указания на то, что есть проблема «что такое изменение?».
Возможны и иные способы «спасения» для языка науки высказываний
типа KpNp. В дискуссии, имевшей место на страницах журнала
«Философские науки» в 1964—1965 гг., выдвигалось, в частности, такое
предложение: если под «точками» и «моментами» понимать дифференциалы
от пути и времени, которые не представляют собой фиксированных
конечных величин, то оборот «...находится... и не находится...» будет
неопределенным, а следовательно, не будет ложным. Однако с таким же
успехом можно попробовать «спасти» суждение, в которое входит указанный
оборот, от его ложности, если квалифицировать его как лишенное научного
смысла. Вспомним, что Маркс охарактеризовал утверждение о том, что
превентивные юридические законы в период до того, как совершены
запрещаемые ими поступки, действуют и не действуют, как «бессмысленное
противоречие» [За, стр. 63]. Или еще: Энгельс определил выкладки Дюринга,
из которых получалось, что натуральный ряд чисел конечен и бесконечен,
как «абсурдное противоречие» [8, стр. 50]. «Бессмысленность» и
«неопределенность» не есть обычная «ложность», однако не есть они и
«истинность». Будучи третьим, в отличие от истинности и ложности,
логическим значением, неопределенность не есть и конъюнкция истинности
и ложности. Это значит, что выражать неопределенное состояние через
оборот «...находится... и не находится...» можно опять-таки, лишь нарушая
требования логической строгости и вводя конвенцию, чуждую как обычной

88
двузначной логике, так и трехзначной логике рассуждений о промежуточном
состоянии.
Кроме того, могут быть предложены и иные истолкования
«неопределенности» как третьего логического значения. Она может быть
понята как «непроверяемость», что в случае «точки перехода» от покоя к
движению или наоборот было бы довольно уместно (это уместно и в
плоскости микрофизического подхода: ведь физические поля частиц,
составляющих границу движущегося тела, не локализуются совершенно
точно). «Неопределенность» может быть понята и как конвенционально
принятая условная характеристика именно того «третьего», в отношении
покоя и движения, состояния, которое мы охарактеризовали как
«гносеологическую остановку». Это состояние «неопределенно» в том
отношении, что из факта констатации нахождения тела в том или ином месте
пространства в определенный момент времени не вытекает определенно ни
его движения, ни его покоя. Может быть «неопределенность» понята и как
условное обозначение ситуации континуума: у всякой точки есть
соседствующие, но нет строго соседней.
Еще одно свободное истолкование оборота «...находится... и не находится...»
предложено Е. К . Войшвилло. Интерпретируя точки и моменты как пределы
уменьшения отрезков пути и интервалов времени движения, он показывает
диалектическую противоречивость непрерывного и прерывного именно в
области скачкообразного перехода от процесса «сокращения» отрезков и
интервалов к «неподвижным» пределам этого сокращения (13, стр. 111—112;
17, стр. 119—120]. Но в результате этого анализа оказывается, что и при
таком подходе к вопросу закон исключенного противоречия в полной мере
сохраняет свое действие в рассуждениях и необходим для их успеха, так что
предикат «находится» употреблен в случае его отрицания в ином, чем до
этого, отношении.
Итак, возможны различные описания ситуации механического движения, т. е .
различные способы «схватывания» его в познании. Но каждое из них, если
его претензии на теоретическую допустимость и эффективность оправданы,
должно быть формальнологически непротиворечивым.
Как мы видим, остался открытым вопрос, на какое же реальное противоречие
движения, если не прямо, то опосредованно указывает (если вообще
указывает) парадокс «летящая стрела»? Есть ли вообще у этого парадокса
рациональное содержание, и если да, то какое именно? Ведь из содержания
данной главы вытекает в качестве главного вывода, видимо, следующий:
никакого формальнологического противоречия в апории «стрелы» нет, а
поскольку Гегель именно это противоречие выдавал за диалектическое, то,

89
видимо, нет здесь и глубокого диалектического противоречия, если только не
удовлетвориться тем, что при геометрическом анализе механического
движения мы постоянно имеем дело с диалектическими «скачками» от
предшествующих состояний к последующим. Однако это не так, и вывод
является иным.
Глава 3
ОСВЕЩЕНИЕ АПОРИИ «ЛЕТЯЩАЯ СТРЕЛА» В МАРКСИСТСКОЙ
ЛИТЕРАТУРЕ. РЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ В. И. ЛЕНИНЫМ
Вопрос о противоречиях механического движения неоднократно привлекал
внимание философов-марксистов. В марксистской литературе сложилась
даже своего рода традиция в истолковании парадоксов Зенона, многим
обязанная гегелевской постановке вопроса.
В предисловии к 2 изданию сочинения Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и
конец классической немецкой философии», а также в «Основных вопросах
марксизма» Г. В . Плеханов утверждал, что в случае движения законы
формальной логики (в том числе закон исключенного противоречия) теряют
силу, а поскольку покой есть частный случай движения, то законы
формальной логики суть частный случай диалектических законов в том
смысле, что они относятся лишь к состоянию покоя [20, стр. 81]. Но ссылку
Плеханова на то, что покой есть «частный случай» нельзя признать
основательной. На самом деле, что могла бы означать эта ссылка? Если
понимать данный оборот наиболее натуральным образом, а именно:
физически всякий покой есть покой лишь относительно некоторого другого
тела, так что в действительности всякое покоящееся тело реально движется,
то, если строго следовать Плеханову, формальной логике вообще не
оказывается поля для действия.
Из предшествовавшего анализа апории Зенона уже видно, что в
рассуждениях о движении все время приходится считаться с законами и
правилами формальной логики, которые не только не прекращают при этом
своего действия, но и не делаются приблизительными, так что отношение
формальной логики к диалектике мало похоже на отношение классической
механики к релятивистской. Что же касается аналогии отношения двух логик
с отношением «низшей» математики (арифметики) и «высшей», например, к
дифференциальному исчислению, которая была выдвинута Ф. Энгельсом в I
отделе «Анти-Дюринга», то эта аналогия отнюдь не говорит в пользу
взглядов Г. В . Плеханова. Не говоря уже о том, что «простота» арифметики
оказалась мифом, следует иметь в виду, что арифметика сохраняет свое

90
действие и в исчислении бесконечно малых, хотя дифференциалы и требуют
«особого обращения».
Поскольку символическая логика при понимании под последней
современного этапа в развитии формальной логики, необходима для
отражения в понятиях процесса движения (изменения), то она действует не
только в применении к крайним пунктам, предельным ситуациям движения,
то есть не только в том смысле, в каком Гегель рассуждал о рациональном
ядре закона исключенного третьего. Но в таком случае нет резона считать,
что законы формальной логики суть «частный случай» диалектических
законов. Правда, можно было бы так выразиться, имея в виду нечто иное, а
именно, что диалектическая логика, совпадая в качестве совокупности
реальных процессов мышления с диалектическим методом познания, есть в
качестве науки методологическое обоснование формальной логики [16, str.
60], но эта интерпретация существенно отличается от плехановских взглядов.
Следует, ради справедливости, заметить, что применительно к крайним
пунктам движения, когда мы фиксируем факты начала и конца данного
процесса, необходимость в мышлении по законам формальной логики
действительно обнаруживается наиболее наглядно, то есть при первом же
приближении к вопросу. Замечательно, однако, что в силу диалектики
познания при более глубоком рассмотрении именно в отношении этих
пунктов возникает больше всего и диалектических проблем, поскольку в
момент начала своего движения тело, как сказал бы Гегель, не только «есть и
не есть» «в первой» точке своего пути, но кроме того «уже» движется и
«еще» не рассталось «полностью» с состоянием покоя. Мы уже видели, что
анализ проблемы промежуточного между двумя состояниями пункта
(например, между покоем и движением) приводит, в частности, к
подтверждению диалектического тезиса о скачкообразности переходов.
Сам Плеханов смутно чувствовал некорректность тезиса о прекращении
действия формальной логики при познании движущихся объектов и в разрез
со своим же тезисом заявил, что «в известных пределах» законы формальной
логики применимы и к движению [20, стр. 82]. Но «пределы» эти, в
понимании Плеханова, оказываются все же слишком узкими: он имеет в виду
лишь необходимость соблюдения требований определенности при оценке
характера движения, с которым мы сталкиваемся, — это
будет либо механическое, либо электрическое и т. д . движение. И почти в том
же месте своих рассуждений Плеханов выдвигает неприемлемую
интерпретацию формулы об «известных пределах»: законы формальной
логики имеют значение «лишь в той мере, в какой они не мешают нам
отдавать должное также и диалектике» [20, стр. 81]. Г . В . Плеханов не

91
учитывал того, что «помеху» может вызвать лишь метафизическое
применение формальной логики, но никак не она сама.
Г. В . Плеханов некритически последовал Гегелю в понимании
противоречивости механического движения. «Движущееся тело, — писал
Плеханов, — находится в данном месте и в то же время не находится в нем»
[20, стр. 78].
Впрочем, рецепция Плехановым гегелевской формулы произошла, по-
видимому, не непосредственно, но через следующее высказывание Ф.
Энгельса: «Уже простое механическое перемещение может осуществиться
лишь в силу того, что тело в один и тот же момент времени находится в
данном месте и одновременно — в другом, что оно находится в одном и том
же месте и не находится в нем» [18, стр. 123. Курсив мой. — И. Н.] . Однако
это замечание сделано было Энгельсом попутно й теперь трудно дать ему
безусловное истолкование. Мы полагаем, что Энгельс имел здесь в виду
различие между актуальным и потенциальным нахождением, имеющее
смысл, разумеется, отнюдь не только с точки зрения томизма, тем более, что
источник такого воззрения не Фома, а в конечном счете Аристотель. И такое
различие у Энгельса имеет, в отличие от томизма, безусловно,
материалистический и диалектический смысл. В пользу такой трактовки
говорит то, что и у Гегеля можно встретить аналогичное, хотя и отягощенное
гегелевским идеализмом, понимание движения, когда под «не находится» он
имеет ввиду «инобытие в себе», т. е . то, что станет актуальным лишь в
дальнейшем [14, т. I, стр. 138]. В данном случае налицо действительно
диалектическое противоречие между фактическим (и в этом смысле
«абсолютным») нахождением материального тела (у Гегеля пример с
планетой) только в районе А и пока еще не возникшим (и в этом смысле
«всеобще возможным») нахождением его в многочисленных иных районах в
процессе последующего движения (обращения по орбите). Подобно этому,
например, «являются во всех отношениях противоречащими друг другу
положения, что труд, с одной стороны, в качестве
предмета, есть абсолютная бедность, и... с другой стороны, труд
есть всеобщая возможность богатства как субъект и как деятельность: оба
эти положения взаимно обусловливают друг друга...» [6, стр. 138].
Итак, Г. В . Плеханову не удалось дать верного разрешения вопроса. И
приходится сожалеть, что ему не было известно отрицательное мнение
Маркса о той позиции в отношении бесконечно малых, согласно которой
последние будто бы имеют величину и в том же самом смысле одновременно
ее не имеют.

92
Это мнение Маркса было высказано им в «Математических рукописях»,
которые изданы в текущем (1968) году Институтом марксизма-ленинизма
при ЦК КПСС. В 1933 г. фрагменты из них были опубликованы в русском
переводе на страницах журнала «Под знаменем марксизма». С . А. Яновская в
предисловии к этим фрагментам писала, что пока не было выяснено, что же
представляют собой по существу дифференциалы, «приходилось допускать
существование каких-то особых, таинственных, отличных от обыкновенных,
математических величин («бесконечно малых», или «моментов»), которые то
можно было отбрасывать, не нарушая точности равенства, то нужно было
принимать в расчет как обыкновенные величины, которые были бы, иными
словами, и нулями и не нулями одновременно, без какого бы то ни было
перехода, превращения из одних в другие» [26а, стр. 101]. Иными словами,
пока оставались невыясненными способы введения дифференциальных
символов в математическое исчисление, их вводили неверно, ибо
отождествляли дифференциалы dx, dy с приращениями Ах, Ау. В результате
этого неправильными оказались и способы их удаления. Эту неправильность
математикам и некоторым философам, принявшим близко к сердцу
математические проблемы, пришлось как-то маскировать. Возникли
необоснованные метафизические допущения, что якобы существуют
некие актуально бесконечно малые величины, которые одновременно надо
понимать и как обычные отличающиеся от нуля величины (их ныне
называют «архимедовыми») и как величины «исчезающие», т. е .
обращающиеся в нули, по сравнению с конечными или бесконечно малыми
величинами более низких порядков (то есть «неархимедовы величины»).
Такое одновременное и в одном и том же смысле отождествление
дифференциалов с нулем и отрицание этого отождествления С. А. Яновская
назвала «статическим противоречием» [26а, стр. 102].
Неудивительно, что Д. Беркли в своих работах, направленных против И.
Ньютона, прямо-таки издевался над трактовкой «флюксий» как чего-то
реально существующего, впрочем, для Беркли в период до его работы «De
motu» за дачи критики сильно упрощались тем обстоятельством, что с точки
зрения его субъективно-идеалистического сенсуализма говорить о
существовании того, что не воспринимается чувственно, вообще
бессмысленно.
Значительно больший интерес для нас представляет в этом вопросе позиция
Гегеля. Чутье великого мыслителя заставило его здесь отойти от
постулирования противоречий в одном и том же отношении, и он пишет о
дифференциалах следующее: «Они уже больше не суть нечто, если
принимать нечто за определенное количество, не суть конечные разности; но
они также и не суть ничто, не суть лишенный определения нуль. Вне своего

93
отношения они — чистые нули, но их следует брать только как моменты
отношения, как определения дифференциального коэффициента» [14, т. V,
стр. 288]. Таким образом, в отношении к себе dx, dy суть нули, а в отношении
друг к другу оказываются чем-то реально значимым. При всей своей
недостаточной определенности эта позиция очень плодотворна. Но не надо
забывать, что, во-первых, Гегель занял ее вопреки своему известному
постулату, а, во-вторых, — не смог развить и довести до точных
определений, с которыми посчитались бы математики. Он не идет дальше
туманного указания на то, что в соотношении dx и dy остается «их
количественное отношение, исключительно лишь поскольку оно определено
качественным образом» [14, т. V, стр. 308, ср. стр. 292, 293]. К тому же
Гегель вновь оказывается на грани произвольного применения диалектики:
дифференциалы в их соотношении друг с другом для него и не «нечто» и не
«ничто». В таком случае, что же это такое? Видимо, это «определенное
ничто», но эта формула оставляет слишком большой простор для
разночтений.
K. Маркса не удовлетворил неотчетливо-диалектический, а на деле
иррационалистический подход к дифференциалам, согласно которому каким-
то образом получается, что они суть нули и не-нули «одновременно» (в
логико-математическом смысле), хотя хронологически, в практике их
научного использования, получалось как раз наоборот: то их принимали за
нечто, отличное от нуля и оперировали ими, то — в другое время —
отождествляли с нулями и отбрасывали. Такой подход Маркс характеризует
как «нематематический» и «насильственный», т. е . в математике не
допустимый, и по сути дела «мистический» [7, стр. 63]. По существу перед
нами не диалектика, но «метафизика» и «фокус (Eskamotage)», т. е .
софистический трюк [7, стр. 65]. Стоит отметить, что и Гегель называл
фокусничеством и шарлатанством неприемлемую для него трактовку
дифференциалов, но по иному поводу: он порицал все те точки зрения, в
которых результаты рассуждения подгоняют к заранее принятому тезису [14,
т. V, стр. 313]. Не удовлетворил Маркса и итог, достигнутый Гегелем, так как
вместо формулы «нуль и не нуль» тот выдвигал формулу «ни нечто, ни
ничто». Маркс исследует дифференциальный символ dy/dx таким образом,
что рассматривает его как вторичный продукт математического процесса,
таящий в себе следы своего происхождения и развития. Вопросы, что такое
дифференциал и интеграл, не являются изначальными, но вытекают из так
называемого «оборачивания метода (Umschlag in der Methode)», т. е .
вторичной стадии исследования. Гегель был прав, считая, что
дифференциалы могут быть определены и верно истолкованы только в том
случае, если учесть, что они порознь сливаются с нулем или же
бессмысленны, а приобретают значение через производную, т. е ., говоря

94
словами Энгельса, в «фиксированный момент их исчезновения». Но к этому
Энгельс делает важное добавление: когда х и у отрицаются, т. е . «исчезают»,
вполне конкретно «соответственно обстоятельствам дела» [8, стр. 642], что
находит свое разъяснение и подкрепление в существовании
в материальном мире отдаленных «прообразов» дифференциального и
интегрального исчисления.
«Математические рукописи» не были окончены Марксом. Но из их
публикации видно, что Маркс трактует дифференциалы
как оперативные символы: они указывают «стратегему действий», но они не
есть ни определенные, ни исчезающие величины. Итак, Маркс отверг
трактовку дифференциалов как носителей противоречий в одном и том же
отношении.
Посмотрим теперь, как освещался вопрос о противоречиях в одном и том же
смысле и отношении в советской философской литературе. Освещался он, к
сожалению, довольно непоследовательно. Так, в книге «Принципы
диалектической логики» автор ее, М. М . Розенталь, в одних случаях
признает, что не существует никаких особых диалектических суждений,
которые по форме противоречили бы суждениям, изучаемым формальной
логикой [21, стр. 305, 309, 314], а в других сохраняет мнение, что формальная
логика мыслит о вещах «вне» их развития [21, стр. 9, 48, 67, 380—382], а
потому диалектике приходится иметь дело с некоторыми истинными
суждениями о развитии, противоречивыми по форме [21, стр. 325].
К числу подобных суждений автор относит и утверждение «тело (в момент
движения) находится и не находится в данном месте» [21, стр. 317], полагая,
что тем самым отдает должное наличию во всяком движении момента
относительного покоя. Но ссылка на момент покоя, частично смыкающаяся с
аргументацией Г. В . Плеханова, здесь не годится: из того факта, что
тело А движется относительно тела В, но не движется относительно
тела С, ничего похожего не процитированное суждение вытекать не может,
так как хотя, казалось бы, предикат «находится» здесь употреблен при его
утверждении и при его отрицании в одном и том же смысле а именно смысле
«покоится», однако именно в силу относительности покоя выпукло
обнаруживается, что этот предикат в случаях его утверждения и отрицания
употреблен в разных отношениях, а значит, строго говоря, все-таки в разных
смыслах, т. е . перед нами различные предикаты. Ведь тело А находится (в
смысле: покоится) в данном «месте» в отношении к телу С, которое движется
втомженаправленииистойжескоростью,чтоиА,такчтотелаАиСв
равной мере покоятся в системе координат, перемещающейся так же, как и
оба эти тела. Но тело А не находится (не покоится) в отношении к иному
телу В, которое можно считать либо движущимся иначе, чем А, либо

95
покоящимся в той системе координат, в которой А движется. Возможно даже,
что тело В взято именно за исходную точку отсчета движения в этой
координатной системе.
Нельзя признать точным также утверждение автора, что у Маркса «в одном и
том же отношении товар выступает как противоречивая сущность» [21, стр.
334], то есть как потребительная стоимость и как носитель стоимости в
отношении и к товаровладельцу и к покупателю товара. Напомним, что в
рамках всякого «одного и того же» реального взаимоотношения имеют место
два разных отношения, не совпадающих по направленности и качеству.
Впрочем, в данном случае не вполне ясно, что автор имеет в виду под
словами «в одном и том же отношении». Еще больший туман возникает, если
здесь добавить: «...и в одном и том же смысле». Ведь если в применении к
форме суждений требование, чтобы некоторый определенный предикат
отрицался в одном из них как раз в том смысле, в каком он в другом
суждении утверждается, по крайней мере понятно, то в применении к
означенному предикатом свойству объекта оно просто-напросто лишено
смысла30
. Как бы то ни было, заметим, что для будущего потребителя и
вообще покупателя товар обнаруживает себя как стоимость и как
потребительная стоимость в ином смысле и раскрывает эти две свои стороны
в иных отношениях, чем для прежнего товаровладельца.
И вообще ни у Маркса, ни у других классиков марксизма мы нигде не
встретим обычного для «Науки логики» Гегеля [см. 14, т. V, стр. 509 и 522]
утверждения, что стороны диалектического противоречия взаимоотрицают
друг друга «в одном и том же смысле и отношении». И именно
в разных отношениях при макроподходе к вопросу одновременно прерывно и
непрерывно реальное механическое движение: оно непрерывно как
кинематический и динамический процесс, но прерывно в смысле начала,
конца, временных остановок и сравнительно резких изменений этого
процесса. К тому же, строго говоря, совершенно равномерных, т. е .
«неизменных», движений вообще в природе не существует. Если же имеется
в виду движение в его геометрической абстракции, то оно прерывно
постольку, поскольку мы в рамках этой абстракции мыслим не о процессах
движения, а о его «результатах» (достижение той или иной определенной
«точки» траектории в определенный момент времени). Вопрос же о
физическом квантовании пространства и времени оставим в стороне,
поскольку кванты не есть точки, так что этот вопрос не относится к
собственно геометрическому пространству, а в отношении физического
30
Например, что значит утверждение о том, что бумага белая, но одновременно в том же самом
точном смысле и отношении не белая? Еще Аристотель справедливо выступал против подобных
«суждений».

96
пространства «до сих пор не ясно, необходим ли вообще пересмотр наших
пространственно-временных представлений...» [24, стр. 92]. К тому же в
терминах физического квантованного пространства утверждение о
нахождении материальной точки одновременно не в одной точке
пространства вообще не выразимо, и речь могла бы идти лишь о наличии
минимальной (если есть такая) частицы материи «одновременно» в
минимальном районе пространства, а это совсем иной вопрос. Что касается
антиномии «материя прерывна и непрерывна», которая будто бы разрешается
так, что материя и прерывна и непрерывна в одном и том же смысле, то и в
данном случае смыслы все-таки неодинаковые. На самом деле, конъюнкция
спора между атомистами, с одной стороны, и сторонниками бесконечной
делимости материальных корпускул, а также сторонниками волновой
структуры излучений и иных материальных образований, с другой стороны,
решается таким образом, что, материя в действительности состоит, видимо,
из бесконечного ряда различных уровней ее членения, где в качестве
отдельных уровней выступают молекулы, атомы, частицы субатомного
уровня и т. д ., причем волны также «прерывны». Таким образом, материя
прерывна, поскольку существуют эти различные уровни, но она непрерывна
в том смысле, что границы между уровнями и элементами внутри каждого
уровня не являются абсолютными и жестко положенными, о чем, например,
и свидетельствует термин «волновой пакет» (Добавим, что микроволны в
одно и то же время в разных отношениях, а в разное время в разных
предельных случаях могут быть охарактеризованы и как микрокорпускулы,
но лишь приблизительно). Отсюда к действительной структуре материи
термины «прерывность» и «непрерывность» в их наглядном макрозначении,
строго говоря, точно не приложимы, тем более, что слово «прерывать»
вообще антропоморфно. Это ж надо сказать и о термине «скачок» в связи с
тем, что борьба «катастрофальной» и эволюционистской концепций в общей
биологии привела к синтезу в виде учения о скачкообразной постепенности
органического развития, где самим скачкам в свою очередь свойственна своя
особая постепенность.
Хорошей демонстрацией диалектической противоречивости в разных
смыслах и отношениях является пример, приводимый Б. М. Кедровым:
«...как это установил Менделеев, валентность элементов и постоянна (в
смысле достижения своего высшего значения), и переменна (в смысле того,
что в том или ином своем соединении элемент может обнаружить значение
валентности, меньшее, чем его предельная или возможная валентность)»
(15а, стр. 127]. И еще один пример: в развитии живой природы скачок и
постепенность оказываются «едиными между собой противоречивыми
сторонами этого процесса, выражающими содержание совершающихся
изменений (скачок, изменение качества) и их форму (постепенность как

97
способ реализации скачка, качественного изменения)» [15а, стр. 131]. Как
видим, здесь значение термина «скачок» взято в смысле «переход к новому
качественному состоянию».
Возвратимся к основному ходу рассуждений. И тогда вот что оказывается
важным. Несмотря на то, что движение прерывно и непрерывно в разных
смыслах, соотношение прерывности и непрерывности обладает глубоко
диалектическим характером, ибо эти два свойства движения
взаимообусловливают друг друга и составляют органическое единство. Но из
этого обстоятельства, как и из случая противоречия товара, вытекает, что нет
никакой нужды требовать от сторон диалектического противоречия, чтобы
они относились друг к другу «в одном и том же смысле и отношении» и
тревожиться, как это делают Э. В . Ильенков, В. И. Мальцев, В. И. Черкесов и
др., что в противном случае диалектика исчезнет: эти философы полагают,
что если признать, что всякое противоречие имеет в себе стороны,
соотносящиеся друг с другом в разном отношении и разных смыслах, то это
будто бы значит «по существу отрицать его (т. е . противоречие. — И.
Н.)» [25, стр. 291]. Но, как мы уже отмечали, дело обстоит иначе. Стороны
реального диалектического противоречия всегда относятся друг к другу в
разных смыслах и отношениях, так что термин «взаимопроникновение» не
означает какой-то взаимооднородности сторон противоречия. Впрочем, к
реальным объективным противоречиям выражение «в разных смыслах и
отношениях» бывает трудно применить с ясностью, от чего тем более не
свободно и выражение «в одном и том же смысле и отношении». Если в
случае отношений между двумя взаимоантагонистическими классами —
буржуазией и пролетариатом — можно все же с достаточным основанием
сказать, что они в рамках социального диалектического противоречия играют
разную роль и претерпевают различные судьбы [4, стр. 39], то
характеристика отношения этих двух классов друг к другу как отношений,
имеющих «разный смысл», будет логически малоопределённой. Что же
касается возникающих в процессе познания суждений, которые оказываются
друг с другом в отношении формальнологического противоречия, то это
противоречие имеет место именно постольку, поскольку противоречащие
друг другу предикаты имеют один и тот же смысл и связаны одним и тем же
взаимоотрицающим отношением. Утверждение насчет таких пар суждений,
что они стоят друг к другу в разных отношениях, не имеет смысла, поскольку
сказать, что суждение, утверждающее некоторый предикат, «иначе»
относится к суждению, которое отрицает тот же самый предикат, чем второе
суждение относится к первому, будет не более определенно, чем сказать, что
оба они относятся друг к другу «одинаково», так как утверждение легко
превратить в отрицание, и наоборот.

