/
Author: Леонов Н.И.
Tags: русская литература художественная литература роман романы
ISBN: 978-5-227-03577-6
Year: 2012
Text
жж
АлЧФХ
-• Ч X Ч * • л*
ImwaaiBiw
• I , К * 4 X -ЛъЛ <. -А. ».1 А к. *., к л
'1И4М$'*
Scan Kreyder -21.11.2015
STERLITAMAK
Классн1вская
БИБЛИОТЕКА ПРИКЛЮЧЕНИЙ
И НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ
»+«—
НИКОЛАЙ
ЛЕОНОВ
ТРАКТИР
НА ПЯТНИЦКОЙ
РОМАНЫ
Москва
иентрлолигрАФ
УДК 821.161.1
ББК 84(2Рос-Рус)6-4
Л47
Охраняется законодательством РФ
о защите интеллектуальных прав.
Воспроизведение всей книги или любой ее части
воспрещается без письменного разрешения издателя.
Любые попытки нарушения закона
будут преследоваться в судебном порядке.
Серия «Классическая библиотека приключений
и научной фантастики»
Леонов Н.И.
Л47 Трактир на Пятницкой: романы / Николай Лео-
нов. — М.: ЗАО Издательство Центрполиграф, 2012. —
382 с. — (Классическая библиотека приключений и
научной фантастики).
ISBN 978-5-227-03577-6
В трудные годы НЭПа в самом центре Москвы орудует банда. Со-
вершено шесть дерзких налетов, убит инкассатор. Лишь после третьего
ограбления сотрудникам уголовного розыска удается напасть на след
организатора преступлений — рецидивиста по кличке Серый, но кто-то
информирует бандитов о готовящихся операциях МУРа («Трактир на Пят-
ницкой»).
Из Петрограда в МУР поступило сообщение о готовящемся в Москве
ограблении банка. Подозрение падает на рецидивиста-медвежатника
по кличке Корень. Для того чтобы разыскать бандита, субинспектор уго-
ловного розыска предлагает ввести сотрудника МУРа в уголовную среду
(«Агония»).
УДК 821.161.1
ББК 84(2Рос-Рус)6-4
ISBN 978-5-227-03577-6
© Н. Леонов, наследники, 2012
© ЗАО «Издательство
Центрполиграф», 2012
© Художественное оформление
серии, ЗАО «Издательство
Центрполиграф», 2012
ТРАКТИР
НА ПЯТНИЦКОЙ
Глава первая
ПАШКА АМЕРИКА
Пашка стоял на излюбленном месте — у мануфактур-
ной лавки Попова. Перевалило за полдень, стало жарко,
а клиент не появлялся. Два раза можно было взять по
мелочи, и приказчик Федор многозначительно подымал
бровь, но Пашка не шевелился и провожал мелкую ры-
бешку равнодушным взглядом. На то он и был Пашка
Америка, фартовый вор, известный каждому деловому
человеку на Пятницкой, Ордынке, в Кадашах и даже на
Сухаревке, чтобы не разменивать себя на пятаки.
Федор постучал в окно, и Пашка вошел в лавку.
— Что же ты? — выдохнул Федор. Он копался в своих
книгах и исподлобья поглядывал на Пашку. — Мильона
ждешь?
— Подсказчик липовый. Грошовая твоя душа. — Паш-
ка длинно сплюнул на дощатый пол. — У старухи если и
есть червонец, так она его из рук не выпустит, а краля
зашла на твой барахляный товар позевать, у нее, кажись,
и на трамвай нету...
Федор открыл было рот, но дверной колокольчик пре-
достерегающе звякнул, и приказчик заспешил навстречу
покупателю.
Пашка посмотрел на щуплую дамочку, прижимающую
к груди видавший виды ридикюль, профессионально
определил, что она сегодня не завтракала и обедать пока
не собирается, пнул ногой дверь и вышел на улицу.
7
Лавка эта была хороша для Пашки и тем, что стояла
на пути к большим магазинам, и все, кто отправлялся за
покупками, обязательно заглядывали в нее. А Пашка уж
безошибочно определял, есть ли у человека деньги, где
они лежат и стоит ли связываться. Пять дней назад он
здесь наколол жирного гуся, который принес Пашке
двадцать червонцев. Но это было пять дней назад, а сей-
час от этих червонцев осталась лишь головная боль.
Пришло время обедать, и он бодро зашагал по Пят-
ницкой. Чумазый парнишка на углу торговал папиро-
сами. Увидев Пашку, он ловко подхватил спадающие
штаны и, шлепая по булыжникам коваными подошвами
солдатских ботинок, подбежал к Пашке.
— Завязал, Америка? На сегодня контора закрыта? —
спросил он.
— Перерыв на обед, Шкет Иванович. Скоро вернусь.
Ты жди, сегодня будет удача.
— Купи папиросочку, Америка. Сделай почин, под-
держи мою коммерцию. — Пацан протянул раскрытую
пачку «Люкса».
— Уговорил, купец. — Пашка взял пару папирос, одну
бросил в рот, а другую заложил за ухо.
— Прошу, гражданин-товарищ-барин, — в одно слово
выпалил пацан, артистически взмахнул рукой, и в заско-
рузлой ладошке заплясал огонек спички. — Прикурите-с.
Четвертачок, Америка.
— На обратном пути, купец. Смотри штаны не поте-
ряй. — Пашка шлепнул его по затылку и пошел в пивную
Когана, где мог перекусить в долг. По дороге он думал,
что удачи сегодня не будет. И если бы он спьяну вчера
не обещал Нинке отметить ее день рождения в «Балчуге»,
то пошел бы сейчас спать. Какая же работа с похмелья!
Увидев Пашку, старик Коган быстро налил кружку
пива, наложил на тарелку сосисок и швырнул ее по стой-
ке. Кружка с тарелкой, как связанные, скользнули по бе-
лой жести и остановились перед Пашкой. Пока он ел,
старик с полотенцем в руках сидел рядом, молчал, вздыхал
и смотрел на Пашку грустными слезящимися глазами.
8
— На мели сидишь. Может, передумал, Паша? —
спросил он, когда Пашка отодвинул пустую тарелку и
закурил. — По краешку ходишь, не ценишь себя. С тво-
ей внешностью и моим опытом мы бы такую коммерцию
организовали!
— Не тарахти. — Пашка встал. — Расплачусь позже.
— Подожди. — Старик взял его за рукав. — Утром за-
ходили двое, расспрашивали.
— Знаю я их. — Пашка рыгнул и потянулся. — Район-
ная уголовка. Я им ни к чему. Они рабоче-крестьянскую
собственность берегут. Их такие, как Серый, интересуют.
Только не вздумай капать. У Серого разговор короткий. —
Пашка провел большим пальцем по горлу. — Понял?
— Серый сегодня был. Так я его предупредил, а он
смеется.
— Ну-ну. — Пашка махнул рукой и вышел на улицу.
И тут он увидел человека, которого ждал полдня. Уви-
дел, не поверил глазам и зажмурился. Может, он пропадет,
развеется как дым? Но тот упрямо стоял, держал в руках
бумажник и был красив в своей фраерской непосредст-
венности. Это был толстый мужчина. По шелковой бабоч-
ке, галифе и мягким хромовым сапогам Пашка определил,
что фраер залетный, то есть не москвич. Он покупал
какую-то дребедень в открытой лавке и держал в руках
бумажник, а тот раздувался и готов был лопнуть, как фар-
шированная щука.
Пашка смахнул со лба выступивший пот, вытер руки
и подошел ближе. Мужчина, самодовольно улыбаясь,
оглядел разложенный на прилавке товар и сказал:
— Эту... как ее... — Он пальцем очертил над головой
круг.
— Шляпу, — подсказал продавец и повторил: — Шля-
пу, — внимательно глядя на покупателя, — гражданин
желает шляпу... Так, так. — Продавец пожевал губами,
взял одну шляпу, другую, положил на место. Потом ре-
шительно вынул из-под прилавка соломенное канотье. —
Пожалуйста. — Он отвернулся и стал перекладывать на
полке товары.
9
Станичник надел канотье, посмотрел на себя в зерка-
ло и недовольно хмыкнул.
— Гражданин, — обратился к нему продавец, — где
тот босяк, что торговал у меня шляпу? Простите! — Он
прижал к груди руки. — Это вы?! Боже мой! В этой шля-
пе вы вылитый Чемберлен!
— Осади. Не на такого напал. — Станичник снял ка-
нотье и бросил на прилавок.
Когда он отошел, продавец перегнулся через прилавок
и тихо сказал Пашке:
— Не забудьте зайти за шляпой, молодой человек. Она
вас ждет.
Пашка рассмеялся и опять вытер лоб. Он не отрыва-
ясь смотрел, куда же станичник положит бумажник.
Чудеса продолжались. Клиент сунул бумажник в за-
дний — чужой, как его называют деловые люди, карман
и пошел, широко расставляя ноги и задевая прохожих
плечами.
Пашка двинулся следом, свистнул и, когда папирос-
ник подлетел, бросил сквозь зубы:
— За мной. Возьми еще одного.
Клиент перешел мост, и Пашка испугался, что тот
осядет в «Балчуге», а туда Пашке заходить было нельзя.
Но клиент прошел мимо ресторана и направился в тор-
говые ряды.
На углу перед торговыми рядами стоял карманник
Колька Свищ. Он увидел толстяка и сделал стойку. Про-
ходя мимо, Пашка ткнул его локтем в живот и услышал
за спиной завистливый шепот:
— Фартовый ты, Америка.
Пашка не стал спорить. Наступал решающий момент.
Надо подойти вплотную. И все. Только подойти.
Пацаны крутились рядом и ждали сигнала. Толстяк
остановился у рыбной лавки и разинув рот уставился на
огромного осетра, подвешенного за жабры.
— Я пошел, мальчики, — прошептал Пашка и бегом
пустился к толстяку.
ю
На секунду он к нему прислонился, и бумажник пере-
кочевал в Пашкины брюки, скользнул по колену и тяже-
ло плюхнулся в потайной карман у щиколотки.
— Сколько же эта рыбина стоит? — Толстяк отставил
ногу и подбоченился.
Рыбник перестал точить нож, посмотрел на толстяка,
потом на Пашку и криво улыбнулся.
— Непродажный осетр, — потом, видимо, не удер-
жался и добавил: — Да и денег-то у вас, гражданин хо-
роший, нет.
Толстяк полез в карман, нахмурился и закричал. Паш-
ка стоял в двух шагах и удивленно смотрел на багровое
лицо со вздувшимися веревками вен. Он знал, что его
крестник будет кричать. Но такого крика Пашка еще ни-
когда не слыхал. На этот рокочущий, срывающийся на
визг вопль как по команде откликнулись:
— Атас! Срывайся!
И в стороне замелькали вихры мальчишек. Пашка по-
смотрел в спину рванувшемуся, как борзая, крестьянину
и спросил рыбника:
— Так сколько же стоит этот осетр?
— Ладно, топай себе, Америка. Нечего зубоскалить,
и так торговля ни хрена не идет.
— Каждому по труду. — Пашка развел руками и по-
шел.
Бумажник тяжело мотался в брючине и бил по ноге.
У «Балчуга» Пашка вновь увидел своего крестника. Тот,
отдуваясь и вытирая струившийся по жирной шее пот,
что-то объяснял равнодушным прохожим. Пашка точно
знал, что именно объясняет прохожим толстяк, и на вся-
кий случай перешел на другую сторону. Он завернул в
ближайший двор и, присев на ящик из-под пивных бу-
тылок, вытянул свою добычу. Денег было много. Пашка
даже не стал считать их, а просто сунул в карман тугую
пачку хрустящих червонцев. Кожаный бумажник с моно-
граммой он бросил за ящик. Жалко, но ничего не поде-
лаешь. Так и сгореть недолго.
п
Пашка гоголем прошелся по Пятницкой. Дал черво-
нец пацанам, которые уже торговали на своем углу. Ку-
пил у них пачку папирос и пообещал, что скоро придет
опять. Остановился у лавки, где полчаса назад толстяк
торговал канотье, заплатил за него вдвойне и, нахлобу-
чив на голову, отправился к Когану.
— Эх, разменяйте мне сорок миллионов! — крикнул
он, появляясь в дверях. — Получи-ка должок. — И бро-
сил червонец на прилавок. — Да налей стопарик.
— Так не положено, Паша, — зашептал старик, быстро
пряча деньги. — Я же на водку разрешения не имею.
— А ты налей две: одну мне, другую себе.
— Широкий ты человек, Америка. Недаром от тебя
все девки без ума.
От удачи и водки у Пашки кружилась голова. Он ре-
шил зайти к Нинке, договориться с ней о вечере, кивнул
старику и, громко хлопнув дверью, вышел на улицу. Хо-
тел остановить лихача и подкатить к Нинкиной хате с
шиком, но передумал. В неудобном месте жила девка —
прямо напротив районной уголовки. На лихаче там по-
являться ни к чему. С Нинкой он гулял вторую неделю.
Пашка поравнялся с отделением милиции.
— Паша!
Он остановился и с недоумением посмотрел на незна-
комую худенькую девушку.
— Угости папиросочкой, Америка, — сказала девчон-
ка и отвернулась.
Пашка вынул пачку папирос и молча протянул, дев-
чонка вытянула губы трубочкой, прикуривала сосредото-
ченно, словно выполняла сложное и ответственное дело.
Когда Пашка рассеянно кивнул и двинулся дальше, дев-
чонка бросила папиросу, вздохнула и, подняв худые пле-
чи, пошла в другую сторону.
Пашка выпятил грудь и засвистел. Пусть смотрят
граждане начальники: идет человек, и ничего такого за
ним не имеется. Около этого двухэтажного дома у Паш-
ки каждый раз пересыхает во рту и ужасно хочется за-
глянуть внутрь, посмотреть, что они там делают. Он ко-
12
сит глазом и, еле волоча ноги, проходит мимо закрытой
двери.
— Антонов! Антонов!
Пашка было приостановился, пытаясь вспомнить, где
он слышал эту фамилию.
— Антонов! Павел! Ты что, оглох, парнишка?
Пашка остановился и медленно повернулся. Рядом
стоял начальник уголовки, известный среди блатных под
кличкой Лошадник.
— Фамилию собственную забыл. — Начальник оглядел
Пашку, снял с него шляпу, повертел в руках, рассмеялся
и спросил: — Каждую кражу отмечаешь обновкой?
— О чем это вы, гражданин...
— Климов, Василий Васильевич, — перебил началь-
ник и протянул Пашке шляпу. — Держи. И зайди на ми-
нуточку. Разговор есть. — Он круто повернулся и зашагал
во двор уголовки.
«Почему Лошадник? Типичная обезьяна, — думал
Пашка, глядя на низкорослого, широкоплечего человека
на толстых кривых ногах. — И руками аж по коленям шле-
пает». Пашка замешкался на пороге. Может, сорваться?
Климов обернулся:
— Страшно стало?
Пашка вошел, сел на предложенный стул и огляделся.
Видно, бьют не здесь. Окна настежь — ежели заорать, так
на всей Пятницкой слышно будет. Ну, для того и подвалы
существуют. «Интересно, зачем он меня затянул? А может,
рыбник накапал? Нет, тогда повязали бы на улице и этот
черт ногой не шаркал бы — «зайди на минутку».
— О чем это ты мечтаешь, Павел? — Климов снял
пиджак и расстегнул рубашку. — Чтобы вокруг тебя были
одни слепые и у каждого из заднего кармана бумажник
торчал? Об этом, что ли?
— Какой бумажник? — Пашка посмотрел Климову в
лицо.
— Ладно, это я так. Может, ты совсем о другом меч-
таешь. — Климов миролюбиво улыбнулся и стал наби-
вать трубку. — Кури.
13
Пашка вытащил «Люкс» и закурил.
— Много я о тебе слышал, Павел Антонов. Ребята шу-
тят, что ты когда-нибудь наган у меня срежешь. — Кли-
мов похлопал себя по боку.
— Этим не интересуюсь, — Пашка улыбнулся и опу-
стил глаза, — не по моей части.
— Серый интересуется.
— Какой Серый? — Пашка незаметно вытер о колени
вспотевшие ладони. — Что-то вы путаете, начальник.
— Тот самый, что третьего дня комиссионный мага-
зин пытался взять и сторожа убил. Смотри в глаза. —
Голос у Климова погустел и налился злобой.
Пашка поднял голову и встретился с черными, ма-
ленькими, как буравчики, глазами.
— Я тебя воспитывать, стервеца, не буду. — Климов
постучал трубкой по столу. — Ты при советской власти
растешь, должен соображать, что к чему. Отец где?
— Убили в германскую.
— Мать?
— Белые убили.
— А ты вор. Да еще с Серым путаешься. Если в тебе
гражданской совести нет, то к убийцам родителей хотя
бы личную ненависть иметь должен!
— Что-то вы темните, начальник. Политику вяжете.
Папаню с маманей приплели. — Чувствуя, что против
него ничего конкретного нет, Пашка обнаглел. — Не бе-
рите меня на характер. Я не мальчик и крика не боюсь.
Климов засопел трубкой и тихо спросил:
— И сколько же тебе, не мальчику, годков?
Пашка промолчал. Что ему надо, этому головастику?
Ишь, башка огромная, бритая, шея жилистая. Силен, на-
верное. Наверняка силен, раз Фильку Блоху один повязал.
— Считаешь, что ли? — Климов ухмыльнулся. — Сем-
надцать тебе годков. Другие в твоем возрасте какие дела
делают. — Он задумался и стал ковырять свою трубку. —
Я в семнадцать лет вот эту трубку от комбрига полу-
чил. — Он ткнул мундштуком Пашке в лоб. — Да тебе
все это...
14
— Что — это, начальник? — перебил Пашка. — «При
советской власти растешь, должен понимать, что к чему»...
А кто сейчас понимает, что к чему? — Пашка посмотрел в
удивленное лицо Климова и продолжил: — Буржуи были?
И сейчас есть. Бедные, богатые — все по-старому, началь-
ник. Так что вы эту трубочку верните своему командиру,
честнее будет...
Климов, стараясь быть спокойным, сказал:
— О политике в другой раз поговорим, Павел. Ты час
назад у рыбной лавки станичника дернул...
Пашка знал: нужно что-то говорить, отпираться. Но
во рту было сухо и шершаво, будто провели наждачной
бумагой, а язык не ворочался.
— Да не смотри ты на меня так. Мне твои глазищи
ни к чему. Как рассказал станичник про мальчишек,
я сразу понял, что ты. Почерк у тебя особый.
Климов встал и прошелся по кабинету, зачем-то
выглянул в окно, вернулся к столу и медленно выгово-
рил:
— Посажу я тебя в острог. И отправлю потом по этапу.
Пашка приподнялся, быстро сунул руку в карман и
протолкнул деньги в штанину. Теперь, когда он встанет,
червонцы свалятся в тайник.
— Руки! — Климов брякнул наганом о стол. — Встать!
Кругом!
Пашка повиновался. Он почувствовал, что ствол на-
гана уперся между лопаток, а рука Климова обшарила
пустой карман.
— Садись, паршивец. Думал, стрелять собираешься.
Испугался. — Климов облегченно вздохнул. — Сказал,
посажу, значит, точка. На первой же краже и сгоришь.
Предупреждаю.
Пашка опустился на стул.
— Ты знаешь, что такое... — Климов запнулся, стал
оглядывать стол, потом взял какую-то книгу и заглянул
в нее, — что такое презумпция невиновности? Не зна-
ешь. Я тоже не очень. — Он на секунду замолчал, потом
продолжил: — Такие дела, Павел. Чтобы посадить тебя
15
в острог и отправить потом по этапу, я должен сначала
доказать твою вину. Вот ты украл...
— Не крал я, начальник. — Пашка перекрестился.
— Украл, — спокойно сказал Климов. — Ты знаешь,
и я знаю, что украл, а посадить тебя не могу.
Пашка попытался опять перебить, но Климов помор-
щился и застучал трубкой по столу.
— Не хочу я тебя сажать, очень не хочу, Павел, но
работа у меня такая... Поэтому, Павел Антонов, если ты
воровать не прекратишь, я тебя поймаю с поличным и
тогда... Понял?
— Зря вы горячитесь, гражданин начальник. — Пашка
развел руками. — Не ворую я.
— Я тебя предупредил, — сказал Климов и кивнул на
дверь: — Иди пока.
Пашка спустился по лестнице, прошел два квартала
и только тогда оглянулся. На хвосте никого не было. Не
пойдет он к этой Нинке. Пусть сама ищет. А начальни-
чек-то ничего. Ушлый. Все знает. И имя, и фамилию,
и сколько лет, и про отца с матерью.
— Америка! — Путаясь в штанах, к нему бежал шкет
с папиросами. — Дело есть. — И зашептал в самое ухо:
— Тебя Серый ищет. Сказал, чтобы ты шел в «Три сту-
пеньки».
— На, держи. — Пашка протянул мальцу червонец. —
Завязал я.
— Эх, верное дело было, — вздохнул малец. — Неужто
догадалась уголовка?
— Топай, шкет. — Пашка отвернулся.
— Я всегда на своем углу, Америка, если что —
свистни.
Пашка сдвинул на затылок шляпу. И откуда он все
знает, этот мент? Рассказать Серому или нет? А может, и
не ходить? Может, переждать? Деньги есть. Осесть у той
же Нинки и переждать? Но ноги сами несли его к «Трем
ступенькам».
На стене старого четырехэтажного дома красовалась
вывеска ресторана «Встреча», но никто в округе такого
16
ресторана не знал, заведение было известно как трактир
«Три ступеньки».
Трактир находился в полуподвале старого дома. К тя-
желой дубовой двери вели три щербатые ступеньки. Зи-
мой Пашка не вылезал из этого заведения.
К вечеру здесь собирались деловые люди со всей окру-
ги. В задних комнатах начиналась крупная игра. Со дво-
ра заскакивали ребятишки с горячим, левым товаром,
шептались с хозяином заведения, отцом Василием (так
его звали за привычку непрестанно креститься). Потом
рассаживались в зале за круглыми столами. Заходили по-
греться девочки, и начинались «свадьбы», или «крести-
ны», или «поминки».
Гульба всегда имела какое-нибудь пристойное назва-
ние. Гуляли тихо, говорили чинно и понимали друг друга
с полуслова. За всю зиму Пашка не помнит ни одной дра-
ки или скандала. В случае надобности предложение «вый-
ти во двор» делалось как бы между прочим. Скандалист
в залу не возвращался, и о нем никто не вспоминал.
Но ранней весной появился Серый. Он вошел с двумя
здоровыми флегматичными парнями, которые за весь
вечер не сказали ни слова. Отец Василий поклонился
новым гостям еще ниже обычного и обслужил их сам.
Позже Пашка узнал, что Серый с хозяином «Трех сту-
пенек» — старые знакомые.
В тот вечер Серый скромно сидел в углу, ничего не ел
и почти не пил. Он внимательно и подолгу рассматривал
каждого посетителя, изредка подзывал хозяина и что-то
у него спрашивал.
Пашке новичок не понравился сразу. Не понравилась
подобострастность отца Василия. Не понравились серое,
в темной сыпи лицо, оловянный взгляд больших, навы-
кате глаз, суетливые руки, животная жадность и молча-
ливость спутников.
Когда захлопали задние двери, и в залу ввалился Петь-
ка Вихрь с друзьями и красавицей Варькой, Пашка по-
нял, что быть беде. Отец Василий усадил Петьку в самый
дальний угол, кивнул половым, а сам бросился к Серому
17
и стал его о чем-то просить. Тот качал отрицательно го-
ловой и не сводил глаз с Варьки.
Пашка не видел, с чего началось, и поднял голову,
только когда Вихрь вылез из-за стола, ухмыляясь, и, мно-
гозначительно засунув руки в карманы, пошел к выходу.
Но Серый вызова не принял и спокойно сидел на своем
месте. Тогда Петька, покачиваясь, подошел к столу Серо-
го. Тот вынул из-под стола руку с пистолетом и выстрелил
Петьке в лицо.
Громилы, сидевшие с Серым за одним столом, вско-
чили и направили наганы на корешей Петьки. Потом
поставили их лицом к стене и отобрали пушки и финки.
Делали они это быстро, ловко и явно не впервой. Само-
го Петьку завернули в шубу, выволокли во двор, и через
несколько минут знаменитый налетчик отправился в свое
последнее путешествие.
Серый в это время сидел безучастно за столом, вертел
в руке пустую рюмку и поглядывал на Варьку.
Так он пришел к власти. Теперь Варька спит с Серым,
а Петькины кореши у него на побегушках.
Все это не коснулось бы Пашки Америки, но в послед-
нее время Серый стал приглашать его к своему столу.
И сейчас предложение явиться в трактир ничего хорошего
не предвещало.
Как только Пашка вошел, к нему подлетел половой
Николай:
— Заждались тебя, Америка. В кабинет, пожалуйста, —
и бросился между столиками. — Сюда.
Серый сидел на диванчике, ковырял вилкой кваше-
ную капусту и что-то выговаривал Варваре. Увидев Паш-
ку, он довольно улыбнулся и, видно заканчивая разговор,
сказал:
— Говорю, собирай шмотки, значит, амба.
Варька зевнула, потянулась и подошла к Пашке:
— Пашенька, родненький. — Она обняла его за плечи
и заглянула в глаза. — Хоть ты заступись за меня.
18
Пашка резко отстранился. Уж он-то точно знал, что
ласки Варвары добром кончиться не могут.
Серый нахмурился:
— Сказал, иди, не лапай парня. Он мне еще нужен.
— Хочешь меня рядом с Вихрем положить? Не вый-
дет, — сказал Пашка, глядя в потолок.
— С каким Вихрем, Пашенька? — спросила удивлен-
но Варвара. И было в ее вопросе столько равнодушного
недоумения, что Пашка, не зная, что ответить, растерян-
но смотрел ей в глаза.
Из-за портьеры выскользнул отец Василий и подтол-
кнул Варьку под крутой локоть.
— С богом, Варварушка. Иди с богом. Не гневи мужи-
ка понапрасну. Колька! — крикнул он визгливо, а когда
рыжие вихры полового просунулись в кабинет, елейным
голосом сказал: — Избави тебя бог, Николушка, без вы-
зова в кабинеты заходить. В зале будь. В зале. А я здесь сам
уж по-стариковски обслужу дорогих гостей.
Пашка стоял в стороне и недовольно поглядывал то
на Серого, то на причитающего хозяина. За тонкой пере-
городкой шумела пьяная компания. Серый кивнул на нее
и пробормотал:
— Передай, отец, чтобы смотрели в оба. И не напива-
лись бы до зеленого змия.
— Выполню, сынок. — Хозяин сменил скатерть, рас-
ставил чистые приборы и ушел.
Пашка сел, налил водки и выпил. Серый явно был не
в себе и расхаживал по тесному кабинету.
— Что за разговор? — спросил Пашка, выпил рюмку
и взял горсть маслин.
— Ты свой в доску, Америка. Хочу с тобой покуме-
кать. — Серый наконец сел и налил в бокал квасу. — По-
мощь твоя нужна.
— Чем это может желторотый шкет помочь червонно-
му валету? — Пашка потянулся к графину, но Серый его
остановил:
— Потом выпьем, Америка. Слушай. — Он подвинулся
ближе и зашептал: — Ты ведь в округе всех блатных знаешь?
19
— А ты?
— Я на курорте червонец тянул, моих корешей сейчас
нет в городе. Тут вот какое дело. — Серый замолчал и
положил на стол наган. — Разговор серьезный. Понял?
— Не будет разговора, — встал Пашка. — Мне твои
дела ни к чему.
Серый вскочил и крикнул:
— Будет!
За стеной замолчали, а через секунду портьеру ото-
двинула обвислая физиономия Свистка.
— Звал? — спросил Свисток и наполнил кабинет удуш-
ливым перегаром.
Серый махнул рукой — подручный скрылся, и тут же
появился хозяин. Отец Василий шмыгнул мимо Пашки,
взял со стола наган и убрал под сюртук.
— Сохрани господь и помилуй. — Он быстро перекре-
стился. — По-хорошему надо, сынок. Только по-хоро-
шему. Ты говори, а я посижу с вами, рюмашечку выпью,
может, и помогу советом. Сядь, Пашенька, сядь, родной,
и выслушай божьего человека.
Пашка посмотрел в оловянные глаза божьего челове-
ка и решил, что лучше сесть.
— Вот и слава богу, вот и поговорим, — причитал хо-
зяин.
— Да заткнись ты. — Пашка выругался, оттолкнул Серо-
го и налил себе водки. — Что привязались? Один пушкой
об стол грохочет, хотя за стеной бандюги сидят. Дру-
гой... — Он опять выругался и выпил.
Серый говорил долго, хватал Пашку за плечи, грозил,
потом хватался за пустой карман. Наконец Пашка вышел
на улицу и побрел совершенно трезвый, хотя выпил гра-
фин водки. На свою беду, Пашка многое понял из этого
разговора.
У Серого в уголовке свой человек имеется. Но послед-
ний месяц — одни неудачи. Трижды налетел на засаду.
Вывод один: засунул им начальник своего парня и по-
смеивается. Все сгореть могут — и Серый, и тот человек
в уголовке. Не знает Серый местное ворье, потому и рас-
20
крывает свои карты. Не знает, кто действительно ворует,
а кто только фасон держит. Он назвал десяток имен, кого
можно подозревать, и закончил: «Узнай, Америка! Озо-
лочу. Пришьем мента, сделаем дело — и айда из Москвы.
А ты, Пашка, можешь оставаться».
Только Пашка не дурак. Если он и узнает, то его
шлепнут раньше, чем этого мента. И если не узнает —
шлепнут. С одной стороны Серый, с другой — уголовка.
Сгорел мальчишечка.
Глава вторая
В РАЙОННОМ УГОЛОВНОМ РОЗЫСКЕ
Климов отложил книгу и опять посмотрел на часы и
телефон. Часы тикали, телефон молчал. Климов встал,
одернул пиджак и прошелся по кабинету. Вынул из кобу-
ры наган, повертел и бросил на стол. При его нынешней
работе наган был явно ни к чему. Уже месяц он расхажи-
вает по кабинету и смотрит на часы и телефон.
Часы тикают. Телефон молчит.
— На этом закончим, товарищи, — сказал начальник,
закрывая совещание. Потом оглядел присутствующих,
нашел Климова и сказал: — Останься, Василий Василь-
евич.
Климов чувствовал на себе насмешливые и сочувству-
ющие взгляды сотрудников. Он поплотнее устроился в
кресле и вытащил из нагрудного кармана трубку. Не ку-
рить три часа подряд он не мог.
Начальник открыл окно, заложил руки за спину и стал
ходить по кабинету, изредка останавливаясь и покачива-
ясь на носках.
— М-да, — наконец проговорил он. — Ну, давай, Ва-
силий, подробно и коротко расскажи о делах в районе.
— Вы же знаете, товарищ начальник. — Климов пере-
двинул трубку в угол рта.
21
— В твоих рапортах сам черт не разберется. Сказал,
выкладывай. Подробно и коротко. — Он повернулся
спиной к Климову и начал изучать оперативную карту
города.
Климов подошел и встал рядом.
— Десятого мая налет на инкассатора в Старомонет-
ном. — Он ткнул трубкой в карту. — Инкассатор убит,
количество налетчиков и их приметы неизвестны. Пят-
надцатого -г- магазин на Ордынке. Показания очевидцев
путаные: то ли четверо, то ли пятеро, все вооружены.
Примет опять никаких. Шестнадцатого — касса на Ма-
лой Якиманке.
— И тут вы зацепились.
— Зацепились. Всплыл уголовник — рецидивист
Рыбин, известный среди налетчиков под кличкой Се-
рый. Выявили его штаб-квартиру — трактир «Три сту-
пеньки».
— Хватит. — Начальник махнул рукой и отошел от
карты. — Скажи, где расставляли засады?
— Вы же знаете, — с тоской протянул Климов.
— Сядь, Василий. Я бы тебе всыпал. — Начальник по-
тер коротко остриженную шишковатую голову. — Обя-
зательно всыпал бы, если бы сам не дал промашку.
Смотри, что получается. — Он подвинул лист бумаги и
стал писать. — Шесть налетов за месяц. Вы выходите на
Серого после третьего, и он это, конечно, чувствует.
— Но доказательств-то никаких!
— Рассуждай здраво. Как должен действовать налет-
чик, если чувствует, что ему наступают на хвост?
— Уйти на дно и отсидеться.
— Или перейти в другой конец города. Серый же, на-
оборот, совершает еще три налета, и все в одном районе.
Почему? Почему, спрашивается, он прицепился именно
к тебе? Утечка у тебя.
— Что? — Климов поднялся.
— Утечка у тебя в отделе. Вот что. Понял?
— Как это — утечка? — Климов забегал по кабине-
ту. — Предатель, что ли?
22
— Если хочешь, так. Ты сядь, не мельтеши перед гла-
зами. И я тебе не барышня, мне твои переживания ни
к чему. Сядь, говорю!
Климов смотрел начальнику в глаза и видел своих ре-
бят. Усталые, издерганные, с осунувшимися лицами, они
больше месяца не уходят с работы. Когда сегодня вы-
звали на совещание, каждый заходил к нему в кабинет,
неумело подбадривал, что-то говорил, советовал.
— Что ты как лунатик? — раздался издалека голос на-
чальника. — Чаю хочешь?
— Не может этого быть. Не может. Ясно?
— На, выпей. — Начальник пододвинул стакан. —
И слушай меня, а не смотри стеклянными глазами. — Он
тряхнул Климова за плечо. — Я ничего плохого про твоих
хлопцев сказать не хочу. Утечка — не обязательно преда-
тельство. Молодо-зелено, у кого-то может быть девчонка
или приятель откровенные разговоры, то да се.
— Уверен, что никто из ребят...
— А я уверен, что так оно и есть, — перебил на-
чальник, — и другого быть не может. Ясно? Знает Се-
рый, что ты на него вышел? Наверняка знает. Однако
не уходит из твоего района. Значит, имеет точную ин-
формацию.
— Так что же, мне теперь каждого подозревать?
— Подозревать не надо. Рыбина надо взять с полич-
ным, и все образуется. И учти, что он, видимо, только
исполнитель. Я эту сволочь давно знаю: жесток, дерзок,
но прямолинеен. До такого фортеля ему не додуматься.
Ищи фигуру крупнее, копай глубже, а Серого не бери,
пока он не выведет тебя на главаря. Воюй их же оружи-
ем: они тебе подсунули своего человека, ты им — двух
своих. Только вот людьми я тебе помочь не могу. Нету
людей. — Начальник развел руками.
С этим Климов и ушел. На совещании в отделе, пря-
ча от ребят глаза, он объявил:
— Чертовщина получается. Дали мне срочное задание.
Придется вам Серого добивать без меня. Зайцева прошу
остаться.
23
Зайцев был его заместителем. Год назад Климову со-
общили, что ему назначают заместителя, и дали про-
читать характеристику Зайцева. Характеристика была
написана большим начальником ВЧК, в ней говорилось,
что будущий заместитель абсолютно надежен, умен,
опытен и инициативен. «Раз он такое золото, могли бы
оставить себе», — подумал Климов, но окончательных
выводов до личного знакомства с Зайцевым делать не
стал. Зайцев оказался человеком неприятным: жили-
стый, подтянутый, с точными и скупыми движениями и
скрипучим недовольным голосом. Выбритый до синевы
и причесанный волосок к волоску, безукоризненно веж-
ливый, он замораживал окружающих и держал всех на
почтительном расстоянии. Даже матерые уголовники
разговаривали с ним без мата и на «вы». С Климовым
Зайцев никогда не спорил, просто излагал свою точку
зрения и молча выполнял полученные указания. Потом,
когда выяснялось, что прав был заместитель, а не на-
чальник, Зайцев ничего не говорил; если же Климов сам
начинал разговор, заместитель смотрел на него, как на
ребенка, который упрямо познает мир на ощупь и, не
веря взрослым, должен сам убедиться, что кипяток —
горячий, а соль — соленая.
Но в одном заместитель устраивал Климова: он не лю-
бил участвовать в облавах, засадах и предпочитал круг-
лые сутки заниматься задержанными. Допрашивал он
мастерски, терпением, логикой и подчеркнутой вежли-
востью всегда добивался блестящих результатов.
Сейчас Зайцев вертел в руках коробочку монпансье,
с которой никогда не расставался, а Климов, роясь в бу-
магах, не знал, с чего начать, ведь от заместителя нель-
зя отделаться заявлением о «чертовщине и срочном за-
дании».
— Решили начать с другого конца? — спросил неожи-
данно Зайцев. — Поняли все-таки, что в отделе утечка?
— Прошу вас временно возглавить работу отдела, —
не отвечая на вопрос, сказал Климов.
24
— А Серого пока оставить в покое? — Зайцев открыл
коробочку и стал выуживать очередной леденец. — Не
хотите отвечать — не надо. Мне и так все ясно.
— Вот и отлично. Значит, договорились. — Климов
встал, проводил взглядом молча вышедшего Зайцева и
взялся за телефон.
Он позвонил в Киев, где в уголовном розыске работал
его лучший друг, и объяснил, что в Москву на месяц не-
обходима пара хороших ребят.
Друг довольно хохотнул, обозвал Климова шутником
и спросил о здоровье.
Климов пригрозил небесными карами, кулачной рас-
правой и два раза повторил: «Как друга прошу».
Друг тяжело вздохнул и сказал:
— Значит, тебе совсем плохо, Васек. Встречай на вок-
зале в четверг. Встань в сторонке, они тебя сами найдут.
Золотых ребят... — Он замолчал, а потом добавил: — Сы-
новей посылаю.
Отправляясь на вокзал, Климов решил часть пути
проделать пешком. Климов шел по самому краю тротуа-
ра, стараясь держаться подальше от стоявших в дверях
своих заведений хозяйчиков, которые два года назад,
словно клопы, вылезли из своих щелей, сначала робко,
а потом деловито забегали и засуетились, размножаясь
и жирея прямо на глазах.
Климов шел заложив руки за спину, намеренно под-
черкивал свою неуклюжесть, сутулился и загребал но-
гами больше обычного. Посасывая трубку, он следил
краем глаза за нэпманами и делал вид, что не замечает
самодовольных, правда, тщательно прикрытых угодливой
улыбочкой лиц. Климову казалось, что всем своим видом
они говорят: это вам, гражданин, не семнадцатый год.
Разве вы можете без нас существовать? Жрать захотели —
и лапки кверху. Мир перекраивать вы горазды, ломать и
отнимать — вы мастаки, но одними идеями не прокор-
мишься, избирательные права оставили себе, а обедать к
нам ходите? Еще посмотрим, кто кого.
25
Климов знал, «кто кого», но сейчас старался быстрее
миновать район, где на него смотрят с любопытством или
с плохо скрываемой злобой.
Случайно взглянув на другую сторону улицы, Климов
увидел, что в центре небольшой группы любопытных
торчит лохматая голова Интеллигента — известного в
округе забулдыги и мошенника. Щедро пересыпая ма-
терщину иностранными словами, Интеллигент возму-
щался наглостью нетрудового элемента, вопрошал: за
что погибли товарищи и зачем он, рабочий класс, делал
революцию? Климов подошел ближе и понял, что про-
ходимец призывает граждан разгромить «к чертовой ма-
тери» пивную Когана, откуда его, трудового человека,
только что нахально выставили. Климов протиснулся
в первый ряд, оратор поперхнулся и сделал шаг в мол-
чаливо стоящую толпу, но Климов взял его за рукав и
спросил:
— В рабочий класс перековываешься, бандит? Выпить
не на что? Хочешь, я тебя за подстрекательство к грабе-
жу в острог упрячу?
Толпа притихла. Интеллигент молчал, а Климов огля-
нулся и заметил в задних рядах двух молодых ребят.
— Рабфаковцы? — спросил он и, получив утвердитель-
ный ответ, попросил: — Выручайте, ребята. Мне сейчас
некогда, отведите «рабочий класс» в милицию и скажите
дежурному, что Климов велел задержать до вечера. Сде-
лаете?
— Конечно, товарищ Климов, — сказал высокий ху-
дой блондин в застиранной гимнастерке и взял жулика
под руку. — Хлопцы, пошли быстрее, а то опоздаем.
Климов посмотрел вслед рабфаковцам и что-то объ-
ясняющему им Интеллигенту, перевел взгляд на разо-
чарованных зрителей и пошел дальше. Он не успел дой-
ти до набережной, как снова попал в историю. На углу
у аптеки торговала пирожками старушка Фроловна. Хру-
стящие, тающие во рту пирожки с ливером жевала вся
Пятницкая. Беда была в том, что трудолюбивая старуш-
ка упрямо не приобретала патент, и Климов дважды от-
26
бирал у нее корзину, штрафовал и терпеливо объяснял,
как легко и дешево она может легализовать свое «пред-
приятие». Поджав сухие губы, старушка выслушивала
Климова, потом, положив на стол коричневые, изуродо-
ванные многолетней работой руки и скорбно качая го-
ловой, рассказывала, сколько она кладет яиц, масла и
других снадобий в свои пирожки и что навару она име-
ет одну копейку со штуки. А за эту копейку она не при-
сядет целый день, а булочник Шмагин — жулик, он бе-
сится, что все покупают пирожки у нее, Фроловны. А
покупают потому, что... И вновь начиналось перечисле-
ние, сколько фунтов масла и дюжин яиц она кладет в
тесто. Когда после второго штрафа Фроловна со своей
корзинкой вновь появилась у аптеки, Климов сдался и
сказал ребятам, чтобы старуху не трогали, а сам стал хо-
дить по другой стороне, делая вид, что он ничего не зна-
ет и не видит.
Сейчас Климов зазевался и налетел на Фроловну.
Оказавшись нос к носу с «подпольной буржуйкой», он
чертыхнулся и остановился в нерешительности.
— Сгорела бабка, — сказал какой-то босяк, взял из
корзины пирог и откусил сразу половину.
Климов посмотрел на съежившуюся старушку, вспом-
нил огромный живот и лоснящуюся физиономию булоч-
ника Шмагина, его жирные, в кольцах руки, которыми
он развел в недоумении, явившись как-то «искать прав-
ду и просить защиты у справедливых товарищей». Кли-
мов вспомнил все это, вздохнул, взял из корзины пирог,
откусил и, подмигнув босяку, сказал:
— Хороши пироги, а как приобрела Фроловна патент,
так стали еще вкуснее. — Он бросил в кружку пятак. —
Не забудь заплатить, орел, — добавил Климов, отходя от
причитающей старушки.
Климов был уверен, что булочник, конечно, узнает
о случившемся и напишет на него жалобу.
На вокзале, когда состав в последний раз вздрогнул и
остановился, Климов отошел в сторонку от хлынувшего
потока пассажиров и встал подбоченившись, широко
27
расставив короткие ноги. «Уж что я в прошлом кавале-
рист — это они точно знают», — думал он, вглядываясь
в вереницу быстро мелькающих лиц.
— Здравствуйте, Василий Васильевич! — услышал он
над самым ухом, повернулся и чуть было не выругался.
Они были совсем пацаны, эти агенты. Ну, если ска-
зать восемнадцать — значит, наверняка прибавить.
— Николай Панин, — сказал один и тряхнул рыжими
кудрями.
— Михаил Лавров. — Высокий худой юноша смущен-
но улыбнулся, и Климов почувствовал в своей руке тон-
кую ладонь.
— Ну и добре, — почему-то на украинский манер ска-
зал Климов. — Поехали, хлопцы.
Ребята подхватили мешки и зашагали рядом. Климов
шел молча и только иногда поглядывал на своих спутни-
ков. В трамвае Панин и Лавров уселись напротив, и Кли-
мов имел возможность разглядеть их как следует.
Панин был среднего роста, широкоплеч и рыж. Сквозь
веснушки проглядывала нежная розовая кожа, круглые
глаза были беспокойны как ртуть, а нос воинственно
торчал вверх. Он безуспешно старался закрыть рот, ко-
торый все время расползался в мальчишеской довольной
улыбке. Он был прост и улыбался так откровенно и ра-
достно, что невольно появлялась мысль, не прячется ли
за этой белозубой улыбкой тот самый русский мужичок,
который готов по простоте душевной играть в подкидно-
го дурака с чертом и требовать в невесты цареву дочку.
Михаил Лавров был высок, худ и черноволос. В лице
его было что-то иноземное. Возможно, кто-нибудь из
его предков шагал среди гренадеров Наполеона. А мо-
жет, еще раньше, с гиканьем и свистом, размахивая кри-
вой саблей, катился с лавиной татарской конницы. Или
с серьгой в ухе днем шел по деревням в обнимку с мед-
ведем, а ночью воровал лошадей, прихватывая в при-
дачу покой русоголовых девчат. Потому и соединились
в лице Лаврова серые загадочные глаза, нос с горбинкой
и широковатые скулы.
28
Они сошли на Зубовской, свернули в переулок и под-
нялись на второй этаж маленького кирпичного дома.
— Ваше временное жилье, — сказал Климов, останав-
ливаясь перед дверью с большим висячим замком. — От-
крывайте. — Он достал из кармана два ключа.
Панин открыл замок, широко распахнул дверь и по-
хозяйски оглядел почти пустую комнату.
— Моя, — сказал он и бросил мешок на кровать у окна.
Хлопнул себя по бедрам и прошелся чечеточкой по щер-
батому паркету. — Мишка, мы с тобой домовладельцы.
Лавров улыбнулся и, как бы извиняясь за товарища,
сказал:
— Спасибо, Василий Васильевич. Мы здесь недолго
задержимся. — Он вошел в комнату и сел к столу.
— Ясное дело, что недолго. — Панин круто повернул-
ся на каблуках и стрельнул в Климова озорным взгля-
дом. — Повяжем ваших бандюг — и айда домой.
Климов стоял на пороге, все не решаясь войти и за-
крыть дверь. Казалось, что, пока дверь открыта, можно
еще отказаться от этой затеи. Не посылать ребят в лапы
к Серому, распутывать все одному, не прятаться за чужие
спины.
Лавров опять мягко улыбнулся и, как бы отвечая на
мысли Климова, сказал:
— Входите же, Василий Васильевич. Все будет в по-
рядке. Да не обращайте внимания на Кольку. Он вооб-
ще-то серьезный мужик.
Серьезный мужик подлетел к Климову, втолкнул его
в комнату и захлопнул дверь.
— Вам вот такой привет от бати. — Панин растопырил
руки до отказа. — Он рассказывал, как вы беляков ру-
бали.
Климов улыбнулся. Тяжело ступая по скрипучему пар-
кету, прошел в комнату и уселся верхом на стул.
— Смотри, Мишка, Василий Васильевич сидит на сту-
ле точно как батя.
— Сядь и ты так. Кто тебе мешает? — Лавров сердито
посмотрел на товарища.
29
Климов расстелил на столе карту района. Долго при-
хлопывал по ней большими ладонями, выравнивая сги-
бы. Откашлялся и начал говорить. Рассказал о появлении
неизвестной банды налетчиков. О том, почему пришли к
выводу, что бандитов возглавляет Серый. О его коварстве
и жестокости. О жертвах. О неудачных засадах.
Ребята слушали внимательно. Панин то и дело вска-
кивал, смотрел на карту, переживая неудачи районного
уголовного розыска, кряхтел и тряс рыжими вихрами.
Лавров сидел неподвижно, с отсутствующим выражени-
ем лица и лишь иногда косился на карту.
— Вот такие дела. — Климов облокотился на стол и по-
смотрел на ребят. — Следовательно, ваши задачи следую-
щие. Стать своими людьми в «Трех ступеньках». Выяс-
нить, кто стоит за Серым. Предоставить мне возможность
взять его с поличным или найти иные доказательства его
преступной деятельности. И... — Климов замолчал и пере-
вел дух.
— Обнаружить канал, по которому Серый получает
информацию о работе вашего отдела, — тихо сказал Лав-
ров и пнул ногой товарища, который уже выговорил было
слово «предатель».
— Да, канал, — пробормотал Климов, отворачиваясь.
И в который раз стал мысленно вглядываться в лица со-
трудников своего отдела.
Рядом раздался какой-то треск, и Климов вернулся к
действительности: видимо, это был звук затрещины, так
как Панин стоял со стулом в руках, его щека и ухо стали
вишневыми.
Лавров по-девичьи взмахнул длинными ресницами,
чуть улыбнулся и сказал:
— Николай интересуется, есть у вас предложения по
вводу нас в окружение Серого?
— Есть отличная версия, но только для одного. —
Климов посмотрел на ухо Панина и еле сдержал улыб-
ку. — Для Николая. Ты, Лавров, для моей версии фо-
токарточкой не вышел. Тебе придется искать подходы
к банде самостоятельно.
зо
Климов говорил, а сам думал о другом. Как убедить
ребят быть осторожными? Как объяснить, что риск надо
свести к минимуму? Что они, ребята, очень нужны жи-
вые? Он вынул трубку и стал закуривать.
— Можно посмотреть, Василий Васильевич? — Панин
смотрел на трубку, сдвинув белесые ниточки бровей. —
Та самая, что от комбрига получили? Да?
— Та самая. — Климов протянул трубку. — Смотри
и слушай. — Он заложил руки за спину и стал расхажи-
вать по комнате. — Сейчас стране трудно. Очень трудно,
Николай. Новая экономическая политика. Задача —
не умереть от голода. Не хватает денег. Не хватает хлеба.
Специалистов. Машин. Всего не хватает, и везде идет
бой. — Климов замолчал и посмотрел на притихших ре-
бят. — Не хватает людей и знаний. Я плохой начальник
уголовного розыска, а оратор — еще хуже. Ты должен
понять это сам. — Он смешался и пояснил: — Понять не
то, что я плохой оратор, а что именно я тебе втолковы-
ваю. Самая большая ценность, какая есть сейчас у боль-
шевиков, — это люди. Это ты, Николай, и ты, Михаил.
Такие, как вы, необходимы большевикам. Абсолютно не-
обходимы. Люди важнее, чем валюта, чем хлеб, чем ма-
шины и прочее. Вы являетесь хранителями своих жизней
и не имеете права распоряжаться этим легкомысленно.
Ваша жизнь принадлежит партии и народу. Вы выпол-
няете специальное задание партии, и непременным усло-
вием этого задания является сохранение жизни Николая
Панина и Михаила Лаврова. — Климов тяжело перевел
дух и вполголоса добавил: — Кроме того, существую я.
С сегодняшнего дня я, боевой командир и большевик
Василий Климов, в ваших руках. Если вы ошибетесь, то
все, что я в жизни сделал стоящего, будет зачеркнуто. Раз
и навсегда. Вашу смерть мне не простят. Никто не про-
стит. И я сам не прощу.
Климов подошел к Лаврову и обнял его за худые плечи.
— Вам будет трудно. Чужой мир, чужой язык и обы-
чаи. Много плохих людей.
Лавров сжал руку Климова и сказал:
31
— Сделаем, Василий Васильевич. Можете не сомне-
ваться. В наши с Николаем планы входит долгая жизнь.
До самого коммунизма. — Он встал, вынул из кармана
конверт и протянул Климову. — Наши удостоверения и
прочие документы. И вот еще. — Лавров положил на стол
наган. — Нельзя оставлять. Николай, где твоя пушка?
Панин молча положил на стол наган, высыпал горсть
патронов и расставил их аккуратно в ряд.
Климов вынул из кармана небольшой новенький мау-
зер и протянул его Лаврову:
— Обращаться умеешь?
Ребята как завороженные смотрели на заграничный
пистолет.
— Бери, Лавров. Будешь все время иметь его при себе.
Это не наган, спрячешь — и порядок. А тебе, Николай,
по моей версии, пистолет иметь невозможно. Ты его и
видеть-то никогда не видел.
Панин с завистью смотрел на блестящее оружие, по-
том решительно взял маузер, положил в карман и сделал
шаг назад.
— Я отдам, Михаил. Честное комсомольское — отдам.
Как будем выходить из дома, так и отдам.
Климов посмотрел на покрасневшего Панина и по-
думал: «Эх, играть бы тебе еще в солдатики и в казаки-
разбойники», а вслух сказал:
— Вот еще пособие, — и положил на стол маленькую
коричневую книжку. — Словарь воровского и арестант-
ского жаргона. Составил пристав Попов.
Лавров взял словарь в руки и стал с интересом его
листать.
— Николай, — он улыбнулся и посмотрел на прияте-
ля, — знаешь, как ты называешься у жуликов? Кадет.
— Почему кадет? — Панин подошел и потянул из рук
Лаврова словарь.
— Кадет. То есть неопытный, молодой сыщик.
Панин заглянул в словарь.
— Неопытный, говоришь. — Он перевернул несколь-
ко страниц. — А ты фига Мишка. Фига. — Он сложил
32
кукиш и показал приятелю. — Сыщик. Фига — значит
сыщик.
— Хватит баловаться, ребята. — Климов встал и одер-
нул пиджак. — Сидите здесь. Пока на улицу не выходите.
Завтра принесу документы и начнем ввод Панина. А ты, —
он повернулся к Лаврову, — думай, как влезать в трактир
будешь.
— Я уже кое-что придумал, Василий Васильевич.
— Завтра обсудим.
Климов пошел к двери, на пороге остановился и
посмотрел на ребят. Рыжая и черная головы склони-
лись над словарем. Он махнул рукой и вышел на лест-
ницу.
С тех пор прошло больше месяца. Панина ввели в во-
ровскую среду по версии Климова. Лавров вошел сам.
Сделал он это быстро и ловко. Уже на очередной встрече
с Климовым Панин, блестя хитрыми глазами, сказал:
— Михаил прийти не может, бражничает с Серым.
Лучшие друзья, водой не разольешь.
Потом началось ожидание. Через несколько дней раз-
дался телефонный звонок.
— Сегодня ночью. Ювелирный магазин на Житной, —
сказал Панин и повесил трубку.
Климов назначил на вечер совещание и, когда все со-
брались, объявил:
— Сейчас идем в засаду. Домой прошу никого не за-
ходить и без моего разрешения никуда не отлучаться,
в отделе остается один Зайцев.
Серый оказался хитрее. Видимо, его наводчик был
у магазина и видел, как подъехали сотрудники уголов-
ного розыска, и налетчики не явились. На следующий
день Панин рассказал, что Серый ходит злой как черт.
Климов посмотрел на часы и телефон.
Часы тикают. Телефон молчит.
Вчера Серый пытался взять ломбард и попал в засаду.
Потерял двух человек и ушел. Дьявольский нюх у этого
2 Н. Леонов 33
«Трактир на Пятницкой»
налетчика. Бандиты появились совсем не с той стороны,
откуда их ждали. Завязалась перестрелка. Климов не
столько следил за бандитами, сколько разглядывал сво-
их ребят. Все вели себя безукоризненно. Когда стало
ясно, что Серый уходит, Володька Сомов по водосточ-
ной трубе поднялся на крышу дома, переполз в парал-
лельный переулок и с шестиметровой высоты прыгнул
на одного из налетчиков. Свидетеля получить не уда-
лось. Сомов сломал ногу, а бандит скончался на месте,
не приходя в сознание.
Когда приехали в отдел, Пахомыч, как звали сотруд-
ники богатыря Шленова, погладил гусарские усы и про-
басил:
— Не понимаю, чего мы цацкаемся с этими бандита-
ми, ведь известно, где они засели. Айда с утречка в трак-
тир и повяжем голубчиков, а лучше перестреляем, так
сказать, в порядке самозащиты.
— Брось чепуху говорить, Пахомыч, — перебил усача
Лапшин. — Меня другое интересует: кто получил дан-
ные о сегодняшнем налете? Почему мы рванули без под-
готовки?
— Данные о налете были получены из управления, —
вмешался молчавший до этого Зайцев. — А насчет под-
готовки — Лапшин прав. На эту банду нельзя идти,
словно в кавалерийскую атаку.
— Хватит разговоров, — перебил заместителя Кли-
мов, — отправляйтесь спать.
Зайцев задержался в кабинете и, кривя тонкие губы,
сказал:
— Плохо работаете, Климов. Надо было дать людям
поговорить, а мы бы послушали.
Чувствуя, что заместитель опять прав, Климов про-
молчал.
Это было вчера. А сегодня Панин не явился в назна-
ченный срок. Климов прождал больше часа, вернулся
в кабинет, боясь выйти даже в уборную и ожидая звонка.
Он посмотрел на часы и телефон.
Часы тикали. Телефон молчал.
34
Глава третья
СЕРЖ
Пашка проснулся, вытер о подушку вспотевшее лицо,
перевернулся на спину и с хрустом потянулся. Он посмот-
рел на розовые, в цветочках обои и знакомое пятно на по-
толке. Оно было похоже на одноглазую рыбу с огромным
хвостом и хищной пастью.
— С добрым утром, зубастая, — сказал Пашка, сел,
по-турецки подогнув ноги, и крикнул:
— Нинка!
— Мадемуазель вышла.
Пашка повернулся на голос, недоуменно посмотрел
на занавеску, разделявшую комнату на спальню и столо-
вую, и спросил:
— Кто это?
— Серж. С твоего позволения.
Заскрипел стул, занавеска отдернулась и пропустила
высокую прямую фигуру в застегнутом наглухо мундире.
— Серж? — удивленно протянул Пашка. — Какая не-
легкая занесла? — Он соскочил с кровати и, поглядывая
на неожиданного гостя, стал быстро одеваться.
— Тебя нельзя заподозрить в излишней любезности. —
Серж надменно улыбнулся и согнул в кольцо гибкую
трость, которую держал в руках.
— Мы с тобой кореша? Заявился в такую рань. И как
ты узнал про эту малину?
Серж пожал плечами:
— Теперешние товарищи говорят: будущее за теми, кто
рано встает. Когда человек мне нужен, я его нахожу.
— У меня таких товарищей нет. А Пашка Америка те-
перь всем нужен. Могу открыть юридическую контору.
Червонец за совет.
Пашка взял полотенце и вышел из комнаты. Он запу-
стил примус, поставил чайник и стал умываться. Что нуж-
но этому барчуку? И вообще, кто он такой, этот Серж?
После вчерашнего разговора с Серым все посетители
«Трех ступенек» стали для Пашки подозрительны. Среди
2*
35
десятка имен, названных Серым, был и этот длинноногий
франт.
Пашка задержался на кухне и стал вспоминать, что
ему известно о госте.
Он появился месяц или два назад. Его привела одна
из Нинкиных подруг. С тех пор он ошивается в трак-
тире каждый вечер. Он слишком выделялся среди по-
стоянных посетителей, и поэтому Пашка сразу обратил
на него внимание. А когда увидел узкие руки с длин-
ными пальцами, решил, что новичок — соратник по
профессии. Пашка знал одного такого же франта с на-
маникюренными руками. Так тот в «Балчуге» вынимал
бумажники у загулявших купцов и даже не уходил из
ресторана.
Пашка завел было с новичком профессиональный раз-
говор, но в ответ получил только насмешливый взгляд.
Еще Пашка слышал, что Серж промышляет наркоти-
ками, но не поверил этому, так как Серж сам нюхает
кокаин. А точно известно, что торговцы боятся своего
зелья как черт ладана и никогда его не употребляют.
А этот всегда таскает в кармане трубочку, водку не пьет
и ест очень мало. Типичный наркоман. Уж таких-то
Пашка перевидал за свою жизнь.
Пашка поправил примус, похлопал по медному боку
чайника и пошел в комнату.
Вытянув длинные худые ноги в сверкающих новых
штиблетах, Серж сидел в кресле и листал журнал с голы-
ми бабами, который всегда лежал у Нинки на столе.
— Интересуешься? — спросил Пашка, бросил поло-
тенце на кровать и задернул занавеску.
— Только в натуре.
Серж отложил журнал и стал выстукивать какой-то
марш.
Пашка посмотрел на наманикюренные руки, на чер-
ный перстень на мизинце и завистливо вздохнул:
— Богатые у тебя руки, Серж. Мягкие, узкие и не дро-
жат. Как это тебе удается, чтобы руки не дрожали? Ты
же нюхаешь?
36
— Хочешь? — Серж опустил руку в карман. — Обыч-
но не даю, а тебе — пожалуйста.
— Перебьюсь. — Пашка закурил и бросил папиросы
на стол. — Серж, ответь мне на один вопрос.
— Ну? — Серж отодвинул папиросы и достал пачку
дорогих французских сигарет. — Спрашивай.
— С каких доходов ты живешь? — Пашка придвинул-
ся ближе и почувствовал тонкий аромат духов. — Ты не
деловой, это сразу видно.
Серж закурил, откинулся в кресле и пустил тонкое
голубоватое кольцо.
— Ты малокультурен, Павел, раз задаешь подобный
вопрос.
— Слушай-ка, ты, француз из недобитых. — Пашка
встал. — Не знаю, чем ты купил отца Василия, что он
перед тобой на карачках ползает...
— Чайник уже вскипел. — Серж посмотрел Пашке в
глаза и улыбнулся.
Пашка принес чайник, разлил чай в чашки и посмо-
трел в ленивое лицо гостя. Он решил не отступать.
— А что ты делаешь каждый день в «Трех ступеньках»?
Пить не пьешь. Девочки, как я видел, тебя не интере-
суют. Не наш ты, Серж. Ребята нехорошее про тебя ду-
мают. Так и неприятность может выйти. Народ у нас
горячий, да и каждому своя шкура дорога.
— Пардон, Павел, я не понимаю, о чем ты говоришь.
Пашка смотрел, как Серж прихлебывает чай, как он
косит на него насмешливым глазом, и видел, что тот все
понимает и просто забавляется.
— Шлепнут тебя. Тогда поймешь.
— Тогда ничего не поймешь. — Серж отодвинул чаш-
ку. — Чему быть, того не миновать. Как это по-французски,
Павел? — Он снова закурил. — Из тебя сыщик не полу-
чится. Слишком ты поговорить любишь. Да и торопишься
изрядно. А сыщик должен уметь слушать, а не говорить. —
Он достал из кармана пилку и, шлифуя ногти, продолжал
поучать: — Смотри, сколько ты ошибок наделал. Не ты ко
мне пришел, а я к тебе. Визит, надо сказать, неожидан-
37
ный, значит, говорить должен я. А ты должен слушать.
Вместо этого ты набрасываешься на меня со своими во-
просами да еще запугиваешь. И откуда у тебя вдруг эти
вопросы? — Серж посмотрел на Пашку. — Что молчишь?
Чем же я тебя так заинтересовал?
Пашка был уже не рад, что начал этот разговор. Вид-
но, Серж — орешек не по его зубам. А ведь возраста поч-
ти одного. Сразу видно, что этот черт из барской семьи
и наукам обучался. Ишь как говорит. Чисто адвокат.
— Интересуешься, потому что Серый попросил.
Серж опять занялся ногтями, потом неожиданно поднял
голову, встретился с Пашкой глазами, рассмеялся и сказал:
— Угадал. Плохи дела у Серого, если он к тебе за по-
мощью обратился. Я неделю назад понял, что красные
сыщики ему на хвост наступили. Что же ты обязан сде-
лать? Дырку найти? И решил начать с меня? Ну-ну. По-
пробуй. Только учти мои советы и не горячись. Если я
тот самый, так ты можешь отсюда и не выбраться. Ми-
лиция напротив, да и у меня для этого случая должен
быть наган в кармане.
Серж был явно доволен разговором. Он бросил пилку
и смотрел Пашке в лицо с откровенной издевкой.
Пашка приободрился. Смотри, как много знает бар-
чук. И не скрывает этого. Значит, не так уж плохи Паш-
кины дела, если не он один знает секреты Серого. Надо
будет шепнуть Серому, что Серж в курсе дел. А откуда
он знает? Может, он и есть тот мент? Пашка исподтиш-
ка посмотрел на Сержа и стал разливать чай.
Серж отвернулся, достал из кармана белую трубочку,
глаза у него сузились и смотрели куда-то далеко, будто
видели сквозь стену.
Неожиданная мысль заскочила Пашке в голову.
— Дай-ка понюхать, — сказал он и взял Сержа за
руку. — Никогда не пробовал.
— Пожалуйста.
— Кокаин, говоришь? Как это делается? — Он вынул
ватку, поднес трубочку к ноздре и посмотрел на Сержа. —
А может, и не кокаин совсем?
38
— Попробуй.
— И попробую. — Пашка зажмурил глаза и сильно
втянул носом. В носу и голове стало холодно, потом —
легко и бездумно. Лицо Сержа увеличилось, расплылось
и то ли скривилось в усмешке, то ли рассмеялось. Паш-
ка сел и затряс головой. — Вот шибануло, — с усилием
сказал он.
Серж держал склянку в руках, нюхал, и по его лицу
Пашка понял, что тот сейчас ничего не слышит. А мо-
жет, этого барчука Серый подослал? Может, проверяют
Пашку? Вряд ли налетчик расколется перед таким чисто-
плюем. Да Пашка ничего и не сказал такого.
Даже наоборот. Он решил помалкивать и побольше
слушать. Серж нанюхался кокаина и, наверное, начнет
сейчас откровенничать.
— Составим план дальнейшей беседы? — спросил
Серж, как только Пашка вошел в комнату.
— Что ты меня на характер берешь? Что тебе нужно?
Зачем пришел? Выкладывай, — вспылил Пашка, отказы-
ваясь от только что выбранной тактики.
— А как насчет Серого? Ты же ему помогать должен.
Надо же выяснить, что я за птица? Может, я оттуда? —
Серж показал на окна.
— Меня вчера про Серого еще один человек пытал, —
перешел в наступление Пашка.
— Случайно, не Климов ли? — Серж показал на окна.
— А ты откуда так много знаешь? Фамилию его, на-
пример?
— Догадливый я очень. Да и друзья мы с местным
начальником. — Серж вынул из кармана носовой платок
и, прикрыв им рот, зевнул. — А если серьезно, то при-
ходилось беседовать. Я не согласен с его концепцией,
коллега. У меня одни взгляды на жизнь, у Климова —
другие.
— Концепция — это взгляды? Да?
— Примерно.
— Так ты попроще говори, Серж. Если ты будешь эту
самую концепцию загибать, а я на блатную музыку пе-
39
рейду, мы с тобой никогда не договоримся. Ты же по-
блатному не понимаешь?
— Уел. — Серж рассмеялся. — Тут ты меня умнее, это
точно. — Он испытующе посмотрел на Пашку, что-то
взвешивая. — У меня вопрос к тебе ерундовый. Так, без-
делица одна. — Серж встал, одернул сюртук и взял в руки
трость. — А, черт! — Он бросил трость и снова сел. — Не
выдашь ты меня Серому?
— Стоп. — Пашка протестующе выставил руки. —
Умолкни и заворачивай отсюда. Я не копилка для секре-
тов. Мне вчерашнего разговора вот так хватает. — Он про-
вел ладонью над головой. — Во! Видал? Разбирайтесь
сами. Расселся здесь. Может, я — то? А может, то? Иди-ка
добром. А нет — айда в уголовку, там и решим...
— Только без этого. — Серж вскочил, и трость лопну-
ла у него в руках.
Пашка посмотрел на вытянувшееся лицо и рассме-
ялся.
— Чего это у тебя с начальником разное-то? — спро-
сил он.
— Концепция, — ответил Серж и опустился в кресло.
— Где Нинка?
— Я ее отослал. Мне с тобой надо с глазу на глаз по-
говорить. Очень надо.
— Что-то не получается у нас с тобой разговора. Муть
одна.
— Сядь на минуточку.
Пашка вздохнул и сел.
— Не вздыхай, сейчас все поймешь. Это я виноват, что
у нас разговор не клеится. — Серж закурил, несколько раз
жадно затянулся и раздавил^игарету. — Ситуация, то есть
положение, — поправился он, — таково. Тебе надо искать
дырку, или, как вы говорите, мента. Если ты его не най-
дешь, то... — Серж выразительно щелкнул пальцами. —
Верно?
Пашка кивнул.
— Если найдешь — то же самое, но через некоторое
время. — Серж снова щелкнул пальцами. — Ну, это дело
40
твое. А может, ты и успеешь, как вы выражаетесь, смотать-
ся. Сейчас Серому надо доказать, что ты ему необходим.
Так я берусь помочь. Ясно? Теперь вопрос, — Серж под-
нял палец и внимательно посмотрел Пашке в глаза, — за-
чем мне это надо и что я хочу за эту помощь получить?
Во-первых, мне нужна Варвара. Хочешь верь, хочешь не
верь, но это так. Каждому свое. И здесь мне помочь мо-
жешь только ты. Как, я потом объясню. Во-вторых, у меня
с Климовым свои счеты, о которых тебе знать не обяза-
тельно. Все понял?
— А как ты мне поможешь? Ты знаешь этого мента? —
спросил Пашка, подаваясь вперед.
— Не совсем, — задумчиво протянул Серж, — есть
некоторые сомнения. — Он замолчал, что-то взвешивая. —
Цыган, понимаешь ли, того, — Серж сделал рукой неопре-
деленный жест, — подозрителен.
— Цыган? Кореш Серого? Ты что, спятил? — Пашка
вскочил и хлопнул себя по бедрам. — Да Серый за Цы-
гана глотку перервет. Цыган его с последнего дела чуть
не на себе вынес. Знаешь это?
— Мне бандитские одиссеи ни к чему. Они только
размышлять мешают. Я знаю то, что вижу своими глаза-
ми. Этот парень появился недель шесть назад. С тех пор
у Серого неудачи. Ты посмотри, Пашка, как Цыган оде-
вается, как держится. Он не пьет, не гуляет с девками. —
Серж прищурился и громко щелкнул языком. — Как? Ты
видел таких налетчиков, Павел? Поверь моему чутью,
он не ваш, этот Цыган. — Серж встал, рассмеялся, потом
снова сел и долго смотрел на Пашку улыбаясь.
Пашка вспоминал. И чем больше вспоминал, тем
больше убеждался, что Серж говорит правду. Цыган вы-
делялся среди ребят Серого сдержанностью и хладнокро-
вием, собранностью и какой-то военной подтянутостью.
Недавно Пашка слышал, как Цыган отчитывал силача
Свистка за то, что он проломил голову сторожу. Называл
его висельником и мокрушником. Говорил, что в случае
неудачи уголовка шлепнет Свистка в первую очередь,
и хвастался, что за ним, Цыганом, мокрых дел нет.
41
— И вот еще что, Павел, — прервал Серж размышле-
ния Пашки, — попробуй поговорить с ним на блатном
жаргоне. Уверен, что он ни черта не поймет.
— Попробую. — Пашка сморщился, пытаясь поймать
какую-то ускользающую мысль, что-то связанное с Цы-
ганом. А может быть, с Сержем? — Попробую, — повто-
рил он и тряхнул головой, — только этого будет мало для
Серого. Цыган вроде и не калякал, что он из блатных.
Он вроде этот самый, — Пашка покрутил пальцем у ви-
ска, — с мыслями.
— Идейный, что ли? — спросил Серж.
— Во-во! Идейный, — обрадовался Пашка.
— Надо поинтересоваться его идеями. Боюсь, что они
красного цвета, с большевистским оттенком. Ненавижу, —
Серж хрустнул пальцами, — идейных особенно ненавижу.
Ничего, за все посчитаемся.
Пашка впервые увидел в лице Сержа столько злобы.
Обычно флегматичный и барственно-ленивый, Серж сей-
час был похож на эпилептика во время припадка. Глаза
закрылись, ноздри вздрагивали, раздувались, а полные,
обычно яркие губы растянулись тонкими серыми пиявка-
ми. Между ними проглядывали острые зубы.
— Я передумал, — Серж вытер лицо платком, — я пере-
думал, Павел. Расскажи Серому о нашей беседе. Только
про Цыгана ни слова. Просто скажи: Серж хочет и может
помочь. Надо же, до такого фортеля додумались! Своего
человека засунули в самую душу. А Цыгана сейчас трогать
нельзя.
— Это почему же? Надо только точно разнюхать. Чтобы
ошибки не вышло. — Пашка почесал в голове. — Ну и
силен ты, Серж. Заваривать кашу.
— Торопиться сейчас нельзя, — Серж опять был спо-
коен и рассудителен, — надо найти второго, — и, встре-
тив недоуменный взгляд Пашки, пояснил: — Не может
он быть один. Информацию надо как-то передавать. Да
и трудно одному.
Пашка оценил сообразительность собеседника и спо-
рить не стал.
42
* * *
Пашка скатился по ступенькам в трактир и остано-
вился на пороге, чтобы перевести дух. Ощущение было
такое, будто входишь в парную. Вместо пара — папи-
росный дым, вместо запаха березы — водочно-табачный
перегар. Залу наполнял монотонный гул голосов, из-
редка прерываемый громким возгласом или визгом дев-
чонки. Но гул поглощал этот всплеск, равномерно рас-
текался по стенам и потолку и гас где-то в опилках под
ногами.
Пашка втянул сквозь зубы густой воздух и оглядел зал.
Два стола занимала артель ломовиков. Видно, обмывают
удачный подряд. Рядом красноармеец с барышней сидят
за бутылкой портвейна. Три девочки отдыхают от бесцель-
ной ходьбы и, наверное, обсуждают скупость и веролом-
ство мужчин. Офицер — седой мужчина с породистым
небритым лицом — играет на гитаре и поет:
Как бы мне, рябине, к дубу перебраться...
Дальше все тонет, как в пороховом дыму. Пашка су-
нул руки в карманы и вразвалочку пошел к стойке.
— Привет, Америка, — сказала девочка с острым но-
сиком и впалыми щеками, — присядь к нам, изобрази
кавалера.
Пашка взял ее за ухо:
— Ты же меня не любишь, пацанка. Зачем зовешь?
— Люблю, — девчонка улыбнулась, — люблю, Америка.
Только я Нинку боюсь. Она за тебя глаза выцарапает.
— Стой, — Пашка хлопнул в ладони и присвистнул, —
так это ты недавно у меня на улице папиросу просила?
— Я. — Девчонка смутилась.
Ее соседка откинула коротенькую вуаль и заулыба-
лась, блондинка напротив стала поправлять якобы спол-
зающую на чулке резинку.
— Вы что, ошалели, девки? — Пашка сел на стул и
поглядел в напудренные, яркогубые лица. — Я что вам,
клиент?
43
Остроносая отвела глаза и тихо сказала:
— Угости, Паша.
— Николай! — крикнул Пашка и ударил кулаком по
столу.
Половой, как мячик, вкатился в зал, смахнул со стола
несуществующие крошки и, склонив блестящую от бри-
олина голову, подобострастно проговорил:
— Слушаю-с, Америка?
— Бутылку вина.
— Водки, — поправила блондинка.
— Поесть.
Пашка посмотрел в глазастое лицо девчонки и взял
полового за рукав.
— Ты что же, паскудина, не видишь: люди голодные
сидят?
— Так ведь их, почитай, за день больше дюжины зай-
дет. И корми каждого, — половой развел руками, — хо-
зяин в момент накостыляет.
— У, жмотина, быстро тащи ужин! Заказывайте, де-
вочки. — Пашка поднялся и пошел в глубь зала.
За одним из столов он увидел Сержа, который сидел с
неизвестной Пашке женщиной и, улыбаясь, что-то шеп-
тал ей в самое ухо. Дамочка прижимала к губам фужер с
вином, молча млела рядом с красавцем Сержем и косила
на него влажными глазами. За этим же столом сидел...
Пашка чуть было не споткнулся... сидел Цыган. Он, улы-
баясь, что-то говорил Сержу, а тот согласно кивал и тоже
улыбался.
— Никак кореша, — удивленно пробормотал Пашка,
свернул к кабинетам и чуть не столкнулся с половым, кото-
рый, приседая и откидываясь назад, бежал с полным под-
носом. Поравнявшись с Пашкой, он быстро проговорил:
— На второй червонец перевалило.
Пашка промолчал и пошел дальше. В кабинетах ни-
кого не было, и Пашка повернул было назад, но встре-
тился с отцом Василием.
— Здравствуй, Пашенька. Здравствуй, дорогой. Как
Бог грехи терпит? — быстро заговорил он, беря Пашку
44
за локоть двумя руками. — Раненько ты сегодня. Ранень-
ко. Еще и нет никого. Или новости какие? — Глаза хо-
зяина засветились.
— Какие могут быть у меня новости? — спросил Паш-
ка и пожал плечами. — Пока при деньгах и не работаю.
— Не дури, Пашенька. — Хозяин цепко держал его за
локоть. — О чем тебя Серый просил, помнишь? Узнал
что-нибудь?
Мимо прогрохотал с подносом Николай, и Пашке
вдруг показалось, что он нарочно уронил рядом с ними
вилку и теперь, поднимая, прислушивается.
Когда Николай скрылся на кухне, Пашка спросил:
— Откуда этот рыжий?
— Сыночек свояка моего. Божий человек. — Отец Ва-
силий махнул рукой. — Эко загнул, Пашенька...
— Вот и закладывает вас этот божий человек, — ска-
зал Пашка. Воспользовавшись тем, что хозяин его от-
пустил, он повернулся и пошел в зал.
— Америка! — окликнул его Цыган и показал на стул. —
Присядь на минутку.
Пашка подошел, но садиться не стал.
— Осколки прежней роскоши, Мишель, — сказал
Серж и кивнул в сторону офицера, — георгиевский ка-
валер.
— Такова жизнь, — ответил Цыган, — слабые погиба-
ют первыми.
К офицеру подошел крикливо одетый нэпман; он
остановился в двух шагах и, явно пытаясь привлечь вни-
мание зала, сказал:
— Хочешь выпить, гусар?
— Хочу, барин, — ответил офицер и поднял голову.
— Держи, — нэпман бросил монету себе под ноги, —
гуляй, гусар.
Кругом засмеялись, офицер вздрогнул. Казалось, сей-
час он ударит обидчика, но вот на лице его появилась
деланая улыбка, он поклонился:
— Спасибо, барин. — Офицер картинно встал на ко-
лени и протянул руку к деньгам.
45
В этот момент вскочил Цыган и наступил на монету.
— У меня к вам личная просьба, — сказал он нэпма-
ну, — поднимите деньги. Я вас очень прошу, любезный.
В зале стало тихо. Все с любопытством смотрели на
нэпмана, который из кошки превратился в мышь. Се-
кунду нэпман не двигался, улыбка стала сползать с лица
Цыгана.
— А-а! — произнес напряженный женский голос...
Нэпман, боясь опоздать, упал на колени, схватил мо-
нету, вскочил и хотел идти к своему столу, но испуганно
остановился.
— Любезный, — сказал Цыган, и улыбка снова вска-
рабкалась на его лицо, — любезный, подарите господину
офицеру сто рублей и, если у вас есть свободное время,
извинитесь перед ним. — Не ожидая, когда нэпман вы-
полнит его указание, Цыган резко повернулся на каблу-
ках и пошел к Сержу.
Зал зашумел.
— Покойник не состоялся!
— Силен, бродяга!
Пашка вернулся к своему столу, где в центре по-хо-
зяйски сидела Нинка. Он молча кивнул и сел рядом.
Чувствуя, что сейчас разгорится скандал и их могут вы-
ставить на улицу, женщины торопливо ели, только гла-
застая девчушка, которая первая поздоровалась с Пашкой,
водила вилкой по столу и испуганно поглядывала на
Нинку. Пашка тоже оглядел Нинку и неожиданно разо-
злился. Разозлился на ее крепдешиновое платье, на сы-
тую самодовольную физиономию, на брезгливую складку
у рта, которая ярче выступила, когда Нинка смотрела на
жующих женщин. Он разлил всем водку, выпил и взял в
руки огурец.
— Павел, — многозначительно протянула Нинка и
сделала круглые глаза.
— Я парень простой, — огрызнулся Пашка. — Точнее
сказать, деловой, и мне можно есть руками, — добавил
он, с вызовом посмотрев на Нинку. — И ты, уличная
девка, из себя кралю не строй.
46
Женщины перестали жевать и сидели с каменными
лицами, а девчушка стала потихоньку сползать со стула,
считая за лучшее незаметно исчезнуть.
Нинка сделала вид, что ничего не слышала, достала
зеркальце и стала пудриться и мазать рот.
В это время из-за стола, где гуляли извозчики, под-
нялся мужчина и, покачиваясь, подошел к Пашке.
— Друг любезный, эти девочки все с тобой? — тща-
тельно выговаривая слова, спросил он.
Блондинка встала, сделала руку крендельком и пропела:
— Девочки, нас зовут. Ах, какой хорошенький, прямо
душка, — и похлопала по небритой, воспаленной физио-
номии мужчины.
— Сиди, — строго сказал Пашка девчушке, увидев,
что та встала и одернула платьице.
Когда женщины ушли, он взял ее за руку и спросил:
— Тебя как зовут?
— Аленка, — сказала девчушка и облизнула губы.
— Знакомься, Нинка. Аленка, моя подружка.
Подлетел потный половой и, запыхавшись, прошептал:
— В кабинет просят.
Пашка встал.
— Аленка, ты не уходи без меня, — сказал он и по-
вернулся к Нинке: — И ты подожди да присмотри за дев-
чонкой. Я сейчас.
Серый был в кабинете один. Он молча подвинул Пашке
полный стакан, выпил сам, поел и только тогда спросил:
— Ну? Какие новости? И что это ты здесь пел про
полового?
— Не нравится он мне, — упрямо сказал Пашка.
Глава четвертая
БОЛЬШЕ ЖДАТЬ НЕЛЬЗЯ
Решив действовать, Климов успокоился. Он собрал в
охапку учебники, которые штудировал последнее время,
и положил их в диван. Вынул из стола наган. Почувство-
47
вал его товарищеское рукопожатие, вытер ствол и щел-
кнул курком. «Порядок, Климов. В атаку!» Он окинул
взглядом кабинет, будто уходил навсегда, и захлопнул
дверь.
Начальник встретил Климова радостно, как лучшего
друга:
— Рассказывай, Василий, как живешь-дышишь. Как
налетчики, как ребята? Докладывай подробно и ко-
ротко.
Климов рассказал, что в общем и целом — порядок,
что ребята залезли Серому за пазуху, но ждать больше
невмоготу и вот какой у него, Климова, есть план.
Начальник терпеливо слушал, тер ладонями шишко-
ватую голову, несколько раз одобрительно поддакнул, а
когда Климов закончил, сказал:
— Прав ты, Василий. И вот еще что: надо кого-нибудь
из наших в трактир подослать, проверить, как там ре-
бята, не горячатся ли. Постой, не перебивай. Я тебя слу-
шал, и ты меня выслушай. Взять с поличным одного
Серого — не решение вопроса. Он может не знать ис-
точника информации, а может и не назвать его. Может
не назвать своего хозяина. Так брать — все равно что
больной зуб сломать, а корень оставить. Дам я тебе на
пару дней человека.
Начальник снял телефонную трубку и сказал:
— Пусть Фалин зайдет.
Через несколько минут в кабинет вошел невысокий
мужчина средних лет. Он мягко пожал Климову руку, по-
правил пенсне и сел в большое кожаное кресло — как
в норку спрятался: молча слушал начальника и Климо-
ва, а в ответ только поблескивал своими стеклышками.
Когда все было переговорено, Фалин, протирая пенсне
и беспомощно щуря воспаленные глаза, сказал:
— Все понял. Проверить обстановку и посмотреть, не
гусарят ли мальчики. Предлагаю легенду. Я, — он встал и
выпятил грудь, — бухгалтер или кассир, растратчик. День-
ги на исходе, раньше гулял в «Максиме», «Праге» и «Яре»,
теперь опустился до третьеразрядного заведения. Хорохо-
48
рюсь, — Фалин поднял подбородок и развинченной по-
ходкой прошелся по кабинету, — но и боюсь. — У него
пьяно задрожали губы, он уцепился за рукав началь-
ника. — Жизнь моя поломатая. Слушай, друг, сколько
стоит хороший паспорт?
Начальник обнял Фалина за плечи и взглянул на Кли-
мова:
— Видал? Только где же мы денег возьмем для этого
гуляки? На исходе-то на исходе, а деньги нужны. Чер-
вонца три я найду...
— У нас есть, — перебил Климов, — я как получил на
нужды отдела, так и не трогал.
Климов врал. Все казенные деньги он до копейки
отдал Панину и Лаврову. Была собственная зарплата, и
можно было собрать с сотрудников.
Фалин хитро подмигнул и сказал:
— В милиции деньги вообще не нужны, и начальник
там зарплату пять раз в месяц получает.
Климов понял, что его ложь не удалась, и постарался
замять разговор:
— Николай Федорович, отпустите Фалина прямо сей-
час. Мы с ним еще потолкуем, уточним детали, то да
се.
— Кто его держит, — сказал начальник. — Получи в
кассе деньги и отправляйся. И чтобы в четверг утром был
здесь. Никаких опозданий.
Через час они вместе вышли из управления и переу-
лочками направились в сторону Никитских Ворот, где
жил Фалин. Шли, покуривая, не торопясь, изредка роняя
незначительные фразы.
Климов со страхом думал о возвращении в ненавист-
ный кабинет. О телефоне и часах, об учебниках, которые
придется вытащить из дивана, о ребятах: может, они зво-
нили? Неужели ему, Климову, теперь придется всю жизнь
прятаться за чужие спины? Загребать жар чужими рука-
ми? И ждать. Думал о Фалине, бодро шагающем рядом.
Кто он? Чем занимался до революции? Почему работает
в уголовном розыске?
49
Фалин будто почувствовал, что о нем думают, хлопнул
Климова по плечу и сказал:
— Выручил ты меня, Климов. Прямо надо сказать —
спас. С утра и до утра картотеку на уголовников состав-
ляю, выявляю, сопоставляю. Решило начальство, что у
меня талант к этому делу. И вот целыми днями одно и
то же. Рука не пишет. Веришь ли, — он остановился и
опять хлопнул Климова по плечу, — сидеть устаю, по-
душку под задницу подкладываю. Для меня твое дело —
курорт. Кстати, приметы и имена твоих ребят я помню,
а какой пароль?
— Нет пароля. Не договаривались мы. — Климов за-
думался. — Передашь привет от бати из Киева. Так и
скажи: кланяется, мол, батя из Киева. Это начальника
у них батей зовут.
— Понял. Дальше не провожай. — Фалин остановил-
ся и протянул руку. — Вечером отправляюсь, а утром по-
звоню. Лады?
— Лады, — сказал Климов и вздохнул. — Буду ждать.
В кабинете ничего не изменилось. Климов проверил,
работает ли телефон, и завел часы, из дивана достал
учебники, разложил их перед собой, а наган забросил в
стол, закурил трубку и приготовился к худшему: сутки
никаких известий.
Резко затрещал телефон.
— Слушаю, — сказал Климов.
— Вася, здравствуй. Как поживаешь? — раздался из-
далека голос Панина. — Зайди через час, пропустим по
рюмочке.
На условном языке это означало, что Климов должен
быть через час в квартире на Зубовской площади.
Климов пришел на пятнадцать минут раньше, но Па-
нин уже был на месте. Он сидел верхом на стуле и сиял
всеми веснушками.
Климов думал начать с выговора, но вместо этого
схватил Николая за плечи, хотел обнять, передумал и
дал подзатыльник.
50
— Ах, так! — Панин рванул Климова за руку, сделал
подсечку, но не удержался и тоже шлепнулся на пол.
Так они и сидели на полу друг против друга, улыбались
и молчали. Первым взял себя в руки Климов. Он вскочил,
дернул Николая за рыжий вихор и кивнул на стол.
— Садись, атаман, докладывай. Подробно и коротко.
Начни с причин, по которым больше месяца не являлся.
И потом — если кто увидит, как ты по телефону разго-
вариваешь? Кому ты звонишь?
— Значит, так. — Николай потер руки, откашлялся. —
Как мы и договаривались, пришел я в трактир, нашел хо-
зяина, поклонился низко и передал письмецо, которое вы
мне дали. Отец Василий читает и на меня поглядывает,
потом перекрестился, обнял меня и говорит: «Великий ты
мученик, Николушка. А отец твой — святой человек».
А не являлся я, так как отец Василий не любит, чтобы от
дела куда отлучались. Доверяет. Полностью доверяет.
Даже ключи от кассы дает. Но будь мил, — он развел ру-
ками, — будь всегда на месте. Только он все удивляется,
что рыжий я; качает головой и вздыхает: «Матрена, Ма-
трена, грешница ты великая».
Климов рассмеялся:
— Расспрашивал про дом?
— Расспрашивал. Да я как начал плакаться на боль-
шевиков: мол, землю отобрали, лошадей и коров отобра-
ли, он как закрестится: молчи, раб Божий, говорит, за
все они, антихристы, ответят. Приголублю, Николушка.
Одной крови мы. И два червонца в месяц мне поло-
жил. — Николай вынул из кармана пачку денег. — Вот,
возьми, Василий Васильевич.
Климов пересчитал деньги:
— Почему так много? Я тебе два червонца дал да два
ты получил. А здесь девять.
— Я в рост даю. Я ж кулацкий сын. Я вот... — Николай
сделал жест, будто выжимает тряпку. — Ростовщическая
контора «Панин и сыновья». Если на день, то тридцать
процентов, на два — сорок, три — пятьдесят. Обязательно
51
должен быть поручитель, а то вы должника этого посади-
те, и пропали мои денежки. — Он достал из кармана кле-
енчатую книжечку и огрызок карандаша. — Это вам. — Он
вырвал несколько листков. — Имена и клички уголовни-
ков. В скобках буквы стоят: «к» — карманник, «м» — мо-
шенник, «г» — грабитель. Это моя бухгалтерия: кто сколь-
ко мне должен.
Климов посмотрел в простодушные глаза рыжего па-
ренька, не выдержал и опять рассмеялся.
— А насчет телефонных звонков вы не беспокой-
тесь, — продолжал отчитываться Панин, — специально
завел себе девицу с телефоном и названиваю ей целыми
днями. Хозяин поощряет, так как отец у этой девчонки
скобяными товарами торгует. Нэпман, в общем. Теперь
о деле. В банде шесть человек. Имена, клички, приме-
ты — здесь. — Он показал на свой блокнот. — Серый
подручных держит крепко, не пищат. Но и сам Серый
под каблуком ходит. Хозяина Серого назовем пока ик-
сом. Денег у бандитов ни копейки, едят и пьют в долг у
хозяина. Этот икс не появляется, и знает его, видимо,
один Серый. Икс готовит налет и поддерживает связь с
нашим... — Николай замялся.
— Ну, ясно, — сказал Климов.
— Возможно, что этот человек и является наводчиком.
Михаил слышал, что Серый ругался со своими дружками
из-за золота, которое было взято при последнем налете.
Якобы икс не разрешает реализовывать золотые вещи и
настаивает, чтобы увезти их из Москвы.
— Не дурак этот икс. — Климов вынул трубку и кисет
с табаком. — Мы на всех скупках людей держим, ждем.
У них не только золото. За последний месяц бандиты два
комиссионных магазина и ломбард взяли. Вещей — це-
лый воз, на многие тысячи рублей. Где же они все это,
черти, держат? Ни одно кольцо, ни одна тряпка не по-
являлась в городе.
— Не черти, а один черт, Василий Васильевич, — попра-
вил Николай. — Если бы Серый или тем более его ребята
имели подход к награбленному, то давно бы все продали.
52
— Как они отнеслись к последним провалам? — спро-
сил Климов.
— Лавров говорит, что догадываются о нашем суще-
ствовании. Хотели уходить из Москвы, но икс соблазнил
большим делом. Сейчас готовят это дело и нас ищут.
Тыркаются, как слепые котята.
— Конкретнее, пожалуйста. Как именно они тырка-
ются? Кого подозревают?
— Закупорка вышла у нас с Михаилом, — не отвечая
на вопрос, продолжал рассказывать Панин. — Подойти-
то к Серому мы подошли. Да недостаточно близко. Топ-
чемся на месте. Ничего конкретного раздобыть не можем.
Как лбом об стенку. Михаил то с одной стороны зайдет,
то с другой. А я вообще пустое место: подай, прими, по-
шел вон. Вся надежда на Мишку.
Климов молчал и внимательно смотрел в лицо Ни-
колая. Что-то парень недоговаривает. Не все у них так
гладко и благополучно. Ничего, Фалин мужик опытный
и разберется, что к чему. Климов отодвинул лежащие на
столе деньги.
