Author: Булгаков М.А.
Tags: история и критика мировой литературы и литературы отдельных стран художественная литература пьесы
ISBN: 5-210-00442-2
Year: 1994
Text
ТЕАТРАЛЬНОЕ НАСЛЕДИЕ
М. А. Булгаков
Пьесы 1930-х годов
Санкт-Петербург
«ИСКУССТВО-СПБ»
1994
ББК 83.3Р7
Б90
Российский институт истории искусств
Министерства культуры России
Российский государственный архив
литературы и искусства
Государственной архивной службы России
Настоящий том «Театрального наследия» М. А. Булгакова
издан при содействии Федеральной целевой программы
книгоиздания России и Международного Фонда
«Культурная инициатива»
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:
А. Я. АЛЬТШУЛЛЕР, Н. Б. ВОЛКОВА, В. С. ДЗЯК,
О. Н. ЕФРЕМОВ, А. В. КАРАГАНОВ,
А. А. НИНОВ (отв. редактор), А. М. СМЕЛЯНСКИЙ,
Ю. А. СМИРНОВ-НЕСВИЦКИЙ, М. О. ЧУДАКОВА
Вступительная статья А. М. СМЕЛЯНСКОГО
Составление и общая редакция — А. А. НИНОВ
Подготовка текстов пьес и примечаний —
А. А. ГОЗЕНПУД, А. А. ГРУБИН, И. Е. ЕРЫКАЛОВА,
Е. А. КУХТА, Я. С. ЛУРЬЕ, А. А. НИНОВ, О. В. РЫКОВА
Контрольная сверка текстов — И. Е. ЕРЫКАЛОВА
Редакторы М. А. ВЕНСКАЯ, Н. Г. НИКОЛАЮК
Художник Д. М. ПЛАКСИН
На форзаце:
страница рукописи М. А. Булгакова «Александр Пушкин»
.^4702010203—001 „
Б 025(01)—94 бе3 объявл-
ISBN 5-210-00442-2
© Российский институт истории искусств.
Издательство «Искусство—СПБ», 1994 г.
СОДЕРЖАНИЕ
А. Смелянский. Театр Михаила
Булгакова: тридцатые годы /4
ДРАМАТИЧЕСКИЕ
ПРОИЗВЕДЕНИЯ.
1930-е ГОДЫ
КАБАЛА СВЯТОШ
Пьеса в четырех действиях /27
АДАМ И ЕВА
Пьеса в четырех актах /63
БЛАЖЕНСТВО
Сон инженера Рейна в четырех
действиях /106
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ
Комедия в трех действиях /139
АЛЕКСАНДР ПУШКИН
Пьеса в четырех действиях /171
БАТУМ
Пьеса в четырех действиях /211
ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ
И ВАРИАНТЫ
КАБАЛА СВЯТОШ
Пьеса из музыки и света. Драма
в четырех актах /259
. АДАМ И ЕВА
Пьеса в четырех актах. Рукопись /293
АДАМ И ЕВА
Пьеса в четырех актах.
2-я редакция. Фрагменты /341
БЛАЖЕНСТВО
Комедия в трех актах. Набросок /343
БЛАЖЕНСТВО
Пьеса в четырех актах.
1-я редакция /344
БЛАЖЕНСТВО
Пьеса в четырех действиях.
2-я редакция. Фрагменты /384
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ
Наброски из черновой тетради /400
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ
Комедия в трех действиях.
2-я редакция. Фрагменты /404
АЛЕКСАНДР ПУШКИН
Наброски из черновой тетради /406
АЛЕКСАНДР ПУШКИН
Пьеса.
Рукопись /410
АЛЕКСАНДР ПУШКИН
Пьеса в четырех действиях.
I вариант /451
АЛЕКСАНДР ПУШКИН
Изменения к сцене бала /496
/БАТУМ/
Материалы для речи ректора.
Набросок /498
ПАСТЫРЬ
Пьеса. 1-я черновая редакция пьесы
«Батум» /499
ПРИМЕЧАНИЯ /549
ТЕАТР МИХАИЛА БУЛГАКОВА:
ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ
В «год великого перелома» резко переломилась и театральная
судьба Михаила Булгакова. В январе 1929 года были прекращены
репетиции «Бега», в марте официально запрещены к исполнению
пьесы «Дни Турбиных», «Зойкина квартира» и «Багровый остров».
Через год, в марте тридцатого, Главрепертком запретил «Кабалу
святош» — первую пьесу, созданную после погрома и в какой-то
степени в ответ на него. Неожиданное обращение к мольеровскому
сюжету было попыткой осмыслить, на этот раз исторически, тупи-
ковую биографическую ситуацию. Этот же мотив внутренне опреде-
лял и другую пьесу о театре, созданную двумя годами ранее: памфлет
«Багровый остров» завершал театральные двадцатые, драма о Моль-
ере предвещала и открывала тридцатые. На рубеже эпох, на раз-
вилке судьбы драматург дважды примеривал маску лукавого'коме-
дианта: сначала советского халтурщика Дымогацкого, пишущего
«идеологические» пьесы под псевдонимом Жюль Верн, потом —
обольстительного галла, автора запрещенного «Тартюфа». И в том
и в другом случае происходило обдумывание новой модели писа-
тельского поведения. Надо было определяться в особых условиях
существования.
Разгром Булгакова в 1929 году, при всей его тривиальности с
точки зрения большой советской истории, заключал в себе загадку,
которая имела далекие последствия и в жизни, и в искусстве
Булгакова. Почему Сталин, который, по давно сложившейся мифо-
логеме, благоволил Булгакову, а спектакль «Дни Турбиных» посещал
неслыханное число раз, дал этот спектакль запретить? Кто заставил
его сделать это?
Павел Марков передавал фразу Сталина, гулявшую тогда по
театральной Москве в связи с запретом «Бега»: «Я делал уступку
комсомолу». Кому он делал уступку в связи с «Днями Турбиных»?
И вообще, зачем диктатору делать «уступки»? Факты показывают,
что новая государственная машина, основные детали и узлы которой
были отлажены к концу двадцатых годов, работала в сложном
взаимодействии всех уровней. Корифей хора сам слушал этот «хор»,
чутко реагируя на его запросы и требования. 12 февраля 1929 года,
за несколько недель до официальной расправы над пьесами Булга-
кова, народный комиссар просвещения А. Луначарский направил
Сталину «совершенно секретное» письмо, которое приоткрывает
стиль и механику новой государственной жизни: булгаковский слу-
чай тут оказывается мелкой разменной монетой в крупных полити-
4
ческих играх, которые уже попахивали большой кровью. «Вы пре-
красно помните, — начинает нарком, — что вопрос о постановке
пьесы „Дни Турбиных* был решен в положительном смысле По-
литбюро три года назад. <...> В начале текущего сезона по пред-
ложению Реперткома Коллегия НРКпроса вновь постановила пре-
кратить дальнейшие спектакли „Дней Турбиных*, но Вы, Иосиф
Виссарионович, лично позвонили мне и предложили снять это
запрещение и даже сделали мне (правда, в мягкой форме) упрек,
сказав, что НРКпрос должен был предварительно справиться у
Политбюро»1. И далее нарком бросается в атаку на агитпроп ЦК и
лично П. Керженцева, который, зная о том, на каком уровне
решалась судьба Булгакова, шельмует его, Луначарского, в «Правде»
перед лицом всей партии, обвиняя в попустительстве автору «Тур-
биных».
Булгаков, повторим, тут важен только как случайная точка
приложения разнонаправленных политических сил (Луначарский
совершенно равнодушен к судьбе писателя и заверяет Сталина, что
готов немедленно выполнить любое указание).
12 февраля, именно в тот день, когда Луначарский пошел ва-банк
против агитпропа ЦК, Сталин встречался с украинскими писателя-
ми. Стенограмма встречи показывает, что генсек подвергся ярост-
ным нападкам «письменников» и некоторых политиков из Киева,
которые настаивали на изъятии булгаковской пьесы из мхатовского
репертуара. Сталину пришлось даже оправдываться, как до этого
оправдывался Луначарский. Он твердил, что пьеса эта «штука
антисоветская», но все же свидетельствует о всесокрушающей силе
большевизма. Однако это не умерило воинственности литераторов.
Один из членов украинской делегации сформулировал без всяких
обиняков единственную цель приехавших: «Мы хотим, чтобы
наше проникновение в Москву имело своим результатом снятие
этой пьесы». И тут же предлагали вместо «Турбиных» пустить
пьесу Киршона о бакинских комиссарах. Сталин пытался объяс-
ниться: «Если вы будете писать только о коммунистах, это не
выйдет. У нас стосорокамиллионное население, а коммунистов
только полтора миллиона. Не для одних же коммунистов эти
пьесы ставятся».
Аргументы вождя не действовали. Писатели требовали жертво-
приношения. Слуги настаивали на том, чтобы Хозяин не нарушал
кровавого ритуала. В этом смысле рабски-жалкое письмо наркома,
неожиданно оправдывающийся голос генсека, испепеляющие фи-
липпики «истребителей» из Киева — это все голоса нового истори-
ческого хора, который Булгакову предстояло описать в его пьесах
тридцатых годов и в «закатном романе». Как часто повторится у
него положение: «кабале святош», то есть разбуженной революцией
и хорошо организованной силе идеологического фанатизма, проти-
востоит одинокий голос человека, пытающегося сохранить разум в
условиях всеобщего озверения.
Борис Эйхенбаум в «Моем временнике» в 1929 году формулировал
суть сложившейся литературной ситуации следующим образом:
1 Письмо хранится в РЦХИД (см.: Смелянский А. Истребители. — Московские новости,
1993, 25 апр.
ТЕАТР М> БУЛГАКОВА S
проблема не в том, как писать, а в том, как быть писателем. Эту
проблему Булгакову надо было решить для себя заново. В письме
«Правительству СССР» он говорит о силе, превращающей драма-
тургов в «илотов», «панегиристов» и запуганных «услужающих».
Писатель пророчит: Главрепертком «убивает творческую мысль. Он
губит советскую драматургию и погубит ее». Драмы Булгакова
тридцатых годов, его собственная эволюция от «Кабалы святош» до
пьесы о Сталине подтвердили мрачное предвидение.
В театральном движении предвоенного десятилетия Булгаков
практически не участвовал. Все оригинальные его пьесы, написан-
ные в этот период, равно как и инсценировки (за исключением
«Мертвых душ»), света рампы не увидели. Тем не менее взаимоот-
ношения писателя с театром носили напряженный, подчас захва-
тывающий характер. Он был свидетелем становления и расцвета
«илотской» драматургии, он был внимательным зрителем самых
шумных имперских премьер, он наблюдал диковинные трансфор-
мации умов и талантов, вынужденных обслуживать новые государ-
ственные вкусы. Было бы большой ошибкой предполагать, что все
это внутренне никак не затрагивало искусства самого Булгакова. Его
драмы тридцатых годов — сложная и смертельно опасная балан-
сировка над пропастью. Соблазн «превращения» присутствовал по-
стоянно: в этом смысле «Батум» совершенно не случайно завершает
театральный путь создателя «Дней Турбиных».
Отношение писателя к искусству запуганных «услужающих» хо-
рошо известно. Он не принимал «илотский» театр и драматургию
от начала и до конца. Никаких иллюзий и «завороженности» эпохой
у него не было. Позиция Булгакова по отношению к новым формам
театральной и драматургической жизни очень близка к той, которую
заявил в «год великого перелома» Осип Мандельштам. В «Четвертой
прозе» поэт, напомним, разделил все произведения изящной сло-
весности на два разряда: разрешенные и написанные без разреше-
ния. «Первые — это мразь, вторые — ворованный воздух. Писате-
лям, которые пишут заранее разрешенные вещи, я хочу плевать в
лицо, хочу бить их палкой по голове и всех посадить за стол в
доме Герцена, поставив перед каждым стакан полицейского чаю.
<...> Этим писателям я запретил бы вступать в брак и иметь детей.
Как могут они иметь детей — ведь дети должны за нас продолжить,
за нас доказать — в то время как отцы запроданы рябому черту
на три поколения вперед» .
Рубеж между «разрешенной» и «неразрешенной» литературой
проходил не только между писателями или определенными текста-
ми. Он шел по тексту, по замыслу, по словесным капиллярам, по
всему массиву культуры. Он обнаруживается в пьесах Булгакова
тридцатых годов, написанных «по заказу» и так или иначе ориен-
тированных на вкусы «рябого черта» и его времени. Печать време-
ни — на «Александре Пушкине», в сцене на Мойке, где прогрессив-
ные студенты читают «Смерть поэта», а не менее прогрессивные
офицеры произносят свободолюбивые и довольно штампованные
речи. Печать времени — в саморедактуре «Зойкиной квартиры»,
сделанной в 1935 году, в вымученных либретто, в инсценировке
1 Мандельштам О. Проза. Ann Arbor, 1983, с. 168.
6 ТЕАТР М* БУЛГАКОВА
«Войны и мира», в финале «Адама и Евы», не говоря уже о «Батуме».
Его комедии «Блаженство» и «Иван Васильевич», при всей вольно-
сти замысла, не идут ни в какое сравнение не только с прозой,
написанной вне заказа, но и с драмами двадцатых годов, насыщен-
ными «ворованным воздухом».
Драматург, обреченный на медленное удушение, продолжал на-
блюдать за тем, что происходит на современной ему сцене. Его
оценки новейшей драматургии чаще всего напоминают приговор.
Описывая в дневнике премьеру «Аристократов» Н. Погодина,
Е. С. Булгакова передает короткую формулировку, явно принадле-
жащую создателю «Кабалы святош»: «Пьеса — гимн ГПУ». Л. Е. Бе-
лозерская запечатлела оценки бабелевского «Заката», мейерхольдов-
ского «Ревизора», «Списка благодеяний» Ю. Олеши. По дневнику
Е. С. Булгаковой можно судить о булгаковском восприятии многих
иных современных ему пьес и спектаклей, от «Большого дня»
Киршона до «Короля Лира» в Еврейском театре. Общий уровень
театрального времени острее всего просматривается именно на
рядовых премьерах. На спектакле «Путина» у вахтанговцев по пьесе
Ю. Слезкина в голодный карточный год Булгаков с женой увидели,
когда раскрылся занавес, огромных судаков, живописно застывших
на темной сети. В этот день как раз по карточкам давали рыбу, и
в театре, вспоминает мемуаристка, «раздался тихий стон».
Автор «Багрового острова» наблюдал, как новое идеологическое
задание формирует «большой стиль» эпохи, как причудливо он
вбирает в себя и деформирует авангардные эстетические системы
первого послереволюционного десятилетия. Поклонники сцениче-
ской красоты, страсти и балетной отточенности зрелища принужде-
ны были оформлять новый «социальный заказ». Красота и ложь
побратались. Складывались особого рода театральные штампы,
которые захватывали и подчиняли себе лучшие сцены Москвы. Та
же Белозерская передает в «Воспоминаниях» (М., 1990) впечатление
от одного из спектаклей Таирова: «По сцене крались лохматые и
страшные мужики (кулаки — сказали мы), причем крались особен-
но, по-таировски, профилем к публике — как изображались египет-
ские фрески. Потом появился мужчина интеллигентного вида в
хорошо сшитом костюме, в галстуке, в крагах, гладко причесанный...
и мы оба воскликнули: „Вредитель!* И не ошиблись» (с. 188).
В апреле 1937 года Булгаков пошел в таировский театр на
генеральную «Детей солнца». В записи Е. С. Булгаковой от 15 апреля
сказано, что «М. А. выдержал только один акт — у него чешется
все тело от скуки. Вот постарался Таиров исправиться! («исправ-
ляться» режиссер должен был после скандала с «Богатырями»).
Новые штампы не были достоянием только театра. Вырабаты-
валось определенное представление о человеческой личности, при-
знаках нового человека — «гомо советикус». Инженер Рейн в пьесе
«Блаженство», отвечая на вопрос, к кому же ушла его жена, сооб-
щает: «Кто его знает? Петр Иванович или Илья Петрович, я не
помню. Знаю только, что он в серой шляпе и беспартийный».
Во второй половине тридцатых годов в булгаковском доме долго
держалась своеобразная игра-конкурс на самую фальшивую и без-
дарную пьесу. Претендентов, увы, оказалось слишком много — от
«Земли» Н. Вирты до «Половчанских садов» Л. Леонова. Драматур-
гия «разрешенная» явно теснила и замещала «не разрешенную».
ЛЖАЗТ. ВУД ГАКОВА 7
К середине тридцатых годов «разрешенная» драматургическая сис-
тема, спародированная в «Багровом острове», обрела черты непре-
ложного государственно-политического заказа. Этот заказ был, по
правилам времени, поддержан инициативой «снизу», самими твор-
цами советской драматургии. На первом писательском съезде дог-
маты новой театральной веры, окрещенной «социалистическим
реализмом», получили мощную общественную поддержку. По сути
дела, эта коллективная присяга режиму предполагала самоуничто-
жение драматургов. Стоит кратко напомнить некоторые тезисы
ведущих советских театральных авторов, которые на десятилетия
вперед определили развитие отечественной сцены.
Вс. Иванов утверждал, что все бывшие «серапионовы братья»,
яростно выступавшие против тенденциозности, прошли за минув-
шие годы «такой путь роста сознания, что не найдется больше ни
одного, кто со всей искренностью не принял бы произнесенной тов.
Ждановым формулировки: „за большевистскую тенденциозность в
искусстве"». Автор «Бронепоезда» и «Блокады» утверждал далее, что
новые формы литературной работы — целой бригадой — имеют
громадную перспективу. Для него же работа в литературной бригаде
по освещению истории Беломорканала «будет и останется... одним
из лучших дней... творческой жизни».
Вс. Вишневский, вполне в духе булгаковского Дарагана, объявил
программу планетарной войны, в которой писатели должны были
занять свое достойное место: «Мы стоим перед большим и оконча-
тельным расчетом с пятью шестыми мира».
В. Кирпотин в программном докладе выдвигал обвинение «ста-
рому» реализму в абстрактной человечности и вспомнил при этом
автора «Дней Турбиных» (кажется, это было единственное упоми-
нание булгаковского имени на съезде): «Так, Булгакову в „Днях
Турбиных" неважно, что его герои — белые, ему важней, что они —
„хорошие люди" в кругу семьи и друзей. На этом основании он
выносит им оправдательный приговор».
Анализируя сталинское определение писателя как «инженера
человеческих душ», А. Афиногенов обнаруживал радующее измене-
ние марксистской догмы: теперь писателям разрешено вновь поль-
зоваться понятием души и драматург призывал товарищей по цеху
в эту «старую форму» влить новое содержание.
Что касается «содержания», то его границы были строго обуслов-
лены. В. Киршон в этом отношении пошел дальше всех и сделал
уникальный вывод, «закрывающий» вечные колебания художников
всех времен: «Итак, разрешен вопрос о том, что писать»*.
Оставался, таким образом, только один «неразрешенный» вопрос:
как писать. В этой области еще допускались некоторые дискуссии.
Писатели спорили о сюжете, языке и композиции советской драмы,
ее жанрах. Н. Погодин, скажем, говорил об архитектонике новой
драмы. Невиданный жизненный материал не вмещался в класси-
ческие формы (это общая тема всех выступавших драматургов).
Перевоспитание преступников горсткой героев из ОГПУ не могло
быть описано приемами русской классики. Автор «Моего друга» и
1 Первый всесоюзный съезд советских писателей, 1934. Стенографический отчет. М.,
1934, с. 230, 285, 380, 100.
8 Т£АТР БУЛГАКОВА
«Поэмы о топоре» в связи с этим сочувственно ссылался на
Горького, сомневавшегося в том, что советский драматический
писатель может чему-нибудь научиться у Чехова и Островского. В
августе тридцать четвертого, на писательском съезде, произведшем
сплошную коллективизацию изящной словесности, единодушно бы-
ли объявлены тематические и политические приоритеты, которые,
по существу, обрекали искусство сцены на вырождение.
Реальный фон литературной и театральной жизни тридцатых
годов тем не менее разнообразен; богатейший спектр устремлений,
представлений, эволюций художников, по-своему отвечавших на
вызов времени. Театральные идеи Булгакова соотносимы не только
с официозной литературой, которой он поневоле противостоял. В
эти же годы рождалась драматургия Андрея Платонова, мучился и
прозревал Александр Афиногенов, рассказывал и обсуждал с Булга-
ковым блистательные замыслы новых пьес Николай Эрдман. Стра-
на смеялась над героями Шкваркина, оплакивала судьбу Отелло и
короля Лира. Эпоха коллективизации и террора была, вдобавок, еще
и невиданно театральной. Кровавый колорит шекспировских траге-
дий отвечал духу времени в той же степени, что и романтический
угар переделки и перевоспитания человека, захвативший многие
изощренные умы. Бабель на писательском съезде признавался, что
когда со здания социализма были сняты первые леса, то даже
близоруких «охватило могучее чувство просто физической радости».
Эта радость была сродни той, что внушила Алексею Попову посвя-
тить спектакль «Ромео и Джульетта» комсомолу. Некоторая стаби-
лизация жизни к середине тридцатых годов привела к возвращению
быта как нормальной человеческой категории. Программная статья
Ю. Юзовского, посвященная спектаклю Мейерхольда «Дама с каме-
лиями», называлась «Цветы на столе». Драматурги стали замечать
климат и время года, реабилитировали «частную жизнь» и тягу к
красоте. «Пришло время, когда можно надеть элегантное платье,
оставаясь коммунисткой». Тот же Юзовский свидетельствует, что
«смех сейчас (статья написана в 1934 году. — А. С.) в зрительном
зале преобладает над всеми другими реакциями. Сейчас какого
драматурга ни упросишь, он объявляет (под секретом): пишу коме-
дию».
Ориентируясь в театральном пространстве своего времени,
возвращаясь в драматургию после разгрома, Булгаков сочиняет в
первой половине тридцатых годов несколько комедий и трагико-
медий: «Адам и Ева», «Блаженство», «Иван Васильевич». Многим
жертвуя в полноте и свободе описания, на чужой территории, в
рамках официального «заказа», драматург попытался воплотить
некоторые излюбленные идеи, прежде всего идею антиутопиче-
скую.
«Адам и Ева» — пьеса «о будущей войне», заказанная ему
Красным театром из Ленинграда, пробудила фантазию драматурга.
В дежурной теме, использованной Пончиками-Непобедами разных
мастей, Булгаков разглядел скрытые возможности. Глубоко лириче-
ская тема любящего и страдающего человека сплетается в пьесе с
темой ученого, творца, столкнувшегося с мрачной силой вооружен-
ной утопии, призванной «организовать мир». Писатель увидел здесь
возможность некоего поворота, который открывал официозную тему
в неожиданном свете. В конце июля 1931 года, в разгар работы,
ШИН
Булгаков сообщал Павлу Маркову: «Пьеса будет готова, по-видимо-
му, гораздо ранее договоренного срока. В конце августа я рассчи-
тываю ее сдавать. <...> В Москве дикая жара, но работа идет быстро.
Я нашел ключ к пьесе, который меня интересует. Вне пьесы
чувствую себя утомленным.
Ездил на 12 дней в г. Зубцов, купался и писал. Не умею я
отдыхать в провинции. Ах, и тусклая же скука там, прости Господи!
Коровы какие-то ходят! Куры. Но кур, впрочем, люблю. Против кур
ничего не имею...» Летом 1931 года Булгаков сочинил фантастиче-
скую историю о том, как погиб мир в результате химической войны
и как устраиваются на развалинах этого мира те, кто случайно
уцелел. В пьесе Булгакова тоскливо воют псы, в воздухе разлит
смертный запах нежной герани, командир истребительной эскад-
рильи Дараган появляется в «черном, с серебряной птицей, выши-
той на груди». Ключ к пьесе о «крайних временах» был, кажется, в
том, что Булгакову показалось возможным изложить в жанре анти-
утопии свою любимую предупреждающую мысль. Главная угроза
человечеству, судя по пьесе, заключена в том, что люди отдали свою
жизнь на откуп идеям. Не идея для человека, а человек для идеи.
Жизнь вплющена в идеологию, которая, как Молох, требует все
новых и новых жертв. Нетерпимость и фанатизм двух «систем»
стремительно ведут человечество к гибели. Художнику, поэту или
ученому, в глазах которого «туман, а в тумане свечи» (так введен
в пьесу профессор Ефросимов), открывается горькая и простая
истина. «Капиталистический мир напоен ненавистью к социали-
стическому миру, а социалистический мир напоен ненавистью к
капиталистическому... — обращается ученый к Адаму, строителю
мостов и первому советскому человеку. — Война будет потому,
что сегодня душно! Она будет потому, что в трамвае мне каждый
день говорят: „Ишь, шляпу надел!" Она будет потому, что при
прочтении газет волосы шевелятся на голове и кажется, что
видишь кошмар. <...> И девушки с ружьями, девушки! — ходят
у меня на улице под окнами и поют: „Винтовочка, бей, бей, бей...
буржуев не жалей!"»
Сюжетная ситуация, разработанная в литературе задолго до
Булгакова, оборачивается неожиданным образом. Человек, лишен-
ный прежней защитной социальной оболочки, открывается в
первозданной сущности. Оставшись наедине с Богом и вселенной,
писатель-халтурщик отмаливает свой колхозный роман, Ева на-
чинает понимать свое призвание на земле как «носительницы
жизни»: «И вдруг катастрофа, и я вижу, что мой муж с каменными
челюстями, воинственный и организующий. Я слышу — война,
газ, чума, человечество, построим здесь города... Мы найдем
человеческий материал! А я не хочу никакого человеческого
материала, я хочу просто людей, а больше всего одного человека.
А затем домик в Швейцарии, и — будь прокляты идеи, войны,
классы, стачки...»
Но самый неутешительный вывод Булгакова заключен, кажется,
в том, что даже мировая война и угроза всеобщего уничтожения
ничего не могут изменить в психологии «истребителей». Адам,
«фантазер в жандармском мундире», ведет себя в обезлюдевшем
мире так, как будто ничего не произошло. Он запросто обращается
с оставшимся в наличии «человеческим материалом» («в моем лице
W ТЕАТР М.ЬУЛГАКОВА
партия требует...»), проводит собрания и голосования по всем пра-
вилам той жизни, где уже прошли процессы над инженерами-вре-
дителями. Среди обитателей Ноева ковчега, сооруженного Булгако-
вым в пьесе, едва ли не самый живой персонаж — писатель
Пончик-Непобеда. Тут драматург непосредственно развивает мотивы
«Багрового острова». Фигура раба и панегириста, готового обслужить
любого заказчика, вылеплена со скульптурной четкостью. Катастро-
фа приоткрывает подпольное сознание «попутчика», сочиняющего
«разрешенный» роман из колхозной жизни. «Перестань сатанеть!
Пей коньяк, Генрих Четвертый, — обращается он к другу — алкашу
Маркизову, переименовавшему себя в Генриха. — Слушай! Был
СССР и перестал быть. Мертвое пространство загорожено и напи-
сано: „Чума. Вход воспрещается". Вот к чему привело столкновение
с культурой. Ты думаешь, я хоть одну минуту верю тому, что
что-нибудь случилось с Европой? Там, брат Генрих, электричество
горит и по асфальту летают автомобили. А мы здесь, как собаки, у
костра грызем кости и выйти боимся, потому что за реченькой —
чума... Будь он проклят, коммунизм!» И при этом, точь-в-точь как
в «Багровом острове», халтурщик готов нацепить на себя трагиче-
скую маску растоптанного властью гения: «Змей! Ты, серый дурак,
не касайся изнасилованной души поэта!»
Приступая к пьесе, Булгаков писал Вересаеву 29 июня 1931 года:
«Делаю последние усилия встать на ноги и показать, что фантазия
не иссякла». И действительно, разработка сюжета о «будущей войне»
демонстрирует неисчерпаемые запасы писательской фантазии, про-
зревающей в отдаленное будущее.
И все же пьеса, в которой столько угадано и напророчено, не
была любимой. В феврале 1938 года Е. С. Булгакова отметит в
дневнике, что автор ненавидит «Адама и Еву» всей душой из-за
того, что она создана «под давлением обстоятельств». И тут же
эпитет, известный еще с владикавказских времен: «вымученная».
Эта «вымученность», это «давление обстоятельств» отчетливо видно
в финальных разрешениях булгаковской антиутопии. Пьеса как-ни-
как предназначалась для сцены, и потребовался неизбежный финал
«с международной революцией». Булгаков сочинил его в своей,
конечно, манере. Носитель «великой идеи» Дараган возвращается с
поля боя во главе разноязыкого эскорта мирового правительства.
На радостях он прощает гениального химика, который «в равной
степени равнодушен и к коммунизму, и к фашизму». Дараган
завершает пьесу «идеологическим» финалом, двусмысленность ко-
торого, кажется, была рассчитана только на потомков: «Ты никогда
не поймешь тех, кто организует человечество. Ну, что ж... Пусть, по
крайней мере, твой гений послужит нам! Иди, тебя хочет видеть
генеральный секретарь!»
Снаряжение летчика поблескивает на солнце. Тот, у которого «в
глазах туман, а в тумане свечи», стоит в тени: «в руках у него
плетенка с петухом». Мирный профессор и истребитель несовмести-
мы. Пир победителей драматург сопровождает апокалипсическим
«трубным сигналом», который придает футурологии писателя отте-
нок обреченности.
В сущности, сходное чувство пронизывает и две другие комедии,
действие которых запущено при помощи классической и дежурной
в послеуэллсовской литературе «машины времени». В «Блаженстве»
.......У...'.
Булгаков переносит нас на три столетия вперед, в «золотой век»
всемирного коммунизма. В «Иване Васильевиче» — возвращает на
несколько веков назад, в эпоху Иоанна Грозного с его опричниной.
Пьесы произрастают как бы из одного корня, имеют общих героев
и сходный внутренний пафос. Своими средствами в условиях
«разрешенной» литературы Булгаков все же попытался глотнуть
«ворованного воздуха» и высказаться на главную тему дня: перспек-
тив нового общества.
* «Блаженство» тематически и сюжетно связано с романом стар-
шего литературного современника и друга Булгакова Евг. Замятина
«Мы». Литературно-политический скандал, разгоревшийся в 1929
году вокруг публикации этого романа за границей, положил начало
травле и уничтожению многих крупнейших писателей. Именно к
этому времени, как известно, относится замысел «Блаженства»:
черновик комедии Булгаков, по его признанию, уничтожил вместе
с черновиками романа о дьяволе. Несколько редакций пьесы,
написанной по договору с Театром сатиры, были созданы очень
быстро, в течение одного весеннего месяца 1934 года. Смена
редакций свидетельствует о том, как Булгаков приспосабливал
опасный замысел к новым литературным нормам. В первой
редакции отчетливо видна ориентация на замятинский роман.
Герой — изобретатель Рейн, как показала Е. Кухта, сопоставляв-
шая разные редакции пьесы, был человеком из 1929 года. Это
был затравленный, «не принятый» в новую жизнь ученый, кото-
рый рассчитывал при помощи своего аппарата отыскать свободу
и покой в иных мирах, в ином жизненном пространстве (на
«кухонном» языке начала тридцатых годов — «из-под советской
власти улететь»). Изобретатель был своего рода двойником автора.
В конце пьесы инженеру Рейну и его спутникам выносили при-
говор вполне в духе нашей «культурной революции»: ссылка на
неопределенный срок и перевоспитание по общему «гармониче-
скому» образцу.
Общество будущего не раз изображалось в те годы советскими
драматургами и прозаиками. Совершенно очевидным полемическим
планом для булгаковской пьесы был «Клоп» Маяковского, премьера
которого прошла в октябре 1929 года в театре Мейерхольда. Мая-
ковский в финале пьесы изображал прекрасное будущее страны, в
котором Булгакову места не досталось (фамилия автора «Турбиных»
вспоминалась среди устаревших слов и диких понятий, сросшихся
со старой жизнью). Под пером Булгакова царство «гармонии»
(сравните название труда, который сочиняет Шмаков, герой плато-
новского «Города Градова», — «Советизация как гармонизация все-
ленной») оказывается вполне стерильным и внутренне обездушен-
ным обществом. При этом будущее общество изображено внешне
в чрезвычайно привлекательных тонах. Это не «скотский» хутор
Оруэлла и не обезличенная коммунистическая казарма замятинского
романа. Булгаков пастельно-добросовестными красками выписывает
прелести будущего общежития, в котором не знают ужаса советского
послереволюционного быта. Тут не ведают уклонов и прописок,
доносов и воровства. Тут милиционер стоит уже сто лет в музее как
исторический экспонат. Обитателям «блаженства», вполне по рецеп-
там драматургической кухни времени, оставлены лишь милые не-
достатки, призванные «утеплить» положительных героев. Необходи-
мо некоторое напряжение, чтобы вычитать в зашифрованном тексте
глубочайший скепсис Булгакова по адресу этого самого «блаженст-
ва», в котором «Совет Народных Комиссаров Мира» решил все
проблемы, отняв у человека свободу выбора. Райская жизнь напо-
минает адову: тут не зря все появляются из люков. Никто не помнит
не только Пушкина, но и джазовый шлягер «Аллилуйю». Вне
добра и зла, вне культуры и молитвы «Блаженство» с той же
беспрекословностью, что и управдом Иван Васильевич, осущест-
вляет контроль за ученым. Улетев «из-под советской власти» в
грубейшем ее варианте, Рейн попадает в образцово-нежный засте-
нок. Организованность достигает такого уровня, что даже появле-
ние родной милиции в конце пьесы кажется если не счастьем,
то хотя бы признаком живой жизни! И так же как в романе
Замятина, обетованный рай в булгаковской пьесе не может спра-
виться с любовью, старым и вечным чувством, не поддающимся
государственному контролю и регулированию.
Так Булгаков «почтительнейше», как сказал герой Достоевского,
попытался возвратить свой «билет» в «блаженство», объявленное «у
ворот». Предупреждение загипнотизированному обществу заключало
в себе сатиру, проникающую в «запретные зоны» (а только такую
сатиру автор комедии признавал настоящей). Вместе с тем острие
сатиры было достаточно затуплено автором в силу обозначенных
условий литературно-театральной жизни. Отказ должен был быть
сильно загримирован под благословение. Художественная эквилиб-
ристика между «разрешенной» и «неразрешенной» литературой при-
вела в итоге к небывалой в драматургической жизни Булгакова
ситуации: пьеса провалилась на читке перед актерами. Им понра-
вился эпизод с царем Иваном Васильевичем, но сцен в будущем,
их тонкой иронической двусмысленности, актеры не почувствовали.
«Лежу с невралгией, — сообщал создатель комедии в письме от 26
апреля 1934 года Вересаеву после злополучной читки, — и думаю
о том, какой я, к лешему, драматург!»
Потерпев неудачу с «Голубой Вертикалью» будущего, Булгаков
решил попытать писательского счастья в прошлом. Драматург
развил так понравившийся актерам эпизод с грозным царем в
полноценную пьесу. Он столкнул быт и нравы советского дома под
управлением Ивана Васильевича с бытом и нравами Москвы под
управлением Иоанна Грозного. Приемом остранения он ввел в
сатирическое поле устоявшиеся словесные штампы своего време-
ни, его дикие нравы и понятия. Тут Милославский «отмежевался»
от казненного именитого однофамильца, тут управдом Иван Ва-
сильевич, выпив для храбрости, объявляет, что он наметил «кое-
какие мероприятия и решил, что надо начать с учреждения
жактов». В легкой комедии, многими своими стилистическими
чертами не выпадающей из круга советской комедиографии сере-
дины тридцатых годов, Булгаков попытался прочертить некоторые
подспудные особенности эпохи. Кануном «большого террора»,
новой опричнины, атмосферой подозрительности, чудовищного
лицемерия, вранья, низости и одновременно какой-то бездумной
легкости новой жизни советского дома под руководством Ивана
Васильевича и «родной милиции» — всеми этими красками живет
и дышит комедия.
Однако голос задушенной литературы пробивается и здесь. Про-
никая, кажется, в самую запретную зону, Булгаков через всю пьесу
в разных формах и разными средствами обыгрывает тему само-
званства новой власти. Жулик Милославский и управдом Иван
Васильевич, чудесным образом получившие во владение Россию,
управляются с нею запросто, с безответственной легкостью времен-
щиков и проходимцев, которые примерно так же обращались с
экспроприированным богатством в реальности тридцатых годов.
Прибереженная под финал реплика Шпака — «Они же крадут, они
же царями притворяются!» — ключевая в исторической концепции
Булгакова, применительно, конечно, к жанру комедии.
Пьеса должна была выпускаться в Театре сатиры вскоре после
мхатовского «Мольера» (комедию репетировал Н. Горчаков). Запрет
«Мольера» перепугал режиссера и театр до крайности. 5 апреля 1936
года Е. С. Булгакова записывает в дневнике: «Миша диктует, ис-
правляя, „Иван Васильевич". Несколько дней назад Театр Сатиры
пригласил — хотят выпускать пьесу, но трусят... <...> Горчаков
придумал Бог знает что — ввести в комедию какую-то пионерку —
положительную. Миша наотрез отказался идти по этой дешевой
линии. Сказал, что сделает все возможное, чтобы исправить роль
Тимофеева»1. Договор на пьесу был авансированным, в доме не
было ни копейки. Удавка стягивалась на горле комедиографа все
туже и туже. Пришлось калечить еще не рожденную пьесу. Следы
и шрамы от этой операции очевидны. Положительную пионерку он,
конечно, не ввел, но под давлением театра Булгаков сделал немало,
в том числе мотивировал фантастический сюжет сном инженера
Тимофеева («приделал сон», как он сам скажет). Сатира стала носить
еще более приглушенный характер. Писатель примеривался к до-
зволенному уровню. Но пластичность не спасла драматурга: в мае
1936 года, вскоре после снятия «Мольера» во МХАТе, комедия о
царе и управдоме была запрещена. В семейном дневнике можно
найти краткие, но важные штрихи, описывающие погром:
«11 мая. Репетиции „Ивана Васильевича" в гримах и костюмах.
Без публики. По безвкусию и безобразию это редкостный спектакль.
<...> Юмор убит начисто и сохранился только у Курихина. Роль
вора превращена режиссером в Бог знает что.
13 мая. Генеральная без публики „Ивана Васильевича". Впечат-
ление от спектакля такое же отталкивающее. Смотрели спектакль
Боярский, Ангаров из Ц. К. партии и к концу пьесы, даже не снимая
пальто, вошел Фурер, кажется, он из М. К. партии. Немедленно
после генеральной пьеса была запрещена».1 2.
В этой записи — образ нового театрального времени, пришед-
шего на смену короткой послерапповской «оттепели».
Я. С. Лурье, один из самых тонких исследователей Булгакова,
размышляя о пьесе «Иван Васильевич» и о природе взаимоотно-
шений художника и власти, столь важной для автора комедии,
вспомнил слова ученика Сократа Антисфена. Последний полагал,
что к власти надо относиться как к огню: «Не подходить слишком
1 Дневник Е. С. Булгаковой. — РГБ, ф. 562, к. 28, ед. хр. 25.
2 Там же.
14 ТЕАТР М* БУЛГАКОВА
близко, чтоб не обжечься, и не уходить слишком далеко, чтобы не
замерзнуть».
Модель такого писательского поведения исповедовали многие, в
какой-то степени и Булгаков. Однако удержаться в безопасной точке
создатель «Кабалы святош» и «Пушкина» не смог.
В «Кабале святош», как уже было сказано, Булгаков впервые
примеривал на себя театральную маску «лукавого» комедианта. На
ответственном рубеже времени, вслед за «Багровым островом», он
создает еще один трагифарс о художнике, старом мастере, который
осуществлял свое право на театр в условиях, сильно приближенных
к современным. В подзаголовке первой редакции сказано: «пьеса из
музыки и света». Странное определение хорошо передает «память
жанра», заключенную в драме. После премьеры Юрий Олеша,
которому пьеса не нравилась, обнаружит эту память в родстве с
«Сирано де Бержераком» Ростана: это, мол, ответ Булгакова на
впечатление киевской театральной юности. Похоже, что ревнивый
товарищ по «Гудку» угадал. Автор «Кабалы» в интервью, взятом у
него незадолго до премьеры, скажет достаточно определенно: «Я
писал романтическую драму, а не историческую хронику. В роман-
тической драме невозможна и не нужна полная биографическая
точность. Я допустил целый ряд сдвигов, служащих к драматурги-
ческому усилению и украшению пьесы. Например, Мольер факти-
чески умер не на сцене, а, почувствовав себя на сцене дурно, успел
добраться домой, охлаждение короля к Мольеру, имевшее место в
истории, доведено мною в драме до степени острого конфликта и
т. д.»1.
Проникая в далекую эпоху, «призрачный и сказочный Париж
XVII века», Булгаков написал не просто романтическую драму. Он
подключился к той ее разновидности, которую немецкие романтики
называли «драмой судьбы». Недаром пьеса завершалась финальным
вопросом Лагранжа: «Причиной этого явилась ли немилость короля,
или черная Кабала?.. Причиной этого явилась судьба. Так я и
запишу».
Последнюю фразу пьесы цензор вычеркнул. Наступили времена
«исторической необходимости», драматурги соотносили свое искус-
ство с новыми методами познания разумной действительности, не
оставляющей писателю никаких загадок жизни, смерти и судьбы. В
1930 году А. Афиногенов издал поразительную по схоластике и очень
искреннюю по пафосу монографию «Творческий метод театра. Ди-
алектика творческого процесса», в которой «разъяснил» при помощи
диамата и истмата «черную магию» театрального сочинительства.
Представления Булгакова о жизни художника как о мистически
реализуемой «судьбе» были для конца двадцатых годов, в той же
степени как и для следующего десятилетия, архаичными и опасны-
ми. Во многом именно этим обстоятельством определился конфликт
драматурга с Художественным театром.
Образ театра в «Кабале святош» — образ тесного семейного
братства, островка, живущего по своим законам, несовместимым с
1 Горьковец, 1936, 15 февр.
законами «кабалы святош» или королевского дворца. Основная тема
пьесы обнаруживает себя в попытках комедианта и руководителя
театра приспособиться к «бессудной тирании». В начальной ремарке
предсказан результат такого приспособления: «Во второй уборной —
довольно больших размеров распятие, перед которым горит лампа-
да».
Тема творящего с самых первых литературных шагов пережива-
лась Булгаковым как тема жертвы и искупления. В раннем влади-
кавказском очерке «Муза мести», посвященном Некрасову, сказано:
«...когда в творческой муке подходил к своему кресту (ибо тот, кто
творит, не живет без креста)». Тут одно следует из'другого, творец
обрекает себя на крестный путь объективно, самой своей природой:
был бы, как говорится, Мастер, а Людовик XIV или Николай I всегда
найдутся.
Образ художника — пророка и искупительной жертвы, столь
распространенный в романтической классике, в том числе и в
русском художественном сознании начала века, приобретает у Бул-
гакова особую окраску. В разных вариантах, на протяжении всех
тридцатых годов, автор «Последних дней» прикован к загадочной
и сложной ситуации, отмеченной не раз исследователями. Слабый,
затравленный и беззащитный художник призван выполнить свое
дело на земле, но выполнить его самостоятельно не может.
Распинаемый организованной силой зла, он прибегает к помощи
некоего могучего покровителя. Он рассчитывает на него и полно-
стью от него зависим. Высшей силе достаточно, что называется,
пошевелить пальцем, чтобы спасти художника. Он заключает или
готов заключить «договор» с этой силой, но в какой-то момент
художника предают. Тот, кто должен был спасти и, казалось,
спасет, уничтожает творца самым безжалостным и унизительным
образом. От «Кабалы святош» до «Записок покойника», от «Пуш-
кина» до замысла последней предсмертной пьесы «Ласточкино
гнездо» эта схема взаимоотношений Мастера и власти воспроиз-
водится у Булгакова постоянно, наиболее выразительно и пол-
но — в пьесе о Мольере.
Театральную тему автор «Кабалы святош» ведет средствами
романтической драмы, отвечающими его идеалу свободного театра.
Сценическое пространство противостоит королевскому дворцу, мраку
подвала, в котором заседает Кабала, собору, полному ладана, тумана
и тьмы, наконец, убогому жилищу самих актеров, жалкому реквизиту
бродячей жизни, только что оторвавшейся от балагана и повозки.
Сцена «приподнята над уборными», мы видим сцену и зал
одновременно, на их таинственном стыке по линии рампы. Сцена
парит над залом как некое одухотворенное живое существо. Теат-
ральное пространство открывается в своем преображающем могу-
ществе. Комедиант выходит на подмостки как на бой: «Мольер
поднимается на сцену так, что мы видим его в профиль. Он идет
кошачьей походкой к рампе, как будто подкрадывается, сгибает шею,
перьями шляпы метет пол». «Комедианты господина» оказываются
не только слугами и лакеями короля, но и выразителями неведомой
им самим высшей творческой воли, которая скрыта в отважной
игре в освещенном пространстве.
Булгаков строит пьесу на перетекающих и отражающихся друг
в друге мотивах жизни-игры. Мы видим, как мольеровские сюжеты
зарождаются в недрах актерского быта, мы наблюдаем, как реаль-
ность становится предметом театра и как театр становится второй
реальностью. Тут жизнь постигают через театр, и такой способ
познания становится для людей театра общепонятным. Так, Муар-
рон в припадке бешенства бросает в лицо Мольера его же собст-
венное исчерпывающее определение: «Сганарель проклятый».
Мольер в жизни будто проигрывает сюжет из собственной пьесы,
и эта тонкая и волнующая игра заполняет драму вплоть до финала.
Когда заканчивается роковой спектакль, «последняя свеча гаснет и
сцена погружается во тьму. Все исчезает. Выступает свет у распятия.
Сцена открыта, темна и пуста». Темная и пустая сцена — знак
смерти, небытия, уничтожения. Именно так в конце концов обора-
чивается в «Кабале святош» тема театра, смысл его праздничных
огней, оглушительный раскат смеха тысячи людей, наполняющих
темный простор зала.
Театральная тема в пьесе неотделима от темы писательской.
Насколько актер, движимый высшей силой, играет и подчиняет игре
свою человеческую судьбу, настолько драматург в каком-то смысле
становится рабом им сотворенного. Жизнь Мольера — в булгаков-
ской версии — имеет смысл только в связи с «Тартюфом»: нет той
цены, которую писатель не заплатил бы за то, чтобы написанное
не было уничтожено. Обязательства перед не рожденной на сцене
пьесой оказываются превыше всех иных обязательств автора «Тар-
тюфа». Пьеса «из музыки и света» есть пьеса о неодолимости
творческого начала жизни в его бесконечном и неразрешимом споре
с «кабалой святош», будь это религиозные фанатики XVII века или
комсомольцы двадцатых годов.
Пьеса о Мольере репетировалась в Художественном театре много
лет. Стремительно менялся исторический и эстетический интерьер.
Премьера подгадала как раз к той самой роковой зиме и весне 1936
года, к дискуссии о «формализме», быстро выродившейся в погром.
Пьеса Булгакова была «подверстана» к этой дискуссии. Спор Ста-
ниславского и Булгакова в марте 1935 года о том, как показать на
сцене гений Мольера, проявил свой подспудный смысл. Происхо-
дила явная перемена государственных вкусов. Фасадной империи
нужны были фасадные классики. Мотив кровосмешения, равно как
и трагифарсовая разработка сюжета о «бедном окровавленном мас-
тере», получающем за свое искусство символические тридцать су,
казался совершенно немыслимым.
Борьба против «формализма», если брать этот сюжет не только
в историко-театральном, но в общеполитическом контексте середины
тридцатых годов, имела свой замаскированный источник. Издева-
тельство над Шостаковичем, как и весь взвинченный дух кампании,
прятавшей подлинные политические цели в примитивнейших эсте-
тических претензиях к «формализму» и «натурализму», во многом
объясняется тем, что происходило в это время в Германии. Ком-
мунизм и фашизм — две самые влиятельные идеологии предвоен-
ного мира (их зеркальное соперничество предсказано еще в булга-
ковском дневнике 1923—1925 годов) — соревновались друг с другом
по всем линиям, в том числе и по линии новой организации
творческого процесса. Л. Флейшман в книге «Борис Пастернак в
тридцатые годы» вполне резонно сближает положения, выдвинутые
Гитлером в докладе «Национал-социализм и искусство» (на съезде
TEATF БУЛГАКОВА П
в Нюрнберге в 1935 году), с установкой советской пропаганды на
возвеличивание социалистического искусства.
В этом контексте получает объяснение и новая государственная
политика в обращении к классикам и классике, то, что потом было
названо «изнародованием». Лицемерие и бесстыдство времени нигде,
пожалуй, не выразились с такой откровенностью, как в пушкинском
юбилее. Пышная и невиданная по масштабу государственная скорбь
по убитому на Черной речке поэту открывала 1937 год. К юбилею
«командора русского ордена писателей» Булгаков подоспел с пьесой
«Александр Пушкин».
Пьесу о гибели Пушкина, так же как «Кабалу святош» и многое
иное, сделанное Булгаковым в тридцатые годы, можно рассматри-
вать как этюды, своего рода строительный материал к «закатному
роману». Драматургические разработки судеб Мольера и Пушкина
готовят художественную концепцию «Мастера и Маргариты» и как
бы аккомпанируют ей. Центральный композиционный прием в
пьесе — отсутствие главного героя, которому она посвящена, —
отсылает к особой значительности, святости сюжета, который Бул-
гаков не захотел выполнять традиционными средствами историко-
биографической драмы (канон ее к середине тридцатых годов
определился совершенно отчетливо). Литературовед Мирон Петров-
ский предположил, что замысел пьесы о Пушкине без Пушкина
мог возникнуть у Булгакова под впечатлением пьесы Константина
Романова «Царь Иудейский». Мистерия, написанная родственником
венценосца, до революции не допускалась на сцену духовной цен-
зурой. Она была сыграна в Киеве в октябре 1918 года. Булгаков мог
быть зрителем этого спектакля, где речь шла о «последних днях»
Христа и где центральная фигура не появлялась. Сильный драма-
тургический ход через много лет отозвался в его собственной
«светской мистерии» о жизни и смерти русского поэта, занимающего
в национальном самосознании совершенно особое место.
Евангельские параллели прошивают пьесу насквозь. Дубельт
выдает своим агентам все те же «иудины» тридцать сребреников,
государством правит тайная канцелярия, многими чертами напоми-
нающая «одно учреждение» в «Мастере и Маргарите» или «Кабалу»
в «Кабале святош». Покровительство Николая оказывается гибель-
ным для поэта. Так же как в романе и в пьесе о Мольере, ученики
и друзья предают учителя. И подобно какому-нибудь римскому
центуриону, сопровождавшему пророка на Голгофу, начинает про-
зревать мелкий филер Битков, приставленный наблюдать за поэтом.
Хорошо известен спор Булгакова и Вересаева, с которым он на
первых порах сотрудничал (впервые после Владикавказа вступив в
мучительное соавторство). Коллективное творчество развалилось не
только потому, что Булгаков был первородным драматургом, а
Вересаев к тайнам сцены не имел решительно никакого отношения.
Расхождение было глубинное, мировоззренческое. Вересаев полагал,
что у его соавтора — «органическая слепота на общественную
сторону пушкинской трагедии»1. В этом предположении старый
литератор был прав в том смысле, в каком был прав Станиславский,
предъявлявший Булгакову сходные упреки во время репетиций
1 Михаил Булгаков. Письма. Жизнеописание в документах. М., 1989, с. 334.
Мольера (по времени эти два сюжета булгаковской жизни пересек-
лись). Под «общественной стороной» понимались тогда совершенно
определенные вещи, которые Булгаков действительно органически
не принимал. Мистерия никак не вмещалась в границы социоло-
гизированной пьесы, призванной отвечать и уровню тогдашнего
пушкиноведения, и тогдашним драматургическим нормам. Чудо-
вищное давление времени, равно как и пушкиноведческо-вересаев-
ская печать в пьесе, конечно, отразилось. Но все же основу своего
высокого замысла драматург отстоял и сохранил.
Пушкин умер от отсутствия воздуха, полагал Блок. В пьесе
Булгакова физически ощущаешь, как выкачивается этот воздух:
сначала в доме поэта, затем — расходясь все шире и шире, вбирая
иные круги, захватывая пространство России. Немирович-Данченко,
который через три года после булгаковской смерти выпустит спек-
такль о Пушкине на мхатовской сцене, великолепно почувствовал
это «перетекание» пространства пьесы, когда она, начинаясь уютной
квартирой, петербургским блеском, балом, завершается глушью,
закоптелым потолком избы станционного смотрителя, сальными
свечами и пронизывающей ледяной стужей. «В этом какая-то
необыкновенная глубина у Булгакова», — говорил на репетиции
восьмидесятилетний режиссер.
Пушкинскому юбилею пьеса Булгакова не понадобилась. Повто-
рилась история, предсказанная в самой пьесе сочувствующим осве-
домителем: «...не было фортуны ему... как ни напишет, мимо попал,
не туда, не те, не такие...» В шкафу для первых поэтов отечества
был наведен полный порядок. Блестящая ироническая сценка, в
которой самодур Салтыков меняет местами в шкафу Пушкина и
Бенедиктова, сильно напоминала борьбу за новую «номенклатуру»,
которая началась на первом писательском съезде: там Горький с
юмором, но не предвидя последствий, открыл пять вакансий для
гениальных советских писателей и сорок пять — для очень талан-
тливых.
Первая официальная пересортировка была произведена Стали-
ным в конце 1935 года, когда он назначил Маяковского лучшим,
талантливейшим поэтом советской эпохи (тем самым сместив с
этого «поста» Пастернака, выдвинутого на съезде Бухариным). Бул-
гаков в перераспределении славы не участвовал и на государствен-
ные вакансии не претендовал. Напротив, пьеса, задуманная в августе
1934 года, в дни работы писательского съезда и под явным его
впечатлением, притязала напомнить русским литераторам некото-
рые бессмертные ценности отечественной словесности. Автору же
этой пьесы досталась своя вакансия — «незаконного явления», по
выражению того же Пастернака.
После запрета «Мольера» и гибели всех прежних драматургиче-
ских замыслов Булгаков отказывается заниматься театром. В апреле
1937 года в письме к Вересаеву он дает зарок: «Мои последние
попытки сочинять для драматических театров были чистейшим
донкихотством с моей стороны. И больше я его не повторю... На
фронте драматических театров меня больше не будет». Зарока он
не выполнил.
Пьесу «Батум» держали под спудом дольше всех булгаковских
драм. Соображения были в высшей степени либеральные: публика-
ция пьесы о Сталине может, мол, затемнить и опорочить светлый
ТЕАТР М БУЛГАКОВА »
облик писателя, занесенного в новейшие святцы. Убрав «тень»,
хотели наслаждаться «голым светом». Напрасное занятие.
Последняя пьеса Булгакова завершает его драматургические мы-
тарства: финал жизни исполнен в тех же жанровых красках, которые
создатель «Кабалы» ценил больше всего. Нет никакого смысла
искать виновников несчастья и соблазнителей, перекладывать вину
за эту пьесу на Художественный театр. Нет также никакого резона
отделять эту пьесу от всего написанного Булгаковым как нечто
совершенно чужеродное. «Батум» есть последнее сочинение Булга-
кова, глубочайшим образом связанное с некоторыми самыми устой-
чивыми мотивами его искусства. Как сказано в «Ревизоре» — если
уж начали читать, так читайте до конца.
Ответственное решение писать «Батум» итожит десятилетие вза-
имоотношений писателя и диктатора. То, что Булгаков интуитивно
ощущал свою тайную связанность с героем «Батума», подтвержда-
ется сегодня фактами рассекреченных архивов. Сталин вниматель-
нейшим образом следил за жизнью Булгакова, осознанно провоци-
руя и создавая вокруг него ореол тайно опекаемой жертвы. Как
теперь выяснилось, он самолично участвовал в разрешении «Дней
Турбиных» и самолично — в разгроме спектакля. Он сам начертал
на донесении П. Керженцева резолюцию, уничтожающую мхатов-
скую «Кабалу» вместе с пьесой Булгакова. Тут была довольно
сложная игра, со своими законами и правилами. Главный «кукло-
вод» редко появлялся над ширмой, но ни у мхатовцев, ни у
Булгакова не было никакого сомнения в том, на каком уровне
решаются их театральные дела. Сталин играл со своей жертвой
десять лет, прежде чем придушить ее. Он как бы случайно интере-
совался тем, как поживает Булгаков и что он пишет, и одной этой
оговорки хватало, чтобы незримая «охранная грамота» продлила
жизнь Булгакову еще на некоторое время, до следующей «оговорки».
Все это создавало почву для иллюзий, что существует незримая
нить между писателем и вождем, что, в свою очередь, подталкивало
Булгакова на художественное осмысление этого кровавого опыта.
«Когда герой становится на колки, я должен писать» — в этих словах
Елена Сергеевна Булгакова передавала нам один из внутренних
мотивов булгаковского решения писать «Батум».
Биографическая тема должна была быть осмыслена в искусстве.
Несмотря на то, что Булгаков-художник успел с абсолютной ясно-
стью предсказать результат возможного сближения или сговора с
гибельной силой, под занавес собственной жизни, вслед за «Масте-
ром», он провел эксперимент на себе. Результат полностью сошелся
с предсказанным.
Публикуя «Батум» в СССР в перестроечные времена, М. Чуда-
кова сопроводила пьесу комментарием, который вызвал дискус-
сию. Публикатор исходил из того, что Булгакова до «Батума» и
того человека, который написал пьесу о Сталине, разделяет ог-
ромное расстояние. Исследователь высказывал уверенность, что
Булгаков, подвигнутый известными стихами Пастернака, в худо-
жественном азарте, решил написать самую лучшую пьесу о вожде,
вдобавок опасаясь, как бы его не опередил Алексей Толстой.
Работа драматурга над источником — книгой «Батумская демон-
страция» — напомнила М. Чудаковой нехитрую технику изобра-
жения букв с помощью транспаранта. В целом же история с
liiiilieiHIl
«Батумом» в изложении М. Чудаковой напоминает сочинение зна-
менитой халтуры под названием «Сыновья муллы», с презрением
описанной самим ее автором.
Приняв решение писать такую пьесу, Булгаков, полагает совре-
менный ученый, «вывел за пределы размышлений какие-либо мо-
ральные оценки»1. Эпитет «хладнокровно» становится едва ли не
ключевым в характеристике творческого процесса, приведшего к
появлению «Батума». Последнее, правда, не очень согласуется с
прокламированным в начале разбора тезисом о том, что высокая
лесть не делается без некоторого внутреннего убеждения и даже
«завороженности эпохой» (с соответствующими цитатами из А. Фета
и Л. Гинзбург). Тем не менее перед нами стройная и внутри себя
безошибочно логичная концепция, которая страдает только одним
недостатком. Дело выглядит так, будто «Батум» сочинил не круп-
нейший художник, только что завершивший свой «закатный роман»,
но заурядный халтурщик, без особого содрогания надругавшийся
над своей художественной совестью. Стоит задать прямой вопрос:
почему же этот «транспарант», изготовленный на чистом професси-
онализме, был немедленно запрещен, как только «Батум» попал
наверх, к «первому читателю»? Можно, конечно, сказать, что такого
рода вопрос к пьесе Булгакова отношения не имеет и пусть его
обсуждают те, кто занимается психологией Сталина. Убежден, что
здесь вопрос не психологический, а текстологический. Он не внепо-
ложен существу пьесы. Последние работы о «Батуме», в частности
содержательные статьи Гаспарова (США) и нашего Мирона Пет-
ровского, эту мысль подтверждают.
Сравнивая варианты пьесы, сопоставляя их с важнейшими
дневниковыми записями, с восприятием пьесы некоторыми вни-
мательными современниками, никак не скажешь, что Булгаков
лишь вставлял буквы в заранее заготовленный транспарант. На-
против, существует настоятельная необходимость понять, как
трансформировались в «Батуме» глубинные булгаковские темы
пророка, власти, Бога и Дьявола. Официозная пьеса, предназна-
ченная как подарок к 60-летию вождя народов, была исполнена
сюрпризов: неугадываемые в пределах одной пьесы, они прояс-
няют свой подспудный смысл именно в контексте искусства
Булгакова тридцатых годов.
Ф. Михальский, прослушав 31 августа 1939 года два акта «Батума»,
высказал предположение, что в запрете пьесы могли сыграть роль
«цыганка, родинка, слова, перемежающиеся с песней». Не имея
сейчас возможности развернуть подробный комментарий к этому
чрезвычайно важному наблюдению современника, остановлюсь
только на одном: на этих самых «словах, перемежающихся с
песней». Речь идет, конечно, о сцене встречи Нового года, именно
там поют под гитару, соло и хором, именно там, перемежаясь с
песней, товарищ Сосо произносит загадочный новогодний тост, в
котором Ф. Михальский не зря предположил крамольное содержа-
ние. «Существует такая сказка, — начинает Сталин, — -что однажды
в рождественскую ночь черт месяц украл и спрятал его в карман.
1 Чудакова М. Первая и последняя попытка (пьеса М. Булгакова о Сталине). — Совре-
менная драматургия, 1988, № 5, с. 216.
И вот мне пришло в голову, что настанет время, когда кто-нибудь
сочинит не сказку, а быль. О том, что некогда черный дракон
похитил солнце у всего человечества. И что нашлись люди, которые
пошли, чтобы отбить у дракона это солнце, и отбили его. И сказали
ему: „Теперь стой здесь в высоте и свети вечно! Мы тебя не
выпустим больше!*»
Сложная и опасная смысловая игра тут построена на сдваивании
мотивов Христа и Антихриста. Новый век начинается с явления
Антихриста, «рябого черта», укравшего солнце; в предыдущей сцене
Сталин сообщает рабочему Порфирию, что его кличка — «Пастырь»,
кличка, которая в контексте сказки получает особое значение. Пас-
тырь, изгнанный из семинарии, отпавший от Бога, и «черный
дракон», укравший солнце у человечества, сопоставлены в простран-
стве пьесы. И это не случайное сопоставление, но некая внутренняя
тема «Батума», определяющая кульминационные точки сюжета.
Именно такой «точкой» Булгаков завершает третий акт «Батума». В
этой сцене звучат частушки, которыми заключенные потчуют на-
грянувшего в тюрьму губернатора: «Царь живет в больших палатах,
// и гуляет и поет! // Здесь же, в сереньких халатах, // Дохнет в
карцерах народ!..» Дело не только в том, что тюремная сцена могла
вызвать неизбежные для 1939 года лагерные ассоциации (слова
«арест» и «тюрьма» подчеркнуты и обведены Булгаковым как клю-
чевые на первой же странице тетради, в которой осенью 1938 года
была начата новая пьеса). Важнее другое: сцена и весь акт завер-
шены беспрецедентным в сталинской театрализованной агиографии
эпизодом, в котором мотив Антихриста, притворившегося Христом,
явлен с вызывающей отчетливостью. Напомню финал сцены. Ста-
лина переводят в другую тюрьму. Один из надзирателей вынул
револьвер и встал сзади заключенного.
«НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ (тихо). У, демон проклятый...
Уходит в канцелярию. Когда Сталин равняется с первым надзирателем, лицо того
искажается.
ПЕРВЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ. Вот же тебе!.. Вот же тебе за все...
(Ударяет ножнами шашки Сталина.)
Сталин вздрагивает, идет дальше.
Второй надзиратель ударяет Сталина ножнами.
Сталин швыряет свой сундучок. Отлетает крышка. Сталин поднимает руки и
скрещивает их над головой так, чтобы оградить ее от ударов. Идет».
Конечно, можно трактовать этот эпизод в лестном для вождя
плане. Второй слой сцены явно спроецирован на библейский сюжет
восхождения на Голгофу, внятный бывшему семинаристу. Однако
под лессировкой библейского сопоставления проступает неслыхан-
ный по «великолепному презренью» смысловой эффект. Брошенное
в лицо Джугашвили определение — «У, демон проклятый...» (этой
важнейшей реплики нет ни в одной из ранних редакций пьесы),
избиение его тюремщиками, как простого зэка, а не небожителя —
такого рода «выдуманные положения» делали официозную юбилей-
ную пьесу немыслимой не только на мхатовских, но и на любых
иных советских подмостках той поры.
Выступая на первом писательском съезде, Емельян Ярослав-
ский, знаменитый «богоборец», предлагал писателям создать образ
героя-революционера и в связи с этим напомнил некий апокриф
22 ТЕАТР БУЛГАКОВА
(он назвал его «рассказом») из жизни Сталина: «Товарищ Сталин,
будучи в тюрьме, однажды вместе с другими был избит тюремной
стражей, полицейскими, согнанными туда солдатами. Он проходил
через строй, держа книгу Маркса в руках, с гордо поднятой головой».
Христианская тематика, переосмысленная таким образом, веро-
ятно, не могла пройти незамеченной. Булгаков принял кощунствен-
ный вызов и по-своему оформил его в пьесе 1939 года. Маркса над
головой юного Джугашвили нет, зато есть сопровождающая репли-
ка — «демон проклятый», имеющая в контексте булгаковского ис-
кусства совершенно особое значение.
«Технически» такие пьесы, как «Батум», равно как стихи Пастер-
нака или Мандельштама о Сталине, не пишутся. У слов есть своя
совесть, и гнуть их безнаказанно не получается у настоящего
писателя. В «Батуме» завершается борьба между «разрешенной» и
«неразрешенной» литературой, которая велась на протяжении всей
драматургической жизни Булгакова. «Транспарант» разрушали не
только сомнительные реплики и вызывающие сцены. Сомнительной
и невозможной с точки зрения сложившихся канонов была вся
пьеса, в которой сталинская эпоха прямо сопоставлялась с полицей-
ской практикой русского самодержавия начала века. Практикой
непотребной, но тем не менее не бессудной, придерживавшейся хоть
каких-то законов и правил. Сквозь оболочку революционной драмы
о юности вождя, сквозь ее штампы и околичности пробивается иной
голос. Не получив за десять лет обещанного свидания, пережив
аресты, гибель и ссылки друзей, намолчавшийся и настрадавший-
ся писатель «представил» пьесу, которая в превращенном виде
продолжала некоторые важнейшие для него мотивы. Речь вновь
шла о достоинстве человека, невыносимости полицейской удавки.
Пьеса формировалась как напоминание «первому читателю» о
том, что значит быть поднадзорным, затравленным, с волчьим
билетом, когда «все выходы закрыты». И это написано не только
«технически», но с тем личным чувством, которое ни с каким
иным не спутаешь (вероятно, этот личный элемент позволил в
1992 году поставить наконец «Батум» на подмостках расколовше-
гося МХАТа, причем поставить в духе нового сталинизма, ис-
пользовав булгаковскую двусмысленность в злободневных полити-
ческих целях).
Пронизывающее все месяцы работы над «Батумом» предчувст-
вие, что «это плохо кончится», подтвердилось, таким образом,
дважды — при жизни и после смерти. Результат был предопределен
тем, какую пьесу задумал Булгаков и в какую гибельную игру решил
сыграть. Дерзкий план провалился, притом в форме, самой оскор-
бительной для писательского достоинства автора. Сталин удовлет-
ворился самим фактом того, что Булгаков написал о нем пьесу. Его
фраза, которую передал Вс. Вишневский на одном мхатовском
собрании в 1946 году — «наша сила в том, что мы и Булгакова
научили на нас работать», — есть коварное истолкование «Батума»,
уничтожающее драматурга. Можно, конечно, согласиться с вождем
народов и другом всех артистов и на этом вопрос о последней пьесе
Булгакова считать исчерпанным. Но проблема этим не закрывается.
«Батум» написан той же рукой и тем же человеком, который написал
«Мастера и Маргариту». Канонизация вождя, выполненная в лубоч-
ном стиле советского евангелия, содержит в себе зашифрованный,
TEATF М» БУЛГАКОВА
полупридушенный, но от этого не менее отчаянный вызов насилию.
Признание этого факта нужно не для того, чтобы комфортно жилось
потомкам, пишущим «заранее разрешенные вещи». Напротив, ис-
тория с «Батумом» открывает, как никакой иной сюжет театральной
судьбы Булгакова, сокровенный смысл писательской жизни. Насилие
над собой — а «Батум» был, конечно, страшным насилием над
собой, уступкой «рогатой нечисти», — не проходит даром для
художника. Булгаков подорвал себя на этой пьесе не только душевно,
но и физически. Так было и с Мандельштамом, сочинителем «Оды»
Сталину. Взвинчивая и настраивая себя на ее сочинение, с веревкой
на шее, он разрушал свою психику. «Теперь я понимаю, — говорил
он Ахматовой, — это была болезнь». В сходном плане можно,
вероятно, воспринимать и строки самой Ахматовой, написанные на
смерть Булгакова. Их объясняющая сила в свете «Батума» стократно
возрастает: «И гостью страшную ты сам к себе пустил, и с ней
наедине остался».
Искусство и жизнь, как это бывало у Булгакова, переплелись на
этот раз смертельным жгутом. «Батум» стал способом самоуничто-
жения писателя.
Что явилось причиной этого? Ответим словами Лагранжа, кото-
рыми Булгаков хотел завершить свою лучшую пьесу: «Причиной
этого явилась судьба. Так я и запишу».
А. Смелянский
ДРАМАТИЧЕСКИЕ
ПРОИЗВЕДЕНИЯ
1930-е годы
КАБАЛА СВЯТОШ
Пьеса в четырех действиях
Rien пе manque a sa gloire. Il manquait a la notre.1
актрисы.
ЖАН БАТИСТ ПОКЛЕН ДЕ МОЛЬЕР, знаменитый драматург
и актер.
МАДЛЕНА БЕЖАР
АРМАНДА БЕЖАР ДЕ МОЛЬЕР
МАРИЭТТА РИВАЛЬ
ШАРЛЬ ВАРЛЕ ДЕ ЛАГРАНЖ, актер, по прозвищу «Регистр».
ЗАХАРИЯ МУАРРОН, знаменитый актер-любовник.
ФИЛИБЕР ДЮ КРУАЗИ, актер.
ЖАН-ЖАК БУТОН, тушильщик свечей и слуга Мольера.
ЛЮДОВИК ВЕЛИКИЙ, король Франции.
МАРКИЗ Д’ОРСИНЬИ, дуэлянт, по кличке «Одноглазый, помо-
лись!»
МАРКИЗ ДЕ ШАРРОН, архиепископ города Парижа.
МАРКИЗ ДЕ ЛЕССАК, игрок.
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК, королевский шут.
ШАРЛАТАН С КЛАВЕСИНОМ.
НЕЗНАКОМКА В МАСКЕ.
ОТЕЦ ВАРФОЛОМЕЙ, бродячий проповедник.
БРАТ СИЛА 1
члены Кабалы Священного писания.
БРАТ ВЕРНОСТЬ J
РЕНЭ, дряхлая нянька Мольера.
МОНАШКА.
СУФЛЕР.
ЧЛЕНЫ КАБАЛЫ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ в масках и чер-
ных плащах.
ПРИДВОРНЫЕ, МУШКЕТЕРЫ И ДРУГИЕ.
Действие в Париже, в век Людовика XIV.
!Для его славы ничего не нужно. Он нужен для нашей славы.
[Франц. Пер. авт.)
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
За занавесом слышен очень глухой раскат смеха тысячи людей. Занавес раскры-
вается — сцена представляет театр Пале-Рояль. Тяжелые занавесы. Зеленая
афиша, с гербами и орнаментом. На ней крупно: «Комедианты господина...» и
мелкие слова. Зеркало. Кресло. Костюмы. На стыке двух уборных, у занавеса,
которым они разделены, громадных размеров клавесин. Во второй уборной —
довольно больших размеров распятие, перед которым горит лампада. В первой
уборной налево дверь, множество сальных свечей (свету, по-видимому, не пожа-
лели). А во второй уборной на столе только фонарь с цветными стеклами.
На всем решительно, и на вещах, и на людях (кроме Лагранжа), — печать
необыкновенного события, тревоги и волнения. Лагранж, не занятый в спектакле,
сидит в уборной, погруженный в думу. Он в темном плаще. Он молод, красив и
важен. Фонарь на его лицо бросает таинственный свет. В первой уборной Бутон,
спиной к нам, припал к щели в занавесе. И даже по спине его видно, что зрелище
вызывает в нем чувство жадного любопытства. Рожа Шарлатана торчит в
дверях. Шарлатан приложил руку к уху — слушает. Слышны взрывы смеха,
затем финальный раскат хохота. Бутон схватывается за какие-то веревки, и
звуки исчезают. Через мгновенье из разреза занавеса показывается Мольер и по
ступенькам сбегает вниз в уборную. Шарлатан скромно исчезает.
На Мольере преувеличенный парик и карикатурный шлем. В руках палаш. Мольер
загримирован Сганарелем — нос лиловый с бородавкой. Смешон. Левой рукой
Мольер держится за грудь, как человек, у которого неладно с сердцем. Грим
плывет с его лица.
МОЛЬЕР (сбрасывая шлем, переводя дух). Воды!
БУТОН. Сейчас. (Цодает стакан.)
МОЛЬЕР. Фу! (Цьет, прислушивается с испуганными глазами.)
Дверь распахивается, вбегает загримированный Полишинелем дю Круази, глаза
опрокинуты.
ДЮ КРУАЗИ. Король аплодирует! (Исчезает)
СУФЛЕР (в разрезе занавеса). Король аплодирует!
МОЛЬЕР (Бутону). Полотенце мне! (Вытирает лоб, волнуется.)
МАДЛЕНА (в гриме появляется в разрезе занавеса). Скорее. Король
аплодирует!
МОЛЬЕР (волнуясь). Да, да, слышу. Сейчас. (У занавеса крестится.)
Пречистая Дева, пречистая Дева. (Бутону.) Раскрывай всю
сцену!
Бутон опускает сначала занавес, отделяющий от нас сцену, а затем громадный
главный, отделяющий сцену от зрительного зала. И вот она одна видна нам в
профиль. Она приподнята над уборными, пуста. Ярко сияют восковые свечи в
люстрах. Зала не видно, видна лишь крайняя золоченая ложа, но она пуста.
Чувствуется только таинственная, насторожившаяся синь чуть затемненного
зала. Шарлатанское лицо моментально появляется в дверях. Мольер поднимается
на сцену так, что мы видим его в профиль. Он идет кошачьей походкой к рампе,
как будто подкрадывается, сгибает шею, перьями шляпы метет пол. При его
появлении один невидимый человек в зрительном зале начинает аплодировать,
а за этим из зала громовые рукоплескания. Потом тишина.
МОЛЬЕР. Ваше... величество... Ваше величество. Светлейший госу-
дарь... (Первые слова он произносит чуть-чуть заикаясь — в
жизни он немного заикается, — но потом его речь выравни-
вается, и с первых же слов становится понятно, что он на
сцене первоклассен. Богатство его интонаций, гримас и движе-
ний неисчерпаемо. Улыбка его легко заражает.) Актеры труппы
Господина, всевернейшие и всеподданнейшие слуги ваши,
поручили мне благодарить вас за ту неслыханную честь,
которую вы оказали нам, посетив наш театр. И вот, сир... я
вам ничего не могу сказать.
В зале порхнул легкий смешок и пропал.
Муза, муза моя, о лукавая Талия!
Всякий вечер, услышав твой крик,
При свечах в Пале-Рояле я...
Надеваю Сганареля парик.
Поклонившись по чину — пониже —
Надо — платит партер тридцать су, —
Я, о сир, для забавы Парижа — (Пауза
Околесину часто несу.
В зале прошел смех.
Но сегодня, о муза комедии,
Ты на помощь ко мне спеши.
Ах, легко ли, легко ль в интермедии
Солнце Франции мне смешить.
В зале грянул аплодисмент.
БУТОН. Ах, голова! Солнце придумал.
ШАРЛАТАН (с завистью). Когда он это сочинил?
БУТОН (высокомерно). Никогда. Экспромт.
ШАРЛАТАН. Мыслимо ли это?
БУТОН. Ты не сделаешь.
МОЛЬЕР (резко меняет интонацию).
Вы несете для нас королевское бремя.
Я — комедиант — ничтожная роль.
Но я славен уж тем, что играл в твое время,
Людовик!..
Великий!!.. (Цовышает голос.)
Французский!!.. (Кричит.)
Король!!..
(рросает шляпу в воздух.)
В зале начинается что-то невообразимое. Рев: «Да здравствует король!» Пламя
свечей ложится. Бутон и Шарлатан машут шляпами, кричат, но слов их не
слышно. В реве прорываются ломаные сигналы гвардейских труб. Лагранж стоит
неподвижно у своего огня, сняв шляпу. Овация кончается, и настает тишина.
ГОЛОС ЛЮДОВИКА (из сини). Благодарю вас, господин де Мольер.
МОЛЬЕР. Всепослушнейшие слуги ваши просят вас посмотреть еще
одну смешную интермедию, если только мы вам не надоели.
ГОЛОС ЛЮДОВИКА О, с удовольствием, господин де Мольер.
МОЛЬЕР (кричит). Занавес!
Главный занавес закрывает зрительный зал, и за занавесом тотчас начинается
музыка. Бутон закрывает и тот занавес, который отделяет сцену от нас, и
она исчезает. Шарлатанское лицо скрывается.
МОЛЬЕР (появившись в уборной, бормочет). Купил!.. Убью его и
зарежу!..
БУТОН. Кого бы он хотел зарезать в час триумфа?
МОЛЬЕР (схватывает Бутона за глотку). Тебя!
БУТОН (кричит). Меня душат на королевском спектакле!
Лагранж шевельнулся у огня, но опять застыл. На крик вбегают Мадлена и
Риваль — почти совершенно голая, она переодевалась. Обе актрисы схватывают
Мольера за штаны, оттаскивая от Бутона, причем Мольер лягает их ногами.
Наконец Мольера отрывают с куском Бутонова кафтана. Мольера удается
повалить в кресло.
МАДЛЕНА. Вы с ума сошли! В зале слышно.
МОЛЬЕР. Пустите!
РИВАЛЬ. Господин Мольер! (Зажимает рот Мольеру.)
Потрясенный Шарлатан заглядывает в дверь.
БУТОН (глядя в зеркало, ощупывает разорванный кафтан). Превос-
ходно сделано и проворно. (Мольеру.) В чем дело?
МОЛЬЕР. Этот негодяй... Я не понимаю, зачем я держу при себе
мучителя. Сорок раз играли, все было в порядке, а при короле
свеча повалилась в люстре, воском каплет на паркет...
БУТОН. Мэтр, вы сами выделывали смешные коленца и палашом
повалили свечку.
МОЛЬЕР. Врешь, бездельник!
Лагранж кладет голову на руки и тихо плачет.
РИВАЛЬ. Он прав. Вы задели свечку шпагой.
МОЛЬЕР. В зале смеются. Король удивлен...
БУТОН. Король самый воспитанный человек во Франции и не
заметил никакой свечки.
МОЛЬЕР. Так я повалил? Я? Гм... Почему же в таком случае я на
тебя кричал?
БУТОН. Затрудняюсь ответить, сударь.
МОЛЬЕР. Я, кажется, надорвал твой кафтан?
Бутон судорожно смеется.
РИВАЛЬ. Боже, в каком я виде! (Схватывает кафтан и, закрывшись
им, улетает.)
ДЮ КРУАЗИ (появился в разрезе занавеса с фонарем). Госпожа
Бежар, выход, выход, выход... (Исчез.)
МАДЛЕНА. Бегу. (Убегает {
МОЛЬЕР (Бутону). Возьми этот кафтан.
БУТОН. Благодарю вас. (Снимает кафтан и штаны, проворно
надевает одни из штанов Мольера с кружевными канонами.)
МОЛЬЕР. Э... э... э... А штаны почему?
БУТОН. Мэтр, согласитесь сами, что верхом безвкусицы было бы
соединить такой чудный кафтан с этими гнусными штанами.
Извольте глянуть: ведь это срам — штаны. ({Задевает и
кафтан.) Мэтр, в кармане обнаружены мною две серебряные
монеты незначительного достоинства. Как прикажете с ними
поступить?
МОЛЬЕР. В самом деле. Я полагаю, мошенник, что лучше всего их
сдать в музей. (Поправляет грим.)
БУТОН. Я тоже. Я сдам. (Црячет деньги.) Ну, я пошел снимать
нагар. (Вооружается свечными щипцами.)
МОЛЬЕР. Попрошу со сцены не пялить глаз на короля.
БУТОН. Кому вы это говорите, мэтр. Я тоже воспитан, потому что
француз по происхождению.
МОЛЬЕР. Ты француз по происхождению и болван по профессии.
БУТОН. Вы по профессии — великий артист и грубиян — по
характеру. (Скрывается.)
МОЛЬЕР. Совершил я какой-то грех, и послал мне его господь в
Лиможе.
ШАРЛАТАН. Господин директор. Господин директор.
МОЛЬЕР. Ах, да, с вами еще. Вот что, сударь... Это... Вы простите
меня за откровенность — фокус второго разряда. Но партер-
ной публике он понравится. Я выпущу вас в антракте в
течение недели. Но все-таки, как вы это делаете?
ШАРЛАТАН. Секрет, господин директор.
МОЛЬЕР. Ну, я узнаю. Возьмите несколько аккордов, только ти-
хонько.
Шарлатан, загадочно улыбаясь, подходит к клавесину, садится на табуретку в
некотором расстоянии от клавесина, делает такие движения в воздухе, как
будто играет, и клавиши в клавесине вжимаются, клавесин играет нежно.
Черт! (Бросается к клавесину, стараясь поймать невидимые
нити.)
Шарлатан улыбается загадочно.
Ну, хорошо. Получайте задаток. Где-то пружина, не правда
ли?
ШАРЛАТАН. Клавесин останется на ночь в театре?
МОЛЬЕР. Ну конечно. Не тащить же его вам домой.
Шарлатан кланяется и уходит.
ДЮ КРУАЗИ (выглянул с фонарем и книгой). Господин де Мольер.
(Скрывается.)
МОЛЬЕР. Да. (Скрывается, и немедленно за его исчезновением доно-
сится гул смеха.)
Портьера, ведущая в уборную с зеленым фонарем, отодвигается, и возникает
Арманда. Черты лица ее прелестны и напоминают Мадлену. Ей лет семнадцать.
Хочет проскользнуть мимо Лагранжа.
ЛАГРАНЖ. Стоп.
АРМАНДА. Ах, это вы, милый Регистр. Почему вы притаились
здесь как мышь? А я глядела на короля. Но я спешу.
ЛАГРАНЖ. Успеете. Он на сцене. Почему вы называете меня
Регистр? Быть может, прозвище мне неприятно.
АРМАНДА. Милый господин Лагранж. Вся труппа очень уважает
вас и вашу летопись. Но если угодно, я перестану вас так
называть.
ЛАГРАНЖ. Я жду вас.
АРМАНДА. А зачем?
ЛАГРАНЖ. Сегодня семнадцатое, и вот я поставил черный крестик
в регистре.
АРМАНДА. Разве случилось что-нибудь или кто-нибудь в труппе
умер?
ЛАГРАНЖ. Нехороший черный вечер отмечен мной. Откажитесь
от него.
ШШШШШ
АРМАНДА. Господин де Лагранж, у кого вы получили право
вмешиваться в мои дела?
ЛАГРАНЖ. Злые слова. Я умоляю вас, не выходите за него.
АРМАНДА. Ах, вы влюблены в меня?.
За занавесом глухо слышна музыка.
ЛАГРАНЖ. Нет, вы мне не нравитесь.
АРМАНДА. Пропустите, сударь.
ЛАГРАНЖ. Нет. Вы не имеете права выйти за него. Вы так молоды.
Взываю к лучшим вашим чувствам.
АРМАНДА. У всех в труппе помутился ум, честное слово. Какое
вам дело до этого?
ЛАГРАНЖ. Сказать вам не могу, но большой грех.
АРМАНДА. А, сплетня о сестре. Слышала. Вздор. Да если бы у них
и был роман, что мне до этого. (Делает попытку отстранить
Лагранжа и пройти.)
ЛАГРАНЖ. Стоп. Откажитесь от него. Нет? Ну, так я вас заколю.
(Вынимает шпагу.)
АРМАНДА. Вы сумасшедший убийца. Я...
ЛАГРАНЖ. Что гонит вас к несчастью? Ведь вы не любите его, вы
девочка, а он...
АРМАНДА. Нет, я люблю...
ЛАГРАНЖ. Откажитесь.
АРМАНДА. Регистр, я не могу. Я с ним в связи и... (Шепчет
Лагранжу на ухо)
ЛАГРАНЖ (вкладывает шпагу). Идите, больше не держу вас.
АРМАНДА (пройдя). Вы — насильник. За то, что вы угрожали мне,
вы будете противны мне.
ЛАГРАНЖ (волнуясь). Простите меня, я хотел вас спасти. Простите.
{Закутывается в плащ и уходит, взяв свой фонарь.)
АРМАНДА (в уборной Мольера). Чудовищно, чудовищно...
МОЛЬЕР (появляется). А!
АРМАНДА. Мэтр, весь мир ополчился на меня!
МОЛЬЕР (обнимает ее, и в то же мгновенье появляется Бутон). А,
черт возьми! (Бутону) Вот что: пойди осмотри свечи в
партере.
БУТОН. Я только что оттуда.
МОЛЬЕР. Тогда вот что: пойди к буфетчице и принеси мне графин
вина.
БУТОН. Я принес уже. Вот оно.
МОЛЬЕР (тихо). Тогда вот что: пойди отсюда просто ко всем
чертям, куда-нибудь.
БУТОН. С этого прямо и нужно было начинать, (fldem) Эх-хе-хе.
(От двери.) Мэтр, скажите, пожалуйста, сколько вам лет?
МОЛЬЕР. Что это значит?
БУТОН. Конные гвардейцы меня спрашивали.
МОЛЬЕР. Пошел вон.
Бутон уходит.
{Закрыв за ним двери на ключ.) Целуй меня.
АРМАНДА (повисает у него на шее). Вот нос, так уж нос. Под него
не подлезешь.
Мольер снимает нос и парик, целует Арманду.
(Шепчет ему.) Ты знаешь, я... (Шепчет ему что-то на ухо.)
МОЛЬЕР. Моя девочка... (Думает.) Теперь это не страшно. Я
решился. (Подводит ее к распятию.) Поклянись, что любишь
меня.
АРМАНДА. Люблю, люблю, люблю...
МОЛЬЕР. Ты не обманешь меня? Видишь ли, у меня уже появились
морщины, я начинаю седеть. Я окружен врагами, и позор
убьет меня...
АРМАНДА. Нет, нет! Как можно это сделать!
МОЛЬЕР. Я хочу жить еще один век! С тобой! Но не беспокойся,
я за это заплачу, заплачу! Я тебя создам! Ты станешь первой,
будешь великой актрисой. Это мое мечтанье, и, стало быть,
это так и будет. Но помни, если ты не сдержишь клятву, ты
отнимешь у меня все.
АРМАНДА. Я не вижу морщин на твоем лице. Ты так смел и так
велик, что у тебя не может быть морщин. Ты — Жан...
МОЛЬЕР. Я — Батист...
АРМАНДА. Ты — Мольер! (Целует его.)
МОЛЬЕР (смеется, потом говорит торжественно). Завтра мы с
тобой обвенчаемся. Правда, мне много придется перенести
из-за этого...
Послышался далекий гул рукоплесканий. В двери стушт.
Ах, что за жизнь!
Стук повторяется.
Дома, у Мадлены, нам сегодня нельзя будет встретиться.
Поэтому сделаем вот как: когда театр погаснет, приходи к
боковой двери, в саду, и жди меня, я проведу тебя сюда. Луны
нет.
Стук превращается в грохот.
БУТОН (вопит за дверью). Метр... метр...
Мольер открывает, и входят Бутон, Лагранж и Одноглазый в костюме Компании
Черных мушкетеров и с косой черной повязкой на лице.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Господин де Мольер?
МОЛЬЕР. Ваш покорнейший слуга.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Король приказал мне вручить вам его плату за
место в театре — тридцать су. (Цодает монеты на подушке.)
Мольер целует монеты.
Но, ввиду того, что вы трудились для короля сверх программы,
он приказал мне передать вам доплату к билету за то стихо-
творение, которое вы сочинили и прочитали королю, — здесь
пять тысяч ливров. (Цодает мешок.)
МОЛЬЕР. О, король! (Лагранжу) Мне пятьсот ливров, а остальное
раздели поровну между актерами труппы и раздай на руки.
ЛАГРАНЖ. Благодарю вас от имени актеров. (Берет мешок и
уходит.)
Вдали полетел победоносный гвардейский марш.
МОЛЬЕР. Простите, сударь, король уезжает. (Убегает.)
ОДНОГЛАЗЫЙ (Арманде). Сударыня, я очень счастлив, что случай...
СВЯТОШ : ' 99
Кх, кх... дал мне возможность... Капитан Компании Черных
мушкетеров, д’Орсиньи.
АРМАНДА (приседая). Арманда Бежар. Вы — знаменитый фехто-
вальщик, который может каждого заколоть?
ОДНОГЛАЗЫЙ. Кх... кх... Вы, сударыня, без сомнения, играете в
этой труппе?
БУТОН. Началось. О, мой легкомысленный мэтр.
ОДНОГЛАЗЫЙ (с удивлением глядя на кружева на штанах Бутона).
Вы мне что-то сказали, почтеннейший?
БУТОН. Нет, сударь.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Стало быть, у вас привычка разговаривать с самим
собой?
БУТОН. Именно так, сударь. Вы знаете, одно время я разговаривал
во сне.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Что вы говорите?
БУТОН. Ей-богу. И — какой курьез, вообразите...
ОДНОГЛАЗЫЙ. Что за черт такой! Помолись... (Арманде.) Ваше
лицо, сударыня...
БУТОН (втираясь). Дико кричал во сне. Восемь лучших врачей в
Лиможе лечили меня...
ОДНОГЛАЗЫЙ. И они помогли вам, надеюсь?
БУТОН. Нет, сударь. В три дня они сделали мне восемь кровопу-
сканий, после чего я лег и остался неподвижен, ежеминутно
приобщаясь Святых тайн.
ОДНОГЛАЗЫЙ (тоскливо). Вы оригинал, любезнейший. Помолись.
(Арманде.) Я льщу себя, сударыня... Кто это такой?
АРМАНДА. Ах, сударь, это тушилыцик свечей — Жан-Жак Бутон.
ОДНОГЛАЗЫЙ (с укором). Милейший, в другой раз как-нибудь я
с наслаждением прослушаю о том, как вы орали во сне.
Мольер входит.
Честь имею кланяться. Бегу догонять короля.
МОЛЬЕР. Всего лучшего.
Одноглазый уходит.
АРМАНДА. До свиданья, мэтр.
МОЛЬЕР (провожая ее). Луны нет, я буду ждать. (Бутону.) Попроси
ко мне госпожу Мадлену Бежар. Гаси огни, ступай домой.
Бутон уходит. Мольер переодевается. Мадлена разгримированная, входит.
Мадлена, есть очень важное дело.
Мадлена берется за сердце, садится.
Я хочу жениться.
МАДЛЕНА (мертвым голосом). На ком?
МОЛЬЕР. На твоей сестре.
МАДЛЕНА. Умоляю, скажи, что ты шутишь.
МОЛЬЕР. Бог с тобой.
Огни в театре начинают гаснуть.
МАДЛЕНА. А я?
МОЛЬЕР. Что же, Мадлена, мы связаны прочнейшей дружбой, ты
верный товарищ, но ведь любви между нами давно нет...
МАДЛЕНА. Ты помнишь, как двадцать лет назад ты сидел в
тюрьме? Кто приносил тебе пищу?
МОЛЬЕР. Ты.
МАДЛЕНА. А кто ухаживал за тобой в течение двадцати лет?
МОЛЬЕР. Ты, ты.
МАДЛЕНА. Собаку, которая всю жизнь стерегла дом, никто не
выгонит. Ну, а ты, Мольер, можешь выгнать. Страшный ты
человек, Мольер, я тебя боюсь.
МОЛЬЕР. Не терзай меня. Страсть охватила меня.
МАДЛЕНА (вдруг становясь на колени, подползает к Мольеру). А?
А все же... измени свое решение, Мольер. Сделаем так, как
будто этого разговора не было. А? Пойдем домой, ты зажжешь
свечи, я приду к тебе... Ты почитаешь мне третий акт «Тар-
тюфа». А? (Заискивающе.) По-моему, это вещь гениальная... А
если тебе понадобится посоветоваться, с кем посоветуешься,
Мольер, ведь она девчонка... Ты, знаешь ли, постарел, Жан-
Батист, вон у тебя висок седой... Ты любишь грелку. Я тебе
все устрою... Вообрази, свеча горит... Камин зажжем, и все
будет славно. А если, если уж ты не можешь, о, я знаю тебя...
Посмотри на Риваль... Разве она плоха? Какое тело!.. А? Я
ни слова не скажу...
МОЛЬЕР. Одумайся. Что ты говоришь. Какую роль на себя берешь.
(Вытирает тоскливо пот.)
МАДЛЕНА (поднимаясь, в исступлении). На ком угодно, только не
на Арманде! О, проклятый день, когда я привезла ее в Париж.
МОЛЬЕР. Тише, Мадлена, тише, прошу тебя. (Щепотом) Я должен
жениться на ней... Поздно. Обязан. Поняла?
МАДЛЕНА. Ах, вот что. Мой Бог, Бог! (Пауза) Больше не борюсь,
сил нет. Я отпускаю тебя. (Пауза.) Мольер, мне тебя жаль.
МОЛЬЕР. Ты не лишишь меня дружбы?
МАДЛЕНА. Не подходи ко мне, умоляю. (Пауза) Ну, так — из
труппы я ухожу.
МОЛЬЕР. Ты мстишь?
МАДЛЕНА. Бог видит, нет. Сегодня был мой последний спектакль.
Я устала... (улыбается) Я буду ходить в церковь...
МОЛЬЕР. Ты непреклонна. Театр даст тебе пенсию. Ты заслужила.
МАДЛЕНА. Да.
МОЛЬЕР. Когда твое горе уляжется, я верю, что ты вернешь мне
расположение и будешь видеться со мной.
МАДЛЕНА. Нет.
МОЛЬЕР. Ты и Арманду не хочешь видеть?
МАДЛЕНА. Арманду буду видеть. Арманда ничего не должна знать.
Понял? Ничего.
МОЛЬЕР. Да.
Огни всюду погасли.
(Зажигает фонарь.) Поздно, пойдем, я доведу тебя до твоего
дома.
МАДЛЕНА. Нет, благодарю, не надо. Позволь мне несколько минут
посидеть у тебя...
МОЛЬЕР. Но ты...
МАДЛЕНА. Скоро уйду, не беспокойся. Уйди.
МОЛЬЕР (закутывается в плащ). Прощай. (Уходит.)
Мадлена сидит у лампады, думает, бормочет. Сквозь занавес показывается свет
фонаря, идет Лагранж.
ЛАГРАНЖ (важным голосом). Кто остался в театре после спектакля?
Кто здесь? Это вы, госпожа Бежар? Случилось, да? Я знаю.
МАДЛЕНА. Я думаю, Регистр.
Пауза.
ЛАГРАНЖ. И у вас не хватило сил сознаться ему?
МАДЛЕНА. Поздно. Она живет с ним и беременна. Теперь уже
нельзя сказать. Пусть буду несчастна одна я, а не трое. (Пауза.)
Вы — рыцарь, Варле, и вам одному я сказала тайну.
ЛАГРАНЖ. Госпожа Бежар, я горжусь вашим доверием. Я пытался
остановить ее, но мне это не удалось. Никто никогда не узнает.
Пойдемте, я провожу вас.
МАДЛЕНА. Нет, благодарю, я хочу думать одна. (Поднимается }
Варле (улыбается), я покинула сегодня сцену. Прощайте.
(Идет.)
ЛАГРАНЖ. А все же я провожу?
МАДЛЕНА. Нет. Продолжайте ваш обход. (Скрывается.)
ЛАГРАНЖ (подходит к тому месту, где сидел вначале, ставит на
стол фонарь, освещается зеленым светом, раскрывает книгу,
говорит и пишет). Семнадцатого февраля. Был королевский
спектакль. В знак чести рисую лилию. После спектакля, во
тьме, я застал госпожу Мадлену Бежар в мучениях. Она сцену
покинула... (Кладет перо.) Причина? Ужасное событие — Жан-
Батист Поклен де Мольер, не зная, что Арманда не сестра, а
дочь госпожи Мадлены Бежар, женился на ней, совершив
смертный грех... Этого писать нельзя, но в знак ужаса ставлю
черный крест. И никто из потомков никогда не догадается.
Семнадцатому — конец.
Берет фонарь и уходит, как темный рыцарь.
Некоторое время мрак и тишина, затем в щелях клавесина появляется свет,
слышен музыкальный звон в замках. Крышка приподымается, и из клавесина
выходит, воровски оглядываясь, Муаррон. Это мальчишка лет пятнадцати, с
необыкновенно красивым, порочным и изму*енным лицом. Оборван, грязен.
МУАРРОН. Ушли. Ушли. Чтоб вас черти унесли, дьяволы, черти...
ОСнычет.) Я несчастный мальчик, грязный... не спал два дня...
Я никогда не сплю... (Всхлипывает, ставит фонарь, падает,
засыпает.)
Пауза. Потом плывет свет фонарика, и, крадушсь, Мольер ведет Арманду. Она
в темном плаще. Арманда взвизгивает. Муаррон мгновенно просыпается, на лице
у него ужас, трясется.
МОЛЬЕР (грозно). Сознавайся, кто ты такой?
МУАРРОН. Господин директор, не колите меня, я не вор, я Захария,
несчастный Муаррон...
МОЛЬЕР (расхохотавшись). Понял! Ах, шарлатан окаянный...
Занавес
3#
М* БУЛГАКОВ
действие второе
Приемная короля. Множество огней повсюду. Белая лестница, уходящая неизвестно
куда. За карточным столом маркиз де Лессак играет в карты с Людовиком.
Толпа придворных, одетая с необыкновенной пышностью, следит за де Лессаком.
Перед тем — груда золота, золотые монеты валяются и на ковре. Пот течет
с лица у де Лессака., Сидит один Людовик, все остальные стоят. Все без шляп.
На Людовике костюм Белого мушкетера, лихо заломленная шляпа с пером, на
груди орденский крест, золотые шпоры, меч; за креслом стоит Одноглазый,
ведет игру короля. Тут же неподвижно стоит мушкетер с мушкетом, не спускает
с Людовика глаз.
ДЕ ЛЕССАК. Три валета, три короля.
ЛЮДОВИК. Скажите пожалуйста.
ОДНОГЛАЗЫЙ (внезапно). Виноват, сир. Крапленые карты, помо-
лись!
Придворные оцепенели. Пауза.
ЛЮДОВИК. Вы пришли ко мне играть краплеными картами?
ДЕ ЛЕССАК. Так точно, ваше величество. Обнищание моего име-
ния...
ЛЮДОВИК (Одноглазому). Скажите, маркиз, как я должен поступить
по карточным правилам в таком странном случае?
ОДНОГЛАЗЫЙ. Сир, вам надлежит ударить его по физиономии
подсвечником. Это во-первых...
ЛЮДОВИК. Какое неприятное правило. (Берясь за канделябр.) В
этом подсвечнике фунтов пятнадцать. Я полагаю, легкие бы
надо ставить.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Разрешите мне.
ЛЮДОВИК. Нет, не затрудняйтесь. А во-вторых, вы говорите...
ПРИДВОРНЫЕ (хором — их взорвало). Обругать его как собаку.
ЛЮДОВИК. А! Отлично! Будьте любезны, пошлите за ним, где он.
Придворные бросаются в разные стороны.
Голоса: «Сапожника, Справедливого сапожника требует король».
(Де Лессину} А скажите, как это делается?
ДЕ ЛЕССАК. Ногтем, ваше величество. На дамах, например, я
нулики поставил.
ЛЮДОВИК (с любопытством). А на валетах?
ДЕ ЛЕССАК. Косые крестики, сир.
ЛЮДОВИК. Чрезвычайно любопытно. А как закон смотрит на эти
действия?
ДЕ ЛЕССАК (подумав). Отрицательно, ваше величество.
ЛЮДОВИК (участливо). И что же вам могут сделать за это?
ДЕ ЛЕССАК (подумав). В тюрьму могут посадить.
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК (входит с шумом). Иду, бегу, лечу,
|||ИМ СВЯТОШ 37
вошел. Вот я. Ваше величество, здравствуйте. Великий монарх,
что произошло? Кого надо обругать?
ЛЮДОВИК. Справедливый сапожник, вот маркиз сел играть со мной
краплеными картами.
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК (подавлен. Де Лессаку). Да ты... Да
ты что... Да ты... спятил, что ли... Да за это при игре в три
листика на рынке морду бьют! Хорошо я его отделал, госу-
дарь?
ЛЮДОВИК. Спасибо.
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. Я яблочко возьму?
ЛЮДОВИК. Пожалуйста, возьми. Маркиз де Лессак, берите ваш
выигрыш.
Де Лессак набивает золотом кармйны.
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК (расстроен). Ваше величество, да
что же это... да вы смеетесь...
ЛЮДОВИК (в пространство). Герцог, если вам не трудно, посадите
маркиза де Лессака на один месяц в тюрьму. Дать ему туда
свечку и колоду карт — пусть рисует на ней крестики и нулики.
Затем отправить его в имение — вместе с деньгами. (Де
Лессаку) Приведите его в порядок. И еще: в карты больше
не садитесь играть, у меня предчувствие, что вам не повезет
в следующий раз.
ДЕ ЛЕССАК. О, сир...
Голос: «Стража». Де Лессака уводят.
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. Вылетай из дворца!
ОДНОГЛАЗЫЙ. К-каналья.
Камердинеры засуетились, и перед Людовиком, словно из-под земли, появился
стол с одним прибором.
ШАРРОН (возник у камина). Ваше величество, разрешите мне
представить вам бродячего проповедника, отца Варфоломея.
ЛЮДОВИК (начиная есть). Люблю всех моих подданных, в том
числе и бродячих. Представьте мне его, архиепископ.
Еще за дверью слышится странное пение. Дверь открывается, и появляется отец
Варфоломей. Во-первых, он босой, во-вторых, лохмат, подпоясан веревкой, глаза
безумные.
ВАРФОЛОМЕЙ (приплясывая, поет). Мы полоумны во Христе!
Удивлены все, кроме Людовика. Брат Верность — постная физиономия с длинным
носом, в темном кафтане — выделяется из толпы придворных и прокрадывается
к Шаррону.
ОДНОГЛАЗЫЙ (глядя на Варфоломея, тихо). Жуткий мальчик,
помолись!
ВАРФОЛОМЕЙ. Славнейший царь мира. Я пришел к тебе, чтобы
сообщить, что у тебя в государстве появился антихрист.
У придворных на лицах отупение.
Безбожник, ядовитый червь, грызущий подножие твоего трона,
носит имя Жан-Батист Мольер. Сожги его, вместе с его
богомерзким творением «Тартюф», на площади. Весь мир
верных сыновей церкви требует этого.
Брат Верность при слове «требует» схватился за голову. Шаррон изменился в
лице.
ЛЮДОВИК. Требует? У кого же он требует?
ВАРФОЛОМЕЙ. У тебя, государь.
ЛЮДОВИК. У меня? Архиепископ, у меня тут что-то требуют.
ШАРРОН. Простите, государь. Он, очевидно, помешался сегодня. А
я не знал. Это моя вина.
ЛЮДОВИК (в пространство). Герцог, если не трудно, посадите отца
Варфоломея на три месяца в тюрьму.
ВАРФОЛОМЕЙ (кричит). Из-за антихриста страдаю!
Движение — и отец Варфоломей исчезает так, что его как будто и не было.
Людовик ест.
ЛЮДОВИК. Архиепископ, подойдите ко мне. Я хочу с вами говорить
интимно.
Придворные всей толпой отступают на лестницу. Отступает мушкетер, и
Людовик наедине с Шарроном.
Он — полоумный?
ШАРРОН (твердо). Да, государь, он полоумный, но у него сердце
истинного служителя Бога.
ЛЮДОВИК. Архиепископ, вы находите этого Мольера опасным?
ШАРРОН (твердо). Государь, это сатана.
ЛЮДОВИК. Гм. Вы, значит, разделяете мнение Варфоломея?
ШАРРОН. Да, государь, разделяю. Сир, выслушайте меня. Безоб-
лачное и победоносное царствование ваше не омрачено ничем
и ничем не будет омрачено, пока вы будете любить.
ЛЮДОВИК. Кого?
ШАРРОН. Бога.
ЛЮДОВИК (сняв шляпу). Я люблю его.
ШАРРОН (подняв руку). Он — там, вы — на земле, и больше нет
никого.
ЛЮДОВИК. Да.
ШАРРОН. Государь, нет пределов твоей мощи и никогда не будет,
пока свет религии почиет над твоим государством.
ЛЮДОВИК. Люблю религию.
ШАРРОН. Так, государь, я, вместе с блаженным Варфоломеем,
прошу тебя — заступись за нее.
ЛЮДОВИК. Вы находите, что он оскорбил религию?
ШАРРОН. Так, государь.
ЛЮДОВИК. Дерзкий актер талантлив. Хорошо, архиепископ, я
заступлюсь... Но... (понизив голос) я попробую исправить его,
он может служить к славе царствования. Но если он совершит
еще одну дерзость, я накажу. (Пауза.) Этот — блаженный
ваш — он любит короля?
ШАРРОН. Да, государь.
ЛЮДОВИК. Архиепископ, выпустите монаха через три дня, но
внушите ему, что, разговаривая с королем Франции, нельзя
произносить слово «требует».
ШАРРОН. Да благословит тебя Бог, государь, и да опустит он твою
карающую руку на безбожника.
Голос: «Слуга вашего величества, господин де Мольер.
ЛЮДОВИК. Пригласить.
Мольер входит, издали кланяется Людовику, проходит при величайшем внимании
придворных. Он очень постарел, лицо больное, серое.
&
'КАБАЛА СВЯТОШ
МОЛЬЕР. Сир.
ЛЮДОВИК. Господин де Мольер, я ужинаю, вы не в претензии?
МОЛЬЕР. О, сир.
ЛЮДОВИК. А вы со мной? (8 пространство.) Стул, прибор.
МОЛЬЕР (бледнея). Ваше величество, этой чести я принять не могу.
Увольте.
Стул появляется, и Мольер садится на краешек его.
ЛЮДОВИК. Как относитесь к цыпленку?
МОЛЬЕР. Любимое мое блюдо, государь. (Умоляюще.) Разрешите
встать.
ЛЮДОВИК. Кушайте. Как поживает мой крестник?
МОЛЬЕР. К великому горю моему, государь, ребенок умер.
ЛЮДОВИК. Как, и второй?
МОЛЬЕР. Не живут мои дети, государь.
ЛЮДОВИК. Не следует унывать.
МОЛЬЕР. Ваше величество, во Франции не было случая, чтобы
кто-нибудь ужинал с вами. Я беспокоюсь.
ЛЮДОВИК. Франция, господин де Мольер, перед вами в кресле.
Она ест цыпленка и не беспокоится.
МОЛЬЕР. О, сир, только вы один в мире можете сказать так.
ЛЮДОВИК. Скажите, чем подарит короля в ближайшее время ваше
талантливое перо?
МОЛЬЕР. Государь... то, что может... послужить... (Волнуется.)
ЛЮДОВИК. Остро пишете. Но следует знать, что есть темы, которых
надо касаться с осторожностью. А в вашем «Тартюфе» вы
были, согласитесь, неосторожны. Духовных лиц надлежит
уважать. Я надеюсь, что мой писатель не может быть безбож-
ником?
МОЛЬЕР (испуганно). Помилуйте... ваше величество...
ЛЮДОВИК. Твердо веря в то, что в дальнейшем ваше творчество
пойдет по правильному пути, я вам разрешаю играть в
Пале-Рояле вашу пьесу «Тартюф».
МОЛЬЕР (приходит в странное состояние). Люблю тебя, король! (В
волнении.) Где архиепископ де Шаррон? Вы слышите? Вы
слышите?
Людовик встает.
Голос: «Королевский ужин окончен».
ЛЮДОВИК (Мольеру). Сегодня вы будете стелить мне постель.
Мольер схватывает со стола два канделябра и идет впереди. За ним пошел
Людовик, и — как будто подул ветер — все перед ними расступается.
МОЛЬЕР (кричит монотонно). Дорогу королю, дорогу королю!
(Цоднявшись на лестницу, кричит в пустоту.) Смотрите, ар-
хиепископ, вы меня не тронете! Дорогу королю!
Наверху загремели трубы.
Разрешен «Тартюф»! (Скрывается с Людовиком.)
Исчезают все придворные, и на сцене остаются только Шаррон и брат Верность;
оба черны.
ШАРРОН (у лестницы). Нет. Не исправит тебя король. Всемогущий
Бог, вооружи меня и поведи по стопам безбожника, чтобы я
40
М. БУЛГАКОВ
его настиг! (Цауза.) И упадет с этой лестницы! (Цауза.)
Подойдите ко мне, брат Верность.
Брат Верность подходит к Шаррону.
ШАРРОН. Брат Верность, вы что же это? Полоумного прислали?
Я вам поверил, что он произведет впечатление на государя.
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Кто же знал, что он произнесет слово «требует».
ШАРРОН. Требует!
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Требует!!
Пауза.
ШАРРОН. Вы нашли женщину?
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Да, архиепископ, все готово. Она послала записку
и привезет его.
ШАРРОН. Поедет ли он?
БРАТ ВЕРНОСТЬ. За женщиной? О, будьте уверены.
На верху лестницы показывается Одноглазый. Шаррон и брат Верность исчезают.
ОДНОГЛАЗЫЙ (веселится в одиночестве). Ловил поп антихриста,
поймал... три месяца тюрьмы. Истинный Бог, помо...
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК (появившись из-под лестницы). Ты,
Помолись?
ОДНОГЛАЗЫЙ. Ну, скажем, я. Ты можешь называть меня просто
маркиз д’Орсиньи. Что тебе надо?
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. Тебе записка.
ОДНОГЛАЗЫЙ. От кого?
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. Кто ж ее знает, я ее в парке
встретил, а сама она в маске.
ОДНОГЛАЗЫЙ (читая записку). Гм... Какая же это женщина?
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК (изучая записку). Я думаю, легкого
поведения.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Почему?
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. Потому что записки пишет.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Дурак.
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. Чего ж ты лаешься?
ОДНОГЛАЗЫЙ. Сложена хорошо?
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. Ну, это ты сам узнаешь.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Ты прав. (Уходит задумчиво.)
Огни начинают гаснуть, и у дверей, как видения, появляются темные мушкетеры.
Голос вверху лестницы протяжно: «Король спит». Другой голос в отдалении:
«Король спит!» Третий голос в подземелье таинственно: «Король спит».
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. Усну и я.
Ложится на карточный стол, закутывается в портьеру с гербами так, что
торчат только его чудовищные башмаки. Дворец расплывается в темноте и
исчезает...
...и возникает квартира Мольера. День. Клавесин открыт. Муаррон, пышно
разодетый, очень красивый человек лет двадцати двух, играет нежно. Арманда
в кресле слушает, не спуская с него глаз. Муаррон кончил пьесу.
МУАРРОН. Что вы, маменька, скажете по поводу моей игры?
АРМАНДА. Господин Муаррон, я просила уже вас не называть меня
маменькой.
МУАРРОН. Во-первых, сударыня, я не Муаррон, а господин де
Муаррон. Вон как. Хе-хе. Хо-хо.
АРМАНДА. Уж не в клавесине ли сидя, вы получили титул?
КАБАЛА СВЯТШН
41
МУАРРОН. Забудем клавесин. Он покрылся пылью забвения. Это
было давно. Ныне же я знаменитый актер, которому рукопле-
щет Париж. Хе-хе. Хо-хо.
АРМАНДА. И я вам советую не забывать, что этим вы обязаны
моему мужу. Он вытащил вас за грязное ухо из клавесина.
МУАРРОН. Не за ухо, а за не менее грязные ноги. Отец —
пристойная личность, нет слов, но ревнив, как сатана, и
характера ужасного.
АРМАНДА. Могу поздравить моего мужа. Изумительного наглеца
он усыновил.
МУАРРОН. Нагловат я, верно, это правильно... Такой характер у
меня... Но актер... Нет равного актера в Париже. (Излишне
веселится, как человек, накликающий на себя беду.)
АРМАНДА. Ах, нахал! А Мольер?
МУАРРОН. Ну... чего ж говорить... Трое и есть: мэтр да я.
АРМАНДА. А третий кто?
МУАРРОН. Вы, мама. Вы, моя знаменитая актриса. Вы, Психея.
(Тихо аккомпанирует себе, декламирует.) Весной в лесах...
летает бог...
АРМАНДА (глухо). Отодвинься от меня.
МУАРРОН (левой рукой обнимает Арманду, правой аккомпанирует).
Как строен стан... Амур герой...
АРМАНДА. Несет колчан... грозит стрелой... (Тревожно.) Где Бутон?
МУАРРОН. Не бойся, верный слуга на рынке.
АРМАНДА (декламирует). Богиня Венера послала любовь. Прильни,
мой любовник, вспени мою кровь.
Муаррон поднимает край ее платья, целует ногу.
(Вздрагивает, закрывает глаза.) Негодяй. (Тревожно.) Где Ре-
нэ?
МУАРРОН. Старуха в кухне. (Целует другое колено.) Мама, пойдем
ко мне в комнату.
АРМАНДА. Ни за что, Девой пречистой клянусь.
МУАРРОН. Пойдем ко мне.
АРМАНДА. Ты самый опасный человек в Париже. Будь неладен
час, когда тебя откопали в клавесине.
МУАРРОН. Мама, идем...
АРМАНДА. Девой клянусь, нет. (Встает.) Не пойду. (Цдет, скры-
вается с Муарроном за дверью.)
Муаррон закрывает дверь на ключ.
Зачем, зачем ты закрываешь дверь? (Глухо.) Ты меня погу-
бишь...
Пауза.
БУТОН (входит с корзиной овощей, торчат хвосты моркови, при-
слушивается, ставит корзину на пол). Странно... (Снимает
башмаки, крадется к двери, слушает.) Ах, разбойник... Но,
господа, я здесь ни при чем... ничего не видел, не слышал и
не знаю... Царь небесный, он идет. (Скрывается, оставив на
полу корзину и башмаки.)
Входит Мольер, кладет трость и шляпу, недоуменно смотрит на башмаки.
МОЛЬЕР. Арманда!
42
М* БУЛГАКОВ
Ключ в замке мгновенно поворачивается, Мольер устремляется в дверь. Арманда
вскрикивает за дверью, шум за дверью, затем выбегает Муаррон, держит свой
парик в руке.
МУАРРОН. Да как вы смеете?
МОЛЬЕР (выбегая за ним). Мерзавец! (Задыхаясь) Не верю, не верю
глазам... (Опускается в кресло.)
Ключ в замке поворачивается.
АРМАНДА (за дверью). Жан-Батист, опомнись!
Бутон заглянул в дверь и пропал.
МОЛЬЕР (погрозив кулаком двери). Так ты, значит, ел мой хлеб и
за это меня обесчестил?
МУАРРОН. Вы смели меня ударить! Берегитесь! (Берется за руко-
ятку шпаги.)
МОЛЬЕР. Брось сейчас же рукоятку, гадина.
МУАРРОН. Вызываю вас!
МОЛЬЕР. Меня?
Пауза.
Вон из моего дома.
МУАРРОН. Вы безумный, вот что, отец. Прямо Сганарель.
МОЛЬЕР. Бесчестный бродяга. Я тебя отогрел, но я же тебя и
ввергну в пучину. Будешь ты играть на ярмарках, Захария
Муаррон, с сегодняшнего числа ты в труппе Пале-Рояля не
служишь. Иди.
МУАРРОН. Как, вы гоните меня из труппы?
МОЛЬЕР. Уходи, усыновленный вор.
АРМАНДА (за дверью, отчаянно). Мольер!
МУАРРОН (теряясь). Отец, вам померещилось, мы репетировали
«Психею»... своего текста не знаете... Что же это вы разбиваете
мою жизнь?
МОЛЬЕР. Уходи, или я действительно ткну тебя шпагой.
МУАРРОН. Так.
Пауза.
В высокой мере интересно знать, кто же это будет играть Дон
Жуана? Уж не Лагранж ли? Хо-хо.
Пауза.
Но смотрите, господин де Мольер, не раскайтесь в вашем
безумии.
Пауза.
Я, господин де Мольер, владею вашей тайной.
Мольер рассмеялся.
МУАРРОН. Госпожу Мадлену Бежар вы забыли? Да? Она при
смерти... Все молится... А между тем, сударь, во Франции есть
король.
МОЛЬЕР. Презренный желторотый лгун, что ты несешь?
МУАРРОН. Несешь? Прямо отсюда отправлюсь я к архиепископу.
МОЛЬЕР (рассмеялся). Ну, спасибо измене. Узнал я тебя. Но имей
в виду, что если до этих твоих слов мое сердце еще могло
смягчиться, после них — никогда... Ступай, жалкий дурак.
43
КАКАЛА СВЯТОШ
МУАРРОН (из двери). Сганарель проклятый!
Мольер хватает со стены пистолет, и Муаррон исчезает.
МОЛЬЕР (трясет дверь, потом говорит в замочную скважину).
Уличная женщина.
Арманда громко зарыдала за дверью.
МОЛЬЕР. Бутон!
БУТОН (в чулках). Я, сударь.
МОЛЬЕР. Сводник!
БУТОН. Сударь...
МОЛЬЕР. Почему здесь башмаки?!
БУТОН. Это, сударь...
МОЛЬЕР. Лжешь, по глазам вижу, что лжешь!
БУТОН. Сударь, чтобы налгать, нужно хоть что-нибудь сказать. А
я еще ничего не произнес. Башмаки я снял, ибо... Гвозди
изволите видеть? Подкованные башмаки, будь они прокляты...
так я, изволите ли видеть, громыхал ногами, а они репетиро-
вали и от меня дверь на ключ заперли...
АРМАНДА (за дверью). Да!
МОЛЬЕР. Овощи при чем?
БУТОН. А овощи вообще не участвуют. Ни при чем. Я их с базара
принес. (Надевает башмаки.)
МОЛЬЕР. Арманда!
Молчание.
(Говорит в скважину.) Ты что же, хочешь, чтобы я умер? У
меня больное сердце.
БУТОН (в скважину). Вы что хотите, чтобы он умер?.. У него
больное сердце...
МОЛЬЕР. Пошел вон! (Ударяет ногой по корзине.)
Бутон исчезает.
Арманда!.. (Щадится у двери на скамеечку.) Потерпи еще
немного, я скоро освобожу тебя. Я не хочу умирать в одино-
честве, Арманда.
Арманда выходит заплаканная.
А ты можешь поклясться?
АРМАНДА. Клянусь.
МОЛЬЕР. Скажи мне что-нибудь.
АРМАНДА (щмыгая носом). Такой драматург, а дома, дома... Я не
понимаю, как в тебе это может уживаться? Как? Что ты
наделал? Скандал на весь Париж. Зачем ты выгнал Муаррона?
МОЛЬЕР. Да, верно. Ужасный срам! Но ведь он, ты знаешь, негодяй,
змееныш... ох, порочный, порочный мальчик, и я боюсь за
него. Действительно, от отчаяния он начнет шляться по
Парижу, а я его ударил... ох, как неприятно...
АРМАНДА. Верни Муаррона, верни.
МОЛЬЕР. Пусть один день походит, а потом я его верну.
Занавес
в!1в
действие третье
Каменный подвал, освещенный трехсвечной люстрой. В нише мерцает Святая
чаша. Стол, покрытый красным сукном, на нем Библия и какие-то рукописи. За
столом сидят члены Кабалы Священного писания в масках. В кресле отдельно,
без маски, сидит Шаррон.
Дверь открывается, и двое в черном — люди жуткого вида — вводят Муаррона
со связанными руками и с повязкой на глазах. Руки ему развязывают, повязку
снимают.
МУАРРОН. Куда меня привели?
ШАРРОН. Это все равно, сын мой. Ну, повторяй при собрании этих
честных братьев свой донос.
Муаррон молчит.
БРАТ СИЛА. Ты немой?
МУАРРОН. Кх... я... святой архиепископ... неясно тогда расслышал
и... я, пожалуй, лучше ничего не буду говорить.
ШАРРОН. Похоже, сын мой, что ты мне сегодня утром наклеветал
на господина Мольера.
Муаррон молчит.
БРАТ СИЛА. Отвечай, грациозная дрянь, архиепископу.
Молчание.
ШАРРОН. С прискорбием вижу я, сын мой, что ты наклеветал.
БРАТ СИЛА. Врать вредно, дорогой актер. Придется тебе сесть в
тюрьму, красавчик, где ты долго будешь кормить клопов. А
делу мы все равно ход дадим.
МУАРРОН (хрипло). Я не клеветал.
БРАТ СИЛА. Не тяни из меня жилы, рассказывай.
Муаррон молчит.
Эй!
Из двери выходят двое, еще более неприятного вида, чем те, которые Муаррона
привели.
(Глядя на башмаки Муаррона.) А у тебя красивые башмаки,
но бывают и еще красивее. (Заплечным мастерам.) Принесите
сюда испанский сапожок.
МУАРРОН. Не надо. Несколько лет тому назад я, мальчишкой,
сидел в клавесине у шарлатана.
БРАТ СИЛА. Зачем же тебя туда занесло?
МУАРРОН. Я играл на внутренней клавиатуре. Это такой фокус,
будто бы самоиграющий клавесин.
БРАТ СИЛА. Ну-с.
МУАРРОН. В клавесине... Нет, не могу, святой отец... я был пьян
сегодня утром, я забыл, что я сказал вам.
БРАТ СИЛА. В последний раз прошу тебя не останавливаться.
МУАРРОН. И... ночью слышал, как голос сказал, что господин де
Мольер... женился... не на сестре... Мадлены Бежар, а на ее
дочери...
БРАТ СИЛА. Другими словами, мое сердечко, ты хочешь сказать,
что Мольер женился на своей собственной дочери?
МУАРРОН. Святой отец, я этого не говорю.
БРАТ СИЛА. Но я это говорю. Ты ведь знаешь, что Мольер жил
двадцать лет с госпожой Мадленой Бежар? Так чей же это
был голос?
МУАРРОН. Я полагаю, что он мне пригрезился.
БРАТ СИЛА. Ну, вот, чей пригрезился тебе?
МУАРРОН. Актера Лагранжа.
ШАРРОН. Ну, довольно, спасибо тебе, друг. Ты честно исполнил
свой долг. Не терзайся. Всякий верный подданный короля и
сын церкви за честь должен считать донести о преступлении,
которое ему известно.
БРАТ СИЛА. Он ничего себе малый. Первоначально он мне не
понравился, но теперь я вижу, что он добрый католик.
ШАРРОН (Муаррону). Ты, друг, проведешь день или два в помеще-
нии, где к тебе будут хорошо относиться и кормить, а потом
ты поедешь со мною к королю.
Муаррону завязывают глаза, связывают руки и уводят его.
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Кровосмеситель стал кумом королю. Хе-хе...
ШАРРОН. Именно, дорогие братья. И не желать смерти мы должны
ему, ибо мы христиане, а постараться исправить грешника,
открыв глаза королю на него. Грешник грешит долго и думает,
что Бог забыл его. Но господь помнит о всех. И обществу
надлежит показать, кто таков Мольер, дабы оно отвернулось
от него. Так вот, братья, сейчас здесь будет посторонний, и
разговаривать с ним я попрошу брата Верность, потому что
мой голос он знает.
В дверь стучат. Шаррон надвигает капюшон на лицо и скрывается в полутьме.
Брат Верность идет открывать дверь. Появляется Незнакомка в маске и ведет
за руку Одноглазого. Лицо у него завязано платком.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Очаровательница, когда же вы, наконец, разрешите
снять повязку? Вы могли бы положиться и на мое слово.
Помолись, в вашей квартире пахнет сыростью.
НЕЗНАКОМКА В МАСКЕ. Еще одна ступенька, маркиз... Так...
Снимайте. (Прячется.)
ОДНОГЛАЗЫЙ (снимает повязку, осматривается). А! Помолись!
(Мгновенно правой рукой выхватывает шпагу, а левой пистолет
и становится спиной к стене, обнаруживая большой жизнен-
ный опыт.)
Пауза.
У некоторых под плащами торчат кончики шпаг. В большой
компании меня можно убить, но предупреждаю, что трех из
вас вынесут из этой ямы ногами вперед. Я — Помолись. Ни
с места. Где дрянь, заманившая меня в ловушку?
НЕЗНАКОМКА В МАСКЕ (из тьмы). Я здесь, маркиз, но я вовсе
не дрянь.
46
БУЛГАКОВ
БРАТ СИЛА. Фуй, маркиз, даме...
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Мы просим вас успокоиться, никто не хочет
нападать на вас.
БРАТ СИЛА. Маркиз, спрячьте ваш пистолет, он смотрит, как
дырявый глаз, и портит беседу.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Где я нахожусь?
БРАТ ВЕРНОСТЬ. В подвале церкви.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Требую выпустить меня отсюда.
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Дверь в любую минуту откроют для вас.
ОДНОГЛАЗЫЙ. В таком случае, зачем же заманили меня сюда,
помолись? Прежде всего — это не заговор на жизнь
короля?
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Бог вас простит, маркиз. Здесь пламенные
обожатели короля. Вы находитесь на тайном заседании Каба-
лы Священного писания.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Ба! Кабала! Я не верил в то, что она существует.
Зачем же я понадобился ей? (Прячет пистолет).
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Присаживайтесь, маркиз, прошу вас.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Спасибо. (Садится.)
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Мы скорбим о вас, маркиз.
ЧЛЕНЫ КАБАЛЫ (хором). Мы скорбим.
ОДНОГЛАЗЫЙ. А я не люблю, когда скорбят. Изложите дело.
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Маркиз, мы хотели вас предупредить о том, что
над вами смеются при дворе.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Это ошибка. Меня зовут «Помолись».
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Кому же во Франции не известно ваше несрав-
ненное искусство. Поэтому и шепчутся за вашей спиной.
ОДНОГЛАЗЫЙ (хлопнув шпагой по столу). Фамилию!
Члены Кабалы перекрестились.
БРАТ СИЛА. К чему этот шум, маркиз?
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Шепчет весь двор.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Говорите, а не то я потеряю терпение.
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Вы изволите знать гнуснейшую пьесу некоего
Жана-Батиста Мольера под названием «Тартюф»?
ОДНОГЛАЗЫЙ. Я в театр Пале-Рояль не хожу, но слышал о ней.
БРАТ ВЕРНОСТЬ. В этой пьесе комедиант-безбожник насмеялся
над религией и ее служителями.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Какой негодник.
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Но не одну религию оскорбил Мольер. Ненавидя
высшее общество, он и над ним надругался. Пьесу «Дон
Жуан», может быть, изволите знать?
ОДНОГЛАЗЫЙ. Тоже слышал. Но какое отношение к д’Орсиньи
имеет балаган в Пале-Рояле?
БРАТ ВЕРНОСТЬ. У нас совершенно точные сведения о том, что
борзописец вас, маркиз, вывел в качестве своего героя Дон
Жуана.
ОДНОГЛАЗЫЙ (спрятав шпагу). Что же это за Дон Жуан?
БРАТ СИЛА. Безбожник, негодяй, убийца и, простите, маркиз, —
растлитель женщин.
ОДНОГЛАЗЫЙ (изменившись в лице). Так. Благодарю вас.
БРАТ ВЕРНОСТЬ (взяв со стола рукопись). Может быть, вам угодно
ознакомиться с материалом?
КОАЛА СВЯТОШ . 47
ОДНОГЛАЗЫЙ. Нет, благодарю, неинтересно. Скажите, среди при-
сутствующих, может быть, есть кто-нибудь, кто считает, что
были основания вывести д’Орсиньи в пакостном виде?
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Братья, нет ли такого?
Среди членов Кабалы полное отрицание.
Такого не имеется. Итак, вы изволите видеть, какими по-
буждениями мы руководствовались, пригласив вас столь
странным способом на тайное заседание. Здесь, маркиз,
лица вашего круга, и вы сами понимаете, как нам непри-
ятно...
ОДНОГЛАЗЫЙ. Вполне. Благодарю.
БРАТ ВЕРНОСТЬ. Многоуважаемый маркиз, мы полагаемся на то,
что сказанное сегодня останется между нами, равно как и
никому не будет известно, что мы тревожили вас.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Не беспокойтесь, сударь. Где дама, которая привез-
ла меня?
НЕЗНАКОМКА В МАСКЕ (выходит). Я здесь.
ОДНОГЛАЗЫЙ (хмуро). Приношу вам свои извинения, сударыня.
НЕЗНАКОМКА В МАСКЕ. Бог вас простит, маркиз, прощаю и я.
Пожалуйте со мною, я отвезу вас к тому месту, где мы
встретились. Вы позволите вам опять завязать лицо, потому
что почтенное общество не хочет, чтобы кто-нибудь видел
дорогу к месту их заседаний.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Если уж это так необходимо.
Одноглазому завязывают лицо, и Незнакомка уводит его. Дверь закрывается.
ШАРРОН (снимая капюшон и выходя из тьмы). Заседание Кабалы
Священного писания объявляю закрытым. Помолимся,
братья.
ЧЛЕНЫ КАБАЛЫ (встают и тихо поют). Лаудамус тиби, домине,
реке этерне глориэ...1
...Необъятный собор полон ладаном, туманом и тьмой. Бродят огоньки.
Маленькая исповедальня архиепископа, в ней свечи. Проходят две темные
фигуры, послышался хриплый шепот: «Вы видели „Тартюфа*?.. Вы видели
„Тартюфа*?..» — и пропал. Появляются Арманда и Лагранж, ведут под руки
Мадлену. Та седая, больная.
МАДЛЕНА. Спасибо, Арманда. Спасибо вам, Варле, мой преданный
Друг.
Орган зазвучал в высоте.
ЛАГРАНЖ. Мы подождем вас здесь. Вот дверь архиепископа.
Мадлена крестится и, тихо стукнув, входит в исповедальню. Арманда и Лагранж
закутываются в черные плащи, садятся на скамью, и тьма их поглощает.
ШАРРОН (возникает в исповедальне). Подойдите, дочь моя. Вы —
Мадлена Бежар?
Орган умолк.
Узнал я, что вы одна из самых набожных дочерей собора, и
сердцу моему вы милы. Я сам решил исповедовать вас.
1 Laudamus tibi, Domine, Rex aetemae gloriae... — начало молитвы: «Слава тебе,
Господи, Царь вечной славы...» (лат.).
МАДЛЕНА. Какая честь мне, грешнице. (Целует руки Шаррону}
ШАРРОН (благословляя Мадлену, накрывает ее голову покрывалом).
Вы больны, бедная?
МАДЛЕНА. Больна, мой архиепископ.
ШАРРОН (страдальчески). Что же, хочешь оставить мир?
МАДЛЕНА. Хочу оставить мир.
Орган в высоте.
ШАРРОН. Чем больна?
МАДЛЕНА. Врачи сказали, что сгнила моя кровь, и вижу дьявола,
и боюсь его.
ШАРРОН. Бедная женщина. Чем спасаешься от дьявола?
МАДЛЕНА. Молюсь.
Орган умолкает.
ШАРРОН. Господь за это вознесет тебя и полюбит.
МАДЛЕНА. А он не забудет меня?
ШАРРОН. Нет. Чем грешна, говори.
МАДЛЕНА. Всю жизнь грешила, мой отец. Была великой блудни-
цей, лгала, много лет была актрисой и всех прельщала.
ШАРРОН. Какой-нибудь особенно тяжкий грех за собою помнишь?
МАДЛЕНА. Не помню, архиепископ.
ШАРРОН (печально). Безумны люди. И придешь ты с раскаленным
гвоздем в сердце, и там уже никто не вынет его. Никогда.
Значение слова «никогда» понимаешь ли?
МАДЛЕНА (подумав). Поняла. (Испугалась. ) Ах, боюсь.
ШАРРОН (превращаясь в дьявола). И увидишь костры, а меж ними...
МАДЛЕНА. ...ходит, ходит часовой...
ШАРРОН. ...и шепчет... зачем же ты не оставила свой грех, а
принесла его с собой.
МАДЛЕНА. А я заломлю руки, Богу закричу.
Орган зазвумал.
ШАРРОН. И тогда уже не услышит Господь. И обвиснешь ты на
цепях, и ноги погрузишь в костер... И так всегда. Значение
«всегда» понимаешь?
МАДЛЕНА. Боюсь понять. Если я пойму, я сейчас же умру.
(вскрикивает слабо.) Поняла. А если оставить здесь?
ШАРРОН. Будешь слушать вечную службу.
В высоте со свечами прошла процессия, и спели детские голоса. Потом все это
исчезло.
МАДЛЕНА (шарит руками, как во тьме). Где вы, святой отец?
ШАРРОН (глухо). Я здесь... я здесь... я здесь...
МАДЛЕНА. Хочу слушать вечную службу. (Щепчет страстно.)
Давно, давно я жила с двумя, с Мольером и с другим
человеком, и прижила дочь Арманду, и всю жизнь терзалась,
не зная, чья она.
ШАРРОН. Ах, бедная...
МАДЛЕНА. Я родила ее в провинции, уехав на время от Мольера.
Когда же она выросла, я привезла ее в Париж и выдала за
свою сестру. Он же, обуреваемый страстью, сошелся с нею, и
я уже ничего не сказала ему, чтобы не сделать несчастным и
его. Из-за меня он совершил смертный грех. Живет, быть
КАБАЛА СВЯТОШ
4*
может, со своей дочерью, а меня поверг в ад. Хочу лететь в
вечную службу.
ШАРРОН. А я, архиепископ, властью мне данною, тебя развязываю
и отпускаю.
МАДЛЕНА (плача от восторга). Теперь могу лететь?
Орган запел мощно.
ШАРРОН (рлача счастливыми слезами). Лети, лети.
Орган умолкает.
Ваша дочь здесь? Позовите ее сюда, я прощу и ей невольный
грех.
МАДЛЕНА (выходя из исповедальни). Арманда, Арманда, сестра моя,
пойди, архиепископ и тебя благословит. Я счастлива... я
счастлива...
ЛАГРАНЖ. Я посажу вас в карету.
МАДЛЕНА. А Арманда?
ЛАГРАНЖ. Вернусь за ней. (Уводит Мадлену во мрак.)
Арманда входит в исповедальню.
Шаррон возникает страшен, в рогатой митре, крестит обратным дьявольским
крестом Арманду несколько раз быстро.
Орган загудел мощно.
ШАРРОН. Скажи, ты знаешь, кто был сейчас у меня?
АРМАНДА (ужасается, вдруг все понимает). Нет, нет... Она сестра
моя, сестра.
ШАРРОН. Она твоя мать. Ты дочь Мольера и Мадлены. Тебя я
прощаю. Но сегодня же беги от него, беги.
Арманда, слабо вскрикнув, падает навзничь и остается неподвижной на пороге
исповедальни. Шаррон исчезает. Орган гудит успокоительно.
ЛАГРАНЖ (возвращается в полумраке, как темный рыцарь). Арман-
да, вам дурно?..
...День. Приемная короля. Людовик — в темном кафтане с золотом — у стола.
Перед ним темный и изму<енный Шаррон. На полу сидит Справедливый сапож-
ник — чинит башмак.
ШАРРОН. На предсмертной исповеди она мне это подтвердила —
и тогда я не счел даже нужным, ваше величество, допрашивать
актера Лагранжа, чтобы не раздувать это гнусное дело. И
следствие я прекратил. Ваше величество, Мольер запятнал
себя преступлением. Впрочем, как будет угодно судить вашему
величеству.
ЛЮДОВИК. Благодарю вас, мой архиепископ. Вы поступили пра-
вильно. Я считаю дело выясненным. (Звонит, говорит в
пространство.) Вызовите сейчас же директора театра Пале-
Рояль господина де Мольера. Снимите караулы из этих
комнат, я буду говорить наедине. (Шаррону) Архиепископ,
пришлите ко мне этого Муаррона.
ШАРРОН. Сейчас сир. (уходит)
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. Великий монарх, видно, королев-
ство-то без доносов существовать не может?
ЛЮДОВИК. Помалкивай, шут, чини башмак. А ты не любишь
доносчиков?
SB «.БУЛГАКОВ
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. Ну, чего же в них любить? Такая
сволочь, ваше величество.
Входит Муаррон. Глаза у него затравленные, запуган, и имеет такой вид, точно
он спал, не раздеваясь. Людовик, которого он видит так близко, очевидно, впервые,
производит на него большое впечатление.
ЛЮДОВИК (вежливо). Захария Муаррон?
МУАРРОН. Так, ваше величество.
ЛЮДОВИК. Вы в клавесине сидели?
МУАРРОН. Я, сир.
ЛЮДОВИК. Господин де Мольер вас усыновил?
Муаррон молчит.
Я вам задал вопрос.
МУАРРОН. Да.
ЛЮДОВИК. Актерскому искусству он вас учил?
Муаррон заплакал.
Я вам задал вопрос.
МУАРРОН. Он.
ЛЮДОВИК. Каким побуждением руководствовались, когда писали
донос на имя короля? Здесь написано: желая помочь право-
судию.
МУАРРОН (механически). Так, желая...
ЛЮДОВИК. Верно ли, что он вас ударил по лицу?
МУАРРОН. Верно.
ЛЮДОВИК. За что?
МУАРРОН. Его жена изменяла ему со мной.
ЛЮДОВИК. Так. Это не обязательно сообщать на допросе. Можно
сказать так: по интимным причинам. Сколько вам лет?
МУАРРОН. Двадцать три года.
ЛЮДОВИК. Объявляю вам благоприятное известие. Донос ваш
подтвержден следствием. Какое вознаграждение хотите полу-
чить от короля? Денег хотите?
МУАРРОН (вздрогнул. Пауза). Ваше величество, позвольте мне
поступить в королевский Бургонский театр.
ЛЮДОВИК. Нет. О вас сведения, что вы слабый актер. Нельзя.
МУАРРОН. Я — слабый?.. (Наивно) А в театр дю Марэ?
ЛЮДОВИК. Тоже нет.
МУАРРОН. А что же делать мне?..
ЛЮДОВИК. Зачем вам эта сомнительная профессия актера? Вы —
ничем не запятнанный человек. Если желаете, вас примут на
королевскую службу, в сыскную полицию. Подайте на имя
короля заявление. Оно будет удовлетворено. Можете идти.
Муаррон пошел.
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. На осину, на осину...
ЛЮДОВИК. Шут... (Звонит.) Господина де Мольера.
Лишь только Муаррон скрылся за дверью, в других дверях появляется Лагранж,
вводит Мольера и тотчас же скрывается. Мольер в странном виде — воротник
надет криво, парик в беспорядке, шпага висит криво, лицо свинцовое, руки
трясутся.
МОЛЬЕР. Сир...
КОАЛА СВЯТОШ St
ЛЮДОВИК. Почему и с каким спутником явились вы в то время,
как пригласили вас одного?
МОЛЬЕР (испуганно улыбаясь). Верный ученик мой, актер де Ла-
гранж... проводил. У меня, изволите ли видеть, случился
сердечный припадок, и я один дойти не мог... Надеюсь, я
ничем не прогневил ваше величество?
Пауза.
У меня, изволите ли... несчастье случилось... извините за
беспорядок в туалете... Мадлена Бежар скончалась вчера, а
жена моя, Арманда, в тот же час бежала из дому... Все
бросила... Платья, вообразите... комод... кольца... и безумную
записку оставила... (Вынимает из кармана какой-то лоскут,
заискивающе улыбается.)
ЛЮДОВИК. Святой архиепископ оказался прав. Вы не только
грязный хулитель религии в ваших произведениях, но вы и
преступник — вы безбожник.
Мольер замер.
Объявляю вам решение по делу о вашей женитьбе: запрещаю
вам появляться при дворе, запрещаю играть «Тартюфа».
Только с тем, чтобы ваша труппа не умерла с голоду, разре-
шаю играть в Пале-Рояле ваши смешные комедии, но ничего
более... И с этого дня бойтесь напомнить мне о себе! Лишаю
вас покровительства короля.
МОЛЬЕР. Ваше величество... ведь это же бедствие... хуже плахи...
Пауза.
За что?!
ЛЮДОВИК. За то, что вы осмелились просить меня крестить
ребенка от вас и собственной вашей дочери. За тень скан-
дальной свадьбы, брошенную на королевское имя.
МОЛЬЕР (опускаясь в кресло). Извините... Я не могу подняться.
ЛЮДОВИК. Уезжайте. Прием окончен. (Уходит.)
ЛАГРАНЖ (заглянув в дверь). Что?
МОЛЬЕР. Карету... Отвези... Позови...
Лагранж скрывается.
Мадлену бы посоветоваться... но она умерла... Что же это
такое?..
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК (сочувственно). Ты что же это? В
бога не веришь, да? Э!.. Как тебя скрутило... На яблоко.
МОЛЬЕР (машинально берет яблоко). Благодарю.
Шаррон входит и останавливается. Долго смотрит на Мольера. У Шаррона
удовлетворенно мерцают глаза.
(При виде Шаррона начинает оживать — до этого он лежал
грудью на столе. Приподымается, глаза заблестели.) А, святой
отец! Довольны? Это за «Тартюфа»? Понятно мне, почему вы
так ополчились за религию. Догадливы вы, мой преподобный.
Нет спору. Говорят мне как-то приятели: «Описали бы вы
как-нибудь стерву-монаха». Я вас и изобразил. Потому что где
ж взять лучшую стерву, чем вы!
IBliS
ШАРРОН. Я скорблю о вас, потому что кто по этому пути пошел,
тот уж наверно будет на виселице, сын мой.
МОЛЬЕР. Да вы меня не называйте вашим сыном, потому что я
не чертов сын! (Вынимает шпагу.)
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. Что ж ты лаешься?
ШАРРОН (мерцая). Впрочем, вы до виселицы не дойдете.
(Зловеще оглядывается, и из-за двери выходит Одноглазый
с тростью.)
ОДНОГЛАЗЫЙ (молча подходит к Мольеру, наступает ему на
ногу). Господин, вы толкнули меня и не извинились. Вы —
невежа.
МОЛЬЕР (машинально). Извин... (Напряженно.) Вы толкнули меня.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Вы — лгун.
МОЛЬЕР. Как смеете вы? Что вам угодно от меня?!
ЛАГРАНЖ (вошел в это мгновение, изменился в лице). Мэтр, сию
минуту уходите, уходите. (Волнуясь.) Маркиз, господин де
Мольер нездоров.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Я застал его со шпагой в руке. Он здоров. (Мольеру.)
Моя фамилия — д’Орсиньи. Вы, милостивый государь, про-
хвост.
МОЛЬЕР. Я вызываю вас!
ЛАГРАНЖ (в ужасе). Уходите. Это — «Помолись».
ШАРРОН. Господа, что вы делаете, в королевской приемной, ах...
МОЛЬЕР. Я вызываю!
ОДНОГЛАЗЫЙ. Готово дело. Больше я вас не оскорбляю. (Зловеще-
весело.) Суди меня Бог, великий король! Принимай, сырая
Бастилия! (Лагранжу) Вы, сударь, будете свидетелем. (Молье-
ру) Отдайте ему распоряжения насчет имущества. (Вынимает
шпагу, пробует конец.) Нет распоряжения? (Кричит негромко
и протяжно) Помолись! (крестит воздух шпагой.)
ШАРРОН. Господа, опомнитесь... господа... (Легко взлетает на
лестницу и оттуда смотрит на поединок)
ЛАГРАНЖ. Прямое убийство!
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. В королевской приемной режутся!
Одноглазый схватывает Справедливого сапожника за шиворот, и тот умолкает.
Одноглазый бросается на Мольера. Мольер, отмахиваясь шпагой, прячется за
стол. Одноглазый вскакивает на стол.
ЛАГРАНЖ. Бросайте шпагу, учитель!
Мольер бросает шпагу, опускается на пол.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Берите шпагу.
ЛАГРАНЖ (Одноглазому). Вы не можете колоть человека, у которого
нет шпаги в руке!
ОДНОГЛАЗЫЙ. Я и не колю. (Мольеру.) Берите шпагу, подлый трус.
МОЛЬЕР. Не оскорбляйте меня и не бейте. Я как-то чего-то не
понимаю... У меня, изволите ли видеть, больное сердце... и
моя жена бросила меня... Бриллиантовые кольца на полу
валяются... даже белья не взяла... беда...
ОДНОГЛАЗЫЙ. Ничего не понимаю!
МОЛЬЕР. Я не постигаю, за что вы бросились на меня. Я вас и
видел-то только два раза в жизни. Вы деньги приносили?.. Но
ведь это было давно... Я болен... уж вы, пожалуйста, меня не
трогайте...
ОДНОГЛАЗЫЙ. Я вас убью после первого вашего спектакля. (Вкла-
дывает шпагу в ножны.)
МОЛЬЕР. Хорошо... хорошо... все равно...
Справедливый сапожник вдруг срывается с места и исчезает. Лагранж поднимает
Мольера с пола, схватывает шпагу и увлекает Мольера вон. Одноглазый смотрит
им вслед.
ШАРРОН (сходит с лестницы с горящими глазами. Пауза). Почему
вы его не кололи?
ОДНОГЛАЗЫЙ. Какое вам дело? Он бросил шпагу, помолись!
ШАРРОН. Болван!
ОДНОГЛАЗЫЙ. Что!!! Чертов поп!
ШАРРОН (вдруг плюнул в Одноглазого). Тьфу!
Одноглазый до того оторопел, что в ответ плюнул в Шаррона. И начали
плеваться. Дверь открылась, и влетел взволнованный Справедливый сапожник,
а за ним вошел Людовик. Ссорящиеся до того увлеклись, что не сразу перестали
плевать. Четверо долго и тупо смотрят друг на друга.
ЛЮДОВИК. Извините, что помешал. (Скрывается, закрыв за собой
дверь.)
Занавес
Вшив
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Квартира Мольера. Вечер. Свечи в канделябрах, таинственные тени на стенах.
Беспорядок, разбросаны рукописи. Мольер, в колпаке, в белье, в халате, сидит в
громадном кресле. В другом — Бутон. На столе две шпаги и пистолет. На другом
столе ужин и вино, к которому Бутон время от времени прикладывается.
Лагранж в темном плаще, ходит взад и вперед и не то ноет, не то что-то
напевает. За ним по стене ходит темная рыцарская тень.
ЛАГРАНЖ. У, клавесин... клавесин...
МОЛЬЕР. Перестань, Лагранж. Ты тут ни при чем. Это судьба
пришла в мой дом и похитила у меня все.
БУТОН. Истинная правда. У меня у самого трагическая судьба.
Торговал я, например, в Лиможе пирожками... Никто этих
пирожков не покупает, конечно... Хотел стать актером, к вам
попал...
МОЛЬЕР. Помолчи, Бутон.
БУТОН. Молчу.
Горькая пауза. Затем слышен скрип лестницы, дверь открывается и входит
Муаррон. Он не в кафтане, а в какой-то грязной куртке. Потерт, небрит и
полупьян, в руке фонарь. Сидящие прикладывают руки козырьком к глазам. Когда
Муаррона узнали, Лагранж схватывает со стола пистолет. Мольер бьет Ла-
гранжа по руке. Лагранж стреляет и попадает в потолок. Муаррон, ничуть не
удивившись, вяло посмотрел в то место, куда попала пуля. Лагранж, хватаясь
за что попало, разбивает кувшин, бросается на Муаррона, валит его на землю
и начинает душить.
ЛАГРАНЖ. Казни меня, король, казни... (Рыча.) Иуда...
МОЛЬЕР (страдальчески). Бутон... Бутон...
Вдвоем с Бутоном оттаскивают Лагранжа от Муаррона. Мольер говорит
Лагранжу.
А ведь уморишь меня ты, ты... стрельбой и шумом... Ты что
ж еще? Убийство у меня в квартире учинить хочешь?
Пауза.
ЛАГРАНЖ. Тварь, Захария Муаррон, ты меня знаешь?
Муаррон утвердительно кивает.
Куда бы ты ночью ни пошел, жди смерти. Утра ты уже не
увидишь. (Закутывается в плащ и умолкает.)
Муаррон утвердительно кивает головой Лагранжу, становится перед Мольером
на колени и кланяется в землю.
МОЛЬЕР. С чем пожаловал, сынок? Преступление раскрыто, стало
быть, что можешь ты еще выудить в моем доме? О чем
напишешь королю? Или ты подозреваешь, что я не только
кровосмеситель, но и фальшивомонетчик? Осмотри шкафы,
комоды, я тебе разрешаю.
КАБАЛА
Муаррон вторично кланяется.
МОЛЬЕР. Без поклонов говори, что тебе требуется.
МУАРРОН. Уважаемый и предрагоценный мой учитель, вы думаете,
что я пришел просить прощения? Нет. Я явился, чтобы
успокоить вас: не позже полуночи я повешусь у вас под
окнами, вследствие того, что жизнь моя продолжаться не
может. Вот веревка. (Вынимает из кармана веревку.) И вот
записка: «Я ухожу в ад».
МОЛЬЕР (горько). Вот успокоил!
БУТОН (глотнув вина). Да, это труднейший случай. Один философ
сказал...
МОЛЬЕР. Молчи, Бутон.
БУТОН. Молчу.
МУАРРОН. Я пришел побыть возле вас. А на госпожу Мольер, если
бы я остался жить, я не взгляну ни одного раза.
МОЛЬЕР. Тебе и не придется взглянуть на нее, мой сын, потому
что она ушла и навеки я один. У меня необузданный характер,
потому я и могу сперва совершить что-нибудь, а потом уже
думать об этом. И вот, подумав и умудрившись после того,
что случилось, я тебя прощаю и возвращаю в мой дом. Входи.
Муаррон заплакал.
ЛАГРАНЖ (раскрыв свой плащ). Вы, учитель, не человек, не человек.
Вы — тряпка, которою моют полы!
МОЛЬЕР (ему). Дерзкий щенок! Не рассуждай о том, чего не
понимаешь. (Пауза. Муаррону.) Вставай, не протирай штаны.
Пауза. Муаррон поднялся. Пауза.
Где кафтан?
МУАРРОН. В кабаке заложил.
МОЛЬЕР. За сколько?
Муаррон махнул рукой.
(Ворчит). Это свинство — атласные кафтаны в кабаках остав-
лять. (Бутону.) Выкупить кафтан! (Муаррону.) Ты, говорят,
бродил, бродил, и к королю даже забрел.
МУАРРОН (бия себя в грудь). И сказал мне король: в сыщики, в
сыщики... Вы, говорит, плохой актер...
МОЛЬЕР. Ах, сердце человеческое! Ах, куманек мой, ах, король!
Король ошибся: ты актер первого ранга, а в сыщики ты не
годишься, у тебя сердце неподходящее. Об одном я сожалею,
что играть мне с тобою не придется долго. Спустили на меня,
мой сын, одноглазую собаку-мушкетера. Лишил меня король
покровительства, и, стало быть, зарежут меня. Бежать придет-
ся.
МУАРРОН. Учитель, пока я жив, не удастся ему вас зарезать, верьте
мне. Вы знаете, как я владею шпагой.
ЛАГРАНЖ (высунув ухо из плаща). Ты поразительно владеешь
шпагой, это верно. Но, гнусная гадина, прежде чем ты подой-
дешь к «Помолись», купи себе панихиду в соборе.
МУАРРОН. Сзади заколю.
ЛАГРАНЖ. Это по тебе.
ielillle
МУАРРОН (Мольеру). Буду неотлучно ходить рядом с вами, дома
и на улице, ночью и днем, с чем и явился.
ЛАГРАНЖ. Как сыщик.
МОЛЬЕР (Лагранжу). Заткни себе рот кружевом.
МУАРРОН. Милый Регистр, не оскорбляй меня, зачем же оскорб-
лять того, кто не может тебе ответить. Меня не следует трогать,
я человек с пятном. И не бросайся на меня этой ночью. Ты
убьешь меня, тебя повесят, а Кабала беззащитного мэтра
заколет.
МОЛЬЕР. Ты значительно поумнел с тех пор, как исчез из дому.
МУАРРОН (Лагранжу). Имей в виду, что мэтра признали безбож-
ником за «Тартюфа». Я был в подвале у Кабалы... Закона для
него нету, значит — жди всего.
МОЛЬЕР. Знаю. (Вздрагивает.) Постучали?
МУАРРОН. Нет. (Лагранжу.) Бери пистолет и фонарь, идем карау-
лить.
Лагранж и Муаррон берут оружие и фонарь и уходят. Пауза.
МОЛЬЕР. Тиран, тиран...
БУТОН. Про кого вы это говорите, мэтр?
МОЛЬЕР. Про короля Франции...
БУТОН. Молчите!
МОЛЬЕР. Про Людовика Великого! Тиран!
БУТОН. Все кончено. Повешены оба.
МОЛЬЕР. Ох, Бутон, я сегодня чуть не умер со страху. Золотой
идол, а глаза, веришь ли, изумрудные. Руки у меня покрылись
холодным потом. Поплыло все косяком, все боком, и сообра-
жаю только одно, что он меня давит! Идол!
БУТОН. Повешены оба, и я в том числе. Рядышком на площади.
Так вот вы висите, а наискосок — я. Безвинно погибший
Жан-Жак Бутон. Где я? В царстве небесном. Не узнаю мест-
ности.
МОЛЬЕР. Всю жизнь я ему лизал шпоры и думал только одно: не
раздави. И вот все-таки — раздавил! Тиран!
БУТОН. И бьет барабан на площади. Кто высунул не вовремя язык?
Будет он висеть до самого пояса.
МОЛЬЕР. За что? Понимаешь, я сегодня утром спрашиваю его, за
что? Не понимаю... Я ему говорю: я, ваше величество, нена-
вижу такие поступки, я протестую, я оскорблен, ваше величе-
ство, извольте объяснить... Извольте... я, может быть, вам мало
льстил? Я, быть может, мало ползал?.. Ваше величество, где
же вы найдете такого другого блюдолиза, как Мольер? Но ведь
из-за чего, Бутон? Из-за «Тартюфа». Из-за этого унижался.
Думал найти союзника. Нашел! Не унижайся, Бутон! Ненави-
жу бессудную тиранию!
БУТОН. Мэтр, вам памятник поставят. Девушка у фонтана, а изо
рта у нее бьет струя. Вы выдающаяся личность... но только
замолчите... Чтобы у вас язык отсох... За что меня вы губите?
МОЛЬЕР. Что еще я должен сделать, чтобы доказать, что я червь?
Но, ваше величество, я писатель, я мыслю, знаете ли, и
протестую... она не дочь моя. (Бутону.) Попросите ко мне
Мадлену Бежар, я хочу посоветоваться.
БУТОН. Что вы, мэтр?!
КАБАЛА СВЯТОШ
МОЛЬЕР. А... умерла... Зачем, моя старуха, ты не сказала мне всей
правды?.. Или нет, зачем, зачем ты не учила меня, зачем не
била ты меня... Понимаешь ли, свечи, говорит, зажжем... я
приду к тебе. (Тоскует,) Свечи-то горят, а ее нет... Я еще
кафтан на тебе разорвал?.. На тебе луидор за кафтан.
БУТОН (плаксиво). Я кликну кого-нибудь. Это было десять лет назад,
что вы...
МОЛЬЕР. Укладывай все. Сыграю завтра в последний раз, и
побежим в Англию. Как глупо. На море дует ветер, язык чужой,
и вообще дело не в Англии, а в том, что...
Дверь открывается, и в ней появляется голова старухи Ренэ.
РЕНЭ. Там за вами монашка пришла.
МОЛЬЕР (цспугался). Что такое?.. Какая монашка?
РЕНЭ. Вы же сами хотели ей дать стирать театральные костюмы.
МОЛЬЕР. Фу, старая дура Ренэ, так напугала. Э! Костюмы! Скажи
ей, чтобы завтра пришла к концу спектакля в Пале-Рояль.
Дура!
РЕНЭ. Мне что. Вы сами велели.
МОЛЬЕР. Ничего я не велел.
Ренэ скрывается. Пауза.
Да, какие еще дела? Ах, да, кафтан... Покажи-ка, где я
разорвал?
БУТОН. Мэтр, ложитесь, ради Бога. Какой кафтан?
Мольер вдруг забирается под одеяло и скрывается под ним с головой.
Всемогущий Господи, сделай так, чтобы никто не слышал
того, что он говорил. Применим хитрость. (Неестественно
громко и фальшиво, как бы продолжая беседу.) Так вы что
говорите, милостивый государь? Что наш король есть самый
лучший, самый блестящий король во всем мире? С моей
стороны возражений нет. Присоединяюсь к вашему мнению.
МОЛЬЕР (под одеялом). Бездарность!
БУТОН. Молчите! (Фальшивым голосом.) Да, я кричал, кричу и буду
кричать: «Да здравствует король!»
В окно стучат.
Мольер тревожно высовывает голову из-под одеяла. Бутон осторожно открывает
окно, и в окне появляется встревоженный Муаррон с фонарем.
МУАРРОН. Кто крикнул? Что случилось?
БУТОН. Ничего не случилось. Почему непременно что-нибудь дол-
жно случиться? Я беседовал с господином де Мольером и
крикнул: «Да здравствует король!» Имеет Бутон право хоть
что-нибудь кричать? Он и кричит: «Да здравствует король!»
МОЛЬЕР. Боже, какой бездарный дурак!
...Уборная актеров в Пале-Рояле. И так же по-прежнему висит старая зеленая
афиша, и так же у распятия горит лампадка и зеленый фонарь у Лагранжа.
Но за занавесями слышен гул и свистки. В кресле сидит Мольер в халате и
колпаке, в гриме с карикатурным носом. Мольер возбужден, в странном состо-
янии, как будто пьян. Возле него, в черных костюмах врачей, но без грима, —
Лагранж и дю Круази. Валяются карикатурные маски врачей.
58
WL БУЛГАКОВ
Дверь открывается, и вбегает Бутон.
Муаррон в начале сцены стоит неподвижен, в отдалении, в черном плаще.
МОЛЬЕР. Ну! Умер?
БУТОН (^Лагранжу). Шпагой...
МОЛЬЕР. Попрошу обращаться к директору Пале-Рояля, а не к
актерам. Я еще хозяин на последнем спектакле!
БУТОН (ему). Ну, умер. Шпагой ударили в сердце.
МОЛЬЕР. Царство небесное. Ну, что же сделаешь.
СУФЛЕР (заглянул в дверь). Что происходит?
ЛАГРАНЖ (подчеркнуто громко). Что происходит? Мушкетеры вор-
вались в театр и убили привратника.
СУФЛЕР. Э... Боже мой... (Скрывается.)
ЛАГРАНЖ. Я — секретарь театра, заявляю. Театр полон безбилет-
ными мушкетерами и неизвестными мне личностями. Я
бессилен сдерживать их и запрещаю продолжать спектакль.
МОЛЬЕР. Но... но... но!.. Он запрещает! Не забывай, кто ты такой!
Ты, в сравнении со мной, мальчуган, а я седой, вот что.
ЛАГРАНЖ (шепотом Бутону). Он пил?
БУТОН. Ни капли.
МОЛЬЕР. Что я еще хотел сказать?
БУТОН. Золотой господин де Мольер...
МОЛЬЕР. Бутон!
БУТОН. ...пошел вон!.. Я знаю, двадцать лет я с вами и слышал
только эту фразу или — «Молчи, Бутон» — и я привык. Вы
меня любите, мэтр, и во имя этой любви умоляю коленопре-
клоненно, не доигрывайте спектакль, а бегите, карета готова.
МОЛЬЕР. С чего ты взял, что я тебя люблю? Ты болтун. Меня
никто не любит. Меня все мучают и раздражают, за мной
гоняются. И вышло распоряжение архиепископа не хоронить
меня на кладбище... стало быть, все будут в ограде, а я околею
за оградой. Так знайте, что я не нуждаюсь в их кладбище,
плюю на это. Всю жизнь вы меня травите, вы все враги мне.
ДЮ КРУАЗИ. Побойтесь бога, мэтр, мы...
ЛАГРАНЖ (Бутону). Как играть в таком состоянии, как играть?
Свист и хохот за занавесами.
Вот.
МОЛЬЕР. Масленица. В Пале-Рояле били люстры не раз. Партер
веселится.
БУТОН (зловеще). В театре — Одноглазый.
Пауза.
МОЛЬЕР (утихнув). А... (Испуганно) Где Муаррон? (Бросается к
Муаррону и прячется у него в плаще.)
Муаррон, оскалив зубы, молчит, обняв Мольера.
ДЮ КРУАЗИ (шепотом). Врача звать надо.
МОЛЬЕР (выглянув из плаща — робко). На сцене он меня не может
тронуть, а?..
Молчание.
Дверь открывается, и вбегает Риваль. Она в оригинальном костюме, по
обыкновению полуобнажена, на голове шляпа врача, очки колесами.
РИВАЛЬ. Больше нельзя затягивать антракт... Или играть...
КАБАЛА СВЯТОШ
ЛАГРАНЖ. Хочет играть, что делать.
РИВАЛЬ (долго смотрит на Мольера). Играть.
МОЛЬЕР (вылезая из плаща). Молодец. Храбрая моя старуха, иди,
я тебя поцелую. Разве можно начать последний спектакль и
не доиграть. Она понимает. Двенадцать лет ты со мной
играешь, и, веришь ли, ни одного раза я тебя не видел одетой,
всегда ты голая.
РИВАЛЬ (целует его). Э, Жан-Батист, король вас простит.
МОЛЬЕР (мутно). Он... да...
РИВАЛЬ. Вы меня будете слушать?
МОЛЬЕР (подумав). Буду. А их не буду. (Как-то нелепо двинул ногой.)
Они дураки. (Вдруг вздрогнул и резко изменился.) Простите
меня, господа, я позволил себе грубость. Я и сам не понимаю,
как у меня это вырвалось. Я взволнован. Войдите в мое
положение. Господин дю Круази...
ДЮ КРУАЗИ
ЛАГРАНЖ
БУТОН
(хором). Мы не сердимся.
РИВАЛЬ. Сейчас же после вашей последней фразы мы спустим вас
в люк, спрячем у меня в уборной до утра, а на рассвете вы
покинете Париж. Согласны? Тогда начинаем.
МОЛЬЕР. Согласен. Давайте последнюю картину.
Дю Круази, Лагранж и Муаррон схватывают маски и скрываются. Мольер
обнимает Риваль, и та исчезает. Мольер снимает халат. Бутон открывает
занавес, отделяющий нас от сцены.
На сцене громадная кровать, белая статуя, темный портрет на стене, столик
с колокольчиком. Люстры загорожены зелеными экранами, и от этого на сцене
ночной уютный свет. В будке загораются свечи, в ней появляется суфлер, за
главным занавесом шумит зрительный зал, изредка взмывают зловещие свистки.
Мольер, резко изменившись, с необыкновенной легкостью взлетает на кровать,
укладывается, накрывается одеялом. Суфлеру — шепотом: «Давай!»
Раздается удар гонга, за занавесом стихает зал. Начинается веселая таинст-
венная музыка. Мольер под нее захрапел. С шорохом упал громадный занавес.
Чувствуется, что театр переполнен. В крайней золоченой ложе громоздятся
какие-то смутные лица. В музыке громовой удар литавр, и из полу вырастает
Лагранж с невероятным носом, в черном колпаке, заглядывает Мольеру в лицо.
МОЛЬЕР (проснувшись, в ужасе).
Что за дьявол?.. Ночью в спальне?..
Потрудитесь выйти вон!
Музыка.
ЛАГРАНЖ. Не кричите так нахально,
Терапевт я, ваш Пургон!
МОЛЬЕР (садится в ужасе на кровати).
Виноват, кто там за пологом?!..
Портрет на стене разрывается, и из него высовывается дю Круази — пьяная
харя с красным носом, в докторских очках и в колпаке.
Вот еще один! (Цортрету.) Я рад...
ДЮ КРУАЗИ (пьяным басом).
От коллегии венерологов
К вам явился депутат!
МОЛЬЕР. Не мерещится ль мне это?!..
Статуя разваливается, и из нее вылетает Риваль.
Что за дикий инцидент?!..
М. БУЛГАКОВ
РИВАЛЬ. Медицинских факультетов
Я бессменный президент!
В зале: «Га-га-га-га». Из полу вырастает чудовище — врач неимоверного роста.
МОЛЬЕР. Врач длиной под самый ярус...
Слуги! (Звонит.) Я сошел с ума!
Подушки на кровати взрываются, и в изголовье вырастает Муаррон.
МУАРРОН. Вот ия — Диафуарус,
Незабвенный врач Фома!
Падает третий — дальний занавес, и за ним вырастает хор врачей и аптекарей
в смешных и странных масках.
МОЛЬЕР. Но чему обязан честью?..
Ведь столь поздняя пора...
РИВАЛЬ. Мы приехали с известьем!
ХОР ВРАЧЕЙ (грянул).
Вас возводят в доктора!!
РИВАЛЬ. Кто спасает свой желудок?
МОЛЬЕР. Кто ревень пригоршней ест!
РИВАЛЬ. Бене, бене, бене, бене,
ХОР ВРАЧЕЙ. ...новус доктор дигнус эст!1
ДЮ КРУАЗИ. Например, вот, скажем, луэс?..
МОЛЬЕР. Схватишь — лечишь восемь лет!
В зале: «Га-га-га-га».
ЛАГРАНЖ. Браво, браво, браво, браво,
Замечательный ответ!
РИВАЛЬ. У него большие знания...
ДЮ КРУАЗИ. Так и рубит он с плеча!
Из ложи внезапно показывается Одноглазый, садится на борт ее и застывает
в позе ожидания.
МУАРРОН. И в раю получит звание...
ХОР ВРАЧЕЙ (грянул).
Бакалавра и врача!!
МОЛЬЕР (внезапно падает смешно). Мадлену мне! Посоветоваться...
Помогите!
В зале: «Га-га-га-га».
Партер, не смейся, сейчас, сейчас. (Затихает.)
Музыка играет еще несколько моментов, потом разваливается. В ответ на удар
литавр в уборной Мольера вырастает страшная Монашка.
МОНАШКА (гнусаво). Где его костюмы? (Быстро собирает все
костюмы Мольера и исчезает с ними.)
На сцене смятение.
ЛАГРАНЖ (сняв маску, у рампы). Господа, господин де Мольер,
исполняющий роль Аргана, упал... (Волнуется.) Спектакль не
может быть закончен.
Тишина, потом крик из ложи: «Деньги обратно!», свист и гул.
1 Хорошо, хорошо, хорошо... новый доктор посвящен! {Лат.)
КАБАЛА. СВЯТОШ
МУАРРОН (сняв маску). Кто крикнул про деньги? (Вынимает шпагу,
пробует ее конец.)
БУТОН (на сцене, задушенно). Кто мог крикнуть это?
МУАРРОН (указывая в ложу). Вы или вы? (Тишина. Одноглазому.)
Грязный зверь!
Одноглазый, вынув шпагу, поднимается на сцену.
МУАРРОН (идет, как кошка, ему навстречу). Иди, иди. Подойди
сюда. (Поравнявшись с Мольером, глядит на него, втыкает
шпагу в пол, поворачивается и уходит со сцены.)
Суфлер внезапно в будке заплакав.
Одноглазый глядит на Мольера, вкладывает шпагу в ножны и уходит со сцены.
ЛАГРАНЖ (Бутону). Да дайте же занавес!
Хор вышел из оцепенения, врачи и аптекари бросаются к Мольеру, окружают
его страшной толпой, и он исчезает.
Бутон закрыл, наконец, занавес, и за ним взревел зал. Бутон выбежал вслед
за группой, унесшей Мольера.
ЛАГРАНЖ. Господа, помогите мне! (Говорит в разрез занавеса.)
Господа, прошу... разъезд... у нас несчастье...
РИВАЛЬ (в другом разрезе). Господа, прошу вас... господа... господа...
Занавес вздувается, любопытные пытаются лезть на сцену.
ДЮ КРУАЗИ (в третьем разрезе). Господа... господа...
ЛАГРАНЖ. Гасите огни!
Дю Круази тушит люстры, шпагой сбивая свечи. Гул в зале несколько стихает.
РИВАЛЬ (в разрезе). Войдите в положение, господа... разъезд, гос-
пода... спектакль окончен...
Последняя свеча гаснет, и сцена погружается во тьму. Все исчезает.
Выступает свет у распятия. Сцена открыта, темна и пуста. Невдалеке от
зеркала Мольера сидит, скорчившись, темная фигура. На сцене выплывает фонарь,
идет темный Лагранж.
ЛАГРАНЖ (ражным и суровым голосом). Кто остался здесь? Кто
здесь?
БУТОН. Это я, Бутон.
ЛАГРАНЖ. Почему вы не идете к нему?
БУТОН. Не хочу.
ЛАГРАНЖ (проходит к себе, садится, освещается зеленым светом,
разворачивает книгу, говорит и пишет). «Семнадцатого фев-
раля. Было четвертое представление пьесы „Мнимый боль-
ной", сочиненной господином де Мольером. В десять часов
вечера господин де Мольер, исполняя роль Аргана, упал на
сцене и тут же был похищен, без покаяния, неумолимой
смертью». (Пауза.) В знак этого рисую самый большой черный
крест. (Думает.) Что же явилось причиной этого? Что? Как
записать? Причиной этого явилась ли немилость короля, или
черная Кабала?.. (Думает.) Причиной этого явилась судьба.
Так я и запишу. (Пишет и угасает во тьме.)
Занавес
Конец
Москва, 1929 /год/
АДАМ И ЕВА
Пьеса в четырех актах
Участь смельчаков, считавших, что газа бояться
нечего, всегда была одинакова — смерть!
«Боевые газы»
...и не буду больше поражать всего живущего, как Я
сделал: впредь во все дни Земли сеяние и жатва... не
прекратятся.
Из неизвестной книги, найденной Маркизовым
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ЕВА ВОЙКЕВИЧ, 23 лет.
АДАМ НИКОЛАЕВИЧ КРАСОВСКИЙ, инженер, 28 лет.
ЕФРОСИМОВ АЛЕКСАНДР ИППОЛИТОВИЧ, академик, 41-го
года.
ДАРАГАН АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ, авиатор, 37 лет.
ПОНЧИК-НЕПОБЕДА, литератор, 35 лет.
ЗАХАР СЕВАСТЬЯНОВИЧ МАРКИЗОВ, изгнанный из профсо-
юза, 32 лет.
АНЯ, домработница, лет 23-х.
ТУЛЛЕР 1-й | дВОЮрОДНЫе братья.
ТУЛЛЕР 2-й J
КЛАВДИЯ ПЕТРОВНА, врач-психиатр, лет 35-ти.
МАРИЯ ВИРУЭС, лет 28-ми, женщина-авиатор.
ДЕ-ТИМОНЦДА, авиатор.
ЗЕВАЛЬД, авиатор.
ПАВЛОВ, авиатор.
АКТ ПЕРВЫЙ
Май в Ленинграде. Комната в первом этаже и окно открыто во двор. Наиболее
примечательной частью обстановки является висящая над столом лампа под
густым абажуром. Под нею хорошо пасьянс раскладывать, но всякая мысль о
пасьянсах исключается, лишь только у лампы появляется лицо Ефросимова.
Также заметен громкоговоритель, из которого течет звучно и мягко «Фауст»
из Мариинского театра. Во дворе изредка слышна гармоника.
Рядом с комнатой передняя с телефоном.
АДАМ (целуя Еву). А чудная опера этот «Фауст». А ты меня любишь?
ЕВА. Люблю.
АДАМ. Сегодня «Фауст», а завтра вечером мы едем на Зеленый
Мыс! Я счастлив! Когда стоял в очереди за билетами, весь
покрылся горячим потом и понял, что жизнь прекрасна!..
АНЯ (входит внезапно). Ах...
АДАМ. Аня! Вы хоть бы это... как это... постучались!..
АНЯ. Адам Николаевич! Я думала, что вы в кухне!
АДАМ. В кухне? В кухне? Зачем же я буду в кухне сидеть, когда
«Фауст» идет?
Расставляет на столе посуду.
На полтора месяца на Зеленый Мыс! (Жонглирует и разби-
вает стакан.)
ЕВА. Так!..
АНЯ. Так. Стакан чужой! Дараганов стакан.
АДАМ. Куплю стакан. Куплю Дарагану пять стаканов.
АНЯ. Где вы купите? Нету стаканов.
АДАМ. Без паники! Будут стаканы к концу пятилетки! Да... вы
правы, Анна Тимофеевна. Именно в кухне я должен быть
сейчас, ибо я хотел вычистить желтые туфли. (Скрывается.)
АНЯ. Ах, завидно на вас смотреть, Ева Артемьевна! И красивый,
и инженер, и коммунист.
ЕВА. Знаете, Анюточка, я, пожалуй, действительно счастлива. Хотя...
впрочем... черт его знает!.. Да почему вы не выходите замуж,
если вам уж так хочется?
АНЯ. Все мерзавцы попадаются, Ева Артемьевна! Всем хорошие
достались, а мне попадет какая-нибудь игрушечка, ну как в
лотерее! И пьет, сукин сын!
ЕВА. Пьет?
АНЯ. Сидит в подштанниках, в синем пенсне, читает «Графа
Монте-Кристо» и пьет с Кубиком.
ЕВА. Он несколько хулиганистый парень, но очень оригинальный.
АНЯ. Уж на что оригинальный! Бандит с гармоникой. Нет, не
распишусь. Он на прошлой неделе побил бюрократа из деся-
того номера, а его из профсоюза выкинули. И Баранову
обманул, алименты ей заставили платить. Это же не жизнь!
ЕВА. Нет, я проверяю себя, и действительно, я, кажется, счастлива.
АНЯ. Зато Дараган несчастлив.
ЕВА. Уже знает?
АНЯ. Я сказала.
ЕВА. Ну, это свинство, Аня!
АНЯ. Да что вы! Не узнает он, что ли? Он сегодня спрашивает: «А
что, Ева придет вечером к Адаму?» А я говорю: «Придет и
останется». — «Как?» — «А так, — говорю, — что они сегодня
расписались!» — «Как?!» Ага, ага, покраснели!.. Всю квартиру
завлекли!
ЕВА. Что вы выдумываете! Кого я завлекла?..
АНЯ. Да уж будет вам сегодня! Вот и Пончик явится. Тоже влюблен.
ЕВА. На Зеленый Мыс! Не медля ни секунды завтра вечером в
мягком вагоне, и никаких Пончиков!
Аня выметает осколки и выходит.
АДАМ (влетает). А комната тебе нравится моя?
ЕВА. Скорее нравится. Да, нравится...
Адам целует ее.
Сейчас Аня опять вкатится... Погоди!
АДАМ. Никто, никто не придет! (Целует.)
Внезапно за окном голоса. Голос Маркизова: «Буржуй!», голос Ефросимова: «Это
хулиганство!» Голос Маркизова: «Что? Кто это такой — хулиган? А?» — и на
подоконник со двора вскакивает Ефросимов. Возбужден. Дергается. Ефросимов
худ, брит, в глазах туман, а в тумане свечки. Одет в великолепнейший костюм,
так что сразу видно, что он недавно был в заграничной командировке, а
безукоризненное белье Ефросимова показывает, что он холост и сам никогда не
одевается, а какая-то старуха, уверенная, что Ефросимов полубог, а не человек,
утюжит, гладит, напоминает, утром подает... Через плечо на ремне у Ефросимова
маленький аппарат, не очень похожий на фотографический. Окружающих Ефро-
симов удивляет странными интонациями и жестикуляцией.
ЕФРОСИМОВ. Простите, пожалуйста!..
АДАМ. Что такое?!
ЕФРОСИМОВ. За мной гонятся пьяные хулиганы! (Соскакивает в
комнату.) '
На подоконнике появляется Маркизов. Он, как описала Аня, в кальсонах и в
синем пенсне и, несмотря на душный вечер, в пальто с меховым воротником.
МАРКИЗОВ. Кто это хулиган? (В окно.) Граждане! Вы слышали,
что я хулиган? (Ефросимову.) Вот я сейчас тебя стукну по уху,
ты увидишь тогда, кто здесь хулиган!
АДАМ. Маркизов! Сию минуту убирайся вон из моей комнаты!
МАРКИЗОВ. Он шляпу надел! А?
ЕФРОСИМОВ. Ради Бога! Он разобьет аппарат!
ЕВА. Вон из комнаты! (Адаму.) Позвони сейчас же в милицию!
АНЯ (вбежав). Опять Захар?!
МАРКИЗОВ. Я извиняюсь, Анна Тимофеевна! Меня оскорбили, а
не Захар! (Еве.) Милицию собираетесь по вечерам беспокоить?
Члены профсоюза?
АНЯ. Уйди, Захар!
МАРКИЗОВ. Уйду-с. (В окно.) Васенька, дружок! И ты, Кубик!
Верные секунданты мои! Станьте, друзья, у парадного хода.
«9
АДАМ И Е8А
Тут выйдет из квартиры паразит в сиреневом пиджаке. Алко-
голик-фотограф. Я с ним буду иметь дуэль. (Ефросимову.) Но
я вам, заграничный граф, не советую выходить! Ставь себе
койку в этой квартире, прописывайся у нас в жакте. Пока.
(Скрывается.)
Аня выбегает.
ЕФРОСИМОВ. Я об одном сожалею, что при этой сцене не присут-
ствовало советское правительство. Чтобы я показал ему, с
каким материалом оно собирается построить бесклассовое
общество!..
В окно влетает кирпич.
АДАМ. Маркизов! Ты сядешь за хулиганство!..
ЕВА. Ах, какая дрянь!
ЕФРОСИМОВ. Я — алкоголик? Я — алкоголик? Я в рот не беру
ничего спиртного, уверяю вас! Правда я курю, я очень много
курю!..
ЕВА. Успокойтесь, успокойтесь... Просто он безобразник.
ЕФРОСИМОВ (Дергаясь). Нет, я спокоен! Совершенно! Меня сму-
щает только одно, что я потревожил вас. Сколько же это
времени мне, в самом деле, сидеть в осаде?,
АДАМ. Ничего, ничего. Эти секунданты скоро рассосутся. В крайнем
случае, я приму меры.
ЕФРОСИМОВ. Нет ли у вас... это... как называется... воды?
ЕВА. Пожалуйста, пожалуйста.
ЕФРОСИМОВ (напившись). Позвольте мне представиться. Моя фа-
милия... гм... Александр Ипполитович... А фамилию я забыл!..
АДАМ. Забыли свою фамилию?
ЕФРОСИМОВ. Ах, господи! Это ужасно!.. Как же, черт, фамилия?
Известная фамилия. На эр... на эр... Позвольте: цианбром...
фенилдихлорарсин... Ефросимов! Да. Вот какая фамилия. Еф-
росимов.
АДАМ. Так, так, так... Позвольте. Вы...
ЕФРОСИМОВ. Да, да, именно. (Пьет воду.) Я, коротко говоря,
профессор химии и академик Ефросимов. Вы ничего не имеете
против?
ЕВА. Мы очень рады.
ЕФРОСИМОВ. А вы? К кому я попал через окно?
АДАМ. Адам Красовский.
ЕФРОСИМОВ. Вы — коммунист?
АДАМ. Да.
ЕФРОСИМОВ. Очень хорошо! (Еве.) А вы?
ЕВА. Я — Ева Войкевич.
ЕФРОСИМОВ. Коммунистка?
ЕВА. Нет. Я — беспартийная.
ЕФРОСИМОВ. Очень, очень хорошо. Позвольте! Как вы назвали
себя?
ЕВА. Ева Войкевич.
ЕФРОСИМОВ. Не может быть!
ЕВА. Почему?
ЕФРОСИМОВ. А вы? Э...
ЕВА. Это мой муж. Мы сегодня поженились. Ну да, да, да, Адам и
Ева!..
4Й$ БУЛГАКОВ
ЕФРОСИМОВ. Ага! Я сразу подметил. А вы говорите, что я
сумасшедший!
ЕВА. Этого никто не говорил!
ЕФРОСИМОВ. Я вижу, что вы это думаете. Но нет, нет! Не
беспокойтесь: я нормален. Вид у меня, действительно, я
сознаю... Когда я шел по городу, эти... ну, вот опять забыл...
ну, маленькие... ходят в школу?..
ЕВА. Дети?
ЕФРОСИМОВ. Мальчики! Именно они. Свистели, а эти... ну, кусают.
Рыжие.
АДАМ. Собаки?
ЕФРОСИМОВ. Да. Бросались на меня, а на углах эти...
ЕвдМ*} Милиционеры!
ЕФРОСИМОВ. Косились на меня. Возможно, что я шел зигзагами.
В ваш же дом я попал потому, что хотел видеть профессора
Буслова, но его нет дома. Он ушел на «Фауста». Разрешите
мне только немножко отдохнуть. Я измучился.
ЕВА. Пожалуйста, пожалуйста... Ждите у нас Буслова.
АДАМ. Вот мы сейчас закусим...
ЕФРОСИМОВ. Благодарю вас! Вы меня просто очаровали!
АДАМ. Это фотографический аппарат у вас?
ЕФРОСИМОВ. Нет. Ах! Ну да. Конечно, фотографический. И знаете,
раз уж судьба привела меня к вам, позвольте мне вас снять!
ЕВА. Я, право...
АДАМ. Я не знаю...
ЕФРОСИМОВ. Садитесь, садитесь... Да, но, виноват... (Адаму} У
вашей жены хороший характер?
АДАМ. По-моему, чудный.
ЕФРОСИМОВ. Прекрасно! Снять, снять! Пусть живет.
АДАМ (тихо). Ну его в болото. Я не желаю сниматься...
ЕФРОСИМОВ. Скажите, Ева, вы любите?..
ЕВА. Жизнь?.. Я люблю жизнь. Очень.
ЕФРОСИМОВ. Молодец! Молодец! Великолепно. Садитесь!
АДАМ (тихо). К черту, к черту, не хочу я сниматься, он сумасшед-
ший!
ЕВА (тихо). Он просто оригинал, как всякий химик. Брось! (Громко.)
Ну Адам! Я, наконец, прошу тебя!
Адам хмуро усаживается рядом с Евой. В дверь стучат, но Ефросимов занят
аппаратом» а Адам и Ева своими позами. В дверях появляется Пончик-Непобеда,
а на окно осторожно взбирается Маркизов.
ЕФРОСИМОВ. Внимание!
Из аппарата бьет ослепительный луч.
ПОНЧИК. Ах! (Ослепленный, скрывается.)
МАРКИЗОВ. Ах, чтоб тебе! (Скрывается за окном.)
Луч гаснет.
ЕВА. Вот так магний!
ПОНЧИК (постучав вторично). Адам, можно?
АДАМ. Можно, можно! Входи, Павел!
Пончик входит. Это малый Ь блестящими глазками, в роговых очках, штанах
до колен и клетчатых чулках.
ПОНЧИК. Здорово, старик! Ах, и Ева здесь? Снимались? Вдвоем?
Хе-хе-хе. Вот как-с! Я сейчас. Только приведу себя в порядок.
(Скрывается.)
ЕВА. Вы дадите нам карточку?
ЕФРОСИМОВ. О, натурально, натурально. Только не теперь, а
немного погодя.
АДАМ. Какой странный аппарат. Это заграничный? В первый раз
вижу такой...
Послышался дальний тоскливый вой собаки.
ЕФРОСИМОВ (тревожно). Чего это собака воет? Гм?.. Вы чем
занимаетесь, Ева...
ЕВА. Артемьевна. Я учусь на курсах иностранных языков.
ЕФРОСИМОВ. А вы, Адам...
АДАМ. Николаевич! Я — инженер.
ЕФРОСИМОВ. Скажите мне какую-нибудь простенькую формулу, ну,
к примеру, формулу хлороформа.
АДАМ. ЭОюроформа? Хлороформа. Ева, ты не помнишь формулу
хлороформа?
ЕВА. Я никогда и не знала ее!
АДАМ. Видите ли, я специалист по мостам.
ЕФРОСИМОВ. А, тогда это вздор... Вздор эти мосты сейчас. Бросьте
их! Ну кому в голову придет сейчас думать о каких-то мостах!
Право, смешно... Ну вы затратите два года на постройку моста,
а я берусь взорвать вам его в три минуты. Ну какой же смысл
тратить материал и время. Фу, как душно! И почему-то воют
псы! Вы знаете, я два месяца просидел в лаборатории и
сегодня в первый раз вышел на воздух. Вот почему я так
странен и стал забывать простые слова! (Смеется) Но пред-
ставляю себе лица в Европе! Адам Николаевич, вы думаете
о том, что будет война?
АДАМ. Конечно, думаю. Она очень возможна, потому что капита-
листический мир напоен ненавистью к социализму.
ЕФРОСИМОВ. Капиталистический мир напоен ненавистью к соци-
алистическому миру, а социалистический мир напоен ненави-
стью к капиталистическому, дорогой строитель мостов, а
формула хлороформа СНСЬ! Война будет потому, что сегодня
душно! Она будет потому, что в трамвае мне каждый день
говорят: «Ишь, шляпу надел!» Она будет потому, что при
прочтении газет (вынимает из кармана две газеты) волосы
шевелятся на голове и кажется, что видишь кошмар. (Указы-
вает в газету.) Что напечатано? «Капитализм необходимо
уничтожить». Да? А там (указывает куда-то вдаль), а там что
напечатано? А там напечатано: «Коммунизм надо уничто-
жить». Кошмар! Негра убили на электрическом стуле. Совсем
в другом месте, черт знает где, в Бомбейской провинции, кто-то
перерезал телеграфную проволоку, в Югославии казнили, стре-
ляли в Испании, стреляли в Берлине. Завтра будут стрелять
в Пенсильвании. Это сон! И девушки с ружьями, девушки! —г
ходят у меня по улице под окнами и поют: «Винтовочка, бей,
бей, бей... буржуев не жалей!» Всякий день! Под котлом пламя,
в воде ходят пузырьки, какой же, какой слепец будет думать,
что она не закипит?
АДАМ. Виноват, профессор, я извиняюсь! Негр — это одно, а
винтовочка, бей — это правильно. Вы профессор Ефросимов,
не можете быть против этой песни!
ЕФРОСИМОВ. Нет, я вообще против пения на улицах.
АДАМ. Ге... ге... ге... Однако! Будет страшный взрыв, но это послед-
ний очищающий взрыв, потому что на стороне СССР —
великая идея.
ЕФРОСИМОВ. Очень возможно, что это великая идея, но дело в
том, что в мире есть люди с другой идеей и идея их
заключается в том, чтобы вас с вашей идеей уничтожить.
АДАМ. Ну, это мы посмотрим!
ЕФРОСИМОВ. Очень боюсь, что многим как раз посмотреть ничего
не удастся! Все дело в старичках!..
ЕВА. Каких старичках?..
ЕФРОСИМОВ (таинственно). Чистенькие старички, в цилиндрах
ходят.. По сути дела, старичкам безразлична какая бы то ни
было идея, за исключением одной — чтобы экономка вовремя
подавала кофе. Они не привередливы!.. Один из них сидел,
знаете ли, в лаборатории и занимался, не толкаемый ничем,
кроме мальчишеской любознательности, чепухой: намешал в
колбе разной дряни — вот вроде этого хлороформа, Адам
Николаевич, — серной кислоты и прочего и стал подогревать,
чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Вышло из этого то,
что не успел он допить свой кофе, как тысячи людей легли
рядышком на полях... затем посинели как сливы и затем их
всех на грузовиках свезли в яму. А интереснее всего то, что
они были молодые люди, Адам, и решительно не повинные
ни в каких идеях. Я боюсь идей! Всякая из них хороша сама
по себе, но лишь до того момента, пока старичок-профессор
не вооружит ее технически. Вы — идею, а ученый в допол-
нение к ней... мышьяк!..
ЕВА (печально под лампой). Мне страшно. Теперь я знаю, тебя
отравят, мой Адам!
АДАМ. Не бойся, Ева, не бойся! Я надену противогаз, и мы встретим
их!
ЕФРОСИМОВ. С таким же успехом вы можете надвинуть шляпу на
лицо! О, милый инженер! Есть только одно ужасное слово, и
это слово «сверх». Могу себе представить человека, героя даже,
идиота в комнате. Но сверхидиот? Как он выглядит? Как пьет
чай? Какие поступки совершает? Сверхгерой? Не понимаю!
Бледнеет фантазия! Весь вопрос в том, чем будет пахнуть. Как
ни бился старичок, всегда чем-нибудь пахло, то горчицей, то
миндалем, то гнилой капустой, и, наконец, запахло нежной
геранью. Это был зловещий запах, друзья, но это не «сверх»!
«Сверх» же будет, когда в лаборатории ничем не запахнет, не
загремит и быстро подействует. Тогда старик поставит на
пробирке черный крестик, чтобы не спутать, и скажет: «Я
сделал, что умел. Остальное — ваше дело. Идеи, столкнитесь!»
(JUenomoM^ Так вот, Адам Николаевич, уже не пахнет ничем,
не взрывается и быстро действует.
ЕВА. Я не желаю умирать! Что же делать?
ЕФРОСИМОВ. В землю! Вниз! В преисподнюю, о прародительница
Ева! Вместо того, чтобы строить мост, ройте подземный город
и бегите вниз!
ЕВА. Я не желаю ничего этого! Адам, едем скорее на Зеленый Мыс!
ЕФРОСИМОВ. О, дитя мое! Я расстроил вас? Ну, успокойтесь,
успокойтесь! Забудьте обо всем, что я сказал: войны не будет.
Вот почему: найдется, наконец, тот, кто скажет: если уж нельзя
прекратить поток идей, обуревающих, между прочим, и Адама
Николаевича, то нужно обуздать старичков. Но за ними с
противогазом не угонишься! Требуется что-то радикальное.
Смотрите (накладывает одну кисть руки на другую), это клетка
человеческого тела... Теперь (сдвигает пальцы) — что произош-
ло? Та же прежняя клетка, но щели между частицами ее
исчезли, а через эти щели, Адам Николаевич, и проникал
старичок! Непонятно? Все спокойно! Поезжайте в Зеленый
Мыс! Благословляю вас, Адам и Ева!
В дверях бесшумно появляется Дараган. Он в черном, во всю грудь у него вышита
серебряная летная птица.
Если кто-нибудь найдет способ сдвинуть пальцы, то, Адам
Николаевич, химическая война не состоится, а следовательно,
не состоится и никакая война. Но только весь вопрос в том,
кому отдать такое изобретение...
ДАРАГАН (внезапно). Это самый легкий вопрос, профессор. Такое
изобретение нужно немедленно сдать Реввоенсовету республи-
ки...
АДАМ. А, Дараган. Вот, познакомьтесь: Андрей Дараган.
ДАРАГАН. Я знаю профессора. Очень приятно.
АДАМ. Ну, Дараган. Сознаюсь — мы расписались сегодня с Евой.
ДАРАГАН. И это уже знаю. Ну, что же, поздравляю, Ева. Переехали
к нам? Соседи будем. Я слушал вас, профессор. Вы прочли
нашим командирам лекцию «Улавливание боевых мышья-
ков». Какой блеск!
ЕФРОСИМОВ. Ах, да, да!.. Как же... Да что же «улавливание» —
разве их уловишь?
ДАРАГАН. Приятно, что в республике трудящихся имеются такие
громадные научные силы, как вы.
ЕФРОСИМОВ. Благодарю вас! А вы чем изволите заниматься?
ДАРАГАН. Ну, я, что ж? Служу республике в должности командира
истребительной эскадрильи.
ЕФРОСИМОВ. Ах так, так...
ДАРАГАН. Профессор, вот вы говорили, что возможно такое изо-
бретение, которое исключит химическую войну?
ЕФРОСИМОВ. Да.
ДАРАГАН. Поразительно! Вы даже спрашивали, куда его сдать?
ЕФРОСИМОВ (морщась). Ах, да. Это мучительнейший вопрос... Я
полагаю, что, чтобы спасти человечество от беды, нужно сдать
такое изобретение всем странам сразу.
ДАРАГАН (темнея). Как?
Пауза.
Всем странам? Профессор, что вы говорите! Отдать капита-
листическим странам изобретение исключительной военной
важности?
ЕФРОСИМОВ. Ну а как же быть, по-вашему?
ДАРАГАН. Я поражен. По-моему... Извините, профессор, но я бы
не советовал вам нигде даже произносить это... право...
' Адам за спиной Ефросимова делает знак Дарагану, обозначающий: «Ефросимов
не в своем уме».
(Покосившись на аппарат Ефросимова.) Впрочем, конечно, это
вопрос очень сложный... А это простое изобретение?
ЕФРОСИМОВ. Я полагаю, что оно будет просто... сравнительно.
ПОНЧИК (входя с шумом). Привет, товарищи, привет! Вот и я! Ева!
(Целует ей руку.)
ЕВА. Знакомьтесь...
ПОНЧИК. Литератор Павел Пончик-Непобеда.
ЕФРОСИМОВ. Ефросимов.
Все садятся за стол.
ПОНЧИК. Поздравьте, друзья! В Ленинграде большая литературная
новость...
ЕВА. Какая?
ПОНЧИК. Мой роман принят к печатанию... Двадцать два печатных
листика. Так-то-с...
АДАМ. Читай!
ЕВА. Вот сейчас закусим...
ПОНЧИК. Можно читать и во время еды.
АДАМ. У нас тоже литературная новость: мы, брат, сегодня распи-
сались...
ПОНЧИК. Где?
АДАМ. Ну где... В загсе...
ПОНЧИК. Так... (Пауза) Поздравляю!
ДАРАГАН. А вы где, профессор, живете?
ЕФРОСИМОВ. Я живу... ну, словом, номер шестнадцатый... Корич-
невый дом... Виноват... (Вынимает записную книжку) Ага...
Вот. Улица Жуковского... Нет... С этим надо бороться...
ДАРАГАН. Только что переехали?
ЕФРОСИМОВ. Да нет, третий год живу. Забыл, понимаете ли,
название улицы...
ЕВА. Со всяким может случиться!
ДАРАГАН. Угу...
Пончик дико смотрит на Ефросимова.
АДАМ. Ну, роман! Роман!
ПОНЧИК (сооружается рукописью, и под лампой сразу сновится
уютно. Читает). «...Красные зеленя. Роман. Глава первая.
...Там, где некогда тощую землю бороздили землистые лица
крестьян князя Барятинского, ныне показались свежие щечки
колхозниц. — Эх, Ваня! Ваня! — зазвенело на меже...»
ЕФРОСИМОВ. Тысячу извинений... Я только один вопрос: ведь это
было напечатано во вчерашней «Вечерке»?
ПОНЧИК. Я извиняюсь, в какой «Вечерке»? Я читаю рукопись!
ЕФРОСИМОВ. Простите. (Вынимает газету, показывает Пончику).
ПОНЧИК (доглядев в газету). Какая сволочь! А?
АДАМ. Кто?
ПОНЧИК. Марьин-Рощин. Вот кто! Нет, вы послушайте! (Цитает
в газете.) «...Там, где когда-то хилые поля обрабатывали
голодные мужики графа Шереметева...» Ах, мерзавец! (Цита-
АДАЗИ И
71
em.) «...теперь работают колхозницы в красных повязках. —
Егорка! — закричали на полосе...» Сукин сын!
ЕВА. Списал?
ПОНЧИК. Как он мог списать? Нет! Мы в одной бригаде ездили в
колхоз, и он таскался за мной по колхозу как тень, и мы
видели одни и те же картины.
ДАРАГАН. А именье-то чье? Шереметева или Барятинского?
ПОНЧИК. Дондукова-Корсакова именье.
ЕФРОСИМОВ. Что ж! Теперь публике останется решить одно: у кого
из двух эти картины вышли лучше...
ПОНЧИК. Так... так... У кого лучше вышли картины... У лакиров-
щика и примазавшегося графомана или же у Павла Пончи-
ка-Непобеды?
ЕФРОСИМОВ (простодушно). У графомана вышло лучше.
ПОНЧИК. Мерси, Адам, мерси. (Ефросимову.) Аполлон Акимович
лично мне в Москве сказал: «Молодец! Крепкий роман!»
ЕФРОСИМОВ. А кто это — Аполлон Акимович?
ПОНЧИК. Здрасте! Спасибо, Адам... Может быть, гражданин не
знает, кто такой Савелий Савельевич? Может быть, он «Войны
и мира» не читал? В Главлите никогда не был, но критикует!
ЕВА. Павел Апостолович!
ДАРАГАН. Товарищи, по рюмке водки!
В передней звонок телефона. Дараган выбегает в переднюю и задергивает комнату
занавесом.
Да... Я у телефона. (Пауза. Бледнеет?) Вышла уже машина?
(Пауза?) Сейчас! (Вешает трубку, зовет тихонько.) Пончик-
Непобеда! Пончик!
ПОНЧИК (выходит в переднюю). Что это за гусь такой?
ДАРАГАН. Это знаменитый химик Ефросимов.
ПОНЧИК. Так черт его возьми! Может, он в химии и смыслит...
ДАРАГАН. Погодите, Пончик-Непобеда, слушайте: я сейчас уеду
срочно на аэродром. Вы же сделайте следующее: никуда не
звоня по телефону и сказав Адаму, чтобы профессор ни в
коем случае не вышел отсюда, отправьтесь и сообщите, первое,
что профессор Ефросимов, по моему подозрению, сделал
военное, величайшей важности открытие. Что это изобретение
в виде аппарата надето на нем. Что он здесь. Это раз. Второе,
по моему подозрению, он психически расстроен и может
натворить величайшей ерунды в смысле заграницы... Третье,
пусть сейчас же явятся и проверят все это. Но, Пончик-Не-
победа, если профессор с аппаратом уйдет отсюда, отвечать
будете вы по делу о государственной измене.
ПОНЧИК. Товарищ Дараган, помилуйте...
Резкий стук в дверь.
ДАРАГАН (открыв дверь, говорит). Не помилую. Еду. (И исчезает
без фуражки.)
ПОНЧИК. Товарищ Дараган, вы фуражку забыли!
ДАРАГАН (за дверью). Черт с ней!
ПОНЧИК. Вот навязалась история на мою голову! (Тихонько.) Адам!
Адам!
АДАМ (выходя в переднюю). Что такое?
ПОНЧИК. Слушай, Адам. Прими меры, чтобы этот чертов химик
никуда от тебя с этим аппаратом не ушел, пока я не вернусь!
АДАМ. Это что обозначает?
ПОНЧИК. Мы сейчас с Дараганом догадались, что на нем государ-
ственное военное изобретение. Аппарат!
АДАМ. Это фотографический аппарат!
ПОНЧИК. Какой там черт фотографический!
АДАМ. А-а!
ПОНЧИК. Я вернусь не один. И помни: отвечать будешь ты!
(Бросается в дверь.)
АДАМ (в дверь). Где Дараган?
ПОНЧИК (за дверью). Не знаю.
АДАМ. Что за собачий вечер! (Потрясенный, возвращается в ком-
нату.)
ЕВА. А где Пончик и Дараган?
АДАМ. Они пошли в магазин.
ЕВА. Вот чудаки! Ведь все же есть...
АДАМ. Они сейчас придут.
Пауза.
ЕФРОСИМОВ (неожиданно). Боже мой! Жак! Жак! Ах, я дурак!
Ведь я же забыл снять Жака... В первую очередь! Господи!
Ведь это прямо помрачение ума. Но не может же быть, чтобы
все свалилось так внезапно и сию минуту. Успокойте меня,
Ева! Что, «Фауст» идет еще? Ах, ах... ах... (Подходит к окну
и начинает смотреть в него.)
АДАМ (тихо, Еве). Ты считаешь его совершенно нормальным?
ЕВА. Я считаю его совершенно нормальным.
ЕФРОСИМОВ. «Фауст» идет еще?
ЕВА. Сейчас. (Открывает громкоговоритель, и оттуда слышны
последние такты сцены в храме, а затем начинается марш.)
Идет.
ЕФРОСИМОВ. И зачем физиологу Буслову «Фауст»?
ЕВА. Голубчик, Александр Ипполитович, что случилось? Перестань-
те так волноваться, выпейте вина!
ЕФРОСИМОВ. Постойте, постойте! Слышите, опять...
АДАМ (тревожно). Что? Ну, собака завыла. Ее дразнит гармоника...
ЕФРОСИМОВ. Ах, нет, нет. Они целый день воют сегодня. И если
б вы знали, как это меня тревожит! И я уже раздираем между
двумя желаниями: ждать Буслова или бросить его и бежать к
Жаку...
АДАМ. Кто такой Жак?
ЕФРОСИМОВ. Ах, если бы не Жак, я был бы совершенно одинок
на этом свете, потому что нельзя же считать мою тетку,
которая гладит сорочки... Жак освещает мою жизнь... (Пауза
Жак — это моя собака. Вижу, идут четверо, несут щенка и
смеются. Оказывается — вешать. И я им заплатил двенадцать
рублей, чтобы они не вешали его. Теперь он взрослый, и я
никогда не расстаюсь с ним. В неядовитые дни он сидит у
меня в лаборатории, и он смотрит, как я работаю. За что
, вешать собаку?..
ЕВА. Александр Ипполитович, вам непременно нужно жениться!
ЕФРОСИМОВ. Ах, я ни за что не женюсь, пока не узнаю, почему
развылись собаки!.. Так что же, наконец, научите! Ждать ли
Буслова или бежать к Жаку? А?
ЕВА. Миленький Александр Ипполитович! Нельзя же так! Ну что
случится с вашим Жаком? Ведь это же просто — неврастения!
Ну конечно дождаться Буслова, поговорить с ним и спокойно
отправиться домой и лечь спать!
Звонок. Адам идет открывать, и входят Туллер 1-й, Туллер 2-й и Клавдия
Петровна. Последним входит озабоченный Пончик.
ТУЛЛЕР 1-й. Привет, Адам! Узнали о твоем бракосочетании и
решили нагрянуть к тебе — поздравить! Здорово...
АДАМ (растерян, он видит Туллера впервые в жизни). Здорово...
входите!..
Входят в комнату.
ТУЛЛЕР 1-й. Знакомь же с женой!
АДАМ. Вот это Ева... Э...
ТУЛЛЕР 1-й. Туллер, Адамов друг. Наверное, он не раз рассказывал
обо мне?
ЕВА. Нет, ничего не говорил!..
ТУЛЛЕР 1-й. Ах, разбойник! Прошу, знакомьтесь: это мой двоюрод-
ный брат — тоже Туллер!
ТУЛЛЕР 2-й. Туллер!
ТУЛЛЕР 1-й. Мы, Ева Артемьевна, вот и Клавдию прихватили с
собой. Знакомьтесь! Ну, это просто ученая женщина. Врач.
Психиатр. Вот как. Тоже ничего не говорил? Хорош друг! Ах,
Адам! (Еве.) Вы не сердитесь на незваных гостей?
ЕВА. Нет, нет, зачем же! У Адама всегда очень симпатичные
приятели. Аня! Аня!..
ТУЛЛЕР 1-й. Нет, нет, никаких хлопот! Мой двоюродный брат
Туллер — хозяйственник...
ТУЛЛЕР 2-й. Туллер прав... (Разворачивает сверток.)
ЕВА. Это совершенно напрасно. У нас все есть.
Входит Аня, ей передают коробки, она уходит.
Пончик, садитесь! А где же Дараган? Садитесь, товарищи!
КЛАВДИЯ. Боже, какая жара!
ЕВА. Адам, познакомь же...
ТУЛЛЕР 1-й. С кем? С Александром Ипполитовичем? Что вы! Мы
прекрасно знакомы!
ТУЛЛЕР 2-й. Туллер, Александр Ипполитович тебя явно не узнает!
ТУЛЛЕР 1-й. Быть этого не может!
ЕФРОСИМОВ. Простите... я, право, так рассеян... я, действительно,
не узнаю...
ТУЛЛЕР 1-й. Но как же...
КЛАВДИЯ. Оставьте, Туллер, в такую жару родного брата не узна-
ешь! У меня в августе положительно плавятся мозги. Ах этот
август!
ЕФРОСИМОВ. Простите, но сейчас же ведь не август?
КЛАВДИЯ. Как не август? А какой же у нас месяц, по-вашему?
ТУЛЛЕР 1-й. Вот тебе раз! Клавдия от духоты помешалась! Алек-
сандр Ипполитович! Скажите ей, Бога ради, какой теперь
месяц?
ЕФРОСИМОВ. Во всяком случае не август, а этот... как его... как
его...
Пауза.
ТУЛЛЕР 1-й (тихо и значительно). Май у нас в СССР, Александр
Ипполитович, май!.. (Весело.) Итак: в прошлом году, в этом
же мае... Сестрорецк... Вы жили на даче у вдовы Марьи
Павловны Офицерской, а я рядом у Козловых. Вы с Жаком
ходили купаться, и я вашего Жака даже снял один раз!
ЕФРОСИМОВ. Вот оказия... совершенно верно: Марья Павловна...
у меня, по-видимому, отшибло память!
ТУЛЛЕР 2-й. Эх ты, фотограф! Видно, ты не очень примечательная
личность! Ты лучше обрати внимание, какой у профессора
замечательный аппарат!
ТУЛЛЕР 1-й. Туллер! Это не фотографический аппарат.
ТУЛЛЕР 2-й. Ну что ты мне рассказываешь! Это заграничный
фотографический аппарат.
ТУЛЛЕР 1-й. Туллер!..
ТУЛЛЕР 2-й. Фотографический!
ТУЛЛЕР 1-й. А я говорю — не фотографический!
ТУЛЛЕР 2-й. Фо-то-графический!
ЕФРОСИМОВ. Видите ли, гражданин Туллер, это...
ТУЛЛЕР 1-й. Нет, нет, профессор, его надо проучить. Пари на
пятнадцать рублей желаешь?
ТУЛЛЕР 2-й. Идет!
ТУЛЛЕР 1-й. Ну-с, профессор, какой это аппарат? Фотографический?
ЕФРОСИМОВ. Видите ли, это не фотографический аппарат...
ЕВА. Как?!..
Входит Аня и начинает вынимать из буфета посуду. В громкоговорителе мощные
хоры с оркестром поют: «Родины славу не посрамим!..»
ТУЛЛЕР 1-й. Гоп! Вынимай пятнадцать рублей! Это — урок!
ТУЛЛЕР 2-й. Но, позвольте, как же, ведь это же «Гном»?..
ТУЛЛЕР 1-й. Сам ты гном!
Вдруг послышался визг собаки, затем короткий вопль женщины.
АНЯ (роняет посуду). Ох! Тошно!.. (Падает и умирает.)
За окнами послышались короткие, быстро гаснущие крики.
Гармоника умолкла.
ТУЛЛЕР 1-й. Ах!.. (Падает и умирает.)
ТУЛЛЕР 2-й. Богданов! Бери аппарат!.. (Цадает и умирает.)
КЛАВДИЯ. Я погибла! (Цадает, умирает.)
ПОНЧИК. Что это такое?! Что это такое?! (Пятится, бросается
бежать и исчезает из квартиры, хлопнув дверью.)
Музыка в громкоговорителе разваливается. Слышен тяжкий гул голосов, но он
сейчас же прекращается. Настает полное молчание всюду.
ЕФРОСИМОВ. О, предчувствие мое! Жак!.. (Отчаянно.) Жак!
АДАМ (бросается к Клавдии, вглядывается в лицо, потом медленно
идет к Ефросимову. Становится страшен.) Так вот что за
аппарат? Вы убили их? (Исступленно.) На помощь! Хватайте
человека с аппаратом!
ЕВА. Адам! Что это?!..
iii
ЕФРОСИМОВ. Безумный! Что вы! Поймите, наконец! Ева, оторвите
от меня дикую кошку!
ЕВА (глянув в окно.) Ой, что же это?! Адам, глянь в окно! Дети
лежат!..
АДАМ (оставив Ефросимова, подбегает к окну). Объясните, что это?
ЕФРОСИМОВ. Это? (В глазах у Ефросимова полные туманы.) Это?
Идея!!. Негр на электрическом стуле! Это — моя беда! Это —
винтовочка бей! Это — такая война! Это — солнечный газ!..
АДАМ. Что? Не слышу? Что? Газ! (Схватывает Еву за руку) За
мною! Скорее в подвал! За мной! (Тащит Еву к выходу.)
ЕВА. Адам, спаси меня!
ЕФРОСИМОВ. Остановитесь! Не бегите! Вам ничто уже не угрожает!
Да поймите же, наконец, что этот аппарат спасает от газа! Я
сделал открытие! Я! Я! Ефросимов! Вы спасены! Сдержите
вашу жену, а то она сойдет с ума!
АДАМ. А они умерли?
ЕФРОСИМОВ. Они умерли.
ЕВА. Адам, Адам! (Указывает на Ефросимова.) Он гений! Он пророк!
ЕФРОСИМОВ. Повтори! Гений? Гений? Кто-нибудь, кто видел жи-
вых среди мертвых, повторите ее слова!
ЕВА (в припадке страха). Боюсь мертвых! Спасите! В подвал!
(Убегает.)
АДАМ. Куда ты? Остановись! Остановись! (Убегает за ней.)
ЕФРОСИМОВ (один). Умерли... И дети? Дети? Они выросли бы, и
у них появились бы идеи... Какие? Повесить щенка?.. А ты,
мой друг. Какая у тебя была идея, кроме одной — никому не
делать зла, лежать у ног, смотреть в глаза и сытно есть!.. За
что же вешать собаку?..
Свет начинает медленно убывать, и в Ленинграде настает тьма.
Занавес
АКТ ВТОРОЙ
Большой универсальный магазин в Ленинграде. Внутренняя лестница. Гигантские
стекла внизу выбиты, и в магазине стоит трамвай, вошедший в магазин.
Мертвая вагоновожатая. На лесенке у полки — мертвый продавец с сорочкой в
руках. Мертвая женщина, склонившаяся на прилавок, мертвый у входа (умер
стоя). Но более мертвых нет. Вероятно, публика из магазина бросилась бежать,
и люди умирали на улице. Весь пол усеян раздавленными покупками.
В гигантских окнах универмага ад и рай. Рай освещен ранним солнцем вверху, а
внизу ад — дальним густым заревом. Между ними висит дым, и в нем призрачная
квадрига над развалинами и пожарищами.
Стоит настоящая мертвая тишина.
ЕВА (входит с улицы, пройдя через разбитое окно. Платье на ней
разорвано. Ева явно психически ущерблена. Говорит, обернувшись
к улице). Но предупреждаю, я не останусь одна более четверти
часа! Слышите? Я не меньше Жака могу рассчитывать на
сожаление и внимание! Я — молодая женщина, и, наконец,
я трусливая, я слабая женщина! Миленькие, голубчики, ну,
хорошо, я все сделаю, но только не уходите далеко, так, чтобы
я ощущала ваше присутствие! Хорошо? А? Ушли!.. (Садится
на лестнице.) Прежде всего, закурить... Спички... (рбращается
к мертвому продавцу.) Спички! (Шарит у него в карманах,
вынимает спички, закуривает) Наверное, ссорился с покупа-
тельницей? Дети, возможно, есть у тебя? Ну, ладно... (Подни-
мается по лестнице вверх и начинает выбирать на полке
рубашки.)
Вверху слышен звук падения, посыпались по лестнице стекла, затем сверху по
лестнице сбегает Дараган. Он до шеи запакован в промасленный костюм. Костюм
этот разорван и окровавлен. На груди светит лампа. Лицо Дарагана покрыто
язвами, волосы седые. Дараган бежит вниз, шаря в воздухе руками и неверно.
Он — слеп.
ДАРАГАН. Ко мне! Ко мне! Эй, товарищи! Кто здесь есть? Ко мне!
(Сбегает, падает у подножия лестницы.)
ЕВА (опомнившись, кричит пронзительно). Живой! Закрывает лицо
руками.) Живой! (Кричит на улицу.) Мужчины! Вернитесь!
Адам! Появился первый живой! Летчик! (Дарагану) Вам
помогут сейчас! Вы ранены?
ДАРАГАН. Женщина? А? Женщина? Говорите громче, я оглох.
ЕВА Я — женщина, да, женщина!
ДАРАГАН. Нет, нет, не прикасайтесь ко мне! Во мне смерть!
ЕВА Мне не опасен газ!
ДАРАГАН. Назад, а то застрелю! Где нахожусь?
ЕВА. Вы в универмаге!
ДАРАГАН. Ленинград? Да?
ЕВА. Да, да, да!
ДАРАГАН. Какого-нибудь военного ко мне! Скорее! Эй, женщина,
военного!
ЕВА. Здесь никого нет!
ДАРАГАН. Берите бумагу и карандаш!
ЕВА. Нет у меня, нет!..
ДАРАГАН. А, черт! Неужели никого нет, кроме неграмотной убор-
щицы?..
ЕВА. Вы не видите? Не видите?
ДАРАГАН. О, глупая женщина! Я — слеп. Я падал слепой. Не вижу
мира...
ЕВА (узнав). Дараган! Дараган!
ДАРАГАН. О, как я страдаю!.. (Ложится.) У меня язвы внутри...
ЕВА. Вы — Дараган! Дараган!
ДАРАГАН. А? Быть может... Сказано — не подходить ко мне?..
Слушайте, женщина: я отравлен, безумен и умираю. Ах!
(Стонет.) ...Берите бумагу и карандаш!.. Грамотна?
ЕВА. Дайте же мне снять костюм с вас! Вы окровавлены!
ДАРАГАН (яростно). Русский язык понятен? Назад! Я опасен!
ЕВА. Что же это такое?.. Адам... Адам!.. Вы не узнаете меня по
голосу?
ДАРАГАН. А? Громче, громче, глохну... Пишите: доношу... Мы сорвали
воздушные фартуки, и наши бомбовозы прошли. Но в эскад-
рилье погибли все, кроме меня, вместе с аппаратами. Кроме
того: город зажжен и фашистское осиное гнездо объято пламе-
нем. Пламенем! Кроме того: не существует более трефовый
опасный туз! Его сбил Дараган! Но сам Дараган, будучи отравлен
смесью, стал слеп и упал в Ленинграде. Упав, службу Советов
нести более не может. Он — холост. Я — холост. Пенсию отдает
государству, ибо он, Дараган, одинок. А орден просит положить
ему в гроб. Кроме того: просит... просит... дать знать... разыскать...
ах, забыл... Еве дать знать, что Дараган — чемпиона мира!
Число, час и в штаб. (Кричит.) Эй, эй, товарищи! (Вскакивает,
заламывает руки, идет.) Кто-нибудь! Во имя милосердия! За-
стрелите меня! Во имя милосердия! Не могу переносить муче-
ний! Дай мне револьвер! Пить! Пить!
ЕВА. Не дам револьвер! Пейте!
ДАРАГАН (пробует пить из фляги и не может глотать). Револьвер!
(Шарит.) В гондоле!
ЕВА. Не дам! Не дам! Терпите! Сейчас придут мужчины!
ДАРАГАН. Внутри горю! Пылаю!
В громкоговорителе вдруг взрыв труб.
ЕВА. Опять, опять сигнал! (Кричит.) Откуда? Откуда?
Громкоговоритель стихает.
ДАРАГАН. Не подпускать ко мне докторов! Перестреляю гадов!
Почему никто не сжалится над слепым? Зовите кого-нибудь!
Или я, быть может, в плену?
ЕВА. Опомнитесь! Опомнитесь! Я — Ева! Ева! Вы знаете меня! О,
Дараган, я не могу видеть твоих страданий! Я — Ева!
ДАРАГАН. Не помню ничего! Не знаю никого! На помощь!
Послышался шум автомобиля.
П, МкБУЛГАКОВ
ЕВА. Они! Они! Счастье! Адам! Адам! Сюда! Сюда! Здесь живой
человек!
Вбегают Адам и Ефросимов.
ЕФРОСИМОВ. Боже праведный!
АДАМ. Александр Ипполитович! Эго — Дараган! Откуда он? Откуда?!
ЕВА. Он упал здесь с аппаратом с неба!
ДАРАГАН. Назад все! Назад! Смерть! На мне роса!
ЕФРОСИМОВ. Каким газом вы отравлены? Каким газом?
ЕВА. Громче, громче! Он оглох...
ЕФРОСИМОВ. Оглох?.. (Передвигает кнопку в аппарате.)
ДАРАГАН. Товарищ! Доношу: я видел дымные столбы, их было
без числа!
ЕВА. Он обезумел, милый Адам! Он не узнает никого! Милый Адам!
Скорей, а то он умрет!
Ефросимов направляет лу{ аппарата на Дарагана. Тот некоторое время лежит
неподвижно и стонет, потом оживает, и язвы на его лице затягиваются. Потом
садится.
(Плачет, хватая Ефросимова за руки.) Милый, любимый,
великий, чудный человек, сиреневый, глазки расцеловать,
глазки расцеловать! (Гладит голову Ефросимова, целует.) Ка-
кой умный!..
ЕФРОСИМОВ. Ага! Ага! Дайте мне еще отравленного! Еще! (Шарит
лучом, наводит его на мертвого продавца.) Нет! Этот погиб!
Нет! Не будет Жака!
АДАМ. Профессор! Профессор! Что же это вы? А? Спокойно!
ЕФРОСИМОВ. Да, да, спасибо. Вы правы... (Садится.)
ДАРАГАН. Я прозрел. Не понимаю, как это сделано... Кто вы такие?
(Пауза.) Ева?!
ЕВА. Да, это я, я!
ДАРАГАН. Не становитесь близко, я сам сниму костюм. (Снимает)
Ар.агм.1
АДАМ. Да, я.
ДАРАГАН. Да не стойте же возле меня! Отравитесь! Как вы сюда
попали? Ах, да, позвольте... Понимаю: я упал сюда, а вы
случайно были в магазине... Как звенит у меня в голове! Так
вы сюда пришли... и...
АДАМ. Нет, Дараган, это не так.
ЕФРОСИМОВ. Не говорите ему сразу правды, а то вы не справитесь
с ним потом...
АДАМ. Да, это верно.
ДАРАГАН. Нет, впрочем, не все ясно... (Пьет.)
АДАМ. Откуда ты?
ДАРАГАН. Когда я возвращался из... ну, словом, когда я закончил
марш-маневр, я встретил истребителя-фашиста, чемпиона ми-
ра, Аса-Герра. Он вышел из облака, и я увидел в кругах его
знак — трефовый туз!
В громкоговорителе начинается военный марш.
Почему музыка?
ЕВА (заплакав). Опять! Опять! Это — смерть клочьями летает в
мире и то кричит на неизвестных языках, то звучит, как
музыка!
АДАМ К
АДАМ. Ева, замолчи сейчас же!! (Трясет ее за плечи.) Молчать!
Малодушная Ева! Если ты сойдешь с ума, кто вылечит тебя?
ЕВА. Да, да! (Утихает.)
ДАРАГАН. Он дымом вычертил мне слово «коммун», затем высту-
пал мне «спускайся», а кончил тем, что начертил дымный
трефовый туз. Я понял сигнал: коммунист, падай, я — Ас-
Герр, — ив груди я почувствовал холодный ветер. Одному
из нас не летать. Я знаю его мотор, а пулемет его выстреливает
сорок пуль в секунду. Он сделал перекрещение штопора, и
поворот Иммельмана, и бочку — все, отчего у каждого летчика
при встрече с Асом-Герром сердце сжимается в комок. У меня
не сжалось, а, наоборот, как будто распухло и отяжелело! Он
прошел у меня раз в мертвом пространстве, и в голове у меня
вдруг все закипело, и я понял, что он обстрелял меня и
отравил. Я не помню, как я вывернулся, и мы разошлись.
Тут, уже смеясь и Зная, что мне уже не летать более, я с
дальней дистанции обстрелял его и вдруг увидел, как свернул
и задымил Герр, скользнул и пошел вниз. Потом он летел
как пук горящей соломы и сейчас лежит на дне Невы или в
Финском заливе. У меня же загорелось все внутри, и слепой
я упал сюда... Он Ефросимов?
Музыка в радио прекращается.
АДАМ. Да.
ДАРАГАН. Позвольте, позвольте... Он изобрел, да, он изобрел
аппарат... Идет война, вы, вероятно, знаете уже, впрочем?
(Оглядывается, видит трамвай.) Что это значит? (Встает,
подходит к вагоновожатой, смотрит.) Что? Мертва? Сошел
с рельс? Бомба? Да? Ведите меня в штаб.
АДАМ. Вот что, Дараган, в Ленинграде нет ни одного человека.
ДАРАГАН. Какого — ни одного человека... ах, голова еще не ясна... Я
в курсе дел... Когда я вылетел? А? Да, вчера вечером, когда тот
читал про мужиков какого-то князя... Слушайте, воюет весь мир!..
ЕВА. Дараган, в Ленинграде нет никого, кроме нас! Только слушайте
спокойно, чтобы не сойти с ума.
ДАРАГАН (вяло). Куда же все девались?
ЕВА. В тот вечер, лишь только вы исчезли, пришел газ и задушил
всех.
ЕФРОСИМОВ. Остались Ева и ее Адам и я!..
ДАРАГАН. Ева, Адам!.. Между прочим, вы и вчера уже показались
мне странным! Душевнобольным.
ЕФРОСИМОВ. Нет, нет, я нервно расстроен, но уже не боюсь сойти
с ума, я присмотрелся, а вы бойтесь! Не думайте лучше ни
о чем. Ложитесь, закутайтесь!
ДАРАГАН (криво усмехнувшись). В Ленинграде два миллиона жите-
лей... Куда к черту! Я-то больше вашего знаю о налете... Его
спросите! Он вам объяснит... какой газ нужен для того, чтобы
задавить Ленинград!
ЕВА. Знаем, знаем... (Доказывает крест из пальцев.) Черный...
(Плачет.)
Дараган оглядывается беспокойно, что-то обдумывает, идет к окнам. Походка
его больная. Долго смотрит, потом схватывается за голову.
АДАМ (беспокойно). Дараган, Дараган, перестань...
ДАРАГАН (кричит негромко). Самолет мне! Эй, товарищи! Эй,
самолет командиру! (Щарит в карманах, вынимает маленькую
бонбоньерку, показывает Ефросимову.) Видал? Видал? Ах, они
полагали, что советские как в поле суслики? Ах, мол, в лаптях
мы? Лыком шиты? Два миллиона? ^аводы? Дети? Видал?
Видал крестик? Сказано — без приказа Реввоенсовета не
бросать? Я отдаю приказ — развинчивай, кидай!
АДАМ. Куда? Куда? Куда?
ДАРАГАН. Я прямо! Прямо! Раз — в два счета, куда нужно. Я
адрес знаю! Куда посылку отвезти.
ЕВА. Адам, Адам, держи его...
ДАРАГАН (прячет бонбоньерку, слабеет, садится, говорит строго).
Почему город горит?
АДАМ. Трамваи еще час ходили, давили друг друга, и автомобили
с мертвыми шоферами. Бензин горел!
ДАРАГАН. Как вы уцелели?
АДАМ. Профессор просветил нас лучом, после которого организм
не всасывает никакого газа.
ДАРАГАН (приподнимаясь). Государственный изменник!
ЕВА. Что вы, что вы, Дараган?
ДАРАГАН. Дай-ка револьвер!
АДАМ. Не дам.
ДАРАГАН. Что? (Пошарив, снимает с внешнего костюма бомбу с
рукоятью.) К ответу, к ответу профессора Ефросимова! Я в тот
вечер догадался, что он изобрел! И вот: сколько бы людей ни
осталось в Ленинграде, вы трое будете свидетелями того, как
профессор Ефросимов отвечал Дарагану! Кажись, он злодей!
ЕФРОСИМОВ (шевельнувшись). Что такое?
ДАРАГАН. Не обижайтесь! Сейчас узнаем. Но если что неладное
узнаю, вы выходите из магазина! Почему ваш аппарат не был
сдан вовремя государству?
ЕФРОСИМОВ (вяло). Не понимаю вопроса. Что значит — вовремя?
ДАРАГАН. Отвечать!
ЕВА. Адам! Адам! Да что же ты смотришь? Профессор, что же вы
молчите?
АДАМ. Я запрещаю! Приказываю положить бомбу.
ДАРАГАН. Кто ты таков, чтоб запрещать мне?
АДАМ. Я — первый человек, уцелевший в Ленинграде, партиец
Адам Красовский, принял на себя власть в Ленинграде, и дело
это я уже разобрал. Запрещаю нападать на Ефросимова! А
вы, профессор, скажите ему, чтобы его успокоить.
ЕФРОСИМОВ. Он меня... как это... испугал...
ЕВА. Вы испугали его.
ЕФРОСИМОВ. Открытие я сделал первого мая и узнал, что я
вывел из строя все отравляющие вещества — их можно
было сдавать в сарай. Животная клетка не только не погло-
щала после просвечивания никакого отравляющего вещест-
ва, но более того — если даже организм был отравлен, живое
существо еще можно было спасти, если только оно не
умерло. Тогда я понял, что не будет газовой войны. Я
просветил себя. Но только пятнадцатого утром мастер при-
нес мне коробку, куда я вмонтировал раствор перманганата
в стеклах и поляризованный луч. Я вышел на улицу и к
вечеру был у Адама. А через час после моего прихода был
отравлен Ленинград.
ДАРАГАН. Но вы хотели этот луч отдать за границу?
ЕФРОСИМОВ. Я могу хотеть все, что я хочу.
ДАРАГАН (ложась). Послушай, Адам, что говорит специалист. Я
ослабел. Меня пронизывает дрожь... А между тем я должен
встать и лететь... Но оперение мое, оперение мое! Цело ли
оно? Кости мои разломаны! Но внутри я уже больше не горю.
Но как же, как же так? Мы же встретили их эскадрилью над
Кронштадтом и разнесли ее...
АДАМ (наклоняясь к Дарагану). Дараган, это были не те. Те прошли
в стратосфере выше.
ДАРАГАН. Ну ладно... Я полечу... Я полечу.
ЕФРОСИМОВ. Вы никуда не полетите, истребитель! Да и незачем
вам лететь!.. Все кончено...
ДАРАГАН. Чем кончено?! Я хочу знать, чем это кончено! И знаю,
чем это кончится. Молчите!
ЕФРОСИМОВ. Не только лететь, но вам нельзя даже сидеть... Вы
будете лежать, истребитель, долго, если не хотите погибнуть.
ДАРАГАН. Возле меня никогда не было женщины, я хотел бы лежать
в чистой постели и чтобы чай с лимоном стоял на стуле. Я
устал. Я болен!.. А отлежавшись, я поднимусь на шесть тысяч,
под самый потолок, и на закате... (Адаму.) Москва?
АДАМ. Москва молчит!
ЕВА. И мы слышим только обрывки музыки и несвязные слова на
разных языках! Воюют во всех странах. Между собой.
АДАМ. На рассвете мы сделали пятьдесят километров на машине
и видели только трупы и осколки стеклянной бомбы, а
Ефросимов говорил, что в ней бациллы чумы.
ДАРАГАН. Здорово! Но больше слушать не хочу. Ничего не говорите
мне больше. (Цауза. Указывая на Адама.) Пусть он распоря-
жается, и я подчиняюсь ему.
АДАМ. Ева, помоги мне поднять его.
Поднимают Дарагана. Ева подхватывает узел.
ДАРАГАН. Куда?
АДАМ. В леса. За бензином.
ДАРАГАН. И за самолетом!
АДАМ. Ну ладно, едем. Может быть, проберемся на аэродром. Потом
вернемся сюда, чтобы взять мелочь. И вон! А то мы вовсе
не вывернемся!..
Уходят.
Долгая пауза. Слышно, как застучала машина и ушла. Через некоторое время в
магазин вбегает Пончик-Непобеда. Пиджак на нем разорван. Он в грязи.
ПОНЧИК (в безумии). Самое главное — сохранить ум и не думать
и не ломать голову над тем, почему я остался жить один.
Господи! Господи! (Крестится?) Прости меня за то, что я
сотрудничал в «Безбожнике». Прости, дорогой Господи! Перед
людьми я мог бы отпереться, так как подписывался псевдо-
нимом, но тебе не совру — это был именно я! Я сотрудничал
в «Безбожнике» по легкомыслию. Скажу тебе одному, Господи,
что я верующий человек до мозга костей и ненавижу комму-
низм. И даю тебе обещание перед лицом мертвых, если ты
Иве
научишь меня, как уйти из города и сохранить жизнь, — я...
(Вынимает рукопись.) Матерь Божия, но на колхозы ты не в
претензии?.. Ну что особенного? Ну, мужики были порознь,
ну, а теперь будут вместе. Какая разница, Господи? Не про-
падут они, окаянные! Воззри, о Господи, на погибающего раба
твоего Пончика-Непобеду, спаси его! Я православный, Госпо-
ди, и дед мой служил в консистории. (Цоднимается с колен.)
Что ж это со мной? Я, кажется, свихнулся со страху, признаюсь
в этом. (Вскрикивает.) Не сводите меня с ума! Чего я ищу?
Хоть бы один человек, который научил бы...
Слышен слабый дальний крик Маркизова: «Помогите/..»
Не может быть! Это мерещится мне! Нет живых в Ленинграде!
Маркизов вползает в магазин. За спиной у него котомка, одна нога обнажена,
и видно, что ступня покрыта язвами.
МАРКИЗОВ. Вот дотащился... Здесь и помру... Мне больно! Я обливаюсь
слезами, а помочь мне некому, гниет нога! Всех убили сразу, а
меня с мучениями. А за что? Ну и буду кричать, как несчастный
узник, пока не изойду криком. (Кричит слабо.) Помогите!
ПОНЧИК. Человек! Живой! Дошла моя молитва! (бросается к
Маркизову, обнимает его.) Да вы Маркизов?!
МАРКИЗОВ. Я, я — Маркизов! Вот видите, гражданин, погибаю.
(Обнимает Пончика и плачет.)
ПОНЧИК. Нет, стало быть, я не сумасшедший. Я узнал вас! А вы
меня?
МАРКИЗОВ. Вы кто же будете?
ПОНЧИК. Да как же вы не узнаете меня, Боже ты мой! Узнайте,
умоляю! Мне станет легче...
МАРКИЗОВ. Я почему-то плохо вижу, гражданин.
ПОНЧИК. Я — Пончик-Непобеда, известнейший литератор! При-
помните, о Боже, ведь я же с вами жил в одном доме! Я вас
хорошо помню, вас из профсоюза выкинули за хулиган... Ну,
словом, вы — Маркизов!
МАРКИЗОВ. За что меня выгнали из профсоюза? За что? За то,
что я побил бюрократа? Но а как же, гадину, не бить? Кто
его накажет, кроме меня?.. За то, что пью? Но как же пекарю
не пить? Все пили: и дед, и прадед. За то, что книжки читал,
может быть? А кто пекаря научит, если он сам не будет читать?
Ну, ничего. Потерпите. Сам изгонюсь. Вот уже застилает вас,
гражданин, туманом, и скоро я отойду...
ПОНЧИК. Теперь уже о другом прошу: сохранить жизнь гражданину
Маркизову. Не за себя молюсь, за другого.
МАРКИЗОВ. Гляньте в окно, гражданин, и вы увидите, что ни
малейшего Бога нет. Тут дело верное.
ПОНЧИК. Ну кто же, как не грозный Бог, покарал грешную землю!
МАРКИЗОВ (слабо). Нет, это газ пустили и задавили СССР за
коммунизм... Не вижу больше ничего... О, как это жестоко —
появиться и исчезнуть опять!
ПОНЧИК. Встаньте, встаньте, дорогой!
Ефросимов появляется с узлом и сумкой. При виде Пончика и Маркизова
остолбеневает. Пончик, увидя Ефросимова, от радости плачет.
ЕФРОСИМОВ. Откуда вы, люди? Как вы оказались в Ленинграде?
И Ж8А
ПОНЧИК. Профессор... Ефросимов?..
ЕФРОСИМОВ (Пончику). Позвольте, вы были вечером у Адама...
Это вы писали про колхозниц?
ПОНЧИК. Ну да. Я! Я! Я — Пончик-Непобеда.
ЕФРОСИМОВ (наклоняясь к Маркизову). А этот? Что с ним? Это он,
напавший на меня!.. Значит, вы были в момент катастрофы
в Ленинграде, как же вы уцелели?!
МАРКИЗОВ (глухо). Я побежал по улице, а потом в подвале сидел,
питался судаком, а теперь помираю.
ЕФРОСИМОВ. А... стукнула дверь! Вспоминаю... (Пончику.) Отвечай-
те, когда я снимал Адама и Еву, вы показались в комнате?
ПОНЧИК. Да, вы меня ослепили!
ЕФРОСИМОВ. Так, ясно. (Маркизову.) Но вы, вы — непонятно...
Как на вас мог упасть луч? Вас же не было в комнате?
МАРКИЗОВ (слабо). Луч? А? Я на окно влез.
ЕФРОСИМОВ. А-а-а... Вот, вот какая судьба... (Зажигает луч в
аппарате, освещает Маркизова. Тот шевелится, открывает
глаза, садится.) Вы видите меня?
МАРКИЗОВ. Теперь вижу.
ЕФРОСИМОВ. А нога?
МАРКИЗОВ. Легче. О... дышать могу...
ЕФРОСИМОВ. Ага. Вы видите теперь... Вы назвали меня буржуем.
Но я не буржуа, о нет! И это не фотографический аппарат. Я
не фотограф и я не алкоголик!!
В громкоговорителе слышна музыка.
МАРКИЗОВ. Вы, гражданин, ученый. Какой же вы алкоголик!
Позвольте, я вам руку поцелую... И вам скажу стихи... Как
будто градом ударил газ... Над Ленинградом, но ученый меня
спас... Руку давайте!
ЕФРОСИМОВ. Подите вы к черту!! Я ничего не пью. Я только
курю...
МАРКИЗОВ. Ай, злой вы какой... Папиросу? Курите на здоровье,
пожалуйста...
ЕФРОСИМОВ (истерически). Какое право вы имеете называть меня
алкоголиком? Как вы осмелились тыкать мне кулаком в
лицо?! Я всю жизнь просидел в лаборатории и даже не был
женат, а вы, наверное, уже три раза... Вы сами алкоголик!
Утверждаю это при всех и вызываю вас на суд. Я на вас в
суд подам!!
ПОНЧИК. Профессор, что вы?!
МАРКИЗОВ. Гражданин, милейший человек, успокойся! Какое там
три раза! Меня по судам затаскали, ну, заездили буквально.
Ах, великий человек! Дышу я... Хлебните...
ЕФРОСИМОВ. Я не пью.
МАРКИЗОВ. Как можно не пить. Вы помрете от нервов.
Музыка в громкоговорителе прекращается.
Я ж понимаю... Я сам в трамвай вскочил... А кондукторша
мертвая. А я ей гривенник сую... (Вливает в рот Ефросимову
водку}
ЕФРОСИМОВ. Вы дышите свободно?
МАРКИЗОВ. Свободно. (Дышит} Совсем свободно. А верите ли, я
хотел зарезаться...
ЕФРОСИМОВ. У вас гангрена.
МАРКИЗОВ. Как ей не быть! Еще бы! Вижу — гангрена. Ну, до
свадьбы заживет.
ЕФРОСИМОВ. Гангрега — поймите! Кто отрежет вам ногу теперь?
.Ведь это мне придется делать. Но я же не врач!
МАРКИЗОВ. Вам доверяю... Режьте!
ЕФРОСИМОВ. Глупец! Нужно было обеими ногами на подоконник
становиться! Луч не попал на ступню...
МАРКИЗОВ. Имено то же самое я говорю... Но серость! Серость!
Я одной ногой... Ну, пес с ней, с ногой! (Декламирует.) Великий
человек, тебя прославит век!..
ЕФРОСИМОВ. Прошу без выкриков... Держите себя в руках, а то
вы свихнетесь. Берите пример с меня...
ПОНЧИК (внезапно в исступлении). Я требую, чтобы вы светили на
меня! Почему же меня забыли?
ЕФРОСИМОВ. Да вы с ума сошли! Вы просвечены уже, бесноватый!
Владейте собой... Да не хватайте аппарат!
МАРКИЗОВ. Да не хватай аппарат, черт! Сломаешь!
ПОНЧИК. Да объясните мне хоть, что это за чудо?!
ЕФРОСИМОВ. Ах, никакого чуда нет. Перманганат и луч поляри-
зованный...
МАРКИЗОВ. Понятно, перманганат... А ты не хватай за аппарат!
Не трогай, чего не понимаешь. Ах, дышу, дышу...
ЕФРОСИМОВ. Да не смотрите так на меня! У вас обоих истеричные
глаза. И тошно, и страшно! Бумаги и карандаш, а то я забуду,
что нужно взять еще здесь в магазине. Что это у вас в кармане?
ПОНЧИК. Рукопись моего романа.
ЕФРОСИМОВ. Ах, не надо... К чертям вашего Аполлона Акимовича.
МАРКИЗОВ. Нет бумаги. Давай! (Берет у Пончика рукопись.)
ЕФРОСИМОВ. Пишите. Эта, ах, господи... ими рубят лес!
ПОНЧИК. Топоры?
МАРКИЗОВ. Топоры!..
ЕФРОСИМОВ. Топоры. Лекарства... Берите все, все, что попадет под
руку, все, что нужно для жизни...
Послышался шум грузовика.
Вот они! Подъехали! (Выбегает в окно, кричит.) Ева! Адам!
Я нашел еще двух живых!
В ответ слышен глухой крик Адама.
Да, двое живых! Вот они! (Выбегает.)
ПОНЧИК (цепляясь за него). Мы — вот они! (Выбегает за Ефроси-
мовым.)
МАРКИЗОВ. Мы — вот они! (Хочет бежать, но не может.) И на
меня, и на меня посмотрите! Я тоже живой! Я живой! Ах,
нет, отбегал ты свое, Маркизов, и более не побежишь...
(Кричит.) Меня ж не бросьте, не бросьте меня! Ну, подожду!
Бесшумно обрушивается целый квартал в окне, и показывается вторая колоннада
и еще какие-то кони в странном освещении.
Граждане, поглядите в окно!
Занавес
АКТ ТРЕТИЙ
Внутренность большого шатра на опушке векового леса. Шатер наполнен разно-
образными предметами: тут и обрубки деревьев, на которых сидят, стол,
радиоприемник, посуда, гармоника, пулемет и почему-то дворцовое богатое кресло.
Шатер сделан из чего попало: брезент, парча, шелковые ткани, клеенка. Бок
шатра откинут, и видна пылающая за лесом радуга. Маркизов, с костылем, в
синем пенсне, сидит в дворцовом кресле с обожженной и разорванной книгой в
руках.
МАРКИЗОВ (читает). «...Нехорошо быть человеку одному: сотво-
рим ему помощника, соответственного ему...» Теория верная,
да где же его взять? Дальше дырка. (Читает.) «...И были оба
наги, Адам и жена его, и не стыдились...» Прожгли книжку
на самом интересном месте... (Читает.) «...Змей был хитрее
всех зверей полевых...» И точка. А дальше страницы выдраны.
Входит Пончик-Непобеда. Он, как и Маркизов, оброс бородой, оборван, мокрый
после дождя, сбрасывает с плеча охотничье ружье, швыряет в угол убитую птицу.
Про тебя сказано: «Змей был хитрее всех зверей полевых...»
ПОНЧИК. Какой змей? Ну тебя к черту! Обед готов?
МАРКИЗОВ. Через полчасика, ваше сиятельство.
ПОНЧИК. Ну-ка, давай по одной рюмочке и закусим...
МАРКИЗОВ. Да Адам, понимаешь ли, все запасы спирта проверяет...
ПОНЧИК. Э-ге-ге. Это уж он зря нос сует не в свое дело! Тут каждый
сам себе Адам по своему отделу. А тебе удивляюсь — не давай
садиться себе на шею. Ты заведующий продовольствием? Ты!
Стало быть, можешь полновластно распоряжаться. Я привык
выпивать перед обедом по рюмке и работаю не меньше, если
не больше других... Адамов!
МАРКИЗОВ. Верно, правильно, гражданин Змей! (Снимает пенсне.)
Выпивают, закусывают.
ПОНЧИК (неожиданно). Постой... (Подбегает к радиоприемнику,
зажигает лампы, крутит кнопки.)
МАРКИЗОВ. Да нету, нету — я целое утро слушал. Пусто, брат
Змей!
ПОНЧИК. Ты брось эту моду меня змеем называть.
Выпивают.
МАРКИЗОВ. Я без чтения — должен заметить — скучаю... И как
же это я «Графа Монте-Кристо» посеял, ах ты, господи! Вот
подобрал в подвале... Только всего и осталось от книжки. Да...
При этом про наших пишут: про Адама и Еву.
ПОНЧИК (заглянув в книжку). Чушь какая-нибудь мистическая!
МАРКИЗОВ. Скучно в пустом мире!
ПОНЧИК. Я с радостью замечаю, что ты резко изменился после
гибели. И все-таки, что бы ни говорили, я приписываю это
своему влиянию. Литература — это великое дело!
МАРКИЗОВ. Я из-за ноги изменился. Стал хромой, драться не могу
и из-за этого много читаю, что попадет под руку. Но вот,
кроме этой разорванной книги, ничего не попалось...
ПОНЧИК. Так давай еще раз прочитаем мой роман!
МАРКИЗОВ. Читали уже два раза...
ПОНЧИК. И еще раз послушай. Уши у тебя не отвалятся! (Достает
рукопись, читает.) «...Глава первая. Там, где некогда тощую
землю бороздили землистые, истощенные...» Я, видишь ли,
поправляю постепенно. Вставил слово «истощенные». Звучит?
МАРКИЗОВ. Почему ж не звучит... Звучит!
ПОНЧИК. Да-с... «...истощенные лица крестьян князя Волконского...»
После долгого размышления я заменил князя Барятинского
— князем Волконским... Замечай!
МАРКИЗОВ. Я заметил.
ПОНЧИК. Учись!.. «...Волконского, ныне показались свежие щечки
колхозниц... — Эх, Ваня, Ваня! — зазвенело на меже...»
МАРКИЗОВ. Стоп! Станция! Вот ты, я понимаю, человек большой.
Пишешь ты здорово, у тебя гений. Объясни ты мне, отчего
литература всегда такая скучная?
ПОНЧИК. Дурак ты, вот что я тебе скажу!
МАРКИЗОВ. За печатное я не скажу. Печатное всегда тянет почи-
тать, а когда литература... Эх, Ваня, Ваня — и более ничего.
Межа да колхоз!
ПОНЧИК. Господи! Какая чушь в голове у этого человека, сколько
его ни учи! Значит, по-твоему, литература только писаная —
да? И почему всегда «межа да колхоз»? Много ты читал?
МАРКИЗОВ. Я массу читал.
ПОНЧИК. Когда хулиганил в Ленинграде? То-то тебя из союза
выперли за чрезмерное чтение...
МАРКИЗОВ. Что ты меня все время стараешься ткнуть? Правильно
про тебя сказано в книге: «полевой змей»! А про меня было
так напечатано (вспоминает): «Умерло, граф, мое прошлое».
ПОНЧИК. Ох, до чего верно сказал покойный Аполлон Акимович
на диспуте: не мечите вы, товарищи, бисера перед свиньями!
Историческая фраза! (Щныряет рукопись. Выпивает.)
Пауза.
МАРКИЗОВ. Она не любит его.
ПОНЧИК. Кто кого?
МАРКИЗОВ (таинственно). Ева Адама не любит.
ПОНЧИК. А тебе какое дело?
МАРКИЗОВ. И я предвижу, что она полюбит меня.
ПОНЧИК. Что такое?
МАРКИЗОВ (щепчет). Она не любит Адама. Я проходил ночью
мимо их шатра и слышал, как она плакала.
ПОНЧИК (шепотом). Шатаешься по ночам?
МАРКИЗОВ. И Дарагана не любит, и тебя не любит, а великий
Ефросимов... Ну, так он великий, при чем он тут? Стало быть,
мое счастье придет...
ПОНЧИК. Однако... Вот что... Слушай: я тогда на пожаре в банк
завернул в Ленинграде — там у меня текущий счет — и вынул
АДАМ И Е8А -Ж®
из своего сейфа. (Вынимает пачку.) Это — доллары. Тысячу
долларов тебе даю, чтобы ты отвалился от этого дела.
МАРКИЗОВ. На кой шут мне доллары.
ПОНЧИК. Не верь ни Адаму, ни Дарагану, когда они будут говорить,
что валюта теперь ничего не будет стоить на земном шаре.
Советский рубль — я тебе скажу по секрету — ни черта не
будет стоить... Не беспокойся, там (указывает вдаль) народ
остался... А если хоть два человека останутся, доллары будут
стоить до скончания живота. Видишь, какой старец напечатан
на бумажке? Это вечный старец! С долларами, когда Дараган
установит сообщение с остальным миром, ты на такой жен-
щине женишься, что все рты расстегнут... Это тебе не Аня-по-
койница... А возле Евы нет тебе места, хромой черт! На свете
существуют только две силы: доллары и литература.
МАРКИЗОВ. Оттесняют меня отовсюду, калеку! Гением меня заби-
ваешь! (Црячет доллары, играет на гармонике вальс. Потом
бросает гармонику.) Читай дальше роман!
ПОНЧИК. То-то. (Читает.) «...свежие щечки колхозниц. — Эх, Ваня,
Ваня...»
ЕВА (внезапно появившись). Зазвенело на меже! Заколдованное
место! Но неужели, друзья, вы можете читать в такой час?
Как же у вас не замирает сердце?
Слышно, как взревел аэропланный мотор вдали на поляне.
Слышите?
Мотор умолкает.
Ева подходит к радио, зажигает лампы, вертит кнопки, слушает.
Ничего, ничего!
МАРКИЗОВ. Ничего нет, я с утра дежурю! (Достает букет.) Вот я
тебе цветов набрал, Ева.
ЕВА. Довольно, Маркизыч, у меня весь шатер полон букетами. Я
не успеваю их ни поливать, ни выбрасывать.
ПОНЧИК. Сущая правда! И этот букет, во-первых, на конский хвост
похож, а во-вторых, нечего травой загромождать шатер... (Бе-
рет букет из рук Маркизова и выбрасывает. Говорит тихо.)
Это жульничество... Деньги взял? Аморальный субъект...
ЕВА. Что там такое?
МАРКИЗОВ. Ничего, ничего, я молчу. Я человек купленный.
ЕВА. Ну вас к черту, ей-богу, обоих! Вы с вашими фокусами в
последнее время мне так наскучили! Обед готов?
МАРКИЗОВ. Сейчас суп посмотрю.
ПОНЧИК. Кок! Посмотри суп, все голодны.
ЕВА. Если ты хочешь помочь человеку, который желает учиться,
то не сбивай его. Повар — не кок, а кук.
ПОНЧИК. Разные бывают произношения.
ЕВА. Не ври.
МАРКИЗОВ. Повар — кук? Запишу. (Записывает.) На каком языке?
ЕВА. По-английски.
МАРКИЗОВ. Так. Сейчас. (Уходит.)
ПОНЧИК. Ева, мне нужно с тобой поговорить.
ЕВА. Мне не хотелось бы...
ПОНЧИК. Нет, ты выслушай!
ЕВА. Ну.
Ц» М^БУЙГАКОЛ
ПОНЧИК. Кто говорит с тобою в глуши лесов? Кто? До катастрофы
я был не последним человеком в советской литературе. А
теперь, если Москва погибла так же, как и северная столица,
я единственный! Кто знает, может быть, судьба меня избрала
для того, чтобы сохранить в памяти и записать для грядущих
поколений историю гибели! Ты слушаешь?
ЕВА. Я слушаю с интересом. Я думала, что ты будешь объясняться
в любви, а это — с интересом!
ПОНЧИК (тихо). Я знаю твою тайну.
ЕВА. Какую такую тайну?..
ПОНЧИК. Ты несчастлива с Адамом.
ЕВА. С какой стороны это тебя касается? А кроме того, откуда ты
это знаешь?
ПОНЧИК. Я очень часто не сплю. И знаешь, почему? Я думаю. О
ком — догадайся сама. Ну вот. Я слышал однажды ночью
тихий женский плач. Кто может плакать здесь, в проклятом
лесу? Здесь нет никакой женщины, кроме тебя!..
ЕВА. К сожалению, к сожалению!
ПОНЧИК. О чем может плакать эта единственная, нежная женщина,
о моя Ева?!
ЕВА. Хочу видеть живой город! Где люди?
ПОНЧИК. Она страдает. Она не любит Адама! (Делает попытку
обнять Еву.)
ЕВА (вяло). Пошел вон.
ПОНЧИК. Не понимаю тебя?..
ЕВА. Пошел вон.
ПОНЧИК. И что они там с этим аэропланом застряли? (Выходит)
ЕВА (берет наушники, слушает). Нет, нет!..
МАРКИЗОВ (входя). Сейчас будет готов. А где Пончик?
ЕВА. Я его выгнала.
МАРКИЗОВ. Скажи, пожалуйста... У меня дельце есть. Серьезней-
шая новость.
ЕВА. Я знаю все здешние новости.
МАРКИЗОВ. Нет, не знаешь. Секрет. (Тихо.) Я тебе скажу, что я
человек богатый.
ЕВА. Я понимаю, если б от жары вы с ума сходили, но ведь дождь
был. А! От тебя водкой пахнет!
МАРКИЗОВ. Какой там водкой?.. Валерианку я пил, потому что у
меня боли возобновились. Слушай. Деньги будут стоить. Ты
не верь ни Адаму, ни Дарагану. Пока два человека останутся
на земле. И то торговать будут. Тут уж не поспоришь... Теория!
Между тем я вычитал в одном произведении, неизвестном
совершенно, что только два человека и были на земле —
Адам и Ева. И очень любили друг друга. Дальше что было
— неясно, потому что книжка разодрана. Понимаешь?
ЕВА. Ничего не понимаю.
МАРКИЗОВ. Погоди. Но эта теория здесь не подходит. Потому что
Адама своего ты не любишь. И тебе нужен другой Адам.
Посторонний. Не ори на меня. Ты думаешь, я с гадостью?
Нет. Я человек таинственный и крайне богатый. К ногам
твоим кладу тысячу долларов. Спрячь.
ЕВА. Захар, где ты взял доллары?
МАРКИЗОВ. Накопил за прежнюю мою жизнь.
ЕВА. Захар, где ты взял доллары? Ты спер доллары в Ленинграде?
Берегись, чтобы Адам не узнал! Имей в виду, что ты мародер!
Захар, ах, Захар!
МАРКИЗОВ. Вот убейте, я не пер их.
ЕВА. A-а! Ну, тогда Пончик дал. Пончик?
МАРКИЗОВ. Пончик-Непобеда.
ЕВА. За что?
Пауза.
Ну?!..
МАРКИЗОВ. Чтобы я от тебя отвалился.