98
Некоторого пояснения требует конъюнкция «пространство прерывно и
пространство не прерывно». Но именно в этом случае можно хорошо
показать правильность сказанного выше: суждения «пространство прерывно»
(1) и «не так, что пространство прерывно», где второе суждение
преобразуется в «пространство не (есть) прерывно» (2) относятся друг к
другу не в разных смыслах и отношениях; реальные же свойства
пространства «прерывность» и «непрерывность» присущи ему в разных
смыслах, и этот факт находит свое отражение в том, что в суждениях (1) и (2)
предикаты имеют не одинаковое содержание (смысл).
В польской логической литературе придерживался указанного русла
воззрений насчет диалектических противоречий «в одном и том же смысле и
отношении» Е. Ладош, что видно по его книге «Многозначные исчисления
предложений и развитие логики» [29, str. 270—275]. Аналогичную позицию
занимают некоторые авторы, выступающие в ГДР. Некоторые советские
авторы идут дальше, чем Г. В . Плеханов, и, как это было видно из примера в
начале раздела, утверждают не только то, что движущееся тело «есть и не
есть» в каждом месте своей траектории в соответствующий момент
движения. Недостаточно для них и допущение Гегеля, будто тело при
движении находится одновременно в двух местах, и они выдвигают более
сильный постулат, что материальная точка при движении находится
одновременно в «двух соседних» точках. Теория континуума, которая может
быт построена на основе такого тезиса, должна возвратиться к
представлению о чувственном характере точек (они оказываются
«соседними», когда чувственно не различимы) или ж должна быть основана
на некоторых искусственных конвенциях, устанавливающих некоторый не
нулевой предел сближения точек.
Верное разрешение апории «летящая стрела» впервые дано в марксистской
литературе, по нашему убеждению, В. И. Лениным в «Философских
тетрадях». Но обычно интерпретаторы и популяризаторы истолковывают его
совершенно неверно. Главной характерной чертой ленинского решения
вопроса является то, что оно сформулировано в плане
материалистической теории отражения. Именно В. И. Ленин преодолел
ограниченность гегелевской постановки вопроса, которая не только
спутывала, но и отождествляла гносеологический и онтологический аспекты
движения.
Зенон допускал, что движение есть факт чувственного восприятия, но считал,
что в сущности вещей оно отсутствует, так как оказывается алогическим.
Гегель не смог выйти из рамок зеноновой постановки вопроса, так как при
решении парадокса исходил из того, что та же самая парадоксальная, а в
конечном счете иррациональная (коль скоро с ней примиряются) ситуация

99
присуща движению в самой рациональной сущности вещей, так как
«диалектическая» алогичность это и есть будто бы подлинная логичность.
Качественно иной является позиция Ленина: парадокс «летящая стрела»
есть следствие диалектически-противоречивого соотношения между
объективным движением, с одной стороны, и его отражением в сознании
через расчлененную фиксацию результатов движения, с
другой. Объективному же движению как таковому диалектические
противоречия присущи, но они иного рода.
Говоря детальнее, парадокс «стрелы» есть следствие неполноты
познавательного отражения противоречия непрерывности и прерывности
объективно происходящих механических движений. Эта неполнота находит
свое выражение в том, что диалектически-противоречивое единство
непрерывного и прерывного в геометрическом (теоретическом) пространстве
неполностью соответствует единству непрерывного и прерывного в
физических макропроцессах. Указанное несоответствие выступает как
гносеологическое противоречие между непротиворечивым описанием
движения через непрерывно «скользящую» функцию пути в отношении
времени и описанием его через множество «застывших» точек «нахождения»
материального тела в соответствующих точках траектории. Для разъяснения
этих тезисов обратимся к соответствующим ленинским высказываниям.
Центральное высказывание В. И. Ленина по данному вопросу широко
известно. Для механизма возникновения апории «стрелы» характерно то, что
традиционное его истолкование «(1)... описывает результат движения, а
не само движение; (2) оно не показывает, не содержит в
себе возможности движения; (3) оно изображает движение как сумму, связь
состояний покоя31
, т. е . (диалектическое) противоречие им не устранено, а
лишь прикрыто, отодвинуто, заслонено, завешено» [9, стр. 232]. Развернем
комментарий к этим положениям, высказанным В. И. Лениным.
Прежде всего В. И. Ленин обращает внимание на существенное различие
между движением как реальным процессом и его «результатами», к которым
вполне применимы слова Маркса: «неподвижна лишь абстракция движения»
[26, стр. 133]. Апория не возникает из фактов самого движения, она
порождается его «результатами» и притом «результатами» не динамического,
но кинематического, а точнее — лишь «геометрического» характера. Такие
результаты перемещения тел состоят не в том, что данное тело прибыло в
конце концов в то «место», где его движение завершилось (то есть перешло в
иное движение этого и других тел). Здесь имеется в виду нечто другое, а
31
Как увидим далее, здесь под термином «покой» в случае верной интерпретации следует
понимать «познавательно фиксированное нахождение».

100
именно то, что в каждый «момент», т. е. точку времени своего движения,
некоторая материальная точка тела побывала в некоторой, каждый раз новой,
точке своего пути, и это мгновенное пребывание в точке пути фиксируется
познанием как условная гносеологическая остановка. Именно по таким
«результатам» геометрического рода фиксируется в познании в первую
очередь механическое движение макротел. Воздействие же движущегося
тела на другие тела, изменение данного тела в процессе его движения, баланс
действующих сил и т. д . — все это имеет важное значение для познания
движения как физического процесса, но к данной апории как таковой
прямого отношения не имеет.
Формальное противоречие в виде выражения «покоится и летит», известное
под названием апории «летящая стрела», возникает тогда, когда ошибочно
считают, что объективное движение как физический процесс именно
и есть та серия фактов нахождения материальных «точек» в определенные
«моменты» в определенных «точках» пути, в виде которых в мышлении
людей отражается (в первом приближении) процесс движения. И пока
указанной ошибки придерживаются, апория неразрешима. Если же учесть,
что перед нами только один из ранних этапов отражения движения в
понятиях, то апория оказывается преодолимой. В конечном счете она
проистекает из внутренней «не истребимой» объективной диалектики
движения, но это происходит отнюдь не непосредственно. Апория является
плодом неизбежно возникающей при описании движения односторонности
расчленения движения на составные элементы и последующего
фиксирования этих элементов с помощью идеализирующих абстракций.
Разрешение данной апории состоит в обнаружении того, что противоречие
вида «есть и не есть» реально отсутствует, существует же «за» этой
формулой диалектическое противоречие между движением и его познанием.
Тем самым не только не снимается, но наоборот, ставится вопрос о том,
каковы же конкретно внутренние диалектические противоречия реального
механического движения, а в особенности его движущие противоречия.
Здесь происходит примерно то же, что в случаях логических парадоксов
вообще: как справедливо отмечал С. А. Богомолов в книге «Актуальная
бесконечность» (1934), «за» этими парадоксами скрываются глубокие
диалектические противоречия, но как раз эти парадоксы и указывают на
необходимость их раскрытия.
Очевидно, что для дальнейшего выяснения существа дела следует уточнить,
какие различные виды противоречивости скрываются в данном случае под
термином «диалектическое противоречие», так как общим определением
последнего ограничиться не удается. Вопрос о специфических видах
противоречия ставился неоднократно [см., например, 31, S. 342—346], но в

101
имеющейся литературе по диалектическому материализму он получил
однобокое разрешение либо как вопрос о специфике диалектических
противоречий в зависимости от того, где они действуют — в неорганической
природе, в биологических явлениях, в общественной жизни и т. п . — либо
как вопрос о различиях между антагонистическими и неантагонистическими
противоречиями вообще. На самом же деле, в одной и той же сфере
действительности существуют противоречия равной структуры, не
укладывающиеся в членение только на два вида — антагонистические и
неантагонистические — и существенно по-разному в разных случаях
разрешаемые. Далеко не к каждому из них применим предикат «быть
источником развития данного объекта».
Неуточненность классификации видов противоречий приводит, в частности,
иногда к тому, что под марку диалектических противоречий подводятся
любые, в том числе внешние, диспропорции и несоответствия, т. е . все, что
мешает более быстрому развитию данного объекта. Не случайно, что в
статье Мао Цзэ-дуна «О противоречиях внутри народа» свалены в кучу
качественно различные по характеру и структуре виды социальных
противоречий. В имеющей печальную известность статье Чжоу Синь-ли
(1965) утверждается, например, что «главное противоречие в продаже
арбузов — это противоречие между большим количеством арбузов в разгар
сезона и нехваткой сил, занятых сбытом, то есть противоречие между
«предложением» (т. е . количеством созревших арбузов. — И. Н.) и спросом»
[23, стр. 4]. Это пример анекдотический, но есть немало других рассуждений,
в принципе построенных по такой же схеме, но далеко не нелепых. Выше мы
уже отмечали, что нередко возникают большие трудности в отграничении
диалектических несоответствий между мнениями ученых от иного рода
различий и несоответствий во взглядах. Случай, не имеющий прямого
отношения к диалектике, проник, например, в статью Н. И. Стяжкина [21а,
стр. 93], где разбирается механизм действия электрического звонка.
У Гегеля, заметим, намечалась смутно своя типология противоречий. Он
писал о рассудочных, случайных, практических и некоторых других
противоречиях. Не всякую антиномию в мышлении он считал в равной мере
плодотворной, ведущей мысль вперед и т. д . Но Гегель не вышел за пределы
разрозненных замечаний по этому вопросу, если не считать настойчиво, но
далеко не однозначно проводимого им разграничения между рассудочным,
отрицательно-диалектическим и разумно-спекулятивным видами понимания
противоречий.
Интересный подход к созданию типологии диалектических противоречий мы
найдем в статье Б. М . Кедрова «Типы противоречий в развитии научного
познания» (в сборнике «Противоречия в развитии естествознания», 1965), где

102
противоречие между объективным содержанием предмета исследования и
субъективными устремлениями людей в процессе познания раскрывается
затем как противоречия между опытом и теорией, фактом и генерализацией
фактов, старой и новой системами теоретического знания, конкурирующими
новыми системами и т. д .
В книге Д. П. Горского «Проблемы общей методологии наук и
диалектической логики» (1966) дается своя классификация противоречий
познания. В изданном в ГДР учебнике марксистской философии (1967)
диалектические противоречия делятся на имеющие место в структуре и в
процессах, на внутренние и внешние, существенные и несущественные.
Примеры разных типологий могут быть умножены, и все они требуют
специального обсуждения32
. Изложим в сжатой форме одну из возможных
классификаций основных типов диалектического противоречия. Эта
предлагаемая нами классификация кажется нам целесообразной как наметка
для дальнейших исследований. Ее столь же нельзя, разумеется,
абсолютизировать, как нельзя и не видеть многообразных посредствующих
звеньев между ее членами.
(1) Для основного типа диалектических противоречий характерно
взаимодействие противоборствующих тенденций как источник
соответствующего им движения (таково соотношение действия и
противодействия, притяжения и отталкивания, диссимиляции -и
ассимиляции, энтропии и информации, изменчивости и наследственности,
таково взаимодействие антагонистических социальных классов); (2)
взаимодействие, в котором «борьба» выступает в виде тенденции к
относительному взаимоисключению сторон противоречия и которое в
некоторых, хотя и не во всех, случаях является источником движения
данного объекта (соотношение прерывного и непрерывного, частиц и
античастиц, корпускулярного и волнового аспектов материи, полюсов
магнита, двух биологических полов, устойчивости и изменчивости
гносеологических категорий); (3) взаимодействие, где главной чертой
является переход явления в свою противоположность (количественные
изменения переходят в качественные, покой переходит в движение и т. д .).
Маркс писал в свое время, что «крайность есть своя собственная
32
Оригинальная классификация противоречий предложена, например, в книге [32а]. Автор ее
выделяет антагонизмы (Widerstreit), конфликты, несоответствия (Nichtiibereinstimmung,
Miflverhaltnis), диспропорции. Интересно отметить, что социальные противоречия между
капиталистами он определяет как «квазиантагонистические противоречия» [32а, S. 93], а между
безработными пролетариями — как «неантагонистические противоречия классового общества»
[S. 94]. Штилер предлагает различать противоречия развития и противоречия движения.
Последние имеют место в рамках некоторой данной стадии развития и не выводят объект за
пределы таковой [S. 82].

103
противоположность. Абстрактный спиритуализм есть абстрактный
материализм; абстрактный материализм есть абстрактный
спиритуализм материи» [3, т. 1, стр. 321]; (4) переход тенденций основного
воздействия в противоположно им направленные тенденции (таковы
взаимодействие производительных сил и производственных отношений,
общественного бытия и общественного сознания, философии и частных
методов специальных наук, развитие процессов отчуждения и т. д .). Ленин
обращал внимание на то, что прогрессивное движение научной мысли
преобразуется философами-идеалистами в реакционные течения; (5)
существование данного объекта через свою противоположность,
предполагающее не упразднение, но наоборот, сохранение последней (общее
существует через отдельное, бесконечное через конечное, сущность
обнаруживается через явления, причина — через следствия, конкретное
познается через абстракции, а взаимосвязь объектов — через их
разграничения). Именно в (5) тип противоречий входит соотношение
формальной и диалектической логик, поскольку диалектика действует и
внутри формальных структур, сама же она не может развиваться при
игнорировании ею формальных средств. Диалектика, если ее искусственно
обособляют от формальной логики или противопоставляют ей, превращается
либо в софистику, либо в иррационализм, тогда как формальная логика,
изолированная от диалектики, становится метафизикой, то есть существенно
деформируется как наука.
(6) тип диалектического противоречия состоит в неабсолютном
несоответствии, все более уменьшающемся, но никогда не исчезающем
полностью. Таково соотношение между наукой и потребностями практики,
между теорией и действительностью, между познанием и неисчерпаемой
объективной реальностью вообще. Именно к (6) типу противоречий
относятся указанное В. И. Лениным противоречие между реальным
движением и его познанием через гносеологические «результаты». Наше
знание о движении в целом никогда не будет завершенным, что нельзя,
однако, толковать в том смысле, что именно данная апория «стрелы» сама по
себе представляет неисчерпаемую загадку, которую мы раскрываем теперь
лишь частично и которую будто бы никогда не удастся разрешить
полностью.
Апория «летящая стрела» возникает вследствие односторонности
формальнологических приемов познания, но с помощью той же формальной
логики, используемой на основе диалектико-материалистической
гносеологии, она и разрешается, способствуя тем самым дальнейшему
познанию диалектики процесса познания. В . И. Ленин подчеркивал, что «мы
не можем представить, выразить, смерить, изобразить движения, не прервав

104
непрерывного, не упростив, угрубив, не разделив, не омертвив живого» (9,
стр. 233]. Это неизбежный, необходимый и притом вечно продолжающийся
процесс, а вовсе не только «первый этап познания», как считает В. Черкесов
[22, стр. 345]. «Омерщвление живого» вызывает некоторое расхождение
между действительностью и ее отражением в сознании, которое
квалифицируется в марксистско-ленинской теории познания как факт
диалектического несовпадения абсолютной и относительной истин. Именно
это происходит в случае парадоксов движения, которые суть свидетельство
диалектического противоречия между реальными процессами перемещения в
пространстве и т. д . и их познанием на «языке» идеализированных
абстракций. Аналогичное происходило в случае того противоречия, которое
Маркс выявил между движением экономических отношений возникающего
капитализма и познанием его «через» фиксированные абстракции
антиномических проблем [1].
В свете всего сказанного выше можно теперь указать рациональный смысл
различия между отрицаниями Np(2) и Np(3). Первое из них можно
интерпретировать как способ записи ряда состояний материального тела,
присущих последовательно некоторой его «точке», когда тело
движется [Np(2)', Np(2)"... Np(2)n] . Здесь знаки «прим» означают, что р здесь
пропорциональная функция и ее значения пробегают по элементам
множества точек траектории движения. Второе будет означать способ
описания движения через запись ряда его «результатов», то есть нахождения
материальных точек в иных, чем прежде, «местах» [Np(3)r
, Np(3)'\...
Np(3)n] . Каждый из этих рядов представляет собой по сути дела в
структурном отношении одно и то же плотное множество «положений», но
рассматриваемое в первом случае с точки зрения их тенденций в рамках
непрерывно «скользящего» процесса, а во втором, — с точки зрения серии
промежуточных «итогов» в рамках того же самого процесса, но
«застывшего» в дискретной раздробленности. Оба описания равновозможны,
но служат для разных целей.
В содержательном отношении это совсем не одно и то же, ибо за элементами
первого множества по дефиниции спосо ба записи
подразумеваются динамические ситуации, тогда как от наличия их элементы
второго множества нацело отвлечены. В этой связи возвратимся к вопросу,
каковы же объективные противоречия движения? Для получения ответа на
него обратим внимание на то, что Ленин в вышеприведенном его
высказывании из «Философских тетрадей» считает, что характерный для
парадоксов Зенона подход к проблеме «не содержит в себе возможности
движения» и прикрывает, заслоняет противоречия реального движения. Эти
противоречия не обладают точно той же структурой, что и противоречие

105
внутри апории, но нет между их структурой и китайской стены: второе как
бы «намекает» на существование первых. Мало того, между ними есть
посредствующее звено.
Звено это состоит в наличии противоречия между непрерывностью и
прерывностью пространства и времени, где последняя действует как
необходимое условие, во-первых, осуществления движения, а во-вторых, —
его познания [9, стр. 231]. Если же искать причины реального процесса
механического движения, то он обнаруживает себя как продукт серии ряда
физических противоречий, причем в своей непосредственности этот процесс
есть реализация противоречия действия и противодействия. В фрагменте «К
вопросу о диалектике» [9] Ленин в.качестве существенного противоречия,
которое есть непосредственный источник механического движения, выделяет
именно то противоречие, которое выражено в третьем законе механики И.
Ньютона. На единство этих противоположностей указывал в свое время и Ф.
Энгельс как на один из типичнейших примеров объективной диалектики.
Некоторые комментаторы ленинских высказываний, истолковывающие их в
близком Гегелю духе, ссылаются на то, что В. И. Ленин сделал пометку «NB
верно!» на полях выписки из лекций Гегеля по истории философии, в
которой идет речь о противоречивости движения [24, стр. 254]. Но изучение
процитированного Лениным отрывка приводит к выводу, что одобрительная
оценка относится к рассуждению Гегеля, не ограничивающемуся формулой
«...находится... и не находится...». Гегель далее говорил о том, что
противоречивость движения в мысли «это — непрерывность пространства и
времени, и она-то и делает возможным движение» [там же, цитируем это
место здесь не по 14, т. IX. стр. 241, а по В. И. Ленину]. Ленин намечает путь
к разрешению проблемы через исследование того, как в познании отражается
объективное противоречие прерывности и непрерывности пространства и
времени, между тем как для Гегеля сама проблема отражения не имела
смысла. Таким образом, обсуждаемая пометка В. И. Ленина отнюдь не
противоречит данному выше анализу его позиции относительно апории
«стрелы», мало того, — этой позиции соответствует.
Объективные противоречия движения «завешены» формальнологическими
антиномиями познания: они, употребляя выражение В. И. Ленина,
«прикрыты простотой» [9, стр. 127]. Однако они просвечивают сквозь этот
занавес. Иными словами, диалектика «смотрит на нас» из-за
формальнологических соотношений. Но это значит и то, что средства
формальной логики помогают обнаружить диалектические противоречия:
«прикрывая» их, они их отнюдь не скрывают.

106
Эту гносеологическую ситуацию можно выразить посредством
нижеследующей схемы, которая в то же время дает возможность показать
этапы развития логических средств решения апории механического
движения. Для упрощения схемы она дана только в двух плоскостях —
«субъективной» логики как приблизительного содержательного отражения
объективных процессов и диалектической логики, которая посредством
противоречий-антиномий форсирует переход ко все более полному и
адекватному отражению противоречий объективно происходящего
движения. Уровень диалектической логики специально в этой схеме
обозначен только один раз, но он налицо во всех случаях, когда строится
антиномия тезиса и антитезиса, разрешаемая затем синтезом на уровне
«субъективной» диалектики.
Вообще диалектика отражения такова, что для познания диалектики
целесообразно использовать противоположные ей средства, то есть
аппарат формальной (символической)

107
логики. Имеется ли все-таки противоречие между диалектикой и формальной
логикой? И нет и да. Нет в том смысле, что они никогда не нарушают законы
друг друга. Да в том смысле, что формальная логика актуально никогда не в
состоянии выполнить все требования диалектического метода логики, ибо
выполнить их полностью значило бы актуально создать абсолютный в своей
полноте метод познания, что так же невозможно, как актуально овладеть

108
абсолютной истиной в полном ее объеме. Если абсолютная истина
рассматривается именно в том одном из своих смыслов, согласно которому
она есть полное знание о том, что было, есть и будет во всей вселенной, то
она может играть действенную роль в построении гносеологии лишь как
регулятивная идея. Только регулятивное значение могло бы иметь и понятие
«диалектической формальной логики», а точнее: понятие «диалектической
логики, впитавшей в себя полноту формальных средств». Таким образом,
можно сказать, что в историческом развитии формальной и диалектической
логик их соотношение изменяется по (6) типу диалектических противоречий.
Итак, позиция, занятая в отношении апории «летящая стрела» Гегелем, не
соответс1вует ни физической природе движения, ни геометрической его
структуре. Поэтому построение исчислений, позволяющих интерпретировать
значительные фрагменты философии Гегеля как внутренне
непротиворечивую систему предложений, поддающуюся геометрической (и
притом не единственной) интерпретации, эту позицию «оправдывает» лишь
постольку, поскольку выходит за пределы взглядов самого Гегеля.
Гегелевское разрешение апории «летящая стрела» вытекало из
идеалистических и отчасти иррационалистических общефилософских
посылок, и принятие его в марксистской традиции, доходящей до Г. В .
Плеханова и тех, кто ему последовал, было ошибкой. Это разрешение
расходится с научной диалектикой.
Истинный подход к решению апории указан В. И. Лениным. Он состоит в
проведении строгого различия между уровнем реальных движений и покоя и
уровнем гносеологических «остановок», которые нельзя путать ни с
состоянием относительного движения, ни с состоянием относительного
покоя. На этой основе обнаруживается, что источником апории является
несоответствие между реальным движением и отражением движения в
познании через его геометрические результаты. Объективное противоречие
механического движения, носящее действительно «производительный»
характер, может быть определено лишь в терминах динамики, чему
предшествует определение объективного противоречия прерывности и
непрерывности движения в терминах кинематики.
Анализ апории «летящая стрела» в терминах теории отражения и с помощью
средств формальной логики дал возможность, во-первых, разрешить самое
эту апорию, во-вторых, — обнаружить, что логическая структура последней
аналогична структуре антиномии возникновения капитала не только по
внешности, но и по характеру их взаимоотношений со структурой
скрывающихся за ними объективных диалектических противоречий.
Обнаружить это удается тогда, когда задачу марксистской диалектики
правильно видят не в мифической ее «борьбе» против «экспансии»

109
формальной логики, а в использовании последней на основе и в рамках
диалектико-материалистического метода.
ЛИТЕРАТУРА
1. Маркс К. Капитал, т. I. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23.
2. Маркс К. Теории прибавочной стоимости. К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч., т. 26.
3. Маркс К. К критике гегелевской философии права. К. Маркс и Ф.
Энгельс. Соч., т. 1.
За. Маркс К. Дебаты о свободе печати ... К. Маркс и Ф. Энгельс Соч., т.1.
4. Маркс К. и Энгельс Ф. Святое семейство. Соч., т. 2.
5. Маркс К. Нищета философии. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4.
6. Маркс К. Из рукописи «Критика политической экономии». «Вопросы
философии», 1966, No 5.
7. Маркс К. Математические рукописи. Исторический очерк. «Под
знаменем марксизма», 1933, No 1.
8. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. Диалектика природы. К. Маркс и Ф.
Энгельс. Соч., т. 20.
9. Ленин В. И. Философские тетради. Поли. собр. соч., т. 29.
10. Аристотель. Первая аналитика. Аналитики первая и вторая. М.,
Изд-во АН СССР, 1952.
11. Аристотель. Физика. М., Соцэкгиз, 1936.
12. Бунге М. Причинность. М., ИЛ, 1962.
13. Войшвилло Е. К. Еще раз о парадоксе движения, диалектических и
формальнологических противоречиях. «Философские науки», 1964, No 4.
14. Гегель Г. Соч., тт. I—XIV. М.—Л., 1929—1959.
14а. Горский Д. П. Проблемы общей методологии наук и диалектической
логики. М., «Наука», 1966.
15. Кедров Б. М. Несводимость марксистской диалектической
трактовки противоречий к формальнологическим схемам. В сб.:
«Диалектика и логика. Законы мышления». М., Изд-во АН СССР, 1962.
15а. Кедров Б. М. Противоречия в развитии естествознания и его
отраслей. В сб.: «Противоречия в развитии естествознания». М.,
«Наука», 1965.

110
16. Нарский И. С. К вопросу о соотношении формальной логики и
диалектики. «Вестн. Моск. ун-та», серия VIII, экономика, философия,
1960, No 3.
17. Нарский И. С. Проблема противоречивости механического
движения (К дискуссии на страницах нашего журнала). «Философские
науки», 1965, No 2.
18. Нарский И. С. Критика позитивизма по вопросу о соотношении
логики, теории и истории познания. В сб.: «Диалектика — теория
познания». Проблемы научного метода. М., Изд-во АН СССР, 1964.
19. Нарский И. С. Понятие «нигилизма» и «ничто» в экзистенциализме
М. Хайдеггера и антикоммунизм «Философские науки», 1964, No 3.
20. Плеханов Г. В. Избранные философские произведения, в пяти томах,
т. III. М., Соцэкгиз, 1957.
21. Розенталь М. М. Принципы диалектической логики. М., Соцэкгиз,
1960.
21а. Стяжкин Н. И. О диалектической природе сущности и методов
устранения парадоксов логики. «Вестн. Моск. ун-та», 1957, No 4.
22. Черкесов В. И. Материалистическая диалектика как логика и
теория познания. Изд-во МГУ, 1962.
23. Чжоу Синь-ли. Поговорим о философских вопросах продажи;
арбузов в крупных городах. «Литературная газета», No 60 (3983) от 24
мая 1966 г.
24. Шапиро И. С. О квантовании пространства и времени в теории
«элементарных» частиц. «Вопросы философии», 1962, No 5.
25. Элез И. Диалектическая и формальная логика об объективных и
субъективных противоречиях и критерии их различения. В сб.:
«Диалектика и логика. Законы мышления». М., Изд-во АН СССР, 1962.
26. Яновская С. А. Проблема анализа понятий наука и новейший?
неопозитивизм «Вопросы философии», 1961, No 6.
26а. Яновская С. А. О математических рукописях К. Маркса. «Под
знаменем марксизма», 1933, No 1.
27. Ajdukiewiсz K. Ober Fragen der Logik. «Deutsche Zeitschrift fur
Philosophie». Berlin, 1956, No. 3.
28. Hook S. Dialectical Materialism and Scientific Method.

