/
Author: Горький М.О.
Tags: художественная литература литературная критика советская литература издательство художественная литература
Year: 1935
Similar
Text
495
Z35
г о с л п т
И 3 д л т
КОСКПЛ
I 9 8 .>
М. ГОРЬКИЙ
4^ S' .
ЛИТЕРАТУРЕ
государственное издательство
„ХУДОЖЕСТВЕННАЯ Л Т Е Р А Т У Р А“
И ОСИ В А 1 » И 8
1*сиктор Н. Бельчиков
Теки, релакторм Я. Тр»ллеи«о. о. Чеботарева
Корректор Ю. Носом
*
Переплет Л. толокоиииковл
Уполномочу КИ1ЛЙ Гляв.1 ИТ» Б 2011
Им. № «К X—fOe. Тираж 10 000
«РорЯЛТ вуивгч в^Х^’чеЛ
27 и. я, по »К120 я», в п. л.
Слано в по чал. 5,11
1<К5 г. Поаписаио
к печати 22, IV
Ив» г. 3««.
1ио. Л4
70.
Кжа S руб. 50 коп.
Псрспл. I р. 25 к.
2007077237
КНИГА ИМЕЕТ
О ПОЛЬЗЕ ГРАМОТНОСТИ
Грамотность — необходима.
Это я говорю серьезно: грамотность совершенно необходима
для всех людей, а в особенности для тех, которые занимаются
литературой.
Я вынужден напомнить об этом по следующей причине: мо-
лодой русский литератор, путешествуя «галопом по Европамх' и
посетив окрестности Неаполя, рассказывает в одной из москов-
ских газет: «Рядом — залив Адриатического моря, с другой сто-
роны его отлично виден Везувий». Издревле ведомо, что Неаполь
расположен на берегу залива Тирренского моря, и залив этот
называется Неаполитанским; что же касается .моря Адриатиче-
ского, то оно находится в другом месте, так что молодой писа-
тель, путешествуя «галопом», врет в карьер. А редактор газеты
печатает вранье, не замечая его.
Можно бы и не обращать внимания на этот «анекдот», но
мне приходится нередко видеть молодых писателей, и, к сожа-
лению, все они более или менее предрасположены к творчеству
именно таких анекдотов. И невольно жалеешь, что они путе-
шествуют галопом, а не пешком, как это делают немецкие сту-
денты.
Современные русские люди вообще приезжают в Европу как
будто лишь за тем, чтобы посмотреть, как она разваливается, и
смекнуть, скоро ли рассыплется в прах и пыль. Спросишь путе-
шествующего галопом:
— Как вам нравится море?
Он гордо отвечает:
— Что у нас своих-то морей нету', что ли!
Эта гордость своими морями и презрение к чужим распростра-
няется и на всё, чем богата европейская суша. Например—му-
зеи. В них многому можно поучиться, многое можно линять. Ни
«гордый росс», снисходительно шагая по помпейским залам Неа-
потитанского музея, скучно ворчит:
— Не понимаю Не понимаю
9
Казалось бы, если не понимаешь, попытайся понять; понима-
ние, это — очень хорошее человеческое дело. А молодой россий-
ский литератор «не понимает» для того, чтобы другим ясно
было: все что-то понимают, многие удивляются, а вот он, кото-
рый из Москвы — не понимает. Даже не хочет понимать.
Другой, галопирующий по залам Уффици, может ошеломить
таким умозаключением:
— Чорт возьми, какая масса красок истрачена!
Кроме музеев и величественных обломков древности, которые
тоже хорошо учат понимать прошлое народа, его творчество,
его работу, в Европе и по сей день люди работают очень много,
упрямо, разнообразно. Крестьянин юга Италии работает на своей
земле круглый год, а не пять-шесть месяцев, как русский кре-
стьянин. Факт интересный и способен навести на размышления
весьма поучительные, Незаметно, чтоб этот факт заставил лю
дей размышлять, точно так же, как незаметны для галопирующих
путешественников искуснейшие и тяжелые каменные работы
итальянских крестьян. Вообще работа, быт — не возбуждают лю-
бопытства молодых россиян. И когда читаешь очерки их путе-
шествий, удивляешься, как мало люди видели и как плохо виде-
ли то, на что взглянули с практической целью — описать. Очень
мало обнаруживают интереса молодые путешественники к про-
шлому и настоящему чужих стран!
Возможно, что есть вещи, не знать которые приятнее, чем
знать. Но я—.за то, чтобы знать всё. Писатель обязан знать как
можно больше
Молодые писатели мало знают. Очевидно, поэтому они плохо
усваивают сходства и различия между вещами, звуками, краска-
ми, явлениями природы.
«Верней кладе ступень ноги», — советует один поэт, не заме-
чая некоторого несходства между ступней ноги и ступенью лест-
ницы.
Другой рассказывает:
«Бренчит пролетка запоздалым цоком», — у этого нет ясного
представлениях о звуках: он не понимает, что бренчать и цокать
пролетка не может, что цокают подковы лошади, а не пролетка
Прозаик пишет:
«Он щелкнул щиколоткой калитки» вместо — щеколдой.
Другой:
«Мальчишки влезали на крышу по оглоблям бочек» — речь
идет о пожарных бочках, но читатель имеет право думать, что
писатель видел бочки, которые были скреплены вместо обручей
оглоблями.
Третий пишет:
«Степка перестал вертеть задом кадушки».
Н»
Четвертый:
«Собака вертелась вокруг своего хвоста, скусывая репьи».
Пятый:
«Он принял ее рассказ многозначительно».
Это напоминает мне фразу из эмигрантской газеты «Руль»,
гоже очень малограмотной:
«Дожди в Бразилии распределены благоразумно».
Иногда молодые литераторы пишут трогательно: «У него на
левом глазу гляделось бельмо. Для своей же матери он был кра-
сивей всех детей на свете. Ни за какие бриллианты и золото не
рассталась бы она с этим бельмом».
И пишут так прелестно:
«А полночь уже заводила свои звездные часы граненым клю-
чиком частого сентябрьского сверчка»
Почти все эти прелести выписаны мною из первых двух кни-
жек журнала «Октябрь» за 1927 год. В журнале этом один из
его сотруД!гиков гтшет таким языком:
«Это огромный минус, через пару лет он сведет на-нет все
наши плюсы».
«Октябрь» редактирует старый опытный литератор А. С. Сера-
фимович. Он, конечно, может указать мне, что и «зрелые» пи-
сатели тоже частенько грешат против русского языка, что в
романе М. Шагинян есть: «длинногорлышевая бутылка», «подлив-
ки, жареные на сковородках» и много других чудесных вещей;
что у Пильняка «рис, так же как и хлеб, может вариться раз-
личными способами»; что, наконец, Георгий Гребенщиков в жур-
нале ^Вольная Сибирь», кн. 1-я, стр. 75, пишет так:
«Ни Горький не заразил меня безумством храбрых, ни Лев
Толстой, одобривший во мне призыв сынов народа обратно на
работу на земле, ни Г. Н. Потанин, надеявшийся, что я подниму
его, потанинское, знамя,— никто не сделал из меня своего че-
стного посзеговатезя*'.
Можно указать еще немало различных «описок» из произве-
дений именитых литераторов, но эти описки, ошибки и небреж-
ности никого не оправдывают.
Заметно, что молодые поэты не читают своих товарищей-про-
заиков, а прозаики не читают поэтов. Отношения строятся как
будто только на знакомстве личном или на чтении рецензий, ко-
торые нередко пишутся людьми, не умеющими внимательно чи-
тать, пишутся небрежно, неубедительно и без сознания ответ-
ственности перед читателем.
Молодой писатель присылает образцы своего творчества и сре-
1 Хотя это звучит как покаяние, во в этой форме автор, должно
быть, выражает гордость своей независимостью.
11
ди них — рецензия с недопустимым указанием на инородче-
ское происхождение автора рецензируемой книги. Когда его спро-
сили письмом: как же он не понимает, что таких штук нельзя
делать? — он ответил: «Я еще обучаюсь».
Но, обучаясь не понимать, он уже пишет строжайшие рецен-
зии о товарищах, а, мягко выражаясь, «снисходительные» редак-
торы печатают их.
Спрашивая литераторов о литераторах, слышишь в ответ не
характеристики творчества, а такие оценки:
«Славный парень». «Веселый». «Здоровый». «Пьет». «Бабник».
Это напоминает мне Р. М. Рильке. Когда его спросили: что он
думает о Питере Альтенберге — он сказал:
«Кажется, я с ним однажды завтракал на Пратере».
Сейчас молодая литература является коллективным делом
класса, который взял в свои руки, в свою волю власть над огром-
нейшей страной и энергично, успешно создает з ней новую куль-
туру, новый быт. Эта работа должна иметь, — и она имеет! — не-
оспоримое воспитательное значение для трудящихся всего мира.
Русский рабочий класс вправе сказа ть, что он наполняет понятие
«общечеловеческое» действительно общечеловеческим содержани-
ем, которое осваивается пролетариатом всех стран. Необходимо,
чтобы в каждой отрасти труда и творчества, несмотря на разли-
чие индивидуальностей, была ясно видна и чувствовалась эта
дружная, коллективная, единая сила. творящая новый мир.
От бесед с литераторами и чтения журналов определенно
веет затхлостью злейшей «кружковщины», вредной замкнуто-
стью в тесных квадратиках групповых интересов, стремлением во
что бы то ни стало пробиться в «командующие высоты». Это
особенно характерно в таком учреждении, как «Леф», где не-
сколько самохвалов пытаются смутить молодых литераторов
лроповедыо ненужности художественной литературы.
Если А принадлежит к группе Б, то все другие буквы алфавита
для него или враждебны или не существуют. Это бывало и раньше,
но не так и не в такой мере. «Реалисты» и «символисты» тоже
недолюбливали друг друга, но у них для этого были более
основательные причины. Леонид Андреев в одном из своих писем
весьма не плохо сказал, что символисты «фабрикуют литера-
туру для купцов, пересаживают Верлэна в Замоскворечье
Островского, где толстым людям надоело играть в шашки и в
стуколку». «Реалистам» было вполне понятно, почему профессор
Е. Аничков публично радуется исчезновению с книжного рынка
«зеленых сборников» «Знанья» 1 и почему на место их являются
’ Сборники товарищества «Знание» — литературные альманахи,
выходившие в период 1903—1912 гг. Около них группировались круп-
нейшие силы писателей-реалистов. Выходили в облои, ке свеглозел--
ного цвета. Ред.
12
альманахи другого тона. Но враги читали и знали друг друга, и
если А. А. Блок писал рецензию, скажем, о Горьком, так Горгкий
в этой рецензии находил кое-что технически полезное для себя.
Враг — хороший учитель. Казалось бы, что и друзьям тоже сле-
дует читать и знать друг друга, что друг тоже должен быть хо-
рошим критиком. Этого не замечаешь.
Например А. С. Серафимович решительно говорит о Герасимо-
ве и Кириллове: «Погибли». Думаю, что старый писатель слишком
торопится вычеркнуть из литературы этих талантливых поэ-
тов-рабочих. Столь суровое заявление — уже не критика, а что-
то похожее на «смертный приговор». Я нахожу, что так швырять
людей нельзя и что такие приговоры — дурной пример для мо-
лодых критиков.
Весьма возможно, что некий Ханин, человек явно и слишком
молодой, руководствовался именно таким примером в заметке «О
творчестве Иосифа Уткина», напечатанной в журнале «На лите-
ратурном посту». Обвиняя Уткина в «мелкобуржуазном уклоне»,
он говорит: «Нет человека вообще, а есть человек, принадлежа-
щий к тому или иному классу». Открытие не очень новое. Но я
разрешу себе сделать к нему некоторую еретическую «поправку».
В коммунистической партии есть немало пришельцев из других
классов; это Ханину, наверное, известно. Основоположник и ге-
ний партии— не рабочий. Кроме «классового сознания», есть
еще сознание истинности и творческой силы классового созна-
ния, сознание его исторической необходимости быть творцом но-
вого государства, новой культуры. И мел но это сознание вовлекло
в жизнь рабочих — людей иных классов и дало им силы организо-
вать партию. Коммунизм именно поэтому действительно, един-
ственно и насквозь революционен, что ставит целью своей уни-
чтожение классового общества, классового человека.
Против «общечеловеческого» в старом смысле этого слова пи-
сатель и критик — коммунисты должны бороться, это неоспо-
римо; но это — борьба против низкой оценки человека, против
неуважения к труду, против физической и умственной лени и без-
различного отношения к действительности, против самохвальства,
против неуважения к женщине и мещанского распутства, которое
ошибочно именуется «скотским», ибо скоты не распутны; борьба
прот;гв тех гнутых пороков, которые привиты всем нам классо-
вым государством. Все эти мерзости и множество других—«об-
щечеловеческое», но старое и обреченное на гибель.
В мире уже создается другое общечеловеческое, старое поня-
тие наполняется новым смыслом. В отношении к этому факту'
завет: «Не вливайте вино новое в мехи старые» — неуместен, ибо
здесь и вино и мехи одинаково новы. Казалось бы, что в стране,
где рабочий станови гея полным хозяином государства и где среди
множества «общечеловеческих» негодников вырастает всё более
людей поразительной творческой энергии, душевной чистоты и
1з
талантливости,— в этой стране следует очень хороню помнить
о возникновении нового и настоящего общечеловеческого.
Неправилен и протест Ханина против слога Уткина:
Кипит, цветет отчизна.
Но ты кс можешь петь.
А кроме права жизни
Есть и рано умереть.
У людей, которым «не по душе» «кипение и цветение отчиз-
ны», которые сами себя признают негодными для того, чтобы
жить и работать, — у этих людей нельзя отнимать права уме-
реть. Эмигрантам Ханин, наверное, не откажет в признании за
ними права умереть?
Отношение к молодым и начинающим писателям не бережно,
недостаточно заботливо и внимательно. Критика учит их полит-
грамоте, тогда как должна бы учить литературной технике. Для
обучения политграмоте есть люди более осведомленные и талант-
ливые, чем критики и рецензенты. «Леф» убеждает молодежь не
учиться у классиков, это — совершенно напрасно. Литературной
технике и языку надобно учиться именно у Толстого, Гоголя,
Лескова, Тургенева, к ним я прибавил бы и Бунина, Чехова, Приш-
вина. Бояться идеологической заразы — значит не верить в силу
классового самосознания.
Литераторы, из рассказов которых я взял малограмотные фра-
зы, не должны обижаться на меня, ибо у меня нет намерения вы-
смеивать их. Я неспособен на. это, потому что в свое время сам
испытал мучительный стыд .малограмотности. Через головы моло-
дых писателей я обращаюсь к редакторам журналов, в которых
напечатаны рассказы с подчеркнутыми погрешностями против
техники дела и против языка.
Как же читаются рукописи, если возможны такие обмолвки,
описки, ошибки? Редактор, это — человек, который в известной
мере учит писателя, воспитывает его, как воспитывал Салтыков-
Щедрин Сергея Атаву-Терпигорева, как помогал встать на-ноги
Осиповичу-Новодворскому и целому ряду других писателей. Так
же отлично воспитывали молодежь В. Г. Короленко и А. Гори
фельд, делали эту работу Викт. Острогорский, А. Богданович,
Викт. Миролюбов.
В наше время обязанность редактора — помогать начинающему
тисателю — особенно ясна, и редактор, должен быть еще более
богато технически вооружен, чем названные мною редакторы
дореволюционных журналов Не говоря о том, что редактор дол-
жен знать больше писателя, он должен непрерывно учиться своему
И
делу. У нас развивается процесс небывалый никогда и нигде — в
литературу идут сотнями люди от сохи и от станка, но это —
вовсе не много для страны с населением в полторы сотни миллио-
нов. У многих молодых есть несомненные таланты, почти у веек —
огромный жизненный опыт, какого не было у писателей моего
поколения, у людей, которые проходили в литературу сквозь
гимназию, университет, от хорошей книги, т. е. технически впол-
не подготовленными к делу. Я .мог бы назвать среди старых пи-
сателей несколько человек, совершенно лишенных таланта и вге-
гаки сделавших себе почтенное имя и хорошо послуживших рус
ской литературе, благодаря только отличному знанию языка. А
сейчас существуют десятки крупно даровитых людей, которые
почти не могут толково писать по причине своей технической
беспомощности. Вполне возможно, что эти таланты погибнут, не
сумев сделать того, что они могли бы сделать прекрасно и проч-
но, надолго.
Необходимо больше внимания к молодым литераторам, больше
заботы о них!
1928.
ЕЩЕ О ГРАМОТНОСТИ
Прислал начинающий автор рукопись рассказа и в письме,
приложенном к рукописи, сообщает;
«Рассказ понравился самому Фриче и одобрен Государствен-
ным ученым советом».
В рассказе 250—300 газетных строк, а суть его в том, что
«бабушка, насквозь пропитанная старым режимом», пошла вслед
за внуком своим, пионером, на какой-то советский праздник J*
там рабочие-булочники чудесным образом догадались, что она
мать Семена, который был «мастером первейшей руки по фран-
цузскому тесту», догадались и собрали ей «три червонца и еще
мелочью три рубля семнадцать копеек», после чего бабушка «за-
капала крупными, радостными слезами».
Автор умолчал о том, на сколько процентов понизилась в
«капающей» бабушке пропитанность «старым режимом». Рас-
сказ сочинен с целью прославить внучка, маленького подхалима,
который удивительно напоминает читателю благонравнейших
мальчиков «детской литературы» 80—90-х годов, когда издавал-
ся журнальчик «Ватрушечка» и на каждой его странице изо-
бражались именно такие вот отвратительно прелестные маль-
чики, как этот внучек «капающей» бабушки
Написан рассказ, одобренный, — по словам автора, — «самим
Фриче и Ученым советом», в таком тоне:
«Бабушка Анисья насквозь пропитана старым режимом, жи-
вет на «способие» — за сына покойного и на внука каждый ме
сяц получает.
«Бабушке Анисье на седьмой десяток и тяжело ей ходить по
божьей земле. Но пожить бы надо — мал еще внучек Костюшка,
всего только девять годков сравнялось.
«Сегодня бабушка Анисья Ипполитовна обедню отстояла,
сынка родного, Костюшкиного отца, за упокой помянула, и на
душе легче стало, только уморилась—крепости нет в ногах,
да башмаки тяжелые, давние они, башмаки-то, у бабушки...
«Пугливо озирается бабушка по сторонам — больно шумно в
16
Москве, потому завтра тоже большой праздник, только не ба-
бушкин, а Костюшкин.
«Озирается бабушка Анисья, а сама шепчет о чем-то, должно
быть о Костюшке: умный у ней Костюшка и родни только что
он один».
И таким «маслицем», таким паточным языком сделан весь рас-
сказ. Словечки автор подобрал мягкие, «трогающие за душу»:
«хлебец», «младенчик», «маслице», «кусочек», «ватка». Но рево-
люцию бабушка называет «грехоманией», — это, конечно, выду-
мано автором, сама бабушка столь мудрого слова выдумать не
могла.
Язык рассказа таков: «Обедали селедку с луком и уксусом,
лотом — картофель в мундире». «Огец-то его вроде с ума свих-
нулся под горячку» и т. д. всё е этом роде.
Проклятая эта бабушка, обнаруживая полную беспомощность
автора, упоминается по десяти раз в пятнадцати строчках, а
веет имя ее встречается около двухсот раз на двадцати стра-
ничках рукописи. Читаешь и всё: бабушка, бабушки, бабушку...
Тот факт, что «Ученый совет одобрил» рассказ, конечно, на
совести автора. Но боюсь, что автор не погрешил против истины
и что комиссия по детской книге при Государственном ученом
совете действительно «одобрила» рассказ. Из поданного Ленин-
градским отделом этого совета заявления в коллегию Наркомпро-
са явствует, что в комиссии этой сидят люди, суждения которых
о литературе совершенно не обоснованы и безответственны, а
огонь, воду люди эти считают «абстрактными понятиями». .
Каждый раз, когда стояки наешься с такими удивительными
проявлениями анекдотической безграмотности, она кажется не
простой безграмотностью, а «марочной», злостной, она вызывает
такое впечатление, как будто люди сознательно стараются ском-
прометировать деятельность советской власти. Я подчеркиваю:
именно такое впечатление получаешь, читая отзывы комиссии,
бракующей хорошие книги для детей.
«Мало художественно», «далеко от художественности», «ма-
лоинтересно», «не интересно». А почему «мало художественно»,
«далеко от художественности» — комиссия умалчивает. Умол-
чание — недопустимое. Если комиссия хочет видеть книги для де-
тей «много» художественными, она должна бы объяснить, как
«много» и какой художественности она требует от бракуемых
ею книг. Мне кажется, что представление о художественности
для комиссии — не ясно. Меня убеждает в этом факт, что ко-
миссия бракует некоторые книги на том основании, что видит в
них «вымысел».
Сказка о «Ковре-самолете»—тожб вымысел, так же как
древний миф о первых людях, подвивших по воздуху, — Де-
дале и сыне его Икаре. Этот «вымысел» был вызван к жизни
стремлением человека летать. Комиссия, вероятно, знает, что
2 М. Г.фьппа О лтч>ат,'ро И. 7*.
ныне «вымысел» — реальность, осуществляемая на фабриках
аэропланов. Подводная лодка Жюль-Верна — тоже вымысел. По-
леты на луну — безумнейшая фантазия, но в наши дни к ней го-
товятся совершенно серьезно. Вымыслом является Архимедов
бесконечный винт, ткацкий станок, паровоз, динамомашина, дви-
гатель внутреннего сгорания. То, что называется культурой. —
насквозь человеческий «вымысел». Искусство живет вымыслами,
наука — реализует вымыслы. Именно вымыслы и домыслы под-
нимают человека над животными. Черви и быки навсегда пре
будут такими, каковы они есть, потому что лишены способности
мыслить — «вымышлять», «домышлять». «Художественность» без
«вымысла» — невозможна, не существует. И если комиссия по
детской книге хочет, чтобы в новой России выросли действи-
тельно новые художники, новые творцы культуры, — она не дол
жна отрицать «вымыслы», убивать в детях фантазию, ибо люди
уже научились претворять свои фантазии-«вымыслы» в дей-
ствительность, и было бы преступно стремиться погасить в де-
тях это свойство человека — творческое свойство. Пора усвоить
простейшую и очевидную истину, создаваемую трудом: чем
дальше, тем всё легче современная техника превращает вымыслы
и домыслы, фантазии и гипотезы — в реальности, вооружающие
человека в его борьбе за жизнь.
1928. '
О ВОЗВЕЛИЧЕННЫХ II „НАЧИНАЮЩИХ."
Сердечно благодарю всех, кто поздравил меня: рабочих,
старых товарищей большевиков, комсомольцев, литераторов,
ученых, рабкоров, селькоров и прочих людей, родных мне
по духу, по работе. Особенными и необыкновенными словами
хотел бы поблагодарить детей-школьников, но таких слов
не могу найти. Скажу просто: спасибо вам, ребята, спасибо!
Знаю, что из вас вырастут сотни людей более значительных,
чем я.
В эти дни мной получено более двухсот телеграмм и, веро-
ятно, столько же писем. Это—много, и этого я, конечно, не
ожидал *. Горжусь тем, что рабочий народ, партия коммунистов
и советская интеллигенция признает работу мою полезной. Это
-омолаживает». Некоторые поздравители именуют меня «вели-
ким». Не сомневаюсь, что это — искренно, но должен сказать,
что это — лишнее слово в песне. Я — человек совершенно нор-
мального роста и никакого величия в фигуре моей не чувствую.
Могу, пожалуй, признать, что я не плохой работник, потому что
люблю свой и всякий труд. Но и в этом я—человек, каких не-
мало есть, много растет и каким должен быть всякий рабочий
Чин рабочего считаю высоким чином, выше его только чин «на-
учного работника».
Писатель я тоже не «ве.тикий». а такой, каким должен быть
каждый из начинающих писателей в наши дни Сейчас еще рано
говорить о великих художниках слова. Они были в прошлом, у
них молодежь должна учиться; я совершенно убежден, что ра-
боче-крестьянская масса создаст и выдвинет их в близком бу-
дущем. а до того можно говорит,, только о хороших и плохих
.литераторах.
Я, вообще, не боязлив, но «величие» пугает меня. Старый во-
робей, я хорошо знаю вкус мякины и к тому же немало видел
* В марте 1928 г. М. Горькому исполнилось 60 лет. В статье гово-
ри гея о поздравлениях в связи с этой юбилейной годовщиной. Ред.
2» I»
и вижу людей, склонных величаться. Склонность пагубная для
величаемого и величающегося и, разумеется, очень неприятная
для тех, кто окружает его. Боюсь, что чрезмерность похвал за-
разит и меня этой болезнью, а она разовьется до «мании ве-
личия», после чего меня посадят в дом умалишенных. Хоро-
шенький конец «карьеры»!
Наверное эта воркотня кое-кого рассмешит, и многие запо-
дозрят меня в рисовке, в неискренности. Пускай смеются и пусть
подозревают в чем хотят, но — выслушают.
Я получаю десятки писем от рабселькоров от провинциаль-
ных литкружков, от «начинающих» писателей. Они единогласно
требуют: «Поделитесь вашим опытом, научите писать художе-
ственно». Они имеют законнейшее право требовать от старого
писателя ознакомления их с техникой работы. К сожалению,
я не умею учить, а могу только рассказать, как сам учился, о
чем — в скором времени — и расскажу молодежи. Серьезность
ее требований неоспорима, об этом лучше всего говорит созна-
ние молодыми литераторами своей технической слабости, созна-
ние ими труднос ти и важности дела, за которое они хотят взять-
ся. Людям этим есть что сказать, они — люди «новою опыта»,
люди, для которых многое из проклятой мещанской старинки
уже не понятно, а кое-что уже органически чуждо и враждебно
Не удовлетворяясь писанием корреспонденций и заметок в га
зеты, «черной» работой обличения дрянненьких житейских ме-
лочишек, молодежь инстинктивно понимает необходимость осве-
тить именно «художественным» словом засоренную почву, на
которой произрастает бытовая дрянь и плесень. Однако из этого
не следует, что они уклоняются от «черной» газетной работы,
что им непонятна важность этой работы.
«Вы, товарищ, назвали нас «ассенизаторами», — пишет мне
один из рабкоров. «Словечко, как будто, обидное, но, подумав,
понимаешь: правильно. Мы — чернорабочие, новые метлы, ко-
торые обязаны чисто вымести из жизни всё плохое. Конечно,
на этом деле быстро ошаркаешься, отреплешься, да, но — все-
таки делать его надобно».
Другой сообщает: «Ясно, что ногтями коросту грязи не со-
скребешь, тут требуются горячий пар и кипяток, тут надобно
действовать, как Щедрин. Недавно прочел я две его книги, изд.
Госиздата; эх, думаю, вот бы этак научиться писать, хотя у пего
не всё понятно, и язык тяжелый, а история города Глупова и
сказки — замечательно написано».
Третьему рекомендовали учиться писать у Неверова, и он со-
вершенно правильно говорит: «По-моему, этот писатель вялый
и скушный, учитться у него нечему, всё известно, и факты, и
язык тоже. Мне больше нравятся Сергей Семенов и Мамин-Си-
20
биряк, особенно этот, у него книга, как яичко, вред капитализ-
ма он понимает насквозь, и красоты достаточно».
Таких мнений я мог бы привести не три, а десятки, и все они
говорят о том, что рабоче-крестьянская масса,—как и следовало
ожидать, — выдвигает из среды своей интеллектуальную силу,
которая через десяток лет должна будет взять в свои руки прес-
су и литературу Союза Советов.
Мне хоргяио известно, что среди «начинающих» есть недо-
умки; они полагают, что уже достаточно учены и даже гени-
альны; есть ребята, ошибочно думающие, что «сочинительство*—
легкий труд; есть уже больные «графоманией», есть, наконец,
парни, которые пишут только красными чернилами, и притом
такое: «Вы разрушим мою знаменитую формулу: все люди —
свиньи».
Или пишут:
«Вы говорите, что я плохо наблюдаю. О, как я ненавижу это-
го Тургенева! Он «изволил» тратить свое время на изучение
природы».
Или;
«Я знаю, что неуч, но боюсь заразиться буржуазной культу-
рой».
Есть уже ребята, заявляющие, что могли бы «несколько ис-
править теорию относительности Эйнштейна», «внести в физиче-
скую науку выпрямляющие линии», и вообще есть немало скоро-
спелых ученых, философов и различных пустобрехов Больпгин-
ство их — осколки «общества», разрушенного революцией,
человек, коротнй боится «буржуазной» культуры — сын кожевен-
ного заводчика, поправки к теории Эйнштейна желает внести
сын банковского ’шновника и т. д. Уродцы такого типа всегда
были, основным их качеством является желание поскорее вы-
скочить ние|?ел, быть заметными во что бы то ни стало. Они,
на мой взгляд, не характерны для общей массы тех ребят, кото-
рые по примеру одного философа древности требуют:
«Бей, но выучи!»
Эти люди заслуживают глубочайшего внимания и всяческой
помощи, ибо, повторяю, они— интеллектуальная сила трудово-
го народа, будущие «хорошие» журналисты, писатели, люди ре
волюцнонио-культурного дела и оплот против вновь начинающих
квакать лягушек и жаб мещанства.
Бить их — бьют охотно, но учат — плохо и почти всегда —
жестоко.
Это — один порядок моих впечатлений.
Другой — таков:
Литератор, немолодой, признанный и достаточно возвеличен-
ный, обиженно пишет другому литератору:
«Вы рекомендуете какого-то»..
Книгу' «какого-то» писатель не читал, и, очевидно, не знает.
21
что о ней были опуб.шкованы положительные отзывы рабочих.
Думать надо, что отзывы эти печатались не по соображениям
издательским, рекламным. Не читал, но уже с высоты своего ве-
личия пренебрежительно именует незнакомого ему «начинающе-
го» —«каким-то».
Факт — ничтожный, будь он единичным. Но, к сожалению,
факты этого сорта многочисленны. В них совершенно определен-
но чувствуется аристократическое отношение признанных и воз-
величенных к «начинающим». Лично я считаю этот «аристокра-
тизм» мещанством и подозреваю в нем замену литературной
совести профессиональной завистью. Чувствуется тут и явное само-
мнение обласканного мещанина и даже, может быть, его страшок
не удержаться на позиции, куда его поставили неосторожные и
торопливые критики, убежденные, что это именно они фабрикуют
талантливых и «гениальных» литераторов. Не находя другого
слова, я называю «литературной совестью» чувство удовлетво
рения, возникающее каждый раз, когда масса трудящихся родит
и выдвигает еще одного младенца с признаками таланта в той
ити иной области труда.
Этого удовлетворения, этой радости о том, что «нашего пол-
ку прибыло», я не замечаю в отношении ославленных писателей
к «начинающим». Мне кажется, что - как всякий труд в Союзе
Советов — литература должна быть тоже трудом коллективным,
дружеским, трудом, для успешности которого необходима взаим-
ная, товарищеская поддержка трудящихся.
Почтенные «собратья по перу», на мой взгляд, слишком бы
стро упиваются славой и слишком густо подчеркивают величие
своих «я». К сведению «начинающих» должен сказать, что сла-
ва — жидкость мутного цвета, кисловатого вкуса и что в боль-
шом количестве опа действует на слабые головы плохо, вы-
зывая у принимающих ее тяжелое опьянение, подобное «пив-
ному». Принимать эту микстуру следует осторожно, не более
одной чайной ложки в год; усиленные дозы вызывают ожирение
сердца, опухоли чванства, заносчивости, самомнения, нетерпи-
мости и вообще всякие болезненные уродства.
«Без драки «е проживешь», — говорил В. И. Ленин. Он всегда
говорил то, «что надо», — прекрасная привычка была у него!
«Мы не отрицаем наследства», — сказал он лет 35 тому на-
зад и всею жизнью своей, всею своей работой доказал, что дей-
ствительно не отрицает ничего ценного в буржуазной культуре.
Мне кажется, что самым ценным в ней он считал технику, «ма-
стерство» во всех областях труда, и в области литературы тоже.
Да, «без драки не проживешь». Поэтому разногласия, суще-
ствующие между литературными группами, вполне естественны
Они были бы гораздо более поучительны и полезны, если б
22
•^признанные таланты» и литературные пастыри не заостряли их
своими самолюбиями, своим чванством и не вносили в них тот
страшок потерять свои позиции, о котором я говорил выше.
Известно, что «тон делает музыку». Представители отдельных
литературных групп и направлений. Очень трудно писать, да
сгойном товарищей, людей, которые делают единое, коллектив-
ное дело. Если бы литературные споры велись в тоне, более стро-
гом идеологически, более серьезно и спокойно, .менее форсисто
и без грубых личных выпадов, — провинциальные литературные
кружки не писали бы таких вот справедливых заявлений:
«Одним из препятствий к нашей учебе является резкая борьба
литературных групп и направлений. Очень трудно писать, да
еще учиться писать, в непрерывных драках и подсиживаниях».
Таких жалоб я знаю много, и все они определенно говорят,
что благодаря тону спора смысл его молодежи не ясен, а вот
взаимное «подсиживание» молодежь отлично чувствует. И это—
естественно, потому что личное начало в спорах звучит слишком
чсно и настолько противно, что один рабкор пишет прямо:
«...честной прлоетарской душе хорошо слышен в этом шуме ба-
зар, торговлишка».
Если мы действительно хотим создать новые, более «чело-
вечные» взаимоотношения среди людей, мы, очевидно, должны
начать создание «новой культуры» в своей среде. Новая культура
начинается с уважения к трудовому человеку, с уважения к
груду.
Не всякая ошибка и обмо.гвка уже ересь. Но вот цитирован-
ные Бухариным стихи Маяковского:
И когда мне говорят, что труд еще и еще.
Будто хрен натирают на заржавленной терке,
Я ласково спрашиваю, взяв за плечо:
«А вы прикупаете к пятерке?»
Вот это действительно злейшая е|>есь, потому что это—ме-
щанский анархизм. А когда Безыменский мечет деревянные мол-
нии в человека и говорит ему:
Ты, братец, грома недостоин
И недостоин кулака...
это — на мой взгляд,— хулиганство.
192в
О НАЧИНАЮЩИХ ПИСАТЕЛЯХ
Недавно в газете «Читатель и писатель» было сообщено,
что у нас, «по самым скромным подсчетам, люден, именующих
себя писателями, 15 тысяч человек». Разумеется, это не очень
много для страны с населением в 150 миллионов, но нельзя не
сказать вместе с автором сообщения т. Белецким:
«Лучше поменьше, да — получше».
Усердно наблюдая за работой этой массы потребителей бумаги
и чернил, я, с великим сожалением, должен признать, что основ-
ными качествами большинства их являются два: малая грамот-
ность и великое самомнение. Вот несколько иллюстраций гра-
мотности, беру их по одной из различных книг:
«Вавилонская башня, у котором смешались языки».
«Отец умер, когда ему было девять лет».
«Она ему нравилась с головы до кончила ножек», — если
она — не инвалид, так у се ножек два «кончика».
«Он отказал рабочему, у которого умирил ребенок, в незна-
чительном авансе».
«Бывало бы. когда еще бабы домотканные сарафаны но-
сили, а мужики штаны и рубахи посконные, туда сюда, а теперь
обойди все Синеборье наредь в какой избе стан увидишь, ситцем
да миткалем обходились, а как пришла нужда и о нем вспом-
нили».
Очевидно, литератор этот убежден, что пишет «народным»
язиком. Но что значит «бывало бы»? Почему не сказать вместо
«наредь» простое — редко? «Наредъю» именуется круппопетель
ная сеть, а также половики. «Станом» в некоторых губерниях
зовутся четыре колеса телеги.
Знание русского языка у нас отчаянно плохо. Молодой поэт
пишет: «Может быть, выбудете смеяться около моих стихов».
Увы! Даже признанные поэты пишут стихи так, что можно
смеяться, например:
«О вещи! Дано вам могущество власти, дано вам отталкивать
24
радовать, сечь». Должно быть, поэта мало семи, и он не знает,
что стулом, шкафом или сундуком — не секут.
Рецензент упрекает стихотворца в том, что стихотворец, «на-
гоняя хшнне строчки, «рубит» стихи.
...Товарищ писатель,
как-никак,
как пи кричи
и ни хныкай,
на ваших заводах
и рудниках
имеется наша
книга™
•
«Итого восемь строк!
«Зачем это? Гораздо проще было бы написать и для удобо-
читаемости и, наконец, просто из этических и эстетических
побуждений:
Товарищ писатель, как-никак.
Как ни кричи и ни хныкай.
На наших заводах и рудниках
Имеется паша книга.
«Кто станет доказывать, что в содержании, музыкальности
красоте расположения ► г. д. «рваные строки» выигрывают?»
Но критик не замечает, не слышит, что «как ни» не только
в повелительном наклонении, но и фонетически не «музыкально».
Могут указать: в первых строках «Воскресенья» Лев Толстой
трижды в одной фэазе допустил «как ни». Но в этом случае
даже и Толстому не сладует подражать.
Молодые писатели ничего, кроме газет, не читают и, оглушен-
ные сухим треском языка статей газетных, совершенно не слы-
шат звуковых капризов языка живой речи.
Указывая одному литератору, автору большого романа, на то.
как из двух слов, неосторожно поставленных рядом, образуется
ненужное и, часто, смешное третье, я напомнил ему поговорку:
«Кишка кишке кукишь кажет». Он опубликовал беседу со мною
и повторил поговорку в таком виде: «Кишка кишке кажет ку-
кишь», не заметив, что из двух последних слов поговорки в тре-
тий раз образована «кишка-же»,— игра языка, которая и делает
поговорку интересной помимо ее образности. Такая глухота
весьма обычна у молодых писателей. R одной рукописи читаю:
«Снян комнату на лень раньше ее»...
В другой:
«Он писал стиля, хитроумно подбирая рифмы, товко жон-
глируя пустыми словами», — автор не слышит в своей фразе хи-
хиканья. не замечает «мыло».
Третий пишет:
«Сквозь чащу кустарника продирался мокрый Василий и ис-
тошно кричал: «Братцы, щуку пымал, ей-богу!» Первая щука—
явно лишняя. Признаки такой глухоты неисчислимы в «твор-
честве» начинающих писателей.
Социальная их малограмотность кажется еще ниже литера-
турной. Историю литературы они не знают, классиков читают
чало, действительность изучается ими по газетам и как будто
лишь для того, чтобы выудить из газетной статьи тему для стиш
ков «на злобу дня». Их письма ко мне и записки, которые они
подают на собеседованиях со мною, поразительно анекдотичны
Гак, например, один из них жалуется:
«Я написал:
Шумит лесной зеленый бор,
Гудит зеленый бор весной,
а редактор сказал: это из Некрасова, которого я не читал еще.
Как реагировать на ошибку редактора?»
Можно бы посоветовать: прочитайте Некрасова, но на записки
такого рода обыкновенно не отвечаешь, не желая, чтоб стихо-
творца осмеяли. Довольно часто спрашивают:
«Неужели для писателя необходимо иметь дарование или та-
лант?»
Или так:
«Что же должен дрлать каждый писатель, чтобы дойти до ко-
нечного оформления? Неужели нужно изучать математику, ас-
трономию и еще нечто в этом роде?»
Есть и такие вопросы:
«Каков ваш взгляд на женщин-писателей, действительно ли
они писатели?»
Записки, которые подавались мне на собраниях в разных го-
родах, делятся на две группы. В одной преобладают интересы,
так сказать, ремесленного, «цехоного» характера: заявления
обид на редакторов, на соответствующие литературные группы,
на недостаток в «советской общественности» внимания к моло-
дой литературе. Спрашивают: «Как оы смотрите на успех Ф„
не рано ли его хватят?» «Почему не напишете в защиту Есенина
против идиотских нападок на его поэзию?» «Правда ли, что
Ан. Франс псевдоним Жореса?» «Считаете ли вы Короленко
классиком?» «Кто был вашим учителем, кроме Толстого?» «Ве-
рите ли вы в бога?» «С чего вы начали писать — с желания зара-
ботать или это ваше признание?» «Трудно учиться писать, когда
тебя писатели не подпускают на 10 шагов.» «Одемьяиили лите-
ратуру. У нас в Грузии искусственно создают, а потом поощряют
бездарных «пролетпнеателей», которых мы не читаем. Загово-
рите об этом где следует. Рабочий».
Невольно думается: какой... странный рабочий’
26
Записки второй группы гораздо интереснее, в них преобла-
дают вопросы о литературной технике.
«У кого из классиков следует учиться рабселькорам?» «Как
надо писать, длинными или короткими фразами?» «Как стать
хорошим и верным писателем?» «Что бы вы предложили для
улучшения работы селькоров?» «Верите ли вы, что из рабсель-
коров могут выйти художественные писатели?» «Чего вы ждете
от рабселькоров? Просим написать об этом. Группа раб. сельк •
«Не гонятся ли писатели за новыми формами в ущерб интс
ресу масс читателей?» «Напишите книгу о том, как надо пи-
сать».
Много спрашивают о положении рабочих в Италии. В Харькове
спросили; «Как вы теперь смотрите на опасность для рабочего
класса быть захлёстнутым крестьянской стихией?» Вопрос этот
был повторен в Тифлисе и Казани, но, к сожалению, я потерял
записки и не помню формы вопросов.
Сопоставляя эти две группы записок, я получаю вывод неожи-
данный, даже, как будто, парадоксальный: записки рабселько-
ров внутренно культурнее, а по интересам—шире, чем записки
людей, которые, очевидно, уже считают себя «цеховыми лите-
ратурного цеха».
Люди этого «цехового порядка» обладают, кроме узости со-
циальных интересов, непомерно высоким самомнением и болез-
ненно повышенной чувствггтельностъю худосочных барышень.
Написав маленький рассказец или напечатав два-три прилично
рифмованных стишка, они уже прегордо говорят о своем твор-
честве и, если редактор отказывается печатать «творчество»,
истерически жалуются:
«И я ушел, ушел, как побитый пёс, ошпаренный кипятком»
Пёс — плохо выдуман. Если его побили, он не уйдет, а убе-
жит, не ожидая, когда его еще и ошпарят; если же его ошпарили,
он тоже, не станет ждать, когда его еще и побьют.
Другой юноша, тоже уязвленный равнодушием редактора, кри-
чит: «Я взывал о человеческом подходе отнюдь не ко мне, а к
своей вещи, которую я писал кровью. Вот и толкуйте, А. М., о
качестве социалистического человека. Какой же это, к чорту,
социализм!» Указав одному писателю, что журналов у нас мало
и редакторы перегружены сотнями рукописей, не успевают их
читать, я получил такой ответ:
«Это меня не касается. Их посадили на работу, и oitn должны
работать, а не доводить людей до мысли о самоубийстве». Са-
моубийством угрожают довольно часто. Редакторы, в изображе-
нии начинающих писателей, — ехиднейшие люди и жесточайшие
ненавистники литературы. Высота самомнения молодых писате-
лей очень хорошо выражается нижеприведенными цитатами из
двух писем с разных концов Союза.
«Будучи одарен природою талантом, я требую обратить на
27
меня исключительное внимание. Зная, что вы не жалеете вре-
мени на возню с бездарностями вроде» и т. д.
«Я писатель из крестьян, представитель самой густой массы
населения и значит имею право на преимущество. Рассмотрите
рукопись мою немедленно».
Таких изъявлений испанской гордости — немало, но хотя они
и забавны по форме, выписывать их все-таки скучно.
Один из оскорбленных испанцев, утверждая, что его очерки
печатались в провинциальной прессе и даже будто бы в «Ком-
сомольской правде», рассердился на издательства, которые не
хотят купить очерки его, и пишет мне нечто весьма характерное:
«Из сотни начинающих и подающих надежды сотня и выско
чнла бы в люди, если б этим начинающим и подающим надежды
не было отвратительного, хамского и высокомерного со стороны
многих редакторов и равнодушного отношения писал елей с име-
нами».
Необходимо отметить, что чем более культурно малограмотен
писатель, тем напряженнее и откровеннее его стремление «вы-
скочить в люди». Вот молодой человек просит указать ежу: «Ка-
ким образом можно узнали как можно скорее всё. что надо
знать писателю?» Эта просьба точно формулирует стремление
очень многих писателей, — поскорей узнать нечто, потребное
для того, чтобы, «выскочить в люди».
Казалось бы, что пора знать: в люди «не выскакивают», а
выходят по пути наблюдения, сравнения, изучения. Человек
десятки тысяч лег ходил на четвереньках, до поры, пока не взял
в передние лапы крепкий посох знания. Но, встав на задние ноги,
он невероятно быстро — в сравнении с его доисторическим про-
шлым— создал Гомеров, Шекспиров, Бальзаков, Ломоносовых,
Пастеров, Менделеевых, Лениных.
Очень заметно, что стремление к знанию слабо развито в
среде начинающих писателей. Читают они мало. Поэты находят
излишним читать прозу, прозаики не читают спгхов, но и те и
другие одинаково торопятся писать малотолковые рецензии друг
о друге. Указание на необходимость изучать историю культуры
встречает задорные отклики: «Это нам не нужно, мы строим
свое» или: «У нас есть своя»,— точно им предлагают чужую
корову доить. Нередко бывает так: пришлет поэт стишки с пред-
ложением прочитать их. Прочитаешь, напишешь ему свое мне
ние о его «творчестве» и получаешь в ответ письмецо в таком
роде:
«В ответ на полученную почтой аттестацию стихов могу реа-
гировать доводами здравой логичности и убежденности в своей
правоте, а именно: стихи, написанные мною, картинно отвечают
духу настроения и действительности, ритм некоторых стихо-
творений— Лермонтовский, а прочих -душа русских поэтов
народников. О .музыке говорить не приходится, так каи в них
2»
вложена душа человека, страдающего по настроению в жизни
русского народа, как в общем, а равно в частности. Простота
и наивность взгляда на жизнь и поэзию присуща всякому твор-
честву. Технику в передаче мысли н порывов души не признаю.
Писать стихи буду продолжать, в выработанном духе своей
нравственности, думаю, что не ошибусь, а раскаиваться, заранее
скажу, что не придется».
Л «творчество» у него такое; он сочиняет стишки «с натуры»:
К ЦВЕТКУ РОМАШКИ НА БАРЖЕ
На барже ты приют, уют пашла.
Твои, знать, семена по возе рока ветром буря занесла.
Растешь, хилая, в наносной грязи у кормы .
Есть у него столь же прелестное послание «К вереску, ку-
пленному на базаре за 3 копейки».
Другой «творен» пишет:
«Да, признаю, у меня нет таланта, а привязанность к этому
делу есть и успех есть, напечатан один стишок в газете».
Печальная юмористика, очень печальная! А хуже всего то,
что молодежь настолько плохо понимает действительность, как
будто она, стремясь «выскочить в люди», уже совершенно выско-
чила из действительности и не чувствует, что живет она в эпоху
величайшей революции, накануне трагических, великих катастроф.
Развелось немало пустозвонов, которые читают только для
того, чтоб «возразить», прокричать о своей революционности
и выскочить вперед более скромных, более серьезных товари-
щей. В одной статье я спросил: «Почему бы «начинающим» поэ-
там не придвинуться поближе к действительности, не выступать
на эстрадах пивных, не послушать критику той, в большинстве —
тоже молодой публики, которая, может быть, ходит в пивные
не только для того, чтоб пить, а потому, что ей уже надоели се-
рые, немые тени кино?»
Два поэта из Ялты возражают;
«Мы считаем ваш совет глубоко ошибочным и вредным, пота
кающим росту есенипщияы. Вы объективно оправдываете есе-
ниншину, легализуете ее, толкаете советскую общественность
на путь отказа от борьбы с нею».
Возразили, обнаружив, что читать внимательно они еще не на-
учились и не поняли, что в пивных, так же как в рабочих клу-
бах, можно не только пиво пить, но и читать стихи. Рабочие
клубы посещаются молодыми поэтами тоже не очень охотно.
Крикливая расписка двух поэтов в своем правоверии покрывается
заявлением «Инициативной группы поэтов Москвы»,-—они пишут
в «Известия»:
29
«Мы призываем к предложению А. М. внимание молодых поэ-
тов и советской общественности. Это один из путей оздоровле-
ния эстрады. Довольно сидеть на шее Наркомпроса! Необходимо
организовать «Секцию поэтов при открытой эстраде».
Но, кажется, и эти благие намерения остались только гром-
кими выкриками. Мне рассказывали такой случай: предложили
молодым писателям приехать месяца на два в колхозы, посмо-
треть на работу. Предложено было 16 лицам. Тотчас же между
лит. группами началась борьба «за места», возник спор: сколь
ко человек имеет право послать та или эта группа? В резуль-
тате спора в колхозы поехало двое или трое. Говорили мне еще:
Мосздравотдел предложил писателям вести культурно-просвети-
тельную работу в «домах отдыха», где соединяются, как извест-
но, очень разнообразные люди и открыто широкое поле для на-
блюдений. Это тоже не осуществилось почему-то. Рабочие клу-
бы редко посещаются молодыми прозаиками и поэта.ми.
Интерес к действительности у начинающих писателей явно по-
нижен, умение наблюдать развито слабо. Люди вообще и всегда
несколько торопятся сделать «конечный вывод», этот недоста-
ток особенно свойственен молодежи. Торопливость понуждает
отмечать факты количественно преобладающие, а у нас пока еше
преобладают, — как везде в мире, — факты отрицательного ха-
рактера. Разумеется, необходима борьба против этих фактов,
необходимо беспощадное освещение их. Это могла бы сделать
сатира, но среди наших поэтов и прозаиков сатирики отсут-
ствуют, — признак, что у наших писателей нет пафоса ненависти
к «преобладающим» фактам.
Затем: в нашей действительности настоятельно необходимо
отмечать, освещать, изображать всё то, качественно важное,
новое, «положительное», что в ней неуклонно растет. Это новое
плохо чувствуется начинающими писателями, очевидно потому,
что они не знают старого и гораздо усерднее прислушиваются к
слонам, вместо того, чтоб учиться подмечать новое в делах — в
драматической борьбе прошлого и отжившего с настоящим, воз-
никающим к жизни. Они подмети.™ бы это новое, если б следили
за работой науки и за жизнью рабочих, которые, ведь, не только
водку пьют, а действительно героически, в условиях сказочно
трудных строят свое государство. Когда читаешь стихи совре-
менных поэтов — эти стихи поражают обилием холодной, брю-
совской риторики или малокровной «революционной лирики», но
в них совершенно отсутствует жанр, факт, отсутствует дейст-
вующий человек. А, ведь, пора понять, чю наш мир создан не
словом, а деянием, трудом.
Вот один уродливый признак плохого знания прошлого: не-
давно я получил открытку от одного «члена ассоциации писа-
телей»:
«А. М.! У нас сейчас идет горячая дискуссия на тему, «что
30
стало с босякалл Горькою?» Спорят все: рабочие, комсомол,
учащиеся, словом все, но до сути так и не докопаемся, что с ни-
ми стало: то ли они все «комиссары», то ли слились с рабочим
классом. Ответьте обязательно нам, а мы еще поспорим». (Под-
черкнуто автором открытки.)
Возможно, что это шутка. Но тогда это одна из тех шуток,
за которые шутникам треплют уши. Мне хочется думать, что
«открытка» просто результат безграмотности автора ее, оче-
видно не знакомого с биографиями комиссаров, с их героиче-
ским прошлым, а кроме того этот «член ассоциации писателей»
по своей духовной слепоте не видит работы, которая сделана и
делается вождями рабочего класса.
Заметно плодятся паразиты, способные вызвать у рабочего
класса различные накожные болезни. Всё громче шипит обижен-
ный историей мещанин, жаждущий «комфорта» и «упорядочения
жизни как-нибудь». Есть люди, которые прикрывают свое жела
ние «как-нибудь» «упорядочить» жизнь лозунгом культурной ре-
волюции.
Вес это вызывает у рабочих, социально чутких, невеселые
мысли. Товарищ из Донбасса пишет мне: «Тяжело сознавать,
что в среде наших молодых писателей процветает тенденция
эгоистического славостяжания, грубой ревности и зависти друг
к другу, склочничества».
Уралец, прочитав книги Мамина-Сибиряка, пишет: «Как хо-
рошо писал Мамин! А наши цыплята? Возьмешь газету, прочи-
таешь критику, выпишешь книжку, глядь критику-то куманек пи
сал Книжка—ни к чорту, скучно, понять ничего нельзя,’как будто
не по-русски писано. Что-то надо сделать с этим барахлом, на-
до что-то сказать писателям^ научить их писать человечески .
Товарищ из г. Каднико^
«Конечно, всего'н^перевоспитаешь за 10 лет, а все-таки но-
вые наши силы теорию усваивают быстро, а в практике очень
неопытны и в опыт жизни старых товарищей не вдумываются.
Плохо это, опасно. Что же будет делать наша молодежь, когда
наши вожди изработаются?»
Вопрос серьезнейший, потому что возможно: часть молодежи,
различные «шутники» — иначе хулиганы — будут равнодушно,
или даже любострастно наблюдать, как мещанин пытается из-
насиловать историю. Будут наблюдать так же, как два комсо-
мольца и «малограмотная молодежь, недавно пришедшая в го-
род из деревни», наблюдала на дворе общежития рабочих Трех-
горной мануфактуры гнусное насилие двух мерзавцев над
14-летней девочкой.
Всё это сказано для того, чтобы возбудить внимание к жизни
многотысячной армии начинающих писателей. Само собой разу-
меегся, что я далек от огульных обвинений в малограмотности
всей этой массы. Я хорошо знаю, что, несмотря на обилие .тюлей
малограмотных и некультурных, среди начинающих писателей
есть много даровитых,- искренно желающих учиться. Есть сре-
ди них и крупные таланты. Но всем им необходимо учиться тех-
нике дела, в подавляющем большинстве они технически безоруж-
ны, и это неизбежно погубит многих из них, не даст разнит ься
их дарованиям со всею красотой и силон. Для них необходимо
организовать «Курсы литературной техники». Рабселькоров то-
же следует привлечь на эти курсы, что будет взаимно полезно
для обеих групп. Полагаю, что нет надобности доказывать яв-
ную пользу такого соединения. На курсах должно чи!ать лек-
ции по русскому литературному языку в связи с так называемым
«народным» языком и лекции по истории русской литературы в
Связи с историей литературы западной. Никаких «Теорий твор-
чества» и прочих премудростей не нужно, а нужно дать ясное
представление о работе, что всего лучше достигается не филосо-
фией, а фактами.
Такне курсы несомненно привлекут лишь ту часть молодежи
и рабселькоров, которая действительно и серьезно хочет учить-
ся, а все те, кто смотрит на литературу, как на якобы легкий
заработок и как на возможность «выскочить в люди», все пги
«цыплята» отойдут прочь. И вот тогда Союз Советов будет
иметь литераторов «поменьше», ио «получше». При данном же
отношении к ним — отношении беззаботном и равнодушном —
мы способствуем росту очень вредного явления — фабрикации
недовольных. Рабошш класс должен понять, что социальное,
культурное воспитание литераторов — его дело, его • кронное,
очень важное дело, гораздо более важное, чем строительство
дорого стоящих «Дворцов груди», «Дворцоз культуры». Рабочий
класс должен понять, что в жизни страны, где он — хозяин, не
должно быть ничего, что создавалось бы вне его внимания и без
его активнейшего участия.
1928.
О „МАЛЕНЬКИХ* ЛЮДЯХ И О ВЕЛИКОЙ ИХ РАБОТЕ
В теплых волах Индийского и Тихого океанов есть острова,
созданные работой ничтожно мелких животных — коралловых
полипов. Эти животные начинают свою деятельность иногда с
большой глубины, работают десятки тысяч лет, погибают мил-
лиардами единиц, а масса их, продолжая начатое дело, выводит
работу свою на поверхность океана, и мощные волны его не мо-
гут разбить, разрушить труд ничтожно маленьких существ, без-
руких, безглазых, но, может быть, как-то по-своему — разумных.
О крепость скал, слепленных работой этих существ из плоти
своей, разбиваются железные корабли.
Культурную жизнь на земле начали строить маленькие люди
тогда, когда они были, наверное, немногим умнее карликовых
полипов.
Кроме жизни, которой природа наградила нас вместе со зве-
рями, птицами, рыбами, насекомыми, вместе с волками и кры-
сами, соловьями и лягушками, ершами и змеями, пчелами и
вшами, — кроме жизни — природа ничего не дала на.м, — мы
сами взяли и берем у нее всё, что нам необходимо.
Маленькие люди, мы в древности питались корнями растений,
древесной корой, червяками. Хлеб, сахар и веб, чем питаемся мы
теперь, найдено, отнято и обработано нами силой нашего разума.
«Великие» люди родились не в одно время с «маленькими»,—
они выросли после, на труде маленьких. Великие люди — это те,
у которых лучше, глубже, острее развиты способности наблю-
дения, сравнения и домысла — догадки, «сметки». Это люди, ко-
торые умеют воплощать свои наблюдения над явлениями приро-
ды и социальной жизни «маленьких» — в руководящие идеи, в
формы научных теории, законов науки и произведений искус-
ства.
Почему люди, имеющие одну и ту же природу, непрерывно
враждуют между собой, — спрашивал более чем 2000 лет до на-
ших дней «мудрец» древнего Рима Цицерон. Как случилось, что
масса «маленьких» людей раскололась на рабов и господ, на хо-
3 И Горы®» о литорвпт* и. 7«
33
зяев и рабочих, — на два класса, интересы которых совершенно
непримиримы?
О том, как это случилось, рассказали рабочим всего мира двое
поистине великих людей, которые прекрасно изучили трудную
жизнь «маленьких»,— это Карл Маркс и Владимир Ленин.
До них на протяжении двух тысяч лет сотни церковных писа-
телей и моралистов. наблюдая ужасы жизни трудового народа,
проповедывали и всё еще проповедуют богатым — необходи-
мость милосердия, бедным — необходимость кротости и терпе-
ния, обличали и всё еще обличают пороки тех и других.
Но, как мы знаем, проповеди милосердия, кротости, терпения
не сделали и не делают жизнь рабочих людей легче и не умень-
шают пороков, не увеличивают «добродетели».
Маркс был тот первый и настоящий великий человек, кото-
рый научно и неопровержимо установил, что причина всех не-
счастий рабочего класса и всего зла жизни — классовое обще-
ство, экономическое неравенство, частная собственность, и что
для рабочего класса выход к свободе только один — уничтоже-
ние классового строя, частной собственности и установка жизни
на началах коммунизма.
Ленин — величайший вождь, который решительно встал во
главе «маленьких» рабочих людей всего мира, решительно по-
звал их на борьбу за свободу. Следуя его призыву, рабочие Рос-
сии взяли в свои руки, в свою волю власть над своей страной
Этот первый опыт строения рабочими и крестьянами государства
дли себя имеет мировое воспитательное значение для трудящихся
всей земли.
Вероятно многие из рабочих скажут:
>=^Всё это мы слышали тысячу раз.
\рт~ повторений правда не портится. Одно- дело — выслушать,
другое—понять и почувствовать. Людей, которым знакомо всё
то, что здесь говорится, не так много для страны с населением
в 150 миллионов. Таких товарищей, которые, не щадя себя, ге-
роически делают великое дело строения социалистического го-
сударства — еще меньше.
Капиталистический строй преступен тем. что. безжалостно
растрачивая рабочую сигу на защиту своей власти, заставляя ра-
бочих производить пушки и ружья, из которых собственники в
побои момент могут уничтожить тысячи и тысячи тех же рабо
чих, миллионеры, миллиардеры и прочие «великие» грабители
мира сделали труд подневольным, рабским заразили «маленьких»
,людей равнодушием к труду, лишили труд радости, убили в нем
личное творческое начало.
История культуры рассказывает нам, что в средние века ре-
месленные коллективы каменщиков, плотников, резчиков по де-
реву, гончаров умели строить здания и делать вещи изумитель-
ной красоты, еще непревзойденной художниками-одиночками
34
Гаковы .средневековые соборы Европы, таковы вещи, наполняю-
щие музеи Запада и Союза Советов Рассматривая эти векщ.
чувствуешь, что они были сделаны с величайшей любовью к тру-
ду. «Маленькие» люди были великими мастерами, — вот что го-
ворят нам остатки старины в музеях и величественные храмы в
старинных городах Европы.
Человек по натуре своей — художник. Он всюду, так или ина-
че, стремится вносить в свою жизнь красоту. Он хочет перестать
быть животным, которое только ест, пьет и довольно бессмыслен-
но, полумеханически, производит детей. Он уже создал вокруг
себя вторую природу, ту, которая зовется культурой. Человек —
художник, в этом убеждает нас созданное «маленькими» людьми
словесное и народное творчество; мифы, сказки, легенды, суеве-
рия, песни, пословицы и т. д. Всё это — творчество «маленьких»
людей, и во всем этом заложено неисчерпаемо много прекрасной,
хотя в большинстве уже устаревшей мудрости, в этом сжат тру-
довой опыт бесчисленных поколений. Капиталистический строй
убил в «маленьких» людях способности художников и творцов,
этот строй не давал талантам «и места, пн возможности развер-
нуться, расцвести.
Но вот, как только рабочие и крестьяне сбросили с хребтон
своих гнет собственников, — тотчас оказалось, что «маленькие»
люди, люди будничного, «мелкого» труда могут быть вождями
армий, организаторами героических отрядов партизан, талантли-
выми администраторами, директорами фабрик, изобретателями,
поэтами, литераторам*. Усвоенная нами от буржуазии проклятая
привычка искать в человеке прежде всего отрицательных качеств
не позволяет нам правильно оцегпггь этот взрыв творческих
сил в Союзе Советов Мы забываем, что живем только одинна-
дцать лет, и не знаем, как чудовищно много сделано нами за эти
годы. Панге невежество, наша социальная малограмотность осле-
пляет нас, и мы слишком плохо умеем наблюдать и сравнивать
Наше мышление отравлено злыми предрассудками мещанства —
предрассудками, которые для мещанина очень выгодны. Мещане
всегда играли и теперь играют на понижении действительной
цены рабочего человека. Мещанин ищет в человеке прежде всего
дурных сторон, — они полезны мещанству, — оно «морально»
оправдывает ими свою власть над людьми труда. Трудовой народ
буржуазии — стадо идиотов, негодяев.
Убивая в «маленьких» людях любовь к труду, «великие» меща-
не убивали в них и сознание человеческого достоинства, созна-
ние значительности «маленьких» в мире На протяжении тысяч
лет «великие» моралисты-пророки, «отцы церкви», писатели
усердно занимались тем, что обличали порочность рабочей мас-
сы, недостатки людей, умалчивали о главной причине пороков и
о достоинствах трудового народа, о значеню* его честного пели
кого труда. Нас моралисты убеждают только в том, что если че-
•3 53
I
ловеку изо дня а день твердить, что он плох, — это не делает его
лучше, чем он есть.
Людей учили: вы негодяи, вы дрянь; старайтесь быть лучше. Но
им не давали права изменять действительность к лучшему. Было
практически выгодно внушать людям, что они — негодяи. Ведь
если это так, значит, они са.ми и виноваты в том, что их жизнь
так тяжела, так отвратительна. «Маленьких» людей пытались
убедить, что они ничтожны, бездарны, глупы и что всё «хоро-
шее», созданию на земле, создается не ими, а силой «великих».
Впервые за всю историю человечества рабочие и крестьяне
России, завоевав власть над своей страной, завоевали себе право
изменять действительность сообразно своим интересам, право
строить государство на основе экономического равенства, ю-
сударство, в котором не должно быть бездельников, лентяев, па-
разитов. хищников и проповедников морали, угнетающей чело-
века.
Власть, установленная трудовым народом Союза Советов —
есть подлинная в,часть рабочих и крестьян; у этой власти нет
личных интересов, она — действительно орган воли трудового
народа и воплощение его разума.
Если она иногда ошибается, это нельзя ставить ей в вину, по-
тому что она де,тает дело, какого никто и никогда не делал. Ей
люгде и не на чем учиться тому, как практически преодолеть вос-
питанный веками пагубный инстинкт собственности в десятках
миллионов людей, как поставить на ноги эту массу неграмотных
и полуграмотных, зараженных анархическим недоверием ко вся-
кой власти и, в то же время, издавна привыкших, чтоб вопросы
жизни решала власть.
Но несмотря на всё это, Союз Советов экономически крепнет
и развивается как государство социалистическое.
Перед рабоче-крестьянской властью стоит огромная задача,
которую никто до нее не решался поставить, — это задача во-
одушевить, зажечь всю массу рабочего народа сознанием, что
только единодушный, честный, упорный, героический труд от-
кроет рабочим и крестьянам широкий путь к справедливости,
равенству, свободе, счастью. В коротких словах это значит: пе-
ревоспитать полтораста миллионов людей, воспитанных в под-
невольном труде и еще не понимающих иного счастья, кроме
счастья мелкого собственника. Это задача необыкновенной
трудности, а разрешают ее люди — в большинстве — от станка
и от сохи.
Прибавьте сюда ненависть капиталистов всего мира против
Союза Советов, ненависть, которая ме брезгует никакими мер-
зостями для того, чтобы помешать делу создания социалисти-
ческого государства, — делу, которое не может не вызвать под-
ражания у рабочих и крестьян всей земли.
Не словом, — а делом, деянием создано на земле всё то, чем
35
люди имеют право гордиться, всё то. что привело нас на высоту,
которую мы заняли и где нас видит весь мир трудящихся. В мире
еще не было того уважения к труду, той высокой оценки его,
которую он заслуживает. Хищники и паразиты прекрасно пони-
мают значение труда, их «кормильца и поильца», хотя восхваля-
ют его только в легком деле накапливания денег.
На почве высокой оценки труда и уважения к трудящимся нам
дана возможность создать свою, новую мораль. Труд и наука —
выше этих двух сил нет ничего ма земле. Друг и соратник Марк-
са—Энгельс прекрасно и верно сказал: «Чем беспощаднее и сво-
боднее становится наука, тем больше приходит она в согласие с
интересами и стремлениями рабочих».
Окончательная победа рабочего класса — в теснейшем соеди-
нении его великого труда с трудом, направленным к той же цели,
работников науки, — единственных людей, которые вместе с
«маленькими» героями честной, героической, бескорыстной тру-
довой жизни имеют право на титул великих людей нашего
мира.
В нашей огромной стране с каждым годом развивается небыва
лая работа разума и воли. Трудовой народ взялся за дело, какое
до него никто не начинал.— он учится управлять своей страной
сам, без «хозяев», он строит в своей стране новое государство,—
государство для себя.
Рабочие и крестьяне должны точно знать, как идет эта ра-
бота, какие результаты дает она в деревнях и на фабриках, в
каждом районе и округе, в каждой области и республике Союза
Советов.
Знать это — не легко, работы — много, она становится всё
более разнообразной, а интерес к жизни и ноле зрения у боль-
шинства рабочих и крестьян уродливо ограничены, уши и паза
у них искусственно замазаны различным лживым стареньким
дрянцом, поэтому всё новое, непривычное люди плохо слышат,
плохо видят, плохо понимают.
Есть много «маленьких» .людей, которые всё еще думают, что
упорный, великий их труд поглощается, исчезает так же, как
исчезал, поглощался до Октябрьской революции, при старом по-
рядке, когда крестьяне и рабочие обогащали помещиков и фа-
брикантов, расширяя их «собственность» до чудовищных раз-
меров, а сами, несмотря на каторжный свой труд, оставались в
нищете, жили бесправными рабами, как пленники в чужой
стране
Многие из «маленьких» людей всё еще не уверены, что они жи
вут у себя дома, работают только на себя, что, кроме рабочих да
крестьян, других хозяев в Союзе Советов нет и что какую бы
мелкую работу ни делал человек, он делает ее для себя.
Но «маленьким» людям пора уже знать, что всякий их труд
возвращается им же и только им в форме тех же достижений, о
37
которых рассказывает этот журнал ’ устами рабселькоров, агро-
номов, техников и работников науки.
Эти достижения обогащают не кого-либо иного, а именно тру-
довой народ нашей страны и только его. Именно на труде ра-
бочих и крестьян d Стране Советов создаются научные учрежде-
ния, задача которых — сделать землю более урожайной, найти и
разработать для этого достаточное количество различных удо-
брений, улучшить породы скота, разнить дтя деревни более вы-
годные культуры, уничтожить вредителей хлеба, облегчить ра-
боту крестьянина введением в его хозяйство наибольшего коли-
чества машин, научить его работать коллективно, дать деревне
неё, от чего труд крестьянства становится мощнее, выгодней.
Также и работа на заводах, фабриках, в шахтах и всюду ста-
новится легче, продуктивней, дтя детей трудового народа со-
здаются школы, университеты, фабрики,— делается всё, чтоб до-
биться одного: чтоб рабоче-крестьянская масса поняла: власть
над страною должна принадлежать только ей, ей она и принад-
лежит.
Власть эту рабо'гие и крестьяне могут навсегда закрепить за
собою только «орудием всех орудий»—трудовою рукой своей
и только разумом, освобожденным от всего, что внушено ему
«хозяевами», — разумом, единственным творцом всех чудес на
земле.
Оттого, что большинство рабочих и крестьян всё еще не доста-
точно ясно понимает разрешающую всю подлую и скверную пу-
таницу старины силу труда своего, не видит, как и во что пре-
образует рабоче-крестьянская власть его «мелкий», будничный
груд, - от этого у многих «маленьких» людей воскресает вред-
ное тяготение к старинке и, между прочим, к богу, якобы един-
ственному подлинному «хозяину» земли и даже будто бы «созда-
телю» ее. '•
Крестьяне, обученные земными хозяевами «на обухе рожь мо-
лотить» и вообще не плохие хозяйственники, не могут всё еще
понять, что владыко небесный — хозяин «из рук вон» плохой.
Сотни лет церковь усердно вбивала в головы рабочего народа,
что бог — всемогущ, что в нем «воплощен» высший разум и что
всё создано именно этим премудрым разумом Но ведь и для ма-
лого ребенка ясно, что это сказка.
Не будем говорить о том, что боа , создавший людей будто бы
«по образу и подобию своему», создал их разноцветными; бе-
лых европейцев, черных негров, желтых китайцев, красных ин
дейцев Америки, что все люди говорят на разных языках, не по
нимают друг друга, да и самого бога понимают различно, а это
различие понимания возбуждает среди людей взаимную вражду,
* Эта статья являлась вступительной к № 1 журнала «Наши дости-
жения». Р е д. ,
да
кровопролитие, погромы и грабежи. Всё это, как будто, не очень
мудро и совсем не «хозяйственно».
Но еще более ясно будет нам, что бог — плохой творец и «хо-
зяин», если мы поставим перед собой несколько простых и впол-
не законных вопросов, например:
Почему бог создал землю не из одного чернозема, а из мало
плодородных супесей, суглинков, зачем созданы болота, солон-
чаки и бесплодные песчаные пустыни? Почему нужно, чтобы в
одной стране вырастал только мох, а в другой круглый год земля
родит крестьянину хлеб, овощи, плоды? Зачем созданы комары,
вши, клопы, мухи, озода, мыши, суслики и всякие другие вреди-
тели, пожирающие десятки тысяч тонн зерна? Зачем создано та-
кое обилие сорных, вредных трав, которые зря истощают соки
земли? Зачем каменный уголь спрятан глубоко в землю? И во-
обще зачем жизнь и труд существ, созданных будто бы «по об-
разу и подобию» разумнейшего, многомилостивого и доброго су-
щества, — зачем их труд так отягчен, а сами они так неразумны,
завистливы, жадны, жестоки?
Таких простых и совершенно законных вопросов можно поста-
вить не одну сотню. И на все эти вопросы есть только один от-
вет: не в боге разум, а в человеке. Бог выдуман — и плохо вы-
думан!— для того, чтоб укрепить власть человека над людьми,
и нужен он только человеку-хозяину, а рабочему народу он —
явный враг.
Всё истинно мудрое — просто и понятно.
Владимир Ленин, человек простых и потому великих мыслей,
сказал:
«Религия — дурман для народа».
' Вот это — простая, ясная мысль, правду ее утверждает вся
жизнь трудового народа, вся история постепенного порабоще-
ния хозяевами его воли и разума. Эта мысль должна осво-
бодить разум крестьян и рабочих от вредного влияния учения
церкви, должна внушить рабочему народу сознание его вну-
тренней свободы, его права быть единственным владыкой и
устроителем земли, полным хозяином всех продуктов своего
труда.
«Рабочий народ должен овладеть наукой» — многократно по-
вторял Ленин, зная, что наука — высшая, наиболее продуктив-
ная форма труда, и что трудовой народ, вооруженный знанием,
быстро достигнет своей цели — создать государство равных, без
«хозяев», без хищников и паразитов; эго государство свобод-
ных, здоровых людей уже строится.
Леши — первый человек, который почувствовал и понял, что
слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — это команд-
ный крик всей истории трудового народа, понял, что если рабо-
чие и крестьяне всей земли не хотят выродиться и погибнуть под
гнетом непосильного груда, нищеты, болезней, бесправия — они
.39
должны взять власть над землею и всеми богатствами ее в свои
крепкие, умные руки. <
Вот что следовало бы написать на всех монументах Ленина.
Трудно знать зсё, что сделано, что делается и. как делается в
нашей огромной, богатейшей стране. Но необходимо, чтоб это-
знали все грамотные крестьяне и рабочие, чтоб это знал каждый
из них и чтоб этим знанием своего творчества они делились с
неграмотными.
Знание достижений в деле строительства рабоче-крестьянского
государства особенно важно и поучительно, потому что оно по-
кажет рабочим и крестьянам рост их силы, размах работы.
Эго будет самопознанием трудового народа, так же необхо-
димым, как самокритика, направ.генная к познанию его ошибок
и пороков. Это самопознание должно убедить «маленьких» ма
стеров великого и нового дела в том, что они вполне способны
делать его и что их труд не пропадает зря, не идет на откар-
мливание паразитов, а, всё возрастая, обогащает страну, и близ-
ко время, когда результаты этого труда облегчат жизнь рабоче-
крестьянскпй массы.
Рабочие и крестьяне должны знать и верить, что «наука и
труд — всё перетрут», все цепи прошлого, все, чем «хозяева»
тысячи лет оглушали и ослепляли рабочий народ.
1928.
рабочий класс должен воспитать
СВОИХ МАСТЕРОВ КУЛЬТУРЫ
Это— наказ истории, лозунг эпохи. Для достижения этой цели
советской властью открыты и открываются различные вузы и
техникумы; для достижения этой цели партия вооружает рабоче-
крестьянскую массу политической грамотностью, организует в
массе сознание ее классовых интересов, внушает рабочим и кре-
стьянам точное понимание исторической задачи — создать свое,
свободное, социалистическое государство.
В Стране Советов развивается огромная и трудная работа по
индустриализации, работа по коренному изменению приемов и
форм сельского хозяйства. Работа эта не развязалась бы так
быстро и успешно, если б низы рабочей массы не чувствовали
что они делают свое хозяйское дело — строят свое государство,
создают свою культуру. Обогащая страну индустриально, тру-
довые массы ставят перед собою к разрешению такие небывало
сложные и трудные задачи, как «пятилетка». Простой «низовой»
работник-маляр т. Слободчиков самосильно выдвигает превос-
ходную идею «дня индустриализации», и я видел, какую востор-
женную встречу единодушно устроили ему 2500 рабочих Ленин-
града в отличном зале «Дома культуры» за Нарвской заставой
Всё это делается в условиях непрерывной травли Страны Со-
ветов, в постоянных, судорожных наскоках на нее извне со сто-
роны европейской буржуазии, которая видит последнее прибе-
жище и спасение свое в фашизме, хотя фашизм неизбежно и
быстро уничтожает всё самое лучшее и ценное, что создано бур
жуазией на рабском труде рабочего класса.
Передовые партийные и беспартийные силы нашей страны
расходуются на строители: гво нового государства при наличии
непрерывного и злостного, сознательного и бессознательного
«вредительства» внутри страны, при нали'вш бюрократической
канители, равнсЖ саботажу, под шумок злого и отравляющего
многих шипения «механических» граждан, при наличии зоологи-
ческой ненависти мещанства, временно оживленного нэпом, при
колебании направо и налево в своей рабочей среде, при условии
малограмотности массы и ее некультурности, которая выра-
жается в пьянстве, прогулах, хулиганстве, в небрежной работе,
плохом качестве продукции, при условии вей еще недостаточно
ясного, не глубоко проникшего в сознание масс того факта, что
всякий труд в стране рабочих и крестьян — труд рабочих и кре-
стьян на самих себя, и по мере того, как растет этот труд,—
богатеет их государство, а не кто-либо иной.
Но при всех этих тяжелых условиях страна все-таки растет и
все-гаки движется вперед с быстротою, изумляющей каждого
честного и непредубежденного человека.
К тому, что сказано выше, нужно прибавить следующее: наш
рабочий класс принял от буржуазии технически нищенское обо-
рудование фабрик и заводов, наработанные машины, варварские
навыки жизни, город-i и села, разрушенные сопротивлением ко-
мандовавшего класса силе истории — воле рабочего класса, оли-
цетворяющего эту силу. Но вот в Ленинграде я видел символиче-
скую «пристроечку»: к электростанции в 20 тыс. сил пристраи-
вается другая, в 90 тыс Эта другая строится, конечно, по по-
следнему слову электротехники, и рядом с этой «пристроечкой»,
как назвал ее один из строителей-рабочих, станция в 20 тыс. сил
вызывает впечатление ребенка, которого ведет за собою взрос-
лый человек. Таких «пристрочек» уже немало в Стране Сове-
тов, и все они убедительно говорят о великих успехах труда со-
ветской власти и рабочего класса. Рядом с этой серьезнейшей и
солидной поправкой к прошлому необходимо знать и помнить
о таких новых, грандиозных и успешных затеях, каковы быстро
растущая электрификация страны, Днепрострэй, Волго-Дон-ка-
нал,. Турксибирская дорога, механизация и расширение Ленин-
градского порта, расширение порта в Мурманске, лесные разра-
ботки и организация лесного хозяйства в Северном крае, широ-
кий рост сельскохозяйственлых коллективов, Селъмашстрой,
гигантские совхозы, «Магнитный» завод на Урале, организация
судо- и тракторос гроения, множество новых заводов и фабрик,
«ведение в сельское хозяйство целого ряда новых культур и т. д.
Всего не перечислишь, хотя и следовало бы, — мы слишком пло-
хо и мало знаем о том, что делаем. Особенно плохо знает об
этом рабочая масса, создающая из плоти своей мастеров инду-
стриализации с граны.
Еще хуже знает onia, как необходимо для нее создавать маете
ров культуры и как мало забот о том, чтобы эти мастера яви-
лись в срок, возможно краткий. Вооружение индустриальное тре-
бует одновременности с вооружением интеллектуальным — во-
оружением разума, организацией творческой, революционной
воли. Культурный человек создается медленно^ с великим тру-
дом,— об этом убедительно говорит нам вся тяжелая история
развития буржуазной культуры, хотя эта культура и росла на
чужом груде. Но рабочий класс наш растет быстро, как это до-
42
называют среди множества фактов особенно — два: комсомол
и пионерство. Комсомол достаточно определенно заявил и за-
являет о своей жизнеспособности и своем жизиетворчестве Но
я бы сказал, что пионерство, на развитие которого обращается
недостаточно внимания и — на мой взгляд — затрачивается ма-
ло средств, — пионерство растет еще быстрей и обещает еще
больше того, что уже дал комсомол. Не пережив тех труднейших
дней и лет, которые пережиты большинством комсомольцев и.
до известной степени, не могли не расшатать нервы некоторой
части комсомола, — пионеры обещают дать рабоче-крестьянско-
му государству сотни и тысячи нервно и морально здоровых,
удивительно талантливых работников. Я буду говорить об этом
в другом месте, а теперь вернусь к моей теме: рабочий класс
должен созлать из плоти своей мастеров культуры.
Две силы наиболее успешно содействуют воспитанию культур-
ного человека; искусство и наука. Рядом с естественными на-
уками не менее — если не более — могучим средством воздей-
ствия на разум и волю человека служит художественная .литера-
тура. Едви ли кто решится отрицать это, кроме различных
изуверов и людей, которые, исповедуя, что «бытие организует
сознание», как будто не видят, не верят, что сознание в свою
очередь обладает силою создавать новую действительность, хотя
наша поокгябрьская действительность должна бы убеждать в
этом даже слепых и глухих.
У нас в области оценок воспитательного значения художе-
ственной литературы не всё благополучно. Особенно заметно
это в провинции, Вот пример: редактор «Советской Сибири»,
краевой газеты, Курс.—бывший анархист, как мне сказали,—
организовал гонение на художественную литературу, и один из
его сторонников, некто Панкрушин, заявил, что «художественная
литература реакционна по своей природе». Это, конечно, провин-
циальное истолкование теории покойника «Лефа». С моей точки
зрения, — не цеховой, а с точки зрения человека, который лет
50 наблюдал и до сего дня наблюдает революционно-воспитатель-
ное значение литературы, — Панкрушин не только малограмот-
ный парень, а человек, которого я считаю вправе назвать бессо-
знательным «вредителем» в области культурной работы. Далее:
при газете организована литературная страница. Но некий топ.
Гиндин заявляет литкружку: «Партия и советская власть не для
тот дали бумагу, чтобы печатать на ней стихи и рассказы».
Литературная страница ликвидируется
Рабочий класс не может и не должен признавать таких му-
дрецов, весьма похожих на вредителей культурной работы, ма-
стерами культуры. А таких «вредителей», занимающих более
или менее командные должности в прессе, журналистике и т. д.,
у нас немало. Люди эти не знают или забыли вполне определен-
ное отношение к художественней! литературе В. И. Ленина,
43
Маркса, Энгельса и многих наших большевиков, организаторов
партии, ее духовных вождей Забыли они и майскую резолюцию
ЦК партии в 1925 году.
В одном из наших журналов гое. И. Ломов поместил статейку:
«Пятилетний план беспартийного культурничества». Как всегда
в статьях молодых критиков, в этой статье весьма много цитат,
и все они доказывают, что Госиздат, печатая классиков, делает
дело вредное для рабочего класса. Кроме цитат, в статье нет ни-
чего, что исходило бы непосредственно из опыта азтора. А мне
кажется, что автору следовало бы знать еще что-нибудь, кроме
цитат. Например: отчеты библиотек, — в этих отчетах цифры
говорят о положительном отношении рабочей массы к литературе
старых писателей. Едва ли т. Ломов сумеет доказать рабочему
вред для него, например, «Бориса Годунова», «.Мертвых душ»,
«Крестьян» Бальзака, «Мужиков» Чехова, «Мещанского счастья»
Помяловского. «Деревни» Бунина и еще лолсотни или сотни та-
ких же правдивых повестей о недалеком прошлом Обилие и
неосновательность слишком субъективных оценок тт. Ломовых,
Панкр}тпииых, Гиндиных только усиливают словесный хаос,
анархмзируют движете по прямой и кратчайшей к определен-
ной цели — к воспитанию из рабочей массы мастеров культуры.
В мире пока еще гораздо больше оценок, чем действительных
и неоспоримых ценностей, и поэтому против каждой цитаты
можно выдвинуть десятка два-три цитат, опровергающих ее.
Toe. Ломов цитирует: «Наш пролетариат достаточно крепок»
и считает эти слова отражением «лживой, либеральной теорийки».
Если т. Ломов — рабочий, его вывод крайне странен. Очевидно,
он, Ломов, не верит, что его класс «крепок», и боится, что клас-
сики свернут голову его класса направо. Но тон. Ломов, видимо,
забыл, что наш рабочий класс — хозяин в своей стране, что он
строит в ней социалистическое государство, вооружает ее новей-
шей промышленной и сельскохозяйственной техникой и что всё
это силою своей повертывает голову рабочего класса налево.
Не видит он и того, что в классиках читателя-рабочего увле-
кает не идеология, а — фабула, внешняя занимательность книги,
обилие в ней содержания, наблюдений и знаний, ее словесное изо-
бразительное мастерство, т. е. как раз всё то. чего еще нет и
пока не может быть у большинства молодых писателей, вслед-
ствие их малого знакомства с техникой литературной работы.
Фадеев, Шолохов и подобные им таланты пока еще—единицы.
Но, как мы видим, рабочий класс совершенно правильно оценил
их достоинства художников слова.
Отрицателям художественной литературы и воспитательного
значения классиков надобно понять и пора понять, что идеоло-
гия буржуазных гуманистов становится для рабочего класса всё
более и органически непонятной и что это происходит вполне
естественно. Так и должно быть, ибо новая, творимая самим
44
рабочим классом действительность всесторонне и глубоко чужда
идеологии изжитого, бескровного, лишенного волевых импульсов
гуманизма. И совершенно неосновательно тов. Ломов оспари-
вает наличие в рабочем классе «иммунитета», т. е. органической
неспособности заражаться болезнями класса, ему чуждого. Что
он — рабочий класс—еще болеет этими болезнями. — верно, но
что он успешно излечивается от них, — еще более верно. И
если б не излечивался, так не был бы там, куда уже дошел, и не
сделал бы того, что уже сделал.
I
Вопрос об отношении к литературе классиков сводится к во-
просу о мастерстве. Всякая работа требует мастера. Старинная
пословица совершенно правильно отметила, что: «Всякое дело
мастера боится, а иной мастер — дела боится». Для того, чтобы
не бояться дела, нужно хорошо изучить материал, овладеть им.
Боятся дела только те, кто его не знает или плохо знает. Та-
кие люди, будучи испуганы сложностью дела, конечно, неспособ-
ны развивать его и стараются упростить. Результат упрощения
обыкновенно таков: «Сбил, сколотил, — есть колесо! Сел да по-
ехал, — эх, хорошо! Оглянулся назад, — одни спицы лежат».
К разряду упростителей принадлежат люди бездарные, бес-
таланные, а также «рвачи», людишки, которые спешат занять
видные места, паразиты, которых рабочий класс, к сожалению,
утке развел около себя и в своих рядах.
Должны ли выдвиженцы рабочего класса, молодые литераторы,
учиться делу ж-ивописн словами у старых мастеров? Совершенно
ясно, что должны, потому что им необходимо усвоить и освоить
приемы работы, «секреты» мастерства. Габочне-ленингралцы
приобрели образцовое оборудование американского хлебозавода,
а затем, изучив технически совершенные машины, решили строить
такие же своими руками. Нисколько не удивит меня, если они
еще более усовершенствуют эти машины. Создавая «пристроечку»
в 90 тыс. сил К станции в 20 тыс. сил, рабочие пригласили не
мецких мастеров ставить котлы. Немцы поставили первый котел
в шесть месяцев. Второй, при помощи русских рабочих, был по-
ставлен на месяц скорей. Третий, четвертый котлы поставлены
были еще скорей, и рабочие сказали мне, что последний, шестой
котел они поставят в пять недель Вот что значит учиться ма-
стерству и вот откуда мы должны брать аналогии и уроки,— из
области творчества классового, а не из мутной, непродуманной
«отсебятины», не из страха перед работой, не от мещанского анар-
хизма!
У нас чрезвычайно много критики, которая не имеет ничего
общего с самокритикой критиков, — с критикой личного, инди-
видуального поведения, с критикой своих мнений и самомнений.
Люди, научившиеся мало-мальски грамотно писать и более или
<5
менее ловко нанизывать цитаты т чужих книг одна на другую,—
эти люди уже воображают себя чем-то вроде «духовных вождей»
рабочего класса. Преждевременно. И немножко не умно. Необ-
ходимо очень долго и усердно учиться для того, чтобы получить
право осторожно советовать. А советуя, следует помнить, что
не всё знаешь и что, чем больше живешь, тем труднее знать всё
в наше время, когда действительность изменяется с такой беше-
,ной скоростью.
\ У нас накопилось и накопляется всё больше живого, практи
ческого дела. В массе его на одном из первых мест — задача
вооружения молодых, начинающих писателей знанием мастерства,
знанием литературной техники. Молодые писатели находятся в
драматическом положении, — они хотят учиться, им необходимо
знать приемы словесного творчества. Учить их — некому. Редак-
торы журналов возвращают им рукописи с такими отметками:
«Слабо, не пойдет», «Слабовато, но есть хорошие места», «Учи-
тесь, работайте над собой», «Не оригинально, много шаблона»
«Учитесь технике».
Все эти слова ничего не говорят начинающим авторам, зто не
учеба, а фабрикащ<я обиженных и недовольных. Получив из ре-
дакции две-три рукописи с такими рецензиями, автор начинает
считать редактора чужим человеком и даже врагом своим. Он
пишет кому-нибудь такие нелепости о редакторе;
«Сидит в мягком кресле редакции, целый день чай льет, да с
машинистками кокстит, вытаращив сытые глаза, а мы для него как
нищие на паперти для попа». Актору неизвестно, что перед ре-
дактором нечеловеческая задача — прочитать сотни рукописей
и что физически невозможно прочитать все их с должным вни-
манием. А рабочий класс все-таки обязан иметь своих мастеров
слова, романистов, рассказчиков, драматургов, фельетотктов.
сатириков и юмористов, работающих для эстрады, откуда необхо
мимо поскорее вышибать старенькую, мещанскую пошлость.
Ift29.
<» ТРАТЕ ЭНЕРГИИ
Человек — славолюбив. Giaea. это — уже всегда власть нал
себе подобными, — власть интеллектуальная или моральная
Стремление к славе воспитано и воспитывается классовым госу-
дарством, где «человек человеку — волк» и где для того, «чтобы
жить, надо бить», как сказано одним из древних канонов, кото-
рые называются «пословицами».
В классовом государстве необходимо быть или холопом, под-
халимом, или разбойником, владыкой Нередки случаи, когда
владыки прославляют холопов героями за то, что холопы хитрым
красноречием и подлым поведением своим прославляли владык,
восхищались их .мудростью, оправдывали их жестокость, дока
зывали законность их власти. Славолюбие — болезнь древняя, ее
вызывает необходимость самозащиты, она толкает человека из
темноты жизни вперед и выше других, на место более простор-
ное, удобное и сытное. Надеюсь, — всё это известно.
В Казани, на Устье, был грузчик, который сумел убедить спои»
артель, что у него пупок на два верппса выше, чем у всех других
людей. Многим — и мне тоже — казалось, что пупок грузчика
на том нормальном месте, где ему надлежит быть по закону
природы. Но хотя груз'гггк этот был из «плела слабосильных в
артели, она твердо верила, что среди нее есть замечательный
человек, и. когда против этого верования спорили, артель сер
лилась и била несогласных. Ей казалось, что слава человека с
пупком на два вершка выше нормального освещает всю артегь
особенным светом и выделяет ее из среды других артелей, как.
например, Наполеон — французов или адмирал Нельсон — англи-
чан выделяли из среды других наций.
Борис Пильняк — человек и поэтом)’ славолюбив. Он — та
лантлив, это неоспоримо Но он тоже убежден, что пупок у
него на вершок выше, чем у всех иных людей, и это заставляв!
его слишком торопливо бежать по пути к славе. Он живет бегом.
Он пишет тоже бегом, такое впечатление вызывает его растре-
панный, излишне многословный, нервозный и в к лице-концов
47
не очень русский язык. Ему, Пильняку, необходимо, чтобы его
повести и рассказы переводились на языки всех народов мира —
англичан. чувашей, китайцев, якутов. Быстрый бег по пути к
славе уже несколько раз приводил к тому, что Пильняк забегал
«не туда», попадал в неудобные для него положения и публично
каялся в своих ошибках.
Эго объясняется не только стремлением к славе, «о еще и
тем. что, как многие из писателей его поколения, он по разу-
му — социалист, а по чувству индивидуалист. Такое двоедушие
вполне естественно: человек не может совершенно перевос-
питать себя в течение даже таких двенадцати лет интенсивней-
шего творчества во всех областях, — двенадцати лет, которые
история, несомненно, назовет годами чудес. Тут беса:льва даже
классовая закваска, как это мы видим на ряде примеров из жиз-
ни и работы писателей пролетарского происхождения. Двоеду-
шие, к сожалению, является неизбежным в переходное время,
когда люди, воспитанные отвратительным и гнусным прошлым,
принуждаются историей жить и думать по-новому, создавать но-
вое. Ошибки и даже преступления, как мы видим, становятся
всё более частыми, по мере того, как жизнь всё более уверенно,
всё быстрее идет по новому пути. Разум — зряч, но чувство —
слепо, разум молодеет, но чувства — стары. Вот о чем дело.
За свой проступок Пильняк получил слишком суровое возмез-
»ие, которое как бы уничтожает все его заслуги в области со-
ветской литературы *. Но речь не только о Пильняке. Я всо
жизнь боролся за осторожное отношение к человеку, и мне ка
жется, что борьба эта должна быть усилена в наше время и в
нашей обстановке, когда и где начинает перерабатывать дей-
ствительность новый человек, выдвиженец из массы, и вместе с
ним человек, который хочет мтти плечо в плечо с передовым от-
рядом массы, с ее творческим активом.
Достаточно ли осторожно относимся мы к этим людям, доста-
точно ли умело ценим их работу, способности и не слишком ли
сурово относимся к их ошибкам, к их проступкам? Ставить эти
вопросы меня заставляет не сентиментальный гуманизм, а со-
знание необходимости экономить энергию человека — творца
новой жизни и человека — помощника его в этом «величайшем
деле века», как сказал Ромен Роллан. Умеем ли мы воспитывать
помощников, вести за собою попутчиков? Мне кажется, не умеем
Хвастливые заявления о том, что «обойдемся и без попутчи-
ков», неубедительны Более того: они весьма часто раздаются
из среды паразитов нового хозяина страны — рабочего класса,
из среды людей, которые еще не предатели, но могут предать в
любой момент.
’ Речь идет о напечатании Бор. Пильняком за границей в 1929 ГО-
ЛУ повести «Красное дерево», признанной советской общественностью
и печатью произведением с антисоветскими тенденциями. Ред.
48
У нас образовалась дурацкая привычка втаскивать людей на
колокольню славы и через некоторое время сбрасывать их отту-
да в прах, в грязь. Не стану приводить примеров столь нелепого
и жестокого обращения с человеком, примеры всем известны
Мне они напоминают сцены «самосуда» над воришками в 17—
18 гг., — позорнейшие драмы, авторами которых являлись обы-
ватели. И вот эти обывательские, мещанские, волчьи травли че-
ловека весьма надоедливо вспоминаются каждый раз, когда ви-
дишь. как охотно и сладострастно все бросаются на одного, что-
бы, уничтожив оплошавшего, занять его место. А, между тем, в
наше время человек приобрел особенную ценность, как творче-
ская единица, выполняющая историческую волю масс. Я вижу
этого человека у станка и в поле, и за рабочим столом, вижу —
везде. Он делает поразительно трудную работу, а действитель-
ность предъявляет к нему всё более обширные и строгие тре-
бования. Обнять, охватить эту изумительно разнообразную дей-
ствительность — нет сил, нет «тренировки»; к тому же люди не
очень богато вооружены для борьбы за развитие, за утверждение
того, что есть «новый мир». В этот новый мир активно вхо-
дят дети-работники, и всё, что мы делаем, делается на их глазах.
Это надобно очень твердо помнить. Озлобляясь и наказывая, не
следует делать это по-мешански, сладострастно, с болезненной
страстью, совершено лишенной здорового чувства гнева, кото-
рым должен обладать класс, призванный историей уничтожить
всё наследие веков мещанской во.тгьей власти. Мы живем и ра-
ботаем в тесном окружении врагов внешних, живем в годы, когда
в кулацкой деревне, озлобляемой ростом политического сознания
бедняков, начинается Октябрь, живем, зная, что с стране нашей
есть много внутренних врагов, сознательных и бессознательных
«вредителей». Всё это не должно пугать нас, но не следует и
забывать об этом ни на одну минуту. Нужно помнить, что мы зев
еще не настолько богаты своими людьми, чтобы швырять ко всем
чертям и отталкивать от себя людей, способных помочь нам в
нашем трудном и великолепном деле. И особенно необходимо за-
ботиться о том, чтобы из детей, идущих на смену отцов, не обра-
зовалось поколение, и по чувству и по разуму враждебное нам.
Тем, как мы ведем себя по отношению к человеку, мы вполне
способны сфабриковать врагов из своих же детей.
Конечно, найдутся люди, которые скажут, что я проповедую
либерализм, «примиренчество». Это будет ложь. Та единствен-
но подлинная справедливость, которую внедряет в жизнь рабо-
чий класс наш, примиренчества не приемлет, и не может, не
должна принимать Я говорю о необходимости экономить трату
энергии единиц и о необходимости развивать, воспитывать эту
энергию в интересах рабочего класса.
1930.
| М Гормснй О литпмггурс. Н. 76.
О ЛИТЕРАТУРЕ
Каковы и в чем выражаются наши достижения в области худо-
жественной литературы?
Утверждают, что крупных мастеров словесно-изобразитель-
ного искусства молодая наша литература не создала. Внесем по-
правку: не успела создать. Это — естественно. Живет она всего
десяток лет, а в таком возрасте великаны — явление ненормаль-
ное. Согласимся с тем, что мастерство молодых писателей еще
не высоко, но не станем и понижать оценку его, ибо у нас есть
уже немало литераторов очень талантливых; мы имеем право
назвать чх основоположниками новой советской литературы. Да
и вообще, в массе, молодые писатели весьма и даже изумительно
даровиты. Если б они учились так же усердно, как торопливо
пишут, — их дарования развивались бы гораздо более быстро и
ярко. Но при всех недостатках молодая литература наша обла-
дает достоинством, которое очень резко и выгодно отличает ее
от литературы стариков.
Вероятно историки литературы и критики обидятся на меня,
но я должен сказать, что, на мой взгляд, старая наша литерату-
ра была по преимуществу литературой Московской области.
Почти все классики и многие крупные писатели наши были уро-
женцами Тульской, Орловской и других, соседних с Московской
губерний. Жанр и пейзаж — быт и природа, — в которых лите-
раторы воспитывались, довольно однообразны. Решающие впе-
чатления детства были ограничены действительностью Москов-
ской области, и эта узость поля наблюдений сирределенно отра-
зилась впоследствии на творчестве классиков. Можно привести
немало доказательств ограниченного знакомства классиков с
общерусской жизнью. Они начали работать с 30—50-х годов.
В эти годы на Верхней и Средней Волге работали большие тыся-
чи бурлаков, из них отсеивались тайки разбойников; крепо-
стные крестьяне бежали на юг, в Новороссию; происходили
«картофельные бунгы», шевелились рабочие казенных завотов;
широко развивалось сектантство; крестьяне Московской области
50
выделяли из своей среды организаторов текстильного дела и во-
обще промышленности. Совершалось еще многое, чего литера-
тура того времени не заметила.
«Освобождение крестьян» и разочарование их давно ожидае-
мой «волей» не отмечено ни одной более или менее художестьен-
но написанной книгой, так же не отмечено и «хождение в народ»
интеллигенции. Равнодушно прошла литература мимо картинной
деятельности «народовольцев». О неудачных по форме и враж-
дебных по тону попытках Клюшникова, Всеволода Крестовского,
Писемского, Лескова, Гончарова и других изобразить революци-
онера, «нигилиста» можно не упоминать. Хорошие повести По-
мяловского о том, как революционер превращался в благополуч-
ного мещанина, недооценены, так же, как недооценены роман
Кущевского о «благополучном россиянине» и повесть Слепцова о
«трудном времени», а эти авторы проницательно изобразили
процесс превращения героя в лакея. — процесс, который и в на-
ше буйное время «имеет место в жизни».
«Казаки» Льва Толстого—прекрасная случайность, как его
«Севастопольские рассказы» и «Хаджи-Мурат». Если б Лев Ни-
колаевич знал жизнь трудового народа Поволжья, Северного
края и других областей, он едва ли написал бы «Поликушку» и
Платона Каратаева так. как написал, наблюдая только сотни
и тысячи тульских крестьян, обработанных помещиком и цер-
ковью до полной потери самосознания. Даже знакомство с Бон-
даревым и Сютэевым не поколебало крепко сложившегося пред-
ставления Толстого о мужике как человеке кротком, осужден-и
ном на муки и терпение бога ради. Не поколебал этого представ-
ления ни тульский мужик-фабрикант, ни самарский мужик-поме-
щик, которых великий писатель наблюдал.
Гоголь изобразил группу помещиков уродов и чудаков, зная,
что его друзья, помещики-славянофилы, пытаются повысить сель-
скохозяйственную культуру, строя заводы. Эти люди не были
уродами, и хотя Манилов родня им по духу, но они — не
Собакевичи и Ноздрезы. Киреевские, Аксаковы были людьми вы-
сокой культуры, и очень странно, что люди этого типа оказа-
лись за пределами внимания литературы. Это — одна из иллю-
страций к вопросу о том, насколько объективно художественное
лвопчество классиков.
Урал, Сибирь, Волга и другие области остались вне поля зре-
ния старой литературы, так же как Украина, которой самодер-
жавие затыкало рот и связывало руки, создавая этим вражду
украинца к «москалю». Уже один факт этого гнетя должен был
возбудить внимание и взволновать гуманитарные чувства литера-
торов. Не взволновал. И никто из крупных литепаторов не про-
бовал писать о жизни Украины и Белоруссии. Я не навязызаю
художественной литературе задач «краеведения», этнографии,
но все же .литература служит делу познания жизни, она — исто-
• 51
рия быта, настроений эпохи, и вопрос о том, насколько широко
охватила она действительность свою, этот вопрос может быть
поставлен. Всё, сказанное выше, укладывается в простые слова;
поле наблюдений старых, великих мастеров слова было странно
oi-pai гиче-но, и жизнь огромной страны, богатейшей разнообраз-
ным человеческим материалом, не отразилась в книгах класси-
ков с той полнотой, с которой мо ла бы отразиться.
Молодая наша литература при сравнительной слабости ее изо-
бразительных средств отличается широтою охвата действитель-
ности. Десяток лет — детское время! И всё же за эти десять лет,
тотчас после гражданской войны, молодежь наша дала множе-
ство книг, которые освещают жизнь даже самых темных и отда-
ленных от центров культуры «медвежьих углов».
Мы имеем отличные книги, мастерски рисующие жизнь и быт
даже тех племен, которые жили безвестно, немо и только что
разбужены властной рукой революции от «сна веков». Укажу на
романы Милия Езерского из быта самоедов, на «Полярное солн-
це»— прекрасную повесть Всеволода Лебедева о жизни лопа-
рей, на роман Пасынкова «Тайпа», мастерски изображающий
жизнь одного из племен Кавказа. Можно указать и еще несколь-
ко книг такой же «высокой формы», и все они — подарок, ко-
торого нельзя было ожидать так скоро.
В книгах этого ряда, кроме их бесспорной художественной
ценности, внимательный читатель удовлетворенно отметит чер-
ту, которой в старой литературе мы не найдем: она лишь очень
редко, «мимоходом» и эпизодически задевала «инородцев» и
«иноверцее», она относилась к ним снисходительно, смотрела на
них «сверху вниз». Не говоря о том, что татары, финские пле-
мена Поволжья, тюрко-финские прикаспийских степей и все дру-
гие люди, с которыми мы прожили века, остались совершенно вне
поля зрения старей! литературы, но даже к людям древней куль-
туры— евреям, грузинам, армянам — литература в общем от-
носилась почти так же туповато и невежественно, как литера-
торы Европы относились и относятся к нам, русским. Это дрян-
ненькое и пошловатое отношение к людям «чужой крови»,
иноплеменным почти совершенно не встречается в книгах наших
молодых писателей, а если изредка оно кое-где и заметно, так
его принимаешь как «описку», как результат технической ма-
ломощности и торопливости, с которой молодежь стремится
ознакомить читателей со своими «впечатлениями бытия».
«Мультанское жертвоприношение» вотяков — процесс не ме-
нее позорный, чем «дело Бейлиса», принял бы еше более мрач-
ный характер, если б В. Г. Короленко не вмешался в этот про-
г|есс и не заставил прессу обратить внимание на идиотское мра-
кобесие самодержавной власти. Сдача еврейских ребятишек в
52
«кантонисты», в солдатские школы, тоже бита жертвоприноше-
нием детей на алтарь самодержавного идиотизма, но это не воз-
будило протеста со стороны литературы и никак не отразилось
в ней.
Старый читатель, я с радостью отмечаю в молодых литера-
торах уменье проникать глубоко в быт и психику тех людей,
которых «государственным гений» Романовых гычеркмвал из
жизни. Марксистская наша молодежь действительно умеет
встать рядом с узбеком и киргизом, с чеченцем и самоедом,
встать с каждым, как равный с таким же равным. Это — факт,
культурное значение которого нельзя преувеличить: суть фак-
та в том, что литература объединяет все племена Союза Сове-
тов не только силой своей революционной идеологии, но и своим
активным товарищеским стремлением понять человека «изнут-
ри», изучить и осветить его древний быт, вековые навыки его.
Иными словами, молодая литература наша энергично служит
делу объединения всего трудового народа в единую культурно-
революционную силу. Это — задача совершенно новая, важность
ее не требует доказательств, и само собою разумеется, что ста-
рая литература перед собой такую задачу не ставила, не могла
поставить.
Умники могут сказать, что старая литература «объединяет
аесь культурный мир», и сошлются на влияние Достоевского, всё
более растущее в Европе. Я предпочел бы, чтоб «культурный
мир» объедтшялся не Достоевским, а Пушкиным, ибо колоссаль-
ный и универсальный талант Пушкина — талант психически здо-
ровый и оздоровляющий. Но не возражаю и против влияния ядо-
витого таланта Достоевского, будучи уверен, чти он действует
разрушительно на «душевное равновесие» европейского меща-
нина.
Указывают, что «советская литература не создала крупных
произведений». Совершенно бессмысленно требовать от молодых
советских писателей, чтобы они немедленно создавали монумен-
тальные произведения, равные, скажем, «Войне и миру». Но не-
которые умники требуют именно таких подвигов Иногда думает-
ся, что под этим требованием скрыто провокационное желание
заставить молодежь разрабатывать темы, пока еще непосильные
для нее, а когда тот или иной автор изуродует, скомпромети-
рует сложную тему, злорадно высмеять и его и, кстати, всю со-
ветскую литературу. Надобно помнить, что о французской рево-
люции конца XVIII века начали писать в половине XIX, после
того как не только погас ее огонь, но и угли покрылись холод-
ным пеплом мещанского благополучия.
Требования «крупных» и «совершенных» произведений словес-
ного искусства не только преждевременны, но и как будто наме-
ренно эстетичны. Советская литература не может создать «Вой-
ны и мира», потому что она, вместе со всей массой творческих
55
сил Союза Советов, живет в состоянии войны со старым миром и
в напряженном строительстве мира нового. На войне эстетизм не
уместен. На войне только равнодушный циник может остаться
эстетом. Но мы имеем право сказать, что никогда еще и нигде
литература нс шла так «нога в ногу» с жизнью, как она идет в
наши дни у нас. Мы можем законно похвастаться, что в целом
ряде книг молодые наши писатели давно уже успели и сумели хо
рошо изобразить войну 1914—1918 гг. со всеми ее ужасами.
Широко и многими весьма талантливо использован героический
и трагический материал гражданской войны. Надолго останут-
ся в новой истории литературы яркие работы Всеволода Иван два,
Зазубрина, Фадеева, Михаила Алексеева, Юрия Либединского.
Шолохова и десятков других авторов, — вместе они ляли широ-
кую. правдивую и талантливейшую картину гражданской войны.
Я считаю промахом критики нашей тот факт, что она не дала
должной и необходимой опенки книг, посвященных теме войны
гражданской, всей работе писателей над этим материалом. Я го-
ворю об идеологической и технической оценке всей массы книг
о гражданской войне. Эго следовало и следует сделать не только
в интересах литераторов, но и читателей, которые, кстати ска-
зать, в положительной оценке книг этого ряда опередили критику.
Критика берет отдельную книгу и оперирует нал нею более или
менее хирургически. Но говорить о литераторе — это еще не зна-
чит говорить о литературе, и далеко не все болезни излечиваются
хирургами. Отрывая, отрезая ту или иную книгу от общей массы
литературы, критика индивидуализирует автора и суживает те-
му — общую у него со многими другими авторами. К теме граждан-
ской войны следует подходить иначе, более исторично и шире.
Мне кажется, что было бы весьма полезно, если б критика па-
ша давала читателю — массе — ежегодно обзоры литературы по
темам, которые литература разрабатывает за год. Это очень
серьезная, ответственная и необходимая обязанность критики;
социально педагогическое значение таких обзоров не требует
доказательств Обзоры эти убелили бы читателя в том. что так
же, как во всех областях строительства нового мира, у нас и я
области литературы тоже есть прекрасные достижения, что, каь
всюду, и здесь молодой хозяин страны — рабочий класс заявля-
ет о своей талантливости, своей энергии.
Незаметно, между прочим, у нас создан подлинный и высоко
художественный исторический роман. В прошлом, в старой лите-
ратуре — слащавые, лубочные сочинения Загоскина, Масальско-
го, Лажечникова, А. К. Толстого, Всеволода Соловьева и еще
кое-что, столь же мало ценное и мало историческое. В настоя-
щем— превосходный роман А. Н. Толстого «Петр I», шелками
вытканный «Разин Степан» Чапыгина, талантливая «Повесть о
Болотникове» Георгия Шторма, два отличных, мастерских рома-
на Юрия Тынянова — «Кюхля» и «Смерть Вазир Мухтара» и
54
еще несколько весьма значительных книг из эпохи Николая 1.
Всё это поучительные, искусно написанные картины прошлого и
решительная переоценка его. Я не знаю в прошлом десятилетия,
которое вызвало бы к жизни столько ценных книг. Повторяю
еще раз: создан исторический роман, какого не было в литера-
туре дореволюционной, и молодые наши художники слова полу-
чили хорошие образцы, на которых можно учиться писать о
прошлом, не столь далеком, как далека эпоха Петра I, но очень
похожем на нее — я говорю о вчерашнем дне. Вообще у нас в
области литературы очень много нового и ценного, но неоценен-
ного по достоинству. И, разумеется, много сора, хлама, всякой
чепухи, злорадства над ошибками и противного нытья неудачни-
ков. Это вполне естественно, эго — ветер революции обрывает
жухлые, вялые листья с «древа жизни».
Недавно я получил письмо, оно начинается такой фразой: «Го-
ворю очень громко ва.м на ухо: материал нынешнего дня при
всем моем старании и прилежании не укладывается в художе-
ственные рамки». Автор этой надуманной фразы — поэт, печа-
тается. Фраза, по-моему, бездарна: зачем же говорить громко,
если говоришь на ухо? Я — не глухой.
Другой нытик пишет прозу, ее тоже печатают. Этот нытик
осведомляет меня о том, что «текущая действительность всегда
была плохим материалом для подлинного творчества». Мало ли
что «всегда» было, но — решили, что оно не должно быть.
Леонид Леонов— автор книги «Вор», построение, «архитек-
тонику» которой со временем будут серьезно изучать — Л. Лео-
нов написал книгу «Соть», взяв для нее материалом именно теку-
щую дейс гвительность. И — представьте! — получилось именно
«подлинное творчество», замечательная вещь, написанная вкус-
нейшим, крепким, ясным русским языком, именно — ясным,
слова у Леонова светятся. А действительность он знает, как буд-
то сам ее делал. Он, Леонов, очень талантлив, талаглив на всю
жизнь и — для больших дел. И он хорошо понимает, что дей-
ствительность надобно знать именно так, как будто сам ее де-
лал. Для нытиков действительность — чужое и даже враждебное
' им дело, потому они и ноют.
Если б я писал отчет о значительных книгах, созданных «ду-
хом» революции за десятилетие — 20-й и 30-й года, — мне при-
шлось бы растянуть эту статейку от Эривани до Архангельска,
от Минска до Владивостока через Киев. Харьков, Новосибирск,
заглянув и в Ташкент, и в Ростов, и во все другие пункты, где
более или менее энергично создается новая, советская литера-
тура. Пришлось бы назвать десятки книг, не прочитанных кри-
тикой или прочитанных невнимательно и торопливо, осужденных
несправедливо.
Я не очень обвиняю критику в поспепшости и, часто, в неос-
новательности суждений. Я знаю: мы крепко уверены в том, что
55
«всё можем», знаю, что нам необходимо торопиться, но все-таки
мы немножко зазнаемся и, чувствуя, видя себя в силах создавать
почти чудеса, требуем, чтобы чудеса были созданы сегодня же.
Это— психика большевизма, она вполне оправдывается фактами
творчества во всех областях работы по организации социали-
стического государства, грандиозными успехами науки, ростом
индустрии, превращением «раба природы» — крестьянина в хо-
зяина земли, работающего машинами, всё это — так. Дальше я
скажу, что, на мой взгляд, не так. Здесь же скажу дна слова про-
тив возможного упрека мне в том, что я не говорю ничего о про-
летарской литературе. Действительно, понятие «пролетарий»
по отношению к рабоче-крестьянской массе Союза Советов вы
пало из моего лексикона. Это потому, что—на мой взгляд
как-то неудобно и неправильно именовать пролетариатом класс,
который гратмт миллиарды золота на строительство своего, ра-
бочего государства. Ведь есть уже неоспоримое различие между
пролетариатом мира и рабочим классом — полным властелином
величайшей и богатейшей страны Союза Советов.
Молодая литература наша с каждым годом всё более могуче и
быстро расширяет поле своего зрения. Никогда еще искусство
слова не служило так усердно и так успешно делу познания
жизни. Это особенно хорошо видишь на «очерках».
Очерк всегда считажя критиками низшей формой литературы,
что вообще неверно и несправедливо. Вспомним хотя бы только
двух мастеров очерка, совершенно не сродных по характеру та-
лантов я мироощущений: Глеба Успенского и Гюи де-Мопассана.
Может быть, следует указать, что «Записки охотника» И. С.
Тургенева по форме своей не что иное, как очерки, что этой
формой не брезговали: Салтыков-Щедрин, Писемский, Лесков.
Слепцов, Помяловский, Короленко и целый ряд очень крупных,
весьма проставленных литераторов.
Молодая наша литература выдвинула из своей среды группу
талантливых «очеркистов», и они постепенно придают очерку
формы «высокого искусства». «Туркменские записи» талантли-
вейшего поэта и прозаика II. Тихонова — это очерк и подлин-
ное искусство изображения жизни словом. Акулыиин, Стонов,
Лапин, Сытим, Г. Алексеев, Павленко, Мартынов, Овалов. Лух-
манов и еще десятки авторов создали и продолжают развивать
своеобразную литературу, явно и законно стремясь придать ей
«высокую форму». Все они, как мне кажется, очень хорошо
чувствуют социально-педагогическое значение своей работы,
вполне отчетливо видят ее цель. Следует похвально упомянуть
Ивана Жигу, одного из убежденных пропагандистов «очеркиз-
ма».
Цель изображение разнообразного и повсеместного процес-
56
са культурно-революционного строительства, изображение беше-
ной работы часе, героизма групп и единиц, работы успешной,
несмотря на упорные и злейшие помехи со стороны всяческих
лентяев, идиотов, шкурников и саботажников, пассивных и ак-
тивных вредителей и прочих негодяев.
Поток этой работы «очеркистов» как бы смывает с кожи на-
шей действительности грязь и пыль прошлого, обнажая его по-
зорнейшие уродства. Вместе с этим ом показывает, как на почве,
засоренной веками невежества и глупости, отравленной пассив-
ным отношением к жизни и зоологическим индивидуализмом ме-
шаиства, как на этой почве вырастает нопый человек: комму-
нист, коллективист, человек, который начинает понимать, что он
работает не только на себя, для государства, где он — хозяин,
но и на поучение всему миру трудового народа, пролетариата.
Широкий лоток очерков — явление, какого еще не было в на-
шей литературе. Никогда и нитде важнейшее дело познания сво-
ей страны не развивалось так быстро и в такой удачной форме,
как это совершается у нас. «Очеркисты» рассказывают много-
миллионному читателю обо всем, что создается его энергией на
всем огромном пространстве Союза Советов, на всех точках при-
ложения творческой энергии рабочего класса. Но, как многое у
нас, эта коллективная работа талантливых людей недооценивает-
ся, и ее социалистическая педагогика ускользает от внимания
критики. Недооценивается эта работа и материально, «очерки-
сты» справедливо указывают, что неряшливо состряпанная бел-
летристика журналов, вроде, например, «Фильки и Амельки»
Шишкова, оплачивается как «высокое искусство», — оценка, ко-
торой небрежная повесть эта не заслуживает, так же как и мно-
гие другие произведения именитых беллетристов. Очерк у нас —
большое, важное дело. К сожалению, некоторые молодые писате-
ли не понимают этого, вероятно, потому не понимают, что наша
критика не удосужилась отметить значение очерка. Вот, напри-
мер, один из тех парней, которые смотрят на очерк, как на низ-
шую форму искусства, пишет мне:
«Я весь содрогаюсь от напряжения творческой силы, а вы со-
ветуете мне пробовать себя на очерке, что это — насмешка?»
Молодой человек! Вы окажете самому себе хорошую услугу,
если поймете, что решающую роль в работе играет не всегда ма-
териал. но всегда — мастер Из березового полена можно сделать
топорище и можно художественно вырезать прекрасную фигуру
человека. Но и топорище не всякий может сделать достаточно хо-
рошо: необходимо знать качество материала. А вы не знаете
лаже того, что в прошлом рядовой полицейский не мог достичь
степени полицеймейстера и что женщин в алтари церквей не
пускали. Совершенно необходимо, чтоб «творческие силы содро-
гались» над изучением материала, над познанием действительно-
сти в прошлом, а того более—в настоящем.
57
Наша критика мало обращает внимания на очерк, да и обра-
щает ли? Очерк и количественно и качественно занимает всё бо-
лее видное место в общей массе нашей литературы, но он отдан
на съедение рецензентам, будущим критикам. Рецензент — это
молодой человек, который почему-то убежден, чю история при-
звал -его учить людей, таких же молодых, как сам он, но более
его талантливых. Сам он, вообще, учится плохо и за своим язы-
ком не стелит. Например, он пишет о небрежности языка лите-
ратора, причем оказьеается, что он неспособен отличить не-
брежность автора от небрежности корректора, ставит знак ра-
венства между небрежностью построения фразы и опиской и, не
зная, кто такой Брайан, герой «обезьяньего процесса», именует
его Баяном. Рецензируя книгу, в которой знаменитый ученый
Жоффруа Сент Илер назван «святым Илеро.м», он не замечает
этой анекдотической «небрежности».
Таких «анекдотов» у нас тысячи, и следовало бы сокращать
их количество. Я думаю, что это — дело критики. И ее же де-
ло — не допускать таких словесных фокусов, как например;
«По-весеннему было тепло неожиданной теплотой ростепели».
Юн весь заломился от лредожидания растаянного мгновения
жизни». «В сладостном опьянении жонглировал плавающими в
глазах кругами».
Это напечатано в книге одного молодого беллетриста. Учить
начинающих литераторов писать просто, ясно, грамотно — вхо-
дит в число обязанностей критики; я даже думаю, что это ее
главная обязанность. Мне кажется, что в процессе роста нашей
литературы критика не является «ведущей» и направляющей си-
лой.
Критиков у нас весьма много, и количество их растет. Это —
очень хорошо, если это не объясняется тяготением к легкой ра-
боте. В подавляющем большинстве критики — марксисты, это
тоже хорошо, ибо значит, что основная линия у них должна быть
единой.
Однако у меня получается вгючатление, что критики заняты
не столько литературой, как взаимным воспитанием друг друга
Все онн «выпрямляют линию», и в результате их усилий линия
так капризно изогнута, запутана, что трудно понять, где же
прямая и единая?
Критики разбились на мелкие труппы и неистово спорят, по-
рицают друг друга, внося в это — едва ли плодотворное — зело
много явного лицеприятия, самолюбия, личных симпатий, анти-
патий, и в конце концов — индивидуализма.
Крайне странно и очень печально видеть, что споры людей,
единомыслящих в главном, ведутся тоном враждебным, перена-
сыщены грубейшими личными выпадами и что в спорах этих от-
сутствует чувство товарищества, сознание единства главной ли-
нии. Взаимные упреки в передержках, в нечестном отношении к
58
мысли и слов}', стремление уязвить совопросника и в нос и в пуп,
откровенные намеки на его недомыслие и прочие сокрушитель-
ные приемы словесного боя едва ли похвальны и необходимы для
людей, которые избрали себе профессию «учителей жизни» в
стране, где строятся социалистическая культура. Эти приемчи-
ки взаимного унижения и заушения критиков «именитых» воспи
тывают в начинающих критиках — пока еще рецензентах та-
кие же грубые и вредные нравы.
Литература, как работа коллектива, цеха, не освещается кри-
тикой; при наличии быстрого и разнообразного роста литерату-
ры у нас нет годовых обзоров ее достижений. Литератор, как
мастер, мало интересует критику; кажется, что она ищет прежде
всего в нем сторонника той или иной группы и воспитывает, как
солдата своего взвода, а не как бойца единой огромной армии.
Такое отношение — толчок в сторону индивидуализма.
Читают критики торопливо и невнимательно. Частенько бы-
вает так, что техническая малопомощность автора рассматри-
вается как его идеологическая невыдержанность. Молодого чело-
века, который еще не умеет одеть свою мысль, свой образ, ха-
рактер, пейзаж достаточно ясными словами, еще нельзя признать
«реставратором старины». Его следует учить технике дела, а
вырезывать ему язык или отсекать руки не следует. Вообще хи-
рургия не может служить методом воспитания. Попытки хирур-
гического лечения горбатых подтвердили истину старинной пос-
ловицы: «Горбатого — одна могила исправит», но в смысле иде-
ологическом и горбатого можно выпрямить, это — дело воспи-
тания.
Но если молодому' писателю каждый из критиков будет кри-
чать, что только он один из двенадцати учит истине, а осталь-
ные одиннадцать — ерегики, это нельзя назвать воспитанием и
это вызывает у молодого человека горестный вопль:
— Я прочитал пять книжек, — названо пять авторов, — но
я не могу понять, кто прав. И кто такая Галатея?
Вот, например, Галатея, — к чему она? Что может сказать
эта нимфа человеку, который живет на берегах реки Которос-
ли, в которой замечательно крупные окуни, а нимфы — не во-
дятся? Разумеется, для критика весьма похвально быть грамот-
ным, но нужно ли смущать знанием древних мифов молодого
человека в то время, когда человек этот хочет научиться полит-
грамотно и образно писать о комедиях и драмах действительно-
сти текущей? Было бы, пожалуй, гораздо полезней, если б все
мы писали проще, экономнее, так, «чтобы словам было тесно,
мыслям — просторно», а не так, например:
«....мы должны отвергнуть тенденцию к аполитации дискуссии».
Ведь можно сказать менее премудро: мы отвергаем намерение
устранять политику из наших споров. Нет ничего такого, что
нельзя было бы уложить в простые ясные слова. В. И. Ленин не-
59
опровержимо доказывал это Но наши критики мало заботятся
о простоте и ясности, необходимых в педагогике.
Известно, что «нет дыма без огня», но у нас огонь политики
дает слишком много словесного дыма. У каждой группы крити-
ков есть своя возлюбленная Галатея, каждая из нимф пышно оде-
та в слова устрашающе-мудрые, и это ведет к том) , что молодой
литератор жалуется: «термины затемняют существо вопросов,
да еще пишут у нас длиннейшими периодами с вводными предло-
жениями почти в каждом. Читать до того трудно, что двое из
нашего кружка отказались от совместной проработки..»
Лично я думаю, что эти жалобы спранедаивы, ибо не кажется
мне, что критика наша за десять лет ушла по прямой линии
далыпе Плеханова и Ленина. И уже есть немало случаев, когда
она уходила далеко в чужую сторону.
Многословно и давно уже спорят о том, надо ли учиться у
классиков?
Мое мнение: учиться надобно не только у классика, но даже
у врага, если он умный. Учиться не значит подражать в чем-то,
а значит осваивать приемы мастерства. Овладеть приемом рабо-
ты вовсе не значит укрепить его за собою на всю жизнь; только
начни работать — и работа сама станет ушить тебя, это знает
каждый рабочий. Если б ученье сводилось только к подражанию,
у нас не было бы ни науки, ни техники, да и литература не до-
стигла бы того совершенства, которое обязательно для молодых
писателей. Есть что-то комическое в боязни учебы у классиков,
как будто опасаются, что классик схватит ученика за ногу' и
утащит его в могилу к себе.
Я бы дружески посоветовал тт. критикам обращать больше
внимания на литературу в целом, а не на единичные явления ее.
Само собою разумеется, что я не исключаю необходимости гово-
рить об отдельных произведениях. Но «Рождение героя» Ю. Ли-
бединского по теме своей—не единичная вещь, на эту тему
у нас написан не один десяток книг, и очень полезно выяснить,
как изменяется тема из года в год? Рассматривая работу лите-
ратуры так. можно притти к выводам весьма поучительным
Значит: следовало бы давать ежегодные обзоры развития литера-
туры по темам.
Совершенно необходимо отнестись серьезно к работе «очер-
кистов» и. перестав считать очерк «низшей формой искусства»,
всемерно помочь ему расти и развиваться до пределов возмож-
ного совершенства. Не игнорировать областной литературы и
прессы, например журнал «Сибирские огни» вполне заслужива-
ет серьезного внимания критики, отличный журнал.
Давать обзоры нацменьшинских литератур, не говоря о не-
обходимости обзоров роста литературы украинской, белорус-
ской.
А разноречия между критиками выяснились бы гораздо бы
60
стрее и успешнее не на бумаге, а путем личного и непосредствен-
ного общения враждующих групп на конференциях, совещаниях,
съездах. Споры на далеком расстоянии друг от друга принимают
характер слишком отвлеченный и мелочный. При условии же не-
посредствен шого общения товарищей полемика более точно сов-
падала бы с понятием «деяние».
1931
УДАРНИКИ В ЛИТЕРАТУРЕ
Так же, как партия рабочих большевиков ленинцев служит
главной силой, которая социалистически организует разум и со-
лю всей массы рабочих и крестьян, ударники, вырабатывая на
практике, на живом опыте приемы трудовой дисциплины и эко-
номии рабочей энергии, являются ведущей силою в области стро-
ительства социалистической промышленности и сельского хозяй-
ства.
Именно поэтому вполне естественно, что беспартийные удар-
ники так хорошо понимают смысл и значение генеральной линии
партии и так охотно вступают в число ее членов, увеличивая ее,
т- ? свою творческую силу.
Рабоче-крестьянская масса Союза Советов, выделяя из среды
своей ударников в партию, становится всё более творчески могу-
чей и всевластной силой. Рост партии — это рост мозга рабочих
и крестьян, рост их разума и рост влияния на пролетариат всего
мира. Чем сильнее будет развиваться это влияние, тем всё менее
возможным станет разбойничье вооруженное нападение капита-
листов на Союз Советоз, Чем быстрее будет разрастаться ко-
личество сознательных и честных партийцев, тем легче будет
борьба с паразитами, с разнообразными «вредителями» внутри
Союза Советов.
Примеру ударников на фабриках и заводах несомненно после-
дуют крестьяне колхозов, а увеличение партийцев в их среде по-
может им успешнее бороться с кулачеством, быстрее победить
его.
Кроме вредителей и кулаков, у рабочих, у крестьян есть еще
один сильный враг, враг этот — пережитки старины, привычки
и навыки, различные суеверия и неверие в силу разума, внушен-
ное людям веками рабской, подневольной жизни, внушенное цер-
ковью. попами и всей вековой пылью, грязью бессовестной, ме-
щанской, собственнической жизни.
Борьба против этой звериной жизни, построенной на жадно-
сти и зависти, на принципе «каждый за себя, а бог за всех»,—
62
борьба против старины пойдет решительнее, успешней, если
крестьянство и рабочие в массе своей поймут, что основная сила
жизни — разум, и что только свободный от старинных внушений
разум способен работать на всех и для всех.
Путь в партию — путь к свободе разума. Рост партии рост
силы рабочих и крестьян. Цель революции — освобождение лю-
дей из плена прошлого, из-под гнета старого, мещанского мира.
Есть люди, которым кажется, что партия и советская власть за-
трудняют, стесняют развитие личности, развитие отдельного че-
ловека.
Это кажется потому, что людям трудно расстаться с тем, к
чему они веками приучены, потому что им больно, когда сила
разума вскрывает старые гнойники под их кожей. Жалуются на
бурный рост нового отношения к жизни закоренелые мещане,
люди, которые не могут жить иначе, как живут пауки: каждый—
в своем углу, в своей паутине.
Свобода духовного развития личности наступит тогда, когда
люди решительно откажутся от предрассудков религии, нации,
когда все, весь трудовой народ почувствует и осознает свое
единство.
Ждать этого не так долго, как это кажется. Приблизить срок
освобождения людей от пережитков прошлого — в нашей воле,
это — дело и цель нашей энергии. Вот почему необходимо всё
более сжимать, концентрировать ее. Партия и есть тот пункт, та
фабрика, где рассеянная энергия рабочих и крестьян концентри-
руется и откуда, исходя в действительность, она создает почти
чудеса...
Можно ли на основании нескольких нс очень «литературно»
написанных ударниками очерков, можно ли, опираясь на такой
небольшой материал, восходить на высоту таких мыслей, како-
вы написанные выше? 1
Можно. Иголки, булавки и всякая металлическая мелочь вы-
рабатываются из огромных кусков металла, который, в свою
очередь, добыт из бесформенных с виду кусков руды, а руда
эта состоит из частиц, невидимых глазом, а из этих частиц
создаются разумом человека разумные, мощные машины, кото-
рые делают металлическую мелочь, тянут вольфрамовую нить
для электролампы и создают сложнейшие аппараты, как, напри-
мер, микроскоп, химические весы и прочее.
Очерков, написанных ударниками, — немало. Всесоюзный цен-
тральный совет профсоюзов издает их десятками, издал уже
® Эта статья являлась вступительной к очередному номеру жур-
нала «Наши достижения», составленному из очерков, написанных
ударниками. Ред.
63
не менее сотни. Эти очерки — сырье, руда, но—в пей содер-
жится немало признаков высокой ценности, из этой руды мож-
но извлечь кое-что драгоценное и глубоко поучительное. Сами
ударники, в большинстве, очевидно, не считают себя литерато
рами, хотя наличие способностей к этой работе у некоторых
заметно.
Основная героическая деятельность их у станков, в цехах,
вероятно, не дает ип возможности работать еще в одной обла-
сти — в литературе. Но из того, что они уже дали, наша кри-
тика могла бы извлечь кое-какие весьма интересные вызолы по
вопросу о взаимоотношении литературы и жизни, — «опросу,
невероятно засоренному плохо переваренными мыслями профес-
сиональных книгоедов и всяческим словесным мусором.
Молодым литераторам, особенно тем из них, которые, более
иля менее прилично написан два-три рассказа, задирают вверх
нос и хвост, считая себя уже литературных дел мастерами, и
совершенно перестают учиться, — таким литераторам тоже не
мешало бы почитать книжки ударников и подумать над ними.
Не так давно, посоветовав это одному из них, я получил от него
задорный ответ: дескать, его «творчество не нуждается в пону-
кании» и что он-де «уже достаточно грамотен для того, чтобы
учиться у малограмотных». Такой недоросль из пролетариата
заслуживает, чтоб ему было сказано несколько надгробных слов,
ибо он явно неработоспособен, а значит — нежизнеспособен
Люди его типа и класса должны знать и помнить, что ударник —
это не только человек, который научился хорошо, быстро, дис-
циплинированно работать, а еще человек, который пытается и
умеет рассказать о своем опыте рабочему миру.
Вот, подумайте-ка о значении той силы, которая позволяет
человеку оформлять материю, не имеющую формы, и одновре-
менно оформлять словами процесс преодоления сопротивления
материи. Тут есть над чем подумать и есть что изобразит!», по-
тому что ведь речь идет о борьбе социалистически организован-
ной воли не только против упрямства железа, стали, но главным
образом о сопротивлении живой материи, не всегда удачно орга-
низованной в форму человека.
В очерках ударников можно прочитать о том, как молодежь
омолаживает стариков, о том, как лентяй, охраняя свою лень,
обжигает руку товарища, можно узнать, почему иногда старик
моложе юноши, и вообще узнать о «творимой» действительности
весьма много полезного.
У нас всё кричат: ближе к действительности. ближе! Но на
съезде комсомола было трое литераторов, все — комсомольцы;
на процессах вредителей литераторы замечались единицами, на
Съезде Советов они, кажется, совсем не замечались. А ведь
Съезд Советов — это есть одно из очень ярких отражений но-
вой действительности, комсомол же — действительность, и очень
64
хорошая! Вредительство тоже действительность, чрезвычайно
поучительная ее гнусностью —Товарищи! Держи ухо остро!
Гляди в оба! — учит она.
И надобно знать, что настоящее имя нашей дейстзительно-
сги—революция, и что она, всё быстрее развиваясь, легко об-
гоняет задумчивых людей, оставляет их позади себя.
1931
“j St. ГирышВ. О II И
О ЛИТЕРАТУРЕ И ПРОЧЕМ
Присутствуя на обширном и шумном собрании литераторов vt
критиков, я слушал речи внимательно, а все-таки трудно было
понять: о чем в конце концов «шумят народные витии»? Воз-
буждение некоторых вздымалось до таких словесных казусов,
как например:
«Так как пролетариат в его социальном творчестве опередил
нас, литераторов, то нам делать нечего и литература вообще не
нужна». Может быть, это было сказано с иронией, в «состоя
нии запальчивости и раздражения» и об этом не следовало бьг
упоминать, если б не следовало подумать о мотивах раздраже-
ния. В чем дело? Почему кричат? Какие требования предъяв-
ляют? Едва ли можно искренно сокрушаться по поводу того,
что литература отстает от действительности, она всегда шла за
жизнью, «констатировала факты», художественно обобщая их.
давала синтезы, и никто, никогда не требовал от литератора:
будь пророком, предугадывай будущее!
В наши дни поставлен вопрос о необходимости более тесного
сближения искусства с действительностью, об активном вторже
чип литературы в жизнь эпохи, основное содержание которой —
социальная революция.
Один из молодых литераторов очень хорошо сказал о красоте
и силе новой действительности, творимой волею и разумом ра-
бочего класса. Другой, - сильно и несправедливо потерпевший
от наскоков нашей критики, — тоже хорошо говорил о том, что
литератор не должен бояться критики, и что тому, кто сознает
историческое значение своей работы не следует обижаться на
критику, какова бы она ни была. Но обе эти речи не вызвали
должного внимания к ним и не заразили слушателей, первая
пафосом, вторая—задором. А по существу своему обе речи
поставили пред литераторами именно те вопросы, о которых
давно пора поговорить дружески, искренно и серьезно. Но вме-
сто этого в следующих криках и речах неприкрыто раздались
отзвуки личных отношений и цеховые, узко понятые мотивы
66
Словесные состязания такого типа я слышал лет 30—35 назад,
когда «культуртрегеры» — впоследствии кадеты, а ныне почти
«черносотенцы» — спорили с остатками народников, а эти по-
следние — с молодыми марксистами. Мне кажется, что в ту пору
страсти и ярости вносилось в «дискуссии» значительно больше,
может быть, потому, что и «личного» было больше, ибо состя-
зались два поколения, из которых старшее крепко верило в ре-
шающую «роль личности», верило, что творчество истории—
профессиональное дело интеллигенции, а марксисты, оспаривая
право интеллигента на роль «вершителя судеб» народа, утвержда-
ли слое убеждение в силе пролетариата, в силе, созданной и вос-
питанной историей для того, чтоб она разрушила пошлый, пре-
ступный, мещанский мир и создала свободное всемирное брат-
ство трудового народа. Гнев, ярость, обида, истерические вопли
тех людей, которым говорили в лицо, что их игра — сыграна и
проиграна, — всё это было вполне естественно, так же есте-
ственно, как ярость, обида и крики белой эмиграции за рубе-
жом, откуда она не вернется к нам, даже и встав на колени.
В наши дни спорят люди, созданные и выдвинутые на первую по
важности ее боевую позицию величайшей из революций, когда-
либо пережитых человечеством, победоносной революции, кото-
рая принимает и примет всемирный размах. Начат бунт против
старого мира в его целом и в частностях, бунтом этим руково-
дит мощная пролетарская армия, вооруженная научно отточен-
ной мыслью, бунт ведет класс, который от времени становится
всё моложе, всё более численно и качественно сильным. Не сле-
дует забывать, что до Октября революционер начинался в воз-
расте 17—20 лет, а в наши дни начинается в возрасте октяб-
ренка и пионера Этот неоспоримый факт служит залогом, что
люди Союза Советов вступили на путь, возврат с которого не-
возможен. Дорога назад — дорога к смерти.
Капиталистический мир может навязать нам войну, может —
на время — помешать нам в деле строительства нового мира, но
у капитализма нет сил повернуть вспять исторический процесс,
который сам же капитализм подготовил и не мог не подготовить.
У капитализма нет сил и нет идеи, которая могла бы организо-
вать в единое целое группы, непримиримо раздробленные издрев-
ле усвоенной зоологической привычкой к свободе безграничной,
безответственной и бессмысленной эксплуатации энерпш рабочего
класса и сокровищ природы.
Пролетариат обладает идеей, организационная и культурная
сила которой слишком очевидна хля того, чтоб распространять-
ся на эту тему. Следует сказать только одно: идея эта — весь
смысл истории, история повелительно внушает ее трудящимся
всей земли.
Казалось бы, что хля литератора в этих условиях должен быть
совершенно ясен и смысл его работы, и направление работы.
5* 67
Мне кажется, что некоторые литераторы кричат по недлра-
«умению, кричат не на людей, а на историю, которая лишила
их возможности найти некую «полос)' отчуждения» от всемир-
ной битвы. Литератору кажется, что его насилуют критика,
политика, тогда как, если кто-нибудь насилует его, так это —
история и особенно старая история. Литератор, кажется, про-
тестует против права революции распоряжаться творческой
энергией единицы, он протестует в те дни, когда единицы ра-
бочего класса, не щадя себя, воплощают свою энергию в твор-
честве фактов почти сказочного характера, в те дни, когда ра-
бочая молодежь создает чудеса, в те дни, когда древний инди-
видуалист— крестьянин, тысячелетия живший мечтою о частном,
личном хозяйстве, понимает уже, что ему выгоднее и достой
нее его быть не рабом, а рабочим, мастером, художником на
земле.
Литератор думает, что литература — его частное дело. Изред-
ка ему помогают думать так мудрые недоучки и болваны. Не-
давно один из таких сказал писателю: «Писательство—ваше
мчное дело, и меня не касается». Эго — вреднейшая чепуха
Литература никогда не била личным делом Стендаля или Льва
Толстого, она всегда дело эпохи, страны, класса. Существует
литература дрезних греков и римлян, итальянского Возрожде
чия, Елизаветинской эпохи, литература декадентов, символистов,
но никто не говорит о литературе Эсхила, Шекспира, Данте
и г. д. Несмотря на изумительное разнообразие типов русских
литераторов XIX — XX столетий, мы все-таки говорим о лите-
ратуре, как об искусстве, отражающем драмы, трагикомедии и
романы эпохи, а не как о литературе единиц— Пушкина, Гоголя.
Лескова, Чехода
Гораздо с большим правом, чем раньше, можно и следует
юворить о текущей литературе Союза Советов как о работе
коллективной, и никогда еще писатель не был так интересен,
так близок массе читателей, как близок, интересен он в наши
дни, у нас, в Союзе Советов, никогда он не ценился так высоко
|рамотной массой, и эта оценка — естественна, потому что мас-
са видит, как она сама создает писателей и как отражается она
в их книгах.
Разумеется, на темы «старого мира» писать легче не только
потому, что они «отстоялись», что их легче формовать словами
и образами, но и потому еще, что они внутренне ближе и милей
некоторым писателям, особенно гем из них, которые, имея о
прошлом не очень ясное представление, ошибочно думают, что
жить в пришлом было спокойнее, радостней, легче.
Следует отметить, что крупнейшие наши литераторы хотят
учиться м усердно учатся. Но все-таки для нас, художников сло-
ва, пора решить основной и очень простой вопрос:
— Совместимо ли для нас «служение искусству» с честной
fi8
службой революции? Возможна ли для нас нейтральная позиция
в битве классов, из коих один, отмирая, насильственно, бесче-
ловечно и бессмысленно пытается удержать за собой привычные
ему командные высоты, а другой, всевластно идя на смену пер-
вому, растет и работает, как сила, еще не испытавшая своих
творческих способностей, как единственная сила, способная
создать всемирное возрождение человечества?
Возможно, что будет поставлен вопрос: итак — необходимо
принести себя в жертву революционным требованиям эпохи?
Поставленный в такой форме, это — смешной вопрос. Но все-
таки я отвечу на него утвердительно: — Да, необходимо пере-
воспитать себя так, чтоб служба социальной революции была
личным делом каждой честной единицы, чтоб эта служба давала
личности наслаждение «Есть наслаждение в бою!»
И не следует, безвольно подчиняясь уколам самолюбия, вести
себя так, чтоб люди упрощенной и торопливой мысли имели
право думать, что талантливые люди способны приносить себя
в жертву только темным внушениям старого мира.
Я должен отметить факты и моменты, которые несколько
смущают, пугают, даже нередко оскорбляют литераторов и, от-
талкивая их от действительности, заставляют кричать.
В старое время на ярмарках была весьма популярна проба
силы на «голове турка». Вырезанная из корневища и грубо рас-
крашенная, голова эта помещалась на тугой пружине в полой
железной тумбе; люди, которым хотелось показать свою силу,
били по этой голове деревянной колотушкой, от ударов голова,
сжимая пружину, оседала, а циферблат сзади ее показывая си-
лу удара в цифрах. В этой пробе силы много значило уменье
нанести удар, и обычно победителями оказывались не самые
сильные люди, а — молотобойцы.
Критики и рецензенты весьма часто относятся к литератору,
как силачи к деревянной голове турка. Я не стану рассказы-
вать печальные и грубые анекдоты о пробе критиками силы сло-
ва на головах литераторов, я не хочу давать врагам на игам
возможность лишний раз поглумиться над нами, подчеркнуть
грубость критики, ее некультурность и нередко малограмот-
ность. Весьма возможно, что наши критики — люди идеологи-
чески отлично вооруженные, но, видимо, что-то мешает им из-
южить с предельной ясностью и простотой учение диалектиче-
ского материализма в его применении к вопросам искусства.
Орудуя цитатами из Маркса, Энгельса, Плеханова, Ленина, они
обычно затемняют смысл этих цитат огромным количеством
крайне серых слов. Требования, предъявляемые ими к литера-
туре и литераторам, не отличаются должной определенностью.
Часто бывает так, что критики одной и той же идеологической
69
линии предъявляют писателю совершенно различные требования.
Противоречие между критиками — обычное явление, и здесь
хуже всего то, что противоречия растут и развиваются на почве
отношения критиков к самому главному — к методу познания
явлений жизни. Обычно критические статьи сводятся к пори-
цанию, а не к воспитанию автора, и речь в них ведется не о ме-
тоде организации опыта, а о политической физиономии писа-
теля. Но политические взгляды будут пришиты молодому автору
извне, усвоены механически, повиснут в воздухе, если опыт ав-
тора не организован методологически, если его эмоции не гар-
монируют с его интеллектом. Добролюбов, Чернышевский, Пле-
ханов воспитывали писателя — тон и приемы нашей критики
позволяют сомневаться в силе и убедительности ее педагогиче-
ских приемов.
Так же, как у литераторов, у критиков слишком сильно раз-
виты индивидуалистические настроения, цеховые и групповые
интересы, и часто видишь, что эти интересы отстают довольно
далеко от серьезнейших вопросов литературы, как одной из об-
ластей культурно-революционной работы. Возможно, что бла-
годаря именно этому отдалению от живого, революционного де-
ла у нас и происходят казусы, которые не должны бы иметь
место в нашей действительности.
Междоусобная брань занимает у критиков так много сил и
времени, что когда в их среде появляется ересиарх, они долгое
время не замечают его и лишь тогда, когда он договорится «до
портиков», начинают кричать: бей! Еретика бьют, ученики его
приносят публичное покаяние в своем увлечении ересью, а он,
маленький, от многочисленных ударов пухнет, разбухает и рас-
ширяется до размеров «мученика за идею». Меньше всего наша
критика должна бы заниматься именно фабрикацией мучеников,
а ведь сколько уже развелось их и сколько опубликовано покая-
ний во грехе увлечения ересями! Нередко бывает, что у еретика
никаких «идей» вовсе нет, а живет он настроениями и желанием
«угодить начальству».
Другой случай: некий профессор Фатов, литературовед и кри-
тик, на протяжении нескольких лет невозбранно возводил
посредственных писателей на высоту классиков. Серьезная кри-
тика не обращала внимания на его деятельность, едва ли полез-
ную для молодежи, которой он читает свои лекции. Сейчас он
сообщает, что «в последние месяцы понял некоторые свои ошиб-
ки». Жаль, что он понял нс все ошибки! Перестал ли он изда-
вать свои книжки, наполненные ошибками? Нет, не перестал.
Так как того, «что написано пером — не вырубипгъ топором»,
стало быть, ошибки профессора остались и действуют среди
молодежи, и в этом случае критика вовсе не «стоит» иа-сгра-
же» интересов молодого поколения литераторов. Читают кри-
тики торопливо и, читая, думают, кажется, только о том, что
70
и как возразить автору, за что «покрыть» его. Это я называю
цеховым отношением к делу и совершенно уверен; такое отно-
шение, создавая обиды, раздражая литераторов, играет роль
«песка в машине».
Культурно-воспитательное значение художественной литера-
туры, ее роль как спутницы истории, ее критическое отношение
к современному ей быту — нашей критикой недооценивается,
хотя мы ежедневно говорим и пишем о классовой начинке ро-
мана, повести, драмы. Говорим и пишем много, но — ничего о
гом, посредством каких технических приемов можно и необхо-
димо ввести в текущую литературу хотя бы отдельные куски —
частные синтезы — грандиозной действительности нашей. Мало
того, когда на собрании литераторов, о котором упоминалось,
один из присутствующих справедливо заявил, что живопись на-
ша отражает действительность фотографически, ущемлении,
мертво, в ответ ему раздался голос: «Это — неправда!» Нет,
это — правда. И живопись, и литература — за малыми исклю-
чениями, которые пока еще имеют характер только удачных
попыток, — при наличии неоспоримых талантов, все же явно нс
в силах дать синтетический охват наиболее характерных явле-
ний нашей действительности, творцом и героем которой являет-
ся коллективный труд существ, действующих в состоянии пре-
дельного напряжения творческих сил. Действительность — мону-
ментальна, она давно уже достойна широких полотен, широких
обобщений в образах; наша критика должна пхтавить перед со-
бой вопрос: чем она может помочь литератору и может ли сов-
ременный литератор при той технике, при тех приемах, кото-
рыми он обладает, может ли он дать эти обобщения, эти синтезы?
Не следует ли поискать возможности объединения реализма и
романтизма в нечто третье, способное изображать героическую
современность более яркими красками, говорить о ней более
высоким и достойным ее тоном?
Труд, все разрешающий труд, который, даже действуя подне-
вольно на бессмысленного поглотителя живой человеческой силы,
всегда давал ключи ко всем тайнам жизни, а ныне у нас не
только возрождает, а превышает старинную легенду о подвигах
Геркулеса и богоборца Прометея, — вот он, подлинный герой
нашей действительности! Даже в «религиозном» творчестве тру-
дового народа, в творчестве, которое в свое время имело харак-
тер чисто художественный, даже и здесь труд сказал свое сло-
во, — боги трудового народа не что иное, как идеальные работ-
ники, мастера своего дела: Вулкан и Тор — кузнецы, Геба.
Фрейч— отличные стряпухи, Диана—удачливая охотница, Вей-
немейнен — музыкант и т. д.
Нам следует твердо признать и помнить, что художественное
творчество трудовых масс не исчезло, не убито веками подне-
вольной, каторжной работы на всевластную единицу, которая
л
выдумала мистического бога для оправдания своего бытия, нам
надобно признать, чго способность тру.ювых масс к образному
творчеству слова возникает и должна возникнуть, ибо революция
освобождает человека не только социально, физически, но и
эмоционально, интеллектуально. Покамест мы видим, что рабо-
чие старинного Ижорского завода создают в условиях техниче-
ски нищенских блюминг; признаем, что они создают его под
руководством извне, но не забудем, что стремление строить
небывалое идет изнутри рабочего класса. Нам пора учиться вста-
вать выше таких фактов выявления творческой энергия рабочей
массы, пора уметь синтезировать ее в поэзии и прозе, т. е. ли-
тература должна понять свою роль, как роль возбудителя еще
большей энергии, У нас тысячи изобретателей, ударников,
выдвиженцев, — мужчин и женщин. Среди трудового народа, ко-
торый еще вчера был безграмотен, дик. ленив, безразлично от
носился к судьбе своей и терпеливо нес непосильное бремя жиз-
ни, — среди этого народа, из его плоти выросла, выработалась
армия совершенно необыкновенных людей. Пятилетка строит не
только гигантские фабрики, но и создает людей колоссальной
энергии. Согни таких новых людей уже стоят у нас на ответ-
ственных. боевых постах рядом со старыми бойцами рабочего
класса, которые полжизии учились работать в подполье, в тюрь-
мах, в ссылке, на каторге. Литераторам и критикам не следует
забывать, что они живут пред лицом и в окружении таких лю-
дей, что тысячи их идут в литературу и прессу, как на боевые
участки культурной революции. Через пяток лет рабочим уже
не придется тратить свои силы на строение блюмингов голыми
руками, и многие согни их перейдут к работе по художествен-
ным итогам недалекого прошлого. Весьма возможно, что они
будут печально и даже гневно удивлены, изучая сегодняшний наш
день, текущую нашу работу, схоластические и бесплодные наши
споры о словах, путаницу личных наших отношений и обилие
пошлых сплетен, которыми мы живем. Я совершенно уверен
что наша рабочая масса, наши новые, свободные работники на
земле быстро идут к работе во всех областях искусства и что
мы накануне создания какой-то формы коллективного творче-
ства в искусстве. Необходимо итти навстречу этому явлению
Пред нашей литературой н критикой стоит ряд важнейших
сложных задач, и одна из них— не вставать на ту дорогу, ко-
торой шла армия инте.тлигентов-индинидуалистов, на дорогу,
которая привела эту шумную армию к разложению и полному
банкротству. Литераторам и критикам необходимо искать и раз
рабагывать пути к дружной совместной работе в интересах
трудовой массы. Смысл жизни — в службе революции, иного
смысла в наши дни не может быть Революция есть дело, требую-
щее товарищеского единения всех честных людей, всех, кто чув-
ствует и понимает величие задачи, поставленной рабочим к лас
72
сом пред самим собой. Нам верят, но мы плохо оправдываем
это доверие, плохо работаем пред лицом массы, которая рабо-
тает героически, с небывалым энтузиазмом, с пламенным пафо-
сом. с пафосом, который почему-то слабо заражает нас, тэта
рищи литераторы и критики.
1931.
О РАКОТЕ НЕУМЕЛОЙ, НЕБРЕЖНОЙ,
НЕДОБРОСОВЕСТНОЙ И. I. Д.
Издательство «Молодая гвардия» выпустило на рынок знаме-
нитую книгу Л. Э. Брена «Жизнь животных». Книга эта издана
под таким титулом:
ЖИЗНЬ ЖИВО ТНЫХ
По А. 3. Брему в переработке В. И. Ямицкого и М А. Гремяцкою
под редакцией профессора Н. С. Почятско:о.
Несколько ниже напечатано еще четыре слова:
•Допущено Государственным Ученым Советом >
Куда «допущено» — об этом не говорится. Посмотрим, что
«допущено». Предо мной третий том этой книги — «Животные
млекопитающие». Советские :раждане Язвицкий и Гремяцкий не
сговорились, как нужно писать: лазить или лазать? Они пишут
этот глагол и так, и эдак. Это конечно пустяки для грамотных
людей Читателю важно, что и как рассказывают эти люди о
животных.
Прибавив муравьеду еще одно, совершенно лишнее наимено-
вание — мурашеед и признавая его «наиболее красивым из сум-
чатых животных», они говорят о нем: «животное производит
приятное впечатление особенно живым». Итак, читатель узнает,
что «красивое животное производит приятное впечатление Но
что значит: «особенно живым»?
Тафа: «так больно кусается, что даже туземцы не решаются
подставить руку живому животному». Что значит здесь словеч-
ко: «даже»? И неужели туземцы решаются «подставлять» свои
руки укусам других животных?
У сумчатой куницы «хвост длинный, со всех сторон густо
покрытый волосами». Этот всесторонне волосатый хвост воз-
буждает сомнение в грамотности граждан, которые «переделали»
Брема. Далее сомнение усиливается.
74
О кроте мы узнае.м, что «жизнь он проводит в постоянном
рытье». Не спит, не ест, а «постоянно» роет. Вамбат вырывает
корни «усилиями морды». «Движения его медлительны, но посто-
янны и сильны». Если его схватить за ноги, он «обнаруживает
большую злобу и кусается очень решительно». А разве есть
зверюшки, которые кусают не решительно?
О насекомоядных читатель узнает, что: «Насекомоядное не
умерщвляет сначала добычу, а сразу начинает пожирать ее
живьем. При его зубах оно в сущности и не может поступать
иначе, эти зубы сразу впиваются в тело добычи, а пила, как
известно, всегда очень болезненная вещь».
Землеройки: «Человек не может извлечь непосредственной
пользы из этих животных, остается только косвенная польза,
которую приносят землеройки. Пользу эту сознавали вероятно
уже древние египтяне, потому что они бальзамировали один вид
землероек и хоронили их вместе со своими йокойниками». Вот
какая чепуха «допущена» «Ученым советом» к обращению среди
советских читателей.
«Крот имеет тело формы валька», — сообщают граждане Яз-
вицкий и Гремяцкий, причем оказывается, что они видели валек
только одной, наименее распространенной формы. Ибо, по их
слонам: «Валек—тело одинакового поперечника по всей длине»,
а в действительности наиболее удобный и распространенный ва-
лек расширяется от ручки до конца. «Благодаря форме своего
тела крот никогда не может быть ущемлен в своих шахтах и
сколько нужно вертится вокруг длинной оси своего тела, не
имея для этого надобности рыть снова». Затеи в опровержение
сказанного об одинаковом поперечнике авторы этой ерунды го-
ворят: «передняя часть тела крота гораздо толще задней».
О тииншилах сказано так: «С изумительной легкостью лазят
они туда и сюда по отвесным скалам, на которых, казалось бы,
не за что уцепиться». «Самки, которых легко отличить по мень-
шей величине, усаживаются на пятки и издают особые звуки».
По Язвицкому и Гремяцкому, у прыгающих грызунов: «Не толь-
ко кости ног, но и все длинные кости тела этих животных во
взрослом состоянии пусты внутри и лишены костного мозга». Ну,
а в младенческом состоянии костный мозг есть в костях?
О тушканчиках говорится: «Тушканчик на всем скаку мчится
так быстро, что лучший конь не в силах догнать его». «Нельзя
сказать, что они чересчур боязливы, но они беспокойны и тру-
сливы». «Если увидеть зверька, бегущего в некотором отдале-
нии, то можно принять его за снаряд, пущенный из орудия».
Острое зрение у Язвицкого и Гремяцкого: эти граждане видят
даже «снаряды, пущенные из орудия».
О «мышах-малютках» они рассказывают так: «Детеныши уже
на первом году строят себе довольно затейливые гнезда и отды-
хают в них. В своей великолепной колыбели они остаются обык-
75
ноненно до той поры, пока не сделаются зрячими». Читатель
имеет право удивиться: слепые мышата строят затейливые и даже
великолепные гнезда!
Интересно по малограмотности рассказано о тюленях (стр.
327). Так же интересно и о китах: кит, утомленный погоней,
останавливается «и начинает валяться по волнам» (стр. 348).
На 358 стр., выписав откуда-то рассказ об охоте на китов, Яз-
вицкий и Гремяцкий добавляют от себя: «Ловля кончилась бла-
гополучно, хотя на нее смотрели с берега пастор и несколько
беременных женщин». Здесь словцо «хотя» дает читателю право
умозаключить, что попы и беременные женщины действуют на
китобойный промысел не «благополучно».
Кашалот «поражает своей асимметричностью, которая стоил
на границе возможного». «В одном случае кашалот, ударяясь о
судно, так сильно разбился, что стал в бешенстве валяться по
волнам».
«Виверы — хищники, родственные кошкам, — по заднепроход-
ным отверстиям имеюг сильно развитые железы с круглыми
«рачками».
У гималайского медведя «зубы доходят длиною до 1 метра».
«Каир является высгпей школой для ослов»,—утверждают
Язвицкий и ГремяЦкий. О, граждане! Разве только один Каир!
«Езда на ослах в Каире происходит через толпу всадников и жи-
вотных»,— через, а не сквозь! «Буржуазные государства мулов
запрягают в государственные повозки».
«Дикие быки, будучи убиты человеком, используются им все-
сторонне». О симментальских быках сказано, что «их молоч-
ность далеко уступает той, которой отличаются расы низмен-
ностей».
Язвицкий и Гремяпкий при всей их поразительной малогра-
мотности любят точность и проявляют ее в форме весьма ори-
гинальной, например на стр. 675 они сделали такое примечание:
«Характеристика, данная Бремом павианам, проникнута рез-
ким и странным чувством личной антипатии. Мы даем ее в силь-
но смягченном виде».
Возможно, что читатели упрекнут меня: слишком много выпи-
сано глупостей! Но в книге 693 страницы, и глупости посеяны
почти на каждой из них. Я считаю себя достаточно хорошо зна-
комым с небрежностью работы наших издательств. Небрежность
эту нельзя объяснить только малограмотностью, ибо она весьма
часто вызывает впечатление явной недобросовестности.
Но из всей чепухи, которая издана, издается у нас, работа
Язвицкого и Гремяцкого является особенно постыдной. Книга
очень хорошо оформлена, но отличный, яркий текст Брема
испортили, как будто «насмех людям». Не сомневаюсь, что пе-
реработка Язвицкого будет встречена как праздник злопыха-
телями и врагами рабоче-крестьянской власти Но суть, разу-
76
меется, не в том, что издыхающие похихикают, — суть в том,
что у наших издательств как будто всё более понижается чув-
ство ответственности перед советским читателем, а ведь чита-
тель этот тяжелой жизнью и героической работой своей, каза-
лось бы,,заслуживает неё более внимания и уважения к нему со
стороны граждан «делателей книги».
В этом скандальном случае есть странность: второй том «Жиз-
ни животных», посвященный птицам, переработан Язвицким бо-
лее грамотно, нелепостей вроде приведенных выше во второе
томе почти нет. Язвицкий обильно и умело пользовался солид-
нейшим трудом проф. Мензбира, читал Кайгородоаа и других,
они хорошо помогли ему спрятать его суконный язык, прене-
брежение к русской грамматике и прочие грехи. Для работы над
третьим томом, над «Млекопитающими», он мог бы использо-
вать ряд новых источников по исследованию жизни животных,
но он этого почему-то не сделал. Почему? По малограмотности,
небрежности, или по недобросовестному пренебрежению к ин-
тересам читателя?
Вступительную статью к третьему тому писал, очевидно, про-
фессор Понятский: это—хорошая, толковая статья. Но позво-
штельно спросить проф Понятгкого: читал пи ли, как редак-
тор издания, текст Язвицкого и Гремяцкого? И читает ли Гос
ученый совет книги, «допускаемые» им,—куща?
Предо мной несколько книг, изданных в 1931 году «Государ-
ственным издательством художественной литературы», сокра-
щенно Гихлом, Вот например книга Алексея Окулова «Камо».
Автор в маленьком предисловии заявляет, что: «В основе своей
рассказ, поскольку он касается Камо, совершенно точен. Пол-
ная точность оказалась недостижимой в силу отсутствия соот-
ветственных материалов».
Прежде чем сдавать рукопись в типографию, редактор должен
внимательно прочитать ее: уверяю вас, граждане редакторы,
что именно в этом ваша обязанность! Если б редактор Гихла
прочитал рукопись Окулова, он убедился бы, что это пошлое со-
чинение компрометирует фигуру Камо, революционера, кото-
рый обладал почти легендарным бесстрашием, был изумительно
ловок, удачлив и в то же время детски наивен. «Историческая
точность» Окулова—неправда: он не мог знать, как и что го-
ворил Камо в Моабитской тюрьме Берлина и в психиатрической
больнице Герберга врачам-психиатрам, симулируя безумие. Сам
Камо, не зная немецкого языка, тоже не мог знать, о чем спра-
шивали его врачи, а, по Окулову. Камо допрашивали без пере-
водчика. Неправда, что «отсутствуют» материалы — Камо в
1921 году работал над своей автобиографией и написал очень
много, — материал этот вероятно находится у его жены, Медве-
девой Вообще в книжке Окулова «исторической точности», КО-
ТТ
торой похвастался он, нет, ее заменяют несколько рассказов о
Камо, известных всем старым подпольщикам, рассказы эти за-
путаны и уже далеки от истории. Люди типа Камо всё еще не
имеют истории их деяний, а люди, подобные Окулову, не в си-
лах писать ее. Рядом с рассказом о Камо Окулов поместил ав-
тобиографический очерк «Вологодская республика». В этом
очерке автор совершает многие героические подвиги и между
прочим выдавливает ногтем пулю из-под кожи раненого. Оба
со'шнення не имеют ничего общего с художественной литера-
турой и включены в нее редактором Гихла по соображениям, по
нятным только ему, да и то едва ли! Во всяком случае редактор
должен был знать, кто такой «Камо» и не должен был выпускать
книжку, в которой революционеру придан характер удалого мо-
лодца из пошлого бульварного романа.
Затем Гихл выпустил книжку «Великий обманщик», сочинен-
ную Иосифом Ландсбергом. В предисловии к этой ничтожной
книжке некто Сергей Аянов заявляет, что книжка эта «не ли-
шена весьма существенных недостатков». Это заявление обя-
зывало редактора возвратить рукопись автору для того, чтобы
сей последний или устранил существенные недостатки, или пре-
вратил их в несущественные. Далее, в предисловии говорится, что
«у нас на кинематографическом фронте не веб спокойно». А
почему на этом фроггге всё должно быть спокойно? Фронт этот,
как и все другие, не должен бы иметь ничего общего с кладби
щем Предисловие вызывает впечатление написанного «по долгу
дружбы». Кстати, предисловия такого рода пишутся у нас весь-
ма часто. Забыты хорошие старинные слова: «Ты, Платон, друт
мой, но — правда дороже». Следуя примеру наших любителей
цитат, поговорку эту я немножко исказил, это для того, чтобы
напомнить: «Дурные примеры заразительны».
Сочинение «Великий обманщик» названо романом, но с згой
формой не имеет ничего общего. Это дневник киноактрисы,
которая хочет быть «звездой экрана», но злодеи-режиссеры и
прочие вампиры не допускают ее к сей высокой цели Описывая
свои неудачи и волнения языком И. Ландсберга, она жалуется,
изображает «кинофронт» мрачными красками для удовольствия
профессиональных злопыхателей. Из этой книжки можно сделать
только один вывод: И. Ландсберг знает одну неудачливую актри-
су, он считает ее талантливой, но показать читателю, что она
именно такова.—не мог. И движимый похвальным, но бесплод-
ным чувством сожаления к неудачнице, он сочинил весьма без-
дарную книжку. Сочинить такую книжку — дело нетрудное, у нас
такие сочиняются сотнями, многие авторы так привыкли к этой
легкой работе, что, ежегодно истребляя тысячи тонн бумаги,
наносят государству рабочего класса весь.ча существенный ущерб
материального, да и культурно-воспитательного характера.
78
В книжке Ландсберга есть кое-какие детали, которые могли
бы послужить материалом для серьезной обличительной статьи,
но публицистика не так быстро ведет к славе, как упражнения
в беллетристике. Эти детали засорены словесным мусором «Об-
щественное содержание» книжки почти неуловимо, и очень труд-
но представить, что может почерпнуть из такого сочинения наш
массовый читатель, создающий новую действительность?
У нас не хватает бумаги. Вследствие этого пятилетний план
Госиздата не выполнен в 1929—1930 гг., не выполняется и в
1931 г. По плану, в эти годы должен был выйти ряд ценнейших
книг иностранной и русской литературы. В 1929—1930 гг. из-
дано несколько десятков книг вне плана, и большинство их со-
вершенно не оправдывается. Ненужные и даже бездарные книги.
Нго издает Гихл в 1931 году?
«Смерть» —роман армянского писателя Нар-Доса, написанный
в 90-х гг. прошлого столетия. В предисловии к этой книге под-
робно рассказано, что герой ее «человек со слабо развитыми
общественными импульсами, безвольный, бессильный, бездеятель-
ный, неврастеник, занятый самоанализом, одержимый себялюби-
ем, мнительностью, робостью и нерешительностью». Лицо —
весьма хорошо знакомое. Литература Запада и наша стала ри-
совать портреты этого красавца с 20-х годов XIX века; первый,
кому портрет этого «человека без догмата» особенно удался,
был Стендаль, его примеру последовали десятки крупнейших
писателей Европы и России. Главной, блестяще разработанной
темой литературы на протяжении столетия было именно описа-
ние жизни и приключений молодого человека, у которого более
или менее уродливо разрослось — гипертрофировалось — его «я»
и который, не находя для себя удобного места в условиях мещан-
ской жизни, не находил в себе ни сил, ни желания попытаться
изменить эти условия.
Роман Нар-Доса показывает нам, что и литературе Армении
знаком этот унылый тип. Историко-литературное значение ро-
мана неоспоримо, хотя роман слабый; может быть, он кажется
таким потому, что перевод сделан плохо, как вообще у нас за
последнее время принято делать переводы с иностранных языков.
Перевод романа Нар-Доса редактирован. На одной странице
встречаются такие, например, штуки:
«Прошли один, два, три... десять дней». «Так прошло около
двух недель». «Прошло еще несколько дней». Есть примечание:
«Смысл поговорки не поддается переводу». Редактору, видимо,
неизвестно, что нет такой поговорки, смысл которой нельзя бы-
ю бы перевести на любой язык. Трудно переводится или соесем не
переводима «игра слов». Язык перевода: «Сжатый в атлас рос-
кошный стан ее, высокая грудь, пышные плечи, гордо возвышаю-
щаяся голова с роскошными полосами, лицо с благородными пла-
те
сгическими чертфги, в которых, несмотря на лета, видна была
сохраненная в холе свежесть — всё это придавало ей величие и
силу непобедимой прелести».
Издана Гихлом книга болгарина А. Константинова «Бай Га
ню». Предисловие рекомендует ее как «самую популярную книгу»
болгарской литературы. Если это правда, это — очень грустно.
Но как-то не верится, что именно эта книга является самой по-
пулярной в литературе, где работали Валов, Славейков, Тодоров
и другие высокоталантливые люди. Впрочем: «о вкусах не спо-
рят», и может быть мои оценки неуместны. Но возникает вопрос
о своевременности издания у нас этих книг. У нас в плане изда-
ний на 1929—30—31 года стоят, повторяю, крупнейшие произ-
ведения мировой литературы, а мы тратим бумагу на издание
таких бездарных книг, как, например: «Я- бродяга» Жоржа Ле-
февра, «Парад» Жоржа Давида, «Клиньянкурские ворота» — не-
умелая имитация Гонкуров и множество еще более пустых книг
В переводах обычны такие перлы и адаманты; Опотошу. «В
польских лесах» — «дубы стреляют продолговатыми шишками»,
ягоды процеживают через солому», «соломенная мочалка», «зу-
бы кровоточат»; Лункер, «Зов моря» — «Дезертиры и мафией —
дикие племена Новой Зеландии»; Дж. Конрад, «Ностромо» —
«пустились через шею острова», «захохотал сам с собою».
Почти в каждом переводе иностранных авторов можно подоб-
рать такие и подобные демонстрации малограмотности, небреж-
ности — и вообще недобросовестной работы. Чем же заняты, что
делают редакторы издательств? И—наконец — кто они? Почему
они редакторы?
Тратится бумага на издание таких книжек, как например:
издание «Федерации» «Кривая» Долгих — возмутительно безгра
мотная, почти бредовая, ио претенциозная повесть о гениальном
маляре, который живет как будто в наши дни, но в пустом про-
странстве.
«Хамовники» Ломтатидзе—плохенькие, беспомощные очерки,
как будто списанные у кого-то. Своего отношения к материалу'
автор не имеет.
«Время, дела, люди» Аннибала— вялое и поверхностное опи-
сание пошивочной фабрики, причем автор «ни к селу, ни к го-
роду» блещет знанием мифологии.
«Лазурные берега» Павлова — грубое подражание Аверченке.
«На перекате» Смирнова — это довольно грамотный писатель,
но живет он где-то в стороне от настоящей, подлинной и новой
действительности. В его рассказе «Косари» бездельник, болтун
отбивает девицу у «хозяйственного» парня, парень убил болтуна
В рассказе «Герои»—выбрали героями труда двух стариков и
смеются над ними, у героев падает работоспособность, они от-
«0
называются от пенсии и возвращаются на работу, с которой
были сняты.
Я мог бы назвать не один десяток таких же пустых книжек,
но не стоит. Следует отметить, что у нас образовалась весьма
обширная группа людей, которые, выхватывая из действительно-
сти анекдоты, уже не характерные для нее, обрабатывают их в
гоне, более или менее усмешливом, и дают полную свободу своему
скептицизму невежд. Эти выходки свойственны и многим из тех
писателей, которые присваивают себе наименование пролетар-
ских. У некоторых скептицизм и глупенькие гримаски возника-
ют очевидно на почве своеобразно понятого значения самокри-
тики и являются не чем иным, как рабским подчинением работ-
ника материалу, над которым он работает. Но самокритика,
это — критика созданного с точки зрения желаемого: самокри-
тика— стремление к совершенству, именно такова самокритика
рабочих в лице передовой, активной их массы, которая творит
социалистическую революцию. Эта масса не боится материала,
который она перерабатывает, она ему не подчиняется, а лепит
из него всё, что хочет. Эта масса чувствует, думает, работает, как
целостная, могучая сила, творящая новую историю человечества.
Рабочий, искренно влюбленный в революцию, любит ее не толь-
ко по разуму, но и всей силой своих эмоций, как он любил бы
женщину; не закрывая глаз на некоторые тяжелые противоречи-
вые черты ее характера, строгость требований и даже, скажем,
ее рябоватое лицо. Мне кажется, что большинство писателей на-
ших эмоционального, даже скажу эротического стремления опло-
дотворить революцию всей силой своей — не чувствует, относит-
ся к ней хладнокровно, от ума и прежде всего обращает внима-
ние именно на ее рябоватое лицо, на строгость ее требований и
неудобные .лично для них черты ее характера. Этим самым они
оправдывают мысль одного из древних философов, Гераклита, ко-
торый утверждал, что «человек неразумен, разумом обладает
только окружающая среда».
В наши дни масса революционно активнее личности. Я думаю,
чго гражданам редакторам пора бы обратить должное внимание
на требования и настроения массы. Но изучать ее настроение сле-
дует не по анкетам, не по словесным отзывам массового читате-
ля о книгах, потому что наш читатель пока еще косноязычен
и укладывает свои мысли чаще всего в чужие слова. Изучать его
настроение нужно по всей сумме его активной социалистической
деятельности. Читатель наш стал неимоверно жаден на книгу,
он поглощает всё, что предлагают ему издательства, он покупает
миллионы экземпляров книг, написанных малограмотно, неинте-
ресно, равнодушно. Эти сочинения равнодушных ремесленников,
высасывая его свободное время, засоряя его мозг, нимало не могут
способствовать его культурному росту.
6> М. Горымй О .’iiiT<*ptTjrp€. Н, 7i. 81
Известно, что время познается только посредством движения
истину эту знают даже тараканы Когда часы не идут, они пока-
зывают одно и то же время; в этом случае часы вполне подобны
мозгам, которые засорены пылью какого-то определенного мо-
мента и, отметив его, остановились на нем. Крайне трудно понять,
на каком именно моменте остановилось развитие мозговой дея-
тельности редакторов советских издательств, но работа их имеет
очень мало общего с культурно-революционными запросами не-
прерывно текущей действительности и с тою жаждой познания,
которая волнует массового читателя. В колхозах быстро растут
миллионы читателей, они понимают, что нужно учиться, им не
обходимо знать прошлое для того, чтоб избегать его заразных
влияний, они обладают свободным временем в большем объеме,
чем горожане, и обладают уже хорошей покупательной способ-
ностью.
Наши издательства работают анархически, без плана, и работа
их очень напоминает дореволюционное время. когда книжный
рынок держали в своих руках Сытины, Ефремовы, Суворины и
прейте торговцы книгой, которая была для них только «товаром»,
как и всякий другой товар: баварский квас, уксус, вакса, прями-
ки и г. д.
Анархизм явно заметен и в работе Госиздата. Мне известны
такие, например, факты: книга Миндлина «Рождение города» из-
давалось гораздо медленнее, чем строился город, в ней описан-
ный. Маленькая книжка Шиллера в «Дешевой библиотеке класси-
ков» издавадась 28 месяцев. Книжки Шекспира «Король Лир» и
«Юлий Цезарь», объемом по 4 листа каждая, находятся в произ-
водстве: одна —16 месяцев, другая — 14 месяцев. Подписные изда-
ния классиков, которые в хороших оформлениях могут рассчиты-
вать на немедленное распространение, до сих пор не только не
выпущены, но даже не дошли до типографии, хотя рукописи ле-
жат в шкафах производственной части около года. Книги ста-
реют на корню, так как выходят новые, дополнительные мате-
риалы, истекают сроки договоров, списываются огромные суммы
в убыток.
Бумажные ресурсы Госиздата и других издательств — 380 мил-
лионов листов-оттисков на всю художественную продукцию стра-
ны— это менее, чем мало, и эту годовую норму уже в марте
сократили до 130 миллионов оттисков. Незавершенность типи-
зации и либеральное отношение к бумажным ресурсам изда-
тельств, не связанных с Огизом, привело к тому, что вещи, без-
укоризненно проработанные редакционно, остаются в пассивном
портфеле Гихла, а те же имена и те же названия книг выходят
в других издательствах в отвратительном, безграмотном, иска-
женном царской цензурой оформлении. Гихл не может издать
прекрасно сделанного Бальзака. И сейчас поставлено под угрозу
самое осуществление этого издания. Однако «Красная газета»
8?
выпускает большими тиражами на скверной бумаге один за дру-
гим романы этого замечательного автора. Прекрасно сделанное,
хорошо подготовленное издание Беранже Гихл принял по наслед-
ству от Литхуда Гиза и в четвертый раз пытался двинуть его
о производство. Получит отказ, а тем временем на рынке появи-
лось очень плохо оформ.юнное издание Беранже в старых пере-
водах той же «Красной газеты ». Гихл не может выпустить Шек-
спира. Однако «Красная газета» выпустила Шекспира в прило
женин, не позаботившись даже хоть сколько-нибудь «причесать»
текст. В «Школьной библиотеке» в Ленинграде намечалось в
числе прочих сокращенное издание романа о Лассале Шпилыа-
гена «Один в поле не воин». На это издание бумага не хватило,
а «Красная газета» благополучно выпустила этот роман полно-
стью в папкоеом переплете, ценою в рубль, объемом в 700 стр.
В Гихле 4 месяца идет обсуждение форматов больших классиков.
До сих пор Флобер не сдан в производство, однако та же «Крас-
ная газета» ухитряется без проверки текстов выпустить два
романа Флобера, которые расходятся с колоссальной быстротой,
это — «Бувар и Пекюше» и «Воспитание чувств», почему-то без-
грамотно озаглавленное «Сентиментальное воспитание».
Этот список можно продолжать без конца, можно найти целый
ряд совершенно ненужных справочников, вроде справочника «Физ-
культурная Москва» в 512 страниц или «Спутник ленинградского
радиовещателя», можно без конца продолжать этот список и за-
кончить его огоньковской библиотекой в 24 романа — предприя-
тие, которое потребовало при стотысячном и шестидесятитысяч-
ном тираже гигантского расхода бумаги и которое, к сожалению,
зарезав классическую пятилетку Гиза, дало читателю не совсем
доброкачественный по выполнению материал1. Лучшие романы
огоньковской программы выпущены в совершенно диком и без
образном сокращении, непозволительном ни с какой стороны.
Так, например, «Капитан Фракас» Теофила Готье сокращен на
одну треть, «Пармская обитель» Стендаля сокращена вполовину
и т. д. Было бы целесообразнее осуществить программу, намечен-
ную Гизом, присоединив сюда энергию и быстроту огоньковских
работников, их уменье осуществлять производственные процессы
и распространять книгу молниеносно.
В социалистическом государстве не должны иметь места такие
«журналы», как «Советский следопыт», «Природа и люди». Се-
ренький «Огонек» печатается в количестве четырехсот тысяч
экземпляров, а что он дает читателю? И чем отличается от «Крас-
ной нивы»? У нас много параллельных изданий. И наконец, все
ли ведомственные журналы необходимы? Можно поставить и еще
ряд таких вопросов.
1 Мое участие в издании этой библиотеки романов выразилось
только в том, что я составил список книг.
б* 83
Анархия в деле издательства должна быть прекращена. Кро-
ме того, что ею бесполезно истребляется бумага, она создает
сотни бесполезных людей. Это — люди, которым нравится легкий
труд и приятен чин литераторов, но они еще не литераторы и за-
служить чин этот пока еще не могут, ибо они малограмотны,
равнодушны, работают небрежно, даже недобросовестно и, очевид-
но, не чувствуют желания быть лучше, чем они есть. А если они
не станут лучше — рабочий класс, советская власть может по-
лучить в их лице на хребет свой десятки и даже сотни непризнан-
ных гениев, жалобщиков, нытиков, «униженных и оскорбленных»,
злопыхателей, вообще бесполезных людей. Им необходимо учить-
ся, их необходимо учить. Рабочий класс имеет законнейшее право
предъявлять к любой своей единице самые суровые требования
Он предъявляет их к заслуженным бойцам революции, к старым
членам партии. У него не может быть никаких оснований цере-
мониться с людьми, которые уже становятся несколько похожими
на кандидатов в паразиты.
Задачи Государственного издательства — задачи социально-вос-
питательные. Если это так, книги должны издаваться по строго
выработанному плану. Социалистическое государство должно,
обязано включить в свой план культурного воспитания масс борь-
бу против уродливого разрастания «ячности» и «самости», против
того, в сущности, паразитивного «я», которое взращено буржуаз-
ным обществом и привыкло ставить интересы «частного хозяй-
ства» своей «души» выше интересов мира, интересов трудовых
масс.
В пашем еще не организованном быту, в хаосе нашей стройки,
величественном и героическом, всё еще не исчезли те условия, в
коих развивается болезнь мещанской «ячности», наша молодежь
всё еще легко способна заражаться болезнью мещанства. Мы жи-
вем в состоянии непрерывной войны. «Война родит героев», но
она их родит только потому, что война есть активная деятель-
ность масс и что герой всегда производное от .массы, фокус, в
коем сосредоточивается ее энергия и который отражает ее об-
ратно в массу. Это — диалектика драки.
Философия воспитывает интеллект, но плохо действует на со-
циальные эмоции, на чувство органической связи единицы с массой
Философам свойственно изображать себя сверхчеловеками. Кри-
тика? Она действует приблизительно так же. Критик воображает
себя слишком учителем, а учителя в огромном большинстве, это —
люди, которые, поучая, забывают необходимость учиться самим.
Они слишком часто глохнут и слепнут от словесного шума нахва-
танных знаний, от мишурного блеска мысли, которую они наскоро
усвоили. Это очень относится к нашим критикам.
Воспитательное значение художественной литературы огромно,
потому что она действует одновременно и одинаково сильно на
М
мысль и чувство. Именно влиянием художественного образа надоб
но объяснить тот факт, что икона действовала на массу всегда
более сильно, чем молитва.
Практический вывод из сказанного здесь такой: для успешной
борьбы против заболевания «ячностью», против вкорененного ве-
ками индивидуализма, необходимо дать массе наших молодых чи-
тателей историю индивидуалистов о XIX веке. Эта история, дра-
матическая, но и смешная, — «трагикомическая» история,—ве-
ликолепно написана крупнейшими художниками Европы и России
в художественных образах огромной и убедительной силы.
Госиздат должен организовать выпуск серии книг, посвященных
молодому человеку XIX столетия. Эти книги покажут молодым
нашим людям, заболевающим «ячностью», что переживали их
предшественшгки и в каком болоте утопали они, покажут воочию,
как даже и талантливые люди, защищая неприкосновенность част-
ного хозяйства своей души, бесплодно жили, бессмысленно поги-
бали.
1031
О БЕЗОТВЕТСТВЕННЫХ ЛЮДЯХ
И О ДЕК liOH КНИГЕ НАШИХ ДНЕЙ
Недавно наша советская пресса опубликозала показания тех
вредителей, которые, поставив перед собой гнусную цель: предать
рабочий класс во власть капиталистов, всюду и всячески затруд-
няли, а где можно было и разрушали хозяйственное, социалисти-
ческое строительство рабочего класса. Эта преступная работа
холопов капитала имела одно «достоинство»: она не прикрывалась
«идеологией», не пряталась за громкими лозунгами; холопы и мо-
шенники рассуждали совершенно просто и вполне обнаженно:
нам, холопам, при старых хозяевах жилось удобнее, а потому
мы, холопы, должны делать всё для того, чтобы старые хозяева
возвратились во-свояси и снова сели на шею рабочего класса. Но
оказалось, рабочий класс обладает хорошим чутьем на врага, и
один из главных организаторов вредительства. Пальчинский, дол-
жен был признаться перед лицом своих соратников:
«Вредительство нельзя скрывать от рабочих масс, которые хотя
и бессознательно, но всегда чувствуют, что развитию дела ста-
вятся искусственные препятствия».
Так оно и должно быть в гой области, где рабочий является
хозяином и стоит непосредственно близко к делу. Стоит в самом
центре дела и уже не служит, — как раньше служил,— только
физической силой, которая покорно выполняла задание хозяев,
а сам — законный хозяин дела, свободно вносит в него всю силу
своего разума, домысла и таланта.
Уже теперь, на тринадцатом году' власти рабочего класса над
страной, можно не преувеличивая значения факта, сказать, что
рабочий, если он сознательный социалист, гораздо более «госу-
дарственный человек», чем был таковым русский капиталист, да-
же очеш. талантливый в своем деле, деле хищнического грабежа
страны ради целей личной наживы, — известно, что эта цель при-
крывалась необходимостью «кормить рабочий народ».
Но рабочий должен быть гораздо более «государственным че-
ловеком», чем капиталист, более не только в деле развития про-
изводительных сил и средств своей страны, — но и в области раз-
86
вития культуры. Он должен быть таковым. Он создает новую куль
туру интеллектуальной свободы, тогда как буржуазия заботи-
лась— и заботится—только об укреплении старой «культуры
внешних удобств».
Здесь приходится сказать, что в области культуры рабочий
еще не хозяин, в этой области он всё еще не так близок к делу,
как в производстве материальных ценностей. Тут его нужды об-
служиваются все еще не его силой, а силой чужих ему людей, и
в их среде, так же как в среде специалистов промышленности и
техники, скрыто немало субъектов, которым строительство со-
циалистической культуры органически враждебно. Об этом много
писалось и пишется, говорилось и говорится, это хорошо извест-
но всем вдумчивом и честным людям. И все-таки это необходимо
повторять.
Что вредители существуют и действуют, это не требует доказа-
тельств. Из среды этих насекомых выходят кустари и фабриканты
всяческой лжи и клеветы на советскую власть, на рабочий класс,
из их среды белоэмигрантские газетки рекрутируют жалобщиков
и «осведомителей», г. е. шпионов. Лично мне кажется, что «вреди-
тели» этого рода не так опасны, как они вероятно думают о себе.
Гораздо вреднее тот тип бессознательного вредителя, который,
будучи напуган «живучестью буржуазной культуры, ее гибкостью,
воспитанной вековой тренировкой», относится к буржуазной куль-
туре панически и целиком, огульно отрицает ее, забывая ту вы-
сокую опенку подлинных завоеваний культуры, какую дал ей
В. И. Ленин. «Мы не отказываемся от наследства буржуазии», —
говорил он, ни на минуту не забывая, что это наследство в
конечном счете создано энергией рабочего класса и поэтому
является его законнейшим наследством.
Я думаю, что те мои корреспонденты, которых смущает жи-
вучесть буржуазной культуры, имеют значительно преувеличенное
представление о состоянии ее здоровья в наши дни. «Живучесть»
можно понимать только как способность организма к сопроти-
влению влияниям, разрушающим его. Но «общественный орга-
низм» европейской буржуазии явно и всё более быстро утрачи-
вает эту способность, о чем ежедневно и тревожно кричит сама
же буржуазная литература и публицистика. «Гибкостью» куль-
турные европейцы действительно обладают, это подтверждается
гоже ежедневно различными «скандалами». Вот пример:
«Берлин, 23 февраля.
«Прокурор имперского суда в Лейпциге отдал распоряжение
о привлечении к суду директоров фирм Круппа и Гиссена за го-
сударственную измену. Директорам завода инкриминируются сле-
дующие факты. Заводы Круппа продали английским заводам Вик-
керса один германский патент (т. н. Крушщюндер 9604), который
дал возможность заводам Виккерса фабриковать во время войны
снаряды точно такого же типа, какие употреблялись в германской
87
артиллерии. Не выяснено только, была ли совершена сделка в
разгаре войны или незадолго до войны? Но даже и в последней
случае продажа этого патента была государственной изменой.
«В связи с этим патентом смешанному германско-английскому
суду уже пришлось разбирать иск фирмы Круппа к Виккерсу.
Крупп потребовал у Виккерса дополнительного вознаграждения, и
суд приговорил фирму Виккерс уплатить Круппу по одному
шиллингу за каждый детонатор, что составило в общей сумме
123 миллиона марок. Сумма эта занесена в книге Круппа.
«Но если история с продажей патента не совсем выяснена, го
продажа снарядов и оружия через нейтральные страны не подле-
жит сомнению. Фирма Круппа, продавая снаряды нейтральны» го-
сударствам, была осведомлена, что они предназначены для союз-
ных армий.
«Фирма Тиссен систематически продавала Голландии снаряды
для союзников, и опять-таки фирме было известно, куда они
идут. Мало того, Тиссен продавал ат и снаряды союзникам по
68 марок за штуку, в то время как с германского правительства
брад 117 марок. Директорам фирм Круппа и Тиссена, если они
будут признаны виновными, грозит 10 лег каторжных работ»’.
Факт этот обнажает совершенно кошмарную «гибкость» совре-
менного буржуа. «Патриоты своего отечества», «защитники ро-
дины и национальной культуры», немцы продают своим врагам,
тоже «патриотам», «защитникам национальной культуры», сна-
ряды для истребления немецких рабочих и крестьян за половину
той цены, которую они сдирают за снаряды, назначенные для за-
щиты своего немецкого «отечества», своей немецкой «культуры».
Это так «гибко», что возбуждает фантастический вопрос: может
быгь, господа капиталисты воевали не за рынки, но только для
того, чтобы уничтожить несколько десятков миллионов рабочих
и крестьян? Разумеется, — это наивный, детский вопрос. Ведь
только «некультурная», «темная народная масса» думает, что
«войны затеваются начальством для того, чтобы убивать людей».
Но что же делать? Когда слышишь, как немец, фабрикант ору-
жия, учит кричать своих рабочих: «Боже, покарай Англию!»,
а потом узнаешь, что этот же немец предоставил такому же, как
он сам, капиталисту-англичанину возможность истреблять немцев
за полцены, — сопоставляя эти факты, не видишь границ престу-
плениям капиталистов и тоскливо удивляешься долгогерпених»
пролетариата Европы.
«Гибкость» буржуазной «психологии» совершенно поразитель-
на, но такую же гибкость проявляет организм, сотрясаемый судо-
рогами агонии, и может проявить змея, которой наступили на
1 «Дело» это заглохло, ло суда— не дошло.
Я8
голову. Слушая и читая суждения идолопоклонников культуры,
чувствуешь, что они понимают культуру, как сумму внешних жи-
тейских удобств. Это — чисто мещанское понимание. Ленин, го-
воря о праве рабочего класса наследовать завоевания культуры,
имел в виду не только удобные ватерклозеты, а главным образом
и прежде всего науку и технику, силами которых создаются си-
стемы канализации городов и всё прочее, что служит не только
охране физического, но также и морального здоровья людей.
Скучновато напоминать вам об этом, граждане, но как же быть,
если вы такие скучные, путаные и боязливые люди? Бели некото-
рые из вас находят возможным ставить такие вопросы: «Для того,
чтобы победить культурного врага, надо быть культурно — ду-
ховно — сильнее его, — уверены ли вы, что рабочий класс сильнее
капиталистов в этом смысле?» Разумеется, это вопрос слепого
и глухого, а трусость, заключенная в нем, вероятно вызвана шу-
мом, который подняли епископы и попы по научению Тиссенов и
Круппов.
Ваша животная трусость перед новыми явлениями действитель-
ности позволяет считать вас не очень опасными врагами рабо-
чего класса, хотя вы и стараетесь заразить отдельных людей ва-
шими настроениями. Гораздо опаснее те из вас, которые, «владея
пером», проводят свои сомнения в печать Допускаю, что «некото-
рые из вас действительно боятся, как бы рабочий класс не зара-
зился стремлениями и навыками мещан. Но в страхе перед воз-
можно заразой вы, как говорится, «выплескивая из ванны воду,
выбрасываете вместе с нею и ребенка», — вы, слишком упрощая,
суживая понятие культуры, сложность ее процесса, затрудняете
этим развитие вкуса и воли к ней. Среди вас даже были— и
еще не исчезли — проповедники «организованного понижения
культуры» Такая проповедь может быть понята только как соз-
нательное стремление задержать процесс культурного роста ра-
бочего класса.
К этой группе вредителей нужно причислить тех субъектов,
которые, следуя «букве закона», не чувствуют и не понимают
«духа» его. Возможно, что они и не хотят или боятся понять дух
его по своей склонности к саботажу, потому что понимание уси-
ливает работу, а вместе с этим и ответственность. Они любят
угодить «начальству», хотя «начальство» вовсе не хочет, чтобы
ему угождали, а требует разумной и честной работы.
Но наиболее обильный и численностью своей опасный вредитель
я области культурной работы, это — мелкий паразит: человечек,
который, пользуясь строительной суматохой, стремится «сорвать
и удрать» или же незаметно проскользнуть на командующее место
и тихонько гадить на нем. В большинстве своем люди этой груп-
пы не очень грамотны и не даровиты, но они хорошо усваивают
революционную фразу и ловко скрывают за ней свой карьеризм,
свое бездушное эгоистическое делячество. Именно они, пользуясь
Я1»
«самокритикой» как орудием «самовыдвиженчества», искажают
ее социальный смысл, ее социалистическое значение и этим ком-
прометируют самокритику. Людей этого типа называют приспо-
собленцами, это титул, вполне заслуженный ими, и он совершенно
равноценен титулу — паразиты. Советский аппарат очень сильно
засорен вредителями такого рода, - - так же сильно засорена лиш-
ними, хотя и громкими словами культурная работа у нас, а сло-
весное засорение идет именно со стороны этих вредителей.
В области культурного творчества перед рабочим классом стоит
совершенно определенная и ясная задача: освоить всё неоспоримо
ценное, что создано в прошлом на основе физического труда, всё,
что служит и может служить развитию способностей человека,—
его разума, воображения, интуиции, его творческих сил. Задача —
решительно бороться против всего, что явно или прикрыто может
задержать процесс развития этих сил. Подлинная и неоспоримая
ценность «наследства» заключается в науке, исследующей при-
роду человека, и «природу», окружающую его. История откры-
тий. изобретений. история техники, которая облегчает жизнь и
груд людей, — вот собственно история культуры. Искусство, так
же как и наука, есть прежде всего процесс трудовой, технический
процесс. Работник науки, открывая, изучая микроорганизмы, воз-
буждающие болезни крови и органов человека, делает такую же
работу, как литератор, который, наблюдая, изучая действитель-
ность, открывает вредителей, — людей, которые так или иначе
затрудняют и нарушают нормальное развитие социального «орга-
низма».
Все «великое и прекрасное» в мире нашего творчества создано
и создается из мельчайших наблюдений. В основе индивидуаль-
ной деятельности и человеческой единицы леж'ит многовековый
опыт трудовых масс. Медицина наших дней пользуется лекарствен-
ными травами, полезность которых была известна «народу» за
тысячелетия раньше, чем медицина организовалась как наука.
«Мировые» литературные типы созданы на основе «народного
творчества» — на основе сказок, легенд, песен.
Всё это известно, давно известно, и очень печально, очень до-
садно, что всё это приходится повторять, потому что об этом
одни забывают, другие не хотят этого знать. Выскакивают люди,
озабоченные только одним тем, чтобы их слышали и видели, вы-
скакивают и засоряют якобы «новыми», но пустыми словами про-
стое и ясное. Эта пыль слов затемняет жизнь.
Все явления жизни сводятся к одному, главнейшему; к развитию
техники познания и труда, к накоплению опыта, необходимого
для стройки нового мира. Процесс этого развития и есть процесс
культуры, — процесс вооружения и обогащения людей знанием
самих себя и природы, окружающей их бытие. Труд и знание со-
здают «вторую природу», а она есть культура в точном и под
линном смысле этого понятия.
90
Затрачивая огромное количество своей энергии на работу в
области хозяйственной, быстро развивая индустрию и промышлен-
ность, рабочий класс не выдвигает из своей среды достаточного
количества сил на фронт культурной работы. И не только «не вы-
двигает», а как будто вообще не очень внимательно относится к
борьбе на этом фронте.
В качестве примера такого недостатка внимания можно при-
вести шум, недавно поднятый на страницах «Литературной газе-
ты». Шум этот был поднят против людей, которые, работая в дет-
ском отделе Гиза, сумели выпустить ряд весьма талантливо сделан-
ных книг для детей. Допустим, что в ряде этих книг есть две-три
неудачных. Но критики «Литературной газеты» утверждают, что
все книги неудачны и даже вредны, вся работа Гиза — неудачна
Если признается, что «с ребенком нале говорить серьезно»,
тогда те, кто признает это, обязаны говорить по вопросу о вос-
питании ребенка тоже совершенно серьезно, а не языком полугра-
мотных фельетонов, а не тоном людей, которые очевидно не по-
нимают всей глубины и важности вопроса. По этому вопросу было
сказано: «Тенденция позабавить ребенка—неуважение к ре-
бенку».
Я утверждаю — с ребенком нужно говорить «забавно». Перво-
начальное представление о солнечной системе, о нашей планете,
о ее странах и людях должно быть преподано в играх, в игруш-
ках. Это совершенно различные отношения к делу величайшей
важности, — к делу воспитания детей социалистами в государ-
стве. которое успешно стремится организоваться социалистически,
но еще не организовалось как таковое. Докончить организацию
его должны будут дети сегодня, дети, которые живут в противо-
речивой обстановке, в условиях непрерывной, мелкой, бытовой
борьбы октябренка-социализма с великаном индивидуализма,
великаном, воспитанным зеками, тысячелетиями, — поймите это!
Я утверждаю, что детям нужно забавно рассказать о мрачном
преступлении Круппа и Тиссена, что в них нужно вызвать орга-
ническое презрение и отвращение к преступлению, d не ужас
перед ним Классовая ненависть должна воспитываться именно на
органическом отвращении к врагу', как существу низшего типа, а
не на возбуждении страха пред силою его цинизма, его жесто-
кости, как зло — бессознательно — делала до революции сенти-
ментальная «литература для детей», — литература, которая
совершенно не умела пользоваться таким убийственным оружием,
как смех.
Я совершенно убежден, что враг действительно существо низ-
шего типа, что это — дегенерат, вырожденец физически и «мо-
рально». В этом вопросе на моей стороне данные статистики
роста преступлений, данные психопатологии, сексуальных из-
вращений -бесчисленное количество фактов гнилостного раз-
ложения буржуазии «послевоенного» времени.
91
Я утверждаю, что библейская сказка о единоборстве юноши
Давида с Голиафом, легенда о Персее и все сказки на эту тему
были сочинены для детей, рассказаны детям и воспитывали из
детей Спартаков, Фра-Дольчино и других революционеров
История великих открытий и изобретений должна быть рас-
сказана детям легко и «забавно». Эта подлинно человеческая ис-
тория содержит в себе много тяжелых драм, но вместе с ними
н ней скрыто много смешного тупоумия и отвратительной ска-
редности правящих классов. Необходимо, чтобы дети хорошо
знали забавнейшую историю о том, как идиотизм людей, кото-
рые заботились навеки утвердить свое личное благополучие, за-
труднял развитие общечеловеческой культуры, задерживал и
личное культурное развитие командующих идиотов.
Великий физик Фарадей был рабочий, и в его характере были
смешные — забавные — черты, эти черты надо вскрыть перед
детьми, — пусть они видят, что «великие» люди «просто люди».
Дети должны знать уродливо-смешную жизнь миллионера, за-
бавную жизнь чиновников церкви, служителей бога. Разумеется,
лети посмеются над забавной историей пропажи и поисков гене-
рала и над историей о том, как новые Петры Амьенские в ци-
линдрах и тиарах организуют «крестовый поход» против отцов
и старших братьев советских детей. Надобно талантливо и ве-
село показать детям пороки прошлого. «Серьезно» говорить о
пороках значит «фиксировать» — закреплять внимание на поро-
ках, в которых ведь есть кое-что соблазнительное, а для вос-
приятия соблазнительного в детях есть «почва», унаследованная
ими от родителей. Социальные пороки должны быть показаны
в легкой сатирической форме как отвратительные и смешные
уродства.
Говорить детям суконным языком проповеди, это значит вы
звать в них скуку и внутреннее отталкивание от самой темы
проповеди, как это утверждается опытом семьи, школы и
«детской» литературы дореволюционного времени.
Взгляд на детей, как на воск и глину, как иа материал, из
которого можно лепить всё, что угодно — давно пора оставить,
взгляд этот давал три категории результатов: большинство де-
тей вырастало безличными, безответственными и покорными
действительности, меньшинство делилось на две группы: группа
побольше численностью давала циников и карьеристов, помень-
ше— уходила в романтическую революцию народников
Природе ребенка свойственно стремление к яркому, необы-
чайному. Необычайным и ярким у нас в Союзе является то новое,
что создает революционная энергия рабочего класса. Вот на
этом необходимо закреплять внимание детей, это должно был.
главнейшим материалом их социального воспитания. Но об этом
надо рассказывать, это надо показывать талантливо, умело, в
формах легко усвояемых.
92
Рабочий класс, воспитывая и выдвигая из своей среды масте-
ров культуры, обязан особенно строго и тщательно отбирать
из них людей, способных к деятельности педагогической. Основ-
ным качеством таких людей должна быть прежде всего любовь к
детям, затем широкое образование.
К детям надо относиться честно. Надо уметь сказать им: мы.
отцы, кое-чего еще не знаем, вы, ребята, пришли в мир для того,
чтобы знать всё.
Не говоря о том, что учить детей — дело необходимое, сле-
дует понять, что весьма полезно и нам самим учиться у детей
1930
О „БИБЛИОТЕКЕ ПОЭТА"
Наша молодежь должна иметь ясное представление о месте к
значении поэзии в истории культуры, о том, какую роль играла
поэзия в истории роста, упадка и разложения буржуазного об-
щества. Почему с начала XIX века буржуазия—класс— победи-
тель» — выдвинула из своей среды так много крупных поэтов-
пессимистов? Почему они, люди разных стран, различных языков,
как будто поставили перед собой одну цель — примирить победи-
телей и побежденных на учении о бессмысленное™ бытия, о бес-
силии разума и воли людей разрешить «проклятые вопросы»
жизни? Почему буржуазия — «победитель» — не создала поэзии
мужественного, героического характера? Потому ли, что она
строила жизнь свою на порабощении трудового народа, а это
давалось ей механически легко, не требуя от нее особенно высо-
кого напряжения энергии? Потому ли, что общественный срой,
весь смысл его, сводился и сводится к бесчеловечному, грязному
делу наживы, к безумному процессу накопления денег, а XIX век
особенно поражающе ярко обнаружил этот свой смысл перед
наиболее талантливыми и честными людьми той же буржуазии,
и отсюда у детей развилось отрицание смысла жизни, презре-
ние к ней, склонность к «мировой скорби», к пессимизму и ми-
зантропии?
Настроением этим, как известно, заражены были Байрон и
Леопарди. Ленау и Альфред Мюссе, Баратынский, Лермонтов,
Бодлэр, Сологуб и многие другие, не чужды были еЯу даже
«олимпиец» Гёте и пламенный Шиллер.
На все эти вопросы отлично ответила бы история европейской
поэзии XIX века, но издательство, оставляя за собой право и
обязанность дать эту историю в будущем, считает необходимым
сначала ознакомить молодежь Союза Советов, с историей роста
и развития русской поэзии в XIX веке*.
1 Статья являлась вводной к серии книг «Библиотека поэта», вы-
ходящей и «Издательстве писателей в Ленинграде». Р е д.
94
Наша молодежь — растущая, восходящая сила, призванная ло-
гикой истории создать новые формы и условия жизни. Она дол-
жна знать историю развития и разложения буржуазии, знать,
какие причины вызвали упадок буржуазии, на чем споткнулось
европейские и русское мещанство, с какой полнотой и правди-
востью изобразили поэты, дети буржуазии, процесс истощения
сил своих отцов и личные свои драмы — драмы «лишних людей »,
не удовлетворенных действительностью, созданной отцами. Всё
это совершенно необходимо понять молодым нашим читателям
А поэтам нашим, кроме всего этого, нужно хорошо знать ис-
торию русской поэзии и знать, какими приемами техники слова
пользовались поэты прошлого времени, как развивался, обога-
щался язык русской поэзии, как разнообразились формы стиха
Нужно знать технику творчества. Знание техники дела — это
и есть знание дела. Техника, взятая в целом, во всех областях
труда и творчества является одной из основных сил культурного
роста, одной из сил, ведущих весь процесс культуры. Можно
много видеть, читать, можно кое-что вообразить, но, чтобы сде-
лать, необходимо уметь, а уменье дается только изучением тех-
ники. В работе со словом и над словом участвует способность
изобретать, — мы хорошо знаем,'как .мучительны л бесплодны
труды изобретателя, не знакомого чс техникой, и как часто изо-
бретаются вещи, давно и хорошо известные.
Не многие из наших поэтов могут похвастаться тем, что знают
свое дело так хорошо, как следует знать его. И не многие из
них понимают, насколько глубоко действительность, творимая
рабочим классом Союза Советов, волнует весь трудовой мир не-
бывалыми надеждами и предчувствиями неизбежной трагедии
всемирной борьбы лишенного собственности, но богатого револю-
ционной энергией пролетариата против богатой золотом, но ни-
щей духом мировой буржуазии. Жизнь требует героической
поэзии, поэзии углубления в смысл нарастающей трагедии. Ни-
когда еще жизнь не требовала от поэта и вообще от литератора
так много, и никогда литература не давала так мало, так скупо,
как дает в наши дни. Это можно объяснить только узостью кру-
гозора литераторов, недостатком их внимания к жизни, недо-
статком знаний о ней. lie зная истории культуры, невозможно
быть культурным человеком, не зная прошлого, невозможно по-
нять подлинный смысл настоящего и цели будущего.
У нас, в Союзе Советов, героическая, грудная действительность
наша не вызывает в поэзии мощное эхо, а должна бы вызвать,
пора! Наши поэты должны ввести в работу свою новые темы,
темы, которые поэзия прошлого века изжила и потому не каса-
лась. Существуют ли попытки расширить круг внимания поэтов
к жизни? Существуют, но обнаруживают печальное бессилие
техники, отсутствие поэтической культуры. Вот характерный
пример, «достойный подражания» по существу и плачевный по
95
форме, по неудачной работе, и еще более плачевный как признак
непонимания целей современной поэзии. Летом в одном из наших
журналов были напечатаны такие стихи:
(ТЕХ! 1ИКА) х (ЧУТЬЕ)
Пчела постройкой своих восковых ячеек
посрамляет некоторых, людей-врхитекторов.
Но и самый плохой архитектор от нанлуч-
шей пчелы С самого начала отличается тем,
что, прежде чем строить ячейку на воска
он уже построил се в своей голове.
Л'. Маркс.
По свидетельству «Капитала»
(D первом томе, в пятой главе).
Новый дои возникает сначала
В человеческой голове.
Хоть и карликовых размеров,
Но в законченном виде уже
Он родится в мозгу инженеров
И на кальковом их чертеже.
Чтобы ладить ячейку из воска
Не выподит художник-пчела
Предварительного наброска,
Приблизительного числа.
Перед зодчим н насекомым —
Два пути и один подъем
(Кто чутье заменяет дипломом.
Кто диплом заменяет чутьем...)
Ну, а ты. под напевы гармоник
Из деревин пришедший с пилой,
Кем ты будешь, товарищ сезонник.
Архитектором или пчелой?
Строя фабрику, лазя по доскам
С грузом цемента и смолы.
Ты наполнил нс медом, не воском
Переходы ее и углы.
Но, сложив их для ткани и пряжи,
В хитрый замысел ты не проник,—
Ты, быть может, неграмотен даже,
Ловкий кровельщик, плотник, печник.
В одиночку', вслепую, поденно
Мы не выстроим ульев труда;
Надо техникой гнать веретена.
Надо книгой крепить города!
Видишь? — мед отдают первоцветы.
Видишь?—цифры бегут по столу,
Сочетай их обоих в себе гы —
Архитектора и пчелу!
Это —суша, а на море хлюпком
Кто-то скажет — «правей!» да «левей!»
Кто-то правит над каждым поступком,
Каждым жестом команды своей
Раза в два веселей капитана,
Но безграмотнее в двадцать два,
Не боящаяся тумана,
Недоступная бурям плотва.
Ну, а ты, чей льняной отворотец
Врезан мысом в холст голубой,
Кем ты будешь, матрос-краснофлотец —
Навигатором или плотвой?
Видишь? — воду в чешуйчатых стаях
Руль распарывает по шву,—
Гы обоих и себе сочетай их —
Навигатора и плотву!
Это — морс, а в газовых ямах —
Спор горючего с весом земным.
Превращенный н победу упрямых,
Б высоту и невидимый дым.
В то же время взлетает ие хуже
(Даже лучше) увесистый жук,
Вероятно, воспитанный и луже
П не кончивший курса наук.
Ну, а ты, самодельный моторчик.
Запускающий детским рывком.
Кем ты будешь, мечтатель и споршик,—
Авиатором или жуком?
Видишь — падают гордые Райты,
И глядит на ник синь свысока,
Их обоих в себе сочетай ты —
Авиатора и жука.
Эго-—воздух, а в путанной сфере
Расстановки общественных сил,
Мы — свой мир осознавшие звери,
Мы — совет мировых воротил.
В то же время под лиственной кучей
Меж корнями — чего б? — ну, хоть ив,
Бессознательный, но могучий
Муравьиный живет коллектив.
Ну. а ты. позабывший о боге,
Притеснителей съевший живьем,
Кем ты будешь, строитель двуногий,—
Гражданином иль муравьем?
В этих двух государственных строях
Невозможны князья да графья.
Сочетай же и себе ты обоих —
Гражданина и муравья.
Так — трудящиеся народы —
Множим технику мы на чутье,
Так мы учимся у природы
И, учась, поучаем ее.
Я несколько раз читал эти стихи различным людям, слуша-
тели встречали стихи или равнодушным молчанием или поверх-
ностной критикой их технической слабости. Следует сказать,
что слабость этой дидактической рацеи слишком очевидна, и от-
метить ее нетрудно. Но никто не отметил того факта, что одна
из ценнейших идей основоположника истинно революционной
философии стала достоянием поэзии. Разработана эта идея плохо,
да. Но все-таки автор стихов заговорил о той. о чем до него не
говорили, и это нужно записать в его актив. Последние две стро-
М. Горькие. О литературе. Н. те. ^7
ки — не верны: «мы учимся у природы», но нс «поучаем се», а, все
более смело подчиняя ее стихийные силы силам нашего разума и
воли, становимся владыками ее, создаем свою, «вторую природу».
Поэты прошлых времен восхищались красотами и дарами при-
роды как земледельцы и землевладельцы, как «дети природы»,
в сущности же — как рабы ее. В отношении поэзии к природе
наиболее часто и определенно звучали — и звучат — покорность,
лесть. Хвала природе — хвала деспоту и тоном своим почти всег-
да напоминает молитвы. Поэты почти единодушно замалчивают
такие скверные выходки природы, как например: землетрясения,
наводнения, ураганы, засухи и вообще различные взрывы и бури
ее слепых сил, которые уничтожают тысячи людей, разрушают
труды их рук. Пытаясь — не очень успешно — «глаголом жечь
сердца людей» или — безуспешно—пробуждать в людях «чув-
ства добрые», поэты никогда еше не звали человека на борьбу
с природой, за власть над ней и, разрешая себе — не часто —
гнев на двуногих деспотов, не гневались на слепого тирана.
Однажды было сказано так же правильно, как решительно;
философы объясняли мир, мы—перестраиваем его. Мы действи-
тельно изменяем лицо нашей страны Но, воспевая красоту при-
роды, поэты как бы не замечали бесплодных песков и болот.
Впрочем, о болотах я помню начала двух стихотворений.
Болота, болота, болота
Да чахлый, сухой березняк,
И здесь-то забитый работой
Спешит приютиться бедняк.
Очень жалобно и весьма плохо. Затем у Фофанова:
Что ты сказала мне, я не расслышал,
Только сказала ты нежное что-то.
На небе месяц поздно так вышел,
И сереором засверкало болото.
Стишки эти дают и мне право сказать несколько слое о бо-
лотах. У нас болот 67 миллионов гектаров. Мы намерены полу-
чить из них 40 миллионов тонн сухого торфяного топлива, а
затем на огромной площади земли, освобожденной от болот, вы-
роем пруды, разведем в них рыбу, разведем лес, создадим паст-
бища, может быть, найдется место и для пахоты. Мы соединяем
каналами Белое море с Балтийским, Каспийское с Черным, Си-
бирь получит выход в Средиземное море. Всё это—титаниче-
ские задачи, и, конечно, не только ими ограничиваются намере-
ния и заботы власти рабочего класса, хозяина Союза Советов.
Если вся текущая работа создания социалистического общества,
впервые совершающаяся в нашей стране, остается вне круга вни-
мания поэтов, — то неужели это значит, что человеческий труд,
основной рычаг культуры, недостоин поэтизации?
98
Я хочу сказать, что наше время включает в область поэзии со-
вершенно новые темы, например: борьбу коллективно организо-
ванного разума против стихийных сил природы и вообще против
«стихийности» воспитания не классового, а всемирного Человека
Человечества, творца «второй природы», создаваемой энергией
его воли, разума, воображения.
Старая поэзия, воспевая «любовь» как основную творческую
силу жизни, как будто не хотела помнить о том, что эта сила —
тоже слепой, стихийный инстинкт размножения, он создает не-
исчислимые количества паразитов, которые разрушают здоровье
люден, создает комаров, мух, мышей, крыс и всяческих 1рызунов,
которые наносят огромный вред здоровью и хозяйству человека.
Капиталистическое государство относится, в сущности, доволь-
но равнодушно к факту существования различных возбудителей
болезней и к обилию вредных насекомых и животных, ибо от
эпидемических болезней умирает трудовой парод, а его — много,
убытки, наносимые различными вредителями хозяйству капитали-
стов, покрываются легко—труд дешев. Капиталист жаден, это
основное его качество, и поэтому он варварски консервативен,
поэтому целые кварталы богатого Парижа лишены канализации
и во множестве домов нет ватерклозетов. Капиталист поощряет
труд ученого лишь тогда, когда этот труд ведет прямо к увели-
чению прибыли и к удовлетворению мещанской жажды денег.
Наука о борьбе с болезнетворными бактериями создана исклю-
чительно личной инициативой ученых и никогда не пользовалась
должным вниманием со стороны капиталистических государств.
Но государство, где хозяйствует сам трудовой народ, не должно
допускать и не может допустить безразличного, бессердечного
отношения к жизни и здоровью своих граждан, оно обязано
вступить в борьбу против бессмысленно вредного людям, слишком
«свободного» творчества природы. Я вовсе не намерен убеждать
поэтов: ловите мышей! Я хочу только указать на необходимость
пересмотра отношения поэзии к природе и пересмотра всех глав-
нейших тем старой поэзии.
Природа, любовь, смерть — так называемые «вечные» темы
поэзии. Но, размышляя о любви, очень трудно допустить, что
в обществе, организованном социалистически, размножение лю-
дей сохранит стихийные формы, полезные только паразитам,
живущим за счет чужой физической силы. Принято думать, что
щеглы, чижи, соловьи и прочие певчие птички поучают нас: лю-
бовь — главный возбудитель песен. — и неоспоримо, что «любовь»
играла роль возбудителя не только в области искусства, но и
в развитии промышленности, работающей на женщину. Романти-
зация индивидуальной любви имеет глубокий культурно-воспи-
тательный смысл, — ина выражает желание мужчины установить
в отношении к женщине нечто, отличающее двуногого самца от
четвероногих. На почве этого желания сила воображения по
могла людям обоего пола выработать в себе биологическое тяго-
тение к совершенству формы — сексуальную эстетику.
Но покамест, в условиях анархического общества, это тяготе-
ние выражается всё еще только в красивых словах, на деле же
ведет к весьма грязному распутству, к разнузданности пресы-
щенных. Несмотря на усиленную, даже назойливую поэтизацию
женщины, к ней продолжают относиться по-скотски и как к че-
ловеку «второго сорта». Мы знаем, что церковь издревле назы-
вает любовь «блудом», грехом, и знаем, что в буржуазном обще-
стве каждый гнусненький мещанин желает быть рабовладельцем,
а из женщины при помощи церкви легко научились воспитывать
очень удобных рабынь. Но «всякое действие вызывает противо-
действие»; в современных условиях женщина начинает мстить за
себя; медики Германии насчитывают уже не менее 50% женщин
сексуально пассивных вследствие «половой холодности», а вместе
с этим широко развивается лесбианство, и есть еще немало при-
чин, несколько сокращающих размножение мещан. И вообще по
всей Европе идет процесс разрушения семьи, «основы государ-
ства». Это, конечно, очень хорошо.
В Союзе Советов женщина совершенно равноправна мужчине
и работает во всех областях жизни как будто не хуже мужчины.
Всё чаще наблюдаешь и чувствуешь, что она забыла о себе как
женщине, посвящая все силы, все эмоции свои труду строитель
ства, изобретательства, пропаганды, трудному делу управления
страной. Но — может быть, я ошибаюсь—однако, мне кажется,
что и в советских условиях отношение к женщине по существу
своему часто не особенно четко и резко отличается от отноше-
ния, установленного мещанами Европы.
Молодая наша поэзия плохо замечает быстрый процесс духов-
ного роста женщины, роста се внутренней свободы; это плохой
признак, ибо это признак старинного, мещанского консерватизма.
Новая женщина, существуя в жизни, отсутствует в поэзии, а поэ-
зия могла бы очень помочь воспитанию среди молодежи новой
оценки женщины, нового и более достойного отношения к ней.
Любовь как тема поэта явно требует иной раскраски; и здесь,
как всюду, молодая наша поэзия отстает от действительности.
Тема смерти, так же как и любви, — «вечная» тема. У нас на
эту тему писать стихи не принято, я не знаю, почему? По-моему,
не следует забывать, что убеждение в неустранимости смерти —
тоже очень полезное и даже утешительное убеждение в буржу-
азном обществе, где люди не дороги друг другу, где накопилось
весьма много лишних людей и накапливается всё болыпе. Буржу-
азное государство не заинтересовано в здоровья рабочего и в
долголетии его. Наука не ставила к разрешению вопроса о про-
длении жизни человека с той серьезностью и решительностью,
с какой вопрос этот должен быть поставлен в обществе социа-
листическом, где оценка человека поднимается на должную вы-
год
соту, и где охрана здоровья единицы будет одной из наиболее
серьезных задач власти. Наука, ее открытия и завоевания, ее ра-
ботники и герои — всё это должно бы явиться достоянием поэзии.
Эта — научная —• область человеческой деятельности, может быть,
более, чем всякая другая, достойна восхищения, изумления, пафоса.
Герои наших дней — ученый, изобретатель, строитель, комсо-
молец, пионер, — поэты не замечают нх, а заметив, украшают
словами без «души». Я не стану перечислять огромного количе-
ства новых тем, новых явлений, которые должны быть «воспеты».
Но все-таки укажу, что Октябрьская революция всё еще не да-
ла своего Руже де-Лилля и что у нас вообще не создано песен,
достойных нашего времени, нашей работы. Буржуазный мир, не-
примиримо враждебный нам, не возбуждает у поэтов наших над-
лежащего яркого, сатирического отношения к нему, к его изу-
мительному цинизму, и многообразным пакостям. Стихов у нас
пишется бесконечно много, и, должно быть, труд поэта принято
считать легким трудом,—а это — очень вредное заблуждение.
В результате такого заблуждения мы имеем бесконечные ленты
рифмованных слов, и—как правило—эти слова, рассудочно
построенные в строки и строфы, совершенно лишены чувства,
полного, искреннего слияния поэта с его темой.
Всё это потому, что — повторяю еще раз — наши поэты мало
культурны, слабо вооружены технически, мало учатся. История
роста, развития русской поэзии XIX века, начиная, скажем, от
Державина до Некрасова, до Надсона, причины формального воз-
рождения стиха в самом конце XIX века и в начале XX века,
резкого разноречия поэзии с действительностью до 1905—6 гг.
и вся последующая линия развития поазии — всё это мало извест-
но, плохо понято, или совсем не известно нашей молодежи и
молодым поэтам нашим.
«Библиотека поэта» ставит целью своей познакомить моло-
дежь с историей русской поэзии и дать начинающим поэтам ма-
териал для технической учебы. Кончу заметки эти словами
В. И. Ленина, — я взял их из книжки «Ленин об искусстве», изд.
Кубуч., 1926 г.: «Почему нам нужно отказываться от истинно
прекрасного как от исходного пункта для дальнейшего разви-
тия, — только потому, что оно старое?»
Этот отказ от «истинно прекрасного как от исходного пункта
для дальнейшего развития» Владимир Ильич назвал «бессмысли-
цей, сплошной бессмыслицей». А ом, — Ленин, — революционер
небывалого гигантского размаха, и он — основоположник новой,
социалистической культуры. Его могучий разум, всегда заклю-
ченный в простые, ясные слова, предуказал нам путь к новой куль-
туре и учил технике строительства ее.
1931
110 ПОВОДУ ОДНОЙ ПОЛЕМИКИ
В среде писателей Франции жарко разгорается полемика по
вопросу о том, как надобно писать. Вопрос очень серьезный,
хорошо знакомый нам и тоже не решенный у нас, как об этом
свидетельствует многословная полемика по поводу романа Иль-
енкова «Ведущая ось». Во Франции спор поднят книгой Агфи
Пулайля «Хлеб насущный». Критики утверждают, что роман
Пулайля написан плохо. Сам Пулайль возражает против этого,
и одно из его возражений сводится к тому, что книги такого
мастера слова, как, примерно, Густав Флобер, уже невозможно
читать, не прибегая к помощи словаря. Не решаюсь судить, на-
сколько это возражение солидно, но думаю, что его можно отне-
сти только к таким книгам Флобера, как ядовитое «Искушение
св. Антония», этот поразительно мощный, направленный против
церкви и религии, удар в колокол скептицизма. Возможно, что по-
мощи словаря требует «Саламбо», и несомненно, что эта книга
требует знания истории. Но по русским переводам романов «Ма-
дам Бовари», «Воспитание чувств», «Бувар и Пекюшс», расска-
за «Простое сердце» трудно представить, чтоб эти .монумен-
тальные построения простых, прозрачно ясных и, в то же время,
несокрушимо крепко спаянных слов потеряли уже свое неоспо-
римое, технически поучительное значение. Мне кажется, что
возражение Пулайля и его сторонников сводится, в основном и
скрытом своем смысле, к защите права работать плохо.
Героиня романа Ильенкова-—«ведущая ось» лопнула именно
потому, что материал ее был обработан плохо. Я говорю не о
романе, а о некоторой части паровоза, намеренно сделанной из
плохого материала. Ильенков — человек талантливый, и, я ду-
маю, его нельзя подозревать в том, что он своим романом пы-
тается утвердить право пролетарских писателей обрабатывать
материал их впечатлений небрежно, поспешно, кое-как, лишь
бы поскорее «сработать» и увенчать пролетарское чело венком
славы.
Ильенков, бесспорно, талантлив, но ему, видимо, свойствен не-
102
достаток, общий почти всем пролетарским писателям, — недо-
статок знаний. Если я не ошибаюсь, причиной этого недостатка
служит слабо развитое желание приобретать и расширять запас
знаний. Затем, недостаток этот вынуждает наших литераторов
хвастаться наличным, ничтожным запасом поверхностных, не-
продуманных наблюдений, и, хвастаясь, они весьма часто пишут
чепуху. Вот, например, в романе Ильенкова «археологи выгре-
бают из глины остатки мамонтов, песцов и северных оленей».
Надобно все-таки знать, что «выгребание из глины остатков»
доисторических животных не является специальностью архео-
логов, а песец — хищное животное, рода собак, семейства ли-
сиц, — к доисторическим животным едва ли относится. Далее
Ильенков пишет: «волшебники добывают по рецептам алхимии
золото». «Волшебники» — создание фантазии—вошли в мир на-
ших представлений задолго до того, как в действительности яви-
лись алхимики, и. значит, волшебники не могли пользоваться
рецептами, которые не существовали, да и вообще не нуждались
в рецептах добычи золота. «Песок, нанесенный тысячелетиями
и водой» — это тоже «пыль эрудиции», лущенная Ильенковым
в глаза читателя; союзом «и» автор разъединил одновременность
действия времени и воды, вода у него действует как будто вне
времени и независимо от него. Таких фактов хвастовства де-
шевенькой «эрудицией», неосторожно выщипанной из книжек,
у Ильенкова немало, и они не украшают его роман.
Не очень заботился Ильенков о достижении своеобразия
«стиля» своего романа. Ценность его «словотворчества» весьма
сомнительна. «Взбрыкнул, трушились, встопорщил, грякнут, бу-
руздил» и десятки таких плохо выдуманных словечек, всё это —
даже не мякина, не солома, а вредный сорняк и — есть опас-
ность, что семена ето дадут обильные всходы, засорят наш бо-
гатый, сочный, крепкий литературный язык. Автор может возра-
зить: «Такие слова—говорят, я их слышал!» Мало ли что и
мало ли как говорят в нашей огромной стране. — литератор
должен уметь отобрать для рафты изображения словом наибо-
лее живучие, четкие, простые и ясные слова. Литератор не обя-
зан считать пошлость и глупость героев своей собственностью,
точно так же не обязан он пользоваться искаженным языком
героев для своих описаний, он пользуется этим языком только
для характеристики людей. Спора нет — мы живем в стране, где
всё — и язык — обновляется, совершенствуется, и смешно, и
неловко встречать такие соединения слов, как, примерно: «хлы-
нул аккорд», «взнуздать арканом мысли», «лицо перечеркнуто
хмурью», «сосмурыженные сапогами проходы» и подобные неле-
пые словосочетания, ничего не говорящие «ни уму, чи сердцу».
Попытки писать образно приводят Ильенкова к таким эффек-
там: «Тележкин, прямой, как кол, воткнулся головой в пото-
лок». Бежит человек, — «обгоняя его, будто оторванная ветром,
103
по воздуху летела его собственная, мертвенно-желтая нога».
Автор хотел сделать «страшно», а сделал смешно. И так как
человек бежал ночью, в «предгрозовой тьме»,—он едва ли мог
видеть цвет своей ноги. Все такие форсистые штучки Ильенкова
очень вредят его роману.
Я только по книгам знаю быт и среду, изображению которых
посвящен роман «Ведущая ось», — я. конечно, не считаю себя
в праве говорить о содержании романа, критиковать взаимоот-
ношения героев его. Быт различных классов Европы я знаю тоже
только по книгам. Но Гамсун, Бальзак, Золя, Мопассан, Дик-
кенс, Гарди и другие литераторы Европы крайне редко возбуж-
дают у меня, читателя, сомнения в точности изображения ими
событий, характеров, логики чувства и мысли. Ильенков не
всегда внушает доверие к фактам, которые он предподаосит мне.
Например, один из героев его романа, Зайцев, среди 16 тысяч
рабочих нашел только троих, которые «думают над машиной»,
т. е. стараются изучить, понять машину, сделать ее покорной
своей человеческой воле. Только трое? Мне кажется, что этого
мало на 16 тысяч «особенных, неповторимых жизней, связанных
в один крепкий узел движением металла от станка к станку», —
как сказано Ильенковым, — мало для страны, в которой столь
широко развито рабочее изобретательство.
Людей автор изображает приемами слишком упрощенными, а
потому изображает не очень убедительно. Некоторые фигуры его
романа вызывают недоумение. Например Сергей Векшин. Но и в
этом характере есть нечто, чему не верится: на экране кино
упал Чарли Чаплин; смешно падать и вообще смешно жить —
это профессия Чаплина, этим он завоевал всемирную славу. Чап-
лин упал, зрители смеются. Но хотя лицо Чаплина «невозмути-
мо, ни боли, ни озлобления, ни тоски» — Векшин возмущен, ему
«нужно было обязательно знать, почему люди смеются, если че-
ловек расшибся о мостовую?» Человек не расшибся, но Векшин
обнаруживает странную чувствительность сентиментальной ба-
рышни и скандалит, ругается: «Сволочи! Почему смеетесь?» Я
уверен, что сам Векшин всегда смеялся и смеется, когда видел и
видит, что человек падает, в этом '.случае редкие не смеются:
акт падения почти всегда комичен, особенно же если падает
толстый человек. В дальнейшем, па всем протяжении романа
Векшин этой чувствительности не обнаруживает, да и вообще
кажется лишним человеком в романе. Фигуры старых рабочих
сделаны Ильенковым значительно более яркими, чем фигуры
молодых, вероятно это потому, что комсомол не играет замет-
ной роли в работе «ведущей оси». Мне кажется, что в этом слу-
чае Ильенков допустил некоторое противоречие с действитель-
ностью и что механическая роль «ведущей оси», как части паро-
воза, чрезмерно затушевала работу эолитической ведущей оси.
Хотя возможно, что я не прав, ибо не совсем ясно, в какие го-
104
ды развивается действие романа. Очевидно — не в наши дни,
ибо на заводе отсутствуют: процессы соцсоревнования, ударни-
ки и еще многое характерное для последних четырех лет.
Молодой рабочий Зайцев — слабоволен и опрокинут в первой
же стычке с действительностью. Молодой спец Платов в сцене с
Векшиным рассуждает далеко не так, как следовало бы рассуж-
дать революционеру. Самое ценное, что догадался сказать Платов,
это: «Заниматься теориями об усталости — политически вредно».
Очень уместные слова в книге, где показаны усталые люди.
Всё это, разумеется, только мои впечатления — впечатления ста-
рого читателя.
Ильенков — реалист и очень строгий. Он любит и умеет под-
черкнуть некоторые детали нашей действительности, например:
«Двухлетний толстяк сидел на тропке и тянул в рот засохший
свиной кал». Не знаю, насколько этот жанр характерен для на-
ших дней. «Человек посмотрел на небо и расстегнул штаны»,—
описывает Ильенков «ожесточенного» Жарова. Очень слабо оп-
равдан чахоточный Носов, разрушающий граммофон и весь свой
«уют», накопленный годами труда. Люди его типа не отказыва-
ются от уюта так легко, как об этом рассказал Ильенков.
О положительном значении романа Ильенкова я не буду гово-
рить, повторю только, что автор — человек несомнетю талантли-
вый. Но совершенно необходимо, чтоб он относился к работе сво-
ей более серьезно, вдумчиво, не форсил «образностью», не иска-
жал языка. На мой взгляд, роман Ильенкова чрезмерно расхвачен
группой литераторов, во главе с А. С. Серафимовичем, и можно
опасаться, что эта чрезмерная похвала не принесет пользы авто-
ру «Ведущей оси». Эта словесная ось построена из хорошего ма-
териала, но — недостаточно хорошо, и потому она компромети-
рует материал.
Здесь уместно будет отметить очень вредное явление, неред-
кое у нас: молодой человек написал книгу, доброжелательные его
товарищи, прочитав эту книгу недостаточно внимательно, усердно
и громко хвалят, кричат: ах, как талантлив! Окрыленный хвалою,
автор загибает хвост на спилу, ходит по земле львом и, считая,
что «всё, что мог, он уже совершил», ничему не учится, жаждет
дальнейших опьянений похвалами. Но его недели три возносят, а
затем вдруг и сбросят с высоты, на которую неожиданно подняли
Обычно он не вдумывается, за что его вознесли, и не понимает, за
что свергли. Ошеломленный, обиженный до исступления, он пи-
шет кому-нибудь отчаянные письма, в которых его мелкое само-
любие обнаруживает его социальную и литературную малограмот-
ность, а также его неспособность понять глубочайшее значение
литературной работы в нашей стране, в наших условиях. Часто
бывает, что автора поднимают и сбрасывают по соображениям
узкогрупповых интересов, не имеющих почти ничего общего с
прямой культурно-революционной линией литературы. Это очень-
105
плохо, и как всё плохое, совершенно ненужно. Авторов, неспра-
ведливо возвеличенных и затем »гизвергнутых, у нас накопилось
уже немало, и многие из них «отравляют атмосферу» визгом и
скрипом оскорбленных самолюбий.
Полемизируя с Анри Пулайлем, Гехенно заявил: «Бели вы нс
можете писать хорошо — не пишите вовсе». Это, разумеется,
слишком строго сказано, и сказано человеком, которому не ясны,
а, может быть, и совершенно чужды революционный смысл и куль-
турная цель пролетарской литературы. Совет, в котором нуждает-
ся пролетарский литератор, звучит иначе: товарищ, вы обязаны
учиться и научиться писать книги прекрасно, это — ваш долг пред
вашим классом! Советский день, судя по советской прессе, судя
по письмам рабочих-ударников, по работе изобретателей, по не-
исчислимой массе очевидных, реальных фактов строительства но-
вого мира, — советский день громогласно, на весь мир поет о ги-
гантской героической, талантливой работе вашего класса, поет о
человеке-герое, которого рождает коллективный героизм класса.
Эта грандиозная работа, этот герой всё еще не отражается в ли-
тературе, не находит в ней достойного изображения. Если (изобра-
зить героя эпохи в освещении, которое он заслужил, вам мешают
приемы реализма. — ищите других приемов, вырабатывайте их.
Факт — еще не вся правда, он—только сырье, из которого сле-
дует выплавить, извлечь настоящую правду искусства. Нельзя жа-
рить курицу вместе с перьями, а преклонение пред фактом ведет
именно к тому, что у нас смешивают случайное и несущественное
с коренным и типическим. Нужно научиться выщипывать несуще-
ственное оперение фак та, нужно уметь извлекать из факта смысл.
Неглупый рабочий Андрюшкин видит, что ребенок «тащит в рот
свиной кал»; было бы естественно, если б, придя домой, он, рабо-
чий, сказал бездельнице жене своей: «Дуреха, займись делом!»
Темп нашей жизни не оправдывает работы на-спех, как-нибудь,
лишь бы поскорее сделать. Проповедь опрощения работы литера
тора может привести только к бездушному натурализму, к мерт-
вой фотографии той всесильной работы, которая возрождает мир
грудящихся, освобождает его от векового рабства быта и мысли.
Проповедь опрощения может обратиться в привычку всё опро-
щать. может узаконить постыдный обычай небрежной работы, не-
достойной материала, искажающей его.
В миропонимание пролетария все еще вторгаются идеи, враж-
дебные ему. У нас, например, была возможна проповедь необходи-
мости «организованного понижения культуры». Отголоски этой
теории еще не замерли в шуме строительства, и стремление к оп-
рощению в литературе — один из таких отголосков антипроле-
гарской, антикультурной ереси. Между опрощением и простотой
есть существенная разница, ее можно выразить так: опрощение,
это — искусственность и, значит, фальшь, а простота—подлин-
ное искусство. Правда будущего — проста и ясна. Литератор-про-
!0Г
летарий должен ставить целью своей именно простоту, ясность,
четкость. Он работает на завтрашний день, и его книги скоро нач-
нут читать пионеры, октябрята — хозяева завтрашнего дня. Сле-
дует помнить, что литератор ответствен пред поколением, кото-
рое идет на смену ему. Чувство ответственности пред завтрашним
днем у нас развито слабо, и этим объясняется очень многое пло-
хое, что давно уже пора бы уничтожить.
1332.
РАВНОДУШИЕ НЕ ДОЛЖНО ИМЕТЬ МЕСТА
В Союзе Советов с быстротой чудодейственной развивается
процесс глубокого и всестороннего преобразования древней жизни
трудового народа, — жизни, которая была более уродливой, тя-
желой и постыдной, чем жизнь народов Европы. Буржуазные жур-
налисты, экономисты и прочие соглядатаи капитализма, посещая
Союз Советов, обращают внимание главным образом на работу по
индустриализации страны. Они почти равномерно делятся на две
группы: одна утешает, другая — путает. Утешающие хозяев сво-
их, подчеркивая исключительно явления отрицательного характе-
ра, опираясь на анекдоты и поверхностные впечатления, доказы-
вают: «Пятилетка» — не удается. Пугающие утверждают, что ин-
дустриализация идет успешно и грозит разрушить Европу'. Под
Европой в этом случае подразумеваются банкиры, промышленни-
ки и политики, бывшие «социалисты», которые обслуживают ци-
нические интересы бандитов капитализма, всё еще обслуживают,
хотя преступная, бесчеловечная деятельность этих бандитов от-
вратительно очевидна в наши дни, когда бандитизм, т. е. капита-
лизм, ограбив и продолжая грабить трудовой народ, создал десят-
ки миллионов безработных рабочих и крестьян, — обреченных на
вымирание от голода.
Соглядатаи капитализма не способны понять, что индустриали-
зация Союза Советов является необходимым условием возрожде-
ния народов Союза, условием полного освобождения груд оных
масс от векового влияния царизма, который не признавал за ними
права на участие в культурной жизни и строительстве культуры;
от влияния глубоко невежественной, бездарной церкви, которая
всемерно поддерживала царизм, проповедуя пассивное подчинение
власти от бога, и от богатых Лазарей — помещиков, фабрикантов;
от влияния лолузвериного быта, создашгого нищенским, индиви-
дуальным хозяйством крестьян, незнакомых с успехами разума в
его борьбе за власть над сидами природы.
Эта цель — возрождение потенциальной энергии масс, возрож-
дение их творческой силы, приобщение се к строительству новых
108
•фор общества — остается невидимой, не замеченной соглядатая-
ми бужуазной Европы.
Лишь очень немногие из них и только в последние два, три
года начинают догадываться о всемирно-культурном значении ра-
боты. которая начата и успешно развивается в Союзе Советов.
Невнимание соглядатаев к обильным, многообразным явлениям
внутреннего перерождения рабоче-крестьянской массы в богатей-
шей стране мира можно объяснить искусственной и естественной
слепотой соглядатаев.
Искусственная слепота — результат политического «заказа»
хозяев, естественная — результат личного невежества буржуаз-
ных «наблюдателей» жизни Союза Советов, — они совершенно
не знакомы с прошлым бытом населения страны, в которой «на-
блюдают».
Но над этими двумя причинами возвышается третья: все более
уродливо растущее равнодушие к жизни трудового человечества.
Я, разумеется, не отрицаю, что человечество это, как объект для
грабежа, для насилия над ним, не утратило интереса, я говорю о
равнодушии к его культурному пробуждению во всем мире.
Казалось бы, что это равнодушие не должно иметь места в эпо-
ху, когда так грандиозно разыгрывается в Европе трагедия раз-
рушения вековых ее социальных устоев, а в Союзе Советов —
мошно растет эпос творчества новых форм жизни.
Область, в которой это равнодушие заявляет о себе с не-
оспоримой очевидностью, — европейская буржуазная литература.
Вполне понятно, почему она не может изображать рабочего — ге-
роем, но почему бы ей не изобразить другого героя — мрачную,
озлобленную фигуру ее хозяина и владыки — буржуазного бан-
кира, взорванного кризисом капитализма, издыхающего под тя-
жестью золота, накопленного им, готового возненавидеть машины
и всю вообще технику, которая обогатила его?
Или фигуру интеллигента, который, наблюдая и сознавая неиз-
лечимость болезни капитализма, неизбежность всемирного ката-
строфического столкновения капитала и труда, продолжает, на-
силуя свою совесть и разум свой, служить больному разбойнику?
Или фигуру женщины, для которой семья как «основа государ-
ства» потеряла свою притягательную силу, сластолюбивей женщи-
ны, анархизированной бесстыдством буржуазной жизни и, в свою
очередь, анархизируюшей всё вокруг нее?
Жизнь непрерывно создает множество новых тем для трагичес-
ких романов и для больших драм и трагикомедий, жизнь требует
нового Бальзака, но приходит Марсель Пруст и вполголоса рас
сказывает длиннейший, скучный сон человека без плоти и крови,
человека, который живет вне действительности.
В Союзе Советов литературное движение имеет массовый ха-
рактер. За работу воплощения идей в образы, за дело типизации
фактов и помощи росту культурного самосознания людей труда
169
берутся сотни прозаиков и поэтов,— выдвиженцев рабочего клас-
са. Характеризуя работу их в целом, можно сказать, что она на-
кануне создания «большого искусства», но покамест развивается
гораздо больше вширь, чем вглубь.
Литература пролетариата всех племен Союза Социалистических
Советов ставит перед собою крайне трудную задачу создать прие-
мами реализма Э1жческое искусство, в котором отразился бы
со всей возможною силою слова и полнотою героизм рабочего
класса, строителя нового общества,- героизм индустриального
вооружения страны и борьбы против всех и всяческих пережитков
прошлого, которое особенно глубоко и крепко вросло в русскую
деревню.
Лучшие, наиболее талантливые работники литературы пролета-
риата правильно понимают, что эпос реалистичен и что реализм
отнюдь не стесняет воображения.
Речь идет, разумеется, не о том, чтоб создавать такие мону-
менты словесного творчества, как например «Калевала», «Эдда»,
«Песнь о Нибелунгах», но здесь уместно напомнить, что эти и
подобные монументы созданы, отлиты из материала устного, кол-
лективного творчества. Место этого материала в советской дей-
ствительности занимает литературное сырье, о котором говори-
лось выше. Не преувелшгивая его качества, нужно все-таки оце-
нить значение его количества, а оно говорит о стремлении многих
тысяч людей к творчеству поэзии и прозы. Это процесс небывалый
в истории человечества, в гаком объеме и с такой силой он не
наблюдался в прошлом.
Эстеты скажут: — лучше мало, но хорошо, чем — много и пло-
хо. Но эстеты не только равнодушны к проявлению массовой воли
в области искусства, эта воля враждебна им, а потому оценки
эстетов остаются вне смысла новой истории.
Само собою разумеется, что советская литература создает
свою эстетику на основах эпического героизма трудовых процес-
сов и основах классовой борьбы, а после победы в этой борьбе —
основанием эстетики послужит борьба с природой.
Обилие талантов, выдвигаемых массой во нее области труда и
творчества. — изумляет и радует. Но на пути нормального роста
талантов и развития их в глубину встает необходимость отраже-
ния, изображения текущей действительности.
Молодые литераторы Союза Советов живут в буйном потоке
энергии, преображающей мир, они хотят идти нога в ногу с
жизнью, и это понуждает их торопиться в работе.
В результате поспешности многие недостаточно глубоко осваи-
вают идею, которая, освещая весь исторический опыт прошлого,
революционно организуя волю и разум, повелительно диктует бес-
пощадную борьбу с наследием прошлого и с его сторонниками.
Этот недостаток интеллектуальной и эмоциональной организован-
ности, недостаток внутренней гармонии ума и чувства наблю-
110
дается нередко. Но устранению этого недостатка всё более стара-
тельно и успешно помогают процесс разрушения капиталистиче-
ских государств и процесс разрушения личности в этих государ-
ствах. Пред каждой единицей в наши дни суровая действитель-
ность решительно ставит простой вопрос: куда и с кем идешь?
И, поставив этот вопрос, указывает: — дорога назад — закры-
та, а вертясь на одном месте между прошлым и будущим, не до-
стигнешь ничего, кроме головокружения.
1932.
О ПРОЗЕ
Прилагаемые заметки рассчитывают на внимание к ним со сто-
роны тт. литераторов и критиков. Заметки эти — результат дол-
говременных наблюдений над процессом роста нашей литературы
и, вместе с этим, — над процессом засорения ее словесным хла-
мом.
Мне кажется, что второй процесс принимает размеры угрожаю-
щие и что я обязан выступить с доказательствами этого факта.
Почему — я? По праву квалифицированного работника с долго-
летним стажем в его «мастерстве» и потому еще, что наша кри-
тика учит думать, но не учит делать. Я нахожу, что наша кри-
тика — недопустимо односторонняя. Занимаясь почти исключи-
тельно преподаванием социально-революционной педагогики, она
не учит молодых литераторов мастерству. Если преподаватель ар-
хитектуры ограничится только преподаванием «Строительного
устава», — он не научит учеников строить. Он должен знакомить
слушателей с учением о сопротивлении материала, о добротности
его, о его болезнях и уродствах и т. д.
.--Основным материалом литературы является слово, оформляю-
щсОсё наши впечатления, чувства, мысли. Литература, это — ис-
кусство пластического изображения посредством слова. Классики
учат нас, что чем более просто, ясно, четко смысловое и образное
наполнение слова, — тем более крепко, правдиво и устойчиво
изображение пейзажа и его влияния на человека, изображение
характера человека и его отношения к людям. Критика недооце-
нивает значения слова, как основного материала литературы; ни-
же я попытаюсь доказать, к чему это ведет и как вредно влияет
на молодых литераторов, позволяя им писать неряшливо, не-
осмысленно, даже безграмотно, а — в общем — с полным отсут-
ствием уважения к читателю.
Полагаю, что следует сказать несколько слов о читателе в про-
шлом, а также и о правах современного, советского читателя.
Лет за 40, за 30 до наших дней, когда в литературу входили
Л2
новички, люди моего поколения, читатель был крайне разнороден
и не ясен. Физически он, разумеется, ощущался, как существо
вполне реальное и человекоподобное, а психологически являлся
существом загадочным. Литература и вообще искусство служило
основной его духовной пищей; искусство же строения культуры
занимало только его «ум и мечты» —практическое строительство
запрещалось начальством, да кроме этого большинство читателей
не ощущало внутреннего стремления к строительству новых форм
жизни. Читатель веровал, что процесс социальной эволюции —
непрерывен, что капитализм — явление все еще прогрессивное и
что если в безобразнейший и грязный хаос жизни постепенно зво-
дить маленькие реформы, то всё пюйдег как по маслу в этом
•«наилучшем из миров». Веровать так он, старый читатель, не пе-
рестал и по сей день, когда капитализм наглядно обнаружил свою
дряхлость и цинически не скрывает реакционных намерений своих
прекратить эволюцию», повернуть жизнь в прошлое, назад века
на два, на три. Но это характерное для бывшего русского чита-
теля верование выяснилось только в свете марксистской критики
действительности, а окончательно ясным стало лишь после Ок-
тябрьской революции.
В «доброе старое время» читатель относился к писателю бла-
госклонно, снисходительно похваливал или порицал его и вообще
«давал себя знать». Однако узнать и понять его истинное отно-
шение к литературе было крайне трудно. Мешала этому всеяд-
ность читателя, — всеядность, которую он и наиболее красноре-
чивые критики именовали «широтою мировоззрения». Эта широта
считалась обязательной для всех приличных людей и оценивалась
как главнейшее качество поденного интеллигента. Это — очень
удобная для жизни штука, широта. Она обладает фантастической
емкостью: будучи весьма сродной пустоте, она, в то же время, не
мешает «заблудиться в трех соснах», например: — я, мир, бог;
или: — я. любовь, смерть; или: — я, народ, государство. Она яв-
ляется как бы складом различной старины, музеем изжитых, уже
лишенных смысла, но всё еще «красивых» фактов и анекдотов,
она помогает не замечать в отжившем хламе того, что еще живет
и требует уничтожения. Эта широта старого читателя похожа на
облако, которое, не давая дождя, затемняет солнце. У многих она
вызывала пресыщение «духовной пищей», и тогда из нес вытекают
такие афоризмы, как, например: «Всё суета сует и томление ду-
ха», «Кто умножает познание — умножает скорбь», «Так было —
так будет» и прочие подобные успокоительные премудрости.
Всеядный читатель ухитрялся гармонически сочетать в себе лю-
бовь к «Мертвым душам» с любовью к «Дворянским гнездам», ин-
терес к Марксу с интересом к Ницше, восхищался Чеховым од-
новременно с Джеком Лондоном и т. д. Весьма часто казалось,
что марксистом воображает себя герой «Обыкновенной истопии»
или Иван Карамазов, эс-эром — исторический бра гец е*го Митя,
.8 М ГлркютА О JTit'W'pwi-ypf*. Н "В. ИЗ
а через некоторое время знаменитые братья становились странно
похожими на Илью Обломова. Так же нередко «полноценная лич-
ность» вызывала впечатление сборника кратких рецензий о кни-
гах по иностранной и русской литературе.
Всеядность читателя делала его многоликим и как материал
непонятным, неуловимым для писателя; отчасти поэтому читатель
1880—910-х годов остался не изображенным в нашей литературе.
Трудно было понять: что есть собственная кожа физиономии чи-
1 ателя и что — маска, надетая временно, по требованию моды, по
недоразумению, для прикрытия внутренней пустоты, для придания
себе «видимости» и по целому ряду других, столь же мало почтен-
ных оснований.
Повторяю; разумеется, не следует забывать, что в то время кол
лектипиое строительство жизни было строжайше запрещено, даже
«преследовалось законом», а разрешалось только грабительство,
основанное на поощрительных законах. Поэтому: интеллигент,
«основной» читатель той поры, действовал — в .малом количе-
стве— нелегально и «подпольно», в большинстве же «каждый мо-
лодец» старался жить «на свой образец» и выдумывал жизнь —
сообразно своему желанию так или иначе уклониться от драмати-
ческих столкновений с нею. Особенно охотно «углублялись в
себя» — каковое углубление очень легко превращалось в пусто-
словие, блудословие и, наконец, преобразовывало « Рудина» в «Са-
нина».
Все выше сказанное о читателе можно заключить и такую фор-
му: в пришлом читатель заслуживал очень мало уважения к нему.
В наши дни литератор имеет пред собою читателя, который и
сам но себе — как живая, реальная личность — и, значит, как ма-
териал писателя заслуживает глубочайшего внимания и уважения.
Грубый материал? Камень, даже если это — мрамор, тоже гру-
бый материал, но древние греки создали из него образцы скульп-
туры, всё еще непревзойденные по красоте и силе. «Эдда», «Песнь
о Нибелунгах», «Калевала», «Песнь о Роланде» и весь, вообще,
эпос создан тоже иа грубом материале. Основное качество боль-
шинства советского читателя — его классовая однородность и од-
нородность его целеустремления. Этот читатель прошел сквозь
эпические годы гражданской войны. Он — молодой человек не
только по возрасту, — ему сейчас 15—35 лет, — он исторически
«новорожденный». Он вступает в историю человечества свобод-
ным деятелем в области государственного сгроительсгва, он со-
здает небывалые по новизне условия культурной жизни. Имея все-
мирное значение, его героическая работа вызывает свирепую и
ядовитую ненависть всемирной буржуазии, дряхлой, бездарной,
но богато вооруженной и, более чем всегда, способной на всякие
гнуснейшие преступления против рабочего народа. Он работает в
114
атмосфере грязной и похабной клеветы на него, работает при
наличии в его стране и в его деле трудно уловимых врагов, кото-
рые вредят ему всюду, где могут повредить. Вредят делом и сю-
ром, шопотои и стоном, возбуждающим жалость к людям, якобы
несправедливо «униженным и оскорбленным». Внушается, что
«унижает и оскорбляет» людей не железная логика истории клас-
совой борьбы, а «своеволие» людей, — людей, которые поставила
перед собою великую цель: навсегда уничтожить борьбу классов,
источник всех драм и трагедий человечества.
Жалуются сторонники и слуги того врага, безумная жадность
которого превратила десятки миллионов рабочих — в нищих. Жа-
луется — враг, и основной смысл его жалобы таков: не бей меня,
дай лучше я тебя убью!
Советский читатель торопится сделать свою страну непобеди-
мой. и поэтому у него не хватает времени вооружить себя доста-
точным количеством знаний. Учится он, живя в бытовых условиях
всё еще очень трудных. Его интеллектуальное вооружение всё еще
недостаточно сильно и не совсем, не всегда заглушает в нем кое-
какие эмоции, унаследованные от предков, воспитанных классо-
ьым обществом, в котором грубо зоологические инстинкты живот-
ных преобладают над культурными навыками людей. Это унасле-
дованное от дедов и прадедов затемнение разума очень мешает
многим молодым людям понять всемирный смысл их грандиозного
труда. Мешает и то, что молодежь недостаточно знакома с ка-
торгой прошлого, в которой жили ее отцы.
Но при всех своих недостатках, преодолеть которые очень
трудно в данных условиях, наша молодежь качественно растет с
поразительной быстротой. Не стану напоминать о героизме и ус-
пехах ее работы.—об этом громогласно говорят факты каждого
дня, эти успехи признаются уже и врагами. Но недостаточно гром-
ко и убедительно говорится о том, что не только дело промыш-
ленно- технического возрождения Страны Советов, а и дело куль-
турно-революционного строительства постепенно становится де-
лом молодежи. Она выдвигает сотни талантливых единиц в обла-
сти науки, искусства, техники, администрации. Однако—всем
известно, что часто человек, несмотря на его эмоциональную та-
лантливость, обнаруживает слабость своего технического воору-
жения для культурной работы. Особенно часто и резко эта сла-
бость заметна в области литературной работы, которую у нас
принято именовать туманным и глуповатым словцом — «творче-
ство».
Я думаю, что это — вредное словечко, ибо оно создает между
литератором и читателем некое, — как будто, — существенное
различие: читатель изумительно работает, а писатель занимается
какой-то особенной сверхрабо гой—«творит». Иногда кажется,
что словцо это влияет гипнотически и что есть опасность выде-
ления литераторов из Всесоюзной армии строителей нового мира
В’
115
в особую аристократическую группу «жрецов» или — проще го-
воря — попов искусства.
Повторю еще раз: никогда еще и нигде в мире пе было чита-
теля, который заслуживал бы такого глубокого внимания, уваже-
ния и любви, как наш, советский читатель. Любовь — понятие и
чувство, как будто выпавшее из нашего быта; выпало оно может
быть потому, что старая литература употребляла его слишком
часто, безответственно и — фальшиво, лицемерно. Затем, разу-
меется, что в классовом обществе любить «вообще человека» —
невозможно, ибо это привело бы к «непротивлению злу» и —
далее— ко всемирной вшивости, как сказано в одной из «Рус-
ских сказок» пишущего эти строки.
И. наконец, существовала причина, ограничивающая широту
любви, причина эта изложена в такой басенке, сочиненной еще в
95-м году по случаю одной полемики:
«Вы любите народ?» — писателя спросили.
Загылок почесав, писатель отвечал:
«Я знаю, что народ—начало всех начал,
«Но весь его любить я все-таки не в силе.
«Уверен, что за ним — в конце коицов — победа,
«Но до нее —далеко! И — пока —
«Люблю-то я, конечно, бедняка,
«А уважаю — мироеда.
«Бедняк — бесспорно! — симпатичный нищий,
«Да—не снабдить ему меня приличной пищей!»
Басенка — неуклюжая, первая строка ее заимствована у зна-
менитого писателя Козьмы Пруткова, но — басенка подкупает
своей откровенностью.
Ныне объект уважения, о котором говорится в басне, вполне
заслуженно отодвинут в сторону от жизни и нуждается только н
неусыпном внимании к его намерениям.
Итак: наш читатель становится всё более классово однороден.
Он в праве требовать, чтоб писатель говорил с ним простыми
словами богатейшего и гибкого языка, который создал в Европе
XIX века — может быть, самую мощную литературу. И опираясь
на эту литературу, читатель имеет право требовать такой четко-
сти, такой ясности слов, фразы, которые могут быть даны только
силою этого языка, ибо — покамест — только он способен созда
вать каргины подлинной художественной правды, только он спо-
собен, придать образу пластичность и почти физическую види-
мость, ощутимость.
Советский читатель не нуждается в мишуре дешевеньких
прикрас, ему не нужна изысканная витиеватость словесного
рисунка — жизнь его исполнена эпической суровости и вполне
достойна того же эпически мощного отражения в литера-
туре.
Беру книгу Андрея Белого,— «Маски». В предисловии к ней ав-
116
тор, несколько излишне задорно, предупреждает читателя: «Я не
иду покупать себе готозого набора слое, а приготовляю свой,
пусть нелепый», «я пишу не для чтения глазами, а для читателя,
внутренне произносящего мой текст», «я автор не пописывающий,
а рассказывающий напевно, жестикуляционном, «моя проза созсем
не проза, она — поэма в стихах (анапест); она напечатана прозой
лишь для экономии места», «я согласен, например, что крестья-
не не говорят, как мои крестьяне; но это потому, что я сознатель-
но насыщаю их речь, даю квинтэссенцию речи; не говорят в це-
лом, но все элементы народного языка существуют, не выдуманы,
а взяты из поговорок, побасенок».
Андрей Белый не молодой и почтенный литератор, его заслуги
пред литературой — известны, книгу его, наверное, будут читать
сотни молодых людей, которые готовятся к литературной работе.
Интересно: что подумает такой молодой человек, прочитав у
«маститого писателя»: — «я не иду покупать себе готового на-
бора слов, а приготовляю свой, пусть нелепый»?
Мне кажется возможным, что некий начинающий писатель
спросит у Андрея Белого адрес лавочки, в которой продаются «го-
товые наборы слов».
Еще более возможно, что молодого человека соблазнит утвер-
ждаемое Белым право писать «нелепыми» словами. Читая текст
«Масок», молодой человек убедится, что Белый пишет именно
«нелепыми» словами, например: «серявые» вместо — серова-
тые, «воняиие» вместо - запах, вонь, «скляшек» вместо —
стекляшек, «сверт» вместо — поворот, «спаха» вместо — спня.
«высверки», «перепых», «пере-пере-при оттопывать», «мыр-
зать носом» и т. д., — вся книга — 440 стр. — написана таким
языком.
Почему нужно писать «тутовый» вместо — здешний? Есть ту-
товое дерево и есть тошнотворное достаточно уродливое словцо—
< тутошний»,— зачем нужно еще более уродовать его? Иногда не-
лепые слова говорят о глухоте сочинителя, о том, что он не слы-
шит языка: «И с уса висела калашная крошка» — при чем здесь
Исус? «Леночка обнажает глаз папироски» — чей глаз? Ее. Ле-
ночки, или — папироскин глаз? Возможен ли солдат-«пехотинец»,
который не знал бы, что такое «дуло» винтовки? «Пехотинцы» у
Белого поют:
И еще:
«В пуп буржуя дилембеи. (?)
«Пулей, а не дулом бей.
«Как ходил я в караул,
«Щеку унтер нулом вздул.
Крестьянин, даже косноязычный, говоря о войне, о бое, никогда
не скажет: «избой всемирный». И — никто никогда не ходил «в
рогорогие кустарники, вереща пяткой».
117
Крайне интересны у Белого фамилии героев; Титилев, Гнндое-
дов, Посососов, Педерастов, Пепардина, Детородство, Психопер-
жицкая, Барвинчинсинчик, Подподольник, Шибздик и т. д.
Из этого видно, что иногда набор «нелепых» слое Белого пре-
вращается в набор пошлейших. Возможно, что он этого не чув-
ствует. Он — эстет и филолог, но — страдает глухотой к музыке
языка и, в то же время, назойливым стремлением к механическому
рифмачеству. Может быть—слишком смело и даже обидно на-
звать А. Белого глухим? Но, ведь, глухота не порок для матема-
тика, а Белый относится к музыке слова, как Сальери — Пушки-
на— относился к музыке Моцарта. Ему приписывается некоторы
ми литературоведами «музыкальность сказа», которая выражает-
ся им в таких формах, как, например: «Трески трестов о тресты
под панцирем цифр, мир рас трещина фронта, где армии —
черни железного шлема — ор мора: в рой хлора, где дождиком
бомб бьет в броню поездов бомбомет; и где в стали корсета оде-
та — планета».
Андрей Белый называет это нагромождение слов — стихами
В старину такою рифмованною трухой угощали публику ярмарок
«балаганные деды», из них особенно знаменит был Яков Мамон
топ. но его «эзопова речь» всегда скрывала в себе бытовую сати-
ру и юмор. Трудно найти сатиру и юмор в таком, например, сло-
весном хаосе:
«Очень немногие терпят стяжанье подтяжек с отбросом нош,
сбросы пепла в штаны, притыкание окурков, прожжение скатерти,
ну и так далее, — то, без чего Никанору Ивановичу невозможно
общение с застенчивым полом. И мало его он имел. Но в Ташкен-
те сходился с девицею без предрассудков,—в штанах и в очках,—
разоряющей пепел себе на штаны; он на этом на всем собирался
жениться; но раз доказала девица зависимость деторождения от
фактора экономического; тогда с фырком ужасным поднялся на
это на всё; с «извините пожалуйста» сел, грань увидя меж пеп-
лом, очками, штанами— ее и своими; с подьерзом на цыпочках,
чтоб не скрипеть сапожищем, ушел: его ждали заканчивать спор
Человек с убеждением, — исчез он навеки. С немногими лади-
лось».
Смысл этого «описания» даже и опытному читателю не дается
без серьезного усилия; нужно выпрямить искаженные слова, пе-
реставить их, и только тогда начинаешь догадываться, что хотел
сказать автор. Читатель менее опытный, но все-таки легко пони-
мающий истерически путаные речи героев Достоевского и «эзо-
пов язык» Салтыкова, едва ли поймет старчески брюзгливую и яв-
но раздраженную чем-то речь Белого.
Таковы его описания, а диалоги весьма похожи на бред. Вот —
пример:
«Что временно — временно; помер — под номером; ванна —
как манна
118
— И Анна..
— Что?
— Павловна...
— Зря!
— Анна Павловна — тело, как я. Тут окачено, схвачено, сла-
жена
— Под простыню его, Павел!
Массажами глажено; выведено, как из ада.
— Прославил отчизну!
— А клизму?
— Не надо!
Сорочка, заплата, халат: шах и мат. Вата и глаз!..
— Раз?
— И — точка».
Прочитаешь эдакое и — нужно сообразить, в чем дело? Если
•кто-то помер и его моют в ванне, то зачем же спрашивать , нужна
ли покойнику клизма?
И предисловие к «Маскам» и весь текст этой книги вполне оп-
ределенно говорят, что в лице Андрея Белого мы имеем писателя,
который совершенно лишен сознания его ответственности пред
читателем.
Я вовсе не намерен умалять заслуги Андрея Белого пред русской
литературой в прошлом. Он из тех беспокойных деятелей словес-
ного искусства, которые непрерывно ищут новых форм изобрзже
ния мироощущений. Ищут, но редко находят их, ибо поиски но-
вых форм — «муки слова» — далеко не всегда вызываются требо-
ваниями мастерства, поисками силы убедительности его, силы
внушения, а чаще знаменуют стремление подчеркнул» свою инди-
видуальность, показать себя — во что бы то ни стало — не таким,
как собратья по работе. Поэтому бывает так, что литератор, ра-
ботая, думает только о том. как будут читать его литераторы и
критики, а о читателе — забывает.
А. Белый написал предисловие к «Маскам» для критиков и ли-
тераторов. а текст «Масок» — для того, чтоб показать им, как
ловко он может портить русский язык.
О читателе он забыл.
Недавно вышла книга «художника кисти» Петрова-Водкин?,
«Пространство Эвклида». Это — второй акт его «творчества»,
перэый — «Хлыновск» — книжка, которую я в свое время читал,
но сейчас не имею пред собой и поэтому не могу писать о ней.
В «Пространстве Эвклида» Козьма Сергеевич Петров-Водкин
рассказывает читателю о себе, и пред читателем встает человек
совершенно изумительных качеств, главнейшим из которых
является его безграничная, .мягко говоря, фантазия. Вот, например
юн рассказывает, как ему «от тоски, от безвыхода и от водки»
119
захотелось достичь края горизонта. Он «бросился на земь» w
«увидел землю, как планету». «Обрадованный новым космическим
открытием, я стал повторять опыт боковыми движениями головы
и варьировать приемы. Очертя глазами весь горизонт, восприни-
мая его целиком, я оказался на отрезке шара, причем шара с
обратной вогнутостью, — я очутится как бы в чаше, накрытой
трехчетвертъшарием небесного свода. Самое головокружительное
по захвату было то, что земля оказалась не горизонтальной, и
Волга держалась, не разливаясь, на отвесных округлостях ее мае
сива, и сам я не .лежал, а как бы висел на земной стене».
Да. Вот как! Напоминаю, что это «космическое открытие» сде-
лано не во сне а наяву и на 19-Й стр. книги. В конце ее. на
стр. 340-й, К. С. Петров-Водкин пережил еще нечто «космическое».
Он поднялся на Везувий, и там произошло нижеследующее:
«Извержение началось с первых моих шагов. Гора заходила по-
до мной, винтом затолкало меня в разные стороны...» «Почернело
вокруг меня. Охватило жаром. Я бросился вперед, когда Везувий
как будто присел подо мной и прянул. Загрохотало уже во мне, в
мозгу и в каждом мускуле. Я еще успел воспринять красный
блеск, пронизавший тьму, и меня взметнуло, как резиновый мяч.
и швырнуло в мягкоту горячего пепла. Сознания я не потерял, но
я не мог и не хотел двигаться, погребаемый устилавшими меня ла-
пиллями и пеплом. Никаких связных мыслей у меня не было, но
восторг мой не прекращался. Пусть разлетится вдребезги земля
подо мной: я еще дальше, глубже сольюсь с пространством...»