— Спрячь, Николай, пригодятся.
— Вы что? — Панин покрылся румянцем. — За кого
вы меня принимаете?
— Бери, красная девица. Деньги — вещь нужная. Се-
годня вечером в трактире появится один человек. Лет
около пятидесяти, маленький, щупленький. В пенсне со
шнурком. Посади его за свой стол и передай эти день-
ги.
— Проверяете? — недовольно буркнул Николай и су-
нул деньги в карман.
— А ты как думал? Хочу точно знать, что у вас там
делается. Почему Михаил не пришел?
— Говорит, не стоит рисковать.
— Тебе стоит, а ему нет?
— Я-то вне подозрений. — Поняв, что проговорился,
Панин замолчал.
— Так, — протянул Климов и встал. — Вот и добра-
лись до истины, мальчуган. Значит, не такие они слепые.
53
Если ты сейчас мне всю правду не расскажешь, я тебя
назад не пущу. И Лаврова сегодня же вытащу и вечерним
поездом отправлю в Киев. Понял? Выкладывай!
Возвращаясь в отдел, Климов вспоминал весь раз-
говор с Паниным и пришел к выводу, что пока все пра-
вильно и ребята на верном пути. А что он, Климов,
может сделать и чем может помочь им в выполнении
задания?
Кто-то крикнул над ухом, Климов поднял голову и еле
успел схватить под уздцы наезжающую на него лошадь.
— Ослеп, паря? — крикнул извозчик, откидываясь на-
зад и натягивая вожжи.
Климов похлопал по горячей и пахучей конской шее.
— Орловский красавец, беречь надо. Отпусти шенке-
ля, живодер, и левую заднюю перекуй, — сказал он и
опять похлопал по шелковистой шее.
— Советничек нашелся.
Климов проводил взглядом пролетку и вернулся к
своим размышлениям. «Без меня в отделе девять человек.
Конова в сторону, только из яйца вылупился, а преда-
тель — человек.с прошлым. Сомова тоже в сторону: чуть
не разбился, а если бы не проломил своими сапожищами
налетчику голову, то заполучил бы ценного свидетеля.
Остается семь. Каким он должен быть? Во-первых, хоро-
шим служакой. Держаться, чтобы ни сучка ни задоринки.
Таких четверо: Шленов, Лапшин, Яшин и... Зайцев».
Климов сунул в рот трубку. «Пожалуй, Зайцева надо
отбросить: слишком умен, чтобы связываться с банди-
тами, должен понимать, что их удачи — дело временное.
А если заставили? Нашли какие-нибудь старые грехи,
шантажировали и заставили? — Климов вспомнил харак-
теристику ЧК и покачал головой. — Да и слишком занос-
чив, ершист, а тот должен быть тише воды ниже травы.
Остаются трое». Климов понял, что загнал себя в тупик,
так как в предательство кого-нибудь из этих троих он по-
верить не может.
В отделе никого не было, только в маленькой комна-
тушке, отведенной для чистки оружия, Климов нашел
54
Шленова. Перепоясанный засаленным фартуком, он си-
дел на табуретке, держа в руках разобранный наган, что-
то насвистывал в усы и, прищуриваясь, оглядывал стол,
на котором были разложены различные пилочки, отвер-
точки и другие инструменты.
— У Витуна наган барахлит, вот и мастерю помалень-
ку, — сказал он, увидев Климова.
— Ты у нас на все руки, Пахомыч, — сказал Климов,
усаживаясь на подоконник.
— Садись сюда, Василий. Застишь. — Шленов выдви-
нул ногой табуретку, потом пошевелил пальцами и взял
какую-то пилочку. Тоненькая пилочка прилипла к его
пальцам как к магниту, он ловко перехватил ее и стал
подтачивать курок. — Молодежь известно, что про ору-
жие знает: куда патрон сувать да за что держать, — бор-
мотал он в усы. — А наган — он как баба, ласку и уход
уважает, а не соблюдешь — продаст. Опять же как баба,
продаст в самый роковой момент.
Климов улыбнулся рассуждениям старика. Шленову
перевалило за пятьдесят, и в отделе его считали стари-
ком. Потом спросил:
— А откуда же ты всю оружейную механику знаешь?
— А чего мастеровой мужик не знает? Я тебе хошь
швейную машину, хошь часы, хошь лисапед починю, —
ответил Шленов и взял в руки иголку. — Удивляюсь я на
твоего заместителя, Василий. Военный человек, а оружие
не любит. Я давеча его наган чистил — он как положил
его в стол, так и в руки не брал больше года. Так в том
нагане разве что мыши не завелись. Я и спрашиваю: что
же вы, господин хороший, так с оружием обращаетесь,
народное добро опять же? — Шленов отложил инстру-
менты, быстро собрал наган, щелкнул курком и любовно
погладил. — А заместитель твой скривился и говорит:
«Я свое отстрелял, Иван Пахомович, сейчас, наверное,
с десяти метров в дом не попаду». А я считаю, что не-
порядок. — Шленов убрал инструменты и стал снимать
фартук. — На нашей работе без оружия ходить не дело.
Климов ничего не ответил и пошел к себе в кабинет.
55
В этот вечер Климов решил устроить себе выходной.
Панина он видел, налетчики сейчас переживают тяжелые
дни, и им не до работы, а он, Климов, тоже человек.
Приняв такое решение, он побрился, надел лучшую ру-
башку, на всякий случай сунул в карман маленький бра-
унинг и отправился в Сокольнический парк.
Вечер был теплый, но не душный, и парк был пере-
полнен, как муравейник. На открытой террасе Климов
выпил пару кружек пива, попыхивая трубкой, посидел
с полчаса, бездумно разглядывая гуляющих, выслушал
громкоговоритель, который срывающимся на бас жен-
ским голосом сообщил, что и где ожидает отдыхающих,
и пять раз повторил, что сегодня самый последний день,
когда можно посмотреть мировой боевик «С черного
хода» с участием очаровательной Мэри Пикфорд.
Климов принял все эти сообщения к сведению и от-
правился в бильярдную, где два часа гонял шары с мест-
ным «жучком». «Жучок», нахваливая посредственно
играющего Климова, продул ему партию и предложил
удвоить ставку, а увидев, что партнер — калач тертый, стал
выигрывать подряд, пока Климову это не надоело. Рас-
платившись с хозяином заведения и с «жучком», Климов
выбрался на свежий воздух и увидел, что уже поздно и гу-
ляющих поубавилось.
Тогда он направился к своему любимому развлече-
нию — качелям. Проходя мимо тира, Климов услышал
дружные аплодисменты и присоединился к зрителям, а
когда увидел стрелка, протолкался ближе и встал за ши-
рокой спиной высокого военного.
У барьера стоял Зайцев, точнее, он стоял не у барьера,
а отступив шага на три. Винтовку «монтекристо» он дер-
жал в одной руке, словно пистолет, и, широко расставив
ноги, медленно поднимал ее вверх. Климов понимал в
стрельбе толк и знал, что так держать винтовку может
только очень опытный стрелок. Судя по реакции зрите-
лей, огорченной физиономии хозяина, пузатому кофей-
нику и флаконам одеколона, стоящим на барьере, было
ясно, что заместитель стреляет удачно.
56
Раздался выстрел — и на стене тира улыбающийся мо-
лотобоец опустил свою кувалду на голову пузатого и ко-
ротконогого буржуя. Все захлопали, а хозяин поставил на
барьер чашку с привязанной к ней плиткой шоколада.
— Стреляй еще, товарищ. Закрой эту буржуйскую кон-
тору, — закричал белобрысый парень. — Я неделю назад
полполучки прохлопал.
— Последний, — сказал Зайцев, заряжая винтовку.
— Больше не попадет, рука не выдержит, — уверенно
сказал военный, стоявший перед Климовым.
Зайцев брезгливо улыбнулся и стал медленно подни-
мать винтовку. Все затаили дыхание, а спокойный жен-
ский голос произнес:
— Я не видела, чтобы Владимир промахивался.
Климов скосил глаза и увидел модно одетую женщину.
Что-то неуловимо знакомое было в ее лице. Ударил вы-
стрел, и по реакции публики Климов понял, что Зайцев
не промахнулся. Продолжая стоять за спиной военного,
Климов увидел, как заместитель подошел к барьеру, по-
ложил винтовку, отвязал от чашки плитку шоколада, по-
том подошел к женщине и, взяв ее под руку, сказал:
— Пошли, сестра.
«Конечно, сестра, — подумал Климов, глядя им
вслед, — как это я сразу не понял?.. Чтобы так стрелять,
надо тренироваться, а Шленов говорил... Зачем же Зай-
цев врет? И выправка, и морду брезгливо воротит — ти-
пичный петлюровец. А характеристика ЧК? Все равно
надо проверить».
На следующее утро Климов первым делом написал в
управление запрос, чтобы ему прислали личное дело за-
местителя.
Глава пятая
СЕРЫЙ
Игорь Рыбин родился на воровской малине, а его ма-
мой была та самая воровская «мама», которая укрывала
беглых, принимала у деловых левый товар, поила водкой
57
околоточного, а в праздники носила подарки приставу.
Игорь не изучал блатного языка, как не изучал русского
или любого другого, он говорил на языке своего дома и
очень удивился, когда случайно выяснил, что большин-
ство людей говорят иначе. В двенадцать лет Игорь по-
пался на краже, был бит в участке и больше месяца
болел. Мать он ненавидел даже не за то, что она его вы-
растила вором, а за глупость, жадность и неумение стать
чем-то большим, чем воровская «мама». Однажды он
обобрал ее дочиста, ушел из дому, и на Хитровке по-
явился налетчик Серый. Кличку Игорь получил за цвет
лица, густо усыпанного темной сыпью пороховых точек:
в детстве ковырял патрон. Серый не признавал ника-
ких законов, даже воровских, за что был неоднократно
бит, но быстро вставал на ноги и с изощренной жесто-
костью расправлялся с врагами. Наконец с ним решили
разделаться, но Серый сел. И сел он так прочно, что
даже неразбериха, возникшая в уголовной тюрьме в дни
Февральской революции, не открыла дверь камеры Се-
рого.
Из тюрьмы он освободился случайно. Побеги при но-
вой власти стали почти невозможны, а срок был длиною
в жизнь. И вдруг понаехали прокуроры и какие-то ко-
миссии. Начались разбирательства, были обнаружены
перегибы или недогибы. Прежнее начальство разогнали,
а заключенных по очереди приглашали в кабинет с длин-
ным столом и дубовыми стульями. Комиссия из пяти
человек долго расспрашивала Рыбина, за что он год на-
зад ударил начальника. Какие у Рыбина политические
взгляды. Парень в гимнастерке сказал речь о политиче-
ском чутье и дальнозоркости. Или близорукости. Точно
Рыбин не помнил. Главное, он сообразил вовремя ска-
зать о сиротском детстве и о ненависти к буржуям. Через
несколько дней его освободили, пожали на прощание
руку и даже дали денег на дорогу.
Через неделю Серый был в Москве. Здесь ему опять
повезло. На случайной малине он встретил старого ко-
реша, который свел его со Стариком. Поначалу дело
58
выглядело как червонное золото. У Старика в районной
уголовке был свой парень. Роли распределились так: Ста-
рик давал наколку и предупреждал о засадах и других за-
мыслах ментов. Серый должен был собрать боевых ребят
и приходить на готовенькое. Куш — пополам. Разница
только в том, что Старик один, а у Серого на шее целая
капелла. Но дело все равно выглядело заманчиво, и Се-
рый согласился.
Ребят он собрал быстро. Свистка и Валета подобрал
на Сухаревке. Они там шарашили пьяных и еле переби-
вались с хлеба на квас. Потом Серый шлепнул Вихря,
приобрел классную девку и трех вышколенных налетчи-
ков. Началась работа. Наколки у Старика были правиль-
ные. Взяли две кассы, прибарахлились. Не жизнь, а сказ-
ка. После третьего дела уголовка зашевелилась, но Старик
знал все, даже когда начальник ходит в сортир. Свидете-
лей Свисток не оставлял, спать можно было спокойно.
Потом два комиссионных магазина и ломбард. Связы-
ваться с барахлом Серый не любил, предпочитал на-
личные. Но Старик соблазнял тем, что продажа барахла
налетчиков не коснется. И тут Серый дал промашку и
согласился. Старик принял награбленное, а денег не дал.
Сказал, что надежный скупщик, на которого он рассчи-
тывал, уехал в Одессу и надо ждать его возвращения.
А пока Серому и ребятам будет устроен в «Трех ступень-
ках» неограниченный кредит.
Однажды, когда Серый шел с Варькой по Ордынке,
рядом остановилась шикарная пролетка, в одном из се-
доков он узнал Кобру, старосту тюремной камеры, где
Серый провел последние семь лет.
— Хорошо, что встретил, — просипел Кобра, — от-
правь девку и садись, ты мне нужен.
Серый не посмел ослушаться бывшего старосту, по-
прощался с Варварой и вскочил в пролетку. Спутником
Кобры был хорошо одетый, высокий и стройный моло-
дой парень с бледным нервным лицом. Когда старые
приятели за столом ресторанного кабинета вспоминали
тяжелые дни, он молчал, прихлебывал шампанское и мял
59
в тонких выхоленных пальцах мундштук дорогой папи-
росы. Парень был явный барчук, и Серый, разговаривая
с Коброй, то и дело удивленно посматривал в бледное,
тонко очерченное лицо с красивым разлетом черных бро-
вей. Неожиданно парень кликнул официанта, попросил
счет и сказал Кобре:
— Тебе пора закругляться. — Он встал. — Я возьму
извозчика и подожду у выхода.
— Мне из Москвы надо срываться, Серый, — про-
сипел Кобра, когда парень вышел. — Возьми малого,
ему цены нет. — Он стукнул кулаком по столу. — Возь-
ми. Ты меня знаешь? Так он вернее. За таких ребят надо
деньги брать, но я отдаю даром, так как он не хочет уез-
жать из Москвы. Он немного на политику тянет, но это
не беда.
Так Серый познакомился с Цыганом. Просьба Кобры
была законом, но Серый все приглядывался к новичку и,
чувствуя в нем чужака, на дело не брал. Цыган обыгры-
вал ребят в карты, молчал, а через неделю отвел Серого
в сторону.
— Я пойду, пожалуй, не нравится мне здесь. Тебе,
кажется, уголовка на хвост наступает, а у меня нет на-
строения пить, играть в карты, а потом отвечать за чу-
жие дела.
— Свои дела хочешь иметь? — спросил Серый. — Хо-
рошо, завтра идем на дело.
Цыган оглядел Серого с головы до ног, словно только
увидел, прищурился и сказал:
— Я не щенок, чтобы есть зажмурившись из чужих
рук. Не хочешь — не бери, я не напрашиваюсь. А бе-
решь, так рассказывай как и что. Вместе обмозгуем.
Посидели, обмозговали, и Цыган дал дельный совет.
После этого Серый до выхода на дело не отпускал его от
себя ни на шаг. Отправились впятером: Серый, Цыган,
Мальчик, Свисток и Валет. Не доезжая двух кварталов,
оставили пролетку, которую брали для таких дел на ночь
у знакомого лихача, дальше отправились пешком: ребята
60
впереди — по одной стороне. Серый и Цыган — поза-
ди — по другой.
Ночь была сырая и темная, два фонаря, которые долж-
ны были освещать улицу, Валет разбил накануне, и в не-
скольких шагах уже ни черта не было видно. Серый шел
за спиной Цыгана и, когда тот неожиданно остановился,
ткнул его наганом:
— Чего встал?
— Мотор где-то тарахтит.
— Это у тебя от страха в животе тарахтит, — ответил
Серый и выругался, но, почувствовав, как Цыган стис-
нул ему локоть, тоже прислушался.
— Не знают точно, где ждать, и ездят — ищут. Уходить
надо, — уверенно сказал Цыган и потянул Серого за ру-
кав. — Свистни ребятам.
В шелестящей тишине ночи Серый услышал слабый
стук автомобильного мотора.
— Подождем, — сказал Серый, мягко взвел курок на-
гана и направил ствол в бок Цыгана.
Стук мотора усилился, и в конце улицы мостовая за-
блестела под слабым светом автомобильных фар. Свет
медленно пополз вперед, тускло блеснул на окнах, вы-
пятил облезлые стены домов, тумбу с афишами и при-
таившиеся рядом три фигуры, которые тотчас же открыли
по машине огонь, и та громыхнула ответными вспышка-
ми выстрелов.
— Идиоты, — зашептал Цыган и попятился.
Серый рванул к оставленной пролетке, поскользнулся
на мокром булыжнике, упал и тотчас же вскочил, но рез-
кая боль в ступне заставила его вновь опуститься на мо-
стовую. А улица грохотала выстрелами, криком и топотом.
Свисток, Валет и Мальчик побежали, отстреливаясь, и,
не обратив внимания на окрик Серого, вскочили в про-
летку и скрылись за углом. Серый поднялся, на одной
ноге сделал несколько неловких скачков и упал бы сно-
ва, но его подхватил Цыган, о котором Серый совсем за-
был, перенес к дому и зашептал:
61
— Идиоты, хотят на кобыле от машины уйти. Не взду-
май стрелять, Игорь, стой тихо.
Машина проскочила мимо, притормозила на поворо-
те, и оттуда раздался громкий уверенный голос:
— Пролетку догоним! Шленов, Виктор и Лапшин,
оставайтесь! Бандиты прячутся где-то здесь.
— Жди, я сейчас вернусь, — шепнул Цыган и исчез.
Серый стоял прижавшись к стене. Мокрый от дождя
и страха, он шарил рукой в пустом кармане и точно пом-
нил, что, поднимаясь, оставил наган на мостовой, но не
хотел этому верить и все ощупывал себя дрожащими ру-
ками. Вдруг по мостовой защелкали пули, и с чердака
соседнего дома захлопали выстрелы. Три человека, шум-
но дыша, пробежали мимо Серого, спрятались за углом,
пальнули оттуда по чердаку. Ответа не было.
— Засели, бандюги. Ну, теперь не уйдут. Вы идите
во двор, стреляйте и делайте вид, что поднимаетесь по
лестнице. Я сейчас их пришпилю, — произнес глухой
бас, и Серый увидел, как две тени метнулись через ули-
цу во двор, а кто-то стал подниматься по водосточной
трубе. «На Свистка похож, только ловчее, подлюга, —
подумал Серый, глядя, как фигура карабкается уже на
уровне третьего этажа, и бессильно стиснул кулаки. —
Подстрелить бы этого циркача. Уходить надо». Он сде-
лал неловкий шаг и вскрикнул от боли. Мокрая ладонь
зажала ему рот, и неизвестно откуда появившийся Цы-
ган зашептал:
— Пусть поищут товарищи. Идти не можешь? — Он
взял Серого за руку, нагнулся, перекинул через себя и
понес вдоль дома.
Лабиринтом проходных дворов, сопровождаемые все
продолжающимися выстрелами, они выбрались на Мыт-
ную.
— Жди, я сейчас, — сказал Цыган, и Серый опять
остался один.
Он стоял, привалившись к сырым бревнам сарая, сто-
ял на одной ноге, безоружный, стоял и не верил, что
Цыган вернется. Но Цыган вернулся. Он соскочил с
62
остановившейся у двора пролетки и, нарочито ругаясь,
сказал, ища сочувствия:
— Наградил бог зятьком: что ни день, то пьян вмерт-
вецкую. — Он затащил Серого в пролетку и хлопнул по
равнодушной спине кучера: — Пошел, дядя.
Серого трясло и тошнило, будто он был действитель-
но пьян. Привалившись к твердому плечу Цыгана, он
сквозь стиснутые зубы проклинал бросивших его под-
ручных, Старика, который лежит сейчас в теплой и без-
опасной постели, и ментов, которые стали хитрее любо-
го змия.
— Перестань шипеть, — сказал Цыган.
Серый обхватил его за шею:
— Никогда не забуду, Цыган. Ты настоящий кореш.
— Не был бы ты мне так нужен, оставил бы подыхать
под забором, — неожиданно громко ответил Цыган и от-
толкнул его руки.
При тусклом свете уличного фонаря Серый увидел его
бледное лицо с черными, словно приклеенными, бровя-
ми, злые глаза и острые блестящие зубы.
Серый вздрогнул как от пощечины, но промолчал и
тут же решил припомнить мальчишке его слова. Он уже
забыл, что «верные» кореша его бросили, а Цыган только
что спас, и прикидывал, зачем он так нужен парню и как
ему при случае отомстить.
Утром Серый узнал, что Мальчик убит, а Свисток и
Валет спаслись только чудом: у ментов сломался авто-
мобиль. Нога у Серого скоро прошла, фразу, сказанную
Цыганом в ту ночь, он не забыл, но верил новому по-
мощнику, ценил за смелость и находчивость.
Серый катал на скатерти хлебные шарики и вспоми-
нал разговор с Пашкой.
Этот Серж знает много. Не слишком ли много для
просто умного и наблюдательного человека? Интелли-
гент. Что ж, и такие есть в уголовке. Какой-нибудь про-
фессорский сыночек. Идейный. От помощи, конечно,
63
отказываться нельзя. Может быть, и поможет. А нет, так
поиграем, расколем и уберем. Но не слишком ли много
набирается покойников? За ним, Серым, мокрых дел нет.
Вихрь не в счет, за него вышку не дадут. Хорошо, что
существует Свисток. Этому стрелять и проламывать го-
ловы — одно удовольствие.
Серый оглядел маленький, пропахший водкой и таба-
ком кабинет. Как одиночка. Вот попал. И не выберешь-
ся отсюда. А какое было начало! Может, таким, как Ва-
лет и Свисток, вполне достаточно, когда водки и жратвы
вволю, но Серый хочет большего. Да и опасно здесь ста-
новится. Менты, видно, сообразили, что среди них пре-
датель, и повели атаку с другого конца. Старый хрыч
только руками разводит: мол, все спокойно. А Серый
дважды налетел на засаду и еле ноги унес. Теперь, вы-
ходит, поменялись местами. У уголовки и глаза, и уши,
а Серый, как слепец, палочкой под ногами шарит, пре-
жде чем шаг ступить. В жмурки играют, только водить
все время Серому приходится. Не устраивает его такая
игра, слишком ставка высокая. Хотя мокрых дел за ним
и нет, а в случае провала все равно могут вышку дать.
Серый провел ладонью по лицу, вытирая пот.
А может, и обойдется? Ничего у ментов конкретного
нет. Иначе бы давно повязали. Даже наган он теперь не
носит, чтобы не к чему было прицепиться. А все равно
страшно. Бросить все, взять Варвару и уехать? Денег нет,
и доля, что хранится у Старика, пропадет. И куда ехать?
Начать на пустом месте? Одному?
Звякая графином о стакан, он налил водки и, медлен-
но процеживая сквозь зубы, выпил.
Богатое дело задумал Старик. На много лет хватит.
Тогда можно и сорваться. Все готово, а идти нельзя, пока
не нашли этого мента. Лучше явиться в милицию с по-
винной, чем идти сейчас на это дело.
Серый достал из кармана список подозреваемых. Здесь
были все, кроме Старика и самого Серого.
Варвара? Ничего не знает. Валет, Свисток? Смешно!
Ребята Вихря? В сторону. Если кто из них, взяли бы дав-
64
но. Цыган? Он последний вошел в группу. И при нем не
было ни одной удачи.
Серый опять взялся за графин, расплескивая, налил
полный стакан.
Молокосос и не блатной. Но зато какая рекоменда-
ция! От самого Кобры. А как спас его, Серого? Мог ша-
рахнуть наганом по башке, и каюк.
И все-таки Серый поставил против имени Цыгана во-
прос.
Теперь этот Серж. Что он за птица? И откуда он все
знает? Если это мент, то зачем открыл Пашке карты? За-
чем сам лезет в петлю?
Серый спрятал листок и пошел в соседний кабинет,
где бражничали его ребята.
Все были в сборе и сидели молча, расположившись
вдоль стен, а в центре, широко расставив ноги, стоял
Свисток.
Серый было отшатнулся, не понимая, что происходит,
но, приглядевшись, занял место среди зрителей.
Схватив за концы огромную кочергу, Свисток закинул
ее за голову, уперся шеей в середину и согнул буквой «п».
Потом еще поднатужился и затянул кочергу в полное
кольцо, так что получился ошейник.
Все одобрительно зашумели, а Валет налил кружку
водки и поднес ее Свистку. Тот выпил водку залпом, раз-
вязал кочергу и раскланялся.
Все аплодировали, только Цыган насмешливо кривил
злой рот. Тряхнув черным чубом, он сказал:
— При такой бы силе тебе еще чуток ума, Свисток, и
был бы ты человеком.
— Хватит грызться, — сказал Серый. — Свисток, пой-
дем в залу сходим. А вы сидите здесь. Ждите.
— Все задницы просидели, — раздался чей-то недо-
вольный голос.
Серый не ответил и пошел по узкому коридору. В зале
он осмотрелся и, найдя Сержа, направился к его столу.
Двигался он угрюмо, загребал ногами сырые опилки,
чувствовал на затылке хриплое дыхание Свистка и не мог
3 Н. Леонов 65
«Трактир на Пятницкой»
решить, зачем идет к этому подозрительному мальчишке
и что будет говорить.
Серж встал, молча склонил набриолиненную, с четким
пробором голову и очень просто, как равному, сказал:
— Добрый вечер, Игорь, садись. Гостем будешь.
Услышав свое имя, Серый вздрогнул, пожал тонкую
мягкую руку и сел на предложенный стул.
— Извини, дорогая, я завтра зайду. — Серж поклонил-
ся накрашенной девице, сидевшей рядом, и взял ее за
локоть. Повернулся к Свистку, сунул ему в карман не-
сколько мятых рублей и сказал: — Будьте любезны, про-
водите даму и посадите ее на извозчика.
Свисток не сразу сообразил, что обращаются именно
к нему, недоуменно посмотрел на Серого, достал из кар-
мана деньги и стал их разглядывать. Серому стало стыд-
но за своего телохранителя, и он грубо выкрикнул:
— Что уставился? Быстро! — и, изобразив на бледном
лице улыбку, подражая Сержу, сказал: — Пардон, мадам.
Был рад познакомиться. У меня завтра небольшой юби-
лей. В десять часов. Надеюсь, вы будете.
Девица пьяно покачнулась и схватила Свистка за рукав:
— Идем, что ли?
Когда они отошли на незначительное расстояние,
Серж грустно улыбнулся и, как бы извиняясь, сказал:
— Мечем бисер перед свиньями. — Он пожал плеча-
ми. — Такова жизнь, Игорь.
Серого бесило, что молодой франт не только его не
боится, но и заставляет держаться и говорить в своей ма-
нере.
Серж щелкнул пальцами — половой Николай бро-
сился через всю залу и, блаженно улыбаясь, замер в двух
шагах.
Подошел Свисток и тяжело опустился на скрипучий
стул.
— Вино, водка, коньяк? — Серж вопросительно по-
смотрел на гостей.
Серый молча отвернулся, а Свисток хрипло выдох-
нул:
66
— Побольше. И мяса.
Серж сделал заказ:
— Графин водки, бараний бок и что-нибудь острень-
кое.
Половой взмахнул полотенцем и исчез. «Надо было
говорить с ним в кабинете, — думал Серый и нервно те-
ребил бахрому скатерти, — там бы гонору у него поуба-
вилось. Брать быка за рога. Не рассусоливать. В конце
концов, он мальчишка и один».
Серж скосил глаза на своего телохранителя, как бы
проверяя, на месте ли он.
— Неважные у тебя дела, Игорь, — тихо сказал Серж.
— Откуда имя знаешь? — спросил Серый и повернул-
ся к Свистку: — Сядь с той стороны и смотри в оба. Этот
молодчик решил со мной в жмурки играть.
Свисток пересел и уставился маленькими свиными
глазками на руки Сержа.
— Так откуда же ты мое имя знаешь? — Серый ухмыль-
нулся, увидев, как Серж достал из нагрудного кармана
белоснежный платок и смахнул со лба пот.
— Имя узнал от Варвары. — Губы у Сержа дрожали,
и было видно, что он напрягается, чтобы унять эту дрожь.
Серый решил подбавить жару и спросил у Свистка:
— Вихрь, покойничек, кажется, именно за этим сто-
лом сидел?
— Ага. — Жирные щеки Свистка, изображая веселье,
задрожали, а маленькие глазки переползли с рук на лицо
Сержа. — А этот такой молоденький. Прямо цыплено-
чек. — Он говорил о Серже в третьем лице, как об от-
сутствующем.
С Сержа слетел весь гонор. Будто вымыли новую куклу
горячей водой с мылом и осталась в тазу вся ее галанте-
рейная красота. Серому показалось, что даже перстень
у него потускнел и руки стали серыми и грязными. Он
довольно усмехнулся, взял из рук Сержа платок, грубо вы-
тер ему лицо и сунул обратно в карман.
— То-то, не с Пашкой калякать, франт. Когда девку
видел?
з- 67
— В три часа в торговых рядах.
— Что еще сказать хочешь?
Серж полез в карман, но, увидев, как угрюмый сосед
привстал, быстро положил руку на стол. Беспомощно
озираясь и втянув голову в плечи, он пробормотал:
— В правом кармане брюк трубочка у меня. Нюхнуть
необходимо.
— Валяй. — Серый презрительно скривился. И как это
он забыл, что мальчишка нюхает?
Серж достал трубочку и, широко раздувая ноздри, не-
сколько раз шумно втянул воздух, откинулся на спинку
стула и прикрыл глаза.
Половой опустил на стол тяжелый поднос и стал бы-
стро расставлять закуски. В центре он водрузил огром-
ное блюдо с бараниной, а рядом — запотевший графин
с водкой.
Серый посмотрел на полового и вспомнил разговор
с Пашкой. Этот рыжий действительно похож на мента.
Одни глаза чего стоят. Но отец Василий божится, что
парень свой в доску. Сын свояка, который все потерял в
восемнадцатом, и властей парнишка боится как черт ла-
дана. Проверить бы его для порядка.
— Прошу, господа. — Серж махнул рукой на полового,
и тот, приседая, бросился от стола. — Отведайте баранин-
ки. И не взыщите, кухня здесь далека от совершенства. —
Он налил в две рюмки водку, а себе — лимонад.
Серый хотел было спросить, почему тот не пьет, но
вспомнил, что наркоманы спиртное не употребляют.
Свистка уже ничто не интересовало. Он опрокинул
рюмку, налил водку в фужер, наложил полную тарелку
баранины, и глазки его подернула пленка, как у мертвой
курицы. «Хорош помощничек, — посмотрев на него, по-
думал Серый. — Сейчас меня живого поджаривать мож-
но: как ни кричи, он и ухом не поведет».
Серж закурил ароматную папиросу, пустил голубова-
тое кольцо и блестящими глазами посмотрел на Серого:
— Я сказал Павлу, что могу тебе помочь. Я и сейчас
не отказываюсь, если, конечно, таких номеров больше
68
не будет. — Он положил выхоленную руку на плечо бес-
чувственно жующего Свистка. — Тебе, Игорь, придется
решить: либо ты мне веришь, либо нет. Я понимаю, что
при твоем положении о полном доверии не может быть
и речи. Пожалуйста, проверяй, но без ежеминутных
угроз. Этот человек, — он опять положил руку на плечо
Свистка, — стреляет, как и ест, ничего не думая и не
чувствуя.
Серый прихлебывал из рюмки и молча разглядывал
Сержа. А тот говорил и говорил. Голос его мягко пере-
ливался, фразы разворачивались одна за другой, путались
у Серого в мозгу, подавляли волю и притупляли бдитель-
ность. Серж опять захватил инициативу, и атмосфера за
столом была такой же, как в первые минуты. Серый гля-
дел в спокойное, уверенное лицо собеседника, и только
воспоминание, как тот недавно с трясущимся ртом об-
ливался от страха холодным потом, придавало Серому
уверенность.
— Родители в Париже, а я здесь разделываюсь по ка-
бакам с остатками фамильных побрякушек. У меня свои
счеты с Климовым, и, если ты не будешь настаивать,
я бы предпочел о них умолчать. Все равно мой рассказ
ты проверить не можешь, так что в нем нет смысла. Со-
гласен?
— Ладно, кончай тарахтеть. Усыпил совсем. — Серый
тряхнул головой. — Ладно, я верю, что ты не мент. — Он
вертел в руках рюмку и думал, что можно получить от
нового знакомого. — Что ты можешь и что хочешь? —
спросил Серый в лоб.
Перекусили. Свисток сыто рыгнул, отодвинул пустую
тарелку и вылил остатки водки в свой фужер, довольно
оглядел груду костей, поднял осоловелый взгляд на Се-
рого и спросил:
— Что еще?
Мимо пробегал половой. Свисток схватил его за шта-
ны и притянул к себе.
— Этого самого. — Свисток пошевелил перед носом
полового жирными пальцами.
69
— Кофе и коньяк, — сказал, улыбнувшись, Серж.
Свисток уронил голову на грудь, а половой, отмахнув-
шись от требований какого-то посетителя, побежал на
кухню.
— Что я могу? — спросил Серж, возобновляя прерван-
ный разговор. — Я найду человека Климова, думаю, даже
двух людей, которые крутятся где-то здесь.
Серый отшвырнул рюмку и посмотрел в лихорадочно
блестевшие глаза Сержа.
— Конечно, с доказательствами. — Серж достал свою
склянку.
— Спрячь. Я хочу говорить с нормальным. — Серый
ударил его по руке, взял за подбородок и приподнял го-
лову. — Каким образом и что ты за это потребуешь?
— Вряд ли ты поймешь, Игорь. У меня есть способ-
ности к аналитическому мышлению. Я много читал Эд-
гара По, Конан Дойля, Плевако и Кони.
— Кто такие? — Серый нахмурился.
— Я сказал, что не поймешь. Эти люди писали о со-
вершении преступлений и их расследовании. О логике
преступников, об определенных приемах и способах рас-
следования.
— Ишь ты! — недоверчиво протянул Серый.
— Путем наблюдений и логических умозаключений
можно разобраться в самой сложной ситуации и предвос-
хитить самый хитрый ход противника. Это интересная и
азартная игра.
— И опасная, — криво ухмыльнувшись, заметил Серый.
— Потому и азартная. Для меня дело чести воткнуть
в зад перо этим мужикам из милиции. Ну и... — Серж
смущенно замялся, — как я и говорил, родительские по-
брякушки на исходе.
— Сколько?
— Сто червонцев. Наличными, разумеется. Никаких
вещей я не возьму. Только золотом.
— Сто червонцев? — переспросил Серый.
— Меньше за твою голову даже запрашивать стыдно.
Еще обидишься.
70
Из пачки, лежащей на столе, Серый стал вытаскивать
папиросу, но пальцы не слушались. Они дрожали с пят-
надцатого года, когда его чуть было не приговорили к
виселице. Руки задрожали во время ожидания выхода
присяжных и прыгают до сегодняшнего дня. Ничего Се-
рый с ними сделать не может, и стрелять приходится не
целясь, навскидку.
Серж вытряхнул на стол папиросу и дал ему прику-
рить.
Серого смущали не деньги, а необходимость доверить-
ся Сержу. Аванса тот не просит, а потом ведь можно и
не дать ни шиша. Но допустить ближе придется. А он
умен, этот хлюст. И в какую сторону он повернет эти
самые умозаключения — еще неизвестно. В игре с ним
не поможет воловья сила и тупая жестокость Свистка.
Кого же к нему приставить? Кто из ребят не уступит Сер-
жу в хитрости и изворотливости? Пожалуй, и нет таких.
— О чем задумался, Игорь? Нет денег?
— Почему ты решил, что у меня нет денег? — вспылил
Серый.
— Если дама такого шикарного человека, как ты, пол-
часа торгуется из-за грошовой шляпки, то вывод можно
сделать только один. С деньгами я подожду. Теперь слу-
шай, Игорь, доказательства, что перед тобой не хвастун.
Люди Климова должны обладать следующими качест-
вами, — Серж достал из кармана маленькую записную
книжечку в кожаном переплете и крохотный позолочен-
ный карандаш, — не блатные, так как блатных в мили-
ции не держат. Новички в этом обществе, — он показал
рукой на зал, — так как неудачи у тебя начались с месяц
назад.
— Откуда знаешь? — Серый схватил Сержа за рукав. —
Откуда ты, подлюга, все знаешь?
— Тяжелый ты человек. — Серж устало вздохнул. —
Это секрет полишинеля. Каждый постоянный посетитель
данного заведения отлично тебя знает и знает, что при-
мерно месяц тебя преследуют неудачи.
— Столько свидетелей? — Серый оглядел зал.
71
— Какие это свидетели? Так, собиратели слухов. Тот
сказал, этот повторил.
— Ладно, давай дальше.
— Перечисленными качествами, по моим сведениям,
обладают. — Серж сделал паузу и закурил. Посмотрел
Серому в глаза и, четко выговаривая каждую букву, ска-
зал: — Парень по кличке Ветерок, что сидит за третьим
от нас столом, половой Николай, который нас обслужи-
вает, я, твой покорный слуга, и, наконец... — Серж от-
кинулся на стуле, пустил несколько колец и тихо закон-
чил: — И наконец, Цыган.
Свисток грузно зашевелился, поднял голову и вытер
ладонью слюнявый рот.
— Вздремнул я, — он вздохнул, — опохмелиться бы. —
Он встал и начал топтаться на месте: видимо, затекли
ноги. — Это что еще? — Вся огромная фигура Свистка
затвердела и подобралась, а маленькие глазки зло уста-
вились в глубину зала. — Серый, — он схватил главаря
за плечо, — видишь ту козявку со стекляшками на носу,
что выкамаривает в проходе с двумя девками?
Серый увидел худощавого мужчину средних лет, в ши-
рокополом пиджаке, в галстуке-бабочке, который лихо
отплясывал с двумя пьяными девицами одному ему из-
вестный танец. На носу у гуляки подпрыгивало пенсне с
черным шнурком.
— Вижу. Ну и что? — посмотрел Серый на своего под-
ручного.
С удивительным проворством Свисток нырнул за пор-
тьеру двери, ведущей к кабинетам, и стал махать руками,
подзывая к себе Серого.
— Одну минуту, и мы продолжим наш разговор, —
сказал Серый и вышел.
— Серый. — Подручный тяжело дышал, и его щеки
тряслись больше обычного. — Серый, ты знаешь, кто эта
козявка? Это мент из центральной уголовки! Понял?
Серый выглянул в зал. Мужчина в пенсне стоял по-
качиваясь с бокалом в руках и что-то объяснял своим
собутыльникам. Серый поманил пальцем Сержа.
72
— Знаешь его? — спросил Серый и ткнул пальцем в
направлении щуплой фигурки.
— Того, кто стоит? В первый раз вижу. Здесь он не
бывает, — ответил Серж.
— Ты кому веришь? Баклану, который антрацит нюха-
ет? Ваньку не валяй, Серый. Сгоришь ведь! Два года назад
этот мент при мне повязал на Сухаревке Ленечку. Втихую
взял и отправил в браслетах в уголовку. — Свисток ударил
кулаком в грудь. — Я его, как увидел, сразу срисовал.
Серый пожал плечами:
— Я его не знаю, и он меня не знает. Ты урка ушлый.
Пошли, Серж, закончим наш разговор.
За стол Серый сел таким образом, чтобы видеть весь
зал и лицо Сержа. Тому же, чтобы посмотреть в зал, надо
было обязательно обернуться.
— Так на чем мы остановились? — спросил Серый,
улыбаясь. — Было названо имя Цыгана. Так что Цыган?
Серый наслаждался. Он видел, что Серж волнуется, и,
улыбаясь, наблюдал, как у него на лице выступили мел-
кие капельки пота. Но почему? Мент или просто трус?
— Смотри, сам идет. — Серый тихо рассмеялся и по-
казал на мужчину в пенсне, который, покачиваясь и при-
жимая к себе не менее пьяную девицу, шел к кабинетам.
— Если этого человека убьют, я вам не помощник, —
пробормотал Серж.
— А ты мне уже и не нужен. — Серый веселился от
души. — Ты назвал четырех человек. Я их запомнил. А
это же мент. Ты мне два часа объяснял, что у тебя с ними
старые счеты. Сиди. — Серый опустил руку в карман,
хотя пистолета при нем не было.
— Идиот, — зашептал Серж. — Идиот, ты сейчас все
испортишь. Этого человека мы знаем и выявим через
него остальных. Но только через живого. — Серж гово-
рил захлебываясь. — Ты понял? Только через живого.
Серый встал.
— Идем. — Он посмотрел в проход и увидел улыбаю-
щуюся морду Свистка. — Кажется, опоздали. Идем про-
верим.
73
В коридоре они встретили Валета, который вел под
руки упирающуюся девицу и говорил:
— Краля, зачем нервничать? Ваш кавалер — наш ста-
ринный друг и приятель. Иди себе. Пей и гуляй спокой-
но, за все будет уплачено.
В кабинете, собравшись в кучу, шумели ребята. Неожи-
данно из самой гущи выскочил Цыган с наганом в руке.
Черные кудри прилипли ко лбу, а в глазах было такое бе-
шенство, что Серый сделал шаг в сторону.
Цыган подпрыгнул и с размаху ударил Свистка по го-
лове рукояткой нагана, потом — сапогом в пах. Когда
Свисток упал, Цыган стал топтать его ногами.
— Прекратить! — крикнул Серый.
На Цыгана навалились трое, отняли наган и оттащили
в угол.
— Где? — спросил Серый.
Все расступились, и Серый увидел человека в пенсне.
Он лежал вдоль стенки, лицом вниз, между худых лопа-
ток торчала корявая ручка ножа.
Серый оглядел кабинет. Цыган сидел на стуле с за-
крытыми глазами и шумно дышал. Двое ребят держали
его за руки. Серж стоял прислонившись к притолоке и
держал у носа свою склянку. Свисток сидел на полу, щу-
пал ручищами голову и что-то бормотал.
— Хозяина! — сказал Серый и, когда отец Василий
явился, кивнул на тело и приказал: — Убрать! Валет и
Хват, помогите вынести во двор. Цыган, закрой дверь
в залу.
Через пять минут кабинет принял свой обычный вид.
— Садись. — Серый показал Сержу на стул. — Цыган,
подойди. Почему у тебя пушка при себе? Хочешь сгореть
сам и сжечь остальных?
— Если мы сгорим, то не по моей вине. Вот бандюга,
мокрушник чертов! — Цыган сморщился и показал на
Свистка. — Чуешь, что сделал твой любимчик? — Он
схватил Серого за рукав и стал трясти. — Ты понимаешь
или нет? Если милиционер пришел с заданием, то обя-
зательно на связь к кому-то. И именно к тому, кого мы
74
ищем. Мы имели возможность прозреть, но останемся
слепыми. Если он был здесь просто так, то этим убий-
ством мы вывели на себя уголовный розыск. Я одному
рад, — Цыган показал пальцем на Свистка, — теперь ты
стопроцентный покойник. О сегодняшнем убийстве уго-
ловный розыск узнает самое позднее завтра. Они о нас
сейчас все знают. Они тебя за это дело на дне морском
найдут. Считай, что на тебя уже побрызгали водой и за-
шили в мешок.
Серый переводил взгляд с Цыгана на Сержа и обрат-
но. Эти двое говорят одинаково. Но кто из них кто?
Он улыбнулся неожиданной мысли, подошел к Сержу и
громко сказал:
— Мой новый приятель. Свой в доску.
Потом подошел к Цыгану и, обнимая его за плечи,
зашептал:
— Присмотрись, Цыган. Внимательно присмотрись,
понял?
— Чего же не понять? — громко сказал Цыган. — Мы
с Михаилом старые знакомые.
Глава шестая
НЕ ДЛЯ ТОГО ПОГИБ ЧЕЛОВЕК...
Климов нажал кнопку настольной лампы, и строчки
протоколов стали выпуклыми и рельефными. Климов от-
кинулся в кресле и прикрыл на секунду глаза.
Дело, с которым знакомился Климов, поначалу по-
казалось ерундовым, и его поручили самому молодому
оперативнику в отделе. Витун, как ласково звали Вик-
тора Конова старожилы, только прибыл с шестимесяч-
ных курсов, поскрипывая новенькой портупеей, и любой
правонарушитель без труда угадывал в нем работника
милиции. Витун взялся за расследование рьяно, но через
несколько дней к первому заявлению о мошенничестве
прибавилось второе, потом третье. А мошенник, про-
дающий алчным или доверчивым людям под видом зо-
75
лотого песка медные и бронзовые опилки, разгуливал на
свободе и продолжал совершать одно преступление за
другим. Проверка по картотеке МУРа ничего не дала.
Приметы, называемые многочисленными потерпевши-
ми, не подходили ни к одному из известных в Москве
мошенников. Следовательно, разыскиваемый преступ-
ник был или приезжим, или талантливым новичком.
Мошенничеством заинтересовались «старички».
Шленов провел большим пальцем по усам и сказал:
— Сегодня некогда, а завтра обедать не буду и за час
словлю золотушника.
Прошла неделя, Шленов ходил хмурый и отмахивался
могучей рукой от шуток товарищей. А преступник то всу-
чит свое «золотишко» приехавшему в Москву крестьяни-
ну, то разыграет из себя налетчика, который торопится
сбыть левый товар, и «удачливый» нэпман приобретает
по дешевке полкилограмма медного «золота». Имя пре-
ступника оставалось неизвестным, а предугадать, где и
когда он появится со своим холщовым мешочком, Шле-
нову не удавалось.
Когда количество заявлений перевалило за десяток,
Климов решил сам ознакомиться с материалами. Вот они
лежат — тоненькие приплюснутые папочки, разные и оди-
наковые одновременно, как различно одетые братья-близ-
нецы. Климов не волшебник — сидя в кабинете, ничего
конкретного предложить не может. Если бы пойти в го-
род, потолкаться среди людей, может, и попался бы на
глаза этот ловкий пройдоха. Но уходить из кабинета нель-
зя. Климов сложил все дела в аккуратную стопку, выстро-
ил рядком злополучные холщовые мешочки с опилками,
потом посмотрел на них и улыбнулся. Такие дела спать не
мешают. Конечно, начальство по головке не погладит, но
совесть не мучает и злости на этого мошенника нет. Мо-
жет, и не прав он, Климов, но нет злости, и все тут. По-
терпевших не жалко, а порой даже смех разбирает, когда
они хватаются за голову и рассказывают, как их провели.
Климов достал из стола листки, полученные днем
от Николая, стал их читать и переписывать аккуратным
76
ученическим почерком. Банду Серого в одну сторону,
остальных — в другую. А этого парня Климов вроде зна-
ет, встречал где-то... Около двадцати лет, среднего роста,
русоволос, кудряв, веснушки на носу и щеках... В скоб-
ках стоит буква «м».
Климов, как мальчишка, хлопнул в ладоши. Мошен-
ник! Этот САМЫЙ мошенник, чьи приметы он сегодня
перечитывал много раз. Вот ловко! Климов вылез из-за
стола, открыл дверь и крикнул в гулкий коридор:
— Витун! Витун, зайди на минуточку!
Через минуту Конов вошел в кабинет. Климов сразу
отметил происшедшую в парне перемену: портупея ис-
чезла, вместо щеголеватого полувоенного костюма ста-
ренький пиджачок и полузамызганные клеши, на но-
гах — стоптанные штиблеты.
— Тебя не узнать, Витун. Прямо блатной с Сухарев-
ки, — сказал, улыбаясь, Климов.
— Вконец замучили. — Конов покосился в коридор. —
И какой я представитель в этом наряде? — Он одернул
пиджак и поправил сползающую на живот кобуру.
— Сейчас ты им нос утрешь. — Климов протянул Ви-
туну листок с фамилией и адресом мошенника. — Возь-
ми машину и езжай. В квартиру входи вместе с шофером,
и тащите его сюда, паршивца. Обыск не делай, никаких
доказательств не надо. Завтра вызовем всех потерпевших.
Они на очных ставках преступника опознают. Он вмиг
расколется.
— Где же вы его отыскали, Василий Васильевич? —
спросил Витун удивленно. — Я ноги до крови стер, бегая
по городу, а вы два часа — и... — Он хлопнул рукой по
листку.
— Его отыскал другой человек. Но для ребят жулика
нашел ты. — Климов подтолкнул Конова к дверям. —
Давай, давай, пока машина на месте.
Затрещал телефон.
— Климов? Слушай, Климов, говорит Власов из по-
литпросвета. Ты почему молчишь?
— Тебя слушаю, — ответил Климов.
77
— Вот, ты слушай. Ты почему саботируешь? Бывший
красный командир — и саботируешь партийные меро-
приятия. Ты почему молчишь?
— Тебя слушаю, — повторил Климов.
— Ты слушай, слушай. Я на тебя жаловаться буду, ты
уклонист, Климов. Я четыре раза тебе звонил и преду-
преждал, что в четверг у нас митинг, посвященный смыч-
ке с деревней. Звонил?
— Звонил. — Климов вздохнул. — Ты понимаешь,
Леша, у меня в этот вечер получилась нечаянная встреча
с бандитами. Постреляли малость.
— В тебя?
— И в меня тоже, Леша, — ответил Климов и улыб-
нулся, представив озабоченное лицо приятеля. — Но не
попали.
— Так зачем же вы, товарищ Климов, мне об этом
рассказываете? И не называйте меня по имени, я вас,
кажется, не в кино приглашаю. Я вас категорически
предупреждаю, что буду жаловаться. Послезавтра у нас
митинг, посвященный благоустройству Москвы. В семь
часов. Вы знаете, что в Москве полтора миллиона жи-
телей и жилой площади не хватает. Знаете? Попробуйте
не прийти!
Климов пожал плечами и повесил трубку. Телефон,
снова захлебываясь, затрещал.
— Василий Васильевич, это я, — раздался глухой го-
лос Панина. — Жду на углу Кадашевской набережной и
Старомонетного переулка. Приезжайте скорее и обяза-
тельно на машине.
Что могло случиться?
Машину можно вызвать из управления. Но пока до-
звонишься, пока она придет. Климов буквально слетел с
лестницы и побежал. На полпути он остановился, вспом-
нил, что наган остался на столе, махнул рукой и побежал
дальше. На Ордынке еще гулял народ, и кто-то свистнул
ему, заулюлюкал, затопал ногами.
Вот и Старомонетный, еще немного — и набережная.
Климов, тяжело дыша, перешел на шаг, вглядывался, на-
78
прягая зрение, стараясь рассмотреть, где может его ждать
Николай. На углу стояла повозка, темная маленькая фи-
гурка копошилась около лошади. Климов нарочно вошел
в бледный круг уличного фонаря.
— Сюда, — сказала фигурка и махнула рукой.
— Ты? — удивленно спросил Климов, с трудом узна-
вая Панина в мужицкой рубахе и картузе. — Что слу-
чилось?
Панин молча стоял и держал лошадь под уздцы, и было
в его молчании и одеревенелой неестественной позе
что-то такое, отчего у Климова ноги сразу стали чужими,
и он тяжело навалился на возок.
— Лавров жив? — спросил он.
— Лавров жив, — ответил Панин.
И тут Климов почувствовал под своим локтем чьи-то
ноги и негнущимися пальцами ощупал тело под мешко-
виной.
— Вот. — Панин протянул руку и медленно разжал
пальцы. На вздрагивающей ладони лежало пенсне со
шнурком.
— Кто? — спросил Климов, отыскивая под мешкови-
ной голову, погладил.
— Свисток узнал. — Панин отвернулся. — Забирайте.
Мне надо возвращаться.
Климов поднял маленькое тело.
— К себе не несите. Я должен был его утопить. Если
у вас его увидят, то моего тела не получите, — зло сказал
Панин, вскочил в возок и хлестнул лошадь.
Климов сгорбился и прижал к себе мертвого Фалина.
— В четыре будь на Зубовской, — сказал он тяжело и
зашагал по набережной.
Климов нес Фалина, как носят детей, держал крепко,
но не очень, будто боялся причинить боль. Каждый шаг
отдавался звенящей болью, в голове было пусто, и обрыв-
ки мыслей появлялись и пропадали, как титры на экране
кинематографа. «Утром он живой и веселый радовался по-
лученному заданию... подушечка на стуле... Куда же ты,
дружище, пошел, если тебя могли узнать?»
79
На углу Ордынки ему удалось остановить извозчика.
Пролетка заскрипела и сильно наклонилась на один бок,
а извозчик, не оборачиваясь, сердито буркнул:
— Напиваются до зеленого змия. Если измарает каре-
ту, платить будешь.
Климов продолжал держать Фалина на руках, уложил
его голову себе на плечо и сказал:
— Гнездниковский переулок.
В кабинете начальника Фалина уложили на диван и
пригласили доктора.
Климов сидел в кресле, грыз мундштук потухшей труб-
ки и смотрел на происходящее со стороны, будто это его
не касается. Врач, высокий полный мужчина, молча раз-
двинул стоящих у дивана людей, склонился над Фалиным,
приподнял ему веки, пощупал пульс, бережно положил
маленькую ручку обратно на грудь и так же молча пошел
к выходу. В дверях он закашлялся, снял очки и прикрыл
глаза тяжелой ладонью.
Оперативные работники стали расходиться, каждый
украдкой бросал взгляд на Климова, за дверью раздава-
лись их приглушенные голоса, потом все стихло.
В кабинете остались, как и утром, трое: начальник,
Климов и Фалин.
— Кто? — спросил начальник.
— Свисток, простите, Володин узнал.
— Кто привез?
— Панин.
— Смелый парень.
— Смелый. — Климов поднял голову, — Как же мож-
но было Фалина посылать, раз его бандиты знают?
Начальник заскрипел стулом, что-то переложил на
столе, взял карандаш, неожиданно швырнул его в корзи-
ну для бумаг и глухо сказал:
— А кого здесь не знают, Василий? Нет таких. Людей
всего-то, — он растопырил пальцы, — раз-два и обчелся.
Где их взять, людей-то? Сашка был отчаянный парень
и умница редкий. На самые опасные задания ходил. По-
80
завчера по его данным мы ликвидировали банду в Ма-
рьиной Роще. Почище твоего Серого были налетчики.
— А мне Фалин говорил...
— Знаю. — Начальник вышел из-за стола и сел на ди-
ван в ногах у Фалина. — Знаю, Василий. Он всем одну и
ту же сказку рассказывал: мол, бумажной волокитой за-
нимается. Но у него пальцы на правой руке почти полно-
стью парализованы были, и писать он не мог. Стрелять
левой рукой научился, а писать нет. А может, и умел, да
скрывал. Фалина разве поймешь? Хитрющий мужик.
Начальник рассказывал о Фалине то в прошедшем
времени, то, как о живом, в настоящем. Говорил медлен-
но, теряя нить, тер голову ладонями и повторял послед-
нее слово:
— Настоящий человек Сашка, и жил красиво. У Дени-
кина в штабе четыре месяца провел, и люди рассказывали,
что он один дивизии стоил. Феликс Эдмундович мне зво-
нил, интересовался, как живет Александр, и привет пе-
редавал. У Фалина туберкулез легких в тяжелой форме,
потому-то он такой и худенький. Я как узнал про болезнь
Фалина и про работу в разведке, начал беречь его. В про-
шлом году мы Сашку лечиться отправили, да разве он ле-
читься будет? Доктор мне говорил, что безнадежно у Алек-
сандра с легкими. Он и сам это знал, потому и лез в самые
опасные операции. А как почувствовал, что я его от дел
потихоньку отстраняю, такой скандал устроил, что в этом
кабинете люстра дрожала.
Я, говорит, на задержание не годен, писать я не могу,
только и умею, что шататься по бандитским малинам.
Ты, — это он про меня, — не начальник, а близорукий,
бесхребетный интеллигент, и тебе нельзя руководить
людьми. Стал про расстановку кадров говорить и Влади-
мира Ильича цитировать, чуть ли не в контрреволюции
обвинил.
Я тоже не из бумаги, и меня нахрапом не возьмешь. —
Начальник поправил подушку под головой Фалина. —
Выставил я его из кабинета и влепил трое суток домаш-
81
него ареста. Он по-военному повернулся и вышел, потом
приоткрыл дверь и говорит: «Готовься, через три дня я
тебе устрою варфоломеевскую ночь». Что это за ночь за
такая, Василий?
Климов пожал плечами:
— Что-нибудь из истории, наверное.
— Может, и из истории, от этого мне легче не было.
Через три дня Сашка явился и доложил, что готов для
дальнейшего прохождения службы. Меня его эти во-
енные выражения всегда смущали, а тут он, склонив
голову набок, посмотрел на меня, как на врага народа.
У меня даже сердце сжалось. Нет, думаю, не отступлю.
Здесь твердость нужна. Выслушал я его и сухо так ска-
зал: «Хорошо, товарищ Фалин, когда понадобитесь,
я вас вызову». Он щелкнул каблуками и говорит: «Я у
секретаря подожду». И вышел, я слова вымолвить не
успел.
Проходит минут тридцать, звонят от Феликса Эдмун-
довича. Не знаю, что Александр там наговорил, но по-
пало мне крепко. Слова сказать не дали. «Использовать
Фалина на самых боевых участках работы. Об исполне-
нии вечером доложить лично Дзержинскому». И — бряк
трубку. Не успел я пот вытереть, а он уже стоит в каби-
нете, лицо каменное, смотрит мимо меня, и пенсне, точ-
но полевой бинокль, поблескивает. «Александр Фалин
явился по вашему приказанию, товарищ начальник».
Вот такой человек Сашка.
Больше всего он в людях не любил самокопания и
всякие интеллигентские переживания. «Мы боевой отряд
и не можем пока обходиться без потерь, — говорил он. —
Человек бесценен, но каждая смерть должна только укре-
плять нашу уверенность в правоте дела, за которое мы
боремся, закалять нас, а не размагничивать. В этом наш
долг перед погибшими товарищами».
И еще, — начальник хрустнул пальцами, — я одобряю
твое бережливое отношение к людям, Василий. Но мне
не нравится, что ты разоружаешься.
Климов кашлянул и заерзал в кресле.
82
— Да, разоружаешься, — повторил начальник. — Ты
считаешь, что мы полностью победили и война окончи-
лась. Сражения, мол, ведутся во время войны, а наша
сегодняшняя работа — обычная мирная профессия, и че-
ловеческие потери должны быть исключены на сто про-
центов. К сожалению, это далеко не так. Ты не читаешь
зарубежные газеты? Знаю, что не читаешь, и я тоже не
читаю. Но мне рассказывают товарищи, что пишут о нас
буржуи. Мол, в красной России бандитский террор. На
улицах валяются трупы, большевики не в силах унять
разгул бандитизма, они гниют изнутри. Тебе понятно?
Сейчас мы на огневом рубеже. Ты, я, Фалин, твои ребя-
та. Каждый бандитский налет — не только потеря для
рабочего класса энного количества материальных цен-
ностей, но и политическая акция против советской вла-
сти, подрыв ее престижа.
Из-за того, что ты недооцениваешь важность нашей
работы, ты размагничиваешься и внутренне разоружа-
ешься. Становишься не добрым, а добреньким, жалост-
ливым. Лавров и Панин продолжают бой, начатый тобой
в семнадцатом году, а раз бой, значит, неминуемые по-
тери.
Начальник тяжело перевел дух и продолжал говорить.
Климов смотрел на его большое одутловатое лицо, на
глубокие морщины у рта и понимал, что начальник убеж-
дает и взбадривает не только его, Климова, но и себя.
— Последнее, Василий. Можно, конечно, взять Серо-
го и всех его молодчиков и поставить к стенке. Можно,
да нельзя. Мы провозгласили первое в мире государство
рабочих и крестьян и их первую Конституцию. Основной
закон надо охранять, строго соблюдать, так как или за-
кон есть, или его нет. Третьего быть не может. Мы долж-
ны доказать вину этих махровых бандитов, и поэтому
Лавров и Панин там, а Фалин здесь.
Начальник показал на диван, поднялся и в первый раз
посмотрел Климову в лицо:
— Уверен, что ты меня понял, Василий. Мы похоро-
ним Александра тихо, ночью. Похороним тихо, без тра-
83
диционного залпа и оркестра. Так требуют обстоятельства,
и мы обязаны так поступить. Когда у тебя встреча с Па-
ниным?
— В шестнадцать часов. — Климов встал и расправил
сутулые плечи.
— Прощайся и уходи. Тебе надо быть в отделе. Запи-
ши мне в календаре адрес, я тоже приду.
Климов поцеловал Фалина в холодный лоб, записал в
календаре адрес квартиры на Зубовской и, твердо ступая
по вытертому ковру, вышел из кабинета. На улице он
опять выпрямился и быстро зашагал по ночной Москве.
Царя свалили. Беляков расколошматили. Неужели се-
рым уступим? Выше держать голову и не размагничи-
ваться! В этом наш долг перед погибшими товарищами.
Климов взбежал по лестнице, остановился перед своим
кабинетом и стал шарить в карманах в поисках ключа.
Дверь распахнулась сама, и Климов увидел, что ребята
расположились полукругом, а в центре на стуле сидит вы-
сокий лохматый парень. Он сидел прямо, уверенно рас-
ставив ноги, и, оглядывая слушателей серьезными глаза-
ми, говорил:
— Они же все — сплошная контра, граждане началь-
ники. Вы спросите у них, зачем им понадобилось золото?
Интересно будет послушать. Я кто есть? Пролетариат, —
сказал он. — Когда начальник приехал, я собрался и по-
шел с ним без разговора. Я скрываю, что опилки мои? —
Парень указал на холщовые мешочки, стоявшие рядком
на столе. — Нет. Сколько буржуев пришло на меня жа-
ловаться? Одиннадцать? Так их на самом деле в два раза
больше! Можете записать, они все здесь. — Он постучал
пальцем по виску. — Почему, спрашивается, половина
не заявила в милицию? Потому что не смогут ответить
на вопрос, зачем им понадобилось золото. От моих дел
рабочей власти одна польза.
Все опять засмеялись. Конов, сидевший как герой за
столом Климова, даже схватился за голову, только Зайцев
брезгливо поморщился, тряхнул своей коробочкой и от-
правил в рот очередной леденец.
84
— Что вы гогочете? Вы Ленина читали? Знаете, в чем
смысл новой экономической политики?
— Стоп! — пробасил Шленов, грузно поднялся со
стула и в два шага пересек кабинет. — Заткни глотку,
паря. — Он взял парня за шиворот, рывком поставил на
ноги, оглядел, словно лошадь на базаре, и неожиданно
влепил ему такую затрещину, что оратор волчком отле-
тел в дальний угол кабинета.
Неожиданность этого поступка всех парализовала.
Первым пришел в себя Конов, он выскочил из-за стола
и тонкими мальчишескими руками схватил Шленова за
богатырскую грудь. Припадая на больную ногу, к ним
подошел Сомов, оттолкнул Витуна и процедил сквозь
зубы:
— Стыдитесь, ребята!
— И чего раскудахтались? — удивленно протянул
Шленов. — Из-за контры...
— Заткнись ты! — крикнул Лапшин, поднял парня,
повел его к дверям, и тут все увидели начальника.
Климов посторонился, пропустил Лапшина и аресто-
ванного, молча подошел к столу.
— Шленов, останься, — сказал он, не глядя на при-
сутствующих, потом сел и начал набивать трубку.
Беспрецедентный случай, свидетелем которого он
только что был, не вызвал в Климове гнева, тем бо-
лее что ребята так строго осудили рукоприкладство. «Уж
больно мы принципиальные. Они нас убивают, а мы
и пальцем тронуть не смей. Что бы сказали ребята, уви-
дев Фалина?» — Климов понимал, что так рассуждать
не имеет права, и, нахмурившись, посмотрел на Шле-
нова:
— Что же это ты, Пахомыч?
Шленов молча ворочал тяжелыми скулами и сопел в
усы. Его маленькие хитрые глазки исчезли под лохматы-
ми бровями.
— Еще раз допустишь — отдам под суд, — лениво, как
по обязанности, проговорил Климов. — Ребятам пожа-
луйся на меня: мол, здорово ругался Василий. Понял?
85
— Лады, — шумно вздохнул Шленов, глазки его вы-
нырнули из укрытия и лукаво засветились. — Очень даже
пожалуюсь.
Он встал и направился к двери.
— Зайцева позови, пусть зайдет, — сказал, улыбаясь,
Климов.
— Беляка-то? — как бы про себя переспросил Шле-
нов. — Кликнем — не трудно.
Зайцев вошел легкой пружинистой походкой и, под-
дернув брюки, сел, заложил ногу на ногу.
— Неприятный случай, Владимир Николаевич, и я бы
просил вас никому о нем не рассказывать.
— Вы всех об этом предупредите или только меня? —
спросил Зайцев, и Климов почувствовал его холодный
насмешливый взгляд. — Понимаю, там вы можете рас-
считывать на партийную солидарность. Что ж, беспар-
тийная прослойка гарантирует свое молчание.
— Тяжелый вы человек, Зайцев, — сказал Климов раз-
дражаясь.
— Возможно, но я не разделяю людей на тяжелых
и легких. На мой взгляд, у человека есть более суще-
ственные признаки. В частности, его служебное мастер-
ство.
— Что вы хотите этим сказать? — Климов набычив-
шись смотрел на заместителя.
— Вы не обратили внимания на то, как изменился за
последний месяц Шленов? — спросил Зайцев и достал
коробочку с монпансье.
— Вы можете не заниматься ерундой во время серьез-
ного разговора? — выходя из себя, крикнул Климов.
Зайцев положил в рот конфетку и спрятал коробку в
карман.
— Простите, — серьезно и тихо сказал он. — Но мне
леденцы, как вам трубка, помогают думать. А Шленов
очень изменился за последнее время. Мне кажется, что
Шленов каждым своим поступком хочет доказать, что
он самый смелый и самый честный. А сегодняшний его
поступок свидетельствовал, что Шленов не может стер-
86
петь, когда имя вождя произносит какой-то мошенник.
Вас не наводит это на некоторые размышления, товарищ
Климов?
Климов ничего не ответил, отпустил заместителя и
лег спать. Утром, подписывая различные документы и
решая текущие вопросы, он то и дело вспоминал слова
Зайцева, но никак не мог сосредоточиться и всерьез за-
думался над этим, только когда отправился на встречу
с Паниным. Погруженный в мрачные размышления,
он поднялся на второй этаж и чуть, было не налетел на
начальника, сидевшего на ступеньках с пачкой газет на
коленях.
— Понимаешь, Василий, — сказал начальник, подни-
маясь и отряхивая брюки, — нет времени читать. Наку-
пил по дороге -и хотел воспользоваться свободной минут-
кой. «Сколько лет знаю, а не поверил бы, что он может
сидеть на грязной лестнице, читать газеты и ждать такую
фигуру, как я», — подумал Климов, открыл дверь и про-
пустил начальство в комнату.
— Посиди молча, я погляжу, что пишут нового.
А старик-то дальнозоркий, отметил Климов, глядя,
как начальник держит газету на вытянутой руке. Он рас-
курил трубку и, заложив руки за спину, широко расста-
вив ноги — встал в своей излюбленной позе у окна.
Панин вошел быстро, исподлобья взглянул на началь-
ника и, смущенно улыбнувшись, провел рукой по жирно
набриолиненной голове.
— Добрый день, — сказал он и остановился в нереши-
тельности. Видно, он сразу сообразил, что незнакомец —
высокое начальство.
— Здравствуй, здравствуй. — Начальник поднялся на-
встречу и сильно тряхнул ему руку. — Садись и докла-
дывай Василию Васильевичу. А я посижу в сторонке и
послушаю.
Николай сел, стараясь не поворачиваться к начальни-
ку спиной, но тот сердито сказал:
— Лицом к начальству, Панин. Климов — твой на-
чальник, ему докладывай, на него и смотри.
87
— Слушаюсь, — сказал Николай и посмотрел на Кли-
мова. Глаза у Панина стали непривычно серьезные, вес-
нушки побледнели, будто покрылись пылью.
Климов выпустил огромное облако дыма.
— Обстановка в трактире за последнее время не из-
менилась. Считаю своим долгом доложить, что Михаил
Лавров москвич и до пятнадцатилетнего возраста про-
живал здесь. Я этого не знал, Василий Васильевич. В
трактире Лавров встретил своего знакомого, с которым
был дружен в восьмилетием возрасте.
Климов стиснул ногами стул и посмотрел через Пани-
на на начальника. Тот нахмурился и приложил палец к
губам, призывая Климова к молчанию.
— Наше с Лавровым мнение, что обнаружившееся об-
стоятельство не должно влиять на ход операции, так как
его друг детства, видимо, ничего о Лаврове не знает.
Иначе бы они не церемонились, — пояснил Николай.
— Почему Лавров не является сюда? Почему он скрыл
от меня, что москвич? — сердито спросил Климов.
— Он не может прийти, Василий Васильевич, так как
все время сейчас проводит с Серым. В отношении вто-
рого я его сам спрашивал. Молчит. Думаю, что боялся
быть отстраненным от операции.
— Казаки-разбойники, — пробормотал Климов и за-
молчал, увидев кулак начальника.
— Но сейчас ведь успех зависит только от него, — ска-
зал запальчиво Панин, выгораживая товарища. — Миш-
ка сейчас рядом с Серым — вот так. — Он показал стис-
нутые ладони. — Это целиком заслуга Лаврова. Вчера
вот только... — Панин смешался, потом рубанул воздух
рукой и продолжал: — Сорвался он вчера. Немного. Сами
понимаете, Василий Васильевич. Это его выдержку иметь
надо, чтобы в такой ситуации не сгореть дотла. Сейчас
все в порядке, — быстро заговорил Панин. — Честное
комсомольское, все в порядке! Он ухитрился не толь-
ко оправдаться, но и кое-что выиграть от своего срыва.
Серый, конечно, не до конца верит Мишке, но Серый
никому не верит. И вообще, — тон Николая изменился
88
и стал поучающим, будто он, взрослый человек, втол-
ковывал прописные истины двум непонятливым под-
росткам, — находиться там и быть вне подозрений аб-
солютно невозможно. Даже меня, казалось бы верного
человека, проверяют. Утром хозяин зазвал в свою кле-
тушку и давай про дом расспрашивать. Я сначала и не
понял, к чему это он. Дом, амбары, коровы, лошади, то
да се. Потом вижу, он из-под бровей зыркает. Тут я по-
нял: идет проверочка. А когда старый хрыч имя с отче-
ством моего мнимого папаши невзначай перепутал, все
стало яснее ясного. Тут я ему и загнул. — Панин доволь-
но ухмыльнулся. — Подошел к нему ближе и спрашиваю:
«Что же это получается? Батя о вас такого высокого мне-
ния, а вы даже его имени толком не знаете? Нехорошо
это, свояки все-таки». Он засуетился, стал про старость
всякие слова говорить и отпустил меня. Я вышел, а у две-
рей Валет стоит, и рука в кармане. Тут я вконец рассви-
репел, подлетаю к нему и спрашиваю: «Деньги принес?
Давай сюда!» — и хлоп его по карману. Там наган, ко-
нечно.
— Какие деньги? — спросил начальник.
Панин молчал и смотрел поочередно то на начальни-
ка, то на Климова.
— Николай жуликам деньги в долг дает, под процен-
ты, — сказал Климов и улыбнулся. — Я вам потом объ-
ясню, Николай Федорович.
— Рассказывай, извини, что перебил.
— Я это к чему говорю? К тому, что все под подо-
зрением, и Лавров не исключение. Он ближе, ему и
труднее.
— Очень толково ты все объяснил. — Начальник под-
нялся, взял стул и пересел ближе. — Ты, случайно, Пав-
ла Антонова не знаешь?
— Пашка Америка, — пояснил Климов.
— Известная личность. Карманник.
— Жаль, что карманник. — Начальник хрустнул паль-
цами и вздохнул. — Я в германскую с его отцом в окопах
бок о бок сидел. Хороший мужик был.
89
— А Пашка тоже парень неплохой, — быстро сказал
Панин, — меня ненавидит — аж зубы скрипят. Это за
мои ростовщические привычки. Да и к налетчикам он
не благоволит.
— Василий, ты напомни мне об Антонове, когда раз-
вяжемся с бандой. Не забудешь? — Начальник повер-
нулся к Панину: — Как я тебя понял, Коля, дела у вас
хороши, да не очень. Хозяина нащупать вы не можете.
Серого надо брать с поличным, а он на дело не пойдет,
пока вас не обнаружит. Источник информации продол-
жает оставаться неизвестным. Так?
— Уверен, что хозяин в трактире ни разу не появлял-
ся, иначе если не я, то Лавров бы его засек наверняка.
Климов смотрел на Панина, слушал его рассуждения
и не переставал удивляться. Куда девался рыжий маль-
чишка? О ходе разработки докладывал молодой, но рас-
судительный и даже осторожный сотрудник. Слушал
внимательно, не рубил сплеча, говорил медленно, взве-
шивал каждое слово. И начальник на Николая смотрит
серьезно, рассуждает, советуется с ним. Сидят как рав-
ные, выставили упрямые лбы, прямо совет старейшин.
— Почему ты думаешь, что хозяин Серого должен
явиться со стороны? — второй раз спросил начальник. —
Может, он все время рядом, в той же банде, но не по-
казывает своего старшинства, держится в тени?
— Рядом? — Панин наморщил лоб, и так невелик был
у него запас морщин, что он сразу опять стал мальчиш-
кой. — Рядом, рядом; — твердил он. — Это мы не сооб-
разили, надо подумать.
— Подумай, Коля, а пока что честно, как отцу, скажи:
сколько, по-твоему, шансов на успех? Учти, что мы с
ними меняться людьми не можем. За одного Фалина де-
сять бандитских групп необходимо взять.
Было видно, что ему трудно далось это признание.
— Сейчас не могу ответить на этот вопрос. В ближай-
шие сутки риск минимален, а завтра я приду и скажу что
и как. Есть у нас с Михаилом один план, но сегодня го-
ворить о нем рано.
90
— Видал, Василий, как рассуждает? Может, отозвать
обоих ребят? Серый поймет, что мы сняли людей, и рва-
нет на дело. Мы его и возьмем.
— Где вы его возьмете? Москва большая. А главарь?
Нет! — Панин упрямо наклонил голову и смотрел на на-
чальника так, будто хотел его загипнотизировать. — Ми-
хаил предвидел такой оборот и велел передать: «Не для
того погиб человек, чтобы мы отступили».
— Ну, если Михаил так сказал, — начальник встал
и развел руками, — тогда подождем до завтра. — Он подо-
шел к Панину и вытянулся по стойке «смирно». — Спаси-
бо, что привез Александра. Большое спасибо, Коля.
Минуты две все молчали, потом Панин пробормотал:
— До завтра, — и пошел к дверям.
На пороге он остановился, секунду помедлил и осип-
шим голосом сказал:
— Еще Михаил велел передать, что готов нести уго-
ловную ответственность, но Свисток умрет до задержа-
ния шайки.
Климов хотел его вернуть, но Панин был уже на пло-
щадке, гулко хлопнула дверь парадного, и стало ясно, что
догнать его не удастся.
Глава седьмая
ТЕЗКИ
Когда ему было девять лет и прислуга называла его
«барчуком», а матушка «лапонькой», случилось так, что
он спас жизнь беглому каторжнику. Он не знал, кто этот
грязный, дурно пахнущий человек, неожиданно появив-
шийся у задних дверей барского дома. Он только что
прочитал «Отверженные» и, увидев бродягу, не испугал-
ся, а, услышав на улице свистки полицейских, взял не-
знакомца за руку, отвел его в детскую, потом спрятал на
чердаке и кормил неделю. Он ни о чем не расспрашивал
этого человека и молча сделал, что считал нужным: при-
тащил на чердак кипяток, мыло и ножницы, отцовский
91
костюм и бумажник, а обнаружив однажды отсутствие
своего гостя, так же молча уничтожил следы его пре-
бывания и через несколько дней забыл. Этой забывчи-
вости помогли события, свергнувшие царя и отобравшие
у родителей «лапоньки» особняк, положение и средства
к существованию.
Он понял, что к особняку возврата нет, сначала толь-
ко морщился на стенания и жалобы стариков, а потом
ушел от родителей. Переход от полного благополучия
к лишениям и ожесточенной схватке за существование
дался ему сравнительно легко. На улице он оказался
сильнее, умнее, а главное, озлобленнее своих сверст-
ников. Взрослые, которых он встречал на своем пути,
обогащали его жизненный опыт. Он понимал, что если
хочет осуществить свою мечту, то должен учиться. На-
шлись люди, которые ему помогли.
К восемнадцати годам определился его характер —
расчетливый, смелый, решительный и жесткий. Он вы-
брал свой путь раз и навсегда.
Как-то брел он по Сухаревке, обдумывая предстоящее
дело, и натолкнулся на какого-то мужчину, сделал шаг в
сторону, но мужчина загородил ему дорогу и свистящим
шепотом сказал:
— Харю-то подыми. Брови у тебя знаменитые, на всю
жизнь запомнил. Узнаешь?
Лица он не узнал, а глухой и шипящий голос вспом-
нил.
— Жан Вальжан, — сказал он, быстро прикидывая,
что можно извлечь из неожиданной встречи.
— Какой еще Жан? Зови, как все, Коброй. Мужиком
стал, барчук, минут десять приглядывался, прежде чем
признал. Да, как зовут-то тебя, барчук?
— Михаил.
— Хорошее имя, — просипел Кобра. — Пойдем, Ми-
хаил, обмоем встречу.
На неизвестной Михаилу малине Кобра внимательно
его выслушал и просипел:
92
— Брось ваньку валять, айда со мной. В Москве тебя
уголовка вмиг заметет. Не хочешь? Ну, дело твое. Хочешь
пристать к верным ребятам? Попробую. Когда-то я был
хозяином на московских малинах.
Они прошатались несколько дней по притонам, встре-
тили на улице Серого, и Михаил вошел в его банду. Он
понимал трудности, которые его ждут, понимал, но, как
выяснилось, недооценивал. Проходило время, а он не су-
мел стать для бандитов своим человеком.
Он понял, что налетчиков, какими он видел их со сто-
роны, не существует, что в их мире смелость и ум — ка-
чества непривычные и даже чуждые, а такие понятия,
как профессиональная честность при дележе и благодар-
ность за помощь, полностью отсутствуют. В этом мире
ценятся жестокость и вероломство.
Прекрасно, и то и другое будет выдано сполна. При-
няв это решение, он успокоился, но тут появилось не-
ожиданное препятствие в лице его тезки, друга детства,
вынырнувшего неизвестно откуда.
Они были знакомы еще до революции. Их семьи за-
нимали одинаковое положение. Отцы посещали один и
тот же клуб, а матери — одних и тех же портних. Друж-
ба Михаилов поощрялась родителями, и после занятий
они почти ежедневно появлялись в гостях друг у друга,
оба в гимназических мундирчиках, оба подтянутые и се-
рьезные, как и подобало подросткам этого круга.
В долгие зимние вечера они чинно сидели в гостиной
и, слушая «Лунную сонату» в исполнении музицирую-
щей матушки, мечтали о «Наутилусе» капитана Немо,
кабачках Монмартра и переделке мира. Мир переделали
без них. С тех пор они не виделись.
Цыган приоткрыл тяжелые от бессонницы веки и
оглядел комнату. Серж лежал лицом вниз, плотно обхва-
тив подушку, спал или делал вид, что спит. Ночью, ког-
да Серый посоветовал ему не расставаться с ребятами,
Серж не возражал, пришел сюда и как лег, так и лежит.
Его ровное дыхание Цыган слушал всю ночь. Оба они
93
не раздевались, и Цыган был почти уверен, что под по-
душкой рука Сержа сжимает рукоятку нагана.
Цыган вскочил, достал из кармана ключ, отпер замок
и, громко хлопнув дверью, вышел в коридор. Сделав не-
сколько шагов, он на цыпочках вернулся и заглянул в
замочную скважину: видны были только ноги, но, судя
по их положению, Михаил не шевелился.
В соседней комнате был один Валет, который, сидя за
столом, играл сам с собой в очко.
— Постигаешь науку? — спросил как можно миролю-
бивее Цыган.
Валет бросил пухлую колоду и, показав полный набор
стальных зубов, сказал:
— Встали, ваше благородие? Серый с ребятами куда-
то подался, а мне велел француза караулить.
— Без тебя уберегу. — Цыган взял карты и, ловко пе-
ретасовав, дал одну Валету. — Червонец.
Валет посмотрел карту и сказал:
— Два.
— Идет. — Цыган взял карту себе и дал опять Валету,
потом еще одну.
— Паскудина! — Валет бросил карты. — Перебор!
Шестнадцать с меня.
— Тебя девки любят, Валет. — Цыган дружески по-
трепал его по плечу. — Иди-ка ты лучше в кино, на Плю-
щихе в «Ореоле» идет «Индийская гробница». Классная
вещь, я вчера видел.
— Серый не велел, — нерешительно протянул Ва-
лет.
— Да он, наверное, только к вечеру заявится. Две се-
рии, классный боевик, — убеждал Цыган.
— А чего ты меня гонишь? — подозрительно спросил
Валет.
— Сиди, — равнодушно сказал Цыган и пожал плеча-
ми, — мне не мешаешь...
Вернувшись в свою комнату, он снял со стены гитару
и, взяв несколько аккордов, поморщился. Опять эти му-
жики рвали струны и ревели свои тюремные песни. Ми-
94
хайл сопел в подушку и не двигался. Тогда Цыган настро-
ил гитару и запел:
— Скатерть белая залита вином...
— Все гусары спят непробудным сном, — подхватил
Серж и сел на постели. Он потянулся и сладко зевнул. —
До чего же здорово, что мы опять встретились!
— Да? — натянуто улыбнулся Цыган. — Пойдем вы-
пьем, Мишель?
— Я не употребляю, тезка, — ответил Серж, встал,
одернул сюртук и причесался. — Но за компанию могу
посидеть.
Они вышли из комнаты и столкнулись с Валетом.
— Не велено. — Валет загородил выход.
— Ладно, отдохни, — властно сказал Цыган и ударил
его по руке. — Можешь идти с нами.
Трактир был еще закрыт, но они прошли через чер-
ный ход и сели в пустом полутемном зале, где за одним
из столов, положив голову на гитару, спал бывший офи-
цер лейб-гвардии гусарского полка.
— Бедная Россия, — пробормотал, глядя на него, Цы-
ган и повернулся к Валету: — Организуй что-нибудь.
— Будет сделано, ваше благородие, — буркнул Валет
и пошел на кухню.
Цыган достал из кармана колоду карт.
— Сыграем да продолжим рассказ о житье-бытье. Что
ты тут поделываешь?
Серж внимательно посмотрел на Цыгана и взял пред-
ложенную карту.
— Суета сует и прочая суета. Боже мой, Михаил, боже
мой, что бы сказали наши мамы и папы, если бы они
увидели своих ненаглядных в такое время и в таком ме-
сте! Дай еще одну.
Цыган молча дал ему карту.
— Опять же, помнишь, они играли в вист, а мы режем-
ся в очко. О времена, о нравы, как говорил наш латинист,
когда перехватывал мою шпаргалку, адресованную тебе...
Анкор, мон ами.
Цыган протянул ему еще одну карту и сказал:
95
— А мне нравятся эти люди. Простые... Свистка, к при-
меру, не очень волнуют комментарии о Галльской войне.
А Валет, наш милый коллега, почти уверен, что Публий —
это один поэт, Овидий — другой, а Назон уж совсем третий.
— У меня девятнадцать, — раскрыл карты Серж.
— Двадцать одно, — сказал Цыган.
— Да, тебе везет, Михаил, а мне вот... — Серж встал,
подошел к спящему офицеру, взял гитару и неумело, од-
ним пальцем стал наигрывать «все гусары спят непро-
будным сном».
Цыган повернулся на стуле:
— Слушай, мне кто-то говорил, что тебя видели в
форме красного командира.
— Мне тоже говорили. — Серж улыбнулся.
— Что же?
— Что ты в какой-то школе на чекиста учишься.
— Интересно, — Цыган внимательно посмотрел на
Сержа и стал раскладывать пасьянс, — мне это в голову
не приходило. Надо будет проверить...
— Что именно, Михаил?
— Потом расскажу, а пока предупреждаю. — Цыган
смешал карты и с милой улыбкой продолжал: — По кра-
ешку ходишь, запомни, и Серому голову зря морочишь.
Не путайся под ногами, друг детства. Мне Серый нужен
для других дел. С его бандой можно взять банк, и я уйду
отсюда как можно дальше. Ненавижу грядущего хама.
Офицер поднял голову, мутными глазами посмотрел
на Сержа, Цыгана, откинулся на стул и снова заснул.
— Бедная Россия, — повторил Цыган. — Вот он, геор-
гиевский кавалер, за рюмку водки готов «Интернацио-
нал» играть. Нет сильных личностей, чтобы это стадо,
именуемое русским народом, повернуть вспять... Ну да
еще посмотрим. Кстати, Мишель, — Цыган встал, — мне
нужно на полчасика отлучиться. Не обидишься?
Серж молча пожал плечами.
— Валет, — крикнул Цыган, — я скоро вернусь.
Валет вошел в зал с тарелкой в руках.
— Жрать нечего, объедки какие-то.
96
— Найдем где поесть.
Цыган подошел к Валету вплотную и тихо добавил:
— Помнишь, что тебе Серый приказал?
— Ну? — Валет посмотрел на Сержа. — Не боись, бу-
дет сидеть, как кутенок.
— Смотри, Валет, ты его плохо знаешь, — прошептал
Цыган и пошел к дверям.
— Не задерживайся, Мишель, — громко сказал Серж
и улыбнулся. — Мне скучно без тебя.
Мастер сделал шаг назад, восторженно оглядел Паш-
ку с ног до головы, будто не только стриг, но и одевал
его, вообще создал собственноручно целиком от кончи-
ков модных ботинок до самой макушки, закатил глаза и,
прижав руки к груди, воскликнул:
— Готово-с, молодой человек!
Пашка с грустью посмотрел под ноги, где шелкови-
стой горкой покоились его кудри, вздохнул, поднял гла-
за и встретился взглядом со своим двойником в зеркале.
Уши, которых Пашка раньше не замечал, вдруг нахально
заявили о своем присутствии. Зато появился лоб, очень
даже высокий и благородный, а пробор, ради которо-
го он и отважился на эту операцию, был выше всяких
похвал.
Пашка покорно повернулся, разрешая мастеру прой-
тись щеткой по воротнику и лацканам нового пиджака,
зажмурился в едком облаке одеколона и, сунув деньги в
протянутую руку, выскочил на улицу.
Он шел деревянной походкой, словно манекен, чувст-
вуя на себе насмешливые взгляды прохожих, и сосредото-
ченно смотрел прямо перед собой. Первыми Пашкиными
судьями были папиросники на углу.
Профессиональным взглядом выловив в толпе фран-
товатую фигуру, пацан моментально оказался рядом и
откуда-то из-под локтя скороговоркой выпалил:
— Гражданин-товарищ-барин, папиросы «Люкс». Уго-
щайтесь.
4 Н. Леонов
«Трактир на Пятницкой»
97
Пашка остановился, с трудом втиснул руки в карманы
модных брюк, и вся его фигура моментально преобрази-
лась и вновь приобрела утерянную свободу.
— Америка! — ахнул пацан и чуть было не рассыпал
папиросы. — Ну, даешь! Это класс! — Шмурыгая подо-
швами, прищелкивая языком и издавая другие нечлено-
раздельные звуки, он обежал вокруг Пашки.
— Ну? — спросил Пашка и осторожно провел ладо-
нью по волосам.
— Во даешь, Америка! Теперь ты можешь работать в
лучшем ресторане и, если какой-нибудь фраер схватит
тебя за руку, можешь спокойно извиниться и сказать, что
перепутал карман.
— То-то! — гордо сказал Пашка, купил у парня папи-
рос и двинулся дальше по Пятницкой.
Ему было приятно получить такую высокую оценку,
но в одном шкет был абсолютно не прав. Работать в этом
наряде совершенно невозможно: пиджак подхватывает и
сковывает движения, а в карман брюк не то что чужой
бумажник — собственная рука еле пролезает. Идти на
работу следует в привычном свободном костюме, ко-
торый сейчас валяется под кроватью. Но он о работе и
думать не может, хотя срывов и не было, но появился
страх, и Пашка гонит мысли о том дне, когда надо будет
надеть старый костюм и идти к мануфактурной лавке
Попова. Пока деньги есть, а там будет видно.
Пашка зашел в кафе, где у него была назначена встре-
ча с Аленкой, сел за самый дальний столик.
Странная девчонка эта Аленка. Накануне Нинка устро-
ила из-за нее скандал и смоталась с каким-то залетным
фраером, а Пашка ночевал у маленькой смешной девчон-
ки. Чудеса начались, как только они поднялись по пахну-
щей котами лестнице и, пробравшись по темному, застав-
ленному сундуками коридору, закрыли за собой дверь ее
комнатушки.
Пашка разделся, плюхнулся на узкую железную кро-
вать и тут же заснул. Когда он проснулся, было уже свет-
ло — часа четыре, наверное. Аленки рядом не было. Паш-
98
ка оглядел каморку и страшно удивился, увидев девчонку
спящей на каком-то тряпье под столом. Он хотел было
подняться и перенести ее на кровать, но лень победила, и
он снова заснул. Утром Аленка растолкала его и, прило-
жив палец к губам, шепнула:
— Одевайся, Паша. Только, ради бога, тихонько, у нас
здесь все-все слышно.
Пашка поднялся заспанный и злой, быстро оделся и,
не попрощавшись с негостеприимной хозяйкой, вышел
на улицу. Он тихо присвистнул, когда увидел, что только
семь часов. Куда же деваться в такую рань? Стоило ру-
гаться из-за нее с Нинкой, чтобы оказаться в таком пи-
ковом положении? Так он и стоял в нерешительности,
когда кто-то тронул его за руку и тихо спросил:
— Сердишься? — Аленка прижималась виском к его
плечу и заглядывала в глаза. — Не сердись, Пашенька.
У меня нельзя ночевать. Я и пустила-то тебя только по-
тому, что боялась, что с Нинкой уйдешь.
— А где же мы жить будем? — спросил Пашка. — Или
каждый день в семь утра на улицу вытряхиваться?
— Паша. — Аленка зажмурила глаза и всхлипнула.
— Брось сейчас же, — сердито сказал Пашка и обнял
ее за плечи.
Он спросил о ночлеге, так как по опыту знал, что в
ближайшие дни с Нинкой помириться не удастся. Но
теперь, когда он увидел эти зажмуренные глаза и понял,
как расценено его беспокойство, Пашка почувствовал
себя таким большим и сильным, что невольно выпря-
мился, покровительственно погладил Аленку по щеке и
сказал:
— Не реви, найдем хату, подумаешь, дело! Будем вме-
сте жить, как люди, чин по чину. Пойдем.
Они купили у лоточницы жареные пирожки, уселись
на скамейке пустого сквера и молча жевали, оба потря-
сенные принятым решением.
Пашке хотелось взглянуть на Аленку. Вчера он в на-
чале вечера нервничал, а потом в пьяном угаре ругался
с Нинкой и не рассмотрел девчонку как следует. Но он
4*
99
боялся смутить доверчиво прижавшегося человека, ел
пирог и обдумывал создавшееся положение.
Даже здорово, что он развяжется с этой проститут-
кой; конечно, Аленка тоже не бог весть что, но вроде
девка душевная. Хату снять надо, хватит валяться по чу-
жим кроватям. Только как же она выглядит, эта Аленка?
Не дело Пашке Америке иметь непригожую подружку,
засмеять могут. Черт ее разбери, блондинка она или
брюнетка?
— Паша, ты о чем думаешь? — спросила Аленка и по-
терлась щекой о плечо.
Пашка вытер клочком бумаги жирные пальцы и ре-
шил пойти на хитрость.
— Аленка, будь другом, — сказал он, — сбегай на угол,
купи пачку «Люкса», — и сунул ей в руку полтинник.
Девчонка вскочила, отряхнула с подола крошки и по-
бежала по дорожке сквера. «Очень даже ничего», — ре-
шил Пашка, посмотрев на стройную длинноногую фи-
гурку, поднялся и пошел следом.