111
29. Ladоsz J. Wielowartosciowe rachunki zdari i rozwoj logikL W-wa, 1962.
29a. Popper K. Was ist Dialektik? «Logik der Sozialwissenschaften». hrsg. E.
Topitsch. Koln—Berlin, 1965.
30. Rоgowski L. S. Heglowska koncepeja sprzecznosci, zmiany i ruchu.
«Studia filozoficzne». W-wa, 1961, No. 6 (27).
31. Schaff A. Ober Fragen der Logik. «Deutsche Zeitschrift fur Philosophie»,
1956, No. 3.
32. Stieh1er G. Der dialektische Widerspruch. «Deutsche Zeitschrift fur
Philosophie», 1962, No. 1.
32a. Stieh1er G. Der dialektische Widerspruch. Formen und
Funktionen. Berlin, 1966.
33. Zinowjew А. А. О logicznej niesprzecznosci sjjdow prawdziwych
dotyczqeych zmian i zwigzkow miedzy przedmiotami «Studia filozoficzne»,
1959, No. 1.
РАЗДЕЛ III
ПРОТИВОРЕЧИЕ СОДЕРЖАТЕЛЬНОСТИ ЧУВСТВЕННОГО
ПОЗНАНИЯ. ДИАЛЕКТИКО-МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЕ РЕШЕНИЕ
ПРОБЛЕМЫ «ВТОРИЧНЫХ КАЧЕСТВ»
«Движение познания к объекту всегда может идти лишь диалектически:
отойти, чтобы вернее попасть.»
В. И. Ленин
Последний раздел данной книги посвятим одной из самых запутанных
проблем, — проблеме объективного содержания ощущений. Аппарат
противоречий-антиномий сослужит здесь свою службу.
В спорах вокруг такой важной проблемы теории отражения как соотношение
образов и знаков принципиальное значение имеет вопрос, имеется ли
рациональный смысл в локковом разграничении качеств на первичные и
вторичные. Вопрос об объективности «вторичных качеств» по их
содержанию перерастает при этом в вопросы о правильном понимании
диалектики взаимодействия познаваемого объекта и субъекта, о механизме
применения практики как критерия истинности чувственного познания, а в
конце концов и о сущности отличия в этой области диалектического
материализма от метафизического. Таким образом, обсуждаемая тема носит

112
отнюдь не «частный» характер, как еще нередко полагают. В пользу
внимания к ней говорит и то, что некоторые авторы придают ей чуть ли не
классовую окраску. Так, в одной книге мы прочитаем следующую оценку
теории субъективности вторичных качеств: «Идеалисты всех мастей, эти
ученые приказчики эксплуататоров и теологов, сохраняли, развивали,
распространяли эту теорию и передавали ее из поколения в поколение» [19,
стр. 219—220].
Заметим, что в этом разделе употребляются как тождественные по смыслу
следующие, соответственно, пары терминов: «познавательное отражение» и
«познание», «гносеологический образ» и «результат познания». Таким
образом, познание трактуется как частный случай отражения, а
гносеологический образ — как более широкое понятие, чем «изображение»,
которое представляет собой частный случай «образа» применительно к
восприятиям предметов.
Термины «первичные» и «вторичные качества» были введены в теорию
познания Р. Бойлем в его «Origin of forms and qualities according to the
corpuscular philosophy» (1666) и, получили широкую известность после
«Опыта о человеческом разуме» Д. Локка, где «первичные качества» как
совершенно достоверные, в отличие от «вторичных», достоверность которых
спорна, были выделены среди содержания ощущений. Для Локка первичные
качества — это свойства материальных тел, неотделимые от «идей»
(восприятий) тел и познаваемые нами как следующие «идеи» (ощущения)
внешнего опыта: протяженность, величина, фигура, сцепление и
взаиморасположение частиц, непроницаемость, положение, количественные
характеристики (число и проч.), толчок, механическое движение, покой,
длительность. Позиция Локка соединяла в себе сильные и слабые стороны
механического миропонимания: убеждение в единстве мира и познаваемости
его существенных свойств и отношений механико-математическими
средствами, а с другой, — неспособность объяснить качественное
многообразие ощущений и вообще явлений сознания.
В общем решение Локком проблемы объективности содержания идей
вторичных качеств было не очень определенно и оставляло широкие
возможности для разных интерпретаций, чем вскоре и воспользовался Д.
Беркли.
У Беркли ощущения вторичных качеств носят «объективный» характер и с
ними совпадают, тогда как первичные субъективны. У Юма и Канта
ощущения не имеют никакого сходства со свойствами внешних вещей, но в
умеренном варианте этой концепции речь идет об «условно символическом»,
и в этом смысле субъективном характере вторичных качеств, тогда как

113
ощущения первичных объективны. У некоторых метафизических
материалистов все ощущения обладают изобразительным сходством с
качествами объектов, так что все могут быть охарактеризованы как
«первичные».
Глава 1
ПРОБЛЕМА ПОЗНАВАТЕЛЬНОГО СОДЕРЖАНИЯ ОЩУЩЕНИЙ
В МАРКСИСТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 30-60-х годов XX в.
Общая диалектико-материалистическая постановка вопроса о чувственном
познании широко известна: ощущения «есть субъективный образ
объективного мира» [1, т. 18, стр. 120], они субъективны по форме и
объективны по своему содержанию, будучи превращением «энергии
внешнего раздражения в факт сознания» [1, т. 18, стр. 46]. Для марксистов
бесспорно, что эта постановка вопроса направлена против как агностицизма,
так и метафизического отождествления сущности и явления. Но как только
делались усилия конкретизировать смысл выражений «субъективный образ»,
«форма» и «содержание» применительно к ощущениям, то возникали
большие разногласия (см. об этом [33]).
А в то же время в нашей философской литературе, в особенности учебной,
нередко можно встретить утверждения, будто сомневаться в наличии во
внешнем мире «чего-то» такого, что по самой своей специфической
качественности есть белое, кислое и т. д ., — значит делать «уступку»
агностицизму или же возрождать механицизм.
Близкая к такому взгляду концепция была разработана Т. Павловым в его
«Теории отражения» (1936). Свое решение Т. Павлов связывает с
пониманием логической структуры движения в духе формулы «есть и не есть
(находится и не находится)» [15, стр. 180]. Понимание это приводит к тому,
что автор считает вполне убедительным и определенным следующий синтез:
два порознь ложных утверждения «роза пахнет лишь тогда, когда ее
нюхают» и «роза пахнет и тогда, когда ее никто не нюхает» снимаются будто
бы утверждением о том, что роза «имеет известный запах» и тогда когда ее
никто не нюхает, где термин «известный запах» следует, видимо, понимать
как «запах и незапах» (см. 15, стр. 173].
Такая позиция, заметим, во многом аналогична биологической концепции, по
которой генетическая информация, закрепленная в клетках организма,
претерпевает во время жизни последнего изменения, совершенно адекватные
действию внешней среды. Под «адекватностью» среды имелась в виду в

114
конечном счете адекватность потребностям существа, в этой среде
живущего, размножающегося и расселяющегося. Однако такие взгляды,
родственные отчасти неоламаркизму, не получают поддержки со стороны
современных генетических представлений о механизмах восприятия,
«записи» и передачи наследственной информации.
В качестве верного решения вопроса Т. Павлов предлагает тезис о некоем
«несовпадающем совпадении». Он полагает, что именно в этом состоит
существо позиции В. И. Ленина и пишет, что Ленин боролся как против
отождествления («совпадения») ощущений и объективных свойств, так и
против иероглифически-агностического их разграничения («соответствия»).
Но если внимательно изучить соответствующие тексты первоисточников, то
выясняется, что Ленин отнюдь не считал понятие «соответствие» само по
себе ошибочным: ощущение — это «образ соответствующего ощущению
внешнего явления» [1, т. 18, стр. 46. Курсив мой. — И. Н.] . Придавать
термину «соответствие» одиозное значение — значит обращаться с ним так
же, как и с термином «символ». Что касается ссылок на диалектику, то здесь
недоразумение. Ведь третье звено отрицания отрицания характеризуется не
только сходством с первым звеном, но и отличием, без которого второе
отрицание «возвращало» бы объект к исходному его состоянию, так что
рассматривать познавательное отражение в терминах этого закона было бы
совершенно невозможно. Значит, согласно диалектике, неправильно
переносить весь акцент анализа на сходство, но нужно изучать и характер
указанного «отличия» (соответственно и характер «сходства»).
Расхождение с требованиями диалектики обнаруживается и в плане
структуры противоречия-антиномии. На самом деле, если тезисом антиномии
будет утверждение о свойствах объекта, а антитезисом — о свойствах среды
между объектом и субъектом, измененных влиянием объекта, то будет
ошибкой, как это мы уже видели в первом и втором разделах настоящей
книги, усматривать синтез и в простой конъюнкции этих свойств, и в
возвращении к свойствам, указанным в тезисе. Именно эту ошибку мы
найдем в соображениях о том, что свойства в ощущениях должны быть
«похожи и не похожи» на свойства объекта, так что они «объективны и не
объективны», а в то же время, что свойства в ощущении в итоге двойного
отрицания должны воспроизводить свойства объекта.
При переиздании «Теории отражения» на русском языке в 1962 г. Т . Павлов
пишет об «отклонении» ощущений от объективных качеств уже в менее
обязывающей, но зато и в менее отчетливой форме: от образа того, что есть
вне нас, он требует теперь лишь, чтобы он «хотя бы в каком-то отношении
был таким, как оно», и «чем-то отличен» от последнего [16, стр. 170—171].

115
Однако эта формулировка соседствует с прежними категорическими
утверждениями об «объективно-реальном качестве-красноты» и т. п.
Обратим внимание еще на то, что Т. Павлов критикует трактовку
качественности ощущений как итога взаимодействия внешних объектов и
органов ощущения. Он считает такую трактовку «замаскированным
мюллеровско-кантианским физиологическим идеализмом» [16, стр. 223].
Заметим, что сама по себе категория «взаимодействия» недостаточна для
внесения определенности в решение вопроса, так как и в случае признания
фактора взаимодействия объекта и субъекта остается открытым вопрос,
входит или нет в качественную специфику «нового», т. е . ощущений,
специфика «старого», т. е . свойств внешних объектов, а иначе говоря,—
распространяется ли взаимодействие на чувственно характеризуемые
качества или же оно ограничивается физико-физиологической их
подоплекой.
Не так уж много изменений надо внести в концепцию В. В . Орлова, чтобы
получить из свойственного ей отождествления ощущений и внешних свойств
еще один вариант неоламаркизма, если не теории предустановленной
гармонии. Намечается аналогия и с теорией врожденных идей.
Л. О. Резников в статьях 1937—1938 гг. выдвигал решение вопроса, которое
преодолело бы метафизические ошибки как механиста В. Н. Сарабьянова, так
и Т. Павлова и проложило бы «третий путь», а именно: ощущения не похожи
на внешние качества, но соответствуют каким-то объективным, но
совершенно особым качествам, не сводимых к обычным физико-химическим
характеристикам [21, стр. 94]. Поскольку наука таких особых качеств не
обнаружила, возникает необходимость привлечь категорию взаимодействия
объекта и субъекта. Привлекая ее, он истолковывает продукты
гносеологического взаимодействия всего лишь
как обнаружение, посредством внешне проявляющихся для субъекта
свойств, тех качеств объектов, которыми последние уже обладают (21, стр.
99; 23, стр. 50; 20, стр. 34]. Значение категории взаимодействия здесь,
конечно, велико. Путаница в рассуждениях современного австралийского
философа Д. М . Армстронга, например, проистекает во многом из
невнимания к проблеме взаимодействия субъекта и объекта.
Подобный анализ концепции Л. О. Резникова дан нами в статье о
диспозиционных предикатах, написанной для сборника «Проблемы логики и
теории познания» (1968), выпускаемого в свет Издательством МГУ. Если Л.
О. Резников трактует взаимодействие объекта и субъекта в процессе
возникновения экстеро-рецептивных ощущений лишь как обнаружение
субъектом свойств объекта, то в концепции С. Л . Рубинштейна (25] цвета,

116
например, рассматриваются как своего рода «суммарный эффект»
объективного и субъективного. Однако и такой подход к проблеме, как
показывает анализ [19а], не помогает выяснению истины.
При обсуждении проблемы ощущений некоторые современные философы,
как например, М. А. Леонов, А. Шафф, Е. Эйльштейн, выдвигали идею о
целесообразности ее анализа через призму суждений типа «этот предмет
красный в том смысле, что при условии освещения его солнечным светом он
способен вызвать у посмотревшего на него ощущение красного цвета» и т. д .
Иными словами, речь шла о диспозиционности в смысле одностороннего
воздействия потенций объекта на субъект. Но интерпретация
диспозиционного подхода к проблеме была различной: М. А. Леонов считал
(1948), что диспозиционность означает сходство объективных качеств и их
ощущений, а Е. Эйльштейн хотя и считала возможным писать об
«объективной красноте», но что это для нее означает, не совсем ясно [37, str.
189; ср. 14, стр. 124].
Глава 2
ДИСПОЗИЦИОННЫЕ ПРЕДИКАТЫ В ЛОГИКЕ И ОТНОШЕНИЕ
ПОЗИТИВИСТОВ К ПРОБЛЕМЕ «ВТОРИЧНЫХ КАЧЕСТВ»
Понятие диспозиционных (dispositional) предикатов было выдвинуто в число
логических проблем языка науки Р. Карнапом в статье «Проверяемость и
значение» (1936), где оно было вплетено в проблематику верифицируемости,
в связи с тем, что Карнап ввел понятие «подтверждаемости», а также в
учение о физикализме. Под диспозиционными предикатами (далее будем их
обозначать кратко: Д-предикаты) Карнап имел в виду предикаты, которые не
наблюдаемы непосредственно, но связаны с предикатами наблюдения
определенными, достаточно простыми соотношениями, и давал следующее
их определение: это «предикаты, которые выражают предрасположенность
(disposition) точки или тела реагировать таким-то и таким-то образом при
таких-то и таких-то условиях, например, — «способный быть увиденным»,
«способный обладать запахом», «хрупкий», «слезоточивый», «растворимый»,
«нерастворимый» и т. д .» [34, р. 440].
Мы видим задачу диалектико-материалистического анализа диспозиций, в
частности, в тщательном. выявлении не только логической, но и собственно
гносеологической специфики, в том числе на конкретных примерах. В этом
разделе книги мы и постараемся сделать это в связи с проблемой вторичных
качеств. Что касается области Д-предикатов, то мы считаем, что они имеют
место также и в сфере ценностей, в том числе этических и эстетических.

117
Неопозитивисты, много занимавшиеся проблемой диспозиций, придали ее
решениям феноменалистский характер. Бела Югос в статье «Об
определимости и эмпирическом применении диспозиционных понятий»
(1959) выступил против феноменалистских решений проблемы определения
Д-предикатов. Исследуя эту проблему путем применения операций логики
высказываний к предикатам, он показал,' что феноменализм в подходе к этой
проблеме невозможно преодолеть и в том случае, если ее выразить в
терминах индукции: ссылка, например, на то, что данному куску сахара
присуще свойство «растворимость в воде», поскольку прежде другие куски
сахара были в то или иное время растворены в воде, приводит лишь к
тавтологии «растворимо в воде то, что уже обнаружило свою растворимость»
[41, S. 277]. Выход из положения состоит в анализе тех причинных законов,
которые лежат в основе наличия и проявления у определенных объектов
определенных диспозиций. Б . Югос предлагает следующую формулу
определения научных Д-понятий [41, S. 281]:
где А означает (для случая диспозиции растворимости в воде) атомарно-
структурные особенности тех веществ, которые в силу наличия у них именно
этих физико-химических особенностей растворимы в воде. Формулу (1)
можно прочитать так: предмет обладает диспозицией (Q3) растворимости в
воде, если и только если он имеет определенные объективные атомарно-
структурные характеристики и, если он таковыми обладает, то коль скоро он
опущен в воду (Q1), то он растворяется (Q2).
Действительно, эта формула имеет целый ряд достоинств, хотя и она не
избежала позитивистских изъянов. Среди ее достоинств есть и собственно
логические, поскольку ее применение позволяет устранить парадоксы,
возникавшие вследствие выражения диспозиций через редукционные или же
через контрфактические предложения и т. д .
Формула (1) после определенных ее усовершенствований может найти
применение, как покажем далее, в рамках теории познания диалектического
материализма и, в частности, для уточненной формулировки решения
проблемы объективного содержания чувственных качеств. Но прежде, чем
сделать это, надо, в частности, специально остановиться на философско-
гносеологическом анализе Д-предикатов.
С точки зрения диалектического материализма грань между Д-предикатами и
предикатами наблюдения (явлений) весьма относительна, однако это не
означает их тождества. Для нас очевидна неприемлемость позитивистской
трактовки диспозиций, поскольку неопозитивисты понимают соотношение
Д-предикатов и вторичных качеств так, что предикаты определенных

118
чувственно-воспринимаемых качеств отнесены ими не к числу Д-предикатов,
но в разряд предикатов непосредственного наблюдения (observable).
Проблема объективности чувственных качеств, рассматриваемая в тех
терминах диспозиций, которые бытуют в неопозитивизме, либо остается
нерешенной, либо философы этого течения навязывают ей
феноменалистское, а в конечном счете, — субъективно-идеалистическое
решение: «красное», «ароматное» и т. д . существуют «объективно» в том
смысле, что если какой-либо индивид посмотрит на некоторую вещь или
понюхает некоторый предмет в обычных условиях, то он может сказать: «это
красное», «это ароматное» и т. д . В рамках диспозиционного анализа могут
быть развиты как материалистическое, так и идеалистическое решение
вопроса. Однако в силу субъективно-идеалистического феноменализма для
позитивистских концепций главным образом характерно, что чувственные
качества в них трактуются как «данное», а не как продукт диспозиций.
Однако, как мы постараемся показать в следующем разделе, наоборот,
ощущения суть следствия Д-отношений. При этом в конечном
счете всякая диспозиция проистекает из объекта (ведь и организм животного
или человека тоже есть объект, зависимый от внешнего, объективного мира).
Аппарат диспозиционных предикатов после соответствующих
преобразований применим в рамках диалектико-материалистического
анализа проблемы познавательного содержания ощущений. Но по
техническим соображениям изложение преобразований этого аппарата мы
перенесли в специальную статью, помещенную в вышеупомянутом сборнике
«Проблемы логики и теории познания».
Глава 3
ПОЗИЦИЯ В. И. ЛЕНИНА: ДИАЛ ЕКТИКО-МАТЕРИАЛ
ИСТИЧЕСКОЕ РЕШЕНИЕ ПРОБЛЕМЫ И ДИСПОЗИЦИОННЫЕ
СВОЙСТВА
В. И. Ленин неоднократно обращал внимание на то, что следует различать
два вопроса: а) возможно ли и существует ли в принципе объективное по
результатам познание, б) в какой мере наши теперешние конкретные знания
объективны по содержанию [1, т. 18, стр. 182, 327—331]33
.
При анализе ощущений с марксистских позиций В. 11 Ленин отверг
отступающую от материализма точку зрения, по которой ощущения не
33
Аналогично Ленин различал вопросы о содержании философского понятия материи и о том, как
естественнонаучные представления о материи позволяют уточнить и развить это понятие.

119
имеют «никакого сходства» с внешними вещами [1, стр. 247], но с
неменьшей решительностью отбросил усилия эмпириокритиков отрицать
субъективный характер ощущений, т. е . субъективность по самому
их качеству, специфичность их как фактов сознания, — отрицать это значит
возвращаться к берклианству, «составляющему» вещи из ощущений. В
полемике с эмпириокритиками Ленин в необходимой мере учитывал и
противоположный (крайности сходятся!), а именно наивно-
материалистический вариант отождествления ощущений и вещей, по
которому свойства последних полностью и непосредственно входят в нашу
чувственность.
Сказанным определяется, что Ленин считал ошибочным использовать для
характеристики отношения ощущения к объективному свойству термины
«обозначать» и «символизировать» и т. п. С другой стороны, он считал столь
же ошибочным использовать для этой цели термин «совпадать», если
придавать ему значение «быть тем же самым». Критикуя В. Базарова за
применение термина «совпадать» именно в этом значении, В. И. Ленин
указывал, что «Энгельс все время, на протяжении всего своего рассуждения
трактует «чувственное представление» как образ (Abbild) вне нас
существующей действительности, что, следовательно, слово «совпадать»
можно употребить по-русски исключительно в смысле соответствия,
согласованности и т. п.» (1, стр. 115]. Из контекста вытекает, что для Ленина
одним из аспектов правильного гносеологического смысла слова
«соответствовать» (немецкое mitstimmen Энгельса) было: «не совпадать в
смысле абсолютного совпадения», не быть тождественными.
Другим аспектом смысла этого слова является: «не обозначать условно», «не
быть произвольно привязанным знаком». Соответствие предполагает
наличие некоторой не условной, не произвольной, не случайной связи.
Необходимость этой связи объективно выражается в каузальной зависимости
ощущений от свойств объектов, а субъективно — в ситуации «сходства»
между ними. Но это «сходство» исключает предикат «быть тем же самым» т.
е. быть тождественным, совершенно таким же. Иными словами, это неполное
сходство, т. е . сходство и не сходство. Так возникает формула противоречия-
антиномии, подлежащего разрешению через уточнение, т. е . через
конкретное исследование входящих в него предикатов: «ощущения похожи и
не похожи на отражаемые ими свойства объектов». Соответственно будет
уточнен смысл понятия «гносеологический образ», так как выше мы видели,
что согласно Энгельсу и Ленину, быть гносеологическим образом — значит в
то же время отличаться от отображаемого. Считать указанное противоречие-
антиномию за безусловно истинное утверждение — значит превратить его в
неосмысленное предложение (а мнение, что это предложение истинно, будет

120
ложным), которое разделит судьбу с предложениями вида: «неразлучность —
значит можно разлучить!» [1, т. 18, стр. 83], «микрообъект находится и не
находится в данной точке пространства» и др. [13, стр. 122]. Единственно
эффективный путь состоит в том, чтобы дать определенный ответ на вопрос,
что означает в данном случае «быть похожим» и «не быть похожим».
На второй из этих двух вопросов ответить, оказывается, легче. Ощущения не
похожи на объективные свойства именно потому и именно в той мере, в
какой они есть ощущения, т. е . психические явления, факты сознания, а
«иных чувств (т. е . ощущений. — И . П .), как человеческих, т. е .
«субъективных»... не бывает» {1, т. 18, стр. 113]. Значит то, что в ощущениях
есть специфически чувственного, т. е . переживания сладкого, зеленого,
горячего, скользкого и т. д ., не может быть присуще объектам: если бы было
иначе, то объекты превратились бы в комплексы психических переживаний.
Отвечая на вопрос, что означает свойство ощущений «быть похожими на
качества (свойства) объектов», В. И. Ленин видел главное в том, что не
существует «принципиальной грани между явлением и вещью в себе» [1, т.
18, стр. 116—117], между ощущениями объектов и самими объектами. Что
значит отсутствие «принципиальной грани»? Очевидно, наличие
материального единства внешнего объекта и генезиса его явления в субъекте,
а затем познаваемость свойств объекта, данных в явлениях. Тезис о
фундаментальной познавательной роли ощущений решительно отстаивался
Лениным, но он отнюдь не понимал его в том смысле, что ощущения как бы
«зачерпывают» для нас частицы сущности, так что этот тезис не мыслился
Лениным как вступающий в противоречие с отрицанием «сходства»
специфически чувственного и объективного. Анализ ленинских работ
показывает, что В. И. Ленин считал вполне истинной конъюнкцию:
ощущения суть образ объективного мира и по своей качественности
ощущения отличаются от объективного мира. Иными словами,
формулировка «ощущения субъективны по форме, но объективны по
содержанию» недостаточно эффективна, так как раздельная фиксация формы
и содержания в ощущениях представляет собой самостоятельную задачу, а
без ее разрешения эта формула мало чем может помочь. На самом деле,
вдумаемся в следующие высказывания Ленина: «Ощущение есть образ
движущейся материн. Иначе, как через ощущение, мы ни о каких формах
вещества и ни о каких формах движения ничего узнать не можем; ощущения
вызываются действием движущейся материи на наши органы чувств. Так
смотрит естествознание. Ощущение красного цвета отражает колебания
эфира, происходящие приблизительно с быстротой 450 триллионов в
секунду. Ощущение голубого цвета отражает колебания эфира быстротой
около 620 триллионов в секунду» [1, т. 18, стр. 320].