Не слился. И хотя он, Козьма Петров Водкин, «унюхал близ-
кую гарь, оченидно тлело пальто», но лапилли,— куски раскален-
ной лавы, — не причинили ему никакого вреда, горячий пепел ока-
зался для него нежным пухом. Вот каков он, русский родственник
немецкого барона Мюнхаузена.
Он предусмотрительно не сообщает, когда именно разразилось
это замечательно человеколюбивое извержение Везувия. Он «лю-
бил море до захлеба», он, конечно, был сорван волной океана со
скалы, и, конечно, едва не утонул, но оказался «равномудрым» с
океаном. Он, вообще, чрезвычайно легко ладит со стихиями; впро-
чем — так же легко он ладит и с тюдьми
В Сахаре Петров-Водкин отбился от нападения на него пятерых
арабов. Один из них уже «схватил его за колено».
«Сверк ножей», — рассказывает Петров-Водкин,— «подсказал
мне момент, и я выстрелил вниз, под ноги нападавших». Один из
арабов оказался раненым, наш храбрый художник рыцарски пе-
ревязал его рану. Но под Римом он все-таки попал в руки банди-
тов. !
Оказывается, в начале XX столетия «в Риме да и вообще е Ита-
лии скапливались бродяги всех стран». И вот сидел Петров-Вод-
кин «на руинах» в Римской Камлании, и схватили его бандиты,
схватили и, разумеется, утащили куда-то под землю, под «коро-
120
бовый свод». Там Петров «приподнялся в сидячее положение», w
разыгралась ужасная сцена:
«Бородатый вскочил, взмахнул ножом и басом рявкнул:
— Пигторе, ни с места или смерть!
— Смерть! — прошипели двое других.
Не знаю почему, мурашки-мураш ками по спине, но мне понра
вилось, что бандит назвал меня по профессии.
— Твоя судьба сейчас решится, — мрачно сказал тот же и ос
триеи ножа начертил круг на стене. Разделил его чертой пополам
В левой доле наметил крест, в правой — кружок. Над кружком
вывел латинскую букву «Ве», а над крестом — «Эм».
— Жизнь! Смерть! — пояснил горбоносый бандит».
Затем бандиты стали метать в кружки ножами, определяя жре-
бий пленника и, наконец, «закричали в униссон: «Жизнь! Питторе
спасен!»
Дальше горбоносый бандит предложил Водкину написать пор
трет прекрасной Анжелики.и купил портрет нашего художника за
250 лир. Прекрасная Анжелика, конечно, влюбилась в Козьму
Пегрова-Водкина, как это всегда бывало в плохеньких «романах
приключений», авторы которых избирали местом действия Италию
40—50-х годов 19-го столетия.
В искусстве изображения явлений жизни словом, кистью, рез-
цом «выдумка» вполне уместна и полезна, если она совершенству-
ет изображение в целях придать ему наибольшую убедительность,
углубить его смысл, — показать его социальную обоснованность
и неизбежность «Вы^тумка» создала «Дон Кихота» и «Фауста»,
«Скупого рыцаря» и «Героя нашего времени», «Барона Мюнхау-
зена». «Уленшпигеля», «Кола Бреньона», «Тартарена» и т. д.,—
вся «большая» литература пользовалась и не могла не пользовать-
ся выдумкой. Но есть очень хорошее правило, ограничивающее
«выдумку»: «Солги, но — так. чтоб я тебе поверил». Духовный
родственник «Тартарена из Тараскона» Козьма Петров-Водкин
выдумывает так плохо, что верить ему—невозможно. Плохо вы-
думывает он потому, что при всей его непомерной хвастливости и
самообожании, он человек всесторонне малограмотный. О нем
можно бы не говорить, если б книга его не являлась вместилищем
словесного хлама. О его поучениях художникам кисти вероятно
напишет кто-нибудь из них. Мое дело — дать примеры допускае-
мых Петровым-Водкиным искажений языка и примеры его «фило-
софических» суждений. Вог начало 20-й главы его книги:
«Всё случившееся неизбежно и неповторимо, потому что нельзя
повернуть обратно событие и повторить его в исправленном виде»
«Всякая опасность есть канун нашей смерти»... «Желязные за-
коны передвигают человека из пейзажа на улицу, с улицы на пло-
щадь в ручье себе подобных». «Коротка ли человеческая жизнь,
но гак мало космических неожиданностей дарит природа, их при-
ходится создавать внутри себя, чтоб всколыхнуть застой окружа-
12В
юшего, чтоб нарушить привычность. Да уж не скучна ли очень и
вся постройка мира, и уж не бездарно ли он создан? В меня во-
шло затемнение: я разучился всколыхивать космос».
Таким языком написана вся книга.
Людей он изображает так: скульптор Паоло Трубецком — «ог-
ромный, длиннолицый, с излишками конечностей», приделывает
ему «княжеские» руки, а Трубецкой князем не был. Лев Толстой:—
«Толстовский нос, во всю утверждающий себя, пучился над усами
‘шившего рта». Савва Мамонтов: — «одной ногой здесь, другой
просверливал Мурманскую железную дорогу».
Мамонтов строил дорогу на Архангельск, а не на Мурман.
На русском языке «заговорил Заратустра», «расширяя» — по
мнению Петрова-Водкина — «стишком человеческое», такими
словами:
«-— Народу служили вы и народному суеверию, вы все, знаме-
нитые мудрецы! — а не истине!» «Но кто же ненавистен народу,
как волк собакам: — свободный ум, враг цепей»... «Упрямые и
хитрые, как ослы, вы всегда были ходатаями за народ».
«Модернисты» литературы и живописи воспринимали смысл
этих слов как «мудрость, до конца освобождающую человека»,
на самом же деле «расширение» «слишком человеческого» было
обнажением классовой сугубо мещанской сущности «модернизма»,
«символизма» и прочих попыток спрятаться от суровой действи-
тельности.
Современная действительность предъявляет к людям искусства
требование, может быть не очень «деликатное», но вполне законно
обоснованное,— требование активного участия в борьбе, начатой
всюду в мире вождем трудового народа, коммунизмом против ка-
питализма — источника всемирного зла »< горя, против бесчело-
вечной, наглой и подлой группы всемирных грабителей, которые,
давно утратив свою творческую силу, веб еще продолжают за in и
шать свою циническую власть над сотнями миллионов людей. Ко-
нечная цель этой борьбы — культурное возрождение трудового
народа и создание условий, которые обеспечили бы непрерывный
рост интеллектуальных сил человека в его борьбе с природой.
Что могут* внести в этот грандиозный процесс книги А. Белого,
Петрова-Водкина и подобных им Нарциссов?
Полагаю, что я ставлю вопрос не праздный. Я указываю на не-
обходимость делать книги, орудия культурного воспитания, про-
стым и точным языком, вполне доступным пониманию наших чита-
телей, — Сиднэй Вэбб насчитывает их от 50 до 60 миллионов. Я
возражаю против засорения нашего языка хламом придуманных
слов и стою за четкий образ.
Беру книгу Федора Гладкова «Энергия». Первые две фразы
книги таковы:
122
«Шоссе хлестало бурным напором ветра. Оно неслось издали,
из перспективной точки призрачной поземкой и улетало мимо бу-
шующим плеском гранитных гребешков по обочинам дороги».
Я утверждаю, что этот набор слов лишен смысла. Как это
«шоссе» может «хлестать напором ветра» и куда, «мимо» чего
оно может «нестись», «улетать», «по обочинам дороги»? Как мо-
жет «тишина дышать гулом необъятного ливня»? Возможно ли,
да и следует ли объять «ливень»? «Водкин напер на людей перед
столом и, ломая им головы, схватился за графин и забулькал воду
в стакан», — головы-то людям зачем ломать? «Она спала как че-
репаха, без сновидений»,—«Бубликов привораживал его к месту
наркотическим взглядом удава», — должно быть гипнотическим,
но большие рептилии не обладают свойством гипноза, это свойство
приписывается только гремучей змее. Вся книга Гладкова написа-
на таким «шикарным» языком, вся испещрена раздирающими чи-
тателя фокусами. Люди у него — «быковато съеживаются», «му-
равьятся в работе», «брызгают зрачками», «распыляют глаза в
ресницах» и, наконец, — «в одну секунду меняют множество
настроений». Он назойливо твердит — «быком щерился», «сму-
щенно забычился», «быковато шел», «быковатый», «бычиться»,
должно быть думая, что это очень «образно», и не думая о том.
что, наткнувшись на такое «нелепое» соединение слов, как «быко-
вато съежился», читатель представит себе быка, ежа, и тоже по-
думает: как это Федор Гладков ухитряется видеть что-то общее
между быком и ежом? А молодой, начинающий писатель, следуя
примеру старого литератора, напишет: — «Слоновато пятился на
водный жук», или: — «Китовато ныряла утка» и так, по этой ли-
нии начнет разрастаться чепуха.
Гладков — «реалист». Реализм он понимает весьма упрощенно,
как явствует из всего отмеченного выше, а особенно — из ре-
чей героев его. Они у него на стр. 33-й разговаривают таким
языком:
«— Посади меня на хороший харч, я зареву сразу на обои ды-
ры». «А зад у вас — тяжелее башки». «Оглобля ваша давно уж
чешет вас по заду. Но только зад ваш —безмозглый...» «выбирай
Матрену красноармейку... еще мужнину вонь не выдуло. Какая в
бабе сила! Ни пасти, ни власти... У нее борода не на месте».
Это говорят «мужики», «свинтусы и несознательный элемент»,
как характеризует их некий парень, утверждающий' что у них,
мужиков, «зад — безмозглый». Один из героев. «Энергии», инже-
нер Шагаев, как будто оправдывает «эмоциональность» языка
мужиков Гладкова, он говорит:
«Душа всякого языка — в его интимном лиризме, в его эмоцио-
нальности. Язык без постели —абстракция».
Этот Шагаев рекомендует себя человеком «весьма реалистиче-
ским». Перед читателем он является как несноснейший болтун и
глубокий невежда Он очень .много посеял хлама в романе Глад-
123
кова. Впрочем, и другие герои романа не уступают ему в этом
деле.
Гладков — старый писатель. Литературная молодежь, вероятно,
учится на его нкигах, как надобно писать. Это должно бы вну-
шить Федору Васильевичу особенно серьезное отношение к слову.
Всем нам, дорогие товарищи, попа понять, что у нас, в Стране
Советов, литература призвана к делу глубочайшей всемирной важ-
ности и что никогда еще и нигде на литераторах не лежало такой
ответственности перед читателем, какая возложена на всех нас.
И пора понять, что учиться никогда не поздно и что нам необхо-
димо учиться больше, чем людям иного мастерства, ибо мы, вы-
ступая в качестве изобретателен новой действительности, тем са-
мым выступаем как «учителя жизни».
Ф Панферов — признан как писатель даровитый и занял в ли-
тературе нашей место вполне достойное его. Но и ему следовало
бы отнестись к работе своей более серьезно и внимательно. Пер-
вые страницы его «Брусков» написаны чистым языком, реалисти-
чески изобретательно и четко, твердо. Но затем он перескакивает
в слащавый, многословный и вязкий тон «сказа», к сожалению —
усвоенный многими:
«— ...картуз с каркасом с головы смахнул, картузом в Огнева
сунул».
Нет никакой надобносги совать в одну фразу столько свистя-
щих звуков.— «С рыком сорвался с цепи» — тоже не звучно. Да
и не «сорвался», а рванулся. «Отмахнулся Захар. Корявой рукой
волосы на голове чесанул. В волосах соломинка попалась, ее вы-
драл». Это уже потому плохо, что может быть выражено более
наглядно меньшим количеством слов. Не было таких бар, кото-
рые купали бы «в вине коней», в это читатель не поверит; слиш-
ком много надо вина, чтоб выкупать в нем коня. И — какая же
ванна необходима для этой операции? Не поверит и в то, что не-
кая баба «три года колбяшки с золотом за пазухой носила», до
того, что у нее тело загнило и черви накинулись. Ладно ли ска-
зано:— «Стучала Катя в печи ухватом, будто в огромном пере-
сохшем рте»? Возможен ли рог, способный вместить ухват? Весь-
ма сомнительно, чтоб в самогон клали для крепости «крупное
дерьмо». Почему нужно писать «вечерняя серина»? «Скукожился»?
Это у Панферова такое же любимое словечко, как у Гладкова —
<сбычился». Почему’ трясогузку нужно переименовывать в «тря-
суху»? В некоторых местностях нашей страны трясуха — лихо-
радка, малярия. Местные речения, «провинциализмы» очень редко
обогащают литературный язык, чаще засоряют его. вводя не ха
рактерные, не понятные слова Панферов пишет, как слышал: —
«проклиг» вместо — проклят. «Проклит» — не характерно для
страны, в которой ежегодно церковь проклинала еретиков, бун-
134
товщиков, атеистов и где миллионы сектантов сами проклинали
антихристову власть церкви. Всё это — уже не мелочи, когда их
так много, и всё это с моей стороны — не «обучение грамматике»,
как думают некоторые молодые писатели. Мы должны добиваться
ют слова наибольшей активности, наибольшей силы внушения,—
мы добьемся этого только тогда, когда воспитаем в себе уважение
к языку, как материалу, когда научимся отсевать от него пустую
шелуху, перестанем искажать слова, делать их непонятными и
уродливыми. Чем проще слово, тем более оно точно, чем правиль-
нее поставлено — тем больше придает фразе силы и убедительно-
сти. Пристрастие к провинциалиэмам, к местным речениям также
мешает ясности изображения, как затрудняет нашего читателя
втыкание в русскую фразу иностранных слов. Нет смысла писать
«конденсация», когда мы имеем свое хорошее слово—сгущение.
Вот Борис Пильняк в книге «О’кэй» пишет— «лонча и динеря»,
вместо завтракая и обедая, причем завтрак по-английски произно-
сится: лёнч, а не «лонч». Пильняк, писатель вообще очень неря-
шливый и фокусник, в последней своей книге особенно «распо-
ясался» и небрежничает. Он пишет: — «залезали за заборами»,
«для всех их в их квартирах», «в ванную, принимать душ или
ванну», «в заболеваниях манией грандиозен» вместо: манией
величия Его книга испещрена совершенно недопустимой путани-
цей слов; например, что это значит: — «Индивидуализм! никакой
одесский»? Или, на 73-й стр.: «Эго он путает очень многим по
очень много количеству пунктов мозги». Или на 103-й: «Эйнштейн
приехал в Америку как знаменитый певец, приехал так, как он не
приезжал ini в одну страну, забросив свое имя поистине в массы
таким образом, когда известно, что Эйнштейн предпочитает
сандалии, а не твердую обувь».
Чему же могут научиться молодые «начинающие» литераторы,
видя в книгах «старших богатырей» словесное фокусничество,
малограмотное и хвастливое сочинительство, явно безуспешные
потуги на «оригинальность стиля», небрежность, недопустимое
неряшество работы?
Мною прочитаны десятки книг молодых авторов, и я йог бы
дать не одну сотню выписанных мною из этих книг словесных
«красот» такого, примерно, вида:
«Песенка, близорукая как пененэ»; «Нос издавал звучание бу
дильника, опущенного в воду»; «Жена измывалась над полкой и
винтом пролетала по вагону» (в жене еще жили сновидения»; «Ут-
ренний подъем жены давал ему победу всего рабочего дня»; «По-
скрипывая глиной, течет черствый кирпич» и т. д. Это — из
книжки «Мулёля», написанной Ив. Дмитроченко и редактирован-
ной М. Чумандриным, который совершенно зря и преждевременно
берется за работу для него непосильную. А. И. Слонимский ре-
дактировал книжку В. Матвеева «Разгон совнаркома». Лично я
не нашел в этой книжке «совнаркома» и не нашел «разгона»
125
В ней действует некто Запрягаев, неустрашимый герой типа
Козьмы Петрова-Водкина, и белые офицеры «с черными повяз-
ками на левом глазу». Они, конечно, вооружены револьверами,
но это не мешает Залрягаеву единолично вступить в бой с ними.
Эпическая картина боя изображена так:
«Запрягаев схватил дубовый стул и с страшным треском
обрушил его на своего соседа. Молодой человек упал на пол, дико
и пронзительно закричав. Словно по команде, от соседних сто-
ликов к Запрягаеву бросились молодые люди в военной форме.
Запрягаев толкнул им навстречу крахмального метрдотеля и
пару мраморных столиков. Люди сбились в кучу, потом снова
кинулись вперед. К ним присоединились новые, сидевшие дальше
от Запрягаева; молодые люди сами не давали встать упавшим
и невольно мяли мх под ногами. Вокруг головы Запрягаева за-
мелькали стулья, потом в руках молодых людей появились обе-
ленные ножи и вилки. Блеснули наганы, но сейчас же исчезли. Оче-
видно, не желая выстрелами привлечь к себе внимание, молодые
люди решили не стрелять. Запрягаев схватил новый стул. Он
бросался то вперед, то в сторону, то назад. Его кололи вилка-
ми и ножами, бросали под ноги стулья, стараясь свалить на
пол. Он прыгал, стулом сбивал людей И снова прыгал. Иногда
ему под ноги попадали люди, прыгая, он топтал их тяжелыми
сапогами. Дикий вой огласил зал и ворвался в длинные коридоры
гостиницы».
«Через полчаса из гостиницы Миронова вышел отряд. В центре
отряда шли арестованные — человек пятьдесят».
Я ограничусь этими двумя книжками, они — свеженькие, не-
давно вышли.
Статейка достаточно мрачная и загружать ее образцами
ерунды — я устал. Для увеселения тг. литераторов приведу не-
что анекдотическое: один молодой и бойкий написал в своей
книжке такое: «Девушек было четверо; трос из них».,. Вот до
чего довело человека- творчество; забыл, что все девушки жен-
ского пола, что эго их отличительный от парней признак. На-
помню, что для огромного большинства девушек состояние в
чине таковых — не прбМно и кратковременно. Другой добрый мо-
лодец пишет: «Умер он по собственной неосторожности; у него
было две сестры»... Но ведь это неосторожность родителей, а не
умершего!
Нередко, читая книги молодых, понимаешь, с каким трудом
человек искал достойной формы для выражения своей мысли, для
включения ее в слова, которые дали бы ясный и точный образ. И
порою кажется, что, не находя нужных слов в своем лексиконе,
автор взял их из первой, попавшемся ему иод руку, книги про-
славленного автора.
Но есть прославленные авторы, которые рисуют словами, на-
пример так: «Ветер со свистам понесся по степи и поднял с
126
травою такой шум, что из-за него не было слышно ни грома, ни
скрипа колес. Он дул с черной тучи, неся с собою облака пыли,
запах дождя и мокрой земли. Лунный свет затуманился, стал как
будто грязнее, звезды еще больше нахмурились, и видно было,
как, по краю дороги, кружились, спешили куда-то назад облака
пыли и их тени. Чернота на небе раскрыла рот и дыхнула белым
огнем, тотчас же снопа грохнул гром, черные лохмотья тучи
поднимались кверху, и одно из них, похожее на мохнатую лапу,
потянулось к луне и стерло ее с неба».
Это сделано Л. П. Чеховым в его рассказе «Степь» *, и по этой
картине можно учиться писать: всё — ясно, все слова— просты,
каждое — на своем месте’.
Возьмем теперь книжку литератора Четверикова «Афанасий
Ковенчук», редактированную литератором М. Козаковым. В са-
мом начале ее автор сочиняет так: «После дневного пекла земля
была горяча, как горшок, только что обожженный в печи искус-
ным гончаром. Но вот в небесной печи догорели последние по-
ленья. Небо стыло, и звенел обожженный глиняный горшок —
земля».
Я должен представить себя живущим на горшке или в горшке,—
но мне кажется, что такое местоположение не заслужено мною,
читателем. Я не в силах представить небо «печью», в которой
горят «поленья». Днем в небе мы видим только солнце, — не
думаю, что солнце казалось кому-нибудь похожим на горящее
«по.гено».
Почему земля именно «глиняный» горшок? Разве среди ее почв
преобладает глина? Правильно .ди «гончар» назван «искусным»?
Ведь если б он умел делать горшки, — как мог бы он оставить
на внешних стенках «горшка» — земли — такие огромные куски
глины», какими являются гранитные и осадочные массы горных
хребтов Кавказа, Алтая, Памира, Альп, Кордильер, Атласских и
Скалистых гор? Я не понимаю: что значит «стынет горшок»,
точно так же не понимаю, как можно: «верещать пяткой», «ду-
* Цитировано «по памяти», книги под рукой не было, возможны
неточности. (Прим, а в т).
’ А. М. Горький цитирует Чехова почти дословно. У Чехова сказало:
«Ветер со свистом понесся по степи, беспорядочно закружился и
поднял с травою такой шум, что из-за него не было слышно ни гро-
ма, ми скрипа колес. Он дул с черной тучи, неся с собой облака пы-
ли и залах дождя и мокрой земли. Лунный свет затуманился, стал
как будто грязнее, звезды еще больше нахмурились, к видно было,
как по краю дороги спешили куда-то назад облака пыли и их тени...
Чернота на небе раскрыла рот и дыхнула белым огнем; тотчас же
опять загремел гром; едва он умолк, как молния блеснула так ши-
роко, что Егорушка сквозь щели рогожи увидел вдруг всю большую
дорогу до самой дали — всех подводчиков и даже Кирюхину жилет-
ку. Черные лохмотья слева уже поднимались кверху, и одно из гиге,
грубое, неуклюжее, похожее на лапу с пальцами, тянулось к луне»..
Р ед.
127
чать вокруг себя нахлестанным мальчишкой кубарем». И не по-
нимаю, как опытный литератор Козаков, редактор книги литера-
тора Четверикова, может относиться к своей работе редактора
с такой недопустимой небрежностью?
«Старшие богатыри» литературы нашей как будто не чув-
ствуют и не знают, что на их книгах молодежь учится и что наш
советский читатель кровно заинтересован в добротной, честно—
просто и ясно написанной книге.
Мариэтта Шагинян работает в литературе 30 лет и очень до-
вольна своим языком, она сама оповещает об этом в своем «днев-
нике»: «У меня прозрачный язык, всё видно, о чем я пишу». И —
пишет:
«Пыль... густая до того, что чихнуть страшно — заползает
в глотку и ноздри». Но — ведь чихают именно потому, что пыль
уже «заползла» в ноздри, раздражила слизистые оболочки, и чи-
хание является именно результатом раздражения. Кстати: пыль—
не ползает, а летает. «Прозрачный» язык почтенной литератор-
ши не позволяет видеть, как это можно «лысинкой намокать»?—
но указывает, откуда Четвериков получает право писать: «сты-
нет горшком». Невозможно признать «прозрачными» такие сло-
воизлияния, как, например: «сипло смычкастит себе что-то по
струнам н дырке городского оркестра», «люди притихли, опали,
как тесто на остуделых дрожжах». Бывший булочник — я не по-
нимаю: что значит «остуделые» дрожжи? Тесто, взбодренное
дрожжами, «опадает» лишь тогда, когда оно «перестоится», пере
киснет. «Окна трясутся, танцуя стеклянные трели», «Четко играет,
гуляя по цитрам рассеянной трелью, румынский оркестр», — это
очень напоминает «напевный стиль» А. Белого, но — крайне
трудно вообразить, как эго «оркестр гуляет по цитрам трелью»
и как можно окнами «танцовать трели»? Пристрастие Шагинян
к «трелям» невольно напоминает старинные стихи Марины Цве-
таевой:
Я любовь узнаю по щели,
Нет!—по трелн
Всего тела вдоль.
Возможно, что тт. писатели обидятся на меня и припишут мне
злостное намерение унизить их заслуги перед нашей, советской
литературой. Я не намерен унижать чьи-либо заслуги, и я имею
смелость думать, что заслуги эти ценятся мною правильнее* и
выше, чем ценят их сами товарищи литераторы. У меня нет же-
лания переоценивать прочно установившиеся репутации, но — в
интересах литературы — я обязан сказать, что некоторые из
этих репутаций «стоят на кривых ногах», — как выразился не-
давно один из читателей, мой корреспондент, влюбенный в лите-
ратуру искренно и горячо. , i
)28
Основное мое намерение сводится к желанию помочь начинаю-
щим писателям овладеть всею силой языка, возбудить в них лю-
бовь и бережное отношение к материалу, из которого строится
книга. Всякий материал, — а язык особенно, — требует тщатель-
ного отбора всего лучшего, что в нем есть — ясного, точного,
красочного, звучного, и — дальнейшего, любовного развитая
этого лучшего. Вполне естественно, что является необходи-
мость указывать ученикам на недостатки учителей. Эти недо-
статки, разумеется, есть и у меня, ио —не моя вина, что кри-
тики и литературоведы не отмечают их, а лично у .меня для са-
мокритики не хватает времени, да и опоздал я серьезно заняться
самокритикой.
193»
9 М. Ги'.жкмй. О лнтттуре. Н. П.
ИО ПОВОДУ ОДНОЙ ДИСКУССИИ
19 января [1933 г.] «Вечерняя Москва» между прочими «ново-
стями дня» сообщила, что:
«Закончилась организованная ГИХЛом дискуссия о «Брусках»
Ф. И. Панферова. В своем .заключительном выступлении т. Пан-
феров заострил вопрос о языке советской художественной лите-
ратуры. Автор «Брусков» считает, что у нас в последнее впемя
много говорят о языке, но никто не говорит о языке революции
Эта тема совершенно выпадает из поля внимания критиков: они
предпочитают рассуждать о языке Бунина, Толстого, других
классиков, но не замечают нового языка, созданного револю-
цией».
Образцов нового языка т. Панферов не привел, но остановился
на защите права своего пользоваться нелепым словом «скукожил-
ся», утверждая, «что это слово употребляют миллионы: это не
то, что «сжался», «стушевался», а именно «скукожился».
Считая себя обязанным бороться против засорения русского
литературного языка неудачными «местными речениями» и во-
обще словесной шелухой, я обращаю внимание тт. литераторов
на следующее: признано, что народный русский язык, особенно
в его конкретных глагольных формах, обладает отличной образ-
н(хтью. Когда говорится: съе жил ся, с-морщил-ся, с-корчил-ся
и т. д., мы видим лица и позы. Но я не вижу, как изменяется тело
и лицо человека, который «скукожился». Глагол «скукожиться»
сделан явно искусственно и нелепо, он звучит так, как будто r
нем соединены три слова: скука, кожи, ожил.
Разумеется, что не стоило бы спорить по поводу включения в
литературный язык одного уродливого слова. Но дело в том, что
у т. Панферова, несмотря на его бесспорную талантливость, от-
ношения с литературным языком вообще не благополучны. Он по-
чему-то думает, что над русской литературой всё еще тяготеет
словарь Даля, который вообще не тяготел над ней, и он как будто
забыл, что литература наша обладает богатым языковым мате-
риалом «народников», а также лексиконами таких своеобразных
130
«стилистов», как Герцен, Некрасов, Тургенев, Салтыков, Лесков,
Г. Успенский, Чехов. С этим прекрасным наследством наши мо-
лодые писатели плохо знакомы и как будто не хотят знакомить-
ся, удовлетворяясь такими пошлыми образцами «словотворче-
ства», как, например, «катись колбаской», «дать пять» и т. д.
Тов. Панферов думает, что слово «обезрадить»— новое слово,
но за пятьдесят лет до наших дней шерстобиты-пимокаты, от-
правляясь с Верхней Волги на Урал, в отхожий промысел, пели:
Ой, закружит, завнхрявнт молодого паренька,
...Обезралостнт ч/жая, дальня сторона.
Песня эта цитируется в одной из статей М. А. Плотникова об
отхожих промыслах крестьян Верхней Волги, включена и в «лу-
бочные» песенники И. Сытина.
Слово «обезрадостил» звучало и в одной из многочисленных пе-
сен казанских проституток. По Панферову, слово «обезрадмли»
рождено в годы, когда у мелкого собственника взяли лошадь,
«приносившую ему радость», и привели ее на колхозный двор.
Или выражение — «душа «а место встала». Оно выражает целую
эпоху, крестьянин пришел в колхоз и, когда поверил в него, по-
лучил трудодни, почувствовал, что все беды отвалились, у него
«душа на место встала».
Это тоже не «новая» фраза: ею давно пользовались после пе-
режитого испуга или огорчения. Вообще т. Панферов очень без-
заботен и небрежен там, где требуется точность; он пишет «бле-
вать, где застанет блевотина», «притоптывая ногой, точно она
была костяная». Стеклянная «пыль» у него одновременно — и
«стружка», и «опилки»; на соснах «лопаются почки», — такими
«описками» испещрена вся третья книга «Брусков».
В словах он не экономен и часто пишет так:
«Он тоже видея перед собой рысака, но восхищался другим —
гордостью, тем, что гордо держит рысак свою с навостренными
ушами голову».
Подчеркнутые семь слов явно лишние в этой фразе. Иногда он
рассказывает нечто невозможное, например: в ладонь человека
«влилась мельчайшая стеклянная стружка-пыль». «Он кинулся к
топке, зачерпнул рукой раскаленную стеклянную лаву, и быстро,
почти касаясь ладони, несколько раз провел сю, и опилки рас-
таяли, освобождая кожу». Это не очень ясно рассказано, но впол-
не ясно, что человек, который зачерпнул голой рукой раскален-
ную лаву для того, чтоб этой лавой расплавить стекло в коже
своей ладони, человек этот — «чудотворец».
Панферов утверждает: «Я пишу языком миллионов». Это со-
вершенно неверно. Он часто пишет слова так, как они произ-
носятся: например, «поедим»—вместо поедем, «трюжизьный» —
вместо двужильный, «пыжжай». Почему «пыжжай»? У нас есть
о* 131
области, где миллионы произносят это слово правильно: «поез-
жай», есть области, где говорят — «наезжай», говорят и с апо-
строфом—«п’езжай». Речевые капризы нашей страны весьма мно-
гообразны. Задача серьезного литератора сводится к тому, что-
бы отсеять, отобрать из этого хаоса наиболее точные, емкие,
звучные слова, а не увлекаться хламом, вроде таких бессмыслен-
ных словечек, как «подъялдыкивать», «базынить», «скукоживать-
ся» и т. д. Кстати, «базынить» Панферов употребляет для опре-
деления шума. Я слышал это слово в Галещине, Кременчугского
уезда, там «базынить» значило: сплетничать через перелаз
п летая.
Можно бы конечно не отмечать словесных ошибок и небреж-
ной техники литератора даровитого, но он выступает в каче-
стве советчика и учителя, а учит он производству литератур-
ного брака. Признавая, что
«молодые писатели могут нахватать ненужные слова и напол-
нить ими литературу», Панферов говорит:
«Но я все-таки за то, чтобы писатели тащили эти слова в ли-
тературу. Я ставлю» вопрос так, что если из ста слов останется
пять хороших, а девяносто пять будут плохими, и то хорошо».
Это вовсе не хорошо, это преступно, ибо это есть именно по-
ощрение фабрикации литературного брака, а его у нас вполне
достаточно «творится» и без поощрения т. Панферова.
1934
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО А. (. СЕРАФИМОВИЧУ
Александр Серафимович!
Я прочитал вашу статейку «О писателях облизанных и кеобли-
занных» 1 и чувствую себя обязанным возразить вам.
Хотя форма и тон статейки вашей говорят, что вы как будто
хоте,ти придать ей характер увеселительный, но по смыслу' ее она
является определенно вредоносной.
Мы с вами — древние писатели и, не особенно хвастаясь, мо
жем сказать, что в литературе советской признаны как бы за
протопопов. Мы проповедуем, молодежь слушает нас, но. к со-
жалению. редко подвергает проповеди наши критике—это,
должно быть, из почтения к нашей дряхлости. Но хотя и прото-
попы. однако мы не обладаем правом «канонизировать», т. е.
причислять людей к лику святых угодников, уже не подлежащих
широкой критике. Однако мы присваиваем себе это право и —
часто, стишком часто!—ошибаемся, возглашая: писатель — сей
или оный — хотя и молод, но уже гениален и обречен на бес-
смертие в памяти людей.
На днях мне было правильно указано, что я перехвалил книгу
Алексеева «Атаманшина». Конечно, не только одна эта ошибочка
числится за мною,— перехваливал я многих из среды «пишущей
братии». Ныне вы канонизируете Панферова, говоря о нем таки-
ми словами:
«Видите ли, какая штука; идешь, бывало, по лесу, бледный ту-
ман. Смотришь, что-то вырисовывается, человек, не человек, а
что-то такое рогатое торчит во все стороны, и не сразу сообра-
зишь. в чем же дело?
А когда подойдешь — это просто громадная вывороченная бу-
рей сосна. И вот торчит корнями во все стороны. И потом, много
спустя, как-нибудь случайно припоминаешь, как среди этого ту-
* «Литературная газета», № 13. 6 февраля 1434 г Ответ А С. Сера-
фимовича иа «Открытое письмо» М. Горького был помешен в «Лит.
газете» № 25, I марта 1934 г. Р е д.
133
мана во все стороны торчит какая-то сила. Но в этой рогатости
заключена сила, которую постоянно с собой носишь, от которой
не отделаешься, если бы и хотел. Вот это Панферов.
Сидит в иен мужицкая сила, и ее не вырвешь из его сознания.
Ну, а если бы он задумал сделать свою вещь «облизанной», ничего
не вышло бы, она потеряла бы свою силу, этакую корявую, здо-
ровую, мужичью».
Я готов думать, что даже Панферову «не поздоровится от
этаких похвал», хотя он человек, который слишком спешит до-
стичь славы и чина протопопа аг литературы. Но гораздо больше
оснований опасаться, что ваша тяжелая похвала повредит моло-
дому писателю, ибо вы утверждаете за ним право остаться та-
ким, каков он есть, не заботясь о дальнейшем его техническом
и культурном росте.
Разрешите напомнить вам, что мужицкая сила — сила соци-
ально нездоровая и что культурно-политическая, талантливо
последовательная работа партии Jleirwua — Сталина направлена
именно к тому, чтоб вытравить из сознания мужика эту его, хва-
лимую вами, «силу», ибо сила эта есть в основе своей не что иное,
как инстинкт классовый, инстинкт мелкого собственника, выра-
жаемый, как мы знаем, в формах зоологического озверения.
Этот инстинкт внушает мужику мысли и стремления, которые
очень верно оформлены Панферовым на 107—108 стр. третьей
книги «Брусков», но, но небрежности автора, оформлены так,
что можно думать: автор излагает свои личные мысли и чувства,
а не чувства и мысли одного из героев.
Панферов хорошо понимает мужицкую силу, которая питается
стихийной «властью земли», властью, особенно глубоко понятой
и убедительно изображенной Глебом Успенским.
Но одно дело—понимать, другое — чувствовать, и вот, на-
пример, мне, читателю, кажется, что в третьей книге «Брусков»
разноречие между умом и чувством выражено весьма резко, от-
чего и получается так, что вражеское отношение «мужицкой
силы» к социалистической культуре дано гораздо ярче, нагляд-
ней, более «прочувствовано», чем освободительное значение ре-
волюционной работы пролетариата
Перевоспитание прославленного народниками мужика, стра-
дальца, который в одну* сторону фабрикует нищих, а в другую—
мироедов, лавочников, фабрикантов и вообще жесточайших гра-
бителей, это перевоспитание по существу своему имеет целью
изменить классовый тип человека, воспитанного веками зверской
собственнической культуры.
Насколько типично изображен этот процесс в «Брусках»?
Критика не ставила перед собою этот вопрос во всем его объ-
еме и глубине, критика еще не удосужилась сопоставить «Бруски»
с «Ненавистью» Шухова и «Поднятой целиной» Шолохова. И
нам с вами, протопопам, следовало бы предоставить слово кри-
131
тике, подождав несколько с оглашением на и гик личных вкусов
и симпатий Поставленные благосклонной оценкой читателей на
некую высоту', мы, старики, меценатствуем, а это — дело вредное.
Вы утверждаете: «По произведениям Панферова учатся сейчас
и в будущем будут изучать нашу эпоху». Мне кажется, что хотя
мы и протопопы, но нам следует воздерживаться от пророчеств,
совершенно неуместных в эпоху могучей и глубочайшей социаль-
ной революции, и не следует торопиться создавать литературные
авторитеты для нашей молодежи.
Напомню, что торопливость в этом де,те уже создала несколько
смешных анекдотов: «так, например», лет шесть тому назад некий
профессор Фатов утверждал, что писатель Пантелеймон Романов
равен Бальзаку, Тургеневу, Толстому и еще кому-то. Профессору
верили, но вскоре оказалось, что он бездарен и литературно ма-
лограмотен. Были и еще анекдоты такого рода. Недавно некто
Резников утверждал, что Панферов тоже равен Бальзаку и клас-
сикам. Я уверен, что этим утверждением Резников очень вредно
повлиял на Панферова, нуждающегося в более внимательном и
серьезном отношении к нему.
Нет, Александр Серафимович, не будем торопиться ггровоз-
глашать гениями писателей, которые еще должны учиться лите-
ратурной грамоте, очень слабо освоенной ими. Я вполне согласен
с вами, когда вы говорите, что:
« ..пройдет время, многие из нас, «облизанных», будут белеть
костями на полках, — мы свое дело тоже, я думаю, сделали и де-
лаем,— но многие из нас будут белеть костями на полках, а вот
панферовская вещь — корявая, такая, что торчит во все стороны,
надолго останется, ибо вопреки своим недостаткам, своей коря-
вости она насыщена той силой, которая свойственна мужику.
Эта сила тоже корявая, тоже с этакими штуками».
Здесь я разрешу себе маленькое отступление: мне не совсем
понятно, почему костя мои будут «белеть на полках»? Значит ли
это, что плоть и кости мои не будут сожжены в крематории?
Неужели скелетишко мой вываряг, и косточки мои будут разо-
браны почитателями таланта моего «на память»? Или же будет
создан музей скелетов писательских на предмет внушения мало-
приятной истины: как ни пиши, а у'мрешь? Если так, то, хотя сие
и оригинально, однако ужасает мрачностью своей.
Но — шутки прочь!
Я решительно возражаю против утверждения, что молодежь
может чему-то научиться у Панферова, литератора, который
плохо знает литературный язык и вообще пишет непродуманно,
небрежно. Прошу понять, что здесь и лет речь не об одном Пан-
ферове, а о явном стремлении к снижению качества литературы,
ибо оправдание словесного штукарства есть оправдание брака
Рабочих за производство брака порицают, а литераторов — оп-
равдывают К чему это ведет?
135
Вот в книжке Нитобурга «Немецкая слобода» я встречаю та-
кие уродливые словечки: «скокулязило», «вычикурдыватъ», «ож-
гнуть», «небо забураманило» и т. д., встречаю такие фразы, как,
например: «Белевесый был. Гогона, крикун, бабник, одно слово:
брянский ворокоса безуенный». «Шала путный табунок анархи-
ствовавших девиц невзначай лягнулся задиристой фразой». Что
значат эти слова?
Вот у Пермитина в книге «Враг» читаю такие же дикие сло-
вечки: «дюзнул», «скобыской», «кильчак тебе промежду ягодиц»,
«саймон напрочь под корешок отляшил», «ты от меня не усик-
нешь», «как нинабуды», «Поженили близнецов в один мясоед, и
молодухи долго путали своих мужей, особенно в бане — в банях
кержаки моются семьями, мужчины, женщины, дети все вместе.
Не один год мучились бабы, пока не приноровились узнавать
каждая своего». Что за ерунда!
Вот Петр Сажин, книжка «Британский профиль», у него: ле-
бедки «хардыбачат», солнце—«карминовая медуза», «согнулась
спина, утащив за собой грудь», героям его «природа, еще в муках
рожденная», подарила ослиное терпение». «Облака.— паршивые
клочья густой влаги — неслись на запад в поисках пристанища»,
омнибусы у него «орут как заблудившиеся мастодонты»—где он
слышал, как орут мастодонты? У него «желания забредали в
гости к чувствам», «туман ослабил вожжи», «рожь сочная, зер-
ном любопытства наполненная». «Они шли с песней и звуками
флейт. В тишине были слышны отчетливо их шаги» — разве
флейты и песня не нарушали тишины?
Можно привести еще десяток книг, — все «продукция» теку-
щего года, — наполненных такой чепухой, таким явным, а иногда,
кажется, злостным издевательством над языком и над читателем.
Поражает глубочайшее невежество бойких писателей: у них «с
треском лопаются сосновые почки», они не знают, что дерево не
гниет в воде, у них «чугун звенит, как стекло», пила «выхаркива-
ет стружку», ораторы «загораются от пороха собственных слов»
и т. д.»—без конца идет какое-то старушечье плетение словесной
чепухи, возбуждая читателя до бешенства, до отвращения к лю-
дям, которые всё еще не могут или не хотят понять, как огромна
должна быть роль писателя в нашей стране, как необходимо
честное, строгое отношение к работе со словом и над словом.
В области словесного творчества языковая — лексическая
малограмотность всегда является признаком низкой культуры и
всегда сопряжена с малограмотностью идеологической, — пора
наконец понять это!
По линии идеологической славные литераторы наши сугубо
беззаботны и даже более того: некоторые хвастают слабостью
идейного вооружения своего. Так, например, в какой-то газетке
я нашел нижеследующее заявление автора «Цусимы», Новикова-
Прибоя;
136
•У меня этого не бывает, чтобы вычеркивать из написанного
что-нибудь, хоть строчку... Это вычеркивают те, которые стара-
ются напустить как можно больше идеологии и которым прихо-
дится сказать: «ты с этой, с позволения сказать, идеологией толь-
ко срамишь советскую власть». А у меня идеология в крови и
волосах».
О составе крови этого писателя мне, разумеется, ничего не
известно, но волос на голове его, — мне помнится,—не очень
много, а судя по приведенным его словам, — совсем нет волос.
Кто-то редактирует, кто-то издает обильнейший словесный
брак, какие-то безответственные люди хвалят эту продукцию
безответственных бракоделов, хвалят очевидно по невежеству и
по личным симпатиям к авторам.
Ни один из наших критиков не указал литераторам, что язык,
которым они пишут, или трудно доступен или совершенно невоз-
можен для перевода на иностранные языки.
А ведь пролетариат Союза Советов завоевал и утверждает
право свое большевизировать мир, и литература пролетариата-
диктатора должна бы — пора уже — понять свое место, свое на-
значение в этом великом деле.
Я спрашиваю вас, Серафимович, и единомыслящих с вами: воз-
можно ли посредством идиотического языка, образцы коего даны
выше, изобразить героику и романтизм действительности, тво-
римой в Союзе Социалиспгческих Советов?
Нам нужно вспомнить, как относился к языку Владимир Ленин.
Необходима беспощадная борьба за очищение литературы от
словесного хлама, борьба за простоту и ясность нашего языка,
за честную технику, без которой невозможна четкая идеология.
Необходимо жесточайше бороться против всех попыток снижения
качества литературы,— к чему я и призываю «сех, кто понимает
ее подлинное значение мощного орудия социалистической куль-
туры.
1&34
О ЯЗЫКЕ
Известно, что все способности, отличающие человека от жи-
вотного, развились и продолжают развиваться в процессах труда,
способность членораздельной речи зародилась тоже на этой поч-
ве. В глубокой древности речь людей была, разумеется, крайне
бедна, количество слов — ничтожно. Создавались и действовали
только слова глагольных форм, соответствующие современным:
рубить, тащить, поднимать и т. д.; слова измерительные: тяжело,
коротко, близко, длинно-далеко, горячо-холодно, больно и пр.
Даже наименование орудий труда явилось гораздо позднее, уже
в ту пору, когда человек нашел возможным командовать кому-то:
подай, принеси, положи, отломи...
Речь обогащалась новыми словами в прямой зависимости от
расширения трудовых приемов, вызванных возрастающим разно-
образием мелей труда и сообразно осложнению этих приемов.
Легко понять, что эта речь совершенно исключала наличие в ней
слов бессмысленных.
Тысячелетия тягчайшего труда привели к тому, что физическая
энергия трудовых масс создала условия для роста энергии разу-
ма — интеллектуальной энергии. Разум человеческий возгорел-
ся в работе по реорганизации грубо организованной материи и
сам по себе являетс’я не чем иным, как тонко организованной
и всё более тончайше организуемой энергией, извлеченной ил
этой же энергии путем работы с нею и над ней, путем исследо-
вания и освоения ее сил и качеств. Классовая организация обще-
ства повела к тому, что право на пользование силою разума и на
свободное развитие его было, вместе с другими правами, отнято
у рабочих масс. Это повело к преступному искусственному за-
медлению роста культуры, к тому, что она сосредоточилась в
обиходе меньшинства людей, и наконец к тому, что в наши дни
обнаружилась поверхностность, непрочность этой культуры,—
обнаружилась готовность эксплоататоров отказаться от интел-
лектуальных ценностей и как бы зачеркнуть многовекоэый труд
масс—фундамент «культуры духа», обладанием которой буржу-
138
азия еще недавно гордилась и хвасталась как ее собственностью,
ее достижением.
В глубочайших социальных событиях, развивавшихся издревле
и до наших дней, не должны бы иметь места слова, лишенные
смысла, — все они осмыслены правдой или ложью. Ложь и правда
развились из одного источника: из общественных отношений, в
основе коих заложена эксплоатация труда большинства меньшин-
ством и борьба трудящихся против эксплоататоров. Наиболее
усердными и ловкими творцами лжи всегда были теологи, церков-
ники и философы, которые, идя по путям, указанным всевластной
в свое время церковью, употребляли гибкую силу иезуитски рас-
тленного разума на борьбу против всех ростков подлинной соци-
альной правды. Но и среди этих людей были редкие случаи, когда
порочный разум понимал трагедию трудового человечества, и да-
же монахи начинали говорить о необходимости изменения тя-
гостных и позорных условий жизни трудового народа.
Теологи насорили очень много слов, осмысленных ложью: бог.
грех, блуд, ад, рай, геена, смирение, кротость и т. д. Лживый
смысл этих слов разоблачен, и хотя скорлупа некоторых, напр.
слова: «ад», осталась, но наполняется иным, уже не мистическим,
а социальным смыслом. Остаются в силе такие церковные сло-
вечки, каковы: лицемерие, двоедушие, скудоумие, лихоимство и
множество других словечек, коими, к сожалению, утверждается
бытие фактов. Поэтому один из корреспондентов моих, утверждая
«необходимость изгнать из языка церковно-славянские слова»,
стреляет мимо цели: изгонять нужно прежде всего постыдные фак-
ты из жизни, и тогда сами собою исчезнут из языка слова, опреде-
ляющие эти факты. В старом славянском языке все-таки есть вес-
кие, добротные и образные слова, но необходимо различать язык
церковной догматики и проповеди от языка поэзии. Язык, а так-
же стиль писем протопопа Аввакума и «Жития» его остается
непревзойденным образцом пламенной и страстной речи бойца, и
вообще в старинной литературе нашей есть чему поучиться
Откуда и как являются в языке, основанном на процессах гру-
да, на попытках разъяснения или затемнения всё растущей слож-
ности общественных отношений, слова паразигивные, лишенные
смысла? Есгь очень простой ответ: всякий паразитизм поро-
ждается паразитами Но ответить так — слишком просто, а по-
тому — вредно.
Не помню, где, когда-то в юности я прочитал такое объяснение
слова «рококо», которым наименован стиль внутреннего убран-
ства жилищ: группа французских дворян, приглашенная буржуа-
зией какого-то города на праздник, была поражена затейливостью
и великолепием украшений мерии— городской думы; среди этих
украшений особенно выделялся галльский петух, сделанный из
цветов. Один из вельмож, может быть, заика или же просто глу-
пец, вскричал: «Ро-ро-ро», а спутники его подхватили: «Ко-ко-
139
ко». И этого было достаточно, чтоб «отцы города: приняли бес-
смысленное слово как наименование стилч украшений. Так как
это — глупо, то можно думать: это — верно.
Но уже вполне бесспорно, что засорение языка бессмыслицами
является отражением классовой вражды, поскольку она прини-
мала формы презрения, пренебрежения, насмешливости, иронии.
Феодальное дворянство Англии, Франции вышучивало и осмеи-
вало речь буржуазии, когда буржуазия начала говорить языком
своих — «светских» — философов, своих литераторов и стала
более грамотной, более «свободомысляще!», чем дворяне, вос-
питанные попами. В свою очередь буржуазия издевалась над язы-
ком ремесленников, крестьян и обессмысливала его точно так же.
как наши крестьяне осмеивали, искажали, обессмысливали слова
помещиков, дачников и вообще горожан.
Разумеется засорение языка гаразитивными, обессмысленны-
ми словами шло не только по этой линия, — много вреда при-
несли и приносят в этот процесс бездельники. В поволжских
городах засорение языка дрянными выдумками было одной из лю-
бимых забав гостинодворских купцов. Зима, жить — скучно, тор-
говля идет тихо, редкие покупатели обслуживаются приказчика
ми, хозяева устали играть в шашки, устали чай пить, беседовать
не о чем. Но дар слона еще не утрачен И вот нижегородский ку-
пец Алябьев - «Торговля пенькой, лубком, рогожей» — развле-
кает скучающих соседей, именуя игру в шашки «баботия», дам-
ку— «барерина», нужник — «зытри козе», т. е. натер-клозет
Или брал две строки старинной «частушки»:
Мела баба сени,
Потеряла веник —
и прилаживал к ним собственные измышления:
Чорт веник нашел —
В баню париться пошел,
. В бане мылась барыня.
Пудовые титьки
дальнейшее — неописуемо. Но было жутко смотреть, когда этот
большой толстый человек, с маленькой головкой подростка, с
желтым опухшим личиком скопца, с жиденькими усиками кота,
зеленоглазый, мелкозубый, точно щука, впадал в ярость и, при-
топтывая тяжелыми ногами, дергая руками подол лисьей шубы,
жирно всхрапывал и сипел:
Пароходы -• морояоэы,
Гыр-гыр, rap-rap,
Гадят Волгу, портят воду.
Дым-дым, пар-пар.
Возят курв, халх шлюх.
Возят всякую стерву.
Губят окуня, стерлядь.
Эх, чох, чих, чух...
140
Хотя купечество за спиною Алябьева посмеивалось над ним,—
Паяц, кловун», — но к «творческим» его припадкам относилось
весьма серьезно, чувствуя в них некий смысл, и очень побаива-
лось игры буйного его языка. «Мужик — вещий, понимает, чего
нам не понять», — говорил о нем Павел Морозов, торговец кана-
том и веревкой, увлекавшийся «от скуки жизни» тем, что портил
слова, переставляя в них слога: вместо-'«не- хочу'» он говорил:
«не чухо», сахар называ.г «харсаД, калач— «лачка» и т. д. Но
когда, приказчик его Попов, Прославленный обжора, назвал
праздник «грязник», Морозов дал ему пощечину: «Не передраз-
нивай, дурак, хозяина!»
Новые слова купечество и мещанство по малограмотности
своей выдумывало с трудом и незатейливо. Когда уральские за-
воды Яковлева унаследовал Стенбок-Фермер, гостинодворцы не
могли правильно выговорить эту фамилию и произносили: Стол-
бок-Морковь. Словесным хламом обилию снабжали купцов и ме-
щан паразиты: странники по святым местам, блаженные дурачки,
юроды типа Якова-Корейши, «студента холодных вод», который
говорил таким языком: «Не цацы, а бенды кололацы». Огром-
ную роль в деле порчи и засорения языка играл и продолжает
играть тот факт, что мы стараемся говорить в Тифлисе фоне-
тически применительно к языку грузин, в Казани — татар, во
Владивостоке — китайцев и т. д. Это чисто механическое подра-
жание, одинаково вредное для тех, кому подражают, и тех, кто
подражает, давно стало чем-то вроде «традиции», а некоторые
традиции есть нс что иное, как мозоли мозга, уродующие его
познавательную работу. Есть у нас «одесский язык», и не так
давно раздавались легкомысленные голоса в защиту его «права
гражданства», но первый начал защищать право говорить «ту-
дою», «сюдою» — еще до Октябрьской революции,— сионист
Жаботинский.
В числе грандиозных задач создании новой, социалистической ’
культуры пред нами поставлена и задача организации языка,
очищения его от паразитивного хлама. Именно к этому сводится
одна из главнейших задач нашей советской литературы. Неоспо-
римая ценнослъ дореволюционной литературы в том, что, на-
чиная с Пушкина, наши классики отобрали из речевого хаоса
наиболее точные, яркие, веские слова и создали тот «великий
прекрасный язык», служить дальнейшему развитию которого
Тургенев умолял Льва Толстого. Не надо забывать, что наша
страна разноязычна неизмеримо более, чем любая из стран Ев-
ропы, и что, разноязычная по языкам, она должна быть идеоло-
гически единой.
Здесь я снова вынужден сказать несколько слов о Ф. Панфе-
рове — человеке, который стоит во главе журнала и учит моло-
141
дых писателей, сам будучи, видимо, не способен или не желая
учиться. В предисловии к сборнику «Наше поколение» он пишет
о «нытиках и людях, рабски преданных классическому прошло-
му», о людях, «готовых за пару неудачных фраз положить на
костер любую современную книгу». Он утверждает, что «после
постановления ЦК писатели пошли, как плотва», что «молодое
поколение идет в литературу твердой поступью, несет в литера-
туру плоть и кровь наших детей». Какой смысл имеет фраза:
«молодое поколение несет в литературу плоть и кровь наших
детей»? Что значит «классическое прошлое»? Почему Панфе-
ров утверждает в предисловии к сборнику «Наше поколение»,
что «марксизм — стена»? Я утверждаю, что эти слова сказаны
человеком, который не отдает себе отчета в смысле того, что
он говорит. «Плотва» — рыбешка мелкая и невкусная, многие
молодые люди идут в литературу, как в «отхожий промысел», и
смотрят на нее, «как на легкий труд». Такое отношение к ли-
тературе упрямо внушается молодым людям наставниками и
«учителями жизни» типа Панферова. Неосновательно захваливая,
преждевременно печатая сочинения начинающих авторов, учителя
наносят вред и литературе, и авторам. В нашей стране каждый
боец должен быть хорошо грамотным человеком, и «вожди»,
которые создают себе армию из неучей, вождями не будут.
Борьба за очищение книг от «неудачных фраз» так же необ-
ходима, как и борьба против речевой бессмыслицы. С величай-
шим огорчением приходится указать, что в стране, которая так
успешно — в общем — восходит на высшую ступень культуры,
язык речевой обогатился такими нелепыми словечками и пого-
ворками, как, напр.: «мура», «буза», «волынить», «шамать», «дай
пять», «на большой палец с присыпкой», «на ять» и т. л., и т. п.
Мура — это черствый хлеб, толченый в ступке или протертый
сквозь терку, смешанный с луком, политый конопляным маслом
и разбавленный квасом; буза — опьяняющий напиток; волын-
ка — музыкальный инструмент, на котором можно играть и в
быстром темпе; ять, как известно, — буква, вычеркнутая из
алфавита. Зачем нужны эти словечки и поговорки?
Надобно помнить, что в словах заключены понятия, организо-
ванные долгове'гным трудовым опытом, и что одно дело — кри
тическая проверка смысла слова, другое — искажение смысла,
вызванное сознательным или бессознателытым стремлением ис-
казить смысл идеи, враждебность которой почувствована. Борьба
за чистоту, за смыслозую точность, за остроту языка есть борь-
ба за орудие культуры. Чем острее это орудие, чем более точно
налгравлено — тем оно победоносней. Именно поэтому одни
всегда стремятся притуплять язык, другие —оттачивать его.
1934
О ПЬЕСАХ
Наиболее трудно и плохо усваиваются простые мысли. Вот,
например, за сто лет до наших дней Гёте сказал: В деянии на-
чало бытия».
Очень ясная и богатая мысль. Как бы самосильно является из
нее такой же простой вывод: познание природы, изменение со-
циальных условий возможно только посредством деяния. Исхо-
дя отсюда, Карл Маркс сказал: «Философы лишь различным об
разом объясняли мир. но дело заключается в том, чтобы изме-
нить его».
Простые мысли плохо усваиваются потому, что человечество
века прожило в туманах соблазнительной и лукавой мудрости,
совершенно необходимой владыкам жизни для того, чтобы
скрыть позор, ужас и непримиримость социально-классовых
противоречий, которые в наши дни доразвились до мерзостной
очевидности, — прикрыть ее уже невозможно никаким суемуд-
рием, никакой хитрой ложью. Но издревле данная привычка
мудрстновагь лукаво всё еще действует, и особенно крепко си-
дит она в мозгах людей, не считающих себя ответственными за
мерзость жизни. Разуму этих людей простые истины как бы
химически враждебны.
О том, чем занимались и занимаются философы, кратко, но
вполне вразумительно рассказал баснописец Иван Хемницер в
басне «Метафизик». Суть этой басни такова: некий молодой че-
ловек, гуляя в поле и размышляя «о начале всех начал», сва-
лился в яму, откуда своими силами вылезти не мог Ему бро-
сили веревку, но он тотчас же поставил вопрос: «Веревка—что
такое?» Ему сказали, что философствовать о веревке как «вещи
в себе» — не время, — вылезай. Но он спросил: «А время —
что?» Тогда его оставили в яме, где он и по сей день рассуж-
дает: необходима ли вселенная, и если необходима, то—за-
чем?
Метафизики, отрывая мысль от деяния, переносят ее в бес-
плодную область чисто словесных, логических построений, а
143
время постигается только как вместилище движения, т. е. — .
деяния.
Рабочим класс, идущий ныне к власти над миром, является ро-
доначальником нового человечества и совершенно нового отно-
шения к миру, — он наполняет время своей работой и осознает
весь мир как свое хозяйство.
Художник слова в праве представить себе рабочий класс в об-
разе исторического, всемирного человека, источником самой
мощной, всё побеждающей энергии, создателем «второй приро-
ды» — материальной и «духовной» культуры.
Работа возбуждает мышление, мышление превращает рабочий
опыт в слова, сжимает его в идеи, гипотезы, теории — во вре-
менные рабочие истины.
, Всякий знает, что превратить слово в дело гораздо труднее,
чем дело в слово.
Литератор, работая, одновременно превращает и дело в слово
и слово — в дето. Основной материал, с которым работает писа-
тель, — слово.
Народная мудрость очень верно и метко — в форме загадки —
определяет значение слова: «Что такое: не мед, а — ко всему
льнет?»
В мире нашем нет ничего, что не имело бы имени, не было
бы заключено в слово. Всё это — примитивно просто, но мне
кажется, что значение слова недостаточно освоено молодыми
писателями пьес.
Нахожу нужным предупредить, что всё нижеследующее гово
рится мною не как автором пьесы, а как вообще литератором и
театральным зрителем. У нас, к сожалению, вошло в обычай,
что молодой человек, написавший одну-две пьесы, воображает
себя «сих дел мастером», тотчас же начинает прилаживать к ним
газетные статейки или же устные доклады, в коих рассказы-
вает «городу и миру» о методах своего творчества и даже иног-
да пытается сочинить нечто вроде «теории драмы». В силу со-
ображений, которые в дальнейшем — я надеюсь — будут поняты
правильно, я считаю себя в праве последовать дурному при-
меру. Я написал не две, не пять, а около двадцати плохих пьес,
и как старый литератор обязан поделиться с молодежью моим
опытом.
Пьеса — драма, комедия — самая грудная форма литсрату-
'ры, — трудная потому, что пьеса требует, чтобы каждая дей-
ствующая в ней единица характеризовалась и словом, и детом
самосильно, без подсказываний со стороны автора. В романе, в
повести люди, изображаемые автором, действуют при его помо-
щи, он всё время с ними, он подсказывает читателю, как нужно
их понимать, объясняет ему тайные мысли, скрытые мотивы
действий изображаемых фигур, оттеняет их настроения описа-
144
ниями природы, обстановки и вообще всё время держит их на
ниточках своих целей, свободно и часто — незаметно для чита-
теля— очень ловко, но произвольно управляет их действиями,
словами, делами, взаимоотношениями, всячески заботясь о том,
чтобы сделать фигуры романа наиболее художественно ясными
и убедительными.
Пьеса не допускает столь свободного вмешательства автора,
/в пьесе его подсказывания зрителю исключаются. Действующие
лица пьесы создаются исключительно и только их речами, т. е
чисто речевым языком, а не описательным. Это очень важно
понять, ибо, для того, чтобы фигуры пьесы приобрели на сцене,
в изображении ее артистов художественную ценность и социаль-
ную убедительность, необходимо, чтоб речь каждой фигуры была
строго своеобразна, предельно выразительна,— только при этом
условии зритель поймет, что каждая фигура пьесы может гово-
рить и действовать только так, как это утверждается автором
и показывается артистами сцены. Возьмем, для примера, героев
наших прекрасных комедий: Фамусова, Скалозуба, Молчалива,
Репетилова, Хлестакова, Городничего, Расплюева и т. д„— каж-
дая из этих фигур создана небольшим количеством слов и каж-
дая из них дает совершенно точное представление о своем клас-
се, о своей эпохе. Афоризмы этих характеров вошли в нашу
обыденную речь именно потому, что в каждом афоризме с
предельной точностью выражено нечто неоспоримое, типи-
ческое.
Мне кажется, что отсюда достаточно ясно, какое огромное и
даже решающее значение для пьесы имеет речезой язык для
создания пьесы и как настоятельно необходимо для молодых ав-
торов обогащать себя изучением речевого языка.
Общим и печальным пороком нашей молодой драматургии яв-
ляется прежде всего бедность языка авторов, его сухость, бес-\/
кровность. безличность. Все фигуры пьес говорят одним и тем
же строем фраз и неприятно удивляют однообразной стерто-
стью, заношенностью слов, что совершенно не совпадает с на
шеи бурной действительностью, с тем напряжением творческих
сил, в котором живет страна и которое не может не отражаться
л гГ области словотворчества. Подлое и вредоносное или честное,
социально цепное дело превращается на сцене театра в скуч-
ный шум бесцветных, небрежно связанных слов.
Мы живом в атмосфере ненависти к нам со стороны дикарей
Европы, ее капиталистов, нам тоже нужно уметь ненавидеть.—
искусство театра должно помочь нам в этом; вокруг и среди нас
шипит огорченное мещанство, — театр, обнажая пред зрителем
гнуснейшую сущность мещанина, должен возбуждать презрение
и отвращение к нему; нам есть чем гордиться, есть чему радо-
ваться, но всё это не отражается в художественном слове с
должной силой. Наша молодая драматургия — ниже героической
10 М Горший. О литературе Н <в. 145
нашей действительности, а основное назначение искусства—
возвыситься над действительностью, взглянуть на дело текущего
дня с шкоты тех прекрасных целей, которые поставил прел со-
бой рабочий класс, родоначальник нового человечества. Мы за-
интересованы в точности изображения того, что есть, лишь на-
столько, насколько это необходимо нам для более глубокого и
ясного понимания всего, что мы обязаны искоренить, и всего,
что должно быть создано нами. Героическое дело требует геро-
ического слова.
Что искусство никогда не было, не могло быть «самоцелью»
для себя — в найм дни это слишком ясно по тому, как траги-
чески обессилело оно вместе с дряхлостью класса, его старого
заказчика и потребителя, и как быстро растет оно вместе с
культурно-революционным ростом пролетариата. Тах же, как
религия, оно в буржуазном обществе служило определенным
классовым целям, так же, как в области религии, в искусстве
были еретики, которые безуспешно пытались вырваться из плена
классового насилия и платили за позор слепой веры в «незыбле-
мые истины» мещанства истощающей тревогой неверия в без-
граничную творческую силу исторического человека, в его неос-
поримое право разрушать и создавать.
г Лично я причиной неверия считаю отсутствие страсти к поз-
J нанию и недостаток знаний. Но, разумеется, я не утверждаю,
что знание требует веры в него, знание — непрерывный процесс
изучения, исследования, и если оно станошггся верованием, зна-
чит оно — прервалось.
В нашей стране жажда знаний разгорается все более пламен-
но; особенно мощно и продуктивно эта жажда заявляет о себе
в области науки и техники. Молодые наши ученые и техники
изумляют зрелостью своей, пафосом любви к знанию, обилием
своих достижений и дерзновением намерений. Молодые литера-
торы явно недооценивают значения знаний. Они как будто слиш-
ком надеются на «вдохновение», но, мне кажется, что «вдох1ю-
ветге» ошибочно считают возбудителем работы, вероятно оно
является уже в процессе успешной работы как следствие ее, как
чувство наслаждения ею. Не совсем уместно и слишком часто
молодые литераторы употребляют громкое и тоже не очень,'оп-
релелешюе церковное словцо — «творчество». Сочинение рома-
I нов, пьес и т. д. — это очень трудная, кропотливая, мелкая ра-
| бота, которой предшествуют длительное наблюдение явлений
жизни, накопление фактов, изучение языка.
«Творчество» большинства драматургов наших сводится к ме-
ханическому, часто непродуманному и произвольному сочета-
нию фактов в рамках «заранее обдуманного намерения», при
этом «классовая начинка» фактов взята поверхностно, да так
146
же поверхностно обдумано и «намерение», плохо обдуманное
намерение увечит факты, не обнажает их смысла, а к этому
добавляется грубая шаблонность характеристик людей по «клас-
совому признаку». Неоспоримо, что «классовый признак» яв-
ляется главным и решающим организатором «психики», что он
всегда с различной степенью яркости окрашивает человеческое
слово и дело. В каторжных, насильнических условиях государ-
ства капиталистов человек обязан быть покорнейшим муравьем
своего муравейника, на эту роль его обрекает последовательное
давление семьи, школы, церкви и хозяев, чувство самосохране-
ния усиливает его покорность к закону и быту; всё это так.
Но конкуренция в недрах муравейника до того сильна, социаль-
ный хаос в буржуазном обществе так очевидно растет, что то
же самое чувство самосохранения, которое делает человека по-
корным слугой капиталиста, вступает в драматический разлад
с его «классовым признаком».
В наши дни в среде европейской интеллигенции такие «раз-
лады» становятся обычным явлением, они неизбежно будут ко-
личественно возрастать в соответствии с ростом социального
хаоса и, естественно, усиливать хаос. Разумеется, далеко не вся
масса таких фактов говорит об отмирании или даже ослаблении
«классового признака», о наличии глубокого идеологического
перерождения, нет, — гораздо чаще дело объясняется просто:
старый хозяин одряхлел, разоряется, — слуги приближаются к
новому хозяину и вовсе не всегда в намерении работать с ним,
а лишь для ознакомления с его качествами. Кроме этого, не
следует забывать, что некоторые животные обладают способно-
стью «мимикрии» — способностью подражания окружающей об
становке, слияния с нею в целях самосохранения, самозащиты.
Обычно слияние это неглубоко, оно исчезает, как только ми-
новала опасность.
Классическим случаем такой мимикрии является поведение
русской «революционной» интеллигенции в 1904—1908 годах. За-
тем необходимо знать и помнить, что некоторые классово ме-
щанские качества широко распространены, возросли на степень
общечеловеческих, что качества эти свйЛ-венны даже и про-
летариям и что одно дело—взгляды, другое — качества.
Исторический человек, тот, который за 5—6 тысяч лет соз-
дал всё то, что мы именуем культурой, в чем воплощено огром-
нейшее количество его энергии и что является грандиознейшей
надстройкой над природой, гораздо более враждебной, чем лру-
жестаеиной ему, — этот человек как художественный образ —
превосходящее существо! Но современный литератор, драма-
/тург имеет дело с бытовым человеком, который веками воспи-
тывался в условиях классовой борьбы, глубоко заражен зооло-
гическим индивидуализмом и вообще является фигурой крайне
пестрой, очень сложной, противоречивой. Поэтому: если мы хо-
I0’
147
тим, — а мы хотим, — перевоспитать его, нам не следует опро-
щать сегодняшнего, бытового человека, а мы должны показать
его самому себе во всей красоте его внутренней запутанности
и раздробленности, со всеми «противоречиями сердца и ума».
Нужно в каждой изображаемой единице найти, кроме общек кас-
сового, тот индивидуальный стержень, который наиболее харак-
терен для нее, и в конечном счете определяет ее социальное
поведение. .*
«Классовый признак» не следует наклеивать человеку извне,
па лицо, как это делается у нас; классовый признак не борозди-
ка, это нечто очень внутреннее, нервно-мозговое, биологическое
Задача серьезного писателя — построить пьесу на фигурах ху-
дожественно убедительных, добиться той «правды искусства»,
которая глубоко волнует и способна перевоспитать зрителя, йот,
например, Уинстон Черчилль, он, конечно, уже не человек, а
что-то неизмеримо худшее, он — весьма характерен как суще-
ство, у которого классовый признак выражен совершенно иде-
ально, в форме его консерватизма и звериной ненависти к тру-
довому пароду Союза Советов. Но если драматург возьмет его
только с этой стороны, — только как существо ненавидящее, —
это будет не весь Черчилль, и потому — не живой Черчилль. Он,
вероятно. обладает еще какими-нибудь придатками к основному
своему уродству, и мне кажется, что, наверное, это придатки
убогие, комические. Я совершенно уверен, что у этого лорда
есть что-то очень смешное, чего он стыдится, что тайно мучает
его и отчего он так злобно пишет свои книги.
Я говорю это, разумеется, предположительно и вовсе не для
того, чтоб рассмешить англичан, а чтоб сказать: один только
классовый признак» еще не дает живого, цельного человека,
художественно оформленный характер.
Мы знаем, что люди — разнообразны: этот — болтлив, тот —
лаконичен, этот — назойлив и самовлюблен, тот — застенчив и
неуверен в себе; литератор живет как бы в центре хоровода
скупцов, пошляков, энтузиастов, честолюбцев, мечтателей, ве-
сельчаков и угрюмых, трудолюбивых и лентяев, добродушных,
озлобленных, равнодуйшых ко всему и т. д. Но и каждое из этих
качеств еще не всегда вполне определяет характер, весьма
часто оно бросается в глаза только потому, что скрыто менее
ловко и умело, чем другое, сопутствующее ему, но не совпадаю-
щее с ним и поэтому способное слишком явно обнаружить дву-
личие, «двоедушие» человека.
Драматург имеет право, взяв любое из этих качеств, углубить,
раепгирить его, придать ему остроту' и яркость, сделать главным
и определяющим характер той или иной фигуры пьесы. Именно
к этому сводится работа создания характера, и, разумеется, до-
стигнуть этого можно только силой языка, тщательным отбором
наиболее крепких, точных слов, как это делали величайшие
148
драматурги Европы. У нас образцово поучительной пьесой являет-
ся изумительная по своему совершенству комедия Грибоедова,
который крайне экономно, небольшим количеством фраз создал
такие фигуры, как Фамусов, Скалозуб, Мо.тчалин, Репетилоч,—
фигуры, в которых исторически точно отражена эпоха, в каж-
дой ярко даны ее классовые и «профессиональные» признаки, и
которые вышли далеко за пределы эпохи, дожив до наших дней,
т. е. являются уже не характера*™, а типами, как, например,
Фальстаф Шекспира, как Мизантроп и Тартюф Мольера, и про-
чие типы этого рода. Человека для пьесы надобно делать так.
чтобы смысл каждой его фразы, каждого действия был совер-
шенно ясен, чтоб его можно было презирать, ненавидеть и .лю-
бить, как живого. Чтоб достичь этого умения, нужно учиться
читать, изучать, изучать людей так же, как. читаю
книги, и надо понять — изучение людей грудцы*». че мЛуучение
книг, написанных о людях. Вещь, сделанная из желе^Д ошибоч-
но кажется гораздо более понятной нам, чем сама железная?
РУДа-
Люди очень сложны, и, к сожалению, многие уверены, что
это украшает их. Но сложность — это нестрога, конечно, очень
удобная в целях приспособления к любой данной обстановке,
в целях «мимикрии».
Сложность — печальный и уродливый результат крайней раз-
дробленное ти «души» бытовыми условиями мещанского обще-
ства, непрерывной, мелочной борьбой за выгодное и спокойное
место в жизни. Именно «сложностью» объясняется тот факт,
что среди сотен миллионов мы видим так мало людей крупных,
характеров резко определенных, людей, одерживаемых одной
страстью—великих людей. И мы видим, что миллионами трудо-
вого народа правят или тупоголовые циники, типа консервато-
ров Англии или типа бывшего президента САСШ Гукера, которого
даже американская пресса, не стесняясь, именовала «неумным
человеком», или «нищие духом», как, например, Ганди, бездар-
ные авантюристы — Гитлер и подобные ему мошенники, вроде
застрелившегося «короля спичек» Крейгера, а в конце концов
за такими «героями» стоит интернациональная взаимно и не-
примиримо враждебная, количественно ничтожная группа капи-
талистов— группа мрачных карикатур на человека.
В мире капиталистов произошло нечто, что должно было про-
изойти: овладевая — посредством энергии чернорабочих куль-
туры— стихийными силами и сокровищами природы, люди ста-
новятся все более бессильными и жалкими рабами социальных
условий классового государства, и тяжкий гнет этого рабства
начинают чувствовать даже сами организаторы его — капита-
листы. Они уже дошли до того, что хотят возвратиться назад,
они испуганы, наемные выразители их чувств и мыслей орут:
довольно науки, нужно остановить рост техники.
I 19
Некоторые из них уже проповедуют, что преодолеть эконо-
мический кризис и безработицу возможно только путем возвра-
щения от машин к ручному труду. Но вместе с этим они все во-
оружаются, и Ллойд Джордж недавно заявил: «Мир накануне но-
вой войны». Они не могут жить, не организуя массового истре-
бления народов, они — профессиональные убийцы рабочих масс.
Известно, что мы. люди Союза Социалистических Советов, ме-
таем жить группе всемирных грабителей и убийц и что они очень
хотели бы частью — уничтожить нас, частью — обратить в раб-
ство.
Мы живем в стране, где рабочий класс поставил пред собой
1 рудн}ю и прекрасную цель: уничтожить все условия, искажаю-
щие людей с детства. Мы боремся за действительную свободу
Человека, возможную лишь тогда, когда исчезнут все причины
зависти, жадности, вражды, и мы твердо знаем, что эти причины
могут быть и будут уничтожены. В основном смысле полити-
ческая и культурная деятельность социалистов Союза Советов
сводится не к борьбе против человека, а к борьбе за освобожде-
ние человека от всех тех гнусных свойств, навыков и предрас-
судков, которыми заразила м заражает его выродившаяся, пси-
хически нездоровая буржуазия. Мы боремся против зоологиче-
ского идеализма мещан для того, чтоб создать условия для сво-
бодного развития ярких индивидуальностей, для того, чтоб обе-
спечить всем людям полную свободу творчества во всех областях.
Есть люди, которые не верят, что человека можно перевос-
питать, освободить от засоренности пылью и грязью векового
насилия. Они не верят, потому что не знают, они сами засоре-
ны, но до того уже, что не способны знать, не способны изу-
чать жизнь, видеть ее грязный постыдный ужас и вооружаться
творческим гневом на борьбу с организаторами ужаса. Это люди
ленивого и равнодушного ума, они хотят жить спокойно, и толь-
ко. Некоторые из них прячутся от жизни за примитивными
мыслишками о смерти, утверждая, например, что «смерть — са-
мый значительный момент жизни» и что «нормальная психоло-
гия второй половины жизни человека есть психология приготов-
ления к смерти». Вот это, наверное, правда, ибо речь идет о
психологии мещанского, одряхлевшего, умирающего общества.
Нам размышлять о смерти — некогда, мы взяли в свои руки
жизнь и перестраиваем ее, — это крайне трудная работа, тре-
бующая непрерывного, героического напряжения всех сил воли
и разума.
В Союзе Социалистических Советов зарождается новое чело-
вечество.
Когда строят новое здание, не думают о землетрясении, кото-
рое, может быть, уничтожит его. У нас нет охоты прятаться
от жизни в бесплодных и юмористических размышлениях о ката-
строфах космоса, о том, что — может быть —через .миллион
150
лег наше солнце погаснет. Мы проходим суровую школу само-
образования, мы учимся мыслить на процессах нашего труда, и
«а результатах его мы познаем тайны мира через труд, и мы
действительно преображаем жизнь. Кое в чем, разумеется, мы
ошибаемся, но не ошибаются только мертвые, ибо они не дей-
ствуют. — — — ~~
Среди нас есть метюхпроненные мертвецы, они еще пьют, едят,
ходят по улицам и дышат, но всё вокруг отравляют тягостным
запахом тления. Но они уже скоро исчезнут,—возвратят в хо-
зяйство природы ту ценную материю, из которой они созданы
и которой пользуются во вред окружающим их н самим себе
Вероятно, многое из того, что сказано выше, можно бы не
говорить только для того, чтоб напомнить нечто известное: мы
живем в эпоху глубоко, небывало, всесторонне драматическую,
в эпоху напряженного драматизма процессов разрушения и со-
зидания. Но понимают это только те, кто делает, а мы всё еще
живем и действуем в окружении солидного количества людей,
соблазненных пошлостью безделья, среди зрителей, которые со-
зерцают и наблюдают для того, чтоб критикой ошибок действия
оправдать свое бездействие и умилиться невинностью своей,
ибо они никого не трогают до поры, пока им не представится
возможность безопасно и безответственно подставить ножку
ближнему или положить камень на пути его.
В наши дни человек подвергается разнообразнейшим воздей-
ствиям буйно взвихренной действительности, он переживает в
себе самом борьбу индивидуалиста с социалистом, борьбу про-
тиворечий непримиримых, столкновение качеств, унаследованных
им под гнетом векового насилия мещанства, с решительным и
суровым требованием истории — с требованиями партии рабо-
чего класса, призванного историей быть родоначальником нового
человечества. Есть люди, у которых классовое, революционное
самосознание уже переросло в эмоцию, в несокрушимую волю,
стало таким же шкт^чктом, как голод и любовь, но есть и люди,
самосознание которых как бы лежит" на*поперхности их разума
и, легко поддаваясь ударам боевой действительности, непрерывно
колеблется слева направо и обратно.
Отношение люден к миру удобно — хотя это будет несколько
грубовато — разместить в четыре формы: мироощущение, т. е.
пассивное ощущение действительности, как цепи различных и
устранимых противодействий росту и движению человека; миро-
созерцание— настроение равнодушное и «объективное», до-
ступное только тем, кто еще обеспечен сытостью, покоем, безо
пасностью и уверен, что на его век всего этого хватит; миро-
воззрение — система «рациональных» взглядов, усвоенных в
семье и школе, дополненных чтением разнообразных книг, — о
человеке, обладающем такими универсально гибкими взглядами,
прекрасно и метко сказано:
V51
«Чго ему книга последняя скажет.
То на душе его сверху и ляжет».
А самым драматическим героем современности является чело-
век миропонимания, — он стремится изучить и понять мир в целях
полного освоения его как своего хозяйства. Он —-человек нового
человечества, большой, дерзкий, сильный, — поэтому он так
яростно ненавистен людям старого мира.Д-
Наши молодые драматурги находятся в счастливом положении,
они имеют перед собой героя, какого еще никогда не было, он
прост и ясен так же, как велик, а велик он, потому что непри-
мирим и мятежен гораздо больше, чем все Дон-Кихоты и Фаусты
прошлого. Именно таким должен видеть его драматург для того,
чтоб помочь ему почувствовать таким же себя.
Наше искусство должно встать выше действительности и воз-
высить человека над ней, не отрывая его от нее Это — пропо-
ведь романтизма? Па, если социальный героизм, если культурно-
революционный энтузиазм творчества новых условий жизни, в
тех формах, как этот энтузиазм проявляется у нас, — может
быть наименован романтизмом. Но, разумеется, этот романтизм
недопустимо смешивать с романтизмом Шиллера, Гюго и сим-
во листов.
Драматурга наши еще и потому счастливы, что они могут
писать пьесы, не стесняя себя «каноном» и «традициями», збо
взятых в строгом смысле понятий канона и традиций у нас, в
русской драматургии — не было, и — на мой взгляд — не было
драмы в той форме, как ее создала Европа Прекрасные наши
комедии «Горе от ума», «Ревизор», «Плоды просвещения» от-
нюдь не хуже комедий Мольера и Бомарше, но у нас не было
Шекспира. Кальдерона, Лопе де-Вега, Шиллера, Клейста и Гюго,
не было даже таких ловких и умных фабрикантов пьес, как
Скриб, Ожье, Пальерон, Сарду и т. Д. Признано, — да и очевид
но, — что у нас драма не достигла той высоты, которой достиг-
ла она на Западе—особенно в Испании и Англии — уже в сред-
невековье. Это объясняется тем, что на Западе драма развивалась
из материала «народного» творчества. Гораздо раньше Христо-
фора Марлоу и почти за двести лет до Гёте ремесленники Англии
и Германии во дни своих цеховых праздников разыгрывали са-
модельную «Комедию о докторе Фаусте». Гёте, работая над
«Фаустом», пользовался стихами нюренбергского сапожника Ган-
са Сакса, который жил и помер в XVI веке.
Европейские драматурги не брезговали фольклором — устным
лоэтическим творчеством трудового народа, пользовались они
песнями трубадуров, мейстерзингеров. У нас до начала XVII зека
гоже были свои «лицедеи» — скоморохи, свои мейстерзингеры
«калики перехожие», они разносили по всей стране «лицыей-
ства» и песни о событиях «великой смуты», об «Ивашке Болот-
никове». о боях, победах и о гибели Степана Разина.
152
Но когда воцарился первый Романов, а особенно при сыне его
Алексее церковь и боярство истребили «скоморохов» и калик
перехожих, а тех холопов, которые помнили и пели скоморошьи
песни, велено было «нещадно бить кнутом». Кнутобоиное отно-
шение правительства к народно»! поэзии очень крепко! и надол-
го вошло в страшный русский быт — еще в 30-х годах XIX сто-
летия а Нижнем-Ноегороде били кнутом «слободского кузнеца
Семена Нечосу за паскудные песни про Бонапарта».
Русские литераторы-дворяне, за исключением всевелавшего
Александра Пушкина, не обратили внимания на фольклор, край-
не богатый драматическим материалом, впрочем, они не каса-
лись и материала истории, может быть, потому, что предки их
летали историю отменно скверно. Трудно представить, напри-
мер, кого-либо из князей Трубецких, который в XIX веке ре-
шился бы правдиво написать роман или пьесу на тему о пове-
дении князя Трубецкого, одного из героев «семибоярщины»
Основное требование, предъявляемое к драме: она должна
быть актуальна, сюжетна, насыщена действием Основополож-
ником русской д|мматургии считается Островский, знаток язы-
ка и талантливейший изобразитель быта русских — точнее:
московских купцов. Его пьесы всегда сюжетны; чтобы убедится
в этом, стоит только вспомнить их титулы: «Не в свои сани
не садись», «Не так живи, как хочется», «Правда — хорошо, а
счастье — лучше», «Свои собаки дерутся — чужая не приста-
вай», «Не было ни гроша, да вдруг а.ттын», «На всякого мудреца
довольно простоты» и т. д. Всё это бытовые комедии, написан-
ные в целях обличения поразительного невежества, самодурства,
мракобесия сытых и пьяных дикарей. Но комедия требует
иронии, сарказма, а Островский был богат .лишь одним добро-
душным юмором
Талантливость его пьес неоспорима, но обличительная сила
их невелика, и даже можно’думать, что добродушие автора нра-
вилось обличаемым зрителям. Возможно, что они искренно за
бавлялись, видя себя на сцене тол»,ко домашними животными в
длинных сюрТуках, в шелковых платьях, и видя себя таковыми,
нимало не стыдились утраты человеколюбия, даже не чувство-
вали этой утраты. •
Я не представляю, чему мог бы научиться у Островского сов-
ременный молодой драматург. Другой наш крупнейший деятель
театра А. П. Чехов создал— на мой взгляд— совершенно ори-
гинальный тип пьесы—лирическую комедию. Когда его изящные
пьесы играют как драмы, они от этого тяжелеют и портятся.
Герои его пьес — интеллигенты из тех, которые всю жизнь свою
старались понять: почему так неудобно сидеть в одно и то же
время на двух стульях? Меньше всего сейчас нам необходима
лирика.
Следует упомянуть о пьесах Леонида Андреева. О них быть
15$
может несколько зло, но правильно было сказано: «Нельзя же
ежедневно питаться только мозгами, да к тому еще они — всег-
да недожарены!»
Наконец я обязан сказать кое-что и о себе, ибо есть опас-
ность, что моя «драматургия», ныне чрезмерно восхваляемая,
способна соблазнить молодых людей на бесполезное изучение
ее и — того хуже — на подражание ей. Наша критика обычно
слишком торопится — и хвалит и порицает, но недостаточно
хорошо и внимательно читает.
Вот, например, один из критиков заявляет по поводу «Егора
Булычева»:
«Совершенно очевидно, что здесь надо говорить о новой тех-
нике драматургии, так как решающим критерием является кри-
терий практики, а практика говорит об огромном воздействии
Горького-драматурга, о большой мощи горьковского театра.
Этот горьковский театр надо изучать».
• Нет, изучать — не надо, потому что — нечего изучать. Я на-
, писал почти двадцать пьес, и все они более или менее слабо
связанные сцены, в которых сюжетная линия совершенно не вы-
держана, а характеры — недописаны, не ярки, не удачны. Драма
должна быть строго и насквозь действенна;_______только при этом
условии она может служить .возбудителем актуальных эмоций,
настоятельно необходимых в наши дни, когда-требуется боевое,
пламенное слово, которое обжигало мещанскую ржавчину
душ наших^г--------------
Одна йЗмоих пьес держится на сцене 30 лет, но — это недо-
разумение, ибо она устарела. Я думаю, что мне следует расска-
зать историю этой пьесы. Она мнилась итогом моих почти ляад-
цатилетних наблюдений над миром «бывших людей», к числу ко-
торых я отношу не только странников, обитателей ночлежек и
вообще «люмпен-пролетариат», но и некоторую часть интелли-
гентов — «размагниченных», разочарованных, оскорбленных и
униженных неудачами в жизни. Я очень рано почувствовал и
понял, что люди эти — неизлечимы. Коноваловы способны вос-
хищаться героизмом, но сами они — не герои, и лишь в редких
случаях «рыцари на час».
Коноваловых я встречал и в среде интеллигентов. Когда я пи-
сал Бубнова, я видел перед собой не только знакомого «босяка»,
но и одного из интеллигентов, моего учителя. Сатин — дзоря-
нин, почтово-телеграфный чиновник, отбыл четыре года тюрьмы
за убийство, алкоголик и скандалист, тоже имел «двойника» —
это был брат одного из крупных революционеров, который кон-
чил самоубийством, сидя в тюрьме. Побывав в толстовских коло-
ниях— в Тверской и Симбирской, я и почувствовал в них нечто
общее с «ночлежкой» Кувалды.
Конец 80-х и начало 90-х годов можно назвать годами оправ-
дания 6«cci<4tM и утешения обреченных на гибель. Литература
154
выбрала героем своим «не героя», одна из повестей того вре-
мени так и была озаглавлена: «Не герой». Эта повесть читалась
весьма усердно. Лозунг времени был оформлен такими словами:
«Наше время — не время великих задач»,—«не герои» красно-
речиво доказывали друг другу правильность этого лозунга и
утешались стишками:
«Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат!
Кто QM ты ни был — нс падай душою!
Верь: настанет пора, и погибнет Ваал!»
Особенным успехом в роли утешителя пользовался Михаил
Меньшиков, сначала—сотрудник либеральной «Недели», а за-
тем— один из столпов «Нового времени», газеты, которую Сал-
тыков-Щелрин убийственно метко назвал «Чего изволите?»
Пошленькие книжки Меньшикова «О любви» и «О писатель-
стве» жадно читались мелкой служебной интеллигенцией, осо-
бенно сельскими учителями, крупной культурной силой того
времени. Очевидно иного учителей и юношества засорило и вы-
вихнуло себе мозги этими книгами.
Но кроме пошлейшего лицемера Меньшикова было много уте-
шителей, примирителей и проповедников на тему: «Придите ко
мне все страдающие и обремененные, и аз упокою вы». Фило-
софическую паутину на эту тему усердно ткал и человек такого
высокого давления, как автор книг: «Исповедь», «В чем моя
вера?» «Царство божие внутри нас» и т. д.
Всюду проповедовалось человеколюбие. В теории оно распро-
странялось на всех людей без различия классов и сословий, но
на практике некоторых Василиев именовали Василиями Ивано-
вичами, а большинство — Васьками, кое которых Марий —
Марьями Васильевнами, всех остальных — Машками.
С полной уверенностью могу сказать, что призывы сверху «не
падать душою» до слуха Васек и Машек не достигали, и про-
цесс падения душ в ядовитую грязь быта совершался обычно
непрерывно и многообразно, как всегда.
Учителя с верхних этажей жизни имели огромное количество
двойников в низах, в трудовой массе. Я очень внимательно при-
слушивался и присматривался к ним Они были не так хитро за-
перты суемудрием и спрятаны в празднословии, как люди верх-
них этажей. Сразу открывалось, что вот этот утешает искренно,
он заговаривает свою «зубную боль и сердце» и знает, как она
мучительна для людей. Но утешитель такого типа встречался
очень редко. Наиболее распространен среди бродяг и странни-
ков «по святым местам» утешитель-профессионал, ремеслен-
ник.— он утешает потому, чтп за это—кормят С такими уте-
шителями вполне выдерживают сравнение современные европей-
ские журналисты из тех, которые утешают «страдающих и
обремененных» капиталистов.
155
Наиболее отвратительным типом утешителя является често-
нобец, человечишко, который возвеличивает себя в своих гла-
вах игрой на страданиях людей, ничтожество, которое хочет
быть заметным и не только уважаемым, но и любимым. Таких
немало.
И, наконец, есть еще весьма большое количество утешите-
лей. которые утешают только для того, чтоб им не надоедали
своими жалобами, не тревожили привычного покоя ко всему
притерпевшейся холодной души.
Самое драгоценное для них именно этот покой, это устойчи-
вое равновесие их чувствований и мыслей. Затем, для них очень
дорога своя котомка, свой собственный чайник и котелок для
варки пиши. Котелок и чайник предпочитают медные. Утешите-
ли этого ряда — самые умные, знающие и красноречивые. Они
же поэтому и самые вредоносные. Именно таким утешителен
должен был быть Лужа в пьесе «На дне», но я, видимо, не сумел
сделать его таким.
Из всего сказанного мною об этой пьесе, надеюсь, ясно, до
какой степени она неудачна, как плохо отражены в ней изло-
женные выше наблюдения и как она слаба «сюжетно». <На
дне» — пьеса устаревшая и, возможно, даже вредная в наши
дни.
Хотя эта «самокритика» запоздала, но я должен сказать, что
явилась она, конечно, не сейчас, в 1932 году, а еще до Октября.
Я считаю ее не бесполезной для тех молодых товарищей, кото-
рые слишком торопливо и непродуманно обрабатывают материал
своих наблюдений. В наши дни утешитель может быть показан
на сцене театра только как фигура отрицательного значения
и — комическая.
Исторический, но небывалый человек, Человек с большой бук-
вы, Владимир Ленин решительно и навсегда вычеркнул из жизни
пт утешителя, заменив его учителем революционного права
рабочего класса. Вот этот учитель, деятель, строитель нового
мира и должен быть главным героем современной драмы. А для
того, чтоб изобразить этого героя с должной силой и яркостью
слова, нужно учиться писать пьесы у старых, непревзойденных
мастеров этой литературной формы, и больше всего у Шекспира.
1932.
ЛИТЕРАТУРУ—ДЕТЯМ
В «Известиях» от 23 и 27 мая была напечатана статья «Ли-
тература— детям!» Автор этой статьи С. Маршак, талантли-
вый и опытный работник в области литературы для детей, соаер
шенно правильно придал заголовку и теме своей статьи харак-
тер требования, характер боевого лозунга.
Пред нами — факт, недопустимость коего совершенно очевид-
на: в государстве, где передовой отряд рабочего класса, хозяи-
на и диктатора страны, отцы и матери — коммунисты, погло-
щенные строительством социалистического государства, развили
и всё более развивают чудовищную, небывалую по силе напря-
жения энергию,—® этом государстве дело социалистического
воспитания детей находится далеко еще не на первом плане,
как будто для этого дела, первостепенное и решающее значе-
ние которого совершенно ясно, у нас уже не хватает внимания,
времени и творческой сцры.
Мы обучаем ребят грамоте с семи-восьми летнего возраста, но
нашим детям нечего читать. Каждый год появляются сотни тысяч
новых читателей, а книг для них нет, В любом колхозе, в лю-
бом рабочем поселке, где только организуются детские очаги и
ясли, возникает спрос на детскую книжку. Камчатка, Дальний
Восток, Северный край требуют книг для дошкольников. Но
что нам ответить далеким окрайнам, когда и н Москве и в Ле-
нинграде дети не имеют конп/екта книг, существенно необходи-
мого для их развития?
«Нет книг». Эти слова говорят не только о том. что напи-
санные за 15 лет десятка два удачных книжек для детей млад-
шего возраста издаются в ничтожном количестве экземпляров,—
слова эти говорят о том, что у нас не создано, не написано для
детей книг, которые должны способствовать развитию в малы-
шах интереса и вкуса к знанию, должны облегчать им постиже-
ние школьной науки, знакомить их со старой действительно-
стью, разрушенной отцами, с новой действительностью, которую
создают отцы для детей Речь идет о настоятельной необходи-
157
мости создать для детей новую, советскую, социалистическую
популярно-научную и художественно яркую книгу’ Дети должны
был» более культурными и еще более активными, чем их роди-
тели, основоположники нового мира. Не боясь больших слов,
мы должны сказать, что наши дети должны воспитаться еще
более активными вождями мирового пролетариата. И для этого
мы обязаны вооружить их с малых лет всею силой знаний, не-
обходимых для сопротивления консерватизму старого быта, вли-
янию косной, мещанской среды.
Буржуазная, дореволюционная детская .литература, независимо
от ее качества, давала детям кое-какие представления о мире:
ребенку младшего возраста это давалось в сказке и картинке,
старшему — в оригинальной и переводной повести и рассказе. В
детской библиотеке преобладала беллетристика, но было .много
и научно-популярной литературы десятки книг по физике, аст-
рономии, зоологии, сотни — по истории.
Наша задача осложняется тем, что мы .можем взять из этого
буржуазного наследия только очень немногое, гораздо меньше»
чем взяла литература для взрослых: некоторые произведения
классиков и мирового народного эпоса, — да и то в новых пере-
водах и пересказах, — кое-что из научно-популярной литера-
туры для старшего возраста («Жизнь растений» Тимирязева,
«История свечи» Фарадея и т. д.).
Прежде всего наша книга о достижениях науки и техники
должна не только давать конечные результаты человеческой
мысли и опыта, но вводить читателя в самый процесс исследова-
тельской работы, показывая постепенное преодоление трудно-
стей и поиски верного метода.
Надо написать — и не одну, а несколько книг о том, что уже
дали .людям и что могут дать нам в условиях нашего социали-
стического строительства физика и химия.
Возможны и желательны также книги на более узкие и кон-
кретные темы.
Такие темы часто открывают остроумные, оригинальные пути
к трактовке серьезного материала. Так задумана, например,
книга «О роли лягушек в науке», предложешгая одним из моло-
дых ученых. Вот несколько примерных тем:
Книга о том. откуда взялась частная собственность и каким
препятствием является сига в наше время на пути развития чело-
вечества, как тормозит она свободу развития научной мысли
Мастера, герои и боги.
О том, как образы мастеров, героев труда, вполне реальные у
народа, сделались отвлеченными божествами у жрецов. Книга о
священниках и жрецах.
Что такое белок?
Что такое философия? Книга эта должна дать на игре слов
156
элементарное представление о технике мышления, рассказан» о
том, как создаются понятия.
Путешествие к центру земли. Книга по геологии с приложе-
нием раздвижного геологического глобуса.
Книга по физической географии, с соответствующими разбор-
ными моделями.
Сопротипле1п«е материалов. Простейшие конструкции, при
помощи которых ребенок знакомится с сопротивлением мате-
риалов.
Значение пустоты в технике. («Для чего—ничего?»)
Мера и вес. Книга о том, какое значение имеет для людей
точность измерения пространства, веса и времени. Результаты
нарушения этой точности — столкновения поездов, невозмож-
ность замены частей машин, отравления людей ядами, содержа-
щимися в лекарствах, и т. д. (Эта тема отчасти затронута а кни-
ге молодой писательницы Мсркулъсвой — «Фабрика точности».)
Книга о строении человека (с разборными моделями черепа,
пищевода, желудка и т. д.).
Как человек стал великаном? Книга о том, как наука и тех-
ника удлинили наше зрение (телескоп, телсеизич), слух (телефон,
радио), ноги (современные способы передвижения), руки (управ-
ление на расстоянии) и г. д.
Большим разделом в области детской книги должна быть исто-
рия культуры. Мы не имеем в виду связного и последователь-
ного курса учебного характера. Это должна быть серия книг и
альбомов на самые разнообразные темы, относящиеся к истории
различных аидов труда и истории вещей (история плуга, кораб-
ля, ткацкого станка и т. д.).
Наряду с этим надо дать детям сводку современных научных
представлений о мире, нечто вроде книги Уоллеса «Место чело-
века во вселенной».
Мы должны добиться того, чтобы лучшие писатели и худож-
ники дали нам книги и альбомы, посвященные народам мира О
народах СССР лучше всего могут рассказать краеведы и участ-
ники многочисленных экспедиций, разбросанных по территории
всего Союза. Они покажут нам национальный быт в процессе из-
менения и разшггия. Такие книги явятся очень важными докумен-
тами эпохи.
Не надо думать, что все без исключения детские книжки долж-
ны давать познавательный материал. Наша книга должна быть
не дидактической, не грубо тенденциозной. Она должна говорить
языком образов, должна быть художественной. Нам нужна и ве-
селая, забавная книжка, развивающая в ребенке чувство юмора
Надо создать новые юмористические персонажи, которые яви-
лись бы героями целых серий книжек для детей
Дошкольникам нужны простые и в то же время отмеченные
150
высоким художественным мастерством стихи, которые давали бы
материал для игры, считалки, дразнилки. Наряду со стихами сов-
ременных мастеров детской книги необходимо издать несколько
сборников, составленных из лучших образцов фольклора.
Всех нужд детской литературы нс перечислишь.
Это не удивительно.
Русской дореволюционной литературе было около 150 лет. Со-
ветская книга для детей ровно в 10 раз моложе — ей всего
15 лет. Она еще не успела накопить достаточного выбора книг
по всем многочисленным вопросам, интересующим ребенка, в
процессе его нзакомства с миром.
Но мы должны ‘принять самые решительные меры, чтобы н
кратчайший срок снабдить нашего ребенка литературой, необхо-
димой для его культурного роста.
Этого возможно достичь путем искусного и бережного отбора
наиболее ценных книг из мировой и советской литературы как
общей, так и детской, а также путем собирания и привлечения
широких кадров писателей, ученых и художников.
1. Такая задача может быть по силам только специальному
издательству, посвященному детской литературе,— Детиздату.
2. Это издательство должно быть обеспечено компетентными
и преданными делу людьми, а также достаточной материальной
базой.
3. Необходимо выделит» для нужд издательства фабрику, выра
батывающую пригодные для детской художественной книжки сор-
та бумаги и картона, а также организовать при издательстве хо-
рошо оборудованную типографию и мастерскую наглядных посо-
бий.
Пора поставить вопрос о детской литературе широко и серь-
езно, так. как ставятся у нас, в Стране Советов, все крупные
вопросы, требующие неотложного разрешения.
1933.
о СКАЗКАХ 1
Вы спрашиваете; что дали мне народные сказки, песни?
С живописью словом, с древней поэзией и прозой трудового
народа, — с его литературой, которая в первоначале своем поя-
вилась до изобретения письменности и называется «устной» по-
тому, что передавалась «из уст в уста»,—с литературой згой
я познакомился рано — лет шести-семи от роду. Знакомили ме-
ня с нею две старухи: бабушка моя и нянька Евгения, .маленькая,
шарообразная старуха с огромной головой, похожая на два ко-
чана капусты, положенных один на другой. Голова у Евгении
была неестественно богата волосами, волос — не меньше двух
лошадиных хвостов, они — жесткие, седые и курчавились. Евге-
ния туго повязывала их двумя платками, черным и желтым, а во-
лосы все-таки выбивались из-под платков Лицо у нее было кра-
сное, маленькое, курносое, без бровей, как у новорожденного
младенца, в это пухлое лицо вставлены и точно плавают в нем
синенькие веселые глазки.
Бабушка тоже была богата волосами, но она натягивала на
них «головку» — шелковую шапочку вроде чепчика. Нянька жи-
ла в семье деда лет двадцать пять, если не больше, «няньчила»
многочисленных детей бабушки, хоронила их, оплакивала вме-
сте с хозяйкой. Она же воспитала и второе поколение — вну-
ков бабушки, и я помню старух не как хозяйку и работницу, а
как подруг. Они вместе смеялись над дедом, вместе плакали,
когда он обижал одну из них, вместе потихоньку выпивали рю-
мочку, две, три. Бабушка звала няньку — Еня, нянька ее—Аку-
ля, а, ссорясь, кричала;
'* Редакция газеты «Пионерская правда» в течение нескольких ме-
сяцев собрала и частью напечатала свыше 500 народных сказок, в
сборе и записи которых активное участие принимали пионеры и
школьники всего Союза.
Все напечатанные сказки «Пионерская правда» послала А. М Горь-
кому с просьбой поделиться с ребятами воспоминаниями о том, что
дали ему народные песни и сказки в детстве и какое значение в его
работе имело народное творчество.
||М. Гирып.й. О литературе. Н. "в.
161
— Эх, ты, Акулька, черная ведьма!
— А ты — седая ведьма, мохнатое чучело, — отвечала бабуш-
ка. Ссорились они нередко, но — на короткое время, на час,
потом мирились, удивлялись:
— Чего орали? Делить нам — нечего, а орём. Эх, дурёхи...
Если раскаяние старух слышал дед, он подтверждал:
— Верно: дуры.
И вот, бывало, в зимние вечера, когда на улице посвистывала,
шарахалась, скреблась в стекла окон вьюга или потрескивал
жгучий мороз, бабушка садилась в комнатенке рядом с кухней
плести кружева, а Евгения устраивалась в углу, под стенными
часами, прясть нитки, я влезал на сундук, за спиной няньки, и
слушал беседу старух, наблюдая, как медный маятник, раска-
чиваясь, хочет стесать затылок няньки. Сухо постукивали кок-
люшки, жужжало веретено, старухи говорили о том, что ночью
у соседей еше ребенок родился — шестой, а отец всё еще -«без
места», поутру его старшая дочь приходила хлеба просить.
Очень много беседовали о пище: за обедом дед ругался — щи
недостаточно жирны, телятина пережарена. У кого-то на име-
нинах успенскому попу гитару сломали. Попа я знаю, он, бывая
в гостях у деда, играет на гитаре дяди Якова, он — огромный,
гривастый, рыжебородый, с большой пастью и множеством круп-
ных белых зубов в ней. Эго — настоящий поп, тот самый, о ко-
тором рассказывала нянька Евгения. А рассказывала она так:
задумал бог сделать льва, слепил туловище, приладил задние но-
ги, приспособил голову, приклеил гриву, вставил зубы в пасть
готово! Смотрит, — а на передние ноги материалу нет. Позвал
чорта и говорит ему: «Хотел сделать льва — не вышло, в другой
раз сделаю, а этого, негодника, бери ты дурачина». Чорт обра-
довался: «Давай, давай, я из итого дерьма попа сделаю». При-
лепил чорт негоднику длинные руки, — сделался поп.
В доме деда слово «бог» звучало с утра до вечера: бога про-
сили о помощи, приглашали н свидетели, богом пугали — нака-
жет! Но, кроме словесного, никакого иного участия божия в де-
лах домашних я не чувствовал, а наказывал всех в доме дедушка.
Из сказок няньки бог почти всегда являлся глуповатым. Жил
он на земле, ходил по деревням, пуги.кя в разные человечьи де-
ла, и всё неудачно. Ондажды застиг его и дороге вечер, присел
бог под берёзой отдохнуть, — едет мужик верхом. Богу скушно
было, остановил он мужика, спрашивает: кто таков, откуда, ку-
да, то да сё, незаметно ночь подошла, и решили бог с мужиком
переночевать под березой. Наутро проснулись, глядят, — а ко-
была мужикова ожеребилась, Мужик обрадовался, а бог и гово-
рит: «Нет, погоди, это моя береза ожеребилась». Заспорили,
мужик не уступает, бог—тоже. «Тогда идем к судьям», — ска-
зал мужик. Пришли к судьям, мужик просит: «Решите дело,
скажите правду». Судьи отвечают: «Искать правду — денег сто-
162
ит, дайте денег — скажем правду!» Мужик был бедный, а бог —
жадный, пожалел денег, говорит мужику: «Пойдем к архангелу
Гавриле, он даром рассудит». Долго ли, коротко ли — пришли к
архангелу. Выслушал их Гаврила, подумал, почесал за ухом и
сказал богу: «Это, господи, дело простое, решить его легко, а
у меня вот какая задача: посеял я рожь на море-океане, а она
не растет!» — «Глупый ты, — сказал бог, — разве рожь на воде
растет?» Тут Гаврила и прижал его: «А береза может жеребенка
родить?»
Иногда бог оказывался злым. Так, однажды шел он ночью по
деревне со cbhium Юрием, во всех избах огни погашены, а в од-
ной горит огонь, окошко открыто, но занавешено тряпкой, и
как будто кто-то стонет в избе. Ну, богу всё надо знать. «Пой-
ду, взгляну, чего там делают», — сказал он, а Юрий советует:
«Не ходи, нехорошо глядеть, как женщина родит». Бог не послу-
шал, сдернул тряпку, сунул голову в окно, а бабка-повитуха как
стукнет его по лбу молочной кринкой — р-раз! Даже кринка —
в черепки. «Ну,—сказал бог, потирая лоб, — человеку, кото-
рый там родился, счастья на земле не будет. Уж я за это ру-
чаюсь». Прошло много времени, лет тридцать, снова бог и Юрий
идут полем около той деревни Юрий показал полосу, где хлеб
взошел гуще « выше, чем на всех других полосах. «Гляди, боже,
как хорошо уродила земля мужику!» А бог хвастается: «Это,
значит, усердно молил меня мужик!» Юрий и скажи: «А мужик-
то самый тот, помнишь: когда он родился, тебя по лбу горшком
стукнули?» — «Этого я не забыл», — сказал бог и велел чертям
погубить полосу мужика. Хлеб погиб, мужик плачет, а Юрий
советует ему: «Больше хлеба не сей, разведи скот». Прошло
еще пяток лет, снова идут бог да Юрий полями той деревни. Ви-
дит бог: хорошее стадо гуляет, и он снова хвастается: «Ежели
мужик меня уважает, так и я мужика ублажаю»*. А Юрий —
не утерпел, опять говорит: «А это скот того мужика...» Послал
бог «моровую язву» на скот, разорил мужика. Юрий советует
разоренному: «Пчел заведи». Миновали еще года. Идет бог, ви-
дит: богатый пчельник, хвастает: «Вот, Юрий, какой есть пче-
ляк счастливый у меня». Смолчал Юрий, подозвал мужика, шеп-
нул ему: «Позови бога в гости, накорми медом, может, он от
тебя отвяжется». Ну, позвал их мужик, кормит медом сотовым,
калачами пшеничными, водочки поставил, медовухи. Бог водочку
пьет, а сам всё похвдстывает: «Меня мужик любит, он меня ува-
жает!» Тут Юрий третий раз напомнил ему про шишку на лбу.
Перестал бог мед есть, медовуху пить, поглядел на мужика, по
думал и сказал: «Ну, ладно, пускай живет, больше не трону!»
А мужик говорит: «Слава те, боже, а я помру скоро, уж я всю
мою силенку зря изработал».
‘Ублажать — делать, дарить благо.
II*
163
Бабушка, слушай такие скалки, посмеивалась, а иной раз хо-
хотала до .слез и кричала:
— Ой, Енька, врешь! Да разве бог — такой? Он же добрый,
дурёха!
Нянька, обижаясь, ворчала: .
— Это — сказка, а не быль, И тоже есть и такой бог, вот
возьми его у дедушки Василия...
Они начинали спорить, и это мне было досадно: спор о том,
чей бог настоящий, неинтересен, да и непонятен был мне, я про-
сил бабушку и няньку спеть песню, но они поочередно и сердито
кричали на меня: , , !
— Отвяжись! Отстань!
Лет восьми я знал уже трех богов, дедушкин—строгий, он
требовал от меня послушания старшим, покорности, смирения,
а у меня всё это было слабо развито, и, по воле бога своего,
дедушка усердно вколачивал качества эти в кожу мне; бог ба-
бушки был добрый, но какой-то бессильный, ненужный; бог
нянькиных сказок, глупый и капризный забавник, тоже не воз-
буждал симпатий, но был самый интересный. Лет 15—20 спустя
я испытал большую радость, прочитав некоторые из сказок
няньки о боге в сборнике «Белорусских сказок» Романова. По
сказкам няньки выходило, что и все на земле глуповато, смеш-
но, плутовато, неладно, судьи — продажны, торгуют правдой, как
телятиной, дворянс-помешики — люди жестокие, но тоже неум-
ные, купцы до того жадны, что в одной сказке купец, которому
до тысячи рублей полтины не хватало, за полтинник продал но-
гайским татарам жену с детьми, а татары дали ему полтину по-
держать в руках, да и угнали его в плен, в Крым к себе, вместе
с тысячей рублей, с женою и детьми. Я думаю, что .уже тогда
сказки няньки и песни бабушки внушили мне смутную уверен-
ность, что есть кто-то, кто хорошо видел и видит всё глупое,
злое, смешное, кто-то, чужой богам, чертям, царям, попам, кто-
то очень умный и смелый.
Я рано, вероятно, лет восьми, почувствовал, что такая
сила существует, это чувство внушалось мне резким различи-
ем между сказками, песнями и жестокой жизнью, которая
окружала, душила, толкала меня, всячески обижая. Сила зта,
конечно, не няньки Евгении, ее все в доме считали «выжив-
шей из ума», и лаже верная ее подруга бабушка часто гово-
рила ей;
— О.х, и глупа ты, Енька!
Сила эта чувствовалась за сказками и песнями, бабушка зна-
ла их бесконечно много. Дед не любил, когда она пела.
— Ну, завыла!—сердито покрикивал он, — Молитв, дура, не
знаешь ни одной, а песен у тебя, как волос! Вот обрежу во-
лосья-то...
Но когда он уходил из дома или работал в мастерской, на
J64
дворе, бабушка, непрерывно постукивая коклюшками, командо-
вала няньке:
— Ну-ко, Енька, заводи.
И тоненьким горловым голоском, похожим на звук дудочки
пастуха, нянька запевала:
«Ой, да собирались наши шерстобиты...»
Бабушка, голосом погуще, подхватила:
«Во отхожие, в далеки промысла...»
Почти все песни резко разноречивы с обычными темами жи-
тейских бесед няньки, бабники и всех в доме, бесед о том, что
картофель в подполье прорастает, надо его перебрать, пересы-
пать золой, что кто-то «заложил» деду кашмировую шаль и се-
ребряные ложки, о том, что к моей матери сватается одногла-
зый часовщик Яковлев, а она не хочет выходить замуж за него,
хотя у одноглазого три тысячи в байке лежит,—вообще гово-
рили о быте сытом, зажиточном. А песни пели о жизни трудо-
вой, голодной, несчастно»"». Я и до сего дня отлично помню, как
два старушечьих голоса негромко, нестерпимо заунывно выпе-
вают бурлацкую жалобу:
«Ой-ёсй, ой-ёей,
Дует ветер верховой!
Мы идё-о-ои босы, голодны,
Каменьё-о-ом ноги порваны.
Ты пода-а-ай, Микола, помочи,
Доведн-н-и. Микола, до ночи!
Эй, ухнем! Да ой, ухнем!
Ша-агай крепче, друже,
Ло-ожнсь а лямку туже!
Ой-ой, оёсй...»
На меня этот вой действовал раздражающе, я ревел и просил
не петь эту бесконечную песню. Нянька сердилась на меня, уго-
варивала:
— Дурачок, — чего боишься? Нс про волков поем.
— Ну, давай повеселее, — предлагала бабушка. Песня «пове-
селев» тоже не казалась ине веселой.
«Родила летей Устюша — не думала,
Народила семерых пригорюнилась.
«Ой, да чем же их кормить-понть.
Ой, да как же уму-разуму учить?»
Запевка звучала как будто весело, а дальше песня станови-
лась всё более тягучей, печальной. Я уже, разумеется, нс пом-
ню эти песни целиком, в памяти остались только отрывки, от-
дельные строки. Лет с пятнадцати я начал записывать те из .чих,
которые мне наиболыпе нравились, но в кочевой жизни моей
тетради записок легко терялись, а две, в которых много было
165
заткано казанских и вятских и других песен, отобрали при
аресте нижегородские жандармы и не возвратили мне. Особенно
часто старухи пели веселую разбойничью песню, я помню ее не
всю и, вероятно, в искаженном виде, а в памяти она осталась
крепче других, потому что бабушка пела ее, смешно притопы-
вая ногой и ловко вторя треском коклюшек:
«Эх, ребята, да куда же мы пойдем?
Где покажем удаль, силушку свою?
В городах — воеводы сидят,
Мужикам — воеводами не быть.
Золотой парчи кафтанов не носить
Во степях — там татаре снуют,
Ищут — где кого пограбить им,
Супропш погаси — мало нас,
Зварканят нас татары, перебьют,
Кто останется—в полон уведут.
В деревнях — нища братин живет,
Нам отцами доводится
С господами хороводится.
Замахнешься на боярина,
А ударишь—'Крестьянина!
Эх, ребята, горс-горькое!
Да пойдеыте-ко во темные леса,
* На просторные дороги погулять,
Со купцами кистенями поиграть!
Наиграемся —• покаемся,
Захороним себя в монастыри,
Поналенем монашьи клобуки.
Атаману быть игуменом,
Эсаулу — обедню служить.
Нам, монахам,— монашенок любить!»
Разбойников я любит, дел рассказывал о них так хорошо и
похвально, что мне казалось: жалеет он, что не пошел в разбой-
ники, а на всю жизнь сделался красильщиком. В добрый час я
даже спросил его: «Жалеешь?»
— Разбойников казнят, плетями секут, — ответил он, и это
было не убедительно: меня тоже секли за озорство, а я все-таки
и все больше озорничал, — к этому меня толкала тяжелая и сер-
дитая скука жизни. Чудеса сказок и песен были не ежедневны и
даже не очень часты, но ежедневно у нас в доме, полном мелкой,
хитренькой и подлой «нечистой силы», творились другие чудеса
В кухне, под печью, жил «хозяин», «домовой», бабушка ска-
зывала, что это — маленькое, мохнатое, зеленоглазое существо,
похожее и на ежа и на котенка, но двуногое. Днем он сидел
смирно, а ночью вылезал, топал по всем комнатам, возился на
чердаке, гонял крыс и мышей под полом и вообще развлекался
пустяками: удерживал под печью кочергу так, что ее нельзя было
сразу вытащить, бросал на пол ухваты, надбивал посуду — на
горшках, плошках, тарелках являлись трещины, наполнял дом
шорохом, скрипом, треском и вообще метко, но непрерывно и
назойливо вредительствовал.
166
Я в домового верил. Ночами, просыпаясь, прислушивался к ти-
хому, воровскому шуму сто забав, ждал, что он вскочит ко мне
яа сундук, начнет щекотать или откусит нос, оторвет ухо. Было
очень неприятно ожидать таких поступков, и некоторое время я
даже прятал под подушку фунтовую гирю для обороны против
«хозяина». Но однажды рано утром, когда пили чай, на чердаке
что-то упало, затем раздался еще и еще удар. Кто-то крикнул:
— Ой, что это? •
Дед, нахмурясь, перекрестился, взял железный аршин и пошел
на чердак, за ним последовал мастер Григорий, испуганно, молча
пошли и все другие. Дед вернулся очень скоро и сердито сказал:
— Домовой балует, три кирпича из дымохода выломал. Это
он — не к добру.
А кирпичи выковырял я, выковырял, но чтоб они не выпали,
укрепил их лучинками. В ту пору был Петров пост, в доме бла-
гочестиво ели постное — щи с грибами сушеными, толокно, овся-
ной кисель, квашеную капусту. Мне всё это не нравилось. Рабо-
тая под крыс, я таскал куриные яйца и питался ими, но сырые они
были невкусны. Тогда я решил сделать в дымоходе горнушку,
надеясь, что яйца испекутся в ней, но раньше, чем я успел убе-
диться в правильности этой затеи, «домовой» разрушил ее. Этим
он убил сам себя — я перестал верить в то, что он существует.
Домовой исчез, остались черти. Они злостно действовали всю-
ду: в подполье, в погребе, на чердаке и по всем комнатам дома.
Они выпускали квас из бочки, топили крыс и мышей в рассоле
огурцов, подсовьвали кошек под ноги людей, воровали и прятали
разные мелкие вещи — ножницы, ключи, наперстки, нужно было
ходить из комнаты в комнату, упрашивая:
— Чорт, чорт — поиграй, да назад отдай!
Эта фантастика домашних чудес была обыденна, мелка, бесцвет-
на и очень скор надоела мне. Черти были приятно забавны толь-
ко тогда, когда о них рассказывала бабушка, но она обо всем
умела рассказать так, что от ее слов всегда оставалось незабы-
ваемое до сего дня чувство крылатой радости. Чудеса ее песен и
стихов, нянькиных сказок возбуждали желание самому творить
чудеса. Нянька Евгения боялась чертей и брезговала ими, как
«нечистью» — лягушками, мышами. Дед тоже охотно и даже с
умилением рассказывал о чудесах угодников божьих, о том, как
они ловили чертей в рукомойниках и, оседлав чорта, летали вер-
хом на нем из Москвы в Палестину, в Иерусалим слушать обед-
ню, причем путешествие туда и обратно отнимало всего час
времени.
Что же дали мне песни и сказки? Я уже упомянул, что за
сказками, за песнями мною чувствовалось какое-то сказочное
существо, творящее все сказки и песни Оно, как будто, и не
сильное, но умное, зоркое, смелое, упрямое, всё и всех побеж-
дающее своим упрямством. Я говорю — существо, потому что ге-
167
рои сказок, переходя из одной о другую, повторяясь, слагались
мною в одно лицо, в одну фигуру. ,
Существо это совершенно не похоже на людей, средн которых
я жил, и чем взрослее становился я, тем более резко и ярко ви-
дел я различие между сказкой и нудной, жалостно охающей, буд-
ничной жизнью ненасытно жадных, завистливых людей. В сказ-
ках люди летали по воздуху на «ковре-самолете», ходили в «са-
погах-скороходах», воскрешали убитых, спрыскивая их мертвой
и живой водой, в одну ночь строили дворцы, и вообще сказки
открывали предо мною просвет в другую жизнь, где существо-
вала и, мечтая о лучшей жизни, действовала какая-то свободная,
бесстрашная сила. И, само собой разумеется, устная поэзия тру-
дового народа, — той поры, когда поэт и рабочий совмещались
в одном лице, — эта бессмертная поэзия, родоначальница книж-
ной литературы, очень помогла мне ознакомиться с обаятельной
красотой и богатством нашего языка.
Мне было лет двенадцать, когда я спросил деда: зачем чертям
в рукомойниках сидеть? Чорт — не рыба, ему в воде — неудобно.
Если черти невидимы, как же можно поймать чорта и ездить
верхом на нем? Все это—непонятно. А вот в сказках — понят-
но: там летают на коврах, скоро ходят в сапогах...
— Дурак, — сказал дед, усмехаясь, а затем нахмурился и до-
бавил: — болван.
После чего крепко ударил меня по затылку и выгнал вон из
комнаты. Я уже тогда пробовал служить «в людях», был некото-
рое время «мальчиком» в магазине обуви, у меня подживали
руки, обваренные кипящими щами, бабушка забинтовала их тряп-
ками, и я маялся от нестерпимого зуда в коже.
Помню — выскочил п сени, встал в двери на двор. Дальше путь
был занавешен густейшим дождем, он изливался на землю обиль-
но и стремительно, даже с воем, со свистом. Мне тоже хотелось
выть волком. Я высунул забинтованные руки под дождь, и он
быстро успокоил и зуд кожи и обиду. Может быть, с того дня я
потерял уважение к деду и всякий интерес к чудесам угодников
божьих. И мне еше больше дороги стали герои сказок. Позднее,
когда я внимательно прочитал литературу церковников—«жития
святых», мне стало ясно, что чудеса, о которых рассказывает
церковь, заимствованы ею из мудрых древних сказок, так что и
тут, — как везде и во всем, — церковники жили за счет здоро-
вой, возбуждающей разум творческой силы трудового народа.
1934.
О КОЧКЕ И О ТОЧКЕ
В Союзе Советов научно организованный разум получил не-
ограниченную свободу в его борьбе против стихийных сил при-
роды. Побеждай эти силы, заставляя их покорно служить вели-
кому, всемирному делу создания бесклассового общества равных,
разум всё более дерзновенно, успешно и наглядно показывает
свою мощь творца и организатора «второй природы», т. е. куль-
туры, на почве, на силах и сокровищах первой природы, древней,
неорганизованной и даже враждебной интересам трудового чело-
зечества. Соединенный с волей пролетариата-диктатора, резум
осушает болота, добывая из них топливо, орошает засушливые
степи, изменяя течение рек, заставляет силу падения воды соз-
давать электроэнергию и огонь, он режет дорогами непроходи-
мые горы, побеждает вечные льды Арктики, соединяет моря ка-
налами, он изменяет физическую географию огромной страны со-
циалистических республик, делая природу всё более плодотворной,
емкой, богатой, удобной для людей. В сельскохозяйственный оби-
ход нашей страны смело вводится множество новых культур, бы-
стрее растет ее техническое вооружение, и — самое главное - - в
ней' растут дети, для которых наше дореволюционное прошлое со
всеми его грязными и подлыми уродствами будет знакомо только
по книгам, как печальная и фантастическая, нелепая сказка.
Молодым людям покажется смешным, если я, старик, сознаюсь,
что пишу сейчас в том настроении, которое на утренней заре
культуры позволяло людям создавать неувядаемые поэмы, леген-
ды. Да, я пишу именно в таком настроении, и очень тяжхло мне
сознавать, что у меня нет слов такой силы, которая была бы рав
на силе фактов, возбуждающих в душе радость и гордость див-
ными успехами в труде пролетариата-диктатора. Настроение ра-
дости и гордости вызвано у меня открытием Беломорско-Балтий-
ского канала. Я не стану говорить о его хозяйственном значении
для чашей страны, — это не мое дело. Я возьму этот факт со
стороны его социально-культурного значения.
В чем дело? На строительстве канала работало несколько ае-
164
сяткив тысяч .нолей, классово враждебных пролетариату, закоре-
нелых собственников, людей социально-опасных, нарушителей
законов нашей страны. Многие тысячи этих людей в награду за
их героическую, самоотверженную работу получили сокращение
сроков наказания, многим возвращены права гражданства, даны
премии и т. д. Тысячи получили высокую рабочую квалифика-
цию. Образовался огромный кадр опытных гидротехников, строи-
телей, которые пошли на работу по каналу Москва — Волга и на
другие сооружения этого типа. Еще более усилив свою опытность
строителей, сни пойдут на работу по созданию Каспийско-Чер-
номорского канала. Не преувеличивая, мы имеем право сказать,
что десятки тысяч людей перевоспитаны. Есть чему радоваться,
не правда ли?
Но за этим скрыто нечто еще более значительное. В этом го-
сударственном деле, на этом «опороченном» человеческом мате-
риале обнаружилось как нельзя более ясно, что на uni грандиоз
ио смелые предприятия, направляющие физическую энергию масс
на борьбу с природой, особенно легко позволяют людям почув-
ствовать свое истинное назначение — овладеть силами природы,
укротить их бешенство. Я очень настаиваю на внимании к этой
мысли, я уверен, что она достойна внимания. Люди, изуродован-
ные условиями классового государства, где, — как это особенно
наглядно показывает Европа наших дней, — «человек человеку»
действительно «волк», люди, энергия которых была направлена
«социально опасно» и выражалась в поступках, враждебных об-
ществу,— эти люди были поставлены в условия, которые исклю-
чали необходимость волчьих схваток за вкусный кусок хлеба.
Перед ними открыли широчайшие возможности свободного раз-
вития их способностей, в них разбудили естественное и плодо-
творное стремление к соревнованию. Вредители, кулаки, воры,—
они с различной степенью сознательности поняли, что можно
жить, не хватая друг друга за гопло, что ^озможпа жизнь, в
которой человек человеку не qpJi* лГТоваРищ по работе. Враг
явился перед ними как неорганизозаппая стихийная сила бурных
рек, как гранитные скалы, топкие болота. Этого врага можно
одолеть только организованной энергией человеческих коллекти-
вов. И вот люди воочию убедились в творческой, побеждающей
ьсе препятствия силе коллективного труда. Впрягая реки, точно
лошадей, в работу на человека, многие из «врагов общества» по-
няли, что они работают на обогащение и счастие семьи в 160 мил-
лионов единиц. Для литератора допустимо вообразить, что
некоторые из бывших врагов почувствовали себя не мелкими
собственниками и хищниками, какими они были, а владыками
неизмеримых сил и сокровищ всей земли. Почувствовать так, —
значит, вырасти выше и крупнее всех героев всех народов и веков.
Это—романтизм? Едва ли, товарищи. Я думаю, что вот это и
есть социалистический реализм, — реализм людей, которые изме-
ни
няют, перестраивают мир, реалистическое образное мышление,
основанное на социалистическом опыте.
Единоличные примеры мало убедительны, но всё же я считаю
себя о праве напомнить, что я — человек, непосредственно ис-
пытавший спасительную и облагораживающую радость физиче-
ского труда, хотя это и был бессмысленно тяжелый труд на па-
разитов, на убийц радости труда и отдыха, на убийц всех радо-
стей жизни. Хорошо делать — значит, хорошо жить. Эта
простая, ясная истина отлично известна тысячам и сотням тысяч
товарищей — первым строителям социализма на земле. Эта истана.
крепко объединяющая теорию и практику, этику и эстетику,
должна служить основой воспитания наших детей. Нигде в мире
нет отцов, которые имеют так прекрасно обоснованное право
гордиться пред детьми величием своего труда, как обосновал и
укрепляет за собой это право пролетариат-диктатор Союза Со-
ветов.
Коренное различие капиталистического мира и нашего заклю-
чается именно в том, что у нас руководящая идея и вся хозяй-
ственная практика, решительно отвергая эксплоатацию человека
человеком, неустанно и успешно воспитывают людей как разум-
ных эксплоататоров энергии природы.
Капитализм живет эксплуатацией человека, а силы природы
эксплоагируег настолько, насколько они помогают двуногим
хищникам эксплоагировать рабочего как производителя и потре-
бителя, мягкотелого интеллигента-гуманиста как примирителя в
неизмеримой борьбе классов, паразитивную мелкую буржуазию
как свой резерв, и вообще для капитализма человек есть нечто,
осужденное удовлетворять идиотизм страсти к наживе, укреплять
и оправдывать безумие власти золота, которому Владимир Ильич
Ленин предназначил роль строительного материала для обще-
ственных уборных.
Я повторяю не однажды сказанное: нигде в прошлом, даже в
эпохи величайших напряжений энергии, как, например, в эпоху
Возрождения, количество талантов не росло с такой быстротой
и в таком обилии, как растет оно у нас за время после Октября
Основным стремлением наших талантов является дерзновенное
стремление изменить асе условия жизни в их основах, построить
новый мир. Это известно нам как фраза, как слова, но мы плохо
знаем эго как наше дело, — ибо у нас нет органа, который ясно
и последовательно показывал бы нам точные итоги наших дости-
жений во всех областях промышленности, техники, науки, изо-
бретательства, развития сельскохозяйственной культуры, роста
энергии массового разума. Наиболее успешно и наглядно выража-
ются наши достижения а науке и технике. За мое преклонение
пред людьми науки и техники надо мною всегда посмеивались,
171
кое-кто и сейчас продолжает заниматься этим безобидным для
меня, а объективно и социально вредным развлечением невежд.
За этими усмешками прячется дрянненький пережиток старины,
именно: скептицизм невежд, мещанский скептицизм.
Но в современности нет ничего более поучительного, как по-
учительна общая картина интеллектуального роста масс и лич-
ностей Союза Советов. Меня эта картина обязывает признать
подлинными героями нашей действительности работников науки
и техники. Я имею в виду не только глубокое культурно-рево-
люционное значение их разнообразной работы,—говорить об
этом здесь нет места. Но я скажу несколько слов о нашем уче-
ном и нашем инженере как о социальном типе. Это— поистине—
новый человек. Новый не только потому, что он решительно от-
верг лозунг ученых специалистов буржуазии «наука для науки»,
лозунг искателей «непоколебимой истины», — наш молодой уче-
ный знает, что вечных истин нет, что каждая истина есть
только орудие познания, ступень вперед и выше. Он новый чело-
век потому, что от всех других мастеров культуры off отли-
чается как непосредственный деятель, практически изменяющий
мир. как «выдвиженец» пролетариата, показатель скрытой, «по-
тенциальной» талантливости рабочей массы, обнаруживающей
эту талантливость. И особенно пенной его чертой нужно при-
знать развитое в нем чувство ответственности, — подлинно со-
циалистическое чувство на мой взгляд. — Он сознает себя ответ-
ственным пред материалом, с которым работает, пред техниче-
ским процессом, в котором участвует, пред коллективом, в среде
коего обнаруживает свои способности, пред партией и классом, в
котором он не наемник, а одна из творческих единиц класса.
Он — часть рабочего коллектива, необходимая, иногда главная,—
он объединяет и сгущает энергию коллектива в процессе труда.
Он не может не чувствовать глубокой ответственности своей.
Невольно и не без грусти напрашивается сравнение инженера
и работника науки с другими мастерами и проводниками куль-
туры в массы, например, с артистами сцены, с литераторами. Пи-
сатель и артист более близко знакомы обществу, они пользуются
вниманием, симпатиями, заботами общества и власти гораздо
более, чем работники науки и техники. Труд мастеров техники и
науки оплачивается покамест не гак высоко, как труд литера-
торов, заслуживших известность, не говоря о груде врача, стра-
жа и борца за охрану здоровья людей, о труде учителя, который
открывает детям глаза на мир, окружающий их
Имеется весьма значительное основание утверждать, что чув-
ство социальной ответственности развито у литераторов значи-
тельно слабее, чем у других мастеров культуры. Можно даже по-
ставить вопрос: сознает ли писатель свою ответственность пред
читателем, эпохой, обществом, «ли же он ее чувствует только
пред критиками? Весьма часто замечаешь, что нашим литера го-
нг
рам плохо знакома, а то и совсем незнакома ответственность
пред материалом. Температура индивидуализма у литераторов
гораздо выше, чем у других мастеров культуры. Говорят, что эго
объясняется характером работы, — не берусь судить, насколько
такое объяснение правильно. Индивидуализм щгженера и ученого
обусловливается их специальностями: астроному, астрофизику не
обязательно знать геологию, медицину, строитель паровозов или
мостов, вероятно, может не знать этнографию или зоологию
Литератор должен знать если не всё, то как можно больше об
астрономе и слесаре, о биологе и портном, об инженере и пас-
тухе и т. д. Недостаточно сказать о клопе, что он — красный
или рыжий, как обычно говорят наши литераторы о врагах про-
летариата. Хорошо знают и понимают писатели некоторые ста
ринные афоризмы вроде :«Ты— царь, — живи один». А афориз-
мишко — неверный. Цари окружали себя великим множеством
(Мзнообразных слуг. В подражание царям литературные бароны
тоже пытаются обставлять себя кое-какой челядью. Не вычеркнут
из обихода писателей другой древний афоризм: «Искусство для
искусства», и некоторые искусники пытаются фабриковать ра-
финированную литературу, подражая, например, Дос Пассасу,
неудачной карикатуре на Пильняка, который и сам достаточно
карикатурен. Всё еще спорят о якобы существующем противоре
чин между формой и содержанием, как будто возможна некая
форма, лишенная содержания. Например, пушка, сделанная из
воздуха, — хотя и воздух тоже есть нечто материальное,—
не пушка, стреляющая настоящими боевыми снарядами. Чем серь-
езнее социальное значение материала, тем более строгой, точ-
ной и ясной формы он требует, — мне кажется, это давно пора
понять.