Он решил начинать новую жизнь солидно, крикнул
Аленке, чтобы вернулась, и сказал:
— Идем в торговые ряды, приодеть тебя надо.
Но девчонка заупрямилась.
— Нет, — сказала она твердо, — я с тобой не пойду,
Паша. Не хочу, чтобы на меня как на девку смотрели.
Мол, взяли замухрышку напрокат и одевают.
Пашка дал ей пять червонцев и договорился встре-
титься в двенадцать часов в кафетерии, а сам отправился
искать комнату. Он обратился за помощью к пацанам-
папиросникам и по их подсказке, как выражаются жули-
ки, вышел сразу в цвет. Комната была в порядке, хозяй-
ка, видно баба опытная, окинула Пашку оценивающим
взглядом, молча дала ключи и даже не спросила задатка.
Потом Пашка махнул на все рукой, купил себе новый
костюм и отправился в парикмахерскую.
Теперь сидит в кафе, крутит в наманикюренных паль-
цах папиросу и чувствует себя как рыба, вытащенная из
воды. Аленку он увидел, когда она остановилась рядом
юо
и тронула Пашку за плечо. Вернее, он увидел ее, как
только она вошла в двери, но узнал только сейчас. Узнал
и ошалел: неужели эта краля — Аленка? Затянутая в про-
стенькое полотняное платье, она теребила в руках яркий
зонтик и, сдерживая улыбку, покусывала полную губку;
ее нежная кожа светилась румянцем. Из-под белой па-
намы она глядела на Пашку огромными, вполлица, гла-
зами.
Пашка вспомнил Серого, встал и поклонился.
— Добрый день, дорогая, — сказал он утробным
голосом и гордо оглядел немногочисленных посетите-
лей. — В этой забегаловке мы, конечно, завтракать не
будем.
Он взял Аленку под руку и повел к выходу.
— Эй! — крикнул Пашка проезжавшему мимо лихачу
и вскочил на мягко качнувшуюся подножку.
— Прежде меня пропусти, — прошептала Аленка од-
ними губами и, подобрав юбку, так вошла в пролетку,
будто только этим всю жизнь и занималась.
Они чинно уселись рядом, и Пашка сказал монумен-
тально-величественной спине извозчика:
— «Балчуг».
— Па-а-жа... — пророкотал лихач, и пролетка мягко
покатилась по мостовой.
— Как в кино, — прошептала Аленка и сжала Пашке
руку.
Двери «Балчуга» услужливо распахнулись, при виде
Пашки и его спутницы у швейцара удивленно поползла
бровь, но он тут же вернул ее на место и, раздвигая пор-
тьеру и низко кланяясь, сказал:
— Прошу, молодые люди.
Официант тоже «не узнал» Пашку, поклонился, подал
меню и отошел.
— Пашенька, — тихо сказала Аленка. — Мне ничего,
ничего не надо. Я абсолютно сыта.
— Кино кончилось. — Пашка швырнул меню и рассла-
бил узел галстука. — Не могу, Аленка. Витька! — крикнул
он официанту, а когда тот подошел, сказал: — Здорово.
101
Аленка моя подружка, так что можешь не выкаблучивать-
ся. Дай мне выпить и бутерброд с рыбой. А девчонке дай...
Что тебе?
Аленка положила на свободный стул зонтик, сняла
панаму и облегченно вздохнула.
— Дайте мне, пожалуйста, бифштекс. Это я в кино
сыта, а в жизни я ужасно голодная.
— Хороший парень Витька, — сказал Паша, провожая
глазами официанта. — Зимой я иногда на мели сижу, так
он меня месяцами в долг кормит. Как надоем в трактире
Петровичу (был в «Трех ступеньках» такой половой), так
сюда — к Витьке. Мировой кореш.
— Есть такие, — согласилась Аленка. — Меня в трак-
тире Николай тоже три недели кормит.
— Это какой, рыжий, что ли? — спросил Пашка.
— Он. Смешной ужасно, — Аленка заулыбалась, — ру-
гается, а сам добрый. Если за столом посторонние, так
он подаст обед, потом бросит на стол двугривенный и
шипит: «Сдача ваша с рубля. Ходят разные, едят на ко-
пейку, и чаевых не дождешься».
Пашка удивленно смотрел на Аленку, не перебивая, и
неожиданно спросил:
— Ты спишь с ним?
Аленка залилась румянцем.
— Что ты говоришь, Паша? У меня и не было еще
никого. Можешь не верить, а не было, — быстро зашеп-
тала она. — Я месяц назад на улицу вышла, три вечера
бродила, мужчины на меня ноль внимания, а я боюсь
заговорить. Меня Катька увидела и позвала с собой. Так
я и попала в трактир. Сижу вечер, два. Катька и дру-
гие девчонки кавалеров находят, а я нет. Как-то вечером
сижу за столом одна, совсем от голода ослабла, под-
летает этот Николай — и бряк на стол ужин и бутылку
лимонада. Расставляет тарелки, смотрит на меня зверем
и шипит: «Слово кому скажешь — уши оборву». А гром-
ко соловьем поет: «Салатик, дамочка, пожалуйста, теля-
тина свежая, можете не сомневаться». Так и пошло с тех
пор. Я прихожу в трактир и жду, когда он меня заметит.
102
Сижу, тобой любуюсь. Паша гордый расхаживает и на
меня, конечно, ноль внимания.
Пашка верил, что девушка говорит правду, но не мог
понять, как такой сквалыга может задаром кормить дев-
чонку чуть ли не месяц, и ведь ясно, что она отдать день-
ги не сможет.
— А вчера что же он не накормил тебя? — спросил
Пашка.
— Он девочек, которые сидели со мной, не любит, —
сказала Аленка и погладила Пашку по руке. — Ты о чем
задумался?
— Девочек не любит, а тебя любит? — Пашка недо-
верчиво посмотрел на девчонку.
— Я же не такая. — Аленка наклонила голову. — Как
ты не понимаешь? Он их называет... — Она нахмурилась
и прикусила губу. — Как же он их называет? Наследство,
что ли. Ну, как бы что они от царя нам остались.
— Что? Вот он как говорит, черт рыжий!
— Пашенька. — Аленка смотрела испуганно. — Ты
его не трогай, он очень хороший. Я не знаю, что с собой
сделаю, если с ним из-за меня беда приключится.
— А если беда должна приключиться или с ним, или
со мной? Тогда как?
Подошел официант и поставил на стол ведерко с бу-
тылкой шампанского.
— Просили передать, Америка. — Он улыбнулся. —
Там, у окна, твои кореша сидят.
— Кто такие? — спросил Пашка, оглядел зал и увидел
Сержа, который приподнялся со стула и поклонился. Ря-
дом с Сержем сидел Валет, а напротив еще кто-то, Паш-
ке был виден только затылок, и, лишь приглядевшись,
он узнал Цыгана.
Серж, поглядывая в сторону Пашки, что-то говорил
своим приятелям, потом встал и пошел к их столу. Он
подошел, поклонился и поцеловал Аленке руку.
— Добрый день, друзья. Очень рад вас видеть, — ска-
зал он и еще раз поклонился. — Не будете ли вы так лю-
безны и не согласитесь ли пересесть к нам?
юз
Краснея от смущения, Аленка молчала. Пашка нахму-
рился и хотел было отказаться, но Серж сжал ему локоть
и многозначительно сказал:
— Личная просьба, Павел. Наше соглашение пока еще
не расторгнуто.
— Пошли, Аленка. Неудобно отказываться. — Пашка
встал.
На новом месте было неуютно. Валет, лениво при-
хлебывая пиво, смотрел в окно и на появление гостей
никак не реагировал, а Цыган, как всегда, был зол и
встретил вновь прибывших ехидной улыбочкой. Серж,
усадив Пашку и Аленку, закурил, пускал кольца и, по-
глядывая на своих приятелей, кажется, получал удоволь-
ствие от созданного им же неудобного положения.
Пашка посмотрел на смущающуюся Аленку и разо-
злился.
— Что это вы сидите как на похоронах? — спросил
он. — Я к вам в гости не напрашивался. А раз пригла-
сили — угощайте.
Официант принес заказ, откупорил и разлил шампан-
ское.
— Как же мне тебя звать? — спросил Цыган, обраща-
ясь к Сержу.
— Я же тебя зову Цыганом, — ответил Серж, взял бо-
кал с шампанским и поклонился Аленке.
— Бросьте вы эту бодягу, — протянул Валет. — По-
смотри на этих дураков, Америка. Не виделись десять
лет. Выпили бы по случаю такой встречи, так нет — си-
дят, ругаются: почему тебя так зовут, а не так. Сами не
пьют и мне не разрешают. Мочу конскую глотаю. — Он
отставил бокал с пивом. — Взять меня, так я и не пом-
ню, как меня от рождения звали.
— Очень мне смешно видеть друга своего детства в
роли блатного, — любуясь пузырьками в хрустальном бо-
кале, сказал Серж. — Павел, ты его, — он кивнул в сто-
рону Цыгана, — конечно, давно знаешь?
— Да с месяц, наверное, — ответил Пашка.
104
— Очень интересно. — Серж улыбнулся и подмигнул
Пашке.
— Мы с тобой оба много интересного знаем, — сказал
Цыган. — Ты знаешь, куда я утром ходил?
— Я не гадалка с Киевского вокзала, — насмешливо
ответил Серж, — но думаю, что ты бегал разузнавать обо
мне.
— Верно, — Цыган кивнул, — и был я у Семеновых.
Помнишь Машеньку Семенову? Отец, между прочим,
у нее в полиции работал, и я решил навестить его. — Он
сделал паузу, оглядел присутствующих и снова повернул-
ся к Сержу: — Ты понял меня?
— Брось ты, Михаил, глупости рассказывать, — миро-
любиво сказал Серж. — Выпьем лучше.
— Нет, пить не будем. Так вот, в доме Семеновых
мне и сообщили, — Цыган опять посмотрел на всех по
очереди, — что Михаил в новую власть прямо влюблен...
Я не поверил. Михаил из очень порядочной семьи и к
красным особой симпатии иметь не должен. А мне го-
ворят: брось, мил-человек. Точно известно, что Михаил
с родителями разошелся и сейчас в какой-то специаль-
ной школе на чекиста учится. Идейным стал мой друг
детства. — На скулах Цыгана под смуглой кожей захо-
дили желваки. — А я идейных особенно не люблю.
Пашка вспомнил, что два дня назад именно эти слова
слышал от Сержа.
— Как вам, друзья, это нравится? — спросил Цыган.
Все смотрели на Сержа, а Валет взял его за плечо и
спросил:
— Это он про тебя, француз?
— Понимаете, друзья, — продолжал Цыган, — мучает
меня совесть, что я все это Серому не рассказываю.
— Очень интересно, — Серж отставил бокал и стрях-
нул с плеча руку Валета, — я сказки с детства обожаю.
Валет, ты не знаешь, почему, действительно, мой друг
детства, — я не могу привыкнуть к его новому имени, —
не расскажет эту сказку Серому?
105
Валет хмуро посмотрел на Сержа, потом на Цыгана и
сказал:
— Расплачивайтесь, и пошли в трактир. Есть головы
поумней моей, пусть они и думают.
— Пойдем? — спросил Цыган и рассмеялся.
Вечером Пашка оставил Аленку дома, а сам пошел в
трактир. Правду говорил Цыган или нет? Что же за че-
ловек на самом деле Серж? Что решит Серый? Эти во-
просы не давали Пашке покоя, и последний квартал он
почти бежал.
Он вошел через заднюю дверь и сразу направился в каби-
неты. В коридоре Пашка встретил Валета, который нервно
расхаживал взад и вперед и, увидев Пашку, сказал:
— Притаранил обоих и посадил с ними Свистка. Серо-
го нет, а Варька приперлась и строит амуры французу.
Слушай, Америка, — он длинно выругался и ударил ногой
пробегавшую по коридору кошку, — посоветуй, что де-
лать? Все перепуталось. По краешку ходим, а зачем мне
это? Может, сорваться, как думаешь?
Пашка решил за лучшее не отвечать и, пожав плеча-
ми, прошел в центральный кабинет.
— Привет честной компании, — сказал он и подумал,
глядя на заставленный тарелками и графинами стол: «Как
они не устают пить и жрать с утра до вечера?»
Свисток методично шевелил челюстями и прерывал
это занятие только для того, чтобы налить и выпить ста-
кан водки. Хват и Цыган, поставив между собой стул,
резались в карты. Серж с Варькой сидел на диванчике,
держал ее за руку и что-то быстро говорил.
— Паша, иди сюда. — Варвара взяла Пашку за руку,
посадила рядом и обняла. — Что ты от меня шарахаешь-
ся как от чумной? Полюбовника моего боишься?
— Прекрати, Варька, — Пашка оторвал от себя горя-
чие руки и отодвинулся, — тебе бы только скандал за-
вести, а потом ты в кусты.
Варвара повела плечами и наклонилась вперед, так
что в глубоком вырезе платья Пашке стали видны тяже-
лые круглые груди.
106
— Боишься, парень. — Она надула губы и повернулась к
Сержу: — А вот Сержик не боится. Не боишься, Сержик?
У Сержа раздувались ноздри, он завороженно смотрел
на кокетку, и Пашка боялся, что Серж сейчас при всех
поцелует ее или сделает какую-нибудь другую глупость.
— Прекрати, стерва, — Пашка шлепнул Варвару по
спине, — парень ни тебя, ни Серого не знает.
— А он красавчик, — продолжала кокетничать Вар-
вара, — люблю молоденьких. Что же мне, и развлечься
нельзя?
Серж двумя пальцами вынул из нагрудного кармана
кольцо, взял Варвару за руку, поцеловал ладонь и надел
кольцо на палец.
— Какая прелесть! — прошептала Варвара и спрятала
руку за спину. Пашка беспокойно оглянулся, но никто
не обращал на них внимания. Тогда он взял стул и сел
таким образом, чтобы загородить собой Сержа и Варвару
от остальных.
— Фамильная безделушка, — тихо проговорил Серж. —
Уйдем отсюда. Что тебе Серый? Что тебе все эти люди?
Разве ты для такой жизни создана?
— Что ты, миленький, я же больших денег стою, —
шептала Варвара, — откуда они у тебя?
Серж замялся, потом решительно сдвинул брови и
сказал:
— Будут деньги. Сейчас нет, но будут.
— Сгоришь как фраер. Другого места не нашел, где
слюни распускать? — сказал Пашка.
— А ты не суйся. — Варвара одернула шелковое пла-
тье, выставляя свои прелести. — Может, он вправду лю-
бит и заберет к себе? — сказала она в полный голос.
— О чем вы тут калякаете? — спросил, подходя, Сви-
сток. — Какая еще любовь?
— Вот и расхлебывай, — пробормотал Пашка и вместе
со стулом отодвинулся в угол.
Серж даже не пошевелился и махнул на Свистка тон-
кой рукой.
— Ай да друг детства! — расхохотался Цыган.
107
Тяжело, со свистом дыша (за что он и получил свою
кличку) Свисток надвигался на Сержа. Варвара вскочила
и встала между ними.
— Ты что лезешь? — закричала она. — Какое имеешь
право вмешиваться? Кавалер мне кольцо подарил. — Она
сунула Свистку под нос руку. — Видишь? Он меня на
содержание приглашает, а может, женится.
В кабинете стало тихо как в покойницкой. Все пони-
мали, что Варька нарочно продала Сержа и таким заступ-
ничеством поставила под его приговором подпись Серого.
Свисток смотрел поверх Варвары на Сержа, который, втя-
нув голову в плечи и засунув руки в карманы френча, те-
перь стоял прижавшись к стене.
— Женится, говоришь... — Свисток смахнул Варвару со
своего пути как тряпичную куклу, и она, опрокинув стул,
упала на диван, — давно я до этого французика добираюсь.
В руке Свистка тускло засветился нож. Пашка сжался
на стуле, будто удар предназначался ему, отвернулся и
увидел, как, оскалив ровный ряд острых зубов, Цыган
поднимает наган.
Выстрел хлопнул неестественно тихо, словно игру-
шечный. Свисток сделал еще шаг, казалось, что такой
пустяк не может его остановить. Серж скользнул вдоль
стены, раздался второй хлопок, и только теперь Пашка
понял, что стреляет не Цыган, а Серж. Что стреляет он,
не вынимая оружия из кармана френча, сквозь подклад-
ку, от этого и звук такой глухой и тихий.
Свисток ткнулся лбом в перегородку, колени у него
подогнулись, и он медленно и тяжело сполз на пол.
— Ай да друг детства, удружил ты мне, патрон сберег.
Я бы его все равно пришил. — Цыган спрятал наган за
пазуху. — Молодец-то молодец, только что ты Серому
скажешь?
— Что я, поросенок?! — истерически взвизгнул Серж. —
Стоять и ждать, пока он мне глотку перережет?!
— Опять стрельба?
В дверях кабинета стоял Серый, а из-за его плеча вы-
глядывал Валет.
108
Глава восьмая
ЕСЛИ ТЫ КЛАССНЫЙ ВОР
...Похабно улыбаясь, кривила накрашенный рот Вар-
вара. Блестел нож в руке тяжело дышавшего Свистка, а
Серж заходился младенческим криком.
Цыган сжимал в руке наган, и его ствол был направлен
на Пашку. Лицо Серого, неподвижное, словно покрытая
пылью маска, расплывалось до огромных размеров. Не
разжимая плотно стиснутых губ, Серый о чем-то грозно
спрашивал...
...Пашка проснулся от прикосновения к лицу мягкой
и прохладной ладони.
— Что ты, Пашенька? Что ты, родной? Ты что кри-
чишь? — услышал он испуганный голос Аленки.
Пашка соскочил с кровати, пошел на кухню и умылся.
— Сколько времени? — спросил он, вернувшись в
комнату и вытираясь откуда-то появившимся махровым
полотенцем.
— Семь, — сказала Аленка. Она ловко застелила кро-
вать, повязала косынку и сунула ноги в старенькие та-
почки. — Больше не спи, жди меня, — быстро говорила
Аленка, укладывая в холщовую сумку какие-то баноч-
ки. — Я только на рынок и обратно. Поставь чайник, —
крикнула она уже из коридора.
Пашка пошел на кухню и стал возиться с примусом.
Чем кончилась вчерашняя история? Смерть Свистка
оказалась не концом, а послужила лишь началом быстро
разворачивающихся событий.
Серый подошел к Свистку, лежащему огромной бес-
форменной тушей, и ткнул его ногой.
— Кто? — равнодушно спросил он.
Все молчали, только на диване тихо всхлипывала Вар-
вара.
— Замолчи, Варька, — раздражаясь, сказал Серый. —
Я спрашиваю, кто стрелял?
109
— Он бросился на меня с ножом. Все видели, — ска-
зал Серж, пытаясь непослушными пальцами вытащить
ватку из знакомой Пашке трубочки.
— Так, — задумчиво сказал Серый, сел на диван ря-
дом с Варварой и стал сосредоточенно разглядывать при-
сутствующих. Из-за портьеры вынырнул отец Василий,
увидел труп и мелко закрестился:
— Раб Божий преставился. Все там будем.
«Если на него самого наставить пушку, как он запо-
ет?» — подумал Пашка, глядя на маленького кривобокого
человечка с бегающими глазками и тонкой щелкой рта.
— Тебе приказали явиться, сынок. Ждут, — сказал Се-
рому отец Василий. — А детки божьи пусть не расходятся,
покойничка пока вынесут. Я Николушке сейчас скажу,
чтобы запрягал.
При слове «приказали» дряблая кожа на лице Серого
нервно дернулась, а тусклые глазки совсем исчезли под
набрякшими веками, но он послушно встал и пошел к
выходу.
— Валет и Хват, уберите труп и следите, чтобы живые
были все на месте. Варька, домой иди, — сказал он в
дверях.
Валет и Хват пытались приподнять труп, но сразу же
отказались от этой затеи и, схватив его за ноги, пово-
локли к выходу.
— Цыган, прикрой дверь в залу, — сказал Валет.
— Слышал, что сказал Серый? — спросил Цыган, не
трогаясь с места. — Вы должны вынести покойничка и
следить, чтобы живые не разбежались. Я теперь доверием
не пользуюсь и выходить из кабинета не могу.
— Да как же мы его, черта тяжеленного, вынесем,
если дверь в зал будет открыта? — спросил, отдуваясь,
Хват.
— Вас облекли высоким доверием, и вы же недовольны.
Цыган сидел развалясь, ковырял спичкой в зубах и от-
кровенно издевался над бандитами.
— Не забудьте сторожить меня и вон того джентльме-
на, который так ловко стреляет из кармана.
но
Пашка встал, перешагнул через Свистка, хлопнул Ва-
лета по спине и сказал:
— Тащи это дерьмо во двор, а я у дверей в залу по-
караулю.
— Америка тоже подозрительный. Смотри, Валет, не
упусти, — крикнул из кабинета Цыган и довольно захохо-
тал.
Пашка побаивался покойников, он в своей жизни
не только никого не убил, но и никогда не носил ору-
жия. Свистка ему жалко не было: туда и дорога этому
висельнику. Пашка встал в дверях лицом в зал и сквозь
плотную дымовую завесу оглядел посетителей. И почему
власть не прикроет блатное заведение? Из-за дальнего
столика замахала рукой Нинка. Видно, девка решила
мириться, но Пашка сделал вид, что не заметил. Он
вспомнил чистый профиль Аленки, ее испуганные и в то
же время доверчивые глаза и заулыбался.
Сзади раздалось хриплое дыхание, шарканье ног.
Валет и Хват проволокли свою тяжелую ношу. Можно
идти назад, но Пашка привалился к притолоке и не дви-
гался.
И как он попал в такое положение? Он, Пашка Аме-
рика, карманник, а не бандит! Не нужны ему чужие за-
боты, от которых пахнет смертью и длинными сроками
заключения.
В зале неожиданно стало тихо, и Пашка поднял го-
лову. По проходу шли, по-хозяйски оглядывая зал и по-
сетителей, два парня и девушка. Даже если бы у них не
было красных повязок на рукавах и пистолетных кобур
у пояса, Пашка все равно узнал бы в этой тройке комсо-
мольский патруль. Они шли не торопясь, девчонка стро-
го хмурила тонкие брови, а парни, улыбаясь, перегова-
ривались между собой. Они были одеты просто, скорее
бедно, но держались независимо, даже заносчиво.
Патруль дошел до конца зала и остановился в двух
шагах от Пашки.
— Жизнь тоже, — щурясь от дыма, сказал высокий
парень.
111
— Их на лесоповал недельки на две хотя бы, — бурк-
нул второй и закашлялся. — Что они здесь, от жизни
прячутся, что ли?
Девушка молча и нетерпеливо постукивала ногой в
парусиновой туфле, повернулась к Пашке и спросила:
— Кабинеты?
Пашка посмотрел в строгие серые глаза девчонки и
молча посторонился, а когда патруль прошел в коридор,
двинулся следом и вдруг с сожалением подумал: «Чуть
опоздали, граждане начальники. На десяток минут рань-
ше бы. Поглядел бы я тогда на гоп-компанию Серого.
Эти ребята наганы не за пазухой носят и стреляют на-
верняка не из кармана».
Девчонка заглянула в один кабинет, потом услышала
голоса и резко отдернула засаленную портьеру кабинета,
где сидели налетчики.
Пашка очень жалел, что не видит лиц компании Се-
рого.
— Пламенный революционный привет!
Пашка узнал звонкий голос Цыгана. Парни презри-
тельно ухмыльнулись, а девчонка положила руку на бе-
дро и заразительно рассмеялась:
— Вот шут гороховый! Наверное, уверен, что хорош.
Патруль обошел Пашку, словно столб, и вернулся в
зал.
Пашка вошел в кабинет, сел в сторонке и злорадно
оглядел присутствующих.
Цыган кусал губы и смотрел на Сержа:
— Упустил ты момент, друг детства. Встать бы тебе
и уйти вместе с товарищами. Жив бы остался.
Серж не ответил и с безучастным видом продолжал
полировать ногти.
В коридоре раздались быстрые шаги, и через секунду
в кабинет вошел Серый. Он оглядел присутствующих,
резко придвинул стул, сел и, ломая спички, стал заку-
ривать. Его обычно мертвенно-серое лицо сейчас было
в красных пятнах, а худая спина еще больше торчала
острыми лопатками. «Видно, попало от начальства», —
112
злорадно подумал Пашка и, пряча довольную улыбку,
прикрыл рот рукой.
— Никто не сбежал, все на месте, — сказал Цыган и
обвел рукой кабинет. — Отсутствует Свисток, которого
по твоему высокому повелению отправили прогуляться
во двор, и сейчас он, наверное, уже купается. Ликвиди-
ровали его даже быстрее, чем я надеялся.
— Заткнись, — тонко взвизгнул Серый, — я с тобой
еще поговорю. Мне Валет рассказал кое-что об этом пар-
не. — Он кивнул в сторону Сержа. — Почему ты раньше
молчал?
— Только сегодня придумал, — пробормотал Серж
и подул на пальцы.
— Сволочи! Все сволочи! — Серый вскочил, но по-
скользнулся и снова упал на стул. — Что это? — Он шму-
рыгнул ногой по полу, и какая-то книжечка вылетела
из-под стола.
Валет нагнулся, поднял ее и бросил на стол.
— Бульварные романчики почитываете. — Серый по-
смотрел на книжку и замолчал. Рот у него полуоткрылся,
глаза прищурились, а поблекшие было пятна вспыхнули
с новой силой. Он пододвинул к себе книжку и прочел:
— «Словарь воровского и арестантского языка. Составил
пристав Попов».
Все сгрудились у стола и молча смотрели на неболь-
шую книжечку в коричневом бумажном переплете.
— «Перепечатка воспрещается. Город Киев. Тысяча
девятьсот двенадцатый год», — прочитал Валет.
— Чья? — спросил Серый и развел руки, отстраняя
всех от стола.
— Думаю, что хозяин не найдется. Это же настоль-
ная книга молодого красного сыщика. Вживание в об-
раз, так сказать, — пробормотал Цыган, возвращаясь на
свое место.
— Чего вживание? — не понял Серый.
— Расспроси моего друга детства, он тебе объяснит.
— Я бы на твоем месте, Игорь, не трогал эту штуко-
вину руками, — сказал Серж. — На книжке наверняка
из
есть пальцевые отпечатки хозяина, и, если бы у меня
была лупа и специальный порошок, я за двадцать минут
нашел бы человека, который держал эту книгу в руках.
Но моему заключению вы не поверите, так что ищите
другого эксперта.
Пашка не заметил, как в кабинете появился отец Васи-
лий. Видно, он слышал весь разговор, так как протолкал-
ся к столу, завернул книжку в салфетку и, перекрестив-
шись, спрятал ее под передник.
— Откуда у нас ученые? — пробормотал он. — Анти-
христово творение. В огонь его, в огонь.
Пашке показалось, что Цыган посмотрел на Сержа
и улыбнулся.
— Делай, что тебе приказано, сынок. Помоги тебе Ца-
рица Небесная. — Хозяин опять перекрестился и взял
Пашку за рукав. — Идем с Богом отсюда. Людям пого-
ворить надо.
Пашка обрадовался и пулей выскочил из кабинета.
Что-то обожгло спину, и Пашка подпрыгнул на табу-
рете.
Рядом стояла Аленка, смотрела серьезными глазами и
показывала ему мокрую ладошку.
— От самого рынка ледышку несла, — сказала она, —
у рыбников стащила, ужасно холодная.
— Для того, чтобы мне за шиворот бросить?
Пашка двигал спиной, пытаясь избавиться от обжи-
гающего тело льда.
Ага, — сказала Аленка, сунула ему за рубаху руку и
прижала к груди замерзшую ладошку.
Пашка взвизгнул, отскочил в сторону и выдернул ру-
башку из брюк. Ледышка упала на пол.
— Я думала, тебе приятно, — разочарованно протяну-
ла Аленка, посмотрела на Пашку совершенно серьезно,
и только в самом уголке глаза плясал чертенок смеха.
Аленка накрыла на стол, наложила Пашке полную та-
релку салата из свежих овощей и поставила рядом шипя-
114
щую сковороду с жареной колбасой и черным хлебом,
залитым яйцом, сама села напротив и, подперев голову
ладонями, смотрела, как он ест, и спрашивала:
— Вкусно, Паша? Вкусно?
Пашка молчал, качал головой, обжигаясь, уплетал яич-
ницу и хрустел поджаренным хлебом. Когда на сковород-
ке почти ничего не осталось, он спохватился и спросил:
— А ты почему не ешь?
Аленка улыбнулась и отобрала у него вилку.
— Вилка у нас одна, Пашка Америка. А почему тебя,
Паша, Америкой зовут?
— Когда я маленьким был, — Пашка придвинул к ней
сковородку, — мне сосед подарил такие длинные толстые
носки. Ребята во дворе как увидели меня в этих носках,
стали Америкой звать.
Аленка кончила есть и взглянула на будильник:
— Ты не опоздаешь?
— Куда?
— На работу, куда же еще? Тебе вчера здорово попало,
что прогулял полдня.
Пашка не отвечал и пытался вспомнить, что он спья-
ну наплел Аленке. Да и не было у него такой привычки,
чтобы врать. Его «работа» всем известна, о ней даже уго-
ловка прекрасно знает.
— А я что-нибудь тебе говорил? — осторожно спросил
Пашка.
— Ты ничего, я у Катьки про тебя спрашивала, она и
сказала: «Америка работает в торговых рядах, специалист
высшей марки». — Аленка посмотрела на Пашку и по-
краснела. — Только ты не думай, пожалуйста, что я тебя
полюбила из-за этой «высшей марки».
Пашка растерялся. Он никогда не скрывал, что вор, и
все его девчонки об этом знали и даже гордились, что их
кавалер — известный во всей округе карманник.
— Вот что, у нас должно быть все честно, — реши-
тельно сказал он и замялся, выбирая выражение помяг-
че. — Я жулик. Обыкновенный жулик, даже не высшей
марки. Я думал, что ты знаешь. — Пашка встал, надел
115
пиджак и направился к дверям. — Я пошел на «работу»
в торговые ряды. А ты думай: хочешь — оставайся, хо-
чешь — уходи.
Пашка вышел на улицу и постарался принять безза-
ботный вид. «Тоже мне краля, вор ей не компания. Буд-
то я виноват, что она не уличная, а честная. Была честная,
а теперь спит с вором». Он смутился и оглянулся, не под-
слушал ли кто его мысли.
Пашка вошел в мануфактурную лавку и кивнул при-
казчику. Тот не ответил на приветствие и стал быстро
листать свои книги.
— Ты что, не узнаешь? — спросил Пашка, облокачи-
ваясь на кассу.
— Беда, Америка, — заметил приказчик и покосился
на заднюю дверь. — Два дня назад приходили из уголов-
ки и пригрозили хозяину, что, если тебя здесь или рядом
увидят, прикроют заведение. Хозяин, конечно, мне на-
костылял. — Он похлопал по тонкой шее. — Уходи, ради
бога, Америка.
Пашка ничего не ответил и зло хлопнул расхлябанной
дверью.
Так, значит, обкладывают менты! «На первой же кра-
же и сгоришь», — вспомнил он угрозу начальника. «Ну,
это еще посмотрим, кто сгорит. Пашку не запугаешь, го-
лыми руками не возьмешь». Он зашел к Когану и выпил
подряд две стопки водки. Пашка прекрасно знал, что
пить на «работе» последнее дело, но упрямо зашагал в
торговые ряды.
Как всегда, жертва появилась неожиданно. Худосоч-
ная дамочка приценивалась к детской шубке и неуверен-
но торговалась с улыбающимся продавцом. На остром
локте дамочки болталась большая хозяйственная сумка,
а из нее выглядывал уголок лакированного ридикюля.
«Крестница ты моя милая», — подумал Пашка, не при-
мериваясь и даже не останавливаясь, быстро выхватил
ридикюль и сунул его в карман. Но он забыл, что одет в
новый, а не в привычный «рабочий» костюм. Ридикюль
не хотел влезать в карман модных брюк, и Пашка, чер-
116
тыхнувшись, опустил его за пазуху. Видимо, он замеш-
кался или неловко повернулся, и дамочка, тихо охнув,
схватила его за рукав. Пашка надвинулся на нее и одни-
ми губами прошептал:
— Молчи, вмиг пришью!
Дамочка отпустила его и дрожащей рукой прикрыла
бледные губы. Пашка шел нарочито медленно и ждал,
когда сзади раздастся крик. «Не успею я выскочить из
этих чертовых рядов. Бить будут», — равнодушно, как
о постороннем, подумал он.
Оставалось не больше десяти шагов, когда Пашка уви-
дел мента из районной уголовки. Этого молодого парня
он отлично знал. Тот стоял при выходе из рядов и вни-
мательно смотрел на Пашку, который, еле волоча ватные
ноги, шел ему навстречу и уже нетерпеливо ждал: когда
же она заорет?
Мент посторонился, пропустил Пашку и, глядя в сто-
рону, спросил:
— Неудачно начинается день, Америка?
Пашка споткнулся, и ридикюль чуть не вывалился на
мостовую. Из проходного двора потянуло прохладой и
кислым запахом отбросов. Это была уже Пашкина терри-
тория, и он зашагал увереннее, хотя и не мог понять тол-
ком, как он выпутался из этой истории. Пашка вздохнул
и испугался по-настоящему. Неожиданно сзади раздался
дробный стук каблучков и чей-то прерывающийся голос:
— Подождите, молодой человек!
Пашка сделал прыжок и одновременно оглянулся:
спотыкаясь о неровный булыжник и смешно размахивая
сумкой, к нему спешила тоненькая дамочка. Она была
одна и в пустынном, полутемном даже днем дворе была
особенно маленькой и беззащитной. Пашка оторопело
остановился. Он ожидал шумного и яростного преследо-
вания, искаженных лиц и поднятых кулаков, а хозяйка
ридикюля сама чуть не падала и задыхалась, прижимая
руки к груди. Наконец она подбежала, ткнулась в Пашку
острым плечом и подняла бледное, мокрое от пота, но
решительное лицо.
117
— Как же вы можете? — с трудом выговорила она и
ткнула Пашку кулачком в бок. — Отдайте сейчас же. До-
бром прошу, а то я кричать буду, — свистящим шепотом
говорила дамочка и теребила его пиджак.
Пашка стоял, стиснув руки в карманах брюк, прижимал
локтем спрятанную под пиджаком добычу и, оглядывая
темный двор, не знал, что делать. Дать ей подножку и убе-
жать?
Дамочка наконец нащупала под пиджаком твердый
край своего ридикюля и неловко потянула его.
Пашка уже собирался сбить дамочку с ног, когда, дер-
нув еще раз, она повисла у него на руке и совсем тихо
прошептала:
— Лучше убейте.
Пашка вспомнил нож в руках Свистка и поднимаю-
щего наган Цыгана, отпустил ридикюль, и он шлепнул-
ся на землю. Пашка отстранил рыдающую женщину и
пошел на улицу. Он снова спустился к Когану, выпил
у стойки еще три стопки, сел, выложил на столик всю
свою наличность, пересчитал мятые купюры и сунул
обратно в карман. Потом он долго бездумно смотрел
в окно, курил и ловил на себе сочувственные взгляды
по привычке вздыхающего старика. От выпитой водки,
вздохов и сочувствия хозяина Пашке стало себя ужасно
жалко. Почему-то вспомнились твердые уверенные лица
ребят, которые вчера осматривали трактир, и он опять
пожалел, что патруль пришел поздно.
Шаркая непомерно большими ступнями, подошел хозя-
ин, поставил перед Пашкой бутылку лимонада и сказал:
— Я лично против пьянства, но иногда это необходи-
мо. Не думай, что старик только и мечтает о своей вы-
годе.
Пашка понюхал бутылку, налил половину стакана и,
крякнув, выпил. Хозяин не имел разрешения на торгов-
лю спиртным, но для постоянных посетителей наливал,
а в особых случаях в бутылке из-под лимонада подавал и
на стол. Пашка курил одну папиросу за другой и думал:
«Первым делом бросить пить и послать к чертовой ма-
118
тери трактир и налетчиков. Денька два отдохнуть, ото-
спаться и привести себя в норму. На два дня денег хватит.
Никаких девок: одной подавай каждый день новые на-
ряды, другая чуть ли не политграмоте учить собралась.
Съехала, наверное. — Пашка утерся ладонью и отодвинул
бутылку. — Чтобы уголовка успокоилась, для виду мож-
но и устроиться на какую-нибудь работенку полегче.
Нужно узнать, чем кончилась вся чертовщина в трактире.
Сегодня последний день, а завтра — амба».
В трактире было спокойно. Серый с друзьями отсут-
ствовал, только Серж сидел в зале и дремал, вытянув
длинные ноги в сверкающих штиблетах.
— Выпутался? — спросил Пашка и сел к нему за стол.
— А, это ты! — Серж зевнул, похлопывая по рту ладо-
нью. — Серый не дурак, мой друг, и знает, кто ему может
пригодиться.
— Как Варвара?
— Какая Варвара? — Серж недоуменно посмотрел на
Пашку. — Эта проститутка, что ли? — Он махнул ру-
кой. — Ошибка молодости, мой друг. Мне показалось,
что у нее возвышенная, чего-то ищущая душа. Деньги,
тряпки, побрякушки — на этом и кончаются идеалы се-
годняшней женщины.
— А зачем ты ей тогда колечко дарил?
— Кольцо — это символ, мой друг. Ах, ничего ты не
понимаешь! — Серж опять махнул на Пашку рукой и от-
вернулся. — Все так грубо и пошло.
Пашка смотрел на избалованного барчука, размахи-
вающего перед его носом надушенными руками, и злоба
медленно поднималась, трезвила и толкала его на резкий
разговор.
— Жаль, что тебя не шлепнули, француз. Проморгал,
кажется, Серый. И откуда у тебя пистолет?
— Я всю ночь играл в вопросы и ответы, мой друг.
Я устал, а мне надо еще решить одну задачку, — лениво
растягивая слова, сказал Серж и сел прямо. — Не все же
такие бездельники, как ты.
— Какую задачку?
119
— Видишь, как ты нелогичен: то жалеешь, что не уби-
ли меня, то пристаешь с вопросами. Я на тебя не сержусь
и расскажу тебе про свою задачку, но прежде ответь мне
на один вопрос.
— Добрый вечер, Америка! — крикнул, подлетая, ры-
жий половой и наклонил голову. — Что прикажете?
— Пару пива, — сказал Пашка и повернулся к Сержу.
— Ты действительно классный вор, Павел? — спросил
Серж, и вся его фигура подобралась и стала прямой и
твердой.
— Говорят люди, что ничего, — неуверенно ответил
Пашка. — А чего тебе?
— Да так, может, потом объясню.
— Я ответил, отвечай и ты. — Пашка взял с протяну-
того половым подноса кружку, сдул с нее пену и сделал
несколько глотков. — Ну?
— Я говорил тебе, что здесь должно быть два, как вы
выражаетесь, мента. Одного я знаю точно, а во втором
не уверен. Приобрести уверенность и, так сказать, не-
обходимые доказательства, — Серж щелкнул пальцами, —
и есть моя задача. Как ты, мой друг, относишься к ры-
жему половому? — спросил он неожиданно.
Пашка посмотрел на Николая, который, стоя в про-
ходе, разговаривал с только что вошедшим Клещом,
вспомнил рассказ Аленки и молча пожал плечами.
— А я почти уверен, что это он и есть, — сказал убеж-
денно Серж.
Половой Николай с Клещом подошли к их столику,
Клещ сел, а половой встал в сторонке. Пашка, рассер-
женный, что прервали интересный разговор, недовольно
сказал:
— Чего тебе?
— Слушай, Америка, поручись за меня этому рыжему
жлобу. Не дает в долг, мало что проценты дерет, еще и
поручителя требует. Говорит, дай тебе денег, а ты завтра
в кутузку сядешь.
— А я что?
120
— Ежели ты поручишься за меня, то он червонец
даст. — Клещ потянул Пашку за руку и, скосив глаза на
безучастно сидевшего Сержа, зашептал: — Верное дело у
меня завтра, а сейчас выпить хочется. — Он провел паль-
цем по горлу. — Выручишь?
— Валяй, — сказал Пашка и поманил полового. — Дай
червонец человеку, я за него ручаюсь.
— С превеликим удовольствием, — половой положил
на стол приготовленную загодя купюру, — всегда рад, но
порядочек нужен.
Клещ плюнул под ноги, взял деньги и ушел.
— Видали его скотскую благодарность? — спросил
Николай и достал из кармана блокнот. — Так я на тебя,
Америка, записываю. — Он послюнявил карандаш и
стал, шевеля губами, что-то выводить в блокноте.
Пашка смотрел на его прилизанные рыжие вихры, ла-
кейскую угодливую улыбку и сейчас не верил рассказу
Аленки. Чтобы этот жмот задаром истратил хотя бы ко-
пейку — да не может быть! Когда половой поклонился
и отошел, Пашка сказал:
— Видал кулаково племя? А ты говоришь: мент. По-
ручители, проценты, расписочки должников. У, шкура!
Серж, казалось, не слушал, смотрел в сторону и тер
пальцами висок, потом, как бы спохватившись, пере-
спросил:
— Шкура? Ах да, понятно, — и, уже окончательно
придя в себя, продолжал: — Примитив, Павел. Я не о
тебе, а о комедии, которую разыгрывает половой. Ста-
ро, как колесо телеги. Ненавидит он вашего брата, люто
ненавидит, потому и завел ростовщическую контору. Де-
рет проценты, ежеминутно напоминает, что сегодня вор
здесь, а завтра в тюрьме, наслаждается он от такой игры.
Но игра эта его и погубит, а поставить точку в логиче-
ской цепи моих умозаключений и подкрепить их необ-
ходимыми вещественными доказательствами должен ты,
Павел.
— Это как же? — спросил Пашка.
121
Серж постукивал по зубам пилочкой для ногтей, вы-
ражение его лица непрестанно менялось: то оно улы-
балось, то хмурилось, то становилось неподвижным. Но
злость и наслаждение своим превосходством и властью
присутствовали на его лице при всех выражениях.
— Этот половой довольно тонкая штучка. Но не для
меня, Павел, только не для меня. Я обратил на него вни-
мание в первый же день. Уж больно он такой, как надо: и
прилизанный, и подобострастный, и жадный. Полный бу-
кет. После разговора с тобой я стал приглядываться к по-
ловому внимательнее и заметил, что чем богаче и солиднее
клиент, тем он подобострастнее, но тем он медленнее и
хуже обслуживает. И наоборот, на рабочий люд он рычит,
но обслуживает быстро и чаевых не берет. Это наблюдение
легло первым камнем в здание моего умозаключения.
— Ты хитер, Серж, но, если хочешь, чтобы я тебя по-
нял, говори нормально, — перебил его Пашка.
— Привыкай, — презрительно скривил губы Серж. —
Но, как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров.
С каждым днем я все больше убеждался, а позавчера
все окончательно встало на свои места. Ты знаешь, что
позавчера в кабинетах произошел маленький эксцесс, и
Свисток, — Серж перекрестился, — отправил к праот-
цам одного гражданина. Тело покойного положили на
возок и, по местному обычаю, поручили половому спу-
стить гражданина в канал.
— Что из этого? — спросил, не выдержав, Пашка. —
Тарахтишь, тарахтишь, а о чем — не пойму.
— Гражданина этого рано утром хоронила красная
милиция.
Серж откинулся на стуле и зевнул. Пашка, сопостав-
ляя факты, молчал. Теперь рассказ Аленки ярко допол-
нял картину, нарисованную Сержем. Мимо с подносом
пробежал Николай, и Пашка проводил его долгим взгля-
дом. Вот оно как поворачивается. Смелый, видно, па-
рень, раз на такое дело пошел и отвез тело своим, чтобы
похоронили по-человечески. И совестливый, раз Аленку
кормил чуть не месяц.
122
— Если ты классный вор, — Серж тряхнул Пашку за
плечо и повернул к себе лицом, — если ты классный вор,
Павел, — повторил он, — вытащи у полового из заднего
кармана его блокнот. Сумеешь?
— Плевое дело. Но зачем?
— Вытащи, потом объясню. — Серж подтолкнул его
со стула. — Ну?
— В заднике, говоришь! — Пашка встал, прикидывая,
где лучше осуществить затею. — Сейчас нарисуем.
Он пошел в коридор и встал в самом узком месте, до-
жидаясь, когда побежит половой. Все произошло очень
просто и не заняло и трех секунд. Николай вынырнул
из-за угла с тяжелым подносом в руках, Пашка пьяно
качнулся, чуть прижал полового к стене и взялся двумя
пальцами за уголок блокнота. Половой извинился и юр-
кнул на кухню, а блокнот остался у Пашки в руке.
— Держи, француз. — Пашка бросил блокнот на стол
и принялся за недопитое вино.
— Так-так. — Загородившись горой грязной посуды,
Серж листал блокнот. — «В», «ср», «р», «б», — бормотал
он, потом хлопнул себя по колену. — Я так и знал. Име-
на, клички и приметы посетителей трактира. Выше сред-
него роста, блондин, вот что означают эти буквы. Теперь
он никуда не денется.
Пашка понял, что своей ловкостью приговорил чело-
века к смерти, и посмотрел на полового. Николай по-
своему понял этот взгляд и, вытирая пот, подбежал:
— Что прикажете?
Пашка смотрел в курносое веснушчатое лицо. «Ровес-
ники, наверное».
— Спасибо, ничего не надо, — сказал он, отводя гла-
за. — Что ты теперь собираешься делать, Серж?
— Как что? — удивился Серж, и его флегматичность
и спокойствие как рукой сняло. — Серому отдам. — Он
хлопнул по блокноту. — Серый мне по пятьсот монет за
голову обещал — считай, тысчонка уже в кармане. Тебе
тоже причитается.
— По пятьсот за покойника? — тихо переспросил Пашка.
123
— Нюансы меня не касаются. Это дело Серого. — Серж
потер руки. — Пошли в кабинеты, он, наверное, уже там.
— Иди, я сейчас. Расплатиться нужно. Половой может
припереться в кабинет не вовремя, еще услышит чего, —
сказал Пашка.
— Молодец, Павел, все в жизни бывает. — Серж встал,
спрятал блокнот на груди и застегнул пуговицы. — Жду.
Пашка не мог понять, почему он принял такое реше-
ние, но, когда Николай оказался рядом, он громко сказал:
— Получи, — а выкладывая на стол деньги, шепотом
добавил: — Быстро сматывайся. Француз тебя расколол,
сейчас докладывает Серому.
Николай сунул мелочь в карман, поклонился и сказал:
— Спасибо, Павел. — Он запнулся, окинул взглядом
зал и попросил: — Вызови из кабинета Цыгана. Его тут
одна дамочка спрашивает.
Пашка вытер пот. «Сорваться? Под землей найдут».
С трудом поднялся и пошел в кабинеты.
Серый сидел, смотрел блокнот и слушал объяснения
Сержа.
— Молодец, Пашка, чистая работа, — сказал он и
кивнул на стул. — Садись.
— Недаром Америка, — блестя стальными зубами,
протянул Валет.
Пашка медленно опустился на стул, вспомнил о прось-
бе полового и сказал:
— Цыган, топай в залу, тебя там какая-то мамзель
спрашивает.
Цыган встал, тронул Сержа за плечо, задумчиво по-
смотрел на блокнот, который Серый держал в руках.
— Я рад, что ошибся, друг детства. Вдвоем нам будет
легче, — сказал он и вышел.
Серый закрыл дрожащими пальцами блокнот.
— Хват, позови отца Василия. — Он опустил голову и
прикрыл вздрагивающей ладонью глаза.
Когда отец Василий, перекрестившись, уселся на кон-
чик стула, Серый медленно, смакуя каждое слово, объ-
яснил ему ситуацию.
124
— Изведи из темницы душу мою, — забормотал ста-
рик, — но ведь письмецо я от свояка получил. — Он стал
рыться в карманах.
— Пусть не ищет. — Серж самодовольно улыбнул-
ся. — Детский мат поставил вам Климов. Попался ему на
каком-то деле парень с этим письмом. Климов письмо в
зубы своему рыжему помощнику, а парня того в тюрьму.
Ясно?
— Ясно? — прорычал Серый.
— Сейчас пришлю Николашку, — засуетился хозяин, —
отпустите ему грехи.
— Валет. — Серый показал на дверь.
Вернулся Цыган и сел в углу. Серж посмотрел на него,
нахмурился и сказал:
— Игорь, ставлю сто против одного, что полового в
трактире нет и не будет.
Серый повернулся к Сержу всем телом, даже со сту-
лом, долго молча смотрел на него, потом вынул из кар-
мана червонец и, придавив ладонью, положил на стол.
— Клади деньги, француз!
— Мой гонорар за работу, — сказал Серж, развалив-
шись на стуле и пуская кольца, вынул из кармана длинную
блестящую цепочку и стал, как мальчишка, забавляться
ею. «Сгорел как фраер, — думал Пашка, рассматривая
замысловатые линии на ладони. — Неужели видел, сво-
лочь? Но почему он тогда не перехватил полового? Эх,
не надо было возвращаться».
Пашке было страшно, его охватила такая слабость,
что даже если бы он имел возможность уйти, то не дошел
бы до дверей кабинета.
Отец Василий и Хват вернулись в кабинет одновре-
менно. Хват молча сел, а хозяин остановился в дверях,
развел руками и пробормотал:
— Нету Николашки, куда-то выскочил, постреленок,
сейчас объявится.
— Ай да друг детства, — скривился Цыган, — умен,
стерва, чуть было не провел меня своим мнимым разо-
блачением.
125
Серж на заявление хозяина и реплику Цыгана не реа-
гировал, он лениво поднялся, продолжая вертеть в руках
цепочку, подошел к столу, приподняв ладонь Серого,
взял червонец, небрежно сунул в карман.
Все смотрели на Серого, ждали, что он предпримет,
только Пашка не сводил настороженного взгляда с Сер-
жа, который спокойно прогуливался по кабинету. Ока-
завшись за спиной Цыгана, он быстро накинул цепочку
ему на горло и сильно сдавил. Цыган захрипел, выгнулся
дугой и приподнялся на стуле. Казалось, что он сейчас
вырвется, но лицо у него налилось вишневым соком, по-
том посинело, и он безвольно опустился на стул. Серж
сдернул цепочку и, заложив руки Цыгана за спину, ско-
вал их цепью, словно наручниками. Проделано это было
так быстро, что все успели только вскочить.
— Получи второго, Игорь, — сказал Серж, вытирая
платком лицо, — пока он тоже не убежал. Прошлепали
мы с тобой, предупредил он рыжего. — Заметив хмурое
недоверчивое лицо Серого, Серж пояснил: — Помнишь,
он выходил из кабинета? Проглядели. Я дурак, — Серж
ударил себя по лбу, — я же не знал, что он второй. Точ-
нее — первый.
Шок неожиданно прошел, и все задвигались. Серого
трясла мелкая дрожь, он силился что-то сказать, но лишь
беззвучно шевелил белыми губами.
— Уходите, сынки, отсюда, — сказал решительно отец
Василий, — минут десять у вас еще есть.
Увидев, что Цыган приходит в себя, Серж потрепал
его по щеке и спросил:
— Как дела, Михаил?
Глава девятая
ВЫИГРЫШ ФИГУРЫ
Николай оглядел зал, улыбнулся в ответ на требования
клиентов и парадным ходом вышел на улицу. Он шумно
вдохнул прохладный вечерний воздух, снял фартук, вытер
126
им лицо и руки и бросил его под забор. Нет больше по-
лового Николашки, агент уголовного розыска Панин бы-
стро зашагал по Пятницкой. Он взбежал на второй этаж,
распахнул дверь с табличкой «Начальник уголовного ро-
зыска», широко улыбнулся всем, кто был в кабинете, и
подошел к столу, за которым сидел Климов.
— Товарищ начальник, агент Панин ввиду расшиф-
ровки из трактира сбежал и прибыл в ваше распоря-
жение.
— Хорошо, что живой, — сказал худощавый мужчина,
сидевший рядом с Климовым. — Хочешь конфетку?
Он пододвинул Николаю лежащую на столе коробку
с леденцами.
— Ай да хлопец! — пробасил усатый здоровяк. — Смо-
трите, ребята, какой у нас бравый помощничек!
Панина окружили улыбающиеся люди, хлопали его по
плечам, жали руки. Он тоже улыбался мелькающим ли-
цам и не мог отогнать мысль: «Кто же из них?»
— Тихо! — крикнул Климов и поднял руку. — Докла-
дывайте, Панин.
— Нечего докладывать, товарищ начальник. Сперли
жулики мой блокнот, и сгорел я, еле ноги унес. Едем в
трактир, надо выручать Михаила.
Машина грузно осела под непомерной тяжестью вось-
ми человек и, чихая и кашляя, выкатилась в переулок.
Панин сидел у усатого здоровяка на коленях и умоляюще
просил:
— Дайте наган, братцы, больше месяца в руках не
держал.
— Держи. — Климов обернулся и протянул оружие. —
Ты лучше обстановку знаешь, скажи, как людей расста-
вить.
— Двое со двора пусть припрут колом заднюю дверь,
один останется у парадной лестницы, остальные пройдут
через зал в кабинеты. Согласны, Василий Васильевич?
— Сейчас ты командир, — ответил хмуро Климов.
Панин чувствовал, начальник еле сдерживается, что-
бы не засыпать его вопросами.
127
— Сомов и Лапшин — во двор, Виктор останется у па-
радных дверей. Зайцев и Шленов пойдут с нами, — сказал
Климов и выскочил из остановившейся машины.
— Уголовный розыск. Всем оставаться на местах, —
громко сказал Климов и поднял руку с наганом.
Николай хотел его обогнать, но Климов загородил до-
рогу и пошел впереди. Посетители провожали их насто-
роженными взглядами, и Панину казалось, что каждый
облегченно вздыхает, когда они проходят мимо. В кори-
доре Климов остановился, направил наган на кабинет и
сказал:
— Трактир окружен уголовным розыском. Всем выйти
из кабинетов с поднятыми руками и встать лицом к стене.
Раздался звон стекла, и из центрального кабинета по-
казался чей-то зад. Видимо, выходящий считал, что вы-
ходить спиной безопаснее. Панин узнал своего напарника
и заклятого врага — полового Алешку.
— Следующий. — Климов щелкнул курком.
— Нету никого. Утекли, — пробормотал Алешка.
Панин проскочил мимо Климова и отдернул порть-
еру. Кабинет был пуст. Николай дал Алешке по шее и
спросил:
— Когда ушли?
— Да минут десять, наверное.
В коридор выкатился хозяин и, быстро крестясь, за-
причитал:
— За какие грехи тяжкие, граждане начальники? —
оглядел пустой кабинет и всплеснул руками: — Ах, бан-
диты проклятые, наели, напили и ушли! Кто же за них,
антихристов, платить будет? — Он увидел Панина и схва-
тил его за руку. — Николушка, заступись! Что же ты
раньше молчал, красный командир? Видел, что в страхе
божьем держат и душу вынимают из старика, и молчал!
Может, придут еще!
Климов хмурился и разглядывал носки ботинок. Па-
нин оттолкнул хозяина и прошел в зал.
128
— Николашка, еще графин водки! — закричал какой-
то пьяный, пяля на Панина бессмысленные глаза.
Николай подошел, положил на стол наган, поправил
пьяному галстук и спросил:
— Может, хватит?
Кругом засмеялись, а гуляка, сложив губы трубочкой
и удивленно подняв брови, силился что-то сказать и от-
пихивал наган вялой рукой.
— Кончай балаган, Панин, — бросил на ходу Кли-
мов. — Едем.
В отдел возвращались молча. Панин чувствовал, что
все смотрят на него осуждающе, и прятал глаза.
— Ну, казак, что дальше будем делать? — спросил
Климов, когда они остались одни. — Положение хуже,
чем месяц назад. Ты расшифрован, налетчики ушли и
увели с собой Лаврова. А все иксы на своих местах, и ни
на один вопрос мы ответа не получили. Главное — что
с Лавровым? Рассказывай. Подозревают его?
— Никогда, — уверенно сказал Панин. — Мишка сей-
час правая рука Серого.
— Где теперь их искать?
— Михаил позвонит.
— Если будет иметь возможность.
— Василий Васильевич, вы не знаете, какой он хи-
трый. Михаил их всех проведет и выведет.
— Как ты провалился и как спасся?
Климов слушал не перебивая, сопел погасшей труб-
кой, а когда Николай рассказал про Пашку, удивленно
пожал плечами.
— Но мы все-таки продвинулись, Василий Василье-
вич, — заканчивая свой доклад, сказал Панин, — главарь
у налетчиков — отец Василий.
— Что? Брось дурака валять! — Климов встал и сделал
шаг к Панину.
— Абсолютно точно. Я и раньше подозревал, а вчера,
когда мне Михаил шепнул, что Серого вызвал шеф — так
мы окрестили неизвестного, — я весь трактир облазил
и нашел голубчиков. Заглянул в слуховое окно — вижу,
5 Н. Леонов 129
«Трактир на Пятницкой»
сидят в винном погребе хозяин и Серый. Это сразу после
убийства Свистка он его вызвал. Отец Василий смотрит
на Серого зверем, улыбочки на лице нет, стучит кулач-
ком по бочонку и что-то говорит, а Серый только руками
разводит и, видимо, оправдывается. Я совсем в окошко
башку засунул, но толком никак не разберу, слышу, гро-
зит хозяин: «Приказываю... выметайся» — и что-то еще.
Серый пот вытирает и опять руками разводит. Больше
мне нельзя было сидеть там, и я убежал.
— Молодец, Николай, — сказал Климов и первый раз
за весь вечер улыбнулся. — Ты даже не представляешь,
как это важно.
— Почему же я не представляю? — спросил Панин с
обидой. — Я еще и не то сделал. Через час я залез в по-
греб и простукал все бочки. В пяти—семи бочках не вино
совсем, так как звучат они иначе. Хотел отломать крыш-
ку и заглянуть, да не рискнул.
Климов тяжело вздохнул:
— Ну что мне с тобой делать?
— Я же не заглянул. — Панин развел руками. — Ни-
чего со мной делать не надо. Уверен, что в бочках на-
грабленное добро хранится.
Климов раскурил трубку и стал расхаживать по каби-
нету, что-то бормоча себе под нос и сердито поглядывая
на Панина.
— Интересно, очень интересно, — сказал он и остано-
вился. — Как же мы раньше не сообразили? Такой смир-
ный старичок, приютил налетчиков, открыл им кредит.
Эх, начальничек я липовый. — Климов постучал трубкой
по лбу. — Теперь-то мы им прищемим хвост. Старика
можно брать хоть сейчас. Он, спасая свою шкуру, раско-
лется и свидетелей необходимых найдет.
— Нельзя этого делать, — перебил Панин.
Климов подошел, схватил его за уши и стал трясти.
— Нахальный мальчишка, ты меня совсем за дурака
принимаешь? У, бисово племя! — Он оттолкнул Панина
и опять заходил по кабинету. — Нельзя его трогать,
нельзя. А если?.. — Климов остановился и уставился на
130
Панина отсутствующим взглядом. — Если попробовать,
Николай? Чем мы рискуем? — Он сел рядом с Пани-
ным, обнял его за плечи и изложил родившийся только
что план.
— Здорово, Василий Васильевич! Вы просто гений! —
воскликнул Панин. — Это вы прямо в яблочко залепили.
Такого ему не выдержать.
— Подожди радоваться, Николай. Сколько времени
тебе на подготовку надо?
— Минут тридцать.
— Действуй. Возьми с собой Виктора. Знаешь его?
— Конечно. — Панин стоял приплясывая. — Можно
идти?
— Иди, но, если что, сразу стреляй. Желательно в
ноги.
Панин вылетел из кабинета, и Климов услышал топот
его ног, а через минуту торопливые шаги уже двух чело-
век. «Ушли, — подумал Климов. — Им игра, а мне како-
во? Сейчас выяснится, кто из моих друзей предатель». Он
встал у открытого окна и стал ждать. Наконец на улице
зацокали лошадиные подковы, и под фонарем остано-
вился лихач на дутиках. Кучер соскочил с козел, воткнул
в сиденье кнут, долго возился около лошади, потом стал
вытаскивать из пролетки «мертвецки пьяного» седока.
Климов выглянул в коридор и крикнул:
— Товарищи, прошу ко мне!
Когда все расселись, он встал, потер руки и, улыбаясь,
сказал:
— Поздравляю, друзья, с удачей. Выявлен и задержан
истинный руководитель банды налетчиков. — Климов
говорил, стараясь никому не смотреть в лицо. — Тише,
товарищи. Руководил бандой хозяин трактира, я даже не
знаю его фамилию. Стыд и позор, что мы не выявили его
раньше, но, как говорится, все хорошо, что хорошо кон-
чается.
— Зачем же вы его задержали? — возмущенно спросил
Зайцев. — Когда кончится игра в кавалерию и начнется
настоящая работа?
5*
131
— Товарищ Зайцев! — повысил голос Климов. — Про-
шу прекратить свои демагогические выступления. Пре-
ступник уже задержан, и Панин начал допрос.
— Вы понимаете, что наделали? — Зайцев встал. —
Имели такой козырь и выкинули его в корзину, отсекли
себе выход на Серого. Где вы будете его искать?
— Отец Василий расскажет, — спокойно сказал Климов.
— А если нет?
— Расскажет. Все расскажет. Я сам сейчас им зай-
мусь. — Климов застучал кулаком по столу. — И прошу
никого из отдела не отлучаться. Пойдем в облаву, в по-
следнюю облаву. Такой мозгляк должен расколоться мо-
ментально.
— Иду спать, — ехидно пробормотал Зайцев, — ника-
ких облав сегодня не будет. Спокойной ночи, друзья, —
сказал он громко и первым вышел из кабинета.
«Неужели он? — подумал Климов, выключил свет и
подошел к окну. — Если да, то спокойной ночи у тебя не
будет, мерзавец. — Он посмотрел на стоящую под фона-
рем пустую пролетку и две темные фигурки, копошащи-
еся у подъезда напротив. — Должен сейчас появиться».
Через минуту дверь внизу скрипнула, раздались осто-
рожные шаги, и чья-то тень появилась у водосточной
трубы. «Не выдержали нервы, подлюга». Климов достал
наган, взвел осторожно курок и, напрягая зрение, пытал-
ся узнать крадущегося внизу человека. Тот застыл, потом
стремительно прыжком пересек освещенное фонарем
пространство, вскочил в пролетку и вытянул кнутом по
спине застоявшейся лошади. Лошадь взвилась на дыбы,
вынеслась из оглоблей и ускакала по переулку. Человек
свалился с козел. Направив на него наганы, рядом уже
стояли Панин и Виктор.
— Не вздумайте сопротивляться, Шленов! — крикнул
из окна Климов. — Убьем, как собаку! В камеру его, ребята.
— Слушаюсь! — донесся со двора голос Панина.
Климов сидел на подоконнике и шептал:
— Сволочь! Какая сволочь!
— Извините, Климов, мою несдержанность.
132
Климов поднял голову, рядом стоял Зайцев.
— Хотите леденец? — Он тряхнул коробкой.
Климов машинально взял конфетку и положил ее в
рот.
— Красиво сделано, беру назад все свои слова. Вы ста-
ли настоящим работником, Климов. Я рад, искренне рад!
— А, бросьте вы! — Климов махнул рукой. — А я ста-
вил его в пример.
— Ничего, Василий. — Зайцев похлопал его по пле-
чу. — Бывает.
— Я вас подозревал.
— Знаю, все знаю, — сказал Зайцев, зажег свет, потом
вышел из кабинета и осторожно прикрыл за собой дверь.
— Нельзя к начальнику, идите спать, — услышал Кли-
мов его недовольный скрипучий голос.
Панин вошел в кабинет, сел на стул, ждал, когда за-
говорит начальство.
Климов проглотил леденец и спросил:
— На чем мы остановились?
— На том, что отца Василия брать нельзя, — ответил
Панин.
— Нельзя, — повторил Климов и мечтательно про-
тянул: — Был бы сейчас там ты, Колька! Старику ведь
необходима связь с налетчиками, сам он сейчас идти по-
боится, а тебя, как верного человека, точно послал бы.
Панин вздохнул.
— Не вздыхай. Связь старика с Серым — тонкая ни-
точка, не порвать бы. Мы не можем сидеть и ждать сиг-
нала от Лаврова. Уверен, что Серый пойдет в налет в
ближайшие сутки, точнее, завтра ночью, чтобы взять куш
пожирнее и уползти из Москвы. Но где они готовили это
большое дело?
— Михаил считает, что даже Серому ничего конкрет-
но не известно, — сказал Панин.
— Старик знает. Он один все знает. Как же он будет
поддерживать с Серым связь? Кому он доверяет?
— Никому.
— А если опереться на Антонова? На Пашку Америку?
133
Глава десятая
ШАХ!
Пашка вылетел из трактира как ошпаренный и бежал,
пока хватило сил. Теперь его в эту малину никакими ка-
лачами не заманишь. Как переполошились, голубчики!
Куда весь фасон да смелость подевались! Улепетывают,
как и Пашка. Но рыжий-то каков оказался? Ай да мент!
Молодчага парень! Когда Пашка его предупредил, спо-
койненько так смотрит, глазами хлопает, морда — точно
у Христа. Подумал Пашка, что ошибся француз, ан нет,
вон какая каша заварилась!
Пашка вошел в комнату и увидел Аленку, которая
сидела за столом, положив голову на скрещенные руки.
«Сидишь, краля? Значит, лучше с вором жить, чем по
улицам шастать?» — довольно подумал Пашка.
— Ужин на кровати, в подушках, — сказала Аленка,
не поднимая головы. — И не думай, пожалуйста, что
я из-за куска хлеба осталась.
— Я и не думаю, — пробормотал Пашка, чувствуя
себя так, будто клиент прижал его руку в своем кар-
мане.
— И не думай, — упрямо повторила Аленка и всхлип-
нула.
— Пошла ты к черту, ничего я не думаю.
Пашка вытащил из подушек сковородку, бросил ее на
стол, разделся и через минуту заснул.
Утром, когда он встал, Аленка все так же сидела за
столом. Пашка погладил ее по голове и сказал:
— Ложись в постель, глупая.
— Уйди от меня. — Девочка отшатнулась, и Пашка
увидел огромные злые глаза. — Лучше уличной быть!
Возьми свои проклятые подарки, не нужно мне от тебя
ничего! Я-то, дура, верила, что встретила человека, как
в кино... — Она схватила Пашку за руку, прижалась к
ней лицом и зарыдала.
— Что ты от меня хочешь? — спросил растерянно
Пашка. — Чтобы я графом или там князем каким ока-
134
зался? Я тебя обманывал, врал тебе? Вор я! Вор! — крик-
нул он злобно, вырвал руку и ушел, хлопнув дверью.
Сбегая по лестнице, он ругал себя последними слова-
ми, хотел обойти какого-то стоявшего в парадном чело-
века, но тот загородил дорогу:
— Доброе утро, Павел.
— Привет, — сказал Пашка, жмурясь от яркого све-
та. — Николай?
— Он самый! Твоими заботами живой и здоровый, —
сказал бывший половой, улыбнулся и ударил себя в грудь
кулаком. — Не лезь на улицу, поговорить надо.
— Чего еще? — настороженно спросил Пашка, раз-
глядывая парня. — Мы с тобой не кореша, и калякать
нам не о чем, остался жив, и молодец.
— Не лезь в бутылку, Павел. Вот тебе адрес. — Нико-
лай сунул ему в руку бумажку. — Сейчас и отправляйся,
там тебя человек ждет.
— Какой еще адрес? — Пашка оттолкнул руку. — Ни-
куда я не пойду.
— Климов тебя просит, — сказал настойчиво Нико-
лай. — Просит, понимаешь?
— Так я его адрес знаю.
— В другое место, Павел. Не надо, чтобы тебя видели
у нас. Держи.
Николай вложил ему в ладонь бумажку и вышел на
улицу. Пашка развернул бумажку и прочитал адрес, на-
писанный печатными буквами. «Боятся, что малограмот-
ный, ишь как пишут...»
Он приехал на Зубовскую площадь, нашел нужный
переулок и дом и стал подниматься по лестнице.
— Подожди, Пашка!
Он оглянулся и опять увидел Николая, который, от-
дуваясь, взбегал по лестнице.
— Ты что же, следил?
— Мне тоже сюда надо, а вместе нам ехать нельзя, —
объяснил Николай и открыл дверь. — Входи.
Пашка вошел, оглядел полупустую комнату, сел на
подоконник и стал наблюдать за своим провожатым, а
135
Николай, что-то насвистывая, занимался хозяйством,
подмел, вытер пыль, бегал с чайником и ведром — в об-
щем, вел себя как человек, вернувшийся домой после
долгой отлучки. «На кой черт я им понадобился? — ду-
мал Пашка, следя за беготней Николая. — Брать меня
вроде не за что, да и не берут так. Спокойный парниш-
ка, свистит, улыбается, будто вчера и не прошел по кра-
ешку».
— Испугался вчера? — спросил Пашка.
Николай остановился и опустил на пол ведро, которое
держал в руках.
— Испугался? — переспросил он. — Потом, уже на
улице, испугался, а в первый момент удивился. Не ожи-
дал я от тебя такой услуги, считал, что не любишь меня.
— Что ты, девка, чтобы тебя любить?
— На девку вроде не похож, — критически оглядел
себя Николай и выбежал из комнаты.
Через минуту он вернулся с каким-то тазиком и кув-
шином:
— Полей мне, Пашка. А то башка от сала чешется,
невмоготу.
Пашка взял кувшин и стал тоненькой струйкой лить
воду на рыжую голову. Круглые крепкие плечи Николая
были усыпаны веснушками, и Пашка плеснул на них во-
дой. Может, смоются?
— Ой, черт полосатый! — взвизгнул Николай и отско-
чил. — Ошалел? Она же горячая! — Он стоял, зажмурив
глаза, и, пытаясь найти таз, беспомощно шарил перед
собой руками.
— Открой глаза-то, чуня, — сказал, улыбаясь, Пашка
и ткнул пальцем его в бок.
— Боюсь! — взвизгнул Николай и отошел от таза еще
дальше. — Щекотки боюсь и мыла боюсь.
Пашка смотрел на смешную фигуру в белой шапке
пены и с вытянутыми руками, как у слепца, и не мог по-
нять, почему этот парень ему нравится.
— Где же ты? Слушай, Пашка, — Николай подбо-
ченился и поднял слепую и рогатую голову, — если ты
136
сейчас же не подведешь меня к тазу и спокойненько не
будешь поливать, я тебя отлуплю. Больно отлуплю.
Пашка чуть не выронил кувшин, и от этого ему стало
еще смешнее, он несколько раз сдержанно хрюкнул, а
потом залился неудержимым раскатистым смехом.
— Пашенька, милый, сейчас Климов придет, — раз-
мазывая мыло по лицу, заскулил Николай.
— Кажется, он уже пришел, — раздался веселый го-
лос, и Пашка увидел начальника уголовки, который сто-
ял в дверях и смеялся. — Полей ему, Павел. Значит, тебе
на роду написано спасать этого вояку.
— Привет, Василий Васильевич! — крикнул Николай
и помахал рукой.
Пашка подвел Николая к тазу, и окончание процеду-
ры прошло благополучно.
— Любимый Мишкин номер, — говорил Николай, вы-
тирая голову. — Он-то отлично знает, что я боюсь мыла
и щекотки. Но и на солнце есть пятна, верно, Василий
Васильевич?
Климов сидел верхом на стуле и набивал трубку.
— Верно. Даже у Павла есть недостатки, а уж на что
золотой парень, — сказал он.
Началось, понял Пашка, хотел вернуться на подокон-
ник, но почему-то взял стул, сел напротив Климова и
спросил:
— Зачем звали, гражданин начальник?
Климов ничего не ответил и выпустил большое об-
лако дыма. Николай еще бегал по комнате, убирал таз и
кувшин, надел гимнастерку, подпоясался широким рем-
нем и, картинно отставив ногу и тряхнув мокрыми тем-
но-каштановыми кудрями, спросил:
— Хорош?
— Обыкновенный мент, — сказал сквозь зубы Пашка.
Его раздражала показушная веселость Николая, который
упорно приглашал его, Пашку, принять участие в неиз-
вестной игре. А какая здесь игра, когда завели на свою
малину, сам начальник явился, наверняка сейчас допра-
шивать будут.
137
— Ну и ладно. Пусть обыкновенный. — Николай взял
стул и сел рядом с Пашкой. Получилось, что они как бы
вдвоем плечом к плечу против Климова.
— Во-первых, большое тебе спасибо, Павел Иванович
Антонов, — сказал Климов и встал. — Помолчи, Ни-
колай.
Пашка почувствовал, как его толкнули в бок, и тоже
встал.
— Спасибо за Николая, — Климов кивнул на Пани-
на, — спас парня. Рад, что ты человеком оказался.
Пашка невольно ответил на крепкое рукопожатие,
почему-то вспомнил тонкие наманикюренные руки Сер-
жа, засмущался и молча кивнул.
— Во-первых, значит, спасибо... — повторил Климов.
— А во-вторых, назвался груздем — полезай в кузов, —
быстро сказал Николай.
Климов стиснул кулаки, но сдержался и сунул в рот
трубку.
— Согласен нам помочь? — спросил он после долгого
молчания. — Дело опасное. Неудобно, конечно, одной
рукой гладить, а другой запрягать, но выхода у нас нет.
Если не согласен, говори прямо.
— Да я же вор, начальник, — сказал Пашка и, слов-
но ища поддержки, посмотрел на притихшего Николая,
который зашевелил было губами, но потом зажал рот
рукой.
— Ты дурак и мальчишка. Ты что думаешь, всю жизнь
добреньким воришкой быть? Не выйдет, Павел! — Кли-
мов раскочегарил свою трубку и закашлялся. — С одной
стороны — тюрьма и Серый, с другой — мы, а ты, как
цветок, мотаешься. Карманка, потом грабежи, разбой
и убийство. Ты можешь убить человека, Павел? Не мо-
жешь? Научишься! Серый тоже не с мокрых дел начинал.
Вспомни его и знай: быть тебе через десяток лет таким.
— Не дадим, не то время, — вмешался Николай. —
Павел будет честным человеком, наверняка будет! Толь-
ко в честную жизнь можно по-разному войти. Можно на
аркане, упираясь. А можно самому шагнуть, смело. Да
138
что мы его агитируем, Василий Васильевич! — Николай
вскочил. — Павел лучше нас все знает. Я тебе проще ска-
жу, хотя и говорить-то этого не имею права. С Серым
мой друг лучший ушел, и что с ним сейчас — неизве-
стно.
Пашка чувствовал, что по вискам бежит пот, но не
мог поднять руку. Он вспомнил Цыгана, склонившегося
над ним Сержа и вновь услышал его торжествующий го-
лос: «Как дела, Михаил?» Рассказать или нет? Они увели
его. Может, сейчас и нет в живых этого отчаянного Ми-
хаила? Пашка слизнул соленую капельку пота и, кашля-
нув, пробормотал:
— Говорите.
Но Климов и Николай молчали. Пашка поднял голо-
ву и нетерпеливо сказал:
- Ну?
— Это опасное дело, Павел, ты должен понять.
— Не глупее других.
— Серый ушел, и где он сейчас, нам неизвестно. Теле-
фон молчит, а ночью они пойдут в налет и завтра уползут
из Москвы. Надо узнать, где сейчас Серый.
— Да кто же мне скажет? — Пашка облегченно вздох-
нул и выпрямился на стуле. — Невозможно, начальник.
Если только Варька? — Он прикусил губу. «Зачем сам лезу,
дурак? Ведь честно сказал, что невозможно. Так нет, на-
шел, идиот, дырку, через которую в гроб можно залезть!»
— Может, передумаешь, Павлик? — спросил Николай,
положил ему на плечо руку и заглянул в лицо. — Я по
себе знаю, как страшно в первый раз.
«Павлик»! Снисходительность и сомнение Николая
хлестнули Пашку по самолюбию. И сомневается, рыжий
черт, не в том, захочет ли Пашка Америка помочь мен-
там, а в его смелости.
Теперь, если бы в комнату вошли десять Серых и все
они наставили бы на Пашку наганы, он все равно пошел
бы. Он посмотрел на Николая, пытаясь вновь увидеть
угодливую улыбочку полового и вызвать в себе чувство
ненависти. Но ничего не получилось.
139
— Варвара, — повторил Пашка, снимая с плеча руку
Николая.
— Тоже вариант, но оставим его про запас, — сказал
Климов. — А начнешь ты, Павел, с отца Василия.
— А что этот холуй знает?
— Много знает и обязательно сегодня пошлет к Серо-
му человека. Постарайся быть этим человеком, Павел.
— Точно? Ничего себе работает уголовка, — удивлен-
но протянул Павел.
— Стараемся. — Климов что-то написал на листке и
протянул Пашке. — Телефон. Позвонишь и, не называя
себя, скажешь адрес. Все.
— Надо бы взглянуть сначала, что там делается, —
сказал Пашка, не замечая, что уже обдумывает, как луч-
ше подкатиться к старику и с удовольствием посмотреть
на физиономии Серого и Сержа, когда они увидят на-
ганы ментов.
— Конечно, лучше взглянуть, — согласился Климов.
— Ладно, пошел. — Пашка поднялся со стула и одер-
нул пиджак. «Лучше взглянуть, — передразнил про себя
Пашка. — Вот и получишь пулю». Начальники думают,
что раз Америка известный вор, то, значит, вне подо-
зрений. Пусть начальники так думают, а сам-то Пашка
знает, что Серый может шлепнуть и без подозрений. За-
чем ему лишние свидетели.
— Подожди, Павел. Так не годится. — Климов нахму-
рился. — Что значит «ладно»? Расскажи, как ты думаешь
действовать.
Пашка вразвалочку подошел к Климову.
— Пусть рыжий тебе докладывает, им и командуй,
начальник, — сказал он и кивнул на Николая. — Зазва-
ли на какую-то блатную малину, запудрили мозги, и по-
бежал Пашка выполнять ментовы указания, подставлять
лоб под бандитскую пулю. Так, думаешь? — говорил он,
все больше раздражаясь. — Действовать? Пойду и на-
пьюсь у Когана, вот и все действия. — Пашка круто по-
вернулся и направился к двери. — Позвоню, — буркнул
он и вышел на лестничную площадку, потом хотел было
140
вернуться, сказать на всякий случай про Аленку, чтобы
не дали пропасть девчонке, но подумал, что получится
совсем как в кино, махнул рукой и выскочил на улицу.
Отец Василий, увидев Пашку, засуетился, стал трясти
ему руку и вытирать сухие глаза.
— Пашенька, сыночек, ты воистину божий человек.
Не забыл старика в беде, не бросил, — причитал он и сам
накрыл стол. — Садись, сынок, выпей рюмочку.
Пашка отодвинул графин, положил в рот маслину и
шумно выплюнул косточку.
— Не тарахти, старик, — сказал он и с минуту мол-
чал. — Можешь меня выручить? Дай десять червонцев,
вот так надо. — Пашка провел ладонью по горлу. — За
мной не пропадет.
— Знаю, Пашенька, знаю, да видит бог — нету.
— Он видит, какой ты жмот, — сердито сказал Пашка
и с радостью отметил, что старик на него внимательно
смотрит и что-то обдумывает.
— Нету денег, сынок. Видит бог, нету, — повторял
старик, бормотал что-то еще и моргал голыми, как у пти-
цы, веками. — Но надо же тебя выручать, нельзя челове-
ка в беде оставлять. У Серого деньжата, конечно, есть.
Я ему сейчас письмецо напишу.
Пашка чуть не подавился косточкой от маслины, за-
кашлялся и закрыл лицо ладонями. Отец Василий убежал
и спустя некоторое время крикнул из коридора:
— Пашенька, иди сюда, сынок. Держи. — Он протя-
нул конверт, залепленный воском. — Не читай. Если от-
кроешь, то Серый обязательно узнает и денег не даст.
— Очень нужно, — буркнул Пашка и положил конверт
в карман.
— Еще передай мешочек, — старик показал на боль-
шой куль из рогожи, — деткам кушать надо, вот я собрал
малость.
— Куда нести-то? — спросил Пашка и, увидев, что
старик замялся, опустил куль на пол. — А ну их к черту,
141
ваши дела! Серого уголовка ищет, еще влипну в исто-
рию, — сказал он нерешительно и достал конверт. —
Найду деньжат в другом месте.
— Что ты, сынок! — Старик оттолкнул его руку. —
Иди, родной. Серый денежки даст, а сам из Москвы
уедет, — шептал отец Василий и подталкивал Пашку к
дверям. — Тебе и отдавать не придется. Мароновский
переулок знаешь?
- Ну?
— Там пустырь есть, пройдешь его, увидишь кирпич-
ный дом без крыши — сзади стенки нет, и ступенечки
вниз ведут. Спустишься осторожненько и постучи в дверь
три раза, подожди и еще два раза стукни. Понял?
— Не дурак! — сказал Пашка и поднял куль. — А даст
Серый деньги?
— Даст, Пашенька, обязательно даст. Только ты иди
туда осторожненько и не сразу, а домой зайди, отдохни
часок.
Домой Пашка не пошел, а уселся в сквере на лавочку
и стал обдумывать положение. Можно позвонить началь-
нику, встретиться, назвать адрес и отдать конверт. А если
из подвалов есть второй выход и налетчики уйдут? Тогда
что с Пашкой будет? Конверт, конечно, вскрывать нель-
зя, хотя там наверняка интересные вещи написаны. Но
старик-то хорош, иудушка, бегал, крестился и заправлял
всей кухней. Теперь его дело — труба, старика начальник
наверняка не упустит. А может, и ментам не звонить, и
к Серому не лезть?
Пашка поднялся, взял куль и, обзывая себя отборны-
ми ругательствами, отправился в Мароновский переулок.
Путь его лежал мимо торговых рядов, и, проходя через
них, Пашка увидел Варвару. Она стояла у витрины юве-
лирного магазина под руку с неизвестным Пашке парнем
и, приподнявшись на носки, что-то шептала ему на ухо.
Пашка не удержался от соблазна и, остановившись ря-
дом, тихо позвал:
— Варя! А Варя!
Она повернулась и спросила:
142
— Паша? Ты откуда взялся?
— Тебя Серый зовет, Варварушка, — прошептал Паш-
ка и с насмешкой посмотрел на ее кавалера.
— Серый? — переспросила Варвара и подняла тонкие
ниточки бровей. — Какой Серый, Паша? Что-то ты все
путаешь, Пашенька. Пошли, Василий. — Она подтолкну-
ла спутника и пошла, прижимаясь к его плечу. Пашка
услышал ее гортанный смех, перебросил мешок на другое
плечо и, тихо матерясь, пошел своей дорогой.
Он без труда нашел лестницу в подвал и, чертыхаясь,
спустился и постучал в сырую дверь, как объяснил ста-
рик. Долго никто не откликался, и Пашка начал стучать
снова, когда за дверью раздался глухой голос:
- Кто?
— Америка, — сказал Пашка, пытаясь по голосу опре-
делить, кто стоит за дверью. Он слышал, как скрипнули
ржавые петли, но разглядеть в темной дыре подвала ни-
чего не мог.
— Один?
— Нет, с невестой, — сказал Пашка и выругался.
— Иди.
Пашка узнал голос Валета и стал спускаться. Он под-
нял тяжелый куль и протиснулся в полуоткрытую дверь,
которая за спиной сразу захлопнулась.
— Эх, Валет, Валет, никогда ты не будешь королем, —
сказал Пашка, двигаясь ощупью вдоль стены.
— Поговори еще, — рявкнул сзади Хват и ткнул его
наганом в спину.
Почувствовав между лопаток ствол нагана, Пашка
вздрогнул, но, зная, что бандит без разрешения Серого
стрелять не будет, взял себя в руки и остановился.
— Убери пушку, Хват. Или я тебе сейчас этим кулем
башку проломлю.
— Брось брыкаться, Америка, — сказал миролюбиво
Валет и потянул за рукав, — сам знаешь наше положе-
ние. Идем, уже близко.
Пашка сделал несколько шагов, и то ли стало светлее,
то ли привыкли глаза, но он стал разбирать, что идет по
143
узкому коридору с кирпичными стенами и низким свод-
чатым потолком. Они вошли в большую комнату, в цен-
тре которой стоял стол с керосиновой лампой. Пашка
чуть было не выронил свою тяжелую ношу, когда увидел,
что за столом сидят Цыган с Сержем и, о чем-то мирно
беседуя, играют в карты.
— Привет честной компании, — сказал Пашка, по-
ложил куль на стол и, щуря глаза, огляделся.
Цыган и Серж молча кивнули, а из темноты появился
Серый и сказал:
— Здравствуй, здравствуй, Паша. Зачем пожаловал?
Как адресочек узнал?
«Наверняка второй выход есть. У него и стоял — осто-
рожный, черт. Как их здесь взять?» — подумал Пашка,
протянул Серому конверт и сказал:
— Заявился за деньгами, а адресочек дал мне отец Ва-
силий.
Серый взял конверт, поднес к лампе и долго его раз-
глядывал. Потом разорвал и стал читать. Валет с Хватом
развязали куль и вытащили из него окорок, буханку хле-
ба и несколько бутылок водки.
— Водку не пить, — сказал Серый, спрятал письмо в
карман и повернулся к Пашке: — Садись, Павел, гостем
будешь. Только вот денег у меня сейчас нет. Я с Валетом
и Хватом отлучусь вечерком ненадолго и принесу денег.
Тогда и тебе дам.
— Чего же мне ждать целый день, вечером и зайду
снова, — почесав в затылке, сказал Пашка.
— Дурачок, — ласково протянул Серж и бросил кар-
ты. — Кто же тебя, дурачок, отсюда выпустит?
Глава одиннадцатая
МАТ!
Серый поставил тяжелые чемоданы на асфальт, оття-
нул пальцем тугой крахмальный воротничок и, отдува-
ясь, пробормотал:
144
— Передохнем, теперь здесь недалеко.
Валет и Хват тоже опустили свою ношу и стали махать
затекшими руками.
— Вот это куш, Серый. Это я понимаю. — Валет тол-
кнул один из чемоданов ногой.
— Заткнись, — одернул Серый и поправил ему коте-
лок, — нэпман липовый. Рот закрой, железные зубы за
версту видать.
Хват хмыкнул и одернул свою извозчичью поддевку.
— И ты заткнись. Извозчику в присутствии господ
ржать не полагается. Наградил Господь Бог помощнич-
ками.
Серый зло оглядел подручных. Сейчас бы вместо них
Цыгана и Сержа. Ребят — во фраки, а самому Серому —
на козлы. Такой тройке не то что через всю Москву —
до Питера можно безбоязненно ехать. Сейчас подой-
дет самый захудалый мент поближе, и тот разберет, что
все эти тряпки — сплошной маскарад, а как задумано
было!
Серый тяжело вздохнул и взялся за чемоданы:
— Пошли!
Пролетка стояла на месте. Налетчики разместили че-
моданы. Хват сдернул с лошади торбу и влез на козлы.
— Трогай, — облегченно сказал Серый, обмахивая
разгоряченное лицо котелком. — Дорогу хоть знаешь?
— Н-но, милай, — протянул Хват, чмокнул и дернул
вожжи.
— Сядь глубже, — Серый грубо толкнул сидевшего
рядом Валета, — надвинь шляпу на лоб. Если остановят,
ты пьян в доску — и ни гу-гу. Понял?
Серый уперся подбородком в набалдашник трости и
задумался под мерный цокот подков и мягкое покачи-
вание пролетки. Что теперь делать, когда так блестяще
разработанный план рухнул? В кармане три билета на
экспресс, который уйдет без него. Серый хотел прямо с
дела поехать на вокзал, оставить в подвалах Цыгана,
Сержа и мальчишку-карманника, бросить отца Василия
со всем его барахлом, пусть удавится, и укатить с под-
145
ручными в Харьков. Все сорвалось. В конторе правления
акционерного общества, к ограблению которого готови-
лись давно, ни золота, ни денег почти не оказалось. Ста-
рик уверял, что должно быть не меньше ста тысяч.
Серый нащупал в кармане тоненькую пачку червон-
цев, вынул ненужные теперь билеты на поезд и, разо-
рвав, выбросил. Он посмотрел в вороватые глаза Валета,
блестевшие из-под обтянутого шелком котелка, и еле
сдержался, чтобы не заорать во весь голос.
Кретин безумно рад добыче. Шесть чемоданов кожи,
которые случайно оказались в конторе, — что они стоят
по сравнению с тем, на что шел Серый! Кажется, в двух
чемоданах первосортная кожа, но это опять товар, зна-
чит, опять зависимость от отца Василия. Доля, которая
сейчас в руках у старика, значительно больше, и бросать-
ся ею глупо, надо возвращаться в сырой погреб, ждать
старика, а главное — решать с Цыганом и Сержем. Если
бы знать точно, кто из них мент. А может, и оба верные
ребята? Но почему они так грызутся?
— Серый, мент! — прошипел Хват и поднял кнут.
— Шагом, идиот!
Серый сдвинул на затылок котелок и выпятил коле-
сом грудь в крахмальной рубахе. Скосив глаза, он увидел
в свете уличного фонаря две высокие перепоясанные
ремнями фигуры. Серый встал в полный рост и, разма-
хивая руками, запел:
Ах, на дворе такая стужа,
Больше всего боюсь я мужа...
Он еще раз взмахнул руками и упал на колени вдавив-
шегося в пролетку Валета.
— Ишь нажрался буржуйчик, — произнес сиплый го-
лос. — Август, а у него на дворе стужа.
— Пронесло, — зашептал Валет.
Хват дернул вожжи, и пролетка покатилась быстрее.
«Так что же делать?» — вернулся к своим невеселым
мыслям Серый. Нутром он верит Цыгану, а головой —
Сержу. Если бы можно было оставить обоих. Класс-
146
ные ребята. Вчера он проверил Цыгана, оставил его на
страже, а за углом спрятался Хват, но Цыган не по-
пытался бежать. А ведь Серж его чуть не удавил, прямо
в лицо сказал, что Цыган из уголовки, и предупредил
рыжего Николая. Так почему он не попытался уйти?
И чует Серый, что не уйдет, и спокойно оставил их обо-
их в подвале. Отобрал у обоих оружие и оставил под
обоюдным присмотром. Уверен, глаз не спустят, не до-
говорятся и не уйдут. Сидят сейчас, улыбаются, а сами
готовы друг другу глотки перегрызть. Еще мальчиш-
ка там...
Серый посмотрел на Валета. Вот кому лафа. Сидит и,
наверное, мечтает скорей забраться в темный сырой под-
вал и нажраться водки. Рисковать нельзя, придется уби-
рать и Цыгана, и Сержа. А Пашка?
Серый повернулся к соседу:
— Америка на мокрое пойдет?
— Не-е.
— А если пригрозить?
— Может, и пойдет, кто его знает?..
Пригрозить, заставить парня убрать Цыгана и Сержа,
связать ему руки двойным убийством и увезти с собой из
Москвы. А как получить наличные со старика?
— Подъезжаем. Где выгружаться будем? — спросил
Хват.
— На Мытной сверни в большой двор, — сказал Серый.
Когда остановились, он выскочил из пролетки и, пока
подручные выгружали чемоданы, ходил, разминая ноги
и обдумывая план возвращения под землю. Когда чемо-
даны были выстроены у сарая, а лошадь аппетитно за-
хрупала соломой, Серый сказал:
— Хват, иди и проверь. Если порядок — возвращайся
сюда, если нет, то уходи в другую сторону и обязательно
стреляй, чтобы я слышал.
— Почему я? Почему не Валет? — заскулил Хват.
— Он в парадном костюме, дурак. Давай быстро.
Когда Хват скрылся в темноте, Серый взял под уздцы
лошадь, вывел ее на улицу и поставил в квартале от это-
147
го двора. Потом он сел в пролетку, взял в руки вожжи и
зашептал:
— Иди в тот двор и спрячься. Если эта падла налетит
на засаду, продаст и приведет ментов, стреляй и беги
сюда. Мы успеем ускакать.