ЕВА. А ты мне их принес. Трогательные комбинаторы. Ну, выслу-
шай же... ты понимаешь, что вы женщину замучили? Я сплю
и каждую ночь я вижу один любимый сон: черный конь и
непременно с черной гривой уносит меня из этих лесов! О,
несчастная судьба! Почему спаслась только одна женщина?
Почему бедная Аня не подвернулась под луч? А? Ты бы
женился на ней и был счастлив!..
Маркизов всхлипывает неожиданно.
ЕВА. Чего ты? Чего ты? Маркизыч, перестань!
МАРКИЗОВ. Аньку задушили!
ЕВА. Ну, забудь, забудь, Захар! Не смей напоминать мне, а то я
тоже расплачусь, ну что же это будет? Довольно!
Пауза.
Конь уносит меня, и я не одна...
МАРКИЗОВ. А с кем же?
ЕВА. Нет, нет, я пошутила... Забудь. Во всяком случае, Маркизов,
ты неплохой человек, и давай заключим договор — ты не
будешь более меня преследовать? Неужели ты хочешь, чтобы
я умерла в лесах?
МАРКИЗОВ. О, нет, Ева, что ты, что ты!..
ЕВА. Да, кстати: Захар, зачем ты надеваешь ужаснейшее синее
пенсне?
МАРКИЗОВ. У меня зрение слабое, и я, кроме того, не хуже других
ученых.
ЕВА. Все вранье насчет зрения. Пойми, что ты делаешься похож
не на ученого, а на какого-то жулика. Даю добрый совет —
выброси его.
МАРКИЗОВ. Добрый?
ЕВА. Добрый.
МАРКИЗОВ. На. (Подает пенсне.)
Ева выбрасывает пенсне. Опять послышался мотор.
ЕВА. Руки даже холодеют... Захар! На тебе цветок в память великого
дня! Хочу людей! Итак, будем дружить?
МАРКИЗОВ. Дружи! Дружи!..
ЕВА. Труби, труби, Захар. Пора!
МАРКИЗОВ (берет трубу). Идут! Идут!
Входят Дараган и Адам. Адам отпустил бороду, резко изменился, кажется
старше всех. Закопчен, сосредоточен. А Дараган выбрит, сед, лицо навеки
обезображено. За ними входит Пончик и вносит миску с супом.
ЕВА. Ну, не томи! Говори! Готово?
ЭД
WL БУЛГАКОВ
ДАРАГАН. Да.
ЕВА (обняв его). Ох, страшно, Дараган!.. Александр Ипполитович!
Где ты? Иди обедать!
АДАМ. Я полагаю, что по случаю высокого события всем можно
выпить по рюмке водки — кроме Дарагана. Захар, как у нас
запас спиртного?
МАРКИЗОВ. Куда ж ему деваться? Минимум.
ЕФРОСИМОВ (за шатром). Захар Севастьянович! Что ты хочешь
сказать — мало или много?
МАРКИЗОВ. Это... много!
ЕФРОСИМОВ. Так тогда — максимум! (Выходит, вытирая руки
полотенцем. Ефросимов в белой грязной рубашке, брюки разо-
рваны. Выбрит.)
ЕВА. Садитесь.
Все садятся, пьют, едят.
ПОНЧИК. Право, недурен суп. На второе что?
МАРКИЗОВ. Птица.
ЕФРОСИМОВ. Что меня терзает? Позвольте... Да. Водка? Да: ми-
нимум и максимум! Вообще тут лучше проще — много водки
или мало водки. Проще надо. Но во всяком случае условимся
навсегда: минимум — малая величина, а максимум — самая
большая величина!
МАРКИЗОВ. Путаю я их, чертей! Учи меня, дружок профессор. Дай
я тебе еще супу налью!
Пауза.
Два брата: минимум — маленький, худенький, беспартийный,
под судом находится, а максимум — толстяк с рыжей бородой,
дивизией командует!
АДАМ. Поздравляю, товарищи: с Захаром неладно!
ЕФРОСИМОВ. Нет, нет! Эго хороший способ запомнить что-нибудь.
АДАМ. Внимание! Полдень, полдень. Объявляю заседание колонии
открытым. Пончик-Непобеда, записывай... Вопрос об отлете
Дарагана для того, чтобы узнать, что происходит в мире. Какие
еще вопросы?
ЕВА. Руки, руки!..
ДАРАГАН. Товарищи, честное мое слово, я совершенно здоров!
ЕВА. Дараган, протяни руки!
ДАРАГАН. Товарищи, вы же не врачи, в конце концов! Ну, хорошо.
Протягивает руки, все смотрят.
ЕВА. Нет, не дрожат... Александр, посмотри внимательно — не
дрожат?
ЕФРОСИМОВ. Они не дрожат... Он может лететь!
ПОНЧИК. Ура! Ура!
ЕВА. Дараган летит! Дараган летит!
АДАМ. Итак, он летит. Как поступишь ты, Дараган, в случае, если
война еще продолжается?..
ДАРАГАН. Если война еще продолжается, я вступлю в бой с
неприятельскими силами в первой же точке, где я их встречу.
АДАМ. Резонно! И возражений быть не может!
ДАРАГАН. А ты что же, профессор, молчишь? А? Тебе не ясно,
что СССР не может не победить? Ты знаешь по обрывкам
радио, что война стала гражданской во всем мире, и все же
тебе не ясно, на чьей стороне правда? Эх, профессор, ты вот
молчишь и на лице у тебя ничего не дрогнет, а я вот на
расстоянии чувствую, что сидит чужой человек! Это как по-
ученому — инстинкт? Ну, ладно... (Преображается. Надевает
промасленный костюм, бинокль, маузер, пробует лампу на
груди, тушит ее.) Профессор, ты пасифист! Эх, кабы я был
образован так, как ты, чтобы понять, как с твоим острым
умом, при огромном таланте, не чувствовать, где тебе быть
надо... Впрочем, это лишнее сейчас. Вот и хочу в честь
пасифизма сделать мирную демострацию. Покажу же тихо и
скромно, что республика вооружена достаточно, столько, сколь-
ко требуется... Города же советские, между прочим, тоже
трогать нельзя. Ну, давай, профессор, аппарат.
ЕФРОСИМОВ. Пожалуйста. (Снимает, подает Дарагану изобрете-
ние.)
ДАРАГАН. И черные крестики из лаборатории.
ЕФРОСИМОВ. Ты не возьмешь бомб с газом, истребитель!
ДАРАГАН. Как же так — не возьму?
ЕФРОСИМОВ. Я уничтожил их.
Пауза.
АДАМ. Этого не может быть!..
ДАРАГАН. Странно шутишь, профессор!
ЕФРОСИМОВ. Да нет, нет... Я разложил газ... Смотри: пустые
бонбоньерки... Я не шучу. (Бросает на стол блестящие шари-
ки.)
ДАРАГАН. Что-о?!.. (Вынимает маузер.)
ПОНЧИК. Эй! Эй! Что? Что?..
ЕВА. Не смей!! Адам!
Дараган поднимает револьвер. Маркизов бьет костылем по револьверу и вцепля-
ется в Дарагана.
ДАРАГАН (стреляет, и лампы в приемнике гаснут). Адам, ударь
костылем хромого беса по голове! Захар! Убью!
МАРКИЗОВ (пыхтя). Долго ли меня убить?
ПОНЧИК. Дараган! Ты в меня попадешь!
ЕВА (заслоняя Ефросимова). Убивай сразу двух! (Вынимает браунинг,
кричит) Поберегись, стрелять буду!
Пауза.
ДАРАГАН. Что, что, что?..
АДАМ. Тебе дали револьвер, чтобы защищаться в случае, если ты
встретишь опасного зверя, а ты становишься на сторону
преступника?..
ЕВА. Убийство в колонии! На помощь! На помощь!
ДАРАГАН (Маркизову). Пусти, черт! Пусти! (вырвавшись из объятий
Маркизова.) Нет, нет, это не убийство! Адам, пиши ему
приговор к расстрелу! Между нами враг!
ЕФРОСИМОВ. При столкновении в безумии люди задушили друг
друга, а этот человек, пылающий местью, хочет еще на одну
единицу уменьшить население земли. Может быть, кто-нибудь
объяснит ему, что это нелепо?..
ДАРАГАН. Не прячь его, Ева! Он все равно не уйдет от наказания
— минутою позже или раньше!
ЕФРОСИМОВ. Я не прячусь, но я хочу, чтобы меня судили, прежде
чем убьют.
ДАРАГАН. Адам! Ты первый человек. Организуй суд над ним!
АДАМ. Да, да, я сейчас только осмыслил то, что он сделал... Он...
Непобеда, Захар, за стол — судить изменника!!
ПОНЧИК. Товарищи, погодите, мне что-то нехорошо!..
Маркизов в волнении выпивает рюмку водки.
АДАМ. Товарищи! Слушайте все! Гниющий мир, мир отвратитель-
ного угнетения напал на страну рабочих... Почему это случи-
лось? Почему, ответьте мне! Ева, отойди от него, моя жена...
Ах, жена, жена!
ЕВА. Я не отойду от Ефросимова, пока Дараган не спрячет револь-
вер.
АДАМ. Спрячь, Дараган, маузер пока, спрячь, друг мой!
Дараган прячет маузер.
АДАМ. Почему? Потому что они знали, что страна трудящихся
несет освобождение всему человечеству. Мы уже начали воз-
двигать светлые здания, мы шли верх! Вот... вот близко...
вершина... И они увидели, что из этих зданий глянула на них
смерть! Тогда в один миг буквально был стерт с лица земли
Ленинград! Да и, быть может, не он один!.. Два миллиона
гниющих тел! И вот, когда Дараган, человек, отдавший все,
что у него есть, на служение единственной правде, которая
существует на свете, — нашей правде! — летит, чтобы биться
с опасной гадиной, изменник, анархист, неграмотный полити-
ческий мечтатель предательски уничтожает оружие защиты,
которому нет цены! Да этому нет меры! Нет меры! Нет!
Это — высшая мера!
ДАРАГАН. Нет, нет, Адам! Он не анархист и не мечтатель! Он —
враг-фашист! Ты думаешь, это лицо? Нет, посмотри внима-
тельно, это картон: я вижу отчетливо под маской фашистские
знаки!
ЕФРОСИМОВ. Гнев темнит вам зрение. Я в равной мере равнодушен
и к коммунизму и к фашизму. Кроме того, я спас вам жизнь
при помощи того самого аппарата, который надет на вас.
ДАРАГАН. Ваш аппарат принадлежит СССР! И безразлично, кто
спас меня! Я — живой и, стало быть, защищаю Союз!
АДАМ. Я — Адам, начинаю голосование. Кто за высшую меру
наказания вредителю? (Цоднимает руку} Пончик, Маркизов,
поднимайте руки!
ПОНЧИК. Товарищи! У меня сердечный припадок!
ЕВА. Адам! Прошу слова!
АДАМ. Лучше бы ты ничего не говорила! Ах, Ева! Я буду учить
тебя.
ЕВА. Ты фантом.
АДАМ. Что такое? Что ты говоришь?
ЕВА. Привидение. Да и вы все такие. Я вот сижу и вдруг начинаю
понимать, что лес и пение птиц и радуга — это реально, а
вы с вашими исступленными криками — нереально.
АДАМ. Что это за бред? Что несешь?
ЕВА. Нет, не бред. Это вы мне все снитесь! Чудеса какие-то и
мистика. Ведь вы же никто, ни один человек, не должны были
быть в живых. Но вот явился великий колдун, вызвал вас с
того света, и вот теперь вы с воем бросаетесь его убить...
Пауза.
ПОНЧИК. Это ужасно, товарищи! (Ефросимову.) Зачем вы уничто-
жили бонбоньерки?
ЕВА. Во всяком случае, я заявляю: тебе, мой муж, первый человек
Адам, и собранию, что Дараган-истребитель решил под пред-
логом этих бомб убить Ефросимова с целью уничтожить
соперника. Да.
Молчание.
АДАМ. Да ты сошла с ума.
ЕВА. Нет, нет. Скажи-ка, истребитель, при всех, объяснялся ли ты
мне в любви третьего дня?
Пончик встает потрясенный, а Маркизов выпивает рюмку водки.
ДАРАГАН. Я протестую! Это не имеет отношения к ефросимовскому
делу!
ЕВА. Нет. Имеет. Ты что ж, боишься повторить при всех то, что
говорил мне? Значит, говорил что-то нехорошее?
ДАРАГАН. Я ничего не боюсь!
ЕВА. Итак, не говорил ли ты мне у реки так: любишь ли ты Адама,
Ева?
Молчание.
АДАМ (глухо). Что ты ему ответила?
ЕВА. Я ответила ему, что это мое дело. А далее: кто шептал мне,
что предлагает мне свое сердце навеки?
АДАМ. Что ты ему ответила?
ЕВА. Я не люблю тебя. А кто, хватая меня за кисть руки и
выворачивая ее, спрашивал меня, не люблю ли я Ефросимова?
Кто прошептал: «Ох этот Ефросимов!» Вот почему он стрелял
в него! Искренно, искренно говорю при всех вас (указывая на
Ефросимова) — прелестный он. Он — тихий. Всем я почему-то
пришиваю пуговицы, а у него сваливаются штаны! И вообще
меня замучили! Перестреляйте все друг друга. Самое луч-
шее — а вечером сегодня застрелюсь я. Ты, Адам, утром вчера
спрашивал, не нравится ли мне Дараган, а ночью, я хотела
спать, а ты истязал меня вопросами, что я чувствую к
Ефросимову... Сегодня ж днем этот черт Пончик-Непобеда...
АДАМ. Что сделал Пончик-Непобеда сегодня?
ЕВА. Он читал мне свой трижды проклятый роман, это — зазвенело
на меже. Я не понимаю — землистые лица бороздили землю
— мордой они, что ли, пахали? Я страдаю от этого романа!
Замучили в лесу!
Пауза большая.
*
ЕФРОСИМОВ. Сейчас на океанах солнце и возможно, что кое-где
брюхом кверху плавают дредноуты. Но нигде не идет война.
Эго чувствуется по пению птиц. И более отравлять никого не
нужно.
$М БУЛГАКОВ
МАРКИЗОВ. Петух со сломанной ногой — петух необыкновенного
ума — не проявлял беспокойства и не смотрел в небо. Теория
в том, что война кончилась.
ДАРАГАН. Кто поверил этой женщине, что я по личному поводу
хотел убить Ефросимова?
Пауза.
ЕФРОСИМОВ. Никто.
Пауза.
ДАРАГАН. Аппарат, спасающий от газа, пять зажигательных бомб,
пулемет — ну, и на том спасибо. Профессор! Когда восстано-
вится жизнь в Союзе, ты получишь награду за это изобретение.
(Указывает на аппарат.) О, какая голова! После этого ты
пойдешь под суд за уничтожение бомб, и суд тебя расстреляет.
Мы свидимся с тобою. Нас рассудят. (Смотрит на часы.) Час.
АДАМ. У кого есть текущие дела? Скорее. Коротко. Ему пора.
МАРКИЗОВ. У меня есть заявление, (Дынимает бумагу, читает.)
Прошу о переименовании моего имени Захар в Генрих.
Молчание.
АДАМ. Основание?
МАРКИЗОВ. Не желаю жить в новом мире с неприличным назва-
нием — Захар.
АДАМ (в недоумении). Нет возражений? Переименовать.
МАРКИЗОВ. Напиши здесь резолюцию.
Адам пишет. Маркизов прячет бумагу.
ДАРАГАН. Товарищи, до свидания. Через три часа я буду в Москве.
ЕВА. Мне страшно!
ДАРАГАН. Адам!
Пауза.
Если я буду жив, я ее более преследовать не стану. Я ее любил,
она сказала правду. Но более не буду. А раз обещал, я сделаю.
Забудешь?
АДАМ. Ты обещал — ты сделаешь. Забуду. (Обнимает Дарагана.)
ДАРАГАН (смотрит на приемник). По радио, стало быть, известий
не получите.
ПОНЧИК. Вот она, стрельба!..
ДАРАГАН. Ждите меня или известий от меня каждые сутки, самое
позднее через двадцать дней, первого августа. Но все дни на
аэродроме зажигайте костер с высоким дымом, а первого, ну,
скажем, еще второго, третьего августа ночью — громадные
костры. Но если третьего августа меня не будет, никто пусть
более ни меня, ни известий от меня не ждет! Слушай пуле-
метную очередь, слушай трубу, смотри поворот Иммельмана!
(Выбегает.)
За ним — Адам и Пончик-Непобеда.
ЕФРОСИМОВ. Ева! Ева!
ЕВА. Саша!
ЕФРОСИМОВ. Уйду от них сегодня же!..
ЕВА. Повтори. Ты уйдешь? Ничего не боишься здесь забыть? Нет,
ты не уйдешь. Или уходи к черту! (Выходит.)
IliMllIlB Mi
Выходит и Ефросимов.
МАРКИЗОВ (один). Вот оно что. (Пауза.) Снабдил черт валютой.
(Пауза) Генрих Маркизов. Звучит.
Загудел мотор на земле. Послышался трубный сигнал.
Полетел! Полетел! (Смотрит.) А, пошел!
Заступал пулемет наверху.
Так его, давай Москву, давай... (Схватывает гармонику) Что
делаешь? На хвосте танцует, на хвост не вались, ссыпешься,
чемпион! Поворот Иммельмана! Нет, ровно пошел!
Зашипела и ударила одна ракета с аэродрома, потом другая.
Пошел, пошел, пошел. (Играет на гармонике марш) Эх, Ваня,
Ваня! — зазвенело на меже!..
Занавес
||& „ БУЛГАКОВ
АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
Ночь на десятое августа, перед рассветом. Вековые дубы. Бок шатра. Костер у
шатра. Костры вдали на поляне. По веревочной лестнице с дуба спускается,
ковыляя, Маркизов. В руке у него фонарь.
МАРКИЗОВ. Охо-хо... (Берет тетрадочку и пишет у костра.) Тщет-
но дозорный Генрих вперял свои очи в тьму небес! Там
ничего, кроме тьмы, он и не видел, да еще сычей на деревьях.
Таким образом, надлежит признать, что храбрец погиб в
мировых пространствах, а они были навеки заброшены в лесу!
(Складывает тетрадь.) Не могу более переносить лесной скуки
и тоски. Всем надлежит уйти отсюда на простор погубленного
мира. (Заглядывает в шатер.) Эй, друг! Вставай, вставай!
ПОНЧИК (из шатра). Кто там? Что еще?
МАРКИЗОВ. Это я. Генрих. Проснись!
ПОНЧИК (из шатра). Какой там, к бесу, Генрих? Я только что
забылся, а тут эти Генрихи! (Выходит из шатра в одеяле, в
котором проверчены дыры для рук.) Рано еще. Зачем нарушил
мой покой?
МАРКИЗОВ. Твоя очередь идти поддерживать огни.
ПОНЧИК. Я не хочу.
Пауза.
Да! Не хочу. Десятую ночь колония не спит, страдает, жжет
смолистые ветви. Искры фонтанами с четырех углов!..
МАРКИЗОВ. Верно! А днем жирный дым...
ПОНЧИК. Все это — демагогия и диктатура. Какое сегодня число?
Какое?
МАРКИЗОВ. Собственно говоря, воскресенье, девятого августа.
ПОНЧИК. Врешь, врешь, сознательно врешь! Посмотри в небо!
МАРКИЗОВ. Ну, что ж. Белеет небо.
ПОНЧИК. Уж час, как идет десятое число. Довольно! Дараган сказал
четко — если я не вернусь через три недели, значит, третьего
августа, стало быть, я вовсе не вернусь. Сегодня же десятое
августа! Уж целую неделю мы по вине Адама терпим мучения!
Одна рубка чего стоит. Я больше не желаю!
МАРКИЗОВ. Он заставит тебя. Он — главный человек.
ПОНЧИК. Нет! Хватит! Дудки! Не заставит. Утром, сегодня же
потребую собрания и добьюсь решения о выходе колонии на
простор. Посмотри, это что?
МАРКИЗОВ. Ну что? Ну, паутина...
ПОНЧИК. Лес зарастает паутиной. Осень! Еще три недели — и
начнет сеять дождь, потянет туманом, наступит холод. Как
будем выбираться из чащи? А дальше? Куда? Нечего сказать,
забрались в зеленый город на дачу! Адамкин бор! Чертова
глушь!
МАРКИЗОВ. Что ты говоришь, Павел? Ведь чума гналась за нами
по пятам.
ПОНЧИК. Нужно было бежать на Запад, в Европу! Туда, где города
и цивилизация, туда, где огни!
МАРКИЗОВ. Какие ж тут огни! Все говорят, что там тоже горы
трупов, моровая язва и бедствия...
ПОНЧИК. Ничего, решительно ничего не известно!
Пауза.
Это коммунистическое упрямство... Тупейшая уверенность в
том, что СССР победит. Для меня нет сомнений в том, что
Дараган и погиб-то из-за того, что в одиночку встретил
неприятельские силы — европейские силы! — и, конечно,
ввязался в бой! Фанатик! Вообще они — фанатики!
МАРКИЗОВ. Эго что — фанатики? Объясни, запишу.
ПОНЧИК. Отстань ты! Хе! Коммунизм коммунизмом, а честолюбие!
Он Аса-Герра ссадил! Так теперь он чемпион мира! Где-то он
валяется, наш чемпион...
Пауза.
Ах, как у меня болят нервы!
МАРКИЗОВ. Выпьем коньячку!
ПОНЧИК. Ладно. Брр... Прохладно... Утро... утро. Безрадостный,
суровый рассвет.
Пьют у костра коньяк.
МАРКИЗОВ. Ну, как нервы?
ПОНЧИК. Нервы мои вот как. Все начисто ясно. Вот к чему привел
коммунизм! Мы раздражали весь мир, то есть не мы, конечно,
интеллигенция, а они. Вот она, наша пропаганда, вот оно,
уничтожение всех ценностей, которыми держалась цивилиза-
ция... Терпела Европа... Терпела-терпела, да потом вдруг как
ахнула!.. Погибайте, скифы! И был Дараган — и нет Дарагана!
И не предвидится... И Захар Маркизов, бывший член проф-
союза, сидит теперь в лесу на суку, как дикая птица, как сыч,
и смотрит в небеса...
МАРКИЗОВ. Я Генрих, а не Захар! Это постановлено с печатью, и
я просил не называть меня Захаром.
ПОНЧИК. Чего ты бесишься? А, все равно... Ну, ладно, ладно.
Глупая фантазия: Генрих, Генрих... Ну, ладно... Дошли до того,
что при первом слове вгрызаются друг другу прямо в глотку!
МАРКИЗОВ. Я равный всем человек, такой же, как и все! Нет теперь
буржуев...
ПОНЧИК. Перестань сатанеть! Пей коньяк, Генрих Четвертый!
Слушай! Был СССР и перестал быть. Мертвое пространство
загорожено и написано: «Чума. Вход воспрещается». Вот к
чему привело столкновение с культурой. Ты думаешь, я хоть
одну минуту верю тому, что что-нибудь случилось с Европой?
Там, брат Генрих, электричество горит и по асфальту летают
автомобили. А мы здесь, как собаки, у костра грызем кости
и выйти боимся, потому что за реченькой — чума... Будь он
проклят, коммунизм!
МАРКИЗОВ. А кто это писал: «Ваня! Ваня! — зазвенело на меже»?..
Я думал, что ты за коммунизм...
ПОНЧИК. Молчи, ты не разбираешься в этих вопросах.
МАРКИЗОВ. Верно, верно... Полевой змей! И как змей приютился
ты у Адама за пазухой.
ПОНЧИК. Змей! Ты, серый дурак, не касайся изнасилованной души
поэта!
МАРКИЗОВ. Теперь все у меня в голове спуталось! Так за кого ж
теперь — за коммунизм или против?
ПОНЧИК. Погиб он, слава тебе, Господи, твой коммунизм! И даже
погибнув — оставил нам фантазера в жандармском мундире...
МАРКИЗОВ. Про кого? Ты хоть объясняй... Кто это?
ПОНЧИК. Адам.
Пауза.
Издали послышались револьверные выстрелы. Пончик и Маркизов вскакивают.
МАРКИЗОВ. Во! Ага!
Прислушиваются.
ПОНЧИК. Ат... Не волнуйся, это упражнение в стрельбе. Спирити-
ческий сеанс: прародитель в пустое небо стреляет, покойников
сзывает, (Кричит.) Зови! Зови! Нет Дарагана! Это рассвет
десятого! Довольно!..
Молчание.
МАРКИЗОВ. Змей, а змей? Я от тоски роман написал.
ПОНЧИК. Читай!
МАРКИЗОВ (Достает тетрадку, читает). «Глава первая. Когда
народ на земле погиб и остались только Адам и Ева, и Генрих
остался и полюбил Еву. Очень крепко. И вот каждый день он
ходил к петуху со сломанной ногой разговаривать о Еве,
потому что не с кем было разговаривать...»
ПОНЧИК. Дальше.
МАРКИЗОВ. Все. Первая глава вся вышла.
ПОНЧИК. Ну, а дальше что?
МАРКИЗОВ. А дальше идет вторая глава.
ПОНЧИК. Читай!
МАРКИЗОВ (читает). «Глава вторая. — Ева! Ева! — зазвенело на
меже...»
ПОНЧИК. Что такое? Вычеркни это сейчас же!
МАРКИЗОВ. Ты говоришь — учись!
ПОНЧИК. Учись, но не воруй! И притом какой это такой Генрих
полюбил Еву? А тысяча долларов? (Прислушавшись.) Стой,
стой!
МАРКИЗОВ (вскакивая). Гудит, ей-богу, гудит в небе...
ПОНЧИК. Ничего не гудит! В голове у тебя гудит...
МАРКИЗОВ. Кто идет?
ПОНЧИК. Кто идет?
В лесу светлеет.
АДАМ (издали). Кто у костра?
МАРКИЗОВ. Эго мы.
АДАМ (выходя). Что ж, товарищ Непобеда, ты не идешь сменять
профессора? Пора.
ПОНЧИК. Я не пойду.
АДАМ. Скверный пример ты подаешь, Непобеда!
ПОНЧИК. Я не крепостной твой, первый человек Адам!
АДАМ. Я — главный человек в колонии и потребую повиновения.
ПОНЧИК. Генрих! Ты здесь? Прислушайся. Когда главный человек
начинает безумствовать, я имею право поднять вопрос о том,
чтобы его не слушать! Ты утомляешь колонию зря!
АДАМ. В моем лице партия требует...
ПОНЧИК. Я не знаю, где ваша партия! Может, ее и на свете уже
нет!
АДАМ (берется за револьвер). A-а! Если ты еще раз осмелишься
повторить это...
ПОНЧИК (спрятавшись за дерево). Генрих! Ты слышишь, как мне
угрожают? У самого револьвер найдется! Не желаю больше
терпеть насилие!
АДАМ. Пончик! Ты сознательный человек, советский литератор! Не
искушай меня, я устал! Иди поддерживать огонь!
ПОНЧИК (выходя из-за дерева). Я — советский литератор? Смотри!
(Берет рукопись, рвет ее.) Вот вам землистые лица, вот пухлые
щечки, вот князь Волконский-Барятинский! Смотрите все на
Пончика-Непобеду, который был талантом, а написал подха-
лимский роман! (Маркизову.) Дарю тебе «зазвенело»! Пиши!
Подчиняюсь грубой силе! (Уходит.)
АДАМ. Генрих, Генрих...
МАРКИЗОВ. Ты б пошел заснул, а то ты вторую ночь ходишь!
АДАМ. Ты, может быть, поднимешься еще раз на дерево? А?
МАРКИЗОВ. Я поднимусь. Я пойду на гору.
АДАМ. Как ты думаешь, Генрих, он прилетит?
МАРКИЗОВ. Теоретически... может прилететь. (Уходит.)
Уходит и Адам.
В лесу светает. Через некоторое время показывается Ефросимов. Совершенно
оборван и в копоти. Проходит в шатер. Сквозь полосатый бок просвечивает
лампа, которую он зажег. Пауза. Крадучись, выходит Ева. Она закутана в платок.
В руках у нее котомка и плетенка.
ЕВА. Саша...
Отстегивается окно шатра, и в нем Ефросимов.
ЕФРОСИМОВ (протягивая руки). Ева! Не спишь!
ЕВА. Саша! Потуши огонь. Совсем светло.
ЕФРОСИМОВ (потушив лампу). А ты не боишься, что Адам рас-
сердится на тебя за то, что мы так часто бываем вдвоем?
ЕВА. Нет, я не боюсь, что Адам рассердится на меня за то, что мы
так часто бываем вдвоем. Ты умывался сейчас или нет?
ЕФРОСИМОВ. Нет. В шатре нет воды.
ЕВА. Ну, дай же я хоть вытру тебе лицо... (Нежно вытирает его
лицо.) Сашенька, Сашенька! До чего же ты обносился и
почернел в лесах!..
Пауза.
О чем думал ночью? Говори!
ЕФРОСИМОВ. Смотрел на искры и отчетливо видел Жака. Думал
же я о том, что я самый несчастливый из всех уцелевших.
Никто ничего не потерял, разве что Маркизов ногу, а я нищий.
Душа моя, Ева, смята, потому что я видел все это. Но хуже
всего — это потеря Жака.
ЕВА. Милый Саша! Возможно ли это, естественно ли — так
привязаться к собаке? Ведь это же обидно!
Тихо появляется Адам. Увидев разговаривающих, вздрагивает, затем садится
на пень и слушает их. Разговаривающим он не виден.
Ну, издохла собака, ну что ж поделаешь! А тут в сумрачном
лесу женщина, и какая женщина, — возможно, что и единст-
венная-то во всем мире, — вместо того, чтобы спать, приходит
к его окну и смотрйт в глаза, а он не находит ничего лучше,
как вспомнить дохлого пса! О, горе мне, горе с этим челове-
ком!
ЕФРОСИМОВ (внезапно обнимает Еву). Ева! Ева!
ЕВА. О, наконец-то, наконец-то он что-то сообразил!
Адам прикрывает глаза щитком ладони и покачивает головой.
Разве я хуже Жака? Человек влезает в окно и сразу ослепляет
меня свечками, которые у него в глазах! И вот я уже знаю и
обожаю формулу хлороформа, я, наконец, хочу стирать ему
белье. Я ненавижу войну... Оказывается, мы совершенно оди-
наковы, у нас одна душа, разрезанная пополам, и я, подумайте,
с оружием отстаивала его жизнь! О, нет, это величайшая
несправедливость — предпочесть мне бессловесного Жака!
ЕФРОСИМОВ. О, Ева, я давно уже люблю тебя!
ЕВА. Так зачем же ты молчал? Зачем?
ЕФРОСИМОВ. Я сам ничего не понимал! Или, быть может, я не
умею жить. Адам?.. Да, Адам!.. Он тяготит меня?.. Или мне
жаль его?..
ЕВА. Ты гений, но ты тупой гений! Я не люблю Адама. Зачем я
вышла за него замуж? Зарежьте, я не понимаю. Впрочем,
тогда он мне нравился... И вдруг катастрофа, и я вижу, что
мой муж с каменными челюстями, воинственный и органи-
зующий. Я слышу — война, газ, чума, человечество, построим
здесь города... Мы найдем человеческий материал! А я не
хочу никакого человеческого материала, я хочу просто людей,
а больше всего одного человека. А затем домик в Швейцарии,
и — будь прокляты идеи, войны, классы, стачки... Я люблю
тебя и обожаю химию...
ЕФРОСИМОВ. Ты моя жена! Сейчас я все скажу Адаму... А потом
что?
ЕВА. Провизия в котомке, а в плетенке раненый петух. Я позабо-
тилась, чтобы тебе было с кем нянчиться, чтоб ты не мучил
меня своим Жаком!.. Через час мы будем у машин, и ты
увезешь меня...
ЕФРОСИМОВ. Теперь свет пролился на мою довольно глупую
голову, и я понимаю, что мне без тебя жить нельзя. Я обожаю
тебя.
ЕВА. Я женщина Ева, но он не Адам мой. Адамом будешь ты! Мы
будем жить в горах. (Целует его.)
ЕФРОСИМОВ. Иду искать Адама!..
АДАМ (выходя). Меня не надо искать, я здесь.
ЕВА. Подслушивать нельзя. Адам! Это мое твердое убеждение. У
нас нет государственных тайн. Здесь происходит объяснение
между мужчиной и женщиной. И никто не смеет слушать!
Притом у тебя в руке револьвер и ты пугаешь. Уходи!
ЕФРОСИМОВ. Нет, нет, Ева... У нас то и дело вынимают револь-
веры, и даже раз в меня стреляли. Так что это уже перестало
действовать.
ЕВА. Уходи!
АДАМ. Я не подслушивал, я слушал, и как раз то, что вы мне сами
хотели сообщить. Револьвер всегда со мной, а сейчас я стрелял
в память погибшего летчика, который никогда больше не
прилетит. Он не прилетит, и ваши мученья закончены. Ты
говоришь, что у меня каменные челюсти? Э, какая чепуха. У
всех людей одинаковые челюсти, но вы полагаете, что люди
только вы, потому что он возится с петухом. Но, видите ли,
у нас мысли несколько пошире, чем о петухе! Впрочем, это
неважно для вас. Это важно для убитого Дарагана! И он,
знайте, герой! Ева, ты помнишь тот вечер, когда погибла и
Аня, и Туллер, и другие? Вот до сих пор я носил в кармане
билеты в Зеленый Мыс, вагон седьмой... Тут важен не петух,
а то, что, какие бы у меня ни были челюсти, меня бросает
одинокого в мире жена... Что с этим можно поделать? Ничего.
Получай билеты в Зеленый Мыс и уходи! Ты свободна.
ЕВА (всхлипнув). Адам, мне очень жаль тебя, но я не люблю тебя.
Прощай!..
АДАМ. Профессор! Ты взял мою жену, а имя я тебе свое дарю.
Ты — Адам. Одна просьба: уходите сейчас же, мне неприятно
будет, если сейчас придут Пончик и Маркизов. Но у машин
подождите час. Я думаю, что они вас догонят. Уходите!
ЕФРОСИМОВ. Прощай!.. (Уходит с Евой.)
АДАМ (берет трубу, трубит).
Входят Маркизов и Пончик.
Товарищи! Объявляю вам, что по всем данным любимый
мною горячо командир Дараган погиб. Но республика память
о нем сохранит! Во всяком случае, вы свободны. Кто хочет,
может уйти из лесу, если не боится чумы там. Кто хочет,
может остаться со мною еще на некоторое время в этом
городе... (указывает на шатры.)
ПОНЧИК. Почему ты не объявишь об этом и Ефросимову?
АДАМ. Ефросимов со своею женой Евой — мы разошлись с ней —
уже ушли. Они на волчьей тропе...
Пончик делает тревожное движение.
...Нет, нет, не беспокойся. У машин они подождут вас.
ПОНЧИК. Я иду за ними!.. (Берет котомку, ружье, спешит.)
АДАМ. А ты, Генрих?
МАРКИЗОВ. Я?
ПОНЧИК. Генрих Хромой! Не давай ты себя обольщать глупостями!
Ты что же это, в лесного зверя хочешь превратиться?
МАРКИЗОВ. Идем с нами, Адам. Тебе нельзя оставаться одному в
лесу.
АДАМ. Почему?
МАРКИЗОВ. Сопьешься. А!., не хочешь с Евой идти?
ПОНЧИК. Нет, он не хочет в сатанинской гордости признать себя
побежденным! Он верит, что Дараган все-таки спустится к
im
нему с неба. Ну, продолжай городить социалистические ша-
лаши в лесах, пока не пойдет снег! Прощай! Генрих, идем!
МАРКИЗОВ. Идем с нами!
АДАМ. Прощайте! Уходите!
Маркизов и Пончик уходят. Пауза.
Солнце. Обманывать себя совершенно не к чему. Ни огни, ни
дым поддерживать больше не для кого. Но сейчас я не хочу
ни о чем думать. Я ведь тоже человек и желаю спать, я желаю
спать. (Скрывается в шатре.)
Пауза. Потом слышится, как гудит, подлетая, аэроплан, затем он стихает.
Послышался грохот пулемета. Тогда из шатра выбегает Адам, он спотыкается,
берется за сердце, не может бежать, садится... Послышался трубный сигнал
и дальние голоса. Затем выбегает Вируэс. Она в летном костюме. Сбрасывает
шлем. Лицо ее обезображено одним шрамом.
ВИРУЭС. Adam! Effrossimoff! (Увидев Адама.) Buenos dias! Old! Old!1
АДАМ (хрипло). Не понимаю... Кто вы такая?..
ВИРУЭС. Escolta! (Указывая на небо.) Gobierno mundial! Soy aviador
espanol!.. Ой est-ce que se trouve Adam?1 2
Слышен второй прилет. Адам берется за револьвер, отступает.
Non, non! Je ne suis pas ennemie fasciste! Etes-vous Adam?3
Трубный сигнал.
АДАМ. Я — Адам. Я. Где Дараган? Ой est Daragane?4
ВИРУЭС. Daragane viendra, viendra!5
В лесу солнце. Выбегает Тимонеда. Жмет руку Адаму, сбрасывает шлем, жадно
пьет воду. И тогда появляется Дараган.
АДАМ (кричит). Дараган! (Берется за сердце.)
Еще прилет, еще трубный сигнал.
ДАРАГАН. Жив первый человек?
АДАМ (припадает головой к Дарагану). Дараган! Дараган!
ДАРАГАН. Я опоздал, потому что был в бою над Финистерре.
ЗЕВАЛЬД (вбегая, кричит). Russen! Hoch! (Спрашивает у Дарагана)
1st das Professor Efrossimoff?6
ДАРАГАН. Nein, nein!7 Это — Адам!
ЗЕВАЛЬД. Adam! Adam! (Жмет руку Адаму.)
ДАРАГАН. Где Ева? Где хромой?
АДАМ. Ты опоздал, и все не выдержали и ушли, а я остался один.
ДАРАГАН. И Ефросимов?
АДАМ. Ефросимов ушел с Евой. Она мне не жена. Я — один.
ДАРАГАН. По какой дороге?
1 Адам! Ефросимов! Здравствуйте! Привет! Привет! (Исп.)
2 Эскорт! Всемирное правительство. Я испанский летчик! (Исп.) Где находится
Адам? (Франц.)
3 Нет, нет! Я не фашистский враг! Вы Адам? (Франц.)
4 Где Дараган? (Франц.)
5 Дараган придет, придет! (Франц.)
6 Русские! Ура! Это профессор Ефросимов? (Нем.)
7 Нет, нет! (Нем.)
Miiiiiiilii
АДАМ. По волчьей тропе, к машинам.
ДАРАГАН. Товарищ Павлов!..
ПАВЛОВ. Я!
ДАРАГАН. Четыре путника на этой тропе! Вернуть их! Среди них
Ефросимов!
Павлов убегает.
(Внезапно обнял Адама.) Не горюй. Смотри, моя жена. Лежала
и умирала, отравленная старуха, моя испанка, вся в язвах,
далеко отсюда. (Вируэс.) Мария! Обнимитесь. Это Адам.
ВИРУЭС. Abrazar?1 (Обнимает Адама.)
Адам вдруг плачет, уткнувшись в плечо Вируэс.
ДАРАГАН. Э... э... э...
ЗЕВАЛЬД (подает Адаму воду). Э... э...
АДАМ (опускается на пень). Люди, люди... Подойди ко мне, Дара-
ган... Москва, Дараган?
ДАРАГАН. Возвращаются. Идут с Урала таборами.
АДАМ. Сгорела?
ДАРАГАН. Выгорели только некоторые районы... от термитных
бомб.
АДАМ. А задушили всех?
ЗЕВАЛЬД. Nein, nein!
ДАРАГАН. Нет, там травили не солнечным газом, а обыкновенной
смесью. Тысяч триста погибло.
АДАМ (покачивает головой). Так...
Тут вбегают Маркизов и Пончик.
МАРКИЗОВ (возбужденно). Люди! Иностранцы! (Декламирует.) На-
стал великий час!..
ДАРАГАН. Здорово, Генрих!
ПОНЧИК. Победа! Победа! Мы победили, Дараган!
Послышалось тяжелое гудение вдали.
ДАРАГАН. Ну, вот и он летит. (Кричит.) К аппаратам!
ЗЕВАЛЬД. Zu den Apparaten!2 (Убегает.)
Убегает и Тимонеда.
АДАМ. О, Пончик-Непобеда! Пончик-Непобеда!
ПОНЧИК. Товарищ Адам! У меня был минутный приступ слабости!
Малодушия! Я опьянен, я окрылен свиданием с людьми! Ах,
зачем, зачем я уничтожил рукопись! Меня опять зовет Апол-
лон!..
МАРКИЗОВ. Акимович?!
ПОНЧИК. Молчи, хромой!
Входят Ева и Ефросимов. Ева ведет Ефросимова под руку. У Ефросимова в руке
плетенка с петухом. Останавливаются в тени.
АДАМ. Мне тяжело их видеть!
ДАРАГАН. Иди на аэродром...
Адам уходит. Наступает молчание.
1 Обнять? (Исп.)
2 К аппаратам! (Нем.)
Ини
Дараган стоит в солнце, на нем поблескивает снаряжение.
Ефросимов стоит в тени.
Здравствуй, профессор.
ЕФРОСИМОВ. Здравствуй, истребитель. (Морщится, дергается.)
ДАРАГАН. Я — не истребитель. Я — командир эскорта правитель-
ства всего мира и сопровождаю его в Ленинград. Истреблять
же более некого. У нас нет врагов. Обрадую тебя, профессор:
я расстрелял того, кто выдумал солнечный газ.
ЕФРОСИМОВ (поежившись). Меня не радует, что ты кого-то рас-
стрелял!
ВИРУЭС (внезапно). Efrossimoff?!
ДАРАГАН. Да, да, он — Ефросимов. Смотри на него! Он спас твою
жизнь. (Указывает на аппарат.)
ВИРУЭС. Hombre genial!1 (Указывает на свой шрам.)
ЕВА. Саша! Умоляю, не спорь с ним, не раздражай его! Зачем? Не
спорь с победителем! (Дарагану.) Какой ты счет с ним сво-
дишь? Зачем нам преградили путь? Мы — мирные люди, не
причиняем никому зла. Отпустите нас на волю!.. (Внезапно к
Вируэс.) Женщина! Женщина! Наконец-то вижу женщину!
(Цлачет.)
ДАРАГАН. Успокойте ее, дайте ей воды. Я не свожу никаких счетов.
(Ефросимову.) Профессор, тебе придется лететь с нами. Да,
забыл сказать... ты сбил меня... я жалею, что стрелял в тебя,
и, конечно, счастлив, что не убил. (Маркизову.) Спасибо тебе,
Генрих!
МАРКИЗОВ. Я понимаю, господи! Я — человек ловкий! Скажи,
пожалуйста, Дараган, как теперь с долларами будет?..
ПОНЧИК. Кретин! (Скрывается.)
ДАРАГАН. Какими долларами? Что ты, хромой?
МАРКИЗОВ. Это я так... Из любознательности. Змей! (Скрывается.)
ДАРАГАН (Ефросимову). Ты жаждешь покоя? Ну что же, ты его
получишь! Но потрудись в последний раз. На Неве уже стоят
гидропланы. Мы завтра будем выжигать кислородом, по тво-
ему способу, пораженный город, а потом... живи где хочешь.
Весь земной шар открыт, и визы тебе не надо.
ЕФРОСИМОВ. Мне надо одно — чтобы перестали бросать бом-
бы, — ия уеду в Швейцарию.
Слышен трубный сигнал, и в лесу ложится густая тень от громадного воздушного
корабля.
ДАРАГАН. Иди туда, профессор!
ЕФРОСИМОВ. Меня ведут судить за уничтожение бомб?
ДАРАГАН. Эх, профессор, профессор!.. Ты никогда не поймешь тех,
кто организует человечество. Ну, что ж... Пусть, по крайней
мере, твой гений послужит нам! Иди, тебя хочет видеть
генеральный секретарь.
Занавес
Конец
1 Гениальный человек! (Исп.)
БЛАЖЕНСТВО
Сон инженера Рейна в четырех действиях
ДЕЙСТВУЮТ
Ш ЕВГЕНИЙ НИКОЛАЕВИЧ РЕЙН, инженер.
|| СОСЕДКА РЕЙНА.
Ц ЮРИЙ МИЛОСЛАВСКИЙ, по прозвищу Солист.
БУНША-КОРЕЦКИЙ, князь и секретарь домоуправления.
|| ИОАНН ГРОЗНЫЙ, царь.
|| ОПРИЧНИК.
|| СТРЕЛЕЦКИЙ ГОЛОВА
МИХЕЛЬСОН, гражданин.
РАДАМАНОВ, Народный Комиссар Изобретений.
Ц АВРОРА, его дочь.
Ц АННА, его секретарь.
Ц САВВИЧ, директор Института гармонии.
ГРАББЕ, профессор медицины.
|| ГОСТЬ.
II УСЛУЖЛИВЫЙ гость.
II МИЛИЦИЯ. '
й? Действие происходит в разные времена.
действие первое
Весенний день. Московская квартира. Передняя с телефоном. Большая комната
Рейна в полном беспорядке. Рядом комната гражданина Михельсона, обильно
меблированная.
В комнате Рейна, на подставке, маленький механизм. Чертежи, инструмент.
Рейн в замасленной прозодежде, небрит, бессонен, работает у механизма. Время
от времени, когда Рейну удается настроить механизм, в комнате начинают
слышаться долетающие издали приятные музыкальные звуки и мягкие шумы.
РЕЙН. Триста шестьдесят четыре... Опять тот же звук... Но ничего
больше...
За сценою вдруг возбужденный голос соседки: «Селедки... Последний день...» —
потом глухие голоса, топот ног и стук в дверь Рейна.
Ну, ну! Кто там еще?
СОСЕДКА (войдя). Софья Петровна! А, Софья Петр... ах, нету ее?
Товарищ Рейн, скажите вашей супруге, что в нашем коопера-
тиве по второму талону селедки дают. Чтоб скорей шла.
Сегодня последний день.
РЕЙН. Ничего не могу ей сказать, потому что она еще вчера вечером
ушла.
СОСЕДКА. А куда ж она пошла?
РЕЙН. К любовнику.
СОСЕДКА. Вот так так! Как же это вы говорите — к любовнику?
Это к какому ж любовнику?
РЕЙН. Кто его знает. Петр Иванович или Илья Петрович, я не
помню. Знаю только, что он в серой шляпе и беспартийный.
СОСЕДКА. Вот так так! Оригинальный вы человек какой! Такого у
нас в доме еще даже и не было!
РЕЙН. Простите, я очень занят.
СОСЕДКА. Так что ж, селедки теперь пропадут, что ли?
РЕЙН. Я занят очень.
СОСЕДКА. А она- когда придет от этого, беспартийного-то?
РЕЙН. Никогда. Она совсем к нему ушла.
СОСЕДКА. И вы что же, страдаете?
РЕЙН. Послушайте, я очень занят.
СОСЕДКА. Ну, ну... Вот дела! Пока. (Скрывается.)
За сценой глухие голоса; слышно: «К любовнику ушла... селедки... последний
день...» — потом топот, хлопанье двери и полная тишина.
РЕЙН. Вот мерзавки какие! (рбращается к механизму.) Нет, сначала.
Терпение. Выберу весь ряд. (Работает.)
Свет постепенно убывает, и наконец в комнате Рейна темно. Но все слышны
дальние певучие звуки.
Парадная дверь беззвучно открывается, и в переднюю входит Юрий Милославский,
хорошо одетый, похожий на артиста человек.
МИЛОСЛАВСКИЙ (прислушавшись у двери Рейна). Дома. Все люди
на службе, а этот дома. Патефон починяет. А где же комната
Михельсона? (У двери Михельсона, читает надпись.) Ах, вот!
«Сергей Евгеньевич Михельсон». Какой замок курьезный. На-
верно, сидит в учреждении и думает, какой чудный замок
повесил на свою дверь. Но на самом деле этот замок плохой.
(Взламывает замок и входит в комнату Михельсона.) Прекрас-
ная обстановка. Холостые люди всегда прилично живут, я
заметил. Э, да у него и телефон отдельный. Большое удобство.
Вот первым долгом и нужно ему позвонить. (По телефону.)
Наркомснаб. Мерси. Добавочный девятьсот. Мерси. Товарища
Михельсона. Мерси. (Несколько изменив голос.) Товарищ Ми-
хельсон? Бонжур. Товарищ Михельсон, вы до конца на службе
будете? Угадайте. Артистка. Нет, не знакома, но безумно хочу
познакомиться. Так вы до четырех будете? Я вам еще позвоню.
Я очень настойчивая. (Кладет трубку.) Страшно удивился.
Ну-с, начнем. (Взламывает письменный стол, выбирает ценные
вещи, затем взламывает шкафы, шифоньерки.) Ампир. Очень
аккуратный человек. (Снимает стенные часы, надевает пальто
Михельсона, меряет шляпу.) Мой номер. Устал. (Достает из
буфета графинчик, закуску, выпивает.) На чем это он водку
настаивает? Прелестная водка! Нет, это не полынь. Уютно у
него в комнате. Почитать любит. (Берет со стола книгу,
читает.) «Богат и славен Кочубей. Его луга необозримы...»
Красивые стихи. Славные стихи. (По телефону.) Наркомснаб.
Мерси. Добавочный девятьсот. Мерси. Товарища Михельсона.
Мерси. Товарищ Михельсон? Это я опять. На чем вы водку
настаиваете? Моя фамилия таинственная. А какой вам сюр-
приз сегодня выйдет. (Кладет трубку} Страшно удивляется.
(Выпивает.) Богат и славен Кочубей. Его луга необозримы...
Комната Михельсона угасает, а в комнату Рейна набирается свет. В воздухе
вокруг Рейна и механизма начинает возникать слабо мерцающее кольцо.
РЕЙН. Ага! Светится. Это иное дело.
Стук в дверь.
Ах, чтоб вы провалились, проклятые! Да! (Душит кольцо.)
Входит Бунша-Корецкий, на голове у него дамская шляпа.
Меня дома нет.
Бунша улыбается.
Нет, серьезно, Святослав Владимирович, я занят. Что это у
вас на голове?
БУНША. Головной убор.
РЕЙН. А вы посмотрите на него.
БУНША (у зеркала). Это я шляпку Лидии Васильевны, значит,
надел.
РЕЙН. Вы, Святослав Владимирович, рассеянный человек. В ваши
годы дома надо сидеть, внуков нянчить, а вы целый день
бродите по дому с книгой.
БУНША. У меня нет внуков. А если я перестану ходить, то
произойдет ужас.
РЕЙН. Государство рухнет?
БУНША. Рухнет, если за квартиру не будут платить.
РЕЙН. У меня нет денег, Святослав Владимирович.
БУНША. За квартиру нельзя не платить. У нас в доме думают, что
можно, а на самом деле нельзя. Я по двору прохожу и
содрогаюсь. Все окна раскрыты, все на подоконниках лежат
и рассказывают такие вещи, которые рассказывать запрещено.
РЕЙН. Вам, князь, лечиться надо.
БУНША. Я уж доказал, Евгений Николаевич, что я не князь, и вы
меня не называйте князем.
РЕЙН. Вы — князь.
БУНША. Нет, я не князь.
РЕЙН. Не понимаю этого упорства. Вы — князь.
БУНША. А я говорю, нет. (Вынимает бумаги.) Вот документы,
удостоверяющие, что моя мама изменяла папе, и я сын кучера
Пантелея. Я и похож на Пантелея. Потрудитесь прочесть.
РЕЙН. Не стоит. Ну, если так, вы — сын кучера, но у меня нет
денег.
БУНША. Заклинаю вас, заплатите за квартиру, а то Луковкин
говорит, что наш дом на черную доску попадет.
РЕЙН. Вчера жена ушла к какому-то Петру Ильичу, потом селедки,
потом является эта развалина, не то князь, не то сын кучера,
и истязает меня. Меня жена бросила, понятно?
БУНША. Позвольте, что же вы мне-то не заявили?
РЕЙН. А почему это вас волнует? Вы на нее какие-нибудь виды
имели?
БУНША. Виды такие, что немедленно я должен ее выписать. Куда
она выехала?
РЕЙН. Я не интересовался.
БУНША. Понятно, что вам неинтересно. А мне интересно. Я сам
узнаю и выпишу.
Пауза.
Я присяду.
РЕЙН. Да незачем вам присаживаться. Как вам объяснить, что меня
нельзя тревожить во время этой работы?
БУНША. Нет, вы объясните. Недавно была лекция, и я колоссаль-
ную пользу получил. Читали про венерические болезни. Во-
обще, наша жизнь очень интересная и полезная, но у нас в
доме этого не понимают. Наш дом вообще очень странный.
Михельсон, например, красное дерево покупает, но за квартиру
платит туго. А вы машину сделали.
РЕЙН. Вы бредите, Святослав Владимирович!
БУНША. Я обращаюсь к вам с мольбой, Евгений Николаевич. Вы
насчет своей машины заявите в милицию. Ее зарегистриро-
вать надо, а то в четырнадцатой квартире уже говорили, что
вы такой аппарат строите, чтоб на нем из-под советской власти
улететь. А это, знаете, и вы погибнете, и я с вами за компанию.
РЕЙН. Какая ж сволочь это говорила?
БУНША. Виноват, это моя племянница.
РЕЙН. Почему эти чертовы ведьмы болтают чепуху? Я знаю, это
вы виноваты. Вы — старый зуда, шляетесь по всему дому,
подглядываете, а потом ябедничаете, да главное — врете!
БУНША. Я — лицо, занимающее официальный пост, и обязан
наблюдать. Меня тревожит эта машина, и я вынужден буду о
ней сообщить.
РЕЙН. Ради Бога, повремените. Ну, хорошо, идите сюда. Просто-
напросто я делаю опыты над изучением времени. Да впрочем,
как я вам объясню, что время есть фикция, что не существует
прошедшего и будущего... Как я вам объясню идею о про-
странстве, которое, например, может иметь пять измерений?..
Одним словом вдолбите себе в голову только одно, что это
совершенно безобидно, невредно, ничего не взорвется и вооб-
ще никого не касается! Вот, например, возьмем минус триста
шестьдесят четыре, минус. Включим. Минус, прошлое.
Включает механизм, и кольцо начинает светиться. Слышен певушй звук.
Вот и все. К сожалению, все.
Пауза.
Ах, я идиот! Нет, я не изобретатель, я кретин! Да ведь если
шифр обратный, значит, я должен включить плюс! А если
плюс, то и цифру наоборот! (Бросается к механизму, повора-
чивает какой-то ключ, включает наново.)
В то же мгновенье свет в комнате Рейна ослабевает, раздается удар колокола,
вместо комнаты Михельсона вспыхивает сводчатая палата. Иоанн Грозный, с
посохом, в черной рясе, сидит и диктует, а под диктовку его пишет Опричник
в парчовой одежде, поверх которой накинута ряса.
Слышится где-то церковное складное пение и тягучий колокольный звон.
Рейн и Бунша замирают.
ИОАНН. ...и руководителю...
ОПРИЧНИК (пишет). ...и руководителю...
ИОАНН. ...к пренебесному селению, преподобному игумену Козме,
иже...
ОПРИЧНИК (пишет). ...Козме, иже...
ИОАНН. ...о Христе с братиею... с братиею, царь и великий князь
Иван Васильевич всея Руси...
ОПРИЧНИК (пишет). ...всея Руси...
ИОАНН. ...челом бьет.
РЕЙН. Ах!
Услыхав голос Рейна, Иоанн и Опричник поворачивают головы. Опричник, дико
вскрикнув, вскакивает, пятится, крестится и исчезает.
ИОАНН (вскакивает, крестясь и крестя Рейна). Сгинь! Увы мне,
грешному! Горе мне, окаянному! Скверному душегубцу, ох!
Сгинь! Сгинь! (В исступлении бросается в комнату Рейна,
потом, крестя стены, в переднюю и исчезает.)
БУНША. Вот какую машину вы сделали, Евгений Николаевич!
РЕЙН. Эго Иоанн Грозный! Держите его! Его увидят! Боже мой!
Боже мой! (Бросается вслед за Иоанном и исчезает.)
БУНША (бежит к телефону в передней). Дежурного по городу!
Секретарь домкома десятого жакта в Банном переулке. У нас
физик Рейн без разрешения сделал машину, из которой
появился царь! Не я, не я, а физик Рейн! Банный переулок!
Да трезвый я, трезвый! Бунша-Корецкий моя фамилия! Сни-
маю с себя ответственность! Согласен отвечать! Ждем с не-
терпением! (решает трубку, бежит в комнату Рейна.)
РЕЙН (вбегая). С чердака на крышу хода нету? Боже мой!
Вдруг за палатой Иоанна затявкал набатный колокол, грянул выстрел, послы-
шались крики: «Гой да! Гой да!» В палату врывается Стрелецкий голова с
бердышом в руках.
ГОЛОВА. Где царь?
БУНША. Не знаю.
ГОЛОВА (крестясь). А, псы басурманские! Гойда! Гойда! (Взмахи-
вает бердышом.)
РЕЙН. Черт возьми!
Бросается к механизму и выключает его, отчего в то же мгновенье исчезает и
палата, и Стрелецкий голова и прекращается шум. Только на месте, где была
стенка комнаты Михельсона, остается небольшой темный провал.
Пауза.
Видали?
БУНША. Как же!
РЕЙН. Постойте, вы звонили сейчас по телефону?
БУНША. Честное слово, нет.
РЕЙН. Старая сволочь! Ты звонил сейчас по телефону? Я слышал
твой паскудный голос!
БУНША. Вы не имеете права...
РЕЙН. Если хоть кому-нибудь хоть одно слово!.. Ну, черт с вами!
Стало быть, на крышу он не выскочит? Боже мой, если его
увидят! Он дверь за собой захлопнул на чердак! Какое счастье,
что их всех черт за селедками унес!
В этот момент из провала — из комнаты Михельсона — появляется встрево-
женный шумом Милославский с часами Михельсона под мышкой.
Вот тебе раз!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я извиняюсь, это я куда-то не туда вышел. У
вас тут стенка, что ли, провалилась? Виноват, как пройти на
улицу? Прямо? Мерси.
РЕЙН. Нет! Стойте!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Виноват, в чем дело?
БУНША. Михельсоновы часы.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я извиняюсь, какие Михельсоновы? Это мои
часы.
РЕЙН (Бунше). Да ну вас с часами! Очевидно, я не довел до нуля
стрелку. Тьфу, черт! (Милославскому.) Да вы какой эпохи? Как
вас зовут?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Юрий Милославский.
РЕЙН. Не может быть!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Извиняюсь, у меня документ есть, только я его
на даче оставил.
РЕЙН. Вы кто такой?
МИЛОСЛАВСКИЙ. А вам зачем? Ну, солист государственных теат-
ров.
РЕЙН. Я ничего не понимаю. Да вы что, нашего времени? Как же
вы вышли из аппарата?
БУНША. И пальто Михельсона.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я извиняюсь, какое Михельсона? Что это, у
одного Михельсона коверкотовое пальто в Москве?
РЕЙН. Да ну вас к черту, с этим пальто! (Смотрит на циферблат
механизма.) Ах, ну да! Я на три года не довел стрелку. Будьте
добры, станьте здесь, я вас сейчас отправлю обратно. (Движет
liiieillie
механизм.) Что за оказия! Заело! Вот так штука! Ах ты,
Господи! Этот на чердаке сидит! (Милославскому.) Вы не
волнуйтесь. Дело вот в чем. Я изобрел механизм времени, и
вы попали... Ну, словом, вы не пугайтесь, я... я сейчас налажу
все это. Дело в том, что время есть фикция...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Скажите! А мне это и в голову не приходило!
РЕЙН. В том-то и дело. Так вот механизм...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Богатая вещь! Извиняюсь, это что же, золотой
ключик?
РЕЙН. Золотой, золотой. Одну минуту, я только отвертку возьму.
Отворачивается к инструменту.)
Милославский наклоняется к машине. В то же мгновение вспыхивает кольцо,
свет в комнате меняется, поднимается вихрь...
Что такое!.. Кто тронул машину?!
БУНША. Караул!
Вихрь подхватывает Буншу, втаскивает его в кольцо, и Бунша исчезает.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Чтоб тебе черт! (Схватывается за занавеску,
обрывает ее и, увлекаемый вихрем, исчезает в кольце.)
РЕЙН. Что же это такое вышло! (Влетает в кольцо, схватывает
механизм.) Ключ! Ключ! Где же ключ! Ключ выронил! (Исче-
зает вместе с механизмом.)
Наступает полная тишина в доме. После большой паузы парадная дверь откры-
вается и входит Михельсон.
МИХЕЛЬСОН (у двери в свою комнату). Батюшки! (Входит в
комнату.) Батюшки! (Мечется.) Батюшки! Батюшки! (Броса-
ется к телефону.) Милицию! Милицию! В Банном переулке,
десять... Какой царь? Не царь, а обокрали меня! Михельсон
моя фамилия! (Бросает трубку.) Батюшки!
В этот момент на парадном ходе начинаются энергичные звонки. Михельсон
открывает дверь, и входит милиция в большом числе.
Слава тебе, Господи! Товарищи, да как же вы быстро поспели!
МИЛИЦИЯ. Где царь?
МИХЕЛЬСОН. Какой царь?! Обокрали меня! Стенку взломали! Вы
только гляньте! Часы, пальто, костюмы! Портсигар! Все на
свете!
МИЛИЦИЯ. Кто звонил насчет царя?
МИХЕЛЬСОН. Какого такого царя, товарищи? Ограбили! Вы по-
смотрите!
МИЛИЦИЯ. Без паники, гражданин! Товарищ Сидоров, займите
черный ход.
МИХЕЛЬСОН. Ограбили!
Темно.
Та часть Москвы Великой, которая носит название Блаженство. На чудовищной
высоте над землей громадная терраса с колоннадой.
Мрамор.
Сложная, но малозаметная и незнакомая нашему времени аппаратура. За столом,
в домашнем костюме, сидит Народный Комиссар Изобретений Радаманов и
читает.
Над Блаженством необъятный воздух, весенний закат.
АННА (входя). Павел Сергеевич, вы что же это делаете?
РАДАМАНОВ. Читаю.
АННА. Да вам переодеваться пора. Через четверть, часа сигнал.
РАДАМАНОВ (вынув, часы). Ага. Аврора прилетела?
АННА. Да. (Уходит.у
АВРОРА (входя). Да, я здесь. Ну, поздравляю тебя с наступающим
Первым мая.
РАДАМАНОВ. Спасибо, и тебя также. Кстати, Саввич звонил мне
сегодня девять раз, пока тебя не было.
АВРОРА. Он любит меня, и мне приятно его мучить.
РАДАМАНОВ. Но вы меня не мучьте. Он сегодня ломился в восемь
часов утра, спрашивал, не прилетела ли ты.
АВРОРА. Как ты думаешь, папа, осчастливить мне его или нет?
РАДАМАНОВ. Признаюсь тебе откровенно, мне это безразлично.
Но только ты дай ему сегодня хоть какой-нибудь ответ.
АВРОРА. Папа, ты знаешь, в последнее время я как будто несколько
разочаровалась в нем.
РАДАМАНОВ. Помнится, месяц назад ты стояла у этой колонны
и отнимала у меня время, рассказывая о том, как тебе
нравится Саввич.
АВРОРА. Возможно, что мне что-нибудь и померещилось. И теперь
я не могу понять, чем он, собственно, меня прельстил? Не то
понравились мне его брови, не то он поразил меня своей
теорией гармонии. Гармония, папа...
РАДАМАНОВ. Прости. Если можно, не надо ничего про гармонию,
я уже все слышал от Саввича...
На столе в аппарате вспыхивает голубой свет.
Ну вот, пожалуйста. (В аппарат.) Да, да, да, прилетела.
'Свет гаснет.
Он сейчас подымется. Убедительно прошу, кончайте это дело
в ту или другую сторону, а я ухожу переодеваться. (Уходит.)
Люк раскрывается, и из него появляется Саввич. Он ослепительно одет, во фраке,
с цветами в руках.
САВВИЧ. Дорогая Аврора, не удивляйтесь, я только на одну минуту,
пока еще нет гостей. Разрешите вам вручить эти цветы.
АВРОРА. Благодарю вас. Садитесь, Фердинанд.
САВВИЧ. Аврора, я пришел за ответом. Вы сказали, что дадите его
сегодня вечером.
АВРОРА. Ах, да, да. Наступает Первое мая. Знаете ли что, отложим
наш разговор до полуночи. Я хочу собраться с мыслями.
САВВИЧ. Слушаю. Я готов ждать и до полуночи, хотя и уверен,
что ничто не может измениться за эти несколько часов.
Поверьте, Аврора, что наш союз неизбежен. Мы — гармони-
ческая пара. А я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы
были счастливы.
АВРОРА. Спасибо, Фердинанд.
САВВИЧ. Итак, разрешите откланяться. Я явлюсь, как только
начнется праздник.
АВРОРА. Мы будем рады.
Саввич уходит. Пауза.
Радаманов входит, полуодет.
РАДАМАНОВ. Ушел?
АВРОРА. Ушел.
РАДАМАНОВ. Ты опять не дала ответа?
АВРОРА. Как всякая интересная женщина, я немного капризна.
РАДАМАНОВ. Извини, но ты вовсе не так интересна, как тебе
кажется. Что же ты делаешь с человеком?
АВРОРА. А с другой стороны, конечно, не в бровях сила. Бывают
самые ерундовские брови, а человек интересный...
За сценой грохот разбитых стекол. Свет гаснет и вспыхивает, и на террасу
влетает Бунша, затем Милославский и, наконец, Рейн.
РЕЙН. О Боже!
БУНША. Евгений Николаевич!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Куда ж это меня занесло?
РАДАМАНОВ. Артисты. Что ж это вы стекла у меня бьете? О
съемках нужно предупреждать. Это моя квартира.
РЕЙН. Где мы? Да ответьте же, где мы?
АВРОРА. В Блаженстве.
РАДАМАНОВ. Простите...
АВРОРА. Погоди, папа. Это карнавальная шутка. Они костюмиро-
ваны.
РАДАМАНОВ. Во-первых, это раньше времени, а во-вторых, все-та-
ки стекла в галерее... На одном из них, по-видимому, дамская
шляпа. Может быть, это и очень остроумно...
РЕЙН. Это Москва? (Бросается к парапету, видит город.) Ах!
(Оборачивается с безумным лицом, смотрит светящийся ка-
лендарь.) Четыре двойки. Две тысячи двести двадцать второй
год! Все понятно. Это двадцать третий век. (Теряет сознание.)
АВРОРА. Позвольте! Он по-настоящему упал в обморок! Он голову
разбил! Отец! Анна! Анна! (Бросается к Рейну.)
Анна вбегает.
РАДАМАНОВ (по аппарату). Граббе! Поднимайтесь ко мне! Да в
чем есть! Тут какая-то чертовщина! Голову разбил!
АННА. Кто эти люди?
АВРОРА. Воды!
БУНША. Он помер?
Открывается люк, и вылетает полуодетый Граббе.
АВРОРА. Сюда, профессор, сюда!
Граббе приводит в чувство Рейна.
РЕЙН (очнувшись). Слушайте... Но только верьте... Я изобрел меха-
низм для проникновения во время... вот он... Поймите мои
слова... Мы люди двадцатого века!
Темно.
Конец первого действия
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Иллюминованная ночь на той же террасе. Буфет с шампанским. Радаманов и
Рейн во фраках стоят у парапета. В отдалении Саввич. Анна в бальном платье
у аппарата. Слышна мощная музыка.
РАДАМАНОВ. Вон видите, там, где кончается район Блаженства,
стеклянные башни. Это Голубая Вертикаль. Теперь смотри-
те — поднялся рой огней. Это жители Вертикали летят сюда.
РЕЙН. Да, да.
РАДАМАНОВ. У нас существует обычай: в вечер праздника Первого
мая жители Москвы летят строем с огнями приветствовать
народных комиссаров. Это называется демонстрация. В ваше
время этого не было?
РЕЙН. Нет, было. Это мне известно. Только они шли по земле.
В аппарате вспыхивает свет.
АННА. Голубая Вертикаль хочет видеть инженера Рейна.
РАДАМАНОВ. Вы не возражаете?
РЕЙН. Нет, с удовольствием.
АННА (в аппарат). Слушайте. Говорит Народный Комиссар Изо-
бретений Радаманов.
РАДАМАНОВ (Рейну). Сюда, пожалуйста, (рсвещаясь сверху, говорит
в аппарат.) Приветствую Голубую Вертикаль! В день празд-
ника Первого мая!
Мимо террасы летит рой светляков. Свет внезапно сверху заливает Рейна.
Вы хотели видеть Рейна? Вот он перед вами. Гениальный
инженер Рейн, человек двадцатого века, пронзивший время!
Все сообщения в телеграммах о нем правильны! Вот он!
Евгений Рейн!
Донесся Светляки исчезают.
Посмотрите, какое возбуждение вы вызвали в мире.
Аппараты гаснут.
Может быть, вы устали?
РЕЙН. О, нет! Я хочу видеть все. Нет, кто действительно гениален,
это ваш доктор Граббе. Я полон сил. Он вдунул в меня жизнь.
САВВИЧ. Этим лекарством нельзя злоупотреблять.
РАДАМАНОВ. Вы познакомились?
РЕЙН. Нет еще.
РАДАМАНОВ. Саввич, директор Института гармонии. Инженер
Рейн, (рейну) Так, может быть, вы хотите взглянуть, как
танцуют? Анна, займите и проводите гостя.
АННА. С большим удовольствием.
Анна и Рейн уходят.
Пауза.
РАДАМАНОВ. Ну, что вы скажете, милый Фердинанд, по поводу
всего этого?
САВВИЧ. Я поражен. Я ничего не понимаю.
Пауза.
Скажите, Павел Сергеевич, какие последствия может все это
иметь?
РАДАМАНОВ. Дорогой мой, я не пророк. (Хлопает себя по карма-
нам.) У вас есть папиросы? В этой суматохе я портсигар
куда-то засунул.
САВВИЧ (похлопав себя по карманам). Вообразите, и я забыл свой!
Пауза.
Радаманов! Нет, этого не может быть!
РАДАМАНОВ. Вот это что-то новенькое. Как же это не может быть
того, что есть? Нет, дорогой Фердинанд, нет, мой дорогой
поклонник гармонии, примиритесь с этой мыслью. Трое сва-
лились к нам из четвертого измерения. Ну, что ж... Пожи-
вем — увидим. Ах, я курить хочу.
Оба уходят.
Слышен аплодисмент, и входит Бунша, а за ним задом, с кем-то раскланиваясь,
Милославский. Оба выбриты и во фраках.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Очень, очень приятно. Мерси, гран мерси. В
другой раз с удовольствием. Мерси. (Бунше.) Понравились мы
им.
БУНША. Все это довольно странно. Социализм совсем не для того,
чтобы веселиться. А они бал устроили. И произносят такие
вещи, что ого-го-го... Но самое главное — фраки. Ох, пропи-
сали бы им ижицу за эти фраки!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Если в тебя вглядеться, то сразу разочаровыва-
ешься. Это кто же им пропишет?
Входит Гость во фраке.
ГОСТЬ. Я понимаю, что вы ищете уединения, и сию минуту уйду.
Мне только хотелось пожать руку спутникам великого Рейна.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Очень, очень приятно. Мерси, гран мерси.
Милославский Юрий. А это секретарь. А вы из каких будете?
ГОСТЬ. Я мастер московской водонапорной станции.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Очень приятно. Вы тоже трудящийся человек...
Да что там... эти рукопожатия всякие... давайте поцелуемся.
ГОСТЬ. Я буду счастлив и польщен.
Милославский обнимает Гостя.
Не забуду этой минуты. (Хочет обнять Буншу.)
МИЛОСЛАВСКИЙ. С ним не обязательно. Это секретарь...
ГОСТЬ. Желаю вам всего, всего хорошего.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Гран, гран мерси.
Гость удаляется.
Приятный народ. Простой, без претензий, доверчивый.
БУНША. Надел бы он фрак да на общее собрание пришел бы! Вот
бы я посмотрел! Какого он происхождения, интересно бы
знать?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ты перестань мне гудеть в ухо. Ничего не даешь
сообразить.
БУНША. Я уже все сообразил и даже с вами могу поделиться своими
соображениями. И одного я не понимаю — откуда у вас
появились точно такие часы, как у Михельсона? У меня
возникают кое-какие подозрения. (Цодходит к столу, на ко-
тором лежат вещи, принесенные из XX века: часы, занавеска,
дамская шляпа.) Вот и надпись выцарапана: «Михельсон».
МИЛОСЛАВСКИЙ. Это я выцарапал «Михельсон».
БУНША. Зачем же чужую фамилию выцарапывать?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Потому что она мне понравилась. Это красивая
фамилия. Пожалуйста, сцарапываю и выцарапываю новую:
«Милославский». Это вас успокаивает?
БУНША. Нет, не успокаивает. Все равно я подозреваю.
МИЛОСЛАВСКИЙ. О, Господи! Тоска какая! На что мне, обеспе-
ченному человеку, Михельсоновы посредственные часы? Вот
часы так часы! (Вынимает из кармана часы.)
БУНША. У товарища Радаманова точно такие же часы... и буква
«Р»...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, вот видишь.
БУНША. А на каком основании вы мне «ты» говорите?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Можешь и мне говорить «ты».
АННА (входит). Не скучаете ли вы одни? Выпьемте шампанского.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Покорнейше благодарю. Простите, мадемуазель,
за нескромный вопрос, нельзя ли нам спиртику выпить в виде
исключения?
АННА. Спирту? Вы пьете спирт?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Кто ж откажется?
АННА. Ах, это интересно. У нас, к сожалению, его не подают. Но
вот кран. По нему течет чистый спирт.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ах, как у вас комнаты оборудованы! Бунша,
бокальчик!
АННА. А неужели он не жжется?
МИЛОСЛАВСКИЙ. А вы попробуйте. Бунша, бокальчик даме.
АННА (выпив). Ой!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Закусывайте, закусывайте.
БУНША. Закусывайте!
В это время входит смущенный Гость и, стараясь не помешать, что-то ищет
под столом,
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что ищите, отец?
ГОСТЬ. Простите, я где-то обронил медальон с цепочкой...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Э-э, это жалко.
ГОСТЬ. Простите, посмотрю еще в бальном зале. (Уходит.)
МИЛОСЛАВСКИЙ. Славные у вас люци. За ваше здоровье. Еще
бокальчик.
АННА. А я не опьянею?
МИЛОСЛАВСКИЙ. От спирту-то? Что вы! Вы только закусывайте.
Князь, мировой паштет.
БУНША. Я же рассказывал тебе про Пантелея.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Да ну тебя к черту с твоим Пантелеем! Все
равно им, кто ты такой. Происхождение не играет роли.
БУНША (Анне). Позвольте, товарищ, навести у вас справочку. Вы
в каком профсоюзе состоите?
АННА. Простите, я не понимаю.
БУНША. То есть, чтобы иначе выразиться, вы куда взносы делаете?
АННА Тоже не понимаю. (Смеется.)
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ты меня срамишь. Ты бы еще про милицию
спросил. Ничего у них этого нет.
БУНША Милиции нет? Ну, это ты выдумал. А где же нас пропи-
шут?
АННА Простите, что я улыбаюсь, но я ни одного слова не понимаю
из того, что вы говорите. Вы кем были в прошлой жизни?
БУНША Я секретарь домоуправления в нашем жакте.
АННА А... а... вы что делали в этой должности?
БУНША. Я карточками занимался, товарищ.
АННА. A-а. Интересная работа? Как вы проводили ваш день?
БУНША Очень интересно. Утром встанешь, чаю напьешься. Жена
в кооператив, а я сажусь карточки писать. Первым долгом
смотрю, не умер ли кто в доме. Умер — значит, я немедленно
его карточки лишаю.
АННА (хохочет). Ничего не понимаю.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Позвольте, я объясню. Утром встанет, начнет
карточки писать, живых запишет, мертвых выкинет. Потом
на руки раздаст; неделя пройдет, отберет их, новые напишет,
опять раздаст, потом опять отберет, опять напишет...
АННА (сохочет). Вы шутите! Ведь так с ума можно сойти!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Он и сошел!
АННА. У меня голова закружилась. Я пьяна. А вы сказали, что от
спирту нельзя опьянеть.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Разрешите, я вас за талью поддержу.
АННА Пожалуйста. У вас несколько странный в наше время, но,
по-видимому, рыцарский подход к женщине. Скажите, вы
были помощником Рейна?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не столько помощником, сколько, так сказать,
его интимный друг. Даже, собственно, не его, а соседа его
Михельсона. Я случайно проезжал в трамвае, дай, думаю,
зайду. Женя мне и говорит...
АННА. Рейн?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Рейн, Рейн... Слетаем, что ли... Я говорю: а что
ж, не все ли равно, летим... (Бунше.) Помолчи минутку. И
вот-с, пожалуйста, такая история... Разрешите вам руку поце-
ловать.
АННА Пожалуйста. Я обожаю смелых людей.
МИЛОСЛАВСКИЙ. При нашей работе нам нельзя несмелыми быть.
Оробеешь, а потом лет пять каяться будешь.
РАДАМАНОВ (входит). Анна, голубчик, я в суматохе где-то свои
часы потерял.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не видел.
АННА Я потом поищу.
БУНША Товарищ Радаманов...
РАДАМАНОВ. А?
БУНША. Товарищ Радаманов, я вам хотел свои документы сдать.
liiii .
РАДАМАНОВ. Какие документы?
БУНША. Для прописки, а то ведь мы на балу веселимся непропи-
санные. Считаю долгом предупредить.
РАДАМАНОВ. Простите, дорогой, не понимаю... Разрешите, потом...
(Уходит.)
БУНША. Совершенно расхлябанный аппарат. Ни у кого толку не
добьешься.
ГРАББЕ (входит). А, наконец-то я вас нашел! Радаманов беспоко-
ится, не устали ли вы после полета? (<4нне.) Простите, на одну
минутку. (Наклоняется к груди Милославского, выслушивает
сердце.) Вы пили что-нибудь?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Лимонад.
ГРАББЕ. Ну, все в порядке. (Бунше.) А вы?
БУНША. У меня, товарищ доктор, поясница болит по вечерам, и
стул очень затрудненный.
ГРАББЕ. Поправим, поправим. Позвольте-ка пульсик. А где ж
часы-то мои? Неужели выронил?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Наверно, выронили.
ГРАББЕ. Ну, неважно, всего доброго. В пальто, что ли, я их
оставил?.. (Уходит.)
АННА. Что они все с часами как с ума сошли?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Обхохочешься! Эпидемия!
БУНША (Милославскому, тихо). Часы Михельсона — раз, товарища
Радаманова — два, данный необъяснимый случай... подозре-
ния мои растут...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Надоел. (Анне.) Пройдемся?
АННА. Я на ногах не стою из-за вашего спирта.
МИЛОСЛАВСКИЙ. А вы опирайтесь на меня. (Бунше, тихо.) Ты
бы пошел в другое место. Иди и там веселись самостоятельно.
А то что ты за мной таскаешься?
Все трое уходят.
Входят Рейн и Аврора. Рейн идет, схватившись за голову.
АВРОРА. Дорогой Евгений Николаевич, да где же он-то?
РЕЙН. Одно из двух: или он остался на чердаке, или его уже
схватили. И вернее всего, что он сейчас уже сидит в психи-
атрической лечебнице. Вы знаете, я как только вспомню о
нем, прихожу в ужас. Да, да... Да, да... Несомненно, его уже
взяла милиция, и воображаю, что там происходит! Но, впро-
чем, сейчас говорить об этом совершенно бесполезно. Все
равно ничего не исправишь.
АВРОРА. Вы не тревожьте себя, а выпейте вина.
РЕЙН. Совершенно верно. (Цвет) Да, история...
АВРОРА. Я смотрю на вас и не могу отвести глаз. Но вы-то отдаете
себе отчет в том, что вы за человек? Милый, дорогой Рейн,
когда вы восстановите свою машину?
РЕЙН. Ох, знаете, там у меня катастрофа. Я важную деталь потерял.
Ну, впрочем, это выяснится...
Пауза.
АВРОРА. Скажите, ну а у вас была личная жизнь? Вы были женаты?
РЕЙН. Как же.
АВРОРА. Что ж теперь с вашей женой?
РЕЙН. Она убежала от меня.
АВРОРА. От вас? К кому?
РЕЙН. К какому-то Семену Петровичу, я не знаю точно...
АВРОРА. А почему она вас бросила?
РЕЙН. Я очень обнищал из-за этой машины, и нечем было даже
платить за квартиру.
АВРОРА. Ага... ага... А вы...
РЕЙН. Что?
АВРОРА. Нет, ничего, ничего.
Бьет полночь. Из бальных зал донесся гул. В то же время открывается люк и
появляется Саввич.
АВРОРА. Полночь. Ах, вот мой жених.
РЕЙН. А!
АВРОРА. Ведь вы знакомы?
САВВИЧ. Да, я имею удовольствие.
АВРОРА. Вы хотите со мной говорить, Фердинанд, не правда ли?
САВВИЧ. Если позволите. Я явился в полночь, как вы назначили.
РЕЙН. Пожалуйста, пожалуйста, я... (Встает.)
АВРОРА. Не уходите далеко, Рейн, у нас только несколько слов.
Рейн выходит.
Милый Фердинанд, вы за ответом?
САВВИЧ. Да.
АВРОРА. Не сердитесь на меня и забудьте меня. Я не могу быть
вашей женой.
Пауза.
САВВИЧ. Аврора... Аврора! Этого не может быть. Что вы делаете?
Мы были рождены друг для друга.
АВРОРА. Нет, Фердинанд, это грустная ошибка. Мы не рождены
друг для друга.
САВВИЧ. Скажите мне только одно: что-нибудь случилось?
АВРОРА. Ничего не случилось. Просто я разглядела себя и вижу,
что я не ваш человек. Поверьте мне, Фердинанд, вы ошиблись,
считая нас гармонической парой.
САВВИЧ. Я верю в то, что вы одумаетесь, Аврора. Институт
гармонии не ошибается, и я вам это докажу! (уходит.)
АВРОРА. Вот до чего верит в гармонию! (Зовет.) Рейн!
Рейн входит.
Извините меня, пожалуйста; вот мой разговор и кончен.
Налейте мне, пожалуйста, вина. Пойдемте в зал.
Рейн и Аврора уходят.
МИЛОСЛАВСКИЙ (входит задом). Нет, мерси. Гран мерси. (Цо-
кашливает.) Не в голосе я сегодня. Право, не в голосе.
Покорнейше, покорнейше благодарю.
АННА (вбегает). Если вы прочтете, я вас поцелую.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Принимаю ваши условия. (Цодставляет лицо.)
АННА. Когда прочтете. А про спирт вы наврали — он страшно
пьяный.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я извиняюсь...
РАДАМАНОВ (входит). Я вас очень прошу — сделайте мне одол-
жение, прочтите что-нибудь моим гостям.
Шт '
МИЛОСЛАВСКИЙ. Да ведь, Павел Сергеевич... я ведь только стихи
читаю. А репертуара, как говорится, у меня нету.
РАДАМАНОВ. Стихи? Вот и превосходно. Я, признаться вам, в
стихах ничего не смыслю, но уверен, что они всем доставят
большое наслаждение.
АННА. Пожалуйте к аппарату. Мы вас передадим во все залы.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Застенчив я, вот горе...
АННА. Не похоже.
Милославского освещают.
(В аппарат.) Внимание! Сейчас артист двадцатого века Юрий
Милославский прочтет стихи.
Аплодисмент в аппарате.
Чьи стихи вы будете читать?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Чьи, вы говорите? Собственного сочинения.
Аплодисмент в аппарате.
В это время входит Гость, очень мрачен. Смотрит на пол.
Богат... и славен... Кочубей... Мда... Его поля... необозримы!
АННА. Дальше!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Конец.
Некоторое недоуменное молчание, затем аплодисмент.
РАДАМАНОВ. Браво, браво... спасибо вам.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Хорошие стишки?
РАДАМАНОВ. Да какие-то коротенькие уж очень. Впрочем, я
отношу это к достоинству стиха. У нас почему-то длиннее
пишут.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, простите, что не угодил.
РАДАМАНОВ. Что вы, что вы... Повторяю вам, я ничего не
понимаю в поэзии. Вы вызвали восторг, послушайте, как вам
аплодируют.
Крики в аппарате: Милославского! Юрия!»
АННА. Идемте кланяться?
МИЛОСЛАВСКИЙ. К чему это?.. Застенчив я...
АННА. Идемте, идемте.
Анна и Милославский уходят, и тотчас доносится бурная овация.
РАДАМАНОВ (Гостю). Что с вами, мой дорогой? Вам нездоровится?
ГОСТЬ. Нет, так, пустяки.
РАДАМАНОВ. Выпейте шампанского. (Уходит.)
ГОСТЬ (выпив в одиночестве три бокала, некоторое время ползает
по полу, ищет что-то). Стихи какие-то дурацкие... Не пой-
мешь, кто этот Кочубей... Противно пишет... (Уходит.)
Вбегает взволнованный Услужливый гость, зажигает свет в аппарате.
УСЛУЖЛИВЫЙ ГОСТЬ. Филармония? Будьте добры, найдите сей-
час же пластинку под названием «Аллилуйя» и дайте ее нам,
в бальный зал Радаманова. Артист Милославский ничего
другого не танцует... Молитва? Одна минута... (убегает, воз-
вращается.) Нет, не молитва, а танец. Конец двадцатых годов
двадцатого века.
В аппарате слышно начало «Аллилуйи».
^11*086 Ы
(Убегает и через короткое время возвращается.) Это! (убегает.)
Рейн и Аврора входят.
АВТОРА. Никого нет. Очень хорошо. Я устала от толпы.
РЕЙН. Проводить вас в ваши комнаты?
АВТОРА. Нет, мне хочется быть с вами.
РЕЙН. Что вы сказали вашему жениху?
АВРОРА. Это вас не касается.
РЕЙН. Что вы сказали вашему жениху?
Аврора внезапно обнимает и целует Рейна.
В то же время в дверях появляется Бунша.
Как вы всегда входите, Святослав Владимирович!
Бунша скрывается.
УСЛУЖЛИВЫЙ ГОСТЬ (вбегает, говорит в аппарат). Громче!
Гораздо громче! (Убегает, потом возвращается, говорит в
аппарат.) Говорит, с колоколами! Дайте колокола! (убегает,
потом возвращается, говорит в аппарат.) И пушечную стрель-
бу! (Убегает.)
Слышны громовые звуки: «Аллилуйя» с пальбой и колоколами.
(Возвращается.) Так держать! (убегает.)
РЕЙН. Что он, с ума сошел! убегает с Авророй.)
Темно.
Конец второго действия
действие третье
Та же терраса. Раннее утро. Рейн в своей прозодежде у механизма. Встревожен,
что-то вспоминает.
Появляется тихонько Аврора и молча смотрит, как он работает.
РЕЙН. Нет, не могу вспомнить и не вспомню никогда...
АВРОРА. Рейн!
Рейн оборачивается.
Не мучь себя, отдохни.
РЕЙН. Аврора!
Целуются.
АВРОРА. Сознавайся, ты опять не спал всю ночь?
РЕЙН. Ну, не спал.
АВРОРА. Не смей работать по ночам. Ты переутомишься, потеряешь
память и ничего не добьешься. Мне самой уже — я просыпалась
сегодня три раза — все время снятся цифры, цифры, цифры...
РЕЙН. Тсс... Мне показалось, что кто-то ходит...
АВРОРА. Кто же может пройти без сигнала?
Пауза.
Ты знаешь, я одержима мыслью, что мы с тобой улетим. И как
только я подумаю об этом, у меня кружится голова... Очевидно,
я выродок: с того момента, как ты оказался здесь, мне опроти-
вели эти колонны и тишина Блаженства, я хочу опасностей,
полетов! Рейн, ты понимаешь ли, какой ты человек!
В аппарате свет.
Отец. Его сигнал. Летим куда-нибудь! Тебе надо отдохнуть.
РЕЙН. Я должен переодеться.
АВРОРА. Вздор! Летим!
Уходят оба.
Радаманов входит, останавливается окало механизма Рейна, долго смотрит на
него, потом садится за стол, звонит.
АННА (входит). Добрый день, Павел Сергеевич!
РАДАМАНОВ. Ну-с!
АННА. Нету, Павел Сергеевич.
РАДАМАНОВ. То есть как нет? Это уже из области чудес.
АННА. Павел Сергеевич, бюро потерь искало.
РАДАМАНОВ. Бюро здесь решительно ни при чем. И часы, и
портсигар были у меня в кармане.
АННА. Поверьте, Павел Сергеевич, что мне так неприятно...
РАДАМАНОВ. Ну, если неприятно, то черт с ними! И не ищите,
пожалуйста, больше!
Анна идет.
Да, кстати, как поживает этот, Юрий Милославский?
АННА. Я не знаю, Павел Сергеевич. А почему вы вспомнили его?
РАДАМАНОВ. Вот и я не знаю. Но почему-то только вспомню про
часы, так сейчас же вспоминаются его стихи про этого, как
его... Кочубея... Что это, хорошие стихи, да?
АННА. Они, конечно, древние стихи, но хорошие. И он великолепно
читает, Павел Сергеевич!
РАДАМАНОВ. Ну, тем лучше. Ладно.
Анна уходит.
Радаманов погружается в работу. На столе вспыхивает сигнал, но Радаманов не
замечает его. Саввич входит, молча останавливается и смотрит на Радаманова.
(Некоторое время еще читает, не замечая его, машинально
берется за карман.) Богат и славен... (Видит Саввича.) А-а!
САВВИЧ. Я вам звонил. Вход к вам свободен.
РАДАМАНОВ. Я не заметил. Прошу садиться.
Пауза.
Вы что-то плохо выглядите.
Пауза.
Вы что же, помолчать ко мне пришли?
САВВИЧ. Нет, Радаманов, говорить.
РАДАМАНОВ. О-хо-хо... Согласитесь, дорогой Фердинанд, что я не
виноват в том, что я ее отец... и... будем считать вопрос
исчерпанным. Давайте кофейку выпьем.
САВВИЧ. Бойтесь этих трех, которые прилетели сюда!
РАДАМАНОВ. Что это вы меня с утра пугаете?
САВВИЧ. Бойтесь этих трех!
РАДАМАНОВ. Что вы хотите, мой дорогой? Скажите пояснее.
САВВИЧ. Я хочу, чтобы они улетели отсюда в преисподнюю!
РАДАМАНОВ. Все единогласно утверждают, что преисподней не
существует, Фердинанд. И кроме того, все это очень непросто,
и даже, милый мой, наоборот...
САВВИЧ. То есть чтоб они остались здесь?
РАДАМАНОВ. Именно так.
САВВИЧ. Ах, понял. Я понимаю значение этого прибора. Ваш
комиссариат может заботиться о том, чтобы сохранить его
изобретение для нашего века, а Институт гармонии должен
позаботиться о том, чтобы эти трое — чужие нам — не
нарушили жизни в Блаженстве! И об этом позабочусь я! А
они ее нарушат, это я вам предсказываю! Я уберегу от них
наших людей, и прежде всего уберегу ту, которую считаю
лучшим украшением Блаженства, — Аврору! Вы мало ее
цените! Прощайте! (Уходит.)
РАДАМАНОВ. О-хо-хо... Да, дела... (Звонит.)
Анна входит.
Анна, закройте все сигналы, чтобы ко мне никто не входил.
АННА. Да. (Уходит.)
Через некоторое время появляется Бунша и молча садится на то место, где
сидел Саввич.
РАДАМАНОВ (подняв голову). Вот тебе раз! Дорогой мой, что же
вы не дали сигнал, прежде чем подняться?
БУНША. Очень удобный аппарат, но сколько я ни дергал...
(И
РАДАМАНОВ. Да зачем же его дергать? Просто-напросто он закрыт.
БУНША. Ага.
РАДАМАНОВ. Итак, чем я вам могу быть полезен?
БУНША (подает бумагу). Я к вам с жалобой, товарищ Радаманов.
РАДАМАНОВ. Прежде всего, Святослав Владимирович, не надо
бумаг. У нас они не приняты, как я вам уже говорил пять
раз. Мы их всячески избегаем. Скажите на словах. Это проще,
скорее, удобнее. Итак, на что жалуетесь?
БУНША. Жалуюсь на Институт гармонии.
РАДАМАНОВ. Чем он вас огорчил?
БУНША. Я хочу жениться.
РАДАМАНОВ. На ком?
БУНША. На ком угодно.
РАДАМАНОВ. Впервые слышу такой ответ. А...
БУНША. А Институт гармонии обязан мне невесту подыскать.
РАДАМАНОВ. Помилосердствуйте, драгоценный мой! Институт не
сваха. Институт изучает род человеческий, заботится о чистоте
его, стремится создать идеальный подбор людей, но вмешивается
он в брачные отношения лишь в крайних случаях, коща они
могут угрожать каким-нибудь вредом нашему обществу.
БУНША. А общество ваше бесклассовое?
РАДАМАНОВ. Вы угадали сразу — бесклассовое.
БУНША. Во всем мире?
РАДАМАНОВ. Решительно во всем.
Пауза.
Вам что-то не нравится в моих словах?
БУНША. Не нравится. Слышится в ваших словах, товарищ Рада-
манов, какой-то уклон.
РАДАМАНОВ. Объясните мне, я не понимаю, что значит «уклон»?
БУНША. Я вам как-нибудь в выходной день объясню про уклон,
Павел Сергеевич, так вы очень задумаетесь и будете осторож-
ны в ваших теориях.
РАДАМАНОВ. Я буду вам признателен, но вернемся к вашему
вопросу. Невесту вы должны подыскать себе сами, а уж если
Институт гармонии поставит вам какие-нибудь препятствия,
как человеку новому, то тут и потолкуем.
БУНША. Павел Сергеевич, в наш переходный период я знал, как
объясняться с дамами. А в бесклассовом обществе...
РАДАМАНОВ. Совершенно так же, как и в классовом.
БУНША. А вы бы как ей сказали?..
РАДАМАНОВ. Я, голубчик, ни за какие деньги ничего бы ей не
сказал, ибо, давно овдовев, не чувствую склонности к семейной
жизни. Но если б такая блажь мне пришла в голову, то сказал
бы что-нибудь вроде того: я полюбил вас с первого взгляда...
по-видимому, и я вам нравлюсь... Простите, больше беседовать
не могу, меня ждут на заседании. Знаете что, поговорите с Анной
или Авророй, они лучше меня... Всего доброго. (Уходит.)
БУНША. Не бюрократ. Свой парень. Таких надо беречь да беречь.
(Садится за стол Радаманова, звонит.)
АННА (входит). Да, Павел Сер... Это вы звонили?
БУНША. Я.
АННА. Оригинально. Вам что-нибудь угодно мне сказать?
БЛАЖЕНСТВО
БУНША. Да. Я полюбил вас с первого взгляда.
АННА. Мне очень лестно, я очень тронута, но, к сожалению, мое
сердце занято, (кладет бумагу на стол.)
БУНША. Не надо никаких бумаг, как я уже много раз говорил.
Скажите на словах. Это скорее, удобнее и проще. Вы отказы-
ваете мне?
АННА. Отказываю.
БУНША. Вы свободны.
АННА В жизни не видела ничего подобного.
БУНША. Не будем терять времени. Вы свободны.
Анна уходит.
Первый блин комом.
АВРОРА (входит). Отец! Ах, это вы? А отца нет?
БУНША. Нет. Присядьте, мадемуазель Радаманова. Увидев вас, я
полюбил вас с первого взгляда. Есть основание полагать, что
и я вам нравлюсь. (Целует Аврору в щеку.)
АВРОРА (^лопнув его по щеке). Дурак! (Уходит.)
БУНША. Вы зарываетесь, Аврора Павловна! Но ничего! Мы ударим
по рукам зарвавшегося члена общества!
Входит Саввич.
Вот кстати.
САВВИЧ. Павла Сергеевича нет?
БУНША Нет. На пару слов.
САВВИЧ. Да.
БУНША. Я полюбил вас с первого взгляда.
САВВИЧ. Это что значит?!
БУНША. Это вот что значит, (Вынимает из кармана записочку и
таинственно читает.) «Директору Института гармонии... Пер-
вого мая сего года в половине первого ночи Аврора Радама-
нова целовалась с физиком Рейном. С тем же физиком она
целовалась третьего мая у колонны. Сего числа в восемь часов
утра означенная Аврора целовалась с тем же физиком у
аппарата, причем произнесла нижеследующие слова: „Мы с
тобой улетим...”»
САВВИЧ. Довольно! Я не нуждаюсь в ваших сообщениях! (Выхва-
тывает у Бунши бумажку, рвет ее, затем быстро уходит.)
БУНША. Вот будет знать Аврора Павловна, как по щекам хлестать
секретарей домкомов!
МИЛОСЛАВСКИЙ (за сценой). Болван здесь?
БУНША Меня разыскивает.
МИЛОСЛАВСКИЙ (входит). A-а, ты здесь. Скучно мне, Святослав.
Хочешь, я тебе часы подарю? Но при одном условии: строжай-
ший секрет, ни при ком не вынимать, никому не показывать.
БУНША А как же я время буду узнавать?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Они не для этого. Просто на память, как
сувенир. Ты какие предпочитаешь, открытые или глухие?
БУНША. Такое изобилие часов наводит меня на страшные раз-
мышления.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ты поделись с кем-нибудь этими размышлени-
ями. Вот попробуй. Так глухие, что ли?
БУНША Глухие.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Получай.
Oi ,
БУНША. Большое спасибо. Но, извиняюсь, здесь буква «X», а мои
инициалы «С. В. Б.».
МИЛОСЛАВСКИЙ. Без капризов. У меня не магазин. Прячь.
РЕЙН (входит). Вы почему здесь? Вас же повезли Индию осмат-
ривать.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ничего интересного там нет.
РЕЙН. Да вы в ней и пяти минут не пробыли.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Мы и одной минуты в ней не пробыли.
РЕЙН. Так какого же черта вы говорите, что неинтересно?
МИЛОСЛАВСКИЙ. В аэроплане рассказывали.
БУНША. Полное однообразие.
РЕЙН. Вы-то бы уж помолчали, Святослав Владимирович! Боль-
шим разнообразием вы пользовались в вашем домкоме. Ну,
хорошо, мне некогда. (Направляется к своему механизму.)
Слушайте, вы собираетесь у меня над душой стоять? Я так
работать не могу. Отправляйтесь в какое-нибудь другое место,
если вам не нравится Индия.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Академик! Женя! Что же это с вашей машиной?
Вы будьте любезны доставить нас на то место, откуда вы нас
взяли.
РЕЙН. Я не шофер.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Э-эх!
РЕЙН. Вы — жертвы случая. Произошла катастрофа. Я же не
виноват, что вы оказались у Михельсона в комнате. Да
впрочем, почему катастрофа? Миллионы людей мечтают о
том, чтобы их перенесли в такую жизнь. Неужели вам здесь
не нравится?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Миллиону нравится, а мне не нравится. Нету
мне применения здесь!
РЕЙН. Да что вы рассказываете? Почему не читаете ваших стихов?
За вами ходят, вам смотрят в рот! Но никто от вас ничего
не слышал, кроме этого осточертевшего Кочубея.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Э-эх! (Выпивает спирту из крана, потом разби-
вает стакан.)
РЕЙН. Что это за хамство!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Драгоценный академик! Шевельните мозгами!
Почините вашу машинку, и летим отсюда назад! Трамваи
сейчас в Москве ходят! Народ суетится! Весело! В Большом
театре сейчас утренник. В буфете давка! Там сейчас антракт!
Мне там надо быть! Тоскую я! Становится на колени.)
БУНША (тоже становится на колени). Евгений Николаевич! Меня
милиция сейчас разыскивает на всех парусах. Ведь я без
разрешения отлучился. Я — эмигрант! Увезите меня обратно!
РЕЙН. Да ну вас к черту! Прекратите вы этот цирк! Поймите, что
тут беда случилась. Ключ выскочил из машины! С шифром
ключ! А я без него не могу пустить машину.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что? Ключ, говорите? Это золотой ключик?
РЕЙН. Именно, золотой ключик.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что же ты молчал две недели?! (рбнимает
Рейна.) Ура! Ура! Ура!
РЕЙН. Отвяжитесь вы от меня! На нем двадцать цифр, я их
вспомнить не могу!
§ WifMB
МИЛОСЛАВСКИЙ. Да чего же их вспоминать, когда у вас ключ в
кармане в прозодежде!
РЕЙН. Там его нет. (Шарит в карманах, вынимает ключ.) Что такое?
Ничего не понимаю. Это волшебство!
БУНША. Цепь моих подозрений скоро замкнется.
РЕЙН. Аврора! Аврора!
АВРОРА (входит). Что? Что такое?
РЕЙН (показывает). Ключ!
АВРОРА. У меня подкосились ноги... Где он был?
РЕЙН. Не понимаю... В кармане...
АВРОРА. В кармане! В кармане!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Летим немедленно!
РЕЙН. Виноват, мне нужны сутки, чтобы отрегулировать машину.
А если вы будете метаться у меня перед глазами, то и больше.
Пожалуйста, уходите оба.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Уходим, уходим. Только уж вы, пожалуйста,
работайте, а не отвлекайтесь в сторону.
РЕЙН. Попрошу вас не делать мне указаний.
АВРОРА (Милославскому). И никому ни слова о том, что найден
ключ.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Будьте покойны, ни-ни-ни... (Бунше.) Следуй за
мной, и чтоб молчать у меня! (Уходит с Буншей.)
РЕЙН. Ключ! Аврора, ключ! (рбнимает ее.)
МИЛОСЛАВСКИИ (выглянув). Я же просил вас, Женечка, не отвле-
каться... Пардон, мадемуазель. Ушел, ушел, ушел... Проверил
только и ушел.
Темно.
Та же терраса. Рейн и Аврора у механизма. Рейн регулирует его, и время от
времени начинает мерцать кольцо.
РЕЙН. Слышишь?
АВРОРА. Гудит.
В аппарате вспыхивает сигнал.
Отец.
Рейн тушит кольцо, прячет ключ в карман.
Тсс... (уходит}
РАДАМАНОВ (входит). Здравствуйте, Рейн. Извините, что я прерву
вашу работу, но у меня дело исключительной важности.
РЕЙН. Я к вашим услугам.
РАДАМАНОВ. Я только что с заседания, которое было посвящено вам.
РЕЙН. Слушаю.
РАДАМАНОВ. И вот что мне поручили передать вам. Мы поста-
новили считать, что ваше изобретение — сверхгосударствен-
ной важности. А вас, автора этого изобретения, решено поста-
вить в исключительные условия. Все ваши потребности и все
ваши желания будут удовлетворяться полностью, независимо
от того, чего бы вы ни пожелали. К этому нечего добавлять,
кроме того, что я поздравляю вас.
РЕЙН. Я прошу вас передать Совету Народных Комиссаров мою
величайшую признательность, а также благодарность за то
гостеприимство, с которым приняли меня и моих случайных
спутников.
РАДАМАНОВ. Я все это передам. И это все, что вы хотели сказать?
РЕЙН. Да, все... я польщен...
РАДАМАНОВ. Признаюсь вам, я ожидал большего. На вашем месте
я бы ответил так: я благодарю государство и прошу принять
мое изобретение в дар.
РЕЙН. Как? Вы хотите, чтобы я отдал свою машину?
РАДАМАНОВ. Прошу вас помыслить. Могло бы быть иначе?
РЕЙН. А! Я начинаю понимать. Скажите, если я восстановлю свою
машину...
РАДАМАНОВ. В чем, кстати говоря, я не сомневаюсь.
РЕЙН. ...мне дадут возможность совершать на ней мои полеты
самостоятельно?
РАДАМАНОВ. С нами, с нами, о гениальный инженер Рейн!
РЕЙН. Народный Комиссар Изобретений! Мне все ясно. Прошу вас,
вот мой механизм, возьмите его, но предупреждаю вас, что я
лягу на диван и шагу не сделаю к нему, пока возле него будет
хотя бы один контролер.
РАДАМАНОВ. Не поверю, не поверю. Если вы это сделаете, вы
умрете в самый короткий срок.
РЕЙН. Вы что же, перестанете меня кормить?
РАДАМАНОВ. Поистине вы сын иного века. Такого, как вы, не
кормить? Ешьте сколько угодно. Но настанет момент, когда
еда не пойдет вам в рот и вы зачахнете. Человек, совершив-
ший то, что совершили вы, не может лечь на диван.
РЕЙН. Эта машина принадлежит мне.
РАДАМАНОВ. Какая ветхая, но интересная древность говорит ва-
шими устами! Она принадлежала бы вам, Рейн, если б вы
были единственным человеком на земле. Но сейчас она
принадлежит всем.
РЕЙН. Позвольте! Я человек иной эпохи. Я прошу отпустить меня,
я ваш случайный гость.
РАДАМАНОВ. Дорогой мой! Я безумцем назвал бы того, кто бы
это сделал! И никакая эпоха не отпустила бы вас, и не
отпустит, поверьте мне!
РЕЙН. Я не понимаю, зачем вам понадобилась эта машина?
РАДАМАНОВ. Вы не понимаете? Не верится мне. Вы не производите
впечатления неразвитого человека. Первый же поворот винта
закончился тем, что сейчас там, в той Москве, мечется этот...
как его... Василий Грозный... он в девятнадцатом веке жил?
РЕЙН. Он жил в шестнадцатом, и его звали Иван.
РАДАМАНОВ. Прошу прощения, я плоховато знаю историю. Это
специальность Авроры. Итак, там вы оставили после себя
кутерьму. Затем вы кинетесь, быть может, в двадцать шестой
век... И кто, кроме Саввича, который уверен, что в двадцать
шестом будет непременно лучше, чем у нас, в двадцать
третьем, поручится, что именно вы там встретите? Кто знает,
кого вы притащите к нам из этой загадочной дали на ваших
же плечах? Но это не все. Вы представляете себе, какую пользу
мы принесем, когда проникнем в иные времена? Ваша ма-
шина бьет на четыреста лет, вы говорите?
РЕЙН. Примерно да.
РАДАМАНОВ. Стало быть, она бьет по бесконечности. И быть
может, еще при нашей с вами жизни мы увидим замерзающую
йЯЖВВзю" И!
землю и потухающее над ней солнце! Это изобретение при-
надлежит всем! Они все живут сейчас, а я им служу! О Рейн!
РЕЙН. Я понял. Я пленник. Вы не отпустите меня. Но мне
интересно, как вы осуществите контроль надо мной? Ведь не
милиционера же вы приставите ко мне?
РАДАМАНОВ. Единственный милиционер, которого вы можете
увидеть у нас, стоит под стеклом в музее в Голубой Вертикали,
и стоит уже с лишком сто лет. Кстати, ваш приятель Мило-
славский вчера, говорят, сильно выпивши, посетил музей и
проливал слезы умиления возле этого шкафа. Ну, у всякого
свой вкус... Нет, дорогой мой, ваш мозг слишком развит, чтобы
вас учить с азов! Мы просим вас сдать нам изобретение
добровольно. Откажитесь от своего века, станьте нашим граж-
данином. А государство приглашает вас с нами совершить все
полеты, которые мы совершим. Руку, Рейн!
РЕЙН. Я сдаю машину, вы убедили меня.
РАДАМАНОВ (жмет руку Рейну, открывает шкаф). Один ключ от
шкафа будет храниться у меня, другой постановлено вручить
Саввичу. Он выбран вторым контролером. С завтрашнего дня
я дам вам специалистов по восстановлению памяти, и в три
дня вы найдете ваш шифр, я вам ручаюсь.
РЕЙН. Подождите закрывать, Радаманов. Специалисты мне не
нужны. Ключ с шифром нашелся, вот он. Я завтра могу
пустить механизм в ход.
РАДАМАНОВ. Уважаю вас, Рейн. Руку! (Берет ключ.)
АВРОРА (вбегает). Сию минуту отдай ключ мне! Ты что наделал?!
Я так и знала, что тебе нужна нянька!
РАДАМАНОВ. Ты с ума сошла? Ты подслушала нас?
АВРОРА. Все до последнего слова. Расстаться с моим мечтанием
увидеть все, что мы должны были увидеть!.. Ну так имей,
отец, в виду, что Рейн не полетит без меня! Правда, Рейн?
РЕЙН. Правда.
АВРОРА. Это мой муж, отец! Имей в виду это! Мы любим друг
Друга!
РАДАМАНОВ (Рейну). Вы стали ее мужем? Я на вашем месте сильно
бы задумался перед тем, как сделать это. Впрочем, это ваше
частное дело. (Авроре.) Попрошу тебя, перестань кричать.
РЕЙН. Павел Сергеевич...
АВРОРА. Нет, я не перестану!
РЕЙН. Павел Сергеевич, вы мне сказали, что мои желания будут
исполняться?
РАДАМАНОВ. Да, я это сказал. А раз я сказал, я могу это повторить.
РЕЙН. Так вот, я желаю, чтобы Аврора летела со мной.
АВРОРА. Вот это по-мужски!
РАДАМАНОВ. И она полетит с вами.
АВРОРА (Рейну). Требуй, чтоб первый полет был в твою жизнь! Я
хочу видеть твою комнату! И потом подайте мне Ивана
Грозного!
РАДАМАНОВ. Она полетит с вами. Но раньше, чем с нею летать,
я бы на вашем месте справился, каков у нее характер.
АВРОРА. Сию минуту замолчи.
РАДАМАНОВ. Нет, ты замолчи, я еще не кончил. (Вынимает
футляр.) Мы просим вас принять этот хронометр. На нем
13® «.БУЛГАКОВ
надпись: «Инженеру Рейну — Совет Народных Комиссаров
Мира». (Рткрывает футляр.) Позвольте! Куда же он девался?
Я показывал его только Милославскому, и он еще хлопал в
ладоши от восторга! Нет, это слишком!
На столе вспыхивает сигнал, открывается дюк, и появляется Саввич.
САВВИЧ. Я прибыл, как условлено.
РАДАМАНОВ. Да. Вот механизм. А вот ключ. Он нашелся. Прошу
вас, закрывайте.
САВВИЧ. Значит, машина пойдет в ход?
РАДАМАНОВ. Да.
Закрывают шкаф.
АВРОРА (Саввичу). Фердинанд, Рейн — мой муж, и имейте в виду,
что я совершу полеты с ним.
САВВИЧ. Нет, Аврора. Это будет еще не скоро. Слушайте поста-
новление Института. На основании исследования мозга этих
трех лиц, которые прилетели из двадцатого века, Институт
постановил изолировать их на год для лечения, потому что,
Радаманов, они опасны для нашего общества. И имейте в
виду, что все пропажи последнего времени объяснены. Вещи
похищены этой компанией. Эти люди неполноценны. Аврора
и Рейн, мы разлучаем вас.
АВРОРА. Ах, вот как! Отец, полюбуйся на директора Института
гармонии! Посмотри-ка на него! Он в бешенстве, потому что
потерял меня!
САВВИЧ. Аврора, не оскорбляйте меня. Я исполнил свой долг! Он
не может жить в Блаженстве!
РЕЙН (Саввичу). Что вы сказали насчет пропаж?! (Схватывает со
стола пресс-папье.)
РАДАМАНОВ. Рейн! Положите пресс-папье! Я приказываю вам!
(Саввичу.) Мне надоел ваш Институт гармонии! И я вам
убедительно докажу, что он мне надоел.
РЕЙН. Радаманов! Я жалею, что отдал ключ!
САВВИЧ. Прощайте. (Опускается в люк.)
РАДАМАНОВ. Рейн, ждите меня и успокойтесь. Я беру это на себя.
(Уходит.)
АВРОРА (бежит за ним). Отец! Скажи им, что... (Исчезает.)
РЕЙН (один). Ах, вот как... вот как...
Входят Милославский и Бунша.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, что, профессор, готова машина?
РЕЙН. Сию минуту подать сюда хронометр!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Хронометр? Это который с надписью? Так вот
он, на столе лежит. Вот он...
БУНША. Вот теперь мои подозрения перешли в уверенность.
РЕЙН. Оба вон! И если встретите Саввича, скажите ему, чтобы он
остерегся попасться мне на дороге!
Темно.
Конец третьего действия
Ш
БЛАЖЕНСТВО
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Тот же день. Та же площадка.
АННА. Милый Жорж, я так страдаю за вас! Может быть, я
чем-нибудь могу облегчить ваши переживания?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Можете. Стукните кирпичом вашего вредного
Саввича по голове.
АННА. Какие образные выражения у вас, Жорж.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Это не образные выражения. Настоящих образ-
ных вы еще не слышали. Эх, выругаться б сейчас, может
быть, легче бы стало!
АННА. Так ругайтесь, Жорж!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вы думаете? Ах, ты!.. Нет, не буду. Неудобно
как-то здесь. Приличная обстановка...
АННА Жорж, я не верю в то, что вы преступник.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Кто же этому поверит?
АННА. О, как вы мне нравитесь, Жорж!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я всем женщинам нравлюсь.
АННА. Какая жестокость!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Анюточка, вы бы лучше пошли бы послушали,
что они там говорят на заседании.
АННА. На что ты меня толкаешь?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, как хочешь... Пускай погибну я, но прежде
я в ослепительной надежде...
АННА. Твои стихи?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Мои.
АННА. Я иду. (Уходит.)
Бунша входит.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Подслушал?
БУНША. Не удалось. Я на колонну влез, но меня заметили.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Осел какой!
БУНША. Я и сам в отчаянии.
Пауза.
ГРАББЕ. Можно войти?
МИЛОСЛАВСКИЙ. A-а, доктор! Милости просим. Что скажете,
доктор, хорошенького?
ГРАББЕ. Да, к сожалению, хорошенького мало. Институт поручил
мне, во-первых, ознакомить вас с нашими исследованиями, а
во-вторых, принять вас на лечение, вручает Милославскому
и Бунше по конверту.)
МИЛОСЛАВСКИЙ. Мерси. (Читает.) Одолжите ваше пенсне на
минуточку, я здесь одно слово не разберу.
М. БУЛГАКОВ
ГРАББЕ. Пожалуйста.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Это... что означает... клептомания?
ГРАББЕ. Болезненное влечение к воровству.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ага. Благодарю вас. Мерси.'
БУНША. И я попрошу пенсне одолжить. Это что такое — деменция?
ГРАББЕ. Слабоумие.
Бунша возвращает пенсне.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Мерси от имени обоих. Это какой же гад делал
исследование?
ГРАББЕ. Извините, это мировая знаменитость профессор Мэрфи в
Лондоне.
МИЛОСЛАВСКИЙ (по аппарату). Лондон. Мерси. Профессора Мэр-
фи. Мерси.
В аппарате голос: «Вам нужен переводчик?»
Нет, не нужен. Профессор Мэрфи? Вы не профессор Мэрфи,
а паразит. (Закрывает сигнал.)
ГРАББЕ. Что вы делаете?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Молчать! Три раза мне палец снимали и
отпечатывали: в Москве, в Ленинграде и в Ростове-на-Дону,
и все начальники уголовного розыска единодушно сказали,
что человек с таким пальцем не может украсть! И вдруг
является какой-то фельдшер, коновал...
ГРАББЕ. Одумайтесь. Бунша, повлияйте на вашего приятеля...
БУНША. Молчать!
ГРАББЕ (ио аппарату). Саввич!
Саввич появляется.
Я отказываюсь их лечить. Передайте их какому-нибудь другому
врачу. (Уходит.)
САВВИЧ (Милославскому). Вы оскорбили профессора Граббе? Ну
смотрите, вам придется раскаяться в этом!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я оскорбил? Это он меня оскорбил! А равно
также лучшего моего друга, Святослава Владимировича Бун-
шу-Корецкого, бывшего князя и секретаря! Это что за слово
такое — клептомания? Я вас спрашиваю, что это за слово
такое — клептомания?!
САВВИЧ. Попрошу вас не кричать!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я шепотом говорю! Это что такое — клептома-
ния?
САВВИЧ. Ах, вы не знаете? Клептомания — это вот что. Это когда
в Блаженстве вдруг начинают пропадать одна за другой
золотые вещи... Вот что такое клептомания! Скажите, пожа-
луйста, вам не попадался ли мой портсигар?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Маленький, золотой, наискосок буква «С»?
САВВИЧ. Вот, вот именно!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не попадался.
САВВИЧ. Куда же он девался?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Запирать надо, молодой человек, портсигары.
А то вы их расшвыриваете по столам, людей в грех вводите.
А им потом из-за вас страдать приходится! Гляньте на этот
палец! Может ли человек с этим пальцем что-нибудь украсть?
Вы понимаете, что такое наука — дактилоскопия? Ах, не
ВДАЖЕЙега» -
дочитали? Вы только клептоманию выучили! Когда мой
палец рассматривали в МУРе, из всех отделов сбежались
смотреть! Не может этот палец коснуться ничего чужого!
На тебе твой портсигар, подавись им! На! (Швыряет порт-
сигар Саввичу.)
САВВИЧ. Хорошую компанию привез в Блаженство инженер
Рейн! И в то время когда этот человек попадается с чужой
вещью, Радаманов по доброте своей пытается вас защитить!
Нет, этого не будет! Вы сами ухудшили свое положение!
(Уходит.)
БУНША. Я думал, что он успокоится от твоей речи, а он еще
больше раздражился.
Вбегают Рейн и Аврора.
Евгений Николаевич! Меня кровно оскорбили.
РЕЙН. Попрошу вас замолчать. Мне некогда слушать вашу ерунду.
Выйдите на минутку отсюда, я должен посоветоваться с
Авророй.
БУНША. Такие оскорбления смываются только кровью.
РЕЙН. Уходите оба!
Бунша и Милославский уходят.
Ну, Аврора, говори, у нас мало времени.
АВРОРА. Надо бежать!
РЕЙН. Как? Обмануть Радаманова? Я дал ему слово!
АВРОРА. Бежим! Я не позволю, чтобы они распоряжались тобой!
Я ненавижу Саввича!
РЕЙН. Да! Ну, думай, Аврора, я даю тебе несколько секунд всего!
Тебе придется покинуть Блаженство, и, вероятно, навсегда! Ты
больше не вернешься сюда!
АВРОРА. Мне надоели эти колонны, мне надоел Саввич, мне
надоело Блаженство! Я никогда не испытывала опасности, я
не знаю, что у нее за вкус! Летим!
РЕЙН. Куда?
АВРОРА. К тебе!
РЕЙН. Милославский!
Милославский и Бунша появляются.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я!
РЕЙН. Чтоб сейчас здесь были ключи от шкафа! Один в кармане
у Радаманова, другой — у Саввича!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Женя! С этим пальцем человек украсть не...
РЕЙН. Ах, человек не может! Ну, оставайтесь в лечебнице!
МИЛОСЛАВСКИЙ. ...украсть на заседании не может, потому что
его туда не пустят. Но он может открыть любой шкаф.
РЕЙН. Болван! Этот шкаф закрыт тройным шифром!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Кухонным замком такие шкафы и не закрыва-
ют. Вы, Женечка, сами болван. Бунша, на стрему! Впустишь
кого-нибудь — убью, (рейну) Благоволите перочинный ножи-
чек. (Берет нож у Рейна и вскрывает первый замок.)
АВРОРА (Рейну). Ты видел?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Бунша, спишь на часах?! Голову оторву! (От-
крывает шкаф настежь.)
АННА (вбегает). Они постановили... Что ты делаешь?!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Это отпадает, что они постановили!
АННА. Ты безумен! Это государственный секретный шкаф! Значит,
они говорили правду! Ты преступник!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Анюта, ша!
Рейн вынимает из шкафа механизм и настраивает его.
АННА. Аврора, останови их! Образумь их!
АВРОРА. Я бегу вместе с ними.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Анюточка, едем со мной!
АННА. Нет, нет! Я боюсь! Это страшное преступление!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, как знаешь! На суде держись смело! Вали
все на одного меня! И что б судья ни спросил, говори только
одну формулу — была пьяна, ничего не помню! Тебе скидку
дадут!
АННА. Я не могу этого видеть! (Убегает.)
МИЛОСЛАВСКИЙ (вслед). Если будет мальчик — назови его Жор-
жем! В честь меня! Бунша! Складайся!
РЕЙН. Не смейте брать ничего из шкафа!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, нет! Один летательный аппаратик я при-
хвачу!
В этот момент начались тревожные сигналы. Вдали послышались голоса. И
падает стальная стена, которая отрезает путь с площадки.
РЕЙН. Что это?
АВРОРА. Скорей! Это тревога! Шкаф дал сигнал! Скорей!
Вспыхивает кольцо вокруг механизма, и послышался взрыв музыки.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Большой театр! К последнему действию поспе-
ем!
БУНША (схватив часы Михельсона, бросается к механизму). Я лицо
официальное, я первый!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Черт с тобой!
РЕЙН. По одному. (Включает механизм.)
Поднимается вихрь, свет на мгновение гаснет, и Бунша исчезает.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Анюта! Вспоминай меня! (Исчезает.)
Люк раскрывается, и поднимается Саввич.
САВВИЧ. Ах, вот что! Тревога! Тревога! Они взломали шкаф! Они
бегут! Радаманов! фросается, пытаясь помешать, схватывает
Аврору за руку.)
Рейн выхватывает из шкафа автоматический пистолет, стреляет в воздух.
Саввич выпускает Аврору.
РЕЙН. Саввич! Я уже предупредил вас, чтобы вы не попадались
мне на дороге! Одно движение — и я вас застрелю!
САВВИЧ. Это гнусное насилие! Я безоружен! Аврора!
АВРОРА. Я вас ненавижу!
Открывается другой люк, и появляется Радаманов.
САВВИЧ. Радаманов! Берегитесь! Здесь убийца! Он вас застрелит!
РАДАМАНОВ. Я не боюсь.
САВВИЧ. Я не могу задержать его, он вооружен!
РАДАМАНОВ. Стало быть, и не нужно его задерживать. (Рейну,
указав на кассу.) Как же так, инженер Рейн?
РЕЙН (указав на Саввича). Вот кого поблагодарите. (Вынимает
хронометр.) Вот хронометр. Милославский отдал мне его!
Возвращаю вам его, Павел Сергеевич! Я не имею на него
права. Прощайте! Мы никогда не увидимся!
РАДАМАНОВ. Кто знает, кто знает, инженер Рейн!
РЕЙН. Прощайте!
АВРОРА. Отец! Прощай!
РАДАМАНОВ. До свиданья! Супруги Рейн! Когда вам наскучат ваши
полеты, возвращайтесь к нам! (Нажимает кнопку)
Стальная стена уходит вверх, открывая колоннаду и воздух Блаженства.
Рейн бросает пистолет, включает механизм. Взрыв музыки, Рейн схватывает с
собой механизм и исчезает вместе с Авророй. Сцена в темноте.
САВВИЧ. Радаманов! Что мне делать? Они улетели!
РАДАМАНОВ. Это ваша вина! И вы ответите за это, Саввич!
САВВИЧ. Аврора! Вернись!
Темно.
Комната Рейна. Тот же день и час, когда наши герои вылетели в Блаженство.
На сцене расстроенный Михельсон и милиция.
Пишут протокол.
МИЛИЦИЯ. На кого же имеете подозрение, гражданин?
МИХЕЛЬСОН. На всех. Весь дом — воры, мошенники и контрре-
волюционеры.
МИЛИЦИЯ. Вот так дом!
МИХЕЛЬСОН. Берите всех! Прямо по списку! А флигель во дво-
ре — так тот тоже населен преступниками сверху донизу!
МИЛИЦИЯ. Без паники, гражданин. (Смотрит список.) Кто у вас
тут проживает, стало быть? Бунша-Корецкий?
МИХЕЛЬСОН. Вор!
МИЛИЦИЯ. Инженер Рейн?
МИХЕЛЬСОН. Вор!
МИЛИЦИЯ. Гражданка Подрезкова?
МИХЕЛЬСОН. Воровка!
МИЛИЦИЯ. Гражданин Михельсон?
МИХЕЛЬСОН. Это я — пострадавший. Берите всех, кроме меня!
МИЛИЦИЯ. Без паники.
Внезапно вихрь, свет гаснет и вспыхивает. Является Бунша с часами Михельсона
в руках.
МИХЕЛЬСОН. Вот он! Хватайте его, товарищи! Мои часы!
БУНША. Товарищи! Добровольно вернувшийся к исполнению своих
обязанностей секретарь Бунша-Корецкий прибыл. Прошу за-
нести в протокол — добровольно! Я спас ваши часы, уважа-
емый гражданин Михельсон.
МИЛИЦИЯ (Бунше). Вы откуда взялись? Вы задержаны, гражданин.
БУНША. С наслаждением предаю себя в руки родной милиции и
делаю важное заявление: на чердаке...
Свет гаснет. Гром и музыка, и является Милославский.
МИХЕЛЬСОН. Товарищи, мое пальто!
МИЛОСЛАВСКИЙ (внезапно вскакивает на подоконник, распахива-
ет окно, срывает с себя пальто Михельсона). Получите ваше
пальто, гражданин Михельсон, и отнесите его на барахолку!
Надел я его временно! Также получите и ваши карманные
Щ36 ' М, БУЛГАКОВ
часы и папиросницу! Вы не видели, какие папиросницы и
польта бывают! Украсть же я ничего не могу! Гляньте на этот
палец! Бунша, прощай! Пиши в Ростов!
МИХЕЛЬСОН. Держите его!
БУНША. Жоржик! Отдайся в руки милиции вместе со мной и
чистосердечно раскайся!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Гран мерси! Оревуар! (разворачивает летатель-
ный аппарат. Улетает.)
БУНША. Улетел! Товарищи! На чердаке...
МИЛИЦИЯ. Ваше слово впоследствии!
Музыка, свет гаснет, являются Рейн и Аврора.
МИХЕЛЬСОН. Вот тоже из их шайки!
РЕЙН. Гражданин Михельсон! Вы болван! Аврора, успокойся, ни-
чего не бойся!
АВРОРА. Кто эти люди в шлемах?
РЕЙН. Это милиция. (Милиции.) Я — инженер Рейн. Я изобрел
механизм времени и только что был в будущем. Эта женщи-
на — моя жена. Прошу вас быть поосторожнее с ней, чтобы
ее не испугать.
МИХЕЛЬСОН. Меня обокрали, и их же еще не пугать!
МИЛИЦИЯ. С вашим делом, гражданин, повремените. Это из этого
аппарата царь появился?
БУНША. Из этого, из этого. Это я звонил! Он на чердаке сейчас
сидит, я же говорил!
МИЛИЦИЯ. Товарищ Мостовой! Товарищ Жудилов!
Движение. Открывают дверь на чердак, потом все отшатываются. В состоянии
тихого помешательства идет Иоанн. Увидев всех, крестится.
ИОАНН. О, беда претягчайшая!.. Господие и отцы, молю вас, исполу
есмь чернец...
Пауза.
МИХЕЛЬСОН. Товарищи! Берите его! Нечего на него глядеть!
ИОАНН (мутно поглядев на Михельсона). Собака! Смертный прыщ!
МИХЕЛЬСОН. Ах, я же еще и прыщ!
АВРОРА (рейну). Боже, как интересно! Что же с ним сделают?
Отправь его обратно. Он сошел с ума!
РЕЙН. Да
Включает механизм. В тот же момент грянул набат. Возникла сводчатая
палата Иоанна. По ней мечется Стрелецкий голова.
ГОЛОВА. Стрельцы! Гей, сотник! Гой да! Где царь?!
РЕЙН (Иоанну). В палату!
ИОАНН. Господи! Господи! (рросается в палату.)
Рейн выключает механизм, и в то же мгновение исчезают палата, Иоанн и
Голова.
МИЛИЦИЯ (Рейну). Вы арестованы, гражданин. Следуйте за нами.
РЕЙН. С удовольствием. Аврора, не бойся ничего.
БУНША. Не бойтесь, Аврора Павловна, милиция у нас добрая.
МИХЕЛЬСОН. Позвольте, товарищи, а дело о моей краже?
МИЛИЦИЯ. Ваша кража временно отпадает, гражданин. Тут поваж-
нее кражи!
Милиция уводит Рейна, Аврору и Буншу.
МИХЕЛЬСОН (один, после некоторого отупения). Часы, папирос-
ница тут, пальто... Все тут... (Пауза.) Вот, товарищи, что у
нас произошло в Банном переулке... А ведь расскажи я на
службе или знакомым — ведь не поверят, нипочем не
поверят!
Темно.
Конец
Москва
23 апреля 1934 года
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ
Комедия в трех действиях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ж; ЗИНАИДА МИХАЙЛОВНА, киноактриса.
Ц УЛЬЯНА АНДРЕЕВНА, жена управдома Бунши.
: ЦАРИЦА
ТИМОФЕЕВ, изобретатель.
II МИЛОСЛАВСКИЙ ЖОРЖ.
II БУНША-КОРЕЦКИЙ, управдом.
|| ШПАК АНТОН СЕМЕНОВИЧ.
ИОАНН ГРОЗНЫЙ.
ЯКИН, кинорежиссер.
II ДЬЯК.
ШВЕДСКИЙ ПОСОЛ.
II ПАТРИАРХ.
II ОПРИЧНИКИ.
II стольники.
II ГУСЛЯРЫ.
милиция.
действие первое
Московская квартира. Комната Тимофеева, рядом — комната Шпака, запертая
на замок. Кроме того, передняя, в которой радиорупор.
В комнате Тимофеева беспорядок. Ширмы. Небольших размеров аппарат, над
которым работает Тимофеев. Волосы у Тимофеева всклокоченные, глаза от
бессонницы красные. Он озабочен.
ТИМОФЕЕВ (нажимает кнопку аппарата. Слышен приятный певу-
чий звук). Опять звук той же высоты... Но света нет! Почему
нет света? Тьфу ты, черт! Ничего не понимаю. Проверим.
(Делает вычисления.) А два, а три... угол между направлениями
положительных осей... косинус... косинус... Верно! Не понимаю.
В радио-рупоре в передней внезапно возникает радостный голос: «Слушайте!
Слушайте! Начинаем нашу утреннюю лекцию свиновода...»
Будь проклят этот Бунша со своим радио! Это бедствие в
квартире!
Выбегает в переднюю, выключает радио. Рупор, крякнув, умолкает. Тимофеев
возвращается к аппарату.
Попробуем еще раз. (ДКмет кнопки.)
Свет в комнате начинает угасать.
Ага! Ага! Но звука нет! Еще раз...
Комната Тимофеева погружается в полную тьму. Парадная дверь открывается,
и входит Зинаида Михайловна.
ЗИНАИДА (в передней, прислушивается к певучему звуку). Дома. Я
начинаю серьезно бояться, что он сойдет с ума с этим
аппаратом. Бедняга!.. А тут еще его ждет такой удар... Три
раза я разводилась... ну да, три... Зузина я не считаю... Но
никогда еще я не испытывала такого волнения. Воображаю,
что будет сейчас! Только бы не скандал! Они так утомляют,
эти скандалы... (Пудрится } Ну, вперед! Лучше сразу развязать
гордиев узел... (Стучит в дверь.) Кока, открой!
ТИМОФЕЕВ (в темноте). А, черт возьми... Кто там еще?
ЗИНАИДА. Это я, Кока.
Комната Тимофеева освещается. Тимофеев открывает дверь.
Кока, ты так и не ложился? Кока, твой аппарат тебя погубит.
Ведь нельзя же так! И ты меня прости, Кока, мои знакомые
утверждают, что это просто безумная идея.
Пауза. Тимофеев занят вычислениями.
Ты прости, что я тебе мешаю, но я должна сообщить тебе
ужасное известие... Нет, не решаюсь... У меня сегодня в кафе
свистнули перчатки. Так курьезно! Я их положила на столик
W М.КУЛГАКОВ
и... я полюбила другого, Кока... Нет, не могу... Я подозреваю,
что это с соседнего столика... Ты понимаешь меня?
ТИМОФЕЕВ. Нет... Какой столик?
ЗИНАИДА. Ах, Боже мой, ты совсем отупел с этой машиной!
ТИМОФЕЕВ. Ну, перчатки... Что перчатки?
ЗИНАИДА. Да не перчатки, а я полюбила другого. Свершилось!
Тимофеев мутно смотрит на Зинаиду.
Только не возражай мне... и не нужно сцен. Почему люди
должны расстаться непременно с драмой? Ведь согласись,
Кока, что это необязательно. Это настоящее чувство, а все
остальное в моей жизни было заблуждением... Ты спрашива-
ешь, кто он? И конечно, думаешь, что это Молчановский?
Нет, приготовься: он кинорежиссер, очень талантлив... Не
будем больше играть в прятки, это Якин.
ТИМОФЕЕВ. Так...
Пауза.
ЗИНАИДА. Однако это странно! Это в первый раз в жизни со мной.
Ему сообщают, что жена ему изменила, ибо я действительно
тебе изменила, а он — «так»! Даже как-то невежливо!
ТИМОФЕЕВ. Он... этого... как его... блондин, высокий?
ЗИНАИДА. Ну, уж это безобразие! До такой степени не интересо-
ваться женой! Блондин — Молчановский, запомни это! А
Якин — он очень талантлив!
Пауза.
Ты спрашиваешь, где мы будем жить? В пять часов я уезжаю
с ним в Гагры, выбирать место для съемки, а когда мы
вернемся, ему должны дать квартиру в новом доме, если,
конечно, он не врет...
ТИМОФЕЕВ (мутно). Наверно, врет.
ЗИНАИДА. Как это глупо — из ревности оскорблять человека! Не
может же он каждую минуту врать.
Пауза.
Я долго размышляла во время последних бессонных ночей и
пришла к заключению, что мы не подходим друг к другу. Я
вся в кино... в искусстве, а ты с этим аппаратом... Однако я
все-таки поражаюсь твоему спокойствию! И даже как-то тянет
устроить тебе сцену. Ну, что же... (Цдет за ширму и выносит
чемодан.) Я уже уложилась, чтобы не терзать тебя. Дай мне,
пожалуйста, денег на дорогу, я тебе верну с Кавказа.
ТИМОФЕЕВ. Вот сто... сорок... сто пятьдесят три рубля — больше
нет.
ЗИНАИДА. А ты посмотри в кармане пиджака.
ТИМОФЕЕВ (посмотрев). В пиджаке нет.
ЗИНАИДА. Ну, поцелуй меня. Прощай, Кока. Все-таки как-то
грустно... Ведь мы прожили с тобой целых одиннадцать
месяцев!.. Поражаюсь, решительно поражаюсь!
Тимофеев целует Зинаиду.
IlliK 4
Но ты пока не выписывай меня все-таки. Мало ли что может
случиться. Впрочем, ты такой подлости никогда не сделаешь.
(Выходит в переднюю, закрывает за собой парадную дверь.)
ТИМОФЕЕВ (тупо смотрит ей вслед). Один... Как же я так женился?
На ком? Зачем? Что это за женщина? (У аппарата.) Один...
А впрочем, я ее не осуждаю. Действительно, как можно жить
со мною? Ну, что же, один так один! Никто не мешает зато...
Пятнадцать... шестнадцать...
Певучий звук. В передней звонок. Потом назойливый звонок.
Ну как можно работать в таких условиях!.. (Выходит в перед-
нюю, открывает парадную дверь.)
Входит Ульяна Андреевна.
УЛЬЯНА. Здравствуйте, товарищ Тимофеев. Иван Васильевич к вам
не заходил?
ТИМОФЕЕВ. Нет.
УЛЬЯНА. Передайте Зинаиде Михайловне, что Марья Степановна
говорила: Анне Ивановне маникюрша заграничную материю
предлагает, так если Зинаида...
ТИМОФЕЕВ. Я ничего не могу передать Зинаиде Михайловне,
потому что она уехала.
УЛЬЯНА. Куда уехала?
ТИМОФЕЕВ. С любовником на Кавказ, а потом они будут жить в
новом доме, если он не врет, конечно...
УЛЬЯНА. Как с любовником? Вот так так! И вы спокойно об этом
говорите! Оригинальный вы человек!
ТИМОФЕЕВ. Ульяна Андреевна, вы мне мешаете.
УЛЬЯНА. Ах, простите! Однако у вас характер, товарищ Тимофеев!
Будь я на месте Зинаиды Михайловны, я бы тоже уехала.
ТИМОФЕЕВ. Если бы вы были на месте Зинаиды Михайловны, я
бы повесился.
УЛЬЯНА. Вы не смеете под носом у дамы дверь захлопывать,
грубиян! (Уходит)
ТИМОФЕЕВ (возвращаясь в свою комнату). Этот дом населен чер-
товыми куклами! (Нажимает кнопки в аппарате, и комната
его исчезает в полной темноте.)
Парадная дверь тихонько открывается, и в ней появляется Милославский —
дурно одетый, с артистическим бритым лицом человек, в перчатках. Прислу-
шивается у двери Тимофеева.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Весь мир на службе, а этот дома. Патефон
починяет. (У дверей Шпака читает надпись.) Шпак Антон
Семенович. Ну, что же, зайдем к Шпаку... Какой замок
курьезный... Наверно, сидит в учреждении и думает: ах, какой
чудной замок я повесил на свою дверь! Но на самом деле
замок служит только для одной цели — показать, что хозяина
дома нет... (Вынимает отмычки, открывает замок, входит в
комнату Шпака, закрывает за собою дверь.) Э, какая прекрас-
ная обстановка!.. Это я удачно зашел... Э, да у него и телефон
отдельный. Большое удобство! И какой аккуратный — даже
свой служебный номер записал. А раз записал, первым долгом
нужно ему позвонить, чтобы не было никаких недоразумений.
(По телефону.) Отдел междугородних перевозок. Мерси. Доба-
142 М.5УЛГАКОВ
вочный пятьсот один. Мерси. Товарища Шпака. Мерси. То-
варищ Шпак? Бонжур. Товарищ Шпак, вы до самого конца
сегодня на службе будете?.. Говорит одна артистка... Нет, не
знакома, но безумно хочу познакомиться. Так вы до четырех
будете? Я вам еще позвоню, я очень настойчивая... Нет,
блондинка... Контральто... Ну, пока. (^Кладет трубку} Страшно
удивился. Ну-с, начнем. (Взламывает шкаф, вынимает кос-
тюм} Шевиот... О!., (Снимает свой, завязывает в газету,
надевает костюм Шпака} Как на меня шит... (Взламывает
письменный стол, берет часы с цепочкой, кладет в карман
портсигар} За три года, что я не был в Москве, как они все
вещами пообзавелись! Прекрасный патефон... И шляпа... Мой
номер. Приятный день!.. Фу, устал! (Взламывает буфет, до-
стает водку, закуску, выпивает} На чем это он водку наста-
ивает? Прелестная водка! Нет, это не полынь... А уютно у него
в комнате... Он и почитать любит... (Берет книгу, читает}
«Без отдыха пирует с дружиной удалой Иван Васильевич
Грозный под матушкой-Москвой... Ковшами золотыми столов
блистает ряд, разгульные за ними опричники сидят...» Славное
стихотворение! Красивое стихотворение!.. «Да здравствуют ти-
уны, опричники мои! Вы ж громче бейте в струны, баяны-со-
ловьи...» Мне нравится это стихотворение. Ц~1о телефону}
Отдел междугородних перевозок. Мерси. Добавочный пятьсот
один. Мерси. Товарища Шпака. Мерси. Товарищ Шпак? Это
я опять. Скажите, на чем вы водку настаиваете?.. Моя фами-
лия таинственная... Из Большого театра... А какой вам сюрп-
риз сегодня выйдет!.. Без отдыха пирует с дружиной удалой
Иван Васильич Грозный под матушкой-Москвой... (Кладет
трубку} Страшно удивляется. (Выпивает} Ковшами золотыми
столов блистает ряд...
Комната Шпака погружается в тьму, а в комнату Тимофеева набирается свет.
Аппарат теперь чаще дает певучие звуки, и время от времени вокруг аппарата
меняется освещение.
ТИМОФЕЕВ. Светится! Светится! Это иное дело...
Парадная дверь открывается, и входит Бунша. Первым долгом обращает свое
внимание на радиоаппарат.
БУНША. Неимоверные усилия я затрачиваю на то, чтобы вносить
культуру в наш дом. Я его радиофицировал, но они упорно
не пользуются радио. (Тычет вилкой в штепсель, но аппарат
молчит.) Антракт. (Стучит в дверь Тимофеева.)
ТИМОФЕЕВ. А, кто там, войдите... чтоб вам провалиться!..
Бунша входит.
Этого не хватало!..
БУНША. Это я, Николай Иванович.
ТИМОФЕЕВ. Я вижу, Иван Васильевич. Удивляюсь я вам, Иван
Васильевич! В ваши годы вам бы дома сидеть, внуков нянчить,
а вы целый день бродите по дому с засаленной книгой. Я
занят, Иван Васильевич, простите.
БУНША. Это домовая книга. У меня нет внуков. А если бы они и
были, то я отдал бы их в пионеры, а не дома бы нянчил. И
если я перестану ходить, то произойдет ужас.
ИВАН . ВАСИЛЁВ* . ИЗ
ТИМОФЕЕВ. Государство рухнет?
БУНША. Рухнет, если за квартиру не будут платить. У нас в доме
думают, что можно не платить, а на самом деле нельзя.
Вообще, наш дом удивительный. Я по двору прохожу и
содрогаюсь. Все окна раскрыты, все на подоконниках лежат
и рассказывают про советскую жизнь такие вещи, которые
рассказывать неудобно.
ТИМОФЕЕВ. Ей-богу, я ничего не понимаю, вам лечиться надо,
князь.
БУНША. Николай Иванович, вы не называйте меня князем, я уж
доказал путем представления документов, что за год до моего
рождения мой папа уехал за границу, и, таким образом,
очевидно, что я сын нашего кучера Пантелея. И я похож на
Пантелея.
ТИМОФЕЕВ. Ну, если вы сын кучера, тем лучше. Но у меня нет
денег.
БУНША. Заклинаю вас, заплатите за квартиру.
ТИМОФЕЕВ. Я вам говорю, нет сейчас денег... Меня жена бросила,
а вы меня истязаете.
БУНША. Позвольте, что же вы мне не заявили?
ТИМОФЕЕВ. А вам-то что за дело?
БУНША. Такое дело, что я должен ее немедленно выписать.
ТИМОФЕЕВ. Она просила не выписывать.
БУНША. Все равно, я должен отметить в книге это событие.
(Отмечает в книге.) Я присяду.
ТИМОФЕЕВ. Да незачем вам присаживаться. Как вам объяснить,
что меня нельзя тревожить во время этой работы?
БУНША. Нет, вы объясните. Я передовой человек. Вчера была
лекция для управдомов, и я колоссальную пользу получил.
Читали про венерические болезни. Вообще, наша жизнь очень
интересная и полезная, но у нас в доме этого не понимают.
ТИМОФЕЕВ. Когда вы говорите, Иван Васильевич, впечатление
такое, что вы бредите!
БУНША. Наш дом вообще очень странный. Шпак все время красное
дерево покупает, но за квартиру платит туго. А вы неизвестную
машину сделали.
ТИМОФЕЕВ. Вот мученье, честное слово!
БУНША. Я умоляю вас, Николай Иванович, вы насчет своей
машины заявите. Ее зарегистрировать надо, а то во флигеле
дамы уже говорят, что вы такой аппарат строите, чтобы на
нем из-под советской власти улететь. А это, знаете... и вы
погибнете, и я с вами за компанию.
ТИМОФЕЕВ. Какая же сволочь эту ерунду говорила?
БУНША. Я извиняюсь, это моя жена Ульяна Андреевна говорила.
ТИМОФЕЕВ. Виноват! Почему эти ведьмы болтают чепуху? Я знаю,
что не дамы, это вы виноваты. Вы, старый зуда, слоняетесь
по всему дому, подглядываете, ябедничаете и, главное, врете!
БУНША. После этих кровных оскорблений я покидаю квартиру и
направляюсь в милицию. Я — лицо, занимающее ответствен-
нейший пост управдома, и обязан наблюдать.
ТИМОФЕЕВ. Стойте, черт вас возьми!.. То есть ради Бога, повре-
мените... Извините меня, я погорячился. Ну, хорошо, идите
сюда. Просто-напросто я делаю опыты над проникновением
во время... Да впрочем, как я вам объясню, что такое время?
Ведь вы же не знаете, что такое четырехмерное пространство,
движение... и вообще... словом, поймите, это не взорвется, не
вредно и... вообще, никого не касается! Ну, как бы вам
попроще... я, например, хочу пронизать сейчас пространство
и пойти в прошлое...
БУНША. Пронизать пространство? Такой опыт можно сделать
только с разрешения милиции. У меня, как у управдома,
чувство тревоги от таких опытов.
ТИМОФЕЕВ. Ах ты, Боже мой, Боже мой!
Пауза.
Ах!.. Ведь я же... Нет, я кретин! Ведь я же... ведь я же работал
при запертом ключе! О, рассеянный болван! Стойте! Смотрите!
Смотрите, что сейчас произойдет... Попробуем на близком
расстоянии... маленький угол... (Поворачивает ключ, нажима-
ет кнопку) Смотрите... мы пойдем сейчас через пространство
во время... назад... (Нажимает кнопку)
Звон. Тьма. Потом свет.
Стенка между комнатами исчезла, и в комнате Шпака сидит выпивающий
Милославский с книжкой в руках.
(Исступленно) Вы видели?
МИЛОСЛАВСКИЙ. А чтоб тебя черт... Что это такое?!
БУНША. Николай Иванович, куда стенка девалась?!
ТИМОФЕЕВ. Удача! Удача! Я вне себя! Вот оно! Вот оно!..
БУНША. Неизвестный гражданин в комнате Шпака!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я извиняюсь, в чем дело? Что случилось?
(Забирает патефон, свой узел и выходит в комнату Тимофее-
ва) Тут сейчас стенка была?!
БУНША. Николай Иванович, вы будете отвечать за стенку по закону.
Вот вы какую машину сделали. Полквартиры исчезло!
ТИМОФЕЕВ. Да ну вас к черту с вашей стенкой! Ничего ей не
сделается!.. (Жмет кнопку аппарата)
Тьма. Свет. Стенка становится на место, закрывает комнату Шпака.
МИЛОСЛАВСКИЙ. На двух каналах был, видел чудеса техники, но
такого никогда!
ТИМОФЕЕВ. О, Боже, у меня кружится голова!.. Нашел! Нашел! О,
человечество, что ждет тебя!..
БУНША (Милославскому). Я извиняюсь, вы кто же такой будете?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Кто я такой буду, вы говорите? Я дожидаюсь
моего друга Шпака.
БУНША. А как же вы дожидаетесь, когда дверь снаружи на замок
закрыта?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Как вы говорите? Замок? Ах да... он за «Изве-
стиями» пошел на угол, купить, а меня... это... запер...
ТИМОФЕЕВ. Да ну вас к черту! Что за пошлые вопросы! (Мило-
славскому.) Понимаете, я пронзил время! Я добился своего...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Скажите, это, стало быть, любую стенку можно
так убрать? Вашему изобретению цены нет, гражданин интел-
лигент! Поздравляю вас! (Бунше.) А что вы на меня так
смотрите, отец родной? На мне узоров нету и цветы не растут.
БУНША. Меня терзает смутное сомнение. На вас такой же костюм,
как у Шпака.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что вы говорите? Костюм? А разве у Шпака у
одного костюм в полоску в Москве? Мы с ним друзья и всегда
в одном Торгсине покупаем материю. А если не верите, я вам
даже скажу: по восемь рублей метр. Удовлетворяет вас это?
БУНША. И шляпа такая же.
МИЛОСЛАВСКИЙ. И шляпа.
БУНША. А ваша фамилия как?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я артист государственных больших и камерных
театров. А на что вам моя фамилия? Она слишком известная,
чтобы я вам ее называл.
БУНША. И цепочка такая же, как у Шпака.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Э, какой вы назойливый! Шляпа, цепочка... это
противно!.. Без отдыха пирует с дружиной удалой Иван Ва-
сильевич Грозный...
ТИМОФЕЕВ. Оставьте вы в самом деле гражданина в покое.
(Милославскому.) Может быть, вы хотите вернуться в комнату
Шпака, я открою вам стенку?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ни в каком случае. Я на него обижен. В самом
деле, пошел за «Известиями» и пропал. Может быть, он два
часа будет ходить. А мне некогда, я в Торгсин спешу, я
ежедневно в Торгсине бываю. Я лучше на этот опыт посмотрю,
он мне очень понравился.
ТИМОФЕЕВ (жмет ему руку). Я очень рад! Вы были первый, кто
увидели... Вы, так сказать, первый свидетель.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Никогда еще свидетелем не приходилось быть!
Очень, очень приятно... (Бунше.) Вот смотрите! Вы на мне
дыру протрете!
ТИМОФЕЕВ. Это наш управдом.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ах, тогда понятно!.. Шляпа, цепочка... ах, какая
противная должность! Сколько я от них неприятностей имел,
если бы вы знали, гражданин ученый.
ТИМОФЕЕВ. Не обращайте на него внимания.
МИЛОСЛАВСКИЙ. И то правда.
ТИМОФЕЕВ. Вы понимаете, гражданин артист...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Как же не понять? Скажите, и в магазине можно
такое — стенку приподнять? Ах, какой увлекательный опыт!
БУНША. Вы с патефоном пришли к Шпаку?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Он меня доканает! Это что же такое, а?
ТИМОФЕЕВ (Бунше). Вы перестанете приставать или нет? (Мило-
славскому.) Поймите, дело не в стенке, это только первое
движение! Дело в том, что, минуя все эти стенки, я могу
проникнуть во время! Вы понимаете, я могу двинуться на
двести, триста лет назад или вперед! Да что на триста!.. Нет,
такого изобретения не знал мир!.. Я волнуюсь!.. Меня бросила
жена сегодня, но, понимаете!.. Ах...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Гражданин профессор, не расстраивайтесь, за
вас выйдет любая! Вы плюньте, что она вас бросила!
БУНША. Я уж ее выписал.
МИЛОСЛАВСКИЙ (Бунше). Тьфу на вас!.. Без отдыха пирует Иван
Васильич Грозный... Ах, какое изобретение! (Стукает по
стенке.) Поднял — вошел, вышел — закрыл! Ах ты, Боже
мой!..
ТИМОФЕЕВ. У меня дрожат руки... я не могу терпеть. Хотите,
проникнем в прошлое... Хотите, увидим древнюю Москву?..
Неужели вам не страшно?.. Вы не волнуетесь?
БУНША. Николай Иванович! Одумайтесь, прежде чем такие опыты
в жакте делать!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Если ты еще раз вмешаешься в опыт гражда-
нина академика, я тебя! Что это за наказание! (Тимофееву.)
Валяйте!
Тимофеев жмет кнопки у аппарата.
Звон. Тьма. Внезапно возникает палата Иоанна Грозного. Иоанн, с посохом, в
царском одеянии, сидит в кресле, а перед Иоанном, примостившись у стола,
пишет Дьяк. Слышится далекое церковное пение, колокольный мягкий звон.
ИОАНН (диктует). ...и руководителю...
ДЬЯК (пишет). ...и руководителю...
ИОАНН. ...к пренебесному селению преподобному игумену Козьме...
ДЬЯК. ...Козьме...
ИОАНН. ...Царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси...
ДЬЯК. ...всея Руси...
ИОАНН. ...челом бьет.
ТИМОФЕЕВ. О, Боже! Смотрите! Да ведь это Иоанн!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Елки-палки!..
Иоанн и дьяк поворачивают головы, услышав голоса. Дьяк вскрикивает и убегает
из палаты. Иоанн вскакивает, крестится.
ИОАНН. Сгинь! Пропади! Увы мне, грешному!.. Горе мне, окаян-
ному! Скверному душегубцу, ох!.. Сгинь!
Ища выхода, Иоанн в исступлении бросается в комнату Тимофеева, крестит
стены, мечется, бежит в переднюю, скрывается.
ТИМОФЕЕВ. Это Иоанн Грозный! Куда вы?! Стойте!.. Боже мой,
его увидят!.. Держите его! (убегает вслед за Иоанном.)
Бунша бросается к телефону.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ты куда зронить собрался?!
БУНША. В милицию!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Положь трубку, я тебе руки обобрываю! Не
может жить без милиции ни одной секунды!
В палату врывается опричник.
ОПРИЧНИК. Где демоны? Гойда! Бей их! (Бунше.) Где царь?
БУНША. Не знаю! Караул!..
МИЛОСЛАВСКИЙ. Закрой машину! Машину закрой!
ОПРИЧНИК (крестясь). Ой, демоны!.. (Бросает бердыш, исчезает
из палаты.)
МИЛОСЛАВСКИЙ. Закрывай! Ключ поверни! Ключ! Вот так ма-
шинка!..
Бунша жмет кнопки, вытаскивает ключ. В то же мгновенье — звон.
Занавеска на окне вздувается, понесло бумаги. Буншу потащило в палату, он
роняет очки.
БУНША. Караул!.. Куда меня тащит?!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Куда же ты двинул, черт, машину?!
Понесло Милославского.
Тьма. Свет. Стенка на месте. В комнате нет ни Бунши, ни Милославского.
Остался только патефон и сверток и очки.
Появляется Тимофеев.
ТИМОФЕЕВ. Он на чердаке заперся! Помогите мне его оттуда
извлечь!.. Боже, где же они? А? (бросается к аппарату.) Они
двинули стрелку в обратную сторону!! Их унесло?.. Что же это
будет?.. Бунша! Бунша! Иван Васильевич!
Дальний крик Иоанна.
Этот на чердаке орет!.. Но ключ, где же ключ?.. Боже, они
ключ вытащили! Что делать, позвольте!.. Что делать-то, а?..
Нету ключа... Ну да, вынули ключ... Иван Васильевич! Зачем
же вы ключ-то вынули?! Впрочем, кричать бесполезно. Они
ключ захватили с собою... Вернуть того в комнату?.. (Убегает.)
Пауза.
Открывается парадная дверь, и входит Шпак.
ШПАК. Какая-то тревога у меня с тех пор, как эта блондинка из
Большого театра позвонила... Не мог досидеть на службе...
(Трогает замок на своей двери.) Батюшки!..
Комната Шпака освещается. Шпак входит, бросается к письменному столу.
Батюшки! (Бросается к шкафу.) Батюшки!! (По телефону.)
Милицию! Милиция?!
Голос в радио: «Итак, товарищи, продолжаем нашу лекцию о свиньях...»
В Банном переулке десять — грандиозная кража, товарищ!..
Кого обокрали? Конечно, меня, Шпак! Шпак моя фамилия!..
Блондинка обокрала!
Голос в радио: «Плодовитостью, дорогие товарищи, свинья уступает только
кролику, да и то с трудом. На десятом году две свиньи могут дать один миллион
свиней!..»
Товарищ начальник... Эго не я про свиней говорю! Не слу-
шайте про свиней! Это радио! Не крали свиней! Пальто и
костюмы!.. Что же вы сердитесь?
Голос в радио: «Древние римляне за плодовитость обожали свиней...»
Слушаете? Ну, я сам сейчас добегу до вас, сам! Батюшки мои,
батюшки!.. (Рыдая, бросается из комнаты и скрывается за
парадной дверью.)
Голос в радио, уже никем не сдерживаемый, разливается волной: «Многие
считают свинью грубой, глупой и неопрятной. Ах, как это несправедливо, това-
рищи! Не следует ли отрицательные свиные стороны отнести за счет обхож-
дения с этим зверем? Относитесь к свинье хорошо, и вы полуште возможность
ее дрессировать...»
Другой голос врывается в первый: «А теперь оркестр гармоний исполнит попу-
лярный Донец АнитрьГ...»
Музыка.
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Комната Тимофеева. В ней — Иоанн и Тимофеев. Оба в волнении.
ИОАНН. О, Боже мой, Господи Вседержитель!
ТИМОФЕЕВ. Тсс... тише, тише! Только не кричите, умоляю! Мы
наживем страшную беду и, во всяком случае, скандал. Я и
сам схожу с ума, но я стараюсь держать себя в руках.
ИОАНН. Ох, тяжко мне! Молви еще раз, ты не демон?
ТИМОФЕЕВ. Ах, помилуйте, я же на чердаке вам объяснил, что я
не демон.
ИОАНН. Ой, не лги! Царю лжешь! Не человечьим хотением, но
Божиим соизволением царь есмь!
ТИМОФЕЕВ. Очень хорошо. Я понимаю, что вы царь, но на время
прошу вас забыть об этом. Я вас буду называть не царем, а
просто Иваном Васильевичем. Поверьте, для вашей же поль-
зы.
ИОАНН. Увы мне, Ивану Васильевичу, увы, увы!..
ТИМОФЕЕВ. Что же делать, я понимаю ваше отчаяние. Действи-
тельно, происшествие удручающее. Но кто же мог ожидать
такой катастрофы? Ведь они ключ унесли с собой! Я не могу
вас отправить обратно сейчас!.. И вы понимаете, что они оба
сейчас там, у вас! Что с ними будет?
ИОАНН. Пес с ними! Им головы отрубят, и всего делов!
ТИМОФЕЕВ. Как отрубят головы?! Боже, я погубил двух людей! Это
немыслимо! Это чудовищно!
Пауза.
Вы водку пьете?
ИОАНН. О, горе мне!.. Анисовую.
ТИМОФЕЕВ. Нет анисовой у меня. Выпейте горного дубнячку, вы
подкрепитесь и придете в себя. Я тоже. (Вынимает водку,
закуску.) Пейте.
ИОАНН. Отведай ты из моего кубка.
ТИМОФЕЕВ. Зачем это? Ах, да... Вы полагаете, что я хочу вас
отравить? Дорогой Иван Васильевич, у нас это не принято.
И кильками в наш век гораздо легче отравиться, нежели
водкой. Пейте смело.
Пьют.
ИОАНН. Как твое имя, кудесник?
ТИМОФЕЕВ. Меня зовут Тимофеев.
ИОАНН. Князь?
ТИМОФЕЕВ. Какой там князь! У нас один князь на всю Москву,
и тот утверждает, что он сын кучера.
ИОАНН. Ах, сволочь! Пытать его, вот он и признается!
ТИМОФЕЕВ. Не надейтесь. Сколько его ни пытайте, он не призна-
ется, поверьте мне. Ваше здоровье!.. Нет, как подумаю, что
они там, с ума схожу!.. Пейте. Закусите ветчинкой.
ИОАНН. День-то постный...
ТИМОФЕЕВ. Ну, кильками.
ИОАНН. Ключница водку делала?
ТИМОФЕЕВ. Ну, пускай будет ключница... Долго объяснять...
ИОАНН. Так это, стало быть, такую ты машину сделал? Ох-хо-хо!..
У меня тоже один был такой... крылья сделал...
ТИМОФЕЕВ. Ну-те-с?..
ИОАНН. Я его посадил на бочку с порохом, пущай полетает!..
ТИМОФЕЕВ. И правильно!
ИОАНН. Ты, стало быть, тут живешь? Хоромы-то тесные.
ТИМОФЕЕВ. Да, уж хоромы неважные.
ИОАНН. А боярыня твоя где?
ТИМОФЕЕВ. Моя боярыня со своим любовником Якиным на Кавказ
сегодня убежала.
ИОАНН. Врешь!
ТИМОФЕЕВ. Ей-богу!
ИОАНН. Ловят? Как поймают, Якина на кол посадить. Это первое
дело...
ТИМОФЕЕВ. Нет, зачем же? Нет... Они любят друг друга, ну и пусть
будут счастливы.
ИОАНН. И то правда. Ты добрый человек... Ах ты, Боже! Ведь это
я тут... а шведы, ведь они Кемь взяли! Боярин, ищи ключ!
Отправляй меня назад!
ТИМОФЕЕВ. Понимаете, я сам бы сейчас побежал к слесарю, но
дома ни копейки денег, все жене отдал.
ИОАНН. Чего? Денег? (Вынимает из кармана золотые монеты.)
ТИМОФЕЕВ. Золото? Спасены! Иван Васильевич, все в порядке! Я
сейчас в Торгсин, потом к слесарю, он сделает ключ, мы
откроем аппарат.
ИОАНН. Я с тобой пойду.
ТИМОФЕЕВ. По улице? О, нет, Иван Васильевич, это невозможно.
Вы останьтесь и ничем не выдавайте себя. Я даже вас запру,
и если кто будет стучать, не открывайте. Да никто прийти не
может. Спасибо Якину, что жену увез... Словом, ждите меня,
сидите тихо.
ИОАНН. О, Господи!..
ТИМОФЕЕВ. Через час я буду здесь. Сидите тихо!
Тимофеев, закрыв дверь своей комнаты, уходит.
Иоанн один, рассматривает вещи в комнате. На улице послышался шум авто-
мобиля. Иоанн осторожно выглядывает в окно, отскакивает. Пьет водку.
ИОАНН (тихо напевает). Сделал я великие прегрешения... пособи
мне, Господи... пособите, чудотворцы московские...
В дверь стучат. Иоанн вздрагивает, крестит дверь, стук прекращается.
УЛЬЯНА (за дверью). Товарищ Тимофеев, простите, что опять
осмелилась беспокоить во время вашей семейной драмы...
Что, Ивана Васильевича не было у вас? Его по всему дому
ищут. Товарищ Тимофеев, вы не имеете права отмалчивать-
ся!.. Вы, товарищ Тимофеев, некультурный человек!
Иоанн крестит дверь, и голос Ульяны пропадает.
ИОАНН. Что крест животворящий делает! (Пьет водку.)
Пауза.
Потом в двери поворачивается ключ. Иоанн крестит дверь, но это не помогает.
Тогда Иоанн прячется за ширму. Дверь открывается, и входит Зинаида. Бросает
чемоданчик. Расстроена.
ЗИНАИДА. Какой подлец! Все разрушено! И я... зачем же я открыла
все этому святому человеку?.. (Смотрит на стол.) Ну, конечно,
запил с горя!.. Да, запил... И патефон... откуда же патефон?
Хороший патефон... Кока, тебя нет? Ничего не понимаю!..
Здесь оргия какая-то была... Он, наверно, за водкой пошел. С
кем он пил? (Разворачивает сверток.) Штаны! Ничего не
понимаю! (Заводит патефон.)
Иоанн за ширмой припадает к щелке.
И вот опять здесь... обманутая самым наглым образом.
Через некоторое время на парадном звонок. Зинаида выходит в переднюю,
открывает дверь. Входит Якин, молодой человек в берете, в штанах до колен
и с бородой, растущей из-под подбородка.
ЯКИН. Зина, это я.
ЗИНАИДА. Как? Это вы?! Вон! (Уходит в комнату Тимофеева.)
ЯКИН (у дверей). Зинаида Михайловна, вы одни? Откройте, прошу
вас.
ЗИНАИДА. Я негодяям принципиально не открываю.
ЯКИН. Зина! Я молю вас, Зина, я вам сейчас же все объясню. Зина,
выслушайте меня.
Зинаида открывает дверь.
(Входя в комнату Тимофеева.) Зиночка, что случилось? Почему
вы убежали? Я не понимаю...
ЗИНАИДА. Арнольд Савельевич, вы негодяй!
ЯКИН. Боже, какие слова! Зиночка, это недоразумение, клянусь
пятой кинофабрикой!
ЗИНАИДА. Недоразумение!.. Он объяснит!.. Я бросаю мужа, этот
святой человек теперь пьянствует как черт знает что, я
покидаю чудную жилплощадь, расстаюсь с человеком, который
молился на меня, сдувал пылинки, гениального изобретателя!..
Еду к этому подлецу и...
ЯКИН. Зина, какие слова!..
ЗИНАИДА. Вы еще не знаете настоящих слов! Я бы вам сказала!..
И за два часа до нашего отъезда я застаю у него неизвестную
даму...
ЯКИН. Зина!..
ЗИНАИДА. ...которую он нежно держит за руку!..
ЯКИН. Зиночка, я проверял с нею сцену! Это моя профессиональная
обязанность!
ЗИНАИДА. Хватать за локти? Нет, хватать за локти, вы ответьте!
(Дает Якину пощечину.)
ЯКИН. Зинаида Михайловна! Товарищи, что это такое?!
ЗИНАИДА. Вон!
ЯКИН. Зинаида, поймите, ведь это же эпизод! Она же курносая!
ЗИНАИДА. Как? Она будет сниматься!
ЯКИН. Маленькая роль... Крохотный, малюсенький эпизодик! Я же
не могу снимать картину без курносой! И потом, позвольте,
вы меня ударили! Режиссера?
ЗИНАИДА. Снимайте курносых, безносых, каких хотите! С меня
довольно! Я ухожу к Косому, в постановку «Бориса Годунова».
ЯКИН. Косой халтурщик! Никакой постановки у него не будет!
ЗИНАИДА. Я извиняюсь, постановка утверждена! И я буду играть
царицу! Я не интересуюсь больше вашими «Золотыми ябло-
ками» в Гаграх!..
ЯКИН. Да поймите же, что у него нет никого на роль Иоанна
Грозного! Картину законсервируют ко всем чертям, и тогда
вы вспомните меня, Зинаида!
ЗИНАИДА. Нет Иоанна? Простите, я уже репетировала с ним.
ЯКИН. Где вы репетировали?
ЗИНАИДА. Здесь же, у себя на квартире!.. И когда мы проходили
то место, где Бориса объявляют царем, Косой, уж на что
твердый человек, заплакал как ребенок!..
ЯКИН. Репетировать за мой спиной? Это предательство, Зинаида!
Кто играет Бориса, царя? Кто?
ИОАНН (выходя из-за ширмы). Какого Бориса-царя? Бориску?!
Зинаида и Якин застывают.
А подойди-ка сюда, холоп!
ЗИНАИДА Господи, что это такое?!
ЯКИН. Как, вы действительно репетируете? Боже, какой типаж!
ЗИНАИДА Кто это такой?!
ИОАНН. Бориса на царство?.. Так он, лукавый, презлым заплатил
царю за предобрейшее!.. Сам царствовати и всем владети!..
Повинен смерти!
ЯКИН. Браво!
ЗИНАИДА. Боже мой... Якин, объясните мне... Якин, спрячьте меня!
ИОАНН. Ну, ладно! Потолкует Борис с палачом опосля. (Якину?)
Пошто ты боярыню обидел, смерд?
ЯКИН. Замечательно! Поразительно! Невиданно!.. Я не узнаю вас
в гриме. Кто вы такой?! Позвольте представиться: Арнольд
Якин. Двадцать тысяч, а завтра в девять часов утра пятая
фабрика подписывает с вами контракт. Ставить буду я. Как
ваша фамилия?
ИОАНН. Ах ты, бродяга! Смертный прыщ!
ЯКИН. Браво!! Зинаида, как же вы скрывали от меня это?!
Иоанн бьет Якина жезлом.
Позвольте!! Что вы, спятили?.. Довольно!..
ИОАНН. На колени, червь! (Хватает Якина за бороду.)
ЯКИН. Это переходит границы, это хулиганство!
ЗИНАИДА. Очевидно, я сошла с ума... Кто вы такой? Кто вы такой?
ИОАНН. Князь Тимофеев, ко мне! Поймали обидчика, сукина сына
Якина!
ЯКИН. На помощь!! Граждане!.. Кто-нибудь...
ЗИНАИДА Помогите! Кто он такой?! Разбойники! В квартире
разбойник!..
В передней появляется Шпак, прислушивается к крикам.
Ах, нет! Боже мой, я поняла! Это настоящий царь! Это Коке
удался опыт! (Иоанну) Умоляю, отпустите его!
ИОАНН (выхватив из-под кафтана нож, кричит Якину). Молись,
щучий сын!
Шпак заглядывает в дверь.
Живота или смерти? Проси у боярыни!
ЯКИН (хрипит). Живота...
ИОАНН. Подымайся, гад!
ЯКИН. Что же это такое, я вас спрашиваю?! (ZZ/паку.) Гражданин,
спасите от разбойника!
ШПАК. Репетируете, Зинаида Михайловна?
ЗИНАИДА. Репе... репетируем...
ЯКИН. Какая же это репе... Гражданин!..
ИОАНН. Что?.. Целуй руку! Учили тебя, подлеца!
ЯКИН. Руку? Я не жел... Сейчас, сейчас... (Целует руку Иоанну)
ЗИНАИДА (Иоанну). Умоляю вас, сядьте.
Иоанн садится.
ШПАК. Натурально как вы играете! Какой царь типичный, на
нашего Буншу похож. Только у того лицо глупее. Обокрали
меня, Зинаида Михайловна! (Доливается слезами.)
Якин пытается скрыться.
ИОАНН. Куда?!
ЯКИН. Я здесь, я здесь...
ЗИНАИДА (Шпаку). Погодите, я ничего не понимаю... как обокрали?
ШПАК. Начисто, Зинаида Михайловна! Я извиняюсь, граждане,
никто не встречал на лестнице блондинку из Большого театра?
Она и обработала... Вот какой домик у нас, Зинаида Михай-
ловна.
ИОАНН. Убиваешься, добрый человек?
ШПАК. Гражданин артист, как же не убиваться?..
ИОАНН. Чего взяли-то у тебя?
ШПАК. Патефон, портсигар, зажигалку, часы, коверкотовое пальто,
костюм, шляпу... все, что нажил непосильными трудами, все
погибло... (Плачет.)
ИОАНН. Ты чьих будешь?
ШПАК. Я извиняюсь, чего это — «чьих», я не понимаю?
ИОАНН. Чей холуй, говорю?
ЗИНАИДА. О, Боже, что сейчас будет!..
ШПАК. Довольно странно!..
ИОАНН (вынув монету). Бери, холуй, и славь царя и великого князя
Ивана Васильевича!..
ЗИНАИДА. Не надо, что вы делаете!
ШПАК. Извиняюсь, что это вы все — холуй да холуй! Какой я вам
холуй? Что это за слово такое?
ЗИНАИДА. Он пошутил!
ШПАК. За такие шутки в народный суд влететь можно. Да не нужна
мне ваша монетка, она не настоящая.
ИОАНН. Ты что же, лукавый смерд, от царского подарка отказы-
ваешься?
ЗИНАИДА. Это он из роли, из роли...
ШПАК. Эта роль ругательная, и я прошу ее ко мне не применять.
До свиданья, Зинаида Михайловна, и не рад, что зашел. Где
Иван Васильевич? Я хочу, чтобы он засвидетельствовал жут-
кую покражу в моей квартире... (Уходит.)
ЗИНАИДА. Выслушайте меня, Арнольд, только умоляю вас, спо-
койно. Это — настоящий Иоанн Грозный... Не моргайте
глазами.
ЯКИН. Ваш дом, Зинаида, сумасшедший!..
ЗИНАИДА. Нет, это Кокина работа. Я вам говорила про его
машину... что он вызвать хочет не то прошлое, не то будущее.
Это он вызвал из прошлого царя.
ЯКИН. Бред!
ЗИНАИДА. Я сама близка к помешательству...
ЯКИН (всмотревшись в Иоанна). Товарищи, что это такое?! {Зина-
иде) Что? Что? Вы правду говорите?
ЗИНАИДА. Клянусь!
ЯКИН. Позвольте! В наши дни, в Москве!.. Нет, это... Он же умер!
ИОАНН. Кто умер?
ЯКИН. Я... я не про вас это говорю... это другой, который умер...
который... Доктора мне!.. Я, кажется, сошел с ума... Да ведь
он же мог меня зарезать!
ИОАНН. Подойди! Подойди и отвечай! Доколи же ты...
ЯКИН. Аз есмь... умоляю, не хватайтесь на ножик!.. Сплю... Зинаида,
звоните куда-нибудь, спасите меня!.. За что он. взъелся на
меня? Где ваш муж? Пусть уберет его!
ИОАНН. Ты боярыню соблазнил?
ЯКИН. Я... я... Житие мое...
ИОАНН. Пес смердящий! Какое житие?.. Вместо святого поста и
воздержания — блуд и пьянство губительное со обещанными
диаволам чашами!.. О, зол муж! Дьявол научиши тя долгому
спанию, по сне зиянию, главоболию с похмелья и другим
злостям неизмерным и неисповедимым!..
ЯКИН. Пропал! Зинаида, подскажите мне что-нибудь по-славянски...
Ваш муж не имеет права делать такие опыты!! (Иоанну ) Паки
и паки... Иже херувимы!.. Ваше величество, смилуйтесь!
ИОАНН. Покайся, любострастный прыщ!
ЗИНАИДА. Только не убивайте его!
ЯКИН. Каюсь!..
ИОАНН. Преклони скверную твою главу и припади к честным
стопам соблазненной боярыни!..
ЯКИН. С удовольствием! Вы меня не поняли!! Не поняли!..
ИОАНН. Как тебя понять, когда ты ничего не говоришь?
ЯКИН. Языками не владею, ваше величество!.. Во сне это или
наяву?..
ИОАНН. Какая это курносая сидела у тебя?
ЯКИН. Это эпизод, клянусь кинофабрикой! Зинаида Михайловна не
поняла!
ИОАНН. Любишь боярыню?
ЯКИН. Люблю безумно!..
ИОАНН. Как же ее не любить? Боярыня зельною красотою лепа,
бела вельми, червлена губами, бровьми союзна, телом изо-
бильна... Чего же тебе надо, собака?!
ЯКИН. Ничего не надо!.. Ничего!
ИОАНН. Так женись, хороняка! Князь отпускает ее.
ЯКИН. Прошу вашей руки, Зина!
ЗИНАИДА. Вы меня не обманете на этот раз, Арнольд? Я так часто
была обманута...
ЯКИН. Клянусь кинофабрикой!
ИОАНН. Клянись преподобным Сергием Радонежским!
ЯКИН. Клянусь киносергием преподобным радонежским!..
ИОАНН. Ну, слушай, борода многогрешная! Ежели я за тобой что
худое проведаю... то я тебя... я...
ЯКИН. Клянусь Сергием...
ИОАНН. Не перебивай царя! Понеже вотчины у тебя нету, жалую
тебя вотчиной в Костроме. (Зинаиде.) А тебе приданое, на...
(Дарит золотые монеты.)
ЗИНАИДА. Мерси, мерси. (Дкину) Ничего, ничего, мы их в Торгсин
сдадим.
ЯКИН финаиде). Еще минута здесь, и меня свезут в сумасшедший
дом!.. Едем скорее отсюда!.. Куда-нибудь!.. Везите меня!..
ЗИНАИДА. Дорогой царь, нам на поезд пора.
ИОАНН. Скатертью дорога!
ЗИНАИДА (Иоанну). Простите, что я вас беспокою... я не понимаю,
как Кока не догадался... вам нельзя в таком виде оставаться
здесь... вас могут арестовать!
ИОАНН. О, Господи Вседержитель!.. Ведь я-то забыл, где я... Я
забыл!
ЗИНАИДА (берет костюм Милославского). Вы не сердитесь. Я
советую вам переодеться. Не понимаю, откуда это тряпье?
Арнольд, помогите ему.
ЯКИН. Разрешите, я помогу вам. Пожалуйте за ширму.
ИОАНН. Ох, бесовская одежда!.. Ох, искушение!..
Иоанн и Якин уходят за ширму.
ЗИНАИДА. Я пока записку напишу Николаю Ивановичу. (Пишет.)
Кока! Я возвращалась, но опять уезжаю. Он едва не зарезал
Якина, тот сделал предложение. Не выписывай... Зина.
Иоанн выходит из-за ширмы в костюме Милославского. Удрумен.
Вот это другое дело! Боже, до чего на нашего Буншу похож!
Только очков не хватает.
ЯКИН. Вот очки валяются.
ЗИНАИДА. Очень советую, наденьте очки. (Надевает на Иоанна
очки.) Вылитый!
ИОАНН (глянув в зеркало). Тьфу ты!..
ЗИНАИДА. Ну, позвольте вас поблагодарить... Вы очень темпера-
ментный человек!
ИОАНН. Мне здесь оставаться? Ох ты, Господи!.. Как это гусли-то
очарованные играют?
ЯКИН. Это, изволите ли видеть, патефон...
ИОАНН. Тебя не спрашивают...
ЯКИН. Молчу... слушаюсь.
ЗИНАИДА. Очень просто, иголочку сюда и подкрутить
Патефон играет.
Вот видите... Вы сидите и играйте. А Кока придет, он вас
выручит.
ЯКИН. Что же это такое... У меня путаются мысли... патефон, Кока...
Иоанн Грозный...
ЗИНАИДА. Да перестаньте вы нервничать! Ну Иоанн, ну Грозный...
Ну что тут особенного?.. Ну, до свиданья!
ЯКИН. Честь имею кланяться!
ИОАНН. Ехать-то далеко?
ЗИНАИДА. О, да.
ИОАНН (Якину). Жалую тебе рясу с царского плеча.
ЯКИН. Зачем же?..
ЗИНАИДА. Ах, не противоречьте ему.
ЯКИН. Да, да... (Облачается в рясу.)
Зинаида берет чемодан и выходит с Якиным.
ЗИНАИДА (в передней). А все-таки я счастлива! Поцелуйте меня...
ЯКИН. Бред!! Бред!! Бред! Клянусь Сергием Радонежским!.. (Сбра-
сывает рясу и уходит с Зинаидой.)
Иоанн один. Подходит к патефону, заводит его. Пьет водку. Через некоторое
время звонит телефон.
ИОАНН (подходит, долго рассматривает трубку, потом снимает.
На лице его ужас. В трубку). Ты где сидишь-то? (Заглядывает
под стол, крестится.)
УЛЬЯНА (в передней). Есть кто-нибудь? Ивана Васильевича не
видели? (Стучит в дверь Тимофеева, потом входит.) Здрасте
пожалуйста! Его весь дом ищет, водопроводчики приходили,
ушли... жена как проклятая в кооперативе за селедками стоит,
а он сидит в чужой квартире и пьянствует!.. Да ты что это,
одурел? Шпака ограбили, Шпак по двору мечется, тебя ищет,
а он тут! Ты что же молчишь! Батюшки, во что же это ты
одет?
Иоанн, отвернувшись, заводит патефон.
Да что же это такое? Вы видели что-нибудь подобное? Он
угорел! Батюшки, да у него на штанах дыра сзади!.. Ты что,
дрался, что ли, с кем? Ты что лицо-то отворачиваешь?
Иоанн поворачивается.
Голубчики милые!.. На кого же ты похож?! Да ты же окосел
от пьянства! Да тебя же узнать нельзя!
ИОАНН. Ты бы ушла отсюда. А?
УЛЬЯНА. Как это — ушла? Ты на себя в зеркало-то погляди!.. В
зеркало-то погляди!
ИОАНН. Оставь меня, старушка, я в печали...
УЛЬЯНА. Старушка?! Как же у тебя язык повернулся, нахал? Я на
двадцать лет тебя моложе!
ИОАНН. Ну, это ты врешь...
Шпак появляется в передней, затем входит в комнату.
ШПАК. Да где же он? Иван Васильевич, какой же вы управдом?
Вы поглядите, как мою комнату обработали!
УЛЬЯНА. Нет, вы поглядите на голубчика!.. Он же пьян, он же на
ногах не стоит!
ШПАК. Ай да управдом. Человека до ниточки обобрали, а он горный
дубняк пьет!.. Меня артистка обворовала!..
ИОАНН. Ты опять здесь? Ты мне надоел!
ШПАК. Какие это такие слова — надоел? Нам такого управдома
не нужно!..
УЛЬЯНА. Очнись, разбойник! Попрут тебя с должности!
ИОАНН. Э, да ты ведьма! (Берет у Ульяны селедки и выбрасывает
их в переднюю.)
УЛЬЯНА. Караул!
ИОАНН (вооружается посохом). Ох, поучу я тебя сейчас!
УЛЬЯНА. Помогите!.. Муж интеллигентную женщину бьет!.. (Убегает
через парадный ход.)
Шпак потрясен.
ШПАК. Иван Васильевич, вы успокойтесь... ну, выпил нервный
мужчина... я вполне понимаю... Однако я не знал, что вы
такой!.. Я думал, что вы тихий... и, признаться, у нее под
башмаком... а вы — орел!..
ИОАНН. Ведьма!..
ШПАК. Откровенно признаться, да. Вы правы. Это даже хорошо,
что вы ее так... Вы с ней построже... Я к вам по дельцу, Иван
Васильевич.
ИОАНН. Тебе чего надо?
ШПАК. Вот список украденных вещей, уважаемый товарищ Бунша...
прошу засвидетельствовать... Украли два костюма, два пальто,
двое часов, два портсигара, тут записано... (Додает бумагу)
ИОАНН. Как челобитную царю подаешь? (Реет бумагу)
ШПАК. Иван Васильевич!.. Вы выпивши, я понимаю... только вы
не хулиганьте.
ИОАНН. Ты мне надоел! Что у тебя украли, говори!
ШПАК. Два пате... то есть один патефон...
ИОАНН. Ну, забирай патефон. Подавись. Надоел.
ШПАК. Позвольте, как же... ведь это чужой... совершенно как мой...
А впрочем, пожалуйте!.. А остальное-то как же? Ведь надо же
подписать!..
ИОАНН. Да я же тебе давал деньги? Ты не брал? Суще глупый!..
ШПАК. Вот так пьян! Какие такие деньги? Никаких вы мне денег
не давали. Вы придите в себя, Иван Васильевич... Мы на вас
коллективную жалобу подадим!
ИОАНН. Э, да ты не уймешься, я вижу... Что в вас, в самом деле,
бесы вселились?.. (Вынимает нож)
ШПАК. Помогите!.. Управдом жильца режет!..
Тимофеев вбегает в переднюю, потом в комнату.
ТИМОФЕЕВ. Что это происходит? Где он? Кто вас переодел? Как
вы его впустили?.. Я же вам говорил, чтобы вы не открывали!..
ШПАК. Вы гляньте, Николай Иванович, на нашего управдома!..
Караул!.. Я в милицию!..
ТИМОФЕЕВ (Иоанну). Остановитесь, или мы погибнем оба!
Иоанн прячет нож.
ШПАК (бросаясь в переднюю). Я немедленно в милицию!..
ИОАНН. Князь! Ты его батогами с лестницы!..
ТИМОФЕЕВ (бросается вслед за Шпаком в переднюю). Умоляю вас,
подождите!.. Это не Бунша!..
ШПАК. Как не Бунша?
1111И
ТИМОФЕЕВ. Это Иоанн Грозный... настоящий царь. Погодите,
погодите... я нормален... умоляю, не бегите в милицию!.. Это
мой опыт, моя машина времени!.. Я вызвал его... я открываю
вам тайну, вы порядочный человек!.. Не срывайте мой опыт!
Скандал все погубит!.. Я сейчас уберу его... только примерю
ключ... вот ключ... Обещаете молчать? Дайте честное слово!
ШПАК. Позвольте, так это царь?..
ТИМОФЕЕВ. Царь...
ШПАК. Что делается!..
ТИМОФЕЕВ. Молчите, потом все объяснится, потом... Даете слово,
что ни одному человеку...
ШПАК. Честное благородное слово.
ТИМОФЕЕВ. Ну, спасибо, спасибо, (/бегает в свою комнату. Иоан-
ну.) Зачем же вы открыли двери? Я вас просил не открывать!
Шпак припадает к замочной скважине.
ИОАНН. Пошто ты ему по роже не дал?
ТИМОФЕЕВ. Что вы, Иван Васильевич, не надо никому по роже,
ради Бога!.. Тише, тише!.. Вот ключ. Сейчас примерим. (Пы-
тается вложить ключ.) Руки дрожат... А, черт, немного велик...
Ну, да ладно, сейчас подпилим...
Нажимает кнопки в аппарате. Комната Тимофеева гаснет. Освещается комната
Шпака.
ШПАК. Монеты-то, стало быть, настоящие были!.. Эх-эх-эх!.. (Гово-
рит по телефону шепотом.) Милицию. Милиция? Говорит
сегодняшний обокраденный Шпак... Нет, не сердитесь, я не
насчет кражи. У нас тут другое дельце, почище!.. Инженер
Тимофеев Иоанна Грозного в квартиру вызвал, царя... Я не
пьющий... С посохом... Что делается!.. Даю честное пионерское
под салютом! Ну, я сам сейчас добегу до вас, сам добегу...
Тьма.
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Звон. Тьма. Освещается палата Иоанна. Бунша и Милославский влетают в палату.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вот черт вас возьми с этими опытами! Вот это
так так!
БУНША (кидаясь на сцену). Товарищ Тимофеев! Товарищ Тимофе-
ев! Как управдом, я требую немедленного прекращения этого
опыта! На помощь! Куда же это мы попали?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Перестань орать! Это нас к Иоанну Грозному
занесло.
БУНША. Не может быть! Я протестую!
Зловещий шум и набат.
МИЛОСЛАВСКИЙ (запирает дверь на ключ, выглядывает в окно,
отчего шум усиливается. Отскакивает). Вот попали так попа-
ли!
БУНША. Это нам мерещится, этого ничего нету. Николай Иванович,
вы ответите за ваш антисоветский опыт!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вы дурак! Ой, как они кричат!
БУНША. Они не могут кричать, это обман зрения и слуха, вроде
спиритизма. Они умерли давным-давно. Призываю к спокой-
ствию! Они покойники.
В окно влетает стрела.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Видали, как покойники стреляют!
БУНША. То есть... позвольте... вы полагаете, что они могут учинить
над нами насилие?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Нет, я этого не полагаю. Я полагаю, что они
нас убьют к лешему. Что бы это сделать, братцы, а?
Братцы!..
БУНША. Неужели это правда? Николай Иванович, вызывайте
милицию! Без номера! Погибнуть во цвете лет! Ульяна Анд-
реевна в ужасе!.. Я не сказал ей, куда пошел... Кровь стынет
в жилах!..
Грохот в дверь, голоса: «Отворяй, собака!!»
Кому это он?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вам.
БУНША (в щелку двери). Попрошу не оскорблять! Я не собака!
Поймите, что вас не существует! Это опыт инженера Тимофе-
ева!
Грохот.
От имени жильцов дома прошу, спасите меня!
Милославский открывает дверь в соседнее помещение.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Одежа! Царская одежа! Ура, пофартило!
Голос: «Отворяй! На дым пустим палату!»
(Надевает кафтан.) Надевай скорей царский капот, а то
пропадем!
БУНША. Этот опыт переходит границы!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Надевай, убью!..
Бунша надевает царское облачение.
Ура! Похож! Ей-богу, похож! Ой, мало похож! Профиль пор-
тит... Надевай шапку... Будешь царем...
БУНША. Ни за что!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ты что же, хочешь, чтобы и меня из-за тебя
ухлопали? Садись за стол, бери скипетр... Дай зубы подвяжу,
а то не очень похож... Ой, халтура! Ой, не пройдет! У того
лицо умней...
БУНША. Попрошу не касаться лица!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Молчи! Садись, занимайся государственным
делом. На чем они остановились? Царь и великий князь...
повторяй... всея Руси...
БУНША. Царь и великий князь всея Руси...
Дверь раскрывается, вбегают опричники и с ними — дьяк. Остолбеневают.
МИЛОСЛАВСКИЙ (Бунше). Так вы говорите... царь и великий
князь?.. Написал. Запятая... Где это наш секретарь запропа-
стился?
Пауза.
В чем дело, товарищи? Я вас спрашиваю, драгоценные, в чем
дело? Какой паразит осмелился сломать двери в царское
помещение? Разве их для того вешали, чтобы вы их ломали?
(Бунше.) Продолжайте, ваше величество... челом бьет... точка
с запятой... (рпричникам} Я жду ответа на поставленный мною
вопрос.
ОПРИЧНИКИ (в смятении). Царь тут... царь тут...
ДЬЯК. Тут царь.
МИЛОСЛАВСКИЙ. А где же ему быть? Вот что, голубчики, положь
оружие!.. Не люблю этого.
Опричники бросают бердыши.
ДЬЯК (Бунше). Не вели казнить, великий государь-надежа... демоны
тебя схватили, мы и кинулись... хвать, ан демонов-то и нету!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Были демоны, этого не отрицаю, но они лик-
видировались. Прошу эту глупую тревогу приостановить. (Дья-
ку.) Ты кто такой?
ДЬЯК. Федька... дьяк посольского приказу... с царем пишем...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Подойди сюда. А остальных прошу очистить
царскую жилплощадь. Короче говоря, все вон! Видите, вы царя
Ш .. М.КУЛГАКОВ
напугали... Вон! (Бунше, шепотом.) Рявкни на них, а то они
не слушают.
БУНША. Вон!
Опричники бросаются в ноги, потом выбегают вон. Дьяк бросается несколько
раз в ноги.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, довольно кувыркаться. Кинулся раз, кинулся
два, хватит.
ДЬЯК. Не гляди на меня, аки волк на ягня... Прогневали мы тебя,
надежа-государь!..
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я думаю. Но мы тебя прощаем.
ДЬЯК. Что же это у тебя, государь, зубки-то подвязаны? Али хворь
приключилась?
МИЛОСЛАВСКИЙ (рунше, тихо). Ты не молчи как пень, однако!
Я не могу один работать.
БУНША. Зубы болят, у меня флюс.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Периостит у него, не приставай к царю.
ДЬЯК. Слушаю. (Бросается в ноги.)
МИЛОСЛАВСКИЙ. Федя, ты брось кланяться. Этак ты до вечера
будешь падать... Будем знакомы. А ты что на меня глаза
вытаращил?
ДЬЯК. Не гневайся, боярин, не признаю я тебя... Али ты князь?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я, пожалуй, князь, да. А что тут удивительно-
го?
ДЬЯК. Да откуда ты взялся в палате-то царской? Ведь тебя не было.
(Бунше.) Батюшка-царь, кто же это такой? Не томи!
БУНША. Это приятель Антона Семеновича Шпака.
МИЛОСЛАВСКИЙ (тихо). Ой, дурак! Такие даже среди управдомов
редко попадаются... (Вслух.) Ну да, другими словами, я князь
Милославский. Устраивает вас это?
ДЬЯК (впадает в ужас). Чур меня! Сгинь!..
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что такое? Опять не слава Богу? В чем дело?
ДЬЯК. Да ведь казнили тебя намедни...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вот это новость! Брось трепаться, как так
казнили?
БУНША (тихо). Ой, начинается...
ДЬЯК. Повесили тебя на собственных воротах третьего дня, перед
спальней, по приказу царя.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ай спасибо! (Бунше.) Неувязка вышла с фами-
лией... Повесили меня... Выручай, а то засыпемся. (Тихо.) Что
же ты молчишь, сволочь? (Вслух.) А, вспомнил! Ведь это не
меня повесили! Этого повешенного-то как звали?
ДЬЯК. Ванька-разбойник.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ага. А я, наоборот, Жорж. И этому бандиту
двоюродный брат. Но я от него отмежевался. И обратно —
царский любимец и приближенный человек. Ты что на это
скажешь?
ДЬЯК. Вот оно что! То-то я гляжу, похож, да не очень. А откуда
же ты тут-то взялся?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Э, дьяк Федя, до чего ты любопытный! Тебе
бы в уголовном розыске служить! Приехал я внезапно,
сюрпризом, как раз когда у вас эта мура с демонами
началась... Ну, я, конечно, в палату, к царю, где и охранял
ихнюю особу.
ДЬЯК. Исполать тебе, князь!
МИЛОСЛАВСКИЙ. И все в порядочке!
За сценой шум.
Чего это они опять разорались? Сбегай, Федюша, узнай.
Дьяк выбегает.
БУНША. Боже мой, где я? Что я? Николай Иванович!!!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Без истерики.
Дьяк возвращается.
ДЬЯК. Опричники царя спасенного видеть желают. Радуются.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Э, нет. Это отпадает. Некогда. Некогда. Радо-
ваться потом будем. (Бунше.) Услать их надо немедленно
куда-нибудь. Молчит, проклятый! (Вслух.) А что, Фединька,
войны никакой сейчас нету?
ДЬЯК. Как же это нету, кормилец? Крымский хан да шведы прямо
заедают! Крымский хан на Изюмском шляхе безобразнича-
ет!..
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что ты говоришь? Как же это вы так допустили?
А?
Дьяк бросается в ноги.
Встань, Федор, я тебя не виню. Ну, вот чего... садись, пиши
царский указ. Пиши. Послать опричников выбить крымского
хана с Изюмского шляха к чертовой матери...
ДЬЯК (пишет). К чертовой матери...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Точку поставь.
ДЬЯК. Точка. (Бунше.) Подпиши, великий государь.
БУНША (шепотом). Я не имею права по должности управдома
такие бумаги подписывать.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Пиши. Ты что написал, голова дубовая? Управ-
дом? И печать жакта приложил?.. Вот осел! Пиши: Иван
Грозный. (Дьяку.) На.
ДЬЯК. Вот словечко-то не разберу...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Какое словечко? Ну, ге... ре... Грозный.
ДЬЯК. Грозный?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что ты, Федька, цепляешься к каждому слову!
Что, он не грозен, по-твоему? Не грозен? Да накричи ты,
наконец, на него, великий государь, натопай ножками! Что же
это он тебя не слушает?
БУНША. Да как вы смеете? Да вы!.. Да я вас!..
ДЬЯК (валясь в ноги). Узнал теперича! Узнал тебя, батюшка-царь...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, то-то. Да ты скажи им, чтобы они обратно
не торопились. Какое бы им еще поручение дать? Поют потехи
брани... дела былых времен... И взятие Казани... ты им скажи,
чтобы они на обратном пути заодно Казань взяли... чтоб два
раза не ездить...
ДЬЯК. Как же это, батюшка... чтоб тебя не прогневить... ведь
Казань-то наша... ведь мы ее давным-давно взяли...
МИЛОСЛАВСКИЙ А..г Это вы поспешили. Ну да, раз взяли, так
уж и быть. Не обратно же ее отдавать. Ну, ступай, и чтобы
их духу здесь не было через пять минут.
Дьяк выбегает.
Ну, пошли дела кой-как. Что дальше будет, впрочем, неизве-
стно. Что же он не крутит свою машину назад?
БУНША. Я должен открыть вам ужасную тайну. Я с собой ключ в
панике захватил. Вот он.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Чтоб ты сдох, проклятый! Все из-за тебя, дурака!
Что же мы теперь будем делать? Ну, ладно, тише, дьяк идет.
ДЬЯК. Поехали, великий государь.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не удивились? Ну и прекрасно. Дальше чего
на очереди?
ДЬЯК. Посол шведский тут.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Давай его сюда.
Дьяк впускает шведского посла. Тот, глянув на Буншу, вздрагивает, потом
начинает делать поклоны.
ПОСОЛ. Пресветлейший... вельможнейший... государ. (Кланяется.)
Бунша пожимает руку послу. Посол удивлен, делает поклон.
Дер гросер кениг дес Шведишен кенигсрейх зандте мих, зейнен
трейен динер, цу инен, цер и фелики кнезе Иван Василович
усарусса, дамит ди фраге фон Кемска волост, ди ди румфоллвюр-
диге шведише арме эроберн хат, фрейвиллиг ин орднунг бринген...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Так, так... интурист хорошо говорит... но только
хоть бы одно слово понять! Надо переводчика, Фединька!
ДЬЯК. Был у нас толмач немчин, да мы его анадысь в кипятке
сварили.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Федя, это безобразие! Нельзя так с переводчи-
ками обращаться! (Бунше.) Отвечай ему что-нибудь... а то ты
видишь, человек надрывается. Ты зачем уши заткнул?
БУНША. Я ни за какие деньги с иностранцем не стану разговари-
вать. Кроме того, я на иностранных языках только револю-
ционные слова знаю, а все остальное забыл.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, говори хоть революционные, а то ты ведь
никаких слов не произносишь... Как рыба на троне! (Послу
Продолжайте, я с вами совершенно согласен.
ПОСОЛ. Ди фраге фон Кемска волост... Шведише арме хат зи
эроберн... Дер гроссер кениг дес шведишен кенигсрейхс зандте
мих... унд... Дас ист зер Эрнсте фраге... Кемска волост...
1 Der groBer Konig des Schwedischen Konigsreich sandte mich, seinen treuen Diener
zu Ihnen, Zar i feliki Knese Ivan Wasilowitsch, damit die Frage von Kemska volost,
die die ruhmvollige schwedische Armee erobem hat, freiwillig in Ordnung bringen... —
Великий король шведского королевства послал меня, своего верного слугу, к вам,
царь и великий князь Всея Руси Иван Васильевич, чтобы по доброй воле раз-
решить вопрос о Кемской волости, которую завоевало славное шведское войско...
(Нем.)
2 Die Frage von Kemska volost... Schwedische Armee hat sie erobem... Der groBer
Konig des schwedischen Kdnigsreich sandte mich... und... Das ist sehr emste Frage...
Kemska volost... — Вопрос о Кемской области... Шведская армия ее завоевала...
Великий король шведского королевства послал меня... и... Это очень серьезный
вопрос... Кемская волость... (Нем.)
МИЛОСЛАВСКИЙ. Правильно. Совершенно правильно. (Дьяку.)
Интересно бы хоть в общих чертах узнать, что ему требуется...
Так сказать, идейка... смысл... Я, как назло, в шведском языке
не силен, а царь нездоров...
ДЬЯК. Он, батюшка, по-немецки говорит. Да понять-то его немуд-
рено. Они Кемскую волость требуют. Воевали ее, говорят, так
подай теперь ее, говорят!..
МИЛОСЛАВСКИЙ. Так чего же ты молчал? Кемскую волость?
ПОСОЛ. О, ja... о, ja...1
МИЛОСЛАВСКИЙ. Да об чем разговор? Да пущай забирают на
здоровье!.. Господи, я думал, что!..
ДЬЯК. Да как же так, кормилец?!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Да кому это надо? (Послу.) Забирайте, забирайте,
царь согласен. Гут .
ДЬЯК. О, Господи Исусе!
ПОСОЛ (рбрадован, кланяется). Канн их мих фрейцелен унд ин
мейн фатерланд цурюккерен?1 2 3
ДЬЯК. Он спрашивает, можно ли ему домой ехать?
МИЛОСЛАВСКИЙ. А, конечно! Чего же зря номер в «Метрополе»
занимать? Пускай сегодня же и едет. Взять ему вторую
категорию. (Послу Оревуар4.
ПОСОЛ (кланяясь). Вас бефельт цар и фелики кнезе Иван Василович
ден гроссен кениг дес Шведенс хинтербринген?5
ДЬЯК. Он спрашивает — чего королю передать.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Наш пламенный привет.
БУНША. Я не согласен королю пламенные приветы передавать.
Меня общественность загрызет.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Молчи, бузотер, (рбнимает посла, и у того с
груди пропадает драгоценный медальон.) Ауфидерзеен. Королю
кланяйтесь и скажите, чтобы пока никого не присылал. Не
надо. Нихтс6.
Посол, кланяясь, уходит с дьяком.
Приятный человек. Валюты у него, наверно, в кармане, вооб-
ражаю!..
БУНША. Я изнемогаю под тяжестью государственных преступлений,
которые мы совершили. О, Боже мой! Что теперь делает
несчастная Ульяна Андреевна? Она, наверно, в милиции. Она
плачет и стонет, а я царствую против воли. Как я покажусь
на глаза общему нашему собранию?
Дьяк входит и ищет что-то на полу.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ты чего, отец, ползаешь?
1 О, да... о, да... {Нем.)
2 Gut — хорошо {нем.).
3 Kann ich mich freistellen und in mein Vaterland zuriickkehren? — Moiy ли я считать
себя свободным и возвратиться в мое отечество? {Нем.)
4 Au revoir — до свидания {франц.).
5 Was befehlt Zar i feliki Knese Ivan Wasilowitsch den groBen Konig des Schwedens
hinterbringen? — Что прикажет царь и великий князь Иван Васильевич передать
великому королю Швеции? {Нем.)
6 Nichts — ничего {нем).
ДЬЯК. Не вели казнить, государь... Посол королевский лик с груди
потерял... а на нем алмазы граненые...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Нельзя быть таким рассеянным.
ДЬЯК. Вошел сюда — был, а вышел — нету...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Так всегда и бывает. В театрах это постоянно
в буфетах. Смотреть надо за вещами, когда в комнату входишь.
Да отчего ты так на меня таращишься? Уж не думаешь ли
ты, что я взял?
ДЬЯК. Что ты, что ты!
МИЛОСЛАВСКИЙ (Бунше). Ты не брал?
БУНША. Может быть, за трон завалился. (Ищет.)
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, нету! Под столом еще посмотри. Нету и
нету.
ДЬЯК. Ума не приложу... вот горе! (Уходит.)
БУНША. Происшествия все ужаснее и ужаснее. Что бы я отдал
сейчас, чтобы лично явиться в милицию и заявить о том, что
я нашелся. Какое ликование поднялось бы в отделении!
ДЬЯК (входит). Патриарх тебя видеть желает, государь. Радуется.
БУНША. Чем дальше, тем хуже.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Скажи ему, что мы просим его сюда в срочном
порядке.
БУНША. Что вы делаете? В присутствии служителя культа я не
могу находиться в комнате, я погиб.
Колокольный звон. Входит патриарх.
ПАТРИАХ. Здравствуй, государь, нынешний год и впредь идущие
лета! Вострубим, братие, в златокованные трубы! Царь и
великий князь, яви нам зрак и образ красен! Царь, в руцех
демонов побывавший, возвращается к нам. Подай же тебе
Господи Самсонову силу, Александрову храбрость, Соломонову
мудрость и кротость Давидову! Да славят тя все страны и
всякое дыхание человечье и ныне и присно и во веки веков!
МИЛОСЛАВСКИЙ (аплодируя). Браво! Аминь! Ничего не в силах
прибавить к вашему блестящему докладу, кроме одного сло-
ва — аминь!
Хор запел многолетие. Милославский отдает честь, поет что-то веселое и
современное.
(Бунше.) Видишь, как тебя приветствуют? А ты хныкал!..
(Патриарху) Воистину воскресе, батюшка! (рбнимает патри-
арха, причем у того с груди пропадает панагия.) Еще раз
благодарю вас, батюшка, от царского имени и от своего также
благодарю, а затем вернитесь в собор к вашим угодникам. Вы
совершенно и абсолютно свободны, в хоре надобности тоже
нет. И в случае чего-нибудь экстренного мы вас кликнем.
(Провожает патриарха до дверей, отдавая ему честь.)
Патриарх уходит с дьяком.
Дьяк тотчас вбегает в смятении обратно.
Чего еще случилось?
ДЬЯК. Ох, поношение! У патриарха панагию с груди...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Неужто сперли?
ДЬЯК. Сперли.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, уж это какая-то мистика! Что же это у вас
делается, ась?
ДЬЯК. Панагия — золота на четыре угла, яхонт лазоревый, два
изумруда...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Это безобразие!
ДЬЯК. Что делать прикажешь, князь? Уж мы воров и за ребра
вешаем, а все извести их не можем.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, зачем же за ребра вешать? Уж тут я прямо
скажу, что я против. Это типичный перегиб. С ворами, Федя,
если хочешь знать, надо обращаться мягко. Ты ступай к
патриарху и как-нибудь так поласковее с ним... утешь его...
Что, он очень расстроился?
ДЬЯК. Столбом стоит.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, оно понятно. Большие потрясения от этого
бывают. Уж кому-кому, а мне приходилось видеть, в театрах...
Дьяк, выбегает.
БУНША. Меня начинают терзать смутные подозрения. У Шпака —
костюм, у посла — медальон, у патриарха — панагия...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ты на что намекаешь? Не знаю, как другие, а
я лично ничего взять не могу. У меня так устроены... руки...
ненормально. Мне в пяти городах снимки с пальцев делали
ученые... и все начальники единогласно утверждают, что с
такими пальцами человек присвоить чужого не может. Я даже
в перчатках стал ходить, так мне это надоело.
ДЬЯК (входит). Татарский князь Едигей к государю.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Э, нет! Этак я из сил выбьюсь. Объявляю
перерыв на обед.
ДЬЯК. Царь трапезовать желает.
Тотчас стольники вносят блюда, за стольниками появляются гусляры.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Нет, у них хорошо поставлено дело. В «Метро-
поле» ждешь, ждешь, пока тебе салатик подадут... Душу вы-
мотают!..
БУНША. Это сон какой-то!
МИЛОСЛАВСКИЙ (дьяку). Это что?
ДЬЯК. Почки заячьи верченые, да головы щучьи с чесноком... икра,
кормилец... Водка анисовая, приказная, кардамонная, как же-
лаешь.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Красота!.. Царь, по стопочке с горячей заку-
ской!.. (Пьет.) Ко мне, мои тиуны, опричники мои!
Бунша пьет.
ДЬЯК. Услали же, батюшка-князь, опричников!
МИЛОСЛАВСКИЙ. И хорошо сделали, что услали, ну их к чертям!
Без отвращения вспомнить не могу. Манера у них — сейчас
рубить, крошить! Секиры эти... Бандиты они, Федя. Простите,
ваше величество, за откровенность, но опричники ваши просто
бандиты! Вотр сантэ!1
БУНША. Вероятно под влиянием спиртного напитка нервы мои
несколько успокоились.
1 Votre sante! — Ваше здоровье! (Франц.)
МИЛОСЛАВСКИЙ; Ну, вот. А ты, Федя, что ты там жмешься возле
печки? Ты выпей, Федюня, не стесняйся. У нас попросту. Ты
мне очень понравился. Я бы без тебя, признаться, как без рук
был. Давай с тобой на брудершафт выпьем. Будем дружить с
тобой, я тебя выучу в театр ходить... Да, ваше величество,
надо будет театр построить.
БУНША. Я уже наметил кое-какие мероприятия и решил, что надо
будет начать с учреждения жактов.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не велите казнить, ваше величество, но, по-мо-
ему, театр важнее. Воображаю, какая сейчас драка на Изюм-
ском шляхе идет! Как ты думаешь, Федя? Что, у вас яхонты
в магазин принимают?
ДЬЯК. Царица к тебе, великий государь, видеть желает.
БУНША. Вот тебе раз! Этого я как-то не предвидел. Боюсь, чтобы
не вышло недоразумение с Ульяной Андреевной. Она, между
нами говоря, отрицательно к этому относится. А впрочем, ну
ее к черту, что, я ее боюсь, что ли?
МИЛОСЛАВСКИЙ. И правда.
Бунша снимает повязку.
Повязку это ты зря снял. Не царская, говоря откровенно, у
тебя физиономия.
БУНША. Чего? Попрошу вас! С кем говоришь?
Появляется царица, и Бунша надевает пенсне.
ЦАРИЦА (в изумлении). Пресветлый государь, княже мой и госпо-
дин! Дозволь рабыне твоей, греемой милостью твоею...
БУНША. Очень рад. (Целует руку царице.) Очень рад познакомиться.
Позвольте вам представить — дьяк и... Милославский. Прошу
вас к нашему столику.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ты что плетешь? Сними, гад, пенсне.
БУНША. Но-но-но! Человек! Почки один раз царице. Простите,
ваше имя-отчество не Юлия Владимировна?
ЦАРИЦА. Марфа Васильевна я...
БУНША. Чудесно, чудесно!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вот разошелся! Э-ге-ге! Да ты, я вижу, хват! Вот
так тихоня!
БУНША. Рюмку кардамонной, Марфа Васильевна...
ЦАРИЦА (хихикая). Что вы, что вы...
БУНША. Сейчас мы говорили на интереснейшую тему. Вопрос об
учреждении жактов.
ЦАРИЦА. И все-то ты в трудах, все в трудах, великий государь...
БУНША. Еще рюмку, под щучью голову.
ЦАРИЦА. Ой, что это вы...
БУНША (дьяку). Вы что это на меня так смотрите? Я знаю, что у
тебя на уме! Ты думаешь, уж не сын ли я какого-нибудь кучера
или кого-нибудь в этом роде? Сознавайся!
Дьяк валится в ноги.
Нет, ты сознавайся, плут... Какой там сын кучера? Это была
хитрость с моей стороны. (Царице.) Это я, уважаемая Марфа
Васильевна, их разыгрывал. Что? Молчать! (Дьяку.) Скажите,
пожалуйста, что, у нас нет отдельного кабинета?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Батюшки! Да он нарезался! Да ведь как быстро,
как ловко! Надо спасать положение. (Гуслярам.) Да что же вы,
граждане, молчите? Гряньте нам что-нибудь.
Гусляры заиграли и запели.
ГУСЛЯРЫ (иоют). А не сильная туча затучилася... А не сильные
громы грянули... Куда едет собака крымский царь...
БУНША. Какая это собака? Не позволю про царя такие песни петь!
Он хоть и крымский, но не собака! (Дьяку.) Ты каких это
музыкантов привел? Распустились здесь без меня?
Дьяк валится в ноги.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что, Федюша, у вас нарзану нету?
БУНША. Пускай они румбо играют!
ГУСЛЯРЫ. Ты, батюшка, только скажи, как это... а мы переймем...
мы это сейчас...
Бунша напевает современный танец, гусляры играют его.
БУНША (царице). Позвольте вас просить на один тур, Юлия Ва-
сильевна.
ЦАРИЦА. Ой, срамота! Что это ты, батюшка-царь...
БУНША. Ничего, ничего. (Танцует с царицей.)
Дьяк рвет на себе волосы.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ничего, Федя, не расстраивайся. Ну, перехватил
царь, ну что такого... с кем не бывало! Давай с тобой! (Танцует
с дьяком.)
Набат и шум. Гусляры замолчали.
Это мне не нравится. Что еще такое?
Дьяк выбегает, потом возвращается.
ДЬЯК. Беда, беда! Опричники взбунтовались, сюда едут! Кричат, что
царь не настоящий. Самозванец, говорят!
ЦАРИЦА. Охти мне, молодой! С ненастоящим плясала... Ох, чер-
неческий чин наложат!.. Ой, погибель моя!.. (Убегает.)
МИЛОСЛАВСКИЙ. Как опричники? Они же на Изюмский шлях
поехали!
ДЬЯК. Не доехали, батюшка. Смутили их. От заставы повернули.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Какой же гад распространил этот гнусный слух?
ДЬЯК. Патриарх, батюшка, патриарх.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Дорогой самодержец, мы пропали!
БУНША. Я требую продолжения танца! Как пропали? Граждане,
что делать?
Гусляры исчезают вместе с дьяком.
Николай Иванович, спасите!
Шум ближе. Звон. Тьма. Свет. Стенка распадается, и рядом с палатой появляется
комната Тимофеева.
ТИМОФЕЕВ. Скорее, Иван Васильевич!
ИОАНН (застегивая царское облачение). Слава тебе, Господи!
ТИМОФЕЕВ. Вот они, живы!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Живы, живы! (Вунше.) Вали, вали, вали! ^бе-
гает с Буншей к Тимофееву.)
ИОАНН (при виде Буншй). Ой, сгинь, пропади!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Временно, временно, отец, не волнуйся!
Иоанн вбегает в палату.
Иван Васильевич! Имейте в виду, что мы шведам Кемскую
волость отдали! Так что все в порядке.
ИОАНН. Шведам Кемь? Да как же смели, щучьи вы дети?
В палату вбегают опричники и дьяк.
Шведам Кемь? А ты, лукавый дьяк, куда смотрел?
Дьяк валится в ноги. Иоанн в ярости разбивает аппарат.
Тьма. Свет. Палаты нет.
ТИМОФЕЕВ. Аппарат мой! Аппарат! Что вы наделали! Зачем вы
его разозлили?.. Погибло мое изобретение!
В передней появляются милиция и Шпак.
ШПАК. Вот они, товарищи начальники, гляньте!
ТИМОФЕЕВ. Ах ты, подлец!
МИЛИЦИЯ. Угу... (Бунше.) Вы — царь? Ваше удостоверение лич-
ности, гражданин.
БУНША. Каюсь, был царем, но под влиянием гнусного опыта
инженера Тимофеева.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что вы его слушаете, товарищи? Мы с маска-
рада, из парка культуры и отдыха мы. (Снимает боярское
облачение.)
Бунша снимает царское облачение. На груди Милославского — медальон и панагия.
БУНША. Оправдались мои подозрения! Он патриарха обокрал и
шведского посла!
ШПАК. Держите его! Мой костюм!
МИЛИЦИЯ. Что же вы, граждане, милицию путаете? Они воры?
ШПАК. Воры, воры! Они же крадут, они же царями притворяются!
Появляется Ульяна Андреевна.
УЛЬЯНА. Вот он где! Что это, замели тебя? Дождался, пьяница?
БУНША. Ульяна Андреевна! Чистосердечно признаюсь, что я цар-
ствовал, но вам не изменил, дорогая Ульяна Андреевна!
Царицей соблазняли, дьяк свидетель!
УЛЬЯНА. Что ты порешь, алкоголик? Какой он царь, товарищи
начальники! Он управдом!
ТИМОФЕЕВ. Молчите все! Молчите все! Мой аппарат, моя машина
погибла! А вы об этих пустяках... Да, это я, я сделал опыт,
но нужно же такое несчастье на каждом шагу... явился этот
болван управдом и ключ утащил с собой! Старый рамолик,
князь-развалина... и этот разозлил Ивана Грозного! И вот нет
моего аппарата! А вы об этой ерунде!..
МИЛИЦИЯ. Вы кончили, гражданин?
ТИМОФЕЕВ. Кончил.
МИЛИЦИЯ (Милославскому). Ваше удостоверение?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Так чего удостоверение? Что же удостоверение?
Милославский я, Жорж.
МИЛИЦИЯ (радостно). А! Так вы в Москве, стало быть?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не скрою. Прибыл раньше времени.
МИЛИЦИЯ. Ну-с, пожалуйте все в отделение.
1Ив
БУНША. С восторгом предаюсь в руки родной милиции, надеюсь
на нее и уповаю.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Эх, Коля, академик! Не плачь! Видно, уж такая
судьба! А насчет панагии, товарищи, вы не верьте — это мне
патриарх подарил.
Милиция выводит всех из квартиры.
Голос в рупоре: «Передаем час западной и восточной музыки. Оркестр под
управлением Сигизмунда Тачкина исполняет падеспань». Музыка в рупоре.
Занавес
Конец
АЛЕКСАНДР ПУШКИН
Пьеса в четырех действиях
ДЕЙСТВУЮТ:
ПУШКИНА.
ГОНЧАРОВА
ВОРОНЦОВА
САЛТЫКОВА
СМОТРИТЕЛЬША
ГОРНИЧНАЯ ДЕВУШКА
БИТКОВ.
НИКИТА
ДАНТЕС.
ШИШКИН.
БЕНЕДИКТОВ.
КУКОЛЬНИК.
ДОЛГОРУКОВ.
БОГОМАЗОВ.
САЛТЫКОВ.
НИКОЛАЙ I.
ЖУКОВСКИЙ.
ГЕККЕРЕН.
ДУБЕЛЬТ.
БЕНКЕНДОРФ.
РАКЕЕВ.
ПОНОМАРЕВ.
СТРОГАНОВ.
ДАНЗАС.
ДАЛЬ.
СТУДЕНТ.
ОФИЦЕР.
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ.
ТУРГЕНЕВ.
ВОРОНЦОВ.
ФИЛАТ.
АГАФОН.
ПРЕОБРАЖЕНЕЦ 1.
ПРЕОБРАЖЕНЕЦ 2.
НЕГР.
КАМЕР-ЮНКЕР.
ВАСИЛИЙ МАКСИМОВИЧ.
СЛУГА
КВАРТАЛЬНЫЙ.
ЖАНДАРМСКИЕ ОФИЦЕРЫ.
ЖАНДАРМЫ.
ПОЛИЦИЯ.
ГРУППА СТУДЕНТОВ.
ТОЛПА
Действие происходит в конце января и в начале февраля 1837 года.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Вечер. Гостиная в квартире Александра Сергеевича Пушкина в Петербурге.
Горят две свечи на стареньком фортепиано и свечи в углу возле стоячих часов.
Через открытую дверь виден камин и часть книжных полок в кабинете. Угли
тлеют в камине кабинета и в камине гостиной.
Александра Николаевна Гончарова сидит за фортепиано, а часовой мастер Битков
с инструментами стоит у часов.
Часы под руками Биткова то бьют, то играют.
Гончарова тихо наигрывает на фортепиано и напевает..
За окном слышна вьюга.
ГОНЧАРОВА (цапевает). ...И печальна, и темна... что же ты, моя
старушка, приумолкла у окна... Буря мглою небо кроет, вихри
снежные крутя... То, как зверь, она завоет, то заплачет, как
дитя...
БИТКОВ. Какая чудная песня. Сегодня я чинил тоже у Прачешного
мосту, на мосту иду, господи!., крутит! вертит! И в глаза, и в
уши!..
Пауза.
Дозвольте узнать, это кто же такую песню сочинил?
ГОНЧАРОВА. Александр Сергеевич.
БИТКОВ. Скажите! Ловко. Воет в трубе, истинный Бог, как дитя...
Прекрасное сочинение.
Донесся дверной колокольчик. Входит Никита.
НИКИТА Александра Николаевна, подполковник Шишкин просит
принять.
ГОНЧАРОВА Какой Шишкин?
НИКИТА Шишкин, подполковник.
ГОНЧАРОВА. Зачем так поздно? Скажи, что принять не могут.
НИКИТА. Да ведь как же, Александра Николаевна, его не при-
нять?..
ГОНЧАРОВА Ах ты, Боже мой, вспомнила... Проси сюда.
НИКИТА. Слушаю. (Идет к дверям.) Ах, неволя... ах, разорение.
(Уходит.)
Пауза.
ШИШКИН (входя). Покорнейше прошу извинить, очки запотели.
Имею честь рекомендовать себя: подполковник в отставке
Алексей Петров Шишкин. Простите великодушно, что потре-
вожил. Погодка-то, а? Хозяин собаку на улицу не выгонит. Да
что же поделаешь? А с кем имею честь говорить?
ГОНЧАРОВА. Я сестра Натальи Николаевны.
ШИШКИН. Ах, наслышан. Чрезвычайно рад нашему знакомству,
мадемуазель.
9т
ГОНЧАРОВА. Veuillez-vous s’asseoir, monsieur...1
ШИШКИН. Парле рюс, мадемуазель1 2. Благодарствуйте. (Садится.)
Погодка-то, говорю, а?
ГОНЧАРОВА. Да, метель.
ШИШКИН. Могу ли видеть господина камер-юнкера?
ГОНЧАРОВА. Очень сожалею, но Александра Сергеевича нет дома.
ШИШКИН. А супругу ихнюю?
ГОНЧАРОВА. И Наталья Николаевна в гостях.
ШИШКИН. Ах, ведь этакая незадача! Ведь это что же, никак не
застанешь.
ГОНЧАРОВА. Вы не извольте беспокоиться, я могу переговорить с
вами.
ШИШКИН. Мне бы самого господина камер-юнкера. Ну, слушаю,
слушаю. Дельце-то простое. В разные сроки времени господи-
ном Пушкиным взято у меня под залог турецких шалей,
жемчугу и серебра двенадцать с половиной тысяч ассигнаци-
ями.
ГОНЧАРОВА. Я знаю...
ШИШКИН. Двенадцать с половиной, как одна копеечка.
ГОНЧАРОВА. А вы не могли бы еще потерпеть?
ШИШКИН. С превеликим бы одолжением терпел, сударыня. И
Христос терпел и нам велел. Но ведь и в наше положение
надобно входить. Ведь туловище-то прокормить надо? А у
меня сыновья, осмелюсь доложить, во флоте. Их поддерживать
приходится. Приехал предупредить, сударыня, завтра продаю
вещи. Персиянина нашел подходящего.
ГОНЧАРОВА. Убедительно прошу подождать, Александр Сергеевич
уплатит проценты.
ШИШКИН. Верьте, не могу. С ноября месяца ждем, другие бы
давно продали. Персиянина упустить боюсь.
ГОНЧАРОВА. У меня есть фермуар и серебро, может быть, вы
посмотрели бы?
ШИШКИН. Прошу прощения, канитель с этим серебром, сударыня.
А персиянин...
ГОНЧАРОВА. Ну помилуйте, как же нам без вещей остаться?
Может быть, вы все-таки взглянули бы? Прошу вас в мою
комнату.
ШИШКИН. Ну, что же, извольте, (fldem вслед за Гончаровой.)
Квартирка славная какая! Что плотите?
ГОНЧАРОВА. Четыре тысячи триста.
ШИШКИН. Дороговато! (Уходит с Гончаровой во внутренние ком-
наты.)
Битков, оставшись один, прислушивается, подбегает со свечой к фортепиано,
рассматривает нотъц Поколебавшись, входит в кабинет, читает названия книг,
затем, испуганно перекрестившись, скрывается в глубине кабинета.
Через некоторое время возвращается на свое место к часам в гостиную.
Выходит Гончарова, за ней Шишкин — с узелком.
ГОНЧАРОВА. Я передам.
1 Присаживайтесь, сударь... (Франц.)
2Parlez russe, mademoiselle. — Говорите по-русски, сударыня. (Франц.)
ШИШКИН. Векселек мы, стало быть, перепишем. Только уж вы
попросите Александра Сергеевича, чтобы они сами пожалова-
ли, а то извозчики уж больно дорого стоят. Четвертая Измай-
ловская рота в доме Борщова, в заду во дворе маленькие
оконца... да они знают. Оревуар, мадемуазель.
ГОНЧАРОВА. Au revoir, monsieur...1
Шишкин уходит.
БИТКОВ (закрывает часы, кладет инструменты в сумку). Готово,
барышня, живут. А в кабинете... я уж завтра зайду.
ГОНЧАРОВА. Хорошо.
БИТКОВ. Прощенья просим, (уходит.)
Гончарова у камина. В дверях появляется Никита.
НИКИТА. Эх, Александра Николаевна!
ГОНЧАРОВА. Ну, что тебе?
НИКИТА. Эх, Александра Николаевна!
Пауза.
Вот уж и ваше добро пошло.
ГОНЧАРОВА. Выкупим.
НИКИТА. Из чего же это выкупим? Не выкупим, Александра
Николаевна.
ГОНЧАРОВА. Да что ты каркаешь сегодня надо мною?
НИКИТА. Не ворон я, чтобы каркать. Раулю за лафит четыреста
целковых, ведь это подумать страшно... Каретнику, аптекарю...
В четверг Карадыкину за бюро платить надобно? А заемные
письма? Да лих бы еще письма, а то ведь молочнице
задолжали, срам сказать! Что ни получим, ничего за пазухой
не остается, все идет на расплату. Александра Николаевна,
умолите вы его, поедем в деревню. Не будет в Питере добра,
вот вспомните мое слово. Детишек бы взяли, покойно, про-
сторно... Здесь вертеп, Александра Николаевна, и все втрое,
все втрое. И обратите внимание, ведь они желтые совсем стали
и бессонница...
ГОНЧАРОВА. Скажи Александру Сергеевичу сам.
НИКИТА. Сказывал-с. А они отвечают, ты надоел мне, и без тебя
голова вихрем идет. Как не надоесть* за тридцать лет!
Пауза.
ГОНЧАРОВА. Ну, Наталье Николаевне скажи.
НИКИТА. Не буду я говорить Наталье Николаевне, не поедет она.
Пауза.
А без нее? Поехали бы вы, детишки и он.
ГОНЧАРОВА. Ополоумел, Никита?
НИКИТА. Утром бы из пистолета стреляли, потом верхом бы
ездили... Детишкам и простор, и удобство...
1 До свидания, сударь... {франц.')
И! «•
ГОНЧАРОВА. Перестань меня мучить, Никита, уйди.
Никита уходит.
Гончарова, посидев немного у камина, уходит во внутренние комнаты.
Слышится колокольчик.
В кабинет, который в полумраке, входит не через гостиную, а из передней —
Никита, а за ним мелькнул и прошел в глубь кабинета какой-то человек.
В глубине кабинета зажгли свет.
НИКИТА (глухо, в глубине кабинета). Слушаю-с, слушаю-с, хорошо.
(Выходит в гостиную.) Александра Николаевна, они больные
приехали, просят вас.
ГОНЧАРОВА (выходит). Ага, сейчас.
Никита уходит в столовую.
(У двери кабинета.) On entre? (Входит в кабинет. Голос ее
слышен глухо.) Alexandre, etes-vous indispose?1 Лежите, лежите.
Может быть, послать за доктором? (&ыходит в гостиную,
говорит Никите, который входит с чашкой в руках.) Раздевай
барина. (Отходит к камину, ждет.)
Никита некоторое время в кабинете, а потом уходит в переднюю, закрыв за
собою дверь.
(Входит в кабинет. Слова ее слышны там глухо.) Все благо-
получно. Нет, нет...
Колокольчик. Никита входит в гостиную.
Гончарова тотчас выбегает к нему навстречу.
НИКИТА (подавая письмо). Письмо Алек...
ГОНЧАРОВА (грозит Никите, берет письмо). А, от портнихи...
Хорошо. Скажи, что буду завтра днем. Ну, чего ты стал, ступай.
(Тихо.) Тебе сказано, не подавать писем?
Никита выходит.
(Возвращается в кабинет.) Бог с вами, Александр, говорю же,
от портнихи. Право, я пошлю за лекарем. Дайте, я вас
перекрещу. Что? Хорошо. Я умоляю вас не тревожиться.
Свет в кабинете гаснет.
Гончарова возвращается в гостиную, закрывает дверь в кабинет, задергивает ее
портьерой. Читает письмо. Прячет.
Кто эти негодяи? Опять, Боже праведный! (Цауза.) В деревню
надобно ехать, он прав.
Послышался стук. Глухо — голос Никиты.
Появляется Наталья Николаевна Пушкина. Она развязывает ленты капора,
бросает его на фортепиано. Близоруко щурится.
ПУШКИНА. Ты не спишь? Одна? Пушкин дома?
ГОНЧАРОВА. Он приехал совсем больной, лег, просил его не
беспокоить.
ПУШКИНА. Ах, бедный! Да немудрено, буря-то какая, господи! Нас
засекло снегом.
1 Можно войти? <...> Александр, вам нездоровится? (Франц.)
ГОНЧАРОВА. С кем ты приехала?
ПУШКИНА. Меня проводил Дантес. Ну, что ты так смотришь?
ГОНЧАРОВА. Значит, ты все-таки хочешь беды?
ПУШКИНА. Ах, ради всего святого, без нотаций.
ГОНЧАРОВА. Таша, что ты делаешь? Зачем ты напрашиваешься
на несчастье?
ПУШКИНА. Ah, mon Dieu!1 Азя, это смешно. Ну что худого в том,
что beau frdre1 2 меня проводил?
Гончарова подает письмо Пушкиной. Пушкина читает, шепчет.
Он не видел?
ГОНЧАРОВА. Бог спас. Никита хотел подать.
ПУШКИНА Ах, старый дуралей! (Бросает письмо в камин.) Неснос-
ные люди! Кто это делает?
ГОНЧАРОВА. Это тебе не поможет. Сгорит это, но завтра придет
другое. Он все равно узнает.
ПУШКИНА Я не отвечаю за анонимные наветы. Он поймет, что
все это неправда.
ГОНЧАРОВА. Зачем же ты мне-то говоришь так? Нас никто не
слышит.
ПУШКИНА. Ну, хорошо, хорошо. Я сознаюсь, я точно виделась с
ним один раз у Идалии, но это вышло нечаянно. Я и не
подозревала, что он придет туда.
ГОНЧАРОВА. Таша, поедем в деревню.
ПУШКИНА. Бежать из Петербурга? Прятаться в деревне? Из-за
того, что какая-то свора низких людей... презренный аноним...
Он и подумает, что я виновата. Между нами ничего нет.
Покинуть столицу? Ни с того ни с сего? Я вовсе не хочу сойти
с ума в деревне, благодарю покорно.
ГОНЧАРОВА Тебе нельзя видеться с Дантесом. Неужели ты не
хочешь понять, как ему тяжело? И притом денежные дела так
запутаны...
ПУШКИНА Что же прикажешь мне делать? Натурально, чтобы
жить в столице, нужно иметь достаточные средства.
ГОНЧАРОВА. Я не понимаю тебя.
ПУШКИНА Не терзай себя, Азя, ложись спать.
ГОНЧАРОВА Прощай. (Уходит.)
Пушкина одна, улыбается, очевидно, что-то вспоминает.
В дверях, ведущих в столовую, бесшумно появляется Дантес. Он в шлеме, в
шинели, с палашом, запорошен снегом, держит в руках женские перчатки.
ПУШКИНА (улепотом). Как вы осмелились? Как вы проникли?
Сию же минуту покиньте мой дом. Какая дерзость! Я прика-
зываю вам!
ДАНТЕС (говорит с сильным акцентом). Вы забыли в санях ваши
перчатки. Я боялся, что завтра озябнут ваши руки, и я
вернулся, (Кладет перчатки на фортепиано, прикладывает
руку к шлему и поворачивается, чтобы уйти.)
1 Ах, Боже мой! (Франц.)
2Свояк (франц.).
ПУШКИНА. Вы сознаете ли опасность, которой меня подвергли?
Он за дверьми! (Цодбегает к двери кабинета, прислушивается.)
На что вы рассчитывали, когда входили? А ежели бы в
гостиной был он? Он запретил пускать вас на порог! Да ведь
это же смерть!
ДАНТЕС. Chaque instant de la vie est un pas vers la mort1. Слуга сказал
мне, что он спит, и я вошел.
ПУШКИНА. Он не потерпит, он убьет меня!
ДАНТЕС. Из всех африканцев сей, я полагаю, самый кровожадный.
Но не тревожьте себя, он убьет меня, а не вас.
ПУШКИНА. У меня темно в глазах... что будет со мною?
ДАНТЕС. Успокойтесь, ничего не случится с вами. Меня же положат
на лафет и повезут на кладбище. И так же будет буря, и в
мире ничего не изменится.
ПУШКИНА. Заклинаю вас всем, что у вас есть дорогого, покиньте
дом.
ДАНТЕС. У меня нет ничего дорогого на свете, кроме вас, не
заклинайте меня.
ПУШКИНА. Уйдите!
ДАНТЕС. Ах, нет. Вы причина того, что совершаются безумства.
Вы не хотите выслушать меня никогда. А между тем есть
величайшей важности дело. Надлежит слушать. Там... да.
Иные страны. Скажите мне только одно слово, и мы бежим.
ПУШКИНА. И это говорите вы, месяц тому назад женившись на
Екатерине, на моей сестре? Вы и преступны, вы и безумны!
Ваши поступки не делают вам чести, барон.
ДАНТЕС. Я женился на ней из-за вас, с одной целью — быть ближе
к вам. Да, я совершил преступление. Бежим?
ПУШКИНА. У меня дети.
ДАНТЕС. Забудьте.
ПУШКИНА. О, ни за что!
ДАНТЕС. Я постучу к нему в дверь.
ПУШКИНА. Не смейте! Неужели вам нужна моя гибель?
Дантес целует Пушкину.
О, жестокая мука! Зачем, зачем вы появились на нашем пути?
Вы заставили меня и лгать и вечно трепетать... ни ночью сна,
ни днем покоя...
Бьют часы.
Боже мой, уходите!
ДАНТЕС. Придите еще раз к Идалии. Нам необходимо поговорить.
ПУШКИНА. Завтра на балу у Воронцовой, в зимнем саду, подойдите
ко мне.
Дантес поворачивается и уходит.
(Прислушивается.) Скажет Никита или не скажет?.. Нет, не
скажет, ни за что не скажет. (Цодбегает к окну, смотрит в
него.) О, горькая отрава! (Цодходит к двери кабинета, прикла-
дывает ухо.) Спит, (Крестится, задувает свечи и идет во
внутренние комнаты.)
1 Каждое мгновение жизни это шаг к смерти. (Франц.)
Тьма.
Потом из тьмы — зимний день.
Столовая в квартире Сергея Васильевича Салтыкова.
Рядом — богатая библиотека. Из библиотеки видна часть гостиной.
В столовой накрыт завтрак.
Филат стоит у дверей.
КУКОЛЬНИК. Разрешите, Александра Сергеевна, представить вам
нашего лучшего отечественного поэта Владимира Григорьеви-
ча Бенедиктова. Вот истинный светоч и талант!
БЕНЕДИКТОВ. Ах, Нестор Васильевич...
КУКОЛЬНИК. Преображенцы, поддержите меня! Вы высоко цените
его творчество!
Преображенцы, двое — сыновья Салтыкова, — улыбаются.
САЛТЫКОВА. Enchant6e de vous voir...1 Чрезвычайно рада вас видеть,
господин Бенедиктов. И Сергей Васильевич любит наших
литераторов.
Следом за Бенедиктовым (скромным человеком в вицмундире) подходит к руке
Салтыковой хромой князь Петр Долгоруков.
Рада вас видеть, князь Петр Владимирович.
В столовой появляется Иван Варфоломеевич Богомазов.
БОГОМАЗОВ. Александра Сергеевна... (Подходит к руке Салтыко-
вой.) А почтеннейшего Сергея Васильевича еще нет, я вижу?
САЛТЫКОВА. Он тотчас будет, просил извинить. Наверно, в книж-
ной лавке задержали.
БОГОМАЗОВ (Долгорукому). Здравствуйте, князь.
ДОЛГОРУКОВ. Здравствуйте.
БОГОМАЗОВ (Кукольнику). Был вчера на театре, видел вашу пиэсу.
Подлинное наслаждение! Публики — яблоку негде упасть!
Позвольте поздравить вас и облобызать. Многая, многая лета,
Нестор Васильевич!
ФИЛАТ. Сергей Васильевич приехали.
КУКОЛЬНИК (тихо, Бенедиктову). Ну, брат, насмотришься сейчас.
Салтыков входит. Он в цилиндре, в шубе, с тростью и с фолиантом под мышкой.
Ни на кого не глядя, следует к Филату. Бенедиктов кланяется Салтыкову, но
поклон его попадает в пустое пространство.
Долгоруков, Богомазов и Кукольник смотрят в потолок, делая вид, что не
замечают Салтыкова.
Филат наливает чарочку водки.
Салтыков. окидывает невидящим взором группу гостей, выпивает, закусывает
кусочком черного хлеба, прищуривается.
Преображенцы улыбаются.
САЛТЫКОВ (сам себе). Да-с, не угодно ли? Секундус парс! Секундус!1 2
(Смеется сатанинским смехом и выходит.)
Бенедиктов бледнеет.
1 Очень рада вас видеть... (Франц.)
2 Secunduspars! Secundus! — Второй часть! Второй! (Лат.) Салтыков говорит о типо-
графской опечатке. Правильно «secunda pars», так как слово «pars» женского рода.
Достоверный факт — у графа Салтыкова действительно была книга с указанной
опечаткой.
САЛТЫКОВА. Mon mari...1
КУКОЛЬНИК. Александра Сергеевна, не извольте беспокоиться...
Знаем, знаем... На отечественном языке говорите, Александра
Сергеевна. Вы услышите, как звучит наш язык в устах поэта.
САЛТЫКОВА (Бенедиктову). Мой муж — страшнейший чудак. Я
надеюсь, что это не помешает вам чувствовать себя у нас без
церемоний.
Салтыков возвращается. Он без цилиндра, без шубы, без трости, но по-прежнему
с фолиантом.
Тут все обращают к нему оживленные лица.
САЛТЫКОВ. А! Весьма рад! (Стучит по фолианту.) Секундус парс!
Секундус! Преднамеренная опечатка. Корпус юрис романи2.
Эльзевир. (Цреображенцам.) Здравствуйте, сыновья.
Преображенцы улыбаются.
БОГОМАЗОВ. Позвольте же поглядеть, Сергей Васильевич.
САЛТЫКОВ. Назад!
САЛТЫКОВА. Серж, ну что это, право...
САЛТЫКОВ. Книги не для того печатаются, чтобы их руками
трогать. (Ставит книгу на камин. Салтыковой.) Ежели ты
только ее тронешь...
САЛТЫКОВА. И не подумаю, и не надобно мне.
САЛТЫКОВ. Филат, водки! Прошу вас.
Закусывают.
САЛТЫКОВА. Прошу вас к столу.
Усаживаются. Филат подает.
САЛТЫКОВ (глядя на руку Кукольника). А вас можно поздравить?
КУКОЛЬНИК. Да-с, государь император пожаловал.
ДОЛГОРУКОВ. Рука всевышнего вас наградила, господин Куколь-
ник.
САЛТЫКОВ. Неважный перстенек.
КУКОЛЬНИК. Сергей Васильевич!
САЛТЫКОВ. По поводу сего перстня вспоминается мне следующее...
Филат! Что там на камине?
ФИЛАТ. Книга-с.
САЛТЫКОВ. Не ходи возле нее.
ФИЛАТ. Слушаю.
САЛТЫКОВ. Да, вспоминается мне... В бытность мою молодым
человеком император Павел пожаловал мне звезду, усеянную
алмазами необыкновенной величины.
Преображенцы косятся на Салтыкова.
А такой перстень я и сам могу себе купить за двести рублей
или за полтораста.
САЛТЫКОВА. Серж, ну что ты говоришь?
Бенедиктов подавлен.
И все ты наврал, и никакой звезды у тебя нет.
!Мой муж... {Франц.}
2 Corpus juris romani. — Свод римского права. {Лат.)
АЛЕКСАНДР
САЛТЫКОВ. Ты ее не знаешь. Я ее прячу от всех вот уж тридцать
семь лет с табакерками вместе.
САЛТЫКОВА. Ты бредишь.
САЛТЫКОВ. Не слушайте ее, господа. Женщины ничего не пони-
мают в наградах, которые раздают российские императоры.
Только что видел... проезжал по Невскому... Le grand bourgeois1,
в саночках, кучер Антип.
БОГОМАЗОВ. Вы хотите сказать, что видели государя императора,
Сергей Васильевич?
САЛТЫКОВ. Да, его.
БОГОМАЗОВ. У императора кучер Петр.
САЛТЫКОВ. Нет, Антип кучер у императора.
ДОЛГОРУКОВ. Ежели не ошибаюсь, Сергей Васильевич, случай со
звездой был тогда же, что и с лошадью?
САЛТЫКОВ. Нет, князь, вы ошибаетесь. Сие происшествие случи-
лось позже, уже в царствование императора Александра. (Бе-
недиктову.) Итак, изволите заниматься поэзией?
БЕНЕДИКТОВ. Да-с.
САЛТЫКОВ. Опасное занятие. Вот вашего собрата по перу Пушкина
недавно в Третьем отделении собственной его величества
канцелярии отодрали.
САЛТЫКОВА. С тобой за столом сидеть нет никакой возможности!
Ну какие ты неприятности рассказываешь?
САЛТЫКОВ. Кушайте, пожалуйста, господа. (Салтыковой.) Ты на-
прасно так спокойно относишься к этому, тебя тоже могут
отодрать.
САЛТЫКОВА. Перестань, умоляю тебя.
ДОЛГОРУКОВ. Между прочим, это, говорят, верно. Я тоже слышал.
Только это было давным-давно.
САЛТЫКОВ. Нет, я только что слышал. Проезжаю мимо Цепного
мосту, слышу, человек орет. Спрашиваю, что такое? А это,
говорят, барин, Пушкина дерут.
БОГОМАЗОВ. Помилуйте, Сергей Васильевич, это петербургские
басни. у
САЛТЫКОВ. Какие же басни? Меня самого чуть-чуть не отодрали
однажды. Император Александр хотел мою лошадь купить и
хорошую цену давал, десять тысяч рублей. А я, чтобы не
продавать, из пистолета ее застрелил. К уху приложил писто-
лет и выстрелил. (Бенедиктову.) Ваши стихотворения у меня
есть в библиотеке. Шкаф зет. Сочинили что-нибудь новое?
КУКОЛЬНИК. Как же, Сергей Васильевич! Бенедиктову.) Прочитай
«Напоминание». Преображенцы, вы любите поэзию, просите
его!
Преображенцы улыбаются.
САЛТЫКОВА. Ах, да, да, мы все просим. Право, это так приятно
после мрачных рассказов о том, как кого-то отодрали.
БЕНЕДИКТОВ. Право, я... я плохо помню наизусть...
САЛТЫКОВ. Филат, перестань греметь блюдом.
1 Первый буржуа. (Франц.)
||ою «икулМОВ
БЕНЕДИКТОВ.
Нина, помнишь ли мгновенье,
Как певец усердный твой,
Весь исполненный волненья,
Очарованный тобой...
В шумной зале...
Ах, право, я забыл... как... как...
Как вносил я в вихрь круженья
Пред завистливой толпой
Стан твой, полный обольщенья,
На ладони огневой,
И рука моя лениво
Отделялась от огней
Бесконечно прихотливой,
Дивной талии твоей;
И когда ты утомлялась
И садилась отдохнуть,
Океаном мне являлась
Негой зыблемая грудь, —
И на этом океане,
В пене млечной белизны,
Через дымку, как в тумане,
Рисовались две волны...
Преображенцы, перемигнувшись, выпивают.
Ты внимала мне приветно,
А шалун главы твоей,
Русый локон, незаметно
По щеке скользил моей.
Нина, помнишь те мгновенья,
Или времени поток
В море хладного забвенья
Все заветное увлек?
КУКОЛЬНИК. Браво! Браво! Каков! Преображенцы, аплодируйте!
Аплодируют.
САЛТЫКОВА. Блистательное произведение!
БОГОМАЗОВ. Прелестная пиэса!
САЛТЫКОВ. А может, вас и не отдерут.
ФИЛАТ (Салтыковой). К вам графиня Александра Кирилловна
Воронцова.
САЛТЫКОВА. Проси в гостиную. Простите, господа, я покину вас.
Ежели угодно курить, прошу. (Скрывается в гостиной.)
Салтыков с гостями переходит в библиотеку.
Филат подает шампанское и трубки.
КУКОЛЬНИК. Здоровье первого поэта отечества!
БОГОМАЗОВ. Фора! Фора!
САЛТЫКОВ. Первый поэт?
КУКОЛЬНИК. Голову ставлю, Сергей Васильевич!
САЛТЫКОВ. Агафон!
Агафон появляется.
Агафон! Из второй комнаты шкаф зет полка тринадцатая
переставь господина Бенедиктова в этот шкаф, а господина
Пушкина переставь в тот шкаф. (Бенедиктову.) Первые у меня
в этом шкафу. (Агафону.) Не вздумай уронить на пол.
АГАФОН. Слушаю, Сергей Васильевич. (Уходит.)
Бенедиктов подавлен.
ДОЛГОРУКОВ. Я совершенно разделяю ваше мнение, господин
Кукольник, но мне, представьте, приходилось слышать утвер-
ждение, что первым является Пушкин.
КУКОЛЬНИК. Светские химеры!
Агафон появляется с томиком, влезает на стремянку у шкафа.
САЛТЫКОВ. Вы говорите, Пушкин первый? Агафон, задержись там.
Агафон остается на стремянке.
КУКОЛЬНИК. Он давно уже ничего не пишет.
ДОЛГОРУКОВ. Прошу прощенья, как же так не пишет? Вот недавно
мне дали списочек с его последнего стихотворения. К сожа-
лению, неполное.
Богомазов, Бенедиктов, Кукольник рассматривают листок.
Преображенцы выпивают.
КУКОЛЬНИК. Боже мой, Боже мой, и это пишет русский! Преоб-
раженцы, не подходите к этому листку!
БОГОМАЗОВ. Ай-яй-яй... (Долгорукову.) Дозвольте мне списать. Люб-
лю, грешник, тайную литературу.
ДОЛГОРУКОВ. Пожалуйста.
БОГОМАЗОВ (усаживаясь к столу). Только, князь, никому, тссс...
(Пишет.)
КУКОЛЬНИК. Ежели сия поэзия пользуется признанием современ-
ников, то послушайся, Владимир, не пиши на русском языке!
Тебя не поймут! Уйди в тот мир, где до сих пор звучат
терцины божественного Аллигиери, протяни руку великому
Франческо! Его канцоны вдохновят тебя! Пиши по-итальян-
ски, Владимир!
САЛТЫКОВ. Агафон! В итальянском шкафу у нас есть место?
АГАФОН. Есть, Сергей Васильевич.
САЛТЫКОВА (выходя из гостиной). Все спорите, господа? (Скрыва-
ется, пройдя столовую.)
БОГОМАЗОВ. Браво, браво, Нестор Васильевич!
БЕНЕДИКТОВ. Из чего ты так кипятишься, Нестор?
КУКОЛЬНИК. Потому что душа моя не принимает несправедливо-
сти! У Пушкина было дарование, это бесспорно. Неглубокое,
поверхностное, но было дарование. Но он растратил, разменял
его! Он угасил свой малый светильник... он стал бесплоден,
как смоковница... И ничего не сочинит, кроме сих позорных
строк! Единственное, что он сохранил, это самонадеянность.
И какой надменный тон, какая резкость в суждениях! Мне
жаль его.
БОГОМАЗОВ. Браво, браво, трибун!
КУКОЛЬНИК. Я пью здоровье первого поэта отечества Бенедиктова!
ВОРОНЦОВА (на пороге библиотеки). Все, что вы говорили, неправда.
Пауза.
Ах, как жаль, что лишь немногим дано понимать превосход-
ство перед собою необыкновенных людей... Как чудесно в
Пушкине соединяется гений и просвещение... Но, увы, у него
много завистников и врагов!.. И вы простите меня, но мне
кажется, я слышала, как именно черная зависть говорила
сейчас устами человека. И право, Бенедиктов очень плохой
поэт. Он пуст и неестественен...
КУКОЛЬНИК. Позвольте, графиня!..
Долгоруков хихикает от счастья, завалившись за спину Богомазова.
Салтыкова возвращается в библиотеку.
САЛТЫКОВА. Ах, Александра Кирилловна... Позвольте мне пред-
ставить вам литераторов Нестора Васильевича Кукольника и
Владимира Григорьевича Бенедиктова.
Долгоруков от счастья давится.
Преображенцы тихо отступают в столовую ц обменявшись многозначительным
взором, исчезают из нее.
ВОРОНЦОВА. Ах, Боже мой... Простите меня великодушно, я
увлеклась... простите, милая Александра Сергеевна, я убегаю,
я убегаю... (Скрывается в гостиной.)
Салтыкова идет за ней.
Бенедиктов с искаженным лицом выходит в столовую.
Кукольник идет за ним.
БЕНЕДИКТОВ. Зачем ты повез меня на этот завтрак? Я сидел тихо
дома... а все ты... и вечно ты...
КУКОЛЬНИК. Неужели ты можешь серьезно относиться к бредням
светской женщины?
САЛТЫКОВ (в библиотеке). Агафон! Снимай обоих, и Пушкина и
Бенедиктова, в ту комнату, в шкаф зет...
Занавес
действие второе
Ночь. Дворец Воронцовой. Великая роскошь. Зимний сад. Фонтан. В зелени —
огни, меж сетками порхают встревоженные птицы. В глубине колоннада, за ней
пустынная гостиная. Издалека доносится стон оркестра, шорох толпы. У
колоннады, неподвижен, негр в тюрбане.
В самой чаще, укрывшись от взоров света, сидит на диванчике Долгоруков в
бальном наряде. Перед Долгоруковым — шампанское. Долгоруков подслушивает
разговоры в зимнем саду.
Недалеко от колоннады сидит Пушкина, а рядом с ней — Николай I.
НИКОЛАЙ I. Какая печаль терзает меня, когда я слышу плеск
фонтана и шуршание пернатых в этой чаще!
ПУШКИНА. Но отчего же?
НИКОЛАЙ I. Сия искусственная природа напоминает мне подлин-
ную, и тихое журчание ключей, и тень дубрав... Если бы можно
было сбросить с себя этот тяжкий наряд и уйти в уединение
лесов, в мирные долины! Лишь там, наедине с землею, может
отдохнуть измученное сердце...
ПУШКИНА. Вы утомлены.
НИКОЛАЙ I. Никто не знает и никогда не поймет, какое тяжкое
бремя я обречен нести...
ПУШКИНА. Не огорчайте нас всех такими печальными словами.
НИКОЛАЙ I. Вы искренни? О, да. О, да. Разве могут такие ясные
глаза лгать? Ваши слова я ценю, вы одна нашли их для меня.
Я хочу верить, что вы добрая женщина... Но одно всегда
страшит меня, стоит мне взглянуть на вас...
ПУШКИНА. Что же это?
НИКОЛАЙ I. Ваша красота. О, как она опасна! Берегите себя,
берегите! Это дружеский совет, поверьте мне.
ПУШКИНА. Ваше участие для меня большая честь.
НИКОЛАЙ I. О, верьте мне, я говорю с открытым сердцем, с чистой
душой. Я часто думаю о вас.
ПУШКИНА. Стою ли я этой чести?
НИКОЛАЙ I. Сегодня я проезжал мимо вашего дома, но шторы у
вас были закрыты.
ПУШКИНА. Я не люблю дневного света, зимний сумрак успокаивает
меня.
НИКОЛАЙ I. Я понимаю вас. Я не знаю, почему, но каждый раз,
как я выезжаю, какая-то неведомая сила влечет меня к вашему
дому, и я невольно поворачиваю голову и жду, что хоть на
мгновенье мелькнет в окне лицо...
ПУШКИНА. Не говорите так...
НИКОЛАЙ I. Почему?
ПУШКИНА. Это волнует меня.
Из гостиной выходит камер-юнкер, подходит к Николаю I.
КАМЕР-ЮНКЕР. Ваше императорское величество, ее императорское
величество приказала мне доложить, что она отбывает с
великой княжной Марией через десять минут.
Пушкина встает, приседает, выходит в гостиную, скрывается.
НИКОЛАЙ I. Говорить надлежит: с ее императорским высочеством
великой княжной Марией Николаевной. И кроме того, когда
я разговариваю, меня нельзя перебивать. Болван! Доложи ее
величеству, что я будут через десять минут, и попроси ко мне
Жуковского.
Камер-юнкер выходит.
Николай I некоторое время один. Смотрит вдаль тяжелым взором.
Жуковский, при звезде и ленте, входит, кланяясь.
ЖУКОВСКИЙ. Вашему императорскому величеству угодно было
меня видеть.
НИКОЛАЙ I. Василий Андреевич, скажи, я плохо вижу отсюда, —
кто это черный стоит у колонны?
Жуковский всматривается. Подавлен.
Может быть, ты сумеешь объяснить ему, что это неприлично?
Жуковский вздыхает.
В чем он? Он, по-видимому, не понимает всей бессмыслен-
ности своего поведения. Может быть, он собирался вместе с
другими либералистами в Convention nationaler и по ошибке
попал на бал? Или он полагает, что окажет мне слишком
великую честь, ежели наденет мундир, присвоенный ему? Так
ты скажи ему, что я силой никого на службе не держу. Ты
что молчишь, Василий Андреевич?
ЖУКОВСКИЙ. Ваше императорское величество, не гневайтесь на
него и не карайте.
НИКОЛАЙ I. Нехорошо, Василий Андреевич, не первый день знаем
друг друга. Тебе известно, что я никого и никогда не караю.
Карает закон.
ЖУКОВСКИЙ. Я приемлю на себя смелость сказать — ложная
система воспитания... то общество, в котором он провел
юность...