Весьма многие литераторы нимало не заботятся о том, чтобы
произведения их разума и пера были сравнительно легко доступ-
ны пониманию читателя, — на это я неоднократно и вполне без-
успешно указывал. Если сказать даже не заслуженному литера-
тору: «Товарищ, а ведь вещь плоховата!» — он сердится, бежит
куда-то жаловаться, и является статья, доказывающая, что o3iia-
ченный литератор гениален. Есть и такие, которым кажется, что
если «так было», то, наверное, «так и будет», они чрезвычайно
охотно роются в грязи прошлого и, находя еще некоторые остат-
ки ее в настоящем, не без удовольствия подчеркивают сходство
между вчера и сегодня. Создаются группочки взаимно симпатия
ных, порочат группочку антипатичных, им, последним, отвечает
тем же и «Литературная газета», и называется этот неприлич-
ный кавардак «литературной жизнью». Так как истина познается
из сопоставления «противоречий», — я, конечно, не против груп-
почек в том случае, когда каждая из них создана под влиянием
однородного опыта и стремится не командовать, не властвовать,
а противопоставляет сумму своего опыта какому-то иному и де-
173
лает это честно, с целью достичь некоего высшего идеологиче-
ского единства, необходимого союзу литераторов.
Скажут: «начал за здравие, а кончил за упокой». Весьма по-
хоже, а все-таки не совсем. Ибо литература есть дело, а в нашей
стране, в наших условиях — даже великое дело. Затем сила жиз-
ни такова, что я верю: упокойники могут воскреснуть.
Дорогие товарищи! Вы живете в атмосфере коллективного тру-
да масс, изменяющего физическую географию земли, вы живете
в атмосфере небывалой, изумительно дерзко и успешно начатой
борьбы с природой, в атмосфере, которая перевоспитывает вре-
дителей, врагов пролетариата, закоренелых собственников, «'со-
циально опасных» в полезных, активных граждан. Может быть, и
для вас, товарищи, уже наступило время перевоспитаться в под-
линных мастеров своего дела, в активных сотрудников пролета-
риата, который работает на свободу, на счастье пролетариата
всех стран?
Есть кочка зрения и точка зрения. Это надобно различать
Известно, что кочки — особенность болота и что они остаются
на месте осушаемых болот. С высоты кочки не много увидишь.
Точка зрения нечто иное: она образуется в результате наблюде-
ния, сравнения, изучения литератором разнообразных явлений
жизни. Чем шире социальный опыт литератора, тем выше его
точка зрения, тем более широк его интеллектуальный кругозор,
тем виднее ему, что с чем соприкасается на земле и каковы вза-
имодействия этих сближений, соприкосновений. Научный социа-
лизм создал для нас высочайшее интеллектуальное плоскогорие,
с которого отчетливо видно прошлое и указан прямой и един-
ственный путь в будущее, путь из «царства необходимости в цар-
ство свободы». Успешный ход работы партии, созданной поли-
тическим гением Владимира Ленина, убеждает пролетариат всех
стран и даже здравомыслящих людей, классово чуждых пролета-
риату, что путь из «царства необходимости в царство свободы» —
не фантазия. Предсмертная судорога буржуазии, именуемая «фа-
шизм», и особенно страшноватая агония буржуазии германской
еще более убедительно говорит: путь пролетариата правилен
Железная воля Иосифа Сталина, рулевого партии, превосходно
справляется с уклонами от прямого курса и весьма быстро выле-
чивает от всяческих «головокружений» команду партийного суд-
на Ко всему этому надобно добавить, что всё более решительно
и успешно «история работает на нас».
Это — оптимизм? Нет Нужно хорошо видеть все подлости и
гадости, которые извне угрожают нам, первому в истории чело-
вечества государству, которое строится пролетариатом-диктато-
ром на основе научного социализма. Нужно безжалостно и бес-
пощадно бороться против всего, что враждебно основной цели
174
пролетариата и способно задержать его культурно-революцион-
ный, социалистический рост. И нужно твердо знать, что хотя в
некоторых странах движение пролетариата к власти задержи-
вается, все-таки нет сил, которые могли бы остановить его. Наша
система политического воспитания масс есть система воспитания
правдой, против которой капитализм может возразить только
силою оружия, но оружие находится в руках пролетариев. По-
зорная гражданская смерть «вожде»}» немецкой социал-демокра-
тии самоубийство трусов, испуганных ростом революционной
правды.
На примере педагогического опыта Беломорско-Балтийского
канала, Болшевской и других колоний этого типа мы, литерато-
ры, должны понять, какие блестящие результаты дает наша
система воспитания правдой и как велика сила этой единственной,
подлинно революционной правды. Но к этой теме я вернусь в дру-
гой статье, а теперь снова возвращусь к литературе. Для наших
писателей жизненно и творчески необходимо встать на точку
зрения, с высоты которой — и только с ее высоты — ясно видимы
все грязные преступления капитализма, вся подлость его крова-
вых намерений и видно все величие героической работы пролета-
риата-диктатора. Подняться на эту точку можно, только осво-
бодясь от профессиональной, цеховой, бытовой паутины, кото-
рой мы потихоньку оплетаем сами себя, может быть не замечая
этого. Надобно понять, что бытовщина способна превратить нас
в паразитов рабочего класса, в тех общественных шутов, какими
всегда было большинство писателей буржуазии.
Тревога, которая вынуждает меня говорить так, испытывается
не только мною, она знакома Николаю Тихонову, одному из та-
лантливейших наших литераторов, автору статьи о «Равнодуш-
ных», она чувствуется в дружеских беседах с наиболее чуткими
из литературной молодежи, той, которая искренно и живо
озабочена судьбой литературы и понимает ее культурно-воспи-
тательное значение. Тревога эта объясняется и равнодушным от-
ношением литераторов к работе по организации всесоюзного их
съезда. Есть вопрос: с чем явятся литераторы центра пред лицом
сотен писательской молодежи областей и республик? О чем они
будут говорить с молодежью? Возможно ожидать, что бывшие
рапповцы еще раз публично покаются в ошибках своих и, не-
смотря на покаяние, бывшие их враги, друзья и единомышлен-
ники еще раз подвергну! их суровой критике, которая, будучи
не в силах чему-либо научить, оказалась вполне способной воз-
буждать некоторые либеральные надежды и усиливать безответ-
ственность некоторых сочинителей.
Недавно, на-днях, пред членами оргкомитета был поставлен
вопрос: что сделали они для подготовки всесоюзного съезда?
Внятного ответа они не могли дать, хотя вопрос-то ведь касался
их «кровного» дела.
175
Их умение произносить длинные и тусклые речи обнаружило
язное малокровие, анемию мысли. Некоторые из них демонстра-
тивно гуляли мимо беседующих, любуясь дрянненькой погодой и,
видимо, уверенные в том, что при всех условиях они останутся
гениями. Ни один из них не пожалел о той, что у него не оказа-
лось времени побывать на стройке Бел.-Балт. канала, никому не
известны результаты двухлетней работы крупнейшего гидрогра-
фа и гидроэлектрика, инженера Анджелло Омедео в За каеказьи и
на Кавказе, в Средней Азии, в Сибири, никого не интересует, в
каком положении находится дело создания грандиозного Инсти-
тута экспериментальной медицины, и вообще ход строительства
новой культуры остается, видимо, вне круга их внимания, а если
они и знакомятся с ним, так только по газетам, а это — пища
мало питательная для художников слова. Вот сейчас под Моск-
вой строятся бараки для тысяч рабочих по каналу Волга — Мос-
ква. Эти тысячи разнообразных людей — прекрасный материал
для изуче1П1я. Я не уверен, что кто-либо из «собратьев по перу»
обратит внимание на этот богатейший материал.
Я не забываю, что молодая наша литература дала за 15 лет
десятки весьма ценных и талантливых книг. Но не забываю и
того, что число гем, разработанных в этих книгах, очень не ве-
лико и что многие темы, будучи взяты наскоро, поверхностно,—
скомпрометированы, т. е. испорчены.
Нельзя не отметить, что литераторы наши, за исключением
почти только Н. Огнева, не дали ни одной ценной книги о де-
тях — для отцов и матерей, — я уже не говорю о том. что пи-
сать книги для детей, очевидно, считается ниже достоинства
«высокого искусства». Не тронута тема перерождения крестья-
нина на фабрике, тема интеллектуальной и эмоциональной асси-
миляции человека из нацменьшинств в коммуниста-интернацио-
налиста, не дано ни одного яркого портрета женщины-админи-
страторши, не дано портретов работника науки, изобретателя,
художника, — портретов людей, некоторые из которых родились
в глухих наших деревнях, в грязных закоулках городов, воспи-
тывались вместе с телятами в курных избах или вместе с нищими
и ворами на «пустырях» городов. Л уже многие из таких людей
известны Европе как люди крупнейшей талантливости. Мы в
своей стране не знаем их, а узнав—забываем о них.
Узок, узок кругозор товарищей литераторов, и причина этой
у.зости — кочка зрения. Миллионы и десятки миллионов пролета-
риев всех земель ждут от нас яркого, горячего слова, ждут про-
стых и ясных изображений великих успехов работы, совершае-
мой массами и единицами, в которых сгущена чудесная энергия
масс. Как бы ни клеветала пресса мировой буржуазии, как бы
усердно ни сочиняла она всевозможные гнусности, как бы твер-
долобые парламентарии ни лгали, пытаясь опорочить нашу рабо-
ту. но даже и эта пресса уже не может не признать успехов на-
176
in-его строительства, успехов нашей дипломатии. И пролетариат
Европы, территориально наиболее близкий нам, теперь всё чаще
из уст врага своего, из уст буржуазии слышит признание вели-
ких достижений «социализма в одной стране».
Литераторы Союза Социалистических Советских Республик
должны расширять свой кругозор для того, чтоб расширить и
углубить свою деятельность. Этого требует от них эпоха, новая
история, создаваемая пролетариатом Союза, этого требуют дети,
которые скоро станут юношами, и тогда могут поставить пред
отцами ряд сокрушительных вопросов, и, наконец, этого требует
от них искусство.
Зарубежные и внутренние враги, пожалуй, обрадуются, ска-
жут: «Вот и Горький дает нам кусочек приятной «духовной пи-
щи!» Это будет радость ошибочная. Я не намерен кормить свиней.
Статья вызвана высокими запросами действительности Союза
Советов. Высоту и значение этих запросов влаги пролетариат
органически неспособны понять. Литература Союза Советов ра-
стет хорошо, но действительность величественна и прекрасна.
Необходимо, чтоб литература достигла высот действительности
Вот в чем дело
1933. '
12 М. Горхкнй. О литературе. Н. TI.
О ТЕМАХ
Вопрос о темах детских книг это, разумеется, вопрос о линии
социального воспитания детей.
В нашей стране воспитывать значит — революционизировать,
т е. освобождать мышление ребенка от предуказанных прошлым
его дедов и отцов технических навыков мысли, от ее заблужде-
ний, в основе коих заложен многовековый опыт консерватизного
быта, построенного на классовой борьбе и на стремлении единиц
к самозащите, к утверждению индивидуализма и национализма
как «вечных» форм и законов социального бытия.
Надобно ставить дело воспитания детей так, чтобы они с на дых
лет даже на играх решительно отрывались от сознательного и
бессознательного тяготения к поошлому,— отсюда явствует, что
необходимо раскрыть пред ребятами процессы поошлого. Эго
недостижимо посредством ознакомления только с фактами, идея-
ми, теориями, это может быть достигнуто лишь рассказами о
трудовых процессах, о том, как эти процессы создавали факты
и как из фактов вытекали понятия, идея, теории. Нужно пока-
зать, что свобода мысли возможна только при полной свободе
трудовой жизнедеятельности, совершенно не находиншей и не на-
ходящей места в условиях капиталистического строя общества и
обязательной для каждого при социалистическом строе.
Не следует забывать о различии воздействия на мысль фактов
и процессов. Это случается не только в быте, но и в науке где
так называемые «прочно установленные факты» нередко играют
консервативную роль, держат мысль в плену «очевидностей» и
этом задерживают темп и свободу познавательного процесса.
Весьма часто «истина» — орудие познания, временно исходная его
точка — выражает личное сознательное или инстинктивное
стремление «производителя» истины к покою, к власти над ума-
ми и. отвергая критику, преподается как незыблемый, «вечный»
закон, как «вера».
Вполне допустимо, что гипотеза «энтропии» — тяготения энер-
гии к покою — является только выражением стремления утомлен-
178
ной мысли к отдыху, успокоению. Так же и учение о «сверхком-
плектности» — о том, что физиологические дефекты организма
будто бы восполняются повышением интеллектуальных способно-
стей— является учением, основная идея коего, будучи перене-
сена в облаем социологии, оправдала бы позорные уродства об-
щественных отношений, как пытались оправдать их Мальтус и
многие другие мыслители буржуазии. Все они опирались на фак-
ты, но только Маркс гениально вскрыл процессы творчества фак-
тов, только он ясно и неоспоримо показал, что основной причи-
ной трагической жизни и всех страданий человечества послужил
разрыв между умной рабочей рукой и умной головой.
Оливер Лодж, биолог, в молодости — материалист, под ста-
рость — мистик, в одной из первых книг своих доказывал, что
мышление возникло из ощущения боли, как химическая реакция
нервной клетки на толчки и удары внешнего мира. Длительные и
непрерывные столкновения какого-то примитивного организма с
окружающей его средою создали нервно-мозговое чувствилище,
оно, в дальнейшем, развилось как осязание, зрение, слух, вкус,
обоняние, и, наконец, в древнем предке человека выросло в ин-
стинкт самосохранения, подсказало ему необходимость воору-
жаться для борьбы против явлений, угрожающих его здоровью и
жизни. На какой-то древней ступени развития люди были «соци-
альны» нс более, чем волки в наши дни. Но родственник обезьяны,
человек, развил передние конечности свои более искусно, и вот
зги умные его руки, именно они — та сила, которая, выделив че-
ловека из среды животных, способствовала быстрому росту его
мысли и, в конце концов, организовала его таким, каков он в на-
ши дни: искуснейший мастер обработки металлов в точнейшие
инструменты, аппараты, машины, талантливейший пианист, хи-
рург, творящий почти чудеса и т. д.
Сказанное отнюдь не умаляет силу влияния общественных от-
ношений на рост и развитие мысли, но — это позднейший мо-
мент. Нам необходимо показать детям исторического человека
исходящим из «тьмы некое» и в самом начале его полусознатель-
ных трудовых процессов; необходимо, чтоб дети имели некоторое
представление о путях, которые пройдены от изобретателя ка-
менного топора до Стефенсона и Дизеля, от создателя сказки,
которая являлась фантастической гипотезой, до великого учения
Маркса, которое указало нам широкую и прямую дорогу в свет-
лое будущее трудового человечества. Вступая в новый мир. в
мир свободного, технически облегченного труда и в бесклассовое
общество, дели должны знать, как огромно значение физического
труда, как он изменяет не только формы, но и качества материи,
как, овладевая ее стихийными силами, создает «вторую природу».
Неоспоримо, что мышление есть не что иное, как отражение
в мозгу человека объективного, реально существующего мира
натерии, самым удивительным и сложным продуктом которой
является нервно-мозговая ткань человека. Но нужно, чтоб дети
знали: если б свобода трудовой деятельности не стеснялась, не
ограничивалась на всем протяжении истории своекорыстием и
жадностью командующих классов, — трудовое человечество на-
ходилось бы на высоте, неизмеримо превышающей современ-
ную ступень «общечеловеческой культуры», построенной на ко-
стях трудового народа, цементированной его кровью. Разумеется,
«всё обусловлено», но для нас история уже не фетиш, мы строим
ее по плану. Нам нужно особенно резко подчеркнуть решающее
значение свободы труда. На примере буржуазного мира мы ви-
дим, что капитализм всё более решительно отказывается от
своей «культуры», ибо она становится враждебной ему. На при-
мере свободной жизнедеятельности рабочей энергии Союза Со-
циалистических Советов мы имеем неоспоримое право показать,
как быстро, разнообразно, прочно обогащает коллективный груд
огромную нашу страну, как в 15 лет положены крепкие основы
новой культуры. На множестве примеров кривых, искаженных
отражений в буржуазной башке явлений объективного мира мы
должны показать детям, как и чего ради искажалось правильное,
закономерное восприятие мира. Еще раз: нам необходимо поднять
на должную высоту представление об историческом трудовом че-
ловеке’, вместителе энергии, организующей и преображающей
мир, создающей свою «вторую природу» — культуру социалистов.
Человек — носитель энергии, организующей мир, создающей
«вторую природу», культуру,— человек есть орган природа, со-
зданный ею как бы для ее самопознания и преобразования,—вот
что необходимо внушать детям. Нужно, чтобы они уже с шести-
семи лет начинали понимать чудесную силу работы мысли, вни-
кали в смысл социальных явлений, приучались к познанию своих
способностей Поэтому ознакомление детей с жизнью надобно
начинать с рассказов о далеком прошлом, о начале трудовых
процессов и организующей работы мысли.
Следует твердо помнить, что историю создания культуры на-
чали люди беспомощные, безграмотные, всецело поглощенные
борьбой за свою жизнь против враждебных им явлений природы
и хищных зверей. Буржуазные историки культуры обычно изо-
бражают первобытного человека, члена родового коллектива,
мыслителем, которого тревожили вопросы: что такое сон, смерть,
какою силой создана земля, зачем создан человек и т. д. Но че-
ловек той поры жил в непрерывном физическом труде и в не-
прерывном же состоянии самообороны, он был прежде всего твор-
цом реальных фактов и не имел времени мыслить отвлеченно.
«Реальное превратилось в идеальное» именно так, как об этом
догадался универсальный разум Маркса: под влиянием трудовых
процессов. Приемы самовоспитания у первобытного человека
были весьма просты: человек понимал, что ему необходимо стать
180
сильнее зверя, и, раньше чем научиться побеждать зверей, допу-
скал эту возможность, создавая сказки о победителях львов
Самсоне, Геркулесе. У него не являлось никакой иной необходи-
мости создавать богов, кроме допущения возможности фантасти-
ческого развития своих сил и способностей. Допуская это, он не
ошибался: лучшие мастера первобытных ремесел изображались
им как победители чудовищных сопротивлений его воле со сто-
роны природы, материи. Древнейшие мифы не знают богов, ко-
। торые не были бы мастерами: это искусные кузнецы, охотники,
1 пастухи, мореплаватели, музыканты, плотники; богини тоже ма-
стерицы; пряхи, стряпухи, лекарки. То, что называется «религи-
озным творчеством первобытных людей», было, в существе своем,
художественным творчеством, лишенным признаков мистики. Ми-
стика вторглась тогда, когда индивидуальность, по тем или иным
причинам, отрываясь от коллектива, начинала понимать бессмыс-
ленность своего бытия и бессилие свое пред лицом природы, а осо-
бенно пред властью коллектива, который требовал — не мог не
требовать — от единицы равенства в труде. Крайне трудно до-
пустить, чтоб первобытная семья и род терпели в среде своей
бездельников, лентяев и вообще субъектов, которые уклонялись
бы от участия в коллективном труде по добыванию пищи и охране
жизни, такие люди, вероятно, истреблялись.
Отвлеченно и мистически мыслить человек начинал и тогда,
когда дряхлел, когда возбудителем его мышления служил страх
пред неизбежностью смерти. Страх может вызвать в коллективе
панику, но паника не может быть длительной и не подавляет
биологической энергии коллектива. Стихийные катастрофы, на-
пример деятельность вулканов, землетрясения, периодические
наводнения никогда не служили причинами переселения народен
Наиболее пессимистической религией является индуизм — ведоизм,
буддизм — но, как известно, это не мешает индусам жить и
размножаться. Индо-немецкая философия Шопенгауэра, Гартмана
не увеличила заметно количества самоубийств, даже в буржуаз
ном раздробленном обществе.
Страх пред жизнью — пред «непознаваемым» и т. д. — свойство
индивидуалиста, — как сказано, вытекает из ощущения человеком
личного своего ничтожества. Индивидуалисты научились утили-
зировать свой страх, внушая его людям труда как высшую муд-
рость, как сверхразумное проникнозение в тайны, не доступные
разуму. Весьма вероятно, что первыми основоположниками мисти-
ческих религий, организаторами культов, жрецами были именно
устрашенные бездельники и дряхлые люди.
Случаи преждевременной усталости мысли, ее испуга пред ее
же выводами, можно проследить на протяжении всей истории бур-
жуазии. Чем ближе к нашей эпохе, тем более часты такие случаи.
XIX, XX столетия особенно богаты прыжками научно-революци-
онной и материалистической мысли в реакционность и мистику.
181
Оливер Лодж, Вирхов, Менделеев, Крукс, Нише и еще многие «лю-
ди науки» фак гами усталости их мышления подтверждают старче-
скую дряхлость буржуазного общества.
Для того, чтобы добиться успехов в деле создания художествен-
ной и просветительной литературы для детей нам нужны кадры
талантливых писателей, обладающих способностью писать просто,
интересно и содержательно, кадры культурных редакторов, име-
ющих достаточную политическую и литературную подгогоьку,
нужны технические условия, обеспечивающие своевременный вы-
ход и качество детской книги. Такие задачи не разрешаются в
один день.
Значит: следует приступить к их разрешению немедленно.
Возможно, что мы в какой-то степени поможем делу создания
новой детской книги, наметив несколько тем, подлежащих раз-
работке:
ЗЕМЛЯ
Геохимическое и геофизическое представление о земле; исто-
рия ее образования; металлы, минералы, происхождение плодо-
носных почв. Роль высоких температур, овладевая коими наука
из основной руды — из железа — создает сталь и посредством
сплава с тем ила другим металлом делает все более стойкие, твер-
дые металлы. Практические выводы.
Вии.и X
Его химия, газы, особенно кислород и водород; физическое дей-
ствие воздушных течений. Образование кислот, солей, щелочей.
Горение, гниение. Движение, как основа всех явлений физики
и химии. Наши попытки утилизации воздушных течений.
«ДА
Ее физическая и химическая работа. Движение — падение —
вод как источник электроэнергии.
Эти три темы должно разработать так, чтоб юный читатель по-
лучил достаточно ясное представление по возможности о всех
разнообразных процессах изменения материи и о постепенности
завоевания наукой стихийных сил природы.
Далее необходимо разработать еще гемы:
PICTEIRB
История его развития и освоения человеком
ЖНИОШоИ
История роста органической жизни от растительной клетки до
человека.
КАК Пиягчли. Ь ЛЮДИ НА ЭЕЧ.1Е
Мифологические объяснения: люди выходили из воды, из леса,
18'2
от зверей, вообще созданы силами природы. Церковные, жрече-
ские объяснения: творцами людей являются боги. Теория орга-
нической эволюции.
КАК ЛЮДК НАУЧИЛИСЬ ДУМАТЬ
Теория образования нервной клетки. Кожное осязание и разви-
тие пяти чувств. Роль сходств и различий в явлениях природы, в
изменении реальностей. Приятные и неприятные ощущения. Ин-
стинкт самосохранения. Образование понятий из наблюдения
сходств и различий. Роль света и тьмы в деле добычи пищи. Зву-
коподражание как один из возможных возбудателей речи. Скрип,
рев, гром, визг, шорох, шелест и т. д.
КАК ЛЮДИ ОКЛАДЫII ОГНЕН
Искры при обработке камня. Вспышки сухого дерева при тре-
нии. (Объяснение бушмена: «Если дерево долго тереть, оно по-
теет, дымится и сердится — вспыхивает». Совпадение: славян-
ские слова—огонь—лнев, гневаться, огневаться). Молния. Миф
о Прометее..
КАК ЛЮДИ НАУЧИЛИ Ь ОБЛЕГЧАТЬ СВОЮ РАБОТУ И ЖИЗНЬ
Изобретение и применение первобытных орудий труда. Птичьи
гнезда как образец плетения; клюв птицы, шьющей гнезда, мог
дать идею иглы, скорлупа яйца птицы или ореха—прототип лодки,
паутина — тканье. Наблюдение над кротами, полевыми мышами,
семеядными птицами могло повести к освоению хлебных злаков.
КАКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ДЛЯ ЛЮДЕЙ ИМЕЛО ОСВОЕНИЕ ЖЕЛЕЗА И ДРУГИХ МЕТАЛЛОВ
О СЛАДКОМ, КПГЛОМ, СОЛЕНОМ. ПРЕСНОМ
Глюкозы, кислоты, соли, щелочи. Их роль в человеческом орга-
низме, значение в промышленности и т. д.
о чудесном гайоте науки
Главным образом — в химии. Изготовление стекла: непрозрач-
ная материя становится прозрачной, как воздух. Тугоплавкое,
гибкое стекло и т. д.
Можно рассказать о превращении картофеля в каучук и о целом
ряде других процессов, особенно сильно действующих на вообра-
жение, как на силу, которая способствует расширению мыслимых
пределов возможного.
мысли а ДЕЛА
Их взаимная связь, их противоречия, разрешение противоречий
в процессах трудового опыта.
о технике будущего
Гелиотехника, радиотехника, утилизация си.™ ветра, разли-
чия температур и т. д.
183
ДЛЯ ЧЕГО И КАК ЛЮДИ (ОЧИНЯЛИ ГК(ЗИП
Нет фантазии, в основе которой не лежала бы реальность. Су-
щее и желаемое: зверь сильнее человека — человеку нужно быть
сильнее зверя. Крупные звери не могут поймать птицу в воздухе,
отсюда — желание летать, быстро передвигаться по земле —
«сапоги-скороходы», «ковер-самолет» и т. д. Фантазия первобыт-
ного человека как выражение желаемого им, представление о воз-
можном для него. Скелеты птерозавров и летающий ящер — «дра-
кон волане» — как прототип дракона, Змея Горыныча. Сказка
как прототип гипотезы.
ЧТО ТАКОЕ РЕЛИГИЯ И ДЛЯ ЧЕГО ОНА ВЧДУМАИА
Кто создавал религии? Мистические боги жрецов создавались
по типу богов-мастеров: Вулкана, Тора, Бальдура, Вейнемейнена,
Аполлона, Ярилы и т. д. Ангелы-птицы. Жития святых строились
на основе народных сказок. Жрецы-боготворцы, народ-богоборец.
Древнейшие доказательства богоборчества: Прометей, Калеви —
герой эстонской «Калеви поэт», Доки — враг богов и др., — цер-
ковь включила богоборцев в образ сатаны. Материализм и скеп-
сис язычества. Мистика христианской церкви, ее жестокость. Ин-
квизиция, непрерывная ее борьба с еретиками и, несмотря на это:
химеры и дьявол на башнях Парижского собора, человеческие
ягодицы в качестве водостока на соборе во Фрейбурге Шварц-
вальдском и т. п. в этом роде. Антицерковные сказки, легенды.
Что далр религия людям?
О ТОМ, КАК НАУМА ГДЙ.ИЛА ЛЮДК* ВЕЛИКАНАМИ
Телескоп, телевидение удлинили зрение, микроскоп углубил его.
Телефон, радио — усиление слуха. Современные способы пере
движения по земле, воде, воздуху—выросли нош. Управление на
расстоянии — длинные руки.
ИСТОРИЯ ДВИГАТЕЛЯ ОТ ПАРОВОЙ МАШИНЫ ДО ДИЗЕЛЯ
ДЛЯ ЧЕГО - НИЧЕГО!
Значение пустоты в технике. Мера, вес. Значение точности
измерений пространства, времени, тяжести Последствия наруше-
ния точности: столкновения поездов, необходимость точности в
замене изработанных частей машин, отравления при неправиль
ном весе лекарств и т. д.
ДВЕ ПРИРОДЫ
Первая часть.
Власть природы над человеком. Враги человека: ветер, гроза,
болото, холод, зной, речные порши, пустыня, хищный зверь, ядо-
витые растения и др.
Вторая часть.
Война человека с враждебной природой и создание новой при-
1X4
роды. Покорение ветра, воды, электричества. Болота дают чело-
веку торф как топливо и удобрение. Животные и растения на
службе у человека, и т. д
Третья часть.
Власть человека над природой. Плановый, организованный труд
социалистического общества. Победа над стихиями, над болезнью
и смертью.
Особенно важная и серьезная задача — дать лет ям книги о том,
откуда паялась частная собственность, н о том, как в наше время
собственность становится главным препятствием на пути разви-
тия человека. Эта задача может быть разрешена и рядом истори-
ческих книг, и острыми политическими памфлетами, и бытовой
сатирой, направленной против пережитков собственничества в
условиях советской страны, в среде взрослых и детей.
До революции в России было довольно много книг, посвященных
западным странам, например—книги Водовозовой. Ббльшая часть
этих книг была написана довольно поверхностно. Быт различных
стран давался внешне, народы отличались неизменными чертами
характера, — скажем, французы — юмором, англичане — спокой-
ствием. а голландские женщины — головными уборами. Ни о ка-
кой классовой борьбе а этих книгах не было и речи.
Но всё же книги развивали е ребенке интерес к быту и куль-
туре западных стран, побуждали его изучать чужие языки.
Мы должны добиться того, чтобы лучшие писатели и художни-
ки дали нам книги и альбомы, посвященные народам мира. О на-
родах СССР лучше всего могут рассказать краеведы и участники
многочисленных экспедиций, разбросанных по территории всего
Союза. Они покажут нам национальный быт в процессе его изме-
нения и развития, воспитают в детях интернационализм.
В высшей степени важно привлечь к делу создания этих книжек
и представителей нацменов—в частности, студентов, обучающих-
ся в общих вузах и втузах, а также в институтах народов Севера
и Востока.
В общем, нам необходимо строить всю литературу для детей на
принципе совершенно новом и открывающем широчайшие пер-
спективы для образуого научно-художественного мышления: этот
принцип можно формулировать гак: в человеческом обществе
разгорается борьба за освобождение трудовой энергии рабочих
масс из-под гнета собственности, из-под власти капиталистов,
борьба за перевоплощение физической энергии людей в энергию
разума — интеллектуальную, — борьба за власть над силами при-
роды, за здоровье и долголетие трудового человечества, за его
всемирное единство и за свободное, разнообразное, безграничное
развитие его способностей, талантов. Вот этот принцип и должен
быть основой всей литературы для детей и каждой книжки, начи-
185
ная с книжек для младшего возраста. Мы должны помнить, что
уже нет фантастических сказок, не оправданных трудом и нау-
кой, и что детям должны быть даны сказки, основанные на за-
просах и гипотезах современной научной мысли. Дети должны
учиться не только считать, измерять, но и воображать и пред-
видеть.
Не надобно забывать, что безоружная фантазия древних людей
предвидела возможность для человека летать в воздухе, жить под
водой, безгранично усиливать движение на земле, превращать
материю и т. п. В наши дни фантазия и воображение могут опи-
раться на реальные данные научного опыта и этим безгранично
усилить творческую мощность разума. Мы видим среди изобре-
тателей наших — людей, которые, слабо зная механику, создают
правильные идеи новых станков, машин, аппаратов. Мы должны
призвать науку в помощь фантазии детей, должны научить де гей
думать о будущем
Сила Владимира Ильича и его учеников скрыта именно в их
изумительном умении предвидеть будущее. В нашей литературе
не должно быть резкого различия между художественной и науч-
но-популярной книгой. Как этого добиться? Как сделать просве-
тительную книгу действенной и эмоциональной?
Прежде всего — и еще раз! — наша книга о достижениях науки
и техники должна давать не только конечные результаты челове-
ческой мысли и опыта, но вводить читателя в самый процесс ис-
следовательской работы, показывая постепенно преодоление труд-
ностей и поиски верного метода.
Науку и технику надо изображать не как склад готовых откры-
тий и изобретений, а как арену борьбы, где конкретный живой
человек преодолевает сопротивление материала и традиции.
Авторами такой книги могут и должны быть лучшие научные
работники, а не безличные посредники-компиляторы, готовые со-
стряпать очерк, статью или целый трактат по заказу любого из-
дательства и на любую тему. Советская действительность, изго-
няющая посредников из промышленности, должна изгнать их и
из области литературы.
Только при непосредственном участии подлинных работников
науки и литераторов высокой словесной техники мы можем пред-
принять издание книг, посвященных художественной популяриза-
ции научных знаний.
Смелый и удачный опыт нескольких авторов, создавших для де-
тей и юношества книги о перспективах нашего строительства:
Ильин — «Рассказ о великом плане», Паустовский — «Кара-Бу-
газ» и др. убеждает нас в том. что с детьми можно говорить про-
сто и увлекательно, безо всякой дидактики, на самые серьезные
темы.
Простота и ясность стиля достигаются не путем снижения ли-
тературного качества, а в результате подлинного мастерства. Ав-
186
тор, идущий в детскую литературу, должен учесть все особенно-
сти читательского возраста. В противном случае у него получит-
ся книга, лишенная адреса, не нужная ни ребенку, ни взрослому.
Наряду с писателями, мастерами слова, детская литература дол-
жна уметь использовать богатый жизненный опыт «бывалых лю-
дей» — охотников, моряков, инженеров, летчиков, агрономов, ра
ботников МТС и т. д.
Книги людей различных профессий отлично знакомят ребенка
с конкретной обстановкой нашей стройки и борьбы, со всей мно-
гообразной советской действительностью.
Само собой разумеется, что здесь намечена лишь грубая схема
работы и что ее нужно тщательно и детально рассмотреть, для
чего следует немедля организовать группу молодых ученых и ли-
тераторов.
1933.
II
О ТОМ. КАК Я УЧИЛСЯ ПИСАТЬ
Товарищи!
Во всех городах, где удалось мне побеседовать с вами, многие
из вас спрашивали устно и записками: как я научился писать?
Спрашивали меня об этом письмами со всех концов СССР раб-
селькоры, военкоры и вообще начинающая литературную работу
молодежь. Многие предлагали ине «написать книгу о том, как
надо сочинять художественные рассказы», «выработать теорию
литературы», «издать учебник литературы». Такой учебник я не
могу, не сумею сделать,4 ла к тому же такие учебники, — хотя и
не очень хорошие, но все-таки полезные, — уже есть.
Необходимо для начинающих писать зна.чие истории литерату-
ры, для этого полезна книга В. Келтуяла «История литературы»,
изданная Госиздатом; в ней хорошо изображен процесс развития
устного — «народного» — творчества и письменного — «литера-
турного». В каждом деле нужно знать историю его развития Ес-
ли бы рабочие каждой отрасли производства, а еще лучше — каж-
дой фабрики, знали, как она возникла, как постепенно развива-
лась, совершенствовала производство, — рабочие работали бы
лучше, чем они работают, с богее глубоким пониманием культур-
но-исторического значения их труда, с большим увлечением.
Нужна знать также историю иностранной литературы, петому
что литературное творчество, в существе своем, одинаково во
всех странах, у всех народов. Тут дело не только в формальной
внешней связи, не в том, что Пушкин дал Гоголю тему книги
«Мертвые души», а сам Пушкин взял эту тему, вероятно, у ан-
глийского писателя Стерна, из книги «Сентиментальное путеше-
ствие»; не важно и тематическое единство «Мертвых душ» с «За-
писками Пиквикского клуба» Диккенса, — важно убедиться в том,
что издавна, всюду плелась и всюду плетется сеть «для уловления
человеческой души», что всегда, всюду были, везде есть люди, ко-
торые ставили и ставят целью работы своей освободить человека
от суеверий, предрассудков, предубеждений. Важно знать, что
всюду хотели и хотят успокоить человека в приятных ему пустя-
191
ках и везде, всегда были и есть мятежники, которые стремились,
стремятся поднять бунт против грязной и подлой действительно-
сти. И очень важно знать, что, в конце концов, мятежники, ука-
зыиая людям путь вперед, толкая их на этот путь, все-таки прео-
долевают работу проповедников успокоения и примирения с мер-
зостями действительноеГи, созданной классовым государством,
буржуазным обществом, которое заразило и заражает трудовой
народ подлейшими пороками жадности, зависти, лени, отвращения
к труду.
История человеческого труда и творчества гораздо интереснее
и значительнее истории человека, — человек умирает, не прожив
и сотри лет, а дело его живет века. Сказочные успехи науки, бы-
строта ее роста объясняются именно тем, что ученый знает ис-
торию развития своей специальности. Между наукой и художе-
ственной литературой есть .много общего: и там, и тут основную
роль играют наблюпение, сравнение, изучение; художнику, так же
как ученому, необходимо обладать воображением и догадкой —
«интуицией». Воображение, догадка дополняют недостающие, еще
не найденные звенья в цепи фактов, позволяя ученому создавать
«гипотезы» и теории, направляющие более или менее безошибоч-
но и успешно поиски разума, который изучает силы и явления
природы и, постепенно подчиняя их разуму и воле человека, со-
здает культуру, которая есть наша, нашей волей, нашим разу-
мом творимая «вторая природа».
Это всего лучше подтверждается двумя фактами: знаменитый
химик Дмитрий Менделеев создал на основании изучения всем из-
вестных элементов — железа, свинца, серы, ртути и т. л. — «Пе-
риодическую систему элементов», которая утверждала, что в при-
роде до.тжно существовать множество других элементов, никем
еше не найденных, не открытых; он указал и признаки — удель-
ный вес — каждого из этих элементов, никому не известных. Ны-
не все они открыты, а кпоме их. методом Менделеева, найдены и
еще некоторые, существования которых и он не предполагал.
Другой факт: Гонорий Бальзак, один из величайших художни-
ков, француз, романист, наблюдая психологию людей, указал в
одном из своих романов, что в организме человека наверное дей-
ствуют какие-то мощные, неизвестные науке соки, которыми и
объясняются различные психо-физические свойства организма.
Прошло несколько десятков лет, наука открыла в организм? че-
ловека несколько ранее неизвестных желез, вырабатывающих эти
соки — «гормоны» — и создала глубоко важное учение о «внут-
ренней секреции». Таких совпадений между творческой работой
ученых и крупных литераторов — немало. Ломоносов, Гёте были
опновременио поэтами и учеными, так же как романист Стричд-
берг. — он первый в своем романе «Капитан Коль» заговорил о
возможности добывать азот из воздуха.
Искусство словесного творчества, искусство создания характе-
192
ров и «типов», требует воображения, догадки, «выдумки». Опи-
сав одного знакомого ему лавочника, чиновника, рабочего, лите-
ратор сделает более или менее удачную фотографию именно од-
ного человека, но это будет лишь фотография, лишенная со
циально-воспитательного значения, и она почти ничего не даст
оя расширения, углубления, нашего познания о человеке, о
жизни.
Но если писатель сумеет отвлечь от каждого из 20—50, из сотни
лавочников, чиновников, рабочих наиболее характерные классо-
вые черты, привычки, вкусы, жесты, верования, ход речи и г. д.,—
отвлечь и объединить их в одном лавочнике, чиновнике, рабо-
чем, этим приемом писатель создаст «тип», — это будет искус-
ство. Широта наблюдений, богатство житейского опыта нередко
вооружают художника силою, которая преодолевает его личное
отношение к фактам, его субъективизм. Бальзак субъективно
был приверженцем буржуазного строя, но в своих романах он
изобразил пошлость и подлость мещанства с поразительной, бес-
пощадной ясностью. Есть много примеров, когда художник яв
ляется объективным историком своего класса, своей эпохи. В этих
случаях значение работы художника равноценно с работой учено-
го-естественника, который исследует условия существования и
питания животных, причины размножения и вымирания, изобра-
жает картины их ожесточенной борьбы за жизнь
В борьбе за жизнь инстинкт самозащиты развил в человеке две
мощные творческие силы: познание и воображение. Познание —
это способность наблюдать, сравнивать, изучать явления природы
и факты социальной жизни, короче говоря: познание — есть
мышление. Воображение тоже, в сущности своей, мышление о
мире, но мышление по преимуществу образами, «художествен-
ное»; можно сказать, что воображение — это способность прида-
вать стихийным явлениям природы и вещам человеческие качества,
чувствования, даже намерения
Мы читаем и слышим: «ветер плачет», «стонет», «задумчиво
светит луна», «река нашептывала старые былины», «лес нахму-
рился», «волна хотела сдвинуть камень, он морщился под ее уда-
рами, но не уступал ей», «стул крякнул, точно селезень», «сапог
не хотел влезать на ногу», «стекла запотели», — хотя у стекол
нет потовых желез.
Всё это делает явления природы как бы более понятными для
нас и называется «антропоморфизмом», от греческих слов: ан-
гропос — человек и морфе — форма, образ. Тут мы замечаем, что
человек придает всему, что видит, свои человеческие качества,—
воображает, вносит их всюду — во все явления природы, во все
созданные его трудом, его разумом вещи. Есть люди, которым
кажется, что антропоморфизм не уместен и даже вреден в искус
стве словесном, но люди эти сами говорят: «мороз щипал уши»,
«солнце улыбалось», «наступил май», они не могут не говорить:
13 М Горька! о лятирвтурс Н. ?в.
«дождь идет», хотя дождь не обладает ногами, «погода подл.,я»,
хотя явления природы не подлежат нашим моральным оценкам.
Один из древнегреческих философов — Ксенофан — утверждал,
что если бы животные обладали способностью воображения, то
львы представили бы себе бога огромным и непобедимым львом,
крысы — крысой и т. д. Вероятно, комариный бог был бы комаром,
а бог туберкулезной бациллы — бациллой. Человек вообразил бо-
га своего всеведущим, всесильным, всетворящим, т. е. наделил его
лучшими своими стремлениями. Бог— только человеческая «вы-
думка», вызванная «томительно бедной жизнью» и смутным стре-
млением^ человека сделать своей_силой жизнь более богатой, лег
кой, справедливой, красивой. Бог вознесен людьми над жизнью,
iiotomy что лучшим качествам и желаниям людей, зародившийся
а процессе их труда, не было места в действительности, где идет
тяжелая борьба за кусок хлеба. Мы видим, что когда передовые
люди рабочего класса осознали, как следует перестроить жизнь
для того, чтобы их лучшее получило свободу развития, — бог стал
ненужен им, как выдумка уже пережитая. Исчезла необходимость
прятать свое хорошее в бога, потому что понято, каким путем
воплотить это хорошее в живую, земную действительность.
Бог создан так же, как создаются литературные «типы», по за-
конам абстракции и конкретизации. «Абстрагируются» — выделя-
ются— характерные подвиги .многих героев, затем эти черты
«конкретизируются» — обобщаются в виде одного героя, ска-
жем— Геркулеса или рязанского мужика Ильи Муромца; выделя-
ются черты, наиболее естественные н каждом купце, дворянине,
мужике, и обобщаются в лице одного купца, дворянина, мужика,
таким образом получаем «литературный тип». Этим примером
созданы типы Фауста, Гамлета, Дон-Кихота, и так же Леа Тол-
стой написал кроткого, «богом убитого» Платона Каратаева, До-
стоевский— различных Карамазовых и Свидригайловых, Гонча-
ров— Обломова и т. д.
Таких людей, каковы перечисленные, в жизни не было; были
и есть подобные им, гораздо более мелкие, менее цельные, и вот
из них, мелких, как башни или колокольни из кирпичей, худож-
1гики слова додумали, «вымыслили» обобщающие «типы» людей,—
нарицательные типы. Всякого лгуна мы уже называем — Хлеста-
ков, подхалима Молчалив, лицемера — Тартюф, ревнивица —
Отелло и т. д.
Основными «течениями» или направлениями в литературе счи-
таются два: романтизм и реализм, Реализмом именуется правди-
вое, неприкрашенное изображение людей к условий их жизни..
Формул романтизма дано несколько, но точной, совершенно ис-
черпывающей формулы, с которой согласились бы все историки
литературы, пока еще нет, она не выработана. В романтизме не-
обходимо различать тоже два, резко различных направления: пас-
сивный романтизм, — он пытается или примирить человека с дей-
194
ствигельностью, прикрашивая ее, или же отвлечь от действитель-
ности к бесплодному углублению и свой внутренний мир, к мыслям
о «роконых загадках жизни», о любви, о смерти, — к загадкам,
которые не разрешимы путем «умозрения», созерцания, а могут
быть разрешены юлько наукой. Активный романтизм стремится
усилить волю человека к жизни, возбудить в нем мятеж против
действительности, против всякого гнета ее.
Но по отношению к таким писателям-классикам, каковы Баль-
зак, Тургенев, Толстой, Гоголь, Лесков, Чехов, трудно сказать с
достаточной точностью, — кто они, романтики или реалисты? В
крупных художниках реализм и романтизм всегда как будто сое-
динены. Бальзак — реалист, но он писал и такие романы, как
«Шагреневая кожа», произведение очень далекое от реализма.
Тургенев тоже писал вещи в романтическом духе, так же как и
все другие крупнейшие наши писатели, от Гоголя до Чехова и Бу-
нина. Это слияние романтизма и реализма особенно характерно
для нашей большой литературы, оно и придает ей ту оригиналь-
ность, ту силу, которая всё более заметно и глубоко влияет на
литературу всего мира.
Взаимное отношение реализма и романтизма будет для вас, то-
варищи, яснее, если вы остановите внимание ваше на вопросе:
«почему возникает желание писать»? На этот вопрос есть два от-
вета; один из них дает моя корреспондентка, дочь рабочего, де-
вушка 15 лег. Она говорит в письме своем:
«Мне 15 лет, но в такой ранней .молодости во мне появился пи-
сательский талант, причиной которого послужила томительно бед-
ная жизнь».
Было бы, конечно, правильней, если бы она сказала не «писа-
тельский талант», а — желание писать, для того, чтобы украсить
своей «выдумкой», обогатить ею «томительно бедную жизнь». Тут
возникает вопрос: о чем же можно писать, живя «бедной жиз-
нью»?
На него отвечают инородческие племена Поволжья, Приуралья.
Сибири. Многие из них еще вчера не имели письменности, но уже
за десятки веков до наших дней они обогащали и украшали свою
«томительно бедную жизнь» в глухих лесах, на болотах, в пустын-
ных степях Востока и тундры Севера песнями, сказками, леген-
дами о героях, вымыслами о богах; вымыслы эти именуются «ре-
лигиозным творчеством», но в существе своем они тоже художе-
ственное творчество.
Если бы у моей 15-летней корреспондентки действительно по-
явился бы талант, — чего я, разумеется, от всей души желаю, —
она, вероятно, писала бы так называемые «романтические» вещи,
старалась бы обогатить «томительно бедную жизнь» красивыми
выдумками, изображала бы Мюдсй лучшими, чем они есть Гоголь
написал «О том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Ники-
форовичем», «Старосветских помещиков», «Мертвые души», он
же написал и «Тараса Бульбу». В первых трех вещах им изобра-
жены люди с «мертвыми душами» и это—жуткая правда; такие
люди жили и живут еще до сего дня; изображая их, Гоголь писал
хак «реалист».
В повести «Тарас Бульба» он изобразил запорожцев боголюби-
выми рыцарями и силачами, которые поднимают врага на пике,
хотя древко пики не может выдержать пятипудовую тяжесть, пе-
реломится. Вообще таких запорожцев не было, и рассказ Гоголя
о них — красивая неправда. Тут, как во всех рассказах «Рудого
Панька» и во многих других, Гоголь — романтик и, вероятно, по-
тому романтик, что устал наблюдать «томительно бедную» жизнь
«мертвых душ». Товарищ Буденный охаял «Конармию» Бабеля,—
мне кажется, что это сделано напрасно: — сам т. Буденный любит
, извне украшать не только своих бойцов, но и лошадей Бабель
украсил бойцов его изнутри и. на мой взгляд, лучше, правдивее,
чем Гоголь запорожцев.
Недопек всё еще, во .многом зверь, до вместе с .этим он — куль-
турно — всё еще подросток, и приукрасить его, похвалить— весь-
ма полезно: это поднимает его уважение к себе, это способствует
развитию в нем доверия к своим творческим силам. К тому же
похвалить человека есть за что, — кё хорошее, общественно-
ценное творится его силою, его волей.
Значит ли, что тем, что сказано выше, я утверждаю необходи-
мость романтизма в литературе? Да, защищаю, но при условии
весьма существенного дополнения к «романтизму».
Другой корреспондент мой, 17-ти лет рабочий, кричит мне: «У
меня так много впечатлений, что не писать" я не могу».
В этом случае стремление писать объясняется уже не «бед-
ностью» жизни, а богатством ее, перегруженностью впечатлений,
внутренним позывом рассказать о них. Подавляющее большинство
моих молодых корреспондентов хотят писать именно потому, что
они богаты впечатлениями бытия, «не могут молчать» о том. что
они видели, испытали. Из них выработается, вероятно, немало
«реалистов», но я думаю, что в их реализме будут и некоторые
признаки романтизма, который неизбежен и законен в эпоху
здорового духовного подъема, а мы переживаем именно такой
подьем.
Итак, на вопрос; почему я стал писать? отвечаю; по силе дав-
1 .пения на меня «томительно бедной жизни» и потому, что у меня
было так много впечатлений, что «не писать я не мог». Первая
причина заставила меня попытаться внести в «бедную» жизнь
такие вымыслы, «выдумки», как «Сказка о соколе и уже», «Ле-
генда о горящем сердце», «Буревестник», а по силе второй при-
чины я стал писать рассказы «реалистического» характера —
«Двадцать шесть и одна», «Супруги Орловы», «Озорник»,
По вопросам о нашем «романтизме» необходимо знать еще сле-
дующее. До Чехова — рассказы «Мужики», «В овраге» — и Буни-1
196
на — «Деревня», все его рассказы о крестьянах, — дворянская
наша литература любила и прекрасно умела изображать кресть-
янина человеком кротким, терпеливым, влюбленным в какую-то
надземную «Христову правду», которой нет места в действитель-
ности, но о которой всю жизнь .мечтают мужики, подобные Кали-
нину Тургенева из рассказа «Хорь и Калинин» и Платону Кара-
таеву из «Войны и мира» Толстого. Таким кротким и выносли-
вым мечтателем о «божеской правде» начали изображать кресть-
янина лег за 20 до отмены крепостного права, хотя в то время
крепостная деревня уже обильно видвигала из своей темной среды
талантливых организаторов промышленности: Кокоревых, Губо-
ниных, Морозовых, Колчиных, Журавлевых и т. д. Вместе с этим
процессом всё чаще в журналистике вспоминалась колоссальная
легендарная фигура выходца из «мужиков» — Ломоносова, поэта
и одного из крупнейших ученых.
Фабриканты, судостроители, торговцы, еще вчера бесправные,
смело занимали в жизни место рядом с дворянством и, подобно
древнеримским рабам-«вольноотпущенникам», садились за один
стол со своими владыками. Крестьянская масса, выдвигая таких
людей, как бы демонстрировала этим силу и талантливость, скры-
тую в ней, массе. Но дворянская литература как будто не видела,
не чувствовала этого и не изображала героем эпохи волевого,
жадного до жизни, реальнейшего человека—строителя, стяжа
теля, «хозяина», продолжая любовно изображать кроткого раба,
совестливого Поликушку. В 1852 г Лев Толстой пишет очень
грустный очерк «Утро помещика», прекрасно рассказывая о том,
как рабы не верят доброму, либеральному владыке. С 1862 г.
Толстой начинает воспитывать крестьянских детей, отрицать
«прогресс» и науку, убеждает: учитесь хорошо жить у мужика,
а с 70-х годов пишет рассказы для «народа», изображая в них
христолюбивых, романтизированных мужиков, учит, что самая
праведная и блаженная жизнь— в деревне, самый святой труд —
мужицкий труд «на земле». А затем в рассказе «Много ли че-
ловеку земли нужно» он говорит, что земли надобно человеку
всего три аршииа, только на могилу.
Жизнь уже создавала из кротчайших христолюбцев строите-
лей новых форм экономической жизни, талантливых крупных и
мелких «буржуа», хищников Разуваевых и Колупаевых, изобра-
женных Глебом Успенским, а рядом с хищниками— и мятежников,
революционеров. Но все эти люди не замечались литературою
дворян. Гончаров, в романе «Обломов», — одном из самых луч-
ших романов нашей литературы, — противопоставил русскому
обленившемуся до слабоумия барину — немца, а не одного из «быв-
ших» русских мужиков, среди которых он, Гончаров, жил и ко-
торые уже начинали командовать экономической жизнью страны.
Если писатели-дворяне изображали революционера, так это был
или чужеземец-болгарин или бунтовщик на словах Рудин Во-
197
левой, активный русский человек, как герой эпохи, оставался в
стороне от литературы, где-то «за пределами поля зрения» лите-
раторов, хотя он заявлял о себе довольно шумно, — бомбами.
Можно привести очень много доказательств того, что активный,
призывающий к жизни, к деянию романтизм был чужд русской
дворянской литературе. Шиллера она не смогла создать и вместо
«Разбойников» превосходно изображала «Мертвые души», «Жи-
вой труп», «Мертвые дома», «Живые мощи», «Три смерти» и еще
множество смертей. «Преступление и наказание» Достоевским на-
писано как будто тоже в противовес « Разбойникам» Шиллера, а
«Бесы» Достоевского — самая талантливая и самая злая из всех
бесчисленных попыток опорочить революционное движение 70-х
годов.
Литературе разночинцев-интеллигентов активный социально-
революционный романтизм тоже был чужд. Разночинец был слиш-
ком занят своей личной судьбой, поисками своей роли в драме
жизни. Разночинец жил «между молотом и наковальней», мо-
лот — самодержавие, наковальня — «народ».
Повести Слепцова «Трудное время» и Осиповича-Новодворского
«Записки ни павы, ни вороны» — очень правдивые, сильные про-
изведения— рисуют трагическое положение умных людей, кото-
рые не имеют прочной опоры в жизни и живут «ни павами, ни
воронами» или же становятся благополучными мещанами, как об
этом рассказал Кущевский и замечательно талантливый, умный,
недостаточно ценимый Помяловский в своих повестях «Молотов»
и «Мещанское счастье» Кстати, обе его повести весьма современ-
ны и очень полезны для наших дней, когда оживающий мещанин
довольно успешно начинает строить для себя дешевенькое благо-
получие в стране, где рабочий класс заплатил потоками крови
своей за свое право строить социалистическую культуру.
Так называемые писатели-народники — Златовратский, Засо-
диискийгВологдин, Левитов, Нефедов, Бажин, Николай Успенский,
Эртель, отчасти Станюкович, Каронин-Петропавловский, и мчого
других —усердно и в тон дворянской литературе занимались иде-
ализацией деревни, крестьянина, который представлялся народни-
кам социалистом по натуре, ле знающим иной правды, кроме
правды «общины», «мира» — коллектива. Первым, кто внушил
такой взгляд на крестьянство, был блестяще талантливый барии
А. И. Герцен, его проповедь продолжал Н. К. Михайловский, изо-
бретатель двух правд: «правды истины» и «правды справедливо-
сти». Влияние этой группы литераторов на «общество» было не
прочно и кратковременно, их «романтизм» отличался от роман
тизма дворян только слабой талантливостью, их мечтатели — му-
жички «Минаи», «Митяи» — плохие копии с портретов «Поли-
кушки», «Калинина», «Каратаева» и прочих преподобных мужич-
ков.
Примыкая к этой группе, но будучи болег зоркими социально
19?
м талантливее всех, даже вместе взятых, народников, работали два
очень крупных литератора: Д. Н. Мамин-Сибиряк и Глеб Успен-
ский. Они первые почувствовали и отмстили разноречие деревни
и города, рабочего и крестьянина. Особенно ясно было это Успен-
скому, автору двух замечательных книг: «Нравы Растеряевой
улицы» и «Власть земли». Социальная ценность этих книг не ут-
рачена и для наших дней, да и вообще рассказы Успенского не по-
теряли своего воспитательного значения; литературная молодежь
может хорошо поучиться у этого писателя уменью наблюдать и
широте знаний действительности.
Выразителем резко отрицательного отношения к идеализации .
дерезни является А. П. Чехов в его упомянутых рассказах «Му-
жики», «В овраге» и в рассказе «На даче», а особенно резко это
отношение выражено И. Буниным в повести «Деревня» и во всех
его рассказах о крестьянстве. Крайне характерен тот факт, что
так же беспощадно изображают деревню писатели-крестьяне Се-
мен Подъячев и Иван Вольнов, очень талантливый, всё более за-
метно растущий писатель *. Темы — жизнь деревни, психика
крестьянина, — живые темы наших дней, крайне важные, это на-
чинающие литераторы должны хороню понять.
Из всего сказанного достаточно ясно следует, что в нашей ли- /
тературе не было и нет еще «романтизма», как проповеди актив-
ного отношения к действительности, как проповеди труда и вос-
питания воли к жизни, как пафоса строительства новых ее форм
и как ненависти к старому миру, злое наследие которого изжи-
вается нами с таким трудом и так мучительно. А проповедь эта
необходима, если мы действительно не хотим возвратиться к ме-
щанству, и далее — через мещанство — к возрождению классово-
го государства, к эксплоатации крестьян и рабочих паразитами
и хищниками. Именно такого «возрождения» ждут, о нем мечтают
все враги Союза Советов, именно ради того, чтобы понудить ра-
бочий класс к восстановлению старого, классового государства,
они экономически блокируют Союз. Литератор-рабочий должен
ясно понимать, что противоречие между рабочим классом и бур-
-жуазией — непримиримо, что разрешит его только полная победа
или же гибель. Вот из этого трагического противоречия, из труд- /
пости задач, которые повелительно возложены историей на рабо-
чий класс, и должен возникнуть тот активный «романтизм», тот
пафос творчества, та дерзость воли и разума и все те революци-
онные качества, которыми богат русский рабочий-революционер.
Разумеется, мне известно, что путь к свободе очень труден и
не пришло еще время всю жизнь спокойно пить чай в приятной
компании с красивыми девушками или сидеть сложа руки перед
зеркалом и «любоваться своей красотой», к чему склонны очень
многие молодые люди. Действительность всё более настойчиво
1 Иван Вольнов умер в 1930 году. Статья М. Горького относится
вс 1938 голу. Р е д.
199
внушает, что при современных условиях спокойненькой жизни не
устроишь, счастлив не будешь ни вдвоем, ни в одиночку, что ме-
щанско-кулацкое благополучие не может быть прочным, — осно-
вы этого благополучия всюду в мире сгнили. Об этом убедительно
говорят озлобление, уныние и тренога мещан всего мира, панихид-
ные стоны европейской литературы, отчаянное веселье, которым
богатый мещанин пытается заглушить свой страх перед завтраш-
ним днем, болезненная жажда дешевых радостей, развитие поло-
вых извращений, рост преступности и самоубийств. «Старый мир»,
поистине, смертельно болен, и необходимо очень торопиться «от-
рясти его прах с наших ног», чтобы гнилостное разложение его
не заражало нас.
В то время как в Европе идет процесс внутреннего распада че-
ловека, у нас, в трудовой массе, развивается крепкая уверенность
в своей силе и в силе коллектива. Вам, молодежи, необходимо
знать, что уверенность эта всегда возникает в процессе преодоле-
ния препятствий на пути к лучшему и что эта уверенность —
самая могучая творческая сила/Надобно знать, что в «старом ми-
ре» человечна, — а потому и неоспоримо ценна. — только наука;
все же «идеи» старого мира,—за исключением идеи социализ-
ма.— не человечны, потому что гак или иначе пытаются устано-
вить и оправдать законность «счастья» и власти единиц, в ущерб
культуре и свободе трудовой массы.
Не помню, чтобы я, в юности, жаловался на жизнь; люди, среди
которых я начал жить, очень любили жаловаться, но, заметив, что
очи это делают из хитросги, для того, чтобы скрыть в жалобах
свое нежелание помочь друг другу, — я старался не подражать им.
Затем я довольно скоро убедился, что больше всего любят жало-
ваться люди, не способные к сопротивлению, не умеющие или не
желающие работать, и вообще люди со вкусом к «легкой жизни»
за счет ближних.
Страх перед жизнью был хорошо испытан мною; теперь я на-
зываю этот страх — страхом слепого. Живя — как об этом рас-
сказано мною — в обстановке весьма тяжелой, я с детства видел
бессмысленную жестокость и непонятную мне вражду людей, бы т
поражен тяжестью труда одних и животным благополучием дру-
гих: рано понял, что чем «ближе к богу» считают себя люди ре-
лигиозные, чем дальше они от тех, кто работает на них, тем бо-
лее беспощадна их требовательность к рабочим людям; вообще
видел всякой мерзости житейской гораздо больше, чем ее видите
вы. Кроме того, я ее видел в формах более отвратительных, по-
тому что перед вами болтается мещанин, испуганный революцией
и уж-е не очень уверенный в своем праве быть таким, каков он
есть по природе своей; а я видел мещанство совершенно уверен-
ным, что оно живет хорошо и что эта его хорошая, спокойненькая
жизнь установилась прочно, навсегда.
В ту пору я уже читал переводы иностранных романов, сред»
2(6
которых мне попадались и книги таких великолепных писателей,
как Диккенс и Бальзак, а также исторические романы Эмсворта.
Бульвер-Литгона, Дюма. Эти книги рассказывали ине о людях
сильной воли, резко очерченного характера, о людях, которые
живут иными радостями, страдают иначе, враждуют из-за несо
гласий крупных. А вокруг меня мелкие людишки жадничали, зави-
довали, озлоблялись, дрались и судились из-за того, что сын со-
седа перебил камнем ногу курице или разбил стекло в окне; из-за
того, что пригорел пирог, переварилось мясо во щах. скисло мо-
локо. Они могли целыми часами сокрушаться о том, что лавочник
накинул еще копейку на фунт сахара, а торговец мануфакту-
рой— на аршин ситца. Маленькие несчастья соседей вызывали у
них искреннюю радость, они прятали ее за фальшивым сочув-
ствием. Я хорошо видел, «гто именно копейка служит солнцем в
небесах .мещанства и что это она .зажигает в людях мелкую и
грязную вражду. Горшки, самовары, морковь, курицы, блины. \
обедни, именины, похороны, сытость до ушей и выпивка до свин-
ства, до рвоты, — вот что было содержанием жизни людей, среди
которых я начал жить. Эта отвратительная жизнь вызывала у ме-
ня то снотворную, притупляющую скуку, то желание озорничать,
чтобы разбудить себя. Вероятно о такой же скуке недавно писал
мне один из моих корреспондентов, человек 19-ти лет;
«Всем своим трепетом ненавижу эту скуку с примусами, стет
ними, собачьим визгом».
И йот иногда эта скука взрывалась бешеным озорством; ночью,
взлезая на крышу, я затыкал печные трубы тряпками и мусором;
подбрасывал в кипевшие щи соль, вдувал из бумажной трубки
пыль в механизм стенных часов, вообще делал много такого, что
называется хулиганством; делал это потому, что, желая почув-
ствовать себя живым человеком, я не знал, не находил иных спо-
собов убедиться в этом. Казалось, что я заблудился в лесу, в гу-
стом буреломе, перепутанном цепким кустарником, в перегное,
куда нога уходит по колено.
Помню такой случай: улицей, на которой я жил, водили аре-
стантов из тюрьмы на пароход, который по Волге и Каме отвозит
их в Сибирь; эти серые люди всегда вызывали у меня странно?
тяготение к ним; может быть, я завидовал тому, что вот они под
конвоем, а некоторые — в кандалах, но все-таки идут куда-то.
тогда как я должен жить, точно одинокая крыса в подвале, в
грязной кухне с кирпичным полом. Однажды шла большая партия,
побрякивая кандалами, шагали каторжники; крайними, к панели,
шли двое скованных по руке и по ноге; один из них, большой,
чернобородый, с лошадиными глазами, с глубоким, красным шра-
мом на лбу, с изуродованным ухом. — был страшен. Разглядывая
его, я пошел по панели, а он вдруг весело и громко крикнул мне:
«Айда, парнишка, прогуляйся с нами!»
Он этими словами, как будто, за руку взял меня.
201
Я тотчас подбежал к нему, — конвойный, обругав меня, оттол-
кнул. А если бы не оттолкнул, я пошел бы, как во сне, за этим
страшный человеком, пошел бы именно потому, что он — необык-
новенен, не похож на людей, которых я знал; пусть он страшен и
в кандалах, только бы уйти в другую жизнь. Я долго помнил это-
го человека и веселый, добрый голос его. С его фигурой у меня
связано другое, тоже очень сильное впечатление: в руки ине по-
палась толстая книга с оторванным началом; я стал читать ее и
ничего не понял, кроме рассказа на одной странице о короле, ко-
торый предложил простому стрелку звание дворянина, на что
стрелок ответил королю стихами:
Ах, дай мне жить и кончить жизнь свободным селянином.
Отец мой был мужик простой, — мужик мне будет сыном.
Ведь славы больше в том, когда наш брат, простолюдин,
Окажется крупней в делах, чем знатный господин.
Я списал тяжелые эти стихи в тетрадь, и они много лет служи-
ли мне чем-то вроде посоха страннику, а может быть и щитом,
который защищал меня от соблазнов и скверненьких поучений ме-
щан,— «знатных господ» той поры. Вероятно в жизни многих
юношей встречаются слова, которые наполняют молодое вообра-
жение двигающей силой, как попутный ветер наполняет парус.
Лег через десять я узнал, что это стихи из «Комедии о весе-
лом стрелке Джордже Грине и о Робин Гуде», комедии, написан-
ной в XVI веке предшественником Шекспира — Робертом Грин.
Очень обрадовался, узнав это, и еще больше полюбил литературу,
издревле верного друга и помощника людям в их трудной жизни.
Да, товарищи, страх перед пошлостью и жестокостью жизни
был хорошо испытан иною; дошел я и до попытки убить себя, а
затем, на протяжении многих лет, вспоминая эту глупость, чув-
ствовал жгучий стыд и презрение к себе.
Я избавился от этого страха после того, как понял, что люди
не так злы, как невежественны, и что не они и не жизнь пугает
меня, — а испуган я моей социальной и всяческой малограмот-
ностью, моей беззащитностью, безоружностью пред жизныо.
Именно так. И .мне кажется, что вам следует особенно хорошо
подумать над этим, потому что страхи, стоны и жалобы кое-кого
из вашей среды тоже не что иное, как результат ощущаемой жа-
лобщиками безоружности пред жизнью и их недоверия к своей
способности бороться против всего, чем извне, — а также изну-
три,— угнетает человека «старый мир».
Вы должны знать, что люди, подобные мне, были одиночками и
пасынками «общества», а вас — уже сотни, и вы — родные дети
трудового класса, который осознал свои силы, обладает властью
и быстро учится ценить по заслугам полезную работу единиц.
202
Вы имеете в лице рабоче-крестьянской власти — власть, которая
должна и может помочь вам развить свои способности до совер-
шенства, что она, постепенно, и делает. И делала бы гораздо бо-
лее успешно, если бы ей не мешала жить и работать буржуазия,
ее и ваш кронный враг.
Вам нужно запасаться верою в себя, в свои силы, а эта вера до-
стигается преодолением препятствий, воспитанием воли, «трени-
ровкой» ее. Необходимо учиться побеждать в себе и вне себя
дрянненькое наследие прошлого, а иначе—как же вы «отрече-
тесь от старого мира»? Эту песню не стоит петь, если нет сил.
нет желания делать то, чему она учит. Уже и маленькая победа
над собою делает человека на много сильнее. Вы знаете, что, тре-
нируя свое тело, человек становится здоровым, выносливым, лов-
ким, — так же следует тренировать свой разум, сзою волю.
Вог одно из замечательных достижений такой тренировки; не-
давно в Берлине демонстрировалась женщина, которая, держа в
каждой руке по два карандаша, а пятый в зубах, могла одновре-
менно писать пять различных слов, на пяти разных языках. Это
казалось бы совершенно невероятным и не потому, что физически
трудно, а потому, что требует неестественного раздробления мы-
сли, однако, — это факт. С другой стороны, факт этот указывает,
как, в сущности, бесплодно тратит человек свои блестящие спо-
собности в хаотическом буржуазном обществе, где для того, что-
бы обратить на себя внимание, нужно ходить по улицам вверх
ногами, устанавливать — едва ли практически полезные—рекор-
ды скоростей движения, играть в шахматы одновременно с двад-
цатью противниками, достигать невероятнейших «трюков» в ак-
робатике и стихосложении, вообще героически и головоломно
фокусничать для развлечения .скукп пресышенных людей.
Вам, молодежь, надобно знать, чго всё действительно ценное,
навсегда полезное и прекрасное, чего достигло человечество в
областях науки, искусства, техники — создано единицами, кото-
рые работали в условиях невыразимо трудных, при глубоком не-
вежестве «общества», враждебном сопротивлении церкви, свое-
корыстии капиталистов, при капризных требованиях «мецена-
тов»,— «покровителей науки, искусства». Надо помнить также,
что среди творцов культуры много простых рабочих, каким был
знаменитый физик Фарадей, каков Эдисон; что прядильный ста
нок изобрел цирюльник Аркрайт, одним из лучших художников-
гончаров был кузнец Бернар Палисси; величайший драматург ми-
ра Шекспир — простой актер, таков же великий Мольер, — таких
примеров успешной «тренировки» людьми своих способностей
можно насчитать сотни.
Всё это оказалось возможным для единиц, работавших, не имея
тою огромного запаса научных знаний, технических удобств, ко-
торыми обладает наша современность. Подумайте же. насколько
облегчены задачи культурной работы у нас, в государстве, где
203
поставлено целью полное раскрепощение людей от бессмыслен-
ного труда, от цинической эксплуатации рабочей силы, — от эк-
сплоатации, которая создает быстро вырождающихся богачей и
грозит вырождением трудовому классу.
Перед вами стоит совершенно ясное и великое дело «отречения
от старого мира» и создания нового. Дело это начато. И, по
примеру нашего рабочего класса, всюду растет. И какие бы пре-
пятствия ни ставил этому делу старый мир, — оно будет разви-
ваться. К нему постепенно готовится рабочий народ всей земли.
Создается атмосфера сочувствия работе единиц, которые теперь
являются уже не осколками коллектива, а передовыми вырази-
телями творческой воли его.
Перед такой целью, впервые смело поставленной во всей его
широте, вопрос: «Что делать?» не должен бы иметь места. «Труд-
но жить»? Да гак ли уж трудно? И не потому ли трудно, что
возросли потребности, что хочется много такого, о чем отцы ва-
ши и не думали, чего они и не видели? И не стали ли вы излишне
требовательны?
Я знаю, разумеется, что среди вас еиь уже немало таких, ко-
торым понятна радость и поэзия коллективного труда, — труда,
который стремится не к тому, чтобы накопить миллионы копеек,
а к тому, чтобы уничтожить пакостную власть копейки над чело-
веком, самым великим чудом мира и творцом всех чудес на земле.
Отвечаю на вопрос: как я учился писать?
Впечатления я получал и непосредственно от жизни, и от книг.
Первый порядок впечатлений можно сравнить с сырьем, а вто-
рой— с полуфабрикатом или,—говоря грубо, чтобы сказать яс
нее, — в первом случае передо мной был скот, а во втором — сня-
тая с него отлично обработанная кожа. Я очень многим обязан
иностранной литературе, особенно — французской.
Мой дед был жесток и скуп, но — я яе видел, не понимал его
так хорошо, как увидел и понял, прочитав роман Бальзака «Евге-
ния Гранде». Отец Евгении, старик Гранде, тоже скуп, жесток и
вообще похож на деда моего, но он — глупее и не так интересен,
как мой дед. От сравнения с французом русский старик, не лю-
бимый мною, выиграл, вырос. Это не заставило меня изменить мое
отношение к деду, но это было большим открытием — книги
.г<цает саособностью доказывать мне о человеке то. чего я не
нижу, не знаю в нем.
Скучная книга Джорджа Эллиота «Мидльмарч», книги Ауэрба-
ха, Шпильгагена показали мне, что в английской и немецкой про-
винции люди живут не совсем так, как в Нижнем-Новгороде, на
Звездинской улице, но — не многим лучше. Говорят о том же. о
своих английских и немецких копейках, о необходимости страха
перед богом и любви к нему, однако они, так же как люди моей
204
улицы, не любят друг Друга, а особенно не любят своеобразных
людей, которые тем или иным не похожи на большинство окру-
жающих. Сходства между иностранцами и русскими я не искал,
нет. я искал различий, но находил сходство.
Приятели деда, разорившиеся купцы Иван Щуров, Яков Котель-
ников рассуждали о том же и так же, как люди в знаменитом
романе Теккерея «Базар житейской суеты». Я учился грамоте по
Псалтирю и очень любил эту книгу, — она говорит прекрасным
музыкальным языком. Когда Яков Котельников, мой дед и вообще
старики жаловались друг другу на своих детей, я вспоминал жало
бы царя Давида богу на сына своего, бунтовщика Авессалом;’, и
мне казалось, что старики говорят неправду, доказывая один дру-
гому, что люди вообще, а молодые в особенности, живут всё хуже,
становятся глупее, ленивее, строптивы, не богобоязненны. Точно
то же говори,™ лицемерные герои Диккенса.
Внимательно прислушиваясь к спорам сектантских начетчиков
с попами, я .замечал, чго и те и другие так же крепко держатся за
слово, как церковники других стран, что для всех церковников
слово — узда человеку и что есть писатели очень похожие на
церковников. В этом сходстве я скоро почувствовал что-то подо-
зрительное, хотя — интересное.
Никакой системы и последовательности в моем чтении, конем
но, не было, всё совершалось случайно. Брат моего хозяина Виктор
Сергеев любил читать французские «бульварные» романы Ксавье
де-Монтепена, Габорио, Законна, Бувье, а прочитав этих авто-
ров, наткнулся на русские книги, в которых насмешливо и враж-
дебно описывались «нигилисты»-революцпонеры. Я тоже прочи
тал «Пануртово стадо» Вс. Крестовского, «Некуда» и «На ножах»
Стебницкого-Лескова, «Марево» Клюшникова, «Взбаломученное
море» Писемского. Интересно было читать о людях, почти ничем
не похожих на людей, среди которых я жил, а скорее родственни
ков каторжника, приглашавшего меня «прогуляться» с ним. «Ре-
волюционность» этих людей осталась, конечно, не понятой мною,
что и входило в задачи авторов, которые лиса.™ «революционе-
ров» одной сажей.
Случайно попались в мои руки рассказы Помяловского «Моло-
тов» и «Мещанское счастье». И вот, когда Помяловский показал
мне «томительную бедность» мещанской жизни, нищенство мещан-
ского счастья, я, хотя и смутно, а все-таки почувствовал, что
мрачные «нигилисты» чем-то лучше благополучного Молотова. А
вскоре за Помяловским мною была прочитана скучнейшая книга
Зарубина «Темные и светлые стороны русской жизни», светлых
сторон я в ней не нашел, а темные стороны стали для меня по-
нятней и противней.
Плохих книг я прочитал бесчисленное количество, но и они бы-
ли полезны мне. Плохое в жизни надо знать-так же хорошо и
точно, как хорошее. Знать надо как можно больше. Чем разно-
бой
образнее опыт, тем выше он (поднимает человека, тем шире ста-
новится поле зрения.
Иностранная литература, давая мне обильный материал для
сравнения, удивляла меня своим замечательным мастерством. Она
рисовала людей так живо, пластично, что они казались мне физи-
чески ощутимыми, и притом я их видел всегда боле; активными,
чем русские, — они меньше говорили, больше делали.
Настоящее и глубокое воспитательное влияние на меня, как
писателя, оказала «большая» французская литература — Стен-
даль, Бальзак, Флобер; этих авторов я очень советовал бы читать
«начинающим». Это действительно гениальные художники, вели-
чайшие мастера формы, таких художников русская литература
еще не имеет. Я читал их по-русски, но это не мешает мне чув-
ствовать силу' словесного искусства французов. После множества
«бульварных» романов, после Майи-Рида, Купера, Густава Эмара,
Понсон-дю-Террайля, — рассказы великих художников вызывали
у меня впечатление чуда.
Помню, — «Простое сердце» Флобера я читал в Троицын день,
вечером, сидя на крыше сарая, куда залез, чтобы спрятаться от
празднично настроенных людей. Я был совершенно изумлен рас-
сказом, точно оглох, ослеп, — шумный весенний праздник засло-
нила предо мной фигура обыкновеннейшей бабы, кухарки, кото-
рая не совершила никаких подвигов, никаких преступлений.
Трудно было понять, почему простые, знакомые мне слова, уло-
женные человеком в рассказ о «неинтересной» жизни кухарки,—
так взволновали меня? В этом был скрыт непостижимый фокус,
и, — я не выдумываю, — несколько раз, маргинально и как ди-
карь, я рассматривал страницы на свет, точно пытаясь найти
между строк разгадку фокуса.
Мне знакомы были десятки книг, в которых описывались таин-
ственные и кровавые преступления. Но вот я читаю «Итальян-
ские хроники» Стендаля и снова не могу понять — как же это
сделано? Человек описывает жестоких людей, мстительных убийц,
а я читаю его рассказы точно «жития святых» или слышу «Сон
богородицы» — повесть о ее «хождении по мукам» людей е аду.
И уже совершенно поражен был я, когда в романе Бальзака
«Шагреневая кожа» прочитал те страницы, где изображен пир у
банкира и где одновременно говорят десятка два людей, создавай
хаотический шум, многогласие которого я как будто слышу. Но
главное — в том, что я не только слышу, а и нижу, кто как го-
ворит, вижу глада, улыбки, жесты людей, хотя Бальзак не изо-
бразил ни лиц, ни фигур гостей банкира.
Вообще искусство изображения людей словами, искусство де-
лать их речь живой и слышной, совершеннейшее мастерство диа-
лога всегда изумляло меня у Бальзака и французов. Книги Баль-
зака написаны как бы масляными красками, и когда я впервые
увидал картины Рубенса, я вспомнил именно Бальзака. Читая бе-
20G
□умные книги Достоевского, я не могу не думать, что он весьма
многим обязан именно этому великому мастеру романа. Нравились
мне и сухие, четкие, как рисунки пером, книги Гонкуров и угрю
мая, темными красками, живопись Золя. Романы Гюго нс увлека-
ли, даже «93 й год» я прочитал равнодушно; причина этого равно-
душия стала мне понятна после того, как я познакомился с репць-
ном Анатоля Франса «Боги жаждут». Романы Стендаля я читал
уже после того, как научился многое ненавидеть, и спокойная
речь, скептическая усмешка его очень утвердили мою ненависть.
Из всего сказанного о книгах следует, что я учился писать у
французов. Вышло это случайно, однако я думаю, что вышло не
плохо, и потому очень советую молодым писателям изучать фран-
цузский язык, чтобы читать великих мастерок в подлиннике, и у
них учиться искусству слова.
«Большую» русскую литературу — Гоголя, Толстого, Тургене-
ва. Гончарова, Достоевского, Лескова я читал значительно позд-
нее. Лесков несомненно влиял на меня поразительным знанием и
богатством языка. Это вообще отличный писатель и тонкий зна-
ток русского быта, писатель, всё еще не оцененный по заслугам
перед нашей литературой. А. П. Чехов говорил, что очень многим
обязан ему. То же, я думаю, мог бы сказать и А. Ремизов.
Указываю на эти взаимные связи и влияния для того, чтобы
повторить: знание истории развития иностранной и русской ли-
тературы необходимо писателю.
Лет двадцати я начал понимать, что видел, пережил, слышал
много такого, о чем следует и даже необходимо рассказать людям
Мне казалось, что я знаю и чувствую кое-что не так, как другие;
это смущало и настраивало меня беспокойно, говорливо. Даже чи
тая книги таких мастеров, как Тургенев, я думал иногда, что,
пожалуй, мог бы рассказать, например, о героях «Записок охот-
ника» иначе, не так, как это сделано Тургеневым. В эти годы
я уже считался интересным рассказчиком, меня внимательно слу-
шали грузчики, булочники, «босяки», плотники, железнодорожные
рабочие, «странники по святым местам» и вообще люди, среди ко-
торых я жил. Рассказывая о прочитанных книгах я всё чаше ловил
себя на том, что рассказывал не верно, искажая прочитанное, до
бавляя к нему что-то от себя из своего опыта. Это происходило
потому, что факты жизни и литература сливались у меня в еди-
ное целое. Книга — такое же явление жизни, как человек, она —
тоже факт живой, говорящий, и опа менее «вещь», чем все дру-
гие веши, созданные и создаваемые человеком.
Слушали меня интеллигенты и советовали:
— Пишите! Попробуйте писать.
Нередко я чувствовал себя точно пьяным и переживал прилавки
многоречивости, словесного буйства от желания выговорить всё,.
1УГ
что тяготило и радовало меня, хотел рассказать, чтоб «разгру-
31ггься». Бывали моменты столь мучительного напряжения, когда
у меня, точно у истерика, стоял «ком в горле» и мне хотелось
кричать, что стекольщик Анатолий, — мой друг, талантливейший
парень, — погибнет, если не помочь ему; что проститутка Тере-
за — хороший человек и несправедливо, что она — проститутка,
а студенты, пользуясь ею, не видят этого, так же как не видят,
чти «Матица», старуха нищая, — умнее, чем молодая, начитанная
акушерка Яковлева.
Втайне даже от близкого моего друга, студента Гурия Плетне-
ва, я писал стихи о Терезе, Анатолии, о том, что снег весною тяег
не для того, чтобы стекать грязной водой с улицы в поднял, где
работают булочники, что Волга — красивая река, крендельщик
Кузин — Иуда Предатель, а жизнь — сплошное свинство и тоска,
убивающая душу.
Стихи писал я легко, но видел, что они — отвратительны, и
презирал себя за неуменье, за бездарность. Я читал Пушкина,
Лермонтова, Некрасова, переводы Курочкина из Беранже и очень
хорошо видел, что ни на однего из этих поэтов я ничем не похож
, Писать ггрозу—не решался, она казалась мне труднее стихов,
она требовала особенно изощренного зрения, прозорливой егю-
л собности видеть и отмечать невидимое другими и какой-то не-
обыкновенно плотной, крепкой кладки слов. Но все-таки стал
пробовать себя и в прозе, избрав, однако, стиль прозы «ритмичес-
кой», находя простую — непосильной мне. Попытки писать просто
приводили к результатам печальным и смешным. Ритмической
прозой я написал огромную «поэму» «Песнь старого дуба». В. Г.
Короленко десятком слов разрушил до основания эту деревянную
нешь. в которой я, кажется, изложил свои размышления по пово-
ду статьи «Круговорот жизни», напечатанной, если не ошибаюсь,
в научном жу-риале «Знание»,— статья говорила о теории эволю
Пии. Из нее в памяти моей осталась только одна фраза:
«Я в мир пришел, чтобы не соглашаться» — и, кажется, дей-
ствительно не соглашался с теорией эволюции.
Но Короленко не вылечил меня от пристрастия к «ритмической »
прозе х, спустя еще лет пять, похвалив мой рассказ «Дед Архип»,
сказал, что напрасно я сдобрил рассказ «чем-то похожим на сти-
хи». Я ему не поверил, но дома; просмотрев рассказ, горестно
убедился, что целая страница, — описание ливня в степи, — на
писана мною именно этой проклятой «ритмической». Она долго
преследовала меня, незаметно и неуместно просачиваясь в расска-
зы Я начинал рассказы какими-то поющими фразами, например,
гак: «Лучи луны прошли сквозь ветви кизиля и цепкие кусты дер-
жи-дерева», и потом, в печати, мне было стыдно убедиться, что
«лучи луны» читаются, как лучины, а «прошли»—не то слово,
какое следовало поставить. В другом рассказе у меня «извозчик
извлек из кармана кисет», — эти три «из» рядом не очень укра-
2W
шали «томительно бедную жизнь»». Вообще я старался писать
«красиво».
«Пьяный, прижавшись к столбу фонаря, смотрел, улыбаясь, на
тень свою, она вздрагивала», — а ночь — но моим же слова и —
была тихая, лунная, такими ночами фонарей не зажигали, тень
не могла вздрагивать, если нет ветра и огонь горит спокойно. Та-
кие «описки» и «обмолвки» встречались почти в каждом моем
рассказе, и я жестоко ругал себя за это.
«Море смеялось»—писал я и долго верил, чго это — хорошо.
В погоне за красотой я постоянно грешил против точности описа-
ний, неправильно ставил вещи, неверно освещал людей.
«А печь стоит у вас не гак», — заметил мне Л. Н. Толстой, го-
воря о рассказе «Двадцать шесть и одна». Оказалось, что огонь
крендельной печи не мог освещать рабочих так, как было написа-
но у меня. А. П. Чехов сказал мне о Медынской в «Фоме Горде-
езс»:
«У нее, батенька, три уха, одно—на подбородке, смот-
рите!» Это было верно, — так неудачно я посадил женщину к
свету.
Такие, будто мелкие, ошибки имеют большое значение, пото-
му что они нарушают правду искусства. Вообще крайне трудно
найти точные слова и поставить их так, чтобы немногими было
сказано много, «чтобы словам было тесно, мыслям — просторно»,
чюбы слова дали живую картину, кратко отметили основную
черту фигуры, укрепили сразу в памяти читателя движения, ход
и тон речи изображаемого лица. Одно дело—«окрашивать» сло-
вами людей и вещи, другое — изобразить их так «пластично»,
живо, что изображенное хочется тронуть рукой, как часто хо-
чется потрогать героев «Войны и мира» у Толстою.
Мне нужно было написать несколькими словами внешний вид
уездного городка средней полосы России. Вероятно я сидел часа
три, прежде чем удалось подобрать и расположить слова в таком
порядке:
«Волнистая равнина вся исхлестана серыми дорогами, и пестрый
городок Окуров посреди ее—как затейливая игрушка на широ-
кой сморщенной ладони».
Мне показалось, что я написал хорошо, но когда рассказ был
напечатан, я увидел, что мною сделано нечто похожее на распис
ной пряник или красивенькую коробку для конфет.
Вообще — слова необходимо употреблять с точностью самой
строгой. Вот пример из другой области: было сказано — «Рели-
гия — опиум».
Но врачи дают опиум больным, как средство, утоляющее боль,
значит — опиум полезен человеку. А о том. что опиум курят, как
табак, и что от курения опиума люди погибают, что опиум —
яд, значительно более вредный, чем водка-алкоголь, — широким
массам неизвестно.
1 | М. Гормиг* О длторлтуре Н. 7в.
209
Мои неудачи всегда заставляют меня вспоминать горестные
слова поэта:
«Нет на свете мук сильнее муки слова».
Но об этом гораздо лучше, чем я, говорит А. Г. Горнфельд в
книжке «Муки слова», изданной Госиздатом в 1927 году.
Очень хорошую книжку эту я усиленно рекомендую вниманию
«молодых товарищей по перу».
«Холоден и жалок нищий наш язык», — сказал, кажется, Над-
сон, и редкий из поэтов не жаловался на «нищету» языка.
Я думаю, что это — жалобы на «нищету» не русского, а вооб-
ще человеческого языка и вызывает их то, что есть чувствования
и мысли неуловимые, невыразимые словом. Именно об этом пре-
красно говорит книжка Горнфельда. Но минуя «неуловимое сло-
вом», русский язык неисчерпаемо богат и всё обогащается с
быстротой поражающей. Чтобы убедиться в быстроте роста язы-
ка, стоит только сравнить запасы слов—лексиконы — Гоголя и
Чехова, Тургенева и, например, Бунина, Достоевского и, скажем,
Леонида Леонова. Последний сам в печати заявил, что он идет от
Достоевского, он мог бы сказать, что в некоторых отноше-
ниях— укажу на оценку разума — он зависим и от Льва Тол-
стого. Но обе эги зависимости таковы, что свидетельствуют
тишь о значительности молодого писателя и отнюдь не скрывают
своеобразия его. В романе «Вор» он совершенно неоспоримо об-
наружил, что языковое богатство его удивительно; он уже дал
целый ряд своих, очень метких слов, не говоря о том, что по-
строение его романа изумляет своей трудной и затейливой кон-
струкцией. Мне кажется, что Леонов — человек какой-то «своей
песни», очень ориптатьной, он только что начал петь ее, и ему
не может помешать ни Достоевский, нн кто иной.
Уместно будет напомнить, что язык создается народом. Деле-
ние языка на литературный и народный значит только то, чго
мы имеем, так сказать, «сырой» язык и обработанный мастерами
Первым, кто прекрасно понял эго, был Пушкин, он же первый
и показал, как следует пользоваться речевым материалом народа,
как надобно обрабатывать его.
Художник — чувствилище своей страны, своего класса, ухо,
око и сердце его; он — голос своей эпохи. Он обязан знать как
можно больше и чем лучше будет знать прошлое, тем более по-
нятным язится для . него настоящее время, тем сильнее, глубже
почувствует он универсальную рсволюциошюсть нашего времени
и широту его задач. Обязательно, необходимо знать историю
народа и так же необходимо знать его'сопиалъно-политиие-кпе
мышление. Ученые, — историки культуры, этнографы, — указы-
вают, что это мышление выражается в сказках, легендах, поело
вицах и поговорках. Именно пословицы и поговорки выражают
210
мышление народной массы в полноте особенно поучительной, и
начинающим писателям крайне полезно знакомиться с этим ма-
териалом, не только потому, *гго он превосходно учит экономии
слова, речевой сжатости и образности, а вот почему: количе-
ственно преобладающим населением Страны Советов является
крестьянство, та глина, из которой история создавала рабочих,
мещан, купцов, попов, чиновников, дворян, ученых л художни-
ков. Мышление крестьянства наиболее усердно воспитыва-
лось церковниками государственной церкви и отколовшимися от
нее сектантами. Оно издавна приучено думать в готовых окосте-
невших формах, какими и являются пословицы и поговорки, боль-
шинство которых не что иное, как сжатые поучения церковь
ков. «Сильную руку — богу судить», «Подумаешь— горе, разду-
маешь— божья воля», «Где смерд подумал, там и бог не был», «Ты
богу угоди, а сам думать — погоди!», «Тише едешь — дальше бу-
дешь», «Не в свои сани не садись», «Всяк сверчок знай свой ше-
сток»,— существуют сотни таких пословиц, и в любой из них
легко можно открыть спрятанные за словами поучения библей-
ских пророков, «отцов церкви» Иоанна Златоуста, Ефрема Си-
рина, Кирилла Иерусалимского и других.
Когда я читал книги «консерваторов», «охранителей и защитим
коз самодержавного строя», в книгах этих я не находил ничего
нового для себя именно потому, что каждая страница их повто-
ряла в развернутой форме, — в расширенном толковании, - ту
или другую из пословиц, с детства знакомых мне. Выло совер-
шенно ясно, что вся премудрость консерваторов — К. Леонтьева.
К. Победоносцева и других — пропитана гой «народной мудро-
стью», в которой наиболее крепко сжата церковность.
Есть, разумеется, значительное количество пословиц другого
смысла, например: «Нам — жить в кротости, а нас палкой по
кости», «Богом барину — телятина жарена, а мужику — хлебуш-
ка краюха, да — в ухо», «Живем — не тужим, бар не хуже,
они — ла охоту, мы — на работу, они — спать, а .мы — опять,
они выспятся, да — за чай, а мы—цепами качай».
Вообще пословицы и поговорки образцово формируют весь
жизненный, социально-исторический опыт трудового народа, и
писателю совершенно необходимо знакомиться с материалом, ко-
торый научит его сжимать слова, как пальцы в кулак, и развер-
тывать слова, крепко сжатые другими, развертывать их так, что-
бы было обнажено спрятанное в них, враждебное задачам эпохи,
мертвое.
«I Я очень много учился на пословицах, — иначе: на мышлении
афоризмами. Помню такой случай: мой приятель, балагур Яков
Солдатов, дворник, метет улицу^ Метла новенькая и не омызгана.
Посмотрел Яков на меня, подмигнул веселым глазом и сказал:
«Хороша метла, а сорье — не вымести до тла, я его подиету,
а соседи поднесут».
Мне стало ясно: дворник верно сказал. Если даже и соседи
подметут участки свои, — ветер нагонит сору с других улиц; если
и все улицы города почистятся, пыль прилетит с поля, с дорог, из
других городов. Работа около собственного дома, конечно, необ-
ходима, но она будет богаче результатами, если ее расширить на
нею свою улицу, на весь город, на всю землю.
Так можно развернуть поговорку, а вот пример того, как она
создается: в Нижнем-Новгороде начались заболевания холерой, и
какой-то мещанин стал рассказывать, что доктора морят боль
ных. Губернатор Баранов приказал арестовать его и отправить
на работу санитаром в холерный барак. Но проработав некоторое
время, мещанин, будто бы, благодарил губернатора за урок, а Ба-
ранов сказал ему:
«Окунувшись башкой в правду — врать не станешь!»
Баранов был человек грубый, но не глупый, я думаю, что
он мог сказать такие слова. А, впрочем, всё равно, кто ска-
зал их.
, Вот на таких живых мыслях я учился думать и писать. Эти
мысли дворников, адвокатов, «бывших» и всяких других лю-
дей я находил в книгах одетыми в другие слова, таким обра-
зом факты жизни л литературы взаимно дополняли друг
друга.
6 том, как создаются мастерами слова «типы» и характеры,
я уже говорил выше, но может быть следует указать два инте-
ресных примера:
«Фауст» Гёте - один из превосходнейших продуктов художе-
ственного творчества, которое всегда «выдумка», вымысел или,
вернее, «домысел» и — воплощение мысли в образ. «Фауста» я
прочитал, когда мне было лет двадцать, а через некоторое время
узнал, что лет за двести до немца Гёте о Фаусте писал англи-
чанин Христофор Марлоу, что польский «лубочный» роман «Пан
Твардовский» — тоже «Фауст», так же как роман француза Пеля
Мюссе «Искатель счастья», и что основой всех книг о Фаусте
служит средневековое народное сказание о человеке, который в
жажде личного счастья и власти над тайнами природы, над лю-
дями продал душу свою чорту. Сказание это выросло из наблю-
дений над жизнью и работой средневековых ученых «алхимиков»,
которые стремились делать золото, выработать элексир бессмер-
тия. Среди этих людей были честные мечтатели, «фанатики идеи»,
но были и шарлатаны, обманщики. Вот бесплодность усилий этих
единиц достичь «высшей власти» и была осмеяна в истории при-
ключений средневекового .доктора Фауста, которому и сам чорт
не помог достичь всезнания, бессмертия.
Л рядом с несчастной фигурой Фауста была создана фигура
тоже известная всем народам: в Италии это — Пультинелло, в
Англии — Понч, в Турции — Карапет, у нас — Петрушка. Это —
непобедимый герой народной кукольной комедии, он побеждает
212
всех и всё: полицию, попов, даже чорта и смерть, сам же остает-
ся бессмертен. В грубом и наивном образе этом трудовой народ
воплотил сам себя и свою веру в то, что — в конце концов —
именно он преодолеет всё и всех.
Эти два примера еще раз подтверждают сказанное выше:
«анонимное» творчество, т. е. творчество каких-то неизвестных
нам людей1, тоже подчиняется законам абстракции, отвлечения
характерных черт той или иной общественной группы, и конкре-
тизации, обобщения этих черт в одном лице этой группы. Стро-
гое подчинение художника этим законам и помогает ему созда-
вать «типы». Так Шарль де-Костер сделал «Тиля Уленшпигеля» —
национальный тип фламандца, Ромен Роллан — бургондца «Кола
Бренъона», Альфонс Додэ — провансальца «Тартарена». Создавать
такие яркие портреты «типичных» людей возможно только при
условии хорошо развитой наблюдательности, уменья находить
сходства, видеть различия, только при условии учиться, учиться
и учиться. Где отсутствует точное знание, там действуют догад-
ки, а из десяти догадок — девять ошибки.
Я не считаю себя мастером, способным создавать характеры и
типы, художественно равноценные типам и характерам Обломова.
Рудина, Рязанова’ и т. д. Но всё же для того, чтобы написать
4 «Фому Гордеева», я должен был видеть не один десяток купече-
ских сыновей, неудовлетворенных жизнью и работой своих от-
цов; они смутно чувствовали, что в этой однотонной, «томитель-
но бедной жизни», — мало смысла. Из таких, как Фома, осуж-
денных на скучную жизнь и оскорбленных скукой, задумавшихся
людей в одну сторону выходили пьяницы, «прожигатели жизни»,
хулиганы, а в другую—отлетали «белые вороны», как Савва Мо-
розов, на средства которого издавалась ленинская «Искра», как
пермский пароходчик Н А. Мешков, снабжавший средствами
партию эсеров, калужский заводчик Гончаров, москвич Н. Шмит
и еще многие. Отсюда же выходили и такие культурные деятели,
как череповецкий гори декой голова Милютин и целый ряд мос-
ковских, а также провинциальных купцов, весьма умело и много
поработавших в области науки, искусства и т. д. Крестный отец
Фомы Гордеева, Маякин, тоже сделан из мелких черточек, из
«пословиц», и я не ошибся: после 1905 года, — после того, как
рабочие и крестьяне вымостили для Малкиных дорогу к власти
своими телами, — Маякины. как известно, играли немалую роль
в борьбе против рабочего класса, да и теперь еще мечтают вер-
нуться на старые гнезда.
* Мы имеем право назвать это творчество «народным», потому что
оно возникало, наверное, я цехах ремесленников для представления
на сцене во дни цеховых праздников.
’ Очень хорошо сделанный Слепцовым в повести «Трудное время»
тип интеллигента-разночинца
213
Молодежь ставит мне вопрос: почему я писал о «босяках»?
J Потому что, живя в среде мелкого мещанства, видя пред собою
людей, единственным стремлением которых было стремление
жульнически высасывать кровь человека, сгущать ее в копейки,
а из копеек лепить рубли, я тоже, как 19-летний корреспондент
мой, «всем своим трепетом» возненавидел эту комариную жизнь
обыкновенных людей, похожих друг на друга, как медные пятаки
чекана одного года.
Босяки явились для .меня «необыкновенными людями». Необык-
новенно в них было то. что они, люди «деклассированные»',—
оторвавшиеся от своего класса, отвергнутые им, — утратили наи-
более характерные черты своего классоного облика. В Нижнем, в
«Ммллионке», средн «золотой роты» дружно уживались бывшие
зажиточные мещане с моим двоюродным братом Александром
Кашириным, кротким мечтателем, с художником-итальянцем
Тонтини, учителем гимназии Гладковым, бароном Б., с помощни-
ком по лицейского пристава, долго сидевшим в тюрьме за грабеж,
и со знаменитым вором «Николкой-генералом», настоящая фами-
лия которого была Фан-дер-Флит.
В Казани, на «Стеклянном заводе», жили человек двадцать та-
ких же разношерстных людей. «Студент» Радяов или Разумов;
старик-тряпичник, отбывший десять лет каторги; бывший лакей гу->
бернатора Андриевского Васька Грачик; машинист Родзиевич, сын
священника, белорусе; ветеринар Давыдов. В большинстве своем
люди эти были нездоровы, алкоголики, жили они не без драк между
собою, но у них хорошо было развито чувство товарищеской взаиД
мопомощи, всё, что нм удавалось заработать или украсть, — про-
пивалось и проедалось вместе. Я видел, что хотя они живут хуже
«обыкновенных людей», но чувствуют и сознают себя лучше их,
и это потому, что они не жадны, не душат друг друга, не копят
денег. Л некоторые из них могли бы копить, в них еще остались
признаки «хозяйственности» и любовь к «порядочной» жизни.
Копить они могли бы потому, что Васька Грачик, ловкий и удач-
ливый пор, приносил им нередко свою добычу и сдавал ее «казна-
чею» Родзиевичу, который распоряжался «хозяйством» завода бес-
контрольно и был удивительно мягкий, безвольный человек.
Помню несколько сцен такого рода: кто-то украл и принес хо-
рошие охотничьи сапоги, решено было пропить их. Но Родзие-
ьич, больной, за несколько дней перед этим избитый полицией,
сказал, что пропить следует только голенищи, а головки отре
зать и дать «Студенту», он ходит в развалившихся опорках.
«Застудит ноги — сдохнет, а человек хороший».
Головки отрезали, но старый каторжанин предложил сшить из
голенищ две пары .лаптей, одну—для себя, другую — для Род-
гиевича. Так и не пропили сапоги. Грачик объяснял свою друж-
бу с этими людьми и щедрую помощь мм своей любовью к «обра-
зованным».
2! 4
«Я, брат, образованного человека люблю пуще красивейшей
женщины», - говорил он мне. Это был странный человек, черно-
волосый, с тонким красивым лицом, с хорошей улыбкой; всегда
задумчивый малословный, он вдруг взрывался буйным, почти бе-
шеным весельем, плясал, пел, рассказывал о своих удачах, обни-
мался со всеми, точно уходил на войну, на смерть. На его сред-
ства в Задней Мокрой улице, — где теперь Московский вокзал,—
з подвале трактира Бутова кормилось человек восемь каких-то
нищих, стариков и старух, а среди них молодая сумасшедшая
женщина с годовалым ребенком. Вором он стал гак: будучи лаке-
ем губернатора, провел ночь с своей возлюбленной, а утром,
возвращаясь домой, похмельный, выхватил у бабы-молочницы
стойку молока и начал пить; его схватили, стал драться; строгий
мировой судья Колонтаев, великий либерал, посадил его в тюрьму.
Васька, отсидев срок наказания, залез в кабинет Колонтаева,
изорвал у него бумаги, стащил будильник, бинокль и снова попал
в тюрьму. Я познакомится с ним, когда его после неудачной
кражи в Татарской слободе преследовали ночные сторожа, одно-
му из них я подставил ногу, этим помог Василию убежать и сам
побежал с ним.
4 Странные были люди среди босяков, и много я не понимал в
них, но меня очень подкупало в их пользу то, что они не жало-
вались на жизнь, а о благополучной жизни «обывателей» говорили
насмешливо, иронически, но не из чувства скрытой зависти, не
потому, что «видит око, да зуб неймет», а как будто из гордо-
сти, из сознания, что живут они — плохо, а сами по себе лучше
тех, кто живет «хорошо».
4 Изображенного мною в «Бывших людях» содержателя ночлежки
Кувалду я увидал впервые в камере мирового судьи Колонтаева
Меня поразило чувстве» собственного достоинства, с которым
этот человек в лохмотьях отвечал на вопросы судьи, презрение,
с которым он возражал полицейскому, обвинителю, и потерпев-
шему — трактирщику, избитому Кувалдой. \Также изумлен был
я беззлобной насмешливостью одесского босяка, рассказавшего
мне случай, описанный мною в рассказе «Челкаш». С этим чело-
веком я лежал в больнице города Николаева (Херсонского). Хо-
рошо помню сто улыбку, обнажавшую его великолепные белые
зубы, улыбку, которой он заключил повесть о предательском
поступке парня, нанятого им на работу. — «Так и пустил я его
с деньгами; иди, болван, ешь кашу!»
Он мне напомнил «благородных» героев Дюма. Из больницы
мы вышли вместе, и сидя со мною в люнетах лагеря за городом,
угощая меня дыней, он предложил: — «Может — займешься со
мною хорошим делом? С тебя, думаю, толк будет».
Я был очень польщен этим предложением, но в ту пору и уже
знал, что есть дело более полезное, чем контрабанда и воров-
ство.
215
Г Так вот чем объясняется мое пристрастие к «босякам» — же-
ланием изображать людей «необыкновенных», а не людей нище-
ватого, мещанского типа. Тут, конечно, сказалось и влияние
иностранной и прежде других французской литературы, более
красочной и яркой, чем русская. Но главным образом тут дей-
ствовало желание прикрасить за свой счет—«вымыслом» — «то-
мительно бедную жизнь», о которой говорит 15-летняя девушка.
Это желание, как я уже сказал, называется «романтизмом».
Некоторые критики считали мой романтизм отражением философ-
ского идеализма. Я думаю, что это неправильно.
Философский идеализм учит, что над человеком, животными
и над всеми вещами, которые человек создает, существуют и гла-
венствуют «идеи»; они служат совершеннейшими образцами все-
го, творимого людьми, и человек, в деятельности своей, вполне
зависит от них, вся его работа сводится к подражанию образцам,
«идеям», бытие которых он, якобы, смутно чувствует. С этой
ючки зрения, где-то над нами сущее гвует идея кандалов и двига-
теля внутреннего сгорания, идея туберкулезной бациллы и ско-
рострельного ружья, идея жабы, мещанина, крысы и вообще всего,
что существует на земле и что создается человеком. Совершенно
ясно, что отсюда вытекает неизбежность признать бытие творца
всех идей, какое-то существо, зачем-то создающее орла и вошь,
слона и лягушку.
Для меня не существует идеи вне человека, для меня именно
он и только он является творцом всех вещей и всех идей, именно
он — чудотворец и в будущем владыка всех сил природы. Самое
прекрасное в мире нашем то, что создано трудом, умной чело
веческой рукой, и все наши мысли, все идеи возникают из тру-
дового процесса, в чем убеждает нас история развития искусства,
науки, техники. Мысль приходит после факга. Пред человеком я
полому «преклоняюсь», что кроме воплощений его разума, его
воображения, его домысла — не чувствую и не вижу ничего в на
шем мире. Бог есть такая же человечья выдумка, как, например,
«светопись», с той разницей, что «фотография» фиксирует лей-
слвительно сущее, а бог — снимок с выдумки человека о себе са-
мом, как о существе, которое хочет— и может быть — всезнаю-
щим, всемогущим и совершенно справедливым.
И если уж надобно говорить о «священном», — так священно
только недовольство человека самим собою и его стремление быть
лучше, чем он есть; священна его ненависть ко всякому житей
скому хламу, созданному им же самим; священно его желание
уничтожить на земле зависть, жадность, преступления, болезни,
войны и всякую вражду среди людей, священен его труд.
1928.
БЕСЕДЫ О РЕМЕСЛЕ
I
То, о чем я хочу рассказать, произошло за 30 лет до наших
дней, и возможно, что всё это было не совсем так, как я рас-
скажу.
Еще в детстве я отметил, что Нижний-Ноегород богат «дурач-
ками», «полуумными», «блаженненькими». Эти ненормальные лю-
ди вызывали у «нормальных» обывателей, у мещан, двойственное
отношение: над «полуумными» издевались, но в то же время и
побаивались их, как бы подозревая: не скрыта .ти за безумием
особая .мудрость, недоступная разуму «нормальных». Подозревать
это— были основания.
Муза Гущина в 14 лет от роду была признана «дурочкой», а
через два-три года всё мещанство города оценило ее как «прови-
дицу», способную предугадывать будущее. К ней, в маленький
домик на «Гребешке», ходили и ездили сотни людей: она певу
чим голоском, тихонько говорила им какие-то нескладные слова,
взимая за это по четвертаку. Была она кругленькая, аккуратных
форм, бело-розовая, точно из фарфора вылепленная. Выходила к
людям в одной длинной, до пяток, рубахе грубого полотна, ворот
наглухо завязан черной тесемкой, светлые «ржаные» волосы рас-
сыпаны по спине; голову она держала, склонив ее вниз и к лево-
му плечу, точно прислушиваясь к голосу своего сердца.
С ее круглого розового личика из-под густых темных бровей
смотрели прикрытые ресницами синевато-серые глаза; на этом
ангельски-глупом лице они казались чужими, и было в них что-го
тревожное и угрюмое — на мой взгляд.
Любопытства ради я тоже отнес Музе четвертак, и она, погро-
зив мне игрушечным пальчиком, сказала:
«Тому не сбыться, что во сне снится».
А товарищу моему', скромнейшему парню с заячьей губой, ло-
новому извозчику:
— «Не ходи, козел, по двору; гуляй, козел, на гору».
Дожив до 21 года, она вдруг изумила город, возбудив против
217
ляди и опекуна своего судебное преследование за сокрытие и рас-
трату се наследственного после матери имущества. Оказалось,
что на заработанные прорицаниями четвертаки Муза, при помощи
некоего «частного ходатая по судебным делам», тайно и ловко
собирала улики против дяди, и улики оказались настолько бес-
спорными, что дядя сел в тюрьму.
Несколько лет Муза обманывала людей, продавая им глупень
кие фразы по 25 коп. за штуку. Но она прикрывалась слабоумием
и целях самозащиты, в борьбе за «имущество» она победила, л
нормальные люди, простив ей обман, удостоили ее похвалы и
славы.
Был другой случай, подобный этому: в окружном суде слуша-
лось дело беглого каторжника Кожина, купчихи Малининой и
еще 14 человек.
Компания эта обвинялась в производстве и распространенна
кредитных билетов сторублевого достоинства, а также купонов н
2 р. 16 к. и в 4 р. 32 копейки.
На скамье подсудимых сидела пышная моложавая женщина,
круглое лицо ее умеренно румяно, глаза мягкие, «с поволокой».
на публику она смотрит из-под густых брооей, спокойно, судьям
отвечает кратко, немножко обиженно и — с явным сознанием
своего достоинства. Скажет что-нибудь сочным голосом и оботрет
яркие губы платочком, точно плюнула неаккуратно. Рядом с нею—
Кожин, солидный бородач лет 50-ти, крепкий, красивый, с весе-
лыми глазами и ясным голосом невинного человека, он — слово
охотлив и любит пошутить. На обороте нескольких сотен бу-
мажек, там, где печатались грозные извлечения из статей «Свода
законов», он, Кожин, напечатал: «Дурак тот, кто не подделы-
вает государственных кредитных билетов», — этой неуместной
шуткой он и погубил предприятие, весьма солидное и технически,
и организационно Остальные подсудимые, сероватые люди, зани-
мались сбытом товара; двое были предателями и один «слабо-
умный»; из обвинительного акта и во время «судоговорения» ясно
было, что его роль в этой деле — незначительна, даже возмож-
но, что он случайно запутан в процессе. Предатели не давали об-
винению материала против этого, парня, голословно утверждая,
что «он в этом деле тоже путался», что он «полуумный», вроде
«блаженного» и — «озорник».
Вел себя «озорник» возбужденно, громко разговаривал с со-
седями по скамье, спрашивал: — «А теперь что будет?» Судьям
отвечал бестолково, крикливым натуженным голосом. Его оста-
навливали, он позевывал, дремал и, встряхиваясь, снова спраши
вал:— «А теперь — что?» У него — неправильный, сильно стис-
нутый с висков череп, узкое, старообразное лицо глубоко разре-
зано щучьим ртом, под рыжеватыми бровями — маленькие, ост-
рые. звериные глаза. Защитник, уверенный, что этого человека
оправдают. — медицинской экспертизы не потребовал.
21*
В деле было темное место: ни следователь, ни суд не могли
установить, кто из обвиняемых исполнял роль главного «раздат-
чика товаров». По словам сбытчиков и «потерпевших» они по-
лучали фальшивые деньги от «разных лиц», то же самое гото
рили и предатели, не указывая ни одного из этих лиц среди под-
судимых.
И вдруг Кожин пошептался с Малининой и громко сказал «по-
лоумному»:
— Ну, брось дурака валять, рассказывай! А то что ж ты один
на воле болтаться будешь?
Слабоумный* встал и весьма здравомысленно. грамотно, не
без гордости сообщил суду, что «раздатчиком» был он и — никто
иной. Он неопровержимо доказал «сбытчикам», что никаких
«разных лиц» — не было, а они всегда имели дели только с ним:
в Одессе, в Варшаве, на Ирбитской и Макарьевской ярмарках.
Он являлся перед ними купцом, монахом, даже-—евреем, и в до-
казательство того, что ему не трудно перевоплотиться и в еврея,
он произнес две-три фразы с акцентом рассказчика еврейских
анекдотов. Говоря, он посматривал на публику, на присяжных и
судей, и но усмешке его было ясно, что он любуется — идиотами.
Присяжные нынесли три особенно суровые приговора: Кожину,
Малининой и ему. Когда суд объявил приговор бывшему «слабо-
умному», публика одобрительно зарычала, и некоторые даже ап-
лодировали.
Разумеется, случай Музы и этот случай подтверждали догадку
«нормальных» людей о том, что за глупостью видимой может
быть искусно спрятана житейская мудрость, силою которой жи-
вут и они, нормальные. У меня оба эти случая возбудили энима
ние к людям ненормальным.
Об Игоше — «Смерть в кармане» я уже рассказывал где-то, но
здесь необходимо вспомнить и о нем. Это был человек неопре-
деленного возраста, высокий, тощий, с лицом и шеей в дряблых
морщинах, пропитанный грязью или копотью, с черными руками;
крючковатые пальцы его всегда щупали заборы, ворота, двери
тумбы и тело свое: бедра', живот, грудь, шею, лицо. Всегда каза-
лось мне. что руки его двигаются только снизу вверх, и почти
неуловимо было быстрое падение рук вниз. Законченное лицо его
в клочковатой черной бороде тоже всё шевелилось: двигались
брови, фыркал нос, шлепали слюнявые губы, произнося всегда од-
но и то же похабное ругательство, вздувался острый кадык, толь-
ко маленькие черные плаза были неподвижны, точно у слепого.
Зиму и лето он ходил в валеных сапогах, в расстегнутом овчин-
ном полушубке, в синих портках из пестряди, в такой же руба-
хе,— ворот ее расстегнут или разорван, обнажились ключицы и
в углублениях между ними и шеей жутко вздувалась кожа. По-
ходка у него была развинченная, казалось, что вот сейчас весь
219
пн развалится на куски и его лохматая голова покатится по мо-
стовой камнем.
Было что-то страшноватое в неподвижности его глаз и особен-
но в руках его, — они так настойчиво щупали всё, как будто
Игоша хотел убедиться: есть оно или только кажется. Меня очень
занимало это ощупывание мира Игошей.
Нормальные .годи боялись его, хмуро уступали ему дорогу, а
мальчишки, бегая за ним, кричали: — «Смерть в кармане! Иго-
ша смерть в кармане!»
Он совал руки в карманы полушубка, там у него был запас
камней, и он швырял ими в детей одинаково ловко правой и ле-
вой рукой. Швырял и однообразно бормотал ругательство, а из-
расходовав камни—щелкал зубами и завывал волчьим воем.
Был еще дурачок Гриня Лобастов, видимый только весною и
летом в ясные дни. Он сидел на скамье у ворот своего дома в Сту-
деной улице, в каждой руке его были коротенькие, гладко выстру-
ганные палочки. Неутомимо, с фокусной быстротой и ловкостью
он гонял эти палочки между пальцами, как бы добиваясь, не при
растут ли они к ладоням шестыми пальцами. Маленький, толстый,
всегда чисто вымытый, одетый в белое, с мягким «бабьим» ли-
пом, в сероватой, мягковолосой бородке, он смотрел узеньки-
ми, бесцветными глазами з голубую пустоту неба и улыбался
странной улыбкой, — виноватой улыбочкой человека, который
догадался о чем-то и очень смущен Он был немой. «Нормальные >
люди считали его «блаженным», и многие, проходя мимо него,
низко кланялись чистенькому идиоту.
Был дурачок Реутов, маленький человек с черной бородкой
клинышком, зиму и лето он ходил без шапки, на его черепе, вы-
тянутом вверх, росли какие-то очень толстые, редкие волосы, на
длинном лице — смешной кризой нос.
Ходил, Реутов, озабоченно наклонив голову, размахивая рука-
ми, и, уступая дорогу встречным, всегда останавливался, прижи-
маясь к забору, к стене. Если прохожий касался его, — Реутов
долго и тщательно смахивал ладонью с одежды своей что-то. ви-
димое только ему. Он был сыном богатого торговца мануфакту-
рой и ревностным театралом — сиживал на «галерке» театра каж-
дый вечер во время сезона
Нормальные люди не обращали на него внимания — он был
недостаточно уродлиз, не страшен, — не интересно безумен.
Было в городе и еще несколько «дурачков», — по какой-то слу-
чайности все они были детьми людей зажиточных или богатых.
Это я отметил.
Наиболее поразил меня Миша Тюленев. Среднего роста, широ-
коплечий, с огромной гривой грязных волос, закинутых на заты-
лок и за оттопыренные уши, он был похож на расстриженного
дьякона. Его скуластые, бритые щеки туго обтянуты кожей цве-
та глины, из-под густых бровей выкатились и густо светятся круг-
220
лые совиные глаза мутно-зеленого цвета, нос — тяжелый, толстый,
< раздутыми ноздрями, такие же толстые вывороченные губы, они
в трещинах, в крови, точно искусаны, и на бритом подбородке
тоже кровь. Толстое драповое пальто Миши вымыто дождями, вы
горело на солнце, вытерто и обнаруживает на швах серые нитки,
точно ребра рыбы.
Пуговиц на пальто нет, карманы — оторваны, подкладка — из-
ношена,— торчат клочья ваты; под пальто рыжий пиджак, жи
лет и всё — не застегнуто, так же как и брюки. Ходил он всегда
по мостовой, около панели, ходил т очно по глубокому снегу или
по песку — тяжело поднимая ноги и гулко печатая шаги широ-
кими подошвами стоптанных сапог. Левую руку держал под жи
летом на груди, а правой раскачивал, зажав в пальцы небольшой
булыжник.
При встрече с женщинами замахивался на них булыжником,
и — рычал, бормотал что-то странно чавкающими звуками
Он был устрашающе противен, нормальные люди не терпели
его, и когда он днем появлялся на главных улицах города
его, точно собаку, гоняли полицейские с помощью извозчи-
ков,— извозчики хлестали Мишу кнутами, Тюленев натягивал на
голову пальто и неуклюже бежал от них, поднимая ноги, как
жеребец.
Я нередко встречал его в поле, за городом нли притаившимся
под стенами Кремля, где-нибудь в тени башен. ,У меня он тоже
вызывал впечатление отталкивающее и даже, кажется, вражду к
нему', — мне казалось, что он притворяется, нарочно поднимает
ноги так высоко, как будто идет по болоту.
Отталкивал и тяжелый взгляд его стеклянно-зеленых глаз. И
вот, ночью, в полнолуние, я застиг его в ограде церкви Николы
на Покровке; войдя в ограду, я услышал какие-то бухающие уда-
ры и в углу пристройки к стене церкви, в тени увидал фигур)
человека,— мне показалось, что он ломает стену. Но это Тюле-
нев бил кулаками в грудь свою. Прежде, чем я успел подойти к
нему, он скользнул по стене, сел на землю и забормотал, — было
хорошо видно, как шевелятся его толстые губы, выплевывая чав-
кающие звуки:
—- Чах, чав, чоа...
Присев перед ним на корточки, я вслушивался; казалось, что
Тюленев хочет, но не может выговорить какое-то слово. Сидел
он, закрыв глаза, и все бил кулаком в грудь, но утке бессильно.
Я дотронулся до его плеча — тогда он, отталкивая меня одной
рукой, другой стал щупать землю около себя, — должно быть
искал булыжник Теперь он чавкал и штятел более громко, внят-
но:
— Чорт — чужак — чужой — чорт чужак чужак...
Затем он встал, вышел из тени в лунный свет, наклонился, под-
нял булыжник и пошел прочь, особенно шумно топая. Я присел
221
на ступени паперти, закурил; огонь спички вызвал откуда-то сто-
рожа.
— Вот спасибо, что прогнал Мишу,—сказал он. — Боюсь ч
его, кокнет камнем и — не пикнешь!
Старик сообщил, что Тюленев бывает тут, в углу, нередко, при-
дет, встанет к стене, бьет себя в грудь и бормочет.
— Слыхать, он не дураком родился.
Что Тюленев и другие «ненормальные» родились не дураками,
это- все говорили, но о причинах «душевной» болезни кого-ли-
бо из них я ничего не мог узнать, хотя упрямо расспрашивал
многих обывателей-стариков.
Дурачки и блаженненькие казались мне интереснее «нормаль-
ных» людей. Это было вполне естественно, ибо я видел, что
нормальные сводят всю свою жизнь к простейшим процессам:
питания, размножения и сна; видел, что спокойное течение этих
процессов обеспечивается эксплоатацией чужой силы, торгов-
лишкой, обманами, мелким мошенничеством. — вообще: жизнь
•^нормальных» целиком заполнена всяческой «греховной» дрянью.
Греховность жизни более или менее смутно сознавалась, поэтому
«нормальные» в среду и в пятницу ели постное, а в субботу и
воскресенье ходили в церковь жаловаться богу на свои» трудно-
грешную жизнь и просить ето о милосердии к их слабостям, го-
вели, исповедывались во грехах попам, символически причаща
лись тела и крови Христовой и при всем этом непрерывно изну-
рили тела и пили кровь людей, которые работали для утверждения
и обогащения нормальной жизни. У всех «нормальных» людей и
у каждого был небольшой, неприкосновенный запас предубежде-
ний, предрассудков, суеверий, и весь этот материал самозащиты
объединялся бездушной верой в бога и в чорта, тупым неверием в
разум человека.
В городе 90 тысяч «нормальных», но театр — пустовал, хотя
в нем играли неплохие артисты.
В том, что дурачок Реутов посещает все спектакли, я видел
нечто юмористическое. Мне казалось, что блаженненький Лоба-
стов смотрит в небо бескорыстнее людей, которые твердо знают,
что—грибы полезней звезд. «Нормальные» укрепляли свои ста-
рые дома, строили новые, такие же тяжелые, тесные, а Игоша
развинченно ходил по улицам и всё щупал, точно сомневаясь в
прочности камня, дерева, земли.
Романтизм, свойственный юности, позволял мне насыщать не-
нормальных какими-то никому не доступными знаниями и чув-
ствами, которых никто не испытал.
Остроумные люди — из племени «нормальных» — могут ска-
зать, что я учился у дураков.
Было и это — учился, но—значительно позднее и не у тех
дураков, которые названы мною здесь. Вообще же в мире нашем
ь;е существует ничего, что не было бы поучительно, мир этот лей-
222
ствительно наш, потому что мы отдаем ему все наши силы, орга-
низуем его, сообразно нашим целям, и весь он — материал нам
для изучения.
Итак, я отметил один порядок впечатлений моего отечества:
дурачки, блаженненькие и вообще ненормальные люди Вместе с
этим постепенно нарастал, накоплялся другой порядок.
Н.-Новгород — город купеческий, о нем сложена поговорка:
«Дома — каменные, люди — железные».
«Нормальная» жизнь этих железных людей была хорошо изве-
стна людям, среди которых я «вращался», как вращается кубарь,
подхлестываемый кнутом. Менн подхлестывало тревожное и жад-
ное желанине понять всё, чего я не понимал и что возмущало, ос-
корбляло меня. Кучера, няньки, дворники, горничные и вообще
«домашняя челядь» железных людей рассказывала мне о жизни
двояко: о крестинах, именинах, свадьбах, поминках — с таким
же пафосом, с каким говорила о торжественных службах архие-
рея в соборе; о будничной жизни «железных» — со страхом и
обидой, с недоумением и унынием, а иногда с подавленной зло-
бой.
По «строю души» своей челядь была близко родственна «не-
нормальным» людям, но оттенки ее рассказов я хорошо улавли-
вал, будучи «отроком, начитанным от писания».
Быт «железных» вставал предо мною кошмарно, жизнь их. в
главном ее напряжении, сводилась к драме «борьбы плоти с ду-
хом». Плоть закармливали жирными щами, гусями, пирогами, за-
ливали ведрами чая, кваса и вина, истощали обильной работой
• продолжения рода», укрощали постами, связывали цепями дела,
и она покорствовала «духу» десять, двадцать лет.
Жирный, сытый, беспощадный к людям «железный» человек
жил благочестиво, смиренно, в театры, в концерты не ходил, а
развлекался в церкви пением певчих, громогласней дьяконов,
дома развлекался жаркой баней, игрою «в стуколку», винным
питием и, попутно со всем этим, отращивал солидную бороду'.
Но — «седина-то в бороду, а бес в ребро», бес это и есть
«дух». Наступал какой-то роковой день, л благочестивая жизнь
взрывалась вдребезги в чад, грязь и дым. Обнаруживалось, что
железный человек уличен в каторжном деле растления малолет-
них, хотя у него нестарая дородная жена, дочери — невесты. И
вот,- охраняя честь дочерей, жена, добродушная, благожелатель-
ная, говорит грешнику:
— Что же делать будем? Дочери — невесты, кто их замуж
возьмет, когда тебя на каторгу пошлют? Прими порошочек?
Грепгник принял «порошочек» за несколько дней до вручении
обвинительного акта, и «дело о растлении малолетних» прекра-
тилось «за смертью обвиняемого».
Другой «железный», истребив неукротимостью плоти своей и
тяжестью нрава трех жен, не имея по церковному закону права
ПЗ
лениться четвертый раз и не решаясь «стыда ради» ввести в
дом наложницу, — женил сына, напоил его на свадебном пире,
запер в подвале, а сам занял место его на брачном ложе.
Сын попробовал протестовать, но был избит отцом, ушел из
дома и «пропал без вести». А отец, вскоре истребив и четвер-
тую жену, затеял женить второго сына, этот оказался покла-
дистым и уступил свои права мужа без спора, но вскоре начал
пить горькую» и—«спился на-нет».
С героем этой повести мне пришлось познакомиться, когда
ему было 82 года. В этом возрасте он был еще прям, как мач-
товая сосна, все зубы у него были целы; в темных глазах свер-
кали синеватые угарные огоньки; он обладал замечательно ем-
кой памятью и подробно знал все грехи человеческие, а также
все наказания, уготованные грешникам' в аду.
— Штп хоть говори, а — там, брат, тебя да меня вздрючат,
покипятят в смоле годов шестьсот, — обещал он, прищурив на-
хальнейшие глаза и тотчас же, бесстыже усмехаясь, спраши-
вал:— только как же это: ведь не плоть, а душа страдать дол-
жна, а у нее, у души —ни кожи, ни рожи! А? — И поставив
этот коварный вопрос, он хохотал, точно филин, гулко и громко
Во всю правду повести о нем я не поверил, и, вводя его в книгу
«Фома Гордеев» под именем Анания Щурова, несколько сократил
количество уголовных подвигов его.
На однотонном фоне «нормальной» жизни мелкого мещане гва
«железные» люди казались мне более или менее необыкновенными,
да они и действительно были такими. Особенно значительной
была для меня повесть о Гордее Чернове.
Он славился как знаток всех капризов и хитростей Волги,
он сам, стоя на капитанском мостике, проводил свои буксирные
пароходы с караванами барж, обходя перекаты «воложками»,
конфузя казенных инженеров-гидротехников, возбуждая стыл и
зависть капитанов, которые «паузились» на перекатах, разгру-
жая баожи, низко сидевшие в воде. Он, Чернов, был неизменно
удачлив во всех своих предприятиях, а неудачи как бы нарочно
сам себе создавал. Сконструировал баржу невероятной грузо-
подъемности; ему указывали, что баржа окажется непригодной
для плавания даже в «полую» воду.
— Потащим—так пойдет, — сказал Чернов, но ошибся,—
не пошла.
Построил по своему плану дом в трактирно-церковно-«манри-
танском» стиле с башенками, куполами и «луковицами» на !'ры-
ше, раскрасил его ярчайшими красками и отказался жить в нем.
оставив вокруг дома Тот тесовый забор, который ограждал по-
стройку. Рассказывали, что у него попросил работы какой-то па-
рень, исключенный из семинарии. Чернов отправил его на Суру
грузить хлеб за пятнадцать рублей в месяц. Парень телеграфирует
ему: «Пришлите буксир, вода спадает».
524
Чернов ответит телеграммой же: «Молчи, дурак, врешь». Дня
через два семинарист сообщил: «Баржи обсохли». «Еду»,—от-
ветил Чернов и, приехав в Василь-Сурск, спросил семинариста:
«Ну, — рад, что оказался умнее хозяина? Скидывай пиджак, ая-
вай драться». Честно подрались тут же на берегу Волги у при-
стани и на глазах обывателей. Семинарист побил хозяина.
— «Ладно», — сказал Чернов. — «И не глуп ты, и сила есть.
Поезжай в Покровскую Слободу старшим приказчиком, жало-
ванье полсотни, за удачу—награды будут». И будто бы семина-
рист этот стал его «закадычным другом».
Об этой единоборстве рассказывали мне «нормальные» жители
Василь-Сурска и рассказывали похвально.
Такие строительные ошибки и сумасбродные поступки создали
бы всякому другому человеку славу «сумасброда», но Чернов за-
служил прозвище «американца».
И вот этот человек, счастливый в делах, красавец, силач, ку-
тила— вдруг исчез, бросив свое большое дело, не сказав ничего
ни сыну, ни дочери. Его искали, не нашли, решили, что убит, и,
устроив администрацию по делам его, распродали всё имущество,
разумеется, жульнически дешево, заплатили кредиторам и служа-
щим полным рублем, да еще осталось в пользу детей Чернова не-
сколько десятков тысяч рублей.
В 18% году во время Всероссийской выставки в Нижнем-Нов-
городе Гордей Чернов объявился — монахом, приехал со Ста-
рого Афона «посмотреть праздник в родном городе». Посмотрел.
Посмотрев, серьезно кутнул со старыми приятелями и снова
скрылся на Афон где и помер, кажется, в 1900-м году.
Очень понравилась .мне эта полусказка о человеке, который
так легко выломился из «нормальной» жизни, так просто отверг
се. И радостно удивлял меня гордый тон, которым рассказывал
о Чернове седовласый старик А. А. Зарубин, бывший водочный
заводчик, «неосторожный банкрот», тюремный сиделец, а затем:
убежденный поклонник Льва Толстого, организатор общества
трезвости, человек, который на улице, в толпе людей, поклонни-
ков знаменитого в ту пору попа Иоанна Кронштадтского, назвал
попа — «артистом императорских церквей». Я уже где-то рас-
сказал о гом, как Зарубин начал дело против полиции о незакон-
но взысканной с него одной копейке, довел дело до Сената, а
когда губернатор нижегородский .запретил опубликовать решение
Сената в пользу Зарубина, старик пришел к начальнику губер-
нии, спросил его: «Ты зачем к нам посажен — законы нару-
шать?»— и сенатский указ был опубликован в «Нижегородском
листке».
Такие поступки в те времена оценивались как «гражданские
подвиги».
Не один Зарубин рассказывал о Чернове с гордостью, повы-
шенным тоном, — многие, говоря о нем, как бы хвастались:
М. rvj>b>oufl. О жхтмрвттр». Н Т« 221
— Вот какие мы. Понимаешь?
Я понимал. Умные люди — адвокаты, газетчики, вообще: ин-
теллигенты— расценивали буйство «железных» по Островскому:
ОНИ говорили, что «железные» с жиру бесятся. Мне безразлично
было, с чего люди «бесятся», лишь бы они бесились.
