НИКОЛАЙ
БОГДАНОВ
НИКОЛАЙ
БОГДАНОВ
О СМЕЛЫХ И УМЕЛЫХ
ИЗБРАННОЕ
О СМЕЛЫХ И УМЕЛЫХ
ЛЕГЕНДА
О МОСКОВСКОМ ГАВРОШЕ
ВЕЧЕРА
НА УКОМОВСКНХ СТОЛАХ
МОСКВА- 1982
«ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»
Р2
Б73
Рисунки И. Година
Оформление А. Дьякова
Б “0102-480^4,-^
Ml 01 (03)82
©Состав. Оформление.
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА», 1982 г.
о Смелых
и умелых
—‘ '  •' ** ----------------------------
МЕДОВЫЙ ТАНК
Чужие самолеты в небе. Разрывы бомб на земле.
Пальба вдоль границы. Пожары. Это война. Не верилось,
что вот так она и начнется в одно прекрасное летнее утро.
Неужели немецкие фашисты решились напасть на та-
кую могучую державу, как наша страна? С ума сошли,
что ли?
Вот пылит мотоцикл. На нем два чистеньких немца в
военной форме. Едут, посматривают по сторонам, словно
природой любуются. Подкатили к деревне. Вдруг один —
трах! — из автомата по соломенной крыше зажигатель-
ными пулями. Занялась, горит изба.
А вслед за ними на дым пожара понаехали броневики,
транспортеры, полные солдат в мундирах мышиного цвета,
в рогатых касках, грузовики с пушками на прицепах.
Заполнили деревню.
Солдаты резво, сноровисто попрыгали с машин — и
врассыпную. Кто ловить кур, кто хватать поросят. Жители
убежали, а вся живность и имущество — вот оно, в избах.
Тащат солдаты укладки, разбивают на крыльце сундуки.
Один радуется шелковому отрезу, другой — вышитому
полотенцу. Денек летний, душный. Достают воду из ко-
лодцев. Умываются, плещутся, хохочут. А рядом жарко
горит изба, от нее загораются другие.
Вот они, враги. Значит, у них так и полагается. Жечь,
грабить.
Впервые в жизни видели такую картину наши тан-
кисты — командир танка лейтенант Фролов, башенный
стрелок Али Мадалиев и водитель Василь Перепечко.
6
Широко открытыми глазами глядел Фролов в узкую
смотровую щель и докладывал по радио командиру полка
все, что видит.
Танкисты ловко замаскировали свою ладную, быструю
«тридцатьчетверку» среди'старых скирд соломы на краю
села, у пчельника, и, не замеченные фашистами, могли
пересчитать все их машины и пушки. Мотоциклистов
приказано было пропустить... А что делать с этими?
Пока что не воюют, а грабят. Ага, вот затеяли что-то
военное. Бегут к пчельнику. В руках саперные лопатки, на
ходу надевают противогазы. Неужели хотят применить
отравляющие газы?
Наши насторожились. Дело серьезное.
И вдруг солдаты в противогазах набросились на ульи.
Ломают, опрокидывают. Вытаскивают рамки с медом,
наполняют котелки. Пчелы поднялись вверх черной тучей.
— Огня бы им, а не меду!
Пальцы Мадалиева легли на гашетку скорострельной
пушки.
— Стоп,— прошептал Фролов, стряхивая капли пота
с бровей (в стальной коробке танка было жарко).— Зада-
ние выполнено. Приказано возвращаться к своим. Будем
пробиваться!
— Есть! — отозвался Перепечко, берясь за рычаги.
Он дал газ, мотор взревел, и танк сорвался с места,
стряхнув с себя груду снопов, пошел по пчельнику, как
слон.
Немцы, грабившие пчел, бросились врассыпную. Али
Мадалиев влеплял снаряд за снарядом в бронетранспор-
теры, в грузовики со снарядами. А Василь Перепечко
гусеницами давил противотанковые пушки.
Фашистские артиллеристы и пехотинцы, не раз бывшие
в переделках, не растерялись. Но странными жестами они
сопровождали свою подготовку к неожиданному бою. То и
дело хватались за глаза, за щеки, за нос, размахивая рука-
ми. Словно хватали воздух...
7
Что-то мешало им бросать гранаты, стрелять.
Пчелы!
Да, миллионы пчел поднялись с разоренного пчельника
и гудели вокруг, как буря, жаля встречного-поперечного
без разбору. Все люди им стали врагами.
— Огонь! Огонь! — командовал Фролов.— Наддай!
Вдруг затвор щелкнул, а выстрела не последовало.
•— Боекомплект кончился,— сказал Али, в азарте рас-
стрелявший все снаряды.
Тогда Василь Перепечко бросил танк вперед, и машина
скатилась на деревенскую улицу.
Стальной грудью машина таранила стенки броневи-
ков, расщепляла борта грузовиков, давила пушки, так что
колеса разбегались в разные стороны. То вздыбливалась
горой, то оседала, и танкистов внутри машины бросало,
как в лодке во время бури.
Они стукались головами о какие-то предметы, едва не
сваливались со своих сидений. Фролов почувствовал прон-
зительную боль в глазу. Перепечко словно пламенем опа-
лило губы. Мадалиева куснуло в нос.
Не обращая внимания на ноющую боль, лейтенант
Фролов кричал:
— Круши давай!
Перепечко отлично владел всеми способностями боевой
подвижной «тридцатьчетверки».
Спасаясь от бешеного танка, фашисты прыгали в окна
домов, лезли на деревья; один, ухватившись за веревку
журавля, шмыгнул вместе с ведром в колодец.
А два каких-то ловких фрица, на которых несся танк,
изловчились, подпрыгнули и вскочили на его броню, тем и
спаслись. Но не успели они опомниться, как танк, пройдясь
по улице, свернул за околицу и помчался прочь с такой
скоростью, что невозможно было спрыгнуть.
Вдогонку ему били из крупнокалиберных пулеметов,
стреляли из уцелевших пушек. Пришлось невольным
пассажирам спрятаться за башню.
8
Лихо увертываясь от снарядов, танк скатился с дороги
в лес, ломая кусты, и пошел оврагом, разбрызгивая мелкий
ручей. Наконец выбежал к своим. И остановился. Жаркий,
распаренный, грязный, мокрый. И липкий — от меда.
Медленно раскрылись люки. Из верхнего вылез лейте-
нант Фролов и башенный стрелок Мадалиев. А из нижнего
выполз водитель Перепечко. Вылезли и повалились на
пыльную траву.
Со всех сторон к ним бросились товарищи танкисты.
— Санитаров! — крикнул кто-то.
Герои были неузнаваемы, на каждом, что называется,
лица не было. Правый глаз Фролова совсем затек. Акку-
ратный нос Мадалиева раздулся и краснел, как помидор.
Тонкие губы Перепечко, знакомые всем по насмешливой
улыбке, были похожи на деревенские пышки «с пылу,
с жару».
Лейтенант с трудом вытянулся перед командиром
полка.
— Что с вами? Вы ранены? — спросил командир, ко-
зыряя в ответ на странно затяжное приветствие лейте-
нанта, с трудом поднявшего пухлую руку к шлему. И тут
же хлопнул себя по лбу: — Ох, черт, кто это кусается?
Подоспевшие санитарки с криком отскочили прочь —
из всех смотровых щелей танка, как из улья, ползли и вы-
летали пчелы.
Увидев такое, лейтенант Фролов понял, кто ранил его
в правый глаз, и, стряхнув со шлема еще нескольких кры-
латых «воительниц», наконец отрапортовал:
— Дали бой на пчельнике... Вернулись без потерь...
Извините, припухли малость!
Этот’ необыкновенный рапорт вспоминали потом Фро-
лову всю войну.
Как ни грозна была обстановка, все, кто это слышал в
тот час, рассмеялись.
Вдруг кто-то взглянул попристальней и увидел прижав-
шихся к башне двух немцев.
9
— Вы еще и пленных захватили? — спросил командир.
— Ни,— подивился Перепечко,— это они сами на-
липли.— И тут же крикнул по-хозяйски: — А ну слезай,
приехали! Чи вам мой танк медовый?
Немцы после его окрика скатились с танка с подня-
тыми руками, с автоматами на груди, не совсем соображая,
как они так нелепо попались, что и с оружием не могли
постоять ни за себя, ни за честь фашистского воинства.
У них руки от укусов пчел распухли.
А танк лейтенанта Фролова с тех пор так и прозвали
«медовым», хотя немцам много раз приходилось от него
совсем не сладко.
После первой удачной стычки с врагами команда его
приобрела какую-то особую дерзость. Про дела «фролов-
цев» рассказывали легенды.
Однажды славная «тридцатьчетверка» включилась в
немецкую танковую колонну, пользуясь ночным маршем,
подобралась к штабу и расстреляла в упор собравшихся
на военный совет генералов и полковников. В другой раз
догнала колонну жителей, утоняемых в Германию, и,
разогнав конвой, привела советских людей к своим лесны-
ми дорогами, непроходимыми для фашистских тяжеловес-
ных танков.
Немало и еще давал этот танк немцам «огонька»...
И к его прозвищу «медовый» — добавили: «бедовый».
ХОРОШАЯ ПОСЛОВИЦА
В мирной жизни Афанасий Жнивин плотничал и охот-
ничал. Строил избы. Умел делать и табуретки и столы.
Когда пилил, стругал, приколачивал, любил приговари-
вать. Если гвоздь гнулся, он его поправлял, стукал молот-
ком покрепче и добавлял:
— Не будь упрям, а будь прям!
10
И на охоте любил сам с собой рассуждать. Бывало,
промахнется по тетереву и скажет:
— Не тот стрелок, кто стреляет, а тот, кто попадает!
На войне Афанасий стал разведчиком. Сначала его
ротный повар заприметил. Подходит Жнивин к походной
кухне — и всегда с какой-нибудь шуткой-прибауткой. Под-
ставляет котелок для добавочной порции каши и говорит:
— Отчего-то на войне есть хочется вдвойне!
Отметили его веселость и командиры. Солдат бойкий —
значит, нигде не растеряется. А когда узнали, что он
охотничал, стали посылать в разведку.
Бои шли в карельских лесах, среди скал и дремучих
елей, засыпанных снегом. Лесная война — коварная: без
разведки ни шагу. И несколько раз Афанасий Жнивин
вражеские хитрости разгадывал.
Однажды заметили на снегу одинокий след. Кто-то про-
шел из нашего тыла через линию фронта. Ну, прошел, и
ладно, где же его теперь искать — давно у своих. Лазут-
чик, наверное. Проскользнул ночью — и был таков.
Но Жнивин припал к следу и говорит:
— Он здесь, позади где-то. Да не один, а несколько.
Они друг за другом, как волки, в один след шли.
— Носками-то след к фронту направлен. Что же, они
задом наперед шли?
— А как же, так и шли, для обману,— отвечает Жни-
вин и показывает: — Смотрите: пятки в следах глубже
носков вдавлены. Значит, вперед пятками шли.
И хорошо, что наши проверили. Пошли по следам
облавой и отыскали семерых диверсантов. Под крутым
берегом речки прятались — хотели мост взорвать.
После этого случая стали Жнивину доверять самые
ответственные разведки.
Но вот однажды и Афанасий попал впросак, да еще
как, чуть-чуть всю роту не погубил.
Нужно было проверить одну узкую дорогу среди дре-
мучего леса. Деревья стояли вокруг великанские. Сосны
11
вершины подняли до небес. Ели ветви опустили до самой
земли. Снегу на них насыпано — целые сугробы. И до-
рога вьется по узкой просеке, как по ущелью. И глубина
снегов в лесу такая, что узкие лыжи тонут, в сторону не
свернешь.
Рота шла по дороге, взяв лыжи на плечи. Жнивина
послали вперед с отличным лыжником Сушковым.
Сушков шел по дороге и флажком давал нашим сиг-
налы: впереди спокойно, можно идти колонной.
А Жнивин на широких охотничьих лыжах сходил с
дороги, углублялся в лес — то вправо, то влево. Внима-
тельно осматривал, не затаился ли где противник. И, воз-
вращаясь к Сушкову, все приговаривал:
— Следов нет — и врагов нет!
Вот дорога сделала поворот, нырнула вниз. Вот мост
через лесную речонку. Великанские ели так плотно обсту-
пили вокруг, что только кусочек неба виднеется в вышине.
Опасное место, удобное для засады. Внимательно обсле-
довал его Жнивин и ничего подозрительного не заметил.
Снег вокруг лежал чистый-чистый, никем не топтан-
ный. Тишина стояла такая, что ветка хрустнет — и то за
километр слышно.
— Ладно,— сказал Жнивин товарищу,— беги доложи
командиру, что есть место для привала, а то из-за пово-
рота нашим твоих сигналов не видно. Что-то они замеш-
кались. А тут и вода рядом, и посидеть есть где.
Так он отправил донесение, а сам остался и стал вни-
мательно оглядывать незнакомый лес. Что-то сердце у
него тревожилось. Было как-то не по себе. Чувствовалось,
будто он не один, а кто-то за ним подглядывает.
Что за притча: а ведь никого нет! И зверь не крадется,
и птица не летит...
А все-таки кто-то смотрит.
Даже поежился Афанасий. Скорей бы уж наши по-
дошли, одному страшно что-то. А на миру и смерть кра-
сна...
12
И тут взглянул он на большую ель, ветви которой
согнулись под тяжестью снега, и увидел такое, что мороз
по спине пошел. Из ветвей на него смотрели два глаза.
И это были не желтые глаза рыси и не круглые глаза
филина, а два человеческих глаза!
Но вот что самое страшное: человека не было видно!
Ни рук, ни ног, ни головы. Только глаза! И смотрят при-
стально, зло.
Когда Афанасий встретился с ними взглядом, он даже
зажмурился: «Это смерть моя!» И понял: сделай он сейчас
оплошность — погиб...
Старый солдат в таких случаях знает одно правило:
главное — не пугаться, не торопиться... Афанасий медлен-
но прислонил к перилам моста винтовку, достал из кармана
кисет с табаком, стал вертеть цигарку. И виду не подает,
что заметил что-то недоброе.
Закуривает Афанасий, уткнулся носом в горстку, к
огоньку спички, зажатой в ладонях, а сам сквозь пальцы
еще раз на эти страшные глаза взглянул.
Есть! Следят за ним! Не смотрит так ни зверь, ни пти-
ца — человеческие глаза ни с какими не спутаешь. Но как
же они попали на елку? Не дед же мороз туда забрался!
Прищурился Жнивин, взглянул пристальнее и разли-
чил, как на загадочной картинке, руки в белых рукави-
цах, голову под белым капюшоном и человеческую фигуру
во всем белом. И из белой груды, затаившейся среди
заснеженных ветвей, торчат сапоги. Не нашего покроя —
с закорючками на носах, какие носят фашистские лыж-
ники.
Первым делом захотелось ему схватить винтовку да
закатить этому деду-морозу меткую пулю, но воздержал-
ся. Заметил на другом дереве среди ветвей еще подошвы
сапог. Значит, врагов тут много. Засада. Накануне метели
они на елки забрались, потому и следов нет. Ловко устрои-
лись! Что же теперь делать? Открыть стрельбу, наших
предупредить? Но ведь в ту же секунду и самого убьют.
13
А что из него толку, из мертвого? Он до победы воевать
должен! Нет, так, зря, погибать не годится...
Вихрем промелькнули эти мысли в мозгу солдата, и он
стал действовать так, как враги и не ожидали.
Оставил винтовку на мосту, подошел под елку, на кото-
рой фашист сидел, и, как будто ничего не заметил, давай
под деревом снежок отаптывать.
Затем достал перочинный ножик и ну на коре какой-
то знак вырезать.
Наблюдают за ним фашисты. Затаились по деревьям,
ничем себя не выдают. Для них один солдат не добыча.
Они караулят всю роту.
Вот как подойдут русские, не ожидая нападения, так
и ударят они сверху из автоматов. Да так всех наповал
и положат. Главное, чтобы этот русский разведчик ничего
не заметил.
А его можно и в плен взять. Винтовку-то он на мосту
оставил, какой-то дорожный знак вырезает.
И вот фашистский автоматчик стал осторожно спу-
скаться с ветки на ветку. Да вдруг как прыгнет! И, стрях-
нув с ветвей груды снега, обрушился на Жнивина как
лавина.
Но Жнивин того и ждал. Ухватил его за руки, сам под
него подсунулся да спиной к дереву и прижал. И очутился
фашист у него на спине беспомощный, как куль муки.
И рук не выдернет, и слезть не может...
Жнивин у себя в деревне и не таких силачей перёба-
рывал! Держит его, как в железе!
От дерева он — на дорогу, а по дороге — бежать к
своим. Бежит и врага на спине тащит.
Фашистский дед-мороз завопил истошным голосом.
Тут его приятели не выдержали и давай из автоматов
палить. Да только вместо Афанасия всё попадают своему в
спину.
Стрельбой-то и выдали себя.
Наши как ударили по деревьям из пулеметов — из
14
ручных и станковых, так и полетели «елочники» вверх
тормашками.
А когда бой кончился, командир подозвал к себе Жни-
вина и спросил:
— Ну, что скажешь, разведчик? «Следов нет — и вра-
гов нет»... Плохая твоя пословица!
Смутился старый охотник:
— Да, эта пословица на войне не годится. Придется
ее заменить другой: «Бываешь в разведке — посмотри и
на ветки!»
Командир улыбнулся и сказал:
— Вот эта пословица хорошая!
ВДВОЕМ С БРАТИШКОЙ
Наши войска шли в наступление. Связисты тянули
следом за ними телефонные провода. По этим проводам
артиллеристам сообщают, куда стрелять; штабам — как
идет атака, куда посылать подкрепление. Без телефона
воевать трудно.
И вдруг в разгар боя оборвались провода и связь
прекратилась. Немедленно на линию выслали связистов.
Вдоль одного провода побежали на лыжах боец Афанасий
Жнивин и его товарищ Кременский.
Провод был протянут по уцелевшим телеграфным стол-
бам. Смотрят солдаты: один конец провода валяется на
снегу, а другой торчит на столбе.
«Наверное, шальная пуля отстрелила либо от мороза
лопнул,— решили бойцы.— Вокруг тишина. Кто же его
мог оборвать?»
Кременский полез на столб. И только потянулся к
проводу, как раздался негромкий выстрел снайперской
винтовки, и солдат упал. Снег окрасился кровью. Вражес-
кая пуля попала бойцу прямо в сердце.
15
Жнивин нырнул в снег и спрятался под большим ста-
рым пнем.
Молча стоят густые ели, засыпанные снегом. Не дрог-
нула ни одна ветка. Где же сидит фашистский снайпер?
Не успел разглядеть его Жнивин с первого выстрела.
А после второго поздно будет: меткая пуля глаза закроет.
Опытный фашистский снайпер затаился где-то на дереве
и бьет без промаха.
Долго выжидал Жнивин — не пошевелится ли снайпер,
не слезет ли с дерева, чтобы взять оружие с убитого. Но
так и не дождался.
Только поздно вечером, под покровом темноты, он вы-
полз из опасного места и принес винтовку и документы
Кременского.
И сказал, нахмурившись:
— Дайте срок, за моего друга я им крепко отомщу.
Той же ночью сел у горящего костра, достал чистую
белую портянку, иголку, нитки и, выкроив мешочек с
отростком посередине, стал шить. Когда сшил, -набил ме-
шочек соломой — и получилась голова с длинным носом,
величиной с человеческую. Вместо глаз пришил черные
пуговицы.
Молодые солдаты подивились:
— Вот так чудеса! Что это, Жнивин на войне в куклы
играть собрался?
Хотели над ним посмеяться, а командир посмотрел на
его искусство и сказал старшине:
— Выдайте Жнивину старую шинель и негодную каску
для его куклы.
Афанасий пришил голову к воротнику шинели, к голо-
ве прикрепил каску, шинель набил соломой, потуже под-
поясал — и получилось чучело солдата.
Даже разбитую винтовку ему на спину приделал и
посадил рядом с собой у костра.
Когда принесли ужин, он пододвинул поближе котелок
и говорит соломенному солдату:
16
— Подкрепись, Ванюша! Кто мало каши ел, у того
силенок мало, тот на войне не годится.
А чучело глаза пучило и, когда толкали, кланялось и
смешило солдат. Не все тогда поняли, что такую большую
куклу завел себе Жнивин не для игрушек.
На рассвете, когда снова загрохотали пушки, Жнивин
со своим «Ванюшей» исчез в лесу.
Сам он, в белом халате, крался ползком, а соломенно-
го солдата толкал впереди себя на лыжах, без всякой
маскировки.
Бой был сильный. От ударов пушек земля дрожала;
от разрывов снарядов снег осыпался с елей и порошил,
как во время метели.
Фашистский снайпер, убивший Кременского, сидел на
том же дереве не слезая, чтобы не выдать себя следами.
Он пристально смотрел вокруг и вдруг увидел: вдол-ь
линии идет русский солдат в серой шинели. Идет-идет и
остановится, словно раздумывает. Вот он у столба. При-
встал, дернулся вверх, словно его подтолкнули, и снова
остановился.
«Трусит, видно»,— усмехнулся фашист. Он взял русс-
кого «Ивана» на прицел, выждал и, когда связист еще раз
приподнялся, выстрелил.
Русский солдат присел, видно с испугу, потом снова на
столб полез.
«Как это я промахнулся?» — подосадовал фашист.
Прицелился получше — и снова промазал: солдат не упал.
От злости снайпер забыл осторожность и выстрелил в
третий раз.
И в тот же миг получил удар в лоб, словно к нему верну-
лась собственная пуля. Фашист взмахнул руками и пова-
лился вниз, убитый наповал.
Афанасий Жнивин встал из-под куклы, почти невиди-
мый в белом халате, и сказал:
— Взял он, Ванюша, тебя на мушку, да сам пропал ни
за понюшку!
2 О смелых и умелых
17
Посмотрел, а у его «приятеля» в шинели в разных
местах три дырки от пуль.
Меткий был фашистский стрелок, да на солому по-
пался.
Пока он стрелял в чучело, Жнивин его высмотрел да и
выцелил на дереве, как глухаря на току.
Перехитрив одного снайпера, Жнивин подловил так
же и второго. И много раз охотился на вражеских снайпе-
ров, приманивая их на соломенную куклу. И получалось
всегда успешно.
Ему доставались похвалы бойцов и командиров, а его
«Ванюше» — только фашистские пули. Но соломенному
солдату не приходилось ложиться в госпиталь — Жнивин
сам зашивал его раны суровыми нитками и приговаривал:
—- У нашей соломки не велики поломки!
И, когда бойцы его спрашивали: «Как это ты так ловко
фашистов бьешь?», он отвечал: «Это я не один, а вдвоем с
братишкой».
САМЫЙ ХРАБРЫЙ
На фронте стояло затишье. Готовилось новое наступ-
ление. По ночам шли «поиски разведчиков». Прослышав
про один взвод, особо отличавшийся в ловле «языков»,
я явился к командиру и спросил:
— Кто из ваших храбрецов самый храбрый?
— Найдется таковой,— сказал офицер весело: он был
в хорошем настроении после очередной удачи. Построил
свой славный взвод и скомандовал: — Самый храбрый —
два шага вперед!
По шеренге пробежал ропот, шепот, и не успел я
оглянуться, как из рядов вытолкнули, подтолкнули мне
навстречу храбреца. И какого! При одном взгляде на него
хотелось рассмеяться. Мужичок с ноготок какой-то. Ши-
нель самого малого размера была ему велика. Сапоги-
18
недомерки поглощали немало портянок, чтобы не болтать-
ся на ногах. Стальная каска, сползавшая на нос, придава-
ла ему такой комичный вид, что вначале я принял все
это за грубоватую фронтовую шутку. Солдатик был сму-
щен не менее, чем я.
Но офицер невозмутимо сказал:
— Рекомендую, гвардии рядовой Санатов. Товарищ,
достойный хорошей заметки.
По команде «вольно» мы с Санатовым сели на бревна,
заготовленные для блиндажа, а разведчики расположи-
лись вокруг.
— Разрешите снять каску? — сказал Санатов не-
ожиданно густым баском.— Мы думали, нас вызывают на
боевое задание.
Он стал расстегивать ремешок с подбородка, которого
не касалась бритва, а я внимательно разглядывал необык-
новенного храбреца, похожего на застенчивую девочку-
подростка, переодетую в солдатскую шинель. Чем же он
мог отличиться, этот малыш?
— Давай, давай, рассказывай,— подбадривали его
бойцы.— Делись опытом — это же для общей пользы.
Главное, расскажи, как ты богатыря в плен взял.
— Вы добровольцем на фронте? — спросил я для на-
чала.
— Да, я за отца. У меня отец здесь знаменитым раз-
ведчиком был. Его фашисты ужасно боялись. Даже солдат
им пугали: «Не спи, мол, фриц, на посту, Санатов возьмет».
Он у них «языков» действительно здорово таскал. Даже от
штабных блиндажей. Гитлеровцы так злились, что по
радио ему грозили: «Не ходи к нам, Санатов, поймаем —
с живого шкуру сдерем».
— Ну, этого им бы не удалось! — воскликнул кто-то
из разведчиков.
— А вот ранить все-таки ранили,— сказал юный Сана-
тов,— попал отец в госпиталь. Обрадовались фашисты и
стали болтать, будто Санатов их напугался, носа не кажет,
19
голоса не подает. А голос у моего отца, надо сказать,
особый, как у табунщика,— улыбнулся Санатов, и напуск-
ная суровость исчезла с его лица.— У нас деды и прадеды
конями занимались, ну и выработали, наверное, такие
голоса... наводящие страх. Отцовского голоса даже волки
боялись. И вот, как не стал он раздаваться по ночам, так
и обнаглели фашисты. Приехал я вместе с колхозной
делегацией: подарки мы привезли с хлебного Алтая...
И услышал, как отца срамят с той стороны фашистские
громкоговорители.
— Было такое,— подтвердили разведчики.— Срамили.
— Вот в такой обстановке колхозники и порекомен-
довали: оставайся, мол, Ваня, пока батя поправится, не-
удобно, нашу честную фамилию фашисты срамят. Подай
за отца голос.
— Командир вначале сомневался, глядя на рост его,—
усмехнулись бойцы.
— Ну, я вижу такое дело, как гаркну внезапно: «Хенде
хох!» — и Санатов так «гаркнул», что по лесу пошел гул,
словно крикнул это не мальчишка, которому велика сол-
датская каска, а какой-то великан, притаившийся за де-
ревьями.
Я невольно отшатнулся.
— Вот и командир так же. «Эге, говорит, Санатов,
голос у тебя наследственный. Оставайся». И я остался.
Вот так я кричу, когда первым открываю дверь фашистско-
го блиндажа.
— Почему же первым именно вы?
— Потому что я самый маленький ростом. А ведь-
известно, когда солдат с испугу стреляет, он бьет без
прицела, на уровне груди стоящего человека. Вот так.
Санатов встал и примерился ко мне. Его голова оказа-
лась ниже моей груди.
— Вам бы попали в грудь, а меня бы не задело. Это уж
проверено. Мне потому и поручают открывать двери в
блиндажи, что для меня это безопасней, чем для других.
20
У меня над головой пули мимо летят. И потому работаем
без потерь.
Не без удивления посмотрел я на солдата, так умело
использовавшего свой малый рост.
— Ну, а с богатырем-то как же? Тоже на голос взяли?
— Давай рассказывай, как ты его,— подбодрили
солдаты.
— Тут до богатыря дел было...— задумался Сана-
тов.— Натерпелся я с этими дураками. Ведь им жизнь
спасаешь, а они... Один часовой меня чуть не зарезал...
— Вы и на часовых первым бросаетесь?
— Да, потому что я очень цепкий... Это у меня с дет-
ства выработалась привычка держаться за шею коня. Мы
ведь, алтайские мальчишки, все на неоседланных да на
диких. Вцепишься, как клещ, и как он, неук, ни вертится,
ни скачет, какие свечки ни дает, нашего алтайского маль-
чишку нипочем с себя не сбросит.
— Но при чем же тут...
— А вот при чем,— вы встаньте, а я вам на шею вне-
запно брошусь и обниму изо всех сил... Что вы станете
делать?
Я уклонился от испытания. Видя мое смущение, кто-то
из разведчиков объяснил:
— Иные с испугу падают.
— Другие стараются удержаться на ногах и отлепить
от себя это неизвестное существо. Забывают и про оружие.
Забывают даже крикнуть.
— Ведь это все ночью. Во тьме. На позиции. Непонят-
но, и потому страшно.
— Ну и пока немец опомнится, мы ему мешок на голову
и потащили.
Так объяснили мне этот прием разведчики, пока Сана-
тов был в задумчивости.
— А вот один фашист ничуть даже не испугался, когда
я кинулся к нему на шею. Здоровый такой, как пень. Толь-
ко немного покачнулся. Потом прислонился к стене окопа
21
и не стал меня отцеплять, а, наоборот, покрепче прижал
к себе левой рукой, а правой спокойно достал из-за голе-
нища нож. Достал, пощупал, где у меня лопатки. Да и
ударил. В глазах помутилось. Думал — смерть... А потом
оказалось, что он ножны с кинжала забыл снять... Акку-
ратный был фашистский бандит — острый кинжал и за
голенищем в ножнах хранил, чтобы не порезать брюк.
Только это меня и спасло.— Санатов даже поежился при
страшном воспоминании.
— Ну, и взяли его?
— А как же, наши нг прозевали. Накинули на него
мешок. Крикнуть-то он тоже не то забыл, не то не захотел,
на свою силу-сноровку понадеялся.
— Ну, да наша сноровка оказалась ловчей,— усмех-
нулся разведчик, жилистый, рослый, рукастый.
— А еще один дурак чуть мне все легкие-печенки не
отшиб,— вспомнил с грустной улыбкой Санатов.— Тол-
стый был, как бочонок. От пива, что ли. Фельдфебель не-
мецкий. Усищи мокрые, словно только что в пиве их мочил.
Бросился я ему на шею, зажал в обнимку, пикнуть не даю.
Он попытался отцепить. Ну, где там — я вцепился, как
клещ, вишу, как у коня на шее. И что же он сообразил;
стал в окопе раскачиваться, как дуб, и бить меня спиной
о бруствер. А накат оказался деревянный. Бух, бух меня
горбом — только ребра трещат... Хорошо, что я не расте-
рялся. Воздуху побольше набрал в себя, ну и ничего, воз-
дух спружинил. А то бы раздавил, гад. У меня ведь
костяк не окреп еще, как у отца. Он тоже ростом невелик,
но в плечах широк и кость — стальная... Так что мне за
него трудней в этих делах.
— Ас великаном?
— Ну, с этим одно удовольствие получилось. Попался
он мне уже после того, как я достаточно натерпелся...
стал больше соображать, как лучше подход иметь.
— Да, уж тут был подход! — Среди товарищей ма-
ленького храбреца пробежал смешок.
22
— Подкрались мы к окопу, как всегда, по-пластунски,
бесшумно, беззвучно, безмолвно, неслышно... Ракета взле-
тит — затаимся, лежим тихо, как земля. Ракета погаснет—
опять двинемся. И вот окоп. И вижу, стоит у пулемета,
держась за гашетки, не солдат, а великан. Очень большой
человек. А лицо усталое, вид задумчивый. Или мне это так
при голубом свете ракеты показалось.
Вначале взяла меня робость. Как это я на такого бо-
гатыря кинусь? Не могу ни приподняться, ни набрать сил
для прыжка... А наши ждут. Сигналят мне. Дергают за
пятку: «Давай-давай, Иван, сроки пропустим, смена при-
дет».
И тут меня словно осенило: «Ишь, старый-то он какой!
Ведь по годам-то мне дедушка. И задумался-то, наверно, о
внучатах». Эта мысль меня подтолкнула — кинулся я к
нему на шею бесстрашно, как внучек к дедушке. Обнял,
душу в объятиях, а сам шепчу: «Майн гроссфатер! Майн
либе гроссфатер!» — и так, знаете, он до того растерялся,
что пальцы от гашеток пулемета отнял, а меня не бьет и не
отцепляет, а машет руками как сумасшедший, совсем зря...
— Он теперь еще здесь, недалеко, в штабе полка, рука-
ми размахивает,— сказал жилистый разведчик.— Вы по-
говорите с ним, как он об Ване вспоминает. «Всю жизнь,
мол, ему буду благодарен, он, говорит, меня от страха,
перед русскими спас!» Фашисты его запугали, будто мы
пленных терзаем и все такое...
— Часы Ване в подарок навязывал за свое спасение.
Ему бы на передовой в первый же час нашего наступления
капут, это он понимал.
— Нужны мне его часы, фрицевские. Мне командир
свои подарил за этот случай. Вот они, наши, советские.
И маленький разведчик, закатав рукав шинели, пока-
зал мне прекрасные золотые часы и, приложив к уху, стал
слушать их звонкий ход, довольно улыбаясь.
Таким и запомнился он мне, этот храбрец из храбре-
цов.
23
Так в поисках самого храброго встретил я самого доб-
рого солдата на свете — Ваню Санатова. Другие слави-
лись счетом убитых врагов, а солдат-мальчик прославился
счетом живых. Многих чужих отцов вытащил он из пекла
войны, под свист пуль, при свете сторожевых ракет, рискуя
своей жизнью.
Конечно, геройствовал он ради добычи «языков», а
не для спасения гитлеровских вояк. Удовольствие тут бы-
ло обоюдное — развязав язык, немецкий солдат получал в
награду жизнь, а наш храбрец, пленивший его,— честь и
славу.
КОМИССАР ЛУКАШИН
По снежной долине бежали семеро наших лыжников,
спасаясь от вражеской погони. Впереди шел Тюрин —•
командир маленького отряда.
Этот большой, сильный человек шумно дышал: пар
валил от его широкой спины; по щекам струился пот, не-
смотря на жестокий мороз. Первому идти труднее всех;
по следу легче. Поэтому прокладывать лыжню ставят са-
мых сильных.
Многие бойцы были ранены, иные выбились из сил и
едва держались на ногах. Они шли день и ночь уже не
первые сутки. Костров не разводили. На ходу ели сухари
и заедали снегом.
Вражеские лыжники гнались за ними по пятам.
Замыкающим шел позади всех комиссар отряда Лука-
шин. Замечая наседающих врагов, он припадал за камень
или за дерево и ждал с ручным пулеметом наготове.
И, когда вражеские лыжники набегали, как стая вол-
ков, Лукашин подпускал их поближе и многих укладывал
наповал меткой очередью.
Передние падали в снег, задние шарахались в разные
24
стороны и начинали беспорядочную стрельбу, а он вскаки-
вал на лыжи и догонял своих.
Комиссар не только замечательно воевал сам, но и
помогал другим.
Иногда выбившийся из сил боец падал в снег и го-
ворил:
— Товарищ комиссар, сил больше нет.
Лукашин протягивал ему руку:
— Сил ты своих не знаешь... Вот так, выше голову!
Ты же коммунист!
И уставший поднимался.
Один раненый лыжник достал согретый за пазухой пи-
столет и сказал:
— Товарищ комиссар, разрешите умереть от своей
пули, чтобы других не задерживать... Я свое отвоевал...
Лукашин вырвал у него оружие:
— Постыдись! Ты — герой!..
Да, это были герои.
В полярную ночь они спрыгнули с самолета на пара-
шютах у самой границы Норвегии и отыскали фашистскую
секретную радиостанцию, которая оповещала вражеские
аэродромы о вылетах наших самолетов.
Наши герои истребили радистов, а многие аппараты и
приборы, а также секретный код, составлявший важную
военную тайну, захватили с собой и направились в обрат-
ный путь во мраке полярной ночи.
Среди лесов и скал к ним не могли спуститься наши
самолеты, и парашютистам пришлось положиться на
скорость своих лыж.
Фашистов взбесил этот дерзкий налет. И вот отборные
лыжники из австрийских тирольцев и немецких альпини-
стов бросились в погоню.
С ними соревновались финские лыжники, считавшие
себя лучшими в мире.
Но одолеть русских лыжников не так просто: это был
спаянный коллектив, где один за всех, все за одного.
25
Наступил такой момент, когда казалось, что все по-
гибнут. Перед нашими героями встали отвесные скалы.
Взбираясь по ним, они должны были снять лыжи и под-
нимать за собой драгоценный груз, который везли на
санках.
Это был медленный подъем. Ослабевшие люди с трудом
карабкались на обледеневшие каменные обрывы. Фаши-
сты могли перестрелять всех поодиночке.
Они быстро неслись по долине, как белые тени.
И тогда комиссар решил пожертвовать собой, чтобы
спасти остальных.
Раздумывать было некогда. Он махнул рукой, указы-
вая отряду «вперед», а сам круто развернул лыжи и по-
мчался назад, навстречу набегавшим врагам.
Это были отборные немецкие лыжники. Им хотелось
выслужиться перед фашистскими хозяевами. Завидев на-
ших бойцов, которые ярко выделялись в своих белых ха-
латах на бурых скалах, преследователи обрадовались —
можно было стрелять на выбор, как в живые мишени.
Они ускорили бег.
Но тут по ним ударил ручной пулемет комиссара.
Лыжники рассыпались, упали в снег и стали окружать
Лукашина.
Они ползли по снегу быстро, как змеи по песку.
И не успел комиссар оглянуться, как был обойден со
всех сторон.
— Рус, сдавайсь! — услышал он чужие хриплые го-
лоса.
Лукашин поглядел на скалы и вздрогнул. Он не испу-
гался врагов, его взволновало другое: все наши бойцы,
даже раненые, спускались к нему на помощь.
«Назад!» — хотел он крикнуть, но они бы все равно не
послушались его.
«Хорошо,— решил Лукашин.— Сейчас вам незачем
будет идти...» Он вскочил во весь рост и поднял руки.
Увидев это, весь отряд остановился. А Тюрин даже
26
протер глаза. Что такое? Ведь комиссар Лукашин всегда
учил бойцов, что советский воин в плен никогда не сдается.
Ему хотелось крикнуть: «Лукашин, опомнись!»
Но тут фашисты обступили комиссара тесной толпой,
и его не стало видно.
Тюрин сел на выступ скалы и закрыл лицо руками:
— Позор!..
И в это время в ночи прогремели два взрыва, резко
отозвавшиеся в скалах.
Что такое? Толпу врагов отбросило прочь от комиссара.
Повалились убитые. Закричали раненые. Сам он упал
ничком и не поднялся...
Оказывается, в рукавах Лукашин прятал две гранаты.
Поднятыми руками нарочно приманил врагов поближе.
А когда они подбежали, окружили, с силой опустил руки и,
ударив гранаты о камни, подорвал и себя и своих пресле-
дователей. Все это бойцы поняли в ту же минуту.
Поднялись разом, без всякой команды, и слетели вниз,
как на крыльях.
В уставших, измученных людях вдруг возродились но-
вые, могучие силы.
Как перышко, подхватили они своего израненного ко-
миссара и внесли его на вершину скалы, за которой их
встретили наши передовые дозоры.
Тюрин, сдавая санитарам комиссара, сказал:
— Скорее к докторам его, к самым лучшим! Такого
человека надо спасти во что бы то ни стало!
И, пожав холодеющую руку Лукашина, шепнул ему:
— Я про тебя плохое подумал. Прости меня, комиссар.
Ты всем показал, что советский воин в плен не сдается!
И, когда отвернулся, на обветренных щеках его забле-
стел иней. Мороз был жестокий, с ветром, такой, что
слезы замерзали, не успев скатиться с лица.
ЛЕТЧИК ЛЕТУЧИЙ
На войне всякое бывает... Но, когда молодые солдаты,
присланные охранять аэродром, увидели, что под крылья
самолета вместо бомб подвешивают свиные туши мордами
вперед, иные протерли глаза. Уж не показалось ли? Или
это бомбы новой системы? Нет, самые настоящие хрюшки
с пятачками на носах.
Подъехал грузовик.
— Товарищ Летучий, принимайте колбасу, хлеб, кон-
сервы,— сказал шофер.
Из кабинки показался летчик:
— Грузите больше. Все сбросим прямо на головы!
«Вот так война здесь, на севере, прямо как в сказке:
летчики летучие сбрасывают с неба не то, что пострашнее,
а то, что повкуснее Весело воевать, когда тебя бомбят
колбасами!»
Так подумал бы каждый, кто не знал, как трудно
воевать в лесу Тут все окружали и сами попадали в окру-
жение Наши лыжники зашли в тыл к фашистам, фаши-
сты забрались в тыл к нам. «Не линия фронта,— как гово-
рили в штабах,— а слоеный пирог».
А снег в лесу — по грудь, по пояс.
Многие наши части, зашедшие далеко вперед, оказа-
лись отрезанными от своих баз.
Эскадрилья капитана Летучего выполняла боевую
задачу — кормила с воздуха несколько лыжных отрядов.
На небольших транспортных самолетах наши летчики
разыскивали лыжников и сбрасывали им на парашютах
продовольствие Лес здесь среди скал и ущелий, лесные
полянки были завалены валунами. На озера, покрытые
снегом, садиться было опасно: поверх льда проступала
вода
Да и сбросить продовольствие было не так просто:
лыжники так маскировались, что не сразу найдешь. Каж-
дый день передвигались, вели бои. И часто позиции вра-
28
гов так переплетались, что бросаешь своим, а ветер относит
ближе к чужим. Фашисты были голоднее волков. И, быва-
ло, за мешком с колбасой бросались так жадно, что наши
скосят из пулеметов десяток, а всё же два-три храбреца
до мешка дорвутся и колбасу утащат.
«Работенка», как говорили летчики Летучего, была
у них нелегкая. Чтобы высматривать своих, приходилось
летать низко. А на деревьях, среди скал, сидели в засадах
вражеские охотники за самолетами.
Иной раз возвращались наши машины такими изреше-
ченными, что.всю ночь им чинили моторы, ставили заплаты
на крыльях, чтобы наутро снова могли лететь.
Несколько летчиков и штурманов были ранены.
— Герои!..— с уважением говорили про них на фронте.
В этот раз полет протекал, как обычно. Вначале наши
летчики поднялись в облака и, не замеченные ни враже-
скими истребителями, ни зенитчиками, прошли в тыл про-
тивника.
Затем с выключенными моторами спланировали по-
ближе к земле и пошли так низко над лесной речушкой,
что вершины огромных елей, росших по ее берегам,
оказались выше самолетов. Речка извивалась, лететь было
опасно; того и гляди, заденешь крылом за дерево. Тут
нужно быть умелым пилотом.
Но летчики недаром выбрали эту тайную воздушную
тропинку: здесь не было ни одной зенитной засады, а кроме
того, это был приметный путь к позициям наших лыжников.
Накануне выпал снег. Ни одного следа в лесу: ни
волчьего, ни лосиного, ни лыжного. Будто ни души.
Но стоило сделать круги над лесной полянкой, как на
ней появились человеческие фигурки, постелили на белый
снег черные полотнища и стали принимать на них подарки.
Фигурки выскакивали словно из-под земли: это наши
лыжники ночевали под снегом, как тетерева.
Все шло хорошо. Накормили летчики один отряд —
полетели к другому. В одном месте фашистские солдаты
29
попытались летчиков перехитрить: завидев самолеты, не
стали стрелять, а быстро выложили черные полотнища
и давай ракеты пускать: «К нам, к нам, сыпь сюда про-
дукты».
Да перестарались. У наших ракеты пускать уговора не
было Стрельнули по ним для острастки наши из пуле-
метов Фашисты — кто куда от такой горячей закуски..
Полет уже подходил к концу Оставалось накормить по-
следний отряд. Здесь шел бой за железнодорожный мост
Наши лыжники наступали Фашисты отбивались. Мост для
них был очень важен По нашим солдатам били все зенит-
ки, охранявшие мост от нападения с воздуха Скоро-
стрельные пушки засыпали лыжников снарядами. Трудно
приходилось героям... Многие лежали на снегу непод-
вижно.
Взглянули на эту картину летчики и подумали: нужно
помочь своим. А их командир тут же решил:
Атакуем!
И вот эскадрилья самолетов, нагруженных продоволь-
ствием, устремляется на врага Ревут моторы, трещат пуле-
меты. Сразу не разберешь, что у них под крыльями: не то
бомбы, не то реактивные снаряды. Фашистские зенит-
чики — прочь от пушек, в укрытия. А наши лыжники тут
как тут1
Пошла в окопах, в блиндажах рукопашная. Забрали
мост Даже весело стало летчикам: ну как не посмеяться
над обманутым врагом!
Стали делать круг наши герои, чтобы сбросить продо-
вольствие победителям, и вдруг самолеты так и подбросило
разрывами снарядов Что такое, откуда стрельба?
Только теперь по вспышкам выстрелов заметили еще
одну батарею вражеских зениток, притаившуюся среди
скал
Противозенитный маневр! — приказал капитан Ле-
тучий
И вот один самолет скользит влево, другой вправо,
30
третий вверх, четвертый вниз, за деревья. Попробуй по-
пади!..
Не растерялись летчики, увернулись от огня. И еще раз
засмеялся Летучий после пережитой опасности. Огляделся
вокруг и вздрогнул. Один самолет отстал. Он тянул низко
над лесом, по прямой. А винт у него не вращался: висел
неподвижно, как палка...
— Да ведь это самолет Топаллера! Заместителя коман-
дира эскадрильи.
Все летчики заметили несчастье. И будь они лебеди —
поддержали бы подбитого товарища своими крыльями, не
дали бы упасть. Но самолетом самолет в воздухе не под-
держишь. И у всех на глазах машина Топаллера пошла
вниз. Фашистский снаряд сделал свое дело... Летучий
направил свой самолет к месту падения товарища и уви-
дел, как краснозвездная машина плавно опустилась на
какое-то озерко.
— Вот счастье!
Но тут же командир закусил губы: счастье оказалось
несчастьем. Не успела машина коснуться снега, как из-за
деревьев появились вражеские солдаты. Вокруг озера
сплошь виднелись шалаши. Это был лагерь какой-то фа-
шистской военной части.
Вот и гибель... И какая страшная! Нет ничего хуже,
как живьем попасться в руки врагов.
«Ну, не таков Топаллер: он живым в руки не дастся»,—
подумал Летучий.
Это был не только его заместитель, но и друг. Летучий
знал его, как самого себя. Спокойный, храбрый, преданный
Родине. Не только они сами сдружились за время воин-
ской службы — дружили даже их дети. Сынишка Летучего
дружил с дочуркой Топаллера..
Этот богатырь, бывало, на одну ладонь сажал маль-
чика, на другую — девочку и поднимал выше головы:
«А ну, кто хочет быть летчиком?..»
Летучий на секунду закрыл глаза:
31
«Да неужели все это наяву? Неужели спасенья нет? На
моих глазах погибнет мой лучший товарищ!»
Он сорвал с себя запотевшие очки и выглянул из ка-
бины.
Фашистские солдаты, размахивая оружием, почему-то
не стреляли и не бежали к самолету. Они звали летчика
к себе. Под снегом на озере было столько воды, что подойти
к машине оказалось невозможным. Вода проступила на
следах от широких лыж самолета темными полосами.
Это озеро — ловушка. Сядь на него — и сразу увяз-
нешь. Вода выступит из-под снега, быстро обледенеет
на морозе, коснувшись металлических ободков лыж,—
и готово. Так приморозишься, что трактором не вытащат.
Все эти мысли промелькнули у Летучего, когда он вел
свою машину вслед за Топаллером.
Ни одного выстрела по-прежнему не раздавалось с зем-
ли. Фашистские солдаты решили, что в ледяную ловушку
сейчас попадет и второй самолет. Да это увидели и все
остальные летчики эскадрильи: командир их пошел на
посадку.
Что это значит? Зачем же гибнуть еще одному, если
нельзя спасти другого?
Вначале и Летучий так подумал, когда от горя закрыл
глаза, а затем опомнился и бросился на выручку. С ним
уже было такое: однажды он чуть-чуть не попал вот в та-
кую же ледяную ловушку. Хорошо, что при посадке не
выключил мотора и, когда увидел, что из-под снега так
и брызжет вода, дал газ и успел оторваться.
Если рулить по озеру, не останавливая пробежки,
вода будет проступать позади на следах, а лыжи подмочить
не успеет.
Вот так он сделал и, коснувшись пышного снега, по-
крывшего, словно пуховое одеяло, все озеро, подрулил
самолет прямо к подбитой машине Топаллера. И, когда
поравнялся, высунулся из кабины и, махая правой рукой,
закричал что есть силы:
32
— Анатолий! Садись, поехали!
Топаллер не стал дожидаться повторного приглашения.
Он хоть и не расслышал этих слов, но все понял. Ведь
пересесть на самолет Летучего — это была единственная
возможность спастись.
Но, выскочив из самолета, Топаллер и его штурман
Близнюк тут же провалились в рыхлый снег и достали
унтами воду. Что делать?
На счастье, мороз был крепок и сразу прихватывал
воду, лишь только она проступала из-под снега. На следах
самолета сразу образовалась плотная корка: умятый снег
превращался в лед.
Выбравшись на следы лыж, они стали скользить по
ним, как по ледяным дорожкам. А Летучий, сделав полу-
круг, поравнял< я с ними и замедлил пробежку так, что
самолет почти полз по снегу.
Тут же Топаллер и Близнюк напрягли все силы, всю
ловкость и, схватившись за расчалки, поднялись на ниж-
ние плоскости пробегавшей мимо них машины.
Почуяв на крыльях пассажиров, Летучий крикнул:
— Держись, поехали!
И пошел на взлет...
Как же прозевали их фашисты, почему не расстреляли
из автоматов и пулеметов?
Вначале они действительно прозевали, когда подумали,
что к ним в лагерь валится не один самолет с ветчиной,
колбасой и консервами, а целых два...
А потом наши летчики, оставшиеся в воздухе, раньше
их спохватились, что нужно делать, когда увидели бес-
страшный маневр своего командира.
Первым заложил машину в крутой вираж лейтенант
Брагинец, за ним — остальные и пошли кружиться над
озером. А штурманы припали к турельным пулеметам
и давай поливать фашистов свинцом.
Кто рот разинул — пулю получил; кто за камень, за
дерево спрятался — жив остался.
33
А самолет-то в это время и улетел.
Но самое страшное было еще впереди. Летучий, погля-
дывая на своих пассажиров, вдруг заметил, что Топаллер
начинает сползать с крыла. Чтобы ухватиться за расчалки
самолета, он сбросил там, на озере, меховые перчатки
и теперь на морозе не мог голыми руками держаться за
металл.
— Анатолий! Потерпи... еще немного! — выглядывая
из кабины, кричал другу Летучий и старался вести маши-
ну потише, чтобы встречные потоки воздуха не сбросили
Топаллера с крыла.
Близнюку удалось захватить расчалки сгибами локтей,
и он держался надежнее.
Вот уже близок аэродром. Вот видны знакомые палат-
ки, автомашины. Не делая круга, Летучи! посадил само-
лет, и от толчка Топаллер свалился с крыла.
Но в мягком комбинезоне он даже не ушибся. Под-
бежавшие санитары занялись его руками.
В госпиталь попал и Летучий. Он так обморозил себе
щеки, что они опухли, как две подушки, и совсем закрыли
глаза.
Так и лежали они рядом: один с забинтованной голо-
вой, другой с забинтованными руками. И разговаривали.
О чем же? Наверное, Топаллер благодарил Летучего за
свое спасение.
Нет, об этом не было сказано ни слова. Когда друг
спасает на войне друга, это само собой понятно. Так же
поступил бы и Топаллер, случись беда с Летучим.
— Добрый был самолет! Если бы не шальной осколок
в мотор, всю бы войну пролетал,— сказал Топаллер.
— Да, машину жалко.
— А мне и колбасу жалко, и ветчину жалко... Я же не
успел всего нашим сбросить, над финнами облегчился, весь
груз им свалил.
— Да что ты говоришь? То-то я смотрю, фашисты в те-
бя не стреляют, а пляшут вокруг озера от радости. Значит,
34
они тебя за святочного деда приняли. С мешком подарков.
Дело-то было под Новый год!
И оба засмеялись.
Вот какие были случаи с летчиками на Северном
фронте!
Правительство наградило храбрецов высокими звания-
ми Героев Советского Союза. Золотые звездочки вручал им
Михаил Иванович Калинин в Кремле. Он знал всю эту
историю и, пожимая руку Летучему, спросил.
— А откуда у вас фамилия такая авиационная?
— Ребята выдумали,— ответил тот.— Я был сиротой,
беспризорником, не помнил ни отца, ни матери В детском
доме воспитывался и все мечтал — летать.. Вот меня
и прозвали Летучим.
Хорошая у вас фамилия! — сказал Михаил Ива-
нович — Дети и внуки будут ею гордиться... Сколько у вас
ребят?
Двое.
— Воспитывайте из них хорошую смену.
— Есть! - по-военному коротко ответил Герой.
ПОЕДИНОК С ПРИВИДЕНИЕМ
Много загадок задавал нам враг, а такого еще не бы-
вало: среди лесов и скал Карельского фронта появился
бронепоезд-невидимка. Всегда неожиданно, ночью или в
метель, подкрадывался он поближе к нашим позициям,
открывал ураганный огонь из всех орудий и скрывался.
Не удавалось его накрыть ни артиллерии, ни авиации,
никто его даже не видел, а потери он наносил большие.
Спрашивали пленных. Те отвечали, что действительно
есть у них такой бронепоезд, который называется «белый
призрак». И один загадочно сказал, будто он «ничего
не боится, кроме собственной тени».
35
И вот эту загадку разгадал наш скромный разведчик,
сибиряк Григорий Суровикин. Ничем он особенным не
отличался и считался главным образом специалистом по
ловле «языков».
Тут у него был свой охотничий способ: ловил он их, как
сусликов, силками.
Действовал всегда один. Надев белый халат и став
на лыжи, незаметно прокрадывался он во вражеский тыл,
отыскивал лыжную тропу, по которой ходят фашисты от
позиций к штабу с приказами и донесениями, и настраи-
вал на ней, обязательно под горкой, петли из тонкой
стальной проволоки.
А сам затаивался рядом, припорошив себя снежком.
Разогнавшись с горы, фашистский солдат или офицер
попадал лыжей в силок и с разбегу летел носом в снег.
И, не успев опомниться, фашист оказывался в железных
объятиях охотника. Дав ему хорошего тумака, Суровикин
затыкал пойманному рот, связывал руки и, спеленав про-
стыней, укладывал на его же лыжи и тащил через линию
фронта.
А чтобы не замерз, по дороге давал глотнуть водки да
оттирал нос снегом. И испуганный фашист лежал тихо, как
кукла с открывающимися глазами. Так случалось Сурови-
кину доставлять в штаб «языков» в большом офицерском
чине. А тут попался охотнику не солдат и не офицер, а це-
лый бронепоезд, да еще какой!
Однажды забрался Суровикин далеко во вражеский
тыл, вышел на гору, посмотрел в долину — и замер. Видит
чудо не чудо, диво не диво, а необыкновенную крепость,
словно вылепленную из снега.
Орудийные башни белые. Пушки белые. Бронирован-
ные платформы белые. Тепловоз, закованный в белую
броню, не дымит. И вся эта белая крепость катится по
рельсам на белых колесах.
— Ишь ты какой, настоящее привидение! — прошеп-
тал Григорий, много слышавший про разбойничьи налеты
36
бронепоезда-невидимки.— Вот бы подловить такого!..
Сердце охотника сильно забилось. Хороша добыча, да
как взять ее, когда в руках у него лишь тонкие силки из
стальной проволоки да автомат на груди. И почувствовал
себя Суровикин так же, как при встрече с тигром в
Уссурийской тайге, когда у него в руках оказалось ружье,
заряженное мелкой дробью на рябчиков.
Неужели же упустить такого зверя?
— Врешь, не уйдешь! — сказал он и пошел следом,
обдумывая на ходу, что же ему предпринять.
Бронепоезд делал петли, а он шел напрямик, горой,
и сверху разглядел, что на крышах бронированных плат-
форм и тепловоза нарисованы черные полосы, как рельсы.
Затаится бронепоезд на железнодорожном полотне, по-
лосы сольются с рельсами, и сверху он станет невидимым.
«Вот почему его так трудно обнаружить авиации».
Неожиданно подул ветер, облака разорвались, и пока-
залось солнце. Чистые снега вокруг заблестели нестерпи-
мым блеском. Скалы и сосны бросили от себя фиолетовые
тени. На вершинах и на ветвях деревьев заиграли мороз-
ные алмазы. Среди ветвей затенькали синицы.
В природе сразу все ожило и стало красивым.
Не обрадовался солнцу только «белый призрак». Его
громадная тень отпечаталась на насыпи железной дороги
так четко, что Григорий мог пересчитать все его башни
и пушки.
Словно испугавшись своей тени, бронепоезд ускорил
ход и уполз в первый попавшийся туннель, как гады
уползают в норы при виде солнца, которое помогает зорким
орлам.
«Так вот почему ты боишься своей тени!»
Суровикин, скрываясь от тени деревьев, подобрался
к скале, в которой строители дороги проделали проход для
поездов, и стал наблюдать.
У входа в туннель стояла охрана. Виднелись воронки от
бомб. Одна неразорвавшаяся двухсотка лежала на склоне
37
холма, рядом с небольшим стожком сена. Вероятно, наши
летчики не раз загоняли бронепоезд в эту пещеру.
«Но разве такую гору пробьешь? — подумал Сурови-
кин.— Тут надо применить какой-нибудь другой способ».
И стал соображать, как бы ему уничтожить этого бро-
нированного зверя. Экое чудовище! Упустишь — многих
ребят сиротами сделает.
Но в силки его не поймаешь и из автомата не подо-
бьешь. Пошарил Суровикин в карманах и перебрал за-
пальные шнурки, хранившиеся у него в жестяной коробке.
Случалось ему подрывать рельсы, небольшие мосты; для
этого хватало небольшой порции тола или динамита, выну-
того из трофейной мины, но для бронепоезда слишком
много надо взрывчатки. А где ее возьмешь?
Еще раз огляделся Суровикин вокруг и заметил внизу
одинокую будку путевого обходчика.
«Вот у кого гаечный ключ достать можно,— подумал
он.— Наверное, этот стожок сена ему и принадлежит.
Что ж, дождусь ночи да и развинчу рельсы на повороте.
Тут высоко. Так и загремит вся крепость под откос, в речку,
вместе со всеми башнями и пушками».
С таким решением забрался Суровикин в стог сена,
спрятался в самой середке, пригрелся да и заснул.
Спит и видит во сне свой дом и козленка Ваську. И коз-
ленок, играя, больно бодает его в бок.
«Пошел прочь, не балуй!» — оттолкнул его Суровикин
и проснулся.
Смотрит, а в шинель ему впились не рога, а железные
вилы.
В один миг вывалился разведчик из стога и очутился
лицом к лицу с финским ополченцем.
Суеверному финну показалось, что он поддел на вилы
самого лешего. Хотел крикнуть, но с испугу только лязгнул
зубами, сел в снег, выронил вилы.
— Вот я тебе покажу, как баловаться! — закричал
Суровикин, схватив его за грудь.
38
— Рус, рус, у меня матка, у меня детки! — залепетал
старый финн, знавший по-русски.— Я не сам, меня коман-
дир послал. Герман сена хочет...
— Что ты глупости болтаешь, разве фашисты сено
едят?
Но тут Суровикин заметил лошадь, запряженную в
сани, и смягчился:
— А все-таки для чего же это немцам сено понадоби-
лось?
— Для матрацев. Немцы мягко спать любят,— отве-
тил финн.
— Это какие же немцы?
— А вон там, в бронепоезде,— указал финн.
Суровикин посмотрел вниз. Стояла белесая северная
ночь. Не зажигая фар, к туннелю подходили грузовики,
груженные ящиками со снарядами. По-видимому, «белый
призрак» собирался в очередной разбойничий набег.
— Если не привезу им сена через час, мне капут,—
сказал ополченец.— Расстреляют.
Суровикин окончательно пришел в себя и усмехнулся.
У него вдруг мелькнула отчаянно смелая мысль.
— Ладно,— сказал он финну,— приказ есть приказ.
Надо его выполнять. Давай наваливай сено!
Вначале ополченец ничего не понял. А потом, когда
разведчик попросил помочь ему втащить в сани неразор-
вавшуюся бомбу, он задрожал так, что у него снова за-
стучали зубы.
— Да ты не трусь,— сказал ему Суровикин,— все бу-
дет хорошо, доставим им гостинчик, запрятанный в сенцо,
в лучшем виде!
Когда бомба была погружена в сани, он приладил шнур
и взрыватель, сверху набросал сена, потом свернул две
цигарки — одну дал финну, другую закурил сам.
— Ты беги в лес, к тем финнам, которые в партизанах.
Тогда твоя мамка тебе спасибо скажет, и детки тоже.
А я сам немцам сено доставлю!
39
Он хлестнул лошадь и, схватив в руки вож-жи, побежал
рядом с возом, бойко тронувшимся с горы. И, обернув-
шись, еще успел улыбнуться финну. Автомат у него висел
на груди, а лыжи он воткнул в сено, из которого торчал
наружу запальный шнур, похожий на поросячий хвост.
Финн не мог тронуться с места и стоял как столб, не в
силах отвести взгляд от солдата, затеявшего смертельное
дело.
Воз разгонялся с горы все быстрее. Суровикин бежал
с ним рядом. А когда лошадь стала упираться и тормозить,
он нахлестал ее как следует и пустил вскачь. Сам же ловко
вскочил на запятки саней, пригнулся, прижег запальный
шнур цигаркой и, не доезжая до туннеля метров сто,
спрыгнул и покатился кубарем в глубокую долинку, про-
резанную здесь ручьем.
А направленный им воз с разгона въехал в туннель.
Лошадь проскочила мимо солдат охраны и застряла
среди грузовиков с порохом и снарядами.
Увидев сено, немецкий офицер, ведавший хозяйством,
взглянул на часы и сказал:
— О, этот финн стал понимать немецкий порядок...
И это были его последние слова.
Огонек, бежавший по шнуру, добрался до взрывателя.
Взрыв авиабомбы был такой силы, что один вагон с
пушками и башнями даже выбросило из туннеля. А потом
начали рваться сложенные в ящиках снаряды. Казалось,
весь туннель превратился в громадное дуло пушки, из
которого вместе с дымом и пламенем летят обломки рель-
сов, ящики, люди, колеса...
Финну стало так страшно, что он вскрикнул, схватил-
ся за голову и бросился бежать в лес.
Что стало с русским солдатом, он не видел.
А Суровикин остался жив. Он выбрался к своим уста-
лый, потрепанный и без «языка».
— А где же пленный? — спросил его командир.
И тут Суровикин начал объяснять, что ему было не до
40
пленного, когда он встретился с бронепоездом. Он так вол-
новался, так запинался и краснел, что рассказ его о по-
единке с «привидением» показался неправдоподобным.
— У вас эти призраки и привидения от повышенной
температуры, наверное! — рассердился командир,—
И язык заплетается, и лицо красное... Идите-ка в гос-
питаль!
Скромный Суровикин не стал настаивать.
-%. Ладно,— сказал он,— бронепоезда — это не моя
специальность. Я охотник по «языкам». Вот отдохну не-
много, я вам самых лучших представлю... из глубокого
тыла.
И охотно пошел в госпиталь, как в дом отдыха.
Врачи нашли у него кучу болезней, но, когда он ото-
спался в тепле, на чистой койке, все болезни сразу про-
шли.
А бронепоезд-невидимка исчез и больше не показывал-
ся. Не отмечали его действий и на других участках фронта.
Стали думать о представлении солдата к большой награде,
но опасались, что не поверят, если написать в наградном
листе, что он один победил бронепоезд.
Вскоре Суровикину удалось поймать на лыжной тропе
фашистского штабного офицера с ценными сведениями,
и Григория за это наградили орденом Славы.
А в конце войны в расположение наших частей вышел
финский партизанский отряд, составленный из солдат,
не желавших воевать за фашистов.
Один партизан все разыскивал русского солдата по
именному кисету, на котором вышиты в виде вензеля
буквы «Г»- и «С».
Финн объяснял, что из этого кисета они вместе закури-
вали, когда подрывали фашистский бронепоезд, и сгоряча
солдат забыл этот кисет у него в руках.
Но это было на другом участке фронта, где Григория
Суровикина не знали. Так они и не встретились. А финн уж
очень хотел повидать своего нечаянного друга и все утвер-
41
ждал, что это самый храбрый и самый лучший солдат
в мире.
Наши с ним соглашались и говорили:
— Это верно: храбрее русского солдата нигде не
сыщешь. Держись к нам ближе — сам будешь лучше!
новичок
И на войне любят над новичками посмеяться. Попадет
в роту необстрелянный солдат, так обязательно найдутся
шутники, чтобы над ним потешиться. Вот и с Бобровым
так,— донимал его бойкий, смешливый старожил роты,
боец Васюткин. Смекалистый, ловкий парень, бывший до
войны парикмахером. Юркий такой, верткий. С начала
войны ни разу не был ранен, а на груди уже медаль «За
отвагу».
А Бобров пришел из степного колхоза, медлительный
сибиряк, увалистый, спокойный. И, несмотря на такой си-
бирский характер, попав на передовую, вначале пугался.
Правда, с опозданием, когда пуля просвистит, он голову
наклонит; мина разорвется и осколки мимо пролетят, он
присядет.
Васюткин стукнет ему штыком по каске, он к земле при-
падет. И все смеются:
— Что, не пробила? Поищи, поищи ее, на ней твои
инициалы! Специально тебе отливали! Ха-ха-ха!
Бобров не сразу разбирался, что это шутка, и просил
без обиды:
— Други, вы меня не шибко пугайте, а то я с испугу
злой бываю, беду могу сделать.
Все еще пуще смеялись.
Послали их как-то в секрет — Васюткина часовым,
а Боброва подчаском.
По дороге Васюткин все беспокоился:
42
— Бобров, а ты, в случае чего, не сдрейфишь? А?
Ведь секрет — это дело рисковое... Будем совсем одни,
впереди наших позиций. На ничьей земле... Гляди в оба!
— Ладно.
— Да не складно, тут может быть как раз не ладно!
Мы за ними смотрим, а они, глядишь, нас высмотрели...
Не успеешь оглянуться...
— Ничего.
— Ну, а в случае чего? Ты с гранатой хорошо обра-
щаться можешь? Винтовка у тебя в порядке? Труса не
спразднуешь?
— Если не напугаюсь...
— Ты уж, пожалуйста, не пугайся, сам погибай —
товарища выручай... По совести действуй.
— Буду действовать по уставу.
— Вот-вот, как положено...
Признаться, Васюткин за войну несколько уж под-
забыл, что там сказано в боевом уставе, он считал себя
достаточно опытным бойцом, чтобы действовать и по соб-
ственной смекалке.
А неопытный Бобров, идя на позицию, все пытался себя
подкрепить наукой, полученной в запасном полку. «Обык-
новенный окопчик, пускай и впереди позиций, что ж тако-
го? В уставе сказано: подбежал враг к окопу, вначале
встречай его гранатой, затем осаживай залпом из оружия,
а потом с криком «ура» переходи в штыки. Вот и все. Чего
же тут хитрого?» — думал он и, успокоившись, помалки-
вал.
Но Васюткин не унимался:
— Ты, главное, не теряйся. Нет такого положения, из
которого нет выхода. Мы в белых халатах, каски у нас
и то зубной пастой смазаны. Невидимки... Кто нас, мы
сами каждого убьем! Разве у нас товарищей нету, нешто
мы одни? По две гранаты — это по два друга; у тебя
штык-молодец — еще боец; у меня автомат — это сорок
солдат!
43
Так Васюткин насчитал чуть не роту.
Только когда пришлось ползти по снегу, он притих.
В окопчике приложил палец к губам и зашептал на ухо:
— По делу нам с тобой тут безопаснее всего... Ежели,
допустим, враг начнет артподготовку... засыплет наши
окопы минами... разобьет блиндажи снарядами... сколько
наших побьет? А нам с тобой нипочем! Мы на ничьей земле.
Ее не обстреливают. Так что не робей, брат.
Бобров и не робел, ему только было скучно. Ночь
какая-то выдалась унылая. Ни луны, ни звезд. Беловатое
небо, сероватый снег.
Ничего вокруг не видно. И никого нет. Спать тянет.
И ему все время дремалось. И ведь как коварно — стоя
спал, а видел сон, будто он крепится и не спит...
Васюткин за двоих бодрствовал. И вперед всматривал-
ся, и назад оглядывался, и все же не уследил, как фашист-
ские лазутчики подползли к самому окопчику по лощинке
с тыла. Поднялись вдруг из снега все в белом, как привиде-
ния, и хрипят:
— Рус, сдавайсь!
Васюткин сторожкий, как заяц, тут же выскочил из
окопчика, дал очередь из автомата и исчез в белой мгле.
А задремавший новичок остался. Когда фашисты дали
вдогонку Васюткину залп из автоматов, Бобров пригнулся,
как всегда, с опозданием. Но его не задело в окопе, пули
прошли поверху.
— Сдавайсь! — услышал Бобров и вначале подумал,
что это его опять разыгрывают.
Только какие же могут быть шутки в секрете? Нет,
номер не пройдет! Такая его взяла досада, что захотелось
ухватить винтовку за дуло да отколотить насмешников
прикладом, как дубинкой. Ишь лезут к нему со всех сторон,
как привидения, не отличишь от снега. Все в белом, только
лица темнеют пятнами между небом и землей... Страшно,
конечно... И дула автоматов чернеют, как мордочки пес-
цов...
44
— Рус, сдавайсь! — повторили несколько голосов.
И тут Боброва словно перевернуло. Такая взяла злость,
что и враги пытаются его напугать еще хуже, чем свои,
света белого невзвидел. Схватил гранату — р-раз ее в
кучу! Гром и молния! Пригнулся и через бруствер-—
вторую. Осколки стаей над головой, как железные во-
робьи. Не мешкая, высунулся из окопа: трах-трах — всю
обойму из винтовки, и, не давая врагам опомниться,
Выскочил, заорал «ура» что было силы. И со штыком
наперевес — в атаку.
Так могла действовать рота, взвод, а он исполнял все
это один, точно по уставу.
Но и получилось как по-писаному. Кто же мог ожи-
дать, что один солдат будет действовать, как подразделе-
ние. Фашистам показалось, будто они нарвались на боль-
шую засаду. И «охотники за языками» бросились наутек.
И исчезли так же внезапно, как и появились, словно
улетучились.
— Бей! Держи! — кричал Бобров и не находил, кого
бить, кого держать. Вдруг опомнился и похолодел от ужас-
ной догадки. А что, если это была опять шутка и его нароч-
но напугали свои и этот противный Васюткин? И он палил
зря, как трус и растереха...
В снегу что-то зашевелилось. Бобров заметил, что на-
ступил на полу белого маскировочного халата. И кто-то
копошится в сугробе, пытаясь встать.
— Стой, гад! — взревел Бобров, вообразив, что это
Васюткин. Прыгнул на насмешника, чтобы как следует
потыкать его носом в снег для острастки. И тут же понял,
что это не то... Насмешник был усат... И на голове кепка
с ушами, какие носят фашистские лыжники.
В одно мгновение Бобров понял, что это враг. И разо-
злился еще больше. Ну, свои подшучивают, ладно, откуда
эти-то забрали себе в голову, будто новичок должен быть
робким?
— Я тебе покажу «рус, сдавайсь»! Я тебя отучу нович-
45
ков пугать! — приговаривал он, скручивая врагу руки за
спину и тыкая усами в снег
Наши солдаты, подоспевшие на стрельбу, едва отняли у
него порядочно наглотавшегося снега фашиста.
— Легче, легче, это же «язык»!
— Я ему покажу, как распускать язык! Ишь чего взду-
мал мне кричать: «Рус, сдавайсь!» Хватит, я над собой
смеяться никому не позволю! Надоело мне! То свои шуткц
шутят... Теперь эти черти начали подкрадываться... Нет,
шалишь!
— Ложись! — повалили его в окоп солдаты.
Фашисты открыли по месту шума беглый минометный
огонь. Да такой... наши едва живыми выбрались.
И только потом разобрались, что Бобров троих из
напавших положил наповал гранатами, одного убил в упор
из винтовки да одного взял в плен.
Пять — ноль в его пользу! — лихо доложил коман-
диру взвода Васюткин.
Его, чуть живого, нашли недалеко в овраге. Автомат-
ной очередью чересчур бойкому солдату фашисты пере-
били ноги, когда он попытался от них удирать. После
перевязки и стакана спиртного Васюткин приободрился,
приподнялся на носилках и откозырял начальству.
— А где же вы были, Васюткин?
— Проявлял смекалку! Раненный первым залпом, по-
тетеревиному зарылся в снег. Дожидался взаимной выруч-
ки! — ответил неунывающий Васюткин.
— Значит, Бобров один разогнал целую банду?
— Так точно!
— Ну молодец, товарищ Бобров, поздравляю с боевым
крещением. Представлю к награде! — сказал командир.
— Рад стараться!
— В первой стычке и такая удача... Как это у вас так
лихо получилось?
Бобров смутился: по сибирским понятиям «лихо», озна-
чало «плохо». Ему бы надо ответить: «Действовал по
46
уставу», а он запнулся, как школьник на экзамене от
непонятного вопроса, и, покраснев, ответил:
" — Да так... чересчур сильно я напугался...
Тут все так и грохнули. Даже командир рассмеялся:
— Ну, Бобров, если с испугу так действуете, что же
будет, когда вы расхрабритесь?
Оглядел веселые лица солдат и, очень довольный, что
в роту пришел новый хороший боец, добавил, нахмурив-
шись для строгости:
— Шутки над новичками отставить! Ясно?
КРАСНАЯ РЯБИНА
Трое суток неумолкаемо грохотал бой на краю Брян-
ского леса. От деревни Кочки рукой подать. А на третий
день в деревню ворвались немцы. Не слезая с мотоциклов,
подкатывали гитлеровцы к каждому дому и кричали:
— Рус, выходи! Шнель!
Они гнали старого и малого на поле боя — собирать
оружие и хоронить убитых.
Вместе с Арсением Казариным, колхозным конюхом,
оставшимся теперь без коней, пошел и его внучек, сирота
Алеша.
Они плелись позади всех, бородатый дед и босоногий
мальчишка, тащивший на плече сразу две лопаты.
Когда Алеша увидел наших убитых солдат, он за-
плакал. Лицо, залитое слезами, сморщилось так, что все
веснушки слились в одну.
— Молчи,— сказал дед,— это война! Чем реветь, по-
считай-ка лучше, сколько фашистов наши постреляли! Не-
даром же наши полегли... Вечная им слава!
И дед стал хоронить убитых прямо в окопах, где застиг-
ла их смерть. Оружие немцы приказывали стаскивать
к большим грузовикам:
47
— Аллее, аллее, давай сюда!
Дед сердито кряхтел, еле двигаясь -под грузом ав-
томатов и ящиков со снарядами.
— Больно жадные! — ругался он, возвращаясь на
поле боя.— Смотрите не подавитесь...
Потом он куда-то исчез. Алеша не сразу увидел его.
Дед волочил за собой противотанковую пушку. Затащив
ее в блиндаж под рябиновым деревцем, он стал ловко
закапывать ее в одну могилу с нашими артиллери-
стами.
— Дед, ты это зачем? — удивился Алеша.
— Так надо! — прикрикнул на него дед и, оглянув-
шись, зачерпнул солдатской каской масло, натекшее из
подбитого танка, словно черная кровь.
Он напитал маслом шинель и прикрыл ею затвор
пушки.
— Теперь не заржавеет!
Почесав зудевшие цыпки на ногах, Алеша стал быстро
закапывать клад, нажимая на лопату так, что у него забо-
лели пятки. Он уже догадался, что задумал дед. А дед
подкладывал в яму один ящик снарядов за другим: сго-
дятся!
— Заприметь место,— сказал дед, вытерев пот ру-
кавом.
— Оно и будет приметное,— ответил Алеша.— Ви-
дишь: все корни рябине пообрубили. Засохнет рябина-то.
— Ага, значит, под сухой рябиной! Запомним.
Дед посмотрел на немцев, которые расхаживали по
полю с засученными рукавами и так увлеклись, выворачи-
вая карманы убитых, что ничего не заметили. Он усмех-
нулся:
— Постойте, вас еще жареный петух в макушку не
клевал!
Алеша не понял задорных дедовских слов.
— А знаешь, дедушка,— сказал он,— немцы говорят,
Гитлер уже в Москву вошел.
48
— Хотел с Москвы сапоги снести, а не знал, как от
Москвы ноги унести.
— Это кто, дедушка?
— Да всякий, кто бы к нам ни совался. Я сам таков-
ских бивал.
Алеша поглядел на деда. Всю жизнь он только и по-
мнил, что дед с конями колхозными возится.
— Это когда же ты успел, дедушка?
— Ав восемнадцатом году... Японцы лезли с Тихо’го
океана, англичане — со студеного моря, французы — с мо-
ря Черного. Всех и не сочтешь! А немец так же вот, как
теперь, от заката солнца шел. Тоже вначале потеснили они
наши части, а как поднялась вся наша сила, ну и вымели
мы их, как помелом.
— И ты сам их бил, дедушка?
Дед крепко зажал заступ в руках:
— Всяких бивать приходилось. Один раз такое было
диво на Архангельском фронте — сейчас помнится. Видим:
идут на нас по болотам солдаты в юбках. Юбки клетчатые,
коленки голые, ботинки желтые — ну, чисто бабы какие на
нас ополчились. Ружья держат на бедре и сами трубки
курят. Нам даже смешно стало. А потом как ударили мы
и в лоб и с флангов — ни одного не упустили. Которых
побили, а нескольких в плен взяли. Вот собрали мы их
и спрашиваем: «Кто вас послал, юбошников? Чьи вы та-
кие?» — «А мы, говорят, английского короля шотландские
стрелки».— «Ах вы — английского короля! Ладно». По-
снимали мы с них юбки и прогнали обратно. Да и наказали
с ними английскому королю: «Юбки понравились, присы-
лайте еще!»
Мальчик засмеялся: вот он у него какой, дед! А дед
еще раз поглядел на фашистов и сплюнул:
— Ишь, засученные рукава! Постойте, штаны засучи-
вать не пришлось бы!
...Уходя, Алеша и дед оборачивались, долго еще гляде-
ли на рельсовый путь, пролегающий невдалеке, на взор-
3 О смелых и умелых
49
ванный мост через речку Купавку, на холмик под рябино-
вым деревцем.
Дважды зима прикрывала белым снегом могилы пер-
вых героев войны, и дважды на них зацветали весенние
цветы. А рябиновое деревце совсем не завяло, как думал
Алеша,— нет, оно подросло, стало выше и гуще, и рядом
с ним поднялись молодые, пышные кусты.
Алеша часто приходил на холмик под рябиновым дерев-
цем. Скоро ли доведется откапывать заветный клад?
Шел третий год войны. Обнищал народ, извелся под
гитлеровцами.
Надев суму, дед бродил по деревням, собирал мило-
стыню. Но вот однажды, придя домой, он шепнул внуку:
— Собирайся, гром гремит!
В лесах не раз гремели выстрелы, с грохотом срывались
под откос поезда, взорванные партизанами. Но такого гро-
ма еще не слыхали в деревне Кочки. Он был в сто раз
сильнее того, что бушевал тогда, летом 1941 года.
— Пора,— сказал дед,— идет наша главная сила!
Алеша, как на праздник, надел свой лучший пиджак и,
взяв на плечи две лопаты, ушел вместе с дедом в лес.
Подошли они к рябиновому деревцу, смотрит дед —
а оно красное, как кровь. Облепили его рябиновые ягоды,
крупнее, чем на всех других кустах.
— Эхма,— удивился дед,— до чего красна рябина-
ягода!
Алеша хотел сорвать ягодку, да не посмел: вспомнил,
что эта рябина над могилой.
Дед ударил заступом, и Алеша стал копать, нажимая
изо всех сил на лопату. Земля слежалась, копать было
трудно да и опасно: немцы могли увидеть.
По стальным путям мчались через Брянские леса на
восток эшелоны. Немецкие танки, пушки, солдаты проно-
сились в грохоте колес. Поезд за поездом шли тесно,
впритык друг к другу, через каждые десять минут.
50
Сквозь заросли кустов дед смотрел на них жадными
глазами, как охотник, выбирая добычу получше.
Алеша устал, пот лил с него градом. Яма была ему уже
по пояс, но пушки все не было.
— Дедушка, неужели утащил кто-нибудь?
— Нет,— сказал дед,— у этого клада стража...
И вот что-то звякнуло о лопату. Звук ее отозвался
прямо в сердце Алеши.
— Она, она голос подает!
— Копай тише, не повреди.
Дед, ощупав пальцами дуло, стал осторожно отгребать
землю руками.
Вскоре старый и малый вытащили пушку, накрытую
промасленной шинелью убитого артиллериста, и стали
устанавливать'ее под деревцем.
— Эх, обтереть-то нечем! — тревожился дед.— Замок
в глине, шинель в глине.
— А вот,— сказал Алеша,— моей одежей! •— и сорвал
с себя пиджачок.
— Давай,— сказал дед.— Для большого дела чего
жалеть!
Алеша не пожалел нового пиджака. И скоро пушка
была готова к бою.
Дед не умел обращаться со сложным прицелом и наво-
дил простым способом: открыл затвор и смотрел в дуло.
Алеша заглянул за ним следом и увидел в кружке света
фермы моста.
Старик раздвинул станины, вогнал сошники в землю
и заправил снаряд, выбрав гильзу подлиннее. Он не ошиб-
ся: это был бронебойный. И в эту же минуту показался
бронепоезд. На всех парах спешил он на восток, красуясь
громадными башнями со множеством пушек.
— Дергай! — шепнул старик мальчику, державшему
спуск.
Алеша дернул и сейчас же упал от грома выстрела.
Пушка подскочила, толкнула деда. Алеша кинулся к нему
51
«Пропал дедушка!» Но дед быстро поднялся. А там, куда
они стреляли, что-то оглушительно засвистело. Из брони-
рованного паровоза струей вырвался белый пар, и поезд
остановился прямо на мосту.
— Ай да мы! — крикнул дед.— Котел пробили! А ну,
давай, давай!
Он быстро стал заводить орудие, снова заглядывая в
дуло.
Немцы из всех смотровых щелей, во все бинокли вы-
сматривали: откуда раздался выстрел? Все пушки броне-
поезда изготовились открыть огонь, поводя стволами.
Полсотни орудий — против маленькой пушки.
Но дед не робел. Он нацелился влепить чудовищу еще
один снаряд, облюбовав какой-то особый, красноголовый.
— Дед, гляди-ка! — крикнул, схватив его за руку,
Алеша.
Из-за поворота показался следующий немецкий поезд.
Старик взглянул и замер:
— Упредить не поспели... Сигнала нет... Сейчас... Эх,
и врежет им!
Машинист увеличивал ход, чтобы с разгона взять кру-
той подъем после уклона. Колеса паровоза бешено крути-
лись, а за ним тяжело грохотали вагоны и платформы
с тяжелыми танками.