НИКОЛАЙ I. Общество! Уж не знаю, общество ли на него повлияло
или он — на общество. Достаточно вспомнить стихи, которы-
ми он радовал наших друзей четырнадцатого декабря.
ЖУКОВСКИЙ. Ваше величество, это было так давно!
НИКОЛАЙ I. Он ничего не изменился.
ЖУКОВСКИЙ. Ваше величество, он стал вашим восторженным
почитателем...
НИКОЛАЙ I. Любезный Василий Андреевич, я знаю твою доброту.
Ты веришь этому, а я нет.
ЖУКОВСКИЙ. Ваше величество, будьте снисходительны к поэту,
который призван составить славу отечества...
НИКОЛАЙ I. Ну, нет, Василий Андреевич, такими стихами славы
отечества не составишь. Недавно попотчевал... «История Пу-
1 в Национальный конвент (франц.).
гачева». Не угодно ли? Злодей истории не имеет. У него
вообще странное пристрастие к Пугачеву. Новеллу писал, с
орлом сравнил!.. Да что уж тут говорить! Я ему не верю. У
него сердца нет. Пойдем к государыне, она хотела тебя видеть.
(Выходит в колоннаду.)
Негр снимается с места, идет вслед за Николаем /.
Жуковский тоже выходит, смотрит вдаль, кому-то исподтишка грозит кулаком.
Воронцова и Воронцов выходят навстречу Николаю I, кланяются.
ВОРОНЦОВА. Sire...1
ВОРОНЦОВ. Votre Majesty Imperiale...2
Уходят.
В зимний сад, не со стороны колоннады, а сбоку, пробирается, в мундире и в
орденах, Богомазов, устремляется в чащу.
ДОЛГОРУКОВ. Осторожнее, место занято.
БОГОМАЗОВ. Ба! Князь! Да вы, как видно, отшельник?
ДОЛГОРУКОВ. Вы тоже. Ну, что же, присаживайтесь. Что-что, а
шампанское хорошее.
БОГОМАЗОВ. Бал-то каков? Семирамида, а? Любите, князь, балы?
ДОЛГОРУКОВ. Обожаю. Сколько сволочи увидишь!
БОГОМАЗОВ. Ну-ну, Петенька, вы смотрите!
ДОЛГОРУКОВ. Я вам не Петенька.
БОГОМАЗОВ. Ну, что там не Петенька. Вы, князенька, недавно
пеленки пачкали, а я государю своему действительный стат-
ский советник.
ДОЛГОРУКОВ. Я вынужден, ваше превосходительство, просить вас
не выражаться столь тривиально.
БОГОМАЗОВ. На балу цвет аристократии, князь!
ДОЛГОРУКОВ. На этом балу аристократов счетом пять человек, а
несомненный из них только один я.
БОГОМАЗОВ. Одначе! Это как же? Любопытен был бы я знать.
ДОЛГОРУКОВ. А так, что я от святого происхожу. Да-с. От великого
князя Михаила Всеволодовича Черниговского, мученика, к
лику святых причтенного!
БОГОМАЗОВ. На вас довольно взглянуть, чтобы видеть, что вы от
святого происходите. (Указывает вдаль.) Это кто, по-вашему,
прошел, не аристократ?
ДОЛГОРУКОВ. Уж на что лучше! У любовницы министра купил
чин гофмейстера. При всей своей подлой наружности соорудил
себе фортуну!
БОГОМАЗОВ. Хорошо, Петенька, а это? Ведь это, кажется, княгиня
Анна Васильевна?
ДОЛГОРУКОВ. Она, она. Животрепещущая старуха! Ей, ведьме, на
погост пора, а она по балам скачет!
БОГОМАЗОВ. Ай да язык! С ней это Иван Кириллович?
ДОЛГОРУКОВ. Нет, брат его, Григорий, известная скотина.
БОГОМАЗОВ. Смотрите, князь, услышит вас кто-нибудь, нехорошо
будет.
Государь... (Франц.)
2 Ваше императорское величество... (Франц.)
ДОЛГОРУКОВ. Авось ничего не будет. Ненавижу! Дикость монголь-
ская, подлость византийская, только что штаны европейские...
Дворня! Холопия! Уж не знаю, кто из них гаже!
БОГОМАЗОВ. Ну, конечно, где же им до святого мученика Петеньки!
ДОЛГОРУКОВ. Вы не извольте остриться.
Пьют.
Сам был.
БОГОМАЗОВ. Его величество?
ДОЛГОРУКОВ. Он.
БОГОМАЗОВ. С кем разговаривал?
ДОЛГОРУКОВ. С арапской женой. Что было!.. Поздно изволили
пожаловать.
БОГОМАЗОВ. А что?
ДОЛГОРУКОВ. Руку гладил. Будет наш поэт скоро украшен опять.
БОГОМАЗОВ. Что-то, вижу я, ненавидите вы Пушкина.
ДОЛГОРУКОВ. Презираю. Смешно! Рогоносец. Здесь тет-а-тет1, а
он стоит у колонны в каком-то канальском фрачишке, волосы
всклокоченные, а глаза горят, как у волка... Дорого ему этот
фрак обойдется!
БОГОМАЗОВ. Слушок ходил такой, князь Петр, что будто он на
вас эпиграмму написал?
ДОЛГОРУКОВ. Плюю на бездарные вирши. Тссс, тише.
В сад входит Геккерен, а через некоторое время — Пушкина.
ГЕККЕРЕН. Я следил за вами и понял, почему вас называют
северной Психеей. Как вы цветете!
ПУШКИНА. Ах, барон, барон...
ГЕККЕРЕН. Я, впрочем, понимаю, как надоел вам рой любезников
с их комплиментами. Присядьте, Наталья Николаевна, я не
наскучу вам?
ПУШКИНА. О, нет, я очень рада.
Пауза.
ГЕККЕРЕН. Он сейчас придет.
ПУШКИНА. Я не понимаю, о ком вы говорите?
ГЕККЕРЕН. Ах, зачем так отвечать тому, кто относится к вам
дружелюбно? Я не предатель. Ох, сколько зла еще сделает
ваша красота!.. Верните мне сына. Посмотрите, что вы сделали
с ним. Он любит вас.
ПУШКИНА. Барон, я не хочу слушать такие речи.
ГЕККЕРЕН. Нет, нет, не уходите, он тотчас подойдет. Я нарочно
здесь, чтобы вы могли перемолвиться несколькими словами.
В сад входит Дантес. Геккерен отходит в сторону.
ДАНТЕС. Проклятый бал! К вам нельзя подойти. Вы беседовали с
императором наедине?
ПУШКИНА. Ради бога, что вы делаете! Не говорите с таким лицом,
нас могут увидеть из гостиной.
ДАНТЕС. Ваша рука была в его руке? Вы меня упрекали в
преступлениях, а сами вы вероломны.
1 T6te4-tfite. — Свидание наедине. (Франц.)
АЛЕКСАМ ПУШКИН Ш
ПУШКИНА. Я приду, приду... в среду, в три часа... Отойдите от
меня, ради всего святого.
Из колоннады выходит Гончарова.
ГОНЧАРОВА. Мы собираемся уезжать. Александр тебя ищет.
ПУШКИНА. Да, да. Au revoir, monsieur le baron1.
ГЕККЕРЕН. Au revoir, madam. Au revoir, mademoiselle1 2.
ДАНТЕС. Au revoir, mademoiselle. Au revoir, madam.
Музыка загремела победоносно.
Пушкина и Гончарова уходят.
ГЕККЕРЕН. Запомни все жертвы, которые я принес тебе.
Геккерен уходит вместе с Дантесом.
В гостиной мелькнула Воронцова, к ней подходят, прощаясь, гости.
Музыка внезапно обрывается, и сразу настает тишина.
ДОЛГОРУКОВ. Люблю балы, люблю!
БОГОМАЗОВ. Что говорить!
В сад оттуда, откуда выходил Богомазов, выходит Воронцова. Она очень
утомлена, садится на диванчик.
Долгоруков и Богомазов ее не видят.
ДОЛГОРУКОВ. Хорош посланник! Видали, какие дела делаются!
Будет Пушкин рогат, как в короне. Сзади царские рога, а
спереди Дантесовы. Ай да любящий приемный отец!
БОГОМАЗОВ. Ай люто вы ненавидите его, князь!.. Ну, мне, никому,
клянусь, друг, до гроба, — кто послал ему анонимный паск-
виль, из-за которого весь сыр-бор загорелся? Молодецкая
штука, прямо скажу! Ведь роют два месяца, не могут понять,
кто. Лихо сделано! Ну, князь, прямо, кто?
ДОЛГОРУКОВ. Кто? Откуда я знаю? Почему вы задаете мне этот
вопрос? А кто бы ни послал, так ему и надо! Будет помнить!
БОГОМАЗОВ. Будет, будет... Ну, до свиданья, князь, а то огни начнут
тушить.
ДОЛГОРУКОВ. До свиданья.
БОГОМАЗОВ. Только, Петя, на прощанье говорю дружески: ой,
придержите язык. (Скрывается.)
Долгоруков допивает шампанское, выходит из чащи.
ВОРОНЦОВА. Князь...
ДОЛГОРУКОВ. Графиня...
ВОРОНЦОВА. Почему вы одни? Вы скучали?
ДОЛГОРУКОВ. Помилуйте, графиня, возможно ли скучать в вашем
доме? Упоительный бал!
ВОРОНЦОВА. А мне взгрустнулось как-то.
ДОЛГОРУКОВ. Вы огорчаете меня, графиня. Но это нервическое,
уверяю вас.
ВОРОНЦОВА. Нет, грусть безысходна... Сколько подлости в мире!
Вы не задумывались над этим?
1 До свидания, господин барон. (Франц.)
2 До свидания, мадам. До свидания, мадемуазель. (Франц.)
ДОЛГОРУКОВ. Всякий день, графиня. Тот, у кого чувствительное
сердце, не может не понимать этого. Падение нравов, таков
век, графиня! Но к чему эти печальные мысли?
ВОРОНЦОВА. Pendard!..1 Висельник! Негодяй!
ДОЛГОРУКОВ. Вы больны, графиня! Я кликну людей!
ВОРОНЦОВА. Я слышала, как вы кривлялись... вы радовались тому,
что какой-то подлец посылает затравленному... пасквиль... Вы
сами сделали это! И если бы я не боялась нанести ему еще
один удар, я бы выдала вас ему! Вас надо убить, как собаку!
Надеюсь, что вы погибнете на эшафоте! Вон из моего дома!
Вон! (Скрывается.)
Начинает убывать свет.
ДОЛГОРУКОВ (рдин). Подслушала. Ох, дикая кошка! Тоже, наверно,
любовница его. Кто-то слышал за колонной... Да, слышал... А
все он! Все из-за него! Ну, ладно, вы вспомните меня! Вы
вспомните меня все, клянусь вам! (Хромая, идет к колоннаде.)
Тьма.
Потом из тьмы — свечи за зелеными экранами. Ночь. Казенный кабинет.
За столом сидит Леонтий Васильевич Дубельт. Дверь приоткрывается, показы-
вается жандармский ротмистр Ракеев.
РАКЕЕВ. Ваше превосходительство, Битков к вам.
ДУБЕЛЬТ. Да.
Ракеев скрывается. Входит Битков.
БИТКОВ. Здравия желаю, ваше превосходительство.
ДУБЕЛЬТ. А, наше вам почтенье. Как твое здоровье, любезный?
БИТКОВ. Вашими молитвами, ваше превосходительство.
ДУБЕЛЬТ. Положим, и в голову мне не впадало за тебя молиться.
Но здоров? Что ночью навестил?
БИТКОВ. Находясь в неустанных заботах, поелику...
ДУБЕЛЬТ. В заботах твоих его величество не нуждается. Тебе что
препоручено? Секретное наблюдение, каковое ты и должен
наилучше исполнять. И говори не столь витиевато, ты не на
амвоне.
БИТКОВ. Слушаю. В секретном наблюдении за камер-юнкером
Пушкиным проник я даже в самое его квартиру.
ДУБЕЛЬТ. Ишь, ловкач! По шее тебе не накостыляли?
БИТКОВ. Миловал Бог.
ДУБЕЛЬТ. Как камердинера-то его зовут? Фрол, что ли?
БИТКОВ. Никита, ваше превосходительство.
ДУБЕЛЬТ. Ротозей Никита. Далее.
БИТКОВ. Первая комната, ваше превосходительство, столовая...
ДУБЕЛЬТ. Это в сторону.
БИТКОВ. Вторая — гостиная. В гостиной, на фортепиано, лежат
сочинения господина камер-юнкера.
ДУБЕЛЬТ. На фортепиано? Какие же сочинения?
БИТКОВ. Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя; то, как
зверь, она завоет, то заплачет, как дитя. То по кровле обвет-
1 Висельник! (Франц.)
шалой вдруг соломой зашумит... То, как путник запоздалый,
к нам в окошко застучит... Буря мглою небо кроет, вихри
снежные крутя; то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя!
ДУБЕЛЬТ. Экая память у тебя богатая! Дальше.
БИТКОВ. С превеликой опасностью я дважды проникал в кабинет,
каковой кабинет весь заполнен книгами.
ДУБЕЛЬТ. Какие книги?
БИТКОВ. Что успел, запомнил, ваше превосходительство. По левую
руку от камина — «Сава, ночная птица», «Кавалерист-девица»,
«История славного вора Ваньки-Каина»... и о запое и о
лечении оного в наставление каждому, в университетской
типографии...
ДУБЕЛЬТ. Последнюю книгу тебе рекомендую. Пьешь?
БИТКОВ. В рот не беру, ваше превосходительство.
ДУБЕЛЬТ. Оставим книги. Далее.
БИТКОВ. Сегодня обнаружил лежащую на полу чрезвычайной
важности записку: «Приезжай ко мне немедленно, иначе будет
беда». Подпись — Вильям Джук.
Дубельт звонит. Входит Ракеев.
ДУБЕЛЬТ. Василия Максимовича ко мне.
Ракеев выходит. Входит Василий Максимович, чиновник в статском.
Вильям Джук.
ВАСИЛИЙ МАКСИМОВИЧ. Уж все перерыли, ваше превосходи-
тельство, такого нет в Санкт-Петербурге.
ДУБЕЛЬТ. Надобно, чтобы к завтрему был.
ВАСИЛИЙ МАКСИМОВИЧ. Нахожусь в недоумении, ваше превос-
ходительство, нету такого.
ДУБЕЛЬТ. Что за чудеса, англичанин в Питере провалился!
РАКЕЕВ (входит). Ваше превосходительство, Иван Варфоломеевич
Богомазов по этому же делу.
ДУБЕЛЬТ. Да.
Ракеев выходит. Входит Богомазов.
БОГОМАЗОВ. Прошу прощенья, ваше превосходительство. Отделе-
ние Джука ищет? Это — Жуковский, он шуточно подписы-
ваться любит.
ДУБЕЛЬТ (махнув рукой Василию Максимовичу). Хорошо. (Богома-
зову.) Извольте подождать там, Иван Варфоломеевич, я вас
сейчас приму.
Василий Максимович и Богомазов выходят.
Ну, не сукин ты сын после этого? Дармоеды! Наследника
цесаревича воспитатель, Василий Андреевич Жуковский, дей-
ствительный статский советник! Ведь ты почерк должен знать!
БИТКОВ. Ай, проруха! Виноват, ваше превосходительство!
ДУБЕЛЬТ. Отделение взбудоражил! Тебе морду надо бить, Битков!
Дальше.
БИТКОВ. Сегодня же к вечеру на столе появилось письмо, адресо-
ванное иностранцу.
ДУБЕЛЬТ. Опять иностранцу?
БИТКОВ. Иностранцу, ваше превосходительство. В голландское
посольство, господину барону Геккерену, Невский проспект.
11m м^лулгаков
ДУБЕЛЬТ. Битков! Протягивает руку.) Письмо, письмо мне сюда
подай на полчаса.
БИТКОВ. Ваше превосходительство, как же так письмо? Сами
посудите, на мгновенье заскочишь в кабинет, руки трясутся.
Да ведь он придет, письма хватится. Ведь это риск!
ДУБЕЛЬТ. Жалованье получать у вас ни у кого руки не трясутся.
Точно узнай, когда будет доставлено письмо, кем, и кем будет
в посольстве принято, и кем будет доставлен ответ. Ступай.
БИТКОВ. Слушаю. Ваше превосходительство, велите мне жалованье
выписать.
ДУБЕЛЬТ. Жалованье? За этого Джука с тебя еще получить следует.
Ступай к Василию Максимовичу, скажи, что я приказал
выписать тридцать рублей.
БИТКОВ. Что же тридцать рублей, ваше превосходительство? У
меня детишки...
ДУБЕЛЬТ. Иуда искариотский иде к архиереям, они же обещаша
сребреники дати... И было этих сребреников, друг любезный,
тридцать. В память его всем так и плачу.
БИТКОВ. Ваше превосходительство, пожалуйте хоть тридцать пять.
ДУБЕЛЬТ. Эта сумма для меня слишком грандиозная. Ступай и
попроси ко мне Ивана Варфоломеевича Богомазова.
Битков уходит. Входит Богомазов.
БОГОМАЗОВ. Ваше превосходительство, извольте угадать, что за
бумага?
ДУБЕЛЬТ. Гадать грех. Это копия письма к Геккерену.
БОГОМАЗОВ. Леонтий Васильевич, вы колдун. (Подает бумагу.)
ДУБЕЛЬТ. Нет, это вы колдун. Как же это вы так искусно?
БОГОМАЗОВ. Черновичок лежал в корзине. К сожалению, неполное.
ДУБЕЛЬТ. Благодарю вас. Отправлено?
БОГОМАЗОВ. Завтра камердинер повезет.
ДУБЕЛЬТ. Еще что, Иван Варфоломеевич?
БОГОМАЗОВ. Был на литературном завтраке у Салтыкова.
ДУБЕЛЬТ. Что говорит этот старый враль?
БОГОМАЗОВ. Ужас! Государя императора называет le grand bougeois.
(Вынимает бумагу.) И тогда же Петя Долгоруков дал списать.
ДУБЕЛЬТ. Bancal?*
БОГОМАЗОВ. Он самый.
ДУБЕЛЬТ. Так. Еще, Иван Варфоломеевич?
БОГОМАЗОВ. Воронцовский бал. (Подает бумагу.)
ДУБЕЛЬТ. Благодарю вас.
БОГОМАЗОВ. Леонтий Васильевич, надобно на хромого Петьку
внимание обратить. Ведь это что несет, сил человеческих нету!
Холопами всех так и чешет! Вторую ногу ему переломить
мало... Говорит, что от святого мученика происходит.
ДУБЕЛЬТ. Дойдет очередь и до мучеников.
БОГОМАЗОВ. Честь имею кланяться, ваше превосходительство.
ДУБЕЛЬТ. Чрезвычайные услуги оказываете, Иван Варфоломеевич.
Я буду иметь удовольствие о вас графу доложить.
•Хромой. (Франц.)
АЛЕКСАНДР ПУШКИН ж
БОГОМАЗОВ. Леонтий Васильевич, душевно тронут. Исполняю свой
долг.
ДУБЕЛЬТ. Понимаю, понимаю. Деньжонок не надобно ли, Иван
Варфоломеевич?
БОГОМАЗОВ. Да рубликов двести не мешало бы.
ДУБЕЛЬТ. А я вам триста выпишу для ровного счета, тридцать
червонцев. Скажите, пожалуйста, Василию Максимовичу.
Богомазов кланяется, выходит.
Дубельт один, читает бумаги, принесенные Богомазовым.
Буря мглою небо кроет... вихри снежные крутя... (Слышит
что-то, глядит в окно, поправляет эполеты.)
Дверь открывается, появляется жандарм Пономарев. Вслед за ним входит
Николай I в кирасирской каске и шинели, а за Николаем — Бенкендорф.
НИКОЛАЙ I. Здравствуй.
ДУБЕЛЬТ. Здравия желаю, ваше императорское величество. В штабе
корпуса жандармов, ваше императорское величество, все об-
стоит в добром порядке.
НИКОЛАЙ I. Проезжал с графом, вижу, у тебя огонек. Занимаешься?
Не помешал ли я?
ДУБЕЛЬТ. Пономарев, шинель!
Пономарев принимает шинели Николая I и Бенкендорфа, выходит.
НИКОЛАЙ I (садясь). Садись, граф. Садись, Леонтий Васильевич.
ДУБЕЛЬТ Слушаю, ваше величество.
НИКОЛАЙ I. Над чем работаешь?
ДУБЕЛЬТ. Стихи читаю, ваше величество. Собирался докладывать
его сиятельству.
НИКОЛАЙ I. А ты докладывай, я не буду мешать. (Берет какую-то
книгу, рассматривает.)
ДУБЕЛЬТ. Вот, ваше сиятельство, бездельники в списках распрост-
раняют пушкинское стихотворение по поводу брюлловского
распятия. Помните, вы изволили приказать поставить к кар-
тине караул?.. К сожалению, в отрывках. (Читает.)
Но у подножия теперь креста честнаго,
Как будто у крыльца правителя градскаго,
Мы зрим — поставлено на место жен святых
В ружье и кивере два грозных часовых.
К чему, скажите мне, хранительная стража?
Или распятие — казенная поклажа,
И вы боитеся воров или мышей?..
Здесь пропуск.
...Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
И чтоб не потеснить гуляющих господ,
Пускать не велено сюда простой народ?
БЕНКЕНДОРФ. Как это озаглавлено?
ДУБЕЛЬТ. «Мирская власть».
ВЫ ' ^БУЛГАКОВ
НИКОЛАЙ I. Этот человек способен на все, исключая добра. Ни
благоговения к божеству, ни любви к отечеству. Ах, Жуковский!
Все заступается... И как поворачивается у него язык... Семью
жалко, жену жалко, хорошая женщина... Продолжай, Леонтий
Васильевич.
ДУБЕЛЬТ. Кроме сего, у студента Андрея Ситникова при обыске
найдено краткое стихотворение, в копии, также подписано
«А. Пушкин».
БЕНКЕНДОРФ. Прочитайте, пожалуйста.
ДУБЕЛЬТ. Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, неудобное.
НИКОЛАЙ I (перелистывая книгу). Прочитай.
ДУБЕЛЬТ (читает).
В России нет закона,
А столб, а на столбе — корона.
НИКОЛАЙ I. Это он?
ДУБЕЛЬТ. В копии подписано «А. Пушкин».
БЕНКЕНДОРФ. Отменно любопытно то, что кто бы ни писал
подобные гнусности, а ведь припишут господину Пушкину. Уж
такова персона.
НИКОЛАЙ I. Ты прав. (Дубельту.) Расследуйте.
БЕНКЕНДОРФ. Есть что-нибудь срочное?
ДУБЕЛЬТ. Как же, ваше сиятельство. Не позднее послезавтрашнего
дня я ожидаю в столице дуэль.
БЕНКЕНДОРФ. Между кем и кем?
ДУБЕЛЬТ. Между двора его величества камер-юнкером Александром
Сергеевичем Пушкиным и поручиком кавалергардского полка
бароном Егором Осиповичем Геккереном-Дантес. Имею копию
черновика оскорбительного письма Пушкина к барону Гекке-
рену-отцу.
НИКОЛАИ I. Прочитай письмо.
ДУБЕЛЬТ (читает). ...подобно старой развратнице, вы подстерегали
мою жену, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорож-
денного сына... И когда, больной позорною болезнью, он
оставался дома, вы говорили... пропуск... не желаю, чтобы жена
моя продолжала слушать ваши родительские увещания... про-
пуск... ваш сын осмеливался разговаривать с ней, так как он
подлец и шалопай. Имею честь быть...
НИКОЛАЙ I. Он дурно кончит. Я говорю тебе, Александр Христо-
форович, он дурно кончит. Теперь я это вижу.
БЕНКЕНДОРФ. Он бретер, ваше величество.
НИКОЛАЙ I. Верно ли, что Геккерен нашептывал Пушкиной?
БЕНКЕНДОРФ (глянув в бумагу). Верно, ваше величество. Вчера на
балу у Воронцовой.
НИКОЛАЙ I. Посланник!.. Прости, Александр Христофорович, что
такую обузу тебе навязал. Истинное мучение.
БЕНКЕНДОРФ. Таков мой долг, ваше величество.
НИКОЛАЙ I. Позорной жизни человек. Ничем и никогда не смоет
перед потомками с себя сих пятен. Но время отомстит ему
за эти стихи, за то, что талант обратил не на прославление,
а на поругание национальной чести. И умрет он не по-хри-
стиански... Поступить с дуэлянтами по закону. (Встает.)
Спокойной ночи. Не провожай меня, Леонтий Васильевич.
Засиделся я, пора спать. (Выходит в сопровождении Бенкен-
дорфа.)
Через некоторое время Бенкендорф возвращается.
БЕНКЕНДОРФ. Хорошее сердце у императора.
ДУБЕЛЬТ. Золотое сердце.
Пауза.
БЕНКЕНДОРФ. Так как же быть с дуэлью?
ДУБЕЛЬТ. Это как прикажете, ваше сиятельство.
Пауза.
БЕНКЕНДОРФ. Извольте послать на место дуэли с тем, чтобы взяли
их с пистолетами и под суд. Примите во внимание, место
могут изменить.
ДУБЕЛЬТ. Понимаю, ваше сиятельство.
Пауза.
БЕНКЕНДОРФ. Дантес каков стрелок?
ДУБЕЛЬТ. Туз — десять шагов.
Пауза.
ДУБЕЛЬТ. Императора жаль.
ДУБЕЛЬТ. Еще бы.
Пауза.
БЕНКЕНДОРФ (вставая). Примите меры, Леонтий Васильевич,
чтобы люди не ошиблись, а то поедут не туда...
ДУБЕЛЬТ. Слушаю, ваше сиятельство.
БЕНКЕНДОРФ. Покойной ночи, Леонтий Васильевич. (Выходит.)
ДУБЕЛЬТ (один). Буря мглою небо кроет... вихри снежные крутя...
Не туда! Тебе хорошо говорить... Буря мглою небо кроет... Не
туда... (Звонит.)
Дверь приоткрывается.
Ротмистра Ракеева ко мне.
Темно.
Занавес
«И
JWL БУЛГАКОВ
действие третье
Квартира Геккерена. Ковры, картины, коллекция оружия. Геккерен сидит и
слушает музыкальную шкатулку. Входит Дантес.
ДАНТЕС. Добрый день, отец.
ГЕККЕРЕН. А, мой дорогой мальчик, здравствуй. Ну, иди сюда,
садись. Я давно тебя не видел и соскучился. Отчего у тебя
недовольное лицо? Откройся мне. Своим молчанием ты при-
чиняешь мне боль.
ДАНТЕС. J’dtais trds fatigud ces-jours-gi...1 У меня сплин. Вот уже третий
день метель. Мне представляется, что ежели бы я прожил
здесь сто лет, я бы все равно не привык к такому климату.
Летит снег, и все белое.
ГЕККЕРЕН. Ты хандришь. А это дурно!
ДАНТЕС. Снег, снег, снег... Что за тоска! Так и кажется, что на
улицах появятся волки.
ГЕККЕРЕН. А я привык за эти четырнадцать лет. Il n’y a pas d’autre
endroit au monde qui me donne coniine Petersbourg le sentiment
d’etre й la maison1 2. Когда мне становится скучно, я запираюсь
от людей, я любуюсь, и скука убегает. Послушай, какая
прелесть! Я сегодня купил.
Шкатулка играет.
ДАНТЕС. Не понимаю твоего пристрастия к этому хламу.
ГЕККЕРЕН. О, нет, это не хлам. Я люблю вещи, как женщина —
тряпки. Да что с тобою?
ДАНТЕС. Мне скучно, отец.
ГЕККЕРЕН. Зачем ты это сделал, Жорж? Как хорошо, как тихо мы
жили вдвоем.
ДАНТЕС. Смешно говорить об этом. Ты-то знаешь, что я не мог
не жениться на Екатерине.
ГЕККЕРЕН. Вот я и говорю: твои страсти убьют меня. Зачем ты
разрушил наш очаг? Лишь только в доме появилась женщина,
я стал беспокоен, у меня такое чувство, как будто меня
выгнали из моего угла. Я потерял тебя, в дом вошла бере-
менность, шум, улица. Я ненавижу женщин.
ДАНТЕС. Ne croyez pas de gra$e que j’aie oublid cela3. Я это знаю очень
хорошо.
ГЕККЕРЕН. Ты неблагодарен, ты растоптал покой.
1Я очень устал за эти дни... (Франц.)
2 На всем свете нет другого места, кроме Петербурга, где бы я чувствовал себя как дома.
(Франц.)
3 Ради Бога, не думайте, что я об этом забыл. (Франц.)
АЛЕКСАНДР ПУШКИН Ж
ДАНТЕС. Это несносно! Посмотри, все смешалось и исчезло.
ГЕККЕРЕН. Ну, а теперь на что ты можешь жаловаться? Ведь ты
увидишь ее? Твои желания исполнены. Ну, а о моих никто
не думает. Нет, другой бы давно отвернулся от тебя.
ДАНТЕС. Я хочу увезти Наталью в Париж.
ГЕККЕРЕН. Что такое? О, боже! Этого даже я не ожидал. Ты
подумал о том, что ты говоришь? Стало быть, мало того, что
ты меня лишил покоя, но ты хочешь и вовсе разбить жизнь.
Он бросит здесь беременную жену и похитит ее сестру!
Чудовищно! Что же ты сделаешь со мной? Вся карьера, все
кончено! Все погибнет! Да, нет, я не верю. Какая холодная
жестокость, какое себялюбие! Да наконец, какое безумие!
Стук.
Да, да.
СЛУГА (подает письмо). Вашему превосходительству. (Выходит.)
ГЕККЕРЕН. Одну минуту, ты позволишь?
ДАНТЕС. Пожалуйста.
Геккерен читает письмо, роняет его.
Что такое?
ГЕККЕРЕН. Я говорил тебе. Читай.
ДАНТЕС (читает). Так. Так.
Пауза.
ГЕККЕРЕН. Как смеет? Мне? Он забыл, с кем имеет дело! Я
уничтожу его! Мне?!
Пауза.
Беда. Вот пришла беда. Что ты сделал со мною?
ДАНТЕС. Ты меня упрекаешь за чужую гнусность?
ГЕККЕРЕН. Это бешеный зверь! Жорж, ты отдал меня в руки
бретера.
ДАНТЕС. О, не спеши, (Ртходит к окну.) Все занесло, все погре-
бено... Речь идет не о тебе. У этого господина плохой стиль.
Я не понимаю, почему он вообразил, что он литератор? У
него плохой стиль, я всегда это утверждал.
ГЕККЕРЕН. Не притворяйся. Зачем ты проник в его дом? Какую
роль ты меня заставил играть? Он уже бросался на нас один
раз. У меня до сих пор в памяти лицо с оскаленными зубами.
Зачем ты хочешь соблазнить ее?
ДАНТЕС. Я люблю ее.
ГЕККЕРЕН. Не повторяй! Ты никого не любишь, ты ищешь
наслаждения! Не противоречь! Что мне делать теперь? Вы-
звать его? Но как я гляну в лицо королю? Да даже ежели бы
каким-нибудь чудом мне удалось убить его... Что делать?
Стук. Слуга вводит Строганова. Тот слепой. Слуга выходит.
СТРОГАНОВ. Mille excuses...1 Простите, дорогой барон, что опазды-
ваю к обеду, но послушайте, что делается... Я не помню такой
метели.
1 Тысяча извинений... (Франц.)
ГЕККЕРЕН. Во всякую минуту, граф, вы мой желанный гость.
СТРОГАНОВ (нащупав руку Дантеса). Это молодой барон Геккерен.
Узнаю вашу руку. Но она ледяная. Вас что-нибудь обеспоко-
ило?
ГЕККЕРЕН. Граф, у нас случилось несчастье. Помогите нам советом.
Только что я получил ужасное письмо от человека, который
ненавидит меня и Жоржа.
ДАНТЕС. Я против того, чтобы оглашать это письмо.
ГЕККЕРЕН. О, нет, ты не можешь вмешиваться, письмо адресовано
мне. А граф — мой друг. Письмо написано Пушкиным.
СТРОГАНОВ. Александром?
ГЕККЕРЕН. Да. Наши враги распустили злокозненный слух, и это
причина мерзкой выходки. Бешеный ревнивец вообразил, что
барон Дантес обращает внимание на его жену. Чтобы усугубить
оскорбление, он пишет бранное письмо мне.
СТРОГАНОВ. Племянница моя обещала быть красавицей. Сейчас
я не могу, к сожалению, судить, оправдались ли эти надежды.
ГЕККЕРЕН. Я заранее прошу простить меня за то, что вы услышите
сейчас. (Читает.) «...Вы отечески сводничали вашему сыну...
подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену в
углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожден-
ного сына...» Он чистое имя матери забрасывает грязью в
злобе! Я не знаю, кто этому безумцу нашептал, что я якобы
подстрекал Жоржа! Далее он пишет, что Жорж болен дурной
болезнью... Он осыпает его площадной бранью, он угрожает!
Нет, я не могу читать больше.
СТРОГАНОВ. Не веришь, что это пишет русский дворянин. Ах,
какой век! Какая разнузданность! Дорогой барон, он бросает
перчатку не только вам. Ежели он пишет так представителю
коронованной главы, он вызывает общество. Он карбонарий.
Да, барон, это плохо. Это опасное письмо.
ГЕККЕРЕН. Что же, я, полномочный королевский представитель,
должен вызвать его? Граф, я теряюсь. Помогите советом. Мне
вызывать?..
СТРОГАНОВ. О нет.
ГЕККЕРЕН. Он бросается, как ядовитый зверь! Барон Дантес не
подал ему повода!
СТРОГАНОВ. После этого письма, барон, уже не имеет значения,
подавал ли барон Дантес ему повод или не подавал. Но вам
с ним драться нельзя. Про барона Дантес могут сказать, что
он послал отца...
ДАНТЕС. Что могут сказать про меня?
СТРОГАНОВ. Но не скажут, я полагаю. (Геккерену.) Вы должны
написать ему, что его вызывает барон Дантес. А о себе
прибавьте только одно, что вы сумеете внушить ему уважение
к вашему званию.
ДАНТЕС. Так будет.
ГЕККЕРЕН. Да, будет так. Благодарю вас бесконечно, граф, мы
слишком злоупотребили вашим вниманием. Но умоляю, оце-
ните всю тяжесть оскорбления, которое нанесли. Пойдемте,
граф, стол готов. (Уводит Строганова.)
Дантес один. Вдруг сбрасывает шкатулку на пол, та отвечает ему стоном. Берет
пистолет, стреляет в картину, не целясь. Геккерен вбегает.
liilee
Что ты делаешь?! Ах, сердце...
Дантес молча поворачивается и уходит.
Темно.
Из тьмы — багровое зимнее солнце на закате.
Р)мей в сугробах. Горбатый мост.
Тишина и безлюдье.
Через некоторое время на мост поднимается Геккерен. Встревожен, что-то
ищет взором вдали. Собирается двинуться дальше, — в этот момент донесся
негромкий пистолетный выстрел. Геккерен останавливается, берется за перила.
Пауза.
Потом опять негромко щелкнуло вдали.
Геккерен поникает.
Пауза.
На мост входит Дантес. Шинель его наброшена на одно плечо и волочится.
Сюртук в крови и снегу. Рукав сюртука разрезан, рука обвязана окровавленным
платком.
ГЕККЕРЕН. Небо! О, небо! Благодарю тебя! (Крестится.) Обопрись
о меня. Платок, на платок...
ДАНТЕС. Нет. (Дерется за перила, отплевывается кровью.)
ГЕККЕРЕН. Грудь, грудь цела ли?
ДАНТЕС. Он хорошо прицелился... Но ему не повезло...
На мост поднимается Данзас.
ДАНЗАС. Это ваша карета?
ГЕККЕРЕН. Да, да.
ДАНЗАС. Благоволите уступить ее другому противнику.
ГЕККЕРЕН. О, да. О, да.
ДАНЗАС. Кучер! Ты, в карете! Объезжай низом, там есть дорога!
Что ты глаза вытаращил, дурак! Низом подъезжай к поляне!
(Убегает с моста.)
ГЕККЕРЕН (тихо). А тот?
ДАНТЕС. Он больше ничего не напишет.
Темно.
Из тьмы — зимний день к концу.
В квартире Пушкина, у кабинетного камина, в кресле, Никита в очках, с тетрадью.
НИКИТА (уитает). На свете счастья нет... Да, нету у нас счастья...
Но есть покой и воля... Вот уж чего нету, так нету. По ночам
не спать, какой уж тут покой! Давно, усталый раб, замыслил
я побег... Куда побег? Что это он замыслил? Давно, усталый
раб, замыслил я побег... Не разберу.
БИТКОВ (входит). В обитель дальнюю трудов и чистых нег. Здо-
рово, Никита Андреевич.
НИКИТА. Ты откуда знаешь?
БИТКОВ. Вчера в Шепелевском дворце был у господина Жуковского,
подзорную трубу починял. Читали гостям эти самые стихи.
НИКИТА. А. Ну?
БИТКОВ. Одобрительный отзыв дали. Глубоко, говорят.
НИКИТА. Глубоко-то оно глубоко...
БИТКОВ. А сам-то он где?
НИКИТА. Кататься поехал с Данзасом, надо быть, на горы.
БИТКОВ. Зачем с Данзасом? Это с полковником? Отчего же его до
сих пор нету?
НИКИТА. Что ты чудной какой сегодня? Выпивши, что ли?
БИТКОВ. Я к тому, что поздно. Обедать пора.
НИКИТА. Тебе-то чего беспокоиться? К обеду он тебя, что ли, звал?
БИТКОВ. Я полагаю, камердинер все должен знать.
НИКИТА. Ты лучше в кабинете на часы погляди. Что же ты чинил?
Час показывают, тринадцать раз бьют.
БИТКОВ. Поглядим. Всю механику в порядок поставим, (уходит в
глубь кабинета,)
Колокольчик. Из столовой в гостиную входит Жуковский.
НИКИТА. Ваше превосходительство, пожалуйте.
ЖУКОВСКИЙ. Как это поехал кататься? Его нет дома?
НИКИТА. Одна Александра Николаевна. А детишки с нянькой к
княгине пошли...
ЖУКОВСКИЙ. Да что же это такое, я тебя спрашиваю?
ГОНЧАРОВА (входит). Бесценный друг! Здравствуйте, Василий
Андреевич!
ЖУКОВСКИЙ. Здравствуйте, Александра Николаевна. Позвольте вас
спросить, что это такое? Я не мальчик, Александра Николаевна!
ГОНЧАРОВА. Что вас взволновало, Василий Андреевич? Садитесь.
Как ваше здоровье?
ЖУКОВСКИЙ. Ma santd est gatde par les attaques de nerfs1. И все из-за
него.
ГОНЧАРОВА. А что такое?
ЖУКОВСКИЙ. Да помилуйте! Вчера как оглашенный скачет на
извозчике, с извозчика кричит, что зайти ко мне не может,
просит зайти к себе сегодня, я откладываю дела, еду сюда, а
он, изволите ли видеть, кататься уехал!
ГОНЧАРОВА. Ну, простите его, я вас прошу, тут какая-то путаница.
Право, вас следует расцеловать за хлопоты об Александре.
ЖУКОВСКИЙ. Ах, не надобно мне никаких поцелуев... Простите,
забылся... Отрекаюсь навеки веков! Из чего я хлопочу, по-
звольте спросить? Только что-нибудь наладишь, а он тотчас
же испакостит! Кажется, умом он от природы не обижен, а
ежели он теперь поглупел, так его драть надобно!
ГОНЧАРОВА. Да что случилось, Василий Андреевич?
ЖУКОВСКИЙ. А то, что царь гневается на него, вот что-с! Изволь-
те-с: третьего дни на бале государь... и что скажешь, ну что
скажешь? Я сгорел со стыда! Извольте видеть, стоит у колонны
во фраке и в черных портках!.. Извините, Александра Нико-
лаевна... Никита!
Никита входит.
Ты что барину на бал подал позавчера?
НИКИТА. Фрак.
ЖУКОВСКИЙ. Мундир надобно было подать, мундир!
НИКИТА. Они велели, не любят они мундир.
ЖУКОВСКИЙ. Мало ли чего он не любит? А может, он тебе халат
велит подать? Это твое дело, Никита. Ступай, ступай.
НИКИТА. Ах ты, горе... (уходит.)
ЖУКОВСКИЙ. Скандал! Не любит государь фраков, государь фраков
не выносит. Да он и права не имеет! Ему мундир по должности
присвоен! Это непристойно, неприлично!.. Да что фрак, он
1 Мое здоровье испорчено нервными приступами. (Франц.)
АЛЕКСАНДР ПУШКИН W
опять об отставке начал разговаривать! Нашел время... Ведь
он не работает, Александра Николаевна! Где история, которую
он посулил?.. А тут опять про какие-то стихи его заговорили!
Помните, что было?.. А у него доброжелателей множество,
поверьте, натрубят в уши!
ГОНЧАРОВА. Ужасно то, что вы говорите, Василий Андреевич! Но
он так взволнован, так болен в последнее время... так иногда
глаза закроешь, и кажется, что летим в пропасть... все запуталось.
ЖУКОВСКИЙ. Распутаться надобно, это блажь. У государя добрей-
шее сердце, но искушать нельзя. Нельзя искушать. Смотрите,
Александра Николаевна, Наталье Николаевне скажите... От-
толкнет от себя государя, потом не поправишь!
ГОНЧАРОВА. Чем отблагодарим вас, Василий Андреевич?
ЖУКОВСКИЙ. Да что благодарности!.. Я ему не нянька! Вредишь?
Вреди, вреди, себе вредишь!.. Прощайте, Александра Николаевна.
ГОНЧАРОВА. Ах, нет, нет. Как же так? Останьтесь, подождите, он
сейчас придет, он сейчас приедет...
ЖУКОВСКИЙ. И видеть его не намерен, да мне и некогда.
ГОНЧАРОВА. Смените гнев на милость, он исправится...
ЖУКОВСКИЙ. Ах, полно, Александра Николаевна. En cette dernidre
chose je ne compte gufcre!..1 (Идет к дверям, видит на форте-
пиано стопку книг) Я этого еще не видел, новый «Онегин»?
А, хорошо!
ГОНЧАРОВА. Сегодня из типографии принесли.
ЖУКОВСКИЙ. А, хорошо, очень хорошо...
ГОНЧАРОВА. Я уже гадала сегодня по этой книге.
ЖУКОВСКИЙ. Как это по книге гадают? Погадайте мне.
ГОНЧАРОВА. Назовите какую-нибудь страницу.
ЖУКОВСКИЙ. Сто сорок четвертая.
ГОНЧАРОВА. А строка?
ЖУКОВСКИЙ. Ну, пятнадцатая.
Битков показывается у камина в кабинете.
ГОНЧАРОВА (читает). Познал я глас иных желаний...
ЖУКОВСКИЙ. Мне? Верно...
ГОНЧАРОВА. Познал я новую печаль...
ЖУКОВСКИЙ. Верно, верно...
ГОНЧАРОВА. Для первых нет мне упований...
БИТКОВ (щепотом). А старой мне печали жаль. (Скрывается в
кабинете)
ЖУКОВСКИЙ. А?
ГОНЧАРОВА. А старой мне печали жаль.
ЖУКОВСКИЙ. Ах, ах!.. Как черпает мысль внутри себя! И ведь как
легко находит материальное слово, соответственное мыслен-
ному! Крылат, крылат! О, полуденная кровь... Неблагодарный
глупец! Сечь его, драть!
Сумерки окутывают квартиру.
ГОНЧАРОВА. А теперь вы мне.
ЖУКОВСКИЙ. Страница?
ГОНЧАРОВА. Сто тридцать девятая.
1 На это я уж не рассчитываю!..(Франц.)
ЖУКОВСКИЙ. А строка?
ГОНЧАРОВА. Тоже пятнадцатая.
ЖУКОВСКИЙ (читает). Приятно дерзкой эпиграммой взбесить
оплошного врага...
Пушкина остановилась в дверях.
Нет, что-то не то... Приятно дерзкой эпиграммой взбесить
оплошного врага... Еще приятнее в молчаньи ему готовить
честный гроб... Нет, не попали, Александра Николаевна. А,
простите, Наталья Николаевна! Шумим, шумим, стихи читаем...
ПУШКИНА. Добрый день, Василий Андреевич, рада вас видеть.
Читайте на здоровье, я никогда не слушаю стихов. Кроме
ваших...
ЖУКОВСКИЙ. Наталья Николаевна, побойтесь Бога!
ПУШКИНА. Кроме ваших, Василий Андреевич. Votre dernidre ballade
m’a fait un plaisir infini...1
ЖУКОВСКИЙ. He слушаю, не слушаю...
В кабинете пробили часы.
Ах, батюшки! Мне к цесаревичу... Au revoir, ch£re madam, je
m’aper^ois que je suis trop bavard...
ПУШКИНА. Обедайте с нами.
ЖУКОВСКИЙ. Благодарствуйте, никак не могу. Au revoir,
mademoiselle, извольте же сказать ему! (Уходя.) Прошу не
провожать меня.
Сумерки.
ГОНЧАРОВА. Таша, Василий Андреевич приезжал сказать насчет
неприятностей на бале из-за фрака.
ПУШКИНА. Как это скучно! Я предупреждала.
ГОНЧАРОВА. Что с тобою?
ПУШКИНА. Оставь меня.
ГОНЧАРОВА. Я не могу понять тебя. Неужели ты не видишь, что
все эти неприятности из-за того, что он несчастлив? А ты с
каким равнодушием относишься к тому, что может быть
причиной беды для всей семьи?
ПУШКИНА. Почему никто и никогда не спросил меня, счастлива
ли я? С меня умеют только требовать. Но кто-нибудь пожалел
меня когда? Что еще от меня надобно? Я родила ему детей
и всю жизнь слышу стихи, только стихи... Ну и читайте стихи!
Счастлив Жуковский, и Никита счастлив, и ты счастлива... и
оставьте меня!
ГОНЧАРОВА. Не к добру расположена твоя душа, не к добру. Вижу...
ты не любишь его.
ПУШКИНА. Большей любви я дать не могу.
ГОНЧАРОВА. Увы, я знаю твои мысли. И мне больно за семью.
ПУШКИНА. Ну и знай.
Пауза.
Знай, что и сегодня я должна была с ним увидеться, а он не
пришел. И мне скучно. 1 2
1 Ваша последняя баллада доставила мне истинное наслаждение... (.Франц.)
2 До свидания, сударыня, я не заметил, что заболтался... (Франц.)
ГОНЧАРОВА. Вот на какой путь ты становишься!
ПУШКИНА. Да что тебя волнует? Разве он одинок? Ты ухаживаешь
за ним, а я смотрю на это вот так... (Цодносит пальцы к
глазам.)
ГОНЧАРОВА. Ты с ума сошла! Не смей так говорить, не смей, не
смей! Мне жаль его, его все бросили!..
ПУШКИНА. Погляди мне в глаза...
НИКИТА (в дверях). Полковник Данзас просит вас принять.
ПУШКИНА. Откажи, не могу принять.
ДАНЗАС (входит в шинели). Приношу мои извинения. Вам придется
меня принять. Я привез Александра Сергеевича, он ранен.
(Никите.) Ну, что стоишь? Помогай вносить его, только
осторожнее, смотрите.
НИКИТА. Владычица небесная... Александра Николаевна, беда!
ДАНЗАС. Не кричи. Не тряхните его.
Никита убегает.
Велите дать огня.
Пушкина сидит неподвижно.
ГОНЧАРОВА. Огня, огня!
Битков с зажженным канделябром появляется в дверях кабинета.
ДАНЗАС. Беги, помогай его вносить.
Битков убегает с канделябром.
Из внутренних дверей появилась горничная девушка со свечой.
В кабинет из передней пробежал Битков с канделябром и скрылся в глубине, а
вслед за ним группа людей в сумерках пронесла кого-то в глубь кабинета.
Данзас тотчас закрыл дверь в кабинет.
ПУШКИНА. Пушкин! Что с тобой?
ДАНЗАС. Нет, нет, не входите, прошу вас. Он не велел входить,
пока его не перевяжут. И не кричите, вы его встревожите.
(Гончаровой.) Ведите ее к себе, я приказываю.
ПУШКИНА (упав на колени перед Данзасом). Я не виновата!
Клянусь, я не виновата!
ДАНЗАС. Тише, тише. Ведите ее.
Гончарова и горничная девушка увлекают Пушкину во внутренние комнаты.
Битков выбегает из кабинета и закрывает за собою дверь.
Данзас вынимает деньги.
Лети в Миллионную, не торгуйся с извозчиком, к доктору
Арендту, знаешь? И вели его сюда сию минуту. Ежели его нету,
где хочешь достань доктора, какого ни встретишь, вези сюда!
БИТКОВ. Слушаю. Понял, ваше высокоблагородие.
На улице за окнами послышалась веселая военная музыка.
Битков бросается к окну.
Ах ты, господи! Гвардия идет... Не пропустят. Я черным ходом,
проходным двором... (Убегает)
Гончарова появляется.
ГОНЧАРОВА. Дантес?.. Говорите правду, что с ним?
ДАНЗАС. Он ранен смертельно.
Темно.
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Ночь. Гостиная Пушкина. Зеркала завешаны. Какой-то ящик, солома. Стоит
диванчик. На диванчике, не раздевшись, спит Данзас. Все двери закрыты.
С улицы доносится по временам глухой гул толпы.
Из кабинета тихонько появляется Жуковский со свечкой, сургучом и печатью.
Ставит свечку на фортепиано, подходит к окну, всматривается.
ЖУКОВСКИЙ. Ай-яй-яй...
ДАНЗАС. А? (Садится.) Мне приснилось, что я на гауптвахте. Ну,
это, натурально, сон в руку.
ЖУКОВСКИЙ. Константин Карлович, я буду за вас просить государя.
ДАНЗАС. Благодарю вас, но не извольте трудиться. Уж будем
отвечать по закону. (Щупает эполеты.) Прощайте. Эх, линей-
ные батальоны, кавказские горы!
ЖУКОВСКИЙ. Извольте глянуть, что на улице делается! Толпы
растут и растут. Кто бы мог ожидать?
ДАНЗАС. Я уже насмотрелся.
Из дверей во внутренние комнаты выходит Пушкина, с нею — горничная девушка.
ГОРНИЧНАЯ ДЕВУШКА. Барыня, извольте идти к себе... барыня,
пожалуйте...
ПУШКИНА (девушке). Уйди.
Горничная девушка отходит.
Пушкина подходит к дверям кабинета.
Пушкин, можно к тебе?
ДАНЗАС. Вот, не угодно ли?
ЖУКОВСКИЙ (преградив Пушкиной дорогу). Наталья Николаевна,
опомнитесь!
ПУШКИНА. Какие глупости! Рана неопасна... он будет жить... Но
надобно дать еще опию, чтобы прекратить страданья... и
тотчас, тотчас вся семья на Полотняный Завод... почему они
не кончают укладку?.. Приятно дерзкой эпиграммой взбесить
оплошного врага... Приятно... приятно... в молчаньи... забыла,
все забыла... Пушкин, вели, чтобы меня пустили к тебе!
ЖУКОВСКИЙ. Наталья Николаевна!..
ДАНЗАС (в дверь столовой). Владимир Иванович! Доктор Даль!
Даль выходит.
Помогите нам.
ДАЛЬ. Наталья Николаевна, вам здесь нечего делать... (Берет
склянку с фортепиано, капает в рюмку лекарство.) Пожалуйте,
выпейте.
Пушкина отталкивает рюмку.
Так делать не годится. Вам станет легче.
ПУШКИНА. Они не слушают меня, я хочу говорить с вами.
ДАЛЬ. Говорите.
ПУШКИНА. Он страдает?..
ДАЛЬ. Нет, он более не страдает.
ПУШКИНА. Не смейте меня пугать! Это низко!.. Вы доктор?
Извольте помогать!., но вы не доктор, вы сказочник, вы
пишете сказки... а мне не надобны сказки... Спасайте человека!
(Данзасу.) А вы!., сами повезли его!..
ДАЛЬ. Уйдемте отсюда, я помогу вам.
Горничная девушка берет под руку Пушкину.
ПУШКИНА. Приятно дерзкой эпиграммой... все забыла... Алексан-
дрине я не верю.
Даль и горничная девушка уводят Пушкину.
Пауза.
ДАНЗАС. Что она мне говорит!..
ЖУКОВСКИЙ. Константин Карлович, как можно обращать внима-
ние?.. Женщина, скорбная главой... Ведь ее заклюют теперь,
заклюют...
ДАНЗАС. Он не уехал бы от меня! Поверьте, я вызвал бы его. Но
не велел!.. И как вызовешь, когда завтра меня запрут.
ЖУКОВСКИЙ. Что вы говорите? Умножить горе хотите? Все кон-
чено, Константин Карлович...
За закрытыми дверями очень глухо донесся тихий складный хор. Данзас уходит
через дверь в столовую и закрывает ее за собою.
Из внутренних комнат выходит Гончарова, подходит к окну.
ГОНЧАРОВА. А он этого не видит.
ЖУКОВСКИЙ. Нет, он видит, Александра Николаевна.
ГОНЧАРОВА. Василий Андреевич, я не пойду к ней больше.
Оденусь сейчас и выйду на улицу. Мне тяжело... я не могу
здесь больше оставаться.
ЖУКОВСКИЙ. Не поддавайтесь этому голосу, это темный голос,
Александра Николаевна. Разве можно ее бросить? Ее надобно
жалеть, ее люди загрызут теперь.
ГОНЧАРОВА. Да что вы меня мучаете?
ЖУКОВСКИЙ. Я вам велю, идите, идите туда.
Гончарова уходит.
Что ты наделал?.. (Прислушивается к хору.) Да, земля и пепел...
(Садится, вынимает записную книжку, берет перо с фортепи-
ано, записывает что-то.) ...Не сиял острый ум... (Сочиняет,
бормочет.) ...В этот миг предстояло как будто виденье... и
спросить мне хотелось, что видишь?..
Дубельт входит.
ДУБЕЛЬТ. Здравствуйте, Василий Андреевич.
ЖУКОВСКИЙ. Здравствуйте, генерал.
ДУБЕЛЬТ. Вы собираетесь запечатывать кабинет?
ЖУКОВСКИЙ. Да.
ДУБЕЛЬТ. Я попрошу вас повременить, я войду в кабинет, а потом
мы приложим и печать корпуса жандармов.
Sm М^ЯУЛГАКОВ
ЖУКОВСКИЙ. Как, генерал? Государю было угодно на меня возло-
жить опечатание и разбор бумаг... я не понимаю... я должен
разбирать бумаги один... Помилуйте, зачем же другая печать?
ДУБЕЛЬТ. А разве вам неприятно, Василий Андреевич, ежели
печать корпуса жандармов станет рядом с вашей печатью?
ЖУКОВСКИЙ. Помилуйте, но...
ДУБЕЛЬТ. Бумаги должны быть представлены на прочтение графу
Бенкендорфу.
ЖУКОВСКИЙ. Как? Но там же письма частных лиц! Помилуйте,
ведь меня могут назвать доносчиком! Вы посягаете на един-
ственное ценное, что имею, на доброе имя мое... Я доложу
государю императору.
ДУБЕЛЬТ. Вы изволите полагать, что корпус жандармов может
действовать вопреки повелению государя императора? Вы
полагаете, что вас осмелятся назвать доносчиком? Ах, Васи-
лий Андреевич!.. Неужели вы думаете, что правительство
может принять такую меру с целью вредить кому-нибудь? Не
для вреда это предпринимается, Василий Андреевич. Не бу-
демте терять времени.
ЖУКОВСКИЙ. Повинуюсь.
Дубельт с канделябром входит в кабинет, потом возвращается, предлагает
сургуч, Жуковскому.
Жуковский прикладывает печать.
С улицы донесся звон стекла и шум.
ДУБЕЛЬТ (тихо). Эй!
Портьера внутренних дверей отодвигается, и появляется Битков.
Ты кто таков, любезный?
БИТКОВ. Я часовой мастер, ваше превосходительство.
ДУБЕЛЬТ. Сбегай, друг, на улицу, узнай, что там случилось.
БИТКОВ. Слушаю. (Скрывается.)
Дубельт начинает запечатывать дверь кабинета.
ЖУКОВСКИЙ. Кто мог ожидать, чтобы смерть его вызвала такие
толпы... всенародная печаль... Я полагаю, тысяч десять пере-
бывало сегодня здесь.
ДУБЕЛЬТ. По донесениям с пикетов, сегодня здесь перебывало
сорок семь тысяч человек.
Пауза.
БИТКОВ (входит). Там, ваше превосходительство, двое каких-то
закричали, что иностранные лекаря нарочно залечили госпо-
дина Пушкина, а тут доктор выходил, — какой-то швырнул
кирпичом, фонарь разбил.
ДУБЕЛЬТ. Ага.
Битков скрывается.
Ах, чернь, чернь...
Хор за дверями вдруг послышался громче.
Дубельт подходит к дверям во внутренние комнаты.
Пожалуйте, господа.
Внутренние двери открываются, и из них выходят, один за другим, в шинелях,
с головными уборами в руках, десять жандармских офицеров.
К выносу, господа, прошу. Ротмистр Ракеев, потрудитесь ру-
ководить выносом. А вас, полковник, прошу остаться здесь.
Примите меры, чтобы всякая помощь была оказана госпоже
Пушкиной своевременно и незамедлительно.
Офицеры, вслед за Ракеевым, начинают выходить в столовую, кроме одного,
который возвращается во внутренние комнаты.
А вы, Василий Андреевич? Останетесь с Натальей Николаев-
ной, не правда ли? Страдалица нуждается в утешении...
ЖУКОВСКИЙ. Нет, я хочу нести его. (Уходит.)
Дубельт один. Поправляет эполеты и аксельбанты, идет к дверям столовой.
Темно.
Ночь на Мойке. Скупой и тревожный свет фонарей. Окна квартиры Пушкина за
занавесами налиты светом.
Подворотня. У подворотни — тише, а кругом гудит и волнуется толпа.
Полиция сдерживает толпу.
Внезапно появляется группа студентов, пытается пробиться к подворотне.
КВАРТАЛЬНЫЙ. Нельзя, господа студенты! Назад! Доступа нету!
Возгласы в группе студентов: «Что такое? Почему русские не могут поклониться
праху своего поэта?»
Назад! Иваненко, сдерживай их! Не приказано! Не приказано
пускать студентов!
Внезапно из группы студентов выделяется один и поднимается на фонарь.
СТУДЕНТ. Сограждане, слушайте! (Достает листок, заглядывает в
него.) Не вынесла душа поэта позора мелочных обид!..
1}л в толпе стихает.
Полиция от удивления застыла.
Восстал он против мнений света... Один, как прежде, и убит!
В группе студентов: «Шапки долой!»
КВАРТАЛЬНЫЙ. Господин! Что это вы делаете?
СТУДЕНТ. Убит! К чему теперь рыданья, похвал и слез ненужный
хор... и жалкий лепет...
Полицейский засвистел.
КВАРТАЛЬНЫЙ. Снимайте его с фонаря!
В толпе смятение. Женский голос: «Убили!..»
СТУДЕНТ. Не вы ль сперва так долго гнали...
Свист.
Полиция бросается к фонарю.
Толпа загудела. Крик в толпе: «Беги!»
КВАРТАЛЬНЫЙ. Чего глядите! Бери его!
СТУДЕНТ. Угас, как светоч, дивный гений!...
Слова студента тонут в гуле толпы.
Его убийца хладнокровно навел удар... Спасенья нет!., (укры-
вается.)
КВАРТАЛЬНЫЙ. Держи его!
ШШШИИШШШШвВ'
Полиция бросается вслед за студентом.
Окна квартиры Пушкина начинают гаснуть.
В то же время на другой фонарь поднимается офицер в армейской форме.
ОФИЦЕР. Сограждане! То, что мы слышали сейчас, правда! Пушкин
умышленно и обдуманно убит! И этим омерзительным убий-
ством оскорблен весь народ!
КВАРТАЛЬНЫЙ. Замолчать!..
ОФИЦЕР. Гибель великого гражданина свершилась потому, что в
стране неограниченная власть вручена недостойным лицам,
кои обращаются с народом, как с невольниками!..
Полиция засвистела пронзительно во всех концах.
В подворотне возник Ракеев.
РАКЕЕВ. Э-ге-ге... Арестовать!
Появились жандармы. Офицер исчезает в толпе. В тот же момент послышался
топот лошадей.
Крик в толпе: «Затопчут!..»
Толпа шарахнулась, взревела.
Тесните толпу!
Пространство перед подворотней очистилось. Окна квартиры Пушкина угасли, а
подворотня начала наливаться светом.
Стихло.
И тут из подворотни потекло тихое, печальное пение, показались первые
жандармские офицеры, показались первые свечи.
Темно. Пение постепенно переходит в свист вьюги.
Ночь. Глухая почтовая станция. Свеча. Огонь в печке. Смотрительша припала к
окошку, что-то пытается рассмотреть в метели.
За окошком мелькнул свет фонарей, послышались глухие голоса. Первым входит
станционный смотритель с фонарем и пропускает вперед себя Ракеева и Алек-
сандра Тургенева.
Смотрительша кланяется.
РАКЕЕВ. Есть кто на станции?
Тургенев бросается к огню, греет руки.
СМОТРИТЕЛЬ. Никого нету, ваше высокоблагородие, никого.
РАКЕЕВ. А это кто?
СМОТРИТЕЛЬ. Жена моя, супруга, ваше высокоблагородие.
ТУРГЕНЕВ. Что это, чай... Налейте мне, ради бога, стакан.
РАКЕЕВ. И мне стакан, только поскорее. Через час дашь лошадей,
под возок тройку и под... это... пару.
Тургенев, обжигаясь, пьет чай.
СМОТРИТЕЛЬ. Тройку-то ведь, ваше...
РАКЕЕВ. Через час дашь тройку. (Берет стакан, пьет.)
СМОТРИТЕЛЬ. Слушаю, слушаю.
РАКЕЕВ. Мы на час приляжем. Ровно через час... часы-то есть у
тебя? Через час нас будить. Александр Иванович, угодно, час
поспим?
ТУРГЕНЕВ. О, да, да, я не чувствую ни рук, ни ног.
РАКЕЕВ. Ежели будет какой-нибудь проезжий, буди раньше и дай
знать жандарму.
СМОТРИТЕЛЬ. Понял, понял, слушаю.
РАКЕЕВ (смотрительше). А тебе, матушка, нечего в окно смотреть,
ничего там любопытного нету.
СМОТРИТЕЛЬ. Ничего, ничего... Слушаю. Пожалуйте на чистую
половину.
Смотрительша открывает дверь, входит в другую комнату, зажигает там
свечку, возвращается. Ракеев идет в другую комнату. Тургенев — за ним.
ТУРГЕНЕВ. О, боже мой!..
Дверь за ними закрывается.
СМОТРИТЕЛЬША. Кого, кого это они?
СМОТРИТЕЛЬ. Ежели ты на улицу выглянешь, я тебя вожжой!
Беду с тобой наживешь! Вот оказия навязалась! И нужно же
было им по этому тракту... Выглянешь, я тебе... Ты с ним не
шути!
СМОТРИТЕЛЬША. Чего я там не видела!
Станционный смотритель выходит. Смотрительша тотчас припадает к окошку.
Наружная дверь открывается, в нее осторожно заглядывает Пономарев, потом
входит.
ПОНОМАРЕВ. Легли?
СМОТРИТЕЛЬША. Легли.
ПОНОМАРЕВ. Давай на пятак, кости замерзли.
Смотрительша наливает стакан водки, подает огурцы. Пономарев выпивает,
закусывает, трет руки.
Давай второй.
СМОТРИТЕЛЬША (наливая). Да что же вы так? Вы бы сели и
обогрелись.
ПОНОМАРЕВ. Обогреешься тут.
СМОТРИТЕЛЬША. А куда путешествуете?
ПОНОМАРЕВ. Ох, вы, бабье племя! Все равно как Ева... (Пьет,
дает смотрительше деньги и уходит.)
Смотрительша набрасывает платок и уже собирается выйти наружу, как у
двери показывается Битков. Он в шубенке, уши у него под шапкой подвязаны
платком.
БИТКОВ. Заснули? (Охает, подходит к огню.)
СМОТРИТЕЛЬША. Озябли?
БИТКОВ. Ты в окно погляди, чего ты спрашиваешь? (Садится,
разматывает платок.) Ты — смотрительша. То-то я сразу
вижу. Как звать?
СМОТРИТЕЛЬША. Анна Петровна.
БИТКОВ. Давай, Петровна, штоф.
Смотрительша подает штоф, хлеб, огурцы. Битков жадно пьет, снимает
шубенку.
Что же это такое, а? Пресвятая богородица... пятьдесят пять
верст... Вот связала!
СМОТРИТЕЛЬША. Как это связала?
БИТКОВ. Судьба. (Пъет?) Ведь это рыбий мех, да нешто это
мыслимо?..
СМОТРИТЕЛЬША. Ну никому! Ну никому, язык отсохни, никому
не скажу! Кого везете?
БИТКОВ. Не твое дело, а государственное.
СМОТРИТЕЛЬША. И что же это, вы нигде не отдыхаете? Да ведь
замерзнете.
БИТКОВ. Об нас горевать не будут, а ему теперь не холодно. (На
цыпочках подходит к внутренней двери и прислушивается.)
Захрапели, это зря. Ведь сейчас же будить.
СМОТРИТЕЛЬША. Куда везете?
БИТКОВ. Но-но-но! У меня выпытывать! Это, тетка, не твое дело,
это наше занятие.
Пауза.
В Святые Горы. Как его закопают, ну, тут и мою душу, наконец,
на покаяние. В отпуск. Его в обитель дальнюю, а меня в
отпуск. Ах, сколько я стихов переучил, будь они неладны...
СМОТРИТЕЛЬША. Что это вы меня мучаете, все непонятное
говорите.
БИТКОВ (выпивает, пьянеет). Да, стихи сочинял... И из-за тех стихов
никому покоя, ни ему, ни начальству, ни мне, рабу божьему,
Степану Ильичу... я ведь за ним всюду... но не было фортуны
ему... как ни напишет, мимо попал, не туда, не те, не такие...
СМОТРИТЕЛЬША. Да неужто казнили его за это?
БИТКОВ. Ну, ну, ну... Ну что с бабой разговаривать! Ох, дура!
СМОТРИТЕЛЬША. Да что вы ругаетесь?
БИТКОВ. Да как же тебя не ругать? А впрочем, может быть, ты и
не дура... Только я на него зла не питал, вот крест. Человек
как человек. Одна беда, эти стихи... А я за ним всюду, даже
и на извозчиках гонял. Он на извозчика, а я на другого —
прыг! Он и не подозревает, потеха!
СМОТРИТЕЛЬША. Да ведь теперь-то он помер, теперь-то вы чего
же за ним?..
БИТКОВ. Во избежание!.. Помер! Помереть-то он помер, а вон
видишь, ночью, буря, столпотворение, а мы по пятьдесят верст,
по пятьдесят верст!.. Вот тебе и помер! Я и то опасаюсь,
зароем мы его, а будет ли толк? Опять, может, спокойствия
не настанет?..
СМОТРИТЕЛЬША. А может, он оборотень?
БИТКОВ. Может, и оборотень.
Пауза.
Что это меня мозжит?.. Налей-ка мне еще. Что это меня
сосет?.. Да, трудно помирал. Ох, мучился! Пулю-то он ему в
живот засадил.
СМОТРИТЕЛЬША. Ай-яй-яй!
БИТКОВ. Да, руки закусывал, чтобы не крикнуть, жена чтобы не
услыхала. А потом стих.
Пауза.
Только, истинный Бог, я тут ни при чем! Я человек подне-
вольный, погруженный в ничтожество... Ведь никогда его
одного не пускали, куда он, туда и я... Ни на шаг, ни-ни-ни...
А в тот день меня в другое место послали, в среду-то... Я сразу
учуял. Один чтобы!.. Умные! Знают, что сам придет, куда надо.
Потому что пришло его время. Ну, и он прямо на речку, а
там уж его дожидаются.
Пауза.
Меня не было!
Пауза.
А в ихний дом мне теперь не ходить больше. Квартира там
теперь пустая, чисто...
СМОТРИТЕЛЬША. А этот господин-то с вами?..
БИТКОВ. Александр Иванович, господин Тургенев, сопровождаю-
щий. Никого не пустили, ему одному велено. Господин Тур-
генев...
СМОТРИТЕЛЬША. А старичок-то?
БИТКОВ. Камердинер.
СМОТРИТЕЛЬША. Что же он не обогреется?
БИТКОВ. Не желает. Уж мы с ним бились, бились, бросили.
Караулит, не отходит. Я ему вынесу. (Встает.) Ой, буря!..
Самые лучшие стихи написал: буря мглою небо кроет, вихри
снежные крутя, то, как зверь, она завоет, то заплачет, как
дитя... Слышишь, верно, как дитя?.. Сколько тебе за штоф?
СМОТРИТЕЛЬША. Не обидите.
БИТКОВ (швыряет на стол деньги широким жестом). То по кровле
обветшалой вдруг соломой зашумит, то, как путник запозда-
лый, к нам в окошко...
Входит станционный смотритель, подбегает к внутренним дверям, стучит.
СМОТРИТЕЛЬ. Ваше высокоблагородие, ехать, ехать...
Во внутренних дверях тотчас показывается Ракеев.
РАКЕЕВ. Ехать!
Занавес
Конец
9 сентября 1935 года
БАТУМ
Пьеса в четырех действиях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
СТАЛИН.
РЕКТОР СЕМИНАРИИ.
ИНСПЕКТОР СЕМИНАРИИ.
ОДНОКЛАССНИК СТАЛИНА.
ВАРСОНОФИЙ, служитель.
СИЛЬВЕСТР, рабочий.
НАТАША, его дочь.
ПОРФИРИЙ, его сын.
МИХА
ТЕОФИЛ
КАНДЕЛАКИ
ГЕРОНТИЙ
ДАРИСПАН
КЛИМОВ
КОТЭ
ХИРИМЬЯНЦ
ПРИКАЗЧИК С
рабочие.
J
ЗАВОДА.
ТОДРИЯ, рабочий.
ВОЕННЫЙ ГУБЕРНАТОР.
АДЪЮТАНТ ГУБЕРНАТОРА.
ТРЕЙНИЦ, жандармский полковник.
ВАНШЕЙДТ, управляющий заводом.
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР.
КЯКИВА, переводчик.
ОКОЛОТОЧНЫЙ.
РЕДЖЕБ.
ВАНО, гимназист.
УГОЛОВНЫЙ.
НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ.
1-й ТЮРЕМНЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ.
2-й ТЮРЕМНЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ.
НИКОЛАЙ II.
МИНИСТР ЮСТИЦИИ.
ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТ.
ГОРОДОВОЙ.
ЖЕНЩИНА В ТОЛПЕ.
ВОСПИТАННИКИ 6-го КЛАССА СЕМИНАРИИ, ПРЕПОДАВА-
ТЕЛИ СЕМИНАРИИ, БАТУМСКИЕ РАБОЧИЕ, ГОРОДОВЫЕ,
СТРАЖНИКИ, ЖАНДАРМЫ, УГОЛОВНЫЕ В ТЮРЬМЕ,
ТЮРЕМНЫЕ НАДЗИРАТЕЛИ, ЖЕНЩИНЫ-ЗАКЛЮЧЕН-
НЫЕ В ТЮРЬМЕ, ДВА КАЗАКА Й КУРЬЕР ПРИ ГУБЕРНА-
ТОРЕ.
Действие происходит: в прологе — в 1898 году, а в остальных
картинах — в годы 1901—1904.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ — ПРОЛОГ
Большой зал тифлисской духовной семинарии. Писанное маслом во весь рост
изображение Николая II и два поясных портрета каких-то духовных лиц в
клобуках и в орденах. Громадный стол, покрытый зеленым сукном.
В зале никого нет.
За закрытыми дверями глухо слышатся возгласы священника (в семинарской
церкви кончается обедня). Неясно доносятся слова: «...истинный Бог наш молит-
вами пречистыя своея матери, молитвами отца нашего архиепископа Иоанна
Златоуста... помилует и спасет нас, яко благ и человеколюбец».
В это время дверь, противоположная церковной, открывается и в зал входит
Сталин — молодой человек лет 19-ти, в семинарской форме. Садится, прислу-
шивается.
Затем послышался церковный хор, поющий заключительное многолетие Через
некоторое время дверь, из-за которой слышалась обедня, распахивается и возле
нее вытягивается служитель Варсонофий, человек всегда несколько выпивший.
Входит инспектор семинарии, а за ним в порядке человек двадцать воспитанников
6-го класса. Инспектор выстраивает их, а Сталин поднимается со стула и
становится отдельно. Затем в зал входит ректор семинарии, за ним члены
правления семинарии и преподаватели и вслед за ректором размещаются за столом.
РЕКТОР. Достопочтеннейшие и глубочайше уважаемые господа
члены правления и господа преподаватели! Престрашное дело
совершилось в родимой нашей семинарии.
В то время, когда все верноподданные сыны родины тесно
прильнули к подножию монаршего престола царя-помазанни-
ка, неустанно пекущегося о благе обширнейшей в мире дер-
жавы, нашлись среди разноплеменных обитателей отечества
преступники, сеющие злые семена в нашей стране!
Народные развратители и лжепророки, стремясь подорвать
мощь государства, распространяют повсюду ядовитые мнимо-
научные социал-демократические теории, которые, подобно
мельчайшим струям злого духа, проникают во все поры нашей
народной жизни.
Эти очумелые люди со звенящим кимвалом своих пустых
идей врываются и в хижины простолюдинов, и в славные
дворцы, заражая своим зловредным антигосударственным уче-
нием многих окружающих.
И вот один из таких преступников обнаружился в среде
воспитанников нашей семинарии!
Как же поступить с ним?
Подобно тому, как искуснейший хирург соглашается на отня-
тие зараженного члена тела, даже если бы это была драгоцен-
ная нога или бесценная рука, общество человеческое анафе-
матствует опасного развратителя и говорит: да изыдет этот
человек! (Становится менее красноречив, но суров и неуклонен.)
' ^БУЛГАКОВ
Постановлением правления тифлисской духовной семинарии
воспитанник шестого класса Иосиф Джугашвили исключается
из нее за принадлежность к противоправительственным круж-
кам, без права поступления в иное учебное заведение.
Нам, как христианам, остается только помолиться о возвра-
щении его на истинный путь и вместе с тем обратить горячие
мольбы к небесному царю царей, дабы тихое, как говорил
святой апостол, и безмолвное житие поживем во всяком
благочестии и чистоте, сие бо есть добро и приятно перед
спасителем нашим Богом...
СТАЛИН. Аминь!
Молчание.
РЕКТОР. Это что же такое?
СТАЛИН. Я сказал «аминь» машинально, потому что привык, что
всякая речь кончается этим словом.
РЕКТОР. Мы ожидали от него выражения сердечного сокрушения
и душевного раскаяния, и вместо этого непристойная выходка.
(Инспектору.) Освободите зал от воспитанников, Мелитон
Лукич. Господ членов правления прошу покинуть зал. Мели-
тон Лукич, вручите уволенному его билет.
Все покидают зал, кроме Сталина и инспектора.
ИНСПЕКТОР. Получите билет и распишитесь.
СТАЛИН. Он называется волчий, если я не ошибаюсь?
ИНСПЕКТОР. Оставьте ваши выходки, пишите имя и фамилию.
Сталин расписывается и получает билет.
(Удаляясь) Лучше подумали бы о том, что вас ждет в дальней-
шем. Дадут знать о вас полиции... (Закрывает за собой дверь)
Сталин, оставшись один, закуривает.
ОДНОКЛАССНИК (осторожно заглянув, входит). Вот история! С
аминем-то, а? Он до того побагровел, что я думал — тут его
за столом сейчас кондрашка и хлопнет! Однако что ж ты
теперь делать-то будешь? Да... положение твое, будем прямо
говорить, довольно сложное. Жаль мне Тебя!
СТАЛИН. Как-нибудь проживем.
ОДНОКЛАССНИК. Как-нибудь-то оно, конечно, как-нибудь... а вот,
например, деньги у тебя есть?
СТАЛИН (пошарив в карманах, изумляется). Что такое? Нету денег!
ОДНОКЛАССНИК. Я могу дать тебе рубль взаймы. (Выбирает из
кармана мелочь.) Как только сможешь, отдай.
СТАЛИН. Ну, что там... У тебя у самого нет. Что по гривенникам
собирать будем, как на паперти... У меня есть другой, более
серьезный план.
ОДНОКЛАССНИК. Какой там план! Ты где обедать будешь и
ночевать теперь, вот что любопытно?
СТАЛИН. Обед — это неважно. Насчет обеда у меня есть твердая
надежда на одно место. Тут есть более существенный вопрос...
(Щарит в карманах.)
ОДНОКЛАССНИК. Что это ты все по карманам хлопаешь?
СТАЛИН. Не понимаю, куда рубль девался!.. Ах, да, ведь я его
только что истратил с большой пользой. Понимаешь, пошел
213
БАТУМ
купить папирос, возвращаюсь на эту церемонию, и под самы-
ми колоннами цыганка встречается. «Дай погадаю, дай пога-
даю!» Прямо не пропускает в дверь. Ну, я согласился. Очень
хорошо гадает. Все, оказывается, исполнится, как я задумал.
Решительно сбудется все. Путешествовать, говорит, будешь
много. А в конце даже комплимент сказала — большой ты
будешь человек! Безусловно стоит заплатить рубль.
ОДНОКЛАССНИК. Нет, брат ты мой! Загубил ты свой рубль зря.
Все наврала тебе цыганка. Судя по сегодняшнему, далеко не
так славно все это получится, как ты задумал. Да и путеше-
ствия-то, знаешь, они разного типа бывают... Да, жаль мне
тебя, Иосиф, по-товарищески тебе говорю.
СТАЛИН. За это спасибо. Да, кстати, вот о каком одолжении я тебя
попрошу. Обстоятельства складываются так, что с Арчилом
мне уж увидеться не придется. Так вот, пожалуйста, передай
ему от меня письмо, но в собственные руки и по секрету.
ОДНОКЛАССНИК. Хорошо, давай его сюда.
СТАЛИН. А сам можешь прочитать, если хочешь. Письмо открытое.
ОДНОКЛАССНИК (заглянув в листки). Забирай обратно свое пись-
мо! (Оглядываясь.) Слушай, Иосиф, серьезно говорю тебе, брось
это, в Сибири очутишься!
СТАЛИН. Что же ты, согласился и вдруг отказываешься?
ОДНОКЛАССНИК. Ну-ну-ну! Ты это оставь, пожалуйста! Что это
значит — отказываешься? Ты говорил — письмо, а это...
прокламация!
СТАЛИН. Не все ли тебе равно, что передавать — прокламацию
или письмо? Прокламацию даже интереснее, она содержатель-
нее.
ОДНОКЛАССНИК. Да ну тебя совсем! Я отнюдь не намерен на
улицу с волчьим паспортом вылететь. Я, брат, в университет
собираюсь.
СТАЛИН. Это ты хорошо задумал. А вот насчет этого — не
понимаю, какой риск для тебя? По коридору пройти и отдать
в руки. И ничего говорить ему не надо. Только скажи — от
Иосифа — и все. И он ничего говорить тебе не будет, только
скажет — мерси.
ОДНОКЛАССНИК. Бессмыслица это все, все эти ваши бредни!
СТАЛИН. А если так, то постой, погоди, погоди! Тогда выслушай
меня. Я давно знаю тебя. Интересно, что можно сказать о
тебе? Подумаем. Первое: что ты — человек порядочный.
Загибай один палец. И конечно, если бы это было не так, я
не стал бы тебя просить. Второе: ты — человек безусловно
развитой, я бы сказал даже, на редкость развитой. Не красней,
пожалуйста, я искренне говорю. И наконец, последний палец,
третий: ты — начитанный человек, что очень ценно. Итак^
неужели же ты, при этих перечисленных мною блестящих
твоих качествах, не понимаешь, что долг каждого честного
человека бороться с тем гнусным явлением, благодаря кото-
рому задавлена и живет под гнетом и в бесправии многомил-
лионная страна? Как имя этому явлению? Ему имя — само-
державие. Вот в конце этого листка и стоят простые, но
значительные слова — долой самодержавие! В чем же дело?
ОДНОКЛАССНИК. Аминь! А передавать листки не буду.
СТАЛИН. Так. В этой беседе выяснилось еще одно твое качество.
Ты, оказывается, человек упорный. Кроме того, ты, может
быть, подумал, что я тебя агитирую? Боже спаси! Зачем мне
это надо? Я прошу тебя выслушать совсем другое. Я забыл
сказать, что ты — хороший товарищ. Как же ты не можешь
сообразить, что я с Арчилом видеться ни в коем случае не
должен. А дело между тем спешное. Их ведь только что
отпечатали, скажу тебе по секрету. Что же тебе стоит помочь
твоим товарищам?
ОДНОКЛАССНИК. Сколько их, говори?
СТАЛИН. Десять штук всего. Да они тебя не обременят. Они на
тонкой бумаге отпечатаны. Посмотри, какой шрифт хороший.
ОДНОКЛАССНИК. Вот принесло меня к тебе прощаться! Ну, так
и быть, давай. Арчил-то меня не подведет?
СТАЛИН. Мне веришь?
ОДНОКЛАССНИК. Верю.
СТАЛИН. Головой отвечаю за Арчила. Режь. Да ты не беспокойся,
я уж сказал, что через тебя передам, он знает.
ОДНОКЛАССНИК. Ну, уж это, брат ты мой, чересчур!
СТАЛИН. Ничего особенного. По почте, ты сам понимаешь, я их
послать не могу. Ясное дело, надо их передавать через како-
го-нибудь товарища, политикой не занимающегося и, кроме
того, честного. Я и наметил передать через тебя.
ОДНОКЛАССНИК. Однако ты... ты уж, знаешь ли...
СТАЛИН. Ну, а теперь позволь мне сказать тебе на прощанье
краткую благодарственную речь.
ОДНОКЛАССНИК. Не нужно мне больше твоих речей!
СТАЛИН. Ах, ты думаешь, что я тебе еще пачку всучу? Нет, зачем
же, надо меру знать. А вот что я хотел тебе сказать. Шесть
лет мы протирали свои брюки на одной парте, и вот настало
время расстаться...
Послышались шаги за дверью.
Уходи! Прощай.
Одноклассник убегает. Входит Варсонофий, в руках у него пальто и узелок.
ВАРСОНОФИЙ. Извольте получить ваше пальто, господин Джугаш-
вили. В кармане карандаш. Прошу проверить, все цело.
СТАЛИН. Зачем проверять, я вам доверяю.
ВАРСОНОФИЙ. С вас бы на полбутылки, господин Джугашвили,
по случаю праздничного дня и вашего печального события.
Теперь вы вольный казак, все пути перед вами закрыты. Надо
бы выпить.
СТАЛИН. С удовольствием бы, но, понимаете, такой курьез... ни
копейки денег!
ВАРСОНОФИЙ. Папиросочки нет ли?
СТАЛИН. Папироску пожалуйста.
ВАРСОНОФИЙ. Покорнейшей благодарю. И, господин Джугашвили,
извините, велено вам передать, чтобы вы помещение семина-
рии немедленно покинули. Отец ректор уж очень злобствует
на вас.
СТАЛИН (надев пальто). Прощайте, Варсонофий.
ВАРСОНОФИЙ. Как это вы его аминем резанули? А? Двадцать два
года служу, но такого случая при мне не было. Ну, зато,
натурально, и вам теперь аминь. Куда ж с такой бумагой, как
вам выдали, вы сунетесь?
СТАЛИН (вынув билет). Стало быть, это вредоносная бумага?
ВАРСОНОФИЙ. Хуже не выдумаешь.
СТАЛИН. В таком случае, надо ее разорвать немедленно. (Рвет
билет.)
ВАРСОНОФИЙ. Что это вы делаете?!
СТАЛИН. Помилуйте, какой же сумасшедший сам на себя такую
бумагу будет показывать? Надо будет раздобыть хорошую
бумагу.
ВАРСОНОФИЙ. Уходите от греха, (удаляется.)
Сталин один. Окидывает взглядом стены. Потом швыряет клочки билета и
выходит.
Темно.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Прошло три года.
Батум. Ненастный ноябрьский вечер. Слышен с моря шторм.
Комната в домике Сильвестра. Стол, над ним висячая лампа. Часы с гирями.
Буфет. Кушетка. Над кушеткой на стене ковер, на нем оружие.
В печке огонь. У огня Наташа.
Снаружи послышался стук. Стучат условно — три раза раздельно, потом
коротко, дробно.
НАТАША (выходит. Послышался ее голос). Кто там?
СИЛЬВЕСТР (его голос слышен глухо). Это я.
НАТАША (впускает Сильвестра. Удивлена, что тот один). А где
же...
СИЛЬВЕСТР (шепотом). Одна?
НАТАША. Одна, одна... Но понимаешь, отец, как назло, весь вечер
народ идет к нам. Сейчас только выпроводила соседку. При-
шла соли попросить и застряла.
СИЛЬВЕСТР. А Порфирий?
НАТАША. Еще не приходил.
СИЛЬВЕСТР. Ага... Гм... Порфирий... Порфирия пока в тайну не
посвящай... Он сам с ним переговорит.
НАТАША. Что ж мы от Порфирия будем прятаться? Он свой
человек.
СИЛЬВЕСТР. Я понимаю, что свой! Мой сын, значит — свой. Я
ему вполне доверяю. Но он горячий, как тигр, и неопытный.
Пускай он с ним сам говорит.
НАТАША (шепотом). А где же он?
СИЛЬВЕСТР. Дожидается в садике. Нужно дело делать чисто: нету
его у нас и не было. Значит, днем он совсем не будет выходить
из дому, а только ночью. Соседям скажи, что эту комнату
сдавать не будем, скажи, что Порфирий в нее переехал.
НАТАША. Ну, понятное дело.
СИЛЬВЕСТР. Дверь не закрывай, я сейчас его приведу.
Выходит, через некоторое время возвращается. Вслед за Сильвестром идет
Сталин. Голова его обмотана башлыком, башлык надвинут на лицо.
Входи, товарищ Сосо. Вот это моя дочка Наташа, про которую
я тебе уже говорил.
НАТАША. Пожалуйста, погостите у нас.
ЦйИ М*ВУЛГАК0В
СТАЛИН. Не хотелось бы вас стеснять, но, понимаете, некоторая
неудача на первых же шагах в Батуме. К Канделаки на
Пушкинскую, во двор, вчера переехал околоточный. Боюсь,
что мы с ним друг другу будем мешать... Ну, я к вам ненадолго,
дней на пять, а потом опять на другую квартиру...
НАТАША. Вы нас не стесните.
СИЛЬВЕСТР. Пожалуйста, живи, сколько надо. Проходи, Сосо, в
эту комнату и сиди там, пока я тебя сам не выпущу, потому
что может прийти кто-нибудь посторонний. Вернется с работы
сын мой, Порфирий, я тебя с ним познакомлю. (Ведет
Сталина в темную комнату.) Осторожнее, тут ширма... окно
на задвижку, имей в виду, не закрыто на всякий случай... хотя
ничего такого я не жду.
СТАЛИН (в темной комнате). Хорошо, хорошо...
СИЛЬВЕСТР (выходя из темной комнаты, дверь, ведущую в нее,
оставляет приоткрытой). Наташа, приготовь нам поесть. А
я пойду за другими. Постучу, как условились.
НАТАША. Хорошо. (Закрывает за Сильвестром наружную дверь,
возвращается к печке, мешает угли и затем выходит из
комнаты.)
В темной комнате на мгновение вспыхнула спичка, погасла. Потом снаружи стук.
Наташа проходит к наружной двери.
Кто туг?
ПОРФИРИЙ (глухо). Я.
Входит Порфирий, за ним Наташа. Лицо у Порфирия убитое. Он швыряет в
угол шапку.
НАТАША. Ты что это?
ПОРФИРИЙ. Ничего.
НАТАТПА. Что с тобой случилось?
ПОРФИРИЙ. Ничего.
НАТАТПА. А что ж ты так неприятно отвечаешь? А?
ПОРФИРИЙ. Ну, оштрафовали!
НАТАТПА. Бедный! На сколько?
ПОРФИРИЙ. На пять рублей! Нож сломал.
НАТАША. Ай-яй-яй!
ПОРФИРИЙ. А чем я виноват? Жесть не выскакивает, стал выко-
выривать ее, а под нож, чтоб мне руку не отхватило, подложил
брусок. Что ж, руку, что ли, отдавать? Нож соскочил на брусок
и сломался.
НАТАША. Ведь это тебе дней десять даром работать придется? Э,
бедняга! Ну, не грусти.
ПОРФИРИЙ. Я? Я не грущу. Пусть они подавятся моими деньгами!
Пауза.
Меня сегодня механик по лицу ударил! Вот чего я не прощу!
НАТАША. Ну, ничего, ничего...
ПОРФИРИЙ. Оставь ты меня!
НАТАША. Я ведь к тебе по-человечески, с сочувствием...
ПОРФИРИЙ. Не нужно мне человеческого сочувствия!
НАТАША. Ну, что ж... (Уходит.)
Порфирий некоторое время ходит по комнате, что-то бормочет, потом берет
книжку, садится к столу. Раскрывает книгу, но лицо его внезапно искажается.
Iliie
ПОРФИРИЙ. Пойду завтра, убью механика!
СТАЛИН (из темной комнаты). А зачем?
ПОРФИРИЙ. А?..
СТАЛИН (выходит). Зачем убьешь механика?
ПОРФИРИЙ. Кто вы такой... такой?
СТАЛИН. Зачем, говорю, убьешь механика? Какой в этом толк?
ПОРФИРИЙ. Да кто вы такой?!
СТАЛИН. Нет, ты ответь мне. Ну, хорошо, ты его убьешь. Чем ты
его убьешь?
ПОРФИРИЙ. Зубилом!.. Да вы кто такой?
СТАЛИН. Ага, ты ему голову проломишь. Я тебе заранее могу
сказать, сколько это тебе будет стоить. С заранее обдуманным
намерением...
ПОРФИРИЙ. Каким таким намерением?
СТАЛИН. Обязательно с намерением. Ты сегодня задумал, чтобы
завтра идти убивать. Я слышал.
ПОРФИРИЙ. Чего вы* слышали? Я вас не боюсь! Идите, говорите!
СТАЛИН. Постой! Какой ты человек, прямо как порох! Слушай:
двадцать лет тебе это будет стоить каторги. Ах, да, ты, впрочем,
несовершеннолетний. Одну треть скинут. И что же получится?
Потеряна молодая рабочая жизнь навсегда, потерян человек! Но
цех без механика не останется, и завтра же там будет другой
механик, такая же собака, как и ваш теперешний, и так же будет
рукоприкладствовать. Нет, это ложное решение! Оставь его.
ПОРФИРИИ. Вы в квартиру к нам как попали?
СТАЛИН. А твой отец меня пригласил. Он мой друг. Не скажу —
друг детства, потому что я познакомился с ним недавно, но
мы с ним очень крепко сошлись.
ПОРФИРИЙ. Отчего же вы в темноте сидели?
СТАЛИН. Почему же не посидеть, если он меня попросил там
посидеть, его подождать?
ПОРФИРИЙ. А Наташа вас видела?
СТАЛИН. Видела. Она в кухне сейчас, ужин готовит^ а я здесь сижу.
Все в полном порядке.
ПОРФИРИЙ. А как вас зовут?
СТАЛИН. По-разному. Сосо меня зовут. А кроме того, ваши батум-
ские почему-то прозвали меня Пастырем. А за что, не знаю.
Может быть, потому, что я учился в духовной семинарии, а
может быть, и по каким-то другим причинам. А ты можешь
меня называть как хочешь, мне это безразлично. Да, так вот
механик. Я понимаю, он нанес тебе душевную рану. Ну, а
другие рабочие не страдают от того, что их бьют? Разве у них
не отнимают неправедно кровные деньги, как отняли сегодня
у тебя? Нет, Порфирий! Ваш холоп механик тут вовсе не
самая главная пружина, зубилом ты ничего не. сделаешь. Тут,
Порфирий, надо весь этот порядок уничтожить.
ПОРФИРИЙ. А!.. Порядок? Гм... Понимаю. Вы — революционер?
СТАЛИН. Конечно. Ну, а почему ты смотришь на меня с таким
удивлением? Я ведь не один революционер на свете. А твой
отец? А Наташа?
ПОРФИРИЙ. Вот какие дела!.. То-то они все время шепчутся...
СТАЛИН. А как же им не шептаться? Они должны быть осторожны!
Ты, понимаешь, человек молодой, пылкий... Да, кстати, ты
|И| ^БУЛГАКОВ
эти свои манеры брось! Зубило и прочее... Ты же всем можешь
принести величайший вред! Но теперь они шептаться не будут,
потому что я тебя в это дело посвятил.
ПОРФИРИИ. Предупреждаю, что в наш двор стал захаживать
городовой. Один раз говорит, пришел посмотреть, почему двор
так замусорен. Другой раз спрашивал, кто в гостях сидит?
Предупреждаю: полиция следит за двором.
СТАЛИН. Конечно! Ты прав. Очень хорошо, что у тебя острый глаз.
ПОРФИРИЙ. Какой такой мусор? Я сразу догадался.
СТАЛИН. Правильно, при чем тут мусор! И знаешь, о чем мы тебя
попросим... сюда сейчас кое-кто придет, а покараулить некому.
Так уж, пожалуйста, во дворе подежурь. А завтра вечером я
тебя приглашаю, соберется небольшой кружок, побеседуем... и
тут ты в кой-каких вопросах подразберешься.
ПОРФИРИЙ. Постойте! (Прислушивается.) Нет, это мне послышалось.
Пауза.
Нет, а все-таки не удастся вам... У царя полиция, жандармы,
войска, стражники...
СТАЛИН. ...прокуроры, следователи, министры, тюремные надзира-
тели, гвардия... И все это будет сметено!
ПОРФИРИЙ. Нет.
СТАЛИН. Ты до этого часу доживешь.
ПОРФИРИЙ. Нет! Вот он, знак! (указывает на свой висок.) Так и
умру в рабстве!
СТАЛИН. Долго ты еще будешь про эти побои говорить? Я тебе
говорю, все это отольется и вспомнится! Доживешь!
ПОРФИРИЙ. Я не доживу.
СТАЛИН. Да что такое! Я же тебе не на картах гадаю, а утверждаю
это на основании тех научных данных, которые добыты
большими учеными! Ты о них даже не слыхал.
ПОРФИРИЙ. Я понимаю, что вы образованный... но как-то веры у
меня мало.
СТАЛИН. Ах ты, Боже! Доживешь!
ПОРФИРИЙ. Нет!
В дверях появляется изумленная Наташа с подносом» на котором еда.
НАТАША. А вы... вышли?
СТАЛИН. Да, мы уж познакомились.
Послышался стук.
НАТАША. Отец. (Ставит поднос на стол, выходит, потом возвра-
щается .)
За нею входят Сильвестр, Миха, Теофил и Канделаки.
СИЛЬВЕСТР. Ах, ты вышел уже?
СТАЛИН. Надоело в темноте сидеть.
СИЛЬВЕСТР. Ну, познакомьтесь, вот наши: Миха с Манташева,
Теофил — ротшильдовский. С Канделаки тебя знакомить не
требуется... А это — товарищ Сосо из Тифлиса. (Наташе,
расставляющей еду на столе.) Бутылку вина достань.
СТАЛИН (Порфирию). Вот мы теперь тебя и попросим. Ты там
поглвди...
ПОРФИРИИ. Хорошо, хорошо. (Выходит.)
СИЛЬВЕСТР (Сталину). Ты ему все сказал?
СТАЛИН. Ему можно.
МИХА. Порфирию? Конечно можно.
ТЕОФИЛ. Порфирий — честный юноша.
СИЛЬВЕСТР. Садитесь, друзья! Налейте, чтобы в стаканах было
вино.
КАНДЕЛАКИ. Безобидная компания... сидим...
СИЛЬВЕСТР. Ну, Сосо, начинай.
Наташа шевелит догорающие угли.
СТАЛИН. Товарищи! Я послан тифлисским комитетом российской
социал-демократической рабочей партии...
Наташа закрывает печку, свет начинает уходить.
СТАЛИН. ..для того, чтобы организовать и поднять батумских
рабочих на борьбу...
Темно.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Прошло около месяца. Ночь. И та же комната, но празднично убранная и
освещенная. Сдвинрпые и накрытые столы, на них вино, еда. Деревцо орешника,
убранное яблоками и конфетами. За столами человек двадцать пять. Среди них
Наташа, Сильвестр, Миха, Теофил, Котэ, Геронтий, Дариспан, Герасим, Мгеладзе,
Тодрия и Климов. Все смотрят на стенные часы, ожидая, когда они начнут
бить. Стрелка стоит у двенадцати.
МИХА. Вот он, Новый год, подлетает к Батуму на крыльях звездной
ночи! Сейчас он накроет своим плащом и Барцхану, болото
Чаоба и наш Городок!
В это время снаружи донеслось глухо хоровое пение: «Мравалжамиер»...
СИЛЬВЕСТР. Он уже пришел в соседний дом!
МИХА. Погоди, я не давал тебе слова! Их часы впереди.
ТЕОФИЛ (уасам). Ну, что же вы? Тащитесь скорей!
МИХА. Погоди, не пугай их!
В это время часы начинают бить.
Раз!
НАТАША. Два! Три!
КОТЭ. Четыре!
Присоединяются новые голоса, считают: «Одиннадцать... двенадцать!»
МИХА (по-грузински). С Новым годом!
КЛИМОВ. С Новым годом, товарищи!
Все запели «Мравалжамиер».
МИХА. Слово даю себе. Оно будет краткое. Что дала нам вереница
прошлых старых лет — мы хорошо знаем. Пусть они уйдут
в вечность! А мы сдвинем чаши и пожелаем, чтобы новый
тысяча девятьсот второй принес нам наше долгожданное
счастье!
СИЛЬВЕСТР. Товарищи, кто пойдет сменить Порфирия? Давайте
по очереди.
КОТЭ. Я иду.
22В
ЛЬ БУЛГАКОВ
Выходит, через некоторое время входит Порфирий.
НАТАША. Садись сюда!
ТЕОФИЛ. Вина ему!
ПОРФИРИЙ. С Новым годом, товарищи!
Входит Хиримьянц.
ХИРИМЬЯНЦ. Поспели вовремя! (Снимает пальто.)
За Хиримьянцем появляются Канделаки и Сталин.
КАНДЕЛАКИ. Приветствую товарищей!
СТАЛИН. Привет всем!
НАТАША. Сосо, иди, садись, вот твое место! Канделаки, садись
рядом со мной!
ТЕОФИЛ. А Хиримьянца устроим здесь на кушетке!
ПОРФИРИЙ. Дай мне слово.
МИХА. Не паю тебе слова.
ПОРФИРИЙ. Не понимаю, почему? (Поднимая бокал.) Твое здо-
ровье, Сосо!
МИХА. Это мое слово! Здоровье товарища Сосо! Слово для ново-
годнего тоста предоставляется ему.
СТАЛИН. Ночь впереди, мы скажем много слов. (Сильвестру.) Все
в сборе?
СИЛЬВЕСТР. Манташев... Ротшильд... Типография... Табачная... Но-
бель... Биниаит-оглы... Все в сборе.
МИХА. Товарищи, внимание! Хочется, чтобы все соседи знали, как
весело и шумно у Сильвестра встречали Новый год. Поэтому,
когда я подниму руку, пусть нам поет Наташа. Ее голос как
шелковая ткань. Когда же я подниму обе руки, мы грянем
все. (Поднимает руку}
Наташа тронула струны, запела негромко.
МИХА. Конференцию представителей рабочих батумских социал-
демократических кружков объявляю открытой. Слово предо-
ставляется Константину.
КАНДЕЛАКИ. Товарищи, мы будем кратки, у нас только один
вопрос: выборы руководящего центра нашей организации.
МИХА. Слово по этому вопросу предоставляется товарищу Сосо.
СТАЛИН. В этот центр должны войти надежнейшие и лучшие
товарищи. Этот центр будет называться комитетом батумской
организации российской социал-демократической рабочей
партии. Мы знаем уже все и твердо все это запомним, какого
он будет направления. Он будет — ленинского направления.
Под этим знаком и знаменем мы начнем нашу борьбу! Вот
все, что я хотел сказать.
МИХА (машет Наташе рукой, чтобы она умолкла, потом подни-
мает обе руки). Ваше здоровье!
Все коротко пропели «Мравалжамиер».
Константин, говори.
Поднимает одну руку — Наташа начинает петь другую песню.
КАНДЕЛАКИ. Вот список тех, кого товарищи на заводах наметили
в комитет. Он всем присутствующим известен?
Голоса: «Всем! Всем!»
Товарищи предлагают, чтобы возглавил этот список товарищ
Сосо! Кто за то, чтобы эти лица, перечисленные в списке,
вошли в состав комитета? Поднимите руки...
Все поднимают руки.
Мне остается только закончить словами: да здравствует...
ПОРФИРИЙ (перебивая). Да здравствует батумский комитет!
Миха, махнув Наташе, поднимает обе руки. Все поют «Мравалжамиер».
МИХА. Ну, а теперь, Сосо, скажи нам что-нибудь!
СТАЛИН. Почему же непременно я? Я, товарищи, сегодня выступал
в кружках четыре раза. А здесь нас за столом двадцать пять
человек, и каждый из них оратор, я в этом убедился. Вот,
например, я вижу, Порфирий порывается произнести речь,
которая у него, по-видимому, уже готова.
МИХА. Нет, я, как тамада, против этого! Потом Порфирий!
Многие голоса: «Потом Порфирий!»
СТАЛИН. Ну, что же... По поводу Нового года можно сказать и в
пятый раз. Хотя, собственно, я и не приготовился. Существует
такая сказка, что однажды в рождественскую ночь черт месяц
украл и спрятал его в карман. И вот мне пришло в голову,
что настанет время, когда кто-нибудь сочинит только не сказку,
а быль. О том, что некогда черный дракон похитил солнце у
всего человечества. И что нашлись люди, которые пошли,
чтобы отбить у дракона это солнце, и отбили его. И сказали
ему: «Теперь стой здесь в высоте и свети вечно! Мы тебя не
выпустим больше!» Что же я хотел сказать еще? Выпьем за
здоровье этих людей!.. Ваше здоровье, товарищи!
ПОРФИРИЙ. Твое здоровье, Сосо!
Все: «Твое здоровье!»
Тамада лишил меня моего существенного права произнести
тост. А теперь я требую его.
МИХА. Говори, но кратко.
ПОРФИРИЙ (обращаясь к Сталину). Я хочу тебе сказать, что я
никогда не забуду твой первый разговор со мной, и прибавить,
что я не хочу умирать в постели! Все!
МИХА. В первый раз, сколько я тебя ни слышал, ты сказал хорошо.
Сядь, Порфирий.
СТАЛИН. Доживешь?
ПОРФИРИЙ. Безусловно!
СТАЛИН. Твое здоровье!
Порфирий запел «Хасан-Бегура», другие голоса к нему начинают присоединяться.
В это время вбегает Котэ.
КОТЭ. Зарево! Где-то пожар!
МИХА. Что? Пожар?
Наташа бросается к окну, отодвигает занавеску. В окне дальнее зарево.
НАТАША. Смотрите!
Многие бросаются к окнам.
КЛИМОВ. Постой-ка... Это где же?
Выбегает, за ним бросается Порфирий.
МИХА. Постойте, это в стороне Ротшильда? Ну да.
ТЕОФИЛ. Там и есть!
КАНДЕЛАКИ. Сильвестр, да это, кажется, у вас!
СИЛЬВЕСТР. Что ты говоришь! Быть не может, неужели!
ХИРИМЬЯНЦ. Да там, там! Ротшильд горит!
ТОДРИЯ. Что, Ротшильд?
Вбегают Климов и Порфирий.
КЛИМОВ. Вот те с Новым годом, с новым счастьем! Вот те
Каспийско-черноморское нефтепромышленное... Оно горит!
Братцы, это Ротшильд горит!
Многие голоса: «Ротшильд? Ротшильд?»
ПОРФИРИЙ. Горит кровопийское гнездо! Туда ему и дорога!
КЛИМОВ. Что ты плетешь? Что ж мы есть-то будем теперь?
МИХА. Надо помогать тушить.
НАТАША. Как же не тушить?
ТЕОФИЛ. Тушить?
СТАЛИН. Конечно, тушить. Всеми мерами тушить. Но только
слушай, Сильвестр: нужно потребовать от управляющего воз-
награждение за тушение огня.
СИЛЬВЕСТР. Верно, товарищи!
В это время послышался конский топот во дворе.
Вот он, уже тут!
ПРИКАЗЧИК (вбегает). Братцы, что ж вы? Не видите, что ли?!
Лесной склад на нашем заводе горит! Бросится огонь дальше,
все слизнет! Братцы! Летите на завод помогать!
СИЛЬВЕСТР. Платить будут?
ПРИКАЗЧИК. Обязательно! Будут платить щедрой рукой! Что же
вы сидите, братцы? Аль не жалко завода?
ТОДРИЯ. Мы — типографские.
ПРИКАЗЧИК. Независимо! Независимо! Всем будут платить! По-
могайте!
СТАЛИН (приказчику). Мы список составим. Всем уплатят по
списку?
ПРИКАЗЧИК. Икону сниму, всем, конечно!
СИЛЬВЕСТР. Поспешим, товарищи.
ПРИКАЗЧИК. Скорее, братцы! (Убегает.)
Рабочие начинают выбегать. Сталин надевает пальто, идет к двери.
НАТАША. Что ж, Сосо, ты приказчику прямо в лицо показался?
СТАЛИН. Он сейчас в таком состоянии, что ничего не видит и не
понимает. Он сейчас сам себя в зеркале не узнает.
НАТАША. Куда ты?
СТАЛИН. На пожар, тушить.
НАТАША. Да нельзя тебе туда, Сосо! Ведь там вся полиция будет!
СТАЛИН (указав в окно, где зарево уже стоит до полнеба). Неужели
ты думаешь, что им сейчас до меня? (Выходит.)
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Прошло два месяца. Начало марта.
Кабинет кутаисского военного генерал-губернатора.
Губернатор сидит за письменным столом и читает «Новое время». Я, судя по
всему, прочитанным недоволен.
АДЪЮТАНТ (входит). Телеграмма, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Ну-те-с...
АДЪЮТАНТ (читает). «Кутаисскому военному губернатору. Секрет-
но. Доношу о небывало беспокойном поведении рабочих на
заводе Ротшильда». Подпись: полицеймейстер города Батума.
ГУБЕРНАТОР. Пожалуйста! Опять!.. Ах, да... ведь это на другом
заводе тогда было? У меня все путается в голове из-за этих
батумских сюрпризов.
АДЪЮТАНТ. Тогда было на манташевском.
ГУБЕРНАТОР. Безобразие... (Церечитывает телеграмму.) И притом
какая манера телеграфировать! Вот я, например, сижу перед
вами, вообразите — Соломон Мудрый, ничего не разберу! Что
это значит — «беспокойное поведение»? Беспокойное поведе-
ние может принимать различные формы, что подтвердит вам
любой врач. Можно, например, вскрикивать и заламывать
руки. Но если, предположим, я вас укушу или, скажем, начну
бить стекла в кабинете, то это будет уж совсем другой вид
беспокойного поведения. Как вы полагаете?
АДЪЮТАНТ. Я полагаю, ваше превосходительство, что они хотят
устроить забастовку.
ГУБЕРНАТОР. Безобразие! Тогда так и надо телеграфировать: они
хотят... и... это... устроить... эту... А то он своими телеграммами
только сеет во мне тревогу. Он нервирует. И что случилось с
Батумом? Было очаровательное место, тихое, безопасное, а
теперь черт знает что там началось! «Небывало беспокойное»...
Темно, воля ваша, темно. Пишет вот вроде этого журналиста.
(Подчеркивает ногтем место в газете.) «Время, которое мы
переживаем, исполнено глубочайшего смысла». И все! Спра-
шивается, какого смысла? Что это за смысл? (Смотрит на
стенную карту.) Прямо на карту не могу смотреть... Как увижу
Батум, так и хочется, простите за выражение, плюнуть! Нервы
напряжены ну буквально как струны.
АДЪЮТАНТ. Что прикажете ответить полицеймейстеру, ваше пре-
восходительство?
ГУБЕРНАТОР. Прежде всего, чтобы он телеграфировал внятно.
Внятно-с.
АДЪЮТАНТ. Подробности?
ГУБЕРНАТОР. Ну, да... э... нет, нет! Только, Бога ради, без этого
слова! Я его хорошо знаю: он накатает мне страниц семь
самых омерзительных подробностей. А просто — внятно. Что
там и как.
АДЪЮТАНТ. Слушаю. (Выходит.)
ГУБЕРНАТОР (над газетой). Но какого смысла? Вот в чем весь
вопрос и штука!
АДЪЮТАНТ (входит). Телеграмма, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Пожалуйста.
АДЪЮТАНТ (читает). «Вайнштед уволил на Ротшильде триста
семьдесят пять человек». Подпись: полицеймейстер города
Батума.
ГУБЕРНАТОР. Сколько?
АДЪЮТАНТ. Триста семьдесят пять.
ГУБЕРНАТОР. Гм... И опять — не угодно ли! Уволил! Почему
уволил? Зачем? Ведь он целую, так сказать, роту уволил.
Позвольте, этот Вайнштейн... это... э... управляющий?
АДЪЮТАНТ. Так точно. Вайнштед.
ГУБЕРНАТОР. Это безразлично. А важна, опять-таки, причина
увольнения и смысл его. Смысл! Запросить.
АДЪЮТАНТ. Слушаю, (Выходит и через короткое время возвраща-
ется) Срочные, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Да, да. Содержание.
АДЪЮТАНТ Читает). «Вследствие падения спроса на керосин
жестянках на заводе Ротшильда Вайнштейном уволено триста
девяносто человек». Подпись: корпуса жандармов ротмистр
Бобровский.
ГУБЕРНАТОР. По крайней мере, ясная телеграмма. Толковая.
Неприятная, но отчетливая телеграмма. Но позвольте, тут уж
кто-то другой, какой-то Вайнштейн?
АДЪЮТАНТ. Это тот же самый, просто в одной из телеграмм
ошибка.
ГУБЕРНАТОР. Но в какой из телеграмм?
АДЪЮТАНТ. Затрудняюсь сказать, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Ну, конечно, это все равно. А важно вот что... гм...
«Падения»... Полицеймейстер телеграфирует — триста семь-
десят пять человек, а ротмистр — уже триста девяносто...
Впрочем, и это неважно, а важно... э... Вторую телеграмму,
пожалуйста.
АДЪЮТАНТ (уитает). «На Сидеридисе неспокойно. Умоляю обра-
тить внимание». Подпись: Сидеридис.
ГУБЕРНАТОР. Так. Прежде всего, кто этот, как его...
АДЪЮТАНТ. Сидеридис, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Ах, да, завод.
АДЪЮТАНТ. Так точно, керосин.
ГУБЕРНАТОР. И обратите внимание на стиль: «Сидеридис, на
Сидеридисе»... И опять это противное слово «неспокойно». Что
это за пошлую манеру они взяли так телеграфировать! Не
всякая краткость хороша. «Умоляю»! Вместо того, чтобы
умолять, он бы лучше толком сообщил, что там такое.
Запросить объяснения.
АДЪЮТАНТ. А на телеграмму Бобровского?
|||$РУМ
ГУБЕРНАТОР. А что же на телеграмму Бобровского? Что-с? «Па-
дения». Что же я тут-то могу поделать? Не закупать же мне
у него керосин! Законы экономики и... э... К сведению.
АДЪЮТАНТ. Слушаю. (Выходит и вскоре возвращается.) Помощник
начальника жандармского управления полковник Трейниц.
ГУБЕРНАТОР. Да, да, да, пожалуйста. (Входящему Трейницу) Очень
рад вас видеть, Владимир Эдуардович.
ТРЕЙНИЦ. Здравия желаю, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Прошу садиться, полковник. Я пригласил вас спе-
циально, чтобы серьезно побеседовать насчет Батума. В тече-
ние самого короткого времени этот прелестнейший, можно
сказать, уголок земного шара превратился черт знает во что!
ТРЕЙНИЦ. Да, в Батуме нехорошо.
ГУБЕРНАТОР. Ну, вот видите! Сегодня меня буквально завалили
телеграммами, одна неприятнее другой. Вдруг начал вопить
этот... э... Сидеридис. Это какое-то непрерывное напряжение.
Я уж говорил, нервы как струны. Вибрация... Нужно уяснить
причины батумских явлений. Ведь они имеют какой-нибудь
корень.
ТРЕЙНИЦ. Как же. Мне лично корни батумских явлений уже ясны.
ГУБЕРНАТОР. Ну, вот видите, как хорошо. Так в чем же там суть?
ТРЕЙНИЦ. По моим сведениям, в Батуме сейчас работает целая
группа агитаторов во главе с Пастырем.
ГУБЕРНАТОР. Пастырем? А это еще кто? Пастырь...
ТРЕЙНИЦ. Это некий Иосиф Джугашвили.
ГУБЕРНАТОР. Джугашвили... Кто же он такой?
ТРЕЙНИЦ. Года три тому назад его, ваше превосходительство,
исключили из тифлисской семинарии за неблагонадежность.
После этого он в течение некоторого времени работал в
Тифлисе же, в обсерватории. Очень скоро сказались первые
плоды его деятельности, в том числе организация социал-де-
мократического кружка на заводе Карапетова, забастовки на
конке и в железнодорожных мастерских и, наконец, прошло-
годняя первомайская демонстрация. Впрочем, всего не пере-
числишь.
ГУБЕРНАТОР. Я не могу понять, простите, как же тифлисский...
этот... розыск не ликвидировал этого музыканта сразу?
ТРЕЙНИЦ. Почему музыканта, ваше превосходительство?
ГУБЕРНАТОР. Вы сказали, служил в консерватории?
ТРЕЙНИЦ. В обсерватории.
ГУБЕРНАТОР. Да, да. Но это безразлично. А как же они так? Э...
не обезвредили?..
ТРЕЙНИЦ. Они потеряли его, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Ай-яй-яй! Да как же так? Ведь они должны же были...
ТРЕЙНИЦ. Ну, формально они сделали, что полагается. В том
числе бесплодный обыск. Они отнеслись неряшливо к этому
лицу, плохо взяли его в проследку, и он ушел в подполье.
ГУБЕРНАТОР. Ай-яй-яй!
ТРЕЙНИЦ. Да вот, не угодно ли. На мою телеграмму о приметах
они отвечают буквально (вынимает из портфеля листок,
читает): «Джугашвили. Телосложение среднее. Голова обык-
новенная. Голос баритональный. На левом ухе родинка». Все.
ГУБЕРНАТОР. Ну скажите! У меня тоже обыкновенная голова. Да
позвольте! Ведь у меня тоже родинка на левом ухе! Ну да!
(Подходит к зеркалу.) Положительно, это я!
ТРЕЙНИЦ. Ну, не совсем так, ваше превосходительство. Дальше
телеграфирую: «Сообщите впечатление, которое производит
его наружность?» Ответ: «Наружность упомянутого лица ни-
какого впечатления не производит».
ГУБЕРНАТОР. Действительно, это... э... Я не понимаю, что нужно
для того, чтобы, ну, скажем, я произвел на них впечатление?
Неужели же нужно, чтобы у меня из ноздрей хлестало пламя?
Но однако, придется заняться этим... э... семинаристом серь-
езно.
ТРЕЙНИЦ. Он теперь уже не семинарист. Он, ваше превосходи-
тельство, член тифлисского комитета РСДРП.
ГУБЕРНАТОР. Виноват?
ТРЕЙНИЦ. Российской социал-демократической рабочей партии.
ГУБЕРНАТОР. Так это, стало быть, э... важное лицо?
ТРЕЙНИЦ. Да, это очень опасный человек. Предупреждаю вас, ваше
превосходительство, что движение в Батуме теперь пойдет на
подъем.
ГУБЕРНАТОР. Что же вы намерены предпринять?
ТРЕЙНИЦ. В два двадцать пять я уезжаю в Батум.
ГУБЕРНАТОР. Очень, очень хорошо. Желаю вам полного успеха.
ТРЕЙНИЦ. Честь имею кланяться, ваше превосходительство. (Вы-
ходит.)
Губернатор подходит к зеркалу, рассматривает ухо. Скрипнула дверь.
ГУБЕРНАТОР (вздрогнув). Телеграмма?
АДЪЮТАНТ. Никак нет, ваше превосходительство. К вам господин
Вайншед.
ГУБЕРНАТОР. Тот самый? Сам приехал? Что такое? Пожалуйста.
АДЪЮТАНТ (в дверь). Прошу вас. (Цропускает входящего и скрыва-
ется.)
В руках у вошедшего измятый котелок. Вошедший в пальто.
ВАНШЕЙДТ. Ваше превосходительство. (Кланяется.)
ГУБЕРНАТОР. Прошу садиться. Вы из Батума?
ВАНШЕЙДТ. Из Батума.
ГУБЕРНАТОР. Вы... э... управляющий ротшильдовским заводом?
Э... этого... Черноморско-каспийского?
ВАНШЕЙДТ. Управляющий.
ГУБЕРНАТОР. Да, простите: как, собственно, точно ваша фамилия?
Вайнштейн или Вайнштедт?
ВАНШЕЙДТ. Ваншейдт, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Те де?
ВАНШЕЙДТ. Дэ тэ.
ГУБЕРНАТОР. Ну, вот видите... это уж совсем по-новому! Но что
же вы так официально... э... в верхней одежде? Не угодно ли
вам снять пальто?
ВАНШЕЙДТ. У меня, ваше превосходительство, рукав в пиджаке с
корнем вырван. Я ведь прямо с завода, на квартиру даже не
заезжал, кинулся в поезд и к вам. (fldem к вешалке в углу,
снимает пальто, вешает его, кладет на полочку котелок.)
ГУБЕРНАТОР. Что же случилось? На вас лица нет.
ВАНШЕЙДТ. Ваше превосходительство, ужас! Что у нас на заводе
творится, это прямо нельзя описать! Пришлось уволить триста
восемьдесят девять человек.
ГУБЕРНАТОР. Триста восемьдесят девять? Большое количество! Я
полагаю, что это вследствие падения спроса?
ВАНШЕЙДТ (удивленный проницательностью губернатора). Вы уга-
дали, ваше превосходительство. И они после этого устроили
настоящий ад!
ГУБЕРНАТОР. Чего же они хотят?
ВАНШЕЙДТ. Они, конечно, хотят, чтобы их обратно приняли.
ГУБЕРНАТОР. Так, так...
ВАНШЕЙДТ. Но этого мало. Они такие требования выставили...
ГУБЕРНАТОР. Агитаторы, конечно, работали?
ВАНШЕЙДТ. Тучи агитаторов, нельзя себе представить, что там
делается!
ГУБЕРНАТОР. Вы пробовали повлиять на них?
ВАНШЕЙДТ. Пробовал, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. И что же?
ВАНШЕЙДТ. Они меня кровопийцей назвали.
ГУБЕРНАТОР. Что же вы?..
ВАНШЕЙДТ. Не на дуэль же мне их вызывать, ваше превосходи-
тельство. Я еле из конторы выскочил. Ведь они меня уж за
пиджак хватали.
ГУБЕРНАТОР. Что такое! Это чудовишно... Вы в список этих
уволенных, я надеюсь, поместили самых беспокойных?
ВАНШЕЙДТ. Само собой разумеется. Я захватил список с собой.
(Роется в карманах, вытаскивает листок.) Ну, уж это прямо
чудеса! Как же это так?.. Извольте поглядеть.
ГУБЕРНАТОР. Но позвольте... ведь это прокламация?..
ВАНШЕЙДТ. Конечно, прокламация.
ГУБЕРНАТОР. Какая наглость!
ВАНШЕЙДТ. А где же список? (fldem к вешалке, шарит в карманах
пальто.) Пожалуйста, ваше превосходительство, еще одна.
ГУБЕРНАТОР. Но каким же образом... э... это к вам попало?
ВАНШЕЙДТ. Не знаю. Прошу на завод войска.
ГУБЕРНАТОР. Гм... Сколько ж вам нужно войск на завод?
ВАНШЕЙДТ. Два батальона.
ГУБЕРНАТОР. Помилуйте, господин Ванштейн! У вас сколько в
Батуме заводов?
ВАНШЕЙДТ. Восемь керосиновых.
ГУБЕРНАТОР. Ну, вот-с! Ведь это, господин Ванштедт... язык
арифметики неумолим... потребуется шестнадцать батальонов!
А шестнадцать батальонов — это дивизия! И если к ней
придать, как это полагается, конный дивизион артиллерии...
а госпиталя, интендантство!.. Это... э... Я понимаю серьезность
вашего положения и, конечно, дам вам стражников.
ВАНШЕЙДТ. Сколько дадите, ваше превосходительство?
ГУБЕРНАТОР. Пять человек.
ВАНШЕЙДТ. Дайте сорок.
ГУБЕРНАТОР. Ну, шесть.
ВАНШЕЙДТ. Тридцать пять.
ГУБЕРНАТОР. Помилуйте, господин Ваншейт... ну, семь.
ВАНШЕЙДТ. Пятнадцать.
II» М. БУЛГАКОВ
ГУБЕРНАТОР. Господин Вайнштейн, это странно, мы как будто
торгуемся...
АДЪЮТАНТ (входя). Срочная, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Читайте.
АДЪЮТАНТ (читает). «Кутаисскому военному губернатору. Ко-
пия — жандармское управление, полковнику Трейницу. Сек-
ретно. Срочно. Батуме забастовал ротшильдовский завод. Ста-
ли все цеха. Тысяча пятьсот человек. Ожидаю беспорядков.
Ротмистр Бобровский».
ГУБЕРНАТОР. Что?!
ВАНШЕЙДТ. Вот, ваше превосходительство!
ГУБЕРНАТОР. Сколько времени?
АДЪЮТАНТ. Половина третьего.
ГУБЕРНАТОР. Ушел! Телефонируйте сейчас же на вокзал, чтобы
дали паровоз, салон. Я еду в Батум. И... это... ко мне на
квартиру, чтобы... это... чемодан!
АДЪЮТАНТ. Слушаю. (Бежит к дверям.)
ВАНШЕЙДТ. Я с вами, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Что? Ах, да, да.
Чья-то рука в самых дверях подает адъютанту телеграмму.
АДЪЮТАНТ. Срочная?
ГУБЕРНАТОР. Ну, ну?
АДЪЮТАНТ (читает). «Панаиота побили на Сидеридисе». Подпись:
Сидеридис.
ГУБЕРНАТОР (взревел). Что же это такое?! Я вас спрашиваю! Это
еще что? Какой Панаиот? Что это значит? Почему побили?
Телеграфируйте этому Сидеридису, чтобы он сию минуту
перестал телеграфировать мне глупости! Кто этот Панаиот?!
ВАНШЕЙДТ. Панаиот, ваше превосходительство, это главный при-
казчик у Сидеридиса.
ГУБЕРНАТОР. Так черт же их... так и телеграфируй — почему его
побили?! Шинель мне!
Курьер бросается к вешалке, Ваншейдт также.
(Всовывая руки в рукава.) Зачем побили? Ведь если побили,
значит есть в этом избиении какой-то смысл! Подкладка, цель,
смысл!!
Поспешно выходит, за ним бросается Ваншейдт.
Темно.
КАРТИНА ПЯТАЯ
Через сутки. Мартовский день. Наполовину выгоревший цех на заводе в Батуме.
Чувствуется, что и цех и двор залиты громаднейшей толпой (ее самое не видно).
Цепь городовых не подпускает ее к какому-то помосту, на котором стоят
Трейниц, полицеймейстер, Ваншейдт и Кякива. Слышен ровный гул толпы.
Входит губернатор в сопровождении двух казаков.
ГУБЕРНАТОР. Здравствуйте, господа!
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. Здравия желаю, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Это что же? Целая толпа, как я вижу?
Полицеймейстер вздыхает.
iiiii
Безобразие! Здравствуйте, рабочие! (Молчание.) Безобразие!
(Обращает свое внимание на Кякиву.) Это кто такой?
ТРЕЙНИЦ. Переводчик при жандармском управлении, ваше пре-
восходительство.
КЯКИВА. Кякива, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Безобра... а, хорошо. Вы им... ты им... э... любезней-
ший, будете, будешь переводить. (Толпе.) Ну-с, выпустите
вперед главных!
Толпа закричала на русском, грузинском языках: <У нас нету главных!.. Нету у
нас никаких главных! ...Все одинаково терпим!.. Все мы здесь главные!.. Все!..»
КЯКИВА. Они, ваше превосходительство, говорят, что нету главных,
все одинаково, говорят...
ГУБЕРНАТОР. Что это значит — одинаково?
КЯКИВА (кричит по-русски). Что значит — одинаково?
ГУБЕРНАТОР. Не могут же объясняться сразу две тысячи человек!
Пусть вперед выпустят того, кто изложит их желания! (По-
лицеймейстеру.) Всегда надо пробовать подействовать мерами
кротости.
Полицеймейстер вздыхает. Выходят Геронтий, Порфирий и Климов.
ГУБЕРНАТОР. Ну, вот так-то лучше. Потолкуем, разберемся в
ваших нуждах. (Геронтию.) Ну, говори, что у вас тут, чем это
вы недовольны?
ГЕРОНТИЙ. Очень тяжко живем. Мучаемся.
КЯКИВА. Он говорит, мучаются.
ГУБЕРНАТОР. Понимаю я.
Толпа: «Нету житья!.. Плохо живем!.. Му<аемся!..»
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. Тише вы! Один будет говорить!
ГЕРОНТИЙ. Человек не может работать по шестнадцать часов в
сутки. Поэтому рабочие выставляют такие требования: рабо-
чий день не должен превышать десяти часов.
ГУБЕРНАТОР. Гм...
ГЕРОНТИЙ. Накануне воскресных и праздничных дней работу
заканчивать в четыре часа пополудни. Без разбору не штра-
фовать. Штраф не должен превышать трети жалованья. (Цо-
грузински повторяет эти слова.)
Толпа: «Замушли штрафами!»
КЛИМОВ. Штрафами последнюю рубаху снимают!
ВАНШЕЙДТ. Это, ваше превосходительство, неправда.
КЛИМОВ. Как это — неправда?
Толпа: «Как это неправда? Догола раздевают рабочего! Живодерствуют!»
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. Тише!
ГУБЕРНАТОР. Дальше!
ГЕРОНТИЙ. Всем поденным прибавить по двадцать копеек. Рабо-
чим, которые возят пустые банки, прибавить на каждую тысячу
банок одну копейку. Заготовщикам ручек прибавить десять
копеек с тысячи. В лесопильном прибавить двадцать копеек
на каждую тысячу ящиков.
ВАНШЕЙДТ (полицеймейстеру). Нет, вы все это слышите!
Полицеймейстер вздыхает.
ГЕРОНТИЙ. И требуем мы еще, чтобы всех уволенных до послед-
него человека приняли бы обратно.
ВАНШЕЙДТ (полицеймейстеру). Нет, вы прислушайтесь!
ГЕРОНТИЙ. И еще мы требуем, чтобы с нами не поступали, как
со скотом, чтобы не избивали рабочих. Бьют рабочих на
заводе.
ГУБЕРНАТОР (Ваншейдту). То есть как?..
ВАНШЕЙДТ. Я никогда не видел! Этого не может быть... клевета...
ПОРФИРИЙ. Не может быть?..
КЛИМОВ. А вы посмотрите!
Из толпы выбегает рабочий-грузин, сбрасывает башлык с головы, показывает
лицо в кровоподтеках и ссадинах, что-то выкрикивает по-грузински, потом
кричит по-русски: «Палкой, палкой!»
ГУБЕРНАТОР (Ваншейдту). Э?..
ВАНШЕЙДТ. В первый раз вижу... может быть, он что-нибудь украл?
КЛИМОВ. Он щепок взял на растопку! Цена этой растопки на базаре
меньше копейки! И его били сторожа, как ломовую лошадь!
Все свидетели! Весь цех видел! Били!
Толпа вскричала страшно: «Били! Истязали! Насмерть забивали! Все свидетели!»
ВАНШЕЙДТ. Я же, ваше превосходительство, не могу отвечать за
сторожа... сторожа уволю...
ГУБЕРНАТОР. Прекратить крик!
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. Замолчать!
Послышался полицейский свисток. Толпа стихает.
ГУБЕРНАТОР (Геронтию). Все?
ПОРФИРИЙ (выступая вперед и стараясь держаться как можно
спрокойнее и деловитее). Нет, еще не все. Есть еще одно,
последнее требование: когда мы работаем, мы получаем пол-
ную плату. Но если на заводе временно не будет для всех
работы, то чтобы устроили две смены и чтобы неработающая
смена получала половину платы.
ГУБЕРНАТОР. Что? Я спрашиваю: что такое? Я ослышался, или
ты угорел? Э... (Кякиве.) Переведи ему.
Кякива укоризненно вертит пальцами перед лбом, показывая Порфирию, что
тот угорел.
ГУБЕРНАТОР. Где же это видано?.. Чтобы рабочий не работал, а
деньги получал? Я просто... э... не понимаю... (Трейницу.) Где
же тут здравый смысл?
Порфирий, поворачиваясь к толпе, говорит раздельно и внятно по-грузински. На
лице у него выражение полного удовлетворения, видно, что все козыри у него на
руках. Толпа в ответ весело прогудела.
(Кякиве.) Переведи.
КЯКИВА (/сонфузясь). Он, я извиняюсь, ваше превосходительство,
говорит про ваших лошадей...
ГУБЕРНАТОР. Ничего не понимаю! При чем здесь лошади?
КЯКИВА. Он, я извиняюсь, ваше превосходительство, говорит, что
когда вы на лошадях ездите, кормите их, а когда они в
конюшне стоят, то ведь тоже кормите. А иначе, говорит, они
околеют и вам не на чем будет ездить. А разве, говорит,
человек не достоин того, чтобы его все время кормили? Разве
он хуже лошади? Это он говорит! (Полное молчание.)
ТРЕЙНИЦ (полицеймейстеру). Ага. Ну, понятно, чья это выдумка.
Не будет добра в Батуме.
ГУБЕРНАТОР. Это... это что-то совершенно нелогичное... Возрази
ему... то есть переведи... Лошади лошадями, а люди — это
совсем другой, так сказать, предмет. (Порфирию, укоризненно)
Драгоценнейший дружок!.. Переведи!
КЯКИВА (Порфирию). Драгоценнейший дружок!
ГУБЕРНАТОР. Что ты, черт тебя возьми, разве так переводят?!
КЯКИВА. Он понимает, ваше превосходительство! «Драгоценней-
ший дружок» так и будет на всех языках — драгоценнейший
дружок!
ГУБЕРНАТОР. Пошел вон!
Кякива скрывается за спиной губернатора.
Что такое? (Грейницу) Я не совсем понимаю, полковник... это
какой-то идиот! Неужели жандармское управление не могло
найти другого? Это же попугай!
ТРЕЙНИЦ (сухо). До сих пор он, ваше превосходительство, работал
толково.
ГУБЕРНАТОР. Не понимаю-с! (Рабочим.) Нет, друзья мои, это
невиданно и неслыханно!
КЛИМОВ. А путиловский?
ГУБЕРНАТОР. Что путиловский?
КЛИМОВ. Когда путиловский сгорел, покуда новые цеха отстроили,
рабочие получали половину жалованья.
ГУБЕРНАТОР. Это... э... Путиловский это путиловский... а тут это
совершенно невозможно. Да-с! Нет, друзья мои, я вижу, что
какие-то злонамеренные люди вас смутили, пользуясь вашей
доверчивостью... и... требования ваши чрезмерны и нелепы.
Насчет избитого будет произведено строжайшее расследование
и, всеконечно, виновный понесет заслуженную кару... а требо-
вания ваши... нет... Куда он девался, черт его возьми? (Кякиве)
Что ты стоишь как истукан? Переводи.
Кякива кричит толпе по-грузински. Толпа отвечает по-русски и по-грузински: «Не
станем на работу, если требования не будут выполнены!»
Что ЭТО ОНИ?
КЯКИВА. Они не хотят.
ГУБЕРНАТОР. Друзья мои! Как отец обращаюсь к вам, и притом
отец родной: прекратите забастовку и станьте на работу! Любя
вас всей душой и жалея, говорю.
Кякива переводит эти слова. Толпа отвечает: «Не исполнят требования — не
станем на работу!» Гул.
Что они?
КЯКИВА. Они не хотят.
ГУБЕРНАТОР. Ах, так? Упорствовать? Ну, так вот что: предупреж-
даю, что если завтра, когда дадут гудок, не станете на работу,
я вас... по этапу... в Сибирь!
КЯКИВА (кричит рабочим). Сибирь!
КЛИМОВ. Сибирью грозите?
ПОРФИРИЙ. Не пугайте, не станем!
|в11 ЙАЛУЛГАКОВ
ГЕРОНТИЙ. Не станем на работу!
ГУБЕРНАТОР. Ах, вот что! Бунт? (Полицеймейстеру.) Арестовать
этих трех подстрекателей! Я вам покажу!
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР (городовым). Берите этих трех!
КЛИМОВ. Вон оно .что! Вон оно как! Товарищи, полюбуйтесь на
отца на родного, губернатора! Выманил вперед, а теперь брать!
ГЕРОНТИЙ (по-грузински). Обманул нас!
ПОРФИРИЙ. Берите... Берите...
Рабочие: «Обманул губернатор!» Выбегают несколько человек, кричат: «Берите и
нас вместе с ними!»
ГУБЕРНАТОР. Стражников сюда!
Выбегают несколько человек стражников, бросаются на помощь городовым.
ТРЕЙНИЦ (полицеймейстеру). Берите и этих, которые выбежали.
Ничего.
Толпа возмущенно кричит. Послышался свист в толпе, ему отвечает свисток
одного из городовых.
ГУБЕРНАТОР. Вы у меня в Сибири опомнитесь! (Полицеймейстеру.)
Лошадей мне!
Темно.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Серенькое мартовское утро. Широкая улица в Батуме перед зданием пересыльных
казарм. Забор с воротами. Груды щебня.
На улице полицеймейстер и шеренга городовых. Полицеймейстер бледен, взвол-
нован, глядит то вдаль, то на казармы.
Из-за забора казарм слышен говор и гул. А издали слышится приближающийся
шум громаднейшей толпы.
Городовые испуганы, волнуются.
Простучали подкатившие фаэтоны. Выходит Трйниц. С ним — двое жандармов
и Кякива.
ТРЕЙНИЦ (глядя вдаль). Ого! Слились? Сколько же это их?
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР (глухо). Тысяч пять, а то и все шесть.
ТРЕЙНИЦ. Ого!
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР (тревожно). А что же его превосходительст-
во?
ТРЕЙНИЦ. Едет. (Глядит вдаль.) Ну, все как полагается... флаги...
так, так... и, кажется, чужие есть? Интересно... (Кякиве.) Кто
впереди? Не различишь?
КЯКИВА. Не могу разобрать.
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. С флагом, кажется, ротшильдовский...
ТРЕЙНИЦ. Так.
Толпа слышна все ближе и ближе. В ней поют. Слышны слова: «...нам не нужно
златого кумира, ненавистен нам царский чертог...» На «Марсельезу» накатывает
другая песня.
И «Марсельеза»... (вглядывается.) А вот там, рядом с флагом...
блуза, пальто, шарф... Ведь это, пожалуй, чужой?
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. Трудно сказать...
ТРЕЙНИЦ. Да, чужой, чужой. Полковник, надо будет, как только
приблизятся, оторвать передовых и взять их.
5АТУМ
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. Трудно. С одними городовыми не справить-
ся. Плотно идут. Надо войска.
ТРЕЙНИЦ. Нет, до войск надо. Надо, полковник.
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР (городовым). Как подойдут, отрезать пере-
днюю шеренгу, взять этих у флага.
ГОРОДОВОЙ (с сомнением). Слушаю.
КЯКИВА (Трейницу). Чужой, чужой, вижу теперь.
ТРЕЙНИЦ. Ну конечно.
Послышался стук коляски, конский топот, входит губернатор, с ним два Казака.
ГУБЕРНАТОР (остолбенев при виде надвигающейся толпы). Что же
это такое?
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. Войска бы, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Надо было раньше разрезать их! 3... как же это
допустили?
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. Ваше превосходительство, шесть тысяч...
ГУБЕРНАТОР (казаку). Лети к капитану Антадзе, скажи, чтобы
спешно выводил роту сюда, к казармам!
Казак убегает. Толпа подходит с тяжким гулом. Впереди: Хиримъянц с красным
флагом, Теофил, Наташа, Миха. Сталин рядом с Хиримъянцем. За ними стеной
рабочие, среди них есть женщины.
СТАЛИН (обращаясь к окнам казарм). Здравствуйте, товарищи!
ТЕОФИЛ. Здравствуйте! Мы пришли!
Рабочие: «Мы пришли за вами!» Из окон казарм подошедших увидели, из двора
казарм их услышали. Двор отвечает подошедшим криками: «Пришли! Товарищи!
Глядите, пришли! Освободите нас! Освободите!»
ТРЕЙНИЦ (Кякиве). Он? Как думаешь?
ГУБЕРНАТОР (толпе). Что это? Бунт? Убрать флаги! Остановиться!
СТАЛИН. Мы больше никуда и не идем. Мы пришли. Освобождайте
арестованных рабочих!
ХИРИМЪЯНЦ. Не уйдем без этого!
Рабочие: .Выпустите арестованных!. В казармах крики: .Освободите нас!.
ГУБЕРНАТОР. Убрать флаги! Разойтись!
ТРЕЙНИЦ (губернатору). Ваше превосходительство, попрошу вас
немного назад...
Губернатор отступает, Трейниц обращается к полицеймейстеру.
Ну-ка, попробуйте...
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР (городовым). Ну-ка, вперед, берите передних...
Городовые и двое жандармов врезываются в толпу.
ТЕОФИЛ. Куда?! Ах, драться?
СТАЛИН. Не бойтесь их!
Толпа наваливается на городовых, мнет их.
ТЕОФИЛ. Не бейте их! Не бейте! Только гоните их!
Крик в толпе: «Бей их, проклятых!»
МИХА. Что ты делаешь?!
Покатились две полицейские фуражки, с одного из городовых сорвали шашку.
ТЕОФИЛ. Вон отсюда!
Городовые побежали.
СТАЛИН. Вы ничего не сделаете с нами! Освободите арестованных!
В казармах гул.
ГУБЕРНАТОР (в смятении отступая). Всех перестреляю!
В это время ветхие ворота казарм начинают трясти изнутри, а издали
послышался приближающийся грохот барабанов, а затем солдатская песня:
Барабан наш громко бьет,
Царский воин шибко идет...
Приближение войска взволновало толпу. Послышались крики: «Войско идет! Ой,
войско идет!» Выбежавшая из толпы женщина кричит Сильвестру по-грузински:
«Ой, войско! Стрелять будет!»
СИЛЬВЕСТР (кричит по-грузински). Не посмеют стрелять в безоруж-
ных!
Крик в толпе: «Стрелять будут!»
МИХА. Не будут стрелять! Стойте крепко!
Рота поет:
Шел я речкой, камышом,
Видел милку нагишом!..
СТАЛИН. Товарищи! Нельзя бежать! Стойте тесно, стеной!
Рота поет:
Шел я с милкою в лесу,
Милку дернул за косу!..
Иначе солдаты навалятся, озвереют! Прикладами покалечат!
Пропадет народ!
Губернатор оборачивается в сторону войск, машет рукой, что-то показывает.
Вдали послышались глухо слова: «Рота... стой!» Тотчас песню как будто обрубили.
Донесся глухо голос: «Горнист!..» Тогда тоскливо запел вдали рожок.
Кякива срывается с места и убегает.
ТРЕЙНИЦ Губернатору). Ваше превосходительство! Что вы делае-
те?! Ведь вы на линии!.. Сюда, сюда!..
Убегает вместе с губернатором.
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР (смертельно побледнев, метнулся). Эй! Эй! Эй!
Городовые!..
Убегает вместе с городовыми. Вторично спел рожок.
НАТАША (вырвавшись из ряда). Солдаты, что вы делаете? Не смейте
стрелять!
СТАЛИН. Не смейте стрелять!
ТЕОФИЛ. Не смейте стрелять!
В это время ворота казарм начинают трещать. Отскакивает скобка, ворота
то приоткрываются, то закрываются. В них видна спина околоточного без
фуражки. Околоточный с кем-то борется. Мелькнули еще две спины городовых,
потом лицо Порфирия. Околоточного выталкивают на улицу. В это время в
третий раз спел рожок, глухо долетели слова: «Первая шеренга!..» Околоточный
оборачивается в ту сторону, откуда слышится рожок, бросается к забору, как
бы прилипает к нему. Выбегает рабочий вслед за околоточным, кричит: «Това-
рищи!», бежит к флагу. За ним выбегают Порфирий, еще двое рабочих, за ними
Климов и Геронтий.
ПОРФИРИЙ. Да здравст...
В это мгновенье ударил первый залп вдали. Порфирий падает на колено. Геронтий
падает, схватившись за плечо. Наташа, закрываясь рукой как будто от резкого
света, бежит к забору, прижимается к нему, рядом с околоточным. Падает
ничком и остается неподвижен рабочий рядом с Хиримьянцем. Выпадает из рук
Хиримьянца флаг с перебитым древком.
ПОРФИРИЙ (поднимается, кричит тем, что показались в воротах).
Назад! Назад! (Хромая, отходит к флагу, грозит кулаком,
кричит.) Да сгорит ваше право! Сгорит в аду!
Ударил второй залп, упал рабочий рядом с Теофилом.
КЛИМОВ (схватываясь за грудь). Ах, это мне?.. Ну, бей, бей еще!..
В толпе послышался истерический женский крик: «Убивают!» Климов падает и
затихает.
СТАЛИН. Так?.. Так?.. (Разрывает на себе ворот, делает несколько
шагов вперед.) Собаки!.. Негодяи!.. (Наклоняется, поднимает
камень, хочет швырнуть его, но бросает его, грозит кулаком,
потом наклоняется к убитому Климову.)
Хиримьянц, Теофил, Миха схватывают камни, швыряют их.
СТАЛИН (обернувшись к ним, кричит). Не надо! Назад!
СИЛЬВЕСТР (Порфирию). Берись за меня, (выводит Порфирия.)
Ударил третий залп, повыше. Толпа побежала.
Сталин оставляет Климова, наклоняется к Геронтию.
ГЕРОНТИЙ. Воды дай...
СТАЛИН. Берись этой рукой за шею... Берись! (Поднимает Герон-
тия, выводит его, кричит Теофилу, который наклонился над
убитым рабочим.) Не трогай мертвых! Их поднимут! Уходите
скорее!
Хиримьянц, Теофил, Миха скрываются. Вдали пропел рожок, послышался глухо,
далеко голос: «Рота!.. Рота, кругом...»
Сцена опустела, остаются лежащие неподвижно Климов и двое рабочих.
ОКОЛОТОЧНЫЙ (отделяется от забора, крестится, бормочет).
Господи Иисусе... господи...
НАТАША (приближается к нему медленно, вцепляется в грудь, рвет
с плеч погоны, хватает за горло). Ах ты... ах ты, палач...
ОКОЛОТОЧНЫЙ. Что ты?.. Что ты?.. Пусти! Я не убивал... я не
убивал, я не убивал... это капитан Антадзе убивал! А я... пусти!
В это время вбегают Сталин и Сильвестр.
СИЛЬВЕСТР. Наташа, что ты!.. Скорей!
СТАЛИН. Бери ее силой!
Схватывают Наташу и увлекают ее со сцены. Околоточный, крадучись под
забором, удаляется. Послышался вдали выкрик: «Марш!», грохнули барабаны,
рота запела, удаляясь:
Барабан наш громко бьет,
Царский воин шибко идет!..
Жить солдату тяжело,
Между прочим, ничего!..
(Занавес)
Конец второго действия
действие третье
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Батум. Апрельская ночь. В квартире рабочего Дариспана. За столиком сидит
Сталин.
Лампа с зеленым абажуром. Рядом со Сталиным висит на стуле пальто, лежит
фуражка. Перед Сталиным — книга, он читает, делает пометки карандашом.
Где-то послышался стук, Сталин поднимает голову, прислушивается.
ДАРИСПАН (в дверях). Это Константин.
Дариспан скрывается, входит Канделаки.
СТАЛИН. Выкопали?
КАНДЕЛАКИ. Выкопали и отвезли. Там не найдут. (Садится.) Но
понимаешь, Сосо, я клянусь Богом, в жизни не видел таких
беспокойных людей, как эти жандармы. Такие вредные люди,
что прямо невозможно работать. Мне сейчас Качахмадзе
рассказал, что они у него вчера на кладбйще побывали.
Говорил, чтобы в течение некоторого времени на кладбище
никто носу не показывал бы. Они уж его на заметку взяли.
Прямо деваться некуда. Такую суету в жизни вызвали, что
немыслимо.
СТАЛИН. Надо и в их положение входить, и им посочувствовать.
Жалованье получают, пускай работают.
Пауза.
КАНДЕЛАКИ. Сосо! У меня мрачные мысли появились. Какое-то
нехорошее предчувствие.
СТАЛИН. Да ведь предчувствия иногда обманывают. Они не всегда
верные. А что такое?
КАНДЕЛАКИ. Эту квартиру, по-моему, Сосо, надо менять. Томит
меня предчувствие, что они нитку к ней нашли. За типогра-
фию теперь я спокоен. А вот квартира мне эта не нравится.
Они теперь не успокоятся, они за тобой, как за зверем, будут
идти.
СТАЛИН. Завтра утром выдумаем что-нибудь. Куда же сейчас
ночью? Еще хуже можно попасться.
Пауза.
КАНДЕЛАКИ. Да, не нравится... ох не нравится мне Кединский
переулок!.. Ну, я пойду в кухню поесть, а то я проголодался.
(Выходит.)
Где-то стук, потом глухие голоса.
ДАРИСПАН (в дверях). Там этот старик пришел, Реджеб, очень
хочет с тобой поговорить. Говорит, на минутку.
СТАЛИН. Ну конечно, зови.
Дариспан уходит. Входит Реджеб.
Здравствуй, Реджеб.
РЕДЖЕБ. Здравствуй. Я к тебе пришел.
СТАЛИН. Садись, будь гостем.
Реджеб садится. Молчит.
Что скажешь приятного?
Реджеб молчит, вздыхает.
Ты что же, помолчать со мной пришел?
Молчание.
Ну, помолчим еще.
Молчание. Сталин начинает читать.
Ты так, старик, вздыхаешь, что я заплакать могу. Скажи хоть
одно слово, зачем меня мучаешь? Ты для чего пришел? Какое
горе тебя терзает?
РЕДЖЕБ. Я вчера важный сон видел.
СТАЛИН. Какой сон?
РЕДЖЕБ. Понимаешь, будто бы к нам в Зеленый Мыс приехал
царь Николай.
СТАЛИН. На дачу?
РЕДЖЕБ. Конечно, на дачу. И, понимаешь, стал купаться. Снял
мундир, брюки, сапоги, все положил на берегу, намылился и
полез в море. А мы с тобой сидим на берегу и смотрим. И
ты говоришь: «А он хорошо плавает!» А я говорю: «А как он
голый пойдет, если кто-нибудь его мундир украдет? Солдат
нету...» А он, понимаешь, поплыл и утонул. И мы с тобой
побежали, кричим всем: «Царь потонул! Царь потонул!» И
весь народ обрадовался.
СТАЛИН. Хороший сон. Так ты для того из Махинджаури шел в
Батум, чтобы мне сон рассказать?
РЕДЖЕБ. Нарочно для этого шел.
СТАЛИН. Хороший сон, но что бы он такое значил, я не понимаю.
РЕДЖЕБ. Значит, что царя не будет, и ты всю Абхазию освободишь.
Молчание.
Я тебе скажу, что никакого сна я не видел.
СТАЛИН. Я знаю, что ты не видел.
РЕДЖЕБ. Я потому сон рассказывать стал, что не знаю, что тебе
сказать. Сижу, а выговорить не могу. Меня к тебе наши
старики послали, чтобы ты одну тайну открыл.
СТАЛИН. Какую?
РЕДЖЕБ. Слушай меня, Сосо. Я — старик, и ты на меня не
обижайся. Все тебя уважают, говорят: модзгвари. Мы, абхазцы,
бедные, и знаем, что ты нам хочешь помочь. Но мы узнали,
что ты по ночам печатаешь. Ведь печатаешь?
СТАЛИН. Да.
РЕДЖЕБ. А когда ты их в ход пустишь?
СТАЛИН. Что?
РЕДЖЕБ. Фальшивые деньги. Наши старики долго ломали головы:
что человек тайно печатает? Один старик, самый умный,
догадался — фальшивые деньги. И мы смутились. Говорят,
хороший человек, но, понимаешь, мы ему деньги помогать
печатать не можем. Мы это не понимаем. Меня послали к
тебе. Говорят: узнай, зачем печатает? Что, он будет раздавать
их народу? Когда будет раздавать? По сколько?
СТАЛИН. Да, дела... Коция!
КАНДЕЛАКИ (входит). Что?
СТАЛИН. При тебе есть хоть одна прокламация?
КАНДЕЛАКИ. Одна есть.
СТАЛИН. Дай-ка мне ее.
Канделаки дает листок Сталину, уходит.
Вот видишь: эти листки печатаем. Краски нет, это не деньги.
А печатаем вот зачем. Народу живется очень худо, и чтобы
его поднять против царя, нужно, чтобы все знали, что худо.
Но если я начну по дворам ходить и говорить — худо живется,
худо живется, — меня, понимаешь ли, в цепи закуют. А это
мы раздаем, и тогда все знают. А деньги мы не печатаем, это
народу не поможет.
РЕДЖЕБ (внезапно поднимаясь). До свиданья. Прости, что я тебе
заниматься помешал.
СТАЛИН. Нет, ты погоди. Ты, пожалуйста, покажи эту бумажку
вашим и объясни.
РЕДЖЕБ. Хорошо, хорошо.
СТАЛИН. Только осторожно.
РЕДЖЕБ. Да понимаю я! (Идет к дверям.) Ц-ц... Аллах, Аллах...
Останавливается.) Одно жалко, что ты не мусульманин.
СТАЛИН. А почему?
РЕДЖЕБ. Ты прими нашу веру обязательно, я тебе советую. При-
мешь — я за тебя выдам семь красавиц. Ты человек бедный,
ты даже таких не видел. Одна лучше другой, семь звезд!
СТАЛИН. Как же мне жениться, когда у меня даже квартиры нет.
РЕДЖЕБ Потом, когда все устроишь, тогда женим. Прими мусуль-
манство.
СТАЛИН. Подумать надо.
РЕДЖЕБ. Обязательно подумай. (Идет.) Ц-ц... фальшивые деньги...
ай как неприятно! (Выходит.)
Сталин читает.
КАНДЕЛАКИ (входит). Этот гимназист пришел, Вано, которого ты
звал.
СТАЛИН. Ага...
КАНДЕЛАКИ (в дверях). Вот товарищ Сосо. Входи. (Скрывается.)
Входит Вано — в штатском пальто.
ВАНО. Я думал, что вы пожилой.
СТАЛИН. Я тебя тоже не знал, но догадался, что ты молодой,
потому что сказали, что ты гимназист. Ты в шестом классе?
ВАНО. В шестом.
СТАЛИН. Садись, закуривай. Я тоже был в шестом классе, но у
нас, в семинарии, другое разделение... Кроме того, в силу
некоторых причин, я не кончил курса. Работает кружок?
ВАНО. Работает.
СТАЛИН. Сколько вас человек?
ВАНО. Двенадцать человек. Старшие классы.
СТАЛИН. Ну, конечно, не приготовишки, те от занятий политикой
упорно отлынивают. У вас месаме-дасисты работали?
ВАНО. Да. Но мы хотим с вами объединиться для борьбы.
СТАЛИН. Правильно. Ты читал статью Ноя в «Квали»?
ВАНО. Читал.
СТАЛИН. Ну, скажи сам, к чему будут годны люди, которых они
воспитывают такой литературой? Интеллигентные чернокниж-
ники. Ты знаешь, они ко мне прислали гонца. И он меня
уговаривал, чтобы я уехал из Батума. Они говорят, что здесь,
в Батуме, невозможно вести борьбу и нелегальную работу. А
когда я спросил, почему, он говорит: рабочие, говорит, темные,
а кроме того, улицы хорошо освещены, прямые, все, говорит,
видно как на ладони! До чего должен дойти человек, чтобы
такую вещь сказать. Выходит, не боритесь, потому что рабочие
темные, а улицы светлые! Впрочем, тебе нечего доказывать...
ДАРИСПАН (внезапно появляясь). Пастырь, беги!
КАНДЕЛАКИ (вбегает). Туда, туда!
Послышался упорный стук с одной стороны, а потом застучали и в другом
месте.
И здесь уже!
СТАЛИН (глянув в окно). Поздно. (Обращаясь к Вано.) И ты еще...
ах, бедняга! И нужно было, как на грех, тебе сегодня...
ВАНО. Я не боюсь. Лампу потушить, и в темноте...
СТАЛИН. Что ты? Не трогай! Ну, слушай: прежде всего, не волнуйся,
сиди спокойно и держи себя вежливо. Меня ты не знаешь,
я — безработный, уроков ищу, вот тебя Канделаки и привел...
Стук становится громче, послышались глухие голоса.
ДАРИСПАН. Ну, что же, открывать?
СТАЛИН. Открывай.
Дариспан выходит, открывает. Громче застучали с другой стороны, туда идет
Канделаки, открывает там. Со стороны кухни появляются околоточный, горо-
довые, полицеймейстер.
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. Останьтесь так, на местах.
С другого хода — два жандарма, Трейниц и Кякива.
ТРЕЙНИЦ (рколоточному). Сколько комнат в квартире?
ОКОЛОТОЧНЫЙ. Три комнаты, галерейка и погреб.
ТРЕЙНИЦ. Так. (Дариспану, Канделаки, Сталину и Вано} Прошу
вывернуть карманы.
ДАРИСПАН. Я не понимаю, почему...
ТРЕЙНИЦ. Прошу вывернуть карманы.
Сталин, Канделаки, Вано показывают свои карманы. Жандарм шарит в карманах
сталинского пальто.
(Обращаясь к полицеймейстеру.) Прошу, полковник, присту-
пить к обыску. В особенности погреб.
Околоточный с двумя городовыми выходит, за ними один из жандармов.
Полицеймейстер выходит с двумя городовыми в соседнюю комнату. Начинается
обыск повсюду. Трейниц с несколькими городовыми и жандармом остается в
комнате. Также и Кякива. Трейниц садится за стол.
Прошу всех сесть.
Сталин, Канделаки, Вано и Дариспан садятся, возле них четверо городовых.
Жандарм становится позади Сталина.
Кто хозяин квартиры?
ДАРИСПАН. Я. А что это значит, что в карманах шарят? Кто здесь
что украл?
Кякива говорит что-то по-грузински Дариспану. Тот отвечает неприязненно
по-грузински же.
ТРЕЙНИЦ. Переведи, что он сказал.
СТАЛИН. Я могу перевести вам. Он говорит, что не хочет разгова-
ривать с этим человеком. (Указывает на Кякиву.) Это ему
неприятно.
ТРЕЙНИЦ (пристально смотрит на Сталина, но ничего ему не
говорит и обращается к Дариспану). Кто такой?
ДАРИСПАН. Паяльщик на заводе Манташева.
ТРЕЙНИЦ. Имя как?
ДАРИСПАН. Дариспан.
КЯКИВА. Да, он Дариспан.
ТРЕЙНИЦ. Паспорт?
Дариспан вынимает из ящика стола паспорт, кладет на стол.
Трейниц обращается к Канделаки.
Ваше имя?
КАНДЕЛАКИ. Константин Канделаки.
ТРЕЙНИЦ. Ваш паспорт, пожалуйста.
КАНДЕЛАКИ. Я потерял паспорт.
ТРЕЙНИЦ. Напрасно, напрасно... (Обращается к Вано.) А вы,
молодой человек?
ВАНО. Я — Вано Рамишвили.
ТРЕЙНИЦ. Чем занимаетесь?
ВАНО. Ученик шестого класса батумской гимназии.
ТРЕЙНИЦ. Скажите! Никак нельзя этого подумать, глядя на ваше
пальто. Что же, вам, надо полагать, не нравится императорская
форма, присвоенная воспитанникам средних учебных заведе-
ний? Или выгнали?
ВАНО. Нет, не выгоняли.
ТРЕЙНИЦ. Ну, это не уйдет, скоро выгонят. Ваш билет.
Вано подает билет.
По всему видно, что вы делаете большие успехи в науках.
Церкви и отечеству на пользу, родителям же вашим на
утешение.
СТАЛИН. Я сперва вас принял за жандармского офицера, но вы,
по-видимому, классный наставник.
ТРЕЙНИЦ (внимательно и довольно долго смотрит на Сталина,
но ничего не отвечает и обращается к Вано). Зачем пришли
в эту квартиру? Хорошо знаком с хозяином?
ВАНО. Нет, я в первый раз здесь.
Полицеймейстер появляется в комнате, ведет обыск.
ТРЕЙНИЦ. На огонек, что ли, забежал к незнакомому человеку?
Городовой, шаря в буфете, уронил и разбил тарелку.
СТАЛИН (в это время тихо Канделаки). Выручай мальчишку.
ТРЕЙНИЦ (полицеймейстеру). Нельзя ли, полковник, чтобы люди
работали, поаккуратнее?
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР (городовому). Орясина! На трое суток. Ты что
же? Забыл, что на обыске?
ТРЕЙНИЦ (Вано). Так зачем же сюда попал?
КАНДЕЛАКИ. Это я его привел.
ТРЕЙНИЦ. Я его спрашивал, а не вас. Зачем привел?
КАНДЕЛАКИ (указывая на Сталина). Вот он приехал безработный
искать уроков. Вот я и привел Вано.
ТРЕЙНИЦ (глядя на Сталина). Ах, интеллигентный человек? Очень
приятно.
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР (городовому). Печку осмотри.
ТРЕЙНИЦ (Вано). Почему в цивильном платье?
ВАНО. Я пальто разорвал под мышкой.
ТРЕЙНИЦ. Надо было маме сказать, она бы зашила.
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР (городовому). Пепел есть?
ГОРОДОВОЙ. Никак нет, ваше высокоблагородие.
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР (Дариспану). Твоя книжка?
ДАРИСПАН. Нет.
СТАЛИН. Это моя книжка.
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР (читает). Философия природы. Перевод Чи-
жова. Сочинение Гегеля. (Кладет книжку Трейницу на стол.)
ТРЕЙНИЦ (Сталину). Философией занимаетесь? Смешанное обще-
ство в Кединском переулке мы застали, полковник: манташев-
ский паяльщик, другой без документа, подозрительный гим-
назист и философ. (Сталину.) Итак, с кем имею удовольствие
разговаривать?
СТАЛИН (указывая на разгром от обыска). Признаюсь, я этого
удовольствия не испытываю.
КЯКИВА (Трейницу). Господин полковник, покорнейше вас прошу,
чтобы я с ним не разговаривал.
ТРЕЙНИЦ. Что это значит?
КЯКИВА. Язык у него такой резкий, он мне что-нибудь скажет, а
я человек тихий...
ТРЕЙНИЦ. Это глупости. (Сталину.) Будьте добры, скажите, вы не
были девятого марта у здания ардаганских казарм в толпе,
произведшей беспорядки?
СТАЛИН. Я вообще не был девятого марта в Батуме.
ТРЕЙНИЦ. Гм... странно... мне показалось, что я вас видел. Впро-
чем, возможна ошибка. (Кякиве.) А ты видел?
Кякива кивает головой.
ТРЕЙНИЦ. Вот и он..
СТАЛИН. Позвольте! Зачем же вы так верите с первого слова?
Мало ли что ему могло померещиться? Ведь он же кривой
на один глаз!
КЯКИВА (грустно улыбнувшись). Я — кривой...
ТРЕЙНИЦ. Так позвольте узнать, кто вы такой?
СТАЛИН. Позвольте мне, в свою очередь, узнать, кто вы такой?
ТРЕЙНИЦ. Извольте-с, извольте-с. Помощник начальника кутаис-
ского губернского жандармского управления полковник Трей-
ниц. Владимир Эдуардович.
СТАЛИН. Благодарю вас, дело не в фамилии, а я хочу узнать, чем
вызвано это посещение мирной квартиры, где нет никаких
преступников, полицией и жандармерией?
ТРЕЙНИЦ. Оно вызвано тем, что наружность этих мирных квартир
часто бывает обманчивой. Разрешите спросить, где вы оста-
новились в Батуме?
СТАЛИН. Я здесь остановился.
ТРЕЙНИЦ (указывая на Дариспана). У него?
КАНДЕЛАКИ. Нет, у меня.
ТРЕЙНИЦ. Ах, вы тоже здесь живете? Позвольте, а вы не жили на
Пушкинской улице?
КАНДЕЛАКИ. Жил и сюда переехал.
ТРЕЙНИЦ. Часто квартиры меняете... (Сталину.) Итак, как ваша
фамилия?
СТАЛИН. Нижерадзе.
ТРЕЙНИЦ. А имя и отчество?
СТАЛИН. Илья Георгиевич.
ТРЕЙНИЦ. Так.
Возвращаются околоточный и городовые, которые делали обыск в погребе.
ОКОЛОТОЧНЫЙ (полицеймейстеру). Ничего не обнаружено.
ТРЕЙНИЦ. Ну, это так и следовало ожидать, (рталину.) Да, про-
стите, еще один вопрос... а впрочем, Иосиф Виссарионович,
какие тут еще вопросы... Не надо. По-видимому, от занятий
философией вы стали настолько рассеянны, что забыли свою
настоящую фамилию?
СТАЛИН. Ваши многотрудные занятия и вас сделали рассеянным.
Оказывается, вы меня знаете, а спрашиваете, как зовут.
ТРЕЙНИЦ. Это шутка.
СТАЛИН. Конечно, шутка. И я тоже пошутил. Какой же я Ниже-
радзе? Я даже такой фамилии никогда не слыхал.
ТРЕЙНИЦ (ролицеймейстеру). У вас все, полковник?
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. Все.
ТРЕЙНИЦ. Все четверо арестованы. (Арестованным.) Предупреждаю
на всякий случай: чтобы в дороге без происшествий, конвой
казачий. А они никаких шуток не признают.
СТАЛИН. Мы тоже вовсе не склонны шутить. Это вы начали
шутить.
ТРЕЙНИЦ (рюандармам). С Джугашвили глаз не спускать! Марш!
Темно.
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
Прошло более года.
Жаркий летний день.
Часть тюремного двора, в который выходят окна двух одиночек. Вход в
канцелярию.
Длинная сводчатая подворотня. Что происходит в подворотне — из окон тюрьмы
не видно.
Во дворе появляются несколько уголовных е метлами. С уголовными — первый
надзиратель.
ПЕРВЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ. Подметайте, сволочи. И чтобы у меня
соринки не было, а то вы все это у меня языком вылижете.
УГОЛОВНЫЙ. Как паркет будет!
Надзиратель уходит.
Пошел ты к чертовой матери вместе со своим губернатором!
Бросает метлу, садится на скамейку, делает затяжку, передает окурок другому
уголовному, который начал подметать.
Тот затягивается и передает третьему.
СТАЛИН (появляется в окне за решеткой). Здорово.
УГОЛОВНЫЙ. А! Мое почтение.
СТАЛИН. Какие новости?
УГОЛОВНЫЙ. Губернатор сегодня будет.
СТАЛИН. Уже знаю.
УГОЛОВНЫЙ. Ишь ты как!
СТАЛИН. Просьба есть.
УГОЛОВНЫЙ. Беспокойные вы, господа политические, ей-богу, не
Можете просто сиДеть. То у вас просьбы, то протесты, то газеты
вам подай! А у нас правило: сел — сиди!
СТАЛИН. За что сидишь?
УГОЛОВНЫЙ (декламирует).
А скажи-ка мне, голубчик,
Кто за что же здесь сидит?
Это, барин, трудно помнить,
Есть и вор здесь, и бандит!
Домушники мы, например.
СТАЛИН. Письмо на волю надо передать.
УГОЛОВНЫЙ. Сегодня какой хохот у нас в камере стоял! Хвати-
лись — глядь, а папиросы кончились! Прямо животики на-
дорвали, до того смешно: курить хочется, а курить нечего.
СТАЛИН. Лови... (Выбрасывает во двор пачечку.)
УГОЛОВНЫЙ. Данке зер!1 Ну-ка, от окна отходи! (Усердно подме-
тает .)
Проходит надзиратель, скрывается.
Письмо в пачке?
СТАЛИН. Ну конечно.
УГОЛОВНЫЙ (хлопнув кулаком по ладони). Марка, штемпель, по-
шло ваше письмо.
СТАЛИН. Есть еще вопрос. В женском отделении есть одна, по
имени Наташа. Сидит в одиночной камере, из Батума недавно
переведена. Волосы такие пышные.
УГОЛОВНЫЙ. Гм... волосы пышные? Понимаем.
СТАЛИН. Тут очень просто понимать: сидит женщина в тюрьме и
все. Так вот, требуется узнать, как она себя чувствует.
УГОЛОВНЫЙ. Плакать стала.
СТАЛИН. Плакать?
Пауза.
Ты, я вижу, человек очень ловкий и остроумный...
УГОЛОВНЫЙ. Не заливай, не заливай, мы не горим.
1 Danke sehr! — Благодарю! (Нем.)
СТАЛИН. Я не заливаю. А просто я тебя наблюдал из окна. Сейчас
женщин поведут на прогулку, так ты бы ее научил, чтобы она
прошлась здесь, а то она все в том конце, как назло, ходит.
А ты чем-нибудь займи надзирателя.
Уголовный становится грустен, свистит.
СТАЛИН. Лови. (Бросает пачечку.)
УГОЛОВНЫЙ. Отходи!
ПЕРВЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ. А что же вы, бестии, не поливаете?
Проходят три женщины, за ними медленно идет Наташа.
Надзиратель проходит.
УГОЛОВНЫЙ (с лейкой, перед Наташей). Вы, барышня, здесь
погуляйте, у этого окошка вам будет очень интересно. Там вас
ваш главный спрашивал.
НАТАША. Какой главный? Никакого я главного не знаю. Отойдите
от меня.
УГОЛОВНЫЙ. Вы в тюрьме в первый раз, а я, надо вам доложить,
в пятый. Домушники наседками не бывают. Наше дело — с
фомкой замки проверять. Идите к тому окну. (Уходит.)
НАТАША (ему вслед). Шпион проклятый!
ПЕРВЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ (появился, смотрит вдаль). Что же вы,
сукины дети, крыльцо поливаете? Это чтобы губернатор по-
скользнулся? (Устремляется вон.)
Наташа присаживается на скамейку.
СТАЛИН (появляется в окне). Что значат, орлица, твои слезы?
Неужели тюрьма надломила тебя?
НАТАША. Сосо?
СТАЛИН. Не называй.
НАТАША. Ты здесь? Ты... я думала, что ты уже в Сибири... ты...
СТАЛИН. Второй год пошел, как здесь сижу. А ты, говорят люди,
плачешь? А? Наташа?
НАТАША. Плачу, плачу, сознаюсь. Одна сижу, тоска меня затерзала,
вот и плачу.
СТАЛИН. Когда началось?
НАТАША. С неделю.
СТАЛИН. Перестань, не плачь, они тебя сжуют... погибнешь... Что
хочешь делай в тюрьме, только не плачь!
НАТАША. Я повеситься хотела...
СТАЛИН. Что ты?! Своими руками отдать им свою жизнь? Я не
слыхал этих слов, а ты их не говорила. Слушай меня: тебе
осталось терпеть очень немного. Имей в виду, что и Сильве-
стра и Порфирия уже выпустили.
НАТАША. Что? Выпустили? Правда?
СТАЛИН. Точно знаю. И тебе, конечно, остались последние дни
здесь, в тюрьме. Они за тобой ничего не могут найти. Но
заклинаю — не плачь!
УГОЛОВНЫЙ (появляется). Эй... эй... эй...
ПЕРВЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ (как коршун, влетает за ним). Я тебе
покажу! Ты что же мне, стерва, дорогу режешь! (Ударяет
уголовного, подбегает к Наташе} Это что такое? (Бьет Наташу
ножнами шашки.)
УГОЛОВНЫЙ. Эх... сгорели.
НАТАТПА. Не смейте! Не смейте! Он бьет меня!
СТАЛИН (приближает лицо к решетке, взявшись за нее обеими
руками). Эй, товарищи! Слушайте! Передавайте! Женщину
тюремщик бьет! Женщину тюремщик бьет!
КАНДЕЛАКИ (появляется в соседнем окне). Протестуйте, товарищи!
Женщину бьют! Женщину бьют! (Стучит металлической
кружкой по решетке.)
Крик побежал дальше по тюрьме: «Женщину бьют!»
УГОЛОВНЫЙ. Ну, теперь пошло!
ПЕРВЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ (Сталину). Долой с окна!
Второй надзиратель выбегает, схватывает Наташу за руку.
НАТАША. Не трогай меня!
СТАЛИН. Оставь руку, собака!
КАНДЕЛАКИ. Смотрите, во дворе женщину истязают! (Выбрасывает
в окно свою кружку.)
Сталин выбрасывает в окно кружку.
УГОЛОВНЫЙ. Так их, так!..
ПЕРВЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ. Слезай, стрелять буду!
СТАЛИН. Стреляй.
Первый надзиратель стреляет в воздух. От этого шум разрастается, вся тюрьма
кричит, грохочет. Из канцелярии выбегает начальник тюрьмы, за ним надзира-
тель. '
СТАЛИН. А ты выстрели в окно.
НАТАША. Меня бьют!
ВТОРОЙ НАДЗИРАТЕЛЬ. Я тебя не трогаю!
НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ. Прекратить это!
ПЕРВЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ Указывая на окно Сталина). Вот, ваше
высокоблагородие...
В тюрьме послышались разрозненные голоса: «Отречемся от старого мира!..»
НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ. Уводите ее скорее отсюда!
Двое надзирателей тащат Наташу.
НАТАТПА. Помогите!
НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ (надзирателям). За мной!..
Убегает в тюрьму с надзирателями. Появляются уголовные, оставшиеся без
надзора.
УГОЛОВНЫЙ. Что ж, подбавим, чтоб веселей было? (Швыряет
кружку в подвальное окно.)
Слышно, как лопнуло стекло.
(Поет, весело, приплясывая.)
Царь живет в больших палатах,
И гуляет и поет!
УГОЛОВНЫЕ (подхватывают):
Здесь же, в сереньких халатах,
Дохнет в карцерах народ!..
Из подворотни выходят губернатор, адъютант и казак.
Уголовный немедленно выстраивает своих в шеренгу.
ГУБЕРНАТОР. Что такое здесь?!
УГОЛОВНЫЙ. Бунт происходит, ваше высокопревосходительство!
АДЪЮТАНТ (тихо). Действительно...
ГУБЕРНАТОР. Телефонируйте в Хоперский полк, вызывайте сотню.
Адъютант убегает в канцелярию.
А это что за люди?
УГОЛОВНЫЙ. Подметалы, ваше высокопревосходительство! (С чув-
ством}
Чистота кругом и строго!
Где соринка или вошь?
В каждой камере убогой
Подметалу ты найдешь!
ГУБЕРНАТОР (механически). Молодцы! (Опомнившись} Ты мне
стихи какие-то сказал? Кто вы такие, политические?
УГОЛОВНЫЙ. Помилуйте, ваше высокопревосходительство, ничего
такого за нами нету. Рецидивисты мы, домушники, ширмага-
лы, мойщики.
ГУБЕРНАТОР. Черт знает что такое!
Уголовный подает засаленную бумагу губернатору.
ГУБЕРНАТОР. А это что... э...
УГОЛОВНЫЙ. Прошение, ваше высокопревосходительство. Курева
нет. Припадаем к вам.
ГУБЕРНАТОР. Гм... дай сюда.
Выбегает начальник тюрьмы, столбенеет при виде губернатора.
Тюрьма начинает стихать.
Что у вас происходит в тюрьме?! В тюремном замке поют,
полное безначалие... Меня встречает неизвестный, рапортует
почему-то стихами!
НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ (грозно, уголовным). По камерам...
ГУБЕРНАТОР. И должен сказать, единственный человек со светлой
головой — этот рецидивист, толково очертивший положение.
НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ (смягчаясь). По камерам, по камерам...
УГОЛОВНЫЙ. Кругом марш!.. (Уводит уголовных.)
В это время выходит из тюрьмы Сталин в сопровождении двух надзирателей.
Тюрьма затихает.
ГУБЕРНАТОР. Кто это такой?
НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ. Иосиф Джугашвили, ваше превосходи-
тельство. Из-за него все и загорелось.
ГУБЕРНАТОР. Что же это значит?
СТАЛИН. Надзиратели вызвали беспорядки в тюрьме.
ГУБЕРНАТОР. То есть как?! Как же надзиратели могут вызвать
беспорядки в тюремном замке?
В это время появляется Трейниц и становится сзади губернатора.
СТАЛИН. Они зверски обращаются с заключенными. Тюрьма тре-
бует, чтобы устранили вот этого человека, который сегодня
избил заключенную женщину.
ГУБЕРНАТОР. То есть как требуют? Как это тюрьма может требо-
вать? А, Владимир Эдуардович, здравствуйте. Вот этот самый,
Джугашвили.
ТРЕЙНИЦ. Я его хорошо знаю. (Тихо, губернатору.) Я специально
приехал. Расследование по делу Джугашвили закончено. Самое
лучшее было бы перевести его из этой тюрьмы в батумскую,
затем останется только ждать высочайшего повеления. Что
касается надзирателя, то я полагал бы, что его действительно
лучше отстранить и дело разобрать. Это приведет к успокое-
нию.
ГУБЕРНАТОР. Вы полагаете?
АДЪЮТАНТ (подходит). Сотня выехала.
ГУБЕРНАТОР (Сталину). Мы и без вас разберем дело надзирателя.
(Начальнику тюрьмы.) Разобрать дело этого надзирателя и
отстранить от службы впредь до выяснения.
ПЕРВЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ. Ваше превосходительство...
ГУБЕРНАТОР. Молчать.
СТАЛИН. У заключенных есть еще одно требование.
ГУБЕРНАТОР. У них не может быть требований, а только проше-
ния.
СТАЛИН. Заключенные требуют, чтобы им была дана возможность
купить на свои деньги тюфяки. Люди спят на холодном полу
и от этого болеют и мучаются.
ТРЕЙНИЦ (тихо, губернатору). Эту претензию можно удовлетво-
рить.
ГУБЕРНАТОР. Удовлетворить эту претензию! Разрешить им... э...
приобрести на рынке за свой счет тюфяки.
СТАЛИН. Товарищи! Администрация удовлетворила требования!
КАНДЕЛАКИ (в окне). Товарищи, передавайте! Администрация
удовлетворила требования!
Крик передаётся дальше.
ГУБЕРНАТОР. Прошу не делать никаких оповещений.
ТРЕЙНИЦ (начальнику тюрьмы). Будьте добры... чтобы вещи его
вынесли сюда.
НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ (надзирателю). Вещи Джугашвили сюда.
Надзиратель убегает.
ГУБЕРНАТОР (Сталину). А вас оповещаю: расследование по ваше-
му делу закончено. Вас переводят в другой тюремный замок,
где вы будете пребывать до тех пор, пока не получится о вас
высочайшего повеления.
Послышался топот подъехавшей к тюрьме конной сотни.
Владимир Эдуардович, вы возьмете на себя осуществить его
перевод?
ТРЕЙНИЦ. Конечно, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. А как быть с казаками?
ТРЕЙНИЦ. Я попрошу сотню отпустить, оставив мне один взвод
для конвоя Джугашвили.
ГУБЕРНАТОР. Очень хорошо. Ну, я еду. До свиданья, полковник.
(Начальнику тюрьмы.) А вам объявляю строгий выговор. Я
застал в замке у вас полное безобразие. (Удаляется в сопро-
вождении адъютанта.)
Надзиратель выносит сундуюк.
ТРЕЙНИЦ (^талину). Извольте следовать. (Начальнику тюрьмы.)
Отправьте, пожалуйста, его к фаэтону.
Начальник тюрьмы делает знак надзирателям. Те выбегают в подворотню и
там становятся цепью под стеной.
СТАЛИН (взяв сундучок). Прощайте, товарищи! Меня переводят!
КАНДЕЛАКИ (в окне). Прощай! Прощай! Прощай!
Побежал по тюрьме крик: «Прощай!» Один из надзирателей вынимает револьвер,
становится сзади Сталина.
ТРЕЙНИЦ. Опять демонстрируете?
СТАЛИН. Это не демонстрация, мы попрощались. (Идет в подво-
ротню.)
НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ (тихо). У, демон проклятый...
Уходит в канцелярию. Когда Сталин равняется с первым надзирателем, лицо
того искажается.
ПЕРВЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ. Вот же тебе!.. Вот же тебе за все...
(Ударяет ножнами шашки Сталина.)
Сталин вздрагивает, идет дальше.
Второй надзиратель ударяет Сталина ножнами.
Сталин швыряет свой сундучок. Отлетает крышка. Сталин поднимает руки и
скрещивает их над головой так, чтобы оградить ее от ударов. Идет. Каждый
из надзирателей, с которым он равняется, норовит его ударить хоть раз. Трейниц
появляется в начале подворотни, смотрит в небо.
СТАЛИН (доходит до ворот, поворачивается, кричит). Прощайте,
товарищи!
Тюрьма молчит.
ПЕРВЫЙ НАДЗИРАТЕЛЬ. Отсюда не услышат.
ТРЕЙНИЦ. А что же там вещи разроняли? Подберите вещи.
Первый надзиратель подбегает к сундучку, поднимает его, направляется к воро-
там.
Сталин встречается взглядом с Трейницем. Долго смотрят друг на друга.
СТАЛИН (поднимает руку, грозит Трейницу). До свиданья!
Занавес
БАТУМ
249
действие четвертое
КАРТИНА ДЕВЯТАЯ
До открытия занавеса глухо слышна военная музыка, которая переходит в звон
музыкальной шкатулки. Затем он прекращается, и идет занавес.
Летний день. Кабинет Николая II во дворце в Петергофе. На одном из окон
висит клетка с канарейкой. Музыкальная шкатулка стоит на маленьком столе
недалеко от письменного стола.
Николай II, одетый в малиновую рубаху с полковничьими погонами с желтым
поясом, плисовые черные шаровары и высокие сапоги со шпорами, стоит у
открытого окна и курит, поглядывая на взморье.
Потом открывает дверь, выходящую в сад, и садится за письменный стол.
Нажимает кнопку звонка.
В дверях, ведущих во внутренние помещения, показывается флигель-адъютант.
НИКОЛАЙ. Пригласите.
ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТ. Слушаю, ваше императорское величество.
(Выходит.)
Входит министр, кланяется, в руках у министра портфель.
НИКОЛАЙ (приподнимаясь министру навстречу). Очень рад вас
видеть, Николай Валерианович, прошу садиться. (Пожимает
руку министру.)
Министр садится.
А вы портфель сюда... а то вам будет неудобно, (указывает
на стол.)
Министр кладет портфель на край стола.
Николай предлагает министру папиросы.
Прошу вас, курите.
МИНИСТР. Благодарствуйте, ваше величество, я только что курил.
НИКОЛАЙ. Как здоровье вашей супруги?
МИНИСТР. Благодарствуйте, ваше величество, но, увы, не совсем
благополучно.
НИКОЛАЙ. Ай-яй-яй! А что такое?
МИНИСТР. Последний месяц ее беспокоят какие-то боли вот здесь...
в особенности по ночам...
НИКОЛАЙ. Между ребрами?
МИНИСТР. Да.
НИКОЛАЙ. Я вам могу дать очень хороший совет, Николай Вале-
рианович. У императрицы были точно такие же боли и
совершенно прошли после одного купанья в Саровском пру-
дике. Да я сам лично, искупавшись, получил полное физиче-
ское и душевное облегчение.
МИНИСТР. Это тот самый прудик, в котором купался святой?
НИКОЛАЙ. Да.
'250 «.БУЛГАКОВ
МИНИСТР. Говорят, что были случаи полного исцеления от самых
тяжелых недугов?
НИКОЛАЙ. Помилуйте! Я сам на открытии видел, как вереницы
людей на костылях Приподнимается, показывает разбитого
человека на костылях) буквально ползли к прудику и после
погружения в воду выходили, отбрасывали костыли и — хоть
сейчас в гвардию!
МИНИСТР. Мне остается очень пожалеть, что моя жена не могла
приехать на открытие мощей.
НИКОЛАЙ. Этому горю можно помочь. Императрица захватила с
собой оттуда ведра четыре этой воды, и мы ее разлили по
пузырькам. И если б вы знали, сколько народу являлось уже
к императрице благодарить ее! Я сегодня же попрошу ее,
чтобы она послала вашей супруге пузыречек.
МИНИСТР. Чрезвычайно обяжете, ваше величество. Только по-
звольте спросить, каким способом лечить этой водой?
НИКОЛАЙ. Просто натереть ею больное место, несильно, а потом
завязать старенькой фланелькой. Недурно при этом отслужить
и молебен новоявленному угоднику божию преподобному Се-
рафиму, чудотворцу саровскому.
МИНИСТР. Сию секунду. Я запишу, ваше величество. (Записывает
сказанное Николаем.) А я ничего этого не знал.
НИКОЛАЙ. Неудивительно, что помогает затворник и угодник
божий. А вот там же, на открытии, мне представили обыкно-
венного странника. Василий босоногий. Никогда сапог не
надевает.
МИНИСТР. Неужели и зимой?
НИКОЛАЙ. Да. Он мне объяснил, что раз уж снял сапоги, то не
надо их надевать никогда. Так вот, Владимир Борисович... у
него сделались судороги в ноге там же, в Сарове. Доктора
ничего не могли помочь, а выкупаться ему было нельзя,
потому что он был слегка простужен. И вот этот самый
Василий, на моих глазах, исцелил Владимира Борисовича.
Велел ему обыкновенные бутылочные пробки нарезать лом-
тиками, как режут колбасу, и нанизать на ниточку. И это
ожерелье надеть на голую ногу, предварительно намазав слю-
ною под коленом. Владимир Борисович пять минут походил
с голою ногой, и все кончилось!
Дунул ветер, шевельнул бумаги на столе. Министр кашлянул.
Простите, вы боитесь сквозняка? (Поднимается, чтобы за-
крыть дверь.)
МИНИСТР. Нет, ради Бога, не беспокойтесь, ваше величество!
({Закрывает дверь.)
НИКОЛАИ. Что же у вас там, в портфеле?
МИНИСТР (вынув бумаги). На ваше повеление дело о государствен-
ном преступлении, совершенном крестьянином Горийского
уезда Тифлисской губернии Иосифом Виссарионовичем Джу-
гашвили.
НИКОЛАЙ. Вот так так! Крестьянин!
МИНИСТР. Он, ваше величество, крестьянин только по сословию,
землепашеством не занимался. Он проходил курс духовной
семинарии в Тифлисе.
НИКОЛАЙ. Срам!
МИНИСТР. Обвинен в подстрекательстве батумских рабочих к
стачкам и в участии в мартовской демонстрации прошлого
года в Батуме.
НИКОЛАЙ. Какая же это демонстрация?
МИНИСТР (поглядывая в бумаги). Шеститысячная толпа рабочих
явилась к зданию казарм с требованием освобождения аресто-
ванных.
НИКОЛАЙ. Ай-яй-яй!
МИНИСТР. Толпа была рассеяна войсками.
НИКОЛАЙ. Были ли убитые?
МИНИСТР (глянув в бумаги). Четырнадцать убитых и пятьдесят
четыре раненых.
НИКОЛАИ. Это самое неприятное из всего, что вы мне доложили.
Какая часть стреляла?
МИНИСТР. Рота седьмого кавказского батальона.
НИКОЛАЙ. Этого без последствий оставить нельзя. Придется от-
числить от командования и командира батальона и командира
роты. Батальон стрелять не умеет. Шеститысячная толпа —
и четырнадцать человек.
МИНИСТР. Что угодно будет вашему величеству повелеть относи-
тельно Джугашвили? (Закашлялся.) Преступление, подобное
совершенному Джугашвили, закон карает высылкой в Восточ-
ную Сибирь.
НИКОЛАЙ. Мягкие законы на святой Руси.
В это время донеслась из Петергофа военная музыка. Канарейка вдруг оживилась,
встопорщилась и пропела тенором: «...жавный...», потом повторила: «...жавный
ца...», засвистела и еще раз пропела: «си... жавный!»
НИКОЛАЙ. Запела! Целое утро ничего не мог от нее добиться!
(Рчень оживившись, подходит к клетке и начинает щелкать
пальцами и дирижировать.)
Канарейка засвистела.
Николай Валерианович, не в службу, а в дружбу... ей надо
подыграть на органчике... будьте так добры, там, на столике...
повертите ручку!
Министр подходит к шкатулочке, вертит ручку, шкатулочка играет. Канарейка
начинает петь: «Боже, царя храни!», свистит, потом опять поет то же самое:
«...Боже, царя храни...»
МИНИСТР. Поразительно!
Военная музыка уходит.
Что же это за такая чудесная птица?
НИКОЛАЙ. Ее презентовал мне один тульский почтовый чиновник.
Год учил ее.
МИНИСТР. Потрясающее явление!
НИКОЛАЙ. Ну, правда, у них там, в Туле, и канарейки какие!
(Щелкает пальцами.)
Канарейка: «...бо... ря... ни... ца...», свистит, потом опять налаживается: «храни!..
Боже, царя храни...» и, наконец, запустив руладу, наотрез отказывается дальше
петь. Министр перестает крутить ручку.
Опять что-то в ней заело!
252
БУЛГАКОВ
МИНИСТР. Все-таки какое же искусство!
НИКОЛАЙ. Среди тульских чиновников вообще попадаются исклю-
чительно талантливые люди.
МИНИСТР. Она поет только первую фразу гимна?
НИКОЛАЙ. И то слава Богу! Так на чем же мы остановились,
Николай Валерианович?
МИНИСТР. Срок. Полагается трехлетний.
НИКОЛАЙ. Эхе-хе... Ну, что же...
МИНИСТР. Разрешите формулировать, ваше величество? (Читает
по бумаге, правя карандашом.) «На основании высочайшего
повеления, последовавшего сего числа июля тысяча девятьсот
третьего года по всеподданнейшему докладу министра юсти-
ции, крестьянин Иосиф Виссарионович Джугашвили, за госу-
дарственное преступление, подлежит высылке в Восточную
Сибирь под гласный надзор полиции сроком на три года».
НИКОЛАЙ. Утверждаю.
МИНИСТР. Разрешите откланяться, ваше величество?
НИКОЛАЙ. До свиданья, Николай Валерианович, был очень рад
повидать вас.
Министр, кашляя, выходит. Оставшись один, Николай открывает балконную
дверь, садится за стол, нажимает кнопку. Появляется флигель-адъютант.
Пригласите.
ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТ. Слушаю, ваше величество. (Выходит.)
В дверях появляется военный министр Куропаткин, кланяется.
Темно.
КАРТИНА ДЕСЯТАЯ
...Из темноты — огонь в печке. Опять Батум, опять в домике Сильвестра.
Зимний вечер. С моря слышен шторм.
Порфирий у огня сидит на низенькой скамеечке.
Потом встает (он стал чуть заметно прихрамывать) и начинает ходить по
комнате, что-то обдумывая и сам с собою тихо разговаривая.
ПОРФИРИЙ (горько усмехнувшись). Она больше Франции... Что ж
тут поделаешь... тунгузы... (Цодходит к окну.) Вот так ночка...
Черт месяц украл и спрятал в карман... да...
Послышался звук отпираемой ключом двери. Входит Наташа.
Ну, что, есть что-нибудь?
НАТАША (снимая пальто). Ничего нет ни у кого.
ПОРФИРИИ. Я так и ожидал.
Пауза.
Надо глядеть правде в глаза. Нет вести ни у кого. И больше
никто и никогда от него вестей не получит.
НАТАША. Что это значит? Почему?
ПОРФИРИЙ. Потому, Наташа, что он погиб.
НАТАША. Что ты говоришь и зачем? Ведь для того чтобы так
сказать, нужно иметь хоть какое-нибудь основание.
ПОРФИРИЙ. Основание у меня есть. Никто так, как я, не знал этого
человека! И я тебе скажу, что куда бы его ни послали, за эти
Я®
ЭДТУМ
два месяца он сумел бы откуда угодно подать весть о себе. А
это молчание означает, что его нет в живых.
НАТАТПА, Что ты каркаешь, как ворон? Почему непременно он
должен был погибнуть?
ПОРФИРИЙ. Грудь... у него слабая грудь. Они знают, как с кем
обойтись: одних они хоронят, прямо в землю зарывают, а
других в снег! А ты не знаешь, что такое Сибирь. Эта
Иркутская губерния больше, чем Франция! Там в июле бывает
иногда иней, а в августе идет снег! Стоило ему там захво-
рать — и ему конец. Я долго ломал голову над этим молча-
нием, и я знаю, что говорю. Впрочем, может быть и еще одно:
кто поручится, что его не застрелили, как Ладо Кецховели, в
тюрьме?
НАТАТПА. Все это может быть, но мне больно слушать. Ты стал
какой-то малодушный. Что ты все время предполагаешь
только худшее? Надо всегда надеяться.
ПОРФИРИЙ. Что ты сказала? Я малодушный? Как у тебя повер-
нулся язык? Я спрашиваю, как у тебя повернулся язык? Кто
может отрицать, что во всей организации среди оставшихся
и тех, что погибли, я был одним из самых боевых! Я не сидел
в тюрьме? А? Я не был ранен в первом же бою, чем я горжусь?
Тебя не допрашивал полковник Трейниц? Нет? А меня он
допрашивал шесть раз! Шесть ночей я коверкал фамилию
Джугашвили и твердил одно и то же — не знаю, не знаю, не
знаю такого! И разучился на долгое время мигать глазами,
чтобы не выдать себя! И Трейниц ничего от меня не добился!
А ты не знаешь, что это за фигура! Я не меньше, чем вы,
ждал известий оттуда, чтобы узнать, где он точно! Я надеялся...
почему? Потому что составлял план, как его оттуда добыть!
НАТАТПА. Это был безумный план.
ПОРФИРИЙ. Нет! Он безумным стал теперь, когда я всем сердцем
чувствую, что некого оттуда добывать! И сказал я тебе это для
того, чтобы мы зря себя не терзали. Это бесполезно.
Послышался тихий стук в окно.
Кто же это может быть? Отец стучать в окно не станет.
(Подходит к окну.)
НАТАША. Кто там?
ПОРФИРИЙ. Такая тьма, не разберу...
НАТАША (глядя в окно). Солдат не солдат... Чужой...
ПОРФИРИЙ. Ах, чужой... Тогда это нам не надо. Я знаю, какие
чужие иногда попадаются. Опытные люди! Погоди, я спрошу.
(Уходит из комнаты. Послышался глухо его голос.) Что нужно,
кто там?
СТАЛИН (очень глухо, неразборчиво, сквозь вой непогоды). Сильвестр
еще здесь живет?
ПОРФИРИЙ (глухо). Но его нету дома. А кто вы такой?
СТАЛИН. А Наташу можно позвать?
ПОРФИРИЙ. Да вы скажите, кто спрашивает?
СТАЛИН. А кто это говорит?
ПОРФИРИЙ. Квартирант.
СТАЛИН. А Порфирия нету дома?
ПОРФИРИЙ. Да вы скажете, кто вы такой или нет?
Сталин умолкает. Послышались удаляющиеся шаги.
НАТАША (смотрит в окно). Постой, постой, постой! Что ты
делаешь? (Срывается с места.)
Порфирий выбегает ей навстречу из передней.
ПОРФИРИЙ. Что такое?
НАТАША (убегая в переднюю). Да ты глянь!..
Порфирий подбегает к окну, всматривается. Брякнул крючок, стукнула дверь в
передней. Наташа выбежала из дому. Ее голос послышался глухо во дворе.
Постой! Остановись, вернись!
ПОРФИРИЙ (некоторое время смотрит в окно, потом пожимает
плечами). Не разберу... (fldem к передней.)
Из передней входят Наташа и Сталин. Сталин в солдатской шинели и фуражке.
НАТАША. Смотри!
ПОРФИРИЙ. Этого не может быть!.. Сосо!..
СТАЛИН. Здравствуй, Порфирий. Ты меня поверг в отчаяние
своими ответами. Я подумал, куда же я теперь пойду?
ПОРФИРИЙ. Но, понимаешь... понимаешь, я не узнал твой голос...
НАТАША Сталину). Да снимай шинель!
ПОРФИРИЙ. Нет, постой! Не снимай! Не снимай, пока не скажешь
одно слово... а то я с ума сойду! Как?!
СТАЛИН. Бежал. (Начинает снимать шинель.)
ПОРФИРИЙ. Из Сибири?! Ну, это... это... я хотел бы, чтобы его
увидел только один человек — полковник Трейниц! Я хотел
бы ему его показать! Пусть он посмотрит! Через месяц бежал!
Из Сибири! Что же это такое? Впрочем, у меня было пред-
чувствие на самом дне души...
НАТАТПА. У тебя было предчувствие? На дне души? Кто его сейчас
хоронил только что вот? (Сталину.) Он тебя сейчас только
похоронил здесь, у печки... у него, говорит, грудь слабая...
Сталин идет к печке, садится на пол, греет руки у огня.
СТАЛИН. Огонь, огонь... погреться...
ПОРФИРИЙ. Конечно, слабая грудь, а там — какие морозы! Ты же
не знаешь Иркутской губернии, что это такое!
СТАЛИН. У меня совершенно здоровая грудь и кашель прекратил-
ся... (Теперь, когда Сталин начинает говорить, становится
понятным, что он безмерно утомлен.) Я, понимаете, прова-
лился в прорубь... там... но подтянулся и вылез... а там очень
холодно, очень холодно... И я сейчас же обледенел... Там все
далеко так, ну, а тут повезло: прошел всего пять верст и увидел
огонек... вошел и прямо лег на пол... а они сняли с меня все
и тулупом покрыли... Я тогда подумал, что теперь я непре-
менно умру, потому что лучший доктор...
ПОРФИРИЙ. Какой доктор?
СТАЛИН. А?.. В Гори у нас был доктор, старичок, очень хороший...
ПОРФИРИЙ. Ну?
СТАЛИН. Так он мне говорил: ты, говорит, грудь береги... ну, я,
конечно, берегся, только не очень аккуратно... И когда я,
значит, провалился... там... то подумал: вот я сейчас буду
умирать. Конечно, думаю, обидно... в сравнительно молодом
возрасте... и заснул, проспал пятнадцать часов, проснулся, а
.БАТУМ 2S&
вижу — ничего нет. И с тех пор ни разу не кашлянул. Какой-то
граничащий с чудом случай... А можно мне у вас ночевать?
НАТАША. Что же ты спрашиваешь?
ПОРФИРИЙ. Как же ты спрашиваешь?
СТАЛИН. Наташа, дай мне кусочек чего-нибудь съесть.
НАТАША. Сейчас, сейчас, подогрею суп!..
СТАЛИН. Нет, нет, не надо, умоляю! Я не дождусь. Дай чего-нибудь*
хоть корку, а то, ты знаешь, откровенно, я двое суток ничего
не ел...
ПОРФИРИЙ (бежит к буфету). Сейчас, сейчас, я ему дам... (Вы-
нимает из. буфета хлеб и сыр, наливает в стакан вино.) Пей.
Сталин съев кусок и глотнув вина, ставит стакан и тарелку на пол, кладет
голову на край кушетки и замолкает.
НАТАША. Сосо, ты что? Очнись...
СТАДИИ. Не могу... я последние четверо суток не спал ни одной
минуты... думал, поймать могут... а это было бы непереноси-
мо... на самом конце...
ПОРФИРИЙ. Так ты иди ложись скорей!
СТАЛИН. Нет, ни за что! Хоть убей, не пойду от огня... пусть тысяча
жандармов придет, не встану... я здесь посижу... (Засыпает.)
ПОРФИРИИ. Что же с ним делать?
НАТАША. Оставь! Оставь его! Отец вернется, вы его тогда сонного
перенесете.
ПОРФИРИЙ. Ага... ну, хорошо...
В это время слышно, как открывают входную дверь.
Вот отец! Только молчи, ничего не говори! Стой здесь!
СИЛЬВЕСТР (входит, всматривается). Что?!
Пауза.
Вернулся?..
ПОРФИРИЙ. Вернулся!
Занавес
24 июля 1939 года
М. Булгаков. 1932
М. Булгаков и Е. Булгакова. 1932 и 1939 гг.
М. Булгаков. 1930-е гг.
К. Станиславский. 1930-е гт.
'a/t/k//
АаЛеЛ Ле
О А
'9 и- ’i-ie’.
На) Cj& D £
&\ , Оц iaaaxjujO
п^/и г.
Омйлч), catuiXMjm
М. Булгаков. 1933
Письмо М. Булгакова к К. Станиславскому
от 18 марта 1931 г.
Эскиз декораций П. Вильямса
к спектаклю «Мольер». I акт.
МХАТ им. М. Горького
П. Вильямс. Автопортрет. (Холст, масло)
«МОЛЬЕР»
МХАТ имени М. Горького, 1936
М. Болдуман — Людовик XIV
В. Станицын — Мольер
Б. Ливанов — Муаррон
А Степанова — Арманда Бежар
М. Яншин — Бутон
М. Булгаков. 1935
М. Булгаков в шапочке Мастера. 1936
Е. Булгакова и М. Булгаков. 1930-е гг.
Эскиз декораций П. Вильямса
к спектаклю «Последние дни». («Мойка»).
МХАТ им. М. Горького
А. Степанова — Пушкина,
С. Пилявская — Гончарова
«ПОСЛЕДНИЕ ДНИ»
МХАТ имени М. Горького, 1943
С. Пилявская — Гончарова, А, Тарасова — Пушкина
В. Ершов — Николай I, А. Тарасова — Пушкина
В. Топорков — Битков Н. Хмелев — Дубельт
В. Станицын — Жуковский
К. Головко — Пушкина, П. Массальский — Дантес
Эскиз декораций П. Вильямса
к спектаклю «Последние дни» («Метель»).
МХАТ им. Горького
ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ
И ВАРИАНТЫ
КАБАЛА СВЯТОШ
Пьеса из музыки и света
Драма в четырех актах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ /ЛИЦА/
ЛЮДОВИК ВЕЛИКИЙ, король Франции.
МАДЛЕНА БЕЖАР, актриса.
АРМАНДА БЕЖАР ДЕ МОЛЬЕР, актриса.
ГОСПОЖА БОВАЛЬ, актриса.
ЖАН-БАТИСТ ПОКЕЛЕН, всадник де Мольер, драматург.
ЖАН-ЖАК БУТОН, камердинер Мольера.
ШАРЛЬ ДЕ ЛАГРАНЖ, актер по прозвищу «Регистр».
АНТУАН МУАРРОН, знаменитый актер-любовник, приемный
сын Мольера.
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК, королевский шут.
МАРКИЗ Д’ОРСИНЬИ, дуэлянт по кличке «Одноглазый, помо-
лись!».
МАРКИЗ ДЕ ШАРРОН, архиепископ города Парижа.
ШАРЛАТАН с клавесином.
НЕЗНАКОМКА в маске.
МАРКИЗ ДЕ ЛЕССАК, игрок.
ЛАФАРЕ, дряхлая нянька Мольера.
МОНАШКА.
ПРИДВОРНЫЕ, ГВАРДЕЙСКАЯ СТРАЖА, ШЕСТЬ СВЯТОШ
В ПЛАЩАХ, СУФЛЕР.
Действие в век Людовика XIV в 60-х — 70-х годах.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА1
1. ЛЮДОВИК XIV, король Франции.
2. МАДЛЕНА БЕЖАР, актриса.
3. АРМАНДА ДЕ МОЛЬЕР.
4. ЖАН-ЖАК БУТОН, тушитель свечей.
5. БАЛАФРЕ, маркиз.
6. АРЛЕ ДЕ ШАНВАЛЛОН, архиепископ Парижа.
7. ОТЕЦ ВАРФОЛОМЕЙ, полоумный.
8. САПОЖНИК-РУГАТЕЛЬ.
9. МОНТФЛЕРИ, актер.
10. ШАРЛЬ ВАРЛЕ ДЕ ЛАГРАНЖ, по прозвищу «Регистр»,
актер-любовник.
11. МИШЕЛЬ БОЙРОН, актер-любовник.
12. БОВАЛЬ, актриса.
13. МОНАШКА.
14. ЖАН-БАТИСТ ПОКЛЕН, всадник де Мольер.
ПРИДВОРНЫЕ, ВРАЧИ, АПТЕКАРИ, ГВАРДЕЙЦЫ.
Действие в Париже, в царствование Людовика XIV
1 В рукописи Булгакова сохранился первоначальный список
действующих лиц.
/ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ/
/КАРТИНА ПЕРВАЯ/
За закрытым занавесом слышен раскат хохота сотен людей. Занавес открыва-
ется — сцена представляет театральные уборные. Какие-то занавесы. Множе-
ство свечей. Зеркала. Кресла. Свечи перед зеркалами. Видно, что свету не
пожалели. Одна свеча почему-то на полу, впопыхах оставили. Уборная пуста.
Один только Жак1 припал к щели в боковом занавесе, за которым сцена. Виден
его зад с заплатой. Слышны последние строки пьесы, слов разобрать нельзя,
затем хохот, затем шорох поднимающегося занавеса, и затем тишина. Мольер
выбегает в костюме и гриме Сганареля, смешон, нос с бородавкой. Грим плывет
с его лица.
МОЛЬЕР. Воды! Полотенце!
ЖАК. Сейчас. (Додает стакан с водой и красным вином.)
Мольер жадно припадает к стакану. В этот момент глухо сквозь все занавесы
покатился грохот. Вбегает Мадлена откуда-то сбоку. Встревожена, возбуждена.
МАДЛЕНА. Король аплодирует!
МОЛЬЕР. Да! Да! (Глаза испуганы, метнулся.)
Влетает некто в шутовском костюме врача, в очках колесами, с дурацким носом.
НЕКТО. Король аплодирует!!
МОЛЬЕР. Полотенце, черт!
РОЖА (высовываясь в дверь). А там за вами монашки пришли...
МОЛЬЕР (ужасаясь). Какие монашки? (Жалобно.) Зачем? Что вы?
Я не хочу! Кто это?
РОЖА. (нрзб).
МОЛЬЕР. Какие монашки?
ЖАК. Мэтр, вы им хотели дать стирать белье. Бедные монашки.
МОЛЬЕР. Ах, боже. Пусть придут в театр вечером... Полотенце, черт!
(Вытирает лоб, пудрится.)
МАДЛЕНА. Батист, скорее! (Исчезает.)
МОЛЬЕР. Да, да. (^Крестится у занавеса.) Пречистая Дева! Пречи-
стая Дева! Жак, давай занавес.
ЖАК. Момент...
Отодвигает занавес, и появляется ярко освещенная люстрами пустая сцена; видна
она сбоку. Перед сценой чувствуется темно-синий загадочный провал зала. Но ни
одного человека из публики не видно. Мольер поднимается на сцену и поворачи-
вается, теперь он виден нам в профиль. Кошачьей походкой двигается к рампе.
Еще издали начинает приседать и кланяться, метет шляпой пол. При его
появлении из провала начинает аплодировать один человек. За ним мгновенно
все, грохот звука. Мольер у рампы взмахивает шляпой, и настает тишина.
МОЛЬЕР (в пустую синь). Ваше величество! (Первые слова он
1 Жак — Жан-Жак Бутон.
WL БУЛГАКОВ
произносит с чуть заметным дефектом, как бы заикаясь, но
чем дальше, тем более крепнет и выравнивается голос.) Свет-
лейший государь! Актеры нашей труппы поручили мне бла-
годарить вас за ту снисходительность, за ту честь, которую вы
оказали нам, посетив спектакль. Сир! (Прижимает руку к
сердцу, метет пером шляпы пол.) Мы приняли ее с трепетом.
Я говорить не могу, но все верные, все подданные, все
послушные слуги ваши осмеливаются просить вас, сир, если
вы не чувствуете себя утомленным, посмотреть еще один
дивертисмент...
Тишина приобретает характер мертвой.
ГОЛОС (молодой, ясный, необыкновенно четко выговаривающий слова,
из сини). Напротив, господин де Мольер, я сам хотел просить
вас об этом и боялся лишь одного, что устали ваши талант-
ливые актеры.
МОЛЬЕР (сгибаясь). О, сир! Муза, муза! Я надеюсь, ваше величество,
что вы, с безмерной вашей снисходительностью, простите нам
некоторые недостатки в освещении, объясняются они лишь
нашей поспешностью, нашим волнением при мысли, что мы
будем играть перед вами, король. Проклятый толстяк Жак,
влюбленный, ваше величество, тушилыцик свечей, а с ними
и многих моих планов... (рмотрит на покосившуюся свечу в
люстре с комическим недоумением. В зале легкий смешок.)
ЖАК. А вот это и лишнее... И всегда пересолит! И нечего мое имя
упоминать всуё.
ГОЛОС. Я в восхищении, господин де Мольер!
МОЛЬЕР (взмахнув шляпой). Да здравствует король!
В ответ из зала короткий оглушительный крик: «Да здравствует король!»
Лагранж у зеленого светильника машинально и печально снимает шляпу.
Сцена! Занавес!
Жак закрывает занавесами и Мольера от нас, и Мольера от короля. За занавесом
начинает звують музыка. Через сцену пробежал танцор. Мольер появляется в
уборной. Лицо его искажено яростью.
МОЛЬЕР. Убью его и зарежу!
ЖАК. Кого бы это он хотел зарезать в столь радостный час?
МОЛЬЕР. А! (Поворачивается к Жаку и схватывает его за глотку.)
ЖАК (несколько выйдя из своего флегматического состояния). Караул!
Меня душат на королевском спектакле!
На этот крик вбегает Мадлена и мадемуазель Боваль в гриме служанки. Лагранж
шевельнулся у своего огня и опять стал неподвижен. Мадлена и актриса
схватывают Мольера за штаны, пытаясь оттащить от Жака. Мольер делает
попытку лягаться. Наконец отрывают Мольера от Жака вместе с куском Жакова
кафтана и валят его в кресло.
МАДЛЕНА. Батист, вы с ума сошли! В зале все слышно!
МОЛЬЕР. Пустите меня к его глотке!
АКТРИСА. Господин де Мольер, я умоляю вас успокоиться... Что
случилось?
МАДЛЕНА (холодно). Господин де Мольер, я вам советую помнить
о вашем сердце.
ЖАК (глядясь в зеркало). Здорово сделано... (Цоворачиваясь к Моль-
еру.) В чем дело?
КОАЛА СВЙТОШ Яй
МОЛЬЕР. Этот негодяй доконает меня... Я не понимаю, зачем я
держу при себе мучителя?
МАДЛЕНА. Жак, подайте господину де Мольеру воды!
ЖАК. Нет уж, подайте вы сами, он меня укусит.
Шарлатан подает воду.
МОЛЬЕР (выпив воды, плачущим голосом). Сорок раз играли... Все
было в порядке... А при короле свеча повалилась в люстре,
воском каплет на пол...
ЖАК. Вы, господин де Мольер, выделывали коленца с палашом и
сами повалили свечку.
МОЛЬЕР. Врешь, каналья!
Лагранж, прислонившись к стене, вдруг начинает тихо плакать.
[ЖАК.]1 Как угодно...
БОВАЛЬ. Он прав, господин де Мольер. Вы задели свечку шпагой.
МОЛЬЕР. В зале смеются! Король удивлен!..
ЖАК. Король самый воспитанный человек во Франции и не заметил
никакой свечки...
МОЛЬЕР. Так я повалил?
Актрисы обе кивают головой.
Я повалил? Гм. Почему же я в таком случае на тебя кричал?
Жак судорожно смеется.
Это я, значит, повалил. Тут я, кажется, что-то надорвал у тебя?
ЖАК (сардонически смеется. Глядя на свою растерзанную грудь). Да,
немножко...
Выглядывает встревоженная физиономия. Восклицает: Мадемуазель Бежар и
Боваль, выход, выход!»
МАДЛЕНА. Бегу! (И исчезает.)
Актриса исчезает тоже. За сценой глухо слышна музыка, она то возникает, то
прекращается. Слышен далекий гул смеха.
МОЛЬЕР. Это... это... возьми один из моих кафтанов...
ЖАК. Мерси. (Мгновенно снимает и кафтан, и штаны, проворно
надевает одни из штанов Мольера с кружевными канонами,
завязывает лентой...)
МОЛЬЕР. Э... Э... Э! А штаны почему?
ЖАК. Дорогой мэтр! Согласитесь сами, что это верх безвкусицы,
соединить такой чудный кафтан с моими штанами. Посмот-
рите, ведь это же срам — штаны! (Надевает и кафтан.) Мэтр,
в кармане обнаружил я две серебряные монеты незначитель-
ного достоинства. Как прикажете с ними поступить?
МОЛЬЕР (хронически). В самом деле, как бы с ними поступить? Я
думаю, лучше всего их сдать в музей.
ЖАК. Я тоже. Я сдам. (Прячет деньги.) Ну, я пошел снимать нагар.
(Сооружается свечными щипцами.)
МОЛЬЕР. Попрошу не пялить со сцены глаз на короля!
ЖАК (укоризненно). Кому вы это говорите, мэтр? Я тоже воспитан,
потому что француз по происхождению.
1 Здесь «Жак* исправлено на «Бутон*.
Ж11в
МОЛЬЕР. Ты француз по происхождению и болван по профессии.
ЖАК. Вы по профессии великий артист и грубиян по характеру.
(Уходит.)
МОЛЬЕР. Я совершил какой-то грех, и Господь послал мне его в
Лиможе. Ну-с, теперь с вами. Итак, я оставляю ваш клавесин
на шесть гастролей. Я сам не поклонник таких штук, но
публике нравится. Пусть позабавится в антракте. Скажите мне,
как вы это делаете?
ШАРЛАТАН. Уважаемый господин де Мольер, это секрет.
МОЛЬЕР. Ну, конечно, пружины, которые вы жмете!!
Шарлатан загадочно улыбается.
Возьмите аккорд.
Шарлатан подходит к клавесину, машет над ним таинственно руками, клавесин
играет нежно.
(Стараясь поймать Шарлатана за руки.) Удивительно. Ну,
ладно. Получайте задаток и завтра приходите.
Шарлатан берет деньги и уходит.
ФИЗИОНОМИЯ В ПОРТЬЕРАХ (тревожно). Господин де Мольер,
выход!
МОЛЬЕР. Да! (У занавеса крестится, волнуется, затем исчезает в
портьерах.)
Глухо слышно действие, немедленно за исчезновением Мольера доносится раскат
смеха. Портьера, ведущая в уборную с зеленым огнем, отодвигается, и возникает
Арманда. Черты лица ее прелестны, и неуловимо она напоминает Мадлену. Ей
лет восемнадцать. Хочет шмыгнуть мимо Лагранжа.
ЛАГРАНЖ. Постойте!
АРМАНДА. Ах, это вы, милый Регистр? Чего вы здесь притаились
как мышь? А я смотрела на короля! Но я спешу.
ЛАГРАНЖ. Незачем. Успеется. Он на сцене. Во-первых, почему вы
называете меня Регистр? Быть может, кличка мне неприятна.
АРМАНДА. Господин Лагранж, вся труппа очень уважает вашу
летопись и вас, и невольно назвала вас Регистр. Но, если
угодно, я не буду вас так называть.
ЛАГРАНЖ. Я жду вас здесь.
АРМАНДА. Зачем?
ЛАГРАНЖ (вынимает шпагу). Я вас заколю, если вы не откажетесь
от своего плана.
АРМАНДА. Какое право вы имеете на меня?!
ЛАГРАНЖ. Вы смеетесь над моим регистром, но вы смотрите...
сегодня семнадцатое, и я поставил черный крестик.
АРМАНДА. А что это значит? Разве случилось что-нибудь дурное
в театре?
ЛАГРАНЖ. Случится сейчас. Вы хотите выйти за него замуж?
АРМАНДА. Но, господин Лагранж...
ЛАГРАНЖ (направляет на нее шпагу). Хотите?..
АРМАНДА (со страхом). Вы страшный убийца...
ЛАГРАНЖ. Арма! Арма! Я люблю вас! Не разбивайте общую жизнь.
Вы погибнете и его погубите. Ведь вы девочка.
АРМАНДА. Я полуженщина. Ну, колите. Пусть пропадает моя юная
жизнь.
ЛАГРАНЖ. Идите и губите его. (Уходит.)
iiiieee
МОЛЬЕР (выбегает со сцены). Арма!
АРМАНДА Мой золотой мэтр!
МОЛЬЕР. Ну, иди, иди сюда, моя...
Бутон входит.
А, черт возьми! (Бутону.) Вот что: пойди осмотри свечи в
подъезде.
БУТОН. Я только что оттуда.
МОЛЬЕР. Угу. Тогда вот что: сбегай к буфетчице в партер и принеси
мне кувшин вина.
БУТОН. Я принес уже. Вот оно.
МОЛЬЕР (тихо, сквозь зубы). Тогда вот что: пойди просто отсюда
ко всем чертям. Куда-нибудь.
БУТОН. С этого прямо и нужно было начинать, не говоря о вине
и свечах. (Выходит.) Эхе-хе. (От двери.) Мэтр, скажите, пожа-
луйста, сколько вам лет?
МОЛЬЕР. Это что значит?
БУТОН. Публика спрашивала меня.
МОЛЬЕР. Негодяй, пошел вон!
Бутон исчезает. Мольер закрывает за ним двери.
АРМАНДА (хохочет). Что с ним?
МОЛЬЕР. С ним бывает иногда. Ну, вот, хоть на минуту мы одни.
Арма, целуй меня.
АРМА (повисает у него на шее). Ах, нос, какой нос. Я не могу. Под
него не подлезешь. Снимай его.
МОЛЬЕР (снимает нос и парик, оказывается человеком лет сорока
с лицом, изборожденным страстями, и глазами как угли).
Целуй.
АРМА. Ах, как я люблю вас! Мне кажется порою, что это мне
грезится... Вы — Жан-Батист...
МОЛЬЕР. Покелен! (Целует ее.)
АРМАНДА. Де Мольер. А я целую вас. Как самого обыкновенного
актера!
МОЛЬЕР. А ты целовала кого-нибудь?
АРМАНДА. Нет, нет...
МОЛЬЕР. Смотри на меня, лукавое и обольстительное дитя... Мне
уже сорок лет, вот золотые зубы, морщины... Ты не будешь
мне изменять?
АРМАНДА. Ах, разве можно изменять! Это же свинство! (Целует.)
МОЛЬЕР. Ты будешь знаменитой актрисой. Я тебе ручаюсь за это...
(В дверь стучат.) Ну, решай, я не могу более терпеть. Хочешь
стать моей женой, венчанной перед богом и людьми?
АРМАНДА. Хочу.
МОЛЬЕР. Любишь, не лжешь?
АРМАНДА. Люблю!
МОЛЬЕР. Ах ты, господи! Сейчас! Вот что... Ночью, когда все огни
погаснут, выберись из дома, приходи к калитке у сада, я буду
тебя ждать здесь... И мы договорим, а завтра обвенчаемся.
В дверь начинают грохотать, слышны вопли Бутона: «Мэтр, мэтр». /Мольер/
у двери, открывает.
БУТОН (вбегает). Мэтр, спектакль кончают. (Кланяется.) Войдите!
Лагранж и Одноглазый входят. Одноглазый в мундире Компании Черных мушке-
теров, правого глаза у него нет, он носит черную повязку.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Господин де Мольер?
МОЛЬЕР (обольстительно). Ваш покорнейший слуга.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Король приказал мне вручить вам его плату за
билет — пятьдесят су. (Подает монету.)
МОЛЬЕР (целует ее. Бутону). Ювелиру ночью, разбуди, заплачу
тройную плату, пусть вставит в медальон и на цепочку.
ОДНОГЛАЗЫЙ. И шесть тысяч ливров за исполненный вами сверх
программы стихотворный экспромт.
МОЛЬЕР. О, король!.. (Лагранжу.) Прими деньги в кассу театра.
Лагранж берет мешок и уходит. За сценой внезапно грохот аплодисментов.
(Одноглазому.) Прошу у вас прощения, сударь.
Исчезает за сценой. Аплодисменты, шум, затем победоносный гвардейский марш,
который играют только трубы.
ОДНОГЛАЗЫЙ (Арманде). Сударыня, я очень счастлив, что случай
позволил мне представиться вам: маркиз де Клинте д’Орсиньи.
АРМАНДА. Ах, мне очень лестно.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Без сомнения, сударыня. Вы играете в этой труппе?
БУТОН (вполголоса). Началось. Гвардейский прилипала. О, мой
легкомысленный мэтр!
ОДНОГЛАЗЫЙ. У вас, значит, привычка разговаривать с самим
собой?
БУТОН. Да, сударь. Вы знаете, сударь, я одно время разговаривал
во сне.
ОДНОГЛАЗЫЙ (холодно). Да что вы?
БУТОН. Ей-богу. И какой курьез, вообразите.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Что за черт такой, помолись. Сударыня, без сомне-
ния, ваше очаровательное лицо служит украшением...
БУТОН. Дико кричал во сне. Восемь лучших врачей в Лиможе
лечили меня...
ОДНОГЛАЗЫЙ. И они помогли вам, надеюсь?
БУТОН. Нет, сударь. Они сделали мне в три дня восемь кровопу-
сканий, после чего я лег и остался неподвижен... ежеминутно
приобщаясь Святых тайн...
ОДНОГЛАЗЫЙ. Вы оригинал, почтеннейший. Помолись! Я льщу
себя надеждой, сударыня... Кто он такой, сударыня?!
АРМАНДА. Ах, сударь, это тушилыцик свечей в нашей труппе —
Жан-Бутон.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Милейший, в другой раз я с наслаждением послу-
шаю о том, как вы орали во сне.
Появляется Мольер, несколько удивлен тем, что Одноглазый застрял в уборной.
МОЛЬЕР. Позвольте вас познакомить, мадемуазель, с маркизом...
ОДНОГЛАЗЫЙ. ..д’Орсиньи. Я уж имел счастье.
МОЛЬЕР. Моя невеста.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Поздравляю вас, сударь!
Пауза.
Честь имею кланяться, иду догонять короля.
МОЛЬЕР. Всего наилучшего, (Арманде) Итак, сударыня, я буду
переодеваться.
АРМАНДА. До свидания, мэтр! (Выходит.)
МОЛЬЕР (провожая ее). Луны нет, я буду ждать...
Арманда исчезает.
Попроси госпожу Мадлену Бежар ко мне и гаси огни.
БУТОН. Сейчас. (Уходит)
Мольер быстро переодевается и стирает грим.
МАДЛЕНА (разгримированная входит, очень встревожена). Вы звали
меня к себе?
МОЛЬЕР. Да, простите. У вас разговаривать нельзя, там мешают.
Мадлена, у меня очень важное дело...
Мадлена берется за сердце, садится.
Мадлена, я хочу жениться.
МАДЛЕНА (мертвым голосом). На ком?
МОЛЬЕР. На Арманде.
МАДЛЕНА. Скажите, что вы пошутили. Но только эта шутка дурная.
Я старше вас на четыре года, у меня тоже больное сердце.
Огни повсюду начинают гаснуть постепенно.
МОЛЬЕР. Почему это невозможно?
МАДЛЕНА. Ты спрашиваешь! Ты спрашиваешь! Ты говоришь
своей жене, с которой прожил двадцать лет, ты говоришь, что
женишься на ее сестре! Этого не будет!
МОЛЬЕР. Ты не жена мне!
МАДЛЕНА. Стыдись! Не повторяй этого!
МОЛЬЕР. Дикая страсть обуяла меня, Мадлена! Отпусти меня,
умоляю тебя!
МАДЛЕНА. Посмотрите все, как бросают жену! Посмотрите!
МОЛЬЕР. Тише, Мадлена, тише...
МАДЛЕНА. Ты помнишь, как семнадцатого числа давно-давно тебя
посадили в тюрьму?
МОЛЬЕР. Помню.
МАДЛЕНА. Кто же приносил тебе передачу и белье в тюрьму?
МОЛЬЕР. Ты. Я никогда это не забуду.
МАДЛЕНА. Кто ухаживал за тобой двадцать лет, всегда хворым и
ужасным человеком?
МОЛЬЕР. Ты, ты.
МАДЛЕНА. Кто помог тебе поставить на ноги все это дело? Кто
понимал твои замыслы с полуслова?
МОЛЬЕР. Ты.
МАДЛЕНА. И вот, когда прошло двадцать лет, ты мне сказал, что
я тебе не жена?
МОЛЬЕР. Мадлена, мне самому тяжело, мне очень тяжело, но
пойми, иначе быть не может.
МАДЛЕНА. Я не видела никогда в жизни такого сердца, как твое!
Никогда собаку, которая прожила в доме десять лет, и ту никто
не выгонит! Понимаешь, перед собакой было бы стыдно. Не
совершай, Мольер, преступления, откажись от своих слов!
МОЛЬЕР. Мадлена!
МАДЛЕНА. Ты страшный, страшный человек, Мольер. Иногда мне
кажется, что ты не живой, ты призрак! Ты не думаешь ни об
одном живом существе возле тебя. Ты погружен только в свои
266 М.БУЛГАКОВ
фантазии, да, я знаю, они талантливы. Ты — талант. Но
живых людей ты топчешь в грязь! Успокой мое сердце,
откажись от нее.
МОЛЬЕР. Мадлена, сжалься, отпусти меня.
МАДЛЕНА (крестится). Мой Боже!
МОЛЬЕР. Между нами уже давно лишь только дружба прочная,
неизменная, освященная годами, но любви, конечно, нет. Не
протестуй, уволь меня.
МАДЛЕНА. Страсти всю жизнь грызут тебя, ты их раб, мне это
известно. И вот: зачем тебе непременно Арманда? Ты всегда
любил женщин, выбирай любую, сойдись с ней, но только не
Арманду!
МОЛЬЕР. Я люблю ее!
МАДЛЕНА. Страшный грех: она мне сестра!
МОЛЬЕР. Предрассудок, Мадлена, я тебя уважаю, мне больно терять
твою дружбу, но я люблю ее.
МАДЛЕНА (на коленях). Я буду ухаживать за тобою верно, как
нянька, я не буду препятствовать ничему... Женись на другой,
но только не на Арманде1.
МОЛЬЕР. Ты сходишь с ума. Не терзай меня.
МАДЛЕНА (вскрикивает). Ты не можешь жениться на ней!
МОЛЬЕР (шепотом). Я должен жениться на ней. Поздно. Обязан.
Поняла?
МАДЛЕНА. Вот что. Мой Бог. Мой Бог.
Пауза.
Так. Кончено. Женись. Сил у меня больше нет, я отпускаю
тебя. Мольер, мне тебя жаль.
МОЛЬЕР. Ты не лишишь меня своей дружбы? Не правда ли?
МАДЛЕНА. Не подходи ко мне, умоляю тебя. Не подходи...
Пауза.
Слушай. Из труппы я ухожу.
МОЛЬЕР. Ты мстишь?
МАДЛЕНА. Видит бог, нет! Нет. Я отдала сцене двадцать пять
лет. Довольно, я устала. Я устала, давно уже мечтаю я об
отдыхе.
МОЛЬЕР. Останься.
МАДЛЕНА. Нет.
МОЛЬЕР. Театр, конечно, даст тебе пенсию.
МАДЛЕНА. Спасибо.
МОЛЬЕР. Я думаю, что когда твое горе уляжется, ты вернешь и
мне, и всем нам свое расположение.
МАДЛЕНА. Нет, никогда не верну.
МОЛЬЕР. Ты и Арманду не хочешь видеть?
МАДЛЕНА. Нет, Арманду я не хочу делать несчастной. Она ничего
не должна знать. Понял?
МОЛЬЕР. Да, хорошо. Ты непреклонна. Я не буду тебя разубеждать
сейчас.
Огни всюду погасли. Мольер, волнуясь, зажигает фонарь.
1 В рукописи описка: «Мадлене».
Пойдем, я провожу тебя к твоему дому.
МАДЛЕНА. Нет, благодарю, не надо. Позволь мне посидеть у тебя
немного.
МОЛЬЕР. Но ты...
МАДЛЕНА. Уйди!
МОЛЬЕР. Хорошо. До свидания. (Уходит.)
Мадлена крестится, задумывается, сидит, горит свеча. Показывается сквозь
занавес свет фонаря... Идет Лагранж.
ЛАГРАНЖ. Кто остался в театре после спектакля? Кто здесь? Это
вы, госпожа Бежар?
Мадлена кивает головой.
(Тихо.) Что случилось?
МАДЛЕНА. Я думаю.
Пауза.
Я, Регистр, думаю о том, что случится несчастье с ним. Ведь
Бог накажет его.
ЛАГРАНЖ. Необузданный человек. А у вас не хватило сил открыть
ему тайну?
МАДЛЕНА. Нет. Уже поздно. Он живет с ней, и она беременна.
Пусть буду несчастна одна я, а не трое.
Пауза.
Ты, Лагранж, рыцарь, и я верю в то, что никто никогда не
узнает.
ЛАГРАНЖ. Никто никогда. Госпожа Бежар, пойдемте, я провожу
вас.
МАДЛЕНА (поднимаясь). Нет, благодарю. Я хочу быть совсем,
совсем одна. Я дойду одна.
ЛАГРАНЖ. Лучше я провожу?
Мадлена уходит.
У вас есть ключ?
МАДЛЕНА. Есть.
ЛАГРАНЖ (проходит к столу, возле которого сидел в начале
действия, ставипг на стол фонарь, освещается зеленым светом,
пишет и говорит). Семнадцатого числа был королевский
спектакль... После спектакля господин де Мольер сделал пред-
ложение госпоже Арманде Бежар. Это событие радостное? Нет.
Это ужасное событие. В знак этого ставлю черный крест.
Госпожа Мадлена Бежар .славную свою деятельность на сцене
сегодня прекратила. Я застал ее в мучениях в театре после
спектакля. Что это значит? Это значит, что господин де
Моллер женился на дочери своей жены, не зная этого. Это
записать нельзя, но в знак этого ставлю в регистре черный
крест, перечеркнутый лентой.
Далеко бьют городские часы.
В полночь я сделал обход театра. Конец. (Берет фонарь,
уходит.)
Некоторое время мрак и тишина, затем в щелях клавесина возникает свет и
музыкальный звон ключей. Крышка приподымается, и из клавесина выходит
||&8 JWL БУЛГАКОВ
Муаррон с фонариком. Это мальчишка лет пятнадцати с необыкновенно краси-
вым и порочным лицом. Грязен и оборван.
МУАРРОН. Все ушли, никого нет. фСнычет.) Я несчастный маль-
чик... Я хочу спать... Я хочу спать... Я никогда не сплю.
(Укладывается и засыпает.)
Занавес
КАРТИНА ВТОРАЯ
Королевский дворец. Трубные звуки вдали. Слепящая пышность. Вечер. Людовик
за карточным столом играет в карты с Сен-Бувеном1.
Перед Сен-Бувеном груды золота. Придворные без шляп следят за игрой. Балафре
в форме Черного мушкетера руководит игрой короля. Гвардеец с алебардой стоит
за креслом короля, не сводя с короля глаз.
ЛЮДОВИК. Скажите пожалуйста! (Бросает карту.)
СЕН-БУВЕН. Червонный, шестерка и, ваше величество, (нрзб).
БАЛАФРЕ. Виноват, ваше величество. Крапленые карты.
Среди придворных гул. Сен-Бувен увядает.
ПРИДВОРНЫЕ. Быть не может!
БАЛАФРЕ. Крапленый валет, крапленая дама.
Молчание.
ЛЮДОВИК. Вы пришли играть со мной краплеными картами?
СЕН-БУВЕН (сисло). Так точно, ваше величество. Лишь обнища-
ние...
ЛЮДОВИК. Со мной? Гм... Это интересно. (К Балафре.) Скажите
мне, маркиз, но точно по карточным правилам, что я должен
сделать в таком страшном случае?
БАЛАФРЕ. Сир! Вам надлежит ударить его по физиономии под-
свечником. Это во-первых.
ЛЮДОВИК. Какое неприятное правило. (Берется за подсвечник.)
Этот подсвечник весит фунтов пятнадцать...
БАЛАФРЕ. Разрешите мне...
ЛЮДОВИК. Нет, не беспокойтесь, а во-вторых?
ПРИДВОРНЫЕ (хором). Обругать его как собаку!
ЛЮДОВИК. А... отлично. Будьте любезны, пошлите за карликом...
Некоторые из придворных бросились с криками: «Сапожника требует король!»
КОРОЛЬ (Сен-Бувену). А скажите, как это делается?
СЕН-БУВЕН. Ногтём, ваше величество. На дамах, например, я
крестики поставил...
ЛЮДОВИК. А на валетах?
СЕН-БУВЕН. Косые крестики, сир.
ЛЮДОВИК. Это любопытно. А скажите, как закон относится к такого
рода действиям?
СЕН-БУВЕН. Отрицательно, ваше величество.
ЛЮДОВИК. И что могут сделать за это?
1 В окончательном тексте Булгаков имя Сен-Бувен изменил на де Лессак, а Балаф-
ре — на д’Орсиньи.
СЕН-БУВЕН. В тюрьму могут посадить, ваше величество.
САПОЖНИК (входит с шумом). Иду, бегу, спешу, лечу, вошел! Вот
я! Ваше величество, здравствуйте, великий монарх, в чем дело?
Кого надо обругать?
ЛЮДОВИК. Маркиз Сен-Бувен сел со мной играть краплеными
картами. Его нужно обругать непечатными словами.
САПОЖНИК. Да ты что ж, с ума сошел? Черт свинячий! Да тебе,
да за это на рынке при игре в три листика морду бы били!
Придворные смеются.
Чисто я его отделал, государь!
ЛЮДОВИК. Отлично, благодарю вас. Где ваше имение, маркиз
Сен-Бувен?
СЕН-БУВЕН. В Лиможе, государь.
ЛЮДОВИК. Стража!
Распахивается дверь, появляется стража.
Будьте добры, маркиз, возьмите ваш выигрыш.
СЕН-БУВЕН. Сир... (Забивает золотом карманы.)
САПОЖНИК. Ваше величество! Да вы смеетесь. (Расстраивается.)
ЛЮДОВИК (обращается). Будьте добры, если вас не затруднит,
посадите маркиза в тюрьму на месяц, а чтобы он не скучал
там, снабдите его колодой карт. Пусть рисует на них косые
крестики и нулики. Маркиз, когда вас выпустят из тюрьмы,
вы очень меня обяжете, если отбудете в Лимож и поправите
ваше имение. И еще просьба: более в карты не играть.
Слышите? Ни одного разу в жизни. Имейте в виду, что если
до меня достигнет слух о том... Я обижусь на вас.
СЕН-БУВЕН. Сир! (Уходит.)
САПОЖНИК (провожает его). Вылетай из дворца! Каналья! До-
ждался!
БАЛАФРЕ (у двери, Сен-Бувену). К-каналья...
<...>
/ЛЮДОВИК/. Дать ему с собой колоду карт. Пусть рисует на ней
крестики и нулики. (Пауза И вот что: если вы еще раз сядете
играть в карты, имейте в виду, вам не повезет. Ступайте.
Архиепископ, подойдите ко мне. Я хочу с вами поговорить
интимно.
Придворные отступают всей толпой на лестницу. Людовик делает жест, и
мушкетер становится вдали. Людовик с Шарроном вдвоем.
Это что же за полоумный?
ШАРРОН. Государь, он полоумный, но у него сердце истинного
служителя Бога.
ЛЮДОВИК (жуя). Вы находите? Скажите мне, архиепископ, вы
считаете Мольера опасным?
ШАРРОН. Государь, это — сатана.
ЛЮДОВИК. Вы, значит, разделяете мнение Варфоломея?
ШАРРОН. Да, разделяю, сир. Сир, выслушайте меня. Безоблачное
царствование ваше не омрачено ничем и никогда не будет
омрачено, потому что вы боитесь.
ЛЮДОВИК. Кого?
ШАРРОН (указав вверх). Бога. Там Бог. Вы — здесь. Государь,
^270 мЯ|И||
пределов твоей мощи нет и никогда не будет, пока свет
религии почиет над твоим царством.
ЛЮДОВИК. Вы находите, что он оскорбляет религию?
ШАРРОН. Государь, он плюнул в лицо церкви. Уничтожь его,
государь.
ЛЮДОВИК. Он очень талантлив.
ШАРРОН. Государь, это дьяволом вдохновленный талант.
ЛЮДОВИК. Я хочу.
<...>
РУЛЛЕ1. Отец Варфоломей — полоумный. Славнейший царь мира!
(Падает на колени.)
ЛЮДОВИК. Встаньте, отец мой...
Стол карточный убирают, перед Людовиком ставят стол для ужина.
КАМЕРДИНЕР. Жан-Батист, всадник де Мольер просит разреше-
ния!
ЛЮДОВИК (очень оживленно). Просите, я рад.
МОЛЬЕР (входит). Слуга вашего величества.
ЛЮДОВИК. Приятно видеть вас, господин де Мольер. Как видите,
я занят бульоном. Вы не в претензии?
МОЛЬЕР. Я счастлив, что у вашего величества хороший аппетит.
ЛЮДОВИК. А может быть, вы сделаете мне удовольствие и разде-
лите со мной ужин? Прошу вас.
Среди придворных движение.
МОЛЬЕР (бледнеет). Сир! Я не могу принять этой чести... Сир!
ЛЮДОВИК (в пространство). Прибор, стул...
МОЛЬЕР (садится как на раскаленное место, убит). Сир.
ЛЮДОВИК. Как вы относитесь к цыпленку?
МОЛЬЕР. Ваше величество, это мое любимое блюдо. Я объедался
им...
ЛЮДОВИК. Я очень рад, господин де Мольер. Вы самый талант-
ливый писатель в моей стране...
МОЛЬЕР (волнуясь). Сир! Если бы я мог что-нибудь для чести
Франции...
ЛЮДОВИК. Ну, скажите мне, как поживает Муза: скажите, что вы
пишите? Впрочем, извините меня, я понял — писатели любят
говорить о своих произведениях наедине.
В гробовой тишине все придворные начинают выходить, кланяясь королю. Тот
отвечает им улыбками. Последними выходят Арле1 2, Монтфлери и Одноглазый.
Придворные скопляются в галерке и оттуда безмолвно наблюдают ужин.
МОЛЬЕР. Ваше величество, умоляю вас — разрешите мне встать.
ЛЮДОВИК. Разве вы боитесь кого-нибудь?
МОЛЬЕР. Ваше величество, во Франции не было случая, чтобы
кто-нибудь... Я изнемогаю под бременем чести.
ЛЮДОВИК. Франция помещается перед вами в данный момент,
господин де Мольер. Она ест цыпленка и совершенно спокой-
на.
1 Здесь «Рулле» — архиепископ Шаррон.
2 Здесь «Арле» — архиепископ Шаррон.
КАБАЛА СВЯТОШ 271
МОЛЬЕР. Так, ваше величество, только вы один в мире можете
сказать это. Больше я не затрудняю вас просьбами.
ЛЮДОВИК. Ваше здоровье, господин де Мольер.
МОЛЬЕР (вставая). Здоровье короля Франции!
ЛЮДОВИК. Так что же вы пишете?
МОЛЬЕР. Я задумал, ваше величество, комедию о ханже.
ЛЮДОВИК. Это очень интересно. (Понизив голос.) Вот там, в галерее,
вы можете найти прекрасный тип для этого произведения.
МОЛЬЕР. Ах, сир, я начинаю опасаться, что весь двор в конце
концов ополчится на меня.
ЛЮДОВИК. Скажите, господин де Мольер, как фамилия этого
красавца-юноши, который так великолепно играл Амура?
МОЛЬЕР. Муаррон, ваше величество. Ах, это презабавная история.
Вы изволите помнить тот самоиграющий клавесин, которым
мы развлекали ваше величество в Пале-Рояле?
ЛЮДОВИК. Отлично, да.
МОЛЬЕР. Так вот, видите ли, Муаррон, мальчишка сидел в нем. Я
взял его и усыновил.
<...>
САПОЖНИК. Это вы, маркиз де...
ОДНОГЛАЗЫЙ. Да, это я. Что тебе?
САПОЖНИК. Одна дама велела передать вам записочку.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Какая дама?
САПОЖНИК. Я не знаю ее. Она в маске была.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Вот как. (Читает.)
ШАНВАЛЛОН1. Все от дам, от дам, маркиз. Ну, желаю приятного
аппетита. (Уходит.)
ОДНОГЛАЗЫЙ. Справедливый сапожник, скажи, какого она вида?
САПОЖНИК. Ну, пристал, вида, вида. Говорю, в маске.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Сложена хорошо?
САПОЖНИК. Я думаю, что не пройдет и суток, вы это будете знать
лучше меня.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Гм...
Канделябры начинают тухнуть. Голос: «Король спит»; другой голос: «Король спит»;
третий: «Король спит»...
САПОЖНИК. И я засну.
Занавес
1 Здесь «Шанваллон» — архиепископ Шаррон.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Квартира Мольера. День. Клавесин открыт, Муаррон, возмужавший (ему двадцать
один год), играет. Арманда в кресле слушает его, жадно, глаза ее блестят.
Муаррон кончил пьесу, встал.
МУАРРОН. Что вы, мамашенька, можете сказать по поводу моей
игры?
АРМАНДА (вспыхивает). Что такое? Если вы еще раз позволите
себе называть меня мамашенькой, я, господин Муаррон, дам
вам... по морде!
МУАРРОН. Во-первых, сударыня, у господина Муаррона не морда,
а лицо, а во-вторых, он не Муаррон, а господин де Муаррон.
Вон как! Хе-хе. Хо-хо!
АРМАНДА. Откуда же эта приставка? Уж не в клавесине ли спя,
вы получили титул?
МУАРРОН. Забудем клавесин! Он покрылся пылью забвения, гос-
пожа де Мольер! Это было давно, давно... Ныне я знаменитый
актер, коему рукоплещет Париж! Хе-хе. Хо-хо.
АРМАНДА. И я вам не советую забывать, что этим вы обязаны
моему мужу. Он вытащил вас за грязное ухо из клавесина!
МУАРРОН. Не за ухо, а за не менее грязные ноги. Папа —
пристойная личность, нет слов, но ревнив, как сатана.
АРМАНДА. Могу поздравить моего мужа — изумительного наглеца
он усыновил.
МУАРРОН. Кто играет в труппе? Только двое — вы и я!
АРМАНДА (хохочет). Ну, нахал, ну, нахал! А Мольер...
МУАРРОН. Он актер, да... первоклассный. Но он, мама, комик, это
верно. Что касается меня, то равного мне любовника нету в
Париже. Будьте любезны... нету равного любовника! И вам,
Арманда, это известно...
АРМАНДА (вспыхивает). Не смей!
МУАРРОН (садясь с ней рядом, преображается).
Весной в лесах
Шипит поток,
И в сердце страх,
И в венах ток.
И вот тогда в лесной чертог
Влетает голый бог...
Безумный смертный!
АРМАНДА (глухо). Отодвинься от меня.
МУАРРОН (левой рукой обнимает Арманду, правой аккомпанирует
себе).
273
КАЬАЛА СВЯТОШ
В руке колчан,
А в нем стрела.
АРМАНДА (тревожно). Где Бутон?
МУАРРОН. Верный слуга на рынке, не бойся! Сладострастно вы-
бирает помидоры.
АРМАНДА. Венера! Венера!
Богиня Венера, пошли мне любовь!
Богиня Венера, вспени мою кровь! (Умолкает.)
МУАРРОН. Пройдем и дальше сцену. (Опускается на колени, край
платья Арманды приподнимает, целует ее колено.)
АРМАНДА (вздрагивает, говорит глухо). Негодяй! Где Лафаре?..
МУАРРОН (целуя другое колено). Старуха на кухне.
Пауза.
Дикая скука царит в почтенном доме. Мама, пойдем в мою
комнату.
АРМАНДА. Ни за что.
МУАРРОН. Что ж это? Я, стало быть, не заслуживаю доверия?
АРМАНДА. Ты самый опасный человек в Париже. И будь неладен
час, когда тебя нашли в клавесине!
МУАРРОН. Пойдем, мама, ко мне в комнату...
АРМАНДА. Девой пречистой клянусь, не пойду ни за что!
МУАРРОН. Пойдем ко мне!
АРМАНДА. Что ты хочешь делать в комнате? Не пойду! (Идет с
Муарроном.)
Скрываются за дверью, слышно, как Муаррон запирает ее на ключ.
(За дверью.) Зачем, зачем ты закрываешь дверь, негодяй!
МУАРРОН (за дверью). Молчи!
Пауза. Входит Бутон. В руках у него корзина с овощами. Торчат хвосты моркови.
(За дверью.) Безумный смертный...
Бутон останавливается, ставит корзину на пол, прислушивается.
БУТОН. Странно.
Пауза.
Странно... (Осторожно снимает башмаки, ставит их рядом
с корзиной, крадется к двери, приставляет руку к уху, издали.)
Ничего нет странного...
Пауза.
Ах, мерзавец, а? Разбойник! Но позвольте, господа, при чем
же я тут? Я тут решительно ни при чем. Я ничего не слыхал
и не слышу. (На лице у него внезапный испуг.) Отец небесный,
это он, кажется! (Исчезает, оставив корзину и башмаки на
полу).
Входит Мольер, он очень постарел. Мрачен. Смотрит на башмаки и на корзину
с удивлением. Прислушивается.
МОЛЬЕР. Арманда!
Ключ в замке мгновенно поворачивается. Мольер устремляется в дверь. Арманда
вскрикивает за дверью. За дверью шум, затем выбегает Муаррон, его парик у
него в руке.
МУАРРОН. Как вы смеете?
МОЛЬЕР (задыхаясь). Негодяй!
Ключ в замке поворачивается.
Не верю, не верю глазам!
МУАРРОН. Милостивый государь! Вы ответите мне за это оскорб-
ление!
МОЛЬЕР. Гадина! Гадина из клавесина, гадина!
АРМАНДА (за дверью). Жан, опомнись!
Бутон выглянул в дверь и тотчас же скрылся.
МОЛЬЕР (погрозив кулаком двери). Так вот, ты ел мой хлеб и за
это ты меня обесчестил!
МУАРРОН (берется за шпагу). Вы смотрите!
МОЛЬЕР. Брось сейчас же рукоятку, подлец!
Пауза.
Вон из моего дома!
МУАРРОН. Хорошо! Вы, вы — безумный... Вот что, отец! Вы прямо
Сганарель...
Мольер дрогнул, хотел броситься на него, но раздумал.
МОЛЬЕР. Бесчестный бродяга, я тебя отогрел, но я же тебя опять
ввергну в пучину, будешь ты играть на ярмарках... (Бросается
к конторке, вытаскивает книгу и мешок.) Сегодня десятое?
(Задыхается.) У тебя один пай? По первое ты получил?
Получай десять ливров и уходи на улицу, ты больше не
состоишь в моей труппе.
МУАРРОН (бледнея). Как? Вы гоните меня?
МОЛЬЕР. Уходи, вор, уходи! Вор чужого счастья...
АРМАНДА (за дверью). Жан.
МУАРРОН. Вам померещилось! Что же это вы, разбиваете мою
жизнь?
Мольер молчит.
Мы репетировали.
МОЛЬЕР. Уходи, или я ткну тебя шпагой...
МУАРРОН (бледнея). Так-с. Посмотрю я, кто будет играть вместо
меня... Посмотрю. Ну, что ж?
Пауза.
Но смотрите, господин Мольер, вы раскаетесь в вашем безу-
мии.
Пауза.
Я, господин де Мольер, владею вашей тайной, вот что...
МОЛЬЕР. Какая гадина!
МУАРРОН. Что ж? Видно, вы забыли госпожу Мадлену Бежар.
Сидит она у себя, бедняжка, плачет, молится... А между тем,
господин де Мольер, во Франции есть законы... Да...
МОЛЬЕР. Презренный желторотый лгун, что ты несешь?
МУАРРОН (прячет десять ливров в карман). Ого! Несешь! Ого...
Предупреждаю вас, что прямо отсюда отправляюсь я к архи-
епископу. Вы думаете, что вы знаменитость, значит, вам
можно совершить любое преступление?.. Хо, хо!..
МОЛЬЕР (засмеялся). Ну, спасибо случаю. Узнал я, кого я приютил.
Но предупреждаю тебя, Муаррон, если бы мое сердце и
смягчилось до этих твоих слов, то теперь уж никогда. Иди,
презренный дурак!
МУАРРОН. Ну, вспомните вы Муаррона, вспомните вы пощечину...
(Яз двери.) Сганарель...
Мольер хватает со стены пистолет, Муаррон исчезает.
МОЛЬЕР. Бутон!
БУТОН (появился босиком). Вот я!
МОЛЬЕР (смотрит на ботинки). Что это такое?
БУТОН. Это, сударь... Это, сударь, ботинки мои, кажется... да...
МОЛЬЕР. Ты — сводник...
БУТОН. Сударь...
МОЛЬЕР. Что это значит? Почему ботинки здесь? (Мольер внезапно
подскакивает к двери, стучит в нее кулаком, кричит.) Открой!
АРМАНДА (за дверью). Ни за что! Безумец!
МОЛЬЕР. Дрянь! Уличная девка!
Арманда рыдает за дверью.
БУТОН. Сударь!
МОЛЬЕР (бьет ногой в корзину с овощами. Овощи разлетаются).
Притон! Все дряни... Заговорщики!
Бутон исчезает.
(В изнеможении опускается на скамеечку возле двери. Плачет.)
Позор... Позор... Арманда, зачем ты меня опозорила? У меня
болит сердце...
АРМАНДА (за дверью плачущим голосом). Мучитель, мучитель!
Самого себя замучил, меня и всех, всех...
БУТОН. Они репетировали, сударь...
Мольер схватывает громадную морковь, и Бутон пропадает.
АРМАНДА (за дверью). Ужасный человек! Всех делает несчастными.
Ты станешь посмешищем квартала, а с тобою и я...
МОЛЬЕР. Ты изменила мне...
АРМАНДА. Неправда!
МОЛЬЕР. Что же я, слепой?
АРМАНДА. Слепой.
МОЛЬЕР (утихая несколько). Зачем вы заперли дверь?
АРМАНДА (за дверью). Бутон нам мешает!
МОЛЬЕР. Бутон!
БУТОН (появился). Чего изволите, сударь?
МОЛЬЕР. Скажи, как было дело?
БУТОН. Как было дело, сударь? Гм. Дело было вот как. Кхе...
МОЛЬЕР. Лжешь! Лжешь — вижу по глазам — лжешь.
БУТОН. Для того, чтобы налгать, надо что-нибудь сказать, сударь,
а я еще ничего не произнес... Вы видите, сударь, мои ботинки?
Пауза.
Так вот, сударь: госпожа де Мольер начала репетировать с
господином Муарроном, а я, знаете ли, стал убирать, а
башмаки у меня подкованные, я их и снял. А они заперли
дверь на ключ.
МОЛЬЕР (смотрит на него, открыв рот). А овощи при чем здесь?
НН --
БУТОН. А овощи, сударь, здесь ни при чем, вообще говоря. Овощи
я с базара принес... (Надевает ботинки.)
МОЛЬЕР. Арманда!
Молчание.
Арманда!
Молчание.
Ты что, хочешь, чтобы я умер?
БУТОН (в замочную скважину). Госпожа де Мольер, вы что, хотите,
чтобы он умер?
МОЛЬЕР. Пошел вон! (В скважину.) Не беспокойся, я недолго
протяну, освобожу тебя! Я всем в тягость, все меня травят,
вокруг только враги... Арманда!
АРМАНДА (за дверью). Что тебе?
МОЛЬЕР. Поклянись!
АРМАНДА. Клянусь!
МОЛЬЕР. Выйди сюда!
Молчание. Ключ в замке начинает поворачиваться. Выходит заплаканная Арманда.
Садится на скамейку.
Арманда, скажи мне что-нибудь...
АРМАНДА (щмыгая носом). Знаменитый драматург, прославленный
человек, а дома ревнивый мещанин. Мучаешь ты меня... Я
удивляюсь, удивляюсь...
МОЛЬЕР. Я слепну от ревности, это мой порок.
АРМАНДА (еще всхлипывая, берет морковку с пола, грызет ее). Что
ты сейчас наделал? Какой чудовищный скандал! Зачем ты
выгнал Муаррона?
МОЛЬЕР. Да, верно. Ужасный срам! Но через два дня я его верну.
Все равно он негодяй, ты знаешь? Порочный, порочный
мальчишка, я боюсь за него. Его надо учить еще... Пусть он
походит по Парижу, это будет уроком ему!
Занавес
КАРТИНА ВТОРАЯ
Каменный подвал. Трехсвечная люстра на цепях. Стол, покрытый красным сукном.
В общем — мрачное место. За столом сидят братья — Чаша, Верность, Сила,
Служба, Дар, Венец.
ВЕНЕЦ. Заседание Кабалы Святых даров объявляю открытым.
БРАТЬЯ (встав, тихо поют).
Laudeamus tibi, Domine, Rex aeternae gloriae!
Adoremus Dominum, qui ficithos.
Exultemas Domino, jubilemos Deo, salutari nostro! Amen!1 (Садят-
ся.)
1 Слава тебе, Господи, Царь вечной славы!
Поклонимся Господу, который нас создал!
Восславим Господа, воздадим хвалу Богу,
Спасителю нашему! Аминь! (Лат.)
КАБАЛА
ВЕНЕЦ. Сегодняшнее заседание посвящается вопросу о безбожнике
Жане-Батисте Покелене, присвоившем себе кличку Мольер.
СИЛА. Да, именно об этом негодяе... Об этом мерзавце...
ВЕНЕЦ. Одну минуточку, я попрошу вас, брат Сила, с места не
говорить. Слово для сообщения предоставляется брату Службе.