— Ну и голова у тебя, Серый, — восхищенно сказал
Валет и ушел.
Серый развернул пролетку в обратную сторону, чтобы
выехать в параллельный переулок. Он напряженно вслу-
шивался в каждый шорох, чтобы при малейшей опас-
ности влепить кнутом по лошадиной спине и скрыться.
Но кругом было тихо, минут через пятнадцать появил-
ся Валет, и они благополучно перетащили чемоданы в
подвал.
За столом веселились только Валет и Хват, они вы-
пили сразу по кружке водки, сожрали по ломтю вет-
чины и, умиротворенные, разыгрывали в карты, кому
наливать. Серж и Цыган водку не пили, сидели, лени-
во развалясь на стульях, чуть не дремали, но, если один
закуривал или делал какое-то иное движение, другой
тотчас же бросал на него настороженный взгляд. Серый,
перебрасываясь с Пашкой ничего не значащими слова-
ми, следил за ними и все больше убеждался и все боль-
ше жалел, что обоих придется убрать. «Словно поро-
дистые псы, — думал он, глядя на поджарые, нервные
фигуры «друзей». — Умны, хитры и отважны. Не то что
эти дворняжки. — Серый подвинул Хвату свою бутылку
водки. — Какую охоту с такими зверями можно было бы
устроить! Но кто из них в решающий момент схватит
меня за горло?»
Серый повернулся к Пашке:
— Ты просил у меня денег, Америка?
— Не давай ему ни копейки, Игорь, — сказал Серж и
потянулся. — Он без тебя убежать хотел.
— Редкая ты сволочь, друг детства. Что тебе, выслу-
житься захотелось? Договорились же молчать, паскуди-
на. — Цыган отодвинулся от стола. — Не пойму, как таких
в уголовке держат?
148
— Пашка? — хмуро спросил Серый.
— Не трогай ты парня, — вмешался Цыган. — Кому
охота здесь сидеть? Был бы я поглупее, тоже бы попы-
тался удрать.
— Что же ты с Америкой не договорился? Вдвоем бы
повязали француза, — спросил Серый. Он лишь сейчас
заметил, что у Пашки под глазом синяк.
— Договорился бы, да у друга детства пушка в карма-
не, и он сызмальства по воробьям не промахивался.
Серый поднялся и обошел стол.
— Я же тебя обыскивал и пушку отобрал, — удивленно
сказал он, останавливаясь около Сержа. — Выкладывай на
стол. Вы, морды, хватит водку жрать, идите сюда! — за-
кричал Серый, направляя на Сержа наган.
Серж встал и поднял руки.
— Есть у него, точно есть, — крикнул со своего места
Пашка. — Чуть не перестрелял нас.
Серый обшарил Сержа. Пистолета не было.
— Спрятал где-то. — Цыган махнул рукой в темноту.
— Отдай пушку, разом порешу, — сказал Серый и
уперся наганом в живот Сержа.
— Если бы пистолета у меня не было, ты бы нашел
здесь мой труп и засаду милиционеров.
Серый опустил наган и выругался.
— Кстати, Игорь, — продолжал Серж, стряхивая с
плеча руки Валета и садясь за стол. — Мне здесь инте-
ресная мысль в голову пришла.
— У меня от твоих мыслей голова кругом идет, — про-
рычал Серый. — Отдай пушку, француз!
— Очень интересная мысль, — повторил Серж, заку-
ривая. — В блокнотике у рыжего полового все были за-
писаны: ты, я, Валет, Хват. Только Цыгана там не было.
К чему бы это?
Цыган выпрямился и твердо посмотрел в лицо Се-
рому:
— Мне, Серый, не надо было заводить бухгалтерию,
чтобы сдать тебя уголовке. Верно? Был ведь такой мо-
мент? Отвечай, был или нет?
149
— Что было, то быльем поросло, — ответил Серый,
взглядом приказывая Валету и Хвату быть наготове.
— А кто придумал историю с моим обучением на че-
киста? Кто бросился на покойного Свистка, царство ему
небесное, — Серж перекрестился, — когда он убил в
трактире гражданина в пенсне? Кто предупредил поло-
вого?
— Действительно, кто? — спросил Серый, поднимая
наган, но услышал условный стук в дверь. — Хват! — ска-
зал он и отошел к запасному выходу.
Через минуту Хват вернулся:
— Отец Василий пожаловал. Пустить?
Серый подошел к столу и молча кивнул.
— Эй, Валет! — крикнул из коридора Хват. — Иди
сюда, подмоги мешок дотащить.
— Сейчас устрою хрычу баню, — тихо сказал Серый.
Неожиданно он почувствовал резкую боль в руке, на-
ган выпал на землю, и от удара чьей-то ноги он отлетел
в сторону. Сильные руки схватили Серого за плечи, в по-
ясницу уперлось что-то твердое. Сквозь фрак он почув-
ствовал холод металла. Он сник и втянул голову в плечи.
В темном проходе мелькнул свет. Валет и Хват верну-
лись. Они появились с поднятыми руками. Серый осто-
рожно скосил глаза. Климов ткнул его наганом в бок и
равнодушно сказал:
— Не вертись, гражданин.
Наган Серого лежал на земляном полу. Нога в хромо-
вом ботинке наступила на наган и потащила в сторону.
Пашку толкнули, но он не шевельнулся. Рядом с ногой
появилась рука, и наган пополз по полосатой брючине.
Надо было крикнуть, но Пашка не мог, закрыл глаза,
упал и рванул ноги в хромовых ботинках. Он чувствовал,
что сверху валятся люди, а рядом кто-то хрипит.
Когда Пашка выполз из кучи и открыл глаза, то уви-
дел придавленное к земле бешеное лицо Цыгана. Потом
раздался топот ног, и в подвал влетел рыжий Николай.
Он взвизгнул и повис на шее у Сержа:
— Мишка! Друг! Живой!
150
Глава двенадцатая
ОТЪЕЗД
— Арестовав предателя Шленова, мы стали готовить-
ся к задержанию банды. Пока я разговаривал с Павлом
Антоновым, мой заместитель наводил справки о хозяине
трактира. Почему я сразу не заинтересовался его лич-
ностью? — Климов чертыхнулся и оглядел руководящих
работников управления и районных отделов уголовного
розыска, собравшихся на его отчет о ликвидации бан-
ды. — Если бы вы его видели, товарищи! Просто в голову
не придет, что под личиной хозяина трактира, богобояз-
ненного старичка, прячется матерый волчище. Истинная
его фамилия Ржавин, и он разыскивался ЧК как агент
царской охранки и провокатор. Сейчас выяснилось, что
Ржавин сразу после революции исчез из Москвы и при-
стал к Махно, где и познакомился со Шленовым, кото-
рый был у батьки оружейником. Потом Ржавин отсижи-
вался на Тамбовщине, всплыл в Москве только в первые
дни НЭПа. Более подробно о «божьем» старикашке нам
сообщат из ГПУ, куда утром забрали Ржавина. Влади-
мир Николаевич, — обратился Климов к заместителю, —
расскажите товарищам, как вы раскопали прошлое Ржа-
вина.
Зайцев вышел из задних рядов и встал рядом с Кли-
мовым.
— Отхватил ты себе зама, Климов! А я все гадаю, что
за птица сидит и конфетки сосет, думаю, иностранец ка-
кой пробрался, — сказал один из присутствующих.
Зайцев холодно посмотрел на говорившего, и тот
спрятался за спину соседа. Все задвигались, зашумели и
засмеялись.
— С таким зверем и работаю, — сказал Климов, уса-
живаясь рядом с начальником.
А Зайцев стоял, заложив руки за спину, смотрел в
окно и ждал, пока зал успокоится.
— Рассказывать, в сущности, нечего. — Зайцев потер
подбородок и смущенно улыбнулся. — В первые дни ра-
151
боты я запросил ГПУ о проживающих в районе бывших
сыскных царской уголовной полиции, а потом собрал на
них подробную информацию. Сделал без конкретной
цели, так, на всякий случай. Когда стало ясно, что бан-
дой руководит хозяин трактира, я рассудил, что этот че-
ловек должен быть с прошлым, начал думать, у кого
можно о нем расспросить поподробнее, и вспомнил о
бывших полицейских. Среди них я обнаружил некоего
Калугина Алексея Ивановича, который отбыл наказание
и в настоящее время характеризовался как человек по-
рядочный. Я положил в карман фотокарточку хозяина
трактира и нанес Калугину визит. Он опознал Ржавина
и рассказал о его прошлом, о связях с уголовниками
и скупке краденого. Сегодняшнее лицо Ржавина сумели
выявить Лавров и Панин. — Зайцев поклонился и про-
шел на свое место.
— Ясно, товарищи? — спросил, поднявшись, началь-
ник. — Нанес визит и нашел волка, которого искали во-
семь лет. Спасибо.
Все засмеялись и захлопали. Климов встал, снова за-
нял свое место, посмотрел в порозовевшее лицо Зайцева
и тихо рассмеялся, заметив, что соседи заместителя сосут
леденцы.
— За Антоновым мы, естественно, установили наблю-
дение, выяснили место стоянки налетчиков и перекрыли
второй выход. Зайцев в это время арестовал Ржавина,
изъял из его подвалов золото, меха и остальное награ-
бленное добро, провел очную ставку со Шленовым, и
старикан во всем признался. Сначала хотели брать на-
летчиков прямо на ограблении, но в этом случае стрель-
ба была неминуема. — Климов сделал паузу и посмотрел
на начальника. — Мы решили не рисковать людьми и
дали налетчикам вернуться в их логово. Зайцев с группой
товарищей подвели Ржавина к дверям подвала. Услов-
ный стук и голос старика дали возможность войти тихо.
Я в это время прошел запасным входом. Повязали всех
спокойно, один лишь Рюмин-Цыган пытался оказать со-
противление. Все. — Климов сел и вскоре задремал.
152
После боя или окончания сложной операции Климо-
ва неудержимо клонило в сон, и он порой засыпал в са-
мых неподходящих местах. Он даже жаловался на это
врачам, те долго его выслушивали, щупали и объясняли,
что он отчаянно здоров, а спать надо, так как это, види-
те ли, естественная реакция организма. Сейчас реакция
проходила особенно бурно, он то и дело «нырял» головой
и два раза подряд уронил трубку.
— Климов, отправляйся домой, — громко сказал на-
чальник. — У нас совещание, а не мертвый час.
Климов встал и оглянулся.
— Давай, давай. — Начальник вышел из-за стола. —
Ребят обними и скажи, что представлены к именному
оружию.
Климов махнул рукой Зайцеву и, подталкиваемый
друзьями, выбрался из душного кабинета. Потом долго
тер упорно закрывающиеся глаза. На улице ему стало
легче, а когда он вспомнил, что Панин и Лавров без
согласования с ним провели остроумную, но опасную
комбинацию с «кражей» блокнота и «разоблачением по-
лового», а он с ними еще не рассчитался, сон как ру-
кой сняло. Бормоча «оборву уши», Климов зашагал в
отдел.
Когда он, громко хлопнув дверью, вошел в кабинет,
ребята прекратили разговор и встали.
— Так, голубчики, — сказал Климов, пытаясь придать
лицу грозное выражение, сел за стол и потер руки. —
Сейчас я с вами поговорю.
Лавров стоял опустив голову и потупив глаза, а Панин,
наоборот, выставил подбородок. Взгляд его был чист и не-
винен.
— Садитесь, — сказал Климов и неловко заворочался
на своем прокурорском месте. — Разве можно так?
— Колька, оправдывайся! — зашептал Лавров.
— Верно, я виноват, — горячо заговорил Панин. —
Но вы выслушайте, Василий Васильевич.
Он встал и начал ходить по кабинету. Видно, деятель-
ная его натура не могла находиться в состоянии покоя.
153
— Подобрались мы к Серому вплотную, и заколоди-
ло. Он нас чувствует и на дело не идет. Тут еще Цыган
Мишку узнал, и совсем неважно стало. Надо было или
уходить, или атаковать. Здесь Михаил и придумал, что
если он меня «выдаст», то и себя реабилитирует, и Се-
рого успокоит, мол, сбежал мент, и Цыгана прижмет.
— А что ты здесь плел про Павла? — уже не скрывая
улыбки, спросил Климов.
— Так ничего я не плел. Когда Мишка кончил раз-
говаривать с Павлом, встал и поправил прическу, что
означало «сматывайся», я кивнул и пошел к выходу. Тут
Павел подзывает, меня аж в пот бросило: неужто, думаю,
задержать хочет? А он мне мелочь за пиво сует и шепчет:
«Тебя Серж расколол, беги». Все так и было. Только, по
замыслу Мишки, я должен был явиться к вам и все рас-
сказать, а я испугался. Думаю, наверняка вы догадаетесь,
что дела у Михаила плохи, раз мы такой ход сделали. На-
казывайте. — Панин развел руками.
— А у меня все было просто, — сказал Лавров и сму-
щенно улыбнулся. — Николай принял огонь на себя и
скрылся, дальше все было, так сказать, делом несложной
техники. Я полностью реабилитировал себя и скомпро-
метировал Рюмина, то есть Цыгана. Но Серый оказался
не так прост и мне до конца не доверял, играя на нашей
с Рюминым обоюдной ненависти, он связал мне руки.
Когда явился Павел, стало ясно, что вы за ним просле-
дили и адрес вам известен. Моей единственной задачей
стало удержать Рюмина до возвращения налетчиков и
ждать вас.
— Не удалось Рюмину осуществить свою мечту: стать
главарем и повернуть банду с уголовщины на полити-
ку, — сказал Панин, встал и пожал Михаилу руку.
Решив прижать ребят к стене и поубавить им спеси,
Климов тяжело вздохнул и сказал:
— Все это, конечно, хорошо, начальство даже вас на-
граждать собирается, но мне-то что с того? — Открыл
лежащую на столе папку и взял первый подвернувшийся
листок. — Вот заявление о том, что пятого августа в пья-
154
ной ссоре убит гражданин Кирюшин, известный вам под
кличкой Свисток. Заявление зарегистрировано, и уже
звонили из управления и спрашивали, что предпринято
для розыска преступника. Что прикажете делать?
— Я выстрелил в порядке самозащиты, — быстро ска-
зал Лавров.
— Точно, — вмешался Панин. — Могу официально
свидетельствовать, что гражданин Лавров говорит в дан-
ном случае только правду.
— Разберемся, — угрожающе пробормотал Климов и
спрятал «заявление» в стол.
— Правильно, товарищ начальник, разберитесь. Рань-
ше решите этот вопрос принципиально, тем более и за-
явление у вас есть.
Климов посмотрел на говорившего Панина, не выдер-
жал и вышел из-за стола.
— Да я тебе, постреленок... — начал он, засучивая ру-
кава, перевел взгляд на Лаврова и замолчал.
Лавров сидел запрокинув голову и держал у носа ка-
кую-то склянку. Глаза у него были закрыты, ноздри раз-
дувались, а на лице было написано блаженство. Климов
вспомнил страшные крики наркоманов, когда они мечут-
ся по камере, лишенные своего зелья, на секунду опе-
шил, потом подскочил к Лаврову и залепил ему поще-
чину. Лавров качнулся, склянка вылетела у него из рук,
ударилась об стену и разбилась.
— Опять меня за Кольку бьют, — сказал Лавров, по-
тирая пылающую щеку. — И погибли мои вещественные
доказательства. — Он вынул из кармана точно такую же
склянку и протянул ее Климову.
Климов взял ее, посмотрел на хохочущего Панина и
взорвался:
— Объясните мне, наконец, что вы вытворяете? Что
это такое? — Он сунул склянку Лаврову под нос.
— Кокаин, естественно, — сказал Лавров, отстраняясь
и протирая платком слезящиеся глаза. — Ну и ручка у
вас, Василий Васильевич.
— Кокаин? Так я тебе сейчас совсем башку оторву!
155
— Это моя выдумка, Василий Васильевич, — быстро
проговорил Панин и схватил Климова за рукав.
— Выдумка его, а физиономия моя, — сказал Лавров
и, прикрывая лицо платком, вышел из кабинета.
— Все объясню. — Панин театрально взмахнул руками
перед лицом недоумевающего Климова. — Трубочки были
две: в одной — кокаин, в другой — ваниль. Понимаете?
Мишка нюхал ваниль, а когда у него просили нюхнуть,
давал настоящий кокаин.
— Вот черти! — смущенно пробормотал Климов и потер
щеку. — Сходи узнай, как он там. — Климов забегал по
кабинету. — У меня где-то свинцовая примочка есть...
— Отойдет. Мишке только на пользу, а то он в самые
герои забрался. А изображал он здорово. — Панин сел на
стул, вытянул ноги, запрокинул голову и стал похож на
изображающего покойника клоуна. — Не выходит, ноги у
меня коротковаты. — Он вскочил. — Понимаете, как я точ-
но рассчитал, Василий Васильевич. Если все поверят, что
Мишка наркоман, то автоматически отпадают все подо-
зрения. До ужаса тонко. — Панин сокрушенно вздохнул.
— Уже можно? — Лавров, открывая дверь, остановил-
ся на пороге.
— Входи, я все урегулировал, — покровительственно
ответил Панин.
— Только, пожалуйста, не извиняйтесь, Василий Ва-
сильевич, — быстро сказал Лавров. — Оплеуха была не-
обходима, только выдана, как всегда, не по адресу. Но
мне не привыкать, а в Киеве я трое суток под арестом
вместо Николая сидел.
— Вот мелочный человек. — Панин тяжело вздохнул
и сел рядом с другом.
Климов молчал, поглядывая на ребят, и прикидывал,
как бы их оставить в Москве. Раздался телефонный зво-
нок, и Климов машинально переспросил:
— Какой Киев?
— Самый обыкновенный, — зарокотал в трубке знако-
мый бас. — Ты свои штучки брось, я тебя за тыщу верст
насквозь вижу. Дай хлопцам трубку.
156
Вырывая друг у друга трубку и повернувшись к Кли-
мову спиной, Лавров и Панин разговаривали с «батей».
Чтобы не стеснять ребят, Климов встал у окна, а когда в
кабинет вошел Зайцев, он улыбнулся и приложил палец
к губам.
— Шленов хочет поговорить с вами, — шепотом ска-
зал Зайцев.
Они вышли из кабинета.
— Ты уж прости меня, Владимир Николаевич, но я
с этим... — Климов замялся, подыскивая подходящее
слово, — разговаривать не буду.
— Это почему же?
Климов услышал в голосе заместителя презрительные
скрипучие нотки и остановился.
— Давай не ссориться. Хотя бы пару дней, что ли.
Не могу я, понимаешь! Не могу видеть этого гада! —
Климов расстегнул ворот рубашки и провел рукой по
шее. — Сделай одолжение, допроси сам.
— Допрос я провел, — сказал Зайцев и, открыв дверь
своего кабинета, жестом пригласил Климова войти. —
Шленов дал исчерпывающие показания.
— Да куда же ему деваться, — проходя в кабинет, от-
ветил Климов. — Гад он, во всем гад. Теперь небось ва-
лит на других, свою шкуру спасает.
— Какой ты правильный, Василий! Как судишь легко!
Главное, всегда ты уверен в своей правоте. — Зайцев бро-
сил папку, которую держал в руке, и ударил кулаком по
столу.
Климов смотрел на заместителя открыв рот. Это был
первый случай, чтобы Зайцев повысил голос и говорил
кому-нибудь «ты».
— А вот не валит на других Шленов, берет всю вину
на себя. И знает, что расстрелять могут, а все берет на
себя.
— Так что же нам теперь, его пожалеть и отпустить? —
спросил Климов.
— Осудить! Оправдать! Посадить! Отпустить! — закри-
чал Зайцев. — Понять! Понять надо! Почему Шленов
157
предатель? Почему? Не подумал? И думать не хочешь,
для тебя он отрезанный ломоть. В тюрьму его или к стен-
ке. — Зайцев быстро ходил по кабинету и говорил, будто
рубил сплеча. — А я не могу так. Тыс первого дня рево-
люции шагаешь в ногу, и тебе все ясно. Ты узнал, что
Зайцев окончил академию и служил в Белой армии, — и
Зайцев на мушке. Осталось только спустить курок. А вот
осечка. — Он остановился перед Климовым. — Осечка,
дорогой товарищ. Меня судить за академию все равно
что судить за цвет лица. Я еще не родился, а меня уже
ждали в этой чертовой академии. Я с молоком матери
всасывал чуждые для тебя идеи, а сейчас мы рядом. А
почему? Думаешь, я сразу разобрался, извинился за про-
исхождение и зашагал в ногу? Черта с два! Меня больше-
вики спасли. Настоящие большевики, тебе до них еще
сто лет расти и разума набираться.
Климов исподлобья смотрел на Зайцева, чувствовал,
что медленно краснеет, и молчал.
— А Шленов? Был рабочим человеком. Знаешь, как
он увяз? Был когда-то оружейником у Махно. Скрыл
этот факт и попался в лапы Ржавина. Запутал его старик,
запугал. Мы с тобой отчасти виноваты в этом. Мы долж-
ны были узнать первыми о его прошлом. И надо, чтобы
он доверял нам, а не ржавиным, верил в нашу доброту,
в нашу справедливость. — Зайцев успокоился и устало
провел ладонью по глазам. — Что может быть сложнее
человеческой судьбы? Возьми Лаврова, а Рюмина. Оди-
наковые семьи, одинаковое воспитание, а Лавров ста-
новится комсомольцем и совершает подвиг, Рюмин же
вырастает в Цыгана и мечтает о мести. Почему? Люди,
люди, вставшие или оказавшиеся на их пути, решали их
судьбы, вели за собой.
— Тебя послушать, так человек к собственной судьбе
и отношения не имеет, — вставил наконец Климов. —
Все, мол, от других зависит.
— Лавров с Рюминым и зависели, что они в одинна-
дцать-двенадцать лет понимали? Даже смешно, что тебе
объясняю. Все теперь от большевиков зависит. Дорогу
158
проложили, теперь на нее людей выталкивать надо. Вос-
питывать. Много людей рядом топчется, так их не от-
талкивать, а вытаскивать надо, и каждого отдельно.
— А ты почему в партию не вступаешь? — неожидан-
но спросил Климов.
Пашка толкнул дверь, но она оказалась заперта. Это
был первый случай, чтобы, вернувшись домой, он не за-
стал Аленку дома. Пашка нагнулся, пошарил под поло-
виком, нашел ключ и открыл дверь. Комната встретила
холодно, голые облезлые стены смотрели как на чужого,
и Пашка зябко повел плечами. Куда вдруг смоталась дев-
чонка? Он сунул руки в карманы и засвистел, но сразу
сфальшивил, потом часто заморгал глазами и шмыгнул
носом. «Неужели ушла? — подумал Пашка и заглянул под
кровать: плетеной корзинки на месте не было. — Ушла.
Столько дней сидела здесь, молчала, ждала чего-то, а те-
перь ушла». Пашка плюнул, но даже плевка не полу-
чилось, и он, тускло выругавшись, вытер подбородок и
опустился на стул. Девчонка как девчонка, таких двенад-
цать на дюжину по улице шастает. А любит его. Пашка
точно знает, что любит. Другие на деньги его зарились
или пофасонить хотелось: смотрите, мол, какой у меня
кавалер — самый фартовый карманник в округе, Пашка
Америка! А эта — любит, Пашка точно знает.
Он опустил руки между колен и поморщился, словно
от физической боли. Кончился Америка. И не сгорел, и
не менты повязали, а просто кончился. Когда в подвале
рыжий повис на шее у Сержа, Пашка понял, в какую
«игру» эта пара играла, закружилась у него голова, и дух
захватило. А когда Серж, то есть Михаил, посмотрел на
Пашку, улыбнулся смущенно и сказал: «Извини меня,
Павлик», у него аж искры из глаз посыпались. А эти двое
смотрят на него жалостливо, словно на щенка, который
хочет по-волчьи оскалиться, и улыбаются. Увидел он
себя со стороны, и кончился, и нету Америки, а есть
Пашка — маленький такой, словно вправду щенок.
159
Пашка закурил и с тоской оглядел грязную комнату.
Он потер лоб, пытаясь вспомнить, какая она была, Ален-
ка. Неожиданно дверь распахнулась, и вошла Аленка,
глаза вполлица, рот до ушей, — самая что ни на есть на-
стоящая Аленка.
— Ждешь? — весело спросила она и закружилась по
комнате. — Молодец. — Потом, видимо, заметила, что с
Пашкой творится неладное, схватила его за волосы, под-
няла голову и долго смотрела в лицо. — Ты мою запи-
ску не читал? — Аленка взяла со стола какой-то листок
и снова заглянула в его слепые глаза. — Дурачок. Какой
ты дурачок, Павлик! Разве я могу тебя бросить?
Пашка молчал, он ничего не понимал и не чувствовал.
Все его силы были сосредоточены лишь на одном: не
плакать, только не плакать.
— Давай поднимайся, Павлик, — говорила Аленка, —
опоздаем. Остался всего час.
Пашка встал и пошел к дверям. Дорогой он мол-
чал, все пытался понять, зачем он уезжает. На вокзале
Аленка бежала впереди, тянула Пашку за руку и гово-
рила:
— Быстрей, Павлик, быстрей. Шестой вагон, десятое
и одиннадцатое место.
Они проскочили мимо проводницы и, перешагивая
через многочисленные чемоданы и узлы, добрались до
своих мест.
Лавров, Панин и Климов были уже в купе. Они молча
пожали Пашке руку и продолжали свой разговор.
— Я на филологический пойду, — говорил Лавров. —
На французское отделение. В кадровые сыщики у нас
Колька собирается, а я — нет. Да через год все жулики
переведутся, а если кто останется — без меня добьете.
— Это Мишка под свое дезертирство политическую
платформу подводит, — перебил друга Панин. — Он из-
вестный захребетник, всю жизнь ищет где полегче. По-
весит на стенку именное оружие, которое ему за мои дела
дали, и будет до седых волос хвастаться, что когда-то
чего-то один раз не испугался.
160
— Ты зачем надулся? — спросила шепотом Аленка и
дернула Пашку за рукав. — Скажи чего-нибудь.
— А чего говорить-то? — ответил Пашка.
— Минуточку, бабуся, — громко сказал Панин, оста-
навливая проходившую нищенку, и повернулся к Паш-
ке: — Быстрее, бабусе ждать невмоготу.
Пашка удивленно взглянул на Николая и вынул горсть
мелочи.
— Вот чудак. — Панин встал и ловко вывернул все
Пашкины карманы. — Все, все выкладывай. Ничего не
осталось? Вот и лады. — Он протянул все деньги при-
читающей старухе. — Бери, бери, бабуся. У моего друга
сегодня день рождения.
— Ты что, ошалел? — воскликнул пришедший в себя
Пашка. — Это же мои последние деньги!
Панин вышел в проход и подтолкнул испуганную ста-
руху в спину.
— Топай, топай, бабуся, он шутит. Мой друг страш-
ный шутник. — Панин взял Пашку за локоть, пересадил
к окну, сел рядом. — Не твои это деньги, Павлик. Не
могу я тебя, родной, с ворованными деньгами, извини за
выражение, в Киев привозить. Никак не могу.
Вагон вздрогнул, и Климов стал прощаться, потом вы-
брался на платформу и встал против окна. Пашка увидел,
как к нему подошел худой остроносый мужчина, что-то
сказал и встал рядом, а Климов обнял его за плечи.
— Мишка, Зайцев пришел, — зашептал рядом Панин.
— Вижу, не слепой, — тоже шепотом ответил Лавров
и замахал рукой.
Пашка тоже замахал и вдруг вспомнил.
— Забыл, забыл, сука! — закричал он и стал рвать
окно.
— Напишешь.
— Да нельзя, опоздаю. — Пашка рванул ремни изо
всех сил, и окно подалось.
Климов увидел, что ему хотят что-то сказать, подтол-
кнул Зайцева, и они пошли рядом с медленно ползущим
вагоном.
6 Н. Леонов
«Трактир на Пятницкой»
161
Наконец окно открылось, и Пашка высунулся.
— Начальник. — От волнения он забыл отчество Кли-
мова и повторил: — Начальник, на углу Пятницкой и
Климентовского пацан маленький папиросами торгу-
ет, — говорил Пашка, захлебываясь и пугаясь, что Кли-
мов не поймет, как это важно. — Не знаю, как зовут его.
Маленький такой, курносый. Он еще повторяет: «Граж-
данин-товарищ-барин». Подбери его, начальник! — кри-
чал Пашка, совсем высовываясь из окна. — Скажи, Аме-
рика велел!
АГОНИЯ
Глава первая
СКОВАННЫЕ ОДНОЙ ЦЕПЬЮ
Начался сентябрь, но солнце палило нещадно, и Мо-
сква походила на Ялту в июле. На Бульварном кольце
деревья опустили пожухлые листья, пыль покрывала тро-
туары и булыжные мостовые. Люди старались на улицу
не выходить и, затаившись в квартирах и учреждени-
ях, бессильно обмахивались газетами и безрассудно пили
теплую воду. Редкие прохожие перебегали залитую солн-
цем мостовую, будто она простреливалась, жались к сте-
нам в поисках тени. Извозчики дремали в пролетках,
лошади, широко расставив ноги, спали, не в силах взмах-
нуть хвостами и прогнать ленивых мух. Даже совбур, ко-
торому в эти годы нэпа надо было ловить счастливые
мгновения, откладывал дела на вечер и ночь, а днем от-
сыпался.
Около трех часов, когда асфальт начал пузыриться
ожогами, а тени съежились, в городе появился ветерок.
Порой останавливаясь в нерешительности, он прошелся
по городу, шмыгнул в подворотни, затаился, выскочил,
уже уверенный и нахальный, бумажно зашелестел ли-
ствой деревьев, на круглых тумбах дернул заскорузлые
афиши и погнал по булыжной мостовой застоявшуюся
пыль.
В это время по безлюдному переулку тяжело шагали
трое мужчин. Двое, прижимаясь плечами друг к другу,
шли под ручку, третий, в промокшей от пота гимнастер-
165
ке, с раскаленной кобурой на боку, держался на шаг по-
зади. Идущие под руку выглядели странно. Один — в
скромной пиджачной паре, в сапогах с обрезанными го-
ленищами. Второй — в смокинге и крахмальной маниш-
ке, в лакированных штиблетах. Первый был смуглолиц,
волосы короткие, черные и блестящие, скулы широкие,
глаза под густыми бровями чуть раскосые, и не было ни-
чего странного в том, что он носил кличку — Хан. Его
спутник выглядел моложе, хотя они были одногодки —
ровесники века, выше среднего роста, так же сух, жилист
и широкоплеч, но белобрыс и голубоглаз, с девичьим,
даже сквозь пыль проступающим румянцем. И кличку
его — Сынок — придумал человек неостроумный.
— Что решил? — спросил он, облизнув рассеченную
губу.
— На мокрое не пойду, — выдохнул Хан, глядя под ноги.
— На своих двоих в академию, к дяде на поруки? —
Сынок поднял голову, взглянул на выцветшее небо, по
которому на город наползала туча.
— У него же власть на боку, — имея в виду конвоира,
ответил Хан. — Позови его.
Сынок остановился, достал из кармана папиросу и,
добродушно улыбнувшись, сказал:
— Начальник, дай огоньку.
— Почему не дать? — Советуясь сам с собой, конвоир
пожал плечами, похлопал по карманам, достал коробок.
Сынок нагнулся, прикуривая, а Хан ударил конвой-
ного кулаком по голове, будто прихлопнул. Тот взглянул
недоуменно, упал на колени, затем безвольно свалился
на бок.
Сынок и Хан, тесно прижимаясь друг к другу, броси-
лись в проходной двор, и в переулке стало пусто, лишь
конвойный лежал на боку, будто пьяный, и ветер припо-
рашивал его пылью. Туча ползла, погромыхивая, несла с
собой тьму, как бы пытаясь скрыть происшедшее в пере-
улке. Ветер притих. Одиночные капли ударили по мосто-
вой. Конвойный сел, держась за голову, потом с трудом
поднялся, оглянулся.
166
* * *
Дождь упал отвесный, прямой, мгновенно вымыл
дома, ручьями ринулся вдоль тротуаров, все шире раз-
ливаясь по мостовой. Потоп, обрушившийся на Трубную,
начинался где-то на улице Воровского. Здесь, у аристо-
кратического особняка, воды было еще немного, она
медленно наплывала на Арбатскую площадь, где соеди-
нялась с ручейками, спускавшимися с Гоголевского буль-
вара, и уже речкой направлялась по трамвайной линии
«А», которую москвичи звали «Аннушкой». У Никитских
Ворот образовалось озеро, оно стекало по Тверскому
бульвару, мимо Горсуда, у памятника Пушкину раздва-
ивалось, часть воды уходила направо по Тверской, а ос-
новной поток продолжал бег по рельсам «Аннушки»,
пересекал Петровку и выливался на Трубную площадь.
Здесь путь ему преграждал вздыбившийся горбом Рожде-
ственский бульвар, который сюда же сливал воду, нако-
пленную на Сретенке. Трубная оказалась на дне моря.
— И настал конец света, — сказал Сынок философ-
ски, глядя на затопленный до подножки трамвай и на-
кренившуюся набок и готовую вот-вот упасть афишную
тумбу.
Беглецы сидели в небольшой закусочной, двери ко-
торой распахнул нэп. Обычно полупустая, сейчас она
была набита мокрой и шумной публикой. Люди, ничего
не евшие в жару, жадно уничтожали сосиски и пиво.
Хан и Сынок, попавшие сюда одними из первых, оказа-
лись зажатыми в самый дальний угол, у окна. Было душ-
но и сыро, как в предбаннике, никто не обращал вни-
мания на смокинг Сынка и обтрепанный пиджачок его
соседа. Правая рука одного была пристегнута к левой
руке другого стальными наручниками. Скованные руки
беглецы, естественно, держали под столом. Хан смотрел
на окружающих угрюмо и настороженно. Сынок же,
улыбаясь, зыркал голубыми глазами и по-детски шмыгал
носом.
— Простудился, вот незадача, — сказал он весело, ткнул
своей кружкой в кружку соседа. — Тебя как звать-то? Мы
167
ведь теперь братья, даже ближе. — Он дернул под столом
рукой, натянул цепь.
— Хан.
— Батый? — Сынок подмигнул. — Видать, что ты ко-
соглазому татарину родственничек. Не иначе, твоя какая-
то бабка приглянулась татарчонку. — Он говорил быстро,
блестел белыми зубами, глаза его, только что наивные и
дурашливые, изучали соседа внимательно, чуть ли не ца-
рапали, пытаясь заглянуть человеку внутрь.
Сынок неожиданно отставил кружку, распахнул Хану
ворот рубашки, потянул за цепочку, вытащил крестик.
— Хан, Хан, — повторил он, — а крестили как?
— Степаном. — Хан медленно улыбнулся, и лицо его
просветлело, на щеке образовалась ямочка. — Один я
в роду такой чернявый, батя и брательники — вроде
тебя.
— А меня Николаем окрестили, среди своих Сынком
кличут, — радостно сообщил Сынок, однако взгляда
цепкого не опускал, разглядывал Степана внимательно
и был осмотром явно недоволен. — Значится, Степан и
Николай. Два брата акробата. Тебя что же, Степа, взяли
от сохи на время?
— Что? — спросил Хан.
— По-свойски не кумекаешь? Я спрашиваю, мол, слу-
чайно погорел, не деловой? — Сынок выпил пиво, от-
ставил пустую кружку.
Хан не ответил, лишь плечами пожал, разгрыз сушку,
тоже допил пиво и спросил:
— Как расплачиваться будем? У меня в участке по-
следний целковый отобрали.
— Это беда так беда. — Сынок взял со стола вилку. —
Придержи полу клифта. — Подпарывая полу, говорил:
— Последнее только ты, Хан, от широты души отдать
можешь. — Он справился с подкладкой и положил на
стол два червонца — деньги по тем временам солид-
ные. — А вот как мы браслетики сымем?
Хан осмотрел вилку и сказал:
— Придержи, деловой.
168
Сынок держал вилку, а Хан начал откручивать у нее
зубец, именно откручивать, будто тот и не был желез-
ным.
— Пальчики у тебя вроде стальные, — глядя на мани-
пуляции Хана, восхищенно сказал Сынок.
— Соху потаскаешь, обвыкнешься. — Хан отломал зу-
бец и согнул об стол в крючок, затем опустил руку под
стол и вставил крючок в замок наручника.
Глядя в потолок и шевеля губами, будто читая там
какие-то заклинания. Хан через несколько минут вздох-
нул облегченно и положил на стол свободные руки.
Потирая натруженную кисть, он посмотрел в окно и
сказал:
— А вот и распогодилось.
Дождь действительно кончился, просветлело. Публика
потянулась к дверям, некоторые разувались, подворачи-
вали брюки. Хан поднялся, взял со стола червонец, дру-
гой подвинул Сынку и сказал:
— Бывай, — и шагнул к выходу.
Сынок схватил его за рукав:
— А я? Кореша бросаешь^ подлюга? — Он брякнул
цепью наручника, который охватывал его руку.
— Сунь в карман и топай себе, дружки тебе бранзу-
летку снимут, — равнодушно ответил Хан. — Ты дело-
вой, а я от сохи — нам не по дороге.
— Тебе лучше остаться, — медленно, растягивая сло-
ва, сказал Сынок.
— Не пугай. — Хан улыбнулся, лицо его вновь про-
светлело, но глаза были нехорошие, смотрели равно-
душно.
Сынок его отпустил, взял со стола крючок, сделанный
из вилки, и сказал:
— Я к тебе предложение имею. Сядь. — Он ударил
кружкой по столу и, когда мальчишка-половой подбе-
жал, сказал:
— Подотри и принеси, что там из отравы имеется.
Мальчишка фартуком вытер осклизлый стол, забрал
пустые кружки и исчез. Хан взял крючок, опустил руки
169
под стол, звякнул металлом и положил наручники Сын-
ку на колени.
— Прибереги на память, деловой.
— Ты памятливый. — Сынок спрятал наручники в
карман. — Не простой ты, мальчонка, совсем не про-
стой. — Он рассмеялся.
Хан тоже улыбнулся.
— Простых либо схоронили, либо посадили... — Он
замолчал, так как подошел хозяин заведения, который,
поклонившись, спросил:
— Желаете покушать, господа хорошие? — Он протер
и без того чистый стол. — У нас не ресторация, но по-
домашнему накормим отлично-с.
Закусочная опустела, лишь за столиком у двери пил
пиво какой-то оборванец. Смокинг Сынка внушал хо-
зяйчику уважение, и он смотрел на молодого человека
подобострастно.
— Колбаса изготовлена по специальному рецепту,
можно с лучком пожарить, грибочки, огурчики из под-
пола достанем-с...
— «Смирновская» имеется? — перебил Сынок и, поняв,
что имеется, продолжал: — Корми, недорезанный. — Он
рассмеялся собственной остроте. — Да не обижайся, мы
с тобой элемент чуждый, на свободе временно. Вот кучера
собственного встретил. — Сынок указал на Хана. — Рань-
ше-то он дальше кухни шагнуть не смел, теперь за од-
ним столом сидим. Мы сейчас все у общего корыта, все
равны.
Хозяин склонился еще ниже и доверительно зашеп-
тал:
— Этого, простите, никогда не будет. Можно у одно-
го отнять, другому отдать. Так все равно-с, простите,
один будет бедный, другой богатый.
Николай-Сынок взглянул на хозяйчика лукаво и
спросил:
— А если поделить?
— На всех не хватит, — убежденно ответил хозяин. —
Больно человек жаден, ему очень много надобно. — И раз-
170
вел руками, показывая, как много надо жадному чело-
веку.
Хан, сидевший все это время неподвижно, глянул на
хозяина недобро, покосился на Сынка:
— Так что, барин, есть будем или разговаривать?
— Ишь, — Сынок покачал головой, — пролетариат свой
кусок требует. Неси, любезный, и... — он кивнул в сторо-
ну двери, у которой сидел оборванец, — не сочти за труд.
— Сей минут, в лучшем виде. — Хозяйчик поклонил-
ся, подбежал к оборванцу, забрал пустую кружку, что-то
зашептал сердито.
Оборванец поддернул штаны, смачно сплюнул и, на-
свистывая, вышел на улицу. Остановился у стоявшего
неподалеку от закусочной извозчика.
— Эй, ямщик, гони-ка к «Яру»!
Извозчик взглянул на рваную тельняшку, чумазое лицо
и нечесаные волосы и отвернулся.
— Я ушел, и мои плечики скрылися в какой-то тьме.
Счастье свое не проспи, ямщик. — Оборванец вновь под-
дернул штаны и направился в сторону Тверской, свернул
в Гнездниковский, вошел в здание Московского уголов-
ного розыска, который большая часть москвичей назы-
вала МУРом, а меньшая — «конторой». Здесь оборванец
зашел в один из кабинетов, где за огромным столом си-
дел солидный, уже пожилой мужчина в пенсне.
— Разрешите войти, товарищ субинспектор? — Обо-
рванец щелкнул каблуками.
— Вы уже вошли, Пигалев. — Мелентьев снял пенсне
и начал протирать его белоснежным платком.
Агент третьего класса Семен Пигалев работал в уго-
ловном розыске уже пятый месяц и мог быть самым
счастливым человеком на свете, если бы не фамилия, к
которой редкий человек мог остаться равнодушным.
Субинспектор Мелентьев никогда не позволял себе
шуток по этому поводу, произносил фамилию Семена
уважительно, без ухмылочек и многозначительного под-
мигивания. Семен взглянул на него с благодарностью и
доложил:
171
— Объекты, — Питалева хлебом не корми, дай ввер-
нуть ученое слово, — ушли от конвоя, дождь переждали
в закусочной на Трубной, заказали обед. Я оставил там
Серегу Ткачева, велел глаз не спускать.
Мелентьев и бровью не повел, хотя знал, что кучером
в пролетке сидел агент первого класса, работающий в угро
шестой год и, не в пример Пигалеву, человек опытный.
— Благодарю вас, Пигалев. Приведите себя в порядок
и доложитесь Воронцову.
— Слушаюсь. — Пигалев распахнул дверь и чуть не
столкнулся с входящим в кабинет сотрудником, который
в форме рядового милиционера час назад конвоировал
Сынка и Хана.
— Как здоровье, Василий? — с издевкой шепнул Пи-
галев. — Головушка бобо?
Василий Черняк, среднего роста, с выправкой кадро-
вого военного, перетянутый ремнями, с влажными после
мытья волосами, взглянул на Пигалева недоуменно и
развел руками, как бы говоря: совсем обнаглел, братец.
Семен понял товарища и поспешил убраться, а Черняк
вошел в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь, сказал
возмущенно:
— Мы так не договаривались, Иван Иванович! Я бое-
вой командир Красной армии, орденоносец!
Мелентьев надел сверкающее пенсне, оттянул паль-
цем крахмальный воротничок и вздохнул.
— У меня сын недавно родился. — Черняк осторожно
дотронулся ладонями до головы. Казалось, он сейчас ее
снимет и поставит перед субинспектором как веществен-
ное доказательство творящихся безобразий. — Сын, Иван
Иванович! Он маленький, ему отец нужен, даже необходим.
— И чем же это вас? — поинтересовался Мелентьев,
пенсне надежно скрывало его смеющиеся глаза, а тон
был участлив безукоризненно.
— Чем, чем, — смутился Черняк, — кулаком! Меня в
девятнадцатом один беляк рукояткой нагана шарахнул —
я качнулся, и только. А тут...
172
— Возраст, батенька. — Мелентьев указал на стул. —
Как я понимаю, вас ударили. Кто именно?
— Чернявый — как молотком...
— Так-с. — Мелентьев смотрел испытующе. — Значит,
Хан сбил вас с ног и преступники скрылись?
— Вы сказали: в случае побега стрелять только в воз-
дух, что бить будут — разговора не было. — Черняк хо-
тел покачать головой, но не решился: в виске тихонечко
покалывало.
— Упустили, значит. — Мелентьев покачал голо-
вой. — Случается. На первый раз оставим без послед-
ствий. Надеюсь, в дальнейшем, Василий Петрович...
Черняк медленно поднялся, дважды открыл и закрыл
рот, наконец, поборов возмущение, сказал:
— Что же это? Как же такое получается? Нет, — он
прижал руки к груди, — вы не говорили, что побег будет
точно, но я так понял.
— И совершенно напрасно, уважаемый Василий Пе-
трович. — Мелентьев встал и вышел из-за стола, давая
понять, что разговор окончен. — Мы не для того задер-
живаем преступников, чтобы вы их отпускали.
— Бросьте. — Черняк махнул рукой и сел на стуле
удобнее. — А чего это меня в конвойные определили?
И Сенька Пигалев, что вышел от вас, вчера мне каля-
кал... который из беглецов наш-то?
— Товарищ Черняк... — прервал его Мелентьев, вы-
глянул в коридор и громко сказал: — Пигалева к Стари-
ку! Срочно! — Он отлично знал, что его за глаза назы-
вают в розыске Стариком.
Мелентьев прошелся по кабинету, остановился около
Черняка и молча на него смотрел до тех пор, пока моло-
дой сотрудник не догадался встать. «Который из беглецов
наш-то?» — вспомнил Мелентьев, и ворот крахмальной
рубашки стал ему тесен. Раньше, в сыскном, не то что
такой вопрос задать, даже намекнуть начальству, мол,
догадываюсь кое о чем, никто не посмел бы. Мелентьев
взглянул на молча стоявшего Черняка безразлично, по-
173
звонил заместителю начальника отдела по борьбе с бан-
дитизмом МУРа.
Начальник Мелентьева Воронцов был из матросов,
работал в уголовном розыске с двадцатого года, Меленть-
ев же занимался сыском уже четверть века, и Воронцов
этого не забывал. Он учился у опытного сыщика азбуке
разыскного дела, порой был ему лучшим другом, а когда
происходил очередной конфликт, бывший матрос ста-
рался с Мелентьевым не встречаться и не разговаривал
с ним неделями. Затем все возвращалось на круги своя,
и Воронцов прятался от подчиненных и начальников в
этом кабинете, слушал, как субинспектор ведет допросы
или просто беседует по душам с каким-нибудь старым
уголовником. Мелентьев относился к Воронцову ровно,
в периоды дружбы чуть иронически, во время ссор под-
черкнуто официально.
Вчера, когда уточнялись детали предстоящей опера-
ции, Воронцов с Мелентьевым во мнениях не сошлись,
бывший матрос кричал, а бывший царский сыщик, как
обычно, молча смотрел в окно. Из Петрограда в МУР
поступили данные, что в Москве в ближайшие дни гото-
вится ограбление банка и проходит по сообщениям ре-
цидивист-медвежатник по кличке Корень.
— Где готовится ограбление? Когда? — выложив Ме-
лентьеву суть дела, спросил Воронцов. — Ты, субинспек-
тор, главная наша мозга, думай.
— Ввести сотрудника в уголовную среду, — ответил
Мелентьев. — Попросить человека из Петрограда, чтобы
его наша клиентура не знала, легендировать и ввести в
среду. Надо искать Корня. Я его знаю, серьезный граж-
данин.
— В Питер я даже обращаться не буду. Стыдно! —
Воронцов погрозил пальцем, потом загнул его — тако-
ва была его обычная манера счета. — Кто такой Ко-
рень? Где его искать? — Он загнул еще два пальца, затем
распрямил пятерню, хлопнул по ней другой и начал по-
тирать руки. Все это означало, что счет Воронцов окон-
чил.
174
Константин Николаевич Воронцов был роста средне-
го, в плечах неширок, но фигурой крепок, волосы стриг
коротко, был широкоскул, сероглаз, нос у него торчал
бульбочкой. Одевался Воронцов просто: шевиотовый ко-
стюм неопределенного фасона, рубашка маркизетовая,
из-под которой даже в немыслимую жару торчала тель-
няшка, брюки заправлял в сапоги, и походил замес-
титель начальника отдела МУРа на уголовника средней
руки. Воронцов за двадцать пять лет окончил семь клас-
сов гимназии, получил контузию, один орден, три ране-
ния. Он был от природы упрям, стеснителен и влюбчив,
а прожив четверть века, был безрассудно смел, в меру
умен и неприлично честен. О всех перечисленных каче-
ствах начальника Мелентьев прекрасно знал. Если Во-
ронцов от стеснительности хамил — терпел, а когда при
встречах с машинисткой отдела Зиночкой краснел, ста-
рый сыщик снимал пенсне, протирал его тщательно.
Пять лет назад, потряхивая чубом и натягивая на гру-
ди тельняшку, Воронцов пришел в уголовный розыск и
обратился к субинспектору на «ты» с таким подтекстом:
не бойся, сразу не расстреляю, может, ты полезный. Ме-
лентьев согласился: «Возможно, я и полезный, вы со
временем разберетесь, молодой человек». Отношения их
с тех пор изменились, а «ты» и «вы» остались на своих
местах. Изредка, когда они вдвоем пили чай или, ожи-
дая важного донесения, играли в шашки, Воронцов то-
скливо говорил:
— Иван, давай на «ты»? А?
Мелентьев молчал и улыбался либо пожимал плечами.
Воронцов тут же взрывался:
— Не желаешь? И черт с тобой! Выкай до гробовой
доски. — Остыв мгновенно, заканчивал: — Вот убьют
меня твои бандюги, пожалеешь, да поздно будет.
Почему-то Воронцов считал всех воров и бандитов
чуть ли не друзьями субинспектора. Возможно, оттого,
что каждый задержанный если и не знал Мелентьева
лично, то обязательно слышал о нем или находился у
них общий знакомый.
175
— Так кто такой Корень? — спросил Воронцов.
— Долго рассказывать, Константин Николаевич, —
ответил Мелентьев. — Однако если полученные данные
верны и Корень в Москве, то нас ждут, мягко выража-
ясь, неприятности.
Старый уголовник и рецидивист, о котором шла речь,
имел несметное количество фамилий, имен и кличек.
Досье его еле умещалось в пяти папках и было уничто-
жено в феврале семнадцатого. Он освободился вчистую,
имея документы на имя Корнеева Корнея Корнееви-
ча, видимо придумав себе фамилию, имя и отчество от
последней клички — Корень. В Москву не приехал, в
Одессе, Киеве, Ростове, других больших городах тоже не
появился, и, где находится в настоящее время Корнеев,
никто не знал.
Мелентьев сам выбрал сотрудника, взял его из района,
чтобы хоть центральный аппарат не знал человека в лицо,
сам проинструктировал и разработал легенду, наконец
вчера сообщил, что все готово.
— Ну давай посидим, уточним, обмозгуем, — сказал
Воронцов. — Хочу взглянуть на твоего протеже. — И,
гордясь выученным словом, усмехнулся.
— Протеже произносится через «э», Константин Ни-
колаевич. Если вы настаиваете, пожалуйста. Я вас сведу,
но полагаю, это лишнее, — ответил Мелентьев.
Тут и разразился скандал. Воронцов и Мелентьев го-
ворили на разных языках: что было понятно одному, дру-
гому было непонятно совершенно.
Воронцов не сомневался, каждый участник предстоя-
щей операции должен знать о ней все, понимать ее важ-
ность и значение, конечную цель. Тогда человек не ту-
пой исполнитель чужой воли, а работник творческий,
вдохновленный идеей, знающий начало и конец опера-
ции, он способен внести в нее необходимые коррек-
тивы на ходу. Ум хорошо, а два лучше. Коллегиальность
в таких делах — главное. И доверие. Человеку необхо-
димо доверять, тогда он, гордый, за идею и на смерть
пойдет.
176
Мелентьев полагал, что чем меньше знаешь, тем труд-
нее проговориться или наделать глупостей, и вообще
лучше обойтись без смерти.
— Лишнее? — кипятился Воронцов. — Ты считаешь,
что знать, кого ты посылаешь к бандитам, для меня лиш-
нее? Или ты, — он ткнул Мелентьева пальцем в грудь, —
мне, — он расправил плечи, — не доверяешь?
Мелентьев отличался завидным терпением, он выдер-
жал паузу, когда Воронцов начал нехорошо бледнеть,
спросил:
— Константин Николаевич, вы мне доверяете?
— Доверяю! Вот я тебе — доверяю!
— Благодарю, у вас маузер барахлит, давайте по-
чиню.
— Чего выдумал, именное оружие увечить.
— Серьезно? — Мелентьев смотрел участливо. — Вы
не боитесь, что я вам динамит в ствол засуну, боитесь,
поломаю от неумелости своей?
— Так-так, с подходцем, значит, — протянул Ворон-
цов. — Ни шиша я, значит, в работе не петрю. Ясненько.
Договорились.
Не найдя нужных слов, он смешался, махнул рукой и
вышел.
За последние годы Воронцов в работе поднаторел, и
Мелентьев лучше, чем кто-либо, знал это. Он перегнул
умышленно: пусть Костя, так субинспектор про себя на-
зывал Воронцова, разозлится, ввод сотрудника в среду
уголовников — дело опасное. Казалось, все предусмо-
трел Мелентьев, и вот Черняк и даже Пигалев о чем-то
догадываются. А может, знают?
...Воронцов и Пигалев вошли в кабинет одновре-
менно.
— Вызывали? — Неожиданно обращаясь на «вы», Во-
ронцов молодцевато щелкнул каблуками и вытянулся.
Пигалев и Черняк переглянулись: может, перестанов-
ка произошла и Старика начальником назначили?
177
— Извините, что нарушаю субординацию, Констан-
тин Николаевич, и побеспокоил вас, — сказал Меленть-
ев. — История произошла неприятная. Товарищ Черняк
конвоировал двух арестованных, которые сбили его с ног
и скрылись.
— Так в чем дело? — Воронцов привычным жестом
пригладил непокорный вихор. — Они должны были бе-
жать или нет?
— Я предполагал, что побег будет организован с воли,
мне нужны были их связи. — Мелентьев лгал так убе-
дительно, что даже Воронцов ему начинал верить. —
Черняка подстраховали и уголовников не упустили. Но
уж раз они на воле, с арестом повременим, интерес-
но, куда они направятся. Дело в другом, уважаемый
Константин Николаевич. Оказывается, один из бежав-
ших — наш сотрудник. Что это получается? Проводится
такая серьезная операция, а субинспектор Мелентьев
не в курсе дела? Как мне вас понимать? Мне не дове-
ряют?
— Какой сотрудник? Кто такое придумал? — спросил
Воронцов.
— Товарищи утверждают. — Мелентьев кивнул на Чер-
няка и Пигалева.
— Ничего я не утверждаю, Иван Иванович, — плак-
сиво заговорил Черняк, болезненно морщась.
— Идите. — Воронцов отпустил сотрудников. Когда
они вышли, резко сказал: — Досекретничались, Иван
Иванович. Пигалев и Черняк друзья, вам, товарищ суб-
инспектор, такое знать следует. Вы Черняка ставите
конвоировать, а Пигалева — за бежавшими наблюдать,
и надеетесь, что они не поймут, в чем дело?
— У меня других сотрудников нет. — Мелентьев вздох-
нул.
— Из-за чего сыр-бор разгорелся? — перебил Ворон-
цов. — Кто-то где-то сказал, что какой-то Корень со-
брался банк взять... Он собрался, а мы все дрожим...
— Вы знаете, кто есть рецидивист, над которым вы
изволите подшучивать?
178
Глава вторая
УГОЛОВНИК-РЕЦИДИВИСТ ПО КЛИЧКЕ КОРЕНЬ
Субинспектор Иван Иванович Мелентьев встретился
с Корнем четверть века назад. Москва только отпразд-
новала начало двадцатого века, Мелентьева звали просто
Иваном, служил он в уголовной полиции в отделе по
борьбе с ворами, орудующими на улице, в магазинах, у
театров. Московское мелкое жулье и многие деловые га-
стролеры Мелентьева хорошо знали, однако все равно
попадались. Арестованные на него зла не держали, так
как был он в работе справедлив и мзду не брал. Повязав
с поличным, не издевался, не бил; встретившись с дело-
выми случайно на улице либо, скажем, в ресторации, на
поклоны отвечал, мог и поговорить с человеком, и рю-
мочку выпить, профессией не попрекал, в душу не лез.
В общем, был сыщик Иван Мелентьев у своих клиентов
в авторитете, его по-своему уважали, однако встречи с
ним, естественно, никто не искал.
Новый век для московской уголовной полиции начал-
ся тяжело. Первым вспороли сейф в ювелирном магази-
не на Тверской, против Брюсовского переулка. Затем,
как грецкие орехи, раскололись сейфы помельче: на ме-
ханическом заводе в Садовниках, в мебельном магазине
Петрова на Большой Дмитровке, в конторе металлосин-
диката на Мясницкой. Стало ясно, что работают серь-
езные медвежатники, но у Ивана Мелентьева голова от
этих дел не болела, его подопечные сейфов не потро-
шили, в худшем случае ширмач-техник карман взрежет
у заезжего купца, ну, капелла мошенников-фармазонщи-
ков продаст какой-нибудь мещаночке ограненное стекло
каратов в десять...
Но вот вспороли знаменитый патентованный сейф
«Сан-Галли» в Центральном банке, убив при этом сто-
рожа и двух чинов наружной службы. Сто пятьдесят
тысяч радужными «катеньками» вылетели из государ-
ственной казны на волю и скрылись в неизвестном на-
правлении.
179
«Найти! Разыскать немедля!» — разнеслась команда по
департаменту полиции. Сыщики уголовной полиции взя-
лись за дело серьезно. Не потому, что, срывая голос,
кричал в кабинете с мягким ковром и всегда зашторен-
ными окнами директор. И потеря государевой казной ста
пятидесяти тысяч не расстроила сыщиков, и зла они про-
тив воров не имели: труд у них опасный и малодоходный.
Вор — человек по-своему полезный, так как на весах
общества на другой стороне стоит, а чтобы равновесие
поддерживать, на этой стороне сыщиков надо держать,
зарплату им исправно платить, пусть и небольшую, но и
немаленькую.
Сыщики взялись за дело на совесть потому, что убили
двух их товарищей. Убили, не отстреливаясь, когда от
страха нутро дрожит и глаза в холодном поту плавают,
убили не в схватке за свою свободу и жизнь — такое и
раньше случалось. Убили расчетливо, спокойно зарезали,
как режут скотину к празднику, заранее взвесив и под-
считав, сколько понадобится, чтобы насытиться до от-
вала.
Такое убийство товарищей сыщики прощать не могли.
Найти и повесить, чтобы все уголовники видели: ты бе-
жишь, я догоняю — одно, я хватаю, ты защищаешься —
другое, а убивать спокойненько, с заранее обдуманным
намерением — такого не позволим. И затрещали двери
воровских притонов, которые оберегали сыщики, как по-
следнюю лучину: мало ли кто нужный зайдет на огонек...
И в квартирах рангом повыше побледнели внешне благо-
пристойные мужи-содержатели, крестились, приговари-
вая: «Сохрани, Святая Богородица! Сколько лет дружим,
господин начальник, сколько душ вам отдал! Неужто за-
памятовали?»
«Кто? Кто? Отдайте, и мы вернем вам покой! Отдай-
те!» И в дорогих притонах летели на пол карты, золото и
серебряные блюда, рвались с треском шелка. Здесь били
для страху.
«Кто? Кто? Отдайте!» И в сером, еле угадывающемся
рассвете сапоги били под ребра, срывали одурманенных
180
водкой и марафетом людей с кроватей, тащили в участок.
Здесь били серьезно.
«Кто?» Даже в Английском клубе услышали этот ше-
пот. Здесь не ломали, не опрокидывали столов, не рвали
шелка и, уж конечно, не били. Но двое фрачников с ино-
странным выговором, которые вели всю зиму крупную
игру, исчезли, через несколько дней вернулись поблед-
невшие и задумчивые, и один из них по рассеянности
даже сдал хорошую карту соседу.
Уголовный мир убийц не отдавал: то ли страх перед
ним был сильнее страха перед полицией, то ли не знали
уголовники медвежатников, которые так легко пошли на
мокрое. Розыск не прекращался, вели его опытнейшие
криминалисты, уголовная полиция трясла свою агенту-
ру, уведомили коллег в Вене, Париже, Берлине и в дру-
гих столицах Европы. А вышел на преступников никому
тогда не известный низший чин наружной службы Иван
Мелентьев.
Началось все с того, что светлым мартовским днем
Иван Мелентьев на Тверской, в булочной у Филиппо-
ва, съел пятачковый пирог с мясом и, думая о нелегкой
своей сыщицкой доле, держась к домам поближе, чтобы
не обрызгали извозчики, двинулся вниз, к Столешни-
кову.
Александр Худяков по кличке Сашенька был артист-
техник и в былые времена легко брал задний карман
брюк у человека, одетого в пальто. Уже два года, как Са-
шенька завязал, обзавелся гнедым рысаком, и вечерами
Мелентьев видел Сашеньку на козлах шикарного выезда
у театров и дорогих трактиров. Еще было известно, что
Сашенька женился.
Мелентьев заметил Сашеньку, когда тот двигался по
Пассажу, придерживая под локоток такую же, как он
сам, маленькую женщину. Она шла тяжело, валко, судя
по размерам живота, вскоре собиралась сделать Сашень-
ку отцом. Жена зашла в секцию, где торговали полотном
и ситцем, а Сашенька закурил папиросу, посмотрел во-
круг солидно, и тут его толкнул разухабисто шагавший
181
мужик в распахнутой дохе. Только глянув на мужика,
Мелентьев безошибочно определил, что он не москвич,
а залетный, вчера поутру удачно сбыл привезенный то-
вар, вечером с дружками старательно поужинал, сегодня
на постоялом дворе выпил графинчик, а сейчас собира-
ется покупать подарки родне.
На такую наживку должно клюнуть незамедлительно,
и Мелентьев двинулся за дохой следом. Месяц катился к
концу, а у Мелентьева ни одной поимки, начальство еще
молчит, но уже хмурится.
Мимо такого живца московский жулик пройти не дол-
жен. Если не карманник его потрошить начнет, так мо-
шенник увидит и уступит ему по дешевке алмазы бра-
зильские, на худой конец акции копей царя Соломона.
Рассуждая так, Иван Мелентьев мужика в дохе из виду
не терял и вдруг увидел, как у Сашеньки взгляд стал меч-
тательным и отрешенным, зевнул он нервно и шагнул за
дохой следом, затем вытер ладони об полу своей шубей-
ки и обежал вокруг мужичка, прицеливаясь. Тот торговал
штуку яркого ситца и, чтобы у Сашеньки промашки не
получилось, вытащил из-за пазухи замасленный кошель,
хлопнул им о прилавок и сунул в широченный карман
дохи.
Вместо того чтобы выждать, пока Сашенька возьмет,
Мелентьев шагнул из своего укрытия, положил тяжелую
руку Сашеньке на плечо и спросил:
— Гражданин хороший, не вас ли супруга кличет?
Сашенька, глядя на Мелентьева снизу вверх, слизнул
капельки пота и икнул. Жизнь вертелась вокруг, и никто
не обращал на них внимания, лишь они двое знали, что
один уже шагнул с обрыва в омут, а другой выдернул его,
спас. Сашенька перекрестился, приседая и оглядываясь,
бросился к жене, которая, прижимая к груди свертки,
выкатилась из секции в проход Пассажа. Даже спасибо
не сказал, сукин сын, подумал Мелентьев, не серьезно
подумал, а так, перед собой похваляясь, и стал отыски-
вать мужичка в дохе, не нашел, однако настроение весь
день у него было праздничное.
182
Вечером Мелентьев толкался у колонн императорско-
го театра, когда к нему подскочил оборванец, сунул кон-
верт:
— Передать велено, — и скрылся, не попросив, как
обычно, папиросочку.
«Дело, вас интересующее, поставил не деловой. При-
глядитесь к студенту Шуршикову Якову, что на Солянке
у известного вам Быка угол снимает». Буквы печатные,
однако гладкие и ровные, отметил Мелентьев, и слог
культурный. Кто же из его крестников так изъясняться
выучился? Автор письма сыщика заинтересовал больше,
чем неизвестный студент. Мелентьев бумагу пощупал,
понюхал — простым табаком отдает, и оглянулся, выис-
кивая беспризорника.
— Ну, балуй! — услышал Мелентьев, посторонился от
наезжавшей пролетки, взглянул на гнедого рысака, ко-
торый хрипел, задирая голову, потом на кучера и узнал
Сашеньку.
Секунду, не более, они смотрели друг на друга. Ме-
лентьев сунул письмо в карман и легко прыгнул в про-
летку, сиденье скрипнуло, пахнуло пылью. «Не дело,
если меня здесь увидят», — подумал Мелентьев и поднял
верх. Сашенька выкатился из суматошной толпы и оста-
новился, перебирая вожжи, ждал, куда везти прикажут.
Мелентьев отодвинулся в угол и молчал, боялся разо-
рвать ниточку, протянувшуюся между ними в момент не-
мого Сашенькиного признания. Сашенька еще чуток вы-
ждал, затем тронул рысака, выехал через Театральный
проезд на Никольскую и свернул в Ветошный переулок.
Москва словно отпала, осталась позади, тихо и темно,
сквозь окна просвечивали абажуры, на цокот копыт тяв-
кнула со двора собака, уже задремавшая, другая лениво
отозвалась и замолкла.
Пролетка перевалилась по булыжнику, наконец вста-
ла. Мелентьев щелкнул портсигаром и сказал:
— Угощайся.
— Не курим, барин. — Сашенька натужно откашлялся
и спросил тоскливо: — Куда велите, барин?
183
Мелентьев не ответил, закурил, устраиваясь поудобнее,
скрипнул сиденьем, ждал. Сашенька вытянул кнутом по
гладкой спине рысака, тот, неодобрительно покачивая го-
ловой, промчал переулок, вынес на Ильинку. На Москво-
рецкой набережной Сашенька перевел кормильца на шаг,
покосился назад, но Мелентьев упорно молчал. Между
уважающими себя сыщиками и подсказчиками существо-
вал неписаный договор: ты ничего не говорил, я ничего не
слышал. Иван Мелентьев его свято придерживался, зная
на горьком опыте неразумных товарищей, что, ежели на-
рушишь, не будет у тебя на той стороне доброжелателей.
А что ты без них? Слепой путник скорей выйдет из леса
на дорогу, чем сыщик без подсказки найдет преступника.
Мелентьев курил, глядя на худого сгорбленного Са-
шеньку, который, казалось, с каждой минутой становил-
ся все меньше, и слышал его мысли, словно тот говорил
вслух: «Отпусти меня, Иван Иваныч, не вынимай душу,
я тебе добром за добро, и ты мне так же, слезь с пролет-
ки, уйди». Сыщику было жалко бывшего карманника, но
себя Иван Мелентьев жалел больше и потому Сашеньку
отпустить никак не мог.
«Дело, вас интересующее...» Какое дело? Неужели Са-
шенька что-то знает о банке и убийстве чинов наружной
полиции? Что знает? Как узнал? Сеня Бык с Солянки —
личность знакомая: пьяница, марафетиком приторго-
вывает, к серьезному делу и краешком прикоснуться не
может. Студент Яков Шуршиков? Кто такой? «Дело по-
ставил»? Откуда Сашенька подхватил такие слова? Дело
поставил, дело поставил, повторял Мелентьев. Дело по-
ставил не деловой, человек незнакомый воровскому миру.
Похоже, ох как похоже, вот почему крестятся «отцы» и
«матушки», плачут, клянутся, не знаем, мол. Эх, Сашень-
ка, что же делать-то теперь? Если рапорт подать, мол, под-
бросили записочку, так Ивана Мелентьева в случае удачи
не то что приказом по ведомству, в коридоре добрым сло-
вом никто не помянет.
— Запарился? — Сашенька слез на землю, похлопал
рысака по влажному крупу. — Тяжело тебе, а мне, дума-
184
ешь, легко? Я сына, кормилец, жду, он без отца пропа-
дет. А для Якова Шуршикова жизнь человека плюнуть и
забыть — кокнул пером, амба и ша. — Он влез на козлы,
вздохнул как застонал, и рысак ответил хозяину тихим
ржанием.
Мелентьев затянулся в последний раз и выбросил оку-
рок в Москву-реку.
— Яков долю седельникам не выдал, — еле прошептал
Сашенька. — Все у себя держит. Бык и не знает, на чем
спит. Ежели в его доме «катеньки» взять, то Якова на-
лицо перевернуть можно.
Мелентьев зевнул так, что скулы свело, и сказал грубо:
— Ты что стоишь, дядя? Соснул седок, ты и рад. А ну
гони к Театральному, подлая твоя душа.
Не доезжая двух кварталов до места, Мелентьев не-
слышно с пролетки соскочил, исчез в проходном дворе,
и больше сыщик и бывший карманник-техник не встре-
чались.
Через два дня извозчика Александра Матвеевича Ху-
дякова нашли в собственной пролетке зарезанным. Не
был он никаким чином, да еще стоял в уголовке на уче-
те, и похоронили Сашеньку тихо. Мелентьев на похоро-
ны не пришел, так как объяснить появление сыщика на
могиле бывшего вора совершенно невозможно.
Яша рос мальчиком болезненным, был застенчив и
нравом кроток. Отец его — Михаил Яковлевич Шурши-
ков — служил в почтовом ведомстве, ходил вечно опустив
голову, боялся начальства, соседей, а больше всего — хо-
зяина дома, которому постоянно за квартиру должал. Мать
Яши — Мария Григорьевна — некогда слыла красавицей,
только времени того никто не помнил. Единственного
сына она родила в девятнадцать лет, в материнстве не рас-
цвела, лицом бледнее и строже стала, душещипательные
романсы забыла, не расставалась с Библией и к тридцати
годам стала существом без возраста и пола. Шуршиковы
занимали три комнаты на втором этаже деревянного дома,
185
расположенного в самом конце Проточного переулка,
который так назывался потому, что от Садового шел к
Москве-реке под уклон и текли по нему и воды вешние,
и осенние, и талый снег с навозной жижей.
Текли воды, годы, матушка до тридцати пяти не до-
жила, отец втихую запил, Яков успел окончить гимназию
и однажды, когда отца, освобождая квартиру, в горячке
снесли во двор, а чиновник растерянно смотрел на при-
става, не понимая, что можно в этом доме описывать,
Яков Шуршиков пошел по Проточному вверх, выбрался
на Садовую и, не оглядываясь, зашагал налево, к Повар-
ской. С таким же успехом он мог бы направиться и на-
право, к Арбату.
Через приятелей по гимназии Шуршикову удалось по-
лучить место репетитора — крыша над головой и харчи.
Попав в студенческую среду, он сошелся с эсерами —
не по идейным соображениям, а так случилось. Но очень
скоро Шуршиков впервые почувствовал: отсюда надо
бежать, и чем быстрее, тем лучше. Каждому человеку
от рождения что-то дано: музыкальный слух или понима-
ние прекрасного, отвага, чувство справедливости, эгоизм
или стремление к самопожертвованию; Яков Шуршиков
предчувствовал надвигающуюся опасность. Совершал
порой самые рискованные поступки, уверенный, что все
сойдет ему с рук. Так, первым его преступлением была
безрассудная кража. Он репетировал в купеческой семье
среднего достатка и однажды, проходя вечером через го-
стиную, увидел на столе пухлый бумажник и положил его
в карман. Разразился скандал. Из дома с позором вы-
гнали приходящую прислугу, хотя дворник и кучер виде-
ли, что девушка из кухни не выходила.
Яков совершил еще несколько краж по случаю, затем
начал принимать краденое от знакомых подростков, с
репетиторством покончил и стал преступником профес-
сиональным. Образование и природная сметка стави-
ли Шуршикова выше тех мелких жуликов, с которыми
он имел дело. Прошло несколько месяцев, и он связи
с карманниками порвал, почувствовав опасность, место
186
жительства сменил. Он появился на Сухаревке, в этой
академии преступного мира Москвы, но и здесь ему не
понравилось. Сухаревка походила на мост, соединявший
свободный мир и каторгу. Якова Шуршикова это явно
не устраивало. Но, прежде чем расстаться с Сухаревкой,
Яков убил человека, который шел через Москву на Юг
России. Яков встретил его в ряду, где торговали одеждой,
и по тому, к чему человек приценивался, понял: деньги
у человека есть. Когда случайное знакомство состоялось,
они выпили в трактире по паре чая, и Яков узнал, что
человек бежал с этапа, в Москве у него ни родственни-
ков, ни знакомых и на заре он должен из Златоглавой
убираться. И понимал Шуршиков: не возьмешь с чело-
века много, однако безнаказанность манила, и по пути
от трактира к ночлежному дому проломил болтливому
приятелю кистенем голову, забрал двенадцать целковых
с мелочью, и больше Студента — так за фуражку с гербом
окрестили его на Сухаревке — здесь никогда не видели.
Шуршиков снял угол у бывшего семинариста, который
работал ночным сторожем, приторговывал наркотиком,
был умен и силен как бык, и звали его в округе Быком.
Раздумывая о своем будущем, Яков Шуршиков пришел к
выводу, что быть ему преступником на роду написано.
Действительно, а как жить? Учиться не на что, да и тяги
такой не чувствовал, руками делать он ничего не умел,
идти прислуживать — не желал. Не велики были универ-
ситеты Якова, однако он понял: мелким воришкой, при
всем чутье и везении, от тюрьмы не уберечься, надо брать
редко, но крупно. Где и как? Конечно, манила его форту-
на афериста-гастролера, о подвигах «международников»
порой писали газеты. Но нужны для начала деньги, связи
да и талант. Яков понимал: не годится он для такой карье-
ры. Хорошие деньги лежат в сейфе, но как его открыть?
И тут Яков среди клиентов Быка встретил пожилого ча-
совщика, который все заработанное отдавал за морфий.
Оказался часовщик в прошлом взломщиком-медвежат-
ником, но, отсидев два срока, пристрастился к марафету,
здоровье заставило профессию сменить, а так как был он
187
от природы умельцем, какие редко встречаются, то быстро
освоил часовое дело. Петрович, так звали часовщика, до-
живал век мирно, брал за работу дешево, зарабатывал, как
говорится, «на иглу», больше ему и не требовалось. Коль-
нувшись, он становился болтлив, охотно рассказывал о
годах молодых, люди слушали и посмеивались. Яков Шур-
шиков слушал и все больше задумывался. Думал он, думал
и, улучив момент, вошел к Петровичу с предложением. Ты
стар, без марафету не проживешь, а глаза и руки уже не
те, скоро откажут, обучи меня своему прошлому ремеслу,
тебе риску никакого, а я тебя до последних дней не остав-
лю, угол и шприц всегда иметь будешь. Петрович думал
недолго, согласился.
Яков обучение поставил серьезно, первым делом ма-
стера в морфии ограничил, заставил есть через силу, гу-
лять выводил. Старик мучался, матерился, терпел, однако,
и не только будущей корысти ради, а нравился ему моло-
дой студент, цель какая-то в жизни появилась. Начали с
разговоров, старик во время прогулок рассказывал о бы-
лом, привирал изрядно. Яков слушал, врать не мешал,
ждал, когда старик выговорится. Потом стал Яков чертежи
рисовать, замки простенькие, потом сложнее, больше за-
поминал, кое-что и записывал — так теоретически и до
сейфов добрались. Надо было учиться металл работать.
Тут инструмент понадобился. Какой попроще, Петрович
поначалу сам изготовил. Яков со свалки железный ящик
притащил, столько в нем дырок наделал, что в натураль-
ную терку превратил. Пальцы силу и чуткость приобрели,
стал Яков рисовать сейфы настоящие: «Панцирь», «Сан-
Галли», изучать замки сложные.
Когда Шуршиков почувствовал, что из старика боль-
ше ничего не выжмешь, купил ему морфию, дал колоть-
ся в охотку, а однажды добавил шприц уже заснувшему,
и не проснулся человек. А кому он нужен? Кто разби-
раться станет? Жил на игле, от нее и помер, рассудили
соседи, и схоронили в складчину. Студент даже целко-
вый дал, чем людей растрогал. «Вот и ученый вроде бы,
а душевный», — сказано было на поминках.
188
Глава третья
ПРОФЕССИОНАЛЫ
Блекло-желтые абажуры висели низко, свет заливал
бильярдные столы, зеленое сукно которых было исчер-
чено мелом. Игрок наклонялся вперед, чтобы сделать
удар, попадал в квадрат света, а ноги и часть туловища
оставались в тени. Человеческие фигуры от этого при-
чудливо ломались, из полумрака на свет выползал серый
дым, повисал над столами и играющими. Пахло в биль-
ярдной застоявшимся табаком, пивом и сыростью, кото-
рую принесли сюда с затопленных ливнем улиц.
Хан и Сынок постояли у двери, пообвыкнув, прошли
в глубь зала и остановились у колонны рядом со столом,
на котором, судя по напряженному вниманию зрителей,
шла крупная игра.
Когда, приканчивая в закусочной домашнюю колбасу,
беглецы решали вопрос, куда податься, первым загово-
рил Сынок.
— На дно опустимся, отлежимся, — сказал он. — Со-
гласен?
— Нет, повяжем галстуки и выйдем на Красную пло-
щадь.
Сынок прыснул в кулак, смешлив был, затем насупил
белесые брови и спросил:
— Может, у тебя и место есть?
Хан скупо улыбнулся, пожал плечами неопреде-
ленно.
— То-то, — сказал Сынок назидательно. — А у меня
есть, примут по высшему классу. Вера Алексеевна, учи-
тельствует, к уголовке никаким краем...
— А к тебе каким краем?
— У нас любовь. — Сынок самодовольно улыбнулся.
Хан слушал внимательно, смотрел с любопытством.
Почувствовав заинтересованность, Сынок начал бойко
рассказывать, какая серьезная и замечательная девушка
Вера Алексеевна, и квартирка двухкомнатная, и окна в
палисадничек.
189
Хан смотрел на Сынка, как смотрят на человека, ко-
торый штаны не застегнул или вообще забыл их надеть.
Сынок тон поубавил, две фразы пробормотал невнятно
и неожиданно спросил:
— Чего зенки щуришь? Не нравится? Или у тебя в
«Европе» люкс забронирован?
— Ты за кем сидел?
— За Иваном Ивановичем числился, — с гордостью
ответил Сынок.
— Уважаю. — Хан склонил голову. — Старик шпаной
не занимается. Так где, ты полагаешь, товарищ субин-
спектор тебя искать будет? Зачем же нам к твоей Вероч-
ке тащиться? Легче в контору позвонить. Иван Иванович
человек обходительный, извозчика за нами пришлет. —
Он помолчал, раздумывая, закончил неохотно: — Попро-
бую я одного человека найти. Удастся — будет нам и
крыша, и бульонка.
Сынок согласился, беглецы, прыгая по лужам, добра-
лись до этой бильярдной.
Хан приглядывался к окружающим. Сынок уже осво-
ился, видно, обстановка была привычная, толкнул при-
ятеля и зашептал:
— Тихое местечко, не больше двух облав за день.
— Бывал? — Хан взглянул вопросительно. — Где тут
этот... начальник местный?
— Маркер? — Сынок указал на крупного мужчину
в подтяжках, который чинил кий на канцелярском сто-
лике у стены.
Хан кивнул, подошел к маркеру и стал молча наблю-
дать, как тот прилаживает к кию наклейку. Выждал не-
много и, убедившись, что никто не слышит, спросил:
— Леху Маленького не видели?
Маркер зацепил щепочкой пузырившийся в жестя-
ной банке столярный клей, потянул его истончающу-
юся нить к кожаной шишечке наклейки, мазнул, при-
ложил ее аккуратно на полагающееся место, придавил
ладонью. Придирчиво разглядывая свою работу, маркер
сказал:
190
— Гуляй, парень, ты тут ничего не терял, а раз так, то
и искать тебе тут нечего. Гуляй.
Хан молча вернулся к наблюдавшему за ним Сынку,
который не преминул съязвить:
— Ни тебе оркестра, ни цветов.
Партия на ближайшем столе закончилась, зрители
громко обсуждали итог, шелестели купюры; игроки, чуть
ли не соприкасаясь лбами, обсуждали условия следую-
щей партии.
Сынок потянул Хана за рукав, кивнул на выход. Хан
взглянул на маркера, оглянулся, сказал:
— Куда подадимся, решим сначала. — И не договорил,
в спину его толкнул здоровенный верзила, будто ребенка
отвел в сторону:
— Зачем тебе Леха Маленький? Он приболел, меня
прислал.
Хан поднял голову, взглянул на нависавшее над ним
заплывшее лицо.
— Я слыхал, Леха, что меня один человек ищет.
— Какой человек?
— Корней.
— Не знаю такого. — Леха отодвинулся, оглядел Хана
внимательно. — Как тебя кличут? Где слушок тебя на-
шел?
— Был я у дяди на поруках, там встретил тезку твоего...
— Заправляешь. — Леха улыбнулся, поскреб рыжую
щетину, обнял Хана за плечи, повел в угол. — Как он
там? Я лишь намедни узнал, что заболел тезка...
— Он неделю как на курорт приехал, повязали его у
барыги, за ним чисто, подержат и выгонят, — говорил
Хан быстро. — Так он тебе велел передать.
— Уважил, уважил, — рокотал Леха. — А ты как? Вчи-
стую?
— Если бы, — вздохнул Хан. — Под венец вели, чер-
вонец обламывался, соскочил...
— По мокрому?
— Никогда, — быстро ответил Хан. — Но не один, —
указал взглядом на Сынка. — И как есть. — Он провел
191
ладонями по карманам. — А тезка твой сказал, что его
Корней искал...
— То его, — перебил Леха. — Твоего имени никто
не называл. Я тебя даже во сне не видел.
— Раз мне тезка Корнея назвал, значит, гожусь.
— Что же ты хочешь?
— Спрячь нас, скажи Корнею как есть, пусть ре-
шает.
— Тебя можно, а этот к чему? — Леха покосился на
Сынка, который своей фрачной парой выделялся среди
порядком обшарпанной публики.
— Это же Сынок, — сказал Хан.
— Чей? — придуриваясь, спросил Леха; заметив, как
скривился Хан, сказал: — Слыхал, слыхал: разговоров
много. Тебя-то как кличут?
— Хан, — ответил, а сам подумал: «Леха кличку Сы-
нок явно слыхал, и держится парень нагло, будто в за-
коне он абсолютно. Сынок? Сынок? — напрягал память
Хан. — Почему же я его не знаю?»
— Точно окрестили, на татарву смахиваешь. Ждите. —
Леха хотел идти, но задержался. — Скажи своему Сынку,
чтобы он с Барином в игру не ввязывался, останется в
чем мать родила. — Он утробно хохотнул и неожиданно
легким шагом направился к выходу.
Сынок сидел прислонившись к колонне, видимо, со-
бирался играть в карты с хорошо одетым мужчиной
средних лет. Котелок и трость игрока держал какой-то
пьянчужка, смотрел на Барина подобострастно и фаль-
шивым голосом говорил:
— Барин, вы же не в клубе, опомнитесь... Здесь же вас
обчистят...
— А мне не жаль мово второго мильёна... — сверкая
золотыми коронками, говорил Барин и тасовал так, что
о его профессии не догадался бы только слепой.
Вокруг играющих собрались любопытные.
— Опять связался, битому неймется, — говорил один.
— Вчера пятьсот оставил.
— Третьего дня тысячу...
192
Сынок глядел на Барина восторженно, на зрителей —
виновато и, смущаясь, говорил:
— Нам много не надо, червончик-другой — и в аккурат
закончим. Я счастливый, батя мне ишь какую одежонку
купил, женить собирается. — Он лучезарно улыбнулся.
Хан собрался было вмешаться, но, вспомнив гонор
нового приятеля, раздумал: «Больше червонца у него нет,
а на вещи играть не дам».
Барин ловко справился со своим делом, сложил колоду
так, что Сынок мог выиграть лишь прошлогодний снег.
Сынок снял неуклюже, последовал «вольт» — прием, при
котором колода возвращается в первоначальное поло-
жение.
— Войдите. — Барин бросил в свой котелок червонец.
— Чего? А, гроши, — догадался Сынок и долго шарил
по карманам, отворачивался, чтобы не видели, где и
сколько у него лежит. — Пожалте. — Он положил чер-
вонец, взял у пьянчужки котелок, надел себе на голову,
качнулся неловко, толкнул Барина и выбил у него ко-
лоду.
Мастерски сложенные карты рассыпались.
— Извиняйте, извиняйте. — Сынок нагнулся, помогая
собрать карты, придерживал сползающий котелок, при-
говаривая:
— Червончики, голубчики, где вы?
Барин болезненно поморщился, сложил колоду и
спросил:
— Дать или сами возьмете?
— Сам, только сам, ручка счастливая. — Сынок по-
казал всем свою руку, взял снизу две карты и открыл туза
и десятку.
— Счастье фраера светлее солнца, — сказал Барин.
Сынок вынул из котелка червонец, сунул в карман,
подождал, пока Барин положит новый, прорезал колоду,
дал снять.
— Открывайте по одной снизу, — сказал Барин.
Сынок открыл семерку, затем короля. Барин кивнул,
мол, еще. На колоду лег туз.
7 Н. Леонов 193
«Трактир на Пятницкой»
— Не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз, — про-
пел Сынок.
— А Барин, кажись, на приезжего попал, — сказал
кто-то.
Игра продолжалась еще минут пять. Сынок забрал у
Барина шестьдесят рублей, часы и кольца, перестал ду-
рачиться, смотрел на жертву равнодушно. Когда Барин
начал в очередной раз сдавать, Сынок небрежно вынул у
него из рукава туза и сказал:
— С этим номером только в приюте для убогих вы-
ступать, — надел Барину котелок на голову: — Спи спо-
койно, тебя сегодня не обворуют.
Кругом рассмеялись, и, хотя выиграл чужак, народ
веселился от души: ловких здесь уважали. Хан следил за
происходящим и, с одной стороны, радовался за прияте-
ля, с другой — злился его успеху, малый и так не по-
дарок, а теперь зазнается еще больше.
Сынок отделил от выигрыша два червонца, один по-
ложил в нагрудный карман Барину, как платочек, оста-
вив уголки, и сказал:
— На разживку даю, встретимся — отдашь. — Он про-
тянул второй червонец зрителям: — Выпейте, ребята, за
здоровье раба Божьего...
К Хану подошел маркер и указал молча на дверь. Сы-
нок, словно следил за приятелем, мгновенно оказался
рядом, беглецы быстро вышли во двор, впереди маячила
фигура Лехи Маленького. Сынок стрельнул взглядом по
переулку: ни души, лишь впереди женщина, сняв ботин-
ки, переходила через залитую дождем мостовую.
Сотрудник уголовного розыска Сергей Ткачев наблю-
дал за беглецами из глубины подворотни. Когда они
отошли на значительное расстояние, агент выбрался из
укрытия и двинулся следом.
Леха шагал косолапя, слегка переваливаясь, однако
следовавшим за ним Хану и Сынку приходилось потора-
пливаться. Ткачев порой еле успевал. Леха шел переулка-
ми, оставляя Арбат справа, неожиданно остановился око-
ло четырехэтажного дома, закурил, вошел в подъезд. Хан
194
и Сынок тут же шмыгнули следом. На третьем этаже про-
водник открыл дверь, пропустил ребят вперед и погнал их
перед собой по длинному коридору. Слева и справа чере-
довались двери, из-за которых доносились голоса, нако-
нец коридор кончился, Леха открыл дверь черного хода,
вытолкнул Хана и Сынка на лестничную площадку, под-
нялся еще на один этаж, снова открыл дверь, и снова они
шли полутемным коридором, где-то рядом шевелилась
жизнь, простуженно всхлипывал патефон, устало плакал
ребенок, пахло вчерашней едой и пылью.
Через несколько минут они оказались во дворе. Леха,
засунув руки в карманы, двинулся дальше, не оглядыва-
ясь, минут через пятнадцать, поравнявшись с двухэтаж-
ным каменным домом, остановился, кивнул на подъезд
и ушел не прощаясь.
«Гостиница «Встреча». Иоганн Шульц», — вывеска
была старая, бронзовые витые буквы устало скривились,
но были заботливо вычищены.
Хан взглянул на вывеску, на Сынка, толкнул зеркаль-
ную тяжелую дверь. За спиной вежливо брякнул колоколь-
чик. Под ногами — чисто выметенный ковер, за контор-
кой — бледный мужчина неопределенного возраста, перед
ним — картонка, на которой кокетливыми буквами вы-
писано: «Просим извинить, свободных мест нет».
Мужчина за конторкой взглянул на вошедших без вся-
кого интереса, положил перед собой ключ с деревянной
грушей и сказал:
— Вам, молодые люди, направо. Нумер семь.
Из двери за конторкой вышла блондинка лет тридца-
ти в строгом, словно у классной дамы, костюме, оцени-
вающе оглядела гостей, чуть склонила голову:
— Желаю хорошего отдыха.
— Благодарю, мадам. — Сынок ослепительно улыб-
нулся, взял ключ, шаркнул ножкой.
Хан молча кивнул.
Мужчина открыл конторскую книгу, делая там запись,
сказал:
— Не забудьте сдать на прописку паспорта.
7*
195
— Непременно. — Сынок взял Хана под руку и увел в
коридор, приговаривая: — Верительные грамоты и багаж
придут позже.
Гостиница «Встреча» до революции была третьераз-
рядным заведением, где останавливались в основном со-
племенники хозяина — Шульца, немца, родившегося
в России, но изъяснявшегося по-русски с грехом по-
полам.
В четырнадцатом году Шульц гостиницу продал и с
молоденькой белокурой Анной, ставшей его супругой за
несколько месяцев до мировых событий, исчез в неиз-
вестном направлении.
Вывеску содрали, зеркальные стекла побили, у заве-
дения менялись хозяева и названия. А в первый год нэпа
у заколоченных фанерой дверей остановилась двухколес-
ная тележка со скромным скарбом, и в помещение тихо-
нечко проникла худенькая Анна, сложила свои вещички
у дворника и начала действовать. Куда она ходила, с кем
разговаривала, сколько и кому платила, в округе не зна-
ли, но очень скоро отыскалась старая вывеска, которую
кое-как починили, надраили до блеска и водрузили над
дверью. Появились рабочие, строили, красили, вставляли
зеркальные стекла. Через месяц помещение привели в
порядок, все номера сверкали чистотой, хозяйка, тихая
и несколько испуганная, удивленно оглядывала свои вла-
дения, гостей не пускала, кланяясь, деликатно отвеча-
ла, что еще не закончены приготовления. Налетевший,
как карающая десница, фининспектор пробыл в новой
гостинице каких-нибудь полчаса и ушел довольный: все
было уплачено без жалоб и сполна.
Помогал Анне прибывший вместе с ней очень блед-
ный неразговорчивый мужчина лет пятидесяти, мане-
рами и внешностью из бывших. Имени и фамилии его
никто не знал, и очень скоро его стали звать Шуль-
цем, хотя на пропавшего немца Шульца он не похо-
дил абсолютно. Известно было, что сочетались новые
196
хозяева гражданским браком. Анна всплакнула, как
решили соседи, «новый» в церковь идти не пожелал. Хо-
зяина никто ни господином, ни по имени-отчеству не
называл, просто Шульц, словно кличка. Авторитетом
и уважением Шульц ни у соседей, ни у постояльцев не
пользовался, дел он никаких не решал, сидел за кон-
торкой, записывал вновь прибывших в книгу, выдавал
ключи и тихим, бесцветным голосом отвечал по теле-
фону. Этот аппарат вызвал много пересудов, телефон в
тот год являлся редкостью, а в гостинице его поставили
чуть не в первый день. Поначалу соседи ходили поль-
зоваться, хотя и звонить-то им было некуда. Шульц
никому не отказывал, но глядел на незваного гостя так,
что человек несколько слов выдавливал из себя с тру-
дом, начинал заикаться и вылечивался от этого неду-
га не сразу. Нет, странная гостиница, как на нее ни
смотри. Номера, конечно, чистые, никто не спорит, на
первом этаже с ваннами, но цены какие? Виданное ли
дело, самый дешевый номер — четыре рубля, а есть и по
двадцать. Кто же там жить-то станет: люди с такими
деньгами могут и в «Европе» поселиться или, скажем, в
«Бристоле»...