В людях умных я тоже и видел и чувствовал духовное срод-
ство с «нормальными» — конечно, сродство не столь глубокое,
как у «домашней челяди». Действительность невежливо толкала
меня из стороны в сторону, переставляла с одной точки на дру-
гую, обнажаясь с откровенностью цинической. Поэтому я не чув-
ствовал ее устойчивой и не преклонялся перед нею даже тогда,
когда она показывала мне факты, возбуждавшие радость.
Разумеется, что такие факты были крайне редки, большин-
ство же их внушало сознание необходимости как-то изменить
дейс твительность. Мне казалось, что даже среди «железных» лю-
дей есть такие, для которых действительность не обязательна, не
законна, даже «враждебна», как говорил старик «нечаевец» Орлов,
переводчик «Искушения св. Антония» Флобера и «Разговоров»
Леопарди. Действительность разноречива и болтлива, как тор-
говка. Мой приятель, маляр Ездоков, качаясь в «люльке» на вы-
соте третьего этажа, пронзительно поет:
Ничего мне на свете не надо.
Только надо тебя мне одну...
Хозяин дома Алексей Максимович Губин, церковный староста,
бывший городской голова, старый хулиган — он только что избил
дьякона в церкви, во время обедни, — Губин кричит Ездокову:
— Кого—одну-то? Бабу? Одной сыт не будешь, врешь!
Правду надо всем одну, — вот кого. Такую надо правду, чтобы
все мы, сукины дети, на карачках ползали от нее, в страхе. Вог
кого надо...
Марья Капитоновна Кашина, владелица большого пароход-
ства, женщина умненькая, мечтала за чаем:
— Накопили всего—много, настроили — тесно, а жить —
скушно. И начать бы всё сначала от диких людей, а! Хорошо бы.
Может, по-иному бы вышло.
Таких изъявлений отрицательного отношения к действитель-
ности я слышал немало. Но хотя «железные» отцы и матери го-
ворили так, — разумеется, большинство их жило, все-таки, бес-
пощадно «нормально». Я хорошо знал жизнь почти всех круп-
нейших купеческих семей города и знал, что нс один Чернов
«выломился» из «нормальной» жизни, выламывались и другие,
легко разрушая порядок жизни, созданный трудом десятилетий.
Работа у адвоката, частое посещение окружного суда раскры-
вали предо мною десятки житейских драм. Я видел очень много
подрядчиков строительных работ; всё это были малограмотные.
226
жадине мужики, на каждого из них работали десятки и сотни
таких же дикарей, как они сами. Я знал, что это — «нормально»,
«так всегда было» — говорили мне плотники, каменщики, земле
копы.
Было совершенно ясно, что «сколачивать капитал» — дело та-
кое же простое, как лепить из глины кирпичи, и дело это не
требует никаких особенных усилий, талантов. Разница между
подрядчиком и рабочим была только в том, что первый ел боль-
ше и вкуснее второго и что подрядчика хоронили торжественно,
а рабочего торопливо. Эта гнуснейшая торопливость обижала
и возмущала меня,— когда я был подростком, мне хотелось, что-
бы всех людей хоронили торжественно, с музыкой, с колокольным
звоном. Жизнь была гак трудна, что в :гее обязательно следо-
вало вводить как можно больше торжественности; такое роман-
тическое желание явилось у меня, вероятно, из чтения книг на
церковно-славянском языке, язык этот обо всем, даже о пако-
стях — в Библии — «гласит» и «глаголет» возвышенно.
Вся жизнь была построена на какой-то густой тяжелой глу-
пости, все привыкли к ней, и никто уже не замечает, как она
густа и какая горестная, нищая, а я — замечал, но ничего хоро-
шего в этом не видел для себя. В книгах изображалась другая
жизнь, она была как будто еще более глубоко горестна, но уже
не казалась нишей, а раскрывалась соблазнительно интересно,
наполненной смыслом неуловимым для меня. Люди в книгах были
ярче, крупнее, умнее «нормальных» людей.
Читал я много, с восторгом, с изумлением, но книги не отталки-
вали меня от действительности, а, усиливая напряжение инте-
реса к ней, развивали способность наблюдать, сравнивать, разжи-
гали жажду знания жизни.
К двадцати, к двадцати двум годам мое представление о людях
сложилось так: подавляющее большинство — племя мещан, про-
клятое племя «нормальных»; в среде его рождаются «железные»
люди, они заседают в городской думе, стоят в церквах, ездят по
улицам на собственных лошадях, шагают по городу за попами во
время «крестных ходов». Изредка тот или иной «железный» вы-
ламывается из «нормальной» жизни.
И рядом с теми, которые выламывались, Онегины, Печорины,
Бельтовы, Рябинины, -идиоты» Достоевского и все книжные «ге-
рои» казались мне карликами на ходулях красивых слов, все ге-
рои этого ряда были для меня «родственниками Обломова» —
как наименовал их Осипович-Новодворский в «Записках ни павы,
ни вороны».
Еще более соломенными и бумажными видел я фигурки Свет-
лова, Стожарова, Володина и других «революционеров», которых
наспех делали для «воспитания юношества» О.мулевские, Мор-
довцевы. Засодичские Многого еще не понимая, чувствовал я. что
люди этого типа не в силах взорвать «нормальную» жизнь, а —
в лучшем случае — «способны только на то, чтобы — переста-
вить мебель», по слову пьяного певчего в пьесе «Метане».
В конце 80-х и начале 90-х годов дети «железных» людей
обнаружили весьма заметное тяготение к «ускоренному выходу из
жизни», как написал в предсмертной записке казанский студент
Медведев. Застрелилась, приехав из церкви, после венчания, кур-
систка Латышова, дочь крупного чайного торговца, веселая и
талантливая девушка. В 1888 г. в Казани кончили самоубий-
ством, кажется, одиннадцать человек, из них две курсистки, ос-
тальные студенты. Позднее в Нижнем застрелился гимназист,
сын одного из богатых мельников Башкировых, и было еще не-
сколько самоубийств.
Я отмечал всё это. Выше мною указано, что почти все «ду-
рачки», «блаженные» — дети богатых людей. В отрочестве моем
я, конечно, не мог наблюдать купеческих детей иначе как издали,
но в средине 90-х годов я уже близко видел их гимназистами,
студентами. Недавно умерший поэт и автор романа «Проклятый
род» И. С. Рукавишников принес мне рукопись первого своего
рассказа «Семя, поклеванное птицами»; рассказ был плохо сде-
лан, но помню, что в нем юноша жаловался на то, как ему отец
испортил жизнь. Рукавишников уже тогда весьма усердно пил
и убеждал меня, что для него, как для Боялэра, «истинная реаль-
ность жизни раскрывалась только в пьяных грезах». А в романе
«Проклятый род» он изобразил — очень неудачно — страшную
свою бабушку Любовь, отца своего Сергея и дядьев Ивана и Ми-
трофана.
Роман озаглавлен совершенно правильно...
Да, купеческих детей я видел немало и очень завидовал тому,
что они знают иностранные языки, читают европейскую литера-
туру в подлинниках. Кроме этого, завидовать было нечему. Го-
ворили они лощеным языком и как-то маловразумительно: сло-
ва— умные, я под ними — точно вата или опилки. Так же, как
для Рукавишникова, для них «истинная реальность» открывалась
после выпивки, хотя они пили немного и пьянели не столько от
вина, сколько от страшных слов. Они говорили о «страшном» из
Э. Поз, Бодлэра, Достоевского, но думали, что говорят о страш-
ном в самих себе, а я видел, что сами-го они ни в чем не страш-
ны,— Миша Тюленев, Игоша— «Смерть в кармане» — страшнее,
чем они. Им особенно нравится герой «Записок из подполья», но
было ясно, что, в сущности, нравится им только его надежда, что
прилет некто, способный отправить пинком ноги к чорту некое
будущее благополучие.
Мне больше «по душе» был Гордей Чернов. Их соблазнял Шопен-
гауэр, соблазн этот особенно чувствовался в нездоровых сужде-
ниях о женщине, любви, — тут обнажалась повышенная чувспен-
мость, раздутая от ума и через книги.
Шопенгауэра я прочитал раньше их и без вреда для себя. Они
22Я
пропагандировали Бальмонта, Брюсопа; я понимал, что и тот и
другой формально, технически обогащают поэзию, но мне совер-
шенно непонятно было отношение этих поэтов к действитель-
ности, к «нормальным» людям. Мне казалось, что они плавают
над жизнью в словесном тумане, из которого, по их мнению, и об-
разуется «дурная действительность», в конце концов тоже сло-
весная и приятная им, потому что на ней они изощряют свои спо-
собности к словотворчеству.
На одном из студенческих вечеров И. С. Рукавишников читал
стихи, и «а память врезалось мне» страшное четверостишие.
Дерзновенны наши речи,
Но на смерть осуждены,
Слишком ранние предтечи
Слишком медленной весны.
Эти грустные слова удивили меня сначала тем, что их печаль
не гармонировали с веселым ритмом стихов. Они запомнились мне
в темпе «польки». Это было естественно: на вечеринках прислуги,
где я бывал, танцевали, за неимением музыки, под песни и чаще
всего:
Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца:
Тятя, тятя, наши сети
Притащили мертвеца!
И особенно забавно было видеть, как девушки весело вытопы-
вали польку, припевая:
И в «утопленное» тело
Р-раки черные впились!
Дети строителей «нормальной» жизни не казались мне «нор-
мальными» людьми. Эго, разумеется, — к чести их, но едва ли —
к счастью. Они сами называли себя «декадентами». Не помню —
думал ли я о том, — предтечами какой весны они могут быть’
Нахожу, что мною вполне достаточно сказано для того, чтобы
читатель видел, на каком материале построена книга «Фома
Гордесн», как подбирался этот материал и насколько плохо он
разработан. Критика хвалила эту книгу. Будь я критиком, я
упрекнул бы ангора в том. что он свет весьма богатый материал
к рассказу о том, как одного юношу «свели с ума».
Мне следует повторить слова, которыми начата эта беседа: воз-
можно, что всё рассказанное происходило не совсем так, как я
рассказал. Почему?
Знаменитый математик Пьер Симон Лаплас, прозванный «Нью-
тоном Франции», автор «Изложения системы мира», хказал:
«Нетерпеливо стремясь познать причину явлений, ученый, ода-
229
ценный живым воображением, часто находит эту причину раньше,
чем наблюдения дадут ему основание видеть ее. Предубежденный
в пользу правильности созданного им объяснения, он не отбрасы
нает его, когда факты ему противоречат, а изменяет факты, чтобы
подогнать их к своей теории, он уродует работу природы, чтобы
заставить ее походить на работу своего воображения, не думая о
том, что время закрепляет только результаты наблюдения и вы-
числения». Работа литератора подобна работе ученого, и лите-
ратор точно так же «часто находит причину раньше, чем наблю-
дения дадут ему основание видеть ее».
II
В книге «Фома Гордеев» видное место занимает владелец ка-
натного завода Яков Маякин, тоже человек «железный» и при этом
«мозговой», он уже способен думать шире, чем требуют узко
личные его интересы, он политически наточен и чувствует зна-
чение своего класса.
В действительности я не встречал человека, оформленного пси-
хологически так, как изображен мною Маякин. В литературе
знал только одну попытку изобразить политически мыслящего
купца — «Василия Теркина» в романе П. Боборыкина. Боборы-
кин был писатель весьма чуткий ко всяким новым «веяниям вре-
мени», очень наблюдательный, но работал он приемами «НЬтура-
листа», всегда слишком торопился обобщить свои наблюдения
и жил большую часть времени за границей, и критика справедливо
упрекала его в том, что для тех обобщений, которые он предга-
гает читателям, у него недостаточно материала и что, спеша изо-
бразить «новые веяния» и характеры, он впадает в «портретностъ»
и «протоколизм». «Василий Теркин» был признан критикой рома-
ном более удачным сравнительно с другими романами этого авто-
ра, но, мне кажется, что это было признано только потому, что
в купце Теркине, «амбарном Сократе» критики узнали хорошо
знакомого им либерала-интеллигента и обрадовались: «Нашего
полку прибыло», — дикий замоскворецкий житель, купец Остров-
ского, переродился почти в европейского буржуа. На мой же
взгляд герой Боборыкина размышлял так же, как размышляла
часть интеллигенции в конце 80-х годов, та ее часть, которая была
разбита и подавлена реакцией после разгрома самодержавием тер-
рористов-народовольце®. Настроение этой интеллигенции можно
назвать «анархизмом побежденных», философское оформление
этого анархизм;! было взято частью из «Записок из подполья»
Достоевского, но больше из книг Фридриха Ницше, с филосо-
фией которого интеллигенция ознакомилась по статьям в жур-
нале «Вопросы философии и психологии» в 1892 г. •
Из какого материала была построена фигура Якова Маякина?
Прежде всего: я достаточно хорошо знал «хозяев»; основное нгх
230
стремление жить чужим трудом и крепкая убежденность в этом
своем хозяйском праве — были испытаны мной непосредственно
и разнообразно. Я очень рано, еще в отрочестве, почувствовал,
что хозяин считает меня существом ниже его, получеловеком, от-
данным во власть ему. Но в то же время, я нередко зидел себя
грамотнее хозяина, а иногда мне казалось, что я, как будто, и
умнее его. Вместе с этим я не мог не заметить, что хозяин, вся-
чески отталкивая меня в сторону от него, — учит меня работать.
Решающее, культурно-историческое значение труда я тоже понял
довольно рано, как только почувствовал вкус к работе, — почув-
ствовал, что пилить дерево, копать землю, печь хлебы можно с
таким же наслаждением, как песни петь. Это вовсе не говорит
о каких-то особенностях моей «натуры »,— каждый человек может
стать «особенным», если он захочет употребить для этого должное
количество усилий. Просто: я был здоровый парень, обладал по-
рядочным запасом энергии, и она стремилась выявить себя, само-
утвердиться, воздействовать на окружающее, это — основное
свойство энергии, это и есть — она сама. Затем: понять органи-
зующую силу труда помогали мне книги и, может быть, особенно
помогли четыре: «Азбука социальных наук» В В. Берви-Флеров-
ского, «История умственного развития Европы» Дрэпера, «Исто-
рия индуктивных наук» Уэвеля и также «История немецкой куль-
туры» Иогана Шерра. Эти книги весьма богаты фактическим ма-
териалом, и, вместе с моим личным опытом, они внушили мне
твердую уверенность, что значение труда, как основы культурного
роста человечества, должно быть очевидно и понятно для всякого
рабочего человека, если он не идиот.
Здесь уместно будет ответить на сетования некоторых начи-
нающих писателей, особенно — на жалобное письмо одного из
них. Сообщая о трудном своем положении — «жена, сын, скоро
будет другой», а главное — «нагрузка общественной работой»,
он утверждает, что: «творчество только тогда может достигнуть
максимального результата, когда человек чувствует себя исклю-
чительно литератором, как чувствуете себя вы» — то есть я. Пре-
жде всего очень советую начинающим поэтам и прозаикам выки-
нуть из своего лексикона аристократическое, церковное словеч-
ко—«творчество» и заменить его более простым и точным: работа
Когда юноша, написав тощую книжечку весьма обыкновенных
стихов или не совсем удачных рассказов, именует свою «продук-
цию» «творчеством», это звучит очень по-детски и смешно в стра-
не. где рабочий класс не только создает грандиозные фабрики, а
совершенно изменяет лицо своей земли, совершая в деревне нечто
сродное геологическому перевороту вообще, в условиях неве-
роятно трудных, неутомимо ведет колоссальнейшую работу миро-
вого значения. При этом надобно видеть и помнить, что работает
он почти «из ничего», так же, как—говорят — будто бы некто
«сотворил из ничего» землю и засеял звездами безграничные
231
окрестности ее. именуемые Вселенной. Но если даже допустить,
что скучная сказка о боге — не сказка, а быль, все-таки необходи-
мо признать, что земля создана скверно: слишком много на ней
вредного человеку — много паразитов, растительных и животных,
много бесплодной почвы, ла и сам человек не очень удачно вышел,
между нами говоря. Всё это неудачное «творчество» необходимо
исправить, и вот работа по реорганизации земли, по созданию
на ней новых условий жизни социалистического, нового общества
идет очень хорошо и обещает «максимально» превосходные ре-
зультаты. Для юношей будет полезнее, если они откажутся име-
новать себя «творцами» в стране, где требуются миллионы скром-
ных талантливых работников. Выдвигать же себя из рядов строи-
телей будущего хотя бы только номинально,— т. е. по имени и
по названию, — нет смысла и может оказать на юношество вред-
ное влияние, — некоторые вообразят себя непохожими на обы-
кнозепных, простых людей и пойдут по улице вверх ногами, что
уже бывало.
Далее: лично я — никогда не чувствовал и не чувствую себя
«исключительно литератором», всю жизнь занимался — в той или
иной области — общественной деятельностью и до сего дня не
утратил тяготения к ней. Молодые литераторы часто жалуются,
что «мелочная общественная деятельность поглощает слишком
много времени, нарушает творческую работу мысли», и т. д. Жа-
лобы эти я считаю неправильными.
Общественная деятельность, даже и мелочная, не может быть
бесплодна. Если вы подметете двор*— вы предохраните этим лег-
кие детей от поглощения вредной пыли, если вы своевременно
переплетете книгу, она прослужит более долгий срок, принесет
людям больше пользы, сохранит государству расход бумаги: не-
брежное отношение к книге в наши дни при огромных тира
жах приносит государству очень крупные убытки, а государство,
это — мы.
Укажут, что литера торы-дворяне, — кроме Л. Толстого. — об-
щественной деятельностью не занимались, а в работе своей до-
стигли исключительного совершенства. Но все они подучили
более или менее обширное школьное воспитание, очо дисцип ли-
нирует заботу мысли, углубляет способность восприятия и позна-
ния явлений жизни, дворяне бывали за границами своей страны, в
Европе, эти путешествия расширяли их наблюдения, давая богатый
материал, сравнения и т. д. — интеллектуально обогащали их.
Знания жизни у дворян, конечно, были значительно шипе знаний
литераторов-разночинцев, которые вращались в сфере наблюдений
сравнительно узкой; это особенно печально отразилось на таких
талантливых людях, как Помяловский и Слепцов.
Но здесь я должен повторить уже сказанное мною когда-то:
дворянская литература мне кажется «областной» литературой, она
черпала материал свой главным образом в средней полосе РоЛии,
2Я
основной ее герой— мужик по преимуществу Тульской и Орлов-
ской губерний, а ведь есть еще мужик Новгородской пятины, по-
волжский, сибирский, уральский, украинский и т. д. Мужики, на-
пример, Бунина — Тургенева на вятича или ярославца вовсе не по-
хожи. Литература дворян и разночинцев оставила вне своего вни-
мания целые области, не тронула донское, уральское, кубанское
казачество, совершенно не касалось «инородцев». — нацмень-
шинств. Это, разумеется, не упрек людям, которые жили на «чер-
ноземных полях» или в столицах, это говорится для того, чтоб
отметить факт, еще не отмеченный, но весьма значительный: на-
ша текущая литература охватывает все области Союза Советов,
и это надобно вписать в ее актив. Не следует думать, что я низво-
жу художественную литературу до «краеведения», — кстати ска-
зать: дела глубоко важного, — нет, я считаю эту литературу пре-
восходным источником «народоведения» — человековедения.
Я уклонился н сторону от главной темы, — пример, которому не
советую следовать. Итак — о «хозяевах».
Я очень внимательно присматривался к ним, к их «нормально-
му» быту, прислушивался к их разговорам о жизни,— мне нуж-
но было понять: какое право имеют они относиться к тем. кто
работает на них, и, в частности, ко мне. как к людям более ди-
ким. более глупым, чем они сами? На чем, кроме силы, основано
это право? Что их мещанская «нормальность» в существе своем—
тупость ума, ограниченность сытых животных. — это было совер-
шенно ясно, это вытекало не только из отношения к рабочим, но
и к женам, детям, книгам, об этом говорил весь их «быт», пора-
зительная малограмотность и врожденный скептицизм невежества
по отношению к разуму, к его работе. В ту пору, лет пятнадцати—
двадцати, я уже кое-что знал о взаимоотношениях религии и на-
уки по книжке Дрэпера «Католицизм и наука». Эта и другие кии
ги помогли мне понять вред канонического или — что то же
самое—нормативного мышления, основанного на фактах и дог-
мах, якобы неоспоримых, «данных навсегда».
Тот факт, что консерватизм мещанского мышления задерживал
развитие технической культуры, слишком хорошо известен, но
все-таки я напомню, что принцип паровой машины был открыт
за 120 лет до нашей эры, — до Р. X. — и почти две тысячи лег не
находил практического применения; фонограф в форме змей был
изобретен во II веке нашей эры Александром Абонтейским и слу-
жил ему для «предсказания будущего»; факты такого рода насчи-
тываются сотнями, все эти факты изобличают постыднейшее не-
внимание мещанства к работе исследующей мысли. — последний
из них таков: в текущем году Маркони передал по воздуху эле-
ктроток из Генуи в Австралию и зажег там электрические лампы
на пыстаике п Сиднее. Это же было сделано 27 лет тому назад у
нас литератором и ученым М. М. Филипповым, который несколько
лет работал над передачей электротока по воздуху и в коше кон-
233
цов зажег из Петербурга люстру в Царском Селе. На этот факт
не было обращено должного внимания, Филиппова через несколь-
ко дней нашли о его квартире .мертвым, аппараты и бумаги его
арестовала полиция. ’
Консерватизм хозяев вскоре обнаружил предо мной и свою
«идеологию», она выявилась в форме строго определенной и су-
губо монархической: бог-отец. царь-отец, поп-отец, родитель-
отец и от бога до родителя туго натянута железная цепь неоспо-
римых нори, они установлены «навсегда».
Я видел, что хозяева неутомимо делают «нормальную» жизнь,
но чувствовал, что делают они ее все-таки ленивенько и что они,
как будто, не столько хозяева, сколько рабы своего дела, пожиз-
ненно обязанные делать его по примерам дедов и отцов.
Они всегда раздражались, кричали, жаловались на тяготу своего
«труда», на тревоги, связанные с необходимостью командовать
рабочими, покорно служить «начальству», обороняться против
более сильных — денежно — хозяев. Иногда казалось: они сами
понимают, что на средства, которые ими уже «нажиты», можно
бы жить не так безрадостно, пошло и нищенски глупо, как живут
они, а веселее, свободнее, что ли, вообще— как-то иначе. Во мно-
гих «хозяевах» чувствовалась тревожная неуверенность и паже
страшок перед завтрашним днем, это настроение они не скры-
вали друг от друга.
Когда «нормальный», подчиняясь приступу «тоски», бунтовал,
срывался с цепи религии и древнего семейного уклада, думалось,
что он бунтует именно со страха перед завтрашним днем. «Тоску»
вызывал в нем ряд причин: собака выла, подняв морду вверх —
значит будет пожар; выла, опустив голову к земле—ясно, что
кто-то умрет; курица пропела петухом, это—к неведомому не-
счастью; встреча с попом обусловливала неудачу в деле. Бесконеч-
ное количество суеверных примет подтверждалось: пожары и не-
удачи были, люди умирали, «банкротились», разорялись; в семьях
шла извечная и большей частью бесплодная борьба «отцов и де-
тей»; отцы, создавая крупное промышленное дело, наживали боль-
шие капиталы, детей в. молодости это или не увлекало, они пред-
почитали тратить, а не копить, или же настаивали на необходи-
мости новых, опасных приемов работы, на расширении «дела»,
или отрывались от семьи, уходя в университеты, становясь адвока-
тами, врачами, учителями. В общем — «дела» все-гаки разраста-
лись, как бы самосильно, однако ограниченному сознанию единиц
казалось, что всё трещит, разваливается, и необходимо «смо-
треть п оба глаза», «не зевать», а то — и «по миру пойдешь».
«Солдат силен ружьем, купец — рублем» и «нормальные» ве-
шали рубли на шеи себе десятками и сотнями пудов. Но весьма
«нормальный» торговец мануфактурой Бакалдин, до’жив до 60 лет,
начал читать киши Чернышеве кого и когда что-то понял, гак
изумленно заговорил:
234
«Вот и перекувырнуло меня из уважаемых в дураки. Подумать
только: сорок лет деньги копил, скольких людей разорил, изо-
бидел, а оно, оказызается, что деньги-го всему горю начало».
Другой, старик Замошников, кричал:
«Полы забили нам башки, засорили души. Какой там, к чорту
лысому, бог, когда я, богатый, тоже издохнуть должен!»
Я привожу здесь жалобы, оформленные наиболее остро, но мог
бы привести десятки более нудных, вялых и бесцветных сетований.
Они имели для меня весьма поучительное значение, ибо указывали,
что «нормальная» жизнь изнутри не благополучна, не здорова.
Было совершенно ясно, что при всей ограниченности и пресыщен-
ности вековой глупостью «нормальные» люди не совсем уверены в
своей силе и по завтрашний день ожидают каких-то несчастий
Они «делают жизнь», а в ней откуда-то является сила, которая
противоречит их стремлению к покою, к «более или менее устой-
чивому равновесию». У них есть кое-какая «историческая память»,
воплощенная в легендах о сказочных удачах и драматических не-
удачах сильных людей: дворян, купцов. Память эта внушает им,
что победитель, увенчанный лаврами — на лаврах и погибает. По-
гибает потому, что объелся сладостями жизни, или потому, что
забыл: жизнь — борьба, а моментом его забывчивости восполь-
зовался более сильный и —наступил ему на горло. Нормальный
человек в сущности своей пессимист и человеконенавистник, имен-
но поэтому он яерует в кого-то, кто, будто бы, способен возна-
градить его за треволнения земной жизни. Но, разумеется, на-
дежда на посмертное блаженство не мешает никому скромно на-
слаждаться радостями земного бытия — обильной едой и выпив-
кой. игрой в карты, растлением деЪиц и прочими забавами, не
мешает и жаловаться на тяжесть жизни.
Конечно, рядом с жалобами Бакалдиных, Замошниковых слы
шал я и другие голоса, другие мысли; их наилучше выразил трак-
тирщик Грачев в споре с одним бывшим семинаристом:
«Вей это ты глупости говоришь и от нищеты твоей. Ты вот че-
го сообрази: кто всех богаче? Бог. Понял? Ну, тогда и выходит:
чем я богаче — тем богу ближе. Богатый человек большой че-
ловек, у него — свой закон, и не тебе, нищеброду, закон этот
отвергать. Ты вот, поел жареной картошки, выпил рюмку, иайда,
уходи! Лютей смущать я те не разрешаю, а то знаешь, кто в Гру-
зинском переулке живет?»
В Грузинском переулке помещалось жандармское управление.
Такие заявления я слышал не только со стороны богатых —
сильных, но, нередко, и от забитой городской бедноты, от ремес-
ленников. рабочих, прислуги. Они признавали власть хозяев за-
конной не только потому, что «против рожна не попрешь», «сте-
ну лбом не прошибешь», но и по внушению церкви:
«Сильную руку судит бог», «Сила и слава — богатому даны»,
«И рад бы одолел, да бог не велел»!
235
А за всем этим — хотя «нормальные» быта малограмотны и
туповаты, однако, если действительность хватала их за пятки, не-
осторожно мешая свободе их действий — они начинали не толь
ко громче ворчать и жаловаться, но уже «мыслить политически».
На дворе дачи губернского архитектора сидят подрядчики строи-
тельных работ и, ожидая, когда к ним выйдет начальство, раз-
мышляют о монопольной торговле вином. Маленький костлявый
каменщик Трусов находит, что:
— Зря это. Ошибочка. Царь должен стоять в стороне от тор-
гового дела. Дело это— спорное, и — кто может с царем спорить?
С ним все соглашаются, кроме штукатура Шишкина. Гриша
возражает: царь — полный хозяин, хочет—вином торгует, хо-
чет—хлебом, всё может. Но Трусов, строго прищурясь, говорит:
— Это, Григорий, побасенки. Нет, царь в такие дела не обязан
вступать. Ты—сообрази: ежели я всю работу, и твою, и плот-
ников, и столяров, под себя возьму, заплачете вы али нет?
Тут и Гриша согласился:
— Заплачем.
— Ну, то-то.
Сын мясника Курепина, гимназист, спрашивает:
— Пап, за что царя убили?
— Не угодил кому-нибудь.
Но Курепин тотчас спохватился и строго-ласково сказал:
— Ты про это лет через десяток спэоси, а теперь — забудь.
Царь у нас — имеется. ,
Петр Васильев, «секта нт-беспоповец», известный в Заволжья
«начетчик», сидя r ланке Головастикова, лает купцам Гостиного
двора урок «политграмоты». Х)н говорит, что дворяне всегда уби-
вают царей, если цари пытаются нарушить права дворянства. Так
они убили трех, лучших: Петра третьего, Павла и Александра
второго, всех именно за то, что oin« хотели ограничить права
дворян в пользу купечества и крестьянства. О пользе крестьян
он мыслил весьма своеобразно, ибо, говоря о «распутной» ца-
рице Екатерине, которую дворяне посадили на престол, убив се
мужа, он крепко ругал царицу за то, что она «не посмела» при-
знать за купечеством дворянское крепостное право на свободу и
жизнь крестьян. Сам он был крестьянин.
В книге «Мои университеты» полицейский «Никифорыч» затей-
ливо говорит о каре-«пауке», — эти слова действительно были
сказаны им.
Все такие мнения и словечки я бережно закреплял в памяти,
а иногда даже записывал их, так же как это, очевидно, делал
Дмитрий Лаврухин, автор замечательной книги «По следам ге-
роя»; книга эта может многому научить молодого литератора,
если он хорошо подумает над нею.
«Политические» мысли хозяев особенно подчеркивало то об-
стоятельство, что художественная литература, по цензурным
J36
условиям, не воспроизводила эти мысли в их обнаженной, «быто-
вой» форме, а правде показаний литературы я верил. Только Щед-
рин-Салтыков превосходно улавливал политику в быте, но это был
не тот быт, который я знал, и притом «эзоповский» — иносказа-
тельный — сердитый язык Салтыкова не всегда был понятен мне.
Но читая Глеба Успенского, я самовольно добавлял в речи изобра-
женных им людей слова, пойманные мною в жизни.
Много потеряла наша литература от того, что этот замечатель-
ный человек и талантливейший литератор жил ситком «волнуясь
и спеша» и отдавал так много своих сил ядовитой «злобе дня» те-
кущего, не заглядывая в завтрашний день.
Больше всего знаний о хозяевах дал мне 96-й год. В этом году
в Н. Новгороде была Всероссийская выставка и заседал «Торгово-
промышленный» съезд. В качестве корреспондента «Одесских Но-
востей» и сотрудника «Нижегородского Листка» я посещал заседа-
ния съезда; гам обсуждались вопросы внешней торговли, таможен-
ной и финансовой политики. Я видел там представителей крупной
промышленности всей России, слышал их жестокие споры с «агра-
риями». Не всё в этих речах было понятно мне, но я чувствовал
главное: это—женихи, они влюбились в богатую Россию, сватают-
ся к ней и знают, что ее необходимо развести с Николаем Рома-
новым.
Съезд заседал в здании реального училища на углу Б. Покровки
и Мышкина переулка. Я написал юмористический фельетон «Сва-
товство в Мышкином переулке», «Нижегородский Листок» не на-
печатал его, я послал фельетон Маракуеву в «Одесские новоеги»,
там фельетон и пропал.
Заседали в «реальном» люди «первого класса», солиднейшие
фабриканты, крупные помещики, ученые экономисты из мини-
стерства финансов, заседал знаменитейший химик Д. И. Менде-
леев, кажется — профессор Янжул и еще какие-то профессора.
Всё это для меня люди новые и уже не очень «нормальные», а с
трещинкой; я слышал в их речах нечто дребезжащее, двусмыслен-
ное. может быть это был только избыток красивой словесности,
заимствованный некоторыми из членов съезда у интеллигенции во
временное пользоваю<с и для взаимного очарования. Кое-кто го-
ворил о страданиях народа, о разорении деревни, говорилось
и о «разврате», который вносит в деревню фабрика, и на одном
заседании какой-то толстоголовый человек читал басом стихи:
Истомленный пошей крестной,
Всю тебя, земля родная.
В рабском виде царь небесный
Исходил, благословляя.
Я знал, что это неверно, о пребывании Христа в России еванге-
лие не говорит. Мне казалось, что большинство «представителей
237
прессы» относится к съезду скептически и шумливо, вообще —
несерьезно. Я тоже усвоил это настроение.
Для меня интереснее и поучительнее было ходить по выставке
вслед за мелким провинциальным промышленником и торгашом.
Этот сорт людей явился на выставку в массе. Тучей синих, осен-
них мух они ползали, тыкались в стекла павильонов и жужжали
хотя и удивленно, а, по преимуществу, неодобрительно. Этих я
уже знал, «простые» их речи были мне знакомы и понятны. Ос-
новной, преобладающей темой их разговоров на выставке была
забота о крестьянстве, о деревне. Это — естественно, они сами,
в недалеком прошлом, были «мужиками» и гордились этим, потому
что: «Русская земля мужику богом дана» и потому что они:
«Крестьянская кость, да уж барским мясом обросла» (в сборнике
пословиц Снегирева, зместо «барского» мяса кость обросла «со-
бачьим»). В отделе мануфактуры эти «хозяева» соглашались, что
полотна фабрикантов, например, Гнвартовского, — очень хороши,
но бабье, домотканное — не хуже, а прочность, «носкость» его
превышает фабри’гное полотно. И — затем: «Весь народ в тонкое-
то полотно не оденешь, нет!» «Его, поди-ко, и для актрис не хва-
тает». «За границу продают». «И хлеб — туда, и кожу». «Сало».
«Скоро и нас будут туда продавать, в землекопы». «Н-да, шикуем».
«А мужику — ни продать, ни купить нечего».
Я вспоминаю о том, что было 34 года тому назад, но совершен-
но четко вижу перед собой бородатые лица хозяев псковских,
вятских, сибирских и всяких других губерний и областей. Вижу
их в машинном отделе. Они — удивлены — в этом нет сомнения,
но они недовольны — это тоже ясно. Улыбаются растерянно, по-
смеиваются неохотно, хмурятся, вздыхают и даже как будто по-
давлены. Неизвестно почему в машинном отделе помещена немец-
кая типографская машина, — кажется, на ней предполагалось пе-
чатать издания выставки. Сухонький, остробородый старичок, с
безжалостно веселыми глазками рыжего цвета и с беспокойными
руками, говорит усмехаясь: «Экого чорта строгали! А к чему
она?» Заведующий отделом объясняет; «Газеты печатать». «Га-
зеты-и? Дерьмо-то? Какая же ей цена?» Услыхаз цену, старич
поправил картуз, поглядел на окружающих и, видя сочувственные
улыбки, сказал: «Вот куда налоги те с нас вбивают — в газеты?
Ах гы...» У него не хватило храбрости, он поджал губы и отошел
прочь, скрипя новыми сапогами, за ним потянулись его едино-
мышленники.
Этой группе предложено было подняться на привязном воздуш-
ном шаре. «Благодарствую», — сказал старик — и спросил: «А
еже.ти отвязать пузырь этот — может он до бога взлететь? Не
может? Ну, так кой же пес в небе-то болтания, как дерьмо в про
руби?»
Почти каждый раз, бывая на выставке, я встречал такого, как
этот старичок, организатора мышления и настроения «хозяев». Я
238
совершенно уверен, что люди именно этого типа через восемь лет
председательствовали в провинциальных отделах черносотенного
«Союза русского народа». Но для фигуры Якова Маякина они
все-таки не давали мне достаточного количества материала.
В очерке «Бугров», «герой» очерка говорит:
«Маякин — примечательное лицо. Я вокруг себя подобного не
видел, а чувствую: такой человек должен быть».
Эти слова я напоминаю не потому, что их можно понять как
похвалу' мне, а потому, что они объективно ценны, как доказа-
тельство правильности приема, который я употреблял для того,
чтобы из массы мелких наблюдений над «хозяевами» слепить бо-
лее или менее цельную и «живую» фигуру хозяина средней ве-
личины.
Прием был прост: я приписал Якову Мамкину кое-что от со-
циальной философии Фридриха Ницше. В свое время кто-то из,
критиков заметил этот «подлог» и упрекнул меня в пристрастии
к учению Ницше. Упрек неосновательный, я был человеком «тол-
пы», и «герои» Лаврова — Михайловского и Карлейля не увле-
кали меня, так же как не увлекала и «мораль господ», которую
весьма красиво проповедывал Ницше.
Смысл социальной философии Ницше весьма прост: истинная
цель жизни — создание людей высшего типа, «сверхчеловеков»,
существенно необходимым условием для этого является рабство;
древний, эллинский мир достиг непревзойденной высоты, потому
что был основан на институте рабовладельче-ства; с той поры под
влиянием христианского демократизма культурное развитие чело-
вечества все понижалось и понижается, политическое и социаль-
ное воспитание рабочих масс не может помешать Европе вернуть-
ся к варварству, если она, Европа, не возвратится к восстановле-
нию основ культуры древних греков и не отбросит в сторону
«.мораль рабов» — проповедь социального равенства. Надобно ре-
ши гься признать, что люди всегда делились на меньшинство —
сильных, которые могут позволить себе всё. и большинство -
бессильных, которые существуют затем, чтобы безусловно подчи-
няться первым
Эта философия человека, который кончил безумием, была под-
линной философией «хозяев» и не являлась оригинальной, основы
ее были намечены еще Платоном, на ней построены «Философ
ские драмы» Ренана, она не чужда Мольтцеру, — вообще это
древнейшая философия, ее цель: — оправдание власти «хозяев», и
они ее никогда не забывают. У Ницше она была вызвана — мож-
но думать — ростом германской социал-демократии; в наши дни
она — любимый духовный корм фашистов.
Я познакомился с нею в 93-м г. от студентов Ярославского ли-
цея, исключенных из него. Двое или трое из них, так же как я,
работали письмоводителями у адвокатов. Но еще раньше, зимою
ВО 90-х гт., мой друг Н 3. Васильев переводил на русский язык
23Э
лучшую книгу Ницше «Так сказал Заратустра» и рассказывал
мне о Ницше, называя его философию «красивым цинизмом».
Я плел вполне законное основание приписать кое-какие черты
древней философии хозяев русскому хозяину. «Классовая мооа 1ь»
и «мораль господ» интернациональны. Ницше проповедывал
сильному: «падающего толкни», это один из основных догма юв
«морали господ»; христианство Ницше называл «моралью рабой».
Он указывал на вред христианства, которое, якобы, поддерживает
«падающих», слабых, бесплодно истощая сильных.
Но, — во-первых, падали не только слабые, а и сильные, причем
падали они потому, что «хозяева» сбивали их с ног, — это я
слишком хорошо знал.
Ro вторых: «хозяева» поддерживали слабых только тогда, ког-
да слабые были совершенно безопасны — физически дряхлые,
больные, нишие Поддержка выражалась в устройстве больниц,
богаделен, а для тех слабых, которые решались сопротивляться
«закону и морали», строились тюрьмы. Я немало читал о том,
как беспощадно сильные христиане городов боролись против силь-
ных же христиан феодалов, хозяев деревень. Как те и другие по-
жирали друг друга в своей среде. «История крестьянских войн в
Германии» Циммермана превосходно рассказала мне, как рыцари
и бюргеры, объединясь, истребляли крестьян, громили «та-Ери-
тов», которые пытались осуществлять на земле идею примитивно-
го коммунизма, вычитанную ими в евангелиях. Наконец, я был не-
сколько знаком с учением Маркса «Мораль господ» была мне так
же враждебна, как и «мораль рабов», у меня слагалась третья мо-
раль: «восстающего поддержи».
В очерке «О вреде философии» изображен мною мой друг и учи-
тель Н. 3. Васильев,— человек, который ничего не внушал мне
и только рассказывал и не стремился сделать меня похожим на
него. Остальные учителя мои внушали мне то, что им нравилось и
что «идеологически» устраивало их. Мне приходилось обороняться
от насилия, и поэтому я не пользовался симпатиями учителей; те
из них, которые еще живы, до сей поры изредка и сердито напо-
минают мне о моей строптивости.
Антипатия их была весьма полезна ине: они спорили со мной
почти как с равным; я говорю — почти, ибо они были «квалифи-
цированы», прошли сквозь гимназии, семинарии, университеты, а
я сравнительно с ними «чернорабочий», на недостаток «высше-
го» образования мне указывали всегда и еще не перестали. Я —
соглашаюсь: школьной дисциплины мышления у меня нет, эго,
конечно, недостаток серьезный.
Но и некоторые учителя мои обнаружили в спорах со мной тоже
серьезный недостаток: они совмещали в себе обе системы морали:
«мораль господ» и «мораль рабов»; первая внушалась им силою
их высокоразвитого интеллекта, вторая — их волевым, бессилием
и преклонением перед действительностью. Попробовав дейсгвовап»
240
революционно, они «пострадали», дорога в «господа» была закры-
та перед ними, это понизило их «волю к жизни» и вызвало на-
строение. которое я называю «анархизмом побежденных». Анар-
хизм этот отлично формулирован Достоевским в его «Записках из
подполья». Достоевский, член кружка Буташевича-FIeiрашеккого,
пропагандиста социализма, тоже был «побежденным», поплатился
.та интерес к социализму каторгой.
Далее: я много видел «бывших людей» в ночлежных домах, мо-
настырях, на больших дорогах. Всё это были побежденные в непо-
сильной борьбе с «хозяевами» или собственной слабостью и ме-
щанством «радостей жизни», или непомерным самолюбием своим.
Критика упрекала меня за то, что я, будто бы, «романтизировал
босяков», возлагал на лю.М1»ен-пролетариат какие-то неоснова-
тельные и несбыточные надежды и даже приписал им «ницшеан-
ские настроения».
«Романтизировал»? Это едва ли так. Надежд не возлагал ника-
ких, а что снабдил их, так же как Маякина, кое-чем от филосо-
фии Ницше — этого я не стану отрицать. Но и не утверждаю,
что в обоих случаях действовал сознательно, однако думаю, что
приписывал бывшим людям анархизм «ницшеанства», «анархизм
побежденных», имея на это законнейшее право. Почему?
А потому, что «бывшие .люди», которых жизнь вышвырнула из
«нормальных» границ в ночлежки, в «шалманы», и некоторые
группки «побежденных» интеллигентов обладали совершенно яс
ними признаками психического сродства. Здесь я воспользовался
правом литератора «домыслить» материал, и мне кажется, что
жизнь вполне оправдала этот «прием ремесла». «Хозяин» Яков
Маякин после первой революции 1905 6 годов стал «октябри-
стом» и после Октября 17-го года показал себя цинически обна-
женным и беспощадным врагом трудового народа. Между «бывши-
ми людьми» ночлежек и политиканствующими эмигрантами Вар-
шавы, Праги. Берлина, Парижа я не вижу иного различия, кроме
формально словесного. «Проходимец» Промгов и философствую-
щий шулер Сатин все еще живы, но иначе одеты и сотрудничают
в эмигрантской прессе, проповедуя «мораль господ» и всячески
оправдывая их бытие. Это — их профессия, служба. Роль прислу-
ги господ удовлетворяет их. Из всего сказанного вовсе не следует
•заключать, что литератор обладает таинственной способностью
«предвидения будущего», но следует, что литератор обязан хоро-
шо знать всё, что творится вокруг него, знать действительность,
в которой он живет, и работу сил, которые двигают ее; знание
силы прошлого и настоящего позволяет при помощи домысла
представить возможное будущее
Недавно один начинающий литератор написал мне: «Я вовсе
не должен знать всё, да и никто не знаег всего».
Полагаю, что из этого литератора не выработается ничего пут-
ного. А вот. недавно, один из талантливейших наших писателей
16 К. Горький. О литсрвтул*’. Н. 7в
241
Всеволод Иванов отлично сказал в «Литературной газете» (между
нами: она не очень литературна):
«Работа художника очень трудна и очень ответственна. Еще
более трудна и еще более ответственна работа его читателей,
реализм которых есть и будет реализмом победы.
Поощрение для художника необходимо, но еще более нуждает-
ся он, чтобы поощрение это было внутренне нужно и полезно для
него. Таким поощрением, мне кажется, было для нас — шести
московских писателей — посещение Туркмении».
...т. е. непосредственное соприкосновение с новой действитель-
ностью. Не знать это — равносильно; не развиваться, не двигать-
ся. Всё в мире нашей познается в движении и по движению, всякая
сила есть не что иное, как движение. Человек — не стоит, а ста-
новится, живет в процессе «становления», на пути к развитию
своих сил и качеств. В наши дни жизнь становится всё более бур-
ной, развивает небывалую скорость смены явлений. Творческая
энергия рабочего класса Союза Советов учит чрезвычайно .много-
му и, между прочим, неоспоримо доказывает, что человечество
давно уже ушло бы далеко из того болота грязи и крови, в кото-
ром оно безумно топчется, — если б средства самозащиты людей
в их борьбе с природой, в борьбе за лучшие условия бытия созда-
вались с такой беззаветной энергией и с такой быстротой, с ка-
кими их создает наш рабочий класс.
Никогда еще жизнь не была так глубоко поучительна, а чело-
век так интересен, как в наши дни, и никогда «передовой» чело-
век не был до такой степени внутренно противоречив. Говоря о
«передовом» я имею в виду не только партийца, коммуниста,
но и тех беспартийных, которые увлечены свободой и грандиоз-
ным размахом социалистического строительства «Противоречи-
вость» — естественна, ибо люди живут на рубеже двух миров, —
мира разнообразных и непримиримых противоречий, который со-
здан до них, и мира, который создается ими и в котором социаль-
но-экономические противоречия — основа всех других — будут
уничтожены.
Критики жалуются, что герои наших дней отражаются в лите-
ратуре недостаточно целостными, «живыми», что они всегда не-
сколько топорны и дерезянны, а некоторые из критиков утвер-
ждают, что «реализм» как будто не в силах дать яркий, полноцен-
ный портрет героя. Критик, по силе профессии своей, более или
менее скептик. Он «тренируется» на поиски недостатков, и весь-
ма часто он прикрывает свой скептицизм чисто головной «орто-
доксальностью» попа. Это противо естественное сожительство ка-
честв щуки и сыча создает большой словесный шум, но едва ли
может служить к пользе молодых литераторов. Кроме того, в то-
не отношения критиков к литераторам часто звучат совершенно
неуместные и оскорбительные для литературной молодежи « хо-
зяйские» ноты, они меня заставляют думать: а свободны ли кри-
242
тики от «морали хозяев», не слишком .та высокого мнения они о»
своей гениальности?
Лично мне кажется, что «реализм» справился бы со своей не-
легкой задачей, если б он, рассматривая личность в процессе «ста-
новления» по пути от древнего, мещанского и животного индиви-
дуализма к социализму, изображал бы человека не только таким,
каков он есть сегодня, но и таким, каков он должен быть — и бу-
дет — завтра.
Это не значит, что я советую «выдумывать» человека, а значит
только, что я признаю за литератором право и даже считаю его
обязанностью «домысливать» человека. Литератор должен вы-
учиться приврать, приписывать единице наиболее характерные
черты ее класса, дурные и хорошие, — те и другие вместе, когда
литератор хочет показать раздвоенную психику. Снова повторяю,
нет надобности «выдумывать», потому что черты эти реально су-
ществуют, одни как опухоли, бородавки, как «рудиментарные»,
отжившие органы организма, вроде червеобразного отростка сле-
пой кишки, который любит вызывать болезнь «аппендицит», дру
гие — как недавно открытые «органы внутренней секреции», ко-
торые, может быть, являются зародышами новых органов, вызван
ных к жизни биологической эволюцией организма и назначенных
совершенно изменить его. Это, конечно, уже «фантазия», допу-
щенная мною «шутки ради». Начинающие литераторы должны
особенно крепко усвоить очень простую мысль: идеи не добывают-
ся из воздуха, как например азот, идеи создаются на земле, почва
их — трудовая жизнь, материалом для них служит наблюдение,
сравнение, изучение — в конце концов: факты, факты!
Необходимо знать фактическую историю культуры, — историю
развития классов, классовых противоречий и классовой борьбы.
Правда и мудрость создаются внизу, в массах, а в верхних этажах
жизни только ее испарения, смешанные с грохотами, чужеродными
ей, и в большей своей части эти «умозрительные» идеологические
испарения ставят целью себе смягчить, затушевать, исказить
суровую, подлинную правду трудовой жизни.
Трудовой Mirp дожил до сознания необходимости революции-
Задача .литературы:
восстающего — поддержи,
— чем энергичнее поддержите его, тем скорее окончательно
свалится падающий.
111
На предложенную тему: «Как и что преподавалось в кружках
80-х годов» — я могу рассказать немного, потому что у меня не
было времени для правильного посещения кружковых занятий. Но
все же некоторое отношение к ним я имел, в памяти кое-что оста-
лось, и это я попробую изобразить. Вероятно, в ту пору на мо-
16* М3
.'юдежм моего типа особенно характерно и глубоко отражались
противоречия литературы и жизни, книжной догмы и непосред-
ственного опыта
Впервые я очутился в «кружке», когда мне было лет 15. Случи-
лось это так: в Нижнем во время кулачного боя за Петропавлов-
ским кладбищем я увидел, что один из бойцов нашей «стенки» от-
полз в сторону, под забор «Лесного двора», хочет встать на но-
ги и — не может. Я помог ему. Морщась, охая, он сказал, что его
ударили по ноге и. должно быть, нога сломана. Живет он не дале-
ко, на Ошаре, — не могу ли я проводить его до дома? Пошли.
К;гутлолицый. с хорошим, очень ясным и ласковым взглядом де-
вичьих глаз, он понравился мне. И одет он был «чисто»: в коро-
тенькой суконной курточке, в котиковой шапке, в щегольских
кожаных сапогах. Он назвал себя Владиславом, кажется — Добро-
вольским или Доброклонским. Когда я заметил ему, что в кожа-
ных сапогах на бой не ходят, он сердито ответил:
— Терпеть не могу вяленых.
По лицу его видно было, что он испуган болью, готов заплакать
и не может итти. Пришлось нести его на спине.
Я принес его в комнату, где всё было необыкновенно и ново
для меня: большая, очень светлая и парадная, как магазин, она
была наполнена каким-то особенно теплым и душистым воздухом;
на полу лежал пестрый, толстый ковер, на стенах висели картины,
в углу, на широком шкафе — чучело филина с рыжими глазами;
в шкафу множество серебряной и фарфоровой цветистой посуды
Явился большой усатый человек, засланный, с растрепанными во-
лосами, потом прибежала худощавая невысокая и ловкая женщи-
на с огромными глазами на бледном лице. Мальчугана положили
на диван, отец отрезал бритвой голенище сапога, потом разрезал
головку и, сняв ее с ноги густо спросил:
— Ну, что — легче?
Мальчуган капризно закричал:
— Чаю дайте! '
Женщина, положив ему на ногу компресс, бинтовала ее, удив-
ляя меня своей немотой.
' Владислав стонал, покрикивая:
— Осторожней!
А я очень жалел хороший, непоправимо испорченный сапог. За-
тем напоили меня вкуснейшим чаем с булочками розового те-
ста.— кисло-сладкий вкус этих булочек я очень долго помнил.
Прощаясь со мною, отец и сын сказали, чтоб я приходил к ним, —
я это сделал в следующее воскресенье
Оказалось, что нога Владислава не сломана, а только ушиблена
ударом по щиколотке; он ходил с палкой, довольно легко поднял-
ся по лестнице на чердак, в свою комнату, и там стал хвастаться
кни-ами в красивых переплетах, пока;иявая мне «Историю Наполе-
она со множеством рисунков Ораса Верне: у него было очень
2-14
много книг с картинками. Нахвалил Физику» Гано и роман Кара*
лини «В пороховом дыму», но когда я попрхил дать пне зги кни-
ги почитать, он сказал:
— Нельзя, это — дороже книги!
Сам он показался мне бесцветным и скучным, говорил почти
непрерывно, но так жидко, что от его речи ничего не оставалось
з памя ти. И за всё время нашего краткого знакомства меня уди-
вила только одна его сердитая жалоба на отца: 1
— Терпеть не могу этих дурацких боев, а отец посылает, го-
ворит, что это древняя русская забава и надо итти в ногу с наро-
дом— и чорт знает, что еще надо!
Он неприятно часто говорил: «Терпеть не могу...»
Я убедился, что в нем действительно есть что-то от барышни—
набалованное, капризное, да и лицо его было приторно-красиво,
и улыбался он слащаво. Старше меня на три года, а ростом не-
много выше моего плеча. Учился в гимназии до шестого класса,
потом целый год жил с отцом и мачехой за границей, а теперь
готовился в юнкерское училище.
— Когда буду офицером — составлю заговор против царя,—
сказал он, дымя папиросой, и, крепко стукнув палкой в пол, на-
хмурил вышитые темные брови. На эти его слова я не обратил
внимания и вспомнил их долго спустя, когда жил в Казани.
В это второе свидание с ним, он мне так не понравился, что я
решил уйти и больше не приходить к нему. Но на лестнице тяже-
ло затопали, зашумели, вошел сто отец, в куртке, расшитой тол-
стыми шнурками, в чесаных валенках выше колен, с янтарным
мундштуком в зубах; его сопровождали высокий гимназист в блу-
зе и в очках, еще какой-то веселый, франтовый паренек, и черно-
волосая барышня с длинным, строгим лицом. Я встал, собираясь
уходить, но отец Владислава угрюмо сказал:
Куда ты? йот — познакомься, посиди, послушай.
Он сел к столу, достал из кармана коробку с табаком и, сверты-
вая папиросу, загудел:
— А вы опять опоздали? Эх, вы... А те не придут? Почему5
Болен? Врете, на коньках катается.
Так же угрюмо и гулко он спросил меня, читаю ли я книги и
какие читал. Я назвал несколько книг
— Дрянь, — сказал он. —Надобно, брат, читать не стишки, не
романы, а серьезные книги, вот что, брат!
Затем я услышал, что преступно сидеть на шее мужика, а на-
добно делать всё для того, чтобы мужику легче жилось. Я не чув-
ствовал себя сидящим на чьей-то шее, мне уже казалось, что —
это моя шея служит седалищем разным более или менее неприят-
ным людям, но мне было очень интересно слушать тяжелый, упре
кающий голос усатого человека с одутловатым, добродушным
лицом, большим, бесформенным, как будто измятым носом и мут-
новатыми глазами,— они напоминали грустные глаза умной собаки.
245
Говорил он очень просто и всё более живо, чмокал губами, дыми*
лись усы, широко открывал глаза и затем, прищуриваясь, щелкал
пальцами, дергал себя за правый ус и, вытягивая шею, спрашивал:
— Понял, брат? Выходит: «Один — с сошкой, семеро — с лож-
кой». Значит: он работает, а мы — шарлатаним...
Так говорил он, наверное, больше часа, и я узнал, что Россия
живет не торопясь, от Европы далеко отстала, но в этом ее
счастье, — русский народ оказался ближе ко Христу, чем народы
Европы; узнал, что русский человек по преимуществу «артель-
ный» и что надобно расширять права крестьянской общины, чтоб
все люди могли войти в нее; когда каждый человек получит кусок
земле — все заживут дружно и хорошо.
— Понимаешь, брат, в чем дело-то?
Я что-то понимал и даже чему-то радовался, — может быть,
тому, что могу понимать такие речи. Слушал я с большим внима-
нием, но все-таки заметил, что юношам скучно, они перешепты-
ваются, непрерывно курят, с явной досадой посматривают на ба-
рышню и накурили столько, что все лица в комнате казались
сквозь дым синими. Посинела и барышня: она слушала, широко от-
крыв глаза, не мигая и точно следя, как на коже толстых щек ве-
роучителя двигается, точно растет, седоватая щетина.
Ушел я из этого дома с таким ощущением, точно вынес оттуда
какую-то страт го приятную тяжесть, — нс обременяя, она позво
ляпа мне чувствовать себя более сильным. Я был там еще два или
три раза, но ничего более значительного уже не слышал; а может
быть и слышал, да не уловил.
Отец Владислава говорил всё о деревне, хватил мужиков за
«артельный дух», за простодушную, но глубокую мудрость, читал
стихи Некрасова, Никитина, прочитал сказку Щедрина «О двух
генералах». Один раз он поднялся на чердак выпивши, его мучила
икота, мешая говорить, он глотал пиво стакан за стаканом и, на-
конец, совсем опьянев, начал учить меня, сына и франтика петь
какую-то песню слепых, но вдруг заплакал, замотал головою и
с тал спрашивать, каркая и мыча:
— Как мы живем? Как?
Сын его стал уже совершенно невыносим для меня. Не нрави-
лось мне, что он говорит с отцом грубо, даже иногда покрикивает
на него. Еще более странно вел он себя по отношению к мачехе,
разговаривал с ней капризно, вялим голосом, как-то сквозь зу-
бы,— было ясно, что он делает это нарочно, издеваясь Она —
молчала. Я не помню ни одного слова, сказанного ею. Двигалась
она очень быстро, но бесшумно и всё как-то боком и всегда —
подняв от локтя левую руку, немножко, вытянув ее вперед, точно
слепая. Она вызвала у меня чувство жалости к ней и странное впе-
чатление: как будто она хо'ют бежать из дома, но не уюжет пай
ти двери на волю. Вообще ине стало тяжело и тесно в этом доме,
я перестал ходить туда и скоро уехал в Казань.
246
Это знакомство имело для .меня вполне определенное значение.
О жизни деревни, о том, что такое община, я в ту пору ничего
не знал. Но я отлично чувствовал, что жить — тяжело, и мне
очень понравилось, что я, оказывается, живу в стране, где есть
возможность жить легко и хорошо, а осуществить эту возмож-
ность очень просто: все люди должны войти в сельские общины,
я тоже. «Артельный дух» у меня есть, я не однажды слышал:
— Максимыч— парень артельный.
Я уже знал артели плотников, землекопов, каменщиков, шер-
стобитов, и, на мой взгля, жизнь этих артелей сильно противо-
речила тому, что отец Владислава вкладывал в понятие «артель-
ности». Чувство дружбы не очень процветало в артелях, необхо-
димость взаимопомощи сознавалась плохо; в каждой артели не-
прерывно шла борьба, сильные и хитрые командовали слабыми и
глупыми, — это я достаточно хорошо видел. Видел я, что в арте
лях маловато людей, которые хотят и умеют работать «на со-
весть», с увлечением, с радостью. Были, конечно, и такие люди, —
очевидно, предки наших рабочих-«ударников», — но артель не
любила их, поругивала, считая, что они «подыгрываются» к под-
рядчикам, «метят в десятники». Хорошо, не щадя сил, работали,
когда подрядчик обещал дать на водку, и в этих случаях магерно
ругали слабых рабогникоз:
— Эй, вы! Пить — рядом, а работать — позади?
Я очень любил читать сборники пословиц, однако и пословицы
редко восхваляли артельную жизнь и работу. Но, несмотря на это,
в Казань я приехал с «идеей», с некоторым предрасположением в
пользу артели, общины и мужика, у которого надобно учиться
жить простодушно и мудро. Я даже щегольнул моим знакомством
с «идеей», и меня очень похвалили за это: «из молодых да ран-
ний». Не скрыл я и моих наблюдений над артельной жизнью, над
слабостью в ней «артельного духа», но тут меня немножко вы-
смеяли, доказав, что я ошибаюсь, не о тех артелях говорю.
Первое время в Казани, месяца три-четыре, я довольно усердно,
вечерами по субботам и воскресеньям, в кружке гимназистов и
студентов первокурсников слушал чтение Милля с «Примечания-
ми» Чернышевского, но гораздо охотнее посещал кружок Елеон-
ского-Милковского, в нем люди были попроще: маляр и стекольщик
Анатолий, талантливейший юноша одних лет со мной, дное столя-
ров. косоглазый ученик часовых дел мастера Поликарпов и парень
лет двадцати — Кабанов, если не ошибаюсь. Вскоре к этому круж-
ку' присоединился «для связи» гимназист Гурий Плетнев. Слушать
чтение и толкование политической экономии было тяжело и скуч-
но, эта духовная пища оказалась «не по зубам» для меня. Через
некоторое время мне устроили нечто вроде экзамена, заставив
меня написать о том, что я слушал и что усвоил. Это был един
ственный реферат, написанный мною за всё время обучения, писал
я его с великим трудом при товарищеской помощи Анатолия и Ка-
247
банова и написал так неудачно, что руководитель кружка, студент
духовной академии, сердито сказал мне:
— Ну. брат, ты совершенно ничего не понял и наваракал че-
пуху!
Было несколько обидно услышать такой отзыв, ио я чувство-
вал, что мне говорят правду. Написал я не реферат, а некое кри
тическое рассуждение по поводу одной фразы; я могу буквально
привести ее, потому что несколько месяцев тому назад мче напо-
мнили эту Фразу:
«Из области исторических событий мы должны перенестись в
область отвлеченного мышления, которое, вместо данных исто
рии, действует отвлеченными цифрами, значение которых условно
и которые предназначены для удобства».
Мне никто еще не объснял, что значит «отвлеченное мышле-
ние», «отвлеченные цифры» и для чьего, для какого «удобства»
они «назначаются». Анатолий тоже не знал этого, а Кабанов, по-
думав, выговорил свое любимое словцо:
— Враньё какое-то!
Мы честно старались понять смысл слов «отвлеченное мышле-
ние», но никак не могли «отвлечь» себя от действительности, в
крепких тисках которой были зажаты
Кабанов, потирая высокий свой лоб, пощипывая мочку левого
уха, говорил, что вообще в книгах вс? изображается проще, чем
в жизни, и что это, конечно, удобно для понимания, но — непра-
вильно.
— Писатели глядят на улицу из-за угла, — сказал он.
После этого случая мне уже не предлагали писать рефераты, и
я скоро почувствовал себя лишним гостем в этом серьезном
кружке. У Мидовского читались статьи о кустарных промыслах,
об артели и общине, о сербской «задруге», «чиншевиках», о сек-
тантстве; нам очень понравилась книга Ядринцева «Община в
т юрьме и ссылке», и всё это казалось нам вполне серьезной пищей
для ума. В частной, нелегальной библиотеке Андрея Деренкова бы-
ли подобраны и переплетены журнальные статьи по каждому во-
просу; хорошо помню, что в сборнике «Положение женщины»
вместе со статьями Ткачева, Шашкова и других авторов была и
статья архиепископа Хрисанфа. Но, разумеется, больше всего и
охотнее мы читали беллетристов 60-х—70-х годов.
Здесь нужно рассказать о Кабанове. Он «водился» с нами, со
мной и Анатолием, месяца два. не больше; лично я видел’его раз
шесть — восемь, и после каждого свидания хотелось забыть о
том, что он существует.
— Этот нам не по плечу. — сказал о нем Анатолий.
Внешне Кабанов был непригляден: высокий, короткое туловище
на журавлиных ногах; он казался нетадно склеенным из двух нс
равных половинок: правое плечо выше левого, левая руки длиннее
правой, ноги тоже казались разномерными; почти всегы он пря-
248
тал леву*) руку за спиною, под растрепанной, выгоревшей на солн-
це поддевкой Каблуки его сапог были стоптаны в одну сторону —
направо. Издали, глядя на его походку, можно было думать, что
он хромой; вообще он ходил по земле и стоял на ней косо, при
чем, стоя, опирался правым плечом о стену, забор, ствол дерева.
На длинной его шее задумчиво покачивалась большая голова, не
густо покрытая клочьями темных волос, кожа на высоком лбу. на
щеках — сероватая, лицо — плоское, нос — не по лицу, маловат,
губы — тонкие и точно закушены зубами, а под темными кусти-
ками всегда нахмуренных бровей — небольшие узкие глаза холод-
ного, синеватого цвета. Внешняя его неприглядность соединялась с
грубостью речи, щедро уснащенной матерщиной, но говорил он
бесстрастно, вполголоса, ворчливо и без жестов.
— Водосточная труба осенью, — определил Анатолий его речь.
Я не помню, чтобы Кабанов смеялся, а улыбка у него была не-
приятна: тонкие губы сжимались еще плотней, серая кожа щек,
морщась, поднималась и закрывала глаза. Он был сыном солдата,
сторожа какого-то казенного учреждения в Кремле, но с отцом
не жил.
— Отбился от рук, — сказал он, и я тотчас представил, как
руки отца его и множество других рук били, тискали, мяли этого
парня. Он учился в городском четырехклассном училище, по из
третьего класса его исключили; отец отдал его в ученики скор-
няку, затем он работал на кожевенном заводе у татарина, был фо-
нарщиком. но нигде «не уживался». В пустых промежутках време-
ни он уходил в заштатный город Арек, там дядя его служил в по-
лиции.
— Дядя у меня мудрец, а палаша — сволочь, — сообщил он уве-
ренно и спокойно. Теперь он жил без работы и не скрыл от нас.
что живет с торговкой детскими игрушками.
Он был очень неприятен и раздражал, даже озлоблял нас свои
ми речами, но во всем его неприятном было нечто притягивающее
нас, магнит какой-то горестной и суровой правды. Гурий Плетнев,
хмурясь, говорил о нем:
— Собственно — негодяй, но сколько он знает, чорт его
возьми!
Читал Кабанов меньше нас, а знал действительно больше. Ко-
веем книгам и статьям относился недоверчиво.
Книга — книгой, мальчишки, а лучше самим понюхать, что
как пахнет. Я. вот, когда махорку курю да сам думаю, так гораз-
до умнее, чем когда читаю.
Он прочитал все исторические романы Загоскина, Лажечникова,
Масальского, прочитал неизбежных Майм-Рида, Купера, Омара,
Жюль-Верна и всю эту' литературу зачеркнул одним словом сквозь
зубы:
— Враньё!
Елеонский, видимо, очень ценил Кабанова, внимательно выслу-
249
шивал его вопросы, подробно отвечал, шептался с ним о чем-то и
раза два-три оставлял его у себя, выпроваживая нас. Но Кабанов
смотрел на него искоса, исподлобья, говорил с ним непочтительно,
отказывался читать книги, указанные Елеонским, требовал дру-
гие. Руководитель кружка не нравился Анатолию и мне, был он
человек тяжеловатый, какой-то взболтанный и мутный, говорил
книжно и скучно.
— Говорит холодными углями, — определил Анатолий.
Мы не понимали огтасиосги дела Елеонского, его конспиратив
ная осторожность смешила и обижала,— он принимал нас в своем
подвале на Георгиевской улице точно воров. Кабанов говорил о
нем:
— Мямля! Вы, мальчишки, чего же в рог ему смотрите, как
собаки? Вы спрашивайте, допытывайтесь. Чего он мямлит? Ну,
начитаемся мы, а дальше что?
Но мы не находили, о чем спрашивать, чего допытываться и о
том, «что — дальше», еше не.думалу.
Елеонский вел с нами беседа! по «Азбуке социальных наук»
В. В. Берви-Ф.леровского. и хотя он говорил нудно, бесцветно, од-
нако мы убеждались, что полезный труд — только труд крестья-
нина, «из этого труда истекает вся простая и мудрая правда жиз-
ни, весь свет и всё тепло для души»; на службу крестьянству го-
родской человек и должен отдать все свои помыслы, асе силы. Всё,
что мы читали, должно было подтверждать неоспоримость этой
истины, нам и казалось, что все книжки единогласно подтвержда-
ют именно эту истину.
— Враньё. — лениво, но решительно сказал Кабанов, послу-
шав. как я и Анатолий говорили Плетневу о нашем впечатлении
от очерка Златовратского «Крестьяне присяжные». И затем на-
чал не торопясь рассказывать нам о «мироедах», о «снохачах»,
о бобы.лках и вообще о тяжком положения женщины в деревне;
особенно плохи говорил ои про мужиков, которые служили в сол-
датах. Медленная и тяжелая речь его, обильно уснащенная равно-
душной матерщиной, исходила из его тонких губ вместе с зеле-
новатым дымом махорки, он морщился, мигал, кашлял, казалось,
что внутри его что-то тлеет и вот-вот вспыхнет, разгорится,
обожжет. Но не разгоралось, не обжигало, он обо всем говорил
спокойно, как о неизбежном, неустранимом, и это очень угнетало
нас; разумеется — не надолго. Он говорил нам:
— Вот Николай Успенский, этот, как говорится, чистейшую
правду пишет. Решетников тоже, а другой Успенский — нал
ним подумать надо! Коли ворота дегтем мазаны — сметаной не
закрасишь, как говорится. «
Нам хотелось спорить с ним, но на это у нас не хватало средств:
мы знакомились с деревней по книжкам, а Кабанов знал деревню
не только Казанской, но и Симбирской и Вятской губерний.
250
— Вятская — беднее, а грамотных в ней больше. — мимоходом
сообщал он. Мы справились: верно это? Нам подтвердили: верно.
Его оценки показаний литературы .можно было формулировать
так: если плохо, значит верно, а если хорошо — «враны5». И Ана-
толий, и я. мы оба уже непосредственно знали, что плохие преоб-
ладает над хорошим, даже больше того: хорошего-то мы нигде,
кроме книг, не видели. В книгах хороши были«золотые сердца»
и вообще какие-то удивительно чистенькие, гладко шлифованные
люди, — в жизни мы не встречали таких. Елеонский и другие про-
светители наши не казались нам похожими на Светлова, Сгожаро-
ва и прочих героев из книг Златовратского, Омулеэского, Мордов-
цем, Засодимского, Нефедова и т. д. Но все-таки нам не хотелось
соглашаться с Кабановым, должно быть потому, что
Тьмы низких истин нам дороже
Нас возвышающий обман
и потому, что мы спешили пристроиться к месту идеологически
удобному, а система идей «народничества» казалась нам доста-
точно удобным местом. Итак, хотя мы чувствовали, что Кабанов
во многом прав, но это усиливало нашу антипатию к нему. А он
долбил:
— Вот на Успеньев день айдате со мной в Арск, в гости к дяде,
он вам такое расскажет про деревню!
— Полицейский-то!
— Ну, так что? Он любому профессору нос утрет, как говорит-
ся Он знахарь, лекарь, а не поп, — не прикажет: верь!
Осенью Кабанов куда-то исчез, но мы не пожалели об этом и
даже, кажется, долго не вспоминали о нем. Но вспоминать при-
шлось— и не редко. Я начал работать в крендельной; мои посе-
щения кружка прекратились года на полтора, встречи с интелли-
генцией стали редкими. В крендельной работало 26 человек, в бу-
лочной — пятеро. Мне часто приходилось работать в крендельных
Донова, Кувшинова; хозяева, получив большой и срочный заказ
на товар, «занимали» рабочих друг у друга. Я наблюдал жизнь
согни крендельщиков, и в памяти моей довольно часто звучали
.медлсшняе, горестные слова: если плохо, значит — верно.
Крендельщики почти все одного уезда, забыл — какого; ка-
жется, и одной волости—Едильгеевской, из деревень Картузы, Со-
бакина, Клетней. Я пользовался несколько повышенным отноше-
нием товарищей по артели, и на пасхальную неделю они пригла-
сили меня в гости к себе. Пошел и две недели «гулял» из деревни
н деревню; пил водку, хотя она не нравилась мне, дрался, когда
наших били, очень смешил мужиков и баб тем, что разговаривал с
девицами «на вы» и не «щупал» их. Последнее особенно удивляло
и высмеивалось, а благочестивый старичок Кузин, хозяйский на-
ушник, прозванный в артели Иудой, поучительно сказал мне:
251
Ты девками не брезговай, во святые не лезь,— из мужиков
святых не бывает!
Я ответил, что «во святые не лезу», но и не мужик.
— Всё едино, наш браг Исакий,— пляши с нами!
Не помню, что я подумал после этих слов, но мог бы подумать:
не говорит ли языком Кузина «дух артельности»? Лет через 20 я
вспомнил его слова, прочитав рассказ Леонида Андреева «Тьма».
В то время «темные стороны русской жизни» уже не очень
удивляли меня, но все-таки почти каждая деревня ошеломляла,
показывая картины чрезмерно оригинальные. Кажется, в Клегнях
парни, провожая долюй грех девиц соседней деревни, загнули им
юбки на головы, завязали подолы над головами лыком,— это на-
зываюсь «сделать тюльпан», — связали им руки и в этом виде
оставили в поле; девицы кое-как добрались до околицы деревни,
взбунтовали своих парней, братьев, отцов, те вооружились колья-
ми, пошли войной на обидчиков, и война не разразилась только по-
тому, что хмельное войско обиженных устроило междоусобный бой.
По утрам в Каргузе играл на свирели пастух, прозванный за
скотоложство «Телкии муж», играл он чудесно, «хватая за серд-
це». знал множество удивительных мелодий, старинных песен.
Было ему лет лолсотни; курчавый, седовласый. с выпуклым .лицом,
увеличенным лысиной, он казался красавцем, умником, и глаза у
него были приятные, какие-то особенно ясные и вдумчивые
В скотоложство его я не поверил. Но как-то вечером около
мельницы-ветрянки он стал рассказывать парням сказки, изуми-
те.льно жуткие своим цинизмом, и меня особенно поразила одна из
них: святые — хитрый Николай Мирликийский и пьяница Кась-
ян — жили с деревенской бобылкой, искусно обманывая друг друга,
но в конце концов Касьян уличил Николая Чудотворца и жестоко
избил его; тогда бог наказал Касьяна, лишив его «именин»,—
Касьянов день празднуется церковью в четыре года раз, а Нико-
тин день — два раза в год.
До того, как услыхать эту сказку из уст пастуха, я читал ее к
каком-то сборнике, кажется, в белорусском Романова, там ссора
святых изображалась, конечно, иначе, повод ссоры был другой,
но и там и здесь от этой сказки веяло глубокой, языческой древ-
ностью. Я решил, что пастух сам переделал старинную сказку,
она стала остроумнее, смешнее, и это очень подняло пастуха в
моих глазах.
Но приятель мой Осип Шагунов, вздохнув, угрюмо упрекнул
сказочника:
— Умный ты, Никита, а вот — зачем пакостник?
Пастух, весело подмигивая, ответил:
— Какая же пакость? «Что девка, что овца — с одного сладка
конца!». «Овца не бает никто не страдает». И несколько минут
он, под общий хохот, говорил грязные, потрясающе • циничные
веши.
25?
В Собакине, на улице» на глазах всей деревни, староста бил и
гоптал ногами своего пасынка, мальчишку лет двенадцати, таскал
по земле за волосы его мать, красивую и бойкую женщину,—
ми одна «душа» из сотни не заступилась за них, попробовал вме-
шаться товарищ мой Артюшка, но и ему «попало» — не лезь в се-
мейное дело!
В каком-то небольшом селе на второй день Пасхи избили мужи-
ка, он помер. Жена его по ночам ходила на погост и, сидя у моги-
и, плакала. Сердобольные люди собирались смотреть на нее.
стоят под ветлами двое мужиков, три бабы, смотрят и слушают
тихий вой. Погост маленький, весь зарос сорняком, вспух могила
ми, некоторые из них провалились, обнажив ржавую, железную
землю, одна из ветел наклонилась к земле, точно падая, среди се-
рого бурьяна разбрелись кресты, как пьяные, — стоят, размахнув
руками, не решаясь упасть. Баба сидела на сырой земле, согнув-
шись, похожая на бесформенный узел тряпья. Странно м жутко
было слушать ее тихонький, приглушенный вой. Одна из женщин
сказала мстительно:
— Пускай поплачет, — от ее муженька тоже плакали!
Потом рядом со мною пробормотал какой-то худенький
мужик:
— Бабе — легко, а вот. мужик — он плакать не умеет! У него
от слез водянка бывает.
* Пейзаж и жанр» такого рода надолго, на всю жизнь оставляли
памятную царапину где-то «в сердце». Какие тоскливые, холодные
ночи приходилось переживать с Артюшкой, сидя до рассвета за
деревней, у «.магазеи»! Даже и теперь, вспоминая об этом, точно
поднимаешь тяжесть не по силам. Смутно помню сквозь пестрый
сгмрак прожитого: серенький туман апрельской ночи, горбатые
поля, какие-то лысые шишки земли, черные деревья, избы, точно
кучи мусора, и суконное небо с об ломком луны над мельницей-
ветрянкой. Артем ненавидел деревню, говорил о ней матерно, сту-
ча кулаками в грудь, — он был парень нервозный, даже с призна-
ками истерии. Я советовал ему:
— Уходи!
Куда? спрашивал он. — В босяки, что ли?
Верно, итти — некуда. Сидели и молчали. В эти часы я забывал
п книжках, в которых сладко и красиво описывалась крестьянская
жизнь, восхвалялась «простодушная мудрость» мужика, о стать-
ях, в которых убедительно говорилось о социализме, скрытом н
общине, о «духе артельности»». Тяжелых впечатлошй было много,
они решительно противоречили показаниям литературы, и мне,
порою, думалось, что писатели нарочно замалчивают некоторые
стороны жизни, замалчивают потому, что об этих явлениях тяжко
и стыдно писать. Хозяин крендельной, умный мужик, неуемный
пьяница, оценив мою — «относительную»- грамотность и уменье
работать, перевел меня в булочную, прибавив два рубля в месяц:
253
теперь я получал пять. По ночам он приходил ко мне и, глядя в
упор разноцветными глазами, поучительно бормотал:
— Все люди — сволочь! Как есть — все: господа, полицейские,
попы. Бабы — тоже. И мужики. Я — сам мужик, знаю! Надо вы-
биваться из людей, надо обходить их стороной. Понял? Я всё
знаю, чего ты болтаешь; мне всё известно. Это ты — зря! Ты про-
бивайся па перед, в приказчики цель. Поработай годок — я тебя
приказчиком сделаю, в магазине торговать будешь...
Странное и страшноватое существо был он, хозяин. И странно
было видеть, что вот такой, мало похожий на человека, команду-
ет, как хочет, тремя десятками людей, среди которых не менее
десятка гораздо человечнее его. Странно было, что в книгах не
изображен хозяин, — тогда я нс замечал в литературе многого,
что видел в действительности. В то время я мало читал, работали
по четырнадцать, а перед праздниками и ярмарками даже по
шестнадцати часов.
Затем я, перейдя в булочную Андрея Деренкова, перескочил в
другую среду, на аршин выше. Это— среда студентов универси re-
та, духовной академии, ветеринарного института. Здесь у меня
оказалось свободного времени больше, и я бросился на книги, как
голодный на хлеб, впрочем об этом уже рассказано мною.
Изредка и «напоказ», в качестве «человека из народа», меня
приглашали на интеллигентские вечеринки, чаще всего — к про-
фессору Васильеву. Там жарко спорили о «судьбах народа», и я
усиленно старался понять: как же хотят умные люди переиначить
эти «судьбы»? Особенно интересовал меня некто Бродов, или Бод-
ров, маленький старичок в очках на остром длинном носу, с жел-
той бородкой, с брюшком, украшенным толстой серебряной це-
почкой, посредине цепочки болталась какая-то золотая медаль
величиною в полгитшк. Желтые, коротенькие и тонкие пальцы
его руки всегда играли этой штучкой. Почему-то именно эга игра
заставила меня подумать, что старичок — умнее всех, лучше всех
знает, что надобно делать; потому-то он и относится ко всем лю-
дям пренебрежительно. Слушая споры, он улыбался и так вытяги-
вал шею, что, казалось, вытягивается вперед и носатое лицо,—
зло делало его очень похожим на болотную птицу выпь. Он был
человек, ни с кем и ни с чем несогласный. Он доказывал, что «во-
ля» ничего не дала народу, а только развратила его, после вот
«мужик попер в торговлю»; говорил, что настоящую «русскую
правду» понимали только славянофилы и что «узкие пути Евро-
пы непригодны для широкой натуры нашего народа». Голосок у
старичка был негромкий, но слова он выговаривал особенно внят-
но, и была у него поговорка:
— Ерунда и заблуждение.
На лице его поблескивали, сквозь очки, воспаленные глаза с
красными жилками на белках и зрачками зеленоватыми, точно
окись мели. Он говорил: «Поместное дворянство не враг мужику,
254
а руководитель и воспитатель, враг же—купец, то есть сам же
мужик, торгаш, фабрикант. Обратного не докажете».
Я всё это удерживал в памяти, потом записывал, затем просил
знакомых студентов, чтоб мне дали книги о славянофилах. Меня
высмеивали.
Чаще других и яростнее возражала старичку высокая, дород-
ная женщина, с большим красным лицом, щеки — подушечками,
они почти скрывали ее глаза, делали рот бантиком. Но когда она,
сердясь, кричала, оказывалось, что рот у нее большой, зубастый
и голос гудит в нем, как ветер в трубе печки. Старик говорил ей:
— Даже ваш Глеб Успенский, если его правильно понять...
А она кричала:
— Я Успенского лично знаю...
— Колюпанов доказал..,
— Бы ошибаетесь! Я лично знаю Нила Петровича.
Ее совершенная уверенность в том, что все люди, которых она
лично знала, выигрывали от этого, — действовала на слушателей
в ее пользу. Я тоже думал, что человек, который так много «лич-
но знает», должен быть очень умным, но сна казалась .мне не-
умной и смешной. Так же оценил ее и Плетнев, он даже выразил
желание «заткнуть ей рот шапкой», а меня упрекнул:
— Ты, брат, не на то обращаешь внимание, на что надо обра-
щать его!
По мне казалось, что я обращаю внимание куда следует. Люди,
сами по себе, казались мне гораздо интереснее и значительней,
чем их речи. Один из студентов духовной академии, весьма ярый
«народник», сказал старичку, что мужик — главный строитель
жизни, что он величественнее Петра Великого, но старичок, по-
брякивая цепочкой, весьма хладнокровно возразил:
— Этот ваш Петр вовсе не великий, а сумасшедший и очень
жаль, что он прикончил Алексея, а не наоборот. Мужик же стро-
ится тысячу лет, а толку всё нет. Да ссс...
Старичок весьма не нравился мне, но «он дает понять себя»,
как сказал о нем первокурсник студент Музыкантский, юно-
ша длинный, с длинными волосами и печальным лицом; он
вскоре умер, кажется — застрелился. Гораздо труднее было
понимать противников старичка, и не только я, но и Плетнев,
и другие знакомые стуленты-первлкурсники—Грейман, Комлев—
жаловались друг другу на разноголосицу мнений среди интел-
лигенции.
Но все-таки эта разноголосица давала мне кое-что существен-
ное, я запоминал имена авторов, титулы книг, отыскивал их, чи-
тал, пытаясь объединить то, что знал и видел, с тем, что расска-
зывали книги. Не объединялось, вероятно, потому, что количе-
ство непосредственных наблюдений жизни росло быстрее книжных
знаний, а также и потому, что основная, «ведущая» идея литера-
туры не освещала очень многих явлений действительности. В кон-
255-
це концов у меня и Плетнева с развитием интереса к литературе
возникло недоверие к ее показаниям.
Прочитав «Паутину» Наумова, Плетнев с восторгом сказал:
— Вот она, сказочная ширь русской натуры!
Но он же после очерка Помяловского «Поречане» задумчиво и
печально проговорил:
— И тут такая же дикость, как в «Паутине».
Главное, что мы хотели и должны были понять, — это, конечно,
мужик. Его вешала на шею нам литература, его взваливали на
жидкие хребты наши руководители и воспитатели — и, как я ска-
зал, мы приняли все основные догмы народничества за истину. Но
нам было очень трудно определить, что у нас — мера и что —
знание?
В те годы стоял «во главе угла», возбуждая особенно свирепые
споры, Глеб Успенский. Одни утверждали, что он, показав, как
сильна «власть земли», неопровержимо установил «правду-истину
и правду-справедливость» теории народничества, другие кричали,
что он — «измените». Мы воспринимали истерическую лирику его
рассказов о деревне эмоционально, как воспринимается музыка.
Глеб Успенский будил в нас какое-то особенно тревожное и акту-
альное чувство; Грейман очень удачно определил его, рассказав,
что после чтения книг Глеба Успенского хочется сделать что-ни-
будь решительное, как сделали эго жители Брюсселя после перво-
го представле!гия оперы Мейербера «Пророк», — они пошли ко
дворцу короля требовать конституции. Но в Казани не было ни
оперы, ни короля, в Кремле, во дворце, сидел губернатор, а мы уже
знали, что губернаторы конституции не дают. Знали мы и то. что
рядом со святыми мужиками Златовратского, Каролина и др. жи-
вут вовсе не святые «Подлиповцы» Решетникова, мужики Николая
Успенского, что в «Растеряевой улице» существуют безалаберные
мастеровые, в Петербурге, на Охте, дикие «Поречане», в Сибири
есть «купечески разнузданные» приисковые рабочие и что очень
много дикого, пьяного народа живет недалеко от нас — в Сукон
ной слободе Казани.
— Надобно что-то делать, — твердил Плетнев, а я, при его по-
мощи, начал готовиться в сельские учителя.
Грустное и очень памятное впечатление вызвал у нас приезжий
из ссылки, седоватый человек с растрепанной бородой, длинным
костлявым липом и горбатым носом, тоже как будто вырезанным
из кости Это было в квартире некоего Перимова. кажется — док-
тора, жарким летним вечером, а человек этот одет был в толстое,
теплое, по не потел, по крайней мере на лице его не было пота. В
охотничьих, выше колен сапогах, подвязанных под коленями рем-
нем. он имел такой измятый вид, точно сейчас только обсушился,
пройдя по болотам сквозь многие ливни ч бури. Непреклонным
сухим голосом он внушительно читал нечто вроде акафиста Глебу
Успенском/ Лаврову и Михайловскому. Доклад свой начал он с
256
рассказа о неудачных попытках революционно)! пропаганды среди
рабочих, о том, что рабочие давали много провокаторов, что на-
родовольцев окончательно погубил не Дегаев, а рабочий Меркулов.
Затем долго доказывал, что защитники необходимости развития
фабрично-заводской промышленности в сущности своей — слуги
купцов. Кончил он словами давно знакомыми: все честно мысля-
щие люди обязаны бороться за то, чтоб охранять и развивать са-
мобытные основы крестьянского мира и бороться против людей,
которые проповедуют, что мужик тоже должен вертеть колесо
бездушной, машинной цивилизации.
Слушало его десятка два солидных людей и человек пять моло-
дежи. Когда он кончил, все долго и натужно молчали, покашливая,
переглядываясь, а какой-то лысый человек в мундире с золочены-
ми пуговицами встал, понюхал цветы на окне и боком, осторож-
но прошел в дверь соседней комнаты. Неприятное молчание про-
должалось минуты две, не меньше. Плетнев шепнул мне:
— Вот черти...
Человек в охотничьих сапогах сидел, глядя в стол, разбирая
пальцами клочья своей бороды, затем он спросил:
— Ну, о чем же поговорим?
Хозяин квартиры предложил перейти в столовую, пить чай.
— Там и поговорим.
Туда вслед за ссыльным пошло человек пять-шесть, остальные
разбрелись по домам. Мы тоже ушли.
— Свинство какое вышло, — сказал Плетнев. — Обидели чело-
века. Видел, как он усмехнулся, когда пошел за хозяином?
Я не видел этого, но чувствовал себя нехорошо: может быть,
мне показалось, что люди молча отреклись от правды.
Через некоторое время, придя к Плетневу в дом его вотчима на
Собачьем переулке, я заметил, что пальцы товарища густо окра-
шены лиловой краской.
— Не могу отмыть, — сказал он и сообщил, что ему поручено
печатать прокламации на мимеографе. Я очень позавидовал ему.
Но всё это уже рассказано мною в книжке «Мои университеты».
В Борисоглебске я встретил одного из последних народников и
там впервые услышал новую для меня оценку крестьянства. На-
родником был провинциальный журналист Маненков-Старостин;
он относился к мужику уже до смешного преувеличенно, говорил
о деревне «коленопреклоненно», с таким крикливым пафосом что
слушатели его речей почти всегда и весьма безжалостно издева-
лись над ним. Тонким, надорванным голосом, торопливо и взвиз-
гивая, как пила на сучке, он говорил всё те же слова о «правде-
истине» и «правде-справедливости», осуществить которые может
только хлебопашец в его непосредственном общении с природой.
Не помню кто, кажется В. Я. Алабышев, спросил его, усмехаясь:
— А мироед позволит осуществлять эти правды?
'Гут выступила девица, которую я видел впервые: она задорно
17 И. Гогыеий. О яитервтуре. Н. "в. . 25'
а'оворила, что пора отказаться от •иллюзии; в деревне, как везде,
есть богатые и бедные, и что еще не исследован вопрос — что та-
кое кулак, мироед? Может быть, в наших условиях он прогрес-
сивное явление, потому что накопляет капитал, строит фабрики и
заводы.
Слова ее вызвали сначала смех, затем буйный спор, но девица
оказалась начитанной, храброй, и, хотя не только один Маненков
кричал на нее, она, стоя у стены, держась за спинку стула и как
бы защищаясь им от натиска раздраженных оппонентов, поблед-
нев и сверкая глазами, тоже кричала, что народники пишут о де-
ревне лампадным маслом.
— Это не' .литература, а елеопомазание! — задорно кричала
она.
Самый молодой из несогласных с нею был, вероятно, лет на
десять старше ее; из людей помоложе на ее сторону стал только
моряк Мазин, кажется — разжалованный мичман. Но мне показа-
лось, что он соглашается с нею не потому, что она была права, а
потому, что красива.
На другой день она уехала в Царицын, вскоре была арестована
там ио делу казанского студента Федосеева. Лет через пять после
этого ее слова о кулаке, как прогрессивном явлении, были подроб-
но развиты Циммерманом-Гвоздевым, он первый в марксистской
литературе «заострил идею», доказывая в книге своей «Кулаче-
ство-ростовщичество», что кулак, накопляя капитал, пролегари
зируя деревню, развивая промышленность и торговлю, является
фактором экономического прогресса. Циммерман, большой широ-
кобородый человек, был похож на прусского солдата 70—71 гг ,
ио народники высмеивали его так же, как девицу Соловьеву Из-
вестно, что марксизм очень оживил народничество, — люди стано-
вятся сильнее, талантливей от сопротивления им. «Искра» еще не
сверкала, но трение основных противоречий русской жизни ста-
новилось напряженнее и сильней. И хотя всё еще доказывалось,
что основные силы, способные решительно изменить жизнь, за-
ключены в деревне, но уже делались уступки в пользу города, в
сторону рабочего класса, признавалось его значение.
Мои «взгляды» на ход жизни развивались медленно и трудно;
это, отчасти, можно объяснить кочевой жизнью, обилием впечат-
лений, недостатком систематического образования и недостатком
времени для самообразования. «Экономический прогресс» мало
интересовал меня и даже противоречил моему пониманию прогрес-
са социально-культурного, — в этом, конечно, сказывалась за-
кваска народничества.
В развитие социально-культурного прогресса никак не вмещал-
ся мой хозяин Василий Семенов и вообще не вмещались хозяева.
Из всех премудростей, которые слышал и читал я, «в память вре-
залась» особенно глубоко одна, сказанная Прудоном: t
«Собственность есть кража».
258
Это было совершенно ясно для меня. И хотя я близко знал не-
мало профессиональных воров, я видел, что они гораздо меньше
собственники, видел, что «честные» хозяева всеми силами, не-
устанно стремятся утвердить истину Прудона и что в этом — весь
смысл их жизни.
Европейскую литературу — в переводах—и русскую я знал уже
«весьма удовлетворительно», но очень многое, восхищая меня кра-
сотой, было чуждо мне. Я долго не мог понять: зачем студент
Раскольников убил старуху и зачем русскому студенту подражал
в этом деянии француз, «ученик» Поля Бурже? И почему в романе
Эдуарда Рода «Смысл жизни» молодому человеку, который нигде
не мог найти этого смысла, именно старушка указала его — в
церкви? Все книги, которые я читал, сливались для меня в одну
бесконечную книжищу, и мне казалось, что основная тема ее
именно поиски молодыми людьми смысла жизни, — может быть,
правильнее сказать: места в жизни. Не понимал я очень многого,
но всё же в картинах быта видел и сходства, и различия между
литературой иностранкой и русской, видел, что и те, и другие —
не в пользу русской жизни, не лестны для нее.
В литературе я прежде всего искал, конечно, «героя», «силь-
ную», «критически мыслящую личность» — и находил Обломова,
Рудина и более или менее подобных им. В стороне от них одиноко
проходил, усмехаясь и злорадствуя, герой Помяловского Черева-
нин, «нигилист», рожденный в один год с Базаровым Тургенева, но
гораздо более «совершенный» нигилист, чем Базаров.
Было трудно понять: почему литераторы изображают интел-
лигентов бесхарактерными, безвольными, в то время как сотни
интеллигентов пошли «в народ» и многие уже попали в тюрьму, в
ссылку; почему в литературе не нашли «отражения» люди про-
цесса 193-х, пропагандисты на фабриках и «народовольцы», ко-
торым никак нельзя отказать в наличии характера и силы ноли?
Казалось, что литература обижает, обесцвечивает жизнь. В па-
мяти оставались какие-то покаянные, усмешливые и унылые рас-
сказы: «Гамлеты пара на грош»—забыл автора, рассказ напе-
чатан в одном из журналов Л. Оболенского — «Свет», «Мысль»
или «Русское богатство», — «Гамлет Щигровского уезда», «За-
писки ни павы, ни вороны». Петр Боборыкин напечатал рассказ
«Поумнел», но было принято не верить Боборыкину. Я — верил
ему, находя в его книгах богатый бытовой материал. Остались
в памяти рассказы В. В. Берви-Флерэвского «Галахов», «Фило-
софия Стеши»; автора я знал лично, и было как-то неловко, что
этот высокий, суровый, нетерпимый, со всеми несогласный ста-
рик, автор «Азбуки социальных наук» и первой русской книги о
«Положении рабочего класса», мог сочинить такие бесцветные,
надуманные вещи. Я видел в жизни десятки ярких, богато ода-
ренных, отлично талантливых людей, а в литературе — «зеркале
жизни» — они не отражались или отражались настолько тускло,
।j* <69
что я не замечал их. Но у Лескова неутомимого охотника за
своеобразным, оригинальным человеком, такие люди были, хотя
они и не так одеты, как — на мой взгляд — следовало бы одеть
их. Вместе с восхищением красотами образа и слова, меня всё
более тревожило чувство смутного недоверия к литературе.
Я снова и внимательно перечитал всю литературу 00-х — 70-х
годов. Она разделилась предо мною на два ряда: в одном — оз-
лобленный и грубый «натуралист» Николай Успенский, мрачный
Решетников «Подлиповцев» и «Николы Знаменского» — романы
его я «терпеть не мог»; Левитов — «Нравы московских закоул-
ков» и те его рассказы, в которых он не очень злоупотребляет
хмельной и многословной лирикой; Воронов, Наумов, Нефедов,
осторожный и скромный скептик Слепцов. Этот ряд возглавлял
талантливый и суровый реалист Помяловский с его очерками
«бурсы», из которой вышло так много литераторов, ученых, вы-
шел и сам Помяловский и написал «Мещанское счастье», повесть,
значение которой не достаточно оценено.
Я чувствовал, что эти, разнообразно и размашисто талантли-
вые люди, сурово и поспешно рассказывая тяжелую правду жиз-
ни, предъявляют мне какое-то неясное для меня требование.
Во втором ряду: сладкогласный «обманщик» Златовратский,—
обманщиком его называл нечаевец Орлов; Каронии-Петропавлов-
ский его первых рассказов о Миняях и Митяях, унылый Засодим-
ский, Бажин, Мих. Михайлов, Мамин-Сибиряк, даже Гр. Дани-
левский с его плохими романами «Беглые в Новороссии», «Беглые
воротились»,—о этом ряду и многие другие, чьи имена забыты
не только мною одним.
Этот ряд — для меня — возглавлял и покрывал Глеб Успенский.
Казалось, что он вошел в литературу раньше всех писателей это-
го ряда и все они шли или от него, или за ним, говорили его
голосом, только не так горячо и страстно, всегда тоном-двумя
ниже, — говорили вей о той же «божьей правде», которая свела
Успенского с ума.
Глеба Успенского я читал так же, как некоторые — по их рас-
сказам — читают Достоевского: изумляясь, раздражаясь, чувствуя,
что автор «одолевает» меня, отталкиваясь от него. В «божью
правду» Успенского я не мог верить, но трепет его гнева л от-
вращения пред «повсеместным душегубством» ощущался мною
так же, как — читая Достоевского — ощущаешь его неизбывный
страх перед темной глубиною его же собственной «души». Я в
чем-то соглашался с Глебом Успенским и чему-то не верил в его
истерических криках о спешной необходимости «слиться с усло-
виями крестьянской жизни», найти себе в ней место; меля не
могли устрашать угрозы его: «Горько будет дело интеллигента в
том случае, ежели шестьдесят миллионов вдруг. Пи щучьему ве-
ленью, возьмут да справятся сами собой».
Слишком ясно было, что «взять» некому, дз и «нечегЬ взять»,—
260 '
я уже зиял, что деревня с поразительной быстротой хирела, на-
рождая Разуваевых и Колупаевых, кулачество пышно росло и
цвело, умножая «душегубство», создавая «губошлепов». Места
себе «в крестьянской жизни» я не мог получить, инспектор на-
родных училищ Малиновский определенно заявил, что я не буду
допущен к экзаменам «пс. причинам, не от него зависящим».
Критика, стараясь поставить меня как писателя в определен-
ный угол, указывала на мою зависимость от целого ряда влияний,
начиная с «Декамерона», Нинше и кончая уже не помню кем.
Разрешу себе указать, что Помяловский-Череванин уже скон-
чался. когда Ницше еще не начинал философствовать. Я думаю,
что на мое отношение к жизни влияли — каждый по-своему —
три писателя: Помяловский, Глеб Успенский и Лесков.
Возможно, что Помяловский «влиял» на меня сильнее Лескова
и Успенского. Он первый решительно встал против старой, дво-
рянской литературной церкви, первый решительно указал литера-
торам на необходимость «изучать всех участников жизни» —
нищих, пожарных, лавочников, бродяг и прочих.
Сито мещанской жизни не так часто отсевает отруби, как ча-
сто отбрасывает прочь крупных людей, и надобно было весьма
прилежно изучать причины процесса «деклассации», ибо эти при-
чины красноречивее всего говорят о ненормальном кровообраще-
чины мещанского общества, о его застарелых, хронических болез-
нях. Я думаю, что именно под влиянием этих трех писателей ре-
шено было мною самому сойти посмотреть, как живет «народ».
Пошел и увидел дикий хаос, буйное кипение бесчисленных мел-
ких и крупных, совершенно непримиримых противоречий; в мас-
се своей они создавали чудовищную трагикомедию,—роль глав-
ной героини в ней играла жадность собственника.
«Трагикомедия» — не описка, так и читать: трагикомедия.
«Трагедия» — это слишком высоко для миоа, где почти все «стра-
дания» возникают в борьбе за прачо собственности на человека,
на вещи и где под лозунгом «борьбы за свободу» часто борются
за pacuJHpeinie «права» эксплоатацим чужого труда. Мещанин,
даже когда он «Скупой рыцарь», все-таки не трагичен, ибо
страсть к монете, к золоту — уродлива и смешна. Вообще в ста-
ром. мещанском мире смешного столько же, сколько мрачного.
Плюшкин и отец Гранде Бальзака—нимало не трагичны, они
только отвратительны. Я не вижу — чем, кроме количества тво-
римого зла, отличается Плюшкин от мещан-миллионеров, неиз-
лечимо больных страстью к наживе. Трагедия совершенно исклю-
чает пошлость, неизбежно присущую мелким, мещанским дра-
мам, которые так обильно пачкают жизнь. Когда в зоологиче-
ском парке дерутся обезьяны — разве это трагедия? Мы только
что вступаем в эпоху подлинных, глубочайших и небывалых тра-
гедий. их творят не Эсхилы, Софоклы, Эврипиды и Шекспиры, а
новый герой истории —пролетариат всех стран в лице его авач-
2S1
гарда, рабочего класса Союза Советов; пролетариат, который
порог до сознать необходимости уничтожить основную причину
всего xia и горя жизни — частную собственность, дорос до соз-
нания необходимости вырзаться из тяжелого, позорного плена
капиталистов.
Сайо собою ясно, что я «забежал вперед» и что хотя ненависть
к драмам и страданиям мещанского мира зародилась у меня еще
в юности, но, разумеется, оформилась она гораздо позднее и
оформлялась медленно, по причине моего недоверия к словам.
Слишком обильное количество людей, слова которых не совпадали
с делом, видел я, а з то время, о котором я веду рассказ, мои
«впечатления бытия», находясь в состоянии хаотическом, весьма
мучительно отягощали меня, »ю я все-таки не торопился уложить
их в мешок той или иной догмы. О том, что противоречия жизни
должны быть развиты до конца, — в то время говорили не внят-
но. Слова Владимира Ильича не увлекали меня и не помогали
«разобраться в самом себе», я стал более или менее понимать
Ленина после того, как лично познакомился с ним и услыхал его
речи на съезде в Лондоне. А за десяток лет до этого мне приш-
лось заниматься «самопознанием», что — кстати скажу — край-
не трудно для человека «деклассированного», каким я был
В ту пору «учителя жизни» предлагали «итти на выучку к ка-
питализму», но я уже считал себя достаточно выученным. Тогда
загибали истину таким кренделем, как, например, утверждение,
что «кулачество-ростовщичество» — фактор экономически про-
грессивный. В те гады читалась брошюра одного из членов ис-
полнительного комитета раскрошенной и уничтоженной партии
террористов — в этой брошюре Лев Тихомиров рассказывал,
«почему он перестал быть революционером».
Я очень много видел людей, которые «перестали быть револю-
ционерами», они не возбуждали симпатии, и в них наблюдалось
мною нечто общее с «бывшими людьми» разных сословий и про-
фессий. Уже года три-четыре я печатал рассказы в газетах, не-
редко меня похваливали за них, но похвалы не увлекали, и про-
фессиональным литератором я себя не воображал.
Усердный и внимательный читатель, я присматривался и прислу-
шивался к читателям, среди которых жил, — присматривался,
стараясь понять: чего они ищут в книгах, что, прежде всего, хо-
тят найти? Это было не совсем ясно, потому что «вкусы» бы-
стро менялись и потому что «каждый молодец на свой образец»
оценивал значение книги. Недавно я убедился, что наблюдение за
вкусами читателя было установлено мною еше в юности, в Ка-
зани; убедила меня в этом тетрадка моих — той поры — записок,
присланная мне одним знакомым, бывшим студентом духовной
академии; прислал он мне эту сорокалетию*) тетрадку с доброй
целью уличить меня в малограмотности, чего и достиг: дватпать
три ветхих страницы, исписанные моим почерком и снабженные
262
«критическими» примечаниями по моему адресу, а также — не
совсем кстати— и по адресам некоторых молодых советских пи-
сателей,— эти страницы действительно уличают меня в том, что
18—20 лет я, наверное, гораздо более ловко работал топором, а
не пером. Тетрадка не интересная, сплошь наполнена выписками
из разных книг, топорными попытками писать стихи и описани-
ем— в прозе—рассвета на «Устье», на берегу Волги, у слияния
с нею реки Казанки. Но между’ этой чепухой есть описание лек-
ции или доклада некоего Анатолия Кремлева,— этот человек
изучал Шекспира, толковал Шекспира, играл Шекспира на сцене
и читал лекции о Шекспире и вообще об искусстве. Был он,
Кремлев, «человек небольшой, ловкий, щеголь, звонкий, точно
колокольчик, подпрыгивает, руками машет зря» — так записано
мною чернилами по карандашу. Далее следует: «Чернышевского
не любит. И Толстого. И Успенского. Интеллигентам платить на-
роду не за что, голова рукам не платит, руки-ноги работают на
нее. это закон природы. Литература для отдыха души и всё дру-
гое— музыка, живопись. В уродстве есть красота — врет. Пи-
сатель не знает ни грешника, ни праведников. Богатство нищих,
нищета богатых. Нищие Алексей божий человек, святые, Ива-
нушка-дурачок. Богатые— «Мертвые души». Литература живет
сама по себе, независимо, отражает всё, как оно есть. Не так, как
Чернышевский в «Эстетических отношениях». Не понимаю — как.
Слушали смирно —как попа проповедь в церкви».
Наиболее пенными словами этой корявой записки я считаю дна:
«слушали смирно». На протяжении с конца 80-х и до начала 900-х
годов, я тоже, кажется, все споры о литературе «слушал смирно».
Это не значит, что они нс волновали меня, — литератора пе мо-
гут не мучить вопросы: что такое литература и для чего ома?
Живет сама по себе? Но я уже видел: в мире нет ни-
чего, что существовало бы само по себе и само для себя, все
существует для чего-то, так или иначе зависимо, связано,
спутано.
«Отдых души»? Крайне трудно вообразить существо, «душа»
коего отдыхала бы, когда существо это читает «Прометея», «Гам-
лета», «Дон-Кихота», «Фауста», книги Бальзака и Диккенса,
Толстого и Стендаля и Достоевского, Успенского, Чехова и вооб-
ще те книги, которые предстают пред нами как изумительно об-
работанные в образе и слове сгустки мысли, чувства, крови и горь-
ких, жгучих слез мира сего. «Зеркало жизни»? Зеркала находятся
в домах для того, чтобы перед ними люди причесывались «к лит’»,
рассматривали морщины и прыщики на носах и коже щек, «любо-
вались своей красотой». Пассивную роль я считал недостойной
литературы, мне известно было: если «рожа — крива, пеняют на
зеркала», и я уже догадывался: «рожи кривы» не потому, что же-
лают быть кривыми, а оттого, что в жизни действует некая есех
и всё уродующая сила, и «отражать» нужно ее, а не искривлен-
263
ных ею. Но как это сделать, не показывая уродов, не находя
красавцев?
Я писал различные весьма сумбурные вещи: «Читатель», «О пи-
сателе, который зазнался», «О чиже, который лгал», «О чорте» —
писал очень много, а еще больше рвал и сжигал в печке. Известно,
что в конце концов я нашел какую-то свою тропу.
Бывает — и нередко, — что молодые люди из среды начинаю-
щих литераторов пишут мне, жалуются: «нет времени для твор-
чества», «трудно жить».
Должен признаться, что жалобы эти не вызывают у меня со-
чувствия, а словечко «творчество» даже несколько смешит,—
слишком оно громко и как будто не совсем у места в наше суро-
вое, «ударное» время, перед лицом рабочей массы, которая, не
щадя сил, не жалуясь, действительно творит нечто неизмеримо
более грандиозное и важное для всего человечества, чем любой,
даже талантливый стишок или рассказец.
Разумеется, «на стройке» — жить трудно: одновременно идет
работа разрушения и созидания; шум, треск, крик; под ногами —
жалкий и злой мусор старины, в воздухе — ее отравляющая пыль.
Всё вокруг изменяется с невероятной, сказочной быстротой, и
нет возможности сосредоточиться на поисках красивого слова,
точного и яркого образа, некогда почесать затылок, потереть
лоб, поковырять в носу, придумывая звонкую и удачную рифму.
Всё это — так.
Но еще созсем недавно, лет 13 тому назад, юношеству жилось
несравненно хуже, чем теперь, а лет за 30, за 40 до наших
дней — и совсем нехорошо.
Конечно, это не утешение, — но я и не собираюсь утешать
огорченных «неудобством» и шумом социалистического строи-
тельства. Меня спросили: как жилось юношеству в прошлом?Я и
рассказываю об этом, что знаю, будучи уверен, что прошлое не-
обходимо знать и что хорошее знание прошлого весьма полезно
для современного юношества.
Я начал жить в то время, когда мещанский мир был крепок,
плотен, усиленно жирел на крови «освобожденного» крестьян-
ства, а оно щедро пополняло армию мещан из своей среды. Ме-
щанин жирел и цепко держал свою молодежь в густой тине «тра-
диции» — вековых предрассудков, предубеждений, суеверий. Дву-
главый орел самодержавия был не только гербом государства, но
птичкой весьма живой и злобно деятельной. И был жив бог, оли-
цетворенный солидной армией попов; были города, п которых
десять тысяч жителей содержали десяток церквей, два монастыря
и только две школы. Школа действовала в тесном единении с
церковью, правительственный педагог был таким же «охраните-
лем традиций» мещанства, как поп. Строго наблюдалось, чтоб
физика, химия и вообще науки о явлениях природы не противо-
264
стояли закону божию, учению Библии и чтоб разуй не противо-
речил вере, основанной на «страхе божием». Церковность дей-
ствовала на людей подобно туману и угару. Праздники, крестные
ходы, «чудотворные» иконы, крестины, свадьбы, похороны и всё,
чем влияла церковь на воображение людей, чем она опьяняла ра-
зум,— всё это играло гораздо более значительную роль в про-
цессе «утешения разума», в деле борьбы с критическою мыслью,—
играло большую роль, чем принято думать. Человек, даже когда
он мещанин «до мозга костей», псе таки падок на красоту,
жажда красоты — «уклон» здоровый, в основе этой жажди
заложено биологическое стремление к совершенству форм. —
в церкви была и есть — красота, ядовитость которой искусно
прикрыта отличнейшей музыкой, живописью, ослепительным бле-
ском золота: бога своего мещане любили видеть богатым. Лите-
ратура не только не могла активно, критически «отражать» кон-
сервативное и отравляющее влияние церкви, но и не хотел.1
этого; а некоторые литераторы изображали работу церкви в крас-
ках соблазнительных. Изображая по преимуществу жизнь сто-
лип, дворянских усадеб и деревни, литература не уделяла внима-
ния жизни и быту мелкого мещанства — огромному большинству
обывателей провинции, а именно.там, в провинции, в глухих углах
разыгрывались наиболее жуткие драмы «отцов и детей».
На протяжении по крайней мере двух десятков лет я наблю-
дал эти дикие драмы вражды «отцов» и «детей» — не той «идео-
логической» вражды, о которой красиво рассказал Тургенев, а
битовой, зоологической вражды собственника-отца к собственно-
му сыну. Как только в юноше того времени пробуждался серьез-
ный интерес к вопросам жизни и обнаруживалось естественное
стремление в сторону критики тяжелого, темного быта, — вокруг
«критически мыслящей личности» создавалась атмосфера враж-
дебной настороженности отцов, возникали подозрения в «измене
старине», затем следовало «внушение истины» кулаком, палкой,
вожжзми, розгами. Кончалось это «внушение» чаще всего тем.
что человека забивали в «первобытное состояние», то есть огцы
делали из него «себе подобного» мещанина. Если же молодой
критик оказывался упрям, — его вышибали из семьи в простоя н-
ство, где он очень редко находил мести и время идя дальнейшего
развития критического отношения к действительности и где у не-
го не было защитника, какого он имел бы теперь в лице рабочего
класса.
Петь критики продолжали единицы; известно, что револю-
ционное движение пополнялось очень скупо отщепенцами провин-
циальной мещанской семьи; в массе своей «блудные дети» ста-
новились ворами, босяками, бродягами. Всё это были ребята,
мещанский индивидуализм которых, укрепленный «мордобоем» и
порками, принимал характер крайне свирепый. Наиболее даро-
витые из них проявили особенно неукротимое и даже болезнен-
265
ное стремление к деспотизму, к циническому издевательству над
слабыми.
Приведу пример. В 1893 г. в Печерской слободе Нижнего-Нов-
города буйствовал Дёмка Майоров, и его злое, циническое и остро-
умное хулиганство возбуждало страх женщин и почтительную
зависть слободской молодежи. Это был еще здоровый и даже кра-
сивый человек лет 30, рыжебородый, кудрявый, небольшого роста,
но очень стройный и сильный. Смотрел он на людей прищурен-
ными глазами, дышал носом, нос был перебит и задорно вздернут,
ноздри всегда раздувались, точно у злой собаки. Говорил он гну-
саво, но когда сердился— голос его звучал чисто и звонко. Гим-
назистом пятого класса он поставил «законоучителю»-попу ка-
кой-то вопрос, и его исключили из гимназии. Огец, подрядчик
столярных работ, пригласил родетве»пшков, знакомых, привязал
сына к верстаку и самолично, торжественно выпорол его до
потери сознания. Во время порки Дёмка схватил воспаление лег-
ких, затем, выздоровев, прямо из больницы убежал на пароход,
доехал, .милостью матросов, до Костромы, попался там на краже
хлеба, был отправлен по этапу на родину, — там отец перело-
мил ему нос и два ребра. Дёмка снова бежал, летом работал мас-
ленщиком на пароходе, зимою - занимался мелкими кражами,
шулерством, отдыхал в «арестантских рогах», так прожил он
более десяти лет. Я осведомился:
— О чем ты спросил попа?
— Не помню, брат! Мальчишка я был бойкий, учителя меня ба-
ловали, ну — зазнался! У меня товарищ был. семинарист, он в бога
не верил, так я, конечно, что-нибудь по этой части всадил попу-то!
Вообще, от гимназии у меня ни черта не осталось, всё забыл!
Что в гимназии он учился — это было верно, а что от нее у
него ничего не осталось — тоже верно. Но он хорошо помнил,
как его пороли.
— Морозно было в тот воскресный день, лежу я, креплюсь,
чтоб не орать, и вижу: брызгает кровь на снег, прожигает его
красными язвинами. Эх, ты, клюква...
Таких, как Дёмка Майоров, я встречал десятками, но, ра-
зумеется, их надобно считать тысячами, — тюрьмы населялись
по преимуществу «блудными детями» мелкого мещанства. Яркий
индивидуализм этих людей, вбитый в плоть и кровь «от руки»
отцов, оправдан всей обстановочкой жизни мещанства, всем бы-
том мелких грызунов Я вполне уверен, что в лице этой моло-
дежи бессмысленно пропадали силы социально ценные.
Погибали и не такие люди, как Дёмка, — «отцветали, не успев
расцвесть», Помяловские, Кущевские, Левитовы, Вороновы и мно-
го других этого ряда.
Лигераторы-«разночинцы» — тоже «отщепенцы» и «блудные
дети», их история — «мартиролог», т. е. перечень» мучеников.
Помяловского за время его ученья в семинарии секли розгами
266
около 400 раз. Левитов был выпорот в присутствии всего клас-
са; он рассказывал Каронииу, что у него «выпороли душу из
тела» и что живет он «как будто чужой сморщенной душой».
Кущевский написал рассказ об одном литераторе. которого отец
отпускал в столицу «на оброк» — так же, как помещики отпу-
скали крепостных, и если сын не присылал ему денег, он тре-
бовал его в деревню и там сек. Сам Кущевский работал груз-
чиком на Неве, упал в волу, простудился, написал свой роман
«Николай Негорев или благополучный россиянин» в больнице,
ночами, покупая огарки свечек на больничный паек, затем он
спился и умер, не дожил до 30 лет. Решетников, 14 ти лет попав
под суд, два гола сидел в тюрьме, потом был сослан на три ме-
сяца в Соликамский монастырь; он умер 29-ти лет.
Редкий из литераторов-разночинцев доживал до 40 лет, и почти
все испытали голодную, трущобную, кабацкую жизнь. Читате-
лей у них было очень мало, и читатель, в огромном большинстве,
быт «чужой» человек
Добролюбов печально и правильно сказал: «Массе народа чу-
жды наши интересы, непонятны страдания, забавны восторги. Мы
действуем и пишем в интересах кружка, более или менее зна-
чительного». Горькую правду этих слов чувствовали — с различ-
ной степенью силы — все литераторы-разночинцы.
Литераторы наших дней не могут пожаловаться, что они рабо-
тают на чужого. Очи могут сказать, что «массе народа чужды»
их «интересы» только в той случае, если ии самим непонятны
и не увлекают их революционные цели и задачи массы. Эти
цели и задачи, воплощаемые в действительность героическим
трудом pa6o»iero класса, придали жизни характер непрерывного,
бурного творчества, создали бесчисленное количество новых фак-
тов, новых тем, — создали и создают.
«Иные люди в мир пришли,
Иные чувства и понятья
Они с собою принесли».
Сорок лет тому назад молодежь жила в плотном кольце ста-
рины. «установленный от бога», ревностно и зорко охраняемой
отцами. Основною силою всех стремлений отцов были именно
интересы плоти при жизни и по смерти. Нужно было полностью
и даже до пресыщения удовлетворить все ее позывы и нужно
было позаботиться о том, чтоб обеспечить ей за гробом при-
личное «инобытие». В ушах мещанина, замкнутого в круге лич-
ных интересов, всегда, сквозь шумок осторожненького наслажде-
ния жизнью, шипел — и шипит — маленький, черный ужас перед
тем, что в конце концов плоть источат черви.
Этот ужас, маленький и пошлый, не мешая жить, весьма хо-
роню помогает мещанину убеждаться в своей мнимой изолиро-
ванности от людей и не чувствовать ответственности перед
267
ними, ибо «все равны пред лицом смерти, и каждый отвечает
создателю за себя». К тому же «человек — начало и конец жиз-
ни», и так далее в этом духе. Именно к таким фразам сводится
нищенский смысл философии мещанского индивидуализма, в ка-
ких бы затейливых словесных формах он >ги прятался.
«Индивидуальность стремится к освобождению от сжимающих
ее тисков общества», учил Н. К. Михайловский, организатор идей
и настроений «народничества» в системе моральной философии.
У него, — кажется, в статье «Борьба за индивидуальность», —
есть такая фраза: «Если я противопоставляю себя внешнему миру,
то противопоставляю и тем враждебным силам, которые таятся
в этом мире. Этим силам я объявляю войну, хочу заставить их
служить себе», т. е. индивиду, личности.
Но так как основной «враждебной силой мира» является ко-
мандующий жизнью собственник, капиталист, то оказалось, что
только он имеет силу заставлять всё и всех служить ему, его
целям. И естественно, что в конце концов самодовлеющая лич-
ность весьма легко становится на колени перед «враждебной
силой мира», или — у Арцыбашева, Л. Андреева — приходит к
пессимизму, к самоотрицанию; кричит: «Жить — не интересно,
человечество — глупо, человек — ничтожен». Крик этот гюзто-
ряется всё более громко, каждый раз после того, как мещанин,
набравшись храбрости из книжек, «скрепя сердце» и рассчитывая
на свой личный успех, на солидное «место в жизни», сует свой
нос в революцию. Получив ог капитализма, «охраняющего двери»
к солидным местам, щелчок по носу, мещанин погружается в бо-
лото уныния, озлобления и воет о своих заблуждениях, ошибках,
страданиях. Так было после разгрома партии «Земли и Воли», так
же вопили и злились после 905—6 годов, тот же мещанский вой
повторяется и в наши дни, после разгрома мещанских надежд на
восстановление капиталистического строя в Союзе Советов.
То, что писали в 80-х годах Незлобивы, Суворины, Буренины,
Делловы, Меньшиковы и прочие «мошки да букашки», в 908 г.
«философски углубленно» повторяли Струве, Бердяевы и многие
иные; а в наши дни эти вопли повторяются Данами, Керенскими
и прочими солистами революции в сопровождении небольшого
хора «невозвращенцев», среди которых есть взяточники, — хора
комнатных собачек революции, которые еше так недавно и умиль-
но стояли перед рабочим классом на задних лапках.
Лично для меня ловкие, строгие или пышные фразы специа-
листов по философии мещанства, импотентных любовников
«истины», не так интересны, как грубоватые речи и вопли ря-
довых мещан,—эти речи и вопли ближе к жизни и проще, точ-
нее изображают психику «бывших людей». Вот, например, издан-
ная в 1911 г. книжка некоего Ф Вигберга «Исповедь человека,
который не умеет жить» — в книжке этой автор «исповедуется»
так: «Я на всё смотрю отрицательно. Но я отрицаю не идеалы,
268
а формы жизни, ибо есе формы жизни кажутся мне фальшивы-
ми. Противна мне жизнь. Обманывать себя уцелевшими формами,
лишенными всякого смысла, я не могу. А смелости и самоуверен-
ности, необходимых для того, чтобы бросить эти формы, на виду
всех отречься от них, у меня нет. А нет ее потому, что я глу-
боко убежден, что сущность и не может воплотиться в какую
бы то ни было форму: ни в религию, ни в поэзию, ни в науку,
ни в практическую жизнь, ибо всякая форма есть ограничение,
а сущность по природе своей безгранична. Так не всё ли равно,
каковы будут формы?»
Это, как видите, не очень грамотно, очень тускло, пошло и —
зачем бы это вспоминать? От времени издания этой книжки
прошло два десятка лет, и каких лет! Но мещанин имеет потом-
ков среди нашей молодежи, и вот один из таких потомков пишет
мне в 1930 году:
«Хотя это так же шаблонно, как ежедневный восход солнца,
но обращусь к Вам с вопросом: в чем смысл жизни? В том,
чтобы приносить «всем» благо, в всецело-коллекгивной жизни,
в приношении в жертву на благо общества своих интересов? Но
не слишком ли «платонично» это? Сказать правду — вообще-то:
есть и возможны ли даже такие люди? Вог это философия!
Стоит ли тогда жить? Пожалуй — ист! Но и умереть-то, раньше
времени, сил нет! Не умрешь! — Тупик!..»
Далее он сообщает о себе: «Люблю критиковать и насмешни-
чать, но долго помню каждую насмешку над собой».
Витберг и этот парень говорят одним и тем же языком. Если б
такой парень был один, на него нс стоило бы обращать внима-
ния. Но таких «свободомыслящих поросят» у нас еще немало.
Они все страдают не только «классовым потемнением разума»,—
как сказал о людях этого типа один добродушный «ударник»,—
у них какое-то физиологическое уродство органа, воспринимаю-
щего впечатления бытия. Разными словами все они жалуются на
одно и то же: на «невозможность для человека воспитать себя
в данных условиях гармонической личностью».
О «гармонической личности» люди мечтали на протяжении мно-
гие веков, сотни художников слова и философов, но самое чест-
ное и высокое, что было выдумано, оказалось смешным, это —
Дон-Кихот.
Что может сделать Дон-Кихот для освобождения сотен мил-
лионов людей из плена собственности, из-под гнета капитализма?
Мы живем в эпоху, когда гармонической и действительно, ре-
шительно, до конца свободомыслящей личностью становится про-
летариат. Только он способен победить «враждебную силу мира»,
и только он, победив, создаст все необходимые условия для сво-
бодно1Ю роста гармонической личности.
1930
ПИСЬМА НАЧИНАЮЩИМ ЛИТЕРАТОРАМ
I
Начинать рассказ «диалогом» — разговором — прием старин-
ный, художественная литература давно забраковала его.
Для писателя он невыгоден, потому что почти всегда не дей-
ствует на воображение читателя.
К чему сводится работа литератора? Он воображает, — укла-
дывает, замыкает в образы, картины, характеры, — свои наблю-
дения, впечатления, мысли, свой житейский опыт. Произведение
литератора лишь тогда более или менее сильно действует на чи-
тателя, когда читатель видит всё то, что показывает ему лите-
ратор, когда литератор дает ему возможность тоже «вообра-
зить» — дополнить, добавить — картины, образы, фигуры,
характеры, данные литератором, из своего Ч1гтательского. лич-
ного опыта, мз запаса его, читателя, впечатлений, знаний. От
слияния, совпадения опыта литератора с опытом читателя и по-
лучается художественная правда, — та особенная убедительность
словесного искусства, которой и объясняется сипа влияния лите-
ратуры на людей.
Начинать рассказ разговорной фразой можно только тогда,
когда у литератора есть фраза, способная своей оригинальностью,
необычностью тотчас же приковать внимание читателя к рас-
сказу.
Вот пример: летом этим на волжском пароходе какой-то пас-
сажир третьего класса произнес:
«Я тебе, парень, секрет скажу: человек помирает со страха.
Старики, — они, конешно, от разрушения тела мрут. »
Конца фразы я не слышал и человека — не видел; это было
ночью, я стоял вверху на корме, он внизу.
Начинать рассказы речью такого оригинального смысла и
можно и следует, но всегда лучше начать картиной — описанием
места, времени, фигур, сразу ввести читалеля в определенную
обстановку.
270
В рассказе «Баба» 1 я, читатель, не вижу людей. Какой он, —
Прохоров? Высокий, бородатый, лысый? Добродушный, насмеш-
ливый, угрюмый? Говорит он плохо, нехарактерно, стертыми
словами: «Баба останется бабой» — это пророчество следовало
бы усилить словом — «навсегда», чтобы чувствовалась устойчи-
вость взгляда Прохороза на бабу. Для оживления смысла таких
стертых слое, для того, чтобы яснее видна была их глупость,
пошлость, — писатель должен искать и находить слова. Ему не
мешало бы дать пяток, десяток насмешливых словечек, он мог бы
назвать Анну «крысавица», вместо красавица. Фраза автора:
«рабочий завода, проработав более сорока лет на одном за-
воде»— плохо сделана: слово — «завода» — лишнее, «рабочий,
проработавший» слишком рычит, проработать сорок лет «на
одном заводе» — многовато, была революция, была гражданская
война, завод наверное стоял в это время. Там, где не соблю-
дается точность описаний. там отсутствует правда, а наш чита-
тель правду знает. «Рубцы на спине» токаря нужно было объ-
яснить,— рубцы могут быть результатом хирургической опера-
ции. чирьев, удара ножом в драке, и, конечно, порки.
«Громогласно против», — эти слова как будто указывают, что
Прохоров способен говорить довольно оригинально, «по-своему»,
на то же указывает и его привязанность к слову «стандар!ный».
Но автор, намекнув на эту способность Прохорова, не развил ее.
Не сделал он этого потому, что смотрит на токаря не как на
живого человека, а как на мысль, которую надо оспорить, опро-
вергнуть. Писатель должен смотреть на своих героев именно как
на живых людей, а живыми они у него окажутся, когда он в лю-
бом из них найдет, отметит и подчеркнет характерную, ориги-
нальную особенность речи, жеста, фигуры, лица, улыбки, игры
глаз и т. д. Отмечая всё это, литератор помогает читателю лучше
видеть и слышать то, что им, литератором, изображено. Лю-
дей совершенно одинаковых - нет, в каждом имеется нечто свое
и внешнее и внутреннее.
На картине встречи Анны следовало остановиться подробнее.
Старые рабочие высмеивали Анну, конечно, больше и более ядо-
вито. более насмешливо, чем это показано автором Предубежде-
ние против равноправия женщины в жизни и в труде коренится
в самцах очень глубоко, даже и тогда, когда самцы «культурны».
У нас оно, к чести нашей, менее резко выражено, чем, например,
в Италии. Испании, Франции и в Германии; работа женщин во
время войны и в тяжелых условиях послевоенного времени не-
сколько поколебала эго древнее предубеждение. Но и у нас змея
еще не переменила кожу.
У молодежи, вероятно, было иное отношение к «бабе». Автор
1 Рассказы <Баба» и «Любовь».разбирпемые п этом «Письме», напе-
чатаны п журнале «Лит. учеба», № 1, 1930 г. Ред.
271
не ошибся бы, отметив у одного парня — желание понравиться
Анне, приписав другому — защиту ее из желания противоречить
старикам, заставив третьего — побалагурить. Это очень оживило
бы сцену.
Анну читатель не видит. Какая она: рыжая? высокая? толстая?
курносая? Как ведет она себя в этой сцене?
Не может быть, чтоб все сразу удивились и замолчали. Через
несколько минут снова все удивляются, когда «забегал резец,
обтачивая конусную шестерню с особыми причудами к какой-то
машине». Читателю не ясно: куда автор относит «причуды» — к
процессу работы Анны или — к шестерне? И было бы лучше,
если бы не «всякий видел уменье, ловкость» Анны, а видел это
сам автор и сумел бы показать читателю. Анна «незаметно улы-
балась»— для кого — незаметно? Если автор заметил эту улыб-
ку, — ее должны были заметить и рабочие, тогда она послужила
бы поводом для кого-нибудь из них отозваться на эту улыбку
так или иначе и этим снова оживить сцену. Улыбка была бы
оправдана, если б автор подробнее и картинно изобразил уверен-
ность и ловкость работы Анны.
Эту сцену тоже следовало развить, расширить, показать чита-
телю настроение Прохорова, его боязнь «осрамить» себя. Он дол-
жен был или усилить свое отрицательное отношение к бабе или
же, наоборот, — сконфуженно, мимоходом сказать ей несколько
слов в таком смысле: «Не выдай, не подгадь!» Это он мог бы ска-
зать ей с глазу на глаз, а при товарищах — повторить свое: «Ба-
ба и останется бабой».
«Смертельно раненый волк» и «вонзить зубы в врага» — эти
слова совершенно неуместны и не украшают рассказа Они — не
в тоне рассказа, потому что крикливы. Рассказ, вообще, весь на-
писан небрежно, без любви к делу, без серьезного отношения к
теме. Язык автора — беден. В двух фразах автор трижды говорит:
«с напряжением работая», «напрягая все силы», «напрягая силы»,
это — плохо На той же странице волк «напрягает последние
силы».
«Как ни в чем не бывало прошло два месяца» — что это значит?
Два месяца времени mt на кого и никак не влияли, ничего не из-
менили? Даже часа нет такого, который не внес бы в жизнь нашу
каких-то изменений.
«Праздношатаи гремели раскатистым смехом, посылая по его
адресу всевозможные остроты». По адресу с.мсха?
«Бывает, что и баба дело знает и мужику рекорд побивает» —
такой «старой русской пословицы» — нет. Рекорд — слово не
русское и новое. «Пришкандыбал» — слово уместное в речи, но не
в описании, да и в речи нс следует часто употреблять такие сло-
вечки,— язык наш и без них достаточно богат. Но у него есть
свои недостатки, и очин ил них — шипящие звукосочетания: вши,
вша, вшу, ща, щей. На первой странице рассказа вши ползают в
2#2 „
большом количестве: «прибывшую», «проработавший», «говорив-
ших», «прибывшую». Вполне можно обойтись без насекомых.
Тема рассказа — очень значительна и серьезна, однако, как
уже сказано, автор этой значительности не чувствует. Разумеется,
редакция отнюдь не ставит этого в вину ему, — у нас даже при-
знанные и даровитые литераторы то-и-дело сгоряча компромети-
руют, портят, засоряют очень важные и глубокие темы хламом то-
ропливых, непродуманных слов. Тема рассказа «Баба» — один из
эпизодов массового и властного вторжения женщин во все области
труда и творчества, на все пути строительства новой культуры,
нового быта. Сказано: «Без активного участия женщины невоз-
можно построить социалистическое государство». Это — неоспо-
римая истина. Она обязывает искреннего социалиста изменить
свое, всё еще древнее, и не только пошлое, но и подлое отноше-
ние к женщине, как существу, которое «ниже» мужчины. Эта
оценка женщины особенно усердно н успешно вкоренялась в со-
знание людей обоего пола церковью, монашеством.
Существует только одно и чисто зоологическое основание для
такого предрассудка: во всем животном мире самец— за некото-
рым ничтожным исключением — физически сильнее самки. Других
оснований для «унижения» женщины — нет. Талантливых и «ве-
ликих» женщин меньше, чем таких же мужчин лишь потому, что,
как известно, женщины не допускались к общественной работе. Но
вот мы видим, что женщины горных племен Кавкава,туземных пле-
мен Сибири. Средней Азии, Китая — женщины, которые еще вчера
считались только рабынями и почти рабочим скотом, сегодня
обнаруживают способности к работе культурно-революционной.