СЛУЖБА. Вчера вечером великий король разрешил вновь представ-
ление безбожной комедии «Тартюф».
ВЕНЕЦ. Все?
СЛУЖБА. Все!
ВЕНЕЦ. Вы слышали, братья? Таким образом, гнуснейшая анти-
христова пьеса вновь зазвучит с подмостков и на потеху черни
опять встанет поруганная честь, религия, служители церкви,
оскорбленная семья, но...
ДАР. Воля короля священна.
БРАТЬЯ. Да здравствует король!
ВЕНЕЦ. Ядовитый червь прогрыз ход к подножью трона и оболь-
стил сердце государя. Презренный фигляр клювом и когтями
терзает сердце религии. Что ж делать нам, братья?
СИЛА. Позвольте, я скажу, у меня созрел проект.
ВЕНЕЦ. Мы слушаем вас, брат Сила!
СИЛА. Я неоднократно задавал себе вопрос и пришел к заключе-
нию...
ЧАША. К какому заключению вы пришли, брат Сила?
СИЛА. А вот к какому: что все писатели безбожники и сукины
сыны...
ЧАША. Сильно, наверно, сказано...
СИЛА. Зададим себе такой вопрос: может ли быть на свете госу-
дарственный строй более правильный, нежели тот, который
существует в нашей стране? Нет! Такого строя быть не может
и никогда на свете не будет. Во главе государства стоит
великий, обожаемый монарх, самый мудрый из всех людей
на земле. В руках его все царство, начиная от герцога и кончая
последним ремесленником, благоденствует... И все это осве-
щено светом нашей католической церкви. И вот, вообразите,
какая-то сволочь, каторжник, является и, пользуясь бесконеч-
ной королевской добротой, начинает рыть устои царства...
ЧАША. До чего верно! До чего верно!
СИЛА. Он голоштанник, он ничем не доволен. Он приносит только
вред, он сеет смуту и пакости. Герцог управляет, ремесленник
работает, купцы торгуют. Он один праздный. Я думаю вот что:
подать королю петицию, в которой всеподданнейше просить
собрать всех писателей во Франции, все их книги сжечь, а
самих их повесить на площади в назидание прочим. Все, я
сказал...
ВЕНЕЦ. Проект, конечно, сильный, но вряд ли исполнимый. Я
боюсь, что великий король...
ВЕРНОСТЬ. Король покровительствует наукам и искусствам...
СИЛА. Псу под хвост эти искус... Прости, Господи!
ВЕРНОСТЬ. И как все-таки без книг, брат Сила?
СИЛА (указав на стол пальцем). Вот книга — Священное писание.
Брат Верность, вы, быть может, беретесь написать книгу лучше
этой?
ВЕРНОСТЬ. Что вы, что вы, брат Сила? Зачем же так ставить
вопрос? Боговдохновенная книга!
СИЛА. Стало быть, не для чего сочинять чертовдохновенные книги.
ВЕРНОСТЬ. Помилуйте, брат Сила, я с вами совершенно согласен!
ВЕНЕЦ (постучав по столу). Дорогие братья! Все это совершенно
верно, я отлично понимаю жар брата Силы. Но перейдемте
ближе к делу...
СИЛА. Тут еще двое есть... Карсин и Ранель...
ВЕНЕЦ. Вы, вероятно, хотите сказать, Расин и Корнель?
СИЛА. Мне безразлично. Оба прохвосты, прости Господи!
ВЕРНОСТЬ. Читали их, брат Сила?
СИЛА. Я ничего не читаю, кроме Священного писания.
ВЕНЕЦ. К порядку, братья, к порядку... Итак: откинув в сторону
общий вопрос о писателях, с вашего разрешения, я ставлю
на обсуждение нижеследующее: допустит ли наша Святая
Кабала дальнейшее существование и богомерзкую деятель-
ность господина де Мольера? Я ставлю вопрос на голосование.
Рассмотрев произведение безбожника и мятежника Мольера,
Общество Братьев Святых даров, иначе называемое Кабала,
постановило подвергнуть его... Брат Сила, чему подвергнуть
его?
СИЛА. Смерти!
ДАР. Смерти!
СЛУЖБА. Смерти!
ВЕРНОСТЬ. Смерти!
ЧАША. Смерти!
ВЕНЕЦ. Смерти! Теперь весь вопрос в том...
Стук.
Это архиепископ... Брат Верность, откройте дверь!
Дверь открывается, и под мерцающей чашей возникает Шаррон.
ШАРРОН (благословляя). Pax vobiscum!1
Братья почтительно кланяются. Шаррон усаживается в высокое кресло близ
чаши.
Пауза.
Итак, дорогие братья церкви, вы пришли к какому-нибудь
заключению?
ВЕНЕЦ. Великий архиепископ, мы приговорили его к смерти.
ШАРРОН (возведя взор на чашу). Господи помилуй и спаси! Верить
ли ушам, братья?
СИЛА. Или религия, или он!
ШАРРОН. Дорогие братья! Разве может христианин желать смерти
ближнему своему?
СИЛА. Святой архиепископ! Он мне не ближний.
ДАР. Он бешеный волк.
ШАРРОН. Молюсь и скорблю за него.
ВЕРНОСТЬ. Святое сердце у архиепископа.
ШАРРОН. Дорогие братья во Христе! Не может Святая Кабала
проливать кровь никого, хотя бы и богоотступника.
1 Мир вам! (Лат.)
«лбала святош
ВЕРНОСТЬ. Зачем же обязательно кровь, архиепископ? Можно...
ШАРРОН. Брат Верность! Мы не только друзья церкви, но и
верноподданные великого монарха. А Мольер, не забывай же,
пользуется любовью монарха.
СИЛА. Он, собачий хвост... Без мыла влез королю в душу!..
ШАРРОН. Не оскверняйте побранками уста свои, смиренный брат
Сила.
СИЛА. Простите, архиепископ.
ШАРРОН. Господь уж вас простит. Рот у вас как помойная яма.
[ВЕРНОСТЬ]. Так что же с ним делать?
ШАРРОН. Грешник грешит долго. И кажется ему, что Господь его
забыл, но он помнит о нем. И настанет день, когда падает
грешник, и вы увидите это сейчас. Не смерти мы должны
подвергнуть Мольера, а исправить его. Введите актера Муар-
рона. Братья, сейчас будет чужой.
Братья надевают черные маски. Муаррона вводят. Он с завязанными глазами.
Повязку с него снимают. Муаррон дрожит, озирается, машинально хватается
за карман; шпаги при нем нет.
МУАРРОН. Где я?
ШАРРОН. Не бойтесь, сын мой. Вы среди хороших сердец. Повто-
рите, сын мой, ваше донесение перед собранием этих честных
христиан, желающих остаться неизвестными.
МУАРРОН. Святой архиепископ! Я тогда неясно расслышал, я
лучше ничего не буду говорить!
ШАРРОН. Значит, сын мой, ты наклеветал тогда мне на господина
Мольера?
МУАРРОН. Нет, отец святой! Нет. Позвольте мне удалиться.
ШАРРОН. Так повтори.
МУАРРОН. Я не могу. Я был пьян.
СИЛА. Э... ты, комедиант, я вижу не понимаешь... хорошего обра-
щения!
ШАРРОН. Простите, брат. (Муаррону.) Придется тебе, мой дружок,
сесть в тюрьму за клевету. Эй!
СИЛА. Ты, грациозная дрянь, сядешь и будешь кормить клопов!
МУАРРОН. За что же?
Появляются две темные фигуры.
Девять лет тому назад я мальчишкой сидел в клавесине... Нет,
не могу! Святой отец...
СИЛА. Возьмите этого господина артиста...
МУАРРОН. ...в клавесине и ночью слышал, как голос сказал... сказал,
что господин де Мольер женился на собственной дочери.
ШАРРОН. Чей же это был голос?
МУАРРОН. Святой отец! Я не... актера Лагранжа.
БРАТЬЯ. А-а!..
ШАРРОН. Спасибо, дружок... Ты честный малый.
СИЛА. Он ничего себе малый. Первоначально он'не произвел на
меня хорошего впечатления, но теперь я вижу, что он добрый
католик.
ШАРРОН. Ты переночуешь, дружочек, в помещении, а послезавтра
мы поедем с тобой к королю.
ВЕНЕЦ. Кровосмеситель стал кумом королю.
ШАРРОН. И наш святой долг поставить короля в известность! Мы
Вию
обязаны оградить общество от издевательств Мольера. Мне
стало известно, что одному из самых блестящих родов Фран-
ции нанесено тяжелое оскорбление. В пьесе «Дон Жуан»
обидчик вывел маркиза д’Орсиньи.
СИЛА. Ба! Одноглазый! А мне в голову не пришло!..
ШАРРОН. Брат Венец! Он сейчас будет здесь. Кабала обязана
предупредить его.
Стук. Двери открывают, и появляется Незнакомка, а за ней Одноглазый с
завязанными глазами. Тишина.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Очаровательница! Когда же, когда, наконец, вы
разрешите мне снять повязку? Здесь пахнет сыростью...
НЕЗНАКОМКА Еще одна ступенька, маркиз. Прошу вас, снимайте.
(Прячется.)
ОДНОГЛАЗЫЙ (снимает повязку, оглядывается). А! Помолись!
Мгновенно правой рукой выхватывает шпагу, а левой писто-
лет, бросается к стене, становится спиной к ней.)
Пауза.
У некоторых под плащами торчат кончики шпаг. Ввосьмером
меня можно убить, но предупреждаю, что трех из вас вынесут
отсюда ногами вперед. Ни с места. Где дрянь, затащившая
меня в ловушку?
НЕЗНАКОМКА (из тьмы). Я здесь, маркиз, но я не дрянь.
ВЕНЕЦ. Фуй, маркиз. Даме... Мы просим вас успокоиться. Никто
не пытается нападать на вас. Напротив, вы находитесь в
обществе дружественно настроенных к вам лиц.
ВЕРНОСТЬ. Маркиз, спрячьте ваш глубокоуважаемый пистолет, он
глядит, как дырявый черный глаз, и портит беседу.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Не прежде, чем узнаю, в чем дело? Где я нахожусь?
ВЕНЕЦ. В подвале церкви.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Какой?
ВЕНЕЦ. Это секрет, маркиз, простите.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Требую выпустить меня отсюда.
ВЕНЕЦ. Маркиз, дверь в любой момент открыта для вас.
ОДНОГЛАЗЫЙ. В таком случае, на какого черта меня притащили
сюда? Прежде всего: это не заговор против короля?
ВЕНЕЦ. Бог вас простит, маркиз! Здесь пламенные обожатели
нашего солнца.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Так что же это такое?
ВЕНЕЦ. Вы в Обществе Братьев Святых даров.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Ба! Кабала святош! Я не верил в то, что она
существует.
ВЕНЕЦ. Она существует, маркиз, для счастья и пользы всех верных
сынов короля и церкви.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Зачем же я понадобился ей? (Црячет пистолет.)
ВЕРНОСТЬ. Мы скорбим о вас, маркиз!
БРАТЬЯ. Мы скорбим.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Вот как. Благодарю. Не люблю, когда кто-нибудь
скорбит. Изложите.
ВЕНЕЦ. У нас получены сведения о том, что над вами смеются
при дворе.
ОДНОГЛАЗЫЙ (темнея). Это ошибка. Меня зовут «Помолись».
Этого случая не бывало.
281
КАКАЛА СВЯТОШ
ВЕНЕЦ. Мы имеем честь знать ваше несравненное искусство. Вот
оттого-то и шепчутся за спиной вашей.
ОДНОГЛАЗЫЙ (хлопнув шпагой по столу). Фамилию!
Святоши крестятся.
ВЕРНОСТЬ. Зачем же шуметь так, маркиз? Никаких фамилий мы
вам назвать не можем, /гудит/ весь двор.
ОДНОГЛАЗЫЙ. В чем дело, помолись...
ВЕНЕЦ. Вы изволили видеть комедию некоего борзописца «Дон
Жуан»?
ОДНОГЛАЗЫЙ. Нет. Но слышал о ней. Но какое отношение к
д’Орсиньи имеет этот балаган?
СВЯТОШИ. Кабала располагает точными сведениями о том, что
вас негодяй осмелился вывести в качестве своего героя.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Какого героя?,
СВЯТОШИ. Именно Дон Жуана.
ОДНОГЛАЗЫЙ. А что это за Дон Жуан?
СВЯТОШИ. Бабник. Безбожник.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Благодарю вас.
СВЯТОШИ. Быть может, вы желаете, маркиз, ознакомиться с
материалом?
ОДНОГЛАЗЫЙ. Благодарю, не вижу в этом надобности. Мне инте-
ресно другое: он дворянин — этот, как его, ну, который пишет?
СВЯТОШИ. Дворянин, в высокой степени сомнительный. Присвоил
он себе титул всадника, фамилию де Мольер.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Благодарю все общество от души. Мне не хотелось
бы более задерживать почтенное собрание.
СВЯТОШИ. Дверь маркизу.
НЕЗНАКОМКА. До свидания, маркиз.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Честь имею, сударыня.
СВЯТОШИ (рслед). Быть может, вы все-таки хоть следующие про-
изведения всадника прочтете?
ОДНОГЛАЗЫЙ. Я не уверен в том, что следующее произведение
всадника будет написано. (Уходит с Незнакомкой.)
Шанваллон снимает маску. Святоши аплодируют ему беззвучно.
ШАНВАЛЛОН. Братья! Святая церковь откажет в погребении бого-
отступнику. Но мы скорбим о его душе. /Вспомните / в
молитве о нем.
СВЯТОША фасом). ...Жана-Батиста Покелена де Мольера...
СВЯТОШИ (хором). ...со святыми упокой.
Занавес
illieiii
/действие третье/
КАРТИНА ПЯТАЯ
Мрачный собор полон ладаном, туманом и тьмой. Бездонные тьмы, в них кой-где
огни. Проходят две темные фигуры. Хриплый шепот: «Вы видели „Тартюфа*?»
Появляются Лагранж и ведет Мадлену. Она седая и больная.
МАДЛЕНА. Варле, Варле, вы один мой преданный друг...
Орган.
ЛАГРАНЖ. Я здесь подожду вас. Вот дверь архиепископа.
Мадлена крестится и, тихо стукнув в дверь, входит в исповедальню. Лагранж
закутывается в плащ и садится на скамью.
ШАРРОН (возникает в исповедальне). Подойдите, дочь моя.
МАДЛЕНА. Святой отец! Я счастлива, что вы позвали меня. За
что мне, грешной, такая честь! (Целует руку Шаррону.)
ШАРРОН (благословляет ее). Я узнал, что вы больны, я узнал, что
вы хотите исповедоваться, и решил сам исповедовать вас.
МАДЛЕНА (расстрогана). О, мой отец...
ШАРРОН (накрывает Мадлену епитрахилью). Вы больны, бедная?
МАДЛЕНА. Больна я, мой архиепископ.
ШАРРОН (сострадальчески). Что ж, хочешь покинуть мир?
МАДЛЕНА (покорно). Покину мир...
Орган.
ШАРРОН. Чем больна?
МАДЛЕНА. Врачи признали, что сгнила моя кровь. И вижу дьявола,
и боюсь его.
ШАРРОН. Чем спасаешься от него?
МАДЛЕНА Молюсь.
Орган умолкает.
ШАРРОН. Слышал про это и счастлив, что Бог вознесет тебя и
полюбит.
МАДЛЕНА. А он не забудет меня?
ШАРРОН. О, нет. Чем грешна, говори.
МАДЛЕНА Всю жизнь грешила, мой отец, была великой блудницей,
лгала и много, много лет была актрисой и всех прельщала.
ШАРРОН. А какой-нибудь грех тяжкий знаешь за собой?
МАДЛЕНА Не помню, архиепископ.
ШАРРОН. Безумны люди. И придешь с раскаленным гвоздем в
сердце, и никто не вынет и никогда. Значение слова «никогда»
понимаешь?
МАДЛЕНА (вскрикивает.). Поняла! Ах! Боюсь!
ШАРРОН (превращается в дьявола). И увидишь костры... а меж ними...
МАДЛЕНА. Ходит, ходит часовой...
28Э
КАБАЛА.
ШАРРОН. ...и шепчет каждый миг... зачем, зачем не оставила на
земле свой грех... И тогда...
МАДЛЕНА. Заломлю руки! Богу закричу.
Орган.
LLLAPPQH (печально). И не услышит Бог... Тогда заплачешь, ноги
погрузишь в костер и обвиснешь на цепях, и так всегда. Всегда,
понимаешь?
МАДЛЕНА. Ужасаюсь понять... Пойму — умру... ^Вскрикивает)
Поняла! А если оставить?
ШАРРОН. Уйдешь с сердцем легким и будешь слушать вечную
службу...
Во тьме со свечами прозрачно и быстро проходит процессия. Поют нежные
голоса.
МАДЛЕНА (шарит руками, ищет). Где вы, отец мой?
ШАРРОН. Я здесь, здесь, я здесь!
МАДЛЕНА. Вечную службу? Вечную?
ШАРРОН. Вечную.
МАДЛЕНА. Я жила с двумя — с графом Моденом и Мольером —
и прижила дочь Арманду, и чья она — не знаю, клянусь.
ШАРРОН (превращаясь в епископа). Может быть и Мольера?
МАДЛЕНА. Может быть. Всю жизнь таила, но оставляю грех теперь
на земле перед полетом в вечную службу.
ШАРРОН. Властию, данной мне, тебе отпускаю, развязываю.
МАДЛЕНА (в восторге прижимается к нему). Свободна я? Могу
теперь лететь?
Орган гудит мощными волнами.
ШАРРОН (обнимая ее). Прощена бедная скорбная дочь. Лети! Лети!
Орган смолкает.
Позови сюда дочь, я благословлю ее, прощу.
МАДЛЕНА (выходит). Я счастлива, Арманда, войди туда. Отец
благословит тебя.
Лагранж ведет Мадлену.
ЛАГРАНЖ. Я посажу вас в карету.
МАДЛЕНА. А Арманда?
ЛАГРАНЖ. Вернусь за ней.
Арманда входит в исповедальню.
Орган запел.
ШАРРОН (возникает, страшен, крестит обратным крестом Арман-
ду). Кто это был сейчас у меня?
АРМАНДА (испытывает ужас, вдруг сразу все понимает, вскрики-
вает). Нет! Нет! Сестра, сестра! Сестра моя!
ШАРРОН. Ты дочь Мольера и Мадлены. Тебя прощаю! Но сегодня
же беги от него, беги!
Арманда падает тяжко и быстро, остается неподвижной. Шаррон исчезает.
ЛАГРАНЖ (как темный рыцарь, возвращается в полутьме). Арманда,
вам дурно?
Занавес
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Дворец. День.
ШАРРОН. Моя обязанность, ваше величество, доложить вам.
ЛЮДОВИК. Да. (Звонит.) Будьте любезны, вызовите из Пале-Рояля
господина де Мольера сюда. (Шаррону^) Архиепископ, при-
шлите ко мне этого Муаррона.
ШАРРОН. Сейчас, сир. (Уходит.)
ЛЮДОВИК. Скажи, Справедливый сапожник, государство без доноса
существовать не может?
СПРАВЕДЛИВЫЙ САПОЖНИК. Как можно без доносов?
ЛЮДОВИК. А доносчик?
САПОЖНИК. Ну, это, ваше величество, уже сволочь такая...
ЛЮДОВИК. Гм... Сволочь — красивое слово и звучное.
Входит Муаррон. Глаза у него, как у затравленного зверя, совершенно замучен,
запуган.
МУАРРОН (кланяется). Ваше величество...
ЛЮДОВИК. Муаррон фамилия?
МУАРРОН. Так точно.
ЛЮДОВИК. Вы в клавесине сидели?
МУАРРОН. Я, сир, я.
ЛЮДОВИК. Господин де Мольер вас усыновил?
Муаррон молчит.
Я вам задал вопрос.
МУАРРОН (вздрагивает). Да.
ЛЮДОВИК. Вы на чей счет содержались и учились?
Муаррон заплакал.
Я вам задал вопрос.
МУАРРОН. На счет де Мольера.
ЛЮДОВИК. Каким мотивом руководствовались, когда писали донос
через архиепископа на имя короля? Соображениями государ-
ственной важности?
МУАРРОН (механически). Соображениями государственной важности.
ЛЮДОВИК. Верно ли, что он вас ударил по лицу?
МУАРРОН. Верно.
ЛЮДОВИК. За что?
МУАРРОН. Его жена изменяла ему со мной.
ЛЮДОВИК. Сколько вам лет?
МУАРРОН. Двадцать два года.
ЛЮДОВИК. Сообщаю вам благоприятное известие: ваше донесение
подтверждено и получит ход. И господин де Мольер будет
наказан за преступление.
МУАРРОН (встав на колени). Ваше величество, позвольте мне
поступить в королевский Бургонский театр.
ЛЮДОВИК. Нет. О вас сообщение, что вы плохой актер.
МУАРРОН. На улицу...
ЛЮДОВИК. Нисколько. Вы очень полезный человек. Подайте заяв-
ление на имя короля, я разрешу принять вас в сыскную
полицию. Ступайте.
Муаррон заплакал и пошел.
КАБАЛА СВЯТОШ Ж
САПОЖНИК (провожая его). На осину, на осину...
ЛЮДОВИК (звонит). Господина Мольера.
МОЛЬЕР (входит, бледен, испуган). Сир?
ЛЮДОВИК. Почему и с каким спутником вы пришли?
МОЛЬЕР. Верный ученик мой актер де Лагранж. Проводил... Наде-
юсь, ваше величество, я ничем не прогневил вас.
ЛЮДОВИК. Зачем?
МОЛЬЕР. Припадок у меня был сегодня сердца. Мадлена Бежар...
умерла... А моя жена меня бросила.
ЛЮДОВИК. Это к лучшему для вас.
Мольер поражен.
Объявляю вам мое решение по делу о вашей женитьбе. Я вам
запрещаю появляться при дворе. Разрешаю играть в Пале-Ро-
яле, и то с тем лишь, чтобы не лишить труппу куска хлеба,
Бойтесь показаться мне на глаза.
МОЛЬЕР. Ваше величество, что же это такое? За что? Это для меня
смерть...
ЛЮДОВИК. За ложь королю. За то, что осмелились пригласить
короля крестить ребенка от вас и вашей дочери.
МОЛЬЕР (в ужасе). Ваше величество, кто-то меня оклеветал!
ЛЮДОВИК. Молчите!
МОЛЬЕР (fiadaem в кресло). Простите, я не могу подняться.
ЛЮДОВИК (встает). Разрешаю переждать здесь припадок, (Выходит.)
МОЛЬЕР (глухо). Варле! Варле! Шарль...
ЛАГРАНЖ (испуганно). Что такое?
МОЛЬЕР (задыхаясь). Карету позови мне... Увези меня умирать...
Лагранж исчезает.
Да, людям, людям, ну, а тебе, господь Бог, я что сделал? За
что меня убиваешь?
Шаррон выходит из двери, молча смотрит на Мольера.
(Приподнимается.) A-а... Это вы, святой отец? Я догадался
сейчас... меня осенило... а знаете ли, архиепископ, почему вы
носите сутану?
ШАРРОН. Почему, сын мой?
МОЛЬЕР. Чтобы хвост не был виден... Не сметь называть меня
сыном. Я не дьяволов сын!
САПОЖНИК. Что ж ты лаешься?
ШАРРОН. Скорблю я, господин артист, вы попадете на виселицу.
МОЛЬЕР (в исступлении выхватывает шпагу). Бери шпагу!..
ШАРРОН. Сан мне не позволяет.
ОДНОГЛАЗЫЙ (входит с тростью в руке. Молча подходит к
Мольеру, наступает ему на ногу, Мольер поражен). Господин,
вы толкнули меня и не извинились. Вы — невежа.
МОЛЬЕР (машинально). Изви... (Напряженно.) Вы толкнули меня...
Лагранж входит и, видя эту сцену, бледнеет.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Вы не только невежа, но и грязный негодяй!
МОЛЬЕР. Как смеете вы! И чего вы хотите от меня, я вижу вас
второй раз.
ОДНОГЛАЗЫЙ. И последний! Я — д’Орсиньи...
' 286
М-БУЛГАКОВ
ЛАГРАНЖ. Мэтр, Бога ради, уходите, сейчас же уходите! Маркиз,
господин де Мольер не здоров!
ОДНОГЛАЗЫЙ. Нет, я застал его со шпагой в руках, он очень
здоров. (Мольеру.) Вы — прохвост. Вы — бродяга с обезьяной
в гербе!
МОЛЬЕР. Не сметь! Я...
ЛАГРАНЖ. Уходите!!
МОЛЬЕР. Я вызываю!
ОДНОГЛАЗЫЙ. Все в порядке. (Выхватывает шпагу.)
ШАРРОН. Маркиз! Маркиз! В королевской приемной... Ах, ах...
ОДНОГЛАЗЫЙ. Суди, Бог, король... Принимай меня, сырая Басти-
лия... (Лагранжу.) Будьте свидетелем...
ЛАГРАНЖ. Прямое убийство!
САПОЖНИК. Что вы, черти делаете? Режутся! (Хочет крикнуть.)
Одноглазый схватывает Сапожника за шиворот, тот умолкает. Шаррон взле-
тает на галерею, смотрит оттуда на поединок.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Берегись! (Бросается вперед.)
ЛАГРАНЖ (не выдерживает, выхватывает шпагу). Это убийство...
ОДНОГЛАЗЫЙ (необыкновенным ударом выбивает у него шпагу из
рук.) Смотрите...
Нападает на Мольера, тот отбегает за стол. Шаррон вскакивает на стол.
Помолись!
ЛАГРАНЖ (Мольеру). Бросайте шпагу!
МОЛЬЕР (бросает шпагу, падает на колени). Я болен, я не могу.
ЛАГРАНЖ. Вы не можете колоть человека, у которого в руках нет
шпаги.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Я и не колю! (Мольеру.) Берите шпагу, трус.
МОЛЬЕР. Не бейте меня и не оскорбляйте... Я болен, клянусь вам.
Я не знаю вас и не постигаю, за что вы ненавидите меня.
Больной человек боится смерти, и я боюсь. У меня несчастье
дома, я вас не знаю.
ОДНОГЛАЗЫЙ. Я убью вас, как только вы поправитесь...
МОЛЬЕР. Хорошо, хорошо... Мне все равно...
Лагранж увлекает Мольера.
Одноглазый вкладывает шпагу в ножны.
САПОЖНИК (с криком). Король! (Исчезает)
ШАРРОН (появляется). Почему вы не кололи его?
ОДНОГЛАЗЫЙ. Какое вам дело? Он бросил шпагу! Я зарежу его
завтра.
ШАРРОН (шипит). Фигляр обманул вас. И через час он добьется
охраны короля. Болван!
ОДНОГЛАЗЫЙ. Что такое? Чертов поп, вы пользуетесь тем, что
ваш подрясник неприкосновенен.
ШАРРОН. Болван! (Вдруг плюет в Одноглазого.)
Одноглазый оторопел, плюет в ответ, плюют друг в друга. Людовик появляется
в дверях в сопровождении взволнованного /Сапожника/.
САПОЖНИК. Вот это так.
ЛЮДОВИК. Извините, что помешал.
Шаррон и Одноглазый опомнились. Несколько минут тупо смотрят на короля.
Занавес
/ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ/
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Квартира Мольера. Вечер. Свечи. От них таинственные тени. Кровать. Мольер
в белье» в колпаке. Он немного пьян. Бутон сидит в кресле. В квартире могильная
тишина и беспорядок. Лагранж ходит как маятник, не то ноет, не то что-то
ворчит про себя...
МОЛЬЕР (ему). Перестаньте, Шарль... Это судьба пришла в мой
дом, а уж когда она пожалует, тут только принимай да
принимай. (Пьет.)
Лагранж садится в кресло.
БУТОН. Да, судьба. У меня у самого трагическая судьба. Вот
торговал я в Лиможе пирожками, хотел стать актером...
МОЛЬЕР. Помолчи, Бутон.
БУТОН. Молчу.
Слышен скрип лестницы, Лагранж настороженно поднимает голову, дверь от-
крывается, и появляется Муаррон. Он полупьян, в руках фонарь. Сидящие при-
кладывают руки козырьками к глазам. Лишь только Муаррона узнали, Лагранж
срывается с места, схватывает со стола пистолет. Мольер вскакивает, хватает
Лагранжа за руку, тот стреляет и попадает в потолок. Лагранж, рыча,
схватывает со стола кувшин, бросается на Муаррона, хлопнув кувшином об пол,
наваливается на Муаррона и душит его.
ЛАГРАНЖ. Суди, король, суди... Иуда, Иуда, Иуда.
МОЛЬЕР (страдальчески). Бутон, идиот, Бутон!
Бутон очнулся, оттаскивает Лагранжа.
(Лагранжу) Ты меня убьешь, убьешь стрельбой и шумом!
Умру я... Что же, еще убийства в квартире моей ты хочешь?..
ЛАГРАНЖ. Убью на улице. Муаррон, жди смерти сегодня ночью.
(Закутывается в плащ, по своему обыкновению, садится в
кресло.)
МУАРРОН. Заряжай, Регистр, пистолет и стреляй — ничего не
скажу.
Становится перед Мольером на колени, кланяется в землю.
МОЛЬЕР. А, с чем пожаловал? Фальшивых денег не делают здесь,
заговора на жизнь короля не учиняют. Чист. Теперь у меня
в квартире писать, стало быть, нечего.
Муаррон кланяется в землю вторично.
Ну, говори без поклонов. Тебе чего требуется?
МУАРРОН. Требуется мне, что если вы меня прогоните и не
простите, отец мой драгоценный, то не успеет меня Регистр
убить, как я повешусь на каштане под этим окном. А не
||а»
верите, вот веревка у меня в кармане, а равно записка:
«Непрощенный умираю».
МОЛЬЕР. Вот спасибо, дружок. Только этого мне и не хватает.
Внутри вот это (разводит руками), а снаружи человек пове-
сился под квартирой. Придумано сложно и красиво.
МУАРРОН. Как собака верная буду жить возле вас и даром играть
до самой вашей смерти. На мадам Мольер не взгляну ни разу.
МОЛЬЕР. На нее тебе взглянуть и не удастся. Уж ее нету со мной
и не будет более.
Муаррон рыдает.
Ах, сердце человеческое! Вон как трудно ему!
БУТОН. Да, сердце человеческое такой аппарат неописуемый...
МОЛЬЕР. Помолчи, Бутон, (Муаррону.) Я тебя прощаю и возвращаю
в свою труппу.
ЛАГРАНЖ. Вы, учитель, не человек, вы тряпка, мне вас жалко. Но
напрасно, ему играть не придется.
МОЛЬЕР. Говорят, ты бродил, бродил, к королю во дворец забрел.
МУАРРОН. И сказал мне король — в сыщики, в сыщики, говорит,
я вас возьму. В сыщики!
БУТОН. Сыщик — это должность замысловатая.
МОЛЬЕР. Великий король ошибся: в сыщики ты не годишься, у
тебя сердце неподходящее, но жалею об одном: я тебя плохо
учил. За это меня прости. Одна беда: долго нам с тобой играть
не придется, зарежут меня не сегодня — завтра. Спустили на
меня, сынок, одноглазую собаку-мушкетера.
МУАРРОН. Учитель! Учитель! Не удастся ему вас зарезать, пока я
жив!
ЛАГРАНЖ. Ты, гнусный гад, прежде чем к д’Орсиньи подойдешь,
закажи себе панихиду у святого Варфоломея.
МУАРРОН. Сзади заколю! Вы не беспокойтесь, мэтр, я с вами буду
ходить рядом.
ЛАГРАНЖ (высовывает голову из-под плаща, прислушивается, потом
говорит). Как сыщик...
МУАРРОН (становится на колени перед Лагранжем, кланяется и
ему). Милый Регистр, ты не теряй времени на оскорбление,
не гордись ты своим благородством. Разве и с тобой не может
быть... К чему? Ведь я тебе отвечать не могу! Ты меня
убьешь — тебя повесят, а мушкетер убьет учителя...
МОЛЬЕР. А ты поумнел, пока пропадал из дому.
МУАРРОН (Дагранжу). Бери шпагу и фонарь, идем караулить. Мэтр,
вы знаете, эта Кабала на вас ополчилась за «Тартюфа». А вы
знаете, Кабала...
МОЛЬЕР. Знаю... (Прислушивается^) Постучали?
ЛАГРАНЖ. Нет! Может быть, Фелибера еще позвать?
МУАРРОН. Не пойдет, да и не надо.
ЛАГРАНЖ (встает, берет шпагу). Бери и пистолет, гадина.
Лагранж и Муаррон берут итоги и уходят.
БУТОН. Да, дела какие.
МОЛЬЕР (дрожит, закутывается в одеяло, ложится, потом сейчас
же поднимается). Тиран! Тиран!
БУТОН. Про кого вы это говорите, мэтр?
МОЛЬЕР. Про французского короля.
БУТОН (в ужасе закрывает двери). Молчите!
МОЛЬЕР. Про французского короля: тиран. Видел сегодня — золо-
той идол. Изумрудные глаза. О, что это за человек, Бутон...
БУТОН. Кончено все, повешены оба.
МОЛЬЕР. Нет души... Он оскорбляет своей вежливостью... В нем
нет признака души, признака...
БУТОН. Оба повешены... (Опирается, смотрит на черные окна.)
Рядышком на площади... Так вот вы висите, наискосок — я...
МОЛЬЕР (встает). Всю жизнь, всю мою жизнь я лобзал ему ноги...
Думал только одно: ради Бога, только ты меня не раздави,
только не раздави. Тиран! Тиран!
БУТОН. И бьет барабан на площади. Кто высунул не вовремя язык,
у того он и будет висеть. И в рот обратно не вложишь...
МОЛЬЕР. Холодная злоба этого человека неизмерима, как и его сила,
как его царство. Я же червяк, выходит. Я — червь. Только не
наступи. И этот червяк всю жизнь ему писал... Мое сердце горит,
Бутон, при мысли о том, что я писал ему же все мои рукописи.
Мне наплюют в лицо, когда прочтут... Муаррон — чистый
человек! Он упавший мальчик, а я, сознательный взрослый,
землю лизал как прохвост... Тирания! Кабала! И что он понимает
в искусстве? Чтобы спасти «Тартюфа», чтобы спасти «Дон
Жуана», я балеты ему писал! Когда он, развратник...
БУТОН. За что вы меня-то губите?
МОЛЬЕР. ...захотел чужую жену, я, несчастный писатель, сочинил
гнусную пьесу, где доказывал, что он Юпитер, а обманутый
муж не может обижаться на Юпитера! О, позор! И все это ни
к чему! Ни к чему! Все равно, как бы писатель ни унижался,
как бы ни подличал перед властью, все едино, она погубит
его! Не унижайтесь! Я унижался и погиб! Ненавижу государ-
ственную власть!
БУТОН (вскрикивает). Да здравствует король! Умоляю вас, умоляю.
МОЛЬЕР. Он думает, что он всесилен, он думает, что он вечен!
Какое заблуждение. Черная Кабала за его спиной точит его
подножие, душит и режет людей, и он никого не может
защитить!
БУТОН. Я погиб! Погиб!
МОЛЬЕР (в ужасе). Бежать! Бежать! В Англию? Да.
БУТОН. Да, уж тогда бежать, и скорее.
МОЛЬЕР (тоскует). Что я там буду делать? Что? Да нет, вздор. Он
не виноват. Виноват я, я сам! Писатель не может жить! Я
сидел в тюрьме? Сидел. Теперь жду смерти. Ох, я боюсь
смерти, Бутон, я больной человек... Пожалей меня, Бутон, не
покидай. На тебе, Бутон, луидор с его изображением.
БУТОН. Да здравствует король!
МОЛЬЕР. Да, да, верно. Я лгу. Он велик, именно такая сила и
нужна во главе государства. Слепой идол, который все сокру-
шает... а писателю нет места. О, я скоро умру... Она войдет...
Дверь открывается.
ЛИЦО СТАРУШКИ В ДВЕРИ. Мэтр, там за вами монашка пришла.
МОЛЬЕР (^сватаясь за сердце). Какая монашка? Что такое... Боже мой.
СТАРУШКА. Монашка, которой вы обещали дать стирать театраль-
ное белье.
МОЛЬЕР (плаксиво). Дура Лафаре, старая дура! Как напугала... Пусть
завтра к концу спектакля придет ко мне в уборную...
СТАРУШКА (ворча). Мне что... сами велели... (Скрывается.)
МОЛЬЕР. Какая монашка, Господи? Я никакой монашки не звал...
Да, Бутон, я ведь на тебе кафтан разорвал? Прости мою
вспыльчивость... Вот тебе луидор...
БУТОН (тревожно). Мэтр, это было десять лет тому назад... Мэтр,
ложитесь, ложитесь. Вы нездоровы.
Мольер укладывается.
Господи, Боже мой, сделай так, добрый Господь, чтобы никто
не слышал, о чем он говорил. (Подходит к окну, разглядывает.)
МОЛЬЕР (внезапно). Тиран! Убил меня!
БУТОН. Да здравствует король! Боже мой! (Открывает окно.) Да,
так вы что говорите, господа? Что наш король есть самый
лучший, самый блестящий король во всем мире? Совершенно
присоединяюсь к этому мнению, подаю за это голос и кричу:
«Да здравствует король!»
В окне вспыхивает фонарь, и по лестнице взвивается Муаррон.
МУАРРОН. Кто крикнул, что случилось?
БУТОН. Ничего не случилось, я беседовал с этими господами о
нашем короле и кричал, кричу и буду кричать: «Да здравствует
король!» Имею я право хоть что-нибудь кричать? Да здравст-
вует король!
Тьма.
/Занавес/
/КАРТИНА ВОСЬМАЯ/
Сцена смерти
ХОР. На углу стоит аптека!
МОЛЬЕР. Врач калечит человека!
Хохот, кто-то свистнул.
Тот, кто свистнул, вы уж верьте,
Он и есть помощник смерти!
Он-то именно калечит,
А в театре он свистит!
МОЛЬЕР. Я клянусь, я клянусь! (Слабеет!) Мадлена! (Спускается
на колени.)
Смех в публике.
Партер, не смейся надо мной. (Внятно.) Бога! Мадлену!
Посоветоваться! (Невнятно?) Мой Бог! (Падает?)
ХОР ВРАЧЕЙ.
Bene, bene, bene, bene,
Novus doctor dignus est1.
1 Браво, браво, браво, браво,
Новый доктор посвящен. (Лат.)
Внезапно останавливается, музыка прекращается.
БАЙРОН1. Боже, господи!
ЛАГРАНЖ. Я же говорил! (Бросается к Мольеру, поднимает голову,
ужасается.)
Кругом смятение. В зале шум. В этот момент из уборной Лагранжа появляется
страшная монашка.
ЛАГРАНЖ (волнуясь, к публике). Господа, у нас несчастье... Господин
де Мольер, исполняющий роль Аргана, упал. Ему дурно!
Спектакль окончен быть не может.
БАЙРОН (карлику-врачу). Воды, Бога ради, нет ли в публике врача?
Голос в публике: «Он пьян, деньги обратно!»
ЛАГРАНЖ (вдруг скалится по-волчьи, поднимается, идет к рампе,
задыхаясь; настает тишина). Кто мог кричать это? Вы иль
вы? (Вынимает шпагу.) Спектакль закончен! Грязный зверь!
Бездельник! Шут! (Всхлипывает.) Я вызываю! (Плачет, вты-
кает шпагу в пол.)
БУТОН (подбегает к рампе). На деньги! На! (Щвыряет в зал
монеты.)
БАЙРОН (тревожно). Бутон, занавес! Умоляю, скорей...
Лагранж подходит к Мольеру, наклоняется, смотрит в лицо, машет рукой
безнадежно, отходит, садится в кресло у постели. Врачи толпой окружают
Мольера, подымают его и кладут на постель.
Байрон задергивает занавес. В зале тотчас возникает гул, движение.
Боваль, ко мне. Помогите держать занавес.
Какие-то руки пытаются поднять занавес, заглядывают.
Господи, это несчастье! Что вы делаете, Господи! Бутон, туши,
Бога ради, свет...
Бутон плача гасит люстры.
Мольер лежит, окруженный страшными * * > и врачей, в зеленом свете от
экрана.
За священником! Отходную глухую!
ЛАГРАНЖ. Никто не пойдет.
БУТОН. Ага. Я знаю... Я сейчас...
Конец
1929 год
1 Здесь «Байрон» — Муаррон.
АДАМ И ЕВА
Пьеса в четырех актах
/РУКОПИСЬ/
Участь смельчаков, считавших, что газа бояться
нечего, всегда была одинакова — смерть!
[из книги] «Боевые газы»
[перевод с французского официального издания]
...и не буду больше поражать всего живущего, как
Я сделал...
...Впредь во все дни Земли сеяние и жатва, [холод
и зной, лето и зима, день и ночь] не прекратятся...
Из неизвестной книги, найденной Маркизовым
ДЕЙСТВУЮЩИЕ /ЛИЦА/
|| ЕВА [АРТЕМЬЕВНА]1 ВОЙКЕВИЧ, 23 лет.
В АДАМ НИКОЛАЕВИЧ КРАСОВСКИЙ, инженер, 28 лет.
1 ЕФРОСИМОВ АЛЕКСАНДР ИППОЛИТОВИЧ, академик, 41 года.
1 ДАРАГАН [АНДРЕЙ ФЕДОРОВИЧ], авиатор1 2, 37 лет.
В [ПАВЕЛ АПОСГОЛОВИЧ] ПОНЧИК-НЕПОБЕДА литератор, 35 лет.
|| ЗАХАР СЕВАСТЬЯНОВИЧ МАРКИЗОВ, изгнанный из профсо-
юза, 32 лет.
Ц АНЯ, домработница, лет 23.
ТУЛЛЕР 1-Й, [слуЖЭЩИЙ] j дВОЮрОдНЫе брЭТЬЯ.
gg ТУЛЛЕР 2-й, [служащий] J
II КЛАВДИЯ ПЕТРОВНА, врач-психиатр, лет 35.
Ц МАРИЯ3 ВИРУЭС, лет 28, женщина-авиатор.
$$ ДЕ-ТИМОНЕДА, авиатор, [35 лет.]
gg ЗЕВАЛЬД, авиатор, [40 лет.]
gg ПАВЛОВ, авиатор.
1 Вместо: «Маврикиевна».
2 Вместо: «летчик».
3 Вместо: «Изабелла».
АКТ ПЕРВЫЙ
Май в Ленинграде. Комната в первом этаже, и окно открыто во двор. Наиболее
примечательной частью обстановки является висящая над столом лампа под
густым абажуром. Под нею хорошо пасьянс раскладывать, но всякая мысль о
пасьянсах исключается, лишь только у лампы появляется лицо Ефросимова.
Также заметен громкоговоритель, из которого течет звушо и мягко «Фауст»
из Мариинского театра. Во дворе изредка слышна гармоника. Рядом с комнатой
передняя с телефоном.
АДАМ (целуя Еву). А чудная опера этот «Фауст». А ты меня любишь?
ЕВА. Люблю. [Я тебе нос откушу...]
АДАМ. Сегодня «Фауст», а завтра вечером мы едем на Зеленый
Мыс! Я счастлив, и когда [сегодня] стоял в очереди за
билетами, весь покрылся горячим потом и понял, что жизнь
прекрасна!
АНЯ (входит внезапно). Ах...
АДАМ. Аня! Вы хоть бы это... как это... постучались!..
АНЯ. Адам Николаевич! Я думала, что вы в кухне!
АДАМ. В кухне? В кухне? Зачем же я буду в кухне сидеть, когда
«Фауст» идет? [А не правда ли, Аня, превосходный громкого-
воритель?]
Аня. [Громкоговоритель что надо.] (Расставляет на столе посуду.)
АДАМ. На полтора месяца на Зеленый Мыс! (Жонглирует и
разбивает стакан.)
ЕВА. Так!..
АНЯ. Так. Стакан чужой! Дараганов стакан.
АДАМ. Куплю стакан. Куплю Дарагану пять стаканов.
АНЯ. Где вы купите? Нету стаканов.
АДАМ. Без паники! Будут стаканы к концу пятилетки! Да... вы
правы, Анна Тимофеевна, [как всегда]. Именно в кухне я
должен быть сейчас, ибо я хотел вычистить желтые туфли.
(Скрывается.)
АНЯ. Ах, завидно на вас смотреть, Ева Артемьевна! И красивый,
[и добрый,] и инженер, и коммунист, [и Зеленый Мыс.]
ЕВА. [Подумаешь, какое счастье выйти замуж! Хотя] знаете, Аню-
точка, я, пожалуй, действительно счастлива. Хотя... впрочем...
черт его знает!.. [Ничего не известно.] Да почему вы не
выходите замуж, если вам уж так хочется?
АНЯ. Все мерзавцы попадаются, Ева Артемьевна! Всем хорошие
достались, а мне попадет какая-нибудь игрушечка, ну как в
лотерее! И пьет, сукин сын!
ЕВА. Пьет?
АНЯ. Сидит в подштанниках, в синем пенсне, читает «Графа
Монте-Кристо» и пьет с Кубиком.
ЕВА. Он несколько хулиганистый парень, но очень оригинальный.
АНЯ. Уж на что оригинальный! Бандит с гармоникой. Нет, не
распишусь, [не распишусь.] Он на прошлой неделе побил
бюрократа из десятого номера, а его из профсоюза выкинули.
И Баранову обманул, алименты ей заставили платить. Это же
не жизнь!
ЕВА. Нет, я проверяю себя, и действительно, я, кажется, счастлива.
АНЯ. Зато Дараган несчастлив.
ЕВА. Уже знает?
АНЯ. Я сказала.
ЕВА. Ну, это свинство, Аня!
АНЯ. Да что вы! Не узнает он, что ли? Он сегодня спрашивает, [да
так, знаете, равнодушно]: «А что, Ева придет вечером к
Адаму?» А я говорю: «Придет и останется». «Как?» [ — как
крикнет!] «А так, — говорю, — что они сегодня расписались!»
«Как?!» Ага, ага, покраснели! Всю квартиру завлекли!
ЕВА. Что вы выдумываете! Кого я завлекала?..
АНЯ. Да уж будет вам сегодня! Вот и Пончик явится. Тоже влюблен.
ЕВА. На Зеленый Мыс! Не медля ни секунды завтра вечером в
мягком вагоне, и никаких Пончиков!
Аня выметает осколки и выходит,
АДАМ (влетает). А комната тебе нравится моя?
ЕВА. Скорее нравится. Да, нравится...
Адам целует ее.
Сейчас Аня опять вкатится... Погоди!
АДАМ. Никто, никто не придет! (Целует.)
Внезапно за окном голоса. Голос Маркизова: «Буржуй!», голос Ефросимова: «Это
хулиганство!» Голос Маркизова: «Что? Кто это такой — хулиган? А?» — и на
подоконник со двора вскакивает Ефросимов. Возбужден. Дергается. Ефросимов
худ, брит, в глазах туман, а в тумане свечки. Одет в великолепнейший костюм,
так что сразу видно, что он недавно был в заграничной командировке, а
безукоризненное белье Ефросимова показывает, что он холост и сам никогда не
одевается, а какая-то старуха, уверенная, что Ефросимов полубог, а не человек,
утюжит, гладит, напоминает, утром подает... Через плечо на ремне у Ефросимова
маленький аппарат, не очень похожий на фотографический. Окружающих Ефро-
симов удивляет странными интонациями и жестикуляцией.
ЕФРОСИМОВ. Простите, пожалуйста!..
АДАМ. Что такое?!
ЕФРОСИМОВ. За мной гонятся пьяные хулиганы! (Соскакивает в
комнату.)
На подоконнике появляется Маркизов. [Одет] он, как описала Аня, [то есть] в
кальсонах и в синем пенсне, но, несмотря на душный вечер, в пальто с меховым
воротником.
МАРКИЗОВ. Кто это хулиган? (В окно.) Граждане! Вы слышали,
что я хулиган! (Ефросимову.) Вот я тебя сейчас стукну по уху,
ты увидишь тогда, кто здесь хулиган!
АДАМ. Маркизов! Сию минуту убирайся вон из моей комнаты!
МАРКИЗОВ. Он шляпу надел! А?
ЕФРОСИМОВ. Ради Бога! Он разобьет аппарат!
ЕВА. Вон из комнаты! (Адаму.) Позвони сейчас же в милицию!
АНЯ (вбежав). Опять Захар?!
МАРКИЗОВ. Я извиняюсь, Анна Тимофеевна! Меня оскорбили, а
не Захар! (Еде.) Милицию собираетесь по вечерам беспокоить?
Члены профсоюза?
АНЯ. Уйди, Захар!
МАРКИЗОВ. Уйду-с. (В окно.) Васенька, дружок! И ты, Кубик!
Верные секунданты мои! Станьте, друзья, у парадного хода.
Тут выйдет из квартиры паразит в сиреневом пиджаке. Алко-
голик-фотограф. Я с ним буду иметь дуэль. (Ефросимову.) Но
я вам, заграничный граф, не советую выходить! Ставь себе
койку в этой квартире, прописывайся у нас в жакте. Пока.
(Скрывается.)
Аня выбегает,
ЕФРОСИМОВ. Я об одном сожалею, что при этой сцене не присут-
ствовало советское правительство. Чтобы я показал ему, с
каким материалом оно собирается построить бесклассовое
общество!..
В окно влетает кирпич.
АДАМ. Маркизов! Ты сядешь за хулиганство!..
ЕВА. Ах, какая дрянь!
ЕФРОСИМОВ. Я — алкоголик? Я — алкоголик? Я в рот не беру
ничего спиртного, уверяю вас! Правда я курю, я очень много
курю!..
ЕВА. Успокойтесь, успокойтесь... Просто он безобразник.
ЕФРОСИМОВ (дергаясь). Нет, я совершенно спокоен! [Совершенно!]
Меня смущает только одно, что я потревожил вас. Сколько
же это времени мне, в самом деле, сидеть в осаде?
АДАМ. Ничего, ничего. [Посидите.] Эти секунданты скоро рассосутся.
В крайнем случае, я приму меры.
ЕФРОСИМОВ. Нет ли у вас... это... как называется... воды?
ЕВА. Пожалуйста, пожалуйста.
ЕФРОСИМОВ (напившись). Позвольте мне представиться. Моя фа-
милия... гм... Александр Ипполитович... А фамилию я забыл!..
АДАМ. Забыли свою фамилию?
ЕФРОСИМОВ. Ах, господи! Это ужасно!.. Как же, черт, фамилия?
Известная фамилия. На эр... на эр... Позвольте: цианбром...
фенилдихлорарсин... Ефросимов! Да. Вот какая фамилия. Еф-
росимов.
АДАМ. Так, так, так... Позвольте. Вы...
ЕФРОСИМОВ. Да, да, именно. (Пьет воду.) Я, коротко говоря,
профессор химии и академик Ефросимов. Вы ничего не имеете
против?
ЕВА. Мы очень рады.
ЕФРОСИМОВ. А вы? К кому я попал через окно?
АДАМ. Адам Красовский.
ЕФРОСИМОВ. Вы — коммунист?
АДАМ. Да.
ЕФРОСИМОВ. Очень хорошо! (Еве.) А вы?
ЕВА. Я Ева Артемьевна Войкевич.
ЕФРОСИМОВ. Коммунистка?
ЕВА. Нет. Я — беспартийная.
ЕФРОСИМОВ. [Еще лучше.] Позвольте! Как вы назвали себя?
ЕВА. Ева Войкевич.
ЕФРОСИМОВ. Не может быть!
. St БУЛГАКОВ
ЕВА. Почему?
ЕФРОСИМОВ. А вы?.. Э...
ЕВА. Это мой муж. Мы сегодня поженились. Ну да, да, да, Адам и
Ева!..
ЕФРОСИМОВ. Ага! Я сразу подметил. А вы говорите, что я
сумасшедший!
ЕВА. Этого никто не говорил!
ЕФРОСИМОВ. Я вижу, что вы это думаете. Но нет, нет! Не
беспокойтесь: я нормален. Вид у меня, действительно, я
сознаю... Когда я шел по городу, эти... ну, вот опять забыл...
ну, маленькие... ходят в школу?..
ЕВА. [Мальчики?] Дети?
ЕФРОСИМОВ. [Вы меня выручаете!] Мальчики! Именно они. Сви-
стели, а эти... ну, кусают. Рыжие.
АДАМ. Собаки?
ЕФРОСИМОВ. Да. Бросались на меня, а на углах эти...
АДАМ и ЕВА. Милиционеры!
ЕФРОСИМОВ. Косились на меня. Возможно, что я шел зигзагами.
В ваш же дом я попал потому, что хотел видеть профессора
Буслова1, но его нет дома. Он ушел на «Фауста». Разрешите
мне только немножко отдохнуть. Я измучился.
ЕВА. Пожалуйста, пожалуйста... Ждите у нас Буслова.
АДАМ. Вот мы сейчас закусим...
ЕФРОСИМОВ. Благодарю вас! Вы меня просто очаровали!
АДАМ. Это фотографический аппарат у вас?
ЕФРОСИМОВ. Нет. Ах! Ну, да. Конечно фотографический. И знаете,
раз уж судьба привела меня к вам, позвольте мне вас снять!
ЕВА. Я, право...
АДАМ. Я не знаю...
ЕФРОСИМОВ. [Ну, друзья мои! Вы, право, как маленькие дети,
боитесь аппарата!] Садитесь, садитесь... Да, но, виноват... (Ада-
му.) У вашей жены хороший характер?
АДАМ. По-моему, чудный.
ЕФРОСИМОВ. Прекрасно! Снять, снять! Пусть живет.
АДАМ (тихо). Ну его в болото. Я не желаю сниматься...
ЕФРОСИМОВ. Скажите, Ева, вы любите...
ЕВА. Жизнь?.. Я люблю жизнь. Очень.
ЕФРОСИМОВ. Молодец! Молодец! Великолепно. Садитесь, [сади-
тесь]!
АДАМ (тихо). К черту, к черту, не хочу я сниматься, он сумасшед-
ший!
ЕВА (тихо). Он просто оригинал, как всякий химик. Брось! (Громко.)
Ну Адам! Я, наконец, прошу тебя!
Адам хмуро усаживается рядом с Евой. В дверь стуиип, но Ефросимов занят
своим аппаратом, а Адам и Ева своими позами. В дверях появляется Пончик-
Непобеда, а на окно осторожно взбирается Маркизов.
ЕФРОСИМОВ. Внимание!
Из аппарата бьет ослепительный [фиолетовый] луч [и освещает комнату.]
ПОНЧИК. Ах! (Ослепленный, скрывается.)
1 Вместо: «Петрова».
МАРКИЗОВ. Ах, чтоб тебе! (Скрывается за окном.)
Луч гаснет.
ЕВА. Вот так магний!
ПОНЧИК (постучав вторично). Адам, можно?
АДАМ. Можно, можно! Входи, Павел!
Пончик входит. Это [жирный] малый с блестящими глазками, в роговых очках,
штанах до колен и клетчатых чулках.
ПОНЧИК. Здорово, старик! Ах, и Ева здесь? Снимались? Вдвоем?
Хе-хе-хе. Вот как-с! Я сейчас. Только приведу себя в порядок.
(Скрывается.)
ЕВА. Вы дадите нам карточку?1
ЕФРОСИМОВ. О, натурально, натурально. Только не теперь, а
немножко погодя.
АДАМ. Какой странный аппарат. Это заграничный? В первый раз
вижу такой...
Послышался дальний тоскливый вой собаки.
ЕФРОСИМОВ (тревожно). Чего это собака воет? Гм?.. [Я обратил
внимание, что вообще сегодня собаки воют. И это мне крайне
не нравится...] Вы чем занимаетесь, Ева...
ЕВА. Артемьевна. Я учусь на курсах иностранных языков.
ЕФРОСИМОВ. А вы, Адам...
АДАМ. Николаевич! Я — инженер.
ЕФРОСИМОВ. Скажите мне какую-нибудь простенькую формулу, ну,
к примеру, формулу хлороформа?
АДАМ. Хлороформа? Хлороформа. Ева, ты не помнишь формулу
хлороформа?
ЕВА. Я никогда и не знала ее!
АДАМ. Видите ли, я специалист по мостам.
ЕФРОСИМОВ. А, тогда это вздор... Вздор эти мосты сейчас. Бросьте
их! Ну кому в голову придет сейчас думать о каких-то мостах!
Право, смешно... Ну вы затратите два года на постройку моста,
а я берусь взорвать вам его в три минуты. Ну какой же смысл
тратить материал и время. Фу, как душно! [Я чувствую тяжесть
в голове и даже...] И почему-то воют псы! [Да, действительно,
я мог сойти с ума!] Вы знаете, я два месяца просидел в
лаборатории и сегодня в первый раз вышел на воздух. Вот
почему я так странен и стал забывать простые слова! (Сме-
ется.) Но представляю себе лица в Европе! [Ах, почтенные
старички! Впрочем, что же это я говорю о том, что вам
неинтересно...] Адам Николаевич, вы думаете о том, что будет
война?
АДАМ. Конечно, думаю. Она очень возможна.
[ЕФРОСИМОВ. Но вы, простите меня, представляете себе, какова
она будет?
АДАМ. Да, это будет очень серьезная вещь!
1 Следом за этой репликой вычеркнута незаконченная сцена:
[ЕФРОСИМОВ. Увы. Увы! Карточки я вам дать не могу.
АДАМ. Как так?
ЕФРОСИМОВ. Видите ли, это не фотографический аппарат. Я не снимал вас.
АДАМ. Как не фотографический! Позвольте!..] (Далее лист вырезан).
ЕФРОСИМОВ. Вы, как я вижу, любитель мягко выражаться?
ЕВА. Все говорят, что она будет ужасна.
ЕФРОСИМОВ. Дитя мое! Человеку, который занимается химией,
это слово ничего не говорит. Оно непонятно, как какое-нибудь
японское или китайское слово. Фенорсазин дихлор гидрохло-
рид. Адамсит. По-моему, это зеленый порошок. Это ужасно?
Не знаю. Мне кажется, что нам с непривычки война покажется
странной!
АДАМ. Как с непривычки? А империалистическая война?
ЕФРОСИМОВ. Ну, какая это война! Это была шутка!
ЕВА. А она будет наверное?
ЕФРОСИМОВ. Она будет настолько наверное, как восход солнца,
мой друг.
АДАМ. Да, вполне вероятно,] потому что капиталистический мир
напоен ненавистью к социализму.
ЕФРОСИМОВ. Капиталистический мир напоен ненавистью к соци-
алистическому миру, а социалистический напоен ненавистью
к капиталистическому, дорогой строитель мостов, а формула
хлороформа СНС1з! Война будет потому, что сегодня душно!
Она будет потому, что в трамвае мне каждый день говорят:
«Ишь, шляпу надел!» Она будет потому, что при прочтении
газет (вынимает из кармана две газеты) волосы шевелятся на
голове и кажется, что видишь кошмар. (Указывает в газету.)
Что напечатано? «Капитализм необходимо уничтожить». Да?
А там? (Указывает куда-то вдаль.) А там что? А там напеча-
тано: «Коммунизм надо уничтожить». Кошмар! Негра убили
на электрическом стуле. Совсем в другом месте, черт знает
где в Бомбейской провинции кто-то перерезал телеграфную
проволоку, в Югославии казнили, стреляли в Испании, стре-
ляли в Берлине. Завтра будут стрелять в Пенсильвании. Это
сон! И юноши и девушки с ружьями, девушки! — ходят у
меня по улице под окнами и поют: «Винтовочка, бей, бей,
бей... буржуев не жалей!» Всякий день! [Всякий час!] Под
котлом пламя, по воде ходят пузырьки, какой же, какой слепец
будет думать, что она не закипит?
АДАМ. Виноват, профессор, я извиняюсь! Негр — это одно, а
винтовочка, бей — это правильно. Вы, профессор Ефросимов,
не можете быть против этой песни!
ЕФРОСИМОВ. Нет, я вообще против пения на улицах, [потому что
я заметил, что за пением обычно следует драка.]
АДАМ. Ге... ге... ге... Однако! Будет страшный взрыв, но это послед-
ний очищающий взрыв, потому что на стороне СССР —
великая идея.
ЕФРОСИМОВ. Очень возможно, что это великая идея, но дело в
том, что в мире есть люди с другой идеей и идея их
заключается в том, чтобы вас с вашей идеей уничтожить.
АДАМ. Ну, это мы посмотрим!
ЕФРОСИМОВ. Очень боюсь, что многим [из тех, кто восклицает так
же, как вы,] как раз посмотреть ничего не удастся! Все дело
в старичках!..
ЕВА Каких старичках?..
ЕФРОСИМОВ (таинственно). Чистенькие старички, в цилиндрах
ходят.. По сути дела, старичкам безразлична какая бы то ни
было идея за исключением одной — чтобы экономка вовремя
подавала кофе [и чтобы текущий их счет был в солидном, а
не сомнительном банке]. Они не привередливы!.. Один из них
сидел, знаете ли, в лаборатории и занимался, не толкаемый
ничем, кроме [чистой] мальчишеской любознательности, че-
пухой: намешал в колбе разной дряни — вот вроде этого
хлороформа, Адам Николаевич, — серной кислоты и прочего
и стал подогревать, чтобы посмотреть, что из этого выйдет.
Вышло из этого то, что не успел он допить свой кофе, как
тысячи людей легли рядышком на полях... [(показывает)]
затем посинели как сливы и затем их всех положили на
грузовики и свезли в яму. А по слухам все это были молодые
люди, Адам, [и тоже не лишенные неких идей! Меж тем
любознательность старичка пошла дальше и ему захотелось
посмотреть, что будет, если в банку с хлористым мышьяком
пропустить струю ацетилена. Вы охотник посмотреть, дорогой
инженер? Не прекратись война, вам удалось бы увидеть нечто
поинтереснее, чем синие покойники! Но она прекратилась!] Я
боюсь идей! Всякая из них хороша сама по себе, но лишь до
того момента, пока старичок-профессор не вооружит ее тех-
нически. Вы — идею, а ученый в дополнение к ней —
мышьяк!..
ЕВА (печально, под лампой). Мне страшно. [Теперь я знаю,] тебя
отравят, мой Адам!
АДАМ. Не бойся, Ева, не бойся! Я дам тебе противогаз (вашей же
системы, профессор Ефросимов), и ты наденешь, и мы встре-
тим их!
ЕФРОСИМОВ. С таким же успехом вы можете надвинуть [мою]
шляпу на лицо! О, милый инженер, [кончились младенческие
времена! Вы видели когда-нибудь идиота, Ева, в Ленинграде?
ЕВА. Раза три видела.
ЕФРОСИМОВ. Ну вот-с. Обычное явление. Представим себе, что в
комнате идиот...
АДАМ. Что это вы, профессор, на меня все глядите?
ЕФРОСИМОВ. Бога ради, простите, Адам Степанович!
АДАМ. Я Николаевич!
ЕФРОСИМОВ. Николаевич... Я смотрел в угол!] Могу себе предста-
вить человека, героя даже, идиота в комнате... Но сверхидиот?
Как он выглядит? Как пьет чай? Какие поступки совершает?
Сверхгерой? Не понимаю! Бледнеет фантазия! Так вот, Ева,
если и есть одно ужасное слово, это именно слово «сверх»!
Весь вопрос в том, чем будет пахнуть [война]. Как ни бился
старичок, всегда чем-нибудь пахло, то горчицей, то миндалем,
то гнилой капустой, и наконец, запахло нежной геранью. Это
был зловещий запах, друзья, но это не «сверх»! «Сверх» же
будет, когда в лаборатории ничем не запахнет, не загремит и
быстро подействует. Тогда старик поставит на пробирке чер-
ный крестик, чтобы не спутать, и скажет: «Я сделал, что умел.
Остальное — ваше дело. Идеи, столкнитесь!» (Шепотом) Так
вот, Адам Николаевич, уже не пахнет ничем, не взрывается
и быстро действует.
ЕВА. Я не желаю умирать! Что же делать?
ЕФРОСИМОВ. В землю! Вниз! В преисподнюю, о прародительница
Ева! Вместо того чтобы строить мост, ройте подземный город
и бегите вниз!
ЕВА. Я не желаю ничего этого! [Не хочу слушать!] Адам, едем скорее
на Зеленый Мыс!
ЕФРОСИМОВ. О, дитя мое! Я расстроил вас? Ну, успокойтесь,
успокойтесь! Забудьте обо всем, что я сказал, [и слушайте:]
войны не будет. Вот почему: найдется, наконец, тот, кто скажет:
если уж нельзя прекратить поток идей, обуревающих, между
прочим, и Адама Николаевича, то нужно обуздать старичков.
Но за ними с противогазом не угонишься! Требуется что-то
радикальное. Смотрите (накладывает одну кисть руки на
другую), это клетка человеческого тела... Теперь (сдвигает
пальцы) — что произошло? Та же прежняя клетка, но щели
между частицами ее исчезли, а через эти щели, Адам Нико-
лаевич, и проникал старичок! Непонятно? Все спокойно!
Поезжайте в Зеленый Мыс! Благословляю вас, Адам и Ева!
В дверях бесшумно появляется Дараган. Он в черном, во всю грудь у него вышита
серебряная летная птица.
Если кто-нибудь найдет способ сдвинуть пальцы, то, Адам
Николаевич, химическая война не состоится, а следовательно,
не состоится и никакая война. Но только весь вопрос в том,
кому отдать такое изобретение...
ДАРАГАН (рнезапно). Это самый легкий вопрос, профессор. Такое
изобретение нужно немедленно сдать Реввоенсовету республи-
ки...
АДАМ. А, Дараган. Вот, познакомьтесь: Андрей Дараган.
ДАРАГАН. Я знаю профессора. Очень приятно.
АДАМ. Ну, Дараган. Сознаюсь — мы расписались сегодня с Евой.
ДАРАГАН. И это уже знаю. Ну, что же, поздравляю, Ева. Переехали
к нам? Соседи будем. Я слушал вас, профессор. Вы прочли у
нас в Академии лекцию «Улавливание отравляющих веществ».
Какой блеск!
ЕФРОСИМОВ. Ах, да, да!.. Как же... Да что же «улавливание» —
разве их уловишь?
ДАРАГАН. Приятно, что в республике трудящихся...
[ЕВА. Аня, зовите Пончика, чего он там застрял?
АНЯ (за сценой). Павел Апостолович!
ДАРАГАН.] ...имеются такие громадные научные силы, как вы.
ЕФРОСИМОВ. Благодарю вас, [благодарю вас!] А вы чем изволите
заниматься?
ДАРАГАН. Ну я, что ж? Я служу республике в должности командира
истребительной эскадрильи.
ЕФРОСИМОВ. Ах так, так...
ДАРАГАН. Профессор, вот вы говорили, что возможно такое изо-
бретение, которое сделает невозможной химическую войну?
ЕФРОСИМОВ. Да.
ДАРАГАН. Поразительно! Вы даже спрашивали, куда его сдать?
ЕФРОСИМОВ (морщась). Ах, да. Это мучительнейший, [мучитель-
нейший] вопрос... Я полагаю, что чтобы спасти человечество
от беды, нужно сдать такое изобретение всем странам сразу.
ДАРАГАН (темнея). Как?
Пауза,
Всем странам? Профессор, что вы говорите! Отдать капита-
листическим странам изобретение исключительной военной
важности?
ЕФРОСИМОВ. Ну а как же быть, по-вашему?
ДАРАГАН. Я поражен. По-моему... Извините, профессор, но я бы
не советовал вам нигде даже произносить это... право...
Адам за спиной Ефросимова делает знак Дарагану, обозначающий .Ефросимов
не в своем уме».
(Покосившись на аппарат Ефросимова.) Впрочем, конечно, это
вопрос очень сложный... А это простое изобретение?
ЕФРОСИМОВ. Я полагаю, что оно будет просто... сравнительно.
[ДАРАГАН (напряженно косясь). Скажите... Остается только ждать,
чтобы кто-нибудь изобрел то, о чем вы говорите...]
ПОНЧИК (входя с шумом). Привет, товарищи, привет! Вот и я! Ева!
(Целует ей руку)
ЕВА. Знакомьтесь...
ПОНЧИК. Литератор Павел Пончик-Непобеда.
ЕФРОСИМОВ. Ефросимов.
Все садятся за стол.
ПОНЧИК. Поздравьте, друзья! В Ленинграде большая литературная
новость...
ЕВА. Какая?
ПОНЧИК. Мой роман принят к печатанию... Двадцать два печатных
листика. Так-то-с...
АДАМ. Читай! [Читай!]
ЕВА. Вот сейчас закусим...
ПОНЧИК. Можно читать и во время еды.
АДАМ. У нас тоже литературная новость: мы, брат, сегодня распи-
сались...
ПОНЧИК. Где?
АДАМ. Ну где... В загсе...
ПОНЧИК. Так...
Пауза.
Поздравляю!
ДАРАГАН. А вы где, профессор, живете?
ЕФРОСИМОВ. Я живу... ну, словом, номер шестнадцатый... Корич-
невый дом... Виноват... (Вынимает записную книжку.) Ага...
Вот. Улица Жуковского... Нет... С этим надо бороться...
ДАРАГАН. Только что переехали?
ЕФРОСИМОВ. Да нет, третий год живу. Забыл, понимаете ли,
название улицы...
ЕВА. Со всяким может случиться!
ДАРАГАН. Угу!..
Пончик дико смотрит на Ефросимова.
АДАМ. Ну, роман! Роман!
[ПОНЧИК (вынимая рукопись). Впрочем, вам, может быть, скучно
слушать?
ЕВА. Нет, нет! Хотим!
ДАРАГАН. Дуйте, дуйте!]
ПОНЧИК (вооружается рукописью, и под лампой сразу становится
уютно. Читает). ...Красные зеленя. Роман. Глава первая...
Там, где некогда тощую землю бороздили землистые лица
крестьян князя Барятинского, ныне показались свежие щечки
колхозниц. — Эх, Ваня! Ваня! — зазвенело на меже...
ЕФРОСИМОВ. Тысячу извинений... Я только один вопрос: ведь это
было напечатано во вчерашней [«Правде»]?
ПОНЧИК. Я извиняюсь, в какой [«Правде»?] Я читаю рукопись,
[которая принята издательством «Содружество писателей».]
ЕФРОСИМОВ (вынув газету). Простите... Что такое? Простите, дей-
ствительно...
ПОНЧИК. Гм... (Читает.) «...ныне показались свежие щечки кол-
хозниц. — Эй, Ваня! Ваня! — зазвенело на меже...»
ЕФРОСИМОВ. Простите. [Виноват. Это напечатано во вчерашней
«Вечерке».] (Вынимает газету, показывает Пончику)
ПОНЧИК (поглядев в газету). Какая сволочь! А?
АДАМ. Кто?
ПОНЧИК. Марьин-Рощин. Вот кто! Нет, вы послушайте! (Читает
в газете.) «...Там, где когда-то хилые поля обрабатывали
голодные мужики графа Шереметева...» Ах, мерзавец! (Чита-
ет.) «...теперь работают колхозницы в красных повязках. —
Егорка! — закричали на полосе...» [Ах, скотина!] Сукин сын!
ЕВА. Списал?
ПОНЧИК. Как он мог списать? Нет! Мы в одной бригаде ездили в
колхоз, и он таскался за мной по колхозу как тень, и мы
видели одни и те же картины.
ДАРАГАН. А имение-то чье? Шереметева или Барятинского?
ПОНЧИК. Дондукова-Корсакова именье.
ЕФРОСИМОВ. Что ж! Теперь публике останется решить одно: у кого
из двух эти картины вышли лучше...
ПОНЧИК. Так... так... У кого лучше вышли картины... У лакиров-
щика и примазавшегося графомана или же у Павла Пончи-
ка-Непобеды?
ЕФРОСИМОВ (простодушно). У графомана вышло лучше.
ПОНЧИК. Мерси, Адам, мерси. (Ефросимову.) Аполлон Акимович1
лично мне в Москве сказал: «Молодец! Крепкий роман!»
ЕФРОСИМОВ. А кто это — Аполлон Акимович?
ПОНЧИК. Здрасте! Спасибо, Адам... Может быть, гражданин не
знает, кто такой Савелий Савельевич?1 2 Может быть, он «Вой-
ны и мира» не читал? В Главлите никогда не был, но
критикует!
ЕВА Павел Апостолович!
ДАРАГАН. Товарищи, по рюмке водки!
В передней звонок телефона. Дараган выбегает в переднюю и задергивает комнату
занавесом.
Да... Я у телефона. (Цауза. Бледнеет.) Вышла уже машина?
(Пауза.) Сейчас! (решает трубку, зовет тихонько.) Пончик-
Непобеда! Пончик!
ПОНЧИК (выходит в переднюю). Что это за гусь такой?
ДАРАГАН. Это знаменитый химик Ефросимов.
1 Вместо: «Васильевич».
2 Вместо: «Аким Савельевич».
ПОНЧИК. Так черт его возьми! Может, он в химии и смыслит...
ДАРАГАН. Погодите, Пончик-Непобеда, [нет ни секунды времени,]
слушайте: я сейчас уеду срочно на аэродром. Вы же сделайте
следующее: никуда не звоня по телефону и сказав Адаму,
чтобы профессор ни в коем случае не вышел отсюда [нику-
да,] — отправьтесь и сообщите, первое, что профессор Ефро-
симов, по моему подозрению, сделал военное, величайшей
важности открытие. Что это изобретение в виде аппарата
надето на нем. Что он здесь. Это раз. Второе, по моему
подозрению, он психически расстроен и может натворить
величайшей ерунды в смысле заграницы... Третье, пусть сей-
час же явятся и проверят все это. Но, Пончик-Непобеда, если
профессор с аппаратом уйдет отсюда, отвечать будете вы по
делу о государственной измене.
ПОНЧИК. Товарищ Дараган, помилуйте...
Резкий стук в дверь квартиры.
ДАРАГАН (рткрыв дверь, говорит). Не помилую. Еду. (Я исчезает
без фуражки.)
ПОНЧИК. Товарищ Дараган, вы фуражку забыли!
ДАРАГАН (за дверью). [Хрен с ней!]
Пауза.
ПОНЧИК. [Черт!] Вот навязалась история на мою голову! (Тихонько.)
Адам! Адам!
АДАМ (выходя в переднюю). Что такое?
ПОНЧИК. Слушай, Адам. Прими меры, чтобы этот чертов химик
никуда от тебя с этим аппаратом не ушел, пока я не вернусь.
АДАМ. Это что обозначает?
ПОНЧИК. Мы сейчас с Дараганом догадались, что на нем государ-
ственное военное изобретение. Аппарат!
АДАМ. Это фотографический аппарат!
ПОНЧИК. Какой там черт фотографический!
АДАМ. А-а!
ПОНЧИК. Я вернусь не один. И помни: отвечать будешь ты!
(Бросается в дверь.)
АДАМ (в дверь). Где Дараган?
ПОНЧИК (за дверью). Не знаю.
АДАМ. Что за [чертов] вечер! (Потрясенный, возвращается в ком-
нату.)
ЕВА. А где Пончик и Дараган?
АДАМ. Они пошли в [«Коммунар».]
ЕВА. Вот чудаки! Ведь все же есть...
АДАМ. Они сейчас придут.
Пауза.
ЕФРОСИМОВ (неожиданно). Боже мой! Жак! Жак! Ах, я дурак!
Ведь я же забыл снять Жака... В первую очередь... Господи!
Ведь это прямо помрачение ума. Но не может же быть, чтобы
все свалилось так внезапно и сию минуту. Успокойте меня,
Ева! Что, «Фауст» идет еще? Ах, ах... ах... (Подходит к окну
и начинает смотреть в него.)
АДАМ (тихо, Еве). [Знаешь что?] Ты считаешь его совершенно
нормальным?
ЕВА- Я считаю его совершенно нормальным.
ЕФРОСИМОВ. «Фауст» идет еще?
ЕВА. Сейчас. (Открывает громкоговоритель, и оттуда слышны
последние такты сцены в храме, а затем начинается марш.)
Идет.
ЕФРОСИМОВ. И зачем физиологу Буслову «Фауст»?
ЕВА. Голубчик Александр Ипполитович, что случилось? Перестаньте
так волноваться, выпейте вина!
ЕФРОСИМОВ. Постойте, постойте! Слышите, опять...
АДАМ (тревожно). Что? Ну, собака завыла. Ее дразнит гармоника...
ЕФРОСИМОВ. Ах нет, нет. Они целый день воют сегодня. И если
б вы знали, как это меня тревожит! [Крайне!] И я сейчас
раздираем между двумя желаниями: ждать Буслова или бро-
сить его и бежать к Жаку...
АДАМ. Кто такой Жак?
ЕФРОСИМОВ. Ах, если бы не Жак, я был бы совершенно один на
этом свете, потому что нельзя же считать мою тетку, которая
гладит сорочки... Жак освещает мою жизнь...
Пауза.
Жак — это моя собака. [Я приобрел ее таким способом —]
вижу, идут четверо, несут щенка и смеются. Оказывается —
вешать. И я им заплатил двенадцать рублей, чтобы они не
вешали его. Теперь он взрослый, и я никогда не расстаюсь с
ним. В неядовитые дни он сидит у меня в лаборатории, и он
смотрит, как я работаю. За что вешать собаку?..
ЕВА. Александр Ипполитович, вам непременно нужно жениться!
ЕФРОСИМОВ. Ах, я ни за что не женюсь [до тех пор], пока не
узнаю, почему развылись собаки!.. Так что же, наконец, нау-
чите! Ждать ли Буслова или бежать к Жаку? А?
ЕВА. Миленький Александр Ипполитович! Нельзя же так! Ну что
случится с вашим Жаком? Ведь это же просто неврастения!
Ну конечно дождаться Буслова, и поговорить с ним, и спо-
койно отправиться домой, и лечь спать!
Звонок. Адам идет открывать, и входят Туллер 1-й, Туллер 2-й и Клавдия
Петровна. Последним входит озабоченный Пончик. [Туллер 1-й одет в белую
кавказскую рубашку и галифе, Туллер 2-й в штатском костюме в крахмальном
воротничке, Клавдия подстрижена.]
ТУЛЛЕР 1-й. Привет, Адам! Узнали о твоем бракосочетании и
решили нагрянуть к тебе — поздравить! Здорово...
АДАМ (растерян, он видит Туллера впервые в жизни). Здорово...
входите!..
Входят в комнату.
ТУЛЛЕР 1-й. Знакомь же с женой!
АДАМ. Вот это, Ева... Э...
ТУЛЛЕР 1-й. Туллер, Адамкин друг. Наверное, он не раз рассказывал
обо мне?
ЕВА. Нет, ничего не говорил!..
ТУЛЛЕР 1-й. Ах, разбойник! Прошу, знакомьтесь: это мой двоюрод-
ный брат — тоже Туллер!
ТУЛЛЕР 2-й. Туллер!
ТУЛЛЕР 1-й. Мы, Ева Артемьевна, вот и Клавдию прихватили с
собой. Знакомьтесь! Ну, это просто ученая женщина. Врач.
Психиатр. Вот как. Тоже ничего не говорил? Хорош друг! Ах,
Адам! (Еве.) Вы не сердитесь на незваных гостей?
ЕВА. Нет, нет, зачем же! У Адама всегда очень симпатичные
приятели. Аня! Аня!..
ТУЛЛЕР 1-й. Нет, нет, никаких хлопот! Мой двоюродный брат
Туллер — хозяйственник...
ТУЛЛЕР 2-й. Туллер прав... (Разворачивает сверток, [в котором две
бутылки вина и коробки с консервами.) Осетрина, бычки в
маринаде...]
ЕВА. Это совершенно напрасно. У нас все есть!
Входит Аня, [начинает хлопотать у буфета,] ей передают коробки, она уходит.
Пончик, садитесь! А где же Дараган? Садитесь, товарищи!
КЛАВДИЯ. Боже, какая жара!
ЕВА. Адам! Познакомь же...
ТУЛЛЕР 1-й. С кем? С Александром Ипполитовичем? Что вы! Мы
прекрасно знакомы!
ТУЛЛЕР 2-й. Туллер, Александр Ипполитович тебя явно не узнает!
ТУЛЛЕР 1-й. Быть этого не может!
ЕФРОСИМОВ. Простите... я, право, так рассеян... я, действительно,
не узнаю...
ТУЛЛЕР 1-й. Но как же...
КЛАВДИЯ. Оставьте, Туллер, в такую жару родного брата не узна-
ешь! У меня в августе положительно плавятся мозги. Ах, этот
август!
ЕФРОСИМОВ. Простите, но сейчас же ведь не август?
КЛАВДИЯ. Как не август? А какой же у нас месяц, по-вашему?
ТУЛЛЕР 1-й. Вот тебе раз! [Толстая] Клавдия от духоты помешалась!
Александр Ипполитович! Скажите ей, Бога ради, какой теперь
месяц?
ЕФРОСИМОВ. Во всяком случае не август, а этот... как его... как
его...
Пауза,
ТУЛЛЕР 1-й (тихо и значительно). Май у нас в СССР, Александр
Ипполитович, май!.. (Весело.) Итак, в прошлом году, в этом
же мае... Сестрорецк... Вы жили на даче у вдовы Марьи
Павловны Офицерской, а я рядом у Козловых. Вы с Жаком
ходили купаться, и я вашего Жака даже снял один раз!
ЕФРОСИМОВ. Вот оказия... совершенно верно: Марья Павловна...
у меня, по-видимому, отшибло память!
ТУЛЛЕР 2-й. Эх ты, фотограф! Видно, ты не очень примечательная
личность! Ты лучше обрати внимание, какой у профессора
замечательный аппарат!
ТУЛЛЕР 1-й. Туллер! Это не фотографический аппарат.
ТУЛЛЕР 2-й. Ну что ты мне рассказываешь! Это заграничный
фотографический аппарат.
ТУЛЛЕР 1-й. Туллер!..
ТУЛЛЕР 2-й. Фотографический!
ТУЛЛЕР 1-й. А я говорю, не фотографический!
ТУЛЛЕР 2-й. Фо-то-графический!
ЕФРОСИМОВ. Видите ли, гражданин Туллер, это...
ТУЛЛЕР 1-й. Нет, нет, профессор, его надо проучить. Пари на
пятнадцать рублей желаешь?
ТУЛЛЕР 2-й. Идет!
ТУЛЛЕР 1-й. Ну-с, профессор, какой же это аппарат? Фотографиче-
ский?
ЕФРОСИМОВ. Видите ли, это не фотографический аппарат...
ЕВА. Как?!
Входит Аня и начинает вынимать из буфета посуду. В громкоговорителе мощные
хоры с оркестрами поют: гРодины славу не посрамим!..»
ТУЛЛЕР 1-й. Гоп! Вынимай пятнадцать рублей! Это — урок!
ТУЛЛЕР 2-й. Но, позвольте, как же, ведь это же «Гном»?..
ТУЛЛЕР 1-й. Сам ты гном!
Вдруг послышался визг собаки, затем короткий вопль женщины.
АНЯ (роняет посуду). Ох! Тошно!.. (Падает и умирает.)
За окнами послышались короткие, быстро гаснущие крики.
Гармоника [оборвалась].
ТУЛЛЕР 1-й. Ах! (Цадает и умирает.)
ТУЛЛЕР 2-й. Богданов! [Берите аппар...] (Падает и умирает.)
КЛАВДИЯ. Я погибла! (Падает, умирает.)
ПОНЧИК. Что это такое?! Что это такое?! (Пятится, бросается
бежать и исчезает из квартиры, хлопнув дверью.)
Музыка в громкоговорителе разваливается. Слышен тяжкий гул голосов, но он
сейчас же прекращается. Настает полное молчание всюду.
ЕФРОСИМОВ. О, предчувствие мое! Жак!.. (Отчаянно) Жак!
АДАМ (бросается к Клавдии, вглядывается в лицо, потом медленно
идет к Ефросимову. Становится страшен.) Так вот что за
аппарат? Вы убили их? (Исступленно.) На помощь! Хватайте
человека с аппаратом!
ЕВА. Адам! Что это?!
ЕФРОСИМОВ. Безумный! Что вы! Поймите, наконец! Ева, оторвите
от меня дикую кошку!
ЕВА (глянув в окно). Ой, что же это?! Адам, глянь в окно! [Женщины]
лежат!..
АДАМ (рставив Ефросимова, подбегает к окну). Объясните, что это?..
ЕФРОСИМОВ. Это? (В глазах у Ефросимова полные туманы.) Это?
Идея!! Негр на электрическом стуле! Это — моя беда! Это —
винтовочка бей! Это — такая война капитализма с социализ-
мом! Это — солнечный газ!..
АДАМ. Что? Не слышу? Что? Газ! (Охватывает Еву за руку) За
мною! Скорее, в подвал! За мной! (Тащит Еву к выходу)
ЕВА Адам, спаси меня!
[ЕФРОСИМОВ. Остановитесь! Не бегите, [сумасш...] Вам ничто уже
не угрожает! Поймите — вы просвечены. Вот этим аппаратом.
Вы уже не умрете. Сдержите жену! Не пугайте, а то она сойдет
с ума!
Послышался дальний крик Пончика.
АДАМ. Вторая волна! В подвал! (убегает, увлекая за собою Еву)
ЕФРОСИМОВ. Какая вторая? Остановитесь, глупец. Вам померещи-
лось! (Цауза) Судьба насмехается. О, как я опоздал! Дети.
Дети? Дети! Они вырастут, и у них были бы идеи. Но ты,
мой верный друг! Какая у тебя идея, кроме одной, есть и
любить меня, одинокого? За что собаку? Прости меня. Я
сумасшедший... (Црзб) О, мой Жак!
Свет начинает убывать, медленно [гаснет,] в Ленинграде настает тьма.
Занавес]
Остановитесь! Не бегите! Вам ничто уже не угрожает! Да
поймите же, наконец, что этот аппарат спасает от газа! Я
сделал открытие! Я! Я! Ефросимов! Вы спасены! Сдержите
вашу жену, а то она сойдет с ума!
АДАМ. А они умерли?
ЕФРОСИМОВ. Они умерли. [Их.никто не вернет.]
ЕВА. Адам, Адам! (Указывает на Ефросимова.) Он гений! Он пророк!
ЕФРОСИМОВ. Повтори! Гений? Гений? Кто-нибудь, кто видел жи-
вых среди мертвых, повторите ее слова!
ЕВА (в припадке страха). Боюсь мертвых! Спасите! В подвал!
(Убегает.)
АДАМ. Куда ты? Остановись! Остановись! (Убегает за ней.)
ЕФРОСИМОВ (рдин). Умерли... И дети? Дети? Они выросли бы, и
у них появились бы идеи... Какие? Повесить щенка?.. А ты,
мой друг. Какая у тебя была идея, кроме одной — никому не
сделать зла, лежать у ног, смотреть в глаза и сытно есть! За
что же вешать собаку?..
Свет начинает медленно убывать, и в Ленинграде настает тьма.
Занавес
АКТ ВТОРОЙ
Громаднейший универсальный магазин в Ленинграде. Внутренняя лестница. Гигант-
ские стекла внизу выбиты, и в магазине стоит трамвай, [сошедший с рельс и]
вошедший в магазин. [Видна] мертвая вагоновожатая. На [приставке]-лесенке
у полки мертвый приказчик с сорочкой в руках. Мертвая женщина [перед ним,]
склонившаяся на прилавок, мертвый у входа [умер стоя]. Но более мертвых нет.
Вероятно, публика из магазина бросилась бежать, и люди умирали на улице.
Весь пол усеян раздавленными покупками.
В гигантских окнах универмага видно [страшное]: смесь ада и рая. Рай освещен
ранним солнцем вверху, а внизу ад — дальним густым заревом. [Посередине]
висит дым, и в нем призрачная квадрига над развалинами и пожарищами.
Стоит настоящая мертвая тишина.
ЕВА (входит с улицы, пройдя через разбитые стекла. Платье на ней
разорвано. Ева [возбуждена.] Говорит, обернувшись к улице).
Но предупреждаю, я не останусь одна более четверти часа!
Слышите? Я не менее чем Жак могу рассчитывать на сожа-
ление и внимание [к себе]! Я — молодая женщина, и наконец,
я трусливая, я слабая женщина! Миленькие, голубчики, ну,
хорошо, я все сделаю, но только не уходите далеко, так, чтобы
я ощущала ваше присутствие! Хорошо? А! Ушли!.. [Какие
бездушные!] (Садится на лестнице.) Прежде всего, закурить...
Спички... (рбращается к мертвому продавцу.) Спички! (Щарит
у него в карманах, вынимает спички, закуривает.) Наверно,
ссорился с покупательницей? Дети, возможно, есть у тебя? Ну,
ладно... (Поднимается по лестнице вверх и начинает выбирать
на полке рубашки.)
Вверху слышен звук падения, посыпались по лестнице стекла, затем сверху по
лестнице сбегает Дараган. Он до шеи запакован в промасленный костюм. Костюм
этот разорван и окровавлен. На груди светит лампа. Лицо Дарагана покрыто
язвами, волосы седые. Дараган бежит вниз, шаря в воздухе руками и неверно.
Он — слеп.
ДАРАГАН. Ко мне! Ко мне! Эй, товарищ! Кто здесь есть? Ко мне!
(Сбегает, падает у подножия лестницы.)
ЕВА (опомнившись, кричит пронзительно). Живой! Закрывает лицо
руками.) Живой! (Кричит на улицу.) Мужчины! Мужчины!
Адам! Появился первый живой! [Александр Ипполитович!]
Летчик! (Дарагану.) Вам помогут сейчас! Вы ранены?
ДАРАГАН. Женщина? А? Женщина? Говорите громче, я оглох.
ЕВА. Я — женщина, да, женщина!
ДАРАГАН. Нет, нет, не прикасайтесь ко мне! Во мне смерть, [я
отравлен!]
ЕВА. Мне не опасен газ, [не опасен!]
ДАРАГАН. Назад, [вам говорю,] а то застрелю! Где нахожусь?
ЕВА. В универмаге, [в универмаге.]
[ДАРАГАН. Ленинград? Да?
ЖЖИЯ - «и®
ЕВА. Да, да, да!]
ДАРАГАН. Какого-нибудь военного ко мне! Скорее! Эй, женщина,
военного!
ЕВА. Здесь никого нет!
ДАРАГАН. Берите бумагу и карандаш!
ЕВА. Нет у меня, нет!..
ДАРАГАН. А, черт! Неужели никого нет, кроме неграмотной [жен-
щины]?
ЕВА. Вы не видите? Не видите?
ДАРАГАН. О, глупая женщина! Я — слеп. Я падал слепой. Не вижу
мира...
ЕВА (узнав). Дараган! [(Вопль.) Скорее! Скорее! Да где же они?!]
ДАРАГАН. О, как я страдаю!.. (Ложится.) У меня язвы внутри...
[Какое мучение!]
ЕВА. Вы — Дараган! Дараган!
ДАРАГАН. А? Быть может... Сказано — не подходить ко мне?..
Слушайте, женщина: я отравлен [газовой сместью и (нрзб.)]
безумен. Я умираю. [Буду говорить чепуху...] Ах! (Стонет.)
[...но и важное тоже.] Берите бумагу и карандаш!.. Грамотна?
ЕВА. Дайте же мне снять костюм с вас! Вы окровавлены!
ДАРАГАН (яростно). Русский язык понятен? Назад! Я опасен!
ЕВА. Что же это такое?.. Адам... Адам!.. Вы не узнаете меня по
голосу?
ДАРАГАН. А? Громче, громче, глохну... Пишите: доношу... Мы
сорвали воздушные фартуки, и наши бомбовозы прошли
[кроме одного.] Но в эскадрилье погибли (нрзб.) — все, кроме
меня, вместе с аппаратами. Кроме того: город зажжен и
фашистское осиное гнездо объято пламенем. Пламенем! Кро-
ме того: не существует более трефовый опасный [ас]! Его сбил
Дараган! Но сам Дараган, будучи отравлен смесью [неизвест-
ной], стал слеп, безумен и упал в Ленинграде. Упав, службу
Советов нести более не может. Он — холост. Я — холост.
Пенсию отдает государству, ибо он, Дараган, одинок. А орден
просит положить ему в гроб. Кроме того: просит... просит...
дать знать... разыскать... ах, забыл... Еве дать знать, что
Дараган [убил чемпиона] мира! Число, час и в штаб. (Кричит.)
Эй, эй, товарищи! (Вскакивает, заламывает руки, идет.) Кто-
нибудь! Во имя милосердия! Застрелите меня! Во имя мило-
сердия! Не могу переносить мучений! Дай мне револьвер!
Пить! Пить!
ЕВА. Не дам револьвер! Пейте!
ДАРАГАН (пробует пить из фляги и не может глотать). Револьвер!
(Шарит.) В [самолете!]
ЕВА. Не дам! Не дам! Терпите! Сейчас придут мужчины!
ДАРАГАН. Внутри горю! Пылаю!
В громкоговорителе вдруг взрыв труб.
ЕВА. Опять, опять сигнал! (Кричит.) Откуда? Откуда?
Громкоговоритель стихает.
ДАРАГАН. Не подпускать ко мне докторов! Перестреляю гадов!
Почему никто не сжалится над слепым? Зовите кого-нибудь!
Или я, быть может, в плену?
ЕВА. Опомнитесь! Опомнитесь! Я — Ева! Ева! Вы знаете меня! О,
Дараган, я не могу видеть твоих страданий! Я — Ева!
ДАРАГАН. Не помню ничего! Не знаю никого! На помощь!
Послышался шум автомобиля.
ЕВА. Они! Они! Счастье! [Счастье!] Адам! Адам! Сюда! Сюда! Здесь
живой человек!
Вбегают Адам и Ефросимов.
ЕФРОСИМОВ. Боже праведный!
АДАМ. Александр Ипполитович! Это Дараган! Откуда он? Откуда?!
[Откуда?]
ЕВА. Он упал здесь с аппаратом. [Упал] с неба!
ДАРАГАН. Назад все! Назад! Смерть! На мне роса!
ЕФРОСИМОВ. Каким газом вы отравлены? Каким газом?
ЕВА. Громче, громче! Он оглох...
ЕФРОСИМОВ. Оглох?.. (Передвигает кнопку в аппарате.)
ДАРАГАН. Товарищ! Доношу: я видел дымные столбы, их было
без числа! [И еще: истребитель Дараган службу Республике
более нести не может. И еще: я жалуюсь, мне не выдают
оружия, чтобы я мог покончить с собой. (Ложится.)]
ЕВА. Он обезумел, милый Адам! Он не узнает никого! Милый Адам!
Скорей, а то он умрет!
Ефросимов направляет лу< аппарата на Дарагана. Тот некоторое время лежит
неподвижно и стонет, потом оживает, и язвы на его лице затягиваются. Потом
садится.
(Плачет, хватая Ефросимова за руки.) Милый, любимый,
великий, чудный человечек, сиреневый, глазки расцеловать,
глазки расцеловать! (Гладит голову Ефросимова, целует.) Ка-
кой умный!..
ЕФРОСИМОВ. Ага! Ага! Дайте мне еще отравленного! Еще! (Шарит
лучом, наводит его на мертвого продавца.) Нет! [Смерти не
лечат!] Нет! Не будет Жака!
АДАМ. Профессор! Профессор! Что же это вы? А? Спокойно!
ЕФРОСИМОВ. Да, да, спасибо. Вы правы... (Садится.)
ДАРАГАН. Я прозрел. Не понимаю, как это сделано... Кто вы такие?
Пауза.
Ева?!
ЕВА. Да, это я, я! [Какое счастье Дараган, что...]
ДАРАГАН. Не становитесь близко, я сам сниму костюм. (Снимает.)
Адам?
АДАМ. Да, я.
ДАРАГАН. Да не стойте же возле меня! Отравитесь! Как вы сюда
попали? Ах, да, позвольте... Понимаю: я упал сюда, а вы
случайно были в магазине... Как звенит у меня в голове, [но
я могу двигаться и слышу.] Так вы сюда пришли... и...
АДАМ. Нет, Дараган, это не так.
ЕФРОСИМОВ. Не говорите ему сразу правды, а то вы не справитесь
с ним потом...
АДАМ. Да, это верно.
ДАРАГАН. Нет, впрочем, не все ясно... (Пьет.)
[ЕФРОСИМОВ. Что у вас во фляге?
ДАРАГАН. Чай с коньяком.
ЕФРОСИМОВ. Выпейте побольше.
ДАРАГАН (пьет). Все-таки...]
АДАМ. [Нет, Дараган, скажи лучше] откуда ты?
ДАРАГАН. Когда я возвращался из... ну, словом, когда я закончил
марш-маневр, я встретил истребителя-фашиста, чемпиона ми-
ра [Буайяра.]* Он вышел из облака, и я увидел в кругах его
знак — трефовый туз!
В громкоговорителе начинается военный марш.
Почему музыка?
ЕВА (заплакав). Опять! Опять! [Не могу больше выносить!] Это
смерть клочьями летает в мире и то кричит на неизвестных
языках, то звучит как музыка!
АДАМ. Ева, замолчи сейчас же!! (Трясет ее за плечи.) Молчать!
Малодушная Ева! Если ты сойдешь с ума, кто вылечит тебя?
ЕВА. Да, да! (Утихает.)
ДАРАГАН. Он дымом вычертил мне слово «коммун», затем высту-
пал мне [сигнал] «спускайся», а кончил тем, что начертил
дымный трефовый туз. Я понял, [что это означает]: коммунист,
падай, я — [Буайяр] — ив груди я почувствовал холодный
ветер. [Нам двоим в воздухе тесно.] Одному из нас не летать.
Я знаю его мотор, а пулемет его [выстреливает] сорок пуль в
секунду. Он сделал перекрещение штопора и поворот Иммель-
мана и бочку — все, от чего у каждого летчика при встрече
с [Буайяром] сердце сжимается в комок. У меня не сжалось,
а, наоборот, распухло и отяжелело! Он прошел у меня раз в
мертвом пространстве, и в голове у меня вдруг все закипело,
и я понял, что он обстрелял меня и отравил. Я не помню,
как я вывернулся, сделал петлю, и мы разошлись. Тут, уже
смеясь и зная, что мне уже не летать более, я с дальней
дистанции обстрелял его и вдруг увидел, как свернул и
задымил Герр, скользнул и пошел вниз. Потом он летел, как
[горящая игральная карта, и дымил, я шел за ним, и] [клок]
горящей соломы и сейчас лежит на дне Невы или [на окраине
Ленинграда]. У меня же загорелось все внутри, и слепой я
спланировал сюда... Он Ефросимов?
Музыка в радио [внезапно] прекращается.
АДАМ. Да.
ДАРАГАН. Позвольте, позвольте... Он изобрел, да, он изобрел
аппарат... Идет война, вы, вероятно, знаете уже, впрочем?
(Оглядывается, видит трамвай.) Что это значит? (Встает,
подходит к вагоновожатой, смотрит.) Что? Мертва? Сошел
с рельс? Бомба? Да? Ведите меня в штаб.
АДАМ. Вот что, Дараган, в Ленинграде нет ни одного человека.
ДАРАГАН. [Какую чушь ты... Я знаю не потому...] Какого — ни
одного человека... ах, голова еще не ясна... Я в курсе дел...
Когда я вылетел? А? Да, [два дня назад вечером,] когда тот
1 Имя вражеского летчика исправлено затем на «Ас Герр».
читал про мужиков какого-то князя... Слушайте, воюет весь
мир! [А, хорошо? Да?]
ЕВА. Дараган, в Ленинграде нет никого, кроме нас! Только слушайте
спокойно, чтобы не сойти с ума.
ДАРАГАН (вяло). Куда же все девались?
ЕВА. [В тот вечер, когда вы] исчезли, пришел газ и задушил всех.
ЕФРОСИМОВ. Остались Ева и ее Адам и я!..
ДАРАГАН. Ева, Адам!.. Между прочим, [я тогда уже заметил, что
вы душевнобольной!]
ЕФРОСИМОВ. Нет, нет, я нервно расстроен, но уже не боюсь сойти
с ума, я присмотрелся, а вы бойтесь! Не думайте лучше об
этом. Ложитесь, закутайтесь, [спите...]
ДАРАГАН (icpueo усмехнувшись). В Ленинграде два миллиона жите-
лей... Куда к черту! [Вы пьяны от страха!] Я-то больше вашего
знаю о налете... Его спросите! Он вам объяснит... [Впрочем,
вы знаете,] какой газ нужен для того, чтобы задавить Ленин-
град!
ЕВА. Знаем, знаем... (Показывает крест из пальцев.) Черный...
(Плачет.)
Дараган оглядывается беспокойно, что-то обдумывает, идет к окнам. Походка
его больная. Долго смотрит, потом схватывается за голову.
АДАМ (беспокойно). Дараган, Дараган, перестань...
ДАРАГАН (кричит негромко). Самолет мне! Эй, товарищи! Эй,
самолет командиру! (Шарит в карманах, вынимает маленькую
бонбоньерку, показывает Ефросимову.) Видал? Видал? Ах, они
полагали, что советских как в поле сусликов [можно]? Ах, мол,
в лаптях мы? Лыком шиты? Два миллиона? Заводы? Дети?
Видал? [У меня их пять штук.] Видал крестик? Сказано —
без приказа Реввоенсовета не бросать? Я отдаю приказ —
[бросай,] развинчивай, [бросай,] кидай!
АДАМ. Куда? Куда? Куда?
ДАРАГАН. Я прямо! Прямо! Раз — в два счета, куда нужно. Я
место знаю! Куда посылку отвезти.
ЕВА. Адам, Адам, держи его...
ДАРАГАН (прячет бонбоньерку, слабеет, садится, говорит строго).
Почему город горит? [Почему?]
АДАМ. Трамваи еще час ходили после катастрофы, давили друг
друга, и автомобили с мертвыми шоферами, и бензин горел!
ДАРАГАН. [Все, отвечай!] Как вы уцелели?
АДАМ. Профессор просветил нас лучом [в тот вечер. Лучом], после
просвечивания которым организм не всасывает никакого газа,
[кроме...]
ДАРАГАН (приподнимаясь). Государственный изменник!
ЕВА Что вы, что вы, Дараган?
ДАРАГАН. Дай-ка револьвер!
АДАМ. Не дам.
ДАРАГАН. Что? (Цошарив, снимает с внешнего костюма бомбу с
рукоятью.) К ответу, к ответу профессора Ефросимова! Я в
тот вечер догадался, ч т о он изобрел! И вот: сколько бы
людей ни осталось в Ленинграде, вы трое будете свидетелями
того, как профессор Ефросимов отвечал Дарагану! Кажись, он
злодей!
АДАМ И Е8А
ЕФРОСИМОВ (шевельнувшись). Что такое? [Что?]
ДАРАГАН. Не обижайтесь! Сейчас узнаем. Но если что неладное
узнаю, вы выходите из магазина, [здесь бомба будет!] Почему
ваш аппарат не был сдан вовремя государству?
ЕФРОСИМОВ (вяло). Не понимаю вопроса? Что значит — вовремя?
ДАРАГАН. Отвечать!
ЕВА. Адам! Адам! Да что же ты смотришь? Профессор, что же вы
молчите [как пень?]
АДАМ. Я запрещаю! Приказываю положить бомбу.
ДАРАГАН. Кто ты таков, чтоб запрещать мне?
АДАМ. Я — первый человек, уцелевший в Ленинграде, партиец
Адам Красовский, принял на себя власть в Ленинграде, и дело
это я уже разобрал. Запрещаю нападать на Ефросимова! А
вы, профессор, скажите ему, чтобы успокоить его.
ЕФРОСИМОВ. Он меня... как это... испугал...
ЕВА. Вы испугали его.
ЕФРОСИМОВ. [Я закончил конструкцию утром десятого мая.] От-
крытие я сделал первого мая, [второго мая я начал опыты с
крысами и на другой день] знал, что я вывел из строя все:
[фосгены, люпсий, синильную кислоту — словом,] все отрав-
ляющие вещества — их можно было сдавать в сарай. Живот-
ная клетка не поглощала после просвечивания никакого от-
равляющего вещества. [Но этого мало. Крысы, отравленные
смертельными дозами, возвращались к жизни, если только не
умирали мгновенно. Но оставался черный крест. Шестого мая
я просветил двух свинок, затем — под колпаком — отравил
их черным крестом — и они вышли живые.] Тогда я понял,
что не будет газовой войны. Я просветил себя. Но только
пятнадцатого утром мастер принес мне коробку, куда я вмон-
тировал раствор перманганата в стеклах и поляризованный
луч. Я вышел на улицу [в пьяном состоянии] и к вечеру был
у Адама. А через час после моего прихода был отравлен
Ленинград.
[ЕВА. Это правда, это правда...
ДАРАГАН. Но вы хотели этот луч отдать за границу?
ЕФРОСИМОВ. Я могу хотеть все, что я хочу. Но я никому не успел
его отдать. Я слишком поздно изобрел!..
ДАРАГАН. Адам, ты слышишь, что говорит наш специалист?
ЕВА. У него все равно отобрали бы аппарат!..]
ДАРАГАН (ложась). Я ослабел. Меня пронизывает дрожь... А между
тем я должен встать и лететь... Но оперение мое, оперение
мое! Цело ли оно? Кости мои разломаны! Но внутри я уже
больше не горю. Но как же, как же так? Мы же встретили их
эскадрилью над Кронштадтом и разнесли ее...
АДАМ (наклоняясь к Дарагану). Дараган, это были не те. Те прошли
в стратосфере [над нами,] выше.
ДАРАГАН. Ну ладно... Я полечу... Я полечу...
ЕФРОСИМОВ. Вы никуда не полетите, истребитель! Да и незачем
вам лететь!.. Все кончено...
ДАРАГАН. Чем кончено?! Я хочу знать, чем это кончено! И знаю,
чем это кончится. Молчите! [Мы с вами не сговоримся!]
ЕФРОСИМОВ. Не только лететь, но вам нельзя [ходить. Вам даже
нельзя] сидеть... Вы будете лежать, истребитель, [около по-
лутора месяцев,] если не хотите погибнуть [уже не от газа, а
от сердечной болезни. Вы не скоро встанете...]
ДАРАГАН. Возле меня никогда не было женщины, я хотел бы
лежать в чистой постели и чтобы чай с лимоном стоял на
стуле. Я устал. Я болен по-серьезному!.. А отлежавшись, я
поднимусь на шесть тысяч [метров,] под самый потолок, и
на закате [буду в Берлине.
ЕФРОСИМОВ. Берлин молчит со вчерашнего дня.
ЕВА. Дараган, вчера вечером картавый голос кричал по-французски
о том, что Берлин молчит. А ночью охрипший голос по-не-
мецки прокричал, что молчит Париж, а потом мы слышали
только отрывки фраз на всех языках и разорванную музыку.
И никто уже не может понять, что происходит...
ДАРАГАН] (Адаму). Москва?
АДАМ. Москва молчит!
ЕВА. И мы слышим только обрывки музыки и несвязные слова на
разных языках! Воюют во всех странах. Между собой.
АДАМ. На рассвете мы сделали пятьдесят километров на машине
и видели только трупы и осколки стеклянной бомбы, а
Ефросимов говорил, что в ней бациллы чумы.
ДАРАГАН. Здорово! Но больше слушать не хочу. Ничего не говорите
мне больше. (Цауза. Указывая на Адама.) Пусть он распоря-
жается, и я подчиняюсь ему.
АДАМ. Ева, помоги мне поднять его.
Поднимают Дарагана.
[Ты, может быть, еще выберешь теплые вещи?]
ЕВА. [Ни за что не останусь больше одна! Достаточно!] (Подхваты-
вает узел.)
ДАРАГАН. Куда?
АДАМ. [Из Ленинграда вон.] В леса. [Теперь только] за бензином...
ДАРАГАН. И за самолетом! [Ангары целы?]
АДАМ. [Не знаю.] Ну ладно, едем. Может быть, проберемся на
аэродром. Потом вернемся сюда, чтобы взять мелочь. И вон!
А то мы вовсе не выберемся!..
Уходят. Долгая пауза.
Слышно, как застучала машина и ушла. Через некоторое время в магазин вбегает
Пончик-Непобеда. Пиджак на нем разорван. Он в грязи.
ПОНЧИК (в безумии). Самое главное — сохранить ум и не думать
и не ломать голову над тем, почему я остался жить один.
Господи! Господи! (Крестится.) Прости меня за то, что я
сотрудничал в «Безбожнике». Прости, дорогой Господи! Перед
людьми я мог бы отпереться, так как подписывался псевдо-
нимом, но тебе не совру — это был именно я! Я сотрудничал
в «Безбожнике» по легкомыслию. Скажу тебе одному, Господи,
[по секрету,] что я верующий человек до мозга костей и
ненавижу коммунизм. И даю тебе обещание перед лицом
мертвых, если ты научишь меня, как уйти из города и
сохранить жизнь, — я [в дальнейшем не притронусь к «Без-
божнику». Но лучше всего было б, Господи, если б его, этого
«Безбожника», не было совсем.] Матерь Божия, но на колхозы
ты не в претензии?.. Ну что особенного? Ну мужики были
порознь, ну а теперь будут вместе. Какая разница, Господи?
АДЛМ И ЕЙА ' - «В
Не пропадут они, окаянные! Воззри, о Господи, на погибаю-
щего раба твоего [и попутчика] Пончика-Непобеду, спаси его
[и сохрани! Не добивай меня! Быть может, твой (нрзб) внушает
тебе... Я не еврей, о Господи, — отнюдь нет.] Я православный,
и дед мой служил в консистории. Поднимается с колен.) Что
ж это со мной? Я, кажется, свихнулся со страху, признаюсь в
этом. (Вскрикивает.) Не сводите меня с ума! [Не помню ни
чисел, ни дней с того момента, как бежал из дому.] Чего я
ищу? [Да, провизию. Провизию. А потом — куда же идти?
Господи! Хоть он бы был человек,] хоть бы один человек,
который научил бы...
Слышен слабый дальний крик Маркизова: «Помогите!»
Не может быть! Это мерещится мне! Нет живых в Ленинграде,
[покарал меня Бог!]
МАРКИЗОВ (вползает в магазин. За спиной у него котомка, одна
нога обнажена, и видно, что ступня покрыта страшными
язвами). Вот дотащился... Здесь и помру... Мне больно! [Я
плачу,] я обливаюсь слезами, а помочь мне некому, гниет
нога! Всех убили сразу, а меня с мучениями. А за что? Ну и
буду кричать, как несчастный узник, пока не изойду криком.
(Кричит слабо.) Помогите!
ПОНЧИК. Человек! Живой! Дошла моя молитва! (Бросается к
Маркизову, обнимает его} Да вы Маркизов?!
МАРКИЗОВ. Я, я — Маркизов! Вот видите, гражданин, погибаю.
(рбнимает Пончика и плачет.)
ПОНЧИК. Нет, стало быть, я не сумасшедший. Я узнал вас, [узнал.
Не правда ли?] А вы меня?
МАРКИЗОВ. Вы кто же будете?
ПОНЧИК. Да как же вы не узнаете меня, боже ты мой! Узнайте,
умоляю! Мне станет легче...
МАРКИЗОВ. Я почему-то плохо вижу, гражданин. [Ногу рвет до
слез, иногда тянет в груди, и тогда глаза слепнут.]
ПОНЧИК. Я — Пончик-Непобеда, известнейший литератор! При-
помните, о боже, ведь я же с вами жил в одном доме [на
Гороховой...] Я вас хорошо помню, вас из профсоюза выкинули
за хулиган... Ну, словом, вы — Маркизов! [Гражданин Мар-
кизов, припомните...]
МАРКИЗОВ. За что меня выгнали из профсоюза? За что? За то,
что я побил бюрократа? Но а как же гадину не бить? Кто его
накажет, кроме меня?.. За то, что пью? Но как же пекарю не
пить? Все пили: и дед, [и отец,] и прадед. За то, что книжки
читал, может быть? А кто пекаря научит, если он сам не будет
читать? Ну, ничего. Потерпите. Сам изгноюсь. Вот уж засти-
лает вас, гражданин, туманом, и скоро я отойду...
ПОНЧИК. Теперь уже о другом прошу: сохранить жизнь гражданину
Маркизову. Не за себя молюсь, за другого.
МАРКИЗОВ. Гляньте в окно, гражданин, и вы увидите, что ни
малейшего Бога нет. Тут дело верное.
ПОНЧИК. Ну кто же, как не грозный Бог, покарал грешную землю...
МАРКИЗОВ (слабо). Нет, это газ пустили и задавили СССР за
коммунизм... Не вижу больше ничего... О, как это жестоко —
появиться и исчезнуть опять!
ПОНЧИК. Встаньте, встаньте, дорогой!
Ефросимов появляется с узлом и сумкой. При виде Пончика и Маркизова
остолбеневает. Пончик, увидя Ефросимова, от радости плачет.
ЕФРОСИМОВ. Откуда вы, люди? Как вы оказались в Ленинграде?
ПОНЧИК. Профессор... Ефросимов?..
ЕФРОСИМОВ (Пончику), Позвольте, вы были вечером у Адама?..
Это вы писали про колхозниц?
ПОНЧИК. Ну да. Я! Я! Я — Пончик-Непобеда.
ЕФРОСИМОВ (наклоняясь к Маркизову). А этот? Что с ним? Это он,
напавший на меня!.. Значит, вы были в момент катастрофы
в Ленинграде, как же вы уцелели?!
МАРКИЗОВ (глухо). Я побежал по улице, а потом в подвале сидел,
питался судаком, а теперь помираю.
ЕФРОСИМОВ. А... стукнула дверь! Вспоминаю... (Пончмлу.) Отвечай-
те, когда я снимал Адама и Еву, вы показались в комнате?
ПОНЧИК. Да, вы меня ослепили!
ЕФРОСИМОВ. Так, ясно. (Маркизову.) Но вы, вы — непонятно...
Как на вас мог упасть луч? Вас же не было в комнате?
МАРКИЗОВ (слабо). Луч? А? Я на окно влез.
ЕФРОСИМОВ. А-а-а... Вот, вот какая судьба...
Зажигает лу< в аппарате, освещает Маркизова. Тот шевелится, открывает
глаза, садится.
Вы видите меня?
МАРКИЗОВ. Теперь вижу.
ЕФРОСИМОВ. А нога?
МАРКИЗОВ. Легче. О... дышать могу...
ЕФРОСИМОВ. Ага. Вы видите теперь... Вы назвали меня буржуем.
Но я не буржуа, о нет! И это не фотографический аппарат. Я
не фотограф и я не алкоголик!!
В громкоговорителе слышна музыка.
МАРКИЗОВ. Вы, гражданин, — ученый. Какой же вы алкоголик!
Позвольте, я вам руку поцелую... И вам скажу стихи... Как
будто градом ударил газ... Над Ленинградом, но ученый меня
спас... Руку давайте!
ЕФРОСИМОВ. Подите вы к черту!! Я ничего не пью. Я только
курю...
МАРКИЗОВ. Ай, злой вы какой... Папироску? Курите на здоровье,
пожалуйста...
ЕФРОСИМОВ (истерически). Какое право вы имеете называть меня
алкоголиком? Как вы осмелились тыкать мне кулаком в
лицо?! Я всю жизнь просидел в лаборатории и даже не был
женат, а вы, наверное, уже три раза. Вы сами алкоголик!
Утверждаю это при всех и вызываю вас на суд. Я на вас в
суд подам!!
ПОНЧИК. Профессор, что вы?!
МАРКИЗОВ. Гражданин, милейший человек, успокойся! Какое там
три раза! Меня по судам затаскали, ну заездили буквально.
Ах, великий человек! Дышу я... Хлебните...
ЕФРОСИМОВ. Я не пью.
МАРКИЗОВ. Как можно не пить. Вы помрете от нервов.
Музыка в громкоговорителе прекращается.
Я ж понимаю... Я сам в трамвай вскочил. А кондукторша
мертвая. А я ей гривенник сую... (Вливает в рот Ефросимову
водку.)
ЕФРОСИМОВ. Вы дышите свободно?
МАРКИЗОВ. Свободно. (Дышит) Совсем свободно. А верите ли, я
хотел зарезаться...
ЕФРОСИМОВ. У вас гангрена.
МАРКИЗОВ. Как ей не быть! Еще бы! Вижу — гангрена. Ну, до
свадьбы заживет.
ЕФРОСИМОВ. Гангрена — поймите! Кто отрежет вам ногу теперь?
Ведь это мне придется делать. Но я же не врач!
МАРКИЗОВ. Вам доверяю... Режьте!
ЕФРОСИМОВ. Глупец! Нужно было обеими ногами на подоконник
становиться! Луч не попал на ступню...
МАРКИЗОВ. Именно то же самое я говорю... Но серость! Серость!
Я одной ногой... Ну, пес с ней, с ногой! (Декламирует) Великий
человек, тебя прославит век!
ЕФРОСИМОВ. Попрошу без выкриков... Держите себя в руках, а то
вы свихнетесь. Берите пример с меня...
ПОНЧИК (внезапно в исступлении). Я требую, чтобы вы светили на
меня! Почему же меня забыли?
ЕФРОСИМОВ. Да вы с ума сошли! Вы просвечены уже, бесноватый!
Владейте собой... Да не хватайте аппарат!
МАРКИЗОВ. Да не хватай аппарат, черт! Сломаешь!
ПОНЧИК. Да объясните мне хоть, что это за чудо?!
ЕФРОСИМОВ. Ах, никакого чуда нет. Перманганат и луч поляри-
зованный...
МАРКИЗОВ. Понятно, перманганат... А ты не хватай за аппарат!
Не трогай, чего не понимаешь. Ах, дышу, дышу...
[ПОНЧИК. Всех отравили, только трое мы... Какое безумие!]
ЕФРОСИМОВ. [Ах, нет, нет! Здесь еще Адам и Ева и летчик,
который упал в Ленинград.] Да не смотрите так на меня! У
вас обоих истеричные глаза. И тошно, и страшно! Бумаги и
карандаш, а то я забуду, что нужно взять еще здесь в магазине.
Что это у вас в кармане?
ПОНЧИК. Рукопись моего романа.
ЕФРОСИМОВ. Ах, не надо... К чертям вашего Аполлона Акимовича.
МАРКИЗОВ. Нет бумаги. Давай! (Берет у Пончика рукопись.)
ЕФРОСИМОВ. Пишите. Эти, ах, господи... ими рубят лес!
ПОНЧИК. Топоры?
[МАРКИЗОВ. Четыре штуки. Максимум четыре.
ЕФРОСИМОВ. Минимум. Охотничьи ружья... Да, да... Хирургические
инструменты, стерильный материал, одеяла...
МАРКИЗОВ. Провизия, провизия... Судак, бычки в маринаде, хлеб.
ПОНЧИК. Чернила...]
ЕФРОСИМОВ. Топоры. Лекарства... [Иод, опиум.] Берите все, все,
что попадется под руку, все, что нужно для жизни, [и скорее.]
Послышался шум грузовика.
Вот они! Подъехали! (^Выбегает в окно, кричит.) Ева! Адам!
Я нашел еще двух живых!
В ответ слышен глухой крик Адама.
Да, двух живых! Вот они! (Выбегает.)
ПОНЧИК (цепляясь за него). Мы вот они! (Выбегает за Ефросимо-
вым.)
МАРКИЗОВ. Мы — вот они! (Хочет бежать, но не может.) И на
меня, и на меня посмотрите, я тоже живой. Я — живой! Ах,
нет, отбегал ты свое, Маркизов, и более не побежишь...
(Кричит.) Меня ж не бросьте, не бросьте меня. Ну, подожду!..
[Ах ты, господи, вот память. Водки в гастрономической ми-
нимум шесть, а лучше семь ведер, и вниз ее, и лучше вниз,
чтобы не побили на грузовике...]
Бесшумно обрушивается целый квартал в окне, и показывается вторая колоннада
и еще какие-то кони в странном освещении.
[Бог! Вот так Бог... Поглядите,] граждане, поглядите в окно!!
Занавес
АКТ ТРЕТИЙ
Внутренность большого шатра на опушке векового леса. Шатер наполнен разно-
образными предметами: тут и обрубки деревьев, на которых сидят, стол,
радиоприемник, посуда, гармоника, пулемет и почему-то дворцовое богатое кресло.
Шатер сделан из чего попало: брезент, парча, шелковые ткани, клеенка. Бок
шатра откинут, и видна падающая за лесом радуга.
Полдень. Маркизов, с костылем, в синем пенсне, сидит в дворцовом кресле с
обожженной и разорванной книгой в руках.
МАРКИЗОВ (читает). «...Нехорошо быть человеку одному. Сотво-
рим ему помощника, соответственного ему...» Теория верная,
да где же его взять? Дальше дырка. (Читает.) «...И были оба
наги, Адам и жена его, и не стыдились...» Прожгли книжку
на самом интересном месте... (Читает.) «...Змей был хитрее
всех зверей полевых...» И точка. А дальше страницы выдраны.
Входит Пончик-Непобеда. Он, как и Маркизов, оброс бородой, оборван, мокрый
после дождя, сбрасывает с плеча охотничье ружье, швыряет в угол убитую птицу.
Про тебя сказано: «Змей был хитрее всех зверей полевых...»
ПОНЧИК. Какой змей? Ну тебя к черту! Обед готов?
МАРКИЗОВ. Через полчасика, ваше сиятельство.
ПОНЧИК. Ну-ка, давай по одной рюмочке и закусим...
МАРКИЗОВ. Да Адам, понимаешь ли, все запасы спирта проверяет...
ПОНЧИК. Э-ге-ге. Это уж он зря нос сует не в свое дело! Тут каждый
сам себе Адам по своему отделу. А тебе удивляюсь — не давай
садиться себе на шею. Ты заведующий продовольствием? Ты!
Стало быть, можешь полновластно распоряжаться. Я привык
выпивать перед обедом по рюмке и работаю не меньше, если
не больше других... Адамов!
МАРКИЗОВ. Верно, правильно, гражданин Змей! (Снимает пенсне.)
Выпивают, закусывают.
ПОНЧИК (неожиданно). Постой... (Подбегает к радиоприемнику,
зажигает лампы, крутит кнопки.)
МАРКИЗОВ. Да нету, нету — я целое утро слушал. Пусто, брат
Змей!
ПОНЧИК. Ты брось эту моду меня Змеем называть.
Выпивают.
МАРКИЗОВ. Я без чтения, должен заметить, скучаю... И как же это
я «Графа Монте-Кристо» посеял, ах ты, господи! Вот подобрал
в подвале... Только всего и осталось от книжки. Да... При этом
про наших пишут: про Адама и Ему.
ПОНЧИК (заглянув в книжку). Чушь какая-нибудь мистическая!
МАРКИЗОВ. Скучно в пустом мире!
ПОНЧИК. Я с радостью замечаю, что ты резко изменился после
гибели. И все-таки, что бы ни говорили, я приписываю это
своему влиянию. Литература — это великое дело!
МАРКИЗОВ. Я из-за ноги изменился. Стал хромой, драться не могу
и из-за этого много читаю, что попадет под руку. Но вот,
кроме [упаковочных газет да вот] этой разорванной книги,
ничего не попалось...
ПОНЧИК. Так давай еще раз прочитаем мой роман!
МАРКИЗОВ. Читали уже два раза...
ПОНЧИК. И еще раз послушай. Уши у тебя не отвалятся! (Достает
рукопись, читает.) «...Глава первая. Там, где некогда тощую
землю бороздили землистые, истощенные...» Я, видишь ли,
поправляю постепенно. Вставил слово «истощенные». Звучит?
МАРКИЗОВ. Почему ж не звучит... Звучит!
ПОНЧИК. Да-с... «Истощенные лица крестьян князя Волконского...»
После долгого размышления я заменил князя Барятинско-
го — князем Волконским... Замечай!
МАРКИЗОВ. Я заметил.
ПОНЧИК. Учись!.. «...Волконского... ныне показались свежие щечки
колхозниц... — Эх, Ваня! Ваня! — зазвенело на меже...»
МАРКИЗОВ. Стоп! [Погоди!] Станция! Вот ты, я понимаю, человек
большой, [я же серость.] Пишешь ты здорово, у тебя гений.
Объясни ты мне, отчего литература всегда такая скучная?
ПОНЧИК. Дурак ты, вот что я тебе скажу!
МАРКИЗОВ. За печатное я не скажу. Печатное всегда тянет почи-
тать, а когда литература... Эх, Ваня, Ваня — и более ничего.
Межа да колхоз!
ПОНЧИК. Господи! Какая чушь в голове у этого человека, сколько
его ни учи! Значит, по-твоему, литература только писаная. Да?
И почему всегда «межа да колхоз»? Много ты читал?
МАРКИЗОВ. Я массу читал.
ПОНЧИК. Когда хулиганил в Ленинграде? То-то тебя из союза
выперли за чрезмерное чтение...
МАРКИЗОВ. Что ты меня все время стараешься ткнуть? Правильно
про тебя сказано в книге: «полевой змей»! А про меня было
так напечатано (вспоминает): «Умерло, граф, мое прошлое».
ПОНЧИК. Ох, до чего верно сказал покойный Аполлон Акимович
на диспуте: не мечите вы, товарищи, бисера перед свиньями!
Историческая фраза! (Швыряет рукопись... Выпивает.)
Пауза.
МАРКИЗОВ. Она не любит его.
ПОНЧИК. Кто кого?
МАРКИЗОВ (таинственно). Ева Адама не любит.
ПОНЧИК. А тебе какое дело?
МАРКИЗОВ. И я предвижу, что она полюбит меня.
ПОНЧИК. Что такое?
МАРКИЗОВ (шепчет). Она не любит Адама. Я проходил ночью
мимо их шатра и слышал, как она плакала.
ПОНЧИК (шепотом). Шатаешься по ночам?
МАРКИЗОВ. И Дарагана не любит, и тебя не любит, а великий
Ефросимов... Ну, так он великий, при чем он тут? Стало быть,
мое счастье придет...
ПОНЧИК. Однако... Вот что... Слушай: я тогда на пожаре в банк
завернул в Ленинграде — там у меня был текущий счет — и
вынул из своего сейфа. (Вынимает пачку} Это — доллары.
Тысячу долларов тебе даю, чтобы ты отвалился от этого дела.
МАРКИЗОВ. На кой шут мне доллары.
ПОНЧИК. Не верь ни Адаму, ни Дарагану, когда они станут
говорить, что валюта теперь ничего не будет стоить на земном
шаре. Советский рубль — я тебе скажу по секрету — [ни хрена]
не будет стоить... Не беспокойся, там (указывает вдаль) народ
остался... А если хоть два человека останутся, то доллары
будут стоить до скончания живота. Видишь, какой старец
напечатан на бумажке? Это вечный старец! С долларами, когда
Дараган установит сообщение с остальным миром, ты на
такой женщине женишься, что все рты расстегнут... Это тебе
не Аня покойница... А возле Евы тебе нет места, хромой черт!
На свете существует только две силы: доллары и литература.
МАРКИЗОВ. Оттесняют меня отовсюду, калеку! Гением меня заби-
ваешь! (Црячет доллары, играет на гармонике вальс. Потом
бросает гармонику} Читай дальше роман!
ПОНЧИК. То-то. (Читает.) «...Свежие щечки колхозниц. — Эх,
Ваня, Ваня...»
ЕВА (внезапно появившись). Зазвенело на меже! Заколдованное
место! Но неужели, друзья, вы можете читать в такой час?
Как же у вас не замирает сердце?
Слышно, как взревел аэропланный мотор вдали на поляне.
Слышите? [Слышите! Надежда, надежда слышна в этом гро-
хоте.]
Мотор умолкает. Ева подходит к радио, зажигает лампы, вертит кнопки,
слушает.
Ничего! Ничего!
МАРКИЗОВ. Ничего нет, я с утра дежурю!
[ПОНЧИК. У меня тоже бьется сердце, и я готов тебя обнять от
радости!
ЕВА. Ну Маркизова и обними.
МАРКИЗОВ. Меня что ж обнимать, я человек хромой.] (Достает
букет.) Вот я тебе цветов набрал, Ева.
ЕВА. Довольно, Маркизыч, у меня весь шатер полон букетами. Я
не успеваю их ни поливать, ни выбрасывать.
ПОНЧИК. Сущая правда! И этот букет, во-первых, на конский хвост
похож, а во-вторых, нечего травой загромождать шатер... (Бе-
рет букет из рук Маркизова и выбрасывает. Говорит тихо.)
Это жульничество... Деньги взял? Аморальный субъект...
ЕВА. Что там такое?
МАРКИЗОВ. Ничего, ничего, я молчу. Я человек купленный.
ЕВА. Ну вас к черту, ей-богу, обоих! Вы с вашими фокусами в
последнее время мне так наскучили! Обед готов?
МАРКИЗОВ. Сейчас суп посмотрю.
ПОНЧИК. Кок! [Неси] суп, все голодны.
ЕВА. Если ты хочешь помочь человеку, который желает учиться,
то не сбивай его. Повар — не кок, а кук.
ПОНЧИК. Разные бывают произношения.
ЕВА. Не ври.
МАРКИЗОВ. Повар — кук? Запишу. (Записывает.) На каком языке?
ЕВА. По-английски.
МАРКИЗОВ. Так. Сейчас. (Уходит.)
ПОНЧИК. Ева, мне нужно с тобой поговорить.
ЕВА. Мне не хотелось бы...
ПОНЧИК. Нет, ты выслушай!
ЕВА. Ну.
ПОНЧИК. Кто говорит с тобою в глуши лесов? Кто? До катастрофы
я был не последним человеком в советской литературе. А
теперь, если Москва погибла так же, как и северная столица,
я единственный! Кто знает, может быть, судьба меня избрала
для того, чтобы сохранить в памяти и записать для грядущих
поколений историю гибели! Ты слушаешь?
ЕВА. Я слушаю с интересом. Я думала, что ты будешь объясняться
в любви, а это — с интересом!
ПОНЧИК (тихо). Я знаю твою тайну.
ЕВА. Какую такую тайну?..
ПОНЧИК. Ты несчастлива с Адамом.
ЕВА [Это что за нахальство? Какое тебе дело?] А кроме того, откуда
ты это знаешь?
ПОНЧИК. Я очень часто не сплю. И знаешь, почему? Я думаю. Ну
вот. Я слушал однажды ночью тихий женский плач, [и сердце
мое готово было разорваться от боли.] Кто может плакать
здесь, в проклятом лесу? Здесь нет никакой женщины, кроме
тебя...
ЕВА. К сожалению, к сожалению!
ПОНЧИК. О чем может плакать эта единственная, нежная женщина,
о моя Ева?!
[ЕВА. От тоски она может плакать. О людях вспоминать!..]
ПОНЧИК. Она страдает. Она не любит Адама!
[ЕВА. Ну, а если б это было так, ты чем-нибудь можешь помочь
мне?
ПОНЧИК. Избери другого.] (Делает попытку обнять Еву.)
ЕВА (вяло). Пошел вон.
ПОНЧИК. Не понимаю тебя?..
ЕВА. Пошел вон.
ПОНЧИК. И что они там с этим аэропланом застряли? (Выходит.)
ЕВА (берет наушники, слушает). Нет, нет!..
МАРКИЗОВ (входя). Сейчас будет готов. А где Пончик?
ЕВА. Я его выгнала.
МАРКИЗОВ. Скажи, пожалуйста... У меня дельце есть. Серьезней-
шая новость.
ЕВА. Я знаю все здешние новости.
МАРКИЗОВ. Нет, не знаешь. Секрет. (Тихо.) Я тебе скажу, что я
человек богатый.
ЕВА Я понимаю, если б от жары вы с ума сходили, но ведь дождь
был. А! От тебя водкой пахнет!
МАРКИЗОВ. Какой там водкой?.. Валерианку я пил, потому что у
меня боли возобновились. Слушай. Деньги будут стоить. Ты
не верь ни Адаму, ни Дарагану. Пока два человека останутся
на земле. И то торговать будут. Тут уж не поспоришь... теория!
Между тем я вычитал в одном произведении, неизвестном
совершенно, что только два человека и были на земле —
Адам и Ева. И очень любили друг друга. Дальше что было —
неясно, потому что книжка разодрана. Понимаешь?
ЕВА. Ничего не понимаю.
МАРКИЗОВ. Погоди. Но эта теория здесь не подходит. Потому что
Адама своего ты не любишь. И тебе нужен другой Адам.
Посторонний. Не ори на меня. Ты думаешь, я с гадостью?
Нет. Я человек таинственный и крайне богатый. К ногам твоим
кладу тысячу долларов. Спрячь.
ЕВА. Захар, где ты взял доллары?
МАРКИЗОВ. Накопил за прежнюю мою жизнь.
ЕВА. Захар, где ты взял доллары? Ты спер доллары в Ленинграде?
Берегись, чтобы Адам не узнал! Имей в виду, что ты мародер!
Захар, ах, Захар!
МАРКИЗОВ. Вот убейте, я не пер их.
ЕВА. A-а! Ну, тогда Пончик дал. Пончик?
МАРКИЗОВ. Пончик-Непобеда.
ЕВА. За что?
Пауза.
Ну!..
МАРКИЗОВ. Чтобы я от тебя отвалился.
ЕВА. А ты мне их принес. Трогательные комбинаторы. Ну, выслу-
шай же: ты понимаешь, что вы женщину замучили? Я сплю
и каждую ночь я вижу один любимый сон: черный конь и
непременно с черной гривой уносит меня сквозь эти леса, [и
я при этом одна! Я не в силах выносить больше ваши
воспаленные взгляды!] О, несчастная судьба! Почему спаслась
только одна женщина? Почему бедная Аня не подвернулась
под луч? А? Ты бы женился на ней и был счастлив!..
Маркизов всхлипывает неожиданно.
Чего ты? Чего ты? Маркизыч, перестань!
МАРКИЗОВ. Аньку задушили!
ЕВА. Ну, забудь, забудь, Захар! Не смей напоминать мне, а то я
тоже расплачусь, ну что же это будет? Довольно!
Пауза.
[Я неправду сказала тебе, Захар, про черного коня: он] уносит
меня, но я не одна...
МАРКИЗОВ. А с кем же?
ЕВА. Нет, нет, я пошутила... забудь. Во всяком случае, Маркизов,
ты неплохой человек, и давай заключим договор — ты не
будешь более меня преследовать? Неужели ты хочешь, чтобы
я умерла в лесах?
МАРКИЗОВ. О нет, Ева, что ты, что ты!..
ЕВА. Да, кстати, Захар, зачем ты надеваешь ужаснейшее синее
пенсне?
МАРКИЗОВ. У меня зрение слабое, и я, кроме того, не хуже других
ученых.
ЕВА. Все вранье насчет зрения. Пойми, что ты делаешься похож
[на сыщика]. Даю добрый совет — выброси его.
МАРКИЗОВ. Добрый?
ЕВА. Добрый.
МАРКИЗОВ. На. (Цодает пенсне.)
Ева выбрасывает пенсне.
Опять послышался мотор.
ЕВА. Руки даже холодеют... [И для тебя и для меня все в этом
звуке.] Захар! На тебе цветок в память великого дня! [На!
Замираю при мысли, что мы опять увидим людей!] Хочу
людей! Итак, будем дружить?
МАРКИЗОВ. Дружи! Дружи!..
ЕВА. Труби, труби, Захар, [обед.] Пора!
МАРКИЗОВ (берет трубу). Идут! Идут!
Входят Дараган и Адам. Адам отпустил бороду, резко изменился, кажется
старше всех. Закопчен, сосредоточен. А Дараган выбрит, сед, лицо навеки
обезображено. За ними входит Пончик и вносит миску с супом.
ЕВА. Ну, не томи! Говори! Готово?
ДАРАГАН. Да.
ЕВА (обняв его). Ох, страшно, Дараганушка!.. [Ну, садитесь. Где
профессор?
МАРКИЗОВ. Наверное, в лаборатории. Выдумывает. Утром, между
прочим, я чуть глаза не лишился, потому что утром он велел
мне кипятить каку-то сволочь в пробирке, а ее выплеснуло.
Серьезная вещь могла быть... И главное, на меня же наорал.
ЕВА.] Александр Ипполитович! Где ты? Иди обедать!
АДАМ. Я полагаю, что по случаю важного события всем можно
выпить по рюмке водки — кроме Дарагана. Захар, как у нас
запас спиртного?
МАРКИЗОВ. Куда ж ему деваться? Минимум.
ЕФРОСИМОВ (за шатром). Захар Севастьянович! Что ты хочешь
сказать — мало или много?
МАРКИЗОВ. Это... много!
ЕФРОСИМОВ. Так тогда — максимум! (Выходит, вытирая руки
полотенцем.)
Ефросимов в белой грязной рубашке, брюки разорваны. Выбрит.
ЕВА. Садитесь.
Все садятся, пьют, едят [жадно.]
ПОНЧИК. Право, недурен суп. На второе что?
МАРКИЗОВ. Птица.
ЕФРОСИМОВ. Что меня терзает? Позвольте... Да. Водка? Да: ми-
нимум и максимум! Вообще тут лучше проще — много водки
или мало водки. Проще надо. Но во всяком случае условимся
навсегда: минимум — малая величина, а максимум — самая
большая величина!
МАРКИЗОВ. Путаю я их, чертей! Учи меня, дружок профессор. Дай
я тебе еще супу налью!
Пауза.
Два брата: минимум — маленький, худенький, беспартийный,
под судом находится, а максимум — толстяк с рыжей боро-
дой — дивизией командует!
АДАМ. Поздравляю, товарищи: с Захаром неладно!
ЕФРОСИМОВ. Нет, нет! Эго хороший способ запомнить что-нибудь.
[ПОНЧИК. Самородок Захар!]
АДАМ. Внимание! Полдень, полдень. Объявляю заседание колонии
ЯИЯЯкв* wl
открытым. [На повестке дня единственный и важнейший
вопрос...] Пончик-Непобеда, записывай... вопрос об отлете
Дарагана для того, чтобы узнать, что происходит в мире.
[Сообщаю, что самолет в полном порядке и мотор выверен.]
Какие еще вопросы [организационного порядка?]
ЕВА. Руки, руки!..
ДАРАГАН. Товарищи, честное мое слово, я совершенно здоров [и
чувствую себя превосходно. Вы напрасно меня задержали на
три лишних дня.]
ЕВА. Дараган, протяни руки!
ДАРАГАН. Товарищи, вы же не врачи, в конце концов! Ну, хорошо.
Протягивает руки, все смотрят.
ЕВА. Нет, не дрожат... Александр, посмотри внимательно — не
дрожат?
ЕФРОСИМОВ. Они не дрожат... Он может лететь!
ПОНЧИК. Ура! Ура!
ЕВА. Дараган летит! Дараган летит!
АДАМ. Итак, он летит. [Внимание, товарищи: мы знаем после
попыток разведки, что ближайшее селение, название которого,
кстати, установить не удалось, в семидесяти пяти километрах
от нас, и оно выгорело. Точно известно, что километров на
двести /все/ поражено чумой, мертво. По тому, что нигде не
удалось найти живого человека, по тому, что птицы и звери
хлынули в наш лес, можно быть уверенным, что за нашим
оазисом начинаются большие пораженные пространства. Что
в них и за ними происходило и происходит — мы не знаем.
Поэтому возникает вопрос,] как поступить Дарагану в случае,
если война еще продолжается?..
ДАРАГАН. Если война еще продолжается, я вступлю в бой с
неприятельскими силами в первой же точке, где я их встречу,
[если, конечно, в Москве ли или ином пункте я ранее непри-
ятеля не встречу свое командование. Ну, тогда я поступлю
согласно его приказу.]
АДАМ. Резонно! И возражений быть не может!
ДАРАГАН. А ты что же, профессор, молчишь? А? Тебе не ясно,
что СССР не может не победить? Ты знаешь по обрывкам
радио, что война стала гражданской во всем мире, и все же
тебе не ясно, на чьей стороне правда? Эх, профессор, ты вот
молчишь, и на лице у тебя ничего не дрогнет, а я вот на
расстоянии чувствую, что сидит чужой человек! Это как по-
ученому — инстинкт? Ну, ладно... (Преображается. Надевает
[мгновенно] промасленный костюм, бинокль, маузер, пробует
лампу на груди, тушит ее.) Профессор, ты пасифист! Эх, кабы
я был образован так, как ты, чтобы понять, как с твоим
острым умом, при огромном таланте, не чувствовать, где тебе
быть надо... Впрочем, это лишнее сейчас. Вот и хочу в честь
пасифизма сделать мирную демострацию. Покажу же тихо и
скромно, что республика вооружена достаточно, столько, сколь-
ко требуется... Города же советские, между прочим, тоже
трогать нельзя. Ну, давай, профессор, аппарат.
ЕФРОСИМОВ. Пожалуйста. (Снимает, подает Дарагану изобрете-
ние.)
ДАРАГАН. И черные крестики из лаборатории.
ЕФРОСИМОВ. Ты не возьмешь бомб с газом, истребитель!
ДАРАГАН. Как же так — не возьму?
ЕФРОСИМОВ. Я уничтожил их.
Пауза.
АДАМ. Этого не может быть!..
ДАРАГАН. Странно шутишь, профессор!
ЕФРОСИМОВ. Да нет, нет... Я разложил газ... Смотри: пустые
бонбоньерки... Я не шучу. (Бросает на стол блестящие шари-
ки.)
ДАРАГАН. Что-о?! (Вынимает маузер.)
ПОНЧИК. Эй! Эй! Что? Что?
ЕВА. Не смей!! Адам!
Дараган поднимает револьвер. Маркизов бьет костылем по револьверу и вцепля-
ется в Дарагана.
ДАРАГАН (стреляет, и лампы в приемнике гаснут). Адам, ударь
[рукояткой] хромого беса по голове! Захар! Убью!
МАРКИЗОВ (пыхтя). Долго ли меня убить?
ПОНЧИК. [Андрей] Дараган! Ты в меня попадешь!
ЕВА (заслоняя Ефросимова). Убивай сразу двоих! (Вынимает брау-
нинг, кричит.) Поберегись, стрелять буду!
Пауза.
ДАРАГАН. Что, что, что?..
АДАМ. Тебе дали револьвер, чтобы защищаться в случае, если ты
встретишь опасного зверя, а ты становишься на сторону
преступника?..
ЕВА. Убийство в колонии! На помощь, на помощь!..
ДАРАГАН (Маркизову). Пусти, черт! Пусти! (Вырвавшись из объятий
Маркизова.) Нет, нет, это не убийство! Адам, пиши ему
приговор к расстрелу! Между нами враг!
ЕФРОСИМОВ. При столкновении в безумии люди задушили друг
друга, а этот человек, пылающий местью, хочет еще на одну
единицу уменьшить население земли. Может быть, кто-нибудь
объяснит ему, что это нелепо?..
ДАРАГАН. Не прячь его, Ева! Он все равно не уйдет от наказа-
ния — минутою позже или раньше!
ЕФРОСИМОВ. Я не прячусь, но я хочу, чтобы меня судили, прежде
чем убьют!
ДАРАГАН. Адам! Ты первый человек. Организуй суд нам ним!
АДАМ. Да, да, я сейчас только осмыслил то, что он сделал... Он...
Непобеда, Захар, за стол — судить изменника!!
ПОНЧИК. Товарищи, погодите, мне что-то нехорошо!..
Маркизов в волнении выпивает рюмку водки.
АДАМ. Товарищи! Слушайте все! Гниющий мир, мир отвратитель-
ного угнетения напал на страну рабочих... Почему это случи-
лось? Почему, ответьте мне! Ева, отойди от него, моя жена...
Ах, жена, жена!
ЕВА. Я не отойду от Ефросимова, пока Дараган не спрячет револь-
вер.
АДАМ. Спрячь, Дараган, маузер пока, спрячь, друг мой!
Дараган прячет маузер.
АДАМ. Почему? Потому что они знали, что страна трудящихся
несет освобождение всему человечеству. Мы уже начали воз-
двигать светлые здания, мы [уже] шли верх! Вот... вот близко...
вершина... И они увидели, что из этих зданий глянула их
смерть! Тогда в один миг буквально был стерт с лица земли
Ленинград! Да и, быть может, не он один!.. Два миллиона
гниющих тел! И вот, когда Дараган, человек, отдавший все,
что у него есть, на служение единственной правде, которая
существует на свете, — нашей правде! — летит, чтобы биться
с опасной гадиной, изменник, анархист, неграмотный полити-
ческий мечтатель предательски уничтожает оружие защиты,
которому нет цены! Да этому нет меры! Нет меры! Нет! Это —
высшая мера!
ДАРАГАН. Нет, нет, Адам! Он не анархист и не мечтатель! Он —
враг-фашист! Ты думаешь, это лицо? Нет, посмотри внима-
тельно, это картон: я вижу отчетливо под маской фашистские
знаки!
ЕФРОСИМОВ. Гнев темнит вам зрение. Я в равной мере равнодушен
и к коммунизму и к фашизму. Кроме того, я спас вам жизнь
при помощи того самого аппарата, который надет на вас.
ДАРАГАН. Ваш аппарат принадлежит СССР! И безразлично, кто
спас меня! Я — живой, и, стало быть, защищаю Союз!
АДАМ. Я — Адам, начинаю голосование. Кто за высшую меру
наказания вредителю? (Поднимает руку.) Пончик, Маркизов,
поднимайте руки!
ПОНЧИК. Товарищи! У меня сердечный припадок!
ЕВА. Адам! Прошу слова!
АДАМ. Лучше бы ты ничего не говорила! Ах, Ева! Я буду учить
тебя.
ЕВА. Ты фантом.
АДАМ. Что такое? Что ты говоришь?
ЕВА. [Вы все — привидения.] Я вот сижу и вдруг начинаю понимать,
что лес, и пение птиц, и радуга — это реально, а вы с вашими
исступленными криками — нереально.
АДАМ. Что это за бред? Что несешь?
ЕВА. Нет, не бред. Это вы мне все снитесь! Чудеса какие-то и
мистика. Ведь вы же никто, ни один человек, не должны были
быть в живых. Но вот явился великий колдун, вызвал вас с
того света, и вот теперь вы с воем бросаетесь его убить...
Пауза.
ПОНЧИК. Это ужасно, товарищи! (Ефросимову.) Зачем вы [на свою
голову] уничтожили бонбоньерки?
ЕВА. Во всяком случае, я заявляю: мой муж, первый человек Адам,
и Дараган-истребитель, [сговорившись,] решили под предлогом
этих бомб убить Ефросимова с целью уничтожить соперника.
Да.
Молчание.
АДАМ. Да ты сошла с ума.
ЕВА Нет, нет. Скажи-ка, истребитель, при всех, объяснялся ли ты
мне в любви третьего дня?
Пончик встает, потрясенный, а Маркизов выпивает рюмку водки.
ДАРАГАН. Я протестую! Это не имеет отношения к ефросимовскому
делу!
ЕВА. Нет. Имеет. Ты что ж, боишься повторить при всех то, что
говорил мне. Значит, говорил что-то нехорошее?
ДАРАГАН. Я ничего не боюсь!
ЕВА. Итак, не говорил ли ты мне у реки так: любишь ли ты Адама,
Ева?
Молчание.
АДАМ (глухо). Что ты ему ответила?
ЕВА. Я ответила ему, что это мое дело. А далее: кто шептал мне,
что предлагает мне руку и сердце навеки?
АДАМ. Что ты ему ответила?
ЕВА. [Ты — герой, но я не люблю. Чемпион!] Я не люблю тебя! А
кто, хватая меня за кисть руки и выворачивая ее, спрашивал
меня, не люблю ли я Ефросимова? Кто прошептал: «Ох этот
Ефросимов!» Вот почему он стрелял в него! Искренно, иск-
ренно говорю при всех вас (указывая на Ефросимова): преле-
стный он. Он — тихий. Всем я почему-то пришиваю пугови-
цы, а у него сваливаются штаны! И вообще меня замучили!
Перестреляйте все друг друга. Самое лучшее, а вечером сегод-
ня застрелюсь я. Ты, Адам, утром вчера спрашивал, не
нравится ли мне Дараган, а ночью я хотела спать, а ты истязал
меня вопросами, что я чувствую к Ефросимову... Сегодня ж
днем этот черт Пончик-Непобеда...
АДАМ. Что сделал Пончик-Непобеда сегодня?
ЕВА. Он читал мне свой трижды проклятый роман, это — «зазве-
нело на меже». Я не понимаю — землистые лица бороздили
землю — мордой они, что ли, пахали? Я страдаю от этого
романа! Замучили в лесу!
Пауза большая.
ЕФРОСИМОВ. Сейчас на океанах солнце и возможно, что кое-где
брюхом кверху плавают дредноуты. Но нигде не идет война.
Это чувствуется по пению птиц. И более отравлять никого не
нужно.
МАРКИЗОВ. Петух со сломанной ногой — петух необыкновенного
ума — не проявлял беспокойства и не смотрел в небо. Теория
в том, что война кончилась.
ДАРАГАН. Кто поверил этой женщине, что я по личному поводу
хотел убить Ефросимова?
Пауза.
ЕФРОСИМОВ. Никто.
Пауза. (Нрзб).
ДАРАГАН. Аппарат, спасающий от газа, пять зажигательных бомб,
пулемет, ну, и на том спасибо. Профессор! Когда восстановится
жизнь в Союзе, ты получишь награду за это изобретение.
(Указывает на аппарат.) О, какая голова! После этого ты
пойдешь под суд за уничтожение бомб, и суд тебя расстреляет.
Мы свидимся с тобой. Нас рассудят. (Смотрит на часы.) Час.
АДАМ. У кого есть текущие дела? Скорее. Коротко. Ему пора.
IliMlieillle
МАРКИЗОВ. У меня есть заявление. (Вынимает бумагу, читает.)
Прошу о переименовании моего имени Захар в Генрих.
Молчание.
АДАМ. Основание?
МАРКИЗОВ. Не желаю жить в новом мире с неприличным назва-
нием — Захар.
АДАМ (в недоумении). Нет возражений? Переименовать.
МАРКИЗОВ. Напиши здесь резолюцию.
Адам пишет. Маркизов прячет бумагу.
ДАРАГАН. Товарищи, до свидания. Через три часа я буду в Москве.
ЕВА. Мне страшно!
ДАРАГАН. Адам! (Пауза.) Если я буду жив, я ее более преследовать
не стану. Я ее любил, она сказала правду. Но более не буду.
А раз обещал, я сделаю. Забудешь?
АДАМ. Ты обещал — ты сделаешь. Забуду. (Обнимает Дарагана.)
ДАРАГАН (смотрит на приемник). По радио, стало быть, известий
не [ждите].
ПОНЧИК. Вот она, стрельба!..
ДАРАГАН. Ждите меня или известий от меня каждые сутки, самое
позднее через двадцать дней, первого августа. Но все дни на
аэродроме зажигайте костер с высоким дымом, а первого, ну,
скажем, еще второго, третьего августа ночью громадные кос-
тры. Но если третьего августа меня не будет, никто пусть более
ни меня, ни известий от меня не ждет! Слушай пулеметную
очередь, слушай трубу, смотри поворот Иммельмана! (Выбе-
гает.)
За ним — Адам и Пончик-Непобеда.
ЕФРОСИМОВ. Ева! Ева!
ЕВА. Саша!
ЕФРОСИМОВ. Уйду от них сегодня же!..
ЕВА. Повтори. Ты уйдешь? Ничего не боишься здесь забыть? Нет,
ты не уйдешь. Или уходи к черту! (Выходит.)
Выходит и Ефросимов.
МАРКИЗОВ (рдин). Вот оно что. (Пауза) Снабдил черт валютой.
(Пауза) Генрих Маркизов. Звучит.
Загудел мотор на земле. Послышался трубный сигнал.
Полетел! Полетел! (Смотрит.) А, пошел!
Застучал пулемет вверху.
Так его, давай Москву, давай... (Схватывает гармонику) Что
делаешь? На хвосте танцует, на хвост не вались, ссыпешься,
[сумасшедший] чемпион! Поворот Иммельмана! [Ай! А-ах!
Ух!] Нет, ровно пошел!
Зашипела и ударила одна ракета с аэродрома, потом другая.
Пошел, пошел, пошел. (Играет на гармонике марш.) Эх, Ваня,
Ваня, — зазвенело на меже!..
Занавес
АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
Ночь на десятое августа, перед рассветом. Вековые дубы. Бок шатра. Костер у
шатра. Костры вдали на поляне. По веревочной лестнице с дуба спускается,
ковыляя, Маркизов. В руке у него фонарь.
МАРКИЗОВ. Охо-хо... (Берет тетрадочку и пишет у костра.) Тщет-
но дозорный Генрих вперял свои очи в тьму небес! Там
ничего, кроме тьмы, он не видел, да еще сычей на деревьях.
Таким образом, надлежит признать, что храбрец погиб в
мировых пространствах, а они были навеки заброшены в лесу!
(Складывает тетрадь.) Не могу более переносить лесной скуки
и тоски. Всем надлежит уйти отсюда на простор погубленного
мира. Заглядывает в шатер.) Эй, друг! Вставай, вставай!
ПОНЧИК (из шатра). Кто там? Что еще?
МАРКИЗОВ. Это я, Генрих. Проснись!
ПОНЧИК (из шатра). Какой там, к бесу, Генрих? Я только что
забылся, а тут эти Генрихи! (Выходит из шатра в одеяле, в
котором проверчены дыры для рук.) Рано еще. Зачем нарушил *
мой покой?
МАРКИЗОВ. Твоя очередь идти поддерживать огни.
ПОНЧИК. Я не хочу.
Пауза.
Да! Не хочу. Десятую ночь колония не спит, страдает, жжет
смолистые ветви. Искры фонтанами с четырех углов!..
МАРКИЗОВ. Верно! А днем жирный дым...
ПОНЧИК. Все это — демагогия и диктатура. Какое сегодня число?
Какое?
МАРКИЗОВ. Собственно говоря, [тридцать первое июля,] воскре-
сенье, девятого августа.
ПОНЧИК. Врешь, врешь, сознательно врешь! Посмотри в небо!
МАРКИЗОВ. Ну, что ж. Белеет небо.
ПОНЧИК. Уж [несколько часов] как идет [первое] десятое число.
Довольно! Дараган сказал четко — если я не вернусь через
три недели, значит, третьего августа, стало быть, я вовсе не
вернусь. Сегодня же десятое августа! Уж целую неделю мы,
по вине Адама, терпим мучения! Одна рубка чего стоит. Я
больше не желаю!
МАРКИЗОВ. Он заставит тебя. Он — главный человек.
ПОНЧИК. Нет! Хватит! Дудки! Не заставит. Утром, сегодня же
потребую собрания и добьюсь решения о выходе колонии на
простор. Посмотри, это что?
МАРКИЗОВ. Ну что? Ну, паутина...
ПОНЧИК. Лес зарастает паутиной. Осень! Еще три недели, и начнет
сеять дождь, потянет туманом, наступит холод. Как будем
liiiiiiiliBli
выбираться из чащи? А дальше? Куда? Нечего сказать, забра-
лись в зеленый город на дачу! Адамкин бор! Чертова глушь!
МАРКИЗОВ. Что ты говоришь, Павел? Ведь чума гналась за нами
по пятам.
ПОНЧИК. Нужно было бежать на Запад, в Европу! Туда, где города
и цивилизация, туда, где огни!
МАРКИЗОВ. Какие ж тут огни! Все говорят, что там тоже горы
трупов, моровая язва и бедствия...
ПОНЧИК (рглянувшись). Ничего, решительно ничего не известно.
Пауза.
Это коммунистическое упрямство... Тупейшая уверенность в
том, что СССР победит. Для меня нет сомнений в том, что
Дараган и погиб-то из-за того, что в одиночку встретил
неприятельские силы — европейские силы! — и, конечно,
ввязался в бой! Фанатик! Вообще они — фанатики!
МАРКИЗОВ. Это что — фанатики? [Это что? Английское слово?]
Объясни, запишу.
ПОНЧИК. Отстань ты! Хе! Коммунизм коммунизмом, а честолюбие!
Охо-хо! Он [Буайяра] ссадил! Так теперь он чемпион мира!
Где-то валяется наш чемпион...
Пауза.
Ах, как у меня болят нервы!
МАРКИЗОВ. Выпьем коньячку!
ПОНЧИК. Ладно. Брр... Прохладно... Утро... утро. Безрадостный,
суровый рассвет...
Пьют у костра коньяк.
МАРКИЗОВ. Ну, как нервы?
ПОНЧИК. Нервы мои вот как. Все начисто ясно. Вот к чему привел
коммунизм! Мы раздражили весь мир, то есть не мы, конеч-
но, — [высокая] интеллигенция, а они. Вот она, наша пропа-
ганда, вот оно, уничтожение всех ценностей, которыми держа-
лась цивилизация... [Четырнадцать лет нас] терпела Европа...
Терпела-терпела, да потом вдруг как ахнула!.. Погибайте,
скифы! И был Дараган — и нет Дарагана! И не предвидится...
И Захар Маркизов, бывший член союза, сидит теперь в лесу
на суку, как дикая птица, как сыч, и смотрит в небеса...
МАРКИЗОВ. Я Генрих, а не Захар! Это постановлено с печатью, и
я просил не называть меня Захаром...
ПОНЧИК. Чего ты бесишься? А, все равно... Ну, [да] ладно. Глупая
фантазия: Генрих, Генрих... Ну, ладно... Дошли до того, что
при первом слове вгрызаются друг другу прямо в глотку!
МАРКИЗОВ. Я равный всем человек, такой же, как и все! Нет теперь
буржуев...
ПОНЧИК. Перестань сатанеть! Пей коньяк [Армении,] Генрих Чет-
вертый! Слушай! Был СССР и перестал быть. Мертвое про-
странство загорожено и написано: «Чума. Вход воспрещается».
Вот к чему привело столкновение с культурой. [«Мировой
пожар раздуем.» Вот — раздули.] Ты думаешь, я хоть одну
минуту верю тому, что что-нибудь случилось с Европой? Там,
брат Генрих, электричество горит и по асфальту летают авто-
мобили. А мы здесь, как собаки у костра, грызем кости и
выйти боимся, потому что за реченькой — чума... Будь он
проклят, коммунизм!
МАРКИЗОВ. А кто это написал: «Ваня! Ваня! — зазвенело на
меже»? Я думал, ты за коммунизм...
ПОНЧИК. Молчи, ты не разбираешься в этих вопросах.
МАРКИЗОВ. Верно, верно... Полевой змей! И как змей приютился
ты у Адама за пазухой.
ПОНЧИК, Змей! Ты, серый дурак, не касайся изнасилованной души
поэта!
МАРКИЗОВ. Теперь все у меня в голове спуталось! Так за кого ж
теперь — за коммунизм [стоять] или против?
ПОНЧИК. Погиб он, слава тебе, господи, твой коммунизм. И даже
погибнув, оставил нам фантазера в жандармском мундире...
МАРКИЗОВ. Про кого? Ты хоть объясняй... Кто это?
ПОНЧИК. Адам.
Пауза.
Издали послышались револьверные выстрелы. Пончик и Маркизов вскакивают.
МАРКИЗОВ. Во! Ага!
Прислушиваются.
ПОНЧИК. Ат... Не волнуйся. Это упражнение в стрельбе. Спирити-
ческий сеанс: прародитель в пустое небо стреляет, покойников
сзывает. (Кричит.) Зови! Зови! Нет Дарагана! Это рассвет
[первого августа] десятого! Довольно!
Молчание.
МАРКИЗОВ. Змей, а змей? Я от тоски роман написал.
ПОНЧИК. Читай!
МАРКИЗОВ (достает тетрадку, читает). «Глава первая. Когда
народ на земле погиб и остались только Адам и Ева, и Генрих
остался и полюбил Еву. Очень крепко. И вот каждый день он
ходил к петуху со сломанной ногой разговаривать о Еве,
потому что не с кем было разговаривать...»
ПОНЧИК. Дальше.
МАРКИЗОВ. Все. Первая глава вся вышла.
ПОНЧИК. Ну, а дальше-то?
МАРКИЗОВ. А дальше идет вторая глава.
ПОНЧИК. Читай!
МАРКИЗОВ (уитает). «Глава вторая. — Ева! Ева! — зазвенело на
меже...»
ПОНЧИК. Что такое? Вычеркни это сейчас же!
МАРКИЗОВ. Ты говоришь — учись!
ПОНЧИК. Учись, а не воруй! И притом какой это такой Генрих
полюбил Еву? А тысяча долларов? (Прислушавшись.) Стой,
стой!
МАРКИЗОВ (вскакивая). Гудит, ей-богу гудит в небе...
ПОНЧИК. Ничего не гудит! В голове у тебя гудит...
МАРКИЗОВ. Кто идет?
ПОНЧИК. Кто идет?
В лесу светлеет. Адам издали: «Кто у костра?»
МАРКИЗОВ. Это мы.
АДАМ (выходя). Что ж, товарищ Непобеда, ты не идешь сменять
профессора? Пора.
ПОНЧИК. Я не пойду.
АДАМ. [Ужасный] пример ты подаешь, Непобеда!
ПОНЧИК. Я не крепостной твой, первый человек Адам!
АДАМ. Я — главный человек в колонии и потребую повиновения.
ПОНЧИК. Генрих! Ты здесь? Прислушайся. Когда главный человек
начинает безумствовать, я имею право поднять вопрос о том,
чтобы его не слушать! Ты утомляешь колонию зря!
АДАМ. В моем лице партия требует...
ПОНЧИК. Я не знаю, где ваша партия! Может, ее и на свете уже
нет!
АДАМ (берется за револьвер). A-а! Если ты еще раз осмелишься
повторить это...
ПОНЧИК (^прятавшись за дерево). Генрих! Ты слышишь, как мне
угрожают? У самого револьвер найдется! Не желаю больше
терпеть насилие!
АДАМ. Пончик! Ты сознательный человек, советский литератор! Не
искушай меня, я устал! Иди поддерживать огонь!
ПОНЧИК (выходя из-за дерева). Я — советский литератор? Смотри!
(Берет рукопись, рвет ее.) Вот вам землистые лица, вот пухлые
щечки, вот князь Волконский-Барятинский! Смотрите все на
Пончика-Непобеду, который был талантом, а написал подха-
лимский роман! (Маркизову.) Дарю тебе «зазвенело»! Пиши!
Подчиняюсь грубой силе! (Уходит.)
АДАМ. Генрих, Генрих...
МАРКИЗОВ. Ты б пошел заснул, а то ты вторую ночь [не спишь,]
ходишь!
АДАМ. Ты, может быть, поднимешься еще раз на дерево? А?
МАРКИЗОВ. Я поднимусь. Я пойду на гору.
АДАМ. Как ты думаешь, Генрих, он прилетит?
МАРКИЗОВ. Теоретически... может прилететь. (Уходит.)
Уходит и Адам.
В лесу светает. Через некоторое время показывается Ефросимов. Совершенно
оборван и в копоти. Проходит в шатер. Сквозь полосатый бок просвечивает
лампа, которую он зажег. Пауза. Крадучись, выходит Ева. Она закутана в платок,
в руках у нее котомка и плетенка.
ЕВА. Саша...
Отстегивается окно шатра, и в нем Ефросимов.
ЕФРОСИМОВ (протягивая руки). Ева! Не спишь?
ЕВА. Саша! Потуши огонь. Совсем светло.
ЕФРОСИМОВ (потушив лампу). А ты не боишься, что Адам рас-
сердится на тебя за то, что мы так часто бываем вдвоем?
ЕВА. Нет, я не боюсь, что Адам рассердится на меня за то, что мы
так часто бываем вдвоем. Ты умывался сейчас или нет?
ЕФРОСИМОВ. Нет. В шатре нет воды.
ЕВА. Ну, дай же я хоть вытру тебе лицо... (Нежно вытирает его
лицо.) Сашенька, Сашенька! До чего же ты обносился и
почернел в лесах!..
Пауза.
О чем думал ночью? Говори!
ЕФРОСИМОВ. Смотрел на искры и отчетливо видел Жака. Думал
же я о том, что я самый несчастливый из всех уцелевших.
Никто ничего не потерял, разве что Маркизов ногу, а я нищий.
Душа моя, Ева, смята, потому что я видел все это. Но хуже
всего — это потеря Жака.
ЕВА. Милый Саша! Возможно ли это, естественно ли так привя-
заться к собаке? Ведь это же обидно!
Тихо появляется Адам. Увидев разговаривающих, вздрагивает, затем садится
на пень и слушает их. Разговаривающим он не виден.
Ну, издохла собака, ну что ж поделаешь! А тут в сумрачном,
проклятом лесу женщина, и какая женщина, — возможно, что
и единственная-то во всем мире, вместо того, чтобы спать,
приходит к его окну и смотрит в глаза, а он не находит ничего
лучше, как вспомнить дохлого пса! О, горе мне, горе с этим
человеком!
ЕФРОСИМОВ (внезапно обнимает Еву). Ева! Ева!
ЕВА. О, наконец-то, наконец-то он что-то сообразил!
Адам прикрывает глаза щитком ладони и покачивает головой.
Разве я хуже Жака? Человек влезает в окно и сразу ослепляет
меня свечками, которые у него в глазах! И вот я уже знаю и
обожаю формулу хлороформа, я, наконец, хочу стирать ему
белье. Я ненавижу войну... Оказывается, мы совершенно оди-
наковы, у нас одна душа, разрезанная пополам, и я, подумайте,
с оружием отстаиваю его жизнь! О, нет, это величайшая
несправедливость предпочесть мне бессловесного Жака!
ЕФРОСИМОВ. О, Ева, я давно уже люблю тебя!
ЕВА. Так зачем же ты молчал? Зачем?
ЕФРОСИМОВ. Я сам ничего не понимал! Или, быть может, я не
умею жить. Адам?.. Да, Адам!.. Он тяготит меня?.. Или мне
жаль его?..
ЕВА. Ты гений, но ты тупой гений! Я не люблю Адама. Зачем я
вышла за него замуж? Зарежьте, не понимаю. Впрочем, тогда
он мне нравился... И вдруг катастрофа, и я вижу, что мой
муж с каменными челюстями, воинственный и организующий.
Я слышу — война, газ, чума, человечество, построим здесь
города... Мы найдем человеческий материал! А я не хочу
никакого человеческого материала, я хочу просто людей, а
больше всего одного человека. А затем домик в Швейцарии,
и будь прокляты идеи, войны, классы, стачки... Я люблю тебя
и обожаю химию...
ЕФРОСИМОВ. [Очевидно, я слепец!] Ты моя жена! Сейчас я все
скажу Адаму... А потом что?
ЕВА. [Вот] провизия в котомке, а в плетенке раненый петух. Я
позаботилась, чтобы тебе было с кем нянчиться, чтоб ты не
мучил меня своим Жаком!.. Через час мы будем у машин, и
ты увезешь меня...
ЕФРОСИМОВ. Теперь свет пролился на мою довольно глупую
голову, и я понимаю, что мне без тебя жить нельзя. Я обожаю
тебя.
ЕВА Я женщина Ева, но он не Адам мой. Адамом будешь ты! Мы
будем жить в горах..(Целует его.)
ЕФРОСИМОВ. Иду искать Адама!..
АДАМ (выходя). Меня не надо искать, я здесь.
ЕВА. Подслушивать нельзя, Адам! Это мое твердое убеждение. У
нас нет государственных тайн. Здесь происходит объяснение
между мужчиной и женщиной. И никто не смеет слушать!
Притом у тебя в руке револьвер и ты пугаешь. Уходи!
ЕФРОСИМОВ. Нет, нет, Ева... У нас то и дело вынимают револьверы
и даже раз в меня стреляли. Так что это уже перестало
действовать.
ЕВА. Уходи!
АДАМ. Я не подслушивал, я слушал, и как раз то, что вы мне сами
хотели сообщить. Револьвер всегда со мной, а сейчас я стрелял
в память погибшего летчика, который никогда больше не
прилетит. Он не прилетит, и ваши мученья закончены. Ты
говоришь, что у меня каменные челюсти? Э, какая чепуха. У
всех людей одинаковые челюсти, но вы полагаете, что люди
только вы, потому что он возится с петухом. Но, видите ли,
у нас мысли несколько пошире, чем о петухе! Впрочем, это
неважно для вас. Это важно для убитого Дарагана. И он,
знайте, герой! Ева, ты помнишь тот вечер, когда погибла и
Аня, и Туллер, и другие? Вот до сих пор я носил в кармане
билеты на Зеленый Мыс, вагон седьмой... Тут важен не петух,
а то, что какие бы у меня ни были челюсти, меня бросает
одинокого в мире жена... Что с этим можно поделать? Ничего.
Получай билеты на Зеленый Мыс и уходи! Ты свободна.
ЕВА (всхлипнув). Адам! Мне очень жаль тебя, но я не люблю тебя.
Прощай!..
АДАМ. Профессор! Ты взял мою жену, а имя я тебе свое дарю.
Ты — Адам. Одна просьба: уходите сейчас же, мне неприятно
будет, если сейчас придут Пончик и Маркизов. Но у машин
подождите час. Я думаю, что они вас догонят. Уходите!
ЕФРОСИМОВ. Прощай!.. (Уходит с Евой.)
Адам берет трубу, трубит.
Входят Маркизов и Пончик.
АДАМ. Товарищи! Объявляю вам, что по всем данным любимый
мною горячо командир Дараган погиб. Но республика память
о нем сохранит! Во всяком случае, вы свободны. Кто хочет,
может уйти из лесу, если не боится чумы там. Кто хочет,
может остаться со мною еще на некоторое время в этом
городе... (Указывает на шатры.)
ПОНЧИК. Почему ты не объявляешь об этом и Ефросимову?
АДАМ. Ефросимов со своей женою Евой — мы разошлись с ней —
уже ушли. Они на волчьей тропе...
Пончик делает тревожное движение.
...Нет, нет, не беспокойся. У машин они подождут вас.
ПОНЧИК. Я иду за ними!.. (Берет котомку, ружье, спешит.)
АДАМ. А ты, Генрих?
МАРКИЗОВ. Я?..
ПОНЧИК. Генрих Хромой! Не давай ты себя обольщать глупостями!
Ты что же это, в лесного зверя хочешь превратиться?
МАРКИЗОВ. Идем с нами, Адам. Тебе нельзя оставаться одному в
лесу.
АДАМ. Почему?
ИЯ
МАРКИЗОВ. Сопьешься, [как Робинзон Крузо.] А! Ты не хочешь с
Евой идти?
ПОНЧИК. Нет! Он не хочет в сатанинской гордости признать себя
побежденным! Он верит, что Дараган все-таки спустится к
нему с неба. Ну, продолжай городить социалистические ша-
лаши в лесах, пока не пойдет снег! Прощай! Генрих, идем!
МАРКИЗОВ. Идем с нами!
АДАМ. Прощайте! Уходите!
Маркизов и Пончик уходят.
Пауза.
Солнце. Обманывать себя [нет более сил!] Ни огни, ни дым
поддерживать больше не для кого. Но сейчас я не хочу ни о
чем думать. Я ведь тоже человек и желаю спать, я желаю
спать. (Открывается в шатре.)
Пауза. Потом слышится, как гудит, подлетая, аэроплан, затем он стихает.
Послышался грохот пулемета.
Тогда из шатра выбегает Адам, он спотыкается, берется за сердце, не может
бежать, садится... Послышался трубный сигнал и дальние голоса. Затем выбегает
Вируэс. Она в летном костюме. Сбрасывает шлем. Лицо ее обезображено одним
шрамом.
ВИРУЭС. Adam! Effrossimoff! (Увидев Адама.) Buenos dias! Ole! Ole!1.
АДАМ (ррипло). Не понимаю... Кто вы такая?..
ВИРУЭС. Escolta! (Указывая на небо.) Gobierno mundial! Soy aviador
espanol!.. Ой est-ce que se trouve Adam?1 2
Слышен второй прилет.
Адам берется за револьвер, отступает.
Non, non! Je ne suis pas ennemie fasciste! Etes-vous Adam?3
Трубный сигнал.
АДАМ. Я — Адам. Я. Где Дараган? Ой est Daragane?4
ВИРУЭС. Daragane viendra, viendra!5
В лесу солнце. Выбегает Тимонеда. Жмет руку Адаму, сбрасывает шлем, жадно
пьет воду. И тогда появляется Дараган.
АДАМ (кричмт). Дараган! (Берется за сердце.)
Еще прилет, еще трубный сигнал.
ДАРАГАН. Жив первый человек?
АДАМ (припадает головой к Дарагану). Дараган! Дараган!
ДАРАГАН. Я опоздал, потому что был в бою над Финистерре.
ЗЕВАЛЬД (вбегая, кричит). Russen! Hoch! (Опрашивает у Дарагана)
1st das Professor Efrossimoff?6
ДАРАГАН. Nein, nein!7 Это — Адам!
ЗЕВАЛЬД. Adam! Adam! (Жмет руку Адаму.)
1 Адам! Ефросимов! Здравствуйте! Привет! Привет! (Исп.)
2 Эскорт! Всемирное правительство. Я испанский летчик!.. (Исп.) Где находится
Адам? (Франц.)
3 Нет, нет! Я не фашистский враг! Это вы Адам? (Франц.)
4 Где Дараган? (Франц.)
5 Дараган идет, идет! (Франц.)
6 Русские! Ура! Это профессор Ефросимов? (Нем.)
7 Нет, нет! (Нем.)
---' lliiiii
ДАРАГАН. Где Ева? Где хромой?
АДАМ. Ты опоздал, и все не выдержали и ушли, а я остался один.
ДАРАГАН. И Ефросимов?
АДАМ. Ефросимов ушел с Евой. Она мне не жена. Я — один.
ДАРАГАН. По какой дороге?
АДАМ. По волчьей тропе, к машинам.
ДАРАГАН. Товарищ Павлов!
ПАВЛОВ. Я!
ДАРАГАН. Четыре путника на этой тропе! Вернуть их. Среди них
Ефросимов!
Павлов убегает.
(внезапно обнял Адама). Не горюй. Смотри, моя жена. Лежала
и умирала, отравленная старуха, моя испанка, вся в язвах,
далеко отсюда. (Вируэс.) Мария! Обнимитесь. Это Адам.
ВИРУЭС. Abrazar?1 (Обнимает Адама.)
Адам вдруг плачет, уткнувшись в плечо Вируэс.
ДАРАГАН. Э... э... э...
ЗЕВАЛЬД (подает Адаму воду). Э... э...
АДАМ (опускается на пень). Люди, люди... Подойди ко мне, Дара-
ган... Москва, Дараган?
ДАРАГАН. Возвращаются. Идут с Урала таборами.
АДАМ. Сгорела?
ДАРАГАН. Выгорели только некоторые районы... от термитных
бомб.
АДАМ. А задушили всех?
ЗЕВАЛЬД. Nein, nein!
ДАРАГАН. Нет, там травили не солнечным газом, а обыкновенной
смесью. Тысяч триста погибло.
АДАМ (покачивает головой). Так...
Тут вбегают Маркизов и Пончик.
МАРКИЗОВ (возбужденно). Люди! Иностранцы! (Декламирует.) На-
стал великий час!..
ДАРАГАН. Здорово, Генрих!
ПОНЧИК. Победа! Победа! Мы победили, Дараган!
Послышалось тяжелое гудение вдали.
ДАРАГАН. Ну, вот и он летит. (Кричит.) К аппаратам!
ЗЕВАЛЬД. Zu den Apparaten!1 2 (Убегает.)
Убегает и Тимонеда.
[АДАМ, ПОНЧИК. Кто летит?
ДАРАГАН. Правительство всего мира. Советское правительство.]
АДАМ. О, Пончик-Непобеда! Пончик-Непобеда!
ПОНЧИК. Товарищ Адам! У меня был минутный приступ слабости!
Малодушия! Я опьянен, я окрылен свиданием с людьми! [Я
слышу...] Ах, зачем, зачем я уничтожил рукопись! Меня опять
зовет Аполлон!..
1 Обнять? (Исп.)
2 К аппаратам! (Нем.)
МАРКИЗОВ. Акимович!..
ПОНЧИК. Молчи, Хромой!
Входят Ева и Ефросимов. Ева ведет Ефросимова под руку. У Ефросимова в руке
плетенка с петухом. Останавливаются в тени.
АДАМ. Мне тяжело их видеть!
ДАРАГАН. Иди на аэродром...
Адам уходит. Наступает молчание.
Дараган стоит в солнце, на нем поблескивает снаряжение. Ефросимов стоит в
тени.
Здравствуй, профессор.
ЕФРОСИМОВ. Здравствуй, истребитель, (Морщится, дергается.)
[ДАРАГАН. Я не истребитель! Смотри на мои ромбы, поднимай
выше! Я командир эскорта правительства всего мира, а в
эскорте летчики всех стран. Я не истребитель — рука моя
сведена после боя над Финистерре (поднимает руку), и после
этого боя истреблять более некого. Мы не имеем врагов!
ЕФРОСИМОВ. Ты в заблуждении. Пока ты живешь, всегда найдется
кто-нибудь, кого, по-твоему, надо истребить!]
ДАРАГАН. Я не истребитель. Я командир эскорта правительства
всего мира и сопровождаю его в Ленинград. Истреблять же
более некого. У нас нет врагов. Обрадую тебя, профессор: я
расстрелял того, кто выдумал солнечный газ.
ЕФРОСИМОВ (цоежившись). Меня не радует, что ты кого-то рас-
стрелял!
ВИРУЭС (внезапно). Efrossimoff?!
ДАРАГАН. Да, да, он — Ефросимов. Смотри на него! Он спас твою
жизнь, (указывает на аппарат.)
ВИРУЭС. Hombre genial!1 (Указывает на свой шрам.)
ЕВА. Саша! Умоляю, не спорь с ним, не раздражай его! Зачем? Не
спорь с [жестоким] победителем! (Дарагану.) Какой ты счет с
ним сводишь? Зачем нам преградили путь? Мы мирные люди,
не причиняем никому зла. [Неожиданно.] Отпустите нас на
волю!.. (Внезапно, к Вируэс.) Женщина! Женщина! Наконец-то
вижу женщину! (Плачет.)
ДАРАГАН [холодно]. Успокойте ее, дайте ей воды. Я не свожу
никаких счетов. (Ефросимову.) Профессор, тебе придется лететь
с нами. Да, забыл сказать... ты сбил меня... Я жалею, что
стрелял в тебя, и, конечно, [хорошо,] что не убил. (Маркизову.)
Спасибо тебе, Генрих!
МАРКИЗОВ. Я понимаю, господи... Я человек ловкий! Скажи,
пожалуйста, Дараган, как теперь с долларами будет?..
ПОНЧИК. [Теперь вижу —] кретин! (Скрывается.)
ДАРАГАН. Какими долларам»? Что ты, хромой?
МАРКИЗОВ. Это я так... Из любознательности... [Я пошутил.] Змей!
(Скрывается.)
ДАРАГАН (Ефросимову). Ты жаждешь покоя? Ну что же, ты его
получишь! Но потрудись [еще]. На Неве уже стоят гидропла-
ны. Мы завтра- будем [очищать город] кислородом по твоему
способу, а потом... [Чего ты хочешь, профессор?]
1 Гениальный человек! (Исп.)
ЕФРОСИМОВ. [Я хочу, чтобы ты больше никогда не бросал бомбы,
я хочу никогда больше не видеть ни побежденных, ни побе-
дителей, и я хочу уехать в Швейцарию.]
Слышен трубный сигнал, и в лесу ложится густая тень от громадного воздушного
корабля.
ДАРАГАН. Иди туда, профессор!
ЕФРОСИМОВ. Меня ведут судить за уничтожение бомб?
ДАРАГАН. Эх, профессор, профессор!.. Ты никогда не поймешь тех,
кто организует человечество. Ну, что ж... Пусть, по крайней
мере, твой гений послужит нам! Иди, тебя хочет видеть
генеральный секретарь.
3 а н а в е с
Конец
Москва. 22.VIII. 31 г.
АДАМ И ЕВА
Пьеса в четырех актах
/2-я РЕДАКЦИЯ/
/ФРАГМЕНТЫ/
АКТ ПЕРВЫЙ
Май в Городе. Комната в первом этаже, и окно открыто во двор. Наиболее
примечательной частью обстановки является висящая над столом лампа под
густым абажуром. Под нею хорошо пасьянс раскладывать, но всякая мысль о
пасьянсах исключается, лишь только у лампы появляется лицо Ефросимова.
Также заметен громкоговоритель, из которого течет звушо и мягко «Фауст»
из оперного театра. Во дворе изредка слышна гармоника...
АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
/ФИНАЛ/
К с. 105
ДАРАГАН (Ефросимову). Ты жаждешь покоя? Ну что же, ты его
получишь. Но потрудись в последний раз. На реке уже стоят
гидропланы. Мы завтра будем выжигать кислородом по
твоему способу пораженные города, а потом — живи где
хочешь.
ЕФРОСИМОВ. Мне надо одно — чтобы перестали бросать бом-
бы, — ия уеду в горы.
Слышен трубный сигнал, и в лесу ложится густая тень от громадного воздушного
корабля.
ДАРАГАН. Иди туда, профессор!
ЕФРОСИМОВ. Меня ведут судить за уничтожение бомб?
ДАРАГАН. Эх, профессор, профессор!.. Ты никогда не поймешь тех,
кто организует человечество. Ну, что же... пусть, по крайней
мере, твой гений послужит нам!..
Свет медленно гаснет...
На сцене снова комната.Адама с абажуром и репродуктором.
Адам. Ева. У окна стоит Ефросимов — повернувшись спиной к комнате, схва-
тившись за голову. Потом оборачивается — лицо безумное. Говорит тихо.
ЕФРОСИМОВ. Что со мной было? Где я? Да отвечайте же!.. Ах!..
Слушайте... но только верьте! Я видел будущую войну! Боже
мой... Успокойте меня, Ева! Что, «Фауст» идет еще? Ах... ах...
ах... (Цодходит к окну и начинает смотреть в него.)
АДАМ (тихо, Еве). Ты все еще считаешь его нормальным?
АДАМ И IBA
Ml
ЕВА. Я считаю его совершенно нормальным.
ЕФРОСИМОВ. «Фауст» идет еще?
ЕВА. Сейчас. (Включает громкоговоритель, и оттуда слышны по-
следние такты сцены в храме, а затем начинается марш.)
Идет.
ЕФРОСИМОВ. И зачем сегодня физиологу Буслову «Фауст»?
Занавес
Конец
Москва, 1931 год
БЛАЖЕНСТВО
Комедия в трех актах
/НАБРОСОК/
Елисейские Поля, Елизиум. Золотой век. Аврора. Диана. Венера. Луна.
ВОР. Идет.
ЖЕНИХ. Здравствуйте.
ВОР. Бонжур. (Цауза?) Что скажете, отец? (Пауза?) Может, что
новенькое есть?
ЖЕНИХ. У меня сегодня пропал мой портсигар.
ВОР. Запирать надо вещи. (Смотрит в окно.) Аэроплан полетел.
Наверно, в Индию. Летают, летают целый день, (раздражен-
но.) А то вот не запирают вещей, людей в грех вводите. А их
потом по МУРам таскают.
ЖЕНИХ. Ничего не понимаю.
ВОР. Где вам понять! Нет, он не в Индию, он из Индии. Да,
скучновато.
ЖЕНИХ. Дрянной пассаж. Я не агент, ты не вор. Халтурный
человечишко.
26 мая 1933 года
БЛАЖЕНСТВО
/Пьеса в четырех актах/
/1-Я РЕДАКЦИЯ/
/АКТ ПЕРВЫЙ/1
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Запишись в партию, халтурщик!
ЕВГЕНИЙ. Оставь меня.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Нет, не оставлю!
ЕВГЕНИЙ. Да, я знаю, ты не оставишь меня. Ты мой крест.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Куда же я пойду? Бессердечный человек!
ЕВГЕНИЙ. Я не гоню тебя. Я прошу, чтоб ты сейчас меня оставила,
не мешала бы мне работать.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Мне интересно, когда же на этом потолке
высыпят звезды, про которые ты мне рассказывал.
ЕВГЕНИЙ. Я не для тебя собирался усеивать звездами потолок.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Ты — сумасшедший!
ЕВГЕНИЙ. Ты — женщина нормальная. Но еще раз прошу, оставь
меня.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Нет! Мне хочется сказать тебе всю правду.
ЕВГЕНИЙ. Я вижу, что мне все равно сегодня не работать. Я
слушаю.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Когда я выходила за тебя замуж, я думала,
что ты живой человек. Но я жестоко ошиблась. В течение
нескольких лет ты разбил все мои надежды. Кругом создава-
лась жизнь. И я думала, что ты войдешь в нее.
ЕВГЕНИЙ. Вот эта жизнь?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Ах, не издевайся. Ты — мелкий человек.
ЕВГЕНИЙ. Я не понимаю, в конце концов, разве я держу тебя?
Кто, собственно, мешает тебе вступить в эту живую жизнь?
Вступи в партию. Ходи с портфелем. Поезжай на Беломор-
ско-Балтийский канал. И прочее.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Наглец! Из-за тебя я обнищала. Идиотская
машина, ненависть к окружающим, ни гроша денег, растеряны
знакомства... над всем издевается... Куда я пойду? Ты должен
был~ пойти!
ЕВГЕНИЙ. Если бы у меня был револьвер, ей-богу, я б тебя
застрелил.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. А я жалею, что ты не арестован. Если бы
тебя послали на север и не кормили бы, ты быстро переро-
дился бы.
ЕВГЕНИЙ. А ты пойди, донеси. Дура!
Список действующих лиц отсутствует.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Нищий духом! Наглец!
ЕВГЕНИЙ. Нет, не могу больше. (Уходит в соседнюю комнату.)
МАРИЯ ПАВЛОВНА (рдя за ним). Нет, ты выслушаешь меня.
Из соседней комнаты доносятся их возбужденные голоса. Дверь в переднюю
открывается, и тихо входит Жоржик.
ЖОРЖ Прислушиваясь). В чем дело? Дома... Все люди, как люди,
на службе. А эти трепачи дома сидят. Нет возможности
работать с таким народом. (Прислушивается?) Семейная сцена.
Тяжелый быт. (У двери Михельсона.) Гражданин Михельсон.
Тут. Какой замок оригинальный. Наверно, сидит на службе и
думает: «Какой я замок хороший навесил на двери». Но этот
замок барахловый, граждане. (Взламывает замок в комнату
Михельсона, входит, закрывает за собой дверь.)
Мария Павловна выходит в шляпе, пальто. Лицо ее в слезах.
ЕВГЕНИЙ (идя за ней). Маня, подожди. Не падай духом.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Так жить больше нельзя.
ЕВГЕНИЙ. Еще немного терпения. Быть может только несколько
дней.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Нет, нет. Оставь, оставь. (Берет сумку и
уходит.)
ЕВГЕНИЙ. Ну, дальше будь, что будет. Во всяком случае, я сейчас
один. (Садится к аппарату. Начинает работать.)
Темно.
Освещается комната Михельсона.
ЖОРЖИК (входит, осматривается). В чем дело? Прекрасная ком-
ната. Холостые люди всегда прилично живут. Ну, первым
долгом, надо ему позвонить. А то чего доброго, вернется домой,
увидит постороннее лицо, расстроится. Наркомснаб. Мерси.
Добавочный 10-05. Мерси. Товарища Михельсона. Мерси. То-
варищ Михельсон? Бонжур. Угадайте... Из Большого театра.
Угадайте... А вы долго еще на службе будете? Ну, я вам потом
позвоню. Я очень настойчивая. (Вешает трубку.) И сколько
он замков накупил. Курьезные замки какие. (Взламывает
письменный стол, вынимает часы, портсигар. Потом прини-
мается за буфет.) Часы эти надо в комиссионный магазин
сдать, а то здесь они портят комнату. Устал. (Садится,
достает закуску, выпивает.) Хорошо, что он на лимонных
корках настаивает. Я люблю на лимонных корках... Михельсон
почитать любит.
Богат и славен Кочубей,
Его поля необозримы...
Красивые стихи. Я люблю водку на лимонных корках... Нар-
комснаб. Мерси. Добавочный 10-05. Мерси. Товарища Михель-
сона. Мерси. Товарищ Михельсон? Ах, как я обожаю водку
на лимонных корках. Успеете наработаться. Я настойчивая.
А какой вам сюрприз сегодня выходит! Фамилия моя таин-
ственная. (Вешает трубку.) Богат и славен Кочубей...
Темно.
ЕВГЕНИЙ. Опять тот же звук. Ах, холодеет сердце.
Звонок три раза.
Проклятые, чтоб вы провалились!
Открывает дверь, и входит Бунша. На голове у него дамская шляпа.
Меня дома нет.
Бунша улыбается.
ЕВГЕНИЙ. Нет, по-серьезному, Святослав Владимирович, я занят.
Что это у вас на голове?
БУНША. Головной убор.
ЕВГЕНИЙ. Да вы посмотрите.
БУНША (снимает шляпу). Это я шляпку Лидии Васильевны надел.
То-то я смотрю, что на меня все оборачиваются.
ЕВГЕНИЙ. Вы, Святослав Владимирович, рассеянный человек. Вам
бы дома сидеть, внуков нянчить, а вы целый день бегаете по
двору с книжкой.
БУНША. Если я не буду бегать, то произойдет ужас.
БОНДЕРОР1. Советская власть рухнет?
БУНША. Рухнет, если за квартиру не будут платить.
БОНДЕРОР. У меня нет денег, Святослав Владимирович. Вы меня
сегодня просто не отрывайте от работы.
БУНША. За квартиру нельзя не платить. У нас думают, что можно
не платить. А на самом деле — нельзя. Я по двору прохожу
и ужасаюсь — все окна раскрыты и все на подоконниках
лежат и рассказывают разные вещи, которые рассказывать
нельзя.
БОНДЕРОР. Вам, князь, лечиться надо.
БУНША. Я уже доказал, Евгений Васильевич, что я не князь. Вы
меня князем не называйте, а то ужас произойдет.
БОНДЕРОР. Вы — князь.
БУНША. Нет, я не князь.
БОНДЕРОР. Не понимаю этого упорства, вы — князь.
БУНША. А я говорю, что не князь. У меня документы есть.
(Вынимает бумаги.) У меня есть документ, что моя мать
изменяла в тысяча восемьсот семидесятом году моему отцу с
нашим кучером Пантелеем, и я есть плод судебной ошибки,
из-за каковой мне не дают включиться в новую жизнь.
БОНДЕРОР. Ну, ладно, вы — сын кучера. Но у меня нет денег.
БУНША (раскрывая книгу). Четыре месяца вы не платите за квар-
тиру, и Ликушкин^ велел подать на вас завтра в суд. Исходя
из этого положения, вас выселят, Евгений Васильевич.
БОНДЕРОР. Что вы терзаете меня?
БУНША. Заклинаю вас уплатить за квартиру.
БОНДЕРОР. Мало нищеты, мало того что на шее висит нелюбимый
человек, — нет, за мною по пятам ходит развалина, не то
сын кучера, не то князь, с засаленной книгой под мышкой и
истязает меня.
БУНША. Это вы про меня? 1 2
1Бондерор — то есть Евгений. Далее — Рейн.
2 Далее — Луковкин.
БОНДЕРОР. Про вас. Ваш Луковкин — палач. Вы не дадите мне
докончить работу. Так дайте мне по крайней мере спокойно
умереть возле моей машины.
БУНША. Я присяду.
БОНДЕРОР. Разговаривать с вами бесполезно. Разве я могу вам
объяснить значение этого аппарата? Разве можно какому-ни-
будь сукиному сыну Дудкину объяснить?..
БУНША. Нет, вы объясните. Я очень люблю. Недавно была лекция
для секретарей домкомов, и я большую пользу получил.
Читали про венерические болезни. Профессор. Вообще, тепе-
решняя жизнь очень и очень интересная и полезная.
БОНДЕРОР. Вы сумасшедший.
БУНША. Наш дом вообще очень оригинальный. Вот Дудкин,
например, очень зажиточный человек, красное дерево покупа-
ет, но туго платит за квартиру. А вы сделали машину. Кстати,
заклинаю вас, Евгений Васильевич, вы насчет своей машины
заявите в милицию. Нужно, чтоб начальство знало вашу
машину. А то я начинаю сомневаться.
БОНДЕРОР. Если вы кому-нибудь заикнетесь про эту машину,
берегитесь, я вас убью.
БУНША. Вы изобретение строите, значит, надо зарегистрировать.
БОНДЕРОР. Кретин! Нельзя зарегистрировать то, чего нет. Нельзя
прийти в канцелярию к тупице и объяснить ему, что время
есть плотная субстанция, что будущего нет, а что есть только
настоящее.
БУНША. Вот вам и надо лекцию прочитать. А то Авдотья Гаври-
ловна из четырнадцатой квартиры говорила, что вы такой
аэроплан строите, что на нем можно из-под советской власти
улететь.
БОНДЕРОР. Верно. Вообразите, верно! Я не могу постичь, каким
способом эта дура Авдотья Гавриловна узнала!
БУНША. Извините, она совсем не дура. Это моя племянница.
БОНДЕРОР. Ах, неважно. Ну, словом, ну, словом, она говорит
совершенно правильно. И поверьте мне, что, если только мне
удастся добиться этой чертовой тайны, я действительно улечу.
БУНША. Я вынужден сейчас же по долгу службы эти слова записать
и о них заявить в отделение. И я погибну из-за вас, и весь
дом.
БОНДЕРОР. Какая каналья посмела вмешаться в мою работу?..
Каким образом эти чертовы ведьмы Авдотьи Гавриловны
знают? Это вы, старый зуда, шляетесь по всем квартирам,
подсматриваете и пишете потом доносы!
БУНША. Это обидно.
БОНДЕРОР. Ну, словом, уходите, Святослав Владимирович, я ра-
ботаю... у меня...
Внезапно на лестнице грохот шагов, потом стук, в дверь.
БОНДЕРОР. Ах, чтоб вы подохли! (Открывает.)
ЖЕНСКАЯ ГОЛОВА (в дверях). Скажите Марье Павловне, что по
второму талону кильки дают! (Скрывается.)
БУНША. Мне Луковкин велел не приходить без денег от вас. А то,
говорит, он выселит вас в двадцать четыре часа.
Бондерор движет рычагами.
БУНША. Нельзя такую машину в доме держать, не прочитавши
лекцию.
Звуки. Речь Бондерора.
Явление Иоанна Грозного.
ФИГУРА. ...чудотворца...1
ИОАНН. ...пиши... иже о Христе Божественного полка наставнику
и вожу...
ФИГУРА (пишет). ...и вожу...
ИОАНН. ...и руководителю к пренебесному селению преподобному
игумену Козме... иже о Христе с братиею царь и великий...
князь Иван Васильевич всея Руси...
ФИГУРА. ...всея Руси...
ИОАНН. ...челом бьет.
РЕЙН. Боже мой!
Иоанн и Фигура оборачиваются и видят Рейна и Кирву1 2.
Фигура смотрит, потом ныряет под стол.
ИОАНН (крестясь). Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному! Ох
мне, скверному! (В ужасе бросается в комнату Рейна.)
РЕЙН. Стой!
КИРВА. Вот так машину вы сделали для советской власти, Алек-
сандр Иванович!3
РЕЙН. Задержите его! Он выйдет в коридор! Его увидят!
Иоанн скрывается. Рейн бросается за ним. Фигура с визгом скрывается.
КИРВА (перекрестившись, бросается к телефону). Двенадцатое
отделение. Говорит секретарь домкома Кирва. Садовая, де-
сять.
В этот момент в царской палате раскрывается дверь и вбегает взволнованный
опричник с бердышом, но, увидев Кирву, роняет бердыш, крестится и скрывается.
У нас в квартире тринадцать физик Рейн сделал машину, из
которой появился царь!.. Не я физик, физик — Рейн!.. Уповаю
на помощь милиции!.. Я трезвый! Я трезвый! Присылайте.
(решает трубку.)
Иоанн вбегает в исступлении от страха, крестя следующего за ним Рейна.
1 Сцена с Иоанном вписана вместо частично вычеркнутой:
[НИКОЛАЙ I (выходит).
БУНША. Не надо нам царей. (У телефона.) В доме номер сто пятьдесят
один в жакте девятьсот появился император. Считаю долгом потребовать ми-
лицию, потому что я за это отвечаю. Секретарь Бунша-Окаян-Корецкий.
Нет, не князь я, не князь, сын кучера, Корецкий. Слушаю.]
БОНДЕРОР (вырывая трубку). Сию минуту!.. Кретин!..
БУНША. Караул!! Меня контрреволюционер душит!
НИКОЛАЙ I. Что это за шут гороховый? Что это за наряд?
БОНДЕРОР. Это пиджак.
НИКОЛАЙ I. Пиджак?
БУНША. Вот какую машину вы сделали, Евгений Васильевич.
2 Здесь Кирвой назван Бунша.
3 Александром Ивановичем назван Евгений Иванович Рейн. Здесь же в стро-
ке зачеркнуто: «Александрович».
348
М. БУЛГАКОВ
РЕЙН (бросается к машине, движет рычажком).
Тьма. Иоанн и царские хоромы пропадают. Свет.
Видали?!
КИРВА. Как же!
РЕЙН. Постойте! Вы звонили сейчас по телефону куда-нибудь?
КИРВА. Честное слово, нет!
РЕЙН. Старая сволочь, ты звонил сейчас по телефону?
КИРВА. Я извиняюсь...
РЕЙН (схватывая за глотку Кирву). Ты звонил сейчас в милицию?
Я слышал твой паскудный голос.
КИРВА. Караул!
В этот момент из того места, где были царские палаты, выходит нагруженный
вещами Понырева\ с часами под мышкой Юрочка1 2. Чувствуя, что он куда-то не
туда попал, крайне изумляется.
На тебе, еще один!
Пауза.
ЮРОЧКА. Я извиняюсь... Э... это, стало быть, я дверью ошибся... Я
извиняюсь, как пройти на Александровский вокзал?
Пауза.
Э? Прямо? Мерси, (Хочет идти.)
РЕЙН. Нет, постойте.
ЮРОЧКА. Виноват, мне некогда.
РЕЙН. Постойте, говорю вам, вам нельзя выходить туда.
ЮРОЧКА (тихо). Влетел! Вот незадача! Я извиняюсь, в чем дело?
Часы? Так это мои часы.
РЕЙН. Выслушайте меня и постарайтесь понять. Вы — человек не
нашей эпохи... Тьфу, надо бы ему объяснить как-нибудь...
Словом, я вас не выпущу отсюда. (Кирве.) Я сейчас сплавлю
его обратно. Только мне хочется установить эпоху. (Юрочке.)
Кто вы такой?
ЮРОЧКА. Солист императорских театров. А часы эти я купил в
комиссионном магазине, в чем дело?
РЕЙН. Куда вы стремитесь? Зачем вам на Александровский вокзал?
ЮРОЧКА (подумав). Я за границу еду.
КИРВА. Поныревские часы.
ЮРОЧКА. Какие такие поныревские? Что это у одного Понырева
ходики в Москве? Пропустите меня на Александровский вок-
зал, я извиняюсь.
РЕЙН. Вы друг друга не понимаете. Кирва, оставьте это. (Юре.) Как
ваша фамилия, прежде всего?
ЮРА (подумав). Подрезков. А паспорт свой я на даче забыл. Все?
РЕЙН. Вы всегда носите цилиндр?
ЮРА. Всегда.
РЕЙН. Какой царь царствует сейчас в России?
ЮРОЧКА. К сумасшедшему попал.
РЕЙН. При каком царе вы родились?
ЮРОЧКА. При Петре Великом, тьфу ты, дела...
1 Здесь Поныревым назван Михельсон.
2 Юрочка — Юрий (Жорж) Милославский.
БЛАЖЕЙСВЮ
РЕЙН. Сейчас он уйдет. (Движет рычажок.) Что такое? Да не
порывайтесь вы никуда. Я сейчас вам объясню, в чем дело.
Вы погибнете, если выйдете сразу. Поймите, что вы вышли
из другой эпохи. Вы вышли сейчас из машины. В ней что-то
заело. Я не могу сейчас же вас отправить обратно. Поймите,
что вы вышли в двадцатый век. Судя по вашему костюму,
вы недавней эпохи. Очевидно, я чуть-чуть не довел рычажок
до нуля. Понимаете вы хоть что-нибудь из того, что я говорю?
ЮРА. Понимаю.
РЕЙН. Разве вас не поражает это? Обстановка этой комнаты?
ЮРА Поражает.
РЕЙН. Ну, вот видите. Моя фамилия — Рейн. Я инженер, вы не
волнуйтесь. Я исправлю прибор, мне удастся установить его
на ваше время. Вы уйдете совершенно спокойно в вашу эпоху.
Присядьте, вам никто не собирается причинять никакого зла.
ЮРА. Мерси.
РЕЙН. Мне нравится ваше спокойствие. Оно облегчает дело1.
АКТ ВТОРОЙ
Май.
Терраса на высоте в Блаженных Землях. Тропические растения.
РАДАМАНОВ1 2. Люблю закат в Блаженных Землях. Но сегодня
мешает мне им наслаждаться лишь чувство смутного беспо-
койства. Повинно ли в этом мое одиночество или никогда не
покидающие меня мысли об Авроре? Ах, дочь моя! (Зажигает
экран телефона на столе.)
В экране показывается дежурный телеграфист.
Товарищ, с вами говорит Радаманов. Приветствую вас.
ТЕЛЕГРАФИСТ. Приветствую вас, товарищ Радаманов.
РАДАМАНОВ. Не томите, товарищ...
ТЕЛЕГРАФИСТ. Трудно принять при их бешеной скорости сигналы.
Но по моему расчету через несколько минут они будут на
земле.
РАДАМАНОВ (волнуясь). Благодарю вас, благодарю вас. Товарищ,
не можете ли вы протелеграфировать в ракету Авроре Рада-
мановой, чтобы она не задерживалась на аэродроме, а прямо
бы летела в Блаженные Земли. Я жду ее.
ТЕЛЕГРАФИСТ. Я рад бы был вам угодить, товарищ Радаманов,
но уже поздно. Они подлетают к аэродрому. Хотя, впрочем...
(Движет рычагами в аппарате, говорит в телефон.) Ракета,
ракета Авроры Радамановой... Вы слушаете? Пусть летит
сейчас же в Блаженные Земли. Они прилетели.
РАДАМАНОВ. Благодарю вас, благодарю вас. (Гасит экран с теле-
графистом. Звонит.)
1Акт не завершен.
2 В рукописи фамилия «Радаманов» в некоторых случаях пишется как «Родо-
манов».
Входит курьерша.
Товарищ Анна, сейчас прилетит Аврора.
АННА. Поздравляю вас.
РАДАМАНОВ. Дружочек, у вас есть свежие цветы? Поставьте ей на
стол. Она любит подснежники.
АННА. С удовольствием. Есть подснежники. Сейчас принесу их.
(Уходит.)
РАДАМАНОВ (один, волнуясь, переставляет предметы, потом бе-
рется за рычажки радиоаппарата. Оттуда тихо начинает
слышаться «Полет валькирий»). Что это за вещь? Как жаль,
что я не музыкален, как она. Во всяком случае, это ее любимая
вещь. Ну что ж, тем лучше, очень хорошо, очень хорошо.
Анна входит, вносит подснежники.
Благодарю вас, дружочек.
АННА. Я рада вам служить, товарищ Радаманов. Аврора, я надеюсь,
здорова? Что телеграфировали вам?
РАДАМАНОВ. По-видимому, все благополучно. Впрочем, сейчас
узнаем. А к приему гостей вы готовитесь, не правда ли?
АННА. О да, товарищ Радаманов, все будет сделано.
РАДАМАНОВ. Ну, отлично, отлично.
Анна уходит.
Слышится гул подлетающей машины. Радаманов взволнованно выбегает к краю
террасы. Вбегает Аврора.
Аврора! (Цростирает к ней руки.)
АВРОРА (сбрасывая летный шлем, очки). Отец!
Целуются.
Прилетела, черт меня возьми!
РАДАМАНОВ. Ах, Аврора, Аврора! Месяц я не видал тебя, и первое
слово, которое услыхал от тебя, — чёрт.
АВРОРА. Здоров?
РАДАМАНОВ. Что ж спрашивать обо мне. Ты здорова ли? Не
случилось ли чего-нибудь в пути?
АВРОРА. Господи, я была бы счастлива, если бы что-нибудь
случилось! Но до тошноты комфортабельно!
РАДАМАНОВ. Хочешь есть?
АВРОРА. Думать не могу об еде. Мы только и делали, что ели.
Пауза.
Мне скучно.
РАДАМАНОВ. Аврора, ты, право, повергаешь меня в ужас. Я думал,
что на Луне твоя тоска пройдет. Тебе нужно лечиться.
АВРОРА. Ах, какой вздор! Мне не от чего лечиться. Ведь я же не
подписывала контракт на то, что мне всегда будет весело.
РАДАМАНОВ. Скука — болезненное явление. Человеку не может
быть скучно.
АВРОРА. Это теория Саввича.
РАДАМАНОВ. Он кланялся тебе.
АВРОРА. От этих поклонов мне еще скучнее.
РАДАМАНОВ. Ничего не понимаю. Ведь ты же выходишь за него.
АВРОРА. Бабушка надвое сказала.
РАДАМАНОВ. Какая бабушка?
з>«|
АВРОРА. Это была такая поговорка.
РАДАМАНОВ. Не знал. Но не /надо/ о бабушке. Поговорим о
Саввиче. Нельзя же так поступать с человеком. И на этом
самом месте ты говорила, что влюблена в него.
АВРОРА. Мне показалось на этом месте. И теперь я не могу
разобраться и сама, чем он меня прельстил? Не то понрави-
лись мне его воротнички, не то пиджак, не то брови. А теперь
я всматриваюсь и вижу, что совершенно нелепые брови.
Белобрысые, в разные стороны, воротнички...
РАДАМАНОВ. Честное слово, я сойду с ума! Неровность характера.
Телефон.
Я к вашим услугам. Да. Да. Саввич спрашивает, можешь ли
ты его принять.
АВРОРА. Приму.
РАДАМАНОВ. Да, она просит вас. Пожалуйста, разговаривай ты с
ним сама. Меня ты окончательно запутала с этими бровями
и евгеникой. (Саввичу.) Здравствуйте, милый Саввич. Разгова-
ривайте с ней, у меня есть дело. (Уходит,)
САВВИЧ. Здравствуйте, милая Аврора.
АВРОРА. Директору Института евгеники мое почтение.
САВВИЧ. Вы, как и прежде, оригинальны. Я не помешал ли вам?
Лишь только я узнал, что вы вернулись, мне захотелось
приветствовать вас, не дожидаясь бала.
АВРОРА. Большое спасибо. Вы очень милы. Садитесь.
САВВИЧ. Благодарю вас.
Пауза.
Простите, что привлекает ваше внимание на моем лице?
АВРОРА. Ваши брови. Вы подбрили их?
САВВИЧ. Признаюсь вам, да.
АВРОРА. Это очень интересно. Повернитесь, так, к свету. Нет, так
хуже, пожалуй.
САВВИЧ. Но вы же мне сами говорили...
АВРОРА. По-видимому, я ошиблась.
Пауза.
Вы сегодня немного напоминаете мне Чацкого.
САВВИЧ. Простите, кто это Чацкий?
АВРОРА. Это герой одной старинной пьесы, написанной лет четы-
реста назад.
САВВИЧ. Простите, как называется?
АВРОРА. «Горе от ума».
САВВИЧ. Виноват, а автор?
АВРОРА. Грибоедов.
САВВИЧ. Благодарю вас. Простите. (По телефону,) Саввич говорит.
Не откажите в любезности мне прислать к вечеру сочинение
Грибоедова «Горе от ума».
АВРОРА. Напрасно, я бы вам дала, у меня оно есть. Да не стоит
читать, очень скучно.
САВВИЧ. Мне хочется познакомиться с этим Чацким.
Пауза.
Как на Луне?
1Й2 М.5УЛГАКОВ
АВРОРА. Холодно.
САВВИЧ. Милая Аврора. Я нарочно пришел до бала с тем, чтобы
узнать о вашем решении. Сегодня ведь первое мая.
АВРОРА. Да, а что?
САВВИЧ. Вы сказали, что первого мая вы дадите мне окончатель-
ный ответ.
АВРОРА. Ах, моя голова! Какая я рассеянная! Да, первого мая...
Знаете что... Отложим еще этот разговор, скажем, до десятого
мая. Над нами не каплет...
САВВИЧ. Виноват?
АВРОРА. Поговорка, поговорка. Не обращайте внимания.
САВВИЧ. Не скрою от вас, что у меня грустное чувство вследствие
того, что вы откладываете... К чему это? Ведь наш союз
неизбежен. Но я не буду вам мешать перед балом... Позвольте
вам сказать на прощание, что я вас люблю.
АВРОРА. До вечера...
Саввич уходит.
РАДАМАНОВ (входя). Ну, что?
АВРОРА. Понимаешь, взял подбрил брови, а?
РАДАМАНОВ. Аврора, при чем здесь брови? О чем ты говоришь?
Я тебя спрашиваю, дала ли ты ему ответ?
АВРОРА. С другой стороны, не в бровях сила.
Шум. Звон.
РЕЙН. О, Боже!
БУНША. О, Боже!
ЮРОЧКА. Куда ж это нас занесло?
РЕЙН. Сейчас мы это узнаем. (У календаря.) Нет, нет, мне снится
это! Четыре двойки.
ЮРОЧКА (внезапно начинает бить Буншу). Вот тебе машина, вот
тебе!
БУНША. Полюбуйтесь, граждане, что он делает!
РАДАМАНОВ. Товарищи, нужно предупреждать о съемке. Это мое
помещение. Моя фамилия — Радаманов.
АВРОРА. Ну оставь их, папа, ну оставь. Хоть какое-нибудь развле-
чение.
ВЕЙН. Оставьте этого старого болвана! Что вы делаете!
РАДАМАНОВ. Товарищи, я категорически протестую. Нельзя же
врываться в помещение...
АВРОРА. Папа, это не съемка. Я догадалась: это карнавал. Это
шутка первомайская. Отвечай им в тон, а то ты попадешь в
смешное положение.
РАДАМАНОВ. Разве что так...
РЕЙН. Будьте снисходительны к нам. Где мы?
РАДАМАНОВ. В Блаженстве.
РЕЙН. Блаженство... Блаженство... Ради всего святого — воды...
АВРОРА. Вот...
РЕЙН. Не понимаю... Блаженство?
РАДАМАНОВ. В Блаженных Землях...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Где Кропоткинские ворота?
РАДАМАНОВ. Не понимаю вас, какие ворота.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Кропоткина не понимаете? Вот это здорово!
БУНША. Какой район милиции? Кочки знаете?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Бутырки знаете?
РАДАМАНОВ. Не понимаю вас. И Кочки и Бутырки — не понимаю.
(Авроре,) Воля твоя, но... может быть, это и очень весело, но
мне почему-то это не кажется остроумным. Впрочем, если это
весело, я ничего не имею против. Пусть люди веселятся в
день первомайского карнавала.
АВРОРА. Что означает это зеркало в руках и занавеска?
РАДАМАНОВ. По-видимому, на нем дамская шляпа. Это, возможно,
тоже очень смешно. Впрочем, не знаю, не знаю...
РЕЙН. Выслушайте меня и постарайтесь понять. Мы не переодеты
и не загримированы. Объясните, не обманывает ли меня
зрение: это — год? Какой это год?
РАДАМАНОВ. Две тысячи двести двадцать второй.
РЕЙН. О, Боже! Поймите... Да, да, несомненно так. Вон, летающие
светляки — это машины. Так это место называется...
РАДАМАНОВ. Блаженные Земли.
РЕЙН. Но это в Москве?
РАДАМАНОВ. Да, это Москва Великая.
БУНША. Я все районы московские знаю.
РЕЙН. Молчите, кретин! (Радаманову,) Поймите, гражданин, что мы
люди двадцатого века. Я изобрел аппарат для проникновения
во время, и, благодаря ошибке этого старого идиота и этого
несчастного, которого я не знаю, — мы попали в другой век.
Прошу вас — верьте мне. Я близок к помешательству. Ах,
Боже, вы не верите! (Авроре,) Так вы, вы постарайтесь понять!
(Бледнея.) Я не могу больше говорить, помогите мне...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ах ты, профессор собачий, что ж ты наделал!
БУНША. Я на него заявление подаю.
РАДАМАНОВ. Аврора, я же не актер, в конце концов... Но если
тебя это развлекает... (рунше) Простите, я занят... (Уходит,)
МИЛОСЛАВСКИЙ. Очнись! Барышня, он помер!
АВРОРА. Ему действительно дурно! Анна! Анна! (Бунше,) Слушайте,
это правда? (По телефону,) Профессор, немедленно к нам! У
нас несчастье.
Экран. Граббе.
(Бунше.) Это правда?
БУНША. За такую машину...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Морду бьют! Что же вы, Ньютоны проклятые,
делаете? (Бросается на Буншу.)
АННА. Что такое?
АВРОРА. Оттащи его, оттащи! Что он с...
Граббе появляется.
Граббе, гляньте.
ГРАББЕ. Кто это такие? (Приводит в чувство Рейна.)
РЕЙН. Вы врач?
ГРАББЕ. Да.
РЕЙН. Объясните им' что это правда. Мы люди иного времени.
БУНША. Честное слово.
РЕЙН. Посмотрите на это зеркало, посмотрите мне в глаза. Мы
попали к вам в аппарате времени из двадцатого века.
ГРАББЕ. Не постигаю.
АВРОРА. Это правда! Это правда!
РЕЙН. Правда. (Граббе,) Дайте мне чего-нибудь, чтобы я не сошел
с ума. И эти тоже... А то они не понимают.
АВРОРА. Папа! Это правда! Скорей сюда!
Радаманов вбегает без пиджака.
Шум и звон. Разлетаются стекла, и вбегает окровавленная Мария Павловна.
МАРИЯ ПАВЛОВНА (Рейну). Вот что ты сделал! Ты всех погубишь!
Помогите!
РАДАМАНОВ. Это кто еще?
РЕЙН. Это моя жена.
РАДАМАНОВ. Если это мистификация, то она переходит границы...
АВРОРА. Отец, ты ослеп, что ли? Это действительно люди двадца-
того века.
РАДАМАНОВ. Не может быть!
Появляется Саввич во фраке, застывает в дверях.
АВРОРА (Рейну). Мой дорогой, успокойтесь. Я все поняла. И Кочки,
и Бутырки.
БУНША. Благуши знаете? Банный переулок? Компрене ву?1 Нижняя
Болвановка, Барабанный тупик? Компрене ву, Москва?
АВРОРА. Все понимаю! (Граббе) Помогите поднять ее.
За сценой внезапно взрыв музыки.
РЕЙН (подходя к парапету). Карнавал?
АВРОРА. Карнавал. (Саввичу.) Что вы смотрите? Это люди двадца-
того века.
Темно.
Ночь в огнях. Музыка.
РАДАМАНОВ (в аппарат). Это он. Это он. Вот он. Смотрите.
Смотрите. Гениальный инженер Евгений Рейн, человек двад-
цатого века, пронизавший время. (Рейну.) Говорите. Идет
Голубая Вертикаль.
РЕЙН. Я — Рейн, приветствую жителей Голубой Вертикали.
РАДАМАНОВ. Устали?
РЕЙН. О, нисколько.
РАДАМАНОВ. Смотрите. Вот он. Это он. Евгений Рейн, гениальный
изыскатель, пронзивший время и гостящий в настоящее время
у нас с тремя спутниками. Дальние Зори. Говорите.
РЕЙН. Вот я. Приветствую жителей Дальних Зорь. В день перво-
майского праздника да здравствуют жители всего мира! Да
здравствует Председатель Совета Народных Комиссаров това-
рищ Радаманов!
РАДАМАНОВ. О спутниках скажите.
РЕЙН. Мои спутники — люди двадцатого века, вместе со мной
имевшие счастье явиться к вам, приветствуют вас. Вот они!
Где ж Бунша и Милославский, черт их возьми!
РАДАМАНОВ. Тише! В аппарат слышно.
АВРОРА. Им надоело кланяться. Они внизу.
РАДАМАНОВ. Спутники Рейна ликуют вместе с другими жителями
Блаженства...
1 Comprenez-vous? — Вы понимаете? (Франц.)
БЛАЖЕНСТВО
за*
РЕЙН. Я не понимаю...
АВРОРА. Они в ресторане.
Аппарат угасает.
РАДАМАНОВ. Я вас утомил? Но это неизбежно. Посмотрите, что
делается в мире.
РЕЙН. Дорогой Радаманов, я готов не спать еще трое суток, если,
конечно, счет времени еще идет у вас на сутки. Если кто и
гениален, то это именно ваш Граббе.
САВВИЧ. Этим лекарством не следует злоупотреблять.
РЕЙН. Я не боюсь.
АВРОРА. Вы храбрый человек.
РЕЙН. Мне хочется видеть, как танцуют внизу.
АВРОРА. Я провожу вас. (Уводит Рейна.)
Саввин уходит мрачен.
РАДАМАНОВ. Марья Павловна!
МАРЬЯ. Ах, вы здесь?
Дуэт Мария — Радаманов.
РАДАМАНОВ. Но вас это не потрясает, не изумляет? Не нарушает
психического равновесия?
МАРИЯ. Нисколько не нарушает равновесия. И всю жизнь я хочу
прожить здесь. Я очень много страдала. Там, в той жизни.
Ах, Боже! А если это сон?
РАДАМАНОВ. Мария Павловна. Успокойтесь.
МАРИЯ. Ваши ясные глаза успокаивают меня. Меня поражает
выражение лиц здешних людей. В них безмятежность.
РАДАМАНОВ. Разве у тогдашних людей были иные лица?
МАРИЯ. Ах, что вы спрашиваете? Они отличаются от ваших так
резко... Ужасные глаза. Представьте, в каждых глазах или
недоверие, или страх, или лукавство, или злобу и никогда
смех.
РАДАМАНОВ. Этого я вообразить не могу.
МАРИЯ. Где же вам, счастливым...
РАДАМАНОВ. Хотя теперь, после ваших слов, я всматриваюсь и
вижу, что ваши глаза тревожны. Вы очень красивы, Мария
Павловна. Когда пройдет ваше потрясение, вы станете счаст-
ливой. У вас все есть для этого.
БУНША. Но все-таки я нахожу это странным. Социализм совсем
не для того, чтобы веселиться. А они танцуют и говорят такие
вещи, что ого-го.
ЖОРЖ. Ты бы помолчал минуту. А то гудишь ты в ухо и не даешь
сообразить ничего. В чем дело? Выпей чего-нибудь.
БУНША. Я уже все сообразил и могу поделиться с вами своими
соображениями. И одного я не понимаю — откуда такие часы,
в точности такие, как часы Михельсона.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Отстань.
БУНША. Помилуйте, я не могу отстать. У меня есть подозрения.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вот малахольный дурак! Ну, хорошо. Вижу, что
будешь ты из меня пить кровь, пока я тебя не отбрею. Что
Михельсон? Где Михельсон?
БУНША. Михельсон в своей квартире.
-/ ГАКОВ
МИЛОСЛАВСКИЙ. Мерси. Где квартира? Ты покажи мне, где
квартира Михельсона? Понимаешь ли, что Михельсон улетел
в иной мир. Ликвидировался.
БУНША. Этого быть не может. Да, вот и подпись выцарапана —
Михельсон.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вот таких, как ты, и бьют всегда. Я выцара-
пал — Михельсон.
БУНША. Зачем же чужую фамилию царапать?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вот наказание-то. Ну, гляди. Стираю и выцара-
пываю — Милославский.
БУНША. Все равно я подозреваю.
МИЛОСЛАВСКИЙ. В чем твои подозрения?
БУНША. Драться вы не смеете. Я подозреваю, что вы их украли у
Михельсона.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Господи, Господи! Какой скучный, какой совер-
шенно неинтересный человек! О чем ты говоришь? Солист
государственных театров возьмет Михельсоновы ходики, ба-
рахло! Я обеспеченный человек. Зачем мне эти часы? Вот
часы. (Вынимает золотые часы из кармана.)
БУНША. У товарища Радаманова точно такие часы. Вот буква «Р».
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, вот видишь!
БУНША. Что это вы мне все «ты» говорите? Я с вами брудершафта
не пил.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, выпьем. Господи! В чем дело? (Звонит.)
АННА. Что вам угодно?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Мадам, нельзя ли водочки нам?
АННА. Вы не пьете шампанского?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Признаться... не пьем.
АННА. Сию минуту. Вот кран. По нему течет чистый спирт...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Мерси. Это настоящая техника.
АННА. Но простите... Неужели вы пьете чистый спирт?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Как же его не пить! Князь, закусывай паштетом.
АННА. В первый раз вижу. Неужели он не жжется?
МИЛОСЛАВСКИЙ. А вы попробуйте.
АННА. Ой!
ШШ^СЛАВСКИЙ. } Закусывайте! Закусывайте!
БУНША. Приятная дама. Позвольте, товарищ, навести справочку.
В каком профсоюзе вы состоите?
АННА. Простите, не понимаю.
БУНША. Чего не понимаете? Вы куда взносы делаете?
АННА. Не понимаю.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не суйся ты со своим невежеством. Ты бы еще
про милицию спросил. В каком отделении вы прописывались,
мол? Ничего у них нету. Спросишь и только обидишь!
БУНША. И спрошу. Сам не суйся.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну и осрамишь всех.
АННА. У меня закружилась голова!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Закусывайте. Позвольте спросить, вы где вос-
питание получили?
АННА. Воспитание? Ах... ну да, я окончила университет.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Мерси. За ваше здоровье.
АННА. Нет, нет. Я шампанского... Право, я пьяна.
БУНША. А действительно, я про милицию хотел спросить. Вот,
скажем, где нас пропишут?
АННА. Вы не сердитесь, пожалуйста, что я улыбаюсь, но признаюсь
вам, я половины не понимаю из того, что вы говорите. Это
так странно. Так таинственно и интересно! Кто это — мили-
ция?
МИЛОСЛАВСКИЙ. [Снимешь ты с меня голову.] Я краснею за тебя.
Не слушайте его!
АННА. Вы замечательные люди! Скажите, вы были помощниками
великого Рейна?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не столько помощниками, сколько, так сказать,
друзья. Я, например, случайно проезжал в трамвае...
АННА. Вы инженер?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Наоборот. Я солист государственных театров...
АННА. Я страшно люблю артистов. Понимаю! И он, ваш друг,
предложил вам совершить это потрясающее путешествие в
будущее? Я, к сожалению, слишком невежественна, чтобы
понять принцип его чудовищного изобретения...
МИЛОСЛАВСКИЙ. В этом сразу не разберешься.
АННА. Я невежественна! Ничего не понимаю.
БУНША. Я присоединяюсь к вам. Все может быть, но без мили-
ции — извините!..
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вы невежественны? Ах, что вы говорите! Раз-
решите поцеловать руку.
АННА. Пожалуйста! (Бунше.) А вы? Вы где работали в той вашей
прежней жизни?
БУНША (вынув документы). Секретарь жакта номер тысяча один в
Банном переулке.
АННА. Как интересно! А что это означает? Что вы делали?
БУНША. Прописка, мадемуазель. Раз. Во-вторых, карточки.
АННА. Кружится голова!..
МИЛОСЛАВСКИЙ. Разрешите, я вас за талию.
АННА. У вас странный для нашего времени, но я вполне понимаю,
что рыцарский подход к женщине... Я понимаю. Но мне это
не неприятно... Быть может, это несколько остро... Да, так
карточки?..
МИЛОСЛАВСКИЙ. Какие духи у вас!
БУНША. Утром встанешь, чаю напьешься. Жена в кооператив, а я
сажусь за карточки... Запишешь всех...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, пошел лопотать. Неужели у тебя нет ника-
кого понятия?..
БУНША. Ты, пожалуйста, не зажимай мне рот. Мадемуазель инте-
ресно знать.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Интересно? Ладно. Я скорее тебя изложу все.
Утром встанет и начнет карточки писать. Пока всех не
запишет. Потом на руки раздает. Месяц пройдет, опять пишет.
Опять раздает. Потом опять отберет. Потом запишет.
АННА. Вы шутите? Но ведь так с ума можно сойти!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Он и сошел!
Огни.
Ах, это что же такое?
358 М.КУЛГАКОВ
АННА. Это лунная колония прилетела в ракетах. Садится на
стратодром в Голубой Вертикали. Идемте смотреть. Вам это
интересно.
БУНША. Чрезвычайно. Я люблю стратосферу. Вот только меня
беспокоит... Прописаться бы, а потом уж можно спокойно все
наблюдать.
РАДАМАНОВ. Прилетели?
АННА. Только что.
РАДАМАНОВ (у аппарата). Приветствую вас, творцы лунной жизни.
Влейтесь в наш праздник. (Аппарат гаснет.) Милая Анна! Я
в суматохе куда-то засунул свои часы... Такая досада. Я
привык, что они в кармане...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я не видел. Наверное, за диван куда-нибудь
закатились.
БУНША. Странно...
РАДАМАНОВ. Меня ждут в среднем бальном зале... Голубчик Анна,
поищите!..
БУНША Товарищ Радаманов, я хотел вам документы свои сдать.
РАДАМАНОВ. Какие документы?
БУНША. Для прописки...
РАДАМАНОВ. Простите, голубчик, потом... (Уходит.)
БУНША. Толку ни у кого не добьешься.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Выпей, прекрати панику...
БУНША. И опять совпадение: у вас часы с буквой «Р», а у него
пропали...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я с тобой перестану разговаривать...
ГРАББЕ. А, очень рад, что вас нашел... Я боюсь, что вы утомлены.
Да, я не имел удовольствия быть вам представленным. Доктор
Граббе.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Очень, очень приятно.
БУНША. Секретарь Корецкий.
ГРАББЕ. Поверьте, что истинным счастьем для меня является то,
что я могу быть вам полезным... Пока никого нет, разрешите
я выслушаю ваше сердце?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Мерси.
ГРАББЕ. О, все в полном порядке. Бокал шампанского вам не
повредит. А вы?
БУНША. У меня, товарищ доктор, поясница болит. Мне наш
районный врач бюллетень даже выдавал.
ГРАББЕ. С завтрашнего дня мы вами займемся. Интересно знать,
как была поставлена медицина в древности... Вашу руку... Где
же мои часы?.. Неужели выронил? Сюда шел, были. Уж не
оставил ли я их в зале?
МИЛОСЛАВСКИЙ. О, тогда пиши пропало!
ГРАББЕ. Виноват?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Пиши пропало, говорю.
ГРАББЕ. Виноват, не понимаю. То есть вы думаете, что они
пропадут?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я в этом уверен! Уведут часики.
ГРАББЕ. Помилуйте, кому же они нужны? Это подарок моих
пациентов. Я вот только боюсь, чтобы их кто-нибудь не
раздавил. Не уронил ли я их на пол?
БЛАЖЕНСТВО
МИЛОСЛАВСКИЙ. Зачем золотые часы давить? Им сейчас покой-
но.
ГРАББЕ. Во всяком случае, я счастлив, что познакомился с вами
и вашим великим командором. Мы не раз еще будем видеться.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Мерси, мерси.
БУНША (ио уходе Граббе). Часы Михельсона — раз, товарища
Радаманова — два, данный случай... Подозрения мои растут.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Уйди сию минуту!
Бунша уходит. Милославский, выпив у буфета, удаляется. Входит Рейн под руку
с Авророй.
РЕЙН. Итак, страшные войны... Да, за то, чтобы человечество могло
жить такою жизнью, право, стоит заплатить хотя бы и дорого.
Вы знаете ли, там еще, в той жизни, когда мне говорили о
бесклассовом обществе, я не верил, что жизнь человечества
может принять такие формы. Как-то знаете, как бы выразить-
ся... не помещается в голове мысль о том...
АВРОРА. Нет, вообразите другое. Я, например, не могу понять, как
жизнь может иметь другой облик! Вообще, это головокружи-
тельно!
РЕЙН. Нет, черт возьми. У меня и у моих спутников воистину
крепкие головы!
АВРОРА. В вашу голову я верю.
РЕЙН. Все доступно, все возможно! Действительное блаженство! По
сути вещей, мне, собственно, даже и нельзя было бы разгова-
ривать с вами, как с человеком равным.
АВРОРА. Почему?
РЕЙН. Я полагаю, что вы стоите выше меня, вы — совершенны.
АВРОРА. Позвольте мне задать вам один вопрос. Ежели он пока-
жется вам нескромным, об одном прошу — не сердитесь и
не отвечайте.
РЕЙН. Задайте любой.
АВРОРА. Вы почему не смотрите на огни вместе с вашей женой?
РЕЙН. Вы умный человек.
АВРОРА. Это ответ?
РЕЙН. Ответ.
АВРОРА. В таком случае, вы тоже умный человек.
РЕЙН. Позвольте мне вам задать вопрос.
АВРОРА. Нет. Вы получите ответ без вопроса.
РЕЙН. Но это невозможно.
АВРОРА. Нет.
Бьет полночь. В дверях Саавич.
Полночь. (Рейну,) Мы аккуратны. Уж вы с этим помиритесь.
РЕЙН. Я заметил это.
АВРОРА. Вас не нужно знакомить? Вы знакомы?
САВВИЧ. Да, я имел удовольствие.
АВРОРА. Это... мой жених, Саввич.
РЕЙН (тихо). Ах, ответ.
АВРОРА. Уж очень вы торопливы. Так уж и ответ! Мне нужно
поговорить. (Саввичу.) Не правда ли?
САВВИЧ. Если вы позволите.
РЕЙН (встает). Я иду смотреть на огни.
АВРОРА. Не уходите далеко. У меня будет короткий разговор.
РЕЙН. Слушаю. (Уходит.)
Пауза.
АВРОРА. Что вы хлопаете себя по карманам?
САВВИЧ. Вообразите, я потерял свой портсигар.
АВРОРА. Отцу не удивляюсь — он очень рассеянный, но вы —
так...
САВВИЧ. Да, этО на меня не похоже. Но я волнуюсь.
АВРОРА. Вы за ответом, не правда ли?
САВВИЧ. Да.
АВРОРА. Я вам отказываю. Прошу меня простить и не сердиться
на меня.
САВВИЧ. Аврора! Аврора! Этого не может быть.
АВРОРА. Не понимаю вас.
САВВИЧ. Не может быть! Тут ошибка, Аврора! Подумайте! Этот
брак не может не состояться. Мы рождены друг для друга.
Это было бы оскорблением всех законов.
АВРОРА. Разве я не свободна в своем выборе?
САВВИЧ. Нет! Нет! Это минутная вспышка, Аврора. В вас подня-
лась какая-то мутная волна. Я умоляю вас... Посмотрите на
эти звезды!
АВРОРА. Вы неправильно читаете гороскоп. Мне жаль, что я
причинила вам страдания. Но остается одно — забыть обо
мне.
САВВИЧ, (начинает уходить). Не верю этому, не верю. Причина
могла быть только одна — если бы вы полюбили другого! Но
этого быть не может!
АВРОРА. Это может быть. Я полюбила другого.
САВВИЧ. Не знаю, чем я заслужил эту жестокую шутку? Не может
быть!
АВРОРА. Саввич! Вы с ума сошли!
САВВИЧ. Скажите мне его имя?
Пауза.
(Уходит.)
АВРОРА. Рейн!
Рейн входит.
Извините меня. Вот разговор и кончен.
РЕЙН. Ради Бога, ради Бога.
АВРОРА. Я сейчас отказала своему жениху.
РЕЙН. Почему?
АВРОРА. Не ваше дело.
Толпа гостей.
РАДАМАНОВ. Нет, мы просим вас. Я открываю аппарат.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не в голосе я сегодня. Хотя вот один стишок.
РАДАМАНОВ. Он читает.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Да... Богат и славен Кочубей... Черт его...
РЕЙН. Что, он забыл, что ли? При чем здесь Кочубей? (Цодсказы-
вает.) Его поля необозримы...
МИЛОСЛАВСКИЙ. ...Его поля необозримы... Дальше забыл, хоть
убей.
Громовой аплодисмент в аппарате и кругом.
В чем дело?
РЕПОРТЕР. Чьи это стихи?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Льва Толстого.
РЕПОРТЕР. Как отчество его?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Кочубея? В чем дело? Петрович. Выпьем.
РАДАМАНОВ. Благодарю вас, спасибо. Вы доставили всем громад-
ное удовольствие.
МИЛОСЛАВСКИЙ (пожимает всем руки). Мерси. Мерси.
РАДАМАНОВ. А ^ваш товарищ — не артист?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Заснул он, черт его возьми.
РАДАМАНОВ. Бедняга! Он утомился. Ну, пожалуйте в зал. Начи-
наются танцы.
Музыка.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Виноват, я извиняюсь. (Хлопает в ладоши.) Не то.
Поиски «Аллилуйи».
Оркестр играет «Аллилуйю».
Не то!
РАДАМАНОВ. Не может быть. Как же не то?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Громче! Гораздо громче. Да я им сам объясню.
Все уходят.
АВРОРА. Он забыл слова?
РЕЙН. Он пьян.
АВРОРА. Какой-то Кочубей. Смешная фамилия. Но кто меня
возмущает больше всех, кто самый недальновидный, самый
наивный человек...
РЕЙН. Саввич?
АВРОРА. Нет. Вы. (Целует его.)
За сценой вдруг оглушительные, неописуемые звуки «Аллилуйи».
Занавес
АКТ ТРЕТИЙ
РАДАМАНОВ. Голубчик Саввич! Ведь вы меня истязаете! Согласитесь
сами, при чем же я здесь? Ведь не могу же я повлиять на нее!
САВВИЧ. Я согласился бы скорее отрубить себе руку, чем пытаться
оказать на Аврору какое-нибудь давление.
РАДАМАНОВ. В таком случае о чем же мы говорим?
САВВИЧ. Радаманов!
Пауза.
Раданов!
РАДАМАНОВ. Ну, Радаманов... Что Радаманов?
САВВИЧ. Я пришел к вам, чтобы говорить чрезвычайно серьезно.
РАДАМАНОВ. Слушаю.
САВВИЧ. И говорить об Астрее1.
1 Здесь Аврора названа Астреей.
Oil • ' «.БУЛГАКОВ
РАДАМАНОВ. Да ведь только что говорили!
САВВИЧ. Погодите. Вы знаете меня очень хорошо. Похож ли я на
человека, который способен вследствие овладевшей им стра-
сти, подобно какому-то дикарю, гнаться, как за дичью...
РАДАМАНОВ. Совершенно не похожи.
САВВИЧ. Я люблю ее пламенно.
РАДАМАНОВ. Мне известно это.
САВВИЧ. Но мало одной любви для того, чтобы соединиться с
любимым существом. Что мне дороже всего в мире?
РАДАМАНОВ. Астрея?
САВВИЧ. Нет, гармония. И Астрея в великую гармонию входит как
часть в прекрасное целое. Поймите, Радаманов, что отнять у
меня веру в гармонию — значит лишить меня жизни.
РАДАМАНОВ. Директор Института гармонии не может иначе рас-
суждать. Уважаю вас за это. Продолжайте.
САВВИЧ. Когда я заметил, что чувство овладело мною, что я сделал
первым долгом? Я произвел все анализы. Я исследовал свой
мозг, моя нервная система обследована досконально. То же
было проделано и с Авророй. И передо мною отчетливо
обозначилась идеальная пара. Заметьте, она любила меня.
Сколько будет два плюс два?
РАДАМАНОВ. Это известно.
САВВИЧ. Ну, а если вы к двум прибавляете два и вдруг получаете
три с четвертью?
РАДАМАНОВ. Тот, кто складывал, ошибся спросонок.
САВВИЧ. Вам угодно пошутить? Так вот о чем я вам заявляю,
Радаманов! Я вас люблю.
РАДАМАНОВ. Благодарю вас.
САВВИЧ. Я люблю мое человечество, люблю мой век. О, век
гармонии! Горжусь тем, что я один из тех, кто прокладывает
путь человечеству к совершенному будущему.
РАДАКГАНОВ. Как? То, что есть, вы считаете недостаточно совер-
шенным? О, Саввич! Вам трудно угодить!
САВВИЧ. Не смейтесь. Век несовершенный, настанет же совершен-
ный. Но в нашем веке вы самый лучший. Вот за это я вас
и люблю. Так вот что я вам скажу: если вй прибавляете к
двум два и не получаете четырех, а меньше, это значит, что
одна из двоек неполноценна. Вот одна из двоек перед вами.
Я документально докажу вам, что в ней полных два, а вторая
двойка не полная.
РАДАМАНОВ. Час от часу не легче! Что же это? Выходит, что
неполноценна Аврора?
САВВИЧ. Да, это ужасно, но это так. Я давно уже заметил это и,
признаюсь, скрыл это. Моей мечтой было жениться на ней и
некоторую порчу ее замечательного механизма исправить,
чтобы вернуть великому веку женщину с задатками выдаю-
щегося ученого, украшение нашей жизни!
РАДАМАНОВ. Вы меня испугали. Какая же болезнь у нее?
САВВИЧ. Атавизм. Кровь предков, оказывается, кричит в ней. Так
вот, Радаманов, она отказалась от меня. Пусть будет так, но
я никогда не откажусь от нее...
РАДАМАНОВ. Позвольте...
|||И
САВВИЧ. Погодите, я договорю. Моя мечта разбита, не знаю,
навсегда ли, но ее я, и, заметьте, бескорыстно, спасу! Ей
угрожает опасность!
РАДАМАНОВ. Какая?
САВВИЧ. Вот эта четверка, которая ввалилась в Блаженную Землю
как метеор! Если хотите знать, это самый скверный случай.
И хуже всего появление Рейна.
РАДАМАНОВ. Что вы говорите, Саввич? Рейн — блестящее явле-
ние.
САВВИЧ. О, это мы еще проверим!
РАДАМАНОВ. Да, милый человек, люди с того времени, как стоит
земля, не знали такого открытия!
САВВИЧ. Проверим, проверим! И если это действительно необык-
новенное изобретение заслуживает внимания, мы обратим его
на пользу живущим. Но сам Рейн и эти его спутники возбуж-
дают во мне антипатию неодолимую и будят тревогу! Они
заразительны, Радаманов! Они пришли из тех времен, которые
вызывают в здоровом человеке ужас и ничего более. Они
лишние здесь! И вот тут уже я говорю с вами не просто как
человек, а как тот, кому доверили Институт гармонии, я не
допущу их разрушить Блаженную Землю.
РАДАМАНОВ. Позвольте! Зачем и как им разрушать Блаженную
Землю?
САВВИЧ. Я не бросаю слов на ветер. Они пришли! Они анархичны!
Они неорганизованны, они больны и они заразительны. На
их мутные зовы последуют отзвуки, они увлекут за собой, и
вы увидите, что вы их не ассимилируете! Они вызовут бро-
жение. Словом, Аврору я Рейну не отдам!
РАДАМАНОВ. Позвольте!.. Он в браке!
САВВИЧ. Браки! Вы почитаейте про их браки! Это хаос! Болезни,
вырождение...
РАДАМАНОВ. Да может быть, он вовсе и не собирается?..
Пауза.
САВВИЧ. Радаманов! Я знаю, о чем я говорю. Это было бы так же
дико, как если бы вы вздумали жениться на этой Марии
Павловне или как ее там называли в варварском прошлом!..
РАДАМАНОВ. Я прошу вас, Саввич, не трогать Марию Павловну,
она не имеет отношения к этому делу. И она, кроме всего
прочего, ничуть не заслуживает порицания.
САВВИЧ. Да вы гляньте на ее лицо!
РАДАМАНОВ. Саввич! Прекратите этот разговор!
САВВИЧ. У нее асимметричное лицо! Вся эта компания немыслима
здесь.
РАДАМАНОВ. Саввич!
САВВИЧ. Пусть летят туда, откуда они прилетели!
РАДАМАНОВ. Большой вопрос — улетят ли они!
САВВИЧ. Виноват! Ведь он же конструирует.
РАДАМАНОВ. Ничего не выйдет.
САВВИЧ. Как?
РАДАМАНОВ. Он не может установить рычаг. Этот актер сломал
рычаг, улетая, а шифр остался у Рейна в квартире.
САВВИЧ. Это ужасно! Стало быть, этот Рейн и эта, как ее, Мария
Павловна станут нашими вечными гостями.
РАДАМАНОВ. Да что это как вам далась Мария Павловна! Попро-
шу вас оставить ее!
САВВИЧ. Простите. Я позволил себе говорить о ней только потому,
что я знаю, что вы никогда не будете к ней иметь никаких
отношений.
РАДАМАНОВ. Простите меня, я занят.
САВВИЧ. Я удаляюсь. Вот рекомендую вам. Удостоверьтесь, какой
литературой развлекали себя эти, ну, словом, жители двадца-
того века! Чацкий — болван!
РАДАМАНОВ. Что это такое?
САВВИЧ. «Горе от ума».
РАДАМАНОВ. А это насчет чего?
САВВИЧ. А это галиматья!
РАДАМАНОВ. Ну что ж вы, голубчик? У меня же времени нет,
чтобы путное что-нибудь прочитать, а вы мне галиматью
предлагаете!
САВВИЧ. До свидания! (Уходит.)
РАДАМАНОВ (к портьере). Убедительно прошу вас, простите меня
и не обращайте внимания на его слова. Он ворвался ко мне,
и я думал, что он уйдет через минуту.
МАРИЯ (у зеркала). Асимметричное лицо? Ну что ж, проживу и с
таким лицом! Ревнивый дурак!
РАДАМАНОВ. Я, право, не виноват.
МАРИЯ. Решительно ни в чем!
РАДАМАНОВ. Кто это ревнивый дурак?
МАРИЯ. Саввич.
РАДАМАНОВ. Как? Вы думаете, что Саввич говорил это из ревно-
сти?
МАРИЯ. Я в этом уверена, хотя, впрочем, нет, беру свои слова
обратно. Я забыла, что у меня иные понятия.
РАДАМАНОВ. Во всяком случае, забудемте все, что бы он ни
говорил.
МАРИЯ. Охотно. Ну, Павел Сергеевич, мне пора. До свиданья.
РАДАМАНОВ. О, нет, Мария Павловна, как же так? Ведь мы же
не поговорили.
МАРИЯ. Ну, давайте поговорим.
Пауза.
Я только сейчас сообразила, как высоко мы над землей. Ведь,
наверно, если броситься вниз, то что будет?
РАДАМАНОВ. Вы умрете, не долетев до нижней галереи.
Пауза.
Так говорят врачи. Я сам не падал.
Пауза.
Моя Аврора все время читает древнюю литературу и время
от времени мне дает книги. Я в этом, конечно, ничего не
понимаю, но чувствую какую-то странную прелесть... Башня...
кто-то на башне распевал. Это в ваше время?
МАРИЯ. Так трудно сказать. Я не знаю, о чем вы говорите. Нет, в
мое время на башне никто не распевал.
РАДАМАНОВ. Я, знаете, человек очень занятой, кроме того, вы
знаете, у меня около года тому назад умерла жена. Впрочем,
простите, я говорю совершенно бессвязно.
Пауза.
МАРИЯ. А зачем вы заставили меня спрятаться за портьерой?
РАДАМАНОВ. Я не хотел вас отпустить...
МАРИЯ. Ага.
Пауза.
У вас что-то плохо идут слова с языка, Павел Сергеевич.
Поэтому я скажу. Я пришла по вашему зову, чтобы поблаго-
дарить вас за то внимание, с которым вы отнеслись ко мне.
Вы — необыкновенно приятный человек, Павел Сергеевич. И
кроме того, я хотела вас попросить, чтобы вы указали мне,
что мне делать в этой новой жизни.
РАДАМАНОВ. Я готов вам всячески служить, но дело в том, что
Рейн лучше меня может помочь вам в этом. Право, ваш удел
завиден, вы — жена гениального человека.
МАРИЯ. Это верно. Я с ним поговорю. До свидания, Павел Серге-
евич. (У машины.) Скажите, Павел Сергеевич, а это может
быть, что ему не удастся установить опять рычаг?
РАДАМАНОВ. Увы! Может быть.
МАРИЯ. Ага. Ну, до свидания.
РАДАМАНОВ. То, что я позвал вас, а также то, что я вас спрятал
за портьерой, надо полагать, преступно и уж во всяком случае
мне не к лицу. Дело в том, что вы мне очень нравитесь. Что
вы на это скажете, Мария Павловна?
МАРИЯ. Я скажу, что это интереснее, чем про башню, как кто-то
распевал.
РАДАМАНОВ. Я позвал вас с тем, чтобы сказать вам, что я всячески
удержу себя от этого чувства и ничем не нарушу покой,
главным образом, конечно, свой.
МАРИЯ. Ну, прощайте, Павел Сергеевич. Больше вы меня не
увидите.
РАДАМАНОВ. Позвольте, что это значит?
МАРИЯ. А я вам помогу сберечь ваш покой.
РАДАМАНОВ. Позвольте, я не понимаю...
МАРИЯ. Отстаньте от меня!
БУНША. Я извиняюсь...
РАДАМАНОВ. Голубчик, ну что же вы не позвонили мне, прежде
чем подняться?
БУНША. Здравствуйте, мадам Рейн. Очень удобный аппарат, но
сколько я ни дергал...
РАДАМАНОВ. Ну что ж дергать? Он просто закрыт. Я закрыл его,
чтобы никто не приходил.
БУНША. Ага.
РАДАМАНОВ. Вы же должны были быть в Индии?
БУНША. Не долетели мы.
РАДАМАНОВ. Ничего не понимаю!
МАРИЯ. Ну, прощайте, Павел Сергеевич.
РАДАМАНОВ. Подождите, Мария Павловна.
МАРИЯ. Нет, нет, прощайте.
РАДАМАНОВ. Так что вы говорите? Индия... Ах ты, Боже мой!..
БУНША. Не долетели мы, товарищ Радаманов. И все из-за Милос-
лавского. Уже показалась, а он говорит: а ну ее к чертовой
матери! — и повернули.
РАДАМАНОВ. Ну, и что же? Ну?
БУНША. Я к вам с жалобой, товарищ Радаманов. (Вынимает
бумагу.)
РАДАМАНОВ. Я все никак не могу привыкнуть, почему вы меня
зовете товарищ Радаманов... Ну, впрочем, все равно. Какая
жалоба? Ну что вас беспокоит?
БУНША. Институт гармонии.
РАДАМАНОВ. Но я читал уже в газете, что поясница ваша уже
прошла...
БУНША. Ну что ж поясница, Павел Сергеевич, что поясница! На
меня совсем внимания не обращают!
РАДАМАНОВ. А чего бы вы хотели?
БУНША. Видите ли, там в Банном переулке такая дама осталась,
что прямо можно сказать — карга.
РАДАМАНОВ. Это ,кто же?
БУНША. Супруга моя.
РАДАМАНОВ. Так.
БУНША. Так вот я бы хотел жениться.
РАДАМАНОВ. Понял. Саввич вам не дает разрешения на женитьбу?
На ком вы хотите жениться?
БУНША. На ком угодно.
РАДАМАНОВ. Впервые слышу такой ответ и совершенно поражен!
БУНША. Институт гармонии обязан обо мне заботиться.
РАДАМАНОВ. То есть?
БУНША. Обязан мне невесту подыскать.
РАДАМАНОВ. Душа моя, Бунша-Корецкий! Институт это не сва-
дебное бюро! Поймите... Слово «бюро» вам было известно?
БУНША. По обмену комнат...
РАДАМАНОВ. Что? Ну, ладно. Институт регулирует брачные отно-
шения, заботясь о чистоте рода, но делает это чрезвычайно
тонко. Он и не стремится стать конторой по выдаче разреше-
ний на свадьбы. Да сколько мне помнится, случаев запреще-
ния почти не бывало...
БУНША. Вот вы поподробнее мне, Павел Сергеевич, изложите, а
то ни от кого не добьешься...
РАДАМАНОВ. Нет. Нет. Простите, голубчик, я безумно занят... В
другой раз... Вы не заметили, куда она направилась?..
БУНША. Кто?
РАДАМАНОВ. Мария Павловна...
БУНША. Трудно установить.
РАДАМАНОВ. Институт не сваха, невест не подыскивает. Так что
вы уж сами потрудитесь разыскать женщину, которая вам по
сердцу... И... понятно?
БУНША. Мне понятны всякие теории, потому что я слушал все-
возможные публичные лекции. Но теорию необходимо увязы-
вать с практикой. В бесклассовом же обществе...
РАДАМАНОВ. Ах, черт возьми!.. Извините... Я знаю, что нам трудно
понимать друг друга... Но это моя вина... Я рассеян, ибо я
спешу...
Ж
КЛАЖЕВСТВО
БУНША. Вот бумага, в которой все изложено по интересующему
меня вопросу...
РАДАМАНОВ. Не надо, не надо, голубь мой Бунша, писать никаких
бумаг. Я же говорил вам об этом. У вас было принято, а у
нас нет. Мы избегаем... (По аппарату.) Связь. Радаманов.
Справку. Срочно. Где сейчас госпожа Рейн. Просить пожало-
вать ко мне. (Бунше.) Яростно избегаем бумаг. Да-с.
БУНША Зря звонили, Павел Сергеевич. Невозможно найти. Вот
если бы вы пожаловали к нам, я любую даму вам могу найти
в кратчайший срок. Надо было в милицию позвонить. Она
могла быть у меня в домовой конторе, или в кооперативе,
или у парикмахера. У нас так всегда и находили. Но если у
человека аппарат за плечами, он сорвался и полетел, и
никакая милиция его не разыщет. [На каждом шагу аппараты.]
А вдруг ей фантазия в Голландию улететь?
РАДАМАНОВ. В Голландию? В Голландию? Неужели я так глупо
поговорил? Простите, отлучусь. Я занят.
БУНША. Но вы хоть скажите, что говорить-то даме. У себя на
пороге бесклассового общества я знал, что говорить, но в этой
ситуации — теряю темпы.
РАДАМАНОВ. Вы человек любознательный... (На ходу.) Знакомь-
тесь...
БУНША. Что говорить-то ей?..
РАДАМАНОВ (улетая). Я полюбил вас с первого взгляда!..
БУНША. Я полюбил вас... На этом далеко не уедешь. Женщины
про любовь не любят слушать. Если б вот сказать: переезжайте
ко мне с первого взгляда, у меня отдельная комната. Но когда
у каждого по пять-шесть комнат?! Анна Васильевна!
АННА Добрый день. А вы что здесь делаете в одиночестве?
БУНША Мечтаю.
АННА. Не буду вам мешать.
БУНША. Нет, остановитесь. Я вас полюбил с первого взгляда.
Пауза.
АННА. Продолжайте.
БУНША. В общем, все.
АННА. Благодарю вас.
Пауза.
БУНША. Я делаю вам предложение. Простая, казалось бы, вещь,
и можно бы понять с первого слова.