И вся эта махина с полного хода врезалась в хвост
бронепоезда. От страшного удара передний поезд изогнул-
ся, взгорбился и стал рассыпаться на куски. А черная
громада налетевшего паровоза, окутанная паром, медлен-
но заскользила по рельсам, счищая с них стальные коробки
бронепоезда, как плугом. Рельсы со шпалами вздымались,
закручиваясь штопором. Бронированные платформы вме-
сте с людьми и пушками валились под откос и в речку
Купавку. Машинист включил тормоза, но было уже позд-
но: из-под колес брызгали огонь и дым, а вагоны лезли
один на другой. Тяжелые танки, сорвавшись с платформы,
летели под откос.
52
Лесное эхо умножало.гул и скрежет крушения.
И вдруг ахнул такой взрыв, что волосы дыбом подня-
лись. Старый и малый поползли на четвереньках прочь,
хотели было бежать, да вспомнили про пушку.
Вернулись за ней и, не глядя на то, что творилось там,
на рельсах, впряглись в дышло и потащили пушку в лес,
через пни и кочки.
И долго еще слышно было, как позади них грохотало,
трещало и ухало...
Этот рассказ записан со слов суворовца Алексея Каза-
рина на торжественном вечере 23 февраля в Краснозна-
менном зале знаменитого суворовского училища на Волге.
После Алеши с воспоминаниями о гражданской войне
выступал седобородый ефрейтор Арсений Казарин, кото-
рый теперь служит здесь, в училище, на хозяйственной
должности.
ИВАН ТИГРОВ
На Москву фашисты ехали по шоссе. В деревню Вере-
тейка даже не заглянули. Что в ней толку: в лесу стоит,
а вокруг — болота. А вот когда от Москвы побе?кали —
удирали проселками. Наши танки и самолеты согнали их
с хороших дорог — пришлось гитлеровцам пешком топать
по лесам и болотам.
И вот тут набрели они на Веретейку.
Заслышав о приближении врагов, все жители в лес
убежали и все имущество либо в землю зарыли, либо
с собой унесли.
Ничего врагам не досталось, ни одного петуха. Словно
вымерла деревня. А все-таки два человека задержались:
Ваня Куркин и его дедушка Севастьян.
Старый пошел рыболовные сети прибрать да замешкал-
ся, а малый без деда не хотел уходить, да тут еще вспо-
53
мнил, что в погребе горшок сметаны остался, хотел одним
духом слетать и тоже не успел. Высунул нос из погреба —
смотрит, по домам уже немцы рыщут. И танки по улице
гремят.
Дедушка свалился к нему с охапкой сетей в руках.
— Ванюша, затаись, тише сиди, а то пропали! — шу-
мит глухой под носом у немцев.
В его глухоте был внучек виноват. Когда Ваня был
поменьше, озорные парни его подговорили деду в ружье
песку насыпать. Так, мол, крепче выстрелит.
Дед пошел по зайчишкам — ружье не проверил, не
заметил, что в стволе песок. Приложился по косому, вы-
палил, ружье-то и разорвалось. С тех пор дед оглох —
кричит, а ему кажется, что говорит тихо. Беда с ним!
Немцев мимо деревни прошли тысячи, но, видно, торо-
пились: погреб не обнаружили. Когда движение утихло,
Ваня осторожно выглянул и удивился.
Перед околицей в песчаных буграх немцы успели на-
рыть большие ямы. Спереди тщательно замаскировали
их кустами и плетнем.
В одной яме поставили танк, громадный, почти с избу.
Страшный. На боках черные пауки нарисованы —
свастика.
Ваня понял, что это засада.
И как же хитро этот танк действовал! Когда вышли на
дорогу наши танки, он их обстрелял. Стрельнет — и тут
же уползает из одной ямы в другую.
Наши стреляют туда, где заметили вспышку от выстре-
ла, а танка там уже нет: он в другую яму уполз.
И страшно Ване, дух захватывает, сердце останавли-
вается, когда снаряды рвутся, а любопытство пуще страха.
«Неужели,— думает он,— немцы хитрей наших, а?»
И такая досада его берет, зубы стискивает.
«Была бы у меня пушка, я бы вам показал, как в прятки
играть!» Ну какая же у него пушка! Горшок сметаны,
завязанный в тряпку,— вот и все оружие!
54
Да в тылу у него глухой дед прячется под сетями —
тоже невелика сила. И хочется Ване своим помочь, а
пособить нечем.
Неожиданно стрельба кончилась.
Наши танки отошли. Наверное, пошли обход искать.
Или за подмогой. Ведь им могло показаться, что танков
здесь много.
Фашисты вылезли из своего танка — потные, грязные,
страшные.
Достают заржавленные консервные банки. Вскрывают
ножами, едят, что-то ворчат про себя.
«Ишь ты, наверное, ругаются, что курятины у нас в
деревне не нашли!» — подумал Ваня.
Посмотрел на горшок и усмехнулся: «И не знают, что
рядом свеженькая сметанка...» И тут мелькнула у него
такая мысль, что даже под сердцем похолодело:
«Эх, была не была... А ну-ка, попробую! Хоть они и
хитры, а не хитрей нашего деда!»
И он выкатился из погреба, держа обеими руками за-
ветный горшок.
Бесстрашно подошел к немцам. Фашисты насторожи-
лись, двое вскочили и уставились на него в упор:
— Маленький партизан?
А Ваня улыбнулся и, протягивая вперед горшок, дру-
желюбно так сказал:
— Я вам сметанки принес. Во, непочатый горшок...
Смотри-ка!
Немцы переглянулись.
Один подошел. Заглянул в горшок. Что-то сказал
своим. Потом достал раскладную ложку, зацепил сметану
и сунул Ване в рот.
Ваня проглотил и замотал головой:
— Не, не отравлена. Сметана — гут морген! — и даже
облизнулся.
Немцы одобрительно засмеялись. Забрали горшок и
начали раскладывать по своим котелкам: всем поровну,
55
начальнику больше всех. Мальчик не соврал: сметана
хороша была.
А Ваня быстро освоился. Подошел к танку, похлопал
по пыльным бокам и похвалил:
— Гут ваша танка, гут машина... Как его зовут?
«Тигра»?
Немцы довольны, что он их машину хвалит. Посмеи-
ваются.
— Я, я,— говорят,— «тигер, кениг»...
А Ванюша заглядывает в дуло пушки. Танк стоит в яме,
и его головастая пушка почти лежит на песчаном бугре.
Так что нос в нее сунуть можно.
Покосившись на немцев, которые едят сметану, Ваня
осторожно берет горсть песку, засовывает руку в самую
пасть орудия. Из нее жаром пышет: еще не остыла после
выстрелов.
Быстро разжал Ваня ладонь и отдернул руку. Гладит
пушку, как будто любуется.
А сам думает: «Это тебе в нос табачку, чихать не
прочихать... Однако маловато. Ведь это не то что дедушки-
но ружье — это большая пушка».
Еще раз прошелся вокруг танка. Еще раз похвалил:
— Гут «тигр», гут машина...
И, видя, что немцы сметаной увлеклись и ничего не
замечают, взял да еще одну горстку песку таким же мане-
ром подсыпал.
И только успел это сделать, как грянул новый бой.
На дорогу вышел грозный советский танк. Идет прямо
грудью вперед. Ничего не боится. С ходу выстрелил и
первым снарядом угодил в пустую яму, откуда вражеский
«тигр» успел уползти.
Немцы бросились к своему танку. Забрались в него,
запрятались и давай орудийную башню поворачивать, на
наш танк пушку наводить...
Ваня нырнул в погреб. В щелку выглядывает, а у са-
мого сердце бьется, словно выскочить хочет.
56
«Неужели фашисты подобьют наш танк? Неужели
ихней пушке и песок нипочем?»
Вот немцы приладились, нацелились — да как выстре-
лят! Такой грохот и треск раздался, что Ваня на дно
погреба упал.
Когда вылез обратно и выглянул — смотрит: стоит
«тигр» на прежнем месте, а пушки у него нет. Полствола
оторвало. Дым из него идет. А фашистские танкисты
открыли люк, выскакивают из него, бегут в разные сто-
роны. Орут и руками за глаза хватаются.
«Вот так, с песочком! Вот так, с песочком! Здорово вас
прочистило!» Ваня выскочил и кричит:
— Дед, смотри, что получилось, «тигру» капут!
Дед вылез — глазам своим не верит: у танка пушка с
завитушками... Отчего это у нее так ствол разодрало?
И тут в деревню, как буря, ворвался советский танк.
У брошенного «тигра» остановился.
Выходят наши танкисты и оглядываются.
— Ага,— говорит один,— вот он, зверюга, готов,
испекся... Прямо в пушку ему попали.
— Странно...— говорит другой.— Вот туда мы стре-
ляли, а вот сюда попали!
— Может, вы и не попали,— вмешался Ваня.
— Как так — не попали? А кто же ему пушку разво-
ротил?
— А это он сам подбился-разбился.
— Ну да, сами танки не разбиваются: это не игрушки.
— А если в пушку песку насыпать?
— Ну, от песка любую пушку разорвет.
— Вот ее и разорвало.
— Откуда же песок-то взялся?
— А это я немного насыпал,— признался Ваня.
— Он, он,— подтвердил дед,— озорник! Он й мне
однажды в ружье песку насыпал.
Расхохотались наши танкисты, подхватили Ванюшу и
давай качать. Мальчишке раз десять пришлось рассказы-
57
вать все сначала и подъехавшим артиллеристам, и по-
доспевшим пехотинцам, и жителям деревни, прибежавшим
из лесу приветствовать своих освободителей.
Он так увлекся, что и не заметил, как вернулась из
лесу его мать. Она ему всегда строго-настрого наказывала,
чтобы он без спросу в погреб не лазил, молоком не рас-
поряжался и сметану не трогал. А Ваня тут рассказывал,
как обманул немцев на сметане.
— Ах ты разбойник! — воскликнула мать, услышав
такие подробности.— Ты чего в хозяйстве набедокурил?
Сметану немцам стравил! Горшок разбил!
Хорошо, что за него танкисты заступились.
— Ладно,— говорят,— мамаша, не волнуйтесь. Сме-
тану снова наживете. Смотрите, какой ои танк у немцев
подбил! Тяжелый, пушечный, системы «тигр».
Мать смягчилась, погладила по голове сына и ласково
сказала:
— Да чего уж там, озорник известный...
Прошло с тех пор много времени. Война окончилась
нашей победой. В деревню вернулись жители. Веретейка
заново отстроилась и зажила мирной жизнью. И только
немецкий «тигр» с разорванной пушкой все еще стоит у
околицы, напоминая о вражеском нашествии.
И когда прохожие или проезжие спрашивают: «Кто же
подбил этот немецкий танк?», все деревенские ребятишки
отвечают: «Иван Тигров из нашей деревни». Оказывается,
с тех пор так прозвали Ваню Куркина — Тигров, победи-
тель «тигров». Так появилась в деревне новая фамилия.
ТАЛИСМАН
Удивительное дело — все летчики, как правило, попав
под обстрел, стараются вывести самолет из-под огня, а
этот летит себе прямиком в сплошных облачках разрывов.
58
Пройдет раз благополучно, возвратится, и еще раз идет
под огнем, точно по ниточке, не дрогнув, не свернув в
сторону. Бывало, пехотинцы обеих сторон, задрав кверху
головы, следили за судьбой бесстрашного летчика.
Даже гадали: «Собьют, не собьют».
Немногие тогда знали, что в воздухе был знаменитый
воздушный разведчик лейтенант Плотник. Вот уж дей-
ствительно обладал выдержкой человек — не каждому
дано точно вывести машину на намеченный для фотогра-
фирования и ревниво оберегаемый противником объект.
Снимки, привозимые экипажем Плотника, никогда не бы-
вали холостыми; каждый раз на пленке обнаруживались
то змеи автоколонн, то пауки скрытых аэродромов, то
скорпионы огневых точек. Особенно он любил фотографи-
ровать их дважды — «до» и «после»: до того, как накрыла
наша авиация, и после бомбовой и штурмовой обработки.
У него был даже альбом, подаренный дешифровщика-
ми на память о выслеженном им фашистском зверье. На
больших снимках можно было полюбоваться и скорпио-
нами, раздавленными до того, как они успели ужалить, и
удавами танковых колонн, разбитыми до того, как успели
развернуться, и пауками аэродромов, приколотыми тем-
ными кнопками разрывов. Как мухи с оторванными крыль-
ями, просматрйвались в паутине взлетных дорожек раз-
битые самолеты. Но однажды между ним и дешифровщи-
ками возникла тяжба.
Лейтенант доложил:
— Нашел действующий аэродром!
Дешифровщики рассмеялись:
— Давно выведенный из строя, заброшенный, как
старое решето! — и показывали воронки на взлетных
дорожках, свалку старых побитых машин на краю, у само-
го леса. Некоторые самолеты с поломанными плоскостями
и отбитыми хвостами так и торчали посреди летного
поля, где их застала бомбежка. Какой же это действую-
щий аэродром?
59
Но Плотник был упрям. Еще и еще привозил он снимки
разбитого аэродрома и требовал рассмотреть точней.
Здесь разгадка! Иначе почему же истребители противника
встречают его на подходах к этому «заброшенному»?
Почему внезапно дают букет огня скрытые в лесу зенитки,
надеясь сбить?
И вообще, где приземляются самолеты, снабжающие по
воздуху окруженную в лесах и снегах зарвавшуюся груп-
пировку вражеских войск?
Чутье не обмануло Плотника. Однажды он явился на
спорный объект перед вечером и сфотографировал его
при косых лучах заходящего солнца.
И что же — у многих бесхвостых и бескрылых самоле-
тов тени не совпали с очертаниями.
Тени поврежденных машин, брошенных в беспорядке
на летном поле, имели нормальные крылья, хвосты. А во-
ронки — те совсем не имели тени, хотя у каждой ямы
западный край при заходе солнца должен отбросить тем-
ную полосу
Ларчик открывался просто: воронки на взлетных
дорожках немцы изобразили при помощи сажи, а увечья
самолетов — при помощи белых холстов, закрывающих то
часть крыла, то хвост.
Сконфуженные .дешифровщики спешно доложили
командованию результат, и внезапный налет наших бом-
бардировщиков быстро сравнял разницу между предме-
тами и их тенями.
— Везет вам, Плотник,— говорили лаборанты,— про-
сто везет!
— Ой, не сглазьте! — шутливо пугались лаборантки
за своего любимца, веселого лейтенанта.
— А я «глаза» не боюсь, у меня же талисман есть! —
отшучивался он
— А ну какой, покажите, дайте посмотреть, Плотник!
— Черный кот? Обезьянка? Кукла?
Летчик вытаскивал из кармана часы. Большие, луко-
60
вичные, с массивными золотыми крышками. Девушки-
сержанты с любопытством брали в руки талисман и рас-
сматривали какую-то картинку и надписи на золоте.
— Да это же именные, вот на них — ваша фамилия.
«Лейтенанту Плотнику за чудесное спасение Вороны?»
Насладившись девичьим смехом, лейтенант отбирал
часы и, взвешивая их на руке, говорил:
— Единственные в мире... Не каждому доводится
такое.
— Ну расскажите, Плотник, расскажите!
— История эта случилась перед большими летными
маневрами. Я вывозил на тренировку парашютистов.
Сбросил очередную партию, смотрю •— один за мной та-
щится. Раскрыл парашют раньше времени и зацепился
стропами за хвостовое оперение самолета.
Указал на него штурману. Стали отцеплять. И так и
сяк — ничего не выходит. А парашютист подтянулся к
самому костылю, завернул стропу вокруг стойки и катается
себе, как на карусели,— ловко устроился. Кружились мы
до последней капли бензина. Пора садиться.
Смотрю на него и думаю: «Ах ты ворона несчастная,
ведь тебе жизни осталось две минуты, тебя же костылем
пришибет!»
Штурман спустил ему ножик на бечевке: режь, мол,
стропы, у тебя же запасной парашют. Он поймал ножик и
сунул в карман.
Никогда в жизни я так не сердился. Решил идти на по-
садку, смотрю — народу полон аэродром, все смотрят на
нашу «ворону». Знаю, что среди командиров сам Вороши-
лов. «Неужели же,— думаю,— на глазах у всех убивать
человека? Неудобно». И тут я выкинул фокус.
У границ нашего аэродрома накануне канавокопатель
вытянул большую траншею для водопровода, вот я на нее и
пошел. И так точно прицелился вдоль траншеи, что при по-
садке костыль повис над канавой.
Правда, я смял хвостовое оперение, но мой пассажир
61
уцелел Его крепко ударило, протащило по канаве так, что
на стенках остались рукава пиджака и куски брюк. Он вы-
скочил из-под хвоста и озирается.
Мы подбежали, ощупываем его.
Жив, здоров? Как себя чувствуешь, парень?
Командиры бегут со всех сторон.
А он поглядел на себя,— боже мой, что за вид, как буд-
то собаки рвали Как выпучит глаза да как крикнет-
- Вы мне ответите за порчу казенного имущества!
Тут и меня зло взяло, схватил его, указываю на помя-
тый хвост и тоже кричу:
— Это ты ответишь за порчу казенного имущества! За-
чем на хвосте катался? Кто ты такой, что за птица?
А он мне в ответ:
— Я Ворона!
— Так и знал, что ты ворона!
— У меня и отец был Ворона, и дед был Ворона! А ты
людей хвостом цепляешь, ты мазила, а не летчик!
Вот какой попался...
Все хохочут, а Плотник с невозмутимым видом снова
дает разглядывать картинку иа одной из крышек.
Искусный гравер изобразил на ней самолет в небе с Во-
роной на хвосте и сценку между Вороной и летчиком на
земле.
— Кто же подарил эти часы?
Плотник таинственно опускал глаза.
— Командир отряда?
— Нет, товарищи, забирайте выше.
— Командующий воздушными силами?
Плотник качал головой.
— Может, ты сам себе их подарил да разрисовал? —
шутили дешифровщики, люди скептические.
— Ворошилов! Ворошилов! — с восторгом догадыва-
лись лаборантки. И не верили, принимая за очередную
шутку.
Отношение женского состава фотолаборатории к эки-
62
пажу Плотника раз и навсегда установилось шутливое.
Ни самого веселого лейтенанта, ни его штурмана Са-
пожникова, забавного толстячка, ни стрелка-радиста,
вихрастого сержанта, под фамилией Швец,— никто не при-
нимал всерьез, как настоящих вояк. Это ведь не истребите-
ли, которые рискуют жизнью, сбивая самолет за самоле-
том, а воздушные фотографы. Нащелкают кучу снимков
с высоты пяти тысяч метров и как завалят фотолаборато
рию, так и возись весь день, а чаще — всю ночь. Проявляй,
расшифровывай, и всё срочно, срочно.
Но девушки все прощали докучливым поставщикам
больших рулонов необработанной пленки за их веселый
нрав.
Плотник великолепно играл на баяне, Швец неподра-
жаемо плясал и был неутомим в танцах, а Сапожников.
О, Сапожников писал стихи- Кроме того, на всех вечерах
самодеятельности они неизменно выступали как трио юмо-
ристов.
Номер назывался: «За совмещение специальностей и
полную взаимозаменяемость в полете».
Друзья понимали друг друга с полуслова и даже без
слов, по взгляду, по жесту, по кивку головы.
Познакомились три друга еще до войны.
Как-то раз, зайдя в полковую пошивочную, лейтенант
Плотник заметил портновского подмастерья, сидящего на
подоконнике. В руках у него была недошитая гимнастерка.
Портной наблюдал, как виражили, пикировали и штопори-
ли серебристые птицы. Он ничего не замечал в мастерской,
отдав все внимание небу. Когда какой-нибудь самолет
давал свечу, забираясь в небесные выси, портной скло-
нял голову набок, по-птичьи, и застывал, приоткрыв
рот.
— Что, в небо хочется? — спросил Плотник.
Портной вздрогнул и опустил глаза, словно пойманный
на чем-то запретном.
— Да, скучная профессия — шить, то же, что быть
63
парикмахером: ты людей бреешь — они обрастают, ты их
бреешь — они снова обрастают.
Портной улыбнулся, затем вздохнул:
-— Вот так и жизнь может пройти без особого результа-
та, у меня ведь и фамилия-то Швец!
Плотнику стало жалко парня.
Он любил открывать в людях неожиданные способно-
сти. И через некоторое время при содействии Плотника
портной стал учиться на воздушного стрелка-радиста.
Больше всех радовался успехам новичка его шеф.
Когда привозили конус, изрешеченный пулеметами
воздушного стрелка-радиста, Плотник хлопал перчаткой о
перчатку и говорил:
— Видали, как отделал? Узнаю Швеца: прошил, про-
строчил, лучше некуда!
В начале войны лейтенант-смело включил Швеца в свой
экипаж.
Зимой авиачасть срочно перебросилась на север.
Здесь войскам предстояло взломать сильно укреплен-
ный оборонительный пояс врага на подступах к Ленин-
граду.
Комсомольскому экипажу доверили разведать мост, по
которому шло снабжение предмостного укрепления, не-
большого, но очень мешающего переправам плацдарма,
захваченного противником на нашем берегу реки.
Несколько раз мост этот объявляли разрушенным бом-
бежкой, но каждый раз при штурме плацдарма с того бере-
га появлялись бронепоезда и гасили наступательный порыв
пехоты, срывая результаты артиллерийской подготовки.
Плотник слетал на объект и подивился простоте за-
дания.
Мост, видимый простым глазом, стоял целехонек. Его
металлические фермы четко выделялись на фоне ледяного
покрова реки, усеянного воронками.
Безукоризненный снимок, мастерски сделанный с раз-
ных подходов, не требовал и расшифровки.
64
— Разнесем в пух! — сказал авиационный представи-
тель в штабе наземных войск.— Только дайте приказ, ког-
да отбомбить.
И в ответ на скептические замечания добавил:
— Не сомневайтесь, если объект вскрыт экипажем
Плотника, считайте его в кармане! Это наш лучший воз-
душный разведчик. Да вот, полюбуйтесь! — и положил пе-
ред генералами несколько фотографий, еще влажных.
Генералы полюбовались и приказали:
— Разбомбить сразу после артподготовки, чтоб не ус-
пели восстановить к моменту атаки. Очевидно, весь секрет
в быстрой ликвидации повреждений. Наверное, где-нибудь
в лесу прячут готовые фермы.
Мост нарочно оставили целым, чтобы создать у против-
ника иллюзию, что в момент нашего наступления он легко
может перебросить к крепости резервы и бронепоезда,
скрывающиеся в туннелях по ту сторону реки.
На рассвете должны были заговорить орудия, а потом
пойти пехота.
Полк бомбардировщиков вылетел сразу после артпод-
готовки и точно и красиво трижды перекрыл мост, вы-
полняя заходы с залповым бомбометанием по звеньям.
Плотник, фотографируя результаты, ясно разглядел,
как бомбы легли поперек моста, черные фермы взлетели
вверх и упали на лед.
Возвращаясь, летчики увидели внизу черный ураган,
ломающий лес. Он шел, свиваясь и развиваясь, то рассы-
паясь на отдельные смерчи, то бушуя сплошной стеной, вы-
рывая с корнями деревья, круша гранитные скалы. К небу
поднимались тучи ветвей, обломков и, как над всяким вих-
рем, летели какие-то бумажки.
— Странно, почему наши повторяют артподготов-
ку? — удивился Плотник.
Ему захотелось разглядеть, откуда стреляют наши пуш-
ки. Но они были так замаскированы, что не увидел.
Длинные языки пламени, казалось, рождались в лесу
65
произвольно, словно какая-то дикая молния. Снег вокруг
озарялся багровым отблеском.
— Очевидно, для страховки. За огневым валом пойдет
пехота, и плацдарм будет наш, откроется путь на запад...
Но ошибся. Пехота, пошедшая на штурм, замешкалась
в глубоком снегу и была отбита появившимися, откуда ни
возьмись, бронепоездами. Они могли пройти только через
мост.
— Но мы же его обрушили! — утверждал Плотник.—
Я видел своими глазами. Бомбы разнесли его в куски! Да
вот, смотрите снимки!
На фотографии ярко выделялись черные фермы, сбро-
шенные на лед; быки, расколотые бомбами надвое, словно
они были стеклянные, а не из гранита. Около них уже
обозначились восстановительные работы, объектив даже
успел захватить и фигурки разбегающихся людей.
Фотографии отправили в штаб.
Вскоре Плотника и его штурмана вызвали на команд-
ный пункт, прислав за ними открытый вездеход.
Это был путь сквозь ад. Вся дорога разрыта воронка-
ми от снарядов. Все кюветы — какое там! — вся лесная
просека забита разбитыми грузовиками, противотанковы-
ми пушками и трупами наших солдат. Командный пункт
в расчете на успех был вынесен к самому переднему краю,
и летчикам, сойдя с машины, пришлось добираться до
блиндажа ползком.
— Ну-с, рожденные летать, пришлось поползать? —
скептически осмотрев их взмокшие волосы, спросил ге-
нерал.
Летчики промолчали.
— Видели результат?
Плотник проглотил слюну. У него пересохло в гортани,
он не мог выговорить ни слова. Сапожников осунулся,
словно похудел в одно мгновение.
— Ненужные жертвы — результат вашей ошибки. Вы
указали бомбардировщикам ложный мост. Попались на
66
туфту, ясно? Вот полюбуйтесь, куда отлетели куски ферм,
сделанных из дерева и фанеры и подкрашенных в черный
цвет... Разве настоящие, железные, разлетаются, как щеп-
ки? И падают на лед, даже не пробив его... А лед здесь, на
реке горного типа, совсем не толст, пленка!
Этого воздушные разведчики не знали.
— А фермы? Они же сложены из кусков льда. Как
только их разбомбят, противник тут же складывает новые,
поливает водой, и — готово дело. Ничего не скажешь —
быстрота восстановления!..
— Разрешите искупить...— шепотом заговорил Плот-
ник, потерявший голос.
— Не в этом дело! — прервал его генерал.— Вы иску-
пите свою оплошность, если найдете настоящий мост. Как
хотите, но обязаны доставить нам точные сведения.
— Доставлю — живым или мертвым! — сказал Плот-
ник К нему вернулся голос.
Наутро пал туман. К концу дня с востока подул ветерок,
и, как только развиднело, Плотник поднял в воздух свою
белоснежную машину.
К ложному мосту подошли на бреющем и с глубокого
виража рассмотрели свой позор. Да, вот они, «быки», сло-
женные из кусков льда, от обильной поливки на них — со-
сульки. Тускло выглядит дерево, покрашенное в черный
цвет. На металле остались бы хоть какие-нибудь вмятины
после бомбежки, а здесь никаких. Хорошо постарались
«восстановители» — мост как новенький...
Но где же настоящий?
Плотник поднял самолет на большую высоту и тща-
тельно, с нескольких заходов сфотографировал подозри-
тельный участок местности, не совпадающий с картой, ко-
торой они пользовались.
С карманами, полными шоколада из бортового пайка,
явились пилот и штурман в знакомую лабораторию. Очаро-
ванные девушки проявили им пленку особенно тщательно.
И были немало удивлены, когда офицеры обрадовались,
67
как мальчишки, найдя какой-то холм, не указанный на кар-
те, и ушли такие счастливые, какими их девушки не видали
никогда.
На другой день Плотник снова вывел машину на не-
навистный ложный мост. Затем круто развернулся и спики-
ровал на стожок сена, торчавший рядом с загадочным хол-
мом, не указанным на старой карте.
Сапожников расхохотался — из стога сена посыпались
солдаты.
— Так и есть,— сказал Плотник, выйдя из пике и делая
крутой вираж,— мост спрятан под холмом из фанеры,
в ложном стогу сена прячется охрана. Сейчас мы спикиру-
ем на холм, и зенитки...
Он не ошибся. Сноп зенитного огня вырвался навстре-
чу машине.
— Ага! Наступили на больную мозоль! — крикнул
Плотник, проделав противозенитный маневр и уводя маши-
ну на новый заход.
Теперь почти не было сомнений, что мост скрывается
здесь.
Плотнику хотелось убедиться в этом не только самому,
но и убедить других. Он искал признаков, которые бы точ-
ней показали, что холм этот — искусственное сооружение
из фанеры, окрашенной под снег и умело присыпанной
снегом.
День угасал. От деревьев и холмов ложились косые
длинные тени. Воронье, приваженное трупами, потянулось
на ночлег. Птицы летели над рекой, над незамерзающими
стремнинами, словно греясь паром, поднимающимся над
кипящей водой.
И вдруг Плотник увидел, что, долетев до заснеженного
холма, стая воронья не обогнула его, а влетела внутрь и
исчезла в холме, как оборотни в страшной сказке.
— Штурман, ты видел? Они ночуют на фермах на-
стоящего моста, закрытых фанерой. Птицы нашли теплое
местечко, ясно! — радостно воскликнул Плотник.
68
Он спикировал прямо к подножию волшебного холма и,
вырвав машину из пике, взревел моторами. И, когда пере-
скочил холм, увидел, что с противоположной стороны его
выметнулось вспугнутое воронье.
Сомнений быть не может — настоящий мост найден!
Плотник делал заход за заходом. Сапожников с раз-
ных направлений фотографировал ложный холм.
—- Внимание, истребители! — просигналил Швец.
Фашистские истребители много дней не выдавали
своего присутствия, имея одну задачу — оберегать мост.
Они давно следили за этим двухмоторным скоростным бом-
бардировщиком, упрямо утюжившим воздух над рекой
Пока он фотографировал пустые места, они не беспоко-
ились.
Но как только поняли, что бомбардировщик фотогра-
фирует холм, скрывающий мост, три истребителя мгновен-
но взлетели со своего скрытого аэродрома. Три других при-
готовились к взлету.
Остальное произошло с катастрофической быстротой.
Светящиеся пули прочертили небо, впились в облака,
погасли в реке. Налетевшие «фоккеры» били снизу, сверху
и с боков. Удары пуль по плоскостям, по обшивке фюзеля-
жа Плотник почти почувствовал своим телом. Заработали
пулеметы воздушного стрелка-радиста. Темная бесфор-
менная тень возникла на снегу.
«Один задымил! — догадался Плотник.— Молодец
Швец! Прошил-прострочил...»
По бронированной спинке плеснуло тяжело, как водой.
«Неужели очередью из крупнокалиберного?» — по-
думал Плотник. Но тогда Швец погиб? Нет, снова зарабо-
тала его машинка. Плотник резко развернулся. Промазав-
ший истребитель просвистал мимо, как камень. Швец успел
вкатить ему в бок длинную очередь.
— Здорово прострочил! — крикнул в переговорную
трубку Плотник, поднимая машину над лесом.
Стрелок не отозвался. Летчик оглянулся.
69
Истребитель противника врезался в лес, подняв снеж-
ную пыль. Дымный след от другого тянулся к тайному
аэродрому. Третьего не было видно.
— Отбились!—заликовало сердце Плотника.— Швец,
что с тобой? — крикнул он громче и повернулся на сиденье.
Мгновенно ему обожгло плечо, раздался плеск пуль.
Они, как градины, забились по стеклам кабины.
Плотник взял влево, и впервые самолет не послушался
его. Он резко накренился и пошел вправо, на дым кипящей
реки...
Плотник успел только вытянуть на отлогий берег у са-
мого холма, как раздался удар крыла о землю, каменный
вихрь поднялся вместе со снегом, летчик ударился о щиток
и потерял сознание. Очнувшись, Плотник увидел пламя и,
собрав все силы, выполз из огня, охватившего самолет. Он
хотел броситься на помощь к товарищам, но сумел встать
только на колени. Ноги не слушались, сломанные в ступ-
нях. Все тело ныло после удара при падении.
— Сапожников! Швец! — крикнул он.— Скорей, сго-
рите, ребята!
Никто не отозвался, только огонь жадно ворчал, по-
жирая обломки машины.
Плотник посмотрел пристальней и увидел товарищей;
но они уже не видели его.
Швец лежал ничком в стальной турели, убитый в не-
равном бою в воздухе, при падении его даже не по-
вредило.
Острый кусок скалы, скрытый под снегом, начисто сре-
зал штурманскую кабину. От страшного удара верхнюю
половину тела Сапожникова закинуло на крыло самолета.
Черный дым вился под ним, а пламя стелилось низко, не
смея коснуться бескровного лица. Плотник не смог ни за-
кричать, ни заплакать. Он только склонил голову.
И вдруг услышал величественный шум реки, прежде за-
глушаемый моторами. На коленях он пополз к ней. Ноги не
слушались, он не мог вздохнуть полной грудью, разбитой
70
при падении; хотелось упасть на снег и не вставать. Но
воля звала к шумящей реке, словно к жизни.
Казалось, дотащиться до нее — главное.
И вот он у реки. Летчик осмотрел местность.
Фанерный холм оставил над рекой темную щель, в кото-
рую, ища теплого ночлега, снова слетались птицы. В сто-
гах, скрывавших охрану моста, открылись двери. Люди с
оружием выбежали из них и устремились к горящему само-
лету.
Плотник смерил расстояние от себя до них, затем снова
взглянул на реку. Она рядом — до людей еще далеко.
Тогда остановившись у самого края берега, спиной к
воде, он быстро вытащил из кармана большие золотые ча-
сы. Судорожно, пошарив по борту комбинезона, нашел
булавку, открыл крышку и стал чертить булавкой по мяг-
кому золоту внутренней стороны картинку, взглядывая на
искусственный холм, на стога. Это стоило ему больших
усилий. Кровавый пот струился по бледным щекам его.
— Сдавайся! Эй, рус, сдавайся!—кричали солдаты
уже совсем близко.
Плотник, сжав зубы, чертил, с усилием стискивая
пальцы.
Неожиданно человек в белой шапке-ушанке, скула-
стый, рыжебровый, вырос перед ним и прицелился прямо
в лицо.
Плотник быстро засунул руки в карманы и одним дви-
жением сбросил себя в поток.
Кипящая вода скрыла его с глаз подбежавших врагов.
Вот все, что случилось в этот день с экипажем Плотни-
ка. Огонь и вода похоронили его вдали от своих.
Прошло два дня. На третий дозорный, сидевший над ре-
кой, заметил плывущее по реке тело.
— Летчика несет! — прошептали бойцы, увидя синий
комбинезон.
Они достали еловую ветвь с сучками, осторожно при-
71
хватили плывущего и подтянули к себе, опасаясь пули с то-
го берега.
Вынули тело неизвестного товарища и обыскали.
И в руке, засунутой в карман, увидели большие золотые
часы.
— «Лейтенанту Плотнику»...— прочел один из бойцов
и, бережно завернув часы в носовой платок, пополз в
блиндаж заставы.
К вечеру часы, тяжелые, еще сыроватые, лежали по-
верх карты, разложенной на столе начальника штаба.
Плотник лежал на снегу у командного блиндажа. Он зале-
денел, весь покрылся сверкающей звенящей коркой; как
броней, при полной луне каждая льдинка в волосах его
сверкала, а замерзшие глаза были открыты. Бойцы подо-
шли и не решились накрыть его серой шинелью: казалось,
он смотрит на далекое небо, на звезды...
— Рисунок точно совпадает с изъянами на карте, смот-
рите.— Начальник штаба подал лупу командующему.—
Вот холм, которого нет на нашей карте, вот излучина, сде-
ланная искусственно...
— Удивительно, как это он сумел нарисовать,— ска-
зал командующий, внимательно разглядывая картину на
крышке часов.
— А ведь он был когда-то не то гравером, не то учени-
ком гравера...
На золоте резкими скупыми штрихами изображался
холм, летящие над рекой птицы, самолет в виде сломан-
ного креста с двумя витками пламени, два стога и бегущие
от них фигурки людей. Скрещенные стрелки указывали
север и юг.
— Точная работа,— сказал командующий.— Это про
Плотника говорили, что у него какие-то необыкновенные
именные часы?
— Да, эти часы ему подарил Ворошилов.
Командующий посмотрел картинку, изображающую
спасение Вороны.
72
— Любопытно.
Начальник штаба печально улыбнулся:
— Плотник был шутник. Эту картинку на именных ча-
сах он изобразил сам.
Улыбка пробежала и по лицу командующего:
— А молодец! — Он еще раз подержал в ладони часы,
разглядывая последний рисунок Плотника.— Нашел все-
таки способ доставить свое разведдонесение...
И оба задумались, стараясь представить себе, как и при
каких обстоятельствах экипаж воздушного разведчика
выполнил свой долг.
— Так вот,— сказал генерал после минуты молча-
ния,— приказываю: разбомбить замаскированный мост за
час до начала атаки. Представить экипаж комсомольцев к
награде посмертно!
— А именные часы? — спросил начальник штаба.
— Отправьте в авиачасть. Они должны храниться вме-
сте со знаменем, вечно, как талисман полка.
КАРЕЛ ИНКА
Если нужно было поразить далекую, еле видимую цель,
никто не мог сделать это лучше молодого снайпера нашей
роты — Евгения Карелина, а попросту — Жени. Это он
снял с одного выстрела «фрица с длинными глазами» —
фашистского наблюдателя, который разглядывал Ленин-
град, устроившись на маковке заводской трубы. Фашист
так и свалился в трубу, только стекла бинокля сверкнули...
Женя умел выбирать цель и днем и ночью. И позиции
находил в самых неожиданных местах: то затаится в боло-
те и снимет немецкого наблюдателя; то заберется на вер-
шину заводской трубы, избитой снарядами до того, что она
вот-вот рухнет, и выцелит оттуда офицера, вышедшего из
блиндажа прогуляться по свежему воздуху.
73
— Здорово у тебя получается! — завидовали иные
бойцы.
А Карелин отвечал:
— По науке. Я траекторию учитываю. Могу попасть
даже в невидимого фрица.
И аккуратно протирал кусочком замши стекло оптиче-
ского прицела. Винтовку он берег и холил, как скрипку. Но-
сил ее в чехле. Когда Женя выходил на снайперскую охоту,
его охранял автоматчик. Берегли у нас знатного снайпера.
Напарника ему дали надежного, уроженца Сибири, по
фамилии Прошин.
Командир сказал ему:
— Сам погибай, а снайпера сохраняй!
— Будьте надежны! — ответил Прошин.
И охранял, на совесть. При выходе снайпера первым
выползал вперед и оберегал выбранную Карелиным по-
зицию, а при уходе прикрывал с тыла.
Однажды он сказал Карелину:
— Молодой ты, Женя, а хитрый: сколько прикончил
фрицев, а сам жив остаешься. Наверное, жизнь свою очень
любишь.
— Люблю,— не смутившись, ответил Карелин.—
Жизнь мне очень нужна. Длинная-длинная, до седых во-
лос...
— Это зачем же такая?
— Я должен за свою жизнь вывести под Ленинградом
грушу-дюшес «карелинку» и виноград «северный карелин-
ский». Друзьям детства обещал, когда еще пионером был.
— Ага,— догадался Прошин,— так это ты для того
у командира отпуска зарабатываешь, чтобы с лопатой в
Летнем саду повозиться? Знаю. Наши солдаты видели тебя
у мраморных фигур.
— Нет, это я не для того. Чтобы спасти от обстрела
мраморные статуи, ленинградцы решили их закопать в
землю. А мы их опавшими листьями укрывали, чтобы зем-
лей не поцарапать.
74
— Ишь ты, какой заботливый! — сказал Прошин, по-
отечески обняв Женю за плечи.— Ничего, не бывать врагу
в городе. По его улицам Ленин ходил... Здесь нам каждый
камень дорог.
Подружились они крепко и за время обороны Ленин-
града врагов поубивали немало.
Наступил день прорыва блокады. Бойцы чувствовали
подгбтовку нашего удара и ожидали его, как праздника.
Пехотинцам ставилась задача: с первого броска до-
стигнуть вражеских артиллерийских позиций.
После ураганной артиллерийской подготовки, в кото-
рой приняли участие и грозные броненосцы, стоящие на
Неве, бросилась вперед наша пехота.
Обгоняя товарищей, неслись на лыжах Карелин и Про-
шин.
Жене хотелось во что бы то ни стало достигнуть первым
артиллерийских позиций на Вороньей горе. Там стояли
батареи тяжелых орудий, которые вели обстрел Ленин-
града.
Вот с иими-то и хотел Женя посчитаться.
Он знал тут все ходы и выходы. По долинке ручья, по
канавке, окружающей старинный парк, незаметный в бе-
лом халате, проскользнул он в парк, а за ним и Прошин,
также на лыжах.
И только они выбрались на опушку — увидели, как из
мелкого кустарника поднимаются к небу стволы орудий,
выше деревьев.
Лафеты их передвигались по кругу, громоздкие, как
тендеры паровозов. Замки орудий открывались, как двер-
цы паровозных топок.
Эти дальнобойные пушки недавно прибыли с заводов
Круппа, из глубины Германии. Гитлер хвастался, что
разрушит Ленинград при помощи этих стальных чу-
довищ.
Вот они готовятся к стрельбе. Белый брезент, прикры-
вавший гору снарядов, был раскрыт. Солдаты подкатыва-
75
ли вагонетки со снарядами по рельсам узкоколейки. Заря-
жающие поднимали снаряды лебедками. Наводчики крути-
ли штурвалы, и пушки медленно поднимали дула к небу.
Офицер, поблескивая очками, торопливо выкрикивал при-
казания. Позади батареи глухо ворчали большие крытые
грузовики.
Карелин понял, что гитлеровцы, перед тем как удрать,
хотят выпустить по городу весь запас снарядов.
— Прошин, друг, не позволим! — прошептал он, схва-
тив товарища за руку.
— Да что ты, Женя! Что же мы сделаем вдвоем?
И автоматчик оглянулся, далеко ли рота. Далековато...
Позади слышался гранатный бой у решетки дудергофско-
го парка
— Ишь ты, как мы вырвались вперед! Что же де-
лать-то?
Но Карелин знал что. Как кошка, вскарабкался он на
дерево и, положив винтовку на сучья, открыл снайперский
огонь по орудийной прислуге.
Выстрел, другой, третий — и каждая пуля в цель. Заря-
жающий опустил рукоятку лебедки. Снаряд ткнулся в снег,
придавив подвозчика. Наводчик ткнулся головой в лафет.
Офицер сел, взмахнув руками.
Прошин, стоя за деревом, считал пустые гильзы, сыпав-
шиеся с дерева, как ореховые скорлупки, и шептал:
— Ага, вот оно как, вот...
Но вдруг заметил опасность. Стволы нескольких орудий
перестали подниматься к зениту, а стали медленно опу-
скаться. Ниже, ниже, словно высматривая, кто притаился
тут, на опушке парка.
Вот один ствол уставился прямо на самого Прошина,
так, что его покоробило.
— Женя,— закричал он,— слезай! Сейчас они нас пря-
мой наводкой! Женя!..
Но Карелин не слушал. Зарядив новую обойму, он стре-
лял, все ускоряя огонь. Среди пуль попались бронебойные
76
и зажигательные. Бронебойные с визгом ударялись о сталь
лафетов, зажигательная подожгла грузовик.
На батарее возникла паника. Солдаты бежали к грузо-
викам, бросая орудия, офицеры прятались за укрытия. Но
несколько орудий нацелили на опушку парка, откуда велся
меткий огонь. Фашисты вообразили, что опушка парка уже
захвачена многочисленной русской пехотой.
— Женя, приказываю — слезай! Я за тебя отвечаю!
Пропадешь...
— Не мешай! Погоди...
— Женя, вперед! А то накроют!
Но Карелин уже не слушал, что кричал ему Прошин
снизу. И залп орудий, направленных на опушку парка, за-
стал его в разгаре боя. Тяжелые снаряды вспахали землю,
подняли вверх камни, решетку парка, деревья.
Всю местность заволокло желтым дымом. Разрывы про-
грохотали так, словно здесь взорвался артиллерийский
склад.
Разбежавшиеся было фашисты решили, что с русскими
пехотинцами, захватившими опушку парка, покончено, и
стали возвращаться к орудиям.
Но в это время из дымного облака, в котором еще кру-
тились, оседая, какие-то бумаги, ветки деревьев и окопное
тряпье, поднятое вихрями разрывов, послышался хрип-
лый крик:
— Ур-ра!..
По лафетам зацокали пули. А перед фашистами по-
явился русский пехотинец. Простоволосый, без каски,
в разодранном белом халате, он бежал на батарею, прижав
к груди автомат. Строчил из него, рассеивая пули веером, и
неумолчно кричал «ура».
Фашистам показалось, что за ним бегут цепи русской
пехоты. И, увидев первого грозного вестника наступа-
ющих, они бросили вагонетки, снаряды, пушки и кинулись
по машинам.
Через минуту Прошин был уже на батарее хозяином.
77
Забравшись на гору снарядов, он размахивал автоматом
над головой и призывал:
— Карелин, ко мне!
Но Женя не откликался. Что случилось с ним?
На батарею уже бежали наши подоспевшие бойцы. Все
пушки были захвачены целыми.
Прошин вернулся на перепаханную снарядами опушку
парка.
Долго, хлопотливо разбирал он груды ветвей, поднимал
расщепленные стволы, все искал товарища. И наконец на-
шел его мертвое тело.
Карелин погиб, спасая свой родной Ленинград. Но вин-
товка его сохранилась. Без единой царапины. Была еще
тепла от выстрелов, и оптический прицел поблескивал.
Прошин вынес тело снайпера и старательно уложил на
видное место, а сам побежал догонять роту — бой не ждал.
Он захватил с собой его винтовку. И до вечера носил за
спиной. Только к ночи опомнился у какого-то костра и за-
тосковал о Жене, как о погибшем сыне.
Бойцы видели, какой взял в руки снайперскую винтов-
ку Карелина и долго смотрел на нее. Потом вздохнул, по-
дошел к командиру и отрапортовал:
— Виноват, не уберег Карелина... Примите оружие.
Командир посмотрел на него, подумал и, отстранив вин-
товку, сказал:
— Не смогли уберечь — сумейте заменить товарища.
Ведь вы, сибиряки,— стрелки.
— Спасибо! — сказал с чувством Прошин.— Поста-
раюсь заслужить подарок. Будьте надежны — заиграет в
моих руках.
И заиграла.
Стрелял из нее Прошин отлично и, когда ушел в тыл по-
сле ранения, передал отличному снайперу — Жильцову.
А после него она была у Матвеева. Так и дошла, как эста-
фета, до самого Берлина.
И каждый, кто принимал ее как почетное оружие, ста-
78
новился на одно колено, целовал ложу, всю исчерченную
насечками по количеству истребленных фашистов, и давал
клятву воевать так же, как воевал ее первый хозяин — Ев-
гений Карелин.
Так дожила она до победы. А сейчас стоит рядом со зна-
менем полка. Ветераны зовут ее ласково «карелинка».
Молодым солдатам, пришедшим в полк, всегда рас-
сказывают ее историю.
А тем, кто отличился в учебе, дают сделать из нее по-
четный выстрел.
БЕССМЕРТНЫЙ ГОРНИСТ
«Тра-та-та, та-та!» И снова: «Тра-та, та-та!»
Алеша улыбнулся, заслышав призывные звуки серебря-
ной трубы, и очнулся от боли — треснули губы. От недоеда-
ния у него так пересохла кожа, что нельзя было смеяться.
Но как же не радоваться, заслышав пионерский горн,
играющий побудку. Значит, еще одна блокадная ночь про-
шла. Живы пионеры. Жив горнист, посланный в утренний
обход!
Это трубит Вася — коренастый, крепенький мальчишка
из пригорода, захваченного фашистами. Перед тем как
слечь, Алеша передал ему свой пост. И счастлив, что горн
попал в надежные руки. Каждое утро бесстрашный паре-
нек ходит от дома к дому, из двора во двор, не боясь ни
бомбежки, ни обстрела. И трубит, трубит, призывая ребят
Ленинграда к стойкости и геройству.
В осажденном городе самое опасное быть мальчишкой.
Не бойцом на передовой, не пожарником на крыше, даже
не моряком на «Марате», на который сыплется больше все-
го бомб, а именно мальчиком-подростком.
Солдаты умирают в бою, дорого отдав свою жизнь, а
мальчиков Ленинграда выкашивает голод, как траву...
79
И, хотя хлебный паек они получают наравне с солдатами,
им трудней. Беда в том, что организмы детей растут. И от
нехватки пищи начинают истощаться. Мускулы слабеют,
наступает сонливость, неподвижность и вечный сон...
Алеше нельзя умирать. Он должен бороться со смер-
тью, как боец с врагом! И победить, чтобы потом встать в
строй. Если не будут выживать и подрастать мальчики, кто
потом станет на смену погибшим бойцам?
Прежде всего надо пересилить скованность, безраз-
личие, усталость и двинуть хотя бы рукой. Если горнист мо-
жет поднять горн к губам — значит, я могу двинуть рукой.
Алеша заставил себя пошевелиться, подняться, подтя-
нуться и нащупать галстук. Теперь он не снимал его даже
ночью. Не только потому, что трудно было развязывать за-
тянувшийся узел. Зачем? Давно все спали не раздеваясь.
Он решил не снимать потому, что опасался: а вдруг, если он
умрет, мама забудет повязать и его похоронят без красного
галстука. А главное — с частицей красного знамени на
груди ему как-то надежней чувствовать себя бойцом.
Он прислушивается, не гудят ли самолеты. Нет, навер-
но, опять морозный туман. Это хорошо, в туман фашисты
не летают. Не станет надрывать душу сирена воздушной
тревоги. За себя он не боялся, боязно было за людей, кото-
рым ничем не мог помочь. Ни поддержать старых на узкой
лестнице, ни помочь малышам.
Сам лежал обессиленный, как боец, раненный на ни-
чьей земле. Ни тебе фашистов, ни наших. Лежишь один и
подняться не можешь.
Но ведь подняться надо! Мама говорила, главное —
движение, обязательно движение. Немного, чтобы не
растрачивать напрасно сил, но двигаться надо.
И прежде всего умыться. Уходя, она всегда оставляет
рядом миску с водой, губку и полотенце. Проведешь мок-
рой губкой по лицу, и оно становится легче, потому что с не-
го смывается известковая пыль, налетевшая от разрывов
бомб и снарядов. И копоть от коптилки и от железной печ-
80
ки. Ее поставил Антон Петрович, их сосед по квартире, в
комнату которого они перебрались из своей, потому что в
ней воздушной волной высадило рамы.
Да, неумытое лицо гораздо тяжелее. Оно больше давит
на подушку и не дает поднять головы. Алеша с напряже-
нием всех сил достает все-таки губку и снимает с лица
тяжесть пыли и копоти.
Глаза открылись! Ого, уже веселей.
Теперь надо встать, чтобы поесть. Мама говорит: есть
лежа — последнее дело. Надо обязательно сидя за столом.
И чтобы стол был накрыт: тарелки, ложки, вилки, все, как
полагается. Чтобы фашисты не чванились, будто они за-
гнали нас в пещерный век, заставили потерять человече-
ский облик. Нет, мы и обедаем по-людски!
Правда, совсем недавно пришлось ему есть не по-люд-
ски. Но это был особый случай, когда он уже не поднимал-
ся, а мама все-таки подняла его!
Алеша очень отощал. В те дни даже по рабочим и дет-
ским карточкам ничего не давали. Но женщин, работа-
ющих в оборонном цехе, там, где снаряжают противотан-
ковые мины и гранаты, на счастье, кормили не супом и не
теплой болтушкой, которую с собой не возьмешь, а кашей.
Все матери стремятся что-нибудь да унести с собой де-
тям, а этого нельзя делать. Ведь если они ослабнут, кто же
тогда будет снабжать оружием бойцов? Для того им и до-
полнительное питание, чтобы руки не ослабели, чтобы по-
больше гранат и мин делали.
Поэтому мастера, выдавая женщинам добавочную пи-
щу, просят: «Все ешьте здесь, ничего с собой».
И все жидкое приходилось съедать, суп не вынесешь из
цеха. Смотрят строго, ни в какую посудку не отольешь.
А вот каша — это другой разговор. Маме повезло, что
кормили не в_ обеденный перерыв, а перед концом смены.
Походная кухня запоздала, попав под обстрел, кашевар
был ранен. Каша захолодела, не разварилась, была ком-
ковата.
4 О смелых и умелых
81
Мама просто вся просветлела, душа заиграла, когда
подумала: «Ну, теперь-то я Алика угощу!»
Несколько комков съела, а остальные за щеку заложи-
ла. И так принесла домой во рту. Приложила губы к губам
и давай кормить Алешу.
Он уже не мог жевать: обессилел. Но она его заставила.
Проглотив немного теплой каши, он оживился, даже под-
нялся и сел в постели. Мама все целовала его и говорила:
— Вот мы и как птички! Так голубки кормят птенцов!
Из клюва в клювик! Из клюва в клювик!
И они смеялись. Смеялись! И говорили, что, сколько
будут жить, этого не забудут! Всем, всем будут рассказы-
вать, как сказку, после войны.
Но теперь-то он не так слаб, он и без маминой помощи
сможет подняться. Теперь ему помогает чеснок. Ой, какая
это была удивительная находка. В своей собственной квар-
тире, обысканной, переисканной, в которой ничего-ничего
съедобного не осталось, даже засахаренной плесени на
старой невымытой банке из-под варенья, даже яичной
скорлупы. Вы знаете, что в скорлупе есть питательность?
Не только присохнувшая к ней пленочка, но и сама скорлу-
па полезна. Это не просто кусочек извести. Ее можно исто-
лочь и посыпать, как соль, на хлеб.
Переселяясь в комнату Антона Петровича, искали в
кухне сковородник, еще раз заглянули за плиту и увидели
там головку чеснока. Как она туда завалилась, когда? Вна-
чале глазам не поверили. Голодающим часто видятся раз-
ные разности съедобные. Но это оказался настоящий, а не
привидевшийся чеснок. Целая головка. А вы знаете, сколь-
ко в ней долечек! Посчитайте. Если есть каждый день по
одной на двоих, хватит на полмесяца!
Но чеснок нельзя есть просто так, его надо натирать на
кусочек хлеба Тогда самый черствый, самый сырой и не-
пропеченный хлеб становится похожим на копченую кол-
басу!
И как же они с мамой берегли эту находку! Чтобы и не
82
высохла и не подмерзла ни одна долька. И сколько времени
прошло, а еще держится! И вот сегодня Алеша будет есть
хлеб, натертый чесноком.
И угостит Антона Петровича. Не чесноком, конечно,
а только запахом чеснока. Антон Петрович ни за что друго-
го угощения не примет. Только проведет долечкой по кусоч-
ку хлеба и скажет, зажмурившись: «Ох, вкусно!»
Что-то он долго не возвращается с дежурства? Заслы-
шав его тяжелые шаги, Алеша, собрав все силы, поторо-
пился было встать, чтобы не услышать: «Ай, как ты за-
лежался, лежебока, я, старый, уже в очереди постоял и
твой хлебный паек получил, вот, пожалуйста, а ты, моло-
дой, все лежишь?»
Как хорошо, что он есть и живет вот здесь рядом за шка-
фом. С ним легче, когда он приходит с дежурства и спит
днем, можно слышать его дыхание. С ним надежней и но-
чью, когда знаешь, что, пока ты спишь, он бодрствует на
чердаке, на крыше, не дает поджечь дом зажигалками...
Сколько их потушил он — и числа нет!
«Хватаю их вот этими старинными щипцами от камина
и в ящик с песком — раз!»
До войны он был уже седой, но с розовыми щеками.
А теперь от голода стал совсем белый и как бы прозрачный.
Мама говорит: «И в чем душа держится». Но душа у него
крепкая и хорошо держится. Когда ему особенно тяжело,
он «питает» ее «пищей духовной». Читает вслух стихи.
Красуйся град Петра и стой,
Неколебимо, как Россия...
Много книг сожгли они в печке, но Пушкиным он не
жертвует даже ради тепла... Много, много строк запомнил
Алеша из того, что читает вслух Антон Петрович...
И он все же пришел. И был сегодня даже не белым,
а синеватым. И не разделся и не лег спать, приговаривая:
«А я сегодня еще шесть штучек погасил... Дивная ночка
была... Ни одного пожара».
83
Антон Петрович не пожурил Алешу за лежебокость, он
взял его руку и, вложив в нее бумажные пакетики, ска-
ЗЙЛI
— Сохрани это, мальчик, до весны... Здесь семена...
— Хорошо,— сказал Алеша,— конечно...
— Вот тут твой паек и мой, вы его тоже ешьте... Меня
на дежурстве кормили... да, да...
— А вы куда, дядя Тоша?
— Я далеко, в пригород... Туда, где у моих родствен-
ников полная яма картошки со своего огорода... Ждите ме-
ня, обязательно ждите, я много-много принесу,сколько до-
несу...
Алеша закрыл глаза, представив себе яму, полную кар-
тошки, о которой так много рассказывал Антон Петрович...
«Надо дотерпеть только до весны, когда открывают
картофельные ямы... Вот оттает земля, иначе не вскроешь
мерзлую... Мы возьмем заспинные мешки и пойдем!»
Это была мечта, которой они жили все втроем...
До весны еще так далеко... Но, наверно, Антон Петро-
вич нашел способ вскрыть мерзлую землю... Картошки так
хочется! Но почему же он не зовет меня с собой? Разве я
так уж слаб? Да, если не зовет, значит, я очень слаб...
Все эти мысли вились в голове Алеши, в то время как
старик ласково гладил его волосы, прежде волнистые, а те-
перь посекшиеся, ставшие жесткими и ломкими...
Алеша задремал под эту ласку и не слышал, как Антон
Петрович ушел.
Очнувшись, он ощутил что-то зажатое в руке, вспом-
нил, что это семена. И стал разглядывать красиво нарисо-
ванные на пакетиках луковицы, морковки, свеклы... Ой,
а ведь семена съедобны.
Но нет, не станет их есть, хотя их можно было жевать.
И черненькие, островатые семечки лука, и похожие на про-
синки семечки салата, и даже угловатые, сморщенные, се-
мена свеклы. В них много питательного.
Конечно, если бы их было много, а то щепоточка. А вот
84
если их посеять и вырастить, это же будет целая гора. А вы
растить есть где, столько вокруг скверов и дворов. Ого,
только копай да сажай!
Пионеры уже взяли на учет будущие огородные площа-
ди и все спланировали, где что сажать и сеять.
Важно дождаться весны, а уж там-то мы проживем!
И другим поможем. Надо жить. Если не будет мальчишек,
кто же будет копать грядки. Надо проявить силу воли и не
сжевать эти чудесные семена.
Есть же в Ленинграде люди, которые хранят знамени-
тую на весь мир, собранную за долгие годы русскими уче-
ными коллекцию семян пшеницы. Тысячи сортов. Начиная
с тех, что обнаружили в гробницах фараонов Древнего
Египта, до тех, что нашел академик Вавилов в неприступ-
ных горах Памира.
Там их не горстка, а килограммы, центнеры, тонны —-
пакетиков, пакетов, мешочков, мешков... И все целы. Их
стерегут для науки, для будущего люди, умирающие от го-
лода. И не жуют, как крысы. Нет, это люди, они не сдаются.
Про их стойкость так хорошо рассказывал Антон Петро-
вич. А какие же там, наверно, хорошие крупные зерна! Од-
нажды маме на заводе выдали горсть ячменя за ударный
труд. Ой, как же они взволновались, как его есть. Нельзя
же так сразу. Сжевать, и все. Дикость какая! Ячменные
зерна вначале поджарили, потом смололи на кофейной
мельнице и целую неделю заваривали и пили как кофе!
Что же это за прелесть, когда пьешь не пустой кипяток,
а заваренный хоть чем-нибудь!
Но это все в прошлом, это было еще тогда, когда Алик
сам сбегал и сам поднимался по лестнице. И даже тогда,
когда его стала вносить мама. А потом она сказала: «У ме-
ня нет сил поднять тебя». И Алеша перестал выходить на
улицу. Вот тогда пришлось сдать горн другому пионеру.
«Тра-та-та! Та-та!» Горнист все еще ходит, трубит.
Пионерская побудка доносится в разбитые окна.
«Горнист жив, и я буду жить!»
85
Алеша готов встать и сесть за стол завтракать. Там на
тарелке, накрытой чистой салфеткой, лежит ломтик хлеба,
уже натертый чесноком. Мама убирает оставшиеся дольки,
смешная, не верит в его силу воли!
Чудачка, он же знает, где спрятан чеснок, и может до-
стать в любую минуту. Но он стойкий, никогда не съест
свою порцию хлеба просто так, не проглотит жадно куска-
ми, а сделает все, как велит мама. Нальет горячего чаю из
термоса, оставшегося в память от папы. Добавит туда одну
чайную ложку, одну, вареньевой воды. Есть у них такая.
Они налили воду в старую банку от варенья, которую за-
были когда-то вымыть, и получился душистый, пахнущий
клубникой настой. Вот если его влить в кипяток одну лишь
чайную ложечку, это уже будет не просто кипяток, а чай с
клубничным вареньем!
Все это Алеша представил себе и опять чуть не улыб-
нулся, но вспомнил, что от улыбки у него трескаются и кро-
воточат губы, и сдержался.
Вставать было нужно, но так не хотелось, угревшись
под одеялом и шубами, лежал бы и лежал весь день, но у
него есть священная обязанность — заготовка дров. До
прихода мамы он должен заправить печку. Это их празд-
ник — затопить и смотреть, как играет пламя. Усевшись
рядышком, подставлять огню руки, лица, мечтать о весен-
нем солнце.
С напряжением всех сил Алеша выбрался из-под шуб
и одеял и стал завтракать. Медленно-медленно жевал то-
ненький ломтик хлеба, пахнувший копченой колбасой, за-
пивая чаем.
Потом стал трудиться. Это необходимо: без труда чело-
век вянет, как трава без солнца, говорит мама.
Трудиться ему очень трудно. И, хотя топор не тяжел,
рубка дров дается нелегко. Мама приносит обломки ста-
ринных стульев, кресел, кроватей из разбомбленных домов.
Горят они здорово, с треском, но крепки, как железные.
Попотеешь, пока изрубишь.
86
Этой работы хватило бы до прихода мамы, но Алеша
разделяет ее на два приема. Потому что ему нужно еще по-
заниматься, выучить уроки. Ленинградские ребята решили
не бросать ученья нн за что! «Пусть не думают фашисты,
будто они заставят нас вырасти неучами в осаде. Не под-
дадимся!»
Кто не мог ходить в подвал, где были классы с партами,
с черной доской, тому уроки задавали на дом. И учитель-
ница через день, через два обходила таких ослабевших
ребят...
Что-то ее давно нет. Но она придет же когда-нибудь,
и Алеше будет чем отчитаться. В последний приход она за-
дала урок на неделю!
Разогрев подмерзнувшие чернила, Алеша переписывет
набело диктант, который он научился сам себе диктовать.
И вдруг его подбрасывает далекий подземный толчок,
почти незаметный. Но он-то знает, что это начинается об-
стрел. Это ударило тяжелое орудие, установленное немца-
ма где-то за Пулковскими высотами.
Нарастает тугой свист, от которого из рамы вывали-
вается заткнувшая пролет окна подушка.
Разрыв позади дома сотрясает стены, жалобно звенят
уцелевшие стекла.
Снова подземный толчок, и снова тугой свист. И еще, и
еще. Снаряды летят вразброс, разрывы справа, слева. Не
поймешь, куда целятся.
— Дураки! Дураки! —• сквозь стиснутые зубы ругает
фашистских артиллеристов Алеша.— Куда палят? Наши
солдаты, пулеметы, пушки — все на окраинах. В центре го-
рода ничего военного нет... Ну и пусть, пусть тратят зря
снаряды, дураки!
Вот где-то особенно близко грохнуло. Окна застелило
дымом. Хочется посмотреть, что загорелось. Алеша подтя-
гивается на подоконнике. Горит дом напротив через улицу,
хороший, красивый, с колоннами...
— Дураки! Дураки!
8?
Может быть, потушат? Хочется посмотреть дольше, но
снова далекий подземный толчок, и он сползает с подокон-
ника. От близкого разрыва могут попасть в глаза осколки
стекла. А глаза ему пригодятся, чтобы смотреть в оптиче-
ский прицел винтовки, а не зря глазеть из любопытства.
Не имеет он права рисковать глазами будущего снайпера.
Алеша заставляет себя отвернуться к стене, на которой
играют тени пожара...
Разрыв где-то далеко... Но следующий может быть и
в их доме. Ему становится страшно при мысли, что вернет-
ся мама, а на месте дома — груды развалин... Вдруг доно-
сится звук, от которого сразу теплеет на сердце. Он похож
на успокаивающее гуденье пчелиного улья.
— Ура! — шепотом кричит Алеша, у него что-то сел
голос в последние дни.— Ура, пошли штурмовички! Они
вам дадут жару!
Штурмовиков еле слышно за дальностью расстояния,
но Алеша, закрыв глаза, воображает, как наши летчики
пикируют на фашистскую батарею, ведущую огонь. Как
гитлеровские артиллеристы разбегаются и падают поби-
тые...
Когда-то он любил рисовать такие картины цветными
карандашами, но теперь сил нет, и он рисует эту картину
мысленно. И шепчет:
— И это еще не все, вам еще ночью «подсыплет» за нас
за всех «Марат»!
Он знает, что матросы-наблюдатели, живые глаза бро-
неносца, стоящего на Неве, притаившись у ничьей земли,
высматривают позиции немецких батарей, замечают и за-
секают их по выстрелам.
А ночью медленно, тихо разворачивается башня глав-
ного калибра «Марата», громадные орудия нацеливаются
по указанным точкам и — бамм, бамм! — грохают, гроха-
ют. И весь город содрогается от радостного гнева. Ага, до-
стается и вам, фашисты! От таких снарядов ни один
блиндаж не спасет. Главный калибр не шутка!
88
Днем «Марат» притворяется мертвым. Вчера его бес-
прерывно бомбили. Эскадрилья за эскадрильей пикирова-
ла на линкор и сыпала бомбы, как мусор. Алеша видел их
поток простым глазом. На палубе все кипело, как будто из-
вергались вулканы. Когда корабль окутался черным
дымом, немцы бросили бомбежку, решив, что все кон-
чено.
Но Алеша знал, что маратовцы перехитрили врагов,
напустив дыму. Их бомбы линкору что орехи. Потому что
поверх палубы матросы настелили много слоев броневых
плит, заготовленных для постройки военных кораблей на
балтийской судоверфи.
Бомбы, попадая в них, сбрасывают разрывами несколь-
ко слоев бронелистов, как чешую. Ночью матросы их снова
положат на место, и все...
Гитлеровцы радуются, что разбомбили линкор, а ко-
рабль хитро дремлет весь день, а ночью как проснется да
как загрохочет!..
Вот и этой ночью он им даст! И радость отмщения бод-
рит Алешу. Он потирает руки, бормоча:
— Вам попадет, попадет, дураки!
От сильных переживаний вдруг очень хочется есть. Так
хочется, что кружится голова,и он валится на пол и падает
мягко, как ватный. И долго лежит в забытьи.
«Тра-та-та! Тра-та! Тра-та!» — пробуждают его звуки
горна. Оказывается, это уже новое утро. И он проспал от
слабости целые сутки. И чуть не умер во сне! Но жив ску-
ластый паренек, к которому перешел его горн,— значит, и
он будет жить!
Алеша приподнимает голову, потом, опираясь на руки,
встает и идет к столу, где ждет его недоделанный урок. На-
до заниматься, надо учиться, отставать нам нельзя, мы
ленинградцы. Надо собраться с силами. И настроить мыс-
ли на занятия. Собрались же с силами ребята, которых
повел горнист помогать пострадавшим от обстрела.
Ах, какой же это отличный парень из пригородного кол-
89
хоза, сколько в нем жизни, это какой-то бессмертный гор-
нист.
Алеша даже загадал: «Если каждое утро он будет иг-
рать побудку, я буду жить!»
Вот и вечер наполнил комнату синим светом. Пора опу-
стить тяжелые, плотные шторы и зажечь лампочку-коп-
тилку. В темноте нехорошо. Страхи ползут какие-то. Ма-
ленький огонек, а все же с ним веселей.
Главное, не застыть, не перестать двигаться, пока не
придет мама. Она потормошит, потискает немного.
С мамой ночь не страшна. Главное, пережить то время,
когда остаешься один, без нее.
Прошел еще один день осады. И Алеша остался жив.
Темнеет быстро. Лишь на западе зловеще багровеет поло-
са заката.
И вдруг в этой багровой полосе возникают черные си-
луэты птиц. Стаями тянут они к городу, воронье... в них
есть что-то мертвое, потому что они не машут крыльями...
Это фашистские стервятники...
Куда же летят они? Тянут к Неве..
Один за другим пикируют с высоты и опять, опять клю-
ют и клюют «Марат».
Воздух сотрясается от взрывов, и снова из окна выва-
ливается подушка, которую, не помнит когда и как, поста-
вил на место Алеша.
— Ничего у вас не выйдет, дураки, дураки,— шепчет
он, отворачиваясь от окна, не в силах глядеть на зловещую
картину бомбежки.— Значит, досадил он вам ночью... По-
стойте, вот стемнеет, наша возьмет!
И спускает тяжелую штору.
В комнате во всех углах сгущается тьма, только над
столом желтый, теплый огонек коптилки. И рядом стриже-
ная голова мальчика. Беззвучно движутся его губы, он
шепчет сам себе диктант. Он занимается. Если не придет
учительница, тогда мама проверит уроки и задаст новые.
Вот она идет! Это ее шаги! Он научился различать их
90
издалека, на самых первых ступенях лестницы! Она три ра-
за останавливается, на каждой площадке, ей нужно отды-
хать. А может быть, она дает ему время подняться из-за
стола, затем двинуться навстречу и помочь открыть за-
бухшую от сырости дверь квартиры.
Когда мама тянет к себе, а он подталкивает к ней, пусть
слабо, чуть-чуть, она уже чувствует, что он здесь, жив!
И это такая радость!
Бывает, что от слабости не может толкнуть дверь, тогда
он просто на нее валится, и дверь поддается. И ликует, что
дождался мамы, не поддался смерти!
Но сегодня он что-то очень слаб. И у него не хватает
сил, не может он толкнуть дверь и сползает к порогу...
И в это время дверь открывается и к нему навстречу па-
дает мама. Ее одежда пахнет морозом и дымом. Ее лицо
черно от копоти. Пряди волос слиплись. И губы черствы.
Но он целует, целует их, хотя ему больно...
И вдруг понимает, что это не его мама... Это чья-то чу-
жая. Хотя у нее такие же ввалившиеся глаза. И из них так
же, как у мамы, текут слезы. И она шепчет те же слова, что
мама:
— Ты жив? Ты цел? Зайчонок!
Ему хочется сказать, что она, очевидно, ошиблась подъ-
ездом. И он совсем не ее «зайчонок». Но чужая мама,
схватив его в объятия и усаживая на стул, сама
говорит:
— Вижу, занавешено ваше окошко даже днем... зна-
чит, никого в живых уже нет. И вдруг смотрю — щелочка и
в нее кто-то смотрит... Ах, как бросилась я вверх по лестни-
це, откуда и силы взялись! Подумала, а вдруг это мой. .
А у тебя что, никого не осталось тоже? Ты один? На вот,
маленький. Кушай!
И сует ему в рот что-то липкое.
— Это питательно. Это я своему несла... А его нет
И дома нет, и ничего нет... развалины. А уходила — все
еще было... и дом и он... Ну, ты кушай, кушай... Да ты что,
91
разучился есть? Давно один? Ослаб совсем... даже шторку
не задернул... Смотрю — свет горит... И вот я на этот свет...
Ты кушай, кушай, ты должен есть, чтобы жить!
Алеша машинально ест. Согревается идущим от нее
теплом и засыпает.
Возможно, это ему приснилось... Но, проснувшись еще
раз от звуков горна, Алеша обнаруживает у себя под боком
сверток с едой. От него так необыкновенно пахнет, что Але-
ша находит его сразу... Развертывает — и что же там:
хлеб, намазанный повидлом! Это так вкусно... И его зубы
сами впиваются... Но тут его останавливает мысль: «Это не
мое... Здесь какая-то ошибка!»
Но зубы уже нельзя остановить. Они жуют, жуют и за-
ставляют глотать прожеванное...
Наверно, Алеша уже был так плох, весь организм его
был на таком крайнем пределе, что не съесть этот хлеб с по-
видлом было бы равносильно смерти. И когда Алеша про-
глотил все до последней крошки, он впал в забытье... Когда
Алеша проснулся снова, он сразу встал с кровати. И чуть
не упал от радости — в дверях показалась мама.
— Ты жив? Цел, олененок! — Она крикнула все так
же, как та, чужая мама, за исключением «зайчонка».
И у нее так же закапали слезы. И они обнялись так
крепко, что слышали биение сердец друг друга за тонкими
слабыми ребрами. И это так радостно. Бьются два сердца
рядом. Они живы, живы. И вместе.
— Как ты тут жил без меня, олененок?
— Ничего,— отвечает Алеша.
— А я, когда очнулась, спрашиваю, где я, что со мной,
какой день идет?.. Подумать только, была в обмороке трое
суток!.. Как упала, выходя из цеха... И вот... Хорошо, что
подвезли машиной... Жив, жив, милый Алешуня мой... Те-
перь все будет хорошо. Все чудесно. Ты не слышал еще, по
льду Ладоги проложена ледовая дорога. Дорога жизни!
А что ты ел тут без меня? Как ты не умер с голоду? Постой,
да у тебя кто-то был... Чужие варежки?
92
И Алеша тоже замечает чужие варежки, уроненные под
столом... И рассказывает о чужой маме, которая ему слов-
но приснилась. Как она плакала о своем и кормила чужого
«зайчонка».
Мама молча кивает головой. Она видела этот дом, раз-
валины которого еще курятся дымом... Там работают са-
перы, пытаются спасти кого-нибудь из-под обломков...
И многих уже спасли
— Может, она еще найдет своего, поэтому она и по-
торопилась уйти,— старается мама утешить Алешу.
— Зачем же я съел его хлеб с повидлом?
— Ничего, Алеша, был бы он жив, в госпитале... его
тоже покормят... Да и я могу помочь... Если... Ах, как же
она ушла и ничего, кроме этих варежек... А может быть,
сказала что-нибудь? Хоть бы узнать кто! Может быть, она
разговаривала с Антоном Петровичем? Он спит все еще
после дежурства? — прислушалась мама.— Почему на
тебе его пальто?
— Ах, я и забыл, он же ушел... за картошкой. Велел
ждать его с большим мешком, с большим... с большим и
полным картошки!
— Да? — Мама тревожно оглядела комнату.— А взял
ли он мешок, Алеша?
—- Взял, взял, я сам видел... И оделся похуже, это ведь
далеко, там уже рядом окопы... И ямы. Полная яма огород-
ной картошки!
— Зачем же ты отпустил его, Алеша?
— Так ведь же обещал вернуться!
— И он отдал тебе хлеб? И карточки до конца месяца?
— Да, вот они, велел получать и кушать, а он там у
родственников покормится. Картошкой. Ему же нужно
будет отдохнуть перед дальней дорогой. Ну что ты, мама?
— Давай, Алеша, помолчим.
— Ты думаешь, он пошел умирать на кладбище? Чтобы
не быть людям в тягость? Нет, мама, нет!
— Помолчим.
93
— Но он же обещал вернуться... А хорошее пальто на-
бросил на меня, чтобы мне было теплее!.. Нет, мама... Он
не мог обмануть меня!
— Нет, конечно, Алеша... Он старый коммунист... Мы
будем ждать его. Мы должны жить и крепиться. Мы не
должны умирать, Алеша! Столько людей отдали за нас
свои жизни, что мы обязаны крепиться и победить... По-
бедить!
Мать и сын долго молчали.
А потом они обедали и сразу ужинали, заправив кипя-
ток лавровым листом. По запаху это был почти суп. Они
ели его ложками, налив в тарелки. И несли ко рту, подста-
вив ломтики хлеба. Когда на хлеб капало, хлеб пропиты-
вался тоже запахом настоящего супа. Это было так вкус-
но! Мама, как всегда, пыталась обмануть сына, подсунуть
ему кусочек хлеба побольше. Но Алеша бдителен. Он раз-
гадывает ее «военные хитрости» и не ошибается, сортируя
маленькие квадратики, на которые они разрезают паек.
Сегодня уже подвезли муку по Дороге жизни, по льду
Ладоги. Был туман, и немецкие летчики не смогли поме-
шать нашим автоколоннам. И завтра, глядишь, они про-
бьются и можно будет вот так же есть не пустой обед и
ужин, а с хлебом, с настоящим хлебом!
И сын и мать полны надежд, укладываясь спать вместе,
чтобы согревать друг друга. Они вдоволь насмотрелись на
огонь. Закрыли печь. Прежде чем заснуть, они еще долго
говорят не наговорятся. Алеша рассказывает, как снова
его разбудил утром веселый горнист.
— Он так хорошо трубил, мама, так громко. Ты не
бойся, он и завтра придет и разбудит. Я знаю. Ему ничего
не сделается. Он такой здоровый паренек из пригорода...
Он жив, и я буду жить!
— Такой беленький, да? — говорит мама.— Кажется,
я его видела вчера.
— Нет, он смугловатый.
— Ага, с голубыми большущими глазами, ну да, я же
94
с ним встретилась в воскресенье, собирая обломки мебели
на дрова...
— Да нет же, мама, глаза у него как раз карие.
— Ну, а мне показалось...
— Конечно, ты его видела издалека, а я смотрел прямо
ему в глаза, когда передавал горн, как ослабевший более
сильному...
— Правильно, правильно, он сильный, на нем матрос-
ский бушлат...
— И вовсе и не бушлат, а полушубок.
И вдруг они засыпают, не успев уточнить, как выглядит
горнист.
Он жив, здоров, каким бы он ни был, голубоглазым
или кареоким, главное, что трубил он в горн, призывно под-
нимая ребят на борьбу за жизнь.
И каждый раз, пробуждаясь, Алеша улыбкой ранил се-
бе губы, они трескались, пересохнув от недостатка пита
ния.
«Жив горнист! Значит, и я проживу!»
Так продолжалось много-много дней. Пока наконец не
пришла весна и все, кто уцелел, вышли на улицы. И вышел
Алеша с семенами, сбереженными им для посева. И взрос-
лые и дети чистили, убирали улицы, вскапывали каждый
клочок земли. Семена были нужны, как вода и воздух.
Каждому пакетику люди радовались. Алешу хотели ре-
бята качать, да не хватило сил. Преодолевая усталость, он
бросился навстречу горнисту, как только завидел его с мед-
ной трубой в руках. Обнял, подкравшись сзади, и удивил-
ся, что он так худ. Закрыл ему глаза ладонями:
Угадай кто? Не узнаешь, это же я, Алеша!
— Какой Алеша? Пусти!
— Спасибо тебе! Спасибо, друг! Если бы не ты, я бы,
пожалуй, умер! Как ты здорово трубил каждое утро побуд-
ку! И откуда у тебя нашлось столько силы?! Я едва по ком
нате передвигался... А ты чуть не по всему городу... Я слы-
шал, как ты играл и на нашей улице, и дальше, еще даль-
95
ше... Ну, ты просто железный какой-то! Ну, разве не пом-
нишь? Ты же принял от меня горн тогда, зимой.
Поняв, что горнист не может угадать его, Алеша разом-
кнул руки и заглянул ему в лицо.
И отшатнулся: перед ним стоял совсем другой мальчик,
не тот, которому он передал горн, а синеглазый, узколицый,
бледный. Совсем другой.
— А где же тот мальчишка, который из пригорода?
Вася?
— Не знаю,— сказал синеглазый,— мне передал горн
мальчишка с нашего двора, Аркадий.
— А ему кто?
— Одна девочка из дома напротив...
— А ей кто?
Оказывается, ходил и трубил не один горнист и не два,
а много-много мальчиков и девочек. Они сменялись, пере-
давая горн из ослабевших рук в более сильные. Горн жил.
Он играл, играл, звучал непрерывно, помогая всем ленин-
градским ребятам стойко переносить беду.
И вот всем уцелевшим светит солнце. Они будут жить.
А их враги утекли, как растаявший снег в половодье.
А бессмертные наши горнисты, послушай, они и сейчас
по утрам звонко играют побудку!
ДРУЖБА
Дружба везде нужна, а на войне в особенности.
Дружили в одной пехотной роте радист Степан Кузне-
цов и пулеметчик Иргаш Джафаров.
Кузнецов был синеглазый, русоволосый, веселый паре-
нек, родом рязанский; а Джафаров — казах, смуглый жи-
тель степей, всегда задумчивый и все песни про себя на-
певал.
Кузнецову его песни нравились.
96
— Мотив хороший, грустный, за сердце трогает, а вот
слов не понимаю,— говорил он.— Надо выучить.
И во время похода все учился казахскому языку.
И на марше и на привале всегда дружки вместе, из од-
ного котелка едят, одной шинелью укрываются. И перед
сном все шепчутся.
— Как по-вашему «родина»? — спрашивает один.
— Отаны,— отвечает другой.
— А как по-казахски «мать»?
— Ана.
— Отаны ана. Очень хорошо!
В конце концов Кузнецов стал понимать песни Джафа-
рова и часто переводил их на русский язык.
Идут, бывало, под дождем. С неба льет, как будто оно
прохудилось. Солдаты нахохлились, как воробьи. Вода за
шиворот течет. Грязь непролазная, ноги от земли не
оторвешь. А идти нужно: впереди бой.
Джафаров поет что-то, но никто внимания не обращает.
Тогда Кузнецов возьмет да повторит его напев по-
русски:
Ой. за шиворот вода течет,
Под дождем наш взвод идет...
Зачем ходим, зачем мокнем,
За все сразу с немца спросим!
— Правильно, во всем фашисты виноваты! Скорее дой-
дем — скорее расквитаемся!
Засмеются солдаты и зашагают веселей.
Дружба и сил прибавляет, дружба и в бою выручает.
Кабы не она, пришлось бы друзьям погибнуть накануне са-
мой победы.
Случилось это при штурме Берлина.
Рота захватила дом на перекрестке, закрывавший под-
ход к рейхстагу, и тут попала в окружение. Кончились гра-
наты, на исходе патроны. Кузнецов запросил по радио под-
могу, но вражеский радист напал на волну и подслушал.
97
Когда на помощь пехотинцам пытались прорваться на-
ши танки, их в упор расстреляли два «тигра», спрятав-
шиеся в воротах дворов.
Танкисты едва спаслись, а танки горели среди улицы,
как два дымных костра.
Что делать? Многие солдаты были ранены. Пулемет
Джафарова разбит снарядом. Сам он с осколками в груди
лежал на паркетном полу старинного дома, и его смуглое
лицо, запорошенное известкой, казалось мертвым.
— Ты жив, Иргаш? — наклонился к нему Кузнецов.
Казах лишь чуть-чуть улыбнулся уголками губ.
— Ну, давай попрощаемся, дружба... Вон фашисты на-
капливаются, а нам и встретить их нечем.
— Подмогу зови. Танки зови. Пускай магазином идут,
через витрину, как я сюда шел... Магазин большой, пол бе-
тонный,— шептал Иргаш, как в бреду, по-казахски.
— Беда, брат: перехватывает мои слова фашистский
радиоволк, хорошо знает по-русски.
— Зачем по-русски, говори по-казахски!
Услышав эти слова, Кузнецов стиснул руку Джафарову
и прошептал:
— Это верно... Но кто же меня поймет? Только я да ты
знаем в нашем полку по-казахски!
— Вызывай штаб, проси Узденова. Земляк мой Берген
Узденов.
Джафаров смежил веки и умолк, обессилев от раз-
говора.
Кузнецов припал к рации и, надев наушники, стал вы-
зывать полк.
Он вспомнил, что видел в штабе маленького смуглого
танкиста в кожаном шлеме, прибывшего для связи из тан-
ковой части.
— Узденова, прошу к аппарату танкиста Узденова! —
решительно потребовал Кузнецов, зам-ирая от волнения.
Фашисты, почуяв, что рота ослабла, становились все
наглее. Они строчили по дому из автоматов, швыряли гра-
98
наты, били по окнам ослепляющими фаустпатронами.
И, крадучись вдоль стен, продвигались все ближе.
Наши отвечали редкими выстрелами, сберегая патроны
для последней схватки.
— Я — Узденов, слушаю! — раздался в наушниках
резковатый голос.
— Я — Кузнецов, друг Джафарова,— сказал в ответ
Кузнецов по-казахски.— Слушайте меня, слушайте вни-
мательно. К нам можно прорваться через универсальный
магазин, прямо через витрину... там, где дамские наряды
выставлены. Пол бетонный. Это напротив того места, где
горят танки. Отвечайте по-казахски: нас подслуши-
вают!
— Вижу горящие танки.
— Так вот, улицей не ходите: там в воротах «тигры».
А прямо через магазин. Его задний фасад выходит на наш
двор.
— Есть, сейчас будем на месте! — сказал Узденов.
Его мужественный голос еще звучал в ушах Кузнецова
ободряющей музыкой, когда, взглянув в окно, он увидел в
нем фашистов.
Они лезли в дом со двора. Пробрались по канализаци-
онным трубам и теперь, серые, грязные, как крысы, караб-
кались в окна дома, срываясь с карнизов и подсаживая
друг друга.
Не успев снять наушники, Кузнецов схватился за ав-
томат, но выстрелов не последовало — патроны вышли все.
Он хотел крикнуть товарищам, но все были заняты: отби-
вали атаку фашистов с улицы.
«Вот и смерть пришла!» — подумал Кузнецов. И такая
его взяла досада, что схватил он свою походную радио-
станцию, которую берег и лелеял всю войну, и обрушил ее
на ненавистные каски со свастикой.
Но в это время над головой радиста взвизгнули пули,
ударили в потолок, и его засыпало штукатуркой, словно он
попал под пыльный душ. Все скрыло белой пеленой.
99
Это ворвался во двор советский танк и, поворачивая
башню, стал сметать фашистских солдат с окон и карнизов
пулеметным огнем.
Появление его было для них полной неожиданностью.
Фашистский радист долго ломал голову: на каком это
шифре переговариваются русские радисты? Учен был, хи-
тер немец, а казахского-то языка не знал. Все слышал, а
ничего не понял и не успел предупредить своих, как в тыл
им прорвался наш грозный танк.
Опоздай он на минуту — погибли бы наши герои.
Это был командирский танк самого Узденова, других
не было под рукой.
Когда контратака была отбита и Кузнецов пришел в
себя, он больше всего жалел, что сгоряча разбил свою
радиостанцию о фашистские головы.
— Ничего, была бы своя голова цела. Рацию новую на-
живем, дружба,— утешил его Узденов и, деловито огляды-
ваясь, тут же спросил: — Нет ли здесь местечка, откуда
стрельнуть по рейхстагу?
...Джафарова удалось спасти, раны его оказались не
смертельными. Кузнецов остался в Берлине, а Джафаров
поехал домой, порядочно заштопанный докторами, но жи-
вой и веселый. И всю дорогу пел.
Интересная это была песня: слова казахские, а мотив
рязанский.
Многим было любопытно, о чем поет в ней казах, но он
не мог перевести точно и все ссылался на своего дружка
Кузнецова, оставшегося на службе: вот тот бы точно
перевел.
— Одним словом, про дружбу, хорошая песня!..— го-
ворил Иргаш и снова пел.
ЖЕЛЕЗНЫЙ АНГЕЛ
Подготовка к первому боевому вылету началась, как и
всегда, ночью. По хриплому крику петуха, живущего у мо-
тористов под печкой и прозванного «живой Мозер», бойцы
наземной службы дружно выбежали умываться снегом, а
второй крик застал их у самолетов.
Под густыми елками, обступившими аэродром, затре-
петало таинственное, красноватое пламя подогреватель-
ных печей.
Подтаскивая небольшие бомбы, сизые от инея, забега-
ли оружейники. Они забирались на крылья и под крылья,
то набивая патронные ящики, то проверяя разноцветные
ветрянки взрывателей, похожие на елочные украшения.
К рассвету лее наполнился сдержанным гулом моторов,
и инженер доложил командиру:
— Самолеты готовы!
Вместе с зарей вышли на аэродром наши лейтенанты.
Пышные меховые комбинезоны придавали им вид бога-
тырей. Они шагали неторопливо, сказочно появившись
прямо из скалы — утепленная палатка была замаскиро-
вана так, что казалась продолжением скалистого берега.
Волшебство торжественного выхода нарушил Горюнов.
Самый маленький из лейтенантов, он поспешил за всеми
смешной медвежьей рысцой.
Вдруг из палатки выскочила такая же маленькая де-
вушка в белом переднике, повязанном поверх полушубка,
и крикнула звонко на все озеро:
— Сашка, ты опять не допил какао!
Шеренга летчиков дружно расхохоталась, смущенная
девушка нырнула обратно в палатку, а Горюнов стал пун-
цовым, как заря.
Его голосистая сестренка Валя, приехавшая на фронт
вместе с военторговской столовой, доставляла ему одни не-
приятности.
Мотористы вылезли из кабин, уступая летчикам нагре-
101
тые сиденья, и поползли под самолеты выбивать колодки
из-под колес.
В воздух взвилась красная ракета. Винты взвыли,
крупчатый снег полетел в лица мотористов. Машины за-
дрожали и сдвинулись с места. Маскировочные елки стали
валиться, лес расступился. Девятка самолетов стремитель-
но вынеслась на старт и ушла в небо с сердитым ревом.
Мотористы проводили взглядом своих друзей и пошли в па-
латку.
— Кому кофе, кому какао? — предлагала Валя певу-
чим голоском, устроившись с двумя термосами за ящиком
из-под бомб, как за буфетной стойкой.
Но, прежде чем добраться до вкусных напитков, многие
попадали в руки строгой Веры Ивановны, военного врача.
Пожилая женщина обращалась с бойцами, как с детьми.
Внимательно всматриваясь в них, она то и дело хвата-
ла кого-нибудь за рукав:
— Щека! Подбородок! Нос! — кричала она и выталки-
вала обмороженного из палатки.
Ее жертвы возвращались красные как раки. Вера Ива-
новна мазала вазелином поцарапанные снегом физио-
номии.
Работать в такие морозы на полевом аэродроме было
поистине непрерывным подвигом, но сами мотористы не
считали геройством свой незаметный, кропотливый труд.
Мотористы, как оруженосцы, ревниво оберегали честь и
воинскую славу своих летчиков. Они устраивали целые
словесные бои, в которых уточнялось количество сбитых
самолетов, количество пробоин, каждое проявление воин-
ской хитрости, доблести и мастерства.
Прихлебывая кофе, Скориков заявил:
— Ничего был боишко — мой привез семь пробоин.
Три в плоскости, две в хвосте...
— В хвосте? — воскликнул Чалкин.-^ Да я таких и не
считал! У моего семь пробоин в фюзеляже...
— Извиняюсь, больше всех в этом бою сбил Володя,
102
все же признают... А пробоины — это не показатель...
Вступили в спор и другие мотористы. Только Суханов
молчал, словно Горюнов, его летчик, и не участвовал
в воздушном бою. Валя знала, что брат ее — храбрец
из храбрецов. Даже в газетах написали, какой он герой.
А Суханов, этот тюфяк, хоть бы слово...
Валя бросила как бы невзначай:
— Жора, а сколько пробоин было в самолете Горю-
нова?
— Ни одной,— лаконично бухнул Суханов.
— Что же, в него и пули совсем не попадают?
— Нет.
Неразговорчивый моторист занялся бутербродами.
Валя прикусила губу. Ей во что бы то ни стало захотелось
привлечь общее внимание к брату. Воспользовавшись
паузой в разговоре, она сказала:
— Мой брат с детства был бесстрашным. Когда над на-
шим городом, над Ливнами, пролетел самолет, он увидел и
решил летать. Сделал себе крылья, да и прыгнул с бани в
овраг... Ну и, конечно, носом в землю... Мама подбегает в
панике: «Ты что, разбойник, выдумал? Ты кто такой, чтобы
летать?» А Саша утирает кровь из носа и говорит: «Я ан-
гел!»
— Поэтому в него и пули не попадают! — подхватил
Скориков.
Вокруг рассмеялись.
Но вот кто-то взглянул на часы, и веселье в палатке
кончилось, все устремились на аэродром.
Множество раз провожали мотористы в боевые вылеты
своих летчиков и каждый раз приходили в волнение, когда
стрелки часов приближались к той роковой минуте, на ко-
торой кончался у вылетевших запас бензина.
Все глаза устремлены в небо, большинство — на запад.
Но обязательно кто-нибудь просматривает и юг, и восток,
и север: должны же они откуда-то появиться.
— Летят! Летят!
юз
Все головы повернулись туда, куда указывала рука
Скорикова. Там, в облаках, показалась чуть заметная точ-
ка, она превратилась в черточку, затем в птичку и, наконец,
в самолет. Стоило показаться одному, как за ним появля-
лись другие. Начался громкий счет. Всегда кажется, что
одного недостает. Успокаиваются только тогда, когда кто-
нибудь уверенно крикнет:
— Все!
Тогда отлегает от сердца. Мотористы бросаются к за-
правщикам, оружейники — к складам боеприпасов: у каж-
дого находится дело.
Но на этот раз магического слова «все» никто не произ-
нес. Одного самолета не было.
Валя вышла из палатки и привычно оглядела аэродром.
Бойцы стартовой команды затаскивали самолеты под де-
ревья, летчики стояли, окружив командира эскадрильи
Муразанова. На аэродроме было пустынно. Посреди пу-
стого озера, исчерченного лыжами, одиноко стоял Суханов.
Валя поглядела на него, затем на Веру Ивановну.
— Что случилось?
Суханов стоял в неестественной позе, неподвижно гля-
дя в одну сторону.
Все мотористы, оружейники, летчики старались не за-
мечать его. Валя побоялась посмотреть на то место в лесу,
где в уютном гнезде из елок обычно стоял самолет ее брата.
—• Летчики идут в палатку,— прошептала побелев-
шими губами Вера Ивановна.— У тебя все готово?
Когда летчики вошли, Валя встретила их знакомым:
— Кому кофе, кому какао!
Она пытливо смотрела в глаза, но летчики избегали ее
взгляда. Они брали стаканы и молча прихлебывали горя-
чий напиток,согревая руки.
Никто не произносил ни слова. Первый раз вернулась
эскадрилья, потеряв товарища. Из каких боев невредимы-
ми выходили, а здесь... И что случилось с Горюновым?
Штурмовка была небольшая. Враги почти не стреляли.
104
Но, когда самолеты развернулись и пошли обратно, маши-
на Горюнова скользнула вниз и исчезла в лесном массиве
на территории противника.
Это случилось так неожиданно, что истребители не
успели даже заметить место гибели товарища.
Один за другим летчики, согнувшись, вышли из па-
латки.
На озере неподвижно стоял Суханов.
Муразанов зашел в командный блиндаж и долго слу-
шал, как связисты пытались по многочисленным проводам
узнать что-нибудь о Горюнове.
— «Африка», «Африка»,— спрашивал один,— у вас
упавший самолет не замечен?
— «Австралия», слышишь, «Австралия», у нас не вер-
нулся один летчик...
Из «Европы» сообщили, что на их участке упал бом-
бардировщик, но чужой. В «Азии» оказалась испорченной
связь, решили запросить позднее.
Казалось, все «материки» встревожены судьбой про-
павшего. В военной сводке в этот день сообщалось: «Один
наш самолет не вернулся на свой аэродром».
Короткий зимний день быстро стушевался. Под елками
затихли моторы самолетов. Летчики ушли с аэродрома.
Разводящий расставил секреты, и сумерки перешли в ночь.
А Суханов все стоял и смотрел на бледную полоску
зари.
Наконец охрана велела ему уйти. Моторист машиналь-
но побрел прочь. Ноги привели его в гнездо, где обычно
ночью стоял его самолет. Здесь все напоминало о пропав-
шем. Прислоненные к живым деревьям, стояли срублен-
ные елки, которыми Суханов маскировал самолет, в сторо-
не лежал стеганый капот для зачехления мотора и колодки
из-под колес, словно ночные туфли самолета. Проталины
от горячего масла темнели на снегу. А на сугробе была на-
рисована рожа, и под ней начерчено: «Суханыч». Это ри-
сунок Саши.
105
Суханову стало нестерпимо грустно в этом осиротев-
шем гнезде, и он побрел в бревенчатую избу, где ночевали
летчики.
В этот вечер летчикам не спалось.
Странно все это произошло. Вылет был самым обыч-
ным. Целый час носились, никого не встретив ни в воз-
духе, ни на земле. Наконец, разыскали небольшой эшелон,
затаившийся в выемке между скал. Все вагоны были окра-
шены под скалы, засыпанные снегом. Но все-таки различи-
ли их и начали бомбить. Стали разбегаться солдаты. А ког-
да эшелон был уничтожен и Муразанов собрал всех летчи-
ков в строй, Горюнов летел на своем месте, во втором зве-
не. Потом он почему-то отстал и скользнул вниз, как за-
мерзшая на лету птица. Похоже, что у него сдал мотор.
И тут все вспомнили неразговорчивого, неповоротливо-
го моториста, от которого больше, чем от вражеских пуль,
зависела жизнь Горюнова.
Когда вошел Суханов с блуждающим взглядом, с крас-
ными пятнами на лице, все невольно подумали: «Может, он
виноват, недосмотрел за машиной?»
Суханов стал расспрашивать о Горюнове. Ему отвеча-
ли неохотно и односложно, и он ушел.
Жизнь словно не хотела мириться с потерей молодого и
веселого Горюнова. Она напоминала о нем многими не-
оконченными делами.
Вот в жилье летчиков пришел письмоносец. Это был са-
мый желанный человек. Летчики жадно расхватали
письма, но общая радость сразу исчезла, когда письмоно-
сец спросил:
— А где Саша?
Его невинный вопрос показался глупой и оскорбитель-
ной выходкой. Летчики промолчали. Письмоносец смутил-
ся и вышел, положив на кровать Горюнова два письма и
телеграмму.
Потом пришел сапожник и стал раздавать подшитые
унты, зачиненные меховые перчатки. Он принес высокие
106
кожаные сапоги, на которых Горюнов попросил набить
медные подковки, найденные Сухановым в сарае.
Сапожник постучал подковками и сказал:
— В два века не износить. А где ж хозяин?
Могло показаться, что этих людей кто-то нарочно под-
сылает, чтобы терзать летчиков.
Пришел Муразанов. Не глядя на товарищей, он быстро
забрал письма и телеграмму с кровати Горюнова, задвинул
под нее сапоги и увернул лампу, приказав всем спать.
Суханов провел эту ночь, не сомкнув глаз. Ему никто и
не намекнул, что Сашу могла погубить какая-то неисправ-
ность в моторе,— эта мысль закралась в душу сама. Суха-
нов гнал ее прочь. Он множество раз вспоминал, как про-
верил, опробовал мотор перед вылетом, как осмотрел всю
машину, обратил внимание на каждый трос, как пролезали
его пальцы в теснины ледяного металла, пробуя зазоры
прерывателя магнето. Нет, не может быть, чтобы Саша по-
гиб из-за его оплошности. И все же сомнение терзало душу.
Как отверженный, бродил Суханов и, наконец, вышел к
штабному блиндажу, где у стонущих проводов бодрствова-
ли связисты. Его не прогнали. Суханов уселся в сторонке.
Неожиданно по телеграфному аппарату пришла весть о
Горюнове. Сейчас же телеграфист перевел ее подошедше-
му начальнику штаба.
«Азия» сообщала «Ястребу», что в таком-то квадрате
совершил вынужденную посадку самолет. На хвостовом
оперении — № 3. Пилот признаков жизни не подает. Само-
лет находится на открытом простреливаемом пространстве
между позициями, ближе к противнику. Подойти невоз-
можно. Целесообразно уничтожить артогнем...
— Постойте,— сказал начальник штаба.— Суханов,—
позвал он,— прочтите.
Моторист прочел.
— При каких обстоятельствах бывают такие посадки?
— Возможно, вышел бензин...
— Или отказал мотор?
107
— Товарищ капитан, разрешите отправиться к само-
лету, я проверю! — сказал Суханов.
Начальник штаба пристально посмотрел на моториста.
— Хорошо, товарищ старшина,— сказал он,— вклю-
чим вас в аварийную команду... Возможно, удастся эваку-
ировать машину с поля боя, и тогда разъяснится, по чьей
вине произошла вынужденная посадка.
— Так точно,— машинально сказал Суханов, стараясь
еще раз представить себе, что случилось с Горюновым. По-
чему отказал мотор? Жив ли Саша?
«Азии» было сообщено, что к указанному квадрату вы-
езжает аварийная бригада.
В команду эту подобрались своего рода любители, на-
род бойкий, видавший виды: инженеры и техники, специ-
алисты по моторам, по всем видам крылатых машин, и от-
чаянные разведчики, имевшие при себе лыжи и белые ха-
латы зимой, маскировочные комбинезоны летом.
Получив приказ, команда собралась с быстротой по-
жарников. Суханов едва успел вскочить в кузов видавше-
го виды грузовичка. Он много слышал о приключениях
«аварийщиков», как их прозвали мотористы, но никого из
них не знал. Вначале ехали молча. Потом закурили. Потом
разговорились.
— Плохое твое дело,— сказал, затягиваясь папиро-
ской и освещая свои обвисшие рыжие усы, один из сол-
дат,— ясно, по неисправности сел самолет... Твоя вина.
— Отчего ж, а может, какая пробоина... Или какая
другая причина, от него независимая,— тут же возразил
ему другой солдат.
На душе Суханова было так тяжело, что и передать
нельзя. Безучастно посматривал он на дрожащий свет ра-
кет, обозначавших передовую, не отворачивая лица от
встречного ветра.
Опытный шофер осторожно провел грузовичок к пере-
довым позициям и остановился в овражке, недалеко от
командного блиндажа.
108
Караульный проводил Суханова к пехотному команди-
ру. Офицер внимательно прочитал записку начальника
штаба, подсвечивая себе карманным фонариком, и усмех-
нулся:
— Легко сказать — эвакуировать самолет. А вы
знаете, где он уселся? На ничьей земле. Среди минных по-
лей. И местность — ну просто гиблая... Да, впрочем, пой-
демте, сами увидите.
Командир подвел моториста к переднему краю позиций.
Суханов вместе с ним поднялся в наблюдательное гнездо,
устроенное на дереве, и увидел чистое, гладкое простран-
ство замерзшего озера. Несколько островов, покрытых
елками. А на том берегу озера — лесистую высоту, занятую
противником.
— Внутри высоты — крепость,— шептал ему командир
на ухо.— Из глубоких амбразур в нашу сторону направле-
ны пушки... Вся местность вокруг простреливается... И на-
до же ему было в таком месте сесть... Ничья земля,— ука-
зал командир на замерзшее озеро,— с островов уползли
даже мыши.
Суханов присмотрелся и вздрогнул:
— Самолет!
На льду озера как на ладони сидел самолет, слегка на-
кренившись в одну сторону, словно озябший снегирь. Его
тень лежала рядом с ним темным крестом.
Все вокруг было залито сильным лунным светом. Снег
сиял и переливался синими огоньками.
Среди этой спокойной глади выделялись какие-то угло-
ватые бугорки.
— А это что?
— Убитые лежат...
Командир подал Суханову бинокль.
— А вон — белая лошадь... Это фашисты пытались
увезти самолет. Прорыли снежную траншею да и крались
из-за островка. А лошадей,окрашенных в белый цвет, на
поводу вели. Мы и ударили. Одна — копыта кверху. Сама
109
белая, а копыта не покрашены. Хорошо видно... Очень
трудно будет подкрасться... Уж лучше бы уничтожить его...
Всего два выстрела вот из этого орудия.— Командир по-
гладил стальной белый надульник замаскированной
пушки.
Мгновенно рядом выросли артиллеристы.
— Постойте,— прошептал Суханов,— у нас есть свой
план.
За Сухановым, как белые тени, ходили всюду два раз-
ведчика. Они откинули марлевые забрала, и он видел то
темное лицо одного, то заиндевевшие усы другого.
— Ночь светла... цыган лошадь не украдет, а вы само-
лет думаете утащить... Да разве это можно!
— Можно, но трудно,— вздохнул усатый.
— Трудно, но можно,— добавил смуглолицый.
— Конечно, попытка не пытка,— согласился пехотный
командир и пообещал поддержать огнем.
Договорились, что пехотинцы помогут разведчикам ми-
новать передний край и обойти минированные поля.
У разведчиков оказались при себе бинокли, и они долго
молча осматривали окрестность.
Смотрел в сильный командирский бинокль и Суханов.
На озере, открытом всем ветрам, стоял одинокий само-
лет. На него глядело множество глаз с той и с другой сто-
роны. На него были наведены стволы пушек. Стоило пока-
заться около него людям, стоило самолету пошевелить-
ся,— вихри огня и железа смели бы и людей и самолет, как
сор.
И все-таки Суханов надеялся его украсть.
Разведчики прониклись .его желанием. Они обрядили
Суханова в белый халат, взятый у кого-то из товарищей,
глубоко надвинули ему на глаза, стальную каску, вы-
крашенную в белый цвет.
Они научили моториста, как лучше ползти, как за-
таиваться, как объясняться знаками. Спросили, вытерпит
ли он, не крикнет ли, если ранят, не простужен ли он, не
но
бывает ли у него кашля. Они узнали, как его зовут, и сказа-
ли свои имена. Усатый оказался Петром Петровичем Весе-
ловым, а смуглолицый носил фамилию Дежнев.
Наконец все было готово, и разведчики поползли.
Долго ползли.
Суханов потерял ощущение времени, словно и оно оста-
новилось в ожидании.
Разведчики ползли все медленней, подолгу затаиваясь
и прислушиваясь. Они держали путь на маленький остро-
вок, покрытый несколькими елками, находившийся недале-
ко от самолета.
Вдруг раздался шепот Дежнева:
— Стой! Тсс...
Суханов увидел перед собой рыжий носок унта, торчав-
ший из снега.
Сердце его замерло, это была знакомая обувь...
...Сколько раз поддерживал он этот носок, помогая
летчику забираться в кабину самолета. Суханов онемело
смотрел, как разведчики, навалившись на Горюнова, за-
жимают ему рот ладонями.
Он чуть не закричал, не в силах понять, что это значит.
А через минуту моторист и летчик лежали обнявшись и
жарко шептались:
— Как же ты уцелел?
— И сам не знаю...
Суханов увидел, что лицо летчика черно от масла.
— Пуля пробила маслопровод? — спросил он ше-
потом.
Горюнов кивнул головой.
Разведчики лежали рядом, посасывая снег и прислуши-
ваясь, не ползет ли кто с той стороны.
Среди ночи от Балтики подул сырой ветер. Набежало
облако и закрыло луну. Посыпался густой снег и на какие-
то минуты скрыл и лес и озеро.
За первым снежным облаком набежало второе.
— Жора,— прошептал Горюнов,— если бы починить
111
маслопроводку и завести мотор, я бы смог отрулить за
большой остров, а там взлететь...
— Если бы самолет затащить хоть на этот островок,
мы бы его замаскировали белым пологом и ветвями,— про-
шептал Суханов.
— Попробуй его шевельни...
— Да... А что, если островок перетащить к самолету!
Взять все эти елки и перетащить...
— Как ты сказал?
Суханов помолчал.
— Это очень даже просто: сразу все елки снять и во-
ткнуть вокруг самолета... А его затянуть пологом, и со сто-
роны противника будет похоже на островок...
— Им покажется, что самолет исчез, а остров на ме-
сте? — Горюнов сначала усомнился. Но вскоре он уже под-
считывал елки, прикидывал в уме расстояние от островка
до самолета и представлял его внешний вид со стороны
фашистов.
Скоро рискованный план был продуман во всех де-
талях.
Выслушав его, разведчики молча принялись действо-
вать. Веселов уполз за маскировочным полотном. Суханов
с Дежневым подрылись к елкам и начали их подрезать.
Елок оказалось всего восемнадцать штук. Семь средних и
одиннадцать совсем маленьких, но с густыми ветвями.
Приготовив елки так, чтоб они сломались от легкого на-
жима, вернулись к самолету,прокладывая под снегом норы.
Пришлось подождать Веселова. Когда он явился, при-
тащив с собой маскировочный полог, они оползли самолет
и расстелили полог, присыпав его по краям снегом.
И вот набежало новое облако. Все вокруг потемнело.
Снег посыпался обильно и шумно, сухой, крупный.
Не сговариваясь, Суханов и Горюнов поднялись, слома-
ли как можно больше елок и бросились к самолету. На-
встречу им промчались, как тени, в своих белых халатах
разведчики.
112
Елки ломались с легким хрустом и переносились к само-
лету, словно по воздуху. Суханов и Горюнов с кошачьей
ловкостью взобрались на самолет и натягивали на него
тонкое полотнище, стараясь не застучать, не заскрипеть.
Это были опаснейшие минуты. Облако могло проне-
стись слишком быстро и открыть подвижкой белесый зана-
вес снегопада раньше, чем станет на место необычайная
декорация...
Две-три елки, оставшиеся на своем месте, стоили бы
жизни всем четырем людям.
Но разведчики действовали быстро и точно. Когда об-
лако пронеслось и луна щедро озарила озеро своим холод-
ным сиянием, они уже лежали под белым пологом, держа в
руках последние елки.
Теперь все зависело от того, насколько искусственный
остров похож на настоящий.
С вражеской стороны возник ослепительный сноп света.
Прожектор... Сейчас же по нему ударили наши пушки.
Прожектор погас. Заговорили фашистские орудия. Нача-
лась артиллерийская дуэль.
Четыре человека облегченно вздохнули. Теперь хоть
стучи, хоть смейся — не услышат. Над тонким брезентом
с надрывным стоном пролетали снаряды. На земле с дре-
безгом рвались мины. Гулко трескались расколотые де-
ревья, и глухо ухал взорванный лед. Вся ночь наполнилась
таким хаосом диких звуков, что оглушенные разведчики
стали громко разговаривать.
Суханов, забравшись на мотор, забыл обо всем осталь-
ном. После долгой возни он вскрикнул от радости и пока-
зал Горюнову пулю — виновницу его вынужденной посад-
ки. Суханов подносил ее к глазам и рассматривал эту при-
плющенную пулю с восторгом, с каким ребенок рассматри-
вает вырванный больной зуб.
Разведчикам казалось, что моторист и летчик работают
слишком медленно. Ведь скоро рассвет, и тогда вся хитрая
проделка может раскрыться.
5 О смелых и умелых	1 13
— Ну как, машина-то к утру взлетит?
— К утру взлетит,— весело ответил Суханов.
Разведчики поняли, что ремонт раньше утра не кончит-
ся. Им тоже нашлась работа. Пришлось еще раз сползать
к своим и притащить термосы с горячим маслом, которые
привезла аварийная команда.
Таща за собой термосы, разведчики проделали в снегу
две глубокие полосы. И недаром. Они пригодились.
Ремонт был закончен действительно к утру. Когда ста-
ла на место последняя трубка, Суханов стал прогревать
мотор, поливая его горячим маслом.
Рассвет поднялся над лесом, озаряя полнеба. По ни-
чьей земле пошли розовые блики. Порозовел снег, порозо-
вели восковые лица убитых.
С вражеской стороны посмотрели и не увидели само-
лета.
И остров стоял на месте, и убитая лошадь лежала, как
прежде. А самолета не было. Две широкие полосы тяну-
лись к лесу.
Значит, самолет утащили, несмотря на заградительный
огонь, обманув бдительность наблюдателей.
Досада охватила фашистских артиллеристов. Грохнул
залп четырехорудийной батареи, и в том месте, куда уводил
след, взлетели вверх деревья с корнями и ветвями, подня-
тые четырьмя смерчами. Фашистские артиллеристы с пол-
часа молотили по пустому месту.
А под брезентом ликовали разведчики.
Самолет был готов. Залезая в кабину, Горюнов прика-
зал разведчикам уходить. Они бросились в снег и поползли
быстро, как белые ящерицы. А Суханов раскрутил винт
— Контакт!
•— Есть контакт!
Это пришлось проделать раз десять.
Наконец мотор фыркнул, как застоявшийся конь, само-
лет задрожал, ожил, зашевелил закрылками, готовый взле-
теть...
114
— Ну, Саша, прощай! — закричал Суханов.
— А ты? — спросил его жестом Горюнов.
— А я и пешой не отстану!
Суханов, отвернувшись от вихрей, поднятых пропел-
лером, довольно отирал пот и не замечал самого страш-
ного...
Потоки воздуха сорвали маскировочный полог и начали
валить елки... Они падали одна за другой и открывали
оживший самолет и плотную фигуру моториста...
Ближайший вражеский пулеметчик застрочил из пуле-
мета.
Суханова словно обожгло. Две пули попали в живот.
Он согнулся пополам и сел в снег.
За ревом мотора Горюнов не слышал стрельбы. Трогая
с места, он выглянул из кабины и хотел помахать на про-
щание рукой товарищу, но увидел бледное лицо моториста.
— Что с тобой? Жора, ты ранен? — закричал Горюнов.
Суханов махнул рукой.
Горюнов все понял. Он выскочил из машины, подсадил
Суханова в самолет. Громоздкий моторист заполнил тес-
ную кабину, рассчитанную только на одного. Второму
втиснуться было невозможно. Тогда Горюнов сбросил с се-
бя комбинезон, сел к мотористу на колени и, крикнув:
— Жора, обними крепче! — порулил по озеру зигзага-
ми, увиливая от пуль и снарядов противника.
А когда мотор достаточно разогрелся, пошел на взлет.
Друзей окутал снежный вихрь, самолет рванулся впе-
ред, быстро набирая скорость, и, взлетев, поднял тучи
снежной пыли, как заночевавший в снегу тетерев. Его чу-
десное появление видели с той и с другой стороны. На на-
ших позициях это вызвало смех и восторг. Противник уви-
дел, как его обидно обманули, и обрушил на место взлета
весь свой гнев. Черные столбы разрывов затанцевали там,
где стоял самолет.
...В это зимнее утро, лишь только рассвело, мотористы
проводили истребителей в очередной боевой вылет.
115
Наступил срок возвращения, и они, как всегда, высыпа-
ли на аэродром. После обычного ожидания опять раздался
крик:
— Летят, летят!
Показались самолеты. Мотористы быстро пересчи-
тали их.
— Девять! — крикнул кто-то.— Все дома!
И вдруг показался десятый самолет.
— Смотрите, один лишний!
Зенитчики сразу направили на него дула своих пушек
и пулеметов — не чужой ли?
Не делая положенного круга, он спустился на аэродром
и подрулил к линейке. Из самолета выскочил Горюнов
в одной гимнастерке и бросился прямо в палатку мимо
удивленных бойцов.
— Я замерзаю,— крикнул он,— а там Жора!
Мотористы подбежали к самолету. В кабине чернел
полушубок Суханова.
•— Жора! — закричал Чалкин.— Это ты, Жора?
Суханов не отзывался. Толпа окружила машину.
Подсаживая друг друга, мотористы полезли в кабину,
и вдруг Чалкин крикнул:
— Носилки!
Возвращение своего брата Валя почуяла сердцем.
В это утро она возилась на кухне, помогая повару, и
все пела. Вышла на крыльцо, увидела лишний самолет
в воздухе и бросилась на аэродром, как была, в гим-
настерке.
В это время из кухни вышел повар, неся термосы, на-
полненные кофе и какао. Под мышкой он тащил полу-
шубок для Вали. Поставив термосы на салазки, сказал:
— Ты где же, канареечка? На аэродроме ждут горячий
завтрак.
Но Валя, забыв про свои обязанности, бежала налегке
к аэродрому. За поворотом дороги перед ней открылось
лесное озеро, все испещренное следами лыж.
116
Бойцы стартовой команды затаскивали в гнездо само-
лет ее брата. Она чуть не закричала «ура» от радости.
Вдруг ноги ее подкосились, и она села прямо в снег. На-
встречу санитары тащили носилки. В них лежал кто-то,
накрытый с головой меховым одеялом. Бледная Вера Ива-
новна шла рядом.
«Саша?» — пронеслось в мозгу.
Но в это время сам Сашка, живой и задорный, под-
скочил к ней, лохматый, как медвежонок, в своих великова-
тых унтах и меховом комбинезоне. И, не стесняясь людей,
обнял ее.
— А кто же это? — спросила Валя, не в силах оторвать
глаз от носилок.
— Да Суханов же, раненый,— крикнул ей, как глу-
хой, в ухо ее брат,— и как мы прилетели вдвоем, чудо!
Я на коленях у него сидел, как маленький... Ты по-
нимаешь...
Не дослушав его сбивчивых слов, Валя подбежала к
раненому и откинула с его лица одеяло.
— Жора, это я, Валя... Тебе трудно? Ты сильно ранен?
— Да... шальная пуля... Иду на вынужденную посад-
ку,— попытался улыбнуться Суханов.— На вот тебе на
память...— Он разжал руку, и из нее выпала кривая по-
царапанная пуля, подбившая самолет.
— Валя, он тяжело ранен, не беспокой его,— отвела
девушку Вера Ивановна.— Пошли,— скомандовала она
бойцам.
Носилки тронулись.
Брат обнял Валю за плечи. Они стояли и смотрели
вслед удалявшемуся Суханову, сдерживаясь, чтобы не за-
плакать. И Горюнов сказал сестре:
— У каждого летчика есть свой ангел-хранитель,
его верный моторист... У меня — Суханов. Железный
ангел!
СОЛДАТСКАЯ КАША
На братском кладбище советских воинов, павших при
штурме Берлина, возвышается замечательный памятник
солдату-освободителю. Русский воин в одной руке держит
меч, другой прижимает к груди ребенка.
Великий смысл вложен в эту скульптуру — советские
солдаты, сокрушив фашизм, спасли будущее человечества.
Не мстителями пришли наши бойцы в столицу своего
злейшего врага — Гитлера и его приспешников,— а осво-
бодителями всех народов, в том числе и немецкого, от фа-
шистского ига.
Шел штурм Берлина. Грозно грохотали советские
орудия, от разрывов мин и снарядов содрогалась земля.
Огромные каменные здания рушились и горели с треском,
как соломенные.
Особенно жестокий бой шел на подходах к рейхстагу и
у канцелярии Гитлера.
С шипением, с пламенем взрывались фаустпатроны.
Танки вспыхивали, как дымные костры. А в узком пере-
улке, совсем рядом с грохотом и взрывами,— мирная
картина. Бородатый русский солдат варит кашу. Привязал
к решетке чугунной ограды пару верблюдов, запряженных
в походную кухню, задал им корма. А сам деловито соби-
рает обломки мебели и подбрасывает в дверцу печки, по-
ставленной на колеса.
Откроет крышку, помешает кашу, чтобы не пригорела,
и снова подкинет дров. За его мирной работой наблюдает
множество детских глаз из подвала полуобвалнвшегося
дома напротив. Детворе очень страшно, но любопытно.
Преодолевая страх, немецкие ребятишки уставились во
все глаза на первого русского солдата, появившегося в их
переулке.
И хотя ружье у него за плечами, а в руках вместо
оружия большой половник, им жутковато. Страшат и его
лохматые брови, и его внимательные хитроватые взгляды
118
исподлобья. Словно он видит их и хочет сказать: «Вот я
вас, постойте...»
Особенно страшат немецких детей его кони, чудовищ-
ные горбатые животные с облезлой шкурой. Они живут
где-то там, в сибирских пустынях, и называют их верблю-
дами...
Такие в Тиргартене были только за решетками, и над
ними — предупреждение: «Близко не подходить, опасно».
А русский похлопывает их по шершавым бокам, погла-
живает страшные морды.
— Это Маша и Вася. Умные, от самой Волги с нами
дошли...
Солдат достает кашу большим половником и пробует
с довольной гримасой: «Ах как вкусна!» Наверное, она
действительно вкусна, эта солдатская каша. Запах ее
прекрасен. Так и щекочет ноздри, так и зовет попробовать.
Ах, если бы съесть хоть маленькую ложку... Так есть
хочется, так оголодали дети, загнанные в подвалы! Кото-
рый день не только без горячего супа — совсем без еды...
И когда солдат стал облизывать ложку, подмигивая
детворе, самый храбрый не выдержал. Выскочил из под-
вала и застыл столбиком, испугавшись своей резвости.
— Ну, давай-ка, давай топай, зайчишка,— поманил
его солдат.— Подставляй чашку-миску. Что, нету? Ну,
давай в горстку положу.
И хотя никто не понял чужого говора, до всех дошел
ласковый смысл его слов. Из подвала мальчишке бросили
миску.
С великим напряжением, вытянув тощие шеи, малыши
наблюдали, как миска храбреца наполняется кашей. Как
он возвращается, веря и не веря, что остался жив, и гово-
рит удивленно-счастливо:
— Она с мясом и с маслом!
И тут подвал словно прорвало. Сначала ручейком, а
затем потоком хлынули дети, толкая друг друга, звеня
мисками, кастрюльками.
119
— По очереди, по очереди,— улыбался солдат.
Многие ребята просили добавки. Иные, получив добав-
ку, бежали в подвал и возвращались с пустой миской.
— Что, свою муттер угостил? Ну бери, тащи, поделись
с бабушкой.
И солдат ласково поддавал шлепка малышу. Вскоре
у походной кухни появился старый немец. Он стал наво-
дить порядок, не давая вне очереди получать по второй
порции.
— Ничего,— усмехнулся солдат,— кто смел, тот два
съел.
— У вас есть приказ кормить немецких детей, господин
солдат? — спросил старый немец, медленно выговаривая
слова.— Я был пленным в Сибири в ту войну,— объяснил
он свое знание русского языка.
— Сердце приказывает,— вздохнул солдат.— У меня
дома тоже остались мал мала меньше...
Старый немец, потупившись, протянул свою миску, по-
пробовал кашу и, буркнув «благодарю», сказал:
— А не совершаете ли вы воинского проступка? Разве
у вас нет строгости дисциплины?
— Все есть, любезный. Порядки воинские знаем, не
беспокойтесь...
— Но как же...
Старый немец не договорил. Ударили фашистские
шестиствольные минометы, а их накрыли русские «катю-
ши». Все вокруг зашаталось. Переулок заволокло едким
дымом.
Дети присели, сжались, но не убежали.
С площади донеслись крики, застучали пулеметы.
•— Ну, пошли рейхстаг брать,— проговорил солдат.—
Теперь уж недолго, возьмем Берлин — войне капут! А ну,
детвора, подходи! Давайте, господин, вашу миску, добав-
лю! Не стесняйтесь, это за счет тех, кто из боя не вернет-
ся,— видя его нерешительность, сказал солдат.
Но эти слова словно обожгли старого немца. Отойдя
120
за угол, он сел на развалинах, уронив на колени миску с
недоеденной кашей. А дети еще долго вились вокруг по-
ходной кухни. Они освоились даже с верблюдами. И не
испугались, когда к кухне стали подходить русские солда-
ты. В окровавленных бинтах, в разорванных гимнастерках.
Закопченные, грязные, страшные. Но немецкие дети уже
не боялись их.
Уцелевшие после боя солдаты не хотели каши, а про-
сили только пить. И произносили отрывисто непонятные
слова: «Иванов», «Петров», «Яшин»... Бородатый солдат
повторял их хриплым голосом, каждый раз вздрагивая.
И, добавляя немецким детям каши, говорил:
— Кушайте, сироты, кушайте...
И украдкой, словно стесняясь, все смахивал что-то с
ресниц. Словно в глаза ему попадали соринки и пепел,
вздыбленные вихрем жестокого боя.
Дети ели кашу и, поглядывая на солдата, удивлялись:
разве солдаты плачут?
КОМЕНДАНТ БЕГЕМОТА
После удачной облавы на волков в Мордовском запо-
веднике собрались мы у костра, к которому натащили туши
убитых зверей. И все дивились необычайной величине и
ужасной зубастой пасти одного убитого волка. Лобастый,
как бык, лохматый, как медведь, был он страшен даже
мертвый.
Выстрел в упор двух стволов картечью не свалил его.
Волчина грудью сшиб охотника и чуть не растерзал.
— Людоед! — поеживаясь, говорил потерпевший,
егерь заповедника, одолевший волка в рукопашной схват-
ке.— По всей хватке видно — людоед, прямо за горло меня
норовил... Да промахнулся, шарф у него в зубах завяз.
Шинель когтями, как ножами, разрезал.
121
Старая фронтовая шинель висела на охотнике
клочьями.
— Ну, брат, натерпелся ты страху! — посочувствовали
егерю товарищи по охоте.— Прямо как на войне.
— Почему как на войне? — встрепенулся старый фрон-
товик.— Разве на войне одни страхи? На войне с нашим
братом всякое бывало. Иной раз и самому смешно и дру-
гим потешно.
— Да ну, уж ты скажешь...
— А вот скажу!
Бывалого фронтовика только затронь. Вскоре забыт
был страшный волк. Все уже слушали необыкновенную
историю про войну, ожидая подвод из колхозов. А сам рас-
сказчик, посиживая на теплой волчьей шкуре, оказавшей-
ся удобной для сидения среди глубоких снегов, увлекся
больше всех.
— Штурмовали мы Кенигсберг, фашистскую крепость
на славянской земле. Бой был такой, что снаряды сталки-
вались, осколок за осколок задевал. И все-таки мы вперед
шли.
— Да как же вы шли?
— А вот так: где под домами — подвалами, а где в
домах — в стенах ходы пробивали. И какие только фор-
ты — укрепления — брали! Тут и «Луиза», забетонирован-
ная от верха до низа. Тут и форт «Фердинанд», прямо
впереди нас. Тут и форт «Еж» — голыми руками не возь-
мешь. Пушки и пулеметы на все стороны иглами торчат...
Выходим так к центру города, в район Тиргартена, и
вдруг видим: из дыма, из пламени обезьяны прямо на нас
бегут и пронзительно так кричат. Город-то весь горит
Из подвалов жаркий огонь пышет — подметки жжет
А они, бедненькие, босые. С крыш раскаленная черепица
летит Трамвайные провода, как лианы, на столбах висят.
Коснутся лапками — обжигаются: все провода от пожара
раскалились.
Стали солдаты обезьян ловить, в шинели кутать да в
122
тыл отправлять. Всхлипывают обезьяны, прижимаются к
нам, как малые детишки.
Фашисты, отступая, хотели их всех перестрелять — из
автоматов по клеткам... Но не всех удалось, вот некоторые
и выскочили.	’
И не успели мы это чудо освоить —.появляется другое.
Из железных ворот лезет на нас^уанк не танк, самоходная
пушка не пушка, а что-то громадное. Пыхтит, как мотор.
Голова поворачивается, как танковая башня. А глазки
сверкают узкие, как смотровые щели.
Вот я его противотанковой! Один солдатик за гранату
схватился.
А сержант, который этой группой командовал, говорит:
«Отставить! Это бегемот — зверь ценный, зоологиче-
ский...»
Ну, тут все солдаты поняли, что за чудо, и стали смеять-
ся. А пули свищут и осколки летят
Бой не кончился.
Сержант, увидев на воротах надпись — «Тиргартен»,
сейчас же по радио в штаб доложил:
«Так и так, с боем вышли в намеченный район, И, меж-
ду прочим, говорит, нами захвачен бегемот».
И только он это сказал, тут же по радио получает при-
каз: «Назначаетесь комендантом!»
Есть на войне правило такое: какой командир форт или
город первым захватил, тот и комендант.
Ну какой же форт или город — тут бегемот...
Не успел разъяснить это сержант начальству, как
ударило осколками по рации — так связь и кончилась.
Поправил ои каску, встряхнул головой:
«Вот тебе раз, напросился на должность».
Но приказ есть приказ — надо выполнять.
Штурмовая группа дальше пошла, а он передал коман-
ду своему помощнику — и к бегемоту.
«А ну, говорит, трофей, слушать мою команду! На ме-
сто! В клетку! С четырех ног шагом арш!»
123
Он-то знает, что он комендант, а бегемот-то не знает.
Стоит и горячо попыхивает на него из ноздрей, а сам ни с
места.
Вокруг снаряды рвутся — того и другого убить могут.
Что делать? Мимо шли танки. Сержант постучал в
броню, умолил командира развернуться и машиной этот
живой танк попятить. Так и сделали. Подтолкнули беге-
мота к его вольеру, прямо к бассейну с водой. В этой ванне
целее будет.
А тут, на счастье, вскоре и бой кончился, фашисты
белый флаг выкинули.
Всем войскам отдых, ликование, а на коменданта —
самые заботы. От всех страхов заболел бегемот. Не пьет,
не ест, головы не поднимает. Что делать? Вызвал сержант
ветеринарного врача. Увидел тот пациента и как вскрик-
нет:
«Это что за шутки? Я, говорит, лечу боевых коней...
А меня к чудовищу привели!»
Ну, потом обошелся. Осмотрел внимательно. Много
дыр от пуль нашел. Фашистские автоматчики бегемота за-
стрелить хотели, зло на нем вымещали...
«Ничего,— сказал ветеринар,— пули у него в мясе за-
стряли, они салом затянутся. Самое опасное — явление
шока. На почве нервных потрясений теряется интерес к
жизни, и раненый может умереть. Надо у него вызвать
аппетит...»
И тут же выписал бегемоту рецепт — «спиритус вини».
Как вылили ему в рот солдатский котелок этого лекар-
ства, так он минут пять чихал, до слез. А потом вдруг раз-
веселился. По клетке бегает, как поросеночек хрюкает.
На свеклу навалился — целую груду съел. Бочонок ква-
шеной капусты — на закуску. Соленых помидоров —
туда же...
Объелся наш бегемот. Лежит в клетке, а живот горой
дует. На весь парк охает, бедняга. Народ вокруг собрался.
Солдаты тыловых частей. Шоферы, что у грузовиков бал-
124
лоны чинили. Военные прачки, которые для стирки госпи-
тального белья тут же в парке котлы кипятили.
«Это что же за безобразие? Чего комендант смотрит?
Где «скорая помощь»?..»
Всем бегемота жалко.
Опять комендант несчастный к ветеринару бежит.
«A-а, комендант бегемота?.. Обкормили? Трофей
объелся?.. Овощами? Ничего, овощи — пища легкая...
Грелочку на живот, грелочку!»
Доктору легко сказать — грелочку! А где взять такую?
Для бегемотов грелки еще не поделаны. Вот беда — пред-
писание врача есть, а средств для выполнения его нет!
В бою не терялся, а здесь сержант что делать, не знает,
голова кругом.
Советуется с военным народом, что собрался у клетки.
А шоферы и говорят:
«Вот невидаль — грелка! Взял баллон из-под задних
скатов грузовика, налил кипятком — вот тебе и грелка!
Да еще какая!»
И прачки добавляют:
«У нас кипяток готовый... Не жалко! Заправим грелку!»
Налили кипятку в два баллона. Подкатили бегемоту
к животу, приставили.
Ну, точь-в-точь пришлось. Понравилось ему тепло.
Живот успокоился. И захрапел бегемот, как богатырь.
Много еще было с ним происшествий. Некоторые пули
пришлось все же ветеринару извлекать. От заражения
крови пенициллином спасать. Выходили зверя...
И так полюбил бегемот своего коменданта, что часу
не мог в разлуке прожить. Пить-есть не будет, если сер-
жанта нет. Сам спит, а одним глазом посматривает —
здесь ли он. Ну, и комендант к нему всей душой.
И вот устроился однажды сержант вздремнуть под
деревом, рядом с клеткой. Бегемот за решеткой, а сержант
неподалеку, под деревом. Спит и видит страшный сон.
Будто в блиндаж ударил снаряд. Крыша рухнула, и его
125
бревнами и землей придавило. Ни вздохнуть, ни охнуть.
Смерть пришла...
И уже слышит, как женщины над ним причитают, как
над покойником.
«Что такое? — думает.— Если я умер, как же я могу
слышать? Что это за крики?»
«Спасите! Помогите! Бегемот коменданта жует!..»
Во-первых, бегемот — не теленок; во-вторых, чело-
век — не белье, чтобы его жевать!
Приоткрыл глаза сержант потихоньку и сообразил, в
чем дело. Это его дружок бегемот о нем соскучился, вылез
из своей клетки — дверь-то у нее, поврежденная снарядом,
плохо запиралась. Подошел да и прилег с ним рядом. Раз-
нежился и заснул. И для полного удовольствия головенку
свою ему на грудь и положил... Вот тут сержанту и присни-
лось, будто его в блиндаже придавило.
И опять солдатская смекалка выручила: прибежали
шоферы с домкратами, подставили домкраты бегемоту под
челюсти. Осторожно покрутили и приподняли его морду,
как передок автомобиля.
Сержант потихоньку вылез, а бегемот даже не про-
снулся.
Пожурил он его потом: «Так, мол, нельзя со мной неж-
ничать: ты зверь, а я человек, ты большой, а я маленький.
Могу сломаться, как игрушка. Будешь плакать, да^не
исправишь...»
Много еще было у него хлопот и приключений. Но са-
мая-то беда — в конце войны.
Едут солдаты и командиры по домам с победой. Заез-
жают отдохнуть в Кенигсберг, заходят погулять в зоопарк,
видят своего знакомого сержанта и смеются.
«Вот, говорят, попал фронтовик в историю! Как же ты
теперь вернешься домой? Чего про войну-то рассказывать
будешь? Иные побывали комендантами крепостей, дру-
гие — городов. А ты был комендантом... бегемота! Ребя-
тишки засмеют!»
126
Смущается сержант: «Радист всему делу виноват. На.
верное, тогда, в горячие дни, перепутал и доложил началь-
ству: захвачен, мол, форт «Бегемот». У фашистов ведь всё
зверское: танк «тигр», самоходная пушка «пантера»..
Не мудрено запутаться!
«Радисту война все спишет, а тебе каково?..»
Долго так потешались, пока не вышел приказ началь-
ника гарнизона наградить сержанта за сохранение ценного
трофея именными часами...
Так закончил свой рассказ охотник в разодранной вол-
ком шинели.
— Вышел, значит, из положения сержант! — улыбну-
лись слушатели.
— Кто же это был? Не твой земляк? Наш мордвин,
поди-ка,— и храбрый, и шутник...
Егерь ничего на это не ответил.
— Что-то подводы долго задержались,— сказал он,
закурив,— Давно бы им приехать время. Снега, что ли,
глубоки?
И достал из кармана именные часы. Тут все так и по-
катились со смеху:
— Так это же ты сам был! Ох и шутник ты, Мурашов!
— Какой же я шутник? Это война шутки шутит. Я ведь
и потом от этого все отделаться не мог. После войны все о
бегемоте скучал. Навешать его ездил.
— Это куда же, за тридевять земель?
— Нет, зачем же, недалеко... в Москву. За моим друж-
ком отдельный вагон прислали и в Зоопарк его с почетом
доставили. Там и живет. И зовут его Гансом.
— Ну и что ж, узнал он своего коменданта?
— Какое там! Вхожу я в клетку, так он на меня как
зафыркал, затопал, словно бюрократ какой-нибудь. Вот,
думаю, заважничал... Как же — его в Москву в отдельном
вагоне привезли. Квартиру с ванной дали. За деньги пока-
зывают. Прославился! Где уж тут фронтовых друзей
помнить.
127
— Ишь какой... Обиделся ты?
— Нет, зачем же? Обижаться тут не на что... Дело в
том, что семья у него появилась после войны: бегемотиха
и маленький бегемотик, на центнер живого весу. И как раз
спал в это время малютка, когда мы вошли. Вот папаша-
бегемот и запротестовал. Потом-то обошелся. Ничего,
репу из моих рук взял... А забавный у него сынишка —
квадратный, толстый, весь в отца, и все в бассейне купает-
ся... Издалека подумаешь: кожаный чемодан в воде пла-.
вает!
— И как же этого малыша зовут?
— Чемоданчик!
Вот и весь сказ, услышанный на охоте в мордовском
лесу от смелого и умелого охотника, сразившего самого
страшного и свирепого волка.
ВЕСЕЛЫЙ ПЛОТНИК
Веселый появился в колхозе плотник — дом за домом
отстраивает и все песни поет. Когда бревна тешет, топором
плясовой мотив выстукивает. Волосы у него с сединой, а
глаза молодые. И седоватая борода задорно кудрявится.
Все' время вцепляются в нее стружки.
Зеленая солдатская рубаха на нем выгорела от солнца.
На спине соль от пота белым инеем проступила. А на груди
блестят ордена и медали.
Видно, немало потрудился старый солдат в боях и по-
ходах.
— Дядя Пронин, а ты в фашистов много стрелял? —
спросят его колхозные ребятишки.
— Нет, стрелять мало приходилось.
— А как же ты воевал?
— А я больше топором.
128
— Топором? Прямо по головам их, фашистов, да?
Посмотрит плотник в заблестевшие глаза мальчишек
и улыбнется в бороду:
— Да не головы — мосты я рубил. Война — хозяйство
большое. Там не только стреляют, там всякой работы мно-
го. Кто к чему приставлен. Я сапером был, мосты строил.
Без мостов-то воевать нельзя. Без них ни туда ни сюда.
Вот поначалу, когда немец нас попятил, рубили мы все
мосты отступательные, бросовые. Так только, чтобы по
нему войско перешло, а потом его сжечь либо сломать...
А когда мы его погнали, тут уж пошли строить мосты на-
ступательные, крепкие. И сейчас везде стоят. И на каких
только .речках наших мостов нет! Вот, например...— Плот-
ник достанет засаленную, затрепанную книжку, заменяю-
щую ему бумажник, и начнет перелистывать: — Бзура-
река. Это в Польше. Мы через нее двухпутный мост по-
строили. Или вот: Золотая Липа, с красивым названием
река. Или вот: Банска-Бистрица. Это в Чехословакии. Или
вот: Горынь-река-—шумит, извивается, как Змей Горы-
ныч. И каких только рек на свете нет! Много их нам до
Берлина попалось. Построил наш батальон несколько сот
мостов.
И вот через какие только реки ни строили — все война
идет, а как дошли до одной речки, так себе, и неказистая
речка-невеличка, а как через нее мост построили, так и
война кончилась.
— A-а, это Шпрее! В Берлине? — догадываются ребя-
тишки.
•— Верно, в самом логове зверя. Как до нее дошли, так
и Гитлеру капут... За что у меня орден Славы, спрашивае-
те? А это за то, что семь «языков» в плен взял.
— А разве саперы пленных берут? — усомнятся ребя-
тишки.
— А что ж, разве саперам запрещено? Коль сумеешь,
так и бери. На войне всяко бывает. Со мной на реке Одер
такой случай был. Есть такая река на границе Польши с
129
Германией — большая, глубокая, широкая. Дошли мы до
нее и остановились. Пора бы войну кончать! Всем охота
поскорее наступление на самую Германию сделать, а тут
какая-то заминка. Не дают нам, саперам, ни лесу, ни тесу,
ни бревен — значит, наступление не готовится. Без мостов-
то наступать нельзя.
Вышел я на берег реки. Все кусты, овраги осмотрел —
никакого подвоза не заметил. «Что такое? — думаю.—
Воюем всегда по плану, все у нас продумано, все началь-
ство заранее предвидит. Неужели эта река непредвиден-
ная? Не может этого быть!»
В таком рассуждении вышел я к обрывчику над водой.
Смотрю: наши разведчики в маскировочных халатах при-
таились под берегом и на ту сторону заглядываются.
Слышу: рассуждают, что трудно достать «языка». До того
немец напуганным стал, никак не подступишься. Окопался
окопами, опутался проволоками, залез в бетонные блинда-
жи, носу не показывает. Всю ночь осветительные ракеты
пускает.
Иной раз доберутся ребята, схватят какого-нибудь
фрица, а пока его через реку тащат, либо он у них захлеб-
нется, либо его шальная пуля подшибет. Однажды при-
волокли двоих, мокрых, но живых. Дрожат от страха, а
сказать ничего не могут. Глухонемыми оказались. Надо же
быть такому невезению!
Решил я разведчикам помочь. Солдаты они молодые, не
все приемы знают. А я старый. Я еще в первую мировую
войну за храбрость Георгиевский крест заслужил.
Вот и сообщил я им один секрет. Командир их, гвардии
лейтенант, даже засмеялся.
«Ну, говорит, старый хитрец, если дело выйдет, по-
лучишь от самого генерала и орден и отпуск на побывку
домой!»
«Отчего же, говорю, не выйдет, способ надежный.
Орден и старому не хуже, чем молодому, подойдет, а на-
счет отпуска тоже не возражаю: по внучатам соскучился».
130
Договорились мы и начали действовать. Всё это, конеч-
но, в тайне.
И вот к вечеру слышат немцы, что на нашем берегу
топоры стучат, значит, мосты строят. А если мосты строят,
значит, наступление готовят. А если наши наступление
готовят, значит, фрицам несдобровать. Это они знают.
И вот наутро завозились на том берегу. И в стереотру-
бы на нас смотрят, и с самолетов фотографов на нас на-
пускают, и по ночам прожекторными лучами кусты обша-
ривают. И ничего, никакой техникой нашу хитрость опреде-
лить не могут.
Не найдут, где русские мост строят, да и все. А мы его
и не строим. Зачем же, никто нам этого не приказывал.
А топорами почему и не постучать? Стучим. Возьми
небольшой обрубок, выдолби его — такой деревянный
барабан получится, что любо-дорого.
Как начнешь обушком стучать на заре, да по воде эхо
подхватит, как будто сто плотников работают...
И, дав ребятам посмеяться, Пронин тут пройдется
обушком по бревну, скороговоркой.
— Сижу я вот так, под берегом притаился, стучу.
Ночь стучу, вторую стучу — ничего не получается, не идут
фашисты на приманку. «Неужели, думаю, у них так плохо
разведка поставлена?»
И вот на третью ночь пал на реку туман. Луна светит,
а видимость плохая. Свет в тумане получается ненормаль-
ный, рассеянный. Призрачный такой. И время — самый
полночный час. И вдруг вода под берегом захлюпала,
тростник всколыхнулся, грязь зачавкала. Смотрю и
вижу — лезет на меня из реки какое-то громадное чудо-
вище. Водяной не водяной. Домовой не домовой... Тол-
стый, рыхлый, головища круглая, с пивной котел. Глази-
щи стеклянные, как автомобильные фары. И весь такой
противный, студенистый, колышется, как резиновый.
«Вот как,— думаю,— фашистская нечистая сила обо-
рудована, по последнему слову техники!»
131
Смотрю: а их лезет на берег еще несколько! Один
страшнее другого. Тина на них черная, донная. Водоро-
слями опутаны, как утопленники. Невозможно смотреть...
«Стучи, стучи,— велят мне разведчики,— а то спуг-
нешь!»
Взялся я за топор, а у самого зубы стучат: ведь это они
ко мне крадутся. Один водяной уже совсем близко под-
полз. Вдруг как разломится пополам! Голова — в сторону,
шкура — в другую. Воздух из нее вышел — и сразу опала.
И вылезает из оболочки самый настоящий фашист. За ним
другой, третий...
Враз набросились на них наши разведчики: «Хенде
хох!» Скрутили, связали и в штаб доставили.
Семь штук оказалось. Да какие хитрые! Шли к нам
по дну реки в водолазных костюмах. Натянули на себя не-
проницаемую резину, надели на головы скафандры. У каж-
дого на подметках полпуда свинца, чтобы вода наверх не
поднимала. И отправились на разведку. Вот какие были
водяные!
Через неделю вызывают меня к генералу — награж-
дать.
Орден Славы вешают мне тут же на грудь, а насчет
отпуска я сказал:
«Никак нет, разрешите не поехать».
«Почему?»
«Опасаюсь, пока я съезжу, без меня Берлин возьмут!»
Генерал засмеялся:
«А чего же тут опасаться?»
«Ну как же,— говорю,— что мне тогда внучата ска-
жут? Всю войну воевал, а в Берлине не бывал... Разрешите
задержаться. Теперь недолго!»
«А вы откуда, ефрейтор, знаете, что недолго?»
Тут я запнулся: военная тайна... В штаб-то я ближним
путем шел и заметил: по оврагам, по кустам — везде на-
ставлены лодки, катера, самоходные паромы, амфибии
разных систем. Великое множество. И все замаскировано.
132
Тут я и догадался, что и река Одер у нас в планах пре-
дусмотрена. Только решил наш главный командующий
плотников этой рекой не затруднять, а форсировать ее
внезапно, на плавучих средствах. Вот почему не давали
нам ни тесу, ни лесу.
Не успеют немцы оглянуться, как будем мы у них на
плечах. И не слезем до самого Берлина...
Ну, про эту военную тайну я молчу и отвечаю так себе,
просто:
«В природе, мол, чувствуется».
Тут генерал взглянул на меня строго и сказал:
«Приказа своего отменять не стану. Поедете в отпуск
после постройки моста через реку Шпрее».
«Рад стараться!» — говорю.
Так оно и вышло. Построил я мост через Шпрее. Хоро-
ший, надежный, и сейчас стоит. А не сообрази я вовремя,
уехал бы в отпуск, ну и не было бы у меня медали «За взя-
тие Берлина». А теперь — вот она!
Пронин позвенит медалями и добавит:
— На войне, ребятки, не только стрелять — побольше
соображать нужно!..
И снова за топор. Так дом за домом отстраивает. И все
с шуткой, все с песней.
Веселый плотник появился после войны в колхозе!
ФЮНФКИНДЕР
Вот еще одна необыкновенная история войны.
Шли партизаны лесом. Израненные, усталые, голод-
ные.
Вдруг видят упавший фашистский самолет. Загляну-
ли — а в нем ящики конфет, мармеладу, шоколаду. Стали
разбирать свалившиеся с неба трофеи. Вдруг в хвосте
кто-то зашевелился. Фриц? Да, один немец уцелел. Увидев
133
партизан, он выхватил из кармана... фотографию. Загоро-
дился ею от автоматов и кричит жалобно:
— Фюнфкиндер! Фюнфкиндер!
Подскочил к нему партизанский разведчик, мальчишка
Ленька, и рапортует командиру:
— Товарищ Фролов, у него на фотографии пятеро
детей.
По лицу командира прошла не то улыбка, не то ус-
мешка.
— Отставить! — скомандовал Фролов, и партизаны
опустили автоматы.
Первый раз они пощадили врага. Известно — партиза-
ны в плен не берут.
Некоторое время помолчали, не зная, что же с ним
делать.
Командир нашелся:
— Нагрузить на него шоколаду побольше, пусть тащит
в лагерь ребятам гостинцы. Ясно?
Так немец, прозванный Фюнфкиндером, попал в парти-
занский лагерь, спрятанный среди непроходимых болот,
где-то в лесах, между реками Пола и Ловать.
С удивлением разглядывали пленного женщины и дети.
Фашисты — ведь это не люди. Они хуже зверей. У них и
обличье должно быть ужасное. А этот на обыкновенного
человека похож. Пожилой, худощавый, совсем не страш-
ный...
С удивлением разглядывал и немец сказочное жилье
партизан. Не то свайная деревня времен каменного века,
не то гнездовье болотных птиц.
Прямо под водой, укрепленные на кольях, таятся в ка-
мышах шалаши, сплетенные из ивовых ветвей. Между
ними жердочки. Ни печей, ни очагов для варки пищи. С ви-
новатой улыбкой выкладывал он из мешка шоколад и
конфеты.
— Что, смешно —• куда герман Русь загнал? — сказал
Власыч, старик с ястребиным носом и лохматыми бровя-
134
ми.— Ничего, мы перетерпим,- посмотрим, как вам доста-
нется, когда наша возьмет!
Немец поежился под его зловещим взглядом. Опустил
глаза и, указывая на себя, стал что-то объяснять.
Фролов слушал. Он когда-то, в десятилетке, изучал
немецкий и теперь немного понимал.
— Должен вам доложить, товарищи,— сказал Фро-
лов,— это авиамеханик. Самолеты обслуживал. А стре-
лять в нас — не стрелял.
— Все они так говорят, когда попадутся. А попадись
ты ему, он бы тебе показал «рус капут»! Убью! Все равно
убью! — крикнул Власыч.
— Прямо здесь? — усмехнулся Фролов.— А куда де-
нешь? В болото. А как же тогда воду будем пить?
Вокруг засмеялись. Немец оглядел людей с надеждой.
— Ладно,— сказал Фролов,— оставим вопрос до утра.
— Вот, правильно — утречком я его и отведу в лес
подальше...
Власыч, уложив немца в своем шалаше, сел с автома-
том его караулить.
Не спалось пленному. Вздыхал, обирал комаров с лица.
Не шел сон и к Леньке. Все думалось. Ненавидел он гитле-
ровцев не меньше Власыча. Но Фюнфкиндер... Странное
дело... Тсс, как бы не услыхали его мыслей... Этот немец
похож на его отца, бывшего механика МТС, ушедшего на
войну. И лицо сероватое, в щеках вкрапинки металличе-
ской пыли. И руки с мозолями. И так же горбится немного.
И так же любит своих детей... Захотелось что-нибудь при-
думать, чтобы Власыч не исполнил своей угрозы.
И вот Ленька прокрался к командирскому шала-
шу. Фролов то бредил, то просыпался. Его мучила ма-
лярия.
— Товарищ командир, а товарищ командир,— тихо
позвал Ленька,— а этому немцу у нас дело есть. Надо за-
ставить его разобрать трофейные лекарства. У нас их куча,
а какие к чему, не знаем.
135
— А? Что? Ну конечно. Где мешки эти? Распорядись
утром.
Получив задание, Ленька выполнил его точно. Отыскал
припрятанные под сухой осокой мешки с лекарствами и на
рассвете, чтобы не прозевать немца, которого Власыч мог
увести в лес, подошел к шалашу. Фюнфкиндер не спал.
Он сидел, свесив ноги в болотный туман, и пучком осоки
отгонял злющих комаров то от себя, то от Власыча.
Старик храпел, задрав бороду вверх. Автомат, зажатый
в руках, то опускался, то поднимался на его широкой
груди.
Ленька фыркнул в кулак: вояки! Один проспал, а дру-
гой не воспользовался, а? Разбуженный Власыч вскочил
как встрепанный и попятился, увидев перед собой немца
в мундире. Подумал, что ему снится.
— Дело есть, Власыч,— сказал Ленька.— Командир
приказал — пусть немец лекарства рассортирует.
— A-а, это правильно. Хоть какую пользу принесет.
А потом — в расход! Они нас — мы их. Немцем меньше —
нам легче. Так-то, Леня? — вздохнул Власыч.
...Собравшись в кружок, ребятишки и бабы, жуя шоко-
лад, смотрели, как Фюнфкиндер работал. Ленька выгребал
ему из мешков лекарства, а немец прочитывал надписи и
раскладывал коробочки с порошками, баночки, скляночки
аккуратно, не торопясь. Словно чуял — чем раньше кончит
работу, тем скорее отведет его Власыч в лес.
Назначение лекарств объяснял без слов. Найдя таблет-
ки от боли в желудке, показывал на живот, от головной
боли — на голову. Однажды, изобразив дрожь во всем
теле, сам проглотил и других одарил беленькими шари-
ками. Ленька лизнул и определил — хина. Все обрадова-
лись — малярия трепала жителей лагеря нещадно. От
хины, глядишь, полегчает.
Найдя какие-то скляночки, шприц, длинные иголки,
немец прижал их к груди, стал корчиться, изображать что-
то страшное, но смотреть на него было смешно.
136
— А ведь это он, знаете, лекарство против столбняка
нашел. Право.
И велел прибрать хорошенько такое дорогое и полез-
ное лекарство.
— А может, лучше не убивать этого немца, дядя Вла-
сыч? — сказал после этого Ленька.— Глядишь, может, он
еще к чему пригодится.
— Нынче уже поздно,— Власыч посмотрел, высоко ли
солнце,— да мне и некогда, а вот ужо завтра утречком я
его отведу от греха подальше в лес...
Наступила вторая ночь, когда Леньке пришлось ду-
мать, какое бы дело найти Фюнфкиндеру, чтобы сохранить
ему жизнь. Но выручил себя сам немец. Утром он нарисо-
вал на клочке бумаги проект водокачки и показал Власы-
чу. Старик долго хмурился, разглядывая чертеж. А Фюнф-
киндер, показывая рукой на болото, изображал тошноту,
хватался за живот и всячески гримасничал, доказывая, что
эту воду пить никак нельзя. Сам же он за весь прошлый
день не выпил даже ни капли. И шоколад ел, и сухари грыз,
а пить из болота не мог. Сидел, раскрылившись от жары,
как больной грач, и слюнки глотал.
Сжалились над ним девчонки.
Набрали черники и угостили немца ягодой.
— Она кисленькая,— сказала Манечка, внучка Власы-
ча,— когда пить хочется, очень помогает.
Немец поел ягод из горсти и украдкой погладил Манеч-
ку по голове.
Власыч в чертеже разобрался:
— Это, конечно, хорошо. Детишки дюже от воды хво-
рают... Нам бы это — во спасение. Вот и фильтр тут. Вот
и отстойник. Ну, да где же это нам материалов взять?
Трубок всяких и прочего...
— А из самолетных обломков! — обрадовался Лень-
ка.— Из них даже велосипед можно собрать.
Посоветовались на этот счет с командиром отряда, и
пленный Фюнфкиндер под охраной старика и мальчишки
137
был направлен «в командировку» к разбившемуся само-
лету — отыскать там все, что нужно для аппарата.
Понабрал Фюнфкиндер множество всего. И трубок,
и планок, и винтов, и гаечек, и листы алюминия. Разыскал
даже среди обломков уцелевший инструмент: плоскогуб-
цы, кусачки, отвертки, молотки, паяльную лампу. И воз-
вращался довольный, как с ярмарки.
Водокачку он соорудил, потрудившись несколько дней
вместе с Ленькой и другими добровольцами весьма успеш-
но. И на свою беду. Когда из алюминиевой трубки —
стоило покачать рычажок — пошла светлая, пахнущая
хлором вода, Власыч даже засмеялся:
— Ишь хитрец, видать, не соврал, что механик. Ну, раз
так, мы ему дело найдем!
Он давно мечтал исправить снятый с самолета крупно-
калиберный пулемет и сшибать из него самолеты. До чего
ж они завидно низко летят. Боятся наших «ястребков»
и прямо по верхушкам сосен тянут. Везут окруженным в
Демьянске гитлеровцам разные припасы. Метко стрелял
Власыч тетеревов, глухарей, рябчиков. Но что это за дичь
по сравнению с «птичкой», начиненной колбасой, ветчиной,
консервами!
— Вот,— сказал он, притащив пулемет,— исправь-ка
это ружьишко, отлично поохотимся!
Фюнфкиндер опустил голову. Чинить пулемет отказал-
ся. Ну и обозлился же Власыч:
— Ах, вон ты какой! И в плену заодно с гитлеровцами!
Нам помогать не желаешь, значит, против нас? Немец
есть немец, как его ни уважь — не будет он наш! Убью
гада. Не могу вместе с ним дышать одной атмосферой!
Ленька стоял опустив руки, не зная, как защитить
Фюнфкиндера. Вмешался Фролов:
— А чего ты кипятишься, Власыч! Нельзя заставить
пленных воевать против своих, таков закон.
— Мы, партизаны, сами вне закона. Если ему Гитлер
милей своей жизни, какой может быть разговор?
138
— Правильно! Верно! — поддержали старики пар-
тизаны.— Если ему фашисты дороже нашего товарище-
ства, зачем он нам нужен?
— Да что вы пристали к нему? — вмешалась вдруг
старая-престарая бабка Марья, мать Власыча.— Что он,
профессор какой, во всем, как вы, разбираться? Обыкно-
венная несознательность. Боится — уважит он вас, по-
чинит ружье, а вы пальнете, да в его товарища. В самоле-
тах-то не одни гитлеры летят. Немцы разные бывают.
— А нам разбираться некогда. Они-то нас — старого-
малого подряд бьют, мамаша!
— Вот на то мы и русские, что виноватого от безвин-
ного отличить можем! Не расходись, Петяшка, имей чело-
веческую совесть! — прикрикнула старуха на своего седо-
власого сына, как на мальчишку.
— А вы бы его, мамаша, в сознательность привели,
где его совесть, да!
— Экой ты скорый. Ты сколько лет при Советской вла-
сти жил? Ну то-то, а он нисколечко. Откуда же ему взять
все в толк сразу? К таким снисходительность надо иметь,
терпенье!
— Ох, не стерплю! Чую, не даст стерпеть ретивое!
С ворчанием Власыч принялся за починку пулемета,
отобрав у немца весь инструмент.
А Фюнфкиндер понял, наверное, что Власыч — его
смерть. Глядеть на него боялся. Старался скрыться среди
женщин и ребятишек. Женщинам понаделал из алюминие-
вых листов с разбитых самолетов кастрюли-самоварки,
бездымные жаровни, чтобы дымом лагеря не выдавать.
Мальчишкам понаделал ножиков складных. Блесен для
ловли щук смастерил. Девчонкам — серьги, колечки. Тру-
дился не переставая. И постепенно стал всем нужен.
Угодил и старикам, смастерив портсигары из небьюще-
гося стекла.
Власыч по-прежнему косился злым взглядом, но боль-
ше не задевал. Только ворчал иногда:
139
— Постойте, вот убежит, карателей приведет, тогда
вспомните мои слова, да поздно!
Ленька посмеивался. Он готовил еще один сюрприз —
починял вместе с Фюнфкиндером рацию, снятую с самоле-
та. Вот будет чудо, когда станут слушать Москву!
У ребят с Фюнфкиндером завелись и не такие тайны.
Однажды девчонки, набрав грибов, отправились в
большое село Муравьеве добыть хоть немножко соли.
Там была немецкая комендатура, стоял гарнизон, в
каждом доме солдаты. Они бойко выменивали на мыло,
на соль, на иголки и зажигалки сало, масло, яйца и по-
сылали домой.
Страшновато было ходить туда партизанским семьям,
но все же пробирались и выменивали что надо. У некото-
рых была там родня, у других знакомые.
Заметив, что немец сильно тоскует по своим детишкам,
ребята уговорили его написать в Германию письмо, что,
мол, жив-здоров и надеется увидеться после войны. А дев-
чонки это письмо доставили в Муравьеве, а там сумели его
опустить в германскую фельдпочту. Фюнфкиндер повесе-
лел. Даже песни стал петь потихоньку. И обучил Манечку,
которая напоминала ему младшую дочку — такая же бе-
ленькая,— немецкой песенке про елку: «О танненбаум,
о танненбаум».
А Ленька уже болтал с ним по-немецки, с каждым днем
все быстрее. И вдруг ужасное событие потрясло лагерь.
Случилось это неожиданно в один ясный, тихий день.
Девчонки пошли по ягоды, а Ленька вместе с партиза-
нами на разведку. Фюнфкиндер, как всегда, оставался
дома и чего-то мастерил.
Возвращаясь тайными тропками с разведки, партизаны
вдруг услышали стрельбу со стороны Волчьей пасти — так
называлось страшное болото, поглотившее немало заблу-
дившихся телят, коров и овец, красавцев лосей, говорят,
и людей.
Непроходимое это болото по виду было обманчивым
140
и даже заманчивым. Поверх трясины росла такая мягкая,
такая нежная зеленая травка — так и тянет: пробеги по
ней босиком, приляг, поваляйся.
Но горе обманутым! Под тонким травяным покровом
скрывалась бездонная трясина, наполненная липкой ти-
ной. Провалишься — и поминай как звали.
Почему на болоте стрельба? Кто-то просит помощи,
наверное? Надо узнать, что случилось!
А случилось там вот что.
Девчонки в поисках самой лучшей, самой сочной еже-
вики вышли к берегам болота и вдруг увидели в Волчьей
пасти немецкий самолет. Вернее, один хвост его, торчав-
ший вверх. Самолет как ткнулся, так и пошел носом вниз
в трясину. Наверное, фашистские летчики приняли болото
за ровную лужайку и, беды не зная, спланировали на нее.
То ли моторы у них забарахлили, а может быть, подбили
их в пути.
И вот, смотрят девчонки — на хвосте лепятся немецкие
летчики и пассажиры. Вначале показалось смешно. Боль-
шие такие дяденьки, в мундирах, при оружии, а трусятся,
как зайчишки на коряге, застигнутые половодьем.
А потом обеспокоились девочки: засосет ведь их в бо-
лото. Жалко им стало — погибнут люди мучительной
смертью. Лесная, партизанская детвора — народ сообра-
зительный. Перешептались девчонки и решили немцев
в плен взять и привести в лагерь, как Ленька Фюнфкин-
дера. То-то будет диво!
Девчонки в поисках ягод не раз рисковали лазить по
трясинам, знали, как зайти и как выбраться. Быстро
сплели из ивовых прутьев две пары болотных лыж. Инте-
ресные такие — для рук и для ног, чтобы ползать на четве-
реньках, тогда не опасно. И вот Манечка — она была
всему делу заводиловкой — тронулась на выручку.
На всякий случай белый платочек на прутик повязала,
как парламентер, размахивает им и смеется. И подружки,
из кустов выглядывая, хихикают.
141
— Маня! Манечка, ты им по-немецки спой. Песенку.
А то испугаются «рус партизан». Палить начнут. Пой,
Манечка!
И Манечка, подойдя поближе, запела, как выучил
Фюнфкиндер:
— «О танненбаум, о танненбаум»...
И весело подружкам и страшно за Манечку. Все же —
к фашистам идет...
Правда, немцы разные бывают, а вдруг эти не такие,
как Фюнфкиндер. Ну, да зачем же им убивать Манечку,
если она их выручать хочет?.. Маленькая, не тронут...
А главное — по-ихнему говорить может: и «данке зер»,
и «гутен таг», и все такое... Объяснит, что вреда им не
будет, спасутся, если будут выползать по одному, без
оружия...
Манечка поет — а немцы молчат. Тревожно что-то
стало девчонкам, затаились, глядят. Не звери же они.
Звери и те детей не трогают. Только бешеные волки... Ма-
нечка — ничего, идет себе бесстрашно. Ближе, ближе...
Вдруг как грянет стрельба. Так она и повалилась,
Манечка. Закричали девчонки, как подраненные, и броси-
лись бежать. Вот тут и наткнулись на них партизаны.
Чернее тучи пришли они в лагерь. А Власыч весь белый
стал... Увидел это Фюнфкиндер, и сердце у него сжалось,
дыхание перехватило.
Когда узналось — плач поднялся в лагере ужасный.
Плакали по Манечке все. Даже Ленька, презиравший
слезы.
Держался только Фролов.
— Такое преступление не может пройти безнаказанно.
Сейчас мы устроим суд, товарищи,— сказал он.
Выбрали заседателей от всех поколений — от девчонок
и мальчишек, от стариков и старух, и представителем от
немецких солдат — Фюнфкиндера. Объяснили ему это и
засели.
Председателем сам Фролов. Выступил, рассказал, ка-
142
ким тяжким воинским преступлением является убийство
парламентера. Он все уставы знал.
Потом предоставил слово свидетелям. Рассказали
очевидцы, как дело было, как убили фашистские военные
чины русскую девочку Манечку, шедшую вызволить их из
трясины.
Все это растолковывали Фюнфкиндеру. И он понимал.
Красными пятнами покрывалось лицо его, на лбу вздува-
лись синие жилы. Когда все было выяснено, Фролов обвел
глазами заседателей и спросил:
— Какого наказания заслуживают фашистские воен-
ные преступники?
Молчат люди, на Фюнфкнндера смотрят. Пусть немец
первым скажет, о его нации речь идет. Власыч стукнул его
по плечу жесткой ладонью и, заглядывая в глаза, сказал:
— Ну, высказывайся по совести, немец. Запишем твое
ценное мнение. Все подпишемся и протокол суда самому
Гитлеру пошлем, фашистскому командованию. Пусть
знают, что судим мы, партизаны, судом праведным. Вот
как. И ты, как имеющий чин и звание в немецкой армии,
своей подписью это засвидетельствуешь. Чтобы знали, что
трибунал наш был международным!
Говорит, а сам автомат сжимает так, что белеют паль-
цы. Как же — ведь Манечка-то не чужая ему была, внучка.
Молчал Фюнфкиндер, потупя глаза.
Примолкли и заседатели и все люди и затаив дыхание
ждали, что промолвит немец.
— Ну,—вставая, спросил Фролов,-— что же ты ска-
жешь, Фюнфкиндер, от имени трудящихся немцев, одетых
в военные шинели? Какой должен быть приговор убийцам
детей, военным преступникам, стреляющим в парламенте-
ров, спрашиваю тебя окончательно? А чтобы воля твоя
была свободна, даем тебе партизанскую святую клятву,
что при любом мнении волос не упадет с головы тво-
ей. Суди по чистой совести, представитель немецких
солдат!
143
Сказал так, и только ветер пронесся по камышам.
И стало тихо-тихо. Поднял глаза Фюнфкиндер, посмотрел
на небо, на землю, обвел взглядом людей и промолвил
какие-то страшные слова побелевшими губами. Потом
перевел по-русски:
— Смерть им! Смерть!
Взял перо, поставил свою подпись под бумагой, подул
на нее, как на горячую, отошел в сторону и заплакал.
Зашумели, зашептались женщины, отвернулись стари-
ки. А Власыч вдруг подскочил к Фюнфкиндеру, обнял за
плечи и закричал в ухо:
— Ну чего ты, чего? Не реви, дура! Боишься, что детей
своих осудил на смерть? Как узнается в Германии твое
мнение, так забьют их гитлеровцы в гестапо? Чудак ты!
Мы же не сейчас протокол суда пошлем, а после войны.
В международный трибунал представим, вот куда, понял?
Ну, опомнись, Фюнфкиндер!
Какое там! Взглянув на своего самого страшного врага,
утешающего его, немец почему-то еще сильней заплакал.
Ушел в камыши и долго сидел в одиночестве. А потом по-
чинил противотанковое ружье трофейное и пошел вместе
со всеми партизанами приводить приговор в исполнение.
Трясина не выпустила преступников. Вначале в ней скрыл-
ся самолет, потом стала засасывать его команду и пасса-
жиров в полковничьих и генеральских мундирах. Парти-
занские пули прекратили их мучения. Вот и все.
А уж что там дальше было, точно неизвестно. По слу-
хам, партизанский лагерь этот все-таки разгромили немцы.
Уж очень досадили им партизаны, ловко сшибавшие из
противотанковых ружей и трофейных пулеметов транс-
портные самолеты. Разбомбили они болото. Много людей
побили, поранили. Контуженного Леньку, чуть не захлеб-
нувшегося в болоте, спас пленный немец, прижившийся
среди наших, и сам, сильно израненный, был вместе с ним
вывезен на Большую землю. Хотя это недостоверно, но
похоже на правду.
144
И, если получим письмо от бывшего Леньки, который,
став командиром, инженером, механиком, ученым или еще
кем, побывал в гостях у бывшего пленного Фюнфкиндера,
где-нибудь в Германской Демократической Республике,
где строится новая жизнь, это будет самым правдивым
концом этой истории.
ПОДВИГ
Три дня бушевала метель, а на четвертый в окошко
хаты ударило сверкающее солнце. Тимка выбежал на
крыльцо и зажмурился. Прикрыл глаза ладонью и сквозь
пальцы стал рассматривать зимние чудеса.
Хаты стояли совсем не похожие на хаты. Это были ка-
кие-то сделанные из снега корабли, терема, богатырские
головы, увенчанные шлемами из блистающего снежного
серебра. На окна, словно на глаза, спадала узорная бахро-
ма ресниц.
А там, на гумнах, вместо стогов соломы выросли стены
сказочных замков с могучими белыми башнями.
Даже заячьих следов не виднелось еще на чистом пыш-
ном покрове, и Тимка поскорей встал на лыжи, чтобы про-
ложить первый след. Везде он любил быть первым.
И, конечно, направил лыжи к гумнам.
Уж теперь-то он скатится с самого большого стога, да
так, чтобы пролететь по воздуху! Это была его мечта.
Тимка заторопился, увидев, что из многих хат также
спешили к сказочным белым холмам и замкам ребятишки.
Б деревеньке Ополье полюбили ходить на лыжах с парти-
занских времен, когда местный отряд то исчезал, как на
крыльях, среди лесов и снегов, то появлялся вновь, наводя
страх на фашистов. Когда враги приближались к деревуш-
ке, то колхозники на лыжах уводили в лес даже детвору.
А старики были самыми отчаянными лыжниками.
Дедушка и рассказал Тимке, как однажды во время
g О смелых и умелых
145
войны, провожая в штаб радиста из Москвы, сброшенного
с парашютом, дед сам видел, как тот на лыжах перелетел
через речку, как на крыльях, разогнавшись с Гремучего
яра.
Вот это был прыжок! Кто видел Гремучий яр, тот знает
и высоту и глубину его. На высоте растет бор до неба,
внизу кипит речка Омутянка, такая быстрая, что не мерз-
нет и в самые лютые морозы. Тимка видел ее зимой. Над
ней всегда стоит пар, как над каким-нибудь знаменитым
водопадом, и сверкающий иней оседает на деревьях.
Гремучий яр всегда приходилось обходить, когда Тим-
ка с дедом путешествовали на лыжах в лесное село Сеща,
к дедовым партизанским приятелям. Интересно было
слушать их рассказы про войну, и Тимка всегда увязывал-
ся с дедом и совершал длинный путь. А в глубине души
мечтал поразить деда прыжком через речку с яра.
Бывало, подойдут к обрыву, Тимка выедет на самый
край так, что взглянешь вниз — дух захватывает. Стоит
тронуть лыжи — и сорвался, пошел... Но Тимка только
спрашивал:
— Вот отсюда парашютист прыгнул?
— Отсюда,— отвечал дед.
Тимка всматривался, и сердце его леденил холодок
восторга и страха.
В белесую бездну шла крутая покатость, дальше —
обрыв, пропасть, звенящая река и низкий противополож-
ный берег.
— И дальше по воздуху летел?
— Летел.
Тимка заламывал шапку, крякал, отъезжал прочь и
долго молча шел по дедовской лыжне в дальний обход.
Шел и думал: как это люди бывают такими бесстрашными?
Признаться, ему было страшновато скатиться даже с
высокого стога соломы. Но сегодня он все же попробовал.
И удачно. Полетел. Правда, вверх тормашками, но все же
по воздуху.
146
На глазах изумленных ребят он очутился в воздухе,
перевернулся вместе с лыжами, изобразив нечто вроде
ветряной мельницы, и зарылся в пушистый снег, как те-
терев.
Много было смеху, когда он вылез весь в снегу и в соло-
ме! Но Тимка не успокоился. Упал — это неважно, глав-
ное — что летел. А это не каждый может. И он азартно
повторял и повторял свой прыжок, пока не собрал всех
сельских мальчишек. И, когда ребята потешались над его
нелепыми взлетами и падениями, над селом вдруг показал-
ся самолет. От самолетов уже отвыкли после войны, и к
месту его посадки собралась вся деревня.
На самолете сияли большие красные звезды, был он
весь разукрашенный и необычный. Из него вылезли люди
в меховых комбинезонах и попросили отвести их к бывше-
му партизанскому проводнику Егору. Тимка — рад ста-
раться. Он сразу догадался, что это за самолет и что за
люди. Шла кампания по выборам в Верховный Совет.
Народ выбирал свое правительство. Прилетели агитаторы.
С гордостью повел Тимка гостей в свою хату. Даже помог
им нести какие-то тюки, довольно тяжелые пачки.
Когда пришли в хату, гости сказали деду Егору:
— Привет вам от батьки Сидора! Мы его доверенные.
Старика озарила улыбка:
— Помнит, значит!
Но тут же и пригорюнился дед, когда услышал, зачем
прилетели гости.
Привезли они на самолете предвыборные листовки и
плакаты для села Сеща и окрестных лесных деревень. До-
роги туда так замело снегом, что машины не проедут. А на
самолете сесть там негде. Решили долететь до деревеньки
Ополье, попросить доставить предвыборную литературу на
лыжах. Известно, какой замечательный лыжник — быв-
ший партизанский провожатый Егор Иванович. Он, конеч-
но, листовки в село и доставит. И за труд не сочтет...
Промолчал дед, что стал он уже не тот, что раньше. Всю
147
эту зиму лежал на печке, не мог уже больше ходить на
лыжах. Но тут же сказал:
— Летите и скажите: все будет сделано!
Не мог иначе ответить старый партизанский проводник
бывшему партизанскому батьке.
Летчики выпили молока, закусили хлебом и, пока было
светло, улетели обратно, в полной надежде на слово ста-
рика.
А Егор подозвал внука и, погладив его по голове,
сказал:
— Достань-ка, дружок, один листочек из кучи.
Тимка достал листок с портретом человека в генераль-
ской фуражке.
— Не узнаешь, внучек?
Тимка пригляделся.
— А помнишь, в войну, когда окружили наш край
фашисты, сидели мы под Новый год и ужинали. Ели щи,
а в чашке у нас деревянная солонка плавала. Вот до чего
довели нас враги — ни крохи соли не было! Окружили нас
заставами — пешему не пройти, конному не проехать. По-
коритесь, мол, тогда дадим соль! Худо нам было без соли,
слабнет без нее человек: у стариков зуб крошится, выпа-
дает, а у молодых кость не растет. Но не покорялись мы
Гитлеру! А чтобы хоть немного себя обмануть, пустую со-
лонку в борщ пускали. Из старой деревяшки остатки соли
вымачивали.
Вошел тогда этот незнакомый старичок в армяке, с кну-
тиком под мышкой, и засмеялся:
«Что это у вас, добрые люди, в чашке плавает?»
А мы ему в сердцах:
«Попробуй, добрый старче, так узнаешь!»
Поел он с нами под Новый год щей без соли и говорит:
«Ну, загадывайте, заказывайте, что попросить из Мо-
сквы. С Кремлем буду разговаривать!»
Переглянулись мы — старичку незнакомому не пове-
рили и решили испытать его. Вот и говорим:
148
«Если ты правда такой человек могучий, из Москвы,
достань нам соль!»
Усмехнулся старичок и ушел.
А на Новый год мороз ударил, и ударили на фашист-
ские заставы партизаны. Треск и гул пошел в лесу. Заняли
наши орлы немецкие базы, городки и села, укрепленные
ими на выходах из лесов, как крепости. И вот поехали по
всем деревушкам санные подводы с солью. В каждую хату
завозили соль. Везли, раздавали и так разговаривали:
«Берите, селяне, от нашего деда обещанное. Прислали
ему из Москвы стали, а мы с этой сталью всем соли до-
стали!»
И был праздник. Большой был у нас праздник, когда
в каждой хате, у каждого появилась соль... Помнишь ли,
внучек?
— Помню,— ответил Тимка.
— Как же, хлопчик, не помнить, если через эту соль
окрепла твоя кость! Ишь, на лыжах какие выкрутасы вы-
делываешь. Я все из окна вижу,— говорит дед и лукаво
на внука посматривает.
Не знал еще мальчик, к чему речь шла.
Дед развернул портрет и, приблизив его к глазам,
сказал:
— Дивись, хлопчик, это тот самый человек, что дал нам
соль!
Тимка присмотрелся и узнал их мудрого гостя. Он был
теперь в генеральской фуражке, и две звезды Героя Совет-
ского Союза сверкал-и на его груди.
— Знаменитый партизан Ковпак, верный друг наро-
да,— вот кто наш кандидат в депутаты! Сегодня же наши
лесовики должны узнать про такую радость, Тима,— ла-
сково сказал дед.— Надо доставить его портрет и эти ли-
стовки в Сещу. Собирайся, внучек, пока светло.
Тимка ничего не ответил. Все ясно без слов: дед-парти-
зан вышел из строя, станет на его место внук. Мальчик
взял ломоть черного хлеба, круто посолил и сунул в кар-
149
ман. Взял охотничий нож и спички. Приладил за спину
мешок с листовками и портретами и встал на дедовские
лыжи. Старый Егор, согнутый болезнью, смотрел на него
в окно, оттаивая морозные узоры на стекле своим дыха-
нием.
Короткий зимний день быстро подходил к концу. Солн-
це, словно напуганное холодом, спешило закатиться за
верхушки деревьев. Тимка, пригнувшись, широко разгонял
лыжи, стремясь миновать Гремучий яр до заката. Позади
остались деревня, школа и гумна, где дремали в соломе
зайцы. Он вошел в лес. Снег здесь был пышный, снежинки
лежали поверх сугробов неполоманные, крупные и свер-
кали синими огоньками. Особенно хороши были елки, за-
сыпанные снегом и посеребренные сверху морозными
блестками.
Все дальше и дальше углублялся он в лес. Путь шел
в гору. Идти было трудно. Но Тимка взялся выполнить
долг, исполнить данное дедом слово. Он поправлял мешок
с драгоценной ношей и все прибавлял шаг. Пар от его
дыхания инеем оседал на воротнике и на шапке. Неожи-
данно в лесу потемнело, и синицы, сопровождавшие ма-
ленького лыжника своим звонким теньканьем, умолкли и
отстали.
И не успело скрыться солнце, словно с цепи сорвался,
забушевал верховой ветер. Он покачнул высокие ели,
осыпал с них пушистый снег и закружил его над лесом.
И, когда взошла луна, ее сразу закрыло белой дымкой.
Затем метель забушевала сильней, шумней. И, когда маль-
чик вглядывался вверх, ему казалось, что луна несется за
ним, подхваченная снежным вихрем. Ему становилось
страшно, и ледяной холодок подкрадывался к самому серд-
цу. А быстрые, крепкие ноги несли его все вперед и вперед,
умело нажимая на скользкие, легко бегущие лыжи.
Несколько раз мальчику казалось, что в лесу сами со-
бой зажигаются свечки, возникают и гаснут желтые огонь-
ки под нижними, раскидистыми ветвями елок. А когда он
150
приближался к ним, смело разгоняя лыжи, они гасли и
словно убегали, и бесшумно мелькали сероватые, призрач-
ные тени.
Две желтенькие свечки затеплились так близко, что
Тимке захотелось схватить их рукавицей. Он поднажал на
лыжи, согнул колени и ринулся так быстро, что молодой
любопытный волчонок, засветивший на лыжника свои гла-
за, едва успел отскочить в сторону и испуганно тявкнул,
как щенок.
Они целой стаей давно вились вокруг маленького лыж-
ника. Старая волчица следила издали, наблюдая эту игру
так же, как она наблюдала осенние охоты своих волчат за
отбившимися жеребятами. Она терпеливо ждала, когда
волчата вдоволь наиграются, а жеребеночек устанет, а
потом подавала сигнал, и все молодые хищники бросались
на жертву...
Вот и сейчас старая мать многих волков зорким глазом
следила за своей сворой. Ее погодки и приставшие к стае
двухлетки и пара матерых волков — все участвовали в
охоте на маленького человека. Они пытались загнать его
так же, как глупого жеребенка: постепенно прижимая
к яру, к обрыву, чтобы никуда не ушел.
Лай неосторожного волчонка послужил сигналом. Ста-
рая волчица отозвалась в полный голос. Ее хриплый вой
раздался на весь лес. Многоголосым эхом отозвались все
волчата. А на краях басисто подвыли матерые волки.
Слушая этот жуткий хор, преследуемый понял, что он в
полукольце. Бежать можно только прямо. Там путь свобо-
ден. Но там глубокий яр, отвесный обрыв, а под ним бьется
и шумит речка Омутянка.
Словно почуяв, что беглецу не уйти, волчата заголо-
сили бойко и радостно. Но рано торжествовали звери.
Перед ними был человек. Хоть и маленький, но человек,
одаренный светлым разумом и храбрый по-человечески.
Он оглянулся, прислушался и все понял. Но сердце его
не замерло от робости, как у загнанного жеребенка или
151
ягненка. Гневом наполнилось сердце человека. Как вы
осмелились стать на моем пути, дикие звери? Нет, вы меня
не возьмете! И лыжник направил свой бег прямо на Грему-
чий яр. Местность здесь шла под уклон. Лыжник почти
летел, мелькая между заснеженными деревьями, и волча-
там показалось, что они упускают добычу. Наиболее рез-
вые взвизгнули, подскочили, ринулись изо всех сил. Вот
они уже близко. Вот бросились наперехват матерые волки,
чтобы ударом груди сшибить жертву с ног, под лапы моло-
дых, под их жадные, острые зубы. Но не дал им человек
полакомиться собой. В минуты страшной опасности сердца
настоящих людей мужают.
Ни на секунду не задержался Тимка, когда лыжи его
выскочили на край громадного обрыва. Ни страха, ни со-
мнения не ощутил он в сердце, когда взглянул в пропасть,
куда уходила стремительная снежная покатость. Все чув-
ства робости и боязни были вытеснены из его сердца одним
страстным желанием — перелететь пропасть!
И он сильным движением бросился вниз.
Вначале разбег был медленным, потом лыжи засколь-
зили быстрей, подняли снежную пыль. Навстречу устре-
мился ветер, пронзительный, режущий лицо холодными
ножами, рвущий полушубок с плеч. Затем ветер стал плот-
ней, стал подпирать грудь, как вода, бегущая навстречу.
И Тимка ощутил, как летают птицы. Он взмахнул рука-
ми, как крыльями, и они повисли в воздухе. Потом накло-
нился вперед, и грудь его со свистом стала рассекать воз-
дух. Он взглянул вниз и увидел под собой темную воду
лесной реки.
Он хотел крикнуть от радости и тут же погрузился с
головой в пышный снег, наметенный на низкий берег
огромным валом. Никто не видел этого чуда, кроме волков.
Они разглядели, как у самого края обрыва маленький
лыжник вдруг оторвался от снега и взлетел над седым от
пара гремучим ручьем. Он перелетел поток и исчез в клу-
бах пышного снега.
152
Несколько молодых волков по глупости бросились за
ним... Но не вышло у них по-человечески. Как камни,
попадали они в воду. Раздался рев старой волчицы. Щелк-
нули зубами матерые волки и попятились от страшной про-
пасти, поглотившей слишком ретивых.
Человек был уже на том берегу, далекий и недосягае-
мый. Волки уже не видели его, а только чуяли, как удаляет-
ся его теплый, вкусный запах. И завыли они с горя, и за-
светились над яром их злые глаза...
Когда Тимка, раскрасневшийся с мороза, с инеем на
ресницах, явился в сельсовет и сдал листовки с портретом
кандидата в депутаты, он и словом не обмолвился о своем
подвиге.
Он не любил хвалиться.
ХИТРЫЙ ЛЕНТЯЙ
Каких только приключений не бывает с мальчишками!
Вот с Петей что ни день, то какой-нибудь случай.
Мать подошла к калитке с большой вязанкой хвороста.
Посмотрела на старую ветлу, на которой Петя устроил
свой «летний дом». Мальчик лежал в гнезде из ветвей и
досок и читал какую-то толстую книгу.
— Петя, открой!
Сын, не отрываясь от книги, не слезая с дерева, потянул
какую-то веревку, и калитка сама собою открылась. От
удивления мать уронила вязанку:
— Это что такое?
— Ничего особенного — малая механизация...
Мать посмотрела на калитку, на щеколду, на бечевку,
ведущую на дерево, на рычаги и вертушки и покачала го-
ловой:
— Ах лентяй, что выдумал! Лень ему с дерева слезть
да попросту открыть.
153
Петя молча закрыл тем же способом за матерью калит-
ку и снова уткнулся в книгу.
Этакий хитрец мальчишка — от всякой работы изобре-
тением отделывается!
— Петя, вода есть для скотины? — спросила мать и
заглянула в пустую колоду.— Где вода, я спрашиваю?
Петя вздохнул и неохотно слез с ветлы:
— С водой вопрос еще не решен.
— Вот вернется домой отец, возьмет прут — и вопрос
будет решен!
Петя очень любил отца и побаивался его. Отец был
человек справедливый, но строгий. В колхозе работал
бригадиром, а сейчас поехал учиться на курсы механиза-
торов — машинами будет управлять.
— Отец бы за меня заступился,— сказал Петя.— Он
сам хотел проводить водопровод.
— От ведер хочешь отделаться?
— Не отделаться, а раци-о-нализировать.
— Хитрый лентяй, и слова-то все не простые, хитрые.
Петя подошел к матери и, помогая ей уложить хворост,
сказал:
— Не сердись, мама! Помнишь, как я в книжке вычи-
тал и сделал так, что наши овцы сами бегут домой впереди
всего стада?
Мать улыбнулась. Что верно, то верно. Такая глупая
скотина эти овцы, никак не загонишь домой. А Петя сделал
соляной раствор, пропитал им кусок земли во дворе, и
теперь все овцы вперегонки скачут домой — полизать лю-
бимый солончак.
Другие ребятишки за своими овцами весь вечер го-
няются, а Петя только посмеивается:
— У них не все дома... А у нас все!
Послала его мать по орехи. Ребята и девчата всей де-
ревней пошли. Шум, гомон в лесу. Орехов уродилось
много. Все ребята лазят по оврагам, орешины гнут, орехи
рвут, в мешки кладут, а Петя ходит и по верхам смотрит.
154
— Эй, ты, чего дупла считаешь, Пентяй? Чего не рабо-
таешь, лентяй? — окликают его со всех сторон.
А он в ответ:
— Я головой работаю!
Все уже дома по завалинкам сидят, орехи шелушат,
а он только из лесу идет. Но тоже мешок тащит. И тяже-
лый. Высыпал орехи — мать даже диву далась: отборные,
крупные, и шелушить не надо— готовенькие, один к од-
ному.
— Где это взял такие? Как в магазине!
— Это белкины...
— Каких это Белкиных?
— Да никаких... Это я из дупла у белок достал.
— Ах ты озорник! Да разве для тебя зверек по одному
орешку собирал?
— Не сердись, мама... Я одежу берег. Ведь орехи
рвать — брюки драть!
— А ну-ка она зиму детей не прокормит?
Жалко станет Пете зверька, хочется обратно орехи
отнести. Да, пожалуй, того дупла, из которого взял, не
найдешь.
— Ничего, прокормит. Пусть постарается еще набрать.
Орехов урожай. Вон пчелы поспевают и себя прокормить,
и нас медом угостить... Пусть белки не ленятся, а с пчел
пример берут... Тогда мы сделаем для белок заповедники...
Посадим везде орешники. Поделаем на деревьях ящики-
кладовочки... Такие, чтобы донца открывались, как у
почтовых ящиков. Потянешь — раз! — и все орехи тебе
в сумку высыпались! И нам удобно, и белкам хорошо. Ведь
в заповеднике мы их охраняем. Если бы собрать общее
собрание белок, они бы согласились. С радостью! Правда,
мама?
Ну как сердиться на такого мальчишку? Погладив его
по вихрастой голове, мать скажет только:
— Ох, не от лени ли ты все это придумываешь? Обман-
щик!
155
Вот и сейчас смотрит она на Петю с упреком: воды в
колоде ни капли, скотина придет — поить нечем. А таскать
воду действительно Пете не хочется: и трудно и, главное,
неинтересно.
Однако он взял ведро и пошел к ручью, протекавшему
в овраге. Недочитанная книжка, накрытая доской, чтобы
ветер не переворачивал страниц, осталась в гнезде на вет-
ле. Петя шел и думал: как это устроить так, чтобы вода
сама к ним во двор бежала? Ведь есть пословица: «Вода
дорогу найдет». В рассеянности он оступился на узкой
доске и полетел кубарем прямо в ручей, загремев пустыми
ведрами, к немалому удовольствию ребятишек, которые
ловили огольцов под камнями.
— Пентяй-лентяй свалился! — закричала детвора.
Петя посмотрел на них и сказал:
— А у меня рыба будет сама ловиться. Я придумал!
При этих словах ребята сразу умолкли: они знали Пети-
но мастерство на выдумки.
— В нашем ручье рыбу ловить очень просто. Прямо
руками брать можно. Вот я сейчас пойду вверх по ручью
и устрою такое... Вся рыба будет моя!
У ребят от зависти глаза разгорелись.
— Петя, возьми нас!
Оставив ведра тут же, у омута, Петя с толпой ребят
отправился вверх по ручью. Дошли до самого леса, до
родника, из которого вытекал ручей. И вместо того что-
бы бежать в село, вода блуждала где-то по лесным ов-
рагам.
— Вот здесь делай плотину. Та.щи камни, ребята,
давай хворост для плетня,— командовал Петя.
Все с жаром принялись за работу, забыв про все до-
машние дела и даже про обед. Возиться в ручье в жаркий
летний день — огромное удовольствие.
Сначала сплели плетень и на кольях укрепили его в
два ряда поперек ручья. А потом между рядами стали за-
кладывать камни и сыпать глину. Когда ниже плотины
156
ручей почти иссяк, в обсохнувших омутках ребятам
удалось наловить немало огольцов и пескарей.
— То ли еще будет! — обещал Петя, уже думая о чем-
то другом.
А в это время в деревне начался переполох. Хвати-
лись — нет нигде ребят! Петина мать нашла в ручье бро-
шенные ведра и подивилась: куда же девался сын? Не мог
же он утонуть в омутке, где и воды-то всего на полметра!
На всякий случай она прошла через омуток. Ну конечно,
опять какая-нибудь причуда! Набрала воды, пошла в гору,
а навстречу все соседки.
— Опять твой лентяй что-то выдумал и наших за собой
утащил!
Петя вернулся домой поздно. Чтобы умилостивить
мать, принес ей в картузе пескарей. Но мать сердито вы-
бросила их кошке. Кошка съела рыбешек и стала тереться
у ног Пети, умильно мурлыкая.
— Тоже мне друг! — проворчал Петя.— Опрокиды-
ваешь горшки с молоком, а мать на меня думает. Брысь!
И тут же подумал: «А почему бы вместо кошек не за-
вести ужей? Мышей они тоже ловят, а не такие ворова-
тые».
Вот кошка прыгнула на печку и задела ухваты. С грохо-
том полетели они на пол. И Петя опять подумал:
«Зачем столько ухватов? Для каждого чугуна свой.
Вот бы сделать у печки подвижной под... Это, конечно,
очень сложно, но в будущем можно».
В избу вошла мать. Она стала шарить спички, ворча
на Петю.
«И зачем люди зря слова тратят? — подумал Петя.—
Вот сделать бы такие надписи со светящимися буквами.
Мать нажала кнопку, и на стене зажглось бы: «Я сер-
жусь». А я в ответ нажал бы другую кнопку, и на стене по-
явилось бы: «Прошу прощенья». Эта мысль так понрави-
лась Пете, что он улыбнулся.
— Смеешься? — удивилась мать.— Ах бесстыжие
157
твой глаза! Над всем смеешься, всех обманываешь! Вот
посидишь у меня не евши, умник!
И Петя остался без ужина.
Правда, к таким неожиданным ответам на его фанта-
зии он уже привык, и даже на всякий случай в его гнезде
имелись сухари, очень вкусные, если их размочить в воде.
А что касается воды, то Петя загадочно сказал матери:
— Вода к нам дорогу найдет...
Никто бы не угадал, что Петя станет делать на следую-
щее утро. Он отправился собирать прошлогодние стебли
подсолнухов. Натащил их ко двору целую груду и весь
день прочищал у них середку, вытаскивая белую «вату»
проволочным крючком. Прочистит и глядит в подсолнеч-
ный стебель, как в подзорную трубу.
— Смотри, смотри,— говорит,— днем на небе звезду
видно!
И все ребята себе такие же трубы делают и на небо
смотрят. Собрал мальчишек со всех концов деревни.
Мать думала, что это игра такая, но на всякий случай
покачала головой:
— Ох, неспроста это!..
Она побаивалась Петиных изобретений.
Однажды он целый день пропадал и поздно вечером
пришел мокрый, чуть живой. Повалился и заснул крепким
сном.
А утром встала мать, пошла корову в стадо выпустить
и попала во дворе в лужу воды. Что такое? Дождя нет и
ночью не было, а около дома лужи!
Не успела догадаться — доярки с фермы бегут и шумят
на разные голоса:
— Где он, озорник? Где проказник?
— Ты смотри, чего твой Пентяй наделал!
Воду у нас отвел, лентяй!
Огляделась мать и видит — действительно Петя к себе
домой воду привел! Тонкая неумолкаемая струйка весело
бежит из стебля подсолнуха в колоду. Вон ведь как
158
хитро — по подсолнечным стеблям идет вода, как по тру-
бам. Петя концы стеблей друг в друга заправил, позади
огородов их уложил до самого леса и землей присыпал,
чтобы незаметно было. А там, в лесу, откуда из родничка
ручей вытекал, плотинку сделал и из этой плотинки воду
новым ходом и пустил, в обход оврага...
Да не рассчитал: лишняя вода, которая в его трубы не
попадала, по полям растекалась,— ручей-то и обсох.
А из этого ручья колхозных коров поили. Позади фермы
была уложена на дно большая дубовая колода из огром-
ного дерева. С одного конца в нее вода вливалась, а из
другого вытекала.
Пришли доярки утром, выгнали из фермы коров по-
поить, гляДят — а колода сухая. Воды в ручье нет, словно
и не было. Стали думать-гадать: куда она девалась? А тут
какой-то малыш и сказал:
— Воду Пентяй-лентяй отвел!
Вот тут и поднялся шум... Колхозные женщины голо-
систые. Петин отец их голоса еще издалека различил. Как
раз в это утро он домой с курсов возвращался:
— Привет, граждане! Это что, собрание? По какому
поводу самокритика?
— Да не по поводу, а по нашу по воду!
— Мы день-деньской маемся, с общественными коро-
вами занимаемся, а тут придумывают, как нам хуже
сделать!
— У нас и без того дела много: дойки да мойки, сколько
сена потаскаем, да навозу покидаем — рученьки отсы-
хают, а тут у нас в один двор всю воду забирают.
На их причитания даже председатель колхоза при-
шел.
— Вот,— говорит,— сынок у вас, Федор Петрович,
свой двор водой залил, а колхоз обездолил. Нехорошо!
Ну, словом, дело кончилось тем, что забрали у Пети
воду. Все его подсолнечные трубы по полю разметали.
Особенно мальчишки постарались, которых он обманул.
159
Не сказал ведь им, что получится — у всех беда, а у него
вода.
Вот теперь и вышло наоборот.
А Петя в это время спал н видел приятные сны.
Приснилось ему, будто приехал отец. Стал спрашивать,
как без него жили. А мать не нахвалится Петей и все
толкует про его водопровод... Проснулся Петя, видит —
за столом сидит отец. И такой непохожий: бритый, помоло-
девший, в городском новом костюме.
— Здорово, герой! — сказал он сыну.
Петя одним духом перелетел с кровати к столу и обхва-
тил отцовскую шею так крепко, словно хотел задушить.
От радости он не мог произнести ни слова.
— Ну, как ты тут жил без меня? С мамой не ссорился?
— Бывало, из-за воды,— смущенно ответил он.— Но
теперь кончено — у нас водопровод...
И Петя повел отца похвалиться своим изобретением.
Каково же было его горе, когда увидел, что все его соору-
жение исчезло!
У Пети ноги подкосились, н он заплакал, как малень-
кий.
— Напрасно ревешь,— сказал отец,— сам виноват.
Кому нужно такое изобретение, от которого одному польза,
а другим вред? Не настоящее получилось дело, обманное.
И он рассказал, что из Петиной выдумки вышло.
— Я не виноват... Это меня вода обманула! — еще
горше заплакал Петя.
— Ничего,— сказал отец,— мы ее в руки возьмем. Я на
курсах кое-чему подучился. Знаю, как съемку местности
делать. Как высчитать падение воды. Как построить плоти-
ну. Мы, брат, настоящий водопровод сделаем для всего
колхоза, а не такую фитюльку, как твой.
— А я буду твоим помощником? — быстро смахнул
рукавом слезы смышленый изобретатель.
— Обязательно! И ты и все ребята. Собирай мальчи-
шечий народ. Отправимся на разведку.
ICO
И вместо рева Петя тут же издал переливчатый
свист — сигнал сбора всех ребят своей улицы.
Мальчишечьи ссоры недолго живут. Скоро дружная
босоногая компания направилась к лесу, к истокам ручья,
во главе с бригадиром. И обманутый обманщик, шлепая
по лужам, набежавшим на поля, думал:
«Вот вырасту большой, да выучусь, да еще что-нибудь
такое изобрету, что все будут довольны... И за что это меня
прозвали Пентяй-лентяй? Неправильно!»
КРЯЖОНОК
В одной московской школе почти в середине года по-
явился новый ученик, Миша Макеев, и поступил в третий
класс.
Удивительно угловатый какой-то, такой жесткий, что о
его плечи, локти, бока мальчики и девочки, резвящиеся на
переменах, ушибались, как о дверные косяки. Московские
ребята все шустрые, а он откуда-то взялся такой медли-
тельный, неповоротливый, что нельзя за него не задеть.
Но вот однажды задали сочинение на тему «Кем я хочу
быть». Все еще раздумывали да расписывали, а он сдал
листок учительнице скорее всех и вышел в коридор.
Всем было любопытно, что написал так быстро этот
увалень. Какую отметку он получит?
Похвалила учительница первых учеников, написавших
на пятерки, как они хотят быть инженерами, радистами,
изобретателями.
Поставила четверки тем, кто хотел быть геологораз-
ведчиком, моряком, летчиком,— за торопливость и
кляксы.
Несколько троек пришлось на долю будущих артистов,
писателей, кинооператоров — за грамматические ошибки.
А Макееву отметки все нет и нет. Может быть, учитель-
161
ница поставила ему пять с плюсом и приберегает это сочи-
нение напоследок, чтобы похвалить как самое лучшее?
Приберегла напоследок! Взяла листочек и говорит:
— А вот Макееву я даже подходящей отметки не на-
шла...
Кто-то громко шепнул:
— Шесть!
Кто-то еще громче:
— Ноль!
Миша степенно поднялся и встал солдатиком, руки
по швам.
— Что здесь написано? — спросила учительница, по-
казывая классу Мишин листочек.
Миша молчал. Зачем же лишние слова, когда там на-
писано?
Учительница поглядела на его спокойный вид и раз-
дельно прочла:
— «Кем я хочу быть», сочинение Михаила Макеева.
«Я хочу быть моим дедушкой».
Смешливые девчонки фыркнули. Мальчишки громко
расхохотались. А Миша даже бровью не повел.
— Очевидно, Макеев хочет быть не собственным де-
душкой, а таким, как его дедушка?
Миша кивнул головой.
— Но он не объяснил нам, кто же такой его де-
душка.
— Кряж,— сказал Миша.
— А чем он знаменит, на каком деле отличился?
— На пыже!
При этих словах наступила полная тишина. А потом
весь класс рассмеялся так громко, что даже дверь при-
открылась сама собой.
А Миша пожал плечом, усмехнулся краешком губ, как
это он один умел делать, словно хотел сказать: «Это мне
над вами надо смеяться, что не понимаете таких простых
вещей».
162
Учительница закрылась листом бумаги, потом, не глядя
на него, а куда-то в сторону, спросила:
— Может, Макеев нам объяснит, что это такое?
— Кряж — это уличное прозвище. По фамилии де-
душка, как и я, Макеев. У нас в поселке Керчево половина
Макеевых. Так вот, чтобы отличить, всем и дают уличные
прозвища,— обстоятельно объяснил Миша.— А «пыж» —
это у нас на Керчевском сплоточном рейде называется
затор из бревен, который образуется в запани...
Подумал и сказал:
— Да ведь вам непонятно: «запань». Это западня для
бревен. Когда они плывут молем...— Он опять запнулся: —
Вам непонятно: «молем». Это значит — вразброс, не спло-
ченными в плоты, не связанными в возы...
И тут задумался.
— Возы — это опять не такие, как обыкновенно, с
сеном или дровами, запряженные лошадью... Наш камский
воз требует шестьсот лошадиных сил... Это несколько пло-
тов, в каждом тысячи бревен, на них избушки для плото-
гонов. Такой воз идет — как деревня плывет. На плотах,
как на улицах, гармошки играют, ребята бегают. Собаки
лают на берега.
Буксир как загудит: «Лес везу-у!» — так все пассажир-
ские пароходы сторонятся. Если такой воз заденет...
Чтобы собрать такой воз, мы всем селом работаем.
Отец мой — на сплоточной машине, мать — на сортиро-
вочной сетке, дедушка — у выпускных ворот в запани. А я
им обед ношу. Только бабушка у нас дома по хозяйству.
И так у нас все. Нам за лето миллионы бревен надо в
возы связать и во все стороны отправить. И на Волгоград,
и на Москву, и на Каспийское море, и на Цимлянское...
Наш рейд — Керчевский — на весь мир знаменитый.
А мой дедушка — во всем Керчеве. Потому что он запан-
ские ворота отворяет и на весь рейд бревна выпускает.
Бригадой самых ловких багорщиков командует. У него все
наши лучшие футболисты. Ребята ловкие.
163
В руках у них багры, как длинные пики. Перед ними —
ворота узкие. Течение бурлит. Бревна теснятся. Надо не
все сразу — по очереди пропускать. Из-под багров глад-
кие сосны щуками стреляют, скользкие осинки налимами
проскальзывают, тяжелые дубы, как сомы, идут. Сучкова-
тый кряжина упирается, как ерш! Всему делу может затор
образовать. Заприметит его дед, как ударит багром, как
развернет, и он на струю попадет и проскочит.
Плывут бревна дальше, а там их багорщицы перени-
мают, по сортировочным дворикам разгоняют.
Чтоб не спутаться, не соскучиться, песню поют:
Осинку — на спички,
Дубочки — на бочки,
Ельник — подельник,
Сосняк — корабельник!
А вот кряжина, сучковатый ежина,
На дрова его заворачива-ай!
У моей матери голос звонкий, глаз меткий, рука креп-
кая.
Дальше бревна по закону плывут: все по своим дорож-
кам, и в конце каждой дорожки ждет их сплоточная ма-
шина. Большущая, как этот вот дом!
Нажмет мой отец рычаги — р-раз! — машина утопит
руки-крюки. Подождет он, пока бревна набегут,—два-а! —
и подымут их руки-крюки охапкой. Тр-ри! — обожмут.
Четыр-ре! — проволокой стянут. А на пятом счету позади
машины выбросят. И челенок готов!
А там уж из челенков плоты вяжут, а из плотов возы
составляют...
Так, пока обед разнесешь, весь рейд обойдешь, все
посмотришь.
К деду, конечно, к первому: щец с мясом горяченьких,
каши с маслом тепленькой, огурчиков холодненьких...
Дед ест и похваливает.
Чтоб еда, которую из дома несем, не остыла, мы, ребя-
164
та, способ изобрели: бегать поперек реки. Не по воде,
конечно, а по бревнам... От самых наших домов до того
берега у нас воды нет — река бревнами заполнена. Бревно
к бревну. Бежать надо по ним босиком и во весь дух. За-
пнешься — к смоле пяткой прилепишься, задержишься —
бревно покачнется, остановишься — оно повернется. И ты
под ним — и станет меньше одним...
У нас запрещено это. Ну, да ведь я не один. Все ребята
так. Вперегонки бегаем...
Притихшие ученики воображают, как бегут взапуски
ребятишки по колышущимся бревнам через широкую, глу-
бокую реку, и удивительная, заманчивая картина встает
перед глазами, заслоняя черную классную доску, раз-
двигая белые стены, раскрывая школьные окна в далекий,
широкий мир...
— Ну, бывает и неустойка. Сгрудятся иной раз бревна,
и вот в воротах пыж! Затычка. Всему делу затор. Перед-
ние бревна ход запирают, а задние на них налегают. Иные
лезут вниз, другие вверх. Растет пыж, как дом... как гора,
как темная туча...
Пыжится пыж! Слабые осины крошит. Березы в дуги
гнет. Сосны в щепы щеплет. Елки, как стрелы из лука,
летят. Дубами, как из пушек, палит... Такой гром пойдет...
Весь рейд всколыхнется. Механикам, сортировщикам,
сплотчикам — всем тревожно. Диспетчеры друг другу по
телефонам звонят: «Как там Кряж на пыже?»
И, когда дедушка с пыжом справится, всем народом
вздохнут: «Сдюжил наш старый Кряж!»
Дедушке уже семьдесят лет, а сильней его пока в на-
шем Керчеве никакого человека нет... Сильней его только
машина...
И ничего, все обойдется. Идем вечером домой, а дедуш-
ка впереди. Он первый работу на рейде начинает, первый
и кончает... Он берегом идет и видит, как буксир из его
бревен последний воз везет... И ему это любо... Как запоет
старинную песню:
165
Ой ты Кама, Камушка,
Ты родная наша мамушка,
До чего же ты богатая река!
Что в цветах ковры персидские,
Залйены твои луга.
Что каменья самоцветные,
Блещут ночью берега!
Услышав в третьем классе песню, в дверь заглянул ди-
ректор школы. И увидел: стоит за партой Макеев и поет,
а все слушают. И учительница за столом подперла щеку
рукой...
— Это что такое? Разве урок пения?
— Тсс! — шепчет она.— Не мешайте, одну минуточку!
И тут раздается звонок на большую перемену.
— Макеев! Макеев! Макеич! Миша! — обступили, за-
тормошили новичка ребята.— А что дальше? Что с дедом?
Где он? Почему ты в Москве?
— Это долго рассказывать...
— Ну расскажи, расскажи!
— Деда на Каме нет. Он бы и сейчас там работал и
меня бы здесь не было, если бы не поднялась буря. У нас
волны обыкновенно нагоняет ветер низовой, а тут поднялся
верховой... И как погнал стаи бревен на ворота, как по-
гнал, так сразу и образовался пыж... Да такой, что стари-
ки не видывали... Не затычка, не дом, а целая колокольня,
и бурей ее качает!
Над рейдом подняли сигналы бедствия... По радио всем
велят убираться прочь!
Дед как крикнет на своих ребят:
«Орлы, уматывай!»
Так они уперлись баграми и в два счета из-под пыжа
повыскакивали... А дед, оставшись один, погрозил еще им
кулаком, чтобы обратно не лезли, а сам пригнулся и ударил
багром под самое основание пыжа... Там всему затору
основа — здоровенное сучковатое бревно поперек ворот
166
застряло. Вода из-под него вверх фонтаном бьет, ревет,
а вытолкнуть не может... Вот Кряж вонзил багор ему в бок.
Вскочил на него, всем телом на конец багра навалился и
давай раскачивать... И давай раскачивать!
Бревно ка-ак повернется! Затор ка-ак рухнет! Гора из
бревен ка-ак грохнется!.. Прямо на то место, где была
бригада... Не прогони дед багоршиков — не было бы у нас
лучших футболистов.
Один дедушка,под пыж попал.
Как рухнул затор — грохот, водяная пыль столбами.
Радуга над рекой. Люди так и застыли: «Пропал Кряж под
пыжом...» А он не пропал. Не такой дедушка, чтобы про-
пасть. Он все рассчитал, когда на багор навалился. Боль-
шущее бревно под ним перевернулось, дед под него попал
и тем спасся. Остальные бревна, когда рушились, по нему
и застучали!
А дедушку не задели, это его помяло, когда он в потоке
закружился... Вот тут повредило ему спину да и ребра.
За ним из Москвы самолет прислали. В лучшей клинике
теперь лежит. Весь в гипсе, как памятник. Его все доктора
знают и зовут Кряж Уральский.
— А поправится он?
— А как же! На то у нас медицина.
— Миша, а ты дедушку навещаешь?
— А как же! Меня для того и вызвали. У деда на по-
правку дела пошли, а с аппетитом не получилось. Не может
здешнего обеда есть, и все! Чего только не дают, а он —
ни в какую! Привык, что я ему всегда домашний обед
носил, и ему из моих рук все вкусней кажется. Доктора
по-ученому говорят, что это у него рефлекс, надо устранить
торможение. Доложили нашему министру. Меня в само-
лет — и сюда прямо по воздуху. Теперь я каждый день сам
лично обед приношу. Дед кушает, похваливает да на меня
посматривает. Вот почему я к вам и попал посередине
года. И деда уважаю, и школу не пропускаю. Понятно?
Теперь всем понятно.
167
Только самая любопытная все же спросила:
— Миша, а какое же у вас прозвище?
Юный Макеев улыбнулся и ответил:
— Ясно какое: у нас, если дедушка Кряж, внучонок —
Кряжонок!
ПРОВОДНИЧОК
Прошлой весной я участвовал в интересной экспедиции
в центральные степи Казахстана. Пригласил меня профес-
сор ботаники, исследователь этих диких мест.
Он каждый год отправлялся собирать степные травы
для университетской коллекции.
Много людей он с собой не любил брать. Вот и сейчас —
с ним всего две лаборантки, его помощницы по кафедре,
умеющие хорошо определять растения, выкапывать и засу-
шивать их среди толстых листов бумаги, да ученый секре-
тарь Маргарита Петровна. Она была кассиром, завхозом,
парторгом и художником экспедиции.
Эта девушка была моложе всех и строже всех. Она
носила очки — темные, куртку — кожаную, штаны —
лыжные и ботинки — на толстой подошве с шипами.
Профессор ценил ее как художника: она замечательно
точно умела рисовать с натуры цветы и травы.
Меня приняли в качестве охотника и рыболова; про-
фессор считал, что лучше взять еще одного человека,
умеющего доставлять дичь и рыбу, чем мертвый груз про-
довольствия. Так я и поехал взамен двух ящиков консервов
и мешка копченостей.
Все мы уместились в крытом брезентом автомобиле-
вездеходе с прицепной тележкой, на которой лежали
палатки, папки для гербариев и прочее имущество.
Обе лаборантки по очереди выполняли обязанности
шофера. Одна из них умела не только водить машину, но и
чинить ее: окончила курсы шоферов-механиков.
168
Профессор подбирал себе помощников смелых и уме-
лых. Эти девушки были снайперами, волейболистками,
пловчихами, лыжницами. Но вот беда — они не умели раз-
водить костры и вкусно готовить пищу.
Мы убедились в этом на первом же ночлеге. Разведя
костер, я занялся палаткой. А в это время костер прогорел,
и я попросил Маргариту Петровну раздуть угольки.
Вот уж и палатка для ночлега готова, пора бы чайку
закипать, а огня что-то все нет. Взглянул я и увидел не-
обыкновенное зрелище. Положив поверх углей сухой по-
лыни и веток, Маргарита Петровна не дула, а дышала на
костер, раскрыв рот. Дыхнет на угольки — чуть-чуть поле-
тит пепел. Вздохнет — а дым ей в рот. Откашляется и
опять дышит. А из-под очков — слезы: дым глаза ест. На-
рочно ведь не придумаешь, чего изобретет неумение!
— Да вы губы сложите плотней, как для свиста, и
дуньте! — не выдержал я.
Свист у нее кое-как получился, а костер раздуть так и
не смогла. Очень этим смутилась и просила меня никому
не рассказывать.
Ужин нам приготовили лаборантки такой, что даже
сами не могли есть...
— Ничего,— сказал профессор,— на реке Кара-Кен-
гир мы возьмем в проводники моего старого друга, казаха
Усенбаева. Это большой мастер готовить на костре дичь,
рыбу, барашков, что и...— Профессор только покрутил
головой, не в силах выразить словами, как вкусно готовит
бывалый проводник.
Но каково же было наше огорчение, когда старого
Усенбаева не оказалось на месте. И юрта его стояла у лю-
бимого родника — маленький холмик среди холмов,— и
гуляли на просторе хранимые его семьей колхозные овцы,
а его и след простыл. Старик повел в степь экспедицию —
разыскивать лучшие места для новых совхозов.
Мы думали, что, явившись весной, чтобы застать степь
в цвету, приехали раньше всех, но ошиблись.
169
Нам сочувствовали и жена Усенбаева, и его взрослые
дочери, и их мужья, степенные чабаны. Но помочь ничем
не могли. Никто из них не должен отлучаться от доверен-
ных им колхозных стад, да и не бывали они проводниками.
Мы чуть не до утра сидели, собравшись в кружок, пили
чудесный ароматный чай, заправленный бараньим салом
и чуть присоленный. Ели бешбармак и даже шашлык.
И я только удивлялся, что за войлочными стенами
юрты в это время все делается само собой. Собаки, дело-
вито лая, загоняют овец, коз и коров; огонь в костре горит
не угасая. И чьи-то ловкие руки просовывают то ведерко
с родниковой водой, то палочки с шашлыком, шипящим в
собственном жиру.
Выйдя из юрты, я обнаружил, что всем правил шуст-
рый мальчуган, очень оригинально одетый — в малиновой
рубашке, выпущенной из-под бархатной жилетки, в тру-
сах, в брезентовых сапогах и в пестрой бархатной тюбе-
тейке.
Он носился как на крыльях и все успевал: и овец за-
гнать в кошары, и коров в загородку — на дойку, и кизяка
в костер подбросить, и шашлычные вертела с углей во-
время снять...
Все старшие были с гостями, а он им прислуживал как
младший.
Вот этот-то мальчик нас и выручил. Подошел утречком,
когда мы с профессором, проснувшись, разбирали
маршрут на карте, и сказал:
— Проводник вам есть!
Профессор широко улыбнулся:
— Что, вернулся мой старый друг, Усенбаев?
— Нет, старый еще в степи, а молодой есть. Арин.
— Кто это? Опытный человек?
— Да, конечно, Арип — опытный человек.
— Нам ведь не для того, чтобы показывать путь в
степи,— это мы найдем по карте, нам нужен такой...
— ...такой, чтоб и огонь развел, и сготовил, и все по
170
хозяйству сделал,— продолжал мальчуган.— Дичь ощи-
пал, рыбу почистил — ну все-все, чтобы вы только наукой
занимались!
— Совершенно правильно,— сказал профессор,— та-
кой вот рабочий человек, хозяин... чтобы лег позднее всех
и встал раньше всех... и все у него готово!
— Это как раз такой человек,— сказал мальчик уве-
ренно.
— А он может с нами поехать?
— Да хоть сейчас, только ему надо предупредить жен-
щин, что профессор приглашает его в проводники.
— Нам бы надо с ним вначале познакомиться,— на-
помнил я.
— Это можно.— Мальчик поправил черные вихры под
тюбетейкой, вытер о трусы ладонь и, протянув ее дощеч-
кой, сказал: —Арип Усенбаев!
После некоторой доли затруднительного молчания мы
пожали его обветренную, жесткую руку, не сказав пи да,
ни нет.
Приняв молчание за согласие, Арип быстро развернул-
ся на одной пятке и, оставив на месте своего стояния лунку
в земле, исчез так же неожиданно, как появился.
В самое затруднительное положение мы попали, когда
Арип явился с заспинным мешком за плечами, в тех же
стоптанных брезентовых сапогах, в бархатной жилетке
поверх рубашки и с тюбетейкой на голове. К прежнему
наряду добавился пионерский галстук.
— Вот я весь совсем... Много места не займу!
Это, конечно, было его самым несомненным достоинст-
вом, но не самым для нас нужным.
Профессор не знал, что делать. Я стоял за то, чтобы
взять бойкого проводника, ловкость которого я нечаянно
заприметил еще ночью. Но Маргарита Петровна категори-
чески заявила:
— Нет! Детский труд в нашей стране запрещен. Нельзя
нанимать вместо рабочего ребенка!
171
Сколько мы ни уговаривали ее, что шустрый, деловой
мальчишка в экспедиции может пригодиться,— ничего нс
помогало.
Ученый секретарь, завхоз, кассир и парторг — все
вместе в ее лице заявляли нам, что незаконно брать в на-
учную экспедицию несовершеннолетнего.
Арип то темнел, то бледнел; ему хотелось вмешаться,
но он был воспитан в уважении к старшим и проявлял
удивительную сдержанность. На каждое ее возражение
только бормотал про себя: «Правильно, верно...»
Так ведь и не взяла бы она Арипа, если бы я не вспо-
мнил, как она смешно раздувала костер.
— Маргарита Петровна,— сказал я негромко, ей
одной,— этот мальчишка замечательно умеет разводить
костры...
Что-то дрогнуло в лице ученого секретаря. А когда про-
фессор добавил: «Известно ли вам, что я увлекся ботани-
кой с тех пор, как меня в детстве взяли однажды в экспеди-
цию», она сказала;
— Ладно, возьмем... Только платить ему будем поло-
вину жалованья.
Так несовершеннолетний Арип попал в нашу экспеди-
цию половинкой проводника, на полставки.
И мы в нем не ошиблись.
При первом же ночлеге Арип показал такие таланты,
что все только удивлялись. Во-первых, он указал ручей,
не отмеченный на карте, но известный чабанам, с чудесной
питьевой водой. Во-вторых, не только развел костер, тут же
набрав кизяка, сухой полыни и каких-то прутьев,— он по-
шел с электрическим фонариком, побегал с моим рыболов-
ным сачком по степи и принес под рубахой, перетянутой
ремнем, полдюжины перепелов.
— Вот,— сказал он, улыбаясь так, что все его белые
зубы засверкали на смуглом лице,— эти птички очень
любезны, когда их жарят на вертеле...
Он не совсем твердо знал употребление в русском языке
172
некоторых слов, и иные фразы звучали в его устах доволь-
но забавно.
Перепела показались нам действительно очень «любез-
ными», когда он поджарил их целиком на вертеле,— ловко,
как фокусник, повертывая каждую птичку над углями так,
что ни одна капля шипящего жира не упала в огонь.
Дичь жарилась в собственном соку и была вкусна —
‘Пальчики оближешь!
Мы ели, и я особенно громко хвалил молодого Усен-
баева.
Лаборантки поддерживали мои восторги. Одна только
Маргарита Петровна ела не меньше других, но молчала,
словно злилась, что чересчур вкусна пища... Профессор
посматривал на нее насмешливо, и это ее очень сердило.
Арип не замечал ее недружелюбия и ухаживал за ней
даже больше, чем за всеми.
«Каменное сердце надо иметь, чтобы не отозваться на
дружбу такого замечательного мальчишки»,— удив-
лялся я.
Проводничок думал, что она не радуется вкусной пище
только оттого, что нездорова, и предлагал ей не перепелов,
а перепелочек, которые мясом понежней.
Утром, когда лаборантки пошли умываться, а Марга-
рита Петровна несколько запоздала, составляя дневник
экспедиции, Арип провел ее выше по ручью, где воду еще
не замутили и она текла среди зеленых водорослей чистая,
как изумруд.
Так чего же она на него сердилась? К чему ревновала?
Уж если на то пошло, ревновать надо было бы мне! Арип
сбвершенно затмил мою славу рыбака и охотника. Поймав
поздно вечером перепелов без всякого шума и стрельбы
рыболовным сачком, наутро он поймал рыбу руками.
Явился весь мокрый, выложил перед нами на траву
щуку килограмма на три и говорит:
— Вот, руками поймал. Что будем делать: уху из нее
жарить или запечь ее в глине?
173
Решили варить уху, что и имел в виду Арии, по ошибке
употребивший слово «жарить».
— Как же так, руками? — спросил я.— Ты не ошибся?
Соврать Арип не мог, не так был воспитан.
— Это очень просто,— сказал он,— за глаза надо
хватать! Пойдемте, я покажу, там еще есть, только очень
большие... Не такие сладкие, как эта, жесткие...
Он опять употребил не то слово, но я даже не поправил
его, поторопившись проверить, где это «там еще есть».
Захватив спиннинг, побежал вслед за Арипом, очень
скорым на ноги.
Но спиннинг не пригодился. Огромный бочаг — омут
от пересыхающего летом Кара-Кенгира — так зарос камы-
шами, что пролезть было трудно, не то что размахнуться
удилищем и закинуть блесну.
Только где-то в середине темнели небольшие окошки
чистой воды, и к ним вели какие-то тропинки.
— Гуси-утки гуляют,— сказал Арип.
Вначале мы шли во весь рост, а затем он пополз на чет-
вереньках, раздвигая жесткие стебли камышей, и пред-
ложил мне следовать его примеру.
Приблизившись к окошку чистой воды, где темнела глу-
бина, Арип остановился и, притаившись, протянул одну
руку под водой и стал пальцами мутить воду, булькать.
Другой рукой пошевеливал камыши. Очевидно, он подра-
жал утенку, роющемуся клювом в корневищах тростника
на краю омута.
Я с любопытством приподнялся и вдруг увидел, как
навстречу мне из темной глубины всплывает что-то зеле-
но-серое, длинное, как осиновое бревно. И у этого бревна
два круглых огромных глаза... Со злым и хищным выраже-
нием уставились они на то место, где булькала вода и
шевелился камыш... Чудовище тихо приближалось, мед-
ленно приоткрывая пасть для неосторожной утки или гу-
сенка...
Мне стало как-то жутко.
174
— За глаза, за глаза! — шептал Арип.
Я пошевелился, оступившись, и привидение вмиг ис-
чезло.
Но запомнил я эти глаза... Схватить за них не каждый
может.
Решив, что я забраковал щуку, как «не сладкую» для
еды, а слишком жесткую, Арип поднялся и сказал, смотря
на меня открытым взглядом:
— Вот так мо^кно их ловить. Они всю рыбу скушали,
птичками интересуются. Особенно утром. Они пораньше
нас встают, завтракать хотят...
Больше я не сомневался в способностях Арипа ловить
перепелов рыболовными сачками, а рыб — руками.
Скоро мы все полюбили проводника, и только Марга-
рита Петровна словно не замечала его стараний и забот.
А он почему-то больше всех тянулся к ней, заглядывал
в лицо и никак не мог заглянуть в ее глаза, скрытые темны-
ми очками. И однажды сказал мне со вздохом:
— И глаза больные, а? Такой молодой, такой краси-
вый... Ай-яй-яй!
Очевидно, сердце его прониклось жалостью к человеку,
которого он считал слабее всех в экспедиции. И поэтому
Арип часто провожал Маргариту Петровну в ее рисоваль-
ные походы. Шел впереди к цветущим тюльпанам или к
кустам верблюжьей колючки и, прокладывая тропинку,
всегда посвистывал и помахивал перед собой гибким пру-
тиком из молодой лозы.
Однажды мы забрались в какую-то удивительно краси-
вую долину. Вся она цвела розовыми, синими, белыми,
желтыми цветами.
— Вот место для заповедника! — сказал профессор.—
Надо его зарисовать во всех видах. Нельзя распахивать
всю степь подряд, надо оставить такие вот места как рас-
садники полезных трав.
Пока мы любовались, Арип разводил костер и готовил
ужин.
175
Решили остаться здесь подольше.
— Ох и порисую я акварелью! — впервые радостно
сказала Маргарита Петровна.
Услышав это, Арип предупредил со всей серьезностью,
на какую он был способен:
— Женщины, без меня не ходить! Здесь могут быть
покушения...
Наши лаборантки рассмеялись. Улыбнулся наконец
словам Арипа и ученый секретарь, наша Маргарита Пет-
ровна.
А наутро, проснувшись раньше всех, она отправилась
в качестве художника в живописную долину, не предупре-
див Арипа.
Признаться, и я не придал значение его словам, приняв
их за шуточные, и не обратил внимания, что среди умываю-
щихся на берегу большого озера, где я наконец успешно
ловил спиннингом, нет Маргариты Петровны. И вскочил
как ужаленный, услышав ее крик. Она вскрикнула так, как
может закричать человек лишь в минуту смертельной
опасности.
Не мешкая, бросился на помощь... со спиннингом. Меня
опередил профессор с ружьем.
Зрелище, которое мы увидели, было так неожиданно и
страшно, что у меня подкосились ноги.
По колени в траве неподвижно стояла наша Маргарита
Петровна, защищая лицо пучком кистей и ящичком из-под
акварельных красок, а перед ней, покачивая головой и го-
товясь к прыжку,— змея. Громадная черная гадюка, укус
которой весной бывает смертелен.
Жизнь и смерть девушки решали секунды. Профессор
не решился стрелять из дробовика, боясь поранить Марга-
риту Петровну, заслонявшую от него гадину.
И вдруг в высокой траве мелькнула пестрая тюбетейка.
Будто из-под земли вырос Арип с прутиком в руке...
Что он сделает этим прутиком?!
Арип громко присвистнул, как это делают табунщики.
176
и топнул ногой. Змея оглянулась! В ту же секунду Арип
стеганул ее прутом по шее. Змея, зловеще зашипев, нырну-
ла в камни и исчезла в какой-то норе.
Тут Маргарита Петровна повернулась, чтобы бежать
к нам, но Арип закричал:
— Стойте, стойте, тут есть еще такие!
И стал бегать вокруг, громко топая, словно затеял игру
в лошадки.
— Змеи конского топота боятся,— пояснил он.— Там,
где их много, надо; как конь, ходить,— все в норы уползут.
А если тихо наступишь — кусать будут. Тут их дом, в этом
месте, понимаешь? Тут они злые.
Выведя художницу из опасной долины, Арип покачал
головой и сказал:
— Ай-яй-яй, как не стыдно гулять одной! Я же говорил:
тут могут быть покушения.
— Да не покушения, а укусы! — засмеялись наши ла-
борантки, не решавшиеся теперь отойти от палатки.
— Все равно нехорошо,— ответил Арип, вручая каж-
дой тонкий, гибкий прут.— Впереди себя траву шевели.
Трусливая змея убежит, храбрая голову подымет. Тогда
свистни — она прислушается. Подумает — суслик. И тут
ее прутиком по шее — вжик! — и голова отлетела. Видали,
как я? Так мы всегда делаем. Так и вы делайте.
Как ни проста была эта наука, нашим путешественни-
цам освоить ее не удалось.
Арипу пришлось бегать впереди них и расчищать до-
рогу к цветам и травам соблазнительной, но опасной до-
лины.
Маргарита Петровна с этого дня с ним не расставалась.
Шагу одна не делала. Только и слышался ее голос, который
рдруг стал ласковым:
— Проводничок!
И Арип откликался. Мы часто видели, как художница
рисовала с натуры цветы, а он внимательно наблюдал, как
из-под ее кисти возникали они на бумаге.
у О смелых и умелых
177
И по-прежнему успевал он все делать в лагерном хозяй-
стве.
Расстались мы с Арипом неожиданно. В верховьях Ка-
ра-Кенгира наша маленькая экспедиция встретила боль-
шую экспедицию по определению мест для новых совхозов,
в которой был проводником его дед, Усенбаев.
Мы уже закончили свою работу и находились недалеко
от железной дороги.
Решено было отпустить Арипа. И мы сдали его деду, как
говорят, с рук на руки, поблагодарив от души за все труды.
При этом наш ученый секретарь так расчувствовался,
что вместо половины уплатил проводничку полное жало-
ванье взрослого проводника.
И больше того: когда мы прощались, Маргарита Пет-
ровна погладила Арипа по тюбетейке... Смутилась. Потом
решительно сняла очки, расцеловала проводничка и, огля-
дев нас, заявила:
— Вообще я считаю, что в каждой уважающей себя
экспедиции должен быть боевой мальчишка!
Словно мы возражали!
Мы переглянулись с профессором, и он шепнул мне:
— Посмотрите-ка, первый раз вижу ее глаза!
Взгляд-то добрый!
И верно: под темными, защитными очками Маргари-
та Петровна скрывала большие, серые, очень красивые и
добрые глаза.
ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ
Однажды ночью по пионерской цепочке передалось:
«Тревога! Все на сбор! С севера идет холодный циклов.
Радио из Москвы предупреждает: в Узбекистане возможны
заморозки на почве!»
Спросонья ребята явились в школу в чем попало —
иные только в тюбетейках и в трусах, иные в теплых хала-
178
тах, но босиком. Неразлучные сестры-подружки Замира,
Зия и Ульмас прибежали, взявшись за руки. Они успели
натянуть форменные школьные платья, а из-под них свер-
кали шелковые шаровары.
Во всех домах тревожно зажигались огни. Куда-то мча-
лись машины, давая резкие гудки. Куда-то спешили люди.
В правлении колхоза громко звонили телефоны.
Заморозки на почве! Это грозит гибелью ранним посе-
вам хлопка — главного богатства здешних колхозов.
А на школьном участке может погибнуть опытное поле
розового и желтого хлопчатника.
Розового и желтого! Если бы он был обыкновенным, бе-
лым, его бы, наверное, и не посеяли здесь, при школе. Да и
не было бы столько «болельщиков» хлопководства, сколько
их появилось в школе, когда Замира, Зия и Ульмас достали
в научно-исследовательском институте драгоценные семе-
на нового, еще невиданного в мире цветного хлопка.
Подумать только: по всем колхозам вокруг хлопок бу-
дет обыкновенным, белым, а у них на одном поле раскроют-
ся коробочки с розовым волокном, на другом — с желтым!
Ну как будто из коробочек выглянут персики и лимоны!
Да тут весь народ придет любоваться! И всем захочется
завес in такой же хлопок. У юннатов сердца наполнялись
гордостью: ведь их работу консультировал профессор, тот
самый, который создавал новые сорта!
Они все сделали по передовой науке хлопководства.
Долго добивались, чтобы на их маленький участок хотя
бы по дороге заехал трактор из МТС.
— Вы понимаете,— доказывала бойкая Замира дирек-
тору,— перед нашей школой пропадает плодородный уча-
сток земли. Надоело смотреть, как растет бурьян и ящери-
цы греются на солнце... Хотим развести хлопок — желтый
и розовый!
— Желтый и розовый? — заинтересовался директор.
— Да, о другом бы мы и говорить не стали!
Трактор был обещан.
179
Вспахать опытное поле приехал знатный тракторист,
комсомолец Насреддин Сагибов.
— А ну, где тут бесчинствует бурьян и ящерицы греют-
ся на солнце? — сказал он, показывая белые зубы.— Сей-
час наведем порядок!
И как пустил машину! Лемеха плугов засверкали, слов-
но сабли! Бурьян стал валиться, как вражье войско. Яще-
рицы разбегались по своим норам.
Школьники собирали бурьян в кучи и укладывали на
солнце, чтобы высушить и сжечь.
А школьницы собирали «дастархан» — почетное уго-
щение трактористу.
В густой тени карагача расстелили ковер, поверх ков-
ра — большой пестрый платок, а на этом платке поставили
пиалы для чая, насыпали горками желтый урюк, прозрач-
ный изюм, темный инжир, светлые фисташки. Сложили ба-
шенками круглые пышки из пшеничной муки, пирамидка-
ми — печенье из мака, из тыквенных семечек.
Когда опытное поле под лемехами плуга превратилось
в ровный бархатный ковер цвета верблюжьей шерсти,
трактористу подали родниковой воды и душистое мыло.
Умывшись и утеревшись вышитым полотенцем, Насреддин
несколько смутился, увидев обильное угощение.
— Друзья,— сказал он,— зачем же вы лишили себя
школьных завтраков?
Он догадался, что ребята собрали на дастархан все
самое вкусное, захваченное из дому на завтраки, и согла-
сился сесть на почетное место только тогда, когда вокруг
уселись сами хозяева и с удовольствием принялись за
чаепитие.
Вот так же угощали потом районного агронома, кото-
рый приехал по настойчивой просьбе учительницы — по4
мочь будущим хлопководам. Он проверил глубину вспаш-
ки, размерил и указал, какие нужны борозды, на какую
глубину и на каком расстоянии друг от друга нужно са-
жать растения.
180
А потом приезжал даже научный сотрудник из Инсти-
тута хлопководства — ученая женщина, профессор. Она
учила, как правильно поливать растения. Рассказала о но-
вых цветных сортах хлопка — интересно, с диапозити-
вами.
После этого школьники поднесли ей цветы и тоже
устроили почетный дастархан.
А для полива пригласили одного колхозного старика,
Азиза Манапова, умеющего пускать на поля воду. Ноги его
не гнулись в коленях от ревматизма, полученного оттого,
что много ходил босым по холодной, текущей со снеговых
гор воде, которую проводил из арыков на поля. Спина была
горбата, оттого что с детства работал мотыгой, согнув-
шись. Он занимался поливкой хлопка всю жизнь, но юнна-
ты долго его учили, как нужно поливать хлопок по науке.
Ведь старый человек — отсталый человек, думали они.
Он даже неграмотный, этот старик,— газеты читают ему
внучки...
Азиз вежливо выслушал все наставления, завернул
полы старого халата, взял кетмень и, покряхтев, полез бо-
сыми ногами в холодную воду.
Он пустил на опытное поле много ручьев и ловко управ-
лял ими, пропуская по бороздам так, что вода напитывала
землю и не задевала растения. Ребята хотели ему помочь,
но так холодна была вода, что у них быстро заломило ноги,
и они предоставили это дело опытному старику.
— Вот, дедушка, какой вы хлопок поливаете — цвет-
ной! — сказала ему Замира, гордая тем, что именно она
в научном институте так умело говорила сученым, который
вывел цветные сорта, что получила для опыта семена.
— Вы прожили жизнь и такого не видали. Во все ста-
рые времена хлопок был только белый, а у нас будет жел-
тый, розовый. Потом коричневый и голубой. Как в сказ-
ке! — сказала Зия.
— И, когда его будет много, убирать его будут маши-
ны,— добавила Ульмас.
181
Старик причмокивал губами в знак удивления и сожа-
ления, что он прожил жизнь без такого хлопка и что за него
не работали машины.
— Вы приходите, когда раскроются коробочки, мы вам
покажем. Мы вам дадим полюбоваться!
Кто-то предложил угостить старого поливальщика да-
старханом, но бойкие девочки отмахнулись рукавами:
— Вот еще, обойдемся!.. У него для нашего угощения
зубов нет... Мы его дома рисовой кашей накормим!
И это были его внучки! Они стеснялись старой одежды,
неучености и дряхлого вида своего дедушки. Им не терпе-
лось, чтобы он скорей ушел.
А старый, окончив поливку, сел в тень карагача,
выставил босые ноги на солнце и грел их, не торопясь
уходить.
Видя, что девочки смотрят на него выжидательно, он
подумал, что они хотят от него чего-то еще, и, счастливо
улыбнувшись, сказал:
— Ну сядьте, сядьте вокруг, красавицы мои. Я на вас
полюбуюсь и расскажу вам сказку, мои милые внуки и
внучки.
Он был такой старый, что всех считал своими внуча-
тами.
— Длинную? — капризно надув губы, спросила его
Зия.
— Могу самую коротенькую. Вот про ваши пальцы.
Почему у всех узбечек пальцы такие красивые, длинные?
Вы не знаете!
Девочки смущенно посмотрели на свои пальцы.
— А потому, мои красавицы, что узбечки тысячи лет,
собирая хлопок, доставали своими пальцами белую вату
из жестких коробочек. Хлопок нежный, пушистый, а корог
бочки колючие, с острыми краями. Вот пальцы и вытяну-
лись, стали длинными, чтоб ловко брать пух и не колоться
о коробочки...
Это было интересно узнать. И старик, который очень
182
скучал, что у него нет слушателей, обрадовался, что девоч-
ки не разошлись.
— А знаете ли вы сказку, откуда появился хлопок?
Тоже не знаете?
...Было это в давние времена, когда у нас в Узбекистане
жили богатые баи и манапы, беки и султаны, угнетавшие
народ.
Погиб однажды на охоте славный джигит. Оставил си-
ротами жену и детей.
Увидели богатые соседи, что женщина беззащитна.
Один пришел и сказал:
«Зачем тебе в хозяйстве быстрый конь, слабая женщи-
на? Не будешь же ты скакать на нем, как твой муж, по ле-
сам и горам. Аллах этого женщине не велит»,— и забрал
коня.
«Заче-м тебе большие стада, слабая женщина? Кто бу-
дет оберегать их от волков и разбойников, разъезжая на
лихом скакуне? Все равно пропадут зря!» — и отобрал
коров и овец.
Так ограбили бедную вдову. А когда подошла осень, ей
не во что было одеть детишек.
Вышла бедная вдова в поле, увидела помятый при-
дорожный кусточек, стала над ним причитать:
«Бедный ты мой кусточек, жалко мне твой каждый ли-
сточек! Злые люди арбами тебя давят, колесами ломают,
расти-цвести не позволяют. Так и меня злые люди с малы-
ми детьми с дороги жизни сгоняют... Дуют на тебя с четы-
рех сторон ветры, терзают меня с четырех сторон беды...
Придет зима, трудно тебе будет с голыми ветвями зимо-
вать, и мне трудно будет своих деток одевать...»
Плачет бедная вдова, глаз не утирает, малый кусточек
слезами поливает. И вдруг видит чудо. Оживает невзрач-
ный кусточек, тянет к ней каждую веточку, а на каждой
веточке — белый комочек. Схватила женщина комочек,
чувствует — теплый он, как шерсти клубочек.
Подумала она, что бродили здесь чьи-то белые овцы,
183
и побоялась вначале взять клочки шерсти, оставшиеся на
цепких веточках. А потом рассмотрела, что это необыкно-
венная, волшебная белая шерсть! Каждый комочек —
в коробочке. А внутри комочка — зерно!
Обрадовалась женщина. Набрала полный фартук шер-
сти, выросшей на кустах, напряла много пряжи, наткала
полотна, чтоб одеть детей, а семена посеяла...
И стал у нас расти хлопок...
Старик погладил свою бороду, прикрыл глаза, словно
вспоминая, как это было, и заключил так:
— Вы стараетесь не ради своей жадности, а для народ-
ной пользы,— так пусть будет вашему хлопку земля мягче
колыбели! Пусть вырастет ваше дитя солнца розовее розы,
желтее дыни!
Помолчал и сказал:
— Ну, я слишком разговорился. Обрадовался, что у
меня нашлись хорошие слушатели. Люблю рассказывать
сказки, а некому: все сижу один, дом караулю... Спасибо
вам, что уважили старика!
Поднялся, покряхтел и пошел восвояси, опираясь на
мотыгу, с трудом переставляя не гнущиеся в коленях
ноги.
Юннаты были смущены, что не почтили старика, как
всех, кто им помогал, дастарханом. Но вскоре о нем забы-
ли. Да и старик не напоминал о себе: сидел где-то дома,
греясь днем на солнце, а вечером — у мангала с углями,
да слушал радио.
Никто и не вспомнил о нем в эту тревожную ночь. Не до
его сказок тут было. Звонили в правление колхоза: как
быть, как спасти посев от мороза? А там своими большими
полями все заняты. Где им думать о маленьком школьном
участочке...
«Накройте, говорят, одеялом». Только обидели юнна-
тов!
Звонили в МТС, а главный агроном даже разговари-
вать не захотел:
184
— Что? Школа? Повесьте трубку! Немедленно освобо-
дите провод, мне с областью надо говорить!
Ему тоже было не до школьного участочка — он за
поля всего района отвечал.
Дозвонились в эту ужасную ночь и до научного инсти-
тута. Ученая женщина, которая приезжала в колхоз, была
любезней всех:
— Ах, дети мои, мы все разъезжаемся на места, руко-
водить спасательными работами!.. Что, что? Какие есть
машины? По науке? Да, есть опытные... Распылители горя-
щей нефти... Они нам здесь нужны... Выходите из поло-
жения местными средствами, ребята!
«Местными средствами?.. Какими? Где их взять?» —
задумались юные хлопководы.
— Что пригорюнились, внуки? — раздался вдруг голос
над головами юннатов.
В раскрытое окно школы просунулась голова Азиза
Манапова. Старик сам пришел, хотя его никто не звал.
Он услышал по радио, что будет мороз, и явился среди
ночи.
Ребята обрадовались ему, как хорошему другу, и стали
рассказывать старику про свои горести. Особенно им было
обидно, что в правлении колхоза над ними зло пошутили:
накройте, говорят, одеялом...
— Одеялом? — Старик долго смеялся. А потом вытер
рукавом старого халата слезинки на глазах и сказал: —
А вот и хорошо — накроем, накроем! А ну-ка, детвора, все
за мной! Слушать мою команду!
И так решительно направился к хлопковому полю, что
все последовали за ним, никто даже не обиделся на слово
«детвора».
— Мороз идет!.. Беда, беда! — говорил он.— А ведь
хлопок — это дитя солнца, он любит жару и не переносит
холода. Что бы сделала мать, если бы мороз застал в поле
ее ребенка в одной рубашонке?
— Мать накрыла бы младенца одеялом!
185
— Конечно. Давайте и мы накроем нашего неженку
одеялом! И будущего желтого, и его брата — розового!
— Да где же взять такое одеяло? — сказала Зия.
— Может быть, каждому из нас принести свое? —
предложила Ульмас.
А Замира надулась, думая, что дедушка шутит с ними,
как с маленькими.
— Нет, ваших одеял не хватит,— засмеялся старый
Азиз.— Тут спасет нас только одно одеяло, которое может
расстелить сам северный ветер своим холодным дыханием.
Теплое-теплое... легкое-легкое...
— Какое же? Какое?
— А вот догадайтесь... Сделанное из дыма! Да, да, из
дыма! Раскладывайте-ка костры да зажигайте их так, что-
бы дым покрыл все поле!
Юннаты поняли. Быстро рассеялись по полю — раскла-
дывать между бороздами костры. Вот зажегся один, дру-
гой, третий огонек. Весело затрещал сухой камыш, вспых-
нув ярким пламенем, но пламя заглушил сырой навоз, и от
него пошел густой, плотный дым, стелющийся по земле.
Множество дымков скоро слилось в один. Когда с севера
повеяло холодом и ударил заморозок, он не коснулся всхо-
дов хлопчатника. Они были надежно прикрыты теплым,
густым дымом костров.
Девочки бегали по полю босиком, подкладывая в кост-
ры навоз, и не замечали холода: ногам было тепло под
дымным одеялом. А дед Азиз, утирая пот и оглядываясь на
покрывшиеся инеем крыши, усмехался:
— Что, перехитрили мы тебя, дед-мороз? Ступай себе
мимо! Уходи до солнца!
Но мороз упрямо не уходил до тех пор, пока не встало
солнце. Горячие лучи быстро растопили иней на крышах
домов, на полях и дорогах. Там, где не удалось защитить
посевы, растения свернулись, почернели, и хлопок на
многих полях пришлось в тот год пересевать заново.
Школьный участок был спасен.
186
Ребята хотели угостить старого хлопкороба, но никто
не захватил с собой ни кусочка еды, бросившись по тревоге
в школу. И на этот раз старик ушел домой без почетного
дастархана...
Однажды осенью он пришел и смотрел через забор, как
девочки длинными пальцами ловко собирают розовые и
желтые пушистые комочки необыкновенного цветного
хлопка. Они нарядились, как на праздник: в пестрых тюбе-
тейках, в ярких платьицах, сами были словно живые цветы.
И все так были заняты делом, что не заметили старика.
Он был в халате, сером, как доски забора, а его белая бо-
рода была похожа на один из клочков хлопка, которым
щедро украсили изгородь проезжавшие мимо арбы. Азиз
с улыбкой любовался на ловкость своих внучат. Старик
был так счастлив, что они полюбили дело, которому он
отдал всю жизнь, что ни о какой другой благодарности
и не думал. Однако доброе дело его не осталось безвест-
ным. Юннаты написали о нем в газету. Напечатанное
в газете передали по радио.
Старый Азиз, не пропускавший ни одной передачи,
очень удивился, услышав рассказ про самого себя. И обра-
довался.
— Внучки! — позвал он девочек, рисовавших картинки
для стенгазеты, и сказал, лукаво щурясь: — Не знаком ли
вам этот старичок, про которого рассказывают сказку, как
он перехитрил деда-мороза?
Смутились Замира, Зия и Ульмас. А потом рассмеялись
и бросились целовать деда, ничуть не стесняясь, что на них
смотрят все школьники, пришедшие в их просторный
дом вместе выпускать стенгазету про дела юных хлопко-
водов.
Один из юных художников даже нарисовал картинку:
стоит дед, белый, пушистый, как куст созревшего хлопка,
а вокруг него — внучки в цветных платьях.
ГЛУБОКО ПОД ЗЕМЛЕЙ
У ствола угольной шахты собрались ученики ремеслен-
ного училища. На них брезентовые спецовки, на головах —
каски, в руках — шахтерские лампочки. Будущие шахте-
ры. Лица у всех строгие.
Как нужно добывать уголь, они изучали в классах, а
под землей еще не бывали.
Первый раз в жизни спускаться в шахту многим было
страшновато. Ведь это надо опуститься на полкилометра
в глубь земли. Особенно робел один курносый, голубогла-
зый паренек. Он раза три пропустил свою очередь на подъ-
емную машину.
— Лукьянов, Вася, ты чего же зеваешь? — обратился
к нему мастер производственного обучения.
— Он трусит! — заявил один из учеников.
Какой-то шахтер, у которого лампочка горела прямо
на каске, заглянул ему в глаза. Потом потрепал за уши
и сказал:
— Какой же он трусик? У трусиков заячьи уши...
Ребята рассмеялись. А Вася смутился и пониже на-
двинул каску на лоб.
— Он недавно из колхоза,— насмешливо сказал его
недоброжелатель.
— А, из колхоза? Ну, тогда понятно, почему он не то-
ропится. Ведь то, что у нас в шахте, он и дома видал. У них
комбайны — и у нас комбайны. Угольные струги — это
плуги. Ты на косилке работал?
— Работал,— ответил Вася, еще не понимая, к чему
клонит шахтер.
— Ну, тогда ты и в шахте легко освоишься. Ведь наша
врубовка — что ваша сенокосилка. Только закашивает
она не клевер, а древние папоротники, слежавшиеся
в угольные пласты...
— Я и полегшую траву косил,— заявил Вася, почувст-
вовав себя уверенней.
188
Он поднял голову и с удивлением посмотрел на шахте-
ра. Ишь, как он ловко все повернул в его пользу! Выручил!
Шахтер подмигнул ему и все так же полушутя-полусерьез-
но сказал:
— Ну вот, ты человек опытный. Правда, наши пласты
довольно крепко слежались за миллионы лет... Но ничего,
врубовкой возьмешь.
А вы на врубовке работаете? — спросил совсем
осмелевший Вася, стараясь поближе узнать своего нечаян-
ного друга.
— Да, ответил он.— А раньше был вот таким же
колхозным пареньком...
В это время из-под земли снова появилась подъемная
клеть, и Вася первый шагнул в нее. Шахтер его так раз-
задорил, что ему уже скорей хотелось в шахту. Страх
прошел. Шахтер стал рядом и обнял его за плечи.
Зазвонили звонки, предупреждая, что клеть — с людь-
ми, и она быстро понеслась в глубину.
— Как на самолете,— сказал шахтер,— только не
вверх, а вниз. На пятьсот метров.
«Он веселый,— подумал Вася.— Вот бы работать у
такого помощником!»
Под землей они быстро расстались. Шахтер зашел
в конторку, а Вася вместе со всеми ремесленниками по-
мчался по подземным путям дальше. Их мчал электровоз,
тянувший поезд с порожняком из вагонеток.
Рельсы подземной дороги были проложены между
двух рядов бревен, подпиравших кровлю. Казалось, что
поезд мчится по лесной просеке, только вместо голубого
неба над головой черная земля.
«А вдруг рухнет, тогда что?» — думал Вася, и снова
к нему возвращался страх.
Смотрели, как работает угольный комбайн, замечатель-
ная машина, которая все делает сама: и подрубает пласт,
и дробит уголь, и наваливает его на ленту транспортера,
по которой он попадает в вагонетки.
189
Только бревенчатые стойки ставят следом за ней вруч-
ную крепильщики. Сильные, крепкие люди!
«Ведь над нами полкилометра земли...— При этой мыс-
ли у Васи больно сжималось сердце.— У некоторых людей,
говорят, есть болезнь — боязнь высоты, а у меня, наверное,
боязнь глубины,— думал он.— Вот беда! Знать, не выйдет
из меня шахтера!»
Он даже устал от боязни и едва тащился позади всех,
когда пришли в лаву, где угольное поле закашивали вруб-
машинами.
Стали смотреть работу. Врубовка действительно похо-
жа на косилку. Только у той между зубьями движутся
ножи, подрезая траву, а у этой движутся сами зубья. Дви-
жутся и подрезают угольный пласт. И тянут машину не ко-
ни, а мощный мотор.
Вася так заинтересовался подземной косилкой, что от-
стал от экскурсии.
Все ученики ушли, потому что им сказали, что здесь ра-
бота не ладится, и повели на другой участок.
А Вася как раз заинтересовался: почему не ладится?
Он наблюдал, как иногда из-под зубьев врубовки летели
искры, мотор завывал и машинист выключал ток.
По лицу шахтера струился пот, он очень волновался,
но не показывал этого. Вася видел, как у него дрожали
руки, когда он менял поврежденные зубцы.
А наблюдавшие его работу люди в шахтерских спе-
цовках, с лицами, черными от угольной пыли, говорили:
— Вот видите, у нас почва плохая. Уголь залегает вол-
нисто. В разных местах почву прорезают гранитные валы.
— Чуть пошел побыстрей, наткнешься на камни — и
авария.
— Уж такое у нас плохое поле, что на нем норму не
перевыполнишь.
— Уж если у самого Задорожного дело не идет, что ж
вы от нас хотите?
Вася прислушался и вспомнил, как у них в колхозе вот
190
так же говорили, что на заливных лугах нельзя быстро
водить косилку: там весенняя вода проделала канавки-
промоины, машину поломаешь.
А они с отцом взяли с собой несколько круглых бревен,
стали закладывать канавы, и по ним косилка проходила
отлично. Не хуже, чем на самом ровном поле работали.
Лишь бы захотеть, всегда можно норму перевыпол-
нить — это Вася знал с детства. Он подошел к врубмаши-
нисту, наклонился к нему и сказал на ухо:
— Дяденька, а вы кругляки подкладывайте.
— Какие кругляки? — Шахтер повернулся к нему и
сверкнул глазами из-под каски.
— Да вот бревна, заготовленные для стоек. Подкла-
дывайте в тех местах, где камни,— машина и перейдет.
— А это верно! — подумав отозвался машинист.—
Ну-ка, вот что: иди по пласту и отмечай, где камни.
И как он догадался, что у Васи в кармане кусок мела,
спрятанный еще на уроке, у классной доски?
Вася на коленях пополз вдоль черного угольного пла-
ста, ощупывая уголь руками. Там, где из-под земли высту-
пали гранитные куски, словно хребты окаменевших чудо-
вищ, он обводил их мелом.
А Задорожный с помощником в этих местах подклады-
вали бревна.
Когда это было сделано, они снова пустили врубовку.
Машина подошла к бревнам, легко перешла через них,
как по мосту, и ее зубцы вырезали в угольном пласту дугу,
не коснувшись опасных камней.
Так же миновала машина вторую гряду, третью и бла-
гополучно дошла до конца подземного поля.
Задорожный повеселел. В следующий заезд он уже
пускал машину быстрей. Посматривая на ручные часы,
он приговаривал:
— И этот пласт признает нас!
Шахтеры больше его не критиковали, а молча шли сле-
дом; сгибаясь, становились на колени и присматривались,
191
как он работает. И разговоры слышались совсем другие:
— Вог видите, значит, можно работать быстрей!
— Значит, дело не в трудном пласте...
— Дело мастера боится!
Задорожный делал вид, что не слышит, и командовал
Васе, как своему помощнику:
— Давай, давай, отмечай живей! Помогай, тащи стой-•
ки, действуй!
И Вася действовал: размечал пласт, подтаскивал брев-
на, мостил дорогу машине.
Он совсем забыл, что над ним полкилометра земли.
Уже не думал, что она может обвалиться. Он даже забыл
бояться. И страх куда-то совсем улетучился.
Пот струился по его щекам. Он утирался рукой, чувст-
вуя на щеках своих угольную пыль, мягкую, как бархат
Так проработал он до конца смены. Вместе с Задорож-
ным попал в конторку под землей, где ла белой стене висе-
ла доска соревнования.
При нем на доске написали, что Задорожный, спустив-
шись в незнакомую лаву, доказал, что и здесь можно рабо-
тать быстрей и перевыполнять норму, несмотря на слож-
ное залегание угля и на плохую почву.
Вместе пошли к подъемной машине.
Мастер обнял Васю и сказал ему, поднимаясь наверх:
— Вот видишь, все как у вас в колхозе, даже бревна
под нашу косилку можно подкладывать, как в лугах. Те-
перь не боишься, Лукьянов?
— А откуда вы меня знаете? — удивился Вася.
— Да и ты меня знаешь, посмотри хорошенько.
Они вышли на поверхность земли. Вася взглянул на
шахтера при солнечном свете и отшатнулся. Перед ним
стоял какой-то сказочный трубочист. Нос черный, щеки
черные, и на черномазом лице ярко сверкают белки глаз
и белые зубы.
— Да ты на себя посмотри!
Вася глянул в зеркало, висевшее в раздевалке, а там
192
рядом с мастером — такой же черный-черный забавный
паренек в шахтерской одежде.
— И это я? — не поверил своим глазам Вася.— Да это
Максимка!
— Ишь как нас угольная пыль разукрасила! Вот если
таким остаться!.. Ну, давай в свою натуру превращаться.
С этими словами шахтер подтолкнул Васю в душевую
комнату, устроенную при выходе из шахты.
Они сбросили с себя запыленную одежду, и потоки
воды обрушились на их плечи, как хороший ливень.
Под ее живыми струями на глазах у Васи шахтер из
черного вдруг превратился в белого человека. Его мускулы
блестели. Он довольно похлопывал себя по сильной груди
и посмеивался:
— Шахтерская профессия самая чистая: мы каждый
день купаемся!
Вася присмотрелся к нему и узнал того самого шахтера,
который искал у него заячьи уши и заявлял, что он не
трусик.
— Ой, теперь я вас узнаю! Так это вы меня выручили,
когда я в шахту лезть боялся! — воскликнул он.
— А разве ты боялся?
— Было немного... А вам спасибо, большое спасибо!
— Да ведь и ты меня выручил, тебе большое спасибо.
— Ну, не стоит,— смутился Вася.
— Правильно, не будем считаться. Шахтер шахтера
всегда должен выручать.
— Это верно.
Так они и поговорили, пока купались.
Вдруг Задорожный подставил под душ ладони так, что
вода оттолкнулась от них и брызнула ему снизу в лицо.
Он фыркнул и засмеялся:
— Так мы, шахтеры, нос прочищаем. Учись!
Вася повторил его фокус и так же фыркнул и рассме-
ялся. Он вышел из душевой освеженный, веселый, с задор-
ной мыслью: «Вот я и шахтер!»
ТАИНСТВЕННЫЙ ОСТРОВ
Наша лодка легко плыла вниз по Оке. Удобно путе-
шествовать по течению — река сама несет. Только правь
кормовым веслом да посматривай по берегам.
Где место покрасивей — остановка.
Перед тем как отправиться в этот поход, мы основа-
тельно поспорили. Я предложил подняться вверх по реке
и исследовать приокский заповедник. Ребятам будет инте-
ресно. Но взрослые воскликнули:
— Против течения? Да ведь это тяжело!
— Ничего, пробьемся. Ребята сядут на весла. А когда
и лямкой потянут.
— Но они же не бурлаки!
Кончилось дело тем, что под мою команду были отданы
два любознательных паренька, Сашок и Па шок, но с усло-
вием, чтобы в путешествии они не мучились, а получали
удовольствие... Родители подарили нам кожаную тетрадку,
чтобы мы записывали все прекрасное, что увидим.
Вот мы и плывем по течению... Прогуляемся от Шилова
до Мурома, а там продадим лодку и вернемся в Москву
поездом.
Плывем и придумываем развлечения. Чтобы не ску-
чать, разгадываем тайны, заносим наши открытия в борто-
вой журнал, хранящийся на носу лодки.
Так, например, мы открыли, что знаменитое дерево «пе-
тух», которым любуются все пассажиры пароходов, иду-
щих мимо села Высокие Поляны, выросло так причудливо,
с хвостом и гребнем, не само по себе, а его сучья искусно
подрубает старый колхозник Иван Петрович...
Недалеко от этих мест заприметили мы привлекатель-
ный остров. Круглый, кудрявый, весь в кустах. И красуется
посреди реки, как клумба. Хорошее место для ночевки!
Солнце уже клонится к закату. Пора на вечерней заре
порыбачить, развести костерок, разбить палатку.
— Впереди — таинственный остров! — доложил Саша.
194
— Что ж, причалим? — спросил Паша.
Лишь только пристали к острову, как из кустов вышел
какой-то паренек:
— Сюда нельзя!
— Почему?
Наши ребята сейчас же заглянули в карту: «Непонятно.
Заповедник мы давно проехали; он остался выше, где впа-
дает в Оку таинственная Пра, а здесь вот река Пёт».
— Пёт — воду пьет,— подтвердил незнакомец и с де-
ловым видом стал отталкивать лодку босой ногой.
Конечно, мы могли бы поплыть и дальше — красивых
мест на Оке много,— но было любопытно: а что же будет,
если мы все-таки высадимся? Остров действительно таин-
ственный. Саша и Паша быстро выскочили и решительно
вытянули нос лодки на прибрежный песок.
Возможно, между ребятами произошла бы стычка, но
присутствие взрослого удержало сурового островитянина.
— Вася! — позвал он.
Из кустов тут же появился второй незнакомец, такой
же босой и простоволосый. Под мышкой у него был пучок
заостренных палок. Отесывая одну перочинным ножом, он
оглядел нас внимательно:
— Отдыхаете?
— Путешествуем,— ответили наши мальчики, вы-
таскивая из лодки топор, чайник, палатку.
Они стыдились называться отдыхающими с тех пор, как
один старик, который, свесив ноги с обрыва, плел ивовые
корзинки и бросал обрезки сучков в омут на забаву уклей-
кам, сказал насмешливо:
— От чего это вы отдыхаете, такие здоровые? От
двоек?
Наши пятерочники очень огорчились.
А потом услышали, как колхозницы, доившие на берегу
коров, сказали друг другу:
— Ишь, что значит городские! Смотри, пухлые какие,
еще не работали, а уж отдыхают!
195
Мы проплыли, сделав вид, что это не про нас.
Конечно, это было исключение — как правило, жители
берегов встречали и провожали нас добродушно и привет-
ливо, а если посмеивались, то только в шутку.
А на этом острове почувствовалась определенная враж-
дебность, когда босой островитянин, покосившись на наши
спиннинги и ружья, сказал:
— Ну что ж, ночуйте... разок. Только охотничий сезон
еще не начался.
— Здесь скрывается тайна,— сказал Саша, когда
островитяне исчезли в кустах.
— Пока не откроем, не уедем! — заявил Паша.
Вначале мы подумали, что ребята охраняют сети и сна-
сти какой-нибудь рыбацкой артели. Разведка выяснила -
сети есть, но очень рваные, старые, явно бросовые. Ребята
их починили кое-как... Много рыбы такими не наловишь.
Сашок и Пашок, тренированные в военных играх, пол-
зали на брюхе, следя за островитянами, и открыли, что у
ребят шалаш, ловко сплетенный из ивовых прутьев. Ря-
дом — очаг, сложенный из кирпичей, привезенных с собой.
Есть еще железный сундучок для продовольствия, горшок
с квасом, вкопанный в сырой песок в тени кустов. И заняты
ребята странным делом: они остругивают сухие палки так,
что на одном конце — рогатинка, а другой острый. Острым
втыкают в землю, посреди острова.
Что у них вырастет? Непонятно.
Не желая быть назойливыми, мы занялись спиннинга-
ми. Закидывали блесны чуть не до противоположного бере-
га. Шумно вытаскивали голавлей. Но ничто не привлекало
островитян. По-видимому, они были заняты делом поинте-
ресней нашего. И даже вечером не пришли на огонек
костра.
Это было совсем удивительно. Нас томило любопыт-
ство. Несмотря на такое счастливое обстоятельство, как
полное отсутствие комаров, Сашок и Пашок, сколько ни
притворялись, закрыв глаза, не могли заснуть.
196
Странные и непонятные происшествия все время нару-
шали наш покой.
Среди ночи вдруг послышались какие-то необъяснимые
звуки. Что-то дробно, часто и очень негромко постукивало
по земле в том месте, где обитатели острова насажали
сухих палок.
Нам чудилось, будто какие-то невидимые существа
бьют в почти беззвучные барабаны.
Задремав под это топотание, мы были разбужены шоро-
хом в нашей палатке. Среди нас двигались какие-то гибкие,
пушистые тела, чьи-то осторожные прикосновения щекота-
ли наши носы и щеки.
— Брысь!
Поднялась суматоха. Засверкали лучи карманных фо-
нариков. Ничего не обнаружив, мы попытались заснуть.
И вдруг в небе над нами что-то зашумело, зашелестело,
словно стремительно спускающийся парашют.
Раздался жалобный крик.
Все мы вскочили, чуть не повалив палатку.
Посреди острова, на лужайке, что-то шумно хлопало,
раздавались приглушенные крики.
В одну минуту мы очутились там — кто с ружьем, кто
с веслом.
Среди натыканных сухих палок шла упорная борьба.
В лучах карманного фонарика мы увидели, что двое маль-
чишек одолевают какую-то могучую птицу.
— Берегите глаза!
— Ой, когтищи! Во хватила...
Слышались громкие возгласы, щелканье клюва, хло-
панье громадных крыльев, поднимавших ветер.
Наши ребята быстро разглядели, что островитяне
схватили ушастую сову.
— Зачем вы ее? — удивился Саша.
— Отпустите сейчас же, это полезная птица! — крик-
нул Паша.
Но напрасно — ребята их не послушались. Один ста-
197
рался скрутить крылья, другой накрывал сетями голову.
— А я вам говорю — отпустите! Это же ловец грызу-
нов! — бросился на помощь птице Паша.
— А вот не ловить ей наших грызунов!
— Мы сами ее подловили. Попалась!
И тут мы увидели, что сова запуталась в сети. С разле-
та, погнавшись за грызуном, она не заметила старых сетей,
развешанных ребятами на ночь на колышках. Для того они
и утыкали прутьями всю полянку.
— Эх вы, вредители! — сказал Саша.
— А вы... бездельники! — ответили ему.
— Кто, мы? — возмутился Паша.
— А кто же?.. Плаваете тут зря... А люди делом заня-
ты... Мешаетесь только!
— Мы мешаемся?
— Не повреди ее, Вася.
— Нет, я аккуратно...
Сова была уже упрятана в мешок, как драгоценная
жар-птица, и зло щелкала клювом.
— А вот мы не позволим вам опустошать природу! —
кипятился Паша.— Мы вмешаемся!..
— Нечего вам мешаться! Плывите кто куда — проплы-
вете, как вода!
— Не пузыритесь — пузыри лопаются!
Это было так обидно, что, не вмешайся я вовремя, про-
изошла бы горячая мальчишечья драка.
— Хватит! — сказал я.— Сова вам нужна для уголка
живой природы? Вы местные юннаты?
— Ага,— ответили разом присмиревшие островитяне.
— Дело ясное. Пошли чай пить, а не то утреннюю зарю
прозеваем.
И мы благородно отступили на свои позиции, к пат.
латке.
И каково же было наше удивление, когда мы обнару-
жили у себя разгром! Пачка чая валялась шагах в пяти от
палатки разорванная. Гороховый суп в концентратах был
198
рассыпан по полу палатки. А сахарный песок смешан
с речным. Кто это похозяйничал?
— Вот разбойники! — возмущались наши ребята, со-
бирая разбросанное продовольствие.— Ловят полезных
сов и развели здесь вредных грызунов! Нет, так это остав-
лять нельзя! Мы сейчас же должны плыть в Елатьму,
к местным юннатам... Рассказать! Потребовать!
— Конечно!
При отплытии обнаружилась еще одна пропажа: у меня
исчез рукав от старого, любимого охотничьего ватника.
Он, правда, был надорван и едва держался, но кому
понадобилось такое старье?
Так и отчалили, не найдя рукава и не попрощавшись
с островитянами, скрывшимися в глубине острова.
Когда мы проплывали у его восточной конечности, мимо
густых кустов, из них вдруг показался Вася и, кинув нам
в лодку рукав, крикнул:
— Нам вашего не нужно! Прощайте! Счастливого пу-
ти, бездельнички!
— А вы воришки-вредишки — чай-сахар рассыпаете,
ватники рвете!
— Ой, неправда! Это не мы, это кролики. Она для гнез-
да утащила в нору, крольчиха! Мальва!
Сашок и Пашок сразу примолкли.
— У нас здесь кроличий лагерь! Кроликов разводим,
понятно? — прокричал, сложив руки рупором, Вася вдо-
гонку подхваченной течением нашей лодке.
И после этих слов нам все стало ясно. Тайна острова
была разгадана. Это кролики забрались к нам в шалаш,
топотали ночью по полянке, как барабанщики, устраивали
пляски. Это они растащили наши запасы, пока мы спорили
из-за совы, которая повадилась летать на полянку и хва-
тать зазевавшихся зверьков, да вот попалась, наткнувшись
на противовоздушную оборону островитян...
— Ну, что же мы теперь запишем в наш бортовой жур-
нал?
199
Наступило долгое и неприятное молчание.
— Я врать не буду,— сказал наконец Сашок,— так и
запишу, как мы заслужили название «бездельники»...
— Ага,-— вздохнул Па шок.
— Как на одном из безымянных островков местные
юннаты, вон из того села Высокие Поляны, поселили на
лето кроликов, чтобы они разводились на природе, на даро-
вом привольном корме... Удобно: остров — лучший воль-
ер; кругом вместо сетки вода... А мы ничего не поняли...
И остались в их глазах чудаками, бездельниками, ничего
не понимающими в жизни; вступились за сову, таскавшую
у них кроликов. Все совы, конечно, полезны, но именно эта
вредна. А мы, как простаки...
— Ну нет,— вспыхнул Пашок,— я не согласен!
Я в простаках еще не оставался! Брось, не пиши!
— Так что же, врать прикажешь?
— Зачем врать? Исправить все это надо. Понимаешь,
надо вернуться!
— А ну, на весла! — скомандовал я.— Поворот «все
вдруг»!
Ни разу еще с такой быстротой не исполнялась моя
команда.-Лодка круто развернулась. Впереди было не-
сколько островков из песка, намытых, очевидно, «грязну-
хой», землечерпалкой, чистившей русло реки. Они лежали
голые, пустынные, мертвые. И вдали виднелся зеленый ост-
ров. Но мы не поехали к нему. Не могли мы признать себя
побежденными смекалкой сельских ребят. Мы решили
ответить на брошенный нам вызов с не меньшей хит-
ростью.
— Против течения! — командовал я, нарушая завет
отцов, Сашиного и Пашиного.
Сашок и Пашок были ребята неплохие; беда была
в том, что их слишком любили и баловали родители, ничем
не утруждали. А тут пришлось сесть на весла и ударить во
всю силу рук!
Бить против сильного течения было нелегко. Но жажда
200
мести так вдохновила гребцов, что они не чувствовали
усталости.
— Мы их проучим, и так, чтобы они запомнили надол-
го! Чтобы наша месть осталась памятной в веках! — го-
ворил я.
— Мы не проплывем, как вода... без следа...— говорил
Сашок.
— ...и без пользы,— уточнял Пашок.— Мы не пу-
зыри’..
У нас уже возник коварный план.
Выгрузившись и разбив палатку на одном пустынном
острове, что был побольше других, мы на пустой лодке по-
плыли на тот берег резать ивовые прутья. Зачем? Это была
наша тайна.
И началась работа! Мы ходили на тот берег — тоже
против течения. Так уж нам не повезло. Тащили лодку лям-
кой вверх по ручью, где заросли ивняка были особенно гу-
сты, а на обмелевших берегах чернела тенистая, наносная
земля.
Мы возили на свой островок прутья и сырой ил. Пот лил
с нас градом. Все стали черными от грязи и красными от
усилий. Порвали одежду. Набили мозоли. Но Трудились
без удержу — так овладела нами одна интересная мысль.
Мы резали сочные прутья и втыкали рядами в сырой
песок острова. В начале лета ивняк везде принимается,
особенно в песке, под которым вода. Вот траве трудней,
пока-то она своими корнями доберется до влаги. Трава
любит расти на илистых наносах.
Мы разгребали веслами канавки, таскали в них ил —-
ну и тяжела же сырая земля! — и поверх плодородного ила
укладывали срезанный на том берегу травянистый дерн.
ь Да еще поливали его каждый вечер, черпая воду из
реки.
Так мы жили, потеряв счет дням, пока дерн принялся,
а посаженный нами ивняк выпустил первые клейкие ли-
сточки.
201
Победа! Пустынный остров преобразился. На нем густо
пошла трава и не густо, но весело зазеленели будущие за-
росли ивняка...
Но не в этом дело — главное было в том, что мы из по-
лосок дерна выложили и вырастили лозунг: «Привет высо-
кополянским юннатам от москвичей!» И теперь он ярко
зеленел среди белого песка.
И больше того: когда посаженные нами прутики пре-
вратятся в кустики, сверху, с высокого берега, можно бу-
дет прочесть: «Саша» и «Паша». Огромные подписи ска-
зочных богатырей, расписавшихся так остроумно и не-
обыкновенно.
Они останутся в веках подобно знаменитому иероглифу
«Цзинь», изображенному древними китайскими мудрецами
где-то в Маньчжурии при помощи кедров. Царство
«Цзинь» давно исчезло, а имя его сохранили столетние де-
ревья... Это все знали Сашок и Пашок, очень начитанные
товарищи...
Вот все это, полеживая на носу лодки, и заносили они
в бортовой журнал. И были совершенно счастливы, что
сами создали таинственный остров. То-то удивятся ему
островитяне! Пусть теперь они попробуют отгадать нашу
тайну!
Сама жизнь заставит их искать новые острова — кро-
ликов на воле разведется столько, что им на одном острове
будет тесновато. Недаром грызуны забрались к нам в па-
латку, утащили пачку чая, прогрызли мешочек с гречневой
крупой, а сахарный песок смешали с речным... Верно го-
ворят: «Плодовиты, как кролики...» Вот поедут ребята
искать траву, резать ветки и вдруг увидят — на пустынном
прежде острове что-то растет... Эге, да это не просто вы-
росло!.. Вначале задумаются, прочитав, что скажут им
трава и зеленые кусты ивняка, потом все вспомнят про нас.
И стыдно им будет...
А нам хорошо!
202
БЫЛ БРОШКА...
— Брошка, подай черпак! Брошка, прими весло! Эй,
слетай живей, ключ от лодки забыли!
Туда Брошка, сюда Брошка, повсюду Брошка — ка-
тись горошком. В каждой рыбацкой бригаде есть мальчиш-
ки на побегушках. Бойкий народ! Они и сети починять,
и под невод нырять, если зацеп. Они и костры разводить,
и уху варить. Да еще и рыбаков смешить,— скучного маль-
чишку таскать за собой на рыбалку неинтересно.
Брошка смешной, хотя ничего взъерошенного в нем нет.
На вид он чистенький, рубашка заправлена под ремешок
длинных брюк, стрижен по моде — чубиком, на руке на-
стоящие часы, только неисправные, не ходят.
Рыбаков смешит его забавный, ершистый характер.
Посмотрите, как он взъерошился и наскакивает на самого
могучего человека в бригаде —рыбака Николая. Ох уж
этот Николай! Приладив к корме подвесной мотор, как
небрежно он заливает в бачок бензин... Забыл заправить
раньше.
— Дядя Николай, да кто же так делает? Бензин цедить
надо! Я же вам шелковый лоскут дал. Где он?
Отмахнувшись ладонью шириной с весло, Николай до-
лил бак, крутанул раз-другой — мотор не завелся.
— Ну вот, я же говорил... Всегда так... Медведь в лесу
со смеху помрет, если увидит, как вы с мотором обращае-
тесь! Дядя Николай, это же техника!
Рыбаки, набиравшие невод в большую завозную ладью,
рассмеялись. У Николая установились сердитые отноше-
ния с мотором. Он сгоряча обзывал «капризную технику»
обидными именами, стучал кулаком по цилиндру, грозился
утопить, и в конце концов упрямый мотор заводился. Его
приобрели совсем недавно. Николай съездил в город и при-
вез его на том самом грузовике, на котором приехали
Брошка с матерью. В дороге все смеялись, когда на ухабах
Николай прижимал к груди мотор, как ребенка.
203
Мать поступила в новую, сельскую больницу, красиво
построенную на берегу моря, а Ерошка пристал к рыбакам.
Ей из окна дежурки видны смоляные лодки, невод на су-
шилах, суетящиеся перед отплытием люди. И даже издале-
ка мать всегда угадает среди них своего сына.
Вот она вышла на высокий берег в чистом белом хала-
те, который делает ее воздушной, круглой, похожей на об-
лако. Сложила ладони рупором:
— По радио сказали — идет шторм!
— Знаем! — басовито отвечает ей Ерошка в настоя-
щий рупор.— Пока придет, сбегаем и вернемся!
«Не рыбачка,— усмехается он про себя,— не знает, что
рыба перед непогодой выходит разгуляться на мелкие
места. Вот тут-то и надо прихватить стаю-другую леща...
На моторе — это не на веслах, как прежде... Раз-два —
и обернулись».
— Давай, давай, пошевеливайся! — негромко сказал
бригадир Артемов.
И все стали действовать живей.
Это был старик с белой бородой и черными бровями.
Ерошка побаивался его грозного взгляда и непонятной
власти.
Артемов никогда не ругался, редко повышал голос.
Но стоило ему крикнуть кому-нибудь во время работы
с неводом: «Эй, прохиндей, не в полную силу тянешь!» —
и человек бледнел. Это было самое худшее на свете, что
мог услышать рыбак от бригадира.
В артели каждый должен работать на совесть: без на-
пряжения всех сил трехсотметровый невод не вытянешь.
Ловчишь, тянешь не в полную силу — выгонят из артели
с позором, как человека, недостойного товарищества.
Метнув взгляд на рыбаков, Артемов осторожно оглядел
небо и скомандовал:
— Пошли веселей!
Он закинул в завозную ладью мотню невода, пяточный
кол и шагнул сам. Рыбаки, похватав сумки с харчами, рез-
204
во, как мальчишки, поскакали вслед за ним. Николай по-
сильней крутанул заводную бечевку, мотор зафыркал, как
норовистый конь, запенил воду — и поплыли-поехали. Сле-
дом резво побежали два челнока и прорезь — дощатая
лодчонка с крышкой с прорезами, в которой возят рыбу.
Забравшись на невод, Ерошка блаженствовал. Утопив
босые ноги в мягкие, нагретые солнцем сети, он все глядел
назад — есть примета: «кто оглянется — тот вернется».
Мать еще долго виднелась на берегу, белея и тая, как
облако, пока не слилась с деревьями, домами, с землей.
Хорошая она у него, да «жизнь еще мало понимает», го-
ворит бабушка. Вот недавно пристала, как к маленькому:
«Чего это ты, сынок, все с рыбаками да с рыбаками,
почитал бы лучше книжку, с нами побыл бы».
Бабушка тут же вступилась:
«Мальчишкам мужская компания нужней всего, а без-
отцовщине в особенности!»
Мать смутилась, почуяв в этих словах всегдашний
скрытый упрек.
«Езди, езди с рыбаками, дружи, дружи с большими.
Хороший человек не хуже книжки. В каждом своя сказ-
ка»,— говорила старая и гладила внука шершавой рукой.
...Навстречу мчится ветер, живой, как в сказке. Треплет
волосы. Обдает брызгами. От него пахнет, как от рыба-
ка,— смолой, рыбой, водорослями.
Ерошка, повернувшись к товариществу, разглядывает
рыбаков, дремлющих под шум мотора, и воображает, буд-
то это все книжки. И потоньше и потолще. И в разных об-
ложках.
Вот под названием «Николай». Книга толстая, недо-
ступная, всем видом своим говорит: «отстань», «не тро-
гай», «я не для маленьких».
Зато под названием «Володька» — книжка открытая,
полная знакомых песен. Веселый парень — вернется с ры-
балки, гармонь на плечо и пошел. Прямо в бахилах ша-
тается из конца в конец по селу, гудит всю ночь. Когда ест,
205
когда спит? Если его надо .срочно найти, беги туда, где
гармошка пилит, девчата смеются.
Есть и книжка про политику: «Вадим». Этот все знает.
На все ответ дает, как газета.
А «дед Артемов» — книжка с картинками. Обложкой не
взяла, заплатанная, до дыр зачитанная, в замусоленном
ватнике. А раскрой — забудешь весь свет. Тут и про ста-
рину, и про новину, и про ребят, и про зверят. Про то, как
прежде были лес да поле, а теперь синее море. Как скры-
лись под водой леса и пошли дивные чудеса. В бывших печ-
ках толстые сомихи икру мечут, а усатые сомы на загнет-
ках стоят и хвостами ершей отпугивают, чтобы икру не
сожрали. Глазастые окуни от морского волнения в трубы
прячутся, а скользкие налимы в беличьих дуплах живут.
Черные дубы в подводном лесу без шума стоят, а вокруг
веток плотвички вьются, как птички, только что не поют.
В дремучем бору, где старик, бывало, медведей стрелял,
щуки бродят — полосатые, как тигры... Вот какой инте-
ресный дед — сам на дне моря жил! А как поставили пло-
тину у Рыбинска да стали деревни на новые места перево-
зить, сел в свою избу и уехал. Да, вот так и поехал. Вместе
с соседями. Явились к ним в деревню тракторы, подвели
под дома санные полозья, стронули — и пошел! Избы
едут — улицы стоят. Собаки бегут — жители у окошек си-
дят, на дорогу поглядывают и из самоваров чай пьют... Вот
какие картинки есть в этой книжке!
Рассмеялся Ерошка. Рыбаки удивленно на него погля-
дели. Чего тут смешного, когда впереди, на самой лучшей
лещевой тоне, чужие лодки плавают!
Замечтался и чуть не прозевал... Теперь и Ерошка уви-
дел. Что за лодки в открытом море? Откуда они сплылись?
Что за люди явились на чужие тони? Все море поделено
между бригадами на участки, как колхозные поля. Неужто
браконьеры осмелились среди бела дня? Что ж теперь бу-
дет? Загорелись глаза у Ерошки: «Эх, морское сраженье
бы...»
206
Сразу перебежал на нос ладьи. Но, увы, сражаться не
с кем. В разномастных лодках сидели какие-то старушки,
женщины, дети. Никто не закидывал сетей, никто не вытя-
гивал невода. Все нехотя ели. Иные плакали и причитали
жалобными голосами. И, хотя ярко светило солнце, в руках
у старух теплились восковые свечки, отражаясь в воде
желтыми цветками.
Бумажки от конфет и яичные скорлупки плавали вокруг
игрушечными корабликами.
Застыл на носу изумленный Ерошка.
Николай приглушил мотор, словно боясь спугнуть чудо
на море. Артемов снял шапку и махнул рукой, чтоб объез-
жал стороной.
— Пути не будет,— потихоньку сплюнул в воду Сте-
пан.
Хотелось спросить: что, почему? Но рыбаки примолкли
смущенно и Ерошка не решился лезть с расспросами — не
маленький. Потерпи, все узнается.
И вскоре новое чудо морское отвлекло его. Показался
плавучий остров. Это громадный кусок торфа со дна моря
всплыл, как пробка. Лес, растущий на нем, вместе с корня-
ми выдрал и поднял. Деревья-утопленники страшно тянут
к небу голые синие сучья, ракушки пристали к ним, водо-
росли. Словно белые гребенки, торчат в ветвях скелеты
рыб. Жуткое дело. Гоняет его по морю туда-сюда, постоян-
ного адреса нету. Он может привидеться и там и здесь...
Вот побывать бы на нем! Нет, проехали мимо.
Куда это правит Николай? Ага, на «лесные поляны».
Сейчас будут по лесным просекам невод тянуть, а на
поляны вытягивать. Кому сказать — смешно покажется,
а ведь и в самом деле так.
Прищурившись, Ерошка разглядывает водную гладь,
стараясь угадать знаменитую «зайчиную банку».
Банка — это по-морскому подводный холм. В тихую по-
году здесь, на мели, столько малька греется, что от мел-
кой рыбешки вода серебристо рябит. А в бурную — изда-
207
лека видно, как волны взбивают пену. И вода здесь черна.
«Смотри, Брошка, вон русалки водяному голову намы-
ливают — купают старика! А ты все не веришь!» — всегда
смеются рыбаки при виде шапки пены на «зайчиной
банке».
Хорошее местечко. Водоросли мягкие, вода теплая и
всего по колени! Бегай сколько хочется, как по деревенской
луже, это посреди самого синего моря!
Стоп! Здесь и заглушили мотор. Тихо подплыли. С вы-
соты ладьи было видно, как малек то прихлынет, то от-
хлынет, будто кто из глубины засевает подводный бугор
овсом.
Пока завозили невод, Брошка носился кругами по мел-
ководью, как выпушенный на волю теленок. Щурята от его
ног стреляли в разные стороны, оставляя дымные струйки,
словно реактивные самолеты. Вдруг вода заколыхалась,
и поднявшаяся волна медленно пошла обратно.
— Эй, берегитесь, проглотит!
Брошка, поджимая ноги, бросился прочь и вскочил на
прорезь. Это громадная щука сплыла на глубину. Заспа-
лась на мели, а он ее спугнул.
И все-таки ввалилась зубастая в невод. И не могла
уйти. Несколько раз выплывет из мотни, высунет рыло,
посмотрит на рыбаков злыми глазами и обратно в мотню.
Но, кроме нее, ничего хорошего в неводе не оказалось.
Так, мелочь да ерши облепили всю сеть, как репьи.
Экие ведь злюки! Не растопырь колючки, так проскочи-
ли бы сквозь крупную ячею. Нет, топорщатся, злятся и за-
стревают.
— Давай обирай, Брошка, бабушке на уху!
Рыбаки в насмешку уверяют, будто бабушка обожает
ершей, а она каждый раз просит:
«Не носи ты домой этих колючих, принеси настоящей
рыбки».
Не понимает, что рыбак он еще не настоящий, в доле
не участвует и берет только то, что все равно выбросят.
208
Вот и обирает себе в кошелку ершей, укалываясь о вредные
шипы.
— Да, а рыбы-то нету,— процедил сквозь зубы Степан,
засовывая громадную щуку в прорезь. Он всегда любил
хватать самую крупную рыбу.
Закинули еще раз — и снова, кроме нескольких боль-
шущих щук да сомов, ничего. Ведь настоящая рыба —
это лещ, когда он попадает стаей. Пока тянули третий
раз, Брошка с Артемовым заправили уху-двойницу. Внача-
ле отварили ершей и выбросили их, а потом в этот навар
пустили толстую щуку.
Как же на воде костер развели? Очень просто — между
двух челноков положили лист толстого железа, на него
нагребли со дна песку, а сверху разожгли огонь из при-
везенных с собой березовых дров. Так и варилась рыбацкая
уха посреди моря, распуская вкусный дух. Лучку в нее
бросили, укропцу и для вкуса лаврового листа и перца.
Все это носил Артемов в кисете вместо табака. Старик
всегда сам варил уху, а Брошка ему помогал, приучался.
До чего ж это любо — есть уху из артельного котла,
сидя на лодке, свесив ноги в море. У каждого с собой
деревянная ложка, хлеба кусок. Рыба выложена на весло,
бери, как с блюда, и ешь, а кости в воду бросай. Брошка
блаженствовал: в ухе у него наравне со всеми доля, он же
ее варил. Он бы и невод тянуть помог, да сила не берет.
Когда пытается — рыбаки только смеются. То поднимут
на крыле, как ерша, то стряхнут в мотню в кучу плещу-
щейся рыбы. Ну, и он над ними подшучивает.
Артемову в кошелку, куда он для своей старухи обирает
небольших налимчиков и сомят, до которых она охотница,
Брошка уже подложил лягушонка. А Степану в сапоги-
бахилы, которые он снимает в теплую погоду, чтобы по-
беречь, засунул колючих ершей... Вот сунет босую ногу...
И смех и грех! Мальчишке уж так положено — проказ-
ничать да всех веселить и притом не попадаться. Пой-
мают — уши надерут.
g О смелых и умелых
209
Наевшись ухи, рыбаки закурили и призадумались.
— И где этот лещ гуляет? — прищурился на морской
простор Артемов.
— Известно где — там, откуда мы уехали, на огород-
ных тонях... Спросите вот его, отчего он оттуда сюда
поехал,— кивнул Степан на Николая.
— Подшумели там,— нехотя ответил Николай.
— Подшумели? Разуй заспанные глаза, тогда и уви-
дишь, где шумели поминки, где гулял лещ. Лодки над
старым кладбищем, а лещ у колхозных скотных дворов
держится, где навозные кучи остались. Соображение надо
иметь!
— Соображение имелось,— ответил Степану Артемов,
пошевелив бровями.— Люди приплыли на старое клад-
бище, морем залитое, по старому обычаю помянуть родню,
а мы под них невод тянуть? Неловко.
— Вот еще — «не-лов-ко»! — передразнил Степан.—
Нам, где улов, там и ловко, а все прочее — предрассудок.
— Сам ты предрассудок! — крикнул вдруг Володь-
ка.— У меня здесь отец похоронен, первый председатель
колхоза. Я его могилу бахилами отаптывать не дам!
— Ишь ты, могилу отца бережешь, а добрую славу его
куда девал? Песенки-припевочки, гулянки да девочки,
что заробйл, то и пропил! Пустельга! Гнать тебя из арте-
ли — вот что! Может, на стройку куда поедешь — об-
разуешься.
— Всех гнать, как же тогда будет с планом улова? —
вступился Вадим.
— Смотря какой план. Иные планируют в рыбацкой
артели спрятаться от комсомольской мобилизации на
освоение целины. Тихо жить. Рыбку ловить. Для политики
простакам-рыбакам газетки пересказывать.
— Это что, на меня намек?! — побелел Вадим.— По-
стой, я тебя выведу на чистую воду, как ты по ночам
браконьеришь, а рыбу, под нашу марку, на базар. В тюрь-
ме побывал, еще хочется...
210
— Эй, кто старое помянет, тому знаешь что? — Нико-
лай, укорив Вадима, одновременно удержал руку Степана,
схватившуюся за весло.
— Оставь,— оскалился Степан,— таких вот полити-
ков... Гнать их надо. Нас поучают, а сами ловчат!
— Я ловчу?
-— Да, ловчишь, с третьего курса строительного техни-
кума зачем в рыбаки пошел?
— Зачем... зачем, а разве рыба не продукт? Она
в государстве тоже нужна. Снабжать рабочий класс,—
смутился Вадим.
Николай рассмеялся:
— Тебе бы на Сахалине рыбозаводы строить, осваи-
вать океан, как твои товарищи, а ты в домашнем мо-
ре, поближе к своим, обретаешься, чего уж там — лов-
чишь!
— Аты помолчал бы, сахалинский беглец! — обернул-
ся Вадим к Николаю.— Все знают, как Марусю погубил.
Завез ее туда и бросил... Первой руки плотник, знаменитый
строитель... И на вот тебе — по дому соскучился... Отпуск
взял... И теперь в нетях. Его там в газетах хвалили, а он
здесь прохлаждается, рыбку ловит...
— А про Марусю ты это брось! — Николай поднялся
во весь рост.— Все знают — погибла она от стихийности...
Спасала оборудование в тайфун!
— Она-то спасала, а ты спасался... За пирогами у
Дарьки, за бутылкой у Варьки!
— Это же я потом, с горя... Эх, вы!
Николай замотал головой, не находя слов для оправ-
дания.
Ерошка с жадным любопытством рассматривал то
одного рыбака, то другого, слушая и переживая ссору,
как не совсем понятную, но захватывающую картину в
кино, на которую «дети до шестнадцати лет не допуска-
ются».
Его широко раскрытые, потемневшие глаза заметил
211
Артемов. Он все помалкивал, кряхтел. Но дальше не
выдержал:
— Эй, лешегоны, хватит вам! Почестили друг дружку,
и ладно... Леща вон обратно спугнете. Гляди-ка, перед
непогодой показался все-таки!
Рыбаки оглянулись, и все различили совсем недалеко
от банки стаю лещей. То здесь, то там из-под воды высовы-
вались спинные плавники, показывались толстые губы.
Выплюнув донную тину, лещи окупывались, звонко шлепая
хвостами.
При виде этого зрелища Степан задрожал.
Без суеты, молчком, рыбаки столкнули ладью, сели на
весла и, стараясь не подшуметь, стали обметывать стаю
неводом.
Ерошка прилег на носу лодки и шептал:
— Скорей, скорей!
В лицо ему вдруг подуло резким холодком, и вода чуть
зарябила. Это дохнул «сиверко» — севернЪш ветер, пред-
вещая шторм. Чуткие лещи могли в одну минуту бросить
купанье, уйти в подводные леса, залечь в оврагах,
спрятаться там, где никаким способом не возьмешь.
Сидя на корме, Артемов поглядывал то на небо, за-
дымившееся у горизонта, то на косяк лещей. Успели,
окинули сетью заигравшихся рыб, и после дружной работы
невод пришел с полной мотней «настоящего леща». Стая
мерных, одинаковых, двухкилограммовиков, тесно при-
жавшихся боками, не билась, не металась. Лещ — он
такой: если уж не ушел, не лег на дно какой-нибудь ямы,
пропустив над собой невод, не спасся за какими-нибудь
корягами, а понял, что попался, зря свою сортность не
портит, не бьется. Станет в мотне и ждет, полный собствен-
ного достоинства, пока вычерпают его черпаками. А выну-
тый из воды и брошенный в лодку не норовит соскользнуть,
как налим, или выпрыгнуть, как щука, а только лежит
да вздыхает, что ему «не повезло».
— Еще! А ну, давайте еще! — облизывая запекшиеся
212
губы, суетился Степан, оглядывая отсеки ладьи, и без
того заполненные рыбой. В прорези было уже полно.
— Смотри, ребята, сиверко уже штормит,— указал
Артемов на край горизонта, теперь потемневший.
В серьезные моменты он всегда называл рыбаков «ре-
бята».
— Успеем... У нас мотор! Только надо чуть глубже
бросить, захватим еще кусок,— настаивал Степан.
— Да куда же, емкости нет...— сказал Артемов, но,
полюбовавшись на груды тяжелых и темных, как тусклое
серебро, лещей, не устоял: — Однако место найдем!
Закинули еще раз и тянули невод, отворачивая лица
от резкого, режущего ветра, сшибавшего с волн брызги.
Пока выбрали еще одну стаю леща, толстого, кровяного,
видно вышедшего с больших глубин, шторм забушевал
вовсю. Море покрылось белыми гребнями, вода вокруг
банки закипела. Николай, не позаботившийся раньше о
заправке горючим, никак не мог попасть в бачок из
канистры. Корму лодки подбрасывало, ветер яростно
сдувал струю бензина, украшая воду фиолетовыми блест-
ками.
— А где воронка, которую я достал? Опять забыл
дома! Разве так наливают?! — кричал на него Ерошка,
задыхаясь от злости. В своей бессильной ярости он был
смешон.
Но рыбакам стало не до смеху, когда лодку подхватило
волнами, а мотор не завелся. Николай дергал бечевку,
стучал кулаком по цилиндру, грозился утопить, но мотор
был мертв. Винт его не работал, не двигал вперед, и на
беспомощную ладью набросились хлесткие волны. Словно
в каком-то озорстве, они наплескивали в лодку пенную
воду пригоршнями.
Одна «бартоломка» так ударила, что вся ладья дрогну-
ла. А гребень волны, сломившись, перекатился через борта
и вынес, словно на руках, весь верхний слой лещей, сразу
оживших.
213
Рыбаки пригнулись перед второй, тяжко стукнувшей
их по спинам.
— На весла! — крикнул Артемов.
Усевшись на носу с веслом, он стал поворачивать
ладью кормой вперед. Это ему удалось. Волны перестали
бить в борта. Но корма, ставшая носом, поднялась вме-
сте с мотором, и Николай раскачивался, как на ка-
челях.
—- Давай заводи, включай мотор!
Николай только махнул рукой:
— Засорился, черт!
Нужно было отвинтить гайку, вынуть жиклер, продуть
его и снова вставить. Но мокрые толстые пальцы Николая
плохо повиновались, он боялся уронить в воду мелкую
детальку и все пытался взять силой, прокручивая цилиндр
в надежде, что мотор сам прочихнет проклятую соринку,
попавшую в бак.
— Дядя Николай, давай я! Я ведь знаю, меня летчик
учил,— приставал Брошка.
Но Николай отталкивал его локтем.
А буря все нарастала. Ладью несло на юго-запад, как
щепку.
— Дядя Николай, пусти, я прочищу жиклер! — кричал
Брошка.
—- А ну, чего там, пущай сделает! — проревел брига-
дир.
Николай, отерев пот, отстранился.
Брошка, как обезьяна, обвился вокруг мотора и, зажав
в одном кулаке отвинченную гайку, другой рукой вынул
сверкнувший медью жиклер и стал его сосать. У него не
было сил продуть, и он отсасывал застрявшую пылинку,
корчась и гримасничая, выплевывая бензин, сдобренный
автолом.
Артем смотрел на него, не спуская глаз.
— Поддержи, упадет! — вовремя крикнул он Ни-
колаю.
214
Брошке удалось вставить и завинтить жиклер над
пенными волнами.
— Давай! — крикнул он.
Николай дернул бечеву. Мотор с треском заработал,
и Брошка, вцепившись в руль, направил лодку против
волн. Теперь корма снова стала кормой. Волны не догоняли
ее, оставаясь позади.
— Эй, смотри в оба! — кричал бригадир, перекрывая
голосом шум шторма.
Брошка смотрел в оба. Волны так разыгрались, что
обнажали то здесь, то там скрытые водой предметы. Слов-
но морские чудища, выглядывали то спереди, то с боков
лодки пни с торчащими сучками, неубранные печные
трубы, неспиленные телеграфные столбы, закрученные
проволокой. Вот на такой наездишься с ходу, и все про-
пало... Чего это Володька закрыл вдруг глаза? Брошка
взглянул на его лицо, ставшее белым, потом вперед —
и увидел с левой стороны столбы воды, с грохотом взды-
мающиеся к небу. Здесь море, волнуясь, обнажило самое
дно свое, на котором покоилось кладбище. Брошка увидел
черную землю, белые камни могил и ржавые железные
кресты. Ударяясь в высоко спиленные столетние ветлы, как
об утесы, волны взметывались до низких облаков, гонимых
штормом.
От этого зрелища рыбаки почему-то пригнулись, а
Степан перекрестился тайком, облизнув воспаленные губы.
Мотор вдруг снова сдал, и лодку стали валять с борта
на борт суматошные мелкие волны, толпящиеся здесь в
беспорядке над бывшими холмами, оврагами и лесами.
Пока Брошка опять отвинтил гайку, вынул жиклер,
отсосал его и вставил обратно, в лодку наплескало воды
по колени. Одежда на всех намокла. Каждый стал тяжелее
вдвое. И хотя рыба почти вся смылась, лодка садилась
все ниже, черпая теперь и бортами. Громадный невод,
напитавшийся водой, как гигантская губка, давил ее своей
тяжестью.
215
Оба челнока давно оторвались и унеслись куда-то по
направлению к дому, словно сбежавшие от хозяев собаки.
Только прорезь, набитая щуками, вела себя смирно,
погруженная в воду.
Страшно стало, когда вышли в главный фарватер.
Здесь леденящий ветер дул с необыкновенной силой, падая
с неба. А волны разгулялись на просторе до трех-четырех-
метровой высоты. Как в эту кипень пускаться! Но спасение
было там. За этой открытой водой смутно угадывался
лес тихого залива, на берегу которого стояло село Погост
Новый.
— Сымай сапоги! — взревел Артемов, осмотрев взба-
ламученное море.
И все торопливо стали разуваться, стягивая не только
сапоги, но и портянки. Босиком не так сразу утонешь.
— Черпай воду бахилами!
Рыбаки принялись отчерпывать ладью, работая сапога-
ми, как ведрами, и, когда она немного подняла борта,
Артемов стал пересекать фарватер.
Ни дымка, ни паруса: все суда, получив предупрежде-
ние о шторме, укрылись. Иные на пристанях, другие — в
тихих заливах. Помощи ждать не от кого. И пенять не
на кого — сами пошли на риск, захотели сбегать на запо-
ведные тони, ухватиться до шторма и взять урожай с
синего поля.
Терпели бедствие молча, яростно откачивая воду
сапогами.
Николай своим телом отогревал Брошку, дыханием
согревал, чтоб не зазябли его драгоценные тонкие пальцы,
которыми он так ловко отвинчивал гайки и доставал
упрямо засорявшийся жиклер. При каждой задержке
волны настигали ладью и нахлестывали воды больше, чем
ее вычерпывали. Все обессилели, а бушующему морю не
виделось края. Быстро падали сумерки. В довершение
бед мотор вдруг заглох намертво, никакие прочистки
жиклера не помогали.
216
— Свечу забросало! — определил Ерошка.
С трудом, едва не сорвавшись в воду, он вывинтил
свечу и принялся чистить ее от копоти, причитая со
злостью:
— Разве так можно? А, на глазок? Что вы наделали,
дядя Николай, переобогатили смесь! В бензин нужно
добавлять масла сколько полагается — одну двенадцатую,
а не больше!
Теперь уж никто не смеялся над его бессильным задо-
ром.
— Эй, парень,— просяще сказал Артемов,— ты давай,
давай дело делай! Тут и без тебя худо, погляди-ка назад!
Все обернулись. Позади, за белой пеной бушующих
волн, словно гоня их перед собой, мчался плавучий остров.
Его сдвинуло с места, и он парусил, гонимый бурей с севера
на юг. Ветер свистел в голых ветвях деревьев. Дудел в
гулкие дупла, как в трубы, словно давая сигналы какого-
то бедствия. Это было так страшно, что Ерошка уронил
свечу. Она упала в лодку. Пока искали, пока Ерошка
вставлял ее, замешкались. Вокруг лодки появилась густая
торфяная каша. Как щупальца спрутов, тянулись корни
деревьев. Плавучий остров недаром сигналил беду — он
разрушался. Заработавший винт с трудом промешивал
торфяное месиво, мотор работал натужно, и ладья с трудом
преодолевала кашу из сучков и торфа.
— Выбрасывай невод! — крикнул Степан с пеной у
рта, озираясь.— Облегчай лодку!
— Я те самого выброшу! — погрозил Артемов.
— Да ты что, бригадир, нам жизнь дороже! Выбросим
невод — спасемся... Государство другой даст... а жизнь у
нас одна! — Вадим бросился к груде сетей.
— Остынь, парень! — Николай вылил на него воду из
сапога.
Артемов захохотал. И все рыбаки разразились смехом.
Ветер хлестал их лица холодными брызгами, драл за
волосы, запихивал в рот усы и бороду, а рыбаки хохотали.
217
Все, кроме Брошки. Он смотрел на них как на сумасшед-
ших. Не выдержал и заплакал. И в это время мотор вдруг
смолк — бензин вышел весь. Страшное веселье враз кончи-
лось. Все молча уставились на остров, который нагонял
ладью, грозя шатающимися деревьями. То здесь, то там,
как громадные рыбины, высовывались черные деревья,
грозя с размаху разбить ладью, протаранить.
— На весла! — крикнул Артемов.
Но никто не пошевелился. Рыбаки обезручели. Они
сидели, бессильно опустив мокрые плечи. Подняться,
ухватить весло ни у кого не было сил.
— Эй, ребятки!.. Орлы, ай тонуть будем? Вы что, дома
ведь ждут! — оглядывал он рыбаков, с трудом правя
кормовым веслом по ветру.
И на эти жалостные слова никто не отозвался.
Волны захлестывали людей и снасти белой пеной,
растекавшейся под ногами со змеиным шипением.
Артемов оглядел всех по очереди и остановился на
Брошке, смотревшем на него снизу вверх.
— Да вы что, совести у вас нет, топить мальчишку?
Завезли, а теперь на вот! Его мать, чай-ко, на вас надеется,
а вы?.. Степан, Николай, ай заснули?
Услышав обращенный к нему призыв старика, Ни-
колай, уронивший голову на невод, вдруг словно проснул-
ся. Он поднял сжатые кулаки и выругался навстречу
ветру, вызывая сиверко на бой. Затем, ухватив оба весла,
бессильно болтавшиеся за кормой, так погрузил их в
воду, что они согнулись.
— Легше! — испугался за весла Артемов.
— А вот легше! Я вот дам легше! — бессмысленно
бормотал Николай, привставая и откидываясь назад на
скамью всем громадным телом.
Весла гнулись, но не ломались, бросая ладью вперед.
С каждым рывком она уходила от ударов волн. Гребни
обрушивали пену, не достигая кормы. Черные комли
деревьев таранили воду, не касаясь ладьи.
218
— Наддай! Наддай! — орал повеселевший Артемов,
вращая всклокоченной бородой.
Рубаха на Николае лопнула; грудь его словно кто
раздувал — он дышал шумно, раскрыв рот и временами
отругиваясь, когда попадала пена, сдуваемая ветром с
волн.
— Еще немного, еще чуток. Хвоей пахнет! Лес шумит,
слышь!
При этих словах оплошавшие рыбаки оживились. Один
за другим подняли головы, стали слушать шум, вдыхать
запах близкого леса. Вадим ухватил одно весло, Степан —
другое, и вдвоем заменили Николая, ох которого шел пар.
Володька стал отчерпывать воду сам, без команды.
— Давай, давай, соколики! — радостно кричал Арте-
мов.— Бей веселей, войдем в залив — и амба!
Он развернул ладью, и она вдруг вошла в тихую воду,
под защиту берега, поросшего сосновой гривой. В штормо-
вом тумане его не было видно, но вместо плеска волн
теперь слышалось радостное дружное гудение живого,
могучего леса.
— Ну что, испугался? — обратился Артемов к Брош-
ке.— А ты не бойсь... Народ у нас ничего... Ты это не
думай, что все плохие... Оно, конечно, не все в полную
силу тянут, как в жизни нужно. Это верно! А коли за-
хотят — богатыри! Вон Николай-то, видал как?
Ерошка не отзывался, он сидел озябший, с посинев-
шими губами.
— Эй, Николай, возьми, согрей мальчишку — ишь,
зазяб весь.
Николай, отерев пот рукавом, поднялся, схватил
Брошку в охапку и, запахнув ватником, в обнимку по-
валился на невод. Широкая грудь его была мокра и
горяча. Ерошка сразу угрелся, как на печке.
— Мать-то теперь глаза проглядела, а? Все думает:
где теперь мой?.. Тебя как зовут-то? — спросил Николай
тихо.
219
— Толей,— так. же тихо ответил мальчишка,— а
Ерошка — это по-уличному.
— Вон как, Анатолий... Хорошо, а по батюшке?
Мальчик промолчал.
— Что, ай помер у вас отец-то? — еще тише спросил
Николай, и стало слышно, как сердце его забилось громче.
Анатолий не отвечал, потом сказал через силу:
— У моего отца нет могилы!
— Что, в море погиб? Я знаю и в море могилу, которую
люди чтут... Приходит корабль боевой, на нем дети, матери,
вдовы тех моряков... Бросают венки им в пучину... цветы
над тем местом, где сгибла подводная лодка... Вот так.
- Нет, нет! — задрожал мальчишка.— Моя мама не
станет... Он живой, только он нас бросил, когда я не
родился...
Николай отшатнулся, словно его ударили.
— Вот оно что... Ну, ты прости, парень, не знал я...
И оба примолкли на всю дорогу.
...На берегу рыбаков встретила толпа. Все, кто мог,
сбежались и толпились у опустевших вешал, с которых
утром собрала бригада невод. Здесь были и встревожен-
ные жены, и дети... Райпотребовская подвода с цинковым
ящиком для приема улова. Еще издали разглядев, что
все рыбаки хоть и мокры, босы и простоволосы, но целы,
встречающие стали шутить:
— Ну, как улов, был да сплыл?
— Чего разулись — босиком по морю бегали?
— Море рыбное — оно зыбкое!
— Перед кем это вы, ребята, шапки-то поснимали?
— Шторму кланялись!
— Челноки наши домой не прибегали?
— Нет, пробежали дальше.
Посмеиваясь над своими бедами, рыбаки выстелили
невод на сушила, вынули из прорези щук и сомов и, сдав
приемщику остатки лещей, стали расходиться по домам,
унося в сумках каждый по щуке на ужин. Хотел уйти
220
Брошка с сумкой, полной ершей, но Артемов остановил его.
— Эй, товарищ,— улыбнулся он шутливо,— а чего ж
ты долю свою забыл,— и протянул ему здоровенную щуку.
Мальчишка смутился.
— Бери, бери, Брошка! — раздались голоса.
— Какой он вам Брошка? — крикнул вдруг Николай,
залившись румянцем.— Довольно уличной кличкой звать.
У него есть имя — Анатолий. Понятно? Был Брошка, да
кончился! С сегодняшнего дня...
— Бери, бери свою долю, не смущайся,— прогудел
Артемов.— Моторист ты наш! С нынешнего дня Николаю
отставка!
Все рассмеялись. Над этим ли, над тем ли, что Анатолий
никак не мог приподнять большую рыбу. Щучища была
такая здоровенная, что голова ее, высовываясь из сумки,
упиралась в землю, а хвост подметал пыль. Анатолий
устал, отстал и едва дотащился до крайнего дома вместе
с Николаем, который нес мотор. Прислонив его к воротам,
он сказал:
— Помочь, что ли? Пойдем провожу, сейчас в сухое
переоденусь.
Николая уже встретили хитрые бабы — Варька и
Дарья. Жадно ухватив доставшуюся ему рыбу, стали ее
тут же, на берегу, чистить и потрошить ловкими руками.
Мать встретила мальчишку на полугорье. Она бежала
с дежурства, накинув поверх халата теплую шаль, в
которую тут же закутала сына.
— Ты что ж это, совсем от дома отбился? — с нарочи-
той суровостью сказала она, не в силах справиться с
улыбкой, которая всегда возникала у нее на лице при
виде Николая.
— А вы его отдайте мне навсегда,— сказал рыбак.—
По душе мне парень!
— А что ж,— засмеялась мать,— только с придачей...
Она шутливо уперла руки в бока, став в нарочитую
позу, как перед фотографом. А он, опустив на землю
221
мотор, глядел на нее пристально, словно хотел заснять.
Анатолию стало смешно.
Не смеялись только Варька и ее мать Дарья, у которых
Николай жил на квартире. Вернувшись с реки с вы-
потрошенной щукой, они долго еще смотрели вслед матери
и сыну, вытягивая шеи и шипя, как злые гусыни:
— И что ты приваживаешь всякую шантрапу, нашел
игрушку — шершавого Брошку...
— Анатолием его зовут, Толей, понятно? Еще раз
говорю,— сердито сказал Николай.
А с лица его долго не сходила улыбка, словно он
открыл и увидел что-то хорошее, чего другие не знают.
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ВЛАСА
Влас лежал с открытыми глазами, переживая свою
первую ночь на пароходе.
И шумные вздохи машины, и непрерывная дрожь
койки, привинченной к стенке каюты, и чьи-то тени,
мелькающие за деревянной решеткой оконной шторы, и
звон колокола на носу, отбивающего таинственные «склян-
ки», и непонятные возгласы: «Под табак!», «Так дер-
жать!», и шумный плеск воды под колесами, и множе-
ство других незнакомых звуков не давали мальчику
заснуть.
Стоило ему смежить веки, как все необыкновенные
события прошедшего дня, полного новых, захватывающих
впечатлений, заново вставали перед глазами.
Неисполненные желания так и поднимали его с койки,
выманивая из душной каюты на просторы палубы, залитой
лунным светом.
Дядя Саша, авиационный полковник, которому до-
верили отвезти Власа в Муром к бабушке на все лето,
своим богатырским храпом только подталкивал племян-
222
ника к совершению тех поступков, которым он препятство-
вал днем.
Того нельзя, другого нельзя! На нижнюю палубу не
ходи! Через решетку не лезь! В воду не смотри!
Даже тут, в первом самостоятельном путешествии, не
было ему воли.
«А вот встану сейчас, пойду вздую того рыжего маль-
чишку, что устроился под сигнальным колоколом!»
Спит он сейчас, блаженствуя на свернутых канатах, и
не чует, как крадется к нему Влас, тихо ступая по мягким
коврам коридора, по скользким крашеным доскам верхней
палубы, пробираясь через запретные решетки бортов.
Подкрадывается и первый дает тычка.
— Будешь дразниться?!
Этот вихрастый нахал так надоел ему! Рыжий маль-
чишка, заняв лучшую на пароходе позицию для наблюде-
ния за тем, как вахтенные матросы «бьют склянки», моют
за бортом швабры, промеряют дно на перекатах полоса-
тыми шестами, успевал еще строить гримасы наблюдав-
шему за ним Власу и негромко, но так, чтобы он слышал,
дразнился:
— Девчонка! Девчонка!
Назло ему Влас переоделся к обеду в школьную форму,
которую он вез только для того, чтобы показаться бабушке,
как выглядит человек, перешедший во второй класс.
Но неугомонный парень стал напевать:
— Ряженый-переряженый!
Мысленно расправившись с мальчишкой, поселившим-
ся на носу, Влас отправился на корму. Там его весь день
донимали какие-то удильщики и компания девчонок.
Удильщики как будто бы совсем не обращали внимания
на Власа. Они жили сами по себе. Пока пароход бежал
от пристани до пристани, мальчишки насаживали на
крючки красных извивающихся червяков, важно по-
плевывая на них. А лишь только пароход приставал к
пристани, выметывали в воду длинные бечевки с крючками
223
и червяками и к третьему гудку выбирали их обратно.
И обязательно им попадались рыбы. Самые разные.
И они так быстро прятали их в корзинку, что Влас даже
не успевал разглядеть...
Он перегибался через решетку, но им не было никакого
дела до несчастного пассажира первого класса, тосковав-
шего за решеткой, как в клетке. И это было очень обидно.
Еще обидней вели себя девчонки. Чьи они были, не-
известно. Босоногие, простоволосые, в стареньких платьи-
цах и загорелые дочерна.
Он смотрел на них во все глаза, а они делали вид, что
не замечают его. А сами то и дело перелезали через борт
парохода, обходили корму по узкой деревянной кромке,
которая предохраняет пароход от удара о пристань, про-
лезали под громадной лодкой, висевшей на цепях, и иногда
даже отпускали руки, балансируя над кипящей внизу
водой. Они как будто нарочно проделывали все это, чтобы
пристыдить его: «Посмотри, вот что мы, девчонки, можем,
а ты, мальчишка, не можешь!»
Удивительно, как все чувствовали его скованность и
беспомощность и смеялись, смеялись над ним!
Дядя Саша, зоркий полковник авиации, даже играя
в шахматы, одним глазом следил за племянником. А на
пристанях выводил погулять за руку. И было Власу так
стыдно...
А ведь отец, поручая ему Власа, говорил:
— Я категорически против тепличного воспитания!
Детские курорты, взморья, пляжи — это для больных.
Здоровой детворе — простор. Пусть там с двоюродными
братишками в ночное поездит на неоседланной лошади.
Пусть попадет на сенокос. Колосья с деревенскими ребята-
ми пособирает. Пусть не думает, что булки для него на
деревьях растут. Пусть цыпки на ногах заработает! Пусть
поцарапается, подерется! Только не будет маменькиным
сынком. Вспомни, как мы росли! В десять — двенадцать
лет мы уже были мальчишками с биографиями!
224
Дядя Саша со всем соглашался. Но стоило пароходу
отвалить от пристани, как он стал ходить за Власом, как
нянька, обрекая его на муки бездейственной, созерцатель-
ной жизни, такой нестерпимой в девять мальчишеских лет!
Неожиданно для себя Влас, несколько раз поднявшись,
прокравшись, подравшись мысленно, вдруг действительно
поднялся с койки и как был, босой, в полосатой пижаме,
выскользнул из каюты на палубу.
Свежий воздух, густо напитанный запахом луговых
трав, ударил ему в ноздри.
Влас схватился за поручни, покачнувшись от опьяне-
ния.
Руки его почувствовали что-то живое, влажное. Он
вздрогнул и увидел, что все поручни шевелятся. Все они
покрыты крошечными трепещущими белыми ба-бочками
с мягкими прозрачными крыльями.
Откуда взялись они? Влас поднял голову и увидел, что
откуда-то, прямо из глубин неба, с самой луны, сыплются,
словно ожившие снежинки, эти необыкновенные существа
лунного цвета.
Влас никогда не видел и даже не мог себе представить
ничего подобного. Он стоял изумленный, счастливый, что
все это он видит один, пока другие спят.
Крошечные бабочки-снежинки, вея теплой метелицей,
щекотали ему ресницы, ноздри, губы, щедро сыпались в
подставленные ладони, сразу наполняя пригоршни.
Он улыбался, готовый побежать поделиться своим
открытием... Но с кем? Страх, что он будет схвачен за руку
и уложен в постель в такую ночь, когда невозможно спать,
удержал его.
Он прошел вперед и, заметив спящего на канатах
рыжего мальчишку, не стал даже будить его — из злорад-
ства, что тот спит и не видит того, что видит он, Влас!
Все было тихо, ни души, пароход шел словно сам по
себе под шорох летучей метелицы.
Влас обошел всю верхнюю палубу и очутился ла корме.
225
Легко перелез через решетку и спустился на нижнюю
палубу. Здесь, на мешках, на сундучках, среди корзинок,
спали разные люди и среди них, очевидно, те девчонки, что
дразнили его днем. И, хотя ему не перед кем было по-
хвалиться, он смело перелез через борт парохода и пошел
по деревянной кромке над самой водой.
Вода неслась мимо бортов, белая от упавших бабочек,
как луг в цветах; только там, где ее отваливали борта
парохода, показывалась черная таинственная глубина.
А вот и лодка, висящая над кормой. Вся белая, с
красными цепями. Она висит над самой водой. Как про-
лезть дальше? Влас не помнил, проходили девчонки по ней
или под ней. Решил, что интересней пробраться под лодкой.
Ощупав ногой какую-то опору и уцепившись левой
рукой за холодноватую цепь, Влас отклонил свое тело,
стараясь ухватиться правой за кусок цепи, свисающий
с другого края лодки. Но цепь вдруг подалась и, солидно
загремев, пошла вниз. Это было так неожиданно, что
Влас выпустил ее и, ничем больше не удерживаемый,
полетел вниз. Ветерок под мышками, легкий удар о поверх-
ность воды, плеск, и он погрузился в плотную теплоту
так быстро, что не успел крикнуть.
Штурвальный зорко смотрел вперед на огни бакенов,
указывающих путь.
Вахтенный матрос подремывал под сигнальным колоко-
лом.
А полковник авиации мирно спал в душной каюте.
Ему и не снилось, что случилось с его племянником.
Ни рыжий мальчишка, ни стайка девчонок, ни удиль-
щики, крепко заснувшие до рассвета, ни капитан, отдыхаю-
щий в своей каюте,— никто не заметил исчезновения
одного пассажира.
Вначале Влас шел вниз так неудержимо, словно кто-
то тяжелый и плотный цепко схватил его в свои объятия
и увлекал за собой на дно. Затем выпустил, и Влас с лег-
костью пробки выскочил на поверхность.
226
Показавшись над водой, он видел на миг стремительно
убегающие огни парохода, вдохнул воздух, хотел крикнуть,
но, хлебнув воды, снова погрузился в пучину.
На этот раз он погрузился всего лишь до маковки и
некоторое время, оцепенев от страха, смежив веки и плотно
сомкнув губы, плыл вслед за пароходом, увлекаемый водо-
воротом.
Власу захотелось вздохнуть, и, перевернувшись на
спину, он сумел это сделать. Но тут же его снова повернуло
вниз лицом и потянуло под воду. Плавал он плохо, но все
же не утонул. Волна от парохода, развернувшегося вблизи
безымянного острова, подхватила и выбросила его на
отмель.
Ударившись о какую-то коряжинку, он вскочил на
ноги и очень удивился, что вода ему только до колен!
И тут же Влас почувствовал резкий холод. В воде было
как в теплой ванне, а на воздухе — как на сквозняке.
Он попытался бегать и прыгать, чтобы согреться, но
колени его подогнулись, словно под какой-то тяжестью,
и ноги не послушались.
«Это я промок до костей,— подумал Влас,— отяжелел,
как мокрое белье...»
Где он? Куда попал? Ни парохода. Ни огней. Ни звука.
Ночь, и он один в подлунном мире. Даже бабочки пере-
стали падать с неба. И река была тиха, словно притаилась.
Влас тихонько заскулил. Попытался заплакать, но не
получилось. Не перед кем, кого здесь разжалобишь! Да
и мешало какое-то любопытство: а что будет дальше?
Вдруг на берегу в полном безветрии зашуршали темные
кусты.
«Волки!» — вспомнилось Власу из рассказов из книжек
и кино. Страх сорвал его с места. Боясь неведомых кустов
и опасаясь удаляться от реки, он рысцой побежал вдоль
кромки берега по плотному сырому песку.
Рядом река выплескивала кружевную пену из мертвых
белых бабочек.
227
Так бежал он довольно долго.
Берег все время закруглялся, и Влас, несколько согрев-
шийся, вдруг остановился перед странным и необъяснимым
явлением: вода, которая бежала рядом с ним, словно
вперегонки, теперь стала течь ему навстречу! А луна,
которая была справа, стала светить слева.
Медленно шествуя, он пытался решить эту загадку,
и тут новое явление отвлекло его внимание. На берегу,
словно поджидая его, наполовину высунувшись из воды,
лежало какое-то черное и продолговатое чудовище с
хищным острым носом...
Сердце его словно оборвалось и медленно сползло
вниз, а оставшаяся на его месте пустота больно-больно
заныла.
«Что же это я? Что со мной? Ведь такого не бывает!» —
с ужасом думал Влас, не в силах ни повернуть назад, ни
пойти вперед.
Необыкновенное черное неизвестное тоже не двигалось
с места и страшно, выжидающе молчало. Потом вдруг
плеснуло хвостом, словно желая совсем выскочить из воды.
Влас закричал что есть силы и, не раздумывая, бросил-
ся в кусты.
С разбегу он проскочил сквозь заросли, споткнулся
о сухие корни и покатился кубарем прямо на свет, внезапно
ослепивший глаза.
Раздались какие-то крики, чьи-то руки подхватили
его у самого огня.
Услышав человеческие голоса, Влас как-то сразу обмяк
и дал волю такому реву, что у самого зазвенело в ушах.
— Что ты? Ты чей? Убился?
— Ой, мокрый какой!
— Холодный!
— Да ты не бойся, чего ты?
Вокруг него теснились вскочившие от костра мальчиш-
ки, кто с веслом, кто с топором, кто с головней, выхвачен-
ной из огня. На лицах испуг и удальство.
228
— Яс парохода упал! — басовито протянул Влас,
заливаясь слезами еще пуще.
— Ишь ты какой резвый! Это с какого же?
— С «Пирогова»!
— Вот он кто ты есть! — Мальчишка свистнул, бросая
обратно в костер головню.— А мы только страшную сказку
рассказывали, вдруг шасть из-за кустов...
— А это я! — улыбнулся сквозь слезы Влас.
— Герой! — сказал второй паренек, кладя у костра
топор.
— И никто не видал, как ты свалился? — спросил
третий, втыкая в землю весло.
— Нет,— ответил Влас и, вспомнив дядю Сашу,
спящего в каюте, и бабушку, которая ждет его на пристани
в Муроме, ужаснулся и онемел.
Так же онемев, стояли вокруг него ребята, представляя
себе все бедствие.
— Теперь «Пирогов» к Елатьме подходит. Скоро будет
гудок... Проснутся, а его нет! — сказал девичий голосок.
— Проснутся в Дмитриевых горах, когда совсем рас-
светет.
— Вот хватятся! — пробасил третий.
— Ах ты горюшко! — сказал девичий голосок.— Да
ведь они теперь с ума сойдут! Потоп, мол, парень. Ты
плавать хорошо умеешь?
— Совсем плохо.
— Да как же ты выплыл?
А Влас и сам не знал.
За него ответили ребята:
— Его течением вынесло! Тут ведь река на пески
наваливает, ну и выбросила!
И мальчишки стали горячо обсуждать случай с Власом
и его необыкновенное спасение.
— Да ты погрейся, к огню сядь! Дрожишь весь! —
первым пожалел девичий голосок.
— Давай одежду выжмем. Скидывай скорей!
229
Высокий помог Власу стянуть пижаму, мокрую, лип-
кую. А басовитый снял с себя ватник и молча набросил
ему на плечи. Пока один выжимал пижаму, другой под-
бросил сушняку в костер, а третий пододвинул солдатский
котелок и, сунув в руки ложку, сказал:
— Ушицы горяченькой, это лучше всего!
Влас, молча подчиняясь, глотнул горячей, душистой
ухи, такой вкусной, какой он никогда не пробовал, и,
разморенный теплом, тут же и заснул, повалившись на
бок, с ложкой в руке.
Во сне он все падал на дно, увлекаемый кем-то сильным,
схватившим его в тесные объятия, и выбирался наверх,
чтобы вздохнуть. А пароход «Пирогов» наплывал на него,
жарко дыша в лицо всеми огнями.
— Опечется,— сказал девичьим голоском паренек,
отодвигая его от углей.
Ребята спорили, как быть. Несколько раз пытались
будить, допытывались, как имя и фамилия, но все было
бесполезно. Влас был мягок, податлив и непробуден.
Тогда двое ушли, а один остался караулить его у
костра.
Разбудили Власа солнце и шумный галдеж.
Протерев глаза, он зажмурился от яркого блеска песка,
от качания на кустах полосатой пижамы, от сверкания
мокрых тел купальщиков в блистающей воде.
«Где я? Что со мной?» — с нестерпимым любопытством
подумал он. Заметив его пробуждение, жизнь сразу напом-
нила о себе.
— Проснулся, герой! Купаться! — раздался над ухом
звонкий девичий голосок.
— Давай плавать научим! — донесся с реки бас.
И он вспомнил все, что было. И неужели это было с ним,
а не в книжке? И он тот самый мальчик, что упал с паро-
хода и очутился на этом вот никому не известном острове?
Власу вдруг стало страшно: вот сейчас он проснется —
и ничего этого нет. Не было!
230
Но его уже тащили к реке. И купание, самое настоящее,
с плеском, с визгом, с брызгами, захватило его целиком.
Вокруг него резвились в воде не двое и не трое, а целая
куча мальчишек. Они наперебой ныряли, изображали все
способы тонуть и спасаться, обучая Власа плавать.
Все эти ребята из соседнего села явились сюда споза-
ранку, чтобы посмотреть на необыкновенного мальчика,
который упал с парохода.
Об этом случае узнала не только детвора, но и взрос-
лые.
Какая-то хозяйка прислала Власу горячие пышки с
дырочками, смазанные сметаной. И они хранились в
глиняной плошке под ватниками. Другая — вареных яиц.
Кто-то — сахару. И после купания ребята уселись в
кружок и с удовольствием смотрели, как Влас ел, пил.
— Ты не беспокойся. Ты не тужи. Все обойдется,—
говорили мальчишки, хотя Влас и не проявлял беспокой-
ства.— Вася и Матвей сбегали, телеграмму дали.
— Во, смотри, как Вася поцарапался,— с кручи упал,
ночью-то. Вишь, с ребер всю кожу содрал!
Кто-то задирал на смущенном Васе рубаху и показывал
его словно запеченный бок — такая на нем была коричне-
вая корка от ссадины.
— А Матвей хромает. Об камень палец расшиб. Ночью
прямиком дули в Елатьму.
Влас представлял себе ель, и тьму, и ребят, «дующих
прямиком» с телеграммой о нем, и жить ему становилось
все интересней.
— Следующим пароходом поедешь!
— А каким пароходом я поеду? — спрашивал Влас
не без важности.
— «Герценом» поедешь.
— А где пристань?
— Мы его здесь переймем. Остановим, значит.
— И он остановится? Целый пароход?
— Конечно, не половинка! Еще как остановится! Мы
231
такое слово знаем! — лукаво сказал обладатель девичьего
голоска Федя.
Влас верил и не верил, что эти вот мальчишки оста-
новят для него пароход. Но, судя по тому, как запросто
сбегали они ночью в какую-то Елатьму и пренебрежитель-
но отнеслись к своим ранам, эти ребята всё могли.
В ожидании парохода Влас провел на острове полдня,
самые счастливые в его жизни. Никто не держал его за
руку, не останавливал: того нельзя, другого нельзя,—
ребята делали все, как им хотелось. И удивительно разум-
но все делали.
Вот поехали на лодке «сымать подпуска». С ночи они
поставили такие же снасти, что ставили знакомые Власу
удильщики с парохода. А теперь вынимали их с лодки.
И он сам, своей рукой, чувствуя сильные порывы и потяж-
ки, вынимал из речных глубин больших, невиданных рыб.
У них были зубчатые спины, длинные носы. И они
выплывали из глубин, повертываясь на спину и показывая
желтовато-золотистые бока.
— Стерлядь! — с уважением говорили ребята, прини-
мая их в сачки.
— Не хватай руками, порежешься! Изогнется — как
серпом хватит!..
И сердце замирало от восторга при виде каждой
рыбины.
А потом сами варили уху из рыбы, пойманной своими
руками. И что это была за уха! Влас ел — и не мог наесться
вкусного, густого навара золотистого цвета, поглядывая
в котел, много ли там еще.
К полудню вдруг потемнело. За лесом показалось
облако. Засверкали молнии, и вся ватага принялась
«уделывать» шалаш.
Никто не заставлял, не понукал, не просил, все ребята,
словно сами по себе, принялись за дело. И все знали,
кому что делать, как пчелы в улье. Одни рубили кусты и
втыкали в песок прутья. Другие их заплетали, кто был
232
посильней и повыше. Третьи таскали из глубины острова
сухое сено. Его «навивали» на остов шалаша и укрепляли
свитыми из зеленых прутьев жгутами. И во всем этом Влас,
захваченный общим задором работы, принимал участие.
Брызнувший дождь застал ватагу за этим захватываю-
щим делом.
Часть шалаша еще не была покрыта. И, когда все
тесно набились под кровлю, иным не хватило укрытого
места, и их поливал грозовой дождь и в шалаше.
Налетевшая буря трепала сено, пригибала остов
шалаша, сметала в речку пыль и пепел костра вместе с
углями. Угнала чью-то кепку.
Река взбушевалась. Длинные молнии проносились над
ее пенной поверхностью, ослепляя глаза.
И в эти минуты несчастливцы, для которых не хватило
крыши, промокшие до нитки, бросились купаться прямо
в штанах и рубашках в бушующие волны!
Вместе с ними чуть не сорвался и Влас, почуявший в
себе удальство небывалое.
Но вот туча пронеслась, все вокруг засияло, омытое
дождем, и девичий голос Феди прозвенел:
— Ребята, пароход упустим!
Тут же бросились откачивать лодку, в которую на-
хлестало воды до краев.
Двое сели на весла, Матвей с рулевым веслом — на
корму, Федя — рядом с ним. И поплыли. Федя вел на
бечевке за лодкой корзинку, полную только что пойманных
стерлядей.
«Выловили» на стрежень. Лодку качали еще не уходив-
шиеся после бури волны.
Поеживаясь от свежего ветерка и поглядывая свысока
на волны и на безопасную теперь тучу, сверкавшую без-
звучными молниями вдали, Влас бесстрашно стоял на
носу.
Пижама его высохла, и он был один такой полосатый
среди ребят в обыкновенных штанах и рубашках.
233
Все глядели вперед, вытягивая шеи, прислушиваясь.
Вот-вот должен показаться пароход. И он показался.
Вначале Влас увидел голубой флажок и высокие белые
мачты с антеннами, затем белую, с голубыми полосами
трубу, движущуюся словно сама по себе среди трав и
первых стогов скошенного сена по луговой стороне.
И вдруг показался весь пароход. Он выплыл бело-
грудый, как лебедь, пеня перед собой воду. Быстро увели-
чился и превратился в двухэтажный дом, полный стеклян-
ных окон, дверей. Целый дворец, сверкающий стеклом,
медью.
И, увидев эту громадину, выдавливающую из реки
воду так, что волны лезли на берега, шумно затапливая
прибрежные кусты, Влас малодушно усомнился: да полно,
как смогут остановить вот эти босоногие мальчишки целый
пароход?
Страх и неверие отразились на его лице, и все заметили
это. И Матвей весело подмигнул, что означало: не трусь,
вот сейчас увидишь.
Затем он вдруг стал сурово серьезен, и тут же раздался
сердитый гудок.
Пароход, заметив на пути лодку, заголосил: «Прочь
с дороги!»
Матвей поправил лодку, чтобы посторониться, затем
быстро передал кормовое весло Феде, а сам выхватил из
корзины самую большую рыбину и, встав во весь рост,
поднял ее над головой.
Золотая стерлядь забилась, засверкали брызги. Вода
лилась прямо на голову, стекала по лицу Матвея. А он
стоял, улыбаясь, во весь рост под этим душем.
И, когда пароход приблизился так, что лодку откачнуло
бегущей впереди него волной, Федя крикнул:
— Эгей, на «Герцене»!
А Матвей потряс сверкающей стерлядью.
Пароход поравнялся, лодку отбросило в сторону, слов-
но кто развел ее невидимой рукой, и «Александр Герцен»
234
проплыл мимо всей шумной громадой. Казалось, что ж
могло остановить его в могучем его стремлении...
Влас стоял с разинутым ртом, глазея на белые борта,
трепещущие занавески кают, полосатые шезлонги на
бортах, на пестрых женщин и полосатых мужчин, на
сверкающие круглые иллюминаторы, неудержимо про-
носившиеся мимо. Так близко, что белая фуражка капита-
на, и его красное лицо, и рыжие усы, к которым он подносил
рупор, проплыли над лодкой, как луна.
Все кончено. Откачнулась прочь лодка с кормой, за-
дранной к небу...
И вдруг с пароходом что-то случилось. Он словно
сдержал дыхание. И его как-то потянуло назад. А лодка
пошла вперед. Это ребята ударили веслами.
Снова показались медные иллюминаторы, занавески,
нарядные люди, которые теперь все прильнули к бортам
и смотрели на Власа и на мальчишек.
— Есть стерляди? — пророкотал в медную трубу капи-
тан.
— Вот они, вот! — пронзительно отозвался Федя, при-
поднял из реки корзинку, и все рыбы в ней затрепетали.
Лодку как-то само собой подтянуло к борту, и она
прилипла к нему, как приклеенная. С парохода кинули
конец, который ловко подхватили мальчишки. Затем
спустили трап.
Первым прыгнул на ступени и очутился наверху
Матвей, а за ним множество рук подтолкнуло Власа. И тут
же лодка оттолкнулась, и пароход, вздрогнув всей грома-
дой, пошел.
Влас увидел еще раз вихрастые головы мальчишек,
взметнувшиеся на отвальной волне, и лодка исчезла.
Он все еще стоял в некоторой растерянности, получив
ни с чем не сравнимое могучее впечатление от того, как
мальчишки останавливают пароходы. А ловкий Матвей,
ковыляя на поврежденной в ночном походе ноге, подошел
к свернутому канату и с достоинством уселся на него.
235
— Ну, каков улов? — раздался голос сверху.
По лесенке сверху вниз сходил капитан во всем белом,
с его брезентовых туфель при каждом шаге на ступеньки
сыпался зубной порошок.
Вместо ответа Матвей опрокинул мокрую корзинку, и
из нее с треском высыпались тяжелые зелено-золотые
рыбы и стали ползать по палубе, как крокодилы...
— Ой-ой-ой! — воскликнул и схватился за щеки, слов-
но при виде этого у него заболели зубы, какой-то военный
в кителе.— Царские стерляди!
— Глядите, глядите, это рыбы, дошедшие до нас из
мезозойской эры! — потряс какой-то профессор белой
бородой.
Раздались восклицания женщин, столпившихся вокруг.
А Матвей, не дав как следует полюбоваться, положил
корзинку на бок и стал сгребать в нее рыб босой ногой.
— Постой, постой,— сказал сверху капитан,— по-
считать надо... Сколько тут?
— Не продаются,— ответил Матвей.
— Как так? А зачем же сигналили?
— А вот упавший с парохода мальчик,— указал
Матвей на Власа.— Он с «Пирогова» ночью свалился
и на остров выплыл.
После таких слов все обратились к не замеченному
прежде Власу. Сразу забылись стерляди, и Влас завладел
вниманием.
Генерал, профессор, женщины в пестрых платьях, муж-
чины в пижамах, сам капитан — все расспрашивали, как
это было.
И на все вопросы отвечал почему-то Матвей, словно
Влас был немым и глухим.
И, когда любопытство и тревога мало-помалу улеглись,
он сказал:
— А стерляди — это ему на дорогу. Сам ловил.
При этих словах Влас не без тщеславия кивнул головой.
— Вот оно, дело-то какое! — вздохнул капитан.— А я
236
думал, обыкновенная история: наловили квасьевские маль-
чишки стерлядей и выехали поменять на соль, на спички,
на хлебное удовольствие... Живут здесь весь покос, как
юные дикари... Пока рыбаки косят — снасти караулят.
Ловки ловить стерлядей... И пароходы приманивать... Идя
навстречу интересам пассажиров, клюем, признаться, на
эту приманку... Уж очень рыба-то необыкновенная. По
вкусовым качествам в мире нет такой... Нектар богов, а
не уха из нее. Сами понимаете.
Многие пассажиры понимали. И генерал, опершись
на плечо Власа и заглянув ему в глаза, сказал:
— Ну что ж, распоряжайтесь, молодой человек, чтоб
приготовили уху в честь вашего необыкновенного приклю-
чения!
Влас кивнул головой, и корзинка со стерлядями исчезла
в камбузе в одну минуту.
На пристани Елатьма, где слез Матвей, ему выбросили
через борт корзинку. Он, надев ее на голову, как фокусник,
пошел прочь, сверкая глазами сквозь решетку прутьев,
известной всем мальчишкам походкой, когда палец на ноге
ушиблен и приходится перескакивать на пятке.
Влас с восторгом проводил его благодарным взглядом,
забыв поблагодарить на словах.
Да, собственно, этого и не требовалось; мальчишки
Квасьева долго еще гордились тем, что они прослыли по
Оке героями, умеющими останавливать пароходы и
спасать падающих в воду мальчишек. И все капитаны
пассажирских пароходов, проплывавших мимо их острова,
рассказывали о них легенды своим пассажирам. И при-
тормаживали ход, ожидая, не выплывет ли лодка с завет-
ными дарами красавицы Оки.
Что же сказать еще о Власе?
Дальше он ехал без всяких приключений. И при полной
свободе. Никто не говорил ему теперь «нельзя», «не смей»,
«не трогай», как человеку, видавшему виды. И он вел себя
спокойно и мудро. В меру перчил уху, сколько нужно
237
брал горчицы, не капризничал за едой, не лез в разговоры
взрослых, не болтал под столом ногами.
Всем новым пассажирам люди рассказывали теперь
о нем. Да так, что женщины смотрели на Власа с испугом,
мужчины — с задумчивой усмешкой, мальчишки — с
завистью, девчонки — с обожанием.
А капитан, который взял его в свою каюту до Мурома,
на каждой пристани обязательно о нем заговаривал.
— А что,— спрашивал он вахтенных,— сильно волно-
вались на «Пирогове», пока не получили телеграммы?
И отвечал на расспросы:
— У нас, у нас, как же, доставим в целости.
По-видимому, он был очень горд, что везет мальчика,
попавшего в такое приключение, о котором всю навигацию
будут говорить на Оке.
Но самое необыкновенное ждало Власа в Муроме. Его
встречала целая делегация: дядя Саша, бабушка и все
его муромские тети, дяди, братья и сестры. Были поцелуи,
объятия, но никто не взял его за руку и не повел, как
маленького. Никому это даже в голову не пришло — так
потрясло родичей приключение Власа.
Только рыжий мальчишка, каким-то образом очутив-
шийся тут же, среди встречающих, сказал так, что рас-
слышал один Влас:
— Подумаешь... Кабы нарочно, а то нечаянно...
Конечно, он злился, что сам не догадался упасть с
парохода. Поэтому Влас лишь снисходительно улыбнулся.
И пожалел, что нет еще удильщиков и озорных девчонок.
Неужели они будут жить на свете, не зная, как отличился
мальчишка в пижаме, над которым они посмеивались,
считая его ни на что не способным маменькиным сынком...
Эта мысль его долго мучила.
ЛЕГЕНДА
О МОСКОВСКОМ
ГАВРОШЕ
Художественно-
ЗокументалЪная
по 3ес mb
Часть первая
«ЖИЗНЬ ЗА ЦАРЯ»
Все началось из-за того, что слишком близко очутился
Андрейка возле царя. Вот он, русский царь, Николай II,
при всех орденах и регалиях, при золотых эполетах и в
сверкающих сапогах. А вот он, Андрейка, в худом пиджа-
чишке и в дырявых ботинках.
Такая честь выпала ему недаром: не кто другой, а
именно он притащил этот громадный портрет в школу в
день объявления войны царской Россией германскому
кайзеру Вильгельму. Прямо с манифестации в честь рус-
ского царя.
...Школяров вел учитель. Рядом благородные чинов- •
ники и богатые купцы пешком шли. А их жены и дочки
в колясках ехали, кто на своих рысаках, кто на извозчиках.
Охраняли шествие мордатые приказчики, трактирщики,
переодетые городовые: «черная сотня».
После пения «Боже, царя храни» и «Славься, наш
царь в Сионе» манифестанты, подойдя к городской думе,
стали кричать: «Долой Вильгельма!», «Бей немчуру!».
А над московскими улицами, над торговыми рядами
сплошные немцы на вывесках магазинов красуются:
циндели, Циммерманы, зингеры.
Кто-то из бойких трактирщиков «догадался».
— Бей их, братцы! — Да как трахнул камнем по
витрине.
Зазвенели стекла.
240
Андрейка в первую минуту растерялся. А знаменитый
замоскворецкий кулачный боец Васька-мясник, тащивший
самый большой царский портрет, прислонил его к Андрей-
ке: «Что рот разинул? Побереги!» — и бросился бить-
громить.
И началось такое, что только раз в жизни увидишь.
Рояли и пианино Беккера, Бютнера, Шредера летели со
вторых этажей на мостовую. Стонали струны, раскалыва-
лось дорогое полированное дерево, а мордатые охотно-
рядские приказчики и купеческие сынки только посмеива-
лись.
Мальчишки-посыльные, ученики, подмастерья подхва-
тывали трубы, кларнеты, барабаны. Под их отчаянную
музыку плясали в витринах манекены. Роскошные дам-
ские шляпы с перьями, как птицы, над людьми летали.
Иные ловкачи стали растаскивать добро. Васька-
мясник взвалил на спину огромную штуку сукна и исчез
в суете погрома.
Когда все кончилось и уставшие погромщики ра-
зошлись, Андрейка так и остался при царском портрете.
Не смея его бросить, он и притащил этот портрет, себе
на беду, в школу. Поначалу он этим отличился. Учитель
истории и географии Никодим Петрович Фивейский его
перед всем классом похвалил. Такой царский портрет и в
гимназии не в каждой.
Неисправимых озорников Фивейский стал на первую
парту сажать перед портретом. И ребята под взглядом
царя робели, меньше вертелись.
А Андрейка обращался с царем по-свойски: пыль с
него стирал, мух сгонял. Учитель его хвалил да похвали-
вал. Но выхваливаться, известно, дело плохое, добром не
кончится.
Случилось так, что в школу должна была приехать
известная московская богачка, купчиха Морозова. Она
объезжала бедные школы, где учились дети рабочих, выби-
рая себе подопечную.
g О смелых и умелых
241
Учитель Фивейский, желая заполучить богатую по-
печительницу, решил показать, что его ученики, хотя и
дети рабочих, все за царя и отечество. Он сам сколько
раз наблюдал, как они полосуют деревянными саблями
крапиву да лопухи на школьном пустыре и орут как
оглашенные: «Ура! Бей австрияков! Руби немчуру!»
И среди них резвей всех мальчик, спасший в сумятице
погрома царский портрет. Вот на нем-то учитель и решил
сыграть перед купчихой. Шутка ли! Бедняк, одежонка в
заплатках, в худых ботинках, синий от недоедания, а с
царя пыль сдувает. Значит, любит!
...В начале войны Андрейка крепко стоял за русского
царя и ненавидел его врага — германского кайзера Виль-
гельма. Даже собирался на войну бежать, жизнь за царя
положить.
Он повесил у себя дома красочную картинку ценой
три копейки. На ней был изображен чубатый русский
казак, который, зажав между колен голову германского
кайзера, лупил Вильгельма нагайкой. Под картинкой был
напечатан стишок:
Немец-перец колбаса,
Не ерошь ты волоса,
Не крути ты, Виля, ус,
Не ходи войной на Русь.
Как почнет тебя казак
И вот эдак и вот так.
Вот тогда ты будешь знать,
Как с Россией воевать!
Полюбовавшись этой картинкой, отец велел повесить
ее на стену, сказав:
— Пусть все видят, как их надо отделывать... Вот бы
и нашему царю так всыпать, чтобы войны не затевал!
Учитель и не знал, что ученик его сильно в царе
разочаровался. И помог этому тот самый Васька-мясник,
кулачный боец, который ему царский портрет так щедро
подарил.
242
Он вернулся с войны, опухший от ревматизма, с не-
гнущимися коленками, скрюченными пальцами. Ни в
кулачные бои на Москве-реке, ни в мясные рубщики он
больше не-годился. Купец-лабазник Крестьянинов взял
его из жалости сидельцем в лабаз с овсом и сеном.
— Как же ты, Вася, такой богатырь, оплошал-то? —
допытывались у него.
— Это не я, а наш Николашка наплошал. Нешто так
воюют? Мы стрельнем малой пулькой, а в нас аж целый
чемодан летит: рванет — роту побьет. Вот и отвоевался...
Ни одного германа вблизи не видал, а инвалидом стал...
Нет, при таком царе, который сам без царя в голове, худо
нам будет. Где уж ему войском управлять, когда им его
жена, немка Алиска, командует...
Самыми горячими слушателями Васьки были маль-
чишки.
Насчет худа Васька правильно напророчил. Вскоре
голодные беженцы, безрукие, безногие, безглазые солдаты
заполнили Замоскворечье. Многим даже хлеба не хватать
стало.
Но замоскворецкие мальчишки народ сметливый,
быстро догадались, где достать лишний кусок. Недалеко
окружная железная дорога, а по ней и день и ночь бегут
и бегут поезда: коней и- людей на войну везут в обход
Москвы. В приоткрытых дверях гривастые конские морды
мелькают, лохматые бороды пожилых мужиков, испуган-
ные лица безусых парней. Завидев церкви белокаменной
столицы, иные торопливо закрестятся.
Мальчишкам зевать некогда, припустятся рядом
с вагонами и жалобно кричат: «Солдатики, киньте
хлебца!»
Сжалятся служивые, вспомнив своих сирот, остав-
шихся в деревнях, и кинут кто ломоть, а кто и полковриги
ржаного хлеба, испеченного в дорогу матерями да женами.
И умчатся помирать в окопы.
А ребята разбегутся по домам поделиться с родными
243
солдатским хлебцем, а со всей улицей — залихватскими
песнями. И конечно, Андрейка вместе с ребятами и куски
эти жевал, и лихие песни подхватывал.
Но об этом не знал учитель Фивейский.
...Купчиха приехала на паре вороных, в коляске с
дутыми шинами. Она была в черных Шелках, в ушах
сверкали бриллиантики. Лицом бела, полна, пухлые
пальцы все в кольцах. Когда вошла — повеяло душисто,
как от цветочной клумбы.
Следом за ней — важный господин в сюртуке с золо-
тыми пуговицами.
— Павлов Андрей! — позвал голос учителя.
Андрейка вскочил и чихнул. Раздались приглушенные
смешки, Морозова милостиво улыбнулась.
— Вот мальчик, про которого я вам говорил,— изо-
гнулся Фивейский.— Расскажите, Павлов Андрей, про
Ивана Сусанина.
Накануне учитель сводил школяров в кинотеатр «Вели-
кан» на картину «Жизнь за царя» и заставлял ребят
пересказывать содержание.
Андрейка начал без запинки:
— Русские люди, купцы и бояре, устав жить без царя,
спасая Русь, избрали на царство молодого Михаила Рома-
нова. А злые ляхи решили его убить. И пошли искать его
терем. Бродили, бродили по темным лесам, найти не
могут... А Иван Сусанин: идемте, мол, покажу. Да и завел
так, что не выйти. Изрубили его ляхи с досады, да и сами
померзли, как воробьи. А царь все-таки воцарился. И по-
шли от него: Алексей тишайший, Петр Первый, Екатерина
Вторая, Александр благословенный.
Купчиха улыбалась все шире, поглядывая на со-
провождающего ее важного господина.
— А знаете ли вы, Андрей Павлов, полный титул ныне
царствующего императора?
Титул царя был такой длинный, что не сразу выго-
воришь,— царь польский, великий князь финляндский,
244
герцог лифляндский и прочая и прочая. Для краткости
Андрейка лихо.отчеканил:
— Николай Второй, кровавый!
У важного господина золотые очки с носа-крюка
слетели и повисли на цепочке. Фивейский вытянулся и
застыл, как покойник. У купчихи глаза округлились.
— Это где ты такое слышал? — спросил наконец
чиновник.
— А там! — махнул рукой Андрейка в сторону окруж-
ной, где гугукнул очередной паровоз. И, заложив ладонь
на затылок, как это делали солдаты, запел:
Миколай вином торгует,
Сашка булки продает...
— Молчать! — вскричал, как хриплый петух, чинов-
ник.
Богачка Морозова укатила, откинувшись в коляске.
Учитель Фивейский не вернулся в класс. Вместо него в
класс вошел протоиерей Воздвиженской церкви, которой
принадлежала школа, отец Исай, самый грозный поп из
всех замоскворецких.
Он не стал допытывать, «откуда взял Андрей эти слова
да кто его родители», он только сказал:
— Возмутитель благонравия, изыди!
Никто не пошевелился. Ребята Андрея не выдавали.
Но тут высунулся Фивейский, держа у виска белый пла-
точек, и указал возмутителя.
Поп вытянул виновника из-за парты за ухо и заорал:
— Вон отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было! —
И, протащив по коридору, наподдал ему на крыльце по-
ниже спины сапогом с ловкостью, достойной вышибалы
в трактире Полякова.
Завертевшись, как крученый мяч, Андрейка расслышал
вдогонку:
— Пришли родителя... Вы ответите за оскорбление
величества! Жизнью!
245
Андрейка как настоящий замоскворецкий мальчишка
ответил на это:
— За такого царя жизнь! А этого не хотите? — И по-
хлопал себя по заду.
ДРУЗЬЯ И ВРАГИ
По обычаю замоскворецких мальчишек Андрейка в бе-
де не унывал. Чем ему хуже, тем он веселей. Вот и теперь,
перескакивая с булыжной мостовой на пыльные тротуары,
он развлекался: читал вывески наоборот, дергал за хвосты
дремлющих вместе с извозчиками кляч, запряженных в
старомодные пролетки, и хохотал, отскакивая от злого
кнута.
Огромную вывеску над лабазом — «Продажа овса и
сена Крестьянинова и К°» — он прогорланил по-своему:
«Продажа отца и сына Крестьянинова и хо-хо-хо!» И был
отпугнут метлой Васьки-сидельца.
— Ты чего это веселишься, Арбуз, когда школяры за
партами? Из школы выгнали? Да с тебя отец шкуру
спустит!
— Одну спустит — другая нарастет!
— Бабушка есть не даст!
— Были бы зубы, чего-нибудь покусаю!
— Ночевать домой не пустят!
— В собачьей будке переночую.
— Наш прокурат всем бедам рад! — пропищала тон-
коногая девчонка с пачкой нераспроданных газет под
мышкой. Это была единственная девчонка среди мальчи-
шек — продавцов газет, по прозвищу Стенька Разин.
Стенька, Дарвалдай, Керимбай, Чумазей — таковы бы-
ли уличные клички приятелей Арбуза.
Враги его тоже имели клички. Вот проехал на извозчи-
ке гимназист Вячик-мячик; вот важно прошагал из лефор-
товских г.адстских корпусов в сопровождении дядьки ка-
246
детик Котик. По тротуару спешил в начищенных до блеска
сапогах парень в офицерской шинели до пят, с лицом неж-
ным и пухлым, как у хорошенькой горничной из богатого
дома.
Лукашка-лакей,
Служи барину ловчей,
Подавай, принимай,
Оплеухи получай! —
не утерпел подразниться Андрей, хотя родители Лукашки
приходились дальней родней не то его бабушке, не то
дедушки их были из одной деревни.
Лукашка возмутился:
— Я тебе не лакей! Я вестовой генерала Мрозовского,
дурак!
За дурака Андрейка оглушил Лукашку таким заливи-
стым свистом, что новоиспеченный вестовой бросился
наутек, грозясь отомстить своему дальнему родствен-
нику.
Позабавившись тем и сем, Андрейка очутился в толпе
любопытствующих у подъезда Гоппнеров, управляющих
заводом Михельсона, где его отец работал кузнецом.
Зеваки смотрели, как к Гоппнерам съезжались гости.
Со змеиным шипением подкатывали на дутых шинах
пролетки и коляски московских богачей. Бородатый швей-
цар в расшитой золотой одежде с поклоном отворял тя-
желые двери.
«Городской голова Челноков...», «Фабрикант Рукавиш-
ников...», «Купец Елисеев...», «Миллионщик Рябушин-
ский»,— передавалось в толпе.
Здоровенный, толстый городовой по прозвищу Пузо
шикал на любопытствующих, отодвигая их подальше. Ме-
шал ему наводить порядок Гриша Чайник, известный
в Замоскворечье чудак и гуляка, любитель покуражиться.
Вот и сейчас он вздумал обниматься с городовым. Низень-
кий, коренастый, длиннорукий, лез к нему с такими сло-
вами:
247
— Благодетель улицы! Опора трона! Слуга царю, отец
прохожим! Дай я тебя облобызаю... Бог на небе, царь на
земле, ты в Замоскворечье столп нерушимый.
За такие слова и в морду не дашь, и в участок не све-
дешь.
В толпе хихикали, посмеивались солидные прохожие,
забавлялся и Андрейка.
Вдруг раздался музыкальный звук автомобильного
рожка, и на машине подъехал сам хозяин завода.
«Михельсон! Михельсон! Михельсон!» — понеслось по
толпе. Это был известный в Москве адвокат, любимец
богачей, а теперь и сам стал владельцем завода — раз-
богател. Не у каждого миллионера такой автомобиль.
Андрейка притерся к машине и попытался надавить
на резиновую грушу, но шофер погрозил огромным кула-
ком в кожаной перчатке, и он изобразил смирение.
Михельсон быстро взошел по ступеням, бросив на руки
встречавших лакеев меховую доху, швейцар плотно за-
крыл двери, и на этом представление у парадного Гоппне-
ров окончилось.
— Ишь слетелось воронье на пир!
— Насосались нашей крови, теперь вино лакают!
— Они шампанское ведрами пьют, а у нас дети с голо-
ду мрут.
— Кому война, а им мать родна!
Услышав, как поносят богачей, городовой Пузин стал
разгонять толпу.
Андрейке захотелось развеселить людей. Он подлез
к будке сторожевого пса Гоппнеров и ну с ним обниматься.
Это был номер! Гоппнеровский Кусай славился своей сви-
репостью. Сами хозяева его боялись. Лакеи еду бросали
издалека. Послышались тревожные охи и ахи. Но Андрей-
ка только посмеивался, лаская грозного волкодава. Секрет
заключался в том, что Кусай был приятелем его Альмы.
Частенько поздним вечером, когда хозяева спят, а двор-
ники дремлют, Андрейка, отодвинув доску забор-а, пускал
248
свою Альму в сад Гоппнеров, где гулял спущенный с цепи
Кусай. Собаки бегали и играли, веселились. И конечно,
Кусай любил Андрейку и позволить ему мог все.
Позабавившись лихостью мальчишки, прохожие разо-
шлись. Но куда было деваться Андрею? И домой явиться
страшно: отец в гневе суров. А есть хочется, спасения нет!
— Эй, Арбузик! Пойдем вместе, найдем двести. Посви-
щу, поищу, чем-нибудь угощу. Желаешь, пойдем в ресто-
ран? — Стенька Разин, распродав газеты, позванивала
в кармане медяками.
В ресторанах Андрейка не бывал, только в окна по-
сматривал. И хотя не поверил, что Стенька разбогатела,
все же отправился за ней, подозревая уготованную ею
шутку.
Так оно и случилось. У вращающихся дверей роскош-
ного ресторана стоял важный швейцар. Андрейка и Стень-
ка Разин пристроились у решетки, ограждающей огромные
окна ресторана, и стали «заказывать» себе различные
блюда и «угощаться» ими, подражая жестам господ и дам,
сидящих за ресторанными столиками.
На это представление стали собираться прохожие.
Швейцар заметил непорядок, и пришлось Андрейке с его
подружкой ретироваться, не закончив «роскошного обе-
да». Они весело посмеялись, но голод не тетка, и Стенька
пригласила Андрейку к себе домой поесть печеной кар-
тошки.
ДОБРАЯ ВОЛШЕБНИЦА
Сидят у жаркой печки Андрей и Стеша, вынимают из
углей горячую картошку и лакомятся, обжигая губы, вкус-
но похрустывая пригорелыми корочками. Стешина мать
смотрит на них добрыми глазами, отодвинув занавеску, за
которой стоит ее кровать.
Стешина каморка мала, тесна — не повернуться.
Прежде, когда Стешины отец и мать работали на
249
фабрике, они жили в небольшой квартирке. Когда отца
забрали на войну, пришлось поселиться в комнате под
самой крышей, а когда мать слегла и ее уволили с фаб-
рики,— спуститься в полуподвал. Хозяйка все повышала
и повышала плату за квартиру, а денег было — лишь
Стешины пятачки от продажи газет.
— Мама, покушай картошки,— предложила Стеша.
— Не идет в душу, дочка! Если бы к ней селедочки...
Стеша смутилась. Сколько она ни экономила, на квар-
тиру, на свет, на воду, на лекарства кое-как натягивала,
а на еду вот не хватало.
Купцы каждый день повышали цены и на продукты.
Почему? Это было для Стеши загадкой. Знающие люди
говорили, что все это из-за войны, из-за дурости царя
Николашки, изменницы царицы, лихоимства царских ми-
нистров и божьего попустительства...
Однако до царя далеко, до бога высоко, а до хозяйки
дома близко. Она неожиданно .открыла без стука дверь
и пробасила:
— Про должок за квартиру не забыли? Не то завтра
к околоточному и выселю!
— Да ведь сироты мы! Неужели подождать нельзя? —
взмолилась мать.
— Я сама сирота. Мой тоже на войне. Продайте что-
нибудь и расплатитесь... Шаль вон с каймою...
Хозяйка закрыла дверь, а Стешина мама заплакала.
Старинная шаль была единственной ценной вещью, что
осталось у нее. Она была получена в подарок от отцовой
бабушки, когда Стешина мама была еще невестой. Вы-
тканная розами, с белыми шелковыми кистями и такая
большая, что Стеша могла вся в нее завернуться. А мама,
когда ей было особенно грустно, накинув на плечи шаль
и любуясь в осколок зеркальца, напевала тихим голосом
песню:
На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни...
250
От этой песни хотелось плакать. Но Стеша сдержива-
лась.
— Тает опа у меня, как льдинка... Уж и не знаю, до-
держу ли до возвращения папани,— прошептала Стеша
Андрейке.
У Стешиной мамы была мечта: прежде чем умереть,
увидеться с мужем. И ради этого последнего свидания
Стеша и трудилась изо всех сил.
С тяжелым сердцем покинул Андрейка Стешину ка-
морку. А дома его ждала добрая волшебница.
Ее появлению Андрейка не очень удивился — в За-
москворечье волшебниц да колдуний было полно, жители
общались с ними запросто. Война их откуда-то словно
метлой намела. Куда ни глянь, всюду шуршат широкими
юбками. И все настойчиво предлагают погадать на кар-
тах, на бобах, на стручках, велят показать ладонь или
посмотреть в воду. И всем надо «ручку позолотить» —
тогда судьба сбудется.
Андрейка всем им не очень доверял. Как они могут
другим помочь, если сами бегают обтрепанные, попро-
шайничают, сами вечно полуголодные?
У семейства Павловых была волшебница понадежней.
И главное, своя, замоскворецкая. Да еще приходилась
родственницей.
Тетя Феня Филонова была обыкновенная салопница,
каких немало шныряло”по Замоскворечью из одного бога-
того дома в другой. Там купчихе погадать, там купеческой
дочке жениха подыскать, а бывало, и купцу про дешевые
товары нашептать, чтобы выгодно перепродал. В одном
доме тетю Феню кофейком побалуют, в другом чайком,
а где и рюмочкой наливки подсластят.
Салопницы были незаметны, привычны, вездесущи и
хотя и не всегда всемогущи, но иной раз за небольшие
награды помогали в бедах.
Поскольку Филониха приходилась Павловым родней,
хотя и дальней, она за свои благодеяния никакого воз-
251
награждения не требовала и помогала им бесплатно.
Вот и сейчас, важно сидя за столом, дуя на блюдечко
с чаем, она пристально рассматривала Андрейку и шепе-
ляво говорила:
— Ежели в казачки, так не на что и казакинчик на-
деть... Ежели в мальчики при дверях, так совсем не такая
физиомордия нужна...
Андрейка смущенно отворачивался, пряча глаза: «От-
куда узнала, что с ним в' школе произошло?»
Бабушка смотрела в рот Филонихе с такой надеждой,
будто от слов, выпавших из него, все решится в лучшую
сторону.
— А и то сказать, в кого же ему и быть? Отец мужлан
неотесанный. Скуластый, головастый, ручищи — клешни
рачьи... То ли дело я вышла за моего, есть на что посмот-
реть. Личико умильное, с усиками. Не мужчина, а шоко-
лад. Ну и я в долгу не осталась. Что ни деточка ему, то
конфеточка. Одно заглядение. Что личиками, что характе-
рами. Утешеньица наши! Подумать только. Лукаша всего
годик в подлакеях и походил. А теперь полный лакей.
И не простой, а генеральский. Да и Глаша разве простая
горничная? Без пяти минут полная компаньенка у баро-
нессы фон Таксис. Никакой черной работы, одни только
барынины капризы исполняет.
Повезло вам,— вздыхает бабушка.
— А почему повезло? Потому что понятие имеем.. Бо-
гатые не тех любят, кто на них работает, а тех, кто им
угождает. Тому и барская похвала и пища с барского
стола. Вот мой-то Филонушка теперь любого царского
кушанья может отведать, любого царского вина испить.
Шутка ли! Лакей в царском поезде. А все потому, что
прислуживать умеет... Ну да ладно, устрою вам, поста-
раюсь по-родственному... Кричать ты сильно можешь?
Андрейка даже поперхнулся от неожиданного вопроса.
Но бабушка так его ущипнула, что он издал громкий
вопль.
252
— Подойдет! — кивнула Филониха.— Крикуном в ба-
лаган Трушечкина пристрою. Он к рождественским гу-
ляньям горластых мальчишек набирает, публику зазы-
вать... Сначала на рождество покричит, потом на масле-
нице, а там, глядишь... Постой, постой, кума... Беловат
парень, а то вот еще барышням Сакс-Воротынским маль-
чишечка при конях требуется — грумом прислуживать.
В таких ролях, конечно, нужно быть черным, потому
арапская это должность. Ну да в военное время и белый
арапчонок сгодится...
Кончилось дело тем, что Андрейка пулей помчался
к Глаше разузнать, свободно ли место грума у барышень
Сакс-Воротынских.
КЕМ БЫТЬ АНДРЕЙКЕ?
Выбежать к Крымскому мосту, проехать его, при-
цепившись сзади к трамваю, скатиться на Остоженку
и очутиться перед воротами ограды дома фон Таксис
было для Андрейки недолгим делом.
Важный привратник с холодно-льдистыми глазами не
страшил его: вся дворня любила Глашу, стоило сказать,
что ты ее родственник, даже привратник становился при-
ветлив и глаза его оттаивали.
Андрейка увидел Глашу сквозь ажурную железную
ограду, окружавшую сад баронессы. Он хотел было уже
крикнуть: «Наше вам с кисточкой», как заметил в саду
военного. Тот выцеливал ворону, сидевшую на высоком
дереве. Прищурившись, стрелок глядел в стеклышко на
месте прицельной рамки. Таких винтовок Андрейка еще
не видал.
Раздался сухой треск выстрела, и ворона свалилась.
— Ах, зачем вы это?! — испугалась Глаша.
— А затем, что я снайпер, милочка. Сверхметкий
стрелок. Моя профессия — убивать. И я должен, чтобы не
253
потерять меткости, стрелять, стрелять, стрелять. В ворон,
в людей, в лошадей и одинаково метко. Понимаешь?
Глаша молча слушала, испуганно взмахивая длинны-
ми ресницами, словно бабочка крыльями.
Фон Таксис снова вскинул винтовку, прицелился:
щелк! трах! — и еще одна ворона свалилась с дерева.
Андрейка восхищенно глядел на офицера.
— Что ты на меня уставился, мальчик? Ты меня
узнал? Я поручик Лермонтов со школьной картинки, да?
— Ага! — кивнул Андрейка.
Офицер фон Таксис был курнос, с округлым лицом
и усиками над пухлыми губами. Он самодовольно улыб-
нулся.
— На вот на память,— офицер протянул Андрейке
стреляные гильзы. И в тот же миг схватил его ухо паль-
цами, словно клещами.
— Невежа! Не забывай в другой раз говорить спа-
сибо.
Андрейка чуть не завопил от боли, но сдержался
и процедил сквозь зубы:
— Спасибо.
Глаша зарделась, не сказав, однако, что Андрейка
ее родня. Что с нее спросишь? Она только что родного
брата не признала — младшего, Фильку.
Надо же было так случиться, что после двух мило-
видных детей третий народился у Филоновых словно в
насмешку. Лицо скуластое, нос приплюснут, глаза как
плошки, рот до ушей. И кроме всего этого, его голову вен-
чала шапка огненно-рыжих волос, завитых в такие крутые
кудри, что железным гребешком не расчешешь.
Если про Лукашку говорили, что его в цветущих
лугах нашли, про Глашу сказывали, будто она среди роз
в барском саду отыскалась, то про Фильку злословили,
что его из крапивы вытащили.
И брат и сестра избегали его, а Филька так их любил,
что иногда прокрадывался, чтобы посмотреть на сестру
254
хоть издали. Вот и сейчас, притаившись за железной
кованой оградой, он любовался сестрой и оказался сви-
детелем того, как офицер обидел Андрейку.
— Ты не сердись на него. Это он так, шутейно. Для
Глаши... Он ей конфеты и духи дарит,— говорил Филька,
подбежав к Андрейке, когда офицер и сестра ушли.— Это
хозяйки племянник любимый. С войны на побывку при-
был. Так что... ничего! А у тебя к Глаше дело какое?
Андрейка рассказал.
— Верно! — подтвердил Филька.— Сакс-Воротын-
ские желают нанять грума к своим лошадям. Пойдем,
я тебя проведу к ним. Это рядом. У меня там привратник
знакомый, я ему за нюхательным табаком в лавку бегаю...
Привратник, нарядный старик, давно обезножевший,
сидел под аркой ворот богатого особняка, видневшегося
в саду. Узнав от мальчишек, чем они интересуются, он
позвал конюшенного. Тот позвал нарядно одетого лакея.
Лакей, выслушав их, удалился в дом, и вскоре на балкон-
чике дома появились хозяйки усадьбы барышни Сакс-
Воротынские. Все три. Высокие, большеглазые, золотово-
лосые. Красавицы!
Барышни взглянули на мальчишек и весело рассмея-
лись. Особенно насмешил их Филька.
— Прелестный уродец! — вдоволь насмеявшись, ска-
зала одна сестра.
— Красный арапчик! — подхватила другая.— Очаро-
вательно!
— С таким грумом всю Москву можно насмешить! —
сказала третья.
Сестры удалились, не сказав ребятам ни здравствуй,
ни прощай, и конюшенный выпроводил мальчишек...
Когда Андрейка понуро приплелся домой, Филониха
все еще распивала чай. Узнав, как обернулось дело, она
перекрестилась.
— Ну и слава богу! Еще одно мое гадание сбылось.
Я тут раскидывала карты, не выходила тебе должность
255
в богатом доме, при трех важных кралях. А вышло идти
в трефовый дом к трефовому королю. Там за паралич-
ным барином надо горшки выносить. Должность, конечно,
душная, барин залежалый, но платить будут хорошо
и при ихнем столе и чае...
Бабушка принялась уже доставать чистую одежду
для внука, но в это время дверь открылась, и в неурочное
время вошел отец. Андрейка быстро спрятался за бабуш-
кину спину.
— Тьфу, опять забастовка! — Ни с кем не здороваясь,
отец шмякнул кепку о колено.— Срочные заказы, хоро-
шие заработки, а наши опять за свое. «Останавливай
станки, кончай работу». Мало им прибавки, из-за кото-
рой в тот раз бушевали, так теперь царь помешал. «Долой
самодержавие!», «Кончай войну!».
— Да уж теперь это модно, царя ругать,— поджав
губы, Филониха метнула глаза на Андрейку.
— А ты, Лиса Патрикеевна, чего тут хвостом метешь?
Чего вынюхиваешь? — отец недолюбливал Филоновых.—
Или у нас беда какая? Чего понурые? — окинул он взгля-
дом домашних.
— Да вот попросили мы Фенечку помочь нашей беде.
По-родственному...— начала бабушка.
Но Филониха сразу все выложила:
— Из школы парня выгнали! Так надо же куда-
нибудь...
— Это за что? Ты чего натворил? — отец повернулся
к Андрею.
— За оскорбление его императорского величества,—
ехидно усмехнулась Филониха.
— И ты против царя бунтовать? Ах ты козявка! —
отец рассмеялся.
— Вот и просим Фенечку определить его куда-ни-
будь,— всхлипнула бабушка.
•— В лакеи-куда-нибудь? В подпевалы, в подтиралы!
К чертям! Я своим детям филонить не позволю!
256
Отец стукнул ладонью по столу, и Филониха исчезла.
Только запашок от нее остался, кофейно-мятный, слад-
коватый.
— У, Филоны проклятые! — пробормотал отец и удов-
летворенно высморкался.— Вот забастовка кончится, и ай-
да на завод. Подручным у кузнецов поработаешь и чело-
веком станешь, как я. Вместе будем на железном солныш-
ке греться, в заводской преисподней холод в жар пере-
гонять! — Эти загадочные слова кузнец подкрепил ударом
кулака по столу.
«АРБУЗ-КАРАПУЗ»
Так очутился Андрейка в жаркой «преисподней» За-
москворечья — в кузнечном цехе завода Михельсона.
С самого первого дня, когда отец представил его
мастерам, кто-то из зубастых подручных крикнул: «Гляди,
Арбуз нам Арбузика подкатил!» — и утвердилась за Анд-
рейкой эта кличка.
— Арбуз, водички!
— Арбузик, подай клещи!
— Арбуз-карапуз, подсыпь угля!
И он носится от одного рабочего к другому, мелькая
среди дыма и пламени. На щеках крапинки мазута, уши
в саже, стриженая голова присыпана формовочной зем-
лей. Словом, настоящий чумазый, как и полагается за-
водскому мальчишке на побегушках.
Шустрый, сообразительный, Андрейка быстро обвык-
ся. Только глаза щурятся от раскаленных искр, брызгаю-
щих из-под молотов, да зубы блестят в улыбке. Веселый,
безотказный подручный паренек.
Поначалу кузнецы над ним подшучивали:
— Сбегай в булочную, принеси дырку от бублика!
Или еще смешней:
— Дуй в инструментальную, скажи,.пусть дадут тебе
выволочку!
257
Иной раз помчится второпях, не разобравшись, вы-
звав хохот обалдевших от жары и грохота людей, а потом
и сам рассмеется. Чего ж на них сердиться! Свои, рабочие.
Хоть немного стряхнут усталость, посмеявшись.
Иное дело, если обидят мастера, десятники, хозяйские
холуи. Тут за него рабочие заступаются, да и сам Андрей-
ка в обиду зря не дастся. Уж как-нибудь, да отомстит
обидчику.
Вот, например, мастер-рукоприкладчик, любящий раз-
давать оплеухи мальчишкам, сунется в карман за носовым,
платком, а там мышь! Откуда она взялась? Ну ясно,
не с неба свалилась! Или вдруг вспыхнет во рту у злого
десятника папироса и опалит усы... Кто ему «шутиху»
в портсигар подложил? Поди узнай! Рабочие своих маль-
чишек не выдадут.
Тяжело рабочим — трудятся по двенадцать, четырна-
дцать часов в сутки, а неокрепшим мальчишкам еще труд-
нее. И ненависть их к хозяевам, платящим за труд гроши,
еще сильнее разгорается.
Зайдет, бывало,сынок управляющего вместе со знако-
мыми барышнями показать им, как играют синие звезды
над кипящей сталью в изложницах, похвалится, сколько
на его отца трудится рабочих,— не успеет обернуться, а на
штанах дырка! Едва ли штаны случайная искра про-
жгла... Уж очень веселы и лукавы взгляды заводских
озорников.
Но не только озорством отличались замоскворецкие
заводские мальчишки — славились они и отчаянной храб-
ростью. Чуть где пожар — первые на крыше. Случись
поножовщина, под ноги дерущимся бросаются разнимать.
Прокрадется полицейский шпионить за рабочими — сразу
его выследят. А уж если надо выручить своих заводских,
тут ребята себя не жалеют. Особенно когда рабочих при-
тесняют полицейские или казаки. У мальчишек против
их сабель да нагаек свое излюбленное оружие — желез-
ные гайки. Ну и здорово они умели ими швыряться. Слу-
258
чалось, их меткие гайки полицейские лбы разбивали,
чубатых казаков с коней сваливали.
Довелось и Андрейке вскорости своим рабочим по-
мочь.
Как-то раз Саша Киреев и Андрей Уралов принесли
в цех листовки против войны и царя. Хотели они их раз-
дать, а полиция тут как тут! Под командой злющего жан-
дарма Львовича по прозвищу Тигрыч. Скомандовали: «Ни
с места!» — и начался обыск.
Киреев и Уралов засунулй листовки за станки. Анд-
рейка — пачки под рубаху, потуже ремень и арбузом вы-
катился из цеха — вроде живот схватило — ив уборную.
А оттуда, сдвинув доску ограды, в сад Гоппнеров...
Тигрыч зверем рычал, за грудки рабочих хватал, сам
под станками усами подметал. Его фараонская команда
все закоулки на коленках облазила. По карманам у людей
шарила. И ничегошеньки!..
Уралов и Киреев стояли думали: вот-вот найдут.
И удивлялись, что не находят.
Когда жандармы убрались вон вместе со своим Тиг-
рычем, Уралов и Киреев стали искать листовки и... тоже
не нашли.
— Эй, Арбуз! Не видал ли здесь пакеты с бумагами? —
спросили они объявившегося Андрейку.
— А я их покидал.
-— Как покидал? Куда покидал?
— Псу под хвост!
— Это же листовки! Люди их печатали, жизнью ри-
скуя, а ты псу...
— Хотите, обратно достану?.. Пес их не съест.— Анд-
рейка снова побежал к Гоппнерам и извлек листовки
из конуры грозного Кусая.
— Спасибо, друг! Ты меня от тюрьмы спас,— обнял
подручного Саша Киреев.— Закатали бы как агитатора.
Ловко ты догадался! Быстро сообразил! Действовал как
настоящий подпольщик.
259
— На то он и Арбуз,— подмигнул веселый усач Ура-
лов.— Известно — у арбуза нутро красное. Значит, он
тоже из красных!
Андрейка по-прежнему бегал за солдатским хлебцем
на окружную и там набрался много новых солдатских
песен. Частенько, собравшись во дворе на перекур, рабо-
чие просили его спеть. И он с удовольствием повторял
солдатские шутки и песни.
Однажды какой-то важный господин притащил Андрея
в полицейский участок. Андрейка, получивший в полиции
за песенки, поносившие царя, затрещину, очень гордился
этим происшествием. А ребята, которые были свидетелями,
как его волокли в полицию, теперь при встрече с ним драз-
нились: «Арбуз-краснопуз! Арбуз-краснопуз!» Это не-
сколько обижало Андрея. «Арбуз красный, человек опас-
ный», по его мнению, звучало куда лучше.
Как-то Андрейка потихоньку спросил Сашу Киреева
и усача Уралова, которые всегда брали его под защиту,
есть ли на заводе настоящие, бесстрашные революцио-
неры. Киреев и Уралов переглянулись, пожали плечами.
— Я думаю, что нет! — сам же ответил Андрейка.—
Если бы у нас на заводе были свои революционеры, зачем
нам откуда-то листовки приносить? Сами бы делали! —
размышлял вслух Андрейка.
— Что верно, то верно,— улыбнулся Уралов и спро-
сил: — А тебя, Андрейка, очень огорчает., что на нашем
заводе отчаянных революционеров не наблюдается?
— Конечно! Мы бы с ними таких дел наделали!
Саша,— обратился Андрейка к Кирееву,— а что это за
люди, которые тебе листовки дали? Ведь печатать такое —
дело рисковое...
— Не знаю,— потупился Саша Киреев.— Я эту пачку,
на дороге нашел. Никто мне ее не давал.
На этом разговор и кончился. Но Андрейка не успо-
коился. Выходя с завода, он неожиданно спросил брата,
которого тоже Сашей звали:
260
— Скажи, Саша, а какие они, революционеры?
— Революционеры революционные.
— Наверно, эти люди необыкновенные.
— Почему? Самые обыкновенные, как мы с тобой.
— Рассказывай! — усмехнулся Андрейка.— Мы с то-
бой полиции боимся, Львовича-Тигрыча. А революционе-
ров сам царь опасается... Хоть бы разок мне на них по-
смотреть.
— Не тужи,— успокоил Саша,— поживешь — уви-
дишь.
Однако Андрейка просто не мог ждать! Ему хотелось
действовать. В рабочей раздевалке, в очереди на обед,
в курилке Андрей часто слышал разговоры о войне.
— И кому эта война нужна? Зачем? — приставал он
к взрослым.
— Разве ты не знаешь? Кому война, кому мать родна!
Каждый день войны кому-то прибыль дает.
— Как так?
— А очень просто! Швырнет русский солдат в герман-
ского гранату — трах! — убил человека, а Михельсону
рублик в карман. Ба-бах, германский солдат в русского
из миномета, а немецкому фабриканту марка в карман.
Соображаешь, Арбуз?
Андрейка чешет макушку.
— Все эти гостинцы фабриканты царям готовят не
без выгоды. Вон в гранатном цехе женщинам Михель-
сон за гранату по пятаку платит, а сам с царя по рублю
дерет. Твоему отцу-кузнецу за отковку плиты для бомбо-
мета полтинник, а с царя пятерку...
— Это верно, и отец говорит — недоплачивают!
— Отсюда у них, у богачей, и богатства. Одному не-
доплатят, другому недоплатят, а нас, рабочих, тысячи.
Посчитай, сколько им с нас доходу?
— Вот какая арифметика! Да как же сделать, чтобы
этого не было?
— Подумай, кургузый, как жить без хвоста, подумай,
261
бедняк, чем редька сладка,— загадочно ответил Уралов.
Он любил замысловато шутить с мальчишками.
Андрейка думал, думал и придумал:
— Надо германских и русских солдат подговорить кон-
чить эту войну! Ружья-то у них в руках и пушки тоже. Не
захотят из них палить, и все, войне конец!
Рабочие рассмеялись. Кто-то сказал:
— Слыхали, братцы? Арбуз-то наш и впрямь красный,
смутьян опасный!
НЕУДАЧЛИВЫЙ АГИТАТОР
Через несколько дней рабочие завода Михельсона
и других заводов и фабрик прекратили вдруг работу, дали
тревожные гудки, высыпали на улицы, построились в ко-
лонны, подняли над головами плакаты «Мира и хлеба!»,
«Долой войну!» и с песней:
Вставай, поднимайся, рабочий народ!
Вставай на борьбу, люд голодный!..—
пошли к городской думе. Было это 9 января 1917 года.
У моста через Москву-реку рабочих встретила поли-
ция. Рабочие бесстрашно шли вперед, но пробиться им не
удалось: на помощь жандармам подоспели казаки.
Возвращались рабочие по домам в разорванных пид-
жаках, без шапок, с кровоподтеками и ссадинами. По-
бежденные, но не усмиренные.
Замоскворецкие мальчишки в этой потасовке от взрос-
лых не отстали и шишек тоже нахватали.
Арбуза какой-то казачина нагайкой хватил. Саша Ки-
реев возвращался с синяком под глазом. Уралычу начисто
оторвали полу пальто.
— Эй, Арбуз! Не вешай головы! В следующий раз па-
ша возьмет! — крикнул Уралов.
262
— А почему в этот раз не взяла? — зло крикнул Анд-
рейка, у которого голова гудела и плечо саднило от удара
нагайки.
— ?Лало гаек взяли,— вздохнул Гриша Чайник.
— ?Аихаил Константинович недаром советовал в свои
ряды серые шинельки заполучить. Да еще с ружьями...—
уточнил Уралов.
Андрейка не знал, кто такой Михаил Константино-
вич, но сразу сообразил, как это здорово было бы заполу-
чить в рабочие ряды солдат с винтовками... И, не теряя
времени, решил сговорить солдат поддержать рабочих.
Среди солдат 55-го запасного полка, расквартирован-
ного недалеко в казармах, у Андрейки был хороший зна-
комый, дядя Сидор Егоров. На вид совсем не воинствен-
ный, тихий, грустный, бородатый, в прожженной шинели,
но, судя по нашивкам за ранения, не раз побывавший
в боях. Занимался он, правда, совсем мирным делом —
возил хлеб из пекарни в казармы, в то время как другие
солдаты ползали, бегали, кололи штыками соломенные
чучела с криком: «Ур-ря!» В 55-м полку обучались вое-
вать молодые солдаты, и входили в воинскую форму
старые, возвращавшиеся в строй из госпиталей после
ранений.
Бородатый Сидор Егоров каждое утро спозаранку гро-
мыхал по булыжнику на телеге, погоняя ленивого коня
вожжами и смешно чмокая. Выезжал солдат рано, так что
Андрейке удавалось проводить его до пекарни, помочь
погрузить буханки, постеречь воз, получить за помощь от-
валившуюся корку или довесок и успеть к третьему завод-
скому гудку, пожевывая теплый черный хлеб.
Познакомил Андрейку с солдатом дед Кучка — забав-
ный старик пекарь из той самой пекарни, где выпекался
солдатский хлеб. Дед Кучка углядел, что Андрейка по
утрам вокруг пекарни крутится, а просить не просит. Он
подтолкнул своей широченной ладонью Андрейку к сол-
дату Сидору:
263
— Помоги сложить-выложить, поднести-вынести. Ви-
дишь, у служивого раненая рука плохо слушается.
Андрейка охотно помог солдату, проводил его до казар-
мы и там пособил разгрузить хлеб. И с тех пор стали они
с дядей Сидором большими друзьями. И трудом и хлебом
делились. Но стоило заговорить Андрейке с солдатом
о политике, тот сразу на попятную. Отвернулся и давай
с лошадью разговаривать:
— Но, милая! Чего уши развесила? Не слушай этих,
которые подговаривают нашего брата-солдата против ца-
ря бунтовать, присяги не соблюдать...
Очень огорчился Андрейка, что его агитация не привела
солдата к рабочим. Надо же! Завел знакомство с солда-
том, да, видать, с трусоватым.
Уралов, выслушав его сетования, усмехнулся в усы.
— Старый солдат службу знает... Не столько он тру-
соват, сколько бородат! — И пояснил: — Старыми поня-
тиями оброс. Замшел сильно. Вот молодые солдаты, те
побойчее! — И подмигнул окружающим рабочим, словно
что-то знал, да не высказывал.
Вообще Андрейка стал замечать, что к тайнам взрос-
лых ему не подступиться. Приметит он иной раз, как о чем-
то тихо сговариваются его старший брат Саша, Киреев,
Бакланов, Ригосик, Цуканов — молодые слесари и токари,
но стоит ему подойти, те умолкают.
Как-то Андрейка спросил Уралова напрямик:
— Почему меня опасаются? Я же свой!
— Свой, да не ровня,— ответил Уралов.— Их дело
молодое. Говорят, наверно, о гульбе да о барышнях.—
И опять подмигнул.
Саша и гульба? Не может быть! Саша самостоятель-
ный парень.
Но как-то, придя домой, Андрейка застал бабушку
в слезах.
За столом важно сидела Филониха, раскинув гадаль-
ные карты, и, поджав губы, покачивала головой.
264
— Вот и карты говорят — завелась у парня куку-
шечка.
Бабушка, смахнув слезинки, воскликнула:
— Не верится мне, Фенечка! Такой Саша у нас рас-
судительный, такой смирный!
— Сама смотри. Опять трефовая дама на сердце
легла...
Андрейка заглянул через толстое плечо Филонихи и
убедился: на сердце бубнового короля лежит трефовая
дама...
— Да-а-а,— Филониха вздохнула.— Вот страдаем,
воспитываем, надеемся... А как вырастут, первая кралеч-
ка глазком моргнет и прочь уведет. Я слышала, собирают-
ся в столовке коммерческого института молодые завод-
ские ребята, а вокруг них студенточки увиваются. Есть
у них там потайная красная комната, в которую они никого
не пускают. И там для них всякие игры, танцы. Вот и карты
показывают — быть парню под венцом. Окрутит его трефо-
вая дамочка, и очень вскорости.
А ведь, похоже, правду Филониха про Сашу нагадала.
— Обо мне не беспокойтесь! — сказал недавно Саша,
отдавая почти всю получку.— Я в студенческой столовке
коммерческого института обедаю. Там дешево кормят.
— Не к бильярду ли ты пристрастился? — поинтере-
совалась бабушка.
— Нет. Там при столовой только читальня, газеты да
шашки.
— А не шашни, милый?..
Андрейке показалось, что Саша темнит.
В студенческой столовке он бывал. Мальчишки, про-
давцы газет, частенько забегали в нее прихватить хлебца,
который нередко на столах оставался. Бывала там и Сте-
ша. Придет, закажет стакан компоту и досыта наестся,
обмакивая в него куски хлеба. Случалось, и Андрейка
кутил там вот так же на гривенник.
Студенты на эти хитрости ребят смотрели снисходи-
265
тельно, из столовки не гнали. Но в красную комнату
мальчишек не пускали. А взрослых парней и девушек
приглашали. И называли по именам и фамилиям, как
хороших знакомых.
Раньше Андрейка не обращал на это внимания, а те-
перь обязательно решил попасть в таинственную красную
комнату.
ТАЙНА КРАСНОЙ КОМНАТЫ
Вскоре Андрейке представился удобный случай. В го-
сти к Павловым заявился Филонов, прибывший с фронта,
и Андрейка вызвался разыскать Сашу, чтобы тот повидал-
ся с родственником.
Примчался он в столовку и, смело подойдя к дежур-
ному студенту с повязкой на рукаве, сказал:
— Мне к Саше Павлову.
Студент пропустил, и Андрейка очутился наконец в
таинственной комнате, стены которой были действительно
оклеены красными обоями. Здесь стоял большой стол, за
которым посетители читали газеты и журналы, было не-
сколько маленьких столиков: за ними играли в шахматы
и шашки.
Андрейка сразу увидел Сашу. Он сражался в шашки
с каким-то очкастым студентом. Андрейка подошел и, вы-
брав момент, шепнул брату:
— Дяденька Филонов приехал.
— Как приехал, так и уедет! — буркнул Саша, зев-
нув «фуку», с досады смешал шашки и поднялся.
— Извините, я пойду,— сказал он студенту тихо,—
потороплю, чтобы убрали этого идиота.
Андрейка вспыхнул от обиды за дядю Филонова, но,
странно, брат и студент одновременно взглянули на одного
из посетителей красной комнаты. Андрей узнал этого по-
сетителя: за одним из столиков сидел жандарм Львович
266
и, читая газету, попивал чай. Иногда он отрывался от
газеты и мельком оглядывал комнату.
Саша ушел, а Андрейке вдруг страстно захотелось
отомстить за проигрыш брата. Надо сказать, что по шаш-
кам он был мастак, самому Ваське Сизову, доке извест-
ному, «сухари засушивал».
— Давайте сыграем,— предложил он студенту.
Тот, даже не посмотрев на него, кивнул. Быстро рас-
ставили шашки, и игра началась.
У Андрейки замирало сердце, он впервые играл со
студентом, да с каким! — из коммерческого института.
Отец говорил, что их там главным образом хитрости учат.
Вот бы выиграть у такого! И Андрей собрал все силы. Но
вскоре его постигло разочарование. Студент... совсем не
умел играть. Андрейка проводил дамок и «засушивал ему
сухари» как хотел.
Это вначале даже веселило, а потом Андрейке ста-
ло скучно. Он хотел было уйти, но студент строго
сказал:
— Ставь! Сыграем еще.
И играл до тех пор, пока не вернулся Саша.
— Все в порядке,— сказал Саша и, оттеснив брата,
сел за игру. И оба стали передвигать шашки нелепо, как
два слепых.
Вскоре к жандарму Львовичу подошел дежурный сту-
дент с повязкой на рукаве и пригласил его куда-то. Тот,
отставив недопитый стакан, последовал за дежурным.
И стоило жандарму Львовичу удалиться, как все игроки,
читатели и читательницы сгрудились вокруг одного сто-
лика. Очкастый студент встал, послушал, как зацокали
копыта лошади, и сказал:
— Уехал, идиот... Начнем, товарищи, послушаем, что
говорит о текущем моменте Михаил Константинович,—
студент вынул из кармана школьную тетрадочку.
Арбуз уши навострил: опять этот таинственный Ми-
хаил Константинович. Интересно-то как!
267
Но тут Саша, взяв брата за руку, вывел его из красной
комнаты и тихо сказал:
— Куда ходил — не ходи, что видел — не говори. По-
нял?
— Это про то, какие вы игроки липовые?
— И про это и про все,— с этими словами Саша щелк-
нул Андрейку по лбу, очевидно, чтобы лучше запомнил.
Как-то от нечего делать Андрейка заглянул в витрину
кафе «Франция», любопытствуя, как люди пирожные ко-
феем запивают. И вдруг видит — за отдельным столиком
сидит Саша, а с ним какая-то барышня. Смотрят друг на
друга и шепчутся. Потом они вышли из кафе, Саша взял
девушку под локоть, та сунула руку в меховую муфту,
поправила беличью шапочку, и парочка направилась в сто-
рону Дворянской улицы. Саша называл свою барышню
Люся.
Тут уж Андрейка не зевал. Боком-скоком, прячась за
выступами, прижимаясь к заборам, стал следить за ними.
Саша довел барышню до большого дома на Дворянской
улице, огляделся, вошел в подъезд — не проследил ли
кто? — Андрейка под забором затаился, а когда выпря-
мился, брата уже не было. А в доме долго еще светилось
одно окошко.
— Вот оно и сбылось, гаданье-то! Значит, верно Фи-
лонихе карты все рассказали. Ну и ну.
Сделав это открытие, Андрейка огорчился. Домой воз-
вращался он в раздумье: сказать бабушке или не сказать?
Может, еще и обойдется и Саша убедится, что барышня
ему не пара.
Из раздумья Андрейку вывели истошные крики про-
давцов газет. Мальчишки неслись, размахивая газетами,
и орали:
«Труп в проруби!», «Загадочное убийство Распутина!»,
«Высылка из Петрограда царского племянника Дмитрия
Павловича!», «Подозрительные пятна крови на лестнице
дворца графа Юсупова!».
2G8
Распродавая газеты направо и налево, бежала и Стень-
ка. Андрейка бросился ей помогать. Газеты расхватывали
так, что многие совали деньги, не требуя сдачи.
— Ух, здорово! — отирая пот, сказала Стеша, отдав
последнюю газету.— Побольше бы таких новостей, вот бы
разбогатели! — Подсчитав выручку, она тряхнула отчаян-
ной головой и предложила: — Пойдем в кафе!
Андрейка не отказался.
В кафе «Франция» Стеша взяла две чашечки кофе без
сахара и пирожное — одно на двоих.
— Ты что невесел? — заметила она, наслаждаясь пи-
рожным.
— А чего веселого! •— вздохнул Андрейка.— Саша от
нас откалывается. Невесту нашел.
— Да кто же печалится свадьбе? — вскинулась Сте-
ша.— Вот у нас беда так беда. Совсем маманя извелась.
«Пропал без вести» — это хуже смерти. Ни за упокой
души молитву не закажешь, ни за здравие...
Андрейка посоветовал Стеше обратиться к гадалке,
которая точно скажет, что случилось с отцом.
Через несколько дней Филониха ужом вползла в Сте-
шину каморку. Оглядывая ее убогое убранство, она опять
приметила шаль с каймой. На этот раз Филониха так
обворожила Стешину маму лаской, что выцыганила у нее
таки единственную ценность.
Забежал Андрейка узнать про гаданье. Смотрит, обе
в слезах, а шали нет.
— Ну, чего нагадала?
— Папка в военной тюрьме сидит. Вот чего,— сквозь
слезы ответила Стеша.
— А это правда?
— Еще какая! Только что хозяйка приходила, с квар-
тиры гонит. «Не желаю,— говорит,— держать у себя та-
ких, у которых мужья царя ругают и за то в тюрьму по-
падают!» И показала от своего благоверного фронтовое
269
письмо. А в нем описано, как отец в тюрьму попал. И те-
перь ему не то под расстрел, не то на вечную каторгу!
Андрейка почесал вихры. У него насчет теткиного га-
данья на этот раз возникли сомнения: Филониха недавно
хвалилась, что она хочет этот дом купить и что с хозяйкой
дома они в приятельстве... Андрейка так скверно чувство-
вал себя, словно ограбил этих бедных людей, навел на них
воров, которые украли красивую шаль.
ВЕСТНИЦА БЕДЫ
Пришел Андрейка домой, а там Филониха.
Она всегда словно чуяла в доме беду. А в этот день отец
пришел с шишкой на лбу и, ни на кого не взглянув, сразу
лег в кровать. Даже ужинать не стал.
— А где же Саша-то? — полюбопытствовала Фило-
ниха, поводя носом. Глаза ее так и горели от нетерпели-
вого любопытства. Ее словно распирало от каких-то но-
востей.— Сам-то как?
— Спит,— со вздохом сказала бабушка.— Вчера на
заводе какой-то гайкой в него запустили. Очень он оби-
делся.
— Да как же не обидеться, если гайками! И хорошо,
что обиделся. Не надо ему завтра на завод ходить. И на
улицу ни-ни... По ним кровушка речкой потечет!
— Ой, да что ты, Фенечка, страсти какие говоришь!
— Еще какие страсти-то! В Петрограде смута вели-
кая, бунт поднялся. Рабочие на улицы вышли, а на них
полиция. А на полицию войска. А на войска казаки. И все
друг дружку бьют-колотят...
На лице Филонихи блуждал испуг.
— Машенька, ты береги своих деточек. Никуда не
пускай... И пусть твой грубиян невежливый ни в какие
рассуждения, ни в какие митинги не встревает. Сидите
все дома, ставенки закрыв. Беда, беда на вашего брата.
270
Всех рабочих на фронт, которые в чем замечены. А новых,
надежных, на их место. А которые забунтуют, тем кровь
пускать приказано.
— Откуда ты это, сорока, на хвосте принесла? —
отозвался отец с кровати.
— Наш Лукаша сам слыхал от генерала своего, ко-
торый всем войском московским командует. От самого
Мрозовского. Генералы между собой разговаривали.
— Подслушал, подлец!
— Не до грубостей сейчас. Не такое времечко. Я гово-
рю во спасение вас как своих родственничков.
— Ну говори, говори. Что там еще-то?
— В Питер войска вызваны с фронта. Все полные
георгиевские кавалеры. Отборные, значит, в боях отли-
чившиеся. Пулеметами косить будут правого и виноватого.
Кровушка потечет по Невскому, как вода в наводнение!
— Скажешь ты!
— Вот те истинный крест! Георгиевских-то кавалеров
на усмирение ведет генерал Иуда!
— Путаешь ты. Есть генерал Иван Иудович Иванов.
Не хуже он и не лучше других. Отец его из еврейских маль-
чиков, царем Николаем Первым еще отобранных.
•— Моих-то этот генерал в богатых домах не достанет.
А за ваших не ручаюсь. Поберегитесь, миленькие. Ну
некогда мне, прощайте пока.— И Филониха, прошумев
юбками, испарилась.
Отец встал, запер за ней дверь и погрозил Андрейке:
— Смотри у меня, сиди завтра дома. По улицам не
бегай, пули не лови!
...Заснул Андрейка под молитву бабушки. Молилась
она долго, истово, прося и убеждая бога смирить гневных.
Откуда ни послышишь — все гневаются. Всех война эта
царская накалила. Уж прикончил бы войну бог, отнял бы
у солдат ружья, наслал бы тьму египетскую на всех воен-
ных начальников, которые войной правят. И кончились бы
все бунты-страсти.
САПОГИ ВСМЯТКУ
Необыкновенна была эта ночь в доме генерала Мро-
зовского. Обычно в это время Лукаша уже спал чутким
сном на диванчике в передней генеральского кабинета.
А теперь вот сидел настороже, держа в руке генеральский
сапог и прислушиваясь к тяжелым шагам своего госпо-
дина.
Один шаг четкий, со скрипом, другой шаркающий:
правая нога генерала была в сапоге, левая — в ночной
туфле.
Лукаша довольно улыбался, будто слушал музыку.
Особенно ему был приятен звук шаркающей ноги. Он лю-
бил левую ногу генерала как свою благодетельницу. Еще
бы! Не будь эта нога болезной, отечной, не быть бы ему
приближенным генерала. Кто сейчас бодрствует в Москве?
Только генерал да он. Ни адъютанта, ни коменданта, ни
даже офицера охраны прапорщика Ушакова.
Генерал при одном сапоге, Лукаша при другом. Ге-
нерал разминает левую отечную ногу, а Лукаша держит
наготове смазанный изнутри сухим мылом левый сапог.
В тайну сапог генерала Мрозовского Лукашу посвя-
тил его умный отец. Генерал смолоду служил в кавалерии,
привык носить тесные сапоги в обтяжку и, состарившись,
стал страдать от этого: левая нога затекала за день так,
что к ночи хоть голенище разрезай. Генерал сердился,
приходил в дурное настроение, становился придирчив. За
неспособность ловко надевать и безболезненно снимать
сапоги был уволен старый генеральский слуга и подыскан
новый.
И вот новый-то — Лукашка — угодил так угодил! Ге-
нерал, что называется, «свет увидел». При помощи юного
лакея ноги сами скользили в тесноту сапог и приводили
генерала в хорошее настроение. Хитрец Лукаша смазывал
их внутри сухим мылом, как научил его опытный в лакей-
ских делах отец.
272
А вечером снятие сапог из мучительства превратилось
в веселое представление, называвшееся «сапоги всмятку,
по-офицерски».
Этим лакейским примером поделился с сыном тоже
о геи.
Вестовой, как отныне звался Лукаша, становился на
четвереньки, задом к начальнику, крепко зажимал между
колен голенище его сапога, брал одной рукой сапог за
каблук, другой за носок.
Генерал, сидя в кресле, упирался свободной ногой
вестовому пониже спины. По команде «гоп-ля» давал ему
пинка, и Лукаша летел кубарем вместе с сапогом. И весе-
ло и приятно.
Когда Лукаша проделал этот фокус впервые, старый
генерал смеялся как ребенок. А потом приобщил к этому
развлечению своих любимых племянниц, двух веселых
гимназисток, когда они приходили пожелать дядюшке
спокойной ночи.
Барышни весело хохотали: «Браво! Бис, Лукаша! Вы
летите на сапоге, как Мюнхгаузен на ядре!»
Лукаша не знал, кто такой Мюнхгаузен и каково ему
было лететь на ядре, но от полета на сапоге он не получал
удовольствия. Чтобы фокус цр сорвался, генерал так под-
давал подошвой сапога в Лукашин зад, что тот едва
сдерживался, чтобы не схватиться за ушибленное место.
А это было бы неприлично. И Лукаша принуждал себя
улыбаться, памятуя наказ папеньки: «Кого баре бьют, того
и награждают». И когда генерал, самодовольно взглянув
на восторженных племянниц, откидывался в кресле, испы-
тывая блаженство после освобождения от жмущего ногу
сапога, Лукаша думал: «Хорошо угодил! Ловко выслу-
жился...»
То, что над ним смеялись, его не смущало: служба
у генерала того стоила. Подумать только, он теперь не под-
лакей, даже не лакей, а забирай выше — вестовой коман-
дующего Московским военным округом! Слуга генерала,
Ю О смелых и умелых	273
который над многими генералами главный. С самим царем
знаком.
Прислуживая генералу, Лукаша и себя не забывал:
отъелся, подрос, приоделся. Он с удовольствием погля-
дывал на себя в зеркала. Душка военный, да и только.
Надеть бы погоны да прицепить кортик — сошел бы за
офицера. Был бы не хуже прапорщика Ушакова!
Прапорщик Ушаков, единственный человек, которому
завидовал и на кого хотел походить Лукаша. Несмотря
на его услужливость, генерал никогда не хвалил Лукашу
открыто, при всех. Только однажды поцеловал ручку ба-
ронессы фон Таксис с признательностью за отличного
лакея. А прапорщиком Ушаковым генерал восхищался
даже в присутствии своих племянниц.
— Ах молодца, молодца! — говорил он, любуясь, как
вышагивает Ушаков во главе караульной команды, и при-
топтывал в такт его шагов.— А солдат отличных каких
набрал! Морды — лопаты, носы — картошки, горласты,
зубасты и дурак к дураку!
После такой похвалы генерал, громко посмеявшись,
дополнял со значительным видом:
— Вся его полурота — земляки Ивана Сусанина. У них
верность царю-отечеству в крови. Много маршевых рот
я в окопы отправил, а эту при себе держу.
Да, молодцеват и ловок был прапорщик Ушаков. Как
повернется, так все зеркала и засверкают его улыбками.
Он все и всех знал, даже придворные тайны не были для
него секретом. Про убийство царского любимца Распути-
на раньше всех Генераловым племянницам шепнул. И про
теперешние события в Петрограде прежде самого генерала
Мрозовского на телеграфной ленте прочел. Он солдат-свя-
зистов всегда папиросами из своего портсигара угощал.
И телеграфисты в благодарность допускали его к самым
секретным сведениям с фронта. Лукаша сообщал пра-
порщику о настроении генерала, а тот делился с ним
новостями.
274
— Что генерал? — спросил как-то Лукашу поздно ве-
чером Ушаков.
— Морщатся... Ногой недовольны.
— Ногой? Петроградом! Разве ты не знаешь, что в
Петрограде революция? Что будем делать, братец?
— Мое дело ждать приказаний. Как изволят — либо
левый одевать, либо правый снимать.
— Что там сапоги! Революция головы снимает!
— Как это головы? С кого?
— А вот так, чик-чик. Ты не слыхивал про гильотину?
Революция — это, братец, такое время, когда цари теряют
головы, а нерастерявшиеся прапорщики могут и в На-
полеоны попасть!
Смутя Лукашу такими непонятными словами, прапор-
щик Ушаков нырнул в аппаратную и вскоре вернулся
в некоторой растерянности.
— Однако еще не все ясно... Возможно, этот бунт
солдат, не желающих идти из столицы в окопы, будет
подавлен фронтовиками. В Питер направляются полевые
войска. Генералу Иванову приказано расправиться с бун-
товщиками беспощадно. Все еще кви про кво!
— Как-с это?
— Ну, словом, ты прислушивайся, что генерал по этому
поводу скажет, и сообщай мне.
— Слушаюсь!
ЗАГОВОР ЦАРСКИХ ГЕНЕРАЛОВ
Прапорщик Ушаков удалился проверять караул,
а Лукаша навострил уши, держа наготове генеральский
сапог.
Генерал долго расхаживал по кабинету — звяк шпо-
рой, шарк туфлей. И вдруг шагнул в аппаратную. Лукаша
с сапогом за ним. Но хозяину было не до сапога, так в ноч-
ной туфле на ноге он и принялся разговаривать по аппара-
275
ту Морзе с начальником штаба царской ставки генералом
Алексеевым.
— Запроси,— приказал генерал связисту,— как здо-
ровье государя императора?
Дежурный связист отстукал его вопрос по «морзянке»,
получил на ленте ответ Алексеева и сказал генералу:
•— Государь здоров, государство нездорово.
— Точнее. Плохие новости? — запросил Мрозовский.
— Эшелон георгиевских кавалеров задержан мятеж-
никами. Поезд государя, не пропущенный в Царское Село,
возвращается в ставку. Петроград во власти анархии,—
ложились па белую ленту черные знаки-слова, которые
торопливо переводил связист.
— Что же полиция? Что императорская гвардия? —
запросил Мрозовский.
— Полиция разбежалась, гвардейские полки изме-
нили...
Генерал перекрестился.
— Ваше превосходительство,— продиктовал он свя-
зисту глухим голосом,— умоляю вас, спасите царя и оте-
чество, двиньте на мятежников действующую армию, ко-
торая у вас в руках.
Алексеев ничего не ответил. Аппарат постукивал вхо-
лостую. Лента бежала долго пустая.
— Бог вам судья... История не простит нам, если не
убережем головы венценосца... В сей грозный час беру
ответственность на-себя. Умолите государя немедля при-
быть в Москву.— Капли пота проступали на лбу Мро-
зовского, когда диктовал эти слова.— От стен священного
Кремля во главе вверенных мне ста тысяч московского
гарнизона предлагаю императору возглавить победонос-
ный поход на мятежный Петроград...
Так запомнил весь этот «разговор» Лукаша.
Взяв на себя роль спасителя царя и отечества, Мро-
зовский приступил к делу: вызвал всех, кто ответствен
276
за обережение Москвы от революции: московского по-
лицмейстера, генерал-губернатора, начальника корпуса
жандармов.
Все они явились со своими адъютантами и вошли, тор-
жественно звякая шпорами, сверкая золотыми эполе-
тами.
Генерал без обиняков заявил:
— Господа, волею его императорского величества я бе-
ру на себя власть в Москве. Государь, оставив намерение
быть в Петрограде, возвращается к войскам. Нам не-
обходимо подготовить Москву для его резиденции. Воз-
можно, наша матушка первопрестольная станет столицей,
если проявит верноподданнические чувства. Зараженный
революционной заразой Питер достоин одной участи —
расправы. Москва белокаменная вместо Питера — это
воля самого провидения, господа!— На глазах генерала
сверкнули слезы.
Жандармы и полицейские чины потупились, словно
барышни.
— Ну мы должны показать себя, господа... чтобы
красную питерщину эту, всех этих бунтующих начисто!
Без суда и следствия, на месте всех, кто попытается...
— Да уж петроградскую оплошность не повторим,
миндальничать не будем! Вот оперативный план, как со-
крушить главную силу революции — рабочих.
По кивку московского градоначальника генерала Ше-
беко его адъютант развернул на столе огромную карту
Москвы.
— Перестреляв кого нужно, мы только освободим
фабрики и заводы от революционных элементов, заменив
их послушными мастеровыми.
— Однако нелегко отделить буйных козлищ от тихих
агнцев. Как удастся перестрелять именно кого нужно?
— В этом нам помогут сами революционеры. Вот ли-
стовка, призывающая рабочих выходить на улицы и... тво-
рить революцию.
277
Мрозовский с сомнением посмотрел на листовку, предъ-
явленную полицейским.
— Это листовка партии большевиков, они призывают
остановить фабрики и заводы, выбирать депутатов в Со-
веты, овладеть Москвой. Рабочие им верят, и, конечно, все
активные выйдут на улицы.
— А тут-то мы их и прихлопнем, как в западне! Вот
смотрите — мы уже знаем ход рабочих колонн, как обычно,
от окраин к центру. Все отсюда и отсюда, сюда.
Генералы склонились, разглядывая красные и синие
стрелы, нарисованные на улицах Москвы.
— Мы дадим рабочим беспрепятственно собраться
в колонны, пропустим их к центру. А здесь встретим
заставами, усиленными пулеметными командами. Уцелев-
ших дорубит кавалерия. Жандармский конный дивизион
сосредоточим на Красной площади. Отряды конной по-
лиции спрячутся во дворах.
— Великолепный план! — потер руки Мрозовский.—
Замечательный... если его осуществить.
— Пусть только бунтари выйдут на улицы,— покру-
тил усы жандармский генерал.
— Выйдут, выйдут! Имеем все сведения,— успокоил
полицейский чин.— Об этом сообщили из Замоскворечья
и других районов наши осведомители.
— Так-с, согласен. План ваш одобряю. Что же тре-
буется от меня, господа, как от войскового начальни-
ка? — величественно поднял голову Мрозовский.
— От вас? — хитро взглянул на него полицейский
чин.— Только одного — неучастия!
— То есть? — брови генерала подскочили.
— В Петрограде попытка использовать войска для по-
давления мятежа плохо кончилась, ваше превосходитель-
ство. Казаки рубили жандармов, солдаты шли в штыки
на полицейских. Так уж вы своих серых богатырей, по-
жалуйста, задержите в казармах.
Проглотив пилюлю, генерал Мрозовский поморщился.
278
— Мои войска пока что верны престолу. Но среди них
много молодых солдат... Я уже приказал запереть их
в казармах, оружие изъять, даже учебное. Караулы у меня
только из юнкеров и офицеров. Чтобы никакие агита-
торы...
— Очень своевременная мера, господин генерал! От
соприкосновения с агитаторами солдатня быстро портит-
ся. Покрепче их заприте. Понадежней! А уж действовать
предоставьте нам. Только пулеметиков подбросьте.
— Пожалуйста, господа! — Генерал даже повеселел.
Ему представлялся прекрасный случай: сделать грязное
дело руками жандармов и полицейских, а самому войти
в анналы истории незапятнанным «белым генералом»,
спасителем царя и отечества.
— И еще... небольшое одолжение,— сказал жандарм-
ский генерал,— прошу выдать с ваших складов солдат-
ские шинели, папахи, рубахи, штаны. Словом, все сол-
датское.
— Это зачем же? Разве наши жандармы, извините,
без штанов?
— Вы же понимаете, господин генерал, полицейская
форма вызывает у населения раздражение. Псы самодер-
жавия! Пусть рабочие увидят перед собой фронтовых
солдат.
— Проще говоря, рабочие полицию бивали. Их нашим
братом не испугаешь,— поддержал жандарма генерал
Шебе ко.
— Шинели не дам! — вдруг уперся Мрозовский.
— Именно шинели нужны,— настаивал жандармский
генерал.
— Нет-с! Серая русская шинель не должна быть за-
пятнана... народной кровью!
— Ах вот вы как! Хотите чужими руками жар за-
грести! — возмутился жандармский генерал.
— Господа, господа! Не будем ссориться в столь от-
ветственный час,— вступился Шебеко.
279
И генерал Мрозовский сдался.
— Строже, решительней, господа. Беспощадней! —
напутствовал он отъезжающих генералов.— Пусть чернь
знает — мои пулеметы чисто метут!
«Вот какой у меня генерал. Самого царя спасать
взялся»,— думал Лукашка. Он так замечтался, что очень
неловко потянул с ноги генерала левый сапог. Рассержен-
ный старик так наподдал ему, что Лукашка отлетел
к подоконнику и расквасил себе нос.
— Болван! — выругал его Мрозовский.— Умей во-
время морду отворачивать!
Но тут же смилостивился, бросил свой носовой платок,
чтобы Лукаша утерся. А потом взял со стола офицерский
кортик, которым вскрывал пакеты, и сказал:
— Прицепи, за прапорщика сойдешь. Видел, давно ты
на него поглядывал.
Лукаша, принимая подарок, поцеловал пухлую гене-
ральскую руку.
НА ВОЗУ БЕРЕЗОВЫХ ВЕНИКОВ
Андрейка и его бабушка стояли у лавки купца Зелени-
на в хвосте за картошкой. Рядом, у булочной, загибался
такой же хвост, а у мясной и еще длиннее. Все лавки
были с хвостами. И все заперты! Время открывать, а двери
на замках,и хозяев нет. Сбежали, что ль? Иль тоже заба-
стовали? Вот интересно!
И вот еще, виданное ли дело: извозчики забастовали!
Что трамваи не вышли, понятно,— отключили ток, и вся
недолга. Пристыли к проволоке. А лошадь, ее хлыстни,
она и без овса побежит. И нате вам, не только лихачи, ни
один извозчик ни за какие деньги никого не везет. Ну
ясно, и в белокаменной что-то будет. Как начнут бить,
стрелять, так и в лошадей попадут. А лошади-то нынче
почем?
280
Любопытствуя, Андрейка шею отвертел. И вдруг при-
влек его своей неподвижностью человек. Он стоял ко все-
му безучастный, уткнув нос в поднятый меховой воротник
поношенного пальто. Его толкали, задевали, хвосты пере-
двигались, менялись местами, и непонятно было, в ка-
кой же очереди он стоит? Ба! Да это же учитель Фивей-
ский! Бутылка, торчащая из кармана, подсказала Анд-
рейке, что учитель пришел за молоком в магазин
Чичкина.
А события становились все загадочней. Из Замоскво-
речья в центр потянулись люди. Вначале служащие, мел-
кие чиновники в пальтишках, подбитых ветром-пешехо-
дом. Потом, обгоняя их, поехали на конях, на санях
купцы, лавочники, лабазники в поддевках, в тулупах,
в чуйках. А за ними помчались на рысаках, управляемых
кучерами, важные господа в шуба'х.
Куда, зачем гонит их словно метелицей-поземкой?
А в очереди уже гудят:
— Ду-ма! Ду-ма! В Думу идут, едут!
А что им там нужно? Чего они тревожатся? Может
быть, слетаются, как воронье на добычу, народным горем
напиться? Цены на свои товары повысить? Потому и тор-
говлю не открывают.
— А ну давай задерживай их! Спросим — чего от на-
рода бегут? — стали покрикивать солдатки, инвалиды вой-
ны, угрожая костылями, рабочие, жены да их дети.
— Да что случилось? Надо узнать. Надо в думу
идти,— подумал вслух Фивейский. И зашагал.
А за ним и весь хвост потянулся, как за головой. А за
первым хвостом и другие хвосты. А вот уже Андрейка
с бабушкой, захваченные общим потоком, идут из Замо-
скорсчья в центр.
Взошли на мост через Москву-реку, а поперек его сол-
датская цепь. Серые шинели, винтовки по-фронтовому
с примкнутыми штыками.
— Братцы, родные! Мы же свои, пропустите! Оголо-
281
дали совсем. Управы на богатеев-лавочников ищем! —-
бросились к ним инвалиды войны.
— Почему не торгует молоком Чичкин? — подошел
к офицеру учитель Фивейский.— Продавать детям молоко
его патриотический долг!
— Проходите, проходите,— нехотя разрешил офицер,
взглянув на учителя как на сумасшедшего.
Толпа уплотнилась между Манежем и решеткой Алек-
сандровского сада. И здесь тоже были ряды солдат и блеск
штыков. У Андрейки сердце забилось в предчувствии
опасности. Он весь встрепенулся, когда мальчишки,
набежавшие сверху по Большой Никитской улице,
вдруг засвистели, заорали: «Тю, тю! Ряженые-переря-
женые!»
Оглядев придирчиво солдат, Андрейка увидел толстые
морды, а под шинелями сапоги жандармского фасона.
Тогда и он, заложив два пальца в рот, дал такой свист, что
бабушка зажала уши.
Офицер погрозил ребятам.
Толпа повалила дальше, вдоль узорной ограды Алек-
сандровского сада. Подхваченные общим потоком, бабуш-
ка и Андрейка уже не шли, а бежали.
Пронеслись мимо Исторического музея, мимо Иверской
часовни, от которой пахнуло теплом и ладаном и на миг
озарило колеблющимся светом свечей. Толпа подхватила,
как поток в половодье, и молящихся, и нищих, и даже
блаженного Тимоню, который всегда, и зимой и летом,
стоял на ступенях часовни босиком.
Остановились запыхавшиеся люди только у крыльца
Московской думы. Оглядевшись, увидели: экипажи, про-
летки богачей с кучерами, важно возвышавшимися на
козлах, заполняли площадь перед Думой.
На высокую снежную кучу взобрался босоногий Ти-
моня и крестился на решетчатые двери Думы, которые то
и дело открывались, пропуская господ в шубах и отталки-
вая простои народ.
282
Вот подкатил на ревущем автомобиле Михельсон, и
двери широко распахнулись перед ним, словно ждали.
Какие-то в чуйках и в поддевках бросились было за
ним, но остались с носом перед дверьми. И с досады зако-
лотили в них кулаками, закричали:
— Требуем разъяснения!
— Почему Чичкин закрыл молочные магазины? —
присоединил свой тонкий голос учитель Фивейский.
— Вот вам разъяснят казачки нагайками,— щелкнул
кнутом кучер городского головы Челнокова.
— Вон и березовую кашу везут для бунтовщиков! —
заржали кучера с высоких козел.
Андрейка оглянулся и увидел воз березовых веников,
а наверху Фильку. Он восседал на вениках важно, как
на троне, пылая своей рыжиной.
— Ты куда это, Филь, в баню? — закричал Андрейка.
— Тетке везем.
— Зачем ей столько?
— Поедем, узнаешь!
Почуяв, что здесь попахивает чем-то очень любопыт-
ным, Андрейка вскочил на воз и вместе с приятелем въехал
на Красную площадь.
Проезжая мимо Исторического музея, Андрейка уви-
дел жандармов на лошадях. Кони копытами перебирают,
оружие на жандармах погромыхивает. А сами они как
истуканы — повязались башлыками и шеи не воротят.
«Что за диво! Смотр, что ли, какой? — думал Анд-
рейка.— А мы с Филькой вроде парад принимаем...»
Въехали в ворота Спасской башни Кремля. И там тес-
нота — полно стражников, у всех винтовки с примкну-
тыми штыками. Повсюду конная полиция гарцует, рас-
хаживают переодетые в солдат жандармы. Напялили,
мордастые, солдатские шинели, а из-под них желтые лам-
пасы на голубых штанах сверкают. Вот смешно!
ПО ЦАРСКИМ КОВРАМ БОСИКОМ
На Соборной площади Кремля были расстелены ковры.
Арсенальские солдаты босиком, как мальчишки, резво
бегали по ним с вениками и метлами. Они сметали ню-
хательный табак, которым были щедро засыпаны ковры
от моли, чихали, весело ругались, освежая друг друга
и поверхность ковров сыпучим снежком.
Командовала солдатами Филькина тетка.
Филоновы гордились, что их родственница была за-
мужем за человеком, приставленным блюсти царские
ковры в Кремлевском дворце. А когда муж ее умер, она
заменила его на этом посту Тетка имела комнату в Крем-
ле и жалованье, которого хватало на жизнь не только
с чаем, но и с кофеем.
Ковры чистились изредка. Но это было каждый раз
событием Андрейка видел, как чистят ковры, первый раз
и, конечно, тут же воспользовался этим. Не каждому маль-
чишке доведется по царским коврам побегать.
Сбросив обувь, они с Филькой вооружились вениками
и принялись выделывать на коврах такие штуки, что рас-
смешили солдат и рассердили строгую тетку.
— Брысь отсюда, озорники! — ухватила тетка Филь-
ку за ухо. Тут дело государственное, а вы...
— И то! Кончай веселье, ребята,— сказал суровый
рябой солдат Как ступит царь на эти ковры, будет не
до смеха!
— Слыхал? Самого царя ждем! — сказал Филька, по-
тирая ухо. Все покои проветривают, отапливают и ковры
вот чистят
— А не врешь?
— Зачем врать? Есть ковры общие, парадные. А эти
из личных царских покоев. По ним только царь с царицей
ходят Да их наследники. Недаром их тетка велит так
здорово охаживать.
— Ух ты! Давай еще побегаем! — воскликнул Анд-
284
рейка и чесанул босиком по коврам, словно подстегнутый
Ковры были пышные, мягкие — нога тонула. И такие
красивые, что и босиком было боязно узоры топтать,
а царь по ним в сапогах запросто ходит. Надо же!
И вдруг Андрейку словно обожгло:
— Филька, мне домой пора!
— Погоди. После чистки ковров тетка служивым на-
ливки поднесет. Глядишь, и нам перепадет. Сладкая.
Андрейка отмахнулся от Фильки и направился к вЪ-
ротам. Но из Кремля никого не выпускали.
— Чтобы кошка не проскочила, не то что мальчиш-
ки! — крикнул офицер солдатам и отшвырнул Андрейку
со злостью.
— Филька, как отсюда выбраться? Ты здесь все ходы
знаешь! Вызволяй меня отсюда. Надо наших предупре-
дить, что царь едет... Они на демонстрацию собрались.
А тут чуешь, что готовится?
— Да уж чую. А вот как тебя отсюда просунуть, не
чую... Есть тут одна тайная калитка с железной дверью..
Да на запоре она. Ты с большой высоты в сугроб прыгнуть
не побоишься?
— А когда я чего боялся?
— Лады, бежим. Есть тут одно место... Там камни
выщерблены. По ним, как по лесенке, взберемся.
Вскоре ребята вскарабкались на кремлевскую стену
и побежали от Спасской башни к Москве-реке. Здесь
стены были пониже, но до земли было так высоко, что
и смотреть голова кружилась.
— Ты стой здесь. А я у тетки бельевую веревку добуду!
По ней и спустишься! — предложил Филька и мышью
прочь.
Андрейка затаился в тени каменных зубцов. Холодно,
неуютно на промерзлой каменной стене. Ветер до костей
пробирает Двуглавые железные орлы на башнях жутко-
вато скрипят... Прошел жандармский патруль. Остановил-
ся у стены. Папиросками решил погреться.
285
Андрейка услышал:
Слышь, кум, не к добру орлы-то кряхтят. Будто
слететь с башен собираются!
Проржавели, ну и кряхтят.
— Эх, кум, плохая это примета. Старые люди гово-
рили, как двуглавые орлы на башнях встрепенутся, так
и царствованию конец! В Питере-то, слыхать, революция...
— Там, дурья голова, революция наших врасплох за-
стала. А в Москве начальство все, как надо, распланто-
вало. Как только народишко сгрудится, мы и чесанем из
пулеметов. А побежит — конный эскадрон их в сабли...
От таких слов Андрейку еще пуще дрожь пробрала.
Теперь он все понял. Какая же кровавая баня готовится
рабочим! А он здесь сидит и предупредить не может
Спрыгнуть бы, да все равно убьешься, до своих не до-
бежишь. Высоки стены кремлевские, страшны орлы дву-
главые! Скрежещут, пошевеливаются на февральском
злом ветру, словно чуя добычу. Плохая примета!
ТИТИЛЬ, МИТИЛЬ С БАНТИКАМИ
Плохих примет в доме фон Таксис накануне было мно-
го. Всю ночь отчего-то нервничали и внезапно взлаивали
обе таксы Титиль и Митиль. Звонил телефон из Петро-
града, после чего баронесса нюхала соли, чтобы унять
головную боль, и в пять утра вызвала Глашу читать ей
роман.
Когда наступило это пасмурное февральское утро, Гла-
ша, украдкой зевая, собралась прогулять такс и решила
посмотреть в окно, какова погода? Надевать ли на такс
ватные жилеты? Но баронесса сердито приказала ей не
открывать портьер.
Решив, что лучше не рисковать, ей же возиться, если
таксы простудятся, Глаша принялась застегивать на не-
терпеливо повизгивавших собачках пуговки.
286
Баронесса погладила своих любимцев по черным бле-
стящим головкам и строго сказала:
— Будь аккуратней, милочка. Смотри, как бы кахие
хулиганы и вообще...
Она чего-то недоговорила и вела себя очень странно.
Приказала никого не пускать во двор: ни музыкан-
тов, ни разносчиков. И ночному сторожу, одноногому
инвалиду, велела выдать вдобавок к его дубинке еще
и старинную саблю, которая была с «самим» еще на ту-
рецкой войне.
— А может, прогулять их сегодня во дворе? Вы как,
Титиль, Митиль? — спросила баронесса.
Собачки, словно поняв, смутились. А Глаша тихо
произнесла:
— Лучше на берегу Москвы-реки. Они любят там ко-
паться в песочке.— Глаше хотелось повидать своего зна-
комого — Петю с телефонного завода. Он проходил в это
время по берегу на работу и всегда шутил с ней, спра-
шивая: «Ну-с и так-с, как поживают таксы фон Таксис?»
Глаше это почему-то очень нравилось.
— Ну ступайте гуляйте! Храни вас бог! — И баронесса
перекрестила собачек, чего никогда прежде не делала.
Глаша вышла за ворота и остановилась. Усатый горо-
довой, который всегда торчал перед решеткой и, завидев
ее, начинал подкручивать усы, сегодня почему-то отсут-
ствовал. Мела поземка. На улице ни души. Глаше стало
страшновато. Вспомнилось предупреждение брата Лука-
ши никуда в эти дни не выходить.
Но таксы натянули поводки и повлекли ее к своим
излюбленным местам, на берег Москвы-реки. Но добежать
до реки они не успели. Путь преградил людской поток,
внезапно хлынувший с Москворецкого моста к Александ-
ровскому саду. Люди в бедной, будничной одежде шли
тесными рядами без шуток и песен. Бледные, серые лица
мужчин и женщин были полны решимости и упрямства.
Они шагали деловито, словно шли на работу
287
Глаша растерянно подхватила на руки собачек.
Вдруг сильные руки оттеснили ее на тротуар. Глаша
ойкнула, но тут же успокоилась. Это был Петя Добрынин.
— Шли бы вы домой, Глаша, с вашими собачками.
Здесь вам делать нечего,— сказал он строго, без обыч-
ной шутливости. И прошагал дальше, влившись в рабочий
поток.
Глаша повернула было обратно, но веселая, шумная
толпа студентов, курсисток, гимназистов, вырвавшаяся
из переулка, подхватила ее и понесла с собой.
Красные щеки, красные банты, красные ленты. Обрыв-
ки песен, громкий смех. Не успела Глаша оглянуться, как
бойкие руки уже нацепили ей на шляпку алую ленту, а на
ошейники Титиль и Митиль красные банты.
— Ура представителям собачьего сословия!— крик-
нул какой-то толстощекий гимназист.
Раздались аплодисменты.
Собачки испугались, вырвались — ив переулок. Гла-
ута за ними. И тут их чуть не раздавил фыркающий авто-
мобиль, промчавшийся мимо. Титиль и Митиль нырнули
в подворотню, в проходной двор, в какие-то ворота, пробе-
жали закоулками и выбежали к Манежу. Еле-еле успела
Глаша их перехватить, на руки взять. И тут Глашу снова
подхватил, понес людской поток. И вскоре с таксами на
руках она будто выплыла к Охотному ряду.
Охотный ряд не торговал в этот день. На ступенях подъ-
ездов богатых домов, у входов в магазины и рестораны
стеной стояли дворники, а за ними толпились господа
в меховых шапках и длиннополых шубах. Одни улыбались,
другие хмурились.
Глаша метнулась туда, сюда и наконец взобралась на
ступени какого-то высокого крыльца. Отсюда видна была
Воскресенская площадь, колыхавшаяся словно море. На
гребнях волн его курчавились серые барашки военных
папах. И над этим взволнованным народным морем возвы-
шались на фонарных столбах ораторы и кричали:
288
— Да здравствует свобода!
— Долой войну!
— Долой царизм!
— Мира и хлеба!
Глаша крепче прижала собачек...
У высокого крыльца Думы раздались какие-то крики.
На балкон вышли чиновники — народ успокоить.
И страшно Глаше, и любопытно. Она вдруг увидела
за железными воротами какого-то двора затаившихся
конных городовых.
От конских морд пар идет. Лошади копытами бьют,
ходу просят. Что будет, как выскочат? Недаром, видно,
Лукаша ее предупреждал.
ДОНЦЫ-МОЛОДЦЫ
Когда в особняк генерала Мрозовского явились деле-
гаты богатой и знатной Москвы, Лукаша несколько расте-
рялся, помогая им снимать шубы. Он хорошо помнил, что
князей надо называть «Ваше сиятельство», графов —
«Ваша светлость», дворян — «Ваше благородие», куп-
цов — «Ваше степенство», но различить среди прибывших,
кто есть кто, не мог. Узнал лишь городского голову Челно-
кова, который явился с золотой цепью на шее.
Генерал Мрозовский принял деятелей Городской думы
стоя, сверкая крестами и звездами парадного мундира,
всем своим видом показывая стойкость и непоколебимость.
И, прежде чем делегаты успели к нему обратиться, сам
напустился на них:
— Господа, я должен предъявить вам неудовольствие
государя по поводу несоблюдения порядка, должного быть
в Москве. А вы являетесь ко мне с какими-то претензиями.
Да знаете ли вы, что по законам военного времени я могу
вас... Я часовой, поставленный государем охранять Моск-
ву — колыбель династии. И мой священный долг...
289
— Да не пришпоривайте вы дохлую лошадь, господин
генерал! — перебил его какой-то барин со злым лицом.—
Лучше подчинитесь Временному правительству, как это
сделали генералы Рузский и Брусилов!
— За такие слова я могу вас арестовать, господин Ря-
бушинский. Вы не читали моего приказа о введении в Мо-
скве военного положения. Вот, прочтите,— генерал протя-
нул подписанную им бумагу.
— Употребите бумагу с приказом иначе, господин ге-
нерал.
— Не нужно упрямиться! — морщился, как от зубной
боли, городской голова.— В Петербурге удалось предот-.
вратить приход к власти черни и взбунтовавшейся солдат-
ни только тем, что Дума сформировала Временное прави-
тельство и командиры быстро привели войска присягнуть
ему. Романовы ненавистны всем. Одно упоминание о Рома-
новых вызывает ярость народа. Помогите спасти Москву
от революции. Подчините ваши войска Городской думе.
— Нет-с, господа! Пока жив помазанник божий Ни-
колай Второй, я не позволю организовать в Москве какие-
либо самозваные органы власти.
— Да они сами организуются, генерал! На фабриках
и заводах уже выбраны делегаты в Советы. Тысячные тол-
пы рабочих выходят на улицы, чтобы водворить Советы
на наше место.
— А у меня сто тысяч вооруженных...
— Кукиш у вас в кармане, а не сто тысяч! — дерзко
прервал его Рябушинский.
— Решайтесь, генерал. Медлить опасно. Не то обой-
демся без вас. Все бывшие министры арестованы,— насту-
пал городской голова Челноков.
— Но государь, насколько мне известно, возвращается
в ставку... к войскам! А затем в Москву!
— Вы позвоните в ставку. Там вот скажут истинное
положение! Царь уже не царь, а полковник Романов!
— Оставим спор. Подымите, господа, пока я на минуту
290
отлучусь. Сигар господам! — приказал Мрозовский,
вызвав Лукашу.
— Сигар нет-с...— изогнулся Лукаша.
— Немедленно за сигарами! В магазин офицерского
общества!
И Лукаша помчался, застегивая на ходу длиннополую
шинель. А Мрозовский прошел в аппаратную и приказал
вызвать ставку. Пока телеграфисты налаживали связь,
генерал позвонил начальнику жандармерии — его на ме-
сте не оказалось. Позвонил генералу Шебеко — и градо-
начальника не было.
В ставке к проводу подошел генерал Алексеев, началь-
ник штаба.
— Где государь? Что с ним? — спросил Мрозовский.
— Поезд государя, задержанный мятежниками, про-
бивается назад в Могилев,— ответил Алексеев.
— Поддерживаете ли вы решения Рузского и Бруси-
лова?
— Все зависит от государя. Я в его воле,-— уклончиво
ответил Алексеев.
— Подтверждаю: ждем императора в Москву. Кремль
подготовлен. Где ваши казаки?
— Дивизия кубанцев движется в эшелонах. Первые
полки миновали Смоленск. Один уже в Вязьме. Донцы,
расположенные в Калуге, продвигаются своим ходом.
Должны быть в Серпухове, передовые уже в Подольске.
Узнав такое, генерал чуть не пустился в пляс.
— Ах, донцы-молодцы! Ах, донцы-молодцы! — при-
говаривал он.
— Доложите, что связь задерживается, и займите гос-
под делегатов как-нибудь... Ну дайте еще кофе им... Пусть
подождут. Придут донцы, первыми этих господ повешу!
Да вызовите караул. Немедленно. И всех под арест! —
приказал он адъютанту.
...Лукаша мчался по Воздвиженке, когда навстречу
ему вышла толпа: студенты и курсистки медицинского
291
факультета. Красные ленты, красные банты, красные фла-
ги, плакаты.
«Долой самодержавие!» — прочитал Лукаша на одном ‘
полотнище. И не успел ужаснуться, как две бойкие кур-
систки с сияющими глазами подхватили его под руки,
— К нам! К нам, душка военный!
— В наши ряды! Мы вас расцелуем, милый!
И ловкие руки прикололи ему к груди красный бант
— Смотрите, какой с нами офицерик! Чудо!
Лукаше польстило, что его приняли за офицера, но он,
не желая шагать в толпе бунтовщиков, решил освободить-
ся от барышень: генерал Мрозовский шутить не любит!
Но тут послышался цокот копыт, и курсистки повисли
на его руках.
— Ах, защитите нас!
— Защитите! Казаки!
Лукаша увидел морды коней, папахи и, спасая свое
миловидное лицо от казацких нагаек, уткнулся в меховые
воротники курсисток. Барышни взвизгнули, приседая с ним
вместе.
Наскочившие на демонстрантов казаки, подняв на ды-
бы коней, развернулись вдруг на скаку и с гиканьем умча-
лись.
— Ура-а-а! — понеслось им вслед.
«Неужели испугались курсисток?!» — поразился Лу-
каша.
— Офицерик, вы наш спаситель!
— Дайте мы вас расцелуем! — закричали курсистки.
— Качать офицера! — гаркнули студенты.
Лукашу бросило в жар, и он стал отбиваться. И в эту
роковую минуту перед ним предстал его кумир прапорщик
Ушаков. Он шел с обнаженной саблей, а за ним шагал
плотный строй его серых богатырей. Все как на подбор:
белобрысые, голубоглазые, рослые.
— Что здесь происходит? — спросил прапорщик Уша-
ков, взяв под козырек.
292
— Да вот мне за сигаретами... а они,— пожаловался
Лукаша.
— За какими сигаретами?
— По приказу генерала Мрозовского,— пояснил Лу-
каша. И видя, как курсистки нацепляют красный бант на
грудь Ушакова, попытался им помешать, но получил по
руке.
— Прочь, прислужник монархистов! — крикнул пра-
порщик Ушаков, оттолкнув Лукашу.— Есть еше оболтусы,
которые служат царским сатрапам!
Лукаша не поверил ушам своим, хотя увидел, что на
шапках солдат красуются красные ленты.
— Вперед, ребята! — весело крикнул прапорщик Уша-
ков.— Выполним приказ Думы!
Лукаша бросился наутек.
НАША БЕРЕТ
По Москворецкому мосту плотными рядами шел рабо-
чий народ. И там и здесь, как красные прочерки, развева-
лись знамена.
Разглядев солдат, окаймивших рабочие ряды, Андрей-
ка чуть не закричал «ура!». Знать, кто-то успел предупре-
дить рабочих. Вот и идут под охраной. Вот здорово!
Между тем на кремлевской стене жандармский пуле-
метчик довернул ствол прямо на мост, прицеливаясь по-
удобней. Его подручный поправил патронную ленту, ожи-
дая команды открыть огонь, но вдруг схватил пулеметчика
за плечо.
— Кум, глянь-ка! С рабочими солдатня!
— Ну и что? Чесанем всех подряд.
— Опомнись, кум! Худо нам от солдат будет.
— По бунтовщикам огонь! — выкрикнул офицер.
Пулемет молчал.
— Огонь! Морды сворочу, негодяи!
293
— Бейте морды, ваше благородие! Но и у вас дети
малые. Солдат в Москве сто тысячей. Их только тронь...
Офицер, оттолкнув жандарма, сам взялся за пулемет.
Но тут раздался голос:
— Отставить!
Офицер удивленно посмотрел вниз.
— Приказано без надобности огня не открывать...
Нам оберегать Кремль. А улицы обслужат из засад и кон-
ницей! — крикнул ему какой-то военный, подъехав на'
коне.
— Ах так?! — офицер, сняв фуражку, вытер со лба
пот, перекрестился.
Рабочая колонна вошла в теснину между каменными
домами и оградой церкви Василия Блаженного.
Жандармы в засадах изготовились. Те, что запирали
Варварку, приняли боевой порядок: передняя цепь легла,
вторая стала на колено, третья взяла ружья наизготовку
для стрельбы стоя. Пулемет, спрятанный в подъезде тор-
говых рядов, повернул хищную морду на приближающихся
людей. Засада полицейских у Василия Блаженного приль-
нула к решеткам ограды.
Андрейка набрал побольше воздуха, чтобы криком
остеречь своих. И ему даже показалось, что он крикнул во
всю мочь и его голос, усиленный эхом, отраженный церк-
вами, куполами, зубцами Кремля, раскатился по всей
Красной площади.
Но это Андрейке только показалось, потому что жан-
дармскую засаду вдруг словно метлой вымело с улицы
в подъезды. Это в тыл жандармов зашли с огненно-крас-
ными знаменами рабочие Лефортова, Симоновской слобо-
ды, Рогожской заставы, прорвавшиеся через Устьинский
мост.
Рабочие Замоскворечья дружно слились с ними в одну
бурлящую людскую реку, и она потекла через площадь
к Историческому музею, прямо под морды жандармских
коней, под сабли и плетки их дюжих всадников.
294
Рабочие шли, тесно сплотившись, переплетя скрещен-
ные руки, ряд за рядом, твердо печатая шаг. Они двигались
неотвратимо, как реки в половодье, не обращая внимания
на серую громаду жандармской конницы, на полицейские
пулеметы, на железных орлов, раскрывших над ними хищ-
ные клювы. Ничто не могло остановить народного шествия.
Пройдя мимо вооруженных до зубов жандармов, рабо-
чая колонна разделилась на две: одна пошла к городской
Думе, другая по Тверской к градоначальству.
Ветер раздувал флаги, плакаты, знамена. Казалось,
проплывают грозные боевые корабли, подняв над собой
паруса, освещенные пламенем начавшейся великой битвы.
Жандармы, так и не дождавшись команды к бою, пону-
кая лошадей, стали заворачивать одни вправо, другие вле-
во. Со скрипом и скрежетом раскрылись железные ворота
Спасской и Никольской башен. И, нагибая головы, словно
склоняясь перед могуществом народа и прося прошения
у двуглавых царских орлов за малодушие, жандармы
въехали в Кремль.
«Ага, наша берет!» — возликовал Андрейка.
— Эгей! — раздался снизу звонкий голос Фильки.—
Скорей! — Он размахивал бельевой веревкой и кивал на
ворота, в которых теснилась жандармская конница.— Да-
вай, пока не затворили.
Андрейка скользнул ужом мимо жандармов, которым
было не до проныр-мальчишек, и вот они вдвоем с Филькой
мчатся к воротам. Здесь, теснимые конным дивизионом,
въезжающим в Кремль, толпились желающие выйти вон.
Среди людей застряли грузовики с солдатами-арсеналь-
цами, чистильщиками царских ковров.
— Давай! Они за продовольствием едут,— подтолкнул
Андрейку Филька.
Андрейка вцепился в борт грузовика и таким образом
выехал из Кремля. У него хватило сил провисеть на руках
до самой Иверской часовни. Здесь грузовик тряхнуло на
повороте, и он, сорвавшись, отлетел в кучу снега. Барах-
295
таясь в снегу, Андрейка увидел, что военный грузовик об-
ступили михельсоновцы, а среди них были Саша Киреев,
брат Андрейки Саша, Уралов, Гриша Чайник и даже дед
Кучка. Михельсоновцы лезли в кузов грузовика, протяги-
вая руки солдатам, а дед Кучка скомандовал растерявше-
муся шоферу:
— Давай к Бутырской! Освободим узников царизма!'
— Да кто ты такой... командовать?
— А ты слушай, сынок, раз командую. С тобой говорит
только что избранный депутат Московского Совета Иван
Васильевич Кучков! Давай поехали.
Шофер заколебался, оглянувшись на сопровождающих
солдат.
— Не подчиняешься народу? А ну вылазь! — Дедушка
Кучков потянул упрямца за рукав, погрозив ему револь-
вером.
Шофер дал газ, и машина тронулась.
Андрейка недолго думая прилепился к подножке гру-
зовика.
К Бутырской тюрьме подкатили вовремя. У ворот ее
бушевала толпа. В тюрьме до сих пор томились участники
революции 1905 года — герои пресненских баррикад.
— Долой царские тюрьмы!
— Смерть тюремщикам! — кричали люди.
Железные ворота тюрьмы были забаррикадированы.
Они сотрясались от ударов камней.
Начальник тюрьмы пригрозил открыть огонь, вызвал
казаков. Грузовик с солдатами и рабочими он принял за
обещанное подкрепление и приоткрыл калитку.
Распахнув железные ворота, рабочие и солдаты ворва-
лись в тюрьму.
— Именем революции сдавайтесь!
— Заключенных на волю! Тюремщиков в тюрьму!
И вот уже узники, изможденные, качаясь от слабости,
но с горящими от радости глазами, обнимаются, целуются
со своими освободителями.
296
— Товарищ Дзержинский! — воскликнул дедушка
Кучков, увидев высокого худого узника.
Прямо из тюрьмы Дзержинский в сопровождении ра-
бочих поехал в Городскую думу, где уже собирался па пер-
вое заседание Совет рабочих депутатов.
КОНЕЦ ГРОЗНОГО ГЕНЕРАЛА
В особняке Мрозовского этот день кончился весьма
неожиданно. Генерал, получив обнадеживающие сведения
о подходе двух казачьих дивизий, распорядился стянуть
жандармерию в Кремль, чтобы любой ценой сохранить его
в ожидании государя. Он мнил себя в роли нового Суса-
нина, спасающего русского царя.
Караул где-то задержался, а генералу не терпелось
взять под арест наглых думских господ делегатов. Завидев
земского начальника Грузинова, вошедшего вместе с Лу-
кашей, Мрозовский обрадованно сказал:
— Вы вовремя, полковник!
За окном беглым шагом мелькнула караульная
команда.
Мрозовский, предвкушая свое торжество, довольный,
что свидетелем будет известный в военной Москве полков-
ник Грузинов, повел его в свой кабинет.
— Вот эти господа...— сказал он громко, распахнув
перед Грузиновым дверь.
— Чем вы тут занимаетесь, господа? — перебил его
Грузинов и строго оглядел делегатов Думы.— Рабочие
Москвы приступают к созданию своей пролетарской вла-
сти, а отцы города все еще подстегивают дохлую лошадь
самодержавия? Или вы встанете над восставшей чернью,
или немедленно окажетесь у ее ног! Революцию надо не
раздумывая хватать за узду, как взбесившегося коня!
И вдруг генерал Мрозовский увидел на груди полков-
ника Грузинова алый бантик.
297
Генерал побагровел. «Где же замешкался этот прапор-
щик с его чудо-богатырями!» — подумал он.
А прапорщик Ушаков тут как тут! Беглым шагом по
ступеням во главе своей бравой команды.
— Что там у нас? — спросил он Лукашу.
— Думские приехали. Власть брать.
— А генерал что?
— Караул требует.
— Это мы сейчас! — подмигнул ему прапорщик Уша-
ков, поправляя фуражку с красным бантом.— Караул, за
мной!
Топая сапогами и гремя ружьями, костромские земляки
Сусанина побежали по мраморным ступеням. Адъютант
посторонился, давая им дорогу, и кивнул на группу думцев.
Генерал Мрозовский только было раскрыл рот, чтобы
отдать приказ об аресте, как услышал:
•— Арестовать! — И полковник Грузинов указал на
Мрозовского.
— Именем революции вы арестованы, господин гене-
рал! — прокричал Ушаков и, лихо щелкнув каблуками,
козырнул.
— П-позвольте! — пролепетал обескураженный Мро-
зовкий и, ослабев, рухнул в кресло, закрыл лицо руками
и заплакал.
Солдаты, опираясь на ружья, смотрели на плачущего
генерала с жестоким любопытством.
— Фенита ля комедия,— непонятно выразился пра-
порщик Ушаков, закуривая папироску. И хотя он усме-
хался, пальцы его дрожали.
КРАСНЫЙ СЛОН
Вниз по Тверской огромным кораблем плыл слон. Вел
его клоун Дуров. А за слоном с самого Тверского бульвара,
со сквериков и садиков малыми лодочками плыли детские
298
колясочки с младенцами, катимые молодыми нянюшками
и старыми бабушками, с визгом, свистом, кувырканием
бежали мальчишки, степенно шли взрослые. Слон и клоун
на улице. Шутка ли! Такое прежде только за деньги пока-
зывали, а теперь даром. Вот она, революция!
С появлением слона лица людей смягчались, глаза
веселели, все улыбались.
Увидев клоуна Дурова с красным бантом во всю грудь
и его знаменитого слона в неимоверно огромной алой по-
поне, с красным флагом в хоботе, Глаша засмеялась.
А толстенный купчина вытащил из кармана красный пла-
ток и приветственно замахал. Уж если слон красным стал...
Словом, «клоуну Дурову ура!».
Крик купца подхватили и студенты, и гимназистки,
и охотнорядские приказчики. Дуров шел невозмутимо, гор-
до, в ярком блестящем костюме, словно властелин города
из какой-то волшебной сказки. Он подвел слона к балкону
Городской думы и тонкой тросточкой ударил по его ногам.
Слон высоко поднял передние ноги.
Как завороженная глядела Глаша на это представле-
ние.
— Наденьте слону валеночки! — возопил блаженный
Тимоня.— Не томите, не морозьте, какому царю молиться,
ироды?!
Слон поднял хобот, покрывая трубным звуком голос
нищего. И, словно на его зов, на балкон высыпали господа
в шубах, с непокрытыми головами. Снежок присыпал их
белым пеплом. Они держали в руках какие-то бумаги.
И когда все притихли, люди, стоящие перед Думой, услы-
шали:
— «Его императорское величество, государь Николай
Второй, отрекся от престола в пользу брата своего Ми-
хаила!..»
— Ну, доцарствовался дурак! — вздохнул купчина
рядом с Глашей.— Даже у слона терпение лопнуло!
— «Великий князь Михаил Александрович Романов
299
отказался принять престол! Он предоставил решить этот
вопрос будущему Учредительному собранию!..» — заорали
во все глотки мальчишки-газетчики, появившиеся разом,
словно из-под земли.
Толпа бросилась к мальчишкам, вырывая у них газеты.
Мальчишки, словно стрелы, пронизывали толпу, и с их
появлением на площади началось что-то невероятное.
Некоторые люди стали убегать, а другие их догонять.
— Держи!
— Лови!
— Бей!
Это, словно по уговору, стали вылавливать разбегаю-
щихся кто куда стражников, жандармов, полицейских...
В этой охоте приняли участие и уличные мальчишки.
И конечно, Андрейка. Ну и порезвился он со своими прия-
телями! Они угадывали жандармов, приставов, околоточ-
ных, нарядившихся в солдатские шинели, в чуйки лавоч-
ников, длиннополые шубы извозчиков, даже в монашеские
рясы и женские одеяния. И торжествовали, когда пойман-
ный держиморда молил: «Пощадите, православные. Не
своей волей вас притеснял...»
Жандарм Львович оделся сестрой милосердия, да
не успел второпях жандармские сапоги снять. И Андрейка
угадал его по шпорам, за которые цеплялась женская
юбка.
— Держи-лови Львовича! Вот он, тигра полосатая! —
завопил Андрейка.
Сбежавшиеся на крик рабочие доставили переодетого
Тигрыча в участок, где уже распоряжался Гриша Чайник,
сменив власть околоточного.
А к Городской думе с веселым громом подкатили пуш-
ки. Артиллеристы все были с красными бантами. На гривах
коней и сбруях развевались алые ленты.
— Первая батарея запасной артбригады прибыла на
защиту революции! — отрапортовал молодой солдат
с озорными глазами, вытянувшись перед собравшимися на
300
балконе Думы.— Орудия заряжены, боекомплект полный!
Прошу распоряжения, где развернуть орудия?
— А разверни их, сынок, на Кремль. Там царские холо-
пы затворились,— приказал с балкона дедушка Кучков
Иван Васильевич.
Вслед за артиллеристами, желая присягнуть новой ре-
волюционной власти, к городской думе стали подходить
войска московского гарнизона, запасные полки, школы
прапорщиков, юнкерские училища, кадетские корпуса.
Приветствуя падение самодержавия, спешили к Думе
гимназисты, лицеисты, кадеты. Все они шагали строем, под
алыми знаменами, с красными бантами и ленточками на
груди и фуражках, в полном составе во главе с учителями.
Все они пели революционные песни:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног.
Нам не надо златого кумира,
Ненавистен нам царский чертог.
— А зачем им царский чертог?! У них свои есть! —
усмехнулся Андрей Уралов, подкрутив усы.
— Все свободе радуются! Чего там? Весну каждая
птичка приветствует,— сказал дедушка Кучков.— А ну,
братцы, ради светлого праздника расцелуемся!
Многие обнимались и целовались, даже бывшие враги.
К Андрейке вдруг подлетел, оторвавшись от своих рядов,
гимназист Вячик-мячик, с которым они то и дело дрались,
и чмокнул в обе щеки. От такого благородного поступка
у него даже слезы на глазах выступили.
— Свобода, равенство и братство! — сказал он.— По-
клянемся, а?
«Чему тут клясться!» — не сразу сообразил Андрейка.
А к нему уже кадетик Котик подошел в шинельке нарас-
пашку, нарядный, красногрудый, как снегирь. Прежде-то
он презирал Андрейку, впрочем, как и всех бедно одетых
ребят. А теперь в объятиях крепко стиснул.
301
— Отныне и навеки мы вместе за Русь свободную! —
сказал.
Фабричные девчата у самых дверей Думы затеяли
пляску, выкрикивая частушки.
Вдруг кто-то закричал:
— Смотрите! Смотрите! Свобода приехала!
По площади медленно двигался автомобиль, в кото-
ром, опираясь на древко красного знамени, стояла ослепи-
тельно красивая девушка с развевающимися золотистыми
волосами.
Гудок автомобиля наигрывал мелодию. За рулем сидел
человек с огромным красным бантом. Другой, во всем ко-
жаном, поддерживал древко знамени.
— Виват!
— Гип-гип ура!
— Да здравствует свобода! — закричали студенты
и гимназисты, подбрасывая фуражки.
Вызывая общий восторг, «свобода» объезжала самые
людные улицы Москвы.
— Да это же та самая барышня Сакс-Воротынская,
которая осмеяла меня, что я рыжий! — угадал Филька.—
А сама, ишь, красной свободой вырядилась и раскаты-
вает!
— А катает ее на автомобиле сам Михельсон! — узнал
миллионщика, нацепившего огромный красный-бант, Анд-
рейка.— Ну и чудеса!
Вот сколько удивительного произошло в этот замеча-
тельный день.
КТО ЖЕ ФЕВРАЛЬСКУЮ РЕВОЛЮЦИЮ СДЕЛАЛ?
Так уж было заведено в семье Павловых — что бы
ни случилось, а уж в бабушкин день именин все садились
вокруг ее праздничного пирога с капустой.
На этот раз пирог был постноват, черноват — вместо
302
белой муки ржаная с отрубями,— но все же он был и такой
хорош: горяч и, главное, большой. Всем по кусищу хва-
тило. Павловы ели да похваливали; мать и дочь Филоновы
тоже хвалили, откусывая по небольшому кусочку из веж-
ливости. Лукаша, избалованный хорошей едой, тоже ел,
хотя и с отвращением.
Самое удивительное, на это торжество пришел сам
Филонов. Аккуратный, подтянутый, что твой офицер! Он
снял шинель, бережно двумя руками поднял с головы, не
повредив прически-бабочки, серую папаху и украсил ею
комод.
Когда повернулся к родственникам, лицо его привет-
ливо улыбалось.
— Смотри-ка, словно гривенник, сияет! — хлопнул
себя по коленке Павлов.— А я уж думал, не зашибли бы
тебя там в суматохе? Знать, вовремя сбежал из царского
поезда? А царя-то куда девали?
Лакей отмахнулся.
— Ладно, потом. Вы вот скажите, как это у вас в Моск-
ве получилось? Кто эту революцию сделал?
— Мальчишки! Продавцы газет! — выпалил Андрей-
ка.— Как выбежали да как закричали: «Конец самодержа-
вию!» — весь народ «ура!», и тут такое началось...
— Ври больше! — осадила Андрейку бабушка.— Ре-
волюцию вызвал Тимоня босой. Как вскричал не своим
голосом: «Куда девали царя, ироды? За кого молиться
у Иверской?» Тут вышли на балкон думские господа и ска-
зали: «Отрекся от престола его императорское величе-
ство...»
— Ой, что вы, бабушка! Там главным был красный
слон,— вспыхнув от смущения, не выдержала Глаша.—
Как поднялся он перед Думой с красным флагом да как
затрубил, тут двери и отворились...
— И ничего подобного! — пробурчал, не отрываясь от
пирога, Лукаша.— Революцию сделали курсистки-медич-
ки. Они казаков напугали. Не то бы...
303
— Революцию в Москве сделал храбрый прапорщик
Ушаков. Об этом заявил всем командующий военным
округом полковник Грузинов на заседании думы! — весело
сказал Саша, подмигнув Лукаше.
— Да бросьте вы ерунду молоть! — вступил хозяин
дома кузнец Павлов.— Сам царь революцию сделал. Вот
кто.
Все от любопытства и удивления жевать перестали и
повернулись к старшему Павлову.
— Это в каком смысле? — спросил Филонов.
— А в таком. Заскучал царь. Война без толку идет.
Народ бунтует. Министры — дураки. Генералы — измен-
ники. Слез он с трона. «А ну вас»,— говорит. И послал всех
подальше!
Собравшиеся рассмеялись.
— Похоже, да не очень,— улыбнулся Филонов.— Могу
рассказать подробности.— Он поправил прическу-бабоч-
ку, откашлялся.— Так вот-с,— начал Филонов,— все мог-
ло произойти иначе, если бы государь вместо Питера по-
ехал в Москву к генералу Мрозовскому. Царя его царе-
дворцы подвели. До самого момента, когда царский поезд,
в котором и я находился, был задержан на станции Више-
ра и не пропущен в Царское Село, куда мы направлялись
по вызову императрицы, государь ничего плохого не подо-
зревал, от него все скрывали. Комендант царского поезда,
генерал Воейков, никаких телеграмм о революции в Питере
ни от Родзянко, ни от думских не докладывал, чтобы не
волновать государя. Камергер двора, барон Фредерикс,
тот тоже всяких волнений для государя избегал, следил,
чтобы государь вовремя ел, пил и не простужался. Адми-
рал Нилов знал одно водку пить и анекдоты царю рас-
сказывать, как, бывало, еще покойному батюшке Алек-
сандру Третьему.
— Здоров адмирал. Двух царей перепил,— вставил
Павлов.
— И вдруг на станции Вишера глубокой ночью оста-
304
новка. Поезд задержан по приказу из Петрограда. Здесь
уж генералу Воейкову пришлось царя будить и все докла-
дывать.
«Что творится? — удивился его величество.— Кто мо-
жет нам приказывать?»
«Подписал распоряжение поручик Греков»,— отвечает
Воейков.
«Это что, бунт? Нами командуют поручики? — вски-
нулся царь. И обратился к адмиралу Нилову: — Скажите,
голубчик, что это в Петрограде?»
«Большие беспорядки! — вздохнул Нилов.— Молодые
солдаты взбунтовались, и Родзянко гадит...»
«Так что же вы мне не докладывали?» — спросил царь
у Воейкова.
А тот-: «Не такие уж там беспорядки, чтобы в день-два
не справиться, государь! Революционеры, студенты и
хулиганы взбунтовали молодых солдат. Эти молодые сол-
даты окружили Думу. Власти проявили нерешительность.
А Родзянко, поддавшись угрозам черни, вступил с ней
в сделку за счет династии...»
«Как? И я ничего не знаю?!» — совсем разгневался
государь.
«Ваше величество, вам надо во главе георгиевских ка-
валеров явиться в Царское Село, взяв верный вам гарни-
зон, двинуться в столицу, и Государственная дума станет
на колени. А взбунтовавшиеся солдаты вспомнят о при-
сяге и расправятся с зачинщиками бунта»,— отвечал
Воейков.
«Так давайте действовать!» — воскликнул царь.
В это время вошел генерал Цабель, начальник ка-
раула.
«Все это ложь, государь. Вас обманывают,— козырнул
он.— Мы уже пленники революции! Железнодорожные ра-
бочие испортили наш паровоз. Повсюду красные флаги.
Демонстрации. Солдаты братаются с рабочими. Войска
переходят на сторону бунтовщиков».
11 О смелых и умелых
305
«А где же мои верные гвардейские полки? Семеновцы,
павловцы, преображенцы?»
«Изменили... Даже гвардейский экипаж во главе с ве-
ликим князем предал вас!»
«Да, да, да! Великие князья всегда не любили меня.
Все кончено».
«Ничего не кончено, ваше величество. Мы прорвемся
в Царское Село!»—Воейков выбежал из царского ва-
гона.
Прихватил конвой. Приказал отцепить паровоз поезда,
где ехала царская свита, заменил им испорченный паро-
воз царского поезда, ругался, грозился, и поезд, наконец,
тронулся.
«В Москву! В Москву! — торопил царь.— Москва от-
стоит своего царя!»
Дали мы обратный ход. Но на станции Бологое нас за-
держали. Снова поехали на станцию Дно. Вот так и катали
нас в поезде туда-сюда. А придворные генералы ссорятся,
грызутся...
На станции Дно встретились нам георгиевские кавале-
ры с генералом Ивановым, их тоже на колесах туда-сюда.
Собрались генералы вокруг царя, что делать?
«Остается одно,— заявил Воейков,— обратиться за
помощью к императору Вильгельму! Открыть фронт нем-
цам. Пусть германские войска придут и усмирят взбунто-
вавшийся народ. В первую очередь в Петрограде!»
Адмирал Нилов воспротивился:
«Неудобно это, господа. Ведь если немцы заберут Рос-
сию, они ее нам уже не отдадут. Дудки-с!»
«Император Вильгельм благородный человек. И ваш
родственник,— настаивал Воейков.— Если вы обратитесь
к нему как император к императору. И больше того, как
кузен. Он не откажет...»
— Ворон ворону глаз не выклюет! — крякнул Пав-
лов.— Экие подлецы! Ну и что же Миколашка? Расею
продал?
306
— Государь отвечал: «Это можно было сделать рань-
ше, когда все еще мне повиновались как главнокомандую-
щему. А теперь ни Рузский, ни Брусилов не подчинятся»,—
сказал это царь и заплакал.
Генералы тоже прослезились, Нилов медведем заре-
вел, и прислуга в плач. Конвоиры стали разбегаться. Вы-
шел к ним царь, лицо бледное, шинелька внакидку, провел
по лбу рукой и говорит:
«Не волнуйтесь, я подпишу отречение. Поеду в армию,
попрощаюсь с солдатами, и пусть без меня делают с Рос-
сией что хотят. А я в Ливадию, в Крымское имение. Только
бы уцелели мои жена и дети...» — И снова прослезился.
Конвойные тоже.
— Ишь, какие вы там все жалостливые, на царских
хлебах вскормленные,—• упрекнул Павлов.— Ну и что же?
— А дальше известно. Все в газетах описано. Явились
из Думы господа Гучков, Шульгин, Пуришкевич и предъ-
явили отречение. Царь подмахнул бумагу. И за себя, и за
наследника. На том династия Романовых и отцарствова-
ла сь... Вот как было дело!
Бабушка перекрестилась.
— Триста лет царствовали, и вдруг... О господи, не
ищи виноватых.
— Я все интриги, как положено царскому лакею, знал.
И скажи я царю с глазу на глаз, что творится вокруг него,
все бы не так вышло. Государь бы послал в Питер верных
людей. А сам бы в Москву поехал. Да и наобещал бы, как
в революцию пятого года. Ну манифест там и еще чего.
А сам на Питер напустил бы казаков. И прибрал бы к ру-
кам народ при помощи германцев.
— Так чего же ты, милый мой?! — выскочила Фило-
ниха.— Такая тебе козырная карта выпадала!
— Хорошо, что не козырнул. Цари своих спасителей
не любят Придворные представили бы дело так, будто его
сам бог просветил, а наушника в яму. Так бы мои косточки
в каком-нибудь овраге и сгнили в безвестности...
307
— Ловко же ты сфилонил! — крякнул Павлов.— Зна-
чит, из-за тебя царь революцию зевнул и сдал царство?
— А говорят, царь не сразу сдался! — сказал Саша.—
Подписав отречение, он решил обмануть народ. Как
в 1905 году, когда забрал обратно манифест о свободе.
У него был план: пробиться к верным войскам в Москву,
отсюда и начать все. Мрозовский для него уже покои
в Кремле готовил. Приказал царские ковры чистить.
— Верно! — сказал Филонов.— Государю удалось
уехать со своей свитой и частью конвоя под предлогом по-
прощаться с войсками в Могилев. Оттуда он надеялся
прийти с верными казаками в Москву... Да его Мрозов-
ский подвел.
— Не Мрозовский его подвел! А московский народ,
рабочие и солдаты,— сказал Саша.— Как вышли они по
призыву Михаила Константиновича всей массой на улицы
А1осквы, так и свершили революцию!
— Это кто же такой Михаил Константинович? — уди-
вился Филонов.
— Так для конспирации называли мы его при царизме.
Теперь можно сказать: Михаил Константинович — это
Московский комитет нашей партии.
Андрейка даже пирог мимо рта пронес, услышав такое.
А Филонов знай свое:
— И наш брат лакей, если бы захотел, тоже мог!
— Хорош гусь! — кивнул Павлов на лакея.— Ловко от
хозяина сбежал. Знать, пословицу вспомнил: «Близ царя,
близ смерти».
— Меня государь сам отпустил, как и всю поездную
прислугу. Памятки нам роздал. Мне вот портсигар с вен-
зелем.
— Спер в суматохе!
— Никак нет! Вещица дареная.
— Видать, ты и без царя не пропадешь?
— Зачем же пропадать? Теперь, при свободе, каждый
сам себе царем будет.
308
— Ну что ж, может, и так! — подтвердил Павлов.—
При царе жили не померли, глядишь, и при свободе про-
живем. Будет что моим рукам ковать, будет что и зубам
жевать!
И хозяева и гости снова принялись за пирог — первый
пирог, испеченный при свободе...
Часть вторая
ЧУДЕСА СВОБОДЫ
Жизнь у замоскворецких мальчишек шла бойкая: что
ни час — происшествие, что ни день — событие. Митинги,
собрания, демонстрации. Мальчишки гоняли по улицам
с утра до ночи. И ни тебе городовых, ни жандармов; двор-
ники и те присмирели — смотрят на их мальчишеские про-
казы снисходительно. Даже отец Андрейки при всей его
суровости от шлепков и подзатыльников воздерживался.
«Ладно уж, теперь свобода»,— говорил, когда подзатыль-
ник требовался.
Свобода! Это пьянящее слово «свобода» теперь у всех
на устах: и у бедных и у богатых.
Прежде миллионщика Михельсона рабочие и не виды-
вали. Через управляющих управлял. А теперь собственной
персоной является на митинг с красной ленточкой в петли-
це и уговаривает получше работать ради свободы.
Лавочники, мясники, булочники, зеленщики, бывало,
чуть очередь зашумит против повышения цен, кличут по-
лицию, а теперь только руками разводят: «Свобода, граж-
дане! Нам по любым ценам свободно торговать, а вам сво-
бодно покупать или не покупать!»
Да, менялись люди с приходом свободы.
Взять деда Кучку. Он теперь вовсе не дед Кучка, а Иван
Васильевич Кучков, депутат Совета от московских пека-
309
рей. Оказывается, он еще в девятьсот пятом году против
царя на московских баррикадах сражался — старый ре-
волюционер.
Или вот самый тихий из всех слесарей дядя Ваня Коз-
лов — теперь сам начальство: выбран председателем за-
водского комитета как революционер-подпольщик.
А Гриша Чайник, первый заводила всякого беспорядка,
теперь наблюдает порядок: расхаживает по Замоскво-
речью с красной повязкой на рукаве, с маузером на ремеш-
ке, семечки пощелкивает и кругом посматривает. Избран
Гриша Чайник в народную милицию.
Бабушка и та перевернулась: берет в лабазе у Васьки
Сизова мешок семечек и на людном перекрестке стаканчи-
ками их продает. Хочет при свободе независимо на свой
капитал жить. Только капитала у нее не прибавляется —
все знакомые берут семечки в долг, и бабушка едва концы
с концами сводит.
А вот Филонов при свободе преуспел. Стал владельцем
буфета при магазине офицерского общества на Воздви-
женке. На основе свободных торгов с аукциона взял.
Походил при старом режиме в лакеях. Хватит! Теперь у са-
мого три официанта на обслуге.
Не отстала от мужа и Филониха, откупила-таки на свое
имя тот самый дом, где Стеша с матерью в подвале ютятся.
Вот что значит свободушка! При царе мужниной рабой
была, своего вида не имела, а теперь домовладелица!
И Глаша ее теперь уже не горничная, а компаньонка.
Читает вслух романы, когда баронессе фон Таксис не
спится. И веселый слесарь Петя Добрынин, встречая Гла-
шу с таксами на прогулке, теперь шутит так: «Барышня,
проданные глазки».
А Лукаша-то, Лукаша! Щеголяет в офицерской форме,
с красным бантиком на груди и важно заявляет:
«Хватит! Поиздевались над нами царские сатрапы.
(Это он проезжается насчет «сапог всмятку» у генерала
Мрозовского!) Теперь никаких «ваше благородие»! Я свое-
310
го полковника по имени-отчеству называю, а он меня
на «вы»!»
По протекции полковника Грузинова, который теперь
на месте Мрозовского, Лукаша Филонов получил долж-
ность вестового при полковнике Рябцеве. А его бывший
кумир прапорщик Ушаков, мечтавший о' славе, получил
полную возможность прославиться. Расцеловав его при
всех думцах и похвалив как первого офицера Москвы,
вставшего на защиту свободы, полковник Грузинов отпра-
вил Ушакова вместе с его ротой на фронт защищать свобо-
ду от полчищ кайзера Вильгельма.
Но вот уж кому повезло, так повезло — это Фильке.
Теперь его звали по-иностранному — «Филь», он был гру-
мом у барышень Сакс-Воротынских. При встрече его не
узнаешь — красный камзол, зеленые штаны, желтый жи-
лет, в руках хлыстик, на ногах сапоги со шнуровкой.
При царе знаменитые богачки вольничать стеснялись,
а при свободе решили по своему капризу вместо черного
арапчика завести огненно-рыжего. «Под цвет револю-
ции»,— как они говорили.
Куда бы барышни Сакс-Воротынские ни отправились,
Филь должен был поспевать пешком. И при первом зове
являться, весело скаля белые зубы на красном от весну-
шек лице. Филька был при барышнях как украшение.
Андрейке сменить свой заплатанный пиджачишко и ды-
рявые ботинки на что-нибудь понаряднее не удалось.
Но и ему без царя жить стало куда вольготней: на заводе
мастера и десятники мальчишек больше зря не гоняли,
не шпыняли — заводской комитет запретил. Всех ребят
прикрепили на обучение к слесарям, токарям, кузнецам.
Андрейку взял к себе в ученики сам Уралов Андрей Уваро-
вич. Оказалось, и он, и все его молодые друзья — Саша
Киреев, Бакланов, Цуканов, Ригосик и брат Андрейки Са-
ша — состояли в организации заводских большевиков.
Оказалось, знаменитая красная комната в столовке ком-
мерческого института была штабом революционеров-под-
311
польщиков. Теперь все революционеры собирались откры-
то. А Люся больше не скрывала, кто она такая, а прямо
говорила: «Я агитатор, пропагандист». Ее всюду пригла-
шали. «Расскажите нам про то, расскажите про это»,—
просили. Люся знала, где и как рабочие живут, борются,
как женщин и детей в капиталистических странах угне-
тают, что такое Интернационал первый и второй. Какие
есть в России партии и чего каждая из них хочет.
Люся и внешне изменилась, хотя сильно похудела, но
очень повеселела и ко всем всегда с доброй улыбкой.
Андрейка тоже стал политиком, как и большинство
замоскворецких мальчишек. Мальчишки так в политике
понаторели, что знали вождей почти всех партий. У боль-
шевиков был самый главный революционный револю-
ционер, вождь рабочих и крестьян — Ленин.
А сколько новых слов и понятий принесла свобода!
У мальчишек головы кружились! Империализм, Антанта,
аннексии, контрибуции, национализм, экспроприация,
эксплуатация... Но больше всех других слов мальчишкам
запомнились два слова, выброшенных в широкую жизнь
революцией: буржуй и пролетарий.
Буржуй — слово жирное, пухлое, жевательное — так
ко всем сытым и толстым и липнет.
Пролетарий — слово звонкое, веселое, гордое, от него
все подлое отскакивает, оно к лицу рабочему люду.
Андрей очень гордился, что он пролетарий.
А вот у гимназистов и кадетов это слово стало руга-
тельным.
— Пролетарий с красной харей! — дразнились Вячик-
мячик и кадетик Котик.
Андрей в долгу не оставался.
— Кадет, кадет, на палочку надет! — кричал он Ко-
тику.
— Буржуй, буржуй, ремня пожуй! — кричал Вячику.
Все мальчишки Замоскворечья по партиям раздели-
лись.
312
— Я в эсерах,— скажет Стасик.
— Ах эсеры, вы эсеры, у вас морды очень серы! —
посмеется Стеша.
— Я в анархистах! — бухнет Дарвалдай.
— Анархисты, анархисты, они на руки нечисты!
— Арбуз, а ты в каких ходишь?
— Я в большевиках!
— А почему не в меньшевиках?
— Потому что большевики хотят для рабочих всего по-
больше, а меньшевики — всего поменьше.
Продавцов газет свобода сделала самыми желанными
людьми улицы. Стоило им появиться с пачками газет, как
множество рук тянулось к ним со всех сторон. Все хотели
знать новости. Даже старушки, которые, сидя на скамееч-
ках, чулки вязали.
Вот какие чудеса принесла свобода!
ПЕРВЫЕ ОГОРЧЕНИЯ
Из всех знакомых Андрейки только солдат Сидор был
недоволен свержением царя. Забежал Андрейка к нему
подкормиться, поделился своими радостями, а солдат и го-
ворит:
— Без царя в голове только дураки живут. Чему радо-
ваться, ежели остались без царя в государстве?
У Андрейки хлебная корка в горле застряла.
— Да ведь царь кровь народную пил! Вы что, дядя
Сидор?
— Одного царя прокормить легче, чем шайку анархи-
стов, стрекулистов, обманистов, которые на его место
рвутся.
— Без царя, дядя Сидор, куда лучше!
— Чем лучше? Я по-прежнему на войне, а семейство
мое в беде. Ты как был, так и есть голодный!
— Голодный, зато свободный!
313
— Попробуй проживи на одной свободе, если я хлебца
не дам! — рассмеялся дядя Сидор.
— И проживу! Не понуждаюсь!
На том и расстались.
Легко было сказать — не понуждаюсь. Иной раз от
пустоты в желудке у Андрейки так в глазах мутилось, что
к заборам прислонялся. Пошатывало. С едой становилось
все хуже. Бабушка все чаще возвращалась с пустой ко-
шелкой.
Пытался Андрейка по старой памяти подкормиться
в столовке коммерческого института, но и там студенты
хлебные крошки в горстку сгребали да в рот ссыпали.
На окружной тоже солдатский хлеб кончился. Поезда
с новобранцами шли на фронт теперь бесхлебные. Солдаты
в них были крепко заперты по вагонам. Унтера злющие —
не подойти.
Да и на заводе только и разговоров: отчего это так по-
лучается — свободы много, а хлеба мало?
И получалось: все из-за царской войны. Пахать и сеять
было некому да и нечем. Мужики все в окопах, а у остав-
шихся в деревнях стариков да баб ни кос, ни серпов, ни
плугов. Рабочие на заводах теперь только снаряды да пуш-
ки выделывают.
И заводской комитет по предложению рабочих решил
перейти на производство мирной продукции.
— Это невозможно! — заявил по этому поводу на ми-
тинге Михельсон.— У нас есть правительственный заказ
на поставку вооружения.
Рабочие свое:
— Не желаем выполнять военный заказ!
— Нельзя. Уже металл получен и деньги под него взя-
ты Заказ выгодный,— увещевал Михельсон.
— Кому выгодный? Вам, богачам! С царем не надо де-
литься!
— Войну веду не я, Михельсон, а Временное прави-
тельство.
314
— Ав правительстве кто? Министры-капиталисты да
ваш адвокат Керенский. Долой военный заказ!
— Я честный предприниматель, а не политик...— хит-
рил Михельсон, да и дохитрился.
— Не нужен нам такой хозяин! Вон с завода! Прока-
тить на тачке его! — забушевали рабочие, выведенные из
терпения.
Подхватили рабочие миллионщика, посадили в мусор-
ную тачку и покатили. Свист, хохот, улюлюканье. Вывезли
за ворота и опрокинули
У Андрейки от смеха живот заболел.
И когда дома об этом рассказал, всех насмешил, даже
неулыбчивую бабушку.
А вечером примчался к ним на извозчике Филонов.
— Что вы наделали?! Как поступили?! Головы у вас
на плечах или что?! Да ведь Михельсон вас теперь...
— Ничего, обойдется!—усмехнулся Андрейкин отец.—
Обыкновенная заводская шутка. Я еще мальчишкой был,
видел, как рабочие вот так же мастеров-подхалимов выво-
зили. Умней твой Михельсон будет, покладистей.
— И как вам в головы пришло такого человека,
дельца, работодателя, на тачке. Да он после такой обиды
и знаться с вами не захочет!
— И не надо! Обойдемся. Рабочий комитет будет
заводом управлять.
— Вот Михельсон передаст выгодный заказ другим
дельцам, и сядете на мель. Подумайте, кум! Опомнитесь...
Не то ведь могут и завод закрыть, всех вас по миру пу-
стить...
— Как это так? — не поверилось отцу.— Теперь сво-
бода!
— А очень просто! Соберемся мы, акционеры. Ах так!
Вы нашего главу за забор, нас под разор? Ладно же, мы
военное производство закроем, мыловаренный завод от-
кроем. На место слесарей, токарей, кузнецов по дешевке
баб-мыловарок наймем. И обогатимся, кум. Расею вошь
315
заела. Мыло на вес золота. Скажи своим. Предупреждаю
от имени держателей акций.— Филонов попрощался
и важно отъехал на извозчике.
Вначале на заводе все шло хорошо. Рабочий комитет
разослал в разные города своих людей, и те отовсюду
привезли заказы на косы, серпы, плуги, бороны, гвозди,
подковы — из Тамбова, из Рязани и Владимира, из Сара-
това и Алатыря. Только давай работай. Но денег никто
из заказчиков заранее не дал. А без денег ни металла,
ни угля владельцы складов не отпускали.
Пошел рабочий комитет в городской банк просить
кредит для завода. А там говорят: «Кредит на ваш завод
отпущен Михельсону. Все дела завода только через него
можно вести. Он хозяин».
Что делать? Идти на поклон к Михельсону? А тот и в ус
не дует! Разъезжает по гостям да, посмеиваясь, рассказы-
вает, как его рабочие на тачке прокатили.
Пошли рабочие в Совет. Свои рабочие депутаты им
посочувствовали, но помочь не смогли. Оказывается, в Со-
вете не все заодно. Попали туда и меньшевики, и эсеры,
и еще какие-то чужаки.
Представители завода пошли в Думу: там, говорят,
городской голова не прежний важный барин Челноков,
которого революция сместила, а социалист Руднев. Он на-
зывает себя другом Народа.
Руднев принял заводских уважительно. Сам навстречу
вышел. Руки жал. В кабинете на кресла усадил. Это не
то что при старом режиме, теперь повадки иные в Думе.
На шее городского головы теперь только золотая цепь —
знак власти. Медаль с двуглавым орлом сдана в музей.
Городской голова выслушал делегатов внимательно,
не прерывая, а затем сказал:
— Все это очень неприятно. Ссора даже в семье нехо-
роша, а в обществе тем более. Да и бессмысленна. Михель-
сон, получая выгодный заказ, не только для себя, и для
вас старался. Миритесь, господа! Иначе он может совсем
316
обидеться и переуступить завод другому хозяину. У нас
ведь свобода предпринимательства. Желает — ведет дело
капиталист. Не желает — может закрыть, продать... А что,
если ваш завод приобретет банкир Рябушинский? Госпо-
дин он прижимистый, крутой на расправу. Всех вас за
строптивость уволит. Наберет новых, посмирней, попокла-
дистей. Как жить будете?
После посещения городского головы Руднева собра-
лись комитетчики и решили послать делегатов в Петер-
бург: самому Временному правительству жаловаться.
Министр труда в правительстве — соцалист, из рабочих.
Министр юстиции Керенский — адвокат, все законы знает,
найдет выход...
Министр юстиции Керенский рабочих не принял.
Министр труда тоже разговаривать не пожелал, от-
правил к своему заместителю Гвоздеву. Рабочие-делегаты
приободрились: слыхали, будто Гвоздев сам из пролета-
риев, недаром фамилия у него простецкая. А тот как
напустился на них:
— Бездельники! Смутьяны! Самоуправщики!.. Да кто
вам разрешил военные заказы срывать?! Да мы вас, да
я вас...— И окопами грозил и тюрьмой... Словом, пошли
вон, такие-сякие...— Правительство с Михельсоном дело
имеет, а не с вами. Пока что он хозяин завода. Больше-
виков наслушались!
Пошли рабочие в ЦК большевиков. Принял михель-
соновцев сам Ленин. Запросто, по-товарищески.
Рассказали Ленину рабочие все, как было и как есть,
по-свойски. Даже про то, как Михельсона в тачке на
свалку вывезли.
Рассмеялся Ленин, а потом покачал головой:
— Наделали вы дел, товарищи... Прокатить хозяина
на тачке — это, конечно, прелестно. Однако распоряжать-
ся его заводом пока преждевременно. Выделывать вместо
смертоносного оружия сельскохозяйственные орудия —
превосходно. Но пока у власти Временное правительство,
317
это невозможно. Временное правительство за войну. Гвоз-
дев может выполнить свою угрозу И завод закроют, и вас
в окопы... За его спиной военная сила. Пулеметы, пушки..
— Так, значит, вторая революция нужна? Только это
не царя свергнуть. Против него все были. А за буржуев
эко сколько партий. Трудно, Владимир Ильич, эх, как
трудно буржуев с шеи стрясти!
— Трудно, но можно Трудящихся огромное боль-
шинство, а паразитирующих элементов ничтожное мень-
шинство. Но они хорошо организованы.
— Так что же делать-то?
— Организовываться, товарищи! Организовывать-
ся! — сказал Ленин.— Для борьбы за власть. Вот когда
рабочие и крестьяне станут хозяевами не только на своем
заводе или в своей деревне, а во всей стране, вот тогда
и можно будет распорядиться как вам хочется. Прикон-
чить войну, вернуться к мирному труду, установить спра-
ведливый порядок.
...О свидании рабочих с Лениным рассказал заводским
подросткам Андрей Уралов, входивший в делегацию.
— Вот так-то, ребята. Мы думали на своем заводе
рабочий порядок навести, а Владимир Ильич Ленин нас
на всю Россию нацелил. Вошли мы к Ленину как жалоб-
щики, властью обиженные, а вышли от него, пораспра-
вив плечи. Поняли, что сами можем властью стать!..
Мальчишки слушали затаив дыхание. Сердца их уча-
щенно бились. Грудь распирало от нахлынувших чувств.
Как поняли ребята, взять власть дело не шуточное.
Для этого надо крепко организоваться. До Андрейки
это сразу дошло. Буржуйские-то сынки по примеру своих
папаш уже организовались. Бывало, кадетик Котик и гим-
назистик Вячик по Замоскворечью сиротами крались, за-
искивали, в друзья напрашивались, а теперь, с тех пор как
вступили в организацию бойскаутов, первыми драку зате-
вают. Одного заденешь — перекликнутся, пересвистнутся,
со всех сторон ему на помощь бегут. На всех буржуйская
318
форма — зеленый костюмчик, гетры, на голове зеленая
шляпа, на рукаве нашивка. Словом, бойскауты.
«Бой» — слово ясное: драться здорово умеют. А вот
«скаут» — слово тайное, сами буржуйчики его знают, но
другим не говорят. Как-то ребята допытывались у Вячика,
что «скаут» значит.
— Это слово английское. Вам-то его зачем знать? —
ответил Вячик.
— А затем, чтобы так же одеться.
— Ишь чего захотели? С суконным рылом в калашный
ряд!..
— Дядя Уралыч,— сказал Андрейка как-то кузнецу,—
как бы нам своих ребят организовать. Мы при вас будем...
Во всем помогать станем.
— Какая от вас помощь? Свистуны! — усмехнулся
Уралов.
— Не веришь? А хочешь, свистуны ни одному чужому
оратору вякнуть не дадут.— И Арбуз как свистнет, зало-
жив два пальца в рот. Уж что-что, свистеть замоскворец-
кие ребята умели.
Этим дело не кончилось. Андрейка подобрал себе самых
отчаянных свистунов и с ними — по митингам. Как только
какой-нибудь эсер, меньшевик, кадет, анархист начинал
ругать большевиков, поносить Ленина, Арбуз давал сиг-
нал и мальчишки начинали такой свист, что оратор заты-
кал уши.
Вскоре о Замоскворечье пошла слава — сюда орато-
рам, враждебным большевикам, лучше не соваться.
Однажды Андрейка здорово оконфузился.
Выступал на митинге человек в пенсне, при галстуке,
не призывал, а разъяснял: что такое капитализм, империа-
лизм; кому выгодна война; почему все буржуазные прави
тельства подписывают тайные от народа договоры.
И вдруг какой-то матрос в распахнутом бушлате, в по-
лосатой тельняшке крикнул:
— Хватит! За что боролись? За что кровь проливали?
319
«Если матрос против, значит, оратор чужой»,— решил
Андрейка и, заложив два пальца в рот, свистнул.
Но тут же его схватили за шиворот сильные рабочие
руки.
— Ты что вздумал? Кто тебя подослал наших орато-
ров освистывать? За сколько куплен?
Худо бы пришлось Андрейке, да кто-то из замоскво-
рецких узнал его.
— Да это же наш парень! Арбуз!
— Это сынок кузнечного цеха! — подтвердила подо-
шедшая Люся.— Такой активист — и вот, извольте...
— Активист на свист!
— Ладно! Надрать ему уши и отпустить.
— Извинения придется просить перед товарищем. Это
представитель Московского комитета большевиков.
ВЕСЕННИЕ РАДОСТИ
Весну в Замоскворечье приносили ласточки. Утро воз-
вещали петухи. А теперь к петухам присоединились маль-
чишки — продавцы газет.
— «Утро России»! «Русское слово»! «Московские изве-
стия»! «Правда»! — будили людей звонкие мальчишечьи
голоса.
Мчались мальчишки, словно крыльями, размахивая
газетами. И все просыпались, спешили на улицы. Теперь
все люди новостями жили. Что там в газетах о войне
и мире? Куда движется революция?
— Большевики — пособники Вильгельма! Разлагают
армию! Предают свободу! — кричала Стенька Разин.
— Ты чего такое орешь? — остановил Андрейка
Стешу.
— Ой, Арбуз! Так в газете написано. Вот читай «Рус-
ское слово».
— Это слово врать здорово!
320
А мимо уже Зиновей-чумазей бежит и еще громче
кричит:
— Агент Вильгельма, провезенный в запломбирован-
ном вагоне в Петроград, занял дворец Кшесинской!
— Это еще про кого? — спросил Андрейка.
— Про Ленина. Газета «Копейка».
— А ты так кричи: «Вот газета «Копейка», врет, как
индейка! Гадит на лету! Печатает клевету!» — научил
Андрейка товарища.
— Да так и в «Биржевых ведомостях» написано! Вот
смотри «Биржевку»,— показывает Дарвалдай.
. — Газета «Биржевка» — буржуйская плутовка. Сама
Россию продает, а на Ленина врет! — опять на ходу сочи-
няет присказку Андрей.
— А в какой же правда, Арбуз?
— В «Правде» и правда!
— Арбуз, а в этой вот есть правда?
— Конечно, чудак! «Социал-демократ» — рабочим
друг и брат. Ее московские большевики издают.
— А откуда ты знаешь. Арбуз?
— А я теперь все знаю! Я в Союз рабочей молодежи
вступил.
— Ух ты! Как же в этот союз попасть? Я бы тоже
хотела,— попросилась Стеша.
•— Не доросла. В союз с четырнадцати лет берут.
— А ты как попал? Тебе до четырнадцати не хватает.
— Арбузом подкатился! — усмехнулся Андрейка.
И рассказал Стеше:
— По заводу объявили об организации Союза моло-
дежи. Началась запись. Заводские ребята как в очередь
за хлебом стали, не пробьешься. Ну я маленький, верткий,
под ноги, под ноги и пошел, покатился и вынырнул из-под
стола прямо перед Баклановым, который список состав-
лял. «Пиши меня первого!» — сказал ему.
«Это почему тебе такая честь?» — спрашивает.
«Потому что для моего воспитания наш Союз органи-
321
зуется. Люся сказала, мой революционный энтузиазм надо
помножить на политическую сознательность!»
«У нас много таких, в которых надо политическую
сознательность поднять».
«Я и по алфавиту подхожу в первые — зовусь Арбуз!»
Ну Бакланову крыть нечем. Занес меня в список и про годы
забыл спросить.
— Ловкач! — позавидовала Стеша.
Ловкий Андрейка опустил, конечно, некоторые подроб-
ности происшествия на митинге, когда он чуть со стыда не
сгорел из-за политической необразованности, освистав
представителя большевиков.
— Значит, ты теперь не сам по себе,—• уважительно
сказала Стеша.
Арбуз не только в глазах Стеши вырос, но и в своих
собственных тоже. Шутка ли! Ему поручили выступить от
Союза на митинге молодежи на Воробьевых горах, где он
должен был прочесть наизусть рассказ Чехова про письмо
Ваньки на деревню дедушке.
Бабушка готовила его к этому, как к святому празд-
нику. Пиджачишко залатала и вычистила, штаны выгла-
дила. А ботинки он сам высветил ваксой.
И вот настал весенний праздник — 1 Мая. Первый раз
по новому стилю, на тринадцать дней раньше старого
календаря. Листва еще не распустилась, и деревья были
прозрачными, как кружево. Сквозь их узоры вся Москва
внизу была видна.
На дощатой трибуне молодой парень, встряхивая золо-
тистым чубом, читал:
— «Над седой равниной моря ветер тучи собирает.
Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной
молнии подобный...»
Когда на месте этого великолепного чтеца появился
маленький невзрачный мальчишка, всем подумалось, что
выскочил он на трибуну просто из озорства. И как же все
удивились, когда его представили:
322
— Андрей Павлов прочтет рассказ Чехова.
Удивить — победить! С мальчишеской отчаянностью
Андрейка начал шпарить Чехова наизусть с закрытыми
глазами. Так было спокойнее, как будто один в лесу кри-
чишь. Иногда он делал паузу, прислушиваясь, как токую-
щий тетерев, и, уловив подбадривание, продолжал читать
дальше.
Наконец он окончил чтение, но продолжал стоять на
трибуне, не открывая глаз.
Раздался веселый, дружный смех и крики:
— Браво!
— Арбуз, ура-а!
Андрей открыл глаза и уткнулся в зеленую стенку:
плотный строй скаутов в парадной форме... «Зачем они
тут? Откуда взялись?»
— Слушай, Люся,— шепнул он своей наставнице.—
Гляди, скауты стоят. Чего они глазеют? Зачем на наш
праздник пришли эти буржуйчики?
— Пусть послушают нас,— улыбнулась Люся.— Люди
они молодые, должны быть восприимчивы к добру... Я ска-
жу кое-что для них.
И вот Люся одна на трибуне. Тоненькая, в белой коф-
точке с высоким воротничком, в синем скромном костюме,
с гладко причесанной темной головкой. Она словно сине-
крылая, белогрудая ласточка, которые всегда реют над
золотыми куполами московских церквей.
Доброжелательно, с улыбкой оглядела Люся собрав-
шихся.
— Весна пришла! С весной вас, юные товарищи! У нас
все впереди. И жаркое лето, и плодотворная осень. Но
пусть не будет у нас злой седой зимы. Революционеры
живут и умирают молодыми! И в этом счастье!
На том месте, где два русских юноши — Герцен и Ога-
рев — поклялись отдать свои жизни за свободу народа и
стали первыми русскими революционерами, мы клянемся
продолжить и завершить их благородное дело.
323
Свобода завоевана! Как хорошо дышится ее вольным
воздухом. Ни стражники, ни жандармы, ни казаки не
грозят нам. Мы собрались открыто, свободно, на виду
всей Москвы. Мы освободились от гнетущего ига царизма!
Но борьба за свободу трудового народа от гнета капитала
еще впереди!
Полная свобода для нас наступит тогда, когда мы
откроем молодым рабочим двери университетов, институ-
тов, библиотек. Пусть черпают из всех кладезей знаний.
Мы раскрепостим все способности и таланты рабочего
класса. Мы уничтожим эксплуататоров. И мир удивится
чуду, которое произойдет с Россией... Вы увидите это. Вы
юные. Мы зовем вас в наши ряды! Приходите, помогайте,
не опаздывайте. Весна не ждет И помните. Кто не с нами,
тот против нас!
Люся призвала всех присутствующих юношей и де-
вушек дать клятву верности делу рабочего класса и,
трижды повторив вместе со всеми: «Клянемся! Клянемся!
Клянемся!» — спрыгнула с трибуны.
Алеша Столяров, сопровождающий Люсю всегда и
всюду, ловко подхватил ее.
— Арбузик ты мой дорогой! Хочешь запомнить этот
день навсегда? Чтобы потом своим детям говорить: «Это
было в тот день, когда я увидел Ленина» Вот он. Смо-
три! — Люся выхватила из кармана Алешиного френча
фотографию и протянула ее Андрейке.
Тот взглянул и вздрогнул — Ленин был удивительно
похож на его отца. Скуластый, широкоплечий, с неболь-
шой бородкой. Крепкий человек! Только глаза у Ленина не
отцовы. И в углах губ таилась улыбка, как от хорошего
предчувствия.
Алеша взял из рук Андрейки фотографию, спрятал
в карман френча, укоризненно взглянул на Люсю и сказал:
— Нас же просили...
— Андрей свой! — ответила Люся,— Нас просили не
размножать... Ну а показать своему можно.
324
КЛЕЙ, КЛЕЙ, НА ГОЛОВУ ЛЕЙ!
Вскоре Андрейке оказали большое доверие — пору-
чили расклеивать предвыборные плакаты.
Плакаты эти были драгоценны. Нелегко было на них
бумагу раздобыть. Нелегко было, чтобы их печатать,
типографию найти. Хорошо, что сочувствующие больше-
викам типографщики бесплатно в ночное время их оттис-
нули. Невелики плакаты, и бумага серая, но все же не от
руки каракулями писаны, а четкими буквами все фамилии
кандидатов набраны.
Андрейка, захватив пачку плакатов, ведерко с клей-
стером и кисть, идет по улицам, выбирая места повидней,
чтобы большевистский список кандидатов № 5 не затерял-
ся среди театральных и цирковых афиш и разных объяв-
лений.
Вышел Андрейка к Крымскому мосту, а навстречу
ему Стеша, тоже с ведерком, кистью и рулоном пла-
катов.
Окунает Стеша кисть в ведерко, размашисто крестит
забор и ловко накатывает плакат. С большого нарядного
плаката на Андрея пронзительно смотрит упитанный,
краснощекий господин, самодовольно улыбаясь. А под ним
подпись: «Голосуйте за список № 1. Мы обеспечим всем
работу и достаток».
— Это плакат кадетский! Что ты делаешь, Стенька
Разин?
— Деньги зарабатываю. Нанялась — продалась.
— Богачам продалась?! Не дам марать Замоскворечье
буржуйскими мордами! — закричал Андрейка и давай
сдирать плакат.
— Не смей! — оттолкнула его Стеша.— Не я одна,
все наши ребята: Дарвалдай, Стасик, Чумазей — подря-
дились в Замоскворечье эти плакаты клеить!
— Все вы изменники! Бить вас надо! — взвился Анд-
рейка.
325
Откуда ни возьмись— Гриша Чайник.
— Что за шум? Почему драка?
— Арбуз не дает предвыборные плакаты клеить. Один
уже сорвал,— пожаловалась Стеша.
Длинные руки Гриши крепко сцапали Андрейку.
— Свободу выборов никому нарушать не позволено.
Ты, девочка, клей свои плакаты где хочешь. А ты клей
свои. И впредь друг дружке не мешайте!
Не по душе было такое решение Андрейке, и он обру-
шил гнев свой на Гришу.
Чайник, Чайник!
Буржуйский печальник.
Богатеев бережет,
Их богатства стережет:
Дома, сады, лавочки,
Как жук на булавочке! —
задразнился Андрейка.
Гриша уже слыхал эту дразнилку, сочиненную ребя-
тами.
— Я жалованье получаю от правительства как на-
родный милиционер. Ни лазить по садам, ни забираться
в дома, ни грабить лавки никому не позволю. И рвать
плакаты тоже. Ни кадетские, ни эсеровские, ни меньше-
вистские, ни большевистские. Агитируйте-ка каждый за
своих. Свободно. Но без охальства!
— А разве это не охальство печатать целую картину,
когда у рабочих ни денег на печать, ни хорошей бумаги?!
Да наши большевистские плакаты за буржуйскими карти-
нами никто не заметит!
— Да-а, ваши серенькие. Как галочки перед этими пав-
линами,— сочувственно сказала Стеша.
— Ишь ты! На меловой бумаге, в три краски,— залю-
бовался Гриша плакатом, наклеенным на забор Стешей.—
Вальяжный господин. Сразу видно, из сытого класса.
Неужели вам, ребята, не противно такими буржуйскими
326
мордами наши рабочие замоскворецкие улицы укра-
шать? — спросил он, помолчав.
— Противно...
— Мы бы этих буржуев мордами об забор. Да ведь
подрядились.
— Деньги взяли.
— А вы не договаривались, как их клеить? — спросил
Гриша.— Так или эдак?
— Ой, ребята, а ведь можно и так! — Стеша реши-
тельно мазнула нахального буржуя клеем по губам, по
бровям, по морде и к забору его пригладила.
— Так нехорошо,— сказал Гриша.— Кто же белыми
простынями улицы украшает? Получается насмешка над
выборами. Пустоту надо заполнить.— Он взял большеви-
стский листок и притиснул поверх белой простыни. Серый
листок заиграл на белом фоне сизым голубем на снежном
облаке.
— Значит, так можно, Гриша? — спросила Стеша.
— Валяйте! — кивнул Чайник.
Ребята принялись клеить всей артелью. Одни крестили
кистями с клеем толстощеких плакатных буржуев, другие
пришлепывали их к заборам и тумбам.
Андрейка едва поспевал наклеивать поверх кадетских
плакатов свой заветный список № 5. Работа шла весело,
дружно.
Когда дело подходило к концу, в Замоскворечье явил-
ся артельщик, нанявший ребят, проверить, хорошо ли они
работали. Он получил с кадетской партии немалый куш
за расклейку их роскошных плакатов. Ребята вовремя
заметили его искаженное яростью лицо и нырнули в под-
воротни и проходные дворы.
Один Андрейка остался на месте, приглаживая ласко-
вой рукой очередной серенький плакатик на гладкую
белую кадетскую бумагу.
Артельщик наскочил на него, как ястреб на зазевав-
шегося воробья, цапнул за шиворот, выхватил ведерко с
327
клеем. И, не вымолвив худого слова, нахлобучил ведерко
на голову Андрейки.
Кому не приходилось принимать клеевой душ, тот
и вообразить не сможет, каково было Андрейке.
Но и скаутам в эти дни досталось. Они явились в
Замоскворечье сдирать список № 5, затмивший красочные
плакаты кадетов, но союзные ребята были настороже.
Нескольких изловили, в том числе и Вячика. Привели в
участок и спросили, что же с этими хулиганами делать?
— Мальчишки! Что с них возьмешь,— сказал Гриша
Чайник.— Снять штаны и отпустить.
Ребята приняли его шутку всерьез. Вячик и его прия-
тель чесали по Замоскворечью без штанов. И если Вячик
после этого дня, встречая Андрейку, насмешливо напевал:
Привет Арбузу, клееному пузу!
Клей, клей, на голову лей! —
Андрейке было чем ответить:
Вячик-мячик без штанов по улицам скачет!
Что касается выборов в Думу, то в Замоскворечье за
кадетов мало кто голосовал. В Замоскворечье победил
большевистский список № 5.
НАШИХ БЬЮТ!
Проснувшись, Андрей потянул носом воздух: из кухни
призывно доносился запах отварной картошки.
— Бабушка, это молодая так вкусно пахнет? —
крикнул он.
— Молодая, молодая! Отец хорошо в деревню съездил.
На зажигалки целый мешок наменял! Спит теперь, отсы-
пается. Наругался на весь свет, что ему, кузнецу, торга-
шом пришлось походить.
328
Вся светясь от радости, что может наконец сытно
накормить внука, бабушка отвалила Андрейке целую
миску картошки, крупной, искрящейся в разломах саха-
ром. Голодный Андрейка ел ее, давясь и обжигаясь, и не
успел почувствовать всю ее сладость, как с улицы до-
неслось:
— На Пятницкой дерутся!
Андрейка скатился с лестницы, словно ему пинка дали.
— Айда на Пятницкую! Может, там наших бьют! —
крикнули ему мальчишки.
На Пятницкой хорошо одетые люди тростями и зон-
тами охаживали солдата.
— Дезертир! Смутьян! Немцам Россию продал! —
кричали они при этом.
Вначале никто из прохожих за солдата не заступался.
Но когда один из господ, взмахнув тростью, крикнул:
— Бей его, большевика! — из глазеющей толпы
вышли рабочие и вступились за солдата.
Тут и мальчишки подоспели и... узнали в солдате Сашу
Киреева.
— За что тебя так?
— Что случилось, Саша?
— И сам не пойму,— ответил Киреев.— А ну-ка
послушаем, что газетчики кричат.
Через мост мчались продавцы газет, разглашая:
— Неудавшийся большевистский переворот в Петро-
граде!
— Беспорядки подавлены! Ленин бежал!
— Ленин — германский шпион!
— Ленин уплыл к Вильгельму на подводной лодке!
— Слышали? Очередная клевета буржуев про Ле-
нина! — сказал Саша.
Купцы, чиновники, лавочники, офицеры, юнкера, гим-
назисты, нарядные дамы и барышни высыпали на улицы,
словно в праздник, заполнили тротуары. Они придирались
к рабочим, солдатам, не желавшим уступать им дорогу.
329
В центре города, на Тверской, на Петровке, плохо одетый
не показывайся. Забьют тростями, зонтиками как больше-
вика или сочувствующего.
Союзные ребята, одевшись почище, пошли в центр
спасать своих из лап расходившихся буржуев. И Андрейка
пошел, но какое там! Гимназисты устроили целую облаву
на рабочих подростков. И те, изрядно потрепанные, вер-
нулись в свое родное Замоскворечье.
К ночи поуспокоилась буржуазная Москва. Купцы,
чиновники, торговцы, фабриканты, их чада и домочадцы
в офицерских, кадетских, гимназических шинелях ра-
зошлись по домам, утолив свою ненависть кулаками и
тросточками. А рабочая Москва забурлила, не хотела
смириться перед буржуйской.
«Послать приветствие товарищу Ленину!»
«Не выдавать вождя революции на офицерскую
расправу!»
«Выйти на демонстрацию в защиту большевиков!» —
требовали на митингах рабочие.
Тех, кто призывал к осторожности, предлагая повре-
менить, стаскивали с трибун. Во всех цехах завода Ми-
хельсона вынесли решение идти на демонстрацию.
К михельсоновцам пришли делегаты от 55-го полка.
Солдаты решили поддержать рабочих и выйти всем полком
на демонстрацию с оружием.
Со всех заводов и фабрик в Московский комитет боль-
шевиков поступали боевые резолюции. И решение о про-
ведении демонстрации было принято.
...Демонстрация рабочих и солдат в защиту больше-
виков была такой грозной и многочисленной, что москов-
ские власти не посмели ей препятствовать. Большевист-
ские лозунги были пронесены по Москве под вой «чистой
публики».
— А все-таки мы сильнее буржуев! — ликовал Андрей-
ка, помогая свертывать вернувшимся на завод демонстран-
там плакаты: «Долой войну!», «За мир и хлеб!», «Долой
ззо
министров-капиталистов!», «Вся власть Советам!».— При-
годятся! — говорил он по-хозяйски.
— Пригодятся,— согласился Уралов.— Мы своих
лозунгов не меняем.
Тихо было и на заводе. Ни митингов, ни собраний.
Затишье было томительное, как перед грозой...
— А где же все-таки Ленин, дядя Андрей? — спросил
однажды Андрейка Уралова.
— Где был, там его нет. Где ищут — не найдут.
— Это хорошо. А что же мы будем делать без Ле-
нина?
— Вооружаться! Мирное развитие революции кончи-
лось. Буржуи объявили нам войну. Оружием будем ре-
шать, кто кого.
— Правильно, дядя Андрей!
— Это не я так говорю. Это Ленин.
— Ленин? Как же так? Для буржуев его нет, а с ра-
бочими он разговаривает?
— А вот так! — хитро подмигнул Уралов.
«Наверное, в Москве где-нибудь скрывается,— поду-
мал Андрейка.— Живет себе среди рабочих. Сам похож
на рабочего — поди узнай его. Правильно, что Люся с
Алешей никому портрет Ленина не показывали. Ленин
похож на моего папаню. А таких слесарей, токарей, кузне-
цов в Москве много. Среди них никаким сыщикам Ленина
не отыскать!»
Что Ленин скрывается в Москве, так думал не один
Андрейка. Сиделец Васька Сизов был в этом уверен.
— Эх, кабы не мои ноженьки-безноженьки, я бы Ле-
нина враз отыскал и назначенный за него куш вот ей-богу
бы взял! — говорил он, отпуская семечки для торговли
в розницу солдатам, инвалидам, старикам и старушкам.—
Мои были бы сто тысяч! Опять же насчет личности замин-
ка. Всех деятелей в лицо знаю—Гучкова, Милюкова,
Родзянко, Рузского, Корнилова, Брусилова, а портретов
Ленина ни в одной газете не видал,— сокрушался Васька.
331
АРБУЗ ПОДКАТИЛСЯ, ДА НЕ ПРИГОДИЛСЯ...
На заводе Михельсона объявили запись в Красную
гвардию. Она создавалась для защиты завоеваний рево-
люции.
Союз молодежи вступил в рабочую гвардию целиком.
Андрейка, конечно, такое событие не прозевал. Раньше
всех явился на первое построение отряда во дворе завода
и занял самое видное место. Стоит красуется первым, а от
него тянется шеренга красногвардейцев, если считать сле-
ва направо. Заводские подростки, не принятые в союз по
малолетству, смотрят на Андрейку с завистью. Старые
рабочие пошучивают: «Мал золотник, да дорог».
Инструкторы по обучению военному делу все свои —
знакомые. Главный инструктор Кржеминский суров, под-
тянут, недаром ему дали прозвище «пан». А для Андрейки
он Стасиков дядя, почти родня. Не раз в столовке «пан»
его вместе со своим племянником чаем с булками угощал
и даже пирожками: «Кушайте, дети, подкрепляйтесь!»
И вот этот свой человек все дело испортил. Увидев
Андрейку, нахмурился, спросил:
— Почему дети в строю?
— Это не дети,— ответил Уралов.— Это из Союза
юных пролетариев «Третий Интернационал».
— Сколько тебе лет? Четырнадцать? А в Красную
гвардию принимают с шестнадцати... Сожалею. Но, увы,
милый мальчик, выйди из строя. Подрастешь, примем!
Подчинившись команде, Андрейка очутился в рядах
глазеющих на строй мальчишек.
— Арбуз-карапуз! Арбуз-карапуз! Ловко подкатился,
да не пригодился!— задразнили завистники.
Стыдно Андрейке было людям в глаза смотреть. Един-
ственно, с кем поделился он своей обидой, это с Филькой.
У того тоже горе: уволили с должности грума барышни
Сакс-Воротынские. Коней своих из Москвы в деревню
отправили на подножный корм, ну а Фильку вон. И теперь
332
он приставлен к тетке. И отец приказал всячески старушку
ублажать. Может, при жизни еще наградит. И Филька
ублажает: ловит для нее голавлей в Москве-реке. Она их
любит, жареных. Крупные голавли попадаются тому, кто
на донную закидывает. А у него свинцовых грузил не было.
Хорошо, Андрейка подсказал, где взять.
На железнодорожных путях сортировочной станции
много свинцовых пломб валяется, которыми вагоны запе-
чатывают. Но оказалось, все пломбы другими рыболо-
вами подобраны. И тогда Андрейка с Филькой решили
сорвать пломбы, висящие на дверях вагонов. Андрейка
подставлял плечи, Филька залезал на них, больно цара-
пая рваными подошвами, и ловко срезал пломбу. Увле-
ченные этим занятием, ребята прозевали подходящую
охрану.
— Стой, мошенники! Лови! Держи! — закричала
охрана.
Филька сорвался с плеч и исчез с ловкостью шкод-
ливого кота, а Андрейку сгреб сердитый бородатый солдат.
Кто тебя подослал секретные грузы проверять? Вот
сейчас доставим к начальству, он вызнает, кто к нам под-
бирается! — говорил солдат, крепко держа Андрейку за
шиворот.
Второй солдат оттянул дверь, чтобы посмотреть, цело
ли имущество, и довольно крякнул, когда убедился, что
имущество цело: в вагоне лежали винтовки. Успокоился
солдат, державший Андрейку. Андрейка вырвался и был
таков. Со всего разбегу сиганул в груды каменного угля,
наваленного по откосу. И съехал вниз, подняв черное
облако, чем очень насмешил солдат.
— Это рыбачки! — сказал один солдат другому.—
Пломбочки для грузильцев промышляют... Детство! —
И для успокоения стал закручивать самокрутку.
Груз они охраняли весьма важный — оружие варшав-
ского жандармского корпуса, эвакуированное из Польши.
Покурив, охрана приделала на место пломбы, долго слю-
333
нявя и свивая порезанные веревочки, чтобы начальство
не придралось.
Фильке Андрейка ничего не сказал о своем открытии.
Поделился Андрейка своей тайной только с Ураловым.
Правда, вначале спросил: «Если я со своей винтовкой...
примут меня в красногвардейцы?»
— Со своей винтовкой и малец — удалец,— сказал
Уралов, очень огорчившийся, что отряду красногвардей-
цев приходится за нехваткой настоящих заниматься с
деревянными ружьями.
Андрейка принялся убеждать Уралова, что взять ору-
жие легче легкого. Охрана — старые солдаты, лопухи
бородатые... Напасть, связать и...
— Так, так, так! — покручивая усы, поддакивал ему
Уралов,— В вагонах полно оружия, охраняется плохо...
Значит, можно его украсть?
— Чур, вместе! Одну винтовку мне, остальные вам.
Идет?
— А знаешь ли ты,— вдруг строго спросил Уралов,—
что за кражу оружия в военное время полагается расст-
рел? Ты подо что же это нас подводишь? Ты эти мысли
выкинь из головы! Я не слышал, ты не говорил. Понял?—
И повернулся к Андрейке спиной.
Андрейка был обескуражен.
В особенности он подосадовал и огорчился, когда по
Замоскворечью прошел слух, что на Сортировочной кто-
то похитил из вагонов много оружия.
Вот так штука! Он только облизнулся на винтовочки,
а кто-то их заполучил. Может быть, гимназисты? Кадеты?
Скауты? Эта контра, которая против рабочих?.. Вот
если бы михельсоновцы добыли оружие, а не кадеты,
обязательно выделили бы ему одну за его открытие. Не-
что с возу упало, то пропало.
КЛЮЧ ОТ РАЯ
Мечта Андрейки стать полноправным бойцом завод-
ского отряда Красной гвардии, явившись со своей вин-
товкой, погасла. На базаре винтовку не купишь. Кое-что
можно приобрести на толкучках у Сухаревой башни, на
Сенной площади, на Болоте. Бегущие с фронта солдаты,
отпускные и самовольные, меняли из-под полы разную
военную амуницию на соль, на сахар, на зажигалки.
Можно было добыть офицерские сапоги, солдатскую ши-
нель, тесак, саперную лопатку, но оружие трудно.
А после 6 июля вооружиться всем заводским ребятам
очень хотелось. Раз мирная революция кончилась и бур-
жуи перешли в наступление на рабочий класс, зевать
нельзя, а то голыми руками возьмут. Многие ребята из
Союза молодежи оружие сами делали, в особенности моло-
дые слесари. Они не- только гранаты, даже револьверы
мастерили. Не отставали от них и заводские подростки.
Среди замоскворецких мальчишек были даже такие, что
порох изобретали.
Изобрести порох — дело нехитрое, Андрейка пробо-
вал. Для этого стоило добыть бертолетовой соли в аптеке,
достать серы, натолочь угля, все это смешать, и, если
поджечь, здорово ухнет. Начиненный таким порохом пи-
столет палил громко, хотя и очень дымно.
Самодельных пистолетов появилось у замоскворецких
мальчишек множество. Делали их из чего только могли.
Из водопроводных труб, из велосипедных трубок, даже
трубочки от никелированных кроватей и те годились.
Частенько самодельные пистолеты взрывались при пробе,
и пострадавших от них мальчишек немало лежало в боль-
ницах и госпиталях. Но никакие потери не могли остано-
вить стремление ребят к вооружению.
Андрейке удалось выменять себе пистолет на отцов-
скую зажигалку. Пистолет он приобрел такой, что ему сам
бы Евгений Онегин позавидовал, собираясь на дуэль с
335
Ленским. Андрейка не раз видел эту дуэль на сцене рабо-
чего театра и каждый раз надеялся, что Онегин промахнет-
ся. Жалел очень Ленского. Ни у кого из замоскворецких
мальчишек такого пистолета, как у Андрейки, не было!
Сделан был этот пистолет из старинного амбарного
ключа. Ствол шестигранный, рукоятка узорная, кованая,
бородка заменяла прицел. Пистолет был заряжен свин-
цовой пулей, изготовленной на медведя, и забит порохом
до половины. Его хозяин, угрюмый мастеровой, сказал:
«Не пистолет, а ключ от рая! В кого прицелишься, тот,
считай, у ангелов в раю. Вместе с дымом вознесется».
Опытные ребята предлагали Андрею покупку все же
прежде испробовать, стрельнуть разок в тюки ваты. Тюки
были свалены на складах текстильной фабрики, за боль-
шим забором, на берегу Москвы-реки. Там мальчишки и
организовали нечто вроде тира, выяснили, что пули вату
не пробивают, а в ней закручиваются. Одной и той же
пулей можно было стрельнуть несколько раз, выковырив ее
из ваты.
На предложение Андрейки попробовать «ключ от рая»
мастеровой возразил: «И пробовать нечего! Если им сто
лет пудовые замки отпирали и он не испортился, неужто же
от первого выстрела треснет?»
Это убедило Андрейку в надежности пистолета, и он
отдал изобретателю драгоценную отцовскую зажигалку,
которую бабушка берегла для обмена на деревенские
продукты: картошку и сало.
Чтобы иметь пистолет всегда при себе, Андрейке при-
шлось проделать дыру в кармане штанов для его дула и
подвязывать его к ремню на крепком шнурке. А вот где
его прятать? Дома у Андрейки был тайник — в бабушки-
ной каморке за иконой Георгия Победоносца. Эта икона
словно для того была и сделана в виде ларца. Георгий
Победоносец в кр'асной рубахе, на белом коне, поражав-
ший копьем дракона, был изображен на крышке, которая
открывалась, как дверца. Можно было поиграть со святым,
336
двигая ее туда-сюда. Воинственный Георгий, хитро погля-
дывая, будто оживал, катался на своем белом коне. Вот за
его спину, в ларец, стоявший на божнице, и складывал
Арбуз свои трофеи — патроны, выменянные и выигранные
у ребят.
Когда-то, до революции, мальчишки, начиная с улич-
ных и кончая кадетами и гимназистами, играли в перышки
на пуговицы, на марки, потом на обесцененные деньги. Те-
перь же пошла мода играть на патроны. Собирались на
свои тайные сборища ребята за высоким дощатым забо-
ром, огородившим склады текстильной фабрики на берегу
Москвы-реки. Здесь, за грудами прессованной ваты, можно
было выиграть не только патроны от винтовок русских,
.немецких, французских, итальянских и японских, но и
испробовать их. Были ловкачи, которые ухитрялись стук-
нуть по пистону какой-нибудь железкой так, что патрон
стрелял, никого не задевая. Взорванная гильза летела в
одну сторону, пуля в другую.
Арбуз приобретенные им патроны зря не портил, а
приберегал. За спиной Георгия Победоносца скопилось
их немало. Тайник за иконой был заполнен. Где же пря-
тать «ключ от рая»? На заводе, конечно! Все ребята из
Союза молодежи хранят свое оружие где-то среди стан-
ков, тисков, ящиков с инструментами. Андрейка решил
хранить свой пистолет в самом ненаходимом месте: в доща-
той стене цеховой столовой. Он не раз помогал уборщице
подметать столовую в награду за кусок хлеба и заметил в
углу крысиную нору. Прогрызли, проклятые, чтобы по
ночам подбирать крошки. И сколько в нее ни сыпали
битого стекла, крысы все же пролезали. Если засунуть
туда «ключ от рая», сам черт не найдет!
Выбрав час, когда в столовой никого не было, Андрейка
стал засовывать в нору пистолет, завернутый в тряпицу,
пропитанную смазочным маслом. Но что-то мешало ему.
Он сунул в нору руку и ощутил нечто плоское, тяжелое,
деревянное, с железным окаймлением. Пощупал, пощупал
|2О смелых и умелых
337
и обнаружил такое, что рука дернулась, словно обжегся.
Винтовочный приклад. Вот так штука! Андрей решил зата-
иться и проследить. Очень его заинтересовало: кто же
хозяин оружия?.. Чтобы взять чужое, у него и в мыслях не
было.
Допоздна Андрейка толкался по заводским цехам,
пользуясь тем, что работала вечерняя смена. А когда эта
смена, поужинав, разошлась, Андрейка нырнул к столо-
вой. И вот диво! Окна столовки занавешены, сквозь зана-
вески пробивается таинственный свет. Бесшумной мышкой
Арбуз — в столовую. И что же увидел?!
В полутьме за столами сидели люди, будто за ужин,
сели. А на столах не миски, не ложки, не вилки, а винто-
вочки, разобранные на части. Собравшиеся чистят, смазы-
вают, протирают их части.
«Так вот они где, миленькие, из вагона!» — Андрейка
едва не заплакал от обиды. От обиды, что свои обманули
его как маленького! Не взяли с собой на захват оружия!
Такое интересное боевое дело и скрыли, как от чужого!
А сейчас сидят, бессовестные, и чистят найденное им,
Арбузом, оружие. Ну погодите!..
Андрейка, усмехнувшись, пристроился прямо под руку
Саши Киреева, которого высмотрел за крайним столом.
А тот даже не удивился, потеснившись, подсунул ему
затвор винтовки и тряпочку. И они вместе принялись за
работу: разбирали и густо смазывали все части винтовки и
снова собирали.
Андрейка не понимал, зачем это нужно. Оружие к бою,
наоборот, очищают и вытирают насухо. Но спросить не
посмел. Делал вид, что он -здесь не случайно. В курсе...
Светлело. Погасли скупые лампочки. Лучи рассвета
пробились сквозь окна, занавешенные чем попало. И тут
в утреннем полусвете к Кирееву подошел Саша и с удив-
лением уставился на брата.
— Это ты его привел, Киреич?
— Я думал, ты, Саша,— отшепнулся Киреев.
338
— Откуда ты взялся, Арбуз?
— Из стенки... Между досочек сидел, на вас в щелочки
глядел,— ответил Андрейка.
Прочистив и смазав оружие, красногвардейцы постави-
ли его на место к деревянной перегородке и, плотно зашив
досками, тихо разошлись по одному.
Андрейка выскочил раньше всех, довольный своей
ловкостью. Он шел домой, придумывая месть своим друзь-
ям за недоверие.
«Ключ от рая» он спрятал дома, в чулане, под поло-
вицей.
МЕСТЬ АРБУЗА
Пропажей оружия, принадлежавшего варшавскому
жандармскому корпусу, был очень обозлен полковник
Рябцев, командующий Московским военным округом,
ставленник Временного правительства. Он подозревал,
что винтовки могли похитить красногвардейцы завода
Михельсона — самые отчаянные большевики из больше-
вистского Замоскворечья.
Но как проверить это? Неожиданно нагрянуть с обы-
ском и ротой солдат? А если винтовки не обнаружатся?
Завод велик; возможно, оружие спрятано где-то в другом
месте. Даже за городом. У завода есть свои грузовики.
Не найти винтовок — вернуться опозоренным. Нет, надо
действовать только наверняка, четко, без суеты и шумихи.
Покусывая губы, полковник Рябцев расхаживал по
кабинету, как всегда, не замечая Лукаши. И разговаривал
сам с собой вслух. Ирландский сеттер в одном углу, Лука-
ша в другом смотрели на него преданными глазами.
Сеттер давно был уверен в любви своего хозяина, кото-
рый ласково трепал его уши, каждый раз обещая взять на
охоту, и не очень выслуживался. Лукаша, видя равноду-
шие к нему полковника, не знал, как выслужиться. Уж
очень строг и неулыбчив. Его «сапогами всмятку» не
339
возьмешь. Шуток не любит! Как найти к нему подход?
У каждого барина своя слабость. «Барская слабинка —
лакейская судьбинка»,— говаривал отец.
Выбрав удобный момент, Лукаша решился.
— У меня есть родственнички на заводе Михельсона,—
произнес он с многообещающей улыбочкой.
Полковник уставился на него с таким удивлением,
будто заговорила собака.
— Ну? — строго спросил он, покачиваясь с носков на
пятки, с пяток на носки.
— Можно попытаться,— пролепетал Лукаша, зару-
мянившись красной девицей.
— За верные сведения — благодарность. За лож-
ные. ..— в глазах полковника блеснула злость.
— Как можно! — тихо вымолвил Лукаша.— Мой па-
паша э-а меня отвечает... Мы всегда верно служили.
— Знаю. Не предал Мрозовского. Похвально. Идите
действуйте вместе с родителем. Его опыт подкрепит вашу
молодость.
Прибежал Лукаша к отцу и радостно сообщил ему о
поручении Рябцева, но вместо похвалы схлопотал по-
щечину.
— Дурак! — сказал Филонов.— Запомни: лакей от
поручений не отказывается, на поручения не напраши-
вается! А ты напросился. Да еще на такое!
Однако отказываться поздно. Взяв вина и закуски из
своего буфета, старый лакей нехотя отправился с сыном
выведывать рабочую тайну. Филонов тоже был уверен, что
оружие у михельсоновцев. Но где? Кузнец Павлов, воз-
можно, и знает... Но скажет ли? Старый лис решил играть
ва-банк. Выложив закуску и поставив вино на стол Пав-
ловых, спросил, глядя в глаза кузнецу:
— Вы что же это сотворили опять на свою голову, ми-
хельсоновцы? То хозяина на тачке вывезли. И вам это
дорого обошлось. А теперь оружие из вагонов выгребли.
Еще дороже вам обойдется!
340
— Ты не пугай, не пугай! Угощай давай, раз уж принес.
Лакей сноровисто открыл вино, разлил, чокнулся,
пригубил и, облизнувшись, тихо проговорил:
— У вас хотя бы ума-то хватило не возить его на завод,
а спрятать где подальше?
— А ты думаешь, лис хитрый, рабочий сер, у него и ум
волк съел? — усмехнулся кузнец.
— Ой, перехитрите вы сами себя! За кражу оружия
в военное время вас всем заводом в окопы... А зачинщи-
ков под расстрел! — Филонов щелкнул ногтем по бу-
тылке.
— Да уж не помилуют! — крякнул кузнец, допивая
рюмку с отвращением: он не любил сладкое красное вино.
— Так вот, кум, с этим оружием надо поступить как
по поговорке: «Шут, шут, пошути, да отдай». Зачем оно
вам, рабочим? Вы что, одним зародом возмечтали власть,
что ли, завоевать? Ни у кого оружия нет, а у вас есть...
Для чего? Для похвальбы, что ли?
— Ну уж это нам лучше знать.
Отец с сыном переглянулись.
— С огнем играете, кум! Жесткие меры будут приняты.
Полковник Рябцев, командующий Московским военным
округом, поклялся оружие найти и с виновными не поце-
ремонится. Вот Лукаша не даст соврать.
Лукаша кивнул.
— Господин Рябцев шуток не любят. Весьма неулыб-
чивый человек. Официальный. Сказано найти — найдет.
Расстрелять — расстреляет.
— Какие страсти. Керенский грозится стрелять, Кор-
нилов — пострелять... Рябцев какой-то и тот — расстре-
лять.
— Он ни какой-то. Вы еще о нем услышите,— сказал
Филонов.
— Конечно, недаром к нему Лукашку пристроил.
Мечтаешь, высоко полковник взлетит. Да не знаешь ты,
где он сядет.
341
Павлов уже сам и наливал и выпивал, забавляясь
беседой.
— Заело, значит, господ с этим оружием. Если хо-
лопы зашевелились, значит, барам не спится. А нам пле-
вать!
— Так что же все-таки не побоялись, на завод оружие
завезли?
Кузнец Павлов, прищурившись, почмокал губами,
допивая последнюю рюмку.
— А противное у тебя, кум, вино. И чем ты в буфете
господ офицеров поишь... Вот с такого вина они и ходят
дурные какие-то... Оружие у них из вагонов воруют. А шта-
ны еще на улице не снимают?
— Кум, без шуток.
— А я в этих шутках не участник! Ни шута не знаю,
и шабаш! Вон спрашивай — мальчишки все знают.—
Отец поманил Андрейку.— Сынок, поди скажи дяде его
интерес.
Андрейка подошел, потупясь, и, услышав скрип двери,
увидел старшего брата. Саша, наверное, все слышал. На
щеках его перекатывались желваки. Он с ненавистью
смотрел на Филонова. Андрейка злорадно подумал: «Здо-
рово испугался...» Отец и сын Филоновы воззрились на
Андрейку. Как это они раньше не догадались выведать все
у мальчишки! Заводские ребята многое знают.
— Ты не бойся. Мы свои. Нам все можно сказать,—
вкрадчиво обратился к Андрейке Филонов-старший.
— За так я ничего не скажу,— ответил нарочито грубо
Андрейка.
— Да ведь ничего не знаешь, потому и не скажешь,—
подзадорил Филонов.
— Знаю... Вот за это скажу,— указал Андрейка на
офицерский кортик Лукаши.
Отец молча снял с сына драгоценный подарок генерала.
— Ну, говори, где ружьишки попрятаны, и получай.
На заводе или еще где схоронили?
342
Андрейка ловко выхватил кортик из рук Филонова
и выпалил:
— Улетели ружья. Ф-фу!
— Как это ф-фу?
— А так... Ночь была серая. Он серый... Тихо-тихо
так опустился — ф-фу, ф-фу... Оружие забрал...
— Цеппелин?!
— Ага.
— Басни! Замоскворецкие байки! Нам такое уже
Гришка Чайник рассказывал! — вскинулся Филонов и цап
за ухо.
— Отдай кортик! — Лукаша кинулся отцу на помощь.
Андрейка, отбиваясь, завизжал как резаный.
— Бы что, Филоны, моих детей бить пришли? А ну...—
Кузнец сгреб непрошеных гостей и давай тузить.
Филонов закричал: «Караул!» Бабушка заверещала:
«Убивают!», и изловчилась втащить старшего Филонова
в свою спасительную молельню. Лукаше удалось умолить
кузнеца жалобными словами: «Дяденька, простите!»
Андрейка лишился кортика.
— Обманом не выманивай! — сказал отец, отбирая
у Андрейки кортик, и отдал его Лукаше.
Так бы миром все и кончилось, как бывало раньше,
по-родственному: погорячились, и хватит. Да Филонов,
поправляя прическу перед иконами, в стеклах которых
зеркально мелькал его помятый лик, кивнул на Георгия
Победоносца.
— Вот эту иконку вы мне давно обещали, бабуся.
Так я ее теперь и возьму. Для освящения моего буфета.
Повесим на видном месте. В офицерском буфете —
офицерский святой. Такова необходимость момента!—
И, не дожидаясь согласия, потянул Георгия с иконостаса.
Дверца открылась, и на голову Филонова посыпались
патроны.
При виде такого чуда бабка в ужасе закрестилась.
— Вот так арсенал! — пробормотал Филонов.
343
— Это кто сюда такую пакость натащил? — закричал
Павлов-старший и стал выкидывать патроны в окошко.
— Это мои! Мои! — бросился к своему арсеналу
Андрейка.
Сунув сколько успел патронов под рубашку, он выка-
тился на улицу. Вслед за ним Лукаша с кортиком, Филонов
с иконой. А вдогонку им гремели патроны, швыряемые
кузнецом из окна с яростной щедростью.
ОПАСНЫЙ СПОР
По темным, плохо освещенным улицам Москвы тороп-
ливо шагала нестройная колонна безоружных солдат,
подгоняемая вооруженной охраной. Мимо редких фона-
рей мелькали офицерские фуражки, черные шевроны —
нарукавные нашивки с черепом и скрещенными костями,
знак «батальонов смерти». Поблескивали штыки.
«Что это за солдаты? Куда гонят их под покровом
ночи, когда все добрые люди спят?» — дивились редкие
прохожие.
Стеша с мальчишками — продавцами газет — затемно
явилась к дверям типографии. Они хотели сегодня первы-
ми получить утренние газеты. Прошел слух, что новости
в них потрясающие. Генерал Корнилов, враг солдат и
рабочих, любимец буржуев, едет в Москву.
Заполучив солидные пачки разных газет, мальчишки
бросились в свои кварталы.
Стеша, увидев шествие солдат под конвоем, из любо-
пытства подошла поближе.
— Доченька! — раздалось вдруг из рядов.— До-
ченька!
Стеша узнала голос отца.
— Папка?! — закричала она,— Куда ведут тебя?
— В тюрьму! Мы приговорены к смерти по приказу
генерала Корнилова! Скажи нашим...
344
В рядах произошла заминка. Раздались злые окрики
конвоя, удары прикладов. Какой-то солдат споткнулся,
его подняли и потащили волоком.
Стеша бросилась следом, но ее так отпихнули, что
она упала, рассыпав газеты. Собрав газеты, вся в слезах,
Стеша побежала за арестантами. И все кричала: «Папка,
папка!» — пока железные ворота Бутырской тюрьмы не
захлопнулись.
— Проходите, проходите. Дезертиров и германских
шпионов, что ли, не видели? — зло расталкивали собрав-
шихся у тюрьмы солдаты — ударники из «батальонов
смерти».
— Вот будем их вешать на площадях, успеете на-
глядеться! — сквозь зубы сказал низкорослый офицерик
в кожаной куртке, с большими круглыми глазами, пол-
ными темной злости.
«Где-то я его видела? — мелькнуло у Стеши.— Да
что ж я стою! Надо что-то делать... Надо выручать па-
пу!» — И она помчалась отыскивать Арбуза. Она забыла,
что ее сумка набита газетами, которые нужно продать,
и долго стояла у проходной завода Михельсона, ожидая,
не выйдет ли Арбуз. Но так и не дождалась.
...В это утро Москва была разбужена криками про-
давцов газет о прибытии в Москву генерала Корнилова.
Его пригласили на так называемое Государственное сове-
щание фабриканты, купцы и помещики, чтобы решить,
как усмирить революцию и укротить рабочих.
Союз рабочей молодежи завода Михельсона собрался
по тревоге. Андрейке поручили снести Люсе записку. И вот
Арбуз уже у Люси. Она кутается в пуховый платочек: ей
нездоровится.
— Ну что там у нас? — тихо спрашивает Люся, не
читая записки.— Поджидают Корнилова. Гимназисты ему
цветы готовят, купчихи лавровые венки плетут. Богатая
Москва выйдет ему навстречу с хлебом-солью, под коло-
кольный звон... А мы чем встретим?
345
«У нас тоже есть чем встретить!» — хотел Андрейка
успокоить Люсю, но даже ей не решил открыть тайны
заводской столовой.
У Люси тоже была тайна, которой она тоже не могла
поделиться с Андрейкой. Однажды темной ночью Гриша
Чайник привез к ней на хранение деревянный ящик с вин-
товочными патронами. Вон он стоит у зеркала, накрытый
цветной шалью, и заменяет ей туалетный столик.
«У барышень патроны искать не станут. Кому же в го-
лову придет? Не опасайтесь! — говорил Гриша, развозя
патроны по квартирам девушек, членов Союза рабочей
молодежи.— Пусть у вас побудут до поры. Настанет час —
увезу, как привез!»
Неожиданный человек Гриша! Таинственны его дела!
— Так как же наши решили встретить генерала? —
еще раз спросила Люся, развертывая записку.
Андрейка не успел ответить: на лестнице послышал-
ся топот сапог, звон шпор, двери квартиры раскрылись,
и в нее шумно ввалились офицеры. Все с револьверами
на поясах, с шашками на портупеях. На рукавах шевро-
ны с черепами. У одного черная повязка, скрывающая
глаз.
«Эх, нет у меня с собой «ключа от рая»! — спохва-
тился Андрейка.— Они, наверное, пришли арестовать
Люсю».
Люся не растерялась, поправив шаль на туалетном
столике, неспешно обернулась:
— Что вам угодно, господа?
— Ты что же, не узнаешь меня, дорогая сестрица! —
воскликнул один из офицеров, раскрывая объятия.
— Тофик? Ты? Уцелел!
— Конечно! Я, жив курилка! И со мной мои фронтовые
друзья. Помогли приехать в Москву в своем скоростном
эшелоне.
— Ну, рассказывай... Как ты, что ты? Произведен
в офицеры?
346
— Вы знакомьтесь, знакомьтесь. Это моя двоюродная
сестра. А это мои друзья.
Офицеры, смягчив лица улыбками, стали представ-
ляться.
— Морозов,—. отрекомендовался одноглазый.
— Рында-Бельский,— козырнул глазастый с пшенич-
ными усиками.
— Фон Таксис,— с присвистом произнес офицер, похо-
жий на Лермонтова.
Андрейке словно снежок попал за шиворот. Как бы не
узнал!
Офицеры расселись вокруг единственного туалетного
столика. Закурили. Разговор не вязался. Офицеры посмат-
ривали на Люсю, Люся на них.
— Так вот, сестрица! Господ офицеров интересуют
московские настроения.
— Гораздо интересней, каковы настроения у господ
офицеров,— сказала Люся, рассеянно вертя в руке
записку.
— Наши настроения — вот! —Одноглазый ударил
кулаком по цветастому платку, прикрывавшему патрон-
ный ящик.
— Так собирается офицерство разбить гордиев узел
революции,— улыбнулся Тофик.— Одним ударом.
— Да, Лавр Георгиевич Корнилов это проделает не
хуже Александра Македонского,— усмехнулся офицер
с пшеничными усами.
— С нашей помощью! — ткнул себя пальцем в Георги-
евский крестик на груди одноглазый.
— В чем же эта помощь выразится? — спросила Люся.
— А вот в чем! — Одноглазый шутливо прицелился
в нее и прищелкнул языком.
— Так вы офицеры-расстрельщики? — улыбнулась
ему Люся.
— Это оскорбление? — воззрился на нее фон Таксис.
— Нет, похвала! — сказал одноглазый.-— Я, столбовой
347
дворянин из рода Морозовых, горжусь тем, что расстрель-
щик. Мои предки разинцев вешали, пугачевцев четверто-
вали, а я с большевиками расправляюсь. На том и стою! —
И он церемонно поклонился Люсе.
— Вы думаете, с Россией можно управляться казац-
кой нагайкой?
— Подкрепив ее пулеметами! — крутанул усики Рын-
да-Бельский.
— И у вас рука не дрогнет стрелять в своих, русских
солдат?
— Какие же это русские солдаты? Они дезертиры,
изменники, предатели, большевики, германские агенты
и шпионы! — пожал плечами Рында-Бельский.
— Вы в этом уверены? Но вы же знаете, что это не так.
Введение смертной казни на фронте по требованию гене-
рала Корнилова направлено не против трусов и дезерти-
ров, а против прозревших рабочих и крестьян в солдатских
шинелях.
— Да вы уж не идейная ли большевичка, барышня? —
покосился единственным глазом капитан Морозов.
— А вы хотите донести?
— Ну, знаете,— одноглазый вскочил.— Я дворянин!
— Предпочитаете расправиться сами?
— Кто она такая, ваша кузина? — обратился фон
Таксис к Тофику.— Она рассуждает как большевичка!
— Сестрица всегда отличалась колючим характером.
В детстве мы дали ей кличку «роза с шипами»! — деланно
рассмеялся Тофик.
— Да, у этой розы одни шипы,— проворчал фон
Таксис, пытаясь зубами вынуть занозу из пальца и удив-
ляясь, почему туалетный столик этой колючей красавицы
сделан из неструганых досок?
— Ну, с меня хватит, господа! — поднялся со своего
места Морозов.— Когда так оскорбляют, следует одно
из двух — либо вынуть саблю, либо расхохотаться... и
пойти водку пить!
348
— Расхохотаться! — радостно воскликнул белоусый
Рында-Бельский.
— Водку пить! — сквозь зубы процедил фон Таксис.
—• Тогда пошли. Где у вас злачные места, ты знаешь,
барон. Ты москвич. Веди нас!
• Офицерская ватага поднялась и двинулась к выходу.
Морозов обернулся и сказал, прищурив свой единствен-
ный глаз.
— Ну-с, барышня, прощайте. Дом друга — священный
дом. Я к вам с расправой не явлюсь... Но если мы встретим-
ся по разные стороны баррикад, это будет наше последнее
свидание на этом свете.
Произнеся эту угрозу, Морозов выждал, когда все
офицеры вывалились на лестницу, и крепко захлопнул
дверь.
— Ну что, хороши? — спросил после некоторого мол-
чания Тофик.
— Зачем ты их сюда привел?
— А затем, чтобы показать, чем начинены офицеры-
корниловцы. Генерал едет на Москву не один. С дивизией
донцов, усиленной пулеметными батальонами, артилле-
рией... С задачей пустить Москве кровь... Рабочей Москве,
разумеется...
Люся молчала.
— Поезжай-ка, сестренка, домой, на Кавказ. Пере-
жди страшное время под родной крышей. Я тебя и на поезд
провожу и в вагон посажу. Зачем и приехал!
— А эти страшные башибузуки зачем пожаловали?
— Для устрашения. По замыслу командования они
должны организовать казни солдат, отказавшихся вое-
вать. Их привезли из двинской тюрьмы с намерением
расстрелять перед строем запасных полков, чтобы навести
страх на солдат Московского гарнизона. Уезжай, Люсик,
из Москвы. Я прошу тебя как брат. Ужасные дела здесь
будут твориться.
— Нет, Тофик! Что бы там ни было, я останусь. Стра-
349
Дания, пытки, смерть не страшат меня. Я солдат своей
партии и останусь на посту.
Сколько ни упрашивал Тофик, Люся уехать отказалась.
— Пойми, я здесь нужнее, чем где-либо,— сказала
она, прочитав наконец записку.— Мне поручено принять
участие в освобождении этих самых солдат, которых при-
везли на казнь офицеры-корниловцы.
— О святая наивность! — воскликнул Тофик.—
Что сможет сделать безоружная девушка против воору-
женных до зубов опытных вояк? Какая за тобой может
быть сила?
— Мы сильны, друг мой, поддержкой народа.
— Ах, все это романтические слова! Знаю, ты увлече-
на созданием Союза молодежи, воспитанием и пробужде-
нием сознания рабочих юнцов,— он кивнул на Андрейку.—•
Но чем помогут вам эти мальчики против железного
военного кулака? Железом и кровью сокрушит вас военная
машина контрреволюции. И ты и все твои юные товарищи
лишь напрасно принесете себя в жертву. Чем гуще трава,
тем легче им будет косить... пулеметами.
— Ну, ты совсем запугал и себя и нас! — усмехнулась
Люся.— А нам, извини, некогда. Нас дело ждет!
Тофик ушел огорченный и растерянный. После его
ухода Люся быстро накинула пальто и сказала Андрейке:
— Пора, мой друг, пора! Поспешим на выручку солдат,
пленников контрреволюции. Ты видел этих головорезов-
корниловцев. Представляешь, что они натворят, если возь-
мут верх над нами? Море крови прольют, чтобы сохранить
свои имения, богатства, свою власть.
— А мы не поддадимся! — воскликнул Андрейка.
— Ни за что! — сказала Люся, сунув в карман не-
большой револьвер.
Андрейка встрепенулся. И у него кое-что найдется
для управы с буржуями.
— Скажи Уралову, что я задание выполню. Встретим
Корнилова во всеоружии!
350
На улице они расстались.
Вообразив, что дело идет о том, чтобы сразиться с кор-
ниловцами с оружием в руках, Андрейка предстал перед
Ураловым, весь горя от нетерпения. Он решил, что и ему
дадут одну из тех винтовочек, которые он помогал чистить,
смазывать и укладывать в тайник.
— Ну повидал я корниловцев, Уралыч,— начал он
издалека.— Они к Люсе нагрянули. Думали, своя, да
ошиблись адресом. Здорово она их спровадила. Злющие
они, что голодные волки. Живьем нас готовы съесть!
— Пусть попробуют! — Уралов сложил пятерню в
увесистый кукиш.— После шестого июля кое-чему научи-
лись. На провокации не поддадимся. Под казацкие нагайки
и офицерские пулеметы не подставимся. Ошибаются.
— С винтовками выйдем на улицы! — вставил Андрей.
— Никуда не выйдем! Мы на заводах и фабриках за-
творимся, а солдаты в казармах. Станки остановим. Ни
одна заводская труба не задымит, ни один трамвай не
зазвенит. Всеобщая забастовка будет.
Пекари постановили — хлеба для них не печь. Водо-
проводчики решили — водой не снабжать. Электрики —
света не давать. Повара — еды не готовить. Официанты —
не подавать. Дворники — улицы не мести. Извозчики —
коней не запрягать... Пусть буржуйчики одни своего куми-
ра встречают. Некормленые, неумытые.
— А мы их освистывать будем! Мы, мальчишки...
— Этого еще не хватало! Чем тише будет город, тем
страшней. Кладбищем повеет на генерала. А его приспеш-
ники, как псы, сорвавшиеся с цепи, пусть своих хозяев
кусают, пусть на своих набрасываются.
— Здорово будет! — согласился Андрейка.— Только
скучно нам, ребятам, без дела сидеть.
— Почему сидеть? Вам бегать со всех ног придется.
— Куда? Зачем?
— Листовки раздавать. Мобилизуй всех твоих прия-
телей, каких только сможешь, и бегите в типографию
351
на Трехпрудную. Там найдете Люсю. Получите у нее ли-
стовки, газеты — и по всем улицам ходу.
— А кто же солдат выручать будет, которые в тюрьме?
— Чтобы их выручить, надо про них всю правду
народу рассказать. Вот листовки и расскажут.
Андрейка не поверил, что листовки-бумажки, как ска-
зочная разрыв-трава, смогут растворить двери тюрьмы.
Но партийное поручение — дело святое. Тут, если сказано,
должно быть сделано.
Не теряя времени, помчался он на поиски своих прия-
телей,.продавцов газет. Ему повезло. У Малого Каменного
моста наткнулся он на Стешу — и глазам не поверил:
сидит Стенька Разин на тумбочке и ревет. Слезы по щекам
текут, а она какие-то листки рвет и в Москву-реку бросает.
Пригляделся, а по воде плывет-тонет генерал Корнилов.
И на коне, и в автомобиле, и в полный рост, и по пояс, и но-
сом вверх, и усами вниз.
— Так ему и надо! — Андрейка в восторге присви-
стнул.
— Чего радуешься, Арбуз? — поднялась навстречу
Стеша, не отирая слез.— Генерал на коне, а отец мой
в тюрьме. Генералу завтра от буржуев почет, а моему
папке смерть лютая. Самого бы его прострельнуть на-
сквозь, как он велит солдат расстреливать! Неужто
не найдется кого, кто бы его, аспида, к богу в рай от-
правил?!
— Найдется! Вот он я! — представился Андрейка.—
У меня для него есть «ключ от рая»!
Зажмурившись, он представил себе волшебную кар-
тину — генерал вместе с белым конем возносится на небо
в черном облаке дыма от его выстрела. Прицелиться
в него можно будет, схоронясь в толпе встречающих гене-
рала буржуев, купцов, купчих, чиновниц и чиновников,
гимназистов и семинаристов. Вот только одеться надо
получше.
У Стеши слезы на глазах высохли, когда Андрейка
352
поделился с ней своей задумкой. Приободренная, Стеша
согласилась сговорить ребят вместо буржуйских листовок
раздавать на улицах те, что принесет Арбуз,— большеви-
стские. Обрадованный Андрейка помчался домой за завет-
ным «ключом от рая».
АРБУЗ-СУДОМОЙ КА
Крадучись, стараясь не скрипнуть половицей, проби-
рался со двора в чулан Андрейка. И вдруг в окне картина:
Филониха за самоваром в окружении всего семейства
пила чай. И как это она его заметила? Метнула взгляд
и словно приворожила:
—• А ну постой-погоди! Чего прячешься, красавчик?
Глаза Филонихи замаслились, лицо стало умильным,
голос вкрадчивым.
— Иди, иди сюда, Андрюшечка! — приманивала она
его, как лиса колобок.— Да не бойся! Не съем. Послушай,
какая фортуна вам выпадет. Как в сказке! Я вот тут
рассказывала, что в Москве делается. Ужас! В каком
царстве, в каком государстве, где это видано, где это
слыхано, чтобы официанты и извозчики забастовали?
Ну рабочие — известные бунтовщики. А тут всеобщее. За-
бастовали официанты, повара, судомойки, услужающий
персонал! Не желают ни стряпать, ни мыть, ни прибирать.
«Пускай,— говорят,— буржуи сами себя обслуживают.
Сами,— говорят,— пригласили своего кумира, сами пусть
и потчуют». Это фабриканты-то, банкиры, миллионщики
вместо поваров-официантов с поварешками, с салфеточ-
ками!
Лицо Филонихи так и расплылось в улыбочке, ямочки
так и заиграли на полных щеках. Она за время свободы
располнела и попышнела, как на дрожжах.
— Мой Филонушка смеется не насмеется. «Вот,—
говорит,— мать, так штука. Обанкротились московские
353
хлебосолы. Сели в лужу Тестовы, Мартьянычи и прочие
рестораторы. Без официантов к приезду генерала остались.
Хлебом-солью собирались встречать, а у самих и бутер-
бродов нет. Мы с тобой, матушка, будем генерала и всех
министров правительства потчевать. Я с моим буфетом от
офицерского общества в Большой театр приглашен. Для
снабжения офицерского конвоя и охраны. Ну уж мы и
генерала Корнилова угостим, и самого Керенского. Найдем
чем. Постараемся. Взойдет наша звезда. Засияем мы,
Филоновы! Сам Корнилов нас заметит. Сам Керенский
поблагодарит!»
Филониха не говорила, а пела. И никто ее не перебивал.
Отец только причмокивал чай с блюдечка, посасывая
даровые конфеты, принесенные гостьей. И бабушка слу-
шала, не пропуская ни слова.
— Вот и настал наш час, милые! — упивалась соб-
ственными словами Филониха.— Самому что ни есть выс-
шему обществу угодить. Шутка ли! Соберутся министры,
генералы, адмиралы, банкиры, финансисты, заводчики,
фабриканты, купцы, помещики самые богатые, ну все
заглавные воротилы России. Государственное совещание
будет судьбу нашу решать. Соберутся, а покушать нечего.
Официантов-то нет. Тю-тю! Вот тут мы и выручим. Кто
Россию от позора спас? Филоновы!
— Да, спасители...— усмехнулся отец.
— А ты не поучай, не противничай. Сами с усами,—
осадила Павлова-старшего Филониха.— К тебе пришли
тоже спасать. Тебя от нищеты, детей твоих от гибели.
У нас за буфетом приглашаем отсидеться. Целы будут.
Сыты будут. Уж мой Филонушка таких яств запас!
В Охотном ряду из-под спуда достал. Я двое суток пирожки
пеку. Видите — красная вся, распаренная? Ух...— Фило-
ниха обмахнулась пестрым платочком, обшитым круже-
вом.— А уж чаевые будут вашим ребяткам! Такие чаевые...
Богачи мелочиться не станут. Да и офицерство форс
любит. Целенькими бумажками будут на чай выкладывать.
354
Обогатитесь, миленькие! А работка вам легонькая —
денек-другой посуду помыть.
— Большую честь тетушка нам оказывает — в судо-
мойки сватает,— сказал, усмехаясь, Саша.
— Зачем нам честь? Нам бы досыта поесть! На том
и ладно,— утвердил отец.
— Ну, так как? Пойдешь нам помочь, Андрюша? Саша
согласился, по-родственному. Он будет чего надо подно-
сить, подтаскивать. Ты ему подавать, прибирать, ну и
посудку помывать.
— Пойдет, пойдет! — строго сказал отец.— Только не
объешьтесь там, ребята, дорвавшись до дармовых харчей.
— Соглашайся, брат! Дело пахнет жареным,— под-
мигнул Андрейке Саша.
— У меня есть свой интерес... Я до харчей не жад-
ный,— стал отговариваться Андрейка.
— Бывает, ради общего дела надо своим поступиться.
Пойдем, брат, интересно будет. В Большом театре —
большая обедня.
— Нам до чужой обедни дела нет! Нам есть дело до
своего обеда...— нахмурился отец на сыновей и обратился
к Филонихе: — Уговор, кума, такой — все наше семейство
харчами снабжать, пока ребята на вас работают.
— Ладно уж, всех накормим! Не объедите,— пообе-
щала Филониха, поднимаясь из-за стола и крестясь на
свое отражение в самоваре.— Приходите пораньше.
В театр вас Лукаша проведет. Его полковник отпустил
папаше помочь, уважительный.
— Мы тоже уважим,— пообещал Павлов-старший.
А как только Филониха исчезла, сказал: — В буфете у
Филона не зевать! Колбасу, ветчину дают, не дают, сами
берите!
— Взять-то они могут, а вот куда им взятое класть?
Карманы-то у вас худые, поди-ка! — обеспокоилась ба-
бушка.
— Вот в карманах-то все и дело! — подхватил Саша.—
355
Буфет будет царский, а карман у меня пролетарский.—
И вывернул карман брюк.— В старые времена бояре,
собираясь на царские пиры, к своим длинным кафтанам
специально карманы до полу подшивали... И набивали
их доверху кушаньями с царского стола. Чад и домочад-
цев царской пищей попотчевать.
Бабушка смекнула и, пока ребята спали, пришила им
новые карманы из «чертовой кожи» — очень крепкой ма-
терии черного цвета.
— Чтобы мне полные принести, иначе и домой не
являйтесь,— напутствовала бабушка своих внуков, прово-
жая утром на необычную работу.
Не знала старушка, что не затем направляются ее
внуки в буфет Филонова, чтобы генералов да министров
обслуживать. Карманы Саши были набиты листовками.
Карман Андрейки отягощал «ключ от рая».
КАК АРБУЗ НАПИЛСЯ, А САША СМЫЛСЯ—
Со всей России слетелось в Большой театр черное во-
ронье, назвав свой слет Государственным совещанием.
На это совещание и был вызван с фронта главнокомандую-
щий Корнилов, которому решили поручить спасение оте-
чества от «смуты». Шел слух, будто готовится особая деле-
гация во главе с духовенством, которая падет перед ним
на колени и будет умолять принять на себя всю полноту
власти и усмирить революцию.
Пока что у ступеней Брянского вокзала перед генера-
лом бухнулась на жирные колени купчиха Морозова, за-
вопив:
— Спаситель наш! Спаси нас!
Колокольный звон навстречу — еще туда-сюда. А вот
дамская истерика — это для «душки» Керенского. Генерал
Корнилов передернулся от злости и влез в экипаж, не
повернув к купчихе головы.
356
Город как вымер. За наглухо закрытыми заводскими
и фабричными воротами — рабочие патрули, по улицам
редкие казачьи разъезды. Центр оцеплен юнкерами. На-
пряженные лица. Примкнутые штыки.
Два враждебных лагеря в одном городе.
Помещичьи сынки, воспитанники кадетских корпусов и
военных училищ, под командой офицеров придирчиво
и зло осматривали каждого плохо одетого прохожего.
— Это со мной, со мной! — успокаивал их Лукаша,
ведя за собой своих двоюродных братьев. Он был отпущен
на эти дни полковником Рябцевым в помощь папаше.
Лукаша был горд тем, что Саша и Андрейка попали к нему
в подчинение.
Когда со служебного подъезда они вошли в Большой
театр, совещание было в полном разгаре. Деятели Госу-
дарственной думы, министры-капиталисты, финансовые
тузы и заводчики, на все лады поносили рабочих, кре-
стьян, солдат, грозя им жестокими карами за непокор-
ность. Высказывалось множество пожеланий, как смирить
чернь, поставить на место, согнуть в бараний рог, задушить
костлявой рукой голода...
Завидев Лукашу, Филонов погрозил ему кулаком за
опоздание, торопливо бросил Андрейке клеенчатый фар-
тук и спросил:
— А где Сашка?
Андрейка оглянулся, брата не было. Вместе шли,
вместе подошли, и вдруг исчез, словно к небу поднялся.
— Так где же Сашка? Не явился, гордец?! Пренебрег
даровой пищей и заработком! Рабочая гордость не позво-
лила! А кому тогда ящики из-под пива таскать? Бочки
селедочные катать? Ну погодите!
Долго еще ругался обозленный Филонов, гремя посу-
дой в буфете, но Андрейка его не слушал. Его даже не
волновало, куда подевался Саша. Андрейка смотрел не
отрываясь на яства филоновского буфета.
Чего-чего здесь только не было! Икра черная, икра
357
красная, севрюжина, белужина, лососина, белорыбица.
Колбаса, ветчина, заливная поросятина, курятина, горы
бутербродов. Большинство из этих яств Андрейка не
только не едал, никогда и не видывал! Даже их названий
не знал. И только он собрался отведать, чем приготовились
попотчевать купцы-охотнорядцы генерала Корнилова,
как Филонов подсунул ему здоровущий кусок жирной
селедки «залом».
Схватив натощак эту приманку, Андрейка вскоре
почувствовал себя рыбой, вынутой из реки: и живот
раздут, и воды все время хочется.
Знал буфетчик, чем подшибить аппетиты обслуживаю-
щего персонала. Этим же приемом Филонов умерил
аппетиты юнкеров и офицеров охраны, которых тоже
следовало обслуживать. Тем из охраны, кто не попался
на селедочную приманку, а требовали икорки или балычка,
хитрец буфетчик, изгибаясь, объяснял:
— Реклама-с... Для витрины-с... Товар будет к ве-
черу-с!
Лакейским чутьем он узнавал вестовых, адъютантов,
секретарей, помощников именитых участников совещания
и давал им на пробу что-нибудь из потаенных запасов. Эти
связные понемногу засновали от него к своим хозяевам,
от хозяев к буфету. Затем яства на тарелочках, при-
крытые салфетками, стали подаваться куда-то за ку-
лисы.
Разносчиком яств был Лукаша. Объевшись селедкой,
Андрейка, томимый жаждой, проводил время с водой:
то мыл посуду горячей, то пил холодную.
— Я Керенского видел! А я Рябушинскому сельтер-
ской поднес! К Корнилову с бутербродами шел, да не
дошел, все его адъютанты расхватали,— говорил Андрей-
ке запыхавшийся Лукаша, млея от восторга.
— Я бы до-ше-шел,— икал Андрейка, надувшийся
водой.
Где там дойти! Он не мог к Лукаше повернуться, за-
358
валенный грудами грязной посуды и мучимый жаждой.
Только о питье и думал.
Экая досада! Попасть в Большой театр, где собрались
все главные русские буржуи, куда прикатил в сопровож-
дении казачьего конвоя сам генерал Корнилов, иметь для
него «ключ от рая», чтобы на небо взлетел... А вместо
этого только мыть да пить! Пить да мыть!
Где там генерала, прибывших с ним офицеров-корни-
ловцев и тех Андрейка не видел, а только слышал их раз-
говоры.
— И чего рассуждать да обсуждать? Рухнули бы перед
генералом на колени, как купчиха Морозова на вокзале,
и дело с концом! Казните и милуйте, только от большеви-
ков спасите...
— Эх, тряхнули бы мошной богачи, как Минин перед
воеводой Пожарским!
Филонов щедро наливал вино и пиво офицерам кор-
ниловцам, прислушиваясь к их разговорам.
— Мужика к сохе, рабочего к станку, а интеллигентов
пороть! Чтобы революциями больше не баловались. От
них смута!
— На Красной площади пороть! Всенародно!
Опять прибежал Лукаша.
— Ну как, папаша?
— Отлично. Молодцы корниловцы! На них будем де-
лать ставку. Они возвысятся, и мы за ними!
— Понимаю... Одолжите свечей, папаша. Для прези-
диума.
— Бери, бери, я запас. Из-за всеобщей забастовки
может погаснуть электричество.
Забрав с десяток свечей, Лукаша унесся.
— Что там насчет забастовки? — спросил какой-то
офицер у Филонова.— У вас что, даже официанты за-
бастовали?
— Полковые комитеты отказались выслать солдатские
караулы из солидарности с рабочими,— пролепетал юнкер.
359
— Хороши порядки в белокаменной! Мы готовы были
по колено в крови по Москве пройти, а тут и в морду дать
некому!
Андрейка и слушал, и не слушал эти разговоры, он,
как лиса, попавшая в яму охотника, придумывал сто спо-
собов выскочить из нее. Толчется здесь, на кухне,
с «ключом от рая» в кармане и даже не увидел того, кому
он предназначен.
И вдруг к отцу примчался перепуганный Лукаша.
— Папаша! Сам генерал Корнилов к вам в буфет идут!
Андрейка чуть тарелки не выронил. Стоп! Дело будет!
Сейчас генерал получит свое. Сейчас он расплатится за
Стешиного отца и за всех арестованных солдат. Запустив
руку в карман, Андрей приоткрыл дверь кладовки и увидел
корниловских офицеров у буфетной стойки. Они плотно
окружили своего генерала.
— Вот полюбуйтесь! — указал один из офицеров-
корниловцев.— У тыловиков ветчина, икра, балыки, кол-
басы, сыры. А на фронте порядочного черного сухаря
нет!
— Нам на фронт солонину тухлую шлют! А себя вон
чем ублажают,— обратился к генералу другой офицер.
— Откуда взяли? — раздался отрывистый голос Кор-
нилова.
— Из Охотного ряда-с... господин генерал!
— Первое, что сделаю, перевешаю охотнорядцев.
— Все самое свежее-с,— побледнел Филонов.— Что
откушать изволите?
— Солдатский сухарь мне!
— Никак нет-с...
— Рюмку водки!
—• Коньяки-с имеются... Мартель... Шустовские...—
изгибался перед Корниловым, стараясь быть ниже его,
Филонов.
— Мошенник! Из той же шайки! Повешу!
— Чего-о?! — пролепетал Филонов.
360
Но генерал отвернулся от него и звяк-бряк шпорами
к выходу.
Внезапно погасло электричество, и наступившая тем-
нота скрыла от Андрейки и Корнилова, и юнкеров, и на-
стороженно-решительных офицеров, и все вокруг. В непро-
глядной тьме протенькали серебряные шпоры генерала
и смолкли.
«Каков Корнилов!», «Суворов!», «Наполеон!», «Сол-
датский сухарь ему, рюмку водки», «Настоящий казак!»,
«Виват Корнилову!».
— Огня, огня! — закричал обескураженный Фило-
нов,— Караул!
Но офицерскому караулу было не до него. Офицеры
метались со свечами по сцене Большого театра, а кто-то
с высоты колосников сыпал на сцену и в зал большевист-
ские листовки.
«ЦАРСКАЯ ПЕРЕДАЧА»
Андрейка, едва плетясь, возвращался домой после пе-
редряги в Большом театре. В его «боярском» кармане,
кроме «ключа от рая», не было ни крошки. С досады он
решил хоть попробовать, как стреляет этот драгоценный
пистолет. Может быть, тут один обман и, кроме смеху,
ничего бы не было, если б он пальнул в Корнилова?
Перебравшись через забор на склад фабрики, он при-
целился в тюк с ватой. Сила выстрела превзошла все его
ожидания. Хорошо, что никого не было рядом.
После удара курка по пистону порох внутри пистолета
воспламенился, но выстрела не последовало. Из дырки,
просверленной в стволе ключа, вырвалась дымная струя
с таким зловещим ужасным воем, что в страхе Андрейка
поднял пистолет повыше — где уж тут целиться! — уши
захотелось зажать. Трах! От грохота взрыва стрелок сва-
лился и не сразу пришел в чувство. В ушибленной ла-
361
дони даже рукоятки не было, все улетело в дыму неизвест-
но куда.
Порох, которого оказалось с излишком, превратил
Арбуза в негра.
«Эх, дело бы, если бы я в буфете трахнул,— говорил
он себе.— Убить не убил, а уж напугал бы так, что кумир
буржуйский больше бы в Москву не сунулся!»
С этой мыслью Андрейка и явился домой, слегка оглу-
шенный и все еще томимый жаждой.
— Ну как, здорово на дармовщинку наелся? — спро-
сил Андрейку Саша, оказавшийся уже дома.— Ты вроде не
то опух, не то потолстел.
— Хорошо тебе смеяться! Ты не знаешь, как ловко
Филоны нашего брата обдуривают,— таким одураченным
Андрейка еще никогда себя не чувствовал.
— И что же решили буржуи на Государственном сове-
щании? — допытывался отец.— Вы же там представи-
тельствовали от нашего семейства, от завода.
— А шут их знает, чего-то решили...
— И почему генерал скоро уехал, не знаешь?
— Мне не докладывали.
— Интересно бы спросить, что ему не понравилось в
Москве? То ли, что солдаты честь не отдали, то ли, что
рабочие на колени не стали?
— Все ему в Москве не понравилось. Особенно что
в театре ему на голову большевистские листовки сыпа-
нули.
— Ай-ай-ай! А он думал, его хмелем будут осыпать,
как жениха?
— А про то уже песенка есть.— И Саша пропел:
Как невеста милого,
Ждал буржуй Корнилова.
От ворот поворот
Дал Корнилову народ!
Отец посмеялся и спросил:
362
— Что же он дальше будет делать после такого кон-
фуза?
— Этого я не знаю.
— А что мы будем делать, Саша? — спросил Андрейка.
— Ты теперь подкормился. Давай включайся с новыми
силами. Союзу поручено распространять листовки.
И Андрейка, конечно, включился, стараясь замять
свое неудачное участие в Государственном совещании...
За это время не меньше огорчений перенесла и Стеша.
Она побывала везде, где только смогла, и везде расска-
зывала о встрече с отцом, о двинцах-солдатах, подгоняе-
мых прикладами в тюрьму. Везде ее встречали сочувствен-
но, обещали помочь. И в Совете, и даже в думе. И Люся,
и дедушка Кучков. Но вызволить из тюрьмы солдат,
обвиненных в измене, оказалось не так просто.
Не в силах дольше скрывать правду от матери, Стеша
сказала ей тихо-тихо:
— А папаня наш здесь...— И заплакала.
— В тюрьме! —сразу догадалась мать.
— В Бутырке. Уже несколько дней. Надо бы ему
передачу отнести.
— Где ж ее возьмешь, доченька?
— У барышень Сакс-Воротынских. Они хоть и богатые,
но добрые.
И Стеша с пачкой свежих газет отправилась в знако-
мый особняк. Барышни заказывали все газеты, даже боль-
шевистские. Главными читателями газет в богатом особня-
ке были старики. Весь дом был набит стариками. Барышни
не держали женской прислуги, убежденные покойным
родителем, что от девиц одни ссоры да сплетни. Молодых
лакеев и камердинеров на войну позабирали. Вот и оста-
лись в доме одни старики, удивительно жадные до ново-
стей.
Старики эти были потомственные лакеи. Они гордились
не только похвалами своих господ, но даже их наказа-
ниями.
363
«Я своей барышне на руку нечаянно мадеркой капнул...
Они как метнут взгляд — это что? А я ручку чмок, да и
слизнул капельку. Так они меня салфеткой по носу и
улыбнулись»,— весь светясь, рассказывал в лакейской
Иван. А камердинер Поль как-то погордился пощечиной.
Он подавал «своей» барышне что-то из одежды и не удер-
жался, сказал комплимент насчет ее лебяжьей шеи. Бы-
рышня больно хлестнула его по щеке.
«Оскорбились! — умилялся Поль.— Наша барышня
настоящая аристократка».
Вот так и жила эта многочисленная команда, обслужи-
вая трех молодых девиц Сакс-Воротынских, блистающих
здоровьем и красотой. Рослые, пышноволосые, боль-
шеглазые, белозубые, они так приветливо всем улыбались,
что казались Стеше принцессами.
Такие добрые красавицы человеку, попавшему безвин-
но в тюрьму, ни в чем не откажут.
Да, наверное, и старики лакеи посылочку соберут. Они
ее каждый раз по головке гладят, нежат и словами и
взглядами. Ну и она им угождает — газеты первым несет.
Стеша не ошиблась. Старики, выслушав ее просьбу,
оживились, засуетились. На ходу расспрашивали:
— Так, значит, в Бутырочке папенька? Ай-ай!
— Большевичек он у тебя красный. Ох-хо!
— За агитацию против войны в тюрьму попал, бед-
ненький!
— Уж мы его угостим... Икорку он любит? Не отка-
жется?
— Мы уж постараемся! Балычка, ветчинки... Не оби-
дится? Горчички добавим.
Завертывают старички все в пергамент. И все это
с особым лакейским удовольствием.
Стеша прямо таяла, глядя на добрых стариков.
Кулек они ей заготовили — едва дотащить. Сам швей-
цар, положив кулек на пузо, расшитое золочеными позу-
ментами, из двери вынес, сказал на прощание:
364
— Не растряси, доченька. Угостим твоего папаню-
большевика по-царски.— И заколыхал животом, доб-
родушно рассмеявшись.
Стеша ног под собой не чуяла, поспешая к Бутырской
тюрьме. Оглядев у проходной очередь бедно одетых жен-
щин, она довольно улыбнулась: ни у одной не было такого
большого, плотно упакованного, красиво перевязанного
кулька.
Женщин было много: молодые, пожилые, совсем ста-
рые — все они были печальные. Одна Стеша улыбалась.
И вот настал час, когда вместе с другими она выложила
для проверки на стол, возвышавшийся посреди тюремной
приемной, свою «царскую» передачу.
Стеша развязала кулек, и на стол посыпались гнилые
яблоки, тухлые яйца, заплесневелые куски хлеба, карто-
фельные очистки и еще что-то скверное...
Тюремщики отшатнулись. Стеша окаменела. Какой же
колдун превратил яства в помойные отбросы?!
Она не помнила, как выбралась из тюремной приемной.
Очнулась от уговоров какой-то старушки.
— Не убивайся, не плачь, милая... Наши сыночки, сол-
датики несчастные, голодовку объявили. Ничего есть не
будут, пока правды не добьются... А тюремщики об этом
помалкивают, нас обманывают, передачки себе берут!
И вдруг до Стеши дошло: лакеи Сакс-Воротынских
просто поиздевались над ней...
«Контрреволюционный мятеж генерала Корнилова!»,
«Революция в опасности!..» — была разбужена Москва
криками продавцов газет. И забурлила белокаменная.
Не было фабрики, завода, полка, учреждения, семьи, где
бы не обсуждался мятеж генерала Корнилова. К чему
стремится генерал? Снова посадить на престол Николая
Второго, ныне здравствующего поблизости, в Царском
Селе? Или самому стать властителем России? По слухам,
в Петрограде паника, глава Временного правительства
365
Александр Федорович Керенский в полной растерянности,
ему не на кого опереться, окружающие его военные — все
корниловцы. «Нет, Керенскому несдобровать. Корнилов
его непременно повесит»,— говорили сочувствующие
мятежу. «А уж большевикам, меньшевикам, анархистам,
эсерам — всем красным и даже розовым — генерал ни
пуль ни виселиц не пожалеет!»
Тревожились даже те, кто лишь поиграл в революцию,
поносив в феврале красный бант. К младшей барышне
Сакс-Воротынской явился ходоком от всей обслуги са-
мый старый слуга и, поклонившись в пояс, попросил доз-
воления повесить на парадном иконку Георгия Побе-
доносца.
— Зачем? — спросила она.
— Многие делают так-с, в честь Лавра Георгиевича
Корнилова... Для умилостивления-с,— кланялся старый
слуга.
— Вот чепуха какая! Сестры, слышали? — восклик-
нула барышня.— Для умилостивления какого-то выскоч-
ки, бурбона, невежи иконами обставляться! Как от гра-
добития или пожара.— И рассмеялась.
— А вы не смейтесь, барышня,— перекрестился слу-
га.— Нам плохо будет. Красными прослыли. Мы, старые,
пожили, а вам-то зачем погибать? Вся Москва помнит,
как вы свободу изображали, под красным флагом раска-
тывали по всем улицам. О вас печемся.
Но барышни так и не разрешили вешать Георгия По-
бедоносца.
Вечером к барышням Сакс-Воротынским зашел по-
музицировать их добрый знакомый полковник Верхов-
ский. Он любил поиграть Шопена на их великолепном
концертном рояле. И прежде чем сесть за рояль, полковник
сообщил удивительную новость. Керенский, истратив все
жалостные слова о вероломстве и неблагодарности
Корнилова, обратился за помощью к... большевикам.
К Ленину! Глава правительства из царского дворца про-
366
сит помощи у своего противника, загнанного в подполье.
Такого в истории еще не бывало.
— Смешно! — сказали барышни.
— Однако большевики заявили, что они будут спасать
не Керенского, а революцию. И теперь по призыву Ленина
большевики повсюду организуют всеобщую забастовку ра-
бочих, выступление матросов и солдат против корнилов-
ского бунта. Генерал Корнилов объявлен вне закона как
мятежник, и по приказу законного правительства против
него движутся московские полки.
— Вместе с большевиками?
— Против Корнилова — вместе,— ответил полковник
Верховский н, ударив по клавишам, отдался музыке.
...Вскоре стало известно: питерский гарнизон отразил
нашествие корниловцев. Разгрому мятежного генерала
содействовали московские полки, вышедшие в тыл корни-
ловским войскам. Когда они вернулись с победой в Мо-
скву, в их честь был устроен парад.
А через несколько дней солдаты-двинцы были выпу-
щены из тюрьмы, и рабочие Москвы пришли встречать
выходящих из тюрьмы солдат-героев.
Арбуз, Стеша, мальчишки — продавцы газет чувство-
вали себя тоже героями, ведь листовки, разнесенные ими
по всей Москве, помогли сломать замки тюрьмы.
Среди толпы встречавших Андрейка увидел дедушку
Кучкова в сопровождении пекарей. Два здоровенных
парня притащили к дверям тюрьмы корзину, полную сдо-
бы. Дедушка Кучков обнимал и целовал выходящих из
тюрьмы солдат, одаривал бубликами и приговаривал:
— Сынки, родные! Милые вы наши! Примите вот, отку-
шайте. Пекари мы...
Двинцы, улыбаясь, принимали его подарки.
Многие люди плакали.
А двинцы шли и шли. Многие пошатывались. Ослабев-
ших после голодовки поддерживали товарищи. Время от
времени из толпы раздавалось «ура».
367
Освобожденных усаживали на извозчичьи пролетки,
в автомобили и увозили в военные госпитали.
Стеша так плакала, что сквозь слезы едва не прогля-
дела среди освобожденных отца. Он сам узнал ее, когда,
подсаживаемый народом, влезал в грузовик.
— Стеша, скажи маме, скоро буду! Мы в Озерковский
госпиталь! На поправку.
Автомобиль, фыркнув, загрохотал по булыжнику.
КТО ОН, ПОЛКОВНИК РЯБЦЕВ?
Отработав в офицерском буфете, Филонов возвра-
щался домой пешочком через Кремль и здесь обычно встре-
чался с Лукашей, который в это время выводил на про-
гулку рыжего сеттера, любимца полковника.
— Ну-с, как развивается шахматная партия между
Мининым и Пожарским? — спрашивал он сына.— Какие
нынче ходы сделаны?
Мининым он называл московского городского голову
эсера Руднева, Пожарским — полковника Рябцева. Пере-
брав в уме всех известных политических деятелей, старый
лис Филонов решил, что именно они способны усмирить
смуту и восстановить на Руси твердую власть.
В последнее время Руднев и Рябцев очень сблизились
и проводили вечера за игрой в шахматы в кремлевской
квартире полковника, чтобы, как они говорили, «почесать
мозги на сон грядущий». Передвигая шахматные фигурки,
игроки негромко переговаривались.
Лукашка с лакейской чуткостью улавливал их раз-
говор.
— Сегодня полковник Рябцев опровергал господина
Руднева, сказавшего, будто у Лавра Георгиевича есть
шансы снова всплыть на поверхность. «Нет,— сказал пол-
ковник,— история не любит неудачников».
— А городской голова что в ответ?
— Господин Руднев согласился и сказал: «У нас воен-
368
ная диктатура не пройдет.- Спасение России должно
возглавить гражданское лицо, новый Кузьма Минин».
— Ход конем! Кого же он выдвигал в Минины?
— Господина Рябу минского, финансового туза.
«Его,— говорит,— все деловые люди поддержат».
— Не пройдет! Много наболтал, плохо прославился.
— Вот и полковник того же мнения, что и вы, па-
паша.
— Умен. Значит, не нашли еще Минина. А кого прочат
в Пожарские? Брусилова не называют?4
— Нет, папаша...
В последнее время Филонова многое сердило. Глав-
ное — неустойчивость. Неустойчивость во всем: деньги-ке-
ренки неустойчивы; сам премьер неустойчив; в семье тоже
неустойка: Глаша, красавица Глаша, приманка будущего
ресторана «У Георгия», чуть не совершила глупость, заду-
мав сочетаться гражданским браком с барчонком фон
Таксисом. Хорошо, что на пути к этому несообразию ока-
зался один решительный человек — слесарь телефонного
завода Петр. Встретил он барона и, взявши за грудки,
сказал: «Отстаньте от девушки, барин, увлечете ее и
бросите по вашему господскому обычаю. И тогда ох плохо
вам будет!»
Глаша, оставив барчонка, влюбилась в этого слесаря.
Беда с молодежью! Скорей бы порядок наступил!
— Слушай их внимательно. Слова не пророни. Нам
все надо знать, чтобы в ходе не ошибиться,— наставлял
Филонов Лукашу.
Вскоре случилось, что Лукаша прибежал в буфет к
отцу с важной новостью.
— Играем главную нашу партию, папаша. На большой
выигрыш. Кто — кого.
— С господином Рудневым?
— Нет, с самим Михаилом Константиновичем!
•— Это кто же такой?
— Не знаете, папаша? — Лукаша был очень дово-
130 смелых и умелых
369
лен.— А ведь этот шахматист еще против царизма играл
под таким именем. Важнейший шахматист!
— Масштабная игра,— в некотором недоумении изрек
Филонов.— Любопытственно...
— Михаил Константинович красными двигает. Силь-
нейшие фигуры у него зовутся Мастяжарт, Бромлей,
Гужон...
— Прибавь завод Михельсона, крепость большевиз-
ма! — уточнил Филонов-старший.
— Учитывается. А у полковника Рябцева в распоря-
жении Алексеевское военное училище, Александровское,
Лефортовские кадетские корпуса. Школы прапорщиков.
— Это все слоны, ладьи, кони — фигуры боевые, да
к ним нужны пешки!
— Пешки-юнкера!
— Отличные пешечки! Беленькие, чистенькие, тол-
стоморденькие! — Филонов-старший заходил кругами,
потирая руки.— Постой! — остановился он.— А куда вы
денете сто тысяч солдат Московского гарнизона?
— Полковник их обезоружил! Из всех ненадежных
полков винтовочки юнкерам, а солдатам одни учебные,
негодные к стрельбе оставил.
— Наполеон! — всплеснул руками Филонов.— И что
это за Михаил Константинович? Как это он с таким стра-
тегом, полковником Рябцевым, решает сражаться? У него
что, две головы на плечах?
— Больше, папаша! — посерьезнел Лукаша.— Миха-
ил Константинович — это конспиративная кличка Мо-
сковского комитета партии большевиков.
Филонов присвистнул:
— Не знал... Вот не знал!.. Ну ты молодец! Здорово
вокруг полковника образовываешься. Если он эту партию
выиграет, ты в его коляске далеко уедешь. Ну а если не
того... на повороте можно спрыгнуть!
Старый лакей усмехнулся, вспомнив, как он вовремя
«спрыгнул» из царского поезда.
370
— Жалко, допустили мы с тобой одну неловкость.
Ну с разведкой оружия у михельсоновцев. Упустили
такой случай отличиться! — сказал отец Лукаше на про-
щание.
В ГОСТЯХ У. ДВИНЦЕВ
Как-то полковник Рябцев вдруг вызвал к себе Фило-
нова-старшего для разговора наедине. И спросил в упор:
— Скажите, господин Филонов, как живут, что думают
известные вам михельсоновцы?
Филонов потупился.
— Точно сказать не могу. Обучаются военному делу.
Все больше сдружаются с солдатами. Взяли под свою
опеку выпущенных из тюрьмы двинцев.
— Так вот, узнать и доложить настроение этих самых
двинцев и рабочих,— сказал полковник и повернулся
спиной.
Разведать настроение солдат и рабочих Филонов
послал младшего сына.
— Поди, Филя, сбегай в Озерковский госпиталь, куда
Андрюшка Павлов каждый день бегает солдатские байки
слушать. Там эти самые двинцы отлеживаются. Бойкий
народ! Такого наслушаешься... Гостинчика вот понеси им
к чаю. Скажи, от папеньки, от маменьки,— он дал кулечек
дешевых конфет.
Филька рад стараться. В тот же день с Андрейкой и
Стешей побежал к двинцам.
Полюбили Андрейка и Стеша двинцев. Что за люди
такие! Всех смертей не испугались! А сами ну самый мир-
ный народ. Простые, веселые. Шутят, с ребятами забавля-
ются. А Сапунов дядя Женя прямо волшебник какой-то.
Его навещать в госпитале некому, родня живет далеко от
Москвы, а он вдруг говорит ребятам:
— Ко мне сегодня сестрички придут.
371
— Дядя Женя, они же далеко живут?
— Увидеть захотят — на крыльях прилетят,— ответил
тот загадочно.
— Шутите вы все! — не верит Стеша.
— Подождите немножко, постучат в окошко,— улыб-
нулся Сапунов.
И верно! Через какое-то время — тук-тук-тук разда-
лось в окно у его койки. Смотрят ребята, а это две наряд-
ные птички-синички клювами стучат.
— Вот и мои сестрички! Здрасте-пожалте! Как ваш
брат солдат живет? Преотлично живет, семечки грызет!—
И дядя Женя Сапунов осторожно высыпает в приоткрытую
форточку горсть семечек.
— Дядя Женя, как вы это сумели их приручить?
Научите нас!
— Очень просто. Здесь все учение — терпение. Чтобы
птичку или зверушку приручить, надо к ней в доверие
войти.
Если любимцем ребят был Сапунов, то для самих двин-
цев самым желанным гостем был дедушка Кучков. Они
собирались около него, как дети вокруг сказочника. И что
он только им не рассказывал! И про хитрых попов и
монахов, и про известных московских дур и дураков, и о
немыслимых причудах купцов. Даже про некоторые мо-
сковские дома рассказывал истории.
Мог он рассказать и про знаменитую воровку Соньку
Золотую Ручку, и про разбойника Ваньку Каина. Но все
свои рассказы он всегда завершал воспоминанием, как
в 1905 году он дрался на московских баррикадах с цар-
сдим войском.
— Победили бы мы их, кабы у них пушек не было.
Пушками-то они нас и погромили.
— И глаз тебе подбили из пушки? — шутливо спра-
шивал всякий раз кто-нибудь.
— Нет. Я уже тогда на глаз этот крив был.
— Да как же ты стрелял-то с одним глазом, дедушка?
372
— Ас одним еще способней, щуриться не надо.
Стрельнешь не моргнешь, значит, не промажешь!
Шутки шутками, а не кто, как именно дедушка Куч-
ков добился, чтобы двинцам, кроме хлебного пайка, до-
бавляли еще к чаю по калачу или по французской булке.
Это были как бы подарки рабочих-пекарей солдатам,
пострадавшим за народную правду.
После тюремных голодовок двинцы отъедались,
радуясь каждому сухарю, не то что булочке. Да и чайку
двинцы любили попить. Так что конфеты Фильки очень
пригодились. Угощались артельно. Солдаты, рабочие,
мальчишки — все за один стол садились.
Филька, как и Андрейка, быстро в госпитале своим
стал и, причмокивая с блюдечка чай, солдатские байки
про войну слушал.
Запомнился ребятам рассказ отца Стеши Василия Бо-
ронина о том, как его расстреливал лучший друг, которого
он от смерти спас — в рукопашной на себя удар герман-
ского штыка принял.
Был это ротный командир, храбрейший офицер из дво-
рянского рода Морозовых. За спасение командира Ва-
силию Георгиевский крест дали. А выписался из госпита-
ля — побывку на родину. Матушка офицера в свое имение
на поправку его приглашала. Как же! Наследника знатно-
го рода спас. Побывал бы у нее солдат, да некогда: война
идет. Офицер Морозов его к себе приблизил, всюду вместе:
и в разведке и в бою. Как побратимы! Вдруг революция.
Когда царя свергли, Василий и говорит: «Зачем нам теперь
воевать, ваше благородие? Мы, солдаты, штыки в землю —
и по домам!»
Офицер Морозов вспылил: «Болван! Не твое дело
политика!»
И пошла между ними рознь. Василий за большевиков
держит, офицер — за Корнилова. И так они разделились,
что попал солдат под полевой суд, и присудили его за
агитацию против войны к смерти. Чьей роты солдат, та и
373
расстреливает. Вывели его в овраг, поставили у обрыва,
нацелились в него свои товарищи. «Пли!» — скомандовал
офицер Морозов. Залп раздался, а он стоит. Еще залп —
опять жив. Себе не верит. «Неужели пули меня не бе-
рут?» — думает. А оказалось, это солдаты вверх палили.
Позеленел офицер, но пальбу отменил. Взял под руку
Василия и повел в штаб. Идут лесом. Вынимает офицер
наган и говорит: «Должен я по законам чести сам теперь
застрелиться или привести в исполнение приговор над
тобой».
Рассердился Василий: «Стреляйте, ваше благородие,
если совесть позволит. Только скорей. Не то я за себя не
ручаюсь».— «Ладно, дам тебе шанс — беги»,— сказал
офицер Морозов. «Мне бы надо ему в глотку вцепиться,
а я сдуру побежал. Не промахнулся офицер. Мало того,
когда я упал простреленный, для верности еще в меня вы-
палил. Да рука у него все-таки, видно, дрогнула. Живой
я остался. Бросил меня Морозов в лесу, думал, я мертв,
да ошибся!»
— А у тебя на него рука не дрогнет, дядя Вася? —
пристал Андрейка.
— Нет, не дрогнет! Они буржуи, мы пролетарии, у
нас друг другу пощады нет. Один разговор: кто кого?
Потому им, дворянам, свои имения-богатства дороже
нашей жизни. Спасая их, они нас всех готовы перестре-
лять!
Вот как рассуждали двинцы, побывавшие под офицер-
ской расправой.
УГОЩЕНИЕ
— Ты что, своих не узнаешь? — остановил Андрейка
Стешу.— Глянь, голавлищи какие! Сознательные. Сами
на удочку шли. Я закидывал да приговаривал: «На солдат-
ское счастье!»
374
Но Стеша смотрела на голавлей и не видела их.
— Мертвец воскрес,— сказала она, не слушая Андрей-
ку.— Офицер Морозов, который папу расстреливал,
объявился.
— Вот ты чего испугалась! Да мы их завтра сами
напугаем. Как выйдем все сразу со всех фабрик и заво-
дов да как крикнем в один голос — все буржуи задрожат!
На завтра у нас демонстрация молодежи против войны
назначена. Забирай улов, готовь папане угощение. Мне
по своим делам спешить надо.
Стеша наконец пришла в себя, уставилась на голав-
лей, обрадовалась:
— Ой, Андрейка, жирные какие! Как пироги. Вот мы
папаню накормим. От такого угощения он сил наберется.
Идем, маме покажем, какие у нас рыбочки. А то зату-
жилась она совсем, что папу угостить нечем.
Когда они спускались в жилье Борониных, Стеша шеп-
нула Андрейке:
— Радость-то у нас какая! Мама встала. Папаню
ждет!
Андрейка пригляделся к сумеркам полуподвала и
впервые увидел Анну Тимофеевну одетой. Она сидела,
опираясь на спинку кровати.
— Вот папаня войдет, и я встану,— улыбнулась она
Стеше.— Чтобы врасплох не застал, с утра теперь одева-
юсь-прибираюсь!
Андрейка взглянул на нее и обмер. Такой красоты он
еще не видел. На бледном лице, как звезды, светились
большие глаза, оттененные синими кругами. На щеках
еле проступал румянец. А волосы... Золотистые волосы
были стянуты в тугой узел и блестели как шелк.
— Мамочка, ты посмотри, каких Андрей принес
рыбин для папы. Ему там, по тюрьмам, по лазаретам,
разве приходилось такое кушать? Вот уж угостим папаню
на славу!
Мать не отзывалась. Она смотрела на себя в тусклое,
375
старое зеркало, стараясь представить, какой ее увидит
после долгой разлуки любимый муж.
— Додержали мы ее все-таки,— шепнула Стеша
Андрейке.— Вот и доведется им свидеться...
Стеша завела Андрейку в чуланчик-кухоньку.
— Ты понимаешь, чудо какое? Совсем она чуть дыша-
ла... Я иногда даже зеркало к губам подносила, дыхание
ее ловила... А как узнала она, что отец домой придет, от-
куда силы взялись! Поднялась: «Давай, доченька, одевать-
ся. Войдет, а мы обе на шею ему. Он ведь крепкий!»
Поделившись своей радостью, Стеша отпустила Анд-
рейку, взяв с него слово явиться завтра к обеду.
Андрейка торопился: ему хотелось первому увидеть
знамя, под которым он завтра пойдет на демонстрацию
с Союзом молодежи.
Ну уж золотошвейки и постарались! Ночами работая,
они вышили великолепное красное знамя. На большом
куске густо-алого бархата нимбом золотые вышиты слова:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Ниже восходя-
щее золотое солнце, а под ним красными буквами: «Союз
Рабочей Молодежи Третий Интернационал».
Когда Андрейка увидел знамя, от восторга ростом вы-
ше стал.
— Дядя Уралов,— сказал он, привставая на цыпочки
перед развернутым знаменем, которое прикрепляли к поли-
рованному древку,— а ведь такого и у царских полков не
было.
— У пехотных не видал. Да и у гвардейских тоже.
...Нести знамя на демонстрацию Андрейке не пришлось.
Знамя несли ребята дюжие, крепкие. Кто знает, на знамя
и нападение может быть! Но Арбуз воспользовался своим
малым ростом и пошел под знаменем, держась за его
золотистую кромку.
Это была замечательная демонстрация! Такой Москва
еще не видывала и не слыхивала.
Вначале с окраин города донеслись отголоски люби-
376
мых песен молодежи: «Варшавянка», «Смело, товарищи,
в ногу!», «Интернационал». Казалось, на притихший центр
города наступают, наступают со всех сторон песни рево-
люции.
На балконы думы и Московского Совета вышли дум-
ские и советские депутаты. Появились плотные ряды моло-
дых рабочих и заводских подростков с высоко поднятыми
красными знаменами и лозунгами. Над бесконечными ря-
дами демонстрантов огненными прочерками полыхали
слова: «Долой войну!», «Мир хижинам —война дворцам!».
В центре города колонны встретили юнкеров с примкну-
тыми штыками. В последний момент, узнав о демонстра-
ции, командование торопливо выставляло оцепление, объ-
яснив городским властям — Думе и Совету,— будто для
охраны демонстрантов от возмущенной публики.
Резко бросался в глаза контраст между веселыми,
задорными лицами демонстрантов и мрачными, напряжен-
ными лицами юнкеров.
Казалось, река, ликующая в весеннее половодье, бурно
несется мимо оледенелых еще берегов. С радостью смотре-
ли большевики на это удивительное шествие. Признаться,
многие не ожидали, что недавно возникшая юношеская
коммунистическая организация может привести в движе-
ние такие массы молодежи.
С удивлением смотрел на стройные ряды юных демон-
странтов городской голова Руднев и полковник Рябцев.
— Да, внушительная сила... Дай им в руки оружие —
и... готовое войско,— сказал полковник.
— Удивительны шутки революции! Целая армия мо-
лодых большевиков открыто марширует на виду прави-
тельственных войск, а ее предводитель объявлен вне за-
кона и скрывается где-то в подполье,— пожал плечами
городской голова.
— Какую же армию он организует, выйдя из под-
полья?!
— А вот этого не следует допускать!..
377
ОПЯТЬ ПРО ЦАРСКИЕ КОВРЫ
Увы, на этот раз на рыбалке Андрейке не везло. Го-
лавли не попадались, как он ни старался, как ни угова-
ривал их быть сознательными, говорил, не для себя ста-
рается — людям нужно. А вот к Фильке голавли так и шли,
так и насаживались на крючок.
Филька посочувствовал другу и отдал ему несколько
самых крупных рыб, с условием, что Андрейка проводит
его к тетке. Вдвоем веселей от бойскаутов отбиваться,
если те задумают рыбу отