ФРАНЦУЗСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
ДЕНИ ДИДРО
(1713—1784)
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
в десяти томах
Под общей редакцией
И. К. ЛУППОЛА
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»
Москва — Ленинград

ДЕНИ ДИДРО
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
ТОМ IX
ПИСЬМА
Перевод Э. Л. Гу реви ча
WIÊÊIÊÊÊÊÊÊÊÊÊÊÊÊIÊÊÊÊËÊÊÊ
Примечания В. И. П и к о в о
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВ о
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ Л П ТЕР АТУ ГА*
!5>4»

DENIS DIDEKOT
ŒUYRES CHOISIES
Супер обложка и переплет
Б. В. Шварца

ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА
Из всех дошедших до нас писем Дидро к разным лицам
(за исключением его писем к Софи Воллан, напечатанных
в т. VIII нашего издания) мы включили в т. IX собрания
сочинений те из них, которые могут быть отнесены к
следующим трем рубрикам:
1) Письма к родным, многие из которых лишь недавно
были опубликованы во Франции. Эти письма освещают ряд
моментов жизни Дидро, в особенности относящихся к его
молодости, и имеют важное, до сих пор еще не оцененное
значение для биографии Дидро.
2) Письма к друзьям, освещающие как страницы
биографии Дидро, так и литературную обстановку во Франции
второй половины XVIII века.
3) Письма (в особенности к Фальконе), представляющие
большой интерес при изучении эстетических, художественно-
критических и философских взглядов Дидро.
Таким образом вне нашего издания остались письма Дидро
к случайным корреспондентам, к лицам, с которыми он не
был связан сколько-нибудь длительными отношениями, и
вообще письма, не входящие органической составной частью
в эпистолярный кодекс Дидро.

ПИСЬМА К НЕВЕСТЕ
Ура, милал мамочка! Только что получил письмо от
папы. После проповеди на два локтя длиннее, чем обычно»
дается полная свобода делать все, что я захочу, лишь бы я
что-нибудь делал. Буду ли я попрежнему настаивать на
решении поступить к прокурору? В таком случае отдается
распоряжение найти хорошего прокурора и своевременно:
уплатить за первую четверть. Но при этом ставится совсем
комичное условие: не упустить предварительно помолиться
св. духу и причаститься. Слышали вы когда-нибудь, чтоб
так готовились к поступлению к прокурору? Молиться
св. духу, чтобы поступить к прокурору! Помолитесь же
ему немного, мадмуазель!
Мое бобо не мешает мне расцеловать вас от всего моего
сердца.
Дидро.
Причины моего заболевапья
Мне все друзья на свой толкуют лад.
Один винит тут холода влиянье,
'Другой мне говорит: утешься, брат!
То лихорадки знак прощанья.
И если знать скорей угодно вам,
За что постиг, меня бобо ужасный,—
Не столь терзаясь болью сам,;
Сколь сетуя на свой удел несчастный,
!•

4
Деии Дидро
А почему, для вас, Ирида, ясно,
Ответ в пяти словах я дам.
Ревнивые к - своим небесным тайнам,
Задумали бессмертные карать
Мученьем вечным и необычайным
Того, кто их посмеет открывать.
И кто с эфирных сводов смертным в руки
Огонь священный передал,
Был осужден на злые муки:
Голодный коршун грудь его клевал.
Мое жестокое страданье
Есть за такой проступок наказанье.
В объятиях Психеи молодой
Амур влюбленный как-то наслаждался.
Следя за ним с завистливой душой,
За ближней миррой я скрывался.
Киприды сына ученик,
Я в совершенстве тут постиг
Все сладкое искусство поцелуя,
Что душу жжет, пронзая и волнуя.
Но преступленье совершив,
Я сердце льстил свое надеждой тщетной
На счастие. Всевышний был ревнив:
Меня лишил он радости запретной.г
И
Доброе утро, Тонтон2. Как она себя чувствует сегодня?
Хорошо ли провела она ночь? Если бы г-жа Щампьон не
сказала мне, что вы были нездоровы, я бы и теперь не знал
этого, потому что вчерш у 1меня не было ни одной свободной
минутки. Что же с вами, моя милая Нанета? Не беспокоит
ли вас что-нибудь? Не расстраивает ли ваше здоровье какая-
нибудь печаль? Откройте мне хоть раз ваше сердце: разве
не предстоит мне делить с ваш й удовольствия ваши и
горести? Можете ли вы скрывать что-нибудь от Нино, у
которого нет никаких тайн от вас? Разве доверие ваше не должно
быть следствием вашей любви? Вы самая несправедливая
из всех женщин, если еще сомневаетесь в искренности
моих обещаний. Призываю в свидетели правду, что я люблю
на свете только вас. Вы самая неразумная женщина, если
глупые речи этой Ганье3 огорчают вас. Мое поведение
должно вао успокоить относительно того, какое впечатление
эти речи могли произвести на незнакомого. И вы слишком
чувствительны, чувствительны до слабости, если будущее нашей

Дидро
Бюст работы Колло. Фронтиспис

Письма к невесте
5
любви навевает на вас хртя бы мимолетную печаль. Разве уж
так безнадежны хлопоты ваших друзей, которые стали моими
друзьями? И неужели небеса ничего не сделают для людей,
которые так искренно любят друг друга? Если Тонтон будет
эерна Нино и если сердце Нино выше всяких подозрений,
судьба может, конечно, отсрочить наше счастье, но разве
может что-нибудь на свете сделать нас несчастными? В том
положении, в каком мы оба находимся, мы можем опасаться
только отсрочки наших наслаждений, потому что мы всегда
будем видеться, всегда будем любить друг друга и будем об
этом говорить друг другу, пока судьба не порадует нас
ласковым взором. Будем надеяться, что она застанет нас
врасплох в радостный момент и удовлетворит тогда наши
желания1,, а в (ожидании этого \не нужно, милый друг,
приносить себя в жертву. Нужно жить и поддерживать себя
для тех, кого любишь. По крайней мере помните, милая
душа моя, что если бы вы заболели, я бы сто раз умер.
До свидания, милая мамочка, до воскресенья.
Посыльный — человек преданный, ему можно довериться. Не платите
ему, это уже сделано. Нино Дидро.
га
Итак, вы требуете назад предоставленную мне вами
полную свободу? Что же, милая мамочка, возвращаю ее вам
столь же великодушно, как вы мне ее дали. Я знал, что
вы одумаетесь: разве отдают соседке то", что нужно себе
самой? Любовник, которому его возлюбленная разрешает все
с другими, не может надеяться на серьезное отношение к себе.
Вы не могли, стало быть, лучше доказать мне свою любовь,
как отказавшись делить ее с другой. Это чувство не только
тонкое, но и справедливое, потому что кто же, как не
девушка, столь добродетельная, любезная и нежная, как
вы, заслуживает, чтобы возлюбленный принадлежал ей
всецело? Для стольких достоинств приходится
довольствоваться одним сердцем только потому, что у человека
нет тысячи сердец. Не сомневайтесь же, милый друг,
в том, кому вы дали согласие. Вы обладаете им по слишком
многим основаниям, чтобы он мог уйти от вас. Нино "дал
вам слово, он честен, он слишком любит вас, й у него
слишком много вкуса, чтобы он мог когда-нибудь взять его назад.
Ваш милый Нино Дидро.

6
Дени Дидро
IT
Здравствуй, моя милая Нанета! Я не буду иметь
удовольствия, как собирался, поужинать с тобою сегодня
вечером. Несмотря на все старания выполнить поставленную
себе задачу, я все же не мог еще осилить ее до конца.
Придется еще поработать сегодняшний и завтрашний день как
только можно дольше. Поэтому если я смогу доставить себе
удовольствие повидать тебя, то не раньше завтрашнего вечера.
Не приготовляй ничего, потому что я не могу тебе сказать
ничего определенного, если не считать того, что у меня глаза
до крайности устали и что люблю тебя и буду любить всю
жизнь до обожания. Прощай же, милая мамочка, может быть,
до воскресенья.
Пребываю со всеми качествами, которых мы оба желаем.
Твой Нино Дидро.
г
Милая моя Тонтон, сколько великодушия во всех твоих
поступках! Ты осыпаешь меня своими благодеяниями. С тех
пор, как я имею счастье знать тебя, я не провел почти ни
одного дня, который не был бы отмечен каким-нибудь знаком
внимания твоей доброй матери или каким-нибудь новым
проявлением твоей любви. За сколько вещей, милый друг,
должен расквитаться с тобою человек, который в состоянии дать
тебе только свое сердце! Ты владеешь им всецело: твой
Нино любит и всегда будет любить только тебя. Разве может
быть иначе? Ты связала его со всех сторон. Ты, должно
быть, меня очень любишь. Но моя признательность, моя
честность,— ибо я считаю, что в отношении честности я
могу сравниться с кем бы то ни было на свете,— слезы,
которые я проливал, когда боялся потерять тебя, твоя
красота, твое сердце и ум — все должно внушать тебе
уверенность в моей неизменной привязанности. Ах, какая же вы
гадкая^ Сколько лукавства в вашем ядовитом письме! Да,;
мамочка; когда буду начинать и когда буду кончать какое-
нибудь любовное послание, я буду думать о вас. Ведь
обычно, когда пишут, не забывают тех, кому пишут, а я
никогда никому, кроме вас, подобных посланий писать не
буду. Будьте в этом вполне уверены. Тонтон, огонь, которым

Письма к невесте
Ъ
какой-нибудь молодой распутник,— потому что раньше я
Действительно заслуживал это название,— горел к жене
соседа,— это огонь соломы, который гаснет быстро и навсегда;
но огонь, которым горит честный человек,— потому что я
заслуживаю это название с тех пор, как ты меня сделала
благоразумным,— к своей жене, никогда не угасает. Таковы
мои чувства к тебе: лучше умереть тысячу раз, чем не
увенчать твоей любви, когда ты сочтешь это возможным, лучше
умереть десять тысяч раз, чем думать хотя бы одпо
мгновение о другой, а не о Нанете, как только она увенчает
мою любовь. Тебе посланы были мои последние любовные
письма, и да накажет меня небо, как самого преступного
человека, как самого низкого изменника, если я когда-нибудь
в своей жизни буду посылать такие письма другой. Тонтон
нужен только ее Нино, Нино нужна будет всю жизнь только
Тонтон, и они увеличат собою небольшое число счастливых
супругов! Иначе и не может быть: они сильно любят друг
друга, у них нет никаких недостатков, следовательно, они
будут любить друг друга всегда.
Ты запретила мне развернуть твой подарок при
посыльной. Я уверен, что он будет прелестен, потому что ведь
ты его выбирала. Ты разрешаешь поблагодарить тебя за
него сегодня, в ожидании завтрашнего дня, когда я смогу это
сделать уже после большего знакомства с ним, но не с
большей любовью, нежностью и чуткостью: эти чувства
всегда очень сильны у меня.
Твой друг, твой возлюбленный", твой супруг Д. Дидро —
так я всегда буду подписывать свои письма к тебе. До завтра,
мамочка, целую тебя от всего сердца.
х\
Здравствуй, Тонтон, я чувствую себя чудесно, а ты, моя
мамочка? Ты мне ничего не пишешь о своем здоровье. Я не
пошел к тебе вчера, как обещал, потому что мы очень поздно
сели за стол и очень долго засиделись. Остальную часть дня
я провел в халате. Е тому же нужно было сделать одну
работу. Г-н Пулен4 не преминул меня нагрузить: он мне принес
еще некоторые новые бумажки, и, кроме того, придется почти
заново переделать проклятую записку, которую я считал
уже совсем законченной.

8
Дени Дидро
Очень благодарен тебе за внимание. Благодарю тебя от
всей души, крайне неприятно только, что я причинил тебе
беспокойство. До радостного свидания; это будет, женушка
моя, сегодня после полудня обязательно. Целую тебя от
всего сердца.
Твой возлюбленный,, твой муж, твой друг Huio Дидро.
В твоем приходском совете сидят такие копуны, каких
трудно сыскать. Уходя от тебя, я зашел туда. Судя по тому;
как нелепо ведут себя там, ты можешь утешиться тем, что
подымешь здоровую кутерьму, когда поправишься. Прощай,
мамочка.
m
Милая моя Нанета, успокойся, я прибыл, совершил
приятную поездку, чувствую себя хорошо, и, кажется,
здесь очень рады были свидеться со мной). Мать и сестра
встретили меня с большой любовью. Отец принял меня
холодновато, но его суровое равнодушие длилось недолго,
и теперь я наслаждаюсь хорошим настроением и его, и всего
дома. Я еще не обнял своего брата: за неделю до моего,
приезда он поступил в семинарию, где находится и сейчас.
Итак, он окончательно избрал духовное поприще, и нас
осталось только двое в семье. Так как я считаю, что духовное
поприще подходит ему, ибр он всегда щеголял необычайной
религиозностью, я отнесся к его решению без неудовольствия.
Сейчас я делаю визиты. Мои провинциалы с удивлением
присматриваются к человеку, которого они не ожидали
увидеть так скоро и о котором здесь так много судили вкривь
и вкось. Очень хотелось бы поскорее отделаться от этого
скучного занятия, чтобы взяться за более серьезное дело.
Нет ничего скучнее, как разыгрывать роль карнавального
быка, и, что бы ни было у тебя на душе, прогуливаться на
потеху множества людей, ни в малейшей мере не
интересующих тебя. Однако я уже заявил, что пробуду здесь недолго.
Все, повидимому, удивляются этому. Конечно, не преминули
спросить меня, почему я так тороплюсь, но я пока еще
не счел нужным открыться. Прежде чем это сделать, мне
нужно, как тебе известно, кое-чего добиться. Ты не
сомневаешься, что я тороплюсь изо всех сил.
А ты, мамочка, как чувствуешь себя? Начинаешь ли
приходить в себя после сутолоки переезда? Здорова ли матушка

Письма к невесте
а
Шампьон? До смерти хочется поцеловать вас обеих.
Вероятно, это будет ко дню богоявления. Боже, как это .долга
при моем нетерпении! Не отвечай мне пока, мне еще нужно
найти верное место для твоих писем, потому что мне очень,
хочется, чтобы они попадали в мои руки нераспечатанными.
- Кстати, решение, принятое младшим братом, окончательно
побуждает отца предоставить мне полную свободу. Знаю уже,
что могу остаться у него с правом ничего не делать. Ho^
пусть это тебя не тревожит, моя Нанета. Ты знаешь, что я-
тебе обещал, и у мепя не будет минуты покоя, пока я н&
сдержу слова.
Я исподволь подготовляю почву, чтобы получить от своих
родителей пенсию, пусть хотя бы в двадцать — двадцать пять
пистолей. Это все-таки кое-что на всякий случай. Так как иъь
решилась принять меня в свои объятия, с чем бы я к тебе-
ни вернулся, я утешусь от провала всех моих здешних
начинаний, лишь бы ты осталась при прежнем решении.
Прощай, милый друг, люби меня крепко. Прощай,
женушка, береги себя для твоего Нино. Целую от всего сердца
нашу добрую матушку и привет г-дам Пулену и Пешеру,
моим и вашим друзьям. Уверь их в моей преданности.
Пребываю навсегда твой возлюбленный, твой друг, твой супруг
Д. Дидро.
Париж 5, понедельник. Не знаю, какое сегодня числог
но знаю, что это десятый день после моего отъезда.
VIII
Милый друг, гранки моей книги6, которые мне присылают
сюда три раза в неделю, делают чудеса. Отец и мать, кото-
рые, повидимому, не очень расположены были отпустить
меня назад, скоро сами будут торопить меня с отъездом,
потому что убедились, что я занимаюсь полезным делом,
и увидели, насколько ложны были злые наговоры. Скоро*
у меня на руках будут все документы, необходимые для
нашего венчания, потому что они, кажется, еще больше,
чем я, хотят увидеть своего сына поскорее устроенным,
а тебе известно, как сильно желаю этого я.
Я тебе писал в первом письме, что надеюсь добиться от
них пенсии. Насколько я могу сделать какой-нибудь разумный

10 Дени Дидро
бывод из того, что говорилось людям, которым они
доверяют, они ждут, чтобы я хоть попросил их об этом. Если бы
они решили мне отказать, они не были бы в таком веселом
настроении и не окружали бы меня таким вниманием. Право
же, это отлично — быть почти единственным в семье.
Я не писал тебе в прошлую пятницу, потому что пришлось
долечиться. Мне пустили кровь и прочистили желудок. Я
проделал уже все необходимые визиты и освободился теперь от
ясех неудобств пребывания в провинции. Чувствую себя очень
хорошо, и ты меня увидишь таким же свежим, как при моем
отъезде. Ложусь очень рано и встаю очень поздно. Тебе я
•специально посвятил время от восьми до девяти: тогда я
думаю только о тебе, вижу тебя, говорю с тобою, ты мне
отвечаешь, я тебя целую и повторяю все клятвы, какие я тебе
давал столько раз. А ты, моя милая Нанета, часто ли ты
думаешь о своем Нино? Крепко ли еще любишь его? Не
изменилось ли к нему твое сердце? Большую ли радость доставит
тебе увидеть его таким же нежным, таким же постоянным,
таким же верным, как всегда?
Теперь можешь мне отвечать. Вот как адресуй свои
лисьма: г-ну Эмбло-сыну, у г-на его отца, улица Пилье,
Лангр, а затем ты поставишь крест наподобие того, какой ты
увидишь на обороте этого письма, и по этому знаку будут
узнавать, что письмо для меня. Этот Эмбло — один из моих
двоюродных братьев, к которому я питаю большое доверие.
Прощай, моя мамочка, целую тебя от всего сердца. Мой
глубоко почтительный привет г-же Шампьон. Как вы обе
чувствуете себя? Дружеский привет г-дам Пулену и Пешеру.
Пребываю попрежнему твой возлюбленный и твой супруг
Дидро.
Лангр, сочельник 1742 г.
IX
Моя милая Нанета, желаю вам начать новый год более
счастливо, чем я. Вы мне написали письмо полное
несправедливости й жестокости. Вы знаете, как горячо я все
воспринимаю. Судите же, в какое состояние вы меня привели*
вы будете моим жестоким недругом, если не поспешите
исправить зло, какое вы причинили человеку, который меньше»
всего заслуживает этого и бесконечно вас любит. Предо-

Письма к невесте
11
ставьте другим доставлять мне неприятности, не усугубляйте
тоску разлуки беспокойством, которое должны порождать
ваши бескорыстные советы. Я знаю, в чем я поклялся и
что мне нужно сделать, и лишь ваше непостоянство может
возвратить мне свободу. Покажите же себя такой, как вы
есть. Вам не приходится больше опасаться моих слез,
которые столько раз трогали вас. Вы их не будете видеть. Не
щадите же моей слабости. Я перестал вам нравиться?
Я должен умереть? Убейте же меня сразу — это.
единственная милость, о которой мне остается вас просить. Если
вы мне не ответите, предупреждаю вас, что ваше молчание
будет мне приговором. Я остался прежним. Почему не
можете вы сказать того же?
Следующий день после Нового года.
Ваш покорный .слуга и преданный друг.
Дидро.
Мой нижайший поклон и мои пожелания вашей матушке
и г-дам Пулену и Пешеру.
х
Милый друг мой, не беспокойся. Я получил твое письмо
своевременно. Ты напрасно опасалась за судьбу нашей
переписки. Что бы ни случилось, я полагаю, что нужда в ней
миновала. Я в большом горе. До сих пор я довольно удачно
скрывал от них действительную причину моего приезда. Но
твое нетерпение, которое я могу только похвалить, потому
что оно служит доказательством твоей любви, заставило меня
поторопиться со своим объяснением. Я в сто тысяч раз
больше, чем ты, желаю, чтоб не пришлось прибегнуть к
крутым' мерам. Однако я не вижу никакой возможности обойтись
без них. И я готов на все.
Так как ты меня заставила начать, я прошу у тебя лишь
одной милости — предоставить мне свободу продолжать. Не
скрою от тебя, что здесь на меня наступают с ужасными
угрозами. Но в то же время должен тебе признаться, что
именно потому, что они так ужасны, они меня нисколько не
пугают. Если бы мои родители мне просто сказали: вот тебе
разрешение, которое ты вдосишь, и мы тебя лишаем на-

12
Дени Дидро
следства, я бы им ответил: большое спасибо, это все, чего я
прошу; того, что я получаю от вас, вполне достаточно,
чтобы утешить меня в том, что я теряю. Но их злоба зашла
гораздо дальше, и это-то- меня и успокаивает. Поэтому, милая
Нанета, повторяю еще раз: успокойся и будь уверена, что,
так или иначе, все кончится благополучно. Я очень
признателен тебе за твое предложение. Деньги у меня есть.
Я благоразумно начал с того, что запасся ими, и это
их совсем приводит в отчаяние. Они очень опасаются,
что сами дали мне в руки розги, и, по совести говоря, они
правы.
Я весь твой, Дидро — твой друг, твоя любовь и твой
супруг.
Лангр, 17 января 1743 г.
XI
Мой милый друг,
Испытав неслыханные мучения, я очутился на свободе.
Рассказать тебе, что было со мною? Отец довел жестокость
до того, что распорядился запереть меня у монахов,
которые пустили в ход против меня все, что может измыслить
самая отъявленная преступность. Я выпрыгнул через окно
в ночь с воскресенья на понедельник. Я шел, пока не
добрался до дилижанса в Труа, который доставил меня в
Париж. У меня нет с собой белья. Я прошел тридцать льё
пешком в ужасную погоду. Я очень скверно питался в пути,
потому что, не решаясь следовать обычной дорогой,
опасаясь преследования, я попадал в деревушки, где ничего
кроме хлеба и вина нельзя было достать. Но, к счастью,
у меня ееть немного денег, которыми я позаботился
запастись до того, как открыл им свои намерения. Эти
деньги я спас от своих тюремщиков, завязав их в подол
рубашки.
Если ты будешь недовольна неудачей моей поездки и
выкажешь мне это, то я настолько подавлен горем, так
настрадался, столько неприятностей еще ждет меня впереди,
410 решил: я сразу положу всему этому конец. Смерть моя
или жизнь зависят от приема, который ты мне окажешь.
Отец мой в таком бешенстве, что я не сомневаюсь,. что он
приведет в исполнение свою угрозу и лишит меня наслед-

Письма к невесте
13
ства. Если я ic тому же потеряю и тебя, что сможет
удержать меня в этом мире?
На своей старой квартире я не буду в безопасности, ибо
не сомневаюсь, что брат Ангел7 уже получил распоряжение
устроить так, чтобы меня арестовали, распоряжение, которое
.он выполнит о большой охотой. Будь лее добра найти мне
меблированную комнату поблизости от тебя или где-нибудь
в другом месте. Я мог бы, конечно, написать об этом г-ну
Пулену, но так как я совсем не хочу быть ему обязанным,
хоть он мне и не отказал бы, то прошу тебя исполнить мое
поручение.
Я рассчитываю приехать в понедельник вечером. Целую
тебя от всего сердца, а также г-жу Шампьон. Какое горе
для нее эта новость! Окрой от нее часть истины. Может
быть, все еще обернется к лучшему! То, что откладывается,
нельзя еще считать потерянным.
Больше, чем когда бы то ни было, твой
Дидро.
Труа, среда.
Забыл тебе сказать, что для того, чтобы я не мог
бежать, мне остригли половину головы.
Из всей семьи на моей стороне была только тетка. К ней
я и перебрался, когда начались наши распри. До небольшое
количество белья, которое я унес с собою, нужно считать
потерянным. Но я рассчитываю,, что она мне перешлет книги,
оставленные мною у нее на столе.
XII
Милая моя Нанета, не жди меня сегодня вечером к
ужину. Я не приду. Я болен. У меня какая-то невероятная
сыпь на теле. Я всю неделю пил навар трав. Думаю завтра
пустить себе кровь. Не беспокойся. Повидимому, ничего
серьезного. Вполне естественно, что пережитые волнения
отразились на моем организме. А ты, моя милая мамочка, как
себя чувствуешь? Если ты получила какой-нибудь ответ от
Умбло, напиши.
Попрежнему душою и мыслями весь твой
Дидро.

и
Дени Дидро
XIII
Если вы увидите нынче утром господина Дюваля, прошу
вас передать ему мой почтительный привет. Вы от него,,
быть может, получите ответ, который будет
противоположен вашим ожиданиям и даже вашему желанию. Потому
что, если судить о вашем настроении по вашему жестокому
обращению, что прикажете мне думать, если не то, что вот
уже месяц вы делаете вид, будто желаете того, чего в
действительности опасаетесь? И действительно, мадмуазель
Шампьон, вы меня любили. Посвятите же размышлению
пятнадцать минут, остающиеся до вашего визита.
Подумайте о себе, подумайте обо мне и помните, что если я
потерял ваше сердце, самой большой опасностью, какой
вы могли бы себя подвергнуть, было бы отдать мне вашу
руку. Счастье дает супругам их взаимная любовь. Я вас
люблю больше, чем когда-либо, но имею основания
полагать, ^гго вы перестали меня любить. Ах, если бы вы меня
хоть немного любили, разве стали бы вы причинять мне
столько боли как раз в тот момент, когда я собираюсь
исправить все зло, которое я вам причинил! Я все тот же,
но насколько вы, на мой взгляд, изменились! Решаюсь вам
писать, потому что в том состоянии, в какое вы меня
привели, я не. был бьи в силах говорить с вами без слез, а я
заметил, что вам неприятно, когда я плачу. Здесь моя
печаль не стесняет никого, и, чтобы отдаться ей, мне нет
надобности прятаться за дверь. Я даже могу доставить себе
грустное утешение думать, что если бы вы увидели мое
горе, вы не смогли бы остаться к нему равнодушной.
Я больше всего желаю того,, чего вы хотите меньше
.всего, — быть вашим супругов.
Дидро»

ПИСЬМА К ЖЕНЕ И ДОЧЕРИ
I
Поездка была крайне тягостной. Жара и коляска
причиняли мне неописуемые страдания. Я прибыл сюда настолько^
изменившимся, настолько измученным, что Элен1 говорила*
будто я приехал, чтобы меня похоронили рядом с отцом.
Было половина одиннадцатого, когда я выехал из Парижа, &
ехал я без питья и без еды до Ножана, который отстоит от
Парижа на расстоянии двадцати двух льё, и прибыл туда в
десять часов вечера, освежившись на станциях только
несколькими стаканами воды. Ночевал я в Ножаце. На следующий
день я был уже в коляске в четыре часа утра. Оставалось-
еще проехать восемнадцать станций, или тридцать шесть льё,
й я проехал их в один день. К дому я подъехал между
двенадцатью и часом ночи. Сестру и брата я нашел в
достаточно добром здоровье.
~ На следующий же день мы поговорили о наших делах.
Брат вре привел в порядок. Отец оставил нам, оказывается^
тридцать тысяч ливров в контрактах, около ста четвериков
пшеницы стоимостью1 в сорок тысяч ливров; к этому нужна
добавить дома в Лангре* Шасиньи и Кооне, виноградники,
движимое имущество, ножовую мастерскую, арендную плату;
за истекшие сроки и еще некоторые незначительные долги.
Раздел будет произведен скоро и не вызовет никаких
затруднений. Брат и.сестра проявляют при этом справедливость ъ
дружеское отношение, какого я и ожидал от них. Они много-

16
Дени Дидро
расспрашивали о вас и об Анжелике. Они просят меня
передать вам их дружеский привет.
Завтра день ваших именин. Если бы я был с вами, я
«бы вас поздравил и преподнес бы вам букет. Надеюсь, г-н
Бель 2 сделает все это за меня.
Нанета, будьте здоровы. Будьте уверены, что у меня нет
на свете .никого дороже вас и вашей дочери. Но я* не хочу
'Сейчас касалъся этого вопроса. Прежде чем вернуться к
вам, я открою пред вами всю свою душу. Постараюсь
рассказать вам все, как оно есть, и сделать вашу и свою жизнь
спокойной и приятной. Я не совершенство, но и вы тоже
.не совершенство. Мы не для того живем вместе, чтобы с
раздражением упрекать друг друга в наших недостатках, но
чтобы взаимно их выносить. Не нужно придавать большого
значения тому, что такого значения не имеет. Важна
судьба моя, ваша и вашей дочери. Вы, в чьих руках
находится благополучие всех троих, отпустили меня в далекое
путешествие, истерзав всю мою душу. Не буду говорить об
отрицательной стороне столь неприятного прощания. Я
переживал это всю дорогу. Нанета, ведь когда вы меня уложите
в могилу, вам от этого не станет лучше. Но об этом я буду
говорить с вами более подробно. Это будет предметом
следующего письма, которое я вам напишу в понедельник.
Желаю вам радостно провести ваш праздник. Целую вас
очень нежно. Целую Анжелику. Поклонитесь от меня г-ну
Белю. Если получатся какие-нибудь письма ко мне,
пришлите их вместе с вашими письмами. Ибо, вопреки тому,
что вы говорили, я! надеюсь, что вы распечатаете мои
письма и ответите на них, как подобает разумной и
рассудительной жене, которая, собственно говоря, не может ни
в чем серьезном упрекнуть человека, твердо решившего
устроить вам благополучное будущее.
Дйдро.
Лангу, 27 июля 1759 г.
Сестра делает мне предложение, на которое прошу вас
ютветить. Речь идет о том, чтобы разделить ножовый то-
аар на три части и послать вам вашу часть. Она
утверждает, что вы в Париже спустите это с гораздо большей
выгодой, чем это можно будет сделать здесь. Все будет хо-

Письма к жене и дочери
17
рошо упаковано, и цены будут обозначены на пакетах.
Напишите, согласны ли вы. Еще раз до свидания! О
дальнейшем ходе раздела буду вам сообщать.
и
Санкт-Петербург, день св. Дени (1773 г.)3
Наконец-то, моя милая, я приехал в Петербург вчера,
накануне моих именин. Будь поэтому совершенно спокойна.
Опасности, связанные с поездкой, позади, остаются лишь
опасности, связанные с обратной дорогой. Повторяю,—ибо
это правда,—прогулка пешком в Булонский лес утомила
бы меня больше, чем эти восемьсот льё на почтовых по
ужасным дорогам. Повидимому, движение для меня очень
полезно, а сидячая трудовая жизнь является источником
всех моих недомоганий. В Париже я ложился утомленным и
вставал еще более утомленным, чем бывал с вечера. Ничего
подобного я не испытывал даже после сорока восьми часов
безостановочной езды, ибо нам не раз случалось ехать
днем и ночью.
Сегодня, в день св. Дени, происходило венчание
великого князя, сына императрицы, с одной из дочерей герцогини
Гессен-Дармштадтской. Если ты можешь себе представить
всю пышность азиатского двора под властью великой,
благородной, великодушной государыни, ты знаешь об этом
венчании столько же, сколько мой спутник и я.
Хотя г-н Нарышкин должен был в качестве камергера ее
императорского величества принималъ участие в кортеже, но
он вынужден был остаться дома с большой припаркой на
всей челюсти из-за флюса, сопровождавшегося зубной болью,
а еще больше из-за усталости от продолжительной езды
и боли во воем теле. Чем объяснить, что человек, который
вот уже четыре года объезжает на почтовых весь свет,
который успел перебраться через Альпы, а потом через
Апеннины и пр., был до такой степени разбит, что мне
несколько раз казалось, что придется оставить его мертвым
где-нибудь под забором или ополоумевшим доставить его
в его страну, между тем как я чувствовал себя лучше, чем
когда-либо? Прибавь, что он молод, потому что ему не
больше тридцати лет, а мне уже шестьдесят или без малого
шестьдесят. Объясни это, если можешь.
2 Д. Дидро, IX

18
Депи Дидро
Если я не видал торжественной церемонии, то не из-за
отсутствия доброй воли. У меня ничего не было с собою.
Никакой одежды, кроме той, что была на мне, когда я
выехал; да и то нехватало парика, потому что единственное
неприятное приключение, случившееся со мною, состояло в
том, что я потерял свой парик за триста или четыреста льё
отсюда. Я лгу. У меня было еще два приключения более!
неприятного свойства. Не пугайся. Мы вынуждены были •
остановиться в Дуйсбурге, жалком городишке в Вестфалии*
около шестидесяти льё от Гааги. Там меня схватили колики,,
такие жестокие, каких я никогда раньше не испытывал..
Живот у меня был твердый и вздутый. Боли были
мучительные. Но ряд промываний как сверху, так и снизу
вызвал у меня в конце концов какой-то треск внутри, как
если бы несколько колец сразу отделились друг от друга, а
после этого треска, массами стали выделяться газы. Когда
газы выделились, от моего недомогания остались только
боли в области живота, боли, которые не помешали
мне снова сесть в карету и прошли от толчков во время езды.
Повторилось это у меня приблизительно за шестьдесят льё
от Петербурга. Припадок был такой же, но настолько
серьезный, настолько тяжелый, что я готов был посоветовать
Нарышкину оставить меня на постоялом дворе и ехать дальше
одному. Я этого не сделал, опасаясь поставить его в очень
затруднительное положение — либо покинуть своего
товарища на волю судьбы, либо прибыть слишком поздно в
Петербург. Он остановился бы, я в этом не сомневаюсь, на
последнем решении, потому что он—воплощенная честность,,
но остановился бы он на нем не без душевной боли. Я
совершил безумие, которое могло мне стоить жизни. Я скрыл! .от?
него тяжелое положение, в котором я находился, и снова сел
рядом с ним в карету. Теперь попытайся представить себе,
если можешь, состояние человека, терзаемого ужасными
коликами и едущего по очень плохим дорогам. При каждом
толчке,—а толчки, более или менее сильные, то и дело
повторялись,—|мне было так больно, что если бы мне
всадили нож в живот и резали бы кишку, это было бы не
больнее. И я прибыл сюда похожий скорее на мертвеца, чем
на живого, больше мучаясь беспокойством за последствия,
яем самой болезнью.
Несмотря на это, я, высадив г-на Нарышкина у ею дома,

Письма к жене и дочери
19
велел отвезти себя к Фальконе, рассчитывая получить у
него навар трав, клистирную трубку и кровать. Ничего этого
не оказалось. Фальконе действительно приготовил для меня
небольшую комнату, в которой я мог бы удобно устроиться,
'НО его сын, приехавший из Лондона месяц тому назад,
завладел ею. И вот я обречен либо просить об убежище, либо
остановиться на постоялом дворе. Иностранец, больной, не
понимающий ни одного слова на местном языке, на постоялом
дворе! У меня было два выхода, и нельзя было допустить,
чтобы оба они оказались неудачными, — это были Гриш и
г-н Нарышкин. Я обратился прежде! к последнему, потому
что он был у себя дома, между тем как Гримм жил у чужих.
Я написал от Фальконе г-ну Нарышкину, что Фальконе может
меня приютить, только выселив своего сына, что ни в
малейшей мере не представляется мне разумным, и что я прошу
его предоставить мне кровать, пока мое здоровье не
восстановится. Ответ г-на Нарышкина был такой, как я надеялся.
Карета приехала; за мною к Фальконе, и я немедленно
был устроен в очень удобном помещении и на хорошей
кровати, со всем подходящим при моем состоянии уходом. Я был
гораздо более счастлив, чем благоразумен. При строгой
диете, покое, в тепле этот второй припадок прошел, как
и первый. Вот уже четыре дня я не принимал никакой твердой
пищи ta» буду придерживаться этого режима, пока мой
кишечник вполне не восстановится. Надеюсь, что завтра или
послезавтра я вернусь к нормальному образу жизни.
И посмотри. Прибыл я вчера после полудня, а сегодня
утром, когда г-н Нарышкин пришел меня проведать, я
усадил его и сказал приблизительно следующее:'
«Сударь, вы проявили ко мне столько доброты, что было бы
очень скверно с моей стороны злоупотреблять ею. Окажите
мне милость, скажите со всей откровенностью, не стесняю
ли я вас. Если я вас ни в малейшей мере не стесняю, если
мое пребывание в вашем доме столь же приятно вашему
брату и вашей невестке, как вам, я здесь останусь, останусь
даже столько времени, сколько мне захочется. Но #сли это
связано хотя бы с малейшим затруднением, у меня здесь
есть друг, с которым я не замедлю повидаться и поговорить
о том, как мне устроиться; прошу вас только ответить мне
так же просто, как я с вами говорю». Тотчас же его бра^
и невестка пришли заверить меня, что я могу располагать
2*

20
Дени Дидро
их домом и всем, что в нем находится, до тех пор, пока это
будет мне приятно. Я сказал г-ну Нарышкину, что он сам
понимает, насколько мне необходимо было объясниться с
ним, прежде чем посоветоваться со своим другом.
Вот, милый друг, в каком положении мои дела. У меня
больше ничего, решительно ничего не болит, и что тебя!
удивит столько же, сколько чудо моего путешествия, это
то, что хотя я так мало ел, так мало, что об этом почти
не* стоит говорить, я чувствую в себе столько же силы, у
меня такой же цвет лица, такая же дородность, такой же
здоровый вид, как и раньше. Прошу тебя не умалить все
это ни на одно слово, потому что это сущая правда.
Гримм знает, что я приехал. Я написал ему сегодня
утром. Я его еще не видел и совсем не удивляюсь этому.
Приставленный почти в зсачестве гувернера к брату невесты 4,
он сегодня должен быть занят больше, чем когда бы то ни
было. Даже если мы с (ним й завтра не повидаемся, это
бу^ет вполне простительно. Я знаю, что он относится к нам
с искренней дружбой, любит нас, делал для нас в
продолжение двадцати пяти лет все, что было в его силах, и будет
это делать и впредь, и ему так же не терпится повидать
меня, как мне его. Если я не видел Гримма, то тем более
не мог видеть ни ее императорского величества, ви г-на
Бецкого, ни кого бы то ни было из тех, кому я должен
представиться. Но даже если бы мое здоровье позволило мне прыгать,
я не был бы в состоянии это сделать.
Мой багаж еще на таможне, и я не знаю, когда его
можно будет оттуда получить. Благодаря празднествам
закрыты вое учреждения. Г-н Нарышкин хлопотал в разных
местах, но безрезультатно. Мне нельзя даже выходить из
своего помещения, потому что я могу сменить только белье.
Празднества будут продолжаться целый месяц, и Фальконе
мне сказал, что, когда они окончатся, герцогиня Дармштадт-
ская, ее две другие дочери, может быть, ее сын # вся
свита возвратятся в Германию. Но все это пока лишь
предположения. Одно из двух: либо Гримм действительно поедет
через месяц, и я сделаю все возможное, чтобы возвратиться
вместе с ним, либо суровое время года заставит их остаться
до весны, и я останусь вместе с ними. Все это выяснится
завтра или послезавтра, потому что Гримм не заставит меня
дольше ожидать его визита.

Письма к жене и дочери
21
Получил бумаги доктора. То, что ты мне сообщаешь
о Беметце5 и о Барвеях, удивляет меня не больше,, чем
тебя.
Буду ждать со дня на день вести о благополучдцзе
родах Анжелики. Прощай, милый друг! Прощай, целую тебя
от всей души. Мы еще свидимся, и как бы cKiopo это нш
произошло, это будет не так скоро, как я бы того желал.
Получил письмо от Каруайона6, тон которого доставил мне
удовольствие. Нежно поцелуй его за меня. Поцелуй его жену.
Все трое поцелуйте друг друга. В конце одного из моих
предыдущих писем ты найдешь указания относительно того,
что ты должна говорить другим. Не читай этого письма
Анжмике, потому что в нем есть места, которые могут ее
расстроить в ее теперешнем положений. Прощай, моя жена,
моя милая Жена! Я надеюсь еще быть счастливым перед
смертью.
Очень хочется мне поскорее повидать Гримма.
ш
(Санкт-Петербург, октябрь 1773 г.)
7 который, рассчитывая на долгую жизнь на земле,
хочет, чтоб она была блестяща, полна почестей, ярка,
заметна, шумна. Производить шум — да, я хотел этого, Ц я
производил его. И теперь еще произвожу. Сейчас наступил
момент отдыха, покоя, молчания, уединейия, мрака, забвения.
Воспользуемся же им или, по крайней мере, не будем
разрушать его преимущества, которое состоит в том, что можно
ничего, решительно ничего не делать. Мы достаточно
бесновались. Перестанем же бесноваться, тем более что н&ше
беснование было бы уже и смешно. Нет ничего более
нелепого, чем мечущаяся старость. Душа старца должна столь же
спокойно сидеть в его теле, как его тело спокойно сидит в его1
большом кресле. Душа^ тело и кресло составляют при этом
единое целое. Потревожьте старое кресло — оно заскрипит и
развалится; потревожьте старое тело, которое покоится в
старом кресле — получится то же самое; потревожьте старую
душу, которая покоится в старом теле — все то же. Чтобы
все шло гладко, вее должно быть покойно до тех пор, пока
старая'душа не покинет старого тела, а старое тело не
покинет старого кресла и старое кресло останется среди дете^,

22
Дени Дидро
которые ищут в нем доброго дедушку, когда его уже нет там,
и нежная растроганность и тоска; детей—вот лучшая
похвала его жизни. Вот моя эпитафия: он давно уже умер, а
дети вое еще ищут'его в его старом кресле. И эту эпитафию
нужно начертать лишь через десять лет после того, как
старое кресло и я расстанемся друг с другом.
Прощай, моя милая! Прощай! Как-нибудь в другой раз
я напишу тебе о Фальконе, о мадмуазель Колло и об их
рукописи, ибо это произведение принадлежит им обоим. А пока
прими их дружеский привет, особенно прими привет
мадмуазель Колло. Это прелестное создание, которое здесь стало
еще милей. Прощай, еще раз прощай!
Кстати, хочу у тебя спросить совета. Так кате мне нигде
не работается лучше и никогда я лучше не чувствую себя,
как на больших дорогах, скажи, что если бы вместо того,
чтобы попросту вернуться тем же путем или морем, я бы
поехал в Москву, добрался бы до великой китайской
стены, проник бы в Азию, нанес бы визит салям-алейкум
марокканцам, туркам, в Константинополь? А затем нужно
было бы посмотреть древние развалины Карфагена в
Африке. А Италию, о которой я так долго мечтал, ее
старинные здания, ее прекрасные виллы, ее чудесные картины, ее
восхитительную музыку? И оттуда снова перебраться через
Альпы, посмотреть этих славных швейцарцев, которые будут
существовать дольше, чем все их соседи, или пересечь
Средиземное море и посмотреть Марсель, Тулон, Брест,
приветствовать нашего друга, г-на Фуку, заехать в Лангр,
чтобы обнять сестру и других наших родственников. А потом
вернуться и спокойно уснуть у себя дома. Ты скажешь, что
это значит чертовски метаться по белому свету,— и ты
будешь права. Ты скажешь, что не стоит столько бесноваться,
чтобы потом уснуть последним сном,— и ты будешь права.
Ты скажешь, что нужно вернуться возможно скорее и самой
короткой дорогой, — и ты будешь права. И я так и поступлю,
и после горести разлуки мы испытаем сладкое удовольствие
снова очутиться вместе.
Жду с нетерпением известий о родах ^Анжелики. Прощай,
моя дорогая, еще раз прощай; заботься о своем здоровье, о
своем счастье, делай, переделывай, строй, разрушай, снова
строй, чтобы снова разрушить, и все будет хорошо. 'Люблю и
уважаю тебя и целую от всей души.