АННА. А? Благодарю вас, вы меня очень тронули, но, к сожалению,
мое сердце занято.
БУНША. Это неинтересно. Попрошу вас короче. Вы отказываете
мне?
АННА. Отказываю.
БУНША. Вы свободны.
АННА. В жизни не видела более оригинального человека, чем вы.
БУНША. Не будем терять времени. Вы свободны.
АННА. Павел Сергеевич не был здесь?
БУНША. Улетел.
АННА. Вы не знаете, куда?
БУНША. Я же не Бюро связи?
АННА. Простите. (Уходит.)
Бунша выпивает спирту из крана.
АВРОРА. А отец улетел?
БУНША. Улетел, мадемуазель Радаманова. Виноват. Будьте добры
присесть. Увидев вас, я полюбил вас с первого взгляда. Есть
основания полагать, что и я вам нравлюсь. Не будем терять
времени. (Обнимает Аврору и целует ее в щеку.)
АВРОРА (ударив его по уху). С чего вы взяли, старый слюнтяй, что
вы мне нравитесь? Какой накал!
БУНША. Вы зарываетесь, Аврора. Так в бесклассовом обществе не
поступают.
АВРОРА. Дурак какой! (Уходит.)
БУНША (у перил). Ничего, ничего, Аврора Павловна. Ударим по
рукам зарвавшегося члена общества.
САВВИЧ (входит, говорит по аппарату). Где Радаманов?
В аппарате: «Неизвестно».
БУНША. Кому неизвестно, а мне известно. За Марьей Паловной
поехал.
САВВИЧ. За Марьей Павловной?
БУНША. Факт.
САВВИЧ. Зачем?
БУНША. Об этом будет у нас отдельный разговор. А пока что у
меня к вам есть дело.
САВВИЧ. По Институту гармонии?
БУНША. Именно по Институту гармонии.
САВВИЧ. Слушаю вас.
БУНША. Эх, молодой человек! Я полюбил вас с первого взгляда.
САВВИЧ. Что такое? Повторите, что вы сказали?
БУНША Я не допущу над собой насилия. Неодолимая симпатия.
САВВИЧ. Я так и подозревал. Вы к тому же еще и...
БУНША. Без паники, прошу вас. Это было только предисловие.
САВВИЧ. Мне не нравятся такие предисловия!
БУНША Полюбив вас с первого взгляда, я решил оказать вам
услугу.
САВВИЧ. Ни в чьих услугах я не нуждаюсь.
БУНША Ах, не нуждаетесь? Ну, вы свободны.
САВВИЧ (на ходу). Мы вами займемся.
БУНША. Дерзить в бесклассовом обществе не очень разрешается.
Займитесь, займитесь! А он в это время Авророй займется.
САВВИЧ. Что вы хотели мне сказать?
БУНША. Ничего. Извините, что побеспокоил, что вошел без докла-
да. Видно, что бюрократизм еще не изжит окончательно. А
пора бы!
САВВИЧ. Простите, я погорячился.
БУНША. Ничего, ничего. До свидания.
САВВИЧ. Что вы начали говорить об Авроре? Прошу вас.
Пауза.
Быть может, я тоже могу быть вам чем-нибудь полезен?
БУНША. Это взятка называется, молодой человек. За это, знаете...
У нас за такие предложения в домкоме ого-го-го как грели!
САВВИЧ. Я повторяю вам, я был взволнован, я не прав.
БУНША. Принимаю ваши извинения. (Вынимает бумажку из кар-
мана.) Тринадцатого мая сего года в половину первого ночи
Аврора целовалась с физиком Рейном. С тем же физиком она
целовалась пятнадцатого мая. Семнадцатого мая на закате
солнца у этой машины она целовалась опять-таки с этим же
физиком, причем произнесла следующие слова: «Ты ворвался
в эту жизнь», а дальнейшие слова не разобраны, потому что
они меня увидели. Восемнадцатого мая тот же Рейн держал
руку на ее талии... Девятнадцатого...
САВВИЧ. Довольно! (разрывает бумагу в клочки.)
БУНША. Оправдательный документ рвать нельзя. Хорошо что я
копийку снял на машинке.
САВВИЧ. Довольно! (Уходит.)
БУНША. Будете знать, как по щекам хлестать, Аврора Павловна!
Голос Милославского по аппарату: «Болван здесь?»
БУНША. Меня разыскивает.
МИЛОСЛАВСКИЙ (входит). Куда ты скрылся? Я думал, где ты
треплешься? А ты уж, оказывается, дома.
БУНША. У меня дел по горло было здесь.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Отчего у тебя глаз подбит?
БУНША. Я с аэроплана упал, честное слово.
МИЛОСЛАВСКИЙ (по аппарату). Что на завтрак сегодня? Угу.
Пришлите. Садись, отец.
БУНША. Мерси.
Стол.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Такой бы стол на Арбате в «Праге» накрыть.
Никакой Кочубей так не ел. Сейчас бы цыган сюда и трамвай...
Эх...
БУНША. Про трамвай я не понимаю.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Трамваев мне не хватает... Я люблю трамваи.
Весело, шумно... Хочешь я тебе часы подарю?
БУНША. Удобно ли это будет?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Очень удобно, но только строжайший секрет.
Никому не показывать. Ни при ком не вынимать.
БУНША. А как же я время буду узнавать?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Они совершенно не для времени, а на память
как сувенир. Ты какие больше любишь, открытые или глухие?
БУНША. Такое изобилие часов меня наводит на всякие размыш-
ления.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вот поделись с кем-нибудь этими размышле-
ниями, я тебе мгновенно голову и оторву. Глухие?
БУНША. Глухие.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Получай.
БУНША. Большое спасибо, но видите ли, здесь буква «ха», а мои
инициалы «С. В. Б.».
МИЛОСЛАВСКИЙ. Без капризов. У меня не магазин.
БУНША. Где вы их все-таки приобрели?
МИЛОСЛАВСКИЙ. В частных руках.
РЕЙН. Как ни придешь, вы за едой. Вас же повезли Индию
осматривать?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ничего решительно интересного там нет.
РЕЙН. Да вы там пять минут были, что ли?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Мы и одной минуты там не были.
РЕЙН. Так какого же черта вы говорите, что неинтересно!
МИЛОСЛАВСКИЙ. В аэроплане рассказывали.
БУНША. Полное однообразие.
РЕЙН. Вы-то бы уж помолчали, Святослав Владимирович! Большое
разнообразие вы видели в вашем домкоме.
БУНША. И даже очень.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Словом, милый человек и академик, говорите,
что с вашей машиной? Будьте любезны доставить нас туда,
откуда взяли.
РЕЙН. Я вам не извозчик.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что значит не извозчик? Я разве просил вас
меня сюда переселять?
РЕЙН. Дорогой мой! То, что произошло с нами, именуется катаст-
рофой. Вы случайная жертва эксперимента. А впрочем, почему
жертва? Тысячи людей были бы благодарны, если бы их
перенесли в эту жизнь! Неужели вам здесь не нравится?
БУНША. 1 u .
МИЛОСЛАВСКИЙ. J Не нРавится-
РЕЙН. Сожалею и приму все меры к тому, чтобы вернуть вас в
прежнее состояние. Но не скрою от вас, что это чрезвычайно
трудно.
БУНША. Подаю на вас заявление! Из-за вас я отлучился из Союза
без разрешения и стал белым эмигрантом. Не желаю быть
невозвращенцем!
РЕЙН. Святослав Владимирович! Вы кретин.
БУНША. Ругайтесь, ругайтесь...
РЕЙН (Милославскому), А вы? Скажите же, наконец, кто вы такой
и из какой эпохи?
МИЛОСЛАВСКИЙ. В чем дело? Эпоха, эпоха!
РЕЙН. В каком году вы родились?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Тысяча девятисотого года рождения.
РЕЙН. Позвольте! Одного года со мною? Но как же, я не понимаю,
вы оказались в моей комнате. Я думал, что вы...
БУНША. У меня есть на этот счет соображения...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Солист государственных театров, и вопрос ис-
черпан.
РЕЙН. Скажите, солист, как вы вышли из машины?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Был пьян и не помню.
РЕЙН. Ничего не понимаю. Где вы работали? В каком театре вы
работали?
МИЛОСЛАВСКИЙ. В Большом и в Малом. На премьерах.
РЕЙН. Господи! У вас широчайшее поле для работы здесь. Но все
утверждают, что вы упрямитесь. И никто не слышал от вас
ни одной строчки, кроме этого Кочубея. Что за дикое упрям-
ство! У вас широчайшее поле для работы. Вам Аврора
предлагала прочесть доклад о состоянии театра в ваше время.
Почему вы отказались?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я стеснялся.
РЕЙН. Черт знает какую чушь вы говорите!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Драгоценный академик! Починяйте вашу ма-
шину, и летим отсюда вон! Хочешь я на колени стану?
(Становится)
5ЛАЖЕНСТВО »|||
БУНША (становится на колени). И от своего имени умоляю.
Увезите нас.
РЕЙН. Бросьте вы эту петрушку. Ну, слушайте. Случилась беда.
Одной части не хватает. Платиновой пластинки, на которой
нарезаны цифры. А их пятьдесят. Без нее я не могу установить
машину ни на какой полет. Мария Павловна, когда ухватилась
рукой за механизм, выронила ее, очевидно.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ключик золотой?
РЕЙН. Вот именно.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ура!
РЕЙН. Не надрывайтесь зря. На нем выложено было шестизначное
число, а я его не помнкх И вспомнить его немыслимо.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Чего ж ты молчал? А? (Подбегает к шкафу,
трогает костюм Рейна.) Искать надо! Он в костюме.
РЕЙН. Все обыскано, успокойтесь, дорогой артист. Он потерян.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не может он быть потерян. Где-нибудь он да
находится!
РЕЙН (обыскав костюм). Тьфу, черт. Только меня заразил своей
истерикой.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не у меня ли? (Ищет.) Нет, нету.
РЕЙН. А каким же образом он может...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Святослав, ищи в своем.
БУНША. Довольно странно...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ищи!
БУНША (вынимает ключ). Ключ!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вот, пожалуйста!..
РЕЙН. Что такое?! Послушайте, Святослав Владимирович, что это
значит?
БУНША. Я не понимаю, что это значит.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Как ты смел, старая калоша, дотрагиваться до
такой тонкой и оригинальной машины? А?
БУНША. Выше моих сил понять, что это значит...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Нет, ты ответь, как ты осмелился тронуть
государственное изобретение гения? Женечка, хотите, я ему по
шее дам?
БУНША. Не понимаю этого подозрительного происшествия. Честное
слово... И более всего не понимаю, каким же образом ключ
попал в новый костюм!..
МИЛОСЛАВСКИЙ. Довольно! Ты действовал в состоянии рассеян-
ности.
БУНША. Если только я действовал, то в состоянии рассеянности...
РЕЙН. Довольно! Неважно!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Эх! Вкладывай ключик, летим сегодня!
РЕЙН. «Вкладывай ключик»! Погодите, дорогие мои. Это не так
просто. Надо отлить пластинки с этим же шифром.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Это минутное дело...
БУНША. Я понимаю, ежели бы в старом жилете, но как же он
перепрыгнул в новый?..
МИЛОСЛАВСКИЙ. Да ну тебя, в самом деле!
РЕЙН. И вот что, если вы хотите действительно, чтобы я перевез
вас обратно, ни одной живой душе вы не скажете ни слова о
том, что нашелся ключик.
372 БУЛГАКОВ
МИЛОСЛАВСКИЙ. Товарищ Рейн! (Бунше} Ты усвоил, что тебе
сказано? Ну, смотри у меня.
РЕЙН. Ко мне идут. Вот что. Вы идите, погуляйте,
Входит Аврора.
АВРОРА. А, какая милая компания!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Мое почтение, Аврора Радаманова.
АВРОРА (Бунше). А вы что ж не здороваетесь? А? Неудобно, а?
БУНША. Здравствуйте, я стараюсь разобраться в одном вопросе...
Да я ничего не говорю!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ох; наделает он бед!..
РЕЙН. Поручаю вам его...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Будьте благонадежны, он не пикнет!.. (Авроре.)
Чрезвычайно приятно было бы посидеть с вами, но, к сожа-
лению, некоторые дела. (Бунше.) Идем, все равно ты ни до
чего не додумаешься! (Рейну.) Только уж вы, пожалуйста,
работайте, а не отвлекайтесь в сторону.
РЕЙН. Это что за указания такие?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ничего, ничего, ничего... (Авроре.) До приятного
свидания! (Бунше.) Ну!.. (Уходит с Буншей.)
РЕЙН. Аврора! (рбнимает ее.)
МИЛОСЛАВСКИЙ (выглянув). Я же просил вас, Женюша, работайте,
не отвлекайтесь. Пардон, мадемуазель! Ушел, ушел. Проверил
и ушел! (Скрывается.)
АВРОРА. Изумительная пара! Одни? Ты знаешь, третий день я не
могу остаться наедине с тобой...
РЕЙН. У тебя монгольские глаза!
АВРОРА. Ты дурак! (Целуются.)
Дуэт Рейна и Авроры.
Звонок.
Да. (Рейну.) Отец. (По аппарату.) Хорошо, я уйду. Ты можешь
с ним поговорить. (Уходит.)
РАДАМАНОВ. Извините, Рейн, что я прервал вашу беседу с Авро-
рой. Но дело мое крайней важности.
РЕЙН. Я слушаю вас.
РАДАМАНОВ. Вот в чем дело. Я только что с заседания Совета
Народных Комиссаров.
РЕЙН. Слушаю.
РАДАМАНОВ. Заседание это было целиком посвящено вам.
РЕЙН. Слушаю.
РАДАМАНОВ. Вот что мы постановили. Признать за вашим изо-
бретением не государственное значение, а сверхгосударствен-
ное. Вас самих постановлено считать человеком гениальных
способностей и в силу этого поставить вас в условия исклю-
чительные. В такие условия мы ставим лиц, польза которых
для блага человечества не укладывается ни в какие нормы.
Другими словами говоря, ваши потребности будут удовлетво-
рены полностью и желания ваши будут исполняться полно-
стью. Вот все, что я хотел вам сообщить. При этом еще
добавлю, что я поздравляю вас.
РЕЙН. Прошу вас передать Совету мою признательность.
Пауза.
РАДАМАНОВ. Мне хотелось бы знать, Рейн, что вы сообщите мне.
РЕЙН. Я польщен и прошу передать...
Пауза.
РАДАМАНОВ. И это все?
РЕЙН. Право, не знаю, что еще сказать...
РАДАМАНОВ. Рейн! Я никак не ожидал этого от вас. Ну что ж,
мне придется вам помочь. Вы должны были ответить мне
так: «Я благодарю государство и прошу немедленно принять
мое изобретение и работу над ним под контроль».
РЕЙН. Как? Меня будут контролировать?
РАДАМАНОВ. Голубчик, прошу вас помыслить, могло ли это быть
иначе?
РЕЙН. Я начинаю понимать. Скажите: если я восстановлю машину...
РАДАМАНОВ. Я не сомневаюсь в этом...
РЕЙН. ...я буду иметь право совершать на ней полеты самостоя-
тельно?
РАДАМАНОВ. Ни в каком случае, мой дорогой и очень ценимый
нами человек.
РЕЙН. Нарком Радаманов, все ясно мне. Прошу вас, вот моя
машина. Сам же я лягу на диван и шагу не сделаю к ней,
пока возле нее будет хоть один контролер.
РАДАМАНОВ. Не сердитесь на меня. Вы рассуждаете как дитя.
Мыслимо ли, чтобы человек, совершивший то, что совершили
вы, лег на диван. Ну, вы ляжете и... умрете, как я понимаю.
Так, что ли?
РЕЙН. Вы не будете меня кормить?
РАДАМАНОВ. Вы обижаете нас. Нашего дорогого гостя мы не будем
кормить!.. Ах, что вы говорите, Рейн.
РЕЙН. Машина принадлежит мне.
РАДАМАНОВ. Ах, дорогой! Поистине вы человек иного века! Она
принадлежала бы вам, если бы вы были единственным
человеком на земле. А сейчас она принадлежит всем.
РЕЙН. Я человек иной эпохи и прошу отпустить меня.
РАДАМАНОВ. Дорогой мой, безумцем я назвал бы того, кто
отпустил бы вас.
РЕЙН. Что это значит?
РАДАМАНОВ. Я с увлечением читал в газете о том, как к вам
появился этот, ну, как его... царь Иван Грозный... Он в
девятнадцатом веке жил?
РЕЙН. В шестнадцатом.
РАДАМАНОВ. Прошу прощения. Я плоховато знаю историю. Да
это и неважно. Иван ли, Сидор, Грозный ли... Голубь мой,
мы не хотим сюрпризов... Вы улетите... Кто знает, кто прилетит
к нам?
РЕЙН. Довольно. Я понял. Вы не отпустите меня.
РАДАМАНОВ. Ах, голубь мой. Зачем же такие жестокие слова! Мы
просим, мы молим вас остаться с нами, не покидать нас. Вы
не пожалеете, смею уверить вас. О, Рейн. Пройдет краткий
срок, и ваша психология изменится резчайше. О, как жаль,
что вы не родились в наш век. Забудьте свою эпоху!
РЕЙН. Я пленник!
РАДАМАНОВ. Вы терзаете меня, Рейн. Я даю вам честное слово
наркома. Мне верят все, что мы дадим вам возможность
совершить те путешествия, которые вам будут интересны. Я
обещаю вам это. Но вы совершите их вместе с нами. Чело-
вечество поставит вам памятник! О, Рейн! Вы только поду-
майте, какую чудовищную пользу вы принесете людям. Мы
обследуем иные века и возьмем из них все, что нужно. Я не
могу сравниться с вами, мой драгоценный! Я посредствен-
ность, но я кое-что знаю и пылаю при одной мысли о
проникновении во время. Как велик радиус действия машины?
Я надеюсь, что она не может бить по бесконечности? Надеюсь,
потому что мой мозг не вместил бы этого, я сошел бы с ума!
РЕЙН. Конечно, не бесконечен. Я полагаю, примерно лет четыреста.
РАДАМАНОВ. А от нашей, значит, тоже на четыреста... А от той,
куда мы прилетим, еще на четыреста... О, Рейн! Мы, возможно,
еще при нашей жизни увидим замерзающую землю и над ней
тусклый догорающий шар солнца... О, Рейн!
РЕЙН. Я понял. Мне интересно, как же вы все-таки осуществите
контроль надо мной? Чтобы вы ни говорили, а ведь вам
придется прибегнуть к насилию. Я ведь варвар... Милиционера
вы, что ли, приставите ко мне?
РАДАМАНОВ. Обидел, обидел. Единственный экземпляр милицио-
нера в Москве находится в пятом проспекте Голубой Верти-
кали, во втором этаже, шестой шкаф... да, да, Аврора затащила
меня... он восковой, душечка моя золотая, и платье его
пропитано нафталином... Душистый мой ананас... не обижай-
тесь, так маленькой меня называла Аврора... вы возбуждаете
во мне нежность!..
РЕЙН. Ананас интересуется вопросом о том, как вы осуществите
контроль?
РАДАМАНОВ. Единственным способом, какой мы применили бы
ко всякому, в том числе и ко мне. Вы, пушистый коврик, по
выражению той же Авроры, вы обнимете меня, вынете меха-
низм, сдадите его мне, я запру его в кассу, а завтра с утра
мы вам дадим подручных инженеров. Они будут глядеть вам
в глаза, Рейн! О такой славе, как ваша, никто не мечтал на
земле... Впрочем, плохо знаю историю... Затем что... затем...
все магазины будут торговать вашими бюстами... Что нужно
вам еще, о сын нашего, нашего века!
Рейн вынимает механизм, подает Радаманову. Тот прячет его в несгораемую
кассу.
РАДАМАНОВ. Поздравляю вас, инженер Рейн... Так, стало быть, не
будет объятий?..
РЕЙН. Потом.
РАДАМАНОВ. Потом так потом. Ах, вот память... Оперу я слышал...
Тоже вашу, старинную. Как там поется... Погостите... нет,
гость... нет... дорогой гость... ну, словом, забыл...
РЕЙН. Ключ найден. Вот он. Спрячьте и его. Завтра останется
только одно: отлить обратный шифр на диске...
РАДАМАНОВ. О, теперь уже объятия обязательны! О, Рейн! Вы
понимаете, как ужасно было бы, если бы вы утаили ключ?
БЛАЖЕНСТВО
Положительно вы поспешили- родиться, вам следовало до-
ждаться нашего века!
АВРОРА (выйдя внезапно). Ты сдал ключ!
РАДАМАНОВ. Аврора, странно...
АВРОРА. Я женщина все-таки, папочка!
РАДАМАНОВ. Я боюсь, что Саввич прав. В тебе действительно
сидит какой-то атавизм! Нельзя же подслушивать! Это было
принято в том веке...
МАРИЯ (выходит). Вот поэтому я и подслушала. Мне простительно.
Но, Радаманов, коврик пушистый, вы исправите меня!
РАДАМАНОВ. Мария! Ах, Мария!
МАРИЯ. О, как вы говорили, Радаманов! Ты великий человек.
Настоящий ананас.
РАДАМАНОВ. Сидите смирно, если уж вы пришли. Я не кончил.
(Рейну.) Итак: Совет Народных Комиссаров просит вас принять
его дар. (Вынимает футляр.) Здесь хронометр, на нем алмаз-
ная крышка и надпись «Светочу людей Рейну»... (Открывает
футляр.) Позвольте... Он пуст. Я ничего не понимаю! Но это
ужасно! Где же я мог выронить его?.. При Милославском я
уложил его. Он еще хлопал в ладоши, восхищаясь. Но ничего.
Завтра же он будет найден. Вот и все по этому делу, Рейн.
Но есть другое дело.
МАРИЯ. Об этом скажу я. Аврора, я все знаю.
АВРОРА. Я и не скрываюсь, Мария. Но и я все знаю.
МАРИЯ. Идите же к нему. (Рейну.) Я отпускаю тебя, и ты меня
отпусти.
РЕЙН. Мария, я всегда ценил твое сердце. Наша жизнь не сложи-
лась. Желаю, чтобы ты была счастлива.
АВРОРА. Она будет счастлива, если об этом позаботится отец.
РАДАМАНОВ. Слушайте, Рейн. Я женюсь на Марии. Ну, протянемте
друг другу руки...
АВРОРА. Ах, блаженство, блаженство, ты оправдало себя и тут... Ты
не отец, ты сват и кум, ты Фигаро — севильский цирюльник
и пушистый ковер. О, как все это добродетельно и какой
благополучный конец.
Звонок.
РАДАМАНОВ. Войдите.
САВВИЧ. Простите, Радаманов, что я. мешаю. Но я прибыл по
государственному делу. Вы заперли кассу?
РАДАМАНОВ. Да. Прошу проверить и запереть вторым ключом.
Ну вот и все. Поздравьте нас, Саввич. Я женюсь на женщине,
прилетевшей из двадцатого века, а Аврора выходит за Рейна.
САВВИЧ. Мне очень неприятно, Радаманов, разбить вашу радость.
Вот постановление Института гармонии. Исследование Рейна
и жены его Марии показало, что в Блаженстве они жить не
могут и браки, о которых вы говорили, ни в коем случае
состояться не могут. Институт накладывает запрещение. Рейна
и Марию придется поселить в другом районе земли и пере-
воспитывать. Прощайте.
МАРИЯ. Что же это такое?!. (Заламывает руки.)
РАДАМАНОВ. Вы в уме, Саввич?
М.КУЛГАКОВ
САВВИЧ. Радаманов, подумайте, что вы говорите! Я сообщу об этом
в Институт гармонии.
РАДАМАНОВ. Ваш институт мне надоел!
САВВИЧ. Что?..
РЕЙН (Авроре). Конец, однако, не так благополучен?.. А?
АВРОРА. Ты зачем сдал ключ?!
РАДАМАНОВ. Сообщите об этом...
АВРОРА. ...Черту Ивановичу!
САВВИЧ. Аврора! Вы погибнете! (Зарыдав, уходит.)
Мария убегает, за ней бросается Радаманов.
АВРОРА. Стойте, Мария.
РЕЙН (один). Так вот как?
Появляются Милославский и Бунша.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну что, /Женечка/1, свинтили?
РЕЙН. Сию минуту подай сюда хронометр!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не понимаю, гражданин!
РЕЙН. Сию минуту чтоб был хронометр!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ах, хронометр! Это который с алмазом? Ах, да,
да. Видел... так его же Радаманов на столе... вот он!
БУНША. Теперь мои подозрения переходят в уверенн...
РЕЙН. Оба вон! И если встретите Саввича, скажите, чтоб он
остерегся попасться мне на дороге!
Занавес
АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
АННА. Боже мой, я так страдаю за вас!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Тут страдать не поможет.
АННА. Жоржик, что ж вы так грубо отвечаете мне?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Извиняюсь.
АННА. Скажите, может быть, я чем-нибудь могу облегчить ваши
тяжелые переживания?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Можете. Возьмите хороший кирпич да вашего
Саввича по зубам! Вот гад действительно!
АННА. Какие образные выражения у вас, Жоржик!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Это не образные выражения. Вы образных еще
не слышали. А вторым кирпичом — нашего знаменитого
академика.
АННА. Это вы про Рейна. За что?
МИЛОСЛАВСКИИ. Первое — за то, что ключ отдал, раз. А второе,
за то, что вместо того чтобы делом заниматься, в бабу
врезался.
АННА. Вре...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, влюбился.
АННА. Жорж, мне жаль вас. Хотите я вас поцелую?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Паллиатив.
ТВ тексте была описка: «Жоржик».
БЛАЖЕНСТВО 377
АННА. Нельзя же пребывать в таком безутешном состоянии. Жор-
жик, вы мне нравитесь.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я всем женщинам нравлюсь.
АННА. Какая жестокость! Я себя презираю за то, что я призналась
вам.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Аннеточка, вы лучше пошли бы попробовали
послушать, что они там назаседали.
АННА. Боже мой, как можно подслушивать!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Должно, когда такая пакость случилась.
АННА. Я не в состоянии.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, прощайте, Аннет. И в моей душе зародилось
чувство к вам, но вы его вытоптали вашим равнодушием.
АННА. Жорж, подумайте, на что вы меня толкаете!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я уже подумал.
АННА. О, Боже, Боже! (Уходит.)
Через некоторое время входит Бунша.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Подслушал?
БУНША. Не представляется возможности. Я на колонну влез, а
меня заметили.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вот дурак, прости Господи! Ну ничего нельзя
поручить! Чего ж тебя понесло на колонну! Хорошо ты
выглядишь на колонне?! Ах ты, Господи! Ну, что ж они тебе
сказали, когда увидели?
БУНША. Чрезвычайно удивились. Но я выпутался очень остроумно
из положения. Притворился, что смотрю на процессию и что
со мной обморок. Пришлось слезть.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Больше ничего не говори. Не могу слышать
тебя больше.
БУНША. Я и сам в отчаянии.
Пауза.
ГРАББЕ. Разрешите войти?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Милости просим, входите. Что скажете, доктор,
хорошенького? Не хотите ли закусить?
ГРАББЕ. Нет, покорнейше благодарю. Признаюсь вам, я так рас-
строен, что мне не до еды.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Поделитесь с нами, мы, может быть, чем
поможем.
ГРАББЕ. Я к вам с неприятнейшей миссией.
БУНША. На нас все несчастья сыпятся.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я слушаю вас, доктор, вы не робейте.
ГРАББЕ. Я командирован к вам директором института.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ах, Саввичем! Ну да. А что, доктор, у вас бывает
сыпной тиф когда-нибудь?
ГРАББЕ. Что вы! Уж двести лет мы не знаем этой болезни.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Жаль, жаль!
ГРАББЕ. Что вы говорите?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Так, замечтался. Итак, чего подлец от нас хочет?
ГРАББЕ. Это вы про Саввича?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Другого подлеца во вселенной нету.
ГРАББЕ. Вот так-так! Я поражен. (Вынул два конверта.) Видите ли,
получены окончательные результаты исследований вашего и
господина Бунши.
378
М. БУЛГАКОВ
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ага! Что-нибудь любопытное, наверное? Ну,
конечно, все в порядке?
ГРАББЕ. К сожалению, нет. Откровенно скажу, язык не поворачи-
вается. Мы приборы специально проверяли, потому что такого
исследования не было...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Приборы, наверно, барахловые?
ГРАББЕ. Виноват! Об одном из вас сказано, что идиот, а о другом —
что вор.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я — идиот? Повторите, что вы сказали?
ГРАББЕ. Я так и знал. Вы не волнуйтесь, вы не идиот. Идиот —
он.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, скажем. А я?
ГРАББЕ. А вы — вор.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Какой же мерзавец, какой невежда делал исс-
ледование?
ГРАББЕ. Простите, это я делал.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Молчать!
ГРАББЕ. Со мной никто в жизни так не разговаривал!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Молчать! Мне — солисту государственных те-
атров — такие слова! Да мне три раза палец снимали и
отпечатывали, в Москве, в Ростове-на-Дону и в Саратове, и
единодушно все начальники уголовного розыска говорят, что
человек с таким пальцем не может украсть, хоть бы и хотел!
А уж они, наверно, больше докторов понимают в уголовном
розыске! И вдруг является какой-то коновал...
ГРАББЕ. Одумайтесь! С вами истерика! Господин Бунша! Повлияйте
вы на вашего...
БУНША. Молчать!
ГРАББЕ. Что же это такое? Успокойтесь. Это излечимо. Поймите,
профессор Мэрфи утвердил диагноз.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Где он? Подать мне сюда профессора Мэрфи!
ГРАББЕ. Помилуйте, он в Лондоне.
МИЛОСЛАВСКИЙ (по телефону). Лондон. Профессора Мэрфи.
В аппарате: «Вам нужен переводчик?»
Не нужен! Я с ним без переводчика поговорю. Профессор
Мэрфи? Вы не профессор, а вы... (Граббе.) Как сволочь
по-английски?
ГРАББЕ. Я ни за что не скажу.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Бунша, дай сюда мне словарь!
БУНША. Откуда же он у меня?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Молчать! Ну, ладно! (Вешает трубку. Делает
грозный жест, указывая на дверь.)
БУНША. Пошел вон!
ГРАББЕ. Что это такое? Примите капель. Вас постановлено лечить.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вон!
Граббе уходит.
БУНША. Правильно, Жоржик. Надо одергивать зарвавшихся субъ-
ектов!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Молчи! Надо дать ходу отсюда!
АННА. Из-за вас, Жорж, я пошла на неэтичный поступок.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Очень хорошо. Ну?
АННА. Жорж, приготовьтесь. Они постановили вот что.
37Я
БЛАЖЕНСТВО
Постановление.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Елки-палки!
АННА. Жоржик! Неужели это правда?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Видели палец?
АННА. Не понимаю!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Начальники понимают! [В Муре.] В Муре они
мне как отцы родные! Вспомню — слезы!
АННА. Тогда протестуйте!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну их! Не люблю я этих кляуз.
Вбегают Аврора и Рейн.
Это что ж такое будет, Женечка?
БУНША. Мы в панике. Я сам начинаю теряться.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вот заехали в гости! Зачем ты отдал ключ?
РЕЙН. Некогда! Слушайте! Скройтесь оба к себе и ждите, пока я
вас не позову. Мне нужно посоветоваться с Авророй.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Бунша, идем!
БУНША (тихо, Милославскому). Я знаю, они сейчас целоваться
начнут.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Выкатывайся сию секунду.
АННА. Жорж, я с вами. Я не хочу вас оставить в такую минуту.
(Уходят.)
РЕЙН. Ну, что делать? Я знал бы, что мне делать, но...
АВРОРА. Нужно бежать! И я с тобой.
РЕЙН. Подумай, тебе придется покинуть этот мир.
АВРОРА. Он мне надоел.
РЕЙН (бросается к кассе). Нет! Не вскроешь.
АВРОРА. Что же в самом деле предпринять? Как? Боже мой!.. Я
украду ключи! Но как? Как?
РЕЙН. Стой! Эй, Милославский!
Милославский, Бунша и Анна.
Анна! Станьте здесь, сторожите!
АННА. Что вы хотите делать?
РЕЙН. Молчите! (Милославскому.) Наше спасение — в ключах от
кассы.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вы видели этот палец? На что вы намекаете?
Вы знаете, что такое дактилоскопия?
РЕЙН. Брось валять дурака!
МИЛОСЛАВСКИЙ. И кончено! У кого ключи? Аннета, стой вни-
мательно! Бунша, голову провалю! Смотреть!
РЕЙН. У Саввича и Радаманова.
АВРОРА. Отец носит в боковом кармане.
МИЛОСЛАВСКИЙ. А от какого предмета ключи?
РЕЙН. От этой кассы.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Это серьезная касса. (Засучивает рукава.)
РЕЙН. Дурак, она заперта шифром!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Женечка! Мы все учились понемногу. Такую
кассу и нельзя запирать простым замком. Довольно обидно
это даже говорить. Помню, в Ленинграде в Госбанке, ну,
конечно, то была не такая касса.
АННА. Боже мой, что вы делаете!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Аннетка, не пикни! Зарежу! Зеке! (Взламывает.)
380
WL БУЛГАКОВ
Рейн бросается к кассе, вынимает механизм, ввинчивает его в машину.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Бунша, складайся!
РЕЙН. Не смейте, черти, брать ничего!
Бунша надевает дамскую шляпу.
АННА. Вы пропали! Саввич!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Аннетка, стань к кассе спиной! Шевельнешься!
АННА. Как ты обращаешься со мной?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Стой! (рейну) Ввинчивай! Да не промахнись! А
то опять залетим куда-нибудь, да так, что не выберешься! Я
займу его разговором.
Все ушли, один Милославский на сцене.
САВВИЧ (входит). Здравствуйте.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Доброго здоровьичка!
САВВИЧ. Радаманов еще не вернулся?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Нет.
Пауза.
САВВИЧ. В числе других вещей, которые подозрительно исчезли в
последнее время, мой портсигар.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Запирать надо было. А то бросаете вещи зря;
естественно, что они пропадают. Аэроплан куда-то пролетел...
В Индию, наверно... Летают куда-то, летают...
САВВИЧ. У нас раньше ничего не пропадало. Я хотел спросить
вас, не видели ли вы его?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Маленький, золотой и буква «С» наискосок? Нет,
не видел.
САВВИЧ. Ну, ладно. Все разберется впоследствии.
МИЛОСЛАВСКИЙ. А вы надолго сюда пришли?
САВВИЧ. То есть?
МИЛОСЛАВСКИЙ. То есть скоро ли вы уйдете отсюда? У меня
здесь, месье Саввич, интимное дело есть.
САВВИЧ. Простите, сейчас здесь будет заседание государственной
важности, и это важнее ваших интимных дел. Я жду Радама-
нова.
РЕЙН (входя). Ах так? (Милославскому.) Выйди на минуточку. Я с
ним поговорю. Скажите, Саввич, вы твердо уверены, что вам
удастся меня разлучить с Авророй и послать надолго в
колонии?
САВВИЧ. Мне это печально, но я в этом убежден.
РЕЙН. Вы лжете, Саввич, в этом нет никакой печали для вас.
Наоборот, вы счастливы тем, что вы, отвергнутый любовник,
сошлете меня.
Входит Аврора.
Но это вам не удастся. Она уйдет со мной. Не правда ли,
Аврора?
АВРОРА. Правда. Я твоя.
САВВИЧ. Я не понимаю, что со мной. Я боюсь, что вы заразите и
меня. Вы опасны.
АВРОРА. Саввич! Ты делаешь глупость. Я уйду с ним.
САВВИЧ. Аврора! Пощади нас, не покидай!
РЕЙН. Ага! Вот это понятный язык! Саввич, уходите отсюда, у нас
тайное дело. Мы спешим.
САВВИЧ. Нет.
РЕЙН (подходит к машине, включает ее, и оттуда сразу взрыв
музыки и свист). Милославский, Бунша, сюда!
Появляются Бунша, Милославский и Анна.
САВВИЧ. Ах, вот что! Остановите машину!
РЕЙН. Назад! Или я вас убью!
САВВИЧ. Нет! Аврора! Я тебя не выпущу! (Бросается к аппарату,
кричит: «Тревога». Рейну.) Негодяй!
РЕЙН. Милославский!
Милославский ударяет ножом Саввича, тот падает.
Что ж ты наделал?
АННА. Убийство!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Анютка, ходу!
АННА. Нет! Нет! Ты страшен!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, судись одна! Выгораживай меня! Скажи —
в запальчивости! В запальчивости! Тебе скинут три года! И
заявляй сама чистосердечно! Скидка будет! (бросается к
машине.)
Бунша опережает его.
Куда ты? С передней площадки!
БУНША. Я вне очереди!
Вихрь подхватывает Буншу и уносит его. Следом за ним бросается Милославский
и исчезает.
АВРОРА. Боже, он в крови! Помочь ему?
РЕЙН. Аврора! Некогда! В машину! Или ты боишься?
АВРОРА. Не боюсь! Прощайте, мраморные колонны! (Исчезает.)
Радаманов и Марина1.
РАДАМАНОВ. Что вы наделали? Рейн?
РЕЙН. Радаманов! Аврора уже улетела! Скажите, что я украл
механизм. Марина, ты останешься?
МАРИНА (радаманову). Выпусти, выпусти его! Выпусти, если ты
не хочешь, чтобы было хуже! Мы будем с тобой всегда вместе!
РАДАМАНОВ. Да, теперь будем вместе. (Рейну.) Вы втянули меня
в преступление!
РЕЙН. Что делать? Прощай! (Схватывает механизм.)
Раздается последний удар, Рейн исчезает.
РАДАМАНОВ. Марина! Он плывет в крови! Марина! Я выпустил
их! Марина!
МАРИНА. Успокойся, мо дорогой, так лучше.
Послышались звуки тревоги, побежали люди. Вбегает Граббе.
РАДАМАНОВ. Граббе! Зовите людей! Меня под суд! Они убили
Саввича и убежали. Я упустил их. Это моя вина.
МАРИНА. И моя.
1 Здесь Мариной названа Мария Павловна.
|И| М. БУЛГАКОВ
ГРАББЕ. На помощь!
Свет гаснет. Исчезает Блаженство.
Комната Рейна.
У разбитой машины милиция и Михельсон. Взрыв музыки. Из машины выска-
кивает Бунша с михельсоновскими часами в руках.
МИХЕЛЬСОН. Вот он! Вот он, ворюга! Держите его, товарищи! Вот
они, ходики! С собственноручною надписью... Товарищи, не
верьте, сцарапано! Не Милославского, мои ходики!
БУНША Добровольно вернувшийся в СССР секретарь Бунша-Ко-
рецкий прибыл. Прошу отметить в протоколе: добровольно!
На всех имею заявление.
МИЛИЦИЯ. Сидоров, бери его!
МИЛОСЛАВСКИЙ (является). А!
МИХЕЛЬСОН. Второй!
МИЛИЦИЯ. Понырев1, бери!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, нет, я извиняюсь, это надо доказать. (Бро-
сается к окну, разворачивает аппарат и улетает.) Вы, как
хотите, а я в Ростов!
МИЛИЦИЯ. Понырев, звони по телефону.
Являются Рейн и Аврора.
АВРОРА. Боже, как интересно! Ты здесь жил?
МИХЕЛЬСОН. Жил, жил. Берите ее, пока не улетела!
РЕЙН. Осторожнее! Это моя жена! Она не имеет никакого отноше-
ния ни к какому делу.
МИЛИЦИЯ. Супруга ваша? Разберем. Вы арестованы. Клочков,
бери.
МИХЕЛЬСОН. Вяжите их, вяжите!
РЕЙН. Болван! Аврора, не волнуйся. У нас, видишь ли, бывают
иногда недоразумения в этой жизни. Все разъяснится. Пой-
мите, что я изобретатель этой машины!
МИЛИЦИЯ. Поймем, поймем. Ваша фамилия?
РЕЙН. Рейн.
МИЛИЦИЯ. Прошу следовать.
МИХЕЛЬСОН. Да этот-то улетел. Может, самый главный?
МИЛИЦИЯ. Дальше Ростова не улетит. (Рейну.) Прошу.
Занавес
Конец
28 марта 1934 года
Москва
1 Здесь Понырев — один из милиционеров.
БЛАЖЕНСТВО
Пьеса в четырех действиях
/2-я РЕДАКЦИЯ/
/ФРАГМЕНТЫ/
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
К с. 109
РЕЙН. Не понимаю этого упорства. Вы — князь.
БУНША. А я говорю, нет. (Дынимает бумаги.) Вот документы,
удостоверяющие, что моя мать, Ираида Михайловна, во время
Парижской коммуны состояла в сожительстве с нашим куче-
ром Пантелеем. А я родился ровно через девять месяцев и
похож на Пантелея.
РЕЙН. Ну, если так, ладно, вы — сын кучера. Но у меня нет денег.
К с. 111 '
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я извиняюсь, какие Михельсоновы часы? Что
это, у одного Михельсона ходики в Москве?
РЕЙН. Постойте. Вам нельзя выходить, поймите.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не имеете права задерживать.
РЕЙН. Да я вас не задержу. Не бойтесь. Наоборот, я сейчас вас
отправлю обратно. Вы недавней эпохи, судя по костюму. Вас
поражает обстановка моей комнаты?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Поражает.
РЕЙН. Одну минутку. Скажите только, как ваша фамилия.
МИЛОСЛАВСКИИ. А зачем вам моя фамилия?
РЕЙН. Вы волнуетесь, это вполне понятно. Вы кто такой?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Солист государственных театров.
РЕЙН. Ага. А в каком году вы родились? Мне это нужно.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Забыл.
РЕЙН. Ну, ладно. Идите обратно, туда.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Виноват, здесь стенка.
РЕЙН. Хорошо, стойте. (Движет механизм.) Вот так оказия! Заело.
(Пауза.) Присядьте на одну минуту. Гм. Дело вот в чем. Я
изобрел машину для проникновения в другие времена, так
скажем... И вот, изволите ли видеть, вы только не пугайтесь,
дело в том, что время есть фикция...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Скажите! А мне это в голову не приходило!
К с. 112
Та часть Москвы Великой, которая носит название Блаженство.
Громадная терраса очень высоко над землей. Колоннада. Тропические растения
и сложная, но мало заметная и удобная аппаратура. Это — приемная в квартире
народного комиссара Радаманова. Радаманов читает у стола.
ЯМ
3ML БУЛГАКОВ
РАДАМАНОВ. Что за странное беспокойство у меня сегодня. (Па-
уза.)
На столе вспыхивает свет.
Да...
В аппарате мягко говорит голос: «Прилетела».
АННА (входя). Она прилетела.
РАДАМАНОВ. Спасибо. Мне позвонили. Анна, дайте мне, пожалуй-
ста, ваши подснежники, я хочу подарить ей.
АННА. Пожалуйста. (Уходит.)
Пауза. Через некоторое время появляется Аврора.
АВРОРА. Отец!
РАДАМАНОВ. Здравствуй, Аврора, здравствуй. Вот тебе цветы.
АВРОРА. Как ты мил.
РАДАМАНОВ. Ну, садись, садись, рассказывай.
АВРОРА. Да нечего рассказывать, черт возьми!
РАДАМАНОВ. Аврора, душенька, ты только что прилетела, и первое
слово, которое я от тебя слышу, — черт. На тебе еще цветоч-
ков, только не ругайся.
АВРОРА. Ну, не буду, не буду. Дай я тебя поцелую.
РАДАМАНОВ. Ты хоть скажи, что из себя представляет Луна?
АВРОРА. Она из себя ничего не представляет. Луна как Луна.
РАДАМАНОВ. В пути ничего не случилось?
АВРОРА. Ну что может случиться при такой технике? В ракете
удобно, как в спальном вагоне...
РАДАМАНОВ. Все?
АВРОРА. Все.
РАДАМАНОВ. Не много от тебя узнаешь! Ну, говори правду, скучно?
АВРОРА. Скучно мне.
РАДАМАНОВ. Аврора, как я страдаю из-за тебя. Ты повергаешь
меня в ужас. Я думал, что на луне твоя тоска пройдет. Так
же жить нельзя. Скука — это болезненное явление. Тогда
нужно лечиться.
АВРОРА. Это — теория Саввича.
РАДАМАНОВ. Кстати, он кланялся тебе.
АВРОРА. Ах, ну его к матери!
РАДАМАНОВ. Что? К какой матери?
АВРОРА. Папа, я и сама не знаю, к какой матери. В одной из
древних книжек я видела это выражение.
РАДАМАНОВ. Удивительное выражение! Какое-то странное выра-
жение! Ну, не надо о матери. Поговорим о Саввиче. Нельзя
ж так поступать с человеком. Ведь он уверен, что ты выходишь
за него. На этом самом месте ты говорила, что он тебе очень
нравится.
АВРОРА. Что-то мне померещилось на этом месте. Теперь я и сама
не могу разобраться, чем он меня прельстил: не то поразила
меня его теория гармонии, не то брови. А теперь всматрива-
юсь, и гармония мне кажется сомнительной и брови вовсе не
нравятся.
РАДАМАНОВ. Честное слово, я с ума сойду! До чего неровный
характер! Нельзя же так поступать с человеком.
На столе — свет.
Да, я к вашим услугам. Ах, Фердинанд!
Голос: «Может ли Аврора меня принять сейчас?»
Саввич спрашивает, можешь ли ты его принять?
АВРОРА. Да, могу.
РАДАМАНОВ. Да, она очень рада.
Свет гаснет.
Ну, пожалуйста, беседуй сама с ним, а меня уволь. Ты
окончательно запутала меня с этими бровями и гармонией.
САВВИЧ (входит). Добрый вечер.
РАДАМАНОВ. Ну, голубчик, разговаривайте с ней, а у меня есть
дело. (Уходит.)
САВВИЧ. Приветствую вас, милая Аврора.
АВРОРА. Здравствуйте, Фердинанд! Вы знаете, какой я сон видела
в ракете, что будто бы вас разбойники зарезали!
САВВИЧ. Виноват...
Пауза.
Простите, что привлекает ваше внимание на моем лице?
АВРОРА. Ваши брови. Они стали уже.
САВВИЧ. Признаюсь вам, что я подбрил их.
АВРОРА. Ах, это интересно. Повернитесь к свету, пожалуйста. Нет,
так хуже, пожалуй.
САВВИЧ. Но вы мне сами говорили...
АВРОРА. А, шут его знает, может, я ошиблась! Вы сегодня немного
напоминаете Чацкого.
САВВИЧ. Простите, кто это Чацкий?
АВРОРА. Это герой одной старинной пьесы, написанной лет четы-
реста назад.
САВВИЧ. Как называется, простите?
АВРОРА. «Горе от ума».
САВВИЧ (записав). Непременно прочту.
АВРОРА. Не стоит. Вам не понравится. Это скучная чепуха.
САВВВИЧ. Нет, мне хочется познакомиться с этим Чацким.
Пауза.
Милая Аврора, необыкновенные чувства волнуют меня сегод-
ня. Я люблю первомайские дни, и сегодня, лишь только я
проснулся, радость охватила меня. Все веселило меня сегодня,
а когда я поднялся сюда к вам, в Блаженство, она совершенно
затопила меня. Посмотрите, как сверкают колонны, как про-
зрачен воздух! Человечество счастливо. Я гордился тем, что
я один из людей... Аврора, что же вы молчите? Ведь наступает
Первое мая. Что же вы молчите, Аврора?
АВРОРА. Все будет хорошо?
САВВИЧ. О, ручаюсь вам! Сейчас хорошо, с каждым днем будет
все лучше! Ну, что же вы мне скажете?
АВРОРА. Ах, да! Ведь наступает Первое мая. Милый Фердинанд, я
попрошу вас, отложим этот разговор до полуночи. Я хочу еще
подумать.
Ж М. БУЛГАКОВ
САВВИЧ. Дорогая Аврора, о чем же думать? Не мучьте меня
больше. Но впрочем, как хотите, как хотите, я согласен ждать.
АВРОРА. Скажите, Фердинанд, у вас не было сегодня ощущения
беспокойства?
САВВИЧ. О, никакого!
АВРОРА. А действительно, какой-то сладостный ветер задувает на
площадке! А вообразите, Саввич, что ракета, в которой я
летела, сорвалась бы сегодня и вдруг — бамс! И от меня
осталась бы только одна пыль... И вот вы приходите объяс-
няться мне в любви, и объясняться некому! И вот космическую
пыль заключат в урну, и вам уже не с кем говорить...
САВВИЧ. Аврора, замолчите! Что за ужасная мысль! Ракета не
может сорваться.
АВРОРА. Я знаю. Мне что-то все снятся древние сны.
САВВИЧ. Не понимаю, какие?
АВРОРА. Вот, например, сегодня мне приснилось, что будто бы
разбойники напали на меня, а вы бросились меня защищать
и вас закололи.
САВВИЧ. Разбойники? Аврора, у вас расстроены нервы. Аврора, я
давно это замечаю, но никому не говорю. Лишь только я стану
вашим мужем, я вылечу вас.
АВРОРА. Мне скучно, бес!
Глухой пушечный удар.
САВВИЧ. Сигнал к началу празднеств. Я не буду вас задерживать.
Итак, до вечера?
АВРОРА. До вечера.
Саввич уходит.
Отец!
РАДАМАНОВ (выходя). Ну, что?
АВРОРА. Слушай, отец, у тебя нет предчувствия, что что-то должно
случиться?
РАДАМАНОВ. Никакого предчувствия у меня нет. Ты скажи, ты
ответила ему?
АВРОРА. Ты понимаешь, он взял подбрил брови и от этого стал
в два раза хуже.
РАДАМАНОВ. Аврора, при чем здесь брови? Что ты делаешь с
человеком? Ответ ты ему дала?
АВРОРА. А с другой стороны, действительно, не в бровях сила.
Иногда бывают самые ерундовские брови, а человек интерес-
ный. Хотя, должна заметить, что я что-то давненько не видела
интересных людей.
РАДАМАНОВ. Ну, поздравляю Саввича, если он на тебе женится.
Вот уж воистину...
За сценой с грохотом разбиваются стекла. Затем по площадке пролетает вихрь,
и затем появляются Милославский с часами и занавеской в руках, Бунша в
шляпке и Рейн с механизмом.
/Вслед за текстом второй редакции, в той же тетради, находится тот же
вариант второй картины первого действия:/
САВВИЧ. Что привлекает ваше внимание на моем лице?
АВРОРА. Ваши брови. Вы подкрасили их?
САВВИЧ. Признаюсь вам, да.
387
БЛАЖЕНСТВО
АВРОРА. Ах, это интересно. Повернитесь вот так — к свету. Бла-
годарю вас. Нет, так, пожалуй, хуже.
САВВИЧ. Но вы сами говорили...
АВРОРА. По-видимому, я ошиблась.
Пауза.
САВВИЧ. Милая Аврора! Я нарочно поднялся к вам, пока еще нет
гостей, чтобы узнать о вашем решении. Наступает первое мая...
АВРОРА. Да.
САВВИЧ. И вы сказали, что сегодня дадите мне окончательный
ответ.
АВРОРА. Ах, да, да! Первое мая... Знаете ли что? Отложим наш
разговор хотя бы до полуночи. Я хочу собраться с мыслями.
Над нами ведь не каплет...
САВВИЧ. Виноват. Как?
АВРОРА. Это такая поговорка, не обращайте внимания!
САВВИЧ. Слушаю. Я готов ждать и до полуночи, хотя и думаю,
что ничто не может измениться за эти несколько часов. Не
скрою, что у меня несколько грустное чувство оттого, что вы
откладываете. К чему это, Аврора? Поверьте мне, что наш
союз неизбежен и будет счастлив... Также я опечален и тем
обстоятельством, что брови мои вам не понравились. Я зай-
мусь ими.
АВРОРА. Нет, нет... Больше не затрудняйте себя!
САВВИЧ. Итак, разрешите откланяться. Когда дадут сигнал к началу
праздника, я вновь явлюсь к вам. А пока что пройдусь по
верхним галереям. Ах, какой там воздух, какой вид! Позвольте
на прощание сказать вам, что я счастлив, что вы вернулись,
ибо безумно люблю вас.
АВРОРА. Спасибо, милый Фердинанд. До вечера.
Саввич уходит.
Пауза. Затем входит Радаманов.
РАДАМАНОВ. Ушел?
АВРОРА. Ушел. Отец, у тебя нет сладкого предчувствия, что сегодня
произойдет что-то, отчего перевернется вся жизнь?
РАДАМАНОВ. Этого сладкого предчувствия у меня нет. У меня
другое предчувствие, зловещее, именно, что ты опять не дашь
ему ответ.
АВРОРА. Ты знаешь, папа, он выкрасил брови!
РАДАМАНОВ. Что же это происходит, в конце концов!..
АВРОРА. А сейчас побежал краску смывать.
РАДАМАНОВ. Да при чем здесь брови, Аврора! Что ты делаешь с
человеком!
АВРОРА. Как всякая красивая женщина, папа, я капризна... <...>
К с. 114, 354
АВРОРА. Ему, кажется, по-настоящему дурно. Анна! Анна! (Бунше.)
Слушайте, кто вы такие на самом деле?
БУНША. Честное слово, секретарь домкома!
АВРОРА. Не понимаю!
АННА (вбежав). Что это значит?
ВЯВ «.БУЛГАКОВ
АВРОРА. Черт его знает, что это значит. Не то актеры, не то... Но
одному дурно. Звони к Граббе!
АННА. Да что звонить? Кто это? (Бросается к столу, на нем
вспыхивает свет.) Профессор Граббе! Немедленно к нам! У
нас какое-то несчастье!
Голос Граббе: «Сию минуту».
АВРОРА (Бунше). Это правда, что он говорил?
БУНША. Я в этой машине, гражданка, не виноват. За такие
машины...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Морды бьют! Что ж вы, Эдиссоны проклятые,
наделали! (Схватывает Буншу за глотку.)
АННА. Что же это такое происходит?
Пол разверзается, и лифт выбрасывает Граббе.
АВРОРА. Граббе! Сюда, сюда! На помощь к этому!
ГРАББЕ. Кто это такие? (Приводит в чувство Рейна.)
РЕЙН. Вы врач?
ГРАББЕ. Да.
РЕЙН. Мы попали к вам в аппарате времени... из двадцатого века...
но мне не верят...
ГРАББЕ. Я не постигаю.
АВРОРА. Я верю! Это правда! Граббе! Это правда!
ГРАББЕ. Аврора, это несерьезно, этого не может быть.
РЕЙН. Ах, и этот не верит! Мне трудно дышать.
Граббе открывает кран, из него, светясь, начинает бить какой-то газ, который
Граббе направляет на Рейна.
ГРАББЕ. Дышите!
АВРОРА. Дайте какое-нибудь доказательство, что вы говорите прав-
ду.
БУНША. Сию минуту. Вот доказательство. Домовая книга Банного
переулка.
АВРОРА. Не понимаю. Отец! Сюда!
РАДАМАНОВ. Что еще?
АВРОРА. Отец, это верно! Это не актеры! Это люди другого времени.
РАДАМАНОВ. Что ты, с ума сошла? (Граббе} Граббе, объясните
мне, вы что-нибудь понимаете? Кто это такие?
ГРАББЕ. Нет.
РЕЙН. Ну, хорошо. Я докажу вам... Как только ко мне вернутся
силы, (Радаманову} Кто вы такой?
РАДАМАНОВ. Я председатель Совнаркома Радаманов.
РЕЙН (вставая). Ага. Ну, вы убедитесь. (Подавая ему механизм.)
Прошу спрятать его. Мне он нужен. Дайте хоть оглядеться.
(lldem к парапету, за ним Бунша и Милославский.) Ааа!
Признавайтесь! Кто из вас двух, чертей, тронул машину, пока
я искал стамеску?
БУНША. Честное...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Гражданин профессор, куда это вы нас завезли?
РЕЙН. Мы в двадцать третьем веке.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Чтоб вам издохнуть!
Вдали взрыв музыки.
[РЕЙН (смутно). Это праздник?
БЛАЖЕНСТВ©
АВРОРА. Верю! Верю вам! Это первомайский праздник! Только
успокойтесь!
РАДАМАНОВ. Что за чепуха! Это актеры!
Взрыв музыки. Появляется Саввич во фраке, с цветами. Увидев группу Рейна,
застывает.
АВРОРА. Ну, что вы смотрите, Фердинанд? Не правда ли, интерес-
но? Это люди двадцатого века!]
Темно.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
К с. 116
МИЛОСЛАВСКИЙ. Очень, очень приятно! Мерси, гран мерси! Вы
из каких будете?
ГОСТЬ. Я мастер канализационной станции.
БУНША. Во фраке?! Вот здорово!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Очень приятно! <...>
К с. 117
МИЛОСЛАВСКИЙ. Господи, господи! Я обеспеченный человек,
солист театров. На что мне Михельсоново барахло? Вот часы
так часы! (Вынимает часы.)
БУНША. Гм! Вещь богатая! У товарища Радаманова точно такие
же часы и буква «Р» бриллиантовая.
МИЛОСЛАВСКИИ. Ну, вот видишь, одинаковые попались.
БУНША. А на каком основании вы мне «ты» говорите?
К с. 117
МИЛОСЛАВСКИЙ. От спирту-то? Да что вы! Вы только закусывай-
те! Князь! Закуси паштетом. Мировой паштет!
БУНША. Я вам уже рассказывал про кучера Пантелея.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Рассказывал, но только ты все наврал про свою
маму.
БУНША. Позвольте, товарищ, навести у вас справочку. <...>
К с. 118
АННА. Простите, что я улыбаюсь, но я ни одного слова не понимаю
из того, что вы говорите. Скажите, кем вы были в той жизни?
БУНША. Секретарь домкома, товарищ.
АННА. А он что делает... этот человек... в этой должности?
БУНША. Карточки, товарищ, главным образом.
АННА. Художник?
БУНША. Извиняюсь, нет. Хлебные карточки.
АННА. Интересная работа? Как вы проводили ваш день?
Ж ГАКОВ ?
К с. 119
Входят Рейн и Аврора под руку.
РЕЙН. Иоанн Грозный остался в Москве. Я его видел так же близко,
как вижу вас. Спутанная, нечесаная бороденка, с посохом...
АВРОРА. И он выбежал в квартиру!
РЕЙН. Да, я бросился его ловить, поймал и загнал обратно.
АВРОРА. Вы знаете, я смотрю на вас и не могу отвести глаз.
К с. 119
АВРОРА. Скажите, а вы женаты?
РЕЙН. Я был женат.
АВРОРА. Простите, если задаю вам нескромный вопрос: а она
умерла?
РЕЙН. Она убежала от меня.
АВРОРА. От вас? К кому?
РЕЙН. К какому-то Семену Петровичу... я не знаю точно.
АВРОРА. Вы даже не поинтересовались?
РЕЙН. Чего ж тут интересоваться!
АВРОРА. А почему она вас бросила?
РЕЙН. Я очень обнищал из-за этой своей машины, и нечем было
даже платить за квартиру.
АВРОРА. Как было устроено ваше жилье?
РЕЙН. Одна большая комната.
АВРОРА. Как одна?
РЕЙН. Ну, да, это вам не будет понятно.
Пауза.
АВРОРА. А она умная была?
РЕЙН. Кто?
АВРОРА. Ваша жена.
РЕЙН. Нет, не очень.
АВРОРА. Как ее звали?
РЕЙН. Ольга Алексеевна. А мне можно вам задать вопрос?
АВРОРА. Не стоит.
Бьет полночь, и входит Саввич.
К с. 120
АВРОРА. Не сердитесь на меня и забудьте меня. Я не могу быть
вашей женой.
САВВИЧ (молча идет к двери. От двери), Аврора! Подумайте!
Прошу вас. Я не верю вам. Мы были рождены друг для друга.
АВРОРА. Нет, нет, Фердинанд. Это была грустная ошибка. Мы не
рождены друг для друга. И я была бы вам плохой женой.
САВВИЧ. Объясните мне, что случилось?
АВРОРА. Ничего не случилось. Просто разглядела себя. Вы очень
умный, очень порядочный человек, но вы слишком влюблены
в гармонию, а я бы все время вам разрушала ее. Нет, нет,
забудем друг друга, Саввич. Вы ошиблись, выбрав меня.
САВВИЧ. Институт Гармонии не ошибается, и я это докажу.
(Уходит,)
АВРОРА. Вот далась ему эта гармония! (Зовет,) Рейн!
БЛАЖЕНСТВО
К с. 120
РАДАМАНОВ. Я вас очень прошу, прочтите что-нибудь моим
гостям. Они меня совершенно замучили.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Да ведь, знаете... у меня репертуар такой...
больше классический...
РАДАМАНОВ. Ну, вот и прекрасно! Мне-то, голубчик, все равно, я
в этом плохо разбираюсь. Становитесь к аппарату, мы вас
передадим во все залы.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Застенчив я...
АННА. Непохоже.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, а впрочем, где наша не пропадала!
АННА. Становитесь.
Милославского освещают.
(В аппарат.) Внимание! Артист Милославский будет читать...
Какого автора будете читать?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Льва Толстого.
АННА. ..древнего автора Льва Толстого.
В это время входит гость, очень мрачен. Смотрит на пол.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Богат... и славен... Кочубей! Как, бишь, дальше?
Да... Его поля необозримы...
К с. 121
АННА1. Будьте добры, найдите сейчас же пластинку «Аллилуйя».
Артист Милославский не танцует ничего другого! Начало
двадцатого века!
Милославский, подкравшись, целует ее.
Что вы делаете? В аппарат видно.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Техника! Вы скажите им, чтоб погромче!
АННА. Погромче!
В аппарате слышно начало «Аллилуйи».
Это? Какая странная музыка!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Это. (Убегает вместе с Анной.)
Входят Рейн и Аврора.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
К с. 123
РЕЙН. Ну, не спал.
АВРОРА. Скажи мне, а как тебя называли в прошлой жизни?
РЕЙН. То есть?
АВРОРА. Ну, вот эта, которая бежала?
РЕЙН. Женя.
АВРОРА. Но я тебя буду звать Рейн. Хорошо?
РЕЙН. Ах, Аврора, ты знаешь, я не вспомню!
*80 II редакции вместо Услужливого гостя действует Анна. '
АВРОРА. Вспомнишь! Только не смей работать по ночам. Мне
самой — я просыпалась сегодня несколько раз — все время
снились цифры, цифры...
РЕЙН. Что за дьявол! Мне все кажется, что кто-то ходит...
АВРОРА. Некому ходить, кто же может прийти без сигнала?
РЕЙН. Ну, это у вас такие порядки... Нет, мне показалось...
АВРОРА. Ты знаешь, как только я подумаю, что она зазвучит и
мы с тобой полетим, у меня обрывается сердце!
РЕЙН. Черта с два полетим! Молчит, как гроб! Как он упал? Он
же плотно входил в щель!
АВРОРА. Перестань, перестань! Не мучь себя, ничем себе не
поможешь!
РЕЙН. Выпью кофе, буду дальше искать.
АВРОРА. Нет, нет, нет, не делай этого. Брось работать до завтраш-
него дня, так нельзя.
В аппарате сеет.
Отец! Его сигнал. Летим гулять. Тебе надо отдохнуть.
РЕЙН. Надо переодеться. Неудобно так.
АВРОРА. Вздор! Летим и кофе будем пить на море.
Уходят.
К с. 124
САВВИЧ. Я вам звонил. У вас открыт сигнал?
РАДАМАНОВ. Пожалуйста, пожалуйста, садитесь.
Саввич молча садится.
Вы что, ко мне помолчать пришли?
САВВИЧ. Нет. Я пришел вам сказать.
РАДАМАНОВ. Душенька! Драгоценный мой Фердинанд! Хотите я
вам что-нибудь подарю, только вы мне не говорите того, что
хотите сказать.
САВВИЧ. Вы разве знаете, что я хочу вам сказать?
РАДАМАНОВ. Знаю. Об Авроре. Ну, согласитесь, я ж не виноват,
что я ее отец. Ну, будем считать вопрос исчерпанным. Ну, я
сочувствую...
САВВИЧ. Вам угодно смеяться!
РАДАМАНОВ. Какой тут смех! Такая суматоха... у меня часы вот,
например, пропали.
САВВИЧ. А у меня портсигар!
РАДАМАНОВ. Нет, серьезно? Это интересно! Ну, ладно. Так что вы
хотели сказать еще?
САВВИЧ. Радаманов! Бойтесь этих трех, которые прилетели сюда!
К с. 124
САВВИЧ. То есть чтоб они остались здесь?
РАДАМАНОВ. Вот именно.
САВВИЧ. Ах, понял! Но, хорошо, я понимаю значение этого
аппарата. Ваш комиссариат может заботиться о том, чтобы
сохранить это изобретение, а Институт Гармонии заботится о
том, чтобы эти трое не смели нарушить жизнь в Блаженстве,
а они ее нарушат! Я уберегу от них Аврору! Прощайте!
БЛАЖЕаегво
РАДАМАНОВ. Всего доброго. Саввич, вы примите каких-нибудь
капель. Вы так волнуетесь, (Звонит.)
Анна входит.
К с. 125
РАДАМАНОВ. Ну, да зачем же его дергать? Просто-напросто он
закрыт.
БУНША. Ага.
РАДАМАНОВ. Позвольте, но ведь вы же должны были быть с
вашим приятелем сейчас в Индии?
БУНША. Не долетели мы, товарищ Радаманов.
РАДАМАНОВ. Не понимаю, как вы могли не долететь.
БУНША. Это все Милославский виноват. Она уже показалась на
горизонте, а он говорит: а впрочем, ну ее к псу под хвост,
чего я там не видел, в Индии! Ну, и повернули.
РАДАМАНОВ. Так. Чем же объясняется такое его поведение?
БУНША. Затосковал.
РАДАМАНОВ. Ага. Так что ,ж вы от меня хотёли бы?
БУНША. Я к вам с жалобой, товарищ Радаманов.
К с. 126
БУНША. Я полюбил вас с первого взгляда.
САВВИЧ. Это что значит?!
БУНША. Не сердитесь. Совсем не то значит, что вы думаете, я вам
хочу оказать услугу.
САВВИЧ. Какую услугу?
БУНША. Вы — жених мадемуазель Авроры Радамановой?
САВВИЧ. Простите, вас это не касается.
БУНША. Ах, не касается! Ну, простите, что побеспокоил, что вошел,
так сказать, без доклада. Видно, бюрократизм еще не у всех
изжит. А пора бы, на триста пятом году революции! Вы
свободны!
САВВИЧ. Что вы хотели мне сказать? Да, эта девушка была моей...
БУНША. Девушка, вы говорите! Ну, ну... Богат и славен Кочубей!..
Девушка!..
САВВИЧ. Что вы хотите сказать?
БУНША (вынув записочку, читает). Первого мая сего года в поло-
вину первого ночи Аврора Радаманова целовалась с физиком
Рейном. <...>
К с. 126
МИЛОСЛАВСКИЙ (за сценой). Болван здесь?
БУНША. Меня разыскивает.
МИЛОСЛАВСКИЙ (входя). Куда же ты скрылся? А то я думаю, где
ты треплешься?
БУНША. У меня пел по горло было.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Отчего это у тебя синяк на скуле?
БУНША. Я из аэроплана вылезал, ударился, честное слово!
МИЛОСЛАВСКИЙ. А я уж обрадовался. Думал, что тебя побили.
БУНША. Чему ж тут радоваться?
МИЛОСЛАВСКИЙ. А тому, что скучно мне! Слушай, кучеров сын,
хочешь я тебе часы подарю?
БУНША. Уж я не знаю, брать ли?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Одно условие: строжайший секрет. <...>
К с. 127
МИЛОСЛАВСКИЙ. Без капризов. У меня не магазин.
БУНША. А где ты их все-таки приобрел?
МИЛОСЛАВСКИЙ. В частных руках.
БУНША. А как фамилия его?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не спросил.
РЕЙН (входит). Вас же повезли Индию осматривать?
К с. 128
МИЛОСЛАВСКИЙ. Да чего их вспоминать, когда у вас ключ в
кармане.
РЕЙН. Бросьте эту петрушку. Ни в каком кармане он быть не может.
Он вывалился и валяется на полу в моей квартире.
БУНША. Не может он валяться на полу, его милиция подобрала.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Какая такая милиция, когда я видел, как вы
вчера его вынимали.
РЕЙН. Да что вы, с ума сошли? (Беспокойно шарит в карманах,
вынимает ключ.) Что такое? Ничего не понимаю! Да ведь я
же пятнадцать раз обшаривал карманы!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вы человек ученый и рассеянный, дорогой
Женя!
РЕЙН. Это волшебство!
БУНША. Цепь моих подозрений скоро замкнется.
К с. 128
АВРОРА. В кармане! В кармане!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Эх! Ключик! Летим немедленно!
РЕЙН. Молчите. Мне нужны сутки, чтоб отрегулировать.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Выдвигайте встречный, отец! В двенадцать ча-
сов нельзя? Садитесь сейчас, работайте!
РЕЙН. Если вы будете толочься у меня под глазами, я ничего не
сделаю.
АВРОРА (Милославскому). Слушайте. Никому ни одного слова про
то, что найден ключ.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что вы, мадемуазель? Не маленький. Это дело
деликатное.
АВРОРА (Бунше). А в особенности вы, старый ловелас и болтун!
БУНША. Я..., извиняюсь...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Кончено, мадемуазель, заметано. Я ему голову
оторву собственноручно, если он рот раскроет. Уж вы будьте
спокойны.
РЕЙН. А теперь, пожалуйста, уходите оба.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Уходим, уходим. Только уж вы, пожалуйста,
работайте, а не отвлекайтесь в сторону.
РЕЙН. Попрошу вас не делать мне никаких указаний.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ничего, ничего, ничего. Только предупредил и
ушел. Меня нет. (Б*унше.) Ну, следуй за мной! И чтоб! (Уходят.)
РЕЙН. Аврора, ключ! Аврора! Только сплавлю, увезу этих двух
болванов, которые надоели мне хуже... и...
АВРОРА. А затем начнем летать! Ты представляешь, что нам
предстоит! О, как я счастлива, что судьба меня свела с тобой!
Рейн обнимает Аврору.
МИЛОСЛАВСКИЙ (выглянув). Я же просил вас, Женичка! Не от-
влекайтесь! Пардон, мадемуазель. Ушел, ушел, ушел. Только
проверил и ушел.
Темно.
К с. 129
РЕЙН. Я человек иной эпохи. Я дик, возможно, и то, что вы
говорите, мне чуждо. Я прошу отпустить меня.
РАДАМАНОВ. Дорогой мой! Я безумцем бы назвал того, кто это
сделал бы.
К с. 131
РАДАМАНОВ. Да. ({Закрывает кассу и прячет ключ.)
АВРОРА Саввич, поздравьте меня. (Указывает на Рейна.) Эго мой муж.
И я совершу полеты с ним. Я добьюсь этого, имейте в виду.
САВВИЧ. Нет, Аврора, еще не скоро настанет то время, когда вы
совершите с ним полет, и мужем вашим он не станет.
К с. 131
АВРОРА. Ах, вот как! Отец, полюбуйся на директора Института
Гармонии! Нет, здесь дело не в гармонии. Он сделал это из-за
меня, он сделал это из ревности. Он в бешенстве оттого, что
потерял меня. (Рейну.) Зачем ты отдал ключ?
САВВИЧ. Вы говорите в безумии. Вы не смеете оскорблять меня.
Эти люди не могут жить в Блаженстве до тех пор, пока они
не станут достойными его. (Авроре.) Я не хочу вас больше
слушать. Вы невменяемы. Прощайте. (Уходит.)
РЕЙН. Радаманов! Я жалею, что отдал ключ!
/
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
К с. 132
МИЛОСЛАВСКИЙ. А-аа! Доктор! Милости просим. Что скажете,
доктор, хорошенького?
ГРАББЕ. Я к вам с неприятной миссией. Я от директора института.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ах, от Саввича? А скажите, доктор, что, у вас
бывает сыпной тиф когда-нибудь?
ГРАББЕ. К счастью, уже двести лет не существует этой болезни.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Жаль!
ГРАББЕ. Что вы такое говорите? Зачем вам тиф?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Чтобы Саввич умер.
ГРАББЕ. Я поражаюсь таким странным желаниям, (Вынимает два
конверта.) Как изволите знать, мы получили результаты
исследования вашей психической сферы, вас и вашего това-
рища.
БУНША. А я заявление не подавал, чтобы меня исследовали.
ГРАББЕ. Оно обязательно для всех граждан.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что-нибудь любопытное? Все, конечно, в пол-
ном порядке?
ГРАББЕ. К величайшему моему ужасу, нет. И результаты исследо-
вания так необычны, так удивительны в наше время, что мы
дважды повторяли их.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Да у вас приборы, наверно, плохонькие.
ГРАББЕ. Помилуйте. Так вот, изволите ли видеть, об одном из вас
заключение, что он неполноценная личность, а о другом, что
он с явно выраженными преступными наклонностями, и в
частности страдает клептоманией, (вручает конверты.)
МИЛОСЛАВСКИЙ (ггосмотрев бумагу). Я — вор? Какой же гад и
невежда делал это исследование?
ГРАББЕ. Простите, его делал профессор Мэрфи в Лондоне. Это
мировая знаменитость.
МИЛОСЛАВСКИЙ (по аппарату). Лондон. Мировую знаменитость
профессора Мэрфи.
В аппарате голос: «Вам нужен переводчик?»
Не нужен. Он меня без переводчика поймет. Профессор
Мэрфи? Мерси. Вы не мировая знаменитость, а... Как паразит
по-английски?
ГРАББЕ. Ни за что не скажу.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Молчать! (По аппарату.) Вы паразит!
(Швыряет трубку.) <...>
К с. 134
РЕЙН. Попрошу вас молчать! Я должен посоветоваться с Авророй.
Аврора, что делать?
АВРОРА. Бежать!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Бежать!
РЕЙН. Аврора, ты полетишь со мной?
АВРОРА. Куда хочешь!
РЕЙН. Подумай, Аврора! Тебе придется покинуть Блаженство, и
быть может, навсегда!
АВРОРА. Мне надоело Блаженство. Не теряй времени!
РЕЙН. Милославский!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я!
К с. 134
РЕЙН. Болван! Эта касса закрыта шифром!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ша! (Бунше.) Бунша! На стрему! (Авроре) Ма-
дам, разрешите! (Вынимает золотую булавку, взламывает
первый замок.)
РЕЙН. В жизни не видел ничего подобного! Шпилькой!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Попрошу не говорить под руку! Бунша! Спишь
на часах? Голову оторву!
Вбегает Анна.
К с. 135
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, как желаешь! На суде держись смело! <...>
Тебе скидку дадут, три года. Прощай!
АННА. Жорж! Раскайся! Останься! Тебя вылечат!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я не верю в медицину.
Внезапно в аппарате взрыв музыки.
РЕЙН. Поймал! Москва! Это Большой театр!
МИЛОСЛАВСКИЙ (Бунше). Ты куда?
БУНША. [Секретарям вне очереди.] Я первый. (Вскакивает на
площадку аппарата.)
Вихрь. Меняется свет. Бунша исчезает.
САВВИЧ (вбегает). Ах, вот что! (Кричит.) Тревога! Они взломали
кассу! Они бегут! Радаманов! Радаманов! (Бросается к Мило-
славскому, пытаясь помешать.)
МИЛОСЛАВСКИЙ (выхватывает финский нож). Назад!
АННА. Боже мой! (Убегает.)
Радаманов появляется.
САВВИЧ. Посмотрите, за кого вы ходатайствовали!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Рыжики ваши у меня, Павел Сергеевич! Про-
щайте! (Вскакивает на площадку и исчезает.)
РЕЙН. Павел Сергеевич! Простите, но выхода другого нет! Мило-
славский вручил мне хронометр. Я возвращаю вам его.
АВРОРА. Отец! Прощай! Я больше не вернусь в Блаженство.
Рейн схватывает аппарат и исчезает вместе с Авророй. Свет на площадке
начинает гаснуть.
САВВИЧ. Радаманов! Это вы упустили их!
РАДАМАНОВ. Нет, это произошло по вашей вине!
САВВИЧ. Аврора! Аврора! Вернись!
Темно.
К с. 136
Внезапно музыка. Потом свист, ветер, меняется свет и выскакивает Бунша с
часами Михельсона в руках.
МИХЕЛЬСОН. Вот они! Мои часы!
БУНША. Товарищи! Добровольно вернувшийся в Союз секретарь
домкома Бунша-Корецкий прибыл. Прошу отметить в прото-
коле: добровольно! Я спас часы! Я спас часы уважаемого
гражданина Михельсона!
МИЛИЦИЯ. Товарищ Мостовой, возьмите.
БУНША. С наслаждением предаю себя в руки милиции и все
расскажу.
Буншу уводят. Милославский появляется с громом и музыкой.
МИХЕЛЬСОН. Соучастник! Мое пальто!
МИЛИЦИЯ. Товарищ Жудилов, взять!
МИЛОСЛАВСКИЙ (вскочив внезапно на окно, распахивает его,
срывает с себя пальто Михельсона). Пальтом вашим можете
М. БУЛГАКОВ
подавиться, гражданин Михельсон! Отнесите его на барахолку!
Вы не видели, какие польта бывают! Надел я его временно!
Украсть я не могу ничего — по своей природе! Гляньте на
палец! Ну-с, не смею задерживать. Я — в Ростов! (Исчезает.)
МИХЕЛЬСОН. Держите его!
МИЛИЦИЯ. Удержишь его!
К с. 137
Появляются Аврора и Рейн. Музыка стихает.
МИХЕЛЬСОН. А! Товарищ Рейн! Хорошенькими делами вы зани-
маетесь! Товарищ начальник! Интуиция мне подсказывает,
что он и есть главный заводила всей шайки. Берите его!
АВРОРА. Так ты здесь жил? Боже, как интересно! Но что хотят с
нами сделать эти люди?
МИХЕЛЬСОН. Жил, жил! В Бутырках вам надо жить, гражданин
механик!
РЕЙН. Умолкните, болван! (Милиции.) Я — инженер Рейн. А это
моя жена. Мы только что вернулись из путешествйя во время.
МИЛИЦИЯ. Это к делу не относится. Вы арестованы, гражданин.
АВРОРА. Что им надо, Рейн?
РЕЙН. Не бойся, не бойся, Аврора. Это маленькая неприятность.
Все разъяснится через несколько минут.
Сцена между Авророй и милицией.
МИЛИЦИЯ (Михельсону). Аппарат ваш?
РЕЙН. Это аппарат мой и это аппарат государственной важности.
Прошу это понять.
МИЛИЦИЯ. Разберем. Прошу следовать за мной. Это из этого
аппарата царь появился?
РЕЙН. Ах, мерзавец Бунша! Из этого, из этого.
МИЛИЦИЯ. Прошу следовать за нами. (Милиция уводит Аврору и
Рейна.)
МИХЕЛЬСОН. Пальто и часы, стало быть, тут. Но остальное-то?..
Вот, товарищи дорогие, что у нас в доме в Банном переулке
произошло! А ведь расскажи это кому-нибудь на службе или
знакомым — не поверят!
Темно.
Конец
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ
НАБРОСКИ ИЗ ЧЕРНОВОЙ ТЕТРАДИ
1
ПЕРЕВОДЧИК. Он спрашивает... не понимает... домой ехать...
МИЛОСЛАВСКИЙ. А, конечно! Чего ж сидеть-то ему здесь зря!
Пущай сегодня же едет с глаз долой. Взять ему место в
международном...
Тьфу! Чего ты к каждому слову цепляешься?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ишь, интурист как быстро разговаривает! Хотя
бы на смех одно слово понять... (Послу.) Совершенно с вами
согласен. Правильно. Ес.1
ПОСОЛ (говорит). <...>
МИЛОСЛАВСКИЙ. И с этим согласен.
БОЯРИН. Он говорит, батюшка, как же с... быть. Ведь они его
воевали? Они его забрать хотят.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну и об чем разговор? Да пущай забирают! На
здоровье.
БОЯРИН. Как же это? А? Ведь давеча ты, государь...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Нет, во главе <...> это отпадает начисто.
2
БУНША. Караул! Милицию!
ТИМОФЕЕВ. Боже. Его могут увидеть. Держите его. Не пускайте его.
(Исчезает.)
Бунша — к телефону.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ты куда звонить собрался?!
БУНША. В милицию. Дежурному по городу...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Положь трубку, я тебе руки обобью. Не может
без милиции прожить ни одной секунды!
ТИМОФЕЕВ. Запер его на ключ.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну-с, позвольте поблагодарить вас за научные
факты.
БУНША. А как же вы хотели Шпака ждать? Вы должны быть
свидетелем.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Свидетелем ни разу в жизни еще не был. Среди
свидетелей удивительные сволочи попадаются. Вы ему скажи-
те, что я иоду его послезавтра не позже шести вечера. Надо
думать, что очередь за газетой. Всего. (У машины) Чудная
машина. (Прикасается к машине, причем из нее исчезает ключ.)
Звон. Буншу швыряет в соседнюю комнату.
1 Yes. —Да. (Англ.).
ИИИ1
БУНША. Караул! Караул!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ой, елки-палки!
ТИМОФЕЕВ. Что вы наделали? Вы тронули машину?!
Тьма, грохот, Бунша и Милославский исчезают. Свет.
ТИМОФЕЕВ (у машины). Ключ! Ключ! Где ключ? Нету! Боже, нету!
Понимаю, украл ключ! И их утащило! Что же теперь делать!
Этот на чердаке сидит! Что же теперь я буду делать, я вас
спрашиваю! Вернуть в комнату его! (Убегает)
ШПАК (открывает дверь в переднюю. Хмур). Страшное предчувствие
терзает меня с тех пор, как блондинка позвонила мне. Я не
вытерпел и вернулся. (Трогает замок.) Батюшки! (Вбегает.)
Батюшки!
3
Сцена митрополита.
/МИТРОПОЛИТ./ Вострубим, братие, в златокованые трубы, царь
и великий князь, яви нам зрак и образ красен! Яко дуб
крепится множеством корения, тако град наш твоею державою.
БОЯРИН. Не зри на меня, аки волк на ягненка (ягня).
МИТРОПОЛИТ. Яви нам зрак и образ красен, царь отшедший мира
сего, в руцех демонов побывавший паки возвращается к нам!
Подай тебе Господи Сампсонову силу, Александрову храбрость,
Иосифов ум, Соломонову мудрость, кротость Давыдову. Ум-
ножи люди во веки на державе твоей, да тя славят вся страна
и всяко дыхание человече. Слава Богу ныне и присно и во
веки веков...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Браво! Аминь. Ничего не в силах прибавить к
этому блестящему докладу, кроме одного слова — аминь!
Митрополит изумлен.
ХОР (запел). Многая лета! Многая лета!
Милославский отдает честь. Митрополит благословляет Буншу.
БУНША. Я не могу, будучи секретарем домкома.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Зарежу...
Митрополит благословляет Буншу.
(Обнимая митрополита.) Еще раз благодарю вас, батюшка,
от имени царя и от своего также. (С груди митрополита
исчезает панагия.) И затем предайтесь вашим делам... Вы
свободны...
Митрополит выходит.
Если ты еще раз пискнешь какой-нибудь протест, я тебя
оставлю на произвол судьбы и тебя пришибут как котенка...
Шум, входит боярин.
Чего еще случилось?
БОЯРИН. Не вели казнить.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Не велю, не велю, только говори коротко —
чего произошло...
БОЯРИН. Ох, поношение... У митрополита панагию...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Сперли?!
БОЯРИН. Сперли...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Вот что у вас делается! Чтобы была панагия
мне сейчас же. Это безобразие!
Боярин исчезает.
БУНША. Я потрясен. Мои подозрения растут... У посла портрет
пропал, у Шпака...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что ты хочешь сказать? А? Уж не хочешь ли
ты намекнуть, что я присвоил? Дурак! Я если бы и хотел, не
могу этого сделать. У меня пальцы так устроены. Снимки с
моих пальцев делали в каждом городе и говорят — нет, этот
человек украсть не может!..
БОЯРИН. Царица, великий царь, тебя видеть желает... Помолебст-
вовав о твоем здравии и возвращении...
МИЛОСЛАВСКИЙ. Проси, проси сюда.
4 (Финал)
ИОАНН (глядя на Буншу). Это что еще? Чур меня!
БУНША. Временно! Временно!
ТИМОФЕЕВ (Иоанну). Не задерживайтесь!.. К себе!
ИОАНН. Как же ты смел царское облачение на себя возложить!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Отец, отец, не волнуйтесь. Все в порядке!
Иоанн вбегает в палату, и в то же мгновение в палату врываются опричники
во главе с Головой.
ОПРИЧНИКИ. Гойда! Вот он! Бей их!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Гражданин ученый, закрывайте аппарат!
Голова бросается вперед и бердышом разбивает аппарат. Звон и тьма. Свет.
Потом возникает комната Тимофеева. Стенка на месте.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну и ну!
ТИМОФЕЕВ. Что значит этот наряд? Сознавайтесь, вы стащили
ключ?
МИЛОСЛАВСКИЙ. Коля!
ТИМОФЕЕВ. Я вам не Коля.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Дорогой ученый, я ничего стащить не могу. Я
уже показывал палец, вот царь свидетель.
БУНША. Я не царь, отрекаюсь от этого звания.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ключ взял по рассеянности, получите.
ТИМОФЕЕВ. Теперь я понимаю, какой вы артист.
Грозные звонки на парадном. Появляются милиция, Ульяна Андреевна и Шпак.
ШПАК. Вот они, товарищи начальники!
МИЛИЦИЯ. Ну да! Вы — царь? Ваше удостоверение личности?
БУНША. Был, не отрицаю. Но был под влиянием гнусного опыта
инженера Тимофеева.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Что вы его слушаете, товарищи? Мы с маска-
раду, с парку культуры мы и отдыху!
Бунша снимает с себя одежду.
Вот, пожалуйста.
УЛЬЯНА АНДРЕЕВНА. Иван Васильевич, ты ли это?
БУНША. Я, дорогая Ульяна Андреевна, я.
МИЛОСЛАВСКИЙ. А я, товарищи уважаемые, солист театров...
(Снимает одежду.)
БУНША. Вот она, панагия! Вот он, медальон! Товарищи. Он
митрополита обокрал и посла шведского.
ШПАК. Мой костюм.
МИЛИЦИЯ. Что же вы, гражданин, милицию по телефону дразните?
ШПАК. Товарищи начальники, в заблуждение ввели! Жулики они!
Они же и крадут, они же и царями притворяются!
МИЛИЦИЯ. Ага.
БУНША. Каюсь чистосердечно, товарищи, царствовал. Царствовал,
но не более получаса.
УЛЬЯНА Не слушайте его, он с ума сошел! Какой он царь! Где
ты шлялся?
ТИМОФЕЕВ. Выслушайте меня. Да, я сделал опыт. Но разве можно,
с такими свиньями чтобы вышло что-нибудь путное? Аппарат
мой...
МИЛИЦИЯ. Вы кончили, гражданин?
ТИМОФЕЕВ. Кончил.
МИЛИЦИЯ. Ну-с, пожалуйте все.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ах, ты, чтоб тебе пусто было!
ШПАК. Попрошу костюм вернуть.
МИЛИЦИЯ. Пожалуйте в отделение, гражданин, там разберем.
УЛЬЯНА. Иван Васильевич, что же с тобой сделают?
БУНША. Не бойся, Ульяна Андреевна, милиция добрая. С востор-
гом предаюсь в ее руки.
ТИМОФЕЕВ (выходя). Проклятый дом!
На сцене только Шпак и милиционер.
ШПАК. Сейчас, товарищ, сейчас. Дайте только комнату закрою. Вот,
товарищ, какие приключения случаются в нашем паршивом
жакте! Расскажи мне кто-нибудь — не поверил бы. Но видел
собственными глазами. Записка... (читает, бормочет) ...коро-
че, я уезжаю с Якиным в Сочи. Вот, товарищи, еще и сбежала!
МИЛИЦИЯ. Там разберутся, пожалуйста.
ШПАК. Иду, иду.
Уходят. Тишина.
Радио: «Передаем час танцевальной музыки. Оркестр под управлением Сигизмунда
Тонкина исполнит падеспань».
Занавес
Конец
24 сентября 1935 года
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ
Комедия в трех действиях
2-я РЕДАКЦИЯ
ФРАГМЕНТЫ (НАЧАЛО И КОНЕЦ ПЬЕСЫ)
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Московская квартира. Комната Тимофеева, рядом — комната Шпака, запертая
на замок. Кроме того, передняя, в которой радиорупор.
В комнате Тимофеева беспорядок. Ширмы. Громадных размеров и необычной
конструкции аппарат, по-видимому — радиоприемник, над которым работает
Тимофеев. Множество ламп в аппарате, в которых то появляется, то гаснет
свет. Волосы у Тимофеева всклокоченные, глаза от бессонницы красные. Он
озабочен. Тимофеев жмет кнопки. Слышен приятный певучий звук.
ТИМОФЕЕВ. Опять звук той же высоты...
Освещение меняется.
Свет пропадает в пятой лампе... Почему нет света? Ничего не
понимаю. Проверим. (Вычисляет.) А два, а три... угол между
направлениями положительных осей... Я ничего не понимаю.
Косинус, косинус... Верно!
Внезапно в радиорупоре в передней возникает радостный голос, который говорит:
«Слушайте продолжение Псковитянки*1!» И вслед затем в радиорупоре грянули
колокола и заиграла хриплая музыка.
Мне надоел Иоанн с колоколами! И кроме того, я отвинтил бы
голову тому, кто ставит такой приемник. Ведь я же говорил ему,
чтобы он снял, что я поправлю! У меня нету времени! (Вбегает
в переднюю и выключает радио, и рупор, крякнув, умолкает.
Возвращается в комнату.) На чем я остановился?.. Косинус... Да
нет, управдом! (Открывает окно, высовывается, кричит) Ульяна
Андреевна! Где ваш драгоценный супруг? Не слышу. Ульяна
Андреевна! Ведь я же просил, чтобы он убрал рупор! Не слышу.
Чтобы он убрал рупор! Скажите ему, чтобы он потерпел, я ему
поставлю приемник! Австралию он будет принимать! Скажите,
что он меня замучил со своим Иоанном Грозным! И потом
ведь он же хрипит! Да рупор хрипит! У меня нету времени! У
меня колокола в голове играют. Не слышу! Ну, ладно. (Закры-
вает окно.) На чем я остановился?.. Косинус... У меня висок
болит... Где же Зина? Чаю бы выпить сейчас. Нет, еще раз
попробую. (Жмет кнопки в аппарате, отчего получается дальний
певучий звук, и свет в лампах меняется.) Косинус и колокола...
(Пишет на бумажке.) Косинус и колокола... и колокола... то есть
косинус... Девает.) Звенит, хрипит... вот музыкальный управдом...
(Поникает и засыпает тут же у аппарата.)
Освещение в лампах меняется. Затем свет гаснет. Комната Тимофеева погру-
жается во тому, и слышен только дальний певучий звук.
Освещается передняя. В передней появляется Зинаида Михайловна.
/Финал/
К с. 170
Милиция выводит всех из квартиры. В ту же минуту гаснет свет в комнате
Тимофеева. Радостный голос в рупоре в передней: «Слушайте продолжение
JlcKoeumxHKU*>. И тотчас грянули колокола и заиграла хриплая музыка.
Комната Тимофеева освещается. Тимофеев, спавший, завалившись на аппарат,
просыпается.
ТИМОФЕЕВ. Скорей, скорей, Иван Васильевич... Фу, черт, да я
заснул! Боже, какая ерунда приснилась!.. Аппарат-то цел? Цел.
Батюшки, меня жена бросила!.. Да нет, это во сне. Слава Богу,
во сне. А вдруг... Косинус... черт, надоел мне с колоколами...
Передняя освещается. Входит Зинаида.
ЗИНАИДА. Коля, это я.
ТИМОФЕЕВ. Зиночка, ты!
ЗИНАИДА. Ты так и не ложился? Колька, ты с ума сойдешь, я тебе
говорю. Я тебе сейчас дам чаю, и ложись. Нельзя так работать.
ТИМОФЕЕВ. Зина, я хотел тебя спросить... видишь ли, я признаю
свою вину... я, действительно, так заработался, что обращал
мало внимания на тебя в последнее время... косинус... ты
понимаешь меня?
ЗИНАИДА. Ничего не понимаю.
ТИМОФЕЕВ. Ты где сейчас была?
ЗИНАИДА. На репетиции.
ТИМОФЕЕВ. Скажи мне, только правду. Ты любишь Якина?
ЗИНАИДА. Какого Якина?
ТИМОФЕЕВ. Не притворяйся. Очень талантлив... ему действительно
дадут квартиру?.. Ну, словом, он ваш кинорежиссер.
ЗИНАИДА. Никакого Якина режиссера нету у нас.
ТИМОФЕЕВ. Правда?
ЗИНАИДА. Правда.
ТИМОФЕЕВ. И Молчановского нету?
ЗИНАИДА. И Молчановского нету.
ТИМОФЕЕВ. Ура! Это я пошутил.
ЗИНАИДА. Я тебе говорю, ты с ума сойдешь.
Стук в дверь.
Да, да!
Вбегает Шпак.
ТИМОФЕЕВ. Антон Семенович, мне сейчас приснилось, что вас
обокрали.
ШПАК (залившись слезами). Что приснилось? Меня действительно
обокрали!
ТИМОФЕЕВ. Как?
ШПАК. Начисто. Пока был на службе. Патефон, портсигар, костю-
мы! Батюшки! И телефонный аппарат срезали! Зинаида Ми-
хайловна, позвольте позвонить. Батюшки! (Бросается к теле-
фону.) Милицию! Где наш управдом?
ЗИНАИДА (распахнув окно, кричит). Ульяна Андреевна! Где Иван
Васильевич? Шпака обокрали!
В радиорупоре сильнее грянула музыка.
Конец
АЛЕКСАНДР ПУШКИН
/НАБРОСКИ ИЗ ЧЕРНОВОЙ ТЕТРАДИ/
Из раздела «Дубельт Леонтий Васильевич»
(1792-1862).
В 1837 г. - 45 лет.
В 1835 г. — получил должность начальника штаба Корпуса жандармов.
ШПИОН. Ваше превосходительство, заботясь...
ДУБЕЛЬТ. В заботах твоих правительство не нуждается...
...ДУБЕЛЬТ. Что ты там нахрюкал про Жулковского? Кто такой
Жулковский?
У Дубельта волчий взгляд, длинные седые усы, большие серые глаза.
Страстно любил театр, в особенности — балет1.
ШПИОН. Ваше превосходительство, дайте хоть сорок рублей!
ДУБЕЛЬТ. Сорок рублей — сумма для тебя слишком грандиозная...
Тридцать сребреников.
ШПИОН. Ваше превосходительство, мало...
ДУБЕЛЬТ. Любезный, у государя шестьдесят миллионов подданных,
и все довольны, никто не жалуется, кроме тебя.
ШПИОН. Ваше превосходительство! Смею ли я!
ДУБЕЛЬТ. Наше вам почтение! Ступай, любезный, на все четыре
стороны.
В 1937 г. был начальником Корпуса жандармов.
В 1839 г. был генерал-майором. (Надо полагать, что и в 1837 г.)
«...Ежели я, вступя в Корпус жандармов, сделаюсь доносчиком,
наушником...»
«...Чтобы в местах судебных давали тяжебным делам прямое
и справедливое направление...»
Рытвины и на щеках и на лбу. Черты его имели что-то лисье.
ШПИОН. Здравия желаю, ваше превосходительство!
[ДУБЕЛЬТ]. ...И Иуда Искариотский, един от обою на десяти иде
ко Архиереям, да предаст его им... Они же, слышавши,
возрадовашася, и обещаша сребреники дати... И было этих
сребреников, друг любезный, тридцать! (Марк. Глава XIV).
Лукавый генерал.
Глядя на «Распятие Спасителя» Брюллова, рыдал.
<...>
24. IV. 1826 было образовано II Отделение.
25. VI. 1826 указ об основании жандармской полиции.
ХО выписках Булгакова в черновой тетради см. коммент.
И М+БУЛГАШВ
3. VII. 1826 Особая канцелярия Министерства внутренних дел преобразована в III
Отделение.
28. IV. 1827 г. издано «Положение о Корпусе Жандармов».
ДУБЕЛЬТ (щепотом, Жуковскому). Высшее наблюдение признало
свОею обязанностью мерами негласными устранить все поче-
сти, что и будет исполнено.
<...>
ДУБЕЛЬТ. Помимо сего, ваше сиятельство, в последнее время
получили распространение стишки, писанные уже лет пятнад-
цать назад1.
Из раздела «Николай Первый»
/НИКОЛАЙ I./ Кстати, скажите Пушкину, что неприлично ему быть
на бале во фраке, когда все в мундирах. Похож на каналью
фрачника! Объясните ему всю бессмысленность его поведения.
Слава Богу, муж, отец семейства.
/НИКОЛАЙ I/ (Наталье). Я вас искренно люблю, как очень добрую
женщину. Но красота ваша опасна, она подвергает вас каме-
ражам2 в обществе. Будьте сколько можно осторожнее, бере-
гите свою репутацию для мужа, для самой себя.
НАТАЛЬЯ. Благодарю вас за добрый совет.
НИКОЛАЙ I. Разве вы могли от меня ожидать другого? Скажите,
почему у вас всегда опущены шторы?
Прости за тяжесть бремени (Бенкендорфу).
Одинако дурные люди... Изменническая рука... Я страшусь...
Все в исправности... К щастию... Меня ужас объял...
В 1825 г.
Конная гвардия.
Гвардейский конно-пионерный эскадрон.
Конная артиллерия.
Лейб-гренадерский полк.
Вы должны быть известны об происходившем вчера.
Он себя погубит невозвратно (Пушкин).
Ежели так... Ступайте вон...
Нужна особая твердость ума...
Ничем не смоет с себя пятно...
/НИКОЛАЙ I./ Говоря это вам, я следую чувству своего сердца. Я
говорю с вами с душою чистой.
*Эта реплика — набросок к сцене с эпиграммой «В России нет закона. //А
столб, и на столбе — корона», которая отсутствует в рукописи и появляется в
тексте I варианта пъебы.
2Commdrage — сплетни, пересуды (франц.).
НАТАЛЬЯ. Я признательна вам за доверие.
НИКОЛАЙ I. И дружбу... От кого ждать мне спасибо за ту печальную
жизнь, которую я веду?
Я повергаю себя к вашим стопам.
НАТАЛЬЯ. Терпите смиренно, как ангел... Вы будете вознаграждены
и утешитесь. Я буду молить о том провидение.
«За тебя скучаю» (Мих. П-чу 7. XII. 1825 г.)
«Я догадываюсь истины» (М. П-чу 10. XII)
«Все мы жертвы воли Божией»1.
НИКОЛАЙ I. Есть ли на свете существо, стремящееся более, чем
я, заслужить ваше одобрение, услышать от вас слова удовлет-
ворения, доброты, дружбы.
...Не сердитесь, если слова мои несвязны! (Константину 16. I.
1826 г.)
...Ваши слова я выслушиваю с чувством истинного счастья.
НИКОЛАЙ I. А вы поддержите меня в том грустном ремесле, на
которое я обречен. Мы живем в век, когда нельзя ничему
удивляться.
Отвратительное дело.
Бог возложил на меня бремя и буду нести его.
Я тобой отменно доволен...
Я прошу серьезно перестать тон этот, который неприличен...
Бездельники распущают нелепости... (Ник/олай/ — Мих/аилу/
Павловичу 9. V — 16. VII. 26 г.)
Я надеялся, что он придет в рассудок...
С помощью Божией...
Не мешало бы добрать источников.
Я истинный мученик.
НИКОЛАЙ (Наталии). Примите мои слова за исповедь измученного
сердца, обратитесь кб мне в критическую минуту.
Распущенный человек... Пусть забудет он то время, когда на
балы езжал во фраках... По долгу его звания...
Посланник! Какую ролю он играет.
Наружность: у Чулкова «Императоры», стр. 222.
Дуэль: — Дать законное течение.
Идешь по дороге, усеянной цветами...
Картина «Вынос»
Панихида
Из панихиды
Ирмос: «Житейское море воздвизаемое зря напастей бурею, к
тихому пристанищу Твоему притек, вопию Ти: „возведи от тли
живот мой, многомилостиве!..*»
1 От последней фразы проведена стрелка к реплике Наталии «Терпите смирен-
но...».
ДЬЯКОН. Еще молимся о упокоении души усопшего раба Божия
Александра и о еже проститися ему всякому прегрешению
вольному же и невольному.
Господи, помилуй!
Яко да Господь Бог учинит душу его иде же праведнии
успокояются.
ЖУКОВСКИЙ. Да, земля и пепел.
ВОЗГЛАС СВЯЩЕННИКА. Яко твое есть царство...
ХОР. Со духе праведных скончавшихся душу раба Твоего, Спасе,
упокой, сохраняя ю во блаженной жизни, яже у Тебе, Чело-
веколюбие.
ВОЗГЛАС СВЯЩЕННИКА. Воскресый из мертвых Христос истин-
ный Бог наш, молитвами пречистыя своея Матери, святых
славных и всехвальных апостолов, преподобных и богоносных
Отец наших, и всех святых, душу от нас преставльшагося раба
своего Александра, в селениях праведных учинит, в недрах
Авраама упокоит и с праведными сопричтет, и нас помилует,
яко Бог и Человеколюбец. Аминь.
ВОЗГЛАС ДЬЯКОНА.
ХОР. Вечная память!
АЛЕКСАНДР ПУШКИН
Пьеса
/РУКОПИСЬ/
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
НАТАЛЬЯ НИКОЛАЕВНА ПУШКИНА.
АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВНА ГОНЧАРОВА, ее сестра.
Д’АНТЕС.
НИКИТА КОЗЛОВ.
ДАНЗАС КОНСТАНТИН КАРЛОВИЧ.
ЖУКОВСКИЙ ВАСИЛИЙ АНДРЕЕВИЧ.
ДУБЕЛЬТ ЛЕОНТИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ.
/ВОРОНЦОВА
САЛТЫКОВА
СМОТРИТЕЛЬША.
ДЕВУШКА
КЛЮШКИНА.
БИТКОВ.
БЕНЕДИКТОВ.
КУКОЛЬНИК.
ДОЛГОРУКОВ.
БОГОМАЗОВ.
САЛТЫКОВ.
НИКОЛАЙ I.
ГЕККЕРЕН.
БЕНКЕНДОРФ.
РАКЕЕВ.
ПОНОМАРЕВ.
СТРОГАНОВ.
ВОРОНЦОВ.
АРЕНДТ.
СТУДЕНТ.
ОФИЦЕР.
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ.
ФИЛАТ.
АГАФОН.
ПРЕОБРАЖЕНЕЦ 1.
ПРЕОБРАЖЕНЕЦ 2.
НЕГР.
КАМЕР-ЮНКЕР.
ЗВЕЗДОНОСЕЦ.
ГОСТЬ.
ПАВЕЛ МАКСИМОВИЧ.
СЛУГА.
СТОРОЖ.
КВАРТАЛЬНЫЙ.
КОННЫЙ ЖАНДАРМ.
ПОСОЛ.
ЖАНДАРМСКИЕ ОФИЦЕРЫ.
ЖАНДАРМЫ.
ПОЛИЦЕЙСКИЕ.
ТОЛПА./1
рукописных тетрадях Булгакова список действующих лиц вклю-
чает семь персонажей. Остальные персонажи печатаются по списку
действующих лиц I варианта пьесы (РО ИРЛИ, ф. 369, № 218, л. 2).
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Вечер в квартире Пушкиных. Две свечи на фортепиано и свечи в углу возле стоячих
часов.
Александра сидит за фортепиано, а Битков [Дербенеев]1 с инструментами стоит
у часов, чинит их. Часы под руками Биткова то бьют, то играют.
Александра тихо наигрывает на фортепиано и напевает.
АЛЕКСАНДРА. ...как синица тихо за морем жила...
...как девица за водой поутру шла...
...Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя,
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя...
БИТКОВ. Какая чудная песня! Сегодня я чинил тоже... в «У
Прачешного мосту»2. Истинный Бог, как дитя! На мосту... Я
иду, Господи! Крутит, крутит! В глаза, в уши!
Пауза.
Дозвольте узнать, это чье же [сочинение] будет?
АЛЕКСАНДРА. Александра Сергеевича.
БИТКОВ. Скажите! Так, так, так... Истинный Бог, вот в трубе, как
дитя!.. Прекрасное сочинение!
Часы бьют.
Послышался колокольчик.
Входит Никита Козлов.
НИКИТА. Александра Николаевна, там [дворянка Сновидова...
АЛЕКСАНДРА. Какая Сновидова?
НИКИТА. Урожденная, говорит, Сновидова, а так она Клюшкина,
Петра Алексеевича вдова.]
АЛЕКСАНДРА (шепотом), [Какая Клюшкина?] И зачем так поздно?
Скажи, что принять не могут...
НИКИТА (тоскливо). Да ведь Александра Николаевна, как же не
принять...
АЛЕКСАНДРА. Ах, mon Dieu...3 Ах ты, Боже мой! Вспомнила. Да,
[Клюшкин.] Ах! Проси сюда...
НИКИТА. Слушаю. ({Idem к дверям.) Ах, неволя!.. Разорение...
!В тексте черновика встречается несколько вариантов имени часового мастера,
шпиона III отделения: Меняев, Степан Ильич Битков и Ларион Битков — это
одно и то же лицо. В окончательном тексте пьесы — Степан Ильич Битков.
2 Название ресторана Дюме в Петербурге вписано вместо слов: «Адмиралтейской
части»...
3Боже мой... (Франц.)
Пауза.
[Входит Клюшкина.
КЛЮШКИНА. Клюшкина, Ольга Аполлоновна, рожденная дворянка
Сновидова, подполковница. Простите, что потревожила.] По-
годка-то? Хозяин собаку на улицу не выгонит... Да что поде-
лаешь! Неволя. С кем имею честь говорить?
АЛЕКСАНДРА. Я сестра Натальи Николаевны.
[КЛЮШКИНА.] Ах, очень приятно! Рада нашему знакомству!
АЛЕКСАНДРА. Prenez place, s’il vous plait, [madame]1.
[КЛЮШКИНА.] Parlez russe, mademoiselle2. Покорнейше благодарю.
(Садится.) Господина камер-юнкера могу видеть?
АЛЕКСАНДРА. К сожалению, Александра Сергеевича нет дома.
[КЛЮШКИНА.] А супругу ихнюю?
АЛЕКСАНДРА. И Наталья Николаевна в гостях.
[КЛЮШКИНА.] Ах, ведь эдакая незадача! А-яй-яй! Ведь это нам
тоже... Ведь что же это, никак не застанешь!
АЛЕКСАНДРА. Вы не извольте беспокоиться, [сударыня,] я могу
переговорить с вами по этому делу.
[КЛЮШКИНА.] Мне бы самого господина камер-юнкера! Ну, слу-
шаю, слушаю. Дельце-то простое. В разные сроки времени
господином Пушкиным под залог... турецких шали, жемчуг,
серебра взято...
АЛЕКСАНДРА. Да, я знаю, знаю...
[КЛЮШКИНА.] Двенадцать тысяч серебром, как одна копеечка,
сударыня!..
АЛЕКСАНДРА. Может быть, вы могли бы потерпеть?
[КЛЮШКИНА.] С превеликим бы одолжением терпела, сударыня.
И Христос терпел, и нам велел! Но ведь и в наше положение
тоже войти нужно! Ведь туловище прокормить надо! [Я вдова.]
А у меня ведь сыновья в Черноморском флоте! Приехала
предупредить, сударыня, продаю вещи. Персиянин тут один...
АЛЕКСАНДРА. Я вас очень прошу подождать. Александр Сергеевич
уплатит проценты.
[КЛЮШКИНА.] Верьте, не могу. С ноября месяца ждем. Другие
продали бы, давно уж продали бы! Персиянина упустить
боюсь.
Слышатся тяжелые вздохи, Никита показывается в дверях. Александра машет
ему с досадой рукой. Никита скрывается.
Одни извозчики из Коломны сюда чего стоили!
Часы под руками [Меняева] бьют.
АЛЕКСАНДРА (тихо). У меня есть серебро. [Может быть, вам]
угодно взглянуть? Мы бы тогда поладили насчет процентов.
[КЛЮШКИНА.] Прошу прощения, канитель с этим серебром, а
персиянина...
АЛЕКСАНДРА. Помилуйте, как же нам без вещей остаться! Вы
взгляните. Прошу вас в мою комнату. (Встает, [Клюшкина]
идет за нею.)
Садитесь, сударыня, прошу вас... (Франц.)
2 Говорите по-русски, мадемуазель. (Франц.)
[КЛЮШКИНА.] Квартирка славная какая. Много ли плотите? (Ухо-
дит вслед за Александрой.)
Лишь только они скрываются, Меняев (Битков) оставляет часы, подбегает к
фортепиано, переворачивает и рассматривает ноты, прислушиваясь, не идет ли
кто. Затем бросается к двери кабинета со свечой в руках, заглядывает туда,
но войти не решается. Поколебавшись, уходит в кабинет, через некоторое время
виден в кабинете у книжной полки, читает названия на корешках, слышит шаги,
возвращается в гостиную, ставит свечу на место.
Выходит [Клюшкина] с узлом и Александра.
[КЛЮШКИНА.] Бумагу мы завтра перепишем. Только вы уж по-
просите Александра Сергеевича, чтобы сами они пожаловали,
а то извозчики уж больно дорого стоят... [Коломна ....... в
собственном доме]. Четвертая рота, дом Циммермана. Оревуар,
мадемуазель1.
АЛЕКСАНДРА. Au revoir... Хорошо, хорошо. (Звонит.)
[Клюшкина] уходит.
МЕНЯЕВ (закрывает часы, кладет инструменты в сумку). Готово,
барышня, живут.
АЛЕКСАНДРА. Очень хорошо. Сколько вам следует?
МЕНЯЕВ. Да что же? Два рублика всего.
АЛЕКСАНДРА. Очень хорошо. Сейчас.
МЕНЯЕВ. Вы не извольте беспокоиться, я могу подождать.
АЛЕКСАНДРА. Нет, зачем же? Сейчас. (Выходит, возвращается с
деньгами, вручает их Меняеву.)
МЕНЯЕВ. Покорнейше благодарю. А у Александра Сергеевича в
кабинете не требуется осмотреть? А то уж заодно завтра зайду.
АЛЕКСАНДРА. [Нет, у Александра Сергеевича идут, спасибо.]
МЕНЯЕВ. Слушаю. Прощенья просим, (уходит.)
Александра садится в кресло у камина, протягивает руки к огню.
Через некоторое время появляется в дверях Никита, останавливается.
НИКИТА. Эх, Александра Николаевна!
АЛЕКСАНДРА. Ну?
НИКИТА. Эх, Александра Николаевна!
АЛЕКСАНДРА. Да что такое? Господи, Никита, говори ты, что ли!
Пауза.
Что с тобой, Никита? Что ты мне душу надрываешь, ходишь
за мной?..
НИКИТА. Вот уж и ваше пошло добро!
АЛЕКСАНДРА. Выкупим.
НИКИТА. Из чего выкупим, Александра Николаевна? Подумать
страшно, из чего выкупим? Не выкупим мы, Александра
Николаевна!
АЛЕКСАНДРА. Что ты каркаешь надо мной?
НИКИТА. Каркаешь. Нешто я ворон. Бог вам судья! Раулю за лафит
семьсот целковых! Ведь это подумать страшно! Аптекарю
задолжали, каретнику задолжали... Ведь Карадыкину за бюро
платить надо? А заемные письма? Батюшки. Да лих бы
письма. А то срам сказать, молочнице задолжали. Александра
!Au revoir, mademoiselle. — До свидания, сударыня. (Франц.)
1И11И
Николаевна, умолите вы его, поедем в деревню! Не будет здесь
добра, вспомните мое слово! Сочинения свои взяли бы!...
покойно, просторно! Детей бы взяли, там сейчас хорошо, в
деревне! Здесь вертеп, Александра Николаевна, и все втрое,
все, все втрое! А он больной! И говорит, что их тоска душит,
а меня хрычом назвали. Ведь они желтые совсем стали!
Послушайте, Александра Николаевна, старика, до беды едем
в деревню!
АЛЕКСАНДРА. Что ты меня мучишь? Скажи Наталье Николаевне.
Пауза.
НИКИТА. Не буду я говорить Наталье Николаевне. Не поедет она.
(Тихо.) А без Натальи Николаевны? Поехали бы вы, детишки,
он...
АЛЕКСАНДРА. Ты с ума сошел!
НИКИТА. Утром бы из пистолета стреляли, потом верхом бы
ездили, потом сочиняли бы!.. Детишкам просторно... У них
бессонница...
АЛЕКСАНДРА. Перестань меня мучить, Никита, уйди!
Никита, вздохнув, уходит.
Александра, посидев еще некоторое время у камина, посмотрев на часы, уходит
к себе.
Потом слышится дверной колокольчик. Видно, как в кабинете
проходит тень Никиты вглубь, а затем вглубь проходит тень
человека маленького роста. Где-то в глубине в кабинете вспы-
хивает свет. Послышался глухо голос Никиты: «Слушаю-сь,
хорошо...» Никита показывается в кабинете, по дороге щип-
цами наскоро ворошит угли в камине в кабинете, выходит в
гостиную, подходит к дверям, ведущим в спальню, говорит:
«Александра Николаевна!» Показывается Александра.
НИКИТА. Александра Николаевна, они совсем больные приехали...
Малины просят...
АЛЕКСАНДРА. Ага, хорошо, хорошо, сейчас. (Проходит через гос-
тиную в столовую, а Никита возвращается в кабинет и уходит
в глубь его.)
В кабинете послышался еще раза два голос Никиты — глухо — слов не разобрать.
Потом Никита проходит в глубине кабинета в дверь в переднюю и закрывает
ее за собою. Александра с чашкой в руке входит в гостиную, останавливается у
дверей в кабинет.
АЛЕКСАНДРА. On entre? (Входит в кабинет, скрывается в глубине
его. Дальше ее голос слышен глухо в кабинете.) Alexandre,
etes-vous indisposd?..1 Лежите, лежите...
Источник света в глубине кабинета перемещается, отчего несколько меняется
свет (освещение).
Может быть, послать за доктором? (Еще несколько фраз глухо.
Проходит к дверям — из кабинета в переднюю, кричит тихо.)
Никита!
Никита проходит в кабинет в глубину.
1 Можно войти? <...> Александр, вам нездоровится?.. (Франц.)
АЛЕКСАНДР ПУШКИН 415
(Говорит по дороге ему^) Раздень барина, (рама отходит к
камину.)
Никита уходит и закрывает за собой дверь в переднюю, а Александра проходить
в глубь кабинета. Опять глухо доносится ее голос, большинство слов не
разобрать.
Все благополучно... нет, нет...
Послышался дверной колокольчик.
Через некоторое время в гостиной появляется Никита с письмом в руках, и
тотчас Александра выбегает из кабинета.
НИКИТА. Александру...
АЛЕКСАНДРА (сделав грозные глаза, грозит пальцем Никите,
вырывает у него письмо, говорит громко). А, от портнихи?
Хорошо. Скажи, что я буду завтра. (Прячет письмо в
карман.)
Никита в недоумении глядит на Александру.
(Громко.) Ну, что же ты стал? Ступай! (Тихо.) Ты что делаешь?
Тебе сказано, не подавать писем!
НИКИТА. Виноват...
АЛЕКСАНДРА (тихо). Молчи! (Громко.) В два часа заеду. Ступай.
Никита уходит, Александра возвращается в кабинет и говорит.
Это ко мне от портнихи приходили.
Ее голос — из глубины кабинета.
Да что вы, Александр? Бог с вами!.. Говорю же, что от
портнихи...
Опять глухо слова.
Право, я пошлю за лекарем. Хорошо, хорошо... Bon, bon...1
Дайте я вас перекрещу... Я умоляю вас не тревожиться...
Свет в глубине кабинета гаснет.
(Александра возвращается в гостиную, закрывает дверь в ка-
бинет, задергивает ее портьерой, подходит к камину, вскры-
вает письмо, читает, комкает его, прячет в карман.) Негодяи!
Боже праведный!.. В деревню надо ехать...
Послышался дверной колокольчик, потом голоса, и из дверей, ведущих в столовую,
появляется Наталья Николаевна.
Наталья Николаевна развязывает ленты капора, снимает его. Лицо Натальи
Николаевны горит от мороза. Она так красива, что Александра как-то
блекнет.
Наталья бросает капор на диван, близоруко щурится, видит Александру.
НАТАЛЬЯ. Ты одна? Не спишь? Пушкин дома?
АЛЕКСАНДРА. Он приехал совсем больной и заснул. Просил его
не беспокоить...
НАТАЛЬЯ. Ах, бедненький! Не мудрено, такое поветрие!.. Какая
буря, Боже!.. Нас засекло снегом!..
АЛЕКСАНДРА. С кем ты приехала?
НАТАЛЬЯ. Меня проводил Шарль.
АЛЕКСАНДРА. Значит, ты все-таки хочешь беды?
'Хорошо, хорошо... (Франц.)
НАТАЛЬЯ. Ах, ради Бога, без нотаций!
АЛЕКСАНДРА. Таша, что ты делаешь?
НАТАЛЬЯ. О, mon Dieu! Как наскучило мне все это! Это смешно!
Кому какое дело, что beau-frdre1 меня проводил...
Александра вынимает письмо, подает Наталье.
(Читает, меняется в лице. Шепотом} Он не видел?
АЛЕКСАНДРА. Бог спас. Никита хотел подать.
НАТАЛЬЯ. Ах, старый дурак! (Бросает письмо в камин, оно вспы-
хивает.) Мерзавцы! Я догадываюсь, кто сделал это! Мерзавка!
АЛЕКСАНДРА (указывая в камин). Это тебе не поможет. Завтра
придет другое. Он все равно узнает.
НАТАЛЬЯ. Это неправда!
АЛЕКСАНДРА (тихо). Не лги.
НАТАЛЬЯ. Ну, хорошо, правда. Я была с ним у Идалии, но я не
знала, что он там будет! Она заманила меня, негодяйка!
АЛЕКСАНДРА. Уедем в деревню. Я тебе советую.
НАТАЛЬЯ. Бежать? Ни за что! Из-за того, что какая-то свора
гнусных негодяев... презренный Anonyme1 2... бежать! Значит,
признаться?.. Между нами ничего нет!.. (Плачет.) Я так не-
счастна!.. Азя, помоги мне!..
АЛЕКСАНДРА. Ну, не плачь, не плачь... Я и сама теряю голову...
Ну, перестань...
Наталья вытирает глаза, встает, успокаивается.
НАТАЛЬЯ. В конце концов, эти подлецы так замучили нас, что
нам представляется все безвыходным! Я так устала!
АЛЕКСАНДРА. Ну, прощай. Но умоляю тебя, будь осторожна.
(Крестит Наталью, уходит к себе}
Наталья некоторое время у камина, потом переходит к окну, смотрит в него.
Фонарь с улицы бросает на нее скупой свет. Через некоторое время в дверях,
ведущих из столовой, бесшумно появляется [Дантес].
Он — в шинели и в шлеме. Бобровый вороник запорошен снегом. В руках у
Дантеса — перчатки.
Наталья поворачивается, видит Дантеса, отшатывается.
НАТАЛЬЯ (вглядывается в ужасе). Как вы осмелились?! Как вы
проникли?! Сию же минуту покиньте мой дом! Какая дерзость!
Я приказываю вам!
Пауза.
ДАНТЕС. Вы забыли в санях ваши перчатки. Я боялся, что завтра
озябнут ваши руки. И я вернулся, (кладет перчатки на стол,
прикладывает руку к шлему и поворачивается}
НАТАЛЬЯ. Вы сознаете ли опасность, которой подвергли меня? Он
за дверями! (Подбегает к двери кабинета и бесшумно повора-
чивает ключ и опять закрывает портьеру.) Он не потерпит.
Он убьет меня!
ДАНТЕС. Из всех негров, которых я когда-либо знал, этот самый
кровожадный. Но не беспокойтесь, он убьет меня, а не вас.
1 Свояк. (Франц.)
2Аноним. (Франц.).
НАТАЛЬЯ. Зачем же вы совершаете преступление? Ах, у меня темно
в глазах!.. Что будет со мною?.. Ах...
ДАНТЕС. Успокойтесь! Ничего не случится с вами. Меня же
положат на лафет и отвезут на кладбище. И также будет буря
и снег и в мире ничего не изменится.
НАТАЛЬЯ. Я заклинаю вас всем, что есть дорогого у вас, —
покиньте дом!
ДАНТЕС. У меня нет ничего дорогого на свете, кроме вас. Не
заклинайте меня.
НАТАЛЬЯ. Уйдите!
ДАНТЕС. Ах, нет. Вы причина того, что совершаются безумства.
НАТАЛЬЯ. Как?..
ДАНТЕС. Вы не даете возможности говорить с вами! В санях вы
отказались слушать меня... А между тем есть величайшей
важности вещь, которую вам надлежит выслушать. Я люблю
вас...
НАТАЛЬЯ. И это говорите вы?! Месяц тому назад женившись на
моей сестре?! Вы преступный человек! Зачем, зачем вы
преследуете меня? Зачем вам нужна моя гибель? Вы опозорите
меня в глазах света!
ДАНТЕС. Есть иные страны... скажите мне только одно слово!..
Завтра у меня будут готовы лошади... Бежим!
НАТАЛЬЯ. Вы и преступны, вы и безумны! А сестра? Как вы
можете выговорить эти слова?
ДАНТЕС. Я женился на ней из-за вас. Я совершил преступление.
И совершу еще одно. Бежим!
НАТАЛЬЯ. Что говорит этот человек... У меня дети!
ДАНТЕС. Забудьте их.
НАТАЛЬЯ. Я не согласна.
ДАНТЕС. Я постучу в дверь.
НАТАЛЬЯ (удерживая его). Не смейте!
ДАНТЕС. Придите к Идалии.
НАТАЛЬЯ (крестясь). О, ни за что!
ДАНТЕС. Я убью себя.
НАТАЛЬЯ. Мучитель!
Дантес целует Наталью.
Часы хрипят, бьют полночь.
(Отпрянув.) О, Боже мой, уходите! Уйдите! Вас увидят на
набережной!
ДАНТЕС. Нам нужно поговорить, придите!
НАТАЛЬЯ. Завтра на балу у Воронцовой подойдите ко мне.
Дантес поворачивается, выходит в дверь в столовую.
О, Боже, слуга, слуга!.. (Прислушивается?)
ДАНТЕС (возвращаясь). Слуга спит. У меня есть второй ключ.
(Уходит.)
Наталья прислушивается. Слышно, как тихо закрывают дверь. Наталья подбе-
гост к окну гостиной, в изнеможении прислоняется, крестится, потом смотрит
в окно, потом подбегает к двери кабинета, отдергивает портьеру, открывает
ее, прислушивается, потом удовлетворенно закрывает дверь.
Темно.
"'л
КАРТИНА ВТОРАЯ
Столовая в доме Салтыкова, в которой накрыт стол. Рядом со столовой
библиотека. В библиотеке: Кукольник, Бенедиктов, князь Долгорукий1 и два
преображенских офицера — сыновья Салтыкова.
При открытии занавеса послышался аплодисмент. Бенедиктов, стоя и глядя
вдаль, читает свое стихотворение.
БЕНЕДИКТОВ.
...Казни ж, карай меня, о дева,
Дыханьем ангельского гнева!
Твоих проклятий стою я...
Но — нет у ангела проклятий, —
Так, гневная, сожги меня
В живом огне своих объятий!
Палящий зной мне в очи вдуй
И, обуздав мой страстный трепет,
В уста мои, сквозь жаркий лепет,
Вонзи смертельный поцелуй!
Бенедиктов, окончив, скромно кланяется. Кукольник первый начинает аплодиро-
вать.
КУКОЛЬНИК. Браво! (Обнимает Бенедиктова и целует его. Преоб-
раженцам.) Преображенцы! Аплодируйте! По вашим лицам
я вижу — вы любите и чтите искусство! Аплодируйте первому
поэту отечества!
БЕНЕДИКТОВ. Что ты, Нестор Васильевич!..
Дверь в библиотеку открывается, и появляется Боголюбов2. Протирает платоч-
ком очки, надевает их, аплодирует, кланяется.
БОГОЛЮБОВ. Слышал окончание вашей прелестной пьесы... по-
звольте списать...
В столовой появляется Салтыкова.
Лакей, стоявший у дверей, обращается к ней со словами.
ЛАКЕЙ. Сергей Васильевич приехали.
САЛТЫКОВА (лакею). Проси к столу.
ЛАКЕЙ (в дверях библиотеки). Кушанье на столе.
КУКОЛЬНИК (Бенедиктову). Пойдем. Насмотришься, брат, сейчас.
Оригинал!
Вся группа проходит в столовую. Первым подходит к ручке Салтыковой Долго-
рукий, потом Боголюбов, Кукольник.
Разрешите, Александра Сергеевна, представить вам нашего
лучшего поэта отечественного — Владимира Григорьевича
Бенедиктова. Истинный светоч! Талант!
БЕНЕДИКТОВ. Ах, Нестор Васильевич!
САЛТЫКОВА. Enchantde de vous voir...3 Я очень рада вас видеть...
Вот и Сергей Васильевич.
}В картине второй — «Долгорукий», далее — Долгоруков. Князь Петр Влади-
мирович Долгоруков — историческое лицо. (См. коммент.)
2 В тексте черновика претерпело изменения имя второго шпиона III отделения:
Боголюбов — Петр Петрович Богомолов — Богомазов. Это одно и то же лицо.
В окончательном тексте — Иван Варфоломеевич Богомазов.
3 Очень рада вас видеть... (Франц.)
АЛЕКСАНДР ПУШКИН 419
Дверь открывается, и появляется Салтыков. Он в цилиндре, в шубе, с тростью
в руках и с громадным фолиантом подмышкой. Проходит мимо гостей, не глядя
на них, Бенедиктов кланяется, но поклон его попадает в пустое пространство.
Кукольник дергает Бенедиктова, подмигивая ему.
Долгорукий и Боголюбов смотрят в потолок, делая вид, что не замечают графа.
Салтыков подходит к лакею, у которого поднос в руках, наливает себе чарочку
водки, окидывает невидящим взором группу гостей, выпивает, закусывает [гриб-
ком], прищуривается и говорит сам себе.
САЛТЫКОВ. Да-с... Secundus pars...1 (£меется сатанинским смехом
и выходит, [задумчиво посвистев].)
Бенедиктов бледнеет. Салтыкова сконфужена.
САЛТЫКОВА (Бенедиктову). Mon mari...1 2
КУКОЛЬНИК. Александра Сергеевна, ни слова!.. Знаем!.. На отече-
ственном языке, Александра Сергеевна, на языке...
САЛТЫКОВА (Бенедиктову). Мой муж страшнейший чудак, но я
надеюсь, что это не помешает вам...
Пауза, после которой выходит Салтыков; он без цилиндра, шубы и трости, но
по-прежнему с фолиантом.
Гости обращают к нему оживленные лица, кланяются.
САЛТЫКОВ (приветливо кланяется всем). А-а-а... (Подняв палец.)
Это было мое инкогнито, а вот теперь я пришел.
БОГОЛЮБОВ (смеется почтительно). Знаем, Сергей Васильевич,
знаем.
САЛТЫКОВ (стуча по фолианту). Secundus pars! Умышленная
опечатка. Corpus juris!3 Эльзевир!4
БОГОЛЮБОВ (подходит с протянутыми руками). Дозвольте погля-
деть.
САЛТЫКОВ. Назад!
САЛТЫКОВА. Serge!5
САЛТЫКОВ. Книги не для того печатаются, чтобы их руками
трогать! (Ставит книгу на камин. Обращается к жене.) Если
ты ее только тронешь!
САЛТЫКОВА. И не подумаю! Не надобно мне!..
САЛТЫКОВ. Прошу! Филат, водки!
Гости подходят, пьют, закусывают.
САЛТЫКОВА. Прошу к столу.
Усаживаются.
САЛТЫКОВ (глядя на руки Кукольника). Вас можно поздравить?
КУКОЛЬНИК. Да-с, государь император пожаловал. (Показывает
перстень.)
САЛТЫКОВ. Неважный перстенек.
КУКОЛЬНИК. Сергей Васильевич!
САЛТЫКОВ. По поводу сего перстня вспоминается мне следующее.
(Слуге.) Филат, что это на камине?
1 Часть второй... (Лат. искаж.) Правильно: Secunda pars — часть вторая. В биб-
лиотеке С. Салтыкова была книга с этой опечаткой.
2 Мой муж... (Франц.)
3Свод права! (Лат.)
4 Название знаменитой издательской фирмы. (См. коммент.)
5 Серж! (Франц.)
Ш М/ВУЛГАКОВ
СЛУГА. Книга-с.
САЛТЫКОВ. Не ходи возле нее.
СЛУГА. Слушаю-с.
САЛТЫКОВ. Да, вспоминается мне... В бытность мою мальчиком
император Павел, царствие ему небесное, пожаловал мне
звезду, украшенную алмазами, чрезвычайно большими алма-
зами. А такой перстень я и сам могу себе купить за пятьсот
рублей или даже за четыреста.
Гости смущены до крайности.
САЛТЫКОВА. Ты все наврал. Нет у тебя никакой звезды.
САЛТЫКОВ. Ты не знаешь. Я ее прячу от тебя вместе с табакер-
ками.
САЛТЫКОВА. [Сережа], ты бредишь.
САЛТЫКОВ. Не слушайте ее. Женщины ничего не понимают в
русской истории.
КУКОЛЬНИК (Салтыкову). Quand delivrerez vous се petit prisonnier de
guerre Anglais?1
САЛТЫКОВ. Пейте сами.
ДОЛГОРУКОВ. Если я не ошибаюсь, Сергей Васильевич, случай со
звездой был тогда же, что и с лошадью?
САЛТЫКОВ. Нет, князь, вы ошибаетесь. Случай с лошадью был
при Александре, царство ему тоже небесное.
ДОЛГОРУКОВ. Ага!
Салтыков тревожно смотрит на камин.
БЕНЕДИКТОВ. А вы любите книги?
САЛТЫКОВ. Книги меня любят и идут ко мне.
Пауза.
Видел сейчас. (Постукивает пальцем по перстню Кукольника.)
Проехал...
КУКОЛЬНИК. Государь император?
САЛТЫКОВ. Он. (Бенедиктову.) Изволите поэзией заниматься?
БЕНЕДИКТОВ. Точно так.
САЛТЫКОВ. Напрасно.
БЕНЕДИКТОВ. То есть как-с?
САЛТЫКОВ. Опасное занятие. Вот [этот, как его фамилия... ну...]
Пушкин... (Щепотом.) Его недавно в Третьем отделении ото-
драли.
Общее молчание.
САЛТЫКОВА. С тобой обедать нет никакой возможности. Что ты
рассказываешь?
САЛТЫКОВ. Кушайте, пожалуйста. Филат! (Жене.) Тебя тоже могут
отодрать.
БЕНЕДИКТОВ. Помилуйте, за что же?
ДОЛГОРУКИЙ. Между прочим, это, говорят, верно. Я тоже слышал.
1 Как вы собираетесь поступить с этим маленьким английским пленником?
(Франц.) (Речь идет о вине. — Примеч. ред.)
САЛТЫКОВ. Да и я слышал. Проезжаю мимо Цепного мосту,
слышу, человек орет. Спрашиваю, что такое? Говорят, Пуш-
кина дерут.
БОГОЛЮБОВ. Помилуйте, Сергей Васильевич, это петербургские
сказки!
САЛТЫКОВА. Что он говорит? Что он говорит?
САЛТЫКОВ. Какие ж сказки? Меня самого чуть-чуть не отодрали.
Я лошадь из пистолета застрелил. Ваши же стихи у меня есть
в библиотеке. У меня все есть. Что-нибудь новое написали
еще?
КУКОЛЬНИК. Да, прочитай. Прочитай «Моей звездочке».
БЕНЕДИКТОВ. Право, я... (Встает, читает.)
Путеводною звездою
Над пучиной бытия
Ты сияешь предо мною,
Дева светлая моя!
О, свети мне, друг небесный,
Сердца звездочка, свети
И ко мне в мой мир безвестный
Тихим ангелом слети!
САЛТЫКОВА. Ах, как хорошо!
БЕНЕДИКТОВ.
Перед чернию земною
Для чего твой блеск открыт?
Я поставлю пред тобою
Вдохновенья верный щит!
Да язвительные люди
Не дохнут чумой страстей
На кристалл прозрачной груди,
На эмаль твоих очей!
Преображенцы, перемигнувшись, выпивают.
Нет! Сияешь ты беспечно
И не клонишься ко мне.
О, сияй, сияй же вечно
В недоступной вышине!
Нет! Живой источник света
и т.д.
Вдруг рассыпься и исчезни,
Как прекрасный метеор!
САЛТЫКОВ. Продолжайте.
БЕНЕДИКТОВ. Все-с.
КУКОЛЬНИК. Браво! Каков?
Салтыкова аплодирует.
САЛТЫКОВ. А может, и не отдерут.
КУКОЛЬНИК. Отдерут, Сергей Васильевич, того, кто груб в своих
чувствах, а истинного поэта драть не за что.
САЛТЫКОВА. Чувствительно как пишете и поэтически...
КУКОЛЬНИК. Клянусь, голову ставлю, первый, Сергей Васильевич,
первый!..
||i«2 М.ВУЛГАКОВ
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Дворец Воронцовых. Зимний сад. Видна часть колоннады — часть залы. Яркое
освещение. Лампы в зелени.
Издали слышится музыка оркестра, гул бальной толпы, изредка показываются
в глубине, там, где колоннада, проходящие фигуры мужчин в мундирах и дам в
бальных платьях.
У входа в зимний сад стоит негр в тюрбане.
Поздний час.
В креслах сидит Наталья, а спиной к публике, перед нею в креслах, в гвардейской
парадной форме сидит генерал.
В зелени, укрывшись от всех, в бальном фрачном одеянии, сидит князь Петр
Владимирович Долгоруков, [молодой человек с язвительным лицом,] и подслуши-
вает разговор.
Сцена Натальи и Николая1.
Камергер выходит из-за колонн, проходит мимо негра, подходит к Николаю.
КАМЕРГЕР. Ваше величество, ея величество приказала мне до-
ложить вашему величеству, что она отбывает через десять
минут.
Наталья встает, приседает, уходит.
НИКОЛАЙ (камергеру). Вы недавно в вашей должности?
КАМЕРГЕР. Три месяца, ваше величество.
НИКОЛАЙ. Когда я разговариваю, меня нельзя прерывать. Вы
болван!
Счастливый Долгоруков хихикает в зелени.
Камергер улыбается счастливой улыбкой.
НИКОЛАЙ. Доложите ея величеству, что я подойду через десять
минут.
Камергер уходит.
Из-за колоннады выходит Жуковский.
Сцена Жуковского и Николая.
В зимний сад с другой стороны прокрадывается Богомолов, натыкается на
Долгорукова.
ДОЛГОРУКОВ. Осторожней, место занято.
БОГОМОЛОВ. Что это вы, князь, уединились так?
ДОЛГОРУКОВ. Да и вы, ваше превосходительство, спешите уеди-
ниться. Присаживайтесь.
БОГОМОЛОВ (усаживается). Любите балы, князь?
ДОЛГОРУКОВ. Обожаю. Сколько сволочи увидишь!
БОГОМОЛОВ. Ваше сиятельство! Цвет аристократии!..
ДОЛГОРУКОВ. Какая же это аристократия? Это холопия.
БОГОМОЛОВ. Ваше сиятельство! Да вы мизантроп!
ДОЛГОРУКОВ (указывает на проходящего в звездах). Видите, про-
шел?
БОГОМОЛОВ. Вижу.
ДОЛГОРУКОВ. Холуй.
БОГОМОЛОВ. Ваше сиятельство! А этот?
ДОЛГОРУКОВ (всматривается). Холуй.
БОГОМОЛОВ (смеется). А этот?
ХВ рукописи сцена опущена. Набросок ее был сделан Булгаковым в подготови-
тельных материалах к пьесе: см. с. 407—408 наст. изд.
2 Сцена в рукописи опущена. Набросок ее сделан Булгаковым в подготовительных
материалах: см. с. 408 наст. изд.
ДОЛГОРУКОВ. Вор.
БОГОМОЛОВ. Ах, князь, услышал бы вас кто-нибудь...
ДОЛГОРУКОВ. Самое интересное вы пропустили, ваше превосхо-
дительство.
БОГОМОЛОВ. А что такое?
ДОЛГОРУКОВ. Сам был...
БОГОМАЗОВ. Вы, Петенька, поосторожнее. Его величество?
ДОЛГОРУКОВ. Его.
БОГОМАЗОВ. С кем изволил беседовать?
ДОЛГОРУКОВ. С арапской женой.
БОГОМАЗОВ. Ах, язык!
ДОЛГОРУКОВ. Умора... Он стоит как демон за колонной и блюдечко
с мороженым в руках, а она здесь сидит и слушает, а сам...
Скоро будет наш поэт украшен... (Вскакивает, прикладывает
рожки к затылку, кривляется.)
Показывается Воронцова в зелени, в недоумении слушает, уходит.
БОГОМАЗОВ. Тсс!
В сад входит Геккерен, садится, а через некоторое время показывается
Наталия.
ГЕККЕРЕН (вставая ей навстречу). Как я рад видеть вас, прекрасная
дама. О, вы цветете. О, северная Психея.
НАТАЛИЯ. Барон!
ГЕККЕРЕН. Я, впрочем, понимаю, насколько вам надоели компли-
менты. Такая красота, как ваша, ослепляет, но сколько зла,
сколько бед она может причинить...
НАТАЛИЯ. Бед? Я вас не понимаю, барон.
ГЕККЕРЕН (шепотом). Вы сделали несчастным человека...
НАТАЛИЯ. Кого?
ГЕККЕРЕН. Верните мне сына... Мне жаль его...
НАТАЛИЯ. Я не хочу вас слушать. Замолчите.
ГЕККЕРЕН. Бездушная, жестокая женщина... Посмотрите, во что
вы его превратили...
Входит Дантес1.
ВОРОНЦОВА. Ну, князь, как понравился вам вечер?
ДОЛГОРУКОВ. Графиня, он поразителен.
ВОРОНЦОВА. А мне взгрустнулось как-то.
ДОЛГОРУКОВ. Графиня, вы огорчаете меня. Это нервическое, уве-
ряю вас. Прогулка завтра — и к вам вернется ваше чудесное
расположение духа, которым вы пленяете свет.
ВОРОНЦОВА. Нет, грусть безысходна. Не приходила ли вам в
голову, князь, мысль о том, какие нравы окружают нас?
Холодеет сердце. Ах, князь, сколько подлости в мире! Неужели
вы не задумывались над этим?
ДОЛГОРУКОВ. Графиня! Всякий день! О, как вы правы, графиня.
Сердце сжимается при мысли, до чего дошло падение нравов.
И тот, кто имеет сердце чувствительное, не огрубевшее, может
заплакать.
1 Сцена в рукописи опущена. Рукой Булгакова написано карандашом: «Любовная
сцена. Возмущение Пушкина и оценка Богомазова». (См. коммент.)
WL БУЛГАКОВ
ВОРОНЦОВА. Висельник!
Долгоруков умолк...
Висельник! Пища палача! Гнусная тварь. Pendard!1 Шлюха!
Un maquerean!2
Гость, вышедший из-за колонны со словами: «Madame...», шарахнулся и исчез.
ДОЛГОРУКОВ. Вы больны, графиня! Я кликну людей!
ВОРОНЦОВА. Я давно уже видела, что какая-то шайка травит его.
Но я не могла подозревать, чтобы подобный вам мерзавец
мог существовать среди людей! Если бы я не боялась, что его
измученное сердце погибнет, если нанести еще один удар... Я
не хочу растравлять его рану напоминанием, а то бы я выдала
вас ему! Убить, убить как собаку вас надо! Желаю вам
погибнуть на эшафоте.
ЗВЕЗДОНОСНЫЙ ГОСТЬ (выходит), Madame la comtesse, j’ai
1’honneur...3
ВОРОНЦОВА (Долгорукову), Adieu...4 (Уходит co Звездоносным гос-
тем ,)
ДОЛГОРУКОВ (рдин). Бешеная кошка. Подслушала! Вот что... По-
нимаю, любовница! А все ты, все из-за тебя, проклятая
обезьяна. Ты, ты на моем пути! Ну, погодите же! (Грозит
кулаком,)
Лампы гаснут. Долгоруков идет, хромая, к колоннам.
Темно.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Вечер. Кабинет Дубельта. Дубельт за столом.
Дверь приоткрывается, входит жандармский офицер Ракеев5.
[ОФИЦЕР.] Ваше превосходительство! [Меняев] там. (Выходит?)
Через некоторое время дверь открывается и входит Меняев.
Пауза.
Дубельт пишет, потом поднимает глаза.
МЕНЯЕВ. Здравия желаю, ваше превосходительство!
ДУБЕЛЬТ. А, наше вам почтение! Как твое здоровье, любезный?
МЕНЯЕВ. Вашими молитвами, ваше превосходительство.
ДУБЕЛЬТ. И в голову мне не впадало даже за тебя молиться! Но
здоров? А что же ночью навестил? Давно не видались?
МЕНЯЕВ. Ваше превосходительство, находясь в неустанных забо-
тах...
ДУБЕЛЬТ. В заботах твоих его величество не нуждается. Служба
твоя — секретное наблюдение, каковое наблюдение ты и
висельник! (Франц.)
2 Сутенер! (Франц.)
3 Графиня, имею честь... (Франц.)
4 Прощайте... (Франц.)
5 Сцена написана под диктовку Булгакова рукой Е. С. Булгаковой. При правке
текста Булгаков добавляет в первой ремарке имя офицера — «Ракеев», а в первой
реплике изменяет «офицер» на «Ракеев» и «Меняев» на «Битков». Эти имена пе-
решли в окончательный текст.
должен наилучше выполнять. И говори не столь витиевато,
ты не [в университете лекцию читаешь.]
МЕНЯЕВ. Слушаю. В секретном наблюдении за камер-юнкером
Пушкиным...
ДУБЕЛЬТ. Погоди, любезный. (Звонит.)
Сейчас же показывается жандармский офицер Ракеев.
Пушкина дело.
ОФИЦЕР. Готово, ваше превосходительство. (Подает Дубельту папку
на стол и скрывается.)
ДУБЕЛЬТ. Продолжай, любезнейший.
МЕНЯЕВ. Проник дважды я в самое квартиру камер-юнкера Пуш-
кина.
ДУБЕЛЬТ. Ишь, ловкач! По шее тебе не накостыляли?
МЕНЯЕВ. Миловал бог.
ДУБЕЛЬТ. Как камердинера его зовут? Фрол, что ли?
МЕНЯЕВ. Никита.
ДУБЕЛЬТ. Ротозей Никита! Далее.
МЕНЯЕВ. Первая комната, ваше превосходительство, столовая...
ДУБЕЛЬТ. Это в сторону.
МЕНЯЕВ. Вторая комната — гостиная. В гостиной на фортепиано
лежат сочинения означенного камер-юнкера.
ДУБЕЛЬТ. На фортепиано? Какие же сочинения?
МЕНЯЕВ.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя...
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.
ДУБЕЛЬТ. Экая память у тебя богатая!
МЕНЯЕВ. К упомянутому стихотворению господин Пушкин и му-
зыку сочинил, которую свояченица его на фортепианах ра-
зыгрывает [громко].
ДУБЕЛЬТ. Ну, почтеннейший, это ты напраслину возводишь. На-
счет музыки то есть я говорю.
МЕНЯЕВ. Помилуйте, ваше превосходительство!
ДУБЕЛЬТ. Фортепиано тоже в сторону!
МЕНЯЕВ. С превеликой опасностью проник я в кабинет и обнару-
жил на полу лежащую чрезвычайной важности записку. «При-
езжай ко мне немедленно. Вся надежда на тебя». А записку
подписал неизвестный человек — [Жулковский.]1
Дубельт звонит. Офицер входит.
ДУБЕЛЬТ. Павла Максимовича ко мне.
1 Вместо «Жулковский» вписано «Вильям Джук». Имя «Жулковский» впервые по-
явилось в разделе «Дубельт» подготовительных материалов к пьесе (см. с. 406
наст. изд.). Это имя восходит к подлинному доносу на Пушкина агента III От-
деления М. Я. фон Фоку в феврале 1828 г.
Офицер уходит.
Дверь открывается, и входит Павел Максимович, чиновник.
ДУБЕЛЬТ. [Жулковский?]
ПАВЕЛ МАКСИМОВИЧ. Леонтий Васильевич, все перерыли, такого
нет в Санкт-Петербурге.
ДУБЕЛЬТ. Надо, чтоб был.
ПАВЕЛ МАКСИМОВИЧ. Нахожусь в недоумении, ваше превосхо-
дительство, нету такого.
ДУБЕЛЬТ. Что за чудеса такие?
Другая дверь приоткрывается, из нее высовывается Боголюбов.
БОГОЛЮБОВ. Ваше превосходительство, Жуковский это. Шуточно
подписался. (Скрывается.)
ДУБЕЛЬТ (делает знак. Павел Максимович и жандармский офицер
выходят). Сукин ты сын! Грамотный!.. Дармоеды! Наследника
цесаревича воспитатель! Василий Андреевич Жуковский! Дей-
ствительный статский советник! Почерк должен знать!
МЕНЯЕВ. Ай, проруха! Ай!.. Виноват, ваше превосходительство!
ДУБЕЛЬТ. На ноги канцелярию поставил, два [часа] рыщут! Морду
тебе бить, Меняев!
МЕНЯЕВ. Виноват, ваше превосходительство!
ДУБЕЛЬТ. Дальше.
МЕНЯЕВ. Далыпе-с, в кабинете у камер-юнкера Пушкина в правом
верхнем ящике письменного стола лежит письмо...
ДУБЕЛЬТ. Кому?
МЕНЯЕВ. Письмо французское, адресовано оно господину голлан-
дскому посланнику...
ДУБЕЛЬТ. Меняев! Смотрел внимательно?
МЕНЯЕВ. Ваше превосходительство! Черновичок. Половина зама-
рана. Что по-французски, что по-русски...
Дубельт протягивает руку.
Меняев изумлен.
ДУБЕЛЬТ. Подай копию. Меняев, копию подай!
МЕНЯЕВ. Ваше превосходительство, французское — это раз! А
потом сами посудите, на [минуту] заскочил в кабинет, и так
руки трясутся, ведь это рыск...
ДУБЕЛЬТ. Жалованье получить у вас руки не трясутся ни у кого.
МЕНЯЕВ. Ваше превосходительство, кажись, я все силы, все меры...
ДУБЕЛЬТ. Так вот что, Меняев! Завтра опять туда, и все по этому
делу о письме...
МЕНЯЕВ. Ваше превосходительство, да ведь часы-то я починил!
Завтра это...
ДУБЕЛЬТ. Часы починить каждый может! Ты сломать сумей и
опять починить. Словом, ступай.
МЕНЯЕВ. Ваше превосходительство, велите приказать мне жало-
ванье выписать. Я ведь с прошлого месяца ничего не получал.
ДУБЕЛЬТ. Жалованье? За этого [Жулковского] с тебя еще следует
дополучить. Иди в канцелярию, скажи, что я приказал, чтобы
тебе тридцать рублей выдали.
МЕНЯЕВ. Ваше превосходительство, что же тридцать рублей?
ДУБЕЛЬТ. И Иуда Искариотский, един от обою на десяти иде ко
архиереям, да предаст его им... Они же, слышавши, возрадо-
вашася, и обещаша сребреники дати... И было этих сребрени-
ков, друг любезный, тридцать! В память его и вам всем плачу.
МЕНЯЕВ. Ваше превосходительство, дайте тридцать пять.
ДУБЕЛЬТ. Тридцать пять рублей сумма для меня слишком гран-
диозная. А за каждое слово из письма, что выпишешь, русское,
я тебе заплачу по полтиннику. Ступай! Да смотри лишнего
не выпиши.
Меняев выходит.
Дубельт звонит. Резко меняется. Напевает: «Буря мглою...» В ту же минуту
открывается дверь. Боголюбов1.
Погодите, Павел Максимович, одну минуту.
БОГОЛЮБОВ. Ваше превосходительство, срочнейшей важности де-
ло. (Вынимает из кармана бумагу.) У меня копия... Угадать
извольте?
ДУБЕЛЬТ. И гадать нечего. Письма к Геккерену.
БОГОЛЮБОВ. Ваше превосходительство! Прямо вы колдун! (Пода-
ет письме Дубельту.)
ДУБЕЛЬТ. Отправлено?
БОГОМОЛОВ. Завтра утром велел отвезти Никите в Голландское
посольство.
ДУБЕЛЬТ. Так. Благодарю вас, Петр Петрович.
БОГОМОЛОВ. Кроме того, ваше превосходительство, третьего дня
я был на завтраке у Салтыкова.
ДУБЕЛЬТ. Что новенького говорит старый [врун]?
БОГОМОЛОВ. Шумное собрание было! Грехи! Про государя импе-
ратора рассказывает так: «видел le Grand bourgeois...»*
ДУБЕЛЬТ. Вы, Петр Петрович, это на отдельной записочке отно-
сительно завтрака у Салтыкова.
БОГОМОЛОВ. Слушаю, ваше превосходительство. А кроме того,
Петя Долгоруков.
ДУБЕЛЬТ. Bancal?5
БОГОМОЛОВ. Он самый. Ведь что несет, лоботряс. Вторую ногу
переломить ему. Списочек показывал с пушкинского стихо-
творения.
ДУБЕЛЬТ. Брюлловская картина?
БОГОМОЛОВ. Точно так. (flodaem бумагу.)
ДУБЕЛЬТ. Давно не читал стишков, благодарю вас. [Петр Петрович,
мне одному надо остаться, у меня тут...]
БОГОМОЛОВ. [Слушаю-с, слушаю-с, ваше превосходительство!] Не
смею беспокоить. (Идет)
ДУБЕЛЬТ (рслед). Петр Петрович, деньжонок не надобно ли? Про-
шлый месяц не брали.
БОГОМОЛОВ. Покорнейше благодарю, Леонтий Васильевич. Рубли-
ков двести, двести пятьдесят?
ДУБЕЛЬТ. А я вам триста, э! Для ровного счета, а? Вы скажите
Павлу Максимовичу, что я распорядился.
БОГОМОЛОВ. Имею честь, ваше превосходительство! (Уходит)
1 На звонок Дубельта входит чиновник Павел Максимович. Из другой двери по-
является Боголюбов. — Примеч. ред.
2 Первого буржуа (франц.)
3 Хромой? (Франц.)
И|||в^
По уходе Богомолова Дубельт читает копию стихотворения, потом откладывает
ее. Потом берется за копию письма к Геккерену, внимательно, жадно читает,
думает, напевает сквозь зубы: «Буря мглою небо кроет...», свистит. Потом
прислушивается, подходит к окну, становится настороженным, поправляет
мундир и эполеты, садится за стол.
Дверь в кабинет распахивается. Первым появляется жандарм, который оста-
навливается у двери и вытягивается.
Затем в дверь быстро входит Бенкендорф, делает знак глазами Дубельту,
оттесняет жандарма, останавливается у дверей.
Вслед за ним входит Николай. Он в шинели и в каске.
НИКОЛАЙ (Дубельту). Здравствуй!
ДУБЕЛЬТ (стоя). Здравия желаю, ваше величество! В штабе Кор-
пуса жандармов, ваше императорское величество, все обстоит
благополучно.
НИКОЛАЙ. Проезжали с графом. Вижу, у тебя огонек. Не помешал
ли я тебе? Занимаешься?
ДУБЕЛЬТ (негромко). Пономарев, шинель!
Николай сбрасывает на руки жандарму шинель, отдает каску. Тот выходит.
Бенкендорф пододвигает Николаю кресло.
НИКОЛАЙ (садится. Потом Бенкендорфу). Садись.
Бенкендорф садится.
(Дубельту.) Садись, Леонтий Васильевич.
ДУБЕЛЬТ. Слушаю, ваше величество, (Остается стоять во время
сцены.)
НИКОЛАЙ (оглядевшись). Стены покрасил?
ДУБЕЛЬТ. Так точно.
НИКОЛАЙ. А хорошо! Работаешь?
ДУБЕЛЬТ. Стихи читаю, ваше величество. Только что получил.
Собирался его сиятельству докладывать.
НИКОЛАИ. Докладывай. Я не буду мешать.
ДУБЕЛЬТ (Бенкендорфу). Бездельники и нарушители общественного
спокойствия в списках распространяют. По поводу брюллов-
ского распятия. (Читает.)
...Но у подножия теперь креста честнаго,
Как будто у крыльца правителя градскаго,
Мы зрим — поставлены на месте жен святых —
В ружье и кивере два грозных часовых.
К чему, скажите мне, хранительная стража?
Или распятие — казенная поклажа,
И вы боитеся воров или мышей?
<...>
Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
И чтоб не потеснить гуляющих господ,
Пускать не велено сюда простой народ?
(Цодает листок Бенкендорфу.)
Пауза.
НИКОЛАЙ. Прочти еще раз последние строки.
Бенкендорф читает.
Этот человек способен на все, исключая добра. Господи Все-
держитель! Ты научи, как милостивым быть! Старый болван
АЛЕКСАНДР ПУШКИН 4»
Жуковский! Вчера пристал ко мне и сравнивал его с Карам-
зиным! Как поворачивается у балаболки язык! Карамзин был
святой жизни человек! А этот, этот!.. Казалось бы, не маль-
чик — отец семейства! Ох, мое долготерпение, только оно его
и спасает. Не его жаль — жену, хорошая женщина, семью
жаль. Пусть ему совесть будет наказанием.
БЕНКЕНДОРФ. Он этого не понимает, ваше величество.
НИКОЛАИ. Что делает он в последнее время?
ДУБЕЛЬТ. В карты играет, ваше величество.
НИКОЛАЙ. И то дело для семейного человека. Продолжай, Леонтий
Васильевич1.
ДУБЕЛЬТ. Имею честь донести вашему сиятельству, что в столице
в ближайшие дни я ожидаю дуэль, каковой состоится не
позднее после завтрашнего дня.
БЕНКЕНДОРФ. Между кем и кем?
ДУБЕЛЬТ. Между двора его величества камер-юнкером Пушкиным
и поручиком кавалергардского полка бароном Егором Осипо-
вичем Геккереном Д’Антес. Сейчас мой шпион перехватил
письмо Пушкина к барону Геккерену.
НИКОЛАЙ. Прочитай письмо.
ДУБЕЛЬТ. Осмелюсь сообщить — письмо неприличное.
НИКОЛАЙ. Прочитай письмо.
ДУБЕЛЬТ (читает). «Господин барон, я принужден сознаться, что
ваша роль неприлична. Вы — представитель коронованной
главы — служите сводником вашему сыну. Подобно старой
развратнице, вы подстерегаете мою жену, чтобы говорить ей
о любви вашего незаконнорожденного сына, и когда больной
сифилисом он оставался дома, вы говорили, что он умирает
от любви к ней. Я не желаю, чтобы жена моя продолжала
слушать ваши родительские увещания. Я не желаю, чтобы
ваш сын осмеливался разговаривать с ней, так как он подлец
и шалопай.
Имею честь быть, господин барон, ваш покорный и послуш-
ный слуга Александр Пушкин».
Пауза.
НИКОЛАЙ. Этот человек дурно кончит. Я говорю тебе, Александр
Христофорович, он дурно кончит.
БЕНКЕНДОРФ. Он бретер, ваше величество.
НИКОЛАИ. Были ли случаи нашептывания Геккереном?
БЕНКЕНДОРФ. Леонтий Васильевич!
ДУБЕЛЬТ. Были, ваше величество. (Заглянув в бумаги.) И последний
раз на балу у Воронцовой вчера.
НИКОЛАЙ. Это сводник! Посланник! Оба хороши!
Пауза.
1 Здесь Булгаков делает ссылку на тетрадь с подготовительными материалами к
пьесе: «См. с. 64», где есть текст Дубельта: «ДУБЕЛЬТ. Помимо сего, ваше си-
ятельство, в последнее время получили распространение стишки, писанные уже
лет пятнадцать назад». Впоследствии в тексте пьесы появилась сцена чтения эпи-
граммы, которую приписывали Пушкину:
В России нет закона.
Есть столб, а на столбе — корона.
Прости, Александр Христофорович, что такую обузу тебе дал.
Ты истинный мученик.
БЕНКЕНДОРФ. Таков мой долг, ваше величество!
НИКОЛАЙ. О, головорез! Ни о семье не думает, ни о том, что
срамом покрывает должность, мундир! Позорной жизни чело-
век! Ничем и никогда не смоет с себя пятна. И умрет не
по-христиански! Время, время отмстит ему за эти стихи, за
поруганную национальную честь. (Встает.)
[БЕНКЕНДОРФ. Какие меры прикажете взять, ваше величество?]
НИКОЛАИ. [Не потакать головорезам.] Предупредить дуэль. Обоих
без промедления под суд! И впредь чтоб знали. Спокойной
ночи! Не провожай, Леонтий Васильевич, (Встает, выходит.)
Бенкендорф за ним.
Дубельт один.
Через некоторое время возвращается Бенкендорф, садится.
БЕНКЕНДОРФ. Много в столице таких, которых вышвырнуть бы
надо.
ДУБЕЛЬТ. Найдется.
БЕНКЕНДОРФ. Хорошее сердце у императора!
ДУБЕЛЬТ. Золотое сердце!
БЕНКЕНДОРФ. Как же быть с дуэлью?
Пауза.
ДУБЕЛЬТ. Это как прикажете, ваше сиятельство?
БЕНКЕНДОРФ. Поступите согласно монаршей воли. Извольте по-
слать на предполагаемые места дуэли с тем, чтобы их накрыли
на месте. [Арест.] Примите во внимание, место могут изме-
нить.
ДУБЕЛЬТ. Понимаю, ваше сиятельство.
Пауза.
БЕНКЕНДОРФ. Дантес этот каков стрелок?
ДУБЕЛЬТ. Туз — пятнадцать шагов.
ПауЗа.
БЕНКЕНДОРФ. Императора жаль!.. Ах!..
ДУБЕЛЬТ. Еще бы!
БЕНКЕНДОРФ. Примите меры, Леонтий Васильевич, чтобы жан-
дармы не ошиблись. А то поедут не туда...
ДУБЕЛЬТ. Помилуйте, ваше превосходительство!
БЕНКЕНДОРФ. А то поедут не туда! Спокойной ночи, Леонтий
Васильевич. (Уходит.)
[Дубельт один.
Внезапно дверь открывается.
Примите меры, а то или не туда, или опоздают!.. (Скрывается)]
ДУБЕЛЬТ (один. Думает). Не туда... (Напевает) Буря мглою небо
кроет... Не туда... Тебе-то хорошо говорить! (Звонит)
Дверь приоткрывается.
(В дверь.) Павла Максимовича!
Темно.
КАРТИНА ПЯТАЯ
Квартира Геккеренов. Комната в персидских коврах, стены в коврах и картинах
великолепных мастеров.
На [коврах] стенах — коллекции оружия.
Дверь в столовую, в которой виден приготовленный для обеда стол, и другая
дверь.
Геккерен во фраке со звездой сидит и слушает маленький музыкальный ящичек.
Когда мелодия кончается, Геккерен звонит. Входит ливрейный слуга.
ГЕККЕРЕН. Если приедет граф Строганов, проводите его прямо
сюда.
СЛУГА. Слушаю. (Выходит.)
Через некоторое время дверь открывается и входит Дантес.
ДАНТЕС. Добрый день, отец.
ГЕККЕРЕН. Мой дорогой, здравствуй. Иди ко мне. Я давно тебя не
видел. Соскучился по тебе.
Дантес» садится. Геккерен гладит его волосы.
Отчего у тебя печальное лицо? Отчего ты не весел? Откройся
мне. Зачем ты молчишь? Ведь ты знаешь, как я люблю тебя.
Ты причиняешь мне боль.
ДАНТЕС. У меня сплин. Вот уж третий день метель. Мне кажется,
что если бы я прожил сто лет в этой стране, я не привык бы
к этому климату. Летит снег. Все белое.
ГЕККЕРЕН. Ты хандришь? Ай, это дурно! Мой мужественный
мальчик! Хандра не идет к тебе.
ДАНТЕС. Ужасная, белая, тяжелая, жестокая страна!
ГЕККЕРЕН. А я привык. Я привык за эти четырнадцать лет. Я
научился не смотреть в окно. Когда мне становится скучно,
я ухожу сюда, запираюсь, любуюсь моими сокровищами.
Послушай, какая музыка. (Пускает музыкальный ящик в ход.)
ДАНТЕС. Мне скучно, отец!
ГЕККЕРЕН. Зачем ты это сделал, Жорж? Как хорошо, как тихо мы
жили вдвоем! Как в замке!
ДАНТЕС. Ты знаешь, что я не мог не жениться.
ГЕККЕРЕН. Твои страсти убьют меня. Зачем ты разрушил наш
очаг? Лишь только в дом вошла женщина, я стал беспокоен,
я потерял свой угол. Я потерял тебя. Мне некуда деваться. Я
ухожу сюда, но меня ничто уже не радует. Она внесла в дом
шум и улицу. Я ненавижу женщин.
ДАНТЕС. Я это знаю очень хорошо.
ГЕККЕРЕН. Я ненавижу их за то, что ты их любишь. Ты терзаешь
меня. Из любви к тебе, только из любви к тебе я сам же
старался помочь тебе. Ты неблагодарный, ты растоптал покой!
ДАНТЕС (глядя в окно). Это несносно! Смотри, совсем исчезло небо
и все смешалось. Ужасный климат! Летом — душное болото...
ГЕККЕРЕН. Нет ни одного дня, чтобы я теперь не ждал беды. Из-за
тебя. Ты идешь как будто в пропасть. Что ты находишь
хорошего в них? Нет, я слишком глуп! Другой давно бы
отвернулся от тебя!
ДАНТЕС. Ты знаешь, она не выходит у меня из головы! Отец,
помоги мне!
ГЕККЕРЕН. Что ты задумал?
ДАНТЕС. Я хочу увезти ее в Париж.
ГЕККЕРЕН. О, Боже! Ты подумал ли, что ты говоришь! Как это
сделать! Ну, хорошо, даже если бы тебе удалось похитить
ее, — твоя карьера, вся твоя жизнь! А обо мне подумал ты?
Все это погибнет! Нет, ты жестокий человек! Я не хочу слушать
твои слова. Мы еле избавились от беды в ноябре. Нет, ты
хочешь убить меня и ты меня убьешь!
Стук..
Да. Да.
Входит слуга.
СЛУГА. Письмо вашему сиятельству. (Подает письмо. Выходит.)
ГЕККЕРЕН (вскрывая письмо). Ты позволишь?
ДАНТЕС. Пожалуйста.
Геккерен читает письмо, бледнеет, роняет письмо.
Что такое?
ГЕККЕРЕН. Я говорил тебе! Читай!
ДАНТЕС (читает. [Лицо его искажается злобой]}.
Пауза.
[Негодяй!] Так, так, так...
ГЕККЕРЕН. Как смеет он!.. Мне!.. Мне!.. Он забывает, кто я! Я
уничтожу его! Как он мог забыться! Мне!.. ({Закрывает лицо
руками.) Беда! Беда. Вот пришла беда. Все это погибнет!
(Дантесу.) Что ты сделал со мной?! Что ты сделал со мной?!
ДАНТЕС. В чем ты можешь упрекнуть меня?
ГЕККЕРЕН. Это бешеная собака! Ты отдал меня, Жорж, в руки
бретера!
ДДНТЕС. Как можешь ты говорить мне это?! Это бездарный
плебей!.. Черномазая обезьяна!.. Этот жалкий писака осмелил-
ся сделать это! Я не виноват.
ГЕККЕРЕН. Не лги мне! Здесь нас никто не слышит! Ты проник
в его очаг, ты разрушил его очаг! И этим ты разрушил мой!
Ты злой, ужасный человек! Какую роль ты заставил меня
играть? Ах, мой сын, ах, мой сын, мы погибли!
ДАНТЕС. Мне надоело слушать эти причитания! Молчи! Этот город
я ненавижу, потому что в нем есть эта фигура! Он слишком
много писал! И поверь мне, это его последнее письмо!
ГЕККЕРЕН. Ты, ты напал на него! Ах, я не могу вспомнить это
гнусное лицо с оскаленными зубами!..
ДАНТЕС. Я люблю его жену!
ГЕККЕРЕН. Ах, Боже, не повторяй этого! (Берет письмо, перечиты-
вает. Лицо его искажается.) Что же мне теперь делать?
Вызвать его? Но как я гляну в лицо королю? Да, даже если
бы, если бы каким-то чудом мне удалось убить его, разве это
решит дело? Я обесчещу тебя! Скажут, что у тебя не хватило
храбрости!
ДАНТЕС (рырвав письмо из рук Геккерена). Молчи! Тебе не придется
отвечать! И я, я!..
Дверь открывается, и в ней появляется старик Строганов, весь в черном, в
темных очках и с палкой. Слуга вводит Строганова под руку и тотчас скрывается.
СТРОГАНОВ. Вы, надеюсь, простите меня, дорогой барон, за то,
что я опаздываю к обеду, как я чувствую. Но посмотрите в
окно. Я не был уверен в том, что кучер вообще доставит меня
к вам.
ГЕККЕРЕН. Граф, во всякий час, во всякую минуту вы для меня
желанный гость. (Обнимает Строганова, усаживает его в
кресло.)
Дантес подходит к Строганову.
Слепой Строганов, нащупав руку Дантеса, рукой жмет ее.
СТРОГАНОВ. Это молодой барон Геккерен? A-а, узнаю вашу руку.
Но она совершенно ледяная. Вас что-нибудь обеспокоило?
ГЕККЕРЕН (в дверь). Никого не принимать! (Закрывает дверь.) Граф,
у нас случилось несчастье. Помогите нам вашим советом.
(Берет письмо.) Сейчас я получил ужасное письмо от человека,
который ненавидит Жоржа и меня.
СТРОГАНОВ. Мне трудно подать вам совет, не зная письма, дорогой
барон.
ГЕККЕРЕН. Я заранее прошу у вас извинения за те гнусности,
которые мне придется прочесть вам.
Дантес вздрагивает, отходит к окну.
Но перед сим: злокозненные слухи, распространенные врагами
моего сына, явились причиною мерзкой выходки. Письмо
написано господином Пушкиным. Слепой ревнивец вообра-
зил, что барон Дантес обращает внимание на его жену, и вот
он ищет столкновения. Это ужасная личность! Чтобы усугубить
оскорбление, он пишет бранное письмо мне! Он пишет...
ДАНТЕС. Я против того, чтобы оглашать эту гнусность!
ГЕККЕРЕН. Ах, нет, нет, Жорж! Ты не смеешь вмешиваться в это!
Письмо адресовано мне, граф — мой друг.
СТРОГАНОВ. [Какой это Пушкин? Не тот ли...] Какой именно из
Пушкиных пишет письмо? Александр?
ГЕККЕРЕН. Да, он.
СТРОГАНОВ. Племянница моя была красавицей. Сейчас я не могу,
к сожалению, судить о том, хороша ли она. Итак, дорогой
барон...
ГЕККЕРЕН (уитает). «...Подобно старой развратнице, вы подстере-
гали мою жену в углах, чтобы говорить ей о любви вашего
незаконнорожденного сына...» Дальше он пишет о том, что
Жорж болен сифилисом. Он осыпает его площадной бранью
и угрожает... Словом, это ужасно! Граф, я безгранично верю
вам, вам известно мое уважение. Скажите, граф, что нам
делать теперь? Я должен вызвать его?
СТРОГАНОВ. О, нет.
ГЕККЕРЕН. Он лжет и клевещет! Жорж не подавал повода, и тем
не менее он второй раз бросается на нас, как ядовитая собака!
СТРОГАНОВ. Теперь это не имеет значения, подавал ли ему повод
барон Дантес или не подавал. Вам надобно, барон, тотчас же
написать ему письмо о том, что барон Жорж Геккерен вызы-
вает его, а вы предуведомите его, что вы, посланник короля,
сумеете внушить ему уважение к вашему званию. А вы (в
сторону Дантеса) должны написать на этом письме, что вы
его и читали, и одобряете.
- 4W БУЛГАКОВ
ГЕККЕРЕН. Так будет.
ДАНТЕС (во внезапной ярости схватывает со стены пистолет). Я
убью этого негодяя! (Стреляет в картину, швыряет пистолет
и уходит из комнаты.)
СТРОГАНОВ. Собираясь к вам на обед, дорогой барон, я не знал,
что это будет такой шумный обед... Я отвык...
ГЕККЕРЕН. Я умоляю, простите! Оцените всю тяжесть оскорбления,
которое он получил.
Темно.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Дуэль
[Замерзший] ручей в сугробах.
Через ручей — горбатый пешеходный мостик.
Сторожка.
Рядом со сторожкой сарай.
Зимний закат. Багровое солнце. Слышна вдали балалайка и веселая пьяненькая
песня. Потом послышался свист полозьев, топот лошадей.
На мостике появляется Геккерен, озирается, вынимает из Кармана подзорную
трубу. Прикладывает трубу к глазам, смотрит, вздрагивает, испуганно озирается.
Опять топот.
Геккерен оглядывается и прячется за сарай.
Потом послышался женский смех, мужской голос. На мостик поднимаются
Воронцова и Воронцов. Воронцов тяжело дышит в тяжелой шубе.
ВОРОНЦОВ. Охота пуще неволи! Дальше не пойду, хоть убей меня,
Сашенька, не пойду.
ВОРОНЦОВА. Дальше и нет надобности. (Цоворачивает Воронцова
к солнцу.) Смотри! О, как красиво!
ВОРОНЦОВ. Очень красиво, только поедем, Сашенька, домой.
ВОРОНЦОВА. Какое солнце! Да гляди уж ты, если я тебя привезла!
ВОРОНЦОВ. Душенька, я не люблю солнца.
ВОРОНЦОВА. Снег играет, смотри.
ВОРОНЦОВ. Он мне вот в сапоги набился. Чьи это сани, интересно
знать? Вот еще подъехали. Ах, обезьянство!
ВОРОНЦОВА. От этой песни волнение в сердце! И песня, и солнце!..
ВОРОНЦОВ. Пьяные мужички, душенька. Поедем домой. Призна-
юсь тебе, я озяб, долго ли простудиться.
ВОРОНЦОВА. Ах, какой ты скучный!
ВОРОНЦОВ. Нет, что? Ну, полюбовались, и честь пора знать. Вот
еще какие-то чудаки на поляне.
Воронцова удивленно вглядывается. Воронцов также.
[На мосту появляются Дантес в шинели и в фуражке. За ним — д’Аршиак в
шубе.]
Вот что, едем, матушка, домой.
ВОРОНЦОВА. Постой! Погоди... (Вглядывается.) Это он!
ВОРОНЦОВ. Кто он?
ВОРОНЦОВА. Пушкин. Ты посмотри! Иван, бежим туда, останови
их! Я знаю, это дуэль!
ВОРОНЦОВ (схватив ее за руку). Ты что, ошалела, матушка? Едем
домой, я тебе говорю!
ВОРОНЦОВА. Я знала, знала, его убьют! Там Дантес! Пусти руку,
мне больно!
ВОРОНЦОВ. Опомнись! Кучера смотрят!
ВОРОНЦОВА. Там Пушкин! Я знала, что это будет! Знала!
ВОРОНЦОВ. Одумайся! Как ты можешь это остановить? Уходи
отсюда! Едем! Зачем я поехал?
ВОРОНЦОВА. Я тебя презираю!
ВОРОНЦОВ. В какое положение ты меня ставишь? Дура! Девчонка!
Уходи отсюда!
ВОРОНЦОВА. Останови! Его убьют!
ВОРОНЦОВ. Опомнись, ведь это же смешно! Это нельзя остано-
вить!
ВОРОНЦОВА. В город... Предупредить... послать... Боже мой, я не
знаю, что делать!
Воронцов увлекает Воронцову.
Геккерен тотчас выскакивает из-за сарая, прикладывает трубу к глазам, смот-
рит.
На мосту показывается слегка выпивший сторож, напевает, идет к сторожке.
Потом останавливается, смотрит вдаль.
СТОРОЖ. Чего это они делают?
Солнце садится. Начинает темнеть.
Очень негромко вдали щелкнул выстрел.
(Всматривается.) Батюшки! Что ж это офицеры делают?
Батюшки мои! Господи! Ну их!.. (Скрывается в сторожку.)
Геккерен всходит на мост. Смотрит вдаль. Закрывает глаза рукою.
Послышался второй выстрел.
Геккерен вцепляется рукой в перила мостика, потом схватывается за сердце.
Потом медленными шагами идет к краю мостика, вглядываясь [вдаль]. Потом
отшатывается.
На мост всходит Дантес. Шинель его наброшена на одно плечо и волочится по
снегу. Сюртук залит кровью. Рукав сюртука разрезан. Рука обвязана платком.
Дантес бледен. Геккерен бросается к нему, судорожно хватается за карманы,
вытаскивает носовой платок, вытирает пот со лба Дантеса.
ГЕККЕРЕН. Небо! Небо!.. Благодарю тебя!.. (Бормочет, крестится.)
Обопрись о мое плечо!
ДАНТЕС. Нет... (Прислоняется к перилам, отплевывается
кровью.)
ГЕККЕРЕН (кричит с моста). Сани! (Цодхватывает под руки
Дантеса. Тихо.) Он убит?
ДАНТЕС. Почем я знаю? Он без памяти.
ГЕККЕРЕН. О, Боже, все погибло! Ах, Жорж, Жорж!..
В этот момент на мосту появляется быстро Данзас.
ДАНЗАС (козыряет Геккерену). Это ваши сани?
ГЕККЕРЕН. Да, да, да...
ДАНЗАС. Ваши сани просторнее. Вам придется их уступить другому
противнику.
ГЕККЕРЕН. Mais...1
ДАНТЕС. Да, да!
ДАНЗАС (кричит с мостика). Кучер! Эй, ты, ты, в широких санях!
Объезжай низом! Низом! Там есть дорога! Жердь эту сними!
Что ты глаза вытаращил, дурак! Говорю тебе, низом поезжай!
(Убегает с мостика.)
^о... (Фрачц.)
ГЕККЕРЕН (ведя Дантеса). Грудь, грудь цела?
ДАНТЕС. Цела.
ГЕККЕРЕН (тихо). А тот?
ДАНТЕС. Он больше не напишет [письма]1.
Уходят.
Темно.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
День. У кабинетного камина в кресле Никита в очках. Читает по тетрадке2.
НИКИТА. На свете счастья нет... Да, нету у нас счастья... Вот горькая
участь, нету. Но есть покой и воля... Покой! Вот уж нету чего,
так нету... По ночам не спим, какой же это покой. (Читает.)
Давно, усталый раб, замыслил я побег... Вот тебе раз! Куцы
побег? Вот уж не было беды!.. Замыслил я побег... Что же это
он замыслил? (Читает.) Давно, усталый раб, замыслил я
побег... Не разберу...
БИТКОВ (входит с сумкой). В обитель дальнюю трудов и чистых
нег!.. Здорово, Никита Андреевич.
НИКИТА. Ты откуда знаешь? Здравствуй, Степан Ильич.
БИТКОВ. Я вчера в Шепелевском дворце был у господина Жуков-
ского. Трубу подзорную чинил. Читали стихи твоего барина...
НИКИТА. А... ну?
БИТКОВ. Одобрительный отзыв дали. Глубоко, говорят. Ко мне
обратились. Правда, говорят, глубоко?
НИКИТА. А ты что?
БИТКОВ. Так точно, говорю, глубоко...
НИКИТА. Глубоко-то оно глубоко... (Кладет тетрадь на камин.)
БИТКОВ. А сам-то он где?
НИКИТА. Кататься поехал с [полковником] Данзасом. Надо быть,
на горы.
БИТКОВ. Зачем с Данзасом? Это с полковником? А чего ж его еще
до сих пор нету?
НИКИТА. А тебе-то что? Понадобился он что ль тебе?
БИТКОВ. Да ты верно знаешь, что на горы?
НИКИТА. Может, к Дюме заехали... Да что ты чудной какой сегодня?
Выпивши, что ли?
Исправлено: «Он больше ничего не напишет».
2 На с. 325 рукописи есть вариант начала картины седьмой:
«КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Квартира Пушкина.
Никита один в гостиной. В очках. Перед ним пачка книг.
НИКИТА (.читает по складам).
Поз . . . нал я глас иных желаний,
Познал я новую печаль . . .
Для первых нет мне упований,
А ста . . . рой мне печали жаль . . .
Эхо . . . хо . . . скучает».
АЛЕКСАНДР = ПУШКИН 437
БИТКОВ. Я к тому, что поздно. Обедать пора.
НИКИТА. Чудно, ей-богу. К обеду он тебя что ль звал?
БИТКОВ. Я полагаю, камердинер все знать должен.
НИКИТА. Где работать сегодня будешь?
БИТКОВ. Кабинет.
НИКИТА. Посмотри хорошенько. А то после того как ты последний
раз в столовой починил, кабинетные как их кто заколдовал.
Час показывают — тринадцать раз бьют...
БИТКОВ. Посмотрим, всю механику в порядок поставим... (Идет в
кабинет.)
Колокольчик.
НИКИТА. Вот, наверное, и он... (Ворошит угли в камине.)
ЖУКОВСКИЙ. Здорово, Никита!
НИКИТА. Ваше превосходительство! Бог радость послал! Пожалуйте...
ЖУКОВСКИЙ. Он дома?
НИКИТА. Одна Александра Николаевна. И детишки с нянькой...
ЖУКОВСКИЙ. Нету? Да что ж это такое? А? Я тебя спрашиваю.
НИКИТА. Да они будут сейчас, ваше превосходительство, будут...
ЖУКОВСКИЙ. Я тебя спрашиваю, что это такое?
АЛЕКСАНДРА. Бесценный друг! Здравствуйте!
ЖУКОВСКИЙ. Здравствуйте, милая Александра Николаевна! По-
звольте вас спросить, что это такое? Я не мальчик, Александра
Николаевна!
АЛЕКСАНДРА. Что вас взволновало, Василий Андреевич, дорогой.
Садитесь... Как ваше здоровье?
ЖУКОВСКИЙ. Ma sant6 est gat£e par les attaques de nerfs!1 И все из-за
него.
АЛЕКСАНДРА. Что такое?
ЖУКОВСКИЙ. Да помилуйте. Ведь условились же! Сам назначил
мне час, я откладываю дела, скачу сюда сломя голову, и он,
изволите ли видеть, кататься уехал.
АЛЕКСАНДРА. Ну простите, милый друг. Я за него прошу... Ну я
вас поцелую...
ЖУКОВСКИЙ. Не хочу я никаких поцелуев. Простите, забылся... Я
человек злой... Отрекаюсь! Отрекаюсь! На веки веков! Из чего
я хлопочу? Из чего? Только что-нибудь состряпаешь, только
наладишь, тотчас же испакостит! Поглупел он, что ли? Драть
его надобно, драть!
АЛЕКСАНДРА. А что такое?
ЖУКОВСКИЙ. А то, что царь гневается, вот что-с...
Битков показывается у камина в кабинете.
Извольте-с. Позавчера на бале государь... и что скажешь... ну
что скажешь? Сгорел со стыда... Двор, корпус... не угодно ли-с...
стоит у колонны во фраке и в черных портках! Простите,
Александра Николаевна! Никита...
Битков скрывается в глубине кабинета.
Входит Никита.
Ты что барину подал позавчера на бал?
}Мое здоровье испорчено нервными приступами! (Франц.)
II» . • М.5УЛГАКОВ
НИКИТА. Фрак-с.
ЖУКОВСКИЙ. Мундир надо было подать. Мундир!
НИКИТА. Они велели... Не любят они мундир.
ЖУКОВСКИЙ. Мало ли чего он не любит! Твое дело. Бал — мундир.
Ступай.
НИКИТА. Ах ты, горе... (Уходит.)
ЖУКОВСКИЙ. Скандал! Не любит государь фраков. Государь фраков
не выносит. Да он права не имеет. Непристойно, неприлично.
У государя добрейшее сердце, но искушать нельзя. Нельзя!
Государь огорчен! Смотрите, Александра Николаевна, Наталии
Николаевне скажите... Оттолкнет от себя государя — потом не
поправишь!
АЛЕКСАНДРА. Бесценный, лучший, прекрасный, драгоценный друг.
(Целует Жуковского.)
ЖУКОВСКИЙ. Да что вы меня все целуете! Я не нянька! Вредишь?
Вреди, вреди! Себе вредишь! А насчет сегодняшнего извольте
передать, что это... ну, словом...
АЛЕКСАНДРА. Все, все передам... Останьтесь, подождите... Он
сейчас придет. [Он все это исправит.]
ЖУКОВСКИЙ. Видеть не хочу! Да мне и некогда... Мне к цесаревичу
в половину шестого.
АЛЕКСАНДРА. Смените гнев на милость. Он исправится.
ЖУКОВСКИЙ. En cette dernidre chose je ne compte gudre! Au revoir...1
(Проходит, видит книгу.)
В кабинете играют часы.
Этого я еще не видел...
АЛЕКСАНДРА. Сегодня из типографии прислали.
ЖУКОВСКИЙ (вертит в руках книгу). Хорошо... Смирдин знает
дело...
АЛЕКСАНДРА. Я уж гадала по [этой книге] ней...
ЖУКОВСКИЙ. По книге? Погадайте мне...
АЛЕКСАНДРА. Какая страница?
ЖУКОВСКИЙ. Сто сорок четвертая.
АЛЕКСАНДРА. Строчка?
ЖУКОВСКИЙ. Пятнадцатая.
Битков выходит из кабинета, [скромно] кланяется Жуковскому.
А, ты здесь?
АЛЕКСАНДРА. Познал я глаз иных желаний, познал я новую
печаль. Для первых нет мне упований...
БИТКОВ (шепотом). ..А старой мне печали жаль, (укрывается в
столовой.)
ЖУКОВСКИЙ. А?..
АЛЕКСАНДРА. А старой мне печали жаль!
ЖУКОВСКИЙ. Ах, ах... Ведь черпает мысль внутри себя, как легко
находит материальное слово, соответственное мысленному...
Сечь, сечь. Крылат! Крылат.
Из передней стук... Неясные голоса. Битков в кабинете, проходит в глубь его.
АЛЕКСАНДРА. Нет, вы мне...
!В этом последнем случае я не иду в счет! До свидания... (Франц.)
АЛЖСАИДР ПУШКИН W
ЖУКОВСКИЙ. Страница?
АЛЕКСАНДРА. Сто тридцать девятая.
ЖУКОВСКИЙ. Строка?
АЛЕКСАНДРА. Тоже пятнадцатая.
ЖУКОВСКИЙ. Что-то не то...
Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага,
Приятно зреть, как он упрямо —
Склонив бодливые рога...
Наталия в дверях.
Не попали... Приятнее... приятнее...
Ему готовить честный гроб
И тихо целить в бледный лоб
На благородном расстояньи.
А, простите, Наталия Николаевна, шумим, стихи читаем...
НАТАЛИЯ. Добрый день, Василий Андреевич. Читайте на здоровье.
Я никогда не слушаю стихов.
ЖУКОВСКИЙ. Хоть бы мне-то не говорили, Наталия Николаевна!
НАТАЛИЯ. Кроме ваших! Votre ballade m’a fait un plaisir infini et j’ai
relue & toutes les personnes qui sont venues me voir...1
ЖУКОВСКИЙ. He слушаю, не слушаю!
Часы бьют.
Батюшки! Цесаревич. Au revoir, сЬёге madame, je m’apergois un
peu tard que je suis trop bavard!2
НАТАЛИЯ. Обедайте с нами.
ЖУКОВСКИЙ. Покорнейше благодарю. Не могу... (Александрине.)
Au revoir, mademoiselle... Извольте сказать ему... (Скрывается.)
НАТАЛЬЯ. Никита!..3
АЛЕКСАНДРИНА. Какая я несчастная!
Сту<ат в дверь.
НАТАЛЬЯ. Кто там?
НИКИТА (входит). Полковник Данзас просит вас принять.
НАТАЛЬЯ (шепотом). Откажи. Не могу принять.
ДАНЗАС (в шинели). Простите, вам придется меня принять. Я привез
Александра Сергеевича, он легко ранен.
Пауза.
(Никите.) Ну, что стоишь?
НИКИТА. Владычица небесная!
!Ваша баллада доставила мне безмерное удовольствие, и я читаю ее всем, кто
посещает меня... (Франц.)
2 До свидания, милая сударыня, я не заметил, что слишком заболтался! (Франц.)
3 Далее в рукописи пропуск и авторская помета: «См. тетрадь I стр. 115». Однако
в I тетради есть лишь обозначение в начале листа: «Концовка сцены перед Дан-
засом (7-я картина)». Текст этой сцены здесь так и не был написан, он появляется
лишь в следующей редакции пьесы. В этой сцене после ухода Жуковского про-
исходит разговор между Натальей Николаевной Пушкиной и Александрой Гон-
чаровой, который прерывается внезапным появлением Данзаса. Реплика Алексан-
дрины — завершение задуманной сцены, обозначенной Булгаковым в рукописи
как <...>.
&L БУЛГАКОВ
ДАНЗАС. Ты что стоишь? Иди, помогай вносить его. Осторожно,
смотрите!
Никита выбегает в дверь в столовую.
Велите дать огня.
Наталья сидит неподвижно, смотрит.
АЛЕКСАНДРА. Огня, огня!
В ту же секунду из двери в столовую показывается с канделябром в руке Битков.
ДАНЗАС. Ты кто такой?
БИТКОВ. Я часовой мастер.
ДАНЗАС (вырывает у него канделябр из рук, кричит). Беги, помогай
вносить! Осторожно!
Битков убегает.
В дверях, ведущих из внутренних комнат, появляется девушка со свечой.
Данзас с канделябром устремляется в дверь кабинета, успевает закрыть одну
половину двери.
НАТАЛЬЯ (кричит). Пушкин!
ДАНЗАС. Тише!
Со стороны передней шаги, негромкие голоса. Данзас поднимает канделябр.
Александрина у камина молча берется за сердце. Видно, как в кабинете [появ-
ляется] кто-то с канделябром, проходит в глубь кабинета. Вслед за ним
мелькнули еще какие-то лица, кого-то [несут] пронесли.
НАТАЛЬЯ (устремляется к двери кабинета). Пушкин, что с тобой?
ДАНЗАС (преграждая ей дорогу). Non, madame, n’entrez pas!1 Он не
велел входить к нему. Прошу вас не волноваться, прошу вас!
({Закрывает дверь.)
НАТАЛЬЯ. Пустите меня!
АЛЕКСАНДРА. Не входи!
ДАНЗАС. Идите к себе. Я вам приказываю, идите к себе.
Александра устремляется к двери.
Данзас отстраняет ее.
АЛЕКСАНДРА. Дантес?
ДАНЗАС. Да, он дрался с ним на дуэли.
АЛЕКСАНДРА (Наталье). Ты!.. Ты!..
НАТАЛЬЯ (в исступлении падает на колени перед Данзасом, целует
ему руки). Я не виновата! Не виновата!
ДАНЗАС (девушке и Александрине). Ведите ее к себе! Ведите ее к
себе, говорю вам! (Наталье?) Не кричите! Не кричите!
Девушка и Александрина подхватывают под руки Наталью и увлекают ее за
сцену.
В то же время послышалась за окном военная веселая музыка.
Данзас ставит канделябр на камин.
Из дверей кабинета появляется Битков.
(Выхватив деньги из кармана, подает ему деньги.) Бери первого
извозчика, не торгуйся, лети, первого доктора, какого встре-
тишь, сюда!..
Послышался дверной колокольчик, еще какие-то голоса.
^ет, сударыня, не входите! (Франц.)
Понял? Доктора посылай сюда, сам не возвращайся! Лети!
Лети к доктору Соломону Христиану Христиановичу и его
сюда! И доктора Арендта, знаешь?..
БИТКОВ. Знаю, знаю, ваше высокоблагородие! Понял! (Подбегает
к окну.) Ах ты, Господи! Гвардия идет! Я кругом! Я проходным
двором! (Выбегает.)
Данзас хочет войти в дверь кабинета.
В то же время из дверей в столовую выбегает Воронцова у шубе и в капоре.
ВОРОНЦОВА. Как же вы не предупредили?! Вы не имели права!
Что с ним, говорите!
ДАНЗАС (холодно). Он ранен смертельно.
Темно.
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
Гостиная Пушкина. Вечер. Гостиная ярко освещена. Зеркала у камина завешаны
белым.
Диван сдвинут с места. Стоит какой-то ящик, возле него валяется солома.
На фортепиано несколько склянок с лекарствами.
Все двери, ведущие в гостиную, закрыты.
На диване, в сюртуке, не раздеваясь, спит Данзас.
С улицы иногда доносится шум голосов. Иногда глухо слышно монотонное чтение
где-то за дверями, ведущими в столовую. Дверь из кабинета тихонько откры-
вается, и выходит Жуковский. В руках у него свеча, черный сургуч и печать.
Жуковский ставит свечу на камин, пододвигает кресло к дверям кабинета, потом
прислушивается к тому, что происходит на улице, подходит к окну, глядит в
него.
ЖУКОВСКИЙ. Ай-яй-яй, что делается!
ДАНЗАС (спросонок). А? (Садится.) Мне приснилось, что я на
гауптвахте. Сон в руку, надо полагать.
ЖУКОВСКИЙ. Константин Карлович, я буду просить государя.
ДАНЗАС. Тут проси не проси, закон известен. Вынесут — пожалуй-
те! А впрочем, и то сказать, на гауптвахте, говорят, сейчас
уютно. По крайней мере, высплюсь.
ЖУКОВСКИЙ. Вы извольте посмотреть, что на улице делается!
ДАНЗАС. Я уж насмотрелся.
Дверь во внутренние комнаты открывается, и выходит Наталья, а за ней
горничная девушка.
ДЕВУШКА. Барыня, извольте идти к себе! Барыня, нечего вам тут...
НАТАЛЬЯ (девушке). Уйди!
Девушка уходит.
Какие глупости! Il vivra!1 Я вам говорю, что он будет жив! Рана
не опасная. И тотчас же, тотчас же на Полотняный Завод.
ДАНЗАС. Вот, не угодно ли?
ЖУКОВСКИЙ. Наталья Николаевна, опомнитесь!
НАТАЛЬЯ. Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага,
приятно зреть, как он упрямо, упрямо... упрямо... склонив...
склонив... склонив... забыла... Приятно дерзкой эпиграммой,..
(Вскрикивает.) Пушкин! Вели, чтоб меня пустили к тебе!
хОн будет жить! (Франц.)
442
WL БУЛГАКОВ
(Жуковскому.) Вы лжете! Дать ему еще опия! И тотчас все
пройдет. Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного
врага... А Александрина злодейка!
ЖУКОВСКИЙ. Наталья Николаевна! (Наливает воду из графина.)
ДАНЗАС (приоткрыв дверь в столовую, тихо). Доктор!.. Доктор!..
Выходит Арендт.
(Тихо.) Вот, ваше превосходительство, извольте видеть...
АРЕНДТ. Сударыня, сударыня, нечего вам здесь делать! Пожалуйте!..
(Капает в рюмку лекарство, подносит Наталье.) Выпейте.
Наталья отбрасывает рюмку.
Так делать не годится, сударыня, пойдемте-ка!
НАТАЛЬЯ (Арендту). Вы — низкий человек! Какого-то шарлатана,
акушера позвали!.. Как вы могли это допустить?
АРЕНДТ (увлекает из комнаты Наталью). Идемте, идемте, судары-
ня...
НАТАЛЬЯ. Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного вра-
га... Забыла... все забыла...
Наталья и Арендт уходят.
ЖУКОВСКИЙ. Заклюют ее теперь, заклюют.
ДАНЗАС. Заклюют. Да было ли, не было...
Жуковский разводит руками.
ДАНЗАС. Не велел!.. То вызвал бы его! Только бы из-под суда уйти!
ЖУКОВСКИЙ. Константин Карлович, не множьте горя, что вы
говорите?! Вы — христианин!
Тотчас за дверями, ведущими в столовую, послышался возглас священника, а
затем мягко запел хор.
Жуковский перекрестился.
За внутренними дверями послышалось, как вскрикнула Наталья.
Господи, Господи!..
Данзас поправил смятые эполеты, махнул рукой и пошел в дверь в столовую.
Когда он открывал и закрывал дверь, яснее послышался хор: «...К тихому
пристанищу твоему притек вопию Ти...»
Потом глухо.
Выбежал Арендт, схватил какую-то склянку с фортепиано и с ней ушел во
внутренние комнаты.
Из внутренних дверей выходит Александра и устремляется к двери в столовую.
Жуковский преграждает ей дорогу.
Александра Николаевна, послушайтесь голоса благоразумия,
не ходите туда. Ни к чему это!
АЛЕКСАНДРА (уткнувшись в плечо Жуковскому, тихо плачет). Ма
vie est finie!1 Погибли мы, Василий Андреевич! Погибла и я...
Нету мне больше жизни! Удавлюсь я, Василий Андреевич! Я
без него жить не могу!.. О, злодейка, злодейка! За что ты его
от меня отняла!
ЖУКОВСКИЙ. Ну что вы, Александра Николаевна, услышит кто-
нибудь, молчите!
АЛЕКСАНДРА. Что мне? Ужли вы думаете?!.. Ах!..
хМоя жизнь кончена! (Франц.)
АЛЕКСАНДР ПУШКИН 4*3
Послышалось вскрикивание Натальи.
А, мучительница!
ЖУКОВСКИЙ. Александра Николаевна! О Христе-то хоть вспомни-
те! Что вы говорите?! Ее люди загрызут, а вы еще! Помогите
ей, она вас послушает. Не поддавайтесь голосу злобы, это
темный голос, Александра Николаевна!
АЛЕКСАНДРА. Не пойду я, Василий Андреевич, не могу я ее видеть!
ЖУКОВСКИЙ (обняв Александру, ведет ее к дверям, и та выходит
во внутренние комнаты. Жуковский закрывает за ней дверь,
прислушивается к тому, как поет хор, садится в кресло.) Земля
и пепел!., фто-то соображает, потом вынимает карандаш,
берет листик бумаги, записывает.) ...Не горел вдохновения...
не сиял острый ум... В этот миг предстало как будто какое
виденье... Что-то сбывалось над ним... И спросить мне хоте-
лось: что видишь?..
Дверь во внутренние комнаты открывается, и входит Дубельт.
ДУБЕЛЬТ. Мое почтение, Василий Андреевич!
ЖУКОВСКИЙ. Здравствуйте, генерал.
ДУБЕЛЬТ. Да, несчастье какое! Василий Андреевич, вы запечатать
собираетесь?
ЖУКОВСКИЙ. Да.
ДУБЕЛЬТ. Я попрошу вас повременить минуту, я войду в кабинет,
а затем мы приложим печать Корпуса жандармов.
ЖУКОВСКИЙ. Как, генерал? Государю было угодно возложить на
меня опечатание и разбор бумаг покойного. Я не понимаю...
ДУБЕЛЬТ. Как же, как же, мне известно.
ЖУКОВСКИЙ. Но в таком случае зачем же печать корпуса?
ДУБЕЛЬТ. А разве вам не приятно, Василий Андреевич, если печать
корпуса будет стоять рядом с вашей печатью?
ЖУКОВСКИЙ. Помилуйте! Но... среди бумаг покойного письма
посторонних лиц... наконец, бумаги, которые могут повредить
памяти покойного... Я должен их уничтожить, а письма воз-
вратить тем, кои писали их.
ДУБЕЛЬТ. Но не иначе как после прочтения их графом Бенкен-
дорфом.
ЖУКОВСКИЙ. Как?! Государь император... Я доложу...
ДУБЕЛЬТ. Вы полагаете, Василий Андреевич, что я могу действо-
вать вопреки желанию правительства? Ах, Василий Андреевич!
ЖУКОВСКИЙ. Повинуюсь, повинуюсь.
ДУБЕЛЬТ (берет свечу, входит в кабинет. Через некоторое время
оттуда возвращается. Берет сургуч, начинает запечатывать
дверь, предлагает сургуч Жуковскому.) Прошу вас.
Жуковский прикладывает печать.
С улицы донесся звон разбитого фонаря, глухие крики.
Жуковский вздрагивает.
(Негромко) Эй!
Портьера внутренних дверей отодвигается, и входит Битков.
Ты кто такой?
БИТКОВ. Я часовой мастер, ваше превосходительство.
ФМ WL БУЛГАКОВ
ДУБЕЛЬТ. Друг, узнай, что там на улице случилось. Да, горе, горе
какое!.. (Црикладывает печать, после чего отходит к окну,
начинает смотреть в окно.)
ЖУКОВСКИЙ. Я никак не ожидал такого стечения народа!
Пауза.
В соборе будет, наверно, еще больше толпа.
ДУБЕЛЬТ. Я надеюсь, что в соборе никого не будет. Тело покойного
будет направлено в Конюшенную церковь.
ЖУКОВСКИЙ. Как, генерал?.. Но ведь пригласительные билеты!..
Входит Битков.
БИТКОВ. Там, ваше превосходительство, двое каких-то стали кри-
чать, что лекаря нарочно залечили господина Пушкина. Ну,
один кирпичом швырнул, фонарь разбил.
ДУБЕЛЬТ. Ах, народ какой!
Битков скрывается. Послышался усилившийся хор.
(Прислушался, потом у внутренних дверей негромко.) Пожалуй-
те, господа!
В ту же минуту из внутренних дверей один за другим появляются десять
жандармских офицеров в шинелях. Жуковский поражен.
Господа, прошу вас. Вынос. Ротмистр Ракеев, вас попрошу
остаться здесь при вдове [покойного]. Она страдает... Благово-
лите принять меры к утешению ее и к тому, чтобы надлежа-
щая помощь была ей оказана лекарями своевременно. Прошу
брать гроб, господа!
Ракеев идет во внутренние комнаты, а офицеры выходят в двери столовой.
Жуковский двинулся туда же.
Василий Андреевич! А вы?..
ЖУКОВСКИЙ. Я хочу нести гроб.
ДУБЕЛЬТ. Граф Александр Христофорович просил оказать ему
любезность: останьтесь при вдове. Страдалица нуждается в
утешении. Вы же были близки покойному... Что касается гроба,
то поверьте, Василий Андреевич, не стоит. Уличные ротозеи
могут потеснить, а офицеры примут все меры к тому, чтобы
было соблюдено надлежащее уважение к телу...
ЖУКОВСКИЙ. Повинуюсь, повинуюсь. (Церекрестившись, уходит во
внутренние комнаты.)
Дубельт поправляет эполеты и, перекрестившись у дверей в столовую, уходит в
них.
Темно.
КАРТИНА ДЕВЯТАЯ
[Окна квартиры Пушкина, выходящие на Мойку. Сквозь прозрачные занавеси свет
бесчисленных свечей. Домовая арка, возле нее уличный фонарь.]
Показывается набережная Мойки перед квартирой Пушкина.
Вечер. Уличный фонарь. Перед зрителем медленно начинают плыть окна пуш-
кинской квартиры, потом останавливаются.
На набережной появляются Кукольник и Бенедиктов.
КУКОЛЬНИК. За мной, Владимир.
БЕНЕДИКТОВ. Ох, не задавили бы нас!
АЛЕКСАНДР тшвВв
КУКОЛЬНИК. Следуй за мной!
Тотчас показывается конный жандарм, лошадь под ним танцует. Вслед за
конным жандармом появляется квартальный.
КВАРТАЛЬНЫЙ кукольнику). Виноват, господин!.. Нельзя-с... Вы куца?
КУКОЛЬНИК. Почему вы преграждаете нам путь? Мы ко гробу
господина Пушкина.
БЕНЕДИКТОВ. Поклониться праху.
КВАРТАЛЬНЫЙ. Извините, не могу... Извините. Прошу повернуть.
Доступа нет больше. Извольте посмотреть, что делается!
Показывается плохо одетый человек. Квартальный обращается к нему.
Куда ты прешь? Назад!
Плохо одетый человек ловко проскальзывает мимо жандармской лошади и
скрывается.
Ах, вот народ!
Бросается за плохо одетым человеком. Жандарм наезжает на Кукольника.
ЖАНДАРМ. Назад, назад, господин! Не приказано!
БЕНЕДИКТОВ. Нестор, идем назад.
КУКОЛЬНИК. Но позвольте...
Жандарм, не слушая, отъезжает.
Ну, что ж, нельзя так нельзя. Попрощаемся и тут. Сними
шапку, Владимир!
БЕНЕДИКТОВ. Голова озябнет.
КУКОЛЬНИК (сняв шапку). Прощай, Александр! Ты был моим
злейшим врагом! Сколько обид, сколько незаслуженных ос-
корблений!.. За что?.. Был у тебя порок — зависть! Однако в
сию минуту я забываю все это!.. (Обращается к окнам) И, как
русский, душевно скорблю об утрате! Кланяюсь твоему праху!
Прощай, Александр!
Бенедиктов снимает шляпу, крестится.
Выбегает студент.
СТУДЕНТ (Кукольнику). Верно ли, что умер?..
КУКОЛЬНИК (торжественно). Прах!
Дом начинает медленно плыть. Появляются окна квартиры, сквозь тонкие
занавесы виден свет свечей.
Домовая арка. Толпа народа гудит. В толпе встревоженный квартальный, конный
жандарм. Полицейские сдерживают напор толпы, стараются не пропустить в арку.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Не велено! Не велено! Назад!
Возгласы в толпе:
— Да позвольте/.. Я в этом доме проживаю!..
— Позвольте пройти!..
— Голландец застрелил!..
— Ничего не голландец, кавалергард!
— Что врать-то? Француз!
— Наших, стало быть, иностранцы почем зря могут бить!
— Я жаловаться буду, — квартирую я в этом доме!
Хорошо одетый человек стиснут толпой.
ХОРОШО ОДЕТЫЙ. Pardon, messieurs, pardon!..1 Виноват! А!
1 Прошу прощенья, господа, прошу прощенья! (Франц.)
БУЛГАКОВ
КВАРТАЛЬНЫЙ. Извините, господин, нельзя!
ХОРОШО ОДЕТЫЙ (ломаным языком). Я посланник Франции.
(Распахивает шубу, показывает ордена.)
КВАРТАЛЬНЫЙ. Пропусти его превосходительство! Господа, оса-
дите!
Полицейские оттесняют толпу, пропускают посланника в арку.
СТУДЕНТ. Это что такое?! Почему нам нельзя? Почему иностранцев
пропускаете?! Погиб национальный поэт!
Возгласы в толпе: Они ухлопали, их и пущают!
Внезапно из толпы выделяется фигура в студенческой [одежде] форме. Человек
этот без шапки.
ЧЕЛОВЕК. Тише!
Толпа несколько стихает.
Тише! Не тревожьте прах поэта! (Цроворно вынимает из
кармана бумажку.) Слушайте! (Уцепившись одной рукой за
фонарь, читает при свете его по бумажке.)
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид.
Толпа стихает совсем.
Квартальные от удивления застыли.
Восстал он против мнений света,
Один, как прежде, и убит!
КВАРТАЛЬНЫЙ (ртчаянно). Господин, что это вы делаете?!
Крик в толпе: «Шапки долой!»
ЧЕЛОВЕК. ...Убит. К чему теперь рыданья,
Похвал и слез ненужный хор?
И жалкий...
В толпе засвистели полицейские.
КВАРТАЛЬНЫЙ. Иваненко! Снимай его!
ЧЕЛОВЕК. Не вы ль сперва так долго гнали...
Свист.
Возгласы в толпе: «Убили! Слушайте!..»
ЧЕЛОВЕК. ...Угас, как светоч, дивный гений!
Из подворотни выбегает жандармский офицер.
ОФИЦЕР. Эге-ге! Арестовать!
Выбегают трое жандармов.
Толпа шарахается в сторону.
ЧЕЛОВЕК. Руки прочь!
...Его убийца хладнокровно
Навел удар. Спасенья нет!..
Жандармы протискиваются к фонарю, берут человека, вырывают у него бумажку.
ОФИЦЕР. Тесните толпу!
Человек с фонаря исчезает вместе с жандармами. Из подворотни выбегают
жандармы, начинают теснить толпу. Пространство очищается, кругом стихает.
Потом из дверей, выходящих в подворотню, показываются чинно жандармские
алжсандг пуншш w
офицеры, и послышалось стройное, приятное пение «Святый Боже...».
Подворотня наполняется светом, показались первые свечки.
Темно.
/КАРТИНА ДЕСЯТАЯ/
Помещение глухой почтовой станции.
Огонь в русской печке, лавка, стол, фонарь, свеча.
За окном — вьюга.
Жена смотрителя припала к окошку, что-то рассматривает.
За окошком мелькнул свет фонарей, глухо послышались голоса.
Дверь раскрывается, первым входит смотритель в шинелишке, с фонарем в
руках, кланяется, пропускает вперед себя Ракеева. Тот — в шинели, запорошен
снегом, видимо, сильно иззяб.
Смотрительша кланяется.
РАКЕЕВ. Есть кто на станции?
СМОТРИТЕЛЬ. Никого нету, ваше высокоблагородие, никого!
РАКЕЕВ (всматривается). Это кто?
СМОТРИТЕЛЬ. Жена моя, супруга, ваше высокоблагородие.
РАКЕЕВ. Так... Через два часа дашь лошадей. Под мой возок тройку,
и под... (указывает коротким жестом в окно) пару! (Трет у
огня руки.)
СМОТРИТЕЛЬ. Тройку-то ведь ваш...
РАКЕЕВ. Слышал, что я сказал? Через два часа дашь лошадей!
СМОТРИТЕЛЬ. Слушаю, слушаю.
РАКЕЕВ (раздельно). Никому не болтать, понял? Чтобы ни одна
душа не знала!
СМОТРИТЕЛЬ. Слушаю, ваше высокоблагородие...
РАКЕЕВ (смотрительше). А ты, матушка, смотри, язык держи на
привязи. Да нечего смотреть на улицу, ничего там любопыт-
ного нет. На улицу тебе незачем выходить!
СМОТРИТЕЛЬ. Незачем, незачем... Ты у меня смотри! (Ракееву.)
Чайку, ваше высокоблагородие, не прикажете ли?
РАКЕЕВ. Нет. Я на час прилягу. Ровно через час... Часы-то есть у
тебя? Через час меня разбудишь! Если будет какой-нибудь
проезжий, буди раньше. И жандарму дашь знать.
СМОТРИТЕЛЬ. Понял. Слушаю. Пожалуйте на чистую половину.
Ракеев уходит, закрывает за собой дверь.
Лишь только Ракеев скрылся, смотритель грозит пальцем жене.
Та подбегает.
СМОТРИТЕЛЬША. Кого, кого?..
СМОТРИТЕЛЬ. Молчи ты, дура! И ежели на улицу выглянешь!..
Беду с тобой наживешь! Вот оказия навязалась! Нужно же
было им по этому тракту! (Жене.) Выглянешь — я тебе
вожжой!.. Ты с ним не шути!
СМОТРИТЕЛЬША. Чего мне выглядывать? Чего я там не видела?
Смотритель уходит.
Смотрительша в ту же минуту бросается к окну, дышит на стекло, всматри-
вается. Потом крадучись идет к наружной двери, хочет выйти. Навстречу ей
входит замерзший жандарм.
ЖАНДАРМ ПОМОМАРЕВ. Лег?
СМОТРИТЕЛЬША. Лег.
ЖАНДАРМ. Давай скорей на двугревенник! Кости замерзли!
44S М. БУЛГАКОВ
Смотрительша бросается в угол, достает штоф, наливает стаканчик водки.
Пономарев торопливо выпивает, закусывает хлебом, прислушивается.
Заснул. Давай второй! (Выпивает.)
СМОТРИТЕЛЬША. Вы что ж так... Вы б обогрелись...
ПОНОМАРЕВ. Обогреешься тут!
СМОТРИТЕЛЬША Куда путешествуете?
ПОНОМАРЕВ. Ох вы, бабье племя! Ты все равно как Ева! Вот
отдерут тебя когда-нибудь! Не посмотрят, что смотрительша!
(Уходит.)
Смотрительша быстро накидывает платок, бросается к дверям. Из них выходит
Битков. Уши у него под шапкой повязаны платком.
БИТКОВ (стонет). Заснул? Ох! (Цодходит к огню.)
СМОТРИТЕЛЬША. Зазябли?
БИТКОВ. Да ты в окно посмотри, что спрашиваешь?.. (Садится на
лавку, кряхтит, разматывает платок.) Ты — смотрительша?
То-то, я сразу вижу. Как звать?
СМОТРИТЕЛЬША. Арина Никитишна.
БИТКОВ. Давай, Никитишна, штоф.
Смотрительша подает штоф, хлеб. Битков жадно выпивает стаканчик.
Что ж это такое?.. Мать пресвятая Богородица!.. Двадцать две
версты!.. Вот связала!
СМОТРИТЕЛЬША. Кто это связала?
БИТКОВ. Судьба! (рыпивает второй стаканчик, согревается, пьяне-
ет.) Ведь это рыбий мех, а?.. (Выпивает третий стакан.)
СМОТРИТЕЛЬША. Вот разрази меня на месте гром, вот никому
ни словечечка не скажу! Скажите, кого везете, а?
БИТКОВ. Не спрашивай. Государственное дело.
СМОТРИТЕЛЬША. Так и думала. Ведь это что ж?.. И нигде не
отдыхаете? Да ведь замерзнете!
БИТКОВ. Ему не холодно. Ему теперь тепло. (На цыпочках подходит
к двери.) Захрапел. Ведь это зря опять. Ведь сейчас будить.
(Возвращается, выпивает.) Пошло, пошло, вот оно...
СМОТРИТЕЛЬША. Куда везете-то?
БИТКОВ. Но-но-но-но! У меня выпытывать!.. Это, тетка, не твое
дело! Это наше занятие. (Пауза) В Святые Горы... Как его
закопаем — сейчас же и мою душу на покаяние... Ныне
отпущаеши раба твоего, владыко!.. Ах, сколько я стихов
переучил!.. Могу стихами говорить!.. Не веришь?..
СМОТРИТЕЛЬША. Что это вы меня мучаете, вполовину говорите!
БИТКОВ. Каждого человека я насквозь вижу, и еще под землей
вижу, и по твоему лицу вижу, что тебя отдерут. Вот вспомни
мое слово!..
СМОТРИТЕЛЬША. Но-но-но... А чего это вы — стихи говорите?
БИТКОВ. Да, стихи писал... Из-за этих стихов никому покоя, ни
ему, ни начальству, ни мне, рабу Божиему Лариону Биткову!
Год за ним всюду! Умора! Не везло! Как ни напишет — мимо
попал! Не те, не такие!
СМОТРИТЕЛЬША. Да неужто казнили за это?
БИТКОВ. Ну, ну, ну!.. Ты смотри, дура! А впрочем, может быть, ты
и не дура... Но Битков на него зла не питает. Человек как
человек!.. Одна беда — стихи! Я с ним всюду... На извозчик —
я за ним прыг!.. (Пьянеет.)
вв
СМОТРИТЕЛЬША. Да ведь теперь-то он помер, чего же это вы за
ним? Теперь-то чего же?
БИТКОВ. Хе! Помер!.. Помереть-то помер, а вон видишь!.. (Указы-
вает на дверь.) Видела? Ночью! Буря! А мы по восемьдесят
верст! Вот тебе и помер! Я и то опасаюсь, будет ли толк —
закопаем его — опять, может быть, спокойствия не будет.
СМОТРИТЕЛЬША (жадно). Да может быть, оборотень?
БИТКОВ. Может, и оборотень. Кто его знает! И чего это меня
мозжит, а?.. Налей-ка мне еще! Что-то сосет! Да, нехорошо
умирал... Ох, мучился... Пулю-то он ему в живот засадил...
СМОТРИТЕЛЬША. Ай-яй-яй!..
БИТКОВ. Да!.. Так руки закусывал!.. Так и помер!.. А на Мойку мне
теперь не ходить... Квартира теперь там пустая...
СМОТРИТЕЛЬША. А это старичок-то с вами?
БИТКОВ. Камердинер его.
СМОТРИТЕЛЬША. Что же он не обогреется-то?
БИТКОВ. Не желает. Так и караулит. Я ему вынесу.
СМОТРИТЕЛЬША. Да вы-то сами чиновник будете?
БИТКОВ. Эх... Нет, тетка Никитишна, мы поважнее будем чинов-
ников! (Встает.) Ой, буря! Ой, буря! Самые лучшие стихи
написал:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя!
Слышишь? Верно — как дитя?
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашуршит....
Штоф сколько?
СМОТРИТЕЛЬША. Цена известная.
БИТКОВ (швыряет деньги широким жестом). То, как путник запоз-
далый, вдруг...
Двери распахиваются, вбегает смотритель, за ним жандарм.
Смотритель сту<ит кулаками в дверь.
СМОТРИТЕЛЬ. Ваше высокоблагородие, ехать!
Мгновенно в дверях показывается Ракеев.
РАКЕЕВ (кричит). Ехать!
Занавес
Конец
27.Ш.35
АЛЕКСАНДР ПУШКИН
Пьеса в четырех действиях
I ВАРИАНТ
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной...
ДЕЙСТВУЮТ
ПУШКИНА
ГОНЧАРОВА
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА
САЛТЫКОВА
СМОТРИТЕЛЬША
ДЕВУШКА
БИТКОВ
НИКИТА
Ж ДАНТЕС
|| ШИШКИН
|| БЕНЕДИКТОВ
::: КУКОЛЬНИК
ДОЛГОРУКОВ
БОГОМАЗОВ
САЛТЫКОВ
НИКОЛАЙ I
ЖУКОВСКИЙ
ГЕККЕРЕН
ДУБЕЛЬТ
БЕНКЕНДОРФ
РАКЕЕВ
ПОНОМАРЕВ
СТРОГАНОВ
ВОРОНЦОВ-ДАШКОВ
ДАНЗАС
АРЕНДТ
СТУДЕНТ
. .. СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ
ТУРГЕНЕВ
ФИЛАТ
АГАФОН
ПРЕОБРАЖЕНЕЦ 1
ПРЕОБРАЖЕНЕЦ 2
НЕГР
КАМЕР-ЮНКЕР
[ЗВЕЗДОНОСЕЦ]
ГОСТЬ
ПАВЕЛ МАКСИМОВИЧ
СЛУГА
It СТОРОЖ
II КВАРТАЛЬНЫЙ
It КОННЫЙ ЖАНДАРМ
II ПОСОЛ
It ЖАНДАРМСКИЕ ОФИЦЕРЫ
II ЖАНДАРМЫ
|| ПОЛИЦЕЙСКИЕ
|| ТОЛПА
Действие происходит в конце января и начале февраля 1837 года.
действие первое
Вечер.
Гостиная в квартире Пушкина.
Горят, две свечи на стареньком фортепиано и свечи в углу возле стоячих часов.
В открытую в кабинет дверь виден камин, в котором тлеют угли, часть книжных
полок.
Слабый огонь в камине в гостиной.
Гончарова сидит за фортепиано, а Битков с инструментами стоит у часов и
чинит их.
Часы под руками Биткова то бьют, то играют.
Гончарова тихо наигрывает на фортепиано и напевает.
За окном слышна вьюга.
ГОНЧАРОВА (рапевает). ...И печальна и темна... Что же ты, моя
старушка, приумолкла у окна... Буря мглою небо кроет, вихри
снежные крутя... То, как зверь, она завоет, то заплачет как
дитя...
БИТКОВ. Какая чудная песня. Сегодня я чинил тоже у Прачешного
мосту... На мосту иду, господи!.. Крутит, вертит!.. И в глаза, и
в уши...
Пауза.
Дозвольте узнать, это кто же такую песню сочинил?
ГОНЧАРОВА. Александр Сергеевич.
БИТКОВ. Скажите! Ловко! Воет в трубе, истинный бог, как дитя!
Прекрасное сочинение.
Послышался дверной колокольчик.
Входит Никита.
НИКИТА. Александра Николаевна, подполковник Шишкин просит
принять.
ГОНЧАРОВА. Какой Шишкин?
НИКИТА. Шишкин, подполковник.
ГОНЧАРОВА. Зачем так поздно? Скажи, что принять не могут.
НИКИТА. Да ведь как же, Александра Николаевна, его не при-
нять?
ГОНЧАРОВА. Oh, mon Dieu!1 Ах ты, Боже мой! Вспомнила!.. Проси
сюда.
НИКИТА. Слушаю, (fldem к дверям.) Ах, неволя... Ах, разорение...
(Уходит.)
Пауза.
ШИШКИН (входя). Покорнейше прошу извинить, очки запотели.
Имею честь рекомендовать себя: подполковник в отставке
*0, Боже мой! (Франц.)
Алексей Петров Шишкин. Простите великодушно, что потре-
вожил. Погодка-то, а? Хозяин собаку на улицу не выгонит. Да
что же поделаешь?.. А с кем имею честь говорить?
ГОНЧАРОВА. Я сестра Натальи Николаевны.
ШИШКИН. Ах, чрезвычайно рад нашему знакомству!
ГОНЧАРОВА. Prenez place, s’il vous plait, monsieur1.
ШИШКИН. Парле рюс, мадемуазель1 2 Покорнейше благодарю. (Са-
дится.) Погодка-то, говорю, а?
ГОНЧАРОВА. Да, метель.
ШИШКИН. Могу ли видеть господина камер-юнкера?
ГОНЧАРОВА. Очень сожалею, но Александра Сергеевича нет дома.
ШИШКИН. А супругу ихнюю?
ГОНЧАРОВА. И Наталья Николаевна в гостях.
ШИШКИН. Ах, ведь этакая незадача! Ведь это что же, никак не
застанешь!
ГОНЧАРОВА. Вы не извольте беспокоиться, я могу переговорить с
вами.
ШИШКИН. Мне бы самого господина камер-юнкера. Ну, слушаю,
слушаю... Дельце-то простое. В разные сроки времени госпо-
дином Пушкиным взято у меня под залог турецких шалей,
жемчугу и серебра двенадцать с половиной тысяч ассигнаци-
ями.
ГОНЧАРОВА. Я знаю...
ШИШКИН. Двенадцать с половиной тысяч, как одна копеечка!
ГОНЧАРОВА. А вы не могли бы еще немного потерпеть?
ШИШКИН. С превеликим бы одолжением терпел, сударыня. И
Христос терпел и нам велел. Но ведь и в наше положение
надо входить. Ведь туловище-то прокормить надо? А у меня
сыновья в Черноморском флоте. Поддерживать приходится.
Приехал предупредить, сударыня, завтра продаю вещи. Пер-
сиянина нашел подходящего.
ГОНЧАРОВА. Убедительно прошу подождать. Александр Сергеевич
уплатит проценты.
ШИШКИН. Верьте, не могу. С ноября месяца ждем, другой бы
давно продал. Персиянина упустить боюсь.
Слышатся тяжелые вздохи.
Никита показывается в дверях.
Гончарова с досадой машет ему рукой, Никита скрывается.
ГОНЧАРОВА. У меня есть фермуар и серебро, может быть, вы
посмотрели бы...
ШИШКИН. Прошу прощенья, канитель с этим серебром, сударыня.
А персиянин...
ГОНЧАРОВА. Но, помилуйте, как же нам без вещей-то остаться?
Может быть, вы все-таки взглянули бы? Прошу вас в мою
комнату.
ШИШКИН. Ну, что же, извольте. (Идет вслед за Гончаровой.)
Квартирка славная какая! Что плотите?
ГОНЧАРОВА. Четыре тысячи триста.
1 Прошу вас, присаживайтесь, сударь. (Франц.)
2Parlez russe, mademoiselle. — Говорите по-русски, сударыня. (Франц.)
ШИШКИН. Дороговато! (Уходит с Гончаровой в дверь, ведущую во
внутренние комнаты.)
Битков, оставшись один, прислушивается, подбегает со свечой к фортепиано,
переворачивает и рассматривает ноты, затем подбегает к двери кабинета,
заглядывает в него, поколебавшись, входит. Освещая свечой полки, читает
названия книг, затем, перекрестившись, уходит в глубь кабинета и скрывается
за стеной гостиной. Через некоторое время возвращается в гостиную на свое
место к часам.
Выходит Гончарова, за ней Шишкин — с узелком в руках.
ГОНЧАРОВА. Я передам, передам.
ШИШКИН. Векселек мы затра же перепишем. Только уж вы
попросите Александра Сергеевича, чтобы они сами пожалова-
ли, а то извозчики уж больно дорого стоят. Четвертая Измай-
ловская рота, в доме Борщова, в заду на дворе маленькие
оконца, да они знают. Оревуар, мадемуазель1.
ГОНЧАРОВА. Au revoir, monsieur2 Никита, проводи!
Шишкин уходит.
БИТКОВ (закрывает часы, кладет инструменты в сумку). Готово,
барышня, живут. А в кабинете... я уж завтра зайду.
ГОНЧАРОВА. Хорошо.
БИТКОВ. Прощенья просим. (Уходит.)
Гончарова садится у камина, протягивает руки к огню.
В дверях появляется Никита.
НИКИТА. Эх, Александра Николаевна!
ГОНЧАРОВА. Ну, что тебе?
НИКИТА. Эх, Александра Николаевна! Вот уж и ваше добро пошло.
ГОНЧАРОВА. Выкупим.
НИКИТА. Из чего же-то выкупим? Не выкупим, Александра Нико-
лаевна.
ГОНЧАРОВА. Да что ты каркаешь сегодня надо мною?
НИКИТА. Не ворон я, чтобы каркать. Раулю за лафит четыреста
целковых, ведь это подумать страшно! Аптекарю, каретнику.
Первого Карадыкину за бюро платить надо? А заемные пись-
ма! Да лих бы еще письма, а то ведь молочнице задолжали,
срам сказать! Что ни получим, ничего за пазухой не остается,
все идет на расплату. Александра Николаевна, умолите вы
его, поедем в деревню. Не будет здесь добра, вот вспомните
мое слово! Детишек бы взяли, покойно, просторно... Здесь
вертеп, Александра Николаевна, и все втрое! И обратите
внимание, ведь они желтые совсем стали и бессонница.
ГОНЧАРОВА. Скажи Александру Сергеевичу сам.
НИКИТА. Сказывал-с. А они отвечают — пойди, старый хрыч, в
болото! И без тебя голова вихрем идет.
ГОНЧАРОВА. Ну, Наталье Николаевне скажи.
Пауза.
НИКИТА. Не буду я говорить Наталье Николаевне, не поедет она.
Пауза.
revoir, mademoiselle. — До свидания, сударыня. (Франц.)
2До свидания, сударь. (Франц.)
А без Натальи Николаевны? Поехали бы вы, детишки и он.
ГОНЧАРОВА. Ополоумел, Никита!
НИКИТА. Утром бы из пистолета стреляли, потом верхом бы
ездили... Детишкам и простор! И удобство!
ГОНЧАРОВА. Перестань меня мучить, Никита, уйди.
Никита, вздохнув, уходит.
Гончарова, посидев еще немного у камина, уходит в дверь во внупренние комнаты.
Слышится дверной колокольчик.
Потом в кабинет, который в полумраке, входит не через дверь в гостиную, а
из передней Никита, проходит в глубь кабинета, а за ним мелькнул и прошел
в глубь кабинета какой-то человек.
В кабинете изменилось освещение — в глубине, в той части кабинета, которая
не видна, зажгли свет.
НИКИТА (глухо, в глубине кабинета). Слушаю-с, слушаю-с, хорошо.
фыходит в гостиную и говорит у дверей, ведущих во внутренние
комнаты.) Александра Николаевна! Они больные приехали,
малины [просят] заварить.
ГОНЧАРОВА (за сценой). Ага, хорошо, сейчас.
Никита возвращается и скрывается в глубине кабинета.
(Гончарова проходит через гостиную с чашкой в руке в кабинет.
Стукнув в дверь кабинета.) On entre?1 (Входит в кабинет,
скрывается в глубине его.)
Никита показывается в той части кабинета, которая видна, у камина, шевелит
в нем угли.
(Голос Гончаровой глухо в кабинете.) Alexandre, etes-vous
indispose?1 2 Лежите, лежите. Может быть, послать за доктором?
(рыходит из кабинета, проходя мимо Никиты, говорит ему.)
Раздевай барина. (Отходит к камину в гостиной, ждет.)
Никита входит в кабинет, а через некоторое время Никита уходит через дверь
в переднюю, закрыв ее за собой.
(Тогда Гончарова возвращается в глубь кабинета. Слова ее
слышны глухо.) Все благополучно, нет, нет...
Дверной колокольчик.
Никита появляется в гостиной с письмом в руках.
Сейчас же Гончарова выбегает к нему навстречу из кабинета.
НИКИТА. Письмо Александ...
ГОНЧАРОВА (сделав страшные глаза, грозит Никите и вырывает
у него письмо, говорит громко). Ага, хорошо, от портнихи...
Скажи, что буду завтра в два часа. Ну, что ты стал? Ступай.
(Тихо.) Тебе сказано — не подавать писем?
Никита, вздохнув, выходит.
(Гончарова возвращается в кабинет. Голос ее слышен глухо.)
Бог с вами, Александр, говорю же, от портнихи... Право, я
пошлю за лекарем. Ну, хорошо, хорошо... Дайте я вас пере-
крещу. Я умоляю вас не тревожиться.
Свет в кабинете гаснет,
1 Можно войти? (Франц.)
2Александр, вам нездоровится? (франц.)
(Гончарова возвращается в гостиную, закрывает дверь в каби-
нет, задергивает ее портьерой, подходит к камину, вскрывает
письмо, читает, прячет в карман.) Кто эти негодяи? Опять,
Боже праведный! (Пауза.) В деревню надо ехать, он прав.
Послышался дверной колокольчик, потом где-то голос Никиты, и из дверей,
ведущих из гостиной в столовую, появляется Пушкина. Она развязывает ленты
капора, бросает его на фортепиано. Лицо ее ослепляющей красоты.
Пушкина близоруко щурится, видит Гончарову у камина.
ПУШКИНА. Ты одна? Не спишь? Пушкин дома?
ГОНЧАРОВА. Он приехал совсем больной и заснул, просил его не
беспокоить.
ПУШКИНА. Ах, бедный! Да не мудрено, какая буря, господи! Нас
засекло снегом!
ГОНЧАРОВА. С кем ты приехала?
ПУШКИНА. Меня проводил Дантес.
ГОНЧАРОВА. Значит, ты все-таки хочешь беды?
ПУШКИНА. Ах, ради всего святого, без нотаций.
ГОНЧАРОВА. Таша, что ты делаешь? Зачем ты напрашиваешься
на несчастье?
ПУШКИНА. Oh, mon Dieu! Азя, это смешно! Ну кому какое дело,
что beur frfere1 меня проводил?
Гончарова вынимает письмо, подает Пушкиной.
(Цушкина читает. Шепотом) Он не видел?
ГОНЧАРОВА. Бог спас, Никита хотел подать.
ПУШКИНА. Ах, старый дурак! (Бросает письмо в камин.) Гнусные
люди! Ты знаешь, какая мысль меня осенила? Это она сама
же и делает!
ГОНЧАРОВА (указывая на камин). Это тебе не поможет. Это сгорит,
но завтра придет другое. Он все равно узнает.
ПУШКИНА. Азя, я не могу отвечать за анонимные наветы. Он
поймет, что все это неправда.
ГОНЧАРОВА. Зачем же мне ты говоришь так? Нас никто не
слышит.
ПУШКИНА. Ну, хорошо, я сознаюсь, я виделась с ним у нее. Но
это вышло нечаянно, я не знала, что он придет туда.
ГОНЧАРОВА. Наши дела поистине ужасны. Все бесят, долги покою
не дают. Уедем в деревню.
ПУШКИНА. Бежать? Из Петербурга? Прятаться в деревне? От кого?
Из-за того, что какая-то свора низких людей... презренный
аноним... Он подумает, что я точно виновата. А между нами
ничего нет. И с какой стати? Покинуть Петербург? Я не хочу
сойти с ума в деревне! Благодарю покорно!
ГОНЧАРОВА. Но неужели ты не хочешь понять, как ему тяжело?
И притом денежные дела так запутаны!
ПУШКИНА. Ну, уж в этом я не виновата. Конечно, чтобы жить в
столице, нужно иметь достаточные средства. Муж должен
заботиться об этом.
ГОНЧАРОВА. Нет, я не могу с тобой разговаривать, я не понимаю
тебя.
1 Свояк. (Франц.)
ПУШКИНА. Ложись спать, Азя.
ГОНЧАРОВА. Прощай. (Уходит.)
Пушкина некоторое время у камина, потом переходит к окну, смотрит в него,
улыбается, очевидно что-то вспоминая.
Фонарь с улицы бросает на нее отсвет.
В это время из дверей, ведущих в столовую, бесшумно появляется и останавли-
вается в дверях человек. Он в шлеме, на котором поблескивает орел, в тяжелой
шинели, запорошен снегом, с палашом, в перчатках с раструбом. Он держит
женские перчатки. Человек в шлеме очень красив.
Пушкина поворачивается, видит вошедшего.
ПУШКИНА (щепотом). Как вы осмелились? Как вы проникли?
Сию же минуту покиньте мой дом. Какая дерзость! Я прика-
зываю вам.
ДАНТЕС (говорит с сильным акцентом, иногда коверкая слова). Вы
забыли в санях ваши перчатки. Я боялся, что завтра озябнут
ваши руки, и я вернулся. фладет перчатки на фортепиано,
прикладывает руку к шлему и поворачивается, чтобы уйти.)
ПУШКИНА (шепотом). Вы сознаете ли опасность, которой вы меня
подвергли? Он за дверьми. (Цодбегает к двери кабинета,
бесшумно поворачивает ключ, [закрывает портьерой дверь].)
На что вы рассчитывали, когда входили? А если бы в гостиной
был он? Ведь это же смерть!
ДАНТЕС. Chaque instant de la vie est un pas vers la mort1. Слуга сказал
мне, что он спит, и я вошел...
ПУШКИНА. Он не потерпит, он убьет меня.
ДАНТЕС. Из всех африканцев сей, полагаю, самый кровожадный.
Но не тревожьте себя, он убьет меня, а не вас.
ПУШКИНА. У меня темно в глазах. Что будет со мною?
ДАНТЕС. Успокойтесь, ничего не случится с вами. Меня же положат
на лафет и отвезут на кладбище. И так же будет буря, и в
мире ничего не изменится.
ПУШКИНА. Я заклинаю вас всем, что у вас есть дорогого, покиньте
дом.
ДАНТЕС. У меня нет ничего дорогого на свете, кроме вас. Не
заклинайте меня.
ПУШКИНА. Уйдите.
ДАНТЕС. Ах, нет. Вы причина того, что совершаются безумства.
Вы не хотите выслушать меня. А между тем есть величайшей
важности дело, которое вам надлежит выслушать. (Пауза.)
Там... Да? ...иные страны. Скажите мне только одно слово —
да, и мы бежим.
ПУШКИНА. И это говорите вы? Месяц тому назад женившись на
Екатерине, на моей сестре? Ваши поступки не делают вам
чести, барон. Ох, нет... не делают... Грех вам... Вы и преступны,
вы и безумны!
ДАНТЕС. Я женился на ней из-за вас. Да, я совершил преступление.
Ьежим ’
ПУШКИНА. У меня дети.
ДАНТЕС. Забудьте.
ПУШКИНА. О, ни за что!
ДАНТЕС. Я постучу к нему в дверь.
1 Каждое мгновение моей жизни это шаг к смерти. (Франц.)
ПУШКИНА. О, жестокая мука. Не смейте! Неужели вам нужна моя
гибель?
Дантес целует Пушкину.
Зачем, зачем вы появились на нашем пути? Вы заставили
меня и лгать и вечно трепетать... Ни ночью сна, ни днем
покою...
Часы бьют полночь.
Боже мой, уходите!
ДАНТЕС. Придите еще раз к Идалии, нам необходимо поговорить.
ПУШКИНА. Завтра на балу у Воронцовой, после котильона, подой-
дите ко мне.
Дантес прикладывает руку к шлему, поворачивается и уходит.
(Крестится, прислушивается.) Скажет Никита или не скажет?
Нет, не скажет, ни за что не скажет. О, горькая отрава...
(Цодбегает к окну гостиной, смотрит в него, еще раз кре-
стится, потом подбегает к двери кабинета, прикладывает
ухо, слушает, поворачивает ключ, отдергивает портьеру, заду-
вает свечи и выходит через дверь, ведущую во внутренние
комнаты.)
Через некоторое время рука в дверях кабинета поворачивается, возникает
полоска света, дверь приоткрывается, полоска света расширяется.
Потом тьма...
...Зимний день.
Столовая в квартире Салтыкова. Рядом библиотека с массою книг. Из библи-
отеки открыта дверь, в которую видна часть гостиной. В столовой накрыт
завтрак. Филат стоит у дверей.
КУКОЛЬНИК. Разрешите, Александра Сергеевна, представить вам
нашего лучшего поэта отечественного, Владимира Григорье-
вича Бенедиктова. Истинный светоч и талант!
БЕНЕДИКТОВ (скромный человек в вицмундире). Ах, Нестор Василь-
евич!
КУКОЛЬНИК. Господа офицеры, поддержите меня! Вы высоко
цените его творчество.
Преображенцы, сыновья Салтыкова, улыбаются.
САЛТЫКОВА. Enchantde de vous voir...1 Очень рада вас видеть. Сергей
Васильевич очень, очень любит наших литераторов.
Следом за Бенедиктовым к руке Салтыковой подходит князь Долгоруков.
Очень рада вас видеть, князь Петр Владимирович.
Из дверей гостиной через библиотеку в столовую проходит Богомазов.
БОГОМАЗОВ. Александра Сергеевна! (Подходит к руке Салтыко-
вой.) А почтеннейшего Сергея Васильевича еще нет, я вижу?
САЛТЫКОВА. Он тотчас будет, просил извинить. Очень, очень рада
господа.
БОГОМАЗОВ (Долгорукову). Здравствуйте, князь.
ДОЛГОРУКОВ. Здравствуйте.
БОГОМАЗОВ (Кукольнику). Был вчера на театре, видел вашу пиэсу.
Истинное наслаждение! Позвольте поздравить вас и облобы-
зала вас видеть! (Франц.)
зать! Публики — яблоку негде упасть! Многая, многая лета,
Нестор Васильевич!
ФИЛАТ. Сергей Васильевич приехали.
КУКОЛЬНИК (тихо, Бенедиктову). Ну, брат, насмотришься сейчас!
Оригинал!
Филат открывает широко дверь, и появляется Салтыков. Он в цилиндре, в шубе,
с тростью и с громадным фолиантом подмышкой. Входит в комнату, сильно
стуча тростью, ни на кого не глядя, подходит к Филату, у которого в руках
поднос.
Бенедиктов кланяется Салтыкову, но поклон его попадает в пустое пространство.
Кукольник дергает Бенедиктова, подмигивает ему.
Долгоруков и Богомазов смотрят в потолок, делая вид, что не замечают
Салтыкова.
Филат наливает чарочку водки.
Салтыков окидывает невидящим взором группу гостей, выпивает, закусывает
кусочком черного хлеба, прищуривается.
Преображенцы улыбаются.
САЛТЫКОВ (сам себе). Да-с! Секундус парс! Секундус!1 Имеется
сатанинским смехом и уходит.)
Бенедиктов, побледнев, смотрит на Кукольника.
КУКОЛЬНИК. Это он называет своим инкогнито...
САЛТЫКОВА. Mon тал...2
КУКОЛЬНИК. Александра Сергеевна, не извольте беспокоиться!
Знаем, знаем! На отечественном языке говорите, Александра
Сергеевна. Вы услышите, как звучит этот язык в устах поэта!
САЛТЫКОВА (Бенедиктову). Мой муж — страшнейший чудак... Я
надеюсь, что это не помешает вам чувствовать себя у нас без
церемоний.
В столовую входит Салтыков. Он без цилиндра, без шубы, без трости, но
по-прежнему с фолиантом.
Все обращают к нему оживленные лица. Богомазов кланяется.
САЛТЫКОВ (поднимает палец). А-а-а-а! Очень рад! (Стучит паль-
цем по фолианту.) Секундус парс! Секундус! Преднамеренная
опечатка. Корпус юрис романил Эльзевир! (Цреображенцам.)
Здравствуйте, сыновья!
Преображенцы улыбаются.
БОГОМАЗОВ. Позвольте поглядеть, Сергей Васильевич!
САЛТЫКОВ. Назад!
САЛТЫКОВА. Serge!
САЛТЫКОВ. Книги не для того печатаются, чтобы их руками
трогать. (Ставит книгу на камин. Обращается к Салтыковой.)
Ежели ты только ее тронешь!
САЛТЫКОВА. И не подумаю, и не надобно мне.
САЛТЫКОВ. Филат, водки! Прошу.
Гости подходят, пьют и закусывают.
САЛТЫКОВА. Прошу за стол.
Усаживаются.
Филат подает блюдо.
^ecundus pars! Secundus! — Второй часть! Второй! (Лат.) (См. примеч. на
с. 178).
2 Мой муж... (Франц.)
3Corpus juris Romani! — Свод римского права! (Лат.)
Ilili
САЛТЫКОВ (глядя на руку Кукольника). Вас можно поздравить?
КУКОЛЬНИК. Да-с, государь император пожаловал за пьесу мою
«Рука Всевышнего...»
ДОЛГОРУКОВ. Вас наградила.
САЛТЫКОВ. Неважный перстенек!
КУКОЛЬНИК. Сергей Васильевич!
САЛТЫКОВ. По поводу сего перстня вспоминается мне следующее...
Филат! Что это на камине?
ФИЛАТ. Книга-с.
САЛТЫКОВ. Не ходи возле нее.
ФИЛАТ. Слушаю-с.
САЛТЫКОВ. Да, вспоминается мне... в бытность мою молодым
человеком, император .Павел пожаловал мне звезду Андрея
Первозванного, усеянную алмазами необыкновенной величины...
Преображенцы косятся на Салтыкова.
...а такой перстень я и сам могу себе купить за двести рублей
или за полтораста.
САЛТЫКОВА. Serge, что ты говоришь?
Бенедиктов подавлен.
И все ты наврал, никакой звезды у тебя нет.
САЛТЫКОВ. Ты ее не знаешь, я ее прячу от всех. Тридцать семь
лет, вместе с табакеркой.
САЛТЫКОВА. Ты бредишь.
САЛТЫКОВ. Не слушайте ее, господа. Женщины ничего не пони-
мают в наградах, которые раздают российские императоры.
(Цостучав по перстню Кукольника.) Сейчас видел... проехал.
Le grand bourgeois1. В саночках. Кучер Антип.
БОГОМАЗОВ. Это вы хотите сказать, государь император?
САЛТЫКОВ. Да, он.
БОГОМАЗОВ. У императора кучер Петр.
САЛТЫКОВ. Нет, Антип кучер.
ДОЛГОРУКОВ. Ежели не ошибаюсь, Сергей Васильевич, случай со
звездой был тогда же, что и с лошадью?
САЛТЫКОВ. Нет, князь, вы ошибаетесь. Это происшествие было
позже, в царствование императора Александра. (Бенедиктову.)
Поэзией изволите заниматься?
БЕНЕДИКТОВ. Да-с.
САЛТЫКОВ. Опасное занятие. Вот вашего собрата по перу Пушкина
недавно в третьем отделении отодрали.
САЛТЫКОВА. С тобой за столом сидеть нет никакой возможности,
какие ты неприятности рассказываешь!
САЛТЫКОВ. Кушайте, пожалуйста, господа. (Салтыковой.) И тебя
тоже могут отодрать.
ДОЛГОРУКОВ. Между прочим, это, говорят, верно, я тоже слышал.
Только это было лет семнадцать назад.
САЛТЫКОВ. Нет, я сейчас слышал. Проезжаю мимо Цепного мосту,
слышу, человек орет. Спрашиваю, что такое? Говорят, Пуш-
кина, барин, дерут.
1 Первый буржуа. (Франц.)
БОГОМАЗОВ. Помилуйте, Сергей Васильевич, это петербургские
басни!
САЛТЫКОВ. Какие же басни? Меня самого чуть-чуть не отодрали.
Император Александр хотел мою лошадь купить за тридцать
пять тысяч рублей, а я, чтобы не продавать, из пистолета ее
застрелил. К уху приложил пистолет и выстрелил. (Бенедик-
тову.} Ваши стихотворения у меня есть в библиотеке. Шкаф
зет, полка тринадцатая, номер сто тридцатый. Сочинили
что-нибудь новое?
КУКОЛЬНИК. Как же, Сергей Васильевич! (Бенедиктову.) Прочитай
«Звездочку». Преображенцы, вы любите поэзию, просите его!
Преображенцы улыбаются.
САЛТЫКОВА. Прочитайте. Право, это так приятно после этих
мрачных рассказов, как кого-то отодрали.
БЕНЕДИКТОВ (скофужен. Встает). Право, я...
САЛТЫКОВ. Филат, перестань громыхать блюдом.
БЕНЕДИКТОВ (рекламирует).
Путеводною звездою
Над пучиной бытия
Ты сияешь предо мною,
Дева светлая моя!
САЛТЫКОВА. Как хорошо!
БЕНЕДИКТОВ.
Перед чернию земною
Для чего твой блеск открыт?
Я поставлю пред тобою
Вдохновенья верный щит.
Да язвительные люди
Не дохнут чумой страстей
На кристалл прозрачный груди,
На эмаль твоих очей!
Преображенцы, перемигнувшись, выпивают.
Нет, сияешь ты беспечно
И не клонишься ко мне.
О, сияй, сияй же вечно
В недоступной вышине!
Будь звездою неземною,
Непорочностью светись
И, катясь передо мною
В чуждый мир не закатись!
КУКОЛЬНИК. Браво! Браво! Каков! Преображенцы, аплодируйте!
БОГОМАЗОВ. Прелестная пиэса! [Позвольте мне списать ее.]
САЛТЫКОВА. Как поэтично, как трогательно пишете!
САЛТЫКОВ. А может, вас и не отдерут.
ФИЛАТ (Салтыковой). К вам графиня Александра Кирилловна
Воронцова-Дашкова.
САЛТЫКОВА. Проси в гостиную. (Вставая.) Простите, господа, я
покину вас. Может быть, угодно курить, прошу. (Jlpoxodum
через библиотеку, скрывается в гостиной.)
КУКОЛЬНИК (Салтыкову). Истинного поэта драть не за что, Сергей
Васильевич! Преображенцы, наполните ваши бокалы!
Преображенцы охотно наполняют бокалы.
Здоровье первого поэта отечества! Ура!
БОГОМАЗОВ (пьет). Фора! Фора!
Салтыков встает, за ним встают гости. Салтыков идет в библиотеку, усажи-
вается там на диване, за ним следуют другие.
Филат проносит в библиотеку шампанское, раздает трубки.
САЛТЫКОВ. Первый поэт?
КУКОЛЬНИК. Голову ставлю, Сергей Васильевич, первый!
САЛТЫКОВ. Агафон!
Агафон появляется.
Агафон! Из второй комнаты, шкаф зет, полка тринадцатая,
переставь господина Бенедиктова в этот шкаф, а господина
Пушкина переставь в тот шкаф. (Бенедиктову.) Первые у меня
в этом шкафу, (Агафону.) Не вздумай уронить на пол.
АГАФОН. Слушаю-с, Сергей Васильевич. (Уходит.)
Бенедиктов подавлен.
ДОЛГОРУКОВ. А как же, господин Кукольник, все утверждают, что
первым является Пушкин?
КУКОЛЬНИК. Химеры!
Агафон появляется с двумя томиками, влезает на стремянку у шкафа.
САЛТЫКОВ. Извините, вы говорите, Пушкин первый? Агафон,
задержись там!
Агафон остается на стремянке с томами в руках.
КУКОЛЬНИК. Он ничего не пишет!
ДОЛГОРУКОВ (хихикая, вынимает из кармана листок). Как же вы
говорите не пишет? Вот недавно мне дали списочек с послед-
него его стихотворения.
Богомазов, Бенедиктов, Кукольник рассматривают листок.
Преображенцы выпивают.
КУКОЛЬНИК. Боже мой! Боже мой! И это пишет русский! Преоб-
раженцы, не подходите к этому листку!
БОГОМАЗОВ. Ай-яй-яй... (Долгорукову.) Дозвольте мне списать. Люб-
лю, грешник, вольную литературу.
ДОЛГОРУКОВ. Пожалуйста.
БОГОМАЗОВ (берет листок, усаживаетсь к столу). Только, князь,
тссс... никому! (Дерет перо, пишет.)
КУКОЛЬНИК. Ежели сия поэзия пользуется признанием современ-
ников, то слушай, Владимир, не пиши на русском языке! Тебя
не поймут! Беги от них! Уйди в тот мир, где до сих пор звучат
терцины божественного Алигиери! О, divina commediaP Протя-
ни руку великому Франческо! Его канцоны навевают на тебя
вдохновение! Пиши по-итальянски, Владимир!
САЛТЫКОВ. Агафон! В итальянском шкафу есть у нас место?
АГАФОН. Так точно, Сергей Васильевич.
БОГОМАЗОВ. Браво, браво, Нестор Васильевич!
БЕНЕДИКТОВ. Зачем же ты так кипятишься, Нестор?..
ГО, божественная комедия! (Итал.)
КУКОЛЬНИК. Я не могу слушать несправедливости! Вся душа у
меня горит! А этот злосчастный Пушкин! Да, у него было
дарование! Неглубокое, поверхностное, но было дарование! Но
он его растратил, разменял, он угасил свой малый светильник!
Преображенцы, дайте мне вина! Он высох, исчерпался, испи-
сался до дна! Он бесплоден, как смоковница, и ничего не
напишет, кроме вот таких позорных строк! И притом какая
самонадеянность! Надменный тон, резкость в суждениях. Все,
что не им выдумано, — мерзость, дрянь... О, мишурный
талант! Жалок, жалок ваш Пушкин!
БОГОМАЗОВ. Браво, браво! Трибун!
КУКОЛЬНИК. О, злосчастный Пушкин! Да разве тебя можно по-
ставить рядом с чистым певцом! Я пью здоровье первого
поэта отечества Бенедиктова!
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА (бесшумно появляется на пороге библио-
теки). Все, что вы сказали сейчас, неправда.
Бенедиктов бледнеет.
Ваш Бенедиктов очень плохой поэт.
Богомазов замирает.
Я думала, что Пушкина травят только в свете. Ну, да, он
чужой. Но вы, вы занимаетесь литературой, и мне кажется, я
слышала, как черная зависть говорит вашими устами.
КУКОЛЬНИК. Позвольте, графиня!
Преображенцы стоят, вытянувшись.
Долгоруков от счастья хихикает, завалившись за спину Богомазова.
САЛТЫКОВА (появляется в дверях). Графиня, позвольте вам пред-
ставить Нестора Васильевича Кукольника и поэта Владимира
Григорьевича Бенедиктова.
Долгоруков от счастья давится.
Преображенцы, переглянувшись, выходят в столовую и, обменявшись многозна-
чительным взором, исчезают из нее.
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Ах, боже мой, простите меня великодуш-
но, я увлеклась... простите... Милая Александра Сергеевна, я
убегаю... я убегаю... (Скрывается в гостиной.)
Салтыкова скрывается вслед за ней.
Бенедиктов с искаженным лицом выходит в столовую.
Кукольник за ним.
БЕНЕДИКТОВ. Зачем ты меня повез на этот завтрак?! Я сидел
тихо дома... А все ты! И вечно ты!
КУКОЛЬНИК. Жалкий свет! Терпи, Владимир!
САЛТЫКОВ. Агафон! Снимай обоих, и Пушкина и Бенедиктова! В
ту комнату!
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Троекратный грохот труб. Он прекращается. Идет занавес.
Ночь. Дворец Воронцовых-Дашковых. Зимний сад. Лампы в зелени. Фонтан. В
зелени, между прозрачными сетками порхают встревоженные птицы. В глубине
колоннада. За ней видна гостиная. В гостиной мелькают то гости в бальном
одеянии, то ливрейные лакеи.
Слышен издали стон бального оркестра, шорох толпы.
У входа в зимний сад у колонны стоит — неподвижен — негр в тюрбане и в
блестящем одеянии.
В самой чаще, в зеленой нише, укрывшись от взоров света, сидит за столиком
на диванчике Долгоруков в бальном наряде. Перед Долгоруковым бутылка шам-
панского на столике и миндаль. Долгоруков подслушивает разговор в зимнем
саду.
Там, где просторнее, недалеко от колоннады, у стола, на котором шампанское,
на диване сидит лицом к зрителю, поражая своей красотой, Пушкина.
Повернувшись спиной к зрителю, перед Пушкиной сидит в лейб-казачьей парадной
форме Николай I.
НИКОЛАЙ I. Когда я слышу, как плещет фонтан и как шуршат в
чаще птицы, о, сколь безумно я страдаю!
ПУШКИНА. Но отчего же?
НИКОЛАЙ I. Ежели кто-нибудь знал бы, как напоминает мне
волшебный сад подлинную природу, и тихое журчанье ключей,
и сень дубрав. О, ежели б можно было сбросить с себя этот
тяжкий наряд и выйти на луга, в уединение лесов, в мирные
долины и пить неотравленный чистый воздух. Лишь там,
наедине с землею, может вздохнуть хоть раз измученное
сердце!
ПУШКЙНА. Вы утомлены.
НИКОЛАЙ I. Никто не знает этого и никогда не поймет, какое
грустное бремя я должен нести один для всех.
ПУШКИНА. Зачем вы хотите огорчить меня? Нет, нет, я понимаю
вас. Поверьте, что печаль охватывает меня.
НИКОЛАЙ I (доложив руку на руку Пушкиной). Вы искренни? О,
да, разве могут такие глаза лгать? Ваши слова я слушаю с
чувством искреннего счастья. Вы одна нашли их для меня.
Долгоруков, сияя, припадает к стенке беседки.
Я вас искренно люблю как очень добрую женщину. И только
одно страшит меня, когда я гляжу на вас.
ПУШКИНА. Что же это?
НИКОЛАЙ I. Ваша красота. О, как она опасна! Берегите себя,
берегите.
ПУШКИНА. Я благодарна вам. Я хочу верить вашему искреннему
участию.
АЛЕКСАНДР ПУШКИН в||
НИКОЛАЙ I. О, верьте мне. Сердце мое открыто. Я говорю с душою
чистою. (Гладит руку Пушкиной.) Скажите, почему у вас всегда
закрыты шторы?