Узнав все это, в округе решили: прогорит немочка со
своим Шульцем, как бог свят прогорит. Однако — чуде-
са да и только: из двадцати номеров хорошо четыре-пять
заняты, а Шульц уже выставил свою табличку: «Нумеров
предложить не можем». Немочка ходит глазки опустив,
улыбается задумчиво, жильцов не только не зазывает —
пускает далеко не всех. Фининспектор не жалуется, ми-
лиция довольна, тишина в переулке, будто не гостиница,
а дом политпросвета. А ведь поначалу было подозрение,
что собираются в тихом омуте заведение непристойное
организовать. Так этого — ни-ни, как-то в связи с дан-
ным вопросом получился полный конфуз. Поселился
у Шульцев молодой человек, представительный — за
квартал видно: при деньгах. На третий день подкатыва-
ет гость на такси. Кто был из соседей дома — из окон
вывесились: не один прикатил, а с дамочкой.
197
Тетка Настасья, что у окна напротив гостиницы си-
дит, мгновенно определила: дамочка та не кто иная,
а совершенно точно — Ната Вачнадзе, которая в бое-
вике «Натэлла» в заглавной роли. Не успела Настасья
проковылять по переулку и разъяснить подругам свою
точку зрения на происходящее, как появился в дверях
«Встречи» Петр, который у Анны и швейцар, и прислу-
га, и аккуратно поставил на тротуар чемодан и саквояж
из натуральной свиной кожи. Тут же выскочила на ули-
цу дамочка, застучала каблучками дробно и скрылась за
углом столь быстро, что любопытные разглядеть не успе-
ли — Вачнадзе или просто девочка, которая, как и авто-
мобиль, сдается напрокат. У мальчишек свист от губ не
успел отлепиться, как на тротуаре около вещичек стоял
молодой человек приятной наружности и громко зер-
кальной двери объяснял, что платит непомерные, честно
заработанные деньги и потому имеет право невесту при-
вести. Петр сквозь стекло взглянул на оратора равно-
душно, не дослушал даже, пропал в сумрачной тишине
холла.
Тихо жила гостиница, так тихо, что у Настасьи с тоски
коренной зуб разболелся. Плюнула она в сердцах и окно
закрыла, а подругам объявила: мол, немцы — они супо-
статы и есть, спать дотемна ложатся, вино даже в празд-
ники не пьют, хороший человек у них жить не станет и
глядеть на них из окна русскому человеку противно —
мочи нет.
Поверили люди, отвернулись от двухэтажного доми-
ка, где двадцать номеров, хозяйка Анна Шульц, за кон-
торкой у телефона просто Шульц, а швейцар и прислу-
га — мужик по имени Петр. Позже поселилась еще в
гостинице девушка Даша, однако о ней разговор уж со-
всем особый.
Спать в гостинице не то что дотемна, порой и до рас-
света не ложились. Гости сутками не появлялись, порой
сутками из номеров не выходили, приезжали и уезжа-
ли и на лихачах, и на такси, некоторые брали машину
напрокат. Гости у Шульцев подбирались на удивление
198
скромные, стеснительные, одевались — взгляду заце-
питься не за что, жителей переулка уважали, пролетки и
машины оставляли позади гостиницы, на параллельной
улице, ногами не шаркали, дверьми не хлопали. Жили у
Шульцев иногда восемь человек, а бывало, что и двое,
платили же гости не двадцать рублей в сутки, как зна-
чилось в прейскуранте, а несколько больше. Случалось,
постояльцы, уезжая, так бывали растроганы гостеприим-
ством, что оставляли в домике и пятьсот рублей, и ты-
сячу. Хозяйка ни золота, ни камней в подарок не при-
нимала, хотя у гостей водились вещички интересные.
У хозяина гостиницы и его постояльцев существовал за-
кон: все вещи, добытые в Златоглавой, должны из Мо-
сквы уйти немедля.
Ни одна даже пустяковая бранзулетка осесть не могла,
делать и принимать подарки было строжайше запрещено.
Без объяснения причин Анну о законе предупредили,
однако около года назад польстилась она на сережки
и колечко с изумрудами, уж больно они ей пришлись.
Подарок тот она ни сегодня, ни до гробовой доски не
забудет. Били ее в задней комнате, завязав рот мокрой
простыней. Позже, когда она стала людей узнавать, при-
несли гостя, который тот подарок сделал. Парнишка
ползал и бормотал для Анны непонятное. Занимались
им сами гости. Сквозь кровавый туман Анна увидела раз
швейцара Петра, он поставил на стол вино и сказал:
— Курве портрет целым оставьте. Нам, мальчики, вы-
веска нужна, — перешагнул через лежавших на полу и
вышел.
Выхаживала Анну появившаяся в те кошмарные дни
девушка Даша — красавица с зелеными глазами, с по-
разительно неслышной поступью и мягкими руками.
Она в совершенстве владела искусством врачевания, и
через две недели Анна, осунувшаяся, но вполне окреп-
шая, появилась в холле и положила привычно ладонь на
плечо мужа, который потерся щекой о руку жены, за-
писал в книгу приехавшего гостя, дал ключ и своих глаз
не поднял.
199
Анна за последний год слегка располнела, но талия у
нее осталась девичьей. Золотоволосая, с большими сини-
ми глазами, она могла бы быть очень хороша собой, если
бы не держалась неестественно прямо и скованно. Лицо
ее было холодно и бесстрастно, глаза смотрели равно-
душно, порой бессмысленно, очень редко, и то когда ни-
кто не мог видеть, в них появлялась мысль, про которую
в народе говорят: тоска смертная.
Шульцу можно было дать и сорок, и шестьдесят. Точ-
но о возрасте человека говорят глаза, но этот человек
взгляда никогда не поднимал. Был он хорошего роста,
худ, но крепок, держался, как и жена, прямо, и отто-
го, что голову он держал высоко, а глаза опущенными,
бледное лицо его, с резко очерченными скулами и всег-
да плотно сжатым ртом, походило на маску.
Законные хозяева гостиницы «Встреча» были краси-
вы, холодны и малосимпатичны.
Шульц проводил взглядом молодых людей, встал, по-
тянулся жилистым сухим телом, хрустнул пальцами. Анна
хотела обнять мужа, приласкать, он отстранился. Муж-
чина и женщина, они были вдвоем в этом холле, городе,
мире, одинокие, никому, даже друг другу, не нужные.
— Дорогой. — Анна увидела, что на лице мужа появи-
лось недовольство, сделала паузу, но продолжила: — Если
нас не арестует полиция, то зарежут постояльцы.
— Терпи, дорогая. — Шульц замолчал, так как Анне
он давно объяснил, что гостиница приобретена на день-
ги чужие, ссуженные на определенных условиях, и ре-
шать, кого принять, кого выселить, может лишь швей-
цар.
Из коридора вышел швейцар Петр — лет пятидесяти,
среднего роста, быстрый в движениях, улыбающийся.
— Приехали, родимые, — весело сказал он и по-маль-
чишески подмигнул Анне. — Гость в дом — радость в
дом. Не грустите, господа, все будет в лучшем виде, об-
разуется.
С появлением Петра помещение ожило, заскрипели
под его быстрыми шагами половицы, качнулись в кадках
200
мертвые фикусы. Он бегал по холлу, протирая на ходу
пыль, снимая с ковра одному ему видимые соринки, зыр-
кал весело блестевшими глазами и говорил без умолку,
якобы сам не придавая своим словам значения:
— Седьмой нумер удобный, мальчикам там хорошо.
Жильца с третьего выселите, Анна Францевна. Они го-
ворили, недельку поживут, а уж вторая кончается, им
съезжать самое время.
— Платит человек аккуратно, — возразила Анна, но в
тоне чувствовалась обреченность. — Да и как я объясню,
гостиница пустая стоит, он же видит... — И замолчала.
— А никак не объясняйте, — радостно откликнулся
Петр, протирая и без того чистые глянцевитые листья
фикуса. — Зачем объяснять? Ежели вам невтерпеж, ска-
жите, побелку надумали. — Он рассмеялся, довольный. —
Я туда и стремяночку сейчас отнесу, ведерочко поставим.
А за денежки не извольте беспокоиться, мы за их нуме-
рок с молодых людей удержим.
Шульц уже открыл конторскую книгу и жильца, за-
нимающего третий номер, вычеркнул. Анна проследила
за карандашом мужа и, удивляясь своему упрямству, ска-
зала:
— С этих голодранцев? Откуда у них деньги?
— А уж это нас с вами, уважаемая Анна Францевна,
совершенно не касается. Может, люди наследство полу-
чили? А? — Петр присел, хлопнул ладонями по ляжкам,
рассмеялся. — А может, они тысячу рублей на улице
нашли? Вы не находили? — Он взглянул на Анну и за-
крыл один глаз. — И я не находил, а они нашли, такое
случается.
Качнулась зеркальная дверь, рассыпал свою медь коло-
кольчик, и в холл вошел Леха Маленький. За час с ним
произошли перемены удивительные: он был чисто выбрит
и причесан, костюм добротный, строгий, по животу — зо-
лотая цепь. Опустив на ковер два больших, слишком но-
вых чемодана, открыл было рот, но Петр опередил:
— Алексей Спиридоныч! Барин! Радость-то какая! —
Он подбежал, ухватил чемоданы, поволок на подгиба-
201
ющихся ногах в коридор. — Пятый нумер, пожалте, про-
ходите.
Уголовник кашлянул, вздохнул облегченно и торже-
ственно зашагал следом за чемоданами.
Шульц каллиграфическим почерком писал: «Алексей
Спиридонович Попов», — задумался и добавил: «Ком-
мерсант».
Петр у номера чемоданы бросил, достал из кармана
ключ, отпер замок, вошел и плюхнулся в красное плю-
шевое кресло. Леха внес чемоданы. Увидев, что Петр
манит его пальцем, подошел. Петр сорвал с него цепоч-
ку и сказал:
— Говори.
— Как я и кумекал, брательник заболел...
Петр рассмеялся, замахал руками, перебил:
— Лешка, дубина ты стоеросовая, одна у тебя извили-
на и та от топора. — Он перестал смеяться и продолжал,
глядя куда-то в угол: — Если я от тебя, Алексей Спири-
донович, хоть одно слово, — Петр показал для нагляд-
ности один палец, — услышу на фене, то я тебя, род-
ненький, очень обижу. Говори.
— Я рассказывал, — Леха пошевелил губами, продол-
жал говорить медленно, будто переводил с иностранно-
го, — братишка мой сел, ну, арестовали его...
— Знаю, знаю. — Развалившись в кресле, швейцар
смотрел на стоявшего перед ним гиганта с презрением. —
У вас семейка — вор на воре. Скажи, как ты этих, — он
указал на стенку, — сюда вел...
— Хвост... — Леха перекрестился. — За ними хвост
топал. Я их известным тебе, Корней, путем провел. Мен-
та в первом же дворе оставил.
— Звать меня и на людях, и тет-а-тет — Петром. —
Швейцар вздохнул и после паузы спросил: — Не ошиба-
ешься?
— Святой крест. — Леха перекрестился. — Уж че-
го-чего, а... — Он пробормотал тихонечко несколько
слов, наконец добавил: — Наблюдение наружное я ри-
сую сразу.
202
Швейцар лениво пнул стоявшего перед ним человека,
больно пнул, но тот не шелохнулся, даже не помор-
щился.
...Субинспектор Мелентьев протер белоснежным плат-
ком пенсне и, не замечая стоявших перед ним навытяжку
Ткачева и Черняка, обратился к сидевшему в углу кабине-
та Воронцову:
— Где же мы теперь будем их искать, Константин Ни-
колаевич?
Глава четвертая
КОГДА ВСЕ СПЯТ
В первой комнате стояли комод, два кресла, овальный
стол и диван, пол был застелен ковром. В спальне — две
низкие огромные кровати — можно поперек лечь; в углу —
бронзовая девушка, вытянувшись на кончиках пальцев,
расставив руки, хочет взлететь, да так и застыла. Мебель
тяжелая, массивная; рассчитанная на людей комплекции
солидной.
Ванная тоже большая, с медными кранами, чуть тро-
нутыми зеленью. Окна в гостиной и в спальне полукру-
глые, низкие, забраны решетками в виде расходящихся
лучей, покрытых белой масляной краской.
Сынок все обследовал, потрогал и улегся на одну из
кроватей, рядом с бронзовой девушкой, погладил ее по
крутому прохладному бедру и закрыл глаза.
Хан, как вошел, сел на подоконник, так и сидел, почти
не двигаясь, оглядывал все неторопливо и настороженно.
Через открытую дверь он видел лежавшего в спальне Сын-
ка и, глядя на него, раздумывал, кто он такой, этот бело-
курый парень, который лежит на постели в помятом ве-
чернем костюме, положив лаковые пыльные ботинки на
атласное одеяло. Судя по всему, парень привык жить бо-
гато, чувствует себя уверенно, не то что он сам. Хан повел
203
плечами, рубашка под пиджаком коробилась. Он снял
пиджак, сложил аккуратно, положил рядом с собой на по-
доконник.
Сынок повернулся, вытащил из кармана мятую короб-
ку дорогих папирос, закурил, спичку ловко выщелкнул в
потолок, взглянул на Хана, усмехнулся и ловко запустил
в него папиросами, затем спичками. Хан поймать бро-
шенное не сумел, подобрал с пола, закурил, осторожно
взял со стола раковину-пепельницу, перенес на подокон-
ник и вновь уселся, как прежде. Сынок наблюдал за ним,
стараясь понять, с кем его судьба свела и правильно ли
он, многоопытный, сделал, что пошел с этим Ханом. Кто
такой? Что-то не слыхал он такую кличку, не в законе
парень, желторотый. Однако уверенный, да и браслетики
снял профессионально. И приняли их здесь как родных,
будто ждали. Нет, не подвело чутье, парнем можно при-
крыться, место здесь классное. Как это он всю Златогла-
вую вроде обшарил, а о такой малине не слыхал даже? За
какие заслуги парня так принимают? Кто здесь хозяин?
А вдруг Корень — легендарный пахан, о котором чуть не
во всех пересылках шепотом рассказывают? Размышляя
так, Сынок наблюдал за новым приятелем все с большим
интересом.
Хан погасил папиросу, обхватил широкими ладонями
колени и застыл. Смешно: кресла роскошные, диван, кро-
вать — хоть поперек ложись, — а человек на деревянной
доске уселся, и вроде удобно ему.
— Приятель, — Сынок зевнул, — ты за меня в ответе.
Если я с голоду помру, люди тебе не простят.
Хан не шелохнулся, на его смуглом лице не отрази-
лось никаких чувств, слышал ли он, нет — непонятно.
Сынок придумывал слова позаковыристее, когда Хан,
продолжая смотреть перед собой, сказал:
— Мне один человек говорил: только вор на земле
свободен. Все люди невольны, и господа знатные, и за-
водчики с миллионами, даже царь и тот неволен. Что ему
скажут, то он обязан делать. Только вор свободен. — Он
мечтательно улыбнулся.
204
— И ты крючок проглотил? — Сынок рассмеялся. —
Сведи меня с этим человеком.
— Он умер.
— Как он умер?
— Почти сразу. Теперь он свободен. — Хан смотрел
не мигая. Сынка раздражал его взгляд.
— Вор и есть человек свободный, — сказал Сынок и
потянулся. — Ни отца, ни матери, закон — тайга, мед-
ведь — хозяин.
— Слабый должен покинуть стаю, — подсказал Хан, —
знаю я ваше товарищество. Протяни руки — или про-
тянешь ноги, не поворачивайся спиной. — Он сплюнул,
цыкнув зубом.
«А парнишка меня прощупывает, — понял Сынок. —
Ох не прост мальчонка, держать надо ушки на макушке,
а то без башки останешься».
— Ты прав, Хан, завязывать пора с воровской жизнью.
Подамся я в комсомолию, там вольготно: хочешь — ло-
пата, не хочешь — тачка...
Хан шевельнул смоляными бровями, улыбнулся не-
хотя, ответить не успел, так как дверь отворилась и в
номер вошла девушка лет двадцати — фигура ладная, ли-
цом русачка: скуластая, нос прямой, светлоглазая.
— Здравствуйте, господа хорошие. С новосельицем.
Меня зовут Даша. — Она требовательно взглянула на мо-
лодых людей.
— Сынок, крестили Николаем, отец на Ивана откли-
кался.
— Хан.
Даша медленно подошла к Хану:
— В доме собачьих кличек не понимают. Как вас зо-
вут, любезный?
— Степан. — Хан хотел отвернуться, но, повинуясь тре-
бовательному взгляду девушки, назвал отчество: — Пет-
рович...
— Очень приятно, Степан Петрович. — Даша кивну-
ла. — В номере для вашего удобства кресла поставлены.
Она подошла к кровати, на которой лежал Сынок:
205
— Вы, Николай Иванович, стирать покрывала не на-
мерены? Тогда встаньте, будьте ласковы. — И прежде,
чем Сынок успел улыбнуться, Даша залепила ему по-
щечину. Он вскочил, девушка не отодвинулась, указа-
ла на валявшийся окурок: — Подымите, Николай Ива-
нович.
Николай схватил девушку за локти, сжал так, что ка-
залось, она переломится, приподнял легко.
— Поставь на место. — Даша смотрела бесстрастно, и
Сынок ее послушно опустил.
Хан соскочил с подоконника, уселся в кресло, по-
ложил руки на колени. Сынок, потирая пылавшую щеку,
рассмеялся, занял другое кресло. Даша удовлетворенно
кивнула, села на диван, оглядела приятелей и сказала:
— Сначала вы помоетесь как следует, мыло и мочалку
я вам принесу. Барахло свое в ванной сложите, заберу
потом. — Она стукнула три раза в стенку, в коридоре по-
слышались шаги, дверь приоткрылась, на пороге появил-
ся большой чемодан, шаги удалились.
Даша встретилась с Ханом взглядом, улыбнулась, а
смотрела брезгливо:
— Будьте ласковы.
Хан внес тяжелый чемодан, дверь закрыл.
— Переоденетесь. — Даша указала на чемодан. — Бу-
дете жить тут тихо-тихо. Шалить, господа, не советую,
хозяин здесь человек серьезный.
— Девушка, вы нас ни с кем не спутали? — Сынок на-
чал злиться. — Я — Сынок! Или у вас со слухом плохо?
— Поесть я вам принесу. — Даша вышла, и приятели
услышали, как щелкнул замок.
На дворе дождило. Ветер захлопал форточкой, капли
шлепали по стеклу, залетали в комнату.
Корней вытер простыней лицо и шею, с отвращением
отпихнул теплую и влажную от пота подушку, сел в из-
неможении. Скоро светать начнет, а сна нет, и дождь об-
легчения не принес, парит.
206
Корней прошелся по комнате. Эх, выйти бы сейчас
во двор, как есть, голышом, шлепая по лужам, пробе-
жаться, остановиться под карнизом, почувствовать, как
колотит вода по голове и плечам, стоять до мурашек, до
озноба. Мало человеку надо. Что такое счастье? Это по-
чесать там, где чешется, думал Корней, усаживаясь ка-
кой уже раз за ночь в ванну.
Все сбылось, всего он добился, Яков Шуршиков. Ав-
торитет у него, деньги, женщины; покоя нет. Не то что
во двор выскочить — окно распахнуть страшно, видится,
вот они стоят... покойники. Зарезанные, удавленные, —
сколько их, чужими руками убитых? Не перечесть.
С семнадцатого Корней пальцем никого не тронул,
копейки не взял, ничего ему новая власть предъявить не
может, а все равно — страшно.
Обирает он, Корней, людишек недогадливых. Так ведь
это у земли края нет, а у всего остального он обязатель-
но имеется. У жизни же человеческой край всего ближе,
самое страшное, что не угадаешь, где он, думаешь — да-
леко, а оказывается, за углом, с ломиком, может, с но-
жичком.
Три срока имел Яков Шуршиков, дважды бежал, в
семнадцатом освободили его по амнистии Временного
правительства, и решил он завязать, уж больно ему на
каторге не нравилось. Кочуя по пересылкам и лагерям,
он познакомился с жуликами разных мастей. Яков стал
знаменит среди воров сразу же, больно прогремело его
первое дело: два трупа и сто пятьдесят тысяч — с такой
визиткой можно было жить в любой тюрьме. Правда, у
Якова хватило ума помалкивать, что дело это у него было
первое и убил он полицейских от глупости и неумелости,
а совсем уж не от отчаянной смелости либо ненависти к
властям. Не рассказывал он также, что и деньгами-то он
попользоваться не успел, и сохранить не смог, все как
есть отобрали. Прослыл он этим делом среди воров че-
ловеком серьезным, на расправу быстрым, с захоро-
ненной на воле копейкой. Авторитет свой Яков как мог
поддерживал, умело распуская слухи о своей жестокости.
207
Однако после первого дела запомнил он крепко: по-
лицейских трогать нельзя, зато безбоязненно можно уби-
вать своих «коллег» по профессии, так как некоторые
чины сыскной полиции такие дела даже поощряли. Был
случай, когда полиция даже умышленно столкнула его с
крупным вором-медвежатником по кличке Оракул, рас-
пустив через свою агентуру слух, что последний подо-
зревает Корнея в сотрудничестве с полицией. Авторитет
Якова пошатнулся, он пригласил соперника якобы для
выяснения взаимоотношений и убил выстрелом в упор,
когда тот перешагнул порог воровской малины.
В то время среди так называемых воров в законе чуть
ли не каждый третий был осведомителем. Яков понял это
и решил сам переквалифицироваться. С активной воров-
ской деятельностью он завязал и стал теоретиком воров-
ских законов. Он распространялся о воровском братстве,
о товариществе и взаимовыручке, к нему приходили, как
к третейскому судье, он решал споры, выносил приго-
воры, давал советы. Одной рукой Яков брал долю, дру-
гой сдавал неугодных криминальной полиции. Так Яков
Шуршиков стал Азефом среди уголовников. Полицию
такое положение, естественно, устраивало. Шуршикова
опекали и по возможности берегли, но после ограбления
ювелира Мухина, поставлявшего изделия императорско-
му двору, вынуждены были арестовать и судить. Яков же
так вошел в роль отца российских воров, что произнес
перед присяжными патетическую речь, в которой осво-
бождал всех содельников от вины, брал все на себя. Речь
его пересказывали в пересылках и на этапах, в тюрь-
мах Якова встречали с царскими почестями, даже жан-
дармы, опасаясь мести уголовников, обращались к нему
на «вы».
Временное правительство амнистировало Якова Шур-
шикова, приятели из уголовной полиции посоветовали
ему пока в Москве и Питере не появляться и, рассчиты-
вая в дальнейшем на его признательность, многотомное
дело с перечнем его преступлений и предательств уни-
чтожили. Также уничтожили все его фотографии, паль-
208
цевые отпечатки. Яков Шуршиков исчез, существовать
перестал.
Остался бесплотный миф, легенда — Корней. Уже
считаные люди знали его в лицо, в места заключения он
при советской власти не попадал, фотографии его в уго-
ловном розыске не было.
Для уголовной среды Корней был человек образован-
ный, умный, да и вообще не без способностей. Новая
милиция с уголовниками не заигрывала, суд присяжных
отменили, воровская профессия стала очень опасной.
Корней все это понял, выжидал, вскоре ему пришла идея
организовать гостиницу для паханов — для воровской
элиты. Нэп и Москва притягивали, взять куш и затерять-
ся легче всего в Москве. Корней здесь, в тихом переулоч-
ке, и открыл гостиницу «Встреча». Идея, организация и
деньги были его. Анна Францевна Шульц — лишь вы-
веска. Не встреть Корней Анну, нашел бы вывеску дру-
гую. Дело пошло сразу. Серьезный вор на малину не
пойдет, для гостиницы нужны чистые документы, да и
опасно на людях, мало ли кого встретишь. А у Корнея —
как у Христа за пазухой. Тихо, людей никого, вход один,
выхода — два, можно и без документов. «Отец», опять
же, всегда советом поможет, с нужными людьми сведет.
С милицией свои отношения Корней решил просто: при-
обрел не торопясь несколько паспортов на людей торго-
вой профессии и сдавал их на прописку, якобы одни и
те же люди приезжают и уезжают, торговлю ведут. А так
как в гостинице за все время ни одного скандала не про-
изошло, налоги платят аккуратно, то и в голову не при-
дет сверять документы с жильцами.
Однако мало-помалу уголовный розыск работать на-
учился, крупные дела удавались все реже, «Встреча» ста-
новилась нерентабельной, и Корней решил дать послед-
нюю гастроль: взять банк, обрубить концы и уйти.
Около года он искал, где взять, и нашел. Отделение
Госбанка было расположено в бывшем барском особня-
ке, охранялось тщательно, но, укрепляя стены и двери,
про потолок малоопытные товарищи забыли — с чердака
209
войти было несложно. На сейф тоже удалось взглянуть:
так, жестяная коробка, только большая. Неувязка вышла
с инструментом. Своего уже давно у Корнея не было,
взять у кого-либо из знакомых он опасался. Решил Кор-
ней инструмент изготовить; узнав, что брат Лехи Малень-
кого — кузнец отменный, приказал явиться. И глупей
глупого получилось: кузнец в тюрьму угодил и, не желая
самого Корнея подводить, другому велел вместо себя
явиться.
Когда Леха позвонил и сказал, что вместо его брата
явились двое неизвестных, Корней решил их не прини-
мать, однако тут же передумал. Новые люди всегда опас-
ны, в уголовке старый сыщик Мелентьев, всем лисам
лис, и доходит молва, что очень он Корнеем интересует-
ся, не забыл, значит. Бежали ребятишки из-под кон-
воя — приемчик далеко не свежий, известен и сыщикам,
и деловым людям еще с прошлого века. Но не оттолкнул
Корней беглецов, велел приводить, пропустив через ла-
биринт. Давно Корней проходные квартиры придумал,
через них чужой никак пройти не мог, и в этот раз сра-
ботало безотказно, был за мальчиками хвост, да отпал.
Значит, один из двоих — из милиции, покойник он те-
перь, потому как засветил Корней гостиницу. Гореть
этой берлоге рано, вот возьмет Корней куш, отрубит
концы, тогда полыхай голубым огнем. А с ребятишками
разберется Корней, уже дал команду, утром Леха при-
ведет человека верного, который повернет налицо лю-
бого. Всех знает, золотой старичок.
Светать скоро начнет, а Корней не спит, душно ему, и
дождь прохлады не несет, шлепает по стеклу без толку.
Агент уголовного розыска Сурмин лежал тихо, стара-
ясь дышать ровно, хотя сосед и похрапывал. Субинспек-
тор Мелентьев, когда инструктировал, предупреждал: за-
будь, кто ты есть, ничего не изображай, не придумывай,
не бери в голову, видят тебя, нет ли, все равно — ты бег-
лый уголовник. И ни при каких обстоятельствах шкуру
210
не снимай. Задачи две: найти Корнеева и определить,
какой именно банк он готовит. Учти, если при отходе ты
хоть краешком засветишься, значит, все провалил. Кор-
ней никогда на дело не пойдет, а против него для про-
куратуры и суда на сегодняшний день ни капелюшечки
не имеется. Сегодня Корнея в уголовный розыск можно
только на чашку чая пригласить, за жизнь побеседовать.
Корней молодых любит, их можно при дележе обойти
либо убрать при надобности, за человека, воровскому
миру неизвестного, ответа нет, а Корнею убить — что
тебе в жару квасу выпить — одно удовольствие и опас-
ности никакой. Он рук в крови мочить не станет, для
того есть люди поглупей. Если Корней банк готовит, ему
наверняка люди нужны. Воров известных он брать не за-
хочет: делиться с ними надо, да и опасно, они у нас, у
милиции, на виду могут оказаться. Так что, Сурмин, го-
ворил субинспектор, если ты до Корнея доберешься, он
к тебе интерес проявит, не сомневайся, но верить не бу-
дет никогда. У него закон один: пока человек в крови по
самую маковку не испачкается, нет ему веры. Старайся
не доверие завоевывать, а стать необходимым. У Корнея
к людям мерка одна: нужные и ненужные. Пока ты ему
нужен — в безопасности, как стал не нужен, цена твоей
жизни — копейка.
Сурмин субинспектора слушал спокойно, страха не
было, интерес только, да и полагал, пугает Старик. Те-
перь, в первую же ночь, лежа без сна, Сурмин вспоминал
испытующий взгляд субинспектора. Когда наручник уже
запястье сжимал и Мелентьев дверь перед Сурминым от-
крыл, схватил за плечи неожиданно и зашептал: «А пошло
все к чертовой матери, Сурмин! Нам больше других надо?
Люди банки для того и придумали, чтобы преступники и
мы с тобой без работы не сидели. Грабили, грабят и будут
грабить... — Субинспектор достал ключ и начал снимать
наручники. — Не обедняет советская власть! А Корнея не
мы поймаем, так свои зарежут в конце концов».
Сурмин скинул простыню, потянулся сильным телом,
закинул руки за голову, прислушался: к шуму дождя при-
211
бавился еще какой-то звук. Сурмин повернулся, увидел,
что сосед не спит, наблюдает из-под полуопущенных век,
и понял: звук не появился, а пропал, сопеть новый при-
ятель перестал. Не спится? Ну-ну, лежи, думай. Корнея
все хотел увидеть? Судя по всему, сегодня встретишься.
Кабинет субинспектора освещала лишь настольная
лампа, и лица сидевших у стола Воронцова и Мелентье-
ва были землистого цвета. Окна они распахнули, дождь
залетал в кабинет, на подоконниках поблескивали лужи,
одна створка скрипела и хлопала, и субинспектор лениво
подумал, что надо наконец починить крючок либо найти
под сейфом детский кубик и створку подпереть, иначе от
этого скрипа и хлопанья с ума сойдешь.
Воронцов полулежал в кожаном кресле и бездумно
смотрел на собственные сапоги. От бесчисленного коли-
чества выкуренных папирос во рту у Воронцова было не-
хорошо, чай в стакане давно остыл, да и горячий он имел
привкус ржавого железа.
Костя старался не двигаться и не думать о боли, ко-
торая затаилась в груди. Где у него находится сердце,
Константин Воронцов узнал три года назад, когда оно,
больно ударив под левый сосок, сбило его с ног. Счита-
лось, что больное сердце — недуг чисто буржуазный, не-
приличный. Костя выслушал наставления врача, глядя в
потолок, и забыл их, как только врач ушел. С тех пор
Костю прихватывало дважды; сегодня утром, совсем уже
ни с того ни с сего, — в третий раз. Он врача не вызы-
вал, отлеживался на диване, весь день старался помень-
ше двигаться.
Пенсне субинспектора лежало на столе и поблески-
вало зеленью, будто болотные лужицы. Мелентьев бли-
зоруко щурился, потирал ладонью небритую щеку, на
начальника не смотрел, все уже было переговорено.
Можно, конечно, еще сказать, мол, я же вас предупре-
ждал: если Корнеев с Сурминым встретиться пожелает,
то нашим сыщикам на хвосте не усидеть. Рецидивист не
212
такое наблюдение видывал, гимназию давно кончил,
фраеров ищите в другом месте. Можно напомнить, да
зачем? Говорено было, и не раз, а у Кости память мо-
лодая.
Мелентьев, несмотря на духоту, был в суконном жи-
лете, в рубашке с жестким воротничком и при галстуке.
Субинспектор взял стакан, взглянул на бурую жидкость
с отвращением и сказал:
— И что это за начальник, если он взяток не берет?
Не могут люди вас, товарищ Воронцов, уважать, когда вы
даже чаю нормального выпить возможности не имеете.
Оконная рама как-то особенно противно взвизгнула
и хлопнула. Воронцов невнятно выругался, подошел к
окну. Зная, что крючок давно сломан, Мелентьев улыб-
нулся.
— Кого ты поймать можешь, если у тебя ставень —
и тот не держится на месте? — Воронцов вытер мокрые
ладони о штаны, неторопливо прошелся по кабинету.
Мелентьев в ответ на критику начальства погасил свою
зеленую лампу, напоминая, что надвигается новый день.
Даша родилась на берегу Енисея, верстах в пятнадца-
ти от Абакана. Июль в тот год стоял жаркий, каторжни-
ков, выживших после эпидемии дизентерии, доедал гнус.
Женщина, которая родила Дашу, имела много имен и
кличек, последний раз ее судили как Марию Латышеву,
кличку она носила Магдалина. Она была красивой глу-
пой бабой, в молодости любила выпить. К тридцати го-
дам, когда красота прошла, а глупость осталась, женщи-
на превратилась в законченную алкоголичку. Мария в
своей беспутной жизни не совершила ни одного престу-
пления, все ее беды происходили от мужиков, которых
она любила. Последний — возможно, он и был отцом
Даши — появился в жизни Марии в понедельник. Муж-
чина высокий, статный и кудрявый, он ее всю неделю
кормил досыта, а в субботу пришел чуть живой. Что за
мужик, если он в субботу не напивается... Мария его раз-
213
дела, спать уложила, вещички, как положено, выстирала.
На следующий день его взяли и Марию прихватили, так
как она, оказывается, стирая, «улики уничтожила». При-
сяжные сказали: «Виновна», а судья определил: «Десять
лет каторжных работ». О том, что она будет матерью,
женщина узнала на этапе.
В рождении ребенка Мария обвиняла конвойного.
А чтобы он не сомневался в своем отцовстве, молодая
мать швырялась в него ребенком: хочешь не хочешь —
лови. В большинстве случаев он ловил, а когда не удава-
лось, поднимал пищащий сверток с земли.
Голод, дизентерия и гнус оказались бессильны — Даша
росла. В пять лет она стала сиротой, но не узнала об этом,
так как мать свою от других людей не отличала. Когда
на далекую каторгу пришла советская власть, Даше ис-
полнилось двенадцать, она умела читать, писать, курить,
пить и в рукопашной не уступала взрослой женщине, а
если нападала первой, то могла и мужика завалить.
В Москву пятнадцатилетняя Даша приехала с веселой
компанией, которую в Ростове целый год почему-то на-
зывали бандой. Стоило Даше на мужчину посмотреть,
как его тянуло на подвиги, перечень которых имеется
в Уголовном кодексе. Кличку она носила ласковую —
Паненка, уголовный розыск уже располагал ее примета-
ми. В двадцать втором году, составляя справку по группе,
арестованной за разбойные нападения на Потылихе, суб-
инспектор Мелентьев писал: «По непроверенным дан-
ным, в банде была девица по кличке Паненка, однако
никто из фигурантов и потерпевших показаний на нее не
дал. Приметы: на вид восемнадцать—девятнадцать лет
(возможно, моложе), рост средний, волосы русые, стри-
жены коротко, глаза светлые, к вискам приподнятые, нос
прямой, губы полные, лицо овальной правильной фор-
мы. При знакомстве девица представляется студенткой,
одевается чисто. Особые приметы: картавит. Предуп-
реждения: при задержании может оказать серьезное со-
противление, не исключено наличие огнестрельного ору-
жия».
214
Жизнь предлагала Даше выбор богатый: если уголов-
ный розыск не доберется, то из ревности кто-нибудь из
фартовых ребятишек зарежет. И не было бы счастья, да
несчастье помогло. Дашу увидел Корней. Редко он вы-
бирался, тут, видно, черт расшалился, толкнул легонеч-
ко, и заглянул Корней как-то днем в ресторан «Эльдора-
до», что на Тверском бульваре. Сидел он скромно, кушал
обед из трех блюд за один рубль тридцать копеек, вроде
все внимание в тарелку, но по привычке, хотя опасаться
нечего — нет за ним ни капелюшечки, ни крошечки, —
вновь пришедших оглядывал внимательно... Корней уже
кофий заканчивал, когда увидел Леву Натансона, извест-
ного среди деловых людей под кличкой Алмаз. Кличка
была дана за то, что до семнадцатого года Лева торговал
копями да приисками, потом опустился, стал продавать
камни в розницу. Натансон, как ему по профессии и по-
лагается, одет был «я проездом из Парижа» — и запонки,
и булавка в галстуке настоящие. Должен же клиент после
сделки с Левой за свои кровные хоть что-нибудь стоящее
вспомнить.
Алмаз шел пританцовывая, узнав Корнея, лицом
опал, стал лаковые штиблеты по ковровой дорожке при-
волакивать.
— Папашка, что с тобой? — весело спросила Даша,
шедшая с ним под руку, и рассмеялась. Из-за этой рас-
сыпавшейся пригоршни серебра все и произошло. Не
бросила бы Даша свой смех ресторанному залу под ноги,
и Корней бы взгляда не поднял, не увидел бы.
Лева приблизился к столику Корнея медленно, смо-
треть не смел: сочтет нужным, сам поздоровается.
Корней не сводил тяжелого взгляда с Даши, кивнул,
и Лева сломался в поклоне. Даша удивленно подняла
брови, оглядела незнакомца и вновь рассмеялась.
— Подойди, любезный, — поднося к губам чашку кофе,
сказал Корней. — Позже. Один. — Он произнес все сло-
ва раздельно, негромко, но очень четко.
— Непременно, — выдавил Лева и, не зная, как Кор-
нея назвать, зашевелил губами беззвучно.
215
— Что за чучело гороховое? — спросила умышленно
громко Даша, усаживаясь за столик у зеркала. По лицу
старого афериста она поняла, что человек в скромном
коверкотовом костюме отнюдь не «чучело», но, злясь
и на Леву за его подобострастность, и на себя за неожи-
данно испортившееся настроение, уже искусственно рас-
смеялась.
Официант застыл, рука будто гипсовая — на отлете.
Лева, не заглядывая в меню с золотым обрезом, сделал
заказ скромный: не любит Корней людей, живущих ши-
роко. Когда человек убежал, Даша стрельнула взглядом
в сторону Корнея.
Лева опомнился, зашептал:
— Умри, Дарья. Он моргнет только — нас обоих здесь,
за этим столиком, удавят.
— Не бери на характер. — Даша улыбнулась презри-
тельно, однако говорила шепотом.
Лева промокнул лоб салфеткой, хотел подняться, но
остался на месте, и она спросила:
— Корень? Неужто?
— Какой Корень? Не знаю никакого Корня, — про-
стонал Лева, кляня себя за болтливость, за встречу с дев-
чонкой, за то, что пошел в «Эльдорадо».
Не бывает Корней в таких местах, не случайно все это,
ох не случайно. Лева знал за собой вину. С месяц назад
один человек передал ему три дорогие вещицы, предупре-
дил: в Москве не продавай. Корень не велел. А он, старый
пень, соблазнился предложением. Все-таки он одолел
страх, пересел за столик к Корнею, почти нормальным
голосом сказал:
— Рад видеть тебя в здравии, приятного аппетита.
— Чего же здесь приятного? — Корней дернул пле-
чом. — Мы золотых приисков не имеем, икрой не балу-
емся, не как некоторые.
Лева согласно хихикнул и, ободренный шуткой, спро-
сил:
— Может, тебе этот ресторанчик завернуть? Только
прикажи. — Натансон, как и другие уголовники, верил в
216
миллионы Корнея, в то, что тот где-то в неизвестном для
других месте делает деньги настоящие, серьезные. Если
бы он знал, что Корней имеет лишь долю доходов с го-
стиницы и чаевые с залетных паханов и что капитала у
Корнея на черный день не имеется!
— Кто такая? — Корней рисовал ложечкой на скатер-
ти замысловатые вензеля.
Лева Натансон все понял: неизвестно Корнею о про-
данных в Москве камнях, встреча получилась нечаян-
ная, теперь не видать ему Даши как своих ушей. От оби-
ды у него задрожали полные губы. Девчонку терять до
слез жалко. Самоуговоры не действовали. Дашу отдавать
не хотелось, знал: такой девчонки ему больше не встре-
тить.
Корней рисовал серебряной ложечкой на крахмальной
скатерти, ждал.
Лева облизнул губы, тихонько кашлянул. «Совру —
и амба, откуда знать ему?» — решился.
— Не наша. Не деловая, студенточка полуголодная, —
выдавил из себя. — Если интересуешься, будь ласков,
обяжешь. — И сам не верил.
Корней наслаждался унижением Левы Натансона, от
своей власти пьянел. Умен, оборотист, богат, а против
меня — тля, скажу слово — крахмальную скатерть со-
жрешь. Корней улыбнулся своим мыслям, Лева снова
облизнул губы и заговорил быстро:
— Прости, черт попутал! Наша девка, возьми, не по-
жалеешь! Тело! Темперамент!
Смилостивился Корней, поднял взгляд, от широты
души улыбнулся даже.
— Для дела нужна. — Он встал, направился к вы-
ходу.
Лева держался за плечом, дышал в ухо.
— Для нашего дела, общего. Ты в Хлебном ночу-
ешь? — остановился, слушал, опустив голову.
— В Хлебном, в том же переулочке. — Лева словно
радовался. — Ну и память у тебя! Каждого из нас, само-
го маленького, помнишь.
217
— Вечером к тебе заскочат, отдашь. — Корней разду-
мывал, взглянуть или не взглянуть, не удержался, поднял
голову, увидел капельки пота над бровями, губа дрожит,
глаза не знает куда и девать. Что коньяки да шампанское?
Вот она, жизнь настоящая!
Вечером Дашу привезли в гостиницу «Встреча», как раз
когда провинилась Анна Францевна, приняла подарок от
делового, но глупого. И уж не так велика ее вина была, в
другой раз Корней велел бы оплеух немочке для памяти
надавать. Не повезло Анне, решил Корней новенькой де-
вушке все сразу и до конца объяснить, чтобы ничего не-
ясным не оставалось. Потому и били Анну долго и серьезно.
Дашу удивить и напугать было трудно. Повидала в
жизни и как бьют, и как убивают тоже видела. Поразила
девушку не жестокость, а спокойствие и равнодушие.
Люди делали работу, тут же пили, ели, говорили о по-
стороннем и вновь работали — били, беспокоились толь-
ко, чтобы шуму не было, не велено шуметь, и чтобы лицо
не изувечить, велено портрет в целости держать.
Когда Даша за хозяйкой ухаживала, вспомнив науку
врачевания, проверенную в детстве на собственной шку-
ре, то больную не жалела. Что же ты, дамочка, оклема-
ешься и живым его оставишь? Оставишь, по всему вижу,
и он, паскуда, знает, иначе бы не посмел либо уж убил.
Слыхала Даша о Корне не раз, даже две песни слышала.
Говорили люди: строг Корень, но справедлив. А на по-
верку оказалось, что обыкновенный изувер, хуже над-
зирателя либо конвойного: те людишки службу несут,
жалованье получают.
Две недели Корней к Даше и не подходил, слова не
сказал, велел Лехе Маленькому передать, мол, живи по-
куда прислугой, после видно будет. Бесилась Даша, не
для того Паненка на свет родилась, чтобы примочки ста-
вить и судки таскать. Бесилась Даша, ночами наволочку
зубами рвала, уйти боялась. Куда? Уйдешь, он вслед
шепнет: продала, — и станешь о смерти молить.
Однажды ночью он пришел, удивился, что дверь не
заперта, спросил: не боишься, девочка? Даша ответила,
218
что в доме у Корнея деловой девчонке бояться не по-
ложено, для потехи иных хватает. Она спала без рубаш-
ки и, когда он пришел, не стесняясь, скинула простыню,
встала обнаженная, накинула халат, ловко накрыла на
стол — графинчик, закуску холодную, Корнею кресло
подвинула, рюмку налила, подняла свою, кивнула, мол-
ча выпила.
— Сердишься? — Он тоже выпил. — Мхом покрылся
Корней. О нем легенды сказывают, а он совбуром заде-
лался да еще бабу глупую изувечить велел. Так?
От визита неожиданного Даша захолонула, не ответи-
ла, плечом повела.
— Знаешь, сколько ребятишек на колечках и сережках
погорело? — спросил он, гоняя по тарелке осклизлый
грибок. — Тяжело мне, на покой собираюсь. Устал.
Корней властно положил руку ей на плечо, отдернул
халат. Даша почувствовала, как мелко дрожат его пальцы,
увидела жилку на виске, глаза под опущенными веками
блестят, как у доходяги. Не отстранилась. Спокойно Даше
стало: сколько она таких мужиков видела! Корней! Корень
земли деловых людей! Ты мужчина обыкновенный, сла-
бый — поняла власть свою.
Даша дверь не запирала потому, что знала: в каждом
доме, где нормально жить хочешь, мужикам сразу все без
остатка объяснить требуется. Тут двери и запоры не по-
могут. Сейчас у нее в кармане халатика браунинг во-
роненый лежал, полу оттягивал. Не заглядывая мужчине
в глаза, Даша знала: оружие без надобности, так спра-
вится.
— Я не по этому делу, Корней, — сказала спокойно,
руку его не убрала, водки налила, себе лишь капнула,
чокнулась. — Тебе из уважения скажу: девица я, и не
потому, что бесчувственная, а решила так, подождать с
этим делом...
— А Натансон говорил...
— И ты, Корней, говори. — Даша запахнула халат,
села удобнее. — А Алмазу передай: встречу — ухо левое
отрежу.
219
— Почему левое? — Корней рассмеялся, как-то ему
легко стало.
— Сразу два — это лишнее, а с какого-то надо начи-
нать. Левое. Передай.
— Передам. А как же я? Если я говорить стану?
— Ты — Корней, тебе можно. Говори. — Даша сде-
лала ему бутерброд. — Баба, если с мужиком живет,
слабнет. Я давно такой факт приметила, мне рассказы-
вали — моя мать от вашего брата совсем больная сдела-
лась. А мне, Корней, сил много надо, деньги, понима-
ешь, нужны.
— Зачем?
— Жить хорошо хочу, богато. — Даша ответила серь-
езно, хотя и видела: смеется гость. — Я свое отработала,
а пенсию мне не дадут, полагаю. Люди мне задолжали,
отдавать не думают, так я сама возьму. Потом все бу-
дет — мужчины, любовь, все. А пока мне нельзя. Дого-
ворились?
И они договорились.
Даша сидела на подоконнике, вытягивая руку, ловила
ладошкой мелкие капельки, вытирала лицо и грудь.
Только сейчас, когда рассвело и засеребрились лужи, и
дом напротив, шагнув из ночи, взглянул на наступающий
день черными окнами, духота отступила. Даша в эту ночь
не спала — то читала (томик Есенина и сейчас на смятой
подушке), то так лежала в тяжелой полудреме. Вспом-
нила Даша, как увидела его в смокинге и лакированных
туфлях, золотоволосого и весело пьяного. Он поднимал-
ся по ступенькам, прыгая через две, и кто-то рядом ска-
зал: «Паненка, это Сергей Есенин». Она взглянула ему
вслед равнодушно, не подозревая, что золотоголовый все
про нее, Дашу, знает, он уже написал:
Глупое сердце, не бейся!
Все мы обмануты счастьем,
Нищий лишь просит участья.
Глупое сердце, не бейся.
220
Любовь и грусть поэта, рядом серая ненависть Кор-
нея, и эти двое, которых разместили на первом этаже.
Ребятишки, судя по всему, битые, что-то Корней заду-
мал, раз поселил ребят в номере, который и прослуши-
вается, и просматривается. Почему в гостинице поселил-
ся Леха Маленький?
Ночь была пестрой: то Дашу околдовывал Есенин, то
выступал из мрака Корней. Потом они оба пропадали,
Даша всматривалась в лицо простоватого парня в пид-
жачной паре. Даше указали на него со словами: «Запом-
ни его, Паненка, и остерегайся: только с виду он прост,
серьезный мальчонка, в угре служит».
Ведь русским языком сказади, а она не остереглась.
Все кончается, ночь тоже кончилась. Даша умылась и
оделась, вышла в коридор и увидела Леху, который ввел
с улицы в холл сгорбленного старичка.
Маленький, на тонких ножках, лицо — испеченное
яблоко, не человек, мерзлота одна, крови человеческой
по одному его слову пролито — в ней дюжину таких уто-
пить можно. Никто не слышал, чтобы старичок даже
пустяковое преступление совершил, однако среди уго-
ловников он был почитаем, звали его Савелием Кирил-
ловичем. Обладал он феноменальной памятью, знал о
преступниках практически все, уголовный розыск поль-
зовался картотекой, уголовники — Савелием Кирилло-
вичем.
Он вошел опираясь на руку Лехи, хотя в помощи не
нуждался абсолютно, на Дашу, которая поклонилась ему,
вроде не глянул и ясно сказал, молодо, с усмешечкой:
— Здравствуй, Паненка. Волос ты зря завила, свой тебе
лучше.
— Доброе утро, Савелий Кириллович, — ответила
Даша. — Не жгу я волос, вчера под дождь попала.
— Стар, не вижу ничего. — Савелий подмигнул Даше
молодым ясным глазом и прошел с Лехой в коридор.
Ребятишек опознавать привели, поняла Даша, сомне-
вается Корней, потому и за стариком послал, и Леху ря-
дом держит.
221
Глава пятая
ПРОВЕРКА
Номер Савелию Кирилловичу отвели такой же, как и
беглецам, — две комнаты и ванная. Старик обошел апар-
таменты, остался недоволен: шику много.
— Человек должен себя в строгости держать, —
сказал он, неодобрительно глянул на стоявшего у две-
ри швейцара, который в куртке с галунами, как прислу-
ге и положено, в номер не лез, ждал, что гость при-
кажет.
Даша принесла валеночки, подшитые, с обрезанными
верхами: известно было, что Савелий Кириллович нога-
ми мучается, даже летом валеночки уважает.
— Уластили старика. — Савелий прошелся в валеноч-
ках по ковру. — Однако и покушать бы не мешало.
Савелий Кириллович, видимо, забыл о своем сове-
те — держать человека в строгости — и кушал стерлядку
с удовольствием. Швейцара он отпустил, а Леху и Дашу
оставил при себе. Девушку к столу посадил, чтобы уха-
живала за стариком. Лехе поднес стакан водки, но за
стол не пригласил.
Каждый себя любит, уважает, думала Даша, наблюдая
с почтительным видом за трапезой Савелия Кириллови-
ча. Она с поклоном наполнила граненую рюмку, под-
ложила старику икорки. Он глянул в красный угол, пе-
рекрестился, выпив, выдохнул громко, отправил в рот
солидный кусок стерляди, жевал размеренно и неторо-
пливо, смотрел прямо перед собой.
«Да на кой мне нужны Корней и этот мухомор-крово-
пийца! — думала Даша. — Крестится, жует, будто молит-
ся, а потом по его слову зарежут парня. Все они не живут,
а в непонятную игру играют, говорят одно, делают дру-
гое. А я? Я как думаю, так и говорю?»
— Очнись, красавица. — Савелий Кириллович указал
на пустую рюмку. — Никакого почтения, одно птичье
легкомыслие.
222
Выпив вторую, старик вытер пот, расстегнул ворот хол-
щовой рубахи и с минуту сидел не двигаясь, ждал, когда
проберет.
— Чайку, Савелий Кириллович, покушаете? — спро-
сила Даша. — К чаю сушки, мед, пряники прикажете?
— Остынь, Дарья. Чай опосля дела, он суетни не лю-
бит, его пить сурьезно надо. — Старик говорил с расста-
новочкой, нравоучительно, тянул время, готовясь к тяже-
лому разговору. Давно он между Корнеем и Савелием
назревал, и желали они оба душу отвести, и страшились. —
Ты в полюбовницах у него? — Старик кивнул на дверь,
уверенный, что Корней их слушает, продолжал: — Мне ни
к чему, ваше дело. Так что старый Савелий понадобился?
В чем нужда?
Даша давно ждала вопроса, облегченно вздохнув, рва-
нулась к дверям, старик жестом остановил:
— Не беспокой, может, делом занят. — Старик все
у Лехи Маленького выпытал, но любил, как говорится,
притемнить. — Мне еще ввечеру воробышек на ухо чи-
рикнул, что прибыли к вам два молодых гостя: один чер-
ненький, другой беленький. Так? Разобраться с ними
следует, наших они кровей или только фасон держут?
А может, и похуже того?
Старик начал подниматься, ожидая, что Даша руку по-
даст, но ей комедия надоела, и она с места не двинулась.
Леха в два шага пересек гостиную, поставил Савелия Ки-
рилловича на ноги, Леха большим умом не отличался, од-
нако понял: заложил его старик, в этом доме в щебечущих
птах не верят.
— Тихо ты! — взвизгнул старик, поднятый на воздух мо-
гучей рукой. — Не шали. Зашибешь — ребятишки не про-
стят. — Он оттолкнул охранника. — Показывай, Паненка,
своих женихов. Тебе который из них больше личит?
Они перешли в соседний номер, Даша приложила па-
лец к губам, старик усмехнулся: знаю, мол, не учи. Отле-
пив кусок обоев, Даша вынула из стенки кирпич, указа-
ла старику на приготовленное загодя кресло. Усаживаясь,
223
он собрался было по привычке охнуть, но вовремя сдер-
жался.
Николай Сынок стоял на голове и говорил:
— Ты, кореш, спишь плохо. Может, влюбился в нашу
надзирательницу?
Хан посмотрел на Сынка удивленно, затем крутанул
пальцем у виска, вскочил с кровати и стал ее аккуратно
застилать. Заправив на манер солдатской койки, уложил
подушку фигурно, взглянул, отстранившись, остался до-
волен.
Сынок продолжал стоять на голове и, обиженный не-
достаточным к своей исключительной персоне внимани-
ем, вновь заговорил:
— Мне эту гимнастику индус Фатима показал. Факир.
Слыхал?
Хан отрицательно покачал головой и ушел в ванную.
Сынок отжался и пошел на руках следом.
— Ты ночью не спал. Язык доедал? Затащил неизвест-
но куда и еще не разговаривает.
— Встань на ноги. — Хан пальцем чистил зубы, умы-
ваясь, потер ладонью щеку, поморщился. — Надо у Даши
бритву попросить и зубные щетки.
Сынок встал на ноги, вышел в спальню, оглядел свою
мятую постель рядом с аккуратной койкой и спросил:
— Ты, случаем, не кадет? — и рассмеялся, потому что
на блатном языке «кадет» означает — молодой неопыт-
ный сыщик.
— Я генерал. — Хан начал примеривать принесенную
Дашей одежду...
Сынок в гостиной обошел вокруг стола, попытался
открыть дверь, впрочем, сделал это без особой надежды
на успех.
— Не вопрос, замочек для блезиру. — Хан, уже оде-
тый, вошел в гостиную, взялся за белую крашеную
решетку на окне и дернул так, что посыпалась штука-
турка. — В момент выдерну. — Он отряхнул ладони, по-
вернулся на каблуках, демонстрируя новый костюм. —
Ну как?
224
— Фраер обыкновенный, — подвел итог Сынок. —
Вчера от сохи, привезли по железке в мешке, на ногах
следы от онучей остались.
— Так, да? Тогда неплохо. Самый лучший вид, когда
на приезжего смахиваешь.
Сынок, как был, в одних трусах, прыгнул на диван,
сел, обхватил голые коленки.
— Сядь, Степа Хан, давай покалякаем. Кто ты такой?
Куда привел? Как дальше жить думаешь?
Хан посмотрел из-под черных бровей сердито, хотел
огрызнуться, передумал и сел в шикарное кресло.
— Можно и серьезно поговорить, — рассудительно
произнес он. — Только зачем? Нам с тобой делить не-
чего.
Николай Сынок пытался улыбочку изобразить, смо-
трел нехорошо, все меньше и меньше ему нравился слу-
чайный знакомый. И случайный ли? Как говорится, бог
не фраер, ему подсказчик не требуется.
— Чего молчишь? — спросил Хан. — Я твоего имени
не называл, с собой идти не уговаривал. Ты сам ко мне
прилип, расстанемся красиво.
- Как?
— Ты в дверь, я в окно. Хочешь, наоборот.
— Соскакиваем отсюда? Сейчас? — Сынок поднялся.
— Я сюда по делу пришел, а ты — хочешь налево, хо-
чешь...
— Хан, кто тут... — перебил Николай, замялся, поды-
скивая слово. — Давай не будем. Хорошо? Я к тебе ни-
чего не имею. А ты ко мне?
— Оставь. — Хан пожал плечами. — Только чего ты
хочешь, не пойму.
— Ты меня привел, я к тебе пристал, мы сюда при-
шли. Так?
- Ну?
— Это что? Малина на Тишинке? И я говорю — нет.
Меня никто тут не знает. Я пришел, переспал, оделся и
адью? Ни тебя, ни меня отсюда в жизни не выпустят. Ты
что же думаешь, люди такое делали, — Сынок указал на
8 Н. Леонов 225
«Трактир на Пятницкой»
стены и обстановку, — чтобы Коля Сынок заскочил и
спалил все дотла? Ты, Степа, меня совсем за идиота дер-
жишь? Когда такую хазу засвечивают, то на дело ведут,
вот, — он пальцем чиркнул по горлу, — по мокрому.
Либо в мешок, либо в пруд.
— Брось, Сынок. — Хан смотрел растерянно, оглянул-
ся, погладил плюшевую обивку кресла. — Брось, говорю.
Я на мокрое — ни в жизнь. И в пруд тоже не надо. — Он
замолчал.
— Ты куда пришел? Кто тут хозяин? Ты куда шел, ду-
рак стоеросовый? — Губы у Сынка дрожали, взбухли на
горле вены, еле сдерживая бешенство, он перешел на ше-
пот: — Ты чью одежу надел? Ты чьей шамовкой вчера
ужинал? — Он указал на неубранную посуду. — Кто эту
девку содержит? Эти двое, за конторкой, кто такие? Ты
платье на мамзель рассмотрел?
Сынок вскочил, бросился на Хана, на ходу передумал,
забежал в спальню, начал быстро и ловко одеваться.
— Через дверь нас не выпустят. — Застегнул брюки и
взял пиджак. — Ты говорил... — Он указал на оконную
решетку. — Эх, знал бы, что ты такой... Ночью уходить
надо было...
Хан нерешительно подошел к окну, взялся за решет-
ку, потянул, прут согнулся, выскочил из гнезда.
— А кто чинить будет? — спросила Даша, входя в но-
мер с подносом в руках. — Я вас кормлю для того, что-
бы вы мне окна выламывали? — Она поставила поднос,
убрала грязную посуду, расставила завтрак, взглянула
на Сынка и подмигнула: — Да, Николай, думала, ты
умней.
— Корнея берлога? — Сынок хлопнул себя по гу-
бам. — Прости.
Три человека находились в одной комнате, рядом,
шагни и протяни руку — коснуться можно. Несмотря на
молодость, каждый из них видел смерть и знал, что такое
жизнь, и каждый говорил не то, что думал, и поступал
не так, как хотел. Лишь в одном они были едины: убрать-
ся бы из этого номера, из гостиницы подальше.
226
Девушка, сервируя стол, с удовольствием эту посуду
превратила бы в черепки, а гостиницу подожгла. Она ста-
ралась не смотреть на смуглого чернобрового парня, ко-
торый спокойно сначала вынул железный прут из оконной
решетки, а теперь неторопливо вставил его на место. Не-
ужто старый хрыч прав и мальчонка из милиции? Зачем
же он заявился сюда, неразумный? Степан? Хан? Не Сте-
пан он, и клички у него никакой нет. Наверняка комсо-
молец, а может, и партиец? Идейный. «Интересно, что он
обо мне думает? Воровка и проститутка? Язва на теле тру-
дового народа, таких надо выжигать каленым железом.
Выжигай, родненький, только умрешь ты раньше меня,
скоро, совсем тебе немного осталось».
— Степан, у тебя часы есть? — спросила она, подо-
шла, взглянула прямо.
— В участке отобрали. — Хан смотрел доверчиво. —
Даша, будь ласкова, бритву принеси. — Он провел паль-
цами по щеке.
Даша хотела сказать: не проси бритву, комсомолец, но
промолчала и неожиданно для себя погладила его по те-
плой небритой щеке.
Вор, имевший уже три привода и побег, хотел сказать:
всем будет лучше, если я отсюда потихонечку уйду. Век
свободы не видать, не был я на этой малине, не видел ее
никогда и тебя, краля, не знаю, даже во сне не видел.
Не запоры меня тут держат, не из таких мест соскакивал.
Убежать можно, да некуда. Ясно, Корнея хата, слыхал,
что есть такая в Златоглавой, для паханов держат, для
высоких гастролеров залетных. Куда сбежишь? Дунут
вслед, найдут и на дне морском, и у дяди на поруках.
Не хозяин я теперь себе. Хотел Корнея увидеть, грешен,
только не так, не вламываться в дом. К Корнею надо
входить с солидным предложением. Вор взглянул на
Дашу и совсем не по-деловому сказал:
— Красивая ты, Дарья. Тебе от нас уходить надо. За-
режут.
— Я совета спрошу у одного человека. — Даша зло
поджала губы. — Хочешь, сам спроси, я сведу тебя.
8*
227
Агент уголовного розыска сдержал улыбку, хотел ска-
зать, что вряд ли теперь вы оба сможете решать, оста-
ваться вам в преступном мире или уходить. Сейчас ваши
фотографии уже на столе субинспектора, и он, а не Кор-
ней определит, как что будет. И хотя понимал он, что
товарищи вчера во дворах запутались и отпали, свято ве-
рил: Мелентьев потерять человека не может. Вспомнив
субинспектора, он приободрился. «Что тебе говорили?
Не играй, будь проще, не бери в голову лишнего. А ты?
Перед кем ты тут выступаешь? Кого удивить решил? Ко-
нечно, что сразу к Корнею привели — неожиданно, суб-
инспектор полагал, недельку минимум вокруг да около
ходить придется. А тут — раз и в дамки. Хорошо или пло-
хо? Не должен Корней без проверки незнакомого чело-
века к себе вплотную подпустить, такую богатую малину
засвечивать. Все не так складывается, инициативу поте-
рял, теперь притихнуть и ждать.
«Будь профессионалом и уши не развешивай, — учил
субинспектор, — детей, которых надо перевоспитывать,
рядом с Корнеем не встретишь. Никому не доверяй, все
как один зверье. Можешь встретить там красотку моло-
дую, кличка Паненка...» Вот и встретил. Крепко не лю-
бил он блатную публику. Сейчас смотрел на девчонку
и на приятеля поневоле и зла не чувствовал. Какие они
звери? Обыкновенные ребята, только запутались. Им по-
мочь — хорошими людьми станут.
Савелий Кириллович и Корней пили чай в угловом
номере, из которого можно было выйти и во двор, и в
соседнюю жилую квартиру, а из нее в переулок. Корней
велел чай подать сюда, чтобы Савелий увидел запасной
ход, оценил предусмотрительность хозяина. Обстановка
здесь была беднее, чем в других номерах гостиницы, зато
дверь изнутри обита железом, засовы накладные двой-
ные.
На столе мед, сахар колотый и сушки — вот и все уго-
щение к чаю. Корней сам наливал из самовара, никакой
228
прислуги в номере не было. Савелий Кириллович рас-
стегнул рубаху, на шею повесил полотенце, лицо рас-
краснелось, чай пил громко, с присвистом, блаженство-
вал старичок. Корней занял место напротив, чай у него
в стакане с подстаканником, по-городскому, в общем,
пьет аккуратно, лицо бледное, глаза по привычке опуще-
ны — спокоен человек, никаких известий не ждет.
Савелий пятую чашку приканчивает, потом изошел,
пить больше невмоготу, а хозяин молчит, никакого инте-
реса не выказывает. Допил наконец старик, чашку пере-
вернул, утерся полотенцем, пригладил ладошкой седые
волосы.
— Ну что, Корнеюшка, взглянул я на ребятишек тво-
их — занятные, — начал Савелий, будто и не было часо-
вого упрямого молчания, и не враги они многолетние, и
нет у них большего удовольствия, как сидеть вот так и
чаек попивать.
Корней и бровью не повел, глаз не поднял, серебря-
ной ложечкой чаинку из стакана выловил.
— Не по чину горд ты, Корней! — Старик сорвался:
возраст — что ни говори, восьмой десяток к концу ва-
лится.
— Савелий Кириллович, уважаемый, вы меня ни с кем
не путаете? — спросил Корней ласково.
Старик перекрестился истово, пробормотал нечлено-
раздельное. Корней расхохотался:
— Кто ж по-матерному молится? Брось, старик, ерни-
чать, из ума выжил? Говори толком. Кликну Лешку, он
тебя в красном углу для просушки повесит! — Понимал
Корней, говорит лишнее, не мог остановиться, накати-
ло. — Ну? — ударил по столу.
Савелий Кириллович, наоборот, успокоился, глазки
блеснули молодо.
— Не гневайся, Корнеюшка, — сказал весело. — Ре-
бятишки к тебе заскочили правильные. Который белень-
кий, что Сынком кличут, — наших кровей: слыхивал, он
из циркачей. Отец с матушкой и дед его в цирке хлеб
зарабатывали, он сам в детстве народ потешал, потом
229
одумался, делом занялся. По церквам работает. Говорят,
лучше Сынка нет сейчас, ловок, шельма, удачлив. Дру-
гой, что Ханом назвался, незнаком мне. Хан — кличка
редкая, помню одного, схоронили его давненько. Сказы-
вал мне один человек, как год назад встретился он не-
чаянно с товарищем из уголовочки, нарисовал его мне,
очень он на этого чернявенького смахивает. Опять же,
человек тот, что со мной разговор имел, помянул, мол,
милиционер силы просто необыкновенной, хотя по виду
не скажешь. Вот и весь мой сказ, Корнеюшка.
Савелий Кириллович всеми морщинками сиял, будто
очень приятное рассказывал. Не знал старик, что Корней
без него осведомлен: один из гостей прибыл к нему из
милиции.
Савелий Кириллович держал на Корнея зло большое.
Старик жил спокойно, так как не воровал, левый товар
не принимал, не укрывал беглых, сам-то постоянного
места для ночлега не имел. Сегодня здесь, завтра там —
как перекати-поле. У уголовников старик был в чести,
оказывал им мелкие, а порой и значительные услуги.
У кого напарник сел, другого найти требуется, у того зо-
лотишко появилось, нашел на улице, не знает, где за на-
ходку цену настоящую дадут. Савелий Кириллович все
знает, всегда подскажет. Жил он так, сытно, с рюмочкой,
отложить на черный день удавалось. Ребятишки сади-
лись, резали друг друга, освобождались, бежали, скры-
вались и снова садились. Савелию Кирилловичу все их
беды без надобности, на десятерых хоть у одного удача,
он, старый, — рядом. Ему тепло, сытно. Все так складно,
да Корней на старую голову объявился. Авторитет при-
обрел, власть забрал, поначалу старик успехам Корнея
только радовался. Чем больше королей, тем легче жить
шуту — не при одном дворе, так при другом. А потом
приметил Савелий Кириллович, Корней-то не ворует,
только правит и всю долю у ребятишек норовит отобрать.
При таком раскладе Савелий Кириллович не при деле
оказывается. Корней умом сильней, авторитетом выше.
Тут старик понял: Корней-то, сердешный, с сыщиками
230
любовь крутит. У каждого человека две руки. Корней и
определил: левой — налево, а правой, как понимаете, —
направо. Савелий Кириллович как смекнул эту хитрость,
быстренько, но не торопясь там узнал, здесь узнал, сло-
жил вместе, уже собрался ребятишкам слово сказать, как
Корнея по ювелирному делу подмели начисто. Он в суде
такую речь держал, что пересказывали ее, привирая до
тех пор, пока не получилось, что для всех деловых в за-
коне Корней — и рядом никого.
Одна мысль Савелию Кирилловичу покоя не давала:
хотелось замазать Корнея в глазах уголовников, тень на
человека положить. А тут Леха Маленький объявился,
зовет, дело, мол, есть. Пришел: оказывается, что в доме,
куда из дюжины проверенных одного перепроверенного
пускают, товарищ из милиции живет. Савелий Кирил-
лович первым делом новость Паненке шепнул (у девок
язык длинный), Лехе Маленькому также сообщил. Не
шибко умен парень, но, что такое мент в доме, послед-
ний дурак сообразит. Теперь главное — слух этот на волю
пустить: ни один деловой не залетит в гнездо, в котором
уголовка ночевала.
— Спасибо, Савелий Кириллович. — Корней достал
коробку папирос, одну размял, постучал мундштуком по
крышечке. — Век не забуду, должок за мной не пропадет,
сами знаете.
— Какие счеты, Корней, свои люди. — Старик улыб-
нулся ласково. — Ты меня уважил, накормил, чайком
попотчевал — и ладушки.
Корней словам старика кивал, затем, будто и не слы-
шал ничего, продолжал:
— Должок отдам непременно. Радоваться вам, Савелий
Кириллович, пока не следует, рано вам радоваться. — Он
закурил, выпустил кольцо, с интересом его разглядывая.
Старик было открыл рот, хотел возмутиться, мол,
только супостат такому делу обрадоваться может, не ска-
зал ничего и рот потихоньку закрыл. «А я ведь из ума
выжил окончательно, — вдруг понял он. — Корней же
меня отсюда при таких обстоятельствах не выпустит».
231
Корней кивнул, словно старик мысли свои вслух вы-
разил.
— Вы понимаете, Савелий Кириллович, какая оказия
получилась. — Он откинулся в кресле, заложил ногу за
ногу, говорил медленно, душевно, как с лучшим другом
советовался. — Налоги властям за это заведение я плачу
солидные. Жильцов же, сами понимаете, пускать не могу,
хотя, заметьте, по нынешним временам гостиница дело
прибыльное. Я бы, конечно, мог шепнуть, люди, уверен,
меня поняли бы правильно: не для себя стараюсь, для
людей. Савелий Кириллович, как считаете?
Старик хлопал глазами, соображая, ждут ответа либо
так, для вида спрошено. Корней молчал, смотрел участ-
ливо.
— Оно конечно. — Старик кашлянул. — Мальчики бы
скинулись по грошику, подмогли.
— Дарья, зайди, дует у двери, простудишься, — чуть
повысив голос, сказал Корней.
«Эх, стар я, стар, — думал Савелий Кириллович, гля-
дя на вошедшую Дашу, которая улыбнулась безвинно и
села за стол. — Девка со всеми потрохами его, а я, ду-
рень, на нее рассчитывал. Замириться с ним надо, слово
найти нужное».
Корней приложил ладонь к самовару, убедился, что не
остыл еще, налил Даше чаю, подвинул мед. «А мне, го-
стю, не предложил», — отметил старик, но виду не подал,
переставил на столе плетенку с сушками и сказал:
— На моей короткой памяти только Елену Ивановну
Сердюк, которую народ за большой ум Мозгой называл,
мужики к серьезной беседе допускали. Значит, ты, Дарья
Евгеньевна, смышлена не по возрасту, если тебя сам, —
он поклонился Корнею, — за стол сажает.
— Евгеньевна? — Даша непочтительно рассмеялась. —
Моего отца мать не знала.
— Евгений Петрович Кучеров, — солидно ответил ста-
рик. — Подумаешь, секрет какой.
Даша посерьезнела. Почувствовав перемену в ее на-
строении, Корней решил снова завладеть инициативой:
232
— Люди мне верят, денежки бы нашли, Савелий Ки-
риллович. Но не хочу я просить. Не от гордости, — про-
сто знаю, как червонцы деловым достаются. За каждый
целковый свободой, а то и жизнью рисковать приходит-
ся. Нехорошо такие деньги просить, непорядочно. —
Он взглянул на Дашу, оценила ли девушка его благо-
родство.
Девушка давно Корнея раскусила, улыбнулась тонко,
опустив глаза.
— Ох, тяжела наша доля! — Савелий Кириллович
вздохнул.
«Чем же твоя доля тяжела, старик? — подумала Даша. —
Ходишь по людям, ешь, спишь, мзду собираешь. Сам чист,
риску никакого, на черный день червончиков припас. Вот
устроился мухомор, да еще жалуется».
— Рассудил я так и решил занять у новой власти тыс-
чонок несколько, — сказал Корней. — Мне много не
надо, полагаю, миллионом обойдусь.
Чуть не подпрыгнул Савелий Кириллович, засучил
ножонками в подшитых валеночках. Даша вспомнила
разговор с Корнеем, когда ночью он пришел к ней. Не
из-за нее ли Корней на дело собрался? Кажется, купить
ее хочет? И, будто отвечая на ее мысли, он продолжал:
— Я жениться решил, Савелий Кириллович...
— Так ты женат...
— То блуд один, перед Богом холостой я. — Корней
небрежно перекрестился. — Невеста у меня молодая, сам
видишь. Ей наряды нужны, украшения разные. Чего раз-
водить канитель, решил я сейф взять и возьму. Инстру-
мента у меня не хватает, хотел изготовить, за человеком
послал, а он вместо себя Хана этого прислал.
— Товарищ Мелентьев тебе справный инструмент сго-
товит, — хихикнул старик, — на две руки, лет на десять с
гарантией. Что думаешь делать с парнем, как решишь? —
Он посерьезнел.
— Человек, видно, по металлу работает, а мне инстру-
мент нужен, сторгуемся, думаю. Сговоримся.
— Значит, парень инструмент сготовит задарма?
233
— Я всегда за работу плачу по-царски, — ответил Кор-
ней. — Сколько дней работает, столько живет. А жизнь,
она дороже золота.
— Высоко ты задумал, Корней. Милиция тебе своими
руками поможет. Одобряю, такое дело людям понравит-
ся. Только кто же тебе этого Хана уберет?
— Да вас хочу попросить, Савелий Кириллович. Ны-
нешние товарищи говорят, нет ничего сильней личного
примера. — Корней обращался к Даше, приглашая по-
смеяться вместе. — Вы, уважаемый, все поучаете, пора и
самому замазаться. Не пожелаете? Или вы свою жизнь
меньше милицейской души оцените?
— Слыхала, дочка? Если сама жива будешь, повторишь
его слова людям. Я тебя, Корней, не боюсь, ты меня паль-
цем тронуть не посмеешь. — Всю жизнь провел Савелий
Кириллович среди воров и убийц, твердо знал: клин вы-
шибают только клином. От страха и безысходности он так
обнаглел, что сам в свою ложь поверил. — Люди знают,
куда я пошел. Ты спроси своего Лешку, он видал, как я с
Митей Резаным прощался. Митя про тебя нехорошо ду-
мает, Корней. Он совсем нехорошо думает, ведь братель-
ника его замели на третий день, как тот от тебя ушел.
— Ты что? — Корней даже привстал.
— Я ничего. Только Козырева, Губернаторова, Дюко-
ва тоже повязали, когда ребята от тебя ушли. И деньжат
у них, слышно, не оказалось. А ведь кассу они чистенько
сработали, люди знают. Ты со мной ласковым будь. —
Силы старика были на исходе. — Уйди, Паненка, ни к
чему тебе глядеть, как мужики ссорятся, — сказал Саве-
лий Кириллович растерянно.
Но так грозно и, главное, правдиво прозвучало его
обвинение, что ни Даша, ни Корней не почувствовали
растерянности, последние слова расценили как право
сильного. Даша глянула на Корнея коротко, он не ше-
лохнулся, бровью не повел. Она старику заговорщицки
подмигнула и вышла, покачивая стройными бедрами.
Пройдя по коридору несколько шагов, она рассмеялась
и сказала:
234
— Чтоб вы удавили друг дружку, окаянные! — вышла
в холл и обомлела.
За конторкой сидела одна Анна; облокотившись на
конторку, с двух сторон стояли картинно Хан и Сынок.
Больше в холле не было никого. На щеках Анны про-
ступил румянец, глаза непривычно блестели, она даже
улыбалась, слушая молодых людей, которые соревнова-
лись в остроумии.
— А вот и Дашенька! — воскликнул Сынок радостно. —
Сейчас бы патефончик раздобыть, такие танцы-шманцы
устроили бы. — Он подошел к Даше, протягивая руки,
тихо добавил: — Если в морду полезешь, не погляжу, что
красавица, — взял ее под руку, подвел к конторке. — Чего,
любезные, вы из гостиницы тюрьму устроили?
Анна пожала плечами: мол, я здесь не хозяйка, за по-
ведение гостей не отвечаю. После тяжелого разговора
у Даши настроение было взвинченное, она рассмеялась
заразительно, как когда-то Паненка серебро расшвыри-
вала.
— Дверь заперли? — Она шагнула к выходу. — Зайдут
ненароком.
— Не зайдут. — Хан показал ключ. — Сынок прав. Мы
не для того из одной тюрьмы бежали, чтобы в другой
устроиться.
— Давай музыку, давай выпивку! — закричал Сынок,
пританцовывая.
«А там два хрыча судьбы вершат, — подумала Даша,
глядя на чернобрового Хана с симпатией. — Да он один
их двоих ногами свяжет — они два дня не развяжутся.
Ох, взгляну я на их морды». А вслух сказала:
— Анна Францевна, или мы с вами не женщины? То
нельзя, это не можно! — Даша прошла за конторку, от-
крыла буфет, доставая бутылки, спросила: — Анна, где
мужчины?
— Мужчины здесь. — Анна указала на молодых лю-
дей. — А если ты спрашиваешь про этих... — она пере-
дернула плечом, — то мой якобы в «Форум» направился;
Петр — сама знаешь, а коммерсанта из пятого...
235
— Алексей Спиридонович занят, — перебил нахально
Сынок, — они газету читают. Неудобно получается: ком-
мерсант, солидный человек, а в политике как пень стое-
росовый...
— Степан, — окликнула Даша Хана, — будь ласков, —
она указала на поднос с бутылками и повернулась к Сын-
ку: — На Алексея Спиридоновича взглянуть можно?
— Это сколько угодно! — Сынок подхватил Дашу под
РУКУ, указал на коридор, подвел к седьмому номеру,
услужливо распахнул дверь. — Они здесь, правда, кресло
они занимают неудобное.
Леха Маленький сидел в ванной на стульчаке, у ног
его лежала газета. Увидев огромного детину в таком ко-
мичном положении, Даша прыснула в кулак. Когда же
заметила, что запястья бандита прикованы к трубе на-
ручниками, то от смеха опустилась на кран ванны.
— Чего регогочешь?.. — Леха продолжал речь нецен-
зурно-витиевато.
— Не выражайтесь, любезный, — укоризненно пред-
упредил Сынок, сохраняя на лице абсолютно серьезную
мину. — Я вам газетку оставил, образование ваше по-
полнить решил...
— Откуда же вы браслетики раздобыли? — Даша вы-
тирала слезы. Ситуация ей нравилась очень.
— У нас завсегда с собой. — Сынок сделал обиженную
мину. — Без браслетиков нельзя. Скажем, господин по-
падется, который русского языка не понимает. Ему мой
лучший друг, Степа Хан — тихий человек, говорит: «Мы
пойдем гостиницу посмотрим, а вы тут побудьте, газетку
почитайте. Вы, к примеру, что сейчас творится в Италии,
ведь не знаете?» Они, Алексей Спиридонович, вместо от-
вета по существу за ножик хватаются.
Сынок взял валявшийся на кровати финский нож,
протянул Даше торжественно. Она взглянула на серьез-
ную мину Сынка, на сидевшего на стульчаке Леху и сно-
ва рассмеялась.
— Это вы зря смеетесь, раскрасавица Паненка. — Сы-
нок покачал головой осуждающе. — Вы возьмите эту
236
штуку в руки, исследуйте, так сказать, вещественные до-
казательства. Она же, эта штука, острая. Они же по-
резаться могли. Вы обратите внимание, как гуманно с
неразумным обошлись. Ведь не в гостиной либо тут, в
спальне, пристегнули. А вдруг они в туалет захочут? Эдак
и конфуз получится. Мы такой момент предвосхитили,
тут, на месте, посадили, штаники заранее сняли.
Даша заметила, что штаны Лехи действительно лежат
на ботинках, а сам герой полами пиджака прикрывается.
— Да отпусти ты его, Сынок. — Даша неожиданно по-
думала: «А где сейчас Хан чернявенький? Вот уж смех
будет, когда убежит он».
Девушка выскочила из ванной и увидела Анну и Хана,
которые накрывали на стол. На щеках Анны сиял румя-
нец, а на смуглой щеке Хана Даша заметила следы по-
мады. Девушка подошла, вытерла щеку, взяла парня за
подбородок, заглянула в глаза и сказала:
— Ты, мальчик, торопись, жизнь — она коротка, —
сообразила, что болтает совсем лишнее, добавила: — На
седьмом-то десятке целовать не будут, — и поцеловала
его в другую щеку.
Глава шестая
СДЕЛКА
Когда Даша вышла, Савелий Кириллович и Корней
спор прекратили. Каждый задумался, а, собственно, за-
чем они рогами уперлись? Девушка ушла, исчез зритель,
перед которым они разыгрывали ни одному из них не
нужный спектакль. Оставшись вдвоем, они неожиданно
поняли, что им совсем не тесно, они же единомышлен-
ники и ни к чему им друг перед другом ваньку ломать.
В братство воровское ни один из них не верил, жизнь
соседа не ценил, чужими руками взять побольше, самому
не замазаться — вот и весь сказ.
Корней взглянул на старика, тот ответил ему мудрым
всепонимающим взглядом, и они оба улыбнулись. Хозя-
237
ин поднялся, достал бутылку коньяку, наполнил рюмки.
Выпили молча, в слова оба не верили, знали: пока нужны
друг другу, будут вместе, а там — что Бог пошлет.
— Корней, ты про мильён не шуткуешь? — нарушил
молчание старик.
— Если не миллион, так тысяч шестьсот должно
быть, — ответил Корней. — Но ты же понимаешь, Саве-
лий, сам я на это дело не пойду.
— Оно понятно, — согласился старик, — возьмешь,
а жизни нет, товарищи весь огород перекопают...
— Может, и не найдут, только я жить хочу, а не ждать,
когда рассветет. И что за привычка у уголовки на рас-
свете приходить?
— Верно, Корней, тяжелая у нас судьба, — вздохнул
старик и взглянул хитро. — Молодым оно много легче.
Удачный скок залепил — гуляй, сори денежками, песни
пой о воровской жизни вольготной. Не жизнь — малина.
Хоть час, да мой. Человеку часу мало, ему куда больше
требуется. Самому брать не надо. Кого же ты наладить
думаешь?
— Ты же видал, двое у меня живут. Хан не откажется
инструмент сготовить. Милиционер часу своего ждать
будет, он думает, навел сюда уголовку, вот-вот товарищи
объявятся.
— А если он по металлу не работает?
— Мелентьева не знаешь? — Корней усмехнулся. —
Разве он неумеху пошлет? Раз Иван Иванович прослы-
шал, что мне работник по металлу требуется, и решил
своего подсунуть, то уж не сомневайся. Мальчик дело
знает по высшему классу. Он мне все как надо сготовит,
тогда Сынок его и уберет за ненадобностью.
— А не пойдет Сынок на мокрое?
— Моя забота. Сынок пройдет по мокрому и дорожку
себе назад отрежет: сам понимаешь, кто товарища убрал,
билетик купил в один конец — только вперед, все осталь-
ные пути заказаны. Сам по молодости...,
— Знаю, Корней. — Старик хихикнул. — Скольких ты
ребятишек сыску отдал, свою жизнь выкупая? Ужас...
238
— Не помню, Савелий, — огрызнулся Корней. — Но
вот один человек, его тогда Юрием Семеновичем Куль-
ковым величали, в третьем году, в Новгороде...
— Не по делу меня, Корней, на прошлое потянуло, —
скороговоркой перебил Савелий. — Старый я, старый.
Ты сказывал увлекательно. Ну, согрешил Сынок по мо-
лодости, а дальше?
— Сам он намеченную мной кассу и возьмет. Не век же
парню по церквам лазить? Такую удачу Сынку не пере-
жить, — закончил Корней. — Как, Савелий, полагаешь?
Савелий Кириллович полагал правильно, только ни-
как не мог сообразить, каково же его собственное уча-
стие в задуманном Корнеем деле? Никаким краем он тут
не касается, совсем не нужен. А коли так, зачем расска-
зано? Неужто ошибся старый и Корней с ним решил,
а сейчас потешается?
Корней мысли старика понимал, рад бы посмеяться
над старым змеем, только нужен ему Савелий Кирил-
лович.
— Задумано высоко, Корней, — начал осторожно Са-
велий, подбирая слова, словно шел по топкому, тропинку
нащупывая. — Крепок ты умом, верю, одолеешь Сынка,
запутаешь. И удачи ему не пережить: такие деньги кого
хочешь убьют. Однако уголовка после смерти своего пар-
ня да раскуроченного сейфа по следу бросится, — на-
щупал старик твердые камешки, зашагал решительней. —
Парня к тебе посылали, сейф опять же... Мелентьев тебя,
Корней, искать начнет. Корнея он будет искать, никого
другого. — Савелий Кириллович вздохнул облегченно.
— Верно рассудил, только чего радуешься, не пой-
му? — Корней все отлично понимал и хотел, чтобы ста-
рик рассудил не так, но тот рассудил верно. — А чтобы
Мелентьев в другую сторону пошел, вы, Савелий Кирил-
лович, соберете сходку. Скажете людям: Корней просит
собраться, сам с поклоном придет.
— Можно передать, сейчас в Москве есть люди серь-
езные. Они к Корнею придут. Да зачем тебе? — Старик
взглянул с любопытством. — Сам знаешь, много лю-
239
дей — много языков, слух о том до уголовки дойдет обя-
зательно.
— Вот и ладушки, мне это и требуется. — Корней кив-
нул. — Собирай людей, а твоя доля в моем деле...
— Долю не возьму, — перебил старик. — Мне столько
и не требуется. Я людей соберу, приду к тебе, и, прежде
чем место и час назову, ты мне, Корней, десять тысяч
подаришь.
Корней кивнул, и они скрепили договор рукопожа-
тием.
Анна танцевала с Ханом, льнула к его сильному телу,
ног под собой не чувствовала. Патефон, который при-
несла Даша, выжимал из себя плаксивое танго, порой
взвизгивал непотребно. Однако присутствующие слуша-
ли самозабвенно. Семь бед — один ответ, думал каждый.
Даже Леха Маленький, которого из туалета перевели в
гостиную и пристегнули к креслу, расчувствовался. Ему
налили два стакана водки — а что человеку требуется?
Сынок сидел на диване, поджав ноги по-турецки, ку-
рил и смотрел на танцующих одобрительно. Он водку не
пил, перед ним стоял стакан с мадерой. Сынок изредка
пригубливал и снова курил, беспечно улыбаясь погля-
дывавшей на него Даше. Это он стал вдохновителем и
организатором бунта. «Нельзя сдаваться, принимать
условия игры: Корней в бараний рог согнет, использует,
как последних фраеров, и уберет за ненадобностью. Надо
дурачками прикинуться. — Сынок и не заметил, что в
своих рассуждениях себя и Хана воспринимал как еди-
ное. — Не знаем мы никакого Корнея, слыхом не слы-
хивали, бежали мы, помогли укрыться люди добрые,
спасибо, поклон вам низкий. Понимаем, не приезжие,
должники мы перед хозяевами — так отработаем. Только
не на вас отработаем, на себя, а должок отдадим моне-
той. Необходимо свободу завоевать, потому как запертый
в нумере — нуль он без палочки».
Даша тоже не пила, проснулась в ней бесстрашная Па-
ненка, покуролесила минуток пяток, да и завяла, съежи-
лась. Меру надобно знать, не девочка. Страх, который она
240
пыталась подавить в себе, сейчас вырвался из потаенных
углов, кольнул больно и не уходил больше. Даша сидела в
кресле напротив Лехи Маленького, баловалась папиросой,
наблюдала за происходящим, все чаще смотрела на дверь:
вот-вот откроется. Даша все примечала. Сынок незаметно
от водки отказался, сел ближе к двери. Веселье он только
изображает, муторно парню. Наверное, решает, сорваться
или не рисковать? Сейчас стрельнет в дверь — и с конца-
ми. Кто его догонит? Хан и ухом не поведет, Леха брасле-
тиками к креслу пристегнут. «Анна не в счет, а я не по-
бегу». Хан непонятно себя ведет, выпил крепко и с Анны
глаз не сводит, словно нет для него серьезней дела, как
очаровать эту немочку недобитую. Не нервы у него, а не-
известно что. Может, в уголовке лекарство хитрое дают?
Выпил капли — ни страха тебе, ни волнения. На какой
фарт мальчонка рассчитывает? Даша смотрела на Хана с
любопытством. Он танцевал строго, не вихлялся всеми
суставами, как у блатных принято, Анну держал крепко,
не тискал, вел спокойно и ровно, слегка касаясь ее виска
губами. Оценив все это, Даша почувствовала зависть и от
зла подумала: что же вас, милиционеров, не учат, как тан-
цевать с нами надо?
Патефон всхлипнул и умолк. Хан чуть склонил голову,
подвел Анну к дивану, посадил рядом с Сынком.
— Жизнь одна — живите, голуби, — сказал Леха Ма-
ленький грустно, опомнился, сплел матерную тираду и
закончил: — Вот освободят меня, я вам устрою танцы.
— Хан, — Сынок улыбнулся, — отстегни ты хорошего
человека...
Хан повернулся к Лехе Маленькому, тот приподнялся
вместе с креслом и забормотал:
— Не думай даже, мне так сидеть следует. Конечно,
не оправдаюсь, но послабление...
Сынок подскочил к нему, влил в рот стакан водки,
закупорил огурцом.
— Хан, милый ты человек, — Сынок остановился по-
средине комнаты, картинно подбоченился, — где же тебя
так лихо плясать научили?
241
— Очень хорошо танцуете, Степан. — Анна покрасне-
ла и опустила глаза.
— В танце, как и в жизни, все от женщины зависит, —
тихо ответил Хан, и странно было видеть на его брон-
зовом лице улыбку. — Танцевать меня мама учила, она
у нас из благородных была.
— Мама? — Сынок помял губами забытое слово. Дав-
но никто не говорил «мама», коротко рубят: «мать»,
сильно поддав, бормочут: «матушка».
Простое теплое слово, произнесенное здесь дважды,
заставило всех замолчать. Казалось, пропал сивушный
запах водки и кисловатый — папирос, пахнуло свежим
утром, сеном, молоком и лаской.
Дверь открылась бесшумно. Сынок был так напряжен
ожиданием, что первым увидел, как на пороге, присло-
нившись к косяку, застыл человек в коричневой тужурке
с галунами, роста среднего, лет пятидесяти.
— Я твоего имени не называл, — сказал Сынок, под-
нимаясь.
Леха замычал нечленораздельно, пошел к двери, во-
лоча за собой тяжелое кресло.
— Надеюсь, не помешал, любезные? — не обращая на
Сынка внимания, не обращаясь ни к кому конкретно,
спросил швейцар. — Развлекаетесь? Это хорошо, чело-
век рожден для веселья. — Он вошел бочком, налил себе
стопку, выпил.
Анна было глянула с ненавистью, но тут же, опустив
голову, выскользнула в коридор. Даша не шелохнулась
даже, выпустив струю дыма, разглядывала кончик папи-
росы. Леха опустился в кресло, тряс жирными щеками,
хотел сказать, но у него не получалось. Швейцар, ни на
кого не глядя, стоя закусывал. Хан налил себе стопку,
выпил, хрупнул огурцом и отошел к окну; мол, меня это
вообще не касается.
— Чего всполошились? — Швейцар жевал, вытирал
лоб ладонью. — Отдыхайте, я за документиками зашел,
для милиции требуются на прописочку.
242
— Степа, на выход, нас тут не поняли. — Сынок шаг-
нул к двери. — Документов нет, обобрали нас людишки
добрые. Ты, мил-человек, скажи, сколько с нас причи-
тается? Мы расплатимся и уберемся, чтобы не подводить
гостеприимное заведение. Тебе сколько?
— Остынь, Сынок, не прикидывайся дурнее глупого.
Придет срок, предъявят тебе счетец, не торопись. —
Швейцар одернул тужурку, повернулся к Хану: — Пой-
дем, парень, разговор есть.
Хан кивнул, двинулся молча к выходу, но его пере-
хватила Даша.
— Степан! — Она указала на Леху Маленького, кото-
рый ждал покорно своей участи.
Хан походя раскрыл наручники, бросил их Сынку и
молча вышел вслед за швейцаром. Потрусил за ними и
Леха Маленький.
— Кто такой? — спросил Сынок.