121
Таким образом, из признания познаваемости свойств внешних объектов не
вытекает того, что эти свойства должны быть по своей специфической
качественности такими или приблизительно такими, как цвета, вкусы,
запахи, осязательные ощущения и т. д . в сенсорной сфере субъекта. Из
признания существования «гносеологических образов» действительности, а
как раз материалистическое естествознание и рассматривает ощущения
«как образ внешнего мира» [1, т. 18, стр. 61], не вытекает необходимости для
образов быть изобразительно похожими на свойства внешних объектов, хотя
и вытекает отрицание существования их в виде «иероглифов», чисто
условных знаков, «которые человек создает ради удобства» [9, стр. 152]
(условные знаки могут обозначать элементы и системы научных теорий,
которые тоже суть «образы» действительности, но здесь идет речь не о таких
теориях, а о чувственном познании). Из того, что ощущения
суть явления внешнего мира в сфере чувственного отражения, не вытекает
того, что они подобны сущности (своим главным причинам), хотя и
вытекает, что они могут оказаться кажимостью, причем надо учитывать, что
кажимость отнюдь не тождественна ни произвольности, ни иллюзорности,
как это получается у агностиков и скептиков и против чего выступал В. И.
Ленин [2, т. 29, стр. 117].
Существование неизобразительных образов вполне совместимо с ленинской
теорией отражения и, мало того, — возможность такого существования
вытекает из нее. На самом деле, Ленин характеризует как «образ» ощущения
[1, т. 18, стр. 112, 189 и др.], восприятия и представления [1, т. 18, стр. 109],
понятия [1, т. 18, стр. 183], сознание [1, т. 18, стр. 66]. В пятой главе
«Материализма и эмпириокритицизма» Ленин называет действительность,
отображаемую в ощущениях, их «объективной моделью» [I, т. 18, стр. 285],
причем следует иметь в виду, что здесь, как и в других местах своего труда,
Ленин не проводит строгого разграничения между значениями терминов
«ощущение» и «восприятие», так что моделирующая способность
«ощущений» предполагает в данном высказывании Ленина свойства,
присущие интеграции ощущений, то есть восприятиям.
Если статус ощущений как образов совместим с тем, что они могут не быть
изображениями, то отрицание наличия у объективных вещей и их свойств
чувственной специфичности ощущений означает, что образный статус
ощущений не совместим с приписыванием им характеристики изображений
(они не изображают того, что они не изображают). Какой же смысл,
спрашивается, может быть вложен в термин «неизобразительная
образность»?
Для ответа на этот вопрос предпримем теоретико-познавательный анализ
ощущений в семиотических терминах. Ленин отверг квалификацию

122
ощущений как условных знаков, и в этом смысле «иероглифов»,
«символов». Условность тех или иных знаков говорит о том, что они созданы
искусственно, на основе решений, вытекающих из деятельности
рациональной сферы познающего сознания. Следовательно, их значения
могут соответствовать обозначаемым предметам, а могут и не
соответствовать, смотря по тому, каковы результаты рациональной
деятельности человека. Будем исходить из того, что ощущениям чужд статус
условных знаков, и они могут быть охарактеризованы не более
как естественные «знаки» sui generis.
В. И. Ленин отнюдь не отрицал знакового аспекта процесса познания и
выступал лишь против злоупотреблений знаками, символами, против
агностического, субъективистского их философского истолкования [2, т. 29,
стр. 108].
Кроме того, ни в одной ленинской работе мы не найдем утверждений,
согласно которым «быть гносеологическим образом» исключало бы
возможность «быть знаком (не условным!)». Добавим к этому, что «быть
носителем информации» не означает, разумеется, непременно «быть образом
—
изображением». На последнее в отношении теоретических понятий в
определенной мере указал уже Ленин, когда писал, что «представление не
может схватить движения в целом..., а мышление схватывает и должно
схватить» [2, т. 29, стр. 209]. Мышление способно и
должно адекватно «схватить» познаваемый объект, причем «адекватность»
означает здесь познавательное соответствие, но не изобразительную
похожесть. И конечно, Маркс считал научные теории адекватным
воспроизведением конкретности объекта совсем не в изобразительном
смысле.
Поскольку информация шире познания (ибо может иметь место и между «не
познающими» системами), то указанное выше соображение может быть
применено далеко не только к понятиям. И если мы придадим термину
«гносеологический образ» значение «результат (относительно) истинного
познания», а именно это значение наиболее соответствует ленинскому
пониманию «образа» как того, что не может быть мертвой фотографией,
пассивным слепком и т. п ., то после этого совместимость характеристик
«быть образом» и «быть знаком» окажется еще более возможной. Могут
быть высказаны опасения, что тезис о знаковости и в этом смысле о
субъективности ощущений на руку берклианцам. Но это опасение
несостоятельно: в неменьшей мере можно сказать, что поиски
«объективных» цветов, запахов и т. д ., к выгоде позитивистам, так как ведут
к отождествлению ощущений и их прообразов вне нас. В действительности
же к берклианству ведет лишь соединение двух тезисов: о субъективности

123
(уже в смысле отрицания объективной подоплеки) ощущений и о тождестве
(уже полном) ощущений и «объектов».
Некоторые трудности при решении проблемы объективности несомой
ощущениями информации влечет за собой наличие у ощущений
интерорецепторов тесно сращенного с ними эмоционального фона [ср. 9, стр.
447]. Эмоциональный фон имеется, хотя и в более слабой степени, также и у
ориентировочных ощущений. У экстерорецепторов эмоциональный фон
бывает весьма изменчив, — ведь для них важнее контрастность ощущений, а
не «красноречивость» каждого из них в отдельности. Н. Н. Волков в
исследовании «Цвет в живописи» (1965) даже считает, что чувство цвета
«едва ли не самое субъективное из человеческих чувств», что впрочем,
является, конечно, преувеличением. Эмоциональный фон ощущений
выражает их биологическую значимость: его контрастность расширяет
возможности ориентации, а рефлекторно диктуя (и своим эмоциональным
фоном «подстегивая») практически целесообразные реакции организма,
концентрирует усилия по ориентации в наиболее полезных направлениях.
Так, ощущение тепла приятно до определенных количественных пределов
теплоты, свидетельствуя о положительном для организма (или для некоторой
части его тела) теплообмене его со средой, а ощущение холода делается
неприятным и даже болезненным опять-таки лишь по достижении
определенных количественных пределов, свидетельствуя о негативном
(идущем в обратном направлении) теплообмене организма и среды. Не
существует резкой границы и между ощущениями интерорецепторов и
экстерорецепторов в целом.
Возникает вопрос, может ли быть сохранена классификация ощущений на
«первичные» и «вторичные», которая в свете сказанного пересекает своим
разграничением ощущений на два класса ту их классификацию, которая
намечена выше.
Все ощущения в той или иной мере информируют о внешних или внутренних
объектах и их состоянии, но не являются их изобразительным слепком.
Каждое ощущение в отдельности не воспроизводит качества и структуры
познаваемого объекта, тем более, что разрешающая способность ощущений
гораздо слабее микро- и субмикроуровней строения материальных
предметов, а активность ощущений получается не прямо от внешних агентов,
а от физиологических процессов в нервной системе. Но каким же путем
практика как основа познания в принципе могла сформировать
информативно-неизобразительный характер ощущений?
Биологически-практический эффект в процессе филогенеза человека зависел
от познания. Но само направление познания и характер того содержания

124
признания, которое могло оказаться действительно «объективно
правильным», зависело от характера биологической практики, определялось
ею. Сказанное концентрируется в простом вопросе: о чем должен был быть
информирован животный организм и что должен был «знать» наш
человекоподобный предок в борьбе за жизнь? Для практического
приспособления организмов к среде требовалось ощущать свойства внешних
тел не иначе, как именно в их отношении к организму. Ощущения
информировали о внешней среде, действуя в системах безусловно, а затем и
условнорефлекторного поведения, и неосознаваемые сигнальные значения их
для животных сводились сначала к тем последствиям (т. е . для животных —
к будущим ощущениям), которые влекла за собой ситуация, связанная с
данными ощущениями, а затем к тем условнорефлекторно выработанным
реакциям, которые этими ощущениями стали у них вызываться. При этом не
следует ни преувеличивать, ни преуменьшать тех изменений в структуре
значения ощущений, которые были вызваны переходом от животного к
человеку. Известные высказывания К. Маркса в «Экономическо-
философских рукописях» о специфичности собственно человеческих органов
чувств не имели целью показать будто социальный характер человеческой
жизни делает все ощущения (которые Маркс в этой работе трактует как
отношения) качественно иными, чем у животных, во всяком случае, — у
животных, стоящих близко к человеку на филогенетической лестнице,
например, у приматов.
Обозначающее отношение ощущений применительно к свойствам внешних
объектов качественно отличается от обозначающего их отношения
применительно к механизму образования ощущений, — оно менее устойчиво
и не так конкретно, носит не изоморфный, а гомоморфный характер.
Изоморфное, то есть взаимно-однозначное соответствие имеет место между
целостными конкретными образами-восприятиями и воспринимаемыми
конкретными объектами. Отдельные ощущения в рамках целостного образа,
подобно представлениям и понятиям, гомоморфно (обобщающе) соотносятся
со свойствами объектов, но как и понятия, не носят изобразительно-
образного характера, а как и представления, осознаются в форме
непосредственных переживаний, а не в абстрактно-языковом материале
(впрочем, и весьма абстрактные обороты языка могут пробуждать
определенные чувственные образы). Гомоморфизм ощущений представляет
собой совершенно необходимую черту их функций в процессе познания: без
наличия гомоморфизма была бы невозможна ориентация в бескрайнем
многообразии чувственных качеств.
Гомоморфность ощущений доказывается новейшими естественнонаучными
исследованиями. Так, стереохимическая гипотеза Р. Монкрифа — Д . Эймура

125
объяснила наличие большого разнообразия запахов еще более значительного
разнообразия различных веществ комбинированием семи основных запахов.
Ныне выдвинута квантово-молекулярная гипотеза, изложенная, например в
книге Р. X. Райта «Наука о запахах» (М., 1966).
Естественнонаучные данные свидетельствуют не только о гомоморфности,
но и именно о неизобразительности ощущений, т. е . в пользу их
семиотической характеристики. В пользу таковой говорит и ответ на
проблему, где локализованы ощущения как одна из сторон одно-
многозначного (гомоморфного) соответствия.
Чувственные качества не могут локализоваться ни в объектах, ни в
промежуточной среде. Достаточно поставить вопрос, скажем, о том, где
локализовано «белое», — в субатомных частицах, атомах или же молекулах
молока, чтобы почувствовать ненаучность подобной его постановки. Не
существует и «белых» фотонов. Чувственные качества, а значит, ощущения,
могут существовать только на уровне структур такой сложности, которые
порождают явления чувственности. Но возникает следующий вопрос: где
локализуются эти структуры и эти явления? Естествознание показало
ошибочность рассуждений И. Мюллера и Г. Гельмгольца о «специфической
энергии органов чувств»: ощущений как таковых нет ни в рецепторах, ни в
центростремительных нервных путях. В органах чувств происходят только
биофизические и биохимические процессы, что же касается нервных путей,
то исследования А. Ходжкина, Э. Хаксли и Д. Экклса (1963) установили, что
проводимые по нервам импульсы обладают электрохимической природой.
Остается единственное место, где могут быть локализованы ощущения, а
следовательно, собственно чувственные (психически переживаемые)
качества. Это — центральная нервная система. Большое количество фактов,
собранных в ходе клинических наблюдений, а также эксперименты в области
нейрохирургии, анестезии и психофармакологии убедительно
свидетельствуют о том, что именно в центральной нервной системе под
влиянием естественных импульсов, поступающих по нервам, или же
искусственных раздражений, введенных в соответствующие отделы и
участки коры, возникают специфические переживания, называемые
«ощущениями» и дифференцированные по качеству в рамках
возможностей нервных тканей.
После всего сказанного выше, мы можем теперь дать суммарную
семиотическую характеристику ощущений. Это особые, весьма
«красноречивые», в силу слитого с ними эмоционального фона, знаки. В
качестве «знаков» sui generis ощущения действуют уже у более низко
организованных, чем человек, живых существ, вовсе не требуя при этом для

126
успеха их биологической практики какой-либо дополнительной
разъединяющей интерпретации. Играя незаменимую роль в процессе
образования восприятий и представлений, ощущения есть
гносеологические образы. Но в силу диалектики процесса
познания эти образы одновременно играют роль знаков в потоке
относительно самостоятельной информации. Для отдельного животного
организма ощущения суть сигналы к рефлекторному действию, играющие
эту роль, на что указывал уже И. П. Павлов, на основе обеспечиваемой ими
ориентации. Для обыденного сознания человеческого индивида они
представляют собой признаки определенных классов привычных и новых,
безопасных и опасных, съедобных и несъедобных или же вызывающих
заболевание и т. д . предметов, а для ученого-теоретика обнаруживают себя
как следствия взаимодействий объекта и «субъекта» и как направляющее
средство их последующих взаимодействий.
Ощущения (неизобразительные образы), приобретя знакомые, т. е .
необразные функции, обусловливают формирование восприятий и
представлений (т. е . образов-изображений) и понятий и научных теорий (т. е .
рациональных образов). Иными словами, ощущения осуществляют свои
функции в процессе познания, путем перехода в противоположность. В
смутной форме это было предвосхищено еще Анаксагором [49]. И, наоборот,
не только метафизик Беркли, утверждавший, что познание ограничивается
только «идеями» (ощущениями), так как «идеи» похожи только на «идеи», а
познание возможно только там, где есть сходство, но и диалектик Гегель,
считавший, что мышление может познавать, только то, что родственно ему,
т. е . мысль, не поняли одной из существенных черт диалектики процесса
познания.
На эту диалектическую особенность познания указал В. И. Ленин, обратив
внимание на специфический, а именно диспозиционный, характер отношения
ощущений и объективных свойств, на которые ощущения не похожи, хотя о
них и информируют. Если ощущения есть следствия активного
взаимодействия объектов и субъектов, то каков, конкретно, характер
порождения этих следствий указанным взаимодействием?
Ленин писал, что например, «цвет является ощущением лишь в зависимости
от сетчатки» [1, т. 18, стр. 50], хотя бесспорно, «цвет зависит от действия
этих (световых — И. Н.) волн на сетчатку» [1, т. 18, стр. 55]. А Энгельс в
«Диалектике природы» отмечал, что от «строения глаз» зависит, что является
для живого существа светом, а что не является им. Таким образом,
семиотическая непохожесть ощущения на объективные свойства есть
результат внутриорганического формирования ощущения как такового,
причем последнее происходит под воздействием как бы «толчка» от внешних

127
раздражителей и носит направленный (однако отнюдь не априорный)
характер. Объектам присуща диспозиция, т. е . способность вызывать
ощущения в субъектах, а психике субъектов — диспозиция переживать эти
ощущения в случае наличия этих объектов и определенного взаимодействия
их с субъектом через посредство других объектов (внешней среды, анатомо-
физиологических устройств и т. д .) .
Таким образом, ощущения есть продукт взаимодействия объекта и субъекта
не в смысле некоей «равнодействующей» или «сплава» воедино свойств
объекта и свойств субъекта, но в смысле постепенно выработанной
способности нервной системы реагировать (в процессе новых
взаимодействий данного организма с окружающей средой) поддающимися
практическому истолкованию чувственными переживаниями. Если свойства
объекта и свойства субъекта зафиксировать в виде тезиса и антитезиса
противоречия-антиномии, то их конъюнкция отнюдь не будет подлинно
диалектическим их синтезом и в этом случае.
Концепция Ленина, указавшего на двоякую обусловленность ощущений при
всем большом отличии ощущений от

128
Пояснение: 1 — формулировка выражает позицию Д. Локка; 2 — воззрения
Д. Беркли, а при ином понимании «объектов» — наивных материалистов; 3
—
позиция Д. Юма и И. Канта; 4 — взгляд, близкий к гегелевскому; 5 —
иной вариант гегелевского взгляда; 6 — точка зрения Г. Гельмгольца; 7—10
—
характеристики, вытекающие из решения вопроса В. И. Лениным.
объективных качеств, существенно отличается от плехановской.
В «Философских тетрадях» Ленин подчеркивал глубокую ошибочность
трактовки гносеологических образов и как условных «иероглифов» и как
своего рода пассивных идеальных дубликатов внешних
объектов. «Отражение природы в мысли человека надо понимать не
«мертво», не «абстрактно», не без движения, не без противоречий, а в
вечном процессе движения, возникновения противоречий и разрешения их»
[2, т. 29, стр. 177]. Видеть в ощущениях точный слепок с качеств вещи значит
считать теперешнюю, и притом только чувственную, стадию познания за
высший предел в развитии наших знаний. Но это — метафизическая
иллюзия, «для материалиста мир богаче, живее, разнообразнее, чем он
кажется, ибо каждый шаг развития науки открывает в нем новые стороны»
i[l, т. 18, стр. 130, ср. стр. 330—331].
Дальнейший анализ формул Д-предикатов выходит за пределы
рассматриваемых здесь проблем. В теоретико-познавательном плане
подчеркнем следующий общий вывод: Д-анализ проблемы познавательного
отражения чувственных качеств позволяет избежать как субъективизма и
конвенционализма («иероглифизма»), так и примитивно метафизического
уподобления ощущений свойствам внешних объектов. Именно в этом
направлении, далеком от обоих ошибочных уклонений, решал проблему В.
И. Ленин. Одно из существенных достоинств диспозиционного подхода к
этой проблеме состоит в том, что он помогает преодолеть остатки
метафизического понимания «образа» и решает негативно, а точнее даже
снимает как мнимый, вопрос об изобразительном «сходстве» там, где он
возник в силу неверных шаблонов мышления. На самом деле, искать
сходства способности вызывать определенные ощущения с самим
ощущением столь же неуместно, как и спрашивать, «похожа» или нет
растворимость на факт растворенного состояния данного вещества.
Если эту ситуацию выразить в структуре проблемы-антиномии, то итог будет
аналогичный. Синтезирующее суждение (или группа суждений) не остановит
нас, разумеется, ни на согласии с тезисом «способность объекта вызывать
определенные ощущения тождественна одному из свойств объекта», ни
приведет к успокоению на антитезисе «эта способность объекта не
тождественна (и не похожа) на свойства (или одно из свойств) объекта». Ведь

129
если диспозицию также считать своеобразным «свойством» объекта, то тезис
оказывается весьма тривиальным и не может нас удовлетворить. Если же
диспозиции исключать из числа собственных свойств, то верным окажется
антитезис, который будет не менее тривиальным, а главное обходящим тот
вопрос, который, собственно, нас здесь интересовал: похожи ли ощущения
по своему качеству на диспозиции. Нам придется построить антиномию
иначе, а именно так, что тезисом будет утверждение «ощущение похоже
на соответствующую диспозицию», а антитезисом — «ощущение не похоже
на эту диспозицию». Синтез будет в этом случае внешне близок к антитезису,
но с ним далеко не совпадает: ведь ощущения не похожи на вызывающие их
способности совсем не в том смысле, в каком одна модальность ощущений
не похожа на другую (твердое не похоже на зеленое) или одно ощущение на
другое в границах одной и той же модальности (красное не похоже на
голубое), а в том, в каком мы говорим о факте несравнимости некоторых
предметов.
Применение к данной проблеме Д-понятий не может, конечно, выяснить в
ней все до конца. Иначе и не могло быть: ведь полное ее решение зависит от
знания того, как именно физиологические процессы в нервных тканях
переходят в факт сознания, а значит, — от исчерпывающих исследований
механизма реализации общей диспозиции материи к порождению, при
определенных условиях, своего «высшего цвета», — сознания. Известно, что
мы находимся лишь в начале пути этих исследований. Как бы то ни было,
использование категории гносеологического противоречия-антиномии
помогло нам продвинуться на этом пути вперед.
Анализ проблемы, которая была предметом исследования в этом разделе,
еще раз показывает, как нелегко «ухватить» границу между диалектикой и
метафизикой. Без относительно жесткой фиксации диалектических ситуаций
они остаются лишь смутно познаваемыми, но всякая чрезмерно застывшая
фиксация и схематизация диалектики превращает ее в метафизику.
Впрочем, об этом свидетельствовал уже такой классический историко-
философский пример, как соотношение различных пониманий «диалектики»
у Платона: та трактовка диалектики, которую мы найдем во многих его
диалогах, а именно как ars disputatoria, сталкивающего противоположности, а
затем как метода соединения и разъединения неподвижных понятий по их
родам и видам в итоге актов дихотомии, — эта трактовка, с одной стороны,
вела к подмене собственно диалектики метафизически понимаемыми
формальнологическими соотношениями, но она же, с другой, подводила к
антиномиям-противоречиям. Эти антиномии позволяют увидеть за
неподвижными антитезами живую диалектику действительности,
воплощенную во взаимопереходах гибких и текучих понятий, но отнюдь не

130
отменяют собой формальнологической четкости и определенности, что и
нашло свое выражение в знаменитом диалоге «Парменид».
Как мы видели в I и II разделах книги, глубокая диалектичность соотношения
между диалектикой и метафизикой проявляется и в судьбах некоторых
догматических триад, построенных по шаблону наиболее неудачных
рассуждений Гегеля, где достигшая предела поляризация тезисов и
антитезисов свидетельствует столь же о метафизическом доктринерстве,
сколь и о попытках схематического выражения подлинной диалектики
процесса рационального познания.
Диалектика процесса чувственного познания, которая рассматривалась нами
через призму проблематики III раздела книги, также то и дело грозила
обернуться в свою метафизическую противоположность. На самом деле,
тезис о «содержательности» отдельных ощущений не так-то просто
отграничить от метафизического отождествления свойств вещей и их
ощущений субъектом, а тезис о том, что ощущения суть продукты
диспозиций, стоит на грани взаимообособления ощущений и свойств, хотя
этой грани при развитии тезиса в правильном направлении отнюдь перейти
не должен.
В наше время мы то и дело сталкиваемся с трактовкой диалектического
противоречия как всякого «несоответствия», что опять-таки отчасти есть
продукт чрезвычайной зыбкости границы между диалектикой и ее
уродливым, возникающим при особых условиях порождением —
метафизикой. Во II разделе мы приводили примеры указанной трактовки в
рамках естественнонаучного материала, но подобных примеров более чем
достаточно и в области общественных наук. Так, в книге Г. М . Штракса
«Социальное единство и противоречия социалистического общества» (1966)
к числу диалектических противоречий на 82 стр. отнесено «отставание
сознания людей от новых задач общественной жизни». По этому поводу надо
заметить, что, как и в иных случаях, данное «отставание» подчиняется
диалектическим закономерностям, но насколько оно само является
собственно диалектическим противоречием (и в каких именно
специфических условиях), — это надлежит еще исследовать. Очевидно, что
эта тематика исключительно важна и актуальна, так что она заслуживает
специальных монографий.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. Критические
заметки об одной реакционной философии. Поли. собр. соч., т. 18.
2. Ленин В. И. Философские тетради. Поли. собр. соч., т. 29.

131
3. Маркс К. и Энгельс Ф. «Капитал», кн. I. Соч., т. 23.
4. Аристотель. Категории. М., 1939.
5. Асмус В. Ф. Предисловие к книге А. [А] Адамян. Статьи об искусстве.
М., 1961.
6. Беркли Д. Трактат о началах человеческого знания. СПб., 1905.
7. Василенко В. О. Щтпсть i оцшка. КиТв, 1964.
8. Георгиев Ф. И., Дубовской В. И., Коршунов А. М., Михайлова И. Б.
Чувственное познание. Изд-во МГУ, 1965.
9. Гоббс Т. Избр. произв. в двух томах, т. I. M., «Мысль», 1964.
10. Кальсин Ф. Ф. Основные вопросы теории познания. Горький, 1957.
11. Кант И. Соч. в шести томах, том 3. М., «Мысль», 1964.
12. Локк Д. Избр. философ. произв. в двух томах, том I. M., Соцэкгиз,
1960.
13. Нарский И. С, Проблема противоречивости механического
движения (К дискуссии на страницах нашего журнала). «Философские
науки», 1965, No 2.
14. Орлов В. В. О познавательной роли ощущений. «Философские
науки», 1964, No 3.
15. Павлов Т. (П. Досев). Теория отражения. Очерки по теории познания
диалектического материализма. М.—Л., 1936.
16. Павлов Т. Избр. философ, произв. в четырех томах, т. 3. М., ИЛ, 1962.
17. Петров С. Понятия за обективно и субективно. София, 1965.
18. Плеханов Г. В. Избранные философские произведения. М.,
•Соцэкгиз, 1956—1958.
19. Пресняков П., Кантемиров Д. Теория познания диалектического
материализма. Учение о первичных и вторичных качествах. Алма-Ата,
1959.
19а. «Проблемы логики и теории познания». Изд-во МГУ, 1968.
20. Резников Л. О. К разработке вопросов теории отражения (о книге. П.
Досева «Теория отражения»). «Фронт науки и техники», 1937, .No 5.
21. Резников Л. О. Теория отражения и вопрос о «первичных» и
«вторичных» качествах. «Под знаменем марксизма», 1937, No 7.

132
22. Резников Л. О. Теория отражения и «физиологический идеализм».
«Под знаменем марксизма», 1938, No 3.
23. Резников Л. О. О роли чувственных восприятий в познании. «Под
знаменем марксизма», 1938, No 8.
94 Резников Л. О. Гносеологические вопросы семиотики. Л, 1964.
25. Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. О месте психологического во
всеобщей взаимосвязи явлений материального мира. М, Изд-во АН
СССР, 1957.
26. Сарабьянов В. В защиту философии марксизма. М.—Л, 1929.
27. Сеченов И. М. Избранные произведения. Том первый. Физиология и
психология. М, 1952.
28. Спенсер Г. Основания психологии, в двух томах, тт. 1—2, СПб., 1897.
29. «Философская энциклопедия», т. I. M, 1960.
30. Юм Д. Сочинения в двух томах, т. I. M, «Мысль», 1965.
31. Ayer A. J. The foundations of empirical knowledge. London, 1961.
32. Austin J. L. Sence and Sensibilia. Reconstructed from the manuscript
notes by G. J. Warnock. Oxford, 1962.
33. Cackowski Z. Tresc poznawcza wrazen zmyslowvch. W-wa, 1962.
34. Сarnap R. Testability and Meaning. «Philosoprry of Science», 1936, vol.
3, No. 4. Продолжение см. там же, 1937, vol. 4.
35. Саrnap R. The Methodological Character of Theoretical Concepts.
«Minnesota Studies in the Philosophy of Science, vol. I. The
Foundation...», Minneapolis, 1956.
36. Diogenes Laertius. De clarorum philosophorum vitis dogma-tibus et
apophthegmatibus libri decern, 1850, lib. X.
37. Eilstein H. О stylu filozofowania Leszka Kolakowskiego
tudziez о «mlodomarksowskiej» i «engelsowsko-leninowskiej» teorii poznania.
«Stu-dia filozoficzne», 1959, No. 6 (15).
38. Goodman N. Fact, fiction and forecast. London, 1954.
39. Helmhоltz H. Uber die Natur der menschlichen Sinnesempfin-dungen.
«Wissenschaftliche Abhandlungen», Bd. 2, Leipzig, 1883.
40. Helmholtz H. Handbuch der Physiologischen Optik,
Bd. III. Hamburg und Leipzig, 1940.