Факт .массового вторжения женщины во все области труда, соз-
дающего культурные ценности, может и должен иметь глубочай-
шее значение уже потому, что, веками приученная к мелкой и
точной работе, она окажется более полезной в тех производствах,
которые требуют именно строгой точности и куда внесет свое,
тоже веками воспитанное в ней, стремление украшать.
Писатель обязан всё знать — весь поток жизни и все мелкие
струи потока, все противоречия действительности, ее драмы и ко-
медии, ее героизм и пошлость, ложь и правду. Он должен знать,
что каким бы мелким и незначительным ни казалось ему то или
иное явление, оно или осколок разрушаемого старого мира, или
росток нового.
Автор рассказа «Баба» не знает этого, так же как и автор но-
веллы «Любовь».
Не совсем понятно, зачем автор этот наименовал свой рассказ
«новеллой». Новелла — краткая повесть и требует строго-после-
довательного изложения хода событий. «Любовь» — не удовлетво-
ряет этому требованию. Так же как «Бабу», ее начинает неудач-
ная фраза — вопрос забойщика:
«Вы знаете и, наверное, помните». Один из глаголов этой фра-
ДА М. Готский. О .т»н*тратур». И ТВ 273
зы — лишний; — го, что мы знаем, мы помним, а того, что нами
забыто, мы уже не знаем.
Вопрос забойщика остается без ответа, автор начинает описы-
вать место, где сидят забойщик и его слушатели. Сидят они в
«нарядной)-; для читателя, незнакомого с работой шахтера, не
сразу ясно: что такое — нарядная? Можно рядиться в празднич-
ное платье и — на работу. Писать следует точно и обязательно
избегать употребления глаголов двоякого значения. Последова-
тельность и сложения немедленно, вслед за вопросом забойщика,
прерывается спором о любви, и весь этот спор, вплоть ди начала
рассказа Черенкова, — совершенно не нужен, ибо ничего не дает
читателю.
Этот автор грамотнее и бойчее автора «Бабы». Но всё же лучше
писать «в шинелях английского покроя», чем «в английского по-
кроя шинелях».
Забойщик Черепков рассказывает о некоем чрезмерно удачли-
вом Мише, который совращает четыре роты — батальон — белых
солдат, «сводит с ума всех мобилизованных солдат и даже доби-
рается до младшего офицерского состава».
Читатель должен бы восхищаться подвигами Воронова, но —
читатель сомневается.
— Гм? Белое офицерство было весьма натаскано н политике.
Существовал «Осваг». Любой белый офицер должен бы прекратить
Мишу...
Но когда читатель знакомится, как Миша повел себя с девчон-
кой. подосланной контрразведкой для уловления его, и как без-
дарно вела себя эта контрразведка — читатель ощущает желание
сказать автору:
— Ты — ври, но так, чтоб я тебе верил.
До конца эта «новелла» дочитывается с трудом. В конце к «но-
велле» пристроена мораль или, как говорит забойщик Черенков,—
«соль». «Отдавать за любовь, за женщину всё — партию, товари-
щей, революцию — глупо и недопустимо в такой же степени, как
н безобразно».
В разных вариантах мораль эта повторяется «втором трижды.
Пишет автор бойко, — но небрежно. Примеры: «„.она закатывала
такие истерики и так вопила, что он» — прятался от нее, кричал
на нее? — Нет: «что он лишил ее блестящего заработка и теперь,
мол, должен содержать ее, что он и мысли о том, чтобы бросить
ее, забывал».
Это непростительно небрежно.
«Мы молчали, собираясь с мыслями и оценивая правильность за-
вязавших спор сторон».
Автор достаточно грамотен и, конечно, сам заметил бы погреш-
ности языка, если б относился к делу с должным увлечением. Но
увлечения делом, любви к нему не чувствуется у автора «новеллы»,
пишет он «с холодной душой». В форме очень наивной, он поста-
274
вип вопрос: что значительнее — личное счастье единицы или исто-
рическая задача рабочего класса, — революция, строительство но-
вого мира? Автор не показал, как сам он «оценивает правиль-
ность завязавших спор сторон», он. вообще, ничего не показал, и
этим вызывается у читателя такое впечатление, что большой во-
прос поставлен автором равнодушно и только из любопытства или
«от скуки жизни». Мне кажется, что, пожалуй, вернее всего —
последнее. В недоброе старое время большие вопросы довольно
часто ставились «от скуки жизни». Например, знакомый мой лес-
ник говорил мне: «Сижу я тут в сторожке, как сыч в дупле, лю-
дей вокруг—ни одной собаки, днем выспишься, — ночью не спит-
ся, лежишь вверх носом — звезды падают, чорт их знает — куда!»
И — спрашивал:
«А, что, брат, ежели звезда на рожу капнет?»
В другой раз он же заинтересовался;
«Не нашли средства покойников воскрешать?»
«Зачем тебе покойники?»
«У меня тетка больно хорошо сказки рассказывала, вот бы мне
ее сюда!»
Было ему, в ту пору, лет пятьдесят, и был он так ленив, что
даже не решился жениться, прожил свои годы холостым.
Такие люди, как тот лесник, встречались нередко, писатели-
«народники», считая их «мечтателями», весьма восхищались ими.
На мой взгляд —это были неизлечимые бездельники и лентяи. С
гой поры прошло четыре десятка годов, и вот, уже в двенадцать
лет рабочий народ страны нашей встал на ноги, взялся за великое
и трудное дело создания социалистического государства, постепен-
но разрушает старое, творит новое, жизнь полна драм, полна ве-
ликих и смеигных противоречий, явились новые радости и ползают
по земле нашей тени радостей. Новые скорби; для многих — ста-
рое дорого и мило, новое — непонятно и враждебно, люди горят и
плавятся, растет новый человек. Странно, что в такие дни живут
люди, способные писать равнодушные «новеллы» и ставить во-
прос: что лучше — вся жизнь, со всем разнообразием ее великих
задач, ее драм и радостей, или жизнь «с хорошей бабой», с бабой,
ради которой «ничего не жалко?»
Бытие таких новеллистов» можно объяснить только их зеленой
молодостью и слепотой, а причина слепоты — малограмотность.
И
Так как Ваш рассказ Вы не прислали мне, — судить о достоин-
ствах или недостатках его я, разумеется, не могу.
Указание Ваше на «несправедливое» отношение московских
журналов к начинающим писателям совершенно не обосновано в
Вашем случае. «Беднота» нашла Ваш рассказ «неплохим» — и
только, но это еще не значит, что рассказ хорош. «Крестьянская
18» • 275
молодежь» подтвердила отзыв «Бедноты», указав Вам, что над
расказом «надо поработать». А Вы пишете: «Получилось очень
странно: «Беднота»—хвалит, «ЖКМ»—ругает», тогда как Вас не
хвалят и не рутают, а справедливо говорят Вам:учитесь работать!
Вы, «начинающие», жалуетесь на редакторов крайне часто и, в
большинстве случаев, действительно, несправедливо. Вам надо
знать, что в старое время, до революции, редакторы журналов по-
лучали за год несколько сотен рукописей, огромное большинство
которых было бездарно, но все они, в массе, были формально бо лее
грамотны, чем рукописи современных начинающих. В наше время
редакторы получают тысячи рукописей, тоже в огромном боль-
шинстве бездарных, да к тому же и безграмотных. По личному
опыту моему и писателей моего поколения, я должен сказать, что
отношение старых редакторов к нам, «начинающим», было несра-
внимо небрежнее и равнодушнее, чем отношение редакторов совет-
ских В частности, это мпе убеждение подтверждается тоиарищес-
ким отношением к Вам со стороны редакции«Бедноты» и «ЖКМ».
Стихи я понимаю плохо и, может быть, поэтому Ваших стихов
не могу похвалить. В стихотворении «После дождя» в одной стро-
фе у Вас — пруд, в другой — он превратился в озеро. Это не оп-
равдано Вами.
Думаю, что «над прудом» и «не будет» — не рифмы или очень
плохие рифмы. Не понимаю, что значат строки:
«Жизнь моя радость минутная
Бело свежеющей мглы».
«Щей» в стихах— не люблю, так же как и «вшей» и «ужей».
Далее. Вы жалуетесь на то, что, будучи «беспартийным комму-
нистом» по убеждениям Вашим, не можете попасть ни в комсомол,
ни в один из вузов, как «сын бывшего попа».
Это, конечно, тяжелое положение, и не один Вы протестуете
nporiHi такого отношения со стороны рабоче-крестьянской атасти
к выходцам из буржуазных классов.
Но, к сожалению, недоверчивое и суровое отношение рабоче-
кресгьинской власти к этим выходцам совершенно оправдывается
поведением весьма многих выходцев. До поры, покуда работу со-
ветской власти и партии коммунистов они, выходцы, рассматрива-
ли как социальный опыт, который, казалось им, может быть и да-
же наверное не удастся, — они служили делу рабочего класса по-
корно, как собаки комнатные и цепные. Но теперь, когда им ста-
новится ясно, что строительство i оциализма в Союзе Советов уже
не только удачный опыт, а — вел псое, практически быстро расту-
щее дело, смелое начало всеобще о мирового движения массы тру-
дового народа, когда им ясно, чт > назад, к старым порядкам пути
закрыты, — они трусливо бегут туда, где еще остались старые
хозяева, где еще можно послужит ь собаками, получая кусок более
жирный и не беря на себя той ве/ гкой ответственности перед лро-
276
летарлатом всех стран, которую мужественно взял на себя рабо-
чий к .часе Союза Советов.
Они бегут, предавая всё и всех, что и кого могут предать непри-
миримым врагам рабочих и крестьян. Таких предателей — нема-
ло. Сейчас двое из них наполняют прессу европейской буржуазии
и газетки эмигрантов подленькой и грязной болтовней о том, как
они несли свою собачью службу единственно законным хозяевам
земли — рабочим и крестьянам.
Совершенно естественно, что факты такого гнусного преда-
тельства не могут не вызвать у крестьян й рабочих недоверия к
выходцам из среды буржуазии. Точно так же естеслвенно и не-
избежно, что за подлость некоторых должны потерпеть многие
искренние друзья и товарищи рабочего класса. Но они должны
винить за свои страдания не рабочий класс, а предателей рабо-
чего класса.
Чем более глубоко и широко будет осуществлять наш рабочий
класс свою историческую задачу,— тем дальше будут отскакн
нать от него люди неискренние, люди механически приспособив-
шиеся к нему, к его работе. Но тем однороднее, крепче будет ра-
бочий класс, тем более мощно станет влияние его партии на
массу.
Ill
Рассказы Ваши прочитал.
Вы прислали два черновика, оба написаны «на скорую руку»,
непродуманы и до того небрежны, что в них совсем не чувствует-
ся автор тех двух очерков, которые я Вам обещал напечатать и
которые подкупили меня своим бодрым настроением.
Хуже того, — в «Обгоне» и «Вызове» не чувствуешь ни любви
к литературной работе, ни уважении к читателю, а если у Вас
нет ни того, ни другого, — Вы не научитесь писать, и не быть
Вам полезным работником в области словесного искусства.
Талант развивается из чувства любви к делу, возможно даже,
что талант — в сущности его — и есть только любовь к делу, к
процессу работы. Уважение к читателю требуется о г литератора
так же, как от хлебопека: если хлебопек плохо промешивает
тесто, если из-под рук в тесто попадет грязь, сор,- значит хле-
бопек не думает о людях, которые будут есть хлеб, или же счи-
тает их ниже себя, или же он — хулиган, который, полагая, что
«человек не свинья, всё съест», нарочно прибавляет в тесто грязь.
В нашей стране наш читатель имеет особенное, глубоко обосно-
ванное право на уважение, потому что он — исторически — юно-
ша, который только что вошел в жизнь, и книга для него — не
забава, а орудие расширения знаний о жизни, о людях.
Судя по тому, как Вы разработали тему рассказа «Обгон», Вы
сами относитесь к действительности нашей очень поверхностно
277
Теча расе кала —нова и оригинальна: мать, ткачиха, сорев-
нуется с дочерью; на соревнование вызвала ее дочь, но мать, ра-
ботница более опытная, победила дочь Победа матери требовала
от Вас юмористического отношения к дочери, это было бы весь-
ма поучительно для .многих дочерей и сыновей и было бы более
правдиво. Победа эта не могла не вызвать со ctojkihu старых
рабочих хвастовства перед молодежью своим опытом, — это Вами
не отмечено. Вы догадались, что соревнование должно было по-
влиять на домашние, личные отношения матери к дочери, но не
договорили этого. Перед Вами была хорошая возможность пока-
зать на этом, сравнительно, мелком факте взаимоотношения двух
поколений. Вы этой возможности не использовали. В общем же
Вы скомкали, испортили очень интересную тему, совершенно не
поняв ее жизненного значения.
Как всё это написано Вами? Вы начинаете рассказ фразой:
«Вечер не блистал красотой». Читатель в праве ждать, что ав-
тор объяснит ему смысл этой странной фразы, расскажет: почему
же «вечер не блистал»? Но Вы, ничего не сказав о вечере, в не-
скольких строчках говорите о поселке, которому «не досталось
своей невеликой части кудрявой весны». Каждая фраза, каждое
слово должно иметь точный и ясный читателю смысл. Но я, чита-
тель, не понимаю: почему поселку «не досталось невеликой части
весны»? Что же — весну-то другие поселки разобрали? И — разве
весна делится по поселкам Иваново-Вознесенской области не на
равные части?
Далее, — через пдасть строк Вы пишете:
«Нестерпимая тишина была прижата сине-черным небом и за-
дыхалась в тесноте». Почему и для кого тишина «нестерпима»?
Это Вы забыли сказать. Что значит: «тишина задыхалась в тес-
ноте»? Может быть, так допустимо сказать о тишине в складе
товаров, но, ведь, Вы описываете улицу поселка, вокруг его, ве-
роятно,— поля, а над ним «сине-черное» небо. В этих условиях
достаточно простора и «задыхаться» тишине — нет оснований.
Все девять страниц рассказа написаны таким вздорным язы-
ком. Что значат слова: «довольно ответственно заявила»? «Осо-
бенно рачить было не для кого». Может быть. Вы хотели сказать
«радеть»? Старинное, неблагозвучное и редко употреблявшееся
слово «рачить»—давно не употребляется, даже «рачительный»
почти забыто. В другом месте у Вас «теплилась ехидца». Ехид-
ство от — ехидны, змеи. Змея — холоднокровна. Подумайте: уме-
стно ли здесь словечко—«теплиться»? Что такое «здор»?
Наконец выписываю такую путаную фразу:
«Соревнование последнее время очень нажимала ячейка, к тому
же как наяву снилось ей, что через эту победу стать лучшей
производстве!шицей в комсомоле и получить лишнюю пару недель
отпуска в качестве прении дело не сугубо трудное».
Это не только небрежно, а и сугубо безграмотно, товарищ.
278
По прежним Вашим очеркам я мог думать, что Вам лет 25—28.
По этим мне кажется, что Вы — вдвре старше. И, кроме того,
немножко заражены безразличным отношением к людям, к жиз
ни. к таким ее фактам, как, например, социалистическое сорев
ноиание.
Почему я так много пишу по поводу вашего безнадежно пло-
хого рассказа на хорошую тему?
Вот почему: многие из Вас, кандидатов на «всемирную славу»,
торопясь «одним махом» доскочить до нее, хватаются за темы
серьезного, глубоко-жизненного значения. Но темы эти не по си-
лам большинству из Вас, и Вы их комкаете, искажаете, компро-
метируете, — засыпая хламом пустеньких, бездушных рли плохо
выдуманных слов. За этими темами скрыты живые люди, большие
драмы, много страданий героя наших дней — рабочего. Не ска-
жет' он, рабочий, спасибо Вам за то, что Вы уродуете действи-
тельность, которую он создает из крови и плоти своей.
Не скажет. А если скажет, так что-нибудь гораздо более рез-
кое, чем говорю я.
IV
По рассказу «Академия администраторов» трудно ответить на
вопрос о Вашей способности к художественной литературе,—
трудно потому, что Вы написали не рассказ, а корреспонденчию,
которая обличает легкомыслие некоего спеца-хозяйственника
Корреспонденция написана грамотно, вполне толково, прибли-
жается к типу очерка, эго ее достоинство, но она многословна,
растянута, — это плохо.
От рассказа требуется четкость изображения места действия,
живость действующих лиц, точность и красочность языка, — рас-
сказ должен быть написан так, чтобы читатель видел всё, о чем
рассказывает автор. Между рисунками художника-«живописиа»
и ребенка разница в том, что художник рисует выпукло, его ри-
сунок как бы уходит в глубину бумаги, а ребенок дает рисунок
плоский, набрасывая лишь контуры, внешние очертания фигур и
предметов — и не умея изобразить расстояния между ними. Вот
так же внешне, на одной плоскости нарисовали Вы коммунаров
и спеца, — они у Вас говорят, но не живут, не двигаются, и не
видишь — какие они? Только о спеце сказано, что он — «сред-
них лет»,— да о парне — «рябоватый».
В начале рассказа Вы явно отступили от жизненной правды:
спец должен был спросить парня или коммунаров о налете бан-
дитов, о числе убитых и раненых, о хозяйственном уроне. У него
были три причины спросить об этом: обычное, человечье любо-
пытство, опасение городского человека, хозяйственный интерес
То, что он не спросил об этом, должно было обидеть людей, ко-
торые подверглись опасности быть убитыми, такое равнодушие к
279
пх жизни нгостественио и непростительно. Да и сами они должны
были рассказать ему о налете — такие события не забываются в
три дня Если б Вы заставили Ваших людей поговорить на эту
гему, это дало бы Вам возможность характеризовать каждого из
них, да и спеца «показать лицом», изобразив, как он слушает, о
чем и как спрашивает, — этим Вы очень оживили бы рассказ. Но
Вы поставили перед собой задачу: обличить «спеца» и, торопясь
разрешить ее сухо, написали вещь, в сущности, скучную, лишен-
ную признаков «художественного» рассказа.
Торопились Вы гак. что, местами, забывали обращать внима-
ние па язык, и па второй странице у Вас повторяется слово «пред-
несколько раз к ряду, чего не следует делать.
Отношение Ваше к теме тоже не есть отношение «художника».
Художник, поставив пред собой цель — обличить легкомысленно-
го человека, сделал бы это в тоне юмора или сатиры; если же он
пожелал бы «просто рассказать» о факте вредительства — он
бы разработал характер спеца более подробно и детально. А
так, как Вы рассказали, для читателя неясно: кто же спец? Толь-
ко ли легкомысленный человек, который живет по указке книжек,
теоретик и мечтатель, плохо знающий живую действительность?
Почти на всем протяжении рассказа он у Вас действует, как чело-
век искренний, а тот факт, что, запутавигись и не желая соз-
наться в этом, он бежит из коммуны, — этот факт Вами психо-
логически не оправдан.
Попробуйте написать что-нибудь еще. Например: изобразите
Ваш трудовой день, наиболее сильные впечатления, характерные
встречи, волнуюшие мысли Если Вы это напишете просто, не
очень щадя и прикрашивая себя, стараясь увидеть в каждом че-
ловеке больше того, что он Вам показывает,— этим Вы как бы
поставите перед собой зеркало и в нем увидите себя изнутри.
Человек Вы. видимо, серьезный, да и способный, корреспон-
дент— уже и теперь—не плохой. Побольше читайте хоропгих
мастеров словесности: Чехова, Пришвина, Бунина «Деревни»-.
Лескова — отличнейший знаток русской речи! Вообще — следите
за языком, обогащайте его.
V
Рассказ начат так:
«С утра моросило».
«По небу — осень, по лицу Гришки — весна».
«...черные глаза блестели точно выпуклые носки новеньких,
купленных на прошлой неделе галош».
Очевидно, это не первый рассказ; автор, должно быть, уже
печатался, и похоже, что его хвалили. Если гак — прхвала ока-
залась вредной для автора, вызвав в нем самонадеянность и склон-
ность к щегольству словами, не вдумываясь в их смысл.
280
«По небу — осень». — что значат эти слова, какую картину
могут вызвать они у читателя? Картину неба в облаках, — таким
оно бывает весной и летом. Осень, как иззсстно, очень резко
перекрашивает, изменяет пейзаж на земле, а не над землей.
«По липу Гришки — весна». Что же позеленело лицо или на
нем, как почки на дереве, вздулись прыщи? Блеск глаз сравни-
вается с блеском галош. Продолжая в этом духе, автор мог би
сравнить Гришкины щеки с крышей, только что окрашенной кра-
ской. Автор, видимо, считает себя мастером и — форсит.
Сюжетная — фактическая — правдивость рассказа — весьма
сомнительна. Трудно предс таишь рабочих, демонстранты, кото-
рые осмеивают товарища за то, что у него грязный бант на груди.
Еще более трудно представить рабочего, который так сентимен-
тален, что умирая посылает сыну кусок кумача, сорванный сыном
же с одеяла.
Весь рассказ написан крайне торошмво и небрежно. Хуже все-
го то, что в нем заметно уверенно-ремесленное отношение к ра
боте. Таких писателей-ремесленников очень много в провинции;
они пишут «рассказы к случаю» — годовщине Октября и пр. —
так же, как в старину писались специально «рождественские» и
«пасхальные» рассказы. Они, обычно, самолюбивы почтя болез-
ненно, не выносят критики и неспособны учиться. Им кажется,
что они уже всё знают, всё могут, но любви к делу у них нет,
литературный труд для них — средство заработка, «подсобный
промысел». Такой литератор вполне способен равнодушно сочи-
нять размашистые фразы вроде следующей:
«Октябрь ущипнул Веруню за сердце, как молодой, кудрявый
парень за сиську
Пошлость таких фраз им совершенно непонятна, и они как
будто уверены: чем грубее, животиее пошлость, тем более рево-
люционна.
В литературе рабочего класса таких «специалистов» не должно
быть, и против размножения их необходимо бороться со всей бес-
пощадностью, ибо они, в сущности, паразиты литературы.
VI
По рассказу «Мелочь» не могу сказать, «следует ли вам зани-
маться литературной работой», но этот рассказ Ваш вполне оп-
ределенно говорит, что Вы подготовлены к ней слабо.
Рассказ — неудачен, потому что написан невнимательно и су-
хо по отношению к людям, они у Вас — невидимы, без лиц, без
глаз, без жестов. Возможно, что этот недостаток объясняется
Вашим пристрастием к факту. В письме ко мне Вы сообщаете,
что Вас «интересует литература факта», т. е. самый грубый и
неудачный «уклон» натурализма. Даже в лучшем своем выраже-
нии —у братьев Гонкур— натуралистический прием изображения
281
действительности, описывая точно и мелочно вещи, пейзажи, изо-
бражал живых людей крайне слабо и «бездушно». Кроме почта
автобиографической книга «Братья Зе.мгаино» Гонкуры во всех
других книгах тускло, хотя и тщательно описывали «истории
болезней» различных люден или же случайные факты, лишенные
социально-типического значения. Вы тоже взяли случай Вашего
героя, как частный случай, отнеслись к нему репортерски равно-
душно, и, вследствие этого разнодушия, все герои Вашего расска-
за не живут.
А если бы Вы взяли из сотен таких случаев непримиримого
разногласия отцов — детей хотя бы десяток, да хорошо проду-
мав объединили десяток фактов в одном, этот, Вами созданный
факт, .может быть, получил бы серьезное и очень глубокое худо-
жественное и социально-воспитательное значение. Получил бы
при том условии, если Вы отнеслись бы более внимательно к фор-
ме рассказа, к языку, а также не подсказали бы, что герои дол-
жны делать каждый за себя, сообразно своему опыту и характеру.
Художник должен обладать способностью обобщения — типи-
зации повторных явлений действительности. У вас эта способность
не развита. Об этом говорит и Ваш выбор темы для другого рас-
сказа. В нем, как и в первом, тоже сын попа и тоже, поэтому,
страдающий. То, что он убивает отца — нисколько не изменяет
тему, ома. е осл пином своем смысле, — противоречие отцов —
детей, драматическое противоречие.
Но у попа, взятого не как случайная единица, а как тип —
двое детей: один покорно идет за отцом, другой — решительно
против него. Оба они тоже типичны.
Вы говорите: «В обоих случаях я взял живых лиц» Вполне
возможно, что Вам представится 3-й, 5-Й, 10-й случаи, и что же?
Так вы и будете писать рассказы на одну и ту же тему о разно-
гласии попов с поповичами?
Уверяю Вас, что это будет скучно и Ваших рассказов не ста-
нут читать. Кроме того, Вы скомпрометируете, испортите инте-
ресную тему.
Описывая людей, Вы придерживаетесь приема «натуралистов»,
но изображая окружение людей, обстановку, вещи, отступаете от
этого irpnewa. Колокольчик швейцара у Вас «плачет», а эхо ко-
локольчика «звучит бестолково». Натуралист не сказал бы так.
Само по себе эхо не существует, а является лишь как отраже-
ние кем то данного звука и воспроизводит его весьма точно. Если
колокольчик «плачет» — почему же эхо «бестолково»? Но и ко-
локольчик не плачет, когда он маленький и звонит им рука
швейцара, при этом условии он дает звук судорожно дребезжа-
щий, назойливый и сухой, а не печальный.
«Сочный тенор» у Вас «вибрировал, как парус». Это — тоже
не «натурально». «Звук рвущегося кровяного комка мяса» — слы-
шали Вы такой звук? Под «комком мяса» Вы подразумеваете
282
сердце живого человека — подумайте; возможно ли, чтоб человек
слышал, как разрывается его сердце? И так на протяжении всего
рассказа описательная его часть не гармонирует, не сливается с
бесцветностью Ваших героев. — бесцветностью, которая их при-
низила и омертвила. Впечатление такое: рассказ писали два чело-
века: один — натуралист, плохо владеющий методом, другой —
романтик, не освоивший приема романтики.
Затем я должен повторить, что художественная литература не
подчиняется частному факту, она—выше его. Ее факт не отор-
ван от действительности, как у Вас, но крепко объединен с нею.
Литературный факт — вытяжка из ряда однородных фактов, он —
типизирован, и только тогда он и есть произведение подлинно
художественное, когда правильно отображает целый ряд повтор-
ных явлений действительности в одном явлении.
VII
Книгу Вашу прочитал я, — книга не хуже других на эту гему.
Она была бы лучше, если бы Вы отнеслись более серьезно к языку
и писали бы проще, а не такими слащавыми фразами, как, на-
пример: «Не упружатся под ситцем груди девичьи». Такие фразы
напоминают старинные бабьи причитания. Глагола «упружить»,
кажется, нет в нашем языке.
Такие фразы, как: «Всё Наташа пред глазами с освещенным
лицом стояла» — не очень грамотны.
«Рвется сердце Василия в завороженную жавороночной песней
высь» — это очень плохо — и говорит о Вашей претензии писать
«поэтически», красиво. И Вы пишете такие несуразности: «Меч-
та о Перевороте безжалостно снята царизмом, как бывает сорван
порывом бури нежный пух одуванчика».
Революционное движение 1905—1906 гг. нельзя и смешно срав-
нивать с «одуванчиком». Ту уж Вы обнаруживаете малограмот-
ность социальную.
А для того, чтобы разнести семена одуванчика, — не требуется
«порыва бури», а достаточно дуновения ребенка.
В день, когда объявлена была война с Германией, о выступле-
нии Англии еще не было известно.
Соборный протопоп не мог дать «крестом сигнала к отходу по-
езда», это — дело не его компетенции, а дело начальника стан-
ции.
Кровь «из рассеченного виска» у Вас «падает лоскутками».
«Из-под рассеченного века светился глаз» — ясно, что Вы пишете
о том, чего не видели, а этого делать не следует.
«Не белы снеси в поле забелелися» и «Снеги белые, пушисты
покрывают все поля» — это две песни разные по содержанию, а
Вы соединили их в одну.
283
Монашество не обряжалось в золотые вышивки, в позументы
и мишуру.
Таких обмолвок, ошибок, нелепостей в книге Кашей очень мно-
го. и они ее портят.
Затем: Вы не думаете о читателе, о том, чтобы ему было легко
понять Вашу речь. Вы пишете: «Баба у Прохора на дрожжах».
Что это значит? Что она—рыхлая? Или перекисла?
Сноха спрашивает свекра: «Самовар поспел — чего завари-
вать?» Обычно заваривают чай. Но если у Мирона Удалова пили
буковицу, зверобой, какао, кофе, сушеную малину или сбитень,
так Вы обязаны были сказать это читателям.
Пускать «коловороты зенькаии»—это не всякому понятно.
Коловорот — инструмент, а «зеньки» — это неправильно, пра-
вильно будет «зенки» от слова «зеница».
Если в Дмитровском уезде употребляется слово «хрындуги»,
так ведь не обязательно, чтоб население остальных 800 уездов
понимало, что значит это слово.
То же следует сказать и о слове «дефти» вместо — девки.
У нас в каждой губернии и даже во многих уездах есть свои
«говора», свои слова, но литератор должен писать по-русски, а
не по-вятски, не по-балахонски.
Вы пишете для людей огромной, разнообразной страны и Вы
должны твердо усвоить простую истину: нет книги, которая не
учила бы людей чему-нибудь. Другая истина: для того, чтобы
люди быстрей и лучше понимали друг друга, они все должны го-
ворить одним языком.
У вас говорят: «Я не из счастливых»,—что это значит?
Таких словечек Вы насовали в книгу очень много, и они ее не
украшают.
Пленный мадьяр говорит у Вас по-украински: «Та я не
можу».
Весьма часто Вы ставите слова не в том порядке, как следует:
«горничная, с накрахмаленной на голове наколкой». Н;. голове
не крахмалят.
Если Вы намерены писать «романы», — Вы обязаны избавиться
от подчеркнутых недостатков языка и небрежности, с которой
вы работаете.
И остерегайтесь выдумывать «отсебятину». У вас сорокалетнии
мужик, женатый второй раз на девушке и вообще лакомый до
женщин, нс различает ночью, со сна, тещу свою, женщину, ко-
торой за 40 и, значит, истощенную, от своей — 18-летней жены.
Это — так маловероятно, что Вам не поверят.
VIII
I
Вы хотите убедить меня, что «Карл Маркс и Ленин—ошибались ,
и «калегорически» заявляете, что «социализма на земле постро-
2Я1
ить— нельзя». В доказательство невозможное™ этой вы приво-
дите такой расчет:
«Земной шар может прокормить только 8 июишардсб людей,
сейчас людей 2 миллиарда. Т. о. через 140—180 лет земля будет
иметь зловещую цифру — 8. Что же будет тогда?»
Благодарю Вас за Ваши заботы о просвещении разума моего.
Учиться я люблю больше, чем учить, чего и Вам искренно желаю.
Но должен сказать, что Вы у лиге — плохо.
Расчет Ваш не доказывает, что «социализма на земле постро-
ить нельзя», а говорит, что социализм может существовать толь-
ко 140—180 лет. А что же будет дальше? С полной уверенностью
могу сказать Вам; не будет дураков и невежд. Уже лет через
пяток-десяток наверное умрет малограмотный невежда, который
изучил Вас рассуждать о социализме так, как Вы рассуждаете
Он, болван, должен бы сказать Вам, что 130 лет тому назад—
в 1708 году, англичанин То.мас Мальтус напечатал книгу «Опыт
о законе народонаселения». В книге этой он доказывает, что на-
селение земного шара увеличивается быстрее, чем средства суще-
ствования. Доказательства его целиком опровергнуты не только
К Марксом, но и буржуазными учеными Кэри, Бастиа, Гербер-
том Спенсером. Опровержения эти, в общем, сводятся к тому,
что чем разумнее — интеллектуальней животное, тем медлен-
нее размножается оно. Слон дает одного детеныша за 20—24 ме-
сяца, боров оплодотворяет до 40 самок, а свинья беременеет
только 8 месяцев и приносит до десятка поросят.
В человеческом обществе мы видим то же самое: чем менее
культурны люди, — тем больше у них детей; население деревень
везде и всюду более плодовито, чем население городов. Крестьян-
ки рожают почти ежегодно, а вот богатая и зажиточная буржуа-
зия всё более широко применяет систему «двух детей». Отсюда
ясно, что бессмысленное размнож'еиие людей может быть регули-
ровано и уже регулируется разумом.
Но дело не только в этом, айв тбч, что когда писал Мальтус
и даже Маркс, они не могли предвидеть того сказочно быстрого
роста науки и техники, которые, непрерывно развиваясь, обога-
щают человечество всё более. Распространение автомобилей де-
лает ненужными лошадей, и огромные пространства земли, ко-
торая засевалась овсом, отходят под пшеницу, под рожь. Науки
микробиология и химия, вмешиваясь в сельское хозяйство, ставят
целью своей увеличение урожаев и успешно добиваются этой пе-
ли. Химия дает огромные количества удобрений, истребляет вре-
дителей хлеба, насекомых — саранчу, «кузьку», «гессенскую му-
ху» и пр., а также грызунов — суслика, полевую мышь и др. По-
высить урожаи хлеба, количество питательных веществ — это
уже в силе и воле че,ювека. Вам, крестьянину, неё это надо бы
знать, и знать это Вам гораздо полезнее, чем подсчитывать, да
еще и неверно, рост населения. Дело это не Ваше и совершенно
285
зря «взбрело в башку» Вам, как говорил отличный знаток кре-
стьянства, писатель Глеб Успенский.
Тот, кто Вас познакомил с теорией Мальтуса, не сказал Вам,
что теория эта очень понравилась помещикам, фабрикантам и
вообще богатым людям. Она дала им возможность сваливать вину
свою за нищету рабочих людей на самих рабочих и крестьян;
опираясь на Мальтуса — богачи доказывали, что причина нищеты
крестьянства и рабочего класса — не в малоземелье, не в плохой
обработке полей, не в грошевой заработной плате и вообще —
не в грабеже богачей, а именно в том, что трудовой народ быстро
размножается. Далее они доказывали то же, что и Вы: нет ника-
ких мер и способов улучшить бедственное положение трудового
народа, ничем нельзя помочь ему жить лучше и даже не следует
помогать. Мальтус считал вредной даже общественную помощь
бедным, находя, что она только плодит нищих.
Так вот какие идеи проповедуете Вы, крестьянин «косопу-
зой»— как Вы пишете — губернии. Очень жалею людей, кото-
рым внушаете Вы эти идейки. А человек, который внушил эти
идеи Вам,—он, на мой взгляд, негодяй, и — враг трудового на-
рода.
Вам бы, вместо того, чтоб проповедыватъ подленькие глупости,
лучше заняться чем-нибудь другим. Подумал, бы о том, сколько
ни на что ненужного кустарника и дерева, негодного в дело, ис-
тощает землю, сколько ценных соков ее поглощают сорные тра-
вы, как вредят они хлебам, как много пахотной земли уничто-
жают овраги, как много у нас болот, которые надобно осушить,
как много засушливых мест, которые можно бы оросить водами
пек, которые бесплодно исчезают в морях. — и еще о многом
Вам, крестьянину, следовало бы подумать. И поучиться следует.
А то Вы Маркса и Ленина критикуете, а ни того, нм другого не
читали и о научном социализме не имеете никакого представле-
ния
Между прочим, подумали бы и о том, как мелкое частное хо-
зяйство истощает землю, и подсчитали бы, как велик для госу-
дарства вред некультурного, неумелого землепользования.
IX
Книгу' Вашу прочитал. Грамотная книга, и хотя ее тема мно-
гократно разрабатывалась, измята, огрублена, всё же Вашу книгу
читал с интересом. Возможно, что интерес этот возбужден лич-
ной встречей с Вами и отразился на отношении к Вашему ро-
ману. Но все-таки, в общем, роман этот я не могу признать
удачным.
Уже в титуле романа чувствуется претензия автора на свое-
образие, а затем почти на каждой из 240 страниц убеждаешься,
что это своеобразие идет «от ума», далось автору с трудом и
Ж
сильно помешало: автору — быть более искренним, книге — бо-
лее убедительной. Вам хотелось написать «не как другие», но,
стремясь к этому, насилуя себя, Вы наткали хуже того, как
могли бы. Разумеется,- речь идет не только о форме, хотя и
форма может испортить материал любой ценности.
«Отца» Вы взята поверхностно, как берут и изображают его
все молодые наши литераторы: отец — социальная особь, кото-
рую отличает от сына только «умонастроение», которое обра-
зовалось на почве бытовых привычек, навыков и т. д. Мне кажет-
ся, что отца, как «тип», пора уже рассматривать пристальнее,
глубже, не только как социальную, классовую особь, но как
особь биологическую. Даже в том случае, когд отец прошел уни-
верситет, прочитал все лучшие книги, — над всеми его «знания-
ми» преобладает, в огромном большинстве случаев, многовеко-
вый социальный опыт его предков, а этот «опыт веков» в чело-
веческом обществе не мог не иметь определенного биологического
влияния. Я говорю не о наследственности, а о чем-то более глу-
боком, более консервативном, что прячется за «умонастроением»,
делая отцов и детей органически неспособными понять друг друга.
Как литературный тип — отец должен глубоко чувствовать,
что он защищает порядок жизни, установленный веками, поря-
док для него столь же органически необходимый, как рыбе —
вода, червю — земля, и должен чувствовать, что революционная
воля его сына возникла именно для того, чтоб разрушить, унич-
тожить и почву, и атмосферу, и всё, от крупнейшего до ничтож-
но-мелочного, в чем он, отец, приспособился жить, без чего он
жить не может.
Сын, как тип, должен воплощать революционную волю, для
которой цель — в будущем, а в настоящем, которое воплощает и
защищает отец, нет для него, сына, ничего, что не мешало бы
росту его воли, не затрудняло бы ее работу.
Столкновение Ивана Пятова со своим сыном Петром Пято-
вым — это частный случай, ничтожный эпизод трагедии, назре-
вающей в наши дни, и если мы хотим хорошо почувствовать ог-
ромнейшее, историческое значение- этой трагедии, мы должны
изобразить основных ее героев именно как типы, как столкно-
вение двух, совершенно непримиримых мироощущений Возможны,
разумеется, дробления этой основной темы, но дробить надобно
так, чтоб подлинный и глубокий смысл темы был освещен ярко.
Основной же смысл — прост: беспощадная борьба за и против
«священного института частной собственности» — источника
всех уродств.
Представьте себе сына — белогвардейца случайного, «мобилизо-
ванного», который вдруг помял или постепенно понимает, что
его рукою истребляются люта,— может быть, его друзья,— толь-
ко для того, чтоб существовало частное хозяйство папаши, как
оно существовало века.
2Ь7
Возведите это частное хозяйство на степень кошмара, создан-
ного отцом по силе его веры в это хозяйство, как единственно
прочную основу жизни, изобразите дегей, как жерди этого кош-
марного плена, и жизнь их, как тюрьму под открытым небом.
Таких тем очень много.
Теперь — по поводу стиля Надией книги. «Бессмысленная, вя-
лая какая-то, скучная смерть веяла ровным дыханием» — пишете
Вы на 129-й стр. Это — очень характерная фраза для Вас. А ведь
в ней, несмотря на три определения понятия «смерть» нет яс-
ности. Сказать «вялая смерть» и прибавить к слову «вялая»—
«какая-то», это значит подвергнуть сомнению правильность эпи-
тета— «вялая». Затем Вы добавляете — «скучная» — к чему это
нагромождение? «Редкие и безлистные еще липы» — почему
«еще липы», а не «еще безлистные», что гораздо проще? Очень
запутаны слова на стр. 166—167. И всё это напутано Вами в по-
исках своеобразия, а искать Вам следовало простоты и ясности
языка.
На вопрос Ваш: «Могу ли я писать в наше время?» — я отве-
тил бы утвердительно, если бы Вы, в письме, не заявили о «раз-
ладе» между Вашим «мировоззрением и мироощущением».
Выше я рассказал, как понимается мною этот «разлад» —
болезнь, видимо, нередкая среди людей Вашего поколения и Ва-
шей социальной среды. С моей точки зрения—крайне пагубно
для человека, если в нем совмещаются — или противоборству-
ют— революционное «умонастроение», с «мироощущением» его
отца, а, очевидно, это так: «от ума» человек — революционер, а
но инстинкту, по эмоциям — контрреволюционер. Иначе я не мо-
гу понять «разлада». И. само собою разумеется, что при нали-
чии такого «разлада» Вы едва ли в силах будете работать со-
гласно требованиям эпохи, с пользой интересам выразителя во
ли эпохи — рабочего класса.
Затем Вы сознаетесь: «Я не могу писать без фокусов, меня
фокусы увлекают, за фразой я забываю цель». Это — плохо.
Очень. Сообразите; кому нужна Ваша фраза, строить которую
просто и ясно Вы не умеете? Да если б и умели кому нужна
фра:за, смысл которой, наверное, будет двойственным, вследствие
разлада Вашего умонастроения с Вашим мироощущением? Вы пи-
шете: «Я основательно штудировал философов», — так ли осно-
вательно. как это кажется Вам? Думаю, что Вы ошибаетесь,—
иначе Вы не поставили бы Шервуда Андерсона, у которого нет
никакой «философии», а прямая зависимость от плохо понятого
им Чехова,—не поставили бы Андерсона рядом с Гамсуном, ко-
торый пришел к признашио рока и необходимости покоряться
ему, как это явствует из его последних книг: «Соки земли», «Са-
натория Торахус», «Бродяги».
Странное впечатление вызвало у меня Ваше письмо. Поколе-
ние Ваше вошло в жизнь торжественно, в «огне и буре». Мир
Р88
старый встретил вас враждой и ненавистью, которые, казалось
бы, могут возбудить только сильные люди. Задачи, которые вы
решаете, огромны и должны бы всецело владеть умом и чувством
Вашими. Дело, которому Вы служите ежедневно, — дело гран
лиозное, небывалое по смелости,—несмотря на его кажущуюся
мелочность и раздробленность. В руках ваших тот Архимедов
рычаг, которым только и можно «перевернуть мир».
И вдруг разлад между «умонастроением» и «мироощущением».
Странно.
X
Я думаю, что такие работы, как «Язык селькора», преждевре-
менны и даже могут оказать немалый вред нормальному росту
языка. В работе Вашей желаемое предшествует сущему,
и торопливость выводов, основанных на материале сомнительной
ценности, ведет к тому, что Вы принимаете «местные речения»,
«провинциализмы» за новые оригинальные словообразования,—
тогда как материал Ваш говорит мне только о том, что велико-
лепнейшая. афористическая русская речь, образное и меткое рус-
ское слово — искажаются и «вульгаризируются».
Этот процесс вульгаризации крепко и отлично оформленного
языка—процесс естественный, неизбежный; французский язык
пережил его после «Великой революции», когда бретонцы, нор- '
мандцы, провансальцы и т. д. столкнулись в буре событий; этому
процессу всегда способствуют войны, армии, казармы. Зря опо-
роченная Демьяном Бедным весьма ценная книга Софьи Федор-
ченко «Народ на войне», а также превосходная книга Войтолов-
ского «По следам войны» были бы крайне полезны для Вас, види-
мо искреннего и пламенного слозолюба.
Мне тоже приходится читать очень много писем рабселькоров,
«начинающих» литераторов, учащейся молодежи, и у меня имен-
но такое впечатление: русская речь искажается, вульгализирует-
ся, ее четкие формы пухнут, насыщаясь местными речениями,
поглощая слова из лексикона нацменьшинств и т. д., — речь ста-
новится менее образной, точной, меткой, более многословной,
вязкой, слова весьма часто становятся рядом с смыслом, не вклю-
чая его в себя. Но я уже сказа.!, что это — процесс естествен-
ный, неизбежный и, в сущности, это — процесс обогащения, рас-
ширения лексикона, но покамест, на мой взгляд, еще не процесс
словотворчества, совершенно сродного духу нашего языка, а —
механический процесс.
Вы, как вижу, думаете иначе. Вы торопитесь установить и
утвердить то, что Вам кажется словотворчеством; чисто внешнее
обогащение речи Вы принимаете как творчество. Весьма много
людей буржуазного класса нашего говорили по-французски, но
это отнюдь не делало их болеб культурными людьми.
19 М. Горький. О жггчратурв. И. ТВ
289
Ваша работа говорит мне, что современный грамотный кресть-
янин владеет языком гораздо хуже, чем владели мужики Левито-
ва, Глеба Успенского и т. д., что речь селькора беднее образно-
стью, точностью, меткостью, чем речь солдат Федорченко и Вой-
толовского.
Нельзя противопоставлять «сардонический», «мефистофелев-
ский» смех «медовому», «колокольчатому» смеху девушки. Де-
вушка-то еще не научилась смеяться «сардонически». Сардони-
ческий и медовый — это языки людей совершенно различных по
психике. Медовый смех — не новость. Вы его наверное найдете
у Андрея Печерского, «В лесах», и найдете в старинных песнях:
Ты мне, девка, сердце сомутила
Злой твоей усмешкою медовой...
сказано в переводе песен Вука Караджича.
Так же нельзя противопоставлять «голубой» ливень «жестоко-
му»,— хотя это различные отношения к одному и тому же яв-
лению, но ведь и лирически настроенный крестьянин может наз-
вать ливень «голубым», когда дождь идет «сквозь солнце».
«Колокольчатый» смех - очень плохо, потому что не точно,
колокола слишком разнообразны по размеру и по звуку, «мед-
ный» смех — воображете Вы? Правильно сравнивают смех с бу-
бенчиками, особенно—если их слышишь издали.
Словечко «милозвучно» Вы напрасно считаете новым, оно есть
у Карамзина, а, кроме того, Вы его, наверное, встретите в «кан-
татах», которые распевались крепостными хорами. В кантатах
этих встречаются «лилейнолицые девицы», «зефирно нежный го-
лосок». В 1930 г. мужики под Пензой пели: «Зефир тихий по
долине веет с милой страны, с родной Костромы».
Слово «обман» Вы взяли из разных областей; у Фета и других
поэтов он «сладостен» и «прекрасен», по преимуществу в обла-
сти романтической, а у селькоров — в области отношений со-
циальных. Но ведь и селькорам не избежать «сладостных» обма-
нов.
Мне кажется, что, работая по словотворчеству, необходимо
знать наш богатейший фольклор, особенно же наши изумитель-
но четкие, меткие пословицы и поговорки. «Пословица век не
сломится». Наша речь преимущественно афористична, отличается
своей сжатостью, крепостью, И замечу, что в ней антропомор-
физм не так обилен, как в примерах, которыми Вы орудуете, а
ведь антропоморфизм, хотя и неизбежен, однако стесняет вооб-
ражение, фантазию, укорачивает мысль.
Всё это сказано мною из опасения такого: если мы признаем,
что процесс механического обогащения лексикона и есть процесс
творчества новой речи, будто бы отвечающей вполне согласно
новым мыслям и настроениям, — мы этим признанием внушим
рабселькорам и молодым литераторам, что они достаточно бога-
290
ты словесным материалом и вполне правильно «словотворят». Это
будет неверно, вредно.
Дело в том, что современные молодые литераторы вообще пло-
хо учатся и туго растут поэтому. Один из них сказал: «Когда
сам напишешь книгу, перестанешь читать». Должно быть, эго
верно: есть целый ряд авторов, которые, написав одну книгу не-
плохо. вторую дают хуже, а третью — еще хуже. Критика не
учит, как надобно работать над словом.
V1' XI
Рассказ Ваш — плох, 'но хорошо, что Вы сами чувствуете это;
а хорошо это потому, что говорит о наличии у Вас чутья худо-
жественной правды. Рассказ именно потону и плох, что художе-
ственная правда нарушена Вами.
Нарушили Вы ее неудачно выбранным Вами языком. Вы взя-
лись рассказать людям действительный случай озверения «хозяй-
ственною мужичка», который мстит попасть в мироеды, — ради
этой цели он предает бе побанлитам своих односельчан и своих
детей, комсомольцев. Совершенно правильно Вы отметили, что
хотя герою Вашему жалко жену, убитую белыми, и еще более
жалко сына, убитого ими же, — но все-таки это чувство жало-
сти не мешает ему попытаться еще раз повредить советской
группе односельчан и, в их числе, второму сыну, которого он,
отец, убивает уже своею рукой.
В той беспощадной и неизбежной борьбе отцов и детей, кото-
рая началась, развивается и может окончиться только полной по-
бедой нового человека, социалиста, — случай, вами рассказан-
ный. всё же случай исключительный по зчепиной жестокости от-
ца и по драматизму. Рассказать этот случай Вам следовало очень
просто, точными словами, серьезнейшим и даже суровым тоном.
Ес.ш б Вы это сделали, рассказ Ваш зазвучал бы убедительно и
приобрел вместе с художественной правдой' социально воспита-
тельное значение.
Вы рассказали многословно, с огромным количеством ненуж-
ных и ничего не говорящих фраз, как, например:
«Вздрогнула мортира». «Мортира заплеталась огнем лихорадоч-
но часто». «Замелькали убегающие фигуры. Скрылись в деревню».
Говорить такими рваными фразами не значит изображать —
делать описываемое видимым для читателя. Драматизм рассказа
такими сухими формами Вы уничтожили.
Участие «мортиры» в бою — весьма сомнительно. Как учитель.
Вы должны знать, что «наплеваться» значит — заплевать себя.
Герой Ваш слишком многоречив и психологичен. Он у Вас рас-
суждает нал трупом сына:
«Лучше посмотреть. Может, не он. Может... Нет, он, Алеша.
Ьот и родинка на щеке. И кудри... такие белые-белые, и кровь
грязными сгустками в волосах».
Это.— фальшиво. Вы облыжно приписали такие нежности Пет-
ру— люди его типа, чувствуя, не рассуждают. Петр — получе-
ловек, способный убить сына своего за то. что сын не хичег
жить той дикой, звериной жизнью, которой привык жить он,
отец.
Когда Вы начинали писать рассказ, — Вы знали, каков его
конец — Петр убьет Александра. Это обязывало Вас рисовать фи-
гуру предателя и сыноубийцы в тоне именно суровой сдержан-
ности, резкими штрихами, без лишних слов. Вы же приписали
Петру мысли и чувства, которые раздваивают его, показывая чи-
Уагелю то сентиментального мужичка, выдуманного писатедями-
«народниками», го — зверя, — и в обоих случаях он у Вас не-
убедителен. Кратко говоря — Вы испортили хороший материал.
Это случилось с Вами потому, что Вы придерживались правды
только одного известного Вам факта Но так же, как из одной
штуки даже очень хорошего кирпича нельзя построить целого
дома, так описашло одного факта нельзя придать характер ти
личного и художественно-правдивого явления, убед»гтельного для
читателя.
Если б Вы, принимаясь за работу над рассказом, вспомнили,
что Петр Керин — это тот самый мужик, который, стремясь оста-
новить ход истории, отстаивая свое, вредное для нашей страны,
некультурное, зря истощающее землю индивидуальное хозяйство,
расстреливает комсомольцев, поджигает колхозы и всем, чем
только может, вредит росту и развитию новой культуры, новой
истории - если б Вы вспомнили об этом многообразном, но всю-
ду одинаково ликом и озлобленном человеке, Вы тогда создали
бы художественно правдивый, убедительный тип представителя
племени закоренелых анархистов, осужденных историей на ги-
бель. Художествешгая правда создается писателем так же, как
пчелою создается мед: от всех цветов понемножку берет пчела,
но берет самое нужное.
1930.
БЕСЕДА С МОЛОДЫМИ
Большинство людей думает и рассуждает не для того, чтобы нс
следовать явления жизни, а потому что спешит найти для своей
мысли спокойную пристань, торопится установить различные
«бесспорные истины». Эта поспешность фабрикации бесспорно
стсй особенно свойственна критикам и весьма вредно отражается
на работе беллетристов. В глубоко ответственной работе литера
торов аксмоматичностъ, догматизм и вообще «кустарное» произ-
водство бесспорное гей неизбежно ведет к ограничению, к иска-
жению смыслов живой, быстро изменяющейся действительности.
Мудрый человек Энгельс совершенно правильно указал, что «наше
учение—не догма, а руководство к действию», а все наши дей-
ствия по общему их смыслу сводятся к «изменению старого ми-
ра», к созданию нового. Мы живем и работаем в эпоху сказочно
быстрых процессов разрушения «старого мира» — процессов, при-
чины коих были всесторонне, тщательно изучены и предуказаны.
Разрушаются — «изжили себя» — классовые общества. Еще не-
давно они хвастались своей железной стойкостью, принимая оби-
лие социальных пороков за наличие творческих сил. В наши дни
буржуазия всего мира, наглядно обнаруживая бессилие, бездар-
ность, демонстрирует единственную силу свою — политический
цинизм. Выдвигая на посты своих вождей авшгпористов, прибегая
к террору, как единственному приему самозащиты, лавочники
всех стран объявили единственным средством спасения своего фа-
шизм, т. е. организацию различных отбросов человечества (жу-
ликов, истериков, дегенератов и людей, ошеломленных страхом
гибели от голода) в армию бандитов, которые под командой поли-
ции должны истреблять силу здоровую, способную к социально-
му творчеству—революционный пролетариат. Мы, литераторы
Союза Советов, недостаточно ясно представляем себе смысл и зна-
чение процессов распада сил буржуазии и ее поггьггок создать за-
щиту себе из продуктов распада. О жизнеспособности, талантли-
вости, о мощных запасах творческих сил пролетариата с неоспо-
римой очевидностью говорят миру шестнадпа гилетний героичес-
293
кий труд пролетариев Союза Советов и фантастические результа-
ты этого труда Мы, литераторы Союза Сонетов, всё еще не имеем
должного представления ни о степени мощности этого труда, ни
о разнообразии и обилии его успехов. Мы забываем, что наша
страна еще недавно была варварски малограмотной, глубоко от-
равленной всяческими суевериями и предрассудками, что одной из
характерных ее особенностей является долговечность древних
уродств — «пережитков старины».
Еще не так дамю в пашей стране соха заменена плугом, и, как
всюду в .мире, .мы трати.ти массу труда и времени для натачива-
ния различных режущих инструментов. И вот у нас в наши дни
открыто, что любой режущий инструмент может самозатачивать-
ся в процессе его работы, что дает нам сотни миллионов экономии
во времени и на материале. Этот факт — как многие подобные —
малоизвестный, является достоверным доказательством в пользу
нашей способности не только догнать, но и перегнать мощную
технику Европы и С. Америки. Мы уже обогнали буржуазию коли-
чеством интеллектуальной энергии, и у нас как нигде в мире за-
ботятся о повышении качества ее. Мы будем обгонять буржуазию
не только потому, что она уже пресытилась техникой и за исклю-
чением техники истребления людей отказывается от дальнейшего
развития техники производства общественно-полезных вещей,
находит ее разорительной, порицает, проклинает. А в это время
у нас быстро растет количество людей, которые понимают, что
всякое новое открытие в области техники есть открытие взаи-
модействия сил существующих, но еще не освоенных нами. С пол-
ной, крепко обоснованной нашим трудовым опытом уверенностью
можно сказать, что мы работаем в мире возможностей, которые
безгранично превышают всё сущее, всё созданное тысячелетиями
разнообразного человеческого труда. У буржуазии этой уверенно-
сти нет, буржуазия уже и не нуждается в ней. Она уже сокращает
в своей среде рост количества интеллектуальной энергии, заме-
няя эту энергию воспитанием в людях зоологической воли к
самозащите, к защите мещанских гнезд, нор, логовищ. Вес ее
стремления в теории и практике сводятся к одному: как остано-
вить пролетариат на его путях к власти? Как обессилить его?
Обессиливают, заставляя массы рабочих голодать, создавая из
мелкой буржуазии фашистские шайки бандитов, убийц, истребляя
наиболее энергичных вождей пролетариата. Для того чтоб наша
литература поняла свою ответственность пред ее страной и научи-
лась достойно исполнять свой великий долг, необходимо внима-
тельное и серьезное изучение картины мира, современного нам
Стремление к расширению поля зрения, к познанию современной
действительности и даже к повышению технической квалифика-
ции— такое стремление не очень заметно среди наших литерато-
роз, особенно среди «признанных».
294
Из каких элементов слагается художественная литература, со-
здание словами образов, типов, характеров, отражение посред-
ством слов событий, действительности, картин природы, процес-
сов мышления?
Первоэлементом литературы является язык, основное орудие ее
и — вместе с фактами, явлениями жизни — материал литературы.
Одни из наиболее мудрых народных загадок определяет значение
языка такими словами: «Не мед, а ко всему льнет». Этим утвер-
ждается, что в мире нет ничего, что не было бы названо, наиме-
новано. Слово — одежда всех фактов, всех мыслей. Но за фактами
скрыты их социальные смыслы, за каждой мыслью скрыта причи-
на, почему та или иная мысль именно такова, а не иная. От худо-
жественного произведения, которое ставит целью своей изобра-
зить скрытые в фактах смыслы социальной жизни во всей их зна-
чительности, полноте и ясности, требуется четкий, точный язык,
тщательно отобранные слова. Именно таким языком писали
«классики», вырабатывая его постепенно, в течение столетий. Это
подлинно литературный язык, и хотя его черпали из речевого
языка трудовых масс, оп резко отличается от своего первоисточ-
ника. потому что, изображая описательно, он откидывает из ре-
чевой стихии вс? случайное, временное и непрочное, капризное,
фонетически искаженное, не совпадающее по различным причи-
нам с основным «духом», т. е. строем общепле.ченного языка. Са-
мо собой ясно, что речевой язык остается в печах изображаемых
литератором людей, но остается в количестве незначительном,
погребном только для более пластической, выпуклой характери-
стики изображаемого лица, для большего оживления его. Напри-
мер, в «Плодах просвещения» у Толстого мужик говорит: «Дви-
спггельно». Пользуясь этим словом. Толстой как бы показывает
нам. что мужику едва ли ясен смысл слова, ибо крайне узкая жи-
тейская практика крестьянина не позволяет ему понимать дей-
ствительность как результат многовековых сознательных дейст-
вий води и разума людей.
В молодости я тоже стремился выдумывать новые слова, при-
чиной этого наивного стремления послужило красноречие юри-
стов — адвокатов, прокуроров. Мне было странно видеть, что
«добро» и «зло» одеваются одинаково красивыми словами, что об-
винители и защитники людей с равносильной ловкостью пользу-
ются одним и тем же лексиконом И я смешно трудился, сочиняя
«свои слова», исписывая ими целые гетоадки. Эго была тоже одна
из «детских болезней». Спасибо действительности, она, хороший
врач, быстро вылечила меня.
История культуры учит нас, что язык особенно быстро обога-
щался в эпохи наиболее энергичной общественной деятельности
людей, вместе с разнообразием новых приемов труда и обострени-
ем классовых противоречий.
Это подтверждается и фольклором: пословицами, поговорками,
295
песнями, и это естественный путь развития речевого языка. Ис-
кусственные, надуманные «новшества» в этой области так же бес-
сильны, как и консервативная защита устаревших слов, смыслы
коих уже стерлись, выпали. Напомню для ясности, что Пушкин
высоко ценил язык «московских просвирен», улился у своей няни
Арины Родионовны. Замечательнейший знаток речевого языка
Лесков тоже учился у няньки, солдатки. И вообще скромные нянь-
ки, кучера, рыбаки, деревенские охотники и прочие люди тяже-
лой жизни определенно влияли на развитие литературного языка,
1 но литераторы из стихийного потока речевого бытового языка
произвели строжайший отбор наиболее точных, четких и наибо-
лее осмысленных слов. Литераторы наших дней крайне плохо по-
нимают необходимость такого отбора, и это резко понижает ка-
чество их произведений. Отсюда разноречие в споре о качестве,
а также упрямые попытки лентяев и двоедушных хитрецов за-
мять спор, свести его к вопросам грамматики, тогда как в нашей
стране спор о качестве словесного искусства имеет определенный,
глубоко социальный смысл.
Вторым элементом литературы является тема Тема—это идея,
которая зародилась в опыте автора, подсказывается ему жизнью,
но гнездится во вместилище его впечатлений еще не оформление и,
требуя воплощения в образах, возбуждает в нем позыв к работе
ее оформления.
Существуют так называемые «вечные» темы: смерть, любовь,
также другие, созданные обществом, построенном на индивидуа-
лизме; темы эти: ревность, месть, скупость и т. д. Но еще в древ-
ности было сказано: «Всё изменяется», «Ничего не вечно под лу-
ной», так же как и под солнцем. Над миром нашим всходит яркое
солнце революции и освещает, что источником «вечных» гем слу-
жило и служит ощущение личностью ее трагического одиночества и
бессилия в обществе, построенном на основах соиоепой борьбы
классов, борьбы всех со всеми за хлеб, за власть. Известно, что
характерной и неустранимой особенностью буржуазного обще-
ства является тот факт, что огромное большинство его членов
должно тратить всю свою энергию на то, чтоб завоевать прими-
тивные, полунищенские условия жизни. К этой проклятой и уни-
зительной «особенности» бытия своего люди привыкли, и хотя она
властно заставляет каждого «сосредоточиваться в самом себе»,
думать только о себе.— понимают уродливость социального строя
литпъ очень редкие. Люди вообще понимают лишь ничтожную
часть того, в чем они живут, что видят. Думать о смыслах види-
мого— нет времени, человек кружится в тесном плену мелочных
забот о себе, об удовлетворении своих физиологических потреб-
тюстей, своего самолюбия и стремления занять о жизни более
удобное место. Разумеется, всё это необходимо для того чтоб
жить, и для многих выработанная привычка не думать о том, что
они видят, служит удобным средством самозащиты. Если б люди
296
буржуазного общества подсчитывали, сколько энергии тратят они
на самозащиту, на пошлейшие пустяки, количество самоубийств,
вероятно, возросло бы в десятки раз.
Но хотя человек и не думает о смыслах того, что видит, одна-
ко, видимое все-таки отлагается где-то во вместилище его впе
чатлеиий, тяготит человека, вызывает в нем ощущение бессмыс-
ленности жизни, «бренности бытия», приводит его к позорному
заключению «всё равно, как жить», к мистике, анархизму, ци-
низму. Так буржуазное общество вырабатывает в себе яды, ко-
торые отравляют и разрушают его. Мы видим, что религиозные,
моральные, правовые догмы не в силах задержать процесс
гниения и распада буржуазного общества. В условиях, которые
создает бесклассовое социалистическое общество, «вечные» темы
литературы частью совершенно отмирают, исчезают, частью же
изменяется их смысл. Наша эпоха предлагает темы неизмеримо-
более значительные и трагические, чем смерть человеческой еди-
ницы. какой бы крупной ни являлась ее социальная ценность
Индивидуалистов это не утешит, но индивидуализм осужден
историей на смерть.
Третьим элементом литературы является сюжет, т. е. связи,
противоречия, симпатии, антипатии и вообще взаимоотношения
людей — истории роста и организации того или иного характера,,
типа. Мне кажется, что этими тремя элементами почти вполне
исчерпывается содержание понятия литература, если это понятие
ограничить «беллетристикой» — драмой, романом, повестью, рас-
сказом Далее можно говорить о приемах, «стиле», но эго уже
субъективные особенности дарований авторов. Разумеется, и за
этими особенностями скрыты те или иные объективные показате-
ли их «генезиса» — происхождения и развития.
Теперь несколько слов о реализме как основном, самом untpo-i
ком и наиболее плодотворном течении литературы XIX в., пере-
ливающемся и в XX в. Характерная особенность этого течения —
его острый рационализм и критицизм. Творцами этого реализма
были преимущественно люди, которые интеллектуально переросли
свою среду и за грубой, физической силой своего класса ясно ви-
дели его социально-творческое бессилие. Этих людей можно на-
звать «блудными детями» буржуазии; так же как герой церков-
ной легенды, они уходили из плена отцов, из-под гнета догм, тра-
диций. и к чести этих отщепенцев надо сказать, что не очень
многое из них возвращались в недра своего класса кушать жаре-
ную телятину. В нашем отношении к европейским литераторам-
реалистам XIX в. весьма заметную роль играют оценки буржуаз-
ной критики, которая, рассматривая достоинства и недостатки
языка, стиля, сюжета, вовсе не была заинтересована в том, чтоб
раскрыть, обнажить социальные смыслы фактов — материала
2Э7
книг. Социальную значимость работы Бальзака поняли только Эн-
гельс и Маркс. Стендаля критика «замолчала». У нас иностран-
ную литературу в подлинниках читают очень мало, и еще менее
знают биографии западных авторов, процессы их роста, приемы
работы.
Литература «блудных детей» буржуазии была в высшей степе-
ни ценна своим критическим отношением к действительности,
хотя авторы новелл и романов, конечно, не указывали выхода из
грязной анархии, творимой жирным и пресыщенным мещанством
Лишь очень редкие и по преимуществу второстепенные авторы
согласно с указаниями популярной философии и влиятельно* кри-
тики пытались утвердить некоторые догматические бесспорности,
которые, примиряя непримиримые противоречия, скрывали бы яв-
ную и гнусную ложь общественного строя буржуазии. В XIX в.
наука и техника особенно успешно расширяли, укрепляли мате-
риальные основы капиталистических государств, но литература
Франции, командующая литература Европы, совсем не восхища-
лась этой механической деятельностью европейского мещанства
и не искала оправдания ее «машинального» ооста.
Основной и главной темой литературы XIX в. являлось песси-
мистическое сознание личностью непрочности ее социального бы-
тия,— Шопенгауэр, Гартман, Леопарди, Штирнер и многие дру-
гие философы укрепляли это сознание проповедью космической
бессмысленности жизни, проповедью, в основе которой корени-
лось, разумеется, то же самое сознание социальной беззащитно-
сти, социального одиночества личности. В новой действительно-
сти, создаваемой пролетариатом-диктатором Союза Советов, лич-
ность, даже затерянная в ледяных пустынях Арктики, живя под
ежеминутной угрозой смерти, не чувствует себя одинокой и бес-
помощной.
XIX век — по преимуществу век проповеди пессимизма. В XX в.
эта проповедь выродилась, вполне естественно, в пропаганду со-
циального цинизма, в полное и решительное отрицание «гуман-
ности», котовой гак .ювко щеголяли и даже гордились мещане
всех стран. Принятая весьма многими шопенгауэрова — церков-
ная, лицемерная — этика сочувствия, сострадания истерически
озлобленно отвергается Ницше и еще более решительно, \же
практически, фашизмом. Фашизм Гитлеров — эго выявление пес-
симизма в классовой борьбе мещанства за власть, ускользающую
из его ослабевших, но еще цепких лап.
Нужно добавить, что ощущение и даже понимание крайней не-
прочности, неустойчивости социального бытия единиц было не
чуждо даже наиболее талантливым слугам капитала Почти все те
«великие» и «знаменитые» люди буржуазии XIX в., после которых
остались и опубликованы их мемуары, дневники, письма, говорят
о том. как непоправимо скверно организовано буржуазное
общество.
298
В число заслуг пролетариата-диктатора Союза Советов необ-
ходимо включить тот факт, что его изумительная героическая
деятельность очищает мир от плесени и ржавчины пессимизма.
Реализм «блудных детей» буржуазии был реализмом критиче-
ским: обличая пороки общества, изображая «жизнь и приключе-
ния» личности в тисках семейных традиций, религиозных догма-
тов. правовых нори, критический реализм не мог указать человеку
выхода из плена. Критике легко поддавалось всё существующее,
ио утверждать было нечего, кроме явной бессмысленности соци
альной жизни, да и вообще «бытия». Это утверждалось громко и
многими, начиная, примерно, от Байрона до умершего в 1932 году
Томаса Гарди, от «Замогильных записок» Шатобриана и других до
Бодлера и Анатоля Франса, чей скепсис очень близок пессимизму.
Некоторые литераторы заменяли пессимизм католицизмом, но
«хрен редьки не слаще», все церкви почти с одинаковой настой-
чивостью внушали людям сознание бессилия в борьбе за жизнь.
Вредоносность религии особенно ярко выражается в ее стре.мле
нии понизить всякую энергию, которая направлена в сторону от
материальных и своекорыстных интересов князей церкви, и один
из попов, «наместников Христа на земле», совершенно правильно
сказал: «Христианство весьма ‘выгодно для духовенства». У нас
охотно и обильно пишут о реализме социалистическом, и недавно
один из авторов опубликовал в статье о Гоголе интересное от-
крытие: Гоголь был социалистическим реалистом Открытие это
интересно потому, что указывает, до какой чепухи .может дохо-
дить кустарное производство литературно-критических истин, и
указывает, как слабо чувствует писатель ответственность пред
читателями за свои слова.
Литературный реализм имеет дело с реальными фактами чело-
веческой жизнедеятельности В эпоху «Ревизора» и «Мертвых
дет», насколько известно, никем и нигде в России не наблюдалось
фактов социалистического характера. По сей немаловажной при-
чине литератор Николай Гоголь не мог отразить таковые факты в
социальной жизнедеятельности Хлестакова, Чичикова, Собакеви-
ча, Ноздрева, Плоткина и прочих его типов. Значит: Гоголь об-
лыжно наименован реалистом социалистическим, он является реа-
листом-критиком, и настолько сильным, что сам был испуган си-
лою своего критицизма до безумия. Это не единственный случай,
когда безумие приобретало глубоко поучительное социально-фи-
лософское значение. Полоумие никогда такого значения не имело
и не может иметь, — крайне странно, что некоторые писатели не
понимают этого.
Социалистический реализм в литературе может явиться только
как отражение данных трудовой практикой фактов социалисти-
ческого творчества. Может ли явиться такой реализм в нашей ли-
299
тературе? Не только может, но и должен, ибо факты революци-
онно-социалистического творчества у нас уже есть и количество
их быстро растет. Мы живем и работаем в стране, где подвиги
«славы, чести, геройства» становятся фактами настолько обычны-
ми, что многие из них уже не отмечаются даже прессой. Литера
торами они не отмечаются потому, что внимание литераторов
направлено всё еще по старому руслу критического реализма, ко
тооый естественно и оправданно ««специализировался» на «отрица-
тельных явлениях жизни». Здесь уместно напомнить, что неко-
торые уродливости: слабость зрения, лживость, лицемерие
и т. д. — явления, обусловленные тоже естественными причинами,
и что эти причины устранимы.
Одной из серьезных причин консервативной стойкости критиче-
ского реализма служит недостаток профессиональной техничес-
кой квалификации литераторов или, просто говоря, недостаток
знаний,— «невежество», неумение видеть, «ведать», знать. Эта
причина нередко соединяется с эмоциональным тяготением к
прошлому, к старенькому дедушке, у коего в жизни одна «пер-
спектива»— крематорий. К этой причине надобно присоединить
линию наименьшего сопротивления в работе; дерево легче обра-
ботать, чем камень, камень — легче железа, железо — стали, а
изобразить жизнь в маленьком деревянном одноэтажном особ-
нячке гораздо проще, чем жизнь в каменном или железобетонном
многоэтажном доме.
Привычка работать на маленьком, на мелочах ведет к тому,
что когда наш литератор берется за большой сюжет, например,
за строительство промышленного комбината, он перегружает
смысловую, идеологическую тему описанием множества мельчай-
ших деталей и хоронит ее под огромной кучей бумажных цветов
своего красноречия, обычно не очень япких. Детализация преоб-
ладает и вредит даже там, где она более уместна, где процессы
перевоспитания, перерождения человека из индивидуалиста в кол-
лективиста развиваются сравнительно более медленно, например,
в колхозном строительстве. Тем же пристрастием к деталям я
объясняю и печальные, ио тоже обычные у нас факты: литера-
тор сдает в печать первую часть своей книги, а следующей нет,
ибо он уже истратил весь накопленный материал и дальше ему не
о чем писать.
Начинать работу большими романами — это очень дурная ма-
нера, именно ей обязаны мы тем, что у нас издается множество
словесного хлама. Учиться писать нужно на маленьких рассказах,
как это делали почли все крупнейшие писатели на Западе и у нас.
Рассказ приучает к экономии слов, к логическому размещению
материала, к ясности сюжета и наглядности темы. Но когда я
посоветовал одному даровитому литератору отдохнуть от рома-
на. пописать рассказы, он ответил: «Нет, рассказ слишком труд-
ная форма». Выходит, что пушку проще сделать, чем пистолет.
300
Мое вступление к беседе слишком многословно, но я считаю
его необходимым. Молодые литераторы должны иметь пре дета еле
ние о трудности литературной работы, о запросах, которые
предъявляет к ним эпока, и об ответственности /итератора пред
читателем. Никогда еще в мире не было читателя, который так
заслуживал бы права на любовь и уважение к нему, как этого за-
стуживает наш читатель.
Истины — как орудия познания, как ступени на путях люда)
вперед и ныше—создаются людским трудом, — это истина, весь-
ма прочно обоснованная всею историею культурного роста чело-
вечества.
Я часто повторяю одно и то же: чем выше цель стремлений
человека, тем быстрей и социально продуктивнее развиваются его
способности, таланты, эго я тоже утверждаю как истину. Она
утверждается всем моим житейским опытом, т. е. всем, что я на-
блюдал, читал, сравнивал, обдумывал. Разумеется, что наиболее
крепко и солидно ее утверждает советская действительность.
В СССР революционный гений Владимира Ленина поставил прел
пролетариатом самую высокую цель, и ныне к практическому до
стижению этой головокружительной цели мощно стремятся мил-
лионы пролетариев Союза, всё более заметно возбуждая револю-
ционную энергию пролетариата всех стран, почтительное изумле-
ние честных людей и подлейшую ненавист ь мерзавцев.
Люди «здравого смысла», т. е. равнодупгные умники, считая за
лучшее спокойно подчиняться силе фактов, силе традиции, догма-
тов, норм, называют эту цель неосуществимой, фантастической и,
не принимая участия в битвах, умело пользуются плодами побед.
В кругах дантова «Ада» этим людям отведено место, вполне за-
служенное ими.
Внутри Союза стремление к «фантастической» цели является
возбудителем сказочных подвигов, героической работы, дерзно-
веннейших намерении. Перечислять последние здесь не место, но
знать их литераторам следовало бы именно как намерения и
прежле чем они реализуются, становятся фактами. Неоспоримо
полезно кушать хлеб, но не менее полезно знать, как человек
пытается, превратив пшеницу в растение долголетнее, освободить
этим массу энергии, которая затрачивается на ежегодную вспашку
полей.
Итак, истины создаются общественно-полезным трудом людей,
направленным к высокой цели создания бесклассового социалисти-
ческого общества, в котором масса излишне расходуемой физи-
ческой энергии человека превратится в энергию интеллектуаль-
ную и где дан будет неограниченный простор развитию всех спо-
собностей и талантов личности.
Задача литературы: отразить, изобразить картины трудовой
жизни и воплотить истины в образы — характеры, типы людей.
Есть пословица: «Чем выше встанешь, тем больше видишь». Вог
301
с высоты этой це.ш мы и посмотрим, насколько темы и сюжеты
ваших произведений, товарищи, совпадают с основным стремлени-
ем возбужденной революцией творческой энергии и насколько вы
ощущаете на самих себе влияние этого мощного возбудителя.
Из полутора десятка прочитанных мною рукописей ваших че-
тыре или лить рассказывают о «реконструкции» стариков. Разу-
имеется, и старичок жить хонет. В рассказе «Сын» реконструиру-
ются сразу три старичка. Шестнадцать лет культурно-революци-
онной работы, как видно по рассказу, не очень влияли на них. Но
вот они как бы «усыновили» рабочего-негра. Это, конечно,
факт очень трогательный. Было бы даже полезно, если б автор по-
казал постепенность развития в старом русском рабочем созна-
ния его интерна!гионального родства с рабочим человеком черной
расы. Но автор недостаточно продумал свой сюжет и, желая рас-
сказать веселый анекдот, начал его так:
«Я смеюсь. Смех забивает ноздри, глаза, рот...» Я не понимаю,
как смех может забивать глаза, ноздри? Смех — не пыль.
«Что может быть уморительнее этого зрелища». «Я не в цир-
ке» и т. д. Очень много говорится о смехе до того, как начать
речь о негре, и этот смех, конечно, обиден черному человеку.
Всё дальнейшее убеждает меня, что автор выбрал для своего
рассказа неподходящий тон и не тот язык. Сюжет требует иного
отношения к нему, иной раскраски. На заводе у станка появился
чернокожий, курчавый, толстогубый человек. Старички — менее
культурны, чем молодежь, старички привыкли думать, что настоя-
щие люди — белокожие. Наверное над негром посмеивались, хотя
бы и не обидно для него, но негры вообще очень обидчивы, осо-
бенно негры из Америки, где их не считают за людей. Возможно,
что негр встал к станку, на котором работал сын старичка, уби-
тый в гражданскую войну. Допустимо, что неф чем-то помог ста-
рику. Вообще он должен был разбудить в старике какое-то поло-
жительное отношение к черному человеку не внешностью своей, а
каким-то действием, поведением, хотя бы тем, что быстро осво-
ил работу или ‘же ловко чечотку танцовал. Но негр бездействует
в рассказе. Заводской комсомол тоже бездействует. Я не отри1гаю
случая, что русскому рабочему-старику мог понравиться негр,
араб, индус. У старика, который до этого, скажем, слышал что-то
об интернационализме пролетариата, явилось — от ума или от
сердца — желание сблизиться с человеком черной кожи, но не-
обходимо обосновать это желание, показать, что и как вызвало
его, какие изменения произошли в сознании человека. Автор не
показал этого и предлагает нам неинтересно рассказанный анек-
дот. А было бы очень полезно изобразить, как иноплеменные лю-
ди сживаются с нами, легко ли это им и почему легко или трудно.
В рассказе «Покупка» речь идет о старом рабочем, который
302
вместо дивана для себя купил на свои деньги цемент для завода.
Случай едва ли типичный, случай анекдотичный. Показать прео-
доление человеком его страстишки к приобретению лишних ве-
щей— полезно, ибо инстинкт собственности (в прошлом орудие
индивидуальной самозащиты человека) ныне стал врагом обще-
ства, которое хочет быть бесклассовым, социалистическим Но
автор плохо понял смысл избранной им темы и, рассказав о ней
поверхностно, не убеждает читателя в правде и значительности
факта. Факт остался случаем анекдотичным. На рассказ о нем
затрачено множество лишних слов.
В очерке «Ловец водяных блох» рассказывается о тяжелом по-
ложении одного австрийского рабочего. Он не имеет работы и
принужден ловить блох для любителей уженья пресноводной ры-
бы. Ловля водяных блох — тоже работа очень неприятная, угро-
жающая ревматизмом, но в ней нет ничего унизительного для ра-
бочего. Бессмысленно и глупо, что квалифицированный работник
занимается пустяковым делом для развлечения бездельников, но
тут признак бессмысленности общества, и это автор забыл отме-
тить, а только это и следовало сделать смыслом очерка. Безра-
ботные не нуждаются в возбуждении к ним бесполезного чувства
жалости, они приблизительно понимают, что надобно делать, чтоб
завоевать право на свободный труд. «Место действия» — Вена, но
ничего характерного для Вены автор очерка не дал. Почти прави-
ло: наши авторы, пытаясь изобразить Европу, подходят к этой за-
даче с «заранее обдуманным намерением», каковое, по «Уложению
о наказаниях», отягчает преступление. Отмечая характерные фор-
мы и явления европейской жизни внешне, поверхностно, авторы
включают п эту жизнь свои московские, вятские, херсонские впе-
чатления Враги революционного пролетариата везде одинаковы в
основном их качестве, но все же каждый из них имеет нечто ха-
рактерное, свое, так же как микробы: одни отравляют туберку-
лезным ялом, другие вызывают гнойное отравление, весьма род-
ственное фашизму.
Рассказ «Прогулка». Где-то необходимо строить кирпичный за-
вод, но существует убеждение, что по близости глины нет. Одна-
ко старый краевед находит ее и очень просто: он давно знал, что
глина есть. Рассказ — пустоват и неприятен чрезмерно тесным
и фельетонным сближением с современностью. Например; «Огонь-
ку» нос утрем». «Огонек» — журнальчик плохой и пожирает мае
су бумаги, которую можно бы употребить с большей пользой для
читателя. «Огонек» следует закрыть или соединить его с «Про-
жектором», сделать из двух плохих журналов один хороший, «Нос
утирать» «Огоньку» - не следует в рассказе, претендующем на
художественность. И не следует допускать в таком рассказе ос-
троумное™ вроде следующей: «У дяди Кости был один серьезный
порок — поэтическая деятельность».
Меня удивляет: почему люди в наши дни берутся за такие нич-
J03
ножные гемы? Почему не взяться за более близкое и более труд-
ное, интересное? Взять, например, свой собственный день и рас-
сказать о нем, о его налолпении жизнью. Человек проснулся,
посмотрел в окошко, что-то увидел, — что же из этого гюсдедо-
вало, какие явились мысли? Вот он куда-то пошел, — что видел
на дороге, с кем встретился, о чем говорил? Что вообще дал ему
день, чем обогатил его? Какой итог дню жизни подвел человек за-
сыпая? Нужно знать, какие струны его души были наиболее за-
деты в истекший день и почему именно эти струны, а не другие.
Может быть, он сам себя ограбил. Может быть, повернулся
случайно, или намеренно, боком к явлению, которое ему ценнее,
чем явление, которое он оттолкнул?
Такие вещи, несмотря на мелочность, дают автору немедлен-
ный отчет о степени емкости его вместилища впечатлений.
Я рекомендую не интеллигентский «самоанализ», «самоугрызе-
ние», а прежерку техники автора наблюдать, изучать действи-
тельность. рекомендую самовоспитание.
Я не натуралист, я стою за то, чтобы литература поднималась
над действительностью, чтобы она смотрела немножко сверху
вниз на нее, потому что задача литературы заключается не толь-
ко в отражении действительности. Мало изобразить сущее, необ-
ходимо помнить о желаемом и возможном. Необходима типиза-
ция явлений. Брать надо мелкое, но характерное, и сделать боль-
шое и типичное — вот задача литературы. Если вы возьмете
крупные произведения хотя бы только XIX в„ то увидите, что
литература к этому стремилась и этого отлично достигла у боль-
ших людей, как, например, Бальзак, которого часто называют, но
плохо знают.
Наше словесное искусство всем занимается, и если человек хо-
чет написать рассказ о краеведе, который живет в Богородске
Московской губернии, то краеведа нужно написать так, чтобы он
в общем был такой же, какой живет в Мурманске, Астрахани,
Тамбове и в других местах.
Дальше. «Извозчик с проспекта Тиберия Гракха», Туту авто-
ра — «дышала рыхлая весна». Рыхлый снег, рыхлое тело — я по-
нимаю. но весна с таким эпитетом не понятна мне. По-моему, это
не годится. Все начало рассказа написано с напряженными поис-
ками образности и метких слов, как, например: «Рушился но-
здрястый, как подмоченный рафинад, снег», «Малинин самый ве-
ликовозрастный житель Калуги...» Здесь рост смешан с возра-
стом. Затем: «Заочье». Это можно понять и за Окой и за очами.
«И до наглости крупный горох». Почему—до наглости? Затем,
енот вовсе не дорогой мех, а дешевый. «Гривы твои — клубы ды-
ма» — говорит ямщик лошади. Не верю, что ямщик сравнивает
гриву с клубами дыма. Затем — «хпрькотипый», здесь, вероят-
но. подразумевается остренькая мордочка, но у хорька морда об-
рубленная, тупая, а не крысиная. Затем выражение: «На меня
3U4
чарма нашла*. Вряд ли извозчик насчет чармы что-нибудь знает,
потому что это дела индусские. В этом рассказе также реконст-
руируется старичок.
Рассказ «Другая родина» недописан, это еще черновик. Многое
совсем не объяснено; например: почему дочь маижгнмста торгует
цветами, кому и зачем это нужно? Недостаточно оправданы на-
строения отца и сына при встрече после разлуки на десяток лет.
На этой рукописи, как и на других, — мною сделаны заметки, и
здесь я не буду особенно распространялся об ужасах словесной
красивости рассказа «Обида», где «сирена, как солнечные зай-
чики»— сирен;! ревет, как морж, и звук ее едва ли может на-
помнить о солнечных зайчиках, Автор нередко изображает ана-
томически невозможные гримасы на лицах своих героев, — весьма
советую: прежде чем описать такую гримасу, попробуйте, вос-
произвести ее перед .зеркалом на своем лице.
В авторе весьма чувствуется желание найти свои слова, свой
рисунок, но пока ему это не удается. Поиски интересные, нужно
приветствовать их. но они не удаются, ибо вместо простоты автор
стремится найти красоту и находит неприятней! iwe красивости.
Второй рассказ этого автора «Активное выступление» — какое-
то странное воскресение героя гоголевской «Шинели». Герой на-
шего автора, архивный человек, воскрешается волей начальства,
а не своей волей. Такие «еоскресечцы» недолго, не очень полез-
но живут.
Затем рассказ «Свадьба». Здесь приходится повторить, что всё
видимое нами, все условия, в которых мы живем, создаются из
мелочей, как организм из невидимых клеток. Все эти мелочи в вы-
сокой степени важны, но надо суметь тщательно отобрать наибо-
лее характерные. Наши большие романы о стройках плохо удают-
ся авторам именно потому, что они перегружены описаниями ме-
лочей, взятых без выбора. Люди увлекаются детализацией, и за
обилием мелочей читатель не видит, в чем дело. Магнитогорск, Дне-
просгрой и т.д. становятся как бы отвлеченными понятиями. Про-
падает самое существенное значение огромнейшей массы человече-
ской энергии, самой ценнейшей энергии в мире. Ее воплощение, ее
реализация — это процесс, который по смыслу своему идет гораз-
до дальше тех газетных восхвалений и поспешно написанных
книг, которые мы читаем. На самом деле, во всех областях твор-
чеством людей нашей страны совершаются процессы, — чудесами
называть их не принято — скажем, чудовищного значения. Дей-
ствует энергия людей, еще не принимавших участия в свободном
жизнетворчестве, и людей, которые не тронуты отупляющей об-
работкой школы старого времени, — не имеют традиций, — мозо-
лей в мозге, — не имеют «книжной наследственности», которой
особенно сильно и в форме особенно острой страдала наша интел-
лигенция,— интеллигенция критически мыслящая, но по существу
своему бездеятельная, если исключить из нее тот небольшой слой,
20 .М Горький. О литературе, Н- 7».
305
который принимал то или иное участие в активной революцнон
ной работе. Все остальные углублялись в длительнейшие разгово-
ры на темы о том, существует ли вселенная реально или нам толь-
ко кажется, что она существует. И зачем она существует, а так-
же зачем кажется нам, что она действительно существует. И едим
ли мы действительно существующие или воображаемые огурцы
И вдруг окажется, что во время воображаемого нами дождя мы
пользуемся зонтиками, не существующими реально?
Эта философия людей, не уверенных в реальности своего бы-
тия, объяснялась тем, что их бытие не реализировалось, не укре-
плялось деяниями. Они говорили и писали языком, образны коего
приводит умник Герцен в «Былом и думах»: «Конкретизирование
абстрактных идей в сфере пластики представляет ту фазу само-
ищущего духа, с которой он, определяясь для себя, потенцирует-
ся из естественной имманентности в гармоническую сферу обрат-
ного сознания в красоте».
Почти сотню лет люди занимались празднословием. взаимно
поражая и восхищая друг друга .мудростью своей. А когда густо
засеянная сорняком абстракции, непонятная действительность
развернулась пред ними как социальная революция, они все-таки
нашли в себе некую силу зоологического сопротивления величай-
шей и единственной истине мира, были разбиты, бежали или вы-
брошены вон из нашей страны и ныне, вымирая, продолжают за
границами ее привычную болтовню, уснащая ее идиотической
ложью и клеветой по адресу пролетариата-диктатора, творяще-
го всемирное дело освобождения людей труда из цепей капита-
лизма.
Мы, литераторы Союза Советов, получили право говорить о
том, что в мир пришел другой человек, человек без «мозолей в
мозге», со страшной жаждой показать себя, свои дарования, та-
ланты. Интеллектуальная энергия, которая в потенции была, но
активно не действовала, ныне великолепно действует. Огромное
большинство нашего крестьянства копало землю на шесть верш-
ков в глубину, а теперь мы ее копаем из года в года так, что« она
всё более широко открывает пред нами свои сокровища. Мы яв
ляемся свидетелями всё более интенсивной и очень успешной бопь.
бы активно организуемого разума с механическим разумом при-
роды. В этой борьбе создается действительно новый человек, а
мы, литераторы, всё еще не можем этого человека поймать, изо-
бразить и рассказываем анекдоты или длинные ску’гные истории о
том, как люди работают, но не умеем показать, для какой высо-
кой цепи работают они.
Возвращаюсь к рукописям. Автор рассказа «Конец япончика»—
человек очень способный, но с большим «форсом», который ему,
по-моему, способен сильно повредить. Язык автора неряшлив, не-
правилен, груб. «Тощий еврейчик, как высохший зенчик». А что
такое «зенчик»? «Лохмотья звенели» — чехупа, тряпки не зве-
Зос, д
нят! «Ненасытная бабища, готовая принимать по эскадрону». О
такой бабе уже рассказал эротический писатель Пьер Луис, и нет
надобности напоминать о ней. «Ударить по месту, о котором лю-
ди составили свое мнение». По-моему, люди о всех местах соста-
вили свое мнение. «Мечты и желания, которые превращают грязь
жизни в золото». Здесь как будто звучит пессимизм. Если он ор-
ганический, то это очень плохо, но я думаю, что это пессимизм
литературный, вычитанный.
Автору надо эти шутки бросить, а то они могут сбить его с
толку.
Затем нужно отказаться от блатной романтики, а она у него
есть. Эта романтика явно книжная, ее насадили американцы, в
особенности Брет-Гарт и О. Генри. Их социальная романтика бы-
ла направлена в свое время прогни суровой морали пуритан, пер-
вых поселенцев Америки; она, выродившись в лицемерный сенти-
ментализм, осталась до сих пор и играет вредную роль в форме
литературного примиренчества, фабрикующего тысячи рассказов
со «счастливыми концами».
В рассказе «Паломничество» нужно было показать, как книж-
ный, вычипишый романтизм сочетается с естественным роман
тизмом, который для нас—под псевдонимом «социалистического
реализма» — необходим. Нужно показать, как они сталкиваются,
как один пытается увести «от бедствий человеческих к чарова-
ниям и вымыслам», и действительность, разрушая пассивное отно-
шение к пей, заставляет действовать или погибать.
«Рассказ о молодом хозяине». Эта вещь заслуживает внимания,
но ее надо обработать; а в таком виде она не годится, многое:
не оправдано. Автор нс задумывается над целым рядом мест.
Автор рассказов «Лебединая песня», «Феникс», «О любви с смер-
ти», «Дворянские бани», «Сады Семирамиды», видимо, романтик,
которому свойственны активное отношение к жизни и мажорный
тон рассказа о ней. Но у него есть много литературщины, которая
ослабляет подлинное чувство и сильно путает язык. Ему грозит
опасность подпасть под влияние Леонида Андреева, человека, ко-
торый отрицал силу знания только потому, что не пытался увели-
чить небогатый запас своих знаний. Он был романтик «эмоцио-
нальный», верил, что «подсознательное» и «воображение» — это1
всё, что нужно литератору. Ему казалось, что п отношении людей
к миру интуиция преобладает над разумом. Есть немало людей,
разум коих, питаясь исключительно литературой, приобретает в
отношении к жизни характер набалованного ребенка и сам себя
уродует пренебрежительным отношением к реальностям, силою
влияния которых он создан и только этой силой может развивать-
ся. Но бывают люди, которые относятся к своему разуму точно к
барину, подчиняя его капризам свой талант, свои способности да-
же тогда, когда разум их невелик и силен только тем, что назой-
лив. Художник — человек искусств, которые придают формы и
20* 307
образы слову, звуку, цвету,—художник должен стремиться к рав-
новесию в нем силы воображения с силою логики, интуитивного
начала и рационального. Сказанное сводится к тому, что человек
должен уметь пользоваться своими способностями так, чтобы они
не иссякли, а развивались гармонично.
Это реалист весьма наблюдательный, но его вещь «Сашка»
должна быть сокращена вдвое, и тогда она сильно выиграет. Он
взял очень интересный тип кулацкого сына, рвача, лентяя и хо-
рошо его видит. Дьякона он впутал зря. Дьякона .можно оставить
только в рассказе сына, а в начале он мешает течению рассказа.
Рассказ течет довольно быстро и довольно ловко, но очень много
насеяно лишних слов, которые раздражают читателя, потому что
прерывают логическое течение событий, смазывают лица людей и
вообще не нужны.
Необходимо понять факт глубочайшего, решающего значения
для литераторов: жизнь становится всё более богата разнообраз-
ными и необычными явлениями, а читатель — непосредственный
творец этих явлений. Работает и думает он гораздо лучше, чем
выражает свои мысли в словах, но отсюда вовсе не следует, что
нужно сеять в мозг его лишние, уродливые, не проверенные слова,
следует же, чтоб литература вошла в более тесное и непосред-
ственное соприкосновение с жизнью.
Остаются рассказы: «112-й опыт». «Колесо», «Поход победи-
теля». Автор — литературно грамотен, у него простой, ясный
язык, автор, видимо, учился у Чехова, умеет искусно пользовать-
ся чеховскими «концовками», обладает юмором и вообще даровит
Чувствуется, что он усердно ищет свой путь, подлинное «лицо
своей души».
По поводу повести «TS» — Колдунова я напишу автору’ от-
дельно.
Вот, я дал отчет о прочитанных мною рукописях. Заключение
напрашивается само собою: молодая наша литература растет бы-
стро и обильно. Однако отвечает ли она запросам, которые предъ-
являются ей нашей действительностью? Нужно прямо сказать:
I еще не отвечает. Чем это объясняется? На мой взгляд, слабым
идеологическим н техническим вооружением молодых литерато-
ров. Незнанием ими истории своей страны и ее людей, каковыми
они были до революции. Незнанием, которое лишает авторов воз-
можности понимать резкое внутреннее различие настоящего с
прошлым и достойно оценивать настоящее. Неправильным отно-
шением к жизни, в которой их внимание останавливается по пре-
имуществу на отрицательных явлениях ее и как бы не замечает
явлений, требующих утверждения, развития. Выбором мелких,
анекдотических тем, увлечением деталями в крупных произведе-
ниях, и вообще работой «по линии наименьшего сопротивления»
материала.
Это не упреки по адресу начинающих литераторов, это дружес-
.308
кое указание пути, идя которым они могут быстро и сильно вы
расти. Упрекнуть можно и есть за что литераторов, чьи талан-
ты уже признаны, имена знамениты. Их можно упрекнуть в том,
что за шестнадцать лет работы они не коснулись петого ряда ин-
тереснейших таленин нашей жизни. Одно из таких явлений—про-
цесс отмирания религии, которая служила отдыхом н развлечени-
ем для .миллионов жителей нашей страны. Не показано, как исче-
зала надежда на помощь попа и бога и как на пустом месте
исчезнувшей иллюзии являлось у человека сознание его независи-
мости от «неведомой, непостижимой, вездесущей силы». Не пока-
зано, как человек сам себя почувствовал силою вездесущей и все
созидающей. Не показана борьба веры и разума, эмоции и мысли,
а ведь мы еще недавно жили в стране тысяч церквей, монастырей,
церковных школ, в стране, по проселочным дорогам которой зиму-
и лето ходили тысячи странников, «богомолов», сеятелей суеве-
рий, проповедников «божьей воли», гасителей воли человеческой.
В наши дни становится заметен рецидив религиозной эмоции. Его
причина и пропагандист — кулак, оторванный от земли, лишен-
ный власти над человеком. Бывший собственник пытается напом-
нить людям унылое сказание о бытии творца и собственника все
ленной, т. е. старой сказкой оживить инстинкт собственников.
Характерной особенностью новых «вероучений» является тот
факт, что эти вероучения идут не от церковной мистики, не от
приятия или неприятия догматов и обрядов церкви, а от суровой
реальной действительности и цель» своей ставят сопротивление
ей. «Христос запрещает работать по праздникам» — проповедуют
новые вероучители, не считаясь с тем, что — по евангелию —
Христос является наруппггелем праздников. И вообще новая про-
поведь как будто целиком сводится к одной цели: не работать,
и не только по праздникам, а не работать никогда и этим
подорвать работу строения нового мира Мистическая догматика
превращается е контрреволюционную политику, и это весьма
интересный материал для литератора. Не менее интересна тема
рвача, «летуна». Летун — старый, «исторический» тип пара-
зита, бродяги и лентяя. Но в старину многие уходили в «бродя-
чую Русь» от «скуки жизни», тягостей ее, от бесправия, от
того, что начальство «мордовало». Современный «летун» чув-
ствует себя полноправным гражданином, он нахально требовате-
лен и точно знает границы слова и дела, в коих его никто не
тронет. Это паразит более вредный, чем старый бродяга, и как
тип — более яркий.
Не показана женщина в современном положении. Женщина-ад-
министратор, живущая за свой страх, женщина не такая, которая
любит и которую любят, но такая, которая увлечена культурны»
делом социалистического строительства, женщина в науке, искус-
стве, во всех областях жизнедеятельности.
У нас совсем почти не пишут о детях. Горячо приветствую ред-
309
коллегию «Литературного современника» за то, что она дала в
12-й книге ряд очень хороших рассказов о детях.
Недостаточно внимательно относятся литераторы к процессам
перерождения крестьянства. Не показано, как исчезает в нем его
стихийное, полумистическое отношение к земле, теперь, когда
десятки, сотни тысяч крестьян принимают физическое участие
в обновлении земли, в процессе извлечения из недр ее различных
сокровищ. Крестьянин брал от земли только то, что она ему при-
вычно давала,—новый хозяин земли, разнообразно повышая ее
плодородие, вводя новые культуры, властно требует от нее всё,
что она может создать. Из массы людей умственного уровня
XVII в. быстро и обильно вырастают передовые люда XX в., и в
этом грандиозном процессе скрыты сотни различных тем и сюже-
тов для драм, романов, поэм, комедий, рассказов. Не было еще
такой эпохи, когда искусство располагало бы таким разнообраз-
ным материалом, какой предлагает искусству материал нашей
страны. Никогда еще литератор не пользовался такой широкой,
свободной возможностью непосредственного общения с читателем,
какая открыта пред ним в нашей стране.
Я кончаю, искренно желая вам, товарищи, почувствовать и по-
нять всю силу ответствен юсти, возлагаемой па вас революцион-
ной эпохой и страной советских соииалгктических республик.
JQ3O.
О ЛИТЕРАТУРНОЙ ТЕХНИКЕ
Все явления природы одеты работой нашего разума в слова,
оформлены в понятия.
Движение воздуха мы назвали словом ветер и, по степени силы
его влияния на тело нагие, разграничили ветер на тихий, сильный,
бурный, теплый, сырой, сухой, жаркий, жгучий. Говоря: земля, мы
включаем в это понятие плодородный чернозем, суглинки, супеси,
а также бесплодные пески, каменные горы и болота. Каждое наше
понятие — результат вековых наблюдений, сравнений, изучений.
Работа стихийных сил природы, — насколько наша житейская,
трудовая практика успела изучить эту работу', — развила в разу-
ме нашем способность анализа — уменье разъединять как будто
бы целое и способность синтеза — уменье соединять как будто бы
различные явления в единое, целое. И насколько трудовой
опыт развил в разуме нашем способность изучать, познавать, ос-
ваивать чир. — всё в этом мире организовано в формы понятий,
представлений, идей, теорий, которые служат нам орудиями даль-
нейшего познания сил и тайн природы, ее процессов, явлений,
полезного и вредного для нашей жизни.
Мл/ можем говорить, что существует еще не познанное, но ко-
личество людей, которые изучали тайны природы, загадки жизни
и смерти, было слишком ничтожно, слишком слабо вооружено
научным опытом, и мы не имеем права сказать. что существует
непознаваемое. Мы лишены права сказать это потому, что в
работе изучения явлений жизни участвовало ничтожнейшее ко-
личество нервно-мозговой ткани, в которой развилась наша
познавательная способность,* а вся масса этой энергии находи-
лась— и всё еще находится — в резерве, в состоянии нераззи-
том. бездеятельном, угнетена давлением бессмысленных социаль-
но-бытовых условий классового, капиталистического государ-
ства.
Дело опытного познания процессов жизни начато всего только
за дне-три сотни лет до нашем эпохи, начато оно единицами ве-
ликих организаторов основных наук: биологии, физики, химии,
311
а сотни миллионов людей, со.здавая удобные внешние условия для
научно-исследовательской работы, не прижгмали и не могли при-
нять участие в эгой работе. Капиталистическое государство ни-
мало не заинтересовано в том. чтоб поднять трудовые массы на
высоту хотя бы приблизительную той, которой - чаще всего
случайно и преодолевая огромные препятствия — достигали та-
лантливые люди; капиталистическому государству рабочая масса
нужна только как грубая, физическая сила. Всё вышесказанное
о познании природы относится и к природе социальных явлений, к
тем политико-экономическим и культурным условиям, в которых
живет рабочая масса всех стран.
В наше время пролетариат всего мира чувствует, видит, начинает
понимать, что природа социальных явлений насквозь и целиком
враждебна ему. Чудовищное, обессмысленное классовым корысто-
любием развитие капитализма угрожает трудовому народу выро-
ждением, гибелью. Ежедневный труд создания материальных цен-
ностей. всё более часто и в размерах всё более широких, уничто-
жается, превращается в прах во времена почти непрерывных
боевых столкновений национально-капиталистических групп. Ра-
бочие и крестьяне начинают понимать, что^ бойни, организуемые
капиталистами, ведутся «живой силой» крестьян и рабочих, что
все орудия войны создаются рабочими, что рабочие и крестьяне
всех стран трудятся на взаимное истребление продуктов их труда
и что капиталисты, хозяева мира, в сущности .разоряют землю,
уничтожая ее сокровища ради достижения своих классовых це-
лей, своекорыстно гнусных. Пролетарии всех стран начинают по-
нимать, что единственно допустимая и уже неизбежная война,
это — война всемирной массы рабочих и крестьян против ка-
питализма всего мира, война, цель которой — уничтожение капи-
талистического, классового государства хищников, укрепление
на всей земле власти трудового народа, создание всемирного
социалистического Союза Советов.
Рабочий класс царской России, вооружаясь учением Маркса—
Ленина, первый осуществил свое право на власть, опрокинул ка-
питалистов и, успешно хозяйствуя, cower в Союзе Советов со-
циалистическое общество. Эта великая победа возлагает на ра-
бочих Союза Сонетов обязанность быть во всех своих действиях
примером и учителем для пролетариата всех стран. Рабочий класс
Союза Советов на протяжении пятнадцати лет неопровержимо
доказывает, что его разумом и волею начат npotjecc культурного
возрождения страны, где живет 160 миллионов людей разнообраз-
ных, разноязычных племен. А количество талантливых людей, вы-
двинутых массой рабочих и крестьян за эти 15 лет, дает нам право
утверждать, что процесс развития резервной и бездействовавшей
познавательной способности только что начинается в массе ра-
бочего народа, что рост культуры не только обеспечен, а —
можно сказать — не ограничен, и что в деле ее развития начинают
312
принимать участие уже не единицы и десятки, а тысячи талантли-
вых голов.
Точно так же, как в деле познания явлений природы, в области
явлений социальных, в области взаимоотношений классовых, нет
ни одного факта, который не был бы оформлен философией, ре-
лигией, социологией и юридическими нормами, т. е. законами бур-
жуазии. Пролетариат жил и, в огромном больппгнстве, продолжает
жить в атмосфере мысли, которая почти вся классово враждебна
ему. Командующий класс насильников и хищников может призна-
вать истинным только те понятия, идеи, теории, которые классо-
во полезны ему и защищают, утверждают его «право» бессмыслен-
ной эксплоатации, бесполезной растраты физической энергии ра-
бочего класса. Разумеется, это естественно, и было бы крайне
наивно надеяться, что когда-нибудь капиталисты могут признать
свои действия, понятия, идем — ложными и пагубными для трудово-
го народа. Нет, лиса и волк вполне довольны своей шкурой, а па-
лач сам по себе голову не рубит Буржуазная мысль должна утвер-
ждать, что рост культуры возможен только при непременном ус-
ловии полной зласти тысяч капиталистов над сотнями миллионов
трудового народа, что государство может существовать только на
основе частной собственности и что существует некая непостижи-
мая разумом сила—бог, который освящает насилие меньшинства
над большинством,
Одиако следует знать, что и среди буржуазии изредка появля-
лись «белые вороны», — люди, которые всматривались в отврати-
тельные факты классовой действительности более зорко и про-
ницательно, чем это вообще свойственно буржуазной мысли, люди,
у которых пи этой причине техника мышления была развита
иск лючительно тонко, критически остро. Очевидность и неприми-
римость социальных противоречий тревожила этих людей, и
мысль их, не теряя из вида основную свою цель — оправдание
классового строя, — теряла свою самоуверенность, пугливо ука-
зывала буржуазии на развитие революционного правосознания
рабочих масс. Из среды буржуазии вышли и социалисты-«уто-
писты»: Томас Мор, Кампанелла, Сен-Симон. Фурье, «слишком
ранние предтечи слишком медленной весны», их «гуманитар-
ные» мечты получили твердое научное обоснование в учении
Маркса — Энгельса — Ленина, и ныне рабочий класс Союза Со-
ветов, идя за учениками Ленина, осуществляет это великое учение
своим трудом.
Всё это, конечно, известно, и говорится лишь для того, чтоб
еще раз напомнить: почти все понятия, которыми оперирует, ру-
ководится огромное большинство трудового народа, оформлены
буржуазной мыслью, враждебной - - явно или прикрыто — куль-
турно-революционному росту правосознания пролетариев. Значит:
313
нам необходимо исследовать, чем именно, каким содержанием на-
полнены буржуазные понятия, идем, теории, какой материал они
оформляют. Этим исследованием занимается наша политическая
публицистика и литературная критика; материал для исследования
дает ежедневный трудовой опыт и художественная литература.
Мышление, познание есть не что иное, как техника, ряд прие-
мов— наблюдение, сравнение, изучение, — посредством которых
наши «впечатления бытия», «переживания» обрабатываются, фор-
мируются философией в идеи, наукой — в гипотезы и теории, ху-
дожественной литературой — в образы. Технику познания явлений
социальной жизни, познания внутренней жизни человека можно —
как понятие и ради примера — сравнивать с техникой обработки
дерева, камня, металла, но это будет внешнее, грубое и механи-
ческое сравнение. Физический труд, формирующий дерево как
стол, дверь, шкаф; железо—как топор, лопату, машину, — имеет
дело с материалом, который только физически сопротивляется уси-
лиям рабочего придать материалу' форму вещи, предельно полезной
для трудовой деятельности, для удобства жизни людей, и, в конце
концов, материал этот всегда подчиняется воле рабочего. Лите-
ратор работает с материалом живым, гибким, крайне сложным,
разнообразных качеств, чаще всего материал этот стоит пред ним,
как загадка, тем более трудная, чем меньше литератор видел лю-
дей, меньше читал и думал о них, о причинах их сложности, о
разнообразии и противоречиях качеств людей.
Рабочий из руды плавит чугун, из чугуна—-железо, сталь, из
стали делает швейную иглу, пушку, броненосец. Материал литера-
тора — такой же человек, каков сам литератор, с такими же свой-
ствами, намерениями, желаниями, колебанием вкуса и настроений;
в наши дни это чаще всего человек, у которого прошлое противо-
речит настоящему, а будущее — не ясно. Этот материал обладает
весьма значительной силой сопротивления воле писателя, кото-
рый желает придать избранной и воображаемой единице форму,
типичную для единиц той или иной группы|
Мы считаем талантливыми литераторов, которые хорошо вла-
деют щмгемами наблюдения, сравнения, отбора наиболее харак-
терных классовых особенностей и включения — воображения —
этих особенностей в одно лицо; так создается литературный
образ, социальный тип. Воображение — один из наиболее суще-
ственных приемов литературной техники, создающей образ. Тех-
нику — процесс работы — нельзя смешивать с понятней формы,
как это делают некоторые наши критики. Воображение заканчи-
вает процесс изучения, отбора материала и окончательно форми-
рует его в живой, положительно или отрицательно значительный
социальный тип. Работа литератора вероятно труднее работы уче-
ного специалиста, например зоолога. Работник науки, изучая ба-
рана, не имеет надобности воображать себя самого бараном, но
литератор, будучи щедрым, обязан вообразить себя скупым, бу-
314
дучи бескорыстным— почувствовать себя корыстолюбивым стя-
жателем, будучи слабовольным — убедительно изобразить человека
сильной воли. Именно силой хорошо развитого воображения та-
лантливый литератор достигает нередко такого эффекта, что ге-
рои, изображенные им, являются пред читателем несравненно бо-
лее значительными, яркими, психологически гармоничными и цель-
ными, чем сам мастер, создавший их.
Здесь уместно поставить вопрос: из какого же материала со-
здаются литературные герои, социальные типы? Нужно очень
точно различать материал понятий и материал действий, далеко
не всегда вполне совпадающих с усвоенными понятиями, это —
весьма обычное, всем знакомое явление. Мы знаем, что классо-
вые, наследственно усвоенные понятия не мешают некоторым
юношам буржуазного класса вообразить себя социалистами и
позволяют им довольно энергично служить революционным инте-
ресам пролетариата. В зрелом возрасте социалисты этого рода
легко превращаются в министров капиталистического правитель-
ства, во врагов рабочего класса, — примеров такого рода слиш-
ком много, и нет нужды называть имена таких перевертней, ре-
негатов. Мы знаем также немало фактов, когда выходцы из ра-
бочей массы тоже достигают высоких позиций, становятся за-
щитниками буржуазии и предателями своего класса. Эти факты
убедительно говорят нам о том, как отравляет и разлагает лю-
дей буржуазная действительность, как трудно изживается она.
Буржуазная, мещанская мысль оформила все положительные и
отрицательные качества людей сообразно интересам самозащиты
мещан, сообразно необходимости для них укреплять свою власть
над массами трудового народа. «Положительных» качеств буржу-
азная оценка установила не очень много, — эти качества: кро-
тость, терпение, покорность, добродушие и простодушие, религи-
озность, законопослушание, целомудрие, смиренномудрие, «лю
бовь к ближнему», причем понятие «ближний» подразумевает ко-
мандующего хозяина. Китаец или негр — тоже «ближний», если
он капиталист, но если он—рабочий, го уже не «ближний»,
даже не человек, и если не хочет быть «законопослушным», терпе-
ливым, смиренномудрым и т. д. рабом европейского капитализма,
то—подлежит истреблению Понятия качеств «положительных»,
оформленные религией и моралью мещанства, имеют для мещан
значение только теоретическое и назначены для пропаганды в
рабочей массе, для ее очумления. Для самих мешал практическое
значение этих понятий сводится исключительно к лицемерной
маскировке словами подлинной, хищнической сущности мещан-
ства, а вообще его житейская практика строится на отрицатель-
ных качествах.
Эти качества: жадность, зависть, корыстолюбие, хитрость,
жестокость, скупость, лицемерие, сладострастие и распутство,
самомнение и чванство, чревоугодие, т. е. обжорство, воровство.
315
предательство, коварство, злоба и ненависть, лень, ложь, клевета
и всё прочее и так далее. Числовое соотношение «добродетелей
и пороков» показывает нам, что в буржуазном обществе явные
пороки преобладают над сомнительными добродетелями, и уже
одно это убедительно говорит нам о «моральной ценности» бур-
жуазной «культуры духа». К «добродетелям» не только сомни-
тельным, но и вредным прежде всего нужно отнести ««смиренно-
мудрие», ибо оно— псевдоним глупости. Разумеется, что добро-
детели и пороки мещанства свойственны в той или иной степени
также и рабоче-крестьянской массе, которая века воспитывалась
в атмосфере мещанских понятий. Отсюда ясно, что пролетарий
не может быть последовательным и решительным бойцом за осво-
бождение своего класса из гнилых, ио липких сетей мещанской
идеологии, если сам он не в силах освободиться из этих сетей.
Эта необходимость должна быть ясно и глубоко осознана работ-
никами в области пролетарской литературы.
Литература пролетариата — одно из проявлений его жизнедея-
тельности, его стремления к самовоспитанию на основе той поли-
тико-революционной идеологии. которая создана научным социа-
шзмом Маркса—Ленина. Идеология э та оформляет весь трудовой
опыт человечества за всё время его истории, и современная нам
капиталистическая действительность ежедневно, всё более крепко,
утверждает неоспоримую истинность этой идеологии. Отправляясь
от нее и не забывая, что—как всякое мышление—мышление лите-
ратора образами есть не что. иное, как техника организации тру-
дового опыта в формы слова и образа,— литератор должен недо-
верчиво и строго внимательно относиться ко всем понятиям, ко-
торыми оперируют герои его рассказов и романов. Читатель со-
временной пролетарской литературы весьма часто замечает, что
герои повестей и романов не так и не го делают, как и что они
думают. В этом сказывается недостаточно глубокое изучение ма-
териала, плохо развитая способность анализа понятий и слабое
знакомство с прошлым, откуда веет отравляющий ветерок гние-
ния мещанской «души».
Замечает читатель, что писатели стремятся не столько убе-
дить его, сколько угодить ему, читателю. Но убеждать и уго-
ждать — цели различные, и вторая из них не только не похваль-
на. а даже вредна. Пролетарий настолько вырос, что в компли-
ментах не нуждается, критики не боится.
Для того, чтоб литературное произведение заслужило титул
художественного — необходимо придать ему совершенную сло-
весную форму, эту форму придает рассказу и роману простой,
точный, ясный, экономный язык. А для того, чтоб художественное
произведение явилось педагогически убедительным, нужно за-
ставить героев как можно больше делать и меньше говорить.
Изжитость. ложь и бессмыслица мещанских понятий всего ярче
обнаруживаются в творчестве фактов. Революционная идеология
316
вполне определенно указывает нам, в творчестве каких фактов
мн нуждаемся. На всякое немалое дело» нужно смотреть с высоты
той великой цели, которую поставила пред нами история.
В заключение повторяю то, что, вероятно, уже надоело, одна-
ко— всё еще не усвоено: надо учиться. Надо учиться наблюдать,
сравнивать, отбирать классово типичное в революционере-про-
летарии и в консерваторе-мешанине; надо учиться различать и
понятиях яд старого <и мед нового. Надо изучать приемы и тех-
нику литературного труда, только при условии овладения этой
техникой возможно придать материалу более или менее совершен-
ную художественную форму.
19М.
О ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ
Литератор — глаза, уши и голос класса. Он может не созна-
вать этого, отрицать это, но он всегда и неизбежно орган класса,
чувствилище его. Он воспринимает, формирует, изображает на-
строения, желания, тревоги, надежды, страсти, интересы, пороки
и достоинства своего класса, своей группы. Он и сам ограничен
всем этим в своем развитии. Он никогда не был и не может быть
«человеком внутренне свободным», «человеком вообще».
Такой совершенно свободный «человек для всех» — Че.ювек
Человечества — возможен только в будущем, когда свободному
росту его сил и способностей не станет препятствовать искажаю-
щее давление идей и эмоций национальных, классовых, религио i-
ных.
А до той поры и пока существует классовое государство, ли-
тератор — человек определенной среды и эпохи должен слу
жить и служит, хочет он этого или не хочет, с оговорками или1,
без оговорок — интересам своей эпохи, своей среды. И ест исто-
рически необходимым стремлениям его класса, его группы пре-
пятствует государство, церковь, враждебный класс, — литератор
идет против государства, церкви, класса, рискуя своей свободой,
не щадя своей жизни. Он человек действительности более, чем
всякий другой человек, если только он, работая над нею, как над
своим материалом, позаботился всесторонне изучить ее.
Но действительностей — две. Одна — действительность коман
дующих, «власть имущих» классов, которые во что бы то ни ста-
ло утверждают свою власть над человеком, начиная с малолет-
ства его в семье, затем в школе и церкви, не брезгуя и не сте-
сняясь массовыми убийствами непокорных. В этой действитель-
ности сосредоточено всё самое лучшее и социально ценное, что
накопило человечество веками труда и творчества, эта действи-
тельность обладает всеми изумительными достижениями науки,
искусства, техники. Это — «культурная» действительность.
Другая — действительность позвласгных, покоренных и покор-
ных,— безрадостная жизнь в непрерывном, тяжелом труде, в ни-
318
щете, ведущей к физическому вырождению. Ужас и позор этой
действительности слишком хорошо известны.
В течение многих веков философы. богословы, ученые социо-
логи пытались примирить эти две резко различные, совершенно
непримиримые действительности, но они, всё более различаясь,
становятся всё Солее глубоко враждебны одна другой.
В наше время по этому поводу уже не философствуют, а —
изредка и понемножку — дерутся, чаще же торгуются, как де-
лают это, например, вожди социал-демократов Европы, люди, ко-
торые убеждают хозяев немножко уступить, а рабочих —
поменьше спрашивать.
Есть много людей, которые, видя обострение классовой вражды
и понимая, что маленькие драки угрожают разрастись до разме-
ров гражданской войны, — до «социальной революции по-рус-
ски»,— боятся, что за этой войной последуют: гибель наций,
гибель европейской культуры и прочие ужасы. Этот страх заста-
вляет идолопоклонников культуры доказывать возможность мир-
ного сотрущгичества классов, доказывать, что только путем эво-
люции, постепенного и медленного развития политико-экономи-
ческих отношений люди могут пргпти к «благоденственному и
мирному житию». ,
Кроме страха перед социальной революцией, никаких иных ос-|
нований для проповеди этой — нет. Пролетариат Европы пере-
стает верить в дружеское сотрудничество баранов и волков, бур-
жуазия не обнаруживает упадка своей воли и власти. Наоборот:
ноля ее, видимо, весьма укреплена сознанием легкости, с кото
рой она, борясь между собою, выдвинула на бойню многомилли-
онные массы рабсчих и крестьян, а п их числе и социал-демокра-
тов. И снова рассчитывая на глупость, «а неорганизованность
трудового народа, она готовится повторить свое преступление
против него, снова намерена столкнуть силы рабо<мх и крестьян
Европы в междоусобной бойне для защиты ее интересов, ее а тч-
ности и жадности, для укрепления ее власти над рабочим клас-
сом. ,
Вот таковы те две действительности, в которых родился, вое
питался, живет и работает литератор.
Рабочий класс Союза Советов, взяв в свои руки власть над
страной, решил уничтожить, этиjwe непримиримые действитедь- [
ности, насыщенные крова вымцийшТчом. наглейшей ложью, ли
немерием. жестокостью и позором, решил уничтожить их и со-
здать третью действительность подтип ного социального равен-
ства, которая должна исключить из жизни причины основных
пороков людей: инстинкт собстветпюсти, зависть, жадность и
страх перед будущим,"страхуя жизньгЧменно такая действитель-
н оств-сггтдаетсявСйозеСоветских Социалистических Республи к
волею, разумом, энтузиазмом коммунистов — рабочих и кре-
стьян.
319
Необходимым условием создания такой действительности яв
ляется диктатура рабочего класса. чьей груд всегда был основой
роста и развития культуры. Главное содержание культуры, суть
ее и смысл — наука, техника, искусство. А в искусстве — наиболее
доступная пониманию масс и поэтому наиболее мощная как сред-
ство культурного воспитания — художественная литература.
Отсюда ясно, как велика может быть в жизни роль писателя
и как строги должны быть его требования к самому себе, к своей
работе.
Опытный и даровитый литератор-интеллигент, обладая профес-
сионально изощренным уменьем наблюдать, давно уже и отлично
видел,— видит и в наши дни,— отвратительные противоречия
двух действительностей. Он умеет и смеет изображать, обличать
грязный, циничный, отвратительный порядок жизни, основанной
на беспощадном угнетении людей хищниками и паразитами.
Свифт, Рабле, Вольтер, Лесаж, Байрон, Теккерей, Гейне, Вер-
харн, Анатоль Франс и немало других — всё это были безуко-
ризненно правдивые и суровые обличители пороков командующего
класса; у нас. в прошлом, — Грибоедов, Гоголь, Лев Толстой, Сал-
тыков-Щедрин и несравнимый ни с кем Александр Пушкин, чело-
век совершенно изумительного таланта. Современная литература
не богата столь крупными талантами, но она в массе своей продол-
жает работу критики действительности с неменыпей правдиво
стыо, зоркостью и не менее сурово. Общий тон ее становится всё
более мрачным и безрадостным, всё более резко отрицательным
по отношению к жизни и нравам буржуазии. Двадцать лет тому
назад были бы невозможны книги такого типа, как «Эльмар Ган-
три» и «Эрроусмит» Синклера Люиса, «Разгул» С. Адамса — в
С Ш. Америки, как книги Толлера, Ремарка. Эрнеста Глезера.
И. Бехера — в Германии, Гексли, Голсуорси и других — в Ан-
глии.
Почти все наиболее честные и талантливые литераторы Евро-
пы и С Ш. Америки, единодушно порицая условия жизни капита-
листического государства прекрасно видят, как буржуазная лей
сTBiстельность мучает и уродует человека. Их искренно и более
или менее глубоко волнует беззащитное положение человече
ской единицы в кап ига диетическом государстве, они все защи-
щают право личности на свободу. И увлеченные рыцарским делом
защиты личности, всегда немножко рисуясь благородством своим,
они не замечают, что личность, к сожалению, выучилась стра-
дать и жаловаться гораздо лучше и делает это с большей охотой,
чем она учится борьбе против условий, вызывающих ее страда-
ния, ее жалобы.
Иногда некоторые из современных литераторов Европы при-
езжают на две-три недели, на месяц, к нам в Союз Советов, в
огромную страну с населением в полтораста миллионов, в страну,
которая пережила героическую трагедию гражданскдй_>войнн. в
320
стран}-, где ее рабочий класс решительно начал навое и невероят-
но сложное дело действительного освобождения человека от ис-1
(сажающего гнета национальных, классовых, религиозных идей,!
суеверий, предрассудков.
Вместе со своим широким, но, видимо, не очень глубоким зна-
нием отвратительных явлений буржуазной действительности,
вместе со своим радикализмом литераторы иностранцы привозят
национальное чванство людей «старой культуры», привычки бла-
говоспитанных мещан к «умеренности и аккуратности» и весь
багаж старинных, глупеньких предубеждений европейца против
России. Прошлого русского народа, его истории, они не знают,
настоящее знают только в освещении своей прессы, которая не
имеет оснований освещать нашу, современную действительность
объективно и правдиво. Тот факт, что грамотный русский знает
Европу лучше, чем грамотный европеец Россию, — им неизвестен
Зрение всех людей организовано так, что люди прежде всего
замечают и подчеркивают недостатки, пороки и вообще — слабые
места «ближнего» своего. Это замечается и подчеркивается не
потому, что люди страстно жаждут видеть ближнего украшен-
ным всеми добродетелями и всячески сильным человеком. Этого
желают только на словах, на деле же и приятно, и полезно ви-
деть ближнего уродом, бездарным, глупым и вообще — существом,
которое вполне оправдывает беспощадное, цинически жестокое
отношение к нему, существом, которое требует самых суровых
мер для его воспитания.
Такое отношение к человеку издревле и весьма прочно уста-
новлено религией, философией — учением о правде; женовная
цель такого отношения совершенно ясна, — цель эта оправдывает .
необходимость власти «культурного» меньшинства, т. ёГ европей-
ского мещанства, надТюльшинством, т. е. над сотнями миллионов
трудового народа.
Наши молодые писатели, если они хотят честно работать в
деле строительства нового мира, должны хорошо понять суть и
смысл такого отношения к людям, должны иначе организовать
свое зрение,— а если они нс сумеют этого, сиги пойдут по той
же дороге, которой шли отцы христианской церкви и буржуазные
моралисты.
Зрение иностранных наблюдателей советской действительности
останавливается нс на фактах новой стройки, а на .мусоре раз-
рушаемого старого. Так как старого у нас больше, то и мусора
больше. Одноэтажные, отрепанные временем, дряхлые, полугни-
лые домики Москвы и других городов еще долго будут численно
преобладать над огромными, разумно построенными зданиями. .
Воспитанные веками привычки людей тоже не скоро исчезнут. S
Мещанская заносчивая грубость, чванство мелкого чиновниче- )
ства, пренебрежительное его отношение к человеку исчезнет то- |
же не завтра. Подлость, мерзость, нахальство, хулиганство и вся-
21 И. ГорыиЛ. О литературе. И 321
ческая разнузданность пустила у нас корни так же глубоко, как
и е «культурной» Европе. Всё это — так, и всё это вполне есте-
ственно.
Но под этим наследством прошлого, над ним, среди него есть
уже немало такого, чего никогда и нигде не было. Оно незаметно
искаженному зрению европейца, да и наша собственная близо-
рукость недостаточно ясно различает его. Еще вчера мы тоже
били мещанами, не менее противными, чем любой европейский
мещанин, да и сегодня остаемся, в большинстве, таковыми же. Но
мы начинаем хорошо понимать, что мещанство — позор и не-
счастье мира, и мы уже не закрываем глаз на тот факт, что со-
циализма у нас строится всё еще индивидуалистами в окружении
125 миллионов древних зтдивидуалистов «от земли». И тем не
менее мы все-таки успешно вводим в жизнь именно социализм.
Молодым литераторам нашим следует видеть и понимать это.
Иностранные соглядатаи, всесторонне и подробно в течение
нескольких недель изучив нашу сложную действительность, воз-
вращаются в свои насиженные гнезда, и там наиболее честные
из них пишут глупости, а бесчестные пишут ложь и клевету.
Ложь и кчеиега пишутся не только потому, что этого требует и
за это хорошо платит буржуазная пресса, а и потому, что сами
литераторы, будучи не в силах понять всё, что они видели, чув-
ствуют вражду к тому, что поняли. Вражду вызывает у них факт
диктатуры рабочего класса в Союзе Социалистических Республик,
р Многовековое, тяжелое прошлое воспитало людей уродливым а
I индивидуалистами. Самый лживый, лицемерный и самый влиятель
Чияй из всех «учителей жизни» — церковь, проповедуя «любовь
к ближнему, как к самому себе», в прошлом жгла десятки тысяч
людей на кострах, благословляла «религиозные» войны, «Варфо-
ломеевские ночи», «Сицильянские вечерни», бесчисленные крова-
вые погромы; в настоящее время она водит людей на битвы
друг против друга с крестом в руках, а на кресте — по ее уче-
нию— был распят за любовь к людям сын божий. Нет лжи более
откровенной и отвратительной, чем ложь христианской религии.
ТГастоящее всё более наглядно учит людей, что в капиталисти-
ческом государстве, где неизбежна ожесточенная борьба за
•власть, за уютный угол, вкусный кусок хлеба, — в этом государ-
стве «человек человеку» действительно «волк» и ничем другим
не может быть. Большинству людей, воспитанных и воспитывае-
мых буржуазной действительностью, так же органически трудно
представить себе жизнь иной, чем она есть, как трудно волу или
кроту вообразить себя оленем или орлом. Только рабочий класс
понимает, что старый мир грозит ему одичанием, вырождением
и что его необходимо разрушить.
Но даже люди радикально критически настроенные против
жестокой, пагубной, грозящей людям гибелью власти капитали-
стов, даже они все-такн не могут понял-, что диктатура рабо-
322
чего класса — необходимое условие строения нового мира. Они
собла.знены богатством, красотою и удобствами материальной
культуры мещанства, они относятся к ней идолопоклоннически.
Соблазн—понятен; ТОТ факт, что людям очень нравится жить
удобно и красиво, еще не рисует их плохо,— плохо то, что каж-
дый считает только себя заслуживающим житейских удобств.
Преклонение пред старой культурой — тоже естественно, когда
а основе его живет чувство органической связи настоящего со всем
лучшим и социально ценным, что сделано в прошлом, когда чело]
век 11онимаетТ что Ьена кулЬтуры неисчислимо высока, что это
цена крови и жизни миллиардов людей, которые несколько тыся-
челетий работали для того, чтоб создать сокровища науки, искус-
ства, техники,— вооружение, необходимое нам для дальнейшей
борьбы за создание рабочего государства, культуры для всех,
культуры, которая уничтожит человека расы, нации, класса и
создаст Человека Человечества.
Дело явной исторической необходимости, дело построения на
фундаменте лучшего н прошлом нового будущего, новой действи-
тельности, единой для всех и лишенной основного, непримири-
мого, экономического противоречия,— это дело возбуждает у
идолопоклонников культуры страх за нее, чувство недоверия к
творческим силам рабочего класса и вражду к нему. Страх за
культуру, какими бы красивыми словами ни прикрывался он,—
ч существе своем есть страх лишиться материальных удобств
жизни.
Неправильная и враждебная оценка сил и способностей рабо-
чего класса может быть «добросовестным заблуждением» людей
социально малограмотных. Среди литераторов еегь люди, кото-
рые слишком влюблены и углублены в свсе мастерство и смот-
рят на жизнь равнодушно, только как на материал для книг.
Действительность для них безразлична, если она не царапает им
кожи, не бьет их. не вышибает из привычной и удобной позиции
бесстрастных зрителей драм и трагедий жизни. Выбитые из этой
позиции, они начинают жаловаться, злиться, немножко клеве-
тать и, вообще,— словесно хулиганить. Но — люди этого типа и
сродных с ним постепенно уходят и скоро уйдут из жизни.
На смену им являются молодые писатели. Они должны хорошо
понять значение и цель своей эпохи. Эта эпоха по глубине н ши
роте исторического процесса, который созрел и развивается в
ней,— значительнее, трагичнее и будет — не может не быть! —
плодотворной более всех эпох пережитых.
Дело наших литераторов — трудное, сложное дело. Оно не сво-
дится только к критике старой действительности, к обличению
заразительности ее пороков. Их задача — изучать, оформлять,
изображать и, тем самым, утверждать новую действительность.
Нужно учиться видеть, как в чадном тлении старой гнили вспы-
хивают, разгораются огоньки будущего. У молодых писателей
21* 323
есть что сказать о новых радостях дкизни, о разнообразном цве-
тении творческих сил в стране. Они должны искать вдохновений
и материалов в широком и бурном потоке труда, создающего но-
вые формы жизни, им следует жить как можно ближе к творче-
ской эоле .чашей эпохи,— воля эта воплощена в рабочем классе.
Молодые писатели должны знать, что история вполне убеди-
тельно доказала бесплодность борьбы за свободу единицы и власт-
но диктует необходимость борьбы за освобождение всего трудово-
го народа. Особенно хорошо надо понять, что действительность
создается человеком, и если она плоха — в этом никто не ви-
новат, кроме нас.
Коварные удары, злые крики, стоны и шопоты людей старого
мира не должны смущать, эго — судороги и бред умирающего.
Правда трагедии и комедии одинаково поучительна, так же как
правда лирики и сатиры.
1929
О СОЦИАЛИСТИЧЕСКОМ РЕАЛИЗМЕ
Техника литературной работы сводится — прежде всего — к из-
учению языка, основного материала всякой книги, а особенно —
беллетристической Французское понятие «белль летр» по-рус-
ски значит — красивое слово. Под красотой понимается такое
сочетание различных материалов, — а также звуков, красок,
слов, — которое придает созданному — сработанному — челове-
ком-мастером форму, действующую на чувство и разум как сила,
возбуждающая в людях удивление, гордость и радость пред их
способностью к творчеству.