— «Кто такой», — передразнила Даша. — Хозяин за-
ведения. Корней.
— Плюнуть не на что, — и для наглядности Сынок
длинно сплюнул в угол. — Корней! Скажи еще — Напо-
леон... либо... — Он резко повернулся к Даше: — Корней
вот! — Сынок растопырил руки, поднял над головой.
— Дурачок глупенький. — Даша похлопала его по щеке
и вышла.
Константин Николаевич Воронцов побрился, вытер
лицо одеколоном, надел чистую рубашку. Он сел на по-
доконник, выглянул на улицу: не так парит, как вчера,
но в пиджаке сопреешь. Положил браунинг в карман
брюк, шагнул — пистолет неловко бултыхнулся. В заднем
кармане тоже нельзя: без пиджака видно больно. Ворон-
цов подбросил пистолет на ладони, постоял в нереши-
тельности. Может, оставить? На кой ляд он нужен? Затем
с тяжелым вздохом надел пиджак, опустил пистолет во
внутренний карман и пошел к Мелентьеву.
243
Субинспектор, как обычно, восседал за совершенно
чистым столом, поглаживал пальцами его полированную
поверхность, изображая бездельника, благодушествовал.
— Лодыри прикидываются тружениками, работяги —
бездельниками, человек из себя вечно чего-то изобража-
ет, — сказал Воронцов, закрывая за собой дверь.
— А вы идите, Костя, отдыхайте с чистой совестью, —
Мелентьев снял со стола пылинку. — Топаете вы на сви-
дание — и прекрасно, не прикидывайтесь, что идете по
делу.
— А я и не прикидываюсь, — Костя сел у стола, — а
совесть грызет, угадал. Я замечаю за собой, нечистая она
у меня. — Он глянул на часы, отставив далеко руку.
— Вы при девушке-то так руками не размахивайте,
часами бахвалиться не следует.
— Я знаю, почему совесть моя шебуршится. — Костя
покраснел, насупил ниточки бровей.
— Ясное дело, — перебил Мелентьев. — Стыдно вам
старым сыщиком командовать. У вас нормальная со-
весть, Константин Николаевич. Забирайте ее и идите
себе на свидание, рекомендую «Савой». Ах да, забыл,
старый дурак, вы взяток не берете, на зарплату только до
швейцара в «Савое» дойти можно.
— Нервничаешь, товарищ субинспектор? Может, мне
не уходить? Что-то ты сегодня с самого утра не в себе?
Мелентьев вышел из-за стола, заложил руки за спину,
хрустнул пальцами.
— Завидую вашей простоте, ясности мышления. Сам-
то я, как известно, воспитания буржуазного. Вот и пута-
юсь, как мальчик в соплях. — Мелентьев взял Воронцо-
ва под руку, вывел из кабинета, закрыл за ним дверь.
Костя Воронцов угадал: субинспектор нервничал.
Дело в том, что к утру он пришел к мысли довольно оче-
видной. Когда Сурмина и Батистова из бильярдной к
Корнею через проходные дворы вели, то неопытных со-
трудников наверняка заметили. Узнав, что за гостями
тянулся хвост, Корней нехитрую комбинацию с побегом
разгадает. Он начнет думать, кто из двоих — из милиции,
244
и, вполне возможно, за опознавателем пошлет. А кто
лучше старого Савелия уголовный мир знает? Никто.
Придя к такой мысли, субинспектор накинул на себя
одежонку старенькую (несколько нужных вещичек всегда
в шкафу держал) и быстро отправился в Марьину Рощу
к давно ему известному дому. Квартала Мелентьев не до-
шел — идут двое: один маленький, другой — лоб здоро-
венный. Он еще не успел в подъезд втиснуться, как мимо
Савелий прошмурыгал. Мелентьев к здоровому мужику
пригляделся и Леху Маленького узнал.
Субинспектор за ними до гостиницы «Встреча» дошел
без приключений. Леха только у дверей оглянулся, но
старый сыщик в тот момент уже стоял в подворотне. Он
вернулся в кабинет, распорядился навести справки о хо-
зяевах гостиницы и к обеду о постоянных обитателях за-
ведения знал уже многое.
Анна Шульц — фикция, хозяин, конечно, Корней.
И исчезнувшая было Паненка объявилась. Мелентьев ее
без труда узнал в горничной Даше Латышевой. Он подо-
брал на нее имевшийся материал: ничего конкретного,
прямых показаний на девочку нет. Корней тоже чист, к
гостинице и подступиться не с чем. «Встреча» функцио-
нирует два года, сколько же там интересных людей пере-
бывало? Однако из «висячек» — так в уголовном розыске
называли нераскрытые преступления — ни одна к Кор-
нею не подходит. Мелкие кражи, уличные грабежи, убий-
ство в пьяных драках — все это Корнею не к лицу, он
не станет размениваться. Значит, затаился, готовится,
а пока принимает гастролеров, тянет с них помаленьку.
Где-то он Паненку подобрал, для чего девчонка ему по-
надобилась? Все это обдумывал Мелентьев, хотел уже
Воронцову доложить, но решил повременить. Начнутся
шум, беготня, разговоры, совещания, а тут деликатный
подход требуется. «Пока мне на шею с указаниями и сро-
ками не сели, я обмозгую не торопясь», — решил субин-
спектор.
Корнеев содержит гостиницу два года. Примерно тог-
да он и в Москве появился, тихо приехал, с уголовника-
245
ми не вязался. Видимо, деньги у него были, он Анной
Шульц прикрылся и купил гостиницу ее покойного мужа.
Не торопился он, приживался, оглядывался, надо думать,
где-то сейф приглядел. Тут ему работник по металлу и
понадобился. Зачем? Батистова и Сурмина он принял,
будет теперь с ними разбираться. Нужна связь — как
установить? Гостиница... Кто входит в гостиницу без
приглашения?
Жилец отпадает, они его не примут. Электромонтер...
водопроводчик... Можно, но посещение разовое, с чело-
века глаз не спустят, как придет, так и уйдет. За едой
они, конечно, сами ходят. Что еще? Прачка? Кто-то им
стирает, ни Анна, ни Дарья простыни, полотенца да на-
волочки не осилят. Прачка.
На этом месте и прервал субинспектора Костя Ворон-
цов. Когда Мелентьев начальника за дверь выставил,
долго не мог успокоиться, мысли в порядок привести...
«Мальчик-то взрослым стал, приметил, что я не в по-
рядке, нервничаю. Вернется со свиданки, доложу, он
обидится, что молчал целый день. Ладно, с Костей мы
разберемся, — решил Мелентьев, — сейчас главное —
найти ход в гостиницу».
Константин Николаевич Воронцов, выйдя из каби-
нета, задумался. Иван Иванович сегодня на себя не по-
ходил. Наверное, он за Сурмина беспокоится, решил Во-
ронцов, спускаясь по лестнице. На улице, под лучами
заходящего солнца, заботы эти как бы побледнели, а
вскоре и совсем растаяли. Он торопился на свидание, где
ждала его первая любовь.
Костя родился в Москве, но не переставал удивляться
этому загадочному, все время меняющемуся городу. Се-
годня он шел по улице и любил ее всю, с обшарпанными
домами, новостройкой, дребезжащим по Бульварному
кольцу трамваем, выползающим с Петровки автобусом,
мороженщицей под часами и папиросниками, которые
кинулись, завидев его, в подворотню. Мальчишки испуг
246
только изображали, они-то знали, что Воронцов мужик
мировой.
Он, чувствуя, что за ним наблюдают, сделал лицо стро-
гое, «не заметил» высовывающиеся из подворотни чума-
зые мордашки, прошел на бульвар и услышал за спиной
свист и гвалт высыпавшей на площадь ребятни. Лето, сей-
час для них лафа, тепло, чуть прикрылся — и одет, народу
на улице много, голодным не останешься. Нет у ребят
проблем, пусть у взрослых голова болит.
«С беспризорностью пока справиться не можем, — ду-
мал Костя, поймав на лету и надкусывая клейкий липо-
вый лист. — Крупская докладывала на президиуме Госу-
дарственного ученого совета... Гривенник с колоды карт,
копейку с каждой бутылки пива отчисляют на борьбу с
беспризорностью. Ни людей, ни денег не хватает. Пока
не хватает. — Костя засмотрелся на молодую пару. Отец
держал на руке малыша, жена опиралась на руку мужа. —
Все люди как люди: с детьми, с женами, а я, дурак, —
с пистолетом», — кокетничал перед собой Костя, глянул
на часы и пошел медленнее. До условленного часа оста-
валось еще порядочно, а заветная афишная тумба — за
углом. На тумбе афиши менялись редко. Костя знал, что
сейчас увидит поблекшие лица Савицкого и Максакова,
которые и «вокал и сатирики» в ресторане «Арбатский
подвал», где ежедневно цыганский хор под управлением
А.Х. Христофоровой. Неизвестные Косте Эржен и Удаль-
цов исполняют комическую чечетку. Вот взглянуть бы,
что за штука чечетка комическая. А в «Форуме» — сверх-
боевик «Дом ненависти», и в главной роли — мировая
артистка Пирль Уайт. Вот имечко себе отхватила, а не
знает, что «мировая» на нормальном языке совсем даже
не то, что она думает.
По тому, как сердце забилось, Костя понял: время.
Главное, чтобы пришла. Пусть мучает и невесть что из
себя изображает — только увидеть, за руку взять, как бы
невзначай губами волос коснуться, запах колдовской
ощутить. Он уже знал: французские духи «Коти», три
рубля грамм. С ума сойти! Он дошел до угла, не завернул,
247
отмерил пятьдесят шагов в обратную сторону, подошел
к тумбе. Афиши сменили, к чему бы это? Теперь не при-
дет. Он тупо смотрел на бумажные незнакомые лица.
Какие-то Пат и Паташон. Костя тронул пальцем заско-
рузлую от клея бумагу, хотел сосредоточиться, прочитать,
что же тут написано... глаза ему закрыли прохладные ла-
дони. Он прижал эти ладони к лицу и неожиданно для
себя поцеловал, осторожно поцеловал, боялся спугнуть.
Так бы и стоял Костя, будто нет на этой улице ни единой
души... Сердце замирает, сейчас разорвется...
— Здравствуй, — сказал он, снова целуя ладони, по-
вернулся, словно неживой.
Даша похлопала Костю по щеке:
— Здравствуй. Отдай, самой нужны, — и спрятала
руки за спину. — Где это ты руки целовать научился?
Костя не ответил, улыбнулся смущенно. Словами тут
ничего не объяснишь. Даша взяла его под руку, раньше
Костя стеснялся, теперь привык, даже удовольствие по-
лучал.
— Ты молодец, Даша, сегодня почти вовремя.
— На минуту раньше пришла. Ты из меня солдата вос-
питаешь.
— Каждый культурный человек должен быть точным. —
Костя немного пришел в себя, даже глаза поднял. — Ты
не голодная?
Дашу умилял этот вопрос, который Костя задавал
каждый раз обязательно.
— Спасибо, — церемонно ответила Даша, — буржуи
накормили меня.
Она придумала для Кости байку, что работает при-
слугой в доме нэпмана.
Костя признался, что работает в милиции, но об уго-
ловном розыске, тем более о должности своей умолчал.
Не от недоверия, а от скромности — считал, похвальбой
покажется.
Даша знала, где и кем работает Константин Николае-
вич Воронцов, но о службе никогда не расспрашивала.
Он ценил ее за скромность особенно, забывая при этом
248
о врожденном женском любопытстве. Лишь благодаря
этому любопытству они и познакомились.
Однажды, еще до встречи Паненки с Корнеем, она с
двумя мальчиками выходила из «Эрмитажа». Неожидан-
но мальчики переглянулись, подхватили ее — и быстро
назад, в тень. Притаились.
— Воронцов?
— Он. Подлюга. Слыхал, на этой неделе в Сокольни-
ках в него в упор пальнули и промазали.
— Везучий, черт.
— О чем разговор, ребята? — спросила тогда Панен-
ка.
И тут показали ей парня, скромно одетого, ничем не
примечательного.
— Запомни его, Паненка, и остерегайся. Только с
виду он прост, серьезный мальчонка, стреляет с обеих
рук. Работает Воронцов Константин Николаевич в угро
начальником.
Больше года прошло. Даша как-то из гостиницы от
скуки убежала, решила по Тверской пройтись. Остано-
вилась у витрины и почувствовала, что рассматривает
кто-то ее. Дело привычное, могла уйти и не глянуть. Так
нет, черт попутал. Узнала сразу, будто вчера видела:
«Значит, не прост, курносый, и с двух рук стреляешь?»
А он стоит, уставился, будто фотографирует.
— Скажите, как пройти к «Метрополю»? — спросила
Даша, нарочно выбирая слова с «р»: знала, нравится
мужчинам, как она картавит славно.
Возможно, специально в Костю уголовники промахи-
вались, берегли для Даши. Она его влет подстрелила. Ко-
стя стоял для окружающих, но Даша знала, он у ее ног
валяется. Такое и раньше случалось, она оставляла тело
и уходила. Но даже бывалая Паненка не видела, чтобы в
восемь вечера посреди Тверской начальник уголовного
розыска, вооруженный наверняка, на коленях стоял.
«Я тебе покажу, как с двух рук стреляют! Небо с овчин-
ку покажется. А ну, курносый, марш за мной!» И Костя
пошел.
249
Даша познакомилась с Костей из озорства и любо-
пытства. Разных мужчин она видела, но сотрудника уго-
ловного розыска, да еще начальника, в ее коллекции
не было. С Тверской Даша сразу свернула в переулок и
больше уже никогда на центральных улицах с Воронцо-
вым не гуляла. Совершенно ни к чему, чтобы Паненку
вместе с ним видели.
В первый день они погуляли полчаса и разошлись, до-
говорившись встретиться через день. Вместо Кости на
свидание явился какой-то хмурый и озабоченный парень,
пробормотал, что Константин Николаевич на заседании,
и передал записку, мол, просит позвонить завтра. Даша
хотела отдать бумажку с телефоном Корнею, пусть рас-
порядится по усмотрению, не отдала. Она решила его
сначала своим рабом сделать, а уж потом посмотреть, как
приспособить парня. На третьем свидании Костя при-
знался, что работает в милиции, взглянул вопросительно,
но, так как Даша никакого интереса не выказала, пояс-
нил, что занимается беспризорниками. О ребятах, живут
щих на улице, он мог говорить бесконечно. Даша молча-
ла, наливалась злобой, ждала, когда курносый поведет
себя как нормальный мужик, тогда она и отыграется. Как
именно и за что отыграется, Даша не знала. Она, про-
шедшая огонь, воду и медные трубы, неожиданно вы-
яснила, что не знает обыкновенной жизни с простыми
человеческими заботами. Главное — оказалось, что она
не все знает о мужчинах.
Курносый был влюблен, все признаки были налицо.
Он смотрел больными, лихорадочно блестевшими гла-
зами, пытался дотронуться до нее без надобности. Если
она «случайно» прижималась к нему, вздрагивал, забы-
вал, о чем говорит, и смешно краснел. Однако про лю-
бовь не говорил.
«Давай, давай, чего маешься, — торопила его мысленно
Даша. — Какой отмычкой воспользуешься? У тебя день
рождения и ты предлагаешь отметить его вдвоем? Ты не
можешь без меня жить, я не должна быть мещанкой?
Мужчины перестраивают мир, и женщины должны им по-
250
могать? Ты устал и одинок? Чего там еще у вас, мужиков,
имеется? Деньги? У тебя денег нет, ясно как божий день.
Оружие? Пистолет у тебя в левом внутреннем кармане
пиджака, давай, курносый! Ну и скука с тобой!»
Даша лгала себе, скучно ей не было. Этот парень был
абсолютной загадкой. Начать с того, что она не могла по-
нять, сколько ему лет. По виду понятно — около четвер-
така, по уму сколько? То он смотрит и мычит, как дитя
малое, то глянет свысока, скажет снисходительно, и уже
не он, а Даша словно девочка с бантиками. Известно, ору-
жие для мужчин — любимая игрушка. Имеет парень нож,
так то в один карман сунет, то в другой, не набахвалится.
Курносый ни разу и не намекнул, что всегда при оружии.
Жарко, парится в пиджаке, нет по-человечески объяс-
нить, чушь какую-то про насморк несет. И вообще чокну-
тый, про девок своих не рассказывает, подвигами не хва-
стается, а ведь воевал и сейчас работенка у него — как в
сказке: чем дальше, тем страшнее. А как интересно по-
слушать! Множество историй Даша слышала и от мальчи-
ков, и от людей серьезных, менты в тех историях подлые
и трусливые. А как ситуация с другой стороны видится?
Однажды Даша спросила:
— Костя, ты воевал?
— Все воевали. — Он вздохнул. — Страшное дело.
— Беляки, они ведь звери, — подзадорила Даша.
— Понимаешь, Даша, порой зверем любой может
стать: и белый, и красный. — Он обнял ее за плечи дру-
жески. — Надо добиться, чтобы любой человек не за-
бывал, что он, — Костя сделал паузу и произнес по сло-
гам: — Че-ло-век. Высшее звание.
— Я слышала, среди этих, как они... — Даша вроде бы
замялась, — уголовников, что ли... «людьми» самых бы-
валых, заслуженных называют.
— Уголовники народ чудной, смешные они. — Он
улыбнулся.
Даша оторопела, все готова была услышать, но такое...
«Корней смешной? Действительно, можно от смеха уме-
реть».
251
А Костя продолжал:
— Знаешь, Даша, я с фронта вернулся, хотел на завод,
а меня в милицию определили. «Я рабочий!» — кричу,
а мне: «Ты сначала большевик...»
— Ты партиец?
— В Кронштадте вступил. Был там такой момент, со-
всем грустный. Умирать, думаю, всегда неприятно, а в
восемнадцать так обидно до слез. Страшно стало, вот-вот
побегу либо закричу несуразное, понимаешь, опереться
мне было не на что, а без опоры, чую, пропаду позорно.
Попросился я в партию. Нечестно, конечно. Другие от
сознательности вступают, а я от слабости. Знаешь, на
миру и смерть красна.
— На миру! — Даша фыркнула. — Это кто же, кро-
ме тебя да комиссара, про твою партийную бумажку
знал?
— Не надо так. — Он взглянул строго. — Ты повзрос-
леешь, Даша, стыдиться этих слов будешь. Маленькая
ты, Даша. Билета мне тогда не дали, откуда у комиссара
документы могли быть? У нас ни воды, ни патронов,
только злости навалом, на всех хватало. Поднялись люди
в атаку, и я со всеми, ведь слово дал. Кто жив остался
(комиссар не дошел), позже люди за меня сказали. В
Питере партбилет и орден дали... Ну, это к делу не от-
носится.
Они долго тогда молчали. Даша смотрела на Костю,
она с того момента звать его про себя курносым пере-
стала, и он ей красивым и рослым показался. Ни ростом,
ни красотой Костя не мог похвастаться.
— Так за что же тебя в милицию?
— А что я мог? — Костя пожал плечами. — Кому-то
надо — чем я других лучше? Начал работать — так разо-
злился! Обидно мне, Даша, стало. Столько хороших пар-
ней полегло, народ море крови пролил, завоевал жизнь
счастливую. Так нет тебе, какие-то «кривые», «косые»,
«ширмачи», «паханы» жить нормально не дают. Ну, ду-
маю, передавлю, не дам им пощады! — Он рассмеялся,
махнул рукой. — Молодые все одинаковые: давай вперед,
252
все ясно и понятно. Хорошие — направо, плохие — на-
лево. Жизнь мне быстро мозги вправила. Где хорошие?
Где плохие? Слово-то какое — уголовник. Приглядеться,
в каждом человек прячется, в другом так далеко закопал-
ся — совсем не видно, однако есть точно, можно рас-
копать, обязаны. Уголовник! От какого слова произошло,
думала? В угол человека загнали, он по слабости стал
уголовником. Его надо из угла вывести, каждого отдель-
но. Человек так устроен: его боль — самая больная, оби-
да — самая обидная.
— Хватит! — Даша отстранилась, чуть не ударила. —
Много ты понимаешь! Думаешь, умный?
Костя видел, ударить хочет. Не отстранился.
— Прости, обидеть не хотел.
— А мне ни к чему. — Даша прикусила губу, отверну-
лась. — Врешь все, слушать противно. Сам же говорил,
с сопляками возишься. Ничего ты про загнанных в угол
не знаешь, не придумывай.
Костя не ответил, скоро они в тот вечер расстались.
Даша не звонила неделю. Костя брал банду, в перестрел-
ке его контузило. Отлеживаясь на диване, думал о Даше.
Непростая она, видно, жизнь девчонку не по шерстке
гладила. И решил, что, прежде чем в прислуги устроить-
ся, уличной была. Каким ни был Костя сознательным,
однако от мысли, что Даша в прошлом — проститутка,
ему стало хуже.
Врач сердился, грозил, что если Воронцов не прекра-
тит о работе думать, то положит в больницу. Даша по-
звонила, и они снова встретились.
Роман молодых отметил двухмесячный юбилей, когда
Мелентьев получил данные на Корнея и начал комби-
нацию, которая называется «Ввод сотрудника в среду».
— Так отвечай, где ты руки целовать научился? —
спросила Даша, думая о том, что оно так в жизни и ве-
дется: начальник на свиданке, а из подчиненного сейчас
Корней душу вынимает.
253
Глава седьмая
БУДЬТЕ ВЫ ПРОКЛЯТЫ!
На третий день пребывания беглецов в гостинице
произошло невероятное: исчезла хозяйка заведения —
Анна Францевна Шульц. Утром, как обычно, ровно в
восемь у конторки появился ее супруг. Тихий и блед-
ный, не поднимая глаз, Шульц прошелся по пустому
холлу,' в две минуты девятого удивленно взглянул на
часы. Еще через три минуты он подошел к четвертому
номеру (супруги спали в соседних комнатах) и деликат-
но постучал. Никто не ответил. Он постучал решитель-
нее и позвал:
— Анхен! Дорогая, ты встала?
Не получив ответа, он нажал на ручку — дверь оказа-
лась незапертой. На аккуратно застеленной кровати ле-
жал конверт, а в нем — листок с одной фразой: «Будьте
вы прокляты!»
Шульц не изменился в лице, не схватился за сердце,
положил конверт в карман, открыл шкаф, убедился, что
отсутствуют небольшой чемодан и шкатулка с драгоцен-
ностями.
Через несколько минут на зеркальном стекле парад-
ной двери красовалось объявление: «Гостиница закрыта
на ремонт». Швейцар Петр, расплющив о стекло нос,
с минуту наблюдал за пустой улицей, потом пробежался
по холлу и коридору первого этажа с мокрым веником,
задержался у напевающего самовара и крикнул:
— Дарья!
Даша понесла Сынку и Хану завтрак, дверь второй
день не запиралась, девушка ее толкнула подносом и во-
шла в номер.
— Мальчики, с добрым утром.
— Здравствуй, Паненка, — ответил стоявший на голо-
ве Сынок.
Хан выглянул из ванной, изо рта у него торчала зуб-
ная щетка; приветственно махнул рукой, хотя находив-
шаяся в другой комнате Даша видеть его не могла.
254
— Степан, язык проглотил? — спросила Даша, повы-
сив голос.
— С добрым утром, сестренка! — отозвался Хан.
— Черен ты для братца.
Даша прошла через спальню, увернувшись от Сынка,
который, продолжая стоять на голове, пытался схватить
ее за руку.
Хан, намыливая лицо, взглянул в зеркало.
— Я поздоровался...
— Где Анна? — Даша схватила Хана за плечо, повер-
нула к себе лицом.
— Анна? — Хан изобразил удивление. — Наверное,
завтракает?
— Слушай, Степа, — Даша присела на край ванны, —
я слышала, как ты ночью ее дверью скрипел. Анны нет
в гостинице, похоже, она ушла с концами. Где она?
— Верно, мы засиделись поздно, чай пили. — Хан по-
жал плечами. — Анна сказала, как обычно, до свидания.
— Врешь! Она, старая дура, в тебя, сосунка, влюби-
лась! Это же все видели. Думаешь, Корней не знает? Что
ты ей наплел? Куда она рванула?
Хан сжал девушке руку так, что пальцы побелели.
Даша зашептала:
— Ты, татарин, на мне силу не выказывай, — выдер-
нула руку. — Еще раз тронешь, я тебя без Корнея поре-
шу. Понял? Я тебя, ирод, спрашиваю, понял?
— Ладно, сестренка...
— В роли Джульетты — известная артистка Паненка.
Ромео — Степан, кликуха — Хан, — сказал Сынок, на-
блюдавший за ними из-за приоткрытой двери. — Немоч-
ка сорвалась? Ай-ай-ай! Беда! — Он ерничал, улыбался
вроде бы, но смотрел серьезно. — Человек сошел на бе-
рег. К чему бы это? Не первая ли крыса бежала? Дали
течь, идем ко дну?
— Брось, Даша, чего я Анне мог такого сказать? —
спросил Хан, когда они все уселись в гостиной за стол.
— Жила, жила — и вдруг в бега кинулась? — Даша
задумалась.
255
— Мужика она своего не любила, — ответил Хан. — А
что вдруг — это со стороны так кажется. Может, копи-
лось у нее годами, а ночью через край хлынуло? Женщи-
на молодая, собой хороша, разве здесь для нее жизнь?
Сестренка, это же тюрьма! — Он постучал пальцем по
столу.
Сынок молча наблюдал за сокамерником, как он по-
рой называл Хана, и удивлялся. Скажи, разговорился
молчун! Не всполошился, что немка сбегла, не горюет.
А вроде сам втюрился. И не жалко ему? Может, теперь и
не свидятся?
— Много ты тюрем видал. Спишь, жрешь, как барин...
— Есть и спать корове сладко, — перебил Хан. — Да
не об этом речь. Ушла Анна? Откуда известно, что со-
всем?
— Известно. — Даша встала. — Так ты ни при чем?
Понятно. Гляди, Хан... — И вышла.
Сынок отхлебнул остывшего чая, отрезал ломоть хле-
ба, сделал бутерброд с колбасой, подумал, приложил
сверху ломоть сыра.
— Шамовка здесь точно не тюремная, — сказал он и
откусил чуть не половину.
— Чего же Анна мне-то не шепнула, что уходить за-
думала? — Хан тоже потянулся к еде. — Где искать те-
перь? Москва — город... да и осталась ли? Может, катит
куда, колесики уже постукивают...
Сынок ел сосредоточенно, с последнего бутерброда
колбасу и сыр забрал, хлеб на стол бросил. Хан кусок
положил в плетенку, сказал укоризненно:
— Хлеб бросать грех.
— Так ведь и воровать, и врать, и чужую жену соблаз-
нять — все грех.
— Они невенчанные. — Хан спохватился и доба-
вил: — И не виноват я, с чего взял?
— Ты бы в цирке, Степан, не сгодился. Души в тебе
нет, холодный. — Сынок откинулся в кресле, закинул
ногу на ногу, цыкнул зубом. — Поздно ты, Степа, вски-
нулся, врешь — просто отвратительно слушать.
256
— С чего взял?
— Остынь. — Сынок махнул рукой пренебрежитель-
но. — Представь... — Он выдержал театральную паузу. —
Человек узнает, что его любимая раскрасавица испари-
лась, сбегла, так сказать, в неизвестном направлении.
Чего такой человек делает? Он руками размахивает, го-
ворит не поймешь какие слова. Когда очухается, заявляет
решительно: мол, все вы, люди, врете, я, как никто, ту
распрекрасную душу знаю! Она сорваться, мне не шеп-
нув, не способная! И бежит трусцой проверять, где же
действительно дорогая душа. Убедившись, что люди ему
по ошибке правду сказали, человек часами топчется у
дверей, ждет, когда душа появится либо, на крайний слу-
чай, аппетит возвратится. Ты, Степа, человек некультур-
ный, книжек не читал, в цирк не ходил, одно думаешь —
как чего украсть, нарушить сто шестьдесят вторую статью
Уголовного кодекса Рэсэфэсээр.
— Ты-то артист, известное дело. Как ты того щелкопе-
ра в бильярдной отделал? Цирк! У факира своего научил-
ся? — Хан пытался Сынка с разговора сбить, на другое
отвлечь.
Сынок, склонив набок белокурую голову, улыбался,
рассматривал приятеля с удовольствием:
— Ты, Степа, фраер чистейшей воды, как слеза. И хи-
трости твои прямые и коротенькие до ужаса. Меня в кош-
марный пот бросает от одной мысли, чего тебя в нашей
распрекрасной жизни ждет. Отповедь закончил, перехожу
к делу. Ты врешь, Степа, как сивый мерин. Не пойму
только, за что так обижают несчастное животное.
Сынок поднялся, принес из спальни коробку папирос,
взглянул на Хана и, убедившись, что тот успокоился и
расслабился, спросил:
— Зачем тебе нужен уход Анны? Зачем, Степа? — Он
сел на подлокотник его кресла, заглянул в глаза.
Хан двинул плечом, пытаясь Сынка сбросить, тот во-
время отскочил, вернулся на диван. Хан почувствовал,
что взглядом выдал себя, разозлился по-настоящему. Он
уступал Сынку в реакции и, уж конечно, в словоблудии,
9 Н. Леонов 257
«Трактир на Пятницкой»
но превосходил в силе — аргумент в отношениях между
мужчинами не последний.
— Слушай, парень, — начал Хан неторопливо. — Я не
знаю, почему вокруг Анны вы хоровод водите. И знать
не хочу. Мне своих дел, — он повел пальцем по горлу, —
чужого не надобно. Ты меня на характер не бери и не
замазывай. Я Аннушке лишнего не говорил и не знаю
такого, чтобы она ушла. Да и ни к чему мне ее уход,
обидно даже. Уяснил, Сынок? — Хан уставился на Сын-
ка и молчал, пока тот не пробормотал, усмехаясь:
— Уяснил, уяснил...
— Теперь другое. — Хан не сводил с Сынка черных
глаз. — Я бы молчал, да ты сам никчемный разговор на-
чал. Когда я в номер вернулся, ты не спал. Когда ты вы-
шел, минут пятнадцать тебя не было, я не спал. Так куда
ты ходил, Сынок? С кем беседу имел? И чего ты теперь
плетешь вокруг Анны?
У Сынка от возмущения дух перехватило, он вскочил,
но Хан поднялся раньше, схватил железной рукой за пле-
чо. Сынок удивительно легко выскользнул, упал на диван
и ногой махнул с такой быстротой, что у Хана волосы от
ветра на голове вздыбились.
— Мог и пониже взять, не стоит нам силой мерить-
ся, — быстро сказал Сынок. — Остынь, считай: не было
об Анне говорено...
Неожиданно Сынок повеселел, взглянул на сидевшего
напротив Хана с симпатией и сказал:
— Не было разговора, и ты, парень, никакого отно-
шения к исчезновению Анны не имеешь. Лады?.. — До-
говорить не успел, как скучно ему стало.
— Честно сказать, и я в отношении Анны на тебя не
думаю, — ответил Хан.
— Спасибо, себя ты обмануть не можешь.
— Я-то здесь тоже сбоку, — упрямо возразил Хан. —
Сынок, пойдем прогуляемся. — Он встал.
— Куда пойдем? Корней просил не высовываться, —
ответил Сынок. — Зачем же человеку за добро пакостить?
Если уходить, так совсем. Тут я согласен, давай узнаем,
258
сколько должны, и свалим. Деньги потом пришлем. —
Голубые глаза его смеялись. Сынок ответ знал.
— Я работу обязан закончить, — ответил Хан. — Обе-
щал.
— Тогда не болтай попусту.
Корней весь разговор слышал, злился, места себе не
находил. Он, считавший себя человеком умным, попался,
как последний пижон: Анна ушла. Нельзя в его положе-
нии жить, рассчитывая на женское благоразумие. Гости-
ницу необходимо срочно ликвидировать. Главное, что он
сам же потакал ухаживаниям милиционера, даже Анне
шепнул, мол, приласкай парня, он мне нужен. Баба и есть
баба, у нее вместо мозгов в голову неизвестно что напиха-
но. Мент эдаким простачком выглядит, а сообразил, куда
ударить, и мгновенно к немочке отмычку подобрал. «Ува-
жает меня Мелентьев, — неожиданно подумал Корней, —
парня подходящего выбрал. А вот с кличкой промахнулся:
нет чтобы расхожую дать, выдумал Хана. Непростительно
для старого сыщика, обмишулился».
Эти рассуждения привели Корнея к мысли страш-
ненькой. А как ошибся Савелий? И милиционер тот,
другой? Поглядел старый на ребят: не знает их и кличек
не слыхал, признаться в том не пожелал. Сочинил для
Корнея байку, чтобы нужным человеком казаться. А если
не сочинил и знает старый действительно, а поменял
парней умышленно? Корнея угробить решил. Очень про-
сто, вполне мог старый додуматься.
Запутался Корней, заблудился в двух соснах. А пона-
чалу так славно складывалось. Хан просьбу изготовить
кое-какой инструмент воспринял спокойно. В подвале у
Корнея заранее был станочек токарный приспособлен.
Тисочки, другие инструменты для работы по металлу.
Хан осмотрел все, на чертежи глянул, сказал, что можно
сделать дня за три-четыре, и определил десять червонцев
за труд. Зачем такой хитрый инструмент, не поинтере-
совался, наверное, понял. Однако не торопится. Корней
не удивился: милиционеру спешить некуда, он с воли
вестей ждет.
9*
259
Потом с Сынком поговорили уважительно. Знаем тебя,
наслышаны, предлагаем долю в серьезном деле. Где, что,
когда, сам понимаешь, сообщим вовремя, за помощь стар-
шим выделим тебе десять тысяч. Парень не сразу согла-
сился, кочевряжился: «Я вслепую не пойду, сам башко-
витый. Десять тысяч — деньги, но смотря сколько брать
задумано. Дайте мне четверть от целого». Обещать и по-
ловину можно — согласились, поторговались для виду.
Корней велел дверь номера не запирать, Леху Малень-
кого отослал. Хан не уйдет. Сынок тоже заинтересован.
И вот тебе — Анна сбежала. А если она Мелентьеву адре-
сочек шепнет? Или уже шепнула? Так жить нельзя, те-
перь Корней ни одного делового человека в гостинице
принимать права не имеет.
Задумано Корнеем все было правильно. Хан инстру-
мент изготовит и умрет. Здесь два пути: либо Сынка на
это дело уговорить, либо самому отправить, но Сынка
убедить, что это он сделал. Корней по таким делам спе-
циалист классный. Старый Савелий соберет сходку во-
ровскую. Корней на нее явится и с людьми поговорит.
«Я устал: возраст... живите в мире, а я — на покой. Хочу
дать вам последний совет, люди. Не трогайте вы народ-
ных сбережений, оставьте в покое кассы и сейфы госу-
дарственные, на ваш век частников и их капиталов впол-
не хватит. Дошло до меня, что готовят неразумные сейф
серьезный взять. Приказать не имею права, все мы здесь
равны, но трогать народные деньги очень не советую.
Милиция на дне морском тех людей найдет, оставьте
свои помыслы, лучше десять раз у нэпмана взять, чем
один раз у государства».
Удивятся люди таким речам, подумают: был конь, да
изъездился. Кончился Корней, да и бог с ним, многие с
облегчением вздохнут. Подумает каждый, кто же это сейф
готовит? Однако спрашивать у людей про чужие дела не
заведено: кто задумал, тот и делает. Корней с Сынком
сейф возьмут, шум пойдет, люди и вспомнят предупре-
ждение. Конечно, все эти разговоры в милиции известны
станут. Корнея искать не будут... Был вор, отсидел свое и
260
одумался, ушел на покои, а денежки у него еще со старых
дел припасены.
Все было задумано правильно. И Анна ушла — черт
бы с ней: так и так гостиницу ликвидировать. Сомнения
Корнея мучают. Подвел Савелий: не Хан — из милиции,
а Сынок. Как разобраться?
Придержать пока обоих ребят у себя, гостиницу лик-
видировать и уйти по-тихому, все бросить. Где и как
жить без денег? Вся жизнь, значит, не так была сложена?
Нет, такая доля не для него.
Можно обоих гостей убрать, взять на дело Дашу, вы-
тряхнуть сейф и скрыться. И будут Корнея разыскивать
за убийство и кражу госимущества. Дарья поживет с ним
годочек, наскучит девчонке жизнь тихая, а другой не мо-
жет быть у беглого, девчонка от него сбежит, да еще в
уголовку стукнет, чтобы навсегда избавиться. О таком
пути и думать несерьезно, он еще хуже первого: там хоть
жизнь серая, мышиная, да безопасная. А тут, если мента
убьешь, не жить будешь, а прятаться, не спать, а при-
слушиваться, если не в тюрьме окажешься, то в лечебни-
це для психов и придурков.
Разумно лишь, одно решение: надо с гостями разо-
браться, повернуть их налицо, точно, абсолютно точно
определить суть каждого. Милиционера руками чужими
убрать, живого вывести на сейф. На сходке людям объ-
явить, как задумано, пусть они рассказывают о Корнее,
что им хочется, тронуть не посмеют.
Корней прошелся по тихому коридору, постучал в
седьмой номер, никто не откликнулся, открыл — никого.
Он спустился в подвал и увидел Хана, который, склонив-
шись над тисками, работал напильником.
Сынок сидел на верстаке, курил, болтал ногами и что-
то говорил. Слов его слышно не было, но, судя по до-
вольной улыбке, рассказывал он смешное, самому при-
ятное. Корней прислонился к сырой стене, задумался.
Может, и хорошо, что их двое? Один неясный человек
действительно беда, поди-ка разберись в нем, выверни
душу, загляни в его мысли. Когда двое — много проще,
261
надо лишь поставить людей лицом друг к другу, они сами
прекрасно разберутся. Жизнь, она одна, другой не вы-
просишь.
Хан перебрал изготовленный инструмент, уложил в
коробку, начал снимать фартук.
— Железки, похоже, для зубодера. — Сынок спрыгнул
с верстака. — Я в прошлом году зубом маялся, заскочил
к одному, так у него таких крючков и пилочек полный
тазик. И чего делать, мучиться, когда купить можно?
Хан пожал плечами, пошел вместе с Сынком к лест-
нице, разглядывая на ходу длинный тонкий стержень с
замысловатым крючком на конце.
— Ты молчишь, молчишь, устал я тебя развлекать, —
сказал Сынок. — Может, в картишки перекинемся?
Хан усмехнулся, хлопнул Сынка по плечу, хотел от-
ветить, как из конца коридора донесся женский голос:
— Коля? Сынок, топай сюда, разговор есть.
— Ну, извини. — Сынок развел руками и зашагал по
коридору, весело насвистывая.
Только Хан вошел в номер, как дверь за спиной
скрипнула, Шульц кивнул, улыбнулся натянуто, указал
на кресло. Хан сел, не выказывая ни любопытства, ни
беспокойства, смотрел на незваного гостя равнодушно.
— Разрешите? — Шульц взял у Хана стержень, осмот-
рел, попробовал на упругость. — Вам еще долго рабо-
тать?
Хан забрал у Шульца стержень, ударил несильно по
столу, крючок на конце отскочил.
— Вы кто будете? — Хан швырнул железку под ди-
ван. — Как говорит мой друг, я вашего имени не назы-
вал.
— Последние годы меня зовут Шульц. — Шульц взял
со стола отломившийся крючок, сделал вид, что рассма-
тривает, а сам наблюдал за Ханом, перехватив его удив-
ленный взгляд. — Мне поручено поговорить с вами от
имени хозяина заведения...
262
— Кто за работу платит? — спросил Хан.
Шульц достал бумажник, отсчитал десять червонцев,
подвинул к краю стола.
— Завтра можно сделать, если металл нужный доста-
вите. — Хан спрятал деньги. — Нужно железо мягкое, а
не перекаленое, хрупкое.
— Допустим. — Шульц кивнул. — Я распоряжусь.
Меня другое беспокоит, молодой человек. Вас провери-
ли, вы сомнения не вызываете. Как же получилось, Хан,
что вы сюда сотрудника милиции привели?
— Что? Кто тут мент? Сынок, что ли? — Хан смотрел
возмущенно. — Не может того быть!
— Почему? — спокойно спросил Шульц и тонко улыб-
нулся. — Ведь вы, простите, с ним в тюрьме познакоми-
лись? Вы по воле сего молодого человека не знали?
— Не знал, — согласился Хан. — Однако слыхал. Сы-
нок — парень известный. К нему и в камере уважение
выказывали...
— А Сынков много, — возразил Шульц. — Лично я
трех знавал в разное время, о двоих слышал, так что
кличка эта так — звук один. Вы, Хан, в святая святых
милиционера привели, я не понимаю вас. Никто из лю-
дей вас не поймет, Хан. Вас одного собирались в суд
вести?
— Одного. — Хан опустил голову. — Сынка, верно, в
последний момент пристегнули.
— Вы говорили ему, что бежать думаете?
— Нет, он сам шепнул.
— Странно, Хан, получается. Вы решили бежать,
имеете поручение к самому Корнею, вам пристегивают
человека, он и побег предлагает. Корней слову верен,
открывает двери, а вы приводите в дом...
— Сынок предлагал конвойного убить! — вскинулся
Хан, вспомнил, как дело было, и заскучал. — Он в карты
знаете, как играет? Исполнитель... высшей марки, —
пробормотал Хан не совсем уверенно и затих.
— Я к вам с серьезным предложением, вы извини-
те... — Шульц развел руками. — Ведь это он мою супру-
263
гу выпроводил, а если Анна по глупости в милицию
позвонила? И нас, будто зверей, обложили уже? — На
бледном лице Шульца выступили красные пятна. — Вы
гостиницу содержите? Вы людям приют давали? Кто
разрешил вам приводить в чужой дом непроверенного
человека?
— Уйдем по-тихому, — пробормотал Хан. — Неужто
у вас запасного выхода нет?
— Куда уйдем? — Шульц махнул рукой вяло. — Мне
бежать без надобности, по своим документам живу, и
власти ко мне претензий не имеют.
—А как с этим? — Хан кивнул на дверь.
— Ваша забота, Хан. Умели нагадить, умейте и под-
чищать за собой...
— Я на мокрое не пойду, — глухо сказал Хан.
— Ради бога, вам и не советуют, милиция своих людей
не прощает. Инструмент вы завтра сделаете и уходите,
потайной выход действительно имеется.
— Ну спасибо! — Хан лицом просветлел, поднялся,
положил на стол деньги. — Век не забуду!
— Свои люди. Корней просил передать: через два дня
люди на сходку соберутся, вам перед ними ответ дер-
жать.
— Какой ответ? — Хан попятился.
— А вы как думали? Корней заведение закрыть обя-
зан. Вы же спалили гостиницу. Люди на нее деньги да-
вали, им доложат: так, мол, и так.
— Смерть верная. — Хан опустил голову. Скрипнула
дверь и закрылась. Он остался в номере один.
В это же время в дальнем номере, где дверь обита же-
лезом и накладные засовы, Даша и швейцар Петр бе-
седовали с Сынком. Петр, посмеиваясь, пил чай, хитро
поблескивал глазками: очень он любил изображать чело-
века веселого и не шибко культурного.
— Я тебя уважаю, Корней, — сказал быстро Сынок. —
Но ты тоже говори, да не заговаривайся. Я за Ханом увя-
264
зался, это факт, признаю. Но притопал я к вам, нет ли —
вам что, холодно? Степа Хан сам к вам шел, он слова
к Лехе Маленькому имел. Дарья, скажи.
Даша курила не затягиваясь, баловалась больше. Гля-
нула на Сынка, повела плечом. Что это Корней придумал
такую проверку двойную? Определил ведь старик Саве-
лий: парень наш, деловой, да и слепому видно. И раз-
говор как складывает? Так беседовать милиционеру вовек
не научиться. Корней сказал: побудь, приглядись. Она
может, делать все равно нечего, только гляди на него, нет
ли — одно ясно: Сынок вылитый вор-аристократ, работ-
ник по церквам и дорогим гостиницам.
— Корней, ну хоть краем я виноват, что Хан ментом
оказался? А не ошибаетесь вы? — Сынок взглянул на
швейцара, затем на Дашу.
— Точно, как в банке вседержавном. — Петр рассме-
ялся.
— Чего же ты смеешься?
— А мы еще наплачемся. Сынок... Сейчас запасец ве-
селья создать надобно.
Сынок взглянул на него и увидел, что смешки и при-
баутки — видимость одна, из-под нависающих бровей
смерть глядит.
— А ты Ленечку с Потылихи знал? — спросила неожи-
данно Даша.
— К чему вопрос, не пойму?
— А ты отвечай. Сынок! — повысил голос швейцар. —
Не брезгуй!
— Ленечку? — переспросил Сынок, внутри захолонуло
неприятно, понял: смешки кончились, проверяют. — Да
вроде там два парня с таким именем есть: один, слыхал,
щипач, транспортник. В личность не знаю его. А второй,
слыхал, по мокрому прошел, в бегах сейчас...
— Ты много слыхал, Сынок. — Даша улыбнулась ла-
сково. — Кто такой Толик Крепыш?
— Из Эрмитажа? Знаю, Крепышом в шутку назван,
тонкий — аж тень не отбрасывает.
— Ему верить можно? — спросил швейцар.
265
— Нормальный человек, по куклам специалист, — от-
ветил Сынок.
— Нормальный, — повторила Даша, — на уголовку
работает. Может, и ты, Сынок, нормальный?
— Ты, девонька, не заговаривайся, — зашептал Сынок
с придыханием. — Ты здесь за Корнея прячешься, толь-
ко шарик-то — круглый, говорят, вертится. Может,
встретимся где в другом месте.
— Не знаю, Сынок. — Швейцар взял стакан с чаем,
отпил культурно. — Возможно, он и без тебя крутиться
будет. Или остановится, как думаешь?
— Я против тебя никто. Решай, Корней. Только я так
понимаю: вы эту малину спалили, виновного ищете. —
Сынок облизнул пересохшие губы. — Я к вам Хана не
приводил, он меня вел.
В дверь стукнули, в номер вошел Леха Маленький.
Сразу тесно стало, а Сынку вдобавок и душно. Он уже
прикидывал, что на худой конец сумеет от девки и Кор-
нея вырваться.
— Звал, Корней? — спросил Леха, неловко кланяясь.
— Сядь, не засти. — Швейцар даже не взглянул. —
Давай рассудим. Сынок. Я тебя решать не буду, прав у
меня таких нет. Но гляди, что получается. Звонит мне, —
он кивнул на Леху Маленького, — и говорит, мол, тебя
человек спрашивает, привет от моего брательника шлет.
В цвет попадает, однако приглашать не спешу, интере-
суюсь, что за человек? Леха, скажи.
— Точно, — ответил тот. — Я говорю: человека не знаю,
на приезжего смахивает, а с ним Сынок, личность фартовая.
— Ясно, Сынок? Разве я когда-нибудь незнакомого
человека в дом пустил? Я тебе верил, тебе дверь открыл.
Ты кого в дом привел, Сынок?
— Так что же теперь?
— Ничего, — ответила Даша, — ты милиционера при-
вел, ты его и выведи, только так, чтобы адресочек наш
он забыл.
— Верно, Паненка, — согласился швейцар. — Ну а ты,
Сынок, как полагаешь, по справедливости мы с тобой?
266
Глава восьмая
ПОРА СРЫВАТЬ МАСКИ
Даша оставила поднос с ужином и, не взглянув на мо-
лодых людей, не пожелав им, как обычно, спокойной
ночи, быстро вышла из номера. Утренний разговор с
Сынком она и вспоминать нс хотела. «Уголовник — че-
ловек, которого жизнь в угол загнала». Так что же она
делает? Спокойненько человека на убийство толкает.
Одного из них убьют, другой в самом темном и тесном
углу жизни окажется. Из этого угла ему уже никогда не
выбраться. Корней парня заставит работать на себя, ис-
пользует до конца, а потом... Либо людям на него шеп-
нет, либо уголовке отдаст. Даша не слышала окончания
беседы Корнея со стариком, но поняла: сговорились. Да
они за свой кусок кого угодно утопят, не впервой им,
видно, чужими жизнями распоряжаться. Казалось Даше,
что она, глядя на главарей уголовного мира, сама до все-
го додумалась. И невдомек ей, как меняется она послед-
ние два месяца: и смотрит, и думает, даже говорит по-
другому. А последнее совсем ни к чему: опасно. Раньше
Даша среди своих часто употребляла воровской и аре-
стантский жаргон, общаясь с посторонними, говорила
чисто, но подслащала речь жеманными словечками типа
«чувствительная», «кошмарная», «ужасная».
Однажды, гуляя с Костей по тихим переулкам, Даша
сказала:
— Я девочка до крайности чувствительная.
Костя втянул голову в плечи, будто его по шее ударили,
стрельнул взглядом, но промолчал. Она это заметила, ре-
шила, что так и засыпаться недолго, стала за своей речью
следить. Не сразу у нее получилось, но жаргон Даша упо-
треблять перестала, а «чувствительно-кошмарный ужас»
свела до минимума. Что она стала говорить чище — Костя
отметил, плохо только, что Корней тоже мимо не прошел.
— Ты, Паненка, прямо курсисткой стала. Молодец.
Даша, зная, как не любит он с хорошим словом рас-
ставаться, к похвале отнеслась настороженно. Девушка
267
не только говорить — одеваться и ходить стала тоже по-
новому. Видно, был у нее артистический дар. Даша не
думала: это носить нехорошо или так ходить не следует.
Но раз она стала прислугой в богатом доме, то туфельки
на шпилечках не наденешь, а значит, и семенить нет
необходимости. Одеваться она стала неброско, походка
строгая, без фиглей-миглей и зазывалочек, духи можно
лишь намеком.
Итак, отнесла Даша ужин и возвращалась по коридо-
ру к себе, когда заметила в конце коридора неприкрытую
дверь и услышала:
— Даша, загляни на минуточку.
Корней встретил на пороге, дверь на засов запер, спро-
сил:
— Как гости?
Даша привычно плечом повела, мол, нормально.
— Расчет наш с тобой, Паненка, прост. — Он подви-
нул для нее стул, сам начал расхаживать по комнате. —
Милиционер не убежит, не для того прибыл, и на мокрое
не пойдет, ему совесть такое не разрешает. А наш чело-
век против Корнея не поднимется, духу не хватит. И вы-
ход мы с тобой, Паненка, человеку оставили один...
— Что я Паненка, в делах замазанная, без документов
и денег, ты, Корней, не напоминай, — перебила девуш-
ка. — Я у тебя за койку и харчи — в прислугах. Ты меня
понял? Я ничегошеньки в ходах и выходах не понимаю,
а крови на мне нет и не будет.
— А чего вскинулась?
— Ты меня за придурковатую не держи. Мальчики мо-
гут поссориться, — она кивнула на дверь, — один друго-
го порешит, возможно. Так ты меня, Корней, в номер не
зови: мыть, убирать не буду. Ясно?
— Смелая ты и умная. Люблю. — Корней рассмеялся
коротко. — Раз умная, понять должна, я тебя в таком
виде взять с собой никак не могу. Старые твои дела мне
без надобности. Слыхал, и нету их совсем. Никто из
мальчиков тебя не назвал, клиенты, кто в живых остался,
о тебе молчали. Двое лишь на очных ставках бормотали
268
несуразное, мол, была раскрасавица с серыми глазами,
картавит легко да смешливая. По таким приметам можно
век искать, а найдут, так лишь для одного — документы
тебе крепкие выдать и на работу определить.
Не ведая того, больно ударил Корней. Даша сказанное
знала и гнала от себя, спрятаться хотела от злой прав-
ды.
Гулять лихой Паненкой с ребятами, имея обиду, от-
бирать у мужиков глупых, что они ей и так должны,
даже под нож подставлять — одно. Вы, люди, со мной
так, я с вас — втридорога. Нет у меня ничего, никогда
и не было, ни дороги вперед, ни назад. Жалость к себе
вещь великая, ей цены нет, она для человеческой сове-
сти словно шапка-невидимка, любые двери открывает,
все права дает.
Такой Паненкой вошла Даша к Корнею в дом. Про-
шло время, слухи потекли, мальчики садиться начали, на
допросах и в суде не называют ее имени. Ну, мальчики
молчат, еще понятно, но и пострадавшие молчат. Рас-
сказывали, один селянин после встречи с Дашей и маль-
чиками в больнице обосновался прочно. К нему следо-
ватель наведывался, все о девице узнать хотел. В самый
последний раз селянин тот сказал: «Я ее прощаю!» —
и отдал богу душу, примет не назвал. А она о том парне
помнила, что конопатый был, ничего больше. Посте-
пенно растворяться стала Паненка, себя не поймет, ну-
тро человеческое твердит: было, было, а взять в руки не-
чего.
Тут еще курносый встретился, о загнанных в угол на-
чал рассуждать. И Даша вдруг поняла, что играет она
загнанную, ни в каком углу не стоит, чисто вокруг. Про-
шлые грехи не теснят ее, люди простили. Кажется, чего
тебе еще надобно: мечтовый вариант — вздохни свобод-
но, живи да радуйся. У Даши все не так складывается.
Пока вину перед законом носила, внутри ее не чувство-
вала; как поняла: перед законом чиста, — в сердце уда-
рило, прихватило больно. Кто же я? Задумалась. Тут еще
Костя в жизни застрял, — не вытащишь. Любить не лю-
269
бит, бросить не может. Корней с Савелием перегляд-
ками, улыбочками соскальзывающими последние гвозди
в крышку гроба заколотили. Нет Паненки, померла.
А Даша перед выбором стоит, раньше такого слова не
знала, сейчас оно ей дорогу перекрыло, будто живое
крутится. Выбирай! Выбирай!
Сейчас Корней вслух сказал, на самое больное насту-
пил. Мыслей ее он не знал, но чуток Корней был. По-
чувствовал опасность, потому решил добиться ответа.
— Муж и жена один возок тянут и пристегнуты долж-
ны быть одинаково. — Он взглянул на Дашу испытующе,
девушка на упоминание о супружестве не отреагирова-
ла. — Пары не получится, если один намертво прикован,
а другой в охотку рядом бежит, а надоело либо другое
на ум пришло, можно из оглоблей скакнуть, в обратную
сторону побежать.
«Интересно, как на земле супруги живут, которые
не связаны преступлением? — размышляла Даша. — Не
боятся ни доноса, ни милиции, а живут, тянут вместе,
не взбрыкивают».
— Я не гимназист, чтобы перед девчонкой выламы-
ваться, — сказал Корней. — Чего молчишь? Или язык
проглотила?
Даша откинулась на спинку стула так, чтобы натяну-
лась кофточка на высокой груди, взглянула глазами про-
зрачными, улыбнулась смущенно.
— Интересно знать, — Корней запнулся, — кто у тебя
первым был? Какой мужик?
— Я же на каторге родилась, там сразу пятеро навали-
лось. — Даша чувствовала: сейчас бросится. Не боялась,
знала: не одолеть ему. — Не разобрала я первого-то, Кор-
ней, — протянула она с тоской, подошла к нему, поло-
жила руки ему на плечи, в лицо заглянула. — Я никого
не люблю, свободная. Все тебе будет, до капельки.
Он обмяк, и Даша тотчас оттолкнула его, будто мо-
крую тряпку отбросила. Слабенький мужик, обыкновен-
ный. Придумали люди — Корень.
270
— Скучно, тоска заела. — Даша прошлась по номе-
ру. — Что за жизнь у нас? Четыре стенки да окна с ре-
шетками. Я с мальчиками гуляла по самому краешку,
свою жизнь на день вперед не загадывала. Но я гуля-
ла! — Даша растянула последнее слово.
— Это не жизнь, Паненка...
— Это жизнь? — Даша застучала по стене. — Жизнь?
Я вчера по улице шла, люди вокруг спешат куда-то, сме-
ются, ругаются. Две девчонки, мои годки, пончики в са-
харе купили — глаза от счастья вполлица... — Она гово-
рила лишнее, чтобы скрыть ошибку, длинно выругалась,
привычные недавно слова сейчас оказались шершавыми,
царапались.
Корней глаза прикрыл, кивнул согласно и сказал:
— Может, ты и права, Даша, — и то, что назвал он
девушку по имени, прозвучало предупреждением. — Мое
время прошло, ты же еще нашей волей не отравленная.
Жизнь-то сейчас новая, интересная, в ней можно место
для себя найти красивое.
«Лишнего наплела, веру ко мне потерял Корней, —
поняла Даша. — Назад его теперь трудно повернуть».
— Ты, Корней, умный. — Она вновь подошла к нему
вплотную. — Отпустишь?
Корней чувствовал на щеке ее жаркое дыхание, видел
глаза прозрачные, зябко ему стало от мысли, что девчон-
ка качнулась, завязать с блатной жизнью подумывает.
Кто задумался, тому веры нет. А не сам ли он ее толкнул?
Он толкнул, она и закачалась. Значит, стояла нетвердо,
он прав, что проверочку эту устроил. Плевать он хотел
на воровское товарищество, только если девчонка отшат-
нется, в новой жизни Корней ей ни к чему. «Не отдам,
ты моя будешь», — решил он и сказал:
— Ты свободна, Даша. Тебя никто не держит... — и
замолчал, увидев перед носом кукиш.
Паненка в лицо рассмеялась.
Сначала Даша хотела остановить его ударом, остере-
глась. Нельзя дать ему договорить, нутром чувствовала.
271
Не отпустит Корней, словами повяжет — и кончится
скверно: уйти не даст, а веру потеряет.
Корней, чтобы лица не потерять, руку ее поцеловал,
тоже рассмеялся коротко.
— Ты верно рассудила. Корней с Паненкой на дела
не ходил, в тюрьме не сидит. А мальчики, которые сей-
час там, и дружки их, которые здесь, тебя могут не по-
нять.
Но этот выстрел был уже мимо. Даша разбрасывала
серебро смеха, не слушала, шагнула к двери.
— Воровка никогда не будет прачкой! Запомни, Кор-
ней! Никогда!
По комнате ползал страх. Он был черный, с мягкими
мохнатыми паучьими лапами. О своем появлении он
объявил, хлопнув форточкой, притих, прислушиваясь,
шевельнул занавеской, заскрипел половицами, забавля-
ясь, зацокал по булыжной мостовой лошадиными под-
ковами. На мгновение страх исчез, тут же отразился в
трюмо и начал растекаться по спальне, обволакивая ле-
жащих неподвижно людей.
— Он хочет, чтобы ты меня убил, — сказал сотрудник
уголовного розыска так медленно и неловко, словно учил-
ся говорить на чужом языке.
Вор вытер ладонью влажное лицо и не ответил.
— Да, чего темнить, я агент уголовного розыска, ты
мне был нужен для прикрытия. Кто знал, что так случит-
ся?
Вор сел, повернувшись к агенту спиной, и сказал:
— Ты дурак, за стеной слышно...
— Я дурак, — согласился агент. — Там никого нет, я
проверил. Корней в нас запутался, хочет кровью одного
связать другого.
— Мент, а мент? — плаксиво спросил вор. — Скажи,
зачем ты полез сюда? Ну зачем, ты что, дефективный? —
Он встал, вздохнул тяжело. — Давай уносить отсюда ноги.
Только ты в свою комсомолию пойдешь, геройские байки
272
будешь рассказывать. А куда денусь я? Меня люди где хо-
чешь найдут: что хату паханов спалил, не простят, что тебя
отпустил — не простят вдвойне. А жизнь только одна, дру-
гой не выдают, даже при вашей власти.
Страх пропал, наружу вырвались отчаяние и злость
на себя, на свою жизнь, в которой все не так, и казалось,
что виноват во всем человек, лежавший на соседней
кровати, обезоруживший своими признаниями и даже
не подозревавший, в какое отчаянное положение попал
он — вор в законе.
— Значит, за паек на людей охотишься? Слова им го-
воришь, втираешься в доверие, потом одних к стенке,
других — в тюрьму! И не снятся тебе ребята? Меня, за-
резанного, не будешь видеть? Как тебе-то башку до сего
дня не оторвали?
— Ишь, вспомнил, что у меня башка тоже одна, —
усмехнулся агент. — Или полагаешь, нам по две выдают?
Не актерничай, ложись, думать будем.
— Чего думать? — Вор выхватил из-под подушки нож
и воткнул его в подоконник. — Не могу я тебя убить.
Пошли! Только ты меня не агитируй! — Он неожиданно
взвизгнул. — Не купишь, а за паек не продаюсь!
— Думаю, ты и за два не продашься. — Агент встал,
выдернул из подоконника нож, осмотрел. — Никуда мы
не пойдем. Ты что, не видишь, какой такой ваш Корней?
Это же сука, каких свет божий не видел! Корней любого
из вас продаст, чужими руками убьет. Он до семнадцато-
го был платным осведомителем. Пошли бы мы на такую
подлость, он бы нам вас отдавал пачками и в розницу.
Корней! Корень! Падаль. Дерьмо.
— Ну, ты не заговаривайся, — сказал вор, — Корней
дело знает, честь воровскую блюдет...
— Честь? Вот я тебе сейчас покажу его честь. — Агент
уголовного розыска рассмеялся. — Ты в чем виноват?
Если я сюда целился, то ты здесь с какого краю? Корней
тебя пугает, в чужих грехах обвиняет. Зачем? Он же мне
то же самое говорил, что я тебя привел, а ты — мент.
— Я? — ахнул вор.
273
— Ты, ты. — Агент снова рассмеялся. — Красная Ша-
почка. Слушай, не перебивай. Корней запутался, понял,
что выследили, а кто из нас, не знает. Толкает друг на
дружку. Стравливает. Корней знает, сотрудник убить не
может, уйти сам не захочет. Корнею нужен труп. Тогда
живой замажется по самую маковку и будет им Корней
вертеть, как тряпичной куклой, потом на помойку вы-
бросит за ненадобностью. Нас с тобой на всю жизнь
одной цепью сковали. Я тебя агитировать не собираюсь.
Рассказывать, кто ты есть, бессмысленно, ты сам все про
себя знаешь. Мы с тобой один человек, либо живы бу-
дем, либо помрем. Я тебе верю, если ты мне поверишь,
выберемся.
Сынок и Хан улеглись в одну кровать, горячо дыша
в лицо друг другу, долго шептались. Наконец поднялись,
одевались молча, каждый думал о своем. Хан отогнул
оконную решетку. Сынок выскользнул на улицу, остано-
вился под окном, взглянул вверх.
— Я тебе поверил, — прошептал Хан. — Иди.
— Я вернусь до рассвета. — Сынок скользнул вдоль
дома, свернул в знакомый проходной, где его взяли с
двух сторон под руки. Он не сопротивлялся, дал подвести
к тусклому фонарю. Из темноты бесшумно вынырнул
Воронцов и, увидев, оторопело сказал:
— Николай?
В это время Степа Хан все еще стоял у окна и слепо
смотрел в темноту. «Пути назад нет, — думал он, — и
рассусоливать нечего». Он отпер дверь, шагнул в коридор
и столкнулся со швейцаром, который улыбался угодливо,
но дорогу не уступил.
— Далеко ли? — спросил он и хотел пройти в номер.
Вместо ответа Хан взял его за воротник форменной
тужурки, приподнял и влепил пощечину, чуть ли не вы-
тряхнув швейцара из униформы. Тот, еле касаясь носка-
ми ботинок пола, хотел закричать. Хан ударил второй
раз, уже серьезно, вбивая в перекошенный рот крик вме-
сте с зубами. Швейцар, захлебываясь кровью, терял со-
знание. Хан волоком протащил его в противоположный
274
конец коридора, резко постучал в последнюю дверь: три
подряд, пауза и еще два раза.
Когда человек, которого в округе называли Шульцем,
открыл дверь, швейцар уже стоял на ногах, но смотреть на
него было неприятно. Хан снова приподнял его в воздух,
словно показывая куклу, и бросил в коридоре, а сам вошел
в номер и закрыл за собой обитую железом дверь.
— Поговорим, Корней. — Хан повернулся.
Корней стоял, привычно опустив глаза, но его писто-
лет смотрел незваному гостю в лоб.
— Считаю до трех, а уже два с половиной, — тихо ска-
зал Корней. — Отвечай быстро, без запинки.
— От Сипатого, что гостил у тебя в мае. Сипатый про-
сил ему должок вернуть. — Хан говорил равнодушно, гля-
дя в угол, усмехнулся брезгливо. — Не бренчи нервами.
Сядь.
Не обращая внимания на пистолет, он подошел к бу-
фету, достал коньяк, начал по-хозяйски накрывать на
стол.
Корней опустил ненужное оружие в карман халата,
скользкая от пота рукоятка вывалилась из ладони, пи-
столет тяжело ткнулся в бедро. Корней Сипатого боялся
давно, с царских времен. Сипатый знал о двурушниче-
стве и, когда уходил из гостиницы в мае, оставляя десять
тысяч, сказал: «Пользуйся, пока теперешние тебе не
платят. Придут от меня, отдашь».
Корней сел за стол, взглянул на свои руки, спрятал в
карманы.
Хан подвинул Корнею рюмку, кивнул, выпил не чок-
нувшись.
— Люди недовольны тобой, Корней. — Хан снова на-
лил. — Прийти тебя просят. — Он выпил и добавил:
— Очень.
— Мент, которого ты привел в дом, спит? — спросил
Корней; слушая свой тихий, привычно спокойный голос,
порадовался.
— Я его отпустил.
— Куда? — не понял Корней.
275
— К своим, милицейским, — равнодушно ответил
Хан. — Посоветуется с начальниками и вернется. К рас-
свету обещал: товарищи слово держат, не как некоторые.
Корней посмотрел в смуглое, медальной чеканки лицо
и подумал, что Сипатый выбрал человека правильного.
Корней молчал не как обычно, заманивая, — он запутал-
ся, не только крапленых карт не видел, масти не разли-
чал, все кровавыми каплями червей казалось.
— У тебя давно перебор, Корней, — сказал Хан. —
Брось их, не разглядывай. Ты прикупил лишку, когда за-
вел этого клоуна, Петьку Кролика. Люди, от тебя воз-
вращаясь, немыми не становятся. Одни твердят: Корней
такой, другие талдычат — иной. Сипатый все определил,
говорит, мол, Корней вместо себя Петьку Кролика под-
совывает, не верит нам. С Кроликом у тебя на руках
двадцать два было, а ты все прикупал. Блондина велел
забить за то, что мальчонка горячие камешки твоей стер-
ве подарил. Когда люди об этом неправильном деле узна-
ли, у тебя, Корней, в картах не двадцать два, а тридцать
три оказалось. Тебе мало, ты все прикупаешь...
— Хватит, — перебил Корней. — Соберемся и потол-
куем. Виноват Корней — ответит. Ты в дом пришел,
грязь принес да еще порядок свой установить хочешь. Ты
бы сначала за собой подмыл, потом извинился бы, а уж
тогда и к столу сели бы.
— Ладно, — Хан глянул на ходики на стене, — что мы
с тобой один мешок с горба на горб перекладываем? Мой
грех есть, но твой, Корней, — он вытянул руку, чуть ли
не упираясь пальцем Корнею в грудь, — попервей моего.
Что вышло? Передали мне, что ты работника по металлу
ищешь. Мне малого пристегнули, и я к тебе его привел.
Так малого-то ко мне пристегнули — знали к кому. Зна-
чит, сок-то брызнул от твоей посылки. Я бы Сынка этой
матери не взял бы с собой, так на моем хвосте прилетели
бы. Ты что же, полагаешь, Леха Малый в проходняках
агентов запутал и они домой спать дернули? Что там, в
уголовке, все вислоухие? Или ты Мелентьева не знаешь?
Или Воронок ихний слаще моркови ничего не кушал?
276
Корней хотел перебить. Хан не дал:
— Не меряйся виной, Корней. Я с Сынком, или как
его, оплошал, поначалу брать не хотел, однако он в биль-
ярдной при мне такой номер задвинул, что я разлопо-
ушился. Думаю, ни в жизнь ментам такого исполнителя
не приобресть...
— Да вроде из цирковых он, — уже миролюбиво ска-
зал Корней. — И Сынком он был, и по церквам шастал,
а потом...
— Я тоже понял, — согласился Хан. — А перед тобой
не открылся, потому что, когда дворами шли, я хвост за-
сек. Думаю, что такое, вроде бы раньше чисто было, а
как с Лехой Малым столкнулись, хвост вырос. Решил по-
дождать, приглядеться. Корней — человек, каждый знает,
однако жизнь всякое показывает. Ты согласен, Корней?
И то, что ты за Корнея этого шута выдавал, тоже подо-
зрительно. Скажи?
Некоторое время они смотрели друг другу в глаза.
Стол мешал, а то могли бы сцепиться зубами.
Не ответил Корней, оскорбление проглотил, однако
такая ненависть его прихватила, что понял: не жить им
двоим на свете. Напрасно Хан ждал ответа, пауза дала
возможность Корнею подумать, проанализировать си-
туацию.
Парень знал приметы Корнея. Обрисовать его могли
два человека: Сипатый и Мелентьев. Ничего, кроме слов,
у парня нету, доказать он ничего не может, потому и го-
ворит много. Корней приободрился, решил помолчать:
пусть парнишка выговорится.
Хану надоело ждать, и он продолжил:
— После утренней нашей беседы ясно стало: запутал-
ся Корней, выход ищет и толкает нас лбами. Чей черепок
не расколется, того Корней себе и возьмет. — Он улыб-
нулся, сверкнул белыми зубами. — Или я ошибся, Кор-
ней?
— Ты не ошибся, Хан. — Корней не принимал равно-
весия. Если его самого за горло не держали, то за глотку
хватал он. — Красиво сложено, складно. Только зачем ты
277
Сынка отпустил? Нам без него не разобраться. Кроме
имени Сипатого, все остальное слова. А Сипатого знают
и по эту сторону, и по ту... тоже знают...
Потерял Хан все преимущество, что до этого приобрел.
И сидят вроде так же, выглядят по-прежнему, только сила
от одного к другому перешла. И только что пистолет в кар-
мане булыжником никудышным полу оттягивал, а тут ору-
жием стал.
— Ты меня за кого держишь? — ласково спросил Кор-
ней. — У вас хвост не после бильярдной вырос, он от-
родясь с липового побега был. Леха вас через лабиринт
по моему приказу провел; провел, хвост и вылез наружу.
Понял? А раз уголовка за вами топает, значит?.. — Он
усмехнулся. — Значит, один из вас подсадной. Так кто
виноват? Ты или Корней? Чего молчишь? Ты кто такой?
Хан? Или как тебя? — спросил Корней. — Рассказывай.
— Рассказывать? — Хан замялся. — Лежим, значит,
каждый свое думает. Я нож у Паненки вчера с кухни
спер, не сказывала?
— Не сказывала.
— Думаю, так-то я его одолею, хоть и верток, черт.
Однако без крайности на мокрое идти к чему? А тут Сы-
нок и открылся. Говорит: да, верно, из уголовки я, Кор-
нея кончать надо. А мы с тобой два берега у одной реки,
нам друг без дружки никуда. Тебе, говорит, все одно не
простят, что привел меня к Корнею. И стал он, Корней,
о тебе рассказывать...
— Отпустил почему?
— А чего? Так и так менты вокруг шастают, за парня
своего беспокоятся, могут в любой момент паспортную
проверку устроить. Пускай парень сходит, потолкует, от
слов никто не умирал. Он им доложит: Степу Хана саги-
тировал в помощники, теперь нас двое...
— Он вернется?
— Как есть, куда денется?
— Хочешь, я тебе другую сказку расскажу? — Корней,
чтобы в случае чего не попасть под опрокинутый стол,
поднялся, отошел в сторону. — Сынок, сказал ты ему,
278
попал ты здесь в чужую, непонятную историю, тикаи,
пока цел. Я тебя не видел, ты — меня, а с Корнеем мы
сами разберемся. Чем, Хан, хуже твоего сложено?
— Неправда, потому и хуже.
— Слушай приговор, мальчик. — Корней стал преж-
ним, голос его звучал тихо, слова падали весомо: — Если
Сынок не вернется, ты тихонечко отсюда уходишь. Я из-
за такого дерьма с властью бодаться не собираюсь. Если
Сынок вернется, то ты, Хан, его на себе отсюда унесешь.
— Как — унесешь?
— На себе, мертвого! — неожиданно гаркнул Корней.
— Нет, — твердо ответил Хан.
— Как знаешь, — равнодушно сказал Корней. — На
сходке людям расскажешь, как ты мента сюда привел и
как отпустил.
Хан вышел из номера и направился по коридору к себе,
а Корней переоделся и начал готовить документы на реа-
лизацию гостиницы.
Глава девятая
ВЫБОР
Николай Сынок шел по ночной Москве не оглядыва-
ясь, и с каждым шагом истончалась нить, связывавшая
его с Мелентьевым и Воронцовым, казалось, стало труд-
нее дышать, словно шел он против сильного ветра.
Сынок спустился к Трубной, потоптался у забегалов-
ки, в которой недавно с Ханом пережидал дождь, обошел
афишную тумбу.
«Центральный рынок, — прочитал Сынок, — цены
крайне дешевые. В ближайшем будущем рынок будет
перестроен по западноевропейскому образцу». И оттого,
что не только будущего, своего завтрашнего дня Николай
не знал, афишу он сорвал. На этот бессмысленный жест,
весело захлебываясь, откликнулся милицейский свис-
ток. Николай удивился, кто же это в темноте разглядеть
мог, и не сразу сообразил, что стоит прямо под фонарем.
279
Сынок вышел из блеклого круга, легко перепрыгнул че-
рез ограду Петровского бульвара и свернул на Цветной.
Непонятно радовал Николая оставшийся позади бестол-
ковый свистун. И хотя он высвистывал по-детски бес-
помощно и не отозвался ему никто, все ж таки пробил
своим тонким голоском темноту и хмарь и легонечко
подталкивал в спину. Идти стало легче.
Из подворотни пахнуло густо и несвеже, однако и та-
кой запах был Николаю приятен, напоминал о доме,
которого у него давно уже не было. Цокнули копыта,
лошадь оскользнулась на булыжнике, заржала, ленивый
мат перекрыл ее, заскрипела телега. Видимо, к рынку
подползали первые, самые рачительные хозяева.
Николай шагнул шире: раз крестьянин зашевелился,
значит, рассвет почуял. Сынку еще следовало успеть в
цирк, без него все задуманное не стоило и фиги. Он пе-
релез через ворота, обогнул здание и толкнул дверь слу-
жебного входа. Как он и ожидал, дверь простуженно
всхлипнула — точно так же, как и десять лет назад, ког-
да Николай Сынок последний раз уходил отсюда.
— Кому надо и чего? — вздохнули сонно из темноты.
Сынок не ответил, поднялся на семь ступенек и свер-
нул налево. Ручки у этой двери не было никогда, воз-
можно, ее никогда и не существовало. Николай в полной
темноте двигался уверенно, здесь он был дома: в цирке
родился. И хотя семья исколесила почти всю Россию,
сменила сотни помещений, Московский цирк на Цвет-
ном Сынок знал, как собственный карман.
Выпрыгнув на арену, Сынок прошелся колесом, вски-
нув руки, сказал традиционное «Ап!». Этот жест и вос-
клицание называют «продажа». Номер мало выполнить,
его надо элегантно продать, сорвать аплодисменты. Он
стоял, запрокинув голову, смотрел вверх, где еле уга-
дывался купол-небосвод, поклонился и взял из-под ног
горсть опилок.
Николая прозвали Сынком не в преступном мире, и
не уголовный розыск дал ему кличку и легенду. Сынком
его стали звать здесь, в цирке, где его учили ходить на
280
руках раньше, чем на ногах. Труппа менялась, люди при-
ходили и уходили, а он ползал, бегал и прыгал и слышал:
«Сынок, нельзя! Сынок, осторожнее». Сынок и сынок...
И когда он заговорил, то на вопрос, как тебя зовут, от-
ветил: «Сынок!» Это имя появилось на афишах, позже
его стали лепить чуть ли не метровыми буквами.
Сынок был артист-универсал. Он исполнял номер,
который назывался каучук, и у акробатов исполнял верх-
него. Он ассистировал иллюзионисту и, когда тот «слу-
чайно» отворачивался, творил чудеса. Он бегал по про-
волоке и мог при необходимости заменить клоуна.
Сынка все обожали, он никому не мешал, ему никто не
завидовал, ведь нельзя завидовать детству. Он рос, никто
не подсказывал, мол, кончай баловаться, займись чем-
нибудь одним, но всерьез, сделай свой номер. Сынок
умел все, но каждый в труппе выполнял свой номер луч-
ше его. Кончилось детство, и кончился Сынок. Сначала
он не понимал, что произошло, унижался, напрашивал-
ся в номер, куда еще два года назад его затаскивали си-
лой. Сынок был ровесник века, в пятнадцатом здесь,
в этом самом помещении, ему сказали: «Хочешь, Сы-
нок, остаться, надевай камзол с галунами, бери метлу».
С тех пор прошло десять лет. Сынок стряхнул с ладоней
опилки, оглядел темноту и уверенно направился к зана-
весям. Отдернув пыльный плюш, он свернул по скри-
пучим половицам направо, снова направо и... здесь он
протянул руку, провел ладонью по стене, нащупал вы-
ключатель.
Ожидая яркого света, Сынок прищурился, но лампоч-
ка, хитровато мигнув, чуть приоткрыла глаз, стены вы-
двинулись из темноты, образовали небольшую захламлен-
ную комнату. Сынок увидел проваленный диван, спящего
на нем человека и только сейчас понял, как был наивен,
рассчитывая все застать на своих местах. Он взял со стола
полотенце, смахнул с венского стула пыль, сел, закинув
ногу на ногу, и вздохнул облегченно.
Человек, спавший на диване, — двухметровый скелет,
обтянутый сухожилиями и кожей, с тщательно полиро-
281
ванной головой, — был знаменитый клоун Эль-Бью, по
паспорту Лебедев Михаил Михайлович, в прошлом веке
с успехом гастролировал по Европе и Америке. Сынок
Эля на манеже никогда не видел, но порой маэстро за
рюмкой среди своих кое-что показывал. Без грима, ко-
стюма и реквизита, в среде профессионалов, он мог за-
ставить плакать и смеяться любого. Коронным его номе-
ром был этюд «Девушка и Смерть». То, что он при своей
внешности мог изобразить Смерть, было довольно ес-
тественно. Холодный, жестокий и неотвратимый, он вы-
зывал ужас, леденящий душу и выдавливающий из че-
ловека последние капли холодного пота. Казалось, что
большего потрясения уже испытать нельзя, и тогда Эль
превращался в Девушку. Два метра костей и маска Ме-
фистофеля на ваших глазах исчезали, возникала мелодия,
которой на самом деле не было, любовь, страх, беззащит-
ность и нежность сплетались в единое целое, не обла-
дающее конкретной формой, завораживали зрителя. Но
лучше всего у Эля получался финал, когда Смерть, хо-
лодная и невозмутимая, уносила свою жертву и на по-
следнем шаге внезапно замирала, как бы потрясенная
содеянным, и распадалась. Зритель мог поклясться, что
она рассыпалась на составные части: ноги, руки — все
отдельно, даже голова откатилась в сторону.
Сынок смотрел на старого маэстро и очень не хотел
его будить, еще меньше хотел уходить отсюда, а о даль-
нейшем и думать-то было омерзительно. Как он, Нико-
лай Сынок, вмазался в эту историю, было совершенно
непонятно и походило на липкий сон, когда руки и ноги
принадлежат тебе лишь условно. Сынок очень хотел про-
снуться.
Но сделал это тот, на диване. Эль сел, собрав длинные
конечности одним органичным движением, взглянул яс-
ными глазами и сказал:
— Здравствуй, Сынок, — словно они расстались
вчера.
— Здравствуй, маэстро, — ответил Сынок, и перга-
ментные щеки Эля засветились румянцем.
282
— Ты всегда был славным мальчиком. — Эль, не вста-
вая с дивана, накрыл на стол: стаканы, тарелка квашеной
капусты и ломтик ржаного хлеба. — Был маэстро... не
выступаю, прислуга за всё. — Длинными тонкими паль-
цами Эль снял сургуч с поллитровки, прикоснулся ла-
донью к донышку, вынул пробку и наполнил стаканы до
краев.
Выпили молча, Эль наградил гостя таким взглядом,
что Сынок чуть не заплакал и, не слыша своего голоса,
зашептал быстро:
— Маэстро, я люблю тебя... Прости. Возьми меня, не
пускай... я...
Молча допили, сама открылась и разлилась по стака-
нам вторая.
— Остаться не можешь. — Эль кивнул. — Жизнь, Сы-
нок. Я тебя слушаю. Мыс тобой одной крови, ты и я.
«А что же, — подумал Сынок, — это хорошо. Я вер-
нусь пьяным, это естественно».
Через пятнадцать минут Николай Сынок шагал, чуть
покачиваясь, по улице, просыпавшиеся в дождливой мути
дома уже не пугали его.
Воронцов и Мелентьев вернулись в уголовный розыск,
сотрудников от гостиницы сняли. Раз Корней о наблюде-
нии знает, какой смысл людей без толку гонять? Теперь
все от Сурмина зависит, от его смелости и находчивости.
Проходя с Мелентьевым по коридору, Костя обронил:
— Через полчасика зайдите, Иван Иванович. — Об-
ращение на «вы» после стольких лет совместной работы
означало только одно: со старым покончено, начинаем
новую жизнь.
Мелентьев это понял и, щелкнув каблуками, покло-
нился:
— Слушаюсь, Константин Николаевич, — и ушел к
себе.
Тридцать минут Воронцов дал не только Меленть-
еву для подготовки доклада, но и себе, как он выра-
283
жался, на нервы. Он уже давно приучил себя, если
время терпит, не принимать сгоряча решений, даже оче-
видных.
Костя прошелся по кабинету, скинул влажную от росы
кожанку, расстегнул ворот. Что же за человек субинспек-
тор? Как же так получается? Он выходит на самого Кор-
нея и молчит. Такой материал необходимо доложить ру-
ководству, в наркомат, а субинспектор молчит.
А если бы не позвонила Воронцову эта женщина и не
передала привет от Сурмина? Кстати, какая женщина?
Костя перелистнул календарь, начал перебирать разбро-
санные по столу бумаги, наконец нашел. Женщина на-
звалась Анной. Анна? Костя задумался, глянул на часы,
оставалось пятнадцать минут. Субинспектор старается,
пишет, злорадно подумал Костя. Пиши, пиши, не от-
пишешься...
Мелентьев, голый до пояса, аккуратно выбривал под-
бородок, очень не хотелось порезаться. «Мальчишка по-
думает, нервничаю». Умывшись и крепко вытершись
одеколоном, Мелентьев надел свежую рубашку — при-
вычка, укоренившаяся у него с царских времен. Он по-
дошел к столу, взял аккуратную папку со всеми вовремя
написанными справками по делу, пролистал машинально
и положил справку по Дарье Латышевой в конец. Надев
сюртук, Мелентьев взглянул на часы и направился в ка-
бинет начальника.
Костя взял папку, пролистал, глядя на числа, понял,
что подготовить такой материал ни за тридцать минут,
ни за сутки невозможно, кивнул на кресло и, сдерживая
радость, спросил:
— Почему же не докладывали?
— Вы, Константин Николаевич, по делу Нестеренко
работали, — продолжая стоять, ответил Мелентьев и,
опережая повторное предложение сесть в кресло, ска-
зал: — Разрешите мне у себя быть? Я звонка жду. — Суб-
инспектор лгал, не хотел видеть Костю, когда тот про-
читает до конца.
— Я позвоню. — Воронцов кивнул рассеянно.
284
Закрывая дверь, как уходя от тяжелобольного, Ме-
лентьев подумал: «Ох и не скоро ты позвонишь, мальчик».
— Даша, — растерянно сказал Костя, рассматривая
фотографию. — Дашенька, а ты, оказывается... Латыше-
ва... — И замолчал.
Костя прочитал материалы о Даше Паненке, сложил
аккуратно, подровнял и начал снова, теперь уже вслух,
тихим заунывным голосом. Отложив бумаги, он отыскал
самый лучший глянцевитый лист и стал писать рапорт
на имя руководства. Костя старательно выписывал за-
главные буквы, строчки у него получались ровные и кра-
сивые, чего раньше ему никогда не удавалось. Он писал
автоматически, не думая. «Я — предатель. Ясно и просто,
как пуля, назначение которой понятно и однозначно».
Костя писал легко и без остановок, чего никогда бы не
смог сделать, пиши он о другом человеке. Неожиданно
на фразе «человек, вступивший в преступную связь с уго-
ловным элементом» Костя запнулся.
— Преступная связь, — сказал он вслух и посмотрел
в потолок, — меня же будут допрашивать...
Костя отложил ручку и задумался. «Что же я отвечу?
Я гулял с ней, мы ели пирожки на углу Столешникова и
Петровки... Один раз я ее поцеловал... в щеку...» «О чем
вы разговаривали?» — спросил себя прокурорским голо-
сом Костя Воронцов и ответил: «Не помню. О моей ра-
боте никогда разговор не заходил, и никаких вопросов
гражданка Латышева мне не задавала».
— А ведь не задавала, — повторил он вслух и подумал:
а знала ли она вообще, где и кем он работает?
Сотрудник уголовного розыска, большевик Констан-
тин Николаевич Воронцов отступил, и его место занял
двадцатипятилетний парень Костя, которого в детстве за
неуступчивость и упрямство звали Дубок.
«Знала, не знала?» — метался Костя. Так ведь не спра-
шивала. Взгляни на себя в зеркало, парень. Зачем бы ей,
Паненке, тратившей за вечер больше, чем ты получаешь
в месяц, шляться с тобой по улицам?
285
И он видел ее глаза, прозрачные, насмешливые... Од-
нако было в них что-то теплое, ему, Косте, даренное.
И не спрашивала! Как взвилась, когда он, стоеросовый,
заговорил об уголовниках!
Костя приподнялся с кресла, сердце упало, как всегда,
неожиданно. Он покачнулся, почему-то вспомнились
строчки: «...потерпевший Лапиков был в больнице до-
прошен дважды, однако никаких показаний на Паненку
не дал. Со слов медсестры, Лапиков сказал: «Я ей про-
щаю», — что подтверждает...»
— Так удавись же! — Костя, отбросив тяжелое кресло,
заметался бестолково по кабинету. Подвело его не серд-
це, а ноги, которые вдруг исчезли, словно их никогда у
Кости и не было. Он оказался на полу, как ему казалось,
в полном сознании, но без ног. Он их не чувствовал и не
видел, стал шарить руками: надо отыскать, без ног никак
нельзя. Глупость какая, сердился Костя, я же без них не
встану. Телефон зазвонит, хуже, войдет кто... Констан-
тин Воронцов сидит на полу...
— А вопросов она не задавала, — прошептал Костя.
— Я и не сомневаюсь, — ответил Мелентьев, сидевший
у дивана на стуле. — Вздремнул, Костя. — Субинспектор
просматривал бумаги, делал пометки. — Ты понимаешь,
что получается, начальничек. — Это неожиданное «ты»,
и приблатненные обращения, и то, как Мелентьев при-
чмокнул, заставило Костю протереть якобы заспанные
глаза.
Он принял предложенную игру, благо выхода у него
иного не было. Ведь не спросишь, где же я валялся, суб-
инспектор? «И как это он меня уложил на диван?» И
сколько времени прошло? И какой сегодня день недели
и число? А завалился большевик Воронцов от мещанско-
го чувства к... Костю предупреждающе ударило, мол, не
рассуждать, а то наподдам всерьез. Видимо, удар отра-
зился на его лице, потому что Мелентьев, взглянувши
было на «начальничка», быстро отвел глаза.
Костя пошевелил пальцами ног — получилось, и тогда
он нагло заложил один сапог за другой, потянулся и сказал:
286
— Ты извини, что я развалился, субинспектор. Так что
получается?
— Паханы воровские на сходку собираются, — произ-
нес Мелентьев задумчиво. — Несколько источников это
утверждают. Однако ни день, ни место назвать никто не
может. А как бы сладко узнать! Несколько нелегалов, ко-
торых мы разыскиваем, там наверняка окажутся. Осталь-
ных — в домзак, на промывку мозгов.
— Мозги ихние нам ни к чему, нам души их нужны, —
возразил Костя.
— Какие у них души, начальник? — усмехнулся субин-
спектор, оттягивая резавший шею воротничок и думая о
том, что надо бы отказаться от горячих калачей. — Во-
ровская элита, ты уже не мальчик, знаешь вора в законе...
— Его женщина родила? — перебил Костя. — Он грудь
материнскую сосал? Когда-то, пусть совсем маленьким,
он был человеком?
— Продай ближнего, ибо ближний продаст тебя и воз-
радуется, — ответил Мелентьев, снял пенсне и убрал в
карман. — Такова воровская мораль, а слезливые песен-
ки, больная мама, девчонка, оставшаяся на воле, клят-
вы — все для фраеров, Константин Николаевич. Сколько
я видел обворованных матерей и проигранных в карты
девчонок! Если они тебе раз приснятся, в холодном поту
проснешься. Какие души? Отрезанный ломоть...
— Не верю, — вновь перебил Костя. — И у Корнея
есть душа...
— Он десятки друзей предал!
— Есть, — упрямо повторил Костя, — добраться бы до
нее! — Он осторожно сел, сосредоточился и встал, дошел
до стола, но кресло валялось в двух шагах. Костя жалко
улыбнулся и присел на стол.
— Константин Николаевич, давайте вернемся на
грешную землю. Нам нужно знать день и место сходки.
В случае удачи Сурмина...
— А в случае его смерти?
— Необходима с Сурминым постоянная связь. Подход
к нему у нас только один, — Мелентьев смотрел на Ко-
287
стю до тех пор, пока тот не поднял глаза, — Даша Латы-
шева.
— Нет.
— Да. — Мелентьев кивнул и вышел.
Костя смотрел на валявшееся кресло и думал: «Вот бы
добраться до него, сесть нормально, тогда все проще,
разберусь, придумаю...»
А в кабинете субинспектора сидела Анна Шульц, опу-
стив голову с тяжелой копной волос, разглядывала свои
тонкие пальцы, сцепленные до белизны в суставах. Ме-
лентьев крутил лежавшее на столе пенсне и молчал.
— Я что-то сделала не так? — Анна еще крепче сжала
пальцы, до боли.
— Анна Францевна, вы мужественная. — Мелентьев
махнул рукой, устало улыбнулся. — Вот и я заговорил
штампами. Вы красивая, замечательно смелая женщина.
Я вам очень благодарен. — А сам подумал, что если бы
красавица позвонила и там осталась бы...
— Я думала остаться, может, нужна буду. Как он там
один, в этом... в этом доме? — Анна гордо подняла голо-
ву. — Не смогла побороть отвращение. Я женщина. Я не
любила мужа, только жалела его, была благодарна за по-
кой. Он убеждал меня, что деньги на гостиницу дал этот
отвратительный Петр, который швейцаром у нас. Кто
платит, тот и хозяин. Когда ваш, — она замялась, затем
продолжала увереннее, — товарищ сказал мне, что все
обман, деньги внес муж, и командует всем муж, и бить
меня до смерти велел муж... Я не выдержала, простить не
могла. Знаете, он целовал мое тело, что от него осталось,
и плакал. Вы не поверите. Он плакал.
— А что осталось у него в сердце, в душе? — с трудом
выговаривал Мелентьев. — Ведь человек?
— Кто? — Анна вскинула голову. — Он не чело-
век. Какая я была дура, боже мой! И как это пошло и
обыденно: женщина — дура. Я хочу не оправдаться, а
объяснить. Не струсила, знала, надо остаться и помочь,
288
однако ушла, не сумела, не справилась с собой. Вино-
вата.
— Да, Анна Францевна, мне даже неловко. — Ме-
лентьев легко поднялся, звякнул графином, налил воды,
подал стакан с поклоном. — Мужские дела, мужская за-
бота. Спасибо вам.
— Его там убьют. Он же совсем открытый мальчик. Раз-
ве можно туда посылать такого. — Анна сделала неопреде-
ленный жест. — Открылся передо мной! Это же безумие!
— Как видите, нет. — Мелентьев начал уставать.