133
41. Juhos B. Uber die Definierbarkeit und empiriscbe Anwendung von
Dispositionsbegriffe. «Kant—Studien», Bd. 51, Hf. 3. Koln, 1959—1960.
42. Кrajewski W. Szkice filozoficzne. W-wa, 1963.
43. «Materialna jednosc swiata». W-wa, 1961.
44. Pap A. Analytische Erkenntnislehre. Kritische Obersicht uber die neueste
Eutwicklung in USA und England, Wien, 1955.
45 Popper K. The Logik of Scientific Discovery N.-Y, 1961
46 Ryle G. The Concept of Mind. N.-Y., 1962.
47 Sellars R W Empiricism and the Philosophy of Mind «Minnesota Studies in
the Philosophy of Science, vol. I The Foundations » Mm
48 Stegmuller W Conditio irrealis, Dispositionen Naturgesetze und Induktion
«Kant—Studien», Bd 50 Hf 3 Koln 1958—1959
49 Theophrast De sensu, 27 Opera, Leipzig, 1854—1862 Diels 59 A 92
50 Wittich D Das Gesetz der sogenannten spezifischen Sinnesener gie und die
beiden philosophischen Grundnchtungen «Deutsche Zeitschrift fur
Philosophie», 1964, No 6
ЗАКЛЮЧЕНИЕ: СОПОСТАВЛЕНИЯ И ВЫВОДЫ
Данное исследование, учитывая ограничивавшие его рамки, завершено.
В трех разделах этой книги последовательно рассмотрены три антиномии-
проблемы из различных областей познания — политической экономии,
«геометрической» механики и психологии ощущений. Выбор именно этих
антиномий к порядок их исследования определялся рядом соображений,
часть из которых была отмечена в предисловии, а о других скажем теперь.
Все эти антиномии представляли для теории познания не меньший интерес,
чем для названных здесь различных специальных наук. И эти антиномии
были выбраны из самых разных областей знания: они относятся
соответственно к социальной, неорганической и органической сферам. В
гносеологическом же плане у них свой критерий выделения. При разборе
первой из них мы видели, как Маркс, в ходе конкретного политико-
экономического исследования, вычленил и уточнил антиномический анализ
как действенное оружие диалектического исследования, значение которого
выходит далеко за пределы политической экономии и социологии. Вторая
антиномия была особенно интересна тем, что за ней давно утвердилась

134
оценка ее как диалектической характеристики наиболее «простого»
феномена движения, будто бы окончательно выявленной Гегелем и
освященной авторитетом марксистских оценок. Мы сочли эту антиномию за
наиболее подходящий «объект», на котором прежде всего могла бы быть
проверена эффективность выкованного Марксом теоретического оружия.
Третья антиномия — наоборот, относится к одной из самых сложных
областей познания, причем для ее решения в наибольшей степени, по
сравнению с первыми двумя, оказывается необходимо применение новейших
естественнонаучных открытий.
Выбор и порядок антиномий в исследовании был продиктован также и
характером их разрешения. В первой из них объективное диалектическое
противоречие, которое «скрывалось» за формулой антиномии-проблемы,
выявилось в ходе содержательного уточнения тезиса и антитезиса
проблематической конъюнкции и исследования их соотношения. Во второй
антиномии разрешение ее как таковой привело к указанию на объективные
диалектические противоречия, существующие на иных, чем сама антиномия,
уровнях и через уточнение тезиса и антитезиса не вскрываемые полностью.
Разрешение третьей антиномии возможно, как оказывается, только после
качественного ее преобразования: вопрос о том, «похоже» или «не похоже»
ощущение на свойство внешнего объекта сам по себе лишен научного
смысла, так как в постановке вопроса предполагалось наличие «похожести»
именно по таким качествам ощущения, без которых оно не есть ощущение.
Различия между рассмотренными антиномиями по характеру их разрешения
в значительной мере обусловлены, в свою очередь, различиями в «удельном
весе» гносеологического и объективно-предметного содержания в каждой из
этих антиномий: первая из них в наибольшей степени коренится в
объективной диалектике самого исследуемого объекта.
Анализ гносеологического и логического аспектов других антиномий-
проблем, кроме трех рассмотренных в этой книге, выходит за пределы
поставленных и решенных в ней задач. Но аналогичному исследованию
подлежит, например, структура таких антиномий, как «дифференциалы есть
и не есть исчезающие величины», «множества в разделительном смысле есть
и не есть иное, чем сумма их элементов», «микрообъекты есть и не есть
частицы», «высшие формы движения объяснимы и не объяснимы через
низшие», «каузальная связь есть и не есть необходимость», «сознание
материально и не материально», «действительность рациональна и не
рациональна», «логика, диалектика и теория познания есть й не есть одно и
то же», «истина зависит и не зависит от субъекта», «значение есть и не есть
способ употребления знака», «философия марксизма есть и не есть синтез
диалектики Гегеля и материализма Фейербаха», и т. д . Каждая из них имеет

135
не тождественный другим облик своего решения, но у всех них есть общее,
—
то общее, которое сближает между собой и три рассмотренные нами
антиномии. Каждая из них состоит из центральных утверждений,
принадлежащих целым теориям или направлениям мысли, так что
разрешение этих антиномий через соответствующий каждой из них синтез
означает переход к новой теории, отношение которой к двум
предшествующим различно: либо новая теория довольно резко преодолевает
обе предшествующие, хотя и использует частные их достижения, либо к ним
возникает отношение, аналогичное физическому принципу «соответствия»
(при некоторых крайних условиях более широкая теория сводится к той или
иной из предшествовавших синтезу теорий как к теории более узкой,
частной), либо же новая теория глубоко отлична от них, но включает в себя
одну из них или обе в сильно преобразованном виде.
Немало очень существенных противоречий антиномий имеются в семиотике.
Перечислим некоторые из них.
Значение находится и не находится в самом знаке. В пользу утверждения, что
оно находится в знаке, говорит то соображение, что без значения или помимо
его знак вообще перестает быть знаком. Поэтому значение не
присоединяется к знаку и не координируется с ним, но органически входит в
состав его структуры. Но есть и соображения в пользу противоположного
тезиса: именно благодаря значению знак вступает во взаимоотношения с
другими элементами знаковой ситуации и с другими элементами знаковой
системы. Значение как бы «выводит» знак за его пределы, и поэтому трудно
согласиться с тем, что оно коренится внутри знака: ведь при всех случаях
ментального значения очевидно, что оно находится в головах
воспринимающих знак субъектов, а не в самом «теле» знака; да и во всех
прочих случаях значение могло бы находиться внутри «материи» знака
только в том случае, если бы существовали идеальные гуссерлианские
сущности, однако, их не существует.
Вышеприведенная антиномия частично переходит в следующую: значение
есть и не есть отношение, связывающее знак с чем-то вне его. Кроме того,
укажем еще на две семиотические антиномии.
Одна из них относится к проблеме определения значения и может быть
сформулирована так: значение есть и не есть способ употребления знака. Оно
есть способ употребления знака не только потому, что операциональная
характеристика значения является одним из частных случаев значения
вообще, но и потому, что абсолютно неупотребляемый никак (ни актуально,
ни потенциально) знак не есть знак, а просто есть тот или иной предмет.
Иными словами, хотя мы еще очень мало знаем о том, каков же способ или

136
каковы способы употребления знака, и это надо еще выяснять, однако
определение «значение есть способ употребления знака» истинно. С другой
стороны, значение не есть способ употребления знака, ибо эта дефиниция
возводит операциональный подход к значению знака во всеобщее положение,
а это неверно. Но если это всеобщее положение понимать именно как
всеобщее, то тогда это всего-навсего бессодержательная тавтология, а не
определение знака, так как мы узнаем не более того, что способ
употребления знака есть способ его употребления.
Другая антиномия долгое время была одной из неясных проблем введения в
семасиологию национальных языков: языковый знак и произволен, и
непроизволен. Он произволен, потому что искусствен: ведь его нельзя
отнести к числу естественных знаков, каковыми являются, например, знаки-
признаки, стоящие в причинном отношении к обозначаемым ими предметам
и процессам. Но он не произволен, потому что не конвенционален и возник в
рамках исторически мотивированных речевых знаковых систем.
Семиотика — обширная область противоречий-проблем: ведь до сих пор для
значения, т. е . одной из самых основных семиотических категорий, не
сформулировано определения, которое удовлетворило бы семиотиков. Тем
более это касается производных вопросов.
Разрешение некоторых из перечисленных выше антиномий имеет особо
важное значение для разработки категориального состава диалектической
логики. Но вопрос о ее категориальном составе — это обратная сторона
вопроса о ее предмете. Поскольку, как мы видели, никаких особых истинных
диалектических суждений и умозаключений, которые в принципе были бы
отличны от тех, что подчиняются законам формальной логики, не найдено,
то выбор одного из разных решений вопроса о предмете диалектической
логики (они были изложены на стр. 63 первой главы второго раздела книги)
уже перестает быть проблемой. Теперь, для внесения большей точности,
остается избрать один из следующих четырех ответов: (1) диалектическая
логика — это учение о совокупности диалектических форм мышления,
представляющих собой качественно нечто иное, чем суждения и
умозаключения; (2) это особая теория о диалектических чертах, присущих
всем формальнологическим элементам мышления; (3) диалектическая логика
тождественна диалектическому методу; (4) она представляет собой учение о
методе, то есть диалектико-материалистическую методологию.
Выбор одного из этих ответов намечен во втором разделе книги, но, впрочем,
был предрешен уже итогами первого раздела, где рассуждения автора
подчинялись принципу строгого различения между двумя видами
противоречия в познании: (а) противоречие процесса отражения и (б)

137
отражение противоречия познаваемого процесса. Мы рассматриваем
диалектическую логику как теорию диалектико-материалистического метода
познавательного процесса. Поскольку диалектические формы мышления
действительно существуют и представляют собой «широкие» структуры
специфического категориального движения познания от абстрактного к
конкретному, то они подлежат изучению именно в рамках методологии
теоретического мышления. Таким образом, (4) и (1) решения можно считать
совпадающими. Что же касается теории диалектики формальнологических
элементов мышления, то разработка ее — не бесполезное дело, но она почти
не выходит за рамки изложения диалектики как «суммы примеров» и в
функции диалектической логики потребностей современного научного
знания удовлетворить не может.
Как методология научного познания диалектическая логика является
основой логики научного познания (логики науки). Но спрашивается, что
понимать под последней научной дисциплиной? На ранних фазах ее развития
(а она тюка проходит именно таковые) достаточно эвристическим будет и
эмпирический подход к ее предмету: к ее ведению относятся любые виды
логического анализа структуры научного знания и процессов его развития, не
взирая на то, диалектическим или специально-формальным этот анализ
является. Но остаться надолго при таком понимании предмета логики науки
нельзя. И здесь напрашивается следующее решение: логика науки должна
быть исследованием логического строения реальных процессов приращения
и качественного обогащения знания, а в таком случае она не может
проходить мимо изучения реальных психологических процессов научного
мышления, разумеется, опять-таки, с логической их стороны. Это позволяет
провести определенную границу между логикой науки и логикой как
таковой: ведь вторая, занимаясь построением и исследованием абстрактных
структур, выполняет иную задачу, чем первая, занимающаяся построением
логических моделей реальных мыслительных процессов развития научного
познания, хотя эти две задачи нельзя и противопоставлять друг другу.
Примерно такое решение вопроса нашло выражение в [11]. Таким образом,
логика научного познания — это вид прикладной логики. Но сказанным
ограничиться нельзя. Очевидно также, что логика науки имеет тесный стык с
проблемами критики современной идеалистической гносеологии и, кроме
того, может рассматриваться, по крайней мере в одной из своих частей, как
составной элемент науковедения (наукознания), а в том числе — истории
науки.
Соотношение же диалектической логики с субъективной диалектикой как
наукой и с теорией познания может быть определено двояко. Прежде всего, в
соответствии с известным высказыванием В. И. Ленина в «Философских

138
тетрадях» {4, т. 29, стр. 301] как полное совпадение, во-первых,
диалектической логики, во-вторых, учения о диалектических
закономерностях теоретического отражения субъектом объекта и, в-третьих,
теории рационального познания. И затем, — как диалектическое единство
трех наук, при котором «совпадение» есть не более как конечная тенденция,
никогда в полной мере практически не реализуемая, но являющаяся
идеальным пределом бесконечного процесса развития научного знания. В
этом втором случае под субъективной диалектикой понимается уже не
диалектическая логика, но вся совокупность диалектических связей в
познавательных образах.
Соотношение диалектической логики с логикой формальной, учитывая
различие между логикой как совокупностью реально происходящих
операций и как теорией логических связей, находит, на основании сказанного
выше, свое вполне однозначное понимание. Формальная логика как
совокупность процессов и операций — это аспект реализации требований
диалектического мышления (конкретность истины, определенность,
доказательность), но не «предельный случай» в том смысле, что формальная
логика будто бы способна описывать лишь статические состояния.
Формальная логика как теория является объектом, метатеоретическое
исследование которого входит в число функций диалектической логики.
Данное понимание исходит из того факта, что не существует вообще никаких
областей действительности, где не имела бы места диалектика и так или
иначе не действовали бы ее закономерности. «. ..В природе все совершается в
конечном счете диалектически...» [3, т. 20, стр. 22]. Нет областей познания,
которые могли бы эффективно развиваться помимо применения законов и
категорий субъективной диалектики, а с другой стороны, не существует
таких участков научного мышления, где в процессе взаимосвязывания частей
мыслимого содержания прекращала бы свое действие формальная логика.
Как формальная, так и диалектическая логика действуют на всех этапах и
отрезках теоретического познания. Отвергать диалектику могут только
метафизики, отвергать же формальную логику склонны лишь софисты и
интуитивисты. Стремятся «преодолеть» формальную логику и некоторые
философы-марксисты: они борются с ней, но вполне уживаются с
формальнологическими противоречиями, в том числе в собственных работах.
Диалектических суждений, которые были бы истинными и вели к истине, но
фактом своего существования и способом получения опровергали бы законы
формальной логики, не существует. Не существует и ведущих к истине
«антиформальных» умозаключений. Что касается суждений, то, как мы
видели во всех трех разделах книги, подобные «суждения» представляют
собой в действительности — самое большее — формулировки задач
(проблем) для дальнейшего исследования. И только в этом качестве они

139
могут иногда (как, например, в случае первой из разобранных нами
антиномий) претендовать на то, что выражают приблизительную, т. е .
относительную, истину. Суждения и умозаключения по своей структуре и
способу образования соответствующие принципам и законам формальной
логики, но вступающие в конфликт с диалектикой, не могут быть
истинными, но происходит это потому, что принципы диалектики
нарушаются не структурой этих умозаключений, но содержанием тех
исходных суждений (посылок), на основании которых получены выводные
суждения. Самое большее, последние смогут выражать метафизически
искаженные истины.
Свободные от метафизических искажений истины могут быть получены
только на основе взаимодействия диалектической и формальной логик,
происходящего под контролем и на основе материалистической диалектики.
Взаимодействие это проявляется уже в том, что «внутри» формальной логики
всегда есть свои диалектические проблемы, а развитие диалектики как
теории нуждается и в использовании формальнологических средств.
Организация этого взаимодействия — долгий и диалектически
противоречивый исторический процесс, на протяжении которого формальная
логика как наука все более развивает свой аппарат, делая его более и более
разносторонним в соответствии со все возрастающими требованиями
диалектической логики (как практически функционирующего
диалектического мышления, так и науки о нем), но никогда не достигая
абсолютного совершенства. Это бесконечный процесс асимптотического
приближения.
Аналогичный характер носит и процесс взаимодействия между объективной
диалектикой и теорией субъективной диалектики, т. е . диалектической
логикой как наукой. Этот процесс — глубоко диалектический, никогда не
завершающийся абсолютным тождеством и успокоением.
Было немало философов, которые вслед за Зеноном Элейским видели в
диалектике лишь искусство полемического мышления. В их взглядах было
рациональное ядро: ведь полемика через столкновения противоположных
взглядов должна приводить к истине. Кант не порывал до конца с
определением диалектики как ars disputatoria и в этом смысле рассматривал
ее как логику видимости: «Общая логика, рассматриваемая как
органон, всегда есть логика видимости, т. е . имеет диалектический характер»
{9, стр. 161]. В лице трансцендентальной логики он пытался создать новую
гносеологически содержательную дисциплину. Радикальную попытку
ликвидировать разрыв между субъективной и объективной диалектикой
предпринял Гегель. Для этого потребовалось прежде всего признать
существование последней и переосмыслить первую. Но из чисто

140
субъективного искусства спора он превратил субъективную диалектику в
абсолютного двойника диалектики объективной, т. е . отождествил их.
Гегелевские триады диалектического процесса развития абсолютной идеи
содержали в себе зерно истины, но в мистифицированном, метафизически
искаженном виде. Однако великой заслугой Гегеля было то, что он угадал
триадический ритм процесса теоретического познания.
Подлинное диалектическое соотношение между «искусством» познающего
мышления и диалектикой познаваемых объектов выяснил Карл Маркс. Это
было одно из его великих философских открытий. Маркс «расщепил»
гегелевскую линию триадического развития на две — на объективно-
противоречивый процесс развития познаваемых объектов и отражающий его
процесс познавательного движения по ступенькам антиномий-проблем
диалектической логики. Теория тождества бытия и мышления была
разрушена, на смену ей пришла теория отражения бытия в мышлении.
И приходится сожалеть, что иногда среди философов-марксистов находятся
сторонники того, чтобы термин «тождество бытия и мышления», в котором
под «бытием» имеется в виду «объективное бытие», был взят на вооружение
философией марксизма. Здесь не могут быть признаны за достаточные
аргументы те факты, что мышление (сознание) есть порождение
материального мира, т. е . объективного бытия, отражает это бытие в себе и в
своем познавательном развитии все более «воссоздает» в себе конкретное
многообразие содержания предметов внешнего мира. Лишь запутывают дело
ссылки на то, что даже у Гегеля имело место не абсолютное тождество, а
«тождество и не тождество» мысли и бытия. Включение принципа
«тождества бытия и мышления» в состав положений диалектического
материализма, если не реставрирует гегелевские взгляды, то несет с собой
неизбежно чужеродные марксизму мотивы упрощенного, вульгарного
материализма и эклектику в понимании практики.
***
Возникновение диалектико-материалистического понимания соотношения
объективной и субъективной диалектики было качественным «скачком» в
философии. Но к нему вел долгий исторический путь развития диалектики.
На этом, растянувшемся на многие тысячелетия пути принципиально
важными мы считаем, в частности, те пункты, в которых так или иначе
определялось отношение диалектики к формальной логике и ее законам, ибо
уточнение этого отношения представляет собой очень существенную
составную часть формирования научной диалектики. Оно неразрывно
связано с занятием определенной позиции в отношении к разуму, интуиции и
концепциям иррационального «вчувствования» в действительность, а

141
главное — соединено с тем или иным определенным пониманием связи
мышления со структурой внешнего мира.
Пока так или иначе не определено отношение диалектики к формальной
логике, нет полных оснований для вывода, что в том или ином случае
произошел переход к качественно новому этапу формирования теории
диалектического мышления или же, наоборот, такого перехода еще не
произошло. Иными словами, мы считаем, что одна из периодизаций истории
диалектики должна быть построена именно по тем ее явлениям, которые
означали декларацию и обоснование определенного (не совпадающего с
предшествовавшим) отношения к формальной логике. Таких главных
явлений, нашедших свое выражение в классических философских
произведениях, было, как полагаем, три: «Софист» Платона, «Наука логики»
Гегеля и «Нищета философии» Маркса.
Сказанное не означает ни того, что в эту, своего рода, «триаду» должно быть
втиснуто все богатство исторического развития учений о методе, ни того, что
будто бы ею следует заменить другие периодизации диалектики. Впрочем,
предлагаемая нами схема вообще не претендует на самостоятельное
существование: она не более как один из аспектов известной периодизации,
намеченной Ф. Энгельсом. Речь идет об известной «триаде», в которой на
смену диалектическому мышлению древнегреческой философии, снятому
метафизикой средних веков и нового времени, приходят диалектические
учения немецкой классической философии XIX в., а затем диалектика
Маркса, к которой гегелевская диалектика относится так, «как теория
теплорода — к механической теории теплоты, как флогистонная теория — к
теории Лавуазье» [3, т. 20, стр. 372]. Бесспорна плодотворность мысли В. И.
Ленина о «кругах» в истории философии, а в том числе и диалектики нового
времени. Вытекающие из этих методологических установок варианты
периодизации освещают важные стороны истории развития диалектической
мысли; они имеют в виду более широкий круг связей и отношений
диалектики к другим учениям, чем отношение ее только к формальной
логике.
Остановимся на первом этапе предлагаемого аспекта периодизации.
Деятельность Платона как логика и диалектика отнюдь не представляет
собой итога всего того, что создала античная мысль, поскольку до нас не
дошли логические сочинения материалиста Демокрита, а послеплатоновские
исследования существенно важны как в логическом (Аристотель, стоики),
так и в диалектическом (Прокл и другие неоплатоники) отношениях. Но в
понимании связи между логикой и диалектикой Аристотель по сути дела не
вышел за пределы того, что было выяснено Платоном, а
иррационалистическое истолкование диалектики Проклом было, по

142
сравнению со взглядами Платона, шагом назад. На решение Платоном
вопроса о характере указанной связи значительное воздействие оказали его
идеалистические онтологические воззрения, которые вели к резкому
противопоставлению «знания» об идеях «мнению» о вещах чувственного
мира. И тем не менее результаты, достигнутые философским прозрением
Платона, опиравшимся на завоевания предшествовавшей древнегреческой
мысли и в особенности Гераклита, были исключительно глубоки, хотя, к
сожалению, утрачены и во многом забыты в последующие столетия.
В диалоге «Софист» Платон рассматривает гносеологические функции
формальнологического закона непротиворечия. Этот закон — та путеводная
нить, которая помогает ему в этом диалоге опровергнуть утверждения о
существовании буквально не существующего и разобраться в той
парадоксальной ситуации, что не существующее все-таки существует, коль
скоро мы уже мыслим или говорим о нем (237Е). Любопытно, что за две с
половиной тысячи лет до Рассела Платон, таким образом, фактически
сформулировал парадокс несуществования.
Для Платона очевидный факт, что не может быть так, чтобы
несуществующее существовало бы и не существовало одновременно и в
одном и том же смысле. Утверждать это— значило бы быть в положении тех,
кто «явно противоречит самому себе», а это недопустимо
(230 В). Приписывать какой-либо предикат и одновременно отрицать его
присущность можно только в разных смыслах и отношениях. «Движение
тождественно и не тождественно ... поскольку оно тождественно, — так
говорили мы, имея в виду, что тождественное причастно самому себе, а
поскольку не тождественно, — имели в виду причастность ему отличного,
для каковой причастности, отступив от тождественности, оно стала не тем, а
другим, так что опять-таки правильно говорится, что оно не есть то же
самое» (256 5). И далее: «Стало быть, когда высказывают отрицание, мы
соблюдаем то, что этим означается не противное, а лишь нечто иное...»
(257Б), так что «пусть никто не говорит, будто бы, осмеливаясь полагать, что
несуществующее существует, выставляем его как то, что противно
существующему ... существующее, приобщившись отличному, должно было
сделаться отличным от прочих родов: а будучи не таким, каковы все роды,
оно не есть ни каждый из них в отдельности, ни все, взятые вместе, за
исключением его самого; так что существующее без всякого
противоречия становится тысячи раз не существующим. Таким же образом и
прочие роды, взятые порознь и все вместе, в одних отношениях существуют,
в других не существуют» (258Е— 259 В. Курсив мой. — И . Н .) . В
соответствии с этими методологическими соображениями Платон считает,
что несуществующее может существовать при том определенном условии,

143
что оно есть не абсолютное небытие, контрадикторно противоположное
(противное) бытию, а некоторое квазибытие (τό μή όν), приобщенное
несущностному состоянию, что делает его отличным и от абсолютного
бытия, т. е . платоновских идей, и от абсолютного небытия, т. е . ничто, о
котором невозможно ни помыслить, ни что-либо высказать. Квазибытие —
Платонова «материя» — это бытие, лишенное всех качеств, кроме самого
факта бытия, так как свои качества, по Платону, оно получает лишь от мира
идей, причем эти качества, преломляясь через ущербность квазибытия,
утрачивают идеальность, полноту, вечность, устойчивость и т. д . В мире
чувственных явлений поэтому все преходяще, и «мнение» питается
соединением возникновения и уничтожения, совмещением бытия (идей) и
небытия (материи), т. е . бытия и небытия в разных отношениях. Но в
истинном мире сущности «знание» обретает четкость и определенность
бытия, столь же четко и определенно, в соответствии с законом
непротиворечия, высказываясь об отношениях между мирами бытия и
квазибытия, о переходах между бытием и небытием.
В этой связи становится, между прочим, очевидным, что понимание
диалектики в «Софисте» как искусства «делить предметы на роды и избегать
того, чтобы один вид почитать другим, а другой — тем же [что и первый
вид]...» (253 Д), и понимание ее в «Пармениде» как прослеживания перехода
понятий в им противоположные не только не противоречат друг другу, но и
составляют единое целое, так как устремлены на одно и то же, а именно на
всестороннее выявление диалектического единства между сходством и
различием понятий. И это возможно благодаря тому, что, как это пытался
сформулировать Платон, не только нет несовместимости между диалектикой
и формальнологическим законом непротиворечия, но последний необходим
для эффективности действия первой как метода мышления о бытии.
Квазибытие в «Софисте», как и «единое» в «Пармениде», есть и не есть, но в
разных смыслах: оно есть как сущее и не есть в смысле полноты бытия,
свойственной идеям.
Функция эффективного исследования понятий возможна у диалектики, в
понимании ее Платоном, потому, что она эвристична по самой своей
природе: сопоставляя, сталкивая противоположные мнения, она заставляет
разум размышлять, — ведь именно мысль, имеющая в себе противоречие и
выявляющая его, движется вперед. Таким образом, устанавливается единство
пониманий диалектики не только как инструмента расчленения на
логические роды и как метода взаимоперехода понятий, но и как искусства
познавательного спора. Это единство, найденное Платоном (своего рода
ранний вариант единства логики, диалектики и гносеологии) было
впоследствии утрачено: уже Аристотель стал рассматривать учение об

144
определениях, разграничениях и соотношениях понятий как
самостоятельную логическую науку, хотя и с онтологической подоплекой, а
средневековые логики обособили искусство спора от диалектического учения
о противоположностях, хотя и продолжали называть первое по традиции
«диалектикой».
Более двух тысячелетий отделяли Гегеля от Платона. Между ними был
период долгого и трудного развития диалектической мысли, на которой
тяжелыми путами лежало наследие и иррационализма Плотина и Прокла, и
крайнего релятивизма и софистики Кратила и Протагора. Угаданное
Платоном верное решение вопроса о взаимоотношении диалектики и
формальной логики на многие годы выпало из поля зрения философов и
логиков. Вследствие того, что в средние века произошло своеобразное
«отождествление» диалектики и формальной логики, поскольку диалектика
понималась лишь как формальнологическое искусство полемики, над
сознанием философов нового времени еще долго тяготело представление о
формальной логике как о ненавистной им схоластической силлогистике, а о
диалектике — как о синониме софистики и бесплодной словесной игры.
Пренебрежительное отношение к формальной логике и ее законам
унаследовал и Гегель, хотя он — ив этом его огромная заслуга — больше,
чем кто-либо до него, восстановил в правах диалектическое мышление и в
этом обнаружил независимость своего философствования как от
метафизических традиций XVII—XVIII вв., так и от диалектической картины
немыслящей природы, намечавшейся у Декарта, Ламетри и Дидро. Для
связанного с деятельностью Гегеля второго этапа в истории диалектики
характерно то, что он, Гегель, осуществил теоретическое отрицание позиции
Платона в исследуемом нами вопросе, изображая, однако, дело так, будто он
явился его преемником и продолжателем.
Едва ли виной тому простая случайность, что Гегель не позаботился о
точном переводе принципиально важных мест в диалогах античного
диалектика. Высказывание Платона о том, что «существующее без всякого
противоречия становится тысячи раз не существующим», приобрело в
«Лекциях по истории философии» Гегеля совершенно искаженный вид:
«...оно тысячекратным образом не существует» [6, т. X, стр. 180]. Несколько
выше Гегель неверно перевел раздел 259 из «Софиста», вставив от себя в
перевод слова о том, что «истинное заключается в том, чтобы показать что
то, что есть иное, есть то же самое, — а то, что есть то же самое, есть иное, и
именно в одном и том же отношении» [14, S. 233]34
.
34
Ср. [6, т. X, стр. 177], где это место переведено так: «... чтобы показать, что в том же отношении и
с той же стороны, с которой в них является одно, в них показывается наличие и другого».

145
Такие утверждения, как мы уже отчасти имели случай убедиться выше,
Платону чужды. Наоборот, в 4 книге «Государства» он заявлял, что «одно и
то же самое не пожелает одновременно ни действовать, ни испытывать
противные друг другу состояния с той же самой точки зрения и в том же
отношении к тому же самому предмету» {436 В]. Приводимый здесь же
пример с кубом хорошо поясняет, что Платон имеет в виду: вращающийся
вокруг себя и стоящий при этом на одной из своих вершин и сохраняющий
ось вращения куб движется в отношении этой оси и не движется в
отношении занимаемого им на твердой поверхности места. Не в пользу
Гегеля свидетельствует и столь восхищавшая Прокла концовка диалога
«Парменид», влияние которой можно проследить и далее, вплоть до Николая
Кузанского и Джордано Бруно. Здесь речь шла о том, что единое есть и иное,
т. е . не единое, но многое, а также, что они существуют и не существуют «по
отношению к самим себе и друг к другу» [166 С], но внутри этих отношений
Платон имеет все-таки в виду разные отношения: в разных смыслах само
единое тождественно себе и отличается от себя самого, становясь иным, т. е .
многим [см., напр. 146 Д—147 В].
Те тонкие соотношения, которые упорядочиваются Платоном в «Пармениде»
во многом интуитивно, находят свое логическое обоснование в «Федоне»,
где сформулировано важное положение касательно разграничения разных
смыслов противоречивости (соответственно: допустимости отношений, в
которых противоречивость может быть «сохранена» для положительной
мысли). «Ты не учитываешь, — говорит Платон устами Сократа, обращаясь к
собеседнику, — разницы между тем, что говорится сейчас, и тем, что
говорилось прежде. Тогда речь шла о том, что из противоположной вещи
возникает [ей же] противоположная, а теперь о том, что сама
противоположность никогда не может стать противоположной сама себе, —
ни в нас, ни в природе [вещей]» [103 В]. Противоположные определения не
могут буквально совпадать ни в природе вещей, т. е . в идеях, ни «в нас», т. е .
в строго логическом разумном знании идей, но они, по Платону, могут
совпадать в чувственном «мнении». Разум, в отличие от ощущений, четко
разграничивает противоположные определения, а когда в «Пармениде»
показывает переход одних из них в другие, то четко разграничивает
отношения, в которых переход совершается от отношений, в которых
определения остаются тождественными себе. В повседневном же мире,
возникающем от взаимосоединения бытия и материального квазибытия и
смешивающем разумное и чувственное, спутываются «знание» и «мнение»,
здесь возможны и ошибки мышления.
Но что характерно и важно для рассматриваемой нами проблемы, так это то,
что от ошибок и заблуждений мышление, по Платону, переходит к истине

146
именно через выявление в себе формальнологических противоречий:
обнаружившись в мысли как нечто негативное, они толкают ее к
преодолению их и позитивному тем самым выявлению подлинной истины.
Далее, однако, расходятся пути диалектики и метафизики: Платон
возвращается на путь последней, и истина для него состоит в
непротиворечивом и в формальнологическом, и диалектическом смыслах
бытии, на познание которого через воспоминание (анамнезис) и должна
навести человека самоуглубленная и освобожденная от чувственности
мысль.
Если, по Платону, «сама противоположность никогда не может стать
противоположной сама себе», то Гегель, наоборот, считал, что противоречия
сами противоречивы. Но в этом он прав не менее, чем был прав Платон, так
как имеет в данном случае в виду не формальнологические, но
диалектические противоречия: категория противоречия, по Гегелю, сама
находится в диалектическом движении, выходя «из себя» в иное, т. е . в
основание, именно потому, что корень этого движения, т. е. внутреннее
противоречие, заложен в ней самой.
Но Гегель неправ в ином, решающем в аспекте рассматриваемой здесь
проблемы, отношении, — в оценке гносеологической значимости
формальнологического закона непротиворечия, и именно это обстоятельство
в значительной мере характеризует отличие его позиции в вопросах
диалектики от позиции Платона, хотя это отличие связано также и с
несколько иным, чем у Платона, типом его идеализма. Если идеи Платона в
себе неподвижны и неизменны, то абсолютная идея Гегеля постоянно
претерпевает метаморфозы, вплоть до отчуждения в материю. Однако
тождество онтологического и гносеологического у Гегеля, которое, как мы
отмечали в разделе нашей книги, где шла речь о противоречиях движения,
приводило его к ошибкам и к противоречиям с самим собой, было по-своему
предварено уже Платоном. Ведь диалектика Платона — это не только метод
восхождения к высшим родам бытия, т. е . к верховным идеям, но и учение о
самом бытии, так что его диалектика носит и онтологический характер. Как
метод познания, она стремится вскрывать и преодолевать противоречия, а
как онтология — стремится к непротиворечивым вечным объектам, так что
Платон предварил не только Гегелево тождество бытия и мышления, но и
противоречие между методом и системой.
Сглаживается ли это последнее противоречие в диалоге «Парменид»? При
поверхностном чтении этого диалога складывается впечатление, что Платон
отменяет как свое запрещение формальнологических противоречий, так и
свое понимание идей как неизменного бытия: получается так, что высшие
роды бытия «бытие», «единое» и «покой» переходят в иное τάλλα, т. е .

147
многое, а значит идеи переходят друг в друга. Но при более близком
рассмотрении оказывается, что и в «Пармениде» Платон стремится
сохранить действие логического закона непротиворечия и основывает на
этом все свои рассуждения. «Бытие» и «покой» причастны не только к роду
«тождественного», но и к роду «иного» и именно в ином отношении
переходят в «небытие» и «движение» и т. д . Единое в бытии «участвует и не
участвует в разное время; только таким образом оно может участвовать и не
участвовать в том же самом» [155 Е]. Закона непротиворечия Платон
придерживается и тогда, когда пишет, что «поскольку единое есть целое, оно
находится в другом, а поскольку оно есть совокупность всех частей — в
самом себе» [145 Е]. И еще: «...По каждому из этих двух свойств
(ограниченности и беспредельности. — И. Н.) в отдельности [элементы]
другого подобны себе самим и друг другу, а по обоим вместе — в высшей
степени противоположны и неподобны» [159 А].
Строго говоря, у Платона нет, таким образом, перехода идеи бытия в
небытие, ибо имеет место не это, но совмещение «бытия» и «иного». Но
этого мало. Нет, строго говоря, и самого перехода или совмещения идей, так
что Платон в «Пармениде» сохраняет и основы своего учения об идеях.
Последнее обстоятельство обнаруживается следующим образом. Стремясь
сохранить свою онтологию незыблемой, Платон проводит неявно ту мысль,
что покоится, например, и движется не идея единого, но лишь понятие
разума об этой идее. В «Пармениде» он приходит к выводу [139 В, ср.
140 В], что «единое», строго говоря, и не покоится и не движется, что
обусловлено тем, что оно выпадает из потока времени («не пребывает ни в
каком времени») [141 Д]. При этом условии нет и движения единого во
многое, нет перехода между ними. Тем самым Платон предвосхитил Спинозу
и Гегеля. Спинозу — в том смысле, что в «Этике» аналогичным образом
разрешается проблема отношения между субстанцией и модусами: если
абстрагироваться от движения «внутри» субстанции как бесконечной цепи
конечных взаимодействий, то субстанция не неподвижна как целое, но
находится вне категорий движения и покоя (движение и неподвижность
могут быть только у модусов). Гегеля — в том смысле, что в «Логике» и
«Философии природы» настойчиво проводится мысль, что подлинные
противоречия имеют место не в объектах, но лишь в понятиях разума (другое
дело, что у Гегеля «подлинные», т. е . духовные, а не материальные,
«объекты» это и есть понятия).
В свете всего сказанного выше получается, что финал «Парменида», в
котором снова как бы смешиваются бытие и небытие единого «по
отношению к самим себе и друг к другу», так что единое есть и не есть,
является и не является (166 С), несколько туманен, что и восхищало Прокла и

148
Гегеля, но в действительности он в слишком сжатом виде воспроизводит
достигнутые Платоном результаты, чем и затемняет основные идеи диалога.
Кое-чем у Платона недоволен и Гегель, но как раз тем, что могло бы вызвать
нашу похвалу. Стремление Платона к последовательности и четкости в
движении диалектической мысли рассматривается Гегелем как следствие
недостаточной «чистоты»35 его диалектики, смешения разумно-
спекулятивного мышления с рассудочным и т. д . «.. .Его диалектика, —
упрекает Платона Гегель, — часто сама является чисто рассуждательской,
исходит из единичных точек зрения...» [6, т. 8, стр. 167]. А в то же время
Гегель приписывает Платону свои собственные взгляды, утверждая, что
в «Пармениде» тот порицал будто бы такое единство противоположностей,
при котором говорится, что нечто есть единое в совсем ином отношении, чем
оно же само есть многое, после чего Гегель характеризует такое понимание
единства противоположностей как «пустую диалектику, которая не
объединяет противоположностей истинным образом» [6, т. X, стр. 177]. К
этому пониманию Гегель относит критику Платона, высказанную в
действительности Платоном по иному поводу, а именно по поводу того, что
софисты берут противоположности не просто в разных, но в разных, не
взаимосвязанных друг с другом отношениях, переходя от одного к другому и
обратно без достижения положительного результата.
Собственные взгляды Гегеля на принцип тождества противоположностей «в
одном и том же смысле и отношении» мы рассматривали в настоящей книге
уже в ряде аспектов, связывая, например, их со взглядами Гегеля насчет
антиномий Канта и проблемы противоречий механического движения.
Гегель утверждает, что «в одном и том же отношении существуют нечто в
самом себе и его отсутствие, отрицательное его самого» [6, т. V, стр. 521;
ср. стр. 498, 509, 522]. Однако теперь целесообразно более полно и
всесторонне охарактеризовать гегелевский этап в понимании соотношения
диалектических и формальнологических противоречий и подвести некоторые
итоги.
Мы уже отмечали в I главе II раздела колебания Гегеля в оценке
познавательного значения формальной логики. Но следует иметь в виду, что
в конечном счете эти колебания вытекают из более глубоких его колебаний в
оценке рассудочной деятельности человеческого духа. Формальнологический
характер рассудка (и рассудочность) формальнологических операций
постулируются Гегелем неоднократно. Поэтому трактовка формальной
логики и рассудка у него оказываются даже взаимообусловленными.
35
Об этой «чистоте» как об идеале диалектика-идеалиста В. И. Ленин иронически заметил:
«чистота» (=мертвость?) общих понятий» [4„ стр. 251].

149
Еще в античности наметилась антитеза рассудочного и разумного как
относительного и абсолютного, несовершенного и совершенного,
человеческого и божественного. Преодоление средневекового финитизма
привело затем к антитезе конечного и бесконечного (ср. модусы мышления и
мышление как атрибут у Спинозы), и поскольку познавательное овладение
бесконечным представлялось возможным только через непосредственный
акт, так как всякая опосредствованность отпугивала своей собственной
бесконечностью, то у Николая Кузанского, Бруно, Гамана, Якоби, Шеллинга
и др. сложилось истолкование «разумного» как интуитивного, которое
«схватывает» единство противоположностей в их взаимотождестве, до этого
расщепленное и разведенное в стороны ограниченно рассудочной мыслью.
Таким образом, из рамок рационального познания усилиями этих философов
стала выделяться некая качественно высшая способность. Не удивительно,
что ее вскоре вывели за пределы самого рационального, и она перестала
отличаться от традиционной мистической интуиции и алогизма.
Кант вновь сблизил разумное с рассудочным, поскольку познание сущности
вещей, по Канту, недоступно ни для рассудка, ни для разума, единых в этом
смысле в своей отрицательности. Одновременно Кант придал рассудку
частичный признак разумности, состоящий в стремлении к всеобщности
знания (через трансцендентальный априоризм). Как бы то ни было, Кант
различал «рассудок» и теоретический «разум» на том основании, что первый
есть совокупность мыслительных средств упорядочения явлений, а второй
безуспешно пытается проникнуть с помощью в принципе тех же средств в
сущность вещей, а для Гегеля рассудок соответствует той стадии познания
явлений, на которой субъект остается в рамках резкой вычлененности и
самотождественности понятий и отношений между ними. Гегель
характеризует его как «формально-тождественный рассудок» [6, т. III, стр.
277; ср. т. I, стр. 332] и сам безоговорочно отождествляет рассудочную
деятельность с формальнологической [6, т. VI, стр. 17], ссылаясь на то, что в
рассудочном мышлении содержание равнодушно к своей форме, а это
именно и есть, по Гегелю, отличительная черта мышления
формальнологического. Разум, по Гегелю, это подлинно диалектическое
познание мыслью как явлений, так и сущности вещей.
Антитеза рассудочного и разумного проникает широко всю систему
воззрений Гегеля, и неудивительно, что среди философов-марксистов
нашлись сторонники перенесения этой антитезы в материалистическую
диалектику для обозначения противоположности то метафизики и
диалектики, то формальной логики и философии, то, наконец, машинно-
алгоритмического и творческого мышления. Здесь мы не имеем возможности
подробно рассмотреть истоки учения Гегеля об этой антитезе, и мы

150
ограничимся указанием на то, что критика рассудка была для него
одновременно критикой как метафизической формы материализма, а равно и
всей просветительской идеологии, так и нефилософского, обыденного
сознания. Он находил клеймо узкой рассудочности во всей сфере
субъективного духа, из которой вырастает самоотчужденность вселенской
Идеи, захватывающая затем всю область ее объективных институтов.
Рассудочное познание в методе и системе Гегеля «снимается» отрицательно
диалектическим, которое вскрывает противоречия в самотождественности и
разводит их в стороны, а затем «спекулятивным», высшим моментом
познания, который устанавливает внутреннее единство, т. е . собственно
диалектическое тождество того, что ранее было расщеплено. Смена этих
ступеней воспроизводится на каждом следующем этапе познания вновь. Уже
здесь обнаруживается любопытное обстоятельство: диалектическое, которое
еще не поднялось до высот «спекулятивного», имеет в себе нечто от
рассудочного, содержит его в себе в «снятом» виде: расщепленность
противоречия на его взаимополярные полюсы и сохранение этой
раздвоенности предполагает формальнологическую, рассудочную фиксацию
двух противоположных друг другу сторон противоречия. Коварная
двойственность гегелевского «снятия (Aufheben)» (оно и сохраняет снятое и
даже подымает на более высокую ступень, соблюдая в необходимом для
такого «подъема» преобразовании преемственность содержания, но
одновременно и отрицает, преодолевает его) еще более оказывается
очевидной, когда встает вопрос, как понимать «снятие» рассудочной ступени
в познании (и рассудочного момента в методе познания) спекулятивной
ступенью (моментом): ведь в триаде «рассудочное— диалектическое —
спекулятивное» третий ее член, согласно закону отрицания отрицания,
должен в некотором смысле восстановить то, что было характерно для
первого ее члена!
Содержащийся то явно, то подспудно в каждом гегелевском «снятии», а
вообще говоря, и в каждом его «отрицании» внутри системы, мотив
«отчуждения» вступает здесь в конфликт с требованием преемственности в
развитии. В результате итог утрачивает однозначность и возникают те три
разные оценки познавательной роли рассудка и формальной логики, о
которых мы вкратце говорили во II разделе книги, не выходя далеко за
пределы чисто эмпирической констатации данного факта.
Первая оценка вытекает из акцента в «снятии» на сохранение снимаемого.
Обосновывается же сохранение тем, что рассудок не есть совокупность таких
логических форм, которые суть «мертвые, недейственные и безразличные
вместилища представлений или мыслей» [6, т. I, стр. 267]. Он есть
«необходимый момент разумного мышления... без рассудка невозможна

151
также и никакая устойчивость характера, ибо для этой последней требуется,
чтобы человек твердо держался своей индивидуальной сущности» [6, т. III,
стр. 278]. В статье «Труды Гамана» (1827) Гегель критиковал последнего за
нарушения им формальнологической доказательности [14а, S. 251; ср. S .
222]. Мало того, ведь сам факт включения «рассудка» как категориального
момента (его невозможно отделить в системе Гегеля от диалектического
учения о рассудке) в систему говорит о том, что он не только оправдывается
всем ее целостным содержанием, но на нем лежит печать Абсолютной идеи,
т. е . божественного духа. Таким образом, рассудок получает не только
гносеологическое, но и онтологическое оправдание. Гегель называет
рассудок «божьей благостью, поскольку под последней понимают то, что
конечные вещи суть, что они обладают устойчивым бытием... Понимаемый в
таком смысле рассудок обнаруживает свое присутствие во всех вообще
областях предметного мира, и совершенство какого бы то ни было предмета
непременно предполагает, что принцип рассудка занимает в нем место,
принадлежащее ему по праву» [6, т. I, стр. 133—134]. Таким образом,
онтологизация Гегелем как диалектической, так и формальной логики
приводит не только к тому, что последняя отождествляется с метафизической
трактовкой структуры бытия, но и к совсем иному, а именно к тому, что она
оказывается у него выражением самой структурной расчлененности бытия,
находящей свое выражение в архитектонике системы гегелевской
философии и в отрицательно диалектическом (а через него и в
спекулятивном) моменте метода, «разводящем» противоположности и
заостряющем их в противоречии. Не удивительно, что Гегель заявляет даже,
что все вещи суть умозаключения.
Коль скоро «рассудок» включен в гегелевскую систему, с ним происходят
все диктуемые этим обстоятельством метаморфозы. Он появляется перед
нами не только в Логике, но и в учении о Субъективном духе и в Истории
философии, где начатый Декартом «период мыслительного рассудка»
позволяет немецкому идеалисту воскликнуть, что наконец-то Дух «у себя
дома» и отсюда «поистине начинается мышление» [6, т. XI, стр. 252]. На
высшем этапе историко-философского развития рассудок, как это и должно
быть у Гегеля, встречается с нами снова в облике одной из составляющих
его, теперь уже не Декарта, а самого Гегеля, философии и получает
подтверждение своего права на существование как элемент высшего
познания действительности, как звено в методе этого познания и как сторона
самой действительности в наиболее зрелом ее развитии, т. е. в соответствии с
многосторонностью той роли, которую играет философия в рамках
гегелевской системы. Не только повседневное или в частных науках
застрявшее сознание обязано придерживаться рассудка: мы узнаем, что и
«для философствования требуется прежде всего, чтобы каждая мысль

152
мыслилась нами во всей ее строгости и чтобы не оставляли ее смутной и
неопределенной» [6, т. I, стр. 134].
Поскольку «рассудок», а значит формальнологическое мышление получают
иногда у Гегеля столь далеко идущую реабилитацию, то неудивительно, что
Гегель из формальнологического инструментария не может отвергнуть
буквально ничего. Но что бы Гегель ни включал в свою систему, он включает
это лишь в приемлемой для него модификации. Так это происходит и здесь.
В учении о субъективном понятии в Логике он заимствует
формальнологические классификации суждений и умозаключений и
включает их с некоторыми интерпретационными поправками (замена
координации субординацией) в свою систему как классификации
диалектические. Возникает вывод, что абстрактное понятие есть крайне
существенный момент разума и «надо во всех отношениях отвергнуть
обычное разграничение между рассудком и разумом» [6, т. VI, стр. 45].
Следование структурам формальной логики заходит у Гегеля столь далеко,
что он отнюдь не включил в диалектическую классификацию суждений
противоречащие формальной логике выражения вида «есть и не есть». И уж
совсем напрасно он упрекает Канта за то, что его «трансцендентальная
логика решается на заимствование из такой науки (т. е . формальной логики.
—
И. Н.), а не берется сразу же сама за дело эмпирически» [6, т. VI, стр. 46—
47]. Сам Гегель решился на подобное заимствование, но не решился
использовать в классификации свою эмпирическую практику манипуляцией
с оборотами вида «есть и не есть».
Но «есть и не есть» отличается необыкновенной живучестью: оно вновь
всплывает уже вместе со второй оценкой Гегелем рассудка и формальной
логики. Рассудок не только сохраняется Гегелем, он ведь подлежит и
отрицанию, преодолению... Само преодоление двойственно: оно означает и
преемственность и ниспровержение. Оба эти акцента объединяются в
понятии логико-исторической оправданности как деятельности рассудка (в
свое время и для решения своих ограниченных задач), так и его же критики
со стороны более высокой стадии мышления (как в плане исторического
развития мысли, так и в плане существования более высоких звеньев метода,
надстраивающихся над его рассудочным звеном). В русло этих взглядов
вписываются заявления Гегеля о том, что в собственно диалектической
области «определения рассудка уже не имеют силы» [6, т. I, стр. 337], хотя на
более низких ступенях познания они вполне уместны и относительно
истинны. Разумная теория понятия, например, включает в себя рассудочный
подход к понятию как подчиненный аспект [6, т. I, стр. 290]. «Рассудок есть,
по крайней мере, «существенный момент образования» и овладения
культурой мысли [6, т. I, стр. 133; ср. т . V, стр. 82], хотя совершенное

153
образование должно над ним подняться. И чуть ли не каждая категория
гегелевской системы, по мысли Гегеля, исторически познавалась сперва в
сравнительно упрощенном, рассудочном, «согласно их конечности» [6, т. I,
стр. 68], виде. Это касается, например, категорий «причина», «сила», «вещь в
себе» и т. д . В схеме таких рассуждений включение формальнологических
классификаций в диалектическую логику в качестве «субъективной логики»
получает иной, чем отмечалось выше, смысл: приобретя некоторые
диалектические усовершенствования, эти классификации уже противостоят
своим прародителям как чему-то несовершенному, упрощенному, но отчасти
и полезному. Формальнологическому «тождеству» Гегель в учении о
Сущности противополагает «тождество» диалектическое, т. е . в конечном
счете относительное различие, которое не утверждает того, что абсолютное
самотождество есть ложное понятие, но показывает его узость,
безжизненность. «Разумные формы» не забывают своих рассудочных
аналогов и не могут далеко отойти от них: ни анализу и синтезу, ни индукции
и дедукции, ни фигурам традиционного силлогизма не противостоят никакие
диалектические их антиподы, а скорее лишь соседствуют их более
совершенные диалектические двойники. Мы уже отмечали, что в гегелевской
классификации суждений в учении и понятии отсутствуют структуры типа
«есть и не есть», в которых противоречие могло бы наслаждаться триумфом
отождествления, на что, однако, Гегель не решился: ведь тождество
достигается лишь в конце пути Духа, в финале системы.
Однако совсем иначе Гегель в учении о Сущности противопоставляет
формальнологическому противоречию противоречие диалектическое как
категорию. На этой основе категории и законы диалектической логики
оказываются в отчужденном, прямо-таки враждебном отношении к
соответствующим категориям и законам рассудочной деятельности, и мы
вступаем в сферу третьей оценки Гегелем формальной логики.
Теперь Гегель отождествляет рассудок и формальнологическую деятельность
с метафизическим методом мышления. Если в соответствии с
методологической категорией снятия спекулятивный момент должен
включать в себя в преобразованном виде и рассудок и диалектический
момент, так что возникает «рассудочный разум или разумный рассудок» [6,
т. V, стр. 4], т. е . своего рода единство противоположностей, то в унисон с
категорией отчуждения происходит нечто совершенно другое: спекулятивное
вбирает в себя диалектическое и вместе с этим союзником обрушивается на
рассудок, так что одна сторона противоположности подавляет вторую. Здесь,
правда, есть рациональное зерно: ведь на самом деле, если формальная
логика отчужденно, враждебно ведет себя в отношении диалектики, то она
становится уже метафизической формальной логикой. Но у Гегеля

154
отчужденно ведет себя не столько формальная логика, сколько сама
диалектика.
Отождествление Гегелем формальной логики с метафизическим методом не
ведет к квалификации ее как вздорной лжи. Это скорее исторически
неизбежное (как «предметное сознание» в «Феноменологии духа»)
заблуждение. И здесь возникает несоответствие. По Гегелю, во власти
односторонней рассудочности, метафизики остаются все науки о природе,
потому что в косном материальном мире нет подлинного диалектического
развития. Эти науки соответственно не имеют в себе подлинной истины, не
дают наиболее общего и необходимого знания. Однако эти науки нужны
людям, и Гегель с этим фактом вынужден посчитаться [6, т. VI, стр. 128; ср.
т. I, стр. 225]. Метафизическое рассудочное мышление, стиснутое границами
конечных предметов, «субъективно», но при всем этом оно должно было бы
быть признано полезным не менее, чем погрязшее в случайностях
естествознание. Но в данном пункте Гегель не последователен: если он,
диалектизируя математику, оставляет ее распорядительницей в своей области
и, отдавая должное богатому ее диалектическому содержанию, даже
переносит философию математики из Природы в Логику, где власть
натурфилософской «науки наук» над ней довольно либеральна, то
диалектизируя формальную логику, он, наоборот, изображает это иногда так,
будто диалектика побеждает формальную логику как воинствующую
метафизику. «Как бы упорен ни был рассудок в своем стремлении отвергнуть
диалектику» [6, т. I, стр. 137], диалектика одерживает над ним верх и
повергает его в прах. И Гегель часто несправедлив: он иронизирует над
стремлениями усовершенствовать формальную логику с помощью
математики [6, т. VI, стр. 133], хотя охотно* использовал математические
понятия для построения диалектического учения о Количестве. Он с
пренебрежением относится к теоретическим достижениям
формальнологического учения о понятии [6, т. VI, стр. 49], но охотно их
использует в том случае, когда аттестует их как достижения диалектического
учения о суждении [6, т. VI, стр. 95]. Короче говоря, нередко Гегель
обращался с формальной логикой, как мачеха с падчерицей: он пользуется
плодами ее труда, но воздерживается от слов благодарности по ее адресу.
Примерно таким же образом обращаются с формальной логикой авторы
книги «Диалектическая логика», опубликованной в 1966 г. в Ростове под ред.
А. М . Минасяна, и В. Босенко в монографии «Диалектика как теория
развития», вышедшей в свет в том же году в Киеве.
Онтологически истолковывая формальную логику как метафизику, Гегель
навсегда привязывает ее к колеснице метафизического материализма. Дело
не сводится к обвинению Гегелем формальной логики и рассудка в том, что