Подлинная красота языка, действующая как сила, создается
точностью, ясностью, звучностью слов, которые оформляют кар-
тины, характеры, идеи книг. Для писателя-«художника» необходи-
мо широкое знакомство со всем запасом слов богатейшего нашего
словаря и необходимо уменье выбирать из него наиболее точные, яс-
ные, сильные слова. Только сочетание таких слов и правильная —
по смыслу их — расстановка этих слон между точками может об-
разцово оформить мысли автора, создать яркие картины, вылепите
живые фигуры людей настолько убедительно, что читатель увидит
изображенное автором. Литератор должен понять, что он нс толь-
ко пишет пером, но — рисует словами, и рисует не как мастер жи-
вописи. изображающий человека неподвижным, а пытается изоб-
разить людей в непрерывном движении, в действии, в бесконечных
столкновениях между собою, п борьбе классов, групп, единиц.
Но— в мире нет движения, которое не встречало бы сопротивле-
ния. Отсюда — ясно, что кроме необходимости тщательно изучать
язык, кроме развития умения отбирать из него наиболее простые,
четкие и красочные слова отлично разработанного, но весьма
усердно засоряемого пустыми и уродливыми словами литератур-
ного языка,— кроме этого писатель должен обладать хорошим
знанием истории прошлого и знанием социальных явлений совре-
менности, в которой он призван исполнять одновременно две ро-
ли: роль акушерки и могильщика. Последнее слово звучит мрач-
но, однако оно вполне на своем месте. От воли, от уменья моло-
325
дых писателей зависит наполнить его смыслом бодрым и веселым,
для этого следует только вспомнить, что наша молодая литература
призвана историей добить и похоронить всё, враждебное людям,—
враждебное даже тогда, когда они его любят.
Разумеется — наивно и смешно говорить о «любви» в буржуаз-
ном обществе, одна из заповедей морали коего гласит: «Возлюби
ближнего твоего, как самого себя» и — значит: утверждает лю-
бовь человека к себе самому как основной образец любви*.
Хорошо известно, что классовое общество не могло бы постро-
иться и существовать, если б оно подчинялось заповедям: «Не
воруй» у ближнего и «Не убивай» его.
В Союзе Социалистических Советов уже мальчики-пионеры
учатся понимать и понимают отвратительно-очевидную истину:
цивилизация и культура буржуазии основана на непрерывной звер-
ской борьбе меньшинства — сытых «ближних» — против тром-
ного большинства — голодных «ближних». Совершенно невозмож-
но «любить ближнего», когда необходимо грабить его, а если
он сопротивляется грабежу — убивать. Издавна, в процессе раз-
вития буржуазного «строя», бедные и голодные выделяли из среды
своей разбойников на суше и на воде, а также — гуманистов —
людей, которые, будучи недостаточно сытыми, доказывали сытым
м голодным необходимость ограничить себялюбие.
Так как деятельность разбойников слишком наглядно обнажила
подлинную основу государства богатых, у богатых явилась нужда
частью уничтожать разбойников, а частью — привлекать их к де-
лу управления государством. В старину, например в средние века,
лавочники и мещане в борьбе против ремесленников и крестьян
делали из разбойников «вождей» себе: герцогов, диктаторов, «кня-
зей церкви» и т. д., — этот прием самозащиты торгашей против
рабочих сохранился и в наши дни, когда буржуазные государства
возглавляются банкирами, фабрикантами оружия, храбрыми аван-
тюристами и вообще — «социально опасными».
Гуманисты тоже мешали лавочникам жить спокойно, поэтому
тех, которые наиболее упрямо доказывали необходимость ограни-
чить себялюбие, буржуазия или уничтожала различными приемами
вплоть до сжигания живьем на кострах или же — как в наши
дни — соблазняла на предательство, возводя их на высокие пози-
ции, куда влезая, гуманисты начинают охранять буржуазный строй
и покой, как это мы видим по деятельности министров Европы
сфабрикованных лавочниками мз рабочих, бывших социалистами
Но всё это не приводит буржуазию к «мирному сотрудничеству
классов» и желаемой ею «гармонии общественных отношений»,—
гармонии, смысл которой з том, что меньшинство сытых ближних,
1 «Любовь к самому себе составляет положительное требование
закона божия, являясь тем исходным пунктом, из коего развивается
наша любовь в ближним». «Церковный вестник», № 45, 1909 г. Статья
«О сожнганни трупов». Не подписана, вероятно приф. Евсее ни.
326
обладая «полнотой политической власти», делает всё, что ему
выгодно, а большинство — голодные ближние — покорно подчи-
няется всему, что от них требуют пресыщенные лавочники всех
наций, пресыщенные и лтупеншие ат прсыщенмя «радостями»
их преступной жизни. История непрерывно и сокрушительно
доказывает им, как юмористически непрочно благополучие даже
сплошь закованных в золото таких дельцов-авантюристов, ка-
ков был знаменистый «король спичек» Ивар Крейсер и подобные
ему.
О непрочности бытия лавочников красноречиво говорят всё бо-
лее частые самоубийства в их среде. Но те, которые самоуничто
каются, ни в чем и никак не изменяют тех, которые остаются
жить и механически, с последовательностью идиотов, продолжают
свое подлое и безумное дета,— дело организации новой кровавой
бойни, той бойни, которая, вероятно, уничтожит касту людей, чье
себялюбие служит причиной всех несчастий, всего горя жизни тру-
дового народа.
Молодой советский литератор очень поможет себе освоить
смысл действительности — его материала,—если он вообразит
себя качающимся между двух сил. из которых одна действует на
его разум, другая — на чувство. Именно так поставила его исто-
рия в эпоху крушения капитализма, в годы всё более частых и
кровяных стычек пролетариата с буржуазией, накануне всемирной
классовой битвы и неизбежной победы социализма. Но хотя шум
начатой борьбы и велик, — его все-таки еще заглушает будничное
кваканье маленьких мещан, которые, пресмыкаясь в тылу крупной
буржуазии, издавна прицыкли понемножку торговать, воровато и,
по природе своей, не способны всевать; когда же большие хозяева
начинают войну — маленькие становятся мародерами, добивают и
грабят раненых, обворовывают мертвых и на этом ремесле не-
редко вырастают из мелких и крупные. Известно, что буржуазные
«войны рождают героев», но гораздо больше они рождают жули-
ков, причем герои обычно остаются на полях битв, разорванными
на кусочки, а наиболее ловкие жулики вламываются в жизнь
хозяевами, законодателями и, познав выгодность массового че-
ловекоубийства,— снова начинают подготовлять такое же вы-
годное дельце, ибо, промышленность, работающая на войну, осо-
бенно выгодна. Есть такой бог, имя ему — Барыш, — только в
него буржуазия и верует, ему и приносит кровавые жертвы мил-
лионами рабочих и крестьян.
Мелкое мещанство,— да и многие рабочие, отравленные физи-
ческим соседством с ним, — жиея по уши в болоте, жалуется на
сырость. Эти бессмысленные жалобы, вмешиваясь в героические
призывы революционного пролетариата, заглушают их. Жалуясь
на неудобства жизни з гнилом и тесном болоте, делают слишком
327
мало усилий для того, чтоб вылезти на высокое и сухое место, а
многие даже убеждены, что именно болото — «рай земной».
Но, хотя «картинность» — обязательна для литератора,— бу-
дем говорить менее «картинно».
Наш, советский писатель должен твердо знать, что большинство
его современников,— материал его работы,— люди, воспитанные
веками беспощадной борьбы друг с другом за кусок хлеба, и что
все его «ближние», каждый из них. охвачены стремлением к мате-
риальному благополучию. Это вполне естественное стремление,
основа его — биологическая необходимость питаться, иметь удоб-
ное жилище и т. д.— необходимость эта свойственна всем живот-
ным и насекомым: лиса и коршун, крот и паук строят гнезда и
норы, но некоторые из хищников и паразитов убивают больше,
чем могут сожрать. На стремлении людей к. материальному бпяго
получию построена вся культура'человечества, но его паразит —
буржуазия, — обладая властью и ничем не ограничен ной возмож-
ностью эксплоатации рабочих и крестьян, создала на почве удо-
влетворения необходимых потребностей тог соблазнительный из-
лишек, который именуется «роскошью». Развращающее влияние
этого излишка сознавалось и ею самой: так, например, законы
против роскоши существовали в древнем республиканском Риме,
в средние века против развития роскоши боролась буржуазия
Швеции, Франции, Германии. Буржуазия пожирала чужой оабо-
чей силы всегда больше, чем это было нужно для удовлетворения
ее самых широких потребностей, она заразилась страстью к лег-
кой наживе, к накоплению денег и вещей, заразилась сама и зара-
зила весь мир. Эта зараза и создала современную нам идиотскую
картину: в столицах Европы целые улицы магазинов золотых из-
делий. драгоценных камней, «роскошных пустяков», на создание
которых затрачивается масса ценнейшей энергии рабочего клас-
са. а сам рабочий класс живет впроголодь, у него совершенно от-
нята возможность раззить свои потребности, способности, талан-
ты. Мещанская страсть к бессмысленному накоплению вещей,
болезненная страсть к личной собственности привита и ему.
Не надо думать, что я протию роскоши вообще, нет я — за рос-
кошь для всех, но против идолопоклонства вещам. Делай вещи как
можно лучше, они будут более прочны, избавят тебя от затраты
лишнего труда, но — «не сотвори себе кумира» из сапога, стула
или книги, сделанных тобою, — вот хорошая «заповедь» 1 И было
бы очень хорошо, если б заповедь эту усвоила наша рабочая мо-
лодежь.
Идолопоклонники материального благополучия, покоя и уюта
«во что бы то ни стало», и в наши дни всеобщего распада буржу-
азной культуры, всё еще продолжают веровать в возможность лич-
ной прочной, легкой и «красивой» жизни. Вероятно, излишне по-
вторять, что основа этого верования — себялюбие, привитое людям
историей прошлого и подкрепляемое церковью, — ее «святые»
328
типичнейшие себялюбцы и человеконенавистники. В светской фи-
лософии особенно усердно утверждал себялюбие,— иначе: индиви-
дуализм. — премудрый немецкий мещанин Иммануил Кант, человек
мысливший образцово механически и чуждый жизни, как мертвец.
Это — запоздалое верование, и, как всякое верование, оно —
слепо. Тем не менее оно — взнуздывает людей, внушая им неле-
пое и ложное убеждение, что каждый из нас — «начало и конец»
мира, «единственный», и самый лучший, и ценнейший В этой са-
мооценке особенно ярко выражено влияние личной собственно-
сти: соединяя людей только физически и механически для нападе-
ния— для эксплоатации слабо вооруженных и безоружных, она по
необходимости — по «закону» конкуренции держит каждого из
них в состоянии самообороны против «ближнего» собственника и
единомышленника. Соединяя мещан внешне — для нападения, соб-
ственность внутренне разъединяет их для самообороны друг от
друга, ибо — каждый «сам за себя», и этим создается действитель-
но волчья жизнь. Пословица «человек человеку — волк» создана
именно моралью собственников.
Зоологический индивидуализм — болезнь, которой заразила весь
мир буржуазия и от которой она, — как мы видим, — погибает.
Разумеется, чем скорее она погибнет — тем лучше для трудового
народа земли. В его силе и воле — ускорить эту гибель.
Для молодого советского писателя мещанство — материал труд-
ный и опасный своей способностью заражать, отравлять. Молодой,
«начинающий» нашдисатель не наблюдал мещан в «силе и славе»,
недавнее прошлое мещанства знает только по книжкам и — пло-
хо, тревожная, разлагающаяся и больная жизнь европейской бур-
жуазии мало известна ему и тоже только по книжкам, по газетам.
В его стране существуют еще многочисленные остатки разрушен-
ного мещанства, они более или менее ловко притворяются «со-
циальными животными», проползают даже в среду коммунистов,
защищают свое «я» всею силою хитрости, лицемерия, лжи,—
силой, унаследованной ими из многовекового прошлого. Они со-
знательно и бессознательно саботируют, лентяйничают, шкурни-
чают, из их среды выходят бракоделы, вредители, шпионы и пре-
датели.
Об этих остатках вышвырнутого из нашей страны человечьего
хлама у нас написано и пишется довольно много книг, но почти
все эти книги недостаточно сильны, очень поверхностно и тускло-
вато изображают врага. Основанные на «частных случаях», они
носят характер анекдотический, в них не чувствуется «историз-
ма», необходимого в художественном произведении, и социалисти-
чески воспитательное значение этих книг — очень не высоко. Ра-
зумеется, за 15 лет не создашь Мольеров и Бальзаков, не нажи-
вешь автора «Ревизора» или «Господ Головлевых», но в стране,
где за эти годы энергия рабочего класса построила новые города,
329
гигантские фабрики, изменяет физическую географию земли своей,
соединяя миря каналами, орошая и заселяя пустыни, изумительно
обогащая государство бесчисленными открытиями сокровищ в нед-
рах земли, в стране, где рабочий класс выдвинул из своей среды
сотни изобретателей, десятки крупнейших работников науки, где
он ежегодно вводит в жизнь почти полмиллиона молодежи, полу-
чающей высшее образование,— в этой стране можно предъявить
высокие требования к литературе.
В ней — молодой литературе — уже немало весьма ценных фор-
мальных достижений, ее охват действительности становится всё
шире,— естественно желать, чтоб он был глубже. Он и будет глуб-
же, если молодые литераторы поймут необходимость для них
учиться, расширять свои знания, развивать свою познавательную
способность, изучать технику избранного ими глубоко важного и
ответственного революционного дела.
Подчиняясь притяжению двух сил истории — мещанского прош-
лого и социалистического будущего - люди заметно колеблют-
ся: эмоциональное начало тянет к прошлому, интеллектуаль-
ное— к будущему. Много и громко кричат, но — не чувствуется
спокойной уверенности в том, что решительно и твердо избран
вполне определенный путь, хотя он — достаточно указан исто-
рией.
Обанкротившийся, одряхлевший индивидуализм все еще живет и.
действует, проявляясь в фактах мещанского честолюбия, в стрем-
лении поскорее выскочить вперед, на заметное место, в работе
«напоказ», неискренней, неряшливой, компрометирующей проле-
тариат, и, особенно, — в работе «по линии наименьшего сопроти-
вления». В литературе это — линия критического отношения к
прошлому. Как уже сказано выше, отвратительное лицо его зна
комо молодым литераторам поверхностно и теоретически. Лег-
кость критического изображения прошлого отвлекает авторов в
сторону от необходимости изображать грандиозные явления и про-
цессы настоящего,
У молодых авторов еще нет достаточно мощных сил для того,
чтоб внушить читателю ненависть к прошлому. И. потому, они не
столько отталкивают читателя от прошлого, как — на мой
взгляд, — непрерывно упоминая о прошлом, укрепляют — фикси-
руют, консервируют — его в памяти читателя.
Для того, чтоб ядовитая, каторжная мерзость прошлого была
хорошо освещена и понята,— необходимо развить в себе умение
смотреть на него с высоты достижений настоящего, с высоты ‘ве-
ликих целей будущего. Эта высокая точка зрения должна и будет
возбуждать тог гордый, радостный пафос, который придаст нашей
литералуре новый тон, поможет ей создать новые формы, создаст
необходимое нам новое направление — социалистический реализм,
который — само собою разумеется — может быть создан только
на фактах социалистического опыта.
33D
Мы живем в счастливой стране, где есть кого любить и уважать.
У нас любом, к человеку должна возникнуть — и возникнет —- из
чувства удивления пред его творческой энергией, из взаимного
уважения людей к их безграничной, трудовой коллективной силе,
создающей социалистические формы жизни, из любви к партии,
которая является вождем трудового народа всей страны и учителем
пролетариев всех стран.
1ИЗ
.1 ЛТК I’АI УРН Ы Е 3 А Г. А 111.1
I
В газете «Литературный Ленинград» 24 [1434 г.] меня несь-
ма заинтересовали две заметки: одну из ник — о романе В. Ка-
верина— автор начинает так:
«Роман Каверина не окончен. Вернее даже—он только начат».
Далее автор, находя излишним дожидаться конца романа и подо-
зревая Каверина в чрезмерном оптимизме, говорит: -< '*
«/Мы так часто привыкли бить пи пессимизму, что очень часто
приветствуем любой оптимизм, не разбираясь в его природе.
Нужно начать различать социальный оптимизм писателя, явив-
шийся результатом творческого проникновения в подлинный ход
исторических процессов, от оптимизма, так сказать, «частного»,
который, переводя па несколько упрощенный язык, можно наз-
вать «хорошим настроением» писателя, и основным признаком
которого нужно считать отсутствие идейной «собранности», «пар-
тийности».
Следуя за автором по линии «упрощения языка», вероятно мож-
но сказать, что: есть оптимизм нетребовательный, физиологиче-
ский, зависимый от хорошего пищеварения, от идеально нормаль-
ного внутриклеточного питания, и есть оптимизм как результат
глубокого понимания идеологически правильной организации впе-
чатлений, возбуждаемых явлениями социальной жизни. Затем мож-
но бы указать, что «здоровый дух в здоровом теле», полнокров-
ном и снабженном достаточным количеством жира, это — по пре-
имуществу— сугубо мещанский дух зоологической жизнерадост-
ности, ныне постепенно исчезающий, но все же несколько ожи-
вляемый надувательством пророков и практиков фашизма. Далее
не плохо бы указать, что, являя собою нечто газообразное, душок
этот обладает свойством вместимости в самые различные формы,
не говоря уже о форме такой исключительной емкости, каков, на-
пример, Интернационал II. Еще далее поучительно было бы отме-
тить присутствие сего тлетворного духа в советской прозе и в
332
поэзии, а в особенности — в быте литераторов, разно как и дру-
гих граждан. Автор заметки о «только что начатом» романе Ка-
верина, ничего этого не сделав, предпочел бросить на роман не-
кую тень, как бы предупреждая меня, читателя: «Гражданин, хо-
тя роман только что начат, но люди, в нем изображенные, подо-
зрительно хороши». В общем философическое наполнение этой
преждевременной рецензии скудно и недосказанно, а бытовой ее
смысл свидетельствует о нравах, мягко говоря, непохвальных.
Вторая заметка, помещенная п том же номере газеты, еще бо-
лее оригинальна. «Объединение молодой литературы» объявило
доклад о двенадцати романах, но докладчик, вычеркнув десять, ре-
шил говорить только о двух. Говорил он об одном романе — «Воз-
вращение в Итаку». Роман этот еще нигде не напечатан. Один из
слушателей доклада заявил, что романа он не читал, «но всё рав-
но, автору не следовало так писать». Если бы автор сам публично
читал рукопись романа перед тем как печатать его, это было бы
понятно и естественно. Но когда его рукопись читает кто-то дру-
гой и, на основании ее, говорит о распаде романа как жанра,
это — уже похоже на забаву людей, которым нечего делать и
скучно жить, хотя в нашей стране, в нашей литературе — безгра-
ничное количество дела живого, интересного и в том числе очень
много серьезнейшего дела для литературной критики и для само-
критики литераторов. Приведу пример того, как мы, литераторы,
делаем наше дело. В № 8 «Литературного Ленинграда» опублико-
вана дискуссия о романе Александра Молчанова «Крестьянин»:
«Сопоставляя роман Молчанова « Крестьянин» с другими произ-
ведениями советской литературы, докладчик доказывает, что
своим мастерством писатель уничтожает изолированность кре-
стьянской литературы, поднимает свою тему на уровень значи-
тельнейших книг в советской литературе. Докладчик считает,
что такого изображения крестьянина в нашей литературе еще
не было».
Слушатели, литераторы из объединения Ленинградской колхоз-
ной литературы, огясп® «мелкие недостатки» романа Молчанова,
расхвалили его, а редактор рукописи А. Прокофьев сказал:
«Так в литературе крестьянин еще не изображался, — поднята
огромная тема с полным знанием материала, с полной ответствен-
ностью. Положительные качества романа безусловно перевеши-
вают недостатки».
В том же номере газеты напечатана статейка писателя Чистяко-
ва, который говорит следующее:
«О недостатках романа я много говорить не буду. В каждом
крупном произведении литературы такие недостатки найдутся.
Скажу только, что большинство недочетов падает на те мелочи и
недоделки, которые сам автор видит и понимает, а остальное
относи гея за счет его роста. Роман был написан в условиях для
автора тяжелых. Не секрет, что мы, колхозные писатели, живем
333
до сих пор на «черном хлебе», и в издательствах на наши произве-
дения смотрят как на печальную необходимость: их можно печа-
тать в порядке общественной дисциплины. Не будь такого к нам
отношения, роман Молчанова стоял бы по своей отделке еще вы-
ше, но и в таком виде он стоит на такой большой высоте, что да-
леко оставляет за собой многие хорошие образцы большой лите-
ратуры.
В заключение скажу, что роман Молчанова «Крестьянин» —
это такая большая победа, такое достижение, которым по праву
может гордиться не только наше областное объединение колхоз-
ных писателей, но и вся советская литература».
Принимая во внимание все эти превосходно хвалебные отзывы,
я должен сказать, что хотя А. Молчанов человек даровитый, одна
ко литератор он серьезно малограмотный, так же как и его редак-
тор А. Прокофьев. Доказательства: на стр. 210 напечатано: «По
совету Владимира Ильича в 98-м г. прошлого столетия Матвей пе-
реехал из Петербурга па Урал, где организовал боевой отряд ста-
рой большевистской гвардии». В 98-м г. Владимир Ильич был в
ссылке, а не в Петербурге О каком «боевом отряде» идет речь?
Такие отряды явились гораздо позднее.
«Поднимая подол грязного сарафана и бесстесиительно показы-
вая миру тайное тайных, Яблочиха кричала: «Ба-абы! Вот она
коммуна-то. Подайте рюмочку Христа ради на погорелое место!»
Эта сцена взята из книги литератора 70-х гг. Шашкова — «Рус-
ская женщина», но там женщина сожгла волосы на венерином хол-
ме, а Молчанов забыл упомянуть об этом, и у него «погорелое
место» непонятно. События, изображаемые Молчановым, разыгры-
ваются н селе Ключены— неопределенной и неопределимой обла-
сти. Кстати; мы очень плохо знаем карту огромной нашей стра-
ны; мы знали бы ее гораздо лучше, если бы издательства печатали
на пустой странице перед титулом книги карту местности, в кото-
рой живут и действуют люди, изображаемые в книге.
Так вот: село Ключены, время — 30-й год. В доме одного из
кулаков он и приятели его празднуют день «преображенья». Ав-
тор дает описание количества жратвы, приготовленной к истре-
блению кулаками.
«Ог матерых житных пирогов, густо сдобренных поливкою из
сметаны и покрытых тонким, как первый ледок, слоем масла, от
пшеничных белых шанег, тятиных, как груди Атты, и круглых, как
торцы дерева, от массивных, возлежащих во всю длину стола рыб-
пиков — от всего этого бесконечного множества хворостья и на-
тру шечья поднимались на высоту берущие в полон запахи сытости
и довольства, На очереди, занявшей шесток печи, стояли; блюда
жирных мясных щей, миски налимовой ухи, свиные окорока, те-
лятина, тетеревятина, каши, масла, подливка На кухонном столе
тоже выстроилась очередь; то была очередь киселей—красных,
розовых, белых, разбрасывающих по горнице сияния. Гости кряк-
331
нули. Хозяйка отвесила поклоны. Хозяин появился с графинчиком.
Анна угощала гостей с серебряного подноса.
— Пейте и ешьте, гости...— кланялась Анна».
На шестке крестьянской печи физически невозможно поместить
количество «блюд», перечисленных автором. Обилие и разнообра-
зие пищи напоминает мне описание боярского пира, данное,—
не мшу вспомнить — где, нето у Забелина в «Домашнем быте
царей», нето в повести «Шигоны», или в одном из «историче-
ских» романов Масальского. Но — дело не в этом, а в том, что
«художественное» преувеличение автором размеров шестка и
обилия жратвы крайне характерно вообще для «реализма» опи-
саний и для грамотности автора. Пример: на стр. 22 он расска-
зывает:
«В 1905 году крестьяне, в числе которых был и Никанор Петро-
вич, выжгли усадьбу помещика Виктора Никольского; по опреде-
лению тогдашних властей они должны были восстановить усадьбу
и работали на это восстановление, не видя белого свету, денно и
нощно, четыре года, спустив кроме того все свои ценности и при-
даное жен».
Случай, когда крестьяне «четыре года денно и нощно» восста-
навливали бы разрушенную ими усадьбу помещика, конечно,
замечателен. Может быть, в селе Ключенах еще живы мужики,
которые «по определению властей» занимались этим оригиналь-
нейшим делом на протяжении четырех лег. Интересно бы спро-
сить их, как эго было? Если — было.
Герои романа, Никанор Лопатин, видимо, столыпинский хуторя-
нин. Это — могучий, «почвенный» мужик из ряда тех, которые
до еле:) радости, до пафоса восхищали славянофилов; «чернозем-
ная сила», «богатырь земли русской» и т. д. Дочь у него — сель-
ская учительница и активная контрреволюционерка, она ведет
дневник, в котором между прочим пишет; «Коммунисты утвер-
ждают, что собственность никогда не являлась двигателем жизни».
В раннем детстве мясник напоил ее кровью только что зарезанно-
го теленка, вследствие чего «наглый физический мир, так рано
оголенный перед нею, рано состарил и ее душу». Ее лозунг: «Охра-
няй свою изгородь — изгородь сохранит хозяйство». Сын Лопати-
на — коммунист, парень слезоточивый и разрисован автором как
совершенный дурак. Пример (на стр. 240):
«Григорий прыжками миновал коридор и, схватившись за ко-
сяк, остановился в дверях зала. Несколько мгновений он оглядывал
зал страшным хищным взглядом, как ястреб, выбирающий свы-
сока добычу. И по мере того, как он оглядывал зал, взгляд его на-
чинал тускнеть и бледнеть и вскоре стал глупо растерянным, как
у петуха, который почувствовал, что ястреб выбрал его своей до-
бычей».
Коммунист этот — натура нервозная, Молчанов говорит, что
«от приветливого счастья волосы у него поднялись дыбом».
335
В центре романа — Лопатины: отец, сын и лочери,— младшая—
безграмотна, отец назначил ее «по крестьянству» и в школу не
пустил. Насколько можно понять суть романа, она такова: дочь-
контрреволюционерка пытается извлечь отца из коммуны и, не
имея на это его согласия, заявляет о его выходе коммунистке Бе-
ляевой. Беляева говорит (стр. 52):
«А мы были несколько иного мнения о старике. Несмотря на)
свой преклонный возраст, неграмотность, молчаливость, неумение
связать и лары слов, он числился у нас в активе. Еще не было слу-
чая, чтобы он не откликнулся на призыв советской власти. В де-
вятнадцатом году, когда наш север грабили англичане, он пожер-
твовал красным бойцам свинью и корову. Он всегда с превышением
и всегда раньше срока выполнял свои обязательства перед госу-
дарством: он давал государству больше, чем любой крестьянин,
располагавший одинаковым хозяйством. Он воспитал для комсо-
мола и партии прекрасного работника сына. Мы не находили
в нем той двойственности, того второго лица, которое вы только
что открыли».
Контрреволюционерке не удается извлечь отца из коммуны, бо-
лее того, — старику коммунисты устраивают чествование:
«Крестьяне,— восторженно проговорил Микеша,— перед вами
Никанор Петрович Лопатин. Он полвека трудился над этой землей.
Нет,— тряхнул Микеша молодыми плечами,— мы не будем счи-
тать годов! Он трудился над землей со дня своего рождения. Он
не разгибал спины, ибо зла и корениста земля. Но и Лопатин не
трус, Никанор Петрович не робок! Как зверь, он работал над
землею от утренней зари до поздней ночи. Ноги его прели в пот-
ных онучах, на лице вскипала натужная кровь. Потом и кровью
своего тела он отвоевывал от «матери-земли» кусок поля. Взгля-
ните вокруг: вон там зеленеет рожь, здесь овсяное поле усеяно
суслонами, недюжиная ботва давно отцвела и опускает в карто-
фель ядреные соки... Было жуткое время республики: на фабрич-
ных станках цвели лопухи, по рельсам еле бродили расшатанные
парозозы, падали силы голодной республики. Кто поддержал ее?
Чьим хлебом восстановлена сила напп«х городи®? Хлебом Никанора
Петровича! Вот за это, за труд, за жуткую любовь к земле, за!
прошлый потный, страдальческий век, за помощь республике, ста-
рого отца новых мастеров земли мы, молодежь, объединенная в
ячейку Осоавнахима, зачисляем в боевые ряды этой организации
и преподносим значок...» (стр. 248).
Всё это нисколько не помешало кулакам травить Лопатина, они
в конце концов затравили его на глазах сына и других коммуни-
стов. Довели старика до того, что он, вымыв окровавленную бо-
роду свою двумя литрами водки, стал пить эту водку вместе с
кровью, а затем выпил еще целую бутылку «без передыха». Вот
она, мощь мужицкая! В общем же старик Лопатин — фигура мут-
ная, тусклая.
3!б
Если бы эта история была рассказана на сотне страниц, она, ве-
роятно, получила бы смысл более ясный и поучительный. Но в ро-
мане 434 страницы, написанных удивительно путаным «стилем».
Вот несколько примеров из сотстг уродств: «Он похудел настоль-
ко, что вряд ли дышит социализмом». «Он заклал меня мохом».
«Он несколько раз выстрелил по вам». «Бош — не в бабьих меж-
ногах». «Мухи грызли ее малиновые щеки». «Финтифлюшки все-
возможной басоты». «Он парил над вещами, как любовь над юно-
шеством». «Комедировагъ роль». «Мухи ко всему безразличные».
«В чайник брошена горсть напитка». В романе встречаются «на-
водопелый потолок», «вслорк бунтовщиков», «сжохлый песок»,
«истрепанная глина», «клинчатое одеяло», «бабы теп помяты»,
«продолговатые звуки», «безкобозы» и множество других забав-
ных диковин.
Ветошь автор называет — «вехоть», предбанник — «сенцами»,
обрядовую песню — «церемониальной». Дагир говорит о «трелях
соловьих», не зная, что самки птиц — не поют, а это известно
любому ребенку деревни.
Редактор книги Молчанова, А. Прокофьев, по ремеслу его, «ка-
жется», стихотворец, г. е.— «поэт». Предполагается, что поэты
должны знать русский язык, и, кроме того, немножко политгра-
моту. Позволительно спросить гражданина Прокофьева, а в сто
лице и многих других редакторов: по силам ли они берут работу
на себя? Не честнее ли будет: сначала поучиться тому, что бе
решься делать? «Не пора ли нам, ребята», понять, что снабжение
книжного рынка словесным браком и хламом не только не по
хвально, а — преступно и наказуемо? Не пора ли нам постыдиться
перед нашим читателем?
Громко болтая о всемирной внушительности героического тру-
да рабочих и колхозников, охотно принимая эту работу на свой
счет, весьма многие писатели постепенно уподобляются знамени-
той мухе, которая, сидя на рогах вола, хвасталась «мы — пахали»!
Считаю нужным поговорить о литературных нравах. Думаю,
что это вполне уместно накануне съезда писателей и во дни орга-
низации союза их.
Нравы у нас — мягко говоря — плохие. Плохонатость их объя-
сняется прежде всего тем, что всё еще не изжиты настроения
групповые, что литераторы делятся на «наших» и «не наших», а
это создает людей, которые, сообразно дрянненьким выгодам
своим, служат и «нашим» и «вашим». Группочки создаются не по
признакам «партийности» — «внепартийности», не по силе необ-
ходимости «творческих» разноречий, а из неприкрытого стрем-
ления честолюбцев играть роль «вождей». «Вождизм», это —
болезнь; развиваясь из атрофии эмоции коллективизма, она
выражается в гипертрофии «индивидуального начала». 8 то время,
когда «единоличие» быстро изживается в деревне, — оно все более
заметно в среде литераторов. Это явление следует объяснить не
22 Горький. О лптсратгро. И. ?<.
337
только тем, что в среду литераторов,— как на «отхожий промы-
сел» физически более легкий, сравнительно с работой на фабрике,
у станка,— входит закоренелый в зоологическом индивидуализме
деревенский житель, это объясняется еще и тем, что, наскоро
освоив лексикон Ленина — Сталина, можно ловко командовать
виутренно голенькими субъектами, беспринципность коих позво-
ляет им «беззаветно», т. е. бесстыдно служить сегодня — «на-
шим», завтра — «вашим». Легкость прыжков от «наших» к «ва-
шим» отлично показана некоторой частью бывших «рапповцеа»,
эта легкость свидетельствует и о том, как ничтожен был идеоло-
гический багаж прыгунов. Сочтя постановление ЦК партии кров-
ной для себя обидой, часть «рапповцев» откололась от литературы
и начала говорить о ней, как о чутком деле, как о работе «ихней»,
а не «нашей». Это поступок антисоциальный и антипартийный.
Однако я считаю нужным сказать, что, по моему мнению, в
ту пору, когда «рапиовцы» действовали товарищески дружно и
еще не болели «административным восторгом», они, не отличаясь
необходимо широким и глубоким знанием литературы и ее исто-
рии, обладали зоркостью и чуткостью подлинных партийцев и
хорошо видели врага, путаника, видели попугаев и обезьян,
подражавших голосу и жестам большевиков. Мне кажется, что
и нравы литературной молодежи при «рапповцах» были не так
расшатаны.
Условиями, в создании которых я не считаю себя виновным, на
меня возложена роль мешка, в который суют и ссыпают свои уст-
ные и письмешпче жалобы люди, обиженные или встревоженные
некоторыми постыдными явлениями литературной жизни. Не могу
сказать, что роль эта нравится мне, но, разумеется, обилие жалоб
тревожит и меня.
Жалуются, что поэт Павел Васильев хулиганит хуже, чем хули-
ганил Сергей Есенин. Но в то время, как одни порицают хулига-
на,— другие восхищаются его даровитостью, «широкой натурой»,
его «кондовой мужицкой силищей» и так далее. Но порицающие
ничего не делают для того, чтоб обеззаразить свою среду от при-
сутствия в ней хулигана, хотя яою, что если он действительно яв-
ляется заразным началом, его следует как-то изолировать. А те.
которые восхищаются талантом П. Васильева, не делают никаких
попыток, чтоб перевоспитать его. Вывод отсюда ясен: и те, и дру-
гие одинаково социально пассивны, и те, и другие, по существу
своему, равнодушно «взирают» на порчу литературных нравов, на
отравление молодежи хулиганством, хотя от хулиганства до фа-
шизма расстояние «короче воробьиного носа».
Недавно один из литераторов передал мне письмо к нему пар-
тийца, ознакомившегося с писательской ячейкой комсомола.
«Состав нашей ячейки в основном не плохой. Около 40 человек
комсомольцев. Преобладают солидные — для комсомола даже боль-
шие, чем следует — стажи. Я уверен, что большинство ребят были
33»
неплохими комсомольцами-производственниками до тех пор, пока
положительные их качества (литературный талант, говорим о лю-
дях, имеющих право на пребывание в литературных рядах) не
привели их в недра горкома писателей».
«Первое, что бросается в глаза, это недисциплинированность.
Это отражав гея не только на выполнении нагрузок, хотя и по ним
судить можно, но и на качестве литературной работы».
«Исчезает самодисциплина. Люди мало или совсем не работают,
перестают учиться, страстно влюбляются в себя и верят в непобе-
димую силу таланта. Некультурность возводится, порой, в добро-
детель, ибо на фоне некультурности талант становится будто бы
удивительнее».
«Я думаю, что основным дезорганизующим началом является от-
сутствие твердого заработка. Заработки «от случая к случаю»
формируют' и быт».
«В самом деле: я не успел еще проверить, но сделаю это непре-
менно, был ли быт пролетарской части молодых литераторов
столь отвратительным, каким он становится с момента выхода их
первых произведений и связанных с ним обстоятельств. Однако,
помимо этой основной причины есть и другие. Несомненны чуждые
влияния на самую талантливую часть литературной молодежи.
Конкретно: на характеристике молодого поэта Яр. Смелякова всё
более и более отражаются личные качества поэта Павла Василь-
ева. Her ничего грязнее этого осколка буржуазно-литературной
богемы. Политически (это не ново знающим творчество Павла
Васильева) это враг. Но известно, что со Смеляковым, Далматов-
ским и некоторыми другими молодыми поэтами Васильев дружен,
и мне понятно, почему от Смелякова редко не пахнет водкой и
в тоне Смелякова начинают доминировать нотки анархо-индивиду-
алистической самовлюбленности, и поведение Смелякова всё менее
и менее становится комсомольским».
«Прочтите новую книгу стихов Смелякова. Это скажет вам
больше (не забывайте, что я формулирую сейчас не только узнан-
ное, но и почувствованное)».
«А Смеляков — комсомолец, рабочий. И еще удивительно — по-
чему наиболее пораженной частью является поэтическая группа
литературной молодежи? Я думаю, что это потому, что дух анар-
хо-богемский нигде, как у поэтов, нс возводился в степень тра-
диции. Но ведь это было характерно для прошлого, для того раз-
лада между средой и системой взглядов литератора, который
существовал до революции. Откуда же теперь происходят эти
влияния?»
«Оказывается, они и теперь живучи и отравляют часть нашей
молодежи. О Смелякове мы говорили. А вот—Васильев Павел,
он бьет жену, пьянствует. Многое мной в отношении к нему про-
веряется, хотя облик его и ясен. Я пробовал поговорить с ним по
поводу его отношения к жене.
339
22*
«—Она меня .побит, а я ее разлюбил... Удивляются осе — она
хорошенькая... А вот я ее разлюбил...»
«Развинченные жесты, поступки и мысли даадцатилетнего не-
врастеника, гон наигранный, театральный. О нем говорят мне не-
мало, и о нем собираюсь я поговорить на диспуте, о котором вам
рассказывал и собираюсь еще рассказать».
«Ойсленлер. Ну, это просто чуждый тип. К нему мы пригляды
вались, и я думаю, что целесообразнее всего не говорить о нем
как о комсомольце- Рассказов о ueoi ходит много. Каким-то об-
разом с ним связывают смерть молодой писательницы Пантиеле-
вой Вопрос о нем стоит на повестке дня ячейки».
«Панченко. Альтшуллер — герой нашумевшего процесса. Ци-
гальнинский. Может быть, вы и не знаете этих фамилий. Они ин-
тересны лишь как иллюстративный материал к сказанному выше.
Зарубин. Склоки, сплетни, нетоварищеское отношение друг к
друту».
«У нас есть и другая — здоровая часть молодежи. Преимуще-
ственно это та часть, которая и в быту изолирована от «литера-
турных влияний».
«В самом деле, — пусть прочтет меня Олеша, Никулин, В. Ка-
таев и многие другие, — не мне и не нам их учить, они воспиты-
вались в другие времена. Нам важна их работа, пусть живут, как
хотят, но не балуют дружбой наших молодых литераторов, ибо
о результате этой «дружбы» многие из них, начиная подражать
им, усиливают не столько мастерство, сколько манеру поведения,
отличившую их в кабачке Дома Герцена! Хорошие намерения
дают далеко не хорошие результаты».
«Ну, а мы?.. Мы ничего не делаем для того, чтобы противопо-
ставить что-либо этим влияниям. О работе с молодым писателем
мы много говорим, но нет ничего слабее этого участка. Вы знаете
это, товарищ, и я не хочу превращать письмо в бесконечное пере-
числение недостатков нашей работы».
В письме этом особешгого внимания заслуживает указание ав-
тора на разлагающее влияние некоторых «именитых» писателей
из среды тех, которые бытуют «в кабачке имени Герцена». Я то-
же хорошо знаю, что многие из «именитых» пьют гораздо лучше
и больше, чем пишут. Было бы еще лучше, если бы они утоляли
жажду свою дома, а не публично. Еще лучше было бы, если б они,
в жажде славы и популярности, не портили молодежъ похвалами
и преждевременным признанием крупных дарований в людях, ко-
торые по малограмотности своей не в силах развить эти дарова-
ния И еще лучше было бы, если б они, стремясь создать группку
поклонников, угодников и приспешников, не совали бы в союз пи-
сателей людей бездарных. Групповщинка — жива, болезнь «вож-
дизма» прогрессирует, становится хронической: «Кукушка хвалит
240
петуха за то, что хвалит он кукушку». Восторгаясь тем, как
быстро фабрика и колхоз прививают крестьянину психологию ра-
бочего. не замечают, что в литературе крестьянин обнаруживает
подлинную свою сущность закоренелого «единоличника» и что
для него литература только личное его дело, а ее социально-куль-
турное и революционное значение — совершенно не понятно ему.
Именно эта психология единоличника служит источником «порчи
нравов», источником борьбы мелких самолюбий, злостных спле-
тен, групповой склоки и всякой пошлости. Создается атмосфера
нездоровая, постыдная, атмосфера, о которой, вероятно, уже
скоро и властно выскажут свое мнение наши рабочие, которые
понимают значение литературы, любят ее и являются всё более
серьезными ценителями художественного слова и образа.
В статейке этой много недоговоренного, но я еще вернусь к
теме, затронутой в ней.
1934.
II
Как процесс эволюции материи,— основы всех сил,— жизнь ве-
личественно проста, как процесс развития социальных отноше-
ний — осложнена всяческой ложью и подлостью. Правда требует
простоты, ложь— сложности, это очень хорошо утверждается
историей литературы.
В старину на процессах технически примитивного труда и еще
не очень резко выраженного расслоения людей на владык и рабов
устное художественное творчество трудящихся создало в форме
сказок и легенд замечательно яркие образцы живописи словом;
общая тема этих произведений устной литературы: борьба чело-
века с природой, с волшебником, овладевшим ее тайнами, и меч-
та о возможности для трудящихся овладеть силами природы. Это—
общечеловеческая гема.
«Общечеловеческое» поэзии и прозы классиков весьма резко
воэшдцается над уровнем общебуржуазного. «Общечеловечески-
ми» в литературе прошлого являются произведения, в которых
наиболее пессимистически отразилось ощущение личностью тра-
гической сложности социального бытия, сознание ею ничтожества
своего в процессе истории. Ощущение это испытывали и разнооб-
разно выражали господа, но оно было также свойственно рабам,
толкая тех и других в фантастику идеалистической философии,
в туманы религии. Глмкон, ваятель, живший в первом веке до на-
шей эпохи, изобразил Геркулеса созернгившим свой последний
подвиг: в руке героя труда — яблоко бессмертия, но его поза, его
лицо изображают не радость победы, а только усталость и уны-
ние. Интересно отметить тот факт, что буржуа, победив феодала,
3it
нигде не отметил в высокой художественной форме свое «торже-
ство победителя».
Борьба непрерывна, победы постоянны, а торжества нет, или же
оно так же кратковременно, как крикливо, — такова недавняя
подлая и кровавая победа тройного зловонного Г., олицетворяю-
щего силу крупной немецкой буржуазии. В Европе XIX—XX вн
подлинно художественно изображенная личность, это — или кри-
тик буржуазного общества, или нытик, человек, который жалует
ся на тяжесть жизни, человек, который хочет жить независимо
от первой — материальной и второй — социальной природы, хо-
чет жить «сам в себе», как подсказал ему машинально мыслив-
ший старичок из Кенигсберга, основоположник новейшей фило-
софии индивидуа.'плз.ча.
Но существует страна, в которой буржуазия потерпела пора-
жение. Это — факт, имеющий «общечеловеческое» значение не
только для пролетариев всех стран, но и для основной силы
буржуазии, для мастеров ее науки, культуры, количество ко-
торых превышает спрос буржуазии, а драматизм их социаль-
ного положения и логика истории указывают им единственный
путь свободного творчества — путь с революционным пролета-
риатом.
Задача и обязанность создать подлинно общечеловеческую ли-
тературу возлагаются историей на писателей Союза С. С. Респуб-
лик. Это должна был ь .литература, способная глубоко волновать
пролетариат всей земли и воспитывать его революционное право-
сознание. Материал для создания высокоценной поэзии и прозы у
нас уже есть — совершенно новый материал, созданный и непре-
рывно создаваемый революцнонллы.м мужеством творчества рабо
чих и крестьян, их разнообразной талантливостью. Это — мате-
риал победы, небывалой в истории человечества, победы проле-
тариата и утверждения диктатуры пролегариата. Смысловое,
историческое мировое значение факта этой победы совершенно
исключает из обихода нашей .литературы темы безнадежности,
бессмысленности личного бытия, гему страдания, освященную вред-
нейшей ложью христианства. Страдание человека почти всегда
изображалось так, чтоб возбудить бесплодное, бесполезное сочув-
ствие, «сострадание», и крайне редко для того, чтобы насытить
чернорабочего строителя культуры чувством мести за его попран-
ное человеческое достоинство, зажечь в нем ненависть к страда-
нию. к источникам его, к творцам подлейших ужасов жизни.
170 миллионов людей отказались от позорной обязанности
страдать рада удобств и удовольствий командующего класса. Они
еще не успели устранить все внешние причины житейских не-
удобств, потому что у них не было времени для этого, а также,
конечно, по вине их пассивности и мещанского стремления еще
многих поскорее вкусить дешевеньких «радостей жизни», — по-
спешность этого стремления объясняется тем, что хотя у нас ме-
342
танин физически побежден, но всё еще «бытует» вместе с нами,
распространяя запах тлетворный и одуряющий.
Материалом художественной литературы служит человек со
всем разнообразием его стремлении, деяний, человек в процессе
его роста или разрушения. Материал у нас есть, но мы плохо изу-
чаем его, и у нас отсутствует уменье организовать этот материал
в формы высокого искусства. Уменье создается знанием, стало
быть нам нужно вооружаться знанием, надо учиться работать,
искусно и честно. Учиться надо многому и, в наших условиях,
учиться не трудно, ибо пролетариат-диктатор разрушил все пре-
грады на пути его детей к науке, искусству.
Литераторы Союза Советов поставлены в центр, внутрь процес-
са , имеющего мировое значение. Это — процесс творчества куль-
туры, основанной на исключении частной собственности на землю
и орудия труда, на уничтожении всех форм социального парази
тизма. Но физически включенные в этот процесс, наши литера-
торы, пытаясь изобразить его, всё еще относятся к человеку, жи-
вой силе этого процесса, поверхностно, небрежно и даже — рав-
нодушно, рассказывают о нем словами казенного, холодного вос-
хищения. а изобразить его — хотя бы таким,'каков он есть — не
,умеют. И не понимают, что подлинное искусство обладает правом
преувелгчнвать, что Геркулесы, Прометеи, Дон-Кихоты, Фаусты—
не «плоды фантазии», а вполне закономерное и необходимое поэ
тическое преувеличение реальных фактов. Наш реальный, живой
герой, человек, творящий социалистическую культуру, много вы-
ше, крупнее героев наших повестей и романов. Л
В литературе его следует изображать еще более крупным и яр
кии, это — не только требование жизни, но и социалистического
реализма, который должен мыслить гипотетически, а гипотеза —
домысел — родная сестра гиперболе — преувеличению.
Недавно вышла весьма интересная, очень острая книжка Д. Мир
ского «Интеллидженсия», в ней характеризуется интеллиген-
ция Англии и между прочим сказано, что буржуазия, «признав
ограниченность познавательных способностей своих, отказалась
от познания закономерностей и ограничивает мышление только
оценками». Это — сугубо правильная мысль, особенно в ее прило-
жении к явлениям социальным. Познавательный аппарат буржуа-
зии износился на долголетней работе пптемалывания суровой и
отвратительной «правды» жизни, творимой буржуазией, в пыль
и в ложь религии, философии, в ложь мещанского, либерального
«гуманизма», а ныне в безграмотную ложь фашизма. Но, к сожа-
лению, наша литература в большинстве ее даст право сказать,
что она тоже отказывается от познания закономерностей в поль-
зу внешних. поверхностных оценок.
Тысячами голосов советский человек, строитель новой культу-
ры, ежедневно говорит литераторам: я был пастухом, был соци-
ально-опасным правонарушителем, был батраком кулака, — стал
313
инженером, медиком, ученым естествоиспытателем; я была бат
рачкой, горничной, домашним животным моего мужа, — я стала
профессором философии, агролгомом, парторгом и т д. Говоря
это, люди сообщают как бы только о факте своего физического
перемещения в социальной среде, не умея и иногда — не желая
рассказывать о химии факта. Вскрыть психо-химический процесс
перемещения из ряда чернорабочих батраков в ряды мастеров
культуры, вскрыть закономерность этого явления, показать, ка-
кую роль играла в нем классовая идеология пролетариата, как
сопротивлялись ей зоологические эмоции мещанства — это дело
революционера-художника, «инженера дуп>».
Суть и смысл факта не только в том, что пастух строит маши-
ны. а батрачка директорствует на фабрике. Ведь крупная буржуа-
зия физически размножается и размножилась не только путем
деторождения, но также и путем отбора и всасывания в жирную,
клейкую среду свою людей наиболее талантливых и энергичных
из среды рабочих, крестьян, мелкой буржуазии. Неисчерпаемо
огромный мир трудового народа всегда изобиловал талантами, и
тысячи их, становясь идолопоклонниками культуры собственни-
ков, освежали силу класса врага, укрепляли его власть нал миром
Только единицы, десятки отдавали таланты свои делу организации
классового революционного правосознания пролетариата, указы-
вали ему на историческую необходимость борьбы против граби-
телей мира, фабрикантов нищеты и вырождения трудового наро-
да. Об этом пожирании капиталистами талантливых людей враж-
дебного им класса начинают рассказывать некоторые из литера-
торов современной Европы, Америки, — рассказывают потому,
что уже чувствуют драматизм своего положения в обществе дву-
ногих зверей в перчатках и пилиндрах, в среде владык, которые
снова организуют грандиозное всемирное истребление миллионов
рабочих и крестьян.
Задача нашей всесоюзной литературы — показать, как бат
раки и батрачки, которым церковь и семья веками внушали пре-
небрежительное и враждебное отношение к батракам и батрач-
кам иных племен, религий, языков, нашли во всех племенах цар-
ской России общепролетарское чувство кровного, классового
родства, как в разноплеменной стране Союза Советов возникает
сознание единства цели, как это сознание будит и организует
таланты, как оно возбуждает жажду знания, трудовой героизм и
готовность бороться за великое дело пролетариата на всех точках
земного шара. Основная тема всесоюзной литературы — показать,
как отвращение к нищете перерождается в отвращение к соб-
ственности. В этой теме скрыто бесконечное разнообразие всех
иных тем подлинно революционной литературы, в ней заключен
материал для создания «положительного» типа человека-героя, в
ней заключена вся «историческая правда» эпохи, а таковой прав-
дой является революционная целесообразность энергии про.ле-
зн
тариата, — энергии, направленной на изменение мира в интере-
сах свободного развития творческих сил трудового народа.
Рядом с людьми, новорожденными революцией для того, чтобы
продолжать, расширять, углублять уже начатое дело коренного
изменения мира, всё еще живут и воняют люди с психикой нена-
сытных потребителей, люди, которые, еще не успев освоить и
проглотить данный мм кусок, спрашивают: а еще, а завтра что
будет? Они чрезвычайно быстро привыкают к успехам воздухо-
плава1гия, к чудесам радио, росту электрификации, к полетам в
стратосферу и гримасничают; «Что же — стратосфера? Вот если
бы на Марс?..» Они непрочь посмотреть на что-нибудь герои
четкое, похлопать героям ладонями, но, развлекаясь грандиоз-
ностью событий, они чувствуют себя в праве горько жаловаться
на то, что в продаже нет каких-то особенно любимых ими пуго-
виц и нет мармелада, тоже особенно обожаемого ими. И никто из
драматургов наших всё еще не равен Шекспиру, хотя советская
литература существует уже 18-й год. И нет романиста, равного
Бальзаку или Флоберу, и нет поэта, равного Пушкину.
Вот предо мной рукопись статьи «Политика в искусстве •, ав-
тор человек, в свое время весьма заметный, артист театра. Он
боится, что «так называемый социалистический реализм недоста-
точно строго относится к восприятию основных задач искусства
Он советует «оставить давно набивнгую оскомину фразу, что ис
кусство определяется структурой общества». И хотя Шекспир,
когда ему — должно быть — напомнили об Уотт Тейлоре, Степа-
не Разине Англии, и о других возмутителях покоя лордов,—Шек-
спир создал фигуру Калибана, автор статьи заявляет: <• Величай -
шее значение Шекспира в том, что из его произведений никак не
узнаешь, кому он сочувствовал, что отрицал, и в этом его несом-
ненное преимущество пред всеми величайшими художниками сло-
ва». Состояние умственных способностей этого автора лучше
всего характеризуется его патетической фразой: «О, если б где-
либо, когда-либо господствующий класс не физически, а только
идейно подчинил подвластных ему, — какой бы тогда наступил
блаженный век для человечества!»
А вот еще рукопись другого автора, значительно более грамот
ного литературно. Он ставит вопросы такого рода: «Как понимать
историческую правду? В какой связи она находится с методом
социалистического реализма?» Далее он говорит, что «запрет
ное» для смертного «таит неизъяснимые наслажденья», что «под-
линный драматизм», это — «кислород для искусства, его как бы
естественный художественный материал», что «фигуры умолча-
ния» о драматизме жизни «порождают .лакировку действительно-
сти*. Дальше автор заявляет, что «трагедия как высшее выраже-
ние конфликтов бытия уже утрачивает почву у нас, и мы изо всех
315-
сил работаем над уничтожением трагедии». И у него выходит так,
что у нас уничтожается основа искусства. По его словам, при-
чиной этого несчастия служит «слабость мысли, слабость фило-
софская».
Казалось бы, что из признания факта этих слабостей необхо-
димо следует единственно правильный вывод: надо учиться! Ав-
тор, видимо, и желал сказать это, но сказал в такой форме: «Де-
ло пролетариата и теория его, теория марксизма, неопровержи-
мы. Вот почему мы должны искать факты, которые могли бы
«опровергнуть» их». Так и написано. А вся статья, насколько
можно понять смысл ее, написана, должно быть, затем, чтоб ска-
зать: «искусство должно служип, «объективной» истине». А на
кой она чорт нужна автору и что такое эта «объективная исти-
на», — об этом он себя, очевидно, не спрашивал, л каково се от-
ношение к «субъективной» правде пролетариата, к революцион-
ной целесообразности, к правде эпохи, организующей миллионы
людей как новую творческую силу, — об этом автор, должно
быть, не думал.
Между тем «объективная истина» даже не фотография, а нечто
гораздо хуже, — хуже потому, что она двулична, — «дуалистич-
на», как говорят люди, читавшие философические книжки. Она
берет человека, противопоставляя его миру, обществу, среде, и
берет его утешительно пестреньким, одновременно совмещающим
в себе честное и подлое, глупое и хитрое, берет его как нечто, за
власть над чем — по Достоевскому — борются «бог и дьявол»
«Человек обречен на страдание, как искра, чтоб устремляться
вверх», а «верх» этот обычно какая-нибудь жалкая низость, в
недрах которой страдалец успокаивается. Человек всегда чья-ни-
будь жертва: государства, «общества», — «среды» сексуальных
эмоций, извращенных до однополой любви, — хотя весьма замет-
но, что и под этой «любовью» у мещан спрятан расчетец: жить
с мужчиной дешевле, чем с женщиной, дешевле и спокойнее,—
детей не будет. Мещанин вообще и всегда страдалец, даже и тог-
да, когда он материально устроился вполне благополучно, но чув-
ствует, что благополучие его непрочно, что вокруг его лисьей
норы есть руки, готовые содрать с него кожу, руки мещан более
крупного калибра. Мещанин весьма заинтересован и тем, чтоб су-
ществовала «объективная истина», чтоб литература изображала
его начиненным непримиримыми противоречиями мысли и чувства.
Это очень устраивает его, — объясняет, оправдывает, успокаива-
ет. Пред нашей литературной молодежью отличная, никем еще
не тронутая тема: мещанин в страдании и спасительность объек-
тивной истины. К этой теме близко подошел в романе «Бювар и
Пекюше» только один проницательный Флобер, непримиримый
враг мещанства, враг с правой стороны. Где-то в корне своем
«объективная истина» равноценна религии: она тоже пытается
утешать, но она, пожалуй, вреднее религии, ибо обманывает бо-
34Й
лее искусно. В конце концов она внушает: «так было — так бу-
дет». Но о ней поговорим в другой раз.
Итак — «слабость мысли, слабость философии», говорит люби-
тель объективизма в литературе. Известно, что «философы объ-
ясняют мир»; пролетариат создан историей для того, чтоб изме-
нить этот мир. и уже весьма успешно начал это трудное, прекрас-
ное дело. Напомню, что недавно на съезде писателей Союза Сове-
тов пролетариат — не как диктатор, а как читатель-друг, о кото-
ром тосковали Салтыков-Щедрин и многие другие, — громко, на
весь мир, заявил о своей высокой оценке литературы, о любви к
ней, о надежде, что литераторы дадут ему хорошие, честные кни-
ги. а литераторы в ответ единодушно заявили о своей готовности
работать «в контакте» с ним, согласно с его революционной дея-
тельностью, сообразно творимой им «легенде» и правде эпохи
«субъективной» правде сотен миллионов людей, которые посте-
пенно сознают свое право быть хозяевами жизни.
Против этой правды — «объективная» правда прошлого. О чем
бы она ни говорила, в каких бы словах ни выражалась, она всег-
да не что иное, как более или менее умело скрытое стремление
личности утвердить свое «идейное» право на узурпацию чужого
труда, право на паразитизм. Эта «г у манитарная» .точность, вос-
питанная веками внушений религии и философии фарисеев, иезуи-
тов, инквизиторов, эта личность неизлечимо заражена сладо-
страстной любовью к «трагедиям» жизни. Ее садическая любовь
корыстна, ибо, всячески подчеркивая, отмечая, изображая «не-
удобства бытия» единоличников и «душевные» их страдания, утвер-
ждает неизбежность страданий, может быть, помимо воли своей,
но утверждает, ибо не хочет или не умеет возбуждать физиоло-
гическую брезгливость и ненависть к основному источнику мо-
ральных и материальных неудобств жизни, — человеческой глу
пости, жадности, зависти и к мамаше их, старой ведьме — соб-
ственности, для мещанства всё еще пресвятой и преподобной.
Эта любовь корыстна, ибо для нее «драматизм» социального
бы гия — «кислород искусства, естественный материал» художни
ка. Эта любовь нс только кориепш, но нередко и озлоблена, ибо
среди литераторов прошлого есть фигуры «объективистов», ко-
торые в работе своей явно руководились таким принципом: мне—
плохо, так да будет же плохо и тебе, читатель! Это уже злоба
прокаженных, злоба людей, которые мстят за свою болезнь здо-
ровым людям.
Могут указать, что людям не на чем было учиться писать о
радостях жизни. Это. конечно, правильное объяснение, ибо в про-
шлом почти вычеркнута была из жизни радость свободного тру-
да, восторг достижений творчества. Я говорю — почти, — потому
что даже и подневольный труд на грабителей .мира все-таки увле-
кал и радовал, но этой радости не замечали, если она не являлась
радостью богатого мужика, собирающего хлеб в житницу свою.
347
Мир, чернорабочий мир, который положил основание культуре
прошлого, а ныне решился создать свою, — этот мир стремится
к здоровой радостной жизни, он давно уже заслужил право на
такую жизнь и всё яснее видит, что ее можно построить только
тогда, когда будут разрушены нее устои государства буржуазного,
когда всюду будет вырвана с корнем собственность, основа едино-
личия, общественной иерархии и одичания, озверения людей. Жа-
лобы единоличника, профессионального и привычного потребителя
на драматизм личного бытия, конечно, реальны и мотивы жалоб
крайне разнообразны: человек— «венец природы» и «звучит гор-
до», это — неоспоримо, но также неоспоримо, что он бывает мер-
завцем, убийцей вождей пролетариата, предателем родины, изуми-
тельным лицемером, врагом рабочего класса, шпионом капитали-
стов,—в таковых его качествах он подлежит беспощадному унич-
тожению. «Ах, конечно, трагически трудно жить, когда каблуки
сапог стоптаны, жена соседа красивее моей, Бокову дали орден,
а мне, Кошкину, только премию, — отрез на брюки, коробки спи-
чек сделаны небрежно, открываются с трудом, — подумайте: мил-
лионы людей пользуются спичками, сосчитайте, какое огромное
количество энергии бесплодно тратит страна, открывая эти
скверно сделанные коротки? Вот как мы изменяем мир!» Затеи
профессиональный потребитель, будучи критиком, легко взлетает
выше спичечных коробок, к основным вопросам социального бы-
тия и творчества, он готов даже вознестись к вопросам бытия
космического, которое предоставляет невеждам более безгранич-
ную свободу мысли, чем серьезным мыслителям. Пора бы поста-
вить вопрос: что значит моя .личная «трагедия» на фоне и по
сравнению с той трагедией, которая неизбежно возникает на пу-
тях творчества пролетариатом новой истории и которая долж-
на выразиться в форме всемирной битвы за власть? И другой воп-
рос: не пора ли деятелям литературы понять, что время требует
от них работы на вооружение пролетариата, на оборону его от
всевозможных заразных болезней прошлого, на возбуждение в
нем непримиримой ненависти к производителям всех несчастий,
мучений, всех «трагедий» социального бытия?
Греческое слово «трагедия» переводится на русский язык как
козлиная песнь». В древности на праздниках в честь веселого
бога Вакха приносили жертву — козла, при этом хор пел какую-
то песню. Есть иное объяснение, может быть, более древнее и
правильное: когда-то приношение в жертву богу человека было за-
менено козлом, как животным менее полезным, чем раб. теленок,
баран. Затем догадались, что бог, наверное, тоже будет доволен,
если жертву — плату за грехи — ему будут приносить аллего-
рически, условно, и козла не резали, а, показав его богу, отпуска-
ли на свободу. Эго и есть «козел отпущения» известной поговор-
ки. Единоличники, индивидуалисты, видимо, считают себя «козла-
ми отпущения», носителями грехов мира сего и мучениками за
318
грехи всех людей. Эта роль, вероятии, возвышает человека в его
собственных глазах и тем более возвышает, чем более часто он
слышит о «великих страдальцах за людей», например о Гоголе.
Достоевском и других этого ряда. У нас очень любят рассказы-
вать «как я страдал», и это для одних — старинная скучная и
вредная игра, выдуманная церковью, рассчитанная на милостыню
сочувствия и сострадания, для других же — болезнь от которой
следует лечиться, ибо эта болезнь не дает места отвращению к
страданию, — отвращению как силе, которая должна возбуждать
на борьбу против источника всех страданий человеческой массы.
Мы уже знаем, что страдания фабрикуются не древним, ми
стическим роком, а вполне реальными и внешне почтенными
джентльменами человечьей породы, джентльменами, которые ста-
новятся всё более внутренно звероподобными и давно заслуживают
обуздания.
1935.
Ill
Классовое начало — не мозоль, не опухоль, его не срежешь хи-
рургическим ножом. Нужно показать, как оно рассасывается, ис-
чезает под влиянием той силы, которая возникает только из со-
знания смысла социалистического труда, — труда, из коего мы
должны извлечь чашу философию, этику и эстетику. Многоликие
герои нашей действительности уже дают возможность создать из
них одного героя. Товарищ Сергей Киров убит нашими врагами
потому,, что он был именно таким героем. Но до сего дня у нас
всё еще не наблюдается попыток изобразить Геркулеса, воору-
женного всей силой современной техники. Что мешает создать
его? Мешает индивидуализм, особенно присущий нашей профес-
сии. Нам очень долго внушали, что литератор способен «творить
миры», что поэтами в их работе руководит таинственная «сила
вдохновения», а не сила знания, «муза», а не живой человек, рав
ноценный нам по образу и подобию, но работающий для нас зна-
чительно лучше, чем работаем мы для него. Конечно, кто может,
тот должен и «миры творить», но «в данный отрезок времени» для
многих гораздо полезнее научиться хороню выпекать каравай
хлеба насущного. Мы печем литературные караваи быстро, а те-
сто месим небрежно, остаадяя в нем комья невежества, малогра-
мотности, переквашиваем тесто плохо понятой книжной муд-
ростью. У нас развелись матерые литераторы солидного возраста,
солидно малограмотные, неспособные учиться, они сочиняют бел-
летристику из материала газетных статей, очень довольны собою
и ревностно охраняют свое место в литературе. Они числятся
коммунистами, лребызая по уши в тине мещанского индивидуа-
лизма и в равнодушии ко всему, что не касается лично их персон.
3(9
Их влияние на молодежь безусловно вредно. Пороки книг этой
группы писателей особенно наглядно обнажаются при сравнении
их книг с книгами молодых литераторов братских республик, с
книгами, которые подкупают читателя своей горячей искрен-
ностью.
Индивидуализм — весьма распространенная болезнь в литера-
турной среде. В книгах люди кое как научились прятать его, но
в быте, во взаимных отношениях и в отношении к читателю, к
интересам государства лохмотья индивидуализма демонстриру-
ются вполне бесстыдно. Например, весьма распространена торгов-
ля литературой в ее незаконченном виде. Никогда не было порт-
ных, которые продавали бы одни и те же штаны трем покупате-
лям, но у нас есть писатели, которые одну и ту же книгу' или
один рассказ продают одновременно двум-трем издательствам.
Так же принято продавать первую книгу романа, когда вторая
еще не написана, а это похоже на сапожника, который продал бы
голеница, недоделав головки сапог. На книжном рынке есть не-
мало давно уже изданных «первых» книг, которые всё еще ждут
вторых.
Союз писателей должен принять какие-то меры против торгов-
ли безголовыми книгами. И вообще союз писателей должен со-
здать некое коллективное и твердое суждение о допустимости или
недопустимости некоторых фактов, творимых «единоличниками»,
фактов, которые позорят всю литературу в целом.
Например, ходит слух, что два поэта явились в какой-то сибир-
ский город и предложите устроить несколько вечеров чтения их
стихотворений, по две тысячи за вечер. Такой шаляпинский гоно-
рар весьма постыден для пролетарских поэтов. Если этот слух
неверен, он, всё равно, постыден. И если нам, литераторам Союза
Советов, людям, за которыми внимательно следят пролетарии всех
стран, если нам доступно коллективное сознание нашей чести,
нашего значения и достоинства, мы должны немедленно проверить
такие скверные слухи и, буде они окажутся верными, исключат!,
жадных поэтов из числа членов союза, а если слухи неверны —
привлекать к ответственности авторов лжи, которая позорит ли-
тераторов.
Союз должен обратить сугубое внимание на «работу» едино-
личников с «начинающими». Работу я поставил в кавычки пото-
му, что за некоторыми исключениями не вижу в этой работе
плана, программы и даже простой грамотности. «Всяк молодец»
учит «на свой образец», а ему самому еще следует учиться. И на-
блюдается явный вред этой работы, ибо весьма часто учитель сни-
мает с производства ученика, которому случайно удалось напи-
сать приличные стишки или сравнительно грамотный рассказец.
Таких учеников, исключенных из производственного процесса,
уже немало, живут они. задрав нос кверху, мозги у них сдвинуты
набекрень, живут бездельно, и есть прямая опасность, что вместо
350
пролетарских литераторов воспитываются паразиты пролетариа-
та, а он — враг всякой собственности — в собственных паразитах
не нуждается.
Затем следовало бы союзу литераторов обратить внимание на
тон критических статей и рецензий. Критика должна учить пи-
сать просто, ясно, убедительно. Если критикуемый писатель не
изобличается как явный или скрытый враг пролетариата, а пишет
только плохо, неверно, искажая действительность, не умея отли-
чить важное от неважного, следует спокойно и серьезно об вме-
нять ему, что неверно, почему плохо, чем искажено. А орать на
него, издеваться над ним — это значит пользоваться приемами
преподавателей неоспоримых истин в старых царских школах,
где обучалась интеллигенция «применительно к подлости», как
сказал Салтыков-Щедрин.
Статьи наших критиков почти всегда вызывают странное зпе
чатление: знаешь, что их пишут люди, знакомые с несокрушимой
логикой философии, гениально построенной на изучении полит-
экономии. Люди эти живут в стране, где взаимодействие вещей —
элементов, явлений — приняло характер фантастически бурный,
где миллионы людей вовлекаются в процессы строительства чудо-
вищных сооружений, изменяющих лицо страны, в производство
невиданных машин, аппаратов, орудий труда, предметов быта, где
люди создают новые соотношения различных видов материи и дей-
ствительно изменяют мир, а не только физтески изменяют фор-
мы материи, вдвигая ее упрямые тяжести в крут своих интересов,
вей более широкий В этом мире, уже частично измененном энер-
гией человека, эта энергия становится всё более коллективной
силой, играет роль вес более своенравного катализатора элементов
и энергии материи Материя торжествует, решительно заявляя о
себе как о матери всех явлений мира, о матери, оплодотворяемой
не духом, а самооплодотворяющейся той тончайшей и могучей
энергией, которую она создала, вместилищем которой является
человек; недавний ее пленный и раб, ныне он становится владыкой
всего сущего. Так, мне кажется, надо понимать исторический про-
цесс, предуказанный Марксом и Энгельсом, освещенный и углуб-
ленный Лениным и всё более углубляемый и расширяемый неуто-
мимой работой Сталина, вождя партии, воспитывающей вождей
пролетариата.
Статьи молодых критиков наших поражают бесплотностью, от-
влеченностью, мертвенной сухостью их языка, номинализмом и
многословием схоластов. В этих статьях почти не чувствуется жи-
вой плоти, не слышно властного глагола истории, нет освещения
фактов. Критиков, видимо, не интересуют и незнакомы им совре-
менное состояние и работа экспериментальных наук как на За-
паде, так и у нас, в Союзе С. С. Республик. Их статьи, перегру-
женные философской терминологией, трудно и скучно читать. Ка-
жется, что критики пишут их, стоя далеко в стороне от действи-
351
дельности, тогда как она втягивает в свой вихрь миллионы нор-
мальных людей, жаждущих знания, необходимого им как воору-
жение против врага, разбитого, но еще не уничтоженного.
Ковырять и сокрушать человеческое достоинство, это — вовсе
не задача критика, а публичная демонстрация одного из мещан-
ских качеств, демонстрация отношения ко всякому человеку как
существу низшего — в сравнении с критиком—типа, демонстра-
ция скуки, лени, неумения читать или раздражения на собствен-
ную бездарность
Особенно следует бороться против безответственных и, в ог-
ромной большинстве, малограмотных рецензий. Кажется, еще
В. Курочкиным сказано:
«Свежим воздухом дыши
Без особенных претензий.
Если ж глуп, — так не ниши.
А особенно рецензий!»
Редакторы весьма либерально мирволят глупости рецензентов.
Вот предо мной рецензия некоего Зел. Штейнмана на повесть
«Горы» Зазубрина, весьма даровитого писателя, усердно и успеш-
но работающего над собой, в чем можно убедиться, сравнив «Го-
ры» с его первым романом «Два мира», романом, который выдер-
жал, кажется, десять изданий и, — на мой взгляд, — должен быть
на книжном рынке. Рецензия озаглавлена «Тарзан на хле-
бозаготовках». С «Тарзаном» сравнивается герой повести, ком-
мунист Безуглый. Не могу признать это сравнение остроумным,
ибо очень легко сразнить любого человека с выдуманной полу-
обезьяной, так же легко, как сравнить рецензента с любым из
существующих животных и насекомых. Но — легко сделать еще
не значит хорошо сделать, следует делать, уместно делать. Дей-
ствие повести «Горы» развертывается на Алтае, в среде зверопо-
добного сибирского кулачья. Горный пейзаж мощным хаосом сво-
им возбуждает в коммунисте, здоровом человеке, бойце граждан-
ской войны, инстинкты древнего охотника и еще кое-какие эмо-
ции. Свойство горного пейзажа весьма ярко и глубоко отразилось
в фольклоре всех народов, а особенно на воображении равнинных
племен, это свойство возбуждает воображение, возвращает его в
«глубину времен», к судорогам земной плоти. Рецензент иронизи-
рует над эмоциями коммуниста Безуглого. «Голый человек на го-
лой земле», — пишет он для удовольствия «единоличников», ме-
щан, которых, вероятно, до слез ярости тронет сцена истреблеюгя
кулаками лошадей и маралов, — сцена яркая и возбуждающая
то самое отвращение к кулакам, какого они вполне достойны.
Грубоватое, но вполне естественное и уместное изображение
Зазубриным жизни животных горизонтального и вертикального
строения рецензент, видимо, считает недопустимым. А вот в рас-
сказе С. Гехта «Талисман Левашова» автором даны такие ха-
352
рактеристики женщины: «...она с бесстыдством купленной на
ночь девки охотно выполняла все развратные требования». «О
ней можно было сказать, что в минуты любовных занятий ода
-смотрела не только в потолок и пол, но и в стены». Интересно,
что сказали бы по поводу этих строк Штейнману его этика и
эстетика? Что говорят этика и эстетика нашим критикам, ког-
да критики читают у Пильняка такие, например, фразы: «Горо-
хом шагов просыпалась лестница из мезонина, никогда раньше
не слышанная», «Нефть и индустрия — братья, равно как братья
нефть и война»... «откупил подвал от бочек и канатов, расста-
вил там бочки с элем, содержательствовал этот кабак» и т. д.
и т. л Что скажут критики и рецензенты об этих уродливых
попытках Пильняка писать языком Андрея Белого, уже вполне
достаточно истерически искаженным? Так как Пильняк человек
сравнительно грамотный, то он своими фокусами дает мне право
подозревать его в склонности к словесному хулиганству и в от-
сутствии у него чувства уважения к читателю.
Весьма часто у наших писателей находишь странные фразы,
например: «Исчезла тишина послеобеденного часа, когда, в ста-
рину рабочий день заканчивался в два или четыре и за этими
часами человек принадлежал только себе, своей семье и дому,
своим частным делам». Фраза эта приведена в противовес сегод-
тгишней занятости рабочего общественным делом. Но что думал
редактор «Нового мира» (1934 г., ноябрь, стр. 13), когда он чи-
тал эти строки о «старине», и почему он не нашел нужным не-
сколько изменить их?
Ф. Панферов напечатал в «Октябре» (1934 г., книга 9-я) ста-
тейку «О мудрой простоте». Правильно указал, что «дискуссия о
языке свелась к болтовне», что «для нас, практиков литературного
движения, на сегодня вопрос о языке является самым важным
вопросом», а «комбинаторы и штукари» заботятся лишь о том,
«лишь бы набить друг другу морды, а потом выйти» — куда? —
«и сказать: «На поле брани ни пера, ни пуха»
«Примеров «мудрой простоты» Панферов не привел, но обна-
ружил, что подлинное значение «дискуссии о языке» не понято
им, и увеличил количество малограмотной болтовни, осужден-
ной им. Трудно понять, чего он хочет, но—как будто — хочет,
чтобы писатели прислушивались к «словотворчеству» деревни
Именно так, как это понимает он, Панферов. Как пример сло-
вотворчества он приводит фразу: «Я — завоеватель городов»,
находя, что эта фраза «безусловно присуща» только «бывшему
партизану», который действительно завоевывал города, но не
1 Слова «ни пуха, ни пера» не имеют никакого отношения к «брани»,
и выдавать их за поговорку не следует. Слова эти —благожелатель-
ное напутствие охотнику по птице, их скрытый смысл прими противо-
положен явному смыслу слов, ибо слова эти — осколок древнего за-
говора на «удачу охоты».
23 м. ГорыоЛ. О .'штсрвтуус. п. я. 353
для себя, а для революции. Кончив завоевывать города, парти-
зан «налетел на больших людей» (г), «они вызвали его в Воен-
академию». «Поу’гился месяца два, потом сбежал: наука не шла
в голову». «Его судили за дезертирство, отняли партбилет, он
попадает в деревню и опускается, начинает пить». «Я знаю, что
впоследствии, — сообщает Панферов, — получив орден Красного
знамени, он напился и бросил его в Волгу». «В 32-м г. он был уже
председателем колхоза». Далее Панферов приводит краткий диа-
лог между своим героем и старым кулаком, который «ковыряет
советскую власть, партию, но умно ковыряет». Герой говорит
кулаку: «Что же, власть крепко взяла вожжи в руки». Панфе-
ров не сообщает, как это сказано: тоном вопроса, сожаления
или же тоном констатации факта. Старый кулак отвечает: «Со-
глашаюсь, очень крепко прибрала: если скажут мужикам: стано-
витесь на карачки, ползите сто верст — поползут!» Герой отве-
чает ему: «Если в архив поглядеть, то ты ползешь на карачках,
а мы бегом вперед идем». Диалог этот приведен Панферовым
для того, чтоб воскликнуть: «Но посмотрите, даже кулак уже
говорит более прямо, чем крестьянин Гл. Успенского». Но Пан-
феров не знает, как и насколько «умно ковыряли» власть царя
мужики 70-х годов, когда купец начал грабить их еще более
жестоко, чем помещик, не знает Панферов, как и что говорили
мужики 80-х годов после того, когда царь Александр III сказал
лично волостным старшинам, чтоб крестьянство погасило все
свои мечты об увеличении наделов. Гл. Успенский не мог, по
условиям царской цензуры, точно воспроизвести мужицкие
речи. Оставим в стороне вопрос о ми, насколько важно и
кому полезно то, что кулак научился «умно ковырять власть
и партию», как утверждает автор статьи «О мудрой про-
стоте».
Из дальнейшего следует, что кто-то — деревня или Панферов —
плохо знает русский язык, ибо бегом не ходят, а бегают. «За-
воевателями городов» называли себя весьма многие: например,
Чингис-хан, граф Монфор, «неустрашимый завоеватель города
Прованса и жестокий истребитель еретиков», бывший рядовой сол-
дат, а потом знаменитый полководец Тилли и многие другие лю-
ди этого ряда. Панферову угодно утверждать, что он знает село,
в одной части которого крестьяне говорят «чаво», в другой —
«чиво», в третьей — «чево», а в четвертой — «чего». Сомнева-
юсь. Такое село было возможно при крепостном праве, когда по-
мещик сгонял в свое курское или воронежское имение крестьян,
купленных или же унаследованных в Костромской, Рязанской.
Калужской губерниях. Но и в этом случае крестьяне через одно
поколение говорили бы «чево», или «чаво», или же «чиво», а
;чего» — не говорили бы, ибо никто так не говорит, потому что
в словах чего, кого, его и т. д. г звучит как а.
Крайне характерно, что, говоря о «словотворчестве» деревни,
354
Ф. Панферов не видит его в «частушке», т. е. там, где оно на-
лицо, и в формах простых, здоровых.
Панферов всё еще продолжает спорить против людей, «рабски
преданных классическому прошлому» и якобы утверждающих,
что «нам нужно учиться только у классиков». Вот это и есть та
самая «болтовня», против которой высказался Панферов н своей
беспомощной статейке, именно такие малограмотные статейки и
свели спор о языке до газетной «болтовни».
А в результате этой болтовни молодые авторы относятся к
языку небрежно, неряшливо, хватаюг бытовые словечки, смысл
которых самим авторам неясен, и «Правда» отмечает в «Замет-
ках читателя» 28 декабря 1933 г. постыдные примеры засорения
языка бессмысленными, безобразными словами. «Читатель» их
найдет в книгах Кретова и Подобедова, изданных в Воронеже
Здесь вполне уместно спросить редакторов журналов и газет
наших: читают ли они материал, который печатают? Мне ка-
жется. если читают, то — небрежно. В рецензии «Литгазеты» на
бестолковое предисловие, которым снабжена весьма ценная книга
Мориака «Клубок змей», сказано, что Мориак «увенчан креслом».
Это неверно. Для венчания употребляются венки и венцы, а они
не имеют ничего общего с мебелью, хотя бы это были венские
стулья, — редактор должен был сообщить об этом автору ре-
цензии. Тов. Мицкевич, перечисляя «тенденциозных писателей»,
поставил в один ряд Омулевского, Слепцова, Михайлова-Шел-
лера и приспособил к ним писателя Негорева. Первые трое —
резко различны, и на них нельзя надевать шапку «тенденциоз-
ности» без весьма существенных объяснений, а писателя Него-
рева и вовсе не было, был писатель Кущевский, автор романа
«Николай Нсгорев». Редакторы обязаны немножко знать историю
литературы. В тех случаях, когда писатель соединяет в одно ли-
цо сочинителя пошлейших песенок Вертинского с Чешихиным-
Ветринским, автором книг о Герцене и ряда статей о русской
литературе, когда писатель называет псалтырь «книгой эротиче-
ских песен, сочиненных сказочным царем Соломоном», когда
он пишет: «парни и девки заливались гармошкой», — редактор
обязан исправлять согни подобных ошибок и описок. И когда
Пильняк пишет, что «дочь за три года возрастом догнала мать»,
нужно убедить Пильняка, что возраст и рост — не одно и то же.
А затем редакторы должны знать основное: все слова рождены
деянием, трудом, поэтому язык является костью, мускулом, нер-
вом, кожей фактов и поэтому точпость, ясность, простота языка
совершенно необходимы для того, чтобы правильно и ярко изо-
бражать процессы создания фактов человеком и процессы влия-
ния фактов на человека.
При обилии талантов мы все-таки ухитряемся выпускать на
рынок сотни бесталанных книг. Это объясняется слабым факти-
чески — интеллектуальным — знанием истории прошлого. Всё
познается по сравнению, а нашей молодежи не с чем сравнивать
видимое ею, прошлого они не знают и потому недостаточно ясно
видят смысл настоящего. Каждый писатель — в той или иной мере
историк, иллюстратор истории, — наши писатели не сознают исто-
рического значения их работы. По сей причине им и неясен про-
цесс роста и развития новой индивидуальности в коллективной
работе на полях и в цехах фабрик. Констатируют факты, оцени-
вают их, но, как уже сказано, не умеют изобразить логику фак-
тов, химию поступков, закономерность преображения человека
или возвращения его в ослепляющий туман прошлого.
Писатели редко и не надолго посещают колхозы, фабрики, ги-
гантские новостройки. С действительностью они знакомятся по
газетам или по работе очеркистов, которые оцениваются ими
как литераторы третьего сорта; кажется, есть даже писатели,
которые относятся к очеркисту, как относились офицеры царской
армии к денщикам. Для того чтобы хорошо владеть материалом,
необходимо всесторонне изучить его, а учиться мы не очень лю-
бим, предпочитая учить, что, разумеется, гораздо легче.
Тот факт, что литераторы всё более охотно берутся большими
группами за коллективную работу над материалом, знаменует,
на мой взгляд, весьма серьезный поворот товарищей литераторов
к живому и крайне полезному делу.
Что может дать такая работа каждой единице коллектива?
Всё, что эта единица пожелает и сумеет взять. Во-первых, даст
ознакомление с обширнейшим и разнообразным количеством фак-
тов, с количеством, которое «единоличник» мог бы освоить толь-
ко годами накопления. Во-вторых, поможет ограничить разра-
стание плесени эмоционального, мещанского индивидуализма и
воспитать качества необходимой новой индивидуальности, соз-
даваемой действительностью. Индивидуализм необходим только
для того, чтобы изображать жизнь своими словами, а не списан-
ными из чужих книг, но вовсе не для того, чтобы изображать
собственную свою персону во всем величии ее бестолковости.
Кстати, пора бы пеэестать рассказывать читателю о том, «как
я работал», а если нужно говорить на эту тему, так говорить о
том. как мы работаем. Когда одного старика спросили, как он
плетет лапти, он ответил: «Возьму лыко, возьму кочелык. да и
коныряю, ковыряю, да и думаю: эх, сапоги надо бы!» К сожале-
нию, у нас, когда плетут литературные лапти, о сапогах не дума
ют. В-третьих, коллективная работа, углубляя знакомство писате-
лей друг с другом на живом деле, должна будет воспитать среди
литераторов взаимное уважение друг к другу, как нельзя более
естественное в стране, где правильным критериумом социальной
ценности единицы поизнается ее тцулоспособность. ее творческая
энепгия и понимание ею исторического смысла ее труда.
Товарищи, в нашей среде очень много пошлого и глупого,—
всё это нужно вытравить из нашей среды! Был, например, такой
356
случай; Д. Мирский, отлично грамотный человек, умный критик,
член английской компартии, совершенно правильно указал в пе-
чати, что «Последний из Удеге» не украшает советскую литера-
туру. Суждение это общепризнано, ничего обидного в нем не со-
держится, сам автор этой книги тоже знает, что она очень пло-
ха. Но Д. Мирский разрешил себе появиться на землю от роди
гелей-дворян, и этого было достаточно, чтобы на него закричали:
как может он, виновный в неправильном рождении, критиковать
книгу коммуниста? Некоторые защити к и неудачной книги тоже
нашли нужным сказать, что они не позволят осуждать книгу-
Фадеева человеку, родившемуся неправильно, и этим чванным, но
не умным заявлением поставили сечбя я смешную позицию ари-
стократов, как бы генералов от литературы. Событие смешное,
но и печальное. Следует помнить, что Белинский, Чернышевский,
Добролюбов — дети священников, и можно назвать не один деся-
ток искренних и крупных революционеров, детей буржуазии, ко-
торые вошли в историю русской революции как честнейшие бой-
цы, верные товарищи Ильича. У нас на одном из заводов рабо-
тает сын китайского генерала, коммунист, окончивший вуз. И
разве он один таков среди иноземцев-коммунистов?
Само собой разумеется, что ни на минуту нельзя забывать о
гой интеллигенции, которая, мысля о себе монархически, вооб-
ражая себя явлением надклассовым, энергично служит грабите-
лям мира, является злостным врагом пролетариата и всегда го-
това предать, убить, — я говорю о змее, которая обнаружила
свое ядовитое жало у нас на 18-м году, и хотя ей переломили
хребет, всё еще жива, веб еще источает гнусный яд клеветы и
лжи на Союз Советов. Но нельзя и возрождать «махаевщинуэ,
создание той же интеллигенции, всегда готовой польстить тому,
кого она считает сильным и боится. В. И. Ленин считал «маха-
евщину» именно созданием интеллигенции.
Коммунист по титулу и партбилету — не всегда коммунист по
существу, как об этом говорят не только чистка партии, а и
убийство Кирова, факт, который невозможно забыть. Пролета-
риат по социальному положению тоже нс всегда пролетариат по
духу,—об этом говорят не только подвиги вождей II Интерна-
ционала, но и те рядовые рабочие, которые перескакивают от
социализма к фашизму.
Наша страна является магнитом для всех сил, способных ис-
кренни работать в направлении коренного изменения мира. К
нам всё обильнее будет итти научная, техническая, литературная
интеллигенция, задыхающаяся в Европе, и только в наших усло-
виях она может окончательно убедиться, что лучший путь пред
нею — с пролетариатом. События требуют от нас более внима-
тельного отношения к тем людям, которые могут оказаться раз-
нообразно и глубоко полезными делу «последнего и решительно-
го» боя, делу окончательной, всемирной победы пршетариата.
357
А у нас возможны такие случаи- голландскому литератору,
участнику боев в Амстердаме, не дали слова на съезде, не встре-
тили его, не дали квартиры, он случайно нашел ее у своего зна-
комого, буржуазного литератора. Говорят, кто-то отказался пе-
чатать стихи Гетнера, потому что они «слишком революционны»,
а «у нас уже был Маяковский, нам нужны классические стихи».
Не печатают стихов Арагона. А как относятся к нам? Испанка
Тереза Леон, участница съезда, рассказывает: «Человек прошел
пешком всю Испанию до портового города только для того, чтобы
увидеть советский пароход, пароход из «страны, которая рабо-
тает на освобождение пролетариата всей земли».
Вот мерзавцы убили Сергея Кирова, одного из лучших вож-
дей партии, образцового работника в деле нахождения проле-
тариата и крестьянства к новой жизни, к строительству социа-
листического общества, убили простого, ясного, непоколебимо
твердого, убили за то, что он был именно таким хорошим — и
страшным для врагов. Убили Кирова — и обнаружилось, что п
рядах партии большевиков прячутся гнилые люди, что среди ком-
мунистов возможны «революционеры», которые полагают, что
если революция не оканчивается термидором, так это — плохая
революция. Слышат ли убийцы, как в ответ на их идиотское и
подлое преступление рявкнул пролетариат Союза Социалистиче-
ских Советов? Убили Кирова — и обнаружилось, что враг непре-
рывно посылает в нашу страну десятки убийц на охоту за наши-
ми вождями, для истребления люден, энергия которых преобра-
зует мир. Враг торжествует; еще одна победа!
Мерзавец торжествует, но, наверное, и он догадывается, что
такие победы не устраняют, а ускоряют окончательную гибель
его, что эти победы всё крепче и быстрее организуют энергию
классовой ненависти пролетариата, энергию, которую уже невоз-
можно будет истребить свинцом и газом.
Не удалось убить Димитрова — убили Кирова, собираются
убить Тельмана и ежедневно, всюду, убивают сотни и тысячи от-
важнейших бойцов за социализм. Вместе с этим готовятся к но-
вой международной бойне, которая истребит миллионы рабочих
и крестьян. Бойня зла нужна только для того, чтоб те лавоч-
ники, которые — силою вооруженного пролетариата и крестьян-
ства— победят, могли отнять из-под власти побежденных лавоч-
ников часть земли и населения, чтобы на отнятой земле торго-
вать «безданно-беспошлинно» продуктами труда своих нищих
рабочих и крестьян, чтобы бессмысленно, для личной наживы,
истощать сокровища чужой земли и рабочую силу’ завоеванного
населения. Всё более и более очевидна неоспоримость учения
Маркса: «Какими бы словами ни прикрывалась политика буржу-
азии— на практике она всегда убийство в целях грабежа».
Но так же бесспорно и очевидно, что революционное правосоз-
нание пролетариата всех стран быстро возрастает и что мы жи-
358
вем накануне всемирной революции. Могучий и успешный труд
пролетариев Союза Советов, создавая на месте царской нищей
России богатое, сильное социалистическое государство, делает свое
великолепное дело, показывая пролетариату всей земли, что кол-
лективный свободный труд на фабрике и в поле создает чудеса.
Умное, зоркое руководство ленинского ЦК во главе с человеком,
который поистине заслужил глубочайшую любовь рабоче-кре-
стьянской массы,— это руководство не только «со скрежетом зу-
бовным» признается, но и восхищает, а — того более — устрашает
капиталистов. Восхищение, конечно, не мешает росту- звериной
злобы лавочников. И, разумеется, банкиры, лорды, маркизы и ба-
роны, авантюристы и вообще богатые жулики будут покупать и
подкупать убийц, будут посылать их к нам для того, чтобы уда-
рить в лучшее сердце, в ярчайший революционный разум пролета-
риата. Всё это — неизбежно, как неизбежны все и всяческие мер-
зости, истекающие из гнойника, называемого капитализмом
Но против этого гнойника, всё яснее освещая его отвратитель-
ное, топпчотворное, кровавое паскудство, встает и растет уже
непобедимое. Не стану перечислять событий этого года, они всем
известны 18-й год диктатуры пролетариата — год исключительно
мощной концентрации пролетариата и колхозного крестьянства.
Выборы в советы знаменуют глубину и высоту культурно-рево-
люционного роста масс. Энергия партии вовлекает в поток своего
творчества науку и технику — самые сильные орудия культурной
революции. Никогда еще, за 17 лег, деягели науки не говорили
с партией и пролетариатом таким языком, каким начали гово-
рить в этом году.
В области искусства наиболее энергично заявили о своей го-
товности взяться за широкое строительство, создать советское
зодчество — архитектора. Слушая музыку наших всесоюзных
молодых композиторов, чувствуешь, что их тоже заражает эта
небывало бурная энергия.
Особенно отстает литература. Эпоха повелительно требует от
литератора участия в строительстве нового мира, в обороне стра-
ны, в борьбе против мещанина, который гниет, разлагается и в
любой момент может переползти в стан врагов, — эпоха требует
от литературы активного участия в классовых битвах. Мы рано-
вато укладываемся дрыхнуть на дешевеньких лаврах, мы всё еще
живем на авансы читателя, неотработанные нами. Читатель ска-
зал нам на съезде нашем, чего он ждет и требует от нас, но мы
как будто не верим, что он имеет право требовать, и продолжаем
забааляться пустяками, демонстрируя нашу малограмотность, наш
мещановатый индивидуализм и равнодушие наше к зову трагиче-
ски прекрасной эпохи,
1935.
ш
СОВЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕЧЬ НА ОТКРЫТИИ ПЕРВОГО ВСЕСОЮЗНОГО СЪЕЗДА
СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
17 августа 1934 г.
Уважаемые товарищи!
Прежде чем открыть первый за всю многовековую историю
литературы съезд литераторов Советских социалистических рес-
публик. я — по праву председателя Оргкомитета союза писате-
лей — разрешаю себе сказать несколько слов о смысле и значе-
нии нашего союза.
Значение это — в том, что разноплеменная, разноязычная ли-
тература всех наших республик выступает как единое целое пе-
ред лицом пролетариата Страны Советов, перед лицом револю-
ционного пролетариата всех стран и перед лицом дружественных
нам литераторов всего мира.
Мы выступаем, демонстрируя, разумеется, не только географи-
ческое наше объединение, но демонстрируя единство нашей цели, i
которая, конечно, не отрицает, не стесняет разнообразия наших
творческих приемов и стремлений.
Мы выступаем в эпоху всеобщего одичания, озверения и от
чаяния буржуазии,— отчаяния, вызванного ощущением ее идео-
логического бессилия, ее социального банкротства, в эпоху ее
кровавых попыток возвратиться, путем фашизма, к изуверству
феодального средневековья.
Мы выступаем как судьи мира, обреченного на гибель, и как
люди, утверждающие подлинный гуманизм — революционного
пролетариата, — гуманизм силы, призванной историей освободить
весь мир трудящихся от зависти, жадности, пошлости, глупо-
сти, — от всех уродств, которые на протяжении веков искажали
люден труда. Мы — враги собственности, страшной и подлой бо-
гини буржуазного мира, враги зоологического индивидуализма,
утверждаемого религией этой богини.
Мы выступаем в стране, где пролетариат и крестьянство, ру-
ководимые партией Ленина, завоевали право на развитие всех
способностей и дарований своих и где рабочие и колхозники
ежедневно, разнообразно доказывают свое уменье пользоваться
этим правом.
363
Мы выступаем в стране, освещенной гением Владимира Ильича
Ленина, в стране, где неутомимо и чудодейственно работает же-
лезная воля Иосифа Сталина.
Вот, что надобно крепко помнить нам в нашей работе и во
всех выступлениях наших перед миром.
Наша цель — организовать литературу как единую, культур-
но-революционную силу.
С гордостью и радостью открываю первый в истории мира
съезд литераторов Союза советских социалистических респуб-
лик, обнимающих в границах своих 170 миллионов человек.
ДОКЛАД 1ГА СЪЕЗДЕ СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
17 августа 1934 г.
Роль трудовых процессов, которые преврати та вертикальное
животное в человека и создали основные начала культуры,—
никогда не была исследована так всесторонне и глубоко, как она
того заслуживает. Это — естественно, — ибо такое исследова-
ние — не в интересах эксплоататоров труда, которые, превращая
энергию масс — как некое сырье—в деньги, в данном случае,
конечно, не могли повышать ценность сырья. Начиная с глубо-
кой древности, от времени деления людей на рабовладельцев и
рабов, живой силой трудовых масс пользовались — и пользуют-
ся — так же, как мы теперь пользуемся механической силой те-
чения рек. Первобытные люди изображались историками куль-
туры как философствующие идеалисты и мистики, творцы богов,
искатели «смысла жизни». Первобытному человеку приписыва-
лось настроение Якова Бёма, сапожника, который жил в конце
XVI — начале XVII века и между делом занимался философией,
весьма любезной буржуазным мистикам: Бём учил, что «человек
должен размышлять о небе, о звездах и стихиях, и о тварях,
которые произошли из них, также о святых ангелах, о дьяволе,
о небе и аде».
Вы знаете, что материалом для истории первобытной культу-
ры служили данные археологии и отражения древних религиозных
культов, а пережитки эти освещались и рассматривались под
влиянием христианско-философской догматики, которая не чуж-
да была и атеистам-историкам. Эго влияние совершенно ясно в
теории надорганического развития Спенсера, и не только у него,—
оно не чуждо и Фрезеру, и всем другим. Но никто из историков'
первобытной и древчей культуры не пользовался данными фоль-
клора, устным творчеством народа, показаниями мифологии, ко-
торая в общем является отражением явлений природы, борьбы с
природой и отражением социальной жизни в широких художеу'
ственных обобще}шях.
Крайне трудно представить двуногое животное, которое тра-
тило все свои силы на борьбу за жизнь, кислящий отвлеченно от
365
процессов трупа, от вопросов poja и племени. Трудно предста-
вить Иммануила Канта в звериной шкуре и босого, размышляю-
щим о «вещи в себе». Отвлеченно мыслил 'Человек позднейшего
времени, тот одинокий человек, о котором Аристотель в «Поли-
тике» сказал: «Человек зне общества— или бог или зверь».
Будучи зверем, он иногда заставлял признавать себя богом, но
как зверь послужил материалом для создания многочисленных
мифов о звероподобных людях, так же, как первые люди, освоив-
шие лошадь для верховой езды, дали основание мифу о кентаврах.
Историками первобытной культуры совершенно замалчивались
вполне ясные признаки материалистического мышления, колорое
неизбежно возбуждалось процессами труда и всею суммой явле-
ний социальной жизни древних людей. Признаки эта дошли до
нас в форме сказок и мифов, в которых мы слышим отзвуки ра-
боты над приручением животных, над открытием целебных трав,
изобретением орудий труда. Уже в глубокой древности люди меч-
тали о возможности летать по воздуху, — об этом говорят нам
легенды о Фаэтоне, Деддле и сыне его — Икаре, а также сказка
о «ковре-самолете». Мечтали об ускорении движения по земле —
сказка о «сапогах-скороходах», освоили лошадь; желание пла-
вать по реке быстрее ее течения привело к изобретению весла и
паруса; стремление убивать врага и зверя издали послужило мо-
тивом изобретения пращи, лука, стрел. Мыслили о возможности
прясть и ткать в одну ночь огромное количество материи, о воз-
можности построить в одну ночь хорошее жилище, даже «дао
рец», т. е. жилище, укрепленное против врага,—создали прялку,
одно из древнейших орудий труда, примнтизный, ручной станок
для тканья и создали сказку о Василисе Премудрой. Можно при-
вести еще десятки доказательств пелмтюбразппсти древних-ска-
зок и мифов, десятки доказательств дальнозоркости образного,
гипотетического, но уже технологического мышления первобыт-
ных людей, возвышавшегося до таких уже современных нам ги-
потез, как, например, утилизация силы вращения земли вокруг
своей оси пли уничтожение полярных льдов. Все мифы и сказки
древности как бы завершаются мифом о Тантале: Тантал стоит
по горло в воде, его мучает жажда, но он не может утолить
се, — это древний человек среди явлений внешнего мира, не поз-
нанных им.
Не сомневаюсь в том, что лревние сказки, мифы, легенды из-
вестны ван, но очень хотелось бы, чтоб основной их смысл был
понят более глубоко. Смысл этот сводится к стремлению древних\
рабочих людей облегчить свой труд, усилить его продуктивность,’
вооружиться против четвероногих и двуногих врагов, а также
силою слова, приемов «заговоров», «заклинаний» повлиять на
стихийные, враждебные людям явления природы Последнее осо-
бенно важно, ибо знаменует, как глубоко люди верили в силу
своего слова, а вера эта объясняется явной и вполне реальной
366
пользой речи, организующей социальные взаимоотношения и
трудовые процессы людей. «Заклинаниями» пытались действо-
вать даже па богов. Это — вполне естественно, ибо все боги
древности жили на земле, являлись человекоподобными и веля
себя так же, как люди: доброжелательно в отношении к покор-
ным, враждебно — к непослушным, были — как люди — завистли-
вы, мстительны, честолюбивы. Факт человеконодобия богов —
одно из доказательств в пользу того мнения, что религиозное
мышление возникло не из созерцанич_д|«^»чй природы, а на поч-
ве социальной борьбы. Вполне допустимо думать, что сырьем для
фабрикации богов служили «знатные» люди древности; Герку-
лес, «герой труда», «мастер на все руки», был в конце концов
возведен на Олимп, в среду богов. Бог в представлении перво-
бытных людей не был отвлеченным понятием, фантастическим
существом, но вполне реальной фигурой, вооруженной тем или
\>шыл орудием труда. Бог был мастер того или иного ремесла,
учитель и сотрудник людей. Бог являлся художественным обоб-
щением успехов труда, и «религиозное» мышление трудовой мас-
сы нужно взять в кавычки, ибо это было чисто художественное
творчество. Идеализируя способности людей и как бы предчув-
ствуя их мощное разлитие, мифотворчество, в основах своих, бы-
ло реалистично Под каждым взлетом древней фантазии легко
открыть ее возбудителя, а этот возбудитель всегда — стремле-
ние людей облегчить свой труд. Совершенно ясно, что это стрем- v
ление было внесено в жизнь людьми физического труда. И со-
вершенно ясно, что бог не явился бы и не существовал бы так
долго r житейском обиходе людей труда, если бы он не был су-
губо полезен владыкам земным, эксплоататорам труда. В нашей
стране бог так бистро и легко выходит из употребления именно
потому, «гго исчезла причина его бытия — необходимость оправ-
дания власти человека над человеком, ибо человек человеку дол-
жен быть только сотрудником, другой, соратником, учителем, а
не владыкой разума и воли его.
Но чем более мощным и властным становился рабовладелец,
тем выше в небеса поднимались боги, а в массе явилось бого-
борчество, воплощенное в образе Прометея, эстонского Калеви
и других героев, которые видели в боге враждебного им владыку
владык
Дохристианский, языческий фольклор не сохранил каких-либо
ясно выраженных признаков наличия мышления о «сущности», о
первопричине всех явлений», о «вещи в себе» и вообще призна-
ков мышления, которое было организовано как система в ГУ веке
до нашей эры «пророком Аттики» — Платоном, основоположни-
ком миропонимания, отвлеченного от процессов груза, от условии
и явлении быта. Известно, что Церковь признала Платона предвоз-
вестником христианства. Известно, что церковь изначала своего
упорно боролась против «пережитков язычества», а эти пере-
'u 3ft-
житки— отражения трудового, материалистического миропони-
мания. Известно, что как только феодалы начали чувствовать
силу буржуазии, явилась идеалистическая философия епископа
Беркли, реакционное значение которой освещено В. И. Лениным
в его боевой книге против идеализма. Известно, что накануне
французской революции, в конце XVIII века, буржуазия восполь-
зовалась материалистической мыслью для борьбы с феодализмом
и вдохновителем его — религией; но, победив классового врага
своего и в страхе перед новым врагом — пролетариатом, немед-
ленно вернулась к мировоззрению идеализма и под защиту церкви.
Более или .менее тревожно чувствуя беззаконие и шаткость власти
своей над массами трудового народа, буржуазия на протяжении
XIX века пыталась оправдать свое бытие философией критициз-
ма, позитивизма, рационализма, прагматизма и другими попытка-
ми искажения чисто-материалистической мысли, исходящей из
процессов труда. Попытки эти, одна за другой, обнаруживали свое
бессилие «объяснить» мир, и в XX веке снова было признано,
что вождем философствующей мысли является идеалист Бергсон,
чье учение, кстати, «благоприятно для католической религии».
Если к такому определенному признанию необходимости движе-
ния назад добавить современные вопли буржуазии о гибельном
значении неудержимого роста техники, создавшей фантастиче-
ские богатства капиталистов, — .мы получаем вполне ясное пред-
ставление о степени интеллектуального обнищания буржуазии и
о необходимости уничтожения ее как исторического пережитка,
который, разлагаясь, отравляет мир трупным ядом своего
гниения. Причиной интеллектуального обнищания всегда служит
уклонение от познания основного смысла явлений действительно-
сти, — бегство от жизни вследствие страха перед нею или вслед-
ствие социального равнодушия, вызванного пошлейшим и отвра-
тительным анархизмом капиталистического государства.
Имеется полное основание надеяться, что, когда история куль-
туры будет написана марксистами, — мы убедимся, что роль бур-
жуазии в процессах культурною творчества сильно преувеличена,
а в области литературы — особенно сильно, и еще более — в
области живописи, где буржуазия всегда была работодателем и
тем самым являлась законодателем. Буржуазия не имела в самой
себе и не имеет тяготения к творчеству культуры, — если это
творчество понимать шире, чем только непрерывное развитие
внешних материальных, бытовых удобств и развитие роскоши.
Культура капитализма — не что иное, как система приемов фи-,
зического и морального расширения и укрепления власти буржуа-
зии над миром, над людьми, сокровищами земли, энергиями при-
роды. Смысл процесса развития культуры никогда не понимался
буружазней как необходимость роста всей массы человечества.
368
Известно, что по силе буржуазной экономической политики ка-
ждая соседняя нация, организованная как государство, являлась
враждебной, а племена слабо организованные, и особенно цветные,
служили буржуазии как рабы, еще более бесправные, чем ее соб-
ственные, белокожие рабы.
У крестьян и рабочих было отнято право на образование,—
на развитие разума и воли к познанию жизни, к изменению ее
условий, к облегчению трудовой обстановки. В школах воспиты
вались и воспитываются только покорные слуги капитализма, ве-
рующие в его незыблемость и законность. О «воспитании паро-
да» говорили, писали, даже хвастались успехами грамотности, но
на самом деле раздробляли трудозой народ, внушая ему идеи не-
примиримого различия рас, наций, религий. Этой проповедью
оправдывается бесчеловечная колониальная политика, дающая всё
более широкий простор бессмысленной ст расти к наживе? йди-
отской жадности лавочника. Этой проповеди служила буржуаз-
ная наука, не брезгуя опускаться до утверждения, что отрица-
тельное отношение людей арийской расы ко всем другим «орга-
нически выросло из метафизической деятельности целого народа»,
хотя совершенно очевидно, что если «целый народ» заражался
постыдной, животной враждою к цветным расам или к семитам,—
зараза эта прививалась вполне реальной, физической и подлей-
шей деятельностью буржуазии «огнем и мечом». Если вспомнить,
что эту деятельность христианская церковь сделала символом
страдания любвеобильного сына божия, — зловещий юмор этого
обнажается с наглядностью отвратительной. Кстати: Христос,
«сын божий».—единственный «положительный» тип. созданный
церковной литературой, и на этом типе неудачного примирителя
всех противоречий жизни особенно ярко показано творческое
слабосилие церковной литературы.
J История технических и научных открытий богата фактами со-
противления буржуазии даже росту технической культуры. Фак-
ты такого сопротивления общеизвестны так же, как известна и
причина его: дешевизна живой рабочей силы. Скажут: а все-
гаки техника росла и достигла значительной высоты. Это — не-
оспоримо. Но это объясняется тем, что техника сача как бы
предсказывает и внушает человеку возможности и необходимо-
сти дальнейшего ее роста. j
Разумеется, я не стану отрицать, что в свое время, например
по отношению к феодализму, буржуазия являлась силой револю-
ционной и способствовала росту материальной культуры, неиз-
бежно принося в жертву этого роста интересы, жизни и силы ра-
бочих масс. Но случай Фультона показывает нам, что буржуа-
зия Франции даже после победы своей не сразу оценила значе-
ние паровых судов для развития торговли и самозащиты. А это
не один случай, свидетельствующий о консерватизме мещанства.
Нам важно усвоить, что этот консерватизм, скрывая в себе за-
24 М- 1<>рыеа1. о лмтервтуре. И. п. ЗС9
боту об укреплении и защите буржуазией своей власти над ми-
ром, всячески ограничивал возможности интеллектуального ро-
ста трудового народа, но в конечном счете всё же привел к тому,
что в мире явилась новая сила - пролетариат и что пролета-
риатом уже создано государство, в коем интеллектуальный рост
масс не ограничивается. Есть только одна область, где все тех-
нические новшества принимались буржуазией без возражений и
немедленно, — это область производства оружия для истребле-
ния людей. Кажется, никто еще не отметил влияния производства
оружия самозащиты буржуазии на общий ход развития техники
в промышленности, обрабатывающей металлы.
Процесс социально-культурного роста людей развивается нор-
мально только тогда, когда руки учат голову, затем поумневшая
голова учи г руки, а умные руки снова и уже сильнее способ-
ствуют развитию мозга. Этот нормальный процесс культурного
развития людей труда был в древности прерван силою известных
вам причин. Голова оторвалась от рук, мысль — пт земли. В мас-
се деятелей явились созерцатели, объясняющие мир и рост мысли
отвлеченно, вне зависимости от процессов труда, которые изме-
няют мир сообразно интересам и целям людей. Вероятно, вначале
они служили организаторами трудового опыта и были такими
же «знатными людьми», героями труда, каких мы видим в наши
дни в нашей стране. А затем в их среде зарождается источник
всех социальных несчастий — соблазн власти одного над многи-
ми. стремление к легкой жизни за счет рабочей силы и уродлипо
возвышенное представление о своей индивидуальной силе. —
представление, которое вначале писалось признанием исключи
тельных способностей данной единицы, хотя эти способности
были только концентрацией, отражением трудовых достижений
рабочего коллектива — рода, племени. Разрыв труда и мышления'
приписывается историками культуры всей массе первобытных лго- ’
дей, и воспитание ими индивидуалистов ставится даже в заслугу им
как явление положительного характера. История развития инди-
видуализма дана с прекрасной полнотой и ясностью историей ли-
тературы. Я снова обращаю ваше внимание, товарищи, на тог
факт, что|шиболее глубокие и яркие, художественно совершенные
типы героев созданы фольклором, устным творчеством трудового
народа. Совершенство таких образов, как Геркулес, Прометей,
Мику.да Селянинович, Святогор, далее — доктор Фауст, Василиса
Премудрая, иронический удачник Иван-дурак и наконец — Пет-
рушка, побеждающий доктора, попа, полицейского, чорта и даже
смерть, — всё это образы, в создании которых гармонически со-
четались рацио и интумнио, мысль и чувство. Такое сочетание воз-
можно лишь при непосредственном участии создателя в творче-
ской работе действительности, в борьбе за обновление жизни.
370
кОчень важно отметить, что фольклору совершенно чужд пес-
симизм, невзирая на тот факт, что творцы фольклора жили тя-
жело и мучительно — рабский труд их был обессмыслен экслло-
ататорами, а личная жизнь — бесправна и беззащитна. Но при
всем этом коллективу как бы свойственны сознание его бессмер-
тия и уверенность в его победе над всеми враждебными ему си-
лами. Герой фольклора— «дурак», презираемый даже отцом и
братьями, всегда оказывается умнее их, всегда — победитель всех
житейских невзгод, так же, как преодолевает их и Василиса
Премудрая.
Если же иногда в фольклоре звучат ноты безнадежности и
сомнения в смысле земного бытия — эти ноты явно внушены
двухтысячелетней проповедаюпессимизма христианской церкви
и скептицизмом невежества ларазитивной мелкой буржуазии,
бытующей между молотом капитала и наковальней трудового
народа. Значение фольклора особенно ярко освещается сравне
нием его фантастики, основанной на успехах труда, с тяжелой,
бездарной фантастической церковной, «житийной» литературы и
жалкой фантастикой рыцарских романов
Эпос и рыцарский роман — творчество феодального дворян-
ства, его герой — завоеватель. Хорошо известно, что влияние
феодальной литературы никогда не было особенно значитель-
ным.
Буржуазная литература начинается еще в древности египетской
«сказкой о воре», ее продолжают греки, римляне, она является в
эпоху разложения рыцарства на смену' рыцарского романа.
Это — подлинно буржуазная литература, и ее основной герой —
плут, вор, затем — сыщик и снова вор, но уже «вор-джентльмен».
Начиная с фигуры Тиля Уленшпигеля, созданного в конце
XV столетня, с фигуры Симплицнссимуса XVII века, Лазарильо из
Тормес, Жильблаза, героев Смоллета и Фильдинга — до «Милого
друга» Мопассана, до Арсена Люнена, до героев «детективной»
литературы Европы наших дней, — мы насчитываем тысячи книг,
героями которых являются плуты, воры, убийцы и агенты уго-
ловной полиции. Это и есть настоящая буржуазная литература,
особенно ярко отражающая подлинные вкусы, интересы и прак-
тическую «мораль» ее потребителей. «Нет худа без добра»; на
почве этой литературы, щедро унавоженной всяческой пошлостью
и в том числе пошлостью мещанского «здравого смысла»,—на
этой почве выросли такие замечательные художественные обоб
щения, как, например, фигура Санчо Панса, как Тиль Уленшпи-
гель де Костера и немало других равноценных этим двум.
Одним из наиболее веских доказательств глубокого классового
интереса буржуазии к описанию преступлений является известный
случай Понсон дю Террайля; когда этот автор кончил свой мно-
готомный роман о Рокамболе смертью героя — читатели оргатп:
зова ли перед квартирой Террайля демонстрацию, требуя продол-
24* 371
жения романа, — успех, не испытанный ни одним из крупнейших
литераторов Европы. Читатели получили еще несколько томов
Рокамболя», воскресшего не только физически, но и морально.
Это— грубый, но широко распространенный и обычный для всей
буржуазной литературы пример превращения душегуба и гра-
бителя в доброго буржуа. Ловкостью воров, хитростью убийц бур-
жуазия любовалась с таким же наслаждением, как и проница-
тельностью сыщиков ^Детективный роман до сего дня служит
любимейшей духовной пищей сытых людей Европы, а проникая
н среду полуголодного рабочего, этот роман служил и служит
одною из причин медленности роста классового сознания, воз-
буждая симпатию к ловким ворам, волю к воровству — парти-
занской войне единиц против буржуазной собственности и, ут-
верждая ничтожную оценку буржуазией жизни рабочего класса,
способствует росту убийств и других преступлений против лич-
ное ги. Горячая любовь европейского мещанства к романам пре-
ступлений утверждается обилием авторов этих романов и циф-
рами тиража книг.
Весьма интересен тог факт, что в XIX в., когда мелкое плу-
товство приняло героические и внушительные объемы на бир-
жах, в парламентах, в прессе, плут — как герои романа — усту-
пил место сыщику, который в мире совершенно явных престу-
плений против рабочего народа замечательно ловко разглядывал
преступления таинственные, но — выдуманные. Разумеется, вовсе
не случайно, что знаменитый Ш§рдок Холмс явился в Англии, и
еще менее случайно, что рядом с гениальным сыщиком возник
«вор-джентльмен», который оставляет премудрых сыщиков в ду-
раках. Те, кто поймут эту смену героев как «игру воображе-
ния»,— ошибутся. Воображение создает то, что ему подсказы-
вает действительность, а в ней играет не беспочвенная, оторван-
ная от жизни фантазия, а те вполне реальные причины, которые
понуждают, например, «правых» и «левых» французских поли
гиков играть в футбол трупом «вора-джентльмена» Стависского.
стремясь кончить эту игру «вничью».
Из всех форм художественного словесного творчества наибо-
лее сильной по влиянию на людей признаются драма и комедия,
обнажающие эмоции и мысли героев в живом действии на сцене
театра. Если начать ход развития европейской драмы от Шек-
спира,— она снизится до Коцебу, Нестора Кукольника, Сарду и
еще ниже, а комедия Мольера мшдаег до Скриба, Пальерона. а у
нас после Грибоедова н Гоголя почти совсем исчезнет. Так как
искусство изображает людей, то, казалось бы, можно заклю-
чить, что падение драматического искусства говорит нам о вы-
рождении сильных, резко очерченных характеров, о том, что
«великие люди» исчезли.
Однако до сего дня живы, здравствуют и действуют такие ти-
пы, как, например: презренный Терсит в буржуазной журнали-
372
стике, мизантроп Тимон Афинский в литературе, ростовщик
Шейлой — в политике, а также Иуда, предатель рабочего клас-
са, и многие прочие фигуры, прекрасно изображенные в прош-
лом. От XVI! века до наших дней они выросли количественно и
стали еще более отвратительны по качеству. Авантюрист Джон
Лоу — мальчишка п щенок по сравнению с авантюристами типа
Устрика, Стаписского, Ивара Крэйгера и подобных им величай
•них жуликов XX века. Сесиль Родс и другие деятели в области
колониальных грабежей нс хуже Кортеса и Пизарро. Короли
нефти, стали и прочие на много страшнее и преступней Людо
пика XI или Ивана Грозного. В маленьких республиках Южной
Америки действуют люди не менее яркие, чем кондотьеры Ита-
лии XIV—XV некое, Форд — не единственная карикатура на Ро
берта Оуэна. Кошмарная фигура Пирпонта Моргана не имеет
равной себе в прошлом, если забыть об одном древнем царе, ко
торону залили глотку расплавленным золотом.
Перечисленные типы, конечно, не исчерпывают разнообразим
«великих» людей, созданных практикой буржуазии в XIX — XX
веках. Т?сем этим людям нельзя отказать в силе характеров, в
гениальном умении считать деньги, грабить мир, затевать меж-
дународные бойни для их личного обогащения, нельзя отказать
в изумительном бесстыдстве и бесчеловечии их дьявольски мерз-
кой работы. Критика реалистическая, высокохудожественная ли-
тература Европы прошла и проходит мимо этих людей, как бы
не замечая их.
Ни в драме, ни в романе не найдем типов банкира, промыш-
ленника, политика, изображенных с той силою искусства, с ка-
кой литература дала тип «лищмего.человека». Она не отметила
также трагические и весьма обычные судьбы мастеров и созда-
телей буржуазной культуры — деятелей науки, искусства, изо-
бретателей в области техники, не отметила героев, которые боро-
лись за свободу наций из-под гнета иноземцев, не отметила и
мечтателей о братстве всех людей, таких, как Томас Мор, Кам-
панелла, Фурье, Сен-Симон и другие. Все это говорится не в
качестве упрека. Прошлое — не безупречно, но упрекать его
бессмысленно, а вот изучать необходимо.
Что привело литературу Европы к творческому бессилию, об-
наруженному ею в XX веке? Яростно и многословно защищались
свобода искусства, своеволие творческой мысли, всячески утвер
ждалась возможность внеклассового бытия и развития литера-
туры. независимость ее от социальной политики. Это утвержде-
ние было плохой политикой, именно оно незаметно привело мно-
гих литераторов к необходимости сузить круг наблюдений дей-
ствительности, отказаться от широкого, всестороннего изучения
ее, замкнутости «в одиночестве своей души», остановиться на
бесплодном «познании самого себя» путем самоуглубления и свое-
волия мысти, оторванной от жизни. Оказалось, что человек не-
373
познаваем вне действительности, которая вся и насквозь пропи-
тана политикой. Оказалось, что человек, как бы затейливо он
ни выдумывал себя, все-гаки остается социальной единицей, а не
космической, подобно планетам. А затем оказалось, что инди-
видуализм, превращаясь в эгоцентризм, создает «ливших людей».
Неоднократно говорилось, что лучшим, наиболее искусно и убеди-
тельно разработанным героем европейской литературы XIX сто-
летия является тип «лишнего человека». Именно на этом типе
остановилась литература в своем развитиии от героя труда —
человека технически безоружного, но предугадавшего победонос-
ную его силу; от феодального завоевателя — от человека, кото-
рый понял, что отнять легче, чем сделать; от излюбленного бур-
жуазией плута, ее «учителя жизни»—от человека, который
догадался, что обманывать и красть легче, чем работать, — оста-
новилась, пройдя мимо ярких фигур основоположников капита-
лизма и угнетателей человечества, гораздо более бесчеловечных,
чем феодальные дворяне, епископы, короли, цари.
В буржуазной лигералуре Запада тоже необходимо различать
две группы авторов: одна восхваляла и забавляла свой класс —
Троллоп, Вильки Коллинз, Бреддан, Марриэг, Джером, Поль де
Кок, Поль Феваль, Октав Фейлье, Онэ, Георг Самаров, Юлиус
Ц1тинде и — сотни подобных. Всё это — типичные «добрые бур-
жуа», мало талантливые, но ловкие и пошловатые, как их чи-
татели. Другая группа исчисляется немногими десятками, и
эго — крупнейшие творцы критического реализма и революци-
онного романтизма. Все они — отщепенцы, «блудные дети» сво-
его класса, дворяне, разоренные буржуазией, или дети мелкой
буржуазии, вырвавшиеся из удушливой атмосферы своего класса.
Книги этой группы европейских литераторов имеют для нас
двойную и неоспоримую ценность: во-первых, как технически
образцовые произведения литературы, во-вторых, как документы,
объясняющие процесс развития и разложения буржуазии, доку-
менты, созданные отщепенцами этого класса, но освещающие
его быт, традиции и деяния критически.
Подробный анализ роли критического реализма в европейской
литературе XIX века не вмещается в мой доклад. Основную суть
его можно свести к борьбе против консерватизма феодалов, воз-
рожденного крупной буржуазией, к борьбе посредством органи-
зации демократия,— т. е. мелкой буржуазии, — на почве либе-
ральных и гуманитарных идей, причем организация демократии
многими авторами и большинством читателей понималась как
необходимость защити и против крупней буржуазии, и протш
всё более сильного натиска со стороны пролетариата.
Вам известен тот факт, что исключительное, небывало мощ-
ное развитие русской литературы XIX столетия повторило —
374
хотя и с некоторым опозданием все настроения и течения ли-
тературы Запада и в свою очередь влияло на нее. Особенностью
русской буржуазной литературы можно признать обилие типов
«лишних людей», среди которых весьма своеобразны незнакомые
Европе типы шюрникоц»; в фольклоре эго — Василий Буслаев, в
истории— Федор Толстой. Михаил Бакунин и подобные, а за-
тем тип «кающегося дворянина» в литературе, чудака и «само-
дура.» в быту.
Как и на Западе — наша литература развивалась по двум ли:
пням: линия критического реализма — Фонвизин, Грибоедов, Го-
голь и т. д. до Чехова, Бунина, и линия чисто мещанской лите-
ратуры— Булгарин, Массальский. Зотов, Голицынский, Вонляр-
лярский, Всеволод Крестовский, Всеволод Соловьев — до Лейкина
и Аверченко и подобных.
Когда рядом с завоевателем-феодалом встал удачливый, разбо-
гатевший плут, — наш фольклор в спутники богачу дал Ивана-
дурака, иронический тип человека, который достигает богатства
и даже становится царем при помощи уродливого коня заменив-
шего добрую волшебницу рыцарских сказок Богач покупал славу
героя милостыней нищим рабам, чья слепая сила помогла гра-
бить его и завоевателю и богачу.
Церковь, стремясь примирить раба с его участью и укрепить
свою власть над его разумом, утешала его, создавая героев кро-
тости. терпения мучеников «Христа ради», создавала «отшель-
ников». изгоняя бесполезных для нее людей в пустыни, леса, в
монастыри.
Чем более дробился командующий класс, тем более мелкими
становились герои. Наступил момент, когда «дураки» фольклора,
превратясь в Санчо Нансу, Симплициссимуса, Уленшпигеля, стали
умнее феодалов, приобрели смелость высмеивать господ и несом-
ненно способствовали росту тех настроений, которые в первой
половине XVI века выразились в идеях «таборитов» и в практике
крестьянских войн против рыцарей.
«4 Плдтинную историю трудового народа нельзя знать, не зная
устного народного творчества, которое непрерывно и определимо
влияло на создание таких крупнейших произведений книжной
литературы, как, например, «Фауст», «Приключения барона
[Мюнхгаузена», «Пантагрюэль» и «Гаргантюа», «Тиль Уленшпи-
гель» де Костера, «Освобожденный Прометей» Шелли и многие
другие. От глубокой древности фольклор неотступно и своеоб-
разно сопутствует истории. У него свое мнение о деятельности
Людовика XI, Ивана Грозного, и эго мнение резко различно
с оценками истории, написанной специалистами, которые не очень
интересовались вопросом о том, что именно вносила в жизнь
трудового народа борьба монархов с феодалами. Грубо насиль-
ственная «пропаганда» культуры картофеля создает ряд легенд и
поверий о происхождении его от совокупления дьявола с рас-
375
путной девкой, это уклон в сторону древнего варварства, освя-
щенного глупостью церковных идей: «Христос и святые не ели
картошки». Но тот же фольклор в наши дни возвел Владимира,
Ленина на высоту мифического героя древности и равного Проме-'
тею.
Миф—это вымысел. Вымыслить — значит извлечь из суммы
реально данного основной его смысл и воплотить в образ, — так
мы получили реализм. Но если к смыслу извлечении из реаль-
но данного добавить — домыслить, по логике гипотезы — же-
лаемое, возможно и этим еще дополнить образ, — получим тот
ро.маатизм, который лежит к-основе мифа и высоко Полезен
геи, что способствует вгхзйуждениккГенолкщиоиного отношения
к действительности, отношения, практически изменяющегося
мира.
Буржуазное общество, как мы видим, совершенно утратило
способность вымысла в искусстве. Логика гипотезы осталась и воз-
будительно действует только в области наук, основанных на экс-
перименте, Буржуазный романтизм индивидуализма с его склон-
ностью к фантастике и мистике не возбуждает воображение, не
изощряет мысль. Оторванный, отвлеченный от действительности,
он строится не на убедительности образа, а почти исключительно
на «магии слова», как это мы видим у Марселя Пруста и его по-
следователей. Романтики буржуазии, начиная от Новалиса, это--
люди типа Петра Шлемиля, «человека, потерявшего свою тень»,
а Шлемиля создал Шамиссо, французский эмигрант, писавший в
Германии по-немецки. Литератор современного Запада тоже по-
терял свою тень, эмигрируя из действительности в нигилизм от-
чаяния, как это явствует из книги Луж Селина «Путешествие на
срай ночи»; Бардамю, герой этой книги, потерял родину, прези-
рает людей, мать свою зовет «сукой», любовниц — «стервами»,
равнодушен ко всем преступлениям и, не имея никаких данные
«примкнуть» к революционному пролетариату, вполне созрел для.
приятия фашизма.
Установлено влияние Тургенева на литераторов Скандинавского
полуострова, признано влияние Льва Толстого на графа Полей.
Рене Базена, Эстоиье, Т. Гарди, в его романе «Тесс», и на ряд
других писателей Европы. И особенно сильно было и есть
влияние Достоевского, признанное Ницше, идеи коего лег-
ли в основание изуверской проповеди и практики фашизма.
Достоевскому принадлежит слава человека, который в лице героя
«Записок из подполья» с исключительно ярким совершенством
живописи слова дал тип эгоцентриста, тип социального дегене-
рата. С торжеством ненасытного мстителя за свои личные не-
взгоды и страдания, за увлечение своей юности Достоевский фигу-
рой своего героя показал, до какого подлого визга может дожить
индивидуалист из среды оторвавшихся от жизни молодых людей
XIX—XX столетий. Этот его человек вмещает в себе характер-
376
нейшие черты Фридриха Ницше и маркиза Дез Эссент, — героя
романа Гюисманса «Наоборот», «Ученика» Бурже и Бориса Са-
винкова, автора и героя его сочинения, Оскара Уайльда и Санина
Арцыбашева и еще многих социальных вырожденцев, созданных
анархическим влиянием бесчеловечных условий капиталистиче-
ского государства.
По рассказу Веры Н. Фигнер, Савинков рассуждал совершенно
так, как декаденты:
«Морали—нет, есть только красота. Л красота — свободное
развитие личности, беспрепятственное развертывание всего, что
заложено в ее душе».
Нам хорошо известно, какой гнилью нагружена душа буржуаз-
ной личности!
В государстве, основанном на бессмысленных унизительных
страданиях огромного большинства люден, до.тжна была иметь
и действительно име.га руководящее и оправдывающее значение
проповедь безответственного своеволия слова и дела лич-
ности. Такие идеи, как идея, что «человек — деспот по
природе своей», что он «любиг быть мучителем», «до страсти
любит страдание» и что смысл жизни, счастье свое он видит имен-
но в своеволии, в неограниченной свободе действий, что только
в этом своеволии «самая выгодная выгода» для него и что «пусти
весь мир погибнет, а мне — чтобы чай пить», — такие идеи ка-
питализм и внушал и всецело оправдывал.
Достоевскому приписывается роль искателя истины. Если он
искал — он нашел ее в зверином, животном начале человека и
нашел ие для того, чтобы опровергнуть, а чтобы оправдать. Да.
животное начало в человеке неугасимо до поры, пока в буржуаз-
ном обществе существует огромное количество влияний. разжи-
гающих зверя в человеке. Домашняя кошка играет пойманной
мышью, потому что этого требуют мускулы зверя, охотника за
мелкими, быстрыми зверьми, эта игра — тренировка тела. Фа-
шист, сбивающий ударом ноги в подбородок рабочего голову его
с позвонком, это уже не зверь, а что-то несравнимо хуже зве-
ря, это — безумное животное, подлежащее уничтожению, такое
же гнусное животное, как белый офицер, вырезывающий ремни и
звезды из кожи красноармейца.
Трудно понять, что именно искал Достоевский, но в конце
своей жизни он нашел, что талантливый и честнейший русский
человек Виссарион Белинский — «самое смрадное, тупое и позор-
ное явление русской жизни», что необходимо отнять у ту|К1К
Стамбул, что крепостное право способствует «идеально нраэ-
ствемным отношениям помещиков и крестьян», и наконец признат
своим «вероучителем» Константина Победоносцева, одну из наи-
более мрачных фигур русской жизни XIX века. Гениальность До-
стоевского неоспорима, по силе изобретательности его талант
равен может быть только Шекспиру. Но как личность, как
«судью мира и людей» его очень легко представить в роли средне-
векового инквизитора.
Я потому отвел так много места Достоевскому, что без влия-
ния его идей почти невозможно понять крутой поворот русской
литературы и большей части интеллигенции после 1905 — 1906 го-
дов от радикализма и демократизма в сторону охраны и защиты
буржуазного «порядка».
У влечение идеями Достоевского началось тотчас после его речи
о Пушкине, после разгрома партии народовольцев, пытавшихся
опрокинуть самодержавие. Еще до того, как в 1905 году проле-
тариат, поняв простую и великую правду Ленина, показал миру
свое суровое лицо,— предусмотрительный Петр Струве начал
убеждать интеллигенцию, точно девицу, случайно потерявшую
невинность, вступить в законный брас с пожилым капиталистом.
Сват по профессии, книжный червь, совершенно лишенный свое-
образия мысли, он в 1901 году звал «назад, к Фихте»,— к идее
подчинения воле нации, олицетворяемой лавочниками и поме-
щиками, а в 1907 году под его редакцией и с его участием вышет
сборник «Вехи», в котором было заявлено буквально следующее:
«Мы должны быть благодарны власти за го, что она штыками
охраняет нас от ярости на|юдной».
Эти подлые слова произнесены были демократической интел-
лигенцией в те дни, когда приказчик помещиков, министр Столы-
пин, ежедневно вешал десятки рабочих и крестьян. А основной
смысл сборника «Вехи» повторял сказанную в 70-х годах изувер-
скую мысль матерого консерватора Константина Леонтьева:
«Россию надо подморозить», т. е. затоптать в ней все искры огня
социальной революции «Вехи» — этотакт ренегатства «консти-
туционалистов-демократов»— старый ренегат Лев Тихомиров
весьма одобрил, назвав его «отрезвлением русской души и воскре
сени ем совести».
Время от 1907 до 1917 года было временем полного своеволия
безответственной мысли, полной «свободы творчества» русских
литераторов. Свобода эта выразилась в пропаганде всех кон-
сервативных идей западной буржуазии, идей, которые были пу-
щены в обращение после французской революции конца XVIII
века и регулярно вспыхивали после 48-го и 71-го годов Было
заявлено, что «философия Бергсона знаменует громадный про-
гресс в истории человеческой мысли», что Бергсон «наполнил и
углубил теорию Беркли», что «системы Канта, Лейбница, Декар-
та, Гегеля— мертвые системы и над ними как солнце сияют веч-
ной красотой произведения Платона» — основоположника наибо-
лее пагубного заблуждения из всех заблуждений мысли, отвле-
ченной от реальной действительности, всесторонне и непрерывно
развивающейся в процессах труда, творчества.