— Вы ему поможете, вы не бросите? — Анна смотрела
требовательно.
— Он мой друг, — солгал Мелентьев, вызвал дежур-
ного, отдал ему ключи от своей квартиры, велел прово-
дить, так как сам дома в ближайшее время не будет.
Субинспектор, оставшись один, начал просчитывать
ситуацию. Сурмина отозвать просто: приехать сейчас с
паспортной проверкой и забрать. Корней рассмеется в
лицо и уйдет. «Да и черт с ним, — накручивал себя Ме-
лентьев. — На сходку не попадем, беглых не повяжем,
ворье не припугнем. Да гори они голубым огнем! Ведь
Сурмина убьют — отвечу один. Воронцов для начальства
свой, а меня не сегодня, так завтра вышвырнут. И я не
отомщу Корнею? За Сашеньку, бывшего артиста-техника,
не отомщу?»
Лгал себе субинспектор Мелентьев, не месть его гнала
за Корнеем, а вина. Ошибся сыщик тогда, без умысла,
но ошибся. И маленького Сашеньку Худякова четверть
века назад зарезали в собственной пролетке.
Мелентьев смотрел в черный проем окна и не сразу
заметил выползающий из-за крыш рассвет.
Даша одернула на столе скатерть, прошлась по свеже-
вымытому полу, номер сверкал чистотой и уже имел без-
ликий, нежилой вид. А ведь она здесь прожила достаточ-
но. Небольшой элегантный чемоданчик стоял у двери.
Даша перебросила через руку легкий плащ, повернулась
10 Н. Леонов 289
«Трактир на Пятницкой»
перед зеркалом. «Курсистка либо пишбарышня», — до-
вольно подумала она.
Даша ошибалась: ни один мало-мальски опытный че-
ловек никогда не принял бы ее за человека служащего.
Скромное строгое платье, туфли на среднем каблуке,
волосы, туго стянутые на затылке, поднятые вверх, откры-
вали сильную шею, подчеркивали гордую посадку головы.
Чем скромнее Даша была одета, тем больше бросалась
в глаза ее красота и уверенность. Каждый человек похож
на какого-нибудь зверя. Даша была пантерой: вкрадчивые
мягкие движения, совершенные законченные формы, гла-
за прозрачные, поглощающие свет, холодные, хранят свою
тайну. И сколько бы пантера ни мурлыкала, никому не
придет в голову ее погладить.
В свободном мире Даша никогда так долго не жила на
одном месте, меняла города, квартиры и приятелей лег-
ко, как вода вытекает из перевернутого сосуда: вот толь-
ко что была — и уже нет ни капельки. Из этой холодной
безликой комнаты уходить почему-то трудно. Впервые
Даша задумалась, куда она сейчас пойдет и зачем.
Человек холодного ума и трезвого расчета, она не скры-
вала от себя, что в происшедших в ней переменах вино-
ват простоватенький с виду парнишка по имени Костя
Воронцов. Влюблена? Нет, бабочка летит к свету, жен-
щина — к неизведанному. Костя прост, открыт и возму-
тительно непонятен. Даша не могла признать факт суще-
ствования человека, который работает, по ее понятиям,
задаром, рискует жизнью за идеи, не тащит женщин в кой-
ку, не интересуется едой и выпивкой, не обращает внима-
ния, что на нем надето. Если такие мужчины существуют,
значит, Даша про них ничего не знает и вообще породу
человеческую, казавшуюся ей такой простой и одно-
значной, она не понимает. Тогда зачем жила и как жить
дальше?
Встречаясь с Костей, Даша ежеминутно ждала: вот сей-
час выскочит из него чертенок и все объяснит. Я такой
потому, что хочу для себя вон того, этого и еще немножко
и ради исполнения своих желаний пока терплю. И тогда
290
все встанет на свои места. Терпение, умение выждать
Даша в людях понимала и уважала. Она слушала рассужде-
ния Кости о том, как будет покончено с беспризорностью,
из всех углов повытаскивают уголовников. В Ленинграде,
на «Красном путиловце», выпустили в прошлом году два
трактора, а в будущем году будут выпускать семьдесят
тракторов в месяц, и тогда крестьянину станет легче.
Все хорошо, все, допустим, так, да тебе-то, Косте Во-
ронцову, чего с этого будет? Хочешь сказать, живешь
ради людей? Людям все, а тебе ничего, только их радость
да счастье?
Смеялась поначалу Даша, а потом сомнение закра-
лось, беспокойство в себе обнаружила: а вдруг он дейст-
вительно такой? Как же на одной земле живут Корней и
Костя Воронцов? Как помещаются? И где ее, Даши Па-
ненки, место?
Она сидела за столом, бездумно разглаживая складки
крахмальной скатерти, когда дверь открылась, вошел Кор-
ней, оперся плечом о дверной косяк, глаз по привычке не
поднял:
— Собралась?
Даша не ответила, смотрела на Корнея с любопыт-
ством, словно знакомилась. Он был в добротной, сталь-
ного цвета тройке, твердый воротничок, галстук-бабочка
подпирали его тяжелый подбородок. «А ведь интересный
мужик», — подумала Даша. Лицо бледное, значительное,
тяжелые веки закрывают глаза. Руки только не знает куда
девать и глаза прячет. Где-то я такое лицо видела. Она
вспомнила, как, гуляя с очередным фраером в Ленингра-
де, остановилась около какого-то памятника — белая
мраморная голова на темной гранитной доске. Та голова
тоже была бледная и слепая.
Корней давно научился наблюдать людей, якобы не
поднимая глаз. Он сразу отметил, как тщательно прибран
номер, хотя этого совершенно не требовалось. Через не-
сколько часов гостиница приобретет нового хозяина, пусть
он и заботится о чистоте и порядке. Оценил Корней, как
одета и причесана Даша: ни пудры, ни помады, ни туши
10*
291
на глазах. Как к ней подступиться, подмять, рабой сде-
лать? О чем она думает, чего хочет?
Корней стоял и, не веря в успех, ждал: ответит на во-
прос Даша, улыбнется, спросит о чем-нибудь. С какими
мужиками справлялся Корней, каких зверей приручал, а
с женщинами у него не так, все обратно и поперек. И
подумалось ему: встала бы сейчас Даша, подошла, по-
ложила руки на плечи и сказала бы, мол, амба, Корней,
люблю, ничего мне кроме тебя в этой жизни не надо.
Деньги и власть твоего плевка не стоят. Корней, уйдем,
завяжем, герань на окошко поставим, и буду я тебя со
службы каждый день ждать.
Не ответила на пустой вопрос Даша, ничего не спро-
сила, как и не спрашивала никогда, лишь «да», «хоро-
шо», «ладно». И в который раз проглотил Корней оскор-
бление. Раньше запоминал, к счету приписывал, теперь
бросил. Сам уже не верил, что когда-нибудь счет свой
перед Дашей на стол выложит и скажет: поигрались, де-
вочка, теперь плати.
— Вроде бы светает. — Корней подошел к окну.
Даше все это надоело порядком, и она сказала:
— Сейчас завиднеется, — встала, потянулась. — Так
едем?
— Куда? — Корней даже глаза поднял.
— Ты мужик, у тебя вожжи, — ответила Даша. — А
ежели для меня в твоей пролетке места нет, не пропаду.
Зная, что если продолжать с Дашей игру, то только
хуже будет, Корней рассмеялся неумело и сказал:
— Место для тебя, Паненка, — самое почетное, скоро
тронемся, только еще одного мальчонку из этого дома
прихватить требуется.
— Кого?
— Так уж это они сами определят, жребий, должно,
бросят.
Корней открыл дверь, пропустил Дашу, и они прошли
в соседний с гостями номер.
Даша легла на кровать, заложив руки за голову, и при-
крыла глаза. Корней опустился в кресло.
292
Глава десятая
ВЫБОР
(Продолжение)
Хан лежал на кровати в такой же позе, как и Даша, и
так же ждал, вернется Сынок или нет. Когда тот уходил,
Хан не сомневался: парень вернется, никуда не денется.
Постепенно уверенность сменилась сомнением, которое
уступило место тревоге. Сейчас Хан уже обдумывал, как
выворачиваться перед Корнеем, если Сынок не придет.
Отец Степана Петр Савельевич Бахарев родился на
Дону, своей земли не имел, батрачил. От тоски и безыс-
ходности сошелся он с хозяйской дочкой, болезненной
и перезрелой девицей, полагая, что хозяин пошумит,
изобьет, возможно, да и отойдет. Дочка у казака была
одна. Однако жизнь положила иначе. Когда любовь мо-
лодых уже нельзя было прикрыть самым широким сара-
фаном, хозяин ни шуметь, ни драться не стал, всех вы-
кинул за порог молча. Нелюбимая жена родила и вскоре
померла, Петр Бахарев с сыном двинул на Москву. Но
то еще был не Степан, а его старший брат, которого в
честь деда назвали Григорием.
Степан же родился уже в Москве, в девятисотом, и
мать его была из благородных, носила свою фамилию и
записала сына на себя. Алена Ильинична вроде бы тан-
цевала в оперетте, и не исключено, что в ночном заведе-
нии. Богатырь с Дона Петр Бахарев был ее «капризом»,
Алена решила родить, жить как люди. На свет появился
Степан, который так же, как и Григорий, через год остал-
ся без матери. Истинным призванием этой женщины
была сцена.
Бахарев в то время завел в Замоскворечье небольшую
кузницу, мастеровитый и неутомимый, работая с темна
и до темна, он завоевал в округе авторитет, ковал лоша-
дей, работал железо для телег, экипажей и латал хозяй-
скую утварь. Видно, Господь рассудил, что раб свою чашу
еще не допил. Только жизнь троих мужиков слегка про-
светлилась, как Петр Бахарев остался без обеих ног. На
293
Рождество, переходя улицу, поскользнулся, и переехал
его ломовик, груженный пивными бочками. Можно было
спасти раздробленные голени или нет — неизвестно, от-
резали по колено не спрашивая.
Отец не запил, не положил между культей шапку, сма-
стерил себе подобие кресла, установил около наковаль-
ни. Степану тогда минуло пять, старшему, соответствен-
но, — десять. Работая в кузне, они не только подавали,
держали, помогали раздувать огонь, но и добывали ме-
талл. Отец никогда не говорил «железо». Степан сыз-
мальства усвоил, что похожие с виду железки по своему
нутру часто разные, металл многолик и разнообразен:
жесткий, мягкий, хрупкий и упругий. Мальчишка быстро
разобрался, какой металл для чего требуется: сундук ко-
вать — одно, петли и засовы для ворот изготовить — со-
всем иное требуется.
К десяти годам Степан и понимал металл, и работал его
лучше брата. Григорий уступил старшинство охотно, здо-
ровьем и душевной тусклостью он пошел в мать, Степан
же был отлит в батю. Жили три мужика дружно, спали на
низком широком топчане, ели из обливной глиняной ми-
ски, черпая по очереди.
В четырнадцатом Григория убили, как только он в
окопы попал. Отец, все выносивший стойко, получив по-
хоронку, занемог. Врачей не звали, отец лишь рукой мах-
нул, сказал, что устал, велел Степану не мельтешить и
Богу не перечить.
Схоронив отца, Степан кузню бросил, пошел на за-
вод, где его отлично знали, и, на зависть ровесникам,
которые получали от жалованья половину, начал зараба-
тывать со взрослыми вровень. Относились к нему и ра-
бочие, и хозяева с уважением, вскоре стали называть
Петровичем. Держался Степан с людьми сдержанно, по-
рой и заносчиво, силенка во все стороны прет, а не толь-
ко куда требуется. В политику Степан не лез, к митингам
и стачкам относился скорее насмешливо, чем сочувст-
венно. Когда случался на заводе скандал, Степан молча
отходил в сторону, ждал, на льстивые уговоры мастера
294
неизменно отвечал: я как все, народу виднее. В пикетах
он не стоял, но и штрейкбрехером не был.
Семнадцатый, как и каждый год, начался первого ян-
варя. Второго рабочие к станкам не вышли, Степан не
знал, чего они добиваются, пришел на завод по привыч-
ке и от любопытства, в толпу не лез, молчал в сторонке,
наблюдал. Жандармы на рысях вылетели сразу с обеих
сторон, переулок закупорили, будто бутылку. Поначалу
заводские огрызнулись, полетели камни, крепкие ладони
схватили привычное им железо, но всхрапнули широко-
грудые кони, тускло засветились обнаженные шашки —
толпа шарахнулась, рассыпалась. По указке хозяев, хва-
тали зачинщиков. Степан растерялся, но виду не подал,
стоял, опустив тяжелые руки в карманы, прикидывая,
как бы убраться по-тихому. Тут какой-то неразумный в
штатском решил отличиться, схватил Степана, вцепился
в него, как болонка в волкодава. В те времена не то что
самбо либо карате, бокс людям был в диковинку, и Сте-
пан лишь опустил кулак на франтоватую шапку штатско-
го. Будь у него голова и ноги покрепче, он бы только по
колени в мостовую влез, но организм у штатского ока-
зался неподходящий, рассыпался. Позже врачи над ним
колдовали, собрать не удалось, и душа неразумного уле-
тела по назначению, а тело предали земле.
Кличку Хан он получил в тюрьме, и не только потому,
что был широкоскул, узкоглаз и волосом темен, но и за
свою невозмутимость и молчаливое высокомерие. Силу
уважают везде, в тюрьме же — вдесятеро. Степан толь-
ко порог камеры переступил, а обитатели «академии»
(так величали тюрьму уголовники) уже знали, что парень
филера убил кулаком. Ждали Илью Муромца — пришел
парень, каких на заводе двенадцать на дюжину. Роста
мужского, нормального, в плечах широк, однако не мо-
гуч, не деловой и не идейный — в общем, сплошное
разочарование. В камере на двенадцать мест проживало
шестнадцать душ. Табель о рангах здесь соблюдалась
строже, чем при дворе императора, с той разницей, что
место человека в Петербурге определяли родословная,
295
золото и связи; здесь, в камере, владычествовали сила,
жестокость и золото. Были еще в цене карточные шуле-
ра, хорошие рассказчики — острословы, фокусники, ко-
торые могли развлечь, убить время — самого страшного
врага заключенного. Элита в камере располагается не
сверху вниз, а снизу вверх, потому как дышать необхо-
димо каждому, в законе ты или взят от сохи на время,
без кислорода не обойтись.
Степан перешагнул порог во время обеда, поздоровал-
ся тихо, сел в углу на пол, закрыл глаза. А должен он был
приветствовать людей громко и весело, старосте, ко-
торого легко определить по тому, где и как он сидит и
что ест, — персональный поклон, назвать имя и кличку,
статью Уголовного кодекса, которую клеют безвинному.
Факт своей невиновности следует подчеркнуть особо.
Ежели староста места для прибывшего не освободит, не-
обходимо место и еду у слабейшего отнять: с одной сто-
роны, ты свою визитную карточку предъявишь, с дру-
гой — людей развлечешь.
Порядки в тюрьме у уголовников были строгие, на-
рушителя ждала жизнь тяжелая.
Кабы не мокрое дело стояло за новичком, снарядили
бы его вмиг парашу чистить. Однако филер у человека за
спиной. Вроде бы и дело благородное, и необычным спо-
собом решенное, но староста лишь глянул недовольно.
Люди притихли, ели молча, ждали.
Староста, выходец из Тамбовской губернии, носил
интеллигентскую кличку Кабан, соответствуя ей внеш-
ностью, силой, свирепостью и умом. Один из сроков он
отбывал в Одессе, откуда вынес с десяток манерных слов
и плоских шуток. Тонкого юмора Кабан не понял, до-
бродушия и жизнерадостности одесситов не оценил. В
среде серьезных воров Кабан был никто, в камере, где
народ подобрался мелкий, лютовал безнаказанно и по-
степенно уверовал в свое величие.
— Люди, кажется, в дом кто-то вошел? — Кабан брез-
гливо отбросил огрызок колбасы, который был прогло-
чен подручным чуть ли не на лету.
296
Есть уже закончили, смотрели на старосту преданно,
пытаясь понять, чего от них, людей, требуется.
— Привиделось тебе, Кабан, — хихикнули из угла
неуверенно. — Никто не входил в дом.
Кабан повел круглым плечом, подтолкнул своего под-
ручного, здоровенного мужика с лицом еще небривше-
гося подростка по кличке Тятя.
— Слыхал, убивец гость-то наш? — Кабан густо рыг-
нул. — В приличное общество убивца подсунули.
— Трупоед он, — ответил Тятя.
— У этого филера родимчик был: тронь пальцем —
и покойничек, — подхватил кто-то.
— Людоед, значит? — Кабан поскреб щетину на под-
бородке. — Убогих обижает?
— В дом вошел без поклона...
— Не представился по-людски...
— Не уважает...
Поняв, что Кабан желает развлечься, общество зашу-
мело, почти каждый пытался завернуть что-нибудь весе-
ленькое, не договорив, смеялся первым. Хохотали неудер-
жимо. Поддержи Степан общество, пошути над собой,
скажи о себе несколько слов — и все бы обошлось.
Степан дремал в углу, издерганный на допросах, где
ему пытались привязать политику. И рабочие, и хозяева
отозвались о нем одинаково, лишний политический и
охранке был ни к чему, Степана признали уголовником. А
уж какое убийство — умышленное, нет ли — суд решит.
Степан дремал, шум, поднятый в камере, его не бес-
покоил.
Кабан глянул в угол, вскинулся, глазки налились
кровью. Тятя соскользнул с нар, готовый служить, шум
утих разом, будто все рты одной ладонью прихлопнули.
— Спроси у гостя, кто такой, зачем пожаловал? — Ка-
бан кивнул Тяте.
Степан проснулся от укола в шею, почувствовал смрад-
ный запах. Тятя, приставив нож к горлу гостя, сказал:
— Уважаемый, люди хочут знать... — заикнулся, всхлип-
нул и неожиданно быстро опустился на колени.
297
На нарах приподнялись, никто не видел, что творится
в углу, Тятя собой загораживал. Степан встал, провел ру-
кой по горлу, лизнул с пальца кровь.
— Чего это вы? — Степан зажал в руке Тяти нож, шаг-
нул к нарам. Тятя на карачках рванулся следом.
Все смотрели на них, никто ничего не понимал. Ну,
держит гость Тятю за руку, чего такого? Почему матерый
бандит скулит, даже взвизгивает? Кому в голову взбредет,
что черномазый парнишечка Тяте два пальца сломал,
остальные расплющил, и никогда больше бандит не схва-
тится этой рукой за нож и ложку ко рту тоже не поднесет.
— Встань. — Степан чуть шевельнул рукой — Тятя
вскочил и застонал.
Степан вынул из изувеченных пальцев бандита нож,
Тятя качнулся, всхлипнув, опустился на нары. Степан
вновь потрогал горло, слизнул с пальца капельку крови,
оглянулся и встретился взглядом лишь со старостой,
остальные глаза быстренько попрятали.
— Что случилось? — спросил Степан. — Я вас оби-
дел? — Он пренебрежительно осмотрел нож, переломил
пополам, бросил Тяте на колени.
Не знал Степан ни воровских законов, ни языка блат-
ного, а Кабан, глядя на него, с ужасом вспомнил тюрьму
в Одессе, где многие были вежливы, обращались на «вы»,
изображали людей случайно арестованных. Дружка Ка-
бана шнурком нательного креста удавили только за то,
что он вот такого же культурного куда-то послал.
— Удавлю, паскуда! — рыкнул Кабан, грозно глянув
на Тятю, обнажил желтые клыки в улыбке. — Гостю рады,
не можем позволить на полу сидеть. — Нижние нары ря-
дом были уже пусты. — Просим. Кушали?
Степан махнул рукой, лег и через минуту начал по-
храпывать.
В камере Степана больше не трогали, окрестили
Ханом.
За Степана вступились хозяева: уж больно мастер был
хорош, — однако из тюрьмы парня не вызволили, а тут
февраль налетел... Революция...
298
* * *
Корней сидел в кресле, положив ноги на вынутые из
стены кирпичи. Номера разделяли лишь обои, прикле-
енные со стороны комнаты, в которой находился Хан.
Три человека — двое с одной стороны, один — с той —
не двигались, казалось, не дышали, и время для них
остановилось. Рассвет, видевший все, что творят люди
ежедневно с Сотворения мира, высунулся было из-за
крыш, заглянул в окна и застыл.
За стеной скрипнули пружины, затем половицы, ша-
гов Корней не услышал: видно, Хан был бос. Болезненно
звякнуло железо, тихие голоса, облегченный вздох, при-
глушенный, но хорошо слышимый возглас:
— С прибытием, господин хороший!
— Хан всемилостивейший, — Сынок выговорил лишь
с третьей попытки, — тебе мой пламенный, революци-
онный...
— Где это ты так набрался?
— В цирке, хороший человек угостил. — Сынок за-
смеялся.
— Воронцов?
— Дождешься. — Сынок икнул и спросил: — Какой
Воронцов, кличут как?
Корней подался вперед, недовольно глянул на Дашу,
которая невольно вздрогнула. Хорошо, рассвет медлил,
и Корней Дашиных глаз не увидел.
За стеной раздавались неуверенные шаги, смех, что-то
упало. Сынок вновь рассмеялся и сказал:
— Глянь, откуда у тебя?
Звякнула посуда, булькнула разливаемая жидкость, за-
тем, видно, чокнулись.
— За тебя, — сказал Хан. — Любой человек — чело-
век, я встречал и похуже.
— Разговорился ты, Хан, не узнать. Боялся, не вер-
нусь? Слово мое — что железо, твердое, вот я весь... Слу-
шай, Хан, подадимся отсель в другие места, не нравится
мне здесь... — послышались шаги. — Недоброе чую... —
всхлипнул и замолк.
299
Тишина приподнялась, потом за стеной мягко шлеп-
нулась, стукнуло об пол, кашлянули, сплюнули, и голос
Хана глухо сказал:
— Корней, заходи.
Покойников Корней видал предостаточно. По под-
вернутой неловко руке, вывороченным неестественно
ступням ему стало ясно, что Сынок мертв и мертвее
не бывает. Из-под левой лопатки торчала рукоять но-
жа, темная лужица расползалась по полу. Корней давно
знал, что кровь видится красной только на теле да на
чем-нибудь белом, в остальных случаях кровь видится
черной. Корней поднял глаза, Хан был привычно бле-
ден, чуть косил, когда закурил, руки не дрожали. Он
наступил на тело, выдернул нож, по лезвию скатились
рубиновые капли. Хан вытер нож, защелкнув, убрал в
карман.
За своим плечом Корней услышал:
— Костя? — Даша стояла, приподнявшись на носки,
вытянувшись.
— Паненка, — нарочито медленно сказал Корней, —
или не видела?
— Не видела. — Даша шагнула в сторону.
Корней схватил ее за руку.
— Не видела, не слышала, ничего не знаю.
Корней заглянул девушке в лицо, спросил:
— Какой Костя? Товарищ себя Николаем называл.
— Не время, Корней. — Хан вышел из номера.
Корней отпустил Дашу, согласно кивнул.
— Заднюю дверь отворю, дворами унесешь.
Хан шагал легко, словно не тело нес, а так, незначи-
тельное. Миновав два узких двора, он вышел в переулок
и тут же услышал цокот копыт, мягкий стук пролетки на
дутиках. Лихач подкатил, будто ждал, и, осаживая рыса-
ка, зарокотал традиционное:
— По-жа... По-жа...
Хан сел в пролетку, усадил рядом тело, завалил его
в угол, стукнул по спине кучера и сказал:
зоо
— Слушай, дядя, приятель мой перебрал малость,
отвези-ка его сам. — Он протянул червонец, кучер взгля-
нул на ассигнацию и спросил:
— Куда прикажете?
— Гнездниковский. Растолкаешь, он дом сам укажет. —
Хан выскочил из пролетки, и она, подрагивая, покатилась.
Корней ждал в подворотне. Хан чиркнул спичкой,
прикурил, осветил лицо Корнея и стоящую позади Дашу,
сказал:
— Я свое сделал, Корень, теперь дело за тобой.
Обветшалый штакетник пьяно опирался на метрового
роста лебеду, калитка лежала на земле: умерла от старо-
сти. За лебедой и чахлыми выродившимися яблонями,
опустившись в землю по самые окна, скособочился до-
мишко. Когда Корней, Даша и Хан вошли через неза-
пертые двери, дом заскрипел, хлопнул недовольно став-
ней, кашлянул пылью.
— Париж, Ницца. — Даша прикрыла пухлые губы пла-
точком, чихнула. — Апартаменты для уличных байстрю-
ков.
— Паненка. — Корней тоже прикрыл рот платком,
кашлянул.
— Не знаю такой. Меня Дарьей зовут, запомни, Кор-
ней, твердо: Дарья Латышева.
Хан, поставив в углу тяжелые чемоданы, смотрел на
запустение и грязь равнодушно, а разговора, казалось,
вовсе не слышал.
— Гражданка Латышева, убедительно прошу пыль вы-
тереть, пол помыть, — тихо сказал Корней. — Нам тут
жить несколько дней. В дружбе и согласии. Человека,
Даша, не в праздник проверяют. — Он улыбнулся, зубы
у него были белые и ровные. — Будни, девушка, — про-
верочка надежная. Потерпи, родная, потерпи.
Корней и Даша рядом смотрелись. Он — матерый,
крепкий и поджарый, одетый дорого и неброско, она —
молодая, сегодня непривычно нервная, с гордой осан-
кой, одетая под барышню из бывших. Вот обстановка
301
тут была для них неподходящая — ни в цвет, ни в лист.
А Хан, прислонившийся к косяку, будто родился и вырос
тут, костюм без фасона, цвета неопределенного, сапоги
с обрезанными голенищами.
— Хан, печку растопи, воды для Даши согрей. — Кор-
ней кивнул на дверь. — Идем, покажу, где что.
Они вышли в палисадник, обогнули домишко. Корней
указал на колодец и ведра.
— Инструмент на чердаке, да у тебя и свой имеется, —
сказал Корней. — Петли, запоры проверь, смажь, сделай
как следует. Девку из дома не выпускай, шальная она.
— Вязать? Иначе не удержишь, как ни кличь ее, а Па-
ненка... — ответил Хан.
Корней взглянул испытующе, ну, мол, говори дальше.
— Она не заложит, а решила сбежать — сбежит. Баба
с возу...
— Разумно, — согласился Корней, а про себя добавил:
«Кабы я ее не любил», — кивнул, направился на ули-
цу. — К вечеру вернусь.
За штакетником раздался дробный кашель, у повален-
ной калитки остановился Савелий Кириллович, перекре-
стился и сказал птичьим голосом:
— Здравствуйте, люди добрые.
Корней шагнул широко, схватил старичка за грудки,
от бешенства слова выговорить не мог. Берег эту хату,
как последний патрон, никто не знал о ней, ни одна душа.
Вот он, мухомор-трупоед, след в след пришел. Корней
силенку не рассчитал, и Савелий Кириллович, слюну по
подбородку пустив, уронил голову на грудь. Корней его
встряхнул, дал пощечину, старик завалился в лебеду. Хан
одной рукой поднял незваного гостя, держал за ворот-
ник, будто полюбоваться им предлагал.
— Ребятишки тебя просят, Корней, послезавтра к ба-
тюшке на вечерню. — Савелий Кириллович говорил твер-
до, хотя глаз и не открывал. Ясно стало, что его хрипы и
обмороки — одно надувательство.
— Кто послал?
— Люди. — Старик открыл глаза и перекрестился.
302
— Кто адрес дал?
— Люди, Корнеюшка. Умен народ незаурядно. — Ста-
рик засеменил на улицу, не попрощался.
Корней повернулся к Хану, хотел спросить, что это
творится на земле, но сказал другое:
— Скоро, Хан, только блохи прыгают, — взял его за
плечи, оглядел, примерился плечом к плечу, наступил на
сапог, поставил свой ботинок рядом. — Жди. — И ушел.
Даша ни перчаток, ни шляпки не сняла, ходила по
корявым половицам, минуя середину комнаты, девушке
виделся Сынок с ножом в спине, из-под бледной щеки
лужица темная расползается.
Хан поставил ведра с водой на пол, опустился на ко-
лени, заглянул в печь и мгновенно бросился на пол,
перевернулся, встал на ноги. Кочерга со свистом вреза-
лась в печную дверцу, расколола ее. Даша смотрела на
Хана без страха, с открытой ненавистью, держала кочер-
гу крепко, явно намереваясь напасть вторично.
— Есть в тебе силенка. — Хан улыбнулся, вроде не при-
давая значения попытке убить его. — Мастера дерьмо, —
он поднял осколок дверцы, — мою работу ты бы не пе-
ребила. — Он провел пальцем по излому, скривился
презрительно. — Брось железку, перчаточки испачкаешь.
Даша, поняв, что ей с Ханом не справиться, швырнула
кочергу в угол, светлая перчатка была в саже и ржавчине.
— Руки испачкаешь — век не отмоешь. — Хан поднял
кочергу, поставил ее к печке.
Даша сорвала перчатки, тоже швырнула в угол, по-
вернулась уходить. Хан молниеносным броском прегра-
дил дорогу:
— Далеко?
Даша замахнулась, ударить не успела, в глаза брыз-
нуло черным и ярким, в голове затрещало, казалось, за
спиной рвали полотно. Она покачнулась, но Хан взял ее
за плечи. Лицо его, будто отраженное в воде, размыва-
лось и кривилось.
— Еще раз вздумаешь, руку оторву. — Хан двумя паль-
цами сжал ее локоть. — Вот здесь.
303
Она увидела черные пустые глаза, первый раз в жиз-
ни испугалась и неожиданно заплакала. Лицо от по-
щечины горело, в затылке бухало, в локоть, который
сжимал уголовник, словно воткнули толстую иглу. Хан
подвинул стул, широкой ладонью вытер пыль, усадил
девушку, поднес ей ковш с водой, холодной до ломоты
в зубах.
— Ты далеко собралась?
— В центр надо, по делу, — сломленно ответила Даша,
заставила себя поднять голову. — Тебя все одно зарежу.
— Раз вернешься, иди. — Хан пожал плечами и ото-
шел. — Вертайся быстрей, до Корнея. Он, полагаю, до
вечера обернется. Пожрать, выпить принеси. Деньги есть?
Даша с первого дня не понимала этого красивого
замкнутого парня. Не поняла и сейчас, как же он, имея
за спиной покойника, да еще милицейского, отпускает
ее? А если она наведет?
— Ты, Дарья, жизнь любишь, — сказал Хан, снимая
топором с полена лучину для растопки. — Ты послезав-
тра вечером Корнея одного не отпускай, с ним увяжись
обязательно.
— Куда? — не удержалась от вопроса Даша.
— Люди просили его к батюшке на вечернюю службу.
Тебе там непременно быть надо, людям на глаза пока-
заться. — Хан выложил из лучины колодец, запалил печ-
ку, подбросил тонких полешек, прислушался и удовле-
творенно сказал: — Тянет старушка-печушка.
Даша не ответила и вышла.
После приступа Костя Воронцов оправился. Меленть-
ев, хоть со службы и не уходил, чисто выбритый, под-
тянутый, разгуливая по кабинету, говорил ясно и четко,
выделял ровные паузы после каждой фразы:
— По различным каналам поступают данные, что кли-
ентура наша готовится к воровской сходке. Ожидается
вся элита, то есть ворье в законе. Необходимо все уточ-
нить, время и место, окружить, взять всех до единого.
304
Дело это сложнее сложного, но ребятишки собираются.
И пароль у них будет, и запасные отходы, и люди для
перекрытия. Оцепление, грузовики с солдатиками — все
это не годится. Костя, я для тебя все выверю, просчитаю
до ювелирной тонкости.
— Но? — спросил Костя.
— Для этого мне нужна связь с Дарьей Латышевой.
Один Сурмин мало чего стоит. — Мелентьев собрался
продолжить, его прервал телефонный звонок.
— Слушаю, — сняв трубку, сказал Костя.
— Здравствуй, начальничек.
Несмотря на тон, он сразу узнал Дашу.
— Ты по служаночке своей не сохнешь случаем?
— Здравствуй, Даша. — Костя удивился своему спо-
койствию. — Очень хочу тебя увидеть. Сегодня...
— Очень-очень? — Даша начала смеяться, серебро за-
звенело, смолкло, словно скупец хотел швырнуть горсть,
две монетки уронил, и пальцы судорогой свело. — Ты
моложе и глупей не нашел парня? Кого ты к Корнею по-
слал?
— Встречу, встречу назначай, — шептал Мелентьев. —
Где она сейчас?
— Даша, ты откуда говоришь? — Голос у Кости трес-
нул, обернулся хрипом.
— Зарезали твоего парнишку, — звонко сказала Даша. —
Сходка послезавтра... у батюшки... во время вечерни...
— Как зарезали? — Костя взглянул на Мелентьева,
прижал трубку плотнее, но она лишь гудела и жалобно
попискивала.
Глава одиннадцатая
НАКАНУНЕ
Потолок был далеко-далеко, стены к нему тянулись,
как сосны к небу, когда глядишь на них лежа на полян-
ке. Почему Косте такое вспомнилось, вроде бы он под
соснами никогда в жизни не разлеживался?
305
Он лежал на диване в своем кабинете, сердце притаи-
лось, но Костя знал уже: обманывает, ждет, чтобы ше-
лохнулся. Он хитро улыбнулся, облизнул губы, пошевелил
пальцами ног, затем рук, чуть повернул голову. Меленть-
ев смотрел в окно, будто затылком видел, говорил моно-
тонно, противным скрипучим голосом:
— Помрете, Константин Николаевич, — меня непре-
менно посадят. Возможно, разобравшись, и выпустят,
однако жизнь моя станет неинтересной до ужаса. — Он
умышленно говорил на блатной манер, пытаясь Кос-
тю отвлечь от мрачных мыслей и дать время прийти в
себя. — С высоты вашего щенячьего возраста я пожилой,
может, и старый даже, объективно же я в расцвете лет,
жениться собираюсь. У меня любовь, а вы на меня по-
плевываете, лечиться не желаете. Эскулапы же предпо-
лагают, что с вашим сердчишком даже пишбарышней
опасно работать, а вы за бандитами гоняетесь.
— Уволю тебя как элемент чуждый, да и свидетель ты
для меня опасный, — осторожно сказал Костя.
— Да, любовь. — Мелентьев вздохнул необъятной
грудью. — Кто ее только выдумал! Поверишь, иду домой,
как гимназист обмираю: вдруг ушла, нету моей золото-
волосой. Исчезла. Привиделась. Ну, скажи, мальчуган,
как придумать-то можно, чтобы сыщик Мелентьев втю-
рился в Корнееву бабу.
— Поднимусь, морду набью...
— Она мне работать мешает, все думаю, думаю, даже
разговариваю. Поверишь, вслух разговариваю. Нам обо-
им лечиться надо, только по разным больницам. Тут ты
меня опять обскакал, надорвал сердце, защищая свой
пролетариат. Я же двинулся на почве пережитков Сред-
невековья.
Мелентьев старался как можно дольше удержать Ко-
стю на диване. Старый сыщик раньше не замечал за со-
бой склонности к сочинительству. Никакой любви у него
не было, сейчас, помогая Косте оправдать его чувство
к Латышевой, он лгал так складно, что самому нрави-
лось.
306
— Прихожу — Анна в кресле сидит, голова в золотом
облаке, лицо — как у камеи, глаз не поднимает. Про-
шепчет чего-то — это поздоровалась, поднимется не-
слышно — и книксен изящный. Начальник, ты знаешь,
что такое книксен? Темный ты, Константин Никола-
евич...
Костя с дивана сполз и, шлепая босиком — сапоги
Мелентьев стянул, — добрался до стола, осторожно во-
друзился в кресло.
Вскоре уже говорили о делах.
— Не верю, — сказал Мелентьев убежденно, хотя ду-
мал и чувствовал совсем иначе. — Не даст себя Сурмин
зарезать...
— А зачем Даше, — Костя запнулся и покраснел, —
Латышевой звонить, говорить такое?
— Я не знаю, зачем она звонила, — быстро, не давая
себя перебить, заговорил Мелентьев. — Но то, что Па-
ненка перед тобой открылась, — факт, безусловно, от-
радный. Значит, девчонка засбоила, извини за жаргон,
сам не люблю. Можно предположить, что Корней, обма-
нув Дашу, сообщил ей об убийстве. Замарать ее решил и
проверить заодно, взглянуть на реакцию. Как бы он зво-
ночек ее не засек — хитер, подозрителен.
— Даша тоже не из простых, — несколько успокаи-
ваясь, ответил Костя. — Откуда у нее воровская манера
растягивать слова и этот «начальничек»... — Он понял,
что говорит абсолютную чушь, и замолчал. Не мог Костя
Воронцов окончательно поверить, что его Даша — дев-
чонка из воровского мира.
— Решила она перед тобой открыться, так по телефону
легче. Может, смерть, о которой ей Корней сообщил, по-
трясла: твое влияние сбрасывать со счетов не следует. По-
молчи! — неожиданно грубо сказал Мелентьев, за годы
совместной работы Костя впервые услышал от него беза-
пелляционный тон. — Большевик, из рабочих, а пережи-
вания у тебя — как у гимназисточки, начитавшейся мадам
Чарской. Ах, я гулял с девушкой под ручку! Ах, я влюбил-
ся! — патетически восклицал он и театрально заламывал
307
руки. — Я, уважаемый товарищ Воронцов, декрета, запре-
щающего влюбляться, не читал.
— Она преступница-рецидивистка! — Костя ударил ку-
лаком по столу.
— Вы на меня не кричите, — тихо сказал Меленть-
ев. — Вы, Константин Николаевич, за свое происхожде-
ние и преданность советской власти начальником назна-
чены. По своим деловым качествам, извините покорно,
вы передо мной должны стоять.
Костя недоуменно разглядывал Мелентьева, будто уви-
дел впервые.
— Интересно получается, — продолжал Мелентьев. —
При самодержце Иван Мелентьев приличный оклад не
мог иметь — родословной не вышел, о преданности сво-
ей не кричал, задов высокопоставленных не целовал.
И теперь Иван Мелентьев не хорош. Почему? Опять же,
родословная подвела, и на митингах не кричу. Костя, как
ты думаешь, будет время, когда человека по его делам
оценивать начнут?
— Хороший ты специалист, Иван Иванович? — спро-
сил Костя.
— Профессионал.
— Холодный ты, Иван. — Костя вздохнул. — Гордость
побоку, возьмем Латышеву. Она на каторге родилась, с
ножа ела, человеческого слова не слышала...
— И помоги ей — она нам поможет...
— Вот-вот, — усмехнулся Костя. — Ты — мне, я —
тебе. Ты человеку дай, еще раз отдай, а последнее по-
дари.
— Ты вроде в семинарии не обучался...
— Богаче становится не тот, кто берет. Хватит теорий,
субинспектор. Когда тебя по заслугам оценят, встану,
освобожу место, а пока к тебе вопрос.
— Чем могу. — Мелентьев наклонил голову.
— Мы воровской сход окружим и упрячем в домзак. —
Костя загнул палец. — Сколько среди них будет нелега-
лов и разыскиваемых?
— Трое-четверо...
308
— Остальных мы через сутки освободим. — Костя за-
гнул второй палец.
— Мозги промоем, приструним...
— Озлобим, — возразил Костя. — Пойдут они на гла-
зах друг друга в тюрьму? Не пойдут. На миру последняя
сопля станет оглоблей выламываться. Начнем крутить,
бить — возможна перестрелка. Скольких потеряем лю-
дей? Скольких убьем? Сколько человек намотает себе
срок по горячке?
— Что вы предлагаете, Константин Николаевич?
— Я совета прошу, уважаемый Иван Иванович. Вы
профессионал.
— Надо доложить по инстанции. — Мелентьев кивнул
на дверь.
— Волохову мы, конечно, доложим, однако, полагаю,
собственное мнение иметь обязаны.
— Окружать и брать подчистую, — сказал Меленть-
ев. — Только без солдат...
— Красноармейцев...
— С военными всегда сутолока и стрельба — операцию
проводить оперативным составом. Брать с двух сторон,
снаружи и изнутри. Узнав пароль, войти на сходку.
— У батюшки, во время вечерни, — пробормотал Ко-
стя. — Сколько церквей в Москве?
Мелентьев взглянул недоуменно, улыбнулся насторо-
женно, поняв, что его не разыгрывают, рассмеялся. Во-
ронцов нахмурился, Мелентьев рассмеялся еще пуще,
белоснежным платком вытер глаза, протер пенсне.
— Так в церкви, полагаете? — Мелентьев согнал с ли-
ца улыбку. — Батюшкой московское ворье Веремея Кузь-
мича Селиверстова величает. Он в молодости по части
церквей шустер был, а сейчас содержит трактирчик на
Марьинском рынке. Извозчики да грузчики, девочки по-
проще, самогонка. Место умный человек выбирал: Ма-
рьина Роща, кварталы хибар, не приведи Господь. Там
за каждым углом два входа и три выхода. Люди годами
живут, все друг дружку в личность знают, любой чужой,
как его ни одень, засветится там месяцем в ясном небе.
309
— Значит, и спорить не о чем, облава отпадает.
— Надо узнать пароль для входа. Местные друг друга
знают, а будут в основном пришлые. Наверняка Корней
и Савелий какое-нибудь словечко позаковыристее при-
думают. — Мелентьев взглянул в окно, поддернув брюки,
присел на подоконник. — Как же нам Латышеву оты-
скать?
Зазвонил телефон. Костя снял трубку, сдерживая вол-
нение, сказал:
— Слушаю.
Даша шла по Тверской вверх. Жара, мучившая город с
неделю, спала, наступила нормальная для Москвы осень,
люди вздохнули облегченно и вышли на улицу, которая
недавно казалась им дорогой в ад. Казалось, вышли все,
кому надо и кому не надо.
На Тверской царило радостное оживление, ярко по-
блескивали витрины, голоса звучали добрее, лошадиное
ржание — звонче и радостнее, беспризорные мальчишки-
папиросники не приставали настырно. Человек расчув-
ствовался, даже на чертом придуманный мотор — так
называли в те годы автомобили — смотрел без раздраже-
ния. Из булочной Филиппова вынесли лотки на улицу,
пирожки и кренделя расхватывали, словно в жаркие дни
маковой росинки в рот не брали.
На Тверской в этот день пахло пожухлой листвой, жа-
реным мясом и французскими духами, сверкали глаза,
дарились улыбки, щедро рассыпались комплименты.
Поп-расстрига Митрий стоял у Елисеевского неприлич-
но трезвый, держал в руке не чекушку, а чайную розу, не
зыркал по карманам, а смотрел ясными глазами в небо,
улыбаясь чему-то только ему понятному.
Даша красоты дня не замечала, брела опустив голову,
ни статью, ни походкой на себя не похожая, хмурилась,
изредка останавливаясь, проводила пальцами по лицу,
словно пыталась снять прилипшую паутину. Мужчины,
обычно не сводившие с нее глаз, Дашу не замечали: они,
310
мудрые, сильные и зоркие, как сороки, тянутся к яркому
и блестящему.
Какой-то приказчик с изящно приклеенными ко лбу
русыми завитками подарил Даше улыбку: видно, уж со-
всем она у него была лишняя. Девушка не ответила, при-
казчику своего подарка стало жаль, он взял Дашу под руку:
— Милочка, день-то какой...
Даша, думая о своем, по инерции сделала еще не-
сколько шагов, затем повернулась, посмотрела незваному
ухажеру в лицо.
— Ты чего? — отступил он. — Ишь, бикса... — Дого-
ворить не успел — Митрий сграбастал его за шиворот и
пустил волчком в веселящийся поток прохожих. Парня
закрутило, и нелепая фигура с набриолиненными ку-
дряшками исчезла.
Митрий обнял Дашу, вложил ей в руку чайную розу и
увлек в свой двор, который был для него и гостиной, и
спальней. Далеко не безгрешное прошлое Митрия, его
физическая сила делали апартаменты недоступными как
для шпаны, так и для дворника. Митрий постелил на
ящик, стоявший за огромными бочками, чистую мешко-
вину, усадил Дашу, пристроился рядом, достал из необъ-
ятных карманов чекушку, соленый огурец и ломоть
хлеба. При этом он поглядывал на девушку ненавязчиво,
однако внимательно и неодобрительно качнул головой.
Даша отмерила пальцем половину, выпила из гор-
лышка точно, крепкими зубами разрезала огурец, ела
хлеб неторопливо. Митрий вылил в себя остатки, слиз-
нул с ладони огурец и вздохнул.
— Ты уж поверь, Дашутка, — он никогда не называл
ее Паненкой, — ты девчонка — все отдай и мало. Я жизнь
прожил, а таких не встречал. Что темнее тучи? Коська
Воронцов прознался о тебе и обидел?
— Я ему сама сейчас сказала, — ответила Даша. — Не
в цвет, Дмитрий Степанович. Я себя обидеть не дам, да
и Костя человека не обидит.
— Вот жизнь сдает, не передергивает, а получается все
не в масть. — Митрий достал вторую чекушку, Даша от-
зп
рицательно покачала головой, он вылил водку в рот, сле-
дом швырнул корку хлеба. — Сказал бы мне кто ранее,
что к сыскному начальнику поимею симпатию, плевка
на того говоруна пожалел бы. Человек он, Коська Во-
ронцов. Ты замечала, дочка, что к червонцу золотому
грязь не липнет? Стирается, стареет, однако чистенький
и цельный.
— Нам вместе не жить, — ответила Даша, — да я и не
желаю. В прощеных да в пристяжных не ходила.
Митрий согласно кивнул и не ответил. Они молча си-
дели на пустых ящиках, отгороженные от любопытных
глаз огромными пивными бочками, пахнущими хмелем.
— Нельзя запрячь коня и трепетную лань, — пробор-
мотал Митрий, теребя косматую бороду. — Дмитрий
Степанович Косталевский некогда университет окончил,
и не последним в выпуске, отнюдь не последним... Да-
шенька, чего-то мы с тобой в этой жизни не поняли.
Тебе простительно, птаха хоть и соколиной породы, а
малая. А мне уже к семидесяти подкатывает, пора бы
умишком обзавестись, а может, поздно, а может, про-
пито...
Даша сидела, держала спину прямо, руки на коленях,
будто на уроке Закона Божьего, на котором и не была
сроду. Локоны у нее из-под шляпки выбились и ласково
шевелились на гладком лбу, светлые глаза из-под черных
ресниц смотрели холодно, полные губы сжаты, таили
злую усмешку.
Митрий видел все, старался разговором отвлечь. Ста-
рик единственный знал о встречах Даши и Кости Ворон-
цова и, хотя сам, как говорится, был в законе, никому
ни словечка не шепнул. Он понимал: не станет сыскной
с налетчицей разгуливать по улицам и толковать о деле.
Встретились двое молодых и красивых, интересно им,
кровь играет, толкает друг к другу, и не ведают, глупые,
что жизнь их к разным концам веревки привязала.
Даша не слышала разглагольствований Митрия, ду-
мала о себе, не могла понять, каким образом сообщила
Косте о сходке, ведь она братьев своих заложила, отдала
312
милицейским. Почему, как такое случилось? Что же ты,
Паненка, наделала? Тебя люди знают, верят, тебя при-
крывали, твою ношу на плечи взваливали и молча тащи-
ли в суд, потом по этапу. Продала. Отменить сходку?
Сказать, узнала краем, по случаю, мол, облава готовит-
ся. Поверят? Корией зарезать велит. Хан и сделает. Она
ощутила под лопаткой холод металла.
— Даша, — Митрий положил руку ей на плечо, —
слышь, чего складываю? Приходили ко мне, людишки
вроде бы собраться решили, потолковать требуется.
— Знаю, Дмитрий Степанович, не ходи...
— Полагаешь... — Митрий понял: Воронцов о сходке
знает. То ли она ему шепнула, то ли он ей. — Корнея
упредишь?
— Не говорила я ничего, почудилось тебе, — быстро
сказала Даша. — Мне фигура нужна, понимаешь, отец,
один человек от жизни совсем устал, помочь ему необ-
ходимо.
— Глянь на меня, — после паузы ответил Митрий; за-
глянул в ее прозрачные глаза, понял, что не себя решить
хочет. — Из Москвы подашься в нелегалы? — Хотел от-
говорить либо отказать — решил: чему быть, того не ми-
новать, да и раз задумала, сделает. А пистолет ей любой
мальчишечка деловой с радостью отдаст.
По короткому свистку Митрия явился подросток —
оборванный и давненько не мытый, с манерами Дугласа
Фербенкса. Даше он сдержанно, но почтительно кивнул,
на Митрия взглянул вопросительно и застыл в небреж-
ной позе.
— Граф, притарань мне игрушку, что давешний фраер
тут обронил. Проверь сам, на ходу ли она.
Парень поклонился, но Даша остановила его:
— Загони сюда мотор, Граф. — Она улыбнулась. —
Приодеться можешь?
— Как прикажете, Паненка.
Митрий заурчал неодобрительно, и парень попра-
вился:
— В каком платье желает меня видеть мадам?
313
— Чисто и без фраерства. — Даша вновь улыбну-
лась.
Митрий покачал головой, вздохнул и сказал:
— Мальчонку надо властям отдать, пока не поздно.
Я его грамоте обучил, истории государства нашего Рос-
сийского, он по-латыни может. Так к чему все? Дорога-
то отсюда — туда, а мальчишка жить должен, ведь не для
тюрьмы же человек рожден.
Потом молчали, Митрий вроде бы дремал, Даша, все
такая же прямая и застывшая, смотрела перед собой, не
мигала даже.
Во двор вкатился черный лакированный «ситроен»,
ловко развернулся, чихнул и застыл. Вышел шофер. Гра-
фа было невозможно узнать. Он повзрослел, казалось,
вырос и раздался в плечах. Кожаная куртка, шлем, очки,
поднятые на лоб, на ногах — гольфы и добротные ан-
глийские ботинки. Он подошел к Митрию, который к
маскараду отнесся с доброжелательной насмешкой, снял
перчатки с раструбами и протянул пистолет. На огром-
ной ладони Митрия оружие казалось безобидной игруш-
кой. Корявые пальцы оказались ловкими, выщелкнули
обойму, разобрали вороненый браунинг. Митрий загля-
нул в ствол, довольно крякнул, собрал, вернул в рукоят-
ку обойму, передернув затвор, дослал патрон в патронник,
поставил на предохранитель.
— Забава, но метров с десяти прошьет навылет. — Он
протянул пистолет Даше, которая открыла сумочку, вы-
нула деньги и спросила:
— Сколько, Дмитрий Степанович?
— Сейчас по заднице получишь. — Митрий рассер-
дился не на шутку, поднялся.
Даша не отступила, протянула на открытой ладони
золотой:
— Возьми на счастье, иначе не будет мне удачи.
Митрий взял золотой, щелкнув, подбросил, поймал
и, не сказав ни слова, пошел со двора. Даша села в ма-
шину. Граф опустил очки и стал совсем взрослым. Через
несколько минут они, пугая еще не привыкших к маши-
314
нам лошадей, катили по Садовому в сторону трех вок-
залов, у Красных Ворот повернули налево, проехали
мимо небольшой триумфальной арки. Неожиданно Даша
схватила Графа за плечо и, словно их могли услышать,
зашептала:
— Стой, миленький, стой!
— Где? — подруливая к тротуару, тоже шепотом спро-
сил молодой шофер.
Даша вынула пистолет, щелкнула предохранителем,
через стекло смотрела на Хана, который стоял на про-
тивоположной стороне переулка и, улыбаясь, смотрел в
небо. В руках у него была сумка с поллитровкой и какой-
то снедью. Даша выскользнула из машины, обогнула ее.
Хан пропал. Граф тоже выскочил на мостовую, прикрыл
собой Дашу, которая стояла с обнаженным пистолетом
в руке.
— Паненка, убери пушку, я этого мальчика срисовал.
Скажи слово — руками удавлю.
— Ты — его? — Даша спрятала пистолет, горько улыб-
нулась. — Ты, когда его, мальчик, увидишь, на другую
сторону переходи. Не обижайся, Граф, но он тебя плев-
ком перешибет. Да и мой он. Хочу взглянуть, как поды-
хать будет.
Даша вышла из машины за три квартала от дома, обо-
гнула его, приглядываясь, как из него уходить удобнее.
План у нее сложился простой. Хана застрелить сразу, как
войдет: первую пулю — в живот, вторую — в лоб. На
сходку она пойдет, пусть Костя берет и ее — всех: с этой
жизнью пора кончать. Думала Даша о предстоящем спо-
койно и равнодушно, будто не о себе.
Калитка висела, где ей и положено, открылась без
скрипа, на крылечке лежала мокрая тряпка, и Даша ма-
шинально вытерла ноги, перешагнула порог, из горницы
пахнуло свежестью и уютом. Пол вымыт до блеска, на
столе — скатерка, тарелки, рюмки, бутылка «Смирнов-
ской», закуска разложена аккуратно, даже кокетливо.
Даша подошла, взяла ломтик ветчины, собралась налить
себе рюмку...
315
— Возьмите, барыня. — Даша резко повернулась и
почти налетела на Хана, который протягивал ей перчат-
ки. — Простирнул, а то ручки у вас неподходящие.
«Как он успел? Я же на моторе прикатила». Даша от-
крыла сумку. Молниеносно, как все, что он делал, Хан
выхватил у нее сумку, прикинул на ладони пистолет,
спрятал в задний карман.
— Жизнь свою девать некуда? — Хан вернул ей сумку.
Даша, ожидая удара, отшатнулась. — Тебе меня не взять,
хоть броневик приволоки. Ясно? — Он швырнул ей пер-
чатки. — Ты меня к своим ростовским соплякам не при-
меряй. Ясно?
Даша молчала, опустив голову: никогда она не чув-
ствовала себя такой беспомощной и униженной, даже на
каторге, когда ее, двенадцатилетнюю, бил ногами здоро-
венный мужик.
— Отвечай. Ясно?
— Ясно, — прошептала Даша.
— Громче.
— Ясно! — выкрикнула она. — Все равно подловлю...
Хан, сверкнув зубами, рассмеялся:
— Подловила плотва щуку — всю жизнь больше есть
не хотела...
За столом сидели чинно, ели мало, практически не
пили, единственная бутылка «Смирновской» была чуть
тронута: как налили по первой, так и осталось.
Во главе стола, хозяйкой, сидела Даша: в черном
платье, воротник под горло, скромная нитка жемчуга,
руки чистые, без колец, волосы, в тугой узел, прижима-
ли и без того маленькие ушки. Ни дать ни взять молодая
вдова, только в глазах не боль или растерянность, а
злость и насмешка. Хотя гости и не ели почти, Даша
изредка на тарелки подкладывала; движения у нее были
мягкие, голос тихий, ласковый, говорила только она,
остальные молчали.
316
По правую руку от Даши сидел Корней, обычно блед-
ный, сейчас с нездоровым, словно неумело наведенным
румянцем. Одет, как и утром, под солидного нэпмана,
костюм дорогой, неброский, галстук темный, манишка
простая, обручальное кольцо тонкое, ни цепочки на жи-
лете, ни булавки дорогой в галстуке. Корней не ел, не
пил, поигрывая вилкой, смотрел в пустую тарелку, ждал,
когда гости отобедают.
По левую руку от Даши сидел Хан, которого трудно
было узнать. В смокинге, серебристом жилете, под бати-
стовой, ручной выделки сорочкой небрежно повязанный
аристократический галстук, приколотый брильянтовой
заколкой, неприлично дорогой. Перстень с печаткой влез
только на мизинец: не учел Корней объемы своего ново-
го подручного. Когда Хан вставал, то видны становились
мягкие хромовые ботинки и вся его литая фигура. Прав-
да, смокинг вызывал некоторое опасение: безукоризнен-
ный в талии, он мог в любой момент лопнуть на спине.
В своей босяцкой, свободно болтающейся одежде Хан
выглядел заурядным парнем — новый костюм, привезен-
ный Корнеем, — недаром же он примеривал Хана к сво-
ему росту, даже размер ноги сравнивал, — превратил
бывшего кузнеца в богатыря и красавца. Глаза у него
только были черные и пустые: ни зла, ни страха, ни мыс-
лишки заблудившейся.
На уголке притулил свое необъятно жирное тело Ка-
бан. Он никаким краем к обществу не подходил, ни ма-
стерством, ни авторитетом, ни умом, ни какой-нибудь
редкой, ценимой в воровской среде профессией не об-
ладал. Знал Корней за ним душещипательную историю,
за которую суд выдает билет лишь в один конец, без
плацкарты и срока. Очень любил Корней таких людей,
потому и привез: сейчас верные люди необходимы. Ка-
бана одели извозчиком-забулдыгой, роль свою он испол-
нял превосходно, без реквизита и грима, смотрел на
Хана с восторгом и подобострастием, а на Корнея не
смотрел никогда.
317
Савелий Кириллович занимал место в противопо-
ложном конце стола, так же, как и Даша, сидел в торце,
изредка поглядывая на нее близорукими, оттого кажущи-
мися добрыми, детскими глазками. Старичок рюмку лишь
пригубил, ел мало, однако с аппетитом...
Когда утром Корней догнал старика, пошел рядом, за-
тем извинился, что чуть не придушил по горячке, Саве-
лий не удивился, умом поднапрягся. Если Корней гово-
рит ласково да еще прощения просит — быть беде. Эту
хату Корнееву засек не Савелий, ему ответа не держать.
Гусев Витька все организовал, Савелий лишь гонец.
— Привет и приглашение тебе, Корней, велел Гусь
передать, он же и адресочек шепнул, — сказал Саве-
лий Кириллович на ходу. — Я невиновный тут, зла не
держи.
— Гусь? — Корней хмыкнул пренебрежительно. —
Что же, и люди в городе перевелись, если Гусь среди
деловых слово имеет?
— Сипатый прибыл, — не поднимая головы, ответил
Савелий, не хотел он видеть Корнеевых глаз. — С ним
Леня Веселый и Одессит.
— Солидная публика, — равнодушно сказал Корней. —
Ты им сказал, что я, Корней, ребятишек собраться про-
сил? Ты не запамятовал, ведь говорил я тебе?
— Говорил. — Савелий вздохнул. — Ты, Корнеюшка,
вообще сказывал, мол, надо бы. А люди место и день
определили, я тебе передал.
— Спасибо, буду обязательно. — Корней остановился,
так как впереди звякнул трамвай. Там ходили люди, и
вместе им показываться было ни к чему. — Я к вечеру
приглашу пару дружков перекусить, ты приходи. — Он
поднял голову, выждал, пока старик взглянет. — Сипа-
тый с ребятами из Москвы уйдут, а ты останешься. При-
ходи, Савелий Кириллович, будь ласков.
Только расстались, старичок засеменил к Сипатому,
все как есть доложил.
318
— Сходи, старик, — сказал Сипатый. — Корней умом
долог, мы его уважаем. Спать тут будешь. — Он хлопнул
по дивану, на котором сидел.
Понял старик: требуется у Корнея все выслушать и
здесь доложить. Сипатый хочет Корнея убрать, однако не
сам, а чтобы сходка решила. Сходка одного уберет —
другого поставит, другим будет Сипатый. Для того он и
Ленечку с Одесситом привез: в большом авторитете ре-
бята, в Москве им совсем не нужно появляться. Напач-
кали они в стольном городе. Однако прибыли, не побоя-
лись, значит, им обещано солидно.
Сипатый отдавал должное уму Корнея, но, как боль-
шинство людей, полагал, что сам-то он, Сипатый, по-
смекалистей.
Так Савелий Кириллович оказался за столом у Корнея.
...За обедом присутствовал еще один гость — выпуск-
ник Московского университета, бывший священнослу-
житель, некогда известный медвежатник, а ныне хозяин
городских беспризорников — Митрий. Единственный че-
ловек, которого не покидали хорошее настроение и аппе-
тит, чувство юмора и вера, что не хлебом единым жив че-
ловек. При всех безобразиях своей пестрой и шумной, как
новогодняя ярмарка, жизни Дмитрий Степанович Коста-
левский оставался человеком, хотя зачастую его представ-
ления о добре и зле не совпадали с общепринятыми.
Ничего от присутствующих Митрий не хотел, никого
не боялся, потому был всех сильнее и жизнерадостнее.
Его присутствие здесь объяснялось просто: лучше его по-
допечных обеспечить охрану предстоящей сходки не мог
бы даже уголовный розыск.
Корней терпеливо ждал, пока Савелий Кириллович
дочиста обслюнил последнюю косточку, вытер рот ла-
дошкой и перекрестился.
— Ну вот, милые люди, — тихо, будто разговаривая
сам с собой, сказал Корней, — время сеять — время уби-
рать злаки.
319
Савелий, услышав что-то знакомое, на всякий случай
перекрестился, Митрий гулко гмыкнул, однако смех су-
мел проглотить.
— Людишки, как слышали, собраться решили, неко-
торые рискуя прибыли в стольный город. — Корней ото-
рвался от созерцания своих тщательно отполирован-
ных ногтей, оглядел присутствующих. — Я вам своего
нового друга не представил. — Он улыбнулся Хану. —
Хороший человек, наш, одного товарища любопытного
на моих глазах жизни лишил. Хотел я помешать — не
успел: ловок больно. Зовут его простым русским име-
нем — Хан.
— Я только и расслышал, что Хан, — громко сказал
Митрий. — Подходяще окрестили.
— Хан, говоришь? — переспросил Савелий. — Ста-
рый, совсем глухой стал.
Корней нарушил главную воровскую заповедь: о делах
друг друга не говорить, о мокрых даже не помнить. Кор-
ней выдал Хана с потрохами. Митрий открыто выразил
свое неодобрение, Савелий поддержал его. Кабан же ни-
чего не понял, да и разговаривать ему в таком обществе
было не положено.
— Не расслышали потому, что сказано ничего не
было. — Корней свое сделал, теперь можно в благород-
ство поиграть.
Хан пустыми глазами обвел собравшихся, слова не
сказал, бровью не повел. Даше не было жалко черно-
мазого, как она про себя называла Хана, она встала,
кивнула и ушла в малую горницу. Стоя у окна и выводя
узоры на пыльном стекле, она думала, что теперь чер-
номазый обречен. Корней с ним сейф вспорет, деньги
заберет и наведет уголовку на содельника. Вон сколько
человек знало, что Хан сотрудника угро убил: кто шеп-
нул, поди разберись. Даша вспомнила Толика Щеголя —
ее первый дружок на воле. Веселый, бесшабашный и
щедрый Толик мог у одного украсть, другому отдать,
дружбу воровскую ценил больше жизни. Даша поверила,
что есть такие люди на земле, от всего свободные: у кого
320
лишнее взял — кому захотел, подарил. Толик не отдал
местному пахану долю, и мальчишку зарезали. Лишили
жизни без суда присяжных, революционной тройки или
народных заседателей. Позже выяснилось, что деньги он
передал через дружка, который с ними из Ростова мота-
нул на юг.
Воровской закон не любит бюрократии: сказал как от-
резал, сильный — у слабого, подлый — у наивного. Долог
был путь Даши Паненки к Корнею — корню воровского
сообщества, много она повидала, пока шла по нему.
И пришла. Тут карты не крапят, нож в рукаве не прячут,
все в открытую.
Глупый Костя, говорит о загнанных жизнью людях...
Всех, всех к ногтю, и ее, Паненку. Не люди они...
Даша открыла сумочку, вынула платок и наткнулась на
какую-то бумажку, развернула машинально и прочла:
«Даша, здравствуй. Спасибо за звонок. Не делай ника-
ких глупостей, не озлобляйся. Каждый человек — чело-
век, мы помним об этом. Рядом с тобой все время будет
мой друг, он тебя обережет. Не гадай, не ищи его, мо-
жешь помешать.
Я люблю тебя.
Сотрудник уголовного розыска,
большевик Константин Воронцов».
Даша перечитала трижды, прежде чем поняла оконча-
тельно. Внутрь запало только: «люблю» и «рядом с тобой
мой друг». Она было рванулась к двери, взглянуть на
этих, за столом, но вовремя остановилась. «Не гадай, не
ищи, можешь помешать».
Кто же положил записку?.. Даша сложила ее вчетверо,
хотела спрятать на груди, затем стала рвать. Она отрыва-
ла от бумажки по капелюшечке, пока на ладони не вы-
росла маленькая пушистая горка.
Кто же, кто? Даша научилась держать себя в руках,
контролировать поступки и слова. Слова, но не мысли.
Кто же здесь свой?
11 Н. Леонов 321
«Трактир на Пятницкой»
Глава двенадцатая
ПЕРЕСТУПИТЬ ПОРОГ
Костя Воронцов занимался политграмотой с постовы-
ми милиционерами и сейчас вместо того, чтобы думать
о вечерней операции, составлял коротенький конспект.
Занятия должны начаться через час, на двенадцать Во-
ронцова вызвал сам Волохов, и, просматривая газеты за
неделю, Костя решал, как отстоять свою позицию перед
начальством. Воровская сходка назначена на восемь.
«Восстание арабов против англичан, — записывал в блок-
нот Воронцов. — На границе Ирака столкновение между
английскими военными силами и отрядами арабских по-
встанцев». Если даже Волохов согласится, то сразу спро-
сит: а как на сходку пройти?
Костя выдвинул один ящик стола, другой, атлас с кар-
тами исчез бесследно. Где этот Ирак, черт бы его подрал!
Костя с тоской подумал, что дотошные милиционеры
пришпилят к стене политическую карту, а он в ней...
Надо найти провожатого, одному не пробраться.
«Англичане, богатые сволочи, пустили в ход аэропла-
ны и бронированные автомобили».
«Бесчинства фашистов в Риме». Кто такие? «Расспро-
сить Клименко, — записал Костя. — Муссолини легко
ранен в нос, покушалась англичанка Гипсон. Муссолини
там главный, а кто такая Гипсон? Узнать у Клименки.
Италия внизу Европы — сапогом».
«В Лиге Наций — вопрос о разоружении. Везде стре-
ляют, а они совещаются. Вот и я на сходке поставлю во-
прос о разоружении...»
Костя отодвинул подшивку газет, вспомнил: на по-
следнем занятии просили сообщить цифры о потерях во
время мировой войны. Где-то есть. Костя начал листать
блокнот, нашел неразборчивые каракули, стал переписы-
вать.
«Россия потеряла 1 млн 700 тыс., Германия — 1 млн
770 тыс., Америка — 50 тыс. ... Всего за пятьдесят меся-
цев 8 млн человек прикончили».
322
«Напились кровушки буржуи, больше мы им не по-
зволим, — рассуждал Воронцов, закрывая блокнот. —
Политики и ребятам хватит, перейду к текущему моменту
нашей повседневной жизни. Тут они меня нэпом начнут
по башке засаживать. Почему да отчего? За что сража-
лись? Совбур наглеет, опять у них шелка и жратва любая,
а у нас пайка, только чтобы не помереть».
Печальные размышления Кости прервал Мелентьев,
который, как обычно, деликатно постучал и сразу во-
шел. Сегодня субинспектор был вычищен и отутюжен до
ненатуральности. Пенсне и ботинки блестят — хоть «зай-
чиков» пускай, о складку брюк обрезаться можно, так
братишки в Кронштадте утюжили, рубашка белая, аж
в голубизну. Хорош Иван, трудяга, честный, дело зна-
ет, но не наш он. Костя осуждающе покачал головой и
спросил:
— Все ж таки, Иван Иванович, что главное в челове-
ке — душа или тело?
— Я атеист, Константин Николаевич. — Мелентьев
белоснежным платком начал протирать зеркальные стек-
ла пенсне.
— Ты мне голову не морочь, дурей глупого не при-
кидывайся, — умышленно взвинчивая себя, сказал Кос-
тя. — Божьей души нет, а нормальная человеческая
должна быть.
— Политграмоту поручили Клименко, а наши с вами
человеческие души просят на третий этаж. — Мелентьев
вынул из жилетного кармана серебряную «луковицу»,
часы, подаренные ему за безупречную службу еще до Ко-
сти Воронцова рождения. — Через семнадцать минут.
Я полагаю, Костя, нам следует договориться. Любой на-
чальник не радуется, когда среди подчиненных разнобой.
Ему в таком случае решать следует, ответственность на
себя брать, а этого ни один человек не любит. — Под-
дернув стрелки брюк, Мелентьев опустился в кресло.
— Я категорически против облавы, никто меня не убе-
дит, — резко ответил Костя. — Прикажут — буду выпол-
нять.
11*
323
— Костя, смотри ты проще на наше дело. Взять с по-
личным — вот высший класс. Захватить сходку — не
взять с поличным, большинство выпустим, однако при-
пугнем...
— Я не хочу никого брать с поличным, — перебил Ко-
стя. — Хочу, чтобы преступлений не совершали.
— И только? Сынок, сынок, — Мелентьев вздохнул, —
я же тебя к старой сыскной работе не тяну. Знаешь, как
у нас любимчики работали? Чем преступника больнее
ударишь, тем он злее становится. Волна убийств, банки,
как грецкие орехи, трескаются. Сыщик нужнее становит-
ся, дал результат — повышение и почет.
— Вот и говорю, чужой вы нам, Иван Иванович, хоть
науку и понимаете. Мы обязаны из всех темных уголков
людей повытаскивать и к жизни нормальной приоб-
щить.
— Ты представляешь, если они все явятся с повин-
ной? — не обращая внимания на злые Костины слова,
спросил Мелентьев.
— Без куска хлеба боитесь остаться?
— Никогда, Костя, человек не прекратит совершать
преступления. — Мелентьев мельком взглянул на часы. —
Пока человек существует, он будет преступать закон.
Общество изменится, мораль, законы изменятся — ста-
нут преступать через новые. Ошибка твоя заключается в
том, что ты чужую работу хочешь делать. Воспитывать
должны школы, университеты, книги, искусство и куль-
тура в целом. А мы с тобой, — он поднялся, открыл перед
Костей дверь и уже в коридоре продолжил: — Должны
преступников задерживать, предавать суду. Каждый обя-
зан хорошо делать свое дело, быть профессионалом, а не
теоретиком и мифоманом.
Они поднялись на третий этаж, секретарша сдвинула
выщипанные бровки, ткнула одним пальцем в пишущую
машинку.
— Занят, ждите. — Начала отыскивать нужную букву.
— Речи, наверное, ловко говорит. А она машинисткой
хорошей должна быть. Ты, Костя, зуб рвать к врачу пой-
324
дешь или к идейно близкому товарищу? — спросил Ме-
лентьев.
— У меня зубы, — улыбнулся Костя, — хоть на вы-
ставку.
— Тебе легче. — Мелентьев закурил и отвернулся.
Начальник отдела по борьбе с бандитизмом Волохов,
седой и жилистый, с орденом Красного Знамени на за-
стиранной гимнастерке, выслушал обоих внимательно,
ни разу не перебил, смотрел, щурился, будто подми-
гивал.
Мелентьев был за облаву, Воронцов категорически
возражал, считал, что должен идти он, так как из-за двух-
трех разыскиваемых, которые окажутся на сходке, озлоб-
лять всех не резон.
— На сходке наверняка будет Сипатый, — сказал Ме-
лентьев. — Возможно, и другие...
— Не исключено. — Волохов вновь взглянул на Ко-
стю. — Можем ли мы убийц на воле оставлять?
— А будут они там, товарищ Волохов? И кого возь-
мем, а кто прорвется? Скольких из наших подстрелят
либо ножом ткнут? Сколько новых убийц мы сегодня ро-
дим? Молодняк-то перед стариками рогами упираться
начнет. О сегодняшнем деле легенды сложат, «о павших
за святую волю» петь на всех пересылках начнут.
— Не агитируй меня, Воронцов, — неожиданно сказал
Волохов. — Я давно тобой сговоренный. Однако на сход-
ку одного не пущу, будем окружать. Готовьте план опе-
рации.
Высокие договаривающиеся стороны закончили со-
вещание на загородной вилле и подались гурьбой на вы-
ход. В палисаднике остановились. Корней кивнул Са-
велию и Кабану, они убрались первыми. Когда круглая
голова Кабана скрылась за булыжным горбом улицы,
Корней взглянул на Хана.
— С богом, Степан, — подмигнул Корней. — В семь
во «Флоре», я уже буду там.
325
Хан не ответил, не кивнул, будто и не слышал, под-
хватил изящный кожаный саквояж и легкой походкой,
небрежно помахивая тростью, словно родился в смокин-
ге и котелке, в руках в жизни не держал ничего, кроме
трости и саквояжа с серебряными монограммами, на-
всегда покинул резиденцию.
Митрий проводил его взглядом, присел на подгнив-
шую, видно прошлогоднюю, поленницу, начал сворачи-
вать цигарку. Курил он редко, добавляя в табак одному
ему ведомое зелье. Корней глядел на него без злобы и
превосходства, ценил за ум и безотчетно завидовал. Вот
человек незаурядный, видел жизнь всякую, сейчас во
дворе как собака живет и счастлив вроде. Митрию не
свистнешь, не поманишь пальцем, свободный он, ниче-
го ему не надо, мальцов бездомных грамоте учит, они его
кормят, поят, как отца чтут. Известно Корнею, Митрий
ни разу руку не поднял, голоса не повысил, а любой из
его армии последнее отдаст и тем счастлив будет. В делах
Митрий никогда участия не принимал, оружия при себе
не держал, хотя известно, что мог бы вооружить не один
десяток лихих ребятишек. Каждый серьезный вор в Мо-
скве, да и за пределами Златоглавой знал отца Митрия,
приходил за советом либо за пушкой. Встречал гостей
бывший священнослужитель по-разному. Одного и вы-
слушает, и совет подаст, и, о чем просили, даст, и денег
не возьмет; иного, который и маркой выше, не слушает
даже. «Иди, раб Божий, — скажет, — не у дел я, стар,
умом слаб, оружие нехристово и не видал никогда. Иди,
Бог тебе судья». И люди уходили молча: просить без тол-
ку, осерчать может, — старец же обладал силой неза-
урядной, а байстрюки его могли свернуть в бараний рог
самого отчаянного, любого из-под земли достать, при-
меры тому случались, и деловые люди их отлично запом-
нили.
Стояли в палисадничке, у трухлявой поленницы два
человека. Один богатый, превосходно одетый, признан-
ный пахан воровского мира, второй — нищий, одетый в
заплаты, живший на иждивении беспризорников. Слу-
326
чись между ними недоразумение, лишь фраер поставил
бы на первого.
— Чем меньшим ты обладаешь, тем меньше обладают
тобой, — подводя итоги своих рассуждений, произнес
Митрий.
— Вкушающих тебя останови, когда ты наиболее сла-
док, — ответил Корней. — Я отдам Сипатому власть,
пусть наслаждается.
— Глупости и суета, кончилось ваше с Сипатым вре-
мя, не будет вскоре воровского мира, рассыплет новая
власть вас, как горох по столу, каждого отдельно, и от-
делит злаки от плевел.
— Где они злаки-то найдут?
— Ищущий да обрящет, — ответил Митрий, поглажи-
вая бороду и усы. — Среди воровского мира, полагаю,
восемь на дюжину совсем безвинные, на пропитание себе
тянут, не более.
— А четыре оставшихся? — спросил Корней.
— Те разные. Есть как мы с тобой — конченые. —
Митрий вновь огладил бороду. — Некоторые в крови
по самую маковку, тех власть не простит. Чего я тебе
политграмоту читаю, ты сам, Корней, умнее умного.
Ты зачем сегодня старого Савелия позвал? Он же сей-
час к Сипатому спешит — торопится доложить о слы-
шанном.
— Для того и позвал, чтобы Сипатый с Одесситом
знали: Корней их вызов сопливый принял и на сходку
придет.
Митрий засопел тяжело, откашлялся. Неясна ему игра
Корнея, а когда чего не понимаешь — молчи.
— Дарья! — крикнул он. — Напиться принеси!
Даша из дома не вышла, Митрий сделал жест, мол,
сейчас вернусь, поднялся по ступенькам, шагнул в гор-
ницу и столкнулся с Дашиными глазами. Большие, свет-
лые, цветом в голубую зелень, они упирались в Митрия,
в лоб, в глаза, в душу. Вспомнил он, как однажды шаг-
нул неразумно через один порог и наткнулся на наганы
жандармов.
327
— Даша, — Митрий перекрестил девушку, — бог с то-
бой! Не бери в голову, все сбудется. — Он напился пря-
мо из ведра и вышел.
Даша слышала, как ухнули тяжело ступеньки, и тогда
вынула руку из-под фартука, разжала ладонь, в который
раз перечитала записку: «Даша, будь другом, пройдись
сегодня в шесть вечера по Пассажу. Тебя будет ждать
Костя».
— Костя, — прошептала девушка, — будто забавляется.
Записку Даша нашла прямо посреди стола, когда вер-
нулась от двери, проводив гостей. Бумажка была наколо-
та на вилку. Почерк был не тот, что в первой записке,
бумага другая, серая и мятая, с жирными пятнами. Даша,
как заправский сыщик, осмотрела горницу и нашла лист,
от которого оторвали угол, приложила записку — линия
разрыва совпадала.
Кабан, старик Савелий, Корень, Хан и отец Митрий.
Корень отпадает, на него и охота, Кабан и Хан в сторону:
уголовка с убийцами любовь не крутит. Остаются Ми-
трий и Савелий. Одного можно взять на совесть, другого
на страх. Старик за свою дырявую шкуру продаст Бога,
черта и мать с отцом. Не станет Костя с ним дела иметь.
Да и не хватит у Савелия духу вот так, на глазах у ком-
пании, бумажку оторвать и черкнуть несколько слов, и
«будь другом» старому хрычу вовек не придумать. Значит,
отец Митрий. И выходил он вроде последним, и возвер-
нулся напиться. Как он сказал? «Не бери в голову. Все
сбудется».
А если не так все? Если Корней проверяет и обе за-
писки от него идут? Тот же Митрий, который про Костю
знает, и шепнул Корню? Проверяют Дашу Паненку: пой-
дет в Пассаж — значит, амба. Сходке девчонку выдадут,
позабавятся досыта — и в ножи.
Даша в который раз уже прошла мимо Пассажа, по-
глядывая украдкой на людской водоворот у входа. Каза-
лось, главная задача каждого не столько пройти, сколько
328
толкнуть соседа, доказывая, что здесь он единственный
и главный, все для него, остальные затесались сюда по
случаю и незаконно. Солидная публика Пассаж обходи-
ла стороной, поднималась по Петровке к Столешникову,
где встречают улыбчивые приказчики, даже сами хозяева,
двери — стеклянные до голубой прозрачности, колоколь-
чики — с голосами услужливыми.
Даша боялась, оглядывалась, проверяла, чисто ли за
ней, хотя отлично понимала, что слежку Корнея ей в
жизни не засечь. А Костя, если он ждет, видеть ее не
может, так как он там, за вертящейся толпой.
Было уже пятнадцать минут седьмого, когда Даша со-
всем уже решилась войти, но ноги сами пронесли мимо.
Неожиданно лихач на дутиках не справился с норови-
стым рысаком, тот, хрипя, пошел боком, пролетка с под-
нятым верхом наехала колесом на тротуар, толпа взвизг-
нула и шарахнулась. Даша хотела отпрянуть вместе со
всеми, но кто-то сзади подсадил ее в пролетку, сильная
рука рванула девушку внутрь, Даша упала на пыльное
сиденье. Рысак выровнял ход, опустил голову и рванулся.
Даша хотела крикнуть, но сухие крепкие губы перехва-
тили звук, припечатали к ее губам. Когда Костя Ворон-
цов чуть ослабил объятия, Даша вяло ударила его по лицу
и зарыдала.
Пролетка куда-то летела, Даша плакала уже беззвучно,
Костя обнимал ее, ласково поглаживая по плечу, и мол-
чал. Все кончается, и слезы тоже. Даша взглянула на Ко-
стю, его крутой лоб, нос торчком в конопушках, пухлые,
не мужские губы и спокойный задумчивый взгляд неожи-
данно разозлили девушку. И этот парнишка собирается
тягаться с Корнеем, Сипатым и всей деловой публикой,
записочки шлет, каких-то неизвестных ей подсылает!
— От нервов у меня, начальник, — нараспев сказала
она. — Чувствительная я, как вспомню отца с матерью
и всю свою кошмарную жизнь, неуютно становится.
У тебя, начальник, случаем, выпить не найдется? — Она
хотела вывести Костю из себя, заставить оскалиться.
Простота и душевность — показуха, манок для малоле-
329
ток. Волк он, как и Корней с Сипатым, только из другой
стаи, рядится, комедию ломает.
Костя достал из кармана плоскую фляжку, отвинтил
крышку, предупредил:
— Осторожней, Даша, спирт, — подтолкнул кучера
в спину. — Витек, у тебя вроде бы яблоко было.
Витек вытащил из кармана яблоко и, не оборачиваясь,
бросил в пролетку. Костя ловко поймал, обтер ладонью,
кивнул.
— Со свиданьицем, Даша.
Она крупно хлебнула, выдохнула привычно, хрустнула
яблоком.
— А ты? — спросила, увидев, что Костя фляжку прячет.
— Нельзя мне. — Он достал часы.
— А ты, милок, никак опаздываешь? — Даша взгля-
нула кокетливо.
— К батюшке на вечернюю службу, — ответил Ко-
стя. — А тебя, Даша, я сейчас к хорошему человеку от-
везу.
Даша откинулась на сиденье, рассмеялась. Костя
не обратил внимания, думал о том, как-то встретятся
Анна Шульц и Даша? Идея отвезти Паненку на кварти-
ру к Мелентьеву принадлежала Косте. Одна дамочка по-
селилась, значит, и для второй место найдется, рассудил
он. Субинспектор лишь плечами пожал, он не ночевал
дома с момента переселения туда Анны, и ему было без-
различно, кто еще разместится в его фамильной квар-
тире.
Пролетка давно свернула с Петровки и тряслась по
булыжникам узких переулков.
— Я арестованная, начальник? — спросила Даша.
Костя взглянул на девушку, вспомнил ее смех, почув-
ствовал неладное.
— Никто тебя не арестовывал, — ответил он. — А ты
по совести-то как, свободная?
Даша выпрямилась, швырнула на мостовую надкусан-
ное яблоко, затем откинулась вновь на сиденье и спро-
сила нараспев:
330
— А вы, начальники, сход у Сильвестра никак брать
собрались?
— Решаем, — слукавил Костя.
— А, ну-ну, решайте. — Даша притворно зевнула. —
Умные вы, просто до ужаса. А Корней — простой-прос-
той, как кадет-первогодок.
— Место сменили? — Костя взял Дашу за руку.
— Обязательно, — ответила Даша, растягивая гласные.
— Где, Даша, где? — Костя взглянул на часы, решая,
успеют ли они перевезти людей.
— А ты куда меня везешь, начальник? — Даша взгля-
нула кокетливо. Она не могла решить, что же ей делать
дальше.
— Катаемся, Даша. — Костя решил не торопиться,
дать девушке освоиться. — А начальник я давно, Костей
меня зовут, будь ласкова. Что изменилось с нашей по-
следней встречи?
— Будто знал, что я Паненка?
— Вчера узнал, — признался Костя, вздохнул.
— Доложил?
— Доложил. — Костя кивнул. — Дисциплина, Даша.
— А я воли хочу. — Даша осеклась и спросила: — Это
как же ты отца Митрия перевернул? Ссучился на старо-
сти лет монах, решил грехи замаливать?
— Никак я этого слова понять не могу. Собака живот-
ное преданное, фантазии у людей ни на грош. Змеей бы
звали, скорпионом либо другой тварью. А то собачьей
матерью... Отважная и преданная животина...
— Философ, — Даше захотелось сделать ему боль-
но, — тебе своего парня-то не жалко? Как же ты Нико-
лая Сынка под нож-то засунул? Сам бы пошел, раз ты
такой принципиальный...
— У нас, когда надо, каждый пойдет.
— Куда?
— На собрание, которое Корней с Сипатым сейчас со-
бирают.
— Шутник ты, Костя. — Даша искренне рассмеялась. —
С твоим мандатом тебя до первого ножа пропустят.
331
— Ты проведешь.
— Я? Полагаешь, коготок увяз — всей птичке про-
пасть? Я так сильно взбеленилась на них, сказала тебе,
дура. Так ведь ты и сам знал, коли Митрий-то...
— Я о смене места не знал, — перебил Костя. — Спа-
сибо, что предупредила.
— Я нового места не знаю. — Даша дернула пле-
чиком.
— Знаешь, и меня проведешь, иначе я сейчас сообщу
начальству, и мы без тебя узнаем где и когда. Тогда об-
лава... — говорил быстро Костя, сам думал, где узнать и
как связаться с Сурминым? Главное, в любом случае уже
не успеть, надо идти одному, и он продолжал: — Лучше,
если ты меня одного проведешь.
— Вот так? — Даша откинулась, оглядела Костю, гим-
настерку с орденом, фуражку, неприкрыто милицейскую
внешность.
— А чего рядиться? Меня и в личность многие зна-
ют. — Костя сжал Даше ладони и продолжал решитель-
но: — Ты слушай, не встревай. Мы же такого случая
упустить не можем — ясно. Либо облава, либо ты про-
ведешь меня одного. Во время облавы побьем людей с
обеих сторон.
«Ну и давай! — хотела крикнуть Даша. — Пулями и
огнем выбейте, выжгите».
Она лишь вздохнула, не ответила.
— Людей жалко, я решил идти один, проведешь меня
ты. Ни одного человека в засадах не будет, разойдутся,
как пришли. Ты мне веришь? Я слово тебе даю, Даша.
Она поверила, но не поняла. С кем и о чем говорить?
И если не будет охраны, то его жизнь плевка не стоит.
Так и сказала.
— Жизнь, Даша, любая много стоит, и моя не меньше
многих иных. За себя не бойся, я объясню, что ежели бы
ты меня не провела, то готовилась бы облава. Ты многим
жизнь спасешь, а люди те ее уважают.
— Я и не боюсь! — Даша вскинула голову, взглянула,
как могла, гордо, но холодок подполз к сердцу и не ис-
332
чезал. Знала Даша о благодарности деловых людей: «При-
вела, и амба, остальное — цветочки-лютики. Я бы про-
рвался, а на остальных — с высокой колокольни».
— Пушку дай. — Даша протянула руку. — Люди до-
говорились без оружия приходить.
Костя вынул пистолет, погладил любовно, толкнул
кучера в спину:
— Возьми, Витек, береги. Именное, дороже ордена.
Кучер кивнул, взял пистолет, спрятал за пазуху.
— К Павелецкому вокзалу, — сказала Даша, и всю
долгую дорогу молодые люди молчали.
У вокзала они вышли, кучер придержал рысака, взгля-
нул на Воронцова, хотел что-то сказать, но Костя опе-
редил:
— Двигай! — Он махнул рукой. — Пистолет Меленть-
еву отдай.
Пролетка рванулась. Даша долго смотрела ей вслед,
затем повернулась к Косте:
— Не одумался?
— Главное — переступить порог. — Костя взял девуш-
ку под руку.
Прав был Костя Воронцов или нет, он решил: сегодня
они переступят порог. И для кого из них этот шаг важ-
нее — еще неизвестно.
Корней занял кабинет не шикарного, однако впол-
не приличного ресторана «Флора», расположенного в
старом, хорошо сохранившемся особняке в Брюсовском
переулке. Корней здесь бывал лет двадцать назад, не рас-
считывал знакомых встретить, но и швейцар, распахнув-
ший перед ним тяжелую дверь, и официант, принявший
короткий заказ, поклонились с одинаковыми словами:
— Давненько, давненько, рады видеть в здравии...
Корней взглянул из-под опущенных век, определил,
что не костюму сказано и не чаевых ждут, действительно
помнят. Он знал, что швейцар был когда-то замазан в
налете с мокрым концом, а официант в молодые годы
333
в эти кабинеты карты гастролерам-исполнителям пода-
вал и с тех денег домик себе на Потылихе поставил.
Всех знал Корней, одно плохо — его тоже многие зна-
ли, и хотя тешили самолюбие поклоны, а сегодня лучше
бы их не было.
Хан вошел, отдал лакею котелок и трость, сел, налил и
выпил молча. Затем вынул из саквояжа блокнот, остро от-
точенный карандаш, положил рядом с блокнотом листок
с планом, который дал ему ранее Корней, и сказал:
— Был я в этом заведении, взглянул. — Он стал ловко
чертить схему. — Неплохо ты нарисовал, да не совсем
точно. Есть там, в углу, жестяная коробка «Сан-Галли»,
знаю я ее — дел минут на пятнадцать.
— Деньги заберут только завтра, так что у тебя ночь,
Степан, — сказал Корней.
— У меня? — Хан резко черкнул по своей схеме. —
Я один пойду?
— А тебе свидетели нужны или делить хочется?
— Так ведь пост на улице, и сторож внутри, — ответил
Хан.
— Милиционер — твоя забота, ты по товарищам спе-
циалист: один за душой или два — нет разницы. А сто-
рож будет спать. Это моя забота. — Корней наблюдал за
Ханом внимательно. Сторожа усыплять Корней не со-
бирался, рассудил просто: когда Хан постового пришьет
и окажется в помещении, отступать будет поздно.
— Сколько в ящике? — спросил Хан.
— Около трехсот кусков.
— Поровну.
Корней рассмеялся тихо, но Хан даже не улыбнулся.
— Ты только наводчик.
— Я — Корень.
— Поэтому и поровну, так бы получил десять процен-
тов.
— Ты мне нравишься, Хан. — Корней взял с диван-
чика портфель, открыл. Хан увидел толстые пачки чер-
вонцев. — Казна людская. Сто тысяч Сипатому отнесу,
пусть заберет.
334
Хан молчал, а Корнею так хотелось, чтобы подруч-
ный возмутился, начал задавать вопросы. Хан только
плечами пожал, Корнею пришлось говорить без апло-
дисментов публики:
— Савелий-мухомор, конечно, Сипатому доложит, что
я согласен быть. Сипатый решит, что я вола кручу и со-
рвусь, а он власть без боя получит. А я на сходке явлюсь,
и хрусты, — он хлопнул по портфелю, — на стол. Пусть
Сипатый возьмет казну и власть, а я погляжу, как это у
него выкрутится. Он давно людям шепчет, что Корней
деньги общества по земле рассыпал.
Хан наконец улыбнулся, кивнул, хлопнул Корнея по
плечу, вроде легко, но отдало аж в самый копчик.
— Контора и сейф на тебе, Сипатый и люди — на
мне, — подвел итог Корней. — Все поровну.
Глава тринадцатая
СТАЯ
Даша с Костей прошли мимо Павелецкого вокзала,
часы которого показывали ровно восемь. Наступил ве-
чер, на привокзальной площади вяло продолжалась тор-
говля, становилось все меньше приезжих. Они, совершив
сделки и покупки, разбредались по чайным и закусоч-
ным, частным квартирам и гостиницам, спешили занять
скамейку на вокзале, на худой конец угол в зале среди
мешков, баулов и устало плачущих детей.
Площадь постепенно захватывали аборигены. Замазав
на лице следы вчерашних подвигов, припудрившись и
распространяя запах парфюмерии, появились первые де-
вочки. Местные авторитеты мужского пола выросли на
«своих» углах, в подворотнях, завоеванных деньгами, ин-
тригами или ножевым ударом, поглядывали друг на друга
кто с презрением, а кто и заискивающе. Табель о рангах,
меню, разблюдовка, то есть кто есть кто, соблюдались
здесь строго, изменить существующее положение могли
только деньги и кровь. Последняя совсем не означала
335
смерть. Просто дрались здесь часто и охотно, разбитый
нос или расцарапанная девкой физиономия — тоже чело-
веческая кровь, и не надо пугаться, здесь не убивали. При-
вокзальная площадь не являлась ни чистилищем, ни даже
предбанником, просто здесь начиналась территория дело-
вых людей. И лес не начинается с чащобы, сначала трава,
кустики малые, отдельные деревья, полесье, в котором и
заяц зверь, а уж лиса так страшный хищник.
Костя впервые шел с Дашей под руку без стеснения,
он был на работе, вел себя как считал нужным. Костя
стал выше, налился силой, курносый профиль не казал-
ся смешным, глаза под густыми бровями — Даша рань-
ше и не замечала, какие у него красивые брови, — стали
спокойными и уверенными, с чуть заметной смешинкой.