155
они отрицают диалектические противоречия в вещах, направляя против
диалектики таран закона непротиворечия, так что отсюда, естественно,
получается слияние гегелевской критики формальной логики с критикой по
адресу метафизического материализма XVIII в. Дело ведь в том, что, по
Гегелю, всякий материализм, поскольку это материализм, неглубок и в
принципе враждебен диалектике [6, т. I, стр. 231]: материализм, направляя
ощущения и мысль на познание чувственного мира, заглушает диалектику,
так как диалектическая стихия познания только там, где объектом мышления
является само мышление, а одновременно становится несодержательным,
формальным, так как мышление сохраняет свое содержание опять-таки
только там, где своим объектом оно имеет себя, т. е. соответствует нормам
теории познания идеализма гегелевского типа. Итак, по Гегелю,
материализм, рассудочность и метафизика (как метод) — неразлучные
братья. «Лишенная мысли чувственность, принимающая все ограниченное и
конечное за сущее, переходит в упорство рассудка, настойчиво понимающего
это ограниченное и конечное как нечто тождественное с
собою, не противоречащее себе внутри себя» [6, т. I, стр. 195].
Соответственно «в обычной логике... мышление считается здесь лишь
субъективной и формальной деятельностью, и объективное в
противоположность мышлению считается чем-то прочным и самим по себе
данным» [6, т. I, стр. 300], т. е . метафизически устойчивым. Рассудочное
познание природы, как правило, рассматривается Гегелем как синоним
метафизического понимания действительности, а когда он разбирает
«формальное основание», «формальную возможность» и «формальное
умозаключение», он обвиняет формальнологический подход даже не в
метафизичности, в обычном понимании последней, но в пустословии,
софистике и субъективизме {ср. напр., б, т. VI, стр. 115].
Итак, мы подробно рассмотрели три разные точки зрения Гегеля на
формальную логику и ее закономерности. Это, действительно, не одинаковые
точки зрения. Но даже аргументируя в пользу наиболее благоприятствующей
из них, Гегель не вносил никаких корректив в свое утверждение, что
диалектическая категория противоречия и запрещение противоречий
формальной логикой не совместимы. Таким образом, третья точка зрения,
наиболее к логике враждебная, оказывается у Гегеля господствующей.
Гегель заблуждался, полагая, что материализм не может не быть
метафизической философией, а формальная логика не может не быть
метафизической логикой. Он не видел и того, что признание истинным
суждения, фиксирующего противоречия, в котором (суждении) предикат
утверждается и отрицается в одном и том же смысле и отношении, не только
вступает в конфликт с формальной логикой, но и легко может быть обращено

156
против диалектики разума (ибо влечет к иррационализму) и даже против
абсолютного идеализма (ибо позволяет считать истинными утверждения
«мир идеален и не идеален, т. е ., например, «нейтрален» и т. п.). Таким
образом, диалектика теряет определенность и может быть использована для
доказательства чего угодно.
Вывести диалектику на строго научный путь значило органически срастить
ее с материализмом и однозначно решить вопрос об отношении
диалектических противоречий к формальнологическому закону
непротиворечия. Это было сделано Карлом Марксом, основоположником
диалектического материализма. Маркс положил начало третьему этапу в
истории диалектики с точки зрения отношения последней к формальной
логике.
Как показано в первом разделе книги, в методологическом приеме
антиномии-проблемы, который был применен Марксом в «Капитале»,
содержалось вполне определенное решение вопроса о роли
формальнологического закона непротиворечия в познании. Это решение
нашло свое яркое выражение в параграфе «Метод» второй главы «Нищеты в
философии» (1847), но складывалось постепенно и задолго до этого труда.
Объясняется это тем, что для Маркса проблема противоречий и их
разрешения с первых же лет его теоретической деятельности представляла
живейший интерес. В социальном плане это была проблема путей и целей
борьбы за освобождение пролетариата и других угнетенных классов от
эксплуатации, а в плане философском — проблема рациональных моментов в
учении Гегеля о «синтезе» «тезиса» и «антитезиса». Решить проблему
противоречий значило конкретизировать важнейший закон
материалистической диалектики о единстве и борьбе противоположностей и
создать методологическую основу для революционной стратегии и тактики.
В работе «К критике гегелевской философии права» (1843) Маркс подверг
критике Гегеля, в частности, за то, что он истолковал синтез
противоположностей как их примиряющее опосредствование и
соответственно этому искал в сословиях монархически-конституционного
государственного устройства опосредование противоречий между
государством и жизнью гражданского общества. По этому поводу Маркс
писал: «Середина есть деревянное железо, затушеванная противоположность
между всеобщностью и единичностью» [2, т. 1, стр. 316]. Маркс обратил
внимание на то, что влияние противоположностей через их примиряющее
взаимоопосредствование вело к тому, что в построениях Гегеля происходило
«перевертывание» отношения между тезисом и антитезисом, с одной
стороны, и их синтезом, — с другой. Полагая, что семья и гражданское
общество это как бы «темная природная основа», из которой возгорается

157
светоч государства, Гегель затем изображает дело так, что, наоборот,
государство «делит себя на эти сферы» [2, т. 1, стр. 224], телеологически
выводит их из себя, так что синтез оказывается результатом,
предшествующим своим слагаемым. Резюмируя эти выводы Маркса, Энгельс
в статье «Положение Англии. Восемнадцатый век» (1844) писал, что Гегель
«подчиняет субъект предикату, целое — части и этим ставит все на голову»
[2, т. 1, стр. 616].
В связи с критикой Гегеля Маркс высказал известное положение:
«Действительные крайности не могут быть опосредствованы именно потому,
что они являются действительными крайностями», на которое мы уже
обращали внимание в первой главе второго раздела книги. В качестве
истинных, действительных «крайностей» Маркс указал на такие, у которых
имеет место «различие между сущностями, различие двух сущностей» [2, т.
1, стр. 321]. Комментаторы-марксисты справедливо указывают на
несовершенство последнего положения, поскольку в нем отсутствует
указание на взаимообусловленность противоположностей, их единство. Но
следует добавить, что это положение было высказано Марксом вовсе не
потому, что в 1843 г. он будто бы считал достаточным для диалектического
противоречия наличие только противоположности между его сторонами, а
потому, что еще не нашел удовлетворявшей его характеристики отношения
наличного единства противоречия к сторонам последнего, которая бы не
позволяла истолковывать последующий диалектический «синтез» как
эклектическое соединение, примирение и в конечном счете — . как
метафизическое тождество.
Такое тождество не только метафизично, но и иррационально. В брошюре
«Шеллинг и откровение» (1842) Энгельс критиковал взгляды Шеллинга на
противоречие трояким образом. Во-первых, он отверг свойственную
Шеллингу' тенденцию изображать стороны диалектически противоречивого
движения как «...оторванные друг от друга, зафиксированные в их
оторванности...» [1, стр. 408] моменты, которые сталкиваются и вытесняют
друг друга. Эта тенденция позднего Шеллинга имела истоки отчасти и в
раннем его творчестве: в «Системе трансцендентального идеализма» (1800)
он приходил к мысли (например, в Четвертом главном разделе), что
противоположности бесконечно раздвоены и не могут никогда
синтезироваться. Во-вторых, Энгельс указывает на то, что Шеллинг
истолковывает диалектический синтез как «посредника», все-таки
приводящего противоречия к согласию [1, стр. 437; ср. 405—407]. И,
наконец, в-третьих, молодой Энгельс выступил против слияния
противоречий в нерасчлененном тождестве, в котором шеллингова
«потенция» трансформируется, «восстановляя и одновременно уничтожая

158
себя. Пойми, кто может!» [1, стр. 415]. Весьма знаменательно, как сам
Энгельс отвечает на вопрос, совпадает ли христианство Шеллинга с
традиционным христианством. Ответ его гласит: да и нет, но в разных
смыслах. «Да» в том смысле, что Шеллинг очень хотел подкрепить
христианство своей философией, построив последнюю в соответствии с
религией, и «нет» в том смысле, что в результате «...то, что дает Шеллинг, не
есть ни христианство, ни философия...» [1, стр. 440].
Отмеченные выше мотивы в подходе Маркса и Энгельса к проблеме
диалектического синтеза (разрешения) противоречий получили дальнейшее
развитие в «Святом семействе» (1844). В третьей главе второго раздела мы
отмечали, что в известном рассуждении о буржуазии и пролетариате как
«консервативной» и «разрушительной» сторонах противоречия Маркс
исходит из факта качественного различия роли и судеб сторон данного
социального противоречия. Здесь мы добавим, что Маркс отнюдь не считает,
что эта разнокачественность позволяет рассматривать их синтез как
результат механического вытеснения одной стороны противоречия другой:
отрицаются, хотя и по-разному, обе стороны. «Одержав победу, пролетариат
никоим образом не становится абсолютной стороной общества, ибо он
одерживает победу, только упраздняя самого себя и свою
противоположность» [2, т. 2, стр. 39], т. е . свое состояние эксплуатируемого
класса и капиталистическую частную собственность и ее носителя —
буржуазию. Диалектический синтез не есть нечто опосредствующее «между»
и «посреди» сторонами противоречия, но представляет собой результат
движения вперед, отрицающего как «положительную», так и
«отрицательную» стороны антагонизма, однако отрицающего отнюдь не
одинаковым, но качественно различным образом: пролетариат превращается
во владеющий средствами производства рабочий класс, а буржуазия
утрачивает статус класса навсегда, как класс исчезает, что отнюдь не
означает физического истребления бывших его членов. Именно это и
произошло в СССР в результате ликвидации эксплуататорских классов, а не
«перевертывание» ситуации, как это получилось у Мао Цзэ-дуна в статье
«Относительно противоречия» (1937 г.), где он утверждал, что в Советском
Союзе «господствовавшая до этого буржуазия превращается в подчиненный
класс, переходит на положение, которое занимал ее антипод».
В методологическом плане отмеченные выше соображения Маркса означают,
что Гегель был прав, когда рассматривал синтез как нечто качественно новое
в отношении тезиса и антитезиса, но коренным образом ошибался, когда
вследствие компромиссности своих политических симпатий и идеализма
философских позиций нарушал свой же принцип и интерпретировал синтез
как содержание тезиса и антитезиса во взаимопримиренном виде. Что

159
касается псевдотеоретической формулы Мао Цзэ-дуна, то в философском
отношении она связана с глубоко неверным, метафизическим пониманием
диалектического синтеза как «взаимного перемещения противоположностей»
[12, стр. 112]. В этой формуле отзвуки и прудоновских спекуляций, и
дюрингианских построений и пресловутой «теории равновесия». В этой, в
частности, связи весьма актуально отношение Маркса к попыткам Прудона
применить к анализу общественных процессов диалектику.
Исключительно важный шаг в развитии метода марксизма составила
«Нищета философии» (1847), труд, в котором Маркс исследует реальную
диалектику капиталистического способа производства и подвергает глубокой
критике как идеалистическую диалектику Гегеля, так и метафизический
способ ее использования мелкобуржуазным доктринером П. Ж. Прудоном.
Маркс в «Нищете философии» показывает принципиальную ошибочность
двух разных способов построения синтеза Прудоном, которые использованы
в его триадах, составленных им не из ступеней развития объекта и не
из сторон его реального движущего противоречия, а также не из понятий, но
из суждений.
Во-первых, Прудон изображает иногда дело таким образом, что выход из
социальных антиномий указывается одним из тезисов противоречия.
Разрешение антиномий общественной жизни Прудон связывает с тем,
чтобы «антитезис превратился в противоядие» [2, т. 4, стр. 140]: «хорошая»
сторона противоречия призвана парализовать вред, приносимый «дурной»
его стороной. «Каждый новый тезис, открываемый им (т. е . Прудоном. — И .
Н.) в абсолютном разуме и представляющий собой отрицание первого тезиса,
становится для него синтезом и довольно наивно принимается им за
разрешение данной задачи» [там же].
Во-вторых, Прудон выдает за диалектический синтез формальнологическую
конъюнкцию тезиса и антитезиса, Т. е . выдвигает в качестве решения
проблем формулу вида «есть и не есть», противоречащую законам
формальной логики. И этот Прудонов прием встречает у Маркса
безоговорочное осуждение. У Прудона ««да» превращается в «нет», «нет»
превращается в «да», «да» становится одновременно и «да» и «нет», «нет»
становится одновременно и «нет» и «да». Таким путем противоположности
взаимно уравновешиваются, нейтрализуют и парализуют друг друга» [2, т. 4,
стр. 132]. Изобразив ложную конъюнкцию двух суждений, одно из которых
утверждает то же самое, что отрицает другое, в качестве истинного ответа на
проблему Прудон подменяет диалектический синтез формальнологической
структурой. Формальная логика в ошибочном ее применении превращается в
метафизический метод, стоящий на службе субъективизма и софистики. Как

160
отмечает Маркс, переходы Прудона от тезиса и антитезиса к синтезу
оказываются произвольным «прыжком», в результате чего в познании
происходит движение не к истине, но всего лишь к «совокупной ошибке».
Столь же субъективистские вольты совершал Макс Штирнер в его
чрезвычайно произвольных обращениях и превращениях суждений об
отношении «Я» и народа, о чем Маркс и Энгельс с убийственной иронией
писали в разделе «Святой Макс» своего совместного труда «Немецкая
идеология».
Обе ошибки Прудона в понимании того, что именно представляет собой в
логическом отношении диалектический синтез, были связаны друг с другом
метафизическим своим характером и обе имели определенные социально-
классовые предпосылки и следствия: «Он хочет парить над буржуа и
пролетариями, как муж науки, но оказывается лишь мелким буржуа,
постоянно колеблющимся между капиталом и трудом, между политической
(буржуазной. — И. Н.) экономией и коммунизмом» [2, т. 4, стр. 147]. Маркс в
«Нищете философии» решительно возражает против подмены диалектики
метафизикой, выступающей в виде нарушения формальнологического закона
непротиворечия пресловутой конъюнкцией «да и нет» («есть и не есть»). Это
нарушение парализует диалектическое восходящее движение, так что «г-н
Прудон никогда не мог подняться выше двух первых ступеней: простого
тезиса и антитезиса» [2, т. 4, стр. 132], он барахтается и мечется между ними,
эклектически соединяя первую попавшуюся категорию не только с прямым
ее отрицанием, но даже с первой, попавшейся другой категорией [2, т. 4, стр.
136]. Два десятилетия спустя Маркс в письме Б. Швейцеру от 24/1 1865 г.
писал: «Прудон по натуре был склонен к диалектике. Но так как он никогда
не понимал подлинно научной диалектики, то он не пошел дальше
софистики» [2, т. 16, стр. 31].
Истолкование взаимодействия сторон объективного диалектического
противоречия как конъюнкции А и не-А в особенности искажает
действительное положение вещей в случае применения понятия и знака
конъюнкции к реальным связям во всем многообразии последних. Именно
это искажение имело место во взглядах Прудона. И именно в случае
взаимоотношений между пролетариатом и буржуазией налицо сложная
системная структура отношений, в которой имеют место и
взаимозависимость (внутри ее зависимость пролетариата от буржуазии
носит качественно глубоко иной характер, чем зависимость буржуазии от
деятельности пролетариата) и противоречивое отношение позиций одного
класса к позициям другого класса в экономической, политической и
идеологической борьбе и т. д . Относительно устойчивое равновесие этой
системы отношений по самому своему внутреннему характеру не может

161
долго сохраниться: расширенное воспроизводство капиталистических
отношений ведет к тому, что «равновесие» расшатывается и подрывается
изнутри присущими ему противоречиями, которые образуют свою сложную
структуру.
«Конъюгировать» эти противоречия в познании, считая конъюнкцию за
точное выражение отношений между ними, значит существенно исказить
реальное положение вещей. Видеть же в этой конъюнкции разрешение
противоречий — значит пойти по пути их взаимопримирения, т. е . их
апологии, когда их оставляют неразрешенными и этим удовлетворяются. К .
Маркс в «Нищете философии» указывал на то, что следует не примирять
антагонистические социальные противоречия, а нанести удар по той общей
их основе, на которой возможно сосуществование тезиса и антитезиса, т. е .
—
в данном случае — нанести удар по капиталистической частной
собственности.
Мы уже не раз подчеркивали, что диалектика существует всюду, — и в
объектах, и в их познании. Она имеет место и в механизме тех иллюзий,
которые ведут к искаженной интерпретации объективных диалектических
противоречий (бессознательно подчиняются законам диалектики даже и
метафизики в своем поведении). Подвергая критике концепции Прудона, К.
Маркс в «Нищете философии» вскрыл при этом своеобразную диалектику
заблуждений Прудона, продиктованную его классовым положением и
поведением.
Таким образом, К. Маркс подверг критике не только примирение и слияние
противоположностей в синтезирующем понятии идеалистических триад
Гегеля, но и эклектически-софистическое их конъюгирование, равно как и
вульгарно-метафизическое принятие одной из сторон противоречия за счет
просто «отбрасываемой» другой. От той трактовки соотношения
диалектического синтеза в познании объективных противоречий с фиксацией
сторон познаваемого противоречия, которую мы находим в работах К.
Маркса 40-х годов XIX в., идет прямая линия к тому анализу антиномий
типа «возникает и не возникает в обращении», который развит затем в
«Капитале». Не только в произведениях вполне зрелого марксизма, но и в
более ранних работах Маркса, в особенности в «Нищете философии», нет ни
нигилистического пренебрежения к формальной логике, ни отождествления
ее с метафизическим методом мышления. Уже в период своего философского
формирования Маркс не только не искал каких-то «ограничений»
применения формальной логики в исследованиях, будто бы требуемых
материалистической диалектикой, но наоборот, рассматривал нарушение
формальнологической последовательности и доказательности как попытку
эклектического примирения диалектических противоречий, а значит, — как

162
нарушение духа революционной диалектики и возвращение к метафизике.
Материалистическая диалектика Маркса и Энгельса формировалась как в
ходе преодоления старого метафизического материализма и
идеалистического понимания диалектики у Гегеля, так и в ходе свойственной
как прежним материалистам, так и Гегелю метафизической интерпретации
формальной логики как науки. Когда Энгельс впоследствии писал, что от
старой философии «остаются» как представляющие самостоятельную
ценность формальная логика и диалектика, он имел в виду, что та и другая
должны быть освобождены, — вторая от идеализма, а первая от метафизики.
Добавим, что такой же подход в принципе обнаруживается у В. И. Ленина.
Известные его высказывания об ограниченности формальной логики
преследовали цель критики не формальной логики вообще, но, как и у Ф.
Энгельса, критики существовавшей в то время метафизической формальной
логики. Иной формальной логики в первой четверти XX в., как и на
протяжении всего XIX в. не было: кантианская трактовка форм мышления в
логике занимала господствующие позиции, и первые успехи математической
логики в конце прошлого столетия либо вообще еще не привели к
переосмыслению гносеологической подоплеки логических форм, либо
подготавливали их будущую интерпретацию в не менее метафизическом
неопозитивистском духе. В работе «Еще раз о профсоюзах...» (1921) В. И.
Ленин выступил против субъективизма и эклектики в рассмотрении важных
вопросов теории и практики. Очевидно, что сама по себе формальная логика
в таких пороках не была повинна: они порождаются не самой логикой, но
неверным, субъективистским применением формальной логики, ее, в
конечном счете, метафизическим использованием. В этой связи остановимся
на принципиально существенном вопросе о видах метафизического
мышления.
Когда философская мысль решительно рвала средневековые путы, великие
мыслители нового времени поставили задачу в интересах преуспеяния наук
«расчистить» почву от методологических заблуждений, укоренившихся в
схоластике. Ф. Бэкон направил удары критики против четырех «идолов»
познания, решению той же предварительной задачи способствовало
знаменитое «сомнение» Р. Декарта. В процессе создания методологии
марксизма вопрос о критическом преодолении методологических
заблуждений прошлых эпох стал, естественно, еще более остро: наиболее
существенные из этих заблуждений, имевшие под собой определенную
историческую базу, были в совокупности охарактеризованы Марксом и
Энгельсом как метафизический метод мышления.
На протяжении всей книги мы стремились показать, что понимание
метафизического метода классиками марксизма существенно отличалось от

163
гегелевского его понимания. Теперь представляется возможность высказать
некоторые уточняющие добавления.
Перед Марксом и Энгельсом стояла задача критики метафизического метода
по преимуществу в смысле критики учений, которые если прямо не отрицали
развития, а тем более движение (в XIX в. это было бы уже мудрено
отрицать), то зато отрицали диалектическое его понимание, признавая
развитие чисто количественное, без качественных «скачков», без
революционных преобразований и т. д . Иными словами, основоположники
марксизма подвергли критике одну из тех двух диаметрально
противоположных «концепций развития», о которых позднее писал В. И.
Ленин и из которых истинна только вторая, диалектическая.
Но Ленин не ограничился продолжением критики первой, метафизической,
концепции развития. Он существенно развил и поднял на новую, более
высокую ступень начатую Марксом и Энгельсом материалистическую
критику метафизики, ибо обратил пристальное внимание на особые
разновидности метафизического метода, отличные от той, которую по
преимуществу критиковали основоположники марксизма. Как особые
разновидности Ленин разоблачил софистику, эклектику и догматизм.
Разумеется, Маркс и Энгельс также выступали против подобных явлений
(например, против, эклектики Е. Дюринга), но в XX в. опасность со стороны
софистических, эклектических и догматических извращений диалектики
(теперь уже не только гегелевской, но и марксистской!) стала значительно
более серьезной, и Ленин уделил особо большое внимание их опровержению.
Внутренняя причастность софистики и эклектики метафизическому методу
вытекает из того, что то и другое есть метафизическая абсолютизация
релятивности нашего познания, относительности и односторонности
(неполноты) получаемых на его пути истин, а в конечном счете —
своеобразная гипертрофия фактов изменчивости и бесконечно сложной
многосторонности самих познаваемых объектов. «Для субъективизма и
софистики релятивное только релятивно и исключает абсолютное» [4, т. 29,
стр. 317].
Метафизика в XX в. выступает, в частности, в виде абсолютизации
диалектических скачков, доходящей до полного отрицания какой-либо
преемственности между прежней и новой стадиями развития (концепция
эмерджентности), а также в виде гипостазирования самих связей,
взаимоопосредствований и отношений между разными объектами.
Метафизический же характер догматического стиля мышления очевиден.
Софистика, эклектика и догматизм непосредственно нарушают не
формальную логику, но диалектические принципы объективности,

164
всесторонности и конкретности рассмотрения, но они связаны с нарушением
принципов и законов формальнологического мышления. Эти принципы и
законы могут не нарушаться, но софистика и эклектика могут все равно
иметь место (правильное выведение из неверных посылок приводит к
неверному результату не только тогда, когда мы пользуемся только
формальнологическими формами вывода, но даже и тогда, когда пользуемся
при этом также и формами диалектическими, как например, диалектической
дедукцией через противоречия). Но гораздо чаще софистически, а значит,
ложно, неверно используются и сами формы вывода. Во многих случаях это
происходит через крайнюю релятивизацию самой диалектики, ведущую к
утрате мышлением определенности и конкретности, как по содержанию, так
и по форме, и открывающую широкие ворота субъективистски применяемой
«гибкости» понятий и вообще субъективному идеализму. «. ..Гибкость,
применения субъективно, = эклектике и софистике» [4, т. 29, стр. 99].
Недаром «трагически» иррационалистские (А. Либерт, Ж-П. Сартр и др.) и
феноменалистски «негативные» (Ф. Брэдли и др.) разновидности
лжедиалектики получили широкое распространение в буржуазной
философии XX в. не менее, чем ее мистико-теологические варианты.
Софистика и эклектика осознанно или неосознанно, но попирают требования
формальной логики как теоретической и нормативной дисциплины.
Подлинно диалектическая, необходимая для познания гибкость и
подвижность понятий достижима не вопреки формальной логике, а именно с
помощью ее средств. Софистическая же их «гибкость» достигается путем
нарушения формальнологической стороны мышления. Напомним, что
чистого «формальнологического мышления» вообще не существует, —
мышление бывает либо диалектическим, либо метафизическим, причем
последнее может иметь место либо с соблюдением формальной логики, либо
с несоблюдением ее. Именно несоблюдение таковой является общей чертой
субъективистской и иррациональной, а в этом смысле и мнимой, диалектики
в наши дни. В качестве случая метафизического эклектизма выступают и
попытки выдать эклектические конъюнкции вида «есть и не есть» за
«законченно истинные» суждения. Таковы, например, попытки
маоцзэдунистов истолковать гегелевский тезис о тождестве бытия и
мышления36
.
36
См. в этой связи [13]. Концепции маоцзэдунистов являют собой пример потрясающего
эклектизма: здесь и старый эсеровский лозунг о переброске революции из деревни в город, и
троцкистские расчеты на страсти незрелой молодежи, и бонапартистская ставка на армейский
штык и т. д. (См. в этой связи [12]). Исключительно резко проявилась софистичность рассуждений
маоцзэдунистов, например, в полном разрыве доказательных связей в следующем, их, с
позволения сказать, «рассуждении»: коль скоро капиталистические отношения порождают
богатство на одном полюсе общества, то, «следовательно», да здравствует всеобщая нищета...

165
Полезно вспомнить один весьма примечательный историко-философский
факт. Метафизический характер свойственного Гегелю примирения
противоположностей в их неразрешенном виде, как известно, был вскрыт
русскими революционными демократами и их единомышленниками в
некоторых других странах. И именно как «эклектизм» бичевал такое
«склеивание» противоположностей выдающийся польский революционный
мыслитель Эдвард Дембовский (1822—1846). Примирение сторон
противоречия он квалифицировал как эклектическое рядоположение,
сочетание, конъюгирование тезиса и антитезиса. Исследуемое им понятие
«эклектизм» и означало для него именно такое механическое соединение
противоположностей, которое пытаются ошибочно выдать за диалектическое
разрешение существующего между ними конфликта.
В статье «Несколько мыслей об эклектизме» (1843) Э. Дембовский обвинял
принцип соединения «чуждых и различных один другому элементов» в том,
что он «не позволяет быстро обнаружиться вытекающим из них конечным
следствиям, мешает возгореться свету истины» [8, стр. 191], парализует
борьбу сторон и бесплоден. Эклектизм «деформирует противоречия
борющихся сил, а деформация сущности неизбежно тормозит движение к
полноте ее развития» [8, стр. 192]. Он чужд подлинному научному знанию,
ибо таковое завоевывается лишь «в результате достижения и выработки
новой позиции, которая, будучи выше предыдущих, может отражать их в
себе или включать в себя, но прежде всего является самостоятельной и, самое
главное, прогрессивной» [8, стр. 196]. Э. Дембовский подчеркивал
консервативность, переходящую в прямую реакционность, которые
свойственны проявлениям «эклектизма» в литературе и в особенности в
политической жизни.
Приходится сожалеть, что замечательная статья польского левого гегельянца
до сих пор не привлекла к себе должного внимания со стороны
исследователей диалектики. Но, разумеется, в наше время она представляет
для нас в основном лишь историко-философский интерес. В рамках
диалектико-материалистической методологии затронутые в ней проблемы
получают несравненно более глубокое и верное освещение.
***
К сожалению, это не всегда бывает достигнуто в действительной практике
теоретического мышления.
В мае 1967 г. вышли в свет материалы к теоретической конференции
«Проблема противоречия в диалектической логике». Анализ этих материалов
показывает, что ряд советских философов продолжает оставаться на
позициях недоверия к функциям формальной логики в процессе познания.