Письма к жене и дочери
23-
IT
Петербургу 23 октября 1773 г*
Я все жду сообщения о ваших благополучных родах8.
Дочь моя, сообщите же мне, что ваш ребенок здоров и
красив. Сообщите же мне, что вы чувствуете себя хорошо. Я
чувствую себя чудесно. Когда вы увидитесь с матерью, она вам
прочтет то, что было бы излишне повторять здесь. Не то,
чтобы мне скучно было еще раз воздать должное величайшей
и лучшей из монархов. Говорю «монархов», потому что это
мужчина, и очень великий мужчина. Можешь читать историю
императоров и королей сколько душе угодно, нужно было бьт
слить вместе трех или четырех из наиболее почитаемых, чтобы
создать равного этому монарху. Ты достаточно молода, чтобы
успеть увидеть еще то, что я тебе предскажу. Она изменит
лицо своей страны. Русская нация станет одной из самых
почтенных, одной из самых мудрых и одной из самых грозных
стран Европы, всего мира. Я тебе расскажу, что она для
этого делает. И уверяю тебя, что если ты точно так же
поведешь себя по отношению к своей дочери, то либо она
вообще ни .на что не будет способна, либо она по крайней
мере будет любить тебя до сумасшествия.
Вот тебе пока только одна черточка. Она основала
большое учебное заведение для девиц, где детей воспитывают по
ее указаниям. И вот, моя милая, после того как дети, совсем
еще крошки, показали при нас всякие чудеса, я видел, как
они ее окружили, целовали, хватали за руки, за голову, за/
шею. Это было зрелище, которое трогало до слез.
Государыня, милая моя! Повелительница громадной империи!
Этого нельзя себе представить!
Прощайте, дочь моя! Будьте здоровы. Следите за собой.
Не будьте легкомысленны, не навлеките на себя, в ваши
годы, недугов более зрелого возраста. О ваших родах
сообщил мне Гримм. Сообщите мне, что было дальше. Я
рассчитываю возвратиться вместе с Гриммом. После того, как
я имел счастье найти его здесь, я рассчитываю испытать
счастье увидеть вас вместе с ним.
Люблю вас всем своим сердцем. И вашего мужа так же
люблю. Кланяйтесь от меня всем, кто интересуется мною.
Ведите хорошо свои дела. Не безумствуйте, это очень
мимолетное удовольствие, влекущее за собою очень длительные

24
Дени Дидро
неприятности. Передайте что-нибудь от меня вашей тетушке
в Лангр и вашей свекрови, г-же Каруайон.
Никогда не буду раскаиваться, что совершил эту поездку,
против которой вы вое так бурно восставали. Того хорошего,
что я могу рассказывать о ней, хватит на всю жизнь. И я не
умру неблагодарным. Прощайте, моя милая!
У
(Санкт-Петербург, ноябрь 1773 г.)д
Распечатываю свой пакет, моя милая, чтобы ответить на
•вашу записку, за которую благодарю вас, на мамино письмо
и на письмо Каруайона.
Итак, моя милая, вы стали матерью. Один бог знает,
какой важной и благоразумной особой вы станете теперь. Я
очень рад, что у вас девочка, потому что вы лучше будете
знать, как ее воспитать. К тому же воспитывать их легче, и
в то время, как мальчики разбегаются в разные стороны,
девочки остаются дома и живут при матери. Поцелуйте за
меня отца и дитя.
Каруайон, повидимому, весь дышит радостью по поводу
ухода, которым мама окружила вас в этот момент, ужасный
для тех, кто его еще не переживал, и почти столь же ужасный
для тех, кто его уже испытал. Не буду давать вам советов
следить за своим здоровьем и не позволять себе никаких
легкомысленных поступков. Следуйте советам
рассудительных людей и лучше стесняйте себя в некоторых вещах, чтобы
не нажить какого-нибудь недуга, который будет давать себя
знать всю жизнь. Берегитесь разлития молока;. Достаточно
одного атома этого проклятого бродила, чтобы заразить всю
массу соков, а потом, когда масса соков заражена, ее
приходится очищать всевозможными средствами. Слушайте меня
внимательно: пока ваше тело будет выделять хотя бы
малейший молочный запах, не выходите из дому, оставайтесь в
тепле и потейте. Как бы тщательно вы ни ухаживали за собой
первые три или четыре месяца, это будет небесполезно.
Спросите маму, что. с ней от этого произошло, когда она
родила вас. Последним родам и, может быть, тому, что несколько
преждевременно вышла на воздух, она обязана всеми
недомоганиями, которые она претерпевала с тех пор. С того
времени прошло двадцать лет, а она еще до сих пор не из-

Письма к жене и дочери 25-
лечилась от них. И я опасаюсь, что она не отделается от
них до конца своей жизни.
Целую вас всех отсюда. Верьте, что я не упущу ничего
на свете, чтобы ускорить свое возвращение. К тому же, если
я тороплюсь увидеться с вами, значит, я вас люблю до
сумасшествия, потому что почести, которыми меня здесь осыпают,
и бесконечные милости государыни (которая в
противоположность великим мира сего, не становится маленькой, когда
подходишь к ней близко, а, наоборот, делается еще
величественнее), вполне могли бы заставить забыть о всяком другом
уголке вселенной. Однако я то и дело ловлю себя на том,
что мечтаю о вас, и о каждым днем мне становится тяжелее.
Не браните меня. Мне нужно было выполнить долг, и я
его выполнил. Неблагодарные отбивают охоту оказывать
благодеяния, и этого не следует делать по отношению к
государям, которые могут давать столько счастья людям. Нужно,
чтоб они видели воплощенным добро, которое они сде-
лалр, — ведь это их единственная награда. Я это хорошо-
показал, как мне кажется, ее императорскому величеству, и
если посреди своих повседневных трудов, — потому что-
заботы об империи занимают ее беспрестанно, — она мне
обязана была, какой-нибудь приятной минутой, посмеете ли
вы позавидовать ей в этом?
Прощайте, моя милая, прощайте! Целую вас от всей души
и не перестаю желать долговечности вашей крошке. Разве
не самой приятной музыкой, какую вы когда-либо слышали,-
были первые крики вашего дитяти?
Я знаю, милая жена, что Анжелика разрешилась от
бремени; я знаю, что она произвела на свет девочку. Один бог
ведает, как ты будешь баловать этого ребенка. Что ж, милая
моя, это твоя роль, и ты ее хорошо выполнишь. Я тебе очень
признателен, что ты обратилась к Пигалю10, и еще больше
признателен я Пигалю, что он принял твое приглашение.
Прошу тебя поблагодарить его и поцеловать за это от моего5
имени. Честный человек и даровитый в своем искусстве — это*
неплохой выбор для первого раза. Такие кумовья встречаются
не на каждом шагу. Я бы тебе предоставил выбор между
Вольтером и им. Я любил г-на Пигаля, встречался с ним s
удовольствием, и я в восторге, что между нами протянулась

20
Дени Дидро
эта лишняя цепочка. Я бесконечно благодарен ему и за то,
что он согласился, и за то, что он так хорошо согласился.
Поблагодари его за это десять раз, двадцать раз, тридцать
раз. Половину беру на свой счет. Это тем более учтиво с его
стороны, что до сих пор он всегда отказывал в таких
случаях. Это доставляет мне такое удовольствие, что сказать не
могу. Я очень боялся, чтобы вы не обратились к другому.
Другая связь была бы бесконечно менее приятна. Все без
исключения одобрят ваш выбор.
Я попрежнему чувствую себя хорошо. До сих пор я
видел по отношению к себе только проявления дружбы,
почести, заботы и ласки. Я вел себя так благоразумно и во
время путешествия и здесь, что если бы ты меня увидела, ты
бы нашла меня более свежим, чем после восьми или девяти
дней специальной поправки. Не желаю даже более
счастливого возвращения. Что ж, милая моя, разве ты думаешь, что,
как бы хорошо ни жилось мне здесь, мне не было бы еще
лучше! с тобою? Разве я создан для придворной жизни, а
придворная жизнь разве по мне? Знаешь ты, что я каждый день,
в три часа, имею вход к ее императорскому величеству?
Подумай, ведь это великая милость, и мне нельзя не
чувствовать все ее значение. Уверяю тебя, что императрица, эта
изумительная женщина, делает все, что в ее силах, чтобы
снизойти до меня, но даже в эти минуты я нахожу ее на
несколько голов выше. Послушай, милая, если бы государи
умели делать то, что делает она, то скажи они людям:
бросьтесь в огонь — и они бы бросились. Мне очень хотелось бы,
чтоб ты увидела ее посреди пятидесяти девочек и такого же
числа мальчиков, которых воспитывают под ее надзором, как
они хватают ее за руки, обнимают за шею, целуют, ты
бы заплакала от радости. И уверяю тебя, что если она
проживет еще двадцать лет, она изменит лицо своей страны. Ты
услышишь, что я тебе буду рассказывать, что Гримм будет
тебе говорить о ней. Вы не поверите этому, но все же это
чистая правда. Ребятишки ее — чудо, но такие чудеса можно
было бы делать всюду, было бы только желание.
Я напишу князю по делу Менажо11. Его небрежность
огорчает меня. Он сыграл со мной еще другую шутку. Уезжая
из Гааги, я отдал ему свои деньги, и брат его должен был
здесь выплатить мне эту сумму. Но этот брат теперь не
выполняет взятого на себя обязательства. Не могу описать

Письма к жене и дочери
27
тебе, как раздражает меня поступок этого брата;. Я еще
не писал князю. Жду, пока у меня будет спокойное
настроение.
Кланяйся от меня всем. Знаешь, милая, чем более
милостива ко мне императрица/ тем сдержаннее я должен этим
пользоваться. Посмотрим еще! Ты сделала большую глупость.
Вместо того, чтоб адресовать письмо мне; ты адресовала его
на имя князя, который его вскрыл. Нужно было прибавить
на адресе: для г-на Дидро, в Петербург. Не забывай этого
в следующий раз.
Пожалуйста, передай дружеский привет Нэжону,
который действительно и искренно мне друг. Я много работал в
дороге, много работаю и здесь. Я хотел бы, чтоб он
посмотрел все, что я сделах Но как мне это ему доставить?
Знаешь, милая, не рекомендуй мне ничего и никого. Тебе
известно, с какой охотой я оказываю услуги чужим, а тем
более моим друзьям. Выдай квитанцию сестрице,
понимаешь....12 оформи. Очень рад, что г-жа Бийар13 чувствует
себя хорошо. Делайте друг друга счастливыми.
Прощай, моя милая. Делую тебя от всего сердца] и от всей
души.
Да, конечно, друг кой14, я присутствовал при этом три
раза, а один раз, держа жену за руки, я думал, что
надорвусь. Я не присутствовал при рождении только одного моего
ребенка—твоей жены, но страдал я при этом не меньше.
Я пошел ночевать на улицу Сен-Жак, и даже там я
слышал крики. Взвесив все, я думаю, что лучше все-таки
присутствовать при этом. В следующий раз поступишь, как
сочтешь нужным. Поздравляю тебя и Анжелику — и в это
время получаю ваше поздравление. Что же вы там все
ослепли, что ли? Не видите вы разве, что эта девочка будет
прекрасна, как ангел? Я это и отсюда вижу. Но будет ли она
красива или нет, лишь бы она была добра и неглупа — и все
будет хорошо. Поцелуйте все за меня мою возлюбленную. Она
очень мила, что прибежала вам на помощь. Не беспокоить
меня! О, могу тебя уверить, что всю жизнь я не буду
беспокоиться сильнее. Каких убеждений ни придерживаешься,
всегда остаешься суеверным.
Как-нибудь в другой раз я расскажу вам об этом, и вы

28
Деви Дидро
здорово будете смеяться надо мною, потому что, когда речь
идет о тех, кого любишь, все кажется опасным. Я не стану
благодарить жену, что она исполнила — и хорошо
исполнила— свою роль матери. Я это знал заранее. И я очень рад,
что вы ее узнали такою, какова она на оамом деле,— очень
любящая, очень сострадательная, очень нежная.
Да, конечно, большим удовольствием было для Гримма и
для меня встретиться здесь, предварительно не
условившись об этом. Выходит, что если бы мы пожелали расстаться
друг с другом, судьба бы воспротивилась это^у. Когда вы
увидите г-на де-Мо, скажите ему,— и скажите ласково,—
что я предпочел бы умереть, чем забыть человека, который
мне дал столько доказательств своей дружбы. Состояние
здоровья г-жи де-Корбьер огорчает меня. Если оно
действительно таково, как мне оказали, ей трудно будет
выкарабкаться.
Мы с Гриммом почти не видимся. Он — спутник пла-
цеты, за которою обязан следовать. Друг мой, раньше, чем
через десять, месяцев, т. е. раньше моего возвращения, я
решительно ничего положительного не смогу тебе сказать
относительно твоего дела в Сенонше,— разве только если
Гримм не уедет раньше и не привезет меня. Если ты сможешь
устроиться раньше — в добрый час! Если нет, повторяю:-
счастлив ты будешь моим счастьем, и этого тебе хватит. А
если у меня не выгорит, значит, ты поступил благоразумно.
Я не заинтересован.
VI
(Санкт-Петербург, 30 декабря 1773 г.)
Моей жене и моей дочери:
Не беспокойтесь относительно моего.здоровья! Я
чувствую себя чудесно. Вода Невы похожа в этом отношении на
сенскую воду;, я заплатил ей дань, которую она получает от
всех иностранцев. Вот уже конец декабря, а здешняя
ужасная зима еще почти не показала себя, хотя термометр уже
несколько раз спускался до четырнадцати с половиною градусов
ниже нуля; земля все еще покрыта снегом, и вот уже
приблизительно полтора месяца, как на реке происходит катанье
на санях.
Я продолжаю пользоваться той же милостью, которою ее

Письма к жене и дочери
29
императорское величество соблаговолила меня почтить. Я
каждый день имею вход в ее рабочий кабинет о трех до пяти
или до шести часов. Я пользуюсь этим только раз в три дня.
Я опасаюсь, чтобы это исключительное проявление ее доброты
не создало мне врагов среди людей, которые могут
проникнуться завистью ко мне и которым она не оказала бы этих
милостей, даже если бы я был их лишен. Я не стану
повторять своих похвал этой великой, доброй и очень любезной
государыне — это будет предметом наших бесед, когда мы с
вами свидимся, и об этом я буду бредить, когда одряхлею.
Ах, жена моя, ах, дочь моя, нужно очень нежно вас
любить, чтобы тосковать о вас посреди всех этих соблазнов!
А между тем я тоскую до такой степени, что считаю дни и
строю планы о нашей встрече, только по нашему новому
стилю, который впереди здешнего на одиннадцать дней.
Сегодня в Петербурге 19 декабря*, а в Париже 30-е. Желаю
вам обеим, вместо новогоднего подарка, здоровья, веселья,
благополучия и моего скорого возвращения. Целую Каруай-
она от всего сердца, и да будет мир между вами, дочь моя.
Надеюсь, вы поздравите за меня с Новым годом наших
знакомых, наших друзей и всех ваших покровителей. Жена моя,
напомните обо мне нашим соседям и соседкам. Кланяйтесь от
меня Пигалям. Самые искренние мои пожелания г-же Бийар.
Я, конечно, не забываю" Дюбуров15. Если кто-нибудь из вас
обеих увидит г-на Нэжона, скажите ему столько любезностей,
сколько душе будет угодно,— я не возьму назад ни одной.
Передайте мой почтительный привет г-ну и г-же де-Мо.
Императрица спросила меня, когда стали надвигаться
холода, есть ли у меня шуба и муфта. Я ответил, что нет.
«В таком случае, — сказала она, — я вам пошлю и то, и
другое. Какую шубу вы бы хотели? Бархатную?» — «Нет,
сударыня, у меня одежда суконная». — «Закажите шубу по
вашему вкусу, а о муфте позабочусь уж я». — «Предоставляю
заботу о муфте вашему величеству тем охотнее, что я ее
потеряю». — «Я велю приделать к ней цепочку, которою она
будет прикрепляться к вашей петлице, как делают детям...»
Вот как просто можно с нею разговаривать!
В другой раз она мне сказала: «Мы с вами не можем
разобрать подробно ни одного вопроса. У меня горячая
голова, у вас тоже. Я вас прерываю, вы меня прерываете».—
«С тою разницею, что когда я осмеливаюсь прервать ваше

30
Дени Дидро
величество, я совершаю неприличие», — «Разве мужчины
совершают неприличия по отношению друг к другу?» Болезнь от
невской воды не давала мне выходить из дома дней десять
или двенадцать. Когда я пришел ей представиться, она мне!
сказала: «Как давно, господин Дидро, мы с вами не
виделись!» Эта женщина совмещает в себе самую тонкую
любезность с самой изумительной проницательностью. Она
вперемежку то проникновенна, то весела. Она ложится очень рано
и очень рано начинает работать. Еда отнимает у нее мало
времени, и за весь день она позволяет себе не больше двух —
двух с половиною часов отдыха. Этим временем я могу
завладеть, и когда это бывает, уверяю вас, — это скорее
походит на учение. Ни один предмет не чужд ей. Здесь все
согласны, что в империи нет ни одного мужчины, который бы так
хорошо знал нацию, как она.
Она совершила поездку в Царское Село и сделала мне
честь, пригласив меня. Там она держится со своими
придворными, как с равными. Тот, кто встает, когда она проходит,
уплачивает шесть рублей штрафа. На каждом шагу у нее
срываются с уст острые словечки. Свои утренние и вечерние
молитвы она совершает' по Монтескье. Она мне сказала, что
восприняла его по-своему только при пятом чтении. «И
тогда, — прибавила она, — он вызвал во мне ряд мыслей».
Когда я читаю ей что-нибудь свое, ее ум всегда опережает
мое чтение по крайней мере на две страницы. Когда она не
предугадывает дальнейшего хода моей мысли, я всегда боюсь,;
не написал ли я вздор, что, впрочем, не всегда
оправдывается. Так как она хорошо разобралась в извилинах моей
души, она этим пользуется, и мне показалось, что это ей
нравится.
Она безумно лю'бит правду, и хотя мне часто приходилось
говорить такую правду, которая почти не доходит до слуха
королей, она ни разу не сочла себя задетой этим. Однажды я
ей сказал по поводу некоторых привилегий, которые она;
даровала, а потом собиралась отменить: «Подтвердите их,
даже если они вредят вам самой». — «Почему?» — «Потому
что ничто не может вознаградить государя за потерю доверия
его подданных*..» И как только я это сказал, она вдруг взяла
меня за руку и сказала:* «Вы правы».
Позвольте мне продолжать и не бойтесь, что мне ничего
не останется вам рассказывать, когда я вернусь. Работаю я

Письма к жене и дочери
31
очень успешно и с легкостью, которая меня поражает. До
сих пор у меня были неприятности только с французами.
Постарайся, жена моя, примириться с Фальконе и с
мадмуазель Колло. Первый почти не виноват, если вообще можно
тут говорить о вине, а вторая совершенно не виновата.
Когда я приехал, он знал уже от одного француза, по имени
Тетар, который бывает у него и живет у г-на Нарышкина,
что г-н Нарышкин без моего ведома распорядился
приготовить для меня помещение, и он думал, что я дал свое
согласие. Что касается мадмуазель Колло, то она ничего
не могла сделать. Она живет не у себя, и, клянусь тебе, она
мучилась тем, что я живу в другом месте, а не у Фальконе.
Прощайте! Будьте здоровы. Надеюсь, что мы с Гриммом
выедем в начале февраля.
YII
Вы должны уже знать теперь, дети мои, что я прибыл
в Гаагу16. Частью в письмах к вам, частью в письмах к
маме вы найдете подробности относительно моей поездки,
о пребывании здесь и о возвращении. Не стану поэтому к
ним возвращаться. Я задержусь в Гааге по крайней мере, еще-
на два месяца по одному поручению ее императорского
величества. Пользуюсь тем, что один молодой русский
проедет через Париж, чтобы послать вам с оказией вещи,
которыми вы теперь, может быть, уже очень мало интересуетесь,
Но так — на всякий случай. Это шесть пьес одного
выдающегося музыканта, с которым я. познакомился в Петербурге*
по имени Скиатти. Он только эти пьесы и написал. Они
имеются только в рукописи, и только у вас одной.
Присоединяю к ним шесть сонат некоего Юста. Их я нашел здесь
вместе с вариантами нескольких рондо Фишера. Мне очень
не терпится повидать вас. А пока приветствую и целую вас.
Гаага, 18 апреля 1774 г.
ПИ
(Гаага, 9 августа 1774 г.)
Я не сомневался, что мое молчание будет вас
беспокоить. Но вот уже месяц, как я каждый день собираюсь
выехать, и радовался, что свалюсь к вам сюрпризом. Этот

32
Дени Дидро
месяц был очень тяжелый, и все, что князь и княгиня17 ни
придумывают, чтобы скрасить для меня долгие дни и недели,
не помешает мне чувствовать, что вот уже четырнадцать
или пятнадцать месяцев, как я расстал<;д с вами.
У меня только одно утешение по вечерам: когда я.ложусь
спать, я говорю себе: ну вот, одним днем осталось меньше.
Так, отрывая день, другое, а потом и третий, я дождусь
конца своего пребывания здесь и кануна отъезда.
Дитя мое, твое слабое и болезненное состояние меня
крайне огорчает. Если бы это вызывалось какой-нибудь
неприятностью, можно было бы утешаться тем, что с этим
можно бороться. Но говорят, что причиной твоего состояния
являются органические недостатки и что ты нам вдруг
можешь преподнести что-нибудь серьезное.
Не напоминайте мне, что вы не обещали предстать предо
мною веселой, крепкой и здоровой. Гуляйте, кушайте
понемногу и часто, сообщите мне, что вы стали дородной — и я
немедленно прикачу. Но вернуться, чтобы огорчиться при
виде скелета, поистине, этим никак не соблазнишься.
Мне нужно было напечатать два тома, и у меня было
два типографщика. Гаагский типографщик, которому я мог
в каждый момент всадить шпоры в бока, свою задачу
выполнил. Но амстердамский отстал, хотя я сделал все, чтобы
ускорить его бег. Он обещал мне приложить все усилия, но
я очень боюсь, что его усилия подобны усилиям осадных
деревянных коней, которые останавливаются, продолжая ходить.
Я напишу г-ну Тюрго. Это долг, который я с
удовольствием выполнил бы, даже если бы у меня не было
никакой побудительной причины.
Целую вас от всего сердца — одного, держащего на
руках другого. Каруайон, постарайтесь починить эту
испорченную машину, которую я вам навязал.
Сегодня еще только 9 августа. Время тянется для меня
медленнее, чем для вас.
IX
Я сделал все, о чем вы меня просили, дети мои. Я
написал г-ну Тюрго, и так как он питает уважение ко мне,
и питает1 его не со вчерашнего дня, то я надеюсь, что вы
ничего не потеряете от ухода г-на аббата Террэ18. Он дол-

Письма к жене и дочери
33
жен был получить мое письмо в прошлое воскресенье.
Пойдите к нему вместе. Признаюсь, я ни в малейшей мере
не беспокоюсь о вашем положении. Не знаю, что бы с вами
сталось, если бы не его предшественник, к которому у меня
была протекция, собственно говоря, второстепенного лица.
Между тем как теперь я буду хлопотать непосредственно
перед самим начальником, который всегда благосклонно
выслушает меня, продолжайте только быть честным и
трудолюбивым, и я ручаюсь вам, что эти достоинства не останутся
без награды со стороны такого человека, как г-н Тюрго. Он.
любит литературу и работал в этой области с большим
успехом. Она была предметом его занятий в молодости и его
отдыхом от трудов, когда он был завален административной
работой. Она, конечно, будет иметь в его лице ревностного
покровителя. К тому же это человек твердого и надежного
характера .^Его возвышение не вскружит ему голову. Он был
предназначен для государственной деятельности и своими
личными достоинствами, и выдающимися заслугами своих
предков. Он не отвернется от тех, кого знал. Повидайте его.
Повидайте его, не откладывая, и назовите себя. Я ему
напомнил в своем письме, какое участие он проявил, когда
стоял вопрос о том, чтобы создать вам положение. Вы
занимаете теперь положение в его ведомстве, и он, разумеется,
не лишит вас того, что хотел' предоставить вам тогда. Мне
очень жаль, что я сейчас вне Парижа, но я не замедлю
приехать обнять вас. Визит к г-ну Тюрго будет не первым.
Я сперва повидаю г-на аббата Террэ именно потому, что он
уже ничто, потом г-на Дегийона19, потому что он еще
меньше, чем ничто, а после них г-на Тюрго.
Мои сундуки отправлены отсюда вчера в Роттердам,
откуда они пойдут в Руан и уже оттуда в Париж. Надеюсь,
что прибуду раньше их. Когда я выеду? Не знаю. Знаю
только, что этот день не за горами. Не пишите мне больше.
Может быть, ваши письма и застали бы меня еще здесь,
но более вероятно, что уже не застали бы.
Жду Гримма с часу на час. Если бы он прибыл сегодня
и пожелал завтра утром снова сесть в карету, я, не
колеблясь, занял бы место рядом с ним. А издания императрицы
пусть заканчивает кто-нибудь другой20. Клянусь, никогда
в жизни не буду иметь никаких дел с голландскими
типографщиками и книготорговцами. Их лавки — это крысиные
з д. Дидро, IX

34
Дени Дидро
гнезда, их типографии — гнусные бараки, сами они грубы,
ленивы, жадны, невежественны; они заботятся только о своей
выгоде, которую неправильно понимают. Их издание книги
аббата Рейналя отвратительно: скверная бумага, скверный
шрифт, скверная печать, кишмя кишит опечатками.
Кланяйтесь аббату Рейналю от меня. Скажите ему, что
я прочел всю его. книгу и что она мне доставила очень
большое удовольствие21. Скажите ему,, что я живу здесь с
людьми, которые много лет служили в голландских
колониях и поражены точностью его знаний. Это ему доставит
удовольствие.
Приветствую и целую вас от всего сердца. Не пишу
сегодня маме, но вы обязательно зайдите к ней от доего
имени и сообщите ей, что в самом скором времени мы будем
вместе. Поцелуйте ее и поцелуйте также вашу тетю.
Князь и княгиня Голицыны упрашивают меня изо всех
сил остаться здесь до конца месяца. Им хочется, чтоб я
дождался здесь последнего решения императрицы об одном
вопросе, о котором я вам говорил. Может быть, и разумнее
было бы остаться, но мое терпение истощилось, и я
непременно должен ехать. Что же касается этого вопроса, то если
он был решен в положительном смысле во время войны, в
момент наименее благоприятный для дорогостоящих начинаний,
то нет причин опасаться, чтобы это решение было отменено
во время мира. Желаю этого для вас.
Прощайте, дети мои! До очень близкого удовольствия
свидеться с вами.
Таага, 3 сентября 1774 г.
X
Каждый раз, как я вижу, дети мои, как вы отъезжаете
целой армией — мужчины, женщины, дети, слуги и
багаж,— я боюсь, что кому-нибудь разобьют голову или
оторвут руку, и вы должны согласиться, что то, что этого до
сих пор не случилось, действительно чудо. Это опасение
охватило меня, когда вы уезжали, а вы поддерживали его
слишком долго, особенно для мамы, страхи которой всегда
служат верным симптомом ее любви. Ее тревога так заразила*
меня, что Лашармот22 прибыл во-время, чтобы вернуть мне
голову, которую я совсем было потерял. Виновен же кто-

Письма к жене и дочери
35
нибудь в этой небрежности. Это либо ваш молодой человек,
либо вы.
Мама чувствует себя довольно хорошо. По воскресеньям
она дышит свежим воздухом в саду, в будни она дышит им,
сидя у окна. Она постоянно что-нибудь делает. От времени
до времени она наезжает в Париж, чтобы убедиться, что наш
дом на месте. Что касается меня, то моя неделя, как обычно,
делится на две части, из которых одну я провожу в Булони,
а Другую в Севре, а день мой, обычно начинающийся
между четырьмя и пятью часами утра, сплошь занят. Если
милый аббат будет продолжать в том же духе, не знаю, когда
мы друг о другом расстанемся. Рисунок вышивной работы с
одной стороны шире пяльцев, а с другой уже; переделывая
ему тот или иной пассаж, я похожу на гогуанского рабочего,
который беспрестанно топчется, но не трогается с места.
Аббат толкует о политике, как Оксеншерна, он заткнет за пояс
Хименеса или Ришелье. Что касается светских манер,
он смыслит в них столько же, сколько какая-нибудь
восемнадцатилетняя работница, пробывшая месяца два; ученицей
у мадмуазель Бертен.
Я недавно написал небольшую вещицу о дурных нравах.
Я в ней утверждаю, что изящная игра остроумием и
чувствами ярче рисует распущенность нации и более гибельна
для нее, чем публичная проституция. Таким образом и в моих
глазах и в произведении аббата большое число прекрасных
дам ставится ниже тех женщин, которые пристают на улицах
Шанфлери и Фроманто.
Я еще не заглядывал в Париж с тех пор, как уехал
оттуда. Ваше отсутствие опечалило город и разукрасило
деревню, особенно в те дни, когда с неба лило, а луг почти
исчезал под нашей террасой между обоими рукавами Сены.
Я, как и вы, негодовал против непрекращавшейся сухой
погоды. По ночам мне казалось, что я слышал, как листья
вздрагивают от падающих на них капель дождя. Я
поднимался в одной рубашке и, видя лишь звездное небо или
окрашенный в пурпур горизонт, возвращался на свою постель,
опечаленный тем, что радовало других в момент
пробуждения. Из этого я заключил, что добрый отец часто бывает
очень злым человеком, и тайно лелеял в глубине души
понятное, сладкое и человеческое чувство: пусть все погибнут,
лишь бы мои дети процветали, и убеждался, что при
з*

36
Дени Дидро
этом меньше ценишь и тем не менее все же больше
любишь. В несправедливости, которая нам на пользу, есть
всегда нечто, что нам не противно. À если вас привлекает
мораль, прибавьте Лабрюйера и Ларошфуко к тому, что я
отвергаю, или скажете мне то, что Дон-Кихот сказал Санхо:
«Разглагольствуй, палач, разглагольствуй». Он изрекал
поговорки, а я изрекаю афоризмы.
Поцелуйте за меня Каруайона. Люблю ваших малышей
до сумасшествия, хотя они меня считают невеждой с тех пор,
как я не мог им сказать, когда умер Карл Великий. Берегите
их юные мозги и слабые груди, не обременяйте ни их головы,
ни их желудки. Я непрестанно думаю о вашем здоровье и
готов проделать на вас вполне разработанный опыт. Это
опыт очень смелый, но если я вас не вылечу, то по крайней
мере убью, и это все же будет услуга. Мама просит
меня сказать вам кучу вещей, которые вы бы выслушали с
большим удовольствием.
Севрский воздух оказывает чудодейственное влияние на
г-жу Бийар. Кстати, я забыл вам сообщить о двух больших
несчастьях, свалившихся на г-жу Дидро. Неблагодарный
Биби сбежал, а коварный Коле,— это кот, муж кошки по
имени Колета,— изувечил одного из ее чижей и ударом лапы
ободрал спинку чижихи. Нет полного счастья на этом свете.
Прощайте, дочь моя! Прощайте, зять мой! Внуки мои,
будьте здоровы, и да отведет от вас господь всякие
напасти на обратном пути/
Дидро,
Париж и Севр, 31 мая 1779 г.
XI
Дочь моя, ты могла бы избавить меня от трех дней
беспокойства, если бы один из вас подумал написать мне в то
же время, как писали Лашармоту, который уже в четверг
знал, что у вас все здоровы, а сообщил мне об этом лишь
в субботу. Впрочем*, вы хорошо сделали, что оказали
предпочтение тому из двух, кто больше беспокоился. Мама, как
вы, конечно, представляете себе, не избавила меня от своих
горьких размышлений относительно вашей небрежности. Ла-
Шармот пришел как раз во-время, чтобы я успел разорвать
письмо, которым, полагаю, вы остались бы недовольны.

Письма к жене и дочери
37
Несколько дней спустя после вашего приезда в Лангр,
не получая от вас ни слова, будто вы разучились писать,
я пошел к Мишелю. Ошибаюсь этажом. Было после полудня.
Вхожу в прихожую, в столовую, в гостиную, в спальню,
где вижу женщину, растянувшуюся на кушетке и спящую,
повернувшись лицом к стене. Я подхожу, беру ее за руку и,
принимая ее за вас, собираюсь поцеловать и спросить, как
это случилось, что она еще в Париже. И вот я почти в
объятиях женщины, которой я не знаю й которая знает меня
не больше, и оба мы одинаково поражены. Узнав мое имя,
эта женщина, оказавшаяся г-жой дю-Шела, успокоилась,
рассыпалась в любезностях и пригласила меня присесть в
кресло. Я отказался, прося ее продолжать сон, который я так
забавно прервал, заверяя ее, что после шестидесяти восьми
лет всяких безрассудств это последнее было вторые в этом
роде и, конечно, не будет последним.
Мишель аккуратно приходит сообщать вести о вас и
справляться обо мне. Мама выполняет теперь новый режим,
который ей прописал Пти и от которого она чувствует себя
довольно хорошо. У нее, конечно, ипохондрия. Последний
ее припадок был совсем ужасающий. Это было в два часа
ночи. Тот, кто проходил по улице Сен-Бенуа, принял,
вероятно, ее зевоту за крики роженицы.
Передайте мой почтительный привет г-же Каруайон и
постарайтесь уверить ее, что если она не будет более
умеренней в пище, то ее лихорадка затянется на несколько лишних
месяцев.
Поцелуйте тетю за меня и за г-жу Дидро. Итак, аббата
пригласили на устроенный городом банкет? Он, конечно,;
ответил на эту учтивость, как и следовало ожидать.
По-моему, будет хорошо, если вы еще раз пойдете к нему]
и тем заставите его дойти до конца в своем поведении.
Попросите тетю узнать у него, пожелает ли он вас принять.
Боль в ногах у вашей дочери меня беспокоит. Но не
вздумайте закрыть выход, через который природа избавляет себя
от опухоли; иногда это может быть очень опасно.
Мы вернулись в Париж вследствие неприятного
приключения. Г-жа де-Мо была в Булони со старцами, которые вели
себя, как дети, и а детьми, которые сходили с ума. Г-н Ретье
пошел на пари о г-цом Люси, что он перебросит камень
через самую отдаленную ограду сада, в котором гуляли жен-

38
Дени Дидро
щпны. Их предупредили, чтобы они удалились. Г-н Ретье
бросает камень и попадает в скулу г-жи де-Мо; на один дюйм
выше — и у нее не было бы глаза, на полтора дюйма выше —
и она была бы убита. Она отделается шрамом длиною в
три-четыре линии.
Рад состоянию здоровья Фанфана23. Обнимаю его и
Минету. Троннюн сказал мне, что не может ничего прописать
вашему мужу, не повидав и не осмотрев его.
Мне тоскливо дома. И еще тоскливее, когда я выхожу.
Высшее и единственное мое наслаждение — это ежедневно
аккуратно в пять часов есть мороженое в «Небольшом
погребке».
Я предложил вашему мужу «Меркюр» и газеты, так что
не Моя вина, что аппетит у него улучшился, а сон ухудшился.
А между тем обычно все эти издания нагоняют сон. «Меркюр»
для меня один из самых сильных наркотиков, хотя я не читаю
ни стихов о загадками, ни всяких других загадок.
В мое время говорили, что какая-то из наших дев
интересовалась здоровьем нотариуса. Я не очень удивлен, что
они огорчены его смертью. Не читайте им этой части моеню
письма — она может обидеть и прогневить. Злословили ведь
обо всех, и не следует рассчитывать, что не будут
злословить и о нас. Если то, что говорили, справедливо, в этом нет
ничего худого, если это несправедливо, худого еще меньше.
Какое бы решение ни принял ваш муж, он не нуждаемся
в защитнике. Я не доверяюсь своему мнению, если оно не
совпадает с (его мнением, в особенности когда дело касается
его специальности.
Приветствую и целую вас всех, и присылайте мне
только добрые вести.
Дидро.
28 января 1781 г.
XII
Не знаю, дитя мое, доставляет ли тебе удовольствие
читать мои письма, но тебе известно, что для меня пытка —
писать. А тебе это не мешает требовать от мепя еще писем.
Это чистейший эгоизм, и это значит решительно отдавать
себе преимущество перед другим, и перед кем!
Аббат приходит ко мне каждый день и дает мне читать
твою итальянскую пачкотню. Если бы ты заставила себя

Письма к жене и дочери 39
каждый день марать по три-четыре страницы, ты бы скоро
стала писать гораздо лучше.
Фанфан навлек на себя сильный гнев твоей матери за то,
что забыл, что она пригласила его обедать вместе с Каруайо-
ном. Это доставило мне удовольствие. Она очень хорошо
.приняла их обоих, и обед наш прошел не слишком угрюмо.
Кстати, в связи с этим обедом я повторю тебе по-французски
то, что аббат сказал тебе по-итальянски: я не теряю
надежды вылечить твою мать от ипохондрии. Она купила
экземпляр «Жиль Блаза», чтобы вернуть мадмуазель Гойе
затерянный вами экземпляр. А пока, в ожидании возможности
его передать, она стала его читать, и это ее развеселило.
И я заметил, что это весь день отражалось на ее
самочувствии. Тогда я стал ее чтецом. Я ей прописываю три приема
«Жиль Блаза» каждый день: утром, после обеда и вечером.
Когда мы дойдем до конца «Жиль Блаза», мы возьмемся за
«Хромого беса», «Саламанкского бакалавра», а потом
перейдем к. другим веселым произведениям этого рода. Несколько
сотен произведений и несколько лет чтения довершат ее
излечение. Будь я совсем уверен в успехе, этот труд мне вовсе
не показался бы тяжелым. Но особенно забавно, что она
угощает тем, что удерживается в ее памяти, всех своих
гостей, и это удваивает эффективность лекарства. Я всегда
считал романы довольно легкомысленной продукцией. Теперь
я, наконец, открыл, что это хорошее средство против
ипохондрии. Как только я увижусь с Троншеном, я его
ознакомлю со своим рецептом. Eecipe от восьми до десяти
страниц «Комического романа», хорошо подобранный отрывок из-
Раблэ, четыре главы из «Дон-Кихота», сделайте из всего
этого настойку на достаточном количестве «Жака-фаталиста»
или «Манон Леско» и варьируйте эти снадобья, как
варьируют травы, заменяя одни другими, более или менее
родственными.
Радуюсь выздоровлению г-жи Каруайон. Если ваше
присутствие может его ускорить, оставайтесь.
Я боялся, что будут делать гипсовые копии с
моего бюста и о« поблекнет от этого. Гудоя был очень
великодушен к нашим муниципальным чиновникам: он
послал им или должен послать пять терракотовых слепков. Это
подарок, который они, .возможно, не смогут достаточно
оценить.

40
Дени Дидро
С некоторым удовлетворением наблюдаю, как
развязываются мои связи. Вы от этого ничего не потеряете. В Булонь
я езжу теперь лишь тогда, когда меня туда зовут. В Севр
я больше не поеду. Мою небольшую комнатку отдали
г-же Лабош, а меня сослали в какую-то лачугу на дворе,
голую и мрачную, как старая тюрьма. Я уже не бываю
так часто у г-жи Дюкло. Барон24 уехал в Контрексевиль,
не простившись со мною. Гримм поступил таким же образом,
и я бы думал, что он в Париже, если бы случайно пе
узпал, что он где-то в Германии. Видел г-на Дорнуа по
делу. Аббат Минье опубликовал своего «Квинта Курдия»
и уехал в деревню.
Меня бесит, что у вас заболел палец, как из-за; боли,
которую он вам причиняет, так немного и потому, что оя
лишает развлечения вас и других, любящих музыку.
Смерть ваших каноников напоминает мне славную шутку
мэтра Франсуа25, рассказывающего, что на Звонком острове
на трапезу каноников приглашали, как у нас приглашают
на обручение жениха и невесты.
* Я не заходил к г-же Эпине и скверно поступил. Не
следует, по крайней мере, жаловаться на свои ошибки. Ну,
зачем я пойду в дом, где увижу только вытянутые лица,
если в самом деле верно, как говорят повсюду, что...^6
покинуты? Я видел несколько дней тому назад на обеде у
Пигаля, что к бедному Луи очень скверно относятся. Правда,
его враги люди очень посредственные.
Умеренно ли я работаю? Я ничего не делаю. Я собрал
почти все произведения. Нехватает мне еще двух или трех,
которые я возьму у вас на условиях, которые вы, я полагаю,
не отвергнете.
Я видел один раз графа де-Пило. Собирались поехать
в Сен-Клу покушать угря. Но когда? Это знает или, может
4)ъттъ, пе знает.'..27 Я отдал последнему то, что написал, но
не знаю, какая судьба постигла мое писание.
Вот уже восемь дней вы меня разоряете с утра до
вечера. Мама вам варит варенье из крыжовника и абрикосов.
Ей дали фрукты, а меня она заставляет расплачиваться за
сахар.
Для человека, который впадает в отчаяние, когда: ему
приходится отвечать на письма, вот.вам достаточно длин-

Письма к жене и дочери
41
ный ответ. Передайте мой почтительный привет г-же Кару-
айон. Поцелуйте мою сестру.
Не забудьте мою возлюбленную. Старайтесь все быть-
здоровыми. Целую обоих детей и очень жалею, что бобо
Минеты затянулось.
Дидро.
28 июля 1781 г.

ПИСЬМА К ОТЦУ
I
Дорогой отец, дорогая сестра, сударыни, милые кумушки,
т-н Каруайон, г-н Дюбуа и пр. Перечисляю вас всех, потому
что пишу всем вам сразу. После столь долгого моего молча-
аия я могу оправдаться и расплатиться только очень
длинным письмом, и так как мне нужно сообщить вам обо всем,
что со мною произошло с того дня, как я распростился с
вами, надеюсь, что настоящее письмо мое не будет очень
коротким.
Мы пообедали так, будто нам было очень весело. Затем
я вас перецеловал, мы с г-ном Дюбуа бросились в карету
г-на Каруайона и тронулись в путь. В Шомон мы прибыли
довольно рано. Между тем здоровье мое стало расстраиваться
в пути, так что я вынужден был два или три раза
останавливать карету. Это нам, однако, не помешало поужинать
довольно весело. К нам присоединился г-н Вуальмирё.
Полубутылка превосходного старого бургундского вина была вынута
из ящика кареты, мы ее распили за ваше и наше здоровье,
и я сделал все возможное, чтобы заглушить в себе боль,
которую испытывал, удаляясь от вас. Но это мне удалось
тем менее, что на следующий день я остался один, а мое
недомогание, как мне казалось, усиливалось. И так как
печаль, охватившая мою душу, все более и более отражалась
на состоянии моего здоровья и наоборот, то я почувствовал
«себя так плохо, высадившись в Труа, что не знал, как по-

Письма к отцу
43
ступить: пойти ли доплатить за место в почтовой карете,
которое г-жа аббатиса1 собиралась задержать для меня, или
потерять задаток и оставить карету г-на Каруаиона, или
отослать обратно карету, даль уехать дилижансу, а самому
лечь в постель п пролежать, пока восстановится здоровье
и я смогу снова двинуться в путь и так или иначе добраться
до Парижа. Но так как колики на некоторое время затихли,
я заказал обед и пошел окончательно оставить за собою
место в дилижансе, твердо решив отослать обратно карету.
Однако от этого решения скоро пришлось отказаться. Едва
я вернулся на постоялый двор, возобновились боли, еще более
жестокие, чем раньше. Поданный мне обед я отдал кучеру
и послал его отнести г-же аббатисе письмо, которое я
привез для нее, внести ей задаток, принести ей мои извинения
и мой почтительный привет и держать наготове карету и
лошадей. Сам я пошел на почтовую станцию получить
обратно внесенные за место деньги, которые мне вернули без
всяких затруднений, за исключением задатка, который
задержали. И я пошел обратно на постоялый двор, мой дорогой
г-н Каруайон, решив везти вашу карету, ваших лошадей
и вашего кучера до Парижа, хотя я, конечно, чувствовал,
что будет не совсем пристойно воспользоваться вашим
предложением во всем объеме.
Остаток дня я провел несколько лучше, чем мог
рассчитывать. Ночь прошла совсем хорошо. В Ножан мы прибыли
на следующий день около трех часов. Я чувствовал, себя
уже достаточно окрепшим, чтобы отменить решение,
которое я принял только по необходимости. Мы остановились
напротив дома содержателя почтовой станции. Я зашел к
нему и заказал карету и лошадей. Мне оставалось еще только
двадцать два льё, и я собирался по возможности проехать
их за девять часов, чтобы ночь провести уже в Париже,
потешу что о той минуты, как я покинул вас, у меня только
одно было на уме — поскорее очутиться дома. Удовольствие
сделать сюрприз моей жене и обнять ее на два дня раньше,
чем она ожидала, дать возможность лошадям нашего друга
пройти на сорок четыре льё меньше, потребность вытянуться
скорее в постели, где я мог бы похворать со всеми
удобствами,— эти и некоторые другие соображения скоро
перевесили в моем уме интересы моего кошелька. Я советую
кучеру провести остаток дня на постоялом дворе и затем не

ч
Дени Дидро
торопясь поехать обратно, сажусь в почтовую карету и через
два часа приезжаю в Провен, где я рассчитывал,
полагаясь на обещание содержателя почтовой станции в Ножане,
пересесть в другую карету. Но в Провене кареты не
оказалось, и вот я очутился, как говорится, между дв,умя
стульями, вынужденный дожидаться на постоялом дворе прибытия
того самого дилижанса, на котором я должен был ехать из
Труа. Он прибыл во вторник вечером, и я, после долгих
перипетий, занял в нем место на следующее утро, чтобы
прибыть в Париж в тот самый день, когда я, по нашим
расчетам перед моим отъездом из Лангра, и должен был
приехать. Я предупредил жену запиской, которую, как
видите, у меня было достаточно времени написать ей из
Провена. Покинул я его не без проклятий городу, почте, всем
содержателям почтовых станций, всем почтовым каретам и
лошадям на свете.
Жена выехала; мне навстречу в хорошей наемной
карете. Встретились мы недалеко от Шарантона, где я
простился со своими попутчиками, а главным образом, с двумя
молодыми капуцинами, переезжавшими, под охраною господа]
бога, из окрестностей Бар-сюр-Об в Сен-Мало для
завершения своего образования. Они умерли бы с голоду, не
добравшись до Парижа, если бы Провидение не послало меня
им на помощь. Это, конечно, были наименее искусные по-
лрошайки, какие когда-либо числились в ордене св.
Франциска, и они остались бы без крова и пищи, если бы я не
заказал для них ужин и не распорядился постлать для них
постель в ;моей комнате. Не по моей вине я не оказал им более
важной услуги—вытравить укоренившийся в них
бесчеловечный предрассудок, распространенный и среди многих
других ханжей, что по совести нужно уничтожать врагов бога
и церкви всюду, где наталкиваешься на них. Я пытался им
разъяснить, что нельзя служить миролюбивому богу
убийствами и что нельзя проповедовать религию любви огнем и
мечом; что назначение христианина не столько в том,
чтобы проливать чужую кровь, сколько жертвовать своею
кровью за других; что Христос дал себя распять евреям,
хотя у него в распоряжении были легионы ангелов, готовых
ринуться и истребить их, и что, отдавшись во власть
грешникам, он учил нас, что даже когда нужно либо убить,
либо быть убитым, все же предпочтительнее быть мучеником,

Письма к отцу
45
нежели убийцей. Они возразили мне на это, что св.
Доминик проповедывал и восхвалял избиение альбигойцев. Я им
ответил, что это излишнее рвение нужно не хвалить само
по себе, а объяснить невежеством эпохи св. Доминика, и в
оправдание св. Доминика, крестоносцев и других
благочестивых убийц" этого сорта можно сказать лишь то, что они
слепо совершали возмутительные деяния. Однако, так как
я не замечал у своих монахов должного уважения к
человечности, не видел подлинного признания моих доводов, не
видел решительного восприятия моей морали и так как они
все с тем же отвращением допускали пощаду неверующих,
меня обуяло нетерпение, и я сказал им: «Вот что, отцы,
вы уж лучше давите своих вшей и предоставьте богу самому
мстить за причиняемые ему обиды». Я, конечно,. смягчил
эту небольшую дерзость ласковым и даже почтительным
тоном, которым обращался к ним после этого, но мнение мое
о монахах от этого не стало лучше. Мне показалось, что
у этих людей вообще дикие нравы и что душа и характер
у них жестокие. Это подтверждается и примером вашего
бывшего провинциала2, который говорил об одном
стражнике ордена, продавшем за слишком иизкую цену редкую
книгу канцеляристу ордена св. Бенедикта: «Если бы я был
начальником этого монаха, я бы его засадил в карцер».—
«Помилуйте, отец, посадить в карцер за книгу создание, за
которое Иисус Христос не погнушался умереть! Бросить в
клетку своего ближнего за то, что он распорядился
несколькими листочками бумаги! Так может поступать не
человек, не христианин, не монах, а татарин!»
Бедный монах несколько растерялся от моего выпада,
которого он не ожидал. Дай бог, чтоб он вспоминал об этом
ко благу тех, кому, быть может, придется быть под его
началом.
Но вернемся к тому, что было со мною.
Итак, я в Париже, у себя дома, со своими друзьями,
рядом о женою, которая давно уже дожидалась меня. Я
спокойно наслаждался в продолжение нескольких дней
радостью быть с ними, чувствовать, что они мои, снова обрести
их, слышать их, говорить с ними, рассказывать им о вас,
целовать их, получать от них поцелуи за вас, за себя, за
всех. Это поистине была большая радость и для них и для
меня. «А наш дорогой отец,—спрашивала меня жена,—как

46
Дени Дидро
себя чувствует? А его колики?» — «Дорогой отец чувствует
себя неплохо, и колики его не будут мне внушать никаких
опасений, если он будет держать слово и благоразумно вести
себя... А Анжелика?» — спрашивал я в свою очередь.
«Анжелика ведет себя чудесно, она всегда весела и подвижна,
как рыбка». Так, переходя от одного вопроса к другому, мы
поговорили обо всем, что нас интересует на свете, начиная
с вас, дорогая моя сестра*, и кончая вашей подругой, г-жой
де-Монтесю. Кстати, раз я заговорил о г-же де-Монтесю,
поблагодарите ее хорошенько от имени моей жены за
маленький комод и скажите ей, что я очень жалею, что не
представился в первый раз в качестве инострапного врача, не
вошел внутрь монастыря и не осмотрел собственными глазами
все ее недуги. Только замените слово «недуги» каким-нибудь
другим словом. Я нахожу, что г-жа де-Монтесю так весела;,
так £вежа, у нее такой здоровый вид, что слово «недуги»
к ней совсем не подходит. Пусть мне только присылают таких
хорошо сложенных калек, и я охотно буду их принимать,
в особенности в те дни, когда] я себя хорошо чувствую. Это
поистине самая любезная, самая жизнерадостная, самая
остроумная, наименее недужная, наименее распятая из невест
Иисуса Христа, какую я имею честь знать. Если бы не
то уважение, какое мне внушает к себе г-жа де-Монтесю, я
считал бы, что моя щепетильная жена могла бы с успехом
занять ее место, а г-жа де-Монтесю с таким же успехом
могла бы занять место моей щепетильной жены. Что же
касается меня, то я бы последовал примеру Адама, — я
принимал бы с закрытыми глазами то, что господу 6orj
угодно было бы мне ниспослать. А потом... а потом, когда
я достаточно побыл бы на одной стороне, я повернулся бы
на другую. Только не вздумайте, пожалуйста;, показывать
ей все эти глупости! Мои отношения с нею от этого не
улучшатся, а у вас обеих сильно ухудшатся отношения с
г-ном Л аланом3. И в самом деле, что сказал бы его
святейшество, если бы до него дошло, что его послушнице
сообщают, что я нахожу ее способной на все!
Но я никогда не кончу этого письма, если часто буду
делать такие отступления. Однако, мне очень не хотелось бы
закончить его, не поговорив обстоятельно об изрядной
заднице мадмуазапь Дегрес и не упомянув о дородности моей
милой кумы. Но обо всем этом, может быть, лучше молчать.

Письма к отцу
4?
чем говорить. Что ж, и помолчий об этом и перейдем к
другим делам, которые, быть может, будут не столь хороши,
но зато более для вас интересны.
Едва я возвратился в Париж, как мои издатели былгг
об этом оповещены и был назначен день для обсуждения
наших дел4. Мы проявили так много горячности и так мало*
благоразумия при первом нашем свидании, что мне казалось,
что мы больше не увидимся. Не было ни одного пункта в
составленном г-ном Дюбуа договоре, на который не
нападали бы! Однако спустя несколько дней после этого
собрания я получил от товарищества издателей проект
соглашения, составленный их адвокатом, г-ном Давидом. Я
внимательно сличил его с моим проектом и не замедлил 'уяснить
себе, по каким пунктам существуют между нами разногласия.
Это было для меня лишним поводом особенно упорно
настаивать на ivioHx предложениях. Чем большее значение они, по-
видимому, им придавали, тем более ясна становилась для;
меня необходимость не отступать от них. Моя жена,
которая иногда бывает хорошим советчиком, убедила; меня, что-
лучше делать вид, будто я отношусь совершенно
равнодушно к тому, будет ли заключено соглашение. Они, со
своей стороны, полагали, что им тоже следует напустить
на себя равнодушие, и в течение двух недель ни они, ни*
я не сделали ни одного шага навстречу друг другу. Не знаю,
как я за это время ни разу не потерял терпения и не послал:
к чорту их всех вместе с их «Энциклопедией», с их
статьями, с их договором. Если бы я полагался немного больше
на честность своего коллеги, я бы это и сделал. Вот как
обстояло дело, когда один общий друг, догадываясь, что
наше внешнее спокойствие было деланным, было
дипломатией и что оно могло затянуться в ущерб нашим
интересам, вмешался в дело, пришел ко мне и предложил
обсудить со мною спорные пункты договора и выработать
проект, на который соглашусь я и который он брался
уговорить принять и издателей.
Этот проект был действительно выработан и мною
подписан.
Но, подписывая его, я предсказал нашему посреднику^
что он ни в каком случае не будет подписан товариществом
издателей. Он этому не поверил, но факты вывели его и&
заблуждения: его любезно попросили заниматься собствен-

48
Дени Дидро
еыми делами. Он охотно принял это предложение, и у нас
-снова наступило затишье, которое продолжалось бы и по сю
лору, если бы г-н Даламбер и аббат Салье5 не предложили
-своего проекта соглашения, в возможность принятия кото- #
рого никто уже не верил, — такие трудности стояли на его
пути. Что касается меня, я не ждал большего успеха от их
вмешательства, чем от всех прежних попыток. А между тем
они преодолели все препятствия. Г-н Даламбер — мой
товарищ по редакции, аббат Салье — библиотекарь королевской
-библиотеки и мой друг. Сперва мы по общему соглашению
установили, что я могу уступить и на что должны пойти
издатели. Они записали мои требования. Потом они собрали
издателей и наполовину насильно, наполовину добровольно
.заставили их принять договор, который я прилагаю. Пошлю
вам и подлинник, если вы, дорогой отед, попрежнему
считаете, что можно без риска доверить почте такой важный
документ. Вам достаточно выразить только желание, потому
что больше всего я хочу, чтоб вы были довольны. Самый
'большой риск, которому я подвергаюсь,—это то, что я,
может быть, поступил не совсем согласно вашей воле. Вы
-бы уже имели подлинник в руках, если бы брат не был того
мнения, что точная копия вас вполне удовлетворит. Если
это не так, пеняйте на него. Заметьте, пожалуйста, что
договор был подписан только 20-го прошлого месяца и что
в силу он вошел лишь накануне нового года. Вот истинная
причина моего молчания. Я твердо решил написать вам лишь
тогда, когда это дело либо окончательно расстроится, либо
будет благополучно закончено: в случае расстройства дела —
сообщить вам одновременно и о том, что оно расстроилось,
и о том, что возвращаюсь к вам; в случае же благополучного
окончания — написать, что кончились мои треволнения, что
вырисовываются надежды на будущее, что я остаюсь, и
изложить причины, которые могут побудить вас согласиться
на это.
Все эти бесконечные треволнения не преминули
отразиться на моем здоровье и на здоровье жены. Мое здоровье
раньше было не особенно блестяще, но теперь оно с
каждым днем восстанавливается. Покой — главный источник моей
.жизненной энергии;.волнения меня убивают. Но теперь
волнениям наступил конец, и я буду продолжать свою работу
« очшь приятной перспективой, предвкушая удовольствие

Письма к отцу
49
жить вместе с вами и принести вам, кроме некоторой по праву
приобретенной репутации, несколько более существенное и
более солидное свидетельство того, что я с пользою употребил
свое время, жизнь свою, которою я вам обязан, образование,
которое мне было дано вами. Ведь, правда, дорогой отец,
это будет очень приятная жизнь? Но что дадут нам мечты
о ней, если мы ничего не сделаем для того, чтобы ею
наслаждаться? Будем же вместе работать, чтобы обеспечить ее,
себе. Я вам сотни раз говорил и теперь снова считаю себя
обязанным повторить : ваши молитвы. не будут услышаны,
если ваша набожность будет итти в ущерб вашему
здоровью. Если бы было так, что строгое соблюдение
христианства должно вести .к сокращению жизни, тем самым было
бы установлено, что христианство ложно по своей сущности
и недостойно бога, который создал человека и желает его
дальнейшего существования. Если будут судить об
евангельском учении по вашему поведению, то смотрите, чтобы
его не стали обвинять в том, что оно человекоубийственно;
или если станут судить о вашем поведении по учению
евангелия, то не пришли бы к заключению, что ваше
поведение достойно порицания. Этих двух крайностей следует
одинаково избегать, как следует остерегаться всякого
действия, которое не было бы освящено религией и которым
религия не прославлялась бы. Полезна ваша жизнь? В
таком случае продление ее является самым богоугодным
делом. Может быть, она недостаточно полезна и для других,
и для вас? Тогда вы рискуете всем, если умрете до того,
как сделаете свою жизнь полезной. Как бы то ни было,
живите дольше либо для того, чтобы стать лучше, либо
для того, чтобы дольше быть хорошим.
Иногда молятся богу из экономии. Это нехорошо.
Сокращайте свои молитвы, но умножайте свою милостыню.
Покупайте молитву бедняка — она наиболее угодна богу. Если
провидение допустило, чтобы были несчастные, то лишь для
спасения богатых, если последние пожелают не итти против
намерений провидения. Я предпочел бы, чтобы вы по
вечерам подсчитывали, кому, вы пришли на помощь, чем
прослушанные вами мессы или прочитанные псалмы.
Предписания религии следует выполнять без обсуждения. Что же
касается сверхдолжных дел, которые мы сами возлагаем на
себя и которые религия предоставляет на наше усмотрение,
4 Д. Дидро, IX

50
Дени Дидро
то, так как в отношении таких дел у нас нет заслуги
повиновения, будем возмещать этот недостаток качеством нашего
выбора. Горе вашим детям/ если они когда-нибудь станут
жалеть о деньгах, употребленных вами на удовлетворение
стремления вашего доброго сердца на этом свете и на
обеспечение вашего будущего на том свете.
Среди бедных вы должны" отдавать предпочтение своим
ближним. Достаточно того, что они несчастны,—вовсе нет
надобности знать, что их сделало несчастными. Я хотел бы
обратить все ваше благочестие в сторону
благотворительности, потому что я предпочел бы, чтобы вы взбирались на
чердаки и отогревали каких-нибудь бедняков, умирающих там
от холода, чем томились в церквах. И церкви эти переполнены
молящимися, а дома — страдающими бедняками, потому что
все просят у бога и никто ничего не дает неимущим. Идите
туда, где собирается мало народа, — это те, что дают. Если
бы господь открыл мне, что половина молитв, произносимых
в каком-нибудь городе, не стоит в его глазах грошовой
милостыни, он бы мне не сказал ничего нового. Молитва должна
быть сверхдолжным делом бедняка, а милостыня — сверх-
должным делом богача.
Если суровая зима помешает вам пойти в часовню,
произнесите молитву об усопших у своего камина и пошлите на
семейную могилу честного неимущего. Посмотрите, сколько
добра вы сделаете сразу! Вы побережете свое здоровье, вы
утроите число своих богоугодных дел. Будут произнесены
две молитвы, будет дана милостыня, и вы устраните волнения
и недовольство своих детей и друзей. Прошу вас, дорогой
отец, принять эту небольшую проповедь вместо новогоднего
подарка. Это будет последняя проповедь в. моей жизни, какую
я разрешу себе вам сказать.
Сестрица, целую вас от всего сердца, продолжайте
любить меня и будьте уверены в моей горячей любви.
Передайте мой почтительный привет моим милым кумушкам.
Передайте привет их дорогим мужьям. Если они пожелают
поцеловать вас за меня, дайте им себя поцеловать. Почаще
пейте за наше здоровье. В первый же раз, как священник
придет к нам обедать, мы не преминем выпить за ваше
здоровье. Не давайте г-же Эмбло забыть меня. Расскажите ей
что-нибудь обо мне. Наполните этот рассказ чувством

Письма к отцу
51
дружбы и уважения и добейтесь взаимного проявления этих
чувств, которых я еще никому даром не давал.
Кстати, относительно тостов. Вот документы, которые вам
покажут, что ваш извозчик из Сен-Сьерг нечестно выполнил
взятью на себя обязательства: он прибыл в Париж на
несколько дней позже, чем должен был прибыть, обязавшись
в случае опоздания уплатить одну треть условленной за)
перевозку суммы, не уплатил ввозных пошлин, оставил бочки
на таможне, вместо того чтобы доставить их ко мне домой,,
что обошлось мне в сорок восемь ливров. Мне нет
надобности давать вам указания на этот счет, вы сами как нельзя
лучше справитесь и без моих советов. Я мог бы
еще^усугубить все сказанное, добавив, что днища мне показались
недавно проткнутыми в нескольких местах, а бочки несколько
менее полными, чем ойи должны быть.
В скором времени вы получите ящик, который будет
заключать в себе переплетенный четвертый том
«Энциклопедии» для отца; брошированный четвертый том для г-на
Каруайона; брошированный четвертый том для г-на Бушю
вместе с некоторыми другими книгами, которые ему тоже
нужно будет доставить; исторический катехизис и
французскую грамматику для нашего маленького епископа и нашего
маленького капуцина; первые четыре тома; с квитанцией о
подписке для г-на Арно; муфту; мешок из медвежьей шкуры;
чулки; ермолку; плюш на / юбку; вашу муфту, сестрица;'
ленты для моей кумы Дюбуа.
Не забудьте поцеловать моего крестника. Вы получите
точный список того, что в ящике; этот список составят, когда
ящик будет готов к отправке.
Ну что же, дорогой отец, вы еще сердитесь? Разве я не
наверстал упущенное время и разве это письмо йе стоит
дюжины других? Впрочем, впредь я постараюсь быть боле'е
аккуратным. И вы тоже, сестрица, перестаньте строить мины
и согласитесь, что уж лучше было вам не писать, чем заг
ставить вас переживаяъ со мною все' треволнения, которые
я испытал с тех пор, как приехал сюда. Будьте же добры
нам писать! Уговорите и отца писать, потому что мы ждем
ответоь от вас безотлагательно. Прощайте, дорогой отец!
Прощайте, сестрица! Прощайте, мои милые кумушки,
прощайте, мои добрые друзья, г-да Дюбуа и Каруайон, про-
4*

Я>2'
Дени Дидро
^щайте, вое остальные! Любите меня попрежнему, потому
* что я вас очень люблю.
Прошу вас, дорогой • отец, передать мои почтительный
привет г-ну Виню, г-ну де-Сенглену и всему вашему
обществу. Я чуть было не забыл друга Пенье! Ах, как. это
было бы глупо! Мой дорогой аббат, целую вас от всей души.
У меня слишком много доказательств вашей дружбы ко мне,
чтобы вы не имели неоспоримого права рассчитывать на мою
дружбу. Положитесь же на нее и подвергните ее испытанию,
вы мне это обещали, слышите? Прощайте, мой дорогой аббат!
Я вам ничего не сообщаю относительно г-жи Бюинье,
потому что я еще не имел возможности узнать, какое у нее
настроение; но я собираюсь нанести ей в день Нового года
визит, который я постараюсь сделать возможно более
продолжительным и о котором я вам представлю подробный
отчет. Сегодня обедаю с г-ном Монтами, старшим
дворецким герцога Орлеанского, и обещаю вам сделать все, что
от меня будет зависеть, чтобы добиться для вас просимой
протекции. Хотя некоторые лица, которым я сообщил о
своем плане и о вашей тревоге, сказали мне, что план мой,
может быть, встретит некоторые затруднения, а тревога
ваша не основательна, что не худо было бы заручиться
поддержкой какого-нибудь важного лица, но даже если бы это
нам не удалось, вам решительно нечего опасаться. Вы
можете, конечно, рассчитывать на все, что будет зависеть от
меня. Вы видите, разумеется, что все это относится к г-ну
Каруайону.
Вы помните, конечно, сестрица, что я оставил г-ну до-
марьенскому старшине небольшую записку относительно моей
прислуги и ее двух сестер. Речь шла о том, чтобы получить
их свидетельства о крещении и некоторые сведения об их
имущественных делах. До сих пор я ничего не получил.
Прошу вас напомнить обо мне г-ну старшине.
Вот сколько я наболтал. Не считайте, что это только
желание расплатиться с вами за свое долгое молчание. Я
слишком долго молчу, но уже когда я начинаю говорить, то не
могу остановиться.
Завтра или послезавтра я пойду представиться его
преосвященству. Если я не сделал этого раньше, то в этом
виноват брат. Я не премину все больше и больше
заинтересовывать его тем, что касается нас. Брат больше, чем кто-

Письма к отцу
53
либо, любит обещать п меньше, чем кто-либо, умеет
выполнять свои обещания. Кстати, не забудьте сказать г-же
Дюбуа, что с тех пор, как он вышел из-под власти своих
богомолок, он значительно пополнел. Это сообщение ей
доставит удовольствие, потому что она очень интересуется * его
здоровьем, а вам доставит большое удовольствие сказать
ей это. потому что никто так не любит сообщать другим
приятные вести, как вы.
Жена моя говорит, что если я буду продолжать
беседовать с вами, у меня нехватит места. Она ошибается, у
меня еще много свободного места, и мне больше ничего не
остается вам сказать, как проститься со всеми вами.
Прощайте — и с новым годом, за которым да последуют" многие
другие годы.
Вот копия договора
«Мы. нижеподписавшиеся и т. д., вследствие сделанного
нам г-ном Дидро заявления, что размер работы над
«Энциклопедией^) разросся со времени подписания нами наших
предыдущие договоров, согласились в нижеследующем, а
именно:
1) что означенный г-н Дидро будет в дальнейшем, как
он был и ранее, издателем всех частей «Энциклопедии»
и т. д., будет уделять каждой части, изданию гравюр и всего
произведения вообще все необходимые заботы и т. д.,
вследствие чего предыдущие договоры, заключенные между нами
относительно «Энциклопедии», отменяются и теряют всякую
силу;
2) что книги, доставленные означенному г-ну Дидро
товариществом или кем-либо из членов товарищества,
поступают в его полную собственность, причем ни товариществом,,
ни кем-либо из членов товарищества не могут быть
потребованы от него какие-либо деньги за доставленные ему
книги. Означенный г-н Дидро обязуется лишь уплачивать
суммы, которые он может задолжать вследствие новых
закупок книг;
3) гонорар означенного г-на Дидро, начиная с V тома,
будет по две тысячи пятьсот ливров за каждый из томов
текста, которые еще остается опубликовать, причем тысяча
пятьсот ливров выплачивается ему за круговой порукой
означенными издателями по сдаче первых рукописей для этого

54
Дени Дидро
тома, а тысяча ливров — по сдаче последней части
рукописей;
4) что сверх двух тысяч пятисот ливров, получаемых
означенным г-ном Дидро за каждый том текста, означенные
г-да издатели обязуются за круговой порукой уплатить ему
или -его наследникам сумму в двадцать тысяч ливров, которую
они ему будут должны с того дня, как он представит конец
последнего тома текста, и которую они ему вручат сразу
через три месяца после опубликования означенного
последнего тома, причем уплата этой суммы не может быть ни
отменена, ни отсрочена под каким бы то ни было предлогом
и по какой бы то ни было причине.
Объявляем настоящий договор не отменяемым под каким
бы то ни было предлогом и по какой бы то ни было причине и
взаимно обязуемся точно его выполнять; сверх того, мы
соглашаемся утвердить его у нотариуса по первому
требованию и за счет требующего.
Составлено между нами в двух экземплярах двадцатого
декабря тысяча семьсот пятьдесят четвертого года.
Дидро, Лебретон, Бриассон, Давид-старший Дюран.
Этот экземпляр для г-на Дидро».
Вот в точности договор, который мы подписал. Я
советовался, нужно ли зарегистрировала его у нотариуса или
нет. Мне сказали, что договор, составленный в частном
порядке, труднее оспаривать, потому что суд всегда
предрасположен в пользу писателя против коммерсантов, никогда
суд не будет исходить из мысли, что коммерсанты были
обмануты писателем. Впрочем, я подожду и последую вашим
указаниям и совету г-на Дюбуа. Что же касается подлинника
договора, то если пересылка его к вам связана с некоторыми
неудобствами, согласитесь, по крайней мере, что нет
никакого неудобства в том, чтобы вы приехали посмотреть егр
здесь. Вы мне это обещали, и я вам напоминаю о вашем
обещании. Не сомневаюсь, что моя милая кума г-жа Каруайон
охотно примет участие в этом путешествии если не из
дружбы к вам и к нам, то хотя бы ради своих собственных
интересов, ибо я настаиваю на том, что говорил ей при
свидании. Ей во всех отношениях выгодно представиться лично
своей тетушке; ничто так не действует в подобных случаях,

Письма к отцу
55
как личное присутствие, в особенности таких особ, как
она. Пусть же она приезжает и вы тоже, а также и
сестрица и все вы, любящие нас.
Прощайте, дорогой отец, следите внимательно за своим
здоровьем. Если не будет здоровья, не будет и поездки,
ни моей в Лангр, ни вашей в Париж. Будьте же здоровы,
любите нас попрежнему и простите за мое молчание.
Сестрица, целую вас.
Дидро-старший.
Париж, в января 1755 г.
II
Дорогой отец,
Меня очень огорчает, что я сделал нечто такое,
что вам не понравилось 6. Но не полагайтесь слишком
на тех, кто вас окружает. Они все преувеличивают
и таким образом добиваются того, что терзают и
вас. и меня таксисе. Только впредь я буду принимать
такие меры предостороэюности, чтобы злонамеренные,
недобросовестные и даже просто щепетильные люди
не могли ничего возразить против того, что я буду
делать. Обещаю вам это.
Зайслинаю вас верить, что я не могу быть доволен
собою, когда вы мною недовольны. Обнимаю вас от всего
сердца, жена моя — тоже. Анжелика непрестанно говорит
мне о своем дедушке.
Пребываю с уважением, мой дорогой отец, ваш
покорнейший и всепреданнейший слуга
Дидро.
29 ноября 1757 г.
III
Благодарю вас, дорогой отец, за присланные нам
новогодние подарки. Ваши пожелания осуществились. Я
помирился с братом. Но могу вас уверить, что я сделал
все шаги к тому, чтоб это примирение состоялось.
Если я упоминаю об этом, то не потому, что мне
очень трудно было сделать эти шаги. Нет, упоминаю

56
Дени Дидро
я об этом только для того, чтоб вы впредь верили, что я
не премину сделать все, что вам может быть приятно.
Вас можно сильно пожалеть sa то, что вы
окружены людьми, которые любят вас терзать, черня меня
в ваших глазах: Разве вы не видите, что если бы
у них было немного здравого смысла, они бы понимали,
как неуместны их наговоры? И так как они этим
здравым смыслом не обладают, на каком же основании
могут они дерзать судить о моем образе мыслей?
Если бы вы однажды решились обойтись с ними, как
они того заслуэюивают, не думаю, чтобы они посмели
еще раз это сделать, и вы были бы избавлены от
многих неприятностей, а им не пришлось бы более
клеветать.
Анжелика здорова. Она целует вас несчетное число раз.
Жена моя также чувствует себя прекрасно. Что касается
меня, то здоровье у меня, должно быть, железное* если
я мог перенести все то, что на меня навалилось за
последние два или три месяца7. Посылаю с уходящей в субботу,
т. е. завтра, почтовой каретой корзинку с двумя фазанами.
Не упустите получить их тотчас по получении этого письма;
их уже можно будет есть — пройдут уже две недели.
Запейте их хорошим вином за наше здоровье. Они, по со-,
вести говоря, из королевского парка, и, уверяю вас, лучших
не едят и в Версале. Один мой важный друг, живущий
там, посылает их мне для вас ежегодно, и будет
посылать впредь.
Прощайте, мой дорогой отец, мы все вас целуем, и вас,
сестрица, также. Приветствуйте наших друзей и скушайте
обоих фазанов вдвоем, потому что это безумие — посылать
их, как вы поступили в прошлом году, людям, которые вам
за это нисколько не благодарны. Если они вам покажутся
уже слегка тронутыми, когда прибудут, все же нашпигуйте
и зажарьте их. Когда вы их зажарите, они от этого будут
только более нежны и вкусны.
Париж, 27 января 1758 г*
Прошу тебя, сестрица, тотчас же переслать прилагаемое
письмо г-ну Бушю.

ПИСЬМА К СЕСТРЕ
I
Время сейчас у мепя трудное. Из экономии вы будет
получать от меня одно письмо вместо трех.
Будьте здоровы; продолжайте питать к нам прежнюю
дружбу. Не любите нас больше, чем мы вас любим, но не
любите нас и меньше. Примите мою благодарность, особенно-
за то, как вы заботитесь о моих делах. Передайте мои
пожелания всем нашим друзьям, которые вместе с тем яьляются
вашими друзьями Не исключайте никого. Поцелуйте
мадмуазель Дегрес. Делайте друг друга счастливыми связызающею
вас нежной любовью. Обращайтесь с нею, как с сестрою,
уважайте ее, и если вы имеете счастье быть ей полезпой, не
портите ваших отношений другими поступками. Вы вольны,
быть резкой со всеми другими, но не с нею.
Когда вы будете приветствовать от моего имени семью
Каруайонов, спросите старшего, как мне ему переслать его-
том. Мне бы очень хотелось, чтоб его взял с собою тот
возница, который привезет нам провизию.
До свидания, сестрица, и с новым годом. Можно ли
считать решенным, что мы вас обнимем в будущем году?
Если вы не сдержите своего слова, это нас очень огорчит.
Скажите аббату, чтоб он приехал вместе с вами; он может-
быть уверен, что мы его хорошо примем. Мы не станем
возвращаться к прошлому и будем пить хорошее вино. Но он,
конечно, этого не сделает, потому что он не так добр, как я~

58
Дени Дидро
Не надоест ли ему клеветать на свои убеждения? Мои
убеждения требуют, чтоб я оставался его братом, и я брат
ему.
Прощайте! До радостного свидания!
II
[Сентябрь 1763 г.]1
Вот каким образом закончилось дело с г-ном Бушю. Он
приезжает в Париж и вместо того, чтобы зайти ко мне,
бежит к издателю, покупает недостающие ему томы и посылает
мне деньги за те, которые я ему подарил, с весьма
неприличным письмом. Я отвечаю ему мягко, с уважением, как должно
говорить с другом, считающим себя обиженным, отсылаю
ему обратно деньги, выражая при этом сожаление,
что не имел возможности доставить томы раньше и тем
избавить его от расхода, который он слишком поторопился
сделать. Я напоминаю ему о визите, который мне нанес
несколько времени тому назад ножанский аббат,
напоминаю, что заверил аббата, что дошлю ему недостающие
томы, как только смогу, и приглашаю его притти помириться
со стаканами в руках. Я не получил ни слова в ответ.
Предоставляю вам теперь самой судить, кто из нас двух
неправ.
Мадмуазель Каруайон отвезет, если будет восможно, томы,
предназначенные для г-жи Каруайон, но когда вы будете
приветствовать от меня ее и ее детей, скажите ей, что во
всяком случае томы будут ей доставлены не позже конца
будущего месяца.
Итак, сестрица, старайтесь сдерживать свою горячность
и не высказывайте вкривь и вкось своего мнения о делах, не
ознакомившись с ними. Ни мое поведение, ни мой образ
мыслей не дают вам права на это. Если бы я с тех пор, как
живу на свете, совершил хотя бы одну низость, вам, может
быть, позволительно было бы заподозрить меня в другой
низости. Но опыт должен был вам показать, что я никогда
не упускаю сделать то, что нужно сделать.
Вы всегда поступаете по отношению ко мне так, словно
я какой-то неизвестный, к которому вы не обязаны проявлять
ни уважения, ни доверия.
До свиданья, будьте здоровы. Перестаньте дуться. Сохра-

Письма к сестре
59
ните ваш цветущий вид. Примите выражение дружбы матери
и почтительности девочки.
Не проще ли было бы, чтобы вы, ничем не занятая,
приехали сюда повидаться с вашей племянницей, чем з зать в
провинцию эту племянницу, которую удерживают здесь
всякого рода занятия и учителя? Разве вы не знаете, что значит
прервать уроки?
Послушайтесь меня, попросите у г-жи Каруайон ее
лошадей и карету, она вам не откажет. Вы проведете здесь
месяц, два, три, если захотите, и захватите с собою
недостающие томы.
Но об этом вас слишком просят, это слишком разумно,
чтобы вы решились на это. У вас всегда найдется какой-
нибудь предлог отложить эту поездку, и я умру, не
повидавшись с вами.
Ш
Париж, 29 мая 1768 г.
Разве вы не знаете^, сестра моя, что вы делаете как раз
обратное тому, что я вам говорил? Не заявил ли я вам, что я
ни в коем случае не хочу, чтобы г-ну аббату Дидро было
предоставлено выбирать один из двух домов, что мне
нравится больше дом в Кооне и что если г-н аббат также его
предпочитает, ему остается взять себе оба дома? Но при этом
я требовал, чтобы оба дома были оценены честными
третейскими судьями, которые заявили бы, что они по совести не
проявили пристрастия. Я понимаю. Вы предоставляете
возиться с (продажей брату и мне; вы берете себе дом в городе,
который вам подходит; вы оцениваете оба деревенских дома
так, как вам хочется. Из этих двух деревенских домов
вы самовластно отводите г-ну аббату тот, который он хочет;
мне вы оставляете тот, который не нужен ни вам, ни ему; вы
предлагаете мне продать этот мой дом некоему покупателю за
«хорошую цену», которую вы мне не указываете. И после
всего этого вы уверяете меня в своей любви и в то же время
приносите меня во всех отношениях в жертву аббату,
нарушаете в его пользу волю отца, лишаете меня моих
виноградников и ставите меня в такое положение, что я должен
буду каждый год покупать себе вина на пятьдесят экю.
Не знаю даже, чему приписать такое странное поведение.
Выслушайте хорошенько то, что я рам ^fba^ скяжу. и

60
Дени Дидро
помните, что это мое последнее слово. Аббат, на мой взгляд,
самый низкий, самый несправедливый, самый деспошчный и
самый корыстный человек. Он совершенно сознательно
причинил мне ущерб, когда в первый раз нарушил наш договор.
Я ничего не жду ни для себя, ни для своей семьи от человека,
который забыл, что у него есть брат, невестка и племянница.
Я — муж и отец, и как таковой я всю свою жизнь буду
заступаться за свою жену и свое дитя, как они после меня
будут заступаться за себя и за своих наследников. Я погрешу
против справедливости, если в своем поведении упущу из
виду их интересы. Г-н аббат не имеет дегей и богаче меня.
Я старший в семье. С какой бы точки зрения и он и вы меня
ни рассматривали, вы должны оказывать мне внимание. Я
никогда не поступал дурно по отношению к нему. Я, кажется,
всегда хорошо вел себя ô вами. Я. один до сегодняшнего
дня соблюдал волю нашего отца. В глубине дупи вы лелеете
постыдный план, который вы не решаетесь открыто признать
и от признания которого я вас освобождаю: вы хотите
связаться с г-ном аббатом и постепенно порвать со мною. Я с
этим считаюсь. Я вполне одобряю ваше желание сблишться
со своим братом и очень хотел бы, чтоб он положил конец
скандалу вашего разрыва. Вот уже десять лет он сгарается
поссорить меня с вами. Не имею ни малейшего желания
последовать его примеру в этом отношении, как и во всех
других отношениях. У нас с ним, слава богу, не одна мораль.
Что ж, сестрица, г-н аббат вас, значит, убедил, что богу
угодно, чтоб вы возненавидели своего брата, чтоб вы
издевались над останками и над волей вашего отца, чтобы вы,
если бы были в состоянии, разорили меня! Вот прекрасные
принципы, вот планы, очень честные, очень откровенные,
очень христианские. Вы, значит, не хотите больше
вмешиваться в мои дела! Прекрасно. Но у меня нет возможности
снять с вас эту заботу так скоро, как желали бы вы,
г-н аббат, а также и я. Прошу вас подождать до начала
будущего года. Тогда мои занятия позволят мне совершить
поездку в наши края. Я продам за какую угодно цену bgj, чем
я там владею. С вас будет снята обуза управлять моим
имуществом, что не помешает мне любить вас и быть вам
полезным во всем, что будет зависеть от меня. Будьте же
добры оставить пока дела в том положении, в каком они
сейчас находятся. Когда я продам все свое имущество и все свои

Письма к сестре
61
права, вы вступите с покупателем в какое вам будет угодно
соглашение. Утверждаю, что если я таким образом нарушу
высказывавшиеся нашим отцом намерения, то лишь потому,
что моя сестра и ее брат, г-н аббат, принудили меня так
поступить, — один своими постоянными придирками,
сплетнями и злоупотреблением дружескими чувствами своей сестры,
чтобы заставить ее действовать в духе его корыстных
домогательств, другая — тем, что ей надоело — это вполне
естественно— возиться..с моими делами.
Но постойте, я сейчас доставлю вам обоим радость. Вы
должны знать стоимость моего имущества. .Купите его сообща.
Пришлите мне каждый половину его стоимости деньгами.
Оставшись полными хозяевами всего наследства, вы будете
распоряжаться всем согласно своей воле и своим планам.
И воля нашего отца будет при этом выполнена. После такого
предложения вы не сможете жаловаться, что, уступив
доставшуюся мне часть отцовского наследства чужим людям, я вас
обреку на всякие затруднения, процессы, хлопоты. Вот что
я в состоянии придумать и сделать. Отсылаю вам вместе с
тем ваши документы. Так как мои виды не вполне совпадают
с вашими, я их н*е подписал. И не вздумайте дольше
настаивать на своем, потому что вы не добьетесь от меня,"чтоб я
дал себя впредь водить за нос г-ну аббату, который хотя и
сильно дорожит благами потустороннего мира, не
пренебрегает и рубищем здешнего мира.
Если вы пойдете навстречу моему предложению — купить
все мое имущество по оценке арбитров, которых мы совместно
назначим, это будет наилучшим выходом из положения.
Захотим— "будем писать друг другу, не захотим — не будем;
захотим — будем видеться, не захотим —не будем. Вы
станете делать все, что будет итти навстречу желаниям г-на
аббата, а я вам всегда буду проповедывать только мир,
добрые отношения и согласие с ним. И я всегда буду желать
счастья и вам и ему.
До свиданья, сестрица! Будьте здоровы. Вы добры, вы
вполне уверены в моей любви к вам, от меня вы ничего уже
больше получить не можете; вы имеете уже все и даже, может
быть, больше, чем желаете. И вы предпринимаете все от вас
зависящее, и даже совсем неуместное, чтобы снискать
милость г-на аббата. Я вас за это не порицаю. Дай бог, чтоб
он был более признателен вам в будущем, чем был в прошлом,

62
Дени Дидро
за все, что вы сделаете для него. Повторяю, лишь бы вы
добились того, что вам следует, чтобы вы провели остаток
жизни в довольстве, спокойствии и благополучии, даже за
мой счет, и я первый буду этому радоваться.
Бедный старик Виньерон умер, покинутый зятем и своей
родной дочерью. Я сказал, чтобы попросили г-на аббата
прибавить одно экю в месяц к тому, что я ему давал. Но yi
него были свои причины, должно быть основательные,
чтобы приходить на помощь другим, а не своим
родственникам. Я бы не обратил на это внимания, если бы не
жестокость его принципов и его поступков, о которых нельзя
думать без душевного*содрогания и без помутнения сознания»
Мать, девочка и я целуем вас и всех наших друзей.
Будьте здоровы и любите нас.
IY
День св. богородицы, август 1768 г.
Дитя мое, я тебе уже сто раз говорил и теперь повторяю:
ты вносишь во все, что ты делаешь, горячность,
заглушающую в тебе и здравый смысл, и справедливость. Когда ты
требуешь от других умеренности, ты сама должна показать
пример сдержанности. Вы требуете объяснений относительно
предложенных вами соглашений? Но разве не вполне
естественно было избавить меня от этого требования, изложив мне
прежде всего свои мотивы? Мне кажется, что с этого нужно
было начать. Не знаю, что г-н аббат думает о вас. Знаю
только, что нужно простить человека, который такого
плохого мнения о своем 6orei и о своей религии и порочит их в
моих глазах жестокостью своих поступков, знаю, что у него
ложное представление о своем брате^ и о своей сестре. Я
справедлив по отношению к вам, я не сомневаюсь в вашей
любви ко мне, но вы хотите, чтобы волки были сыты и овцы
целы, и когда это вам не удается, ваша горячая голова
загорается, и вы делаете и говорите такие вещи, которых вы не
можете не стыдиться, когда приходите в себя.
Прочтите еще раз спокойно эти два письма, которые вас
так задели, и вы найдете в них, наряду с вполне
обоснованными упреками, все проявления привязанности, какая у меня
должна быть к вам. И какой чс»рт обвиняет вас в том, что
вы захватили отцовский дом? Даже если бы вы это действи-

Письма к сестре
63"
тельно сделали и у меня в руках были бы доказательства
этому, я бы — самое большее — пошутил над вами. Я
корыстен не для себя, но у меня есть дитя, чьим опекуном я
состою. Много ли хлопот доставляет вам управление моими
делами? Причем это вам не стоит ни гроша, — ставьте уж
все в счет. И еще милый аббат говорит, что при выборе вина
вы оказываете мне предпочтение перед ним? Бросьте, это
негодный человек,, который сам этому не верит. Он поступает
гнусно по отношению к вам и ко мне, — нужно же ему
приду мывать какие-нибудь предлоги для этого. Но пусть прог
делывает все, что угодно, — не обмануть ему ни бога, ни
людей, ни даже самого себя. Говорю вам это со всей
искренностью. Верны или ложны его убеждения или мои, я не
променяю своей будущей судьбы на его судьбу. Разве есть хоть
один человек, с которым он мог бы ужиться? Ведь это
воплощенная неуживчивость и нетерпимость. Кого он любит?
К кому он хорошо относится? К кому он привязан? Горе ему,
если он не умалишенный, ибо, значит, он преступен.
Прибавьте к этому, что он наиболее корыстный из всех скупых.
Каким образом можно примирить его неискренние надежды
на блага будущего мира со страстью, с которою он гонится
за презренным рубищем земной жизни? Но оставим это на
минуту. Я его сейчас поймаю с.поличным.
Скажите, кто вас уверил, что я не удалюсь в провинцию?
Может быть, кто-нибудь знает на этот счет больше моего?
После тридцати лет, проведенных в волнениях, в труде, в
мытарствах, не естественно разве жаждать покоя? И зачем
ради человека, от которого я никогда не видел ни малейшего
проявления любви, стану я лишать себя убежища, которое
мне нравится и куда я мысленно ^уношусь каждый раз, когда
меня охватывает отвращение к городу? Если бы Коои был
для меня только карточным домиком, с какой стати
пожертвую я им для него? Я хочу иметь возможность думать, что
есть уголок в мире, где я могу укрыться, когда появится
охота, когда голова моя устанет работать, глаза мои —
читать, j>yKH мои — писать, желудок мой — переваривать
пищу, ноги мои — носить меня. И вы думаете, что это не
большое зло — лишать меня утешения, которое поддерживает
меня в работе? Именно тогда, когда предо мною закроется
даерь в хижину, мною овладеет фантазия войти в нее.
Пишите или не пишите св. священнику2 — мне это все равно-

ë-i
Дени Дидро
Сохраните мне вашу любовь, а без его любви я легко
обойдусь Вы иногда так глупы, что, как моя жена очень часто
говорит мне, даже животные* не пожелали бы итги со мною
в ногу* Аббат, конечно, не думает, что если его желшия не
исполнятся, то потому, что вы этому противитесь, но он
делает вид, что думает это, чтобы вас волновать. Что это
значит — его сбор винограда в Кооне? Виноградники в
Шасиньи и в Кооне принадлежат ему и нам. Если бы они
считались принадлежащими ему, это нужно было бы еще
доказать. Считайте, что он во всем виноват, это будет самое
правильное.
Ведите мои дела, как вы считате нужным. До сих пор я
подписывал ваши счета, как я принял акт раздела, не читая,
и впредь я буду поступать точно так же. Не совсем так
поступает аббат. Кстати, относительно акта раздела. Вы
говорите, что вас обидели при разделе. Но скажите по совести,
разве это моя вина? Разве я не сделал того, что мне было
предложено? Разве я что-нибудь оспаривал? Разве я не взял
слепо то, нто мне дали? Не знаю, кого вы должны винить в
этом, но, конечно, не меня.
Теперь часто произносится слово «интерес», но с моих уст
оно еще ни разу не слетало. Если у вас будет оказия послать
г-же Дидро ее небольшой провинциальный доход в первых
числах сентября и это вас не стеснит, вы ей доставите
удовольствие. Мать и дочь, которая сегодня именинница,
пошли в собор богоматери. Это не мешает тому, что они вас
целуют от всего сердца.
Итак, дорогой аббат сблизится со мною, когда я изменю
свои убеждения и отдам свою дочь в монастырь? Эти два
условия достойны отпетого болвана. Второе — потому, что,
воспитав дома дочь до пятнадцатилетнего возраста, нельзя ее
запереть в монастырь, не вызвав этим подозрения, что она
совершила какой-то позорный поступок. Если бы у этого
святого человека была хоть капля ума, он бы сам это понимал...
У моей дочери религия более умная, чем у него; она меня
любит и молится богу за меня. А что касается первого его
условия, считаете ли вы его более разумным, чем второе?
Этот человек, повидимому, полагает, что со своими заблужде-
* Игра словом bête, которое значит и «глупый»,, и «животное»,
«зверь».— Прим. перев.

Письма к сестре
65
нпями расстаются, как с парой старых туфель. Это ли он
вычитал в своем катехизисе? Он, значит, забыл даже, что такое
благодать, о которой он столько спорил.
Гнусные лицемеры те, кого не обратила благодать,
даруемая богом тем, кто ему угоден. Они не верят, они
притворяются верующими. Если бы у аббата была гора золота, он ни
на минуту не заставил бы меня симулировать убеждения,
которых у меня нет. Что касается веры, ее нужно хранить
очень бережно. Когда ее нет, нужно просить о ней и ждать.
Но дается она сверху, а не надеждой обогатиться. Симон-
волхв думал, что святой дух покупается за экю; можно
подумать, что наш аббат придерживается его взглядов. Если я
смогу обнять его лишь тогда, когда на меня снизойдет святой
дух, я обязуюсь дать ему знать об этом. А в ожидании я буду
служить ему, вам, всем своим ближним, и я постараюсь,
чтобы поведение бедного философа, предоставленного одним
своим естественным силам, было ему вечным позором. Он,
может быть, хорошо думает, но поступает скверно. Я, может
быть, скверно думаю, но поступаю хорошо. И если бы
какому-нибудь китайцу пришлось судить о наших убеждениях
по делам нашим, я бы его скорее склонил к своим
убеждениям, чем аббат — к своим.
Да, я отдал взаймы свои семьдесят тысяч франков одному
откупщику. Но был момент, когда распространился слух, что
будет изменена вся наша финансовая система, и это меня
беспокоило.
Если бы вы были так добры и привезли сами мои
счета;, вы провели бы с нами месяц и вернулись бы затем
домой к сбору винограда. Мы вас все очень просим. Почему
вы отказываете нам в этом? Приезжайте, сестрица, и вы
увидите, действительно ли вас нежно любят. Вы не могли бы
дать лучшего доказательства любви племяннице, ее матери и
вашему брату.
Y
[1768 г.]
Ну что ж, мадмуазель Дидро, поведение вашего дорогого
аббата вам теперь ясно? Теперь он уже хочет получить не дом
и виноградники в Кооне,— он уже оспаривает акт нашего
раздела. Тут-то я его и поймаю. Обещаю вам, что если он
осмелится прислать мне вызов в суд, он об этом "будет вспо-
5 Д. Дидро, IX

66
Дени Дидро
минать всю свою жизнь. Я доставлю себе удовольствие
изложить перед всеми картину его поступков по отношению
к вам и ко мне, и рядом картину ваших и моих поступков
по отношению к нему. Я это разрисую как следует. Если
вы ему будете писать, скажите ему, что я готов дать ему
отпор и что, если он осмелится затеять это дело, пусть
заранее приучитая ни от чего не краснеть.
А теперь мне остается только спросить вас, приходилссь
ли вам когда-либо на меня жаловаться? Упустил ли я
когда-либо случай услужить вам и засвидетельствовать
вам свою любовь? Совершил ли я когда-либо
несправедливость по отношению к вам? Отдавал ли я в чем-либо
предпочтение своим интересам перед вашими? Кто вас притеснял?
В какой неблагодарности можете вы меня упрекнуть? Кто вел
себя по отношению к вам как брат и друг? Кто старался
улучшить ваше положение? Какую неприятность* доставил я
вам? Теперь, когда вы должны быть спокойны и
хладнокровны, я взываю к вашей совести, и на этом суде вы должны
произнести свой приговор мне и аббату.
Аббат сделал решительно все, что нужно было, чтобы
вытравить во мне всякий интерес, какой у меня мог быть к
нему, и он может похвастать, что достиг, своей цели. Я думаю
о нем не больше, чем если бы его не было. Однако я ему не
желаю ни малейшего зла. Если бы я был в состоянии оказать
ему какую-нибудь услугу, я бы не преминул это сделать.
Если бы он вернулся ко мнз, я бы его принял с
распростертыми объятиями и предал бы забвению все-, что было. Но
совсем не так я отношусь к вам. Я не могу себе представить,
чтобы вы страдали и я сам от этого не. страдал гораздо
больше, потому что я люблю вас всей душой. Я иногда
желаю, чтобы вы были более справедливы, менее пристрастны,
более тверды, я иногда сержусь, разношу вас, но гнев мой
быстро проходит.
Я просил сына г-на Каруайона пригласить вас приехать
повидаться с нами. Послушайтесь меня, сестрица,
согласитесь взять его лошадей и его карету и приезжайте,
приезжайте вместе с мадмуазель Дегрес. Мы были бы все втроем
в Париже, г-н абат, вы и я, и, может быть, при вашем
посредничестве, между нами восстановился бы мир. Ради этого
стоит дать себе труд приехать. По словам г-на Каруайона,
Y вас есть серьезные причины оставаться там, но он мне не

Письма к сестре
67
говорит, какие это серьезные причины. Как бы то ни было,
вот мои причины. Я рискую потерять семьдесят тысяч
франков. "Это достаточно серьезное дело, чтобы лично следить за
ним. С другой стороны, вы грозите сложить с себя заботы о
моем наследстве. Что ж, сестрица, действуйте, оставьте мои
поля и мои виноградники необработанными, сделайте мои
контракты ничего не стоящими, довершите мое разорение. Это
будет великолепно, вы будете иметь основание быть вполне
довольной после этого. Дитя мое, если ты не в состоянии
больше управлять моим имуществом, найди мне, по крайней
мере, покупателя. Но почему вам не купить его сообща с
г-ном аббатом? Мы бы его оценили, и оба вы подписали бы
со мною договоры из четырех процентов. Однако обо всем
этом нельзя договариваться в письмах. Нужно повидаться,
понять друг друга, притти к соглашению. Приезжайте же в
Париж вместе со своей подругой. Я беру на себя расходы по
поездке в оба конца.
Забыл вам сказать, что помимо тех причин, которые меня
удерживают в Париже и о которых я то л ыю что упомянул,
мое постоянное занятие тоже не допускает сейчас перерыва.
Издатели только что свалили у меня груз в сто тридцать
гравюр 3. После того, как я потерял все, что заработал
усидчивым трудом, то, чем меня наградил благодетельный порыв,
после того, как мое наследство сведено на-нет, мне остается
только еще закрыть свою литературную лавочку, чтобы в
пятьдесят пять лет остаться без куска хлеба. Пусть г-н аббат
делает все, что угодно, повторяю, он не может меня огорчить.
Но помните, сестрица, что с вашей стороны это совсем не то.
Вы ставите гораздо более серьезную ставку, чем вы себе
представляете. Если вы будете продолжать терзать меня, я в
одно прекрасное утро убегу во все лопатки, бросив жену,
ребенка, брата, сестру, и уеду спокойно умереть среди
северных льдов, куда меня не перестают звать. Там у меня, по
крайней мере, будет покой, и я забуду, если смогу, людей,
которые все мне дороги и которые как будто сговорились
терзать меня. Будьте же осторожны, об этом стоит подумать.
Жена моя благодарит вас за ваши пожелания к ее
именинам. Дочь шлет вам почтительный привет. Что касается меня,
я уверен, что никому не причинил зла и не в состоянии
избегать кого бы то ни было, а вас меньше, чем других.
Люблю вас, как никогда. Но я надеюсь, что вы хоть
5*

68
Дени Дидро
раз в жизни подумаете о том, как дурно злоупотреблять
любовью своего брата. До свидания! Будьте здоровы и
приезжайте повидаться.
VI
[Еонец 1768 г.]
Вы сейчас увидите, мадмуазель, что ваше письмо столь
же возмутительно, как и ваш поступок, и в том, что вы
делаете, как и в том, что вы пишете, сквозит только
неразумие, упорство, резкость и горячность. Попытайтесь меня
выслушать хладнокровно, поставить себя на мое место и
посмотреть, что бы вы переживали, если бы я поступал
с вами так, как вы поступаете со мною.
Вы всегда уверяли, что любите меня, но до настоящего
времени эта великолепная любовь сводилась, к тому, что вы
меня приносили в жертву г-ну аббату. Я, наоборот, говорил
вам всегда, что я вас люблю, и моя люйовь выражалась
в том, что я при всех обстоятельствах делал все для вашего
покоя и исправлял зло, которое вам причинял г-н аббат.
Когда г-н аббат вышел из нашего товарищества, он
ушел, как лиса и как бесчестный человек. Я согласился
на все, чего он требовал, из любви к вам.
Когда он вас покинул4 и со злостью и
неблагодарностью, недостойною, не говорю — брата, христианина,
священника, но хищного животного, поставил перед
необходимостью либо переобременить себя арендой, либо покинуть
отцовский дом, я пришел вам на помощь и претерпел из
любви к вам, чтоб вое наладилось, как вы хотели, как он
хотел. Я считался только с вашим благополучием и вашими
интересами. И если можно говорить об ущербе, когда имеешь
удовольствие услужить своей сестре, я мог бы с полным
правом сказать, что и на этот раз я один понес ущерб.
Я не упрекаю вас, я защищаюсь от ваших упреков. Теперь
г-на аббата обуяла новая фантазия, и он продолжает играть
на моей, хорошо ему известной, слабости. Он терзает вас,
чтобы вы меня терзали. Вы меня терзаете и даже
собираетесь умереть от огорчения, если г-н аббат не получит
удовлетворения. Что же, меня или г-на аббата любите вы?
Окажите мне, пожалуйста, милость — загляните в свою душу
и скажите, кто из нас двух, вы или я, тираним другого.

Письма к сестре
69
Пять или шесть месяцев тому назад вы спросили моего
мнения. Я вам ясно излагаю свои намерения. Несмотря на это
точное заявление, вы продолжаете настаивать, составляете
с г-ном аббатом акт и пишете мне: подпишите, подпишите.
Поступили бы вы так со своим лакеем? Не так же ли
поступил бы тиран со своим рабом? И когда я не подписываю,
нет больше ни сестры, ни друга.
Вы заслуживали бы, мадмуазель, чтоб я вам ответил:
мне не нужно ни такой сестры, ни такого друга, вы можете
делать все, что вам заблагорассудится, оставаться в доме,
уйти из него,' продать, отчуждать,— меня это больше не
трогает. Но если бы я вам так ответил, сердце мое отвергло
бы то, что сказали бы мои уста. Я постараюсь вас
удовлетворить хотя бы для того, чтобы показать вам, что такое
брат, что такое друг, потому что, чудится мне, вы этого
не знаете.
Я хочу довести вас до нищенской сумы! А что
сделал я, чтобы лишить вас того, что вам принадлежит? Что
я просил у вас? Что я у вас требовал? Чем вы для меня
пожертвовали? Если бы брат читал эти строки, разве не
имел бы он права заключить, что вы для меня распродали
все, что у вас было? И у него зародилось бы
несправедливое подозрение. Если ваше положение не ухудшилось со
времени нашего раздела, то г-н аббат в этом неповинен,
и если вы в несколько лучшем положении, то, без упрека,
этим вы обязаны философу.
Если вы трудились в доме для благополучия г-на аббата
и моего, то вместе с тем вы трудились и для своего
благополучия, потому что наши интересы были неотделимы.
Нехорошо преувеличивать услугу, которую отец мог оценить
больше, чем он это сделал, и я бы ничего против этого не
возразил. Если бы мне пришлось играть вашу роль, я бы
стыдился говорить об этом так, как говорите вы.
Я говорил, что вы можете располагать для себя самой
всем, что мне принадлежит, и это повторяю теперь.
Распоряжайтесь моим доходом, как сочтете нужным. Вы меня этим
обяжете. Я вам буду благодарен. Я до настоящего времени
подписывал ваши счета, не давая себе труда их читать.
Если бы я в конце этих счетов увидел нуль, я бы точно
так же подписал. Но я никогда не хотел давать более
расширительного толкования своим предложениям. Я никогда.

70
Дени Дидро
не хотел вам разрешалъ приносить меня в жертву г-ну аббату.
Я отец, я муж, и но должен забывать этого, чтобы быгь
братом по вашему образцу. Повторяю: я ничего не жду от
г-на аббата, а вы так непостоянны в своей любви, ваши
решения, планы, принципы так изменчивы, вы так мало
знаете, какое настроение у вас будет завтра, что я едва
жду справедливости от вас. Если бы г-н аббат вам сказал:
нет больше брата, нет друга, если только вы не лишите
наследства свою племянницу, я готов поручиться жизнью,
что бедная племянница была бы лишена наследства. Но так
как не по грядущему поведению других строю я свое
поведение, то я исполняю свой долг, не считаясь с тем,,
исполнят ли свой долг другие или изменят ему. Если бы не
подпишете, нет у вас больше друга, нет больше сестры,—
вот, мадмуазель, то, что называется тиранией. Когда под
влиянием вспышки доходят до таких угроз, тогда
заслуживают ответа, какого я вам не преподнесу и какой вы
непременно получили бы от человека, который придавал бы
так мало значения этим неясным и священным связям, как вы.
Разве можно так говорить? А если бы я обратился к вам
с такими словами, что подумали бы вы обо мне? Разве не
должны вы были подумать, что одного опасения, чтобы
вы не приписали мою уступчивость корыстным видам, было
бы достаточно, чтобы побудить сколько-нибудь гордого
человека поймать вас на слово и порвать с вами? Я
удовольствуюсь тем, дто скажу вам, что остаюсь вашим братом и
вашим другом и предоставляю вам полную свободу
распорядиться вашим добром, как вам будет угодно. Впредь я не
имею к этому никакого отношения. После этого искреннего
заявления я могу проявлять какую мне угодно слабость,
не будучи ни презренным, ни трусом.
Не представляю себе, что это за векселя из пяти
процентов на Париж; вы знаете не больше моего, а высокий
процент вызывает подозрение. И если я в обмен на дом
возьму векселя, которые потеряют всякую ценность, вас
это. мало будет трогать. Но человек, у которого жена и дочь,
не поступает так легкомысленно. Если эти векселя хороши,
они лучше денег. Почему же ваш покупатель не оставляет
их у себя? Почему он их не продает? Он получит за них
больше, чем стоит мой дом. Эти соображения так просты,
что вы бы, конечно, остановились на них, если бы де.77-

Письма к сестре
71
касалось вас. Почему же вы не считаетесь с ними, когда
дело идет обо мне? Я вижу тут пристрастие, которое меня
огорчает. Вы хотите сделать все, что устраивает г-на аббата,
все, что устраивает вас, а что касается меня, пусть будет,
что будет,— вам все равно.
Я вас ни в чем не упрекаю относительно ведения мои±
дел. Я вам очень благодарен. Я признаю, что это доставило
вам много хлопот. Я считаю, что это могло вам надоесть,
и очень желал бы вас от этого избавить распродажей всего
имущества.
" Что касается дома в пять тысяч франков, остающегося
за вами, то разве не вы сами желали его оставить за собою?
Разве это не результат вашей глупой слабости к аббату
и моей глупой слабости к вам? Я сделал все, что мо>г,
чтобы улучшить ваше положение. Если бы у г-на аббата
были те же намерения, вы получили бы этот дом даром.
Нужно было хранить мои вина, мое зерно? Мадмуазель,
а вина и зерно г-на аббата? А ваши? Ьчеяъ тяжело брату
слышать такие речи от сестры,— в них нет ни
справедливости, ни приличия, ни деликатности.
Вы грозите мне, сестра моя, что продадите этот дом. По
дружбе, без всякой досады, без печали отвечаю вам, что
советую вам продать все, что сочтете нужным, лишь бы
вы-были счастливы. Когда вы все продадите, моя
привязанность будет от этого только чище и не станет .менее
прочной. Проделайте этот опыт.
Если я пожелаю уступить г-ну аббату мою долю
наследства, то возместит ли он мне мою потерю? Но ведь он сам
распределил части. Что может его освободить от признания,
которое я, если бы захотел, заставил бы его сделать? Пусть
оставит себе эту небольшую частицу моего имущества.
Тогда мне ничего не будет стоить разоблачить его
мелкую корысть.
Мое письмо было продиктовано справедливым
негодованием, внушенным мне вашим легкомысленным
отношением ко мне. Ваше письмо было продиктовано вам
сумасбродством сестры, избалованной моей любовью.
Я не мог догадаться, что вы собирались внести в свой
договор. Я не догадываюсь, но я понимаю то, что мне
говорят, а вы мне говорите, что если я продам свой дом
в Шасиньи, у меня не будет вина.

72
Дени Дидро
Я не беспокоюсь относительно справедливости оценок.
Если бы оценки были сделаны неправильно, вы были бы
мошенниками, а этого качества я не приписываю даже
г-ну аббату.
Не в высшей ли степени странно, что у меня есть дом
в Кооне и из угождения г-ну аббату, противно воле моего
отца и по требованию мадмуазель моей сестры, я должен
его уступить, должен отделаться от него и купить себе
другой дом? Сестра моя, вы во всем видите только себя,
себя одну и г-на аббата. Если бы это пристрастие не
раздирало мне сердца, вы были бы мне столь же безразличны,
как и он. Но заявляю вам: всему наступает конец, вам
недолго остается меня мучить, столько несправедливых и
нагроможденных одно на другое предпочтений сделают в
конце концов ваши уверения в любви смешными, и г-н аббат
останется у вас единственным братом. И мне трудно
поверить, что вы от этого выиграете.
] Повторяю: не знаю, допустите ли вы или не допустите
несправедливость по отношению к вашей племяннице, да
и сами вы не знаете этого. Г-н аббат будет распоряжаться
вашей волей, как ему заблагорассудится. Он был дядей
моей девочки, он будет распоряжаться ею через ее тетку,
и тогда я, конечно, смогу сказать, что у меня, слава богу,
нет ни брата, ни сестры.
Ваша якобы бедность слабо объясняет то, что вы столько
раз обещали приехать в Париж! и так и не сдержали своего
обещания. Нужно было приехать, пожить здесь, уехать
обратно и отнести все расходы на мой счет. Но вы недоста;-
точно искренни, чтобы представить себе, какое
удовольствие вы бы мне доставили. Вы всегда судите обо мне по
себе и по г-ну аббату, который не стоит обрезка моего ногтя.
Значит, г-н аббат никогда не просил вас порвать со мною?
Мадмуазель Дидро, нужно же все-таки помнить, что с
вами было, ведь вы. мне сами говорили и писали об этом.
Я вовсе не хочу, чтобы вы умерли. Растопчите ногами
то, wto у вас в голове. Пришлите мне две копии того
документа, подписания которого вы требуете от меня.
Попросите г-на Дюбуа переписать эти копии, и я их подпишу
с закрытыми глазами. Если бы я вам сказал, что сделаю
это без досады, я бы солгал. Мне будет очень досадно,
потому что я, наконец, увижу, что удовлетворение г-на аб-

Письма к сестре
7&
бата, ваше удовлетворение были для вас всем, мое — ничем.
Мне хотелось бы, чтоб вам хоть раз пришлось послать-
г-ну аббату такой акт с деспотической припиской:
подпишите, подпишите, а если вы не подпишете, у вас нет
больше сестры, нет больше друга. Как бы он вас
спровадил! Загляните в свою душу, положа руку на сердце,
признайтесь, по крайней мере самой себе, что вы никогда,
не посмели бы сделать с ним ни для себя, ни для меня то,
что вы не колеблетесь сделать со мною для себя и для
него, и скажите искренно хоть себе самой, что, значит,
его вы любите, и любите только его. Вы можете обманывать
себя относительно своих чувств, сколько пожелаете, но
у меня, к сожалению, нет этой возможности, когда я от слов*
перехожу к делу.
Как бы то ни было, я, оказывается, еще раз сделаю все,
что вашей душе угодно. Попросите исправить договор>
г-на аббата согласно пометке, сделанной мною на полях.
Вы не ограничиваетесь тем, что обмениваете дома, как.
вам вздумается, вы также меняете договоры, вы
переделываете со всех сторон наши акты раздела. Как это хорошо!
Если вы будете продолжать в том же духе, от этих актов,
скоро ничего не останется. Что ж, наберитесь мужества*
продолжайте.
Заявляю вам честью, которою я дорожу, что я вам делаю
последнюю дружескую уступку такого характера. Я не могу
больше допускать с вашей стороны оскорбительного для менж
пристрастия.
До свидания, мадмуазель.
Поступите с домом в Шасиньи, как вам будет угодно..
Но если вы его продадите, то за наличные деньги; если же
вы согласитесь получить векселями, то должны будете-
оставить их за собою.
ти
[Конец 1768 г.]
Вот, сестра моя, заверенная у нотариуса доверенность,
на завершение продажи дома в Шасиньи по вашему
усмотрению. Если от вас не поступит иных, более
благоприятных, предложений, я предпочел бы получить две тысяча
франков наличными деньгами, чем контракт на почтовое ве-

и
Дени Дитро
домство на две тысячи пятьсот ливров, из которых придется
возвратить пятьсот ливров. Так как я заключил некоторые
соглашения, о которых я буду иметь возможность поговорить
45 вами, если вы все же приедете в Париж, и это
возвращение пятисот ливров не будет соответствовать соглашениям,
-я предпочитаю первое предложение. Впрочем, как бы вы
mi поступили, я заранее одобряю это.
Приветствую и целую вас и желаю вам счастливого
года и радостного праздника. Сейчас мать и дочь
составляют вам букет. Передайте от нас привет всем нашим
.друзьям, даже брату, если это ему приятно. Я ему никогда
яе сделал и не желал ни малейшего зла. Мне не совсем
.ясно, на основании каких принципов он от меня отвернулся;
во всяком случае могу вас уверить, что мои принципы мне
яе позволили бы отвернуться, если бы он пожелал снова
«сблизиться со мною. Заявляю вам, сестрица, что он
найдет меня таким же, каким я был в тот момент, когда он
счел нужным отвернуться от меня. Единственно, чего он
может опасаться,— это некоторых совсем безобидных и веселых
шуток о его причудах, которые он в течение четырех или
пяти лет проявляет по отношению к своему брату, своей
.невестке и своей племяннице, не будучи в срстоянии по
довести сказать, что его к этому побудило. Если бы я мог
рассчитывать, что добьюсь чего-нибудь, обратившись к нему,
я бы это сделал, но при условии, чтоб он не подумал,
•что меня толкнуло на это какое-нибудь корыстное
соображение. Меня интересует только его и мое благополучие и
^прекращение скандала, слишком долго длившегося,
скандала расколовшейся семьи. Уверяю его поэтому, что если
юн считает, что имеет какие-нибудь основательные и даже
неосновательные причины жаловаться на меня, он ошибается.
Единственно, в чем я могу себя упрекнуть, и то по его
вине,— это то, что я слишком горячо отнесся к его
несправедливым поступкам и, может быть, слишком резко
высказался о них. Повторяю: если у него есть какое-
яибудь желание примириться, он должен прежде всего
отказаться от всех недостойных и неосновательных
подозрений, какие у него были. Я от него не требую другого
удовлетворения кроме того, чтобы он сказал себе, не мне,
>а себе самому: я дурно и без основания думал о своих близ-
асих, каюсь в этом и хочу, чтоб этого больше не было.

Письма к сестре
75
И как только он сам себе это скажет, все будет кончено.
У меня никогда не оставалось злобы даже по отношению к
чужим людям, обидевшим меня, тем более не будет ее
по отношению к брату. Он никогда не желал знать,
счастлив ли я или несчастен, он никогда не подумал о том,^
может ли он мне быть чем-нибудь полезен или нет. Что ка-'
сается меня, то если бы это понадобилось, я бы не ждал
и не допустил бы ничтожного унижения для него, чтобы
он ко мне обратился. Я бы еще раз пошел ему навстречу.
До свидания, сестрица! Желаю вам радостного сбора
винограда, если урожай хорош. Но уродился ли виноград
или нет, развлекайтесь и гуляйте побольше.
Vin
(1770 г.)
Итак, дорогая сестра, это4 решено : мы будем в этом году
иметь удовольствие обнять тебя. Лучше поздно, чем
никогда. Вы предупредили об этом брата, что ж, в этом нет
ничего плохого. Было бы очень странно, если бы его
обидело, такое свидетельство любви к нам с вашей стороны.
Я знаю г-на де-Булонь. Знаю всех его близких. Среди
них есть, некий де-Сальверт, который очень хорошо относится
ко мне и будет лезть из кожи вон, чтоб оказать мне услугу.
Но я должен хорошо знать, в чем существо этого дела. Я не
требую, чтобы брат мне написал. Пусть он вам даст
небольшую пояснительную записку и разрешит мне услужить ему —
больше мне ничего не нужно.
Согласитесь, чтоб Каруайон привез вас в Париж. Я не
вижу в этом решительно ничего такого, что могло бы
скомпрометировать его или вашу племянницу. Если бы дело
сладилось,— что ж, ваши сплетники угадали бы; если бы
оно не сладилось, молодой человек и молодая девушка
остались бы в том же положении, в каком они сейчас
находятся. Что же тут можно было бы сказать худого? Помилуйте,
потому что он в таком возрасте, что может думать о том,
чтоб устроиться, а моя дочь приближается к возрасту, когда
ее можно будет устроить, потому что бездельники будут об
этом болтать, ему нельзя будет поехать в Париж? Он не
сможет вас сюда отвезти? Что за безумие! Приезжайте,
конечно, и приезжайте с ним. К тому же дело это слишком

76
Дени Дидро
серьезное, и мы можем не отрекаться от него. В таком
случае это лишний довод в пользу того, чтобы вы, наконец,
сдержали слово, которое вы так часто давали и так часто
брали назад.
Я господин своей дочери, но при том условии, что я
использую свою власть, чтобы устроить ее счастье. К тому
же в деле, о котором идет речь, власть отцов целиком
подчинена естественным правам детей. Не нужно, чтобы
моя дочь взяла в мужья того, кого она сама не хочет. Не
нужно, чтобы она взяла в мужья того, !кого я не хочу.
Нужно, чтобы она, ее мать и я были согласны между собою.
При таких условиях все будет хорошо. Впрочем, до
настоящего времени мы еще не остановили своего выбора ни на
ком. Когда я вам говорил, что может случиться, что она
вдруг уедет от нас, я ничего другого не хотеш сказать
кроме того, что она вдруг встретится о человеком, который
нам всем понравится и за которым она последует куда-нибудь
в глухую провинцию, далеко отстоящую от нашего города.
А пока она трудится, занимается, учится, приучается ко
всяким полезным делам и не думает еще ни о чем, да и мы
тоже. Так что вы поволновались без всякого основания.
Таким образом, взвесив все, приезжайте в карете Каруай-
она и не обманите наши надежды увидеться с вами, чпотому
что вы этим причините нам большое огорчение.
Не забудьте поблагодарить г-на Каруайона за вино,
которое он мне подарил, и передайте мой почтительный привет
матушке.
Ждем вас с нетерпением и целуем вас.
Париэю, среда первой недели великого поста 1770 г.
IX
Я собирался любить вас попрежнему, но не говорить
вам об этом. У меня сердце болит. Двадцать раз обещали вы
мне приехать обнять нас. Вы обманули меня, вы меня
обошли. Вы отвечаете мне, что я так же не сдержал своего
слова, как и вы. До какое сравнение между вашим
положением и моим? Я завален делами. Дни слишком коротки для
меня. Я не могу отлучиться на две недели, чтобы не
расстроить себе целого года. Всякие обязательства и связи
требуют моего присутствия здесь. Вас ничто не связывает.

Письма к сестре
77
Поездка восстановила бы ваше здоровье. Здесь вы вели бы
свой обычный образ жизни с таким же удобством, как в
другом месте.
Князь Голицын заказывает мой бюст5. Вы просите его
у меня. Вы даете определенное обещание за этот небольшой
подарок. Я посылаю бюст, вы его получаете и берете назад'
свое обещание. Это нехорошо, и я долго буду помнить
об этом. У меня есть брат и сестра. Я все сделал, чтобы
выказать им. свою нежную любовь. Нужно признать, что
они странным образом отвечают на нее. Если они довольны
своим поведением по отношению ко мне, значит, они вообще
легко бывают довольны собою. И вот увидите, что отец
покинет свой кабинет, мать — свой-дом, дитя — своих
учителей, чтобы поехать повидать праздную девицу, у которой
всего и дела, что прочесть молитву да прослушать мессу.
Но дело не в этом.
Приехал Каруайон. Мы его приняли. Он нравится вашей
племяннице, и ваша племянница ему нравится. Он просил
у меня ее руки и сделал это в приличной форме. Я считал,
что он слишком хорошо воспитан, чтобы сделать такой шаг
без согласия своей матери. Вот что я ему ответил: его
намерения отнюдь не являются неуместными; я ни в
малейшей мере не буду противиться тому, чтобы две семьи,
связанные предками, связались и через внуков; я не буду
говорить с ним об имущественных делах, потому что, хотя я и
не пренебрегаю ими, не это меня главным образом
интересует; прежде всего я ценю разум, добрые нравы, приличное
положение и здоровье; я считаю, что большинство этих
достоинств у него имеется; но я только отец моей дочери;
у нее есть мать, которой она принадлежит еще больше,
чем мне, и в силу перенесенных ею родовых мук, и в силу
постоянных забот об ее воспитании; дело это слишком
серьезное, и необходимо спросить ее мнение; я поговорю с нею;
недостаточно, чтоб моя дочь ему нравилась, нужно, чтобы
он нравился моей дочери; дочь моя выскажет нам
откровенно свое желание, потому что если она достаточно разумна,
чтоб не цепляться упорно за партию, которую мы бы не
одобряли, то она знает, что мы достаточно добры, чтобы не
заставлять ее выйти за человека, который был бы ей
противен. j
Я поговорил с матерью, и оба мы затем говорили с на-

78
Дени Дидро
шей дочерью. Я передал Каруайону о нашем общем
отношении к его предложению, и он, повидимому, остался доволен.
Мы ему разрешили видаться с дочерью, чтобы и она его
видела и они ближе узнали бы друг Друга. Я ему сказал
чистую правду. Ему двадцать четыре года, дочери
шестнадцать. Я нахожу, что оба они слишком молоды. Я
предложил ему поэтому подождать, пока ему минет двадцать семь
лет, а дочери девятнадцать, обязавшись отклонить все
другие предложения в течение этого срока, что мне уже»
пришлось сделать. Однако, так как для их обоюдного счастья
нужно, чтоб она имела мужем и он женой наиболее
желательных им товарищей жизни, я заявил ему, что согласие
наше дается ему лишь на том условии, если через три года
оба они сохранят друг к другу предпочтительную склонность;
что если бы случилось так, что, бывая в обществе, он найдет
более подходящую партию, я не вздумаю стеснять его,
и что ту же свободу, какую я предоставляю ему, я
сохраняю и за своей дочерью. Скажите сыну и матери, что эта
оговорка продиктована только осторожностью, что я всем
сердцем желаю, чтобы привязанность наших детей крепла
с каждым днем, и что если бы случилось противное, я был
бы этим очень огорчен. Всякая хитрость недостойна меня,
и Каруайону, знающему меня, это хорошо известно. Я не
прибегаю к ней ни в больших, ни в малых делах. Я люблю
этого молодого человека и нахожу его разумным. Я желаю
ему счастья так же, как и своей дочери, и не помешаю
им быть счастливыми друг с другом. Вот что я искренно
чувствую и думаю. Чем откровеннее я ему все изложил,
тем увереннее он может на это полагаться. Я не скрыл от
него, что нашей дочери будет очень тяжело покинуть нас,
что она нас слишком любит и слишком нам дорога, чтобы
мы могли расстаться с нею без боли; что если для г-тжи Ка-
руайон будет таким же горем разлука с сыном, это может
явиться некоторой помехой. Но я прибавил при этом, что
у нас есть еще время и что пока нет надобности очень
настаивать на этом.
Второй вопрос, которого я коснулся мимоходом, — это
что мы желали бы, чтобы у него была какая-нибудь
определенная профессия. Впрочем, Каруайон может не
беспокоиться. То, что я ему обещал, я строго выполню и в
течение трех лет не буду думать ни о какой другой партии и всем

Письма к сестре 79
сердцем буду желать, чтоб он продолжал любить мою дочь
и чтобы я .их соединил, если они оба этого будут просить.
Дочь моя молода, но не легкомысленна, а мы с ее матерью
люди честные и держим свое слово.
Передайте мой почтительный привет г-же Еаруайон.
Покажите ей мое письмо, даже в присутствии ее сына,
сообщите о наших видах аббату. Я не хочу, чтоб меня могли
в чем-нибудь упрекать по отношению к нему, а меня можно
было бы упрекнуть, если бы мы, устраивая судьбу его
племянницы, не осведомили его об этом, не посоветовались,
с ним. Узнайте его мнение. Прочтите ему все, что я вам пишу>
и сообщите мне, что вы оба думаете об этом.
Жена моя и дочь приветствуют вас и нежно целуют.
Привет аббату. Вам же мне больше нечего сказать.
ДиОро.
23 марта 1770 г.
X
Париж у 4 мая 1770 г.
Мадмуазель Дидро, нельзя меня целовать на расстояний
шестидесяти льё, нужно немного приблизиться ко мне, иначе-
я отвернусь.
До тех пор, пока вы не исполните данное мне вами слово,
у меня сердце будет болеть, и понадобятся такие важные»
дела, как то, о котором я вам сейчас сообщаю, чтобы я
решился поболтать с вами.
Я бы написал непосредственно г-ну аббату, если бы мог
льстить себя надеждой, что он соблаговолит распечатать,
мое письмо и ответить на него.
Выслушайте одну вещь, которой вы, конечно, не ждете,
и так как я не хочу, чтобы меня могли в чем-нибудь
упрекнуть в отношении к брату,— а меня, может быть, могли бы
упрекнуть, если бы я устроил судьбу его племянницы, па
отношению к которой он уже много лет не проявляет ни.
малейшего интереса, не посоветовавшись с ним,—сообщите
ему нижеследующее, узнайте его мнение и сообщите мир
его вместе со своим мнением.
Каруайон три раза приезжал в Париж с намерением
просить у меня руки Анжелики. Два раза он уезжал обратно,
не проронив ни слова. В третий раз он решился заговорить.
Я ему ответил, что дело это требует размышления; что m

so
Дени Дидро
ничего не могу решить, не поговорив с матерью, с дочерью,
«с дядей и с тетей; что прежде всего нужно, чтобы он
нравился моей дочери; что дочь слишком хорошо воспитана,
чтобы упорствовать в выборе человека, которого я считал
€ы неподходящим, а я, со своей стороны, слишком добрый
•отец, чтобы навязать ей человека, который ей был бы
неприятен; что я разрешаю ему, пока он в Париже, видеться
ю Анжеликой; что когда он вернется домой, он
удостоверится в согласии своей матушки, если она не была
заранее осведомлена об его намерении; что я, со своей стороны,
посоветуюсь со своими; что я почти не сомневаюсь в том,
что они одобрят этот союз; что я его желаю и что, как
только я получу их ответ, я его об этом осведомлю.
Молодые люди видели друг друга. Мне показалось, что
они полюбят друг друга. Вы лучше меня знаете молодого
человека. Я нахожу его рассудительным и разумным. Я
придаю некоторое значение и здоровью, потому что оно гораздо
>более тесно связано с добрыми нравами, чем обычно думают.
У него приятное лицо. Я считаю его благоразумным и
благонравным. Не говорю об его имущественном положении, потому
что, хотя я и не пренебрегаю им, это далеко не то, что я
«главным образом ценю. Они будут достаточно богаты, если
будут себя хорошо вести, а если бы случилось такое
несчастье, что они впали бы в беспутство, то при всех
богатствах мира они были бы несчастны и бедны.
Узнайте, советовался ли Каруайон со своей матерью;
спросите мнение аббата; посоветуйтесь между собою.
Скажите мне, что вы думаете об этом молодом человеке. Не
-заставляйте меня ждать вашего ответа, потому что приличие
требует, чтобы г-жа Каруайон и ее сын знали, какое принято
решение. Сообщите свое окончательное мнзние, потому что,
как только я дам слово, никакие блага мира не заставят меня
от него отказаться. Каруайону только двадцать четыре года.
Анжелике пошел семнадцатый год. Я нахожу, что они оба
слишком молоды. Мне не нравится, когда становятся
матерью до физической и умственной зрелости. В двадцать
•семь лет Каруайон будет мужчиной; в девятнадцать лет
Анжелика при том разуме, которым она обладает и который
■она еще приобретет, и при окрепшем здоровье будет
женщиной. Я требую этой отсрочки по причинам, которые здра-
шый смысл, как ваш, так и г-жи Каруайон, не может не

Письма к сестре
81
одобрить. Я требую ее по причинам, которые я лично
считаю основательными и которые могут только улучшить
положение наших молодых людей и в настоящем и в
будущем. Я не хочу, чтобы ко мне приставали по этому поводу.
Но можно быть уверенным, что за это время я не
приму никаких других предложений, и если вы и аббат
одобряете этот союз, я его осуществлю, и дети будут
соединены мною, как если бы это проделали священник и нотариус.
Взвесьте же серьезно это дело между собою и не свяжите
меня необдуманным обещанием. Я твердо держусь своего
слова, и раз слово будет дано, понадобятся серьезнейшие
соображения, чтобы заставить меня отменить его. Если дети
останутся верны охватившему их взаимному влечению, дело
будет сделано.
Если бы вы оба были милы, знаете, что бы вы сделали,
вы и аббат? Аббату нужно быть в Париже по поводу его
процесса с г-ном де-Булонь. Что касается вас, вам
необходимо выполнить торжественное обещание. Вы оба сели бы
в одну карету и приехали бы. Хотя аббат не может скрывать
от себя своей вины предо мною, вы оба были бы одинаково
радушно приняты. Мы с аббатом не стали бы касаться
прошлого или, если бы он согласился, мы бы касались его, и
он убедился бы, что у него никогда не было ни малейшего
основания упрекать меня в чем бы то ни было. Не стыдно ли
в самом деле, что два брата, считающиеся людьми
разумными, людьми честными, не могут ужиться друг с другом?
Какое тяжелое впечатление должна производить эта ссора
на чужих людей! По крайней мере, один из двух должен же
быть неправ — и вот религия или философия обесславлены,
а может быть, и та и другая. Если бы все руководились
принципами аббата, все люди одного и того же общества
были бы в ссоре между собою, все общества были бы -между
собою в постоянных столкновениях, все части света
боролись бы друг с другом, все кровные связи были бы порваны,
была бы уничтожена всеобщая благосклонность, а вместе
с нею и чувство человечности. Я связан, любим, уважаем,
почитаем священниками, кюре, старшими викариями,
монахами, докторами Сорбонны, епископами. Если аббат прав,
значит, вое эти люди ошибаются. Во всяком случае,
объединимся ли мы или останемся разъединенными, я ему всегда,
6 Д. Дидро, IX

82
Дени Дидро
при всяких обстоятельствах, буду показывать, что я ему
брат и друг.
Отвечай, пожалуйста, немедленно.
XI
[1770 г.]
Мадмуазель Дидро, я сделал то, что вы мне сказали:
я написал брату. Никакого ответа от означенного брата.
Было бы очень нехорошо с вашей стороны, если бы вы
меня обманули. Никаких шуток я по этому поводу не
допускаю, заявляю это вам. Я готов сделать первый шаг навстречу
аббату, но я хочу, чтоб он ответил на этот первый шаг,
на который он не имел никаких оснований рассчитывать.
Это он поссорился со мною, поссорился без всякой, причины
и тянул эту ссору в продолжение десяти лет. На нем, мне
кажется, и лежала обязанность положить ей конец.
Впрочем, все это разъяснится в начале августа. Не
пройдут и первые восемь дней этого месяца, как я буду иметь
удовольствие вас расцеловать. Дело, завязанное с г-жой Ка-
руайон и ее сыном, достаточно серьезно, чтобы мы его
более /юдробно обсудили. До свидания, сестрица! Будьте
здоровы. Передайте мой привет брату. Привет также вашей
подруге и всему семейству Каруайонов.
Вы написали. вашей племяннице небольшую проповедь,
которая не совсем уместна. Вы придаете слишком большое
значение пустякам. Не раскрашенный кусок картона,
надетый на лицо, грязнит душу. Девушка ее возраста должна
пользоваться развлечениями, свойственными ее возрасту. Она
должна считаться с обычаем, предписывающим, когда нельзя
входить в подобного рода собрания. Нельзя желать быть
более разумной, чем вся нация, чем король, духовенство,
министерство и полиция, которые не разрешали бы этих
сцен, если бы они представляли какую-нибудь опасность для
нравов и были несовместимы с духом религии. Ничто не
может быть невинным, даже церковь, если туда вносить
извращенное сердце. Девушка может оставаться честной и
пристойной на балу, когда она хорошо воспитана и когда
она там вместе со своей матерью и своими подругами. Не
советую тебе желать быть более благочестивой, чем моя
жена, так как она благочестива, насколько это возможно

Письма к сестре
83
и нужно. Излишняя строгость оскорбительна для бога,
который, как добрый отец, любит, чтоб его дети веселились.
До свидания, сестрица! Будьте здоровы. Ждите меня в
начале августа. О дне своего выезда я вам напишу. Отец,
мать и дочь шлют вам нежный дружеский привет.
XII
(Г-жа Дидро просит вас прислать ей вместе с вином
мешок сенжомских6 дроздов.)
Здравствуйте, сестрица! Наконец мы все закончили свои
поездки. Г-н Каруайон должен уже быть в своей семье,
как я сейчас нахожусь уже в обществе жены и дочери.
Каруайон вам, наверно, уже сказал, что я очень хорошо
чувствовал себя в дороге, что чувствую себя хорошо и здесь
и нашел свою жену и дочь в добром здоровье. Правда,
радость от того, что рвота скоро прошла, длилась недолго.
Нужно, однако, надеяться, что ничего серьезного это не
представляет.
Вот я снова ринулся в водоворот всяких дел и забот,
и одного этого достаточно, чтобы я пожалел о покое,
которым наслаждаются в провинции.
Я очень рад, что провел некоторое время с вами. Я ва©
сильно любил и раньше, но теперь я вас люблю еще больше.
Было бы, уверяю вас, большим счастьем для меня провести
мои несчастные последние годы с. вами, и не без большой
боли я вижу к этому много препятствий. Мне казалось, что
мое присутствие было вам так же приятно, как ваше
присутствие мне. Дитя мое, мы еще увидимся.
Вы сами понимаете, что я рассказал вашей сестре и вашей
племяннице, какой любовью вы меня окружили. Они были
так же тронуты этим, как и я. Ваша племянница очень
благодарит вас за подарок, и вы можете быть уверены, что она
тщательно будет хранить это проявлепие вашей любви. Я но
скрыл от (жены ваших добрых намерений относительно
нас всех.
Мне показалось, что короткое, время, которое Каруайон
и дочь могли провести вместе, не ослабило того влечения,
которое они питают друг к другу- По крайней мере, дочь,
мне сказала, что этот молодой человек ей теперь симпатичнее,,
чем когда-либо. Передайте это матери и ее сыну, так как
в*

84
Дени Дидро
я думаю, что это им доставит удовольствие. Надеюсь,
что эти дети, у которых есть и благоразумие, и разум, и
привязанность друг к другу, и состояние, сделают друг друга
очень счастливыми. Только этого я и желаю.
Передайте мой дружеский и почтительный привет г-же Ка-
руайон. Приветствуйте от моего имени детей. Уверьте Ка-
руайона в моем уважении. Не забудьте напомнить обо мне
моей возлюбленной мадмуазель сестрице. Целую от всей
души вашу славную подругу мадмуазель Дегрес. Напоминайте
друг другу о поданной нам надежде увидеть вас в
будущем году после пасхи. Если вы не сдержите слова, я
перестану верить тому, что вам доставило удовольствие мое
пребывание у вас. Скажите младшему Каруайону, что я
никогда не забуду того выражения сожаления, которое он
проявил, когда, мы с ним расставались. Поцелуйте, Денизо7,и
Фанфана. Я бы очень хотел быть им в чем-нибудь полезным.
Вы, вероятно, знаете, что Еаруайон сделал своей
возлюбленной очень изящный подарок. Я разрешил ей принять
его, потому что после принятого решения мне этФ
показалось вполне естественным. Этот подарок требует
соответственного подарка с моей стороны. И это1 будет сделано. Не
оставьте в неизвестности относительно этого ни его, ни его
мать.
Жена моя сказала; мне, что вы ей предложили послать нам
бочонок вина. Если бы я был немного более стыдлив, я бы
его не принял. Но вы приучили мою жену к хорошему вину,
и она просит вас не оставлять ее без него. Пришлите ей
обещанный вами бочонок.
А в каких вы теперь отношениях с г-ном аббатом? В
хороших? В дурных? Г-н Гоша8 пришел к нам обедать в день
отъезда Каруайона. Я не скрыл от него видов молодого
человека и моих. Мы приняли его очень радушно. Однако
вы об этом никому не говорите—я не хотел бы, чтоб этот
визит поссорил его с аббатом. Кажется, он остался доволен
отцом, матерью и дочерью.
Мы вас любим, целуем и приветствуем вас.
Париж, ê октября 1770 г.
Г-н Гримм шлет вам почтительный привет и любит вас
почти так же глубоко, как вашу племянницу.

Письма к сестре
85
XIII
[Еонец 1770 г.]
Отец, мать и дочь целуют и приветствуют тебя.
Сестра моя, с тех пор, как Каруайон имеет виды на
твою племянницу, не знаю, что его обуяло, но он не перестает
огорчать отца, мать и дочь. Не так поступают, когда хотят
добиться осуществления своих планов.
Последним из его скверных поступков является то, что
он торгуется по поводу твоей племянницы. Этот человек
не понимает, что если я захочу, я найду здесь богатого
зятя, который предоставит мне полную свободу в
матримониальных вопросах.
Вот заявления всех тех, у кого я хлопочу о месте для
него,—заявления г-на Девена9, г-на Трюдена10, г-на Дегий-
она, г-на Неккера: «Скажите, господин Дидро, разве вы так
крецко держитесь за,своего провинциала?» Это же понятно.
Й бы, конечно, скорее нашел десять женихов уже с местами,
чем одно место для жениха. На это я отвечаю: «Я дал
слово этому молодому человеку, я его уважаю. Думаю, что
он влюблен и любим. Пока я не могу жаловаться на него, и я
считал бы себя бесчестным человеком, если- бы безо всякой
причины взял назад свое обещание». После такого ответа
они умолкают.
Но, сестрица, у меня только одна дочь. Когда эта
дочь соберет все то, на что она в праве рассчитывать от
меня, от родных и от моих будущих заработков* она будет
иметь свыше ста тысяч экю. Какого же чорта! Если подойти
к моей дочери с точки зрения ее личных качеств или с точки
зрения состояния, мне кажется, что нужно считаться с
желаниями ее отца.
Прибавь к этому, что рано или поздно я найду ему
приличное место и выведу его на хорошую дорогу.
А этот болван занимается подсчетами, которые и
бессмысленны, и неприличны. Этот человек для влюбленного слишком
заботится о своих интересах. Если он собирается сделать из
моей дочери объект корыстной спекуляции, он ошибается.
Я ого раскушу, и когда я его раскушу, я его разделаю, как
он того заслуживает. Он боится нанести ущерб своим
братьям. Если он будет больше любить своих братьев, чем
свою жену, пусть остается холостяком и пусть оставит мне

86
Двни Дидро
мое дитя. Я считаю, что хорошо любить своих родных. Но
тот, кто любит своих родных* больше, чем свою жену, либо
болван, либо скупец, и он не подходит ни мне, ни моей
дочери. Анжелика не допускает, чтобы по ее поводу вели торг,
она любит Каруайона. Но если он будет продолжать в том же
духе, она его начнет презирать, и тогда прощай любовь.
Даже если бы я тогда пожелал заставить ее выйти за него
замуж, она не согласится.
Был у Дотейля составлен первый проект брачного
договора. Этот проект (тот, который Каруайон повез с собою) был
противен здравому смыслу. Общность имущества супругов им
устанавливалась и не устанавливалась. Это был
бессмысленный акт, которым интересы вашей племянницы всячески
ущемлялись.
Я поручил составить другой проект человеку
справедливому и просвещенному,—его имя Дюваль,—и этот второй
проект такого характера, что если бы у г-на Дюваля был
сын, который имел бы виды на мою дочь, он бы в нем ничего
не изменил. И, однако, оказывается, что этот договор вызвал
ужас. Я не несправедливый человек. Пусть мне покажут,
чем он грешит, и я его исправлю.
Главная статья касается предприятий Каруайона,
договорная продолжительность которых восемнадцать лет. Я
выговорил, что в общее имущество войдет та часть доходов
от этих предприятий, которая окажется ко времени смерти
одного или другого. Можно ли было предложить что-нибудь
более справедливое и разумное? Пока дочь будет жива,
разве она не будет мужу женой, хозяйкой и пр. и пр.?
Справедливо поэтому, чтоб она делила с мужем в
течение всего времени их сожительства доходы с его
предприятий. Когда женится откупщик, разве доходы с его
откупа не входят в общее имущество? А ведь там речь
идет о гораздо более доходных предприятиях, чем дела
Каруайона.
Остальные статьи составлены приблизительно одинаково
Е обоих проектах. Если есть какая-нибудь разница, которой
придается значение, со мной достаточно поговорить, меня
ведь легко убедить. Но для этого мне нужно отослать
оригинал договора с обоснованными отметками. Это-то я и прошу
сделать, потому что без этого мы никогда не поймем друг
друга. А когда люди не понимают друг друга, они приходят

Письма к сестре
87
в дурное настроение и расходятся. Дорогая сестра, сделай,
что нужно, чтобы меня не довели до крайности. Ты знаешь
только часть причин моего недовольства, но ты не знаешь
всех причин. Будь уверена, что до сих пор я был самым
терпеливым из кандидатов в тести. Но всякому терпению
наступает конец. Если Каруайон не думает, что я скорее
найду для своей дочери лучшую партию, нежели он для себя,
значит, он ее не достоин, и он лучше сделает, если, без
дальнейших выкрутасов, постарается устроиться в другом ^
месте.
Что касается тебя, поступи, как ты сочтешь нужным.
Я никогда не предлагал тебе отчуждать твое имущество
в пользу племянницы. Эта мысль выдвинута только
тобою. Настаивай или не настаивай на ней, от этого ты не
станешь мне менее дорога. Ты считала, и не без основания,
что аббат может лишить ее имущества ее дедушки, и ты
подумала, что было бы хорошо с твоей стороны возместить
ей эту потерю подарком. Если ты сочтешь нужным отказаться
от этой мысли, мы от этого не будем менее любить друг
друга, так что поступи, как тебе будет удобно. Дари ей или
не дари, я останусь тем же, т. е. человеком, который всегда
стоял гораздо выше материальных интересов и любовь
которого к своей сестре совершенно независима от вопросов
наследства.
Каруайон представил мне отчет о своем состоянии, как
реальном, так и ожидаемом. Я написал его матери
следующее: «Сударыня, .удостоверьте мне, что ваш сын
действительно обладает этим состоянием. Вы честная женщина, и' я
всецело полагаюсь на ваше слово». Не думаю, чтобы можно
было писать матери в более приличном тоне. И что же
получилось? То, что г-жа Каруайон не сочла нужным
мне ответить, а ее сын переменил позицию. Никакой
общности имущества. Я им буду выдавать опрзделенную
пенсию, треть этой пенсии будет ее вдовьей частью и десять
тысяч франков из общего имущества за бриллианты и кру-
жева.
Или я ничего не понимаю, или нельзя себе представить
ничего более неприличного и смехотворного. Ведь вот что
это значит. Скажем, через тридцать лет муж умирает, и дети,
если они есть, или боковые родственники говорят вдове:
возьмите себе ваше приданое, ваши пятьсот ливров вдовьей пен-

88
Дени Дидро
сии и десять тысяч франков из общего имущества и ступайте
вон. Если за время брачной жизни было приобретено
имущества на миллион, бедная вдова, вместе с мужем собиравшая
и хранившая это имущество, может только облизываться.
Уж по слишком дешевой цене хочет он и спать с красивой
и богатой женщиной, и пользоваться ею как хозяйкой дома,
и иметь шансы стать со временем собственником сотни тысяч
экю, почти ничего не вложив со своей стороны!
Дорогая сестра, этим гнусным неприятностям должен
быть положен конец. Я их не выношу.
Повидайте г-жу Каруайон и ее сына, убедите их списать
себе копию последнего проекта договора и отослать мне
подлинник с их замечаниями. Все разумные замечания я
приму с радостью. Если я их не найду разумными, я это
докажу.
Либо мы в конце концов столкуемся, либо мы не
столкуемся, и в том* и в другом случае дело будет кончено.
Но особенно следи за тем, чтобы не делали твою
племянницу предметом торга. Она девушка гордая, и если она
только заметит, что им руководит не нежная привязанность,
а корысть и жадность, она живо порвет.
Помилуй! Этот Каруайон, который говорил хмоей жене,
что может удовольствоваться десятью тысячами франков
приданого, получает тридцать тысяч, не считая гардероба и
других вещей еще на десять тысяч, не считая также будущих
поступлений, которые будут постепенно реализоваться и
которые впоследствии доведут состояние его жены почти до
ста тысяч экю,— этот Каруайон все еще не доволен. Чорт
возьми, изрядный же у него аппетит!
Мне надоели, друг мой, надоели все эти неприятности.
Так или иначе этому должен наступить конец.
Я не корыстен и не выношу подсиживаний, и мой зять
должен быть таким же.
Прибавь ко всему сказанному, что я из сил выбиваюсь,
чтобы найти ему какое-нибудь приличное место. Если это,
как я надеюсь, мне удастся, он будет обязан мне еще
и этим местом. Тысячи мужчин женились и будут жениться,
получая в виде приданого только место, добытое им
родителями жены.
Каруайон подсчитывгйет все, что он вносит, но он не
считает того, что ему дают, и возмутительнее всего, что

Письма к сестре
89>
он забывает личность своей жены, которую он ни во что но
ставит. А между тем Анжелика, с какой бы стороны ее ни
рассматривать, представляет собою большую ценность.
Мне до смерти стыдно, что я должен выкладывать перед
своим зятем соображения, которые должны были бы исходить
от него.
Мое состояние приближается в настоящий момент, но
считая ни надежд на будущее, ни наследств, к двумстам
тысячам франков, и если бы я за это взялся, я, вероятно,, мог
бы его удвоить.
Нашим неприятностям должен наступить конец. Ка-
руайон причинил их нам достаточно, чего мы от него но
заслужили. Нетрудно быть довольным доставшейся ему
долей—пусть он довольствуется ею. Если ему нужно больше,
пусть ищет в другом месте, но пусть он это скажет прямог
чтобы я сидел спокойно и не бегал, высунув язык,
разыскивая для него приличное место.
Если я, как есть все основания рассчитывать, создам
ему положение, наши дети начнут свою семейную жизнь
с более значительным состоянием, чем то, какое я имею
сейчас.
Вот что я прошу тебя узнать от Каруайона. Он может
рассчитывать на тысячу пятьсот луи ренты своей жены.
Что принесет он со своей стороны? Каков будет доход этих:
двух детей? Смогут ли они здесь прилично жить?
Постарайтесь получить на этот счет точный ответ, а главное, пусть-
меня не обманывают, так как я этого никогда в жизни но
прощу.
Когда они поженятся, как они думают устроиться? Они.
не могут жить у меня. Где они будут жить? Есть ли у них
какой-нибудь кров? А пока они обзаведутся квартирой,
мебелью, хозяйством, как они устроятся?
Расспроси об этом Каруайона и скажи ему, чтоб он
мне ответил. Словом, сделай так, чтоб я знал их планы..
Дочь моя не знает ничего, а ни она, ни я, ни ее мать
непрочь были бы знать, что он думает делать с нею, когд&
она ему будет принадлежать.
Прочти это письмо г-же Каруайон. Обе вы женщины
положительные и разумные, и пусть все устроится. Но,
главным образом, узнай у г-жи Каруайон, почему, когда я
просил ее подтвердить точность заявления ее сына об его

-90
Дени Дидро
состоянии, она мне ничего не ответила. Постарайся дать
ей понять, как меня должно беспокоить ее молчание.
Дай себе труд несколько раз прочесть письмо, прежде чем
мне отвечать. Не забудь, что брачный договор — это самый
важный документ в жизни, и когда он плохо составлен, нет
уже возможности ничего поправить.
От младшего самого зависит, одному ли взять подряд,
либо в компании, либо взять концессию на часть удела
графа Прованского. Это чрезвычайно важное дело. Там леса,
железоделательный завод и пр. Есть около двенадцати
конкурентов, над которыми можно получить преимущество при
посредстве дамы с Новой .Люксембургской улицы, которой
я представил Каруайона.
Пусть младший поедет в Сенонш. У него есть
подписанные кондиции. Пусть осмотрит все. Я беру на себя расходы
по поездке, если она ни к чему не приведет и если дело
ему не подойдет.
У меня только одна дочь. Я ее отдаю одному и
выбиваюсь из сил, чтобы оказывать услуги им всем. А они
донимают меня всякими мелочами. Поговорите вы с матерью и
разъясните этим детям, что не нужно быть со мною ни
гадкими, ни неблагодарными.
Каруайон, видимо, не любит твою племянницу. Когда
родители моей жены составили наш брачный договор, я
подписал его, не читая, потому что я ее любил. Он думает, что
я стараюсь отделаться от него, и пишет мне об этом как раз в
то время, когда я только что уплатил за свадебные наряды.
Прошу тебя, положи конец всем этим глупостям,—ты
энергична лишь тогда, когда это совсем не нужно.
XIY
Сестрица, приветствую и целую вас от всей души.
Присоединяю свои пожелания по поводу ваших именин к
пожеланиям всех ваших друзей. Будьте здоровы и заботьтесь о своем
здоровье. Будьте менее набожны, и пусть ваша набожность
будет разумнее. Разумная набожность поддерживает
здоровье. Если вы от своей набожности хвораете, сделайте из
этого вывод, что она неразумна, и вы сделаете надлежащий
вывод. Я за такие добрые дела, от которых полнеют. Те, от
которых худеют, мало-помалу подтачивают человека и уби-

Письма к сестре
91
вают его. Все, что ведет к сокращению жизни, порочно.
Добродетель находится посередине этих двух крайностей,
а мудрец придерживается правила: ни слишком много, ни
слишком мало. Слишком много молитв так же плохо, как
слишком мало. Сам Иисус Христос сказал: не подражайте
язычникам, много говорящим, говорите: отче наш, иже еси
на небесех. Законы природы, гражданские законы и
религиозные законы одинаково требуют, чтобы люди себя
поддерживали, и не заботиться о своем здоровье значит топтать
ногами все эти законы.
Подводите со мною счета лишь тогда, когда вы сами
этого пожелаете; если хотите, можете никогда не считаться.
Живите в свое удовольствие. Располагайте моим доходом,
как своим. Если вы все употребите на то, чтобы улучшить
свою жизнь, я вас за это буду благодарить, как за личную
услугу, оказанную мне вами.
Нужно оплатить вексель г-на Дефуасе, шталмейстера
герцога Шартрского. Это он вручил мне ту сумму, которую
я вас просил уплатить г-ну Майяру. Вот что вы будете добры
ему сказать. Если он примет деньги, вы мне пришлете вексель
г-на Дефуасе. Если не примет, я возвращу эти деньги
г-ну Дефуасе. Только кончайте поскорее это дело, чтоб я
больше не слышал о нем. Я при этом предполагаю, что
авансирование этой суммы вас не стеснит, потому что в
противном случае не давайте ничего г-ну Майяру, а г-н
Дефуасе рассчитается с ним, как сочтет нужным. До свидания,
сестрица. Я готов услужить г-ну Дефуасе, но мне не
хотелось бы вас стеснять.
Передайте мой почтительный привет г-же Каруайон,
вашей подруге мадмуазель Дегрес, моей возлюбленной и даже
г-же Дальмайе. Кланяйтесь всем братьям. Старший из
братьев11 забавно пристает ко мне. Я делаю все, чтобы
прочистить ему мозги, но никак не могу справиться с этим.
Париж у 4 октября 1771 г.
XY
Бедная сестра моя, не могу сказать, чтоб я был счастлив.
Я так много выстрадал за последние два или три месяца, что
долго буду помнить об этом, а мое теперешнее положение
мало способно утешить меня. У меня нет больше моей де-

92
Дени Дидро
вочки12, я один, й мое одиночество для меня непереносимо.
Родители, лишающиеся своих детей, чувствуют себя
близкими, беседуют меж собою, поддерживают друг друга.
У матери остается сообщество отца, у отца — сообщество
матери. А здесь никого нет. Мы с г-жой Дидро ходим один
около другого, но мы друг для друга не существуем. Как
можно разговаривать с женщиной, которая всегда в дурном
настроении и в любой момент готова вспыхнуть из-за какого-
нибудь пустяка? Я нашел пока только одно средство
развлечения, и это средство будет тебе по сердцу — это
отправляться в гнездышко новых пташек и приносить туда какое-
нибудь новое перышко или нехватающую еще соломинку.
Это занятие доставляет в тысячу раз больше удовольствия
мне, чем им. Я подарил им прекрасное фаянсовое ведро,
это пустяк, но когда имеешь дело с чуткими людьми, ничто
не проходит незаметным, и мне кажется, что они оценили
мое внимание. Я подарил им красивую серебряную
кофейницу. Вчера я велел свезти к ним во двор шесть возов дров.
В субботу вечером, т. е. завтра, им доставят от моего имени
другую такую же пару подсвечников, какую, им подарил
г-н Гримм. У Каруайона нет письменного стола, я запретил
ему покупать — я взял это на себя. Им нужны портьеры —
я уже занимаюсь этим. Я хочу, чтобы моя девочка не дала
заглохнуть таланту, на который она затратила столько труда,
а я столько денег. Ей нужно двух учителей: одного по
аккомпанементу и гармонии, другого по игре. Я буду
оплачивать обоих и требую только одного — чтобы она училась
у них. У них нет кофе — я распорядился, чтоб им купили
от тридцати до сорока фунтов. Я купил им посуду для
кухни, нехватало еще некоторых вещей — они уже там.
Я уплатил за них в церковь и нотариусу. Все расходы, какие
я могу им сэкономить, я им экономлю. А как же иначе,
милая моя? Ведь того, что они получат при моей жизни,
они потом уже иметь не будут. И разве не лучше поддержать
их теперь, в трудное для них время, чем ждать, пока они
ни в чем уже не будут нуждаться?
Если эти дети не любят меня безумно, они
гадкие дети. Но нет, они добры. Я очень ими
доволен. Они беспокоятся только, чтобы я не израсходовал
на них все свои средства; и чтобы это не терзало меня. Но
что бы они ни делали, я буду терзаться только тогда, когда

Письма к сестре
93
у меня останется последнее экю, и я их обставлю для
начала так, ка& я никогда не был и никогда в своей жизни
не буду обставлен.
Они неокно любят друг друга. Они стараются нравиться
друг другу во всем: Можно подумать, что они уже лет
десять живут вместе. Замужество нисколько не изменило
твоей племянницы, она чувствует себя в своей квартире так,
как если бы никогда из нее не выходила, и очень радушно
и свободно принимает гостей. Это поистине очень красивая
женщина. Не пройдет и двух месяцев, как она поведет свое
хозяйство, словно бы она никогда в своей жизни ничего
другого не делала. Она прилична, она пристойна. Их так
мало тянет выходить из дому, что, повидимому, они чувствуют
себя в нем очень хорошо. Она встает утром, занимается
своим хозяйством, распоряжается, расплачивается, перед нею
отчитываются; муж руководит ею, и все идет прекрасно.
Я переворачиваю все вверх дном, да и пора уже, чтоб
создать положение ее мужу, и есть надежды, что это мне
удастся, и Ьчень скоро. Тогда они будут превосходно
устроены, и им останется только благоразумно вести себя.
Скажи г-же Каруайон, что я от всей души благодарю ее,
что она дала мне такого зятя. Если бы мне пришлось
выбирать вторично) я бы не сделал другого выбора. Скажи ей,
что все ее дети — мои дети, и я ей это докажу. Я думал,
что мне сразу удастся устроить Денизо. Дело не выгорело,
и это меня огорчило лишь потому, что внушило мне
недоверие к тем, кто меня водил за нос с этой услугой.
Моя жена не бывает у наших молодоженов, и я,
конечно, не буду ее стеснять в этом отношении. Пусть время,
счастье ее дочери и доброе поведение ее мужа восстановят
мир — и он состоится. Дети не перестают исполнять свои
обязанности по отношению к ней, и я, конечно, буду их
уговаривать не уклоняться от их исполнения.. Дочь приходила
к нам несколько раз и уходила обиженная и со слезами на
глазах. Но нельзя же допустить, чтоб такая жестокость,
столь чуждая сердцу матери, могла долго продолжаться!
А если бы девочка перестала приходить, она бы говорила,
что ее покидают. Лучше уже терпеть, чем сознавать за собой
вину.
Не говорю ничего о том, что ты сделала для твоей
племянницы, пусть она сама это сделает. Это не значит, разу-

94
Дени Дидро
меется, что я не тронут этим и* не разделяю ее
благодарности. Благодетельница моей дочери — моя благодетельница.
До свидания, сестрица!- Приветствую тебя. Целую тебя.
Целую тебя крепко. Будь здорова. После того, что ты
сделала, • ты не можешь уже ни в малейшей мере стесняться
пользоваться моим доходом, как своим собственным.
Пользуйся же им. Следи за собой. Не отказывай себе ни в чем.
Будь здорова. Будь счастлива и пиши мне об этом, чтоб я
мог радоваться. Не забудь передать мой привет мадмуазель
Дегрес. Дружеские приветы также всем, кто интересуется
нами. Прощай, прощай, милая сестра.
Твой брат, единственный остающийся у тебя брат.
25 сентября 1772 г.
XTI
Получил через Каруайона, дорогая сестра, свой доход
за 1776 г. до истекшего сентября. Вы мне, следовательно,
больше ничего не должны. Благодарю вас очень за труд,
который вы себе даете вести мои провинциальные дела, и
прошу вас соблаговолить продолжать это делать. Не устану
повторять вам, чтоб вы тщательно заботились о себе, и
когда ваши личные потребности и необходимые расходы
превзойдут ваш скромный доход, нисколько не стесняйтесь взять
из моего дохода. Все, что вы мне пришлете, будет принято
с признательностью, без всяких подсчетов и вычислений,
прислано ли мне больше или меньше. Любовь не признает
таких подсчетов. Так смотрит моя жена, так смотрю и я.
Я вас люблю попрежнему. Мне иногда приходится
говорить о вас, и в таких выражениях, которые доставили бы
вам большое удовольствие.
Каруайоны, отец, мать и дитя, прибыли в добром
здоровье. Мы, как обыкновенно, будем праздновать
одновременно ваши именины и мои. Хочу вам пожелать, чтоб вы
радостно праздновали этот день еще долгие годы. Что
касается меня, то я постепенно переезжаю. Посылаю вперед
крупный багаж: 'зубы, из которых одни выпадают, а другие
шатаются; глаза, которые отказываются служить по вечерам;
уши, которые становятся тугими, и ноги, которые стали
больше любить покой, чем движение. Но я вступил в
соглашение с провидением: если оно мне отпустит продолжитель-

Письма к сестре
95»
ность века нашего отца, я буду считать, что оно мне больше
ничего не должно.
Итак, милый аббат не пожелал -принять ни матери, ни
ребенка? Вот это прекрасно! Он поступает подобно богу,
который вымещает на потомстве грехи предков. Он даже-
еще строже, потому что я до сих пор не знаю еще, ни
в чем я, ни в чем моя дочь провинились перед ним. Да
будут к нему небеса снисходительнее, чем он умеет быть,
к другим. Этот человек ни разу не произносит своего «Отча
наш», не осуждая тем самым себя самого. Наступит день,
когда ему придется плохо, если бог поймает его на слове. Не*
сомневаюсь, что если бы мои дети провели в Лангре несколько-
больше времени, это вызвало бы с его стороны некоторое
недовольство. Они хорошо поступили, что вернулись.
Я твердо решил было никогда ему не писать, но думаю,
что бывают обстоятельства, когда приходится изменить слову,,
данному себе, и даже слову, данному другим. У нас бьш
родственник по матери по имени Виньерон, содержавшийся,
в госпитале. Я помогал ему до его смерти. Теперь появился
другой, зовут его Эмбло, это сын того Эмбло, которого звали
учителем богословия, муж одной из Леклерк, дочери
прокурора. Уверен, что это был не очень хороший...13 так как
его посадили под замок. Он был выпущен на свободу нрде
последнем министре. Он также находится в госпитале, откуда
приходит или присылает каждый месяц за той небольшой
помощью, какую я ему оказываю. Если бы брат прибавил:
свою милостыню к моей, этот человек был бы менее
несчастен. Я хочу попросить его об этом. Он мне откажет, но
какое это имеет значение? Я исполню свой долг, а он
откажется исполнить свой.
Мы вместе с женою поместили в приют молодую
девушку, невинности которой грозила величайшая опасность
в доме ее родителей. Это доброе дело нас несколько стесняет.
Я и об этом хочу написать аббату. Он ответит отказом на
просьбу. Что ж, тем хуже для несчастных, которых мы
поддерживаем, тем хуже и для него;
Приветствую, целую вас и желаю радостного праздника.
Прошу вас выполнить за меня мой долг перед вашей
подругой, перед г-жой Каруайон и перед всеми, кто нами
интересуется. Прощайте, сестрица, будьте здоровы.
Ваш брат Дидро.
Париж, 7 октября 1776 г.

S6
Дени Дидро
хтп
Я вам говорил это, сестрица, столько раз, что не* думал,
чтоб мне когда-либо пришлось это повторить. Следите за
своим здоровьем, распоряжайтесь моим доходом, как своим,
не заботьтесь о том, останется ли что-нибудь или не
останется к концу года. Я всегда буду доволен тем, что вы мне
пришлете, а если бы вы мне ничего не прислали, я также
буду доволен. У меня осталось бы удовольствие, что я вам
был полезен, а это удовольствие, конечно, стоит нескольких
сотен франков.
Это письмо будет вам служить квитанцией на мой доход
sa текущий 1776 г. Я получил его, и вы мне ничего не
должны. Жена моя благодарит вас за ваше постоянное
внимание. Если вы думаете, что она более корыстна, чем я,
вы ошибаетесь.
Она ждала от вас присылки масла и свечей; этих
продуктов у нее уже не было в последнее время, и она должна
•была посылать за ними в бакалейную лавку. Она была
крайне обрадована, когда вы вздумали прислать ей брюквы.
Рад, что вино, которое вы мне предназначаете, вкусно.
Следуйте моему режиму в этом отношении, и вы почувствуете
себя лучше. Старикам, мужчинам или женщинам, нужно
хорошее, выдержанное вино, и вы не можете поверить, как
вы вредите своему здоровью, когда пьете кислое вино. Это
источник ревматизма, мокрот, плохой крови. Не следует
-из-за такой ничтожной экономии подвергать себя неприятным
заболеваниям. В апреле мы осмотрим наш подвал и решим,
по его состоянию, нужно ли взять другую бочку вина. Если
бы я был уверен, что вы его выпьете за ваше и наше
здоровье, я не поколебался бы вам его оставить. Я вполне
одобряю, что вы хотите иметь хорошее вино для гостей,
но еще больше мне хотелось бы, чтобы вы постоянно пили
ого сами.
Мы все наслаждаемся довольно хорошим здоровьем,
только дочь моя продолжает быть самой бедненькой женой,
какую только можно себе представить. Она чувствует себя
хорошо в такое время, когда другие женщины больны, и
больна, когда другие женщины чувствуют себя хорошо. Она
доверилась теперь Троншену14, врачу разумному, который не
будет истощать ее всякими лекарствами, который уже помог

Письма к сестру
97
ей пемного и обещает совсем вылечить. Да будет так! Ее
маленькая девочка с нею. Я несколько раз ездил проведать
,ее сыночка у его кормилицы. Это на редкость полненький и
живой ребенок. Веселенький, смеется по всякому поводу,
и у него уже живой взгляд большого мальчика. Когда вы
увидите г-жу Каруайон, передайте ей мой почтительный
привет. Приветствую и целую мадмуазель Дегрес. Мне очень
хотелось поехать провести зиму у вашего очага. Но
нагромождающиеся с каждой минутой препятствия мешают мне.
Жена моя и г-жа Бийар15 приветствуют вас.
Париж, 8 декабря 1776 г.
хпи
Здравствуй, сестрица! Приветствую и целую тебя и
желаю тебе развлечений, веселья, здоровья, немного более
разумного благочестия, словом, всего, что может
способствовать твоему благополучию и сделать его
продолжительным. Нужно молиться богу, это очень хорошо, но следует
помнить слова Иисуса Христа: «Не подражайте язычникам,
у которых молитвы нескончаемы и которые думают, что
так как они много говорят, они будут услышаны».
Дети наши взяли еще одно большое дело. Они
арендовали железоделательный завод Мосье, теперь они еще
взяли заводы графа Дартуа. Они имеют самостоятельный
доход,. владения в Лангре, участие в управлении уделами,
надзор в герцогстве Неверском, железоделательные заводы
в Сеыонше, в Шатору. Это неплохо для начинающих молодых
людей. Так как они умны и осторожны, я не боюсь, что их
постигнет та, о чем говорит пословица: «За двумя зайцами
погонишься, ни одного не поймаешь», но я хотел бы все
же, чтобы они ограничили свой размах, потому что тот, кто
слишком много дел делает сразу, не делает хорошо ни одного.
Пишу тебе из деревни16, где я нахожусь еще с конца
декабря. Мне опротивел город, где я не принадлежу себе,
где я отдан'во власть множества людей, которых жена моя
называет шелудивыми, приходящими побриться. У меня было
некоторое желание поехать провести зиму с тобою. Может
быть, это желание снова овладело бы мною весною, если бы
не опасение поссорить тебя с милым аббатом. У тебя только
два брата, из которых один по необходимости находится
7 Д. Дидро, IX

98
Депи Дидро
вдали от тебя, н так как он не может поселиться поблизости
с тобою, ты должна, по крайней мере, сохранить хорошие
отношения с другим.
Я собирался написать аббату, чтобы предложить ему
присоединить небольшую помощь к той, которую я
оказываю находящемуся в Бисетре Эмбло, мужу Леклерк,
дочери прокурора Леклерка. Но потом я подумал, что
напрасно буду обращаться к нему. Я собирался также
заинтересовать его другим добрым делом — давать что-нибудь на
содержание и пенсию десятилетней девочки, которую мы
поместили в приют, чтобы, спасти ее невинность,
подвергавшуюся даже в этом возрасте опасности в доме отца. Если
ты захочешь ему предложить это, ты меня этим обяжешь.
Наш доход слишком скромен для нашего чувства сострадания,
и мы не в состоянии делать все, что хотелось бы.
Передай мои пожелания и почтительный привет г-же
Еаруайон, твоей подруге мадмуазель Дегрес и всем, кто
интересуется нами.
Твой брат Дидро.
Париж, 18 декабря 1776 г.
Девочка находится в Бельвиле, близ Парижа, в
воспитательном доме, состоящем под покровительством графини
Марсан.
XIX
Сестрица, нас нисколько не беспокоит скромный размер
нашего дохода. У нас во всяком случае хватит средств,
чтобы прожить, не стесняя себя, до конца года; мы очень
хотели бы, чтоб вы могли нам сказать то же самое. Впрочем,
если вам приходится стеснять себя, то не мы виноваты в этом,
потому что мы не" упустили ни одного случая, чтобы
предложить вам брать из нашей части столько, сколько вам
нехватает.
Настоящее письмо будет вам служить квитанцией в
получении от вас дохода 'за семьдесят седьмой год в сумме
семисот девяноста шести ливров одиннадцати су. Не
присылайте нам вина. Мы запасемся им здесь, а вы поставите
эти две бочки, которые мы не берем, в счет дохода
будущего года, если вы не предночтете употребить эту
небольшую сумму на ваши личные нужды.

Письма к сестре
99
Жена и я целуем вас и просим передать наш дружеский
привет всей семье Каруайонов, мадмуазель Дегрес и всем,
кто нас любит.
'Дидро.
Париж, 19 сентября 1777 г.
Жена моя просит вас сообщить, сколько стоит в Лангре
фунт льна среднего качества.
Е восьми сырам, которые вы нам посылаете, прибавьте
еще четыре, что составит двенадцать, и поставьте в счет
эти лишние четыре сыра, потому что они не для нас.
XX
Значит, я дожил до шестидесяти шести лет, мой милый
друг, и вы меня все еще не знаете! Деньги имеют для меня
такое же значение, как пыль. Я даю их, не требуя расписки,
получаю их, не выдавая квитанции. Я не в состоянии
придавать какое бы то ни было значение этому вздору.
Я возвращаю, хотя у получателя нет никакого документа,
доказывающего право на получение, и у меня точно так же
нет никаких документов от тех, кому я даю взаймы, что
не мешает мне спокойно спать как в качестве кредитора,
так и в качестве должника. До настоящего времени все
шло как нельзя лучше с честными людьми, и если мне
случалось терять деньги с мошенниками, зато я был
спокоен. Конечно, часто остаешься околпаченным при такой
тактике, и я никому не советую ее придерживаться.
Получай. Вот квитанция за 1778 г. Признаю, * что
получил тысячу сто восемьдесят восемь ливров, которыми я
"вполне доволен. Таким образом, ты мне деньгами ничего
не должна, но в отношении любви ты со мной расплатишься
не так скоро. Сколько раз я предлагал тебе распоряжаться
моими доходами, как своими собственными, и брать из них
все, чего тебе нехватает для зажиточной жизни. Однако ты
никогда меня не слушаешься, хотя если бы ты была на
моем месте, ты не упустила бы предложить мне то же самое,
с тою разницею, что я бы твоим предложением
воспользовался в уверенности, что этим я тебя обяжу. Ну что ж,
чорт возьми, грызи свои сухари, сколько тебе угодно, так
как нет никакой возможности заставить тебя вести ц$-
7*

*tfô
Дени Дидро
сколько более здоровый и несколько менее воздержный образ
жизни.
Здоровье мое довольно прилично, но чувствую, что
становлюсь стар. Все зубы у меня шатаются, скоро придется,
подобно детям, кушать кашку. Скоро я не смогу больше
говорить — это будет большим приобретением для других и
небольшим неудобством для меня. Скоро уши станут тугими
и зрение помрачится. Крупный багаж уйдет. Вижу, как
делаются приготовления к дальнему путешествию, но не
очень этим обеспокоен. Советую беспокоиться грешникам,
а что касается добросовестных болванов, подобно мне, им
скажут, что они были болванами, и этим все будет кончено.
Старайтесь быть здоровой. Не может быть невинным то,
что вредно для здоровья. Самый главный закон — это
поддерживать себя. Часто гораздо более добрым делом является
оставаться в тепле, в своей кровати, нежели итти мерзнуть
в церкви. Молиться можно всюду, потому что тот, к
которому обращаются с молитвой, повсюду слышит ее, и так
как жизнь наша дана им, он явно желает, чтоб мы жили
возможно дольше.
Молитесь летом в прохладе, молитесь зимою в тепле.
Это даст вам возможность молиться долго.
До свидания, дорогая сестра. Поцелуй за меня г-жу Ка-
руайон, твою подругу мадмуазель Дегрес, мою возлюбленную
мадмуазель сестрицу и всех-, кто так добр, что вспоминает
обо мне. Мне до смерти хочется поехать повидать вас всех.
Каруайон и его жена издеваются надо мной, когда я им
говорю об этом. Но я им готовлю сюрприз — письмо из
Лангра и из Порт-о-Пена. И они его получат, когда меньше
всего будут его ждать.
Дидро.
Париж, 29 ноября 1778 г.
XXI
Дорогая сестра, благодарю вас за пожелание. Душа
совершенно здорова, да и тело не в плохом состоянии. Я
провел много времени в деревне. Съел много винограда, а
режим дроздов мне принес столько же пользы, сколько самим
дроздам. В стране людоедов это было бы довольно тонким
блюдом.

Письма к сестре
101
Ваш подряд нужно обязательно внести в список
закладных на недвижимое имущество. Это единственное
средство закрепить его, поэтому не забудьте выполнить эту
формальность.
Пришлите мне мой доход за этот год с первой оказией.
Каруайону не только не приходится платить за счет Лангра,
но он ищет возможностей, чтобы в Лангре платили за его
счет. Жена спрашивает, собираетесь ли вы прислать ей вина.
Все, что вами будет сделано, будет хорошо. Никогда
никакой денежный вопрос между нами не заставит меня
перечитать завещание нашего отца.
Желаю, чтобы добрые отношения между вами и г-ном
аббатом установились навсегда.
Передайте мой почтительный привет г-же Каруайон.
Приветствую мадмуазель Дегрес. Целую вас от всей души.
Жена чувствует себя довольно хорошо. Дети
Каруайонов здоровы. Дочь все еще в неважном состоянии.
У Еаруайона было, когда я уезжал, какое-то недомогание,
но, надеюсь, ничего серьезного.
Париж, lj октября*

ПИСЬМА К БРАТУ
I
Только что просмотрел ваши последние предложения
шевалье Пиолену1. Раз навсегда отрешитесь от мысли, что
шевалье жил на средства наследников. Поверите ли вы,
что шевалье хотел мне написать и устно заявить в
присутствии приличных людей, в большинстве его друзей, пред
которыми он скомпрометировал бы себя самым непристойным
и самым непозволительным образом, что он не только не
получал денег, но, наоборот, дал еще своих четыреста
франков, взамен которых и в покрытие расходов по ремонту
перенял от наследников г-на Лефевра2 права на взимание
земельных податей и на леса? Я считаю г-на шевалье
очень честным человеком, хотя он и добрый христианин.
Но дабы еще больше увериться в этом, я спросил г-на Гено3,
г-на Бюффона и других, можно ли полагаться на его слово
в денежных делах. И все мне поручились за его честность.
И действительно, можно ли допустить, чтобы наследники
ни с того, ни с сего уплатили наличными деньгами за ремонт
и уступили свои права?
Вы уступаете уже полученные за истекшие сроки доходы,
вы соглашаетесь уплатить тысячу двести франков. Это очень
хорошо. Но вы хотите, чтобы из этих тысячи двухсот
франков вычли деньги, полученные за ремонт, и, наоборот,
вы уступаете то, что принесли права на взимание земельных
податей и на лес^. Почему же вы, на случай если бы спор

Письма к брату
103
по этому вопросу закончился благополучно, не пользуетесь
последним пунктом для приблизительного удовлетворения
требований противной стороны? Почему вы не берете на себя
расходы по ремонту и не принимаете того, что принесли
права на налоги и на лес? Тогда все было бы кончено.
Очень вам нужно в подобном деле заниматься
раскапыванием чужих ошибок! Даже если бы вам пришлось
отказаться от дохода еще за один год, чтобы избегнуть процесса,
который затянулся бы на пять или шесть лет, и всех
отрицательных сторон ненадежного суда, разве ваше положение
было бы уж так плохо? Да я бы отдал весь бенефиций
целиком, лишь бы избавиться от процесса.
Г-н шевалье Пиолен идет на соглашение только для того,
чтобы жить спокойно, без судебной волокиты.
Что же, вы хотите, чтоб он вынужден был судиться с
другими после того, как между вами состоится соглашение?
Почему же ему в таком случае не судиться с вами?
Прочтите внимательно шесть последних строк другого
документа и ответьте: да или нет? Ибо даю вам честное
слово, что я пишу последние строки в своей жизни по
этому поводу.
И особенно настаиваю я на том, чтобы в случае
отрицательного ответа вы не начали судебного процесса против
г-на шевалье Пиолена без того, чтоб я его об этом
предварительно не предупредил. Такое нарушение перемирия было
бы слишком нехорошим поступком.
До свидания! Будьте здоровы. Целую вас. Главное, не
судитесь. Такой честный священник, как вы, должен
заниматься более полезными делами.
Дидро.
Париж, 17 июля 1756 г.
II
Письмо, которое вы мне написали,— это письмо адвоката
и фанатика. Если эти два качества дала вам ваша религия,
то я очень доволен своей религией и йадеюсь, что от нее
не отступлюсь. Что же касается вашего мнения, что ваша
религия нужна, чтобы быть честным человеком, то тем хуже
для вас, если вы ощущаете такую потребность. Устраивайте
теперь свое дело, как вам заблагорассудится. А главное,
не думайте, что оно так блестяще, потому что вам, может

104
Дени Дидро
быть, придется сильно разочароваться. Если оно кончится
благополучно для вас, я буду рад, и безо всякой корысти,
как вы в этом убедитесь со временем. Если вы его
проиграете, я, может быть, буду настолько глуп, что огорчусь
этим.
Забыл вам сказать, что в вашем письме есть сверх того
что-то криводушное, что меня особенно задело. Следовало
остановиться на одном из двух: либо прекратить переговоры,
что вы могли сделать простым заявлением с самого же
начала, либо не удивляться, что враждебные действия
приостановлены на время переговоров. Разве могли вы
использовать ему во вред это время? Когда человек ослеплен
страстью и при этом хотя бы несколько изощрен в тонкостях
казуистики, он многое в состоянии делать со спокойной
совестью. Не трудитесь отвечать мне. Я хочу, наконец,
пожить спокойно. В особенности прошу не начинать дела
против шевалье Пиолена, не написав ему предварительно^—
вы сами, пожалуйста,— что планы соглашения,
предложенные мною, вам не подходят. Так как вы можете ■' не
счесть себя обязанным это сделать,— а вы заявляете, что
соблюдаете в этом деле строгую справедливость,— я
постараюсь сам написать ему, но это будет только в начале
будущей недели, так как у меня раньше* не будет свободного
времени.
26 июля 1756 г., Париж.
III
Узнаю, дорогой брат, что мое последнее произведение
причинило вам много горя4. Если это так, я предпочел бы
не писать его. Литературная слава меня не настолько
прельщает, чтобы предпочитать этот фимиам спокойствию брата.
Будьте уверены, что одобрения всего мира не стоят, на ыой
взгляд, одной минуты вашего горя. Но что могло задеть
вас в моей пьесе? Для вашего, как и для моего,
спокойствия дайте мне возможность оправдать или обвинить себя.
Скажите мне откровенно, что именно вам не понравилось?
В скором времени будет выпущено второе издание, и я,
конечно, обращу самое большое внимание на ваши замечания.
Не рассчитывайте, что я уступлю без борьбы. Вы сами не
были бы довольны подобной покорностью. Вы приведете

Письма к брату
105-
мне ваши соображения, я свои, и в результате вы будете
удовлетворены либо тем, что я выкину задевшие вас месга,
либо тем, что я их оставлю, если в них не будет ничего,
что могло бы вас задеть, и если они не заденут никого*
кроме вас.
Надеюсь поэтому, что вы дадите себе труд еще pas
перечитать мое произведение, написать свои замечания и.
прислать их мне. Вы знаете, что я человек простой и не
ищу повода похвастать своими достоинствами. Мне важно-
только оправдать себя, если это возможно, в ваших глазах.
А пока, милый друг, не доверяйтесь своим знаниям в этой
области и будьте уверены, что вы не приведете мне нцчега
такого, чему я вам тотчас же не укажу примеров в
произведениях, против которых никто никогда не выступал. Если
в моем произведении нашли какие-нибудь поводы для
возмущения, то лишь потому, что оно мое, потому, что у меня
есть враги, что ко мне относятся не так, как к другим. Тем*
хуже для других. Приветствую, целую и люблю вас.
Дидро.
Париэю, 29 ноября 1757 г.
1Y
Мне сообщили, дорогой брат, одновременно с двух
сторон,—и эта весть могла мне доставить только большое
удовольствие,— что вы склонны сблизиться с нами. Сестра
и г-н Каруайон-старший5 поспешили мне об этом написать.
Теперь, когда можно говорить с вами и рассчитывать на
ответ, скажите мне, пожалуйста, по какой причине вы так
долго держались вдали от своей невестки, от своей
племянницы и от меня? В чем мы перед вами провинились? Ведь
без очень серьезных причин обычно не рвут с родными, и
разумный человек не будет находиться с ними в разрыве в
продолжение целых десяти лет. Если он не в состоянии представить
данных, которые оправдали бы его в собственных глазах
и в глазах других, он совершил очень серьезный
проступок. Может быть, это нужно приписать тому, что,
несмотря на мои неоднократные заявления, вы упорно считали,
что я не сдержал данного вам обещания хранить и в
публичных выступлениях и в своих частных сношениях
молчание относительно своих религиозных убеждений? Но на,
чем основывается ваше предположение, что я изменил своему

106
Дени Дидро
слову? Разве я, по-вашему, лжец? Когда я вам сказал:
«Брат мой, я не гарантирован от клеветнических обвинений;
мне могут приписывать произведения, которые будут
написаны вовсе не мною, слова, которых я вовсе не произносил,
но я надеюсь, что вы будете полагаться больше па слово
правдивого брата, честного человека, которому нет никакой
надобности скрывать от вас истину, который не станет
скрывать ее от вас, даже если бы очень важные интересы
побуждали его скрыть ее, что вы больше будете полагаться
на слово этого брата, чем на ничего не стоящие уличные
слухи»,— почему вы этого не сделали? Почему вы воздавали
мне меньше справедливости, чем министры и сановники?
Знаете вы, как они поступают и как всегда поступали со
мною? Когда появлялось или появляется что-нибудь, что
приводит их в ужас, они спрашивают меня, и мое «да», как
и мое «нет», непреложно для них.
Выслушайте хорошенько то, что я вам скажу. Я не
страдаю и никогда не страдал страстью к прозелитизму. Я думаю
для себя, и думаю для себя одного. Я предоставляю другим
оставаться при их верованиях. Я не помню, когда я дал вам
свое обещание, но если вы когда-нибудь узнаете, что я не
сдержал его, я вам разрешаю считать меня самым,
бесчестным человеком в мире.
Вы, может быть, возразите мне, что я это сделал, но
вы не в состоянии точно это установить. Такие лицемерные
поступки недостойны меня. И дабы все было для вас
совершенно ясно в этом отношении и дабы вы не могли
избавить себя ни от одного упрека, заявляю вам, во имя
уважения, какое я питаю к истине, во имя моего достоинства
честного человека, которое мне столь же дорого, как вам, как
всякому другому человеку моего круга, во имя крайнего
презрения, какое я питал бы к себе самому, если бы я вас
обманул, заявляю вам, что я не написал ни одной строчки
о религии, ни единой строчки, словом, что я точно держал
слово, которое я вам дал.
А теперь судите себя сами, скажите, не должен ли я
был негодовать, не имел ли я право возмущаться вами, когда
я сравнивал свое поведение с ' вашим. Аббат, вы меня не
знаете, время, надеюсь, покажет вам, какой у вас брат.
•Он выше всякого низменного чувства корысти. Его совесть —
«единственный цензор, которого он боится. Он желает быть

Письма к брату
107
в хороших отношениях с вами, но еще больше желает он
быть в хороших отношениях с самим собою. Он никогда
никого не обманывал. Жизнь его проходит в том, что он
делает все то добро, которое он в состоянии.делать, потому
что он счастлив тем, что делает добро; потому что он
убежден, что — если все взвесить — действительно
счастливым на этом свете может быть только честный человек,
потому что злонамеренные поступки, не поддающиеся
возмездию законов, рано или поздно сопровождаются для
виновных тяжелыми последствиями; потому что он так создан и
устроен, и если бы он даже захотел быть преступным, он
йог бы только быть преступником неумелым и неискусным.
Вы мне предлагаете теперь те же условия, которые
предлагали когда-то. Позвольте мне прежде всего заметить
вам, что условия ставят только подчиненным, а я вам не
подчинен. Если бы вы пожелали быть приличным, вот как
вы бы выразились: я люблю и уважаю своего брата, я с
ним в плохих отношениях, и это мне больно; я предан своей
религии, и если бы этот брат пожелал мне обещать уважать
эту религию своим молчанием, я побежал бы на край света,
чтоб его расцеловать. И знаете, какой ответ вы получили
бы от этого брата? Вот какой: дорогой брат, вам нет
надобности проделывать такой длинный путь. Приезжайте и
вы получите удовлетворение. Рассчитывайте на обещание,
которое я вам даю, но впредь рассчитывайте на него немного
больше, чем в прошлом. Когда у вас появится некоторая
неуверенность вследствие ли нашептываний каких-нибудь
злоумышленных людей или вследствие каких бы то ни было
других причин, обратитесь ко мне в уверенности, что от
меня вы узнаете правду. Я не требую от вас иных знаков
доверия, кроме тех, какие мне оказываются двором,
городом, сановниками, епископами и множеством чужих людей,
которым я вовсе не обязан говорить правду, как своему
брату, и которые всегда, не колеблясь, верили мне. Пойдите
к г-ну Сартину6, пойдите к архиепископу и расспросите их
о том, что вас так несчастливо и так несправедливо
волновало. За последние шесть или семь лет появилась целая
куча направленных против религии книг. Спросите их,
считают ли они меня их автором. «Кодекс природы»7, который
вы мне приписали не знаю уж по чьим указаниям,—
произведение, которого я даже не читал. Я могу то' же самое

X08
Дени Дидро
сказать и о других опубликованных произведениях, как и
о тех, которые еще будут опубликованы. У меня есть жена,
у меня есть дочь, у меня есть родные, у меня есть друзья.
Все эти люди доверили мне свое благополучие, и я не имею
права подорвать его каким-нибудь легкомысленным поступком.
Наконец, я-сделал, аббат, больше, чем вы или кто-либо
другой мог требовать от меня. Я убедил двадцать молодых
людей сжечь, хорошие или слабые, произведения, которые
они написали по этому вопросу и относительно которых они
пришли спросить мое мнение. Смотрите же, аббат, как вы
далеки от истины.
Вы, вероятно, знаете аббата Бержье8, великого
опровергателя современных Цельзов9. Так вот мы с ним в
дружеских отношениях, и вы можете похвастать, что среди
просвещенных людей вы один на всем свете так упорно
держались своего предубеждения. Если я не пишу по вопросам
религии, то и говорю я о них: мало, разве только меня
вовлекают в спор доктора Сорбонны или образованные люди,
с которыми я могу без вреда для них говорить совершенно
откровенно. И когда мне случается участвовать в подобном
споре, я веду его весело, без колкостей, без горечи, без
оскорблений, в пристойном тоне, какой подобает честным
людям, придерживающимся различных воззрений. Поэтому
я никогда не расставался ни с одним из них, не внушив
им более глубокого уважения к себе, более глубокой любви
и не получив нежных поцелуев. Мне приходилось иногда
обращаться за той или иной милостью к нашему
архиепископу, и я не получал отказа. Пока жив был его племянник
маркиз Лоттанж, самый благочестивый человек нашего века,
он чтил меня своей дружбой, и почти не проходило недели,
чтобы он не дал себе труда, несмотря на свою слабость
и на свою астму, подняться ко мне на четвертый этаж.
Я несколько раз писал нашему архиепископу, причем имел
мужество сказать ему, что если бы он был муфтием в
Константинополе, он был бы столь же благодетельным и
столь же достойным уважения, как будучи прелатом в
Париже, и он нисколько не почувствовал себя оскорбленным
этим.
Нравственность, нравственность, дорогой аббат, вот
единственное качество, по которому позволительно людям судить
нас на этом свете; все остальное следует предоставить ми-

Письма к брату
1С-Э
лосердию, справедливости и божьему суду. Избегайте
злонамеренного человека, даже если бы он прослушал все мессы
во всех церкьах королевства, и любите честного человека,
какого бы образа мыслей он ни придерживался. На земле
существует множество различных культов, но, дорогой брат,
есть лишь одна мораль. Вот общее благо, охватывающее
все человечество, и величайшим нечестием было бы
разрушить эту связь.
Скажи мне, пожалуйста, дорогой друг, ведь если бы
я был так же нетерпим, как ты, когда ты меня ненавидел,
я бы, со своей стороны, тебя тоже ненавидел. Ибо, в конце
концов, если различие убеждений дает право ненавидеть,
то ведь такое же право было и у меня. И что ж, мы бы
никогда не свиделись, никогда не обняли бы друг друга.
Если ты можешь от меня требовать молчания относительно
твоих воззрений, я мог бы требовать от тебя молчания
относительно моих воззрений. Но я так не поступаю. Пиши,
проповедуй, говори, делай все, что считаешь своим долгом,
и я ничего против этого иметь не буду. Я целиком
освобождаю тебя от того закона, который ты мне навязываешь
и который я принимаю. Но не нужно больше недоверия.
Мне нужно верить, потому что я правдив, потому что у
меня нет никаких причин не быть правдивым.
До свидания, дорогой брат! Будьте здоровы. Поцелуйте
сестру. Приезжайте обнять своего брата, свою невестку
и свою племянницу, которые вас примут так, как если бы
у них не было никакого основания жаловаться на столь
длительное забвение. Желаю, чтобы вы столь же горячо
чувствовали, как и я, как приятно снова обрести брата.
Я не ответил вам раньше, потому что занят, потому что
болен, потому что недавние печальные празднества вызвали
всеобщую суету. Если вы, как нам сообщают, собираетесь
в Париж, вы должны были бы привезти с собою сестрицу.
Вы знаете о предложении Каруайона. Хорошо было бы,
чтобы мы все вместе это обсудили. Вы должны лучше меня
знать этого молодого человека.
До свидания, до свидания! Приезжайте, приезжайте.
И чем скорее, тем лучше.
Дидро.
Париж, 24 мая 1770 г.

по
Дени Дидро
V
Итак, дорогой брат, ты все же считаешь, что у меня
имеются скрытые оговорки. Но так как у тебя никогда не
было подобных оговорок по отношению к кому бы то ни
было и ты их считаешь недостойными честного человека,
почему же ты предполагаешь, что они у меня имеются по
отношению к тебе? У меня нет никаких оснований,
никакого интереса обманывать тебя. Если бы я не желал
согласиться на то, с чем ты связываешь все твое
благополучие, я бы тебе прямо сказал: не хочу. Я полагал, что
твердое обещание мое как относительно настоящего, так
и относительно будущего уже имеется в том письме,
которое мною было написано по выраженному тобою желанию.
Ты этого не полагаешь. Правильно ли ты думаешь или
неправильно — это совершенно безразлично, и я, конечно, был
бы неправ, если бы отказался исполнить твое желание. Я не
хочу иметь против себя ни внешнюю видимость, ни
действительность. Поэтому, друг мой, будь спокоен. Приди
обнять меня или дай мне знать, что примешь меня с
удовольствием, и будь уверен, что я буду бережно
относиться к твоему благополучию и к твоей вере столь же
скрупулезно в будущем, как и в прошлом, хотя мне не
в чем упрекнуть себя в этом отношении, что я всегда
придерживался данного тебе слова и что я, кажется, ясно
сказал это в письме, к которому ты требуешь это
добавление10. Теперь ты можешь быть удовлетворен. Люби меня
столь же нежно, как я тебя люблю. Но если ты хочешь,
чтоб наше единение бвыо прочно, вот условие, которым ты
должен связать себя,— быть осторожным по отношению к
необоснованным обвинениям и благоволить полагаться на
меня, человека неспособного усугубить ложью измену своему
слову. До свидания, аббат! Будь в отчаянии, что потерял
восемь дней и заставил меня их потерять. От тебя одного
зависело, чтоб мы были счастливы раньше.
Дидро.
20 августа 1770 г.
VI
Получено в среду 26 августа 1772 г.
Аббат, сейчас я, согласно обычаю, исполняю свой долг.
Я собирался, когда совершил поездку в Лангр, повидать

Письма к брату
111
вас,. обнять, снова обрести брата и, снова сблизившись
с ним, поговорить о своих видах на счет его племянницы
и посоветоваться относительно супруга, которого я ей
предназначаю. Но вы знаете, что мне невозможно было
добиться, чтобы ваша дверь раскрылась предо мною, и с
какой жестокостью вы сделали безуспешным посредничество
ваших собственных друзей. Если вы можете оправдать свое
поведение в своих собственных глазах, я вас с этим
поздравляю. Это искусство, какого я не мог бы проявить ни
на вашем, ни на своем месте. Будьте в мире с самим собою
и, что бы вы ни сделали в прошлом, что бы вы ни
совершили впредь, знайте, что вы никогда по моей вине не
будете в ссоре со мною. Если самое важное в моей жизни
дело, счастье моей единственной дочери, устроилось без вашего
участия, то вы, по крайней мере, надеюсь, не проявите нег
справедливости и не будете жаловаться на это. Молодой
человек и его мать, его достойная всяческого уважения мать, дали
себе труд пойти к вам, чтобы поговорить с вами об этом,
ко по соображениям, для которых вы дали слишком
достаточное основание, я не предполагаю, чтобы их визит имел
тот успех, на который они были в праве рассчитывать.
Настоящее письмо мое, быть может, не будет ни вскрыто,
ни прочтено. Но если я пишу его не для вас, то я бы
написал его для себя. Итак, сообщаю вам сегодня, брат мой,
что, заставив дожидаться Каруайона-старшего руки вашей
племянницы свыше двух лет, я приближаюсь к моменту,
когда решусь вознаградить его постоянство. Торжественный
день еще не назначен, но, вероятно, уже немного времени
осталось до него. Если бы у вас было, .чего я не думаю,
какое-нибудь серьезное возражение против этого брака, вам
придется всю жизнь упрекать себя, что вы его нам не
сообщили. Я не знаю за собою ничего такого, что могло
бы навлечь на меня, не говорю — ненависть, но длительное
равнодушие, в котором вы пребываете. Если, бы я даже
действительно был виновен перед вами, то и в таком
случае человечность, разум и религия должны были уже давно
побудить вас забыть об этом. Но ничего подобного я не
вижу. И об этом приходится жалеть из-за того уважения,
с которым вы должны относиться к своему положению,
к своим убеждениям, к общественному мнению. О, брат мой,
на что только не возводите вы клевету! Неужели вы не уста-

112
Дени Дидро
яете продолжать скандал, который забавляет
злонамеренных людей и омрачает душу людей честных? И
единственным человеком, отказывающимся воздавать мне
должную справедливость, будет всегда мой брат?
Но скажите мне, пожалуйста, аббат, даже если бы у
вас были серьезные причины быть мною недовольным, что
«сделали вам ваша племянница, ваша сестра, ваша невестка,
мать, сын, зять и все остальные члены двух семейств, что
вы и на них распространяете свою ненависть? Как бы то
ни было, я прошу у вас благословения двум супругам,
и оба они просят ваших молитв и вашего заступничества
леред небесами,— да будет благоденствовать их союз.
Прощайте, аббат! Будьте здоровы. И будьте уверены,
что при всяких обстоятельствах вы, увидите меня таким,
каким ,бы я желал видеть вас — добрым братом и добрым
„другом. Всякий другой на вашем месте приехал бы в
Париж соединить этих двух детей.
Дидро.
Париж, 21 августа 1772 г.
ГИ
Дорогой аббат, вы написали два очень гадких письма —
одно своему брату, а другое племяннице. Я был бы очень
скверного мнения о вашем характере, если бы не думал,
-что вы в отчаянии от этого. Примиритесь с самим собою.
А я прощаю вам за них.
В письме к вашей племяннице вы проповедуете ей
ненависть к ее отцу. Ах, аббат, обойдите весь земной шар,
расспросите всех людей, и если найдется хоть один, кто
не находил бы ваш поступок жестоким, я буду считать вас
•самой замечательной личностью на свете.
Еще одно. Вы приписываете корыстному побуждению то,
что я делал первые шаги к сближению, и терпение, с
которым я переносил ваши поступки. Должно быть, ты, друг
мой, придаешь очень большое значение деньгам, если
считаешь их способными толкнуть на лицемериз и на низость
человека, у которого денег больше, чем ему нужно. Отделайся
ты от этой мысли. Меня уже не будет на свете, когда ты
несправедливо лишишь наследства моих внуков. Какое же
значение может для меня иметь то, что ты будешь пспирать ьога-
зш законы крови и самые священные установления общества!

Письма к брату
113
Знаешь, друг мой, давай попробуем понять друг друга.
У меня был брат, на дружбу которого я мог
рассчитывать, соблюдая некоторые принятые нами условия.
И тем не менее я потерял своего брата. Следовательно,
я вновь обретаю свои права. Соглашение между нами,
значит, отпало, я волен делать все, что мне заблагорассудится,
и он не имеет больше права жаловаться.
Брак вашей племянницы с Каруайоном состоялся. Я
доволен больше, чем когда-либо, своим выбором. Не
сомневаюсь, что моих детей будут любить, уважать и ценить все,
кто их будет знать лучше, чем вы. Дочь моя честна,
трудолюбива, умна и благочестива, как ее мать, которая ее
воспитала. Если вы не верите этому, то лишь потому, что
вам дано дурно относиться к своим ближним.
Каруайон, насколько мне кажется, ни неверующий,
подобно мне, ни ханжа, подобно вам12.
Если я приспособляюсь к брату, которому религиозные
идеи отуманили голову и ожесточили сердце, то почему мне
не приспособиться к зятю, у которого нет никаких общих
со мною взглядов? Аббат, послушайтесь меня, бросьте этот
спор нелепых индукций, которые ведут вас к ненависти и
клевете.
Как вы должны быть несчастны и как я вас жалею, если
счастлив может быть только тот человек, у которого чиста
совесть! Вы мучаетесь, друг мой, и будете мучиться, пока
будете упорно держаться поведения, позорящего религию,,
ваш священнический сан и человечество.
Не обманывайте себя, в вашем городе нет ни одного
честного гражданина, который бы вас не порицал. Нужно
обладать очень большой силой, чтобы довольствоваться
только своим собственным одобрением. Но если вы
хорошенько углубитесь в самого себя, вы увидите, что у вас
нет даже собственного одобрения. Постарайся же когда-
нибудь перестать лгать перед самим собой и быть
сумасшедшим в глазах других.
Это последнее письмо, которое ты от меня получишь.
Можешь мне не отвечать на него. Пиши мне только тогда,
когда я смогу тебе чем-нибудь услужить, — тогда
располагай мною.
Но скажи ты мне, пожалуйста, каким образом человек,
у которого есть хотя бы смутные понятия о приличии, решается
8 Д. Дидро, IX

114
Дени Дидро
наговорить почтенной женщине, милой сестре, кроткому и
любезному молодому человеку все те гадости, которые ты
осмелился преподнести. г-же Каруайон, ее сыну и твоей
сестре? Если тебе об этом напомнили, ты должен был
покраснеть до белков твоих глаз.
Мой милый друг, я не могу допустить, что природа
исковеркала тебя до такой степени. Это ты сам сделал себя
таким. Послушай, очнись, одумайся. Будь добрым, будь
ласковым, будь приличным, будь терпеливым, помни, что
дело религии — это тайна между богом и человеком, не
мешайся ты в то, что тебя не касается. Устраивай свое
спасение, как считаешь нужным, и позволь другим
спасаться, как они хотят. Читай отцов церкви, прочти в
«Энциклопедии» статью «Нетерпимость», и ты увидишь, что
человек нетерпимый мерзок в глазах бога и в глазах людей.
Не грязни добро, которое ты делаешь, жестокостью, которая
вызывает негодование. Не дожидайся последних часов своей
жизни, чтобы уяснить себе характер деяний, которые ты
теперь, может быть, оправдываешь перед самим собою.
Софизмы улетучиваются на смертном одре. И тогда-то ты
увидишь, что был плохим священником, плохим гражданином,
плохим сыном, плохим братом, плохим дядей, злым
человеком. И что дадут тебе тогда свечные огарки, вязанки дров,
куски хлеба и гроши, которые ты раздавал бедным? Это,
может быть, еще будет обманывать толпу, но уже не
будет обманывать тебя самого, и ты умрешь, снедаемый
отчаянием. Аббат, заклинаю тебя, подчинись обществу, вернись
в круг своей семьи,— это лучшее, что ты можешь сделать
и для настоящего, и для будущего.
Прощай, аббат! Не думай, по крайней мере, что я тебя
ненавижу. Я никого не ненавижу, даже неблагодарных,
а я иногда создаю их, и они не отбивают у меня охоты
создавать еще других. Мы всегда будем ждать тебя с
распростертыми объятиями. Ты вернешься к нам, когда
пожелаешь, когда ты устанешь себя мучить. Тот, кто
отпускает тебе грехи, крайне презренный человек.
Твой брат и друг Дидро.
Париж, 25 сентября 1772 г.

Письма к брату
115
VIII
13 ноября 1772 г.
Господин аббат,
Я никогда не спешу писать вам, потому что безо всякого
нетерпения жду ответов от вас. Вы лопаетесь от желчи,
и вы погружены в смертельную печаль. А человек с
открытой душой и спокойной совестью должен бы быть весел и
в шутливом настроении. Смотрите, аббат, ведь вы мучаетесь
и находитесь в скверных отношениях с самим собою.
Вы говорите, что в ваших письмах имеются доводы.
Я же в них видел только то, о чем неприлично говорить
и на чем почти столь же неприлично было бы
останавливаться.
Итак, вам не очень нравится мой тон? А между тем я
в том же тоне обращаюсь к самым щепетильным людям
города и двора, и мне казалось до сих пор, что они им
довольны. .Вам хотелось бы, чтобы я был в дурном
настроении, на один лад с вами. Но это невозможно. Каждый:
из нас должен сохранить свою роль: я должен
преподносить вам веселые истины, которые вас оскорбляют, вы
должны отвечать мне отменно грубой бранью, которая
вызывает у меня смех.
Философ, который писал вам с чувством самой нежной
привязанности,— ваш брат. Юная особа, к которой вы
обратились со своими советами,— ваша племянница. Первое,
чтобы сделали,— вы забыли их качества. Могли ли бы вы
сообщить мне теперь, в качестве кого желаете вы, чтобы
я вас выслушал? Когда ваша племянница увидела в
заголовке это «мадмуазель», она принесла мне ваше письмо,,
не зная, от кого оно, и не имея обыкновения получать
письма от незнакомцев. Я избавил ее от чтения, потому
что хотел, чтоб она сохранила к вам то уважение, с которым
она должна относиться к вам. Ведь она не преминула бы
сказать: должно быть, у моего дорогого дяди совсем
закружилась голова, и я должен был бы ей сделать выговор
за вполне уместное замечание.
Итак, вам нужно еще доказывать, что вы проповедывали
ненависть ко мне нашему отцу, нашей сестре, моей жене и
моей дочери? Постараюсь вас удовлетворить.
Ваше поведение по отношению ко мне вам, конечно, пред-
8*

116
Дени Дидро
ставляется достойным подражания? Вы были бы в Еосторге,
если бы оно послужило образцом для всех, кто меня
окружает? Вы не станете отрицать, что сделали со своей стороны
все возможное, чтобы "эти окружающие согласовали свое
поведение с вашим? Если бы это вам удалось, что бы
произошло? Произошло бы то, что точно так же, как у меня
нет брата, я бы в известный момент лишился, для
освящения своей души, отца, сестры, жены и ребенка. Да,
г-н аббат, нужно принять эти последствия или краснеть за
ваши поступки. Может быть, вы это не назовете ненавистью?
Что касается нас, не кичащихся вашей точной и хитрой
диалектикой, мы, с вашего разрешения, будем думать, что самый
жестокий враг мой не мог бы мне причинить большего зла.
Конечно, нужно сильно любить, чтобы усвоить
характер и вид хищного зверя с целью вывести своего брата
на путь спасения,—это очень странная любовь.
Говорили вы или не говорили, что все дружеские
предположения, какие вам делались, продиктованы были корыстью?
Если вы это думали, если вы это говорили, вы не больше,
как смешной и низкий софист... Если же вы этого не
думали и не говорили, значит, самые честные люди стали
в одну минуту чудовищными клеветниками, чему я никогда
не поверю, потому что можно с гораздо большей вероятностью
допустить, что вы иногда сами не знаете, ни что вы делаете,
ни что вы думаете, ни что вы говорите. Послушайтесь меня:
отделайтесь от иезуитско-скапеновских интриг, недостойных
честного человека вообще, а слуги Всемогущего в
особенности.
Не подлежит сомнению, г-н аббат, что одна из наших
двух голов очень бедна,— может быть, это не ваша. Но не
подлежит сомнению, что доказательства, о которых вы
говорите, вам еще нужно представить, и нет никаких
указаний на то, чтобы вы их когда-нибудь могли представить. Вы
уже слишком стары, чтобы научиться орфографии и
французскому языку, а с этого пришлось бы начать. Поверьте
мне, останьтесь при своем невежестве; довольствуйтесь тем,
что вы делаете добрые дела, но возможно меньше выставляйте
это напоказ. Не пятнайте свое общественное положение
семейными низостями и положите конец скандалу, который
честные люди вам до сих пор прощали только потому, что
объясняли ваше поведение либо нарушением восприимчивости,

Письма к брату
117
либб неизлечимым поражением мягкой мозговой оболочки.
Ваши шутки наглы и тяжелы. Однако продолжайте шутить.
Шутом вы мне больше по душе, чем угрюмым умалишенным.
Я, по чести говоря, не имею представления о вашей
сказке о какой-то пенсии в сто экю двум особам и двум
слугам, но зато я знаю, что я никогда не заставлял свою
сестру либо покинуть отцовский дом, либо разориться,
купив его. Я знаю, что, приобретя для нее дом, я вывел ее
из затруднительного положения, в которое хороший брат
не должен был ставить свою сестру; я знаю, что
предоставил ей пользоваться этим домом, не платя за него; я знаю,
что никогда не считался бы с нею и что со времени смерти
отца она посылала мне как мою долю дохода столько, сколько
хотела; я знаю, и она это тоже знает, что если бы она
употребляла весь мой доход на улучшение своего
существования, я был бы доволен этим; я знаю, что если бы
отец вернулся к нам и она рассказала бы ему о ваших и
о моих поступках,— священник, уже опозоренный в глазах
просвещенных людей, ушел бы от него, унося с собою его
проклятие, а своему сыну-философу он не отказал бы в
своем благословении. Я знаю, да, господин аббат, я зпаю,
и знаю хорошо, что вы заставили лить кровавые слезы двух
несчастных женщин, имени которых вы не дерзали бы
произносить, если бы у вас сердце было не из бронзы и если
бы вы могли помнить все гнусные обвинения, которые вы
взводили на них за все то время, когда вы были их
бедствием. Эх вы, несчастный, отчего вы не оставили их мирно?
Вы не заставили бы их страдать и избежали бы позора.
И вы верите в бога! И все же позволяете себе такие вещи!
Это — ход иного свойства, нежели тот, который вы
применили, чтобы выгнать бедную старушку из ее жилища.
Я краснею за первый ход. Но этот последний вызывает
во мне дрожь негодования. Падите ниц, бейтесь лбом о
каменные плиты и старайтесь вымолить у того, кто будет
вас некогда судить, чтоб он отнесся к вам не так, как вы
относились к своему отцу, к своей сестре, ее подруге,
к вашей невестке и вашей племяннице, а в особенности к
вашей сестре и ее подруге.
Да, г-н аббат, страсть и желание—естественное влечение
дает жизнь детям; воспитанием и заботами, которыми
родители их окружают, они получают право на их уважение и

118
Дени Дидро
признательность. Наши родители — это наши первые друзья.
Мы — первые благодетели наших детей. К тому же
гражданские законы установили, что мы обязаны делать для
них и что они обязаны делать для нас. Вы примените эти
принципы, как вам заблагорассудится; вы будете считать
себя либо полным собственником, либо простым
хранителем наследства ваших предков. Это менЛ меньше всего
занимает, лишь бы вы признали в согласии с угрозой,
заключающейся в небольшой энциклопедической цитате,
что я не совсем Дон-Кихот, когда я горько упрекаю вас
в том, что вы подозреваете у меня корыстные цели. Мой
милый аббат, ты глуп, так глуп, что даже не замечаешь,
что противоречишь себе от одной строки до другой. Если
я опасаюсь лишиться твоего наследства, я корыстен; если
я не опасаюсь, ты говоришь вздор и не знаешь, что говоришь.
В числе поставленных вами условий нашего примирения
было требование, чтоб я поместил свою дочь в монастырь ►
Вы лжете, вы лжете, теперь вы говорите совсем другое. Вы
не были.так глупы, чтобы поставить мне это требование,
потому что вы знали, что я не буду так глуп, чтобы
принять его. Вы лжете, вы, значит, лжете, священник господа!
Я вам обещал не писать и не высказываться устно против
ваших верований. Я это выполнил. Я не написал ни одной
строки о религии. Я не произнес о ней ни слова, если не
считать бесед с епископами, учеными богословами, людьми
больших знаний, которые вызывали меня на спор и на
которых мои рассуждения не могли оказывать ни малейшего
влияния.
Что касается моей дочери, религиозная часть ее
воспитания была поручена ее матери и служителям церкви.
Преподаватели обучали ее географии, истории, музыке и танцам.
Я следил за тем, чтобы преподаватели хорошо исполняли
свои обязанности, и этим ограничилось мое участие в ее
обучении. Я решил учить ее танцам, чтобы она умела
держаться в обществе. Природа и склонность способ-
ртвовали тому, что она стала глубоко понимать гармонию
и оказалась способной музыкантшей. Я этому не противился.
Но так как я придаю несколько больше значения
нравственности, нежели приятным талантам, я никогда не разрешал
ей бывать на концертах. Профессиональных музыкантов она
видела только один раз в год, накануне моих именин, когда

Письма к брату
119
она исполняла какую-нибудь вещь либо по своему выбору,
либо по выбору кого-нибудь из присутствующих. Прибавьте
к этому знание домашнего хозяйства и все женские
рукоделия и вы согласитесь, что она заслуживает уважение*
которым пользуется. Г-н аббат, то, чему учат в монастырях,
она знает лучше тех, что провели там свою молодость, лучше
вас, может быть, а что касается других предметов, она не
такая дура, как они. Скоро будет два месяца, как она
замужем, а она сохранила — и, надеюсь, сохранит на всю
жизнь — простоту, мягкость и скромность девушки.
Скромность, стыдливость,— слышите, милостивый государь? И
знаете, чему она обязана этими столь редкими качествами,
которые замечают в ней все люди высшего света? Трем лекциям
по анатомии, которые она, прежде чем лечь в брачную
постель, прослушала у некоей девицы Биерон13, заслуживающей
уважение столько же своим талантом, сколько
благоразумием. Неприличные разговоры кажутся ей столь же
скучными, как мне споры о религии. Приезжайте в Париж/
г-н аббат, расспросите всех матерей, знающих мою дочь, и
вы увидите, что они вам скажут. Не говоря уже о том, что,
имея вдесятеро больше того, что делает других тщеславными,
она совсем не претенциозна.
Господин аббат, вы говорите, что сестра краспеет от
того, что мы остановили свой выбор на Каруайоне,— а я
отвечаю вам, что вы бесстыдно лжете. Вы говорите, что ее
упрекают в том, что она способствовала этому выбору,—
а я отвечаю вам, что вы бесстыдно лжете. Вы говорите, что
она не решается радоваться этому и что она скрывает свое
участие в этом деле и то удовлетворение, которое она
выражала в присутствии почтенных граждан,— а я вам
отвечаю, что вы бесстыдно лжете, потому что вы лжец, а моя
сестра не. лицемерная женщина.
Вы не могли допытаться, какой религии придерживается
Каруайон? Вы поставили ему прямой вопрос относительно
его религиозных убеждений и до настоящего времени еще
не получили ответа. Что ж, г-н аббат, вы опять лжете. Ибо
зачем этому молодому человеку было скрывать, что он
.христианин, если он действительно христианин? Ведь когда ваша
племянница и ее мать спросили его, после ваших жестоких
инсинуаций по этому поводу, он, не колеблясь, сказал им
о своих религиозных верованиях. И кто вам сказал, что он

J 20
Дени Дидро
более смело высказывается по этому вопросу в кругу
вольнодумцев, с которыми встречается? Помилуйте! В таком
важном деле вы полагаетесь на сообщения каких-то чужих
людей! Вы дожили до такого возраста и не знаете еще,
что нельзя доверяться подобным сообщениям! Вы, значит,
не знаете, что говорят о вас самом? Вы, следовательно,
не знаете, что, будь я так легковерен, как вы, я должен
был бы считать вас каким-то адским чудовищем? Каким
образом Каруайон мог повторять мои принципы, когда я ни
разу не говорил о религии ни с ним, ни с каким-либо
другим молодым человеком?
Знаете вы, какое суждение мог бы составить себе
разумный человек о тех негодяях, которые приходят огорчать вас
своими клеветническими измышлениями? Что они по
меньшей мере люди крайне злонамеренные, и уверенность в этом
сделала бы для него их сообщения очень подозрительными.
Так как иррелигиозность является в ваших глазах, быть
может, самым великим преступлением, то вы сами странный
христианин, если можете кого бы то ни было считать
виновным иначе, как на основании лично от него вами
слышанного. Проболтаться в беседе со мною он, конечно, мог
очень легко, а я заявляю, что никогда не слышал от него
ни одного слова, которое могло бы вас возмутить,— вас,
приходящего в негодование по поводу того, что я в каком-то
своем письме расположил человечество, разум и религию в
их естественном порядке.
Господин аббат, я очень опасаюсь, что вы не слишком
доверяете честным людям. Это симптом весьма неприятный
как для вас, так и для ваших знакомых. Знаете ли вы,
что такое непоследовательность и самая нелепая из всех
непоследовательностей? Это быть плохого мнения о людях
и вместе с тем легко верить тому, что они говорят.
Вы ошибаетесь, мэтр Пьер14, я вполне допускаю, чтобы
мне очень резко возражали. Аббат дю-Вуазен вам это
подтвердит, когда вы пожелаете. Я от всей души обнимаю
тех, кто искренен с самим собою. Я их люблю, я их уважаю,
какой бы культ они ни исповедывали. Я ненавижу, я
презираю только лицемеров, а лицемеры были! и в вашем
прошлом п в моем. Те, что были в вашем прошлом — обманщики,
те, что были в моем прошлом — богохульники. Ах, друг
мой, ты меня мало знаешь. Я живу с богословами, со свя-

Письма к брату
12Î
щенниками, с епископами. Они требуют от меня, и я требую,
от них только общественных добродетелей. Они на все*
корки разделывают мой образ мыслей — это их ремесло.
Мое же состоит в том, чтобы держаться в рамках
благопристойности, и я это делаю и ухожу, завоевав их
уважение, а иногда и приобретя их дружбу. Да, мэтр Пьер,
среди своих благодетелей и друзей я насчитываю • ученых
богословов и епископов, для которых мое неверие — не тайна..
Тебе известно, что в таких отношениях я был с г-ном Мон-
мореном15. Фанатики в черных одеждах сказали ему
однажды: «Как, вы знакомы с Бюффоном и Дидро? С людьми,.
которых нужно было бы сжечь !» — «Скажите,— ответил
он,— с честными людьми, которых нужно пожалеть и
обратить». Вот поистине епископское слово! Разве г-н де-Лалан,.
разве г-н Дефо краснеют- оттого, что встречаются со мной?
Разве последний не выступил в мою защиту за столом у
самого архиепископа? Разве ему нужно было какое-то согласие*
между его убеждениями и моими, чтобы верить мне на-слово?
Смотрите, мэтр Пьер, даже среди вашего сословия мне есть,
чем утешиться от ваших нелепостей. А сверх того узнайте»
что один профессор Сорбонны сказал в одном из своих
изданий, что атеист может быть честным человеком, потому
что он родился таким, как я, потому что в жизни своей он
может быть непоследователен в отношении своих
теоретических воззрений, как многие другие.
Вы утверждаете, что если бы не моя
непоследовательность в принципах, если бы не мое неверие, если бы но-
моя нечестивость, если бы не мое антихристианское
неистовство, в вашей совести царили бы полный мир ш
спокойствие. Но, друг мой, в этой болтовне что ни слово*
то глупость. Ты это сейчас увидишь.
Я не непоследователен в своих принципах, они все-
хорошо слажены. Чтобы в твоих словах был смысл, ты
должен был сказать, что я последователен, но мои принципы*
ложны.
Я не нечестивец, потому что я ни во что не верю..
Нужно было сказать, что я неверующий.
Я не одержим антихристианским неистовством, потому
что я живу с христианами, которых уважаю; чтобы
услужить своему ближнему, мне не нужно знать, какой религии*
он придерживается. Я говорю и думаю о твоей религии таю

122
Дени Дидро
же мало, как если бы она никогда не существовала. Это
тема слишком опасная и слишком истрепанная.
Но если бы даже я был нечестив, непоследователен,
неистов, какое это имеет отношение к миру и покою твоей
-совести? Никакого. Мои заблуждения могут навевать на
тебя печаль, но никаких угрызений совести вызывать в тебе
они не могут. Я прекрасно знаю, почему ты погряз во всем
■этом. Потому что у тебя нет справедливых представлений,
потому что тебя грызут какие-то черви, потому что ты не
совсем уверен в чистоте твоего поведения по отношению
к родным. И оно действительно нечисто.
Ты все сбиваешься на прежнее. Ты опять возвращаешься
к порицанию граждан твоего города. Поверь мне: эти люди,
которых я тебе назвал бы, если бы ты не был способен
возненавидеть всех, кто не разделяет твоих причуд, говорят
то одно, то другое, если, впрочем, ты опять не лжешь. Вот
что для меня ясно. Что касается вашего поступка по
отношению к вашей племяннице, мужа которой вы подозреваете
в том, что он неверующий, то нельзя понять такую логику.
И какое у вас доказательство неверия мужа? Доносы? А если
•бы этот муж был в душе нерелигиозен, каким образом его
:жена, ее мать и я могли бы это знать?
А если бы даже они узнали, что это верно? Какое же
преступление совершила жена?
Но еще до этого вы сочли нужным отречься от своей
племянницы? Это значит, что если бы в один прекрасный день
юна заметила, что муж ее нерелигиозен, она должна была бы
отречься от него? Послушайте, вы же сумасшедший,— ведь
-этак, переходя от одного к другому, можно охватить своею
ненавистью весь город!
Вы ответили, что причиной вашей печали является брак
вашей племянницы с нерелигиозным человеком. Достоин ли
подобный ответ священника и правдивого человека? Отречься
от своей племянницы, милостивый государь, это не печаль,
это месть! Вы, стало быть, обманули того, кому вы дали
этот ответ? Вы, стало быть, понимали, что вели себя, как
.дикий зверь? Вы, стало быть, пытались под давлением
совести смягчить варварство своего поступка и бешенство
своего фанатизма? Вы признались себе самому, что вы
достойны презрения, и пытались отвести от себя презрение
другого.

Письма к брату
12*
Я вам сказал, что вы фальшивы с самим собою, потому
что я не мог допустить, что можно извратить свою
совесть до такой степени, чтобы она не возмущалась такими
жестокостями, как ваши. Вы еще добавляете, что вменяете
себе в заслугу то, что вы представляетесь фальшивым таким
людям, как я. О, мэтр Пьер, нужно быть немного более
мужественным! Так как поведение наиболее почтенных людей
во всех слоях общества диаметрально противоположно
вашему поведению, то вы должны еще вменить себе в заслугу,
что вы и им представляетесь фальшивым. Вам судить,
устраивает ли это вас.
Право, аббат, не знаю, о какой услуге ты меня просил
и получил от меня отказ. Твое последнее письмо было таким,
что на него нужно было ответить не пером. И все же,
несмотря на это, если бы понадобилось только несколько
полных тазиков моей крови, чтобы вправить тебе мозги и
смягчить твое свирепое сердце, я бы тотчас же дал их.
Когда вы говорите о нашем старом договоре, аббат, вы
несправедливы. Я точно сдержал свое слово, а вы
недостойно забыли свое.
Никогда в жизни не говорите о людях, которые
легко верят клевете, потому что вы один из таких людей
и пользуетесь в этом отношении заслуженной репутацией.
Вы и сейчас, и всегда будете, — по крайней мере, я имею
основание опасаться этого,— губкой, всасывающей скандалы.
Никогда не говорите о философии, потому что вы в ней
смыслите не больше, чем какой-нибудь сиамский* жрец. О
господи, да я прекрасно знаю, что если бы ты сам по себе был
на это способен, ты был бы добр, кроток, честен, терпим. Но
я точно так же знаю, что есть разница между тем, чтобы
получить ранение от черепицы или от человека, и разница эта
состоит в том, что черепица не меняется, между тем как
чувствующий человек подвержен изменениям. Я провожу
кончиком ножа по твоему носу, как поступают с обжорливой
собакой. Как знать, какое влияние окажет на тебя мое письмо?
Оно ведь обязательно должно оказать свое влияние. А вдруг
оно превратит тебя из злого, какой ты теперь, в доброго, из
самого сварливого из людей, каким ты являешься, в человека
кроткого, из наглеца — в приличного, из отъявленного
фанатика— в человека терпимого? Разве я должен был бы
удивиться этому? Нисколько. Пока ты будешь жив, ты не

124
Дени Дидро
перестанешь изворачиваться. Так уж лучше не касайся
учения, в котором ты не понимаешь ни «а», ни «бе». Читай,
старина, свой требник, читай свой требник. Но запрещаю тебе
читать Библию, будь то на еврейском или на греческом
языке.
А затем одно словечко о твоем разговоре с г-жой Ка-
руайоп, ее сыном и нашей сестрой. Так как ты не отдаешь
себе отчета в том, что ты пишешь, так как у тебя голова
всегда затуманена, когда ты говоришь, я имею некоторое
право думать, что ты сам не знаешь, что ты нагородил.
Знай лее, друг мой, что ты говорил, как грубиян, с самой
приличной и самой кроткой женщиной. Знай, что ты вызвал
слезы на глазах у трех человек, которые, как ты сам
совершенно правильно замечаешь, тебе ничем не были обязаны.
Я не стану больше распространяться на этот счет. Приличные
слова никогда не огорчают. Твои слова, стало быть, не
были приличны.
Мой милый друг, я никогда не сержусь. Люди вашего
сословия и вашего склада более склонны к выделению желчи.
Они иногда злоупотребляют безнаказанностью,
обеспечиваемой им законами. Философа, заслуживающего этого,
избивают палками. Но священника, даже наглеца, не бьет даже
его старший брат.
Я вам вовсе не предписываю молчать. Пишите,
проповедуйте, насколько хватит у вас уменья, порочьте наши
доктрины, покажите, если можете, их ложность, делайте из
них какие вам угодно выводы. Но при этом ни личностей, ни
оскорблений, ни клеветнических обвинений, ни
преследований, ни драгонад, ни заключения в тюрьмы, пи клеток, ни
палок. Вот учение Евангелия, которое я больше и с
большей пользой читал, чем вы, учение соборов, которое я
цитировал в статье «Нетерпимость», написанной мною, учение
отцов, которых случалось перелистывать, первых христиан,
когда их мучили языческие судьи и жрецы, всех мудрых и
всех гуманных людей, в том числе Фенелона, который желал
отправиться в Севенны лишь тогда, когда там не будет
больше штыков. Прочтите начало Бэйля о словах «Compelle
intrare»*, и если у вас нет никаких возражений на эту
книгу, руководитесь ею в вашем поведении16.
* Прннуди внити.

Письма к брату
1#>
Вы слишком легко говорите о книге, которую вы не
читали и которую вы не в состоянии понять. Я раскритиковал
ее больше, чем вы, в статье, помещенной в
«Энциклопедии». При всех ее недостатках она уже напечатана в
количестве четырех тысяч пятисот экземпляров, и на складе у
издателя не осталось уже ни одного. А между тем этой
книге не экю цена. О saeclum insipiens et inficetum! *
Продается она, когда находится экземпляр, на четыреста-
пятьсот ливров выше своей номинальной цены. Ее
перепечатывают в Лукке, в Лозанне, в Генуе. Ваши книги,
несомненно, лучше, но эти великолепные произведения подобны
чашам на церковных престолах: они священны, потому что
никто к ним не прикасается. Право же, не по моей вине это
так. Сразу видно, что никто из наших не является их автором.
О брат мой, да сбудется ваше предсказание! Пусть
на смертном одре и существование бога, и бессмертие души,
и справедливое воздаяние наказаний и наград, и отцовские
указания, и материнские поучения, и добрые примеры
религиозных родителей снизойдут на меня во всем своем
великолепии, и я не больше буду огорчен этим тогда, как если бы
это произошло сейчас. Я всегда буду искренен с самим
собою. Если благодати угодно будет раскрыть мне глаза, я
признаю свое заблуждение, не приходя от этого в отчаяние,
потому что заблуждение мое совсем невольное, тем более,
что мои убеждения не извратили моего поведения. Если бы
я был христианином, я бы делал все, что я сделал, и почти
ничего из того, что делаете вы, мой милый аббат. Я не
положу на одну чашу весов ваши добрые дела, а на другую —
мои. Все, что Я'могу вам сказать,— это, что я не изменился
бы, даже если бы это должно было принести мне выгоду.
Будьте уверены, что я также послал дорожную провизию
в мою могилу на случай, если бы мне пришлось выйти из нее,
с тою, однако, разницей, что я не давал в долг из
ростовщических процентов и не говорил богу: дай мне свой рай за
грош. Друг мой, поп bis in idem**. Я так несчастен, когда
поступаю дурно, что не буду дважды наказан за это, и
я так счастлив, когда делаю добро, что считаю себя
достаточно вознагражденным тем, что счастлив.
* О глупый и развращенный век!
* Не дважды за одно и то же.

1*6 Дени Дидро
Я был бы крайне несправедлив, если бы воображал, что
вся гуманность сосредоточена в людях моего круга. Я,
испрашивавший для других милосердие моего священника и
епископа и получавший его, был бы так же несправедлив, как
вы, если бы вы воображали, что вся доброта заключена в
небольшой кучке католических христиан. А протестантов
куда вы денете? А лютеран? А квакеров? А мусульман?
А китайцев? А неверных прошедших и настоящих времен?
Поверьте, мэтр Пьер, Катон был не хуже вас, а в
Константинополе и в Пекине найдется какой-нибудь жалкий
окаянный, который получше нас с вами. Не знаю, будут
ли вас распекать на Страшном суде за то, на что вы
указываете, но еще до того, как вы туда отправитесь, вы будете
сознавать, что вы плохой священник, потому что у вас
жестокая душа, вы несправедливы к людям, характер у вас
спесивый, негибкий, беспощадный и какое-то бешенство
преследования одолевает вас; будете сознавать, что вы плохой
христианин, потому что вы призываете если не огонь
небесный, то, по крайней мере, огонь земной на ваших
противников; что вы плохой гражданин, потому что вы
исповедуете и применяете принципы, подкапывающиеся под
всякое общество, под всякое семейное начало; что вы плохой
сын, потому что вы огорчали своего отца и не исполнили
его волю; что вы плохой брат, потому что вы терзали
своего брата и заставляли проливать слезы свою сестру;
что вы плохой человек, потому что вы неблагодарный, лжец,
клеветник, фальшивы, подозрительны, жадны до скандалов,
невыносимы для ваших начальников, ваших подчиненных,
вам равных. Вы плохой брат и плохой дядя, потому что
отреклись от брата и племянницы. Вы узнали о моем браке
только от меня самого, и очень забавно, что вы жалеете,
что не оказались тогда изменником. И откуда вы, чорт возьми,
взяли, что вы могли забрать дитя у мэтра Дени и его жены?
Не обвиняйте себя в преступлении, для которого, как я вижу,
у вас была только бесплодная добрая воля. Вообще, дай вам
свободу — и все ужасные гонения на протестантов
возобновятся из-за всевозможных пороков и заблуждений: Ах,
жалкий священник, ты, значит, думаешь, что отцы так легко
отдают своих детей? Попробуй, если только хочешь, чтобы
меньше чем через два месяца кровь проливалась на улицах.
Но каше значение имеет для тебя человеческая кровь? Разве

Письма к брату
12Т
не выступил недавно священник с публичным восхвалением*
Варфоломеевской ночи? Поверь мне, друг мой, слишком
поздно надумал ты пойти по стопам аббата Кавейрака17. Имя?
этого человека ненавистно; имена подобных ему ненавистны;
сам Кавейрак был изгнан из Рима. У него нет больше крова,,
ни один порядочный человек не желает жить под одной кры-
шей с этим чудовищем.
Господин аббат, вы недостойны упрекать меня в том,
что я питал к вам доверие. Я не знал в точности, какое
имущество оставлено отцом. Я вам говорю: разделите на
части. Вы делите и даете мне мою часть. Я беру ее слепо, на
проверяя. Теперь бы я так не поступил. Впрочем, да, я
поступил бы так же, хотя у меня достаточно веских оснований
не доверять вашей справедливости. Мы остаемся в
товариществе— вы, сестра и я. Потом вас берет охота порвать,
этот договор. Я потерпел ущерб в своей части. Подумали ли
вы возместить мне мою потерю? Отнюдь нет. Я вам не давал
того моего добра, которое у вас теперь находится,— вы меня
обворовали.
Не знаю, от каких таких значительных прав вы
отказались? Знаете ли вы, что такое неблагодарный? Я вам это*
скажу. Это тот, кто забывает, что я закончил его процесс с
командором Пиоленом и что, не будь меня, он, быть может,
не был бы приором в Римокуре.
Знаете ли вы, что такое подлец? Я вам это скажу.
Это человек, который обвиняет того, кто оказал ему
услугу, в том, что он больше считался с интересами
командора, чем с его интересами, хотя посредник все делал
только по распоряжению епископа, начальника теперешнего
приора.
Знаете ли вы, что такое самый низкий человек? Эта
тот, кто поручает своему брату купить для него книги и<
обвиняет этого брата в краже шести франков, между тем как
этот брат истратил еще своих двенадцать франков и сверх
того взял из своей библиотеки Бурдалу, Беррюэ, Флешье и
Боссюэ, приблизительно на три или четыре луидора книг, от
покупки которых он избавил своего брата.
Знаете ли вы, что такое преступление? Я вам это скажу.
Это довести почти до смерти женщину, только что родившую,
отказавшись держать ее ребенка,, после того как он кстати
или некстати дал слово.

128
Дели Дидро
Вы утверждаете, что я не посмею заявить, что не
обязан вам никакой признательностью. Заявляю вам это.
Я от вас не получил ничего кроме оскорблений. Ни я, ни
мои близкие не ждем "от вашей высокой'святости ничего, кроме
несправедливости и преследований.
Если вы были достаточно честны, что дали мне
некоторое преимущество в части, которую вы' мне выделили при
.разделе имущества наших родителей, то это пе было
благодеянием, о котором бы я вас просил. Вы были властны
установить между нами такое равенство, какого вы желали.
К тому же выделение этой части произведено было не вами
одним, оно предполагает согласие сестры. Вам принадлежит
лишь сожаление, которое вы теперь испытываете.
Знаете ли вы, что такое злой человек? Это тот, кто,
-будучи вырван из рук смерти сестрою, мучает ее и затем
покидает.
И знаете, жалкий священник, если бы я захотел
продолжать, я испачкал бы еще пять или шесть листков
перечислением ваших богоугодных деяний. И я бы озаглавил это:
«Жизнь святого».
Итак, вашему духовнику очень .неприятно было бы
пользоваться моим уважением? Советую ему успокоиться на
этот счет. Если он не знает, что творится в глубнне вашего
сердца, не знает вашего поведения, то это идиот, плохо
справляющийся со своим ремеслом. Если он все это знает,
это преступный человек, искажающий Евангелие в вашу
пользу.
Господин аббат, я ни в малейшей мере пе ваш слуга.
Я добрый философ, не достойный оскорблений, чутко
воспринимающий брань, несправедливость, грубость, низость,
<но готовый принять своего брата без горечи, без упреков,
*без гнева, когда ему заблагорассудится показаться. А до
тех пор — покой и молчание. Больше никаких писем не
получать. Никаких ответов не посылать.

Дидро и Гримм
С рисунка Кармонтеля

ХШСЬМА К ГРИММУ
I
[Октябрь или ноябрь 1757 г.]
Этот человек бешеный1. Я видел его и со всей силой,
какую внушают честность и некоторый интерес, остающийся
в глубине души друга, преданного ему с давних пор, стал' его
попрекать и его чудовищным поведением, и его рыданиями у
ног г-жи Эпине в то самое время, как в разговоре со мной он
возводил на нее самые тяжкие обвинения, и его гнусной
оправдательной запиской, которую он вам послал и в
которой нет ни одного из тех доводов, какие он должен был
привести, и письмом, какое он собирался послать Сен-Ламберу2.
Это письмо должно было успокоить последнего относительно
Чувств, в которых Руссо упрекал себя; в письме он не
только не признает охватившей его страсти, но извиняется,
что встревожил страсть г-жи Удето, и мало ли чем еще...
Я не доволен его ответами. У меня нехватило мужества
сказать ему это прямо. Я предпочел предоставить ему жалкое
утешение думать, что он меня обманул. Пусть себе живет!
Он вложил в свою защиту какую-то холодную страсть,
которая меня очень огорчила. Боюсь, чтобы он не зачерствел.
Прощайте, друг мой! Будем и останемся честными
людьми. Настроение тех, что перестали быть честными,
пугает меня. Прощайте, друг мой! Целую вас очень нежно...
Бросаюсь в ваши, объятия, как человек, охваченный ужасом.
Тщетно пытаюсь я отдаться поэзии.— этот человек мешает.
9 Д. Дидро, IX

130
Дени Дидро
мне работать, он волнует меня, и я чувствую себя так,
словно бы рядом со мною был одержимый. Он одержимый,
конечно. Прощайте, друг мой... Гримм, вот такое
впечатление я буду производить на вас, если когда-нибудь стану
преступным, право же, я предпочел бы лучше умереть. Я пишу
вам какую-то нескладицу, но, признаюсь, я никогда не
испытывал такой ужасной душевной растерянности, как сейчас.
О, друг мой, какое зрелище являет собою злой
человек, которого терзает совесть! Сожгите, разорвите эту
записку, пусть она не попадается больше вам па глаза.
Я не хочу больше видеть этого человека,— он заставит меня
поверить в чортов ад. Если я когда-нибудь буду вынужден
еще раз пойти к этому человеку, я всю дорогу буду дрожать
от ужаса. Когда я возвращался от него, меня трясла
лихорадка. Я сержусь на себя, что не показал ему, какой ужас
он мне внушает, и прощаю себе это только при мысли, что
даже вы, при всей вашей твердости, не решились бы это
сделать на моем месте. Не знаю, не убил ли бы он меня тут же.
Его крики слышны были у самой ограды сада, и при этом
я видел его! Прощайте, друг мой, завтра я приду к вам.
Пойду повидаю хорошего человека, сяду подле него, и пусть
он меня успокоит, пусть изгонит из моей души что-то
адское, что осело там и терзает меня. Поэты хорошо
сделали, что отделили небо от ада огромным расстоянием. Право
же, у меня дрожит рука.
н
(В Женеву) 3
Ну что, друг мой, приехали ли вы, пришли ли вы
немного в себя от испуга? Не знаю, что вы сказали г-же
Эсклавель, но на следующий день после вашего отъезда
она уже в шесть часов утра прислала ко мне, чтобы
сообщить известия, полученные ею о дочери. Но нам нужно от
вас самого несколько слов, которые привели бы нас немного
в себя, чтобы мы знали, что вы прибыли в добром здоровье,
что г-жё Эпине лучше. О, как я буду доволен ею, вами и
собою, если мы отделаемся только пережитой тревогой! Но
меня грызет тоска. Как мне держать себя с другими? Не знаю,
что мне им говорить? Посылаю вам остальную часть работы,
оставленной мне вами. На всякий случай я оставил себе ко-

Письма к Гримму
131
пии. Постараюсь, чтоб на почте зарегистрировали этот
огромный пакет.
Пока вы находились в пути, наши друзья думали, что мы
с вами в деревне. Они только вчера узнали о вашем отъезде.
Я, словно призрак, появился у барона, у которого застал
многолюдное общество. Я сперва отозвал его в сторону.
Я рассказал ему о том, что произошло с вами, а он за
обедом сообщил об этом воем. При этом я доволен был только
тем, как повел себя маркиз де-Круамар. Остальные болтали
об этом событии по-разному.
Прощайте, мой друг, прощайте, наслаждайтесь своим
путешествием и пишите мне обо всем, что вы будете делать.
Мне было слишком тяжело присутствовать при вашем
отъезде, чтобы вы могли думать, что я равнодушно отнесусь к
вашему возвращению. Но прежде всего мне нужно, чтобы
вы были довольны. Возвращайтесь, когда захочется: Если это
будет скоро, вы будете довольны собою, если это будет
нескоро, вы тоже будете довольны собою: Как бы вы ни
поступили, вы всегда будете довольны собою, потому что в душе
вашей жив принцип, который вас никогда не обманет.
Руководитесь только им там, где вы находитесь, а когда вы
вернетесь в Париж, руководитесь опять-таки только им. К
счастью, этот голос очень сильно раздается внутри вас, и он
заглушит шумиху сплетен, которая не дойдет до ваших
ушей. Желаю вам счастья всюду, где вы будете. Я вас
люблю очень нежно и чувствую это и тогда,, когда мы вместе,
и тогда, когда мы расстаемся.
Не забудьте передать от меня привет г-ну Троншену и
мой почтительный привет г-ну дб-Жюлли и г-же Эпице4.
Скажите ее сыну, что я его очень буду любить, если он
будет добр, и что доброту мы ставим выше всего.
Прочтите и выправьте посылаемую мною вам пачкотню,
и пусть я знаю, что мне с нею больше не нужно возиться
и что вы довольны. Еще раз прощайте!
ш
Итак, я проведу утро в беседе с вами, да, друг мой, все
утро. Мне нужно выложить вам целый короб вещей и прежде
всего сказать, что я каждую минуту чувствую, что здесь у
меня не осталось никого с тех пор, как вас нет со мной.
э*

132
Дени Дидро
У меня нет никого, с кем бы я мог говорить о ней, есть
только она, с которой я люблю говорить о вас5. Но я вижу
ее очень редко, в • дальнейшем буду видеть еще
реже, а потом и совсем перестану ее видеть. Я вам обо
всем этом расскажу.
Я отнесся к вашему отъезду без горечи. Меня так давно
уже мучили постоянные отсрочки вашей поездки, и я упрекал
себя в этом. Мне хотелось, чтобы вы повидали моего
славного старика, чтобы вы познакомились с моей сестрой и
vMohm братом6. Мне хотелось, чтобы вы поскорее прибыли
в Женеву. Вы удалялись от меня, но я думал о причине,
призывавшей вас, и был доволен.
Он очень болен, не правда ли? Очень стар, сильно
надорван? Я говорил вам и теперь думаю это*: вы вместо меня
получите от него последний поцелуй. Вы мне его вернете,
друг мой. Меня не было, когда умирала моя мать. И мой отец
умрет, и меня не будет подле него. Пройдет лет десять, и я
тщетно буду пытаться восстановить в своей памяти его образ.
Ах, друг мой, зачем я здесь остаюсь? Он хочет меня видеть,
он доживает свои последние дни, зовет меня,. а я остаюсь
здесь. Есть еще на свете друзья, есть возлюбленные, но
уже нет детей. Я не могу думать о вашей первой поездке
в Женеву без...7 к себе самому. Там была только ваша
подруга8, а он ведь отец мне!., прошу вас, не
возненавидьте меня.
Я простился с вами и потом провел вечер с нею9. Я не
рассчитывал, возвращаясь домой, застать какую-нибудь
весточку от вас. Но вы не забываете ничего, вы такой чуткий,
у вас все выходит хорошо. Вы беспрестанно унижаете меня,
и она тоже иногда унижает меня. Я, право же, не знаю, как
это выходит, что я тале сильно люблю двух человек, из-за
которых я себя презираю.
Среди других вещей вы мне пожелали, чтобы мне
пришлось сообщать вам лишь добрые вести. Но судьба, друг мой,
в одну минуту превращает добро в зло, но не зло в добро.
А мой рок — мучиться до самого конца. Тот, кто отдается
литературе, связывает себя с эвменидами. И лишь на краю
могилы отпустят они его.
Помните ли вы,, что мы должны были вместе обедать у
Лебретона — барон10, шевалье де-Жокур, Даламбер,
издатели «Энциклопедии» и я? Даламбер сам назначил день

Письма к Гримму
133
обеда, но не знаю уж по какому недоразумению он чуть было
не остался дома. Сели мы за стол в четыре часа дня. Было
весело. Пили, смеялись, ели и к; вечеру приступили к
обсуждению собравшего нас большого дела. Я изложил план
комплектования рукописей. Не могу вам описать, с каким
удивлением и с адким нетерпением слушал меня мой товарищ.
Он выступил с известной вам мальчишеской горячностью,
третируя издателей, как каких-нибудь лакеев, утверждая, что
продолжение издания является безумием, и попутно
обращаясь ко мне со словами, которые неприятно было
слушать, но которые я счел нужным молча проглотить. Чем
больше он выпаливал бессмыслиц и грубостей, тем
снисходительнее и спокойнее становился я. Не подлежит сомнению,
что у «Энциклопедии» нет более отъявленного врага, чем
этот человек. Речь шла вовсе не о том, чтобы снова впрячь
его в издательскую работу. Ему предложили только
необходимую... и, от которой он имел глупость упорно отказываться.
Дело шло о том, чтобы добиться от него представления его
части рукописи в два года, на что он согласился, по не без
труда.
А как вел себя на этом совещании наш друг барон,
спросите вы меня? Он. все время ерзал на стуле. Я дрожал от
страха, чтобы глупые выпады Даламбера не вывели его из
себя и чтобы он не накинулся на него. Однако он пересилил
себя, и я был вполне доволен его сдержанностью. Что
касается шевалье, он не проронил ни одного слова. Он только
нцзко опустил голову и был как бы ошеломлен происходящим.
Даламбер, вдоволь накричавшись, наругавшись, то и дело
опровергая самого себя, ушел, и с тех пор я ничего о нем
не слышал.
Когда этот сумасшедший оставил нас одних, мы снова
вернулись к собравшему нас делу и обсудили его со всех
сторон. Подбадривая друг друга, мы приняли определенные
решения, поклявшись довести издание до конца.
Согласились составлять дальнейшие томы с той же свободой,
с которой составлялись уже выпущенные, и в случае
надобности перенести печатание в Голландию. Затем разошлись.
Барон был в восхищении от издателей. И действительно,
они при этих обстоятельствах проявили гораздо больше
решительности и мужества, чем можно было рассчитывать посла
обоих приговоров, обрушившихся на них12.

134
Дени Дидро
Однако об условиях моей работы не было принято
никакого решения. Издатели только поручили Давиду
столковаться со мною, обязавшись одобрить без оговорок то, на
чем мы согласимся. Давид заставил прождать себя семь или-
восемь дней, по истечении которых явился ко мне утром, и мы
пришли к следующему соглашению.
Будет выпущено еще семь томов «Энциклопедии», и за
каждый том мне будет уплачено по две тысячи пятьсот
ливров, но так как гонорар за первый из этих семи томов мне
был выплачен авансом, остается мне уплатить за шесть
томов.
Эти пятнадцать тысяч франков, которые я должен
получить за шесть томов, будут разделены на столько частей,
сколько еще остается букв, начиная с буквы Н* т. е. за
каждую сданную букву я получу шестнадцатую часть
выговоренных пятнадцати тысяч франков.
Что касается десяти тысяч франков, остатка от суммы
в двадцать тысяч франков, половина которой мне была
обеспечена предыдущим договором, то они будут разделены на
семь частей, и первая из этих семи частей будет мне уплачена
по сдаче букв Н, 1, Е; вторая — по сдаче букв L, М;
третья — по сдаче букв N, О и т. д. до букв X, Y, Z.
Я вам излагаю все это так подробно, чтобы вы не
беспокоились за меня и чтобы вы видели, что мне предстоит в два
года заработать двадцать пять тысяч франков, не считая
обеспеченных мне процентов с капитала в десять тысяч франков
и процентов с остальных десяти тысяч, которые мне будут
выплачиваться постепенно по одной седьмой части.
Надеюсь, вы будете довольны как издателями, так и
мною. За мои статьи мне будет выплачиваться тот же
гонорар, который я получал по напечатанным уже томам. Это
совсем прилично.
Но так как можно было опасаться, чтоб мои враги, если
паше соглашение станет известно, не пришли в еще
большее бешенство и чтобы преследования не перенесены были
с книг налюдей, было решено, что я не буду проявлять себя
и что Давид будет заниматься собиранием недостающих
рукописей.
Все принятые решения стали приводиться в исполнение.
Барон перелистывал свои книги, расширенный штат
переписчиков стонал под ферулой шевалье13, дверь моя закрыта

Письма к Гримму
135
была для всех с шести часов утра до двух часов пополудни,
работа подвигалась вперед, как вдруг одно из тех событий,
на которые совсем.не рассчитываешь, ввергло меня в панику.
Пришлось внезапно, посреди ночи, унести рукописи, бежать
из своего дома, ночевать...14, искать убежища, думать о
том, чтобы раздобыть себе место в почтовой карете, и
отправиться куда глаза глядят15.
И вообразите, друг мой, что в разгар этих событий я
узнаю, что вы прибыли в Женеву больной, в* жару, с
расстроенным желудком, и узнаю я это не от вас, а от другого!
Какой-то безрассудный друг или очень жестокий
недруг,— не знаю уж, как назвать его,— опубликовал жалкий
памфлетик под названием «Мемуар для Авраама Шомекса
против пресловутых философов Дидро и Даламбера»16. Это
растянутая, унылая, скучная и плоская сатира. Ни
игривости, ни ума, ни веселья, ни вкуса. Но зато много брани,
сарказма, безбожия. Иисус и его мать, Авраам Шомекс, двор,
город, парламент, иезуиты, янсенисты, писатели, нация,
словом, все, что есть почтенного среди властей, все священные
имена вываляны в грязи. И это произведение
приписывается мне — и почти единодушно.
Я, конечно, знал, что недоразумение это не может долго
длиться. Но я мог погибнуть раньше, чем оно рассеется.
И вот пришлось помчаться к начальнику полиции, к
главному прокурору и его помощникам, хлопотать, бегать,
писать, протестовать. Вы, знающий меня, можете судить,
каких усилий стоили мне эти противные моему характеру
хлопоты. Я так изможден неприятностями и усталостью, что
нужно будет месяца два, чтобы притти в себя. Грудь у меня
заложило от простуды, от которой никак не могу отделаться.
А в верхней части грудной клетки я ощущаю как бы
ожог раскаленным железом величиною с экю.
Сейчас разыскивают авторов жалкого памфлета. Нашли
типографию, в которой он был напечатан. Арестовали двух
печатников и женщину с каким-то субъектом, имя которого
держится в секрете. Между тем ничто не было упущено,
чтобы рапугать меня и побудить меня скрыться. Но я
держался твердо вопреки барону, Малербу, Тюрго, Даламберу,
Морелле, которые утверждали, что уголовное дело безопаснее
вести издали. Да, безопаснее, конечно, но честнее не
обвинять себя, когда знаешь, что ты ни в чем не'повинен. Я зая-

136
Дени Дидро
вил, что не имею никакого, ни прямого, ни косвенного,
отношения к инкриминируемой брошюрке, что я не сдвинусь
с места, и каковы бы. ни были . последствия этого
инцидента, меня найдут у меня на дому.
Сейчас буря унеслась далеко от меня. Она -захватила
других, и теперь еще нельзя сказать, где она остановится,
но я снова начинаю спать и убеждаюсь, что министры ни с
того, ни с сего не испрашивают и не получают тайных
приказов об аресте, и что у парламента имеются свои процедуры,
которые должны смущать только преступников.
Вы, может быть, подумаете, что этим исчерпываются мои
неприятности. Далеко нет! О друг мой, я успею сильно-
состариться, пока мы с вами свидимся.
Как-то вечером глаза у меня были так воспалены,
голова отяжелела, был озноб, жар, словом, расхворался я так,
что Софи с сестрою, снедаемые беспокойством, послали утром,
якобы от имени г-на Лежандра17, узнать, как я провел ночь.
Почерк на записке был опознан. Опознан был и лакей. И
загорелся семейный пожар, от которого еще по сю пору искры
летят. У этой женщины поистине свирепая душа18. Чем она
только не пользуется, чтобы мучить меня! Если она сделает
мой дом невыносимым для меня, где же мне преклонить
голову?
Соображая, кто мог бы ее побудить вести себя
приличнее, я вспомнил об ее духовнике. Я повидал его. Этот
человек выслушал меня довольно спокойно, и когда я изложил
ему положение, он встал и сказал мне: «Поистине, сударь,
вас можно заслушаться — так восхитительно вы говорите».
Эти слова меня так поразили, так возмутили, что я, как
со мной иногда бывает, в бурном порыве возвысил голос и
ответил ему: «Речь идет не о том, хорошо ли я говорю или
плохо, а о том, верну ли я в двадцать четыре часа к той
нищете, из которой я ее извлек, женщину, духовным
руководителем которой вы являетесь вот уже двадцать лет и которой
вы, конечно, интересуетесь». Монах, нисколько не волнуясь,
сказал: «Сударь, звонят к вечерне, мне нужно итти. Ваша
супруга придет ко мне, й мы с ней поговорим». Прочтите
это внимательно, друг мой. Женитесь, а потом, когда вы
будете недовольны своей дорогой половиной, обращайтесь к ее
духовнику.
А вот и еще одно осложнение. Уже целую вечность я не

Письма к Гримму
1ST
видел своей подруги. Увеселительные,— для других,
разумеется,— поездки, визиты, театры, прогулки, званые и
ответные обеды отнимали ее у меня в продолжение двух
недель со времени приезда ее сестры. Нам очень хотелось
побыть вместе. И вот я как-то отправился к ней, поднявшись
по маленькой лестнице. Прошел приблизительно час, как мы
были вместе. И вдруг раздается стук. Да, друг мой, стучала
она, да, она — ее мать. Не стану вам рассказывать, что
тут произошло. Не знаю, что с нами тремя сталось. Мы с
Софи стояли неподвижно. Мать ее открыла ящик письменного
стола, взяла какую-то бумагу и вернулась jc себе. С тех
пор она настаивает на том, чтобы уехать в свое имение, и на
этот раз требует, чтобы дочь поехала вместе с нею.
Ее хотят увезти туда, чтобы она зачахла от тоски. Какое-
будущее!
Ее сестра в Париже. Это прелестная внешностью, умом
и характером женщина. И притом чрезвычайно
рассудительная и чуткая. И какое трогательное зрелище представляет
собою взаимная привязанность этих двух сестер и их
неусыпное внимание к матери. Их взоры непрестанно
устремлены к ней, и они как бы соревнуются в том, кто вернее
угадает ее желания и раньше их исполнит. От нее одной
зависело бы, чтобы ее окружали беспредельной любовью, но
вместо того, чтобы теснее сплотить нас вокруг себя, она
удаляется от нас, отстраняя от себя одного за другим,.
и сама ограничивает любовь окружающих к себе.
Моя Софи, друг мой, оказывается, ревнива. Я только-
что это обнаружил, и мое открытие меня огорчает. Я
искренен, прямодушен и не люблю, чтоб мне не доверяли. Но хуже
всего то, что она мучилась этим, а может быть, и теперь еще-
мучается. Вчера у нее был такой припадок, что ей казалось,
что наступил ее конец.
И вот, что скажете вы после всего этого о моей жизни?
Все сразу обступило меня! Если бы я был с вами, я бы
погоревал о своей судьбе, и вы бы меня утешили. Но вас нет,:
и только работой могу я заглушать свои горести. И я
действительно много работаю. За один месяц я проделал больше
одной восьмой всей взятой на себя работы. И если
навалившиеся на меня неприятности продлятся и товарищи мои мне
будут помогать, я отделаюсь гораздо раньше обещанного
срока.