ПУШКИНА. Я не люблю дневного света. Зимний сумрак успокаи-
вает меня.
НИКОЛАЙ I (ронизив голос). Каждый раз, как я выезжаю, какая-то
неведомая сила влечет меня на набережную, и я невольно
поворачиваю голову и жду, что хоть на мгновенье мелькнет
в окне лицо...
ПУШКИНА (ртдернув руку)..Не говорите так.
НИКОЛАЙ I. Почему?
ПУШКИНА. Это волнует меня.
Из гостиной выходит в зимний сад камер-юнкер, подходит к Николаю /.
КАМЕР-ЮНКЕР. [Ваше императорское величество, ее император-
ское величество приказала мне доложить, что она изволит
отбыть с великой княгиней Марией через десять минут.
Николай I встает. Пушкина встает, приседает, выходит в гостиную, скрывается
за колоннадой.
НИКОЛАЙ I. Вы недавно в вашей должности?
КАМЕР-ЮНКЕР. Третий месяц, ваше величество.
НИКОЛАЙ I. Говорить надлежит: с ее императорским высочеством
великой княжной Марией Николаевной. И когда я разговари-
ваю, меня нельзя перебивать. Вы болван!]1
Камер-юнкер улыбается счастливой улыбкой.
Долгоруков наслаждается в беседке, пьет шампанское.
Доложи ее величеству, что я буду через десять минут. Попроси
ко мне Жуковского.
КАМЕР-ЮНКЕР. Слушаю, ваше императорское величество. (Ухо-
дит.)
Николай I некоторое время один у колонны. Смотрит вдаль тяжелым взором.
ЖУКОВСКИЙ (при звезде и ленте, входит торопливо и кланяется).
Вашему императорскому величеству угодно было...
НИКОЛАЙ I. Василий Андреевич, скажи, я плохо вижу отсюда, кто
этот черный стоит там у колонны?
Жуковский всматривается. Крайне подавлен. Вздыхает.
Поверх вычерков рукой Булгакова сделан набросок сцены:
«Из гостиной выходит в зимний сад камер-юнкер, подходит к [Николаю I].
КАМЕР-ЮНКЕР. Великая княжна Мария желает танцевать с вами, господин
посол...
Николай I встает. Пушкина встает, приседает, выходит в гостиную, скры-
вается за колоннадой.
НИКОЛАЙ I (берет за руку камер-юнкера, подводит к послу). Ея императорское
высочество, государыня великая княжна Мария Николаевна желает сделать вам,
господин посол, честь протанцевать с вами (Камер-юнкеру.) Болван!
ПОСОЛ. Votre Majestd Imperiale... (Выходит, поклонившись.)»
В окончательную редакцию эта сцена не вошла.
Может быть, ты сумеешь объяснить ему, что это неприлично?
Жуковский вздыхает. Крайне подавлен.
В чем он? Может быть, ты со своим даром слова сумеешь
объяснить ему всю бессмысленность его поведения? Может
быть, он собирался вместе с другими либералистами в
Convention Nationale?1 И по ошибке попал на бал? Или он
полагает, что сделает слишком большую честь нам, ежели
наденет мундир? Скажи ему, что я силой никого не держу.
Ты что же молчишь, Василий Андреевич?
ЖУКОВСКИЙ. Ваше императорское величество, умоляю вас, не
карайте его.
НИКОЛАЙ I. Нехорошо, Василий Андреевич. Не первый день знаем
друг друга. Тебе известно, что я никого никогда не караю.
Карает закон.
ЖУКОВСКИЙ. В сердце вашего величества, я знаю, найдется место
для первого поэта... Простите заблуждение в память Карам-
зина. которого он призван сменить, для славы отечества.
НИКОЛАЙ I. Знаю твою доброту и скромность тоже. Карамзин!
Сравнил! Первый поэт — ты, и отечество знает, это.
ЖУКОВСКИЙ. Осмелюсь сказать, ваше величество, —- покорил,
победил! Я приемлю на себя смелость сказать о нем: ложная
система воспитания, то общество, в котором он провел
юность...
НИКОЛАЙ I. Общество! Уголь сажей не замараешь... Не верю. В
нем сердца нет.
ЖУКОВСКИЙ (изменившись в лице). Ваше величество...
НИКОЛАЙ I. Пойдем к государыне, она хотела тебя видеть. Я
уезжаю. (Выходит.)
Негр тотчас снимается с места, идет вслед за Николаем I.
Жуковский тоже выходит. Выходя, смотрит вдаль с яростным лицом, кому-то
грозит кулаком украдкой.
Из-за колоннады появляются Воронцова-Дашкова и Воронцов-Дашков. Улыбаясь,
кланяются Николаю I.
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Votre Majestd Imperials..2
ВОРОНЦОВ. Votre Majesty Imperiale...
Оба скрываются вместе с Николаем I.
Вдали загремела музыка. Гостиная опустела.
В зимний сад, но не со стороны гостиной, а сбоку, входит, оглядываясь, Богомазов,
в мундире и в орденах, и устремляется в чащу.
ДОЛГОРУКОВ (тихо). Стоп. Место занято.
БОГОМАЗОВ. Ба! Князь! Вы, как видно, отшельник. Изволите этим
из любви к чистому искусству заниматься?
ДОЛГОРУКОВ. А вы? Тоже из любви к чистому?..
БОГОМАЗОВ. Я случайно.
ДОЛГОРУКОВ. Присаживайтесь. Что-что, а шампанское хорошее.
Выпивают.
БОГОМАЗОВ. Бал-то каков, а? Семирамида! Любите, князь, балы?
ДОЛГОРУКОВ. Обожаю. Сколько сволочи увидишь.
Национальный конвент. (Франц.)
2 Ваше императорское величество... (Франц.)
БОГОМАЗОВ. Ну-ну, Петенька, вы смотрите...
ДОЛГОРУКОВ. Я вам не Петенька!
БОГОМАЗОВ. Ну-ну, князенька, вы недавно пеленки пачкали, а я
государю своему статский советник. Уж больно у вас язык
остер!
ДОЛГОРУКОВ. Я вынужден просить вас не выражаться столь
тривиально!
БОГОМАЗОВ. На балу цвет аристократии.
ДОЛГОРУКОВ. На балу здесь аристократов счетом пять человек, а
несомненный из них [только] один я.
БОГОМАЗОВ. Одначе! Любопытен был бы я знать, это как же?
ДОЛГОРУКОВ. А так, что я по прямой от святого происхожу. Да-с.
От великого князя Михаила Всеволодовича Черниговского,
мученика, к лику святых причтенного.
БОГОМАЗОВ. На вас довольно взглянуть, чтобы увидеть, что вы от
святого происходите, (указывает сквозь чащу.) Видали, про-
шел? Это кто, по-вашему? Граф Иван Кириллович?
ДОЛГОРУКОВ. Он самый. Купил чин гофмейстера, заплатил двад-
цать тысяч рублей серебром Жеребцовой, любовнице старика
Волконского. [Холуй, (Выпивает)]
БОГОМАЗОВ. Так, так. А вон это? Ведь это князь Григорий?
ДОЛГОРУКОВ. Нет, это брат его, Ипполит. Известная скотина.
БОГОМАЗОВ. Ой, смотрите, князь, услышат вас когда-нибудь, не-
хорошо будет...
ДОЛГОРУКОВ. Авось ничего не будет. Ненавижу. Дикость монголь-
ская, подлость византийская, только что штаны европейские.
Дворня, холопия! Трудно решить, кто из них гаже!
БОГОМАЗОВ. Ну, конечно, где же им до святого мученика Петеньки!
ДОЛГОРУКОВ. Вы не извольте острить.
Выпивают.
(Шепотом) Сам был.
БОГОМАЗОВ. Его величество?
ДОЛГОРУКОВ. Он.
БОГОМАЗОВ. С кем разговаривал?
ДОЛГОРУКОВ. С арабской женой. Что было! Поздно изволили
пожаловать. ,
БОГОМАЗОВ. А что?
ДОЛГОРУКОВ. Руку гладил.
Выпивают.
Будет скоро наш поэт украшен. (Кривляется, приставляет
рожки к затылку)
БОГОМАЗОВ. Что-то, вижу я, ненавидите вы Пушкина, а? Ну, по
дружбе?
ДОЛГОРУКОВ. Презираю. [Плебей. А лезет.] Смешно. Рогоносец.
Умора! Здесь тет-а-тет, а он стоит у колонны, во фрачишке
каком-то канальском, волосы всклокоченные, а глаза, как у
волка! Дорого ему этот фрак обойдется!
БОГОМАЗОВ. [Слушок ходил такой, князь Петр, что будто на вас
он эпиграмму написал?]
ДОЛГОРУКОВ. [Плюю на бездарные вирши.] Тссс, тише!
В зимний сад входит Геккерен в мундире, в иностранных и русских орденах;
садится.
Через некоторое время показывается Пушкина, входит в сад.
ГЕККЕРЕН (вставая навстречу Пушкиной). Я следил за вами, как
вы проходили, и понял, почему вас называют северной Пси-
хеей. О, как вы цветете! Как пленяете всех! Dieu aussi a essayd
de faire des ouvrages; sa prose c’est 1’homme, sa podsie c’est la fdmme1.
ПУШКИНА. Ax, барон, барон!
ГЕККЕРЕН. Я, впрочем, понимаю, как надоел вам рой любезников
с их комплиментами. Присядьте, Наталья Николаевна, я не
наскучу вам?
ПУШКИНА. О, нет, я очень рада. (Присаживается, беспокойно
оглядывается, как будто ищет кого-то.)
Пауза.
ГЕККЕРЕН. Он сейчас придет.
ПУШКИНА Я не понимаю вас, о ком вы говорите?
ГЕККЕРЕН. Ах, зачем так отвечать тому, кто относится к вам
дружелюбно? Я не предатель. Ох, сколько зла еще сделает
ваша красота! (Щепотом.) Верните мне сына. Смотрите, что
вы сделали с ним! Он любит вас.
ПУШКИНА. Барон, я не хочу слушать такие речи.
ГЕККЕРЕН. Нет, нет, не уходите. Он тотчас подойдет. Я нарочно
здесь, чтобы вы могли перемолвиться несколькими словами.
В колоннаде показывается Дантес.
Входит в зимний сад.
Геккерен отходит несколько в сторону.
Богомазов и Долгоруков, зашипев друг на друга, проваливаются в чащу.
ДАНТЕС (Пушкиной). Я видел, как вы с ним разговаривали. Ваша
рука была в его руке?
ПУШКИНА (щепотом). Ради бога, что вы делаете? Не говорите с
таким лицом, на нас смотрят из гостиной.
ДАНТЕС. Ваша рука была в его руке. У меня могущественный
соперник... Какое черное вероломство... Коварство.
ПУШКИНА (щепотом). Я приду, приду. Двадцать седьмого в три
часа. Отойдите от меня, ради всего святого!
Из колоннады выходит Гончарова.
Вдали грянула музыка.
ГОНЧАРОВА. Мы собираемся уезжать... Александр тебя ищет.
ПУШКИНА. Да, да... (Геккерену.) Au revoir, monsieur le baron1 2.
ГЕККЕРЕН. Au revoir, madam. Au revoir, mademoiselle.
Дантес кланяется.
Пушкина и Гончарова уходят в колоннаду.
В гостиной мелькнула Воронцова-Дашкова. Видно было, как некоторые подходили
к ней, кланяясь.
Музыка гремит все победоносней.
(Дантесу.) Запомни все жертвы, которые я принес тебе.
(Уходит с Дантесом.)
Пустеет гостиная. Начинает стихать вдали. Музыка внезапно обрывается гро-
мовым аккордом. Стихает вдали шум толпы.
1 Бог однажды тоже пробовал перо; его проза — это мужчина, его поэзия — это
женщина. (Франц.)
2До свидания, господин барон. (Франц.)
Богомазов и Долгоруков вылезают из чащи, садятся на диван.
ДОЛГОРУКОВ. Люблю балы, люблю!
БОГОМАЗОВ. Что говорить!
Пьют.
В зимний сад, не Со стороны колоннады, выходит Воронцова-Дашкова. Она,
по-видимому, очень устала и не хочет этого скрывать. Обмахивается веером,
садится на скамейку.
ДОЛГОРУКОВ. Хорош посланник, ах хорош! Видали, какие дела
делаются!
БОГОМАЗОВ. Петя, смотрите!..
Воронцова-Дашкова удивленно слушает. Богомазов и Долгоруков ее не видят.
ДОЛГОРУКОВ (кривляясь). Будет Пушкин рогат как в короне! Сзади
царские рога, а спереди Дантесовы. Ай да любящий приемный
отец!
Воронцова-Дашкова бесшумно встает, скрывается в чаще, слушает.
БОГОМАЗОВ. Ай люто ненавидите вы его, князь! Впрочем, кажется,
вы всех ненавидите! Ну, князь, мне, никому — клянусь!., друг
до гроба!.. [Вы] послали ему пасквиль, из-за которого весь
сыр-бор загорелся? Или гагаринская работа? Молодецкая шту-
ка, прямо скажу! Ведь роют два месяца, не могут понять, кто!
Лихо сделано! Стиль хорош! Ну, князь, прямо, — [вы]?
ДОЛГОРУКОВ. [Я. Будет он помнить свои эпиграммы!]1
БОГОМАЗОВ. Будет, будет. Ну, до свиданья, князь, а то огни тушить
будут.
ДОЛГОРУКОВ. До свиданья.
БОГОМАЗОВ. Только, Петя, на прощанье говорю дружески, ой
придержите язык! (Скрывается.)
Долгоруков пьет, потом выходит из беседки, собираясь уходить.
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Князь?
Долгоруков оборачивается, улыбается, кланяется.
[Как понравился вам вечер?] Почему вы одни, вы не скучали?
ДОЛГОРУКОВ. Помилуйте, графиня, [ваш вечер ослепителен. Это
можно видеть только во сне.] возможно ли скучать в вашем
доме. Упоительный бал.
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. А мне взгрустнулось как-то.
ДОЛГОРУКОВ. Графиня, вы огорчаете меня. Но это нервическое,
уверяю вас. Прогулка завтра — и к вам вернется то располо-
жение духа, которым пленяете вы всех.
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Нет, грусть безысходна. Князь, вам не
приходила в голову мысль о том, сколько подлости в мире?
Неужели вы не задумывались над этим?
ДОЛГОРУКОВ. Всякий день, графиня. Как вы правы. Тот, у кого
чувствительное сердце, не может не понимать этого. Оно
вместо вычеркнутого вписано: «Откуда я знаю! Почему вы задаете мне этот
вопрос? Кто бы ни послал, так ему и надо, будет знать, как на красивой женщине
жениться, обезьяна!» (См. коммент.)
сжимается при мысли о том, до чего дошло падение нравов.
И слезы невольно...
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Висельник! Pendard!..1
Пауза.
Висельник! Гнусная тварь!
ГОСТЬ (вышедший из-за колонны). Madame la comtesse, j’ai 1’honneur
de vous...2 (Щарахнулся и исчез.)
ДОЛГОРУКОВ. Вы больны, графиня! Я кликну людей.
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Так вот кто этот мерзавец! Ужели бы я
только не боялась нанести ему еще один удар, вызвать
волнение, я бы выдала вас ему! Вас надо убить как собаку!
Желаю тебе погибнуть на эшафоте! Вон! Вон! (Выходит в
гостиную.)
ГОСТЬ В ЗВЕЗДАХ (в сопровождении Воронцова-Дашкова в гости-
ной). Madame la comtesse, j’ai 1’honneur...
ВОРОНЦОВ-ДАШКОВ. Сашенька, и князь покидает нас.
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Bonne nuit, mon cher prince3.
Все трое уходят из гостиной. Всюду опустело. И вдруг начинает убывать свет.
ДОЛГОРУКОВ (рдин). Подслушала. Ох, дикая кошка! Ты что же,
тоже любовница его? Этот слышал за колонной, да, слышал!
[А все он! Все эта проклятая обезьяна на моем пути!] Ну,
ладно! Вы вспомните меня! Вы все вспомните меня, клянусь
вам!
Хромая, идет к колоннаде.
Тьма.
Ночь.
Большой казенный кабинет. Лампы под зелеными экранами. Большой письменный
стол. Шкафы с делами.
За столом сидит Дубельт.
Дверь приоткрывается. Входит Ракеев.
РАКЕЕВ. Ваше превосходительство, там Битков к вам.
ДУБЕЛЬТ. Да.
Ракеев выходит, а в кабинете появляется Битков.
Пауза.
Дубельт пишет, потом поднимает глаза.
БИТКОВ. Здравия желаю, ваше превосходительство.
ДУБЕЛЬТ. А, наше вам почтение. Как твое здоровье, любезный?
БИТКОВ. Вашими молитвами, ваше превосходительство.
ДУБЕЛЬТ. Положим, и в голову мне не впадало за тебя молиться.
Но здоров? Что ночью навестил?
БИТКОВ. Находясь в неустанных заботах...
ДУБЕЛЬТ. В заботах твоих его величество не нуждается. Тебе что
препоручено? Секретное наблюдение, каковое ты и должен
наилучше исполнять. И говори не столь витиевато, ты не на
амвоне.
висельник! (Франц.)
2 Графиня, имею честь... {Франц.)
3Доброй ночи, дорогой князь... {Франц.)
БИТКОВ. Слушаю. В секретном наблюдении за камер-юнкером
Пушкиным проник я даже в самое его квартиру...
ДУБЕЛЬТ. Ишь, ловкач! По шее тебе не накостыляли?
БИТКОВ. Миловал Бог!
ДУБЕЛЬТ. Как камердинера его зовут, Фрол, что ли?
БИТКОВ. Никита.
ДУБЕЛЬТ. Ротозей Никита. Далее.
БИТКОВ. Первая комната, ваше превосходительство, столовая...
ДУБЕЛЬТ. Это в сторону.
БИТКОВ. Вторая комната — гостиная. В гостиной на фортепиано
лежат сочинения господина камер-юнкера.
ДУБЕЛЬТ. На фортепиано? Какие же сочинения?
БИТКОВ (вспоминает, потом декламирует). Буря мглою небо кроет,
вихри снежные крутя. То, как зверь, она завоет, то заплачет,
как дитя. То по кровле обветшалой вдруг соломой зашумит.
То, как путник запоздалый, к нам в окошко застучит. Буря
мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь, она
завоет, то заплачет, как дитя.
ДУБЕЛЬТ. Экая память у тебя богатая! Фортепиано тоже в сторону.
Дальше.
БИТКОВ. С превеликой опасностью я дважды проник в кабинет.
Каковой кабинет весь заполнен книгами.
ДУБЕЛЬТ. Какие книги?
БИТКОВ. Что успел, запомнил, ваше превосходительство. От камина
по левую руку на ближайшей полке: Сова — ночная птица,
Кавалерист-девица, История славного вора Ваньки-Каина и о
запое и о лечении оного в наставление каждому в универси-
тетской типографии...
ДУБЕЛЬТ. Последнюю книгу тебе рекомендую. Пьешь?
БИТКОВ. В рот не беру.
ДУБЕЛЬТ. Оставим книги. Дальше.
БИТКОВ. Я обнаружил лежащую на полу чрезвычайной важности
записку: «Приезжай ко мне немедленно, дело слишком серь-
езно». Записка подписана неизвестным человеком, которого
зовут Вильям Джук.
Дубельт звонит.
Ракеев входит.
ДУБЕЛЬТ. Павла Максимовича ко мне.
Пауза. Входит Павел Максимович, чиновник в гражданской форме.
Вильям Джук?
ПАВЕЛ МАКСИМОВИЧ. Ваше превосходительство, все перерыли,
такого нету в Санкт-Петербурге.
ДУБЕЛЬТ. Надобно, чтобы был.
ПАВЕЛ МАКСИМОВИЧ. Нахожусь в недоумении, ваше превосхо-
дительство, нету такого.
ДУБЕЛЬТ. Что за чудеса! Англичанин в Питере провалился.
Стук в дверь.
Ракеев входит.
РАКЕЕВ. Ваше превосходительство, Петр Петрович Богомазов, по
этому вопросу.
ДУБЕЛЬТ. Да.
472 М. БУЛ ГАКОВ
БОГОМАЗОВ (входя). Прошу прощения, ваше превосходительство,
у вас в канцелярии Джука ищут, это Жуковский. Он шуточно
подписываться любит.
Ракеев и Павел Максимович дико смотрят на Биткова.
ДУБЕЛЬТ (махнув рукой Ракееву и Павлу Максимовичу). Хорошо,
господа. (Богомазову.) Извольте подождать там, Петр Петро-
вич, я вас потом приму.
Трое выходят.
(Биткову.) Ну, не сукин ты сын после этого? Дармоеды!
Наследника цесаревича воспитатель, Василий Андреевич Жу-
ковский, действительный статский советник! Ведь ты почерк
должен знать!
БИТКОВ. Ай, проруха! Виноват, ваше превосходительство.
ДУБЕЛЬТ. Отделение взбудоражил! Тебе морду надо бить, Битков!
Дальше.
БИТКОВ. В правом ящике стола сегодня утром появилось письмо,
адресованное иностранцу...
ДУБЕЛЬТ. Опять иностранцу?
БИТКОВ. Иностранцу, ваше превосходительство. [Французское пись-
мо, черновичок.
ДУБЕЛЬТ. Фамилия?
БИТКОВ. Мудреная фамилия.
ДУБЕЛЬТ (подает перо Биткову). Черти.
БИТКОВ (берет перо, медленно выводит буквы). А следующая...
ДУБЕЛЬТ (пишет букву). Подходит?
БИТКОВ. Она, она!]1
ДУБЕЛЬТ. Довольно! Битков! (Протягивает руку)
Битков в недоумении.
Письмо, письмо мне сюда подай!
БИТКОВ. Ваше превосходительство... сами посудите, как же пись-
мо?! На мгновение заскочишь в кабинет, руки трясутся... Да
ведь он придет, письма хватится! Ведь это рыск!
ДУБЕЛЬТ. Жалованье получать у вас ни у кого руки не трясутся.
[Ну, вот что, Битков, за каждое слово в копии заплачу тебе
по целковому.] Точно узнай, когда будет доставлено письмо,
кем, когда будет доставлен ответ. Ступай!
БИТКОВ. Слушаю.
Пауза.
Ваше превосходительство, велите мне жалованье выписать, я
ведь за прошлый месяц не получал.
ДУБЕЛЬТ. Жалованье? За этого Вильяма Джука с тебя еще получить
следует. Ступай к Павлу Максимовичу, скажи, что я приказал
тебе выписать тридцать рублей.
ВИТКОВ. Что же тридцать рублей, ваше превосходительство? У
меня детишки.
1 Вместо вычеркнутого вписанд фраза: «В голландское посольство господину барону
Геккерену, Невский проспект, дом Влодека».
ДУБЕЛЬТ. Иуда Искариотский иде к архиереям, они же обещаша
сребреники дата... И было этих сребреников, друг любезный,
тридцать. В память его всем так и плачу.
БИТКОВ. Ваше превосходительство, пожалуйте тридцать пять.
ДУБЕЛЬТ. Эта сумма для меня слишком грандиозная. Ступай.
Попроси ко мне Петра Петровича Богомазова.
Битков уходит.
Входит Богомазов.
БОГОМАЗОВ. Ваше превосходительство, извольте угадать, что за
бумага? (Вынимает из кармана бумагу.)
ДУБЕЛЬТ. Гадать грех. Копия письма к Геккерену.
БОГОМАЗОВ. Леонтий Васильевич, вы колдун! (Додает бумагу.) [И
французская и русская копия.] Вчера зашел к Пушкину с
визитом, поджидал его в кабинете.
ДУБЕЛЬТ. Искусник вы, Иван Варфоломеевич1. Отправлено?
БОГОМАЗОВ. Завтра Никита повезет в посольство.
ДУБЕЛЬТ. Благодарю вас. Еще что, Варфоломей Павлович?
БОГОМАЗОВ (вынув бумаги). Был на литературном завтраке у
Салтыкова.
ДУБЕЛЬТ. Что говорит этот старый [книжный] враль?
БОГОМАЗОВ. Ужас! Государя императора называет le grand
bougeois!.. Говорит, что кучер Антип... (Вынимает бумагу.)
Пушкинское. Петя Долгоруков дал списать...
ДУБЕЛЬТ. Bancal?1 2
БОГОМАЗОВ. Он самый. [(Вынимает вторую бумагу.) А сегодня,
после Воронцовского бала, прибежал ко мне, говорит, что это
старое, но опять будто бы заходило по рукам.
ДУБЕЛЬТ (посмотрев листок). Пушкин ли?
БОГОМАЗОВ. Клянется, пушкинское, говорит.]
ДУБЕЛЬТ. Так. И еще, Петр Петрович?
БОГОМАЗОВ. Бал. Государь император удостоил беседы госпожу
Пушкину.
ДУБЕЛЬТ. [Ах, так.] Как вы говорите... Благодарю вас.
БОГОМАЗОВ. Леонтий Васильевич, надобно на хромого Петю
внимание обратить. Ведь это что несет, сил человеческих нет.
Холопами всех так и чешет. Вторую ногу ему переломить
мало. Говорит, что от святого мученика происходит...
ДУБЕЛЬТ. Дойдет очередь и до мучеников.
[БОГОМАЗОВ. И в заключение — сюрприз, ваше превосходитель-
ство. Хромой признался, что он написал диплом Пушкину.
ДУБЕЛЬТ. А! Петр Петрович, по этому поводу вы ко мне завтра
особо.]
БОГОМАЗОВ. Честь имею кланяться, ваше превосходительство.
ДУБЕЛЬТ. Деньжонок не надо ли, Петр Петрович?
БОГОМАЗОВ. Рубликов двести, двести пятьдесят не мешало бы.
ДУБЕЛЬТ. А я вам триста для ровного счета счета выпишу, там
сочтемся. Тридцать червонцев. Скажите Павлу Максимовичу,
что я распорядился.
1 Петр Петрович, Иван Варфоломеевич, Варфоломей Павлович — варианты име-
ни Богомазова.
2 Хромой? (Франц.)
Богомазов кланяется, выходит.
(Читает бумаги, принесенные Богомазовым.) Буря мглою... небо
кроет... (Свистит, прислушивается, глядит в окно, поправляет
эполеты.)
В дверь стукнули. Тотчас дверь распахивается. Первым появляется жандарм
Пономарев, вытягивается у дверей.
[Вслед за ним быстро входит Бенкендорф, делает знак глазами Дубельту.]
Дубельт встает.
Входит Николай I, он в кирасирской каске и в шинели, а вслед за ним Бенкендорф.
НИКОЛАЙ I. Здравствуй.
ДУБЕЛЬТ. Здравия желаю, ваше императорское величество. В штабе
корпуса жандармов, ваше императорское величество, все об-
стоит в добром порядке. Больных офицеров и нижних чинов
не имеется.
НИКОЛАЙ I. Проезжал с графом, вижу у тебя огонек. Занимаешься?
Не помешал ли я?
ДУБЕЛЬТ. Пономарев, шинель!
Николая / и Бенкендорф сбрасывают свои шинели.
Пономарев, приняв их, выходит.
Бенкендорф пододвигает кресло Николаю.
НИКОЛАЙ I (садясь, Бенкендорфу). Садись, граф.
Бенкендорф садится.
(Дубельту.) Садись, Леонтий Васильевич.
ДУБЕЛЬТ. Слушаю, ваше величество. [(Остается стоять.)]
НИКОЛАЙ I. Работаешь?
ДУБЕЛЬТ. Стихи читаю, ваше величество. Собирался докладывать
его сиятельству.
НИКОЛАЙ I. Докладывай. Я не буду мешать. (Дерет с камина
какую-то книжку, открывает.)
ДУБЕЛЬТ. Вот, ваше сиятельство, бездельники в списках распрост-
раняют пушкинское стихотворение по поводу брюлловского
распятия. Помните, вы изволили приказать поставить часо-
вых. (Читает.)
...Но у подножия теперь креста честнаго,
Как будто у крыльца правителя градскаго,
Мы зрим поставленных на место жен святых
В ружье и кивере двух грозных часовых.
К чему, скажите мне, хранительная стража?
Или распятие казенная поклажа,
И вы боитеся воров или мышей?..
...Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
И, чтоб не потеснить гуляющих господ,
Пускать не велено сюда простой народ?
И озаглавлено «Мирская власть»...
Пауза.
НИКОЛАЙ I. Этот человек способен на все. Исключая добра. Ни
благоговения к божеству, ни любви к отечеству. Ах, Жуков-
ский!.. Вчера пристал ко мне, сравнивал его с Карамзиным.
И как поворачивается язык у балаболки! Карамзин был святой
жизни человек, доблестный певец, составивший славу героев
и честь народа. Семью жалко, жену жалко. Хорошая женщина.
Продолжай, Леонтий Васильевич.
ДУБЕЛЬТ. Кроме сего, ваше сиятельство, [доставлено] краткое
стихотворение [давнишнего сочинения, которое ныне, по до-
несениям, ходит по Санкт-Петербургу и приписывается госпо-
дину Пушкину].
БЕНКЕНДОРФ. Прочитайте, пожалуйста.
ДУБЕЛЬТ. Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, неудобное...
НИКОЛАЙ I (глядя в книгу). Прочитай.
ДУБЕЛЬТ (читает).
В России нет закона,
А столб, а на столбе — корона.
Пауза.
НИКОЛАЙ I. Это он?
Пауза.
ДУБЕЛЬТ. [Покамест ручаться не могу.]
БЕНКЕНДОРФ. Отменно любопытно то, что кто бы ни писал
подобные гнусности, а ведь припишут господину Пушкину. Уж
такова фигура.
НИКОЛАЙ I. Ты прав.
Пауза.
(Дубельту.) Сожги. [Ежели он, пусть совесть будет ему нака-
занием. Найти того, кто распространял.]
Дубельт бросает листок в камин.
ДУБЕЛЬТ. Имею честь далее доложить вашему сиятельству, что не
позднее послезавтрашнего я ожидаю в столице дуэль.
БЕНКЕНДОРФ. Между кем и кем?
ДУБЕЛЬТ. Между двора его величества камер-юнкером Пушкиным
и поручиком кавалергардского полка бароном Геккереном-
Дантес. Имею копию черновика с пропусками письма Пуш-
кина к барону Геккерену-отцу.
НИКОЛАЙ I. Прочитай его.
ДУБЕЛЬ. Осмелюсь сообщить, письмо неприличное.
НИКОЛАЙ I. Прочитай письмо.
ДУБЕЛЬТ (читает). ...Подобно старой развратнице, вы подстерегали
мою жену, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорож-
денного сына. И когда, больной позорною болезнью, он оста-
вался дома, вы говорили... пропуск... не желаю, чтобы жена
моя продолжала слушать ваши родительские увещания... про-
пуск... ваш сын осмеливался разговаривать с ней, так как он
подлец и шалопай. Имею честь быть...
Пауза.
НИКОЛАЙ I. Он дурно кончит. Я говорю тебе, Александр Христо-
форович, он дурно кончит. Теперь я это вижу.
БЕНКЕНДОРФ. Он бретер, ваше величество.
НИКОЛАЙ I. Верно ли, что Геккерен нашептывал ей?
БЕНКЕНДОРФ. Верно, ваше величество. Вчера на балу у Воронцовой.
Пауза.
Sil' «♦вудИв!
НИКОЛАЙ I. Посланник.
Пауза.
Прости, Александр Христофорович, что такую обузу тебе
навязал. Истинное мучение.
БЕНКЕНДОРФ. Таков мой долг, ваше величество.
НИКОЛАИ I. Позорной жизни человек. Ничем и никогда не смоет
перед детьми с себя сих пятен. Но время отмстит ему за эти
стихи, за поруганную национальную честь. И умрет он не
по-христиански. (Встает.) Спокойной ночи. Не провожай
меня, Леонтий Васильевич. (Выходит.)
Бенкендорф устремляется за ним.
Дубельт некоторое время один.
Бенкендорф возвращается.
БЕНКЕНДОРФ. Хорошее сердце у императора.
ДУБЕЛЬТ. Золотое сердце.
Пауза.
БЕНКЕНДОРФ. Так как же быть с дуэлью?
ДУБЕЛЬТ. Это как прикажете, ваше сиятельство.
Пауза.
БЕНКЕНДОРФ. Извольте послать на место дуэли с тем, чтобы взяли
с пистолетами и под суд. Примите во внимание, место могут
изменить.
ДУБЕЛЬТ. Понимаю, ваше сиятельство.
Пауза.
БЕНКЕНДОРФ. Дантес каков стрелок?
ДУБЕЛЬТ. Туз — пятнадцать шагов.
Пауза.
ДУБЕЛЬТ. Императора жаль.
ДУБЕЛЬТ. Еще бы.
Пауза.
БЕНКЕНДОРФ (вставая). Примите меры, Леонтий Васильевич,
чтобы жандармы не ошиблись. А то поедут не туда...
Пауза.
ДУБЕЛЬТ. Слушаю, ваше сиятельство.
БЕНКЕНДОРФ. Покойной ночи, Леонтий Васильевич. (Выходит.)
ДУБЕЛЬТ (один). Буря мглою небо... Не туда... Тебе хорошо гово-
рить. (Думает.) Буря мглою... (Звонит.)
Дверь приоткрывается.
Ротмистра Ракеева ко мне!
Темно.
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Квартира Геккерена в посольстве. Богато и обильно убранная комната. Картины
мастеров, ковры, коллекция оружия.
Геккерен сидит и слушает музыкальную шкатулку.
Дантес входит. Он в сюртуке.
ДАНТЕС. Добрый день, отец.
ГЕККЕРЕН. А, мой дорогой мальчик, здравствуй. Ну, иди сюда,
садись. Я давно тебя не видел и соскучился.
Дантес садится. Геккерен гладит его волосы.
Отчего у тебя недовольное лицо? Откройся мне. Своим мол-
чанием ты причиняешь мне боль.
ДАНТЕС. J’dtais trfes farigue ces-jours-gi...1 У меня сплин. Вот уже
третий день метель. Мне кажется, что ежели бы я прожил
здесь сто лет, я бы не привык к этому климату. Летит снег,
и все белое.
ГЕККЕРЕН. Ты хандришь. А, это дурно.
ДАНТЕС. Снег, снег.
ГЕККЕРЕН. А я привык за эти четырнадцать лет. Il n’y a pas d’autre
endroit au monde qui me donne comme Petersbourg le sentiment
d’etre ё la maison, un sentoment de tendresse, de calme et de paix...2.
Когда мне становится скучно, я ухожу сюда, запираюсь от
людей, любуюсь, ведь это сокровища. Послушай, какая музыка.
(Цускает в ход музыкальный ящик.)
ДАНТЕС. Мне скучно, отец.
ГЕККЕРЕН. Зачем ты это сделал, Жорж? Как хорошо, как тихо мы
жили вдвоем!
ДАНТЕС. Это смешно! Ты-то знаешь, что я не мог не жениться на
Екатерине.
ГЕККЕРЕН. Вот я и говорю — твои страсти убьют меня! Зачем ты
разрушил наш очаг? Лишь только в дом вошла женщина, я
стал беспокоен, как будто я потерял свой угол. Я потерял тебя.
В дом вошла беременность, шум, улица. Я ненавижу женщин.
ДАНТЕС. Ne croyeu pas de grage, que j’aie 6ublie cela3. Я это знаю
очень хорошо.
ГЕККЕРЕН. Ты неблагодарен. Ты растоптал мой покой.
ДАНТЕС (глядя в окно). Это несносно. Смотри, все смешалось и
исчезло.
!Я очень устал за эти дни. (Франц.)
2 На свете нет другого места, кроме Петербурга, где бы я чувствовал себя как
дома, испытывал умиротворенность и покой. (Франц.)
3Ради Бога, не думайте, что я об этом забыл. (Франц.)
Ив
ГЕККЕРЕН. Ну, а теперь на что ты можешь жаловаться? Отчего
ты тоскуешь? Ведь ты увидишь ее? Твои желания исполнены.
Ну, а о моих никто не думает. Нет, другой бы давно отвернулся
от тебя.
ДАНТЕС. Я хочу увезти Наталью в Париж.
ГЕККЕРЕН. Что такое? О Боже! Этого даже я не ожидал. Да ты
подумал ли о том, что ты говоришь? Стало быть, мало того
что ты лишил меня покоя, но ты хочешь еще и разбить
жизнь. Да обо мне-то ты подумал? Вся карьера, все кончено!
Ведь все это погибнет! Да нет, нет, я не верю!.. Ты жестокий
человек, ты хочешь убить меня.
Стук.
Да, да.
СЛУГА (входит, подает письмо). Вашему превосходительству. (Вы-
ходит.)
ГЕККЕРЕН (вскрывая письмо). Ты позволишь?
ДАНТЕС. Пожалуйста.
Геккерен читает письмо, роняет его.
Что такое?
ГЕККЕРЕН. Я говорил тебе. Читай.
ДАНТЕС (уитает).
Пауза.
Так. Так.
ГЕККЕРЕН. Как смеет! Мне! Он забыл, кто я! Я уничтожу его! Мне!
Пауза.
Беда. Вот пришла беда. Что ты сделал со мной?
ДАНТЕС. Ты меня упрекаешь за чужую гнусность?
ГЕККЕРЕН. Это бешеный зверь. Жорж, ты отдал меня в руки
бретера.
ДАНТЕС. О, не спеши, (Смотрит в окно.) Снег, снег. (Читает.)
Речь идет не о тебе. У этого господина плохой стиль. Я всегда
спорил в обществе и еще раз повторяю — у него плохой
стиль.
ГЕККЕРЕН. Не притворяйся. Зачем ты проник в его дом? Какую
роль ты меня заставил играть? Он уже бросался один раз на
нас. И с ноября у меня в памяти лицо с оскаленными зубами!
Зачем ты хочешь соблазнить ее?
ДАНТЕС. Я люблю ее.
ГЕККЕРЕН. Не повторяй, не повторяй.
Пауза.
Что же мне теперь делать? Вызвать его? Как я гляну в лицо
королю? Да даже если каким-либо чудом мне удалось бы убить
его... Что делать?
Открывается дверь, и в ней появляется Строганов [в темных очках]. Слуга
ведет Строганова под руку, потому что тот слепой. Слуга скрывается.
СТРОГАНОВ. Приношу вам тысячу извинений, дорогой барон, что
я опаздываю к обеду, но я не был уверен в том, что кучер
вообще доставит меня к вам. Я не помню такой метели.
ГЕККЕРЕН. Во всякую минуту, граф, вы мой желанный гость.
(Обнимает Строганова, усаживает в кресло.)
Дантес подходит к Строганову.
СТРОГАНОВ (нащупав руку Дантеса). Это молодой барон Геккерен.
Узнаю вашу руку. Но она ледяная. Вас что-нибудь обеспоко-
ило?
ГЕККЕРЕН (в дверь). Никого не принимать. Закрывает дверь.) Граф,
у нас случилось несчастье. Помогите нам советом. Только что
я получил ужасное письмо от человека, который ненавидит
меня и Жоржа.
ДАНТЕС. Я против того, чтобы оглашать это письмо.
ГЕККЕРЕН. Ах, нет, Жорж, ты не смеешь вмешиваться. Письмо
адресовано мне. Граф — мой друг. A raconter ses maux souvent
on les soulage1. Письмо написано Пушкиным.
СТРОГАНОВ. Александром?
ГЕККЕРЕН. Да, да. Злокозненные слухи распустили враги моего
сына, и это причина мерзкой выходки. Бешеный ревнивец
вообразил, что барон Дантес обращает внимание на его жену.
Чтобы усугубить оскорбление, он пишет бранное письмо мне!
СТРОГАНОВ. Племянница моя была красавицей. Сейчас я не могу,
к сожалению, судить, хороша ли она.
ГЕККЕРЕН (берет письмо). «...Подобно старой развратнице, вы
подстерегали мою жену в углах, чтобы говорить ей о любви
вашего незаконнорожденного сына...» Граф, я, я якобы под-
стрекал моего сына! Далее он пишет, что Жорж болен дурной
болезнью! Он осыпает его площадной бранью! Он угрожает!..
Нет, я не могу читать больше.
СТРОГАНОВ. И это пишет русский дворянин.
ГЕККЕРЕН. Что же? Я, полномочный представитель короля, должен
вызвать его?
СТРОГАНОВ. О, нет.
ГЕККЕРЕН. Но он бросается, как ядовитая собака! Жорж не подавал
повода к этому!
СТРОГАНОВ. Теперь уже не имеет значения, после этого письма,
подавал ли барон Дантес ему повод или не нет. Но вам с
ним драться нельзя. Про барона Дантеса могут сказать, что
он послал отца...
ДАНТЕС. Что могут сказать про меня?
СТРОГАНОВ. Но не скажут, я полагаю. (Геккерену.) Вы должны
написать письмо, что его вызывает барон Дантес. А о себе
напишите, что вы сумеете внушить ему уважение к вашему
званию.
ДАНТЕС. Так будет.
ГЕККЕРЕН. Да, будет так. (Обнимает и целует Строганова.) Бла-
годарю вас, граф. Пойдемте. Стол готов. Мы слишком зло-
употребили вашим вниманием и терпением. Но оцените всю
тяжесть оскорбления, которое нам нанесли. (Уводит Строга-
нова в соседнюю комнату.)
Рассказать о неприятностях — часто значит утешиться. (Франц.)
48В
Дантес — один, вдруг сбрасывает музыкальную шкатулку на пол. Та отвечает
ему стоном.
Дантес берет со стены пистолет, стреляет в картину.
(Выскакивает из дверей в ужасе,) Что ты делаешь?
ДАНТЕС. Я хочу только одного, чтобы он дожил до завтрашнего
дня.
Темно.
...Багровое солнце на закате. Тихо.
Ручей в сугробах. Через ручей — горбатый пешеходный мост.
Рядом с мостом — дача.
Воронцов-Дашков и Воронцова-Дашкова в шубах поднимаются на мост.
ВОРОНЦОВ-ДАШКОВ. Охота пуще неволи. Дальше не пойду, хоть
убей меня, Сашенька, не пойду.
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. А дальше и нет надобности. (Цоворачи-
вает Воронцова лицом к солнцу.) Гляди.
ВОРОНЦОВ-ДАШКОВ. Очень красиво. Только поедем, Сашенька,
домой.
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Да смотри уж, ежели я тебя привезла.
ВОРОНЦОВ-ДАШКОВ. Душенька, я не люблю солнца. И снег в сапоги
набился. Признаюсь тебе, я озяб. Долго ли простудиться?
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Ох, какой ты скучный! Посмотри, как
хорошо, людей нет.
ВОРОНЦОВ-ДАШКОВ. Нет, что же. Ну, полюбовались, пора и честь
знать. Как это нет людей? Кто-то подъехал.
Смотрят.
Вот еще... Странно. Дантес? Кто это, Сашенька, с ним?
Д’Аршиак? Постой. Еще кто-то... Какой-то военный...
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Пушкин!.. Они с ящиками... (Всмотрев-
шись.) Иван, бежим туда, остановим их!
ВОРОНЦОВ-ДАШКОВ (рхватив ее за руку). Ты ополоумела, матуш-
ка! Едем домой, я тебе говорю! Как это в это вмешаться, они
в другое место пойдут.
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Я знала, я знала, что это будет! Пусти
руку, мне больно!
ВОРОНЦОВ-ДАШКОВ. Одумайся, кучера смотрят! Едем! (увлекает
Воронцову-Дашкову.)
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Я тебя презираю!
ВОРОНЦОВ-ДАШКОВ. Замолчи, дура, дура! Девчонка, дура! Ты
знаешь, чего это стоит? Дура! (Увлекает ее с мостика.)
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Все равно, я в город... я к Бенкендорфу...
Скрываются.
СТОРОЖ (пьяненький, выходит на мост, напевает, смотрит вдаль).
Чего это [офицеры] пошли? И карета подъехала. (Скрывается,)
Пауза.
Очень негромко вдали щелкнул выстрел.
Геккерен выходит из-за сторожки на мост, смотрит вдаль. Вцепляется руками
в перила. Далеко щелкнуло второй раз. Бледнеет, поникает.
Пауза.
[На мост] входит Дантес. Шинель его наброшена на одно плечо и волочится.
Сюртук в крови и в снегу. Рукав сюртука разрезан. Рука обвязана платком.
ГЕККЕРЕН (бросается к Дантесу). Небо, небо! Благодарю тебя!
(Бормочет что-то.) Обопрись о мое плечо.
ДАНТЕС. Нет. (Берется за перила, отплевывается кровью.)
ГЕККЕРЕН. Грудь, грудь цела?
На мост выбегает Данзас [без шинели]. Козыряет Геккерену.
ДАНЗАС. Это ваша карета?
ГЕККЕРЕН. Да, да.
ДАНЗАС. Благоволите уступить ее другому противнику.
ГЕККЕРЕН. О, да, о, да.
ДАНЗАС (кричит с мостика). Кучер!.. Эй, ты, в карете! Объезжай
низом, там есть дорога! [Жердь сними!] Что ты глаза выта-
ращил, дурак? Низом поезжай! (Убегает с мостика.)
ГЕККЕРЕН (тихо). А тот?
ДАНТЕС. Он больше ничего не напишет.
Темно.
/Занавес/
...Зимний день к концу.
У кабинетного камина, в кресле Никита в очках, с тетрадкой.
НИКИТА (читает). На свете счастья нет... Да, нету у нас счастья.
Горькая участь, нету. ...Но есть покой и воля... Вот уж чего
нету, так нету! По ночам не спать, какой уж это покой! ...Давно,
усталый раб, замыслил я побег... Куды побег? Что это он
замыслил? Давно, усталый раб, замыслил я побег... Не разберу.
БИТКОВ (тихо выходит из передней в кабинет). ...В обитель даль-
нюю трудов и чистых нег. Здорово, Никита Андреевич.
НИКИТА. Ты откуда знаешь?
БИТКОВ. А я вчерась в Шепелевском дворце был, у господина
Жуковского. Трубу подзорную починял. Читали эти самые
стихи.
НИКИТА. А. Ну?
БИТКОВ. Одобрительный отзыв дали. Глубоко, говорят.
НИКИТА. Глубоко-то оно глубоко... (/кладет тетрадь на камин.)
БИТКОВ (беспокойно). А сам-то он где?
НИКИТА. Кататься поехал с Данзасом. Надо быть, на горы.
БИТКОВ. Зачем с Данзасом? Это с полковником? Отчего же его до
сих пор нету?
НИКИТА. Что ты чудной какой сегодня? Выпивши, что ли?
БИТКОВ. Я к тому, что поздно. Обедать пора.
НИКИТА. Чудно, ей-богу. К обеду он тебя, что ли, звал?
БИТКОВ. Я полагаю, камердинер все знать должен.
НИКИТА. Ты лучше в кабинете часы погляди. Что ж ты чинил?
Час показывают, тринадцать раз бьют.
БИТКОВ. Поглядим. Всю механику в порядок поставим. (Уходит в
глубь кабинета.)
Колокольчик.
Никита идет в гостиную.
Из дверей, ведущих из столовой в гостиную, входит Жуковский.
НИКИТА. Ваше превосходительство, пожалуйста.
ЖУКОВСКИЙ. Как это поехал кататься? Его нету дома?
НИКИТА. Одна Александра Николаевна и детишки с нянькой... Они
к княгине...
ЖУКОВСКИЙ. Что это такое, я тебя спрашиваю?
ГОНЧАРОВА (выходит из внутренних комнат). Бесценный друг!
Здравствуйте.
ЖУКОВСКИЙ. Здравствуйте, милая Александра Николаевна. По-
звольте вас спросить, что это такое? Я не мальчик, Александра
Николаевна!
ГОНЧАРОВА. Что вас взволновало, Василий Андреевич? Садитесь,
как ваше здоровье?
ЖУКОВСКИЙ. Ma sant6 est gatde par les attaques de nerfs1. И все из-за
него.
ГОНЧАРОВА. А что такое?
ЖУКОВСКИЙ. Да помилуйте! Вчера, как полоумный, скачет на
извозчике, кричит, заходи ко мне завтра, я откладываю дела,
скачу сюда сломя голову, а он, изволите видеть, кататься уехал!
ГОНЧАРОВА. Ну простите его, я за него прошу. Ну я вас поцелую,
Василий Андреевич.
ЖУКОВСКИЙ. Не надобно мне никаких поцелуев... простите, за-
былся. Отрекаюсь! Отрекаюсь навеки веков! Из чего хлопочу,
позвольте спросить? Из чего? Только что-нибудь наладишь, а
он тотчас же испакостит! Поглупел он, что ли? Драть его
надобно!
ГОНЧАРОВА. Да что случилось, Василий Андреевич?
ЖУКОВСКИЙ. А то, что царь гневается на него, вот что-с!
Битков показался у камина в кабинете.
Извольте-с: третьего дни на бале государь... и что скажешь,
ну что скажешь... я сгорел со стыда! Не угодно ли-с, стоит у
колонны во фраке и в черных портках! Извините, Александра
Николаевна. Никита!
Битков скрывается в глубине кабинета. '
Входит Никита.
Ты что барину на бал подал позавчера?
НИКИТА. Фрак.
ЖУКОВСКИЙ. Мундир надобно было подать, мундир!
НИКИТА. Они велели, не любят они мундир.
ЖУКОВСКИЙ. Мало ли чего он не любит? А может, он тебе халат
велит подать? Это твое дело, Никита! Ступай, ступай.
НИКИТА. Ах ты, горе... (Уходит.)
ЖУКОВСКИЙ. Скандал! Не любит государь фраков, государь фраков
не выносит! Да он и права не имеет! Непристойно, непри-
лично! Да что фрак! Он что, опять начал об отставке разго-
варивать? Нашел время! Ведь он не работает, Александра
Николаевна! Где же история Петра Великого, которую он
обещал? (Шепчет.) Опять про какие-то [вольные] стихи заго-
ворили, помните? А у него доброжелателей множество, поверь-
те, натрубят завистники в уши!..
'Мое здоровье испорчено нервными приступами. (Франц.)
ГОНЧАРОВА. Запутались мы в Петербурге совсем, Василий Анд-
реевич.
ЖУКОВСКИЙ. Распутаться надобно! Блажь! Блажь! У государя
добрейшее сердце, но искушать нельзя. Смотрите, Александра
Николаевна, Наталье Николаевне скажите, оттолкнет от себя
государя, потом не поправишь!
ГОНЧАРОВА. Несравненный, лучший, прекрасный друг. (Целует
Жуковского.)
ЖУКОВСКИЙ. Да что вы меня все целуете. А я ему не нянька!
Вредишь? Вреди, вреди, себе вредишь. Прощайте, Александра
Николаевна.
ГОНЧАРОВА. Останьтесь, подождите, он сейчас приедет.
ЖУКОВСКИЙ. И видеть не намерен. Да мне и некогда.
ГОНЧАРОВА. Смените гнев на милость, он исправится.
ЖУКОВСКИЙ. Полно, Александра Николаевна. En cette derniere chose
je ne compte gudre!..1 (Цдет к дверям столовой. Видит лежащие
стопкой книги на фортепиано. Останавливается.) Я этого еще
не видел. (Берет книгу.) А, хорошо...
ГОНЧАРОВА. Сегодня из типографии принесли.
ЖУКОВСКИЙ. Хорошо...
ГОНЧАРОВА. Я уже гадала сегодня по книге.
ЖУКОВСКИЙ. Как это по книге? Погадайте мне.
ГОНЧАРОВА. Какая страница?
ЖУКОВСКИЙ. Сто сорок четвертая.
ГОНЧАРОВА. А строка?
ЖУКОВСКИЙ. Ну, пятнадцатая.
Битков выходит из кабинета.
ГОНЧАРОВА (читает). Познал я глас иных желаний...
ЖУКОВСКИЙ. Мне? Верно.
ГОНЧАРОВА. ...познал я новую печаль...
ЖУКОВСКИЙ. Верно, верно...
ГОНЧАРОВА. ..для первых нет мне упований...
БИТКОВ (скрываясь в дверях столовой, говорит шепотом). ...а старой
мне печали жаль...
ГОНЧАРОВА. ...а старой мне печали жаль.
ЖУКОВСКИЙ. Ах, ах!.. Ведь черпает мысль внутри себя! И как
легко находит материальное слово, соответственное мыслен-
ному! Крылат! Крылат! О, неблагодарный глупец! Сечь! Драть!
Ползут сумерки в квартиру. Из передней донеслись глухие голоса.
ГОНЧАРОВА. А теперь вы мне.
ЖУКОВСКИЙ. Страница?
ГОНЧАРОВА. Сто тридцать девятая.
ЖУКОВСКИЙ. А строчка?
ГОНЧАРОВА. Тоже пятнадцатая.
ЖУКОВСКИЙ (читает). Приятно дерзкой эпиграммой... Нет, что-то
не то.
Пушкина показалась в дверях.
!Я на это уже не надеюсь! (Франц.)
Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага, при-
ятно зреть, как он упрямо... Нет, что-то не вышло. Склонив
бодливые рога... Не попали. А, простите, Наталья Николаевна,
шумим, шумим, стихи читаем.
ПУШКИНА. Добрый день, Василий Андреевич, рада вас видеть.
Читайте на здоровье. Я никогда не слушаю стихов. Кроме
ваших.
ЖУКОВСКИЙ. Наталья Николаевна, побойтесь Бога!
ПУШКИНА. Кроме ваших. Votre dernidre ballade m’a fait un plaisir
infini etje I’ai relue a toutes les personnes que sont venues me voir...1
ЖУКОВСКИЙ. He слушаю, не слушаю.
Бьют часы.
Батюшки! Мне к цесаревичу... Au revoir, chdre madame, je
m’aper^ois que je suis trop bavard!..2
ПУШКИНА. Обедайте с нами.
ЖУКОВСКИЙ. Благодарю покорнейше, никак не могу. Au revoir,
mademoiselle3. Извольте сказать ему... (Уходит.)
Сумерки.
Пушкина отходит к окну, смотрит в него.
ГОНЧАРОВА. Таша! Василий Андреевич приезжал сказать насчет
неприятности на бале из-за фрака...
ПУШКИНА. Как это скучно! Я предупреждала.
ГОНЧАРОВА. Что с тобою?
ПУШКИНА. Оставь меня.
ГОНЧАРОВА. Я не могу понять тебя. Неужели ты не видишь, что
он несчастлив? И ты с таким равнодушием относишься к
тому, что может быть причиной беды!
ПУШКИНА. Почему никто и никогда не спросил меня, счастлива
ли я? С меня умеют только требовать. Но кто-нибудь пожалел
меня когда? Что еще от меня нужно? Я родила ему детей и
всю жизнь слышу стихи, только стихи! Ну и читайте стихи!
Счастлив Жуковский, и ты счастлива!.. И прекрасно!.. Оставь
меня!
ГОНЧАРОВА. Вижу: не к добру расположена твоя душа, не к добру.
Ты его не любишь, Таша, все от этого.
ПУШКИНА. Большей любви я дать не могу.
ГОНЧАРОВА. Боже мой, Боже мой, что ты говоришь! Я знаю твои
мысли!
ПУШКИНА. Ну и знай! Знай! Что и сегодня должна была его
увидеть, а он не пришел! И мне скучно!
ГОНЧАРОВА. Ах, вот ты на какой путь становишься!
ПУШКИНА. А что тебя в этом волнует? Он не одинок. Ты
ухаживаешь за ним, а я смотрю вот так... (Цодносит пальцы
к глазам.)
Колокольчик слышен.
^аша последняя баллада доставила мне истинное наслаждение, и я всякий раз
читала ее всем, кто меня навещал... (Франц.)
2 До свидания, мадам, я чувствую, что заболтался!.. (Франц.)
3До свидания, мадемуазель. (Франц.)
пййвд
ГОНЧАРОВА. Ты с ума сошла! Не смей так говорить! Мне жаль
его! Его все бросили!
ПУШКИНА. Не лги.
НИКИТА (в дверях). Полковник Данзас просит вас принять.
ПУШКИНА (тихо). Откажи, не могу принять.
ДАНЗАС (входит, в шинели). Приношу мои извинения, вам придется
меня принять. Я привез Александра Сергеевича. Он ранен.
Пауза.
(Никите.) Ну, что стоишь? Помогай вносить его, только
осторожнее смотрите!
НИКИТА. Владычица небесная! Александра Николаевна! Беда!
(Убегает в столовую.)
В глубине кабинета вспыхивает свет.
ДАНЗАС. Не кричи. Не тряхните его. Велите дать огня.
Пушкина сидит неподвижно.
ГОНЧАРОВА. Огня, огня!
Битков с зажженным канделябром в руке появляется в дверях кабинета.
ДАНЗАС (берет у него канделябр). Беги, помогай его вносить.
Битков убегает в столовую.
Из внутренних дверей выбегает горничная девушка с канделябром.
Со стороны передней шаги, негромкие голоса.
Видно, как прошел в глубь кабинета Никита со свечой.
Вслед за ним в сумерках кого-то пронесли.
Слышны глухие голоса.
Данзас закрывает дверь в кабинет.
ПУШКИНА (устремляется к двери кабинета). Пушкин! Что с тобой?
ДАНЗАС. Non, madame, n’entrez pas1. Он не велел. Не кричите, вы
его встревожите. (Гончаровой и девушке.) Ведите ее к себе, я
приказываю.
ПУШКИНА (упав на колени перед Данзасом). Я не виновата!
Клянусь, я не виновата!
ДАНЗАС. Тише. Ведите ее.
Гончарова и девушка подхватывают Пушкину, увлекают ее из гостиной.
Йа улице послышалась веселая военная музыка.
Битков выбегает из кабинета.
ДАНЗАС (вынув деньги). Лети, не торгуйся с извозчиком!.. Первого
доктора, какого найдешь, вези сюда!
БИТКОВ. Слушаю, ваше высокоблагородие. (Бросается к окну.)
Господи, гвардия идет! Я черным ходом, проходным двором...
(Убегает во внутренние комнаты.)
ГОНЧАРОВА (выбежав из внутренних комнат). Дантес?.. Говорите
правду, что с ним?
ДАНЗАС Голодно). Он ранен смертельно.
Темно.
Занавес
^ет, мадам, не входите! (Франц.)
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Ночь. Гостиная Пушкина стала неузнаваемой. Зеркала у камина завешаны белым.
Какой-то ящик, возле него солома. На фортепиано — склянки с лекарствами.
Все двери в гостиную закрыты.
Стоит какой-то диванчик, и на этом диванчике, не раздевшись, спит Данзас.
С улицы доносится по временам гул толпы.
Дверь из кабинета тихонько открывается, и выходит Жуковский со свечкой,
сургучом и печатью. Ставит свечку на фортепиано, кладет сургуч и печать.
Подходит к окну, всматривается.
ЖУКОВСКИЙ. Ай-яй-яй!..
ДАНЗАС (спросонок). А? (Садится.) Мне приснилось, что я на
гауптвахте. Ну, это, натурально, сон в руку.
ЖУКОВСКИЙ. Константин Карлович, я буду за вас просить госуда-
ря.
ДАНЗАС. Благодарю вас, но не извольте трудиться. (Щупает эпо-
леты.) Прощайте. Эх, линейный батальон, кавказские горы!
ЖУКОВСКИЙ. Извольте глянуть, что на улице делается. (Шепчет.)
Тысячная толпа. Кто бы мог ожидать?
ДАНЗАС. Я уже насмотрелся.
Дверь из внутренних комнат открывается. Выходит Пушкина и с ней горничная
девушка.
ДЕВУШКА. Барыня, извольте идти к себе. Барыня, пожалуйте...
ПУШКИНА (девушке). Уйди.
Девушка уходит.
(Цодходит к дверям кабинета.) Пушкин, можно к тебе?
ДАНЗАС. Вот, не угодно ли?
ЖУКОВСКИЙ (преградив Пушкиной дорогу). Наталья Николаевна,
опомнитесь!
ПУШКИНА. Какие глупости! Рана неопасна. Il vivra!1 Надобно дать
еще опию и тотчас на Полотняный Завод... Приятно дерзкой
эпиграммой взбесить оплошного врага... Приятно зреть, как
он упрямо... упрямо... склонив... забыла, все забыла... приятно
дерзкой эпиграммой... Пушкин, вели, чтобы меня пустили к
тебе!
ЖУКОВСКИЙ. Наталья Николаевна!..
ДАНЗАС (приоткрыв дверь в столовую). Господин доктор... Ваше
превосходительство...
АРЕНДТ (выходит). Э, сударыня, сударыня, нечего вам здесь делать,
пожалуйте. (Капает в рюмку лекарство, подносит Пушкиной.)
Пожалуйте, выпейте.
'Он будет жить! (Франц.)
Пушкина отталкивает рюмку.
Так делать не годится, пойдемте-ка.
ПУШКИНА. Это низко! Позвали какого-то акушера! Разве это
мыслимо! Как вы могли это допустить!
АРЕНДТ (увлекает из комнаты Пушкину). Идемте, пойдемте, суда-
рыня.
ПУШКИНА. Приятно дерзкой эпиграммой взбесить... Все забыла...
все забыла я, все... Александрине я не верю!
Арендт скрывается с Пушкиной.
ЖУКОВСКИЙ. Заклюют бедную! Заклюют ее теперь!
ДАНЗАС. Да было ли, не было?
Жуковский вздыхает.
Ох, не уехал бы он от меня! Поверьте, не уехал бы! Но не
велел! Да и как вызовешь? Завтра запрут.
ЖУКОВСКИЙ. Что вы говорите? Умножить горе хотите? Все кон-
чено, Константин Карлович.
За закрытыми дверями очень глухо, со стороны передней, донесся мягкий складный
хор. Данзас махнул рукой, поправил смятые эполеты и вышел в столовую. Когда
он открывал дверь, донесся из сеней сладкий и печальный хор: Ж тихому
пристанищу...», потом тихо. Из внутренних комнат выходит Гончарова, подходит
к фортепиано, берет склянку.
ГОНЧАРОВА. Ma vie est finie!1 Погибли мы, Василий Андреевич! А
мне больше жизни не будет. Да я и жить не хочу.
ЖУКОВСКИЙ. Александра Николаевна...
ГОНЧАРОВА. Василий Андреевич, я не пойду к ней больше.
Оденусь я сейчас и пойду на улицу. Не могу я здесь больше
оставаться.
ЖУКОВСКИЙ. Не поддавайтесь этому голосу! Это темный голос,
Александра Николаевна! (Шепотом?) Да разве можно ее бро-
сить? Ее люди загрызут.
ГОНЧАРОВА. Да что вы меня мучаете, тяжело мне!
ЖУКОВСКИЙ. Провидение, провидение. К нему обратитесь, оно
несчастных укрепит... А я вам велю, идите.
Гончарова идет и скрывается во внутренних дверях.
Что ты наделал?! (Прислушивается к хору.) Да. Земля и пепел...
(Садится, что-то соображает, потом бер$т с фортепиано
листок бумаги, записывает что-то.) ...Не сиял острый ум...
(^Бормочет что-то.) ...В этот миг предстояло как будто какое
виденье... и спросить мне хотелось: что видишь?..
Дверь из столовой бесшумно открывается, и тихо входит Дубельт.
ДУБЕЛЬТ. Здравствуйте, Василий Андреевич!
ЖУКОВСКИЙ. Здравствуйте, генерал.
ДУБЕЛЬТ. Василий Андреевич, вы запечатывать собираетесь?
ЖУКОВСКИЙ. Да.
ДУБЕЛЬТ. Я прошу вас, повремените минуту, я войду в кабинет, а
потом мы приложим и печать корпуса жандармов.
'Моя жизнь кончена! (Франц.)
lOi
ЖУКОВСКИЙ. Как, генерал? Государю было угодно возложить на
меня опечатание и разбор бумаг! Я не понимаю! Я буду
разбирать бумаги. Один. Я не понимаю, зачем другая печать!
ДУБЕЛЬТ. А разве вам не приятно, Василий Андреевич, ежели
печать корпуса жандармов будет стоять рядом с вашей пе-
чатью?
ЖУКОВСКИЙ. Помилуйте, но...
ДУБЕЛЬТ. Бумаги должны быть представлены на прочтение графу
Бенкендорфу.
ЖУКОВСКИЙ. Как? Но там же письма частных лиц! Помилуйте!
Ведь меня могут назвать доносчиком! Вы посягаете на един-
ственное ценное, что имею, — на доброе имя мое! Я доложу
государю императору!..
ДУБЕЛЬТ. Вы изволите полагать, что корпус жандармов может
действовать помимо повеления государя императора? Вы по-
лагаете, что вас осмелятся назвать доносчиком? Ал, Василий
Андреевич!.. Мера сия принимается отнюдь не в намерении
вредить кому бы то ни было. Василий Андреевич, не будемте
терять времени.
ЖУКОВСКИЙ. Повинуюсь.
Дубельт берет канделябр, входит в кабинет.
Потом выходит из него, ставит канделябр, предлагает сургуч Жуковскому.
Жуковский прикладывает печать.
С улицы донесся звон разбитого фонаря, глухие крики.
ДУБЕЛЬТ (негромко.) Эй!
Портьера внутренних дверей отодвигается, и входит Битков.
Ты кто таков?
БИТКОВ. Я часовой мастер, ваше превосходительство.
ДУБЕЛЬТ. Сбегай, друг, на улицу, узнай, что там случилось.
БИТКОВ. Слушаю. (Скрывается.)
ЖУКОВСКИЙ. Я никак не ожидал такого необычайного скопления
народу! Страшно подумать, тысяч десять, надо полагать,
перебывало сегодня!
ДУБЕЛЬТ. Сегодня здесь перебывало сорок семь тысяч восемьсот
человек.
Жуковский смотрит на Дубельта молча.
БИТКОВ (входит). Там, ваше превосходительство, двое каких-то
закричали, что иностранные лекаря нарочно залечили госпо-
дина Пушкина... Ну, какой-то швырнул в фонарь... кирпичом.
ДУБЕЛЬТ. Ага. (Машет рукой Биткову.)
Тот уходит.
Ах, чернь, чернь!
Где-то за дверями сильнее послышался хор: «Со духи праведных скончавшихся...»
(Кладет печать в карман, подходит к внутренним дверям,
говорит негромко.) Пожалуйте, господа.
Внутренние двери открываются, и из них начинают выходить в шинелях, с
головными уборами в руках, один за другим десять жандармских офицеров.
Прошу к выносу, господа. Ротмистр Ракеев, прошу руководить
выносом.
Ракеев выходит в дверь столовой.
(Другому жандармскому офицеру.) А вас, полковник, прошу
остаться здесь. Благоволите принять меры, чтобы всяческая
помощь была оказана госпоже Пушкиной своевременно.
Один из жандармских офицеров уходит во внутренние двери, а остальные уходят
вслед за Ракеевым в столовую.
А вы, Василий Андреевич? Останетесь с Натальей Николаев-
ной, не правда ли? Страдалица нуждается в утешении.
ЖУКОВСКИЙ (резко). Нет, я хочу нести его. (уходит в столовую.)
Дубельт один. Поправляет эполеты и аксельбант, крестится и входит в
столовую.
Темно.
Занавес
Показывается Мойка перед домом, где пушкинская квартира.
Ночь. Скупой и тревожный свет фонарей.
И медленно начинает плыть дом, но останавливается раньше, чем показались
окна пушкинской квартиры.
Летит снег.
На набережной появляются Кукольник и Бенедиктов.
КУКОЛЬНИК. За мной, Владимир!
БЕНЕДИКТОВ. Ох, не задавили бы нас.
КУКОЛЬНИК. Следуй за мной!
Тотчас показывается конный жандарм и выбегает квартальный.
КВАРТАЛЬНЫЙ. Виноват, господа, нельзя. Вы куда?
КУКОЛЬНИК. Почему вы преграждаете нам путь, господин офицер?
Мы ко гробу господина Пушкина.
БЕНЕДИКТОВ. Поклониться.
КВАРТАЛЬНЫЙ. Извините, не могу. Прошу повернуть. Доступа нет
больше. Извольте посмотреть, что делается.
БЕНЕДИКТОВ. Нестор, идем назад.
КУКОЛЬНИК. Но позвольте...
Показывается плохо одетый человек и за спиной квартального пробегает.
КВАРТАЛЬНЫЙ. Куда ты? (Бросается вслед за человеком.)
ЖАНДАРМ. Назад, назад, не приказано!
КУКОЛЬНИК. Ну, что ж, ежели нельзя, так нельзя. Попрощаемся
и тут. Сними шапку, Владимир.
БЕНЕДИКТОВ. Голова озябнет.
КУКОЛЬНИК (сняв шапку). Прощай, Александр! Ты был моим
злейшим врагом! Сколько обид и незаслуженных оскорблений
я претерпел от тебя! У тебя был порок — зависть, но в сию
минуту я забываю все это и, как русский, душевно скорблю
об утрате тебя! Прощай, Александр!
Бенедиктов приподнимает шляпу и крестится.
Мир твоему праху!
Дом начинает плыть. Появляются окна пушкинской квартиры. Окна налиты за
занавесом светом.
Домовая арка.
Толпа народа теснится и гудит. В толпе квартальный, полицейские и конный
жандарм.
КВАРТАЛЬНЫЙ. Да не велено, говорят! Назад! Назад!
В толпе слышны взгласы:
— Да помилуйте, я в этом доме живу!
— Что же такое, до собственной квартиры невозможно протолкаться!
— Позвольте пройти!..
— Голландец застрелил.
— Ничего не голландец, кавалергард!
— Что врать-то? Француз.
— Наших, стало быть, иностранцы почем зря могут бить.
— Лекаря немцы! Ну, натурально, залечили русского!
— Я жаловаться буду, квартирую я в этом доме!
ПОСОЛ (стиснут толпою). Pardon, messieurs, pardon!..1 Виноват.
КВАРТАЛЬНЫЙ. Извините, господин, нельзя!
ПОСОЛ. Я посланник Франции. (Распахивает шубу, показывает
ордена.)
КВАРТАЛЬНЫЙ. Пропусти его превосходительство! Иваненко, оса-
живай их!
Пропускают посла.
В толпе возгласы:
— Это что такое? А почему нашим нельзя?
— Русские не могут оплакать своего великого согражданина!
— Они ухлопали, их и пущают!
Внезапно из толпы выделяется фигура в студенческой форме и поднимается на
фонарь.
СТУДЕНТ. Тише!
Толпа несколько стихает.
Не тревожьте прах поэта! Слушайте! (Снимает фуражку,
проворно вынимает из кармана листок, читает.) Не вынесла
душа поэта позора мелочных обид!
Толпа молчит. Полиция от удивления застыла.
Восстал он против мнений света... Один, как прежде, и... убит!
КВАРТАЛЬНЫЙ (ртчаянно). Господин, что это вы делаете?!
Возглас в толпе: «Шапки долой!»
СТУДЕНТ. Убит! К чему теперь рыданья, похвал и слез ненужный
хор? И жалкий ле...
Пронзительно засвистели полицейские.
КВАРТАЛЬНЫЙ. Иваненко! Снимай с фонаря!
СТУДЕНТ. Не вы ль сперва так долго гнали!!
Полиция свистит сильнее.
Женщина в толпе крикнула: «Убили!»
Угас, как светоч, дивный гений!..
В домовой арке возникает Ракеев.
РАКЕЕВ. Эге-ге-ге! Эй, арестовать! Пономарев!
Крик в толпе: «Беги!»
1 Прошу прощенья, господа, прошу прощенья... (Франц.)
СТУДЕНТ. Его убийца хладнокровно навел удар! Спасенья нет!
Жандармы устремляются к фонарю.
Толпа шарахнулась и взревела.
Студент исчез в толпе бесследно.
За сценой крик: «Держи его!»
РАКЕЕВ. Тесните толпу! Ты что зеваешь?
Жандармы и полиция теснят толпу. Очистилось пространство.
Сразу стихло.
Вдруг подворотня за аркой начинает наливаться светом от свечей.
Из дверей, выводящих в подворотню, показались чинно первые жандармские
офицеры, и потекло приятное, печальное пение хора.
Показались первые свечи.
Темно.
/Занавес/
...Ночь. Глухая почтовая станция. Фонарь. Свеча. Огонь в печке. Стол. Лавка.
Самовар.
За окном — вьюга.
Смотрительша припала к окошку, что-то рассматривает.
За окошком мелькнул свет фонарей, глухо послышались голоса.
Дверь раскрывается. Первым входит станционный смотритель в шинелишке, с
фонарем в руках и пропускает вперед себя Ракеева и Тургенева. Оба они запорошены
снегом. Смотрительша кланяется.
РАКЕЕВ. Есть кто на станции?
Тургенев распахивает шубу, бросается к огню, греет руки.
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ. Никого нету, ваше высокоблаго-
родие, никого.
РАКЕЕВ (всматривается). А это кто?
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ. Жена моя, супруга, ваше высо-
коблагородие.
ТУРГЕНЕВ. Что это, чай? Налейте мне стакан, пожалуйста.
РАКЕЕВ. И мне стакан. Только поскорее.
Смотритель наливает два стакана.
Через час дашь лошадей. Под возок тройку и под... (показы-
вает коротким жестом в окно) пару.
Тургенев сбрасывает шубу и, обжигаясь, пьет чай.
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ. Тройку-то ведь, ваше...
РАКЕЕВ. Слышал, что я сказал? Через час дашь тройку! (Бросает
на стол подорожную. Берет стакан, пьет.)
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ. Слушаю. Слушаю.
РАКЕЕВ. Мы на час приляжем. Ровно через час... часы-то есть у
тебя? Через час нас будить. Александр Иванович, угодно, час
поспим?
ТУРГЕНЕВ. О, да, да. Я не чувствую ни рук, ни ног.
РАКЕЕВ. Ежели будет какой-нибудь проезжий, буди раньше. И дай
знать жандарму.
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ. Понял. Слушаю.
РАКЕЕВ (смотрительше). А тебе, матушка, нечего в окно смотреть,
ничего там любопытного нету.
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ. Слушаю. Слушаю. Пожалуйте на
чистую половину. (Открывает дверь в другую комнату.)
Смотрительша вносит в другую комнату свечку и возвращается.
Ракеев идет в другую комнату.
Тургенев за ним.
ТУРГЕНЕВ. О, Боже мой... (Трет руки.)
Дверь за Тургеневым и Ракеевым закрывается.
СМОТРИТЕЛЬША (шепотом). Кого, кого это они?
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ. Ежели на улицу выглянешь, я
тебя вожжой! Беду с тобой наживешь! Вот оказия навязалась...
и надо же было им по этому тракту! Выглянешь — я тебе!..
Ты с ним не шути!
СМОТРИТЕЛЬША. Чего я там не видела.
Станционный смотритель берет фонарь и выходит наружу.
Смотрительша тотчас броЬаётся к окошку, дышит на него, протирает, смотрит
в окно.
Наружная дверь открывается, и входит Пономарев.
ПОНОМАРЕВ (ргепотом). Легли?
СМОТРИТЕЛЬША. Легли.
ПОНОМАРЕВ. Давай на полтину. Кости замерзли!
Смотрительша бросается к шкафику, достает штоф, наливает стакан водки,
из-за шкафика выносит кадочку с огурцами, ставит перед Пономаревым.
Пономарев выпивает, закусывает, трет руки.
Давай второй.
СМОТРИТЕЛЬША (наливая). Да что же вы так, вы бы сели,
обогрелись.
ПОНОМАРЕВ. Обогреешься тут!
СМОТРИТЕЛЬША. А куда путешествуете?
ПОНОМАРЕВ. Ох вы, бабье племя! Ты все равно как Ева! (Выпи-
вает, дает смотрительше деньги и выходит.)
Смотрительша схватывает платок, набрасывает. Но наружная дверь открыва-
ется и входит Битков.
Смотрительша снимает платок.
Битков в шубенке, уши у него под шапкой повязаны платком.
БИТКОВ. Заснули? Ох... (Стонет, подходит к огню.)
СМОТРИТЕЛЬША. Озябли?
БИТКОВ. Ты в окно погляди, что спрашиваешь? (Садится, кряхтит,
разматывает платок. Строго.) Ты — смотрительша. То-то, я
сразу вижу. Как звать?
СМОТРИТЕЛЬША. Арина Петровна.
БИТКОВ. Давай, Петровна, штоф.
Смотрительша подает штоф, хлеб, кадочку с огурцами. Битков жадно выпивает
стаканчик, снимает шубенку.
Что же это такое, а? Пресвятая Богородица... пятьдесят пять
верст! Вот связала!
СМОТРИТЕЛЬША. Кто это связала?
БИТКОВ. Судьба, (Выпивает.) Ведь это рыбий мех! Да нешто это
мыслимо!
СМОТРИТЕЛЬША. Ну никому! (Крестится.) Ну никому! Ни кот,
ни кошка не узнают! Скажите, кого везете?
БИТКОВ. Не спрашивай. Государственное дело.
АЛЕКСАНДР ПУНОвЫЯВ
СМОТРИТЕЛЬША. И что же это вы, нигде не отдыхаете? Да ведь
замерзнете.
БИТКОВ. Ему теперь не холодно. (Яа цыпочках подходит к внут-
ренним дверям.) Захрапели. Это зря! Ведь сейчас будить.
(Выпивает.)
СМОТРИТЕЛЬША. Куда везете?
БИТКОВ. Но-но-но-но! У меня выпытывать! Это, тетка, не твое дело!
Это наше занятие.
Пауза.
В Святые Горы... Как его закопаем, ну, тут и мою душу наконец
на покаяние. В отпуск. Его в обитель дальнюю, а меня в
отпуск. Ах, сколько я стихов переучил!
СМОТРИТЕЛЬША. Что это вы меня мучаете, все непонятное
говорите?
БИТКОВ (выпивает, пьянеет). Да, стихи сочинял. И из-за тех стихов
никому покоя! Ни ему, ни начальству, ни мне, рабу Божиему,
Степану Ильичу! Я за ним всюду. Но не было фортуны ему!
Как ни напишет, мимо попал, не туда! Не те, не такие!
СМОТРИТЕЛЬША. Да неужто казнили его за это?
БИТКОВ. Ну, ну, ну, ну... С тобой разговаривать! Ох, дура! А
впрочем, может быть, ты и не дура. Только я на него зла не
питал, вот крест! Человек как человек! Одна беда — стихи. Я
за ним всюду, даже на извозчиках гонял. Он на извозчика, я
на другого — прыг!.. Потеха!.. (Пьянеет.)
СМОТРИТЕЛЬША. Теперь-то он помер? Теперь-то чего же за ним?
БИТКОВ. Хе! Помер! Помереть-то он помер, а вон видишь —
ночью, буря! Столпотворение! А мы по пятьдесят верст! Вот
тебе и помер. Я и то опасаюсь, закопаем мы его, а будет ли
толк? Опять, может быть, спокойствия не будет?
СМОТРИТЕЛЬША. А может, он оборотень?
БИТКОВ. Может, и оборотень, кто его знает.
Пауза.
Что это меня мозжит? Налей мне еще... Что это меня сосет?
Да, трудно помирал. Ох мучился! Пулю-то он ему в живот
засадил.
СМОТРИТЕЛЬША. Ай-яй-яй!
БИТКОВ. Да. Руки закусывал. Чтобы не крикнуть. Жена чтобы не
услыхала. А потом стих. Только, истинный Бог, я тут ни при
чем. Я человек подневольный, погруженный в ничтожность...
Ведь никогда его одного не пускали! Куда он — туда и я. Он
даже и не знает. А в тот день, среду, меня в другое место
послали. Один чтобы! Умные! Знают, что сам придет куда
надо. Потому что пришло его время! И он прямо на Черную
речку, а там уж его дожидаются! Меня не было!
Пауза.
А на Мойку мне теперь не ходить. Квартира теперь там пустая.
Чисто.
СМОТРИТЕЛЬША. А кто этот старичок-то с вами?
БИТКОВ. Камердинер его.
СМОТРИТЕЛЬША. Что же он не обогреется?
ЯШЯЯШШШШШШ;
БИТКОВ. Не желает. Караулит, не отходит. Я ему вынесу. (Встает.)
Ой, буря! Самые лучшие стихи написал: «Буря мглою небо
кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь, она завоет, то
заплачет, как дитя». Слышишь? Верно — как дитя? Сколько
тебе за штоф?
СМОТРИТЕЛЬША. Не обидите.
БИТКОВ (швыряет на стол деньги широким жестом). То по кровле
обветшалой вдруг соломой зашуршит... то, как путник...
Наружная дверь открывается. Вбегает станционный смотритель, за ним Поно-
марев. Станционный смотритель стучит во внутреннюю дверь.
СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ. Ваше высокоблагородие, ехать.
Во внутренних дверях тотчас показывается Ракеев.
РАКЕЕВ. Ехать!
Занавес
Конец
29 мая 1935 года
АЛЕКСАНДР ПУШКИН
ИЗМЕНЕНИЯ К СЦЕНЕ БАЛА
К с. 467
После слов Николая I «Ты что же молчишь, Василий Андрее-
вич?»:
ЖУКОВСКИЙ. Ваше императорское величество, умоляю вас, не
гневайтесь на него и не карайте.
НИКОЛАЙ I. Нехорошо, Василий Андреевич, не первый день знаем
друг друга. Тебе известно, что я никого и никогда не караю.
Карает закон.
ЖУКОВСКИЙ. Я приемлю на себя смелость сказать о нем: ложная
система воспитания, то общество, в котором он провел
юность...
НИКОЛАЙ I. Общество!.. Уголь сажей не замараешь. Вспомни, у
каждого из гнусных мятежников находили его стихи, и вспом-
ни, какие стихи!
ЖУКОВСКИЙ. Ваше величество, ведь это было так давно!
НИКОЛАЙ I. Он ничего не изменился.
ЖУКОВСКИЙ. Ваше величество, осмелюсь напомнить его благород-
нейший ответ друзьям, где он говорит, что он не льстец, что
он царю хвалу свободную слагает...
НИКОЛАЙ I. Любезный Василий Андреевич, ты веришь всему
этому? А я нет. Вот недавно выпустил Историю пугачевского
бунта. Кажется, мысли благонамеренные. Я разрешил, я не
люблю стеснять чужие мнения. Но где пламенное негодова-
ние? Где картины, от которых содрогнулось бы сердце всякого
честного русского? Или еще эта его повестушка, как ее... где
Пугачев?
ЖУКОВСКИЙ. «Капитанская дочка», ваше величество?
НИКОЛАЙ I. Да, да. Злодей мужик, гнусный мерзавец у него
великодушен, как царь! Он его с орлом сравнивает! И ты
после этого заступаешься! У него сердца нет. Не верю я ему.
(Цауза?) Государыня хотела тебя видеть. Пойдем со мной.
К с. 471
После слов Долгорукова «И слезы невольно...»:
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Замолчите! Негодяй!
В колоннаде показывается Салтыков, останавливается.
Я теперь воочию убедилась, до чего может дойти человеческая
гнусность!
ДОЛГОРУКОВ. Графиня, вы нездоровы! Я позову людей!
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Вы кривлялись, как паяц... Изображали
рожки... Вы радуетесь тому, что какой-то подлый человек
IBIe
посылает затравленному... Гнусность, гнусность! Чтобы раз-
бить его жизнь! Ах, с каким бы наслаждением я выдала бы
вас! Уходите из моего дома! Вон! (Идет в колоннаду.)
САЛТЫКОВ. Графиня...
ВОРОНЦОВА-ДАШКОВА. Извините, Сергей Васильевич, я немного
взволнована... я спорила...
САЛТЫКОВ. Ничего, ничего. Со мною тоже был такой случай. Я
тоже выгнал одного гостя со своего бала. Это было в прошлое
царствование. Удивительно неприятная тоже фигура. Мне он
сразу не понравился. Я сам его взял за шиворот и... я вам
расскажу это подробно, графиня.
Воронцова-Дашкова и Салтыков удаляются.
Всюду опустело. И вдруг начинает убывать свет.
ДОЛГОРУКОВ (рдин). Подслушала. Ох, дикая кошка! Ты что же,
тоже любовница его?.. Салтыков слышал за колонной, да,
слышал! [А все он! Все эта проклятая обезьяна на моем пути!]
Ну, ладно, вы вспомните меня! Вы все вспомните меня,
клянусь вам!
Хромая, идет к колоннаде.
Тьма.
1935, август
[БАТУМ]
Материалы для речи ректора
/НАБРОСОК/
Достопочтенные господа члены правления, господа препода-
ватели и воспитанники 6-го класса!
Престрашное дело совершилось в родной и излюбленной
семинарии нашей. Вздохнем же, братие, и помолимся слезно!
В то время как вся святая Русь тесным кольцом объемлет
подножие монаршего престола царя помазанника и тружени-
ка, устремляющего ко благу обширную державу нашу, нахо-
дятся среди честных граждан наших преступники, сеющие
злые семена в отечестве нашем и до известной степени
упрочившие посев сей.
Лжеучители и развратители, кующие...1 Семена лженаучного
материалистического движения, семена гибельной анархии,
стремящейся разрушить все исконные основы человеческой
жизни. Как самые мелкие струи злого духа, проникли они в
некоторые поры нашей народной души... Как черви и тля,
пытались они подточить основные корни жизни нашей —
православие, самодержавие и народность...
Но некоторые потерявшие головы, в особенности в среде
чистой молодежи нашей, заразились от сих преступников и
стали бредить и жить жалкими остатками рухнувших нигили-
стических ... социал-демократический учений...
Если бы даже ангел с неба стал благовествовать не то, что
мы благовествуем, да будет анафема. (Галатам 1, 8)
Анафема всем проповедующим злые идеи4 и убеждения.
Да будет же отлучен, да изыдет сей зловредный юноша.
Так врач ... член тела делается способным произвести зара-
жение всего организма ... соглашается на отъятие дорогой ноги
или бесценной руки...
Но живо будет царство наше и святая церковь наша и врата
ада не одолеют ей! И из века в век, из рода й род от многих
миллионов русских сердец будет возглашаться своевременно:
кто Бог велий, яко Бог наш? и еще: силою Твоею возвестится
царь и о спасении Твоем возрадуется зело!
Финал
Вознесем наши горячие молитвы к небесному Царю Царей
Всещедрому Богу, да мы тихое и безмолвное житие поживем
во всяком благочестии и чистоте сие бо есть добро и приятно
пред Спасителем нашим Богом, как говорит все тот же святой
апостол в первом послании в Тимофею...
1 Фраза не закончена.
ПАСТЫРЬ
Пьеса
/1-я ЧЕРНОВАЯ РЕДАКЦИЯ ПЬЕСЫ «БАТУМ»/
/КАРТИНА ПЕРВАЯ/2
Сцена исключения.
РЕКТОР. <...>
СТАЛИН. Аминь!
Молчание.
РЕКТОР. Это к чему же...
СТАЛИН. Я сказал «аминь» машинально. Потому что привык, что
речь всегда кончается этим словом.
РЕКТОР. Мы ожидали услышать от него слова сокрушения сердеч-
ного, раскаяния, и вместо сего — выходка.
ГОЛОС. Истинно овца паршивая...
СТАЛИН. Зачем же ругаться в таком парадном случае?
ГОЛОС. Дерзослов!
РЕКТОР. Прошу покинуть зал. Иван Петрович, выдайте господину
социалисту билет.
Все покидают зал, кроме одного из, слета.
[СЕМИНАРИСТ]. Получите и распишитесь.
СТАЛИН. Писать: волчий билет получил?
<...> Оставьте дерзкие выходки. Пишите: свидетельство об исклю-
чении получил — Джугашвили.
СТАЛИН (пишет). Джугашвили... (Принимает билет.) Покорнейше
вас благодарю.
<...> (удаляясь). Лучше бы подумали о том, что вас ждет. Дадут
знать о вас полиции...
СТАЛИН. Наверное, уже дали? (решается один, закуривает.)
Крадушсъ входит семинарист.
СЕМИНАРИСТ. Во история! С аминем-то? А? Матвей побагровел.
Я думал, что его тут же кондрашка стукнет. Однако что же
ты теперь, Чижик Иванович, делать будешь? Эх... Все-таки
положение твое довольно сложное.
СТАЛИН. Как-нибудь проживем...
СЕМИНАРИСТ. Как-нибудь-то как-нибудь, а деньги у тебя есть?
СТАЛИН (пошарив в кармане). Нет, как будто нету.
Название пьесы воспроизводится по записи на с. 30 тетради с черновой руко-
писью. Поверх названия — авторская помета: Сны.
2 Список действующих лиц отсутствует.
СЕМИНАРИСТ. Я тебе могу дать рубль взаймы. Только ты через
неделю отдай.
СТАЛИН. Нет, погоди... у тебя у самого нету... Ну что по гривен-
никам собирать будем... как на паперти. У меня есть другой,
более серьезный план.
КОМАРОВ1 Какой там план? Где ты обедать будешь, вот что мне
интересно?
СТАЛИН. Обед — это неважно, насчет обеда у меня есть твердая
надежда на одно место. Тут есть более существенные вопросы.
(Шарит в карманах машинально.)
КОМАРОВ. Ты чего по карманам хлопаешь?
СТАЛИН. Был у меня рубль... Ах, да, ведь я же его только что
загубил.
КОМАРОВ. Как — загубил?
СТАЛИН. ДД когда сюда шел На эту процедуру, встретилась цыганка.
Дай йЬгадаю, Дай погадаю... пряМо не пропускает. Ну, я
согласился. И она очень хорошо так погадала... Все, оказыва-
ется, исполнится, как я думаю, сбудется до последней капель-
ки. И что путешествия будут, и все в том же роде. [Ну, я ей
рубль отдал.] Большой будешь человек. Стоит рубль заплатить.
КОМАРОВ. Нет, брат ты мой. Пропал твой рубль даром. Все наврала
эта цыганка. Судя по сегодняшнему, не так все славно по-
лучается, как бы хотелось.
СТАЛИН. Кто его знает...
КОМАРОВ. Жаль, жаль мне тебя, Иосиф. По-товарищески тебе
говорю.
СТАЛИН. Ну, спасибо. Да, кстати: у меня к тебе просьба... Ты
знаешь Герасима в пятом классе, приятеля моего?
КОМАРОВ. Знаю.
СТАЛИН. Я уж его не увижу... Передай ему, пожалуйста, письмо. В
собственные руки, по секрету.
КОМАРОВ. Ну, давай, давай.
СТАЛИН. Сам можешь прочитать, письмо открытое. (Подает не-
сколько листков Комарову.)
КОМАРОВ (заглянув осторожно в листки). Забирай обратно свое
письмо. Ну тебя к Богу! (Дает листки Сталину.) Слушай,
Иосиф, серьезно тебе говорю, брось с прокламациями возить-
ся, погибнешь!
СТАЛИН. Что ж теперь отказываешься?
КОМАРОВ. Спасибо тебе! Я вовсе не желаю, чтобы меня тоже по
шее попросили. Я в университет переходить собираюсь. Да ты
спрячь, спрячь.
СТАЛИН. Какой риск для тебя? По коридору пройти, отдать ему.
И ничего говорить не надо. Он знает. Скажи — от Иосифа,
и всё.
КОМАРОВ. Бессмыслица это все, вот что.
СТАЛИН. А, нет, постой, постой, тогда выслушай. Я тебя давно
знаю: что можно о тебе сказать? Подумаем. Первое, что ты
человек порядочный. Загибай один палец. И конечно, если
вместо зачеркнутого: «Семинарист».
500 WL БУЛГАКОВ
бы было не так, я бы не стал тебя просить. Второе: ты человек,
безусловно, развитой, даже я бы сказал на редкость развитой...
КОМАРОВ. Ишь ты как...
СТАЛИН. И наконец, последний палец, третий: ты начитанный
человек, что очень ценно. Итак: неужели же ты при этих твоих
блестящих качествах не понимаешь, что долг каждого честного
человека в стране всеми мерами, хотя бы слишком скромны-
ми мерами, бороться с тем гнусным явлением, благодаря
которому задавлена под гнётом, живет в бесправии многомил-
лионная страна, в которой зверским образом душат и эксплу-
атируют рабочих? Как имя этому явлению? Ему имя —
самодержавие. И вот на этих листках и горят в конце простые,
но значительные слова — долой самодержавие.
КОМАРОВ. Аминь! Прячь листки, передавать не буду.
СТАЛИН. Так. В этом разговоре выяснилось еще одно твое каче-
ство — ты человек упорный. Кроме того, ты может быть,
подумал, что я тебя агитирую? Ни в коем случае. И прошу
тебя еще выслушать вот что. Я забыл сказать, что ты хороший
товарищ. Ведь ты должен сообразить, что я сейчас с Гераси-
мом видеться ни в коем случае не должен и вообще я исчезаю
с горизонта. А дело спешное, дело срочное. Что же тебе стоит
помочь в этом случае?
КОМАРОВ. Много их?
СТАЛИН. Десять штук всего.
КОМАРОВ. Хорошо письмецо!
СТАЛИН. Они на тонкой бумаге напечатаны.
КОМАРОВ. Давай! Герасим-то меня не подведет?
СТАЛИН. Мне веришь?
КОМАРОВ. Верю.
СТАЛИН. Головой отвечаю за Герасима [Ну, позволь мне сказать
тебе благодарственное слово]. Да он знает, я ему сказал, что
через тебя передам.
КОМАРОВ. Здравствуйте! Это ловко!
СТАЛИН. Ничего мудреного. Не по почте же их посылать или через
служителя. Ясное дело, через кого-нибудь из товарищей.
КОМАРОВ. Ну и ну.
СТАЛИН. Ну, позволь мне сказать тебе слово благодарности.
КОМАРОВ. Не нужно мне речей больше!
СТАЛИН. Ты думаешь, что я тебе вторую пачку всучу? Нет, нет. А
вот что я хотел тебе сказать. Шесть лет мы протирали штаны
на одной парте. И теперь настало время расстаться. Так желаю
тебе всего хорошего в жизни. И по-моему, нечего тебе сидеть
в этой поповской лавчонке... Уходи в университет...
Послышались шаги.
Ну-ка уходи, уходи...
Комаров тихонько убегает.
Прощай!
Входит служитель. Он слегка выпивши. В руках у него пальто.
СЛУЖИТЕЛЬ. Извольте получить ваше пальто, господин Джугаш-
вили. В одном кармане носовой платок, в другом карандаш.
Прошу проверить. Все цело.
СТАЛИН. Я вам доверяю безусловно.
СЛУЖИТЕЛЬ. С вас бы на полбутылки, господин Джугашвили, по
случаю праздника и печального события. Потому что вы
теперь вольный казак, все пути для вас закрыты. Надо бы
выпить.
СТАЛИН. Я с удовольствием, но, понимаете, ни копейки нету.
Верите?
СЛУЖИТЕЛЬ. Верю. Папироски нету ли?
СТАЛИН. Папироску пожалуйста. Вот полдесятка на память.
СЛУЖИТЕЛЬ. Покорнейше благодарю. И, господин Джугашвили,
извините, велено мне передать, чтобы вы помещение семина-
рии немедленно покинули. Отец ректор уж очень раздражен.
СТАЛИН. Да сидеть здесь, собственно, незачем. Прощайте, Варсо-
нофий!
[СЛУЖИТЕЛЬ. Счастливого пути! (Уходит.)
Сталин один, стоит некоторое время в задумчивости, потом уходит.
Занавес]
СЛУЖИТЕЛЬ. Как это вы его аминем резанули! А?.. Двадцать лет
служу в семинарии, но, истинный Бог, ничего еще подобного
не видел. Да... Ну за то, конечно, и вам — аминь. Куда ж с
такой бумагой, как вам выдали, деваться?
СТАЛИН (вынув билет). Стало быть, это вредная бумага?
СЛУЖИТЕЛЬ. Хуже трудно выдумать.
СТАЛИН. Значит надо ее разорвать.
Занавес
КАРТИНА 2
Ноябрьская ночь. Ненастье.
НЕВЕСТКА. Чего грустишь, Порфирий?
ПОРФИРИЙ. Нож сломался. Вот горе! Вычли [три рубля] один
рубль. И все мне в жизни неудача да неудача!
НЕВЕСТКА. Рубль? Ай, ай! Бедный. Хочешь поесть?
ПОРФИРИЙ. Человек всегда хочет есть. А я такой несчастный, что
мне и есть не хочется. Рубль... Чего на рубль не сделаешь.
Большая сумма — рубль.
Невестка уходит. Стук.
Кто там?
СИЛЬВЕСТР. Это я. Открой.
Входит Сталин в башлыке1.
Входите, входите... Идите в эту комнату, отдохните. Ты чего
такой грустный?
ПОРФИРИЙ. А с чего мне танцевать?
СИЛЬВЕСТР. Зачем так зло отвечаешь? Грубишь? Я к тебе с добром,
а ты...
вариант: Входят Кодия, Канделаки и Сталин.
ПОРФИРИЙ. Ну, оштрафовали! Ножик сломал...
СИЛЬВЕСТР. Пополам?
ПОРФИРИЙ. Кончик...
СИЛЬВЕСТР. Сколько вычли?
ПОРФИРИЙ. Рубль...
СИЛЬВЕСТР. С кем не бывало!
ПОРФИРИЙ. Мне рубль нужен.
СИЛЬВЕСТР. Кому не нужен!.. Вот что, Порфирий... Тут важное
дело... Тут ко мне пришел знакомый...
ПОРФИРИЙ. Я не слепой... Видел...
СИЛЬВЕСТР. А почему ты не спросил, кто он такой?
ПОРФИРИЙ. А зачем я буду вмешиваться в чужие дела? Вижу,
пришел тайно, мне ничего ты не говоришь, я и не вмешива-
юсь.
СИЛЬВЕСТР. Почему говоришь — тайно? Мой знакомый, навестил
меня...
ПОРФИРИЙ. Тайно пришел. Не хотел лицо показывать.
СИЛЬВЕСТР. Ну, хорошо, брат мой Порфирий! Ты прав. Он
пришел тайно, но принять его нужно хорошо. Он человек
образованный.
ПОРФИРИЙ. А зачем он приехал к нам?
СИЛЬВЕСТР. Ну, хорошо, брат мой. Ты честный человек, я это
знаю и доверю тебе тайну. Ты помнишь, как худо жилось нам
в деревне. Разве не издевался над отцом проклятый Такаиш-
вили?
ПОРФИРИЙ. Он над всеми издевался.
СИЛЬВЕСТР. Вспомнить не могу без боли — рубль, один рубль
задолжала ему наша семья, и за это он отнял у нас последний
котел! А в нем мать пищу варила детям! Разве такие вещи
может вспомнить человек без того, чтоб у него не вздрогнуло
сердце? Разве вообще может человек такую обиду забыть?
ПОРФИРИЙ. Наша семья плохо жила. Обижали нас все.
СИЛЬВЕСТР. Всем беднякам плохо жилось и плохо живется, потому
что власть в руках помещиков-дворян. И пьют они кровь из
бедняков, и остановить их никто не может. Да чего там в
деревне? А рабочим у нас на заводе у Ротшильда хорошо
живется?
ПОРФИРИЙ. Вайнштейн — зверь.
СИЛЬВЕСТР. А Тер-Акопов у Манташева не зверь? Эх, Порфирий!
Худо, худо живется беднякам на нашем болоте. Истязают
рабочего все хозяева, а при них как цепные собаки приказ-
чики. Штрафами в могилу загонят. Беззаконие, беззаконие
властвует над нами, брат мой!
ПОРФИРИЙ. За кончик ножа — взяли кровный мой рубль! Я
подставил деревяшку, иначе мне бы руку отрезало. Неужели
рубль дороже моей руки?
СИЛЬВЕСТР. Так всегда было и будет, пока сами не восстанем
против помещиков, заводчиков и царя!
ПОРФИРИЙ. Ты смотри — тише говори!..
СИЛЬВЕСТР. Да... да... так вот — человек этот приехал из Тбилиси
для того, чтобы всех объединить на борьбу...
ПОРФИРИЙ. Против царя?..
ЙАТУМ
СИЛЬВЕСТР. ...и мы ему должны помочь. Знай, он победит! Но
молчи обо всем, что я тебе сказал и скажу. Поклянись!
ПОРФИРИЙ. Клянусь!
СИЛЬВЕСТР. Жена! А жена!
НЕВЕСТКА. Я здесь, чего тебе?
СИЛЬВЕСТР. Kb мне знакомый приехал из [Тбилиси] Тифлиса.
Надо его хорошо принять. Он погостит у нас.
НЕВЕСТКА. А кто он такой?
СИЛЬВЕСТР. Он... человек образованный. Много учился... Ты его
получше устрой...
НЕВЕСТКА. А где же ему спать устроим?
СИЛЬВЕСТР. В маленькой.
НЕВЕСТКА. С Порфирием?
СИЛЬВЕСТТ. Нет... Ему бы отдельно надо... Ему заниматься надо.
ПОРФИРИЙ. Я здесь могу...
СИЛЬВЕСТР. Хорошо...
НЕВЕСТКА. А как его звать?
СИЛЬВЕСТР. Сосо... ты его зови Сосо... И знаешь... не надо соседям
рассказывать, что он приехал.
НЕВЕСТКА. А почему?
ПОРФИРИЙ. Это — тайна!
СИЛЬВЕСТР. Тайна не тайна... А не надо. Он скоро уедет.
НЕВЕСТКА. Жене не доверяешь... А я все понимаю... А беды не
будет?
СИЛЬВЕСТР. Беднякам беды не будет. (В дверь.) Товарищ Сосо.
Сталин выходит.
Будьте знакомы...
НЕВЕСТКА. Милости просим...
СИЛЬВЕСТР. А это, я вам говорил, товарищ Сосо, вот это Порфи-
рий, мой брат...
НЕВЕСТКА. Погостите у нас...
СТАЛИН. Стеснять я вас буду.
НЕВЕСТКА. Нет, что вы, что вы... Сильвестр говорит — приятель
придет... я обрадовалась.
ПОРФИРИЙ. Вы человек образованный... В эту комнату вас поло-
жим, а я здесь на стульях буду спать...
СТАЛИН. Зачем же из-за образованного человека бока на стульях
ломать... Мы сидеть на стульях будем, а спать на полу можно.
СИЛЬВЕСТР. Кушетку Порфирию поставим.
СТАЛИН. Которая в коридорчике? Она без ноги... Ее на пенсию
пора... Не будем ее тревожить, а я лягу на полу.
СИЛЬВЕСТР. Устроим всем, устроим... (Невестке?) Ты приготовь
нам поесть... Сейчас еще Коция придет и еще один товарищ...
Мы посидим...
НЕВЕСТКА. Сейчас, сейчас... (Уходит.)
СИЛЬВЕСТР. Я за ними сейчас схожу. (Уходит?)
СТАЛИН. Закурим...
ПОРФИРИЙ. Я некурящий...
СТАЛИН. Это хорошо... Врачи говорят — здоровье портит... У
Ротшильда работаете?
ПОРФИРИЙ. Да.
СТАЛИН. В каком цехе?
ПОРФИРИЙ. В распилочном.
СТАЛИН. Ага. Я тебе «ты» буду говорить, я на «вы» не люблю
разговаривать, и ты мне «ты» говори.
ПОРФИРИЙ. Вы человек образованный... Я «вы» буду говорить.
СТАЛИН. Как желаешь, препятствовать тебе не буду в этом.
ПОРФИРИЙ. Вежливо считается...
СТАЛИН. Как когда, как когда... Я знал одного вежливого жандарма,
всем «вы» говорил... Садитесь, пожалуйста, будьте так добры...
одному арестованному все время «вы» говорил... и даже когда
его на эшафот вели, и тогда жандарм вежливость не утратил.
Поменьше бы таких вежливых.
ПОРФИРИЙ. Это верно.
СТАЛИН. Приказчик у вас симпатичный?
ПОРФИРИЙ. Нет... он — сволочь... Извините.
СТАЛИН. Ничего... Ты не стесняйся.
Стук.
ПОРФИРИЙ. Кто там?
СИЛЬВЕСТР. Свои. (Входит с двумя рабочими.) Вот он товарищ
Сосо. (Порфирию.) Иди, держи караул...
ПОРФИРИЙ. Будь покоен... (Уходит.)
СТАЛИН. Хороший у тебя брат. Первое впечатление очень прият-
ное.
СИЛЬВЕСТР. Ничего... (В дверь.) Дай-ка нам чайку!
СТАЛИН. Ну, что же, товарищи... Тифлисские рабочие послали
меня к вам. И вот я приехал...
Вбегает Порфирий.
ПОРФИРИЙ. Молчите... К нам городовой идет...
СИЛЬВЕСТР. Э...
СТАЛИН. Ишь какие они у вас проворные, а говорили — в Батуме
все спит мертвым сном... Когда постучит, не спрашивайте —
кто. А прямо открывайте... (Уходит.)
Входит городовой.
ГОРОДОВОЙ. Здравствуй, Ломджария.
СИЛЬВЕСТР. Здравствуйте.
ГОРОДОВОЙ. Проходил мимо... Дай зайду к приятелю... Вижу,
лампа горит... А у тебя как раз гости!
СИЛЬВЕСТР. Садитесь... Садитесь... Сейчас чай будем пить...
ГОРОДОВОЙ. А это кто же — Коция?.. Ты широко живешь, Лом-
джария. Всегда у тебя гости...
СИЛЬВЕСТР. Приятели...
Входит невестка; увидев городового, роняет чашку.
Вот тебе и попили чайку!..
НЕВЕСТКА. Споткнулась!..
ПОРФИРИЙ. Ай-яй-яй...
ГОРОДОВОЙ. Ну, мне пора...
СИЛЬВЕСТР. Посидите... Она сейчас новый заварит.
ГОРОДОВОЙ. Некогда мне... В другой раз... Дворы замусорены у
вас... Давно я не был.
СИЛЬВЕСТР, Болото. Живем на болоте...
Городовой уходит.
Смотри опять...
Порфирий уходит. Сталин появляется.
СТАЛИН. Ушел?
СИЛЬВЕСТР. Ушел.
СТАЛИН. Товарищи! Тифлисские рабочие послали меня к вам,
чтобы поднять вас на борьбу...
Темно.
КАРТИНА 3
Ночь. У Сильвестра. Празднично убрано. На круглом столе ствол орешника,
украшенный конфетами и яблоками.
Большой стол уставлен яствами. Цветы.
В комнате невестка, Сильвестр, Наташа и несколько рабочих.
СИЛЬВЕСТР (входящему). Входите, входите, милости просим...
ПЕРВЫЙ. Вот скромное мое вино...
НЕВЕСТКА. Милости просим... За угощение не взыщите...
ПЕРВЫЙ. Угощение прекрасное... Такого пира и у Ротшильда не
найдешь...
СИЛЬВЕСТР. Пожалуй, правда... Садись, садись, будь весел... (Вто-
рому входящему.) Входи, входи, друг...
ВТОРОЙ. С Новым годом. (Невестке} Вот вам подкрепление.
(Цодает сверток.)
СИЛЬВЕСТР. И так всего не съедим. Знакомьтесь, здесь все свои.
Невестка у стола хлопочет, устанавливает тарелки.
ПЕРВЫЙ (рассматривая торт с флажком). Ишь, здорово!
НЕВЕСТКА. Порфирий делал...
ТРЕТИЙ И ЧЕТВЕРТЫЙ (подходят, читают). ...Да сгинет само-
державие, да здравствует пролетариат.
СИЛЬВЕСТР. Не бойтесь... никто не подслушает. Порфирий на
страже стоит... (Входящему.) Входи, Миха, ъходи, Теофил...
ТЕОФИЛ. Его еще нету?
СИЛЬВЕСТР. Не беспокойся, будет вовремя... Сказал, что будет без
пяти двенадцать, значит, так и будет... Незачем ему раньше
на улице показываться...
МИХА. Правда...
СИЛЬВЕСТР. Да вы, товарищи, что же замолкли? Кто же встречает
Новый год с серьезным лицом, с нахмуренным лбом? А что
же скажут соседи. ...Скажут — скучно встречали Новый год у
Сильвестра... Нужно попеть, пошуметь.
ТЕОФИЛ. Понимаем, понимаем!
СИЛЬВЕСТР. Наташа, ты бы спела нам...
НАТАША. Я стесняюсь.
СИЛЬВЕСТР. Нет, ты спой...
ТЕОФИЛ. Надо, надо спеть...
ПЯТЫЙ И ШЕСТОЙ. Просим, просим.
НАТАША (поет). Луна, луна! Надежда угнетенных... Осмелюсь я,
луна моя златая, спеть о страданиях моих!
ТРЕТИЙ. Ишь, стеснялась, а голос ласковый, как шелк.
НАТАША. Плыви сквозь облако, луна, свети, свети...
СИЛЬВЕСТР (входящему). Все в порядке, входи!
Ж
WL БУЛГАКОВ
ТЕОФИЛ. Никогда такого Нового года в Батуме не было...
КОЦИЯ (осторожно заглянул). Все в порядке?
СИЛЬВЕСТР. Все в порядке... Входи...
Наташа кончила петь.
РАБОЧИЕ. Молодец, Наташа... Молодец...
СИЛЬВЕСТР. Зови, хозяйка, к столу...
НЕВЕСТКА. Милости просим... Наташа, иди сюда...
СТАЛИН (входит, снимает башлык). Приветствую товарищей! Ну,
что же, не будем терять времени!
СИЛЬВЕСТР. Мы и не теряем... Хозяйка...
Невестка вносит суп.
ТРЕТИЙ. Вот это кстати...
СИЛЬВЕСТР. Постойте, товарищи... Надо сменить Порфирия. Он
давно уже томится во дворе. Кто пойдет?
ВОСЬМОЙ. Я пойду. Только дайте мне стакан вина.
СИЛЬВЕСТР. Получай стакан вина и кусок сыру. Поздравляю тебя
с Новым годом. А чокнешься ты с нами позже.
ДЕВЯТЫЙ (из внутренней двери). И мне стакан.
СИЛЬВЕСТР. Получай. И стереги. Теперь садимся... В тесноте, как
говорится, и не в обиде...
Садятся.
Какой же стол без тамады?
РАБОЧИЕ. Тулумбаша выбрать! Кто тамада?
СИЛЬВЕСТР. Предлагаю Миха избрать тамадой.
МИХА. Нет, Сильвестр!
СИЛЬВЕСТР. Меня нельзя... Мне, друзья, нужно поглядывать, хло-
потать...
РАБОЧИЕ. Правильно! Миха, Миха!
МИХА. Глас народа — глас Божий. Налейте же, братья, бокалы.
Гляди, Сильвестр, на часы...
СИЛЬВЕСТР. Без трех минут двенадцать...
В это время вдали послышалось глухо Мравалжамиер», и входит Порфирий.
Ему невестка дает стакан с вином.
Слышите? Новый год уже пришел к соседям... Идет он и к
нам...
МИХА. Слушайте меня! Вот он летит к нам на крыльях ночи —
Новый год. Мы его встречаем в рабочей семье. Что дал нам
старый год, мы хорошо знаем. Пожелаем же друг другу, чтобы
тысяча девятьсот второй принес счастье...
СИЛЬВЕСТР. Пришел!
МИХА. Мравалжамиер!
Все запели: Мравалжамиер!..»
МИХА. До дна! Чтобы ни одной старой капли не осталось в бокалах!
КОЦИЯ (Сталину). Ну, что же... все налицо... Начинай... (Делает
знак Михе.)
МИХА. Слово для тоста предоставляется товарищу Сосо...
СТАЛИН. Ну что же — тост так тост. Вот и пришел Новый год...
Пьем за него! Уходит старый год навеки, и в этот момент
мне хочется, чтобы мы оглянулись вокруг. Что видим мы
кругом себя? Несметные богатства, товарищи. Там, в порту,
на причалах стоят корабли, близ нас звезды, звезды... Богат-
ство! Богатство! В порту пароходы, и чрево их налито бесцен-
ной нефтью... Но кроме нефти есть в них и кое-что другое, и
это другое — человеческий пот и кровь! Кому же принадлежит
все это? Нефть принадлежит богачам Манташеву и Ротшильду,
а пот и кровь — ваши. В самом деле: кто создал все, что мы
видим вокруг нас?.. Это создал ты... и ты... и ты... все это
сделано руками рабочих. И что же, пользуется плодами своего
безмерного труда рабочий? Нет! Пользуются этим другие, а
он за свой непомерный труд не получает порой и корки хлеба!
Он не живет, он влачит свою жизнь, как каторжник влачит
свои цепи. Почему же создался такой странный порядок?
Почему это отдельные жалкие единицы — капиталисты при-
сваивают себе то, что создал рабочий? Ведь их немного, а
этих подъяремных рабочих тысячи, десятки тысяч! Причина
одна — они не объединены! И не одни они. Пойдемте в село.
Что мы увидим там? Там плодоносная земля, и вся она
принадлежит помещику, но обрабатывает ее крестьянин. Он
работает как вол и за это платит помещику подати, платит
подати попам, платит государству налог. И этих платящих и
работающих мужиков там целая армия идет, склоняясь над
плугом, а бездельников малая горсть! Почему же такой поря-
док ji там?.. (Послышались ему тихие голоса.)
РАБОЧИЙ (дежуривший, быстро появляется). Чужие идут, чужие!
(Скрывается.)
РАБОЧИЙ (появляется из внутренних дверей). Кто-то идет!.. (Скры-
вается.)
Порфирий припадает к окну.
СИЛЬВЕСТР. Молчи!.. (Рабочим.) Здоровье Михи... Здоровье тама-
ды! Алла верды!
ТЕОФИЛ. Да здравствует Новый год!
НАТАША (тронула струны). Мравалжамиер!
Все запели: Мравалжамиер!»
РАБОЧИЙ (входит). Прошли... все спокойно!
Мравалжамиер» прекращается.
СИЛЬВЕСТР. Сменяй его!
На смену уходит один из рабочих.
СТАЛИН. Такой порядок там потому, что крестьяне, так же как и
рабочие, не объединены. И пока они не объединятся, тьма
будет беспросветной, а положение безысходным. Пусть отдель-
ные группы рабочих попробуют не подчиниться воле Рот-
шильдов и Манташевых, пусть крестьянин откажется принести
свою подать помещику, он не добьется успеха, потому что
заступится за помещиков и заводчиков злая сила — прави-
тельство Николая. Произойдет это потому, что царь сам
крупный помещик, он сам капиталист, а правительство его —
приказчик помещиков и капиталистов. И этот приказчик
раздавит необъединенных рабочих! Но без боя с самодержа-
вием нам не жить, без боя нам не увидеть жизни. И этот бой
508
WL БУЛГАКОВ
ему придется дать. Кто победит в этом бою? В нем неизбежно
победит рабочий класс, лишь только объединится великая
сила, лишь только явятся организация, единение и дисцип-
лина. Тогда затрещит самодержавие в руках этой силы и
рухнет, и увидит рабочий и крестьянин свет настоящей жизни!
Я пью за этот день, товарищи! Вот вам мой новогодний тост!
Грянул аплодисмент.
РАБОЧИЙ. Здоровье того, кто нам принес эти слова, здоровье
товарища...
КАНДЕЛАКИ. Не надо называть, не надо...
СТАЛИН. Нет, нет, погоди... Эй, тамада, тост за хозяйку!
МИХА. Прошу прощения, наш пир немного необычен, а то мы
выпили бы за вас, как полагается, в первую очередь. Да
здравствует человек, не оставляющий нас ни в горе, ни в
радости! Да здравствует боевая женщина, женщина-товарищ!
Да здравствует наша хозяйка!
НЕВЕСТКА. Спасибо за честь.
Все: «Мравалжамиер!»
ПОРФИРИЙ (Сталину). Ты не хотел, чтобы пили за твое здоровье,
а мне никто не воспрепятствует выпить... Скажи мне, где был
ты раньше? Где ты был, наш пастырь? Они говорили, что
батумские рабочие темные, отсталые...
МИХА. Штрафую Порфирия! Неподчинение тамаде!
Все: «Неподчинение тамаде!»
СИЛЬВЕСТР. Тише!
СТАЛИН. Будут жертвы... Это знайте... Но нам придется принести
их, чтобы не было жертв худших... и больших. Но если
кто-нибудь падет в борьбе с тьмой, унижением, бесправием,
грабительством, он падет с сознанием, что миллионам людей
он помог подняться с тернистого пути, помог трудовому
народу, подобно Прометею, разорвать вековые цепи и выйти
к солнцу!
МИХА. Не хочу отныне после твоих слов умереть в постели! Не
хочу!
СИЛЬВЕСТР. Сменяй его!
Смена.
РАБОЧИЙ. Эх, пастырь наш пастырь! Не рано ли собрались мы
сбросить венец с царя?.. Эх, если бы сбылось это!
СТАЛИН. Ты доживешь.
ПОРФИРИЙ. Я верю в это, верю!
РАБОЧИЙ. Тише! Тише! Силибистро! Порядок!
СТАЛИН. Он скоро упадет. Венец его упадет в прах. Ты это увидишь.
А если я доживу, ты выпьешь со мною стакан вина. Согласен?
РАБОЧИЙ. Согласен!
СТАЛИН (Л/мко). Дай мне слово, тамада!
МИХА. Даю.
СТАЛИН. Товарищи представители рабочих нелегальных социал-
демократических кружков... Мы все здесь в сборе?
КАНДЕЛАКИ. Все...
СТАЛИН. Итак, я предлагаю вам, собравшимся на эту конференцию,
приступить к нашей организации. Организация должна иметь
руководящий центр. Нам необходимо мужество, но также
необходимы осторожность и большая конспирация, чтобы не
погубить дело. В руководящий этот центр должны войти
лучшие, надежнейшие, отборнейшие товарищи. Этот центр
будет называться комитетом Батумской организации россий-
ской социал-демократической рабочей партии и является ру-
ководителем нашей начинающейся борьбы. Он будет того
направления, о котором я вам уже говорил — он будет
ленинского направления.
Аплодисменты.
Называйте имена.
СИЛЬВЕСТР. Тихо, тихо... Наташа, поиграй, запой... и вы запойте...
МИХА. Сосо...
КАНДЕЛАКИ. Сосо...
МИХА. Силибистро...
РАБОЧИЙ. Канделаки.
НАТАТПА (м некоторые). Мравалжамиер... Мравалжамиер!..
СИЛЬВЕСТР (тихо). Итак, да здравствует батумский комитет и его
руководитель, наш дорогой учитель!..
РАБОЧИЕ. Да здравствует... (Запели.)
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног...
СИЛЬВЕСТР. Тише, тише...
СТАЛИН. Мы сделали сегодня все, что могли, так запоем же... будем
пировать и петь Хасан-Бегура...
Все запели «Хасан-Бегура».
СИЛЬВЕСТР. Пришел новый год, он несет нам битвы, и он же
несет нам новую жизнь... Ты правду сказал, Порфирий... Он
пастырь... и пойдем за ним туда, куда он поведет.
В окне далеко зарево, несколько времени его не замечают и пьют. Потом
послышались смутные голоса снаружи...
НАТАТПА. Зарево! Постойте...
МИХА. Где-то пожар!..
РАБОЧИЙ (вбегая). Пожар у Ротшильда!.. (Убегает.)
НЕВЕСТКА. Боже! Пожар!
КАНДЕЛАКИ. Где? Где? У Ротшильда?
Послышался конский топот. Во дворе кто-то крикнул: «Пожар!»
НЕВЕСТКА. Растет, растет...
КАНДЕЛАКИ. Надо бежать на пожар!
НЕВЕСТКА. Горе! Горе нам!
МИХА. Туда надо бежать. Помогать тушить!
Вдали послышался смутно колокол.
РАБОЧИЙ. Чего его тушить!
ПОРФИРИЙ. Зачем его тушить? Пусть горит кровопийское добро!
Туда ему и путь и дорога!
РАБОЧИЙ. Что плетешь? Без куска хлеба останемся!
РАБОЧИЙ. Тушить! Бежим помогать...
РАБОЧИЙ. Да ну его!..
Стук в окно, окно открывают, в окне — голова рабочего.
РАБОЧИЙ. Пируете, братцы? Вот те с Новым годом, с новым
счастьем! Ротшильд, язви его душу, горит! Лесопильный цех!
Все слизнет! Народ зовут, тушить! (Исчезает.)
РАБОЧИЕ. Тушить?
СТАЛИН. Товарищи! Слушайте меня: тушить! Тушить, всеми
мерами тушить! Слушай, Сильбистро. Сейчас все равно
тушить позовут! Но только потребуйте от хозяина вознаг-
раждение...
РАБОЧИЕ. Тушить!
Конский топот во дворе.
РАБОЧИЙ (вбегает). Сосо! Приказчик!
СТАЛИН. Легок на помине. Я же говорил. (Уходит внутрь.)
ПРИКАЗЧИК. Братцы! Не видите, что ли?! Лесопильный цех на
нашем заводе горит! Беда! Беда! Братцы, бросайте все, бегите
на завод, помогите!.. Наш же завод горит.
ПОРФИРИЙ. Чем он наш? Горит, да не наш...
СИЛЬВЕСТР. Мы же не пожарные...
ПРИКАЗЧИК. Платить директор будет! Платить будет щедрой
рукой! Спасайте завод, рабочие!
СИЛЬВЕСТР. Ну что же, бежим, айда!
Убегает, за ним рабочие.
ПРИКАЗЧИК (оставшимся). А вы что же, братья! Аль не жалко
завода?
Оставшиеся: «Мы — типографские...»
ПРИКАЗЧИК. Независимо! Независимо! Платить будет. Платить!
До копеечки. Чистоганом. Всех сзывает директор!
СТАЛИН. Платить? Ой ли! По списку?
ПРИКАЗЧИК. Икону сниму — по списку!
Оставшиеся: «Ну, люди!» Уходят.
ПРИКАЗЧИК. Вот беда! Ай беда! Мать пресвятая! Куда кинуться-то
еще? (Убегает.)
НЕВЕСТКА. Ай, ай! Ай! Что же есть-то будем? А! Горе, горе, горе!
(Уходит.)
Остается один Канделаки. Выходит Сталин в пальто, в башлыке.
КАНДЕЛАКИ. Что же ты показался ему?
СТАЛИН. Не беспокойся. Он сейчас от страху ничего не понимает.
Он сам себя не узнает в зеркале.
КАНДЕЛАКИ. Ты куда, Сосо?
СТАЛИН. На пожар.
КАНДЕЛАКИ. Ой, смотри, Сосо, полиция вся будет на пожаре.
СТАЛИН. Ничего они в суматохе не разберут. Идем!
Выходят.
Конец 3-й картины
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Кабинет кутаисского военного губернатора. Губернатор сидит за столом, читает
«Новое время» и, судя по всему, прочитанным недоволен.
АДЪЮТАНТ (входит). Срочная депеша, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Нуте-с?
АДЪЮТАНТ (читает). «Его превосходительству кутаисскому воен-
ному губернатору. Секретно. Доношу о небывало беспокойном
поведении рабочих на заводе Ротшильда. Батумский полицей-
мейстер Ловен».
ГУБЕРНАТОР. Пожалуйста! Опять. Ах, да. Ведь это на другом заводе
тогда пакость произошла?.. У меня уже путается в голове из-за
батумских сюрпризов.
АДЪЮТАНТ. Тогда, ваше превосходительство, на манташевском
бастовали.
ГУБЕРНАТОР. Безобразие! И притом форменное безобразие. (Чи-
тает телеграмму, барабанит пальцами, свистит.) И притом
хороша манера телеграфировать! Вот я, например, сижу перед
вами, вообразите — Соломон Мудрый — ничего не разберу!
Что это значит «беспокойное поведение»? Беспокойное пове-
дение может принимать различные формы, что подтвердит
вам любой врач. Можно, например, вскрикивать и заламывать
руки. Но если, предположим, я вас укушу или, скажем, начну
бить в кабинете стекла, это другой вид беспокойства. Как вы
полагаете?
АДЪЮТАНТ. Я полагаю, ваше превосходительство, что они заба-
стовку хотят устроить.
ГУБЕРНАТОР. Безобразие! Так так и надо телеграфировать: они
хотят... и это... как его... устроить... А то он своими телеграммами
только сеет во мне тревогу. Он нервирует. И что такое случилось
с Батумом! Было очаровательное место. Тихое, безопасное, а
теперь черт знает что началось! «Небывало беспокойное...»
Темно, воля ваша, темно. Пишет вот вроде этого. (Указывает
на газету.) «...Время, которое мы переживаем, исполнено глубо-
чайшего смысла». И все. Спрашивается, какого рода смысла
оно исполнено. Что это за смысл?.. Прямо на карту не моту
смотреть. Как увижу Батум, так и хочется, простите за выраже-
ние, плюнуть! Нервы напряжены как струны!
Пауза.
АДЪЮТАНТ. Что прикажете ответить полицеймейстеру, ваше пре-
восходительство?
ГУБЕРНАТОР. Прежде всего, чтобы он телеграфировал внятно.
Внятно-с.
АДЪЮТАНТ. Подробности?
ГУБЕРНАТОР. Ну да... э... нет, нет! Только, Бога ради, без этого
слова «подробности». Я знаю, он пришлет мне семь страниц
самых омерзительных подробностей. Просто: внятно. Что и
как?
АДЪЮТАНТ. Слушаю. (Выходит.)
ГУБЕРНАТОР (над газетой). Но какой смысл? Вот в чем весь
вопрос и штука.
АДЪЮТАНТ (входит). Телеграмма, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Пожалуйста.
АДЪЮТАНТ. «Вайнштедт уволил на Ротшильде триста семьдесят
пять человек. Полицеймейстер Ловен».
ГУБЕРНАТОР. Сколько?
АДЪЮТАНТ. Триста семьдесят пять.
ГУБЕРНАТОР. И опять — не угодно ли! Уволил! А почему уволил?
Зачем? Ведь он целую, так сказать, роту уволил. Позвольте,
этот Вайнштейн... это... э... директор?
АДЪЮТАНТ. Так точно. Вайнштедт.
ГУБЕРНАТОР. Это безразлично! А важно — причина и опять-таки
смысл увольнения... Смысл! Запросите!
АДЪЮТАНТ. Слушаю. (Выходит. Через некоторое время возвраща-
ется.) Телеграмма срочная.
ГУБЕРНАТОР. Да, да.
АДЪЮТАНТ (читает). «Следствие падения спроса на керосин
жестянках заводе Ротшильда Вайнштейном уволено триста
девяносто человек». Подпись: корпуса жандармов ротмистр
Бобровский.
ГУБЕРНАТОР. По крайней мере ясная телеграмма! Толково. Не-
приятная, но отчетливая телеграмма. Но позвольте: тут уже
появился какой-то Вайнштейн?
АДЪЮТАНТ. Просто опечатка, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Но в какой из телеграмм?
АДЪЮТАНТ. Это трудно сказать.
ГУБЕРНАТОР. Ну, конечно, это безразлично... А важно вот что...
«падения»... Ротмистр телеграфирует — триста девяносто,
там — триста семьдесят пять... а... впрочем, и это неважно!
А важно... э... Вторую телеграмму, пожалуйста.
АДЪЮТАНТ (читает). «На Сидеридисе неспокойно. Умоляю обра-
тить внимание Сидеридис».
ГУБЕРНАТОР. Так. Прежде всего и раньше всего: кто такой этот...
Сидери...
АДЪЮТАНТ. Сидеридис, ваше превосходительство...
ГУБЕРНАТОР. Позвольте: завод?
АДЪЮТАНТ. Гм... Да... Так точно.
ГУБЕРНАТОР. Керосин, конечно?
АДЪЮТАНТ. Так точно.
ГУБЕРНАТОР. И обратите внимание на стиль: Сидеридис... Сиде-
ридисе... О Сидеридисе! И конечно, это противное «неспокой-
но»! Что это они взяли за пошлую манеру так телеграфиро-
вать! Не всякая краткость хороша! Он умоляет меня! Вместо
того, чтобы умолять, он бы лучше толком сообщил, что там
такое! Дайте сюда... (Цишет на телеграмме.) Объяснения
запросите.
АДЪЮТАНТ. А на телеграмму Бобровского?
ГУБЕРНАТОР. А что же на телеграмму Бобровского? Что-с? Паде-
ния... Что я могу поделать? Я ж не могу закупить у него
керосин! Законы экономики... э... Губернатор не бог! Вообра-
зите: вот я сижу перед вами — Зевс всемогущий! К сведению!
АДЪЮТАНТ. Слушаю, (рыходит. Возвращается.) Полковник Трейниц.
ГУБЕРНАТОР. А! Просите! (Трейницу.) Очень рад, Владимир Эду-
ардович!
ТРЕЙНИЦ. Здравия желаю, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Прошу садиться, полковник. Очень, очень рад. Я
пригласил вас специально, чтобы... э... серьезно побеседовать
о... этом... Батуме.
ТРЕЙНИЦ. Понимаю.
ГУБЕРНАТОР. В течение самого короткого времени этот прелест-
нейший, ’можно сказать, уголок земного шара превратился...
черт знает во что.
ТРЕЙНИЦ. Да, в Батуме нехорошо.
ГУБЕРНАТОР. Ну вот видите!.. Сегодня меня буквально завалили
телеграммами одна неприятнее другой. Вопит этот... э... Сиде-
ридис!
ТРЕЙНИЦ. У него, к сожалению, есть основание вопить.
ГУБЕРНАТОР. Ну вот видите!.. Это какое-то непрерывное напряже-
ние... Я уж сегодня говорил... как струны... вибрация... Нужно
уяснить причины этого. Ведь всякое явление, согласитесь,
~ должно иметь причину... э... корень.
ТРЕЙНИЦ. Корни батумских явлений мне лично ясны.
ГУБЕРНАТОР. Ну вот видите! Прошу вас поставить меня в курс
дела.
ТРЕЙНИЦ. Слушаю. В Батуме, ваше превосходительство, работает,
по моим предположениям, одно лицо, а может быть, и
несколько лиц, являющихся опытными пропагандистами. Все
последние события, вне сомнений, представляют плоды имен-
но этой работы.
ГУБЕРНАТОР. Ну вот видите! Я полагаю, что у вас есть и более
точные сведения.
ТРЕЙНИЦ. Точными, ваше превосходительство, я, к сожалению, их
назвать не могу. Скорее это именно неточные пока сведения.
Но я уже знаю, с кем имею дело в батумской истории.
ГУБЕРНАТОР. С кем же?
ТРЕЙНИЦ. Агентура подтвердила вчера, что в Батуме Пастырь.
ГУБЕРНАТОР. Это еще кто?!.
ТРЕЙНИЦ. Это некий Иосиф Джугашвили.
ГУБЕРНАТОР. Ай-яй-яй...
ТРЕЙНИЦ. Слыхали, ваше превосходительство?
ГУБЕРНАТОР. Нет. Джугашвили... Кто же это такой?
ТРЕЙНИЦ. Года три назад его, ваше превосходительство, исключи-
ли из тифлисской семинарии. После этого он некоторое время
работал в Тифлисе же, в обсерватории, причем вскоре уже
сказались первые, так сказать, плоды его деятельности. Орга-
низация социал-демократического кружка на заводе Карапето-
ва в Тифлисе, группа, которая провела в главных железнодо-
рожных мастерских забастовки, работала под его руководством.
Прошлогодняя первомайская демонстрация в Тифлисе и так
далее. Забастовка на фабрике Бозеджянца, на конке у Кара-
петова, наконец, печатание.
ГУБЕРНАТОР. Я не могу понять, простите, как же тифлисский... э...
розыск не ликвидировал этого музыканта сразу?
ТРЕЙНИЦ. Почему музыканта?
ГУБЕРНАТОР. Вы сказали: служил в консерватории?
ТРЕЙНИЦ. Обсерватории.
ГУБЕРНАТОР. Да, да... Но это безразлично... А как же они так?..
Э... не обезвредили?..
||Ш М.5УЛГАКОВ
ТРЕЙНИЦ. Ваше превосходительство, наша тифлисская охранка
уже не раз покрывала себя бессмертной славой. Они, конечно,
потеряли его.
ГУБЕРНАТОР. Ай-яй-яй! Но как же так?.. Они же должны были... э...
ТРЕЙНИЦ. Ну, формально они сделали, что полагается. Обыск,
который, конечно, ничего подозрительного не дал. Они отнес-
лись неряшливо к этому лицу, плохо взяли его в проследку,
и он ушел в подполье.
ГУБЕРНАТОР. Ай-яй-яй. Как же теперь?..
ТРЕЙНИЦ. Да теперь будет значительно труднее. Не раскусили...
Да вот, не угодно ли... я запрашивал их недавно. Вот ответы...
На мою телеграмму о приметах они отвечают буквально:
«Джугашвили. Телосложение среднее... голова обыкновенная...
голос баритональный. На левом ухе родинка». Все.
ГУБЕРНАТОР. Ну, скажите. У меня ведь тоже обыкновенная голова!
Вообще все эти приметы совершенно подходят ко мне... Да
позвольте! Да, да. Ведь у меня тоже родинка на левом ухе!
Ну да! (Цодходит к зеркалу.) Положительно это я.
ТРЕЙНИЦ. Ну, не совсем так, ваше превосходительство... Даль-
ше — телеграфирую — сообщите впечатление, которое про-
изводит его наружность. Не угодно ли — ответ: «Секретно...
Наружность упомянтого лица никакого впечатления не про-
изводит».
ГУБЕРНАТОР. Ну, скажите! Действительно... это... э... я не понимаю,
что нужно для того, чтобы... ну, скажем, чтобы я произвел на
них впечатление? Неужели чтобы у меня из ноздрей валил
дым и пламя! Но, однако, придется заняться этим э... семи-
наристом серьезно.
ТРЕЙНИЦ. Он теперь уже не семинарист, он с прошлого ноября
член тифлисского комитета РСДРП...
ГУБЕРНАТОР. Виноват?..
ТРЕЙНИЦ. Российской социал-демократической рабочей партии.
ГУБЕРНАТОР. Так это, стало быть, э... важное лицо?
ТРЕЙНИЦ. Да, это опасный человек.
ГУБЕРНАТОР. И по вашим сведениям, он в Батуме?
ТРЕЙНИЦ. Да. Должен предупредить, ваше превосходительство, что
движение там пойдет на подъем.
ГУБЕРНАТОР. Да, это неприятно... Что же теперь вы намерены
предпринять?
ТРЕЙНИЦ. Через час я, ваше превосходительство, уезжаю в Батум.
В два двадцать пять.
ГУБЕРНАТОР. Очень, очень хорошо. Желаю вам полного успеха.
ТРЕЙНИЦ. Честь имею кланяться, ваше превосходительство. (Вы-
ходит .)
Губернатор подходит к зеркалу, рассматривает ухо, потом садится. Скрипнула
дверь.
ГУБЕРНАТОР (вздрогнув). Телеграмма?
АДЪЮТАНТ. Нет, ваше превосходительство. К вам господин Вайн-
шед.
ГУБЕРНАТОР. Тот самый? Сам приехал? Что такое! Просите его.
АДЪЮТАНТ. Прошу вас... (Выходит.)
Входит Ваншейдт. В руках у него измятый котелок. Он в пальто.
Ш
БАТУМ
ВАНШЕЙДТ. Ваше превосходительство...
ГУБЕРНАТОР. Прошу садиться. Очень рад. Вы из Батума?
ВАНШЕЙДТ. Из Батума, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Вы директор ротшильдовского завода?
ВАНШЕЙДТ. Директор, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Да, простите: как, собственно, точно ваша фамилия...
Вайнштейн или Вайнштед?..
ВАНШЕЙДТ. Ваншейдт, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Те де?
ВАНШЕЙДТ. Де те.
ГУБЕРНАТОР. А, ну, вот видите. Ну, это уже совсем по-новому...
Но что же вы так официально?.. Э?.. в верхней одежде? Не
угодно ли вам снять пальто?..
ВАНШЕЙДТ. Я извиняюсь: у меня рукав в пиджаке с корнем
оторван... Я прямо с завода, не заезжая на квартиру, кинулся
в поезд и к вам. (Снимает пальто. Правый рукав пиджака
оторван.)
Ваншейдт идет к вешалке, вешает пальто.
ГУБЕРНАТОР. Что же случилось?.. На вас лица нет...
ВАНШЕЙДТ. Ваше превосходительство! Ужас, ужас, ужас... На
заводе полный бунт! Пришлось уволить триста восемьдесят
девять человек.
ГУБЕРНАТОР. Триста восемьдесят девять! Большое количество!
Вследствие падения спроса?
ВАНШЕЙДТ. Вы угадали, ваше превосходительство. Полное паде-
ние. И они, рабочие, устроили ад!
ГУБЕРНАТОР. Чего же они хотят?
ВАНШЕЙДТ. Они, конечно, хотят, ваше превосходительство, чтобы
их обратно приняли.
ГУБЕРНАТОР. Так, так, так...
ВАНШЕЙДТ. Но этого мало, ваше превосходительство, они требо-
вания выставили...
ГУБЕРНАТОР. Требования? А... мы разобрались уже в этом вопросе.
Конечно, агитаторы?
ВАНШЕЙДТ. Ваше превосходительство. Там туча агитаторов! Вы
не можете себе представить, ваше превосходительство, что там
делается!
ГУБЕРНАТОР. Вы пробовали повлиять на них?
ВАНШЕЙДТ. Вчера, ваше превосходительство, пробовал.
ГУБЕРНАТОР. Ну-с?..
ВАНШЕЙДТ. Они меня кровопийцей назвали!
ГУБЕРНАТОР. Что такое? Что же вы?
ВАНШЕЙДТ. Что же... не на дуэль же мне их вызывать. Я еле из
конторы выскочил, хватали за пиджак!.. Угрожали лишить
жизни, ваше превосходительство!
ГУБЕРНАТОР. Что же потом?
ВАНШЕЙДТ. Не помню! Только помню, что в поезд попал, а как
попал... ужас. Стынет в жилах кровь.
ГУБЕРНАТОР. Но это чудовищно же! Безобразие. Вы в список этих
уволенных поместили, я надеюсь, самых беспокойных?
ВАНШЕЙДТ. Само собой разумеется. Я захватил список, ваше
превосходительство. Вы увидите, какие это люди. (Роется в
карманах, лицо его начинает выражать недоумение. Вытаски-
вает листок, впадает в смятение.) Это уже прямо чудеса! Как
же это так...
ГУБЕРНАТОР. Что такое?
ВАНШЕЙДТ. Ваше превосходительство. (Подает листок.) Читайте
сами...
ГУБЕРНАТОР. Но позвольте... Это же прокламация?!
ВАНШЕЙДТ. Конечно прокламация, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Какая наглость... э...
ВАНШЕЙДТ. А где же список? Списка нет... (Идет к вешалке, шарит
в карманах, вытаскивает другой листок.) Пожалуйста, ваше
превосходительство, еще одна.
ГУБЕРНАТОР. Каким же образом... э... это к вам попало?
ВАНШЕЙДТ. Не знаю, ваше превосходительство. (Вспоминает.) Вот
так: я зашел в контору... повесил пальто...
ГУБЕРНАТОР. Да... я вижу, что у вас дело зашло далеко...
ВАНШЕЙДТ. Прошу войска на завод, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Гм... сколько же вам нужно войск на завод?
ВАНШЕЙДТ. Два батальона!
ГУБЕРНАТОР. Помилуйте, господин Вайнштейн!..
ВАНШЕЙДТ. Меньше нельзя, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Господин Ваштед... Два батальона! У вас сколько в
Батуме заводов?
ВАНШЕЙДТ. Одиннадцать.
ГУБЕРНАТОР. Ну вот-с!.. Ведь это... Ведь это двадцать два баталь-
она, а двадцать два батальона, господин Вайнштедт, это пять
с лишним полков, больше дивизии! А если к этой дивизии
придать, как полагается, конный дивизион артиллерии, а
госпиталя, интендантство? Я понимаю серьезность вашего
положения и, конечно, дам вам стражников...
ВАНШЕЙДТ. Сколько дадите, ваше превосходительство?
ГУБЕРНАТОР. Пять человек.
ВАНШЕЙДТ. Дайте сорок.
ГУБЕРНАТОР. Шесть...
ВАНШЕЙДТ. Ваше превосходительство, тридцать пять!
ГУБЕРНАТОР. Помилуйте, господин Ваншейдт, мне не жаль страж-
ников. Но... ну семь...
ВАНШЕЙДТ. Ваше превосходительство, пятнадцать...
ГУБЕРНАТОР. Господин Вайнштейн!
АДЪЮТАНТ. Срочная, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Нут-с?
АДЪЮТАНТ (уитает). «Кутаисскому военному губернатору. Копия:
жандармское управление, полковнику Трейницу. Батуме заба-
стовал ротшильдовский завод. Полностью стали все цеха.
Ожидаю беспорядков Батуме. Ротмистр Бобровский».
ГУБЕРНАТОР. Что?!.
ВАНШЕЙДТ. Вот, ваше превосходительство!
ГУБЕРНАТОР. Сколь... времени? Э...
АДЪЮТАНТ. Половина третьего.
ГУБЕРНАТОР. Ушел! Казака сейчас же на вокзал! Вагон с парово-
зом мне экстренно! Я еду в Батум... И это... дайте срочную
командиру седьмого кавказского батальона...
АДЪЮТАНТ fyxodx). Слушаю!
ЙАТУМ
ВАНШЕЙДТ. Я с вами, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Что?! Да, да...
АДЪЮТАНТ (входя). Срочная...
ГУБЕРНАТОР. Ну!
АДЪЮТАНТ. «Панаиота побили на Сидеридисе. Сидеридис».
ГУБЕРНАТОР. Что же это такое?! Я вас спрашиваю... Это еще что?..
Какой Панаиот... Что это значит?.. Почему побили? Телегра-
фируйте этому Сидеридису, чтобы он перестал телеграфиро-
вать глупости... Кто это Панаиот?
ВАНШЕЙДТ. Панаиот, ваше превосходительство, это главный при-
казчик у Сидеридиса. .
ГУБЕРНАТОР. Так... черт... так... телеграфируй — почему побили?!
Шинель мне!..
Вбегает курьер с шинелью. Ваншейдт бросается к своему пальто. Губернатор
надевает пальто.
Зачем побили? Ведь если побили, значит есть же какой-нибудь
смысл в этом избиении! Какой смысл в этом избиении,
подкладка... цель... Смысл!
Уходит поспешно, и Ваншейдт бросается за ним.
[КАРТИНА ПЯТАЯ]
Ночь ветреная и дождливая. Кладбище. Из-под земли слабый свет. В свежей,
только что вырытой могиле сидит с фонарем Илларион, доканчивая работу.
Показывается Канделаки. Подходит к могиле, свистит. Из ямы свист.
Показывается голова Иллариона.
КАНДЕЛАКИ. Здравствуй, Илларион.
ИЛЛАРИОН. Здорово. Не боишься ночью ходить по кладбищу? А
вдруг тебя покойник схватит?
КАНДЕЛАКИ. Здорово. А ты все копаешь?
ИЛЛАРИОН. Каждый работает по своей специальности. Мне судьба
такую специальность послала, я и зарабатываю хлеб.
КАНДЕЛАКИ. А чего ночью работаешь?
ИЛЛАРИОН. Завтра утром хоронить будут. Должно быть все готово
заблаговременно. Красивые похороны будут. Учитель помер
один.
КАНДЕЛАКИ. Ты все не того, кого надо, хоронишь...
ИЛЛАРИОН. А я этим не распоряжаюсь. Кого присылают, того я
и хороню.
КАНДЕЛАКИ. Похоронил бы ты нашего губернатора.
ИЛЛАРИОН. Пожалуйста, пожалуйста. Присылайте, я по первому
разряду ему могилу вырою. Могу и полицеймейстера, и око-
лодочного. Мест свободных сколько угодно. А что губернатор
тебе так надоел?
КАНДЕЛАКИ. Завтра приезжает.
ИЛЛАРИОН. К Ротшильду, конечно?
КАНДЕЛАКИ. Ну да.
ИЛЛАРИОН. Значит, он ваш беспорядок будет приводить в порядок.
Завтра у Ротшильда будет большая дискуссия. А что ты от
меня хочешь? Ведь он живой губернатор? Значит, не по моему
ведомству.
М.5УЛГАКЖ1
КАНДЕЛАКИ. На кладбище больше никого нет?
ИЛЛАРИОН. Я и (указывает на памятники) они.
КАНДЕЛАКИ. Меня командировал комитет к тебе сообщить, что
сейчас будет здесь экстренное собрание.
ИЛЛАРИОН (вылез из ямы, смотрит в небо). Хорошо. Надо, чтобы
дождик опять пошел. Следующие требования с моей стороны:
первое — очень недолго.
КАНДЕЛАКИ. Это почему так?
ИЛЛАРИОН. Позавчера был городовой.
КАНДЕЛАКИ. Ну... э... может, совсем нельзя...
ИЛЛАРИОН. Он подозрительного ничего не нашел. Но, понимаешь,
на меня смотрел с отвращением.
КАНДЕЛАКИ. Гм... ну ладно.
ИЛЛАРИОН. Второе: попрошу не курить.
КАНДЕЛАКИ. Ну, ладно, ладно. Ну, я скажу, что можно входить.
(Уходит.)
Илларион уходит к себе в сторожку. Через некоторое время к могиле
пробирается Теофил... За ним Герасим, потом появляется Сталин и
другие.
Илларион с метлой, его игра.
СТАЛИН. Здравствуй, товарищ.
ИЛЛАРИОН. Здравствуй.
СТАЛИН. Ты сторож?
ИЛЛАРИОН. Видишь — метла. (Уходит.)
СТАЛИН (Геофилу). Проверенный человек?
ТЕОФИЛ. А он производит на тебя плохое впечатление?
СТАЛИН. Нет, скорее напротив.
КАНДЕЛАКИ. Экстренное заседание батумского комитета объявляю
открытым. В порядке дня: вопрос о предъявлении наших
требований губернатору. Предупреждаю, что собрание должно
закончить как можно скорее, поэтому прошу быть краткими.
СТАЛИН. Прошу...
ИЛЛАРИОН. Прошу мне слово...
КАНДЕЛАКИ. Ну...
ИЛЛАРИОН. Попрошу не курить!
ТЕОФИЛ. Почему? Тут никого нет на две версты кругом.
ИЛЛАРИОН. А я прошу не курить!
СТАЛИН. Он совершенно прав. Будем дисциплинированны.
Илларион уходит.
СТАЛИН. Я попрошу слова. Итак, завтра скромный Батум осветит
лучами своего величия господин губернатор. С чем он при-
едет? Я вам скажу заранее, товарищи. Он приедет с тем, чтобы
доказать вам, что слуга самодержавия действует в тесной связи
с капиталистами. И он докажет вам это. Но что-то должны
доказать ему и рабочие...
ПОРФИРИЙ. И они это ему докажут.
КАНДЕЛАКИ. Погоди!..
СТАЛИН. Они должны доказать ему, что сплоченная рабочая масса
непобедима. Мы должны знать, что для нас уже нет шагов
назад и не может быть, потому что если мы сдадимся, сделаем
этот роковой шаг отступления, это будет непоправимой ошиб-
кой. От своих требований не отступать.
Ж
БАТУМ
ГОЛОСА. Правильно!
СТАЛИН. Теперь о завтрашнем дне: первое, что нужно сделать...
(Осторожно закуривает,)
ИЛЛАРИОН (появляется из-за памятника). Кто говорил про дис-
циплину? Кто? А ты сам первый ее нарушаешь... Я говорил
Канделаки, что был городовой! А если полиция спросит: что,
у тебя покойники курят? Посетители не курят. Кто курит?
СТАЛИН. Я окурок в карман положу...
ИЛЛАРИОН. Не надо мне карман! Вы огонь зажигаете на кладбище
ночью!
СТАЛИН. Извини, пожалуйста, ты прав... Первое, что нужно сделать,
это точно назначить, кто будет завтра и о чем говорить, потому
что, конечно, всем он вам кричать не даст, да этот крик и
бесполезен. Но зрелище, которое он увидит, ему должно быть
полезно. До утра надо принять все меры, чтобы завод пришел
весь до последнего человека. Это пусть он увидит. Это ему
полезно.
ГОЛОСА. Верно!
КАНДЕЛАКИ. Это мы сделаем.
СТАЛИН. Итак, первое требование, как известно, заключается в том,
чтобы вернули на завод всех триста восемьдесят девять уво-
ленных. До единого человека. И конечно, всем им уплатили
бы за прогул. Кто же будет говорить по этому вопросу?
ПОРФИРИЙ. Я предлагаю Теофила.
КАНДЕЛАКИ. Кто-нибудь против этого есть?
ГОЛОСА. Нету.
СТАЛИН. Следующее требование — сбавить штрафы. Кто по этому
вопросу?
КАНДЕЛАКИ. Все пункты.
СТАЛИН. .Нет, я предлагаю еще один пункт. Вот какой: когда
рабочие работают...
ГОЛОСА. Что? Что работы нет, а жалованье идет?!
ТЕОФИЛ. Помилуй, Сосо, что ты говоришь! Да ни за что в жизни
они не примут такое требование...
Пошел дождь.
СТАЛИН. И я знаю, что такое требование они не примут. Но
все-таки нужно, чтобы оно было предъявлено. И вот почему.
Ведь это же право всякого животного. И надо, чтобы вы
показали им, что рабочие это понимают. Скажите им, что
когда лошади стоят в конюшне, их все-таки кормят. А вы им
скажите, что вы люди!
ТЕОФИЛ. Я скажу!
ИЛЛАРИОН. Пора вам расходиться. Мне эта ночь не нравится.
Лучше от греха расходитесь. Все сказали?
СТАЛИН. Все. Ну, товарищи, пожелаем же друг другу, чтобы мы
победили в этих грядущих боях.
КАНДЕЛАКИ. Расходитесь.
Расходятся.
!В тексте авторская помета: Дальнейшие требования.
М» БУЛГАКОВ
СТАЛИН (Иллариону). До свидания, товарищ. Очень приятно было
познакомиться. Скажи, ты, наверное, сам некурящий?
ИЛЛАРИОН. Некурящий.
СТАЛИН. Так я и думал. А я, понимаешь ли, никак не могу
отвыкнуть. Прямо не могу работать без папироски. Говорят,
что конфеты надо есть...
ИЛЛАРИОН. И конфеты нельзя есть, потому что бумажками насо-
рят и следы все равно будут.
СТАЛИН. Я в данном случае не про кладбище говорю, а вообще
про курение.
ИЛЛАРИОН. А вообще кури сколько угодно!
СТАЛИН. До свидания.
ИЛЛАРИОН. До свидания.
Илларион один на кладбище. Идет в сторожку, там вспыхнула на короткое
время свечка. Потом погасла. Дождь то накрапывает, то прекращается. Потом
вспыхнул электрический фонарь, погас. Наконец показывается околодочный
и городовые.
Околодочный стучит в сторожку.
ИЛЛАРИОН. Кто там? Что тебе нужно ночью?
ОКОЛОДОЧНЫЙ. Ну, открывай, открывай! Нечего!
ИЛЛАРИОН (выходит, кутаясь в одеяло). Что случилось? Кто
помер?
ОКОЛОДОЧНЫЙ. Ты что же это, спишь?
ИЛЛАРИОН. Конечно сплю. Все люди ночью спят.
ОКОЛОДОЧНЫЙ. Пусти-ка! (Зажигает фонарь, входит с городовым
в сторожку.)
ИЛЛАРИОН. Что такое? Я не понимаю!
ОКОЛОДОЧНЫЙ. А то, что караулишь плохо! Вот что!
ИЛЛАРИОН. Я караулю плохо? Пожалуйста, пересчитайте: все на
месте! Никто не воскрес, ни одного не украли. Я не понимаю,
что вы хотите? Почему будите меня?
ОКОЛОДОЧНЫЙ. Ты смотри у меня! У тебя ходят тут по ночам!
ИЛЛАРИОН. Этого не может быть! В такой компании живу, где
один я могу ходить. Остальные не способны. Что вы меня
под дождем держите! (Цоворачивается и уходит в сторожку,
хлопнув дверью.)
ОКОЛОДОЧНЫЙ. Дурак!..
Занавес
КАРТИНА V
Полусгоревший цех на заводе Ротшильда. Толпа рабочих. Отдельно полицеймей-
стер, Трейниц, Ваншейдт, околодочный и Кякива.
ГУБЕРНАТОР [СМАГИН]. Здравствуйте, господа!
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР [ЛОВЕН]. Здравия желаю, ваше превосходи-
тельство!
ГУБЕРНАТОР. Это что же? Целая толпа, как я вижу?..
Полицеймейстер вздыхает.
ГУБЕРНАТОР. Безобразие... Здравствуйте, рабочие!
S21
БАТУМ
Молчание.
Безобразие! (Увидев Кякиву.) Это кто такой?
ТРЕЙНИЦ. Переводчик при жандармском управлении, ваше пре-
восходительство.
КЯКИВА. Кякива, ваше превосходительство.
СМАГИН. Безобра... А, хорошо!.. Вы будете им... это... будешь,
любезный, им... вы будете переводить... Ну-с, выпустите вперед
главных!
Толпа (на грузинском и русском языках): <У нас нету главных! Мы все тут
главные, все одинаково терпим! Все!»
КЯКИВА (губернатору). Они, ваше превосходительство, говорят, что
нету главных... Все одинаково, говорят...
ГУБЕРНАТОР. Что это значит — одинаково?
КЯКИВА. Что значит?! (Кричит по-грузински.)
ГУБЕРНАТОР. Не могут же объясняться сразу полторы тысячи
человек!
[КЯКИВА. Не могут, ваше превосходительство.]
ГУБЕРНАТОР. Так пусть выпустят вперед тех, кто изложит их
желания.
Кякива переводит толпе эти слова. Выходят Геронтий и Порфирий.
ГУБЕРНАТОР. Попробую подействовать на них мерами кротости.
Полицеймейстер вздыхает.
ГУБЕРНАТОР. Ну, вот так-то лучше. Потолкуем, разберемся в
ваших нуждах...
КЯКИВА. Так лучше. Да.
ГУБЕРНАТОР (Геронтию). Ну, говори, что у вас тут? Чем это вы
недовольны? И я приму все меры... э... Поставь нас, так
сказать, в курс событий, объясни суть дела1.
ГЕРОНТИЙ. Первое, чтобы всех уволенных обратно. Второе: плохо
живем, очень плохо живем. Мучаемся.
КЯКИВА. Очень плохо, говорит, живут.
ГУБЕРНАТОР. Я понимаю...
Толпа: «Живем плохо, плохо живем. Плохо живем!»
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. Тише вы! Один будет говорить.
ГЕРОНТИЙ. Из сил мы выбились. Не может человек работать по
шестнадцать часов в сутки!..
СМАГИН. Но, позволь... сколько же времени вы хотели бы работать?
Э...
ГЕРОНТИЙ. Десять часов.
Толпа: «Десять часов.» Гул.
ГУБЕРНАТОР. Как это так десять?
КЯКИВА (по-грузински). Как это так десять? (По-русски) Почему
десять?
1 Помета в тексте: Требования — стр. 43 и 91 Б. Д. («Батумская демонстрация
1902 года». — Ред.)
ГУБЕРНАТОР. Но впрочем, дальше, излагай ваши требо... жела-
ния.
Геронтий вынимает бумагу. Трейниц внимательно косится на эту бумагу.
ГЕРОНТИЙ. Накануне праздничных дней работу заканчивать в
четыре часа пополудни...
ГУБЕРНАТОР. Гм...
ГЕРОНТИЙ. Всем поденным рабочим прибавить двадцать ко-
пеек.
ВАНШЕЙДТ (полицеймейстеру). Вы слышали — двадцать копеек!
Полицеймейстер вздыхает.
ГЕРОНТИЙ. Не штрафовать без разбору. Штрафуют! Штрафы не
должны превышать трети жалованья!
Кякива переводит.
Толпа: «Замучили штрафами! Замучили!»
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. Тише!
ВАНШЕЙДТ. Это неправда, ваше превосходительство!
Шум в толпе.
ГЕРОНТИЙ. И мы требуем, чтобы с нами обращались как с
людьми!.. Ругают нас и бьют нас!
ГУБЕРНАТОР. То есть как? (Ваншейдту.) Э...
ВАНШЕЙДТ. Я никогда не видел! ... Этого не может быть! Клевета!
РУССКИЙ РАБОЧИЙ. Не может быть? А вы посмотрите!
Из толпы выбегает рабочий-грузин, сбрасывает башлык, с головы, показывает
лицо в кровоподтеках и ссадинах, что-то выкрикивает по-грузински, потом
по-русски.
ИЗБИТЫЙ. Палкой, палкой!
ГУБЕРНАТОР (Ваншейдту). Э...
ВАНШЕЙДТ. В первый раз вижу... Может быть, он что-нибудь
украл?
РУССКИЙ РАБОЧИЙ. Он щепку взял на растопку... Цена этой
растопке одна копейка на базаре. Били сторожа, как ломовую
лошадь... Все свидетели! Били!
Толпа: «Били! Видели мы! Били!» Гул.
ВАНШЕЙДТ. Я же, ваше превосходительство, не могу ответить...
Сторожа могу уволить...
РУССКИЙ РАБОЧИЙ (Ваншейдту). Кровопийца!
Толпа: «Кровопийца!»
ВАНШЕЙДТ. Вот, ваше превосходительство, в точности так, как я
и говорил: я — кровопийца! Как вам это понравится?!
ГУБЕРНАТОР. Прекратить это безобразие!
ПОЛИЦМЕЙСТЕР. Тише!
Послышались полицейские свистки.
СМАГИН (Терентию). Всё?
ПОРФИРИЙ. Нет, есть еще последнее требование: когда мы рабо-
таем, получаем полную плату, но если на заводе временно не
«№
БАТУМ
будет работы, чтобы устроить смену и чтобы смена не рабо-
тающая получала бы половину платы1.
СМАГИН. Что?
Молчание.
Я спрашиваю: что такое? Я ослышался или ты, дружок,
угорел? Переведи ему!
Кякива вертит укоризненно пальцами перед лбом, показывая, что Порфирий
угорел.
ГУБЕРНАТОР. Где же это видано, чтобы рабочий не работал, а
деньги получал? Я просто... э... не понимаю... я к здравому
смыслу обращаюсь!
Порфирий раздельно и внятно начинает говорить по-грузински. Толпа затихла.
ГУБЕРНАТОР (Кякиве). Переведи!
КЯКИВА Он, я извиняюсь, ваше превосходительство, говорит, про
ваших лошадей...
ГУБЕРНАТОР. Ничего не понимаю! Каких таких лошадей?..
КЯКИВА. Он говорит, что вы, ваше превосходительство, когда на
лошадях ездите, кормите их, а когда они в конюшне стоят,
тоже ведь кормите. А то иначе, говорит, околеют и вам не на
чем будет ездить. А разве, говорит, человек недостоин, чтобы
его кормили? Разве он хуже лошади?
Молчание.
ТРЕЙНИЦ (тихо, полицеймейстеру). Ну, понятно, чья это выдумка.
Не будет добра в Батуме!..
Полицеймейстер вздыхает, качает головой.
ГУБЕРНАТОР. Это что-то... нелогичное совершенно... Возрази ему,
то есть переведи... лошади лошадями, а люди это совсем
другой, так сказать, предмет. (Порфирию, укоризненно.) Драго-
ценнейший дружок!.. Переведи!
КЯКИВА (Порфирию). Драгоценнейший дружок!..
ГУБЕРНАТОР. Что же ты, черт тебя возьми? Разве так переводят?
КЯКИВА. Он понимает, ваше превосходительство! «Драгоценней-
ший дружок» так и будет на всех языках — драгоценнейший
дружок!..
ГУБЕРНАТОР. Пошел вон!!
Кякива скрывается.
ГУБЕРНАТОР. Что такое?! (Трейницу.) Я не совсем понимаю, пол-
ковник... это какой-то идиот! Неужели жандармское управление
не могло найти другого? Это попугай!
ТРЕЙНИЦ (сухо). До сих пор он, ваше превосходительство, работал
толково...
ГУБЕРНАТОР. Не понимаю-с! (Рабочим.) Нет-с, друзья мои... Это
невиданно и неслыханно!
1 Помета в тексте: см. Б. Д., стр. 29.
||Ы м+булгаков
РУССКИЙ РАБОЧИЙ. А Путиловский?
ГУБЕРНАТОР. Что Путиловский?.. Э?..
РУССКИЙ РАБОЧИЙ. Когда Путиловский сгорел, пока новый
отстроили, рабочие получали половину жалованья...
ГУБЕРНАТОР. Это... Путиловский это... Путиловский... а тут это
совершенно невозможно! Да-с!.. Нет, друзья мои, я вижу, что
кто-то вас смутил, пользуясь вашей доверчивостью, и э...
требования ваши чрезмерны, чудовищны и нелепы... Насчет
побитого будет проведено строжайшее расследование, и, все-
конечно, виновный понесет заслуженную кару... А требования
ваши... нет... Куда он девался, черт его возьми? (Кякиве.) Что
ты стоишь как истукан? Переведи!
Кякива кричит толпе по-грузински. Гуд.
Что ЭТО ОНИ?
КЯКИВА. Они не хотят...
ГУБЕРНАТОР. Друзья мои! Как отец, обращаюсь к вам, и притом
отец родной: прекратите забастовку и станьте на работу! Любя
вас всей душой и жалея, говорю!
Кякива переводит. Гул, шум.
РУССКИЙ РАБОЧИЙ. Не станем на работу, если требования не
удовлетворят!
Толпа: «Не станем на работу!»
Шум. Свистки.
ГУБЕРНАТОР. Ах так?.. Ну, так вот что: предупреждаю, что если
завтра, как дадут гудок, не станете на работу, я вас... по этапу...
в Сибирь!
ТРЕЙНИЦ. Давно бы так...
КЯКИВА (толпе). Сибирь!
ПОРФИРИЙ. Не станем на работу!
Шум, свист.
ГУБЕРНАТОР. Ах вот как?! Бунт? (Указывая полицеймейстеру на
Порфирия, Геронтия и русского рабочего.) Арестовать зачин-
щиков! Арестовать!
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР (городовым). Берите их!
Городовые устремляются вперед.
РУССКИЙ РАБОЧИЙ. Вон оно что! Выманил вперед, говорит —
поговорим, а потом брать?! Товарищи! Полюбуйтесь на отца
родного губернатора!
Толпа вскричала: «Берите и нас! Берите!»
ГУБЕРНАТОР. Эй, стражников сюда!
Выбегают стражники, хватают выбежавших.
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР. И этого бери! И этого!
Ваншейдт убегает.
ГУБЕРНАТОР. Убрать толпу! Очистить двор!
РАБОЧИЕ. Берите! Берите!
КАТУМ
ПОРФИРИЙ. Сажайте всех!
ГУБЕРНАТОР. Лошадей мне!!
Занавес
КАРТИНА VII
Утро мартовское. Площадь перед зданием пересыльной казармы. Большие ворота,
забор. В окнах казарм смутно мелькают лица за решетками. Иногда доносится
из казармы песня, обрывается. Временами гул.
На площади перед казармами Ловен, околодочный, жидкая группа городовых;
Ловен и околодочный хмуры, поглядывают вдаль. Издали сперва чуть слышный
вначале, а потом нарастающий гул очень большой приближающейся толпы. Она
подходит с песнями и трудно различимыми выкриками. Ловен проявляет беспо-
койство. В казарме услышали приближение. Гул. Полицейский свисток за воро-
тами. Голос: «Отойди от окна!» С другой стороны послышался стук подлетевших
фаэтонов. Ловен подтягивается, берет под козырек. Поспешно выходят Дрягин,
Зейдлиц, два жандарма, Кади ков1.
ДРЯГИН. Идут?
ЛОВЕН. Так точно. Идут. (Вздыхает.)
ДРЯГИН. Много их?
ЛОВЕН. Тысяч до двух...
ДРЯГИН. Черт знает что такое... (Оглядывается, подзывает жан-
дарма.) Беги к капитану Антадзе, скажи, чтобы вел роту сюда.
ЖАНДАРМ. Слушаюсь, ваше превосходительство! (Убегает.)
ЗЕЙДЛИЦ (вынув бинокль, буравит глазами приближающуюся толпу.
Лицо его вспыхивает радостью. Он обращается к жандарму).
Смотри-ка... рядом с вожаками... в башлыке... Видишь?
ЖАНДАРМ. Ника... Так точно. Вижу.
ЗЕЙДЛИЦ. Чужой? Или ротшильдовский?
ЖАНДАРМ. Кажись... Так не помню... Кажись, чужой...
ЗЕЙДЛИЦ (Кадикову). Башлык чужой?
КАДИКОВ. Чужой башлык... так точно.
ЗЕЙДЛИЦ. Кто флаг несет?
КАДИКОВ. Хиримьянц... ротшильдовский...
ЗЕЙДЛИЦ. Так, так... (Црячет бинокль, обращается к Ловену^ Вот
она, птица! Видите, полковник?.. Вон рядом с флагом... Теперь
все понятно...
Ловен вздыхает.
ЗЕЙДЛИЦ. Надо будет потеснить толпу, полковник, и когда начнет-
ся кутерьма, этого взять непременно. Это он и есть...
ЛОВЕН. Может, из рабочих...
ЗЕЙДЛИЦ. Положитесь на мой глаз. Еще не обманывал ни разу.
Я хорошо знаю этих господ. Надо отрезать его и взять...
ЛОВЕН. Толпа велика...
ЗЕЙДЛИЦ. Надо, надо, полковник... фКандарму) Руководи городо-
выми, брать, брать этого в башлыке, рядом с флагом...
Шум разрастается неимоверно. Толпа вышла... Впереди идут Хиримьянц с красным
флагом, Сталин, Теофил, Наталия и другие.
вместо: «Кякива».
326
М* БУЛГАКОВ
ДРЯГИН. Остановиться!
Околодочный засвистел, толпа ответила криком и свистом. Стихло.
Остановиться!
СТАЛИН. А нам больше и некуда идти... Мы пришли куда нужно.
(Цоднимается на камень у забора казармы, кричит, обращаясь
к окнам казармы.) Братья! Здравствуйте! Вас не забыли! Мы
пришли, чтобы вас освободить!
Казарма отвечает на это криками. Из окон машут руками. Околодочный залился
свистом... Стихает.
ДРЯГИН. Что это значит? Замолчать! Бунт? Да вы знаете, чем это
пахнет! Кадиков!
Кадиков кричит по-грузински.
ТЕОФИЛ. Молчи, шпион!
Толпа разразилась свистом.
КАДИКОВ (Дрягину). Говорит, шпион...
ДРЯГИН. Без вас слышу! (Толпе.) Что означает это беззаконное
появление?
ХИРИМЬЯНЦ. Мы пришли требовать, чтобы освободили наших
братьев, ни в чем не повинных!
Толпа: «Освободите их! Освободите их!»
ДРЯГИН. Они арестованы -за подстрекательство к беспорядкам и
выпущены быть не могут без приказания из Кутаиса. Прика-
зываю разойтись. Толпа, разойдись!
СТАЛИН. Нет, толпа не разойдется!
ДРЯГИН. Смотрите! Разойдись! (Лавену?) Оттеснить толпу!
ЗЕЙДЛИЦ (жандарму). Действуй!
ЛОВЕН. Городовые! Тесните толпу!
Цепь городовых бросается вперед, жандарм ввинчивается <... > пробирается к
Сталину, но толпа смыкается.
КАЛАДЗЕ. Назад, Сосо, назад!
СТАЛИН. Ничего, ничего...
Городовые пытаются пустить в ход шашки в ножнах, но толпа их отбрасывает,
так же как и жандарма.
ЗЕЙДЛИЦ (Дрягину). Надо солдат, солдат, Михаил Николаевич!
ДРЯГИН. Идут!
Послышался топот подходящей роты и стук барабанов.
ТЕОФИЛ. Зачем на безоружных бросаете солдат? А?
Толпа: войско идет! Солдаты! Солдаты!»
СТАЛИН. Не бойтесь их! Не бойтесь и стойте твердо.
Гул в казарме.
ТЕОФИЛ. Они стрелять не будут! Они не могут стрелять!
а»
8АТУМ .
АНТАДЗЕ (за сценой). Рота, стой! Первый взвод вперед, винтовки
на руку, за мной! (Выбегает на сцену.) Теснить толпу прикла-
дами!
Взвод солдат идет за Антадзе, толпа встречает солдат свистом. Солдаты
пускают в ход приклады. Тогда полетели камни. ... Толпа наваливается на солдат.
Камень попадает в голову Антадзе, тот выхватывает револьвер, ударяет одного
из рабочих рукояткой...
ЛОВЕН. Эх...
АНТАДЗЕ. Ах ты, сволочь! Взвод, назад!
Солдаты начинают отступать, скрываются, Антадзе исчезает за кулисами.
Рота!..
Глухо его команды, затем тоскливый рожок.
Голос в толпе: «Стрелять будут!»
ТЕОФИЛ. Они не смеют стрелять в безоружных!
Вдруг ворота начинают трещать под напором толпы заключенных во дворе
казармы, ворота распахиваются, первым выбегает без фуражки растерянный
полицейский, затем Порфирий и несколько рабочих.
ПОРФИРИЙ. Братья!
ЗЕЙДЛИЦ. Михаил Николаевич, скорей отсюда, мы на мушке
прицела!
Первый убегает, за ним кинулись куда попало городовые. Убегают Дрягин, Кадиков,
Ловен, околодочный.
Рожок.
АНТАДЗЕ (глухо, за сценой). Рота!..
Глухо его команды. Затем залп за сценой.
ТЕОФИЛ. Стойте твердо! Это холостые.
Второй залп. Падает Порфирий, Каладзе... начинают падать убитые... Послы-
шались крики женщин... Начинается смятение, Наталия в ужасе закрывает лицо
руками.
Третий залп... Толпа побежала. В ворота казармы обратно бросаются выбе-
жавшие под огонь. Порфирий поднимается, держится за раненую руку, прижи-
мается к забору.
ПОРФИРИЙ. Сгорите вы, сгорите!.. (Отступает, скрывается.)
РАБОЧИЙ (пошатнувшись). Это мне? Еще давай, еще давай! (раз-
рывает на груди рубаху, падает.)
Наталия отбегает к забору, кричит. Еще несколько отдельных выстрелов.
Стрельба прекращается.
СТАЛИН (грозит кулаком вдаль). Вспомните, вспомните вы этот
день!.. (Наклоняется к раненому Геронтию.) Геронтий! Герон-
тий...
ГЕРОНТИЙ. Воды...
СТАЛИН (поднимает Геронтия, закидывает его здоровую руку себе
за шею, ведет его).
Выбегает Наталия, в ужасе оглядывается.
Поднимай другого, поднимай, Наташа, они больше стрелять
не будут...
Послышался глухой голос Антадзе и топот отходящей роты. Потом тишина.
Наталия наклоняется к раненому.
НАТАЛИЯ. Берись за шею, берись...
Крадучись, выбегает околодочный, оглядывается, хватается за голову. Выбегает
Вера...
ВЕРА (околодочному). Ах ты, волк. Ах ты, волк... Волк! (Бросается
на околодочного, срывает с него погоны, рвет на нем ворот-
ник.)
ОКОЛОДОЧНЫЙ. Я не убивал... я не убивал... Это Антадзе!..
Занавес
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
Сцена ареста1
Ночь в квартире Дариспана.
За столом сидит Сталин, что-то пишет на клочке бумаги. Лампа. Потом стук.
Сталин прислушивается. Появляется голова Дариспана в дверях.
ДАРИСПАН. Это [Коция] Константин...
СТАЛИН. Ага...
Дариспан уходит. Входит Коция.
СТАЛИН. Ну, что?
КОНСТАНТИН. Фу, устал. Прямо руки оттянул. Тяжелые.
СТАЛИН. Закопал?
КОЦИЯ. Похоронил. Наш могильщик похоронил в кукурузе. Он
хороший специалист... Но, понимаешь, Сосо, я клянусь Богом,
в жизни не видел таких беспокойных людей, как эти жандар-
мы. Такие вредные люди, прямо невозможно работать. Они
за моим фаэтоном ударились.
СТАЛИН. Когда на кладбище везли?
КОЦИЯ. Нет, когда обратно ехал. Вообще они такую суету вызвали
в нашей жизни, что немыслимо.
СТАЛИН. Надо и в их положение входить, им тоже надо посочув-
ствовать. (Пишет.) Жалованье получают за это, пускай рабо-
тают.
КОЦИЯ. У меня последнее время даже какие-то предчувствия
появились мрачные.
СТАЛИН. Предчувствия иногда обманывают. Они не всегда верные.
Пауза.
КОЦИЯ. Сосо, опять тебе надо завтра квартиру менять. Они теперь
за тобой, как за зверем, будут идти, ни за что не успокоятся.
СТАЛИН. Завтра переменим. Самое главное, что типография на
месте.
вписано красным карандашом: Картина VII.
КОЦИЯ. Надо, Сосо, надо менять место. Не нравится мне Кединский
переулок.
СТАЛИН. Завтра подумаем.
КОЦИЯ. Я пойду в кухню поесть. (Уходит.)
Пауза. Потом стук, смутно голос.
ДАРИСПАН. К тебе какой-то старик пришел, говорит, что твой
хороший знакомый...
СТАЛИН. Как его зовут? А, да. Его можно пустить. Я его знаю.
ДАРИСПАН (в двери). Он дома. Входи, пожалуйста.
Входит Реджеб.
СТАЛИН. Здравствуй, Реджеб!
РЕДЖЕБ. Здравствуй. Я к тебе пришел.
СТАЛИН. Ну, тогда садись, будь гостем.
Реджеб садится. Молчит.
Что скажешь приятного?
Реджеб молчит.
Помолчать со мной пришел?
Молчание.
Ну, помолчи еще.
Молчание.
Ты так, старик, вздыхаешь, что я заплакать могу. Скажи хоть
слово! Зачем меня мучаешь? Для чего пришел? Какое горе
тебя терзает?
РЕДЖЕБ. Я вчера важный сон видел.
СТАЛИН. Какой сон?
РЕДЖЕБ. Понимаешь, будто бы в Зеленый Mfcic к нам приехал
царь Николай.
СТАЛИН. Зачем?
РЕДЖЕБ. На дачу, конечно. И, понимаешь, стал купаться. Снял
мундир, брюки, сапоги, все положил на берегу, намылился и
полез в море. А мы сидим с тобой на берегу и смотрим, и
ты говоришь: «Он хорошо плавает», а я говорю: «Как он голый
пойдет, если кто-нибудь его мундир украдет?», а он, понима-
ешь, поплыл и утонул. Мы с тобой побежали, кричим всем,
что царь потонул, и весь народ обрадовался.
СТАЛИН. Хороший сон. Так ты для того из Салибаура шел в Батум,
чтобы мне сон рассказать?
РЕДЖЕБ. Нарочно для этого и шел.
Молчание.
СТАЛИН. Хороший сон. А что бы он такое значил, я не понимаю.
РЕДЖЕБ. Значит, что царя не будет, ты всю Абхазию освободишь.
Молчание.
Я тебе скажу, что никакого сна я не видел.
СТАЛИН. Я же знаю, что ты не видел.
И!
РЕДЖЕБ. Я потому сон рассказывать стал, что не знаю, что тебе
сказать, сижу, а выговорить не могу. Меня к тебе старики
послали, чтобы ты одну тайну объяснил.
СТАЛИН. Какую?
РЕДЖЕБ. Слушай меня, Сосо. Я старик, и ты на меня не обижайся.
Все тебя уважают. Рабочие любят, говорят — мадзгвари. Мы,
абхазцы, бедные и знаем, что ты нам хочешь помочь. Мы
знаем, что ты по ночам печатаешь. Ведь печатаешь?
СТАЛИН. Да.
РЕДЖЕБ. А когда ты их в ход пустишь?
СТАЛИН. Что?
РЕДЖЕБ. Фальшивые деньги. У нас долго ломали голову старики:
что человек тайно печатает по ночам? Один старик догадал-
ся — фальшивые деньги. И мы все смутились. Говорят,
хороший человек, но, понимаешь, мы ему деньги помогать
печатать не можем. Меня послали, говорят, он тебя знает. Ты
найди его в городе и непременно узнай, зачем печатает. Что,
он будет раздавать их народу? Когда будет раздавать?..
СТАЛИН. Коция!..
КОЦИЯ. Что?
СТАЛИН. У тебя есть с собой хоть одна прокламация?
КОЦИЯ. Один листок есть.
СТАЛИН. Дай-ка его мне.
Коция отдает листок, выходит.
Вот видишь: эти листки печатаем. Краски нет. Это не деньги.
Приходится печатать вот зачем. Народу живется очень худо,
и чтобы его поднять против царя, нужно, чтобы все знали,
что худо. Ну, если мы начнем по дворам ходить и говорить
«худо живется, худо живется», они меня, понимаешь ли, в
цепи закуют. А так мы разговариваем со всеми..? Вот... И всё.
А деньги мы не печатаем. Это народу не поможет.
РЕДЖЕБ (поднимаясь). До свидания. Прости за то, что я тебе
заниматься помешал. Ц... ц...
СТАЛИН. А ты сделай мне одолжение, покажи эту бумажку вашим
и объясни.
РЕДЖЕБ. Хорошо, хорошо, хорошо. (Качает головой, вздыхает.)
Ц... ц... (Идет к дверям, останавливается.) Одно жалко, что
ты не мусульманин!
СТАЛИН. А почему?
РЕДЖЕБ. Ты прими обязательно. Я тебе советую. Если примешь,
я за тебя выдам семь красавиц. Ты человек бедный, ты даже
таких не видел. Одна лучше другой!
СТАЛИН. Мне сейчас, знаешь ли, некогда жениться, много дела
есть.
РЕДЖЕБ. Потом, когда все устроишь, тогда женим. Прими мусуль-
манство.
СТАЛИН. Подумать надо.
РЕДЖЕБ. Обязательно подумай... Прощай. Ц... ц... фальшивые
деньги... Аллах, Аллах... Ой, как неприятно! (Уходит.)
1 Авторская вставка в скобках: материал для прокламации (?) Б. Д, стр. 41.
Сталин садится к столу, читает.
КОЦИЯ. Этот гимназист пришел... которого ты звал.
СТАЛИН. Очень хорошо...
КОЦИЯ. Вот товарищ Сосо...
ВАНО. Я думал, что вы пожилой...
СТАЛИН. Я тебя тоже не знал, но знал, что ты молодой... гимна-
зист... Ты в шестом классе?
ВАНО. В шестом.
СТАЛИН. Садись, пожалуйста... Папироску закури... Я тоже был в
шестом классе, но у нас в семинарии, понимаешь, другое
разделение... Кроме того, в силу некоторых причин, я не
кончил курс. Работает кружок?
ВАНО. Работает.
СТАЛИН. Сколько вас человек?
ВАНО. Десять человек. Старшие классы.
СТАЛИН. Ну, конечно, не йриготовишки. Те упорно от занятий
политикой отлынивают. Впрочем, они еще наверстают. Вре-
мя у них есть. У вас, конечно, месаме-дасисты работали
раньше?
ВАНО. Да.
СТАЛИН. Ну, это потеря времени. Кабинетные люди. Можно в ступе
воду толочь, получится тот же результат. Ты читал статью
Ноя Жордания в «Квали»?
ВАНО. Читал.
СТАЛИН. Ну к чему будет годен человек, воспитанный такой
литературой!.. Ты, как человек умный, понимаешь это, конеч-
но...
ДАРИСПАН (внезапно вбежав). Пастырь, беги!..
КОНСТАНТИН. Сюда?..
СТАЛИН (приподнявшись, поглядев в окно). Поздно... (Надевает
пальто, садится.)
ВАНО. Лампу, может быть, потушить?..
СТАЛИН. Что ты! Ни за что! Сиди спокойно, спокойно, слышишь?
Меня ты видел в первый раз здесь, не знаешь, как зовут. Я
безработный, пришел уроки просить, а тебя Канделаки при-
вел...
[Появляются двое городовых через другую дверь.]
Стук во все двери. Дариспан открывает в кухне. Константин — наружный вход.
Городовые, жандармы, затем околодочный и Ловен, Кадиков.
ЛОВЕН. Оставайтесь на местах.
Входит Зейдлиц, кладет портфель на стол, садится.
ЗЕЙДЛИЦ1 (Довену). Прошу, полковник, приступать к обыску.
Сколько комнат в квартире?
ОКОЛОТОЧНЫЙ. Три и галерейка.
ЛОВЕН. Начинайте. (Уходит в соседнюю комнату.)
Начинается обыск.
ЗЕЙДЛИЦ. Кто хозяин квартиры?
'Исправлено на «Трейниц».
ДАРИСПАН. Я.
ЗЕЙДЛИЦ. Обыщите его.
ДАРИСПАН. Я ничего не украл. Зачем в карманах шарите?
Кадыков говорит по-грузински Дариспану. Дариспан отвечает по-грузински.
ЗЕЙДЛИЦ (Кадикову). Переведите.
СТАЛИН. Я могу перевести. Он говорит, что не хочет разговаривать
с этим шпионом.
ЗЕЙДЛИЦ (пристально и долго смотрит на Сталина, обращается
к Дариспану). Кто такой?
ДАРИСПАН. Паяльщик на заводе Манташева.
ЗЕЙДЛИЦ. Имя?
ДАРИСПАН. Дариспан Дерахвелидзе.
КАДИКОВ. Он — Дерахвелидзе.
ЗЕЙДЛИЦ. Паспорт. (Обращается к Канделаки.) Ваше имя?
КАНДЕЛАКИ. Константин Виссарионович Канделаки.
ЗЕЙДЛИЦ. Ваш паспорт.
КАНДЕЛАКИ. Не захватил с собой документ.
ЗЕЙДЛИЦ. Напрасно. Впрочем, мы кое-что о вас уже слышали.
КАНДЕЛАКИ. Не знаю, что.
ЗЕЙДЛИЦ. С течением времени узнаете. (Вано.) А вы, молодой
человек?
ВАНО. Я Вано Ромишвили.
ЗЕЙДЛИЦ. Чём занимаетесь?
ВАНО. Ученик шестого класса батумской гимназии.
ЗЕЙДЛИЦ. Скажите! Никак нельзя этого подумать, глядя на вас.
Что же, вам, надо думать, не нравится императорская форма,
присвоенная воспитанникам средних учебных заведений? Или
выгнали?
ВАНО. Нет, не выгнали.
ЗЕЙДЛИЦ. Ну, это не уйдет. Скоро выгонят. Ваш билет.
Вано подает билет.
ЗЕЙДЛИЦ. Надо полагать, что вы делаете большие успехи в науках,
по всему видно. Утешением родителям будете.
СТАЛИН. Я сперва вас принял за жандармского офицера, но вы,
по-видимому, классный наставник?
ЗЕЙДЛИЦ (пристально и долго поглядел на Сталина, обращается
к Вано). Как на сходку сюда попал?
ВАНО. Какая сходка?.. Я не понимаю.
КАНДЕЛАКИ. Сходка?
ЗЕЙДЛИЦ (Вано). Не валяй дурака. Зачем пошел в эту квартиру?
Шел, шел и зашел? С хозяином знаком?
ВАНО. Нет, я в первый раз здесь...
ЗЕЙДЛИЦ. Страннейшая история! Незнакомая квартира на окраи-
не... На огонек, что ли, к незнакомому человеку?
КАНДЕЛАКИ. Я его привел...
Городовой, осматривая буфет, уронил и разбил тарелку.
СТАЛИН (в это время Канделаки). Я безработный, уроков ищу.
ЗЕЙДЛИЦ (Новену). Нельзя ли, полковник, чтобы люди поаккурат-
ней работали?
ЛОВЕН (городовому). На три суток! Орясина!
ЗЕЙДЛИЦ (Канделаки). Зачем?
S33
КАТУМ
КАНДЕЛАКИ. Вот приехал без работы, ищет уроков...
ЗЕЙДЛИЦ. А, интеллигентный человек!.. Это приятно.
ЛОВЕН (городовому). Печку осмотри!
ЗЕЙДЛИЦ (Вано). Почему в цивильном платье?
ВАНО. Я пальто распорол под мышкой...
ЗЕЙДЛИЦ. Надо было маме сказать. Она бы зашила. Чье пальто?
ВАНО. Брата моего Иосифа Ромишвили.
ЗЕЙДЛИЦ. Так. (Пишет.)
ЛОВЕН (городовому). Пепел есть?
ГОРОДОВОЙ. Никак нет, ваше высокоблагородие!
ЛОВЕН (рассматривая книжку, взятую со стула, Дариспану). Твоя
книжка?
ДАРИСПАН. Нет.
СТАЛИН (Трейницу). Это моя книжка. «Философия природы». Пе-
ревод Чижова.
ЛОВЕН. Гегель. (Цодает книжку Трейницу.)
ЗЕЙДЛИЦ (Сталину). Изучением философии занимаетесь? (Ловену.)
Смешанное общество в Кединском переулке. Манташевский
паяльщик (указывая на Канделаки), один без определенных
занятий, подозрительный гимназист и философ... (Сталину.)
Ну-с, итак, с кем имею удовольствие разговаривать?
СТАЛИН. Должен сказать, что у меня этого удовольствия нету.
КАДИКОВ (внезапно, Зейдлицу). Ваше высокоблагородие, покорней-
ше вас прошу, чтобы я с ним не разговаривал. Убедительно
прошу.
ЗЕЙДЛИЦ. Что это значит?
КАДИКОВ. Он ругатель. Язык у него. Он что-нибудь мне такое
скажет... Я человек тихий.
ЗЕЙДЛИЦ. Это глупости! (Сталину.) Имейте в виду, что мы вас
выучим разговаривать. В тюрьме научу!
СТАЛИН. Если я за что-нибудь попал бы в тюрьму, я и совсем
неразговорчивым, может быть, стал бы...
ЗЕЙДЛИЦ. Чаще бывает наоборот... Паспорт!
СТАЛИН. Я, к сожалению, потерял паспорт.
ЗЕЙДЛИЦ. О, это неосторожно! Очень, очень неосторожно. Как же
мы теперь узнает, кто вы такой! Ай-яй-яй! Но раньше этого
вот что: вы были девятого марта у здания казарм в толпе,
произведшей беспорядки?
СТАЛИН. Девятого марта?.. А... это когда солдаты убили четырнад-
цать ни в чем не повинных рабочих, а пятьдесят ранили. Нет,
я не был и этого гнусного зрелища не видел.
ЗЕЙДЛИЦ. Не извращайте факты. Толпа, подстрекаемая агитато-
рами, бросилась на солдат, и те были вынуждены пустить в
ход оружие.
СТАЛИН. Кому в голову из безоружных рабочих придет на вас
броситься? Вы сами бросаетесь на людей — невооружен-
ных. Они пришли просить освободить их арестованных
товарищей, ни в чем не повинных и взятых только за то,
что они защищали свое человеческое право на скудную
жизнь, а вы их перебили живодерски как собак... Нет, я
не был при этом.
ЗЕЙДЛИЦ. Здесь не митинг. Прекратите агитацию! Так не были?
А где же вы были девятого марта?
СТАЛИН. Я вовсе не был в Батуме в это время.
ЗЕЙДЛИЦ. Да что вы! А вас, между прочим, видели. (Кадикову.)
Видел? Он вас видел!
СТАЛИН. Зачем вы ему верите? Он же какой-то кривой на один
глаз, этот сыщик.
КАДИКОВ (грустно улыбнувшись.) Я — кривой...
ЗЕЙДЛИЦ. Берегитесь! Ой берегитесь! Не сметь так разговаривать.
Сильно поплатитесь! Когда же вы приехали в Батум?
СТАЛИН. Пятнадцатого марта.
ЗЕЙДЛИЦ. Ах так? А до пятнадцатого где были?
СТАЛИН. В Гори.
ЗЕЙДЛИЦ. Ага, ага... Так кто же вы такой?
СТАЛИН. Сперва позвольте узнать, кто вы такой?
ЗЕЙДЛИЦ. Извольте-с. Отдельного корпуса жандармов ротмистр
Зейдлиц.
СТАЛИН. Дело не в фамилии, а я хочу знать, чем вызвано это
вторжение вооруженных в мирную рабочую квартиру, где нет
никаких преступников?
ЗЕЙДЛИЦ. Наружность часто бывает обманчива.
СТАЛИН. Да, но бывает и так, что наружность совершенно соот-
ветствует внутреннему содержанию...
КАДИКОВ. Сейчас про меня что-нибудь скажет! Обязательно.
СТАЛИН. Нет, не только про вас...
ЗЕЙДЛИЦ. Я рад, что вы разговорились. Видно птицу по полету.
Ну, что же, у нас найдется место и для такого. И очень далеко
отсюда. (Вано.) Как его зовут?
ВАНО. Я этого человека в первый раз вижу.
ЗЕЙДЛИЦ. А хотел уроки ему дать. Хорош, наверное, преподава-
тель. (Сталину.) Где вы остановились в Батуме?
КАНДЕЛАКИ. Он у меня остановился.
ЗЕЙДЛИЦ. Я вас не спрашиваю. Где проживаете? На Пушкинской
улице без прописки?
КАНДЕЛАКИ. Как его пропишу? Он паспорт потерял. Работы нет.
Я приютил...
ЗЕЙДЛИЦ (Дариспану). Ты знаешь его?
ДАРИСПАН. Нет. Он в первый раз пришел... безработный...
ЗЕЙДЛИЦ. Правительство его величества найдет ему работу. В
Сибири ее много. Ну, мне это надоело. (Сталину.) Кто вы
такой?
СТАЛИН. Что вы на меня кричите? Я отвечать не буду!
ЗЕЙДЛИЦ. Ответы ваши больше не нужны. Три месяца ищем вас,
господин Джугашвили. Ввиду того, что у вас отшибло память,
могу вам сказать и откуда вы. Из города Гори. И зовут вас
Иосиф Виссарионович. (Довену) Все, полковник?
ЛОВЕН. Все.
ЗЕЙДЛИЦ. Все арестованы, (указывая на Сталина.) К нему казаков.
(Жандарму.) Глаз не спускать!
СТАЛИН. Гегеля тоже арестовали? К нему надо целый полк казаков
приставить, а то убежит...
КАДИКОВ. Ах, язык какой!.. Ах...
Вбегает жена Дариспана, бросается к нему, что-то говорит по-грузински.
ЛОВЕН. Отойди, отойди, матушка!..
БАТУМ
ЗЕЙДЛИЦ. Убрать ее. Что говорила?
КАДИКОВ. Волнуется.
СТАЛИН. Когда вас видят, все волнуются.
ЗЕЙДЛИЦ. Еще одну дерзость скажете, велю связать!
СТАЛИН. Нет. Беззаконие. Не оказываю сопротивления, не имеете
права.
ЗЕЙДЛИЦ. Марш.
Арестованных выводят.
Занавес
КАРТИНА В ТЮРЬМЕ
/Девятая/
Двор тюрьмы. Подворотня. И вход в контору. Окна. Скамейки. Появляются
несколько уголовных с метлами и с ними надзиратель.
НАДЗИРАТЕЛЬ. Подметайте, сволочи.
УГОЛОВНЫЙ. Слушаем, ваше плодородие!
НАДЗИРАТЕЛЬ. Что? Что? Как ты меня назвал?
УГОЛОВНЫЙ. Я ничего... Ваше высоко...
НАДЗИРАТЕЛЬ. Я тебя смажу по рылу, да еще в карцере побыва-
ешь. Я из тебя веселье это вышибу!
УГОЛОВНЫЙ. Чего вы серчаете, ваше высокоблагородие?.. Я...
НАДЗИРАТЕЛЬ. Чтобы у меня соринки не было, а то вы у меня
это языком вылижете!
УГОЛОВНЫЙ. Как паркет будет!
Надзиратель проходит.
Пошел ты к чертовой матери! (Бросает метлу, садится на
скамейку, свистит, делает затяжку, передает окурок другому
уголовнику.)
СТАЛИН (появляется в окне за решеткой). Здорово!
УГОЛОВНЫЙ. А! И вам мое почтение!
СТАЛИН. Просьба есть.
УГОЛОВНЫЙ. Беспокойные вы господа, политические, ей-богу! Не
можете прилично сидеть. То у вас просьба, то заявление, то
газеты вам подавай. А у нас правило: сел — сиди!
СТАЛИН. За что сидишь?
УГОЛОВНЫЙ (декламирует). А скажи-ка мне, голубчик, кто за что
же здесь сидит? Это, барин, трудно помнить! Есть и вор здесь,
и бандит! Ширмогалы мы, например.
СТАЛИН. Письмо на волю надо передать...
УГОЛОВНЫЙ. Сегодня что хохоту у нас в камере было: курить
хочется, но курить нечего!
СТАЛИН. Лови... (Выбрасывает во двор пачку папирос.)
УГОЛОВНЫЙ. Ну-ка от окна отходи! (Схватывает метлу, подме-
тает .)
Проходит надзиратель, скрывается.
Письмо в пачке?
СТАЛИН. Ну конечно в пачке.
Ш «.БУЛГАКОВ
УГОЛОВНЫЙ. Письмо вредное? Нашего брата истязают за подоб-
ного рода письма.
СТАЛИН. Не вредное письмо. Письмо к матери моей. Хочу узнать,
как она живет и не больна ли.
УГОЛОВНЫЙ (хлопнув кулаком по ладони). Марка. Штемпель.
Пошло!
СТАЛИН. Еще вопрос. В женском отделении в отдельной камере
сидит... Наташа по имени... волосы пышные, из Батума в
апреле переведена.
УГОЛОВНЫЙ. Волосы пышные? Понимаем!
СТАЛИН. Тут и понимать нечего. Сидит женщина в тюрьме и все.
Как себя чувствует?
УГОЛОВНЫЙ. Плакать стала.
СТАЛИН. Плакать?
Пауза.
Ты, я вижу, человек остроумный...
УГОЛОВНЫЙ. Не заливай, не заливай, мы не горим!
СТАЛИН. Я не заливаю, я слышал, как ты с этим негодяем
тюремщиком разговаривал... Сейчас их поведут на прогулку,
так ты бы научил, чтобы она прошлась здесь, а то она в том
конце ходит... А ты чем-нибудь займи надзирателя. Понима-
ешь?
Уголовный делается грустным, свистит.
СТАЛИН. Лови! (Бросает папиросы.) Уголовный. Отойди от окна!..
(Уходит.)
НАДЗИРАТЕЛЬ. А что ж вы, бестии, не поливаете?
Показываются три женщины, среди них Наташа.
Здесь ходите! (Уходит)
УГОЛОВНЫЙ (с лейкой, Наташе). Вы, барышня, здесь погуляйте...
У того окошка вам будет интересно. Вас ваш главный спра-
шивал. Мадзгвари.
НАТАША. Кто главный? Никакого я главного не знаю. Отойдите
от меня.
УГОЛОВНЫЙ. Вы в тюрьме в первый раз, а я восемь раз сидел.
Наседками ширмагалы не бывают. Наше дело с фомкой замки
проверять. (Дроходит.)
НАТАША. Шпион проклятый.
НАДЗИРАТЕЛЬ. Что же вы, сукины дети, крыльцо поливаете, чтобы
губернатор поскользнулся? (Устремляется вон.)
СТАЛИН (в окне). Что значат, орлица, твои слезы? Неужели тюрьма
сломила тебя?
НАТАША. Сосо!
СТАЛИН. Не называй.
НАТАША. Ты здесь? Ты... я думала, что ты в Сибири... Ты... Ты,
говорят...
СТАЛИН. Второй год пошел... Плачешь? А? Наташа?
НАТАША. Плачу, плачу, сознаюсь... Тоска меня затерзала... Плачу.
СТАЛИН. Когда началось?
НАТАША. Неделю.
СТАЛИН. Перестань, не плачь, они тебя сжуют... погибнешь... что
хочешь делай в тюрьме, но не плачь!..
НАТАША. Повеситься я хотела...
СТАЛИН. Стыдись! Что ты! Ты не говорила этих слов, а я не
слыхал. Зачем? Слушай меня внимательно... Смотри! Ты
скоро будешь на свободе... Только помни, если спросят, знаешь
ли Елисобедива... стойко держись, не знаю! Больше ничего не
будет. И теперь ты сейчас перестанешь плакать, знаю*таки
слово — и Сильвестр, и Порфирий...
НАТАША. Что? Выпустили? ...Правда? Заплакала.)
СТАЛИН. Ты смешная... Я же тебе радость сообщил. Больше слез
не показывай. Будь тысячу раз тверда, верь мне!
УГОЛОВНЫЙ (появляется). Эй, эй!..
НАДЗИРАТЕЛЬ (как коршун влетает за ним. Уголовному). Я тебе
покажу! Ты куда, стерва, где дорогу режешь! (Цодбегает к
Наташе.) Это что такое? (Ударяет Наташу ножнами шашки.)
УГОЛОВНЫЙ. Эх... Сгорели!
НАТАТПА. Мерзавец! Не смей! Не смей! Он бьет меня!
СТАЛИН. Эй, товарищ, слушай, сосед! Женщину тюремщик бьет!
Женщину тюремщик бьет!
КАНДЕЛАКИ (в соседнем окне). Протестуйте, товарищи, женщину
бьют! (Начинает стучать кружкой по решетке.)
Послышался дальний крик: «Женщину бьют!», начался шум.
УГОЛОВНЫЙ. Пошло!..
НАДЗИРАТЕЛЬ (Сталину). Долой с окна! Долой с окна!
2-й надзиратель выбегает, схватывает Наташу за руку.
НАТАША. Не смей меня касаться! (Вырывается.)
2-й НАДЗИРАТЕЛЬ. Ах, ведьма! Ах, ведьма!
СТАЛИН. Оставь руку, собака!
КАНДЕЛАКИ. Женщину избивают! (Выбрасывает из окна кружку)
Сталин выбрасывает в окно кружку.
УГОЛОВНЫЙ. Так, так, так... <
1-й НАДЗИРАТЕЛЬ. Слезай! Стрелять буду! (Выхватывает револь-
вер.)
СТАЛИН. Стреляй!..
1-й надзиратель растерян, стреляет в воздух. Тотчас же шум разрастается.
Вся тюрьма кричит, грохочет. Двери конторы распахиваются. Выбегает начальник
тюрьмы, за ним надзиратели.
СТАЛИН. Стреляй в окно! За убийство судить будут. Стреляй!
НАТАША. Убивают!
2-й НАДЗИРАТЕЛЬ. Я тебя не трогаю!
НАЧАЛЬНИК. Что такое? Прекратить!
1-й НАДЗИРАТЕЛЬ (указывает на окно Сталина). Вот, ваше высо-
коблагородие...
Где-то нестройно запели... «Отречемся от старого мира...» Послышались свистки.
НАЧАЛЬНИК. Эту уведите!
Двое надзирателей увлекают Наташу.
НАТАША. Помогите!
Сбегаются уголовные, которые подметали двор.
НАЧАЛЬНИК. За мною! (убегает с надзирателями.)
УГОЛОВНЫЙ. Пошло, ребята! А ну-ка, чтобы веселей было! (Ог-
лядывается и исподтишка пускает обломок кирпича в подваль-
ное стекло.)
Губная гармоника:
Он живет в больших палатах
И гуляет и поет!
УГОЛОВНЫЕ (подхватывают).
Здесь же в сереньких халатах
Дохнет в карцере народ!!
Эх, эх...
В подворотне испуганно шарахнулся надзиратель, вытянулся. Появляется губер-
натор, адъютант, два казака. Уголовный выстраивает в шеренгу своих.
ГУБЕРНАТОР (в полном смятении). Это что же такое?
УГОЛОВНЫЙ. Бунт происходит, ваше высокопревосходительство!
ГУБЕРНАТОР. Что?.. Что такое? Бунт в тюрьме?..
УГОЛОВНЫЙ. Так точно!
АДЪЮТАНТ. Действительно, ваше превосходительство...
ГУБЕРНАТОР. Вызвать казаков!
АДЪЮТАНТ. Слушаюсь, ваше превосходительство. (Уходит.)
ГУБЕРНАТОР. А это что за люди?
УГОЛОВНЫЙ. Подметалы, ваше высокопревосходительство! (Декла-
мирует с чувством.)
Чистота кругом и строго,
Где соринка или вошь?
Подметалов штук десяток
В каждой камере найдешь!
ГУБЕРНАТОР. Молодцы! Это... Стихи мне сказал какие-то? Вы
политические?
УГОЛОВНЫЙ. Помилуйте, ваше высокопревосходительство, ничего
такого за нами нету! Рецидивисты мы! Домушники мы,
ширмагалы, мойщики. Я, например, как учинивший кражу в
обитаемом строении с отомкнутием на преградах замков
посредством отмычек согласно собранию узаконений!
ГУБЕРНАТОР. Черт знает что такое!
Уголовный почтительно подает засаленную бумагу губернатору.
ГУБЕРНАТОР. А это?., э... Что за бумага?
УГОЛОВНЫЙ. Курева нет, ваше высокопревосходительство. Припа-
даем [к вам]. Обратите ваш великодушный взор!
ГУБЕРНАТОР. Гм... Черт... дай сюда! (Прячет бумагу в карман.)
В это время выбегает взволнованный начальник тюрьмы, столбенеет при виде
губернатора.
Что у вас происходит? Объясните мне! Это бунт у вас?
НАЧАЛЬНИК. Ваше превосходительство, хоть под суд отдавайте,
но спасите от демона. Житья нет в тюрьме!
ГУБЕРНАТОР. Что такое?!.
Возвращается адъютант.
АДЪЮТАНТ. Вызвана четвертая сотня хоперского конного полка.
ГУБЕРНАТОР. А? Хорошо... (Начальнику!) Я повторяю: что проис-
ходит? В тюремном замке поют, полное безначалие... меня
встречает неизвестный... рапортует почему-то стихами!
НАЧАЛЬНИК (обратив зверский взор уголовным). По камерам...
ГУБЕРНАТОР. И должен сказать, единственный человек со светлой
головой — этот рецидивист, который толково очертил поло-
жение...
НАЧАЛЬНИК (смягчается). По камерам!
УГОЛОВНЫЙ. Кругом марш!
Уголовные уходят.
1-й НАДЗИРАТЕЛЬ (провожая уголовного). Если ты, стервец, не
перестанешь стихами говорить, я тебя в карцер на месяц
закопаю!
УГОЛОВНЫЙ. Его превосходительство благодарность вынесли под-
металам, а вы гневаетесь. (Скрывается.)
Послышались голоса, выбегает из тюрьмы надзиратель, за ним двое выводят
Сталина.
СТАЛИН. Оставь руку, а то не пойду!
При появлении этой группы тюрьма опять зазвучала, но Сталин поднимает
руку — тогда стихает.
ГУБЕРНАТОР. Что это такое? Что это значит? Кто это такой?
НАЧАЛЬНИК. Вот... этот самый Иосиф Джугашвили.
ГУБЕРНАТОР. Как? Это... вот это... этот самый?
НАЧАЛЬНИК. Так точно!
ГУБЕРНАТОР. Гм... (Сталину.) Это что же значит? А? Я спрашиваю
вас! Что все это означает? В чем дело? Каковы причины этого
безобразия? Что здесь происходит? Вы сознаете, где вы?
Молчание. В это время во двор тюрьмы входит Трейниц, останавливается возле
губернатора.
А, полковник! Вот-с... Джугашвили.
ТРЕЙНИЦ. Я его хорошо знаю.
ГУБЕРНАТОР. Не молчать, когда задают вопросы! Что вы скажете?
СТАЛИН. К сожалению, ничего в защиту вашу я сказать не могу.
ГУБЕРНАТОР. Что?.. В какую защиту? Что такое? Это даже любо-
пытно! Гм... вы слышите, полковник?
ТРЕЙНИЦ. Слышу, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР. Это как понимать?
СТАЛИН. Ваши подчиненные явились причиной беспорядков в
тюрьме.
НАЧАЛЬНИК. Ваше превосходительство!
СТАЛИН. Они своим зверским обращением с заключенными исто-
щили терпение.
ГУБЕРНАТОР. То есть как? Как это вы смеете так говорить про
администрацию губернской тюрьмы? Вы отдаете себе отчет в
том, что говорите?
СТАЛИН. Отдаю. И я от имени заключенных требую, чтобы устра-
нили вот этого человека, который сегодня избил заключенную.
й* М. БУЛГАКОВ
ГУБЕРНАТОР. То есть кто требует?.. Вы требуете?.. Это курьезно...
Гм... Вы слышите, полковник?
ТРЕЙНИЦ. Слышу.
ГУБЕРНАТОР. Это мило... Вот я, например, стою перед вами... э...
может быть, вы потребуете, чтобы и меня... э... устранили?
Трейниц бросает тяжелый взгляд на губернатора, но ничего не говорит.
СТАЛИН. Нет.
ГУБЕРНАТОР. Почему же-с?
СТАЛИН. Зачем сотрясать воздух требованиями преждевременными
и неисполнимыми?
ГУБЕРНАТОР. Что? Преждевременными?.. Да вы понимаете ли,
что я могу вас в кандалы заковать?
СТАЛИН. Не можете меня заковать в кандалы, потому что я не
вор и не убийца. Если совершится это новое беззаконие,
тюрьма будет протестовать.
ГУБЕРНАТОР. Что? Тюрьма?.. Как это может тюрьма протестовать?
Что такое?
СТАЛИН. Тюрьма не просто коробка, она живая, она полна людьми,
и она поднимает свой голос в защиту справедливости.
ТРЕЙНИЦ (пгихо, губернатору). Ваше превосходительство, не стоит
раздувать конфликт. Расследование по делу Джугашвили за-
кончено. Было бы хорошо перевести его из этой тюрьмы в
другую, а затем останется подождать только высочайшего
повеления. Что касается надзирателя, то я полагал бы, что
его действительно лучше отстранить сейчас и дело его разо-
брать. Это скорее всего приведет к успокоению.
ГУБЕРНАТОР. Гм... Вы полагаете?.. (Сталину.) Прекратите немед-
ленно безобразные разговоры насчет протестов тюрьмы! Мы
без вас разберем дело надзирателя! (Начальнику.) Разобрать
дело надзирателя. В чем там суть!.. И отстраните его от службы
впредь до выяснения!
НАЧАЛЬНИК. Слушаю, ваше превосходительство...
1-й НАДЗИРАТЕЛЬ. Ваше превосходительство!
ГУБЕРНАТОР. Молчать! (Сталину.) Дело надзирателя будет рас-
смотрено...
СТАЛИН. У заключенных есть еще одно требование...
ГУБЕРНАТОР. Что?.. Вы что же это... Это просто... У них не может
быть требований... а только прошения...
СТАЛИН. Заключенные требуют, чтобы им была дана возможность
купить на свои деньги тюфяки. Люди спят на холодном полу,
болеют и мучаются.
ТРЕЙНИЦ (сквозь зубы). Эту претензию можно удовлетворить...
ГУБЕРНАТОР (начальнику). Удовлетворить претензию... разрешить
им приобрести... э... на рынке за свой счет... тюфяки. И это...
ну, словом, разрешить!
СТАЛИН. Товарищи! Администрация приняла требования...
Гул в тюрьме.
ГУБЕРНАТОР. Попрошу не делать никаких оповещений! Это не
ваше дело!
СТАЛИН. Они должны знать.
ГУБЕРНАТОР. Они ничего не должны!.. И вот-с...
541
БАТУМ
ТРЕЙНИЦ (начальнику). Сделайте распоряжение, чтобы его вещи
срочно вынесли сюда.
НАЧАЛЬНИК (2-му надзирателю). Вещи Джугашвили сюда!
2-й НАДЗИРАТЕЛЬ. Слушаю... (Убегает.)
ГУБЕРНАТОР. А вот-с... вот-с, словом, оповещаю вас: расследование
по вашему делу закончено! Словом, оно закончено. Оконча-
тельно... Вас переводят в другую тюрьму, где вы будете пре-
бывать до тех пор, пока не придет решение... из Петербурга...
2-й надзиратель выносит сундучок с вещами.
ГУБЕРНАТОР. Вот это... вещи. (Трейницу.) Полковник, я еду... Вы
возьмете на себя э... осуществить э... перевод.
Послышалось стрекотание подъезжающей сотни.
ТРЕЙНИЦ. Конечно, ваше превосходительство.
ГУБЕРНАТОР (начальнику тюрьмы). А вам ставлю на вид, что я
застал в тюремном замке полное безобразие... растерянность
и безобразие... Моя ревизия показала, что... словом...
НАЧАЛЬНИК. Ваше превосходительство..
ГУБЕРНАТОР. Попрошу вас не возражать! (Трейницу.) До свидания,
Владимир Эдуардович.
Трейниц идет провожать губернатора.
Э... как с казаками?
ТРЕЙНИЦ. Я прошу сотню отпустить, оставив один взвод мне для
конвоя ему.
ГУБЕРНАТОР. Очень хорошо... Но это, это... Как бы я желал, чтобы
сюда пожаловал ректор тифлисской семинарии... Полюбовался
бы, каких воспитанников он выпускает... (Скрывается.)
ТРЕЙНИЦ. Дали сокровище в губернию. (Возвращается, говоря
начальнику.) Прошу... Это вам для тюремного управления...
приказ о переводе... а его к фаэтону сдать казакам.
НАЧАЛЬНИК. Слушаю...
ТРЕЙНИЦ (Сталину). Вы переводитесь в батумский тюремный
замок, как вам уже объявил господин губернатор, а далее с
вами будет поступлено в соответствии с высочайшим повеле-
нием. Можете следовать.
Надзиратель выбегает в подворотню... Двое становятся возле Сталина, с
револьверами.
СТАЛИН (взяв сундучок). Прощайте, товарищи! Меня переводят!
В тюрьме гул... Потом крики: «Прощай! Прощай!»
ТРЕЙНИЦ. Опять демонстрируете?
СТАЛИН. Это не демонстрация. Мы попрощались, (fldem.)
Группа надзирателей вытягивается цепочкой в подворотне, из которой не виден
двор. Начальник тюрьмы прибежал в камеру с бумагой, что-то объясняет своему
помощнику, указывая на бумагу. Трейниц медленно идет к подворотне. Когда
Сталин равняется с первым надзирателем, лицо того искажается.
1-й НАДЗИРАТЕЛЬ. Вот же тебе! (Ударяет ножнами шашки Ста-
лина .)
2-й надзиратель ударяет Сталина ножнами шашки.
Сталин отбрасывает сундучок, скрещивает руки так, чтобы оградить голову от
ударов, идет. Надзиратели, с которыми равняется Сталин, бьют его, первый
успевает ударить несколько раз. Трейниц появляется в подворотне, делает вид,
что смотрит в небо.
СТАЛИН (доходит до ворот, поворачивается, кричит). Прощайте,
товарищи!
Тюрьма молчит.
ТРЕЙНИЦ. Вещи подобрать!
1-й надзиратель поднимает сундучок, бежит к воротам.
СТАЛИН (встречается взглядом с Трейницем, поднимает руку, кри-
чит Трейницу). До свидания!
Занавес
Конец 3-го действия
КАРТИНА ДЕСЯТАЯ — ЭПИЛОГ
Та же комната у Сильвестра. Вечер. В печке огонь. У печки сидит, задумавшись,
Наташа.
ПОРФИРИЙ (входит). Опять думаешь? Что ты все время думаешь,
я не понимаю? Это ни к чему! Ты бы лучше книжку взяла.
Ты после тюрьмы слишком много размышляешь. Ну о чем?
НАТАША. Ни о чем.
ПОРФИРИЙ. Видишь, как ты отвечаешь! Я к тебе по-человечески,
с сочувствием... Помнишь, кто говорил эти слова! Когда я тебе
нагрубил?
НАТАША. Ах, да, да. Помню... А ты чего, собственно, возле меня
ходишь? Сам бы занялся чем-нибудь!
ПОРФИРИЙ. Ничем я заниматься сейчас не намерен. Мой рабочий
день закончен, я живой человек, имею право отдыхать, а тем
более под Новый год. Я нуждаюсь в общении с людьми. И
уж конечно не буду сидеть надувшись как мышь.
НАТАША. Ну, пойди в кофейню.
ПОРФИРИЙ. Куда — пойди в кофейню? Ты слышишь, что на улице
делается? Чего я не видел в кофейне? Желаю встречать Новый
год с тобой и с Сильвестром.
Пауза.
Не понимаю такой молчаливости. Я не только сидел в тюрьме,
но я был ранен в первом большом бою, чем горжусь. Но я
сжался от всего, что перенесено, в комок, стал бесстрашен, и
мысли у меня отточенные как ножи и, конечно, я не могу,
повесив голову, смотреть в огонь. И, конечно, громы залпов
мне кажутся гораздо важнее хотя бы воспоминаний о (нрзб)
механике, тем более что он умер.
НАТАША. Ничего нельзя понять, что ты говоришь!
543
БАТУМ
ПОРФИРИЙ (присаживаясь у огня). Говорю, как идут воспоминания
в голову и одно цепляется за другое. Ведь я не речь сейчас
произношу. Ту, конечно, я построил бы складно.
НАТАША. Оратор ты не первоклассный, были, которые говорили
лучше, чем ты.
ПОРФИРИИ. Безусловно. Но я себя для трибуны и не предназначал.
Но ты не можешь отрицать того, что во всей организации
среди живых и мертвых, павших, погибших и тех, кто суще-
ствуют, я был одним из самых боевых и буду, когда разгром-
ленная организация встанет опять.
НАТАША. Скажем, так.
ПОРФИРИЙ. Одного я не могу сказать — когда она опять встанет.
НАТАША. Это будет.
ПОРФИРИЙ. Вот ты сегодня говорила... Нет... Смотри правде в
глаза — его мы больше не увидим никогда.
НАТАША. Зачем ты мне это говоришь? Тем более что никто этого
не знает...
ПОРФИРИЙ. Зачем зарывать голову в песок подобно страусу? Они
знают прекрасно, кого куда пристроить, и некоторых погребают
в земле, а некоторых в снегах. У него слабая грудь, он не
выберется из снега никогда.
Пауза.
Как странно. Каждый год встречаем по-разному... прошлый —
в тюрьме, а этот — в одиночестве у огня...
НАТАША. Помолчи ты хоть одну минуту.
ПОРФИРИЙ. Какая ты неприветливая. Ведь я хотел повернуть твое
расположение духа к лучшему...
Послышался осторожный стук.
Этот стук мне не нравится. Никто не должен прийти, кроме
Сильвестра.
НАТАША (осторожно заглянув в окно). Чужой4...
ПОРФИРИЙ. Погоди, погоди. (Бросает какие-то бумажки в огонь.)
НАТАША. Солдат не солда...
ПОРФИРИЙ. Что нужно? Кто там?
СТАЛИН (глухо). Пустите. Это я. Нет. Кто это?
ПОРФИРИЙ. Не слышу я, ветер мешает...
СТАЛИН (глухо). Наташу позовите...
ПОРФИРИЙ. Наташи нет, она уехала в деревню...
СТАЛИН. Ну тогда Сильвестра или Порфирия.
ПОРФИРИЙ. Никого нет...
Голос Сталина умолкает, послышались шаги.
НАТАША (внезапно). Да что ты делаешь. Что ты делаешь! (Срыва-
ется с места, убегает.)
Брякнул крючок, стукнула дверь. Наташин голос глухо во дворе.
Вернись! Вернись!
ПОРФИРИЙ. Что ты? Наташа! (Заглядывает в окно, идет к дверям.)
Вбегает Наташа.
М. БУЛГАКОВ
НАТАША. Смотри, смотри!..
Входит Сталин. Он в солдатской шинели и фуражке.
ПОРФИРИЙ (отступая). Этого не может быть! Не может быть! Или
я сошел с ума! Так не бывает!
СТАЛИН. Ты меня поверг в отчаяние! Ни одного адреса! Куда
пойдешь?
ПОРФИРИЙ. Этого не бывает! Этого не бывает!
СТАЛИН. Двери ты закрыла?
НАТАША. Да снимай же шинель! Закрыла! Снимай шинель!
ПОРФИРИЙ. Нет! Не снимай! Не снимай, пока не скажешь только
одно слово — как?! Одно слово!
СТАЛИН. Бежал. (Снимает шинель.)
ПОРФИРИЙ. Из Сибири? Ну, это... это... Я хотел бы, чтобы его
видел только один человек — полковник Трейниц! Показать!
Через месяц бежал! Из Сибири! Это что же такое? Трейницу
показать!
СТАЛИН. Не надо... нет... он примет это за хвастовство. Обидится.
ПОРФИРИЙ. Нет! За что же?!
НАТАША. Ты самый боевой в организации. Чего удивляешься?
ПОРФИРИЙ. Как не удивляться?! Одному хотел бы его показать
сейчас — Сильвестру! Сильвестр чтоб видел. Впрочем, я знал!
Я знал! Я это предчувствовал!
НАТАША. Ах, ты!.. Ему можешь, а мне что ты лжешь в лицо?
(Сталину.) Хоронил, хоронил тебя только что! У печки хоро-
нил, выворачивал душу мне!
ПОРФИРИЙ. У него слабая грудь! Конечно, какой у него шанс?
СТАЛИН (идет к огню). У меня совершенно здоровая грудь и
кашель прекратился... Я, понимаете, провалился в прорубь,
обледенел, вылез и так шел двенадцать верст. И думал, что
я теперь умру непременно, потому что лучший доктор мне
сказал... грудь, говорит.
ПОРФИРИЙ. Какой лучший доктор?
СТАЛИН. В Гори у нас был хороший доктор... старик...
ПОРФИРИЙ. Ну?
СТАЛИН. Дошел до ночлега, снял одежду... Повалился и думаю,
как я буду сейчас умирать. И заснул, и спал пятнадцать часов,
и проснулся, и с тех пор не кашлянул ни разу... Наташа,
начистоту: можно ночевать?
НАТАША. Что ты спрашиваешь?
ПОРФИРИЙ. Как же ты спрашиваешь!..
СТАЛИН. Одно слово: дай поесть чего-нибудь...
НАТАША. Сейчас, сейчас! (Бежит к буфету.)
Порфирий тоже.
ПОРФИРИЙ (с вином). Пей!
СТАЛИН (пьет). Дай сыру... (Ест.) Оказывается, цыганка... верно
нагадала...
НАТАША. Что ты говоришь?..
СТАЛИН. Чепуха... это давно было... Гадала и говорила, что в
путешествии очень удача будет... Конечно, удача: обледенел и
болезнь погибла... погибла в Сибири!.. Рубль я ей заплатил за
БАТУМ
предсказание... (Умолкает и засыпает, положив голову на
скамейку.)
НАТАША. Сосо! Что ты? Очнись!
СТАЛИН. Не могу... я четверо суток ехал, не спал ни одной минуты...
нельзя было... поймать могли... не могу!..
ПОРФИРИЙ. Иди, ложись... Поднимись.
СТАЛИН. Нет, ни за что... убей... не пойду... от огня... (Засыпает.)
НАТАША. Оставь! Оставь его! Придет Сильвестр. Вы его перенесете.
Стук.
Вот он!
ПОРФИРИЙ. Нет, нет! Стой здесь! Я открою! Я! (Идет, открывает.)
Входит Сильвестр.
ПОРФИРИЙ. Смотри!
СИЛЬВЕСТР. Что?! Вернулся?!
ПОРФИРИЙ. Вернулся.
Занавес
Конец
1939 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
АРХИВОХРАНИЛИЩА
БРЧ — Библиотека репертуарной части. Музей МХАТа (Москва).
РГБ — Российская государственная библиотека (прежнее сокраще- ние — ГБЛ — Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина). Отдел рукописей (Москва).
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН России. Рукописный отдел (Санкт-Петербург).
Музей МХАТа — Отдел рукописных 4юндов и книжных коллекций Музея МХАТа (Москва).
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (прежнее сокращение ЦГАЛИ — Центральный государствен- ный архив литературы и искусства; Москва). АРХИВНЫЕ ИСТОЧНИКИ
Дневник 1933 — Дневник Е. С. Булгаковой, датированный 1 сентября 1933 г. — 6 сентября 1934 г. — РГБ, ф. 562, к. 29, ед. хр. 5.
Дневник 1936 — Дневник Е. С. Булгаковой, датированный 6 февраля 1936 г. — 20 декабря 1937 г. — РГБ, ф. 562, к. 28, ед. хр. 25. ПЕЧАТНЫЕ ИСТОЧНИКИ
Адам и Ева свободны — Чудакова М. О. Адам и Ева свободны. — Огонек, 1987, № 37, с. 14—15.
Барро — Барро М. Мольер, его жизнь и литературная деятельность. СПб., 1891.
Батумская демонстрация Белозерская Булгаков Булгаков- драматург Веселовский — Батумская демонстрация 1902 года. М., 1937. — Белозерская-Булгакова Л. Е. Воспоминания. М., 1989. — Булгаков М. А. Собр. соч. В 5-ти т. М., 1989—1990. — М. А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени. Сб. статей. М., 1988. — Веселовский А. Тартюф. — В кн.: Мольер Ж.-Б. Собр. соч. под ред. С. Венгерова, т. 1, СПб., 1912, с. 477—492.
Воспоминания Дневник Жизнеописание — Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988. — Булгакова Е. С. Дневник Елены Булгаковой. М., 1990. — Чудакова М. О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988.
Замятин. Лемке — Замятин Е. И. Сочинения. М., 1988. — Лемке М. К. Николаевские жандармы и литература 1826 — 1855 годов. СПб.', 1909.
Мольер — Мольер Ж.-Б. Поли. собр. соч. Под ред. П. Вейнберга и П. Быкова. СПб., 1913.
Письма — Михаил Булгаков. Письма. Жизнеописание в документах. Сост. В. И. Лосев и В. В. Петелин. М., 1989.
Под пятой — Булгаков М. А. Под пятой. Дневник 1923—1925 годов. М., 1991.
Пушкин в жизни Савин Пьесы 1920-х годов — Вересаев В. В. Пушкин в жизни. Т. 1, 2. М., 1932. — Савин А. Век Людовика XIV. Вып. 1, 2. М., 1913. — Булгаков М. А. Пьесы 1920-х годов. (Театральное наследие). Л., 1990.
Пьесы-86 — Булгаков М. Пьесы. М., 1986. Сост. Л. Е. Белозерская и И. Ю. Ковалева. Вст. статья В. В. Новикова.
Смелянский — Смелянский А. М. Михаил Булгаков в Художественном театре. М., 1989.
Станиславский — Станиславский К. С. Собр. соч. В 8-и т. Т. 8. М., 1961.
Станиславский репетирует Такер Чудакова — Станиславский репетирует. Записи и стенограммы репетиций. М., 1987. — Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879—1929. М., 1991. — Чудакова М. О. Архив М. А. Булгакова. Материалы к творческой биографии писателя. Записки Отдела рукописей Государствен- ной библиотеки СССР имени В. И. Ленина. Вып. 37. М., 1976.
Творчество Булгакова — Творчество Михаила Булгакова. Исследования. Материалы. Библиография. Отв. редакторы Н. А. Грознова и А. И. Пав- ловский. Кн. 1. Л., 1991.
ПРИМЕЧАНИЯ
Издательством «Искусство—СПБ» в 1989 г. был выпущен первый том «Теат-
рального наследия» М. А. Булгакова: «Пьесы 1920-х годов». Настоящая книга явля-
ется продолжением предпринятого издания и включает оригинальные пьесы Булга-
кова 1930-х гг. — «Кабала святош», «Адам и Ева», «Блаженство», «Иван Васильевич»,
«Александр Пушкин», «Батум».
Драматические переложения, переводы, инсценировки и оперные либретто Бул-
гакова составят следующий, третий том «Театрального наследия», который готовится
к публикации.
Общие принципы настоящего издания подробно изложены в преамбуле к при-
мечаниям первого тома (см.: Пьесы 1920-х годов, с. 510—514). Некоторые особенности
второго тома требуют тем не менее дополнительных пояснений.
«Пьесы 1930-х годов» выходят в свет почти через пять лет после выпуска первого
тома «Театрального наследия», — за это время сделано много важного для изучения
биографии и творческого наследства Михаила Булгакова.
В 1989—1990 гг. состоялось издание первого в России Собрания сочинений
М. А. Булгакова в пяти томах, объединившего основной массив художественных
произведений и избранных писем писателя. Несмотря на неполноту состава и
некоторые недостатки композиционного строения отдельных томов, в этом издании
по существу впервые были надежно проверены по рукописным архивным и печат-
ным источникам тексты Булгакова и освобождены от многочисленных пропусков,
ошибок и искажений, сопровождавших почти все предшествующие отечественные
и зарубежные публикации булгаковских произведений.
Сказанное в особенности относится к драматургии Булгакова: пьесы «Дни
Турбиных», «Зойкина квартира», «Багровый остров» и «Бег» напечатаны в третьем
томе Собрания сочинений в исправленном виде — на основе изданного к тому
времени первого тома «Театрального наследия» («Пьесы 1920-х годов»), а остальные
шесть пьес — «Кабала святош», «Адам и Ева», «Блаженство», «Иван Васильевич»,
«Александр Пушкин» и «Батум» — по архивным источникам на базе текстологиче-
ской работы, проведенной авторским коллективом для настоящего, второго тома
«Театрального наследия» («Пьесы 1930-х годов»). Основная авторская редакция
перечисленных пьес впервые была установлена с учетом всей совокупности руко-
писных и машинописных редакций, сохранившихся в личном архиве Булгакова, в
фондах Главреперткома, МХАТа и других театров.
Однако по условиям массового издания, исключавшего текстологический аппарат,
реальная история текста каждой пьесы, демонстрация черновых и других редакций,
важнейшие разночтения, отличающие одну редакцию от другой, и прочие базовые
элементы научной публикации произведения остались за рамками третьего тома
Собрания сочинений.
И только теперь, во второй книге «Театрального наследия» Булгакова, основные
этапы авторской работы по каждой пьесе представлены в строгой хронологической
последовательности, с достаточной, хотя и не исчерпывающей полнотой.
Текстологические, историко-литературные и театроведческие комментарии к
пьесам, составляющие неотъемлемую часть настоящей книги, соединяют исследова-
тельские и справочные цели и в известной мере подводят краткие итоги изучения
драматургии и театра Булгакова.
В 1991 г. состоялись крупные международные научные конференции, приурочен-
ные к 100-летию со дня рождения Булгакова — на его родине в Киеве, в Самаре,
в Москве, а также за рубежом — в Ноттингеме, Праге, Париже и Будапеште.
Появились новые интересные труды отечественных и зарубежных исследователей
Булгакова, научные монографии Джулии Куртис, Лесли Милн, Марианны Гург и др.,
специальные номера журналов, отдельные сборники статей и материалов, посвя-
щенные жизни и творчеству писателя.
Очередной том «Записок русской академической группы в США» американские
русисты целиком посвятили Мастеру (см.: Михаил Булгаков. 1891—1940. — Записки
русской академической группы в США, т. XXTV, Нью-Йорк, 1991). Кроме статей, в
томе помещен подробный библиографический обзор Надежды Натовой, демонстри-
рующий внушительный международный диапазон научной литературы о Булгакове
и публикаций его произведений за десять лет, с 1981 по 1991 г. включительно.
Наиболее заметным событием российского булгаковедения начала девяностых
годов является, несомненно, находка и публикация дневников Булгакова за 1922—
1925 гг., извлеченных по копиям из недр архива КГБ и напечатанных под авторским
заглавием «Под пятой. Мой дневник» (публикация и примеч. Г. С. Файмана и
К. Н. Кириленко. — Театр, 1990, № 2; отд. изд.: Б-ка «Огонька», М., 1990; повторная
публикация с уточнениями по фотокопиям и с материалами секретного «досье» на
Булгакова в ОГПУ подготовлена к печати Г. Файманом в «Независимой газете»;
критический отклик на это сенсационное открытие: Чудакова М. Булгаков и Лубян-
ка. — Лит. газета, 1993, 8 дек.).
Опубликован и введен в научный оборот и другой выразительный документ,
имеющий прямое отношение к Михаилу Булгакову, — «Дневник Елены Булгаковой»
(М., 1990; вступ. статья Л. Яновской, составление, подготовка и комментарий В. Ло-
сева и Л. Яновской). Дневник Е. С. Булгаковой (1933—1940) содержит важнейшие
сведения о жизни писателя, его взаимоотношениях с московской литературной и
театральной средой, творческом процессе и, в частности, об истории создания
булгаковских пьес 30-х гг., которые публикуются в настоящем томе.
Автографы пьес «Дни Турбиных» (1925—1926), «Зойкина квартира» (1926), «Баг-
ровый остров» (1927) и «Бег» (1928) не найдены. Поэтому текстология перечисленных
пьес в первом томе «Театрального наследия» начиналась с анализа многочисленных
театральных перепечаток, содержащих элементы авторской правки, добровольных
или вынужденных сокращений, вставок, театральных и цензурных деформаций
текста.
Начиная с осени 1929 г. Булгаков стал сохранять черновики и первые рукописные
редакции текста. Таким образом, в распоряжении исследователей оказались ценней-
шие рукописные материалы, по которым можно проследить основные стадии
формирования замысла — от первых набросков сцен в отдельных тетрадях до
беловой рукописи. Авторская работа на этом, однако, не заканчивалась. Начиналась
борьба за постановку пьесы в театре. В условиях возраставшего цензурного давления,
необоснованных, а порой и вздорных требований со стороны постановщиков
Булгаков втягивался в бесконечный процесс многократных переделок и перепечаток
текста (в творческой истории пьесы «Кабала святош» зафиксированы, например,
тринадцать (!) перепечаток с более или менее существенной авторской правкой.
Сценическая судьба пьес Булгакова, написанных в 1930-е гг., оказалась еще более
трудной, чем пьес, созданных в 1920-е. «Мольер» репетировался около шести лет и
весной 1936 г. был исключен из репертуара МХАТа после седьмого представления,
«Иван Васильевич» в Московском театре сатиры тогда же запрещен и снят со
сцены после генеральной репетиции 13 мая 1936 г. Остальные пьесы при жизни
автора вообще не были поставлены и напечатаны, и только инсценировка «Мертвых
душ» по Гоголю надолго обосновалась на сцене МХАТа. 5 октября 1937 г. Булгаков
заметил по этому поводу в письме В. В. Вересаеву: «Недавно подсчитал: за 7
последних лет я сделал 16 вещей, и все они погибли, кроме одной, и та была
инсценировка Гоголя! Наивно было бы думать, что пойдет 17-я или 19-я.
Работаю много, но без всякого смысла и толка. От этого нахожусь в апатии»
(Булгаков, т. 5, с. 559).
Задача текстологов, далеко не всегда разрешимая, заключается в том, чтобы,
рассматривая пьесы Булгакова 1930-х гг., последовательно разграничить исправления
и сокращения автора, усиливающие художественную выразительность текста, от
переделок вынужденных, продиктованных цензурными или конъюнктурными требо-
В»
ваниями театра и Главреперткома, а в некоторых случаях и соображениями авто-
цензуры.
Полная история текста каждой пьесы Булгакова может быть исчерпывающе
представлена лишь в будущем академическом собрании сочинений писателя. Насто-
ящее издание не ставит перед собой такой цели, и наша задача заключается в том,
чтобы опубликовать основные редакции текста и важнейшие варианты, отличающие
одну редакцию от другой.
В основном корпусе книги печатаются завершенные авторские редакции, пред-
ставленные автором в театр, свободные от последующих вынужденных купюр и
переделок.
В разделе «Другие редакции и варианты» печатаются самые ранние, черновые
редакции и варианты тех же самых произведений. Впервые, таким образом, стано-
вятся доступными для читателей и исследователей творчества драматурга главные
вехи истории текста булгаковских пьес. В отдельных случаях в этом разделе и в
комментариях приводятся более поздние и сценические варианты текста.
В настоящем издании радикально пересмотрена текстологическая основа «Каба-
лы святош», поскольку во всех прежних изданиях, кроме 3-го тома Собрания
сочинений (1990), пьеса печаталась с изменениями и купюрами, не соответствующими
ни одному из авторских экземпляров, сохранившихся в личном архиве Булгакова в
РГБ и в музее МХАТа. При этом публикаторы не приводили сколько-нибудь
убедительного обоснования выбора источника публикации.
Свободный от купюр и искажений авторский текст «Кабалы святош» установлен
по экземпляру, подаренному Булгаковым в мае 1930 г. Е. С. Шиловской. Он публи-
куется в основном корпусе книги.
В разделе «Другие редакции и варианты» впервые публикуется черновая рукопись
«Кабалы святош», существенно отличающаяся от основного текста.
В основном корпусе впервые публикуется 1-я редакция пьесы «Иван Васильевич».
Окончательной авторской редакции пьесы «Александр Пушкин» возвращено ее
подлинное название, восстановлены опущенные в спектакле МХАТа реплики и
исключены театральные ремарки, привнесенные в текст во время постановки 1943
г. Тексты пьес «Блаженство» и «Батум» сверены заново по машинописным ориги-
налам, хранящимся в РГБ и РГАЛИ.
Раздел «Другие редакции и варианты» почти целиком основан на неизвестных,
часто впервые публикуемых рукописных материалах из архива Булгакова. В этом
разделе впервые публикуется черновая рукопись пьесы «Адам и Ева», сокращенная
автором перед перепечаткой по цензурным соображениям. Здесь печатаются 1-я
черновая редакция пьесы «Блаженство», набросок к ней и фрагменты 2-й редакции.
Впервые публикуется черновая рукопись пьесы «Александр Пушкин», демонстриру-
ющая текст Булгакова до появления изменений, внесенных им по требованию
В. В. Вересаева, а также наброски из подготовительной тетради Булгакова. Здесь
же впервые печатается первый вариант пьесы «Александр Пушкин», прочитанный
автором 2 июня 1935 г. труппе Театра им. Евг. Вахтангова. Черновая редакция пьесы
«Батум» под авторским заглавием «Пастырь» также публикуется впервые. В качестве
варианта представлена 2-я, подвергшаяся автоцензуре редакция пьесы «Иван Ва-
сильевич», ранее публиковавшаяся как основной текст.
Основные технические обозначения, принятые для публикации текстов в первом
томе «Театрального наследия» Булгакова, сохраняются и в настоящем издании.
Пропущенные в машинописи или в авторской рукописи отдельные слова,
предлоги и другие элементы текста восстановлены по смыслу и даются в косых
скобках.
Сокращения текста, сделанные Булгаковым и восстановленные публикаторами,
заключены в квадратные скобки.
Авторские подчеркивания в рукописях и набросках выделены полужирным
шрифтом.
Редакционные сокращения, сделанные в опубликованных текстах пьес, писем
или других документов, отмечены отточием в угловых скобках.
Разночтения между редакциями и вариантами на уровне коротких реплик и
отдельных слов, пунктуации, технического оформления ремарок и т. п., как правило,
специально не оговариваются.
Перевод иностранных фраз и слов принадлежит публикаторам и дается под
строкой. Случаи авторского перевода в тексте пьесы оговариваются.
Все указания на архивные и печатные источники, подробные обоснования выбора
публикуемых редакций и вариантов текста приводятся в примечаниях к каждой
пьесе. Там же даются сведения историко-литературного, театроведческого и спра-
вочного характера.
Цитаты из «Воспоминаний» Л. Е. Белозерской-Булгаковой и «Дневника
Е. С. Булгаковой» даются в необходимых случаях по архивным источникам.
Тексты пьес и примечания к ним для настоящего издания подготовили:
«Кабала святош» — О. В. Рыкова (подготовка текстов, примеч.: разд. 1—3) и
А. А. Грубин (примеч.: разд. 4—7); «Адам и Ева» — И. Е. Ерыкалова; «Блаженство» —
Е. А. Кухта; «Иван Васильевич» — Я. С. Лурье; «Александр Пушкин» — И. Е. Еры-
калова (подготовка текстов, примеч.: разд. 1—2) и А. А. Гозенпуд (примеч.: разд.
3—5); «Батум» — А. А. Нинов; вводная часть к разделу «Примечания» — А. А. Нино в.
КАБАЛА СВЯТОШ
Впервые опубликована: Булгаков М. Пьесы. М., 1962; текст перепечатывался в
кн.: Булгаков М. Драмы и комедии. М., 1965; Булгаков М. Пьесы. М., 1986; Булгаков
М. Кабала святош. М., 1991 и др. Как и в издании Булгаков, т. 3, с. 279—325, в
основном корпусе настоящего тома «Театрального наследия» публикуется авторизо-
ванный текст 1929 г., хранящийся в РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 4.
Опубликованный в 1962 г. вариант «Кабалы святош» представляет собой весьма
уязвимую в текстологическом отношении версию пьесы. Идентичный ей текст в
архивохранилищах не обнаружен. Сопоставление опубликованного варианта с име-
ющимися архивными экземплярами приводит к выводу, что в нем имеются два слоя
купюр и искажений: 1) цензурные, реперткомовские поправки (частично) и 2)
исключения фрагментов текста, относящихся к теме «кровосмесительства». В тексте
пропущены или изменены важные детали: оставлено чтение «ненавижу королевскую
тиранию» вместо «бессудную тиранию»; финальная запись Лагранжа дается в
следующем виде: «Причиной этого явилась немилость короля и черная Кабала»,
вместо авторского текста: «Причиной этого явилась ли немилость короля или черная
Кабала?.. (Думает.) Причиной этого явилась судьба». Имеется много мелких неточ-
ностей: перестановки слов, добавленные союзы, морфологические разночтения. Все
они могли возникнуть при случайных перепечатках.
Таким образом, издававшийся текст «Кабалы святош» представляет собой
произвольный вариант основной редакции, не совпадающий целиком ни с авторским,
ни с реперткомовским вариантом. Для того чтобы установить оптимальную автор-
скую редакцию «Кабалы святош», публикуемую в настоящем издании, свободную от
цензурных изъятий и других искажений, необходимо было исследовать сохранивши-
еся рукописи пьесы, авторские и театральные экземпляры, многочисленные маши-
нописные перепечатки, запечатлевшие семилетнюю борьбу Булгакова за постановку
«Мольера» на сцене МХАТа.
1
Пьесу «Кабала святош», получившую впоследствии по настоянию Главреперткома
название «Мольер», Булгаков написал в октябре — декабре 1929 г. Первая дата —
октябрь 1929 г. — имеется в «Записной книге» Булгакова, содержащей выписки из
сочинений Мольера и посвященной ему литературы. Затем работа шла в черновой
тетради, где Булгаков сделал наброски фактически всех сцен пьесы. 6 декабря 1929 г.
Булгаков закончил первый полный черновой вариант пьесы, после чего последовали
перепечатки, датированные декабрем 1929 г.
Стремительность работы была обусловлена тем, что у автора имелся четкий
внутренний план пьесы. М. О. Чудакова отметила в свое время, что уже в самом
начале работы над пьесой был предрешен ее финал и расставлены важнейшие
акценты (см.: Чудакова, с. 86—89). Отдельные фрагментарные переработки велись
только в первом черновом варианте, в дальнейшем были сделаны минимальные
изменения (о них ниже) и литературная правка.
Сказанное относится к истории основной редакции — текстам пьесы, храня-
щимся в личном фонде писателя в РГБ, в фондах РГАЛИ и музея МХАТа. Другой
массив текстов, хранящихся в музее МХАТа, необходимо выделить в самостоятель-
ную редакцию, которую условно можно назвать театральной. Эта редакция создава-
лась в ходе репетиций спектакля во МХАТе с 1931 до 1936 г. Она отличается от
основной значительным количеством изменений, сделанных по просьбе театра.
Большая часть этих изменений была вынужденной, и, по воспоминаниям Е. С. Бул-
гаковой, автор «Мольера», «работая с МХАТом, диктовал потом дополнения, дик-
товал с ненавистью к этим дурацким требованиям, злился хуже, чем на вычерки
Реперткома» (РГБ, ф. 562, к. 30, ед. хр. 5). Действительно, как показывает анализ
текстов, требования Главреперткома, тоже в ряде случаев абсурдные, по сравнению
с театральными выглядят более умеренными.
В архивном хранении к настоящему времени известны, кроме подготовительных
записей, 25 текстов пьесы: 2 автографа (наброски и первый полный вариант) И 23
машинописных экземпляра с поправками, из них 4 неполные. Далеко не все
авторские экземпляры машинописных перепечаток сохранились; их было как мини-
мум 52 (если исходить из того, что при каждой перепечатке выходило по 4
экземпляра, а всего по имеющимся текстам установлено 13 перепечаток). Не
исключено, что могут оставаться пока невыявленными или утраченными какие-то
дополнительные материалы.
Для удобства изучения и изложения истории текста ниже приводится перечень
известных экземпляров с указанием мест хранения и принятых нами условных
обозначений, а также генеалогическая стемма.
Основная редакция
1. РГБ, ф. 562, к. 17, ед. хр. 4. Записная книга (БЛ-1).
2. РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 1. Черновые наброски (БЛ-П).
3. РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 2. Полный текст. Автограф (БЛ-Ш).
4. РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 3 (БЛ-IV).
5. РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 4 (БЛ-V).
6. РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 5 (БЛ-VI).
7. РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 6 (БЛ-VII).
8. РГБ, ф. 218, № 1268, ед. хр. 10 (фонд П. С. Попова) (БЛ-VIII).
9. Музей МХАТа, БРЧ-426, (М-1).
10. Музей МХАТа, БРЧ^25, БРК-1 (М-П).
11. Музей МХАТа, б. н. (фонд Н. М. Горчакова). Текст III—IV действий, без
окончания (М-Ш).
12. РГАЛИ, ф. 656, on. 1, ед. хр. 437, л. 3—99 (фонд Главного репертуарного
комитета — ГРК) (Л-1).
13. РГАЛИ, ф. 656, on. 1, ед. хр. 437, л. 101—163 (фонд ГРК) (Л-П).
14. РГАЛИ, ф. 2085, on. 1, ед. хр. 106 (фонд Р. М. Глиэра) (Л-П1).
Театральная редакция
15. Музей МХАТа, БРЧ-326, БРК-4 (TM-I).
16. Музей МХАТа, БРК-17 (ТМ-П).
17. Музей МХАТа, БРЧ-82, БРК-16 (ТМ-Ш).
18. Музей МХАТа, БРЧ-322, БРК-15 (TM-IV).
19. Музей МХАТа, БРЧ-327, БРК-14 (TM-V).
20. Музей МХАТа, БРК-20 (TM-VI).
21. Музей МХАТа, БРЧ-244, БРК-19 (TM-VII).
22. Музей МХАТа, БРК-21 (TM-VIII).
23. Музей МХАТа, БРК-18 (TM-IX).
24. Музей МХАТа, б. н. Неполный текст I—II действий (ТМ-Х).
25. Музей МХАТа, б. н. Неполный текст I—II действий (TM-XI).
26. Музей МХАТа, б. н. Неполный текст I—II действий (ТМ-ХП).
Тексты, хранящиеся в музее МХАТа, не имеют научного описания. Из них 7
экземпляров имеют музейные номера библиотеки репертуарной части (БРЧ); 4 имеют
инвентарные номера библиотеки репертуарной конторы МХАТа (БРК) и 4 неполные
экземпляра существуют без номеров (I—II действия — 3 экз., III—IV действия —
1 экз.). 6 экземпляров имеют двойные номера БРК и БРЧ. Номер БРЧ, являющийся
музейным, указывается в первую очередь, как основной.
Генеалогическая стемма текстов пьесы «Кабала святош» («Мольер»)
Экз. одноразовых перепечаток:
1. БЛ-V, БЛ-VI.
2. М-П, TM-I.
3. ТМ-П — TM-V.
4. TM-VI — TM-IX.
5. ТМ-Х — ТМ-ХП.
Структура машинописных текстов основной редакции следующая: после черно-
вого варианта первой из машинописей была БЛ-IV. За ней следует перепечатка с
небольшой литературной правкой для подачи в Главрепертком в 1930 г. — Л-1.
Затем — экземпляры с небольшой правкой (по сравнению с Л-1): БЛ-V с дарственной
Е. С. Шиловской и БЛ-VI — собственный экземпляр М. А. Булгакова. Все они
являются авторскими вариантами пьесы. Точно такие же тексты, как два последние,
только другой перепечатки, были поданы второй раз в Главрепертком в 1931 г.:
БЛ-VII и Л-П. С реперткомовской правкой один из них вернулся автору (БЛ-VII, а
второй остался в фонде Реперткома (Л-П). Эти последние тексты принадлежат к
реперткомовскому варианту, так же как и следующий слой перепечаток со строгим
учетом всех цензурных замечаний: БЛ-VIII (экз. П. С. Попова), Л-Ш (экз. Р. М. Гли-
эра) и мхатовские экземпляры — М-I, М-П, М-Ш (последний, принадлежавший
Н. М. Горчакову, сохранился не полностью). Один из экземпляров этого ряда
послужил основой для TM-I.
Театральная редакция складывалась в ходе работы над спектаклем (с начала
1832 г. до февраля 1936 г.). За это время сменились три варианта текста пьесы. Нет
точных дат смены одного из них другим. Первый вариант предположительно можно
отнести к периоду репетиций Н. М. Горчакова, но не исключено, что он использо-
вался и на первых репетициях К. С. Станиславского, которые начались 5 марта
1935 г. Экземпляр весьма потрепан, он долго был в работе. Затем TM-I был
перепечатан со всеми исправлениями и дополнениями, и на его основе появились
ТМ-П, ТМ-Ш, TM-IV и TM-V.
Исправления по замечаниям К. С. Станиславского вписывались наиболее полно
в TM-IV, который является основой второго варианта театральной редакции.
Далее, после конфликта автора с театром и официального заявления Булгакова
Станиславский согласился 28 апреля 1935 г. «играть... по тексту пьесы» (Станислав-
ский репетирует, с. 414), или, как пишет Е. С. Булгакова, «по основному тексту» (цит.
по: Смелянский, с. 291—292).
Первое впечатление, которое при этом может возникнуть, что речь идет о
возвращении к основной редакции, к реперткомовскому варианту. Но никаких следов
такого возвращения нет. Напротив, переработка текста продолжалась. Например,
на репетиции 9 мая Станиславский говорит о нежелательности слова «морда» в
ругани Справедливого сапожника. Впоследствии вместо этой ругани появились слова
короля: «Шут, остановись, ты обругаешь маркиза на лестнице, когда он будет
уходить». Эта замена дает основание утверждать, что следующая перепечатка
TM-VI — TM-IX (в которой напечатаны только слова короля) была сделана после
9 мая 1935 г. Сравнение TM-IV и TM-VII показывает, что в последнем, наряду с
некоторыми сокращениями прежних вставок, были сделаны новые добавления,
например проповедь Варфоломея. Новый слой правки есть в сценах Кабалы, смерти
Мольера и др. (см. ниже описание TM-VII).
Таким образом, не подтверждается вывод о том, что Станиславский не допускал
ни малейших изменений в тексте пьесы после письма Булгакова (см.: Станиславский
репетирует, с. 338).
Сокращения в TM-VII имеют различное происхождение: часть из них появилась
в результате самодельной переработки текста; роли Риваль, Лессака, Справедливого
сапожника и суфлера были убраны на последних репетициях в связи с необходи-
мостью сокращения спектакля, который шел пять часов.
Текст TM-VII являлся третьим, окончательным вариантом театральной редакции,
по которому шли спектакли. Последняя перепечатка по TM-VII была не закончена.
Сохранились три экземпляра пьесы до сцены «Ужин короля» во II действии (одна
перепечатка: ТМ-Х, TM-XI и TM-XII). Обрывается текст на словах Мольера:
«Смотрите, архиепископ, теперь вы меня не тронете! „Тартюф* разрешен! (Скры-
вается с Людовиком)...» Незаконченный текст аккуратно подшит белыми нитками.
Такой неожиданный обрыв связан, по-видимому, с чрезвычайными обстоятельствами
срочного снятия спектакля. Надобность в перепечатке отпала.
TM-I, TM-IV, TM-VII являются основной цепочкой вариантов театральной ре-
дакции. Всё это — суфлерские экземпляры, которые наиболее точно передают
изменения текста и отражают основные этапы работы театра с пьесой. В дальней-
шем изложении речь пойдет об изменениях, зафиксированных в этих экземплярах.
Отношение автора к ним известно: об этом свидетельствуют письмо Булгакова к
Попову от 14 марта 1935 г., его устные заявления о том, что «авторская работа
закончена» (там же, с. 351) и письма к Станиславскому (Булгаков, т. 5, с. 533) и
Горчакову (см.: Письма, с. 320—323). Печать вымученной работы на вставках в пьесу,
сделанных Булгаковым по Требованию театра, отмечает А. Смелянский (с. 282).
ЙеИМЕЧАИИЯ ssf I
Театральная редакция не была принята автором. История театральной редакции
характеризует не столько творчество драматурга, сколько отношение театра к пьесе.
Театр недооценил «Мольера». Это проявилось в отношении к авторскому тексту, в
затянувшихся на годы репетициях и в том, что театр не предпринял ни малейших
усилий для спасения спектакля. На репетиции 17 апреля 1935 г. Станиславский
говорил о пьесе: «Если выдержать намеченную нами линию, то получится хорошая
пьеса. Булгаков моментами себя обкрадывает. Если бы он пошел на то, что ему
предлагается, то была бы пьеса хорошая. Он трусит углубления, боится философии»
(Станиславский репетирует, с. 408). Б. Н. Ливанов, игравший Муаррона, был прямо-
линеен: «Я вообще ненавижу пьесу и свою роль» (там же, с. 419). Известно, что
К. С. Станиславский воспринимал пьесу в историко-биографическом плане, и поэ-
тому спектакль предполагался быть не о Кабале, а о гениальном человеке XVII в. —
Мольере.
Два названия пьесы — «Кабала святош» и «Мольер» как нельзя более точно
соответствуют изменениям, сделанным в тексте. Булгаков писал о кабале святош,
об отношении к государственной власти, глумящейся над личностью, о ненависти
к бессудной тирании. В черновых набросках говорилось именно так: «Ненавижу
государственную власть!» (БЛ-П, л. 44 об.). Впоследствии это было заменено на
«бессудную тиранию». Репертком не только формально дал новое название, но и
сделал первые шаги по изменению сути пьесы. Эти изменения были развиты и
продолжены театром.
2
Оптимальная авторская редакция «Кабалы святош» может быть установлена при
изучении всех имеющихся в наличии экземпляров пьесы. Ниже дается их архео-
графический обзор.
Основная редакция:
1) Записная книга, содержащая выписки из литературы, дату начала работы над
«Кабалой святош» — октябрь 1929 г., автограф (БЛ-1) — РГБ, ф. 562, к. 17, ед. хр. 4.
2) Черновые наброски пьесы «Кабала святош», автограф, 1929, октябрь (БЛ-П) —
РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 1.
В тетради небольшого формата содержится первый черновой вариант пьесы.
По сравнению с окончательным текстом, этот вариант неполон: нет сцены «Уборная
актеров в Пале-Рояле» из IV действия и нет заключительной сцены. Другие
расхождения менее значительны. В отличие от белового варианта, здесь более
пространно дана сцена заседания Кабалы с шестью братьями.