166
Неудивительно, что логика не замедлила «отомстить» за такое к ней
отношение. В итоге этого в рассуждениях некоторых авторов, напечатанных
на страницах «Материалов к теоретической конференции»37
, появилось
немало формулировок, невольно демонстрирующих те тупики, в которые
заводит авторов забвение ими ленинских слов в работе «О карикатуре на
марксизм и об „империалистическом экономизме"» (1916) о том, что
научный анализ не допускает логической противоречивости.
Так, один из участников сборника «Материалов» сокрушается по поводу
того, что будто бы «у нас распространилось мнение, что противоречие
является не стимулом развития, а помехой, препятствием для развития.
Только преодоление, устранение противоречия создает условие для
развития» (стр. 27). В этом обвинении критикуемая позиция изложена
чрезвычайно туманно и путанно. Во-первых, необходимо уточнить,
о каком противоречии — диалектическом или формальнологическом, и о
какой стадии его существования идет тут речь. Определенной трудностью
для развития являются не диалектические, а формальнологические
противоречия. Они являются таковыми в тех ситуациях, когда выступают как
продукт случайных ошибок, а также когда, возникнув в виде теоретических
парадоксов, требующих разрешения, они остаются или оставляются
неразрешенными. Во-вторых, преодоление противоречия не менее важно для
развития, чем возникновение нового противоречия (не следует забывать о
том, что было время, когда данное противоречие было новым). Противоречия
нельзя ни «замазывать», ни «разжигать», ни «консервировать». Их
следует обнаруживать, использовать и разрешать. Прогресс состоит в
бесконечной цепи как бы перемежающихся друг с другом звеньев
возникновения и разрешения противоречий. Если же вместе с автором
процитированного утверждения полагать, что «условием для развития»
служит только сохранение в нетронутом виде того или иного противоречия,
то это как раз затормозит движение по восходящей линии. И чем же такая
позиция будет отличаться от «нежного» отношения к противоречиям, в
котором Гегель справедливо упрекал метафизиков?
Огромной путаницей, проистекающей от смешения разных смыслов термина
«противоречие», отличается раздел «Материалов», носящий название «Об
ошибочности формулы: противоречие должно отображаться
непротиворечивым образом». Написан этот раздел М. Н. Алексеевым.
Аргументация, приведенная здесь, бесподобна. Автор прежде всего упрекает
непонравившуюся ему формулу за то, что она является «путаной», не
37
Эти материалы изданы в виде брошюры: «Проблема противоречия в диалектической логике.
Материалы к теоретической конференции (май, 1967 г.)». М ., «Московский рабочий», 1967.

167
удовлетворяющей «элементарным правилам логики рассудка» [там же, стр.
78], поскольку в ней не разграничены диалектические и
формальнологические противоречия. Подобный упрек сконструировать,
конечно, было не трудно, так как данная формула приведена здесь в таком
усеченном виде, что совершенно не понятно, когда и о каких противоречиях
в ней идет речь.
Дальнейшие доводы еще более примечательны. Автор неожиданно признает,
что выражение диалектических противоречий в мышлении должно быть
свободным от формальнологических противоречий. Но это признание
понадобилось ему для того, чтобы обвинить формулу в прямом нарушении
закона непротиворечия. Незаметно для себя он придает ей вид
претендующего на истинность суждения «противоречие непротиворечиво».
Иными словами, если раньше формулу упрекали за то, что в ней «не
разграничены» разнородные противоречия, то теперь ту же самую формулу
неожиданно упрекают за то что в ней одновременно утверждается и
формально-логически отрицается одно и то же противоречие так что в ней
нет диалектического перехода в «свое и н о е» [там же, стр. 79]. Но так ли
это? В действительности, в формуле налицо своеобразное единство
противоположностей — диалектической и формальной логики. Эта формула
в точном ее выражении гласит: «Объективные диалектические противоречия
в результате их познания должны быть отображены в формально-логически
непротиворечивом виде». Здесь никакого конфликта с формальнологическим
законом непротиворечия нет, и все упреки в адрес формулы должны быть
отведены. Автора тезисов, М. Н. Алексеева, можно поздравить с тем, что он
довольно точно соблюдает предъявляемое им к диалектическому мышлению
требование: выражать объективные диалектические противоречия в
«противоречивых и по содержанию, и по форме понятиях и суждениях» [там
же, стр. 52].
Ряд существенных разъяснений, показывающих логические и
гносеологические ошибки тех, кто требует сохранения противоречивой (в
формальнологическом смысле) формы суждений в познании, содержатся в
статье Д. П. Горского и Ю. А. Петрова «Об определениях формальной и
диалектической логики и их взаимосвязь» '[«Философские науки», 1967, No
4].
В дополнение к статье Д. П. Горского и Ю. А. Петрова мы хотели бы
добавить, что требование устранения формально-логически противоречивой
формы суждений в науках не означает отрицания права на существование
таких исчислений, в которых не формулируется закон NKpNp. Таковы
«положительная» логика, в которой нет отрицаний, а также конструктивная
логика, отрицания в которой имеют иной смысл. Дело в том, что

168
формальнологический закон противоречия действует и применительно к
этим исчислениям как содержательный гносеологический принцип
непротиворечия, который указывает на то, система не может строиться в
противоречии с принципом собственного построения38
. Интересно заметить,
что формальнологический закон действует и в рассуждениях его
противников, когда им хочется что-либо более или менее убедительно
доказать. Так, Ф. Брэдли в книге «Явление и реальность» (1893) использовал
факт формальнологической противоречивости в своих выкладках для
доказательства того, что ощущения цвета, запаха, звука и т. д . совершенно
иллюзорны, хотя сам же он, Брэдли, считает, что диалектика «преодолевает»
формальную логику.
***
С точки зрения диалектической логики марксизма, процесс познавательного
движения может быть охарактеризован примерно так: он развивается в
антиномических структурах, похожих на схемы триадического ритма,
выраженные с помощью формальнологических средств. Движущей силой
относительно самостоятельного развития этого процесса служат
противоречия-антиномии, подобно тому, как движущей силой развития
познаваемого объекта являются противоречия, находящиеся в самой
сущности последнего. Но в конечном счете познавательный процесс
побуждается и форсируется практическими потребностями людей, причем
переход от каждой его предыдущей ступеньки к последующей зависит по
содержанию как от объективной «многослойной» структуры сущности
объекта на данной стадии его развития, так и от последовательности стадий
развития противоречий объекта во времени.
Анализ триадической структуры противоречий-антиномий, как мы все время
стремились показать, приводит к выводу, что диалектическим синтезом
тезиса и его противоположения не могут быть конъюнкции типа «есть и не
есть...», «такой-то и не такой...» и т. д . в буквальном их значении. Недаром Ф.
Энгельс, характеризуя материю как делимую и как непрерывную, писал, что
не надо упускать из вида, что она «в то же время ни то, ни другое...» [3, стр.
560]39
, то есть, иными словами, нельзя останавливаться в познании материи
38
Этот принцип действует и при модальной трактовке KpNp как записи логической
невозможности. Он налицо в системах Ст. Яськовского, Т. Кубиньского и в иерархии систем Н. да
Коста.
39
Соответственно микрочастицы, строго говоря, не есть ни волны, ни корпускулы. Такой подход к
их характеристике идет вразрез с метафизически понятым и применяемым принципом
дополнительности, например, у Э. Моро-Сира, который в книге «Негативное мышление» (1947)
утверждает: «Когда современная физика говорит, что материя носит корпускулярный и волновой
характер в то же самое время, это и, которое соединяет и волну, и корпускулу, не имело никогда
значения синтеза, как у Гегеля, который поглощал бы члены противоречия, а представляет собой

169
на стадии констатации ее противоречий в виде застывшей конъюнкции.
Ошибка рассмотрения указанных выше конъюнкций в качестве
«диалектического синтеза» суждений аналогична ошибке трактовки
истинных научных теорий как якобы механического соединения двух (или
более) предшествовавших им теорий, что подверг критике Б. М . Кедров в
[10]. И в том и в другом случае перед нами — не научный диалектический
синтез, а эклектическое сложение противоположных позиций и взглядов.
Это сложение подобно, например, историко-философской интерпретации
процесса возникновения диалектического материализма как суммирования
недиалектического материализма Фейербаха и нематериалистической
диалектики Гегеля. Ложность такой интерпретации ныне для марксистов-
ленинцев очевидна. Но установление этого не значит, что тем самым
снимаются все спорные вопросы истории формирования марксизма. И как
здесь не вспомнить метких слов И. В . Гете: «Говорят, что посредине между
двумя противоположными мнениями лежит истина. Никоим образом! Между
ними лежит проблема...» [7, стр. 393].
Конъюнкция типа «есть и не есть...» не представляет собой ни точной
фиксации объективного диалектического противоречия, ни точной
характеристики результата процесса его объективного разрешения, т. е .
«синтеза» этого противоречия. Тем более эта конъюнкция не является
выражением того нового диалектического противоречия, зародыш которого
таится в достигнутом синтезе. Не является она и выражением
познавательного разрешения диалектической проблемы, возникшей при
исследовании объективного противоречия и его судеб. Данная конъюнкция
сама есть диалектическое противоречие. Но им она является только внутри
собственно формальнологических отношений, изучаемых как формальной,
так и диалектической логикой. Это соответствует мысли Энгельса о том, что
в каждой области изучаемых процессов диалектическое «отрицание»
происходит своим специфическим для данной области способом. Что
касается других наук (физика, политическая экономия и т. д.), внутри
которых время от времени обнаруживаются формально-логические
противоречия, то последние, как мы стремимся оказать, соотносятся с
диалектическими противоречиями этих науках как явления с сущностью
(тогда как в самой формальной логике явления в этом плане с сущностью
совпадают).
обязанность пользоваться последовательно этими двумя несовместимыми образами» [15, р. 364].
Действительно, гегелевское конъюгирование корпускулярно-волнового дуализма не может
удовлетворить современную физику, но не может удовлетворить ее и разрыв между
корпускулярными и волновыми свойствами материи по формуле «то волна, то корпускула». См. в
этой связи замечания на стр. 99 нашей книги.

170
Процесс антиномического познавательного движения исследуется
диалектической логикой и никакой иной наукой специально. Это именно ее
предмет. Центральной категорией диалектической логики, понятой как
всеобщая методология сознания, является, по нашему мнению,
гносеологическое противоречие той структуры, рассмотрению которой в
конкретных ее видах было посвящено содержание данной книги, там
неоднократно приходилось выступать в ней против немного понимания
самого существа гносеологического противоречия. Еще раз подчеркиваем,
что такое неверное понимание не сводится лишь к случаям отождествления
диалектического противоречия с формальнологическим. Ошибочно
поступают и те, кто усматривают гносеологическое противоречие во всяком
несоответствии между теорией и фактами, которые эта теория должна была
отражать, а следовательно, видят диалектическое отрицание
в любом случае замены одних знаний другими, более точными. Об этой
ошибке мы говорили на протяжении книги не один раз.
Затронутый вопрос имеет принципиальное значение. Ведь общий процесс
уточнения знаний, уменьшающий несоответствие теории объективным
фактам, действительно обладает в своей основе диалектическим характером,
в то время как в отдельной операции уточнения может не быть ничего
собственно диалектического (говоря точнее, в ней диалектика, разумеется,
имеет место, но ее там «не больше», чем в любой формальнологической
операции). И видеть в каждой подобной операции собственно
диалектическую (а значит, изучаемую специально в диалектической логике)
мыслительную структуру — значит оказаться на грани утраты специфики
диалектического в познании: возникает ситуация, когда из верного тезиса
«диалектика имеет место всюду и во всяком процессе» делают
бессодержательный и бесполезный вывод «все и всюду есть диалектика».
Выход из данной ситуации таков. Во-первых, вполне естествен и отвечает
существу диалектики факт расчленения диалектического процесса на
формальнологические мыслительные звенья. Уже в первом разделе книги мы
видели, что диалектически развивающееся мышление складывается из
элементов, которые поддаются сведению к формальнологическим суждениям
и умозаключениям. Отвергать этот глубоко диалектический факт значило бы
не видеть диалектики вокруг себя и возражать против такого, например,
положения, что бесконечное слагается из конечных частей, или отрицать то
обстоятельство, что вычленение какого-то одного противоречия из
бесконечной их сети с целью его исследования уже само по себе есть
элементарный акт, одновременно и формальнологический и диктуемый
диалектическими требованиями конкретности и выделения «главного звена»
проблематики. Во-вторых, среди операций уточнения имеющегося знания,

171
устраняющих то или иное несоответствие знания действительности, в
качестве собственно диалектических следует выделять по преимуществу
такие операции, которые ведут к разрешению антиномий-проблем. Поэтому
диалектическим противоречием в познании является не всякое
несоответствие теории фактам, а то, которое так или иначе ведет к
антиномической постановке проблем, хотя последним видом диалектические
противоречия в познании, конечно, не исчерпываются. Указанное понимание
гносеологического противоречия позволяет оперировать им эвристически.
Некоторые другие виды противоречий познания затронуты во втором разделе
книги там, где шла речь о классификации видов диалектического
противоречия.
Если одной из центральных категорий диалектической логики, как вытекает
из вышесказанного, мы считаем категорию антиномически формулируемого
проблемного противоречия, то возникает вопрос о том, какие же все-таки и в
каком порядке другие категории диалектической логики группируются
«вокруг» этой центральной категории. Здесь мы выскажем свое мнение лишь
относительно общих принципов построения системы категорий
диалектической логики.
На наш взгляд, система этих категорий не может быть ни однолинейной, ни
втиснутой в прокрустово ложе триад. Она должна, кроме того, допускать
различные варианты своего построения, в зависимости от того, по какому
основанию создается система категорий диалектического материализма в
целом. Очевидно, также, что искомая система может быть только открытой: в
связи с развитием естественных и общественных наук выдвигаются новые
категории и уменьшается значение некоторых старых. Эту систему, если мы
не хотим примириться со значительными огрублениями, было бы
невозможно подчинить некоторому одному принципу, как-то: движение от
простого к сложному, от абстрактного к конкретному, от субъективного к
объективному и т. д .
Исходя из приведенных соображений, в качестве одного из возможных
вариантов системы категорий диалектической логики мы хотели бы
предложить следующую, состоящую из ряда парных категорий: (1)
объективно и субъективно диалектическое, (2) практика и познание
(отражение), (3) историческое и логическое, (4) мыслительно-диалектическое
и формальнологическое, (5) противоречия-антиномии и диалектический
синтез, (6) эмпирия (факт) и теория (закон), (7) чувственное и рациональное,
(8) абстрактное и конкретное, (9) анализ и синтез, (10) знак и значение, (11)
истинность и истина. Здесь приведены лишь наиболее основные категории
диалектической логики в смысле методологии научного познания, а
намеченный порядок их следования представляется нам определенным

172
только до категории антиномического противоречия: далее он может
варьироваться в зависимости от того, теоретико-познавательный или
собственно логический (и семиотический) аспекты диалектической логики
выдвигаются при ее разработке на первый план. Но в любом случае
разработка категорий диалектической логики должна быть подчинена
методологическому принципу познания через противоположное. Этому
принципу подчиняется движение от диалектического анализа («раскола»
объекта по линии главного его внутреннего противоречия) к
диалектическому синтезу, через использование знаковых средств к
образному отражению, через применение формальнологического аппарата к
познанию объективной диалектики вещей и т. д .
Однако важно хотя бы в эскизной форме представить себе, как связана
категория противоречия-антиномии с соседними в отношении ее
категориями. Выяснить это важно уже потому, что эта категория, будучи
разновидностью категории «противоречия», — в диалектической логике, по
нашему мнению одна из важнейших. Что касается «эмпирии» и «теории», то
противоречие-антиномия играет роль средства, позволяющего от
сравнительно разрозненных фактических данных перейти к построению
научной теории, не только объединяющей эти данные, но и раскрывающей
существенные внутренние противоречия объекта. В отношении
«логического» и «исторического», противоречие-антиномия через действие
формальнологического аппарата в рамках диалектического метода позволяет
воспроизвести историческое (как историю объекта) на теоретическом уровне
«субъективной» диалектики (как теории исторического развития объекта). Во
втором разделе книги мы видели, как механизм антиномий-противоречий
обеспечивает также воспроизведение «исторического» (как
истории познания объекта) на теоретическом уровне собственно
диалектической логики (как теории процесса познания объекта).
Некоторые иные соображения насчет построения системы диалектической
логики выдвинуты нами в статье «О положении в логике и ее месте в
университетском образовании».
Категория «противоречия-антиномии» имеет немалое историко-философское
значение и не только в плане анализа классического немецкого идеализма.
Она бросает новый свет на гносеологическую подоплеку различных
онтологических концепций в истории философии, позволяя углубить
критику идеалистических и метафизических взглядов. Анализ показывает,
что такие различные попытки преодолеть противоположность материи и
сознания, как апелляции к бессознательному началу (Шеллинг), энергии
(Оствальд), «эфиру» (Левенталь), «жизни» (Клагес) и как откровенный
позитивизм (Мах), имеют в логическом отношении немало общего не только

173
с усилиями Дюринга «предпослать» бытие вообще материи, но даже и с
учением томистов о том, что бог есть причина как материальной природы,
так и нематериальной души.
Это общее заключается в том, что преодоление онтологической
противоположности, которое не совпадало бы со строго материалистическим
монизмом, названные философы искали на путях, отличных как от
формального конъюгирования выявленных субъектом противоположностей
(ведь «абсолют» Шеллинга или «нейтральные элементы» Маха, которые
«есть и не есть» ощущения, вовсе не мыслились создателями этих учений как
некий конгломерат, «смесь» материального и идеального), так и от
синтезирующего движения «вперед», приводящего к тому, что качественно
отличалось бы и от материального и от идеального (ведь достижение такого
результата невозможно, и — пусть смутно — указанные философы, каждый
по-своему, осознавали это). Путь, по которому фактически шли эти
философы, состоял в поисках чего-то такого, что «сливало» бы в себе
материю и сознание, было бы чем-то, одновременно и материальным и
идеальным, короче говоря, «нейтральным». Такой путь деформировал
диалектическое движение от тезиса и антитезиса проблемы к ее
синтезирующему решению, состоящему в действительности не в
«преодолении» материи и сознания, а в выявлении диалектики
возникновения сознания как идеального продукта материи. Иное дело, что
Лёвенталь, Дюринг и Оствальд склонялись фактически более к
материализму, тогда как Шеллинг, махисты и томисты лишь на разные лады
«расцвечивали» свой идеализм, причем только махисты и ранние
неопозитивисты выдвинули «нейтрализм» в качестве своей действительной
программы.
Деформация движения от тезиса и антитезиса антиномии-проблемы к
синтезу неоднократно бывала реальной опасностью и в собственно
гносеологических исследованиях. Впрочем, в третьем разделе этой книги мы
уже сталкивались с подобной ситуацией: Беркли истолковал ощущения как
своего рода «субъективную объективность», после чего Маху и другим
позитивистам осталось лишь приписать им пресловутую «нейтральность».
Правильное использование антиномий-проблем в процессе познания
является сильным средством открытия истин. Антиномические противоречия
нельзя «насаждать» или создавать искусственно, ибо это не только не
облегчило бы познание, но наоборот, привело бы только к ошибкам и
заблуждениям. Вполне можно согласиться с тем, что «никто, пока его целью
не является эксперимент с противоречиями, не рекомендовал метода на том
основании, что он достаточно силен, чтобы давать противоречия» [5, стр.
332]. Произвольное же экспериментирование с понятием противоречия легко

174
может привести к тому, что в рассуждениях подобного экспериментатора
диалектика будет подменена словесной болтовней. Диалектические
противоречия в познании, так же как в противоречии в самой объективной
действительности, следует не «разжигать», а выявлять и разрешать.
Именно на субъективистскую политику «разжигания» противоречий
ориентируется ныне в своей авантюристической деятельности клика Мао
Цзэдуна. В волюнтаристско-вульгарных концепциях этих китайских
теоретиков, в отличие от гегельянских построений, делается акцент не на
эклектическое слияние и отождествление противоположностей, а на всячески
разжигаемое их «раздвоение», на раскол между ними в любых условиях и на
любом этапе их развития. Абсолютизация «раздвоения» противоречий,
связанная с постулатом разрешения любого противоречия непременно через
уничтожение одной из его сторон, будучи одной из форм ревизии
материалистической диалектики, положена в основу террора против
Компартии Китая и преданных делу социализма звеньев государственного
аппарата, а также в основу яростного антисоветизма. Триадический ритм
развития получил совершенно извращенное отражение в зловещем
требовании разжигать противоречия в партии, уничтожать инакомыслящих и
снова разжигать новые противоречия с целью подготовки почвы для новых
репрессий.
Очень важно правильно понять слова В. И. Ленина о том, что единство
противоположностей относительно, а борьба их абсолютна. Было бы неверно
истолковать это положение в том смысле, что единство противоречий
сохраняется лишь временно, в соответствии с тем, что противоречия
подлежат разрешению, а не их увековечению. Ведь рассуждая в таком духе,
из тезиса об абсолютности борьбы противоположностей пришлось бы
сделать как раз тот вывод, что каждая конкретная пара противоположностей
подлежит консервации в состоянии ожесточенной «вечной борьбы», а не
преодолению через разрешение существующего в ней противоречия.
Подлинный смысл ленинского высказывания состоит, на наш взгляд, в том,
что оно указывает на общую тенденцию, проявляющуюся при разрешении
всякого противоречия — как в реальной действительности, так и в познании,
—
его разрешение приводит к обнаружению новых противоречий.
Соответственно разрешение ранее возникших противоречий-антиномий
ведет к постановке новых проблем познания. Таков бесконечный
восходящий путь человеческих исканий и обретений.
В. И. Ленин писал: «Познание есть вечное, бесконечное приближение
мышления к объекту. Отражение природы в мысли человека надо понимать
не «мертво», не «абстрактно», не без движения, не без противоречий, а в

175
вечном процессе движения, возникновения противоречий и разрешения их»
[4, т. 29, стр. 177].
***
В дальнейших частях нашего исследования мы рассмотрим некоторые новые
гносеологические проблемы, связанные, в частности, с новыми категориями
диалектической логики.
ЛИТЕРАТУРА
1. Маркс К. и Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., Госполитиздат,
1956.
2. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., тт. 1, 2, 4. М., Госполитиздат, 1955—1966.
3. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. Диалектика природы. К. Маркс и Ф.
Энгельс. Соч., т. 20.
4. Ленин В. И. Философские тетради. Поли. собр. соч., т. 29.
5. Ван Xао. Процесс и существование в математике. В сб.:
«Математическая логика и ее применения». М., «Мир», 1965.
6. Гегель Г. Соч., тт. I—XIV. М.—Л., 1929—1959.
7. Гете И. В. Избр. произв. по естествознанию. М., Изд-во АН СССР,
1957.
8. Дембовский Э. Несколько мыслей об эклектизме. Избр. произв.
прогрессивных польских мыслителей в трех томах, т. III. M., Соцэкгиз,
1958.
9. Кант И. Критика чистого разума. Сочинение в шести томах, т. 3. М.,
«Мысль», 1964.
10. Кедров Б. М. О диалектике современного естествознания.
«Коммунист», 1966, No 13.
11. Уемов А. И. Строение умозаключений как проблема логики
научного познания. «Вопросы философии», 1966, No 7.
12. Федосеев Г. Н. Марксизм и маоцзэдунизм. «Коммунист», 1967, No 5.
13. Элез И. и Давыдова Г. Философия произвола и произвол в
философии. «За рубежом», 1967, No 11 (352).
14. Hegel G. W. F. Werke, Bd. XIII. Berlin, 1833.

176
14a. Hegel G. W. F. Ober Hamann's Schriften... 1821—1825. В кн.: Hegel.
Samtliche Werke, Bd. XX. Stuttgart, 1930.
15. Morot-Sir Ed. La pensee negative. Paris, Aubier, 1947.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие 3
Раздел I. Противоречие познания генезиса капитала. Формулировка
Марксом антиномий-проблем 7
Глава 1. Проблема истинности взаимно-противоположных утверждений
в классическом немецком идеализме 9
Глава 2. Проблема возникновения капитала и формальнологический
анализ ее противоречивой постановки 21
Глава 3. Диалектико-материалистическое решение антиномии-
проблемы Марксом 31
Литература 51
Раздел II. Субъективные и объективные противоречия механического
движения. Ленин о диалектике отражения движения 53
Глава 1. Противоречия движения в гегелевской трактовке 55
Глава 2. Формальнологический анализ противоречия механического
движения 83
Глава 3. Освещение апории «летящая стрела» в марксистской
литературе. Решение проблемы В. И. Лениным 92
Литература 113
Раздел III. Противоречие содержательности чувственного познания.
Диалектико-материалистическое решение проблемы «вторичных
качеств» 115
Глава 1. Проблема познавательного содержания ощущений в
марксистской литературе 30—60 -х годов XX в. 116
Глава 2. Диспозиционные предикаты в логике и отношение
позитивистов к проблеме «вторичных качеств» 120
Глава 3. Позиция В. И. Ленина: диалектико-материалистическое
решение проблемы и диспозиционные свойства 122

177
Литература 134
Заключение: сопоставления и выводы 137
Литература 180
Нарский Игорь Сергеевич
ПРОБЛЕМА ПРОТИВОРЕЧИЯ В ДИАЛЕКТИЧЕСКОЙ ЛОГИКЕ
Тематический план 1968 г. No 23
Редакторы В. С . Магнус-Саминский, Т. М. Пронкина
Технический редактор Е. Д. Захарова
Обложка художника Генкиной С. Б .
Корректоры М. М. Петкевич, Е. П. Утанина

178