138
Дени Дидро
А вы, друг мой, что поделываете? Счастливы ли вы?
Если да, скажите мне это, и я тоже буду счастлив. Я вас
люблю, и ничто не может мне помешать это чувствовать.
Получил вырезанный рисунок. Хорош, очень хорош! Обе
•фигуры, сгруппированные с правой стороны, танцующие
внизу пастух и пастушка, деревья, животные, укрывающиеся
между деревьями пастух и пастушка — все мне нравится.
Но я вижу, что даже в мелочах гений не выносит, чтобы
вмешивались в его творчество.
Не забудьте раздобыть для меня копию посланной г-ну
Троншену записки с рисунками о способе подражания
рисункам в гравюрах.
Я получил от кого-то статью «Гипотеза»1Э. Постарайтесь
разузнать, кто автор.
Поцелуйте от меня г-на Вольтера и скажите ему, что
если он выпустит полное собрание своих сочинений, то
человек, который из всей без исключения Франции выше всех
оценивает их достоинства, заранее подписывается на один
экземпляр.
Знаете ли вы, что Каюзак20 сошел с ума и помещен
в Шараытон?
Здесь сейчас находится некий барон фон-Глейхен, с
которым вы, мой друг, познакомитесь, ибо я не ревнив.
Сестра моя собиралась написать вам, но когда взяла
перо в руки, то почувствовала себя такой глупой^ такой
глупой, что в конце концов предпочла, чтоб вы ее сочли
невежливой.
Мармонтель поместил в «Меркюр» заметку, в которой
сообщает, что в Тулузе с огромным успехом поставили
«Отца семейства».
На одном частном театре сыграли трагедию г-на де-Химе-
цеса21 «Дон-Карлрс». Несколько хороших стихов, но
никаких интересных моментов, никакого движения и никакого
успеха.
Лакондамин видел, как в день святой пятницы были
распяты две девушки. Если мне удастся получить от него
записанный им рассказ об этом, я вам его пошлю, и даже
гвоздь длиною в три-четыре дюйма, которым была
пригвождена одна нога французской монахини.
Говорят, что де-Хименес прочел свою пьесу Пирону до
ее постановки и что последний при чтении от времени до

Письма к Гримму
139
времени обнажал голову и отвешивал низкий поклон. При
этом присовокупляют, что, будучи спрошен автором о том,
что означают эти странные поклоны и приветствия, он
ответил, что так он поступает со всеми приятелями каждый раз,
когда встречается с ними. Возможно, конечно, что это
какая-то старая сказка, которую злые языки вытащили теперь
на свет божий.
Я ничего не сообщаю вам о деятельности г-на Силуэта22.
Она сводится, по-моему, к тому, что он говорит
откупщикам: «Король считает нужным отнять у вас половину ваших
доходов. Отмена привилегий, освобождавших богатых от
уплаты налогов и возлагавших все налоговое бремя на
бедных, будет одобрена вами и всеми честными людьми».
Благодаря г-ну де Лорагэ у нас есть, наконец, нечто,
напоминающее театр23. Если нужно пойти туда для вас,
я пойду.
Сумасшествие Еаюзака состоит в том, что он напяливает
на себя красную орденскую ленту и воображает себя важной
персоной. В страстную субботу на духовном концерте он,
с красной лентой через плечо, вошел в ложу и, обращаясь к
сидевшим в ней лицам, крикнул: «Ну, негодяи, вон из моей
ложи, проваливайте ! »
Говорят, что мадмуазель Фель24 сейчас находится в
Лионе.
Я сейчас же напишу г-ну Троншену и поблагодарю его.
Его консультация спасла бы моего отца, если бы я был там
и выполнил то, что он прописал. Но, друг мой, я дурной
сын. Я не в состоянии вырваться отсюда. Нет, не в
состоянии, как не в состоянии перечитать некоторые строки вашего
первого письма. Они раздирают мне душу и все же не могут
побудить меня решиться.
Хотите вы, чтоб я вам послал изложение проклятой
брошюры, из-за которой я провел столько мучительных
ночей?
Я без ума от своей девочки. Ах, друг мой, какой
прекрасный характер и какая красивая душа! Какую
прекрасную женщину можно было бы воспитать из этого ребенка,
если бы мать ее не мешала. Вообразите, что, снедаемый
лихорадкой и болями, этот ребенок сохраняет полное
спокойствие.
Две вещи сближают людей — горе и соблюдение доб-

140
Дени Дидро
родетели. Благодаря доброму делу, совершенному нами
вместе, мы с ее матерью снова стали разговаривать друг с
другом.
Барон настаивает на своем предложении, но я не решаюсь
принять его от человека 'столь деспотического характера и
столь переменчивого. Я сейчас получил письмо от г-на Бер-
тена, который вызывает меня к себе. Не могу придумать,
зачем я ему понадобился. Но я. ни в чем не повинен и
спокоен.
Можете ли вы поверить, что, не будь этой проклятой
брошюры, раздразнившей всех, парламент бы нас оправдал?
Не то, чтобы его члены интересовались продолжением нашего
издания. Очень оно им нужно! Но они говорили: канцлер
поторопился отвести от нас разбирательство этого дела,
постановив отменить привилегию на издание,— издадим же
поскорее другое постановление, снимающее с книги
взведенные на нее обвинения и устанавливающее, что канцлер
повел себя, как болван, не тем, что он разрешил выпуск книги,
а тем, что запретил ее выпуск. Вы видите, какие высокие
соображения, какие великие мотивы руководят нашими
судьями.
Скажите, действительно ли неудобно доверить Вольтеру
наш план и предложить ему поддержать нас своим
сотрудничеством? Очень это щекотливое дело. Подумайте!
При нем вертелся какой-то священник, который работал
для нас25. Что же, отказаться и от его сотрудничества?
Нельзя ли было бы подобрать в Женеве небольшую
группу людей ученых и умеющих хранить тайну? Или, в
самом деле, только враги всего хорошего, государственные
смутьяны умеют конспирировать?
Все эти Тюрго, Даламберы, Морелле и Буржела
погрязли в двух гнусных заговорах, о которых я вам как-
нибудь, если можно будет, расскажу. Один позорит нацию
провалом или запрещением «Энциклопедии». Эти сопляки
становятся на сторону прусского короля, и они вообразили бы,
что выиграли большое сражение, если бы имели там успех.
А кто мне напишет статью «Опера»? Кто решится взяться
за нее после Каюзака? А «Интермедия»? А «Лирика»?
Ну вот, друг мой, и наговорился же я с вами!
Прощайте, будьте здоровы. Прошел уже месяц из тех шести,
на которые я вас отпустил. Вы не дали моим родным,

Письма к Гримму
141
ждавшим вас, времени принять вас как следует, это меня
весьма огорчило. Почему не остались вы ночевать в Лангре?
Вас бы уложили на мою. кровать.
Передайте мой почтительный привет г-же Эпине и не
забудьте передать мой привет г-ну Троншену.
Вы обещали мне прислать другой вырезанный рисунок.
Я. не люблю гротескных вещей. Я хотел бы получить одну
или две афинские фигуры, естественно поставленные, с
изящными головными уборами, стройные, в плащах, как мастер
умеет их делать, и если при этом будет еще чувствоваться
одиночество и немного тени, я буду доволен.
Прощайте, единственный друг, которого я имею и
которого хочу иметь. Да и кто был бы достоин вас заменить?
Протягиваю вам отсюда руки, но не смею звать вас сюда.
Будьте довольны. Будьте счастливы, и пусть я это знаю.
Париж, 1 мая 1759 г.
IT
В самом ли деле мое молчание причинило вам столько
же страданий, сколько мне причиняет ваше молчание? Но
разве вы не получили целый том моего письма, письма,,
одну строчку которого вы отчаиваетесь увидеть? Ради бога,
жестокий вы человек, пришлите мне записочку длиною с
ноготь, которая мне сказала бы только, что вы чувствуете
себя хорошо и что вы любите меня.
Если бы вы знали, что было дальше! Мать, оказывается,
сфинкс26. Ее душа — тайна за семью печатями. Это женщина
из Апокалипсиса. На ее лбу начертано: тайна. Что касается
дочери, то это воплощенный ангел. Но как описать это вам
во всех подробностях, когда даже не знаешь, доходят ли
до вас письма? Еще две недели без писем от вас, и я отупею.
Будьте довольны. Одновременно с этим письмом пишу
и Троншену. Мы тут теперь совершаем поездки. Барон
возит меня по разным местам; он не знает, какое доброе
дело он этим делает. Мы побывали в Версале, в Трианоне,
в Марли. В один из ближайших .дней поедем в Медон.
То, ^ам, то сям я нахожу еще в себе искру энтузиазма.
Былой задор как будто снова хочет пробудиться. Я написал
из Марли письмо-, копию которого мне очень хотелось
сохранить для «а£*7. Но. я сильно опасаюсь, что вы когда-'

142
Дени Дидро
нибудь станете владельцем множества таких писем. Я
вынужден был сказать ее матери: «Отдаю вам в руки ее жизнь,
вы дали ее ей, так не требуйте же ее обратно». Ее
собираются увезти в какую-то деревенскую глушь. Что с нею
там будет? А со мною? Мой бедный мозг переворачивается.
Я все считаю дни вашего отсутствия. Будьте, по
крайней мере, счастливы и уведомите меня об этом. Друг мой,
бросаюсь в ваши объятия и облегчаю этим свою душу.
Хоть одно слово в ответ!
Париж, 20 мая 1759 г.
[P. S.] Вы могли бы оказать Ламберу большую услугу,
послав ему по почте первый экземпляр произведения
Вольтера28, о котором вы мне говорите. Я говорю по почте,
если у вас нет более верного пути. Не забудьте об этом и
не забудьте мне написать.
Т
[Париж], вторник, 5 июня 1759 г.
Вы должны были получить от меня, друг мой,
небольшую записку. Я только что опустил было ее в ящик, как
получил ваше первое письмо и извещение мэтру Дени,
философу, о посылке второго письма.
Мей отец поехал на воды в Бурбон. Не говорите об этом
Троншену С нетерпением жду известий от сестрички. Дай
бог, ччсС.» они были благоприятны. Утешьтесь, друг мой, я,
наконец, добился отдыха, —лишь бы только он не ускользнул
опять. Мне надоело переносить дурное настроение матери.
Она разрешила своей дочери, не говоря мне об этом,
принимать меня у себя. Я воспользовался этим, чтобы описать ей
историю нашей связи, которую она, повидимому, забыла;,
объяснить ей мое поведение и поведение ее дочери, описать
ей ее неправоту и мою страсть и проститься с ней. Тон моего
письма, сперва сдержанный, все повышался и разгорячался,
и так как письмо было длинное, то под конец он стал
недопустимо резким. Они все утверждали, — я говорю о Софи,
ее сестре, мадмуазель Буало и ее друге, —что мать не пойдет
ни на какое примирение. Но они все ошиблись. Она
продержала мое письмо два дня в кармане, не открывая
его; на третий день она попросила г-жу Лежандр прочесть
его себе-; на четвертый она сама ответила на него очень

Письма к Гримму
Ш
сдержанной запиской, в которой приглашала подойти ближе
к ее семье и дать счастье ее дочери, ей самой to себе. Я
пришел. С тех пор все шло хорошо. Но нельзя допустить, чтоб
это могло долго длиться. Это неестественное, вынужденное
положение должно кончиться.
Барон фон-Глейхен— превосходный человек с глубокими
знаниями,; с большим темпераментом и богатым воображением,
с нежной; и чуткой душой, справедливым и открытым
характером, человек, который говорит мало, но хорошо, очень
хорошо, которого вы увидите и которого вы будете любить
больше, чем я. Вы не сможете не воздать ему должное, и
если бы я был ревнив, вы бы с ним не познакомились. Но я
не ревнив. И под этим «я» я разумею не ваши отношения ко
мне, а мои отношения к Софи. Понимаете ли Ьы меня теперь?
Разве вы не знаете, что нас трое? Не обижайтесь, друг мой.
что я, ставлю ее вместе с нами. Поистине, это самая
прекрасная женская душа, как у вас самая прекрасная мужская
душа, какая только существует на свете. Ее поведение во
всем нашем деле непонятно. Мне казалось, что она умрет* от
горя, и в то же время она беспредельно любила, уважала
свою мать, преклонялась пред нею. Она выполняет самые
разнообразные обязанности, как если бы все они составлял»
одну обязанность. Добродетель, которую она проявляет в
данный момент, является как бы повседневной и господствующей.
Думаю, что никогда я не буду ее достаточно уважать я
любить. Ваше отсутствие приводит ее в отчаяние. Она считает
вас моим утешением, моей опорой. Так как я теперь вижу ее
мало, она знает, что если бы вы были здесь, я бы, по
крайней мере, говорил о ней с вами.
Что мне еще сказать вам о моей жизни? Провалилась ли
маленькая лестница? Нет, мой друг, не провалилась. Иногда
я еще поднимаюсь по ней. Только бы мы не попадались
больше!
Что вы поделывали в Делис29? О чем разговаривали за?
шахматами? Здесь отнеслись к его прозе и стихам, ка>к вы-
предсказывали.- Стихи посредственные, проза великолепная.
Об этом будут здесь много шуметь, но последствий это,
никаких иметь не будет. То же самое было бы, если бы это
появилось раньше.
Я энциклопедирую, как каторжник. И посреди этого-
штопанья, как вы это называете, курилка оживает, и «Кант-

144
Дени Дидро
ский комиссар» начинает вырисовываться30. Ах, друг мой,
какая это своеобразная и заманчивая вещь! Тон взят,
несколько сцен уже готово ш в голове и на бумаге. Это как-то
делается само по себе,— на улице, на прогулке, в карете.
Я чувствую себя то здесь, то там, вдруг опутывающая меня
сеть веревок разрывается, и я наскоро пользуюсь этой
минутой свободы.
О молоке теперь не приходится больше говорить.
Здоровье входит в меня, как только уходит скорбь. И так как нет
больше скорби, то не нужно будет и молока. Напишу
г-ну Верну, когда смогу. Вот еще целый том для вас, лишь
бы это вам пригодилось. Тут разбор трагедии «Дон-Карлос»
г-на Хименеса, разбор «Великодушной служанки» 31, которую
только что поставили во Французском театре, и беглая
заметка о брошюре Шомекса. Поступите с этой пачкотней, как
.вам заблагорассудится, но главное не ставьте...32 моего
имени. Как-нибудь в другой раз пошлю вам то, что я
набросал о греческих руинах. «Смесь литературы»33 и т. д.
провалились. От этого произведения останется Даламберу только
публичный и скрытый упрей в том, что он...34 с
товариществом издателей, которому он уступил первое...35,—прием
не совсем чистый.
Я еще до вас обратился к Лакондамину с просьбой дать
мне его описание утра св. пятницы, но получил отказ. Однако
мы это все же получим.
Я совсем недоволен бароном. Нет, друг мой, никогда
не установится близость между его душою и моею. Я не
могу вам этого объяснить. На чужой взгляд между нами
как будто ничего не стоит. Но мы сами это явно ощущаем.
Есть мелочи, которые меня отталкивают больше, чем какие-
нибудь проявления жестокости. Но, пожалуйста, никому об
этом не говорите. Мы в скором времени поедем в деревню.
Посмотрим, как мы уживемся с ним в течение этих трех или
четырех месяцев. А в ожидании, если вы мне можете
сообщись из Женевы, когда поставят какую-дибудь пьесу в
Париже, и удовольствуетесь тем, что я вам посылаю, я пойду за
вас36. У меня в кармане лежат куплеты, юоторые
приписывают герцогине Орлеанской, но я не решаюсь их вам послать.
Они крайне оскорбительны, и не подлежит сомнению, что
они как-то незаметно .появились на следующий день после ее
смерти- и написаны, повидимому, женщиной.

Письма к Гримму-
МО
Не желайте мне богатства, но сохраните мне вашу любовь
и дружбу. Вы скажете господам Крамер37—и это будет
правда,— следующее: мы работаем, я верю всему хорошему,
что вы мне о них говорите и что я уже слышал раньше
от г-на Кромелена38, и я со временем сделаю все, от
меня зависящее, но приходится подождать. Издатели не
могут еще принять никакого решения. Нужно, чтобы наш
труд раньше был закончен и подготовлен к выходу, а мы еще
очень далеки от этого. Однако я быстро продвигаюсь вперед.
Но мне приходится тащить за собою паралитиков. И какой
чорт может угадать, чего хочет и чего захочет еще Далам-
бер! Он рассчитывал на большой шум по поводу своих
последних произведений, а о них совсем не говорят. Никогда
еще ни одно произведение не вышло в такой мере incognito.
Может быть, он теперь поймет ту правду, которую я ему
говорил? Для «Энциклопедии» это хорошо, но ни для чей*
другого. Nescis fastidia Romae*. Вот еще один том. Я
очень доволен г-ном Бертеном. Думаю, что он мне желает
добра. Он хотел знать, что меня связывает с графом Лорагэ.
Дело тут не в недовольстве его семьи, а совсем в другом.
Какие странные подозрения приходят мне в голову! Если
бы они вдруг оказались верными, я забил бы отбой. Когда
появилась проклятая брошюра39, он прибежал ко мне и
предложил всяческую помощь, если бы я пожелал скрыться.
До этого мы с ним не виделись месяца четыре или пяпы.
Между тем и Тюрго пытался меня напугать. Нет, не могу]
разобраться во всем этом. Но главное ведь в том, чтоб я был
спокоен. А я спокоен. О, трижды, четырежды счастлив
какой-нибудь безвестный писака, который марает бумагу, не
утомляясь и не напрягая сил, печатается с одобрения и с
поддержкою короля, появляется в свет, никого не волнуя,
и чьи книги мирно гниют в углу какого-нибудь сырого
магазина! Как я вас жалею за...40. Но знаете, что бы я сделал?
Я бы переделал всю эту дрянь, кое-что прибавил, кое-что
выкинул, и пусть бы потом говорили все, что угодно. Самое
лучшее, что может случиться, — это что ваше участие в
этом останется неизвестным, и я надеюсь, что так и будет.
Очень жаль, что друг Делис такой беспокойный человек.
Его вещь будет очень тяжелым ударом по нашим врагам —
* Ты не знаешь презрения Рима.
iO Д. Дидро, IX

146
Дени Дидро
не столько тем, что он им говорит, сколько тем признанием,
которое он делает в ней41. Я прочел эту книгу, но прежде
чем говорить с вами о ней, я должен прочесть ее еще раз.
Скажу только пока, что она пользуется здесь большим
успехом. Здесь находят, что это одна из наиболее сильных
вещей из всего им написанного. Не дерзаю думать, чтобы
то уважение, которым меня удостаивают ваши женевцы,
могло нанести ущерб человеку столь прославленному.
Видели ли вы уже его два небольшие произведения? Одно из
них представляет собою парафраз «Песни песней», а другое —
парафраз нескольких стихов «Экклезиаста». У меня они
имеются, но вы их получите только, когда вернетесь.
Однако духовник поговорил, и это оказалось не
вредным42. После этого наступило сближение. Опять начали
разговаривать друг с другом. Когда настроение дурное, это
стараются скрыть. Живу почти так, как хочется. Анжелика
чувствует себя чудесно. Когда вы приедете, она вам прочтет
несколько глав из Ветхого завета, относящиеся, например,
к переходу через Иордан "или к истории Иосифа, которую
она называет лучшей из имеющихся у нее сказок. Это ее
собственные слова, и мать их не любит.
Еще две недели, мой друг, и я останусь здесь совсем
один. Она уезжает43, и кто знает, когда вернется. Она
даже говорит, что уже не вернется, и не подлежит сомнению,
что недомогание ее усиливается, что здоровье ее тает, и
если к этому прибавится еще горе, ее не станет. Я 3aKOH4j
письмо к ее матери такими словами: «Вручаю вам ее жизнь.
Вы ей дали ее,— не требуйте же ее обратно». О, если
бы она их помнила! Но вы, жестокий человек, не оставили
мне на своем столе даже листочка бумага. Прощайте,
друг мой! Пишу вам с семи часов утра, а может быть, не
успею зарегистрировать сегодня приготовленный для вас
пакет.
Хотя я вам не написал ни слоаа о г-же Эпине, надеюсь,
что вы сами исправили мою оплошность, передали ей мой
почтительный привет и сказали, как живо интересует меня
состояние ее здоровья. Руссо принял квартиру,
предложенную г-ном Люксембургом, и злые языки говорят по этому
поводу, что он поехал сосать грудь г-жи Люксембург, чтобы
смягчить едкость своей крови. Продолжаю пребывать в
прекрасных отношениях с г-жой Жоффрен. Я встречаюсь е

Письма к Гримму
147
нею у барона, и только у него, что вполне удовлетворяет
нас обоих.
,Осел только что лягнул льва. Я хочу этим сказать,
что4 Сорбонна только что осудила книгу «Об уме»44. Я
становлюсь для вас поставщиком новостей. Мы все того
мнения, что... Но не хочу закончить,—разве если вы мне
прикажете. Я болван, что начал писать эту фразу. Но я
никогда не решусь вычеркнуть хотя бы одно слово из письма
к своему другу. Еще раз прощайте! Разве не минет скоро
три месяца, как вы уехали?
Граф Лорагэ отдал свою «Ифигению в Тавриде» во
Французский театр. Не думаю, чтоб ее поставили. Если ее решатся
сыграть, я уверен, что ее нельзя будет довести до конца.
Это произведение уже приписывают мне. Очень это приятно?
Что вы скажете об этом и о бароне, который...45?
Друг мой, мне очень наскучил этот город. Скажите же,
когда вы рассчитываете снова показаться в нем? Долго ли
еще придется вас дожидаться?
п
Вот последний удар, который мне еще оставалось
перенести: умер мой отец. Не знаю, ни когда, ни при каких
обстоятельствах. Он обещал мне, когда мы с ним виделись к
последний раз, вызвать меня перед концом. Я уверен, что
он думал об этом, но времени у него нехватило. Итак, меня
не было, когда умирали и отец и мать мои. Не стану скрывать
от вас, что я считаю это проклятием пебес. Прощайте же,
друг мой! Не это вы мне сулили. Вы помянете его слезами,
не правда ли? Пролейте несколько слез и о вашем друге.
Прощайте, дорогой Гримм! Вы знаете меня, судите же о
моем состоянии. Другие беды не подготовляют к такой беде.
Прощайте! Прощайте!
Париж, 9 июня 1759 г.
VII
Он поехал на следующий день после Вознесения на,
бурбонские воды. Бурбон находится в шести льё от Лангра.
Этот переезд его не очень утомил. Он стал пить эти воды на
другой день после своего прибытия. У него был отек
10*

148
Двни Дидро
ног и рук, кшгйки в животе и астма. Колики от воды у него
прошли, но астма сильно затруднила дыхание, и отек
ног и рук принял такие размеры, что на четвертый день он
перестал пить эту воду. Он вернулся в Лангр накануне
Троицы. Обратный переезд не вызвал никаких осложнений.
Он с аппетитом поужинал и очень хорошо провел ночь. На
следующий день по случаю праздника Троицы он во что
бы то ни стало хотел пойти в церковь, и пришлось
обратиться к его духовнику, чтобы удержать его. Он остался
дома. Напился кофе, потом пообедал. Он чувствовал себя
хорошо. Он выпил еще черного кофе после обеда.
Кажется, он даже закусил в четыре часа. Его друзья, узнав
об его приезде, пришли повидаться с ним. Их было довольно
много. Он встал и принял их очень радушно. Он был в
веселом настроении. Он сидел между своим сыном и дочерью
и одной женщиной, близким другом семьи, очень
обрадовавшейся ему. Муж этой женщины был так доволен состоянием
моего отца, что не сомневался, что тот поправится. Он
поделился своей уверенностью с женой, и поэтомгу-то она
и прибежала в таком радостном настроении. Отец принял
ее очень радушно. Поцеловал ее. Вид у него был прекрасный,
в глазах светилось довольство, голос, движения, речь совсем
сздорового человека. Он разговаривал ласково и спокойно,
как вдруг у него помутнело в глазах. Он сказал^ прислоняясь
к спинке стула: «У меня небольшое головокружение, но не
беспокойтесь, это ничего». И действительно, это продолжалось
только одно мгновение. Он пришел в себя и продолжал
беседовать с гостями. Он нисколько не изменился. Ни он, ни
окружавшие его ничуть не беспокоились, как вдруг он
сказал: «Опять начинается небольшое головокружение». Как
и в первый раз, он снова прислонился к спинке стула, глаза
закрылись, руки и ноги против обыкновения были теплы.
•Внешне не произошло ничего такого, что бы указывало, что
он кончается. А между тем его уже не было. Он отошел при
втором головокружении, которое длилось не дольше первого.
Дочь, державшая его за руку, притянула его к себе и
несколько раз позвала его: «Отец, отец!» Но отца уже не было.
Можете себе представить, в какое состояние это повергло ее>
в какое состояние это повергло моего брата. Их пришлось
отрывать от его трупа.
Так мне описали это событие. Вы знаете, что меня

Письма к Гримму
149
там не было. Потом мне прислали его- последние
распоряжения. Они написаны им собственноручно. Это документ,
над каждой строкой которого хочется плакать, при чтении
которого можно умереть* от горя. «Я никому ничего не
должен, но, дети мои, если кто-нибудь* предъявит какое-
нибудь требование,— платите, лучше, чтоб на этом свете
кто-нибудь имел мое, чем чтоб у меня было что-нибудь
чужое там, куда я ухожу. Вы обеспечите существование
Элен — она жила в нашем доме уже тогда, когда вас еще
не было. Вы раздадите по одной пистоле всем моим рабочим
и не будете требовать у моих арендаторов уплаты арендной
платы в год моей кончинъь Вы отдадите мое белье одному,
рабочую одежду другому, остальное мое платье третьему.
Одна из ваших теток завещала мне обучить ремеслу четырех
сирот. А я определил четырех детей из наших бедных
родственников, но они не сиротки. Между тем не таково было
желание вашей тетки. Исправьте же мою ошибку. Я давал
столько-то денег в неделю нищему по имени Тома —
выдавайте ему эту милостыню, пока он будет жив. Я больше буду
нуждаться в lero молитвах, когда меня не станет. Дети мои,
особенно завещаю вам облегчать положение бедных. По
возможности не отчуждайте оставляемое мною вам
недвижимое имущество —я приобрел его для вас, а вы оставьте его
своим законным наследникам. Любите друг друга. Живите
в любви и да благословят вас небеса. 'Аминь».
Бесконечное множество других мелочей свидетельствует
о том, какая справедливая душа и какая чуткая совесть были
у него. Он вспомнил о заботах, которыми окружала его
сестрица во время его болезни, и наделил ее некоторыми
преимуществами в своем завещании. Он, повидимому, предоставил
нам дополнить то, что он сделал в благодарность ей, и я, со
своей стороны, не премину исполнить его желание. Моя
девочка, которая может остаться малолетней сиротой
(потому что кто может надеяться прожить еще двадцать лет?),
получит свою долю. Я поручил брату позаботиться об этом, и
я им предлагаю, произведя раздел, оставить все недвижимое
имущество вместе, вести общее хозяйство, делить доходы на
три части и посылать Ъгае мою долю в конце года. Таким
образом риск убытка, будет падать одинаково на всех троих,
ни один из нас не будет разорен, и я буду платить браяу и
себтре за управление моей долей наследства. У сестры есгс»

150
Дени 'Дидро
одна бедная подруга. Я ей посоветовал взять ее к себе н
часть расходов по ее содержанию брать из моей доли.
Словом? друг мой, я делаю и буду делать все возможное, чтобы
брат и сестра были счастливы, что я их брат. Я столько
раз видел, как дети начинают ненавидеть друг друга у гроба
своего отца, и так возмущался этим!
Сколько я выстрадал за последние два года! Из всех
бедствий, какие жизнь приносит людям, нет ни одного,
которого я бы не испытал. И, однако, я здоров. Должно быть,
я железный. Я, конечно, съезжу туда. Когда? Не знаю еще.
Барон в деревне. Софи все еще в Париже. Ряд семейных
затруднений Задерживает здесь ее мать. Дурное настроение
и ревность приводят их всех в отчаяние. Вообразите, что обе
сестры не смеют разговаривать друг с другом. Г-жа Лежандр
заметно худеет от этого. Только со мною одним она
обращается еще довольно хорошо. Я там бываю, но изредка.
Андре мне очень полезен в этом отношении. Через него я
узнаю, когда там наступают благоприятные минуты, и
пользуюсь ими. Вас нет, и Софи приходится отдуваться за себя
и за вас, и справляется она очень хорошо. Ей обязан я
своим здоровьем. Не говорю вам ничего о своих занятиях.
Я ничего не делаю. Был момент просветления, но этот момент
длился недолго, и наступищпая вслед за ним ночь очень
темна. Я цредчувствовал, что это свалится на меня.
Предчувствие беды почти никогда не обманывает людей. Вы не
умрете в моих объятиях. И я не умру в ваших. Не
верьте этому, друг мой. Разразится какое-нибудь
сотрясение, которое отбросит одного от другого на тысячу льё.
Да и почему будущее должно быть лучше прошлого?
Сейчас полночь. Какую беду принесет завтрашний день?
Спокойной ночи, мой нежный, мой единственный друг!
25 июня 1759 г.
ПИ
Я ничего не слышу] о вас. Вот уже две недели я тщетно
хожу в Пале-Рояль и вижу через стеклянную дверь, как
Андре грустно-отрицательно качает головой, намекая m»
улицу Старых августинцев46, где вами крайне недовольны.
Мамаша уехала в свое имение, и мы остались одни — Софи,
ее сестра и я. Мы проводим вместе приятные часы. Вы

Письма к Гримму
151
знаете мои прежние планы. Чем больше я думаю о них,
тем яснее они мне рисуются, и чем больше я знаю эту
сестру, тем больше я убеждаюсь, что эти планы можно
было бы осуществить. Это воплощенная красота,
добродетель, честность, чуткость, деликатность, и вокруг всего
этого бесконечное множество всяких мелочей, которые
могли бы служить тканью разрастающейся симпатии. Мы
иногда строим на этой почве планы романа, которым нехватает
очень немногого, чтобы стать действительностью.
Барон, слава богу, в деревне. Я, по всзй вероятности,
совершу поездку в провинцию. Мне нужно дать вам несколько
поручений в Женеву, напомните мне, пожалуйста, об этом.
Они не представляют для меня такого интереса, чтобы сейчас
писать о них. Сейчас меня интересует только ваше счастье
и ваше здоровье. У меня здоровье железное. Я никогда
не умру, это решено и, если принять во внимание
составившееся у нас мнение о жизни и наш жизненный опыт, весьма
утешительно.
Мы с г-жой Жоффрен* и с бароном фон-Глейхен побывали
в Гранвале. Боюсь, что вы не увидите моего дорогого и
нежного баропа. Если бы у меня было несколько более
веселое настроение, я бы тут. же набросал две очень приятные
сцены. Одна происходила между вашим другом Дидро,. и
одним неизвестным, имени которого я не знаю, потому что
я вообще не знаю ничьих имен. А другая — между некиим
крайне нелепым бароном, некиим г-ном Бюзиньи и некоей
г-жой Жоффрен.
Я не мог пойти на одну новую трагедию, которую в
первый раз ставили восемь или десять дней тому назад. Но вот
отчет и отзыв г-на Сюара, который был так любезен, что
согласился пойти за меня. Я нахожу его отчет не плохим-.
Автор трагедии — некий г-н Пуансине47.
Если вы увидите священнослужителя Берне48,
постарайтесь извиниться за меня перед ним. Я очень хотел бы ответить
на любезное письмо г-на Линана49, но не в состоянии. Вам
я пишу и чувствую, что письмо мое растягивается гораздо
больше, чем я хотел. Судите же, в состоянии ли я брать
перо в руки, чтобы писать для других. Мне скучно, скучно
всюду, за исключением лишь того дома. Но и ходить туда —
бремя для меня. Я до такой степени устал, что нужпо
было бы, чтоб меня понимали без того, чтоб я говорил, чтоб

152
Дени Дидро
мои письма составлялись без того, чтоб я писал, чтоб я
прибывал туда, куда я хочу, без того, чтоб я передвигался.
Однако я читаю, но почти ничего не понимаю, и это меня
почти не волнует.
Вы вернетесь, стало быть, только в сентябре? Вы
найдете к тому времени вполне разработанный план «Кентского
комиссара». Вы бы нашли вполне законченным все
произведение, если бы не... Я находился среди священников, палачей,
несчастных, голова у меня пылала, всякого рода видения
носились вокруг меня, как вдруг...
Не знаю, удастся ли восстановить нити творчества, когда
придется вернуться к задуманному сюжету. Прощайте, друг
мой! Будьте здоровы. Напишите мне об этом. Только ваши
письма я в состоянии читать с удовольствием и ждать их с
нетерпением. Когда нет новых, я перечитываю старые. Мой
почтительный привет всем окружающим вас. Пишите мне
все, что придет в голову, — все будет хорошо, лишь бы я вас
читал.
Париж, 3 июля 1759.
IX
[Париж], 13 июля [1759 г.]
Если вы больны, меня очень огорчает, что вы больны;
если *вы не больны, меня очень огорчает, что вы мне не
пишете. Три бесконечные недели я не получаю от вас ни
одного слова. Я забываю обо всем за исключением того, что
мой друг почти забыл обо мне. Кажется, вы мне писали,
что в Женеве печатается «Сократ» Вольтера? Если это так,
не могли ли бы вы скоренько послать нам один экземпляр по
почте на адрес г-на Бурре на верхнем конверте и на адрес
мадмуазель Буало на внутреннем конверте? Вы не
злоупотребите, таким образом, доверием Крамера. Произведение не
выйдет за пределы нашего маленького круга до его выхода
в свет. При вашем содействии я этим доставлю удовольствие
четырем дорогим мне лицам.
А вот еще одна просьба. Пришлите мне, пожалуйста,
назад отзыв г-на Сюара о «Бризеис». Я так " боялся, что
эту трагедшо поставят и я буду не в состоянии дать о»
ней отчет, что договорился с тремя или четырьмя лицами.
Двое сдержали данное слово. У меня, таким образом,
имеется еще один отчет, который я вам, если хотите, при-

Письма к Гримму 153
шлю. Не забудьте отметить, что так как публика не могла
воспринять романического предположения Бризеис...50
Приама, то даже самые трогательные едены не могли вызвать у нее
ни одной слезинки, и весь четвертый акт, сам по себе очень
хороший, не взволновал ее. И добавьте еще, что все усилия
банды Фрерона и Палиссо, поддерживавшей эту пьесу о
невероятным бесстыдством, не могли помешать ее провалу.
Сколько они ни надрывались, выкрикивая в середине партера:
«Это чудесно, это шедевр!» — их не слушали. Кроме тогог
у меня имеются четыре тома in quarto латинского перевода
произведений Бойля51, напечатанных в Женеве у бр. Турн.
Нужно бы узнать, нет ли еще чего-нибудь. Еще вот что.
Мне говорили об одной рукописи, которую сдали бы для на-
печатания вашим друзьям, если бы они выразили согласие.
При этом удовольствовались бы пятью или шестью
экземплярами, но нужно бы указать верный и скорый путь
для пересылки. Вот сколько дел для самого завзятого лентяя,
какого я только знаю. Но и это еще не все. Наш издатель
Давид задумал и получил привилегию на издание иностранной
газеты. Он должен написать об этом Вольтеру и
посоветоваться с ним. Ведь газеты — это ваша повседневная пища.
Прошу вас посовещаться об этом с Вольтером и сообщить
как свои, так и его мысли на этот счет, дабы дело удалось и
было хорошо проведено. Если вы довольны работой г-на
Сюара, надеюсь, что он и впредь будет писать для меня.
Я предсказывал, что провал «Смеси литературы» и т. д.
приведет ее автора обратно в «Энциклопедию»52, и мое
предсказание осуществляется.
Я в скором времени собираюсь съездить в Лангр. Я
съезжу и скоро вернусь. Я вам напишу накануне моего
отъезда, чтобы вы знали, где меня можно найти.
Гриффе только что просил прощения у публики за добро,
которое он делал53. Его покаянный акт весь напыщен
ребячеством, гордыней и высокопарностью. Не в таком тоне ев,
Августин каялся в том, что был манихеем, воровал груши и
делал ребят. Пирон бросил в него эпиграммой,
которая не блещет остроумием и выражает пожелание, чтобы
бог удостоил забыть его мысли в его загробной жизни,
как их забывают в здешней жизни.
Я чувствую себя слишком хорошо. Нельзя этого сказать
про мою сестрицу. Хочется поскорее повидать и утешить ее*

154
Дени Дидро
У меня были некоторые планы, которые были ей по душе.
Но священник во всем находит неудобства, и как бы я к
этому ни относился, отцовское наследство будет поделено.
От главной работы я совсем отбился. К счастью, я
раньше успел больше сделать. Что касается «Кентского судьи»,
то эта работа меня теперь пугает. Представьте себе, нужно
написать сорок шесть сцен, и все в страстном, приподнятом
тоне. План остался попрежнему простым, но когда я его
вынашивал, вырисовались ужасающие подробности. Вы
будете довольны местом действия. Если я сумею это
продумать и прочувствовать, из самого места действия и, так
-сказать, из-под ног персонажей и всего окружающего
появятся весьма патетические и оригинальные сцены.
Наступает момент, когда дочь остается одинокой и сидит на земле
между могилой...54 и тюрьмой, в которой заключен ее отец.
Можете судить об остальном. Но есть одна помеха;, — когда
я хочу отдаться работе, мозг мой затуманивается, и я вижу
-перед собою не «Кентского судью», а ножовщика из Лангра.
Прощайте, друг мой! Будьте здоровы. Сообщите, как у вас
распределяется время, и пишите мне. Я выеду на будущей
неделе. Куда вы дели «Хронику английских королей»? Ии-
.как не могу разыскать ее у вас.
13 июля.
X
Париж, 18 июля 1759 г.
Я не очень доволен вами. Маленькие послания, наспех
написанные и такие коротенькие, что только приступаешь к
их чтению и уже доходишь до конца. Если вы так ленитесь
писать, приезжайте беседовать. Что касается моих женевских
поручений, то они вое перечислены в моих предыдущих
письмах, перечитайте их и вы там все найдете. Впрочем, вот
•одно важное поручение. Повидайте Вольтера. Расскажите ему
весь наш план и попросите его помочь нам55. Добейтесь от
него списка статей, которые он пришлет для каждой буквы.
Назначьте ему срок, к какому он должен присылать свои
статьи, и пусть он возьмет на себя поторопить, получить и
прислать работу своего лозаннского священника.
Договоритесь с ним и напомните ему, что все это нужно держать в
.секрете. Если он это выполнит, тем лучше. Если нет,
особенной беды не будет. Здесь знают все или почти все. Но лучше

Письма к Грнмху
155
говорить о ним начистоту. Скажите euj, чтобы доставить ему
удовольствие, что издатели и я и все наши товарищи решили
довести дело до конца. Что преследования вызвали свое
обычное следствие — энтузиазм и даже фанатизм, что все выйдет в
свет одновременно либо здесь с разрешения властей, либо в
Голландии, либо в Женеве, куда я поеду, и что все это вы
говорите ему от моего имени. Главное, пусть он аккуратно
присылает свои статьи, — это важно и для дела и с точки
зрения моих личных интересов, которые, надеюсь, ему не
чужды. Я поручаю вам вести эти переговоры не только от
себя лично, но и по просьбе издателей. Внушите ему, если
это понадобится, что ему незачем советоваться об этом с
Даламбером, потому что Даламбер повел себя в этом деле не
так, как от него ожидали/'Добавьте, что, как я надеюсь, мы
меньше чем через два года двинем всю эту массу на наших
врагов и что он должен мне помочь двинуть ее с силой и
неожиданно и пр.
Через несколько дней я еду в Лангр и оттуда напишу
вам более спокойно о своем настроении, о здоровье, об
отдыхе, о моих занятиях. Здесь я как бы оглушен.
Единственное благополучие, какое я сейчас ощущаю, это то, что
меня не мучает барон. Я только что получил от г-на Сен-
Ламбера целую кучу хорошей и дельной работы. Если вы ему
будете писать, скажите, что я до глубины души тронут
его добротой ко мне. И подчеркните это.
Не могу никак уяснить себе, какую жизнь вы там ведете.
Письма ваши имеют такой вид, точно вы чем-то очень заняты^
и это меня тревожит. Чем вы там так занягы? В последнем
письме я вам написал несколько слов о своем «Кентском
судье». Теперь он надолго отложен в папку. Теперь я
долго не буду вам писать о нем и даже думать о нем не
буду. Я положу возле себя весь план «Мирового порядка»56
или «Честные нравы». Либо я глубоко ошибаюсь, либо это
самая сильная вещь во всей драматургии. Тринадцать или
четырнадцать главных персонажей. Ни лакеев, ни
горничных, — их нет у меня, но две или три эпизодические или
выходные роли, которые не имеют отношения к существу
пьесы и не входят в число моих тринадцати персонажей. О
друг мой, кто это инсценирует? Кто разобьет этот роман на
акты? Кто наполнит сцены содержанием и кто отшлифует
характеры? И кто придаст всему этому движение? Не я,

156
Дени Дидро
конечно! Вихрь воображения, бурный, лихорадочный порыв
порождают такого рода план. Это внезапный творческий
поток, какой иногда бывает, но выполнение его, разработка
деталей требуют выдержки, которой у меня уже нет. Двух
лет, и двух лет моего былого упорного труда нехватило бы
на это. Что ж? Если мы сами этого не сделаем, что помешает
предложить сделать это другим? Вообразите, что может
представлять собою вещь, которую вынашиваешь, перевариваешь,
строишь и пишешь в течение одной недели,— вещь, в
которой я еще сам не разбираюсь. Я был переполнен ею. Я
побежал к Софи. Рассказал ей и ее сестре. Сестра
предложила писать под мою диктовку. Я продиктовал ей сразу
около двенадцати страниц. Но они не могли следить за моей
мыслью. Потом они перечитали то, что записали, но не в
состоянии были разобраться в этом. А мне вещь уже ясна,
особенно ночью. У всех этих тринадцати главных
персонажей нет ни капли честности, нет даже угрызений
совести, разве только у какой-то публичной женщины,
которую природа, казалось, готовила быть прелестным созданием,
но необходимость, обстоятельства, свет и дьявол...
Прощайте, друг мой! Будьте здоровы. 'Любите меня, как
я вас люблю. Не пишите мне больше, разве что в Лангр.
Я, наверное, буду уже в пути в этот дом траура, когда вы
получите это письмо. Мой почтительный привет г-же Эпине.
Не забудьте поклониться от меня г-ну Троншену. Вы
обещали мне прислать несколько вырезанных рисунков. Сколько
мне нужно вам рассказать — и приятного! Но у меня едва
хватает энергии писать о необходимом. Еще раз прощайте.
Бумага моя исписана, и меня требуют к себе мои тринадцать
жуликов. Необходимо покончить с ними, дабы я был в
состоянии во время моей поездки заняться планом «Честной
женщины»57, а затем перейти к той ревнивице, которою вы
так интересуетесь. Вы видите, я не те^яю из виду плана
быть богатым. А затем, когда мы много поработаем и
разбогатеем... мы помрем.
XI
Я очень хотел бы получить еще здесь ответ на свое
последнее письмо. Но на это не приходится рассчитывать. Я
выеду в Лангр в понедельник или во вторник, а сегодня суббота.

Письма к Гримму
157
Не думайте, что я долго буду в отсутствии. Обратно я
поеду в коляске. Поездка туда займет два дня, восемь дней
я проведу с братом и сестрой, на обратном пути я задержусь
пять . или шесть дней в разных местах, а потом я снова
влезу в тот мешок, в котором провидение смешало столько
различных и зловредных животных, чья верхушка, которую
оно любит встряхивать, находится в Париже. Мне придется
вас ждать, потому что вы ведь выедете из Женевы лишь в
конце сентября. Обнимемся мы с вами, друг мой, в Гран-
вале, ибо, хочу ли я этого или нет, мне придется туда
поехать. Итак, слышите, в Гранвале, в день моего рождения,
восьмого или девятого октября. Приезжайте туда с
гирляндой, которою вы увенчаете мою голову. Надеюсь, вы будете
довольны тем, что я успел сделать в это грустное время. Все
планы закончены — и «Мирового порядка», и «Честных
нравов», и «Госпожи Линан, или честной женщины», «Несчастной,
или последствий сильной страсти»58 и «Кентского судьи». Вот
работа на три или четыре года, не считая «Сократа»,
которого вы меня обрекаете переделать, и различные рассуждения,
литературные и моральные, которые я собираюсь поместить
во главе или в хвосте каждой из этих пьес. Когда бы мне
было двадцать лет и я был бы пьян мечтами о славе, и силы
мои крепли бы с каждым днем, • и я верил бы, что буду
жить вечно, я бы ринулся на всю ©ту работу и не знал бы
ни отдыха, ни срока, пока не проделал бы ее всю. Теперь,
когда крылья молодости не носят меня уже в воздухе, над
поверхностью земли, я тяжелею, деревянею, чувствую это,
и, когда мне хочется взлететь, я говорю себе: «quid tibi
prodest aërias tentasse domos, animoque rotundum percur-
risse polum morituro?* Ощущение разрастающейся
пассивности и неспособности я принимаю за презрение,
пренебрежение, философию, и ваши волшебные речи обманывают
меня уже только на короткое мгновение. При вашем упорстве
и моей лени сколько вам придется возиться со мною! Сколько
раз вы будете сердиться на маня! Я безумно люблю читать —
это значит, что я больше не люблю думать. Я не могу
столкнуться ни с одной хорошей чертой без того, чтоб она
* Какая тебе польза от того, что ты исследовал эфирные обители
и духом,, обреченным на смерть, о5егал небо? (Не вполне точная
цитата из. од Горация, I, 28.)