Публикуемый в разделе «Другие редакции и варианты» текст помещается на л.
6—7 об., 15—21, 22 об. —27 об., 28 об. —73, 78 об. —79 об., 81 об. —82. После л. 82
идут чистые страницы. На л. 1—5, 8—14 об., 29 об., 30 об. содержатся выписки из
источников. На л. 21, 28, 47—47 об. — планы пьесы, списки действующих лиц.
Подробное описание этого текста см.: Чудакова, с. 87—89. В дополнение к нему
необходимо отметить, что вставка на л. 81 об. —82 написана рукой Л. Е. Белозер-
ской, а не Е. С. Булгаковой.
3) Первый вариант полного текста пьесы «Кабала святош», автограф, дата в
конце — 6 декабря 1929 г. (БЛ-Ш) — РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 2.
Описание текста см.: Чудакова, с. 89—92.
4) Второй полный текст пьесы «Кабала святош», первая известная машинопись
на полулистах, крупный шрифт, декабрь 1929 г., после 6-го (БЛ-IV) — РГБ, ф. 562,
к. 12, ед. хр. 3.
Среди всех машинописных экземпляров пьесы выделяются два типа: самые
ранние, на полулистах, крупным шрифтом, являются, по-видимому, работой
Е. С. Булгаковой (тогда еще Шиловской); на листах обычного формата мелким
шрифтом печатала, как правило, ее сестра, профессиональная машинистка, секретарь
дирекции МХАТа О. С. Бокшанская. Более поздние перепечатки, возможно, делались
другими лицами.
Название на обложке: «Мольер» — автограф М. А. Булгакова — вписано после
получения указаний Главреперткома (октябрь 1931 г.). Описание текста см.: Чудакова,
с. 92.
5) «Кабала святош», 1929, машинопись, крупный шрифт (БЛ-V) — РГБ, ф. 562,
к. 12, ед. хр. 4.
На обложке дарственная надпись, автограф: «В знак дружбы милой Елене
Сергеевне! „Был королевский спектакль...-. Акт I. 1930 г. 14 мая. М. Булгаков». Этот
текст пьесы, свободный от цензурных искажений и вынужденных поправок для
театра, публикуется в основном разделе настоящего тома.
6) «Кабала святош». Машинопись с авторской правкой. 1929 г. (БЛ-VI) — РГБ,
ф. 562, к. 12, ед. хр. 5.
Экземпляр той же перепечатки, что и БЛ-V, с позднейшими исправлениями. На
обложке крупным почерком наискось написано и обведено рукой Булгакова название:
«Кабала святош». На титульном листе, который был напечатан позднее, название:
«Мольер», но оно зачеркнуто и вместо него Булгаковым написано красным каран-
дашом: «Кабала святош», а затем исправлено простым карандашом рукой Е. С. Бул-
гаковой вновь на «Мольер». Правка в тексте делалась после получения указаний
Главреперткома, но учтены не все замечания, а только их часть (см. ниже обзор
всех указаний Главреперткома). Булгаков, по-видимому, работал с этим экземпляром
после разрешения Главреперткома от 3 октября 1931 г. и с ним пришел на репетиции
во МХАТ. Здесь же исправлен возраст Муаррона с 22 лет на 27, с учетом возраста
Б. Н. Ливанова. К сожалению, не всегда можно установить авторство поправок. В
большинстве случаев это рука Булгакова; часть принадлежит Е. С. Булгаковой; в
нескольких случаях неясно, кто из них правил. Если Е. С. Булгакова, то трудно
установить, происходила ли правка при жизни Булгакова и по его желанию, или
изменения внесены после его смерти.
7) Экземпляр с правкой Главреперткома. Машинопись, мелкий шрифт, в полный
лист (БЛ-VII) — РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 6.
На обложке название «Кабала святош» исправлено на «Мольер». Имеются две
разрешительные визы Главреперткома. Первая в начале пьесы:
«Разрешается Главным Комитетом по контролю за репертуаром к исполнению
в театрах Москвы и Ленинграда — литеровка после просмотра постановки —
купюры и изменения на стр. 1, 16, 24, 27, 37, 38, 39, 40, 48, 50, 52, 59, 60 и 61. Экземпляр
пьесы, содержащий твердый текст его, зарегистрирован в Главном Комитете за
№ 2029/Н. Экземпляр пьесы — на 61 стран. 3.X.1931 года.
Председатель ГРК (Гандурин).
Секретарь ГРК (Степанова)».
Вторая виза в конце текста, на л. 62: «Разрешается Главн. Комитетом по
контролю за репертуаром к исполнению в пределах РСФСР — лит[ера] Б с купюрами
и изменениями на стр. ...» И далее точное повторение предыдущей визы, с той
разницей, что председателем в данном случае назван О. Литовский.
В экземпляре имеется два слоя правки. Первый — правка реперткомовская. Она
делалась розовым и красным карандашами, фиолетовыми и красными чернилами.
(Перечень реперткомовских купюр см. ниже.) Второй слой правки — более поздний,
не имеющий связи с первым. Отдельные фрагменты текста взяты в аккуратные
квадратные скобки чернилами ярко-синего цвета. В основном это сокращения
отдельных предложений, самая большая купюра заключает в себе шесть предложений.
Абсолютно точно вырисовывается их тема — кровосмесительство: реплики Лагран-
жа, братьев Силы и Верности, Муаррона, Мадлены, Шаррона, Людовика, Мольера.
Все эти куски текста сохранены во всех последующих перепечатках, но не вошли
в опубликованный текст (изд. 1962, 1965 и 1986 гг.). Почему, кто и когда выделил
эти фрагменты — неизвестно. По этому поводу возможно сделать пока одно
предположение. Ярко-синими чернилами пользовалась Е. С. Булгакова. Ими она
вписала пропущенную фразу в экземпляр БЛ-V, л. 62: «МАДЛЕНА Не помню,
архиепископ». Если это ее рука, то скорее всего купюры сделаны при подготовке
текста к публикации в 1962 г.
8) «Мольер». Машинопись, на листах обычного формата (БЛ-VIII) — РГБ, ф. 218,
к. .1268, ед. хр. 10.
Текст соответствует цензурованному — с учетом всех изменений и купюр
Главреперткома, что подтверждает, дарственная подпись — автограф М. А Булга-
кова — П. С. Попову на л. 1: «Павлу: Дорогой друг! Этот экземпляр списан с
5SS*
ПРИМЕЧАНИЯ
цензурованного. Так что — это вполне пристойный экземпляр. Дарю тебе его.
Михаил Булгаков. Москва, 28-го (ночью) января 1934 г.».
9) Копия цензурованного экземпляра. Машинопись мелкого шрифта, 61 л. Листы
обычного формата, прошиты белыми нитками, подшита копия разрешительной визы
Главреперткома от 3 октября 1931 г., подписанная секретарем дирекции МХАТа
О. С. Бокшанской — Музей МХАТа, БРЧ № 426 (М-1).
На обложке машинописное посвящение Л. Е. Булгаковой: «Жене моей Любови
Евгеньевне Булгаковой посвящается» — и надпись-эпиграф на французском языке,
сделанная ее рукой. В конце напечатано на машинке — Москва, 1929 г. Исправлений
в тексте нет, за исключением правки опечаток фиолетовыми чернилами на с. 14,
26, 31, 57.
10) Копия цензурованного экземпляра, машинопись мелкого шрифта, листы
обычного формата, прошиты белыми нитками (частично разорваны); на обложке —
рукописная виза: «Главреперткомом разрешена к постановке по лит. „Б“. Л. Ярков-
ский. 14 июля 1932 г.» (М-П) — Музей МХАТа, БРЧ № 425, БРК № 1.
Исправлений в тексте нет.
И) Машинопись, на полулистах. Сохранилась только вторая половина пьесы —
III и IV действия. Нумерация: с. 52—99; крупный шрифт (М-Ш) — Музей МХАТа,
б.н.
Последние страницы утрачены, текст кончается авторской ремаркой после слов
Риваль: «Последняя свеча гаснет, и сцена по...» Данный экземпляр принадлежал
Н. М. Горчакову: имеется его владельческая подпись — автограф на машинописной
обложке. Кроме того, здесь же рукой Горчакова дана разметка картин III и IV
действий. Он является единственным в музее МХАТа с автографом Булгакова. На
с. 61 помета фиолетовыми чернилами в словах Шаррона (д. III, сцена Кабалы).
Вначале вписано: «Мне жаль комедианта. Вот, братья, та сила, которая накажет его
на земле. Помолимся, братья, чтобы в будущей жизни его простили». Булгаков
зачеркнул текст от слова «комедианта» до слова «земле» и вписал: «Мольера» вместо
«комедианта». Этих исправлений нет в TM-I, но они вписаны карандашом в TM-IV
и перепечатаны в TM-VII.
В тексте мелкие пометы Горчакова чернилами и карандашом. Есть две более
крупные вставки, не встречающиеся в других экземплярах. На обороте обложки
вписана вставка к сцене Муаррона в Кабале:
АРЛЕ. Брат Верность, мне кажется, что все члены нашего святого общества в сборе.
Дайте знак.
Колокольчик.
Мир вам, дорогие братья! Amen! Садитесь рядом со мной, брат Сила. Введите его!
На л. 52 об. вписано: «АРЛЕ. Отведите этого Амура в склеп и примерьте ему
испанский сапожок».
Экземпляр условно отнесен к основной редакции в связи с незначительным
количеством вставок и неполнотой текста.
12) Машинопись, на полулистах, крупный шрифт, 97 л. Эпиграф на русском
языке. Посвящение написано карандашом: «Жене моей Любови Евгеньевне Булга-
ковой посвящаю». В конце дата — 1929 г. (Л-1) — РГАЛИ, ф. 656, on. 1, ед. хр. 437.
В тексте есть мелкие вставки и другие пометы синим карандашом рукой
Булгакова.
Л-1 напечатан по тексту БЛ-IV, расхождения между ними незначительны. Данный
экземпляр был подан в Главрепертком в начале 1930 г. 18 марта пришел ответ за
подписью секретаря Степановой о том, что пьеса «Кабала святош» к постановке не
разрешена. В деле имеется критический, но в целом положительный отзыв рецен-
зента Исаева, который писал: «Очевидно, автор не без тайного замысла в такой
скрытой форме хочет бить нашу цензуру, наши порядки... Однако полагаю, что
„переключение** в нашу эпоху слишком замаскировано трусливо...» (л. 2). Далее Исаев
кратко отмечает исключительные художественные достоинства пьесы и делает вывод:
«Предлагаю пьесу разрешить». Несмотря на это, ответ Главреперткома был отри-
цательный.
Об этом эпизоде своих взаимоотношений с цензурным ведомством Булгаков
тогда же упомянул в письме «Правительству СССР»: «18 марта 1930 года я получил
из Главреперткома бумагу, лаконически сообщающую, что не прошлая, а новая моя
пьеса „Кабала святош* („Мольер*) к представлению не разрешена.
Скажу коротко: под двумя строчками казенной бумаги погребены — работа в
книгохранилищах, моя фантазия, пьеса, получившая от квалифицированных теат-
ральных специалистов бесчисленные отзывы — блестящая пьеса» (Булгаков, т. 5,
с. 448).
13) Машинопись той же перепечатки, что и БЛ-VII. Оба эти экземпляра были
поданы в Репертком на пересмотр. БЛ-VII с пометами был возвращен автору, а
Л-П остался в фонде Реперткома (Л-П) — РГАЛИ, ф. 656, on. 1, ед. хр. 437, л. 101—163.
Наряду с теми пометами, что и в БЛ-VII, на данном экземпляре имеются
служебные отметки, а также рукописные замечания сотрудников Реперткома на
обложке: разрешение пьесы для театров Москвы и Ленинграда от 3 октября 1931 г.
за подписью Гандурина; его же помета «остаются» по поводу прежде вычеркнутых
слов на с. 50 «ах, сердце человеческое». Следует отметить, что в Реперткоме не
было особой тщательности в оформлении дел. Так, в разрешительной визе на
экземплярах БЛ-VII и Л-П перечислены страницы, на которых необходимо изменить
текст (см. описание БЛ-VII). Там не указаны л. 26 и 31. На л. 26 в авторской ремарке
перед сценой Арманды и Муаррона было: «Муаррон кончил пьесу», исправлено на
«кончил играть». На л. 31 в авторской ремарке перед сценой Кабалы зачеркнуто
второе предложение: «В нише мерцает святая чаша», далее «библия» исправлено
на слово «книга». Несмотря на то, что эти изменения не были зафиксированы в
разрешительной визе, они строго соблюдались во всех последующих перепечатках.
14) Машинопись обычного формата, крупный шрифт. На л. 1 — штамп «Биб-
лиотека репертуарной конторы МХАТ, 8». На с. 34— тот же штамп и 4 —
по-видимому, ошибочно (Л-Ш) — РГАЛИ, ф. 2085 (Глиэр Р. М.), on. 1, ед. хр. 106.
Текст представляет собой реперткомовский вариант и относится к тому же ряду,
что и БЛ-VIII, М-I, М-П. На оборотах листов рукописные пометы, касающиеся
музыкального оформления спектакля. (См. Кириленко К. Н. Театральное наследие
М. А. Булгакова в РГАЛИ СССР. — В кн.: Проблемы театрального наследия
М. А. Булгакова. Л., 1987, с. 138—139.)
Театральная редакция:
15) Экземпляр той же перепечатки, что и М-П, скреплен металлическим скоро-
сшивателем, в картонной обложке, на которой значится, что он принадлежал
помощнику режиссера (TM-I) — Музей МХАТа, БРЧ 326, БРК 4.
В театральной практике различаются, как правило, экземпляры пьес помощников
режиссеров и суфлеров. В отличие от многих, данный текст имеет одновременно и
записи постановочного характера (о музыке, персонажах народных сцен), и суфлер-
ские пометы, в основном суфлера Л. С. Волынского. Имеются зарисовки каранда-
шом: Муаррон с плащом в его сцене с Армандой (л. 31 об., 32 об.). Можно
предположить, что их автором является Б. Н. Ливанов. На л. 38 об. — зачеркнутый
набросок портрета сидящего мужчины, на л. 10 об. выписаны каллиграфическим
почерком инициалы «Л. М. К.» (Лидия Михайловна Коренева) и «П. М.» (?).
Исправления текста многочисленные. Наиболее значительные из них: 1) вставка
к сцене Лагранжа с Армандой (машинопись, 1 лист, 2 экз.; на одном из них новый
слой рукописной правки); 2) ругань Справедливого сапожника; 3) два монолога
Муаррона во II действии, обращенные к Арманде и к Мольеру.
Время работы с этим текстом относится, по-видимому, к репетициям Горчакова
и к начальному периоду репетиций Станиславского. Затем TM-I был перепечатан
со всеми имеющимися пометами. Из вновь созданных четырех экземпляров (ТМ-П,
ТМ-Ш, TM-IV, TM-V) в репетициях Станиславского постоянно использовался TM-IV,
в нем отражена работа по дальнейшему изменению текста.
16) Машинопись, на листах обычного размера, крупный шрифт, в картонной
обложке, скреплен металлическим скоросшивателем, сохранность хорошая (ТМ-П) —
Музей МХАТа, БРК 17.
Перепечатан по TM-I. Текст без помет, 65 л.
ВОШОЖния sra
17) Экземпляр помощника режиссера Н. Шелонского (ТМ-Ш). Та же перепечатка,
что и ТМ-П — Музей МХАТа, БРЧ № 82, БРК № 16.
Л. 1—3 потрепаны, л. 40—43 выпадают. Записи постановочного характера —
простым, красным и синим карандашами. Вложена роспись мизансцены Ливанова
в роли Муарона, III действие, сцена в Кабале: машинопись, 2 экземпляра по 3 листа.
18) Суфлерский экземпляр. Та же перепечатка, что и ТМ-П. Л. 1—4 из-за ветхости
подклеены с оборота (TM-IV) — Музей МХАТа, БРЧ-322, имеется также номер:
БРК № 15.
По правилу, принятому в суфлерской практике, все авторские ремарки зачерк-
нуты. После первой авторской ремарки текст начинается со слов Мольера «Ваше...
величество» и далее следует чтение стихов. Сцена с клавесином перенесена в конец
I акта, после ухода Одноглазого. Новый небольшой слой правки имеют сцены
Арманды с Лагранжем, Арманды с Муарроном — именно здесь предполагалось
ввести сцену Психеи и Фавна из пьесы Мольера «Психея». Есть правка в сценах
Одноглазого в Кабале, Мадлены в соборе, сцен в приемной короля, в «комнате
Ренэ» и смерти Мольера. При этом некоторые вставки или зачеркнуты, или не
были перенесены в TM-VII, что произошло, по-видимому, после 28 апреля 1935 г.
(Станиславский репетирует, с. 413), а именно: фрагмент записи Лагранжа в дневнике,
I действие; ругань Справедливого сапожника; сцена Мольера с Людовиком, II
действие; обвинения короля Мольеру, III действие. Вместо ругани Справедливого
сапожника даны слова короля: «Шут, остановись, ты обругаешь маркиза на лестнице,
когда он будет уходить». Титул д’Орсиньи «маркиз» изменен в этом экземпляре на
«герцог».
В некоторых случаях намечалось восстановление прежде ликвидированного тек-
ста: в I действии сцена от слов Мольера «Убью его и зарежу» до слов Бутона:
«Превосходно сделано и проворно. (Мольеру.) В чем дело?» Убрана прежняя вставка
слов о беременности Арманды в ее сцене с Мольером. Включена вставка из
экземпляра Н. Горчакова М-Ш в словах Шаррона в конце заседания Кабалы: «Мне
жаль Мольера. Помолимся же, братия, чтобы в будущей жизни его простили».
Экземпляр TM-IV представляет собой второй (пространный) вариант театраль-
ной редакции.
19) Экземпляр, аналогичный ТМ-П, в черном твердом переплете с пометами
помощника режиссера (TM-V) — Музей МХАТа, БРЧ-327, БРК № 14.
Записи к звуковому оформлению спектакля, рисунки и записи мизансцен (л. 3
об., 18 об. — 20 об., 57 об.). Текст почти без исправлений. Изменена фраза из
заключительной записи Лагранжа: «Что же явилось причиной этого?» — вместо
«этого» вписано «их гибели».
20) Машинопись, на полулистах, в картонной обложке с металлическим скоро-
сшивателем (TM-VI) — Музей МХАТа, БРК № 20.
Текст перепечатан по TM-IV с учетом всех исправлений.
21) В картонной обложке, скреплен металлическим скоросшивателем. На титуль-
ном листе рукописная помета: «Суфлерский [экземпляр]. Проверено 18/ХП-35 г.
А. Поляков» (TM-VII) — Музей МХАТа, БРЧ № 244, имеется номер: БРК № 19.
Та же перепечатка, что и TM-VI. На обороте титульного листа — хронометраж
спектакля. В списке действующих лиц отражены главные изменения, сделанные
театром: вычеркнуты роли Риваль, Лессака, Справедливого сапожника и суфлера.
Соответственно в тексте зачеркнуты все сцены, с ними связанные. Вместо «отца
Варфоломея, бродячего проповедника» вписан просто «проповедник». В списке
указаны также фамилии актеров.
Пометы в тексте простым и красным карандашами, фиолетовыми чернилами.
Перед словами Мадлены, обращенными к Мольеру: «Посмотри на Риваль», вставка:
«посмотри на молодых актрис»; включена речь проповедника; новый слой правки
имеет сцена Кабалы, в частности вставлена реплика Шаррона перед приходом
Одноглазого. В конце IV действия вписаны новые стихи: «Всем известны ваши
знанья, // Всех вы лечите с плеча, //Ив раю дадут вам званье // Бакалавра и
врача».
Представляет интерес авторская ремарка, исключенная в окончательном тексте
из-за сокращения сцены де Лессака. Она перешла в измененном виде из предыдущего
варианта. В TM-IV, после ухода Варфоломея: «Людовик уходит, герцог уводит
девушку. Поднимается гобелен». В TM-VII на эту тему две ремарки (перед приходом
Варфоломея): «Музыка. Выход девушек, опускается гобелен»; (после ухода Варфо-
ломея): «Герцог уводит девушку. Поднимается гобелен». Экземпляр с исправлениями
TM-VII является последним вариантом театральной редакции пьесы.
22) Экземпляр помощника режиссера, в картонной обложке с металлическим
скоросшивателем (TM-VIII) — Музей МХАТа, БРК № 18.
Перепечатка та же, что и TM-VI. Пометы постановочного характера, краткие
записи мизансцен (л. 20 об., 27 об.). Исправлений в тексте нет.
23) Экземпляр текста, идентичный TM-VI (TM-IX) — Музей МХАТа, БРК № 21.
24— 26) Три экземпляра одной перепечатки на полулистах (ТМ-Х, TM-XI, ТМ-
XII) — Музей МХАТа, без номеров.
Текст дается с учетом всех исправлений TM-VII; не закончен (л. 1—30), обрыв
на словах Мольера во II действии: «„Тартюф" разрешен! (Скрывается с Людовиком)».
Помет нет, экземпляры совершенно одинаковые.
3
Сравнение черновых и беловых вариантов текста (БЛ-П, БЛ-Ш, БЛ-IV) помогает
получить представление о булгаковской самоцензуре и саморедактуре. В БЛ-П звучат
самые резкие обвинения: «Ненавижу государственную власть» (л. 44 об.) — и вместе
с тем, как невозможность предложить реальную альтернативу, — совсем другой
взгляд: «Да, да, верно. Я лгу. Он велик, именно такая сила и нужна во главе
государства» (л. 45). В БЛ-Ш убраны оба эти крайние высказывания, которым,
по-видимому, искался эквивалент, но не был еще найден. БЛ-Ш отразил некоторые
колебания автора в сторону смягчения наиболее острых моментов предыдущего
варианта. Сильнее, чем в других текстах, в нем выражено покаяние Мольера: «У
меня необузданный характер, сын Муаррон. Поэтому я могу сперва сделать, а потом
подумать. Подумав, под влиянием того, что случилось в наказание за мою порочную
жизнь, я вижу и понимаю, что ты не виноват» (л. 27). В БЛ-FV исчезают эти элементы
покаяния, граничащие с самобичеванием, а главная мысль сформулирована впервые
с афористической краткостью: «Ненавижу бессудную тиранию!»
Второй случай смягчения первоначального варианта связан с Кабалой. В черно-
виках Булгаков дал более подробное описание Кабалы и ее членов по сравнению с
беловым текстом. Была попытка их персонификации: вначале — I святоша, II свя-
тоша и т. д.; затем они получили имена: Чаша, Верность, Сила, Служба, Дар, Венец.
Их речи — колоритный образчик манеры речи и логики «святош». В качестве
примера можно привести слова брата Силы: «Зададим себе такой вопрос: может
ли быть на свете государственный строй более правильный, нежели тот, который
существует в нашей стране? Нет! Такого строя быть не может и никогда на свете
не будет. Во главе государства стоит великий обожаемый монарх, самый мудрый
из всех людей на земле. В руках его все царство, начиная от герцога и кончая
последним ремесленником, благоденствует... И все это освещено светом нашей
католической церкви» (БЛ-П, л. 67). Данная сцена Кабалы не дописана. В следующем
тексте (БЛ-Ш) имеется уже краткий вариант, почти полностью совпадающий с БЛ-V.
Окончательный ответ на вопрос о том, почему Булгаков сократил эту сцену, вряд
ли может быть однозначным. Но нельзя исключать саморедактуру — из-за опасения
политических аналогий, которые проступают совершенно явственно.
Публикуемый в основном корпусе текст БЛ-V — это последний авторский
вариант текста перед реперткомовскими вычерками. Экземпляр был подарен дра-
матургом Е. С. Булгаковой. Весьма близок к нему экземпляр этой же перепечатки
БЛ-VI. В последнем имеется мелкая литературная правка автора и Е. С. Булгаковой.
М. А. Булгаков считал и его, по-видимому, основным текстом: с ним он пришел на
репетиции. Но в БЛ-VI частично внесена реперткомовская правка. И хотя она
сравнительно четко может быть отделена от остальной, на данном этапе изучения
текстов более предпочтительной представляется публикация БЛ-V. Расхождения
между БЛ-V и БЛ-VI, если не учитывать частичную реперткомовскую правку,
незначительны.
Для изучения истории текста «Кабалы святош» важны первые наброски пьесы
(см. БЛ-И), которые публикуются в разделе «Другие редакции и варианты». Имею-
щиеся фрагменты писались автором в ином порядке, чем Полный текст. Выстро-
енные в реальной последовательности картин, они подчеркивают общую ясность
плана и, что особенно ценно, содержат отдельные реплики и эпизоды, не сглаженные
впоследствии саморедактурой.
Чтобы представить характер реперткомовских изменений, внесенных в текст
пьесы, приведем здесь их перечень, подготовленный по текстам БЛ-VII и БЛ-П.
Полужирным шрифтом выделены слова, вычеркнутые или замененные на другие.
Дано новое название — «Мольер».
Из числа действующих лиц убрана монашка.
I действие
В ремарке после сцены с Лагранжем: «Берет фонарь и уходит, как темный
рыцарь».
II действие
Сцена после ухода Людовика с Мольером: «исчезают все придворные» — исп-
равлено на «уходят».
В ремарке перед сценой Арманды и Муаррона: «Муаррон кончил пьесу» исправлено
на «играть».
Сцена Муаррона и Арманды: «МУАРРОН (поднимает край ее платья, целует
ногу). Арманда». Далее, ремарка в тексте Муаррона «Целует другое колено».
В ремарке перед сценой Кабалы: «В нише мерцает святая чаша»; далее «библия»
исправлено на «книга».
III действие
Начало сцены в соборе: «Необъятный собор полон ладаном, туманом и тьмой.
Бродят огоньки». Далее: «...послышался хриплый шепот: „Вы видели Тартюфа*?.. Вы
видели „Тартюфа*?., и пропал».
Ремарка: «Орган зазвучал в высоте».
«ШАРРОН (превращаясь в дьявола). И увидишь костры, а меж ними...», а «меж» исп-
равлено на «между».
«В высоте со свечами прошла процессия, и спели детские голоса. Потом это все
исчезло».
«ШАРРОН (глухо). Я здесь... я здесь... я здесь».
Ремарка: «Орган запел мощно».
«ШАРРОН (плача счастливыми слезами). Лети, лети».
Сцена Шаррона с Армандой: «ШАРРОН (возникает страшен, в рогатой митре,
крестит обратным дьявольским крестом Арманду несколько раз быстро. Орган загудел
мощно».
Следующая ремарка: «Орган гудит успокоительно. ЛАГРАНЖ (возвращается в
полумраке, как темный рыцарь)».
IV действие
Ремарка: «Свечи в канделябрах, таинственные тени на стенах. <...> Лагранж в
темном плаще, ходит взад и вперед и не то поет, не то что-то напевает. За ним по
стене ходит темная рыцарская тень».
Сцена возвращения Муаррона: «МОЛЬЕР. Ах, сердце человеческое! Ах, куманек
мой, ах король!»
Сцена Мольера с Бутоном: «Ненавижу бессудную тиранию» — «бессудную»
заменено на «королевскую».
Сцена смерти Мольера: «В ответ на удар литавр в уборной Мольера вырастает
страшная Монашка)».
«МОНАШКА (гнусаво). Где его костюмы? (Быстро собирает все костюмы Мольера и
исчезает с ними)» — вначале было исправлено «вырастает» на «появляется», «ис-
чезает» на «уходит», затем весь этот текст был зачеркнут.
Сцена уноса тела Мольера, ремарка: «..Бросаются к Мольеру, окружают его
страшной толпой, и он исчезает». «Он исчезает» заменено на «уносят».
Ремарка после последних слов Риваль: «..Последняя свеча гаснет, и сцена погру-
жается во тьму. Все исчезает».
Конец пьесы, заключительные слова Лагранжа: «Что же явилось причиной этого?
Что? Как записать? Причиной этого явилась ли немилость короля или черная
Кабала?.. (Думает.) Причиной этого явилась судьба. Так я и запишу. (Пишет и
угасает во тьме)». После исправлений текст читается так: «Как записать?.. Причиной
этого явилась немилость короля и черная Кабала!.. Так я и запишу. (Пишет и угасает
во тьме.)»
4
Написанная осенью 1929 г. пьеса «Кабала святош» стала началом многостра-
дальной булгаковской мольерианы. С 1929 по 1936 г. помимо пьесы о Мольере
Булгаков написал роман «Жизнь господина де Мольера», пьесу по мольеровским
сюжетам «Полоумный Журден» и сделал перевод комедии Мольера «Скупой» для
издательства «Academia».
Отношение Булгакова к Мольеру, его многолетнее, упорное погружение в эту
тему явило ту черту русской классической культуры, которую Достоевский в своей
речи о Пушкине назвал «всемирной отзывчивостью».
16 января 1930 г. в письме брату Николаю Булгаков сообщал: «В неимоверно
трудных условиях во второй половине 1929 г. я написал пьесу о Мольере. Лучшими
специалистами в Москве она была признана самой сильной из моих пяти пьес»
(Булгаков, т. 5, с. 438).
Созданию пьесы предшествовали события, оказавшие непосредственное воздей-
ствие на ее замысел и воплощение. «Великий перелом» 1928—1929 гг. в политике
советского общества наиболее катастрофично отозвался на судьбах русской культуры.
В искусстве и художественной критике воцарился «ударный», по выражению
В. Ф. Ходасевича, стиль. К концу 1920-х гг. в «литературу и театр были перенесены
приемы и методы беспощадной политической борьбы, рассчитанной уже не просто
на идейное подавление оппонентов, но на их истребление» (Смелянский, с. 196).
В июле 1929 г. Булгаков отправил письмо на имя И. В. Сталина, М. И. Калинина,
А И. Свидерского и М. Горького: «Не будучи в силах более существовать, затрав-
ленный, зная, что ни печататься, ни ставиться более в пределах СССР мне нельзя,
доведенный до нервного расстройства, я обращаюсь к Вам и прошу Вашего
ходатайства перед Правительством СССР ОБ ИЗГНАНИИ МЕНЯ ЗА ПРЕДЕЛЫ
СССР...» (Булгаков, т. 5, с. 432—433).
Ответа, как известно, не последовало. Как не последовало ответа и на другие
письма, посланные в том же году на имя А С. Енукидзе и М. Горького. Однако
Булгаков не сдавался. «Это был человек несгибаемый, — вспоминала впоследствии
Е. С. Булгакова. — Я не встречала по силе характера никого, равного Булгакову.
Его нельзя было согнуть, у него была какая-то такая стальная пружина внутри, что
никакая сила не могла его согнуть, пригнуть, никогда. Он всегда пытался найти
выход» (Воспоминания, с. 385).
Вдохновленный знакомством с Еленой Сергеевной Шиловской (в феврале 1929 г.),
Булгаков начал писать повесть «Тайному другу»; задумал комедию о будущем —
«Блаженство». Осенью 1929 г., внезапно оставив всю эту работу, Булгаков взялся за
пьесу о Мольере.
В пьесе «Кабала святош» Мольер не столько автор гениальных произведений,
сколько человек, наделенный сложной внутренней жизнью и ведущий титаническую
духовную борьбу за свое существование. Здесь своеобразно преломились мотивы
других пьес Булгакова, непосредственно ей предшествовавших. Тема Автора поднята
в «Кабале святош» на высочайший этический пьедестал. Но почему именно Мольер
стал трагическим героем Булгакова в конце 1920-х гг.?
«Трудно ответить на этот вопрос, — скажет Булгаков накануне мхатовского
спектакля в статье «Он был велик и неудачлив». — Я читаю, перечитываю и люблю
Мольера с детских лет. Он имел большое влияние на мое формирование как писателя.
Меня привлекала личность учителя многих поколений драматургов — комедианта
на сцене, неудачника, меланхолика и трагического человека в личной жизни»
(Горьковец, 1936, 15 февр.).
Булгакова восхищало то несравненное мужество и упорство, с которым Мольер
боролся за своего «Тартюфа». Поэтому история борьбы за Театр, история мучи-
ПРИМЕЧАНИЯ
тельная и роковая, но исполненная особой высоты духа, легла в основу сюжета
булгаковской драмы.
5
Работе Булгакова над Мольером способствовал опыт европейской мольерианы
конца XIX — начала XX в., составной частью которой являлась и русская мольериана
того периода. Однако Булгаков, подобно Мольеру, «брал свое там, где его находил».
В великом множестве литературно-критических и сценических опытов и идей на
мольеровскую тему этого периода Булгаков сознательно отбирал для себя лишь то,
что соответствовало его проблематике. В БЛ-1 упоминается ряд использованных им
источников:
1. Oeuvres completes de Molire, 3 vols. Edition Gamier-freres. Paris, 1862.
2. Vie de monsieur de Molire par Jean-Lonor Galloir sierir de Grimarest. Paris, 1705.
3. Registre de Lagrange (1658—1685). Comedie Franqaise. Paris, 1876.
4. Панн E. «Роман Мольера» — «Студия», 1912, 29.
5. Веселовский А. Этюды о Мольере. М., 1878.
6. Барро М. В. Мольер, его жизнь и литературная деятельность. СПб., 1891.
7. Despois Е. Le theatre franqais sous Louis XTV. Paris, 1874.
8. Larroumet. La comdie de Molire. Paris, 1887.
9. Манциус К. Мольер, театр, публика, актеры его времени. М., 1922.
10. Фриче В. Мольер. М., 1912.
11. Лукомский Г. Старинные театры. СПб., 1914.
12. Аничков Е. Жизнь и творчество Мольера. — В кн.: Поли. собр. соч. Мольера
под ред. П. Вейнберга и П. Быкова. СПб., 1913, т. 1, с. 14—34.
13. Веселовский A. Poquelin Molire. — В кн.: Собр. соч. Мольера под ред.
С. Венгерова. СПб., 1912, т. 1, с. I—LVI.
14. Веселовский А. Тартюф. — В кн.: Собр. соч. Мольера под ред. С. Венгерова.
СПб., 1912, т. 1, с. 477—492.
15. Елейнер И. Театр Мольера. М., 1927.
16. Савин А. Век Людовика XTV. М., 1913.
17. Voltaire Le siecle de Louis XIV. Paris, 1753.
18. Йегер О. Всеобщая история. СПб., 1894.
Господствовавшая в советском искусствознании 1920-х гг. вульгарная социология
в своем отношении к Мольеру исходила преимущественно из факта буржуазного
происхождения драматурга. Булгаков же обратился к дореволюционным трудам и
идеям, связанным с Мольером, а также, и прежде всего, к самому Мольеру.
Обдумывая образ своего героя, Булгаков ориентировался на те комедии Мольера,
в которых драматург с наибольшей вероятностью запечатлел собственные черты.
Это — «Версальский экспромт», «Мизантроп» и «Мнимый больной».
В «Версальском экспромте» Булгаков увидел образ человека, полного замыслами
и энергией для борьбы со своими многочисленными врагами, человека, горячо и
искренне преданного королю и театру. Не это ли Мольер начала пьесы «Кабала
святош»? Решительный, инициативный, готовый использовать весь запас своих
творческих сил ради успеха «королевского» спектакля молодой труппы.
Совсем другого человека увидел Булгаков в герое «Мизантропа» — уставшего
от жизни, от бесконечной борьбы за свое бескомпромиссное существование. Тра-
гически не совместимый с заурядной действительностью, он до конца остается верен
своим высоким принципам. В традициях школы романтической критики XIX в. было
стремление видеть в личности Мольера образ одинокого гения, а в фигуре Альце-
ста — самого автора (Сент-Бёв). Булгаков не отождествляет своего героя с Альце-
стом, но наделяет его чертами, близкими характеру этого персонажа: вспыльчивостью
и неуживчивостью, склонностью к меланхолии, пылкостью сердца и искренностью
чувств, а также, и прежде всего, — одержимой преданностью своей идее.
Беспощадную иронию судьбы увидел Булгаков в последнем творении Мольера —
«Мнимый больной», этой грустной насмешке драматурга над своей жизнью и
смертью. Первой строчкой черновых рукописей булгаковской пьесы стало воскли-
цание Аргона: «О, мой Бог, я умираю!» Именно этой фразой Булгаков осветил весь
дальнейший трагический ход своей пьесы.
Источник основного противоречия в жизни Мольера Булгаков нашел в самом
Мольере. Материалом для догадки ему послужили знаменитые «Прошения» (Placets)
Мольера королю по поводу «Тартюфа». Сквозь натиск то более, то менее настой-
чивых просьб, вынужденных объяснений и льстивых признаний Булгаков мог заме-
тить ситуацию, близкую его будущему герою. Мольер ведет себя совсем не героически:
идет на компромисс, меняя облик Тартюфа и смягчая наиболее острые углы пьесы,
униженно заискивает перед королем, возвеличивая его особу в гипертрофированных
выражениях. И все это ради того, чтобы увидеть публичное представление своей
пьесы, которая к тому времени уже получила одобрение многих влиятельных людей
королевства. Изучая Мольера, Булгаков мог убедиться, насколько ему, уже знамени-
тому тогда драматургу Франции, был дорог его «Тартюф» — до боли, до отчаяния,
и вместе с тем — насколько мощные и мрачные силы противостояли ему.
Знакомясь' с материалами по истории «Тартюфа» (см. подробнее: Грубил А. О
некоторых источниках пьесы М. Булгакова «Кабала святош» («Мольер»). — Сб.:
Булгаков-драматург, с. 140—153), Булгаков, думается, физически ощутил ту атмосферу
страха, которая окружала Мольера. Костром ему угрожал в своем сочинении аббат
Пьер Рулле, чьи обличения комедианта-дьявола были поддержаны другими иезуитами.
На репетициях пьесы во МХАТе в 1935 г. Булгаков говорил, что спектакль о Мольере
должен держать зрителя в напряжении — «а вдруг его зарежут», что зрителя на
спектакле должна охватить «боязнь за его жизнь» (Станиславский репетирует, с. 350).
Он категорически настаивал на том, чтобы в будущем спектакле «было показано
самое важное — сущность „Кабалы святош-» (Станиславский репетирует, с. 351).
Булгакову в высокой мере было присуще особое, «театральное» миропонимание.
В его театральности ощутимы были черты сценических экспериментов Н. Евреинова,
Е. Вахтангова, Мих. Чехова. Герой «Кабалы святош» мыслился Булгаковым как
«человек театра» в самом полном смысле этого определения, ибо для него сцена —
единственное место в окружающей его действительности, где он может остаться
самим собой, здесь ему суждено родиться и умереть. «Разве можно начать последний
спектакль и не доиграть...» — говорит у Булгакова Мольер перед смертью. Вместе
с тем Булгаков стремился подчеркнуть двойственность Мольера, тот социальный
конформизм, который наметился в «Версальском экспромте» и особенно проступил
в Прошениях Мольера королю по поводу «Тартюфа». И в этом суть полемики
Булгакова со Станиславским.
Оставаясь верным идее романтической концепции пьесы, противопоставляя
своего героя враждебной ему действительности, Булгаков старался подняться над
узкосоциальным осмыслением его драмы. Есть основания полагать, что философская
концепция пьесы Булгакова, расширяющая ее масштаб до подлинной трагедии,
впитала в себя идеи великого русского мыслителя Владимира Соловьева, идеи,
оплодотворившие русскую культуру начала XX в. Культура осмыслялась Вл. Соловь-
евым как творчество, основанное на активном духовном противостоянии агрессии
зла, «царства от мира сего». Этот призыв к подвижническому творчеству, к борьбе
со злом не средствами физической жизни, а средствами человеческого творчества,
был услышан потомками. Современник Булгакова Н. А. Бердяев в своих трудах
«Смысл творчества» (1916), «Спасение и творчество (памяти Вл. Соловьева)» (1926)
ставил творческую личность на самую высокую ступень мироздания.
Писателю-романтику, восприимчивому к идеям времени, каким был Булгаков,
концепция творческой личности русских религиозных философов оказалась во
многом близка. Если Г. Лансон писал, что у Мольера отсутствует присущее
христианской морали «тяжелое подавление своей личности, мучительное стрем-
ление к идеалу» (Лансон Г. История французской литературы. М., 1896, т. 1, с. 663),
то в булгаковском герое это мучительное стремление к идеалу было заложено
изначально.
6
«Я писал романтическую драму, а не историческую хронику. В романтической
драме невозможна и не нужна полная биографическая точность», — говорил Булгаков
накануне спектакля, объясняя свое отношение к изображению исторических фактов
в пьесе о Мольере (Булгаков М. Он был велик и неудачлив. — Горьковец, 1936,
15 февр.). В вышеупомянутом письме брату Николаю Булгаков писал, что он в своей
пьесе о Мольере «современность... никак не затронул» (Булгаков, т. 5, с. 438). Однако
реальные события далекого прошлого, отражаясь в зеркале булгаковской эпохи,
невольно приобретали в пьесе устрашающие формы, не свойственные «относительно
вегетарианскому» XVII веку французской истории. Главной целью Булгакова в пьесе
«Кабала святош» было изображение катастрофических перемен в сознании и судьбе
его героя.
В афише к пьесе «Кабала святош» указано, что действие ее происходит «в
Париже в век Людовика XIV». Однако уже в самом начале пьесы обнаруживает
себя тенденция автора к обобщению судьбы своего героя. На это прежде всего
указывает появляющееся в первых ремарках «довольна больших размеров распятие,
перед которым горит лампада». Этот же символ возникает и в конце пьесы. Действие
булгаковской пьесы строится по принципу «театра в театре»: оно * начинается и
заканчивается в театре «Пале-Рояль», на сцене которого разыгрывается своего рода
мистерия страстей комедианта-мученика. Мотив «сцены» — один из самых важных
в пьесе «Кабала святош». По сути своей он аналогичен более раннему булгаковскому
мотиву «дома». Сцена — это истоки духовного мира героя Булгакова, истоки его
творческого вдохновения, это круг людей, спаянных одной великой целью, которому
герой остается верен несмотря ни на что. В «Днях Турбиных» Булгаков воссоздал
мир своих героев с горящим камином, кремовыми шторами и часами, нежно
играющими менуэт Боккерини, богатый и сложный мир русской интеллигенции
начала века. У героя «Кабалы святош» иная судьба: ему не суждено иметь дом как
таковой, семейный очаг. Взамен этого ему дана сцена, место, где «ярко сияют
восковые свечи в люстрах», где висят «тяжелые занавесы» и где каждый вечер
«чувствуется таинственная, насторожившаяся синь чуть затемненного зала» (БЛ-V).
Мир сцены, причудливый и странный, далекий от повседневной обыденности, и
создает человека необычного, «сценического» сознания — Мольера. Она же, сцена,
предстает в пьесе Булгакова как источник непреодолимых препятствий, возникающих
между Мольером и действительностью.
Герой Булгакова впервые появляется в пьесе в маске Сганареля, маске, имеющей
в мольеровских комедиях преимущественно два назначения: слуги и Ьбманутого
мужа. Обе эти роли выпадут на долю булгаковского героя. Смешной человек в маске
с чудовищным носом станет «проклятым Сганарелем», как назовет своего приемного
отца в пылу гнева Захария Муаррон, а точнее — «прбклятым».
В начале пьесы — Мольер в расцвете своего таланта. Уже написан третий акт
«Тартюфа», произведения, в котором глубина и мощь мольеровского дарования
должны предстать во всем блеске. Король благоволит Мо'льеру, и это дает ему
возможность использовать для своей сцены все более острые темы. Однако тема
«Тартюфа» — особая, взрывоопасная, и это заставляет Мольера беспокоиться за
ее будущее и готовиться к предстоящей битве.
Людовику XTV нравятся комедии Мольера. Сильный и властный, но вместе с
тем тонкий, умный, просвещенный король представляется Мольеру не столько
покровителем комедиантов, сколько подлинным ценителем театрального искусства.
Вдохновенно прославляя короля в своих стихах, Мольер искренне полагает, что
откровенная лесть и нарочитое при этом самоумаление вполне уместны для автора
«Тартюфа», ибо призваны в данном случае служить далеко идущим целям.
«Ничтожная роль», которую разыгрывает Мольер, с неизбежностью, однако,
принижает его талант, лишает его искусство независимости, а следовательно, и
необходимой духовной высоты. Сам же он превращается в деспота по отношению
к собственной труппе. Несоответствия своих целей и поступков Мольер пока не
ощущает, но именно эта противоречивость сознания героя становится в пьесе
«Кабала святош» источником драматического конфликта пьесы. Мольеру суждено в
пьесе Булгакова преодолеть свои заблуждения и вознести идею Театра на небывалую
высоту.
Когда в борьбу вступает взбешенная «Тартюфом» Кабала, конфликт Мольера с
действительностью приобретает глубокий мировоззренческий характер. Элегантный,
светский Людовик и мрачный, фанатичный архиепископ Шаррон сходятся в одном:
в Мольере их устраивает только шут, который «может служить к славе царствова-
ния».
В» iMOiliKli
Дворец короля с его пышным великолепием, поначалу ассоциирующийся в глазах
Мольера с ярко освещенным пространством сцены, по ходу пьесы принимает все
более грозные очертания и, наконец, превращается в неприступный бастион само-
державия, на входе которого начертано: «Государство — это Мы!»
Потрясенный неожиданным ходом событий, Мольер постигает истинный их
смысл, горькую правду о себе и о мире, в котором он живет. Мир разделен на две
половины, находящиеся в состоянии непримиримого противоречия. С одной сторо-
ны — действительность эпохи, мир, где правит «бессудная тирания», чудовищная
кастовость, где художник обречен быть «червем» и «блюдолизом», где попирается
даже право на семейное счастье. С другой стороны — божественный мир Театра.
Они глубоко враждебны друг другу. И тогда Мольер делает свой выбор. Познание
истины влечет за собой процесс духовного «очищения». Мольер остается в «царстве
не от мира сего». Понимая, что каждый шаг с того момента, как он объявлен вне
закона, может стать роковым, Мольер тем не менее принимает решение не покидать
сцену. Однажды выступив против зла, Мольер идет по этому пути до конца. Больной,
затравленный, но отнюдь не сдавшийся, а наоборот, в состоянии какого-то необы-
чайного подъема духа, он взойдет на сцену, чтобы дать свой последний спектакль.
Это сверхволевое «возвращение» булгаковского героя на сцену — результат осозна-
ния им идеи Театра как сообщества, объединенного высокими художественными и
нравственными целями. В пьесе признается несомненным право Культуры на свою,
отдельную от государства духовную сферу деятельности, которая становится смыслом
жизни и творчества человека.
«Кабала святош» — драма познания героем глубочайших закономерностей своей
эпохи. Масштаб происходящего в пьесе поэтапного процесса «узнавания — осоз-
нания — очищения» — подлинно «аристотелевский», соответствующий катастрофи-
ческому повороту в судьбе героя. И в этом смысле пьеса наследует те традиции,
которые существовали в европейской драме вплоть до конца XIX в.
«Кабала святош» явилась утверждением принципиальной этической позиции
художника, выражением его несокрушимой «воли к культуре». В пьесе воплотились
коллизии, имевшие место в жизни Булгакова. Вот почему трагедия героя повторилась
отчасти в судьбе автора, «Кабалу святош» в итоге постигла участь мольеровского
«Тартюфа».
7
19 января 1930 г. во МХАТе на совещании литературно-репертуарного комитета
Булгаков прочитал свою новую пьесу. Большинство присутствующих высказалось о
ней положительно: «Пьеса очень интересна, художественна, драматически сделана
блестяще и дает прекрасный материал для актерского исполнения». Отвечая на
отдельные замечания о том, что пьеса, однако, «не затрагивает актуальных вопро-
сов», Булгаков пояснил, что в его задачу «не входила ни пьеса о классовой борьбе
в XVII в., ни создание монументальной трагедии, ни создание антирелигиозного
спектакля» и что «он хотел написать пьесу о светлом, ярком гении Мольера,
задавленном черной кабалой святош, при полном попустительстве абсолютной,
удушающей силы короля» (Архив ГЦТМ им. А. А. Бахрушина). Никакого решения
о перспективах постановки «Кабалы святош» во МХАТе на совещании принято не
было.
18 марта, несмотря на положительный в целом отзыв о пьесе рецензента
Главреперткома Исаева, Булгаков получил «бумагу» из этого ведомства, «сообщаю-
щую, что... „Кабала святош* („Мольер*) к представлению не разрешена» (Булгаков,
т. 5, с. 448).
После известного телефонного разговора со Сталиным, Булгаков в мае 1930 г.
был принят во МХАТ на должность режиссера-ассистента. 4 сентября 1930 г.
Станиславский писал Булгакову: «Вы не представляете себе, до какой степени я рад
Вашему вступлению в наш театр! Мне пришлось поработать с Вами лишь на
нескольких репетициях „Турбиных*, и. я тогда почувствовал в Вас — режиссера (а
может быть, и артиста?!). Мольер и многие другие совмещали эти профессии с
литературой» (Станиславский, с. 269). Сравнение с Мольером, упомянутым, надо
полагать, здесь не всуе, кажется символичным. Судьба «Кабалы святош» оставалась
в это время неопределенной.
В марте 1931 г. в ответ на письмо Станиславскому с просьбой включить его
«помимо режиссерства также и в актеры Художественного Театра» (Письма, с. 192),
Булгаков получил разрешение на совместительство. С этого момента он целиком
отдал себя Театру. Как бы то ни было, МХАТ стал его домом, другого — не будет.
«По сути дела, я — актер, а не писатель», — скажет Булгаков не без грустной
иронии в письме П. Попову от 13 апреля 1933 г. (Булгаков, т. 5, с. 488). Эти слова
отразят некую истину: в трагически неустроенной жизни Булгакова воплотится отзвук
уходящего корнями в глубь веков древнейшего противостояния актерского мира
миру общепринятой идеологии и морали. Булгакову суждено будет испытать со
стороны своей эпохи средневековое неприятие изначальной идеи Театра.
Осенью 1931 г. положение с «Кабалой святош», казалось бы, стало улучшаться.
Положительный отзыв Горького о пьесе повлек за собой разрешение Главреперткома
от 6 октября 1931 г. на повсеместное исполнение пьесы («литер Б») с условием
некоторых изменений в тексте. Изменения эти коснулись в основном мистической
символики пьесы, что, конечно, не могло не отразиться на глубине ее философского
обобщения. Существенным моментом стала замена заглавия «Кабала святош» —
на «Мольер». В этом шаге отразилось стремление «ведомства» ориентировать жанр
пьесы на историко-биографическое направление, уже входившее в «моду» в эти годы.
Тем не менее определенное достижение было налицо.
12 октября 1931 г. Булгаков подписал договор на постановку «Мольера» с
ленинградским БДТ («для Монахова — Мольера»). А 15 октября — аналогичный
договор со МХАТом. В Художественном театре предварительное распределение
ролей выглядело следующим образом: Мольер — И. Москвин, Мадлена Бежар —
Л. Коренева, Арманда Бежар — А. Степанова, Людовик — Ю. Завадский и Н.
Хмелев, Шаррон — В. Станицын, Муаррон — Б. Ливанов, Бутон — М. Яншин,
Д’Орсиньи — Н. Подгорный. Художником спектакля предполагался Н. Ульянов,
оформлявший «Дни Турбиных». В марте 1932 г. режиссер Н. Горчаков, получив от
Станиславского ряд общих замечаний, начал репетировать с труппой «Мольера».
Станиславский определил жанр пьесы как «монодраму».
14 марта 1932 г. Булгаков получил из Ленинграда извещение о том, что БДТ
отказывается от постановки «Мольера». Намеченный спектакль был сорван выступ-
лением в ленинградской прессе Вс. Вишневского. «Можно понять и одобрить замысел
постановщиков „Тартюфа": покажем классиков. Но зачем тратить силы, время на
драму о Мольере, когда к вашим услугам подлинный Мольер.'Или Булгаков перерос
Мольера и дал новые качества, по-марксистски вскрыл „сплетения давних вре-
мен"?» — с суровым недоумением вопрошал будущий автор «Оптимистической
трагедии» (Красная газета, 1931, И нояб.). Булгаков на редкость болезненно воспринял
это известие, с трудом подавив в себе горечь очередной несбывшейся надежды.
«Сознание своего полного, ослепительного бессилия нужно хранить про себя», —
писал он в связи с этим событием В. Вересаеву 15 марта 1932 г. (Булгаков, т. 5,
с. 472).
Между тем и во МХАТе положение с «Мольером» обстояло не лучшим образом.
Репетиции Горчакова шли еле заметным ходом. Москвин и Хмелев из спектакля
вскоре вышли, роль Мольера со временем перешла В. Станицы ну, короля — М.
Болдуману, Шаррона — Н. Соснину, художник П. Вильямс сменил Н. Ульянова,
ставшего автором костюмов. Сама идея спектакля стала казаться менее актуальной,
вперед вышли более конъюнктурные репертуарные задачи. Внутритеатральная мха-
товская обстановка становилась угрожающей из-за непомерного роста театра
«вширь»: увеличения репертуара и самой труппы. МХАТ — «дом» времен «Дней
Турбиных» — превращался в большой муравейник, аморфно обретающий свою
форму лишь под мощным воздействием внешних обстоятельств. Станиславский в
репетициях участия не принимал, а потом и вовсе был вынужден из-за тяжелой
болезни расстаться с театром до августа 1934 г.
Булгаков терпеливо сносил превратности судьбы. «Я... не распоряжаюсь ни одним
моим шагом, а Судьба берет меня за горло», — писал он в письме П. Попову 7 мая
1932 г. (там же, с. 481). Подходила к концу работа над «Мертвыми душами», не
Ш11И
принесшая Булгакову удовлетворения, так как задуманная им пьеса о Гоголе пре-
вратилась в итоге в ряд хрестоматийных сцен.
С лета 1932 г. Булгаков целиком погрузился в работу над романом о Мольере
и написал пьесу «Полоумный Журден» по мотивам мольеровских произведений.
Жизнь Художника представляется теперь Булгакову еще более зависимой и в чем-то
еще более трагичной, чем раньше. Конфликтная ситуация, в которую оказался
вовлеченным герой романа, описана в более широком плане, его противоречия с
окружающим миром выявлены на самых различных социальных уровнях, принци-
пиальная неразрешимость их еще более очевидна: Мольер — комедиант, а это
значит, что над ним изначально тяготеет гнет государства и проклятие церкви.
Последовавшие в 1933 г. одна за другой неудачи с опубликованием романа в
серии «Жизнь замечательных людей» и с постановкой пьесы «Полоумный Журден»,
так и не осуществленной в Студии Ю. Завадского, Булгаков воспринял уже как нечто
само собой разумеющееся. Томительная волокита с репетициями «Мольера» во
МХАТе продолжалась, сроки сдачи спектакля отодвигались. «„Мольер“: ну что ж,
репетируем, — сообщил Булгаков в своем письме П. Попову 14 марта 1934 г. —
Но редко, медленно. И скажу по секрету, смотрю на это мрачно». И тут же со
страстью, присущей его герою, добавил: «Но работаю на этих репетициях много и
азартно. Ничего не поделаешь со сценической кровью!» (там же, с. 501—502).
С возвращением Станиславского из-за границы в августе 1934 г. наметился новый
этап в судьбе «Мольера». Станиславский проявил к пьесе живой интерес. Однако
спектакль виделся Станиславскому в прямом соответствии с названием пьесы —
историко-биографическим, к тому же непременно «парадным и нарядным», спектак-
лем «из золота и парчи» и «чтобы все сияло как солнце». Возрождение интереса к
традициям, и в частности к классическому наследию, в 1930-х гг. сочеталось с
культовым преклонением перед классиками. «Тяжелая пышность эпохи» Людови-
ка XIV, которую стремились отобразить в спектакле режиссер Н. Горчаков и ху-
дожник П. Вильямс, всецело отвечала эстетическим требованиям эпохи «сталинского
классицизма». Чертой этого стиля становилась «монументальность» сценических
героев.
После нескольких месяцев репетиционной работы, которую Булгаков иногда из-за
болезни Горчакова вел сам, мхатовцы показали Станиславскому 5 марта 1935 г. всю
пьесу, кроме последней картины — «Смерть Мольера». В записях В. В. Глебова,
который присутствовал на репетициях в Леонтьевском переулке, в доме у Станис-
лавского, отразилась конфликтная ситуация, возникшая сразу после первого прогона.
Основные претензии Станиславский фактически предъявил не исполнителям, а
автору пьесы, не найдя в ней того, что отвечало его устремлениям. «Не вижу в
Мольере человека огромной воли и таланта. Я от него большего жду, — заявил
он. — Если бы Мольер был просто человеком... но ведь он — гений. Важно, чтобы
я почувствовал этого гения, не понятого людьми, затоптанного и умирающего...
Человеческая жизнь Мольера есть, а вот артистической жизни — нет» (Станислав-
ский репетирует, с. 349). Станиславскому будущий герой спектакля представлялся
страстным разоблачителем пороков двора и духовенства, восстающим на бунт и
гибнущим в неравной борьбе. В пьесе же Булгакова, считал он, «слишком много
интимности, мещанской жизни, а взмахов гения нет» (там же, с. 352). В образе
булгаковского Мольера, по его мнению, не хватало главного — «обличительных»
черт великого сатирика. «Ведь Мольер обличал всех без пощады, — говорил он, —
где-то надо показать, кого и как он обличал» (там же). Стареющего режиссера
смущали казавшиеся ему слишком выпяченными «слабости» булгаковского героя.
Во многом этому способствовала и игра В. Станицына, актера комедийного, харак-
терного, не трагедийного. «..Автор нам ничего не дает положительного, — сетовал
Станиславский. — Мольер — трус, эгоист, капризничает, — словом, все отрица-
тельное... Нам нужно играть в спектакле человека активного, страшно рвущегося в
бой... чтобы этому смелому человеку волей или неволей пришлось уйти в подвал,
спрятаться от нападения „кабалы святош“» (Театр, 1983, № 10, с. 94).
Самому Булгакову масштаб личности его героя и глубина драмы Мольера
представлялись не меньшими, чем требовал Станиславский. Однако его герой не
был общественным обличителем, он проявлял себя иначе, по новым временам
«архаично»: метался в поисках истины, заблуждался, но в конце концов поступал
ПРИМЕЧАНИЯ
«по совести». Булгаков на репетициях у Станиславского пытался привести различные
доводы в пользу своего замысла. Он говорил: «„Тартюфа* сыграть в моей пьесе
невозможно... Гениальность Мольера должны сыграть актеры его театра, связанные
с ним сюжетом пьесы... До тех пор, пока архиепископ не будет дан фанатиком,
действующим всерьез, — значение Мольера будет снижаться... Моя главная забота
была о том, чтобы Мольер был живой... Я думал дать виртуозность игры Мольера
и любовно окрасить его самого и его любовь... Я стремлюсь, собственно, дать жизнь
простого человека» (Станиславский репетирует, с. 350—351). Но Станиславского
«жизнь простого человека» не увлекала. Он продолжал настаивать на поправках в
булгаковском тексте.
«Теперь накомандовал Станиславский, — писал Булгаков Попову 14 марта
1935 г. — В присутствии актеров (на пятом году!) он стал мне рассказывать о том,
что Мольер гений и как этого гения надо описывать в пьесе. Актеры хищно
обрадовались и стали просить увеличивать им роли. Мною овладела ярость. Опьянило
желание бросить тетрадь, сказать всем: пишите вы сами про гениев и про негениев,
а меня не учите, я все равно не сумею. Я буду лучше играть за вас... Коротко
говоря, надо вписывать что-то о значении Мольера для театра, показать как-то, что
он гениальный Мольер, и прочее. Все это примитивно, беспомощно, не нужно. И
теперь сижу над экземпляром, и рука не поднимается. Не вписывать нельзя —
пойти на войну — значит, сорвать всю работу, вызвать кутерьму форменную, самой
же пьесе повредить, а вписывать зеленые заплаты в черные фрачные штаны! Черт
знает, что делать!» (Булгаков, т. 5, с. 530—531).
«Зеленые заплаты» пришлось все же кроить. В итоге получились «Вставки в
пьесу „Мольер*, сделанные по требованию театра 15 марта 1935 г.» (РГБ, ф. 562,
к. 12, ед. хр. 7). Не удовлетворенный булгаковскими «вставками», Станиславский в
свободном полете своей фантазии изобретал одну идею за другой, требуя от
Булгакова все новых переделок и желая довести текст пьесы до им понимаемого
совершенства. (Подробнее о разногласиях Станиславского и Булгакова при поста-
новке «Мольера» во МХАТе см.: Смелянский, с. 256—315). В конце концов, после
очередной репетиции, на которой Булгаков уже не присутствовал, он отправил 22
апреля 1935 г. Станиславскому следующее письмо:
«Многоуважаемый Константин Сергеевич!
Сегодня я получил выписку из протокола репетиции „Мольера* от 17.IV.35,
присланную мне из Театра. Ознакомившись с нею, я вынужден категорически
отказаться от переделок моей пьесы „Мольер*, так как намеченные в протоколе
изменения по сцене Кабалы, а также и ранее намеченные текстовые изменения по
другим сценам окончательно, как я убедился, нарушают мой художественный замысел
и ведут к сочинению какой-то новой пьесы, которую я писать не могу, так как в
корне с нею не согласен. Если Художественному театру „Мольер* не подходит в
том виде, как он есть, хотя Театр и принимал его именно в этом виде и репетировал
в течение нескольких лет, я прошу Вас „Мольера* снять и вернуть мне. Уважающий
Вас М. Булгаков» (Булгаков, т. 5, с. 533).
Заявлением Булгакова Станиславский был глубоко задет, но возникшую ситуацию
воспринял с известным пониманием. «Играйте так, как есть, по тексту пьесы, —
обратился он к труппе. — Вот и давайте победим. Это труднее, но и интересней»
(Станиславский репетирует, с. 414). Оставаясь верным своему режиссерскому замыс-
лу, но не касаясь уже булгаковского текста, Станиславский в последующих репетициях
все более впадал в другую крайность, вследствие чего стали нарастать противоречия
Станиславского уже с труппой театра, занятой в «Мольере». С самого начала
«Мольер» представлялся Станиславскому благодатной почвой для испытания своей
системы. Поэтому репетиционный процесс в Леонтьевском переулке постепенно
превращался в бесконечный педагогический процесс. Многие из актеров начинали
уже ненавидеть свои роли и были вынуждены к тому же приспосабливаться к новому,
непривычному для них методу. «Прежде искали чувства, теперь — физические
действия», — настаивал Станиславский. Под тяжестью системы, требующей от
актера идеальных качеств и во многом не рассчитанной на конкретных живых
людей, на их ограниченные возможности, спектакль, задуманный Станиславским,
разваливался, труппа оказывала ему почти единодушное сопротивление. 28 мая
1935 г. была отменена последняя репетиция у Станиславского.
8
Осенью 1935 г. вновь возобновились репетиции спектакля под руководством
Горчакова и Булгакова. 31 декабря 1935 г. спектакль был показан В. И. Немирови-
чу-Данченко, которому теперь предстояло закончить наконец работу над «Мольером».
Задача эта была не из легких: необходимо было в короткий срок придать оконча-
тельную форму спектаклю, ставшему, по выражению Немировича-Данченко, уже
«притчей во языцех, сказкой театрального быта». Поэтому Немирович-Данченко
решил не менять основ того, что было уже создано до него, а лишь ограничиться
частностями. Как ему представлялось, «характер постановки клонился в сторону
„исторической мелодрамы", и именно в этом направлении, считал он, необходимо
довершить сделанное, не углубляя материал, а лишь усиливая театральными сред-
ствами социальное звучание пьесы. Следуя своей давней традиции, он стремился
подойти к пьесе Булгакова с присущим ему „чувством автора". В трактовке цент-
рального образа пьесы он советовал Станицыну подчеркнуть двойственность Моль-
ера, то есть именно то, чего не желал видеть Станиславский. „Не может быть,
чтобы писатель мог мириться с насилием, — пояснял он. — Не может быть, чтобы
писатель не насиловал свою свободу. Таких пьес не бывало, чтобы весь высказался.
Цензура не допускала, чтобы гений был революционен. Возьмите для примера
Пушкина. У писателя всегда есть чувство, что он в себе что-то давит. Вот это
чувство я считаю одним из самых важных элементов в образе Мольера"» («Мольер».
Беседы Вл. И. Немировича-Данченко. Протокол от 4 янв. 1936 г. — Музей МХАТа,
архив H.-Д., № 8203). Вместе с тем необходимо было, по мнению Немирович а-Дан-
ченко, показать и необычайную страстность Мольера, на почве которой возникали
его противоречия. Мольер виделся ему не таким уж «простым человеком», как это
получалось у Станицына.
Роль Мольера у Станицына не клеилась, у него совсем пропал к ней интерес,
он утратил веру в успех. На передний план стал выдвигаться «монументальный»
Болдуман — Людовик. Горчаков считал, что «политически интереснее» показать
короля «золотым идолом, который давит». Судьба Мольера представлялась режиссеру
в свете булгаковского замысла — «жизнью простого человека». «Наш Мольер не
становится в позу трибуна — обличителя нравов эпохи „короля-солнца", — скажет
Горчаков за несколько дней до премьеры, — он не показывает образцов классиче-
ского мастерства актеров французской комедии — он просто живет, живет той
внутренней жизнью, тем кипением страстей, какими, мы полагаем, жил подлинный
Мольер» (Лит. газета, 1936, 10 февр.).
Начало 1936 г. было отмечено кампанией в прессе против Д. Д. Шостаковича.
28 января появилась статья «Сумбур вместо музыки» — об опере «Леди Макбет
Мценского уезда», 6 февраля — статья «Балетная фальшь» о балете «Светлый ручей».
С 5 февраля 1936 г. шли генеральные репетиции «Мольера». Е. С. Булгакова
записывает в своем дневнике: «6 февраля. Вчера, после многолетних мучений, была
первая генеральная... Это не тот спектакль, которого я ждала с 30 года, но у публики
этой генеральной он имел успех... Меня поражает, с какой точностью Миша
предсказал, Кто как будет играть. Великолепны Яншин (Бутон) и Болдуман (Король)...
Шумный успех по окончании пьесы. Миша ушел, чтобы не выходить, но его извлекли
из вестибюля и вывели на сцену. Выходил кланяться и Немирович (он страшно
доволен). 9 февраля. Опять успех, и большой. Занавес давали раз двадцать» (Дневник
1936).
11 февраля 1936 г. Булгаков сообщил в письме П. Попову: «Сегодня в „Советском
искусстве" первая ласточка — рецензия Литовского. О пьесе отзывается неодобри-
тельно, с большой, но по возможности сдерживаемой злобой, об актерах пишет
неверно, за одним исключением» (Булгаков, т. 5, с. 550—551). «Исключением» была
оценка рецензентом исполнения роли Мольера Станицыным: «Фигура получается
недостаточно насыщенная, недостаточно импонирующая, образ суховат». Неистовый
недоброжелатель Булгакова оценил весь спектакль как «типичную мещанскую мело-
драму, в которой Мольер, в конце концов, играет вполне второстепенную роль»
ПВИМЕЧАНЯЯ №№'.
(Сов. искусство, 1936, И февр.). Е. С. Булгакова тогда же отметила в дневнике: «11
февраля. Смотрел спектакль Поскребышев, секретарь Иосифа Виссарионовича.
Очень понравилось ему...» «14 февраля. Генеральная прошла чудесно... Но зато у
критиков, особенно у критиков-драматургов — лица страшные. Марков в антракте
рассказывал, что Киршон, Фельдман и Загорский ругали пьесу. Причины понятны»
(Дневник 1936).
15 февраля 1936 г. вышла мхатовская многотиражная газета «Горьковец», посвя-
щенная предстоящей премьере. В ней приведены слова В. И. Немировича-Данченко,
совершенно уверенного в успехе спектакля «Мольер»: «Я не мог бы достигнуть
таких замечательных результатов, если бы имел дело не с таким глубоко подготов-
ленным материалом». В этой же газете напечатано интервью с Булгаковым, озаг-
лавленное «Он был велик и неудачлив». В нем автор «Мольера», предчувствуя
неминуемые упреки в свой адрес, говорил об особом жанре своей пьесы, жанре
«романтической драмы», у которой существуют свои законы толкования историче-
ских фактов.
Премьера спектакля состоялась 16 февраля 1936 г. «Успех громадный, — запи-
сала Е. С. Булгакова в своем дневнике. — Занавес давали, по счету за кулисами 22
раза. Очень вызывали автора» (там же). 17 февраля в «Вечерней Москве» появилась
статья, в которой рецензент утверждал, что «совершенно недопустимо строить пьесу
на версии о Мольере-кровосмесителе, на версии, которая была выдвинута классо-
выми врагами гениального писателя с целью его политической дискредитации».
Спектакль продолжал идти с аншлагом.
22 февраля в «Горьковце» были напечатаны отзывы о спектакле Вс. Иванова,
А. Афиногенова, Ю. Олеши, которые единодушно выступили против пьесы Булгакова.
Вс. Иванов считал, что «неординарный» драматург Булгаков написал «ординарную
мещанскую драму»; А. Афиногенов — что в «тусклом» образе Мольера нет «ничего
от гениальности его созданий, ничего от широты и глубины его мыслей»; Ю.
Олеша — что главный недостаток пьесы Булгакова — «это отсутствие в фигуре
Мольера профессиональных черт поэта, писателя».
Нападки в прессе и критике на Булгакова и его пьесы, поддержанные некоторыми
влиятельными драматургами, близкими к МХАТу (и претендовавшими на особое
место в его репертуаре), были хорошо скоординированы и направлялись умелой
рукой. Непосредственным организатором этой кампании был П. М. Керженцев,
добившийся в конце 1928 — начале 1929 г. официального запрета пьесы «Бег» и
подготовивший, будучи заместителем заведующего Агитпропом ЦК ВКП(б), развер-
нутую записку для соответствующего решения Политбюро (см.: Искусствоведы из
ПБ. Вступ. заметка А. Борщаговского, публ. Н. А. Кривовой. — Лит. газета, 1992,
29 июня).
Через семь лет П. М. Керженцев был уже председателем Комитета по делам
искусств при Совнаркоме СССР и на этом ответственном посту также сделал все
возможное, чтобы навсегда покончить с «булгаковщиной» в театре. Запрет «Мольера»
стал для него, видимо, вопросом собственного политического престижа. Вопреки
мнению личного секретаря Сталина Поскребышева, которому постановка «Мольера»
во МХАТе как будто понравилась, Керженцев со всей строгостью исполнил партий-
ный социальный заказ, повторно после 1928—1929 гг. предав Булгакова ожесточен-
ному остракизму. В специальном отзыве «О „Мольере"» М. Булгакова (в филиале
МХАТа), представленном на рассмотрение И. В. Сталину и В. М. Молотову, Кер-
женцев без обиняков определил «политический замысел» автора как затушеванный
дерзкий выпад — не столько против тирании Людовика XIV, сколько против
«диктатуры пролетариата».
«М. Булгаков писал эту пьесу, — пояснял Керженцев, — в 1929—1931 гг. (разре-
шение Главреперткома от З.Х. 31 г.), т. е. в тот период, когда целый ряд его пьес
был снят с репертуара или не допущен к постановке („Зойкина квартира", „Багровый
остров", „Бег" и одно время „Братья Турбины"). Он хотел в своей новой пьесе
показать судьбу писателя, идеология которого идет вразрез с политическим строем,
пьесы которого запрещаются. <...> Несмотря на всю затушеванность намеков,
политический смысл, который Булгаков вкладывает в свое произведение, достаточно
ясен, хотя, может быть, большинство зрителей этих намеков и не заметят. Он хочет
574 БУЛГАКОВ
вызвать у зрителя аналогию между положением писателя при диктатуре пролетариата
и при „бессудной тирании* Людовика XIV» (Лит. газета, 1992, 29 июня).
Не без оснований учуяв в «Мольере» антидеспотический подтекст и далеко
идущие аналогии с современностью, высокопоставленный страж искусства при
Совнаркоме и ЦК ВКП(б) осудил пьесу Булгакова и с художественной стороны:
«Это ловко скроенная пьеса в духе Дюма или Скриба, с эффектными театральными
сценами, концовками, дуэлями, изменами, закулисными эпизодами, исповедями в
католических храмах, заседаниями в подземелье членов „кабалы* в черных масках
и т. п. <...> Поскольку в основу сюжета взята именно семейная жизнь Мольера,
вся пьеса принижена до заурядной буржуазной драмы. Если оставить в стороне
политические намеки автора и апофеоз Людовика XIV, то в пьесе полная идейная
пустота — никаких проблем пьеса не ставит, ничем зрителя не обогащает, но зато
она искусно, в пышном пустоцвете, подносит ядовитые капли» (там же).
В том же негативном ключе Керженцев охарактеризовал и постановку «Мольера»
во МХАТе, осудив театр за то, что он пошел «по линии наименьшего сопротивления»
и «постарался сделать из спектакля пышное зрелище и взять мастерством актерской
игры»: «В результате мы имеем пышный, местами технически блестящий спектакль,
но совершенно искажающий эпоху и образы ведущих исторических фигур того
времени» (там же).
В своих практических предложениях, представленных для окончательного реше-
ния Сталину и другим членам Политбюро, руководитель Комитета по делам искусств
посоветовал воздержаться от прямого партийного запрета сверху, предоставив
театру возможность самому отречься от поставленной пьесы под воздействием
соответствующей редакционной статьи в «Правде» и других газетах. «Побудить
филиал МХАТа снять этот спектакль не путем формального его запрещения, —
предлагал Керженцев, — а через сознательный отказ театра от этого спектакля, как
ошибочного, уводящего их с линии социалистического реализма. Для этого поместить
в „Правде* резкую редакционную статью о „Мольере* в духе этих моих замечаний
и разобрать спектакль в других органах печати» (там же).
Вновь возбудив политическую подозрительность Сталина — безотказный козырь
в очередной интриге против неугодного драматурга, — Керженцев сформулировал
сталинские рефлексии и намерения по данному поводу, наверное, лучше, чем тот
мог бы сделать это сам. Во всяком случае, генсек оставил на официальной записке
Керженцева, подготовленной 29 февраля 1936 г. для Политбюро, следующую резолю-
цию: «По-моему, т. Керженцев прав. Я за его предложение. И. Сталин». Остальные
члены высшего партийного синклита — В. Молотов, Л. Каганович, А. Микоян,
В. Чубарь, К. Ворошилов, М. Калинин и С. Орджоникидзе — разумеется, также
высказались «за» в духе предложений Керженцева и сталинского заключения. Резо-
люция Сталина на записке о «Мольере» М. Булгакова, обнародованная вместе с
другими документами Политбюро 1936 г., кладет конец мифу о длительном тайном
благорасположении вождя к опальному драматургу; подтверждается другая, более
трезвая версия: на всех этажах и во всех коридорах московской власти при Сталине
у Булгакова не было ни союзников, ни друзей...
24 февраля 1936 г., за пять дней до того как состоялось решение Сталина и его
окружения исключить «Мольера» из репертуара МХАТа, Е. С. Булгакова записала
в дневнике: «Участь Миши мне ясна, он будет одинок и затравлен до конца дней
своих» (Дневник 1936). Все последующие события были предопределены: 9 марта
1936 г. разгромная редакционная статья в «Правде» «Внешний блеск и фальшивое
содержание» о премьере «Мольера» Булгакова во МХАТе, усилившиеся нападки в
других газетах, отречение театральной администрации, обезумевшей от страха,
фальшивое покаяние коллектива и «сознательное» решение дирекции МХАТа —
исключить пьесу Булгакова из репертуара театра навсегда...
9 марта Е. С. Булгакова записала в дневнике: «Ставлю большой черный крест...
В „Правде* статья „Внешний блеск и фальшивое содержание* о Мольере... Как
только прочитали ее, Миша сказал: „Мольеру* и „Ивану Васильевичу* — конец...
Днем пошли во МХАТ. „Мольера* сняли. Завтра не пойдет» (Дневник 1936).
В статье «Правды», санкционированной Сталиным и Политбюро (это оставалось
тайной более полувека!), говорилось, что Булгаков написал «реакционную», «фаль-
шивую, негодную» пьесу, «извратив и опошлив» подлинную историю жизни Мольера,
НРИМРЧАНЙЯ '
а театр «попытался скрасить ее „блеском дорогой парчи, шелка, бархата и всякими
побрякушками*». Известный театровед Б. Алперс в статье «Реакционные домыслы
М. Булгакова» писал о Мольере — Станицыне: «На сцену выходит пожилой
комедиант с самодовольно-незначительным лицом. Маленькие глазки, кривая побе-
доносная улыбка, обозначившееся брюшко и суетливая, задыхающаяся речь. Этот
человек с седеющими висками держится наподобие любовника-премьера в старом
провинциальном театре, быстро переходя от гнева к угодливой улыбке, от капри-
зов — к деловому тону» (Лит. газета, 1936, 10 марта). После семи представлений
«Мольер» был снят.
Это был спектакль не столько о Мольере, затравленном, но не сдавшемся,
сколько о «золотом идоле, который давит». В центре спектакля, в интерьере «тяжелой
мощности эпохи», изображенной П. Вильямсом с оперной пышностью, оказался
образ Людовика XTV, поданный М. Болдуманом во всем блеске всесокрушающего
величия его власти. При таком короле архиепископ Шаррон, сыгранный Н. Сосни-
ным, существовал на втором плане.
14 марта в «Литературной газете» было опубликовано изложение доклада «Мей-
ерхольд против мейерхольдовщины», в котором Вс. Мейерхольд откликнулся на
последнюю постановку МХАТа: «В спектакле Н. Горчакова я видел лучшие времена
моих загибов. Есть такой театральный яд — пышность. Чем крупнее режиссер, тем
настойчивее он борется с пышностью. Пышность — это яд, который иногда
позволяет скрыть тухлятину». 17 марта в «Советском искусстве» появилась статья
М. Яншина, названная «Поучительная неудача». В ней исполнитель ролей Лариосика
в «Днях Турбиных» и Бутона в «Мольере» утверждал, что «на основе ошибочного,
искажающего историческую действительность текста поставлен махрово-натурали-
стический спектакль».
Сам М. Яншин, бывший многие годы близким человеком в доме Булгаковых,
впоследствии так изложил историю появления этой статьи-беседы: «Я объяснил
репортеру, что Булгаков тут ни при чем, что виноват Репертуарный комитет,
изменивший название пьесы, что виноват театр, исходивший в постановке из этого
нового названия.
Словом, не помню точно, но ясно одно: я говорил в защиту Михаила Афанась-
евича.
Каков же был мой ужас, когда я прочел в отчете репортера, что всю вину за
искажение исторической правды я взваливаю на Булгакова. Это была совершенно
неслыханная подлость репортера» (Воспоминания, с. 274).
Вольно или невольно, М. Яншин оказался отчасти в положении актера Муаррона
по отношению к своему Учителю, но, в отличие от Мольера из собственной пьесы,
Булгаков ученика не простил...
Весной 1936 г. дирекция МХАТа пыталась договориться с Булгаковым о воз-
можной переделке «Мольера». Булгаков категорически отказался от этого предло-
жения. В конце лета 1936 г. Горчаков предпринял аналогичную попытку, Булгаков
ответил: «Запятой не переставлю». 14 сентября Булгаков подал в дирекцию МХАТа
заявление о своем уходе из Художественного театра. В письме В. Вересаеву 2 октября
1936 г. он сообщил: «Из Художественного театра я ушел. Мне тяжело работать там,
где погубили „Мольера*» (Булгаков, т. 5, с. 553).
С. 27. Rien пе manque h sa gloire, il manquait a la notre — надпись, высеченная
на пьедестале бюста Мольера, установленного во Французской академии в 1970-х гг.
При жизни Мольера академия отказывалась принять комедианта в свои ряды.
Мадлена Бежар (1618—1672) — актриса труппы Мольера со времени образования
в 1643 г. Блистательного театра.
Арманда Бежар (1642—1700) — актриса труппы Мольера, его супруга (с февраля
1662 г.), сестра Мадлены Бежар. Почти двадцатилетняя связь Мольера с Мадленой
Бежар дала повод считать Арманду дочерью Мадлены Бежар и Мольера. Эта версия
была использована врагами Мольера.
Шарль Варле де Лагранж (1635—1692) — актер труппы Мольера с 1658 г., автор
знаменитого «Реестра» (или «Регистра»), дневника труппы с 1658 по 1685 г., изданного
в 1876 г. («Registre de la Grange», 1658—1685).
Мариэтта Риваль. — Прототип этого образа — актриса труппы Мольера с 1670
г. Жанна Боваль (1645—1720), в «Мнимом больном» исполняла роль Туаннеты,
служанки Аргана.
Филибер дю Круази (1630—1695) — актер труппы Мольера с 1659 г.
Захария Муаррон —- Прототипы этого образа — актер труппы Мольера с 1666 г.
Мишель Барон (1653—1729), приемный сын Мольера, ставший впоследствии круп-
нейшим трагическим актером Франции, после смерти Мольера перешел в труппу
«Бургундского отеля», и Захария Монфлери (1610—1667) — ведущий актер театра
«Бургундский отель», высмеянный Мольером в «Версальском экспромте», он в 1663 г.
направил донос королю с обвинением Мольера в кровосмесительстве.
Жан-Жак Бутон — Прототип этого образа — пирожник Сиприан Рагно (? —1654),
неудачно пытавшийся стать актером. Последний год своей жизни работал у Мольера
тушильщиком свечей. Увековечен Э. Ростаном в «Сирано де Бержераке».
Маркиз де Шаррон —Прототипами этого образа были архиепископ парижский
Ардуэн де Перефикс (1605—1671), который после смерти королевы-матери Анны
Австрийской (1601—1666) возглавлял Общество Святых даров и принимал непосред-
ственное участие в запрещении «Тартюфа», Арле де Шанваллон (1625—1695), ставший
архиепископом парижским в 1671 г. и после смерти Мольера 17 февраля 1673 г.
препятствовавший его захоронению по христианскому обряду.
С. 28. Пале-Рояль — театр, построенный кардиналом Ришелье (1585—1642). Тор-
жественное открытие театра состоялось 14 января 1641 г. драмой Ришелье «Мириам».
Со смертью Ришелье театр пришел в упадок. Его возрождение началось после того,
как в октябре 1660 г. по приказу Людовика XIV помещение было передано труппе
Мольера, которая играла там с января 1661 г. по март 1673 г.
Комедианты Господина... — В 1658 г. Мольер добился для своей труппы покро-
вительства Месье — Филиппа Орлеанского, единственного брата Людовика XIV. С
этого момента труппа Мольера именуется труппой Месье. Заслужив в дальнейшем
расположение Людовика XIV, труппа Мольера с 14 августа 1665 г. получила приви-
легию называться труппой Короля.
Сганарель — традиционный образ комедий Мольера. Здесь, видимо, имеется в
виду Сганарель — персонаж комедии «Сганарель, или Мнимый рогоносец» (1660),
старый ревнивец-муж, безосновательно подозревающий свою жену в неверности.
Полишинель — популярный персонаж французского народного театра с конца
XVI в. Близок к маске Пульчинеллы из итальянской комедии дель арте. У Мольера —
персонаж, используемый в интермедиях (в частности, в «Мнимом больном»).
С. 29. Муза, муза моя, о лукавая Талия\ — Ср. начало стихотворения Мольера
«Благодарность королю» (1663): «Муза, муза! Твоей непростительной ленью //
Возмущен я. Очнись наконец // И сегодня же иди — места нет промедленью —
// На прием к королю во дворец» (Мольер, т. 2, с. 121, пер. Ф. Устрялова).
С. 31. Ты француз по происхождению и болван по профессии — ср. реплику
Каритидеса из «Докучных»: «...француз по происхождению, грек по профессии»
(Мольер, т. 1, с. 381).
С. 34. Ты помнишь, как двадцать лет назад ты сидел в тюрьме... — За неуплату
долгов Блистательного театра Мольер в 1664 г. на короткое время был посажен в
тюрьму.
С. 36. В знак чести рисую лилию... — Лилия — принадлежность королевского
герба.
...из клавесина выходит, воровски оглядываясь, Муаррон — В мольероведении конца
XIX —начала XX в. бытовала версия о том, что Мишель Барон был найден в
самоиграющем клавесине.
С. 37. Крапленые карты, помолись! — Эпизод с краплеными картами в игре с
королем описан у А Савина (с. 94), там же — о Справедливом сапожнике: «Был
еще шут, сапожник по профессии, которого пускали для забавы даже в кабинет
короля. Он знакомил изысканное французское общество с отборными ругательствами
парижской черни» (Савин, с. 93).
С. 38. Славнейший царь мира — Ср.: название пасквиля Пьера Рулле — «Славный
во всем мире король» (1664), направленного против автора «Тартюфа». От настоятеля
церкви св. Варфоломея аббата Рулле получил в пьесе имя доносчик отец Варфоломей.
ПРИМЕЧАНИЯ Й|
С. 39. Господин де Мольер, я ужинаю, вы не в претензии? — В издании собрания
сочинений Мольера под ред. С. Венгерова 1912 г. имеется репродукция с картины
Феттера «Еп cas de nuit», воспроизводящая исторический факт присутствия Мольера
на ужине у короля.
С. 40. Не живут мои дети, государь — Первый ребенок Мольера и Арманды
Бежар, Луи Поклен, умер в 1664 г., не прожив и десяти месяцев. Второй ребенок,
Эспри Мадлена, единственная из детей Мольера и Арманды останется в живых, но
умрет бездетной. Третий ребенок, Пьер Жан-Арман Поклен, умер 10 сентября 1672 г.,
не прожив и месяца.
..л вам разрешаю играть в «Пале-Рояле» вашу пьесу «Тартюф». — История «Тар-
тюфа» такова. 12 мая 1664 г. на королевских празднествах в Версале была представ-
лена первая трехактная версия «Тартюфа». Общество Святых даров при поддержке
королевы-матери добилось запрещения пьесы. Со смертью Анны Австрийской в
начале 1666 г. Общество теряет свою силу, и в 1667 г. Мольер добивается устного
согласия короля на постановку пятиактной смягченной версии «Тартюфа». Спектакль
прошел 5 августа 1667 г. на сцене «Пале-Рояля». 11 августа 1667 г. последовало
распоряжение архиепископа парижского Ардуэна де Перификса о запрете играть
«Тартюфа» под страхом отлучения от церкви. Распоряжение архиепископа сохраняло
свою силу до 1669 г., когда Людовик XIV, ставший к тому времени уже абсолютным
монархом, снял запрет. 5 февраля 1664 г. «Тартюф» впервые исполнялся в своей
первоначальной версии. Покровительственное отношение короля к Мольеру сохра-
нялось вплоть до 1672 г., когда при дворе вошел в моду композитор Жан Батист
Люлли (1632—1687). После смерти Мольера приказ короля заставил архиепископа
Шанваллона разрешить церковные похороны Мольера.
С. 42. Вы, моя знаменитая актриса. Вы, Психея. — Представление «Психеи»
состоялось 17 января 1671 г. во дворце Тюильри. В создании «Психеи» участвовали
Мольер, Пьер Корнель и Люлли. Психею играла Арманда Бежар, Амура — Мишель
Барон. Между ними по существующей в мольероведении версии после представления
возник кратковременный роман.
С. 50. И я, архиепископ, властью, мне данною, тебя развязываю и отпускаю. —
Мадлена Бежар перед смертью, покаявшись в грехах, отреклась от своей профессии.
С. 51. Бургонский театр... театр дю Маре — крупнейшие наряду с театром Мольера
театральные труппы того времени. После смерти Мольера, 21 октября 1680 г., указом
Людовика XTV труппа Мольера была объединена с труппой «Бургундского отеля».
Так возник театр «Комеди Франсез».
С. 57. Мэтр, вам памятник поставят. Девушка у фонтана, а изо рта у нее бьет
струя. — Памятник-фонтан Мольеру установлен недалеко ют «Комеди Франсез» на
пересечении трех улиц: Ришелье, Терезы и Мольера.
..л мыслю, знаете ли, я протестую... — Ср. «Я мыслю, следовательно, сущест-
вую» — знаменитое изречение Рене Декарта (1596—1650).
С. 59. И вышло распоряжение архиепископа не хоронить меня на кладбище. — См.
примеч. к с. 27.
АДАМ И ЕВА
Впервые опубликована: Булгаков М. Пьесы. Адам и Ева. — Багровый остров. —
Зойкина квартира. Paris, YMCA-press, 1971 (2-е изд. — 1974). В основу публикации
положена 2-я, сокращенная по цензурным мотивам, редакция пьесы.
В СССР 1-я (полная) редакция впервые опубликована: Октябрь, 1987, № 6,
с. 137—175; Современная драматургия, 1987, № 3, с. 190—225; см. также: Булгаков, т.
3, с. 326—380.
В настоящем издании 1-я редакция публикуется по машинописному экземпляру
1931 г. (РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 9) с исправлениями по черновой рукописи, дати-
рованной 22 августа 1931 г. (РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 8).
1
Сохранились следующие архивные экземпляры «Адама и Евы»:
1. Черновая рукопись, датированная 22 августа 1931 г. (A-I) — РГБ, ф. 562, к. 12,
ед. хр. 8. Текст написан на листах в клетку в картонной коричневой тетради с
578 М. БУЛГАКОВ
матерчатым корешком. На обложке рукой автора: «М. А. Булгаков. Москва.
Б. Пироговская 35-а кв. 6. Тел. 2-03-63». Там же сохранился номер личного архива
писателя: первоначальный 5 зачеркнут и поставлен 52.
Основная часть рукописи — автограф М. А. Булгакова; рукой Л. Е. Белозер-
ской-Булгаковой заполнены с. 19—20, 28 —40, 68 —94, 123—129. Пагинация чернилами
имеется в актах I и II, в актах III и IV отсутствует. Общая пагинация всего текста
пьесы сделана синим карандашом (с. 1—150). Листы с текстом акта II, написанного
в другой тетради, вклеены. Правка по всему тексту рукой Булгакова фиолетовыми
чернилами, синим и красным карандашами. Кроме даты в конце рукописи —
«22 августа 1931 г.» — имеются даты в тексте акта II: «8.VIII.31. Суббота» (с. 59) и
«9.VIII.31» (с. 67).
2. Машинописный экземпляр 1931 г. (А-П) — РГБ, ф. 562, к. 12, ед. хр. 9.
На папке скоросшивателя наклейка с названием пьесы. Текст отпечатан на
синей ленте. Акт I — на листах в клетку из большой тетради, титульные листы и
акты II, III и IV — на гладкой белой бумаге того же формата. Текст титульного
листа: «М. Булгаков. Адам и Ева. 1931 г. Москва». С 3-го листа, на котором
напечатаны эпиграфы к пьесе, начинается общая пагинация текста: с. 1—74. По-
правки опечаток сделаны темно-синими чернилами. Иностранный текст (с ошибка-
ми) вписан фиолетовыми чернилами, но не рукой Булгакова. Есть две поправки
машинописного текста, сделанные красным карандашом, которые, по-видимому,
принадлежат автору: 1) подчеркнуто слово «поэта» во фразе Пончика в акте IV:
«Ты, серый дурак, не касайся изнасилованной души поэта!»; 2) фраза Маркизова в
акте II: «О, как это жестоко, появиться и исчезнуть опять», ошибочно напечатанная
в тексте Пончика после слов «Встаньте, встаньте, дорогой!» — возвращена на место,
что соответствует рукописи A-I.
На папке скоросшивателя номер — 53. Таким образом, в архиве писателя этот
машинописный экземпляр следовал за черновиком пьесы ( 52). Действительно, в
А-П воспроизведен текст A-I с учетом всех сделанных Булгаковым в рукописи
исправлений и купюр.
В журнале «Октябрь» (публикация В. Лосева, Б. Мягкова, Б. Соколова) текст
напечатан с некоторыми неточностями: реплика Маркизова «Топоры!..» передана
Ефросимову, а реплика Ефросимова: «Топоры. Лекарства... Берите все, все, что
попадет под руку, все, что нужно для жизни!» — Маркизову (с. 157). В журнале
напечатано: «Тщетно дозорный Генрих вперял свои очки в тьму небес!» — вместо
«очи» (с. 166). В публикации сохранены все ошибки в иностранных словах и репликах,
привнесенные при перепечатке в А-П, хотя в рукописи A-I реплики написаны рукой
Булгакова и легко читаются. Ошибки затруднили и перевод, подчас не соответству-
ющий смыслу булгаковских фраз. Напечатано: «Сверху!» вместо «Эскорт!»; «Это все,
это нашел Адам?» вместо «Где Адам?»; «Это Адам!» вместо «Вы Адам?»; «Это
Дараган?» вместо «Где Дараган?»; «Дорогой» вместо «Обнять?»; «Гениальная тень!»
вместо «Гениальный человек!».
В настоящем издании пьеса «Адам и Ева» печатается по А-П с исправленными
по рукописи A-I репликами иностранцев и некоторыми уточнениями текста. Напри-
мер, в А-П Ефросимов произносит: «Но представляю себе лицо в Европе!» В A-I:
«Но представляю себе лица в Европе! [Ах, почтенные старички...]». При публикации
восстанавливается «лица» — по контексту с вычеркнутыми фразами и с учетом
особенностей почерка М. А. Булгакова, о которых упоминал он сам: «Букву „а“ я
пишу как яо“...»
3. Неавторизованный машинописный экземпляр 1931 г. (А-III). Хранится в архиве
Е. А Земской, племянницы Булгакова. Текст восходит к машинописи, хранящейся
в РГБ (А-П), но содержит некоторые разночтения.
Не желая отвечать прямо на вопрос Ефросимова («Скажите, Ева, вы любите?»),
Ева использует смысловое значение своего имени: Ева (др.-евр.) — жизнь. Диалог
остается непонятным Адаму (см. с. 67).
В акте II фраза Маркизова «О, как это жестоко — появиться и исчезнуть опять!»,
принадлежит, как и в машинописном А-П, ПоИЧику, и ошибка не исправлена. Эта
ошибка, как и искаженный дйаЛог в акте I («Скажите, Ева, вы любите жизнь?»)
сохранилась в экземплярах A-IV и в парижском издании.
ПРИМЕЧАНИЯ
По А-Ш пьеса опубликована в альманахе «Современная драматургия» (подготовка
текста В. В. Гудковой).
4. Неавторизованный машинописный экземпляр с датой на титульном листе
«1931 г.». Позднейшая перепечатка пьесы, предположительно 1950-х гг. (A-IV) — РГБ,
ф. 562, к. 57, ед. хр. 21. Авторизованный экземпляр этого текста неизвестен. Поступил
в РГБ вместе со всем архивом Булгакова в 1966 г. Это 3-й или 4-й экземпляр
перепечатки. Поправки сделаны синими чернилами, по-видимому авторучкой. Текст
значительно сокращен по сравнению с A-I, А-И и А-Ш. Дописан финал, в котором
действие возвращено в комнату Адама и Евы, а происшедшая в Ленинграде
катастрофа оказывается лишь фантазией изобретателя Ефросимова. В финал пере-
несена сцена из акта I — заканчивается пьеса слегка измененной репликой Ефро-
симова: «И зачем сегодня физиологу Буслову „Фауст*?»
Место действия «Ленинград» в тексте A-IV везде заменено на «Город», Мари-
инский театр х— на «оперный». Сняты упоминания о Кронштадте, Неве, Финском
заливе, Швейцарии, Финистерре. Сестрорецк заменен на Сосновый Борг слова
«северная столица» — на «наш город», «республика» и «страна рабочих» — на
«наша страна». Слова Ефросимова «казнили в Югославии» изменены на «казнили
в Южной Африке».
В акте II в сцене Дарагана и Евы появляется ремарка: «Поворачивается к ней
лицом». В диалоге Дарагана и Ефросимова вставлена реплика изобретателя: «Я
хотел... Всем странам сразу...» Внешне соответствуя высказыванию Ефросимова в
акте I, фактически эта реплика в разговоре с Дараганрм делает позицию ученого
более нерешительной и уязвимой.
В A-IV отсутствуют сцены с иностранцами — их имен нет и среди действующих
лиц этого варианта пьесы. Сокращены все упоминания Дарагана о встрече с
«опасным трефовым тузом» Ac-Герром и описание боя с ним. В обращении
Ефросимова к Дарагану по всему тексту снято слово «истребитель», а в речи
Дарагана, обращенной к Ефросимову в акте III, — слово «пацифист». Отсутствует
фраза Ефросимова: «Я в равной мере равнодушен и к коммунизму и к фашизму».
Ее заменил монолог. «Люди во все времена сражались за идеи и воевали. Но тогда
у них в руках были пращи, сабли, пики, пусть даже пушки и пулеметы... С этим
ничего нельзя поделать... Но когда у них в руках появилось такое оружие, которое
стало угрожать самому существованию человечества, самой планете... Я говорю
вам — нет!»
В тексте Адама сняты фразы: «Будет страшный взрыв, но это последний
очищающий взрыв!»; «...они увидели, что из этих зданий глянула их смерть...»;
«Виноват, профессор, я извиняюсь! Негр — это одно, а винтовочка, бей — это
правильно».
Исключены реплики Пончика: «Хе! Коммунизм коммунизмом, а честолюбие!
Ох-хо!»; «Вот к чему привел коммунизм!»; «Будь он проклят, коммунизм!». Снято
слово «интеллигенция» во фразе Пончика: «Мы раздражили весь мир, то есть не
мы, конечно, — интеллигенция, а они». Исключена реплика Маркизова «Нет теперь
буржуев!» и оборваны его фразы: «Нет, это газ пустили и задавили СССР [за
коммунизм]»; и «Так за кого ж теперь [за коммунизм или против]?». Отсутствует
в A-FV диалог
«ПОНЧИК. Погиб он, слава тебе, господи, твой коммунизм! И, даже погибнув, оставил
нам фантазера в жандармском мундире...
МАРКИЗОВ. Про кого? Ты хоть объясняй, кто это?
ПОНЧИК. Адам...»
В акте IV фраза Евы «А затем — домик в Швейцарии и — будь прокляты
идеи, войны, классы, стачки...» заменена на «А затем — тишина...». В тексте
Ефросимова в конце акта I отсутствуют слова «Идея!» и «Это — моя беда!». Его
реплика «Мне надо, чтобы ты перестал бросать бомбы, — и я уеду в Швейцарию!»
в акте IV заменена на «Мне надо, чтобы перестали бросать бомбы, — и я уеду в
горы». В тексте Дарагана исключены фразы: «Я командир эскорта правительства
всего мира и сопровождаю его в Ленинград»; «У нас нет врагов»; «Весь земной
шар открыт и визы тебе не надо»; «Иди, тебя хочет видеть генеральный секретарь».
В ремарках убраны особенно яркие свидетельства чудодейственной силы аппарата
5W
WL БУЛГАКОВ
Ефросимова: «Лицо Дарагана покрыто язвами» и «Язвы на лице Дарагана затяги-
ваются».
Очевидно, что вся эта правка текста носит не творческий, а цензурный и
редакторский характер. 2-я редакция пьесы могла появиться лишь после чтения и
обсуждения «Адама и Евы» в Театре им. Евг. Вахтангова осенью 1931 г., так как в
основном исправления текста следуют высказанным тогда замечаниям. Любопытно,
что в 1935 г. после замечаний, сделанных Главреперткомом по пьесе «Иван Василь-
евич», Булгаков дописал новый финал, превратив все происходящее в пьесе в сон
инженера Тимофеева. В «сон инженера Рейна» превратились в 3-й редакции события
пьесы «Блаженство». Точно такую же перекомпоновку обнаруживаем в тексте «Адама
и Евы»: катастрофа в Ленинграде оказывается фантазией Ефросимова. Однако
авторизованный экземпляр этой редакции не обнаружен, и доказательств, что
изменения в тексте сделаны самим Булгаковым, нет.
По-видимому, именно об этом тексте писала Е. С. Булгакова К. С. Симонову
12 ноября 1964 г.: «...посылаю вам три пьесы: „Блаженство*... „Ивана Васильевича*...
И, наконец, вариант „Адама и Евы“...» — и 12 марта 1965 г.: «Вас со всех сторон
одолевают моими делами, и Гослитиздат с „Записками покойника* и „Искусство с
„Адамом и Евой*, и ЦДЛ с вечером» (РГАЛИ, ф. 1814 К. М. Симонова). С попыткой
издать пьесу связано, очевидно, появление иллюстраций к «Адаму и Еве», сделанных
в 1965 г. Т. Толстой (РГБ, ф. 562, к. 57, ед. хр. 24). Хотя издание не было осущест-
влено, 2-я редакция булгаковской пьесы, возможно, несет в себе следы послевоенной
редактуры: например, исключение фразы «Будет страшный взрыв, но это последний
очищающий взрыв», замена «Югославии» на «Южную Африку» и др.
Отличительные признаки экземпляра A-IV: опечатка в ремарке акта III: «ДАРА-
ГАН (вырвавшись из объятий Маркелова)» вместо «Маркизова»; «Кто за высшую
меру наказания для предателя?» — в других экземплярах пьесы — «вредителя». В
акте IV Пончик появляется «в одеяле, в котором прорезаны дыры для рук» — в
других экземплярах «проверчены»; «...Меня одинокого бросает в мире женщина...» —
в других экземплярах «бросает жена». Встречается написание «Ева [Маврикиевна]»,
которое, кроме A-IV, есть лишь в рукописи A-I.
2-я редакция легла в основу парижского издания 1971 г. Текст парижского издания
в основном идентичен A-IV, с небольшими разночтениями. В монологе Ефросимова
в акте I читается фраза: «Бог — идею, а ученый, в дополнение к ней, — мышьяк!» —
во всех других экземплярах «Вы — идею...». В акте П читаются реплики Дарагана
«Клянусь, он злодей!» и «Страшно шутишь, профессор!» — во всех остальных
экземплярах «Кажись, он злодей!» (в рукописи первоначально «Кажись, он негодяй!»,
затем исправлено) и «Странно шутишь, профессор!».
В тексте парижского издания 1971 г. есть ошибки. В ссылке под первым
эпиграфом указана книга «Боевые годы» вместо «Боевые газы». В списке действу-
ющих лиц и во всем тексте пьесы: Гуллер 1-й и Гуллер 2-й вместо Туллера 1-го и
Туллера 2-го. Адам обещает купить стаканы не Дарагану, а «Дараганову». Напеча-
тано: «улица Журавского» вместо «улица Жуковского»; «Павел Александрович»
вместо «Павел Апостолович»; «Я падал спиной» вместо «Я падал слепой»; «Я знаю,
куда косынку отвезти» вместо «Я знаю, куда посылку отвезти» и др. Текст финала
2-й редакции в парижском издании несколько иной, чем в A-IV. Отсутствует описание
внешнего вида Ефросимова и фраза «Я видел будущую войну!».
В настоящем издании в разделе «Другие редакции и варианты» публикуется
рукопись (A-I) с восстановлением купюр, сделанных автором (купюры показаны в
квадратных скобках), и фрагменты 2-й редакции пьесы — A-IV по экземпляру РГБ.
2
Черновая рукопись «Адама и Евы» заключает в себе загадку: листы II акта
вклеены в тетрадь и имеют собственную пагинацию, явно относящуюся к другой
тетради: 179—214.
Первый исследователь черновика М. О. Чудакова дает предположительную схему
работы автора над текстом: сначала в черновой тетради в линейку была написана
1-я редакция пьесы, затем в новой тетради написан I акт во 2-й редакции, следом
вклеен II акт из 1-й редакции и далее написаны, также во 2-й редакции, акты III и
IV (см.: Чудакова, с. 100).
О II акте исследователь пишет: «Нет сомнений, что это — часть какой-то не
дошедшей до нас редакции пьесы, предшествующей уцелевшему тексту — как можно
установить по более черновому ее виду и характеру всей пагинации» (там же, с. 99).
Утверждение, что II акт имеет «более черновой вид», не вполне точно. Акт I
рукописи содержит гораздо больше поправок (даже количественно), и в нем совер-
шенно очевидны следы первоначальной рукописи: поиски слов, исправление реплик,
незаконченные сцены, недописанные слова. Причем эти многочисленные исправле-
ния видны под слоем последующей правки всего текста фиолетовыми чернилами,
красным и синим карандашами.
На вопрос Евы: «Вы дадите нам карточку?» — Ефросимов сначала отвечает:
«Увы! Увы! Карточки я вам дать не могу!» — и признается, что аппарат его не
фотографический. Эта сцена, которая обрывается на полуслове (далее лист вырезан),
вычеркнута и объяснение Ефросимова с Адамом и Евой перенесено в конец I акта:
оно происходит в более драматичной обстановке после катастрофы. Сцена первого
разговора о войне на с. 20—21 содержит зачеркивания и вписывания, повторения
слов, поиски названий химических реактивов. Вычеркнуто: «Фенорсазин дихлор
гидрохлорид». Вписано: «Адамсит. По-моему, это зеленый порошок». Фраза не имеет
прямой связи со следующими. Монолог Ефросимова сокращается в два этапа, затем
вся сцена вычеркнута как явно незаконченная. Сбоку вписана фраза, вошедшая в
следующий монолог изобретателя — о сверхчеловеке.
На с. 25 несколько раз исправляется фраза Адама: «Я дам тебе противогаз, и
ты наденешь, и мы встретим их!»; исправлено на: «Я надену противогаз вашей же
системы, профессор Ефросимов, и мы встретим их!» Окончательный вариант,
который удовлетворил автора и по смыслу и по стилю, относится только к Адаму:
«Я надену противогаз, и мы встретим их!» — где «мы» приобретает совершенно
другой смысл. Вычеркнута и следовавшая далее сцена с Адамом, которая начиналась
словами Ефросимова: «Вы видели когда-нибудь идиота, Ева, в Ленинграде?».
Первоначально по-иному был написан финал I акта (с. 47—49 рукописи). В
момент катастрофы Ефросимов восклицал: «О, как я опоздал!» После его слов,
обращенных к Адаму: «Не бегите...» — начато слово «сумасш...», но не дописано.
В конце финала Ефросимов говорит о себе: «Я сумасшедший!» Как и в других
произведениях Булгакова, безумие здесь — знак духовности. Этот финал вычеркнут
и далее написан другой (с. 49—50), вошедший в пьесу.
Без сомнения, перед нами черновик, первоначальная рукопись акта I. Аккуратно
и набело написаны лишь титульный лист, где указано количество актов — 4, лист
с эпиграфами и полный список действующих лиц. Первый эпиграф взят из военного
издания «Боевые газы» (перевод с французского), которое содержит описание
газовых атак, предпринятых во время первой мировой войны, с указанием количе-
ства жертв и способов защиты с чертежами противогазов разной конструкции.
Текст эпиграфа — это первый пункт инструкции, в которой перечислены группы
населения, чаще всего подвергающиеся отравлению (Боевые газы. М.—Л., 1925, с. 91).
Второй эпиграф взят из Библии (Бытие, 8:21-22), текст его более полон, чем в
машинописных экземплярах.
В списке действующих лиц указано социальное положение Туллеров — « служа-
щие» и возраст авиаторов-иностранцев. Исправления касаются в основном имен.
«Ева Маврикиевна» исправлено на «Ева Артемьевна», что связано, по-видимому, со
значением имен: Маврикий — черномазый, Артемий — здоровый, невредимый.
Безусловно значимы и не случайны имена остальных персонажей: Александр —
защитник людей, Ефросин — радость, веселье; Адам — красная земля, вылепленный
из земли, человек; Захар (Захария) — Бог вспомнил; Андрей — мужественный,
храбрый; Павел — маленький. В I акте Булгаков ищет выразительные имена для
покровителей Пончика — значительных лиц Главлита (с. 35): «Аполлон Васильевич»
заменен на «Аполлон Акимович» (Аполлон — в греч. мифологии — бог — покро-
витель искусств, Иоаким — поддержка свыше), вслед за чем «Аким Савельевич» —
на «Савелий Савельевич» (тяжкий труд).
Имя и отчество Евы исправлено по всему тексту пьесы (затем отчество в списке
действующих лиц вычеркнуто совсем). Вируэс названа сначала Изабеллой, затем
имя исправлено на «Мария» — однако в IV акте исправлений этого имени нет.
Дараган же назван сначала «летчиком» — так в начале акта II называет его Ева, —
затем слово исправлено на «авиатор» по аналогии с тем, как названы летчики-ино-
странцы.
Полный список действующих лиц и четкое обозначение «Пьеса в 4-х актах»
были возможны в том случае, если автору до конца ясна была структура пьесы и
ее персонажи. Характерно, что в договоре с Красным театром, заключенным 5 июня
1931 г., сказано: «1. Дирекция поручает автору написание пьесы для Красного театра
на тему о будущей войне». А в договоре с Театром им. Евг. Вахтангова, заключенном
8 июля, подобный пункт звучит по-другому: «1. Автор предоставляет театру свою
пьесу о будущей войне в 4-х актах». К началу июля драматург явно проделал
определенную работу над пьесой. Об этом свидетельствует и его письмо В. В.
Вересаеву от 29 июня: «А тут чудо из Ленинграда — один театр мне пьесу заказал.
Делаю последние усилия встать на ноги и показать, что фантазия не иссякла. А
может, иссякла. Но какая тема дана, Викентий Викентьевич! Хочется безумно Вам
рассказать! Когда можно к вам прийти?» (Булгаков, т. 5, 458).
В июле 1931 г. в Москву приехал Е. И. Замятин. М. Чудакова совершенно
справедливо предполагает, что именно Замятин был одним из тех немногих, с кем
Булгаков мог обсуждать свою пьесу. Оба писателя встретились с итальянским
переводчиком Этторе Ло Гатто. Темой одной из бесед с ним было творчество
умершего в 1924 г. Л. Лунца, одного из «серапионовых братьев». В киносценарии
Лунца «Восстание вещей» нарисованы картины гибнущего города (см.: Адам и Ева
свободны, с. 14). 14 июля писатель по приглашению Н. А. Венкстерн уехал в город
Зубцов на Волгу. Сохранились два письма Булгакова, адресованные П. А. Маркову
в Москву, которые подтверждают, что в июле 1931 г. работа над пьесой продолжалась
в Зубцове.
Почему акт II написан в другой тетради? Прежде чем ответить на этот вопрос,
необходимо, очевидно, решить окончательно, является ли текст II акта «частью
несохранившейся редакции» (Чудакова). Новая редакция пьесы предполагает, по-ви-
димому, новую трактовку событий или образов героев; исключение одного или
нескольких действующих лиц либо появление новых персонажей; значительное
сокращение текста или его композиционную перекомпоновку.
Л. Е. Белозерская-Булгакова, рукой которой заполнены многие страницы черно-
вика, в том числе большая часть вклеенного акта II, ничего не сообщает о
первоначальной редакции. Напротив, рассказав в своих воспоминаниях о работе
Булгакова над «Мольером», она пишет: «На том же широком писательском дыхании
была написана фантастическая пьеса „Адам и Ева“» (РГБ, ф. 562, к. 59, ед. хр. 5,
л. 50. События II акта (с. 52—86 общей пагинации A-I) органично продолжают
события акта I: в нем участвуют все персонажи, попавшие в поле спасительного
луча, — Ефросимов, Ева, Адам, Дараган, Пончик и Маркизов. Дараган появляется
в самом начале акта II (с. 53), и в этой же сцене упоминается Ефросимов. При
полном совпадении фабулы I и II актов во II акте нет ни одного значительного
исправления, замены имени, перестановки сцены или текста — то есть специфи-
ческая правка II акта как части другой редакции отсутствует. Причем правка
проводилась в основном после того, как листы II акта были вклеены в новую тетрадь:
слова, ставшие неразборчивыми при вклейке, вписаны вновь и уже сверху идут
размашистые исправления чернилами, красным и синим карандашами (см., напри-
мер, с. 86). Смысловой характер правки соответствует авторской редактуре всего
текста: смягчение образа Дарагана, исключение автобиографических черт в образе
Ефросимова и наиболее острых, затрагивающих современность моментов. На с. 69
рукописи вписана сцена:
ДАРАГАН. Но вы хотели отдать этот луч за границу?
ЕФРОСИМОВ. Я могу хотеть все, что я хочу. [Но я никому не успел его отдать. Я
слишком поздно изобрел!..]
ДАРАГАН. Адам, ты слышишь, что говорит наш специалист?
[ЕВА. У него все равно отобрали бы аппарат!..]
При авторской редактуре Булгаков убрал этот текст. В воспоминаниях Л. Е. Бе-
лозерской-Булгаковой читаем: «Его [Ефросимова] изобретение должно спасти чело-
ПРИМЕЧАН0Я
583
вечество от гибели, но нет, [слишком поздно], катастрофа неизбежна: мастер,
делавший футляр, принес его слишком поздно» (РГБ, ф. 562, к. 59, ед. хр. 4, л. 16).
Слова «слишком поздно» сначала отнесены мемуаристской к изобретению Ефроси-
мова — это полностью соответствует рукописи, причем не только II акту. Сначала
Булгаков написал финал* I акта со словами Ефросимова «О, как я опоздал!» — затем
он зачеркнул его и вслед за ним написал новый. Лишь после этого нового финала
в тетрадь были вклеены листы II акта и в его тексте сделана купюра сцены со
словами «Я слишком поздно изобрел!».
Очевидно, что и I акт, и вклеенный II акт — это рукопись единого текста 1-й
редакции «Адама и Евы», написанной Булгаковым летом 1931 г. в Москве и Зубцове.
В рукописи II акта есть две даты: на с. 59— «8.VIII.31. Суббота» и на с. 67—
«9.VIII.31». В конце рукописи стоит дата окончания работы — «22 августа 1931 г.».
Следовательно, если предположить, что II акт был написан вслед за I актом за
двенадцать дней, с 10 по 22 августа, были созданы большая часть II акта, III и IV
акты (с. 87—150). Однако если дата в конце рукописи написана чернилами, как и
весь текст, то даты во II акте поставлены карандашом, первая — красным, вторая —
синим, и взяты в квадратные рамки. По-видимому, это даты окончательной правки
текста, которую начал Булгаков, получив 7 августа телеграмму из Ленинграда от
директора Красного театра: «Читка вашей пьесы в Ленинграде назначена двадцать
четвертого. Вольф» (ИРЛИ, ф. 369, ед. хр. 212, л. 9. Речь идет о 24 августа — см.
ниже).
Вклейка II акта в тетрадь с текстом «Адама и Евы» связана, вероятнее всего,
с тем, что именно со II акта — картины катастрофы в Ленинграде — и начал
Булгаков писать свою пьесу.
Сохранившиеся черновики пьес Булгакова подтверждают, что обычно работа
драматурга начиналась не с первой картины первого акта, а с ключевых эпизодов,
дающих камертон всей пьесе (в данном случае — изображение катастрофы). В
«Блаженстве», вероятно, одним из первых был написан начатый в отдельной тетради
III акт, рассказывающий о приключениях Рейна, Милославского и Бунши в Блажен-
ных Землях (РГБ, ф. 562, № 13, ед. хр. 2). Работа над «Иваном Васильевичем» начата
со сцены Милославского и Бунши в палате Ивана Грозного (РГБ, ф. 562, к. 13,
ед. хр. 7), в черновиках «Александра Пушкина» первой возникает сцена доноса
шпиона в III отделении (там же, ед. хр. 5), в «Батуме» — сцена нелегального
заседания социал-демократического комитета в новогоднюю ночь (там же, к. 14,
ед. хр. 7).
Как уже указывалось, вклеенные листы имеют первоначальную пагинацию —
179—214. Для рукописных тетрадей Булгакова характерно сочетание подготовитель-
ного материала, возникающих реплик и набросков сцен, которые иногда здесь же
переписываются набело. Вероятно, именно так и появился в несохранившейся
черновой тетради в линейку II акт пьесы.
В актах III и IV, которые следуют в черновике сразу за вклеенными листами,
нет пагинации чернилами — есть лишь общая пагинация синим карандашом. После
того, как был готов II акт, Булгаков написал начало пьесы — акт I — в новой
тетради, указав структуру пьесы, предпослав тексту эпиграфы и полный список
действующих лиц (с. 1—50). Затем в тетрадь был вклеен акт II (первоначальная
пагинация 179—214, с. 51—86 — синим карандашом), а вслед за ним написаны акты
III и IV (с. 87—120 и 121—150). Текст последних двух актов также представляет собой
первоначальную рукопись (об этом свидетельствует правка на с. 97, 101—103, 112,
114, 116, 126, 145, 146, 149). Параллельно с написанием пьесы в августе 1931 г. Булгаков
правил текст, что подтверждают даты в акте'II. Тогда же была сделана и общая
пагинация тетради синим карандашом.
Перед нами несомненно целостная первоначальная рукопись «Адама и Евы»,
начатая М. А. Булгаковым в июне 1931 г. и законченная 22 августа. Это черновик
1-й редакции «Адама и Евы» — A-I. Первая редакция представлена также машино-
писными экземплярами А-П и А-Ш. Вторая, сокращенная редакция пьесы известна
по экземпляру A-IV и парижскому изданию.
В 1976 г. были опубликованы воспоминания бывшего завлита Красного театра
Е. М. Шереметьевой. Она рассказала о своей встрече с Булгаковым и о чтении
автором пьесы «Адам и Ева» в Красном театре (Звезда, 1976, № 12). Содержание
584 ^БУЛГАКОВ
пьесы, о которой вспоминает мемуаристка, разительно отличается от рукописей из
архива Булгакова, хранящихся в РГБ: «Пьеса только прочитанная, не ожившая на
сцене, стерлась в памяти. Вот что удалось вспомнить: действие происходило в
будущем, в момент становления Всемирного Союза Советских республик. Главный
герой, Адам, — ученый-изобретатель и испытатель какого-то воздушного корабля,
по-видимому осваивающего космос. Все ходы и перипетии пьесы, связь изобретения
Адама с ходом политических событий в мире, а также и личный конфликт Адама
и любимой им Евы, совершенно не сохранила память. Кончалась пьеса возвраще-
нием Адама после испытательного полета на корабле, и довольно точно помнится
заключительная фраза, обращенная к Адаму: „Входите, вас ждет генеральный сек-
ретарь-» (Шереметьева Е. М. Повесть о Красном театре. — Архив РИИИ, ф. 142,
on. 1, с. 122—135). Ни экземпляр этого текста, ни относящиеся к нему свидетельства
или документы не обнаружены в архиве писателя. Кроме названия пьесы и ее
последней фразы, ничто не объединяет этот текст с 1-й редакцией «Адама и Евы».
Речь идет, возможно, о замысле другой пьесы. До тех пор, пока не найден текст,
остается в силе предположение М. О. Чудаковой, что это не«погрешность памяти»,
а след несохранившейся редакции (Чудакова, с. 98).
Несовпадение дат, указанных мемуаристкой, — осень и зима 1930 г. — с реаль-
ными сроками работы над пьесой — лето 1931 г. — отмечалось исследователями
(Адам и Ева свободны, с. 15). Сегодня можно считать доказанным, что, при досто-
верности рассказа о встрече завлита с М. А. Булгаковым и его поездке в Ленинград,
дата, указанная в воспоминаниях, неверна. Письма Булгакова П. А. Маркову из
Зубцова в Москву, обнаруженные А. М. Смелянским в архиве музея МХАТа,
датируются концом июля 1931 г.: «Пьеса будет готова, по-видимому, гораздо ранее
договоренного срока. В конце августа я рассчитываю ее сдавать. 4 акта, не разбитых
на картины. Цельные акты. 1— в квартире в Ленинграде, 2-й в магазине — в
Ленинграде, 3-й и 4-й все в Ленинграде... Батальных и массовых сцен нет. Гранди-
озные потрясения происходят за сценой, частично лишь отражаясь в павильоне
сцены. Ролей немного. Главных шесть (одна женщина и пять мужчин). Сейчас я
пишу последний акт и параллельно с этим одеваю 1-й в нарядную последнюю одежду»
(цит. по: Смелянской А. Драмы и театр Михаила Булгакова. — Булгаков, т. 3, с. 600).
В письме говорится о том, что драматург «нашел ключ к пьесе». Следовательно,
зимой 1930/31 г. готовую пьесу в Красном театре он читать не мог. 29 июля 1931 г.
написал Булгакову молодой актер Красного театра А. Волков: «Я знаю, что вы
пишете для нашего театра пьесу...» Волков, игравший в булгаковских спектаклях
«Дни Турбиных» и «Зойкина квартира» в Рижском театре русской драмы, предлагал
сделать одним из героев пьесы о будущей войне автора идеи создания пан-Европы
графа Куденхове-Каллерги (ИРЛИ, ф. 369, ед. хр. 354). Чтение пьесы в театре
состоялось, вероятно, годом позднее, осенью 1931 г.
3
Все документы, относящиеся к пьесе «Адам и Ева», датируются летом — осенью
1931 г. 5 июня Булгаков заключил договор с дирекцией Госнардома им. Карла
Либкнехта и Розы Люксембург в Ленинграде. В тексте его нет упоминаний о
предыдущем договоре автора с театром. Дирекция поручала автору написать пьесу
к 1 ноября 1931 г.: «Дирекция обязуется в пятнадцатидневный срок дать ответ автору
о принятии пьесы. ...За право постановки пьесы Дирекция уплачивает автору 2000
руб., из них 1000 руб. при подписании настоящего договора, 500 руб. — не позднее
5 июля с. г. и остальные 500 руб. немедленно по принятии пьесы Дирекцией» (там
же, ед. хр. 212, л. 1). Договор был подписан Булгаковым и директором Госнардома
Н. Рохлиным.
4 июля 1931 г. директор Красного театра В. Вольф послал Булгакову срочную
(очевидно, в ответ на письмо или телеграмму писателя) телеграмму: «Пятьсот рублей
переведены еще двадцать первого июня телеграфом очевидно произошло очередное
безобразие с доставкой немедленно расследую вчера послал вам письмо через два
дня сообщите получены ли деньги...» (там же, л. 10).
В течение июля — августа Вольф, отдыхавший в Хосте, посылал автору сооб-
щения о делах театра. 4 августа Булгаков получил открытку: «Дорогой Михаил
58S
ПРИМЕЧАНИЯ
Афанасьевич! Сообщаю: театр съезжается 16-го августа. Я приеду 20, через 2—3 дня
позвоню Вам по телефону, мы сговоримся о времени вашего приезда в Ленинград
и будем запоем читать пьесу. На денежные повестки плюйте, кончится тем, что они
оставят вас в покое» (там же, ед. хр. 213, л. 4). 7 августа Булгаков получил из Хосты
телеграмму с сообщением о том, что читка пьесы назначена на 24 августа.
8 июля 1931 г. драматург заключил договор с Театром им. Евг. Вахтангова. В
связи с письмом Вольфа от 3 июля: «Юрист заявил, что... изменение пункта
превращает договор в издательский, ослабляя его театральную ценность для нас...
едва ли Вам нужно как-то дополнительно себя страховать...» (там же, л. 1) —
представляет интерес пункт шестой договора: «Автор обязуется не передавать пьесы
ни в какой другой театр гор. Москвы и не издавать ее до постановки в Театре. На
изданном же экземпляре на титульном листе должна быть оговорка о том, что
исключительное право постановки в гор. Москве принадлежит Театру имени Евг.
Вахтангова» (там же, ед. хр. 212, л. 2). Совершенно очевидно, что Булгаков собирался
опубликовать «Адама и Еву». Однако этот замысел не осуществился.
И августа 1931 г. в заметке «Что пишут драматурги» газета «Вечерняя Москва»
сообщала: «М. А Булгаков закончил пьесу о будущей интервенции». Информация
была не совсем точной: пьесу о будущей интервенции Булгаков закончил 22 августа.
30 августа в «Известиях», под заголовком «Руководители театров о перспективах
нового сезона», была напечатана беседа с заведующим художественной частью
Театра им. Евг. Вахтангова В. В. Кузой. Он рассказал о пьесе П. Маркиша «Пятый
горизонт», о предстоящих постановках «Гамлета» и «Егора Булычова», о гастролях
театра в Новокузнецке. На вырезке из газеты поверх текста Булгаков сделал краткую
надпись красным карандашом: «Ни слова об „Адаме и Еве"» (РГБ, ф. 562, к. 27,
ед. хр. 2, л. 699). 18 сентября газета «Советское искусство» сообщила: «Драматург
М. А Булгаков написал новую пьесу о будущей войне. В Москве пьеса передана
для постановки Театру имени Вахтангова, в Ленинграде — Красному театру». Пьесой
о будущей войне заинтересовались и другие театры: 31 августа Булгаков получил
телеграмму из Ленинграда: «Просим выслать для ознакомления „Адама и Еву"
Ленинградскому государственному театру драмы. Телеграфьте ответ — Акимов
Петров» (ИРЛИ, ф. 369, ед. хр. 212, л. 8). А 30 сентября была получена телеграмма
от директора Бакинского Рабочего театра В. И. Месхетели: «Телеграфьте возмож-
ность условия предоставления Бакинскому Рабочему театру пьесы Адам и Ева» (там
же, л. 6). Телеграмма датирована по ответу Булгакова. Черновик ответа написан
1 октября: «Уважаемый т. Месхетели! В ответ на вашу телеграмму сообщаю (далее
зачеркнуты слова: „что с моей стороны никаких препятствий". — И. Е.), что могу
предоставить мою пьесу „Адам и Ева" для постановки в Бакинском Рабочем театре
на условиях уплаты мне помимо заактных установленных авторских еще семисот
пятидесяти рублей за право постановки.
Сообщаю, что пьеса (зачеркнуто: „в цензуре не была". — И. Е.) цензуру еще не
проходила.
Примите уверения в уважении. М. Булгаков» (там же, л. 3).
Через месяц, 2 ноября 1931 г., В. И. Месхетели отправил из Баку в Москву
письмо: «Уважаемый Михаил Афанасьевич! Посылаю вам договор. Деньги перевел
телеграфом, полагаю, вы их уже получили» (там же, л. 6). Договор с Бакинским
Рабочим театром не имел последствий, как, впрочем, и договоры с другими театрами.
В ноябре Булгаков отправил в Красный театр тексты «Мертвых душ» и
«Мольера», а в письме от 23 ноября сообщил Вольфу, что вскоре вышлет «Адама
и Еву»: «Будьте добры, ускорьте ответ относительно „Мольера", а потом и „Адама
и Евы"» (Адам и Ева свободны., с. 15). Возможно, что на этот раз Булгаков послал
в Красный театр 2-ю, переработанную редакцию пьесы, в которой были учтены
замечания, сделанные на читке в Вахтанговском театре. Как вспоминает Л. Е. Бе-
лозерская-Булгакова, «М. А. читал ее в театре Вахтангова в том же году. Присут-
ствовал Алкенис, крупное лицо в военно-воздушных силах. Он сказал, что ставить
эту пьесу нельзя, так как погибает Ленинград. Но пьеса-то фантастическая, а разве
мало катастроф допускается, скажем, в современной научной фантастике? Гибнут
целые миры, целые планеты...» (РГБ, ф. 562, к. 59, ед. хр. 5, лл. 16—17).
Командарм Я. И. Алкен и с, ставший в 1931 г. начальником военно-воздушных
сил РККА, высказался определенно: пьесу ставить нельзя. Это было равносильно ее
586
М. БУЛГАКОВ
запрещению. Из Ленинграда автор также получил телеграмму: «Адам и Ева свободны
Красный театр» (ИРЛИ, ф. 369, ед. хр. 212, л. 7). Это означало: пьеса была в цензуре
и не прошла ее. На чтении у вахтанговцев, отзыве Алксниса и последней телеграмме
Вольфа, собственно, и заканчивается история «Адама и Евы». Пьеса не была ни
поставлена, ни опубликована при жизни автора. Булгаков никогда не боролся за
«Адама и Еву», как боролся он за «Бег» и «Мольера».
4
Получив заказ на пьесу о будущей войне, Булгаков дал ей симптоматичное
название — «Адам и Ева». Ситуация создания нового человека возникает в фанта-
стике первой трети XX в. в связи с осмыслением глобальных событий, потрясших
человечество, — мировой войны и социальных революций. Еще в 1908 г. в фанта-
стическом романе Герберта Уэллса «Война в воздухе» люди погибшей цивилизации
находят Библию и раскрывают ее: «...а там картинка раскрашенная и на картине
той женщина и змей в саду!» (Уэллс Г. Собр. соч. В 15-ти т. М., 1964, т. 4, с. 292).
Сценой с найденной после катастрофы Библией открывается IV акт «Адама и
Евы». Через два десятилетия Булгаков пишет пьесу, в которой, предвидя возможность
тотальной химической или биологической военной катастрофы, дает свой ответ на
вопрос, кто, как и почему не сможет остановить новую войну.
Пьеса «Адам и Ева» создавалась в период, когда, после захвата китайскими
войсками КВЖД и вторжения их летом 1929 г. на территорию СССР, а затем
успешных действий Особой дальневосточной армии под командованием К. Блюхера,
оборонная тематика приобрела особую актуальность. Фигура военного, командира
Красной Армии, стала одной из самых популярных в драматургии тех лет. Появились
десятки произведений о новом сверхмощном оружии, в том числе о химическом.
Мировая война казалась неизбежной. В 1931 г. японская Квантунская армия на
Дальнем Востоке начала войну с Китаем.
Булгаков взглянул на «оборонную тему» иначе, чем было принято в литературе
конца 1920-х — начала 1930-х гг.
В двух эпиграфах к пьесе Булгаков столкнул две системы ценностей: сиюминут-
ные интересы и заботы современного варварства и вечные истины христианства.
Судьба и характер главного героя пьесы, академика Ефросимова, отразили события,
происходившие в СССР в конце 1920-х гг. В момент работы над пьесой уже
закончилось «шахтинское дело», были вынесены приговоры по делу Промпартии,
начались аресты военных специалистов РККА, фабриковался процесс по делу так
называемой Трудовой крестьянской партии, никогда не существовавшей. Были
объявлены вредителями крупнейшие ученые страны. Подверглись аресту, а затем
уничтожены известные экономисты В. Г. Громан, В. А. Базаров, Н. Д. Кондратьев,
А. В. Чаянов. В начале 1931 г. были исключены из академии и сосланы историки
Н. Л. Лихачев, М. К. Любавский, С. Ф. Платонов, Е. В. Тарле. Не возвращались из
зарубежных командировок некоторые крупнейшие биологи, физики, химики, среди
них — знаменитый химик В. Н. Ипатьев, который в первую мировую войну
руководил приспособлением русской химической науки к потребностям русской
армии, а после революции пользовался «исключительным доверием В. И. Ленина»
(см.: Книжное обозрение, 1989, № 20, с. 9).
Самый существенный пласт авторской правки в рукописи, перед перепечаткой
ее, — исключение наиболее острых моментов, так или иначе затрагивающих пол-
итические события современности. Булгаков вычеркнул упоминание о газете «Прав-
да», рассуждения Пончика о журнале «Безбожник», упоминание об издательстве
«Содружество писателей», которое могло вызвать ассоциации с ленинградской
литературной группой «Содружество» и Книгоиздательством писателей в Ленинграде.
В акте I Булгаков исключил описание сотрудников ГПУ, пришедших арестовать
Ефросимова: «Туллер 1-й одет в белую кавказскую рубашку и галифе, Туллер 2-й в
штатском костюме, в крахмальном воротничке, Клавдия подстрижена». Смысл
явления Теллеров в рукописи не составляет секрета не только для Пончика, Адама,
но и для Евы и Ефросимова, что, безусловно, делает ситуацию правдивее и
психологически интереснее. В акте II Булгаков сократил реплику Евы: «У него все
равно отобрали бы аппарат!» Наконец, в финале пьесы Булгаков вычеркнул сцену
587
ПРИМЕЧАНИЯ
последнего столкновения Ефросимова с Дараганом: «ЕФРОСИМОВ. Ты в заблуж-
дении. Пока ты живешь, всегда найдется кто-нибудь, кого, по-твоему, надо истре-
бить!»
Опасность мировой войны Булгаков прямо связывал с идеологией тоталитаризма.
Мышьяк, который добавляет к идее ученый, — отнюдь не фантазия Ефросимова,
а отражение реальной работы ученых того времени над совершенствованием техники
уничтожения. Наука таит в себе разрушительный заряд: так солнечный газ в рассказе
А. Куприна «Жидкое золото» (1910) — сила, которая вырывается из-под власти
своего создателя. Катастрофа в пьесе имеет, несомненно, метафорический смысл.
«Идея! — восклицает Ефросимов в момент катастрофы. — Это — солнечный газ!»
Результаты усиления классовой борьбы в СССР были очевидны. Не случайно
появление в пьесе фигуры Дарагана, имеющего апокалипсическую «профессию» —
истребитель. «Истребитель» — это значение имени предводителя губящей людей
саранчи, ангела бездны Аваддона (см.: Откровение Иоанна Богослова, 9:1-12). Пер-
воначально в рукописи противником Дарагана был отнюдь не фашист Ас-Герр, а
французский летчик, которому Булгаков дал имя знаменитого рыцаря XIV в. —
Байярд. Подлинный конфликт пьесы — в наступлении разрушительной тоталитарной
силы на культуру России и Европы.
Вражеская маска, которую увидел на лице Ефросимова Дараган, — не что иное,
как распространенный образ публицистики тех лет. В феврале 1929 г. в журнале
«Книга и революция» были напечатаны большие портреты Замятина и Булгакова
в сопровождении статьи академика В. М. Фриче «Маски классового врага». В образе
Ефросимова отразились не только черты знакомых Булгакову ученых — биолога
академика А. Н. Северцова, изобретателя искусственного каучука С. В. Лебедева,
брата писателя — бактериолога Н. А. Булгакова, врача Н. А. Покровского, ученого
Е. Н. Тарковского. Герой наделен некоторыми качествами самого Булгакова и людей
его круга. В записной книжке Булгакова есть адрес Е. И. Замятина в Ленинграде:
«ул. Жуковского, д. 29, кв. 16» (РГБ, ф. 562, к. 17, ед. хр. 12). Это почти точный адрес,
который называет в пьесе рассеянный академик Ефросимов: «Я живу... Ну, словом,
номер шестнадцатый... Коричневый дом... Виноват... (Вынимает записную книжку).
Ага... Вот. Улица Жуковского...»
7 декабря 1929 г. он получил справку о том, что все его пьесы запрещены к
публичному исполнению (см.: там же, к. 28, ед. хр. 8). 18 марта 1930 г. драматург
узнал о запрещении «Мольера». В июле 1931 г. он вспоминал об этом времени:
«...мне по картам выходило одно — поставить точку, выстрелив в себя» (Булгаков,
т. 5, с. 202).
В декабре 1930 г. Булгаков написал стихотворение «Funenkilles» («Похороны»), в
котором возникает образ выброшенной на берег лодки, пришедший из предсмертных
стихов Маяковского. Строки «Funer&lles» — «И ударит мне газом в позолоченный
рот» и «Вероятно, собака завоет» — предвестники текста «Адама и Евы». «Позо-
лоченный рот» — характерная деталь облика Маяковского, газы здесь — пороховые
(см.: Петровский М. Владимир Маяковский и Михаил Булгаков. — В кн.: М. Булгаков —
драматург и художественная культура его времени. М., 1988, с. 379). В феврале 1931 г.,
после драматичного объяснения с мужем Е. С. Шиловской, Булгаков на время
перестал с ней видеться. В сюжетных линиях Адам — Ева — Ефросимов и
Ефросимов — Дараган в какой-то мере запечатлелась личная драма писателя. За
неделю до заключения договора на «Адама и Еву», 30 мая 1931 г., Булгаков писал
Сталину: «С конца 1930-го года я хвораю тяжелой формой нейрастении с припадками
страха и предсердечной тоски и в настоящее время я прикончен» (там же, с. 195).
Об этом же — в июльском письме 1931 г. В. В. Вересаеву, где Булгаков жаловался,
что у него «перебито крыло» (там же, с. 203). Безусловно, состояние писателя
сообщило главному герою «Адама и Евы» особую напряженность чувств.
Библейская легенда об изгнании из рая первых людей, вкусивших от древа
познания добра и зла, преломилась под пером Булгакова в современную историю
об ученом, который ищет выхода для людей перед лицом всемирной катастрофы.
Но более того — это история о выборе человеком своего пути из тоталитарного
«рая».
Ремарки финала подчеркивают обреченность героев. Появление представителей
Всемирного правительства в «Адаме и Еве» — на воздушном корабле, отбрасыва-
ШИ
ющем огромную тень, — напоминает явление Благодетеля в романа Замятина «Мы»:
«Является он, Новый Иегова на аэро...» Именно к роману Замятина прежде всего
восходит трактовка Булгаковым всемирной гражданской войны.
5
Вместо «оборонной» пьесы, на которую рассчитывали вахтанговцы в Москве и
Красный театр в Ленинграде, Булгаков написал антивоенную и антитоталитарную
пьесу, «антиутопию», далеко отходящую от общепринятых взглядов на мировые
события. Булгаков воспользовался в «Адаме и Еве» схемой романа-катастрофы,
получившей распространение* после первой мировой войны под влиянием романов
Уэллса «Борьба миров», «Война в воздухе» и «Освобожденный мир». Роман-катаст-
рофа был особенно популярен в советской фантастике 1920-х гг., так как соответ-
ствовал представлениям эпохи о неизбежности столкновения первой республики
трудящихся с миром капитала, мировой революции и гражданской войне и непре-
менной победе Всемирного советского правительства. По схеме такого конфликта
построены известные романы-катастрофы — «Иприт» В. Шкловского и Вс. Иванова,
«Трест Д. Е. История гибели Европы» И. Эренбурга, который лег в основу спектакля
«Д. Е.» в Театре им. Вс. Мейерхольда. Бесчисленные жертвы во имя будущей победы
входили в схему романа-катастрофа как непременная часть сюжета. Легкость, с
которой уничтожалось в них население земли, была оценена Булгаковым еще в
повести «Роковые яйца», где упоминается «роман писателя Эрендорга „Курий
дох“». Булгаков использовал некоторые характерные детали романа «Трест Д. Е.»,
конструируя сюжет «Адама и Евы». Запах миндаля — сладковатый запах газа,
от которого гибнут в романе жители маленького немецкого городка (глава «Когда
цветет миндаль»), всплывает в монологе Ефросимова о старичках-изобретателях.
В романе Эренбурга столица СССР с отравленных европейских равнин перено-
сится за Урал — в Читу. Дараган в пьесе рассказывает о бедствиях, постигших
Москву: «Идут с Урала, таборами...» Дараган близок закончившему военную
академию в Чите герою романа Виктору Брандево, который командует восстав-
шими на улицах Парижа: «Товарищи! Орудия по Елисейским Полям! Товарищи,
Чита поможет! Газы! Живей!»
Одним из вероятных источников пьесы был фантастический роман Джека
Лондона «Алая чума» (1915), рассказывающий о гибели четырехмиллионного Сан-
Франциско, а затем и всей цивилизации. Лекарство от алой чумы находит сотрудник
Мечниковского института в Берлине — но слишком поздно. Картины мгновенной
смерти людей и бегства из горящего города отразились в катастрофическом II акте
«Адама и Евы», эпизоды существования людей в шалашах после катастрофы — в
актах III и IV. Этот роман А. Аверченко использовал в рассказе «Отрывок будущего
романа (Написано по рецепту „Алой чумы*)», опубликованном в его сборнике
«Нечистая сила» (Севастополь, 1920). Детали текста рассказа прямо вошли в монолог
Пончика в акте IV, где он сравнивает Европу и СССР. Ощущаются в пьесе и детали
рассказа Д. Лондона «Враг всего мира», герой которого, гениальный учитель химии
Эмиль Глюк (его имя в переводе с немецкого значит то же, что и имя Ефросимова
в переводе с греческого, — радость, счастье), создает прибор, направляющий
электрические разряды, — очень комнатный и легкий. Глюк всегда носит его с собой
и с его помощью терроризирует человечество. Схеме романов-катастроф следовали
и построенные на фантастическом сюжете пьесы «Д. Е.» (в переделке М. Подгаец-
кого), «Это будет» А. Толстого и П. Сухотина и др.
Однако схеме романа и пьесы-катастрофы Булгаков следует лишь внешне. Он
разрушает эту схему с помощью другого клише — пьес о классовой борьбе в СССР.
Современная писателю конъюнктурная драматургия была материалом для созда-
ния ситуаций и характеров «Адама и Евы». Привычные персонажи тех лет: молодой
инженер-партиец, его жена, бдительный военный, аполитичный специалист, пьяни-
ца-люмпен — получают библейские имена — Адам, Ева, Павел Апостолович. «Адам
и Ева» — это памфлет на современную драму. В текст булгаковской «оборонной»
пьесы прямо вошли названия текущего репертуара московских и провинциальных
театров: «Жакт 88» (из репертуара рабочих клубов), «Дымная межа» и «Двор»
А. Караваевой, «Волчья тропа» А. Афиногенова, «Золото и, мозг» А. Глебова. Главный
герой пьесы «Золото и мозг», гениальный изобретатель, раскрывший тайну расщеп-
ления атома, решает вопрос, с кем ему быть, с буржуазией или с пролетариатом.
Булгаков явно полемически ставит вопрос иначе: Ефросимов отказывается спасать
человечество лишь по классовому признаку. В пьесе Л. Никулина «Инженер Мерц»
специалиста, пошедшего на службу советской власти, пытаются сделать вредителем.
Булгаков переворачивает и эту коллизию, ставя Ефросимова перед обвинением во
вредительстве, судом и угрозой немедленного расстрела. В фантастической пьесе
«Инженер Семптон», поставленной Г. Рошалем в Государственном педагогическом
театре, ученый работает в своей лаборатории, а в это время силы империализма
организуют заговор. Заканчивается пьеса появлением расы новых людей. Булгаков
рисует трагикомическую галерею «новых людей» в образах инженера Красовского,
истребителя Дарагана и автора подхалимского романа Пончика-Непобеды. В пьесе
«Волчья тропа» действуют, как и в «Адаме и Еве», шесть героев, фактически
оторванных от внешнего мира. Среди них бывший белогвардеец Орлов. Он носит
синие очки как знак того, что пытается скрыть свое прошлое, а в финале, боясь
разоблачения, убивает свою жену. Ефросимов, напротив, несовременно откровенен.
Синее же пенсне автор отдает Маркизову, который отказывается от прошлого,
хотя скрывать ему нечего — он пролетарий, и претендует на новое место в новом
мире.
В 1922 г. Булгаков назвал маркизом Ю. Слезкина, который в конце 1920-х гг.
активно включился в хор «усердных певцов» нового времени. Еще в 1923 г. Слезкин
писал: «Мой совет — забудьте как можно скорее прошлое, если хотите устроить
настоящее и обеспечить будущее...» (Слезкин Ю. Фантасмагория. М., 1923). Именно
пьесы, подобные «Вспоенным полям» и «Путине» Слезкина или «Дымной меже»
Караваевой, Маркизов называет скучным словом «литература». Слова героини
Слезкина, казачки Анны Абелевой: «Орошая поля, мы организуем человечество...» —
отзовутся в реплике Дарагана, обращенной к Ефросимову: «Ты никогда не поймешь
тех, кто организует человечество». В «Адаме и Еве» пародируется сам принцип
строго социального подбора героев пьесы: кулак, подкулачник, коммунист, беспар-
тийный и т. д., которому подчинялась вся драматургия конца 1920-х гт., уже почти
уничтоженная требованиями рапповской критики и «классовым» подходом.
Неприятие вызывали у Булгакова и пьесы, подобные «Заговору чувств» и
особенно «Списку благодеяний» Ю. Олеши, в которых говорилось о явной полити-
ческой неполноценности интеллигенции. Олеша публично признавался, что ему
стыдно быть интеллигентом: «Я хочу перестроиться. Конечно, мне очень противно,
чрезвычайно противно быть интеллигентом» (Речь на диспуте «Художник и эпоха»
на Всесоюзном совещании драматургов в январе 1932 г. — В кн.: Олеша Ю. Пьесы.
Статьи о драматургии. М., 1968, с. 268). Булгаков в письме Сталину называет
интеллигенцию «лучшим слоем общества». В «Адаме и Еве» он выводит истинного
интеллигента тех лет, обнаруживающего блестящий ум, волю и способность к
действию. В этом смысле пьеса полемизирует и с романом Андрея Белого «Мос-
ковский чудак» (1925), где гениальный изобретатель безнадежно примитивен в жизни
и действует исключительно «нутром».
Булгаков никогда не отвечал на посвященные ему газетные и журнальные статьи,
но было бы опрометчиво думать, что он не помнил или не замечал их. Все статьи —
а их за 1920—1930-х гг. накопилось сотни — вклеивались в специальный альбом. В
тексте «Адама и Евы» проступают сюжеты статей и имена героев газетных баталий
тех лет. Вот лишь некоторые: в имени Пончика-Непобеды отзвук имени популярного
писателя и критика И. М. Василевского-Небуквы, в имени его соперника Марьина-
Рощина — имя И. Гроссмана-Рощина, автора ругательных статей о Булгакове и
книги под характерным названием «Искусство изменять мир». Последнее газетное
выступление Гроссмана-Рощина в архиве Булгакова относится к 23 февраля 1931 г.
Пончик не случайно дает Марьину-Рощину эпитет «примазавшийся» — до 1920 г.
И. Гроссман-Рощин быЛ анархистом. Критика И. Кубикова, бывшего типографского
рабочего И. Н. Дементьева, рапповская печать громила за «наивный реализм» и
«доверие к писателю», — образ, возникающий на газетных страницах, явно
использован Булгаковым в изображении простодушного отношения Маркизова к
литературе.
590 м; БУЛГАКОВ
6
«Покажите нового человека!» — требовала критика 1920-х гг. Появление «новых
Адамов» в литературе тех лет было неизбежно.
Полемично само название пьесы и смена ролей, происходящая в ней. «Довольно
жить законом, данным Адамом и Евой...» — написал Маяковский в «Левом марше»
в 1918 г. Впервые библейский сюжет использовал в послереволюционной литературе
Е. Замятин в романе «Мы». События булгаковской пьесы — словно эпизод двух-
сотлетней войны, предшествовавшей установлению империи Благодетеля, населен-
ной людьми-номерами. Одного из них, математика Д-501, и называют в шутку
«Адамом» тоталитарного «рая». Как и герой Замятина, инженер Адам Красовский —
человек-функция, исповедующий философию «грамм —- частица тонны». Вырванный
событиями из привычного бытия, он действует по заданной схеме, не в силах
отличать добро и зло. Он способен осуществлять лишь те действия, которые
выполнял раньше: работать, проводить собрания и судебные заседания, произносить
речи, почерпнутые с газетных полос.
В 1924 г. Алексей Толстой написал по мотивам «Р. У. Р.» К. Чапека пьесу «Бунт
машин», поставленную на сцене БДТ в Ленинграде. В ней есть герой-робот по
имени Адам, способный испытывать человеческие эмоции. Все роботы погибают, а
старый инженер, последний человек, оставленный роботами в живых, не может
вспомнить формулу вещества, из которого они сделаны. И тогда робот Ева приносит
из леса яблоко. Толстой комически обыгрывает библейскую легенду: робот Адам
становится человеком. Возможно, что и этот сюжет был использован Булгаковым
при создании лишенного нравственной предыстории Адама Красовского. В 1930 г.
появилась пьеса А. Толстого и П. Сухотина «Это будет», четвертое и пятое действие
которой посвящены мировой гражданской войне и победе Всемирного советского
правительства.
Патетичная речь первого человека во время суда над Ефросимовым почти
повторяет речь Петра Лутошина из «Это будет». Адам имеет множество аналогий
среди положительных героев пьес тех лет — « Квадратуры круга» В. Катаева,
«Патента 119» А. Толстого, «Поэмы о топоре» Н. Погодина, «Страха» А. Афиногенова.
Разница состоит в том, что отношение авторов этих пьес и Булгакова к подобным
героям абсолютно противоположно.
Дараган, напротив, тип достаточно новый в драматургии тех лет. Это человек,
вознесенный революционной волной к верхним этажам власти, для которого респуб-
лика трудящихся полностью воплощена в иерархии нового государства. Говоря: «Я
служу Республике», Дараган говорит, в сущности, о службе той государственной
машине, которая сформировалась к концу 1920-х гг. Это безукоризненный исполни-
тель верховной воли, у которого классовый инстинкт перерос в инстинкт власти.
Осмысление этого персонажа далеко от завершенности, и, оценивая Дарагана,
Булгаков обращается к образам Библии. Падение истребителя с неба на землю и
внезапный вскрик в столь несвойственной Дарагану манере: «Но оперение мое,
оперение мое!», исцеление язвы на лице Дарагана, трубные сигналы, предшеству-
ющие его появлению в финале пьесы, — все это, несомненно, восходит к образам
Апокалипсиса. Традиционный герой-победитель конъюнктурной политической фан-
тастики 1920-х гг. получил символические черты, сближающие его то с низвергнутым
на землю Сатаной, то с апокалипсическим зверем, то с ангелом бездны.
В образе Пончика Булгаков использовал историю гонителя христиан Савла,
который на пути в Дамаск услышал голос Бога и стал проповедником христианства.
Непобеда в пьесе признается, что сотрудничал в «Безбожнике» под псевдонимом.
Этот «жирный малый в штанах до колен» — герой-комик с совершенно определен-
ным обывательским взглядом на культуру, революцию, интеллигенцию и коммунизм,
один из самых колоритных типажей пьесы. В нем воплощены столь хорошо
знакомые Булгакову черты приспособленческого литературного мира Москвы. Пон-
чик олицетворяет собой ту дружную когорту литераторов, которые сначала приспо-
сабливались к рапповской критике, а затем так же дружно проклинали ее. Их главная
цель при этом оставалась неизменной — возможность выпускать свои бездарные,
на злобу дня, романы и драмы. Ловко перекрасившийся в багровые революционные
цвета Пончик Булгакова — один из тех новых типов, которых породила действи-
ПРИМЕЧАНИЯ
телыюсть 1920-х гт. Строчка из «Двенадцати» А. Блока и эмоциональная оценка ее
Пончиком в рукописи: «Мировой пожар раздуем. Вот — раздули» — до конца
проясняет место известнейшего литератора в русской литературе. Искренность
поэта, призывавшего слушать музыку революции, вызывает у него недоумение и
злобу, как у поэта Рюхина в «Мастере и Маргарите» вызывает недоумение и злобу
слава бронзового Пушкина. При редактуре Булгаков вписывает в реплику Пончика
в акте IV слово «Адамов»: «Я работаю не меньше других... Адамов». Сам Пончик
даже в молитве именует себя не иначе, как попутчиком: «Воззри, о Господи, на
раба твоего [и попутчика] Пончика-Непобеду». На первый взгляд, отличающийся от
искренне исповедующих «великую идею» Адама и Дарагана Пончик, в сущности,
стоит с ними в одном ряду. Как и для других Адамов нового времени, характернейшая
черта Непобеды — огосударствленная нравственность. Именно известнейший лите-
ратор доносит на Ефросимова в ОГПУ. Любопытно, что имя, которое носит Пончик,
впервые появляется в записной книжке Булгакова в следующем контексте: «Утром
этот человек был следователем, а вечером (в гриме) его другом. Предатель...
Девяностое... Непобеда, Девяностое, Глухой» (РГБ, ф. 562, к. 17, ед. хр. 18, л. 1, 7).
Из неосуществленного и неподцензурного замысла произведения о современности
имя Непобеды перешло в фантастическую пьесу 1931 г.
Истинным Адамом, которого выбирает Ева, в пьесе Булгакова оказывается
отнюдь не «новый человек», а человек традиции. В сущности, история академика
Александра Ипполитовича Ефросимова в «Адаме и Еве» — это еще один вариант
«горя от ума» в катастрофических обстоятельствах XX в. Но сюжет этот отягчен
той ситуацией безвинного страдания, в которой оказалась русская интеллигенция в
конце 1920-х гт. В соответствии с глубинным авторским замыслом, Ефросимов,
несомненно, обречен. Его желание отдать изобретение всем странам сразу — «дело
о государственной измене». В сущности, все поступки Ефросимова, как и все пьесы
Булгакова, воспринимаются его противниками и соперниками как подозрительные
и преступные.
Само желание Ефросимова и Евы никому не делать зла означает конфликт с
тоталитарной властью — а это прямой путь к «газовому колоколу» из романа
Е. Замятина «Мы» для людей того слоя, и образа мыслей, к которому принадлежал
и Булгаков. Автор «Адама и Евы» раньше многих своих современников осознал
опасность попыток подчинить прогресс человечества политической догме. Даже
гениальный Ефросимов, способный, подобно евангельскому Христу, исцелять слепых,
увечных и обреченных на смерть, бессилен остановить военную катастрофу в мире,
где противостояние враждебных идей ведет к нетерпимости и взаимному уничто-
жению. Сокровенная мысль Булгакова о родстве людей, живущих на одной «грешной
и окровавленной и снежной земле», — мысль последних строк «Белой гвардии»,
рожденная трагической судьбой России, — приобрела в «Адаме и Еве» общечело-
веческий масштаб.
С. 64. Зеленый Мыс — курортный поселок недалеко от Батуми, где летом 1927 г.
отдыхал Булгаков.
С. 71. Землистые лица крестьян князя Барятинского... — В акте III Пончик заменяет
кн. Барятинского кн. Волконским. Пончик дает крепостникам-угнетателям имена
декабристов: члены Южного общества генерал-майор князь С. Г. Волконский и
штабс-ротмистр князь А. П. Барятинский были осуждены на вечную каторгу и
сосланы в Нерчинские рудники. В 1929—1931 гг. из Москвы и Ленинграда были
высланы потомки знатных русских родов. Писатели «с прошлым» подвергались
особым нападкам рапповской критики. Не случайно истинным владельцем мифиче-
ского имения, которое старательно возделывают Пончик и Марьин-Рощин, оказы-
вается Дондуков-Корсаков. Князь М. А. Дондуков-Корсаков — председатель Петер-
бургского цензурного комитета, которому посвящена эпиграмма А. С. Пушкина «В
академии наук...». Булгаков несомненно был знаком с восходящей к пушкинской
эпиграммой В. В. Маяковского: «Подмяв моих комедий груду, сидит главрепертком
Гандурин».
С. 73. ...несут щенка... — Л. Е. Белозерская-Булгакова купила щенка у человека,
который нес его, чтобы сдать для опытов «в клиники». В честь слуги Мольера в
«Кабале святош», Жан-Жака Бутона, щенка назвали Бутон.
С. 80. Перекрещение штопора, поворот Иммельмана, бочка — фигуры высшего
пилотажа, сведения о которых Булгаков мог получить, работая в 1922 г. в издатель-
ском отделе Академии им. Н. Е. Жуковского.
С. 82. ...сотрудничал в «Безбожнике». — Журнал «Безбожник» принадлежал цент-
ральному совету Общества воинствующих безбожников. II съезд Общества воинст-
вующих безбожников проходил летом 1929 г. в Москве.
С. 86. Нехорошо быть человеку одному: сотворим ему помощника, соответственного
ему. — Бытие, 2:18.
И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились. — Бытие, 2:25.
Змей был хитрее всех зверей полевых. — Бытие, 3:1.
С. 98. Генрих IV — Пончик вспоминает французского короля Генриха Наваррского,
протестанта, который перед вступлением на престол произнес у стен закрывшего
ему ворота католического Парижа легендарную фразу: «Париж стоит мессы!»
БЛАЖЕНСТВО
Впервые опубликована: Звезда Востока (Ташкент), 1966, № 7, с. 75—107; затем:
Булгаков М. А. Пьесы. М., 1986, с. 605—649; Булгаков, т. 3, с. 381—422.
Черновые автографы рукописи — РГБ.
В настоящем издании публикуется по машинописному экземпляру последней
редакции 1934 г. (РГБ, ф. 569, к. 13, ед. хр. 4).
1
В архиве Булгакова сохранились следующие автографы и машинописные экзем-
пляры:
1. Наброски для пьесы, датированные 26 мая 1933 г. — РГБ, ф. 562, к. 13, ед. хр. 1,
1 л. Это лист машинописи, озаглавленный: «Комедия в 3-х актах» — с пояснением
рукою Е. С. Булгаковой внизу листа карандашом: «Первые заметки для пьесы
„Блаженство*».
2. Черновая рукопись 1-й редакции, датированная 1933—1934 гт. (Б-I) в трех
тетрадях в бумажных обложках — РГБ, ф. 562, к. 13, ед. хр. 2, 99 л., 24 л. чистых.
Автограф Булгакова, частично текст записан рукою Е. С. Булгаковой (153 с. авторской
пагинации чернилами и карандашом). На обложке первой тетради значится: «Михаил
Булгаков. Пьеса». Текст заметок к комедии на первой странице датирован 8 декабря
1933 г., а начало I действия помечено датой: 16 декабря 1933 г. На последнем листе
указано место и время завершения рукописи: 28 марта 1934 г., Москва. Впервые
опубликована: Булгаковский сборник I. Таллинн, 1993, с. 70—120. Подготовка текста
В. Волкова.
3. Черновая рукопись 2-й редакции, датированная 1934 г. (Б-П) — РГБ, ф. 562,
к. 13, ед. хр. 3, 96 л. 18 л. чистых. Текст записан рукою Е. С. Булгаковой и частично —
автором, чернилами и синим карандашом, в тетради с клеенчатым переплетом
(192 с. авторской пагинации). Текст титульного листа: «Михаил Булгаков. Блажен-
ство. Пьеса. Москва. 1933—1934 гг.». В тексте рукописи авторские пометки красным
карандашом, на с. 146 указана дата окончания пьесы: 11 апреля 1934 г. На с. 149—
158 — новый вариант 2-й картины I действия, на с. 159—160 — материалы к 1-й
картине (записи об Иване Грозном).
4. Машинописный экземпляр 3-й редакции, датированный 1934 г. (Б-Ш) — РГБ,
ф. 562, к. 13, ед. хр. 4, 48 л. Текст титула: «Михаил Булгаков. Блаженство (Сон
инженера Рейна в 4-х действиях). Москва. 1929—1934». Дата окончания работы над
пьесой, как указывает автор в тексте: 23 апреля 1934 г. Видимо, машинописная копия
была подготовлена в связи с намеченным чтением пьесы труппе Театра сатиры,
оно состоялось 25 апреля 1934 г. Пьеса не была принята к постановке, и данный
текст остался единственным авторизованным машинописным экземпляром «Бла-
женства» (авторская правка карандашом). По нему, с незначительными разночте-
ниями, пьеса была опубликована в упоминавшихся источниках — журнале «Звезда
Востока» и сборнике пьес Булгакова 1986 г. (сост. Л. Е. Белозерская, И. Ю. Кова-
лева).
5. Машинописная копия 3-й редакции пьесы, сделанная в 1940-е гт. (РГБ, ф. 562,
к. 68, ед. хр. 8, 62 л.).
В картонном переплете, на внутренней стороне переплета — владельческая
надпись Е. С. Булгаковой. Идентична Б-Ш.
6. Машинописная копия 3-й редакции пьесы, сделанная в 1940-е гг. — РГБ, ф. 562,
к. 68, ед. хр. 9, 52 л. Идентична Б-Ш.
В настоящем издании, как и в 3-м томе Булгакова, текст пьесы печатается по
единственной сохранившейся авторизованной машинописи — Б-Ш.
Занявшись созданием на основе «Блаженства» новой комедии по заказу Театра
сатиры, Булгаков к пьесе больше не возвращался. Ему не пришлось готовить ее
текст ни к печати, ни к постановке. В сборнике 1986 г. пьеса помещена в приложении.
Взгляд на «Блаженство» как на драматический опус, не оформившийся окончательно,
имеет основания. Последнюю его редакцию вряд ли можно считать оптимальной в
развитии булгаковского замысла о «золотом веке». Первый черновой текст пьесы
(Б-1), не скованный цензурными оглядками, принципиально важен, 3-я редакция не
отменяет актуальности предыдущих. Она явилась попыткой адаптировать сатири-
ческий замысел к «эзопову» языку, спровоцированному обстановкой 1930-х гг., ключ
к ее тексту — в 1-й и отчасти 2-й редакциях пьесы. В разделе «Другие редакции и
варианты» настоящего издания публикуется Б-1 и существенные варианты некоторых
эпизодов Б-П. Разночтения на уровне отдельных реплик, слов, пунктуации и т. п.
не оговариваются.
2
Пьеса «Блаженство» была задумана, а может быть и начата, в 1929 г. — эту
дату указал Булгаков на титуле 3-й редакции; текст пьесы, относящийся к этому
времени, не сохранился. М. О. Чудакова предполагает, что такой ранний текст
существовал и был уничтожен автором, если считать, что именно «Блаженство»
упоминается в письме Булгакова к правительству СССР от 28 марта 1930 г.: «...и
лично я, своими руками, бросил в печку черновик романа о дьяволе, черновик
комедии...» (Булгаков, т. 5, с. 176; ср.: Чудакова, с. 113).
В. А Сахновский-Панкеев относил начало работы над пьесой к 1930 г., считая,
что толчком к ней послужила комедия В. Маяковского «Баня», премьера которой
состоялась в Государственном театре им. Вс. Мейерхольда 16 марта 1930 г. (см.:
Очерки истории русской советской драматургии. 1934—1941. М.—Л., 1966, т. 2, с. 135).
Действительно, сюжетный прием объединяет «Баню» и «Блаженство»: в обеих
пьесах пущена в ход «машина времени». Образы будущего, однако, более очевидно
увязывают пьесу Булгакова с предыдущей комедией Маяковского: в «Клопе» сквозь
сатирическую призму рассмотрен не только сегодняшний день, но и возможный
будущий. «Блаженство» соотнесли с «Клопом» еще первые публикаторы пьесы
Булгакова, но связь этих комедий видели в сатирическом осмеянии современников
на фоне «товарищей потомков» (см.: Звезда Востока, 1966, № 7, с. 75—76).
Премьера «Клопа» состоялась 13 февраля 1929 г. в ГОСТИМе, да и «Баня»,
появившаяся в театре Мейерхольда в следующем сезоне, могла быть известной
Булгакову раньше: автор читал ее в Политехническом музее, в Доме печати и по
радио еще в октябре 1929 г. Обе пьесы Маяковского, с которыми исследователи
связывают произведение Булгакова, подтверждают 1929 г. в качестве исходной даты
для замысла «Блаженства».
Острая полемика по вопросам исторического скачка в «коммунистическое за-
втра», геофизического, космического переворота, выражавшая дух 1920-х гг., теперь,
в год сталинского «великого перелома», вышла из плоскости споров в область
практической политики. Вопрос о возможности «рывка в будущее» оказался реальной
проблемой государства и человека. Булгаков и поместил эту проблему в центр своей
пьесы «Блаженство».
В 1928 г. появился «Бесцеремонный роман» В. Гиршгорна, И. Келлера и Б. Ли-
патова, герой которого, инженер Роман Владычин, отправлялся в век Наполеона на
М4
БУЛГАКОВ
«машине времени», оставляя современникам записку: «Перестаю жить в Москве,
перестаю пререкаться с домкомом дома № 14 по 2-й Тверской-Ямской...» Обеспечив
Наполеону победу в битве при Ватерлоо, а после свергнув императора и установив
республику, герой открывает доску «Памяти Герберта Джорджа Уэллса и Самуэля
Клеменса (Марка Твена)». Традиция романов «Машина времени» и «Янки при дворе
короля Артура», безусловно, лежит и в основании пьесы Булгакова. Но гораздо в
большей степени пафос и существо пьесы определяются другой традицией. Ю. В. Ба-
бичева определила «Блаженство» как антиутопию (см.: М. А. Булгаков-драматург и
художественная культура его времени. М., 1988, с. 125—139). Если рассматривать 3-ю
редакцию комедии в контексте двух предыдущих, обнаруживается связь «Блаженства»
с сатирической фантастикой «Мы» Е. И. Замятина, «Городом правды» Л. Лунца,
комедия Булгакова встает в общий литературный ряд с романом Дж. Оруэлла «1984».
Будущее, куда попадают Рейн и его спутники, несет в 1-й редакции отчетливые
черты тоталитарного государства. Булгаков следовал по пути, проторенному Замя-
тиным, в тексте черновой редакции есть скрытые цитаты из «Мы». Переклички с
опальным романом времен «военного коммунизма» — знаки солидарности Булгакова
с позицией Замятина.
Публикация «Мы» за рубежом (журнал «Воля России» (Прага), 1927, № 1/4, в
обратном переводе с чешского) послужила поводом к политической кампании против
Замятина в 1929 г., результатом которой был его выход из Союза советских писателей
и последовавший в 1931 г. отъезд из СССР.
Булгаков в эти годы особенно тесно общался с Замятиным и был посвящен в
детали его дела; имена обоих писателей в прессе этих лет упоминаются рядом- Год
«великого перелома» Булгаков оценил и для себя как «год катастрофы» (Булгаков*
т. 4, с. 545). «В 1929 году совершилось мое писательское уничтожение», — сообщал
он брату в письме от 24 августа (там же, т. 5, с. 433). 3 сентября 1929 г. повторял
в письме к Горькому: «Все запрещено, я разорен, затравлен, в полном одиночестве»
(там же, с. 435). Герой 1-й редакции «Блаженства» родом из этого года: затравленный,
не принятый в «новую жизнь», изобретатель строит аппарат, пронзающий время,
надеясь отыскать покой и волю, иные жизненные пространства.
3
Замысел, сформировавшийся в «год катастрофы», был оставлен; возможно, автор
даже уничтожил существовавший текст. Булгаков возвратился к «Блаженству» только
в 1933 г., когда откликнулся на запрос Ленинградского мюзик-холла и 18 мая заключил
с ним договор на «эксцентрическую синтетическую трехактную пьесу». Название
пьесы не обозначалось, срок ее сдачи был назначен на 15 октября 1933 г. (ИРЛИ,
ф. 369, ед. хр. 216).
Мюзик-холлы 1920—1930-х гг. искали контактов с писателями, пытаясь адапти-
ровать «серьезную» тему к специфике «развлекательного» жанра. Н. Эрдман, И.
Ильф, Е. Петров, В. Катаев плодотворно сотрудничали с мюзик-холлом поры
«театрализации» эстрады, когда режиссура стремилась к созданию целостных сю-
жетных представлений.
Фантастическая интрига часто становилась их основой. В сезон 1928/29 г. в
Московском мюзик-холле прошло «аттракционное представление-ревю» «Чудеса XXX
века». Роль последнего извозчика, «частника», помещенного вместе с его последней
лошадью и последней женой в музей юмористических экспонатов, исполнял любимый
булгаковский актер оперетты Г. М. Ярон (о спектакле см.: Современный театр, 1928,
№ 42, с. 670—671). Ленинградский мюзик-холл был открыт таким же спектаклем:
«Чудеса XXI века». Здесь же шел спектакль «Одиссея» Н. Эрдмана и В. Масса, где
герои и сюжеты Гомера были перенесены в современность. Прием «машины
времени», как видим, осваивался мюзик-холльной сценой, отвечал принципам ее
языка: ведь «машина времени» — своего рода аттракцион сюжетного движения, и
Булгаков это принял во внимание.
К 1933 г. эксперименты в области «театрализации» эстрады привели к созданию
жанра музыкально-драматического спектакля — мюзикла. В тексте Б-1 имеются
рабочие пометы там, где драматические сцены могли бы продолжиться в дуэтах
героев (Аврора — Рейн, Радаманов — Мария Павловна).
ПРИМЕЧАНИЯ S$f |
Заключив договор на пьесу, Булгаков собирался приняться за работу без задержки,
что ясно из письма П. С. Попову: «Все лето, я уж догадываюсь, буду сидеть на
Пироговской и писать комедию (для Ленинграда). Будет жара, стук, пыль, нарзан»
(Письма, с. 257). Первый набросок к комедии появился уже в мае — на листе
машинописи, сохранившемся в РГБ, стоит дата: 26 мая 1933 г.
Замышляемая комедия пока не имела названия, автор искал его, фиксируя
варианты: «Елисейские поля. Елизиум. Золотой век». Элизиум и Елисейские поля —
посмертная обитель блаженных. Золотой век — мифологическое представление о
счастливом состоянии первобытного человечества. Булгакову хотелось писать анти-
утопию, он ассоциировал образы коммунистического будущего, как они представля-
лись его современникам, с мифом об Островах блаженных — о рае, расположенном
непосредственно на земле.
В этом же, раннем наброске .к комедии зафиксированы намерения автора
относительно будущей героини. Особую смысловую нагрузку предусматривает ее
имя. Булгаков использовал тот же прием мифологических ассоциаций и перечислил
имена: Аврора, Диана, Венера, Луна.
Имя крылатой богини утренней зари, несущей свет, начало новой жизни во
вселенную, сообщило символический смысл поступку женщины, полюбившей Рейна.
Отказ Авроры от века «гармонии» — отказ Блаженству в жизнеспособности: у него
нет будущего. Поиск имени-знака для героини указывает на типологическое родство
центральных женских образов «Блаженства» и «Мастера и Маргариты».
Набросок к комедии, помеченный 26 мая 1933 г., о котором идет речь, содержит
и коротенькую сценку, в ней участвуют два персонажа — Жених и Вор, то есть
будущие Саввич и Милославский (см.: Другие редакции и варианты, с. 343). В
наброске намечен мотив скуки в Блаженстве — значимый для замысла пьесы.
Запланированная на лето 1933 г. работа над пьесой не состоялась и дальше
описанного наброска, видимо, не продвинулась. На начальной странице первой из
трех тетрадей с ранней черновой редакцией (Б-I) стоит дата — 8 декабря 1933 г.
Этой датой помечены предварительные наброски к тексту.
Булгаков продолжил поиски названия для пьесы и записал еще один его
вариант — «Острова блаженные». У Гомера в «Одиссее» (песнь IV, 564), у Пиндара
(2-я олимпийская песня «Острова блаженных») говорится о златовласом Радаманте
(Радаманфе), сопрестольнике бога Крона, правящем на Островах блаженных (то
же — Элизиум, Елисейские поля). В греческой мифологии Радамант сын Зевса, один
из трех праведных судей над мертвыми. В предварительном перечне действующих
лиц, сделанном здесь же, в наброске от 8 декабря, Булгаков поместил фамилию
Радаманфов (Радаманов), которую станет носить Народный Комиссар Изобретений
(в Б-I и Б-П — председатель Совнаркома) в Блаженстве. Имя создателя машины
времени еще не установилось, автор подбирал для него иноязычные, характерно
резкие по звучанию — Бондерор, Крейн, Рейн Евгений Иванович. В предварительном
перечне действующих лиц указаны также: Милославский Жорж, Саввич (в скобках
помечено: «жених»), Мария Павловна.
В тексте Б-I имена героев еще не установлены окончательно: Рейн в первых
сценах зовется Бондерором Евгением Васильевичем, Бунша — Кирвой, Михель-
сон — Поныревым, Радаманов часто пишется Родомановым, Мария Павловна в ее
финальной сцене — Марина. Поиски имен для персонажей, в первую очередь,
видимо, для Бунши и Саввича, отражены на с. 19 рукописи Б-I, где помещен
следующий перечень: «Середа. Харин. Бескудн[...]. Кирва. Варенуха. Мостовой.
Жудилов. Разсуха. Птичь. Саввич. Татаркин. Подрезков. Понтонный. Зеленец.
Поприхин. Свинский. Щекин. Самозванов. Понырев. Золотухин. Колодезь. Дач-
ный». Фамилии Варенуха, Понырев, Бескудников использованы в романе «Мастер
и Маргарита».
Гоголевский прием, примененный в «Мастере и Маргарите» (к примеру, по
аналогии с сапожником Гофманом и жестянщиком Шиллером из «Невского про-
спекта» председатель МАССОЛИТа носит имя Берлиоза), широко использован в
«Блаженстве». Вор по прозвищу Солист носит фамилию Милославский, известную
в русской истории, принадлежавшую древнему боярскому роду, связанному с царским.
Директор Института гармонии, рационалист Саввич, носит имя шиллеровского
романтического любовника — Фердинанд («Коварство и любовь»). Эти персонажи,
как и Бунша, комически отражаются в своих именах.
Будущий подзаголовок пьесы: «Сон инженера Рейна» — возник из вариантов
названий в наброске от 8 декабря 1933 г., предшествующем тексту Б-1: «Греза Рейна»,
«Рейн грезит» (рядом с ними помета: «Сцена III»). Возможно, автор намеревался
объяснить происходящее как сон Рейна, что и сделал в одной из редакций «Ивана
Васильевича». Запись фиксирует важный для Булгакова мотив покоя, освобождения
от тревог в ирреальной стране, также связывающий замысел пьесы с романом
«Мастер и Маргарита» (см.: Чудакова, с. ИЗ).
В заготовках текста, сделанных 8 декабря 1933 г., кроме перечисленного, фигу-
рируют три важных персонажа: инженер Бондерор (впоследствии — Рейн), вор
Милославский и управдом Бунша. Набросок диалога Бондерора и Милославского
намечает завязку действия: вор специфически заинтересован в материале, из кото-
рого сооружен аппарат. Кража Милославским золотого ключика от механизма
приведет к катастрофе — машина времени, потеряв управление, унесет изобрета-
теля, вора и управдома в XXIII век.
...Аккуратный прибор. Кольцо это, извиняюсь, серебряное?
БОНДЕРОР. Серебряное.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Его, если в торгсин отнести, то...
БОНДЕРОР. Помилуйте!
МИЛОСЛАВСКИЙ. Я ж понимаю!
Еще наметка диалога инженера и вора:
МИЛОСЛАВСКИЙ. Гражданин академик.
БОНДЕРОР. Я не^академик.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Ну, что вы. Я академиков с первого взгляда могу отличить.
Следующий эпизод в наброске рисует внезапное появление Милославского в
результате исчезнувшей в комнате Михельсона стены, вопросы инженера, вообра-
зившего, что Милославский — гость из иной эпохи, подозрения Бунши, касающиеся
Михельсоновых ходиков в руках вора:
При каком царе вы родились?
При Петре Первом.
Ничего не понимаю. Ваш наряд...
БУНША. Михельсоновы ходики...
МИЛОСЛАВСКИЙ. В чем дело? Михельсоновы! Не у одного Михельсона в Москве
ходики.
Далее в рукописи следует текст Б-1. Он помечен исходной датой: 16 декабря
1933 г. — и. предваряется эпиграфом из гоголевского «Носа»: «...вдруг тот самый
нос, который разъезжал в чине статского советника и наделал столько шуму в
городе, очутился, как ни в чем не бывало, вновь на своем месте...»
4
В 1-й черновой редакции пьесы подчеркнута затравленность и крайность поло-
жения ее главного героя Рейна. Он — не только не принят в новую жизнь, но и
сам не принимает ее; в «машине времени» видит средство к спасению, к уходу из
советской эпохи.
В 1929 г., когда родился замысел «Блаженства», Булгаков начал пьесу о Мольере.
Собственно, и великий драматург, и гениальный инженер Рейн — вариации одного
типа, ведущей фигуры в творчестве Булгакова 1930-х гт.: герой-художник противопо-
ставлен государственной системе, противоречит ее централизованной унификации
(о связи «Блаженства» и «Кабалы евятош» см.: Чудакова, с. 93).
В «Блаженстве» Булгаков проблему несвободы прямо связал с героем-современ-
ником. Вместе с Ефросимовым из «Адама и Евы» Рейн открывает особый ряд
персонажей в творчестве Булгакова — изгоев-интеллигентов, не находящих себе
|||И^
места ни в настоящем, ни в возможном будущем. Таковы Трофимов, Мастер,
Максудов.
Будущее, куда попадают Рейн и его спутники, — результат настоящего, от
которого Рейн бежит. В Б-1 конфликтное сопоставление лирического героя Булгакова
с «новыми людьми» Саввичем и Радамановым прочерчено ясно, его мотивы
обозначены в тексте. Насилие как изнанка общественной гармонии, установившейся
в Блаженстве, откомментирована ее идеологом — Саввичем. Исповедь неудачливого
жениха Авроры, директора Института гармонии, — сцена с Радамановым — важ-
нейшая в Б-1. Тут проясняются догматы, по которым строится жизнь в Блаженстве.
Это жизнь лабораторного происхождения. Аврора называет Саввича директором
Института евгеники. Социум, моделируемый в антиутопиях XX в., это общество
централизованной евгеники: человек должен быть пересоздан, чтоб стать счастливым
(см.: Гальцева Р., Роднянская И. Помеха — человек. Опыт века в зеркале антиуто-
пий. — Новый мир, 1988, № 12, с. 217). Воспроизведение потомства научно регла-
ментировано еще в «Городе солнца» Т. Кампанеллы. Такова родовая черта идеаль-
ного общества в социалистических утопиях прошлого.
В пьесе Булгакова Саввич подвергает себя и свою избранницу тщательному
исследованию и вычисляет идеальную пару; конструирует жизнь по своему «гармо-
ническому» плану и крайне изумлен отказом невесты. Человек в его естественном
состоянии, по Саввичу, неправилен, стихийное движение жизни с ее непредсказуе-
мостью и противоречиями — болезнь; поэтому скука Авроры в стерильном мире
Блаженства — знак неполноценности ее «механизма». Кредо рационалиста Саввича,
изложенное в Б-1, и позволяет оценить связь булгаковского замысла о «золотом
веке» с романом Е. Замятина «Мы». Модель сложения двух двоек как формула
любовного союза у Саввича — сознательная отсылка в черновой редакции к
замятинскому роману.
«И разве не абсурдом было бы, — размышляет герой Замятина, — если бы
эти счастливо, идеально перемноженные двойки — стали думать о какой-то свободе,
то есть ясно — об ошибке?» (Замятин Е. И. Соч. М., 1988, с. 50). Именно такую
ошибку видит Саввич в своеволии Авроры, не пожелавшей войти слагаемым в сумму
безошибочного счастья. Выход Авроры из круга вычисленных любовных пар грозит
ей гибелью, считает Саввич, только порядок следования теории, исправляющей жизнь
и природу, обеспечит человечеству неизбежное счастье. Так читаются теоретические
основы Блаженства в первой редакции булгаковской пьесы.
Идеи переделки, ускоренного пересоздания человека и человечества представля-
лись пореволюционному обществу спасительными. Страна, не имевшая стойкой
традиции демократических свобод, надеялась в предельно сжатый срок преодолеть
вековую привычку народа покоряться силе вещей. Вопрос о формировании нового
человека — центральный для 1920—1930-х гт. — стал предметом социальной фан-
тастики у С. Третьякова. Его пьеса «Хочу ребенка» (1926) — своеобразная утопия
на тему о создании новой человеческой поросли. Ее героиня Милда организует
«урожай» на «здоровое поколение», отменяя старую семью, упраздняя самое любовь
во имя сознательного отбора «производителя потомства», безукоризненного с клас-
совой и медицинской точки зрения. Чудовищный план Милды — выкрик тоски по
обновленному человечеству в закоулках страшного и косного быта. В пьесе шла
речь об естественных преградах на пути героини, задавшейся вопросом: быть или
не быть обновленному человечеству? Набирающее силу тоталитарное государство
было по-своему тоже заинтересовано в обновлении, только понятом именно как
последовательная рационализация человека.
Евгеника оказалась привлекательной для национал-социализма за рубежом; в
свою очередь, отечественная теория обострения классовой борьбы вместо понятия
расы провозглашала приоритет революционного класса, выдвигая классовую наслед-
ственность как основной социо-биологический фактор, строящий личность. Такое
понимание вещей широко осваивалось драматургией 1930-х гг. К примеру, в изве-
стной пьесе А. Н. Афиногенова «Страх» (1930) даже сфера отношений мужчины и
женщины подчинена силе классового инстинкта. Выдвиженка Елена расстается с
мужем, так как «дворянин, стоящий у станка, еще не пролетарий». Профессорская
дочка Валентина, вылепившая статую «Пролетарий» как «беспредметную гору мус-
кулов, тел, лиц...» (декадентка!), увлеклась замаскировавшимся дворянином. Установку
598 М^БУЛГАКОВ
на классовое превосходство в пьесе Булгакова приветствует Бунша, ее трагикоми-
ческая жертва. В Блаженстве объектом дискриминации становятся пришельцы из
XX века. Рейн и Мария Павловна, женщина с «асимметричным лицом», не соот-
ветствуют параметрам нового человека, а потому не имеют свободы в решении
личной судьбы в Блаженстве.
Включаясь в полемику о «новом человеке», Булгаков откликнулся на сквозную в
драматургии 1930-х гт. тему «заговора чувств». На советскую сцену приглашался
«чувствующий» герой. Он должен был опровергнуть подозрения об оскопленности
душевного мира человека новой эпохи и посрамить претензии отринутого прошлого.
Проблему сформулировал Ю. Олеша, назвав свою пьесу «Заговор чувств» (1929). Но
пьеса была с двойным дном: интрига отвечала заказу, а лирический пафос ему
сопротивлялся. Крайняя ущемленность личности в новом обществе, ярко обнару-
женная в комедиях Н. Эрдмана «Мандат» (1924) и «Самоубийца» (1928), получила
здесь новое отражение. Именно подспудная, бурно-лирическая симпатия Олеши к
его отрицательным, «исторически обреченным» персонажам обеспечила пьесе статус
классики (анализ пьесы дан А. Белинковым. См.: Байкал, 1968, № 1, 2, с. 100—112).
Булгаков предложил свою версию «заговора чувств»: сама жизнь мстит «новому
человеку», конструирующему счастье, как гомункула в колбе. Саввич в «Блаженстве»,
воображая, что управляет жизнью, на самом деле не знает ее и даже не подозревает,
каков он сам. Страсть и ревность, чье существование отрицает теория гармонии,
губят тезку шиллеровского героя, Фердинанда Саввича, перевернутого Чацкого, ведь
и его горе — «от ума».
Комические черты «героя-идеолога» очевидны в Б-I. Он подбривает брови из
желания понравиться возлюбленной, и, не догадываясь о романтических генах,
способен зарыдать, патетически восклицая на старинный манер: «Аврора, ты
погибнешь!» Конец Саввича под ножом Милославского напоминает гибель Берлиоза
(«Мастер и Маргарита»), лишившегося головы. Оба заблуждались относительно того,
как устроен мир, и были уверены в своей власти над жизнью.
Трагикомический сюжет пьесы разоблачает иллюзию существования планомерно
созданного счастливого человека, обнаруживая беззаконную любовь и слепую ре-
вность в образцовых гражданах Блаженства — Радаманове и Саввиче. Мотив любви,
неизменно опрокидывающей всякие попытки выправить течение жизни, в пьесе
усилен — правила «гармонии» нарушают сразу две любовные пары.
Благородный Радаманов в Б-I заметно отличен от героя последней редакции.
Булгаков искал комическое противоречие в лидере Блаженства и как бы обводил
ироническим контуром облик комфортабельного, сверхблагополучного Блаженства,
населенного любезными и образцовыми гражданами. Черты административного
уклада лукаво преображались в его пьесе, прятались в мягкую, ласкающую глаз
упаковку: в Блаженстве настолько привыкли к уютной несвободе, что не замечают
ее. Здесь нет милиции, института прописки, а пролетарии веселятся во фраках на
балу в честь 1 Мая. Но присвоение государством аппарата, изобретенного человеком
другой эпохи, как и свободы самого этого человека, — дело само собою разумею-
щееся для добродушного Радаманова. Он сообщает Рейну о ожидающей того неволе
в нежнейшей беседе. Чрезмерная ласковость Радаманова в сцене «пленения» Рейна
пародийна в Б-I. Сам Радаманов смутно ориентируется на рыцарственную роль
мужественного Кончака (герой пытается припомнить «древнюю оперу» «Князь
Игорь»), на деле же он — новый Манилов (его сладкие обращения: «душистый мой
ананас», «душечка моя золотая», «вы пушистый коврик... обнимете меня, вынете
механизм, сдадите его мне...» — недвусмысленно отсылают нас к гоголевскому
герою).
Вера во всеобщее благополучие — прекраснодушная иллюзия Радаманова, потому
наивна его попытка примериться к позе Кончака. Он озабочен скукой Авроры, но
бессознательно скучает сам по тем временам, когда «кто-то на башне распевал», и
потому влюбляется в женщину из XX века. Позиция Радаманова в сюжете узловая:
его добродетели — фасад Блаженства, его незаконная влюбленность опровергает
теорию гармонии, а реальное бессилие его благородства — знак действительной
жестокости Блаженства.
В Б-I поворот от ложного «хэппи-энда» (Аврора и Рейн, Марья Павловна и
Радаманов готовятся к венцу) к ситуации откровенного насилия особенно крут,
гротескный контраст утрированной сладости Блаженства с ее суровой изнанкой
прочерчен яснее и резче. Реальная власть фашиствующего Саввича обнажает фик-
тивность благополучия Блаженства.
Попутчики Рейна — секретарь домоуправления Бунша и веселый вор Милос-
лавский — образы, целиком сложившиеся уже в Б-1. За плечами у Бун ши вереница
героев, ее открывает собирательный образ жильца коммунальной квартиры Василия
Ивановича из очерка-фельетона («Москва двадцатых годов»). Это сквозной персонаж
московских фельетонов Булгакова, «кошмар в пиджаке и полосатых подштанниках».
Такого же рода «каналья в барашковой шапке», председатель домового комитета из
рассказа «Воспоминание», Швондер из «Собачьего сердца». Председатель домкома
Аллилуя из «Зойкиной квартиры» — непосредственный предшественник Бунши. Его
литературный двойник — Никанор Иванович Босой («Мастер и Маргарита»).
Зависимость от косного человечка, наделенного чиновничьей властью над частной
жизнью своих подопечных, «отомщена» в «Мастере и Маргарите». С давним
«кошмаром» Булгаков расправляется и в новой пьесе: председатель домкома Бун-
ша — совершенный болван. Страж карточной системы, он выглядит в Блаженстве
диковинным монстром. Булгаков подает типичнейшее лицо послереволюционного
быта — управдома, квартирного чиновника, — как фигуру экзотическую, поскольку
невероятен сам этот быт, в полномочиях Бунши (прописка, карточки) обнажаются
насильственные и абсурдные стороны нового уклада.
Милославский, наследуя Аметистову из «Зойкиной квартиры», последовательный
тип артистичного проходимца: он и появляется на сцене в цилиндре, его кличка
Солист, он представляется артистом императорских театров, — бескорыстный вор,
которому важен процесс, а не результат махинаций.
Устойчивая черта «идеальных обществ» в антиутопиях, крупно разработанная у
Замятина, Хаксли, Оруэлла, — забвение культурной традиции. В Блаженстве Ми-
лославский безнаказанно приписывает строчки пушкинской «Полтавы» Льву Тол-
стому, Ивана Грозного то называют Василием, то помещают в XIX век. Аврора
сбивает с толку собеседников «таинственными» выражениями («бабушка надвое
сказала» или «над нами не каплет»), памятью о некоем Чацком, которого напоминает
ей ослепленный чувством Саввич. С точки зрения Саввича, «Горе от ума» —
галиматья.
В стандартизованном Блаженстве даже вор Милославский ослепительно ориги-
нален, а Бунша самобытен уже тем, что глуп в умопомрачительной степени. Оба —
из ряда вон, не подчиняются унификации. «Бывший» (князь-управдом) и «декласси-
рованный элемент» (вор) — вариант цирковой пары (клоунские атрибуты — женская
шляпка у первого и коллекция краденых часов у второго). Булгаков строит сцены
комической пары как «номера», «аттракционы»; потасовка по прибытии в Блажен-
ство, прием спирта вместо шампанского, чтение «стихов Льва Толстого» и т. д.
Бунша смешон в роли «детектива», собирающего улики на Милославского, и
страшен въевшейся привычкой к доносу. Фигура Бунши строится на сочетании
комичного и чудовищного. Гротескное оформление образа князя-управдома находит
поддержку в персонаже-напарнике, в обаятельном любимце МУРа: нож в руках
Милославского и внезапное убийство Саввича в Б-1 освещают фигуру вора-весельчака
с неожиданной стороны. Его поступок, помечающий жестокостью бегство пришель-
цев из XX века, варьирует кровавую развязку приключений в «Зойкиной квартире».
Милославский замещает Херувима, выполняет функцию рокового вмешательства в
ход событий.
В Б-1 не окончен 1-й акт, отсутствует сцена, в которой Рейн, Бунша и Милос-
лавский, а вслед за ними Мария Павловна, уносятся в будущее, зато намечены два
варианта сцен из прошлого: Николай I, пристрастно относившийся к порядку и
форме, возмущен костюмом человека XX века. Иоанн Грозный диктует послание
Фигуре. Рейну удавалось сразу вернуть ошеломленного царя в палаты, и первый
визит в другую эпоху завершался благополучно. Набросок с Николаем I зачеркнут,
видимо предпочтение сразу же было отдано другой сцене.
Традиция деспотической власти Грозного тянулась через век Рейна к Блаженству.
Было возможно развивать сюжет о «машине времени» в обратную сторону, в
прошлое, сохраняя его проблематику, что и сделано в пьесе «Иван Васильевич».
Если в «Блаженстве» настоящее отражалось в модели будущего, то в «Иване
Мш БУЛГАКОВ
Васильевиче» оно пародировалось в ситуации управдома, успешно подменившего
Грозного на троне.
Финал Б-1 открыто драматичен. Ответственность за бегство пленников и гибель
Саввича берут на себя Радаманов и Марина (Мария Павловна): их ожидает суд.
Рейн и Аврора, появившись в XX веке, тут же арестованы.
На последнем листе рукописи стоит дата: 28 марта 1934 г. Договорные отношения
с Ленинградским мюзик-холлом были расторгнуты еще 16 июля 1933 г. по взаимному
соглашению сторон. 9 января 1934 г. Е. С. Булгакова записала в дневнике: «М. А. —
сцена за сценой — намечает пьесу. (Речь, конечно, идет о „Блаженстве", Б-1 начата
8 декабря 1933 г. — Е. К.). В какой театр?
— С моей фамилией никуда не возьмут. Даже если и выйдет хорошо» (Дневник,
с. 51).
Ситуация остается прежней и в начале весны: Булгаков работал над пьесой, не
имея перспектив ее постановки. «...Время от времени мажу, сценка за сценкой,
комедию, — сообщал он П. С. Попову 14 марта 1934 г. — Кого я этим тешу? Зачем?
Никто мне этого не объяснит» (Булгаков, т. 5, с. 502). Булгаков писал комедию не
заказчику, но — для себя, «в стол», мало задумываясь о цензуре, и текст Б-1
существенно отличен от последующих, подцензурных редакций.
Но скоро судьба пьесы прояснилась: 23 марта 1934 г. заключен договор с Театром
сатиры на новую комедию, срок сдачи пьесы — 15 мая. В 1933 г. театр возглавил
мхатовец Н. М. Горчаков, что и обусловило, видимо, контакты Булгакова с его
труппой. Театр сатиры, наследник «Летучей мыши» и «Кривого Джимми», на рубеже
1920—1930-х гг. ориентировался на большие пьесы и был заинтересован в комедии
Булгакова.
Уже 27 марта 1934 г. в дневнике Е. С. Булгаковой появилась запись о «Блажен-
стве»: «М. А. работал над новой комедией». Туг же приведен разговор с Н. В. Его-
ровым (заместителем директора МХАТа по административно-хозяйственной части):
«Я рассказала о новой комедии, что Сатира ее берет.
— Это что же, плевок Художественному театру?!
— Да вы что, коллекционируете булгаковские пьесы? У вас лежат „Бег", „Моль-
ер", „Война и мир". Если бы Судаков не отложил (или Театр — уж не знаю, кто
виноват!) репетиции „Бега" для „Лжи" (пьеса Н. А Афиногенова — Е. К.) — „Бег"
шел бы уже. „Мольера" репетируете четвертый год. Теперь хотите новую комедию
сгноить в портфеле?» (Дневник, с. 55).
2-я редакция «Блаженства» была написана в течение двух недель (дата ее
окончания — И апреля 1934 г.). Рейна здесь зовут Евгением Львовичем, из пьесы
исчезла его жена, Мария Павловна. Дописаны сцены: катастрофический отлет в
будущее и возвращение Михельсона в ограбленную квартиру, прибытие туда мили-
ции, которую успел вызвать Бунша.
Булгаков сделал сокращения, необходимые для постановки комедии на сцене.
Устранение персонажа (Марии Павловны), конечно, диктовалось не только выгодой
краткости и концентрированности действия. Удаление целой роли, отнюдь не
второстепенной, означало ощутимые сдвиги в системе действующих лиц. В первую
очередь, так драматизировалось положение Авроры и Рейна — теперь они были
одиноки перед лицом Блаженства. Отсутствие героини, побудившей Радаманова
действовать нестандартно, существенно перестроило статус этого героя. Блаженство
рациональных людей становилось монолитным. Булгаков лишил пародирующей,
иронической игры образы людей Блаженства, объективировал их изображения,
смещая «Блаженство» к жанру драмы. И Радаманов, и Саввич освобождаются от
резко комических черт, комическое сосредоточивается теперь в эпизодах, где дей-
ствуют Бунша и Милославский.
Первая сцена в Блаженстве претерпела наибольшее количество правок. Закончив
Б-П, Булгаков в той же тетради набросал ее новый вариант. Люди будущего —
наиболее изменчивая в движении редакций группа лиц. В Б-П сократилось игровое
пространство Саввича и Радаманова, Аврора же выдвинулась вперед с ее темой
полета, «древних снов» и скуки в Блаженстве. Исключение из текста исповеди
Саввича, в которой тот выступает как идеолог Блаженства, в известной мере
зашифровало социально-политические корни типа и образ Блаженства в целом.
Булгаков отказался от кровавой развязки путешествия героев в XXIII век, «смягчил»
601
ПРИМЕЧАНИЯ
и заключительную сцену: Рейн, видимо, не теряет надежды объяснить государствен-
ную важность аппарата времени соотечественникам. Мрачная ирония такого фина-
ла — в безвыходности положения искателя свободы: избежав плена Блаженства, он
оказался в таком же положении в Москве. Круг замкнулся.
13 апреля 1934 г. Е. С. Булгакова записала в дневнике: «Вчера М. А. закончил
комедию „Блаженство" (на рукописи дата — 11 апреля — Е. К.), на которую заключил
договор с Сатирой. Вчера же была у нас читка, не для театра еще, а для своих.
Были: Коля Лямин, Петя Попов, который приехал на три дня из Ясной Поляны,
Сергей Ермолинский и Барнет. Комедия им понравилась» (там же, с. 55).
23 апреля 1934 г. датирована машинопись Б-Ш. В новой редакции отшлифована
форма, найденная для пьесы в Б-П. Булгаков здесь отказался от политической
заостренности сюжета. Многие мотивы, отчетливо звучавшие в Б-I, ушли теперь в
подтекст. Одинокость Рейна не несет явной общественной окраски, он не изгой, но
гениальный чудак, угрюмый, одержимый открытием, одиночка-изобретатель. Очело-
вечился облик Блаженства — теперь героиня не томится в нем (текст, где шла речь
о скуке Авроры, сохранявшийся в Б-П, здесь купирован), теория гармонии — конек
Саввича, особенность его личного мировоззрения. В отношении Радаманова к
Саввичу отчетлив скепсис; последний действует во многом самовольно, разлучая
любовников, и Радаманов надеется на возвращение Авроры и Рейна. Трагическое
напряжение коллизии снято.
Вместе с тем Булгаков сохранил в Б-Ш важнейшие сюжетные узлы: государство
XXIII века требует аппарат пришельца в свое распоряжение, Институт гармонии
накладывает запрет на брак Авроры и Рейна. Аврора и люди XX века бегут из
Блаженства. Автор верен комплексу основных идей, в кругу которых выросла пьеса.
В июле 1934 г. в СССР приезжал Г. Уэллс. 15 августа Елена Сергеевна сделала
запись: Уэллс «был принят Сталиным, но в газетах беседа не публиковалась. Был
Уэллс и у Горького, а в Ленинграде у А. Толстого. Но уехал как-то очень тихо, так
что московские сплетники шипят, что ему у нас не понравилось» (там же, с. 63).
Позднее беседа Сталина с Уэллсом была опубликована — действительно, собе-
седники не нашли общего языка. Писатель возражал против «упрощенной класси-
фикации человечества на бедных и богатых», находил «примитивный антагонизм
классовой борьбы нонсенсом»: «...мне кажется, что вместо того, чтобы подчеркивать
антагонизм между двумя мирами, надо было бы в современной обстановке стре-
миться установить общность языка между всеми конструктивными силами» (Ста-
лин И. Беседа с английским писателем Г. Д. Уэллсом. 23 июля 1934 г. М., 1939, с. 5,
8).
Высказанные Уэллсом взгляды по существу совпадают с умонастроением булга-
ковского Ефросимова из «Адама и Евы», осуждаемого «новыми людьми» — Дара-
ганом и Адамом. То же в 3-й редакции «Блаженства», где речь идет о суверенности
личности и терпимости к инакомыслящим. В Б-Ш развита линия Ивана Грозного.
Рейн не задерживает его в революционном веке и возвращает царя в его палаты —
Блаженство не отпускает Рейна и требует, чтобы он забыл свою эпоху. Рейн
повторяет Ефросимова, отстаивая позицию уважения к чужой культуре, оспаривая
классовую нетерпимость. Иначе, и вполне традиционно, поступает, к примеру, герой
пьесы Вс. Иванова «Вдохновение» (1940): актер Конев, попавший в прошлое глубиною
в 333 года, в эпоху Лже-Дмитрия, организует народное восстание и лично укладывает
выстрелом Самозванца.
В Б-Ш тщательно разработана ситуация «треугольника»: Саввич —Аврора —
Рейн. Здесь Аврора — «спящая царевна», появление Рейна пробуждает ее к любви
и жизни. Сквозь призму любовного треугольника высвечен конфликт Блаженства и
творческой личности. «Частному» лицу Булгаков отдает право осудить общество,
поглощенное государством. Реальное советское общество середины 1930-х г. этих
идей писателя не поддержало.
«25 апреля М. А. читал в Сатире „Блаженство". Чтение прошло вяло, —
записывала Е. С. Булгакова 1 мая 1934 г. — Просят переделок. Картины „в будущем"
никому не понравились» (Дневник, с. 56). «...Из „Блаженства" ни черта не вышло, —
тогда же писал Булгаков П. С. Попову. — 25-го числа читал труппе Сатиры пьесу.
Очень понравился всем первый акт и последний, но сцены в Блаженстве не приняли
никак. Все единодушно вцепились и влюбились в Ивана Грозного. Очевидно, я что-то
Ш М.БУЛГАКОВ
совсем не то сочинил» (Булгаков, т. 5, с. 504). То же сообщалось В. В. Вересаеву:
«Прочитал в Сатире пьесу, говорят, что начало и конец хорошие, но середина пьесы
совершенно куда-то не туда. ...Лежу с невралгией и думаю о том, какой я, к лешему,
драматург!» (там же, с. 503).
Реакция слушателей на пьесу не случайна. Картины будущего, даже при условии
их смягчения в Б-Ш, расценивались тогда иначе, чем того хотелось автору; массовый
зритель 1930-х г. скорее готов был сам признать правоту Радаманова, обязавшего
Рейна служить государству, и сочувствовал бы Саввичу, уверенному в превосходстве
великого будущего над настоящим. Рейн, отказавшийся поставить общественное
выше личного, с точки зрения догматического сознания сомнителен как герой. Не
вызвал бы симпатии уход Авроры и Рейна в «частную» жизнь, их отказ подчиняться
институтам Блаженства. Хотя и лишенная остроты и определенности в постановке
вопроса о тоталитарности государства, редакция Б-Ш производила все-таки на
слушателей отчетливое впечатление нелояльности автора. Независимость и раско-
ванность авторского сознания, его несовпадение с официально принятой системой
взглядов на исторические перспективы общества обрекало картины будущего в
«Блаженстве» на зрительский неуспех и цензурный запрет.
Л. Яновская сообщает: «Е. С. Булгакова говорила, что пьесу в театре слушали
„с испугом"; особенно смущали „картины в будущем", история же с Иваном Грозным
казалась безобидной, „спокойной" и обещала быть очень смешной; поэтому театр
„просил царя"» (цит. по: Дневник, с. 345). «Вчера, — записывала Елена Сергеевна
1 мая 1934 Г. — у нас ужинали: Горчаков (художественный руководитель Театра
сатиры. — Е. К.), Никитин Вас. Мих., Калинкин (директор), Поль, Кара-Дмитриев
и Милютина (актеры Театра сатиры. — Е. К.). <...> Все они насели на М. А. с
просьбой переделок, согласны на длительный срок, скажем, четыре месяца... Им
грезится какая-то смешная пьеса с Иваном Грозным, с усечением будущего» (там
же, с. 56).
Вновь написанной пьесой Булгакова интересовались многие. «Новый театр
запрашивает „Блаженство"», — записала Елена Сергеевна 11 мая. На следующий
день новая запись: «Вчера вечером — вахтанговцы. Уговорили М. А. прочитать им
„Блаженство"». 16 мая Елена Сергеевна помечает: «Из Ленинграда — третий запрос
о „Блаженстве". Из московского театра Ермоловой тоже об этом спрашивают. Надо
решать этот вопрос» (там же, с. 57, 58, 59). Булгаковы надеялись на постановку
пьесы. Надежды, как обычно, не сбылись.
Первое представление пьесы состоялось лишь в 1989 г. в Курске, на сцене
Драматического театра им. А. С. Пушкина; пост. М. Кочеткова, Рейн — Ю. Архан-
гельский, Аврора — Е. Петрова, Саввич — Р. Ерыгин, Г. Ларин, Радаманов —
В. Ломако (см.: Сергеева Т. Там, за далью непогоды... О пьесе М. Булгакова и ее
первой постановке... — Литературная Россия, 1989, 5 мая). В том же году «Блажен-
ство» вышло на сцену Театра комедии в Горьком; пост. С. Лерман, актеры — А.
Ярлыков, И. Лаптева, В. Попенков, Э. Титкова (см.: Сев. культура, 1989, 15 июня).
В 1990 г. «Блаженство» сыграли в Москве, в театре «Сфера»; пост. Е. Еланской, в
спектакле были заняты: Ю. Шерстнев, Д. Ячевский, А. Винокуров, Р. Папаян, С.
Николаев, В. Донцов, А. Иванова, Н. Перцева, О. Малахова, Л. Корюшкина и др.
С. 108. Богат и славен Кочубей. Его луга необозримы — начало Песни первой из
поэмы А. С. Пушкина «Полтава».
С. 110....и руководителю <... > к преднебесному селению, преподобному игумену Коз-
ме... — цитата из послания Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь
1573 г. См.: примеч. к пьесе «Иван Васильевич», с. 147.
Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному! — также цитаты из послания Ивана
Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь.
С. 111. Юрий Милославский — герой одноименного романа М. Н. Загоскина.
Реминисценция из комедии Н. В. Гоголя «Ревизор»; по Хлестакову, есть два «Юрия
Милославских»: один «точно Загоскина; а есть другой „Юрий Милославский", так
тот уж мой» (д. 3-е, явл. 6-е). Содержательную нагрузку несет также контраст героя
и его имени: Милославские — русский дворянский род из литовских выходцев (конец
XTV в.), возвысившийся в середине XVIII в. благодаря браку Марии Ильиничны
Милославской с царем Алексеем Михайловичем.
ЙРИМБЧАНИЯ «В
С. 119. ...ведь мы на балу веселимся непрописанные. Считаю долгом предупредить. —
27 декабря 1932 г. был принят закон, который ввел «единую паспортную систему с
обязательной пропиской по всему Союзу ССР».
С. 121. Найдите сейчас же пластинку под названием «Аллилуйя»... <...> Нет, не
молитва, а танец. — Имеется в виду «музыкальный шарж» американского компо-
зитора Винсена Юманса (рус. текст П. Германа).
С. 129. Вы хотите, чтобы я отдал свою машину? — Вопрос о принадлежности
изобретателю права на изобретение стоял во времена написания «Блаженства»
остро, закон о праве изобретателя на собственное изобретение был отменен совсем
недавно — в 1931 г.
С. 132. Пускай погибну я, но прежде я в ослепительной надежде... — слова арии
Татьяны и ариозо Онегина из оперы «Евгений Онегин» П. И. Чайковского. У
Пушкина: «Погибнешь, милая; но прежде...» (гл. 3, XV).
С. 344. Если бы тебя послали на Север и не кормили бы... Е. С. Булгакова записала
в дневник рассказ Надежды Афанасьевны, сестры писателя: «Какой-то ее дальний
родственник по мужу, коммунист, сказал про М. А — послать бы его на три месяца
на Днепрострой да не кормить, тогда бы он переродился. Миша: Есть еще способ —
кормить селедками и не давать пить» (Дневник 1933, с. 48). Упомянутый Булгаковым
способ применялся гоголевским городничим («Ревизор», д. 4, явл. X).
С. 347. Нужно, чтоб начальство знало вашу машину. — Неотвязные требования
Бунши к Рейну неожиданно отозвались в жизни писателя. 14 апреля 1934 г., когда
работа над «Блаженством» шла к концу, в квартире Булгаковых раздался звонок из
Управления жилищными предприятиями. «Дайте сообщение о вашей новой пьесе.
М. А. отказал», — записала Елена Сергеевна (Дневник, с. 56).
С. 351. «Полет валькирий» — симфонический эпизод из 3-го д. музыкальной драмы
В.-Р. Вагнера «Валькирия» (1852—1856), 2-й части оперной тетралогии «Кольцо ни-
белунга».
С. 363. Астрея — богиня справедливости, обитавшая среди счастливых людей
«золотого века» и покинувшая землю вследствие порчи людских нравов (см.: Ювенал.
Сатиры. VI, с. 14—20).
...если вы прибавляете к двум два и не получаете четырех, а меньше, это значит,
что одна из двоек неполноценна. — Ср. с романом Е. Замятина «Мы»: здесь
действует «система научной этики, то есть основанной на вычитании, сложении,
делении, умножении». Герой замечает о героине: «На меня эта женщина действовала
так же неприятно, как случайно затесавшийся в уравнение неразложимый ирраци-
ональный член» (Замятин, с. 14).
С. 375. погостите... нет гость... — Радаманов пытается вспомнить строки арии
Кончака из оперы «Князь Игорь» А. П. Бородина: «Нет, князь, ты здесь не пленник
мой, ты ведь гость у меня дорогой!»
С. 387. Мне скучно, бес. — Аврора цитирует первую реплику «Сцены из Фауста»
А. С. Пушкина (1825).
ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ
Впервые опубликована 2-я редакция пьесы: Булгаков М. Драмы и комедии. М.,
1965. См. также: Пьесы-86 и Булгаков, т. 3, с. 381—462.
Комедия «Иван Васильевич» была создана М. А. Булгаковым в 1934—1936 гг. на
основе некоторых мотивов его пьесы «Блаженство».
В пьесе «Блаженство» (1933—1934), предназначенной сначала для Мюзик-холла
(см. переписку с Ленинградским мюзик-холлом — ИРЛИ, ф. 369, ед. хр. 216), а затем
для Московского театра сатиры, изображалось путешествие в будущее на «машине
времени». Иван Грозный появлялся в пьесе «Блаженство» лишь в коротком эпизоде,
когда изобретатель (носивший в этой пьесе фамилию Рейн) испытывал свою машину.
В первой редакции «Блаженства» вместе с ним появлялся Николай I. Но уже в
обеих редакциях «Блаженства» Иван IV во время своего краткого появления диктовал
одному из своих подчиненных подлинный памятник XVI в. — свое послание в
Кирилло-Белозерский монастырь: «...руководителю... к пренебесному селению препо-
добному игумену Козме... челом бьет»; даже увидев людей XX в., он выражал свои
чувства словами из того же послания: «Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному!
«А М.тшт
Ох мне, скверному!». После того, как 23 апреля 1934 г. пьеса «Блаженство» была
отклонена Театром сатиры (наибольшие возражения вызвали сцены будущего),
Булгаков согласился на коренную переработку (в сущности, написание заново) пьесы
о путешествии его героев в прошлое России. Он осуществил переделку параллельно
с работой над экранизацией «Ревизора», инсценировкой «Мертвых душ» и написа-
нием пьесы «Александр Пушкин». Пьеса, получившая название «Иван Васильевич» —
по имени царя и его тезки, современного московского управдома, — была завершена
и прочитана на квартире Булгакова сотрудниками Театра сатиры в начале октября
1935 г. С 17 октября пьесу «Иван Васильевич» читал Репертком; разрешение было
дано 29 октября: 1 ноября пьеса прочитана в театре «с громадным успехом» (Дневник,
с. 108).
Пьеса «Иван Васильевич» дошла до нас в двух авторских редакциях и третьей,
которая может быть определена как театральная. В 1-й редакции, как и в «Блажен-
стве», путешествие во времени заканчивается отправлением в милицию основных
персонажей (изобретателя и двух лиц, вернувшихся на этот раз из путешествия не
в будущее, а в прошлое — в XVI в.). Во 2-й редакции все происшедшее на сцене
оказывалось сном изобретателя Тимофеева; вторая редакция имела несколько ва-
риантов, в последнем из которых (сценическом) тема сна усиливалась, а изобретатель
был переименован из Тимофеева в Матвеева.
Пьеса «Иван Васильевич» поставлена не была — доведенная до генеральной
репетиции 13 мая 1936 г., она была снята со сцены Театра сатиры (очевидно, в
связи со снятием со сцены МХАТа 9 марта того же года пьесы «Мольер»).
Какую редакцию пьесы можно считать основной? Драматические сочинения
Булгакова при жизни не публиковались, но сам он о судьбе этих сочинений
(сложенных «в бюро или в шкаф, где лежат^убитые мои пьесы»), несомненно, думал
(см. письмо Е. С. Булгаковой 15 июля 1938 г.: Булгаков М. Чаша жизни. М., 1988,
с. 566). И уже через несколько месяцев после смерти писателя, когда было принято
решение издавать его драматургическое наследие, Е. С. Булгакова представила
готовые машинописные тексты в Главное репертуарное управление Комитета по
делам искусств. В отличие от «Дней Турбиных», пьеса «Иван Васильевич» была
представлоена в 1-й редакции, и 30 декабря 1940 г. допущена к опубликованию (с
оговоркой «только к печати»). Однако издание 1940—1941 гг. не увидело свет, и пьеса
была опубликована лишь в 1965 г. в сборнике «Драмы и комедии» — во 2-й редакции.
1
1-я редакция «Ивана Васильевича» известна по трем спискам — одному руко-
писному и двум машинописным:
1) Рукопись тетрадного формата, написанная в основном Булгаковым, частич-
но — Е. С. Булгаковой. Дата — сентябрь 1935 г. (А) — РГБ, ф. 562, к. 13, ед. хр. 7.
Единственный автографический текст пьесы, имеющий, однако, получерновой
характер.
2) Машинописный экземпляр. Дата — 30 сентября 1935 г. (A-I) — РГБ, ф. 562,
к. 13, ед. хр. 8.
3) Машинописный экземпляр. Имеет № 590 и дату: 9/XII-40; подписи рецензентов
Реперткома 9 и 25 декабря 1940 г. и штамп: «Главное Управление по контролю за
зрелищами и репертуаром Комитета по делам искусств. Разрешается только к
печати...», дату 30 декабря 1940 г. и подпись начальника Управления и секретаря
(Л) — РГАЛИ, ф. 656 (Главреперткома), оп. 3, ед. хр. 329.
По этому списку пьеса публикуется в настоящем издании.
Текст А начинается с записей отдельных сцен и реплик: звонок Шпака в милицию
с заключительными словами: «Вот тебе и холуй»; далее: «Режиссер Солонкин», «Паки
и паки говорю — перестаньте креститься»; далее сценка, относящаяся к акту III:
/.../Как с Казанью быть, великий государь? Татары заедают.
БУНША. Национальное меньшинство.
МИЛОСЛАВСКИЙ. Молчи, кретин.
БУНША. А они в Казани, стало быть?
/.../Где же им быть, великий государь! Угнездились тамо-тко.
МИЛОСЛАВСКИЙ (шепотом). Взять ее к чертовой матери!
ПРИМЕЧАНИЯ
БУНША. Взять ее к чертовой матери...
Далее отрывок сцены из того же акта, когда опричники врываются во дворец
и обнаруживают там Буншу, которого принимают за царя: «Похудел, кормилец»;
Милославский отвечает: «Похудеешь тут с вами».
Далее следует сцена с писанием указа об отправлении опричников «взять Казань»
(о шведах здесь еще не упоминается). Далее — финал акта III, где изобретатель в
одном случае именуется «Рейном», как в пьесе «Блаженство», и обращение Шпака
к публике (аналогичное обращению Михельсона в финале «Блаженства»): «Вот,
граждане, какие происшествия имеют место в нашем проклятом переулке»; тут же
Шпак читает записку жены Тимофеева (которая именуется здесь Юлией: «Якин,
которого я принимала сегодня за подлеца, не подлец. Сердцу не прикажешь. Короче:
я уезжаю в Сочи»; радио объявляет «час западной (танцевальной) музыки». После
этого набросок о взятии Казани и заголовки: «Сцена с послом. Пир». Затем следует
список действующих лиц (изобретатель назван уже Тимофеевым, жена его именуется
Аделаидой, жена Бунши — Марией Ивановной), запись цитаты: «не человеческим
хотением, а по Божьему соизволению» — и сцена из финала акта III — звонок
Шпака в милицию. Далее опять отрывок из акта III — разговор Милославского с
иностранным послом (приводим его в «Других редакциях и вариантах»), из которой
обнаруживается, что первоначально Булгаков не решил, с послом какой страны
беседуют Бунша и Милославский и о каком спорном городе идет речь. Далее —
реплика Бунши из финала пьесы: «Когда меня будут судить, прошу принять во
внимание мое происхождение от кучера» и окончание сцены с послом (из акта III),
с краткими репликами Милославского: «Царю деньги нужны. Долларов нету? Между
нами. Шито-крыто». Завершаются этй вступительные записи кратким диалогом
обокраденного Шпака с Аделаидой Петровной.
После отдельных записей в А помещен текст 1-й редакции пьесы, но без описаний
места действия и вступительных ремарок, с рядом пробелов и обозначением не
включенных сцен заголовками: «Сцена Милославского», «Сцена Бунши», «Сцена
царицы». Кроме того, между актом I и актом II помещен фрагмент акта III (см.:
«Другие редакции и варианты» — сцена митрополита (вновь воспроизведенная
внутри акта III).
Главное сюжетное отличие этого первоначального варианта 1-й редакции в том,
что виновником всех злоключений с «машиной времени» выступает Милославский,
вытаскивающий из машины Тимофеева золотой ключ (см.: «Другие редакции и
варианты»; мотив из «Блаженства»). Жена Бунши, именуемая в акте I Марьей (в
актах II—III ее зовут Ульяной), спрашивает Тимофеева: «Болван мой к вам не
заходил?» «Про кого из болванов нашего дома вы говорите?» — уточняет Тимофеев
и, получив разъяснение, отвечает: «Ваш болван сюда не заходил». С середины и до
конца акта II текст писан рукой Е. С. Булгаковой; в конце запись рукой Булгакова:
«Он нервозен, как всякий Иван Грозный» и сделаны еще две записи (зачеркнутые):
«Перерыв на обед» и «Кемская волость». Однако в акте III (писанном снова рукой
Булгакова) говорится о том, что «Шведы окаянные Копорье взяли», и Милославский
отсылает опричников «выбить шведов из Копорья к чертовой матери». Текста
последующих реплик еще нет, есть только ремарка: «говорит по-шведски», но тема
«Кемской волости» уже появляется. После сцены пира и возвращения опричников
текст записан опять рукой Е. С. Булгаковой. В последней сцене Тимофеев говорит:
«Да, я сделал опыт, но разве можно с такими свиньями, чтобы вышло что-нибудь
путное...» В финальном обращении Шпака записка жены Тимофеева приводится в
сокращении: «Записка... (читает, бормочет) ...короче, я уезжаю с Якиным в Сочи.
Вот, товарищи, еще и сбежала!»
В A-I содержится уже машинописный текст 1-й редакции, изложенный последо-
вательно; пробелы автографа заполнены. При этом А не мог быть непосредственным
оригиналом A-I, так как ряд сцен, отсутствующих в А, в A-I читается: полностью
дан монолог Милославского, представленный в А только первыми строчками;
Милославский читает в комнате Шпака стихи из книги А. К. Толстого, оказавшейся
у хозяина; далее — сцена Тимофеева и Бунши, где управдом жалуется, что жильцы
рассказывают «про советскую власть (исправлено на «жизнь») такие вещи, которые
рассказывать запрещено (исправлено на «неудобно»)». Когда Тимофеев начинает
«К ^БУЛГАКОВ
опыт, появляется Милославский, читает стихи об Иване Грозном, Тимофеев спра-
шивает: «Грозный, вы говорите? Хотите, проникнем во время Грозного?» — и
начинается опыт. Далее эпизода кражи ключа Милославским нет; Милославского и
Буншу уносит в прошлое потому, что Бунша вытаскивает ключ. Жена Тимофеева
Аделаида именуется Зинаидой, жена Бунши — Ульяной Андреевной; «митрополит»
заменен «патриархом». В акте III опричников отсылают против крымского хана на
Изюмский шлях; для шведского посла написан немецкий текст (латинским шрифтом)
на отдельном листе. В последней сцене нет слов Тимофеева: «...разве можно с
такими свиньями, чтобы вышло что-нибудь путное...» Кончается пьеса тем, что
Бунша заявляет милиции: «Товарищи, я вам не князь, а сын кучера, прошу это
занести в протокол»; Ульяна говорит мужу: «Ваня, я с тобой...» и по радио играет
музыка. В общем, текст A-I с исправлениями близок к окончательной версии 1-й
редакции Л, утвержденной в 1940 г. Реперткомом.
Своеобразие первой редакции «Ивана Васильевича» заключается не только в том,
что в нем отсутствует «приделанный сон» (как впоследствии назвал его Булгаков), но
также и в том, что рефреном ее и в начале и в конце служит лекция «свиновода» (в
А «агронома») о свиньях по радио. О том, что мотив этот имел отнюдь не безобидный
характер, свидетельствуют слова Тимофеева в первоначальной редакции о невозмож-
ности сделать что-либо «с такими свиньями». Тема пьесы здесь заметно перекликалась
с темой «Собачьего сердца», и это оказалось явно неприемлемым.
«Иван Васильевич», как это часто бывало с произведениями Булгакова, был
разрешен Реперткомом не сразу и не без затруднений. 17 октября 1935 г. Е. С. Бул-
гакова записала в дневнике: «Пять человек в Реперткоме читали пьесу, все искали,
нет ли в ней чего подозрительного? Ничего не нашли. Замечательная фраза: „А
нельзя ли, чтобы Иван Грозный сказал, что теперь лучше, чем тогда?"». 20 октября
Е. С. Булгакова получила сведения, что Репертком «никак не может решиться —
разрешить „Ивана Васильевича"... никакой идеи нет»; только 29 октября пьесу
«разрешили с небольшими поправками» (Дневник, с. 106—108). О каких именно
поправках шла речь, в дневнике не указано, но, очевидно, это те самые переделки,
следствием которых явилась вторая 2-я пьесы.
2
2-я редакция известна нам по шести спискам:
1) Машинописный экземпляр; начало и конец напечатаны на другой машинке
(Б) — РГБ, ф. 562, к. 14, ед. хр. 1.
2) Машинописный экземпляр (П). — РГБ, ф. 547 (П. С. Попова), к. 11, ед. хр. 1.
3) Машинописный экземпляр; начало и конец напечатаны на другой машинке;
на титульном листе запись карандашом: «Поправки по требованию и приделанный
сон» (Б-1) — РГБ, ф. 562, к. 14, ед. хр.
4) Машинописный экземпляр с надписью: «Москва, 1935 г.» Пропущенная фраза
на с. .44 вписана от руки (Ф) — РГАЛИ, ф. 2205 (А. М. Файко), on. 1, ед. хр. 527.
5) Машинописный экземпляр, датированный 1935 г. (Л-1) — РГАЛИ, ф. 2905
(Моск. драм, театра им. К. С. Станиславского), on. 1, ед. хр. 428.
6) Машинописный экземпляр, датированный 1935 г. Имеет запись: «Для Театра
им. Вахтангова и для Ленинградского театра комедии сроком до 1956 г.», с двумя
штампами: «Ш-2 Москва 15/XII 1953 № Щ-05137» и «Управление театров. Автор
Михаил Булгаков, количество страниц 55; количество экземпляров 3. Представлено
к выпуску 24 ноября 1953 г. Ответственный редактор Пудалов». Сбоку подпись
Главного литературного редактора управления театров.
Особо должен быть выделен список, который может быть определен как теат-
ральная редакция пьесы. Формально эта редакция была, очевидно, санкционирована
автором и показана на генеральной репетиции 13 мая 1936 г., но пометки «От
театра», имеющиеся на единственном дошедшем до нас экземпляре, принадлежав-
шем Театру сатиры, дают основание предполагать, что ряд вставок в этот текст
не принадлежал Булгакову — они явно далеки от его авторского стиля.
7) Машинописный экземпляр, имеющий подзаголовок: «Сон инженера Матвеева»
и дату: «Москва, апрель 1936 года». Ряд мест отчеркнут; имеется помета (не
|||®^
булгаковским почерком): «От Т[еат]ра» (Т) — РГАЛИ, ф. 962 (Комитета по делам
искусств при СМ СССР), on. 1, ед. хр. 62 (Т).
Наброски ко 2-й редакции «Ивана Васильевича» случайно попали в папку с
перепиской о постановке' мольеровского «Мещанина во дворянстве»: «1а) У меня
нет времени. 1) Псковитянка радио. 2) Австралию видеть — будущую машину. 3) Ну
ладно. Какой человек подозрительный. 4) Где же знал. На репетиции» (ИРЛИ, ф. 369,
ед. хр. 214).
Характерной особенностью всей 2-й редакции (как и Т) является мотив, обоз-
наченный в экземпляре Б-I как «приделанный сон». Вторичность этой переделки
видна из того, что в Б и Б-I начало и конец (с засыпанием и пробуждением
Тимофеева) напечатаны на другой машинке и вложены, очевидно, вместо иного
текста. При этом между обоими списками обнаруживаются существенные различия,
дающие основание говорить о двух вариантах второй редакции. В одном варианте
в начальной сцене засыпание Тимофеева еще не обозначено прямо: говорится
только, что «свет в комнате начинает угасать»; по радио, как и в 1-й редакции,
передают «утреннюю лекцию свиновода». В другом варианте (отразившемся в
большинстве списков) по радио передают «Псковитянку», вследствие чего сразу
возникает тема Иоанна Грозного («Мне надоел Иоанн с колоколами»), как мотиви-
ровка сна Тимофеева. Засыпание обозначено прямо: Тимофеев сперва «зевает», а
затем «поникает и засыпает тут же у аппарата». Конец в обоих вариантах 2-й
редакции одинаков: Тимофеев пробуждается и все произошедшее оказывается сном.
В отличие от 1-й редакции, во 2-й отсутствуют упоминания о Торгсине — в
репликах Милославского, Тимофеева и Зинаиды. Исключены упоминания и о гос-
тинице и ресторане «Метрополь». Изменен диалог Тимофеева с Буншей в акте I:
в связи с утверждением Ивана Васильевича, что он сын не князя, а кучера Пантелея,
Тимофеев говорит: «Но у меня нет денег, Иван Пантелеевич»; Бунша отвечает:
«Нет, вы меня называйте согласно документам, Иваном Васильевичем» (в Б-I этот
текст вписан карандашом; в Б — чернилами). В акте II некоторые изменения
внесены в разговор Тимофеева с Иваном Грозным: неожиданное замечание Тимо-
феева в 1-й редакции по поводу расправы царя с изобретателем крыльев: «И
правильно» (очевидно, досада на самого себя за неожиданные последствия изобре-
тения) заменено на: «Ну, зачем же вы так круто?» Ужасает Тимофеева и возможность
казни попавших в XVI в. Милославского и Бунши.
Особая версия или редакция пьесы, представленная списком Т, отличается целым
рядом вставок, многие из которых резко контрастируют с текстом всей пьесы и
являются, очевидно, следствием того панического настроения, которое наступило в
Театре сатиры после разгромной статьи в «Правде» о «Мольере» («Внешний блеск
и фальшивое содержание») и снятия пьесы. 11 марта 1936 г. Е. С. Булгакова
записывала в дневнике, что Горчаков (постановщик «Ивана Васильевича» и «Моль-
ера») звал Булгакова на репетицию «Ивана Васильевича», но тот не пошел («Зачем
себя мучить?»): «Театр сатиры мечется, боится ставить...» 5 апреля она записывает:
«Миша диктует исправления „Ивана Васильевича". Несколько дней назад Театр
сатиры просил — хотят выпустить, но трусят (а чего — неизвестно). Просят о
поправках, Горчаков придумал бог знает что — ввести в комедию какую-то пионер-
ку — положительную. Миша отказался. Сказал, что сделал все возможное, чтобы
поправить роль Тимофеева...» (Дневник, 1936).
В Т, датированном апрелем 1936 г., Тимофеев, переименованный в Матвеева,
конструирует не «машину времени» (она фигурирует только во сне), а «новую
конструкцию телепередатчика» (напомним, что телевидение находилось тогда еще
в экспериментальной стадии). Засыпание Матвеева подчеркнуто: «Черные лебеди...
какие черные лебеди? Ах, да, это в Австралии... спать хочу... дорогой управдом, вы
дурак!.. Вы услышите Австралию... увидите ее...» В сцене с Зиной Матвеев укоряет
ее за уход к другому: «...Я полюбил тебя, не разглядев. Какая ты пустая, пустая
женщина...» — и после ее ухода терзается: «Мне сделалось страшно вдруг. Это
Зина? Моя Зина? Не к^ожет быть...» Когда Ульяна предлагает для Зины (уже
ушедшей) заграничную материю, сознательный Матвеев протестует: «...Мне не
нравятся эти махинации с заграничными материями...» — не нравится и чья-то
«двоюродная сестра в Ковно». Утверждение Бунши, что у него есть документальные
доказательства, что он не князь, также кажется Матвееву подозрительным: «Сдается
«Й М-БУЛ ГАКОВ
мне, что документы эти липовые». Матвеев решительно протестует против подо-
зрения, что он строит «такой аппарат, чтобы наш переулок взорвать»: «Я советский
инженер, награжден грамотой, мой портрет был неделю назад в газете». Проник-
новение в прошлое в «машине времени» нужно ему, по его словам, чтобы «посмот-
реть, как некоторые другие... (смотрит на Буншу) начнут там терять теперешнюю
защитную окраску... Я хочу посмотреть, как они будут наслаждаться, купаясь в соке
прошлого...» На вопрос, желает ли он проникнуть в будущее, попавший в комнату
Матвеева Милославский отвечает: «Что-то не хочется, гражданин ученый. Тамошний
климат не по моему здоровью. Я начинаю кашлять от одного намека на будущее.
Нельзя ли лучше подать назад... У меня с детства, знаете ли, страсть к истории»
(это добавление помечено в списке как вставка «от Т-ра»).
В акте II на слова Иоанна «Господи вседержитель» Матвеев отвечает: «Оставьте
в покое вседержителя. Здесь любой дворник имеет больше власти, чем он»; он
советует царю: «Подражайте в этом отношении современным королям — они ни
в какие дела не вмешиваются!» (в обоих случаях: «от Т-ра»). Узнав, что Матвеев
не знает его отчества, Иоанн восклицает: «О, поношение. Аки дождь с небеса гнев
Господень»; Матвеев объясняет, что он в школе уделял мало внимания истории. В
ответ на предположение Иоанна, что водку Матвееву делала ключница, изобретатель
объясняет: «У нас тут на всех одна ключница... по прозвищу — Гастроном»; Иоанн:
«Немка что ли?»; Матвеев: «Как вы отстали, Иван Васильевич! Разве теперь у
немцев есть что-нибудь похожее на „Гастроном*?» («От Т-ра»). Далее следует спор
царя с Тимофеевым, утверждающим, вопреки недоверию царя, что (в отличие от
времени Грозного, когда за попытки летать казнили) «у нас летают». Советуя царю
не выходить из дома, Матвеев говорит: «Вы похожи на куклу, сбежавшую из
исторического музея... Вы сразу нарушите уличное движение. Вы останетесь здесь
и ничем не выдавайте себя» («От Т-ра»). «Оставь свое хитроплетство, любострастный
ласкатель», — говорит Иоанн пришедшему Якину и, советуя жениться на Зинаиде,
говорит: «А коли разонравится — в монастырь!» Якин соглашается: «Я и сам так
думаю. В Страстной монастырь... Кстати, там мне квартирку обещали» («От Т-ра»).
Вернувшийся Матвеев осуждает совет царя прогнать Якина «батогом с лестницы»:
«Вы, Иван Васильевич, по своей некультурности, видимо, не отдаете себе отчета в
том, что происходит. Какие такие батоги? Я вам, кажется, все объяснил. Человек,
у которого есть что-нибудь в голове, мог бы понять», а на вопрос Иоанна: «На
царя орешь!» — отвечает: «Там вы царь, а здесь вы — ничего! Вы здесь — дым!»
В акте III Милославский, попавший в XVI в., заявляет: «Мне по душе здешнее
общество. Надеюсь установить общую точку зрения в текущем вопросе» («От Т-ра»).
В сцене, где Милославский уступает шведам Кемскую волость, вписано (очевидно,
не почерком Булгакова): «Нам с Буншей ничего не жалко». Осуждая опричников,
он заявляет: «Ничего оригинального... Слепое подражание немецким фашистам» («От
Т-ра»). После пробуждения Матвеева вместо «странного, невиданного аппарата»
снова появляется «телепередатчик»; Матвеев говорит, что ему приснилось, будто бы
он работает «не над передатчиком, а построил машину времени».
Все эти изменения (в основном вымученные и совершенно излишние) не помогли.
11 мая состоялась репетиция «Ивана Васильевича» в гриме и костюмах, но без
публики (согласно записи от 13 мая 1936 г. в дневнике Е. С. Булгаковой, «редкостный
спектакль» по «безвкусию и безобразию», «юмор... сохранился только у Курихина»,
игравшего Буншу; роль Иоанна Грозного исполнял Д. Кара-Дмитриев). 13 мая во
время генеральной репетиции пришел представитель МГК партии, и «немедленно
после генеральной пьеса была запрещена».
Дальнейшая ее судьба, как мы уже отметили, определилась после смерти
Булгакова. В 1940 г. 1-я редакция была утверждена к печати, но не издана; в
1953—1956 гт. Е. С. Булгакова осуществила издание 2-й редакции. Сценическим тек-
стом Т она воспользовалась в очень незначительной степени: из него были заим-
ствованы лишь два фрагмента. В ответ на реплику Зины, что все ее знакомые
«единодушно» отрицают «машину времени», Матвеев замечает: «Я не уверен,
Зиночка, что твои знакомые хорошо разбираются в этих вопросах. Для этого нужно
быть специалистом»; зайдя к Матвееву, Бунша говорит, что «стоит таинственная
машина, запертая на ключ». — «Что? Ключ? Иван Васильевич, спасибо. Спасибо!
Вы гениальны! Ключ! Ах, я рассеянный болван. Я работал при запертом механизме»
ПРИМЕЧАНИЯ
(Булгаков М. Драмы и комедии. М., 1965, с. 419, 427). В остальном изданный текст
соответствует 2-й редакции. Мы кладем в основу издания 1-ю редакцию (по списку
Л), поскольку она, очевидно, отражала предсмертную волю автора. Фрагменты из
автографа (А) и начало и конец 2-й редакции (Л-1) публикуются в «Других редакциях
и вариантах».
3
Что же представляла собой комедия «Иван Васильевич»? Была ли это только
«веселая, остроумная шутка драматурга между двумя серьезными пьесами» («Моль-
ер» и «Пушкин»), как написал в посмертном отзыве 1940 г. Ю. Юзовский, явно
желая помочь прохождению пьесы в печать? (Проблемы театрального наследия
Булгакова, с. 146).
Едва ли это так. Для того чтобы понять взгляд Булгакова на историю вообще
и на Ивана Грозного в частности, следует сказать несколько слов об оценке Ивана
IV в доступной Булгакову историографии. Неверно думать, что оценка эта была
однозначной. Задолго до того, как по воле Сталина историкам была предписана
безусловная апология Ивана IV как единственно «правильное, объективное толкова-
ние» его образа, в русской науке высказывались самые различные взгляды на эту
фигуру: от сугубо положительного (как, например, в официозном учебнике начала
XX в. А. Нечволодова) до резко отрицательного (Н. М. Карамзин, Н. И. Костомаров,
В. О. Ключевский). Но уже К. Д. Кавелин и особенно С. М. Соловьев пытались не
столько осудить и оценивать Грозного, сколько понять историческое значение его
царствования. Согласно Соловьеву, деятельность Ивана Грозного была отражением
борьбы между новыми, «государственными», и древними «родовыми началами».
Точка зрения Соловьева была принята, с теми или иными уточнениями, рядом
историков. С известными оговорками принял эту точку зрения К. Н. Бестужев-Рюмин,
чья статья об Иване IV в Энциклопедическом словаре Брокгауза — Ефрона (т. ХШа,
с. 681—692) была, несомненно, знакома Булгакову, постоянно пользовавшемуся этим
словарем. Такая точка зрения не имела характера прямой апологии Грозного, но
несомненно, что дух гегелевского преклонения перед государственностью и крупными
государственными деятелями заметно отразился на ней.
Совсем иной взгляд на историю был высказан в книге, оказавшей сильнейшее
влияние на Булгакова, — в «Войне и мире» Л. Н. Толстого. Толстой, подобно Гегелю
и Соловьеву, считал исторический процесс закономерным, но никакого преклонения
перед этой закономерностью и ее выразителями, «историческими личностями», у
него не было. Иван IV для Толстого — пример властвования «злых» над «добрыми»,
воплощение «безумия и порока», «изверг». Однако уже в «Войне и мире» Толстой
указывал, что суть истории XVI в. не в «больном характере Иоанна IV», а в массовых
движениях — таких, как «движение русского народа на восток, в Казань и Сибирь»
(Толстой Л. Н. Поли. собр. соч. М.—Л., 1928—1964, т. 12, с. 312; т. 28, с. 192; т. 36,
с. 319, 323).
Этот взгляд в значительной степени воспринял и Булгаков. Уже в «Белой гвардии»
явственно ощущается влияние исторической философии Толстого — его взгляд на
«великих людей», как на «ярлыки», даваемые событиям, фантомы, «мифы» (ср.: Лурье Я. С
К проблеме философии истории М. А. Булгакова (Булгаков и «Война и мир»). — В
кн.: Булгаков-драматург, с. 190—201).
Изображение эпохи Грозного в «Иване Васильевиче» было однозначным и весьма
выразительным. Террор опричнины, не только страшный, но и чудовищно абсурд-
ный, мог вызвать весьма неприятные ассоциации. Стоило жулику Милославскому,
попавшему в XVI в., назвать свое имя, как ему сразу же сообщили, что его повесили
«на собственных воротах третьего дня перед спальней...». Сообразительный Милос-
лавский объяснил, что это был, очевидно, не он, а его двоюродный брат, от которого
он «отмежевался» (вспомним тот же глагол у И. Ильфа: «Иван Грозный отмеже-
вывается от своего сына»). Репрессии затрагивают и служащих дипломатического
аппарата. «Был у нас толмач-немчин, да мы его анадысь в кипятке сварили», —
сообщает Милославскому дьяк. «Забавный контраст между двумя эпохами... —
заметил во вступительной статье к пьесам Булгакова В. А. Каверин, — начинает
выглядеть не столь уж забавным» (Булгаков М. Драмы и комедии, с. 14).
6Ю
Но, нарисовав столь выразительный образ эпохи, Булгаков вовсе не склонен
был преувеличивать значение его центральной фигуры. Скорее наоборот. Царь —
«вылитый управдом», управдом, имеющий то же имя и отчество и временно
занимающий царский трон: эта тема «двойничества» напоминает «Принца и нищего»
Марка Твена, писателя, которого Булгаков знал и любил. Но в «Принце и нищем»
бедняк Том Кенти, ставший королем, — умный и одаренный мальчик, и это помогает
ему справиться с королевскими обязанностями. Бунша отнюдь не обладает способ-
ностями Тома Кенти, но это не мешает ему, с помощью Милославского, исполнять
роль царя. По справедливому замечанию В. А. Каверина, у управдома «все получа-
ется, несмотря на то, что Бунша необычайно, поразительно глуп. Умный вор
помогает ему. Будь управдом менее глуп, он бы и без посторонней помощи управился
бы с дьяками, которые поминутно кидаются в ноги, с опричниками, которым можно
приказать что угодно, с патриархом... Порядки таковы, что управиться, в общем и
целом, не так уж трудно...» «Да накричи ты, наконец, на него, великий государь,
натопай ножками!..» — поучает Милославский Буншу, и когда лже-Грозный начинает
кричать: «Да как вы смеете?..» — дьяк сразу валится ему в ноги: «Узнал теперича!
Узнал тебя, батюшка-царь!..» Поведение царя — не характерологическая особен-
ность, а органическое свойство его общественного положения.
Роль личности в истории представлялась Булгакову в «Иване Васильевиче» не
более значительной, чем в «Белой гвардии». Но проблема государственной власти
интересовала писателя не только сама по себе. После «Белой гвардии» Булгаков
обращался к теме власти, главным образом, в связи с проблемой взаимоотношений
между ее носителями ц рядовыми людьми, в частности художниками («Мольер»,
«Александр Пушкин»).
Этот аспект темы присутствует и в «Иване Васильевиче». В соответствии с
историческими песнями об Иване IV, царь в его пьесе не только грозен, но по
временам и милостив. Попав в комнату изобретателя Тимофеева, он прощает его
жену, ушедшую от мужа к режиссеру Якину, жалует Якину «вотчину в Костроме»,
предлагает обворованному соседу изобретателя «гривну».
Повелители не творят историю, но могут быть страшны или, напротив, добро-
желательны по отношению к отдельным людям. Возможно, что Булгакову был
известен совет, данный учеником Сократа и учителем Диогена, философом Анти-
сфеном, на вопрос, как следует относиться к власти: «Как к огню: не подходить
слишком близко, чтоб не обжечься; не уходить слишком далеко, чтобы не замерзнуть».
В справедливости этого афоризма Булгакову приходилось убеждаться не раз. Он
хорошо помнил телефонный разговор 18 апреля 1930 г., спасший его от «нищеты,
улицы и гибели», и данное в январе 1932 г. распоряжение возобновить запрещенные
в 1929 г. «Дни Турбиных», вернувшее, по его словам, автору «часть жизни». В 1936 г.
Булгаков мог еще надеяться, что выйдут на сцену «Мольер», «Иван Васильевич» и
«Последние дни» и будут напечатаны другие его произведения. Надежда эта не
покидала его, несмотря на неудачу с «Мольером» и «Иваном Васильевичем», и в
последующие годы.
Внимательный читатель «Войны и мира», Булгаков отнюдь не был склонен верить
в «великих людей» и их важнейшую роль в истории. Но иллюзия, что власть может
хоть немного «согреть замерзающего человека», сохранялась у него по крайней мере
до 1939 г.
Судьба пьесы «Иван Васильевич» никак не подтверждала этой иллюзии. Пьеса
была снята со сцены заодно с «Мольером» — вероятнее всего, потому, что под
сомнение было поставлено все творчество автора. Но появись в 1936 г. на сцене
эта пьеса с упоминанием «сваренного в кипятке» деятеля ведомства внешней
политики и репрессированного Милославского, от которого его родственник спешит
«отмежеваться», — она принесла бы, вероятно, автору не меньше неприятностей,
чем «Дни Турбиных» и «Мольер».
В марте 1941 г. в «Известиях» появилась явно инспирированная Сталиным статья
писателя В. Костылева, осуждавшая всех критиков Ивана Грозного от современников
до историков — которые «не стеснялись „вешать собак" на Ивана IV», хотя
государство при нем «настолько окрепло, что ни „смута", ни польская интервенция
не могли поколебать и умалить его могущество» (Костылев В. Литературные
заметки. — Известия, 1941, 19 марта). К этому времени изображение Ивана IV в
ПРИМЕЧАНИЯ
ОД
«Иване Васильевиче» стало бы просто крамольным. Но Булгаков до этого нового
поворота в официальной исторической концепции не дожил — он умер за год до
посмертной реабилитации «Ивана Васильевича».
С. 143. «Без отдыха пирует с дружиной удалой Иван Васильевич Грозный...» —
строки из баллады А. К. Толстого «Князь Михайло Репнин».
С. 147. ..м руководителю... к пренебесному селению преподобному игумену Козьме... —
Цитируется послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь 1573 г.
(Акты исторические, собр. и изд. Археографич. комиссиею. СПб., 1841, т. 1, с. 372—394;
Памятники литературы древней Руси. Вторая половина XVI в. Вып. 8. М., 1986,
с. 144—173) (далее: ПЛДР).
Гойда*. — Этот выкрик связывается с опричниками уже в рассказах иностранцев
XVI в. (Новое известие о России времени Ивана Грозного. «Сказание Альберта
Шлихтинга», Л., 1934, с. 25); междометие «гайда (айда)» (ну, иди!) — татарского
происхождения.
С. 149. Не человечьим хотением, но Божиим соизволением царь есмь! — слова
Ивана Грозного из послания польскому королю Стефану Баторию 1581 г.; эти слова
из грамоты Ивана IV цитируются в Энциклопедическом словаре Брокгауза —Ефрона
(т. ХШа, с. 690; ср.: ПЛДР, вып. 8, с. 180).
С. 150. У меня тоже один был такой... крылья сделал... — Легенда о холопе,
изобретавшем при Иване Грозном летательный аппарат и казненном за это, была
очень распространена в научно-популярной литературе первой половины XX в.
Никаких сведений в источниках XVI в. об этом факте не обнаружено. На основе
легенды был написан сценарий кинофильма (К. Шильдкрет, В. Б. Шкловский)
«Крылья холопа» (1926) и роман К. Шильдкрета под тем же названием (1927).
...Кемь взяли! — Кемь в Карелии не играла важной роли в русско-шведской
войне 1580-х гг., но о военных действиях в конце XVI в. в этом районе Булгаков
мог знать из статьи «Кемь» в Энциклопедическом словаре Брокгауза — Ефрона
(т. XlVa, с. 928).
Золотые монеты — Представления Булгакова о монетном обращении XVI в.
были неточны. Монеты, которыми пользовались при Иване Грозном, были сереб-
ряными, изображался на них всадник («ездец»); золотые монеты были величайшей
редкостью и употреблялись лишь как наградные знаки. В списке А золотая монета,
данная царем режиссеру Якину, очевидно должна была воспроизводить (как монеты
XVIII—XIX вв.) портрет царя: «ЯКИН. Глазам не верю... Ведь это же ваше лицо?!..
ИОАНН. Не с твоей же бороды чеканить!» (зачеркнуто).
С. 152. ..лрезлым заплатил царю за предобрейшее!.. — возможно, отголосок слов
Курбского в «Истории о великом князе Московском», где они характеризуют
поведение самого царя по отношению к его советникам: «Тогда платит презлым и
за предобрейшее...» (Курбский А. М. История о великом князе Московском. СПб.,
1913, стб. 99 (отдельный оттиск из «Русской исторической библиотеки», т. 31); ср.:
ПЛДР, вып. 8, с. 310).
Сам царствовати и всем владети!.. — Эти слова царя также, видимо, взяты из
«Истории» Курбского (Курбский А. М. История о великом князе Московском, стб. 100).
С. 153. Холуй — слово, не встречающееся в древнерусских источниках (возможно,
балтийского происхождения). Во 2-й редакции Булгаков заменил это слово на «холоп».
С. 154. ...зельною красотою лепа, бела вельми, червлена губами, бровьми союзна,
телом изобильна... — Характеристика «боярыни» Зинаиды взята Булгаковым из
«Летописной книги» начала XVII в., приписывавшейся в науке того времени
И. М. Катыреву-Ростовскому, а сейчас относимой большинством исследователей к
творчеству С. И. Шаховского; в «Летописной книге» характеристика эта относится
к дочери Бориса Годунова —г Ксении (Русская историческая библиотека, т. 13.
Памятники письменности, относящиеся к «смутному времени». СПб., 1909, с. 621,
709; ср.: ПЛДР, вып. 9, с. 424).
С. 155. Хороняка — трус, слово, которым именовал в третьем послании царю
1579 г. Курбский Ивана Грозного после сдачи Полоцка Баторию (Переписка
А. М. Курбского с царем Иоанном Грозным. СПб., 1914 (оттиск из «Русской исто-
рической библиотеки», т. 31), стб. 151, ср.: ПЛДР, вып. 8, с. 98); письмо это
цитировалось в трагедии А. К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного».
Ш «.БУЛГАКОВ
С. 161. Не гляди на меня, аки волк на ягня... — текст из «Слова (Моления) Даниила
Заточника», памятника XII—XIII вв. (Памятники древней письменности. Вып. 31.
CjJobo Даниила Заточника. Предисл. и примеч. И. А. Шляпкина. СПб., 1889, с. 2—3;
ср.: ПЛДР, М., 1908, вып. 2, с. 388).
Да ведь казнили тебя намедни... — Ряд представителей княжеского рода Милос-
лавских (в числе них — Иван) был казнен во время опричнины и упоминался в
Синодике опальных Ивана Грозного (Веселовский С. Б. Исследования по истории
опричнины. М., 1963, с. 411).
С. 162. Крымский хан да шведы прямо заедают! Крымский хан на Изюмском шляхе
безобразничает! — Булгаков, очевидно, колебался, к какой точно дате приурочить
пребывание Бунши и Милославского в XVI в. В автографическом списке А. Тимофеев
говорит: «Я двину сейчас аппарат на любое количество лет, ну, скажем, на 355
(устанавливает цифру)». Бунша и Милославский попали бы, в таком случае, в 1580 г.
Но тогда возникли бы дополнительные темы: конец Ливонской войны, поход
польского короля Стефана Батория на Русь. Отголоском этой темы является реплика
Иоанна в том же списке: «Ведь Псков-то что же! Псков ведь поляки взяли!»; это
указывает скорее на 1581 г. (хотя взять Псков Баторию и в 1581 г. не удалось); дьяк
сообщает Бунше-Грозному и Милославскому, что «шведы окаянные Копорье взяли»,
и Милославский посылает «выбить шведов из Копорья». Это тоже может относиться
к 1581 г. В окончательном варианте 1-й редакции, как и во 2-й, тема Ливонской
войны отсутствует (возможно, действие относится ко времени после Запольского
мира с Баторием в 1582 г.); к царю является шведский посол, и прямого текста его
речи нет («говорит по-шведски»). Изюмский шлях (Изюм-курган) — сторожевой пункт
на так называемой засеченой черте (пограничных укреплениях) на р. Донце (сведения
о том, что крымские татары иногда проникали на Русь этим путем, Булгаков мог
извлечь из Энциклопедического словаря Брокгауза — Ефрона — т. XXXIX, с. 717;
ср. т. XIX, с. 158).
Грозный — это прозвание никогда при Иване IV не употреблялось; оно относится
не ранее чем к XVIII в.
...Казань-то наша... — Казань была взята русскими в 1552 г.
С. 164. Они Кемскую волость требуют. — Во вводных записях к списку А сцена
эта излагалась иначе — название земли, которую требуют шведы, было пропущено
и дьяк напоминал о каком-то приказе подлинного Иоанна IV: «Ведь давеча ты,
государь...»; речь шла, очевидно, о готовности самого царя воевать из-за этой земли.
Основной текст А в этом случае идентичен остальным спискам 1-й редакции.
С. 165. Входит патриарх. — Глава русской церкви до 1589 г. имел сан митропо-
лита, а не патриарха; в соответствии с этим в списке А он именуется митрополитом.
Почему Булгаков счел нужным в окончательной версии 1-й и во 2-й редакции
заменить «митрополита» «патриархом» — неясно (в написанном Булгаковым в том
же году конспекте «Курса истории СССР» время установления патриаршества.указано
точно).
Вострубим, братие, в златокованые трубы! <... > ...во веки веков! — текст из «Слова
(Моления) Даниила Заточника» (Памятники древней письменности. Вып. 31, с. 2—3,
4—5, 10—11, 14—15, 30—31; ср.: ПЛДР. Вып. 2, с. 388, 392, 398). В списке пьесы Т
обнаруживается еще одно добавление из «Слова Даниила Заточника»: приветствуя
Иоанна, царица Марфа говорит: «Якоже поволока многими шелки испещрена красно
лице являет, так и ты, княже наш славен и честен во всех странах явися».
Панагия — носимое на груди украшение с изображением богородицы.
С. 167. Марфа Васильевна — Марфа Васильевна (Собакина) была женой Ивана
Грозного в 1571 г.; таким образом, и эта «реалия» (как и упоминание опричнины,
официально отмененной в 1572 г.) противоречит датировке пребывания Бунши и
Милославского при дворе Иоанна в 1580—1581 гг.
С. 168. А не сильная myia затучилася... — песня о нашествии крымских татар на
Русь в 1572 г., сохранившаяся в сборнике XVIII в. англичанина Ричарда Джемса,
бывшего в России в 1619—1620 гг. (Русская устная словесность. Т. 2. Былины.
Исторические песни. Под ред. М. Сперанского. М., 1919, с. 375; ср.: ПЛДР, вып. 9,
с. 539).
ПРИМЕЧАНИЯ
АЛЕКСАНДР ПУШКИН
Впервые опубликован театральный экземпляр 2-й редакции: Булгаков М. Дни
Турбиных. Последние дни (А. С. Пушкин). М., 1955; далее: Булгаков М. Пьесы. М.,
1962; Булгаков М. Драмы и комедии. М., 1965; Пьесы-86\ Булгаков М. Пьесы. М., 1991;
Булгаков М. Кабала святош. М., 1991; и др.
Подлинный текст 2-й редакции впервые опубликован в кн.: Булгаков, т. 3,
с. 463—511; Булгаков М. «Я хотел служить народу...» М., 1991. 1-я редакция опублико-
вана в кн.: Булгаков М. А. Черный маг. Пьесы. Рассказы. Киев, 1990. В основном
корпуса настоящего издания публикуется 2-я редакция по автографу, хранящемуся
в РГБ, ф. 562, к. 13, ед. хр. 6.
В архиве М. А. Булгакова в РГБ и других фондах сохранились следующие
рукописи:
1. Александр Пушкин. 1934—1935. Четыре рукописные тетради Булгакова с
черновым текстом пьесы и выписками к ней. Октябрь 1934— май 1935 (АП-1). —
РГБ, ф. 562, к. 13, ед. хр. 5.
На титульном листе указаны два автора — М. Булгаков и В. Вересаев, имя
Вересаева зачеркнуто. Все четыре тетради имеют сплошную авторскую пагинацию:
1— 395. В первой тетради собраны выписки о действующих лицах пьесы (с. 1—140,
166—167). В разделах «Дубельт», «Битков», «Николай Первый» — наброски сцен. На
с. 162—164 — сцена панихиды по Пушкину, не вошедшая в пьесу. Здесь же записи
о пушкинской эпохе (с. 162, 165), выписки из писем и мемуаров характерных
языковых оборотов и выражений (170—177), перечень действующих лиц (с. 192), план
пьесы — «Разметка действий» (с. 194), библиография (с. 196).