Кожанка обливала его крутые плечи, на груди орден,
мягкие хромовые сапоги на тонкой подошве, без деше-
вого скрипа, тускло поблескивали.
Выползающая из дворов приблатненная публика не
знала Паненку и Воронцова, на прогуливающуюся пару
поглядывали с настороженным интересом. Костя настоль-
ко походил на чекиста либо сотрудника утро, что никак не
мог быть им в действительности. Заезжий деловой, реши-
ли зрители, под начальника работает, только железку на-
цепил зря, с ней у него уже перебор получается. Лучше
не рисковать, решили на площади и потеряли к молодой
паре всякий интерес.
Переулок, который вел к рынку, начинался от площа-
ди, поглядывая на нее своим подслеповатым глазом. Фо-
нари здесь били столько раз, сколько их устанавливали,
и власти сдались. Хотите жить в темноте? Живите, черт
с вами! Посторонний человек к вам в гости и спьяну не
зайдет. Только молодые перешагнули невидимую черту,
с тротуара раздался голос:
— Подайте бездомному калеке, Христа ради. — Первый
постовой воровского схода сидел на деревянной тележке,
был действительно без ног.
— Выпей за здоровье рабы Божьей Дарьи и раба Божь-
его Константина, — ответила Даша и, нагнувшись, чтобы
336
показать лицо, положила в шапку приготовленные два
серебряных рубля. — Гость со мной, Кликуша.
— Идите с Богом, — ответил тот и погодя два раза
свистнул.
— Неплохо. — Костя кивнул. — Никаких загадок, все
просто. А он тут всегда сидит?
— Обязательно, — с гордостью ответила Даша, — не-
ужто мы линовать в таком деле будем? — и замолчала,
почувствовав неожиданно единение с этими таившимися
от света людьми и стыд, что ведет им такого «гостя».
Переулок поворачивал, на углу их уже ждали. На ска-
меечке парень с девушкой щелкали семечки и равно-
душно целовались. У парня на коленях лежала потертая
гармошка.
— Угощайтесь. — Девушка стряхнула с губ шелуху и
протянула пригоршню семечек.
— Благодарствую. — Даша взяла две семечки, одну от-
дала Косте, и они благополучно прошли дальше, гармош-
ка за спиной сентиментально всплакнула и замолкла.
Из подворотни вынырнули две детские фигурки и не-
слышно двинулись следом.
«А нам у них еще и поучиться можно, — думал Ко-
стя, — ведь один неверный шаг или слово, сигнал по-
дадут — и в трактире Веремея Кузьмича только столы да
стулья останутся. А прирезать тут нас легче легкого».
Позади шаги убыстрились, маленький парнишка обо-
гнал их и, подгадав у светившегося на первом этаже окна,
остановился перед Воронцовым. Костя увидел любопыт-
ные и испуганные глаза, понял, что его узнали, вспом-
нить имя мальчишки не смог и сказал:
— Сбежал из детдома, оголец? Думаешь, тут тебе ор-
ден дадут? — Он провел пальцем по еще неотросшим во-
лосам. — Степаныч знает, что я буду, так что ты свою
бдительность притуши.
Парень стоял засунув руки в карманы, смотрел пре-
зрительно.
— Эх, Воронок! — Он сплюнул в сердцах, — орден
надел, а идешь-то куда? Продался, значит. Воронок?
337
— Еще столько денег не напечатали, оголец. — Костя
дернул его за нос, нарочно сделав больно.
Парнишка ойкнул, схватился за нос. Даша тихо рас-
смеялась. Страха не было: какая разница, где их опреде-
лят, здесь или там?
— Завтра на Цветной к двенадцати подойди. — Костя
взял «стража» за ухо, отвел с дороги. — Разговор имею.
Уже стемнело, покосившийся забор рынка, казалось,
наваливался на непрошеных гостей. Торговые ряды уже
опустели, кое-где копошились темные фигуры, пахнуло
навозом, деревней, всхрапнула и переступила лошадь.
Даша с Костей шли неторопливо, уверенно, дорогу оба
знали хорошо. Рядом взвизгнуло, посыпались искры,
блеснуло длинное лезвие ножа — работал запоздалый
точильщик.
— Не порежешься в темноте, дядя? — весело спроси-
ла Даша.
— Мы привычные, — равнодушно ответил мужик,
пробуя лезвие ногтем и не поднимая головы.
Даша молча протянула ему две семечки, мужик бросил
их в жестяную кружку и сказал:
— Идите с Богом.
Только приглядевшись, Костя приметил за спиной
точильщика темные фигуры и подумал: «Силой отсюда
не вырвешься, перехватят. И смотри, как хитро задумали:
если бы ту лавочку с гармонистом миновать, а обойти
стороной можно, то сейчас без семечек около «точиль-
щика» застряли бы плотно». В который уже раз Костя
убедился: облава результатов бы не принесла. Он пред-
ставил себе напряженность кольца оцепления, его ра-
зорванность: первый сигнал — и сходка ушла бы, как
вода сквозь сито. А где зацепились, там ножами, двое-
трое на одного, из-за угла. Мелентьев предлагал пройти
внутрь и брать с двух сторон. Как пройти? Его, Костю,
одного сама Даша Паненка проводит уже через четвертые
двери.
— Молись, начальник. — Даша указала на одноэтаж-
ное здание со светящимися окнами.
338
Костя оглянулся, увидел криво выписанную вывеску
«Починка модельной и какой хочешь обуви», подошел
к мастерской, отпер своим ключом дверь, кивнул:
— Заходи, Даша.
Костя зажег свечу, керосинку, поставил чайник. Даша
наблюдала за ним, сидя на табуретке.
— Значит, дед тоже перевертыш? — Она криво улыб-
нулась, стала некрасивой и жалкой.
Костя не ответил, взглянул в окно. К трактиру подо-
шел человек, оглянулся, скрылся за дверью.
— Дед на царской каторге с моим начальником в одной
связке ходил. У меня давно ключ от этой лавочки. —
Не мог же Костя сказать, что мастерская используется
в оперативных целях.
— А ты чего здесь привстал, подштанники сменить?
— А вдруг Корней еще не пришел, Даша? — Костя
обнял девушку за плечи. — Лучше позже, чем раньше.
Он вытащил из кармана пузырек, разлил в кружки,
плеснул воды, запахло остро и незнакомо.
— Что это?
— Валерьянка, нервные употребляют, для внутренней
стойкости. — Костя взболтнул своей кружкой и выпил. —
Гадость.
— Дрейфишь. Лучше водки стакан, — сказала Даша,
тоже выпила, тряхнула головой. — Отрава.
Костя не ответил, сел на табурет у окна, наблюдал за
трактиром. И вновь увидела Даша в Косте Воронцове
силу и мужицкую стать, тяжеловатую и неброскую, от-
того еще более притягательную. Она подошла, легонько
обняла его, впервые со дня знакомства, оперлась грудью
на его плечо. Костя погладил ее руку, боднулся ласково,
будто телок, не повернулся: был он там — у желтых под-
слеповатых окон трактира.
— А откуда ты знаешь, пришел уже Корней, нет ли? —
Даша отстранилась.
— Не знаю я, ничего не знаю, Даша.
Даша заметила, что Костя ни на один ее вопрос ни
разу не ответил. Не доверяет, использует и бросит. Она
339
оглянулась в поисках оружия, увидела ящик с инстру-
ментами, взяла молоток, ручка которого была отполиро-
вана ладонями хозяина.
— Оставь. — Костя не повернулся, Даша заметила
свое отражение в стекле окна. — Отдохни, говорить не-
охота, одному побыть необходимо, умишко свой в кулак
собрать. Я ведь, Даша, на воровской сходке за новенько-
го. — Он говорил монотонно, словно сам с собой.
Даша гладила полированную ручку молотка, злость
прошла, да и не ударить ей по стриженому круглому за-
тылку, так схватилась, от глупости. Прижимая молоток
к груди, она снова подошла к Косте и севшим голосом
прошептала:
— Чем ты меня взял, курносый? Каким дурманом от-
равил?
— Я тут с краю, Даша, — печально ответил он. — Ты
сама с собой разобраться не можешь. Неправду и зло чу-
ешь, а правду и добро признать не хочешь, гордость не
дает боль и обиду забыть. А меня ты не любишь, Даша,
и в голову не бери.
— А ты меня любишь? — перебила она. — Ты, боль-
шевик, меня такую возьмешь?
Костя повернулся, взглянул на девушку. В тусклом
пляшущем свете керосиновой лампы Даша стала еще
красивее, глаза зеленые светились, как у зверя, и вообще
она казалась нереальной, то ли ведьма, то ли фея. Костя
вытер пот, тихонько кашлянул, проверяя, не пропал ли
голос, сказал:
— Ты меня пощади, Даша. Мне сейчас сил надо мно-
го, а взять негде. — Костя улыбнулся жалко, будто боль
проглотил, и вновь стал смотреть в окно.
Даша неожиданно вспомнила, как в девятнадцатом,
еще пацанкой, где-то под Краснодаром видела, как офи-
церы расстреливали морячка. Когда стволы поднялись,
он распахнул бушлат, словно не пули ждал, а девчонку
любимую, сказал громко, тоскливо:
— Силы бы мне сейчас! Силы!
340
Долго потом морячок Даше виделся. Такого парня
встретить мечтала она, обнять, прижать к груди — и
жить можно. Даша тихонько, не стукнуть бы, положила
молоток и спросила:
— Чего же ты людям говорить станешь? Да и знаешь
ли, сколько твоя жизнь на сходке стоит?
— Цена везде одна, а определять не мне. Как прожи-
то, столько и нажито. — Костя встал, проверил, ладно ли
застегнут воротничок, одернул кожанку, глядясь в окон-
ное стекло, причесался.
Корней пришел, однако остановился за портьерой,
и сидевшие в зале его не заметили.
Столы были сдвинуты, образуя букву «п» — видно,
присутствующим очень хотелось придать своему собра-
нию вид пристойный и официальный. Накрыли столы
богато, но никто не ел, пили только квас, хотя большин-
ство «депутатов» были пьяницами отчаянными, а неко-
торые откровенно голодны.
Мест было около ста, собралось человек сорок, и рас-
селись через одного, в «президиуме» развалился Сипа-
тый, четыре стула рядом были свободны. Одессит и Ле-
нечка сидели по углам главного стола.
Корнея через заднюю дверь впустил хозяин заведения,
который к воровским делам никакого отношения не имел,
краденого не принимал, однако из-за месторасположения
трактирчика и его абсолютной незащищенности в вечер-
нее и ночное время отказать в просьбе «справить имени-
ны» не посмел. Корней стоял за портьерой, оглядывал
«собрание», видел широкие плечи и прибитый сединой
затылок Сипатого и думал о жизненной суете, несбывших-
ся мечтах, мерзости происходящего и еще большей мер-
зости, которая предстоит.
С кем воевать? Серьезных людей тут по пальцам пере-
чтешь, но казна — сто тысяч, деньги громадные, а возь-
мет Хан сейф, нет — еще неизвестно.
341
Расчет Корнея был прост: казну оставить за собой,
сходке больше не собраться, уголовный розыск, да и
сам Корней не позволят. Схода нет, ответа не перед кем
держать. Одно плохо: все это и Сипатый скумекал, по-
тому, рискуя, свою шкуру дырявую на сходку и при-
тащил. Навел бы уголовку на него Корней — за Си-
патым грехи немалые, — да не знает, где тот в Москве
засел.
— Корень человек уважаемый, слова не скажу, обещал
быть. — Сипатый повернулся к старику Савелию, дернул
взглядом.
— Обещал, обещал, — запричитал Савелий. — Люди
засвидетельствуют, истинную правду говорю. — Он ука-
зал на Кабана и отца Митрия.
— От Корнея обещаний и не требуется, он казначей
наш, он должен быть, — продолжал Сипатый. Голос у
него был низкий и красивый, в песне, видно, хорошо
слышится. — Сто тыщ Корнею дадено было — деньги
солидные. — Он оглядел присутствующих, которые не
ели, не пили, зато папирос и цигарок не гасили, дым
тяжело слоился над столом, как над полем битвы.
Большинство людей и не знали, зачем сюда пришли:
риск один, толку никакого. Кассу, которую хранил Кор-
ней, собрали для помощи бежавшим и на организацию
побегов. С удачных «дел» отчислялась доля, которая,
пройдя через многие руки, попадала к Корнею. О гости-
нице «Встреча» для солидных гастролеров знали немно-
гие, и разговора Сипатого, его цели почти никто не по-
нимал. Выпить, поесть вволю, спеть душевное, одного
расцеловать, другому морду набить — это сход, а сейчас
вроде какого-то собрания: начальник говорит, а ты знай
помалкивай.
— Судить Корнея не могу не выслушавши, — продол-
жал Сипатый. — Он за деньги отчитаться должон. Но раз
не явился, полагаю, люди, что кассу нашу у него требу-
ется забрать...
— Что там осталось-то? — срепетированно подал ре-
плику Ленечка.
342
— Что осталось, то и забрать, — картавя, встрял Одес-
сит. — Самого по обычаю нашему. — Он чиркнул боль-
шим пальцем по горлу.
— Кассу пополнить, — дрожащим голосом вступил
старик Савелий, — обчеству денежки необходимы. Кто
в беду попадет, дите с молодкой оставит, на хлебушек-то
требуется.
— Ежели люди разрешат, — перекрывая возникший
говорок, сказал Сипатый, — с Корнеем я разберусь, а на
новую кассу скинемся по способности. — Он вынул из
кармана пачку денег, бросил на стол небрежно. — Три
тыщи.
— Две, — бросил деньги Одессит.
— Восемьсот, — подкинул Ленечка.
Митрий ковырял в зубах, усмехался, многие полезли
в карманы, парень с землистым цветом лица не сводил
глаз с розовой ветчины, отщипывал от куска хлеба, жевал
тщательно.
Сипатый мигнул Ленечке, тот поднялся легко, взял
пачку червонцев, ловко прищелкнув, пересчитал, подо-
шел к парню, выложил перед ним хрустящие купюры.
— Пятьсот, Кузя. Расписки не берем, мы не Корней.
— Это дело. — Старик Савелий хлопнул в ладоши. —
На полной мели Кузя, ему очень требуется.
Кузя погладил деньги, взять не смел, проглотил ко-
рочку хлеба, привстал, поклонился неловко.
Ленечка, худой и жилистый, придавил Кузю жесткой
ладонью.
— Не за поклон даем, не на бедность. — Он стрельнул
взглядом на Сипатого, который лишь наклонил голову.
За столом одобрительно зашумели, раздались голоса:
— Вот это по-нашенски...
— Люди должны помогать...
— Ежели каждый положит... а возьмет пятьсот...
— Верно, — одобрительно прогудел Сипатый, он ждал
такой реакции. — Общество страдать не должно, эти
хрусты, — он хлопнул по деньгам, — пожарные, их на
большую беду держать надобно. Вы лучшие люди дело-
343
вого общества. Ну, как бы соратники в ратном войске. —
Сипатый знал, какую струну дернуть, «люди» расправи-
ли плечи, подняли головы. — У Пугачева, скажем, либо
у Стеньки Разина в войске дисциплина была: обижен-
ных поддержать, захребетников — к ногтю. Ты, Кузя,
безвинно был у дяди на поруках, возвернулся пустой —
получи. В Сокольниках обитаешь?
— В цвет, Сипатый, — восхищенно откликнулся
Кузя.
— Там наших порядком наберется, да и нэпмачи жи-
реют. Я тебя над ними старшим назначаю, буржуям пере-
дай: сход решил за их животы десять кусков получить. —
Сипатый заметил, да и другие тоже, как Кузя деньги,
лежавшие перед ним, тихонечко отодвинул. — Не дадут?
Скажи, сам приду, возьму не десять, а сто, с женами и
девками...
— Добрый вечер, люди! — Корней дождался, когда
Сипатый выложил на стол козыри, вышел из-за портье-
ры к свету. — Не десять, так сто, да с женами и девка-
ми. — Он, как сумел, рассмеялся. — Батыя замашки, так
татарва нас топтала.
Элегантный и подтянутый, похожий на иностранца,
Корней производил впечатление. Несколько человек даже
встали.
— Сидите, люди, все равны. — Корней положил на
свободный стул шляпу, трость и портфель. — Извините,
припозднился я. — Он взглянул на Сипатого с насмеш-
кой, кивнул на лежавшие на столе деньги: — Корень
деньги общества попер, а вы восполняете? Хорошее
дело. — Корней стоя налил из графина большую рюмку,
поднял: — По русскому обычаю!
Налили мгновенно. Сипатый, Одессит и Ленечка вы-
нуждены были молчать, остановить людей уже не пред-
ставлялось возможным.
— Со свиданьицем, деловой народ! — Корней выпил,
тут же налил снова, поднял, ждал, глядя, как глотают, не
прожевывая, не дыша даже. — За дорогих гостей! — Он
кивнул Сипатому и подручным: — Они прибыли в столь-
344
ный город на променаж, а нам с вами тут жить. Со здо-
ровьицем, дорогие гости. — Выпил, переждал чуток, пока
люди на закуску бросятся, и продолжал: — Сейчас за-
кусим, чем бог послал, дела обождут. А пока скажу, ува-
жаемые: не случалось на Руси, чтобы гость уму-разуму
хозяина учил.
Люди ели, кивали согласно, смотрели на Корнея с
благодарностью, и, хотя он понимал прекрасно, что Си-
патый поступил правильно, сыграл против. Пусть пьют,
Корнею от них лишь эти пять—десять минут поддержки
и нужно, дальше он сам разберется.
Старик Савелий втянул седую голову в плечи, не ел,
не пил, на дверь и взглянуть не смел, прикидывал, как
выбраться теперь. Отец Митрий как сидел, откинувшись
вольготно, так и не двинулся, махнул лишь водки стакан,
взял щепоть капусты квашеной и лениво думал, что Си-
патый сер и глуп, затея его с оброком пуста изначально.
Нэпман при советской власти уголовникам копейки не
даст, навострит милицию, мелкое же жулье лишь на вод-
ку и марафет тянет, золотушники и другие люди имущие
не пришли, Сипатый денег не получит, конец ему. Кор-
ней людям еще по рюмке разрешит — и гостей на ножи
бросит.
Корней выдержал паузу точно, налил снова, когда
жулье первый голод утолило. Получилось, что пьют по
его, Корнееву, приказу, однако он поднять рюмки не
дал, свою отставил и быстро, не упуская инициативу,
сказал:
— Зенки на меня, уважаемые! — Он выставил на стол
портфель, открыл замки, перевернул, и пачки червонцев
в банковской упаковке выросли горкой рядом с тощень-
кими стопками Сипатого и его дружков. — Казна ваша,
сто штук, до грошика. А расходы у меня были, — Корней
положил на деньги бухгалтерскую книжку, — и немалые.
Клим, ты от дяди ушел? Валет, твою бабу с пацанами два
года кормил?
Он не давал никому ответить, говорил быстро, пере-
числяя, кому на что отчислялись деньги. На самом деле
345
Корней не имел к этим делам отношения, но жизнь во-
ровская путаная, водкой залита, марафетом подернута —
кто что помнит?
— Встаньте, люди, прошу вас. Я, Корней, прошу.
А ты, — Корней опрокинул рюмку Сипатого, — сиди.
Ну что ж, выпьем за товарищество, за веру нашу друг
другу.
У чувствительных выступили на глазах слезы. Когда
все выпили, смотреть на Сипатого, Одессита и Ленечку
никто не мог. Сипатый рванулся к двери, вытаскивая на
ходу наган, но налетел на Костю Воронцова, который
ловко у бандита наган выхватил и ударил рукояткой по
голове. Сипатый упал, остальные застыли на местах.
— Нехорошо, граждане, — спокойно сказал Костя,
разрядил наган. — Договорились прийти без оружия, и
я свой под подушкой оставил. — Он бросил наган на
стол, патроны швырнул в угол, они безобидно защелка-
ли, как простые камешки.
— Воронок! — выдохнул кто-то.
— Воронок — тюремная машина. — Костя повернул-
ся, подвел к столу Дашу. — А меня зовут Константин
Николаевич Воронцов. Я один пришел и без оружия,
как договорено. — Он для убедительности провел ладо-
нями по кожанке. — Поговорить с вами хочу. Василий
Митрофанович, Семен Израилевич, — обратился Костя
к Ленечке и Одесситу, — поднимите друга-то, усадите,
вроде ему нехорошо...
Ленечка и Одессит вскинулись, подняли Сипатого.
Голова его свисала безжизненно.
— Придуривается. — Костя усмехнулся. — Прохоров,
Коля Ломакин, — обратился к двум крепким парням,
сидевшим с краю, кивнул на Ленечку и Одессита, — у
них пистолетики-то заберите. Неловко: мы как порядоч-
ные, а они при пушках.
Ленечку и Одессита обезоружили мгновенно, походя
надавали по мордам и по примеру Воронцова патроны
кинули в угол, а оружие — на стол. Все происходило так
быстро, что никто не успевал задуматься, чьи приказания
346
выполняют, как появился Воронцов на сходке и с какой
целью. Корней подумать успел и, хотя решения не при-
нял, сдаваться не собирался. Положение его было более
чем щекотливое, доказанных преступлений за ним после
амнистии не имелось, но на глазах у всех сдаваться маль-
чишке он не мог. Слишком долго, ценой многих жизней
Корней свой авторитет растил, чтобы вмиг потерять весь
до последней капелюшечки.
— А вы, гражданин, при вашей солидности и крис-
тальной честности, пистолетик сдайте добровольно. Так
красивше будет. — Костя смотрел на Корнея серьезно,
понимая, что все было присказкой.
Корней кивнул, вынул вороненый «вальтер», наставил
на Костю и выстрелил. Пуля почти чиркнула по волосам
Воронцова.
— Стрелять умеете. — Костя провел ладонью по во-
лосам.
— Сядь пока, товарищ начальник, — сказал Корней,
указал Даше на место рядом с собой. — Ты провела?
Даша кивнула, но прошла вдоль стола, села рядом с
отцом Митрием.
— Водку не пить, молчать, — тихо отдавал команды
Корней.
Костя налил себе квасу, выпил, снова налил.
— Маслята соберите, сопли подтереть.
Собрали разбросанные патроны, зарядили наганы, те-
перь на Костю смотрел не один ствол, а четыре.
— У меня предчувствие, доживу до глубокой старо-
сти, — повторил Костя любимое выражение своего зна-
комого и вновь хлебнул квасу.
— Один предчувствовал — совсем чувствовать пере-
стал. — Корней хмыкнул, скривился в улыбке. — Зачем
пожаловал?
— Поговорить, — ответил Костя. — Пока оружие не
разрядите, слова не скажу.
— Окружили? Тебя не спасут. — Корней оглядел со-
бравшихся. — Не дадимся товарищам? Пробьемся?
— Не дадимся!
347
— Пробьемся!
Отвечали неуверенно, но отвечали, первый хмель про-
шел, лица, повернутые к Косте, твердели, щелкнули ножи.
«Облава», «милиция», «пробьемся», — прошелестело
над столом, шваркнули по полу подошвами, подались
вперед. Стая готовилась к броску.
Эх, не так все у Кости Воронцова складывалось, все
поперек.
В это время из небольшой гостиницы, расположенной
в переулке за кино «Арс», выдвинулась мужская фигура,
застыла у чугунной решетки. Тишина. Где-то тявкнула
спросонья собака, стукнули на булыжной мостовой ко-
леса пролетки.
Хан отодвинул решетку, взглянул на неподвижного
сторожа, который, обнимая винтовку, как пьяный дерев-
цо, мертво привалился на ступеньках особнячка. Хан на-
балдашником трости сдвинул котелок на затылок, по-
думал недолго, поставил элегантный чемодан, который
вынес из особнячка гостиницы, подхватил тело с винтов-
кой и спрятал в помещении. Через несколько минут Хан
вышел на Арбат и остановился у афишной тумбы, пе-
стревшей афишей:
«Пат и Паташон в последней, небывало оригинальной
комедии «ОН, ОНА И ГАМЛЕТ».
Авто, которое должно было его ждать здесь, отсут-
ствовало, и Хан, прекрасно понимая, что, прогуливаясь
здесь после начала последнего сеанса, выглядит как по-
следний фраер, неслышно выругался. Не успел он закон-
чить витиеватое выражение, как за углом хрипловато
стукнул мотор и из переулка, отдуваясь, выкатился не-
когда лакированный «стейер». Хан вспрыгнул на ходу.
— Ты к шлюшке на свиданку можешь припозднить-
ся, — захлопывая за собой дверцу, рыкнул Хан. — Ко-
стогрыз.
Шофер лишь пожал плечами и покатил переулками к
Поварской. Не мог он ответить, что опоздал, так как вы-
348
поднял приказ Корнея и следил за Ханом от самого ре-
сторана, видел, как был «снят» часовой, засек время,
слышал в помещении крик и, наконец, был свидетелем
последних действий героя. Машину держать в переулке
было нельзя: мало их сейчас по городу катается. Пока он
добежал до своей колымаги, завел, подкатил к «Арсу»,
еще и дух не перевел.
Шофер все это не сказал, знал, кто сидит сзади. Луч-
ше дюжину оскорблений проглотить, чем один раз этого
парня разгневать. «Хан идет по человеческой крови,
как посуху, — думал шофер, старинный приятель Кор-
нея, выполнявший его поручения раз в год, а то и реже. —
Если ты деньги взял, то жить тебе осталось самую ма-
лость».
И человек, даже не слышавший никогда слова «жа-
лость», достал из кармана тужурки фляжку, молча про-
тянул назад. Хан взял ее, в машине остро, перебивая
бензин, запахло спиртом, кашлянул глухо и сказал:
— Передай, что зашли в свою, однако у меня с ним
разговор будет, он поймет. Придержи...
Шофер начал притормаживать. Хан ловко выпрыгнул
на ходу, скрылся в ближайшем дворе и сквозняком вы-
шел на Гоголевский бульвар.
Шофер развернулся и погнал машину к Павелецкому,
где через час должен принять самого Корнея.
Глава четырнадцатая
СТАЯ
(Продолжение)
Костя небрежно откинулся на спинку стула и, зало-
жив ногу на ногу, оглядел присутствующих равнодушно.
Он понимал: показной беспечностью здесь не удивишь,
с толку Корнея не собьешь; пытаясь удержать готовых
к броску людей, сказал:
— Никакой облавы нет, я пришел один и без оружия.
Чего испугались?
349
— Врешь, — убежденно сказал Корней, и многие, со-
глашаясь, кивнули.
— Я перехватил Паненку у Пассажа. — Костя еле вы-
говорил Дашину кличку, но сказать надо было ясно и
коротко. — Я предложил ей на выбор: либо облава, либо
она проводит меня одного. Даша, я знал время и место
сходки?
— Знал! — звонко ответила девушка.
Жизнь Кости Воронцова висела даже не на волоске,
а парила в воздухе, видимо презирая физические за-
коны.
— Многим из вас Даша спасла жизнь, другим — сво-
боду, — быстро подхватил Костя, — прорваться было бы
не просто, — продолжал он, зная, что облава и близко
бы не подошла, выставленное уголовниками охранение
предупредило бы вовремя и собравшиеся ушли бы про-
ходными дворами и квартирами, как вода уходит в пе-
сок. — Канализационные люки мы закрыли еще вчера...
— Значит, закрыли? — повысил голос Корней. — Это
для того, чтобы ты, сучья душа, мог прийти и поговорить
с нами? Просто так, о жизни? Люки закрыли, а облавы
нет? По его следу идут, и он тянет время. Он ждет и тя-
нет время! Ты, девка, навела. — Он направил пистолет
на Дашу.
Но стрелять Корней не хотел, не мог он стрелять ни
в Дашу, ни тем более в Воронцова. При всех взять на
себя убийство, конечно, авторитетно, однако стопро-
центная вышка. Надо, чтобы их убили другие, сейчас же,
сию минуту. Даше он уже не верил, а кровь этих двоих
спаяла бы воровской сход крепко-накрепко, до гробовой
доски. И не сбудется пророчество отца Митрия, не рас-
сыплется деловой мир, не отделить товарищам злаки от
плевел. Напуганные содеянным, все окажутся в руках
Корнея, и посочится к нему доля с дел и делишек, и имя
его вновь зазвучит, авторитет станет крепче гранита.
— Кирилл Петрович, — обратился Костя к очухавше-
муся Сипатому, — Яков Шуршиков по кличке Корень
с семнадцатого года дел воровских за собой не имеет и
350
снова чужими руками хочет кровь пустить и кровью той
свой дутый авторитет среди вас подкармливать.
Не столько смысл сказанного повесил тишину, сколь-
ко названные Костей имена и фамилии, которых не зна-
ли либо давно забыли...
— А нам приемы Корнея давно известны, началь-
ник, — ответил Сипатый, стрельнув взглядом на Одесси-
та и Ленечку.
— К примеру скажу, что за вами, Кирилл Петрович,
магазин со сторожем на Мытной числится, доказано, и
ответите вы по всей строгости советского закона, — ве-
село сказал Костя. Чувствовал: перехватил инициативу,
не упустить бы. — Гордон Семен Израилевич, которого
вы Одесситом прозвали, по конторе товарищества Зло-
пецкого народу деньги задолжал. Тебя, — он указал на
Ленечку, — Сухов Василий Митрофанович, глаза бы мои
не видели. Крестьянин. Отца с матерью обокрал, корову
и двух лошадей на ярмарку свел, деньги проиграл и про-
пил. Хорош? — Костя оглядел присутствующих. — Де-
ловой? В законе? Ножевой удар в Марьиной Роще? Знаю,
девчонка жива осталась, но кровь ее тебе не простим.
Ответишь, Ленечка, — по-блатному, нараспев, насмеш-
ливо сказал Воронцов, повернулся к Корнею и развел
руками: — А вы, неуважаемый гражданин Шуршиков,
чистенький. Железочку в руках держишь. Незаконно? Да,
однако мелочь, и доказать трудно. Моя бы власть, — Во-
ронцов встал, одернул кожанку, поправил фуражку, —
так я тебя своими руками на осине повесил бы. Только
прав у меня таких нет. Жаль. Ну, Яков Шуршиков, до-
кажи при людях, что ты Корней — Корень. Не прячься
за других, стреляй. Сколько я уже с вами калякаю? Кто
по моему следу идет? Где облава? Стреляй, Яшка! Жизнь
одна — и у меня, и у тебя.
Никто не только не ел и не пил — курить давно бро-
сили, судорожно сведенные пальцы разжались, ножи
легли на стол, кто-то бросил пистолет, он брякнул о де-
рево и застыл. Во главе стола сидел бледный Корней,
в конце стоял Воронцов.
351
— По справедливости рассудил, начальник, — сказал
Сипатый, усмехаясь. — А не жаль тебе за такую падлу
умирать?
— Жаль, Орехов. Но этих людей, — Костя кивнул на
собравшихся, — и сотни других обманутых еще больше
жаль.
— Разреши, отец? — взвизгнул юноша с бледным в
синюшность лицом уже безнадежного наркомана.
Вряд ли он понял Воронцова, но навел на человека
брошенный кем-то пистолет, так как человек был явно
виду милицейского и самого Корнея, которого столько
лет мечтал увидеть парень, оплевывал, как последнюю
падлу.
Сидевший неподалеку отец Митрий недовольно за-
ворчал и опустил широкую ладонь на дрожащую руку
наркомана, прихлопнул пистолет, сгреб, сунул в карман.
Корней сдержанно рассмеялся, пистолет продолжал кру-
тить между пальцами, другой рукой перебирал высыпав-
шиеся из портфеля пачки денег. Вел он себя без по-
казушности, спокойно, на Костю поглядывал изредка,
казалось бы, доброжелательно.
— Ты сядь, не суетись, гляди, от запалу и страха рань-
ше бремени помрешь. — Корней махнул рукой на Костю
пренебрежительно. — Верю, один пришел, нет с тобой
никого. А вы, сявки, — он медленно оглядел сходку, —
пушки, раз так, положите и ножички свои маникюрные
тоже. — Корней выждал, пока его приказ выполнят, за-
метил наступившее облегчение и тихо-тихо рассмеял-
ся. — Полегчало? Мир вам, сявки, и добрую тачку до
конца дней. Гражданина трогать не велю, он мой. Я его
и вас всех сейчас судить буду. Кабан, Маленький, сядьте
рядышком, чтобы не встревал комиссар.
Кабан и Леха Маленький молча сели рядом с Костей,
стиснули тяжелыми плечами. Корней, чувствуя, что вож-
жи перехватил, добавил:
— Девку к нему пристегните.
Чьи-то руки вытолкнули Дашу, она привычно огрыз-
нулась, ударили сзади по голове, девушка качнулась, и
352
Костя сам подхватил ее, усадил рядом. Вышло все для
Кости Воронцова скверно: пришли вдвоем, сели вместе
и столом, как стенкой, от людей отделились — да еще
двое по бокам, будто натуральный конвой. Взглянешь
только на Паненку и Воронцова: что виновны, понятно,
а в чем и как — Корней определит. И хотя обидел силь-
но Корней воровской люд, однако, освободив от реше-
ний и, главное, действий, души всем облегчил.
— Мудр Корней, истинно Корень, — насмешливо
пророкотал отец Митрий, огладил бороду и только хотел
мысль продолжить, как Корней влет насмешку пере-
хватил:
— Тебе благодарен, Митрий, не дал огольцу стрель-
нуть. — Мудр он был истинно, этот преступный, про-
дажный, лживый. — Моя это пара. — Корней неожидан-
но широко перекрестился. — Виноват, люблю девку. Не
спасет тебя моя любовь, Дарья.
— Свободная я! — Даша вскочила.
Кабан повис на девичьих плечах.
— Была свободная, продала, — отрезал Корней, гля-
нул на воров открыто, зло, голос придерживать пере-
стал. — И вы продали, сявки. Забирайте. — Он махнул
на деньги. — Воры? Люди свободные? Суки продажные!
— Корней!..
— Молчать! Последний раз с вами говорю. Сапоги ли-
зать будете, уйду и не вернусь. Этот, — Корней кивнул
на Сипатого, — пришел, пролаял, и вы поверили, что
Корней с казной людской сбежал. А Сипатый вас, стое-
росовых, своим оброком беспременно бы с товарищами
в открытую свел. А годитесь вы в открытую против уго-
ловочки? Что от вас осталось бы, умницы? А где герой?
А герой из Москвы давно подался с казной вашей, по
крохам собранной. Отжил ты свое, Сипатый. Не был ни-
когда настоящим вором и умрешь как сука. — Он поднял
пистолет.
Сипатый сполз на пол, захрюкал, запахло от него
остро. Соседи отодвинулись. Послышались шутки, блат-
ные и матерные словечки. Корней пальцем поманил пар-
12 Н. Леонов 353
«Трактир на Пятницкой»
ня Кузю, которому Сипатый деньги дал. Кузя, покачи-
ваясь, подошел, ошарашенный едой, водкой, деньгами,
непонятным, что вертелось вокруг. Корней вложил ему
в руку пистолет, кивнул на стоявшего на коленях обде-
лавшегося Сипатого и сказал:
— Разрешаю. Должок, — он похлопал по карману,
где лежали деньги Сипатого, — прощаю, твои деньги.
Твои...
Костя было вскинулся, Даша одернула:
— Сейчас себя защищать будешь, Воронок. Нравятся
тебе загнанные в угол?
Парень уже выстрелил, Сипатого под смех и шутки
уже уволокли за порог. Корней схватил всех за глотку,
как одного. Он шел ва-банк, сам сдавал, сам открывал
карты, объявлял, у кого сколько, втемную.
При виде короткой расправы над «королем» блатные
словно опрокинули по солидной чарке. Все разом за-
говорили, выпячивали груди, пытались взять на голос.
Чужая смерть сильно опьянила людей, они поглядывали
друг на друга вызывающе, а на Дашу и Воронцова —
ожидая сигнала хозяина.
Кузя, который на глазах у всех стал убийцей, помахал
пистолетом картинно, а когда смотреть на него переста-
ли и каждый занялся собой, положил оружие на стол и
начал его тихонько отпихивать под руку Корнею. Тот,
наблюдая за происходящим и ловя момент, чтобы вовре-
мя перехватить вожжи, пистолет взял, исполнителя смах-
нул в сторону, будто того и не было.
— Соплив ты против Корнея, — притиснутая охраной
уголовников к Воронцову, прошептала Даша. — Сейчас
эти загнанные в угол на нас бросятся.
Костя пытался поймать взгляд отца Митрия, пожалуй,
единственного человека, который в этом содоме оставал-
ся спокойным и на чью помощь можно было рассчиты-
вать. Митрий из-под густых бровей глянул раз и отвер-
нулся. Отчаянную, но безнадежную борьбу вел он сам с
собой. «Вся дорога твоя через грязь, и конец ее в сточной
яме, Дмитрий Степанович, — разжигал он себя, пытаясь
354
подняться и отбить ребят у Корнея. — Не только двум
молодым людям смерть, всем присутствующим петля,
коллективную казнь готовит Корней — Иуда Искариот.
Один на один схватиться с Корнеем не боязно, а на сход-
ке, которую он уже захватил и в кармане держит, — чи-
стейшее безумие. Так не два будет трупа, а три». Митрий
чувствовал, как поглядывает на него Корней испытующе,
нюх у него собачий. «Так умру я тихонечко за своими
бочками одинешенек, огольцы мне сегодняшний вечер
не простят, молодые сердца жалостливые и суровые. Раз
Воронцов с Дашей через посты шли, значит, сейчас уже
вся моя армия знает, что Костя Воронок здесь. Может,
шепнуть Корнею, пусть поостережется?» И уже поднялся
Митрий, кашлянул в бороду, когда мягкая рука косну-
лась его плеча, повернулся бывший дипломант универ-
ситета и оказался лицом к лицу с Корнеем.
— Ты, Дмитрий Степанович, сан принимал. — Кор-
ней взял его под руку, повел к дверям. — Иди с Богом,
ни к чему тебе быть свидетелем людской мерзопакост-
ности. — Вывел за порог и добавил громче: — Посветите
на дворе, как бы не споткнулся благочестивый.
Костя видел, как отца Митрия вывели. Корней вер-
нулся мгновенно, за столом снова выпивали, и ему то
было на руку.
— Я не дамся, не дамся, — шептала Даша. — Не жиз-
ни жалко, такого конца не хочу. Мужик ты или нет?
У Кости от напряжения почему-то свело скулы, как
заклинило, и говорить он не мог. Обидно, Даша посчи-
тает его трусом, сторонне думал Воронцов, вглядываясь
в лица, ища выхода, единственного возможного реше-
ния. Может, перепьются и пробьемся? Он прикинул
расстояние до двери, шевельнул плечом жирную тушу
привалившегося слева Кабана. Тот мгновенно схватил
огромной вонючей ладонью Костю за лицо:
— Не дыши, грязь!
Зала обвалилась хохотом и визгом, едко обожгло Косте
сухие губы, челюсти разомкнулись, он понял, что сможет
говорить, а от запаха и омерзения в голове неожиданно
12- 355
стало чисто и ясно. Однажды, когда его контузило и врач
приводил его в себя нашатырем, Костя уже испытал такое
чувство: то ли проснулся, то ли с того света шагнул назад,
в жизнь. Он спокойно оглядел окружающих, серые лица
и оловянные глаза. Вспомнился Коля Сынок — глаза яс-
ные, голубые, до краев наполненные страхом. «Корнея не
провести, не губите людей, назад не пойду», — говорил
Коля в ту ночь. Воронцов с Мелентьевым парня уговори-
ли. И он пошел. Костя как сейчас помнит его тонкую
изящную фигуру, мелькнувшую под фонарем и растаяв-
шую в темноте, затем оттуда запоздало донесся его звон-
кий смех. Долго Воронцов не мог понять, что означал и
что напоминал смех смелого и по-русски бесшабашного
парня, сейчас сообразил: так смеется Даша Латышева,
знаменитая Паненка.
Сейчас она не смеялась, щурясь, словно кошка на све-
ту, поглядывала на мужчин с ненавистью. Костю она за-
была: парень оказался, как все они, пустой. «Мужики,
мужики, — думала Даша, — кто вам поверит либо по-
жалеет, тот и дня не проживет. Поодиночке из любого из
вас кружева наплету, а когда вы стадом, водкой и кровью
смазаны, — как ухватиться?»
Костя не находил решения, знал, тут оно, а что имен-
но в руки взять, не находил. С момента убийства Сипа-
того прошло минут пять, не более. Корней уже за створ-
ку поводка держится, сейчас крикнет: «Ату! Фас!» Будет
поздно, необходимо опередить.
— Время, дети! Мне пора, — четко сказал Корней,
и Костя Воронцов опоздал. — Вот ваши деньги. — Он
собрал со стола червонцы, брошенные в начале вечера
Сипатым и его подручными, сунул их в карман, а пачки
червонцев, вывалившиеся из портфеля, подвинул к цен-
тру. — Забирайте, делите, я вам не Корень. Будете де-
лить — глотки друг другу не перервите, сявки.
— Чтобы Корень сто тысяч отдал — да ни в жизнь, —
прошептала Даша.
— Брось, Корень!
— Не отпустим!
356
— Сход уважай! — раздались голоса, притихли, стали
трезвее, звякнула отодвигаемая посуда.
— Где сход? Кого уважать? Кто не пустит? — Корень
оглянулся. Он явно ломал комедию, уходить не соби-
рался. — Сначала вы за той падалью бросились. — Он
кивнул на дверь. — Потом и того хуже. — Корень повел
глазами на Воронцова. — А вы знаете, за кем он сюда
явился? За мной. Уголовке на вас на всех... Я им нужен.
Стреляй, сказал он. Ясное дело, Корней стреляет, а все
в стороне. Они одного парня мне уже подсунули, подмел
я его. Савелий, Леха Маленький, было дело?
— Было, я и определил, — пискнул старик.
— Было, — рыгнул Леха. — Схоронили.
— Значит, Корнея они в горячей крови утопят и под
вышку подведут, а вас — метелкой, как окурки с пола.
Невиновные вы... Ну, кто за кражоночку, другой за ску-
почку получит мелочишку на бедность, иные же, нера-
зумные, встанут на светлый путь.
— Брось, Корней, — перебил неожиданно лобастый
мужик средних лет, одетый чисто, по-городскому. — Ты
голова, не скажу, но людишек забижать ни к чему.
— Извини, Емельян, — Корней согласно кивнул, —
с сердца я, бывает. Как мальчишечка: в него плюнули,
а он в ответ шибче. Бывайте, люди. Удачи. — Он покло-
нился на стороны и шагнул к двери.
— Стой, Корней, сход не отпускает тебя. — Емельян,
подбадриваемый репликами присутствующих, поднял-
ся. — Люди выбрали, уважай нас.
Корней стоял в своем строгом английском костюме,
с офицерской выправкой, мял в руках белоснежный но-
совой платок и поглядывал из-под тяжелых век грустно
и осуждающе. Далеко не бесталанный он был человек,
безусловно.
Только вздернутые на нервы водкой и кровью люди
притихли, смотрели на Корнея с надеждой, словно дети
малые на отца, который собрался бросить их. Паузу он
выдержал до предела, когда струна напряжения готова
была лопнуть, сказал:
357
— Подойди, Емельян.
Того поднесли Корнею чуть ли не на руках и отхлы-
нули, оставили одних.
— Я тебя уважаю, и ты меня пойми, — тихо сказал
Корней. — Здесь, считай, сорок душ, каждый меня в лич-
ность запомнил. Уголовка на хвост наступит им — хоть
одна сука найдется?
Емельян переступил с ноги на ногу, кивнул и согла-
сился:
— Непременно отыщется.
— И этот, — Корней чуть заметно повел бровью в сто-
рону Воронцова, — теперь по моему следу бросится, всю
свору спустит. Они своих не прощают, сам знаешь.
Емельян посмотрел на воров, на милиционера и дев-
чонку, стиснутых охраной, вновь перевел взгляд на за-
столье. «Один? — подумал он. — Святая простота ты,
Корней. Да за твою душу свой грошовый срок поменять
тут с десяток отыщется».
— Я не так глуп, как ты, Емельян, — Корней выдер-
жал паузу, — думаешь.
— Они, — Емельян указал на Дашу и Воронцова, — не
выйдут отсюда, и никто никогда, Корней, твоего имени
не назовет, даже в кошмарном сне.
— Круговая? — умышленно громко спросил Корней. —
Сами решайте, я от дела в стороне.
Емельян вынул нож, поднял его и спросил:
— Ну? Докажем Корнею, что мы не сявки?
Водка, недавно пролитая кровь, оскорбления, стыд и
страх друг перед другом превратили людей в стаю гиен,
готовых оторвать каждый по куску и не знать, кто убил.
Все убили, а все, значит, не я один. Плотное кольцо
окружило Дашу и Воронцова. Кабан и Леха Маленький
шарахнулись из круга: зарежут по горячке. Перекошен-
ный страхом, злостью на себя, на этих двоих, которые
еще живы и из-за них приходится мучиться, один толкал
другого, высовывал свой нож, рвался вперед, чтобы ни-
кто не подумал, что он испугался, спрятался за чужую
спину.
358
Кольцо сжималось, Костя обнял Дашу, закрыл ее спи-
ну ладонями.
— Нет! — Даша вырвалась, подняла голову. — Ну, кто
первый?
Действительно, одновременно к жертвам могло при-
близиться лишь пятеро-шестеро, остальные оказались
позади. Быть первым никто не хотел, последний шаг не
сделали, застыли.
Костя видел лишь глаза и ножи. Нападающие поче-
му-то пригнулись, передние чуть ли не встали на четве-
реньки, и через их головы там, в конце стола, открылся
Корней. Привычно склонив бледное лицо, он укла-
дывал пачки денег в портфель, на убийство-казнь не
смотрел.
Костя пронзительно свистнул, рассмеялся громко.
И настолько этот смех был искренен и неожидан, что
преступники подались назад, передние спинами надави-
ли на задних, руки с ножами сплелись, мешали друг дру-
гу. Начни Костя Воронцов убеждать либо, того хуже,
пригрози возмездием, кинулась бы стая, растерзала.
— Червонцы-то у вашего Корнея, — сказал он весе-
ло, — из банка Семена Пулячкина.
Это был известный всем мошенник-кукольник, изго-
товлявший банковские пачки из двух настоящих червон-
цев и резаной бумаги.
Все невольно взглянули на Корнея, который, уже чув-
ствуя себя победителем, самую малость расслабился, на-
падения не ожидал, вздрогнул, не нашел быстрых слов.
— Сам повешусь на стропиле, — Костя указал на бал-
ку под потолком, — если хоть одна пачка настоящая. Ай
да воровская казна! Деньги обчества! Интересно, где на-
стоящие?
Толпа, да еще смоченная водкой и кровью, — хуже
балованного ребенка, настроение ее шаткое, непредска-
зуемое. Ну казалось бы, убивать решили, руки занесли —
при чем тут червонцы? Но, во-первых, убивать каждый
боялся. Когда до края дошли, выяснилось, как ни крути,
а кто-то ударить должен первым. Во-вторых, внимание
359
переключилось, и отсрочка выискалась. Ведь Рубикон
только великий легко переходит.
А Костя Воронцов передыху не давал:
— Корней за дверь, а вы, лопухи, эти куклы бумажные
делить начинаете! Картина! Эх, одним глазком взглянуть
бы! Ребята! — Он растолкал всех, отпихивая ножи, слов-
но картонные, однако порезался и, по-детски посасывая
ладошку, подошел к столу. — Вы деньги поделите, а по-
том я для вашей потехи удавлюсь. Посмешим друг друга
вволю, жизнь коротка!
— Истину говорит! — перекрывая гвалт, заявил отец
Митрий, стоя в дверях.
Корней, прижимая к груди портфель, попятился, пач-
ка червонцев вывалилась на пол. Ее подхватили, цепкие
пальцы рванули обертку, раздался стон, будто все до сей
минуты происходящее забавой было, а вот беда пришла.
Бумагу, ровно резанную бумагу тискали перед своими
лицами люди и не могли насмотреться. И ведь деньги те
своими никто не считал, о дележе разговор окончился,
заберет Корней казну воровскую назад — и баста. Так
горе-то в чем? В чем горе, спрашивается? Нет, не было
и не будет! И уймись!
Стон перешел в рычание, стая развернулась на Кор-
нея. Он швырнул портфель, спокойно поднял пистолет
и тихо, отчетливо сказал:
— По местам, сявки, — не поворачиваясь, шагнул
к двери и попал в объятия отца Митрия.
Только Костя Воронцов понял — стараясь успеть,
перелетел через стол. Уже в воздухе Костя услышал вы-
стрел. Когда опустился на пол, отец Митрий валился на
него тяжело и безвольно. Хлопнула задняя дверь — толь-
ко тогда уголовники опомнились. В вихре замысловатого
мата, отпихивая друг друга, они бросились за Корнеем.
— Даша, подмоги. — Костя не мог удержать шестипу-
довое тело.
Подскочил Емельян, Даша подхватила ноги, уложили
в углу на диван, хотя по розовой пене на бороде и усах
видели: поздно.
360
Костя Воронцов кивнул, сказал про себя невнятное,
сел за стол, выбрав чистый угол, подвинул почти нетрону-
тое блюдо с холодцом, налил два бокала квасу и позвал:
— Дарья, садись.
Хлопали двери, бесцельно метались люди, где-то в
углу дрались. Руки у Даши дрожали так, что она не мог-
ла до рта донести.
— Водки, — хрипло сказала она. — Ну, я тут кого за-
помнила, посчитаемся.
Костя налил граненую рюмку, графин отставил.
— А сами? — спросил наблюдавший за ними Емельян.
Смотрел без лести и подобострастия, с уважением.
— Я же на работе, Акимов, — ответил Костя. — Ты
ребят кликни, хватит в горелки играть, разговор имеется.
И чего там дерутся без дела уже минуты три, — он акку-
ратно намазал большой кусок холодца горчицей, — а оба
на ногах, будто бабы. Деловые, обсмеешься на вас. Вот
такие дела, граждане, — сказал Костя, когда вернувшихся
снова усадили за стол. — Войско ваше сильно поубави-
лось, что не свидетельствует о большой смелости. При-
езжих, вижу, нет, Чувакина, Смелкова...
— Знает он нас всех...
— Фамилию, имя настоящее...
— Во-первых, вы моя работа, — оборвал Костя Ворон-
цов, — исправный мужик дело свое должен доскональ-
но изучить. — Он покраснел, так как последнюю фразу
нахально позаимствовал у Мелентьева. — Во-вторых,
не всех... Вот тебя не знаю... Тебя... — Костя указывал
пальцем.
Уголовники переговаривались, обсуждая происшед-
шее, в основном смелость Воронка и подлость Корнея.
О двух трупах почему-то никто не вспоминал, а то, что
Костю с Дашей не зарезали по случайности, просто в па-
мяти ни у кого не осталось.
Костя ударил кулаком по столу и встал:
— Мне с вами ля-ля разводить некогда! Сходку вашу
объявляю у меня в Москве последней! Блатное ваше объ-
единение — вне закона...
361
— Как при царе-батюшке, больше трех не собирай-
ся? — спросил Емельян, усмехаясь.
— Я пока о тебе забыл, Акимов, не гневи...
— Я не забыла! — Даша вскочила, ее звонкий голос
заставил замолчать всех. — Запомнила вас... ребятишки.
Костя положил ей на плечо руку, Даша шарахнулась
в сторону, глядела бешено.
— Посчитаемся! — хлопнула дверь, скрипнуло за по-
рогом и стихло.
— Корнея поймаю, теперь на нем кровь, — восполь-
зовавшись тишиной, сказал Костя. — Он убил Дмитрия
Степановича на ваших глазах. И вы... — Костя проглотил
несколько слов, — расскажете об этом на следствии ясно
и четко. Покойный ваш Сипатый дрянной человечишка
был, но о Корнее говорил правду. Тот лишь чужими ру-
ками, вашими, к себе загребал.
— А парень твой, Воронок?
— Коля Сынок где?
Костя Воронцов отвернулся, не ответил.
— Сынка иной человек решил, — тонко откликнулся
старик Савелий, прячась за чью-то спину. — Степка Хан.
— Тронулся, старик? — Кабан со скрежетом почесал
щеку. — Хан тебя щелчком перешибет.
Савелий захихикал:
— Через часок ни Корнея, ни Хана в Златоглавой не
сыщешь...
— Вы, граждане, непропитыми остатками мозгов по-
крутите, может, какая мысля и выкрутится, — сказал Ко-
стя. — Грехи за вами невеликие, в суде люди решают.
Простить насовсем кое-кого не простят, а явитесь с по-
винной — учтут. В законе нашем советском об этом фак-
те явки с повинной ясно сказано. Думайте. — Он откинул
стул, шагнул к двери, остановился. — На секунду при-
киньте, зарезали бы вы девчонку и меня! Сны свои каж-
дый в отдельности жевал бы... Совесть там, и другое, вам
неведомое, тоже оставим. Я вас на самом краешке оста-
новил... Ведь дальше для вас не жизнь была бы, а ужас-
ный кошмар, до могилы и психушки.
362
— Корней!
— Он довел!
— Нет! Вы сами, друг перед дружкой, себя довели. —
Костя взял со стола пистолет, сунул в карман.
— Две пушки Ленечка с Одесситом унесли, — под-
сказал кто-то.
— Карету я сюда пришлю. — Костя взглянул на ле-
жавшего отца Митрия, на его мертво торчащую боро-
ду. — Сукины дети! — Он вздохнул тяжело и повысил
голос: — Кузя! Ты где, убивец? Пойдем в тюрьму, завтра
адвоката тебе приставим. — Костя Воронцов оглянулся,
разыскивая Кузю, которому Сипатый положил в карман
деньги, а Корней вложил в руку пистолет.
— Я его только видел вроде. Неужели сбежал, парши-
вец?
— Кузя. — Емельян шагнул к противоположному кон-
цу стола, где сидел Кузя, положив лохматую голову на
тарелку. — Нажрался мальчонка.
Емельян хлопнул его по плечу, и «мальчонка» зава-
лился на бок и упал со стула. Уже все понимая, Костя
подбежал, нагнулся — на сатиновой грязной рубашке,
пропечатывая ребра, расползлось и уже подсыхало чер-
ное пятно.
— В сердце...
— Ленечка...
— За Сипатого, — сказал Емельян.
— Да? — Костя побледнел, губы его, обычно пухлые,
истончились и стали серыми. — Значит, месть? Воров-
ской закон? А деньги где? Ищи деньги, падла! — Он вле-
пил Емельяну пощечину.
Здоровенный мужик от такой пустяковины даже голо-
вой не тряхнул, опустился на колени и послушно обы-
скал труп. Денег, конечно, не было.
— За несколько дареных червонцев... товарища сво-
его... Люди! — Костя Воронцов приподнялся на носки,
глянул на всех сверху, по-птичьи склонив голову и, бор-
моча: — Мальчишка на волю вышел третьего дня, — шаг-
нул за порог.
363
Иван Мелентьев уже второй час толкался у Павелец-
кого вокзала, с безнадежной тоской поглядывая в черную
глотку переулка, которая проглотила Костю и Дашу. Ку-
чер, который их вез, проследил до этого места, а дальше
идти поостерегся.
Мелентьев прогуливался вдоль серого массивного зда-
ния и поначалу распугивал проституток и блатную шу-
шеру. Вскоре местная публика поняла, что Иваныч, так
звали Мелентьева среди блатняжек, явился не по их
душу, осмелела и приблизилась.
— Иван Иванович, может, надо чего? — робко спро-
сила тонконогая девчонка, подталкиваемая в спину суте-
нером. — Мы для вас с превеликим удовольствием...
Мелентьев даже не расслышал, расхаживал от угла до
угла широкими шагами, заложив руки за спину. Когда он
удалялся от «черной глотки», то загадывал: «Если сейчас
пойду назад и Костя не появится, иду в трактирчик на
рынке. Там они, больше негде. Корней мой выкормыш,
я в ответе». Старый сыщик шагал обратно, и Воронцов
не появлялся. «Три раза туда и обратно — и иду», — уго-
варивал Мелентьев себя и продолжал расхаживать. Он
всегда считал затею Воронцова безумием. «Ты бы еще
зимой в лес голодных волков отправился манной кашей
подкармливать, — в пылу спора сказал утром Меленть-
ев. — Дилетанты, агитаторы, идеалисты, сосунки».
Когда он в очередной раз повернулся на каблуках и
бросил взгляд на черный провал, то увидел на переломе
тусклого света мужскую фигуру. Человек шагнул неуве-
ренно, придерживаясь за стенку, остановился, сделал
еще шаг.
Пьяный, решил Мелентьев. Уже видел кожанку и фу-
ражку, уже бежал через площадь, повторяя, как заклина-
ние: пьяный, пьяный, напоили.
Уж кто-кто, а субинспектор мог отличить пьяного
от тяжелораненого. Только ненаблюдательный человек
о раненом может сказать: он шел словно пьяный. Чело-
век нетрезвый качается, может и упасть, но движения
364
его расхлябанные, вольготные. Раненый идет, словно
себя расплескать боится — движения экономные, ско-
ванные.
Мелентьев остановился перед Костей Воронцовым,
взял под локоть, резко свистнул, услышал за спиной шум
автомобильного мотора и оглядел Костю внимательно.
Куда? Не повредить бы, хуже не сделать.
Крови не видно, лицо серое, мокрое от пота, глаза
мертвые. Сознание проглянуло, Воронцов шевельнул гу-
бами.
— Кладите его на землю! — крикнул выскочивший из
машины доктор, плюхнулся рядом с Костей на колени,
расстегнул куртку, припал ухом к груди, начал прощупы-
вать пульс.
Константин Воронцов был мертв, но доктор все пы-
тался услышать, как бьется его разорвавшееся сердце.
Глава последняя
ЛЮДИ
Даша лежала в огромной, пожелтевшей от времени
ванне и сдувала наползавшую на лицо пену. Лева На-
тансон по кличке Алмаз, который некогда имел неосто-
рожность показаться с Дашей на глаза Корнею, стоял,
прислонившись к дверному косяку, и любовался чистым
рисунком девичьих плеч, маленькой, гордо посаженной
головой на сильной шее и думал: хитра природа, балу-
ется с человеком как хочет. Мать у девочки алкоголич-
ка, отец — наверняка с соседнего огорода, сама выросла
на помойке, покуривает и выпивает — а на тебе выкуси:
сложена богиней, взгляд царский и умна. Образование,
конечно, не ахти, и речь — порой такое запустит, пере-
водчик требуется, — но это не короткие ноги и вислый
зад, можно и поправить.
Уж как в свое время Алмаз Дашу заманивал на эту
квартиру, соблазнял подарками, сулил несусветное. Дев-
чонка смеялась — не шла. Час назад явилась. Грязная,
365
злая, словно кошка, вырвавшаяся из уличной драки,
приказала:
— Ванну, чистое белье. Корней заедет на моторе через
два часа.
Пока Алмаз суетился, наполнял ванну, сыпал в нее
ароматические соли и взбивал пену, Даша сидела в крес-
ле, потягивая из хрустальной рюмочки шартрез, который
уважала за зеленый цвет. Затем она без спроса открыла
комод, расшвыривая французское белье, нашла себе по
вкусу, отобрала строгое, но, как хозяин отлично знал,
самое дорогое платье, перемерила туфли, нужные оста-
вила. Даша прямо при Алмазе, будто и не мужик он, стя-
нула с себя одежонку, швырнула в угол.
— Забери и выброси, ее искать будут. — Она стояла
перед Натансоном обнаженная, смотрела сторонне, как
на кельнера в ресторации, провела ладонями по животу
и бедрам, потянулась. — Устала я, Лева. — И прошла в
ванную.
До Алмаза доплыл слушок о сходке и возможных не-
приятностях у Корнея. Может, свершилось уже? У власти
Корней, в бегах ли — на эту девчонку Леве даже глядеть
не следует. Знает все отлично Лева Алмаз, а прилип к
косяку, не только глаз отвести не может, мысли пере-
бирает настолько несерьезные — самому смешно. От та-
ких мыслей до церковного хора ближе, чем от уголовки
до тюрьмы.
— Рюмку дай и переоденься. — Даша смотрела на-
смешливо, глаза ее, голубые в зелень, сливались с пе-
ной. — Корней нехороший явится, к чему тебе лишнее?
Алмаз похлопал толстыми ладошками по атласному
халату с золотыми драконами, вздохнул тяжело и заторо-
пился. Права девочка, очень в цвет подсказала, лишнее
ему совершенно не требуется.
В новом платье, на высоких каблуках Даша смотре-
лась дамой. Махнув на жизнь рукой, Алмаз преподнес
ей сережки и нитку жемчуга. Хозяин переоделся, был в
строгой тройке, жилет застегивался лишь на две верхние
пуговицы, и от этого хозяин выглядел комично и безо-
366
бидно. Крутанувшись перед трюмо, Алмаз остался дово-
лен, лучше выглядеть комиком в жизни, чем героем-
любовником в гробу.
Даша пила чай, ложку держала манерно, отставив ми-
зинец, и Натансону хотелось этот пальчик прижать, по-
советовать гостье не держаться классной дамой, отки-
нуться на спинку кресла, чашку со стола забрать, губы
не вытягивать. В душе старого мошенника дремали поэ-
ты, воспитатели и какие-то личности неизвестные. Хотя
Даша отлично знала, что Корней сюда никогда не явит-
ся, играла свою роль последовательно, для того и оделась
тщательно. Алмаз и догадаться не должен, что Паненка
против Корнея пошла, иначе либо тотчас выгонит, либо
в постель потащит. Ей надо отсидеться сутки, собраться
с мыслями, решение принять.
— Если Корней припозднится, не выгонишь? — Даша
взглянула на часы.
— К чему слова, королева? — возмутился хозяин столь
дурной шутке. — Мой скромный будуар к вашим услу-
гам. Я тут, на диванчике, по-сиротски прикорну.
Даша кивнула, вновь покосилась на часы. Корней из
города уже подался. Хан с ним рядышком. Они теперь
так и будут скакать, пока один другого не кончит. Вот
если бы они друг дружку порешили, вот сладость, меч-
товый вариант. Только бы сюда раньше времени никто
из блатных не заскочил, новости не принес...
В дверь властно позвонили. Алмаз вскочил, засеменил
к дверям, Даша отставила чашку, взяла из сахарницы се-
ребряные щипчики, бросила.
— Кто? — Алмаз спросил недовольно и заискивающе
одновременно.
— От Корнея.
— Ждем, рады гостям. — Алмаз отодвинул засовы,
снял цепочку, распахнул дверь.
Оттолкнув хозяина тростью, вошел Хан, оглянулся,
кивнул и сказал:
— Чистенько.
Корней переступил порог, увидел Дашу и сказал:
367
— Я думал, болтают, мол, Земля круглая и вертится,
а оно так и есть.
— Ждем, давно ждем, дорогие гости, — кланяясь, бор-
мотал Алмаз, чувствуя неладное, заискивающе загляды-
вал в твердые лица «дорогих гостей».
После неожиданного финала на воровской сходке дела
у Корнея складывались удачно. Он сел в машину в ус-
ловленном месте, выслушал доклад шофера о действиях
Хана и удачном ограблении, однако не удовлетворился
этим, велел отвезти к ресторану «Прага», что на углу Ар-
батской площади. Приказав ждать, Корней отправился к
особняку, который два часа назад посетил Хан. На углу
Староконюшенного Корней подхватил девочку, сунул ей
червонец и сказал:
— За одной дамочкой проследить требуется, с тобой
удобнее. Погуляем полчасика, и ты, цыпочка, свободна.
— Я портвейну хочу, — нагло заявила девочка, Кор-
ней глянул, и она умолкла, затем решила поддержать
светский разговор, и Корней всю дорогу краем уха слы-
шал ее голосок, повествующий об удивительно кош-
марной жизни молодой красивой девушки в огромном
городе.
Около особняка стояла пролетка, у входа — двое с
винтовками. Корней прошел не останавливаясь, хотя
спутница заинтересовалась происходящим и потянула
его к подъезду.
— Пойдем взглянем, интересно, наверняка убили ко-
го-нибудь...
— Оставь, милочка, — Корней передернул плечами, —
покойники — это такая пошлость...
В конце переулка затарахтел мотор, подпрыгивая по
булыжнику, неторопливо проехала машина, остановилась
у особняка. До Корнея донеслись возбужденные голоса.
Он прибавил шагу и свернул в ближайший переулок.
Примерно через час Корней встретился с Ханом в том
же кабинете ресторана «Флора», где они перекусывали
днем. Хан ужинал в одиночестве^ Корнею кивнул, же-
стом указал на стул, налил вина.
368
— Как у меня, ты знаешь, а что у тебя?
— Хуже. — Порой Корней предпочитал говорить
правду, полагая, что в небольших дозах она действует
сильнее.
Корней коротко пересказал события, происшедшие на
воровской сходке, опустив лишь наиболее для себя не-
выгодное. Он верно оценивал психологию Хана и воз-
можную его реакцию.
— Забудь, Корней, бог им простит, а мы при случае
вспомним. Воронок — мент как мент. На них ни пуль,
ни ножей не хватит. — Он налил в бокалы, чокнулся. —
За нашу удачу, Корней. Девку свою забудь, она давно с
шага сбилась, продала бы не сегодня, так завтра.
Корней кивнул и выпил. О воровской казне, припря-
танной в надежном месте, и о фальшивых, которые он
предъявлял ворам, а затем бросил, Корней промолчал.
Выплывет все, поделим, решил он, хотя надеялся, до
дележа не дойдет, так как по его раскладу жить Хану
оставалось до рассвета, а еще точнее, до того момента,
когда Корней увидит содержимое сейфа, чьи останки в
данный момент изучал уголовный розыск.
— Сколько было в жестянке? — спросил Корней не-
брежно.
— Около пуда, — ответил флегматично Хан, словно
ежедневно крал примерно столько же. — Сторож-то в
зале не спал, газетку почитывал.
В суете и неразберихе происходящего Корней забыл,
что обещал сторожа усыпить. Спокойствие Хана не об-
мануло опытного рецидивиста, он пошел в открытую:
— Виноват, Хан. Падлу, которая подвела нас, разыщу
непременно, ответит, а вина моя.
— Верно. — Хан закурил длинную дорогую папиро-
су. — Теперь объясни, Корней, на кой черт ты мне ну-
жен? Ни денег у тебя, ни авторитету, пустой ты и совсем
для меня неинтересный.
Корней из кармана, где лежал пистолет, вынул носо-
вой платок, неторопливо вытер лицо, а когда стал класть
платок на место, Хан сказал:
369
— Денег со мной нет, Корней. Я тебя давно понял,
и ты по карманам не шарь, здесь не проходит. По-
нял? Так, говоришь, ты отца Митрия жизни лишил? За-
зря, покойник вещь тяжелая, гнуть тебя будет, а скинуть
его можно только в суде. Ты с повинной не собира-
ешься?
— Ты наглость-то вместе с хрустами из сейфа выта-
щил? — Корней бросил салфетку и встал. — Я свою долю
подарить могу, как бы жалеть позже не стал. — Он шаг-
нул из кабинета, отдернул портьеру. — Был грязь, грязью
и остался, хоть я на тебя и фрак надел.
Корней уходил. Хан понял, что не блефует старый,
метнулся наперехват, обнял, усадил. Только что хотел
десять процентов ему предложить, теперь заткнулся: дей-
ствительно уйдет, вот беда. Но больше всего Хана инте-
ресовало: убил Корней отца Митрия или рисуется, цену
себе набивает?
— Меня на хомут не взять, — уверенно глядя Хану в
глаза, сказал Корней. — Для тебя мечта — равное парт-
нерство. Понял? Икнешь против, уйду.
Он твердой рукой налил себе, выпил не чокнувшись.
Корней знал мир ханов, в нем ничего просить нельзя,
только отнимать, и чем больше и нахальнее, тем легче
отдают и еще благодарят. Слабоват оказался Хан для та-
кого противника, хотя поначалу все козыри на руках
имел против пустой карты.
— Забудем, — смилостивился Корней. — Уйдем из
Москвы и из России уйдем. Отсидимся в Риге, там у
меня люди есть, примут. Только вот, — он задумался,
оглядел Хана, свой костюм, — красивы мы с тобой из-
лишне. Мое пристрастие к дорогой одежде господину
Мелентьеву отлично известно, а тебя ему уже обрисова-
ли. Международный вагон, кожаные чемоданы, дамочки
в брильянтах отпадают. Пойдем из Златоглавой на возах,
лапотниками, обратниками базарными. Только где нам
такой вид приобресть? — Он задумался, на самом деле
ждал реакции Хана, хотел знать, есть ли у того потайное
местечко и где именно деньги схоронены.
370
О Риге Корней сказал правду, там и казна воровская
в банке лежала. Умолчал Корней о пустяке, что Хана в
крестьянской одежде собирается забыть в чужой телеге
покойником. Не любит мужик к властям обращаться, за-
роет незнакомца втихую: не было Хана и не стало, кто
всполошится?
— Привык я. — Хан оглядел великолепно сидевший
смокинг, вытянул ноги, любуясь лакированными шти-
блетами. — И от людей уважение. Может, так пойдем.
Корней, а?
— Касса твоя два дня пролежит, не сгниет?
— Уверен. — Хан самодовольно усмехнулся. — Она не
у людей спрятана. Люди, Корней, — самое ненадежное,
что на земле существует...
— Идем, Сенека, — прервал его неожиданные фило-
софствования Корней.
— Значит, круглая и крутится, — довольно повторил
Корней, оглядывая Дашу.
Он выбрал квартиру Натансона из противоречия ло-
гике Мелентьева. Никак пугливый нэпман, мошенник и
чистодел не подходил для временной берлоги двух убийц.
Никогда, решит Мелентьев, и Корней повел Хана имен-
но сюда. И — чего от себя самого скрывать — очень он
рассчитывал тут Паненку найти, самое для нее место
подходящее.
— Нет, что бы про меня людишки ни болтали, — по-
тирая крепкие ладони, сказал Корней, — а умен я не-
заурядно. Как полагаешь, Паненка? — Он оперся на
спинку кресла, нагнулся к Даше и, хотя ожидал поще-
чины, увернуться не успел. Девушка вскользь, но маз-
нула его по щеке.
Корней рассмеялся, а Хан, проверив на дверях запоры
и швырнув хозяина на диван, сказал:
— Свободой клянусь, я в девчонку влюбился.
Даша, как всякая женщина, тонко чувствовала отно-
шение мужчины. Алмаз сейчас о ней забыл, думает толь-
371
ко о своей шкуре. Корней еще тянется к ней, но так,
самолюбие потешить, не более, а Хан смотрит, как на
забавного щенка, который цапнуть норовит. Со щенком
можно поиграть, но лучше утопить и не иметь лишней
мороки. Хан опасен, не Корней: старика уговорить мож-
но — молодого нельзя, он глухой.
Корней жестом вызвал хозяина в прихожую и оставил
Дашу и Хана вдвоем.
— Все играешь, не надоело? — добродушно спросил
Хан.
Даша не ответила, смотрела подозрительно.
— Верно, что ты Воронцова на сходку провела?
— Верно, — Даша решила не злить парня, не вы-
казывать ни страха, ни презрения, — он один потолко-
вать с людьми хотел, а твой хозяин на него ребят на-
травил...
На «хозяина» Хан не среагировал, но, когда Даша ска-
зала «ребят натравил», вскинулся:
— Ну, там не только сявки были, кое-кого знаю... Си-
патый — у него своя корысть, а отца Митрия, к примеру,
попробуй натрави...
— Убил Корней Дмитрия Степановича...
— Врешь, — убежденно сказал Хан, хотя слышал то
же от самого Корнея. — Не станет Корней на себя кровь
брать, остережется...
— Выхода не было — только вход. Дмитрий Степано-
вич его...
— Он двум богам служил, — сказал Корней, слышав-
ший весь разговор. — А крови, Хан, на мне и так предо-
статочно. — Он помолчал, разглядывая молодых людей. —
Больше, меньше — давно без разницы.
Хан поднялся легко, поигрывая тростью, очень она
его забавляла, вышел из комнаты. Хозяин, смешно под-
вязанный фартуком, выволакивал из чулана различное
барахло. Хан помог ему выдернуть плетеную пыльную
корзину, отряхнул руки, взглянул на висевший на стене
телефонный аппарат, помедлил, затем заглянул в ком-
нату. Корней, обхватив Дашу за плечи, что-то шептал,
372
девушка упиралась ему в грудь ладонями и отрицательно
качала головой.
— Корней, мне позвонить требуется, не возражаешь? —
спросил Хан.
— Звони! — оттолкнув Дашу, раздраженно ответил
Корней, но тут же спохватился и выскочил в коридор. —
Куда? Откуда у тебя друзья с телефонами? — Он держал
в руке пистолет.
Хан уже назвал номер, покосился на пистолет и, при-
крыв трубку ладонью, сказал:
— Не бренчи нервами, одной мадаме скажу... —
Видно, ему ответили, так как Хан сказал в аппарат:
— Люси? А тебе может звонить и другой? — Он под-
мигнул Корнею. — Я задержусь в «Астории», ночевать
не приду...
Корней вырвал у Хана трубку, прижал к уху и услы-
шал женский голос:
— Жоржик, ты обещал...
Хан сжал Корнею кисть руки, державшую пистолет,
забрал оружие и, оставив Корнея у телефона, вернулся в
комнату.
— Что за девка? Зачем звонил? — преследуя его по
пятам, спросил Корней.
Хан подбросил на ладони пистолет, опустил в кар-
ман, взглянул на Корнея с интересом. Вдруг лицо моло-
дого человека потеряло окаменелость, он улыбнулся,
показав великолепные зубы. Даша вспомнила, что рань-
ше, до убийства Сынка, улыбавшийся Хан нравился ей,
и даже очень.
— А с ней, — Корней кивнул на Дашу, — как посту-
пим? С собой брать глупо, оставлять еще глупее.
— Обычно, дедовским способом. — В руке Хана сверк-
нул нож.
Даша метнулась к окну, пытаясь открыть.
— Брось, Паненка, шутим. — Корней подмигнул Хану,
обводя взглядом комнату, мол, не здесь же кончать дев-
чонку, шуму много. — Будем уходить, тебя с собой за-
берем, а из Москвы выедем — шагай на все стороны.
373
Даша понимала, лжет Корней, живой не отпустит, но
и сейчас, здесь кончить не разрешит. Она открыла окно,
села на подоконник, глянула с третьего этажа на булыж-
ную мостовую и сказала:
— На шаг подойдешь, выпрыгну.
— Не стоит, Даша. — Хан поигрывал ножом, улыбал-
ся, и глаза у него были ласковые и усталые. — Все кон-
чилось, а может, просто перерыв.
Хан, продолжая смотреть на Дашу, схватил Корнея за
плечо, дернул к себе и ударил ножом в грудь. Даша при-
кусила ладонь, смотрела онемев. Корней издал нечлено-
раздельный звук, качнулся, но Хан держал его крепко за
плечи, рукоятка ножа торчала из груди Корнея, по пид-
жаку и манишке текла кровь, лицо стало бледнее обыч-
ного, по щеке прокатилась слеза.
— Страшно? — Хан, выдернув нож, вытер о пиджак
жертвы, но с лезвия еще капала кровь. Хан ударил Кор-
нея по лицу, сказал: — Открой глаза, сука. Тебя спраши-
ваю: страшно?
Корней приоткрыл глаза, увидел нож, свою грудь
в крови, зажмурился. Хан вновь залепил ему пощечину.
— Умрет от страха, сука, так я за него как за человека
отвечу. Обидно? — Он продолжал держать перед лицом
Корнея кровавый нож, подмигнул Даше. — Ишь как пере-
живает! Жизнь-то, оказывается, не так дешева?
Корней открыл глаза, вцепился взглядом, пытаясь со-
риентироваться в обстановке. С ножом и кровью какой-
то камуфляж, он не ранен... Что же это значит?
— Лизни, Корней. — Хан сунул ему нож в лицо. —
Ударю.
И Корней покорно лизнул лезвие.
— Соленая? — полюбопытствовал Хан. — Не краска,
кровь настоящая, только что не человеческая...
— Сынок! Колька Сынок, где он? — неожиданно за-
кричала Даша.
— Какой еще Сынок! — защелкивая на Корнее наруч-
ники, рассмеялся Хан. — Николай? В цирке, наверное, где
же еще? — Он толкнул так и не пришедшего в себя Корнея
374
в грудь, и тот упал в кресло. — Давно приметил, — выти-
рая руки платком, философски изрек Хан, — у трагедии
часто комический конец.
Он, сотрудник уголовного розыска Степан Сурмин,
не знал, что Константин Николаевич Воронцов умер.
— Возьми на память, Даша. — Хан протянул девушке
нож, лезвие которого легко утапливалось в рукоятке, вы-
пуская из нее кровь. — Корней, как же ты голос жены
собственной по телефону не узнал? — Накопленное за
последние дни напряжение прорвалось у Сурмина безу-
держным весельем. — Это же я Анне звонил, она под-
твердила, что ты Дмитрия Степановича, сука, убил. Ты в
ресторации сказал — я не верю, думаю, рисуешься. Даша
тут подтвердила, а я сомневаюсь. Думаю, возьму тебя,
а ты снова чистенький перед законом. Я и позвонил,
как было оговорено, ты первую фразу Анны не слышал:
«Твоего друга митрополит ждет». Ты сам-то, Корней, не
забыл, что на вашем обезьяньем языке митрополитом
председателя суда зовут? — веселился Хан.
В прихожей раздались шум, голоса и визгливый воз-
глас хозяина квартиры:
— Я и шел вас предупредить, Иван Иванович. Позво-
нить-то нельзя, слышно в комнате. Осторожнее!
Мелентьев быстро вошел в комнату, окинул всех цеп-
ким взглядом, кивнул Сурмину, будто виделись недав-
но, подошел к Даше, обнял за плечи, прижал к себе и
вздохнул.
— Вы что? — Даша отстранилась.
Сурмин вновь преобразился, смотрел испуганно, с на-
деждой, сомнением и обидой. Мол, как же так, все долж-
но быть отлично.
— Да, Степан, — Мелентьев постучал пальцем по серд-
цу, — лучшие всегда погибают первыми.
Сурмин съежился, отошел в сторону, только сейчас по-
чувствовал, как устал и что теперь все ему безразлично,
никакой радости нет. Даже безучастно сидевший в кресле
Корней не вызывал никаких эмоций. Ну, взяли наконец
Корнея — еще одним преступником меньше. Ну и что?
375
Мелентьев рывком поставил Корнея на ноги, взглянул
равнодушно. Сбылась мечта его жизни: Корней взят на
деле, стоит в наручниках... И неожиданно Ивану Ивано-
вичу Мелентьеву, человеку достаточно образованному,
всегда гордившемуся своей выдержкой, захотелось ру-
гаться, матерно и вычурно ругаться, кричать и вообще
безобразничать. Разве стоило ради этого жить? Он от-
вернулся и тихо сказал:
— Уберите... в машину.
Два молоденьких милиционера, скрывавшие свое лю-
бопытство, прошли нарочито спокойно, взяли Корнея
под руки излишне крепко и вывели.
Круглая чаша цирка была пуста, лишь в проходе у аре-
ны да на первых рядах виднелись одинокие фигуры.
Жонглер, наблюдая за репетицией, автоматически
вертел трость, которая, словно живая змея, обвивала его
талию, переползала на шею, падала к ногам и вновь
пропеллером появлялась между пальцами.
Пожилой человек с усталым добродушным лицом,
одетый в залатанное трико, сидел на мягком барьере аре-
ны, подогнув под себя ноги.
На свободно висевшем над ареной канате работал
Коля Сынок. Под канатом стоял, сверкая полированной
головой, некогда знаменитый клоун Эль-Бью. Он был
и режиссер-постановщик, и тренер, а сейчас страховал
Колю, который работал на четырехметровой высоте без
лонжи.
Даша и Сурмин сидели в креслах второго ряда. Сур-
мин смотрел на Сынка с легкой улыбкой: так взрослый
наблюдает за любимым ребенком, — была в этой улыбке
и гордость, и снисхождение.
— Даша, — Сурмин легко дотронулся до плеча девуш-
ки, — и такой талант могли залить водкой, марафетом
оглушить и сгноить на тюремных нарах.
Даша не ответила, она смотрела на руки Сурмина —
некогда страшные руки убийцы Хана, сейчас просто
376
сильные и усталые руки рабочего человека. Даша осто-
рожно провела пальцами по его твердой ладони.
— И металл не беру, а не проходит, — отвечая на мыс-
ли девушки, сказал Сурмин.
«Боже мой, — думала Даша, — как же я раньше не
обращала внимания. У него же вековые мозоли. А я хо-
тела его убить... У курносого начальника были шрамы на
сердце, и он умер».
С каждым часом, который отделял Дашу от дня смер-
ти Воронцова, девушка острее чувствовала несправедли-
вость происшедшего. Тоска и вина накатывали на нее,
казалось, что она под водой, и светлый мир там, наверху,
все удалялся. И уже не вынырнуть, не хватит дыхания
и сил и, главное, жажды жизни. «В угол загнанные, и в
каждом хорошее есть», — вспомнила Даша. И знал, что
на краешке стоит... Даша так прикусила губу, что во рту
стало солоно.
— Звезданется Колька. — Сурмин обнял Дашу за пле-
чи, легко, чуть коснулся и тут же убрал руку. — И этого
костлявого шутника пришибет.
— Ап! — крикнул Эль и поднял длинные тонкие
руки.
Сынок отделился от каната, ласточкой завис в воз-
духе, казалось, он сейчас грохнется на опилки, но старый
клоун перехватил его в полете, тронул кончиками паль-
цев, и акробат опустился на ноги, спружинил, сделал
сальто и застыл с гордо поднятой головой.
Жонглер одобрительно присвистнул и, поигрывая тро-
стью, отправился за кулисы. Клоун, сидевший на барь-
ере, перевернулся через голову и кубарем выкатился к
ногам Эля и Сынка.
— Нормальная работа, — сказал он, похлопывая Ни-
колая по мокрому плечу.
Сынок тяжело дышал и вопросительно смотрел на
Эля, который пожимал плечами, беззвучно разговаривал
сам с собой, словно советовался, жестикулировал и воз-
мущался. Длинными пальцами он брезгливо отряхнул
с лица Николая пот и наконец произнес:
377
— Жиру и водки в тебе еще килограмма три. Работа?
Да-да, работа неплохая, люди сюда, — он широким же-
стом обвел зал, — приходят не на работу смотреть. Ты
артист? Ты шпана, ловко лазающая по канату.
Даше и Сурмину было отлично слышно каждое слово.
Степан прикрыл улыбку широкой ладонью, Даша поры-
валась выйти на манеж, шептала возмущенно:
— Этот скелет забыли похоронить. Замучил Кольку,
тот худющий стал, тень не отбрасывает.
— Ты так надрываешься, Сынок, — слезу выжима-
ешь, публика рыдать станет от жалости. — Эль размахи-
вал руками, призывая пустые стулья в свидетели. — На
нас будут писать жалобы, что мы замучили трудовой
пролетариат. Это тебя!
Он наклонился и повел длинным носом:
— Пиво?
Николай, слушавший до этого спокойно, взмолился:
— Маэстро! Один стакан, чтобы не скрипели кости.
— Бутылку на двоих, — подтвердил маленький кло-
ун. — Я боялся, он не дойдет до манежа.
— Боги! — Эль воздел руки к куполу. — С кем при-
ходится работать? Это канат, веревка? Да, но символ,
паренек. Символ! Для кого-то петля, для иного — путь
из пропасти. За три минуты они, — вновь указал широ-
ким жестом на зал, — должны прожить с тобой жизнь:
бороться, отчаяться и умирать, найти силы и победить.
Да, ты выжмешь из них слезы, но не сочувствия к твоей
тяжелой работе, а слезы радости за Человека, которому
трудно, порой безысходно, но Человек... — Эль подпрыг-
нул и повис на канате.
Даша увидела старика, хватающегося за последнюю
надежду, сейчас он сорвется, сил уже нет, и жизнь кон-
чится. И вдруг ярость родилась в умирающем теле, он
бросился вверх, казалось, не касаясь каната, взлетел, па-
рил. Неожиданно канат ожил, захлестнул артиста петлей,
второй, третьей... Даша поверила, что случилось непред-
виденное и толстенная веревка действительно удавит
старого артиста. Он боролся, разрывая упругие кольца,
378
вытянулся «свечой» вверх, упал обессиленный, рванулся
в сторону и вытянулся параллельно земле.
Только Сынок, оценивая талант маэстро, почувство-
вал мгновение, когда силы его были действительно на
исходе, и крикнул:
— Ап! — и смягчил падение старого клоуна.
Деликатно отводя взгляд от задыхающегося артиста,
Сынок сказал:
— Меня не приглашают в Вену и Париж, маэстро.
Я пытаюсь сделать номер, который без стыда можно ра-
ботать в провинции. — Он понизил голос и еле слышно
прошептал: — Напоминаю, маэстро, мне необходима
партнерша.
— Готовить номер для провинции? — Эль взмахнул
руками и шагнул к кулисам, но Сынок и второй клоун
повисли на нем.
— Маэстро!
— Эль, я умоляю!
— Хорошо. — Эль вернулся, заломил руки и торже-
ственно произнес: — Ты не бездарен, со временем, воз-
можно... Но показывать тебя людям в таком виде?.. За-
чем ты ползешь на эту веревку? Ради чего? Кто поверит
в твою борьбу? — Он начал длиннющим пальцем свер-
лить свой полированный лоб и вдруг закричал: — Эври-
ка! Тебя может спасти Ева! И она должна быть Евой,
а не балаганной подделкой. И Ева встанет здесь! Тогда,
о боги, твое жалкое фиглярство люди простят. Лю-
бовь! Человек сражался с мельницами, преследовал ста-
до баранов... — Эль взглянул на хлопающего глазами
Сынка, махнул на него рукой. — Шпана. Где ты возь-
мешь Еву?
— Даша, — позвал Сынок и крикнул: — Даша! Ты
здесь?
— Не ори. — Даша вышла на манеж.
— Здравствуйте, — саркастически произнес Эль, кла-
няясь.
— Привет, — умышленно грубо ответила Даша, кив-
нула, повернулась к Сынку: — Чего тебе?
379
— Понимаешь. — Сынок замялся, он обещал Меленть-
еву попытаться устроить Дашу в номер, знал, что Сурмин
приведет Дашу на репетицию, договорился в основном с
маэстро, но что говорить Даше и как вести себя дальше,
не имел понятия.
— Ты здорово... там. — Даша указала наверх. — А вы, —
девушка замялась, решительно тряхнула бронзовыми ку-
дрями, — маэстро. Раньше я злилась, когда слышала это
слово. Маэстро. — Даша прислушалась, взглянула на Эль-
Бью и рассмеялась. — Маэстро.
— Пройдитесь, пожалуйста, до кулис и обратно, —
сказал Эль.
— Куда?
— Пожалуйста, дойдите вон до той пыльной зана-
вески, — Эль указал на портьеры, — и вернитесь об-
ратно.
Даша гордо вскинула голову, решив, что над ней под-
шучивают, хотела ответить резко, но Сынок обнял ее за
плечи и шепнул:
— Тебе не трудно? Для меня. Я же живой! Ты говори-
ла, что выполнишь любую мою просьбу.
Даша не понимала, чего от нее хотят, она отстранила
Сынка, взглянула на клоунов, пожала плечами.
— Можете не ходить, спасибо, — сказал Эль.
— Белое платье, узкий лиф, шлейф, каблук. Коро-
на, — сказал маленький клоун.
— Открытое трико, короткий плащ, каблук, волосы не
трогать, — возразил Эль.
— Вы возьмете Дашу? — Сынок схватил Эля за руку.
Степан Сурмин взглянул последний раз на Дашу, Сын-
ка и клоунов, которые, жестикулируя, спорили, одернул
гимнастерку и через служебный ход вышел на улицу.
Субинспектор Мелентьев был, как обычно, одет тща-
тельно, свежевыбрит и лицом бесстрастен. Он сидел в
кабинете за огромным пустым столом и ждал своего но-
вого начальника — Степана Петровича Сурмина.
380
Костю Воронцова похоронили. Волохов, как и поло-
жено начальнику, сказал речь, из которой субинспектору
стало ясно, что Костя был душой светел, долг свой перед
людьми понимал правильно и молодые должны брать
пример с безвременно, ушедшего товарища.
Якова Шуршикова, некогда грозного Корнея, ждал
суд. Одессита и Ленечку взяли на вокзале, не дали уйти
из Москвы, арестовали нескольких жуликов рангом по-
ниже, шестеро совсем никчемных (кражонки за ними
числились — в руки взять нечего) явились в милицию с
повинной.
«Цена за жизнь Кости Воронцова», — рассуждал субин-
спектор и сегодня, как никогда, понимал, что обманывает
себя. «Лишить их знамени, — говорил Костя. — Не сво-
бодные люди они, а в угол загнанные, вытащить их оттуда,
вытащить, заставить верить в доброту человеческую...»
И уже доходили до субинспектора слухи: треснул во-
ровской мир в столице, разваливается.
«Теперь у меня новый начальник!» — тоскливо думал
Мелентьев, не признаваясь, что не «новый» его волнует,
а вина перед Костей, которого нет и уже не будет ни-
когда.
Сурмин вошел стремительно, повел плечами, вздрог-
нул так, словно очень горькое проглотил, и сказал:
— Вооруженное нападение на Пресне, есть тяжелора-
неные.
— А вы думали, уважаемый... — доставая из стола пи-
столет, спросил Мелентьев, встретился взглядом с Сур-
миным, замолчал и подумал: «Три месяца назад я его с
ложки кормил...»
Они уже подъезжали к Пресне, когда Сурмин поло-
жил руку на плечо Мелентьева и сказал:
— В главном Воронцов был прав: мы должны быть до-
брее и терпеливее.
СОДЕРЖАНИЕ
ТРАКТИР НА ПЯТНИЦКОЙ. Роман.............7
АГОНИЯ. Роман...........................165
ISBN 978-5-227-03577-6
Литературно -художественное издание
Николай Леонов
ТРАКТИР НА ПЯТНИЦКОЙ
Романы
Ответственный редактор Е.Л. Шведова
Художественный редактор Е.Ю. Шурлапова
Технический редактор И.В. Травкина
Корректор О. А. Левина
Подписано в печать 22.02.2012.
Формат 84x108*/32. Бумага типографская. Гарнитура «Ньютон».
Печать офсетная. Усл. печ. л. 20,16. Уч.-изд. л. 18,6.
Тираж 4000 экз. Заказ № 1799
ЗАО «Издательство Центрполиграф»
111024, Москва, 1-я ул. Энтузиастов, 15
E-MAIL: CNPOL@CNPOL.RU
www.centrpoligraf.ru
Отпечатано с готовых файлов заказчика
в ОАО «Первая Образцовая типография»,
филиал «УЛЬЯНОВСКИЙ ДОМ ПЕЧАТИ»
432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14
Фирменные магазины «Издательства Центрполиграф»
в Москве и Ростове-на-Дону
«Рижскоя»
Москва - ул. Октябрьская, д. 18, тел.
для справок: (495) 684-49-89, мелко-
оптовый отдел— тел. (495) 684-49-68;
пн—пт — 10.00—19.00, сб — 10.00—
17.00, курьерская доставка книг по
Москве.
Ростов-на-Дону - Привокзальная пл., д. 1/2 (мелкооптовый отдел),
тел.: (8632) 38-38-02; пн—пт — 9.00—18.00.
Официальный дистрибьютор издательства ООО "АТОН". Санкт-Пе-
тербург, набережная р. Фонтанки, д. 64, пом. 7-н, тел. для справок:
(812) 575-52-80, (812) 575-52-81. Пн—пт — 9.00—18.30; сб, вскр — вы-
ходной. E-mail: aton@peterlink.ru
Scan Kreyder -21.11.2015
STERLITAMAK