158
Дени Дидро
меня не растрогала до слез. Мне нравится рассказывать об
этой хорошей черте, и я никогда не рассказываю о пей без
того, чтобы не поручиться за нее,— это явно
свидетельствует о том, что я слабею и становлюсь лучшим человеком,
но более плохим поэтом. Буду продолжать морализировать,
потому что я люблю морализировать,— еще один симптом
дряхлостц.
Сейчас получил рукопись, о которой писал вам в
предыдущем письме. Автор торопится, — торопится и по характеру
своему, и по сложившимся обстоятельствам. Пожалуйста,
напишите об этом словечко.
Итак, послезавтра я удаляюсь из этих мест. Вот уже
восемь дней, как мысль об этом преследует меня и наводит
уныние. Это мне напоминает, как во время моих коротких
наездов в провинцию, еще при его жизни, и он и я
утрачивали веселое настроение еще за десять дней до нашей
разлуки. Когда с ним заговаривали о моем брате и обо мне, он
говорил: «У меня двое сыновей, один набожен, как ангел,
а другой, как говорят, неверующий. Не знаю, чем это
объяснить, но не могу удержаться, чтоб не любить сильнее этого
неверующего». А между тем это был очень благочестивый
человек.
Мы видимся каждый день? с нею и с ее сестрой59. Это
очень радостные дни. И не проходит дня, чтобы не
вспоминали вас. Иногда мы долго останавливаемся на этих
воспоминаниях. А если мне случается из хитрости не упоминать
вашего имени, меня начинают расспрашивать. И если бы вы
как-нибудь увиделись и познакомились с той, которая
расспрашивает меня, вы бы возгордились. О Гримм, что это за
женщина! Как она нежна, ласкова, чутка, разумна! Худо то,
что я не знаю, когда мы будем счастливы. Она размышляет,
она любит размышлять. Мы не больше ее знаем в области
нравов, чувств, обычаев и множества важных вещей. Мы
забавлялись и теперь еще забавляемся планом постройки
маленького замка, в котором двери будут маленькие, а окна
очень большие. У нее собственные суждения, виды, мысли,
чувства. И обе они руководятся собственным разумом,
собственной истиной, собственным здравым смыслом,
собственными видами. Ни общество, ни власти, ничто другое не может
их подчинить себе. Они рассуждают, слушают, защищаются
и сдаются лишь тогда, когда нет больше возможности защи-

Письма к Гримму
1
общаться. Мадмуазель Буало — ветреная голова, в которой
ничто не удерживается, в которой витают только какие-то*
обрывки, которая шатается то в одну, то в другую сторону,"
блуждает, оборачивается спиной к тому месту, куда хотела
направиться, является ярким контрастом в нашем кругу.
Впрочем, она гораздо хуже чувствует себя с тех пор, как
здесь появилось некое лицо, строгое, прислушивающееся к
себе, желающее, чтобы к нему прислушивались, критикует
себя, краснеет. Две другие—слишком сильные для нее
личности. И она уехала в деревню, которая является, по ее
словам, самым прекрасным местом в шре, и она пишет оттуда
Софи, что если там случается падать, то, по крайней мере,
не на лестнице, ибо вы должны знать, что моя Софи
поскользнулась на лестнице и упала*, и сейчас не в состоянии ходить*.
Веселый тон, в котором я вам об этом пишу, должен вам
показать, что положение не очень серьезно.
Прощайте, мой друг! Прощайте, приветствую вас. Привет
всем окружающим вас. Целую вас от всей души. Следующее
письмо буду писать вам, вероятно, из Лангра.
Париж, 20 июля 1759 г.
XII
Прибыл сюда и пишу вам. Я выехал из Парижа третьего?
дня, между десятью и одиннадцатью утра, т. е. в самое
жаркое время самого жаркого сезона. Ночь провел в Ножане. На
следующий день завершил свою поездку и подъехал к дому
между двенадцатью и часом ночи. Переезд был трудный.
Нашел брата и сестру в добром здоровье, но у них такие разные?
характеры, что с трудом верится, чтоб они могли как-нибудь
ужиться. Человека, который связывал и сдерживал их, не
стало. Брат привел в порядок все дела, так что, надеюсь,
раздел наш будет произведен скоро и не встретит никаких
затруднений. Я вернусь в наш великий город раньше вас,.
друг мой. Когда мы закончим наши дела, я вам сообщу о
своем положении.
Я покинул улицу Старых августинцев со стесненным
сердцем и с большой болью. В довершение всего...60 за четверть
часа до моего отъезда разразилась самая ужасная семейная:
буря...61. Здесь я отдышался. Отнимите у меня моих друзей-
или пошлите мне их сюда, и я легко проведу здесь остаток.

160
Денн Дидро
дней своих. Я привез сюда с собою несколько книг, которых
не раскрою, и несколько...62, в которые даже не загляну. Не
знаю еще, сколько времени здесь останусь. Но пишите мне
сюда. Я...63 и целую вас от всего сердца.
Дидро.
Лангр, 27 июля 1759 г.
Если я привез его с собою, как же...64 я отсюда?
...65 и привет. Вы их всех очаровали, друг мой.
хш
Я еще здесь и не знаю точно, когда отсюда выберусь.
Сестрица и брат, радуясь, что я с ними, откладывают
завершение наших дел, чтобы возможно дольше задержать
меня. Вы можете адресовать мне в Лангр еще одно письмо.
А «если оно меня уж не застанет, я оставлю здесь адрес
Андре, которому его перешлют. Вы меня хвалите за мою
аккуратность и не замечаете, что эта перемена характера
лвляется лишним доказательством того, что я вам говорил.
Но какое это имеет значение? Лишь бы вы меня любили по-
яршшему.
Здесь находится сейчас некий г-н Бушю, человек с голо-
йой, которого вы раза два встречали у барона, веселый,
толстый, краснолицый, живущий в глуши, роющий там землю,
извлекающий из нее железо, собирающий гипсовый мусор,
наполняющий им карманы, изучающий природу в одиночестве,
слывущий, подобно Демокрвргу, помешанным и, подобно ему,
действительно более или менее помешанный. Этот человек
вас не забыл и просит напомнить вам о себе.
Я передал ваш привет сестрице. Она была тронута,
и вот что она мне сказала: «Если господия Гримм вышлет
вас из Парижа, когда вы закончите свой труд, я его
.сестра и люблю его, если нет, я не признаю его своим братом
и ненавижу его». Я очень доволен приемом, оказанным мне
здешними жителями. Они мне воздают всяческие почести.
Я привез с собою кое-какую работу, но мне, повидимому, не
придется даже притронуться к ней. Бесконечные визиты и
трапезы, которые начинаются днем и затягиваются до
поздней ночи. Не очень я это люблю, но с этим приходится
зшриться и даже делать вид, что доволен. Не очень это

Письма к Гримму
161
трудно, правда, когда видишь, какая любезная причина
руководит при этом сотрапезниками. Как меня нужно жалеть, что
я перестал пить вино! Оно хорошо здесь, и его можно пить
сколько угодно без всяких последствий. Раз пять или шесть
я готов был соблазниться.
Роль, которую вы отводите сестрице в ваших мечтаниях о
счастье, как нельзя лучше подошла бы к ней. Характер у
нее точно такой, каким вы его себе представляете. А
справедливость, доброта и прямота брата натянуты и холодны.
Парижская гроза долетела сюда. Не пишу вам об этом —
поговорим лично. Но что сделаю я с рукописью, которую мне
переслали сюда? Очень не хочется возить с собою обратно в
Париж. Знаете, как я сюда приехал? В коляске матери66.
И знаете, каким путем я возвращаюсь? Через Шомон, Жуан-
виль, Сен-Дигре, Перт и Иль, где я заберу мать и доставлю
ее в Париж, где нам было так хорошо без нее. Дочь меня по-
прежнему любит. Не может быть более прямой, более
искренней, более нежной и более честной души. Жизнь ее
наполнена постоянным вниманием ко мне. Здесь ли я или
отсутствую— помыслы у нее одни и те же. И я люблю ее.
Мысленно дополните эти слова тоном и жестом.
Я сблизил брата и сестру. У меня появилась некоторая
надежда, или, точнее говоря, я хочу убедить себя, что они
сделают друг друга счастливыми. Аббат будет всегда и
неизменно справедлив, и держать себя он будет всегда, как
великий судья, а не как человек. Трудно всегда держать руку
на негибком и холодном железе. Когда это долго длится, это
леденит и делает бесчувственным. Хочется касаться чего-
нибудь более нежного, более чувствительного и более мягкого.
У отца моего было приблизительно шесть тысяч ливров
ренты. Это много для провинциала, который начал свою
жизнь, не имея ничего. Сколько он должен был работать! У
него были бедные родственники, которым он помогал, пока
был жив. Он поддерживал здесь других несчастных, которые
должны будут ого оплакивать. Во всем его состоянии нет ни
одного гроша, который бы он приобрел неправедно. С его
смертью отпадает рента приблизительно в две тысячи
четыреста ливров, т. е. то, что ему приносили его торговля и
другие повседневные работы. Нам остается поделить между
тремя приблизительно четыре тысячи шестьсот ливров ренты.
Это составляет от тысячи двухсот до тысячи пятисот ливров
II Д. Дидро, IX

162
Дени Дидро
на каждого — состояние Сент-Альбена67. Брат будет самым
богатым, так как он имеет от тысячи семисот до тысячи
восьмисот ливров от своей бенефиции. Бедным от этого будет
только лучше. Он, может быть, умрет, не имея ничего за
душой, но у них будет. Я оставляю сестрице всю обстановку.
Достойно ли меня было бы открыть шкафы и поделить с
нею простыни с отцовской постели? Нет, друг мой, не так
привыкли мы поступать. Философ будет наименее
состоятельным из всех троих, и это в порядке вещей. А между тем этот
философ имеет жену и ребенка. Но сестра замуж не выйдет,
а если бы вышла, у нее тоже был бы муж, а может быть, и
дети. Священник женат. Во всяком случае, когда
Анжелика...68, она одобрит поведение своего отца и скажет:
«Мой папа хорошо сделал, что так поступил».
Итак, друг мой, тысяча пятьсот ливров ренты от отца,
тысяча от издателей, из которых пятьсот мне обеспечены,
двести, которые я получаю в другом месте, восемь или
девять тысяч франков, которые мне придется поместить,
когда большой труд69 будет закончен, и которые мне дадут
еще от четырехсот до пятисот ливров ренты; Аристоуель,
Платон, Бэкон, Гомер и др., от которых я отделаюсь в два'
года, дадут мне другие пятьсот ливров, — сосчитайте и
вы получите от трех до четырех тысяч ливров ренты,
на которые можно очень хорошо жить, если не лишиться
разума. Я здесь не считаю ни «Кентского судьи или
комиссара», ни «Ревнивицы», ни «Честной женщины», ни «Честных
нравов», ни «Сократа», ни рассуждений, которые будут
следовать за каждым из этих произведений или предшествовать
им. Это еще не хлеб, и я боюсь, что у меня появится волчий
аппетит, когда все это будет сделано. Вы меня браните за то,
что я делаю слишком много дел сразу. Это потому, что вы от
природы бранчливы и что вы меня не поняли. Ведь сейчас
речь идет не о выполнении, а лишь о планах, не имеющих
между собою ничего общего. План «Шерифа» разбит на
действия и явления, остается только написать диалог. Другие
написаны в повествовательной форме. Это все яйца, которые
я снес, которые я буду высиживать одно за другим и которые
вылупятся со временем. И какая беда в том, чтобы все
их разбить на акты и явления до того, как одно из них
будет закончено? План составляется без особенных
усилий, а диалог...70 противоположен другим. Исключение со-

Письма к Гримму
163
ставляет план «Нравов»,— я теряюсь в нем, и хоть режьте
меня, я не знаю, с чего начать...71 скажите, очень будет
неудобно отказаться от связанности явлений? Если
необходимо подчиниться'этому, я подчинюсь, но сделать это будет
чудовищно трудно.
Прощайте, друг мой! Будьте здоровы! Пишите. Остается
ли в силе решение о том, что в сентябре мы все съедемся в
Париже? Мы приближаемся к этому счастливому месяцу, но
я боюсь, чтобы не было слишком жарко или слишком
холодно. Как знать? Ради бога, не внушайте мне надежды,
если наша встреча может не состояться. Пишите мне без
предосторожности: сюда можно. Вчера я ждал известий
от дочери, но не получил. Это меня беспокоит.
Лангр, 3 или 4 августа.
[P. S.] Мы только что поделили сто тысяч франков, как
делят сто...72. Расскажу вам об этом в другой раз.
XIV
'Лангр, воскресенье 12 августа [1759 г.]
Все закончено, друг мой! Больше сюда не пишите.
Выезжаю отсюда в будущую пятницу. Остается только
переписать акт нашего раздела, а затем мы его подпишем,
поцелуемся и простимся друг с другом, может быть, надолго,
может быть, навсегда. Как знать? Я, кажется, уже писал
вам, что состояние отца заключалось в контрактах, землях,
домах и виноградниках. Контракты и земли поделили на три
части, и одну из них брат и сестра предложила мне. Не
сомневаюсь, что это самая выгодная часть. Я не корыстен,
но их поведение по отношению ко мне, соответствующее
моему поведению по отношению к ним, меня чувствительно
трогает. Две остальные части они разделили между собою по
жребию. Я отказался участвовать в разделе обстановки, но
они решили дать мне за это соответственную компенсацию.
Мы продадим один из деревенских домов и оставим в общем
владении другую хижину со всеми виноградниками. Она
будет нам служить зернохранилищем, подвалом для
винограда и вин и ^основанием наших будущих конюшен. Брат с
сестрой путем опроса знающих людей произвели оценку
дома, в котором они будут жить, и выплачивают мне треть
и*

164
Дени Дидро
его стоимости. Были за это время поступления арендной
платы, срок которой истек, были товары, которые нужно
было продать, были и другие денежные поступления. Все это
собирается в общей шкатулке, которую откроют, когда
поступления закончатся, чтобы выполнить все последние
распоряжения отца. Остаток мы поделим между собою. Этот
раздел не совсем реальный. Каждый получает свою
определенную долю, которою может распоряжаться по своему
желанию, но в отношении доходов вое составляет общее
хозяйство. Мы заключаем круговую поруку. Если выпадет град,
он побьет урожай у всех троих. Мы будем получать доходы
и терпеть убытки сообща. О, если бы душа отца витала
над нами, как она была бы довольна! Все делалось так
дружелюбно, так непринужденно, так спокойно, так честно,
что вы бы заплакали от радости. Что скажете вы о нашей
ассоциации, которая никого не стесняет, никого не связывает,
которая будет существовать сколько мы пожелаем, которая
предотвращает события, иногда обогащающие одного и
разоряющие другого? Разве эта ассоциация не носит на себе
печати стародавних времен? Они будут вести хозяйство и
по окончании года присылать мне треть того, что соберут.
Но самое важное дело не в этом, а в той своеобразной
антипатии, которая существует между братом и сестрой.
Когда я прибыл сюда, у них уже решено было разъехаться.
Сестра устала от возни с домашним хозяйством, а аббат,
повидимому, собирался поставить это хозяйство на такую
ногу, что возня с ним еще увеличилась бы. К тому же у них
и взгляды на хозяйство разные. Я постарался прежде всего"
приручить недоверчивый характер аббата. " Он ревновал к
сестре, считая, что я ее больше люблю. Я пытался дать
ему понять, что если бы я любил ее в сто раз сильнее, она
бы мне все же была менее дорога, чем справедливость. Затем
я ему предложил две вещи: дать покой сестрице и
предоставить ей полную свободу в расходовании ее средств. Она
ему будет платить за свое содержание и за содержание
своей,бедной подруги, которая будет жить с нею и снимет
с незначительную часть хлопот по ведению хозяйства. Мое
пребывание у них окончательно их сблизило. Теперь, при
моем отъезде, они уже в очень хороших отношениях. Они
будут богаты. Аббат имеет около тысячи экю ренты,
сестрица— около тысячи пятисот франков. Что же им еще

Письма к Гримму
165
нужно в провинции? Они будут в лучшем положении, чем
если бы они имели вдвое больше в Париже. Поэтому я
возвращаюсь домой вполне довольный их положением.
Прошу прощения, друг мой, что вот уже месяц докучаю
вам денежными делами. Но ведь это только один раз в жизни.
Больше у меня, конечно, не будет оснований возвращаться
к этим вопросам.
На улице Старых августинцев теперь большое горе.
У г-жи Лежандр была девочка очаровательной внешности,
ума и характера. Это была воплощенная кротость и
непосредственность. И вот она ее только что потеряла. Чем
можно утешить мать, теряющую своего ребенка, и дитя,
теряющее своего отца? Обе сестры заболели.
Я не писал барону уже целый месяц,— ни перед
отъездом, ни о тех пор, как я здесь. Но я все же уведомлю его
о своем возвращении. Когда нужно писать вам, я тотчас же
беру перо в руки, но когда нужно писать ему, я всегда
откладываю на следующий день.
Здешние порядочные люди приняли меня с большим
почетом. Я вполне удовлетворен их приемом. Я пахожу,
что наши лангровцы отличаются умом, живостью, веселостью,
но невероятно переменчивы. Это, может быть, объясняется
здешним климатом, резкими переходами от холода к жаре,
от ясной погоды к дождю, от тишины к буре, переходами,
под влиянием которых лангровцы с самого раннего детства
привыкают к частой перемене настроений. Их головы
напоминают флюгеры на крышах их домов. Говор у них
медленный. Моя сестра, может быть, одна только говорит быстро
и чеканно. Не знаю, чему приписать эту особенность,
благодаря которой ее можно принять за иностранку.
У нас здесь есть резчик, который по сравнению с вашим
женевским резчиком просто чудо. Это молодой человек, мой
родственник, не учившийся ни вырезыванию, ни рисованию
и вдруг, не зная никаких правил, начавший вырезывать*
И вы увидите, какие вещи он делает. Все ваши парижские
скульпторы вместе езятью не могли бы придумать тех
выражений, которые он придает своим фигурам, то комических,
то похотливых, то благородных. То он вырезывает сатиров,
то козочек, то девственниц. Но это парень с придурью. Он
может в течение двух недель формовать кусок .глины
линеечками, которые являются его инструментами, потом по-

m
Дени Дидро
смотрит на свою работу, сам себя похвалит и затем
выбросит все в окно. Я подобрал две выброшенные им вещи,
которые привезу вам в Париж, если смогу. Не думаю, чтоб
я ошибся, они превосходны, но так хрупки, что какие бы
предосторожности я ни принял, я, вероятно, смогу вам '
показать только их обломки.
Приедете ли вы в сентябре? Я вам надавал целую кучу
поручений—не забудьте ни одного. Когда вам нечего
делать, исполняйте мои поручения. Я нашел тут кое-что у
букинистов. Везу с собою несколько книг, которые я здесь
откопал. Я сделал бы гораздо более удачную покупку, если
бы благодаря одной случайности сам не испортил дело. Это
чертовски глупая случайность, которая приводит меня в
отчаяние. Некто, хорошо расположенный ко мне человек,
уговорил одного из здешних жителей, обладающего библиотекой,
уступить мне прекрасную коллекцию книг, в которых он не
разбирается. Уже был сделан список. Отмечены цены. Книги
должны были упаковать и доставить ко мне без моего ведома.
И вдруг благодаря приставаниям моего брата я отправляюсь
к этому человеку, он показывает мне свою библиотеку, и
я глупейшим образом указываю ему значение книг,
которые он собирался продать. И вот он подбирает уже
лежавшие на полу книги, снова старательно ставит их на
полки, где они истлеют от пыли и червей. Этот человек
узнал благодаря мне, что он обладатель ценных книг, и он
оставляет их у себя. У меня не будет этих греческих
книг, а мои маленькие глиняные группы разобьются в пути.
Прощайте, друг мой. Целую вас от всего сердца и горю
желанием увидеться с вами. Но желание мое сильнее
надежды скоро увидать вас. Прощайте!
XY
[Лангр], 14 августа [1759 z.J
Мне остается провести здесь еще две ночи. В четверг
утром, друг мой, рано утром я покину этот дом, в котором
я в довольно короткий промежуток времени испытал очень
разнообразные ощущения. Представьте, я все время сидел
за столом, перед портретом моего отца, плохо
нарисованным, но сделанным всего несколько лет тому назад и до-

Письма к Гримму
167
вольно похожим. При этом мы по целым дням заняты были
просмотром бумаг, написанных его рукой, а последние часы
я занят укладкой в чемоданы всякого скарба, который был
в его употреблении и который может теперь служить мне.
Все эти отношения, столь нежно связывающие людей
между собою, бывают, однако, временами очень
болезненны. Очень болезненны? Нет, я ошибаюсь. У меня
сейчас такая тихая грусть, которую я не променял бы на
самые шумные радости в мире. Сейчас я стоял,
прислонившись, к кровати, на которой он болел в продолжение
пятнадцати месяцев. Туда сестра моя по десять раз за ночь,
босиком, приносила ему согретое белье, чтобы оживить его
конечности, из которых жизнь начинала уже уходить. Ей
приходилось пробираться по длинному коридору, чтобы
добраться до алькова, в который он удалился после смерти
своей жены, между тем как их общая кровать оставалась
незанятой в течение одиннадцати лет. Когда отец, желая
облегчить дочери уход за собою, поборол свое чувство и
снова занял покинутую кровать, он сказал: «Здесь мне
гораздо удобнее, но отсюда я уже не поднимусь». Он ошибся.
Он сидел, как я вам уже писал, в своем кресле, в котором
вы его видели, когда покинул их навсегда.
Когда я прохожу по улицам, я слышу, как люди, смотря
на меня, говорят: «Вылитый отец». Я, конечно, знаю, что
это не так и, что бы я ни делал, этого никогда не будет.
Один из наших старших викариев был, может быть, более
прав, когда он как-то сказал мне: «Нет, сударь, философия
таких людей не создает».-
Акт нашего раздела был подписан вчера. Все прошло,
как я и предвидел," очень дружелюбно, очень прилично.
Я подписал первым, передал перо брату, а он сестрице.
Мы были только втроем. Когда все подписали,^ выразил
им, насколько я был тронут их поведением по отношению
ко мне. Я призывал их любить друг друга. Мне было трудно
говорить. Я плакал. Потом я просил их сказать мне
откровенно, не упустил ли я сделать чего-нибудь, чего они
от меня ожидали. Они мне ничего не ответили и расцеловали
меня. Сердца наши одинаково сжаты были грустью.
Надеюсь, они будут любить друг друга. Приближающаяся
разлука наша не пройдет без боли. Другое чувство заменит
ее по мере того, как я буду приближаться к Илю; опять

168
Дени Дидро
другое заменит это, по мере того как я буду приближаться к
Шалону73, и вновь другое будет овладевать мною, по мере
того как я буду подъезжать к Парижу, где стану поджидать
вас, чтобы испытать счастье иного рода. Прежде чем
встретиться с вами, я увижу место, где живет и откуда,
может быть, уже не выйдет женщина, которую я люблю
больше всех на свете, и место, где обитает женщина,
которую я уважаю столь же глубоко, как люблю первую, и
эти женщины — сестры.
Прощайте, друг мой! Назначаю вам свидание в Париже,
куда прибуду накануне дня св. Людовика, дня рождения
Софи. Это ей доставит не меньшее удовольствие, чем любой
букет. Прощайте, мой друг! Прощайте!
XTI
Получил ваши три письма — одно, прибывшее в Париж,
когда я из него выезжал, второе, пересланное мне из Лангра
в Париж, и последнее, в котором вы мне сообщаете о
мужестве г-жи Эпине и об успехах Троншена74. Я уже две
.недели не писал вам. За это время произошло многое. Мне
очень бы хотелось обо всем этом рассказать вам поскорее,
но нет подходящего настроения. Переезд с мамашей прошел
очень хорошо. Я провел полтора дня в ее имении, которое
мне очень понравилось. И вот мы теперь вчетвером в Париже,
где нам так хорошо было бы втроем. Софи была опасно
больна.^ Г-жа Дидро и сейчас еще больна. Собираются
отправиться в Иль. А я из любезности к барону еду в
Гранваль. Когда я выберусь из этой полевой мышеловки,
уже, быть^может, никого не будет в Париже, даже вас,
потому чта'ваше последнее письмо, друг мой, не позволяет
мне рассчитывать, что вы вернетесь так скоро, как вы
полагаете, как я желал бы и как вы мне обещаете. Я поеду
поэтому в Гранваль и там буду вас дожидаться. Буду по
возможности работать,— разумеется, над «Энциклопедией»,
потому что для других работ вы должны оживить и
воскресить автора, который совсем мертв. Я попрежнему так
думаю.
Мое прибытие сюда отмечено было неприятной
новостью — новым постановлением государственного совета75.

Письма к Гримму
16&
К счастью, это не поколебало решения издателей довести
издание до конца;, и Ши дела остались в прежнем положении,,
если еще не улучшились.
Пишу вам эти строки наспех. Сейчас десять часов,,
а в одиннадцать я должен быть там. В это время ее мать
и г-жа Лежандр уходят в церковь, и мы можем побыть
некоторое время вдвоем. Давно уже не имели мы этого*
счастья, Как вы счастливы! И насколько вы чувствовала
бы себя более счастливым, если бы я был с вами! Ибо &
верю, что вам недостает меня, потому что мне недостает вас.
Приезжайте же, чтобы нам обоим было хорошо и чтобы-
у нас было все, что нам нужно. Завтра понедельник, 3-е*
число, а в следующий понедельник я поеду к барону.
Передайте мой почтительный привет г-же Эпине и Троншену.
Не забудьте о моих поручениях, о рукописи и рисунках:
на новой гравюре. Что касается другой рукописи, то она,,
кажется, останется на моем столе до моего возвращения.
Автор будет только доволен этим. В Гранвале я возмещу
краткость этого письма. Но как я там буду знать, что е
вами? Каким образом будут доходить до меня ваши письма?
До отъезда из Парижа я побываю в Салоне. Если он мена
вдохновит на что-нибудь, чем вы могли бы воспользоваться,,
вы это получите. Разве это не входит в план вашего
издания? Приказывайте. Я вам повинуюсь довольно слабо, но-
мне это не стоит никаких усилий.
Прощайте, друг мой! Итак, мы увидимся — и довольно»
скоро. Дай бог! Я много работал со времени моего
возвращения. Если мое рвение будет продолжаться, я справлюсь.
Но продлится ли оно? Это зависит от стольких
обстоятельств! Из-за какой-нибудь малейшей заботы я теряю
целый день. Ваша душа — словно стенные часы с^гяжельш
маятником, который отмечает их колебания, и ничто пр&
этом не нарушает ни их движения, ни их покоя; моя душа —
словно волос, который малейшее дуновение качает и треплет.
Здесь отпечатали «Песнь песней» и «Экклезиаст», но-
плохо отпечатали. Закончу ли я это письмо, ничего не-
сказав вам о «Сократе?» Увы, да! О друг мой, что*
это такое? Что-то в роде немного выпрямленного Ваде76.
Здесь не хотят верить, что автором этой вещи является»
Вольтер. Его друзья ищут в ней красот. Это сатира,
говорят они, а я говорю, что это плохая вещь, как бы ее шэ

jLÏ\)
Дени Дидро
называли — сатирой, комедией или трагедией. Я бы никогда
не взялся за «Сократа», если бы этого не было. Прощайте,
люй нежный друг! Целую вас от всей души.
2 сентября 1759 г.
Я знаю, какое сегодня число. Это замечательно. Вот
видите, разве я ошибался, когда говорил, что наши письма
имеют деловой вид?
XVII
Я в Гранвале, друг мой, а Софи умирает в Париже.
Ее мать обещала ей, что останется,— и вдруг она меняет
решение и увозит ее. Мысль об отсутствии в течение шести
месяцев, года, может быть, двух лет угнетает ее. Ей
кажется, что она удаляется в свое последнее жилище. В таком
тоне она говорит о своем отъезде. Она быстро чахнет. Душа
ее перестает отклидаться на то, что происходит. Она в таком
подавленном настроении,, так равнодушна ко всему, так от
всего отворачивается, что сестра ее приходит в отчаяние.
Можете себе представить, в каком я состоянии. Не помню,
лисал ли я вам о нашей совместной поездке с ее матерью.
Я совсем теряю память. Обстоятельства мне
благоприятствовали, и я не упускал ничего, что могло ей быть приятно.
•Она забыла свою шкатулку, и я предложил ей свой
кошелек. Ее утомляла езда в коляске, и это было поводом
«окружить ее внимательным уходом. Целыми часами я держал
-ее в своих объятиях. Мы вместе прибыли в Иль. Это
красивый большой дом, расположенный в прекрасной местности.
Представьте себе, что Марна, такая же широкая там, как
:в Шарантоне, но прозрачная, как фонтан, окаймляет сад
и парк.>г В день моего приезда, к вечеру, после прогулки,
продолжавшейся до захода солнца, она мне сказала:
«Пойдем посмотрим, как возвращаются мои подданные». Я
предложил ей руку, и мы направились к решетке,
загораживающей рвы, где поили большое стадо быков, тогда как еще
большее стадо баранов блея возвращалось в стойла. Птичий
двор очень велик. Мы обошли и его. На следующий день
«было воскресенье. Она мне показала различные части дома.
Они удобно распределены и обставлены. Я их осмотрел все,
за исключением кельи Софи. В нее меня не впустили. В

Письма к Гримму
171
понедельник мы прибыли в Шалон, где г-н Лежандр ждал нас
и оказал нам прекрасный прием. Не буду описывать вам era
дом. Есть, конечно, более богатые дома, но вряд ли можно
указать дом, который был бы отделан и обставлен с большим
вкусом. Это роскошь, которая не бросается в глаза
вследствие своей простоты, без внешнего блеска, без яркой
позолоты,— изящные деревянные панели, большие зеркала,
изысканные скульптуры в углах, группы Бушардона и Пи-
галя. И повсюду единство, связывающее все в одно целое.
Куда бы вы ни повернулись, вы видите именно то, что
здесь должно быть. Половина, занимаемая хозяйкой дома, ярко
освещена. Но так как она любит мечтать, дневной свет редко
проникает туда.
С тех пор как мы здесь, мы хорошо проводим время.
Мы веселы или делаем вид, что веселы. Дамы соглашаются
на те развлечения, которые я предлагаю, а меня приглашают
на те развлечения, которые здесь придумываются. Иногда
моя Софи дает себя уговорить и присоединяется к нам, но
иногда она отказывается. Она перестала стесняться. Целыми
часами сидит она с нами, не принимая участия в наших
беседах, с закрытыми глазами, прислонившись головой к
спинке кресла. Когда кто-нибудь попрекнет ее
меланхолической позой, она даже не дает себе труда
извиниться. Услышит она мои шаги, когда я прихожу, она
говорит своей сестре: «Сестра, это он». Я вхожу. Она
остается неподвижной, она только слегка улыбается мне
и смотрит на меня глазами, в которых, даже в ее светлые
минуты, отражается снедающая ее глубокая тоска. Когда
я ее спрашиваю: «Друг мой, о чем вы думаете?» — она
мне отвечает: «Я думаю, что вы все будете счастливы,
когда меня не станет». И затем она поднимается, уходит
в гардеробную и там горько плачет. Клэре мне
сказала, что это с нею часто бывает. Когда она
возвращается, глаза ее влажны и красны, мы с ее сестрою это
видим и можем только глазами сказать друг, ддругу, как
нам тяжело и как нам ее жаль. Однако мать ее старается
нас развлечь, задавая разные вопросы. Когда это ей
удается, запрягают лошадей, и она отправляется на
прогулку или в театр. Г-жа Лежандр едет вместе с нею, а я
остаюсь с Софи. Но эти часы, когда мы одни, уже не
доставляют ей радости. Она молчит, задумывается, вздыхает,

172
Дени Дидро
берет меня за руку и пожимает ее. Когда я ей предлагаю
опереться на меня, она говорит: «Друг мой, не
привыкайте к этому». Она предчувствует свой близкий конец,
и все, что она говорит, связано с этим. Как-то мы пошли
на выставку картин,— ее мать, г-жа Лежандр, мадмуазель
Буало и мы с нею. Она не в состоянии была держаться на
ногах. Мадмуазель Буало взяла ее под руку, и они
вернулись домой.
Сегодня пятница. Она ждет меня к себе завтра вечером
или в воскресенье утром. К тому времени будет восемь дней,
восемь долгих дней, что я не видел ее, ничего не слышал
о ней. Но этого хотела она. Несколько дней тому назад
заговорили о приготовлениях к отъезду. Мать спросила ее:
«Дочь моя, не нужно ли вам заказать себе какое-нибудь
платье?» — «Да, мама,— ответила она,— мне его там сошьют».
Мать ее не поняла или сделала вид, что не понимает. Я
проведу с нею еще восемь дней, а затем запрусь здесь и буду
вас поджидать. Она думает обо всем, только не о себе.
Ей хочется, чтобы вы поскорее приехали. Приезжайте же.
Мне здесь сказали, что г-н Эпине поехал в Женеву за
вами и что это письмо может вас там уже не застать.
Вот приблизительно то, что вы просили у меня. Желаю,
чтобы вы могли этим воспользоваться77.
Прощайте, друг мой! Целую вас от всего сердца. Сегодня
вечером я уезжаю в Париж. Не возвращайтесь, не исполнив
моих поручений. Поклонитесь от меня Вольтеру. Скажите
ему, что я принимаю все, что он мне предложил через
Бриасоона78. Написаны или не написаны эти статьи другими,
его статьям сбудет отдано предпочтение.
Мадмуазель Фель спела на духовном концерте две
итальянские вещи. Аплодировали и стучали и руками и ногами,
все с ума сходили от восторга.
Здесь были г-н Леруа, г-жа Жоффрен и Мармонтель.
После обеда Мармонтель прочел нам небольшой роман,
который вы прочтете в ближайшем выпуске его «Меркюр».
В этой вещице есть красота, есть стиль, изящество, яркость,
быстрое развитие действия, теплота, патетика, много мыслей
и таланта, но мало правды и совсем нет гения.
Бедный Мийо, которого мы так любили за его
искренность, честность и за его знания, умер. Хорошие люди
уходят первыми.

Письма к Гримхму
173
Не знаю, были ли вы знакомы с молодым человеком
по имени Буланже79, который начал с того, что в качестве
инженера путей сообщения крпал ямы в земле, а кончил
тем, что стал естественником, греком, евреем, сирийцем,
арабом и пр. Он тоже умер. Это был весьма выдающийся
человек, и его жизнь об этом свидетельствует.
Я оставил часть своей литературной лавочки в Гран-
вале80. Сйоро я туда отвезу свои остальные орудия. Вы
приедете, и там, друг мой, мы с вами встретимся. Прощайте,
прощайте! Боюсь, что скоро в вашем лице сосредоточится
все, что мне действительно дорого в этом мире.
Сейчас получил письмо от сестрицы. Без ропота, без
замечаний она сообщает: «Аббат был в своей приории. Он
наловил там рыбы. Ее привезли в город, и у меня обедали
в тот день восемнадцать священников, на следующий день
еще восемнадцать священников, а на третий день двенадцать
или пятнадцать священников. Несмотря на это, я еще
надеюсь, что все будет хорошо, если не считать небольших
бурь, которые затихнут».
15 сентября 1759 г.
хтш
3 декабря 1765 г.
Если бы я знал, друг мой, где найти Седэна, я бы
побежал прочесть ему ваше письмо и ваши замечания. Уф,
как легко дышится! Это то же мнение, которое высказал
и я, и вчера, когда слушал пьесу81, я то и дело ловил себя
на том, что вспоминал вас и догадывался о вашем восторге.
Но то, о чем вы мне не говорите ни слова и что в моих
глазах является прямо невероятным достоинством пьесы,
что заставляет меня опускать руки, что обескураживает
меня, что побуждает меня отказаться писать что-либо еще
в своей жизни и будет мне служить достаточным
оправданием на Страшном суде,—это простота без малейшей
вычурности, самое сильное красноречие без тени деланности
и риторики. Сколько поводов увлечься высокопарным
разглагольствованием, от которого нельзя воздержаться,^ если
не обладать очень большим и очень изощренным вкусом!
Пример: «Я лег спать самым спокойным и самым счастливым
из отцов — и вот я перед вами!» Вы правы, не будем пока

174
Дени Дидро
жаловаться на публику. Нужно иметь очень изощренный
вкус, чтобы чувствовать всю прелесть этой простоты. Вчера
минутами я горделиво думал, что из этих двух тысяч
зрителей я один ее чувствовал t—и только потому, что
вокруг меня не сходили с ума, не упивались, подобно мне,
не испускали криков восторга... Было невыносимо слышать,
как холодно, с каким-то снисходительным удовлетворением
говорили: «Да, это жизненно, правдиво...» Чорт возьми,
вы думаете, что те, кто так говорит, заслуживают, чтоб им
давали такие произведения? •
Когда мы выходили, аббат Лемонье пригласил меня зайти
с ним в кафе. И вот какой-то молокосос подходит к нему
и говорит: «Аббат, это красиво». Я вскакиваю в ярости и
говорю аббату: «Идем отсюда, не могу больше терпеть.
Помилуйте, чорт возьми, вы знакомы с подобными людьми?»
Да, друг мой, да, вот настоящий вкус, вот семейная
правда, вот комната, вот дела и слова честных людей, вот
комедия!
Это либо фальшиво, либо верно. Если это фальшиво,—
это отвратительно. Если это верно,— сколько же в наших
театрах ставится отвратительных вещей, которые считаются
великолепными!
Я сидел рядом с Кошеном и сказал ему: «Должно быть,
я честный человек, потому что я горячо воспринимаю
достоинства этого произведения. Я восторгаюсь им очень сильно
и искренно, а между тем никому оно не могло принести
столько зла, как мне, потому что этот человек вырывает у
меня почву из-под ног».
А теперь посмотрим, чем разразятся наши маленькие
критики с Королевской улицы. Я не дам себе труда возражать
им, но их отзывы послужат мне мерой их вкуса.
Итак, господин шутник, поверите вы мне в следующий
раз, когда я вам буду расхваливать какую-нибудь вещь?
Я вам говорил, что не знаю ни одной вещи, которая
походила бы на эту, что это одна из тех вещей, которые
произвели на меня наиболее сильное впечатление, что не было
произведения, которое соединяло бы в себе столько силы
и правды, столько простоты и изящества. Опровергайте это,
если у вас хватит решимости.
Я хорошо воспринимаю, я верно оцениваю, и время
всегда в конце концов подтверждает мой вкус и мое мнение.

Письма к Гримму
175»
Не смейтесь,— я предвосхищаю будущее и знаю, что опо*
будет думать.
Я должен повидать вас сегодня. Атман прислал мне-
клавесин, мы поговорим об этом сегодня вечером. До
свидания! Целую вас от всего сердца. Мне кажется, вы мне стали
еще дороже. Это сродство взглядов и восприятий как-то
радостно роднит меня с вами. Как бы я вас целовал, если
бы вы были сейчас со мною!
XIX
[Парижу 9 февраля 1769 г.]
Никто не заставляет меня в такой мере убеждаться
в бесполезности добродетели, как мои друзья. Надеюсь^
что они меня отучат от нее.
Во вторник утром вы получите ответ Менажо82.
В то же утро я послал записку Менажо-сыну, чтобы он*
и его отец были на Королевской площади у г-жи Бор между
девятью и десятью часами.
Вчера, в среду, не будучи уверенным, что моя записка,
была во-время вручена, я послал к Менажо справиться.
А сегодня — ваши упреки. И будь после этого аккуратен!
Так как я имею возможность остаться дома, так как:
у г-жи Дидро подагра поднялась в голову и в грудь, так.
как аббат св. капеллы ждет меня к себе между тремя а
четырьмя по поводу одной услуги, которую я могу ему
оказать, и сверх всего прочего я ненавижу званые обеды, я:
распоряжусь собою по своей воле, что не мешает мне желать,
от всей души, чтобы картины из Монружа понравились
императрице.
А вы при сложившихся обстоятельствах, повидимому, и за.
и против. Я имею Генья, а вы хотите оказать услугу Трои-
шену и противопоставляете ему г-жу Бор.
И пусть! Забавляет меня то, что без чьей бы то шь
было вины ничего, может быть, не выйдет.
До свидания! Рассчитывайте немного на меня в будущем.
Я никогда не пренебрегал ничем, что представляло для вас
хотя бы некоторый интерес.
Разве маленький неаполитанец83 махнул на все рукой?
О нем ни слуху, ни духу.

176
Дени Дидро
XX
Если вы были счастливы, прощаю вам, что вы не
давали о себе знать. Только стон боли может заставить меня
домчаться к моему другу. Если вы часто слышали мое имя,
то у вас должен был стоять постоянный звон в ушах, потому
'что мы часто упоминаем ваше имя. И "не думайте,
пожалуйста, что вас всегда поминали добром. Прежде всего вы
-были далеко от нас, а это большой грех в глазах людей,
которые не могут и никогда не смогут привыкнуть обходиться
<>ез вас. Скоро ли вы перестанете шататься по большим
дорогам и можем ли мы надеяться вас скоро увидеть?84
Баронессе очень недостает вашего громкого смеха, г-же Mo —
-ваших шуток и ваших изречений неизменной истины, а мне —
ваших жалоб и ваших ласк. Приезжайте же поскорее, друг
мой, чтобы мы все могли вас расцеловать. Разве вы не
авидите протянутой к вам дюжины рук, призывающих вас?
И разве вы не думаете, друг мой, что это геройство о моей
стороны показывать всем, знающим нас, что вы выше меня?
Зачем же еще возвещать по всей Германии это
неблагоприятное для меня сравнение?- Я здесь почти всегда
'-близок к тому, чтобы казаться смешным. Мне прощают,
потому что меня знают, потому что меня любят, потому что
л добр,— да, так добр, так добр, потому что у меня иногда
'бывают порывы, которые их забавляют, потому что я
проявил себя во многих областях. Но вдали, в других местах,
.друг мой, я не сдерживал бы себя, я дал бы себе волю и
-во многих случаях подавал бы повод нападать на себя, и вы
^бы привезли меня обратно в Париж покрытым полученными
.в ответ ранами. Продолжайте же носиться по миру, друг
мой, шатайтесь по дворцам и хижинам, вы всегда и всюду
^будете на своем месте, потому что я всегда вижу поверх
вашей, головы большую Минерву с развернутыми крыльями
ж она^держит вас за чуб и повсюду водит вас. Как только вы
собираетесь сделать ложный шаг, она вас останавливает.
А я способен сваливаться во все встречающиеся ямы и
финуться в последнюю головой, покрытой шишками.
Я исполнил ваше поручение. Я видел Гиара85, и вы
застанете его здесь, когда вернетесь, если только сдержите
«слово и не проведете две недели в объятиях герцога
Оаксеп-Готского, которому вы не преминете представить мое

Письма к Гримму
177
почтительное приветствие. Итак, он как государь женат
поневоле. Не 'знаю, являются ли хорошими мужьями те, кто
не желали ими стать. Но те, кто боится управлять другими,
способны сделать их счастливыми, потому что они понимают
всю трудность и важность своей задачи. .
То, что вы пишете о трудности перевозки памятников и
связанных с этим лишних расходов, совершенно верно. Но
что можно сделать? С Гиаром договорились — пусть он и
устраивает.
Через час эта записка будет вложена в письмо г-жи Mo,
если я только не забуду дать ей его, потому что, говоря
откровенно, я о многом забываю, когда* я с нею, и какое бы
удовольствие ни доставляло ей говорить о вас, я оставляю
у нее на вашу долю лишь то, чего я не в состоянии
похитить. Мы все чувствуем себя довольно хорошо,- не
исключая и ее. Я поставил себе задачей создать для нее более
приятное будущее. Но это нелегко — она была так
несчастна, что трудно заставить ее поверить в счастье. Это текст,
на тему которого вам бы следовало ей читать проповеди.
Не беспокойтесь по поводу своей «Корреспонденции». Вы
найдете здесь совершенно готовый материал, и даже больше,
чем вам понадобится. Если вы меня действительно любите,
вы нисколько не будете жалеть о затраченном мною
времени. Разве я мог бы лучше использовать его, как отдать его
моему другу? Разве вы думаете не так же? Берегитесь, вы
станете похожи на злого Руссо, который опасается тех:,
кому доставляет удовольствие оказывать ему услуги. И вы
будете еще гораздо хуже него, потому что не пожалеете
доставить своему должнику жалкую возможность поквитаться с
вами.
Прощайте, друг мой! Будьте здоровы. Возвращайтесь
поскорее, и когда я вдоволь наговорюсь с вами о г-же Mo,
я буду говорить с вами, если останется время, о своей
девочке.
Целую вас, как вы знаете, от всей души.
Париж-, 31 июля 1769 г.
12 Д. Дидро, IX

178
Дени Дидро
XXI
[Париж], 11 октября 1769 г.
Вы, значит, вынулись. Слава богу! И
напутешествовались же вы! Привезли ли вы нам, по крайней мерег, много
здоровья? При )том условии вам еще можно было бы
простить эти два лишних месяца сверх разрешенного вам
отпуска.
Друг мой, я самое несчастное создание на свете. Вы
приезжаете. Вы, повидимому, хотите поскорее меня
увидеть,— я сужу по себе,— а в одиннадцать часов за мной
заедут, чтобы повезти меня в деревню, и я не знаю, в
котором часу меня доставят обратно в Париж. Если бы вы могли
воспользоваться сегодняшним днем, чтобы повидать чужих
людей, мы бы завтра весь день провели вместе.
До свидания, друг мой, целую вас от всей души. Крепко
обнимаю вас. До завтра.
Не забудьте повидать Нэжона. Не посылайте к нему, а
пойдите сами.
XXII
[Париж], 12 октября 1769 г.
Вы не сомневаетесь, конечно, друг мой, что мне не
терпится увидеть вас. Вчера это было невозможно. Я вам
объяснил причину.
Сегодня утром я ждал, что вы мне пришлете г-на Гено86,
который, однако, не являлся ко мне.
Сообщаю вам, что жена и дочь сейчас уехали в деревню87
и останутся там до понедельника.
Ничто не мешает вам поэтому приехать провести со мною
утро, вечер, весь день. Может быть, вам удобнее, чтобы я
пришел к вам? Сообщите мне, что вы предпочитаете.
До свидания! Если вы нам привезли здоровье, не я
помешаю вам сохранить его, по крайней мере, в течение
нескольких месяцев;
XXIII
При сем посылаю три экземпляра седьмого тома.
Цена каждого экземпляра пятьдесят семь ливров
десять су.
Пришлите мне эти деньги, если это вас не разорит.

Письма к Гримму
179
Если это вас разорит, не беспокойтесь, я постараюсь
обойтись без них.
До свидания, друг мой! Берегите свое здоровье. Уверяю
вас, вы склонны к простудам. Не потеряйте за восемь дней
за своим письменным столом то, что вы нагуляли за пять
месяцев по большим дорогам.
lé октября 1769 г.
XXIT
Здравствуйте, друг мой! Только что вернулся из Гран-
валя. Ах, какое странное существо наш милый барон! Мы
с ним едва не поссорились. Если это не произошло, то по
моей, а не по его вине.
Я передал вашу записку баронессе, которая, как никто,
умеет скрывать свои радости и горести. Ей очень тяжело
быАо переносить ваше отсутствие, но никто этого не заметил.
И уверяю вас, никтс* и не подозревал, что ваше возвращение
доставляет ей большую радость. Все происходит в глубине ее
души. Она охотно принимает какое-нибудь секретное
сообщение, потому что это ее забавляет, но сама она не
доверяется никому, потому что она йикого не хочет забавлять.
В сношениях с такими скрытными людьми есть возможность
маневрировать, так как можно по своему желанию
преувеличивать их чувства. Советую вам воспользоваться этой
возможностью.
Моя дочь с жадностью ухватилась за; те ноты, которые
вы ей привезли. Пока примите мою благодарность, а она
поблагодарит вас, когда второй раз приедет из деревни.
У Мюллера, Эманюэля, Мутеля большая сила, которая мне
очень нравится. И как они трудны! Вы не можете себе
представить, как моя девочка упражняет на них свои пальцы и
как она приучается легко разбирать ноты. Я уж не
говорю о том, что для их музыки нельзя быть одноруким,
что они задают работу обеим рукам, да еще какую! Ей
доставит большую радость, если вы послушаете, как она
исполняет некоторые из этих вещей и, в особенности, как она
учится аккомпанировать. Если вы справитесь у Нэжона 00
ее игре, он вам расскажет. Ду