В первой тетради (с. 140—161) начата рукопись пьесы: большая часть картины
1-й «У Пушкиных». Рядом с заглавием на полях помета: «На необработанном языке».
Во второй продолжен текст картины 1-й (с. 201—202) и написана картина 2-я
«У Салтыковых» (с. 203—214), в которой нет нескольких эпизодов, вошедших в 1-ю
и 2-ю редакции.
В третьей тетради, озаглавленной «Пьеса о Пушкине»: картины 4-я — «Ш-е
Отделение» (с. 271—294), картина 5-я — «У Геккеренов» (с. 295—311), картина 6-я —
«Дуэль» (с. 312—321), картина 7-я — «Квартира Пушкина» (с. 322—338) и начало
картины 8-й — «Вынос» (с. 339—342), где среди персонажей — доктор Арендт.
В четвертой тетради: продолжение картины 8-й (с. 343—354), картина 9-я —
«Мойка» (с. 355—364), картина 10-я — «Станция» (с. 365—$77). В картине 10-й
отсутствует персонаж, появляющийся в 1-й и 2-й редакциях текста, — А. Тургенев.
После картины 10-й указана дата: «27 марта 1935 г.». Далее, на с. 379—395: картина
3-я «Бал у Воронцовых», которая фактически и завершает рукопись. Здесь сцены
«Натальи и Николая» и «Николая и Жуковского» на балу лишь обозначены, наброски
к ним есть в первой подготовительной тетради.
Рукопись — автограф Булгакова, частично рукой Е. С. Булгаковой. В тексте
имеются пометы красным карандашом и записи, которые отражают совместную
работу над рукописью Булгакова и В. Вересаева.
2. Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действиях. I вариант. Машинописный экзем-
пляр, датированный 29 мая 1935 г. (АП-П) — ИРЛИ, ф. 369, № 218. 79 л. Авторская
правка фиолетовыми чернилами, синим и красным карандашами. На титульном
листе: М. Булгаков и [В. Вересаев]. Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действиях. I
вариант. Москва. 1934—1935. Здесь же эпиграф: И, сохраненная судьбой, // Быть
может, в Лете не потонет // Строфа, слагаемая мной...
Первоначально на титульном листе значилось два имени. Впоследствии имя
Вересаева было вырезано. Сверху надпись: «Экземпляр М. А. Булгакова». Это самый
обширный и полный текст пьесы «Александр Пушкин».
1-я редакция пьесы публикуется в настоящем издании в разделе «Другие редакции
и варианты» с восстановлением купюр, сделанных Булгаковыи по требованию
Вересаева.
3. «Изменения к сцене бала». Июнь — сентябрь 1935 г. (АП-Ш) — ИРЛИ, ф. 369,
№ 220, л. 4—6.
Для картины «Бал у Воронцовых» 1-й редакции Булгаковым в 1935 г. были
написаны две дополнительные сцены: более обширный диалог Николая I и Жуков-
ского и финал картины, в котором вместо Звездоносного гостя появляется Салтыков.
Эти варианты сцены бала хранятся в одной папке с дополнениями к оконча-
тельному тексту пьесы (2-й редакции), сделанными Е. С. Булгаковой и сотрудниками
театра в 1942 г., после смерти Булгакова (л. 1—3). Это дополнения к картинам 1-й,
2-й, 3-й и 9-й, которые соответствуют дополнениям, сделанным в театральных
экземплярах МХАТа (см. АП-Х и АП-ХП). «Изменения в сцене бала» публикуются
в разделе «Другие редакции и варианты».
4. Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действ. Машинописный экземпляр, датиро-
ванный 9 сентября 1935 г. (АП-IV) — РГБ, ф. 562, к. 13, ед. хр. 6. Текст в коленко-
ровом переплете, в нем почти нет поправок, чернилами вписан французский текст
(рукой Е. С. Булгаковой). На титульном листе сверху карандашом надпись: «Окон-
чательный текст».
10 сентября текст пьесы был отправлен в Театр им. Евг. Вахтангова и затем
в Главрепертком. Однако при жизни Булгакова постановка осуществлена не была.
Е. С. Булгакова вписала в список действующих лиц фамилии актеров МХАТа —
предположительных исполнителей ролей.
АП-IV — 2-я редакция пьесы. Текст был представлен в изд-во «Искусство» для
готовившегося в 1940 г. сборника пьес (см. АП-VI). Однако книга не вышла в свет.
Пьеса стала известна по публикации в 1955 г. театрального варианта 2-й редакции,
в котором изменено название, исключены некоторые реплики и ремарки (см. АП-XV
и АП-XVI).
5. Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действиях. Машинописный экземпляр 1939 г.
из фонда Главреперткома (АП-V). — ЦГАЛИ, ф. 656, оп. 2, ед. хр. 129, 69 л. Текст
идентичен АП-IV.
Экземпляр был подан в Главрепертком после заключения договора соавторов со
МХАТом (по взаимной договоренности имя Вересаева было снято с титула, однако
в финансовом отношении он оставался соавтором Булгакова с правом получения
50% гонорара).
На титульном листе — штамп Главреперткома от 26 июня 1939 г., разрешающий
к исполнению пьесу М. Булгакова «Александр Пушкин». К тексту приложены
несколько документов. Письмо Всесоюзного управления по охране авторских прав,
направленное в ГУРК 26 апреля 1939 г.: «Отдел распространения ВУОАПа просит
вас разрешить принятую к распространению пьесу М. Булгакова „Александр Пуш-
кин"» (л. 2). Сопроводительное письмо ВУОАПа к тексту пьесы, датированное 22
июня 1939 г. (л. 3). В протоколе № 345 Главреперткома от 22 июня 1939 г. говорится:
„Александр Пушкин" М. Булгакова — пьеса в 4-х действиях.
Краткое содержание и отзыв:
Пьесу вернее было бы назвать „Гибель Пушкина". Автор имел целью изобразить
обстановку и обстоятельства гибели Пушкина.
Широкой картины общественной жизни в пьесе нет. Автор хотел создать
лирическую камерную пьесу. Такой его замысел осуществлен неплохо.
Заключение политредактора: разрешить.
Политредактор ГУРК Евстратов» (л. 4).
26 июня 1939 г. пьеса была разрешена к исполнению.
6. Корректура предполагавшегося посмертного издания пьесы «Александр Пуш-
кин» 1941 г. (АП-VI) — ЦГАЛИ, ф. 2723, on. 1, ед. хр. 469, л. 33.
После смерти Булгакова комиссия по литературному наследию писателя пред-
приняла попытку издать шесть его пьес. Однако пьесы одна за другой отклонялись
цензурой. В конце концов до корректуры в изд-ве «Искусство» были доведены две
из них — «Александр Пушкин» и «Дон Кихот». Первоначально на общем титуле
стояло название обеих пьес, затем название «Дон Кихот» было вычеркнуто. Черни-
лами на титуле сделаны издательские замечания и распоряжения. Корректура должна
была быть подписана к печати в июле-1941 г. Однако издание не было осуществлено.
Текст корректуры АП-VI соответствует авторскому тексту 2-й редакции и идентичен
АП-IV и АП-V.
7. Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действ. Машинопись. Театральный экземпляр
1942 г. (АП-VII) — Музей МХАТа, фонд спектакля «Последние дни» («Александр
Пушкин»), театральный инв. № 2, музейный шифр отсутствует.
Самый ранний театральный экземпляр пьесы, в котором работа театра с текстом
лишь начата: отчеркнуты некоторые фразы, поставлены знаки вопроса на полях,
дан примерный перевод французских слов, но ни одно театральное изменение в
текст еще не внесено. На картонной обложке экземпляра сделана надпись чернилами:
«Александр Пушкин», а ниже красным карандашом приписано: «или Последние дни».
Затем союз «или» зачеркнут. «Последние дни» стало названием спектакля МХАТа
и впоследствии перешло в опубликованный текст пьесы (1955). На титульном листе
указаны имена двух авторов — М. Булгакова и В. Вересаева, иностранный текст
вписан чернилами, авторские знаки препинания часто опущены. Предположительно
перепечатка экземпляра была сделана в театре и он принадлежал лит. части МХАТа.
8. Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действиях. Машинопись. Театральный экзем-
пляр 1943 г. (АП-VIII) — Музей МХАТа, БРЧ № 263.
Экземпляр помощника режиссера Н. Н. Шелонского. К тексту приложен список
действующих лиц и список бутафории спектакля по картинам. Текст идентичен
АП-VII.
9. Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действиях. Машинопись. Театральный экзем-
пляр 1943 г. (АП-1Х) — Музей МХАТа, БРЧ N9 269. Текст в картонном скоросши-
вателе. К тексту 2-й авторской редакции приложены театральные дополнения —
изменения к картине 9-й «Мойка».
10. Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действиях. Машинопись. Театральный
экземпляр 1943 г. (АП-Х) — Музей МХАТа, БРЧ, № 370.
Экземпляр с именами двух авторов на титуле: М. Булгаков и В. Вересаев. К
названию «Александр Пушкин» дописано чернилами второе название — «Последние
дни».
И. Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действиях. Машинопись. Театральный
экземпляр 1943 г. (АП-Х1) — Музей МХАТа, БРЧ № 830. Экземпляр помощника
режиссера. К экземпляру приложены два списка действующих лиц — первоначаль-
ный и окончательный, разметка реквизита по картинам, разметка картин по времени,
список актеров, занятых в каждой картине. В первоначальном списке действующих
лиц указана роль Неизвестного (картина 1-я), соответствующая булгаковской ремар-
ке: «В глубину кабинета проходит какой-то человек...»
В текст пьесы внесены некоторые изменения: вычеркнуты ремарки в картине
1-й в сцене Пушкиной и Дантеса — «ПУШКИНА (шепчет)» и «ДАНТЕС (говорит
с сильным акцентом)». Переставлены реплики в конце картины 2-й. В картине 3-й
карандашом вычеркнута фраза «Дикость монгольская, подлость византийская, только
что штаны европейские» (впоследствии фраза была исключена из экземпляра пьесы,
представленного к печати, и не публиковалась). В картине 4-й Дубельт вместо
французского «Вапса!?» произносит: «Хромоногий?»
Перед с. 59 вклеены изменения к тексту картины 1-й. В диалоге Пушкиной и
Дантеса Дантес вместо французской фразы «Chaque instant de la vie est un pas vers
la mort» произносит: «Кто не рискует, тот не выигрывает». Это изменение соответ-
ствует дополнениям к тексту картины 1-й, хранящимся в ИРЛИ (см. АП-Ш, л. 1).
Далее вклеены изменения к картине 9-й («Мойка») и к картине 3-й («Бал у
Воронцовых»). В соответствии с этими изменениями сцену разговора Пушкиной и
Дантеса на балу завершает диалог Геккерена и Дантеса, также соответствующий
дополнениям, хранящимся в ИРЛИ («Я хочу увезти Наталию в Париж...»).
Этот текст использовался в работе над спектаклем в сезоне 1945/46 г. Вместе с
текстом пьесы переплетено письмо Е. С. Булгаковой — поздравление актерам к
сотому представлению спектакля «Последние дни».
12. Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действиях. Машинопись. Суфлерский экзем-
пляр 1943 г. (АП-ХП) — Музей МХАТа, БРЧ № 957. На обложке переплета наклейка:
«„Последние дни“ (Пушкин)». На титуле стоит имя одного автора — «М. Булгаков».
Сделана надпись: «Проверено 6/VII-43 г.» и стоят подписи: А. Поляков, Г. Водяницкий
и И. Свищев.
В начале картины 1-й вписан более полный текст стихотворения «Зимний вечер»,
от слов: «Выпьем, добрая подружка...» После реплики Биткова Гончарова вновь
повторяет всю строфу: «Буря мглою...» В картине 2-й Салтыков полностью читает
стихотворение Пушкина «Мирская власть». В картине 9-й расширен текст стихо-
творения «Смерть поэта» М. Ю. Лермонтова, которое читает толпе Студент.
Все французские фразы даны в русской транскрипции и частично изменены.
Дубельт по-русски произносит французский текст в картине 4-й.
Вычеркнута фраза Гончаровой в картине 1-й: «Дайте же я вас перекрещу...»
Фраза Долгорукого в картине 3-й «Дикость монгольская, подлость византийская,
только что штаны европейские...» взята в скобки. Вместо вычеркнутой фразы
Геккерена в картине 3-й: «Запомни все жертвы, которые я тебе принес...» — вставлен
диалог Геккерена и Дантеса, восходящий к булгаковскому тексту картины 5-й («Ну,
а теперь отчего у тебя печальное лицо? <...> Да, наконец, какое безумие?»)
Заканчивается диалог вписанными в булгаковский текст фразами Дантеса — «Я
сделаю так, как я хочу!» и Геккерена — «Жорж, ты погубишь себя. (Уходит.)».
Вместо начала картины 9-й («Мойка») вклеен новый текст, измененный по
сравнению со вставками в АП-XI, — окончательный текст картины «Мойка»,
звучавший в спектакле.
Фрагмент театральных изменений из суфлерского экземпляра (АП-ХП) к картине
«Мойка» публикуется в разделе «Другие редакции и варианты».
13. Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действиях. Машинопись. Театральный
экземпляр 1943 г. (АП-Х1П) — Музей МХАТа, БРЧ № 1035. 127 л. Экземпляр
помощника режиссера. Текст идентичен АП-ХП, с вклейкой 3-х листов сцены на
Мойке, с другими добавлениями и исправлениями текста. Экземпляр имеет второй
титул — «„Последние дни" (Пушкин)».
В тексте — разметка музыкальных фрагментов, шумов и другие пометы помощ-
ника режиссера, есть «Приложения» с разметкой картин, сделанные Р. К. Таманцо-
вой. Текстологический анализ дополнений показывает, что они были сделаны театром
при несомненном участии Е. С. Булгаковой, в них использованы фразы из черновика
и I варианта (1-й редакции) пьесы.
14. Последние дни (Пушкин). Пьеса в 4-х действиях. Машинопись. Театральный
экземпляр 1943 г. (АП-XIV) — Музей МХАТа, БРЧ № 1163. Экземпляр помощника
режиссера, тетрадного формата, в черном переплете. Пометы и изменения в тексте
аналогичны АП-Х1Щ Нумерация картин, как и в АП-ХШ, изменена. На последнем
листе сделана разметка картин по минутам, с прибавлением завершающей картины
«Памятник Пушкину» — 1 мин.
15. Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действиях. Машинопись 1948 г. из фонда
Главреперткома (АП-XV) — ЦГАЛИ, ф. 656, оп. 5, ед. хр. 1035. 64 л. На титульном
листе штамп с решением Главреперткома от 13 декабря 1948 г.: «Оставить в
репертуаре Московского художественного театра им. Горького». Здесь впервые в
официальном документе появляется иное название пьесы: «Наименование произве-
дения: „Последние дни (Пушкин)". Автор: М. Булгаков». Текст соответствует АП-IV.
К тексту приложен протокол № 659/48 Главреперткома от 2 декабря 1948 г.:
«Пьеса М. Булгакова „Последние дни" („Пушкин") была разрешена Главреперт-
комом 26 июня 1939 года (№ 345/39).
В настоящее время дана на пересмотр.
Ввиду сложности драматического материала, считаю нецелесообразным пьесу
разрешать широко.
Заключение политредактора: оставить в репертуаре Московского художествен-
ного театра им. Горького.
Политредактор Торчинская».
Решение оставить пьесу лишь в репертуаре МХАТа поддержали начальник отдела
театра и драматургии ГУРКа А. Сегеди и и. о. начальника ГУРКа Н. Болберг.
16. Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действиях. Машинопись 1948 г. (АП-XVI) —
ИРЛИ, ф. 369, № 219, л. 1—65. Текст идентичен АП-IV.
17. Последние дни (Александр Пушкин). Пьеса в 4-х действиях. Машинопись
1953 г. из фонда Главреперткома (АП-XVII). — ЦГАЛИ, ф. 656, оп. 5, ед. хр. 1034,
69 л. На титульном листе стоит штамп Управления театров, где вписано имя автора,
название пьесы и дата: «Подготовлено к.выпуску 24 ноября 1953 г.». Рядом — штамп
главного литературного редактора Управления театров, чернилами сделана надпись:
«Разрешена ГУРКом 659/48». Это текст пьесы, представленный в ГУРК театром,
подготовленный к выпуску издания: Булгаков М. Дни Турбиных. Последние дни
(А. С. Пушкин). М., 1955.
Текст АП-XVII отличается от бесцензурного авторского текста 2-й редакции. Как
и «Дни Турбиных», «Последние дни» в первом издании булгаковских пьес 1955 г.
имеют театральные поправки и купюры. В картине 1-й пропущена «Пауза» после
слов Никиты: «Как не надоесть за тридцать лет!» Дантес, являвшийся в булгаковском
тексте «в шлеме, шинели, с палашом», в этом экземпляре является без палаша.
Исчезла ремарка в конце сцены Пушкиной и Дантеса: «Подходит к двери кабинета,
прикладывает ухо», вместо нее вписано: «Потом — к двери кабинета».
В картине 2-й «У Салтыковых» после реплики Салтыкова «Филат, водки! Прошу
вас» пропущена ремарка: «Закусывают». Сокращена ремарка, касающаяся преобра-
женцев: «Преображенцы тихо отступают в столовую и, обменявшись многозначи-
тельным взором, исчезают из нее...» Сокращена ремарка к последней реплике
Салтыкова: «САЛТЫКОВ (в библиотеке). Агафон! Снимай обоих...» Изменения
внесены и непосредственно в текст. Исключены две реплики: «САЛТЫКОВ. Агафон!
В итальянском шкафу у нас есть место? АГАФОН. Есть, Сергей Васильевич».
Богомазов произносит вместо «Прелестная пиэса!» — «Прелестная поэма!»
Исключена реплика Долгорукого о русском высшем свете в картине 3-й: «Дикость
монгольская, подлость византийская, только что штаны европейские...»
В картине 4-й опущено обращение Николая I к Дубельту: «Здравствуй». Дубельт
и в этом тексте не говорит по-французски.
В картине 7-й исключена реплика Биткова: «Я полагаю, камердинер все должен
знать». Ремарка в начале картины «Входит Битков» перенесена, и Битков слышит
на сцене стихи, которые читает Никита Козлов. В булгаковском тексте появление
Биткова, продолжающего пушкинскую строку, было внезапным.
В картине 9-й вставлена ремарка в реплику Студента, который читает стихо-
творение М. Ю. Лермонтова «Смерть поэта»: «СТУДЕНТ (взмахнув шляпой)».
Во время отпевания Пушкина Жуковский в булгаковском тексте вынимает
«записную книжку», в театральном — «книжечку». Изменена ремарка: вместо «В
подворотне возникает Ракеев» — «В подворотне появляется Ракеев». В тексте убраны
многие старинные обороты, которые собирал Булгаков в подготовительной тетради
к пьесе: «каковое тебе препоручено» изменено на «какое тебе препоручено»; «мною»,
«собою» — на «мной», «собой»; «надобно» — на «надо»; «в самое его квартиру» —
на «в самую его квартиру» и т. д.
Однако пропуски реплик и замены слов, пожалуй, менее исказили текст пьесы,
чем нарушенная система пунктуации. Тщательно отделанный4 автором текст пре-
терпел серьезные изменения при перепечатке: отсутствие знаков вопроса или
восклицания, точки, поставленные вместо запятых, пропуски знаков. Тонкие, инто-
национно богатые реплики булгаковских героев стали грубовато-определенными.
Горькая фраза Александры, обращенная к сестре: «Вижу... ты не любишь его» —
становится однозначной: «Вижу. Ты не любишь его». Наталья Николаевна, увидев
Дантеса, в булгаковском тексте произносит: «У меня темно в глазах... что будет со
мною?» — в театральном экземпляре фраза превращается в энергичный возглас:
«У меня темно в глазах, что будет со мной!» Дубельт, обдумывая слова Бенкендорфа
о том, что жандармы могут поехать «не туда», в булгаковском экземпляре говорит:
«Не туда... Тебе хорошо говорить... Буря мглою небо кроет... Не туда...» В театраль-
ном: «Не туда... Тебе хорошо говорить... Не туда?..» Эффектная концовка картины
в театральном экземпляре затемняет подоплеку разговора Дубельта с Бенкендорфом
(косвенное указание шефа жандармов «не мешать» дуэли).
Именно этот, опробованный на театральных подмостках текст был опубликован
в последующих изданиях. Корректорские исправления, с непременной вставкой тире
в безглагольных предложениях, довершили искажение текста. Фраза чудака Салты-
кова: «Нет, Антип кучер у императора» превратилась в веское: «Нет. Антип — кучер
у императора». Реплика огорченного Геккерена: «Ты хандришь. А, это дурно!» стала
нравоучительной: «Ты хандришь. А это дурно». Орфографическое упорядочение
превратило «Что плотите?» в «Что платите?», «шалей, жемчугу и серебра» — в
«шалей, жемчуга и серебра» и т. д.
618 М. БУЛГАКОВ
18. Последние дни (Александр Пушкин). Пьеса в 4-х действиях. Машинописный
экземпляр 1954 г. (АП-XVIII) — ИРЛИ, ф. 369, № 219, л. 70—149. Текст идентичен
АП-XVII.
Пьеса Булгакова о Пушкине стала известна под названием «Последние дни»,
под этим названием она была впервые опубликована. Между тем ни в одном из
прижизненных экземпляров Булгакова этого названия нет. Единственное название
пьесы, поставленное впервые на титуле булгаковской черновой рукописи: «Александр
Пушкин». Это же название стоит на титуле I варианта пьесы, законченного 29 мая
1935 г., и на титуле окончательного текста — 2-й авторской редакции, датированной
9 сентября 1935 г. 10 сентября этот текст был представлен в театр им. Евг. Вахтангова
и 20 сентября разрешен Главреперткомом. Работа над пьесой в театре была прервана
после появления в «Правде» 9 марта 1936 г. статьи «Внешний блеск и фальшивое
содержание» (о спектакле МХАТа «Мольер») и выступления на Всесоюзном репер-
туарном совещании председателя Комитета по дедам искусств П. Н. Керженцева.
Новое разрешение пьесы — с тем же названием — последовало после заклю-
чения в мае 1939 г. договора со МХАТом. В реперткомовском экземпляре пьеса
называется «Александр Пушкин», и под этим же названием она была прочитана на
заседании художественного совета при дирекции МХАТа 24 октября 1939 г.
Именно о пьесе «Александр Пушкин» идет речь во всех договорах, заключенных
с театрами в 1935—1939 гт. и в переписке Вересаева с Булгаковым и Е. С. Булгаковой.
В сохранившейся корректуре 1941 г. неосуществленного посмертного издания пьес
также стоит название «Александр Пушкин».
Впервые название «Последние дни» появляется в экземплярах МХАТа, по
которым уже после смерти Булгакова шли репетиции спектакля в 1942—1943 гт. Это
название, таким образом, не является авторским и должно быть заменено на
первоначальное — « Александр Пушкин».
Первые мхатовские экземпляры имеют титул: «М. Булгаков и В. Вересаев.
Александр Пушкин. Пьеса в 4-х действиях». На одном из них появляется новое
название — «Последние дни» (см. АП-VII). Следующие экземпляры имеют машино-
писный титул «Александр Пушкин» и дополнительное рукописное название или
наклейку на обложке переплета «Последние дни». Затем появляется утвержденное
театральное название «Последние дни (Пушкин)», которое вошло в афишу спектакля.
Премьера его состоялась 10 апреля 1943 г.
В 1948 г., при повторном разрешении пьесы к исполнению, в Главрепертком был
представлен оригинальный булгаковский текст с названием «Александр Пушкин».
Однако в разрешающем штампе Главреперткоме от 13 декабря 1948 г. вписано уже
ставшее привычным название спектакля МХАТ — «Последние дни (Пушкин)».
В 1953 г., когда зашла речь о публикации пьес Булгакова, текст пьесы вновь
попал в Главрепертком. На этот раз название «Последние дни» стояло на титуле
пьесы. В текст пьесы вошли некоторые театральные исправления, сделанньге в
суфлерском экземпляре, допущены пропуски реплик и ремарок, сделана замена
некоторых французских выражений переводом или русской транскрипцией, нарушена
авторская пунктуация.
В качестве канонического текста в основном корпусе настоящего издания
публикуется 2-я редакция пьесы «Александр Пушкин» (АП-IV) с восстановлением
пропущенных или измененных театром реплик и пунктуации.
В разделе «Другие редакции и варианты» печатаются: фрагменты подготови-
тельных материалов и черновая рукопись Булгакова (АП-I) с восстановлением сцен
и купюр, сделанных драматургом по требованию своего соавтора Вересаева; I ва-
риант пьесы с восстановлением купюр (1-я редакция) (АП-П); изменения к I варианту,
демонстрирующие работу драматурга с текстами Вересаева (АП-Ш).
2
Работу над пьесой Булгаков начал в конце лета 1934 г. Об этом свидетельствует
запись в дневнике Е. С. Булгаковой за 25 августа и воспоминания С. А. Ермолин-
ского:
«Однажды, понизив голос до шепота, он сообщил:
W-
ПРИМЕЧАНИЯ
— Пишу пьесу о Пушкине. Об этом никому. Пьесу о Пушкине, но в ней не
будет Пушкина. Понимаешь? Величайшая тайна!
Он начал встречаться с В. В. Вересаевым и договорился с ним о совместной
работе» (Воспоминания, с. 469).
С предложением о совместной работе Булгаков посетил Вересаева 18 октября
1934 г. Тогда и была достигнута договоренность о том, что Вересаев берет на себя
подготовку материалов для пьесы, а Булгаков — драматургическую часть. Офици-
альный договор с Театром им. Евг. Вахтангова был заключен 17 декабря 1934 г.
Основные этапы работы Булгакова над текстом пьесы запечатлели тетради с
подготовительными материалами и черновой рукописью, законченной 27 марта
1935 г. (АП-1), 1-я редакция (I вариант), датированная 29 мая (АП-П), и окончательный
текст, помеченный 9 сентября 1935 г. (АП-IV).
Первоначальный список действующих лиц включал всего семь персонажей:
Действующие лица:
1. Наталья Николаевна Пушкина.
2. Александра Николаевна Гончарова, ее сестра.
3. Д’Антес.
4. Никита Козлов.
5. Данзас Константин Карлович.
6. Жуковский Василий Андреевич.
7. Дубельт Леонтий Васильевич.
Первая законченная редакция пьесы —- АП-П — включает сорок три персонажа.
Подготовительные материалы к «Александру Пушкину» распределены в первой
черновой тетради по следующим разделам: «Наталия», «Александрина», «Дантес»,
«Никита Козлов», «Ракеев», «Жуковский», «Данзас», «Даль», «Тургенев», «Дубельт»,
«Бенкендорф», «Битков», «Богомазов», «Строганов», «Воронцова-Дашкова», «Д’Ар-
шиак», «Долгоруков», «Геккерен», «Николай Первый», «Воронцов-Дашков», «Отзывы
о Пушкине», «Обстановка», «Из панихиды», «Фигуры отрицательные (для Долгору-
кова)», «Язык», «Действующие лица», «Разметка действий», «Библиография». Есть
разделы лишь обозначенные, записей в которых нет: «Австрийский посол Фикель-
мон» и «Смирдин». В разделе «Дубельт», где Булгаков подробно излагает историю
III отделения, упоминаются имена начальника I округа Корпуса жандармов Д. П.
Полозова и цензора Петербургского почтамта П. И. Штера. В разделе «Фигуры
отрицательные» вписано единственное имя — « Уваров». С. С. Уваров — министр
народного просвещения, председатель Главного управления цензуры, один из врагов
Пушкина, которому приписывали распространение пасквиля. 4
Появление среди исторических лиц Биткова и Богомазова свидетельствует о
том, что Булгаков обозначил разделы подготовительной тетради именами действу-
ющих лиц, круг которых был для него уже ясен. Все указанные лица, за исключением
Фикельмона, вошли в тот или иной текст «Александра Пушкина». Д’Аршиак является
в черновой рукописи в начале картины «Дуэль», в ремарке, впоследствии вычерк-
нутой Булгаковым: «Воронцова удивленно вглядывается. Воронцов также. [На мосту
появляется Дантес в шинели и в фуражке. За ним — Д’Аршиак в шубе.]» В АП-П
есть отсутствующая в окончательном тексте фраза Жуковского: «Смирдин знает
дело...» В окончательном тексте вместо действующего в АП-I и АП-П доктора Арендта
появляется доктор Даль.
Вымышленные персонажи пьесы — Битков и Богомазов — имеют отчетливо
проступающих прототипов. В основе образа шпиона-часовщика и сцены с найденной
им в кабинете Пушкина запиской неизвестного лица (в АП-1 — Жулковского, в
АП-П и АП-IV — Вильяма Джука) лежит подлинный донос секретного агента
III отделения фон Фоку в феврале 1828 г.: «Пушкин! известный уже сочинитель!
который, невзирая на благосклонность государя! Много уже выпустил своих сочи-
нений! как стихами, так и прозой!! колких для правительствующих даже, и к
Государю! Имеет знакомство с Жулковским! у которого бывает почти ежедневно!!!
К примеру вышесказанного есть одно сочинение под названием Таня! которая будто
уже и напечатана в Северной пчеле!! Средство же имеет к выпуску чрез благосклон-
ность Жулковского!!» (Пушкин в жизни, т. I, с. 249). В черновой рукописи имя
часовщика в первой ремарке «Битков (Дербенеев)», затем «Меняев», в последней
Ш М. БУЛГАКОВ
сцене шпион называет себя «Ларион Битков». В АП-П и АП-IV устанавливается
имя Степан Ильич Битков.
Реплика Дубельта: «Что ты там нахрюкал про Жулковского? Кто такой Жулков-
ский?» — обнаруживает еще одного прототипа шпионов в пьесе Булгакова. В
«Дневнике» цензора А. В. Никитенко приводится рассказ о том, как Дубельт ругал
однажды Ф. Булгарина за неодобрительный отзыв о петербургской погоде: «О чем
ты там нахрюкал? Климат царской резиденции бранить? Смотри!» {Никитенко А. В.
Записки и дневник. Пб., 1905, т. 2, с. 510). Черты Булгарина отразились в облике
светского шпиона Дубельта Богомазова. Однако основным прототипом этого героя
был «шпион-переносчик» министра С. С. Уварова Варфоломей Филиппович Боголю-
бов. Пушкин был знаком с Боголюбовым. Сплетни Боголюбова послужили причиной
конфликта Пушкина с князем Н. Г. Репниным. Есть сведения, что Боголюбов
доставал для Пушкина деньги. Поэтому сцена в АП-П, где на приеме у Дубельта
Боголюбов описывает, как украл черновик письма к Геккерену, поджидая Пушкина
в кабинете, имеет фактическую основу. Более того, эта сцена повторяет описанный
в воспоминаниях Греча случай, когда Боголюбов, ожидая хозяина дома в кабинете,
украл у него из бумажника деньги (Греч Н. И. Записки о моей жизни. Л., 1930, с. 809).
Имя этого человека запечатлелось в тексте булгаковской пьесы: в черновой рукописи
шпион носит имя «Боголюбов», затем — «Петр Петрович Богомолов» и «Боголепов».
В АП-П рукой Булгакова имя «Петр Петрович» исправлено на «Варфоломей Пав-
лович», в окончательном тексте установилось имя «Иван Варфоломеевич Богомазрв».
В черновой рукописи АП-I был еще один вымышленный персонаж — ростов-
щица Ольга Аполлоновна Клюшкина, урожденная дворянка Сновидова. Прототипом
этой героини послужила жена ростовщика А. П. Шишкина (см. Черейский Л. А.
Пушкин и его современники. Л., 1988, с. 499), в 1838 г. подавшая в Опеку прошение
о возмещении долга в 12 500 руб. ассигнациями. По требованию Вересаева ростов-
щица была заменена на самого ростовщика, который действительно посетил Пуш-
киных 24 января 1837 г. Исправив в рукописи имя «Клюшкина» на «Шишкин» и
вычеркнув фразу «Я вдова», Булгаков практически оставил текст без изменений. Все
остальные персонажи пьесы, за исключением жандармов и слуг, являются истори-
ческими лицами (см. Ерыкалова И. Е. Из истории рукописи пьесы М. А. Булгакова
«Александр Пушкин». — В кн.: Творчество Михаила Булгакова. Кн. 2. Л., 1994).
Начало записи последовательного текста пьесы в черновых тетрадях относится
к концу декабря 1934 — январю 1935 г. Перед этим Булгаков рассказывал содержание
сцен своему соавтору. «Прекрасный вечер: у Вересаева — работа над Пушкиным, —
записала 18 декабря 1934 г. в дневнике Е. С. Булгакова. — Мишин план. Самое
яркое: в начале — Наталья, облитая светом с улицы ночью, и там же в квартире
ночью тайный приход Дантеса, в середине пьесы — обед у Салтыкова (чудак,
любящий книгу), в конце — приход Данзаса с известием о ранении Пушкина»
(Жизнеописание, с. 415). Запись 28 декабря: «...Пьеса уже видна. Виден Николай, видна
Александрина и самое сильное, что осталось в памяти сегодня, сцена у Геккерена —
приход слепого Строганова, который решает вопрос — драться или не драться с
Пушкиным Дантесу. Символ — слепая смерть со своим кодексом дуэли убивает»
(там же).
Композиция пьесы сложилась у Булгакова сразу и при всех изменениях, вносимых
в текст, не нарушалась. Все три редакции текста «Александра Пушкина» соответ-
ствуют «Разметке действий», записанной Булгаковым в первой черновой тетради:
Акт первый. Картина первая. 1. У Пушкина. — Картина вторая. 2. У Салтыкова. —
Акт второй. Картина первая. 3. Бал у Воронцовых. — Картина вторая. 4. Ш-е
Отделение. — Акт третий. Картина первая. 5. У Геккеренов. — Картина вторая. 6.
Дуэль. — Картина третья. 7. Квартира Пушкиных. — Акт четвертый. Картина
первая. 8. Вынос. — Картина вторая. 9. Мойка. — Картина третья. 10. Станция.
12 февраля 1935 г. Булгаков читал Вересаеву текст с 4-й по 8-ю картину. В целом
черновая рукопись была закончена 27 марта. Она не включала еще картины 3-й,
дописанной позже, после даты и слова «Конец». 5 апреля Булгаков читал черновую
рукопись Вересаеву, а 18 мая на квартире драматурга состоялось чтение пьесы
актерам Театра им. Евг. Вахтангова. Можно с уверенностью сказать, что к 18 мая
рукопись была закончена.
ПЕИМЕЧАНИЯ
Черновая рукопись, как и окончательный текст, включает десять картин, однако
в картине «У Салтыковых» отсутствует сцена чтения стихотворения Пушкина,
монолог Кукольника и появление графини Воронцовой. В картине «Бал у Воронцо-
вых» лишь намечены «Сцены Натальи и Николая» и «Сцена Жуковского и Николая»
(наброски обеих сцен есть в разделе «Николай Первый» подготовительных матери-
алов). В картине «Вынос» действует доктор Арендт, переделанный в окончательном
тексте в доктора Даля. В картине «Мойка» нет ни студента, читающего стихи
Лермонтова, ни офицера, произносящего обвинительную речь против самодержа-
вия, — вместо них действует Человек в шапке, который и читает толпе «Смерть
поэта». Среди персонажей картины «Станция» отсутствует Тургенев. Между тем в
черновике написаны сцены, не вошедшие в окончательный текст: сцена Воронцо-
вой-Дашковой и Воронцова-Дашкова в начале картины «Дуэль» и сцена Бенедиктова
и Кукольника, пришедших почтить память поэта, в начале картины «Мойка». Обе
сцены с сокращениями вошли в I вариант, но исключены из окончательного текста.
Черновая рукопись отличается от последующих текстов и трактовкой центральных
персонажей. Гораздо ярче обрисованы здесь характеры Александры Гончаровой и
Дантеса. Иными предстают Наталия Пушкина и Жуковский.
Исключительная ценность черновых тетрадей заключается в том, что в них
зафиксирован первоначальный булгаковский текст пьесы о Пушкине. В письме от
18 мая Вересаев писал Булгакову: «Я до сих пор минимально вмешивался в Вашу
работу...» (Письма, с. 334). В машинописи I варианта все исправления, сделанные
по совету Вересаева, уже включены. В черновике эти исправления легко вычленяются,
некоторые из них внесены чернилами, другие лишь намечены на полях. Сопостав-
ление исправлений, сделанных в тексте черновой рукописи с письмом Булгакова
Вересаеву от 20 мая 1935 г., позволяет восстановить первоначальный авторский
текст — АП-1. Булгаков писал: «Я ввожу в первой сцене ростовщицу. Вы утверждаете,
что ростовщица нехороша и нужен ростовщик. Я немедленно меняю. Что лучше с
моей точки зрения? Лучше ростовщица. Но я уступаю.
Вы говорите, что Бенкендорф не должен возвращаться со словами „не туда-. Я
выбрасываю это возвращение.
Вы говорите, что Геккерен на мостике уступает свою карету и сани. Соглаша-
юсь — выправляю.
Вы критикуете черновую сцену Александрины и Жуковского. Я ее зачеркиваю,
не читаю и вместо нее начинаю составлять новую...
Вы говорите: „Нет, чтец должен убежать-. Я, конечно, не согласен с этим, ни
жизненно, ни театрально он убежать не мог. Тем не менее я меняю написанное.
Чтец убегает...» (Булгаков, т. 5, с. 537—538).
Предложенные Вересаевым исправления и купюры намечены Булгаковым на
полях рукописи.
В настоящем издании рукопись печатается без указанных изменений, по перво-
начальному тексту М. А. Булгакова. Восстановлена сцена с ростовщицей Клюшки-
ной, второе возвращение Бенкендорфа в кабинет Дубельта, реакция Геккерена на
просьбу Данзаса, сцена Александрины и Жуковского и сцена на Мойке.
К зиме — весне 1935 г. относится появление в рукописи карандашных помет,
отразивших работу соавторов над текстом. Во время обсуждения Булгаков записывал
на полях предложения Вересаева и отчеркивал сцены, вызвавшие его возражения.
Разногласия соавторов начались уже во время работы над черновиком и касались
именно тех сцен, которые отметил Булгаков.
В картине 3-й сделана запись: «Вопрос о перенесении сцены с камер-юнкером».
Суть спора состояла в том, что Вересаев считал недостаточно содержательной сцену
Николая I с мальчишкой камер-юнкером, предваряющую разговор Николая I и
Жуковского о камер-юнкерском мундире поэта. Впоследствии Вересаев предложил
свой вариант сцены, в котором два старых камергера обсуждали, как с помощью
жен и дочерей делаются карьеры при дворе, и в качестве примера приводили
«сочинителя Пушкина». Булгаков отверг этот вариант Вересаева как несценичный.
Рядом с диалогом Наталии и Дантеса сделаны записи: «Возмущение Пушкина и
оценка Богомазова» и «Любовная сцена». Читая рукопись Булгакова, Вересаев не
считал до конца решенным вопрос о присутствии Пушкина в пьесе, не удовлетворил
его и краткий — в четыре реплики — разговор Наталии с Дантесом. Впоследствии
Ш М+БУЛГАКОВ
Вересаев написал свой вариант — обширную любовную сцену, которая также была
отвергнута Булгаковым (текст вариантов Вересаева см.: Ерыкалова И. Е. Из истории
рукописи пьесы М. А. Булгакова «Александр Пушкин». — В кн.: Творчество Михаила
Булгакова. Кн. 2, с. 59—61). 16 августа драматург писал соавтору: «Любовные
отношения Натальи и Дантеса приняли странную форму грубейшего флирта, кото-
рый ни в какой связи с пьесой не стоит» (Булгаков, т. 5, с. 546).
В картине «Ш-е Отделение» отчеркнуты на полях евангельский текст Дубельта,
который вызвал спор соавторов (там же, с. 538), и весь финал картины от слов
Бенкендорфа «Дантес каков стрелок?». В АП-1 Бенкендорф дважды возвращался в
кабинет Дубельта с напоминанием о том, что жандармы, посланные к месту дуэли,
могут поехать не туда или опоздать. В АП-П и АП-IV Бенкендорф напоминает об
этом Дубельту лишь один раз. Этот вычерк настолько мало изменил суть финала
картины 4-й, что, публикуя переписку соавторов, Е. С. Булгакова сообщила, что в
этой сцене Булгаков не уступил своему соавтору, который требовал, по-видимому,
гораздо более значительных изменений (см.: Переписка М. А Булгакова и В. В.
Вересаева о пьесе «Последние дни». Публ. Е. С. Булгаковой. — Вопросы литературы,
1965, № 2, с. 154).
В картине «У Геккеренов» отчеркнуты на полях реплики Строганова «Какой
именно из Пушкиных пишет письмо? Александр?» и «Сейчас я, к сожалению, не
могу судить о том, хороша ли она». Никаких последствий в дальнейшей работе с
текстом эти пометы не имели. Отчеркнут и финал картины с выстрелом Дантеса
в присутствии Строганова, который стал одним из главных пунктов спора соавторов.
«Вы называете выстрел Дантеса „безвкусным"... Я считаю, что выстрел, навеянный
пушкинским выстрелом Сильвио, есть самая тонкая концовка картины и что всякая
другая концовка будет хуже... И вряд ли кто-нибудь признает, что выстрел Дантеса
хоть в чем-нибудь нарушает историю» (Булгаков, т. 5, с. 538 —539). В АП-П Булгаков
несколько изменил сцену: Дантес стреляет в картину, когда Строганов выходит из
комнаты. На полях сделана приписка по-французски: «О, 1а, 1а!» Именно так
восклицает решившийся на дуэль Дантес в варианте сцены Вересаева, который
также был отвергнут Булгаковым. Сцена с выстрелом Дантеса перешла в оконча-
тельный текст.
В картине «Дуэль» отчеркнута на полях первая обширная ремарка, впоследствии
сокращенная Булгаковым, намечен вычерк сцены со сторожем. В АП-П Булгаков
исключил появление сторожа, в АП-IV исключена вся сцена с Воронцовыми-Даш-
ковыми на Черной речке. Отчеркнут и разговор Геккерена и Дантеса с Данзасом,
а на полях написано слово «Карета». В черновой рукописи Геккерен отказывается
предоставить свою карету раненому Пушкину. По настоянию Вересаева Булгаков
изменил текст — в АП-П и АП-IV Геккерен соглашается сразу — ему передана
реплика Дантеса: «О, да, да!»
В картине «Мойка» рядом с ремаркой «Жандармы протискиваются к фонарю,
берут человека, вырывают у него бумажку» Булгаков записал на полях: «Не сумели
поймать...» Многоточие отражает колебания Булгакова. Однако и здесь Булгаков
согласился с Вересаевым и изменил сцену — в АП-П и АП-IV чтец убегает от
жандармов: «Скрывается в толпе».
В финале картины «Станция» написано и подчеркнуто: «Тургенев». Впоследствии
в АП-П и АП-IV Булгаков ввел в последнюю сцену А И. Тургенева, который
сопровождал вместе с жандармом Ракеевым тело поэта в Святые Горы. По-види-
мому, это единственное бесспорное изменение, внесенное Вересаевым в текст
черновика.
Из письма Булгакова от 20 мая 1935 г. ясно, что некоторые поправки он сделал
против воли, особенное несогласие вызвала замена ростовщицы ростовщиком и
бегство чтеца.
Переписка соавторов возникла после того, как 18 мая 1935 г. Булгаков читал у
себя дома текст черновой рукописи актерам Театра им. Евг. Вахтангова Л. П. Рус-
ланову, И. М. Раппопорту, Б. В. Захаве и А О. Горюнову. Присутствовавший на
чтении Вересаев был возмущен тем, что Булгаков сделал не все предложенные им
исправления — не был исключен евангельский текст, произносимый лютеранином
Дубельтом, фраза Салтыкова «Это было мое инкогнито», не был изменен образ
Жуковского, выглядевшего в сцене с Дубельтом послушным царедворцем. Особенные
ПРИМЕЧАНИЯ
возражения вызывала у Вересаева роль Дантеса. В тот же день Вересаев написал
Булгакову письмо, в котором высказал свой взгляд на пьесу (Письма, с. 333—335).
По-видимому, то, что произошло 18 мая, отразило уже давно назревший конф*
ликт. Пометы в черновике и изменения, сделанные Булгаковым, свидетельствуют о
том, что он обычно шел навстречу Вересаеву-историку, но оставался тверд там, где
речь шла о трактовке образов или драматургическом строении пьесы. В письме от
20 мая Булгаков указал еще' на одно и, пожалуй, самое важное изменение текста,
сделанное под давлением Вересаева: 18 мая Булгаков не читал сцену Александ-
рины и Жуковского в картине «Вынос». Исключение этой сцены с признанием
Александрины в любви Пушкину повлекло за собой и исключение сцены сестер
после приезда Данзаса, в которой Александрина прямо обвиняет Наталию в гибели
Пушкина, и сцену утешения сестрой плачущей Наталии в картине 1-й. Роль
Александры Гончаровой отошла на второй план. Из активного действующего лица
пьесы она превратилась в почти молчаливого свидетеля чужой трагедии. Отношения
сестер Гончаровых, составлявшие одну из самых ярких линий первоначального
булгаковского текста, во многом утратили заложенный в них смысл.
Булгаков закончил свое письмо к Вересаеву 20 мая 1935 г. сообщением о том,
что садится писать сцену бала. К 29 мая была закончена первая машинописная
редакция пьесы, «I вариант» — как указал Булгаков на титульном листе — самый
обширный и полный текст «Александра Пушкина» (АП-П). Сравнение АП-I и АП-П
свидетельствует о сдвиге, произошедшем в трактовке характеров под влиянием
Вересаева.
В картине 1-й вместо вдовы Клюшкиной, в манерах и речи которой ощутимы
черты Коробочки из инсценировки «Мертвых душ», появляется ростовщик Шишкин.
Совершенно меняется и разговор сестер Гончаровых, и сам образ Наталии Нико-
лаевны Пушкиной. В набросках первой тетради к этой сцене Булгаков написал:
«НАТАЛИЯ. Хорошо, Азя... J’spere bien (pendant son se jour chez moi) ne lui donne lieu
a aucun ddsagrement jusqu’an demiere jour de ma vie...» — «Я твердо надеюсь (пока мы
будем вместе) не дать ему повода для какого-либо неудовольствия до последнего
дня моей жизни...» В рукописи картины 1-й сцена с плачущей Наталией и утешающей
ее старшей сестрой заканчивается примирением. Булгаков не был знаком с обна-
руженными десятилетия спустя письмами Дантеса, перепиской Карамзиных, днев-
ником Д. Фикельмон, письмами Н. Н. Пушкиной родным. Но художественная и
психологическая интуиция позволили Булгакову создать в черновой рукописи образ
жены поэта — скорее простодушной и неискушенной, чем легкомысленной, беспо-
мощной перед обстоятельствами, которые влекут ее к роковой черте, — образ,
близкий тому, который сложился в современном пушкиноведении на основе откры-
тых документов. «В истории трагической гибели Пушкина, — писал Д. Благой, —
она была не виновницей, а жертвой тех дьявольских комбинаций, тех адских козней
и адских пут, которыми был опутам сам поэт» (Благой Д. Душа в заветной лире.
М., 1977, с. 429). Выписки из писем и воспоминаний современников (самой Н. Н.
Пушкиной, А. С. Пушкина, А. Н. Гончаровой, О. С. Павлищевой, Д. Ф. Фикельмон,
А. О. Смирновой) и написанные Булгаковым в тетради реплики в разделе «Наталия»
создают единый образ: «Я стану вашей жертвой... но счастья я лишена... Я
изнемогаю... именем Бога прошу вас... я отреклась от себя... Господи, до чего ты
мне надоел со своими стихами, Пушкин! ...счастья мне не было... страдальческое
выражение лба у Наталии... on la symomme „Psyshde“... («Ее называют Психеей...». —
И. Е.) Близорука...» Сильный и страстный характер Александрины оттенял в
рукописи образ ее сестры. Изменение роли Александрины повлекло за собой
изменения расстановки сил в пьесе. По сути, все герои пьесы оказываются разоб-
щенными. В АП-П в тексте Пушкиной появляются ноты, характеризующие ее как
светскую и несколько ограниченную женщину, живущую своей замкнутой жизнью.
Вместо эмоциональной сцены старшей и младшей сестер, явно связанных глубокой
близостью, доверием, тайной ревностью, возникает диалог женщин глубоко чуждых
и не понимающих друг друга. Исчезает реплика Наталии: «Я так несчастна, Азя!
Помоги мне!..» — и ее заменяет совершенно другой текст: «Покинуть Петербург?
Благодарю покорно! Я не хочу сойти с ума в деревне... Конечно, чтобы жить в
Петербурге, нужны достаточные средства. Муж должен заботиться об этом». От
сердечности и заботливости старшей сестры не осталось и следа, фразы Гончаровой
Ви
гневны и резки. Заканчивается разговор холодно и непримиримо. Косвенно изме-
нение отношений двух главных героинь пьесы отразилось и в изменении имен,
сделанном Булгаковым: вместо «Наталии» и «Александры» черновой рукописи в
АП-П появляются «Пушкина» и «Гончарова».
Явно иначе был задуман Булгаковым разговор сестер в сцене перед приездом
Данзаса с раненым Пушкиным. В черновике он обозначен эмоциональной фразой
Александрины: «Ах, какая я несчастная!» В АП-П речь не идет о чувствах Гончаровой.
Мотив ревности сестер уходит в подтекст диалога и прорывается лишь в реплике
Наталии, обезумевшей после смерти Пушкина: «А Александрина злодейка!» В
окончательном тексте реплика становится более сдержанной: «А Александрине я не
верю!» В трактовке образа Гончаровой Булгаков прислушался к голосу Вересаева-
историка, на протяжении всей работы над пьесой добивавшегося включения в нее
только исторически достоверных и неопровержимых фактов. Мотив влюбленности
Александрины в поэта исчез.
В отношении другого героя — Дантеса Булгаков не пошел ни на какие уступки.
Весь текст рукописи перешел в АП-П, хотя в письме от 18 мая, предшествующем
появлению I варианта, Вересаев писал: «Образ Дантеса нахожу в корне неверным
и, как пушкинист, никак не могу принять на себя ответственность за него» (Письма,
с. 334).
Работая над образом, Булгаков написал специальный «Этюд о Дантесе» (там же,
с. 340—343), в котором собрал противоречивые высказывания современников о нем.
Знакомство с трудами пушкинистов также не прояснило для Булгакова характер и
облик одного из главных героев пьесы. Образ Дантеса, несомненно, оригинальное
создание Булгакова. В разделе «Язык» подготовительных тетрадей он сделал несколько
выписок для Дантеса на французском языке. Соединенные вместе, они дают яркую
характеристику убийцы Пушкина: «Chaque instant de la vie est un pas vers la mort» —
«Каждое мгновение моей жизни это шаг к смерти». Фраза выписана из трагедии
Корнеля «Тит и Береника» (акт V, сц. 1). Она стала расхожим банальным выражением.
Вторая выписка: «Diversie c’est ma devise!» — строка из басни Лафонтена «Паштет из
угрей» («Изысканное блюдо»), которая завершает первую строфу: «Одна и та же
красота надоедает, пресыщает. Мне нужно и то и другое. Разнообразие — вот мой
девиз!» Третья выписка — из «Тартюфа» Ж.-Б. Мольера: «Le ciel ddfend de vrai, certains
contentements // Mais on trouve avec lui accomodements». Наиболее известен на русском
языке перевод М. Лозинского: «Есть запрещенные утехи — это да, // Но с небом
человек устроится всегда. (Акт IV, явл. 5). И наконец, последняя фраза: «C’est un homme
avec qui il n*y a point de retour...» — «Это человек, с которым нет пути назад...»
В текст пьесы вошла первая фраза-пословица. Она вписана рукой Булгакова в
перепечатанный экземпляр I варианта чернилами, перед фразой: «Слуга сказал мне,
что он спит и я вошел». Своеобразие созданного Булгаковым характера особенно
ярко проступает при сравнении с тем, который намечал Вересаев. Сохранились
воспоминания Л. Е. Белозерской об одном из посещений Булгаковыми Вересаева в
середине 1920-х гг.: «Помню, как Викентий Викентьевич сказал: „Стоит только
взглянуть на портрет Дантеса, как сразу станет ясно, что это внешность настоящего
дегенерата!* Я было открыла рот, чтобы, справедливости ради, сказать вслух, что
Дантес очень красив, как под суровым взглядом М. А. прикусила язык» (Белозерская,
с. 105). По поводу разговора Дантеса с Наталией в картине 1 Вересаев писал: «Если
уж необходима угроза Дантеса подойти к двери кабинета Пушкина, то я бы уж
считал более приемлемым, чтобы это сопровождалось словами: „Я убью его, чтобы
освободить вас!*» (Письма, с. 335). По-видимому, этот пассаж из письма Вересаева
18 мая ошеломил автора: слишком разными оказались вересаевский герой-любовник
с его патетическими и прямолинейными фразами и осторожный булгаковский
Дантес, имеющий второй ключ от дома Пушкина и хладнокровно и умело играющий
чувствами его жены. В ответном письме Булгаков уклонился от обсуждения этой
сцены и написал о Дантесе кратко: «Он нигде не хнычет. У меня эта фигура гораздо
более зловещая, чем та, которую намечаете Вы» (Булгаков, т. 5, с. 539). В АП-П в
картине 1-й при появлении Дантеса дается ремарка: «Говорит по-русски с сильным
акцентом». Отсутствует в АП-П эпизод со вторым ключом. Однако исключение его
связано, по-видимому, с работой самого Булгакова над текстом: в картине 1-й он
убирает бытовые детали — сцену, в которой Александрина платила часовщику,
ПРИМЕЧАНИЯ
эпизоды с Никитой, сокращает всю сцену Никиты и Александрины во время приезда
Пушкина.
В конце картины 1-й в АП-П появился эпизод, которого нет в рукописи: после
ухода Дантеса и Пушкиной дверь из кабинета медленно раскрывается. В АП-П этот
эпизод отчеркнут красным карандашом, так как, по-видимому, вызвал возражения
Вересаева, и в окончательный* текст не вошел. Никаких изменений ни в сцене бала,
ни в картине «У Геккеренов», которых требовал Вересаев, Булгаков в АП-П не
сделал. Однако он работал над текстом в соответствии с общей стилистикой пьесы.
Так, фраза Дантеса «Ужасная, белая, тяжелая, жестокая страна!» заменена на текст:
«Снег, снег, снег... Что за тоска. Так и кажется, что на улице появятся волки».
Возгласы Дантеса: «Как можешь ты говорить мне это?! Этот бездарный плебей!.,
черномазая обезьяна!..» — изменены на: «О, не спеши. (Отходит к окну.) Все занесло,
все погребено... Речь идет не о тебе». Совершенно очевидно, что работа над текстом
Дантеса, который становится более сдержанным, шла в соответствии с собственным
замыслом Булгакова и явно вразрез с требованиями Вересаева. В тексте убийцы
Пушкина явственно зазвучали отголоски пушкинских «Бесов».
Уникальность I варианта пьесы в том, что в нем появляется сюжет, отсутству-
ющий и в рукописи, и в окончательной редакции. Он сосредоточен в двух картинах
II действия: «Бал у Воронцовых» и «Ш-е Отделение». В картине бала в разговоре
с Богомазовым князь Долгорукий признается, что автором пасквиля был он. На
вопрос Богомазова он отвечает: «Я. Будет он помнить свои эпиграммы» (I вариант,
с. 29). В картине «Ш-е Отделение» Богомазов рассказывает Дубельту об этом
признании и о том, что именно Долгоруков принес ему ходившую по рукам
эпиграмму «В России нет закона...», которая приписывалась Пушкину (I вариант,
с. 35). Однако 2 июня труппе Театра им. Евг. Вахтангова Булгаков эти сцены не
читал. В письме от 6 июня Вересаев, впервые предложивший снять свое имя с
титула пьесы, писал: «Вы сможете восстановить признание Долгорукова в авторстве
пасквиля...» (Письма, с. 344). Едва ли можно сомневаться, что именно под влиянием
соавтора Булгаков заменил реплику-признание Долгорукова другой: «Откуда я знаю!
Почему вы задаете мне этот вопрос? Кто бы ни послал, так ему и надо! Будет
знать, как на красивой женщине жениться, обезьяна!»
Как и при исключении сцены Жуковского и Александрины, это изменение
повлекло за собой исключение других сцен: разговор Богомазова на балу об
эпиграмме Пушкина, сообщение Богомазова Дубельту о признании князя и о том,
что именно Долгоруков принес ему крамольные стихи, которые приписывались
Пушкину. Совершенно очевидно, что и здесь, не доверяя даже проведенной по
просьбе П. Е. Щеголева экспертизе, которая якобы подтвердила авторство Долго-
рукова, Вересаев пытался остаться на почве лишь неопровержимых фактов, уводя
Булгакова от окончательного решения вопроса. Исторически он оказался прав: новая
экспертиза, проведенная в 1984 г., опровергла первую, князь Долгоруков автором
пасквиля не был. Однако это последнее исправление булгаковского текста особенно
наглядно демонстрирует разницу подходов двух соавторов к исторической драме.
Вересаев стремился, в сущности, к драматическому переложению установленных
истин. Булгаков — к постижению эпохи через характеры. Отталкиваясь от истори-
ческого материала, он создавал своих персонажей не копиями исторических лиц,
что, в сущности, невозможно, но полноценными личностями, действующими по
законам своего времени. В подготовительных материалах характер Долгорукова
намечен краткой характеристикой: «Двадцатилетний негодяй, хромой». Заявленный
в сцене бала черновой рукописи обозленным на весь свет юным аристократом, этот
характер в I варианте получил свое завершение. Булгаков не только довел до
логического конца линию поведения князя, но вскрыл через его слова и поступки
сам механизм доносительства, присущий николаевской эпохе и ставший также
чертой повседневной жизни времени написания пьесы. После одного из чтений еще
не исправленного текста в конце мая 1935 г. на квартире Булгакова Е. С. Булгакова
записала в дневнике: «...Невероятно понравилась пьеса. Жуховицкий говорил много
о высоком мастерстве Миши, но вид у него был убитый: „Это что же такое, значит,
все понимают?*! Когда Миша читал 4-ю сцену („Ш-е Отделение*. — И. Е.), темпе-
ратура в комнате заметно понизилась, многие замерли» (Жизнеописание, с. 420).
626 БУЛГАКОВ
«Изменения к сцене бала» (АП-Ш) могут быть датированы летом 1935 г. В тексте
АП-П есть пометы Булгакова, соответствующие пометам на листах «Изменений».
Помета, сделанная после реплики Николая I: «Ты что же молчишь, Василий
Андреевич?» — повторена на листе АП-Ш со сценой Николая I и Жуковского,
которая естественно продолжает текст после указанной реплики. Однако вычерк в
АП-П не сделан. Другая помета стоит у имени Воронцовой-Дашковой перед словами
«Висельник! Pendard!» — и повторена на листе АП-Ш со сценой Воронцовой-Даш-
ковой, Долгорукова и Салтыкова. Более того, указанная реплика Воронцовой-Даш-
ковой в АП-П вычеркнута и намечен вычерк всего финала картины, а в списке
действующих лиц вычеркнут Звездоносец. В последнюю реплику Долгорукова впи-
сано: «Салтыков слышал за колонной...» Таким образом, АП-Ш отражает авторскую
работу над текстом, а именно — переработку 1-й редакции.
«Изменения», как и поправки в сцене с камер-юнкером в начале сцены бала,
были написаны Булгаковым летом 1935 г., когда свои варианты сцен присылал ему
Вересаев. Сцена Николая I и Жуковского, помеченная Булгаковым, явно отразила
переработку текста Вересаева, о котором Булгаков писал ему 16 августа 1935 г.:
«Проверяя сцену Николая I с Жуковским на балу, я с ужасом увидел фразу Николая
„Я сотру его с лица земли../» (Булгаков, т. 5, с. 545). В окончательный текст пьесы
Булгаков включил лишь упоминание о стихах Пушкина, которые находили у декаб-
ристов, и об «Истории Пугачева». Финал, в котором появляется Салтыков, аналогий
с текстами Вересаева не имеет. В окончательный текст пьесы Булгаков эту сцену
не включил, по-видимому по причинам чисто драматургическим: появление Салты-
кова, как и Звездоносного гостя, отвлекало зрителя от главного конфликта — сцены
Долгорукова и Воронцовой-Дашковой. Вслед за ней сразу возникало на сцене III
отделение.
В окончательном тексте исключены и прямое признание Долгорукова, и сцена
Воронцовых-Дашковых в картине «Дуэль» и Бенедиктова с Кукольником в картине
«Мойка». Отсутствует исключенный в I варианте диалог двух жандармов: «БЕН-
КЕНДОРФ. Много в столице таких, которых вышвырнуть бы надо. ДУБЕЛЬТ.
Найдется» (АП-1).
Более сдержанной стала речь Николая I. Эпизоды, написанные в подготовитель-
ных материалах и в черновой рукописи (1-я редакция, карт. IV), характеризует
чрезвычайная определенность речи, отрывистые интонации и грубая, жандармская
лексика царя. В АП-П и АП-IV чувства императора уходят в подтекст, речь его
становится более плавной.
Вместо доктора Арендта, действовавшего в АП-I и АП-П, в АП-IV появился
доктор Даль. Основные изменения текста коснулись массовой сцены на Мойке после
смерти Пушкина. В черновой рукописи в этой сцене нет ни студента, читающего
стихи Лермонтова, ни офицера, произносящего речи против самодержавия. Вместо
них действует «Человек в шапке», который и читает толпе «Смерть поэта»
М. Ю. Лермонтова. В I варианте «Человек в шапке» заменен студентом. Однако
после чтения труппе театра именно эта сцена вызвала возражения театральной
администрации. В письме Булгакову от 26 июня Б. Е. Захава просил «расширить
связи поэта с разночинной интеллигенцией» (см.: Булгаков, т. 3, с. 687— наш коммент,
к пьесе «Александр Пушкин»). Следствием этих требований и было появление
фигуры Офицера, произносящего обвинительную речь против царизма. После смерти
Булгакова, когда начались репетиции пьесы во МХАТе, именно эта сцена претерпела
большие изменения. Вместо ремарки Булгакова «Появляется группа студентов» в
начало сцены на Мойке было вставлено три страницы текста, в котором обмени-
ваются репликами о величии Пушкина студенты, чиновники, женщины, офицеры.
Этот текст звучал в спектакле МХАТа:
ОФИЦЕР. Нельзя поверить, что Пушкина нет.
2-Й СТУДЕНТ. К этой мысли нельзя привыкнуть.
1-Й СТУДЕНТ. Пушкин... Наша радость, наша народная слава!
3-Й СТУДЕНТ. Я был у него. Как в «Онегине»: «Недвижим он лежал, и странен был
темный мир его чела...»
ОФИЦЕР. Какое благородное дарование. Все это кажется невероятным!
4-Й СТУДЕНТ. Ах, незаменимая утрата!
2-Й СТУДЕНТ. Да, любим, уважаем иных, а нет той полноты чувства, как к Пушкину.
«27
ПРИМЕЧАНИЯ
3-Й СТУДЕНТ. Он был каким-то лучезарным средоточием всего отечества нашего.
4-Й СТУДЕНТ. Неужели смерть его была нужна, чтобы понять, чем он был?
ЖЕНЩИНА ИЗ ТОЛПЫ. Голландец застрелил!
1-Й ЧИНОВНИК. Ничего не голландец, кавалергард!
2-Й ЧИНОВНИК. Чего врать-то? Немец!
ЖЕНЩИНА ИЗ ТОЛПЫ. Наших, стало быть, иностранцы почем зря могут бить?
2-Й ЧИНОВНИК. Лекаря немцы? Ну, натурально, залечили русского!
ПОСОЛ. Виноват... А!
КВАРТАЛЬНЫЙ. Извините, господин, нельзя!
ПОСОЛ. Я — посланник...
КВАРТАЛЬНЫЙ. Пропусти их превосходительство! Иваненко, осаживай их!
ОФИЦЕР. Это что такое? А почему нам нельзя?
2-Й СТУДЕНТ. Почему иностранцев пропускаете?
3-Й СТУДЕНТ. Погиб национальный поэт!
1-Й ЧИНОВНИК. Они ухлопали, их и пущают!
КВАРТАЛЬНЫЙ. Нельзя, господа студенты! Назад!
2-Й СТУДЕНТ. Что такое?
4-Й СТУДЕНТ. Почему русские не могут поклониться праху своего поэта?
КВАРТАЛЬНЫЙ. Не приказано! Не приказано пускать студентов!
1-Й СТУДЕНТ. Сограждане, слушайте...
Далее в суфлерском экземпляре стихотворение М. Ю. Лермонтова звучит пол-
ностью (Музей МХАТа, фонд пьесы «Последние дни (Пушкин)». Инв. № 6, доп.
№ 830, на розовой обложке название: «Пушкин»).
3
Идейную концепцию драмы «Александр Пушкин» определяет конфликт гениаль-
ного художника и тиранической власти, конфликт, лежащий и в основе пьесы «Кабала
святош». Создавая ее и роман о Мольере, Булгаков, наряду с литературой вопроса,
знакомился с попытками воплотить образ великого комедиографа в художественной
литературе. Думается, что так же он поступил, сочиняя пьесу о Пушкине.
По большей части это были пьесы крайне слабые, превращавшие трагедию
поэта в историю ревности, адюльтера, анонимного пасквиля и соперничества Ни-
колая I с Дантесом из-за Натальи Николаевны. Пороки этих пьес усугублял театр
(«Пушкин и Николай I» Н. Н. Лернера, «Пушкин и Дантес» В. В. Каменского)'
Столь же безнадежен был и кинофильм «Поэт и царь». Все это могло только
подкрепить убеждение Булгакова в невозможности сценического воплощения образа
Пушкина. У каждого зрителя свое личное представление о поэте, и появление на
подмостках актера, пытающегося изобразить как бы оживший портрет Тропинина
или Кипренского, приведет к разочарованию и обиде. По свидетельству жены
Булгакова, ему «...казалось невозможным, что актер, даже самый талантливый,
выйдет на сцену в курчавом парике, с бакенбардами и зальется пушкинским смехом»
(Вопросы литературы, 1965, № 3, с. 161).
В центре пьесы Булгакова не личный конфликт, а столкновение художника с
враждебным окружением, и прямое участие поэта в борьбе с ним, по замыслу
драматурга могло снизить, приземлить великий образ.
М. С. Петровский выдвинул гипотезу, что на замысле Булгакова сказались
впечатления от пьесы К. Р. (великого князя Константина Константиновича Романова
«Царь Иудейский», в которой центральным героем является Христос, не появляю-
щийся на сцене. При всей соблазнительности этой гипотезы, она все же вызывает
сомнения. В пьесе К. Р. отсутствует конфликт, являющийся основой драмы Булгакова.
У Христа нет противников. Даже те, кто в начале не верили в его божественную
природу, после воскресения Иисуса становятся христианами. Пьеса «Царь Иудей-
ский» бездейственна. События в ней не совершаются, но описываются в пространных
монологах.
Булгаков был свободен в осуществлении своего замысла, тогда как К. Р. помнил,
что духовная цензура не допустит появления Христа на театральных подмостках.
Драма К. Р. не единственное произведение, в котором главный герой не участвует
в сценическом действии, но определяет характер событий. Так построена трагедия
великого французского драматурга П. Корнеля «Помпей» (1643).
*28 ^.БУЛГАКОВ
Булгаков был знаком с пьесой Корнеля. Он упоминает о том, что трагедия
«Помпей» исполнялась труппой Мольера, а ее руководитель играл роль Юлия Цезаря
(см.: Булгаков, т. 4, с. 295).
Вспомним «Ревизора» страстно любимого Булгаковым Гоголя, оперы «Опричник»
Чайковского и «Царскую невесту» Римского-Корсакова, в которых судьбу героев
решает Иван Грозный, не участвующий в сценическом действии. Такую же функцию
выполняет и кардинал Ришелье в драме В. Гюго «Мариен Делорм».
Принято считать, что драма Булгакова — первая пьеса о Пушкине, в которой
поэт не участвует в действии. Это не так. В 1912 г. в Петербурге была поставлена
пьеса В. Ф. Боцяновского «Натали Пушкина (Жрица солнца)», в которой отражены
события последних дней жизни великого поэта. Сам Пушкин только на миг безмолвно
появляется на бале. В центре «драматических сцен» (так определил Боцяновский
жанр пьесы) — взаимоотношения жены Пушкина и Дантеса, освещенные крайне
банально.
Пьеса Боцяновского была 19 октября 1912 г. поставлена в киевском театре
«Соловцов». Внимание Булгакова могли привлечь не столько достоинства пьесы —
они минимальны, — сколько решение .автора написать драму о Пушкине без
Пушкина. Булгаков мог прочитать пьесу Боцяновского (она опубликована в том же
1912 г.) и познакомиться с рецензиями, ей посвященными, в частности со статьей
П. Е. Щеголева. Отметив ложное освещение трагедии Пушкина, недостоверность
данных, на которые опирался автор, Щеголев писал: «...события последнего года
жизни поэта — достойный и желанный предмет для высокой трагедии». Пророчески
звучали слова: «Придет большой художник, который почувствует душу Пушкина,
переживет в процессе творчества его страдания и муки и воплотит в образах
трагедию жизни поэта» (День, 1912, 19 окт.). Этим художником оказался Булгаков.
В его драме Пушкин, не появляющийся на сцене, — подлинный центр притя-
жения интересов — любви и ненависти всех действующих лиц.
Образ поэта создается не только отношением к нему персонажей пьесы, но и
нашим отношением к Пушкину и его гонителям. Это Николай I, Бенкендорф, Дубельт,
Дантес, Геккерен, Долгоруков, шпионы Ш отделения, следящие за каждым шагом
поэта. Булгаков как бы поддразнивает зрителей, позволяя им увидеть тень человека,
вошедшего в кабинет поэта. В одной из ранних редакций пьесы — это «человек
маленького роста». А после сцены дуэли — «на заднем плане проносят какого-то
человека». Драматург не называет его имени, но мы знаем, кто это.
4
Булгаков, приступая к пьесе, внимательно изучил исторический материал. В
тетради, содержащей выписки из мемуаров современников, трудов пушкинистов,
приведена краткая библиография, содержащая указание на книги, которыми он
пользовался в процессе работы.
«1. В. Вересаев. Спутники Пушкина. Вып. 1. М., «Мир», 1934.
2. В. Вересаев. Пушкин в жизни. /Т. 1, 2/. «Academia». 1932.
3. Письма А. Н. Гончаровой и по машинописной рукописи.
4. П. П. Каратыгин. «Бенкендорф и Дубельт». Исторический вестник, 1887,
/№ X/.
5. М. Лемке. Николаевские жандармы /и литература 1826—1855 гг./. С.-Петер-
бург, 1909.
6. Последняя квартира Пушкина в ее прошлом и настоящем. Изд. Акад/емИи/
наук СССР. /Л./, 1927.
7. Лит. наследство. /Т./ 16—18. /М./, 1934.
8. Н. В. Соловьев. История одной жизни. Петроград, 1916.
9. Письма Пушкина и к Пушкину. Москва, 1903.
10. ' А. Яцевич. Пушкинский Петербург. /Изд./ Пушк/инского/ общества), Ле-
нингр/ад/, 1935».
На этом перечень обрывается; не указаны авторы и названия книг и статей
под номерами 11, 12, 13.
Библиография эта далека от полноты. В нее не вошла книга П. Е. Щеголева
«Дуэль и смерть Пушкина», вышедшая третьим изданием в 1928 г., а также
«У
ПРИМЕЧАНИЯ
использованные драматургом работы Б. Л. Модзалевского «Библиотека А. С. Пуш-
кина», «Пушкин под тайным надзором», «О смерти Пушкина» А. С. Полякова,
«Воспоминания» И. И. Панаева, «Воспоминания» В. А Соллогуба и многие другие.
И конечно же, произведения Пушкина.
В «Библиографии» названы «Письма Пушкина и к Пушкину» — издание, осу-
ществленное под редакцией и с примечаниями В. Я. Брюсова. В эту книгу вошли
впервые опубликованные материалы, относящиеся к последним годам жизни поэта.
Но Булгаков, несомненно, обращался и к другим, более полным сводам переписки
Пушкина, включавшим ответные письма его корреспондентов; в частности, 3-том-
ному изданию писем под редакцией В. И. Саитова (СПб., 1906—1911). В 1923 г. вышли
два издания «Дневника» А С. Пушкина; одно — под редакцией и с примечаниями
Б. Л. Модзалевского, другое — с комментариями В. Ф. Саводника и М. Н. Сперан-
ского.
Булгаков сделал многочисленные выписки из переписки А. Н. Гончаровой,
Н. Н. Пушкиной с родными. Эти письма были опубликованы в «Летописи Гос. Лит.
музея» (вып. 1), но книга вышла в свет в 1936 г., то есть после того, как драматург
закончил пьесу («Летопись» сдана в набор 6 июля 1935 г.). Булгаков получил
возможность ознакомиться с большим разделом этого издания «Из архива Гонча-
ровых» до его выхода в свет, возможно, благодаря своему другу П. С. Попову,
одному из участников этого издания.
Особое место в круге чтения Булгакова заняла указанная им в библиографии
книга М. Лемке «Николаевские жандармы и литература (1826—1855)». Из нее
драматург почерпнул много фактических данных о III отделении, о Дубельте и
Бенкендорфе. В книге Лемке Булгаков нашел цитаты из очерка П. П. Каратыгина
«Бенкендорф и Дубельт». Двухтомная монография Н. В. Соловьева «История одной
жизни», посвященная А. А. Воейковой, опирается на богатый эпистолярный материал.
Раскрывающийся в письмах духовный облик Воейковой — воспитанницы и друга
В. А Жуковского, поклонницы поэзии Пушкина, прекрасной русской женщины, в
которую был влюблен А. И. Тургенев, — в известной мере определил характер
Александрины Гончаровой в пьесе Булгакова.
Драматург внимательно изучил труд П. Е. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина».
Особое значение для него имела новая глава «Анонимный пасквиль и враги Пушкина»
(издание 1928 г.). В ней Щеголев, исходя из графологического анализа почерка,
пришел к выводу, что автором этого пасквиля был П. В. Долгоруков. Булгаков
принял эту версию, и она определила его отношение к фигуре злоязычного князя.
Драматург использовал свидетельства современников и документы, собранные в
книге Вересаева «Пушкин в жизни», подверг их критической проверке. Составляя
систематический свод свидетельств современников, Вересаев, по его словам, «ста-
рался быть возможно менее строгим» и включил, наряду с достоверными данными
и те, что носили «все признаки слухов и сплетен». Он исключил все высказывания
самого Пушкина, даже носящие автобиографический характер, что было обусловлено
вересаевской концепцией «двух Пушкиных» — поэта и человека. В минуты вдохно-
вения он — гений, а в обычной жизни — человек «грешный... часто ничтожный,
иногда пошлый». Булгакову подобное противопоставление поэта и человека было
чуждо. Он разошелся с Вересаевым в оценке личности Пушкина, в трактовке
обстоятельств, вызвавших роковую дуэль, так же как в понимании характера Дантеса.
Это неизбежно привело к крушению мысли о совместной работе над пьесой о
Пушкине. У нее только один автор — Булгаков. Это не значит, однако, что общение
с Вересаевым, его критические замечания никак не сказались на драме. Но это в
большей мере относилось к сокращению отдельных сцен или реплик, нежели к
введению новых эпизодов. Можно сказать, что Вересаев-пушкинист помог Булгакову
как внимательный слушатель, консультант и критик. В некоторых случаях, по его
совету, Булгаков отказался от прямолинейных решений.
Пушкин в пьесе показан в самый трагический момент своей жизни. Он окружен
сильными и опасными врагами. Даже друзья (Жуковский) не до конца понимают
его душевное состояние. Тема одиночества, так властно прозвучавшая в гениальном
стихотворении Лермонтова «Смерть поэта», одна из основных в пьесе.
Булгаков не прошел мимо существенного обстоятельства, усугубившего страдания
Пушкина. По ряду причин (одна из них заключается в том, что некоторые великие
62Ю
М* БУЛГАКОВ
создания, в том числе «Медный всадник», не были при жизни поэта опубликованы,
а его искания в области прозы не были поняты) возникло ложное представление,
что гений поэта ослабел. Больший успех, чем «Борис Годунов» имели ходульные,
риторические драмы Кукольника (притом успех не только официальный), романы
Булгарина и в особенности стихи Бенедиктова. Критика противопоставляла Бене-
диктова как «поэта мысли» Пушкину. Не сразу был услышан трезвый голос
Белинского. Пусть торжество Бенедиктова было кратким, но сам факт этого тор-
жества характерен. И Булгаков, отразивший эту тему, проявил понимание драмы
великого поэта.
Надо все же сказать, что исторический Бенедиктов преклонялся перед Пушки-
ным.
Булгаков должен был решить вопрос — в какой мере Наталья Николаевна
виновна (или невиновна) в гибели поэта. О ней было сказано много неправды. Даже
П. Е. Щеголев считал «семейственные отношения Пушкина ближайшей причиной
роковой дуэли». Булгаков не принял подобного толкования.
В пьесе не «семейственные отношения», не Наталья Николаевна и даже не
позорный «диплом», а объединенные усилия могущественных врагов послужили
причиной гибели поэта. Пушкина, по словам Блока, убило отсутствие воздуха, то
есть свободы. t
По Булгакову, драма Натальи Николаевны (и Пушкина) — это драма непонимания
и духовной несовместимости.
Первая запись в подготовительных материалах к пьесе — это переосмысленные
слова молодой Натальи Гончаровой в письме к деду: «Я стану вашей жертвой».
Они многозначительны и как бы содержат зерно ее образа. Далее Булгаков выпи-
сывает свидетельство графини Д. Ф. Фикельмон о том, что у жены Пушкина
«страдальческое выражение лба». Среди других записей свидетельство В. Ф. Вязем-
ской, что Наталья Николаевна близорука. В пьесе есть ремарка: «близоруко щурится».
Думается, что это не только указание для исполнительницы роли Натальи Никола-
евны. Слова эти прибретают глубокий смысл — жена Пушкина в пьесе не только
не видит опасности, но невольно, в силу душевной слепоты, приближает ее.
Булгаков выписывает из «Летописи Гос. Лит. музея» строки писем Н. Н.
Гончаровой, говорящие об ее тягостном душевном состоянии: «счастья я лишена...
я изнемогаю, я отреклась от себя». Слова эти написаны по другому поводу, но
драматург переосмыслил их и положил в основу характеристики героини пьесы.
Она укоряет сестру: «Почему никто и никогда не спросил меня, счастлива ли
я? С меня умеют только требовать. Но кто-нибудь пожалел меня когда? Что еще
от меня надобно? Я родила ему детей и всю жизнь слышу стихи, только стихи».
На упрек сестры: «Ты не любишь его», Пушкина возражает: «Большей любви я
дать не могу».
Булгаков не обвиняет и не оправдывает Наталью Николаевну. Она в большей
степени жертва, нежели виновница, жертва того заговора, который погубил поэта.
В этом коренное отличие созданного Булгаковым образа от ложного представления
о жене поэта, утвердившегося в литературе тех лет.
Для характеристики душевного состояния поэта существенное значение имеет
выписка в «Подготовительных материалах» из письма Пушкина Н. И. Кривцову (13
июля 1831 г.) — «счастья мне не было дано», перекликающаяся со словами Натальи
Николаевны, приведенными выше: «Но счастья я лишена».
Выписывая строки писем Пушкина и его невесты, Булгаков превращает их в
реплики жизненной драмы.
По-новому трактовал Булгаков образ Дантеса. И не случайно Вересаев реши-
тельно его не принял. Драматург и автор «Пушкина в жизни» коренным образом
разошлись.
Булгаков писал Вересаеву: «Нельзя трагически погибшему Пушкину в качестве
убийцы предоставить опереточного бального офицерика <...> Дело идет о жизни
Пушкина в этой пьесе. Если ему дать несерьезных партнеров, это Пушкина унизит»
(Булгаков, т. 5, с. 539).
Дантес в драме — человек сильных страстей, не считающийся ни с чем, дерзкий
и обаятельный авантюрист, актер, умело играющий роль романтического героя и
сжившийся с нею. У него все чужое, заимствованное, самое имя и титул, поступки
ПРИМЕЧАНИЯ 6М
и слова. Он изъясняется на чужом для него языке, строя русские фразы искусственно,
как бы мысленно переводя их с французского: «не тревожьте себя», «надлежит
слушать». Объясняясь с Натальей Николаевной в первой картине, он произносит
эффектную фразу из монолога императора Тита (трагедия П. Корнеля «Тит и
Вереника»). Цитата эта выполняет, но мысли Булгакова, важную характеристическую
функцию. Дантес рядится в одежды театрального героя. Но есть и подтекст.
Трагедия Корнеля содержит аллюзию на любовь Людовика XIV к Генриетте
Орлеанской, жене его брата. Муж принцессы ревновал ее. Наталья Николаевна
называет Дантеса beau-frSre. Но beau-frSre не только свояк (муж сестры жены), но
и деверь, кем был для Генриетты Людовик XTV.
Цитируя слова императора Тита, Дантес как бы подставляет себя на место
Людовика, женившегося, подобно ему, на нелюбимой женщине, а Пушкину он отводит
роль ревнивого мужа — то есть герцога Филиппа Орлеанского.
В диалоге с Натальей Николаевной Дантес, рисуя картину своей «гибели» от
руки Пушкина, заявляет: «И так же будет буря» («Буря мглою небо кроет»). А
горестное восклицание, что после его (Дантеса) смерти «в мире ничего не изме-
нится», — патетическая перифраза пушкинских же строк в «Капитанской дочке»:
«Ничто в доме не изменилось, все было по-прежнему». Подражая пушкинскому
Сильвио («Выстрел»), Дантес стреляет в картину. В нем все поза и подражание или
пародия.
М. О. Чудакова убедительно доказала, что жалобы Дантеса на хандру и сплин
представляют собой скрытые цитаты из писем Пушкина. К этому можно прибавить,
что первая фраза, с которой Дантес обращается к Геккерену: «Мне скучно, отец», —
является перифразой слов «Мне скучно, бес» из пушкинской «Сцены из „Фауста4*».
Поражает жизненной силой образ Геккерена, созданный Булгаковым по скупым
свидетельствам современников. Пушкин считал Геккерена автором или вдохновите-
лем оскорбительного «диплома» и в то же время обвинял нидерландского посла в
сводничестве.
Булгаковский Геккерен, как и его прообраз, двоедушен, лицемерен и лжив. Все
в нем фальшиво, в том числе любовь к музыке. Характерно, что он ценит музыку
механическую. Не подчеркивая этого, Булгаков дает понять, что отношение «отца»
к «сыну» противоестественно. Но главная черта коварного интригана — эгоизм и
сластолюбие. Чаще всего в его речах встречаются слова: я, мне, мной. Этот дряхлый
Нарцисс любит в Дантесе самого себя, каким он был или хотел быть в молодости.
Возможно, что на созданный Булгаковым образ Николая I оказали воздействие
и театральные впечатления. В спектакле МХАТа «Николай I и декабристы» (1926)
В. И. Качалов с поразительным искусством показал двоедушие, лицемерие и жес-
токость царя. Артист раскрыл в нем свойства «актера, сентиментального и лживого,
скрывающего то за той, то за иной маской жестокость капрала на троне» (Волков
Н. Д. Театральные вечера. М., 1966, с. 112).
Булгаков вложил в уста Николая I слова им действительно сказанные или
написанные. Это естественно. Примечательно другое. Коцца царь-лицедей играет
роль глубоко и тонко чувствующего человека, он принужден прибегать к цитатам.
Как и у Дантеса, у царя нет своих мыслей, и он берет их взаймы, и тоже — у
ненавидимого им Пушкина. Тем самым Булгаков показывает, какой властью, даже
над противниками, обладает великий поэт. Весь диалог Николая I с Натальей
Николаевной представляет собой амальгаму пушкинских цитат. Приведем несколько
примеров.
«Какая печаль терзает меня» («И хладную душу терзает печаль». — «Черная
шаль»); «журчание ключей» («Вод журчанье». — «Гаврилиада»; «журчанье тихого
ручья». — «Евгений Онегин»); «тень дубрав» («В тени дубравной». — «Полтава»);
«уединение лесов» («Лесов и нив уединенье». — «Евгений Онегин»); «тяжкое бремя
я обречен нести» («Мучительное бремя пустых и тяжких должностей». — Письмо
А. И. Тургеневу). А фраза Николая I: «Какая-то неведомая сила влечет меня к
вашему дому» — восходит к монологу князя («Невольно к этим грустным берегам
меня влечет неведомая сила». — «Русалка»).
В устах царя эти «цитаты» приобретают пародийный характер.
Николай I говорит Наталье Николаевне: «Сегодня я проезжал мимо вашего
дома, но шторы у вас были закрыты». Среди записанных П. И. Бартеневым
рассказов П. В. Нащокина есть такой: Пушкин заметил в беседе своему другу:
«Царь, как офицеришка, ухаживает за его [Пушкина] женой и нарочно по утрам по
несколько раз проезжает мимо ее окон, и к вечеру на балах спрашивает, отчего у
нее всегда шторы опущены» (Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей
П. И. Бартеневым. Л., 1925, с. 46).
Но царь цитирует не только Пушкина, но и самого себя, особенно когда
сбрасывает маску. Николай I в пьесе возмущается тем, что Пушкин явился на бал
не в мундире камер-юнкера, а во фраке. Пушкин не раз получал от Бенкендорфа
замечания царя о неприличии подобного поведения. Николаю I чудилось в том некое
напоминание о 14 декабря. В официальном сообщении о восстании было сказано:
к «семи или восьми офицеров присоединилось несколько человек гнусного вида во
фраках» (Прибавления к «Санкт-Петербургским ведомостям», 1825, № 160).
В пьесе Булгакова немало скрытых и явных пушкинских цитат. Так, Никита
Козлов возражает Александрине: «Не ворон я, чтобы каркать», перефразируя монолог
безумного мельника в «Русалке». Никита горестно восклицает: «Что ни получим,
ничего за пазухой не остается, все идет на расплату». Это точная цитата из письма
Пушкина П. В. Нащокину (20 января 1835 г.).
Битков, запомнивший наизусть множество стихотворений Пушкина и хвастаю-
щийся (в черновой редакции), что он сам может разговаривать стихами, подтвер-
ждает это не только тем, что читает «Буря мглою небо кроет», но и подсказывает
Жуковскому пушкинские строки, в частности — «В обитель дальнюю трудов и чистых
нег». В последней картине эта строка обретает новый, трагический смысл. Битков,
рассказывая смотрительнице о мертвом и о себе, замечает: «Его в обитель дальнюю,
а меня в отпуск».
Наталья Николаевна обращаясь к Дантесу, восклицает: «Зачем, зачем вы поя-
вились на нашем пути», перефразируя слова Татьяны: «Зачем вы посетили нас».
Но Наталья Николаевна «цитирует» и других авторов. На мольбу сестры уехать в
деревню она отвечает отказом, так как предпочитает Петербург («Натурально, чтобы
жить в столице»), прибегая к словарю жены городничего в «Ревизоре» — «Нату-
рально, в Петербурге».
Восклицание Строганова: «Он карбонарий!» — заставляет вспомнить суждение
Фамусова о Чацком. Эти и подобные им скрытые и явные цитаты образуют
своеобразную речевую систему, мастерски примененную Булгаковым.
Одной из самых ярких сцен пьесы является картина у Салтыкова. Драматурга
заинтересовала оригинальная фигура богача, собирателя книг, хлебосольного хозяина,
легендарного враля, чьи фантастические россказни могли поспорить с небылицами
барона Мюнхгаузена. Булгаков показал, что в доме Салтыкова, где бывал Пушкин,
собираются и враги поэта, рождаются и распространяются сплетни и клевета. В
воспоминаниях В. фон Ленца, к которым обращался Булгаков, Салтыков — безобид-
ный лгун. В пьесе он отнюдь не столь добродушен. Салтыков распространяет сплетню
(ее автором был Ф. И. Толстой — «американец») о том, что будто бы Пушкина
недавно «в III отделении собственной его величества канцелярии отодрали...». В
пылу увлечения Салтыков в пьесе восклицает: «Меня самого чуть не отодрали
однажды».
Фигура Салтыкова у Булгакова напоминает отчасти гоголевского Ноздрева;
Булгаков по достоинству оценил этот характер, когда создавал сценическую адап-
тацию «Мертвых душ», а затем писал и сценарий по гоголевской поэме.
У Гоголя Ноздрев показывает «гнедого жеребца, на вид и неказистого, но за
которого... заплатил десять тысяч» (Гоголь Н. В. Поли. собр. соч. М., 1951, т. 6, с. 377).
В пьесе Булгакова, по словам Салтыкова, за его лошадь Александр I предлагал
десять тысяч рублей.
Для характеристики Кукольника и его отношения к Пушкину Булгаков исполь-
зовал «Литературные воспоминания» И. И. Панаева. По свидетельству мемуариста,
Кукольник когда-то сказал: «Пушкин поэт с талантом, но он легкомыслен и не
глубок. Он не создал ничего значительного» (Панаев И. И. Литературные воспоми-
нания. М., 1950, с. 46). В пьесе Кукольник заявляет: «У Пушкина было дарование,
это бесспорно, неглубокое, поверхностное, но было дарование.. Но он растратил,
разменял его».
4*33
ПРИМЕЧАНИЯ
Исторический Кукольник был убежден в собственной гениальности и верил
печатным отзывам О. И. Сенковского, который сравнивал его с Шекспиром и Гете.
Но в пьесе, возвеличивая Бенедиктова, Кукольник пытается принизить Пушкина.
Есть в этом и расчет на то, что Бенедиктов уступит ему первенство в царстве
поэзии. По свидетельству Панаева, Кукольник заявил однажды: «Русская публика
еще не выросла до понимания серьезных произведений. Я брошу писать по-русски
и буду писать по-итальянски. Мне это больно, горько, я люблю Россию горячо, но
делать нечего — придется бросить русский язык» (там же, с. 42).
В созданной Булгаковым галерее врагов Пушкина несомненно самая яркая
фигура — Дубельт, в ту пору начальник штаба Корпуса жандармов, а с 1839 г. —
управляющий III отделением. Образ «лукавого генерала» привлек внимание драма-
турга по многим причинам. Дубельт проводил «посмертный обыск», то есть разбор
бумаг Пушкина. Он был неизмеримо умнее своего начальника — туповатого и
прямолинейного шефа жандармов Бенкендорфа. А в молодости Дубельт даже отдал
дань либеральным увлечениям. Булгаков выписал в «подготовительных материалах»
несколько цитат из писем Дубельта к жене, объясняющих его желание служить
справедливости. «Ежели, вступив в корпус жандармов, сделаюсь доносчиком, науш-
ником» (конец фразы — «тогда доброе мое имя, конечно, будет запятнано» — не
приведен Булгаковым). Вторая выписка из того же письма говорит о стремлении
наблюдать, «чтобы в местах судебных давали тяжебным делам прямое и справед-
ливое направление» (Лемке, с. 120).
Разумеется из благих намерений, даже если они были искренни, ничего не вышло.
«Защитник справедливости» стал ее яростным гонителем. Дубельт, однако, не был
заурядным полицейским. Создавая образ искушенного охранителя империи, Герцен
писал: « Дубельт неизмеримо умнее всего III и веех трех отделений. Исхудалое лицо
его, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу, ясно свидетельствовали,
что много страстей боролись в этой груди; черты его имели что-то волчье и даже
лисье. Он был всегда учтив» (Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т. М., 1956, т. 9, с. 57—58).
Внимание Булгакова привлекли некоторые особенности характера Дубельта, и в
частности сочетание жестокости и сентиментальности, набожности и цинизма. К
этому можно прибавить, что Дубельт искал сближения с писателями и музыкантами,
притом не только «по долгу службы». Он был знатоком евангельских текстов и
любил их применять к житейским обстоятельствам (Глинка М. И. Лит. наследие.
Т. 1. Л.—М., 1952, с. 227—228).
Дубельт плакал перед картиной Брюллова «Распятие». Легко назвать это ханже-
ством и лицемерием, но едва ли такое объяснение верно. В пьесе религиозность
генерала не ставится под сомнение. Но она выражается, главным образом, в
презрении к иудам, состоящим на службе в III отделении. Дубельт приводит слова
Евангелия от Марка (14:10—И): «Иуда искариотский идет ко архиереям, они же
обещаша сребреников дати» — и поясняет просителю: «И было этих сребреников,
друг любезный, тридцать. В память его всем так плачу».
Многое в пьесе указывает на немерение Булгакова провести параллель между
замученным Пушкиным и распятым Христом. И не случайно Дубельт в III отделении
читает вслух стихотворение Пушкина «Мирская власть», навеянное картиной Брюл-
лова «Распятие».
Поразительной жизненной силой обладает образ Биткова. Поначалу он — ря-
довой соглядатай, добросовестно выполняющий порученную ему обязанность —
следить за каждым шагом Пушкина. О первых результатах своих наблюдений он
сообщает Дубельту, преувеличивая трудности. «С превеликой опасностью я дважды
проникал в кабинет, каковой кабинет весь заполнен книгами. Что успел, запомнил,
ваше превосходительство. По левую руку от камина — Сова, ночная птица, Кава-
лерист-девица, История славного вора Ваньки Каина... и о запое и о лечении оного
в наставление каждому... в Университетской типографии».
Для того чтобы назвать четыре книги, действительно находившиеся в собрании
поэта, Булгакову пришлось изучить работу Б. Л. Модзалевского «Библиотека Пуш-
кина» (СПб., 1910) и дополнения к ней, сделанные сыном выдающегося пушкиниста —
Л. Б. Модзалевским (Лит. наследство, т. 16—18). Выбирая названия четырех книг
из обширной библиотеки Пушкина, Булгаков исходил из того, что могло привлечь
WL БУЛГАКОВ
внимание невежественного Биткова, и потому не назвал (как это, вероятно, сделали
бы другие) «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева.
Соседство «Совы, ночной птицы» С. В. Друковцова, «Кавалериста-девицы»
Н. А. Дуровой, книги «О запое и о лечении оного» доктора К. Бриль-Крамера
производит комический эффект. Заглавие четвертой книги, замеченной Витковым, —
«История Ваньки Каина» — имеет особый смысл. Ванька Каин был не только вором
и разбойником, но и сыщиком, занимавшим официально должность «доносителя
сыскного приказа». Имя Ваньки Каина в устах шпиона Биткова, произнесенное в
III отделении, приобретает особый смысл. И Битков и Дубельт — преемники
«доносителя сыскного приказа».
Битков проникает в дом поэта под видом часовщика. Это не только удобная и
безопасная для шпиона маскировка. Часы в пьесе Булгакова выполняют важную
функцию. И то, что их движение направляет рука полицейского агента, приобретает
особый смысл. Часы жизни Пушкина исчислены III отделением. Битков говорит о
своих хозяевах: «...умные. Знают, что сам придет куда надо. Потому что пришло
его время. Ну, и он прямо на речку, а там уж его дожидаются». В пьесе часы
выполняют одновременно реальную и символическую роль. В самом начале часы
под руками Биткова «то бьют, то играют». Во время появления Дантеса в 1-й
картине — «бьют часы». В черновой редакции, когда Дантес целует Наталью, «часы
хрипят, бьют полночь». Во время прихода Жуковского в квартиру Пушкина «в
комнате играют часы» (черновая рукопись). В следующей сцене — после прихода
Натальи Николаевны — «часы бьют», предваряя весть о ранении Пушкина. После
этого часы останавливают — не потому, что окончился завод, но окончилась жизнь.
Булгаков, конечно, знал, что в мгновение смерти Пушкина Жуковский остановил
часы в кабинете поэта.
Пьеса Булгакова — произведение музыкальное, с развернутой системой лейтмо-
тивов: основным является стихотворение «Буря мглою небо кроет». Романсом
М. Л. Яковлева на этот текст начинается драма. Это стихотворение западает в
память и сердце Биткова, его повторяет Дубельт.
Стихотворение Пушкина не только лейтмотив пьесы, но и символ, ибо драма
начинается с картины метели, бушующей за окнами дома, и в финале метель как
бы отпевает Пушкина. Быть может, Булгакову припомнились «Песни и пляски
смерти» Мусоргского (он любил этот вокальный цикл). В балладе «Трепак» есть
строфа: «Вьюга и плачет и стонет. // Чудится, будто во мраке ночном // Злая
кого-то хоронит».
Музыкальность структуры пьесы определяется не только использованием лейт-
мотива, системой повторов и реминисценций, когда «мелодия» как бы переводится
в другую тональность.
В пьесе отчетливо выступают основные элементы сонатной формы — экспози-
ция, пространная разработка, реприза и кода. В пьесе Булгакова, как в классической
сонате, противопоставлены главная и побочная темы (Пушкин и враги). Широко
использованы Булгаковым принципы вариационного развития. Построение четырех-
актной драмы можно сопоставить со структурой четырехчастной симфонии, в
особенности Пятой Бетховена, в которой воплощена тема судьбы. В этих симфониях,
где главенствуют трагедийные образы, есть и контрастные части, носящие характер
скерцо, хотя и не названные так. Подобного рода функцию в пьесе Булгакова
выполняют сцены у Салтыкова и отчасти в III отделении — ведь и аллегро
(скерцо-марш) в Шестой симфонии Чайковского носит зловещий хЭф&ктер. И
военная музыка, звучащая за окнами дома Пушкина, вновь заставляет вспомнить
о третьей части той же симфонии, так же как панихида в драме перекликается с
первой и последней частями этого произведения и 5-й картиной «Пиковой дамы»
Чайковского.
Значительную роль в пьесе выполняет музыка, начиная с пения Александрины
в начале 1-го акта. В сцене бала «издали доносится стон оркестра, шорох толпы».
В сущности, все действие развертывается на звуковом фоне.
В 8-й картине действие строится на своеобразном контрапунктическом сочета-
нии — то усиливающейся, то ослабевающей звучности заупокойной службы и
доносящихся с улицы голосов толпы, пришедшей проститься с умершим. Булгаков
первоначально хотел, чтоб в спектакле полностью прозвучал обряд отпевания, и на
в
отдельном листке выписал текст панихиды. В черновой редакции: «С улицы иногда
доносится гул голосов. Иногда глухо слышно монотонное чтение где-то за дверями,
ведущими в столовую <...> За дверями послышался голос священника, а затем
мягко запел хор».
Когда Данзас открывает и закрывает дверь в столовую, «яснее послышался хор
„К тихому пристанищу твоему притек вопию Ти“. Потом глухо». «С улицы донесся
звон разбитого стекла, глухие крики». «Послышался усиливающийся хор». В финале
картины на Мойке — «потекло тихое печальное пение».
Важную функцию в пьесе наряду со звуком выполняет свет, интенсивность
которого, связанная с эмоциональным напряжением действия, непрестанно меняется.
В 1-й картине свет, загорающийся в темном кабинете, означает появление
невидимого Пушкина. А в финале картины Наталья Николаевна задувает свечу,
погружая сцену во тьму. И это воспринимается как предвестие близящейся смерти
поэта (образ задуваемой свечи).
«Начинает убывать свет во дворце Воронцовой. Тьма. Потом из тьмы — свечи
за зеленым экраном. Ночь. Казенный кабинет III отделения».
«Из тьмы — багровое зимнее солнце на закате. Тишина и безлюдье. Негромкий
пистолетный выстрел... Потом снова щелкнуло вдали».
«Из тьмы — зимний день к концу». В квартире Пушкина. «Сумерки окутывают
квартиру». По распоряжению Данзаса, привезшего раненого Пушкина, входит Битков
с зажженным канделябром. «Появилась горничная девушка с канделябром и скры-
лась». Тщательно разработана световая партитура в сцене на Мойке, ее можно
назвать музыкальной. «Скупой и тревожный свет фонарей». В черновой редакции —
выразительная ремарка: «Перед зрителем медленно начинают плыть окна пушкин-
ской квартиры, потом останавливаются». И далее: «Дом начинает медленно плыть.
Появляются окна квартиры, сквозь тонкие занавесы виден свет свечей».
Одну из редакций «Кабалы святош» Булгаков назвал «пьесой из музыки и света».
Это же можно сказать и о трагедии «Александр Пушкин», в которой столь значи-
тельную роль играют свет и музыка.
Пьеса Булгакова, восторженно принятая друзьями драматурга, заинтересовала
театры. Ее включили в репертуар Театр им. Евг. Вахтангова и МХАТ. Предпола-
галась постановка этой драмы на сценах многих городов страны к столетию со дня
гибели поэта. Но пьесу постигла та же участь, что и предшествующие произведения
писателя. Не напечатанная и не поставленная, она подверглась изничтожению в
печати и была запрещена Реперткомом.
Драматург, справедливо связывавший с постановкой пьесы большие надежды,
тяжело перенес этот новый удар. Об этом свидетельствуют записи в «Дневнике»
Е. С. Булгаковой и его письма.
МХАТ приступил к работе над «Последними днями» — такое название получила
пьеса после смерти автора — в 1941 г. Но события Великой Отечественной войны
помешали выходу спектакля. Он состоялся 10 апреля 1943 г.
Режиссерами были В. Я. Станицын и В. О. Топорков. Художником —
П. В. Вильямс. Последние репетиции перед премьерой прошли под руководством
Вл. И. Немировича-Данченко. Этой постановкой театр стремился искупить свою
невольную (и вольную) вину перед Булгаковым. Спектакль, утверждавший посмертное
торжество гениального поэта над подлостью и клеветой, был и реквиемом по
Булгакову.
Спек^д^ль рождался нелегко. Булгаков и после смерти продолжал смущать
многих, и в том числе артистов, не говоря уже о Реперткоме и Комитете по делам
искусств. Волновало отсутствие Пушкина на сцене, мрачный колорит и безотрадный
финал.
Театр (и не только театр) волновало то, что в последней картине центральное
место занимает фигура полицейского агента Биткова. Ему поручил Булгаков заклю-
чительный монолог и доверил чтение стихов Пушкина. Это в такой мере смутило
постановщиков, что на репетициях у Биткова отняли пушкинские строки и передали
их Александру Тургеневу, «как более прогрессивному и достойному» (Смелянский А.,
с. 342). Эта «оригинальная» идея, к счастью, не была реализована в спектакле, как
и попытка сообщить ему отсутствующий в пьесе оптимизм: «Вот Пушкина увезли,
а Качалов читает великолепные пушкинские стихи. Пушкин живет до сегодняшнего
636 М.ЕУЛГАК&Ь
дня» (там же). Все же Немировичу-Данченко пришлось пойти на известный комп-
ромисс. Финалом спектакля стала еще одна картина, шедшая без текста, — вдали
были видны очертания памятника Пушкину в Москве.
Большое внимание режиссер уделил Биткову, вызывавшему и на репетициях и
после спектакля споры, тем более ожесточенные, что образ, созданный В. О. Топо-
рковым, явился самым ярким и значительным. В этом некоторые критики даже
усмотрели порок спектакля. По убеждению автора (авторов) редакционной статьи
газеты «Литература и искусство» (1943, 24 апр.), «идейная ущербность спектакля —
еще и в том, что маленький человечек смердяковского толка, полицейский шпик
Битков, стал его центральным героем». Автор этой статьи не понял или не сумел
понять замысла Булгакова, согласно которому власть гения Пушкина такова, что
ей не могут не подчиниться даже его враги.
В. О. Топорков в роли Биткова полнее и глубже всех выразил мысль драматурга.
Жалкий полицейский агент, старательно несущий свою службу, держится в тени. У
него вороватый, бегающий взгляд, повадки лакея, бесшумные движения и чувство
страха быть пойманным на месте. Самодовольство и страх борются в душонке
шпика. В его поведении есть что-то жалкое, собачье. Он вдавливает голову в плечи,
страшась удара.
Но в привычный мир Биткова вошло нечто новое. Им овладевает неясная
тревога, беспокойство. Стихи Пушкина, а может быть и их автор, захватывают душу
Биткова. Соглядатай испытывает сначала любопытство, затем смятение и восхище-
ние. Битков следит за каждым шагом Пушкина уже не только потому, что должен
доносить об этом, но и по внутреннему побуждению. Он единственный, кто испы-
тывает волнение из-за непонятного опоздания Пушкина, единственный, кто пред-
чувствует беду. И когда она наступает — впервые страх не за себя, но за Пушкина
овладевает им. Руки его дрожат, голова трясется, лицо искажено болью, и, крестясь
на ходу, он убегает за врачом.
Смерть Пушкина, прекращение слежки за ним обозначает для Биткова едва ли
не утрату смысла жизни. Об этом свидетельств ала картина «Станция» — подлинная
кульминация и катарсис спектакля. В. О. Топорков играл не покаяние Биткова, но
его тщетную попытку осмыслить, что произошло с ним, стремление освободиться
от невыносимой тяжести, забыть о муках умирающего, заглушить тоску, гложущую
сердце, оправдаться перед самим собой.
Но самое сильное чувство, владеющее Битковым, — страх, что ему никогда не
освободиться от власти убитого, страх перед грядущим его воскресением: «Вот тебе
и помер». И горький упрек — «меня не было». И смертельная тоска и страх звучали
в интонации Биткова — Топоркова, когда он таинственным шепотом произносил:
«зароем мы его, а будет ли толк? Опять, может, спокойствия не настанет?»
Наряду с В. О. Топорковым, успех спектакля определил художник. П. В. Вильямс
глубоко постиг замысел драматурга. Спектакль возникал как видение из снежной
дымки.
«Художник, используя общий лейтмотив пьесы — „Буря мглою небо кроет", —
затягивает первый план сцены тюлем и, освещая его спереди, проецирует на нем
несущиеся облака, снежную метель, вьюгу. При освещении тюля сзади, из глубины
сцены, перед зрителем открывалось само действие» (Клюева Т. Петр Владимирович
Вильямс. М., 1950, с. 26).
Образ метели, господствующий в спектакле, отвечал строю пьесы и пронизыва-
ющему ощущению надвигающейся беды. И вот она наступает. Темнеют краски,
сгущается сумрак, тьма, наступает ночь на Мойке, вынос тела убитого Пушкина. В
этой картине Вильямсу удалось с необычайной выразительностью и поэтической
силой передать чувство разразившейся катастрофы.
Петербург. Россия ночью прощается с Пушкиным — из тумана возникают
очертания дома поэта, метет поземка, тусклый свет газового фонаря и ярко
освещенные, а затем гаснущие окна квартиры Пушкина — все было на редкость
выразительно. А вслед за этим снова метель, бескрайное снежное поле, затерянная
избушка станционного смотрителя, одинокая свеча и голос вьюги.
Несмотря на большой успех, пьеса шла редко. Е. С. Булгакова писала в 1946 г.
Сталину о том, что «спектакль о Пушкине театр не имеет права ставить по субботам
и воскресеньям и более двух-трех раз в Месяц» (Письма, с. 546). Так контролирующие
ПРИМЕЧАНИЯ
МХАТ органы «оберегали» зрителя от крамольной пьесы, опасаясь нежелательных
аллюзий.
Письмо вдовы Булгакова осталось без ответа.
В 1974 г. МХАТ восстановил спектакль. А. Кторов, ранее игравший Долгорукова,
выступил в роли Дубельта.
«Последние дни» ставились и в других театрах. Все же адекватное воплощение
пьесы, раскрывающей трагедию художника, павшего жертвой насилия и смертью
смерть поправшего, — еще впереди.
С. 171. Пушкина — Наталья Николаевна Пушкина (1812—1863) — урожденная
Гончарова, жена А. С. Пушкина. Из подготовительных записей Булгакова: «В
1837 г. — 25 лет, на 13 лет моложе Пушкина. Впервые П. сватался в 29 г. — отказ.
Предложение принято 6/VI-1830 г. Свадьба — 18/11-31 г. в церкви св. Вознесения на
Б. Никитской. „On la symomme Psysh6e“ страдальческое выражение лба у Натальи...
Близорука».
Гончарова — Александра Николаевна Гончарова (1811—1891), сестра Н. Н. Пушки-
ной. Осенью 1834 г. А. Н. и Е. Н. Гончаровы переехали к Пушкиным в Петербург.
Воронцова — Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова (1817—1856). Из запи-
сей Булгакова: «20 лет! (1837) <...> Брюнетка монгольского типа. 27.1.1837 каталась,
видела едущих на дуэль дуэлянтов». Жена графа Ивана Илларионовича Воронцова-
Дашкова: «Член Государственного совета и обер-церемониймейстер. В 1837 г. —
47 лет. Очень богат, вечный имянинник».
Никита — Никита Тимофеевич Козлов (1778—1851), слуга А. С. Пушкина с
детских лет поэта. Сопровождал гроб с телом Пушкина в Святогорский монастырь.
Из записей Булгакова: «Благообразный старик, с бакенбардами, высокого роста.
Любитель литературы и поэт. (Яцевич. Пушкинский Петербург, стр. 3)».
Дантес — Жорж-Карл Дантес (1812—1895), барон. После революции 1830 г. во
Франции принимал участие в вандейском восстании. В 1833 г. приехал в Россию с
влиятельными рекомендательными письмами к Николаю I. Из записей Булгакова:
«Поступил на службу в 7-й запасной эскадрон Кавалерийского полка (приказ
8.II.1834 г.) корнетом. В 1836 г. был усыновлен и в это время был уже поручиком...
По приезде в Петербург поселился в Английском трактире на Галерной улице».
19 марта 1837 г. выслан из России.
Бенедиктов — Владимир Григорьевич Бенедиктов (1807—1873), русский поэт ро-
мантического направления, служил в Министерстве финансов. В 1835 г. опубликовал
книгу стихотворений, которая имела огромный успех. Лишь В. 1\ Белинский крити-
чески отнесся к новому кумиру публики, в статье 1835 г. он комически комментировал
стихи Бенедиктова, в том числе «Напоминание», — именно это стихотворение
Булгаков включил в окончательный текст.
Кукольник — Нестор Васильевич Кукольник (1809—1868), популярный писатель,
чиновник канцелярии Министерства финансов. 17 марта 1834 г. Пушкин записал в
дневнике о первой встрече с Кукольником: «На знаю, имеет ли он талант. Я не
дочел его Тасса и не видал его Руки». В записи Пушкина, как и в пьесе Булгакова,
речь идет об исторической драме Кукольника «Рука всевышнего Отечество спасла»
(1834).
Долгоруков — князь Петр Владимирович Долгоруков (1816—1868). Находился в
конфликтных отношениях с Пушкиным, считался одним из возможных авторов
пасквиля, посланного Пушкину, впоследствии эта версия была опровергнута. Краткая
характеристика Булгакова: «Двадцатилетний негодяй, хромой».
Николай I — российский император в 1825—1855 гг. Познакомился с Пушкиным
во время аудиенции в Чудовом дворце, куда поэта привезли из ссылки 8 сентября
1826 г. Объявил себя покровителем Пушкина. «В нем много от прапорщика и немного
от Петра Великого», — писал Пушкин.
Жуковский — Василий Андреевич Жуковский (1783—1852), поэт, воспитатель
цесаревича при дворе Николая I. Друг А. С. Пушкина. Сумел предотвратить первую
дуэль поэта с Дантесом в ноябре 1836 г. Перед смертью Пушкин назначил Жуковского
своим душеприказчиком. Из записей Булгакова: «Его нет; мысль об этом меня
волнует как лихорадка...»
В» -
Геккерен — Из записей Булгакова: «Якоб-Теодор-Борхардт-Анна ван Геккерен де
Беверваард (1791—1884!), барон, голландский посланник с 1826 г. 46 лет. Уговаривания
Наталии». В пьесе Булгаков использовал подлинный текст письма Пушкина к
Геккерену. 1 апреля 1837 г. Геккерен покинул Россию.
Дубельт — Леонтий Васильевич Дубельт (1792—1862). Из записей Булгакова: «В
1837 г. — 45 лет. В 1835 г. получил должность начальника штаба Корпуса жандармов...
У Дубельта волчий взгляд, длинные седые усы, большие серые глаза... Страстно
любил театр, в особенности — балет... Рытвины и на щеках и на лбу. Черты его
имели что-то лисье. Лукавый генерал. Глядя на „Распятие” Брюллова, рыдал».
Бенкендорф — Александр Христофорович Бенкендорф (1783—1844), начальник III
отделения императорской канцелярии, шеф Корпуса жандармов. Через него Пушкину
приходилось общаться с Николаем I. Сохранилась переписка поэта с шефом
жандармов: 58 писем Пушкина и 36 писем Бенкендорфа. Бенкендорф был инициа-
тором обыска в квартире после смерти поэта.
Ракеев — Из записей Булгакова: «Ракеев. Жандармский офицер, сопровождал
тело Пушкина. Капитан (?)».
Строганов — Григорий Александрович Строганов (1770—1857). Из записей Бул-
гакова: «Граф с 1826 г. Слепой. Седые, вьющиеся волосы, черный сюртук. Строганов:
„За оскорбительное письмо нужно драться!.. Пушкин — либералист 169».
Данзас — Константин Карлович Данзас (1801—1871), лицейский товарищ Пуш-
кина, был его секундантом в дуэли с Дантесом. К 1837 г. Данзас уже 19 лет служил
в армии, полковник, имел золотое оружие «За храбрость». Из записей Булгакова:
«В 1837 г. — 36 лет. Лютеранин. В июне 1828 г. был ранен в левое плечо, с
раздроблением лопатки. Рыжий. В 1829 г. получил Владимира с бантом. Золотая
шпага». После гибели Пушкина приговор суда Данзасу был «по силе 140-го воинского
артикула» — повесить. Но постепенно, учитывая его заслуги, приговор менялся.
Данзас провел в крепости на гауптвахте два месяца, после чего вернулся к службе.
В 1838 г. его направили на Кавказ, в Тенгинский пехотный полк, где под началом
Данзаса служил М. Ю. Лермонтов.
Даль — Владимир Иванович Даль (1801—1871), военный врач, создатель Толко-
вого словаря живого великорусского языка, автор сборников сказок, которые под-
писывал «Казак Луганский». В 1833 г. вместе с Пушкиным, который собирал
материал для «Истории Пугачева», путешествовал по Оренбургской губернии. После
дуэли дежурил у постели Пушкина, оставил воспоминания о последних минутах
поэта.
Тургенев — Александр Иванович Тургенев (1784—1845), камергер, директор депар-
тамента духовных дел иностранных исповеданий. Друг Карамзина, Жуковского,
В. Л. и С. Л. Пушкиных. А. С. Пушкина знал с детства, не без влияния А. И. Тур-
генева Пушкин попал в Царскосельский лицей. А. И. Тургенев печатался в «Совре-
меннике». В последние месяцы жизни поэта они встречались почти ежедневно.
Тургенев сопровождал тело Пушкина в Святогорский монастырь.
С. 172. Гостиная в квартире Александра Сергеевича Пушкина в Петербурге. — В
пьесе дано описание последней квартиры А. С. Пушкина на Мойке, 12.
..м печальна и темна... <... > ...то заплачет как дитя. — Строки из стихотворения
А. С. Пушкина «Зимний вечер» (1825).
С. 173. Могу ли видеть господина камер-юнкера? — Придворное звание низшего
ранга было присвоено Пушкину в 1833 г. В качестве камер-юнкера Пушкин вместе
с женой должен был присутствовать при дворе.
С. 176. ..виделась с ним один раз у Идалии. — Идалия Григорьевна Полетика
(1807—1890), побочная дочь графа Г. С. Строганова, троюродная сестра Н. Н. Пуш-
киной по отцу. Была дружна с Дантесом и поощряла его ухаживания за Н. Н. Пуш-
киной.
Палаш — холодное оружие с прямым и длинным клинком. В XVIII—XIX вв.
было на вооружении в русской кавалерии.
С. 177. ..на Екатерине, на моей сестре? — Екатерина Николаевна Гончарова
(1809—1843), старшая сестра Н. Н. Пушкиной. Свадьба Е. Н. Гончаровой и Жоржа
Дантеса состоялась 10 января 1837 г.
С. 179. Эльзевир — Редкое, обычно малоформатное издание нидерландской
издательской фирмы Эльзевиров. Издания фирмы помечались специальным гербом.
...император Павел — Павел I (1754—1801), русский император в 1796—1801 гг.
...звезду Андрея Первозванного — Русский орден, учрежденный в честь первокре-
стителя Руси св. Андрея Первозванного.
С. 180. ...императора Александра — Александр I (1777—1825), старший сын Павла
I, русский император в 1801—1825 гг.
...в Третьем отделении — III отделение его императорского величества Канцеля-
рии — сыскная полиция — появилось в царствование Николая I. Из записей
Булгакова: «24.IV.1826 г. было образовано П-е отделение. 25.VI.1826 г. — указ об
основании жандармской полиции. 3.VII.1826 г. Особая канцелярия Министерства
внутренних дел преобразована в Ш-е отделение. 28.IV.1827 г. издано „Положение о
корпусе жандармов*. В 1838 г. III отделение и Штаб отдельного корпуса жандармов
перешло на Фонтанку к Цепному Мосту с Мойки (из дома Толя)».
С. 182. Терцины божественного Аллигиери... — Алигьери Данте (1265—1321), великий
итальянский поэт, создатель «Божественной комедии». Терцина — строфа из трех
стихов; ряд терцин дает непрерывную цепь тройных рифм. Терцинами написана
«Божественная комедия».
...великому Франческо — Франческо Петрарка (1304—1374), итальянский поэт эпохи
Возрождения.
Канцона — лирическое стихотворение о рыцарской любви в западноевропейской
поэзии XIII —XVII вв. Классические образцы — у Данте и Петрарки.
С. 185. Национальный конвент — высший законодательный и исполнительный
орган Первой французской республики (1792—1795).
С. 185—186. История Пугачева — «История Пугачева» А. С. Пушкина была
напечатана в 1835 г. под названием «История Пугачевского бунта».
Семирамида — царица Ассирии в конце IX в. до н. э. С ее именем связано
представление о роскоши. «Висячие сады» Семирамиды в Вавилоне — одно из семи
чудес света.
С. 187. Психея — в греческой мифологии олицетворение человеческой души;
легенда о любви Амура и Психеи была одним из самых распространенных мифо-
логических сюжетов.
С. 190. Сава ночная птица — В библиотеке Пушкина имелась книга «Сава, ночная
птица, повествующая руские сказки, из былей составленные Господином Статским
Советником и Вольного Санктпетербургского Экономического общества Членом,
Сергием Васильевичем Друковцовым. Печатана в Санктпетербурге. Первым тисне-
нием, 1779 года».
Кавалерист девица — книга из библиотеки А. С. Пушкина: «Кавалерист-девица.
Происшествие в России. Издал Иван Бутовский. С.-Петербурп В Военной Типогра-
фии. 1836 г.» Пушкин встречался с автором книги Н. В. Дуровой летом 1836 г.
Отрывки из второй ее книги о войне 1812 г. «Записки Александрова» были опубли-
кованы во 2-м томе пушкинского «Современника».
История славного воина Ваньки-Каина — книга из библиотеки А. С. Пушкина:
«История славного вора, разбойника и бывшего Московского сыщика Ваньки Каина,
со всеми его обстоятельствами, разными любимыми песнями и портретом, писанная
им при Балтийском Порте в 1764 году. 1782 года».
С. 191. Иуда искариотский идет к архиереям, они же обещаша сребреники дати... —
Евангелие от Марка, 14:10.
С. 192. Но у подножия теперь креста честного... <... > Пускать не велено сюда
честной народ! — отрывок из стихотворения А. С. Пушкина «Мирская власть» (1835).
По свидетельству П. А. Вяземского, стихотворение, «вероятно, написано потому, что
в страстную пятницу в Казанском соборе стоят солдаты на часах у плащаницы».
С. 193. В России нет закона... — автор эпиграммы неизвестен.
С. 197. Карбонарий — член тайного общества, основанного в Италии в начале
XIX в., боровшегося за воссоединение и независимость Италии. Карбонарий — букв,
«угольщик». С этим значением связана фраза Николая I о Пушкине в I варианте
пьесы: «Уголь сажей не замараешь...» (с. 467).
С. 198. На свете счастья нет, но есть покой и воля... Давно, усталый раб, замыслил
я побег... — строки из стихотворения А. С. Пушкина «Пора, мой друг, пора! покоя
сердце просит...» (1834), обращенного к жене.
МЬ М.БУЛГАКОВ
С. 200. Где история, которую он посулил? — В последние годы жизни Пушкин
работал над «Историей Петра I», которая не была завершена. Уцелевшая часть
труда была впервые опубликована в 1936 г. в большом академическом собрании
сочинений поэта.
...новый Онегин*! — «Евгений Онегин» А. С. Пушкин был издан в конце 1836 г. в
типографии А. Смирдина.
Познал я глас иных желаний... — строки из «Евгения Онегина», гл. 6-я, строфа
XLFV.
С. 201. Приятно дерзкой эпиграммой... — строки из «Евгения Онегина», гл. 6-я,
строфа XXXIII.
С. 203. Полотняный завод — имение старшего брата Н. Н. Пушкиной под Калугой.
С. 206. Не вынесла душа поэта... — строки из стихотворения М. Ю. Лермонтова
«Смерть поэта» (1837).
С. 209. Святые горы — Могила А. С. Пушкина находится в Святогорском мона-
стыре в Псковской области.
...и он прямо на речку. — Дуэль А. С. Пушкина с Дантесом состоялась на окраине
Санкт-Петербурга, на Черной речке.
БАТУМ
Впервые опубликовано: Неизданный Булгаков. Под ред. Э. Проффер. Ann Arbor,
1977, с. 137—210. Публикация осуществлена по дефектной копии, без указания источ-
ника и содержит многочисленные искажения и ошибки в тексте.
Первая публикация в СССР: Современная драматургия, 1988, № 5, с. 220—243.
Вступ. статья М. Чудаковой. Опубликована: Булгаков, т. 3, с. 512—570. В настоящем
издании публикуется по машинописному экземпляру, датированному 24 июля 1939 г.,
хранящемуся в РГБ (ф. 562, к. 14, ед. хр. 9).
1
В личном фонде Булгакова в РГБ и в других архивах сохранились следующие
черновые автографы и машинописные экземпляры:
1. Первая черновая редакция под условным названием «Пастырь» (БМ-1).
Занимает одну общую тетрадь (РГБ, ф. 562, к. 14, ед. хр. 7) и частично вторую в
клеенчатом переплете (там же, ед. хр. 8). Первая тетрадь содержит 96 листов и 2
листа дополнительных. Даты начала и окончания работы: 10 сентября 1938 г. —
январь 1939 г. Автограф чернилами и карандашом, 192 с. авторской пагинации; на
с. 31, 52, 53, 70, 71, 96—99, 112, 113, 191— материалы к пьесе, списки прототипов. На
с. 30 и 184— название и планы пьесы. На с. 191, 192 рукою Е. С. Булгаковой вписаны
варианты названия пьесы.
Основные картины пьесы зафиксированы в тетрадях в ином порядке, чем в
окончательной редакции. 10-я картина — Эпилог, а также материал и наброски к
9-й картине (В кабинете Николая II) попали во вторую тетрадь (РГБ, ед. хр. 8,
л. 45—44 и л. 63). В эту же тетрадь Булгаков переписал в три картины в новой,
исправленной редакции, близкой к окончательной: 6-я картина — л. 1—13; 2-я
картина — л. 14—30; 3-я картина — л. 31—43.
1-я черновая редакция пьесы «Батум» («Пастырь») публикуется впервые в разделе
«Другие редакции и варианты» настоящего издания. Порядок картин в этой редакции
соответствует их окончательной авторской нумерации, независимо от местоположе-
ния соответствующих частей текста в рукописи.
2. «Батум». Пьеса в 4-х действиях. 1935—1939 гг. Москва. Дата окончания: 24
июля 1939 г. Машинопись синей лентой. Титул и 85 с. машинописи (БМ-2). Данный
экземпляр (РГБ, ф. 562, к. 14, ед. хр. 9) может рассматриваться как основной
авторский, аутентичный официальным экземплярам, переданным в дирекцию МХАТа
и в Главрепертком.
ПРИМЕЧАНИЯ
3. «Батум». Пьеса в 4-х действиях. Титул и 96 с. машинописи. Без датировки.
Машинописная копия 1950-х гг. (?) (БМ-3) — РГБ, ф. 562, к. 69, ед. хр. 2.
4. «Батум». Пьеса в 4-х действиях. Титул и 96 с. машинописи в переплете (РГБ,
ф. 562, к. 69, ед. хр. 3). 3-й экземпляр предыдущего текста (БМ-4).
5. «Батум». Пьеса в 4-х действиях. Машинопись в картонном переплете, 84 с.
На титульном листе: 24 июля 1939 (БМ-5). Музей МХАТа им. А. М. Горького,
БРЧ-1530.
6. «Батум». Пьеса в 4-х действиях. Машинопись в картонной папке, 67 с. На
титульном листе: «1938 —1939, Москва». Дата на последней странице: 24 июля 1939 г.
Внутри на папке карандашом: «Москва, 19, ул. Фурманова 3/5, кв. 14, тел. Г-6-69-90.
Булгакова Елена Сергеевна». На титульнем листе штамп: «Управление делами ЦК
ВКП(б). 15 ноября 1939 г.» (БМ-6).
Можно предположить, что это один из театральных экземпляров, официально
представленных для рассмотрения в Секретариат И. В. Сталина, а затем возвра-
щенных в театр после запрещения пьесы для постановки в МХАТе. Музей МХАТа
им. А. М. Горького, БРЧ-943.
7. «Батум». Пьеса в 4-х действиях. 1938—1939 гг., Москва. Титул и 85 с. маши-
нописи (БМ-7). Еще один титульный лист написан от руки и имеет штамп архива
СП СССР — РГАЛИ, ф. 656, оп. 5, ед. хр. 1028. Данный экземпляр находится в
фонде Главреперткома и полностью соответствует основной авторской редакции
пьесы в РГБ.
В настоящем издании пьеса «Батум» печатается по основному машинописному
экземпляру БМ-2, сверенному с БМ-7.
2
Пьеса «Батум» — последнее законченное произведение Булгакова-драматурга —
занимает совершенно особое место в его наследии. Ни одна другая работа не
давалась ему с такими мучительными сомнениями и с таким тяжким трудом.
Драматург не мог в полной мере осуществить свободный исследовательский
подход к биографии героя, более всего свойственный ему в пьесах художественно-
исторического жанра. Культ личности Сталина в 1930-е гг. ставил почти непреодо-
лимые препятствия для каждого в СССР, кто хотел бы объективно осветить
историческую и духовную эволюцию этого деятеля, совершившего стремительную
метаморфозу в своем развитии — от начинающего революционера до узурпатора
высшей власти, от борца с самодержавием до кровавого тирана.
По крайней мере в трех пьесах Булгакова, созданных в первой половине 1930-х
гг., в качестве действующего лица выступает абсолютный монарх, король или
самодержец: Людовик XIV в «Кабале святош», Иван Грозный в «Иване Васильевиче»,
Николай I в «Александре Пушкине». Для Большого театра СССР в 1937 г. Булгаков
написал оперное либретто «Петр Великий». Тема была популярной и актуальной —
Алексей Толстой с увлечением продолжал писать свой роман «Петр Первый»;
немецкий писатель Эмиль Людвиг в беседе со Сталиным допытывался, есть ли
сходство в государственных революционных деяниях Ленина и Петра Первого, и
Сталин, конечно, указывал на коренные исторические и классовые различия их
преобразований. Тем не менее фактическая реставрация некоторых сторон абсолю-
тизма в деятельности Сталина, несомненно, имела место.
В начале 1936 г., когда спала отчасти волна репрессий, связанных с убийством
Кирова, в обществе появились слабые надежды на демократический поворот. 7 фев-
раля 1936 г. Е. С. Булгакова записала в своем дневнике: «...Миша окончательно
решил писать пьесу о Сталине» (Дневник, с. 112).
18 февраля 1936 г. Булгаков разговаривал с директором МХАТа и сказал, что
«единственная тема, которая его интересует для пьесы, это тема о Сталине» (РГБ,
ф. 562, ед. хр. 25). Трудно сказать, какой именно сюжет о вожде обдумывал тогда
Булгаков, но его прежние исторические пьесы как раз в это время были снова
подвергнуты официальному осуждению: после премьеры «Мольера» на сцене МХАТа
в «Правде» (1936, 9 марта) появилась уничтожающая редакционная статья «Внешний
М2 ^БУЛГАКОВ
блеск и фальшивое содержание», в Театре сатиры готовилась к выпуску новая
комедия «Иван Васильевич», которую ждала та же участь.
12 мая 1936 г. Е. С. Булгакова записала, что Михаил Афанасьевич «сидит над
письмом к Сталину». Текст письма Булгакова к Сталину 1936 г. пока неизвестен,
неясно, было ли это письмо отправлено или уничтожено автором, но причины для
нового обращения наверх у него были: после исключения «Мольера» из репертуара
МХАТа Булгаков решил уйти из театра, в который он поступил благодаря личному
вмешательству Сталина. Вероятно, требовалось объяснить причины своего отказа
от этой милости, прежде чем перейти на предложенную ему должность либреттиста
в Большой театр СССР.
«Из Художественного театра я ушел, — сообщил Булгаков Вересаеву 2 октября
1936 г. — Мне тяжело работать там, где погубили „Мольера*. Договор на перевод
„Виндзорских* я выполнять отказался.
• Тесно мне стало в проезде Художественного театра, довольно фокусничали со
мной.
Теперь я буду заниматься сочинением оперных либретто. Что ж, либретто так
либретто!» (там же, с. 553).
Писать пьесу о Сталине в 1936 г. Булгаков не стал. Следующий год также не
прибавил ни желания, ни возможности заняться вплотную этим замыслом.
В начале 1938 г. Булгакова побудили взяться за новое письмо к Сталину уже не
личные дела, а чрезвычайные обстоятельства, связанные с судьбой его близкого
друга Н. Р. Эрдмана, репрессированного в 1934 г. и отбывшего трехлетнюю ссылку
в Сибири.
В письме ни слова не говорится о какой-либо вине Эрдмана, повлекшей наказание
в виде ссылки (он был осужден по доносу за неосторожно рассказанный анекдот),
и из письма следует, что Эрдман пострадал безвинно. Оно ставит общий вопрос о
ценности литературного дарования для нашего отечества — в этом смысле оно
косвенно напоминало о судьбе самого Булгакова, который, находясь в Москве, давно
уже оставался в том же состоянии «одиночества и душевного угнетения» (там же,
с. 559).
Решающий толчок к возобновлению замысла пьесы о Сталине был дан визитом
к Булгакову его друзей из МХАТа — П. А. Маркова и В. Я. Виленкина — 9 сентября
1938 г. На следующий день Е. С. Булгакова записала в своем дневнике:
«Пришли после десяти и просидели до пяти утра. В начале — убийственно
трудный для них вечер. Они пришли просить Мишу написать пьесу для МХАТа.
— Я никогда не пойду на это, мне это невыгодно делать, это опасно для меня, —
напрямую заявил Булгаков. — Я знаю все наперед, что произойдет. Меня травят —
я даже знаю кто — драматурги, журналисты...
Все это продолжалось не меньше двух часов. И когда около часу мы пошли
ужинать, Марков был черно-мрачен...
А потом опять — о пьесе.
Театр гибнет — МХАТ, конечно. Пьесы нет. Театр показывает только старый
репертуар. Он умирает, и единственное, что может его спасти и возродить, это
современная замечательная пьеса; Марков это назвал „Бег* на современную тему,
т. е. в смысле значительности этой вещи — „самой любимой в театре*.
„И, конечно, такую пьесу может дать только Булгаков*, — говорил долго,
волнуясь, по-видимому искренно.
— Ты ведь хотел писать пьесу на тему о Сталине?
Миша ответил, что очень трудно с материалами, нужны — а где достать?
Они предлагали и материалы достать через театр, и чтобы Немирович написал
письмо Иосифу Виссарионовичу с просьбой о материале.
Миша сказал — это очень трудно, хотя многое мне уже мерещится из этой
пьесы. От письма Немировича отказался. Пока нет пьесы на столе — говорить и
просить не о чем» (РГБ, ф. 562, к. 28, ед. хр. 27, л. 5—6; в др. редакции: Дневник,
с. 200—201).
Доверие к Сталину и надежда на его защиту от литературной травли со стороны
ортодоксов и «леваков» долго сохранялись в семье Булгаковых как последняя опора
в жестокой борьбе за существование. И на то были определенные причины.
Многолетнюю и систематическую кампанию против себя Булгаков связывал прежде
«13
ПРИМЕЧАНИЯ
всего с окружающей литературно-театральной средой. Он хорошо сознавал также
зловещую роль идеологических органов управления литературой и искусством —
Главреперткома, Главлита, Комитета по делам искусств. Единственной влиятельной
инстанцией, способной противостоять беззаконию и несправедливости «кабалы
святош», Булгаков считал высшее лицо в государстве, подобно тому как Мольер в
свое время мог апеллировать только к королю. Булгаков исходил из факта, осоз-
нанного далеко не сразу и далеко не всеми его современниками: в лице Сталина
сложился новый абсолютизм, не менее полный, чем во времена Людовика XIV или
Ивана Грозного, и, конечно, гораздо более всевластный и всепроникающий, чем в
старые феодальные времена.
Предложение от театра написать пьесу о Сталине, при всей его рискованности,
оставалось для Булгакова едва ли не единственной возможностью вернуться на
сцену. Искушение было большим, но Булгаков не был бы Булгаковым, если бы
взялся исполнить этот заказ в качестве платы за право беспрепятственно ставить
пьесы и печататься. На пути приспособленчества никакой удачи для него не могло
быть — это автор «Багрового острова» и «Кабалы святош» понимал лучше, чем
кто-либо другой из его совремиенников. «В отношении к генсекретарю возможно
только одно — правда, и серьезная», — утверждал Булгаков еще в 1931 г. в письме
к Вересаеву (Булгаков, т. 5, с. 462), и он остался на той же позиции в конце 1938 г.,
когда проблема литературного изображения Сталина в качестве героя пьесы встала
перед ним практически.
3
16 января 1939 г. Е. С. Булгакова отметила в дневнике: «Миша взялся после
долгого перерыва за пьесу о Сталине. Только что прочла первую (по пьесе —
вторую. — А. Н.) картину. Понравилось ужасно! Все персонажи живые». Через день,
18 января: «И вчера и сегодня вечерами Миша пишет пьесу, выдумывает при этом
и для будущих картин положения, образы, изучает материал» (Дневник, с. 236).
В действительности предварительная работа Булгакова над пьесой началась 10
сентября 1938 г., через день после разговора с П. А. Марковым и В. Я. Виленкиным.
В этот день в «Правде» появилась большая статья по истории ВКП(б), где особо
отмечалось значение мартовской рабочей демонстрации 1902 г. в Батуме, состояв-
шейся при участии Сталина.
У Булгакова быстро складывается основной план пьесы: батумская демонстрация
и ее расстрел становятся центральным событием (6-я картина), ему предшествуют
обстоятельства появления Сталина в Батуме в конце 1901 г., организация на основе
рабочих кружков Батумского социал-демократического комитета; забастовка на
заводе Ротшильда, действия военного губернатора. Подавление забастовки и арест
ее руководителей привел в марте 1902 г. к политическому возмущению батумских
рабочих. Развитием политической линии пьесы явились последующие картины ареста
Сталина на конспиративной квартире, сцены его пребывания в кутаисской тюрьме,
где вспыхивает бунт политических заключенных. Эпилогом хроники становится
возвращение Сталина в Батум зимой 1904 г. после побега из сибирской ссылки.
Название пьесы в 1-й редакции — «Пастырь»; зачеркнутый подзаголовок: «10
страниц жизни». Поверх заглавия сбоку вписано: «Сны» (однако форма «снов», в
отличие от пьесы «Бег», не была использована автором в этой работе).
На л. 31, 42 и 184 первой тетради сохранились авторские планы пьесы. В первом
случае:
Картины: 1. Исключение. 2. У Сильвестра. 3. Новый год. Пожар. 4. У военного
губернатора. 4. Губернатор и рабочие. 5. Кровавое столкновение. 8. Арест Сталина.
9. Тюрьма. 10. Возвращение. (При сбое порядковых номеров, допущенном в перечне
картин, начальный авторский план содержит только девять картин из задуманных
десяти.
Второй план содержит все десять картин: 1. Семинария. 2. У Сильвестра.
3. Новый год. 4. Кабинет губернатора. 5. Цех. 6. Расстрел. 7. Обыск. 8. Тюрьма.
9. Кабинет Николая II. 10. У Сильвестра.
ЛК БУЛГАКОВ
Третий, наиболее точный план, написанный, очевидно, когда работа над текстом
подходила к концу, содержит также десять картин, в некоторых случаях под другими
названиями: 1. Семинария. II. У Наташи. III. Новый год. IV. Губернатор. V. Рабочие
и губернатор. Порфирий арестован. VI. Столкновение. VII. Арест Сталина. VIII.
Тюрьма. IX. Николай II. X. Возвращение.
Этот последний вариант плана полностью соответствует окончательной компо-
зиции пьесы.
В конце первой тетради на л. 191, 192 рукою Е. С. Булгаковой записаны варианты
названия пьесы: «Бессмертие», «Битва», «Рождение славы», «Аргонавты», «Геракл»,
«Кормчий», «Юность штурмана», «Так было», «Кондор», «Комета зажглась», «Штур-
ман вел корабль», «Молния», «Вставший из снега», «Штурман вел по звездам»,
«Юность командора», «Юный штурман», «Юность рулевого», «Поход аргонавтов»,
«Штурман шел по звездам», «Море штормует», «Когда начинался шторм», «Шторм
грохотал», «Будет буря», «Мастер», «Штурман вел аргонатов», «Комета пришла»,
«Как начиналась слава», «У огня», «Дело было в Батуми».
Нетрудно заметить, что поиски названия совершили полный круг по избитой
колее пафосных культовых определений, прямолинейно подчеркивающих исключи-
тельный и героический характер центрального героя. В некоторых случаях название
как бы компенсирует основной биографический сдвиг в содержании пьесы и пре-
дупреждает, что перед нами только начало биографии великого человека. Неподхо-
дящей оказалась вся античная символика, связанная с Колхидой, Гераклом, арго-
навтами и т. п., не годились также мотивы «шторма» и «штурмана», более
органичные для стилистики пьес Билль-Белоцерковского или Вс. Вишневского (нель-
зя, правда, исключить и того, что все эти названия не принадлежат Булгакову, а
были позднее вписаны Е. С. Булгаковой в черновую тетрадь на последних, свободных
ее страницах в поисках нового названия, с которым эту отвергнутую официозом
пьесу можно было бы предложить театрам после смерти автора).
Так или иначе первоначальное название пьесы сам Булгаков почерпнул из
перечня партийных кличек Сталина: Давид, Коба, Нижерадзе, Чижиков, Иванович,
Сосо, Пастырь (под двумя последними кличками Сталин как раз и работал в Батуме).
Название «Пастырь» было вполне приемлемым и биографически точным, если
не считать некоторого архаично-церковного оттенка, понятного ввиду духовного
образования Сталина, но в общем не слишком подходящего для молодого револю-
ционера-экспроприатора, участника дерзких террористических акций на Кавказе.
«Дело было в Батуми» — ближе всего к окончательному, локальному названию
пьесы — «Батум»; это последнее, самое сдержанное, не заключает в себе никакого
оценочного момента и характеризует лишь время и место действия, подчеркивая
установку автора на строгую историческую достоверность основного драматического
происшествия.
Для пьесы о Сталине требовалась достаточно прочная документальная основа,
но в распоряжении автора были лишь считаные официозные публикации.
Одним из основных документальных источников пьесы «Батум» стала книга
«Батумская демонстрация 1902 года», выпущенная в марте 1937 г. Партиздатом ЦК
ВКП(б). Эта книга с предлисловием Л. Берия «Знаменательная дата. Тридцатипя-
тилетие Батумской партийной организации» была издана за рекордно короткий срок:
сдана в производство 10 марта, подписана к печати 15—17 марта, выпущена в свет
20 марта 1937 г.
Совершенно очевиден культовый характер книги, имевшей главной целью про-
славление выдающейся роли Сталина в организации революционного социал-демок-
ратического движения на Кавказе. Однако некоторые документы и воспоминания,
опубликованные в этом издании, приоткрывают (при критическом к ним отношении)
подробности политической ситуации в Закавказье начала века и отдельные черты
биографии и характера молодого Сталина.
Как свидетельствует экземпляр, сохранившийся в архиве Булгакова, он внима-
тельнейшим образом проработал книгу «Батумская демонстрация 1902 года» и
оставил в ней множество помет. Какие же документы и факты этого издания
привлекли особое внимание автора пьесы «Батум»?
Первый раздел книги «Ленинская „Искра* о революционном движении батумских
рабочих» не содержит ни единого упоминания о Сталине, но дает выразительную
хронику батумских событий с февраля по октябрь 1902 г. В числе руководителей
рабочих «Искра» назвала Михаила Харимьянца и Теофила Гогиберидзе — оба они
вошли в круг действующих лиц пьесы «Батум».
Массовые увольнения на заводах Ротшильда и послужили основной причиной
демонстрации батумских рабочих 8 и 9 марта 1902 г., безжалостно расстрелянной
и разогнанной правительственными войсками. О подробностях этих событий, свя-
занных с общедемократическим подъемом угнетенных народов России, «Искра»
сообщала в специальных заметках от 1 мая и 1 сентября 1902 г.
Важнейшие исторические факты, использованные в пьесе, Булгаков почерпнул
в статье «Батумский процесс» (Искра, 1902, 16 окт.). В ней уточнялось, что на
нефтяном заводе Ротшильда из 900 рабочих было уволено 389. Общая забастовка,
вызванная массовыми увольнениями, потребовала личного вмешательства кутаис-
ского военного генерал-губернатора Смагина и его помощника полковника Дрягина.
Аресты руководителей забастовки и многих ее участников вызвали возмущение
рабочих и стали непосредственным поводом для политической демонстрации у
здания тюрьмы. Толпа демонстрантов была расстреляна специально вызванной
ротой капитана Антадзе. Четырнадцать рабочих при этом были убиты и многие
ранены.
В тексте другой статьи из «Искры» Булгаков подчеркнул красным карандашом
следующее место: «Обвинительный акт (против арестованных в Батуме рабочих. —
А. Н.) совершенно игнорирует обстоятельство, установленное большинством свиде-
телей — помощником губернатора Дрягиным, жандармским полковником Зейдлицем,
офицерами и приставами, что во время всех волнений между рабочими замечалась
группа, настойчиво требовавшая от губернатора освобождения товарищей, но в то
же время сдерживавшая толпу от всяких насилий» (Годовщина расстрела Батумских
рабочих. — Искра, 1903, 1 апр.; Батумская демонстрация, с. 31).
Практически все действующие лица пьесы «Батум», представляющие админист-
рацию военного губернатора, жандармское отделение и военный гарнизон, брошен-
ный против забастовщиков, были взяты Булгаковым из хроникальных заметок
«Искры». В их числое: кутаисский военный генерал-губернатор Смагин (в списке
действующих лиц — военный губернатор), жандармский полковник Зейдлиц (у
Булгакова — Трейниц), полицеймейстер Ловен (в черновой редакции пьесы дейст-
вует под своей фамилией, в окончательном тексте — полицеймейстер), переводчик
Какива (у Булгакова — Кякива) и т. д.
Документальную основу имеет фигура управляющего заводом Ваншейдта. В
разных вариантах эта фамилия несколько раз всплывает в документах, которыми
пользовался Булгаков.
Путаница с фамилией злосчастного управляющего продолжается в его диалоге
с губернатором на протяжении всей 4-й картины — неточность, подмеченная в
документах, стала для драматурга предметом насмешливой смысловой игры, сред-
ством сатирического заострения ролей и выявления абсурдной логики, по которой
разворачиваются действия военного губернатора.
Как один из участников и организаторов мартовской политической демонстрации
рабочих Батума, Сталин проходил по судебному процессу 1902 г. и был приговорен
к ссылке в Восточную Сибирь на три года. Официальными документами этого
судебного политического процесса Булгаков не располагал (кроме приговора) и мог
опираться в данном случае лишь на воспоминания и свидетельства немногих живых
участников и очевидцев тех далеких событий.
За сравнительно короткий срок Булгаков овладел фактологией батумского пери-
ода деятельности Сталина. В распоряжении драматурга оказалось достаточно много
подробностей и свидетельств, взаимно дополнявших и корректировавших друг друга.
Рабочие, окружающие Сталина в пьесе «Батум», в большинстве случаев действуют
под своими подлинными фамилиями и именами. Это прежде всего Сильвестр
Ломджария (в пьесе — Сильвестр), Порфирий Ломджария (Порфирий), Михаил
Габуния (Миха), Теофил Гогиберидзе (Теофил), Котэ Каландаров (Котэ), Коция
Канделаки (Канделаки), Сильвестр Тодрия (Тодрия), Дариспан Дарахвелидзе (Да-
риспан), Михаил Харимьянц (Хиримьянц), Наталья Киртадзе-Сихарулидзе (Наташа).
Булгаков превратил некоторых мемуаристов в действующих лиц своей пьесы,
сохранив за ними те конкретные роли, которые они играли в батумских событиях.
646 М. БУЛГАКОВ
В воспоминаниях Порфирия Ломджария, например, Булгаков подчеркнул следу-
ющее место, использованное затем в экспозиционных сценах «Батума»: «В одну из
ненастных ноябрьских ночей 1901 г. мой брат Сильвестр вернулся домой поздно. С
ним пришли двое закутанных в башлыки. ...Невестка моя захлопотала, гостям отвели
отдельную комнату. С той поры приезжий, которого звали Сосо (товарищ Сталин),
так и остался жить у нас. Другой, пришедший с товарищем Сосо, оказался батумским
рабочим Коция Канделаки. Товарищ Сосо все время читал или писал. О еде ему
приходилось напоминать» (Батумская демонстрация, с. 60—61).
Небезынтересно отметить, что в 1-й редакции пьесы Сильвестр — старший брат
Порфирия, как и было на самом деле. В действие, кроме Наташи, была включена
и невестка Порфирия, так что в пьесе имелись две близкие по функции женские
роли. В окончательной редакции рабочий Сильвестр — глава семьи и хозяин дома,
Порфирий — его сын, Наташа — дочь; роль невестки из пьесы исключена, неко-
торые ее реплики и поступки отданы Наташе. Простой перестановкой в отношениях
действующих лиц (по сравнению с прототипами) Булгаков прояснил и усилил
характеристику членов семьи Сильвестра, в которой впервые появляется Сталин.
После мартовского расстрела рабочей демонстрации в Батуме Сталин скрывался
некоторое время в квартире Дариспана Дарахвелидзе, где его вместе с хозяином
и ожидал арест. Брат Дариспана, Илларион Дарахвелидзе, так сообщал об этом
факте в своих воспоминаниях: «4 апреля в первом часу ночи в нашу квартиру
нагрянули жандармы и арестовали товарища Сталина, а вместе с ним Коция
Канделаки, Дариспана Дарахвелидзе и пришедшего к Сосо гимназиста Вано Рамиш-
вили — члена нелегального ученического кружка» (там же, с. 83).
Факт ареста руководящей подпольной группы батумских рабочих, в их числе
И. Джугашвили, был подтвержден также секретным рапортом пристава 4-го участка
Батума батумскому полицеймейстеру от 6 апреля 1902 г. Соответствующий документ
был опубликован в небольшой подборке полицейских дел, помещенных в качестве
приложения к основной части книги «Батумская демонстрация 1902 года».
Обдумывая обстоятельства ареста Сталина в 1902 г., Булгаков обратил внимание
на расхождение в датах: по сообщению личного секретаря и первого биографа
Сталина Ив. Товстухи, это событие отнесено к марту 1902 г.; в статье Л. Берия,
который располагал подлинными документами полицейских архивов Закавказья,
сказано более точно: Сталин был арестован 5 (18) апреля 1902 г. на заседании
батумской руководящей партийной группы. Это противоречие отмечено в черновых
материалах к пьесе «Батум» вопросительной булгаковской пометой: «Март? Апрель?»
Фактической основой «тюремных» эпизодов «Батума» послужили в первую
очередь воспоминания Натальи Киртадзе-Сихарулидзе. В своем рассказе о кутаисской
тюрьме, где она находилась в заключении в те же месяцы, что и Сталин, Н. Киртадзе,
в частности, пишет: «Как-то раз, когда нас вывели на прогулку, я остановилась у
окна камеры, в которой сидел товарищ Сталин, и попыталась с ним заговорить.
Сопровождавший нас надзиратель ударил меня за это ножнами шашки. Этот
поступок тюремщика сильно возмутил товарища Сталина, и он потребовал от
тюремной администрации увольнения надзирателя» (там же, с. 113).
Булгаков подчеркнул это место в книге и внес существенные коррективы в
поступки действующих лиц. В 8-й картине пьесы Сталин сам, через Уголовного,
вызывает Наташу на разговор, а жестокость надзирателя по отношению к ней
становится поводом к общетюремному бунту.
Сталин в тюрьме — едва ли не главная смысловая вершина пьесы «Батум» и
ее вторая (после сцены расстрела) драматическая кульминация. После ареста 5
апреля 1902 г. Сталин находился в батумской тюрьме год и несколько дней; 19 апреля
1903 г. его перевели в кутаисскую тюрьму, где он просидел до ноября 1903 г.
Время действия 8-й картины сдвинуто на лето 1903 г. и происходит в кутаисской
тюрьме. Там же оказались и некоторые другие его товарищи по подпольной работе
в Батуме. Г. Каладзе сообщал в своих воспоминаниях, что после судебного процесса
2—8 марта 1903 г. по Батуму прошли новые аресты: был арестован он сам, Сильвестр
Ломджария, Томарадзе, Баланчивадзе, Каландадзе Наталью Киртадзе. «Вместе со
Сталиным всех нас отправили этапным порядком из батумской тюрьмы в кутаис-
скую. Спустя три месяца троих арестованных освободили, а Сталина выслали в
Иркутск. Отправили его морем, через Батум» (там же, с. 74).
647
ПРИМЕЧАНИЯ
Если принять во внимание, что с момента расстрела мартовской демонстрации
в Батуме прошло больше года, то новые аресты по этому делу могли быть следствием
дополнительных показаний, вырванных у тех, кто уже был арестован годом раньше.
Булгаков вряд ли мог пройти мимо этого обстоятельства, выстраивая реальную
хронологическую цепочку полицейских репрессий по батумскому делу.
Для «тюремной» картины «Батума» автору пришлось сжать события, которые
происходили и раньше, и несколько позже; к этому же времени он приурочил
решение властей перевести Сталина обратно из кутаисской тюрьмы в Батум,
относящееся к ноябрю 1903 г. Такая концентрация разновременных событий и
фактов вокруг главного происшествия была вызвана сугубо драматургическими
соображениями.
4
1-я, черновая редакция «Батума» отражает сложный процесс работы Булгакова
и поиски наиболее убедительных вариантов в осуществлении намеченного им плана.
Десять картин пьесы определились далеко не сразу.
Раньше других, как подтверждает Е. С. Булгакова, были написаны 2-я и 3-я
картины — появление Сталина в доме Сильвестра и образование Батумского
комитета социал-демократической рабочей партии под видом встречи Нового года
(л. 15—25 и 32—51 1-й тетради). В них определялись общая интонация, стиль речи,
образ мысли и план действий молодого Сталина. Они были написаны Булгаковым
к концу января 1939 г.
Во всяком случае, уже 26 января Е. С. Булгакова отметила в дневнике: «Вчера
вечером к нам пришли Петя и Ануся. Миша прочитал им вторую и третью картины
новой пьесы. Петя сказал, что вещь взята правильно, несмотря на громадные
трудности этой работы, что очень живой герой — он такой именно, каким его
представляешь себе по рассказам» (Дневник, с. 237).
Петя — это Петр Владимирович Вильямс, художник МХАТа, который готовился
вместе с драматургом к постановке пьесы о Сталине в театре. Его мнение, мнение
профессионала сцены, было для автора существенным.
Затем, судя по положению в тетради, была начата 5-я картина — губернатор
на заводе Ротшильда и арест организаторов забастовки. (В рукописи эта картина
разделена: начало на л. 56—57, окончание — на л. 189—190).
В работе над пьесами Булгакову было свойственно сначала писать ключевые
сцены, а затем более глубоко мотивировать их предваряющими эпизодами.
Картине появления губернатора в цеху завода Ротшильда должна была предше-
ствовать еще одна картина — ночью на кладбище в Соук-Су, на окраине Батума.
Руководители забастовки Канделаки, Теофил и Порфирий вместе со Сталиным
вырабатывают в этой сцене план действий к приезду губернатора. Картина эта была
написана (л. 126—138); особенно удалась в ней фигура могильщика и ночного сторожа
Иллариона, принимающего на своей кладбищенской территории заговорщиков-ра-
бочих. Однако в окончательный текст пьесы картина не вошла. Растянутая экспо-
зиция тормозила развитие действия, и Булгаков обошелся без нее.
Как отметила в своем дневнике Е. С. Булгакова, 24 января 1939 г. к ним в дом
приходил посланец Ленинградского театра драмы им. А. С. Пушкина с просьбой
дать театру новую пьесу — известия о ней, очевидно, уже просочились в театральную
среду и достигли Ленинграда. «Миша сказал... пусть напишут в марте — если к
тому времени будет готова пьеса, над которой он сейчас работает, — тогда можно
будет говорить» (там же, с. 237).
Однако в марте 1939 г. пьеса не была готова. Булгаков продолжал работать над
важнейшими картинами пьесы — сценой ареста Сталина в квартире Дариспана и
сценами в кутаисской тюрьме (в окончательном тексте — 7-я и 8-я картины).
Эпизоды у Дариспана были написаны в обратной последовательности: сначала —
арест Сталина в присутствии жандармского полковника Зейдлица (в окончательном
тексте — Трейница) и полицеймейстера Ловена (л. 84—95), а затем предшествующие
аресту эпизоды — встреча Сталина со стариком Реджебом и беседа с гимназистом
Вано (л. 114—124).
4И8 М. БУЛГАКОВ
Посреди работы над картиной ареста Булгаков набросал вчерне давно задуман-
ную сцену Пролога — речь ректора при исключении Сталина из тифлисской
Духовной семинарии. Между Прологом и 7-й картиной есть прямая внутренняя
связь. Арест Сталина — это следствие того жизненного выбора, который был сделан
еще в семинарии, когда строптивый ученик 6-го класса свернул с предначертанного
ему пути духовного пастыря и встал на путь политического инакомыслия и безверия.
Материал для речи ректора (по существу — церковной анафемы на голову отступ-
ника), эпизоды исключения и диалоги Джугашвили с одноклассником и служителем
Варсонофием заняли л. 96—99 и 101—111 1-й тетради. Эти листы разделили картину
ареста Сталина на две неравные части.
Среди документальных источников для Пролога в записях Булгакова названы
«Духовный вестник Грузинского Экзархата» за 1894—1897 гг. Его особое внимание
привлекли № 1, 23 и 24 за 1894 г. и № 24 за 1897 г. В черновых материалах к сцене
исключения поставлены вопросы: «Зал? Церковь? День исключения? Процедуры?
Обедня. Кто ректор? Каков?»
Булгакову была известна статья «Из воспоминаний русского учителя грузинской
Православной Духовной семинарии в Тифлисе» (1907) — упоминание о ней сохра-
нилось в черновых записях к пьесе.
Следует отметить, что мрачная и по-своему сильная речь ректора семинарии,
призывающего кару Господню на голову молодого отступника, была, пожалуй,
единственным в своем роде открытым поношением Сталина в советской драматур-
гии конца 1930-х гг.
В мае 1839 г., по-видимому, уже была написана и кульминационная 8-я картина,
изображающая бунт заключенных в кутаисской тюрьме (л. 160—183). 21 мая 1939 г.
Е. С. Булгакова подтвердила: «Миша сидит сейчас (десять часов вечера) над пьесой
о Сталине». То же самое на следующий день: «Миша пишет пьесу о Сталине» (там
же, с. 260).
Общие контуры и конкретное содержание пьесы постепенно определялись — в
руководящей верхушке МХАТа хорошо знали об этой работе, и в театре началось
волнение, вполне понятное по тем временам. 6 июня 1939 г. в дневнике Е. С. Бул-
гаковой появилась новая запись: «Позавчера, 3-го, пришла Ольга — знаменитый
разговор о Мишином положении и о пьесе о Сталине. Театр, ясно, встревожен этим
вопросом и жадно заинтересован пьесой о Сталине, которую Миша уже набрасы-
вает...
Вчера (4-го) звонок Виленкина, и вечером он сам у Миши...
Настойчиво предлагают писать договор. Миша рассказал и частично прочитал
написанные картины. Никогда не забуду, как Виленкин, закоченев, слушал, стараясь
разобраться в этом» (там же, с. 262—263).
В разговор о положении Булгакова во МХАТе включилась Ольга Сергеевна
Бокшанская, родная сестра Елены Сергеевны, работавшая много лет секретарем
В. И. Немировича-Данченко и превосходно знавшая'всю ситуацию в театре, имев-
шем давние и отлаженные связи с правительственными верхами. Уж она-то знала,
что возможный успех пьесы Булгакова на сцене МХАТа должен привести к полной
перемене его нынешнего положения в качестве писателя и драматурга, практически
лишенного выхода к зрителям и читателям.
В. Я. Виленкин, работавший перед войной в литературной части МХАТа и уже
с сентября 1938 г. посвященный в замысел «Батума», со своей стороны, подтвердил,
что 4 июня 1939 г. Булгаков прочитал ему «пять картин, еще не отделанных
окончательно, из одиннадцати задуманных. И рассказывал о том, что будет дальше».
На следующий день после чтения он записал в дневнике: «Вчера был у Булгакова.
Пьеса почти написана. Впечатления: „ах!“ не было ни разу, может быть потому,
что М. А. читал не узловые сцены, а может быть, просто поздно было, трудно было
слушать. Но все — хорошо написано, тонко, без нажимов. Есть роли, не говоря
уже о центральной, интереснейшей (Хмелев?). Просидел у них до трех часов ночи»
(Воспоминания, с. 302).
Сдержанное, а может быть, и тревожное восприятие пяти картин пьесы первым
слушателем от МХАТа вполне понятно: в тексте был заключен какой-то дополни-
тельный, не вполне явный смысл, раздвигавший прямые значения прочитанных
Булгаковым сцен и пьеса странным образом вызывала такие мысли и переживания,
о которых в 1939 г. не принято было говорить вслух, а тем более оставлять
откровенные записи в дневнике. И если В. Я. Виленкин действительно слушал
авторское чтение «Батума» как бы «закоченев», то для такого состояния были,
наверное, причины.
Жадная заинтересованность руководства МХАТа в новой булгаковской пьесе
тоже вполне понятна: 21 декабря 1939 г. приближалась знаменательная годовщина —
60-летие со дня рождения Сталина, все жаждали отличиться, и театру приходилось
спешить. Между тем выясняется, что официального договора между Булгаковым и
МХАТом все еще не было — театр не мог настаивать на сроках и вообще не мог
влиять на ход дел, пока не получит пьесу. Однако, вопреки обыкновению, Булгаков
на этот раз не спешил с заключением договора, хотя и нуждался в нем. Проблема
не исчерпывалась денежным авансом — администрация МХАТа в данном случае
должна была иметь санкцию, хотя бы устную, на заключение официального договора,
ибо постановка спектакля о Сталине в день его 60-летия на сцене МХАТа не была
и не могла быть внутренним делом театра.
Перед решающим разговором с дирекцией МХАТа Булгаков еше раз читал пьесу
в кругу ближайших друзей, вкусу и мнению которых он доверял. На чтение 7 июня
1939 г. были приглашены драматург А. М. Файко, П. В. Вильямс и его жена: «...Миша
прочел им черновик пролога из пьесы о Сталине (исключение из семинарии). Им
чрезвычайно понравилось, это было искренно. Понравилось за то, что оригинально,
за то, что непохоже на все пьесы, которые пишутся на эти темы, !за то, что
замечательная роль героя... Днем звонил Виленкин — Калишьян просит М. А.
назначить день, когда он может прийти во МХАТ для переговоров о пьесе. Миша
сказал — 9-го в 2 часа дня» (Дневник, с. 263).
Приглашение от имени и. о. директора МХАТа Г. М. Калишьяна означало, что
он располагает необходимыми полномочиями для заключения официального договора
МХАТом с Михаилом Булгаковым на постановку его новой пьесы.
9 июня 1939 г. Е. С. Булгакова записала в дневнике: «...К двум часам пошли в
МХАТ... Оба — и Калишьян и Виленкин, по окончании рассказа, говорили, что очень
большая вещь получится, обсуждали главную роль — что это действительно герой
пьесы, роль настоящая, а не то, что в других... Калишьян спрашивал Мишу, какого
актера он видит для Сталина, и вообще для других ролей» (там же, с. 264—265).
11 июня 1939 г. пьесу Булгакова слушали братья Эрдман, художник и драматург,
их мнение для автора было особенно важным. «Пришла домой, — пишет Е. С. Бул-
гакова, — Борис Эрдман сидит с Мишей, а потом подошел и Николай Робертович.
Миша прочитал им три картины и рассказал всю пьесу. Они считают, что — удача
грандиозная. Нравится форма вещи, нравится роль героя» (там же, с. 265).
Булгаков продолжал упорно работать, следуя своему собственному выработан-
ному плану биографической хроники из десяти картин. Некоторые картины он решил
переписать заново. 14 июня Е. С. Булгакова записала: «Миша над пьесой, написал
начало сцены у губернатора в кабинете. Какая роль!» (там же, с. 266). В середине
июня, таким образом, Булгаков вернулся к 4-й картине, когда главные драматические
сцены вчерне уже были написаны. Теперь он как бы достраивал обстоятельства,
развязка которых была ему ясна.
В течение месяца были переписаны с переделками и новыми подробностями
2-я, 3-я и 6-я картины пьесы. Вместе с 1-й редакцией Эпилога (10-я картина), где
Сталин внезапно, после побега из ссылки, снова возвращается в дом Сильвестра,
эти переписанные заново картины вошли во вторую тетрадь пьесы.
2 июля 1939 г. Булгаков прочитал в театре 1-ю, 4-ю, 5-ю, 7-ю, 8-ю картины в
присутствии Г. М. Калишьяна, Н. П. Хмелева и О. С. Бокшанской. Как подтвердила
неделю спустя Бокшанская, пьеса в этих отрывках «очень понравилась». 9 июля она
писала в Новый Петергоф В. Я. Виленкину, что в этот день Булгакову позвонили
из Комитета по делам искусств и попросили прочитать через два дня пьесу в
Комитете, хотя бы и без доделок. Это было бы, таким образом, не вполне
официальное, а предварительное знакомство с пьесой, чрезвычайно важное для
общего исхода дела.
«Михаил Афанасьевич решил читать все, — подтверждает О. С. Бокшанская, —
и даже будет почти доделано, потому что для него все очень ясно в уме, а работать
дев
ML БУЛГАКОВ
он сейчас станет день и ночь, говорит — спать не буду, а закончу, выложу на бумагу
то, что найдено умом и сердцем» (Воспоминания, с. 303).
В дневнике Е. С. Булгаковой за 12 июля 1939 г. сделана краткая запись: «Чтение
в Комитете». Чтение состоялось накануне, 11 июля, в узком кругу, в присутствии
председателя Комитета М. Б. Храпченко и нескольких человек из театра. О
результатах этого чтения Булгаков сообщил 14 июля 1939 г. в письме к В. Я. Ви-
ленкину:
«Дорогой Виталий Яковлевич! Спасибо Вам за милое письмо. Оно пришло 11-го,
когда я проверял тетради, перед тем как ехать в Комитет искусств для чтения
пьесы. Слушали Елена Сергеевна, Калишьян, Москвин, Сахновский, Храпченко,
Солодовников, Месхетели и еще несколько человек.
Результаты этого чтения в Комитете могу признать, по-видимому, не рискуя
ошибиться, благоприятными (вполне). После чтения Григорий Михайлович просил
меня ускорить работу по правке и переписке настолько, чтобы сдать пьесу МХАТу
непременно к 1-му августа. А сегодня (у нас было свидание) он просил перенести
срок сдачи на 25 июля.
У меня остается 10 дней очень усиленной работы. Надеюсь, что, при полном
напряжении сил, 25-го вручу ему пьесу.
В Комитете я читал всю пьесу за исключением предпоследней картины (у
Николая в дворце), которая не была отделана. Сейчас ее отделываю. Остались 2—3
поправки, заглавие и машина.
Таковы дела. ...В квартире станет тише, и я буду превращать исписанные и
вдоль и поперек тетрадки в стройный машинописный экземпляр. ...Устав, отодвигаю
тетрадь, думаю — какова будет участь пьесы. Погадайте. На нее положено много
труда» (там же, с. 303—304).
15 июля Е. С. Булгакова отметила в дневнике, что Калишьян в театре «бьется
с названием пьесы, стремясь придать ей сугубо политический характер» (Дневник,
с. 272). От названия «Пастырь» Булгаков должен был отказаться, в конце концов
он предпочел самое простое и свободное от каких-либо субъективно-эмоциональных
или политических акцентов: «Батум», а с 17 июля занялся перепечаткой пьесы набело.
Под датами 18, 19, 20 июля стоит одна запись Елены Сергеевны: «Диктовка
продолжается беспрерывно. Пьеса чистится, сжимается, украшается» (там же, с. 273).
24 июля 1939 г. Е. С. Булгакова, наконец, записала: «Пьеса закончена! Проделана
была совершенно невероятная работа — за 10 дней он написал девятую картину и
вычистил, отредактировал всю пьесу — со значительными изменениями. <...>
Вечером приехал Калишьян, и Миша передал ему три готовых экземпляра» (там
же).
5
При переписке пьесы набело под диктовку возникла новая, 2-я редакция «Батума»,
которая существенно отличается от черновой: некоторыми смысловыми и стили-
стическими акцентами, более развернутыми вступительными ремарками к отдельным
картинам и частичными сокращениями в тексте. Только в последней редакции пьесы
появился полный авторский список действующих лиц. Как всегда, Булгаков стремился
уплотнит^» текст, усилить выразительность отдельных реплик, освободиться от вялых,
излишне затянутых мест.
Все десять картин пьесы, включая Пролог и Эпилог, разделены в машинописной
редакции на четыре действия. Это новое крупное членение позволило отчетливее
представить хронологию, перемену мест действия и общую логику развития событий
между 1898 и 1904 гг. Особенно тщательно проработал Булгаков речевую ткань роли
Сталина — это была главная и наиболее сложная сторона его задачи. На речь
Сталина приходится ббльшая часть поправок и изменений, внесенных в текст 2-й
редакции.
Отметим главные изменения, которые отличают беловую машинописную редак-
цию «Батума» (БМ-2) от черновой рукописи (БМ-1), а также важнейшие смысловые
оттенки законченной пьесы в ее целостности.
НРММ&ШШЯ
Заново написана большая, занимающая почти полную страницу, авторская
ремарка, содержащая описание Большого зала тифлисской Духовной семинарии, где
состоялась процедура публичного обвинения девятнадцатилетнего Иосифа Джугаш-
вили в неблагонадежности и безверии и его исключение из числа учеников. Эта
ремарка является, по существу, разработанной режиссерской мизансценой, указы-
вающей порядок выхода и место на сцене каждого действующего лица.
Важные изменения Булгаков внес в речь ректора: «В то время, как вся святая
Русь тесным кольцом объемлет подножие монаршего престола царя-помазанника и
труженика, устремляющего ко благу обширную державу нашу, находятся среди
честных граждан наших преступники, сеющие злые семена в отечестве нашем и до
известной степени упрочившие посев сей...»
В окончательной редакции упоминание о «святой Руси» снято, выбрана более
общая формула монархического патриотизма, на который посягают «преступники»
из числа «разноплеменных обитателей отечества». «В то время, когда все верно-
подданные сыны родины тесно прильнули к подножию монаршего престола царя-
помазанника, неустанно пекущегося о благе обширнейшей в мире державы, нашлись
среди разноплеменных обитателей отечества преступники, сеющие злые семена в
нашей стране!»
Булгаков исключил из ректорской речи упоминание о знаменитой уваровской
триаде, составляющей ядро монархической идеологии: «Как черви и тля пытались
они подточить основные корни жизни нашей — православие, самодержавие и
народность...» Вместо этого обвинения против политических иноверцев, развито
другое, более общее: «Эти очумелые люди со звенящими кимвалами своих пустых
идей врываются и в хижины простолюдинов и в славные дворцы, заражая своим
зловредным антигосударственным учением многих окружающих».
Исключено из речи и самое упоминание об анафеме как жанре церковного
проклятия, которое должно быть обрушено на каждого инакомыслящего и инакове-
рующего отступника: «Если бы даже ангел с неба стал благовествовать не то, что
мы благовествуем, да будет анафема. Анафема всем проповедующим злые идеи и
убеждения». Вместе с тем именно этот стиль церковной анафемы последовательно
выдержан в редакции. Речь ректора семинарии, утратив некоторые прямые заост-
рения чернового варианта, содержит при всей архаике слога красноречивое мораль-
ное поношение молодого «преступника», дерзнувшего оттолкнуть Христа и заменить
его лжепророчеством распространяемых повсюду «ядовитых мнимонаучных социал-
демократических теорий», которые, «подобно мельчайшим струям злого духа, про-
никают во все поры нашей народной жизни».
Как последователь этой теории, Сталин в оценке первого, же его идейного
противника по сюжету «Батума» оказывается фактически в роли лже-Христа, а
точнее — антихриста, использующего недовольство существующим социально-пол-
итическим строем для разрушения всех моральных устоев человеческой жизни
вообще. Так в Прологе «Батума» преломилась одна из важных тем русской
литературы начала века — тревожное ожидание близкого торжества антихриста.
С другой стороны, политическая анафема, прозвучавшая в Прологе, — это как
бы последняя лекция, последний нравственный урок, вынесенный молодым Иосифом
Джугашвили из не законченного им духовного заведения. И он в полной мере
усваивает этот урок: анафема на всех и каждого, кто «благовествует» не то, что
мы! Всю жизнь потом он придерживался этого правила...
Архаизованная речь ректора, обращенная против молодого отступника, неожи-
данным образом резонировала с громкими политическими судилищами 1930-х гг.,
которые следовали одно за другим, обрушивая самые страшные проклятья на головы
«оппозиционеров», «уклонистов» и других несогласных, подведенных в конце концов
под общую универсальную категорию «врагов народа».
Некоторые наиболее резкие эпитеты и обороты из речи ректора, негативно
характеризующие молодого Сталина как личность, при перепечатке пьесы набело
Булгакову пришлось убрать. Одна из фигур этой речи начиналась библейским
сравнением — «Истинно овца паршивая...» (известно, что «овца паршивая», даже
одна, способна погубить все стадо, если ее вовремя не убрать). Эту вызывающую
подробность Булгаков из окончательного текста «Батума» предусмотрительно иск-
лючил. В то же время он усилил последнюю реплику служителя Варсонофия, которой
652 М. БУЛГАКОВ
заканчивается Пролог. В черновой редакции она была чисто служебной: «Счастливого
пути!»; в окончательной редакции — гораздо более емкой и многозначной: «Уходите
от греха...»
Существенные поправки Булгаков внес в окончательную редакцию 2-й картины
«Батума», имеющейся в двух черновых вариантах. Некоторые бытовые подробности
жизни в доме Сильвестра были сокращены, развернуты и уточнены отношения
Сталина с Порфирием. Сталин кратко касается здесь своего прошлого, объясняет,
как его зовут: «По-разному. Сосо меня зовут. А кроме того, ваши батумские почему-то
прозвали меня Пастырем. А за что, я не знаю. Может быть, потому, что я учился
в духовной семинарии, а может быть, и по каким-то другим причинам...»
Именно в разговорах с Порфирием Сталин выступает как настойчивый пропа-
гандист социалистических идей и противник самодержавия. Но в их спор о будущем,
относящийся по пьесе к 1902 г., вольно или невольно врывается настоящее — новая
политическая реальность года 1939-го. Вместо бесклассового социалистического об-
щества, в котором, как полагали марксисты, государство «постепенно отомрет»,
будущее осуществилось в форме реставрации абсолютистского государства, в кото-
ром все репрессивные функции подавления человека государством многократно
возросли. Вся традиционная структура самодержавной государственной машины,
унаследованная от прошлого, нашла себе в новом обществе к этому времени самое
полное, а порой и более чем изощренное продолжение.
Смена ролей, сыгранных в истории одним человеком, была сокрушительной —
Булгаков интуитивно нащупал эту главную внутреннюю тему в «Батуме» и последо-
вательно развил ее, насколько позволял это сделать избранный локальный сюжет
из ранней биографии Сталина.
В картине 3-й, изображающей тайное учредительное заседание Батумского
комитета РСДРП под Новый год, Булгаков решительно переработал речь Сталина.
Вместо монолога, содержащего азы марксистской теории во 2-й редакции пьесы
Сталин произносит за новогодним столом лишь короткую притчу о людях,
победивших черного дракона и вернувших украденное у них солнце всему чело-
вечеству.
Начало новогоднего тоста Сталина обнаруживает его знакомство с «Ночью перед
Рождеством» Н. В. Гоголя, откуда и почерпнут мотив украденного с неба месяца.
«Быль» о черном драконе, похитившем солнце, возникла по аналогии. Нет сомнений,
что в контексте сталинского тоста люди, которые пошли, чтобы отбить у дракона
солнце, это русские социал-демократы, революционеры-большевики. По иронии
истории к 1939 г. они в большинстве своем были сметены с лица земли. Поэтому
тост «за здоровье» социал-демократов ленинского направления в устах будущего
палача ленинской гвардии звучал более чем двусмысленно. Аналог ему можно найти
в советской политической истории 1930-х гг.: Сталин однажды публично на очередном
торжестве поднял тост «за здоровье товарища Бухарина», а вскоре окончательно
растоптал и уничтожил его как политического деятеля и человека...
Общая структура 3-й картины в окончательной редакции сохранена, но текст
ее существенно переработан, сжат, освобожден от риторических длиннот, пред-
ставлявших собой настоящий бич историко-революционной драматургии конца
1930-х гг.
4-я картина (в кабинете у кутаисского губернатора) претерпела наименьшие
изменения при перепечатке — ее Булгаков написал сравнительно поздно, когда
почти вся пьеса была доведена до конца, и ограничился чисто стилистическими
поправками. Зато следующую, вчерне набросанную картину тайной сходки рабочих
на ночном кладбище в Соук-Су Булгаков исключил из пьесы целиком, и место 5-й
картины заняли сцены на заводе Ротшильда, куда губернатор явился через сутки
после объявленной там забастовки. Неосновательной поэтому представляется кон-
таминация окончательного и чернового текстов «Батума», предпринятая В. И. Ло-
севым в его публикации пьесы: вслед за 4-й картиной («Губернатор») в текст
включена дополнительная 5-я картина («На кладбище»), которая в авторском чис-
товом варианте отсутствует (см.: Лосев В. И. Последняя пьеса Михаила Булгакова.
М. А. Булгаков. Батум. Пьеса в четырех действиях. — Записки отдела рукописей
Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Вып. 48. М., 1990, с. 237—241). В публикации
В. И. Лосева «Батум» вместо десяти содержит одиннадцать картин, причем две
картины представлены одинаково, как картина 5-я.
Порядок картин после исключения автором сцены на кладбище сдвинулся на
одну; среди действующих лиц 5-й картины в БМ-2 появился новый эпизодический
персонаж — русский рабочий Климов, который вместе с Геронтием и Порфирием
представляет бастующих в их переговорах с губернатором. В следующей картине
Климов один из тех, кто гибнет под пулями при расстреле Батумской демонстрации.
Усилены в машинописной редакции 5-й картины и заключительные реплики губер-
натора, угрожающего забастовщикам полицейскими мерами и санкционирующего
арест трех «подстрекателей», которым рабочие доверили вести переговоры с адми-
нистрацией. Картина завершается новой репликой губернатора: «Вы у меня в Сибири
опомнитесь! {Полицеймейстеру.) Лошадей мне!»
Особенно много труда было положено автором на 6-ю (в черновой редакции —
7-ю) картину пьесы. Это ключевая сцена основного исторического события, воссоз-
данного в «Батуме», — народной демонстрации возле здания батумской пересыльной
тюрьмы, расстрелянной войсками.
Эту сцену Булгакову пришлось переписать дважды, и она существует в двух
рукописных редакциях и последней — в машинописи. В 1-й черновой редакции
картины (по тетради — VII) Булгаков пользовался еще подлинными фамилиями
карателей.
Перерабатывая текст картины, Булгаков переписал эпизоды сближения толпы
демонстрантов с полицией и войсками и сцену расстрела безоружных людей ротой
капитана Антадзе. В черновой редакции кроме Наташи действовала еще одна
женщина — Вера, после расстрела она бросается к околоточному и срывает с него
погоны. В БМ-2 этот поступок отдан Наташе, характер ее укрупнен, а Вера из
сцены исключена как дублирующая фигура.
Во всех редакциях 6-й картины Сталин выводит из обстрелянной толпы раненого
Геронтия; в последней редакции пьесы этот эпизод построен особенно выпукло, а
в сцене расстрела появилась новая важная подробность: «СТАЛИН. Так?.. Так?..
(Разрывает на себе ворот, делает несколько шагов вперед.) Собаки!.. Негодяи!.. (На-
клоняется, поднимает камень, хочет швырнуть его, но бросает его, грозит кулаком,
потом наклоняется к убитому Климову.)».
7-я и 8-я картины «Батума» строятся на типичных ситуациях эпохи 1930-х гг.:
домашний обыск — арест по политическому обвинению — пребывание арестанта
в тюрьме. Только здесь через эти стандартные ситуации, развернутые в исторической
ретроспекции, проходит молодой Сталин, и сочувствие к жертве шреследования и
репрессий приобретает двойной смысл — не только персональный, но и функцио-
нальный, ибо кому же еще может быть отдано сострадание читателя и зрителя
«тюремной пьесы», как не бесправному арестанту, упрятанному за «тюремные
затворы» и страдающему за народ. Обе эти картины, ввиду взрывоопасного харак-
тера связок исторических и современных значений каждой подробности, потребовали
от Булгакова особой точности письма и обдуманного подхода к деталям.
Текст обеих картин был существенно сжат; взаимоотношения Сталина с его
окружением, как дружественным, так и враждебным, развиты в предельно конкрет-
ном и реальном ключе. Каждый поступок героя мотивирован, всякое действие
вызывает реальное противодействие. В беседе со стариком Реджебом, предшеству-
ющей аресту, углублена и конкретизирована главная внутренняя тема пьесы: Сталин
и русское самодержавие, а говоря точнее — Сталин и последний русский царь.
Рассказанный Реджебом сон предлагает наивную народную версию конца прав-
ления злого царя и его замены молодым борцом-освободителем. Не Сталину ли в
будущем предназначена эта благородная романтическая роль?
Следующее звено антиправительственной агитации* Сталина — его беседа с
гимназистом Вано, по ходу которой он критикует реформистов из местной социал-
демократической группы Месаме-даси; сам Сталин тем самым остается на крайнем
фланге непримиримых противников существующего режима. Его арест в конце 7-й
картины имеет поэтому хотя бы логические основания — жандармы Трейница
выслеживают и берут не просто подозреваемого, в капкан к ним попадает настоящий
и опасный политический противник, добивающийся свержения самодержавного строя
6Ы WL БУЛГАКОВ
всеми доступными средствами и избравший своим главным орудием революционное
насилие.
С тайным сарказмом, вполне соответствующим моменту, Булгаков обрисовал
режим заключенных в старой кутаисской тюрьме как вполне патриархальный, а в
чем-то даже и вызывающе «либеральный» по современным для автора меркам.
Начать с того, что политические заключенные в старой царской тюрьме еще
пытались претендовать на какие-то льготы по сравнению с уголовными... И уголов-
ный в «Батуме» не упускает случая упрекнуть за это молодого Сталина: «Беспокойные
вы, господа политические, ей-богу, не можете просто сидеть: то у вас просьбы, то
протесты, то газеты вам подай! А у нас правило: сел — сиди!»
Уголовный в булгаковской пьесе не преувеличивает, или преувеличивает самую
малость, необходимую для полноты художественного обобщения. Так, к примеру,
Сталин оказался в кутаисском тюремном замке со своим сундучком, в котором
были его личные вещи и книги (льгота, немыслимая для политических заключенных
в тридцатые годы!). Из окна своей одиночной камеры Сталин без особых
препятствий ведет диалог с уголовным, подметальщиком внутреннего тюремного
двора. Без каких-либо затруднений вместе с пачкой папирос Сталин передает
через уголовного на волю важное для него письмо, вызывает Наташу для личного
разговора и т. п.
Тюрьма и в царские времена, конечно, оставалась тюрьмой со всеми свойствами
этого мрачного заведения, в котором всегда процветали насилие, произвол и
жестокость, унижающие достоинство человека. Через унижение в тюрьме проходит
и молодой Сталин. Противоположности общественного «верха» и «низа» империи
всегда сознавались в тюрьме как наиболее отчетливые, абсолютные. Это сознание
выражено в тюремных частушках, которые распевает в пьесе уголовный, поддер-
живающий вместе со своими товарищами протест политических заключенных:
Царь живет в больших палатах,
И гляет, и поет!
УГОЛОВНЫЕ (подхватывают) .
Здесь же в сереньких халатах
Дохнет в карцерах народ!..
Стоит отметить, что в черновой редакции 8-й картины первая строка частушки
звучала более обобщенно: «Он живет в больших палатах...»
В этой редакции противоположность первого лица государства и арестантского
«народа», задушенного в тюремных карцерах, выступала еще резче, — местоиме-
ние «он» согласуется с любой подстановкой, характерной для того или иного
времени, и чтобы избежать слишком актуализированного звучания, Булгаков
использовал в окончательной редакции частушки более локальный исторический
вариант — «царь». Впрочем, эта замена почти ничего не меняла по существу. И
сходства и различия тюремной ситуации 1903 г., трактованной сквозь призму
1939-го, ключевую для концепции «Батума», не содержали в себе ничего утеши-
тельного для современности.
В окончательном тексте «Батума» Булгаков позволил себе оставить политическую
колкость, явным образом перенесенную из современной репрессивной практики на
тюремные нравы начала века. На рассеянный вопрос губернатора к уголовному:
«Кто вы такие, политические?» — тот с полным пониманием существа дела отвечает:
«Помилуйте, ваше высокопревосходительство, ничего такого за нами нету. Рециди-
висты мы, домушники, ширмагалы, мойщики. ГУБЕРНАТОР. Черт знает что такое!»
Сатирический эффект этого диалога заключается в том, что губернатор мыслит
категориями своего времени и существует как гротесковая персона 1903 г., а
уголовный отвечает ему совсем из другой эпохи, как мог бы ответить человек,
знакомый с практикой советских тюрем и лагерей после 1937 г. Такое расширение
смыслового поля конкретных деталей Булгаков использовал по всему историческому
пространству «Батума».
Последней сценой, написанной Булгаковыми для «Батума», была картина 9-я —
в кабинете у Николая II. В первом наброске плана эта картина вообще отсутствует;
ПРИМЕЧАНИЯ (55
не сохранилась и ее черновая редакция. Во второй тетради есть лишь запись на
одной странице, материал и краткий набросок сцены (РГБ, ф. 562, к. 14, ед. хр. 8,
л. 63). Реальным основанием для картины послужил документ из подборки полицей-
ских дел в книге «Батумская демонстрация 1902 года». Это выдержка из официального
отношения Главного тюремного управления в Петербурге к кутаисскому военному
генерал-губернатору о ссылке «по высочайшему повелению» И. Джугашвили на три
года в Восточную Сибирь.
По характеру использования документа можно проследить, как работала мысль
и фантазия Булгакова-драматурга. Предметом инсценирования для пьесы стал лишь
один несомненный факт: 9 июля 1903 г. Николай II, в это время отдыхавший в
Петергофе, утвердил приговоры, сформулированные в докладе министра юстиции
Н. В. Муравьева.
И сам факт доклада царю, и сведения, сообщаемые министром, соответствуют
действительности, в то же время вся сцена в кабинете Николая II от начала до
конца вымышлена и, более того, сатирически заострена в гротесковом, памфлетно-
театральном плане. Булгаков допустил одно явное отступление от «натуральности»
министерского доклада: приговоры по делам такого рода, как дело И. Джугашвили,
оформлялись обычно длинными списками и царь утверждал весь список целиком,
не вдаваясь в персональные подробности. Художественная целесообразность однако
побудила Булгакова персонифицировать дело горийского «крестьянина» Иосифа
Джугашвили и представить его специальным докладом.
Можно думать также, что Николай II на официальной аудиенции вряд ли стал
бы выражать свое неудовольствие малым числом убитых при разгоне демонстрации.
Однако он не зря заслужил в народе кличку «Кровавый». После побоища у Казанского
собора в Петербурге в 1901 г., после массового расстрела демонстрантов на Двор-
цовой площади столицы 9 января 1905 г., такие же государственные преступления
со стороны властей повторялись неоднократно во многих городах Российской
империи. Московский военный генерал-губернатор Трепов при подавлении Декаб-
рьского вооруженного восстания 1905 г. в Москве бросил боевой клич: «Патронов
не жалеть!» — и тем не менее сохранил благорасположение царя. Батумские события
1902 г. были одним из первых предвестий еще более крупных и кровавых столкно-
вений народа с самодержавием, и Булгаков достаточно точно оценил позицию
Николая II в этом конфликте.
Следует отметить, что фигура царя в 9-й картине «Батума» написана уже сквозь
опыт «распутинщины» и агонии романовского режима. Тема эта давно занимала
Булгакова, и в начале 1920-х гг. он даже собирался написать пьесу о Распутине и
Николае II. Сатирическая подкладка «петергофской» картины «Батума» заключается
в обнаружении ординарности последнего самодержца, лишенного государственного
ума и необходимой в его положении способности предвидеть и управлять. Не
случайно следующим после министра юстиции для доклада в кабинет к царю
является в «петергофской» сцене военный министр А. Н. Куропаткин, при котором
вслед за внутренней войной со своим народом правительство проиграет и войну
с Японией...
Включение 9-й картины в пьесу позволило Булгакову заострить характеристику
военно-полицейского режима самодержавного русского государства, в борьбе с
которым Сталин на Кавказе только начинал свое «ученичество».
Чтобы ответить на общий и главный вопрос, насколько правдив был Булгаков
в десяти драматических картинах своей пьесы о Сталине, было бы недостаточно
ограничиться только узкоисторическим сопоставлением содержания пьесы с фактами
сталинской биографии 1898—1904 гг. и политическими реальностями той эпохи.
Необходимо также уяснить отношение драматического сюжета «Батума» к действи-
тельности конца 1930-х гг., подобно тому, как настоящее значение «Кабалы святош»
или «Александра Пушкина» нельзя понять только в отношении к мольеровской или
пушкинской эпохе. Более всего смысл этих пьес открывается в отношениях с
общественно-политическими обстоятельствами эпохии самого Михаила Булгакова,
художественно осознанными и претворенными в форме исторической драмы.
При таком взгляде на единовластие в его , старой, царистской и новой, псевдо-
социалистической форме в сюжете «Батума» можно обнаружить еще один пласт
НИ м.||ИИ|
содержания, объективно заложенный в пьесе, но проясняющийся лишь на контрасте
«батумской» и «московской» эпох политической биографии Сталина.
Булгаков поставил читателей и потенциальных зрителей своей пьесы перед
фактом коренной перемены исторической роли и характера центрального действу-
ющего лица «Батума», равно как и полной перемены исторических декораций,
отличавших эпоху Сталина от эпохи Николая II. Между двумя ипостасями вождя —
молодым революционером начала века и кровавым тираном тридцатых годов —
существовала, конечно, тайная путаная нить политической и психологической пре-
емственности, никем еще тогда не распутанная. Булгаков был в числе первых русских
писателей, кто на свой страх и риск едва заметно потянул эту нить из прошлого,
не вполне представляя, каковы будут последствия этого последнего и самого опасного
в его жизни шага.
6
15 июня 1939 г., когда главные сцены «Батума» были в основном закончены,
Булгаков подписал с дирекцией МХАТа договор об условиях постановки пьесы в
театре. Это событие вызвало понятные волнения в мхатовской руководящей вер-
хушке, к которой после смерти Станиславского по-прежнему принадлежали
Вл. И. Немирович-Данченко, П. А. Марков, И. М. Москвин, Н. П. Хмелев,
В. Г. Сахновский, Г. М. Калишьян и еще небольшая группа доверенных лиц, в число
которых входила и сестра Е. С. Булгаковой Ольга Сергеевна Бокшанская.
В тот же самый день, О. С. Бокшанская сообщила мужу, мхатовскому актеру
Е. А. Калужскому: «Вечером пошла к ним и попросила Маку почитать что-нибудь
из пьесы, что он захочет. Он прочитал 2 картины (всего написано 10). Первую —
1898 г., Тифлис, семинария, изгнание из нее Джугашвили... Сталину там 19 лет...
Если можно так выразиться, это сделано с предельным изяществом: и устрем-
ленность в своей идее жизненной, и юмор, и обаяние» (Континент, 1987, № 54,
с. 119).
16 июня О. С. Бокшанская позвонила сестре и передала Елене Сергеевне содер-
жание своего доверительного разговора с Немировичем, целью которого было,
конечно, желание заручиться наперед его особой поддержкой при постановке новой
булгаковской пьесы. После публичного жертвоприношения 1936 г., поставившего
крест на «Мольере» во МХАТе и до конца дней отравившего отношение Булгакова
к Немировичу-Данченко, восстановление прерванных личных контактов было нелег-
кой задачей, которую и попыталась разрешить О. С. Бокшанская. Е. С. Булгакова
отметила в дневнике: «Звонок Ольги, говорит про Немировича, что он не спал ночь,
думал, почему сняли „Мольера*?!!
Когда Ольга произнесла массу хвалебных вещей про Мишину новую пьесу и
пожалела, что, вот вы, Вл. Ив., ее узнаете только в сентябре, хотя она будет готова
в июле, вероятно, — тот закричал: как в сентябре? Вы мне ее немедленно перешлите
за границу, как она будет готова. Я буду над ней работать, приеду с готовым планом»
(Дневник, с. 267).
Твердо управлявший большим мхатовским кораблем, Немирович-Данченко и не
думал уступать кому-либо честь постановки новой булгаковской пьесы к предстоя-
щему сталинскому юбилею. Искушенный театральный царедворец хорошо представ-
лял себе политическое значение этого события и для Художественного театра, и для
себя лично.
19 июня Е. С. Булгакова записала: «Застали дома телеграмму Маркова из
Сочи. Ликует по поводу пьесы! Всему теперь цену знаем» (там же, с. 268). С
ликованием и тревогой воспринял весть о предстоящей постановке и Николай
Павлович Хмелев. Еще бы! Ведь именно ему, скорее всего, доверили бы играть
в спектакле центральную роль молодого Сталина, хотя, конечно, могли появиться
и неожиданные конкуренты.
3 июля 1939 г. в дневнике Е. С. Булгаковой была сделана новая важная запись:
«Вчера утром телефонный звонок Хмелева — просит послушать пьесу. Тон повы-
шенный, радостный, наконец опять пьеса М. А. в театре! и так далее.
Вечером у нас Хмелев, Калишьян, Ольга. Миша читал несколько картин.
ПРИМЕЧАНИЯ
Потом ужин с долгим сидением после. Разговоры о пьесе, о МХТ, о системе.
Разошлись, когда уже совсем солнце вставало. Рассказ Хмелева. Сталин раз сказал
ему: хорошо играете Алексея. Мне даже снятся ваши черные усики (турбинские).
забыть не могу.
Утром звонок Ольги — необыкновенные отзывы о пьесе Калишьяна и Хмелева»
(там же, с. 270).
О первых впечатлениях Хмелева, подогретых честолюбивыми предвкушениями,
свидетельствует и его письмо жене, Н. С. Тополевой, отправленное, очевидно, через
день-другой после вечернего чтения и ночных разговоров на квартире Булгаковых.
«...Был у Булгакова, — сообщал Хмелев, — слушал пьесу о Сталине — гранди-
озно! Это может перевернуть все вверх дном! Я до сих пор нахожусь под впечат-
лением и под обаянием этого произведения.
25 августа Булгаков эту пьесу сдает МХАТу в законченном виде. Утверждают,
что Сталина должен играть я. Поживем — увидим!
Заманчиво, необычайно интересно, сложно, дьявольски трудно, очень ответст-
венно, радостно, страшно!» (РГБ, к. 49, ед. хр. 7, л. 203).
После 11 июля — дня успешного авторского чтения новой пьесы в Комитете
по делам искусств под председательством М. Б. Храпченко — толки о ней с
необыкновенной быстротой распространились по театральной Москве, среди дра-
матургов, писателей и журналистов. Дневник Е. С. Булгаковой этих дней заполнен
сообщениями о множестве звонков, поздравлений, предложений и просьб, обрушив-
шихся на автора. Хмелев позвонил еще раз и сказал, что «пьеса замечательная, что
он ее помнит чуть ли не наизусть, что если ему не дадут роли Сталина — для него
трагедия» (Дневник, с. 271).
Некая Шашкова — директор московского Театра им. Ленинского комсомола —
упрашивала отдать пьесу им. В ресторане Дома журналистов к столику Булгаковых
несколько раз подсаживались Юрий Олеша, В. В. Шкваркин,'И. А. Менделевич,
В. Я. Станицын, Н. И. Дорохин, А. М. Комиссаров и другие мхатовцы и писатели,
успевшие придумать для незнакомой им пьесы разные названия. Толкам и пересудам
о ней не было конца. По возвращении из Комитета после читки, как отметила
Е. С. Булгакова, «сейчас же звонки Хмелева и Долгополова. У последнего истери-
ческое любопытство».
«У нас Борис [Эрдман]. Принес две бутылки шампанского.
...Вчера было письмо от Виленкина — дружественное и теплое.
Кроме того, сегодня звонок Сахновского, звонок Конского. Вот так пьеса!
Во время читки пьесы — сильнейшая гроза» (там же).
Сам Булгаков, в отличие от жены, друзей и еще многих, составлявших любо-
пытствующую и завистливую московскую литературно-театральную среду, не подда-
вался эйфории от успеха первых чтений пьесы перед избранными слушателями.
Напротив, его томили дурные предчувствия.
Обстановка в Москве летом 1939 г. оставалась душной, неопределенной и
угрожающей. Еще в середине июня на Всесоюзной конференции режиссеров, со-
бравшей цвет русского театра, в переполненном зале встретили овацией опального
Всеволода Мейерхольда: он произнес свою последнюю, откровенную и сильную речь.
А 23 июня Е. С. Булгакова сделала в дневнике осторожную, скупую запись: «Будто
бы арестован Мейерхольд» (там же, с. 268). Слух оставался зыбким, ибо никаких
официальных подтверждений не последовало: всемирно известный человек исчез
посреди Москвы без каких-либо комментариев — исчез и все!
6 июля 1939 г. газеты сообщили о японских/ провокациях на границе. На
следующий день Е. С. Булгакова записала в дневнике: «Говорят, арестован Боярский.
Должна сказать, что человек этот мне был очень неприятен всегда» (там же, с. 270).
В течение нескольких лет Я. О. Боярский был полновластным директором МХАТа
(и, вероятно, доверенным лицом Ягоды); у Булгаковых были все основания для
личной неприязни к нему, но слухи о его аресте были столь же немотивированны,
как и исчезновение Мейерхольда.
18 июля до Булгаковых дошел новый леденящий душу слух о том, что у себя
дома «зверски зарезана Зинаида Райх» (там же, с. 272). Таким образом, и прежние
слухи о расправе со Всеволодом Мейерхольдом косвенно подтвердились.
6S8 М+БУЛГАКОД
Тяжелый прежний опыт подсказывал драматургу, как важно заранее заручиться
поддержкой тех лиц и инстанций, от которых зависела судьба предполагавшегося
спектакля. Пьеса о Сталине не могла быть не то что поставлена, но даже предложена
для рассмотрения наверх без твердого и однозначного одобрения всех, кто осуще-
ствлял разрешенное искусство на сцене такого театра, как МХАТ, ставшего вместе
с Большим театром СССР не просто государственным, но, по существу, правитель-
ственным заведением. Эту первую, внешнюю часть своего плана Булгаков выполнил,
не встретив обычного сопротивления. Предварительная, полуофициальная экспертиза
на уровне дирекции МХАТа и Государственного комитета по делам искусств прошла
без каких-либо задержек и осложнений.
27 июля 1939 г., по предложению дирекции МХАТа, Булгаков согласился прочи-
тать свою пьесу перед партийной группой театра.
«В четыре часа гроза.
Калишьян прислал машину за нами.
В театре в новом репетиционном помещении — райком, театральные партийцы
и несколько актеров: Станицын, Соснин, Зуева, Калужский, молодые актеры, Сво-
бодин, Ольга, еще кое-кто.
Слушали замечательно, после чтения очень долго, стоя, аплодировали. Потом
высказыванья. Все очень хорошо. Калишьян в последней речи сказал, что театр
должен ее поставить к 21 декабря» (там же, с. 273).
В непривычной роли официального драматурга, Булгаков волей-неволей оказался
втянутым в ритуальный советский трагифарс, сопровождавший мероприятия по
подготовке всей страны к 60-летнему юбилею дорогого товарища Сталина.
При всем том Булгаков лучше чем кто-нибудь другой, сознавал, как мало значат
для успеха задуманной им игры и бурные аплодисменты театральных партийцев,
и одобрение Государственного комитета по делам искусств. Все похвалы могли
обратиться в ничто, если для шестидесятилетнего Сталина по какой-либо причине
окажется неприемлемым романтический образ двадцатилетнего Иосифа Джугашви-
ли.
Риск был огромным, но Булгаков надеялся, что история молодого узника царской
тюрьмы будет воспринята главным адресатом одобрительно или хотя бы терпимо.
Но, увы, он далеко не в полной мере представлял себе, с кем имеет дело. Подвела
его добросовестность, стремление держаться поближе к правде, желание соблюсти
меру и не нарушить психологическое правдоподие даже в мелких подробностях.
Мхатовская группа готовилась отправиться летом 1939 г. в Батуми. Идея эта
возникла, по-видимому, у Немировича-Данченко или, во всяком случае, была им
активно поддержана. У него не выветрились из памяти шумные групповые выезды
молодых мхатовцева «на натуру» — к московскому Хитрову рынку, в ночлежку и
другие места при первой постановке «На дне»... Теперь впереди маячил южный
Батум, где когда-то, в начале века, скрывался от полиции, а затем был арестован
молодой Сталин...
7 августа 1939 г., со слов Г. М. Калишьяна, Е. С. Булгакова отметила в днев-
нике, что приехавшему в Москву Немировичу-Данченко пьеса «Батум» понрави-
лась — «он звонил в Секретариат, по-видимому, Сталина, узнать о пьесе, ему
ответили, что пьеса еще не возвращалась» (Дневник, с. 274). Утром следующего
дня Булгаков сказал жене, что, пораздумав во время бессонной ночи, пришел к
выводу: «ехать сейчас в Батум не надо. С этим, — продолжает Е. С. Булгакова, —
я позвонила Калишьяну. Условились, что он, по приезде из Комитета, позвонит
и пришлет за нами машину.
В это время позвонила Ольга от Немировича. 1) Вл. Ив. хочет повидаться с
М. А. по поводу пьесы. 2) Театр посылает в Тифлис — Батум бригаду для работы
подготовительной к этой пьесе. Думал ее возглавить сам Немирович, но его
отговорили Сахновский и Ольга. Тогда Сахновский выставил свою кандидатуру, но
так как он должен сейчас же сесть за работу над пьесой (он — режиссер, у него
бригада — два помрежа и Лесли и Раевский, а художественное руководство —
Немировича), то его тоже отставили, и Немирович сказал — самое идеальное, если
поедет Мих. Аф.
Калишьян прислал машину, и мы поехали к нему. Сначала он один. Потом там
же — Сахновский и Ольга. Договорились, что М. А. едет во главе бригады, выяснили,
в
что ему надо будет в Тифлисе и Батуме (едут художники Дмитриев и Гремиславский,
Виленкин и Лесли)» (там же, с. 275).
Итак, вопреки своему предчувствию, что от поездки в Батуми лучше воздер-
жаться, Булгаков через несколько дней оказался во главе мхатовской бригады,
снаряженной за театральными материалами для будущего спектакля.
9 августа состоялось первое после ухода из МХАТа свидание Булгакова с
Немировичем-Данченко. Говорили о пьесе и ее постановке. В разговоре участвовали
В. Г. Сахновский и О. С. Бокшанская. Вернувшись от Немировича, Булгаков пере-
сказал некоторые подробности состоявшейся беседы:
« — У вас все очень хорошо. Только вот первая картина не так сделана. Надо
будет ее на четырех поворотах сделать.
После Мишиных слов и показа его, как говорит ректор: а впрочем, может быть,
и на одном повороте.
— Самая сильная картина — демонстрация. Только вот рота... (тут следует
длинный разговор, что делать с ротой).
Миша:
— А рота совсем не должна быть на сцене.
Мимическая сцена.
А после сказал Ольге:
— Лучше всего эту пьесу мог бы поставить Булгаков» (там же).
Накануне отъезда в дирекции МХАТа было составлено официальное письмо на
имя секретаря ЦК КП(б) Грузии Чарквиани следующего содержания:
«В связи с предполагаемой в сезоне 39 г. постановкой пьесы „Батум* (драматург
М. А. Булгаков), МХАТ СССР им. Горького направлена в Батуми бригада, на которую
возложены предварительные работы, связанные с постановкой пьесы (изучение
музыкальных и историко-партийных материалов, беседы с участниками событий,
показываемых в пьесе, зарисовки, собирание песен и т. д.).
Дирекция Московского орденов Ленина и Трудового Красного Знамени Художе-
ственного Академического театра Союза ССР им. Горького, придавая большое
значение предполагаемой работе, обращается к Вам с просьбой помочь бригаде
советом, указаниями в ее значительной работе и, если это не встретит трудностей,
сделать возможным получение в соответствующих органах разрешение на зарисовски
и эскизы в ряде мест городов Батуми и Тбилиси.
В состав бригады входят:
Булгаков М. А. — член Союза писателей, драматург, — автор пьесы (руководи-
тель);
Гремиславский И. Я. — засл, деятель искусств, орденоносец;4
Дмитриев В. В. — художник, орденоносец;
Лесли П. В. — режиссер-ассистент МХАТ;
Виленкин В. Я. — работник Литературной части МХАТ.
Заранее благодарим и извиняемся за причиненные хлопоты.
По поручению Дирекции» МХАТ
И. о. директора
Калишьян
13. VIII. 39 г.» (РГБ, копия с копии 1027).
До отъезда Булгаков набросал программу работ для предстоящей постановки.
Кроме главного режиссера В. Г. Сахновского и лиц, перечисленных в письме дирек-
ции, в состав бригады предполагалось включить двух помощников режиссера:
Шелонского и Глебова. Нужен был еще режиссер-консультант, грузин. «Его основные
функции: помочь следить пластические куски в манере держаться, носить костюм,
получить указания по сцене празднования Нового года у грузин, помочь усвоить
грузинский акцент в народной сцене и у исполнителей; правильно перевести на
грузинский те реплики, когда у автора сказано: говорит по-грузински» (ф. 562, к. 14,
ед. хр. 7, л. 43).
Под впечатлением разговора с Немировичем-Данченко о постановке пьесы
Булгаков уточнил некоторые возможные мизансцены в предстоящем спектакле.
«Пролог — три поворота круга: кусок залы Тифлисской семинарии, часть
коридора и лестницы семинарии и кусок канцелярии. В них расположить сцены с
Ш М^БУЛГАКОТ
ректором, с одноклассником, с инспектором и с Варсонофием. Но кроме того,
сделать проходы ректора. Все это должно дать атмосферу казенщины. Ректор —
черное духовенство, грузин?
Предложение Вл. Ив. так перестроить начало Пролога, чтобы были реплики у
членов правления семинарии. Яростнее построить обсуждение проступка Джугаш-
вили.
Запомнить разговор Вл. Ив. с Кони о митроп. Владимире Московском. Это
может понадобиться для типических черт ректора.
Для режиссерских работ по Прологу: узнать все подробности о подобных
заседаниях в семинарии, как протекал выгон ученика за антигосударственную
деятельность; проработать планировочные места макета семинарии; справиться, как
кончаются торжественные литургии или молебны после обедни в духовных семина-
риях, кажется, поют во время словопроизнесений священника духовный концерт»
(там же).
Определяя порядок работ, Булгаков пометил для себя: достать книгу Берия
(очевидно, брошюру «К вопросу об истории большевистских организаций в Закав-
казье»); предупредить Виленкина, что срочно может быть вызван для поездки в
Тбилиси; вместе с П. В. Лесли составить календарный план работ над «Батумом»,
исходя из срока: премьера 21 декабря; до встречи с труппой просить Вл. И.
Немировича-Данченко сделать окончательное распределение ролей.
Отдельным пунктом в памятке Булгаков определил задание для бригады, едущей
на Кавказ: «По материалам постоянной выставки в Тбилиси вжиться в атмосферу
рабочих собраний 90-х — 900-х годов (по фото, записям, зарисовкам, иллюстрациям
и т. д.).
Как можно больше узнать о Сталине тех лет: где жил, как жил, где бывал, как
держался, нет ли очевидцев того времени» (там же, л. 44).
Согласованные действия постановщиков спектакля «Батум» с партийно-государ-
ственными властями в Тбилиси и Батуми, по планам мхатовской дирекции, должны
были послужить как бы еще одной — очень важной — официальной гарантией того,
что по части исторического антуража и национального колорита в спектакле все в
порядке. Основные подробности содержания спектакля подлежали проверке и уточ-
нению на местном региональном уровне, откуда как раз могли воспоследовать самые
неожиданные и опасные для постановщиков упреки. По всем советским меркам
расчет администрации театра был бы совершенно правильным, если бы сюжет
булгаковской пьесы не затрагивал загадочных сторон биографии такой исключитель-
ной персоны, какой был и оставался Сталин. Его настоящие интересы в конечном
счете мог определить только он сам, а решающий и последний вердикт со дня на
день откладывался.
Преисполненные надежд соединить отдых на Черном море с ответственной
работой по художественному оформлению и режиссуре «Батума», Булгаков с женой,
В. Я. Виленкин и П. В. Лесли погрузились утром 14 августа в мягкий вагон
тбилисского поезда и отбыли по назначению. Но уехали недалеко от Москвы. Через
два часа, в Серпухове, когда все вчетвером с аппетитом завтракали в купе, в вагон
вошла почтальонша и громким резким голосом спросила: «Где здесь булгахтер?»
Телеграмма-молния, как сразу догадался Булгаков, была адресована ему и заключала
в себе самое дурное известие из всех возможных.
«Миша прочитал (читал долго) и сказал — дальше ехать не надо.
Это была телеграмма от Калишьяна — „Надобность поездки отпала возвращай-
тесь Москву*4.
Через пять минут Виленкин и Лесли стояли, нагруженные вещами, на платформе.
Поезд пошел.
Сначала мы думали ехать, несмотря на известие, в Тифлис и Батум. Но потом
поняли, что никакого смысла нет, все равно это не будет отдыхом, и решили
вернуться. Сложились и в Туле сошли. Причем тут же опять получили молнию —
точно такого же содержания» (Дневник, с. 277).
Подвернувшийся в Туле «ЗИС» за три часа домчал чету Булгаковых до Москвы.
Состояние Михаила Афанасьевича было ужасным. «Миша одной рукой закрывал
глаза от солнца, — сообщает Е. С. Булгакова, — а другой держался за меня и
говорил: навстречу чему мы мчимся? может быть — смерти?» (там же).
Ж
ПРИМЕЧАНИЯ
Резь в глазах от света означала грозный симптом — первую нервную реакцию
на внезапный (а может быть, внутренне ожидавшийся) моральный удар, это было
начало последней роковой болезни, которая за полгода свела М. А. Булгакова в
могилу.
Некоторые подробности катастрофы выяснились на третий день, когда В. Г. Сах-
новский и В. Я. Виленкин, тоже подавленные случившимся, посетили больного
Булгакова на квартире и сообщили ему то немногое, что стало известно в дирекции
МХАТа по поводу «Батума».
«...Пьеса получила наверху (в ЦК, наверно) резко отрицательный отзыв. Нельзя
такое лицо, как И. В. Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в
выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова. Пьесу нельзя
ни ставить, ни публиковать.
Второе — что наверху посмотрели на представление этой пьесы Булгаковым,
как на желание перебросить мост и наладить отношение к себе» (там же, с. 278—279).
Итак, случилось то, что должно было случиться. Условия игры, предложенные
Булгаковым для сцены, Сталин не принял, хотя бы потому, что он сам привык
определять такие условия, особенно в тех случаях, когда затрагивались его личные
интересы. А Булгаков самостоятельно, на свой страх и риск, попытался проникнуть
в сферу, за которой Сталин ревниво следил.
7
Примерно в то самое время, когда был запрещен «Батум», Л. Троцкий в своем
предисловии к политической биографии Сталина, которую он готовил к изданию в
Мексике, выразил сомнение, что во всей человеческой истории «можно найти
что-нибудь, хотя бы в отдаленной степени похожее на ту гигантскую фабрику лжи,
которая организована Кремлем под руководством Сталина, причем одной из главней-
ших работ этой фабрики является создание Сталину новой биографии» (Троцкий Л.
Сталин. Т. 1. Под ред. Ю. Г. Фельштинского. Vermont, 1985, с. 17).
Ближайшие политические помощники Сталина — Ив. Товстуха, Л. Берия,
Е. Ярославский, Л. Мехлис, А. Жданов и другие — с пристрастием следили за тем,
чтобы эта гигантская фабрика по созданию культа Вождя работала бесперебойно и
в нужном направлении. Ориентиры ей задавал сам Сталин.
Ясно, что не отдельные неудачные места или неверные с точки зрения офици-
альной партийной историографии подробности сталинской биографии стали причи-
ной запрета пьесы. Если бы речь шла об отдельных исторических неточностях,
требующих устранения или поправок, это вполне могло быть предложено «сверху».
Ведь считал же возможным Сталин «исправить» «Бег» — предложить автору напи-
сать еще один или два «сна» о причинах поражения белых в гражданской войне,
чтобы пьеса пошла на мхатовской сцене. Не были заявлены «сверху» и претензии
к общей исторической конструкции «Батума» — придраться к чему-нибудь тут было
трудно, так как Булгаков точно придерживался тех сведений, которые имелись в
официальных источниках и мемуарах, процензурованных и опубликованных в со-
ветской печати 1930-х гг.
Заявление о том, что нельзя такое лицо, как Сталин, делать романтическим
героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста
выдуманные слова, было мнимой мотивировкой запрета и не отражало истинной
причины недовольства пьесой. К концу 1930-х гг. на сцене и на киноэкране прошло
уже достаточно много пьес и фильмов, в которых Ленин и Сталин постоянно
оказывались в выдуманных положениях и произносили не просто выдуманные, но
и явно фальшивые слова, однако произведения эти не только не запрещались, но
поощрялись. И Шалва Дадиани, автор пьесы «Из искры...» о молодом Сталине
(1937, перевод на русский язык — 1940), и Николай Погодин, автор пьесы «Человек
с ружьем» (1937), снятой затем на экране С. Юткевичем (1938), и Г. Козинцев и
Л. Трауберг, создатели популярной трилогии о Максиме, были поощрены и обла-
сканы за выдуманные и приукрашенные образы большевистских вождей.
Суть претензий к «Батуму» заключалась в самом характере положений и слов,
не отвечавших политической целесообразности, которую прежде всего искал и ценил
в подобных произведениях Сталин. Его не устраивала, скорее всего, общая антиса-
Ш М* БУЛГАКОВ
модержавная идея, заложенная в пьесе, авторское сочувствие к гонимым и репрес-
сированным, узникам тюрьмы и политическим ссыльным, а также усиленное вни-
мание драматурга к тем обстоятельствам реальных взаимоотношений молодого
бунтаря-революционера с жандармерией и тюремной охраной, которые составляли
самую темную и непроясненную часть дооктябрьской биографии будущего всевласт-
ного вождя.
Более чем вероятно предположение, что некстати затеянная поездка мхатовской
бригады в Тифлис и Батуми и с целью как можно больше узнать о Сталине начала
века: где жил, как жил, где бывал, с кем встречался, как держался, опрос свидетелей
тех лет, способных сообщить о большевистском подполье начала века нечто сверх
того, что было тщательно отсеяно и добавлено в книге под редакцией Л. Берия, —
должна была вызвать у Сталина, при его болезненной мнительности и подозритель-
ности, одно только острое раздражение.
В биографии молодого Сталина были, без сомнения, эпизоды, которые он
предпочитал тщательно скрывать или фальсифицировать. Его политические против-
ники за рубежом, участники социал-демократического движения в Закавказье, в их
числе и некоторые мемуаристы, знавшие Иосифа Джугашвили с молодых лет, уже
поставили в печати вопрос о резких фракционных конфликтах честолюбивого Кобы
с местными лидерами в собственной партии, а также о возможных тайных
сношениях Сталина с царской охранкой. Креатура Сталина, занимавшаяся в 1930-е
годы созданием Новой официальной биографии вождя, вынуждена была принимать
контрмеры, выстраивать противоположные версии. Один из таких сомнительных
эпизодов помимо своего желания задел Булгаков, прорабатывая воспоминания,
опубликованные в книге «Батумская демонстрация 1902 года». Речь идет о загадочных
обстоятельствах первого побега Сталина из сибирской ссылки, то есть о событиях,
непосредственно относящихся к эпилогу «Батума».
Автор заметки «Организатор революционных боев батумских рабочих» Доментий
Вадачкория, вспоминая о Сталине, сообщил следующий факт: «Помню рассказ
товарища Сосо о его побеге из ссылки. Перед побегом товарищ Сосо сфабриковал
удостоверение на имя агента при одном из сибирских исправников. В поезде к нему
пристал какой-то подозрительный субъект — шпион. Чтобы избавиться от этого
субъекта, товарищ Сосо сошел на одной из станций, предъявил жандарму свое
удостоверение и потребовал от него арестовать эту „подозрительную*4 личность.
Жандарм задержал этого субъекта, а тем временем поезд отошел, увозя товарища
Сосо...» (Батумская демонстрация, с. 140). Это поразительное сообщение в офици-
альной книге 1937 г. — к тому же со слов самого Сталина! — Булгаков резко
отчеркнул на полях карандашом.
Что же означало это признание, кроме восторга по поводу необыкновенной
находчивости товарища Сосо, так ловко освободившегося в поезде от докучливого
внимания шпика? А означало оно, что, пробыв в первой сибирской ссылке чуть
больше месяца, Сталин успешно бежал из нее в январе 1904 г. с удостоверением
агента охранки одного из сибирских исправников. Сталин был так уверен в
надежности документа, лежавшего у него в кармане, что не побоялся обратиться
за помощью к дежурному жандарму на железнодорожной станции. Этот документ
оказался настолько сильнодействующим, что дежурный жандарм подчинился тре-
бованию незнакомца и задержал другого, менее значительного агента, осущест-
влявшего «наружное» наблюдение за проезжающими. Беглец из ссылки, таким
образом, был не только снабжен надежным полицейским документом, но и активно
действовал в качестве тайного агента, имеющего право отдавать приказы дежур-
ным жандармам.
Вопрос заключается в том, был ли полицейский документ, использованный
И. Джугашвили, сфабрикован, или это был подлинный документ?
Версия, что Сталин пользовался сфабрикованным агентурным удостоверением
(версия, заявленная в официальном издании 1937 г. Партиздата ЦК ВКП(б) под
редакцией Л. Берия!), наталкивается на серьезную техническую преграду: как мог
молодой арестант из Батума, доставленный под конвоем в глухой сибирский поселок
Иркутской губернии и находившийся под надзором полиции, сфабриковать в течение
первого же месяца секретнейший документ — личное агентурное удостоверение, —
|||Ш^
тогда как каждый бланк находился на строгом учете и был доступен лишь для
высших чинов губернского жандармского управления?
Не вернее ли предположить, что это удостоверение было не сфабрикованное, а
настоящее, подлинное, которое в особых случаях выдавалось арестантам, вступав-
шим в тайное соглашение с охранкой и переходившим к ней на постоянную службу
в качестве секретных осведомителей.
Такое случалось не раз. Эррозия политического провокаторства глубоко прони-
кала в революционные партии, достигая порой высших этажей центрального руко-
водства, — достаточно вспомнить фигуру Азефа среди эсеров или Малиновского у
большевиков, долго и «успешно» работавших и на революцию, и на охранку.
Подозрения по поводу связей Сталина с царской охранкой не раз возникали
среди политкаторжан и высказывались в печати за рубежом — повод для подозрений
давали повторявшиеся и неизменно удачные побеги Сталина из ссылки И крупные
провалы подпольных организаций, с которыми он был связан. И все же прямых
документов и доводов, подтверждавших подозрения такого рода, недоставало.
С выходом книги «Батумская демонстрация 1902 года» версия о возможном
политическом провокаторстве Сталина, вопреки намерениям составителей этой
книги, получила новые косвенные подтверждения. Невозможно предположить, что
сообщение Д. Вадачкория о сфабрикованном агентурном удостоверении Сталина, с
которым он вернулся из ссылки в Батум, появилось в книге случайно, по авторскому
недомыслию или редакционной оплошности. Подробности такого рода из биографии
Сталина в советской печати 1937 г. случайно не появлялись.
Сомнительная версия о сфабрикованном удостоверении И. Джугашвили, ловко
разыгравшего при побеге из ссылки роль тайного агента перед жандармом на
какой-то станции, понадобилась только для того, чтобы блокировать повторявшиеся
утверждения о действительном сотрудничестве Сталина с царской охранкой. Сам
факт использования удостоверения тайного агента в политической практике Сталина
при этом не опровергался (у кого-то, очевидно, имелись веские подтверждения этого
факта), была предпринята лишь попытка внушить, что удостоверение было не
настоящим, фальшивым, необходимым молодому революционеру для дерзкого по-
бега...
Новейшие архивные разыскания проливают дополнительный свет на искусст-
венную версию, выдвинутую со слов Сталина в бериевском издании 1937 г. и,
несомненно, санкционированную Сталиным лично по немаловажным для него мо-
тивам. Историк 3. Серебрякова обнаружила в фонде Серго Орджоникидзе в Цент-
ральном партийном архиве ИМЛ при ЦК КПСС копию донесения о том, что Коба
(подпольная кличка Сталина) обменялся с секретной агентурой охранного отделения
в Петербурге весьма важными сведениями о последних событиях внутренней
партийной жизни. Оригинал этого же документа, относящегося к 1912 г., указывает
на особые отношения Сталина с большевиком-провокатором Малиновским. Доку-
мент этот много десятилетий пролежал в Центральном государственном архиве
Октябрьской революции. По заключению 3. Серебряковой, этот документ, который
«каким-то чудом сохранился и ныне обнаружен, да еще в двух архивных фондах, и
даже частично опубликован... дает основание считать доказанной связь Сталина с
царской охранкой» (Серебрякова 3. Сталин и царская охранка. — Совершенно
секретно, 1990, № 7, с. 21).
Доказательства связи относятся к 1912 г. — времени депутатства Малиновского
в IV Государственной думе по большевистской социал-демократической фракции.
Однако начало связи с охранкой восходит, очевидно, к более раннему, «батумскому»
этапу биографии Сталина, когда он с удостоверением от одного из сибирских
исправников в первый раз и вполне успешно бежал из иркутской ссылки.
При изучении книги «Батумская демонстрация 1902 года» этот эпизод вызвал
обостренное внимание Булгакова, но в пьесе факт побега Сталина из ссылки попадает
во внесценическую часть действия, в паузу между 9-й картиной (перевод из кутаис-
ской тюрьмы) и Эпилогом — неожиданным появлением Сталина в Батуме, на старой
конспиративной квартире, после возвращения из Сибири.
Вопрос о том, каким образом всего через месяц и зимой Сталину удалось бежать
из Сибири, напрямую возникает в Эпилоге в репликах Порфирия, считающего такой
побег невероятным.
Ш М+БУЛГАКОВ
Хотел Булгаков того или нет, но в фокусе его пьесы оказалась одна из самых
загадочных и непроясненных страниц биографии молодого Сталина. Из кутаисской
тюрьмы ссылку уходит в последнем действии пьесы один человек, а в эпилоге
появляется уже другой, и никто не может точно сказать, какой моральной ценой
оплачено его возвращение. Одного этого было достаточно, чтобы запретить
публикацию и исполнение пьесы в театре без каких-либо разъяснений причин
запрета.
За отсутствием вразумительной мотивировки запрещения «Батума» скрывалось
явное нежелание обнажать действительные причины, по которым МХАТ был
оставлен без пьесы к 60-летнему юбилею товарища Сталина. А намек на стремление
Булгакова с помощью «Батума» «навести мост» и улучшить отношение к себе, более
всего оскорбивший писателя, показывает степень раздражения и личной неприязни,
которые Сталин не так уж часто демонстрировал в подобных случаях.
Этот неожиданный запрет задел тем не менее не одного только автора. В
двусмысленном и неловком положении оказались все, кто принимал эту пьесу и
продвигал ее наверх, — и дирекция МХАТа, и партийная группа театра, преждев-
ременно рукоплескавшая драматургу, и увенчанный лаврами художественный руко-
водитель Вл. И. Немирович-Данченко, и Государственный комитет по делам искусств
во главе с М. Б. Храпченко...
В первые дни после катастрофы Булгаков мучительно размышлял над письмом
наверх, но в конце концов отказался от навязчивого желания объясниться, растя-
нувшегося почти на десять лет после достопамятного разговора по телефону со
Сталиным в 1930 г. Моральная ситуация, в которой оказался Булгаков после
негласного запрета «Батума», стала несоизмеримо более тяжелой, чем в 1936 г.,
когда из репертуара МХАТа с шумом в газетах был исключен «Мольер». В разговоре
с Виленкиным 19 августа Булгаков сказал, что у него «есть точные документы, что
задумал он эту пьесу в начале 1936 г., когда вот-вот должны были появиться на
сцене и „Мольер*4, и „Пушкин44, и „Иван Васильевич44» (Дневник, с. 280).
Иначе говоря, Булгаков решительно отверг обвинние, что «Батум» был написан
на заказ к юбилею 1939 г. с корыстной целью, — худшее, что мог услышать автор
по поводу своей последней и самой несчастливой пьесы. Но оправдываться было
поздно и не перед кем — вокруг Булгаковых снова росла пустота. В час ночи
19 августа Елена Сергеевна записала в дневнике: «Калишьян не пришел. Телефон
молчит. Не звонит никто, не приходит никто. Миша сидит над итальянским языком»
(там же).
Сознававший свою вину Г. М. Калишьян, положение которого тоже пошатнулось,
утром 22 августа, без звонка, приехал к Булгаковым и пытался, как мог, подбодрить
морально униженного, чтобы не сказать уничтоженного, больного писателя: «Убеждал,
что фраза о „мосте44 не была сказана. Уговаривал писать пьесу о советских людях.
Спрашивал: а к первому января она будет готова? (!). Попросил дать „Бег44, хотя
тут же предупредил, что надежд на ее постановку сейчас нет никаких» (там же).
В тот же день Булгаковым позвонил М. Н. Долгополов, редактор одной из
московских газет, с традиционным вопросом: ну, что хорошенького?
«Когда сказала — запрещена пьеса, — сообщает Е. С. Булгакова, — не мог
поверить: что вы?! Ведь я о ней слышал совершенно необыкновенные отзывы и
от Храпченко, и от Москвина, и от целого ряда еще лиц... Ради бога, простите, что
я так бестактно позвонил» (там же, с. 281).
Неосведомленность влиятельного редактора доказывает, что никакого шума на
этот раз сверху делать не собирались. Меньше всех был заинтересован в распро-
странении информации об инциденте сам Сталин. Администрации МХАТа дали
понять, что происшествие должно быть оставлено без всяких последствий и для
театра, и для автора пьесы. 27 августа Калишьян сообщил Елене Сергеевна, что
«запрещение не отражается на материальной стороне и что деньги я могу придти
получить, когда угодно. Второе — что Храпченко приглашает Мих. Аф. для разговора.
И что он, Григорий Михайлович, считает целесообразным пойти. Я спросила: а это
не будет такой же бестолковый и бессмысленный разговор, как вел Керженцев после
„Мольера44? Тогда Мих. Аф. еще хуже будет себя чувствовать?
— Нет, нет, ни в коем случае» (там же, с. 283).
Между тем Булгаков не мог выйти из депрессивного состояния. Он чувствовал
себя плохо, как никогда.
«Михаил Афанасьевич, — свидетельствует В. Я. Виленкин, — был в это время
в тяжелейшем душевном состоянии; таким угнетенным я его еще никогда не видел,
даже после „Мольера-. Его мучили мысли о будущем. Он отлично знал, что от него
давно ждут совсем другой пьесы — „агитационной-, как в то время говорили, а
такую пьесу он и не мог и не хотел писать» (Воспоминания, с. 306).
30 августа вечером Булгаковых навестил Федор Михальский, известный с 1920-х гт.
администратор Художественного театра, один из самых осведомленных в Москве
людей. «Миша прочитал ему половину пьесы. Федя говорил — гениальная пьеса и
все в таком роде. Высказывал предположения, что могло сыграть роль при запре-
щении: цыганка, родинка, слова, перемежающиеся с песней» (Дневник., с. 284).
Мнение Ф. Михальского заслуживает внимания: одним из первых он уловил
элементы шифра в булгаковском «Батуме» и попытался найти ключ к нему по
отдельным деталям. Причем с точки зрения главного действующего лица и
главного цензора пьесы. Впервые в истории русской литературы XX в. эти лица
совпали.
Фигура цыганки возникает в Прологе, в разговоре Сталина с одноклассником.
Сталин объясняет, что свой последний рубль он отдал цыганке, нагадавшей ему
много хорошего. «Очень хорошо гадает. Все, оказывается, исполнится, как я задумал.
Решительно сбудется все. Путешествовать, говорит, будешь много. А в конце даже
комплимент сказала — большой ты будешь человек! Безусловно, стоит заплатить
рубль!»
Одноклассник возражает Сталину и тоже угадывает кое-что из реальности: «Нет,
брат ты мой! Загубил ты свой рубль зря. Все наврала тебе цыганка. Судя по
сегодняшнему, далеко не так славно все это получится, как ты задумал. Да и
путешествия-то, знаешь, они разного типа бывают... Да, жаль мне тебя, Иосиф,
по-товарищески тебе говорю».
В контексте биографии молодого Сталина, очерченной в «Батуме», «путешествия»
более всего сопрягаются с дальней сибирской ссылкой и с последующим загадочным
возвращением из нее. Цыганка предсказала честолюбивому семинаристу ту часть
правды, о которой со временем узнали все. Одноклассник намекнул на другую, не
столь славную версию «путешествий». Двусмысленная деталь пьесы активно «рабо-
тала», причем как раз в том реальном контексте, который Сталин в канун своего
юбилея меньше всего хотел бы публично обсуждать...
Родинка, помянутая Ф. Михальским, — тоже выразительная деталь из полицей-
ского описания примет Сталина. Во II действии пьесы это описание воспроизводит
в разговоре с губернатором жандармский полковник Трейниц.
Следует отметить, что родинку на левом ухе Сталина Булгаков не выдумал и
тем более не заимствовал ее из «Бориса Годунова» Пушкина — смелая гипотеза,
которую с увлечением развил Мирон Петровский, указывая на сходство Иосифа
Джугашвили с самозванцем Григорием Отрепьевым (см.: Петровский М. Дело о
«Батуме». — Театр, 1980, 2, с. 166).
Автор «Батума» использовал гораздо более близкий и прямой источник — книгу
Анри Барбюса «Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир», изданную
в 1936 г. в Москве через «Роман-газету» ( 4, 5). В первой же главе этой книги
(«Революционер царского времени») почтенный автор-иностранец использовал не-
которые документы из полицейских архивов, услужливо предоставленные ему ве-
домством Г. Ягоды. Барбюс ссылается, в частности, на текст доклада одного из
начальников царской полиции, который допрашивал молодого Сталина и вынес о
нем следующее заключение: «Джугашвили, Иосиф Виссарионович. Телосложение
среднее... Голос низкий... На левом ухе родинка... Склад головы обыкновенный...
Впечатление, производимое наружностью, обыкновенное» (с. 15).
В книге Барбюса педалируются, однако, совсем другие свойства Сталина, весьма
далекие от «обыкновенных»; Ленин и Сталин характеризуются в ней как «гиганты».
Что касается Сталина, то, по словам Барбюса, «во весь свой рост он возвышается
над Европой и над Азией, над прошедшим и над будущим. Это — самый знаменитый
и в то же время почти самый неизведанный человек в мире» (с. 4).
Ш М* БУЛГАКОВ
Последнее замечание именитого биографа заключало в себе долю истины, но
только совсем не в том смысле, какой имел в виду французский писатель-коммунист.
Действительно, среди политических капитанов современного мира, не исключая
Гитлера и Муссолини, едва ли можно было найти другого человека, так тщательно
и умело маскировавшего свое истинное политическое, уголовное и агентурное
прошлое, как это делал Сталин.
Повторив несколько реальных примет из полицейского описания наружности
Сталина, Булгаков воздержался от каких-либо преувеличений, характерных для
цветистого стиля Анри Барбюса. Не следует при этом упускать из виду, что
Департамент полиции коллекционировал в своих секретных досье особые приметы
не только подпольщиков-революционеров, но и своих тайных агентов. Публичное
напоминание со сцены о документах такого рода, из которых не все еще могли
быть разысканы и изъяты из полицейских архивов царского времени, едва ли могло
прийтись Сталину по вкусу.
И наконец, небезосновательное указание Ф. Михальского на слова пьесы, «пе-
ремежающиеся с песней». Речь идет, очевидно, о 8-й картине, где уголовные в
тюрьме встречают губернатора шутовской песней.
Однозначная в историческом плане, эта подробность в сталинскую эпоху боль-
шого террора приобретала более общее и злободневное звучание и психологически
переходила из давно прошедшего времени в настоящее.
Итак, Сталин запретил пьесу, но постарался сгладить сомнения и недоумения,
возникшие по этому поводу. Руководителю Союза писателей А. Фадееву было
поручено проявить чуткость и успокоить ущемленного и больного Булгакова. Посетив
МХАТ в первой половине октября 1939 г. со свитой правительства, генсек в разговоре
с Немировичем-Данченко дал понять, что к театру у него нет претензий и инцидент
с «Батумом» можно считать исчерпанным.
18 октября 1939 г. Е. С. Булгакова отметила в дневнике: «...было в МХАТе
Правительство, причем, Генеральный секретарь, разговаривая с Немировичем, ска-
зал, что пьесу „Батум“ он считает очень хорошей, но что ее нельзя ставить...»
(Дневник., с. 285).
Сталин оставил загадку запрета «Батума» неразъясненной, лишний раз подтвер-
див, что настоящие причины запрета не относятся к литературному качеству пьесы.
И если Булгаков в «Батуме» действительно затронул глубокую тайну политической
биографии молодого Сталина, то шестидесятилетний диктатор, достигший вершины
своего могущества, вынужден был принять необходимые меры, чтобы эта тайна
никогда не выступила наружу.
С. 211. Действие происходит: в прологе — в 1898 году... — На самом деле
исключение Иосифа Джугашвили из 6-го класса Тифлисской духовной семинарии
состоялось в 1899 г. Его конфликт с администрацией начался уже в 5-м классе; в
журнале регистрации поведения учеников за 1898/99 г. было записано: «Джугашвили
Иосиф (V, I) во время совершения членами инспекции обыска у некоторых учеников
5-го класса несколько раз пускался в объяснения с членами инспекции, выражая в
своих заявлениях недовольство производившимися время от времени обысками
среди учеников семинарии и заявил при этом, что-де ни в одной семинарии подобных
обысков не производится. Ученик Джугашвили вообще непочтителен и груб в
обращении с начальствующими лицами, систематически не кланяется одному из
преподавателей (С. А. Мураховскому), как последний неоднократно уже заявлял
инспекции... Сделан был выговор, посажен в карцер по распоряжению о. Ректора
на пять часов» (цит. по кн.: Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879—1929. История и
личность. Пер. с англ. М., 1991, с. 91). Согласно официальному постановлению, Иосиф
Джугашвили был исключен из семинарии потому, что он по неизвестной причине
не явился на экзамены в конце учебного года (сообщение опубликовано в «Духовном
вестнике Грузинского экзархата» за июнь —июль 1899 г.). Сам Сталин в анкете
делегата Московской районной партконференции в 1931 г. на вопрос об образовании
ответил: «Вышиблен из православной Духовной семинарии за пропаганду марксиз-
ма» (Исторические места Тбилиси. Путеводитель по местам, связанным с жизнью
и деятельностью И. В. Сталина. Тбилиси, 1944, с. 29).
С. 216. Прошло три года. Батум. — С момента исключения Джугашвили из
семинарии летом 1899 г. прошло не три, а два года. Грузинские меньшевики в
эмиграции основной причиной этой перемены места деятельности Джугашвили,
сменившего Тифлис на Батум, считали решение партийного суда, обвинившего его
в интригах и клевете, направленных против лидера тифлисских социал-демократов
Сильвестра Джибладзе (Вакар Н. Сталин (по воспоминаниям Н. Н. Жордания). —
Последние новости (Париж), 1936, 16 дек.). Р. Такер указывает, что в начале декабря
1901 г., когда Джугашвили нелегально перебрался из Тифлиса в Батум, социал-де-
мократическими лидерами там являлись два представителя умеренного курса (Чхе-
идзе и Рамишвили), которые могли противодействовать его усилиям, направленным
на организацию более боевой и конспиративной социал-демократической работы в
духе Кецховели и Курнатовского (см.: Такер Р. Сталин, с. 94).
С. 217. К Канделаки на Пушкинскую... — Коция Канделаки — один из руководителей
батумских рабочих, проходил по 'батумскому судебному процессу 1902—1903 гг. и
упоминался в статьях «Искры» о рабочем движении в Закавказье. В черновой
рукописи 3-й картины «Батума» Булгаков отметил: «Котэ Каландаров жил- вместе с
Коция Канделаки на Пушкинской улице».
С. 218. Сосо меня зовут. А кроме того, ваши батумские почему-то прозвали меня
Пастырем. — В 1925 г. в Тбилиси был опубликован агентурный документ, относя-
щийся к 1911 г., где, в частности, говорится о партийных кличках молодого Сталина:
«По вновь полученным мною агентурным сведениям, Джугашвили был известен в
организации под кличками Сосо и Коба, с 1902 г. работал в социал-демократической
партии-организации, сначала меньшевиком, потом большевиком, как пропагандист
и руководитель 1-го района (железнодорожного)» (Заря Востока, 1925, 25 дек.). Кличку
«Коба» Сталин присвоил себе еще в семинарии, по имени увлекшего его романти-
ческого героя из романа грузинского писателя Александра Казбеги «Отцеубийца».
С. 220. Я послан тифлисским комитетом российской социал-демократической рабочей
партии... — По сведениям жандармского управления, на которые ссылается в своей
книге о Сталине Л. Троцкий, «осенью 1901 г. Джугашвили был избран в состав
тифлисского Комитета... участвовал в двух заседаниях этого Комитета, а в конце
1901 г. был командирован для пропаганды в Батум» (Троцкий Л. Сталин. Т. 1. Вермонт,
1985, с. 54). Опираясь на воспоминания историка революционного движения в
Закавказье Т. Аркомеда (Т. А. Караджяна), опубликовавшего свою книгу в Женеве
в 1910 г., Троцкий утверждает, что настоящей причиной перевода Джугашвили в
Батум был его конфликт с руководителем тбилисского комитета С. Джибладзе; в
результате из Батума, куда перебрался Коба (Джугашвили), «тифлисские работники
получили сведения об его некорректном отношении, враждебной и дезорганизатор-
ской агитации против тифлисской организации и ее работников». По словам
Т. Аркомеда, враждебное поведение диктовалось не принципиальными мотивами, а
«личными капризами и стремлением к самовластью» (там же, с. 56).
...Барцхану, болото Чаоба и наш Городок — рабочие пригороды Батума; предместье
Чаоба было расположено в болотистой местности.
Мравалжамиер — грузинская праздничная народная песня.
С. 221. Манташев... Ротшильд... Типография... Табачная... Нобель... Биниаит-оглы... —
наиболее крупные промышленные предприятия Батума, связанные с переработкой
нефти, табака и др. производствами. В заметке «Положение рабочих на Кавказе
(Письмо батумского рабочего)» газета «Искра» сообщала о тяжелых условиях
производства и бесправии людей на этих предприятиях, что и послужило причиной
стихийных рабочих волнений начала XX в., поддержанных местными социал-демок-
ратическими организациями: «Рабочих бьют надсмотрщики, заведующие, механики
и сами директора. Особенным постоянством в этом отношении отличается управ-
ляющий завода Манташева, Тер-Акопов, а на заводе Ротшильда — механик Штубнер
и приказчик Файнштейн» (Искра, 1902, 1 февр.). Эта заметка была перепечатана в
сборнике «Батумская демонстрация 1902 года» и использована Булгаковым.
С. 222. «Хасан-Бегура» — популярная грузинская народная песня.
С. 224. «Новое время» (1868—1917) — крупная ежедневная газета, издавалась в
Петербурге, принадлежала А. С. Суворину, на протяжении многих лет поддерживала
имперскую политику правительства и развитие капитализма в России.
ЫЬ WL БУЛГАКОВ
С. 225. На Сидеридисе неспокойно. — Греку Сидеридису принадлежала крупная
табачная фабрика в Батуме.
С. 226. ...он в течение некоторого времени работал в Тифлисе же, в обсерватории. —
На должность служащего тифлисской обсерватории Джугашвили устроился в декабре
1899 г., но проработал там лишь три месяца и после полицейского обыска в его
комнате перешел на нелегальное положение подпольщика.
...организация социал-демократического кружка на заводе Карапетова, забастовки
на конке и в железнодорожных мастерских... — С 1898 г. Сталин вел кружок полити-
ческого самообразования рабочих Главных железнодорожных мастерских Тифлиса,
занимался нелегальной социал-демократической пропагандой на заводе Карапетова.
«Вместе с Джибладзе и другими он готовил в августе 1900 г. крупную, но безуспешную
забастовку железнодорожных рабочих Тифлиса» (Такер, с. 93).
С. 227. Он... член тифлисского комитета РСДРП. — В ноябре 1901 г. на партийной
конференции, проходившей в подпольной типографии на окраине Тифлиса, Иосиф
Джугашвили был избран в состав тифлисского социал-демократического комитета,
действовавшего с 1898 г.
С. 237. ...ох не нравится мне Кединский переулок!.. — Кединский переулок находился
в рабочем поселке Лиман-Мелье на окраине Батума; в доме 31 по Кединскому
переулку был арестован подпольщик-революционер Ладо Кецховели.
С. 240. Ты читал статью Ноя в «Квали»! — Ной Жордания (1869—1953) — один
из основателей грузинской социал-демократии. После первого знакомства с марк-
сизмом встречался за границей с Каутским и Плехановым, с 1897 г. начал редак-
тировать в Тифлисе еженедельную газету «Квали» («Борозда»), пропагандировал
марксистские взгляды. По свидетельству П. Капанадзе, выпускника Тифлисской
духовной семинарии, еще до исключения из нее Джугашвили «резко критиковал
взгляды редактора газеты „Квали* Ноя Жордания» (Рассказы старых рабочих
Закавказья о великом Сталине. М., 1937, с. 26). По воспоминаниям самого Н. Жордания,
семинарист Джугашвили появился однажды в редакции «Квали», отрекомендовал
себя постоянным читателем и заявил, что хотел бы оставить семинарию и посвятить
себя пропагандистской работе среди рабочих. Полагая, что у юноши для этого
недостаточно знаний, Жордания посоветовал ему оставаться в семинарии по крайней
мере еще год и продолжить марксистское самообразование. Однако через полгода
он с удивлением узнал, что молодой семинарист уже ведет рабочий кружок и при
этом начал пропаганду не только против правительства, но и против газеты «Квали»
(Вакар Н. Сталин (по воспоминаниям Н. Н. Жордания). — Последние новости
(Париж), 1936, 16 дек.). После 1903 г. вместе с умеренным большинством группы
«Месаме-даси» Жордания примкнул к русским меньшевикам. В 1918 г. возглавил
меньшевистское правительство независимой Грузинской республики, свергнутое
в 1921 г. Красной Армией.
С. 242. ...вы не были девятого марта у здания ардаганских казарм в толпе,
произведшей беспорядки? — Здание военных казарм, превращенных в тюрьму, нахо-
дилось на Ардаганской ул. в Батуме, на площади возле этих казарм и произошел
расстрел массовой рабочей демонстрации 9 марта 1902 г. В биографии Сталина
Троцкий подверг резкой критике «мемуары», собранные в книге «Батумская демон-
страция 1902 года», и поставил под сомнение легенду о героическом поведении
Джугашвили в этом событии (см.: Троцкий Л. Сталин. Т. 1, с. 59—60).
С. 243. Нижерадзе Илья Георгиевич — одна из подпольных кличек Сталина.
Прошло более года. — После ареста в ночь на 5 апреля 1902 г. Сталин целый
год находился в батумской тюрьме, а 19 апреля 1903 г. был переведен в кутаисскую
тюрьму, где в ожидании приговора просидел до ноября 1903 г. Таким образом,
действие 8-й картины происходит в кутаисской тюрьме.
С. 244. В женском отделении есть одна, по имени Наташа — Натальи Киртадзе-
Сихарулидзе. В книге «Батумская демонстрация 1902 года» напечатаны ее поздние,
весьма приукрашенные и отредактированные мемуары «Из воспоминаний о вожде».
С. 245. Домушники наседками не бывают. — На тюремном жаргоне «наседка» —
секретный сотрудник, специально помещенный к кому-либо в камеру заключенный,
оказывающий содействие администрации.
Второй год пошел, как здесь сижу. — Второй год пошел с момента ареста
5 апреля 1902 г. в Батуме.
ПРИМЕЧАНИЯ
С. 248. Вас переводят в другой тюремный замок... — В начале ноября 1903 г., перед
объявлением приговора, Сталина перевели из кутаисской тюрьмы обратно в батум-
ский тюремный замок, где он провел несколько дней. Из Батума морем через
Новороссийск «его отправляют на 3 года в ссылку в село Новая Уда Иркутской
губернии (Восточная Сибирь)» (Такер, с. 95).
С. 249. Второй надзиратель ударяет Сталина ножнами. — Версия об избиении
молодого Сталина в тюрьме была подтверждена в 1934 г. публично в речи Ем.
Ярославского, выступившего от имени президиума Общества старых большевиков
на Первом всесоюзном съезде советских писателей: «Вы знаете, например, рассказ
о том, как т. Сталин, будучи в тюрьме, однажды вместе с другими был избит
тюремной стражей, полицейскими, согнанными туда солдатами. Он проходил через
строй, держа книгу Маркса в руках, с гордо поднятой головой. Вот вам замечатель-
ный образ революционера. Почему же до сих нет такого произведения? Разве для
этого нужны какие-нибудь десятилетние архивные изыскания?» (Первый всесоюзный
съезд советских писателей. 1934. Стенограф, отчет. М., 1990, с. 239).
С. 250. Николай Валерианович — Николай Валерианович Муравьев (1850—1908), с
1 января 1894 г. министр юстиции в правительственном кабинете при Николае II.
С декабря 1895 г. по его инициативе к Министерству юстиции было присоединено
Главное тюремное управление.
..после одного купанья в Саровском прудике. — Монастырский прудик в Саровской
пустыни Тамбовской губернии Темниковского уезда, был освящен отшельником
Серафимом Саровским и считался целебным.
С. 251. ..пе могла приехать на открытие мощей. — В 1903 г. в Саровской пустыни
состоялось торжественное открытие мощей Серафима Саровского, канонизирован-
ного православной церковью. Царь Николай II и императрица присутствовали на
торжествах по этому поводу.
...молебен новоявленному угоднику божию преподобному Серафиму, чудотворцу саров-
скому. — Серафим Саровский (1760—1833) — монах Саровской пустыни, где он
провел более 50-ти лет, отмеченных служением Богу и нравственной помощью людям,
прославился также чудесными исцелениями тяжелобольных. Был причислен к сонму
православных святых и считался «самым великим подвижником благочестия послед-
них времен». Жизнеописание о. Серафима содержится в книгах архимандрита Сергия:
«Сказание о старце Серафима» (1858), «Сказание о подвигах Серафима» (1856). Культ
Серафима Саровского, возрожденный в начале XX в., нашел своих истовых привер-
женцев в лице царя Николая II и императрицы, тщетно искавших способы исцеления
малолетнего наследника престола от неизлечимой болезни (гемофилии).
...дело о государственном преступлении, совершенном крестьянином Горийского уезда
Тифлисской губернии Иосифом Виссарионовичем Джугашвили. — Булгаков воспользо-
вался извлечением из официального донесения прокурора Тифлисской судебной
палаты тифлисскому губернатору следующего содержания: «А. На основании Высо-
чайшего повеления, последовавшего 9 июля 1903 г. по всеподданнейшему докладу
Министра Юстиции, крестьянин Иосиф Джугашвили за государственное преступле-
ние подлежит высылке в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции сроком
на три года.
Б. Вследствие сего Главное тюремное управление имеет честь покорнейше
просить Ваше превосходительство сделать распоряжение о высылке помянутого
Джугашвили, содержащегося в Батумском тюремном замке, в ведение Иркутского
Военного генерал-губернатора, через Новороссийск, Ростов, Царицын и Самару с
очередной арестантской партией» (Батумская демонстрация, с. 262).
С. 254. ...кто поручится, что его не застрелили, как Ладо Кецховели, в тюрьме? —
Владимир Кецховели (1875—1903) — был на четыре года старше Сталина, учился в
том же начальном духовном училище в Гори, что и Джугашвили, затем в тифлисской
Духовной семинарии, откуда в 1893 г. был изгнан в числе 87 семинаристов, устро-
ивших забастовку. Как вожак бунтовщиков, Кецховели был выслан из Тифлиса и
перебрался в Киев. В 1895 г. нелегально вернулся в Тифлис, примкнул к радикальной
части группы марксистов «Месаме-даси» и начал вести конспиративную жизнь
профессионального революционера. Работал под чужим именем в тифлисской типо-
графии и наладил выпуск подпольной социал-демократической литературы. В начале
1900 г. переселился в Баку, где основал подпольную типографию, которая с 1901 г.
М* БУЛГАКОВ
перепечатывала русскую «Искру» и выпускала нелегальную газету грузинских мар-
ксистов «Брздола». Сталин познакомился с Кецховели в Тифлисе, затем сотрудничал
с ним в Баку и был его ревностным сторонником. Арестованный в 1902 г., Ладо
Кецховели в 1903 г. был застрелен часовым в бакинской тюрьме.
С. 256. И с тех пор ни разу не кашлянул. Какой-то граничащий с чудом случай... —
В эпилоге Булгаков развернул версию Барбюса, согласно которой от начинавшейся
в юности чахотки Сталина вылечили охранка и Сибирь. «Вылечила его охранка —
вылечила таким способом, за который не поблагодаришь. В Сибири Кобу застала
в дороге ужасная снежная буря, которая в тех краях называется пургой. Спастись
от нее можно только одним способом — лечь и зарыться в снег. Но Коба продолжал
свой путь, а шел он по льду реки. Чтобы пройти три километра до избы, ему
понадобилось несколько часов. Когда он, наконец, переступил через порог, его
приняли за привидение: он обледенел с головы до ног. Его кое-как отогрели.
Согревшись, он свалился и проспал восемнадцать часов подряд. С тех пор его
чахотка исчезла навсегда. Таков уж тамошний климат: если туберкулезный в
Сибири не умирает, то выздоравливает окончательно» (Барбюс А. Сталин, с. 14).
В рассказе Сталина к числу его испытаний добавлено еще одно: беглец провали-
вается в прорубь, выбирается из нее и, обледеневший, шагает пять верст по
морозу... В одном контексте с мистическими рассказами Николая II о чудесах
исцеления калек в Саровской пустыни, поданными Булгаковым в ироническом
ключе, рассказ Сталина также попадает в разряд революционных апокрифов,
граничащих с библейскими чудесами.
Булгаков М. А.
Б90 Пьесы 1930-х годов/Театральное наследие. — СПб.:
Искусство—СПБ, 1994. —671 с., 1 л. ил.
ISBN 5-210-00442-2
Книга является вторым томом «Театрального наследия» М. А. Булгакова. В нем
собраныааконченные драматические произведения, написанные в 1930-е годы: «Кабала
святош», «Адам и Ева», «Блаженство», «Иван Васильевич», «Александр Пушкин»,
«Батум». Особый интерес представляет раздел, где публикуются другие редакции и
варианты этих пьес. Аппарат книги включает обстоятельный историко-литературный,
театроведческий и текстологический комментарий.
Книга проиллюстрирована фотографиями из Архива М. А. Булгакова и сценами
из спектаклей 1930-х годов.
4702010203-001
Ь 025(01)—94
без объявл.
ББК 83.3Р7
Михаил Афанасьевич Булгаков
Пьесы 1930-х годов
ТЕАТРАЛЬНОЕ НАСЛЕДИЕ
Редакторы М. А. Венская, Н. Г. Николакж
Художественно-техническое редактирование,
компьютерная верстка В. Г. Лошкаревой
Компьютерный набор Е. Е. Кузьминой
Корректоры Л. Н. Борисова, Т. А. Румянцева
Подписано к печати 17.02.94. Формат 70Х 100 1/16. Гарнитура Таймс. Печать офсетная.
Усл. печ. л. 54,6. Усл. кр-отт. 54,93. Уч.-изд. л. 52,58. Тираж 10 000 экз. Изд. № 847. Заказ 634.
Издательство «Искусство—СПБ». 191186, Санкт-Петербург, Невский пр., 28. Отпечатано с
оригинал-макета в ГПП «Печатный Двор». 197110, Санкт-Петербург, Чкаловский пр., 15