.378
Дмитрий Мережковский, писатель влиятельный в ту пору»
кричал:
Будь, что будет, — всё равно!
Всё наскучило давно
Трем богиням, вечным пряхам,
Было прахом — будет прахом!
Сологуб, следуя за Шопенгауэром, в явной зависимости от
Бодлэра и «проклятых», с замечагельной отчетливостью изобра-
зил «космическое бессмыслие бытия личности» и хотя в стихах
и жалобно стонал по этому поводу, но жил благополучным меща-
нином и в 1914 году угрожал немцам разрушить Берлин, как толь-
ко «снег сойдет с долин». Проповедывали «эрос в политике», <.ми-
стический анархизм»; хитрейший Василий Розанов проповедывал
эротику, Леонид Андреев писал кошмарные рассказы и пьесы.
Арцыбашев 'избрал героем романа сластолюбивого и вертикаль-
ного козла в брюках, и — в общем — десятилетие 1907 — 1917
вполне заслуживает имени самого позорного и бесстыдного де-
вятилетия в истории русской интеллигенции.
Так как наша демократическая интеллигенция была трениро-
вана историей менее, чем западная,— процесс ее «морального»
разложения, инге.щекгуального обнищания у нас происходил бы-
стрее. Но это — процесс общий для мелкой буржуазии всех стран
и неизбежный дтя всякого интеллигента, который не найдет в
себе силы решительно включиться в массу пролетариата, призван-
ного историей изменить мир к общему благу всех людей честного
груда.
Следует добавить, что русская литература так же, как и за-
падная, прошла .мимо помещиков, организаторов промышленности
и финансистов в дореволюционной эпохе, а у нас эти люди были
гораздо более своеобразны и колоритны, чем на Западе. Вне вни-
мания русской литературы остались такие кошмарные типы земле-
владельцев, каковы примерно знаменитая Салтычиха, генерал
Измайлов и десятки, сотни подобных. Карикатуры и шаржи Го-
голя в книге «Мертвые души» — это не так уже характерно для
поместной, феодальной России, —Коробочки, Маниловы, Петухи и
Собакевичи с Ноздревыми влияли на политику самодержавия толь-
ко пассивный фактом их бытия и — как кровопийцы крестьян-
ства— не очень характерны. Были другие .мастера и художники
кровопийства, люди страшного .морального облика, сладостраст-
ники и эстеты мучительства. Злодеяния их не отмечены худож-
никами слова, даже такими, как величайшие мз них и влюблен-
ные в мужика. Черты различия нашей крупной буржуазии ог
западной весьма резки, обильны и объясняются тем, что наш исто-
рически молодой буржуа, по преимуществу выходец из кре-
стьянства, богател быстрее и легче, чем исторически весьма пожи-
лой буржуа Запада. Наш промышленник, не тренированный
379
жестокой конкуренцией Запада, сохранял в себе почти до XX ве-
ка черту чудачества, озорства, должно быть вызывавшегося его
изумлением пред дурацкой легкостью, с которой он нажинал мил-
лионы Об одном из них. Петре Губонине, рассказывает извест-
ный тибетский врач П. Л. Бадмаев в его брошюре «Мудрость в рус-
ском народе», изданной в 1917 году. Эта забавная брошюра, уго-
варивая молодежь «отречься от бесовских грамот», соблазняющих
ее «пустыми словами свобода, равенство, братство», сообщает о
сыне каменщика и каменщике, строителе железных дорог:
«В высокой степени почтешвие старые чиновники времени ос
вобождения России, до сих пор не забывшие времена Губонина,
рассказывают следующее: Губонин, являясь в министерство в
больших смазных сапогах, в кафтане, с мешком серебра, здоро-
вался в швейцарской со швейцарами и курьерами, вынимал из
мешка серебро и щедро всех наделял, низко кланяясь, чтоб они
не забывали своего Петра Ионовича. Затем входил в разные де-
партаменты и отделения, где оставлял каждому чиновнику запеча-
танный конверт — каждому по достоинству,— называя всех по
имени и также кланяясь. С превосходительными особами здоро-
вался и целова лся, называл их благодетелями русскою народа и
был быстро допускаем к самому высокопревосходительству. После
ухода Петра Ионовича из министерства все ликовали. Это был
настоящий праздник, могущий сравниться только с рождествен-
ским или пасхальным днем. Каждый пересчитывал полученное,
улыбался, имел бодрый, веселый вид и думал, как провести остаток
дня и ночь до следующего утра. В швейцарской гордились Петром
Ионовичем, вышедшим из их среды, называли умным и добрым,
расспрашивали .трут друга, сколько кто получил, но каждый это
скрывал, не желая компрометировать своего благодетеля Мелкие
чиновники тихо перешептывались между собой с умилением, что и
их не забыл добрейший Петр Ионович, как он умен, мил и честен.
Высшие чины до высокопревосходительства громко говорили, ка-
кой у него ясный государственный ум и какую он великую пользу
приносит народу и государству, надо его отличить. Необхо-
димо его приглашать на совещания при разработке же-
лезнодорожных вопросов, так как он единственно умный чело-
век по этим делам. И, действитегьно, его приглашали на самые
важные совещания, где присутствовали только превосходительные
особы и инженеры; и в этих совещаниях решающим голосом быт
голос Губонина».
Рассказ похож на иронию, но это — искреннейшее восхваление
порядка, при котором громкий лозунг буржуа:<ии «свобода, равен-
ство и братство» оказался пустыми словами.
Всё сказанное о творческом бессилии буржуазии, отраженном
в ее литературе, может показаться излишне мрачным и вызвать
по моему адресу упрек в тенденциозном преувеличении. Но факты
суть факты, и я вижу их таковыми, каковы они есть.
ЗЯ)
Глупо и даже преступно недооценивать силы врага. Мы все пре-
красно знаем, как сильна его промышленная техника и особенно
военная, которая рано или поздно будет направлена против нас, ио
неизбежно вызовет всемирную социальную революцию и уничтожил
капитализм. Военные авторитеты Запада громогласно предупре-
ждают, что война вовлечет в себя весь тыл, всё народонаселен и<
воюющих стран. Допустимо предполагать, что многочисленное
мещщ&-мещанстго Европы, еще не совсем забывшее об ужасах
бойни 1914 —1918 годов и напуганное грозной неизбежностью
новой, еще более ужасной бойни,— догадается наконец, кому
именно выгодна грядущая социальная катастрофа, кто — преступ-
ник, периодически и ради гнусных своих выгод истребляющий мил-
лионы народа, — догадается И поможет -пролетариям сломить го- ”
лову капитализму. Предполагать это можно, но надеяться, что
это будет,— нельзя, ибо еще жив иезуит и трус, вождь мещанства,
социал-демократ. Крепко надеяться следует на рост революцион-
ного правосознания пролетариата, ни еще лучше для нас быть
уверенным в своей силе и непрерывно развивать ее. Развитие ре-1
волюиионного самосознания пролетариата, его любви к родине,/
•создаваемой им, и защита родины — одна из существенных обя-/
(данностей литературы.
Когда-то, в древности, устное художественное творчество тру-
дящихся служило единственным организатором их опыта, вопло-
щением идей в образах и возбудителем трудовой энергии коллек-
тива. Нам следует понять это. В вашей стране поставлено целью
равномерное культурное воспитание всех единиц, равномерное
лля членов его ознакомление с успехами и достижениями труда,
стремясь превратить труд людей в искусство управления силами
природы. Нам более или менее известен процесс экономгнеского
и,— тем самым,— политического расслоения людей, процесс узур-
пации права людей труда на свободу роста их разума. Когда ми-
ропонимание стало делом жрецов, они могли закрепить его за со-
бою только посредством метафизического обтяснения явлений и
сопротивления стихийных сил природы целям и энергии людей
труда. Этот преступный процесс исключения, устранения милли-
онов людей из работы миропонимания, начатый в древности и про-
должающийся до наших дней, привел к тому, что согни миллио-
нов людей, разъединенных идеями расы, нации, религии, остались
в состоянии глубочайшего невежества, ужасающей умственной
слепоты, во тьме всяческих суеверий, предрассудков и предубежде-
ний. Партия коммунистов-ленинцев, рабоче-крестьянская власть
Союза Социалистических Советов, уничтожив капитализм на всем
пространстве царской России, передав политическую власть в ру-
ки рабочих и крестьян, организуя свободное бесклассовое обще-
ство, поставили целью своей смелой, мудрой, неутомимой работы
381
jocBoOoJhjeiiHe трудовой массы из-под многовекового гнета ста-
рой, изжившей себя истории капиталистического развития куль-
туры, которая ныне явно обнаружила все свои пороки и свое
творческое бессилие С высоты этой великой цели мы, честные
литераторы Союза Советов, и должны рассмотреть, оценить,
организовать свою деятельность.
I Мы должны усвоить, что именно хрудлшсс является основным
I организатором культуры и создателем всех идей,— тех, кото-
рые на протяжении веков понижали решающее значение труда —
источника наших знаний, и тех идей Маркса — Ленина—Ста-
лина. которые в наше время воспитывают революционное право-
сознание пролетариев всех стран и в нашей стране возводят
труд на высотуг силы, коя служит основой творчества науки, ис-
кусства. Для успеха нашей работы нам необходимо понять, про-
чувствовать тот фаю*, что в нашей родине социалистически
^организуемый труд полуграмотных рабочих и примитивного кре-
стьянства ерздал в краткий-срок,— н шестнадцать лет—-гранди-
озные ценности и отлично вооружился для защиты от нападения
нрага. Правильная оценка этого факта покажет нам культурно-
революционную силу учения, объединяющего весь пролетариат
мира.
Мы все — литераторы, рабочие фабрик, колхозники — всё еще
плохо работаем и даже не можем вполне усвоить всё то, что
создано нами и для нас. Нащатрудоваямас-св все. еще плохо по-
нимает, что она трудится только на себя, для себя. Это сознание
всюду тлеет, однако еще не вспыхнуло мощным и радостным огнем
Но ничто не может вспыхнуть раньше, чем достигнет определен-
ной температуры, и никто никогда не умел так великолепно пп-
вышать температуру .трудовой энергии, как это умеют делать
партия, организованная гением Владимира Ленина, и современный
нам вождь этой партой.
ц Основным героем наших книг .мы должны избрать труд, т. е.
человека, организуемого процессами труда, который у нас воору-
жен всей мощью современной техники, человека, в свою очередь
организующего труд более легким, продуктивным, возводя его на
1 степень искусства. Мы должны выучиться..исиимать труд, как,
творчестзо. Творчество — понятие, которым мы, литераторы,
пользуемся слишком часто, едза ли имея право на это. Творче-
ство— это та степень напряжения работы памяти, когда быстрота
ее работы извлекает из запаса знаний, впечатлений наиболее вы-
пуклые и характерные факты, картины, детали и включает их
н наиболее точные, яркие, общепонятные слова. Молодая наша ли-
тература не может похвастаться этим качеством. Запас впечатле-
ний, количество_знаний наших литераторов не велики, и особен-
ной заботы о расширении, углублении их не чувствуется.
Основная тема европейском и русской литературы XIX столе-
тия— личность в ее противопоставлении обществу, государству.
382
природе. Главной причиной, которая побуждала личность ставить
себя против буржуазного общества,— своеобразная, противореча-
щая классовыми идеям и традициям быта организация обилия от-
рицательных впечатлений. Личность хорошо чувствовала, что эти
впечатления подавляют ее, задерживают процесс ее роста, но
слабо понимала свою ответственность за пошлость, подлость, за
преступность основ буржуазного общества. Джонатан Свифт —
один на всю Европу, но буржуазия Европы считала, что его сатира
бьет только Англию. А вообще, бунтующая личность, критикуя
жизнь своего общества, редко и очень плохо сознавала свою от-
ветственность за постыдную практику общества. И еще более
редко основным мотивом ее критики существующего порядка дей-
ствовало глубокое и правильное понимание значения социально-
экономических причин, чаще же всего критика вызывалась или
ощущением безнадежности своего бытия в тесной железной клет-
ке капитализма, или же стремлением отомстить за неудачи жизни
своей, за унизительность ее. И можно сказать, что когда лич-
ность обращалась к рабочей массе, она делала это не ради инте-
ресов массы, а в надежде, что рабочий класс, разрушив буржуаз-
ное общество, обеспечит ей свободу мысли, своеволие действий.
Повторяю: основной и главной темою дореволюционной литера-^
гуры служит драма человека, которому жизнь кажется тесной
который чувствует себя лишним в обществе, ищет в нем для себ4
удобного места, не находит его — и страдает, погибает, или при-
миряясь с обществом, враждебным ему, или же опускаясь до пьян-
ства, до самоубийства.
J У нас. в Союзе Социалистических Советов, не должно, не мо-
жет быть лишних людей. Каждому гражданину предоставлена ши-
рокая свобода развития его способностей, дарований, талантов.
От личности требуется только одно: будь честной в своем отно-
шении к героической работе создания бесклассового общества.
В Союзе Социалистических Советов рабоче-крестьянской
властью призвана к строительству новой культуры вся масса на-
родонаселения,— отсюда следует, что ответственность за ошибки,
неполадки, за брак работы, за все проявления мещанской пош-
лости, подлости, двоедушия, беспринципности возлагается на всех
нас и каждого. И значит, наша критика должна быть действитель-
но самокритикой, и значит, что мы должны выработать систему
социалистической морали, регулятора нашей работы, наших взаи-
моотношений.
Рассказывая о фактах, которые знаменуют интеллектуальный
рост рабочего фабрик и превращение векового собственника в
коллективиста-колхозника, мы, литераторы, именно только рас-
сказываем, очень плохо изображая эмоциональный процесс этих
превращений.
Мы всё еще плохо видим действительность. Даже пейзаж стра
ны резко изменился, исчезла его нищенская пестрота, голубова-
383
тая полоска овса, рядом с нею — черный клочок вспаханной зем-
ли, золотистая лента ржи. зеленоватая пшеница, полосы земли,
•заросшей сорными травами, а в общем — разноцветная печаль
всеобщего раздробления, разорванности. В наши дни огромные
пространства земли окрашены могуче, одноцветно, над селом и
уездным городом возвышается не церковь, а огромные здания
общественного назначения, и гигантские фабрики сверкают оби-
лием стекла, и маленькие языческие разнообразные, как бы игру-
шечные, древние церкви убедительно говорят нам о талантливости
нашего народа, выраженной в церковном зодчестве. В литературе
нет нового пейзажа, резко изменившего лицо нашей земли.
Мы живем в эпоху коренной ломки старого быта, в эпоху про-
буждения в человеке его чувства собственного достоинства, в
эпоху сознания нм самого себя, как силы, действительно изменяю-
щей мир. Многим смешно читать, что люди изменяют фамилии
Свинухин, Собакин, Кутейников, Попов, Сивцев и г. д. на фамилии
Ленский, Новый, Партизанив, Дедов, Столяров и т. д. Это не
смешно, ибо это говорит именно о росте человеческого достоин-
ства, об отказе человека носить фамилию или прозвище, которое
унижает его, напоминая о тяжелом рабском прошлом дедов и
отцов.
Наша литература не так внимательно относится к мелким внеш-
ним, но внутренне весьма ценным показателям изменения само-
оценки людей, к процессам развития нового, советского гражда-
нина. Возможно, что Свинухин взял фамилию Ленского нс у Пуги
кина, а по связи с массовым убийством рабочих на Ленских при-
исках в 1912 году, а Кутеиникоп действительно был партизаном,
а Собакин, дед которого, крепостной раб, быть может был вы-
менен на собаку,— действительно чувствует себя «новым». До ре-
волюции Xi я того, чтобы изменить фамилию, нужно было подать
об этом прошение «на высочайшее имя» царя, и когда некто
Певцов попросил изменить его фамилию по имени матери н ба-
бушки — Авдотьин, на прошение была «начертана» резолюция:
«дуги евнобольной».
А недавно мне сообщили такой факт: матрос германского фло-
та, человек с исторической фамилией, потомок декабриста, Вол-
конский, стал фашистом.
«Почему?» — спросили его.
Потому, что офицерам запретили бить нас», ответил он. Вот
яркий пример утраты чувства собственного достоинства наслед-
ственным аристократом, человеком «голубой крови».
Рост нового человека особенно ярко заметен на детях, а они —
совершенно вне крута внимания литературы; наши сочинители как
будто считают ниже своего достоинства писать о детях и для
детей.
Мне кажется, что я не ошибаюсь, замечая, что отцы начинают
'всё более заботливо и нежно относиться к детям, и, на мой взгляд
.384
это вполне естественно, ибо впервые за всю жизнь человечества
дети являются наследниками не денег, домов и мебели родителей,
а наследниками действительной и могущественной ценности —
социалистического государства, созданного трудом отцов и ма-
терей. Никогда еще дети не входили в жизнь такими сознатель-
ными и строгими судьями прошлого, и я вполне верю в факт, рас-
сказанный мне: одиннадцатилетняя туберкулезная девочка сказала
доктору в присутствии своего отца и указывая пальцем на него:
«Это, вот, он виноват, что я больная, до сорока лег тратился
здоровьем на всяких дряней, а потом женился на маме, ей еще
только двадцать семь, она здоровая, он, видите, какой несчаст-
ный, вот я и вышла в него».
Есть все причины ожидать, что такие суждения детей не будут
редкостью.
Действительность дает нам веб больше «сырого материала» для
художественных обобщений. Но ни драма, ни роман еще не дали
достаточно яркого образа_срветской женщины, свободно и отлич-
но действующей во всех областях строительства социалистической
жизни. Заметно даже, что драматурги стараются писать как мож-
но меньше женских ролей. Трудно и объяснить — почему это?
А между тем, хотя у нас женщина социально равноправна с муж-
чиной и хотя она успешно доказывает разнообразие своих даро-
ваний и широту своей трудоспособности,— равноправие это весь-
ма часто и во многом является внешним, формальным. Мужчина
всё еще не забыл, или уже преждевременно забыл, что в течение
десятков веков женщина воспитывалась для чувственных забав и
как домашнее животное, способное играть роль «хозяйки». Этот
старый и гнусный должок истории половине народонаселения
земли следовало бы оплатить мужчинам нашей страны в первую
очередь и в пример всем прочим мужчинам. И здесь литературе
следует попытаться изобразить работу и психику женщины так,
чтоб отношение к ней приподнялось над общепринятым, мещан-
ским отношением, заимствованным у петухов.
Далее, я считаю необходимым указать, что советская литерату-
ра не является только литературой русского языка, это — всесо-
юзная литература. Так как литературы братских нам республик,
отличаясь от нас только языком, живут и работают при свете и
«од благотворным влиянием той же идем, объединяющей весь раз-
дробленный капитализмом мир трудящихся, — ясно, что мы не
имеем права игнорировать литературное творчество нацмень-
шинств только потому, что нас больше. Ценность искусства изме-
ряется не количеством, а качеством. Если у нас в прошлом — ги-
гант Пушкин, отсюда еще не значит, что армяне, грузины, татары,
украинцы и прочие племена не способны дать величайших масте-
ров литературы, музыки, живописи, зодчества. Не следует забы-
вать, что на всем пространстве Союза социалистических респуб-
лик быстро развивается процесс возрождения всей массы трудо-
25 М Горьки*. О литирату-ре. Н. 7в? 385
вого народа «к жизни честной — человеческой», к свободному
творчеству новой истории, к творчеству социалистической куль-
туры. Мы уже видим, что, чем дальше вперед, тем более мощно
этот процесс выявляет скрытые в 170-миллионной массе способ-
ности и таланты,
Я нахожу нужным сообщить вам, товарищи, письмо, получен-
ное мною от одного татарского литератора:
«Великая Октябрьская революция дала нам, писателям из угне-
тенных и отсталых народов, неограниченные возможности, в том
числе и возможность выступить в русской литературе со своими,
правда еще далеко несовершенными, произведениями. Наг, писате-
лей-националов, печатающихся на русском языке, как Вам из-
вестно, уже десятки и даже сотни. Это — с одной стороны. С дру-
гой — советскую литературу на русском языке читают теперь не
только русские массы, но и трудящиеся всех народов нашего Со-
ветского Союза, на ней воспитываются миллионы подрастающе-
го поколения всех национальностей. Таким образом, советско-
пролетарская художественная литература на русском языке уже
перестает быть литературой исключительно людей, говорящих
на русском языке и имеющих русское происхождение, а посте-
пенно приобретает интернациональный характер и по своей фор-
ме. Этот важный исторический процесс выдвигает на первый план
совершенно неожиданные новые задачи и новые требования.
К величайшему сожалению, это понимают не все писатели, кри-
тики и редакторы. Поэтому так называемая апробированная лите-
ратурная общественность в центре продолжает смотреть на нас как
на «этнографический экспонат». 11е все издательства принимают
нас к «зданию с охотой. Некоторые частенько дают понять при при-
еме рукописи, что мы являемся для них «накладным расходом»
или «принудительным ассортиментом», что они «сознательно де-
лают скидку национальной политике партии». Эти «мины благо-
родства» вполне справедливо оскорбляют в нас чувство интерна-
ционального единства и сознание полноценного человека Критика
1 же по выходе произведения из печати, в лучшем случае, обмол-
|вится парой «тепленьких словечек» по адресу автора и книги,
опять-таки не столько по заслугам, сколько из «уважения» к ле-
нинско-сталинской национальной политике. Это также не вос-
питывает нас, а наоборот — на некоторых малоискушенных то-
варищей действует демобилизующе и разлагающе. Затем, после
однократного, и обычно пятитысячного, тиража, который целиком-
раскупается любителями экзотики и редкостей в больших горо-
дах, нас сдают в архив. Такая практика, помимо того, что ока-
зывает на нас морально и материально плохое действие,— прегра-
ждает наш путь к массовому читателю и ведет пас к неминуемой
национальной ограниченности. Нам же весьма естественно хоте-
лось бы услышать о своих достижениях, если таковые имеются,
о недочетах и ошибках (которых у нас больше, чем у других).
385
чтобы их изжить в дальнейшем, хотелось бы стать доступными
массовому читателю».
Вероятно, под этим письмом готовы подписаться представители
литературы всех союзных республик и автономных областей. Исто-
рики и критики нашей литературы должны обратить внимание на
это письмо и начать работу', которая внушила бы людям нашей
страны, что хотя они разноплеменны, разноязычны, но все и каж-
дый из них — граждане первого в мире социалистического отече-
ства. Упрек, адресованный нашей критике, мы должны признать
справедливым упреком. Критика, особенно газетная, наибо-
лее читаемая писателями, — критика наша не талантлива,
схоластична и малограмотна по отношению к текущей действи-
тельности. Ничтожество книжно-газе гного знания особенно ярко
обнажается в наши дни быстрого изменения действительности,
обилия разнообразных деяний. Не имея, не выработав единой ру-
ководящей критико-философской идеи, пользуясь вей одними и
теми же цитатами из Маркса, Энгельса, Ленина, критика почти
никогда не исходит в оценке тем, характеров и взаимоотноше-
ний людей из фактов, которые дает непосредственное наблюде-
ние над бурным ходом жизни. В нашей стране и работе есть мно-
го такого, чего, конечно, не могли предусмотреть Маркс — Эн-
гельс. Критика говорит автору; «Это сделано неверно, потому
что наши учителя говорят по этому поводу так-то». Но она не 1
уможет сказать: «Эго — неверно, потому что факты действитель- i
ности противоречат показаниям автора». Из всех чужих мыслей, I
которыми пользуются критики, они, видимо, совершенно забыли
ценнейшую мысль Энгельса: «Наше учение—не догма, а руковод-
ство к действию». Критика недостаточно действенна, гибка, жи-
ва, и наконец критик не может научить автора писать просто,
ярко, экономно, ибо сам он пишет .многословно, тускло — и что
еще хуже — или равнодушно, или же слишком горячо,— последнее
а том случае, если о.1 связан с автором личными симпатиями, а
также интересами группки людей, заболевших «вождизмом», при
липчивой болезнью мещанства.
«Вождизм» — это болезнь эпохи, она вызвана пониженной
жизнеспособностью мелкого мещанства, ощущением его неизбеж
ной гибели в борьбе капиталиста с пролетарием и страхом пред
гибелью, страхом, который гонит мещанина на ту сторону, ко-
торую он издавна привык считать наиболее физически сильной, —
в сторону работодателя — эксплоататора чужого труда, грабите-
ля .мира. Внутренне «вождизм» — результат нзжигости бессилия и
нищеты индивидуализма. внешне он выражается в формах таких
гнойных нарывов, каковы, например, Эберт, Носке, Гитлер и по-
добные герои капиталистической действительности. У нас, где
создается действительность социалистическая, такие нарывы, ко-
нечно. невозможны. Но у вас в качестве наследия мещанства еще
остались кое-какие прыти, не способные понять существенного
25* . 287
различия между «вождизмом» и руководством, хотя различие со-
вершенно ясно: руководство, высоко оценивая энергию людей,
указывает пути к достижению наилучших практических резуль-
татов при наименьшей затрате сил, а «вождизм» — индивидуали-
стическое стремление .мешанина встать на-голову выше товарища,
что и удается весьма легко при наличии механической ловкости,
пустой головы и пустого сердца.
Критика уступает слишком много места полуграмотным ре-
цензентам, которые вызывают только недоумение и обиды авто-
ров, но не способны чему-либо научить. Не замечают попыток
воскресить и ввести в жизнь некоторые идеи народнической ли-
тературы и наконец — что очень важно — не интересуются ро-
стом литературы областной, не говоря о союзной. Следует еще
сказать, что критика не касается публичных сообщений литера-
торов о том, «как они пишут», а эти сообщения очень требуют
внимания критики.
'-'Самокритика необходима, товарищи. Мы работаем пред лицом
пролетариата, который, становясь все более грамотным, непре-
рывно повышает свои требования к нашему искусству, да вместе
с этим и к нашему социальному поведению.
Коммунизм идей не совпадает с характером наших действий и
вааимоотишиеьий б нашей среде, — взаимоотношений, в коих
весьма серьезную роль играет мещанство, выраженное в зависти,
в жадности, а пошлых сплетнях и взаимной хуле друг на друга.
О мещанстве .мы писали и пишем много, но воплощении ме-
щанства в одном лице, в одном образе — не дано. А его необхо-
димо изобразить именно в одном лице и так крупно, как сдела-
ны мировые типы Фауста, Г аплета и др.
Напомню, что мещанство — многочисленный класс паразитов,
которые, ничего не производя, стремятся потреблять-поглощать
как можно больше — и поглощают. Паразитируя на крестьян-
стве и рабочем классе, тяготея всегда в лапы крупной буржуа-
зии, а иногда, по силе требования извне, переходя на сторону
пролетариата и внося в его среду анархизм, эгоцентризм и всю
исторически присущую мещанину ’пошлость, пошлость мысли,
питающейся исключительно фактами быта, а не внушениями
труда, — мещанство — насколько оно мыслило и мыслит — все-
гда пропагандировало и укрепляло философию индивидуального
роста, по линии наименьшего сопротивления искало более или
менее устойчивого равновесия между двумя силами. Отношение
мещанства к пролетариату особенно ярко характеризуется тем
фактом, что даже полунищий крестьянин, собственник ничтож-
нейшего клочка земли, презирал рабочего фабрики, лишенного
всякой собственности, кроме рук. Что у пролетария есть еще и
голова, мещанин замечал лишь тогда, когда руки пролетария
начинали действовать революционно, вне фабрики.
Не все сорные травы вредны или бесполезны, ибо из мно-
жа
гих сорных трав добываются целительные яды. Мещанство выра-
батывает только яд разрушающий. Если б мещанин не чувство-
вал себя ничтожной деталью в машине капитализма, — он не
стремился бы так упорю и так бесплодно доказывать свою зна-
чительность и свободу своей мысли, воли, свое право на бытие
и не создал бы на протяжении XIX—XX веков такое количество
«лишних людей», «кающихся дворян», «героев безвременья»,
людей типа «ни павы, ни вороны».
В Союзе Советов мещанство сдвинуто с места, выгнано из его
гнезд, из сотен уездных городов, развеялось всюду и, как мы
знаем, просачивается даже в партию Ленина, откуда его выши-
бают при каждой партийной чистке. Все-таки омо остается и
действует как микроб, вызывающий постыдные заболевания.
Партийное руководство литературой должно быть строго очи-
щено от всяких влияний мещанства. Партийцы в литературе
обязаны явиться не только учителями идеологии, организующей
энергию пролетариата всех стран на последний бой за его свобо-
ду, — партийное руководство должно явить всем своим поведе-
нием морально авторитетную силу. Эта сила должна внести в
среду литераторов прежде всего сознание ими коллективной их
ответственности за все явления в их среде. Советская литера-
тура, при всем разнообразии ее талантов и непрерывно расту-
щем количестве новых даровитых писателей, должна быть орга-
низована как единое коллективное целое, как мощное орудие
социалистической культуры.
Союз писателей создается не для того, чтоб только физически
объединить художников слова, но чтобы профессиональное объ-
единение позволило им понять свою коллективную силу, опреде-
лить с возможной ясностью разнообразие направлений ее твор-
чества, ее целевые установки и гармонически соединить все це-
ли в том единстве, которое руководит всею трудотворческой
энергией страны.
Речь идет, конечно, не а том, чтобы ограничить индивиду-
альное творчество, но чтобы предоставить для него широчайшие
возможности дальнейшего мощного развития.
Надо усвоить, что критический реализм возник как индиви-
дуальное творчество «лишних людей», которые, будучи не спо-
собны к борьбе за жизнь, не находя себе места в ней и более или
менее отчетливо сознавая бесцельность личного бытия, понима-
ли эту бесцельность только как бессмыслие всех явлений соци-
альной жизни и всего исторического процесса.
Отнюдь не отрицая широкой огромной работы критического
реализма, высоко оценивая его формальные достижения в искус-
стве живописи словом, мы должны попять, что этот реализм не-
обходим нам только для освещения пережитков прошлого, для
борьбы с ними, вытравливания их.
Но эта форма реализма не послужила и не может служить
384
воспитанию социалистической индивидуальности, ибо — всиьди-
лцкуя^тшчехо Нй. утверждала- или же — в худших случаях —
возвращалась к утверждению того, что ею же отрицалось.
Социалистическая индивидуальность, как мы видим на примере
наших герое» труда, которые являются цветением рабочей мас-
сы, —-Социалистическая индивидуальность может развиваться
только в условиях коллективного труда, поставившего перед со-
бою высочайшую и мудрую цель освобождения трудящихся все-
го мира из-под искажающей людей власти капитализма.
Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как
творчество, цель которого — непрерывное развитие ценнейших
индивидуальных способностей человека, ради победы его над
силами природы, ради его здоровья и долголетия, ради великого
счастья жить на земле, которую он сообразно непрерывному ро-
сту его потребностей хочет обработать всю, как прекрасное
жилище человечества, объединенного в одну семью.
Сказав гак много о недостатках литературы нашей, я обязан
отметить ее достоинства и завоевания. Здесь у меня нет места
и времени указать на резкое различие нашей и западной лите-
ратуры,— это кропотливая и длительная работа, частично ее
осветит в своем остром докладе товарищ Радек. Скажу только,
что для всякого беспристрастного ценителя совершенно ясно:
наша литература обогнала западную новизною гем, и напомню,
что многие из литераторов наших оценены на Западе еще более
высоко, чем у себя па родине. О завоеваниях литературы нашей
я уже говорил полным голосом и с великой радостью в 1930 го-
лу. в статье, напечатанной в книге «О литературе* (стр. 52—
54), и во многих других статьях этой книги. С той поры прошло
четыре года напряженной работы. Дает .ли эта работа мне право
повысить оценку достижений нашей литературы? Право это мне
лает высокая оценка многих книг основным нашим читателем —
рабочим и колхозником. Вам известны эти книги, а потому я не
буду называть их, скажу только, что у нас уже есть солидная
группа живописцев словом, — группа, которую мы можем при-
знать «ведущей» в процессе развития художественной литера-
туры.
Эта группа объединяет наиболее талантливых партийцев-ли-
тераторов с беспартийными, и последние становятся «советски-
ми» не на словах, а на деле, усваивая всё более глубоко общий и
общечеловеческий смысл героической работы партии и рабоче-
крестьянской, советский власти. Не надо забывать, что русской
буржуазной литературе потребовалось — считая с конца XVIII
века — почти сто лет для того, чтоб властно войти а жизнь и
оказать на нее известное алияние. Советская, революционная ли-
тература достигла зтого влияния за пятнадцать лет. \
Высота требований, которые предъявляются к художественной
литературе, быстро обновляемой действительностью и культур-
но-революционной работой партии Ленина. — высота этих-тре-
бований объясняется высотою оценки значения, котороепри-
дается партией искусству живописи словом. Не было и нет в ми-
ре государства, в котором наука и литература пользовались бы
такой товарищеской помощью, такими заботами о повышении
профессиональной квалификации работников искусства и науки.
Об этой помощи, об згой работе творят нам не только органи-
зации ВИЭМ и Литвуз.
Государство пролетариев должно воспитать тысячи отличных
«мастеров культуры», «инженеров душ». Эго необходимо для
того, чтобы возвратить всей массе рабочего народа отнятое у
нее всюду в мире право на развитие разума, талантов, способ-
ностей. Это намерение, практически осуществимое, возлагает
на нас, литераторов, необходимость строгой ответственности за
нашу работу и за наше социальное поведение Это ставит нас
не только в традиционную для реалистической литературы по-
зицию «судей мира и людей», «критиков жизни», но предостав-
ляет нам право__н§посредственного участия в строительстве но
вой жизни» в процессе «изменения мира». Обладание правом и
должно внушить каждому литератору сознание его обязанности
и ответственности за всю литературу, за все явления, которых в
ней не должно быть.
Союз советских литераторов объединяет 1 >9(Цлитератор»в;
в расчете на массу мы получаем одного литератора на 100 тысяч
читателей. Это — не много, ибо жители Скандинавского полу-
острова в начале этого столетия имели одного литератора на
230 читателей Население Союза социалистических республик
непрерывно и почти ежедневно демонстрирует свою талантли-
вое гь. однако не следует думать, что мы скоро будем иметь
1500 гениальных писателей. Будем мечтать о 50. А чтобы не об
манываться— наметим 5 гениальных и 45 очень талантливых.
Я думаю, что для начала хватит и этого количества. В остатке
мы получим людей, которые все еще недостаточно внимательно
относятся к действительности, плохо организуют свой мате-
риал и небрежно обрабатывают его. К этому остатку нужно при-
соединить многие сотни кандидатов в союз и затем—сотни
«начинающих» писателей во всех республиках и областях. Сот-
ни из них пишут, десятки уже печатаются. За 1933—1934 годы
в различных городах: от Хабаровска и Комсомольска — до Ро-
стова и Сталинграда, Ташкента. Воронежа. Кабардино-Балка
рии, Тифлиса и г. д., вышло около тридцати сборников и альма-
нахов. наполненных произведениями местных начинающих лите-
раторов.
Оценивать эту работу — обязанность критики, которая всё
еще не замечает ее, хотя пора заметить. Эта работа, какова бы
391
она ни была, говорит все-такн о глубине культурного процесса
в массе парода. Читая эти книжки, чувствуешь, что авторы сти-
хов, рассказов, пьес — рабкоры, селькоры. Я думаю, что мы
имеем добрый десяток тысяч молодежи, которая стремится ра-
ботать в литера гуре. Разумеется, будущий Лмгвуз не в состоя-
нии поглотить и десятую часть этой армии.
Теперь я спрошу: зачем организован съезд литераторов и
какие цели ставит перед собой будущий союз? Если только
цели профессионального благоустройства работников литера-
туры,— тогда едва ли следовало городить столь грандиозный
огород. Мне кажется, что союз должен поставить целью своей
не только профессиональные интересы литераторов но инте-
ресы литературы в ее целом. Союз должен в какой-то мере
взять на себя руководство армией начинающих писателей,
должен организовать ее, распределить ее силы по различным
работам и учить работать с материалом прошлого и настоя-
щего.
В стране нашей идет работа над «Историей фабрик и заво-
дов». Оказалось, что привлечь к этой работе высококвалифици-
рованных литераторов весьма трудно. Покамест из них отлично,
работают только поэтесса II(капская и Мария Левберг, другие
же не только не касаются сырого материала, но не находят вре-
мени для редактирования обработанного.
Мы не знаем истории нашего прошлого. Предполагается и
частью уже начата работа над историей удельно-княжеских
и порубежных городов от времени их основания до наших
дней. Эта работа должна осветить нам в очерках и рассказах
жизнь феодальной России, колониальную политику .московских
князей и царей, развитие торговли и промышленности, — кар-
тину эксплоатации крестьянства князем, воеводой, купцом,
мелким мещанином, церковью, — и заключить всё это орга-
низацией колхозов — актом подлинного и полного освобож-
дения крестьянства от «власти земли», из-под гнета собствен-
ности.
Нам нужно знать историю прошлого союзных республик. К
этим и многим другим коллективным работам можно привлечь
сотни начинающих писателей, и эта работа предоставит им ши-
рочайшую возможность самообразования, повышения квалифи-
кации путем коллективной работы над сырым материалом и вза-
имной самокритики.
Нам необходимо знать всё, что было в прошлом, но не так,
как об этом уже рассказано, а так, как всё освещается уче-
нием Маркса — Ленина — Сталина и как это реализуется тру-
дом на фабриках и на потах,— трудом, который организует, ко-
торым руководит новая сила истории — воля и разум пролета-
риата Союза социалистических республик.
Вот какова, на мой взгляд, задача союза литераторов. Наш
392
съезд должен быть не только отчетом пред читателями, не толь-
ко парадом наших дарований, но он должен взять на себя орга'*'
низацию литературы, воспитание молодых литераторов на рабо-
те, имеющей всесоюзное значение всестороннего познания про-
шлого и настоящего нашей родины.
ВЫСТУПЛЕНИЕ 22 АВГУСТА 19.U
Уважаемые товарищи, мне кажется, что здесь чрезмерно ча-
сто произносится имя Горького с добавлением измерительных
эпитетов: великий, высокий, длинный и т. д. (Стек.)
Не думаете ли вы, что, слишком подчеркивая и возвышая одну
и ту же фигуру, мы тем самым затемняем рост и значение дру-
гих? Поверьте мне: я не кокетничаю, не рисуюсь. Меня заста-
вляют говорить на эту тему причины серозные. Говоря фигу-
рально, все мы здесь, невзирая на резкие различия возрастов, —
дети одной и той же очень молодой матери — всесоюзной совет-
ской литературы.
Измерение роста писателей — дело читателей. Объяснение
социального значения произведения литературы — дело критики.
Мн видим, что наши читатели всё более часто и верно оцени-
вают рост писателя даже раньше, чем успевает сделать это кри-
тика. Примеры: «Петр I» — Алексея Толстого, «Капитальный
ремонт» — Соболева, «Я люблю» — Авдеенко и десяток других
книг, написанных за последние 3 4 года.
Разумеется, я не склонен проповедывать «уравниловку» в
стране, которая дала и дает тысячи героев, но требует сотен ты-
сяч их. Но я опасаюсь, что чрезмерное расхваливание одних спо-
собно вызвать у других чувства и настроения, вредные для на-
шего общего дела, для нормального роста нашей литературы.
Среди нас есть еще немало людей, которые родились и вы-
писывались в атмосфере злейшей мещанской конкуренции. И
весьма часто эта конкуренция замещает соревнование, а конку-
ренция и социалистическое соревнование — понятия несовмести-
мые, ибо враждебны в корнях своих.
Тов. Соболев — автор «Капитального ремонта» — сегодня
сказал очень веские и верные правде слова: «Партия и прави-
тельство дали писателю всё, отняв у него только одно — право
писать плохо».
Отлично сказано!
К этому следует прибавить, что партия и правительство огни-
391
чают у нас и право командовать друг другом, предоставляя
право учить друг друга. Учить — значит взаимно делиться опы-
том. Только это. Только это, и не больше этого.
Я вполне уверен, что если мы захотим, мы научимся учить
друг друга, и это быстро отразится на повышении нашей техни-
ческой квалификации. Мы должны не только «шапочно» знать
друг друга в нашей стране, но и читать со всем вниманием, ка-
кого заслуживает наша работа. Человек растет в действии. Мы
видим, как выправляет людей физическая культура. Нам нужно
тренировать нашу познавательную способность. Кратко говоря,
нужно учиться. Эго, конечно, — не ново. Это я всегда говорил,
и эта возможность широко предоставлена нам. И особенно нуж-
но учиться нам уважению друг к другу. Этого не хватает нам. и
эго должно быть воспитано в нашей среде.
Возможно, что скажут: я сам в статьях моих о литературе
недостаточно уважаю личность писателя. Это будет упрек не
справедливый. Я иногда говорю резко, но это я говорю не о
писателе, а о его работе. Я — в некотором роде единоличник,
и я жаден. Мать моя — литература союзных советских социа-
листических республик — празднует годы своего рождения.
По жадности моей я страшно хочу, чтобы она получала хорошие
подарки. ।
Вполне естественно, что я несколько раздражаюсь, видя, как
часто ей дарят утюги —16 тысяч чугунных утюгов Мы всё еще
пользуемся «п|тавом писать плохо». Мне кажется, что мы неза
метно для себя и безболезненно для себя утратим это право, ес
ли сумеем почувствовать огромное значение литературы в на-
шей стране, понять нашу ответственность перед читателем. Од
ним из средств такого самозабвения я считаю коллективные
работы над материалом прошлого, работы, которые помогут нам
шире и глубже понять достижения настоящего и требования бу-
дущего.
Илья Эренбург высказывался против коллективных работ. Я
думаю, это по недоразумению, по незнакомству с их техничес-
ким смыслом. Эти работы не ставят перед каждым писателем уз-
ко-определенной задачи: пиши о настроении сомов или ершей э
30-х гг. XIX века. Писатель из материала выбирает то, что наи-
более отвечает его индивидуальному вкусу, не насилует его спо-
собности. Такие коллективные работы создадут, быть может, по-
луфабрикат, но они многим и многим предложат прекрасный
материал для индивидуального художественного творчества, н
главное, они помогут нам хорошо узнать друг друга, перевоспи-
таться в 1юдей, достойных великой эпохи, которая зовет нас к
работе на весь .мир, на освобождение трудящихся людей всей
земли. Вог в чем дело, товарищи!
Если здесь, в этом зале, заложен фундамент объединения
всей союзной литературы, — нам после съезда необходимо бу-
395
лет начинать практическое объединение в целях успешности
трудной работы нашей, и работу эту нужно будет продолжать,
развивая всё больше и дальше, для того чтобы создать ту могу-
чую литературу, которая нужна не только нашей стране, наро-
дам нашей страны, но нужна, я смею сказать, всему миру.
Вот всё, что я хотел сказать.
ЗАK.I ЮЧИТЕ.1Ы1 АН РЕЧЬ
1 сентября 1934 г.
Итак — первый всеобщий съезд литераторов Союза советских
социалистических республик и областей кончил свою работу.
Работа эта оказалась настолько значительной и разнообразной,
что сейчас, в заключительном слове, я могу только внешне очер-
тить ее глубокий смысл, могу отметить только наиболее суще
ственное из того, что ею обнаружено. До съезда и в начале его
некоторые и даже, кажется, .многие литераторы не понимали
смысла организации съезда. «Зачем он?» — спрашивали эти
люди. — «Поговорим, разойдемся, и всё останется таким, как
было». Это — очень странные люди, и на съезде ик справедливо
назвали равнодушными. Глаза их видят, что в нашей действи-
тельности кое-что еще остается «таким, как было», но равно-
душию их недоступно сознание, что остается лишь потому, что
у пролетариата, хозяина страны, не хватает времени оконча
тельно разрушить, уничтожить эти остатки. Эти люди вполне
удовлетворены тем, что уже сделано, что помогло им выдви-
нуться вперед, на удобные позиции, и что укрепило их природ-
ное равнодушие индивидуалистов. Они не понимают, что все
мы — очень маленькие люди в сравнении с тем великим, что со-
вершается в мире, не понимают, что мы живем и работаем в на-
чале первого акта последней трагедии трудового человечества
Они уже привыкли жить без чувства гордости смыслом личного
бытия и заботятся только о том, чтоб сохранить тусклую свет-
лость, тусклое сиятельство своих маленьких, плохо отшлифо-
Baimux талантов. Им непонятно, что смысл личного бытия —
в том, чтобы углублять и расширять смысл бытия многомиллион-
ных масс трудового человечества. Но вот эти миллионные массы
прислали на съезд своих представителей: рабочих различных об-
ластей производства, изобретателей, колхозников, пионеров.
Перед литераторами Союза Социалистических Советов встала
вся страна, встала и предъявила к ним — к их дарованиям, к ра-
боте их — высокие требования. Эти люди — великое настоящее
и будущее Страны Советов.
307
Прерывая наши беседы.
Блеском невиданных дел слеп»,
Они приносили свои победы —
Хлеб, самолеты, металл —
себя.
Себя они приносили как тему.
Как свою работу, любовь, жизнь,
И каждый из них
звучал как поэма.
Потому что в каждом
гремел большевизм.
Сырые, поспешна сделанные строки стихов Виктора Гусева
правильно отмечают смысл события; еще раз победоносно про-
гремел гром большевизма, коренного преобразователя мира
и предвестника грозных событий во всем мире. В чем вижу я
победу большевизма на съезде писателей? В том, что те из них,
которые считались беспартийными, «колеблющимися», призна-
ли, — с искренностью, в полноте которой я не смею сомнева гь-
ся, — признали большевизм единственной, боевой, руководящей
идеей в творчестве, в живописи словом. Я высоко ценю эту по-
беду, ибо я, литератор, го себе знаю, как своевольны мысль и
чувство литератора, который пытается найти свободу творчества
вне строгих указаний истории, вне ее основной, организующей
идеи. Отклонения от математически прямой линии, выработан-
ной кровавой историей трудового человечества и ярко освещен-
ной учением, которое устанавливает, что мир может быть изме-
нен только пролетариатом и только посредством революционно-
го удара, а затем посредством социалистически организованного
груда рабочих и крестьян, — отклонения от математически пря-
мой объясняются тем, что наши эмоции — старше нашего ин-
теллекта, гем, что в наших эмоциях много унаследованного, и
это наследство враждебно протизорешгг показаниям разума. Мы
родились в обществе классовом, где каждому необходимо защи-
щаться npoTira всех, и многие входят в бесклассовое общество
людьми, из которых вытравлено доверие друг к другу, у кото-
рых вековою борьбой за удобное место в жизни убито чувство
уважения и любви к трудовому человечеству, творцу всех цен-
ностей. У нас не хватает искренности, необходимой для само-
критики, мы показываем слишком .много мелкой мещанской зло-
сти, когда критикуем друг друга. Нам всё еще кажется, что мы
критикуем конкурента на наш кусок хлеба, а не товарища по
работе, которая принимает всё более глубокое значение возбу-
тителя всех лучших революционных сил мира. Мы, литера юры,
работники искусства наиболее индивидуального, ошибаемся,
считая наш опыт единоличной собственностью, тогда как он
внушение действительности и — в прошлом — очень тяжелый
лар ее. В прошлом, товарищи, ибо все мы уже видели и видим,
что новая действительность, творимая партией большевиков,
338
воплощающей разум и волю масс,—новая действительность
предлагает нам дар прекрасный — небывалый дар интеллекту-
ального цветения многих миллионов рабочего люда. Я напомню
замечательную речь Всеволода Иванова, речь эта должна остать-
ся в нашей памяти, как образец искренней самокритики худож-
ника, мыслящего политически. Такого же внимания заслуживают
речи К). Олешн, Л. СейфуллиноИ и многих других. Года дза тому
назад Иосиф Сталин, заботясь о повышении качества литературы,
сказал писателям-коммунистам: «Учитесь писать у беспартий-
ных». Не говоря о том. научились ли чему-либо коммунисты у
художников беспартийных, я должен отметить, что беспартийные
неплохо научил'лсь думать у пролетариата. (Аплодисменты),
Однажды в припадке похмельного пессимизма Леонид Андреев
сказал: «Кондитер — счастливее писателя, он знает, что пирож-
ное любят дети к барышни. А писатель — плохой человек, кото-
рый делает хорошее дело, не зная, для кого, и сомневаясь, что
это дело вообще нужно. Именно поэтому у болышшетва писате-
лей нет желания обрадовать кого-то, и хочется всех обидеть».
Литераторы Союза советских социалистических республик ви-
дят, для кого они работают. Читатель сам приходит к ним, чи-
татель называет их «инженерами душ» и требует, чтоб они ор-
ганизовали простыми словами в хороших, правдивых образах его
ощущения, чувствования, мысли, героическую его работу Тако-
го плотного, непосредственного единения читателя с писателем
никогда, нигде не было, и в этом факте — трудность, которую мы
должны преодолеть, но в этом факте наше счастье, которое мы
еще не научились ценить. Так же, как и культуры братских нам
республик, национальные по формам, остаются и должны быть
социалистическими по существу, — наше творчество должно ос-
таться индивидуальным по формам и быть социалистически-ле-
минским по смыслу его основной, руководящей идеи. Смысл
этот — освобождение людей от пережитков прошлого, от вну-
шения преступной и искажающей мысль и чувство классовой ис-
тории, истории, воспитывающей людей труда — рабами, ин-
теллигентов— двоедушными или равнодушными, анархистами
или ренегатами, скептиками и критиками или же примирителя-
ми непримиримого. В конце концов съезд дает право надеяться,
что отныне понятие «беспартийный литератор» останется толь-
ко формальным понятием, внутренне же каждый из нас по-
чувствует себя действительным членом ленинской партии, гак
прекрасно и своевременно доказавшей свое доверие к чести
и работе литераторов беспартийных -разрешением всесоюзного
съезда.
На этом съезде нами выданы многомиллионному читателю п
правительству большие векселя, и, разумеется, теперь мы обяза-
ны оплатить векселя честной добротной работой. Мы сделаем
это, если не забудем подсказанное нам выступлениями наших
3'3»
читателей — и в их числе детей наших, — не забудем, как ог-
ромно значение литературы в нашей стране, какие разнообраз
но высокие требования предъявлены нам. Мы не забудем этого,
если немедля истребим н своей среде все остатки групповых отно-
шений, — отношений, которые смешно и притворно похожи на
борьбу московских бояр за местничество — за места в боярской
думе и на пирах царя ближе к нему. Нам следует хорошо пом-
нить умные слова т. Сейфуллиной, которая правильно сказала,
что «нас слишком скоро и охотно сделали писателями». И не
нужно забывать указания т. Накорякова, что за 1928-—1931
годы мы дали 75 процентов книг, не имеющих права на вторые
издания, т. е. очень плохих книг: «Вы понимаете, сколько же
мы издавали лишнего, сколько лишних затрат сделали, не толь-
ко материальных, но и духовных затрат нашего народа, наших
творцов социализма, которые читали серую, плохую, а иногда и
халтурную книгу. Это не только ошибка писательского коллек-
тива, но зто также одна из грубейших ошибок издательского
дела». Конец последней фразы т. Накорякова я считаю слишком
мягким и любезным.
У Всем, что сказано, я обращался к литераторам всего съезда и
значит—к представителям братских республик. У меня нет ни-
каких причин и желаний выделять их на особое место, ибо онн
работают не только каждый на свой народ, но каждый — на все
народы Союза социалистических республик и автономных обла-
стей. Исгория возлагает на них такую же ответственность за их
работу, как и на русских. По недостатку времени я мало читаю
книг, написанных литераторами союзных республик, но и то ма-
лое, что прочитано мною, внушает мне твердую уверенность,
что скоро мы получим от них книги, замечательные по новизне
материала и по силе изображения. Разрешите напомнить, что
количество народа не влияет на качество талантов. Маленькая
Норвегия создала огромные фигуры Гам супа, Ибсена. У евреев
недавно умер почти гениальный поэт Бялик и был исключитель-
но талантливый сатирик и юморист Шолом Алейхем, латыши
создали мощного поэта Райнера, Финляндия — Эйно-Лейно,—
нет такой маленькой страны, которая не давала бы великих ху-
дожников слова. Я назвал только крупнейших и далеко не всех,
и я назвал писателей, родившихся в условиях капиталистическо-
го общества. В республиках пародов, брагских нам, писатели
рождаются от пролетариата, а на примере нашей страны мы ви-
дим, каких талантливых детей создал пролетариат в краткий
срок и как непрерывно он создает их. Но я обращаюсь с дру-
жеским советом, который можно понять и как просьбу, к пред-
ставителям национальностей Кавказа и Средней Азии. На меня,
и — я знаю—не только на меня, произвел потрясающее впе-
чатление ашуг Сулейман Стальский. Я видел, как этот старец,
безграмотный, но мудрый, сидя в президиуме, шептал, создавая
400
свои стихи, затем он, Гомер XX века, изумительно прочел их
(Аплодисменты).
Берегите людей, способных создавать такие жемчужины поэ-
зии, какие создает Сулейман. Повторяю: начало искусства сло-
ва— в фольклоре. Собирайте ваш фольклор, учитесь на нем,
обрабатывайте его. Он очень много дает материала и вам, и нам,
поэтам и прозаикам Союза. Чем лучше мы будем знать прош-
лое, тем легче, тем более глубоко и радостно поймем великое
значение творимого нами настоящего. Речи на заседаниях съезда
и беседы вне зала заседаний обнаружили единство наших чувств
и желаний, единство целеустремленности и обнаружили недопу-
стимо малое знакомство наше с искусс твом и вообще с культу-
рой братских республик. Если мы не хотим, чтоб погас огонь,
вспыхнувший на съезде, мы должны принять все меры к тому,
чтоб он разгорелся еще ярче. Необходимо начать взаимное и i
широкое ознакомление с культурами братских республик. Цля[
начала нужно бы организовать в Москве «Всесоюзный театр»,
который показал бы на сцене, в драме и комедии, жизнь и быт
национальных республик в их историческом прошлом и герои-
ческом настоящем. (Аплодисменты). Далее, необходимо издавать
на русском языке сборники текущей прозы и поэзии националь-
ных республик и областей, в хороших переводах. (Аплодисменты).
Нужно переводить и литературу для детей. Литераторы и ученые
национальных республик должны написать истории своих стран
и государств, истории, которые ознакомили бы народы всех рес-
публик друг с другом. Эти истории народов Союза советских со-
циалистических республик послужат очень хорошим средством
взаимного понимания и внутренней, идеологической спайки всех
людей семи республик.
Это взаимопонимание, это единство сил необходимы не толь-
ко для всех людей Союза республик. — они необходимы как
урок и пример для всего трудового народа земли, против кото-
рого старый его враг, капитализм. организуется под новой ли-
чиной — фашизма. Хорошим, практическим приемом освещения
культурных связей и деловых взаимозависимостей Союза наших
республик может послужить коллективная работа над созданием
книги «Дела и люди двух пятилеток». Книга зта должна пока-
зать рабочей силе Союза советских социалистических республик
в фопме очерков и рассказов результаты ее труда и факты
культурно-воспитательного влияния труда на людей, на рост ра-
зума и воли единиц, на освобождение их из узких границ ме-
щанского индивидуализма собственников, на воспитание в усло-
виях коллективного труда новой, социалистической имдивидух
альности, — показать спираль, по которой мы идем вперед и
посходим всё выше. Участие в этой работе гонерпгевно необхо-
димо для литераторов всех братских республик, всех областей
Мы находимся еще в той стадии развития, когда нам следует
- * 401
26 Горький. О яптердту^ Н. 76.
убеждать самих себя в нашем культурном росте. Из всего, что
говорилось на съезде, наиболее существенно и важно то, что
многие молодые литераторы впервые почувствовали свое значе-
ние к ответственность перед страной и поняли свою недоста-
точную подготовленность к работе. Коллективные работы над
созданием книг, освещающих процессы грандиозного труда, из-
меняющего .мир и людей, послужат для нас прекрасным сред-
ством самовоспитания, самоукрепления. При отсутствии серьез-
ной, философской критики, так печально показанной фактом
немоты профессиональных критиков на съезде, нам необходимо
самим принятьтя за самокритику, не на словах, а на деле, не-
посредственно в работе над материалом.
К методу коллективного труда литераторов т. Эренбург от-
несся скептически, опасаясь, что метод такой работы может
вредно ограничить развитие индивидуальных способностей рабо-
чей единицы. Товарищи Всеволод Иванов и Лидия Сейфуллина.
возразив ему, мне кажется, рассеяли его опасения.
Тов Эренбургу кажется, что прием коллективной работы —
это прием работы бригадной. Эти приемы не имеют между собой
иного сходства, кроме физического: в том и другом случае рябо
тают группы, коллективы. Но бригада работает с железобето-
ном, деревом, металлом и т. д., всегда с определенно однообраз-
ным материалом, которому нужно придать заранее определен-
ную форму. В бригаде индивидуальность может выявить себя
только силою напряжения своей работы.
Коллективная работа над .материалом социальных явлений,
работа над отражением, изображением процессов жизни. —
среди коих, в частности, имеют свое место и действия улаоных
бригад, — это работа над бесконечно разнообразными фактами,
и каждая индивидуальная единица, каждый писатель имеет право
выбрать для себя тот или иной ряд фактов сообразно его тяго-
тению. его интересам и способностям. Коллективная работа ли-
тераторов над явлениями жизни в прошлом и настоящем для
наиболее яркого освещения путей в будущее имеет некоторое
сходство с работой лабораторий, научно-экспериментально ис-
следующих те или иные явления органической жизни. Известно,
что в основе всякого метода заложен эксперимент — исследо-
вание, изучение,—и этот метод в свою очередь указывает даль-
нейшие пути изучения.
Я имею смелость думать, что именно метод коллективной ра-
боты с материалом поможет нам лучше всего понять, чем дол-
жен быть социалистический реализм. Товарищи, в нашей стра-
не логика деяний обгоняет логику понятий, вот что мы должны
почувствовать.
Моя уверенность в том, что этот прием коллективного твор-
чества может дать совершенно оригинальные, небывало интерес-
ные книги, такова, что я беру на себя смелость предложить та-
402
кую работу и нашим гостям, отличным мастерам европейской
литературы. (Аплодисменты).
Не попробуют ли они дать книгу, которая изобразила бы лень
буржуазного мира? Я имею в виду любой день: 25 сентября,
7 октября или 15 декабря, это безралнчно. Нужно взять буднич-
ный день таким, как его отразила мировая пресса на своих стра
кипах. Нужно показать весь пестрый хаос современной жизни
н Париже и Гренобле, в Лондоне и Шанхае, в Сан-Франциско,
Женеве. Риме, Дублине и т. д., и т. д., в городах, деревнях, на
ноле и на суше Нужно дать праздники бога пак и самоубийства
бедных, заседания академий, ученых обществ и отраженные хро-
никой газет факты дикой безграмотности, суеверий, преступле-
ний. факты утонченности рафинированной культуры, стачки ра-
бочих, анекдоты и будничные драмы наглые крики роскоши,
подвиги мошенников, ложь политических вождей, — нужно, по-
вторяю. дать обыкновенный, будничный день со всей безумной,
фантастической пестротой его явлений. Это — работа ножниц
гораздо более, чем работа пера. Разумеется, неизбежны коммен-
тарии, но мне кажется, что они должны быть так же кратки, как
и блестящи. Но факты должны комментироваться фактами, и на
этих лохмотьях, на этом рубище дня комментарий литератора
должен блестел, как искра, возжигающая пламя мысли. В общем
же нужно показать «художесвтенное» творчество истории н те-
чение одного какого-то дня. Никто никогда не делал этого, а
следует сделать! И если за такую работу возьмется группа на-
ших гостей — они, конечно, подарят миру нечто небывалое, не
обыкновенно интересное, ослепительно яркое и глубоко поучи-
тельное. (Аплодисменты).
Организующей идеей фашизма служит расовая теория, — тео-
рия. которая возводит германскую, романскую, латинскую или
англосаксонскую расу как единственную силу, будто бы способ-
ную продолжать дальнейшее развитие культуры,—«чистокров-
ной» расовой культуры, основанной, как это известно, на беспо-
щадной и всё более цинической эксплоатации огромного боль-
шинства людей численно ничтожным меньшинством. Это числен-
но ничтожное меньшинство ничтожно и по своей интеллекту-
альной силе, растраченной на измышление приемов зкеплоата-
ции людей труда и сокровищ природы, принадлежащих людям
труда. От всех талантов капитализма, когда-то игравшего поло-
жительную роль организатора цивилизации и материальной
культуры, современный капитализм сохранил только мистичес- X
кую уверенность в своем праве власти над пролетариатом и
крестьянством. Но против этой мистики капиталистов история
выдвинула реальный факт—силу революционнного пролетариа-
та. организуемого несокрушимой и неугасимой, исторически
обоснованной, грозной правдой учения Маркса—Ленина, выдви-
нула факт «единого фронта , во Франции и еще более физически
26’
403
ощутимый факт — Союз пролетариата советских социалистиче-
ских республик. Перед силою этих фактов ядовитый, но
легкий и жиденький туман фашизма неизбежно и скоро рас-
сеется. Туман этот, как мы видим, отравляет и соблазняет толь-
ко авантюристов, только людей беспринципных, равнодушных,
людей, для которых «всё — всё равно» и которым безраз-
лично, кого убивать, — людей, которые являются продуктами
вырождения буржуазного общества и наемниками капитализма
для самых подлых, мерзких и кровавых его деяний.
Основной силой феодалов капитализма является оружие, ко-
торое изготовляет для него рабочий класс, — ружья, пулеметы,
пушки, отравляющие газы и всё прочее, что в любой .момент
может быть направлено и направляется капиталистами против
рабочих. Но не далеко время, когда революционное правосозна-
«гие рабочих разрушит мистику капиталистов.
Однако они готовят новую всемирную бойню, организуют мас-
совое истребление пролетариев всего мира на полях националь-
но-капиталистических битв, цель которых — нажива, порабоще-
иие мелких народностей, превращение их в рабов Африки, — по-
луголодных животных, которые обязаны каторжно работать и
покупать скверные, гнилые товары только для того, чтоб короли
промышленности накопляли жирное золото—проклятие трудо-
вого напола. золото, ничтожными пылинками которого капи-
талисты платят рабочим за то, что они сами на себя куют цепи,
сами против себя вырабатывают оружие.
Вот перед лицом каких острых соотношений классов работал
наш всесоюзный съезд, вот накануне какой катастрофы будем
продолжат!» работу нашу мы, литераторы Союза советских со-
циалистических республик! В этой работе не может быть и не
должно быть места личным пустякам. Революционный интерна-
ционализм против буржуазного национализма, расизма, фашиз-
ма— вот в чем исторический смысл наших дней. Что мы можем
сделать? Мы уже сделали кое-что. Нам неплохо удается работа
над обл>елинением всех сил радикальной, антифашистской ин-
теллигенции, и мы вызываем к жизни пролетарскую, революци-
онную литературу зо всех странах мира. В нашей среде при-
сутствуют представители почти всех литератур Европы Магнит,
который привлек их в нашу стпану. — не только ммлпая работа
партии, разума страны, героическая энергия пролетариата рес-
публик, но и наша работа. В какой-то степени каждый литера-
тор является вождем его читателей, — я думаю, это можно ска-
зать. Ромэн Роздан, Андрэ Жид имеют законнейшее поаво имено-
вать себя «инженерами душ». Жан-Ришар Блок. Андрэ Малъро,
Нливье, Арагон, Толзер, Бехер, Нексе — нс стану перечислять
всех —это — светлые имена исключительно талантли”ых людей,
и всё это — суровые судьи буржуазии своих стран, всё это люди,
которые умеют ненавидеть, но умеют и любить. (Аплодисменты).
404
Мы не умели пригласить еще многих, которые тоже обладают во
всей силе прекрасным человеческим даром любви и ненависти, мы
не умели пригласить их, и это наша немалая вина перед ними. Но
я уверен, что второй съезд советских литераторов будет у краше»
многими десятками литераторов Запада и Востока, литераторов
Китая. Индии и несомненно, что мы накануне объединения во-
круг 111 Интернационала всех лучших и честнейших людей ис-
кусства, науки и техники. (Аплодисменты). Между иностранца-
ми и нами возникло небольшое и — лично для меня — не совсем
ясное разногласие по вопросу об оценке положения личности в
бесклассовом обществе. Случайность возникновения этого раз-
норечия и некоторая неуместность самого вопроса отмечены
т. Кольцовым в вечернем заседании 25 августа и разъяснены и
блестящем заключительном слове т. Карла Радека.
Вопрос этот имеет характер по преимуществу академический,
философский, и, конечно, его нельзя было хорошо осветить на
одном-двух заседаниях или и одной бсссле. Тов. Кольцов пра-
вильно сказал «иго этот вопрос относится у нас к числу прак-
тически решенных. Суть дела в том, что в Европе и всюду в ми-
ре писатель, которому дороги многовековые завоевания культу-
ры и который видит, что в глазах капиталистической буржуа-
зии эти завоевания культуры потеряли цену, что в любой день
книга любого честного литератора может быть сожженя пуб-
лично. — в Европе литератор всё более сильно чувствует боль
гнета буржуазии, опасается возрождения средневекового вар-
варства, которое, вероятно, не исключило бы и учреждения ин-
квизиции для еретически мыслящих.
В Европе буржуазия и правительство ее относятся к честному
литератору всё более враждебно. У нас нет буржуазии, а наше
правительство—это каши учителя и наши товарищи, в полном
смысле слова товарищи. Условия момента иногда побуждают
протестовать против своеволия индивидуалистической мысли,
но страна и правительство глубоко заинтересованы необходи-
мостью свободного роста индивидуальности и предоставляют для
этого все средства, насколько это возможно в условиях страны,
которая принуждена тратить огромное количество средств на
самооборону против нового варвара — европейской буржуазии,
вооруженной от зубов до пяток.
Наш съезд работал на высоких нотах искреннего увлечения
искусством нашим и под лозунгом: возвысить качество работы!
Надо ли говорить, что, чем совершеннее орудие, тем лучше оно
обеспечивает победу. Книга есгъ главнейшее и могущественное
орудие социалистической культуры. Книг высокого качества тре-
бует пролетариат, наш основной, многомиллионный читатель;
405
книги высокого качества необходимы сотням начинающих писа-
телей, которые идут в литературу из среды пролетариата — с
фабрик и от колхозов всех республик и областей нашей страны.
Этой молодежи мы должны внимательно, непрерывно и любовно
помогать на трудном нуги, избранном ею, но, как справедливо
сказала Сейфуллина, не следует торопиться «делать их писате-
лями» и следует помнить указание т. Накорякова о бесплодной,
убыточной лрате народных средств на производство книжного
брака. За этот брак мы должны отвечать коллективно.
О необходимости повысить качество нашей драматургии го-
рячо и убедительно говорили все наши драматурги. Я уверен,
чго организация «Всесоюзного театра» и «Театра классиков»
очень поможет нам усвоить высокую технику древних и средне-
пековых драматургов, а драматургия братских республик рас-
ширит пределы тематики, укажет новые, оригинальные кол-
лизии.
В докладе т. Бухарина есть один пункт, который требует воз-
ражения. Говоря о поэзии Маяковского, Н. И. Бухарин не отме-
тил вредного—на мой взгляд — «гиперболизма», свойственного
этому весьма влиятельному и оригинальному поэту. Как пример
такого влияния, я беру стихи весьма даровитого поэта Про-
кофьева,— кажется, это он редактировал роман Молчанова «Кре-
стьянин», роман, о котором говорилось в «Литературных заба-
вах», в коем кулакоподобный мужичок был прославлен как сов-
ременный нам Ммкула Селянинович. Прокофьев изображает сти-
хами некоего Павла Громова—«великого героя», тоже Микулу.
Павел Громов — изумительное страшилище.
Всемирная песня поется о нем,
Как шел он, лютуя мечом и огнем
Он — плечи что двери—гремел на Дону.
И пыль от похода затмила луну.
Он — рот словно погреб — шел,
все пережив
Так волк не проходит и рысь нс бежит.
Он—скулы, что доски, и рот
словно гроб —
Шел полным хозяином просек и
троп.
В другом стихотворении Прокофьев изображает такого крас-
ного:
Старший сын не знает равных,
Ноги — бревна, грудь — гора.
Он один стоит кам лавра
Вдоль мощеного двора
...У него усы—что вожжи
Борода—что борона,
...Семь желанных любит вдруг.
406
Какой козел! Кстати, лавра — это богатый, многолюдный мо-
настырь, почти городок, как, например, Киевская и Троице-Сер-
гиевская лавры.
Вот к чему приводит гиперболизм Маяковского! У Прокофь-
ева его осложняет, кажется, еще и гиперболизм Клюева, певца
мистической сущности крестьянства и еще более мистической
«власти земли». Даровитости Прокофьеве я не отрицаю, его
стремление к образности эпической даже похвально. Однако
стремление к эпике требует знания эпоса, а по дороге к нему
нельзя уже писать таких стихов:
По полям летела слава,
Громовой владел судьбой:
Если бури шли направо—
Шел налево Громовой.
Бурн вновь дышали гневом,
Сильной стужей всех широт (?).
Если бури шли налево,
Громовой — наоборот.
Я думаю, что это уже — не эпика Это похоже на перепев
старинного стихотворения, которое .хотело быть смешным;
Жили п Киеве два друга,
Удивительный народ.
Первый родиной был с юга,
А второй — наоборот.
Первый страшный был обжора.
А второй был идиот,
Первый умер от запора,
А второй—наоборот.
Наша советская поэзия за краткий срок ее жизни достигла
успехов весьма значительных, но так же, как проза, она содер-
жит н себе весьма изрядное количество пустоцвета, мякины и
соломы. В борьбе за высокое качество прозы и поэзии мы долж-
ны обновлять и углублять тематику, чистоту и звучность языка.
История выдвинула нас вперед как строителей новой культуры,
и это обязывает нас еще дальше стремиться вперед и выше,
чтоб весь мир трудящихся видел нас и слышал голоса наши.
Мир очень хорош и благодарно услышал! бы голоса поэтов,
если б они вместе с музыкантами попробовали создать песни,—
новые, которых не имеет мир, но которые он должен иметь.
Далеко не правда, что мелодии старинных песен русских, укра-
инцев, грузин исполнены горя и печали, вероятно и у татар, ар-
мян есть песни маршевых, хороводных, шуточных, плясовых,
трудовых ритмов, но я говорю только о том, что знаю. Старо-
русские, грузинские, украинские песни обладают бесконечных
разнообразием музыкальности, и поэтам нашим следовало бы
ознакомиться с такими сборниками песен, как, например, *Ве
ликоросс» Шеина, как сборник Драгоманова и KyjHiua и другие
4и7
этого типа. Я уверен, что такое знакомство послужило бы источ-
ником вдохновения для поэтов и музыкантов и что трудовой на-
род получил бы прекрасные новые песни, — подарок, давно
заслуженный им. Надо принять во внимание, что старинная ме-
лодия, даже несколько измененная, но наполненная новыми сло-
вами, создает песню, которая будет усвоена легко и быстро.
Надо только понять значение ритма: запевку «Дубинушки» мож-
но растянуть на длину минуты, но можно спел, и на плясовой
ритм. Ие следовало бы молодым поэтам нашим брезговать созда-
нием народных песен.
Вперед и выше— это путь для всех нас, товарищи, зло нуль,
единственно достойный .людей нашей страны, нашей эпохи. Что
значит — выше? Это значит: надо встать выше мелких личных
дрязг, выше самолюбий, выше борьбы за первое место, выше же-
лания командовать другими, — выше всего, что унаследовано
нами от пошлости и глупости прошлого. Мы включены в огром-
ное дело, дело мирового значения, и должны быть лично достой-
ны принять участие в нем. Мы вступаем в эпоху, полную вели-
чайшего трагизма, и мы должны готовиться, учиться преобра-
жать этот трагизм с тех совершенных формах, как умели
изображал, его древние трагики. Мам нельзя ни на минуту забы-
вать, что о нас думает, слушая нас, весь мир трудового народа,
что мы работаем пред читателем и зрителем, какого еше не бы-
ло за всю историю человечества. Я призызаю вас, товарищи,
учиться — учиться думать, работать, учиться уважать и ценить
друг друга, как пенят друг друга бойцы на полях битвы, и не
тратить силы в борьбе друг с другом за пустяки, в то время,
когда история призвала вас на беспощадную борьбу со старым
миром.
На съезде выступали японец Хидзикато, китаянка Ху Лан чи
и китаец Эми Сяо. Эти товарищи как бы словесно подали друг
другу руки, знаменуя единство цели революционного пролетаоиата
страны, буржуазия которой заразилась от Европы острым и
смертельным припадком безумия империализма, и страны, бур-
жуазия которой не только предает народ свой в жертву граби-
телям-империалистам, но и сама истребляет его в угоду импе-
риализму иностранцев, точно так же, как русские помещики и
фабриканты делали это в 1918—1922 гг„ пользуясь цинической
помощью лавочников Европы. Америки, Японии.
Съезд недостаточно ярко отметил выступления представите-
лей революционного пролетариата двух стран Востока, что мо-
жет быть обьяснено только крайней усталостью, вызванной
двухнедельной работой, потребовавшей огромного напряжения
внимания и наконец утомившей внимание.
Закончив свою работ)', всесоюзный съезд литераторов едино-
гласно выражает искреннюю благодарность правительству за
разрешение съезда и широкую помощь его работе. Всесоюзный
408
съезд литераторов отмечает, что успехи внутреннего, идеоло-
гического объединения литераторов, ярко и солидно обнару-
женных на заседаниях съезда, являются результатом постано-
вления ЦК партии Ленина — Сталина от 23 апреля 1932 года,
гостансв.1сния, коим осуждены группировки литераторов но мо-
тивам, не имеющим ничего общего с великими задачами нашей
советской литературы в ее целом, но отнюдь не отрицающим
объединений по техническим вопросам разнообразной творчес-
кой работы. Съезд литераторов глубоко обрадован и гордится
вниманием, которое щедро оказано ему многочисленными делега-
циями читателей. Литераторы Союза советских социалистичес
них республик не забудут предъявленных к ним высоких требо-
ваний читателей и честно постараются удовлетворись требова-
ния эти.
Большинство литераторов, судя по построению их речей, от-
лично поняло, как огромно на родине нашей значение литера
туры в ее целом, поняло, к чему обязывает их внушительная,
непрывная за всё время съезда демонстрация строгого, но лю-
бовного отношения читателей к литературе. Мы имеем право
верить, что эта любовь вызвана заслугами, работой нашей моло-
дой литературы. Читатель дал нам право гордиться отношением
к нам читателя и партии Ленина, но мы не должны преувеличи-
вать значение работы нашей, еще далеко не совершенной.
Самовоспитание путем самокритики, непрерывная борьба за
качество книг, плановость работы, — насколько она допустима
в нашем ремесле, — понимание литературы как процесса, твори-
мого коллективно и возлагающего на нас взаимную ответствен-
ность за работу друг друга, ответственность перед читателем.—
вот выводы, которые мы должны сделать из демонстрации чита-
телей на съезде.
Эти выводы обязывают нас немедленно приступить к практи-
ческой работе — организации всесоюзной литературы как це-
лого.
Мы должны обработать огромнейший и пеннейший материал
выступлений на съезде, дабы он служил нам временным — я под-
черкиваю слово «временным» — руководством в дальнейшей на-
шей работе, должны всячески укреплять и расширять образовав
шуюся на съезде связь с литературами братских республик. На
съезде, пред лицом представителей революционной литера гуры
Европы, печально и недостойно литературы нашей обнаружилось
плохое знание или полное незнание нами европейских языков.
Ввиду того, что наши связи с писателями Европы неизбежно бу-
дут расширяться, мы должны ввести в обиход свой изучение евро-
пейских языков. Это нужно еще и потому, что откроет пред нами
возможность чтения в подлинниках величайших произведении
живописи словом.
Не менее важно знание нами языков армян, грузин, татар,
409
тюрказ и т. д. Нам необходимо выработать общую программу
для занятий с начинающими писателями, — программу, которая
исключила бы из этой работ субъективизм, крайне вредный
для молодых. Для этого нужно объединить журналы «Рост» и
«Литературная учеба» в один журнал литературно-педагогичес-
кого характера и отменить малоуспешные занятия отдельных
писателей с начинающими. Работы много, всё это—совершенно
необходимое дело. В нашей стране недопустимо, чтоб рост лите-
ратуры развивался самотеком, мы обязаны готовить смену себе,
сами расширять количество работников слова. Затем мы долж-
ны просить правительство обсудить вопрос о необходимости ор-
ганизации н .Москве «Всесоюзного театра», в котором артисты
всех народностей Союза советских социалистических республик
получи™ бы возможность ознакомить нас, русских, с их дра-
матическим искусством и, посредством его с прошлым и на-
стоящим их культурной жизни. Основной, постоянной труппой
этого театра должна быть русская, которая разыгрывала бы
пьесы Азербайджана, армян, белоруссов, грузин, татар и всех
других народностей Средней Азии, Кавказа, Сибири — на рус-
ском языке, в образцовых переводах. Быстрый рост литературы
б|»тских республик обязывает нас серьезно следить за ростом
этих литератур и может значительно способствовать росту дра-
матургии русской.
Необходимо обсудить вопрос об организации в Москве «Теат-
ра классиков», в котором разыгрывались бы исключительно пье-
сы классического репертуара. Они, знакомя зрителя и литера-
торов с образцами драматического творчества древних греков,
испанцев и англичан средневековья, повышали бы требования
зрителя к театру, литераторов— к самим себе.
Нам необходимо обратить внимание на литературу областей,
особенно Восточной и Западной Сибири, вовлечь ее в круг наше-
го внимания, печатать в журналах центра, учитывать ее значе-
ние как организатора культуры.
Мы должны простить правительство разрешить союзу литера-
торов поставить памятник герою-пионеру Павлу Морозову, ко-
торый был убит своими родственниками за то, что, поняв вре-
дительскую деятельность родных по крови, он предпочел родству
с ними интересы трудового народа.
Необходимо разрешить издание альманахов текущей художе-
ственной литературы братских национальных республик, не ме-
нее четырех книжек в год, и дать альманахам титул «Союз»
или «Братство» с подзаголовком: «Сборники современной ху-
дожественной литературы Союза социалистических советских
республик».
Дорогие товарищи!
Пред нами огромная, разнообразная работа на благо нашей
410
родины, которую мы создаем как родину пролетариата всех
стран.
За работу, товарищи!
Дружно, стройно, пламенно — за работу!
Да здравствует дружеское, крепкое единение работников и
бойцов словом, да здравствует всесоюзная красная армия лиге
роторов!
И да здравствует всесоюзный пролетариат, наш читатель,—
читатель-друг, которого так страстно ждали честные литераторы
России XIX века и который явился, любовно окружает нас и учит
работать!
Да здравствует партия Денина — вождь пролетариата, да здрав-
ствует вождь партии Иосиф Сталин! (Овация. Все встают и поют
«Интернационал»),
НАША ЛИТЕРАТУРА—ВЛИЯТЕЛЬНЕЙ ШЛЯ
ЛИТЕРАТУРА It M.IPE
РЕЧЬ НА ПЛЕНУМЕ ПРАВЛЕНИЯ
СОЮЗА совет. КИХ ПИСАТЕЛЕЙ
7 марта 1935 г.
Появление М. Горького делегаты приветствуют стоя иродо.1-
житеяыюн овацией.
М. ГОРЬКИЙ. — Если сосчитать всё время, которое тратится
на аплодисменты. то получится страшно иного времени. (Смех).
Я думаю, товарищи, вы не потребуете от меня детального и
подробного изложения всего, что здесь было сказано, ибо это
совершенно невозможно. У меня было слишком мало времени для
того, чтобы прочитать все эти очень обстоятельные речи, сде-
лать из них определенные выводы и осветить сказанное на пле-
нуме так, как оно того достойно. Я передам вкратце только впе-
чатление, которое у меня получилось от чтения стеногпамм.
Впечатление таково, что, пожалуй, слишком преобладали во-
просы профессионального характера над вопросами, так сказать,
общего идеологического, социально-политического значения.
В вопросах профессионального характера, там например, где
речь шла о тематике, недостаточно ярко выступала необходи-
мость расширения и углубления тематики.
Видите ли, в чем дело, товарищи, вот у нас был и есть древний
русский крестьянин, воспитанный веками в совершенно отде-
ленной обстановке, которая к 20-му столетию оставила его че-
ловеком 16—17-го столетия. Этот крестьянин тем не мене» в
краткий срок, в 17 лет, сделал фантастический прыжок в 20 е
столетие, к социализму. Естественно, что кулак, «мироед», рос-
товщик, лавочник должен был оказать всякое сопротивление в
каких-то особенно сильных формах, формах трагических. Он и
оказывал это сопротивление именно так.
У нас, в нашей литературе, это не проскользнуло. Не удалось
нам отобразить людей этой кулацкой психики в одном типе,
в крупном образе. Возьмите, например, их способы борьбы. Вы
конечно знаете их, но мне кажется, очень многое ускользнуло
от вашего внимания.
Когда, например, кулаки зарывали в земно хлеб, то некоторые
из них заметили, что от этого обильно разводятся мыши. Мышь —
412
очень хороший вредитель. Мышь стоит любой стране очень много,
а нашей стране страшно много. Она истребляет хлеба на
большие десятки миллионов рублей.
Аргументация врага сильнее нашей, писателей. Мы не отметили
этого в драмах и рассказах с должной силой. Мы аргументируем
идеями, а они аргументируют делом.
Машины, входя в обиход сельского хозяйства, пугают птиц.
Кулак это очень хорошо учел и говорит: «Чорт с ними, с этими
машинами, добра от них не будет. Пгичек насекомоядных распу-
гали— насекомых разведется больше, — всё равно вред будет!»
Даже и эту мелочь сумели учесть!
Я всё время вращаюсь в сфере профессиональной, как оно и
следует.«И вот я должен сказать, что эта тема — «кулак»—не
дана. Не дан враг в его настоящем виде.
Затем этот враг пережил некоторую эволюцию от убийства
своих собственных детей и внучат, от поджогов, от многочислен-
ных убийств селькоров и т. д. до отравления хлеба гвопямн,
стеклом и т. д., как это выявилось на последнем процессе
Ошкина.
Эта «эволюция» не была прослежена, а она означает упадок
силы сопротивления врага, т. е. поражение его.
Осталась без внимания женщина и ее росте.
Осталось без внимания очень многое. Как я не один раз
говорил уже, остались совершенно без внимания дети. О детях
мы почему-то не пишем, а ведь раньше буржуазные писатели
писали, и не плохо.
Но если говорить на эту тему, пришлось бы очень многое го-
вор ить.
Перехожу к вопросам, непосредственно стоявшим на пленуме
Некоторые лица, возражавшие тов. Беспалову, говорили, что
наиболее деятельное участие в создании образа принадлежит
бессознательной творческой работе.
Неверно это, товарищи! О бессознательной паботе вообще, по
моему мнению, нельзя гозорить. Нет такой работы, если пол тер-
мином бессознательной работы не понимать бессознательную
мускульную, механическую работу. Человек привык известным
образом двигать рукой и двигает ею, уже не следя за ее работой,
зная что рука научена, не ошибется.
У нас бессознательность смешивается с интуитивностью, т. е.
с тем человеческим качеством, которое именуется интуацией и
возникает из запаса впечатлений, которые еще не оформлены
мыслью, не оформлены сознанием, не воплощены в мысль и образ.
Я думаю, что с очень многими, почти с каждым из вас бывало
так, что они сидят нал страницей час, два и всё что-то не удается,
но вдруг человек попадает туда, куда следует попасть, т. е. за-
вершает цепь познанных им фактов каким-то фактом, которого
он не .знает, но предполагает, что он, должно быть, таков, и даже
.413
не предполагает, а просто чутьем думает, что именно таков.
И получается правильно.
Это внесение в опыт тех звеньев, которых не хватает писателю
для того, чтобы дать совершенно законченный образ. это и
называется интуицией Но называть это бессознательным — нель-
зя. Это еще не включено в сознание, но в опыте уже есть.
Так это надо понимать. Может быть, я ошибаюсь. Тогда, яс-
ное дело, будем оспаривать.
Титул «инженер человеческих душ» у нас относится к лите-
ратору. Я думаю, что критик не менее .заслуживает .этого титула
в том случае, если он работает в согласии и сотрудничестве с
литератором.
Чего нам нужно добиться в этом деле?
В той критике критиков, которая была здесь высказана. — в
ней очень много дельного и серьезного. Критик;/ действительно,
помогает нам мало, главным образом занимается изысканиями
недостатков в наших произведениях, очень плохо понимает, от-
куда идут эти недостатки, почему очи появляются. Мало или
почти совсем не занимается критика языком, не указывает нам
на правильное или неправильное строение фразы, на архитекто-
нику произведения, на логически правильное размещение мате
риала и т. д.
Тем не менее палку перегибать нельзя — она может дать по
лбу. И все-таки .за критикой надо признать: кое-что сделано ею
и делается.
Разноголосица большая. Она и выражена была па пленуме, и
довольно-таки ярко, довольно основательно.
Критика должна чему-то научиться. Она идет все-гаки не в
ногу с литературой, а если мы отстаем от действительности, так
критика тоже отстает от нас и главным образом бьет нас по
линии идеологической грамоты, что конечно правильно, но де-
лается не всегда достаточно убедительно вследствие некоторой
немощности самой критики.
Зато по линии литературной грамотности никакой помощи нет.
Я говорю в данном случае, не исключая себя, потому что я всё
это испытал на себе. Мне тоже помогали мало, ругали много и
плохо, хвалили еще хуже, а помогали — никак.
Совершенно необходим в нашей стране для всесоюзной нашей
литературы, которая если еще не стала, то все-таки уже стано-
вится учительницей литературы всего мира. — во всяком случае
влиятельнейшей литературой мира, — для нее совершенно необ-
ходим глубокий и всесторонний контакт с критикой, конечно
грамотной критикой.
Но, видите ли, товарищи, мы не будем иметь грамотной кри-
тики до тех пор, покуда не настоим на том, чтобы созданы быд^
грамотные критики и чтобы у нас была история литератупы. Ни
необходима история литературы, которой нет у нас. Точно т-.»
411
же нам необходима критика, которая недоспела потому, что
плохо знает историю .литературы и «не в курсе» той огромной
ответственности, которая лежит на ней.
Тов. Беспхтов отметил группу критиков, которые, по его мне-
нию, могут активно участвовать, активно помочь нам двинуть
вперед работу литературы. Он назвал ряд имен. Я, само собой
разумеется, не буду говорить, почему тот или другой не годится.
Это вовсе не мое дело, и не в том дело, что тот или другой не
годится. Не годится вся критика, которая не отвечает той огром-
ной задаче, которая на ней лежит.
Я смотрю на дело так: природа дала человеку не больше, чем
любому из других животных. Всё, что создано на земле, — вся
культура создана и выработана трудом людей. Но это у нас не
усваивается с достаточной широтой и глубиной, не усваивается
философское, политическое, педагогическое значение этого фак-
та. Отношение к истории культуры у нас таково же, как и у
людей, которые веками привыкли жить чужим трудом и органи-
чески не понимают всепобеждающей силы, силы груда. Творче-
ские, организующие качества и свойства человека организованы
гоудом. Вот это недостаточно усваивается и понимается. А в на-
шей стране, казалось бы, это должно быть понято особенно, по-
тому что то, что делается человеческим трудом в нашей стране
сейчас,—это же совершенно фантастично, сказочно. Мы не умеем
охватить всей картины строительства. Мы не знаем, что делается
где-то на Колыме, в Ср. Азии, на островах Арктики — везде, где
работает страшная созидающая сила,— страшная по своим раз-
мерам, по тем результатам, которые она дает. Нас ненавидят.
Нас еще больше будут ненавидеть, поточу что мы делаем страш-
ное дело для тех, кому оно— гибель. (Аплодисменты).
У нас какие-то нелады с действительностью. Надо ее шире об-
нять, глубже понять: надо глубже войти в нее.
Ведь, как-никак, человек XVII века, русский крестьянин, со-
скочил со своего нищенского надела — это факт. А вот интел-
лектуальная часть народонаселения с нищенского надела еще не
соскочила. (Смех. Аплодисменты).
Это смешно конечно, но я говорю не шутя, а серьезно.
Профессия в известной мере ограничивает человека. Правильно
остроумное уподобление Кузьмы Пруткова: специалист подо-
бен флюсу. Профессия — ограничивает. Профессионал ищет глав-
ным делом то, что может дополнить его собственное, расширить
надел.
Нам, я думаю, следует наши наделы расширить. Наш советский
писатель не может быть только приписателем, не может быть
только профессиональным литератором, это — живое лицо, жи-
вой, энергичный участник всего того, что творится в стране.
\пл<>лисменты). Он работает буквально везде, это та самая
ела, которая собирает сок со всех цветов, создает мед и воск.
415
Он должен быть везде. Он должен быть вездесущим, всевидящим,
ну и... всемогущим, но вот тут, пожалуй... (Слех).
(ДЕМЬЯН БЕДНЫЙ: всезнающим).
Всепонимающм.м. Он должен быть эоловой арфой, которая вся-
кое движение воспроизводит в хороших звуках.
В области так называемой умственной деятельности люди при
нуждены жить как-то единолично, работать также на маленьких
наделах, нищенских наделах, и по закону конкуренции каждый
конечно всемерно оберегает свой надел. Тут происходят разные
неприятности.
Мне неоднократно приходилось указывать на ограниченность
тематики дореволюционной русской литературы, дореволюцион-
ной литературы, буржуазной литературы, которая на самом деле
ведь пропустила чрезвычайно много вне линии своей работы и вне
своего понимания, пропустила «сё, хотя бы взять XIX зек,—
пропустила то разбойничество, как массовое явление, которое
началось в стране после 12-го года, после наполеоновских войн, и
продолжалось все-таки почти до сороковых годов. Это явление
у нас еще не исследовано, мы не знаем ни архивов старых, мы
не знаем вообще того, что делалось, — а судебные архивы того
времени могли бы нам показать, что очень много. Например, что
разбойничьи шайки Верхнего Ппполжья каким-то образом были
знакомы с весьма отдаленными от них идеями, которые когда-то
проводили Болотников, Разин, Пугачев, в этом разбойничестве
были элементы бунта социального. Разбойники соприкасались с
сектантами поволжскими, уральскими, которые помогали им и
наживались на них.
У нас упущен момент внедрения культуры путем всякого кну-
тобойства, штыка и т. д„ например картофельные бунты, и це-
лый ряд таких явлений, которые не должны были бы пройти мимо
литературы, но прошли. Тут не условия цензуры царской мешали,
а та тематическая ограниченность, которая была свойственна до-
революционной литературе.
Есть опасность, что и мн что-то пропустим, а этого нельзя
пропускать. Нам предоставлены в распоряжение бесконечные воз-
можности опыта. Критика должна особенно подчеркнуть этот
факт, этот тгюк литературы. Но опять-таки для этого сами кри-
тики должны расширить свой житейский опыт, а эго достигается
конечно учебой.
В резолюции вы слышали, что нам критиков надо было бы
человек 25, следует создать такую группу.— пусть люди учатся
год, пусть хорошо ознакомятся с историей литературы и проч.,
и г. д.
Цитировалось мнение Мирского о газетной работе поэтов, о
вредном влиянии на них. Я думаю, что товарищ Мирский плав там,
где речь идет о крупных поэтических дарованиях. Такие даро-
вания конечно не экономно дробить на фельетоны, на эстрадные
41G
песенки и вообще на мелочи. Однако нельзя забывать, что в на-
шей стране весьма много мелочей, которые являются признаками
живучести мещанской, пошлой старины, и что живучесть э|их
мелочей совершенно поразительна. Вот не угодно ли сопостаеить
два списка песен, которые исполняются на эстрадах. Обращаю
внимание на резкую разницу репертуаров 1931 и 1934 гг., не в
пользу последнего.
Товарищи, поэтов — сотни. Крупных поэтических дарований,
по-.моему, гораздо меньше. Стихи пишут километрами. (Смех).
Социальная ценность половины этих стихов, если не больше,
очень незначительна. Но она была бы, несомненно, полезней и
значительней, она сыграла бы большую воспитательную роль,
если бы молодые поэты шли той дорогой, которой шел Беранже,
которой идут французские шансонье. Они откликаются на каждое
политическое событие. Посмотрите, как они изобразили 6-е фе-
враля! Есть ряд песенок, где сразу дается «всем сестрам по
серьгам».
А ведь у нас есть чрезвычайно много всяких таких штук,
которые должны быть осмеяны, с которыми нужно бороться. На-
конец у нас есть слишком много такого, за что нужно похвалить,
и не газетным словом, а искренно, со всем пафосом и тем боль-
шим чувством благодарности, которого заслуживают эти люди
У нас есть люди, достойные песен, и всё больше становится та-
ких людей. Но вот этого-то у нас и нет. Почему? — Я не по-
нимаю. Нужно, чтобы было. Нужно!
О большой поэзии и о больших поэтах я говорить не стану.
Я человек в этом деле не осведомленный, я потерял в этом вкус
и стихи читаю с большим трудом. (Смех).
Не стану говорить и о драматургии. Во-первых, я вообще чув-
ствую себя малопонимающим в этом деле, в драматургии, а во-
вторых, очень мало бываю в театре, почти не бываю. Но посколь-
ку мне приходится читать рукописи разных пьес, могу сказать,
что в них есть нечто особенно обращающее внимание: во всех
прочитанных мною пьесах общий порок — недостаточная убеди
тельностъ характеров, отсутствие в них четкости и ясности
Чувствуется, что характеры, герои создаются не по закону син-
теза, не путем отбора наиболее типичных, классовых, групповых,
профессиональных черт, а как-то так... очень поверхностно. Люди
говорят не те слова и снабжены они, вследствие этого, самими
исполнителями-актерами — не теми жестами Часто бывает, что
слооо с жестом не согласовывается. Ходит по сцене человек и не
веришь, что был такой.
Народ наш в части языкового творчества очень талантливый
народ, но мы плохо с этим считаемся Мы не умеем отобрать
то, что у него талантливо. Вспомните, как прекрасно делает
он частушки. Вот я недавно у одного автора нашел такую фра-
зу: «Он поднял руку, чтобы погладить ее по плечу, и в это вре-
27 И. Горим. О дпериуре. Н.
417
чя его настигла бесстрашная стерты». (Смех). Вот как гово-
рят!
Эти недостатки являются признаком слабости зрения. Действи-
тельность не дается глазу. А ведь кам необходимо знать не толь-
ко две действительности — прошлую и настоящую, ту, в творче-
стве которой мы принимаем известное участие. Нам нужно знать
еще третью действительность — действительность будущего Я
эти слова о третьей действительности произношу не ради остро-
умия, вовсе нет. Они мною чувствуются, как решительная ко»?
да, как революционный приказ эпохи. Мы должны эту третью
действительность как-то сейчас включить в наш обиход, должны
изображать ее. Без нее мы не поймем, что такое метод социали-
стического реализма.
Для того, чтобы точно и ясно знать, против чего воюешь, —
нужно знать, чего хочешь. А того, чего мы хотим, мы еще не до-
стигли, оно перед нами. Нужно знать, нужно пытаться шагнуть
вперед от настоящего, прекрасного и героического нашего на-
стоящего, еще дальше. Шагали? — Шагали. Можем шагнуть?
Можем. Нет только какой-то зарядки, какого-то воодушевления,
нет этого... чорт его знает, куда оно девалось. Или, может быть,
оно еще не выросло?
Критики и литераторы должны понимать, почему отстаем, от
чего отстаем, от каких явлений. Не по силе чего, а от чет?
Почему надоели современные стулья и на каких стульях хоте-
лось бы сидеть в будущем? То же самое с идеями.
Недавно я прочитал беллетристическое, мудрое сочинение. Там
речь шла о недостоверности знания и почему так страдает чело-
век, что он не может определить — конечна ли вселенная или
же бесконечна? Страдает так, что забывает надеть галоши, и
вот простудился и умер, знаете ли? Умер, несчастный. Вот к чему
ведет недостоверность знания!
Часто приходится читать такие произведения печатные и не
печатные об иллюзорности любовных утех и удовольствий. При-
знаться сказать, читать такие пени несколько неловко. Я бы
сказал, что даже тяжело, ибо, читая, видишь, что женщина-то,
заявившая о себе как героине в гражданской войне, женщина, так
великолепно пронзившая себя во всех областях строительства. —
женщина-то все-таки нравится нам днем, когда работает рука об
руку с нами, и тогда мы больше уважаем ее и всё таксе. А в
другое время суток Ну, об этом можно не говорить. (Смех).
Это действительно смешное дело, товарищи, но на этом месте
зарождается новая драма. Она зарождается. Она пока еще не
отражена козой драматургией, но что она зарождается и что она
будет — это несомненно. И нашему сильному полу придется тут
немножко потерпеть, н это будет егтраведливо. Так ему и надо
(Смех).
Должен указать одно, что, несмотря на обилие докладов и
4IR
остроту дискуссии, — и критики, и литераторы обнаружили все-
таки недостаточное знакомство с современной литературой, не
назвали целого ряда книг, которые заслуживают внимания кри-
тики— должны заслуживать, — которые прошли незаметно. На
□то самое указывал тов. Серебрянский, что говорили о двух основ-
ных произведениях на тему колхоза, — о произведении Шолохо-
ва и о произведении Панферова. Конечно это — основные про-
изведения, — кто это будет отрицать, но есть третье — Шухова
«Ненависть», тоже очень значительное произведение. Есть еще
книги, которые как-то прошли незамеченными.
Есть еще одно неудобство нашей жизни: критиков-то можно
критиковать, потому что они печатают свои статьи, а вот ре-
дакцию? А вот с редакцией хуже. Сидят они там и что-то делают
Это делают негласно, — наговорят они чего-то такое человеку
он уходит и у него голова на плечах не сидит, ошеломленно ка
чается. Очень многочисленные жалобы на редакцию приходится
слышать и читать в разных письмах. Тут тоже нужно что-то
такое сделать с редакциями и с редакторами. Я думаю, что воз-
лагать на редакции работу по обучению молодых едва ли следует,
потому что тогда у нас получится разноголосица с программой
литучебы, выработанной Союзом. Нужно все-таки держаться той
программы, которая была здесь Союзом выработана, — програм
мы для работы с начинающими, с кружковцами.
Как я уже вначале сказал, — охватить и оценить всё сказан-
ное здесь на пленуме я не имею возможности, но потом всё это
будет разрабатываться и не один раз, и, вероятно, многие будут
писать. Во всяком случае, мне кажется, что все-таки сделана не
плохая работа, что дан какой-то толчок, как будто что-то сдви-
нуто и что. вероятно, мы встанем на путь очень плодотворной
работы, — встанем?
Я, собственно, по оптимизму, мне присущему, уверен в этом
а с гем, что здесь было сделано, я вас всех искренно поздравляю,
и на этом я кончу. (Бурные аплодисменты. Все встают)
1935.
27
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Р, —56.
В. Я. —257.
236.
Ill — 354.
56.
Абонтейский Александр — 233
Аввакум, протопоп —139.
Авдеенко А. — 394.
Аверченко А. — 80, 375.
Авессалом — 205.
Адамс С. — Э20.
Аксаковы, славянофилы — 51,
Акулина Ив., бабушка М. Горько,
го — 161—167.
Акульшин
Алабышев
Александр II
Александр
Алексеев Г.
Алексеев Мих. — 54, 133.
Алексей, сын Петра 1—255.
Альтенберг Питер — 12.
Альтгоуллер Н, — 340.
Алябьев, купец, —140. 141.
Амьенские Петры — 92.
Анатолий, стекольщик — 208, 247—
251.
Андерсом Шервуд — 288
Андреев Леонид—12, 153, 154, 252,
268, 307, 379, 399.
Андриевский, губернатор 214.
Аничков Е., профессор —12.
Аннибал Б. — 80.
Аполлон —184.
Арагон Люи—358, 404.
Арина Родионовна — 296
Аристотель — 366.
Аркрайт —203.
Арсен Люпен — См. Леблан М. —
371.
Артем, товарищ М. Горького—253.
Архимед —18. 289.
Арцыбашев М. —114, 268, 377, 379.
Атава — Терпигорев Сергей — 14.
Ауэрбах Б. — 204
Аянов Сергей—73.
Г> абель И. — 196.
Бадмаев П. А.—380
Бажин Н. —198, 260
Базса Ренс — 376.
ЪаИион — 94, 299, 323,^^^-
Бакалднн, торговец — 234, 235.
Бакунин М. А. — 375.
Бальдур, миф. —184.
Бальзак Гонорий — 28, 44, 82, 134,
109, 135. 192, 193. 195, 201, 204,
206,207,261, 263, 298,304, 329,345.
Бальмонт К. Д. — 229.
Баранов, губернатор — 211, 212
Баратынский Е. А—94.
Барон Б.—214.
Бастиа - 285.
Башкиров, гимназист —228.
«Беднота» — 275, 276.
Безыменский А. — 23.
Бейлис — 52
Беледкий— 24.
Белинский В. — 357, 377.
Белый Андрей —117, 118, 119, 122,
128. 353.
Бем Яков — 365.
Бсранхе 2СЗ, 417.
Берви-Флеровскнй В. В,— 231, 250,
259.
Бергсон — 368. 378,
Бердяевы — 268
Беркли, епископ—368, 378.
Беспалов Ив,—413, 415.
Бекер, И. 320, 404.
«Библиотека поэта» — 94, 101.
Блок А. А. —13.
Блок Жан-Ришар — 404.
Боборыкин П. — 230, 259.
Богданович А. —14.
Бодлер III, —94. 228. 299. 379.
Боккачио — 261.
Болит ников Ив.— 152, 416.
Бомаэпте П.—152.
Бонапарт—153, 244.
Бондарев, толстовец —51.
Боайан — 68.
«Братство» — 410.
423
Бреддан — 374.
Брем А. Э. —74, 76, 77.
Брет-Гарт—307.
Бродов или Бодров — 254, 255.
Брюсов В. Я. —30. 229.
Бувье А. — 205.
Буденный С. М.—196.
Булгарин Ф. — 375.
Бульаер-Литтон — 201.
Бунин Ив,—14, 44. 130, 195, 196,
197, 109, 210, 233, 280, 375.
Буренины — 268.
Бурже Поль —259, 377.
Буслаев Василия — 375.
Буташевич-Петрашевскяй, М. В. —
241.
Бутов, трактирщик —215 '
Бухарин Н. И.—23, 406.
Бялик—400.
Вазов —80.
Вакх —348.
Василиса Премудрая — 366. 370,
371.
Васильев Н. 3.—239—240
Васильев Павел —33S, 339, 340
Васильев Петр —236.
Васильев, профессор — 254.
«Ватрушечка», детский журнал
16.
Вейнемейиен, миф.—71, 184
Всрлэн—12.
Верне Орас — 244.
Вертинский А. — 355.
Верхарн Эмиль —320.
«Вехи» — 378,
«Вечерняя Москва»—130.
Виккерс — 87, 88.
Вирхов Рудольф—182.
Вигберг Ф. — 258, 269.
Водовозова Е. Н. —185.
Войтило1»ский Л. — 289, 290.
Волконский, фашист — 384.
Вологдин — см.: Засодимский П.
«Вольная Сибирь» —11.
Вольнов Иван • - 199.
Вольтер Фр. — 320.
Вонлярлярский В. А —375.
Воронов М.— 260. 266.
Всесоюзный съезд писателей —
175, 337.347, Ж8.359. 363--419, 410
«Всесоюзный театр» — 401, 406.
Вулкан, миф.— 1S4.
Вэбб Сидней —122
Габорио Э. — 205.
Галатея —59, 60.
Гамсун К.— КМ, 288, 394, 400.
Ганди — 149.
Г ано, физик — 245.
Гарди Томас —104, 299, 376.
Гартман Э.— 181, 298.
Геба, миф—71.
Г егель —378.
Гейне Г,—320.
Г екелн 320.
Генри О.— 307.
Гераклит — 81.
Герасимов М,—13.
Гербер г, доктор —77.
Геринг—Геббельс—Гитлер — 34$
Геркулес —71. 181, 194. 341, 341
349, 367, 370.
Гернсн А. И.— 131, 198, 227, 30<
355.
Гете В, —94, 121. 143, 152, 192, 19<
212. 263. 343, 375, 388.
Гетнер, поэт —358.
Гехенко— 106.
Гехт С,—352, 353.
Гивартовский, фабрикант — 238.
Гиндины — 43. 44.
Гитлер— 149, 298, 342, 387.
ГИХЛ—77—80. 82. аз, 92. 130.
Гладков, учитель гимназии -214.
Гладков Ф. В, —122, 123, 124.
Глезер Эрнест — 320.
Гликон, ваятель—341.
Гоголь Н. В.— 14. 44. 51, 68. 115
145, 152, 191, 194, 195, 196, 191
207, 210, 261, 263, 299, 305. 321
329, 349. 372, 375, 379.
Голиаф—92.
Голипинский А — 375
Гсмоваетиков, торговец — 236.
Голсуорси, англ, писатель —320
Гомер—28, 401.
Братья Гонкур — 80, 207, 281, 28$
Гончаров И. А. — 51, 113, 114, 19'
197, 207, 213, 227. 259.
Гончаров А. Н.—213
Горнфельд А. Г. — 14, 210.
Госутарственный ученый сове
(ГУС)-16, 17, 74, 75, 77.
Готье Теофил — 83.
Грачев, трактиршик —235.
Грачик Васька—214, 215.
Гребенщиков Георгий —И.
Греймап, студент — 255, 256.
Гоемяикий М А.— 74—77
Грибоедов А. С. — 145, 149, 15!
194. 320, 372, 375.
Григорий, мастер —167.
Грин Роберт—202.
Губин А. М. — 226.
Губин Петр, промышленник — 221
380. „
Губонины, промышленники — 191
Гувер —149.
Гусев Виктор 398
4?4
Гущина Муза — 217, 218, 219.
Гюго В.—152, 207.
Гюисманс Ж.—377.
Давид—92, 205.
Давид Жорж — 80.
Давыдов босяк — 214.
Далматоэскнй Е. — 339.
Даль В. И. —130.
Дан Ф. И —268.
Данилевский Гр. — 260
Данте—68, 301.
Дегаев С. — 257.
Дедал —18, 366.
Дедловы— 268.
Декарт Р. — 378.
«Дела и люди двух пятилеток» —
| 401.
Демьян Бедный—289, 416.
Деренков Андрей — 254.
Державин Г. Р—101.
Дстнздат—160.
«Дешевая б-ка классиков»—82.
Джером Д. — 374.
Плана, миф. — 71.
Дизель — 179.
Диккенс Ч —104, 191, 201, 205, 263.
Димитров Г—358.
Ди итр очеико Ив. — 125.
Добровольский, или Доброклонский
„Владислав 244 —247.
Добролюбов Н. А.—70, 267, 357.
Доде Альфонс — 121, 213.
Долгих А. — 80.
Донов, торговец — 251.
Дос-Пассос —173.
Драгоманов М. П.—-407.
Дрэпер —231, 233
Достоевский Ф. М- — 53, 113, 114,
118, 194, 19«, 207, 210, 227, 228,
230, 241, 259, 260, 263, 346, 3-19,
376, 377, 378.
Дюма А. — отец — 201, 215.
Квгеняя, нянька М. Горького -
161—167.
Евсеев, профессор — 326.
Ездоков, маляр—,226.
Езерский Мплнй — 52.
Екатерина 11 — 236.
Елсонскнй С (Милковский, С. Н.)—
247—250, 251.
Есенин С. — 26, 29. 338.
Ефремов, книгоиздатель — 82.
Жаботикскнй -141.
Жига Ив.— 56.
Жид Андре — 404.
Жнльблаз — см. Лессаж А.—371,
Жорес Ж.—26.
Журавлевы, промышленники
197.
«Журнал крестьянской молодежи»
(«Ж. К М.*) —275, 276.
Жюль Верн — 18, 249.
Забелин Ив. — 335.
Загоскин М. Н. — 54. 249.
Зазубрин В. — 54, 352.
Законна — 205.
Замошниковы — 235
Заратустра—122, 240.
Зарубин А. А. — 225.
Зарубин И. — 340.
Зарубин П.—205.
Засолимский П. (Вологдин)—198
227, 228, 251, 260.
«Земля и воля» — 268.
Златоиратскнй Н.— 198. 250, 251.
256, 260.
Златоуст Иоанн — 211.
Змей Горыныч—184.
«Знание»—12, 208.
Зотов Вл.—375.
Золя Эмиль—104, 207.
Ибсен Г. —400.
Иван Грозный — 373, 375.
Иван-дурак — 263, 370, 375.
Иванов Всеволод—54, 242, 599,402.
Игоша — 219, 220, 222, 228.
«Известия» — 29, 157.
«Из-во писателей в Ленинграде»-
94.
Измайлов, генерал — 379.1
Икар —18, 336.
Иллер Жоффруа Сент- —58.
Ильенков В.— 102—106.
Ильин — 186.
Илья Муромец—194.
Институт народов Востока—185.
Институт народов Севера—183.
«Искра» — 213.
«История фабрик и зазодон»—392.
Иуда —208, 373.
К абанов — 247—251.
Каверин В. —332, 333.
Кайгородов Д. Н. — 77.
«Калевала» — 110, 114.
Калек н —184. 367.
Калинников Н. —198
Кальдерой —152.
Камо, революционер — 77, 78
Кампанелла — 313, 373.
Кант Имм.— 329, 366, 378.
Караджич Вук. — 290.
Каразин Н. — 245.
Карамзин И. М. — 290
Карапет 212.
425
Карлейль Т. — 239.
Каронив-Петропавловский, Н. Е.—
198, 256. 260. 267.
Катаев В.—340.
Кашина, М. К,—226.
Каширин Александр — 214.
Каширин, Вас. — дед М. Горько-
го—162, 164—168, 204 — 205.
Каширина, Варв. В. — мать М.
Горького — 165.
Кслтуяла В. —191.
Керенский А.— 268.
Киреевские 51.
Кирилл, епископ иерусалимский —
211.
Кириллов Вл. —13.
Киров Сергей—349, 357, 358.
Клейст —152.
Клюев Н. А. —407.
Клюшников В. — 51, 205.
Кожин, каторжник — 218, 219.
Козаков М—127, 128.
Кокарсвы, промышленники —197.
Колдунов С. А.—Э08.
Коллинз Вильни —374.
Колонтаев, мировой судья — 215
Колчины, промышленники —197.
Кольцов М. Е.—405.
Колюпаиов Н. П.—255.
Комедия о докторе Фаусте —152,
212. 370.
Комлев, студент — 255.
«Комсомольская правда» —28.
Конрад Лж. — 80.
Константинов А. —80.
Корейша Яков —141.
Короленко В. Г.—14, 26, 52, 56,
208.
Кортес — 373.
Де-Костер Шарль —121, 213, 371,
375.
Кэтсльников Яков — 205.
Коцебу А, —372.
«Красная газета»—82, 83.
«Красная нива» — 83.
Крейгер, Ивар, промышленник —
149, 327, 373.
Кремлев Анатолий — 263.
Крест<ускнй Всеволод—51, 205, 375.
Кретова, О.—355.
Кронштадтский Иван—'225.
Крукс —182.
Крупп—87, 88, 89, 91.
Ксенофан — 194.
Кувалда—154, 215.
Кувшинов, торговец—251.
Кузин, крендельщик — 208, 251,252.
Кукольник Нестор—372.
Кулиш П. — 407.
Купер Ф—206, 249.
426
Курепин, торговец — 236.
KjpeiiHH, гимназист — 236.
Курочкин В. — 208, 352.
Курс — 43.
Кущевский И. А.—51, 198, 266,
267, 355.
Кэри — 285.
Лавров П. Л. — 239, 256.
Лаврухин Дм. — 236.
Лажечников И. — 54, 249.
Лазарильо из Тормес —371.
Ландсберг Иосиф—-78, 79.
Лапин Б. — 56.
Лаплас Пьер-Симон — 229, 230.
Лассаль Ф. — 83.
Латышева, курсистка — 228.
Лебедев Всеволод — 52.
Леблан Морис — 371.
Левберг Мария—392.
Левитов А. И,—198, 260, 266, 267,
290.
Лейбниц — 378.
Лейкин Н.—375.
•Темзу - 94.
Ленин В. Й —22, 28, 34, 39, 43, 59.
60, 69, 87, 89, 101, 134, 137, 156.
171, 174, 186, 262, 284, 286, 301,
312, 313, 316, 334. 338, 351, 357,
363, 364, 368, 376, 378. 381. 382,
387,389.391, 392, 399,403, 409,41).
Леон Тереза—-358.
Леонов Леонид — 55, 210.
Леонтьев К,— 211, 378.
Леопарди — 94, 226, 298.
Лермонтов ГА Ю. —28. 94. 121, 208.
227.
Лесков Н. С.—14, 51, 56, 68, 131,
195, 205, 207, 227, 260. 261, 280,
296.
Лессаж А. — 320, 371.
«Леф»—12, 14, 43.
Лефевр Жорж —80.
Лябелинский Юрий —54, 60
Де-Лилль Руже— 101.
«Лит. газета»—91, 133, 173, 242,
355.
«Лит. Ленинград» —332, 333.
«Лит. Современник» — 310.
«Лит. учеба»—-271—275, 410.
Ллойд-Джордж —150.
Лобастов Гриня — 220, 222.
Лодж Оливер—179, 182.
Локи, миф.—184.
Ломов И. — 44, 45.
Ломоносов М. —28, 192. 197.
Ломтатидзе Ел. В,—80.
Лондон Джек—113.
Лопе дс-Вега —152.
Лоу Джон —373.
Луйс Пьер—307.
Лукнер — 80.
Лухманов Дм. — 56.
Людовик XI —373, 375.
М азин, моряк — 258.
Майн-Рид — 206, 249.
Майоров Демка 266.
Малинина, купчиха - 218, 219.
Малиновский, инспектор народных
училищ — 261.
Мальро Андре — 404_
Мальтус Т. — 179. 2к5, 286.
Мамин-Сибиряк Д. Н.—20, 31, 199,
260.
Мамонтов Савва—122.
Мамонтов Яков —118.
Маненков-Старостин — 257, 258.
Мярякуев В. Н.—237.
Маркони — 233.
Карл Маркс —34. 37. 44. 69.96,113.
143, 179, 180, 240, 284, 285, 286,
312. 313 316, 351, 358, 382, 387,
392. 403.
Марксу Христофор —152, 212.
Марриэт— 374.
Мартынов Ив.—56.
Маршак С.— 157.
Масальский Н. — 54, 249, 335, 375
Матвеев В.— 125, 126.
«Матица», старуха — 208.
Маяковский В. — 23. 358, 406, 407.
Медведев, студент—228.
Медведева, жена Камо—77.
Мейербер — 256.
Мельников, А. Н. — см. Печер-
ский Андрей.
Менделеев Д. И. — 28, 182, 192, 237.
Мензбир М. А, профессор—77.
Меньшиков Мих. —155.
Меньшиковы — 268.
Мережковский Д. — 379.
Меркулов, рабочий—257.
Меркульсвп А.— 159.
Мешков Н. А., пароходчик — 213.
Мнкула Селянинович—370, 406.
Мнлковский—см. Елеоиский С.
Милль Дж. Ст.— 247.
Милютин, череповецкий городской
голова — 213.
Миндлин Эм. А. —82.
Миролюбив Виктор —14.
Мирский Д. -343. 357, 416.
Михайлов Мих.— 260.
Михайлов А. (Шеллер А. К.)—355.
Михайловский Н. К. —198, 239,
256, 268.
Мицкевич, тов. — 355.
«Мои университеты» — 236, 257.
«Молодая гвардия» — 74.
Молчанов А. — 333—337, 406,
Мольер —149, 152, 194, 203, 329.
372.
Де Монтепсн Ксавье —205.
Монфор, граф—354.
Монпассан Гюи — 56, 104, 371.
Мордовцев Л, —227, 228, 251.
Мориак Ф. — 355.
Морозов Павел — 410.
Морозов Савва — 213.
Морозовы, промышленники 197.
Мор Томас—313, 373.
Музыкантский, студент — 255.
«Мысль» — 259.
Мюнхгаузен, барон— 120, 121,375.
.Мюссе Альфред — 94, 212.
Надсон С. —101, 119
Накорякоп Н. Н.—400, 406.
«На Лит. посту» —13.
Наполеон—47, 153, 244, 416
Hap-Дос — 79.
Наумов Н. И. — 256, 260.
«Наше поколение»- • 142.
«Наши достижения» — 37, 61
Неверов А. С.—20
«Неделя»— 155.
Незлобии К.—268.
Некрасов Н. А. 26, 101, 131, 208.
246.
Нексе А. — 404.
Нельсон, адмирал —47.
Нефедов Ф. Д.—198, 251, 260
Нечес Семен — 153.
«Нижегородский листок»—225, 237.
Никитин И. С.—246
Николай I — 55.
Никулин Л.—340.
Нитобург Л. —135.
Ницше Фридрих—113, 230, 239.
240. 241, 261, 298, 376.
Новалис — 376.
Новиков-Прибой А. С.— 136, 1.37.
«Новое время»—155.
«Новый мир» — 353.
Носке —387.
Объединение ленинградской кол-
хозной литературы—333, |34.
Объединение молодой литерату-
ры—333.
Оболенский Л. — 259.
Овалоз Л — 56.
Огнев Н. —176.
«Огонек» — 83, 303.
«Одесские новости»—217.
Ожье —152.
Ойслендер А.—340.
«Октябрь» —11, 353.
Окулов Алексей — 77, ’78.
427
Слеша Ю. —340, 399.
Омедео Андж. —176.
Омулевский И. Ф. (Омулевские) —
227, 228, 251, 259, 365.
Она — 374.
Орлов В. Ф—226, 260.
Осипович-Новодворский А.—14, 198,
227.
Островский А. Н—12, 153, 225,
230.
Острогорский Виктор 14.
Оуэн Роберт — 373.
Ошкин —413.
И авлемко П. — 66.
Наклон Вл. — W).
Палнсси Бернар — 203.
Пальероя— 152, 372.
Нальчикский — 86.
Панкрушнн (Панкрушины) — 43,44.
Пантиелева Д. — 340.
J Панферов Ф. —124. 125, 130—135,
141, 142, 419.
Панченко П. — 340.
Пастер Л—28.
Пасынков Л. — 52.
Паустовский К. —186.
Перимов —256.
Пермнтин Е. —136.
Персей—92.
Петр Великий — 54, 55, 255, 394.
Петр 111 — 236.
Петров-Водкин К. С. —119—122,,
12G.
Петрушка —212, 370.
«Песнь о Нкбелуитах»—НО, 114.
«Песнь о Роланде»—114.
Печерский Андрей (Мельников
А. Н.) —290.
Пизарро —373.
Пильняк Б.—11, 47, 48, 125, 173,
353, 355.
«Пионерская правда»—161.
Пирпонт Морган —373.
Писемский А. —51, 56. 205, 227.
Платон —239, 367, 378.
Плетнев Гурий, студент —208, 247,
249, 250. 255 — 257.
Плеханов Г. В. — 60, 69. 70.
Пливье — 404.
Плотников М. А. — 131.
Победоносцев К.— 211, 377.
Подобсдов М. — 355.
Подъячев Семен—199.
Полепи — 376.
Поликарпов — 247.
Поль де-Кок — 374.
Помяловский Н. Г. — 44, 51, 56, 198.
205, 232, 256. 259. 260. 261. 266.
267, 353—355.
Понч —212.
Поиятский И. С.—74, 77.
Потанин Г. Н. —11.
Поз Э, —228.
«Правда» — 355.
«Природа и люди» — 83.
Пришвин М. М. — 14, 280.
«Прожектор» — 303.
Прокофьев А. —333, 334, 337, 406.
407.
Прометей —71, 183, 18-1, 263, 343,
367, 370, 376.
Прудон —258, «59.
11оугт Марсель — 109, 376.
Прутков К,—116, 415.
Пугачев Ем.—416.
Пулайль Анри —102, 106,
1(ульчинелло — 212.
Пушкин Л С.— 44. 53, 68, 118, 121,
141, 153, 191, 208, 210. 227, 261,
296, 320, 345, 378, 384, 385.
Рабле- 320, 375.
Радек К.—390, 405.
Радлов, или Радунои. студент—214.
Разин Степан 54, 152, 345, 416.
Райнер — 400
Рапп —175, 338.
Резников Б. —135.
Ремарк Э. .4 — 320
Ремизов А. —207.
Ренан Э. — 239.
Реутов, дурачок - 220, 222.
Решетников Ф. М. — 250, 256 260.
267.
Рильке Р. И. — 12.
Рише — 182.
Родзиевнч, босяк — 214.
Родс Сесиль — 373.
Род Эдуард —259
Розанов В. — 379.
Роллан Р. —48. 121. 213, 404.
Романов П.— 164, 252.
Романов Пантелеймон— 135
Романовы цари —53, 153, 237.
«Рост» — 410.
Рубенс — 206.
Рукавишников И. С. — 228--229.
«Руль» — 11.
«Русское богатство»—259
Савинков Б. — 377.
Салтычиха — 379.
Сажин Негр—136.
Сакс Ганс —152.
Салтыков-Щедрин М. Е.—14, 20.
56. 118. 131, 155, 237, 246, 320. 329.
347, 351.
Самарой Георг—374
Самсон 181.
428
Сарду— 152, 372
«Свет» — 259.
Свифт Джонатан—320, 383.
Святогор — 370.
Сейфулина Л — 399, 400. 402 .406.
Селин Луи -376.
Семенов Василий — 258.
Семенов Сергей —20
Семирамида — 307.
Симплициссимус —371, 375.
Сенкевич Г.— 212.
Сен-Симон — 313, 373.
Серафимович А .С.—11, 13, 105,
133—137.
Сервантес—121. 152, 194. 263, 269,
343, 371, 375.
Сергеев Виктор—205.
Серебрянский, М. — 419.
«Сибирские огни»—60.
Синклер Лю нс — 320.
Сирии Ефрем — 211.
Скриб—152, 372.
Славенков — 80.
Слепцов В, —51, 56, 198, 213, 232.
260, 355.
Слободчиков, маляр — 41.
Слонимский А. М.— 125.
Смеляков, Яр. — 339.
Смирнов А. — 80.
Смоллет — 371.
Снегирев В. М.—238.
Соболей Л. — 394.
«Советская Сибирь» — 43.
«Советский следопыт»—83.
Солдатов Яков—211, 212.
Соловьев Всеволод—54, 375.
Соловьева — 258.
Сологуб Ф. —• 94, 379.
Соломон— 355.
«Сен богородицы», повесть — 206.
Софокл —261.
Союз писателей—ЗМО, 350, 392—'199.
410, 419.
Спартак —92.
Спенсер Герберт—285, 365.
«Спутник радиовещателя» — 83.
Стяписский — 372, 373.
Сталин И В 134, 174, 338, 351,
354, 382. 386, 392, 399. 409. 411.
Сгальский Сулейман—400, 401.
Станюкович К. М.— 198.
Стебнинкий М. — см.: Лесков Н. С.
Стенбок-Фсрмор, промышленник—
141.
Стендаль — 68t 79^ 8-3, 206, 207^ 263,
298.
Стерн —191.
Стефенсов —179.
Столыпин П. — 335, 378
Стонов Д.—56.
Стриндбсрг — 192.
Струве П. — 268, 378.
Суворин А. С. — 82. 268.
Сухово-Кобылии, А.—145.
Сытин И. Д. -82, 131.
Сытин А. — 56.
Сютасв — 51.
Тантал — 366.
«Театр классиков» —406, 410.
Тейлор Уотт — 345.
Теккерей У. — 205, 320.
Тельман — 358.
Тереза — 208.
Дю Террайль Понсон — 206. 371,
372.
Терсит — <372.
Тилли, полководец — 354.
Тиль Уленшпигель — 371.
Тимирязев К. —158.
Тимон Афинский—373.
Тиссен — см.: Крупп.
Тихомиров Лев — 262, 378.
Тихонов Ник. 56, 175.
Ткачев П. Н.—248.
Тодоров — 80.
Толлер Э, —320, 404.
Толстой А. К. — 54.
Толстой А. Н. — 54, 394.
Толстой Л. Н. —11. 14, 25, 26. 51.
53, 68, 122, 130, 135, 141, 152, 155,
194, 195, 197, 198. 207, 209, 210.
225, 232, 263, 295, 320, 376.
Толстой Ф.—375.
Тонтиня — 214
Тор, миф. — 71, 184.
Троллоп — 374.
Трубецкие —1.53.
Трубецкой Паоло — 122.
Трусов, каменщик — 236.
Тургенев И С. —14, 21, 56, 113,
111. 131, 1.35, 141. 195. 197. 199,
207, 210. 213, 233, 259, 265, 376
Тюленев Миша — 220, 221, 222, 223.
Тынянов Ю. — 54.
Уайльд Оскар — 377.
Уоллес—159.
Успенский Глеб — 56, 131, 134, 197,
199, 237. 250, 255, 256, 260, 261, 263.
ООЛ МЛ оси
Успенский’ Ник’. —198, 250, 256, 260
Устрик — 373.
Уткин Иосиф — 13, 14.
Уэвсль — 231.
Фадеев А. — 44, 54. 357.
Фан-дер-Флнт — 214,
Фарадей—92. 158. 203.
Фатов, И.—70, 135
429
Фаэтон — Збб.
Феваль Поль —374.
«Федерации» — 80.
Федорченко Софья — 289, 290
Федосеев студент — 258.
Фейлье Октав—374.
Фет А.— 290.
Фигнер В. — 377.
«Физкультурная Москва»— 83.
Филиппов М. М.—233, 234.
Фильдинг —371.
Фихте — 378.
Флобер Г. —83, 1С2, 206, 225, 345,_
Ж. — — —
Фонвизин Д. И.— 375.
Форд —373.
Фофанов К. — 98.
Фра-Дольчнно — 92.
Фране А,—26, 207, 290, 320.
Фрезер —365.
Фрея, миф.— 71.
Фриче В. М. — 16.
Фультон — 369.
Фурье Ш. — 313, 373.
Ханин Д — Щ И.
Хсмницср Ив. —143.
Хрисанф, архиепископ—248.
Хидзикатэ — 408.
Ху Лан*чи — 408.
Цветаева Марина—128.
«Церковный вестник»—326.
Цигальнипскнй — 340.
Циммерман — 210.
ЦнммерианТ воздев — 258.
Цицерон—33.
Чаплин Чарли—104.
Чапыгин А.— 54.
Чернов Гордей — 224—226, 228.
Чернышевский И. Г. — 70, 234, 247.
263, 357.
Черчилль Уинстон —148.
Четвериков Д. — 127, 128.
Чехов А. Л, — 14. 44, 68, ИЗ, 127,
131, 153, 195, 196, 199. 207, 209,
210, 263, 280, 288, 308, 375.
ЧешихинВстрлиский В. Е. — 356.
Ч (игис-хан — 354.
Чистяков, А. — 333.
«Читатель и писатель» — 24.
Чумандрин М. — 125.
Ш агиняп М.— 11, 128.
Шаляпин, Ф. — 350.
Шаииссо — 376.
Шягобриаи— 299.
Шатунов Осип — 252.
Шишков С. — 248, 334.
Шейлок — 373.
Шеин И В.— 407.
Шекспир В. - 28 68. 82, 83, 149, 152,
156, 194. 202, 203, 261. 263, 345, 372,
377, 388.
Шеллер А. К. — см.: Михайлов.
Шелли П — 375
Шерлок Холмс—372.
Шерр Иоган —231.
Шиллер Ф —82, 91. 152, 198.
Шишкин Григ. — 236.
Шишков В —57.
Шкапская М. — 392.
«Школьная библиотека» — 83.
Шмит Н. — 213.
Шолом Алейхем—400.
Шолохов М. 44, 51, J34, 419.
Шопенгауэр А.—181, 228, 298. 379.
Шпилыаген Фр. — ВЛ. 204.
Штейман 3. — 352, 353.
Штннде Юлиус —374.
Штирнср М. — 298.
Шторм Георг и й — 54.
Шухов Ив.— 134, 419.
Цуров Иван — 205.
Зберт —387.
Эврипид — 261.
«Эдда» — НО. 114.
Элисон —203.
Эзоп—118, 237.
Эйно-Лейно — 400.
Эйнштейн — 21, 125.
Эллиот Джордж — 204.
Эмар Густав—206, 249.
Эми-Сяо — 408.
Энгельс Ф -37. 44, 69. 293. 298,
313, 351, 387.
Эисворт —201.
Эренбург Илья 395, 402.
Эртель А.—198.
Эстонье —• 376.
Эсхил —68, 261, 263.
Ядрннцев Н.— 248.
Язвицкий В. И.—74—77.
Якоплез, заводчик—141.
Яковлев, часовщик—165.
Яковлева акушерка — 208.
Янжул, И., проф. — 237.
Ярило, миф. 184.
СОДЕРЖАНИИ
I
Стр.
О пользе грамотности ............................................ 9
ь-'Еше о грамотности.............................................. 16
О возвеличен ых и «начинающих».................................• 19
О начинающих писателях .......................................... 27
О «маленьких» людях н о великей их работе.................... 33*
Рабочий класс должен воспитать св< их мастеров культуры ... 41
аО трате энергии................................................ 47
уО литературе .’. У-гт........................................... 50 •
' Ударники в литературе’......................................... 62
О литературе и прочем .......................................... 6g
О раб те неумелой, небрежной, недоброссвестной и т. д. . . . . 74
>4? безотеетстве) ных людях н о детской квите наших д.-.ей .... 66
О «Библиотеке поэта» ........................................... 94
По пси оду одной полемики...............................
Равнодушие на должно иметь места].......................
О пр ле •........................
' По л воху одной дискуссии ....
'! Открытое письмо А. С. Серафимовичу
ДО язике _! “ ..............
J б^неезх, ........................
ИгЛитсратуру — детям........... .
сказках.......................
|О кочке и о точке]................
|О темах ..........................
102
108
112 *
130
133
1 ЗЯ »
Hi>
(57
161
169
17В
II
О тем. как я учился писать <“Г“.............................. 191 *
^Беседы о реме ле. ... ....................................... 217
\Д1исьма начинающим литераторам............................. 270
фИеседа с мо осыпи'......................................... 293
40 литературной технике..................................... 311
О действительности^. . ................................... 318_
О социалистическим дрализме /............................. 325 '
Литературвые'забавы? 7 7"?............................ . . 332
§т
111
• Советская литература.......................................... ЗоЗ
Речь jia открытии Первого-всесоюзного с’езда советских пи-
сателей (7 августа Н34 г...............................• . .
Доклад нцгезде советски! писателен.........................
в быстТпрение 22 августа 1Э34 г.............................
.Заключительном речь 1 ссжябуя 1931 г......................
Наша литература — влиятельнейшая литератуэа мира (Речь hi
пленуме пра ьленяя Союза советских писателей?тйрта 1935 г.) . 412 *
Указатель имен.............................................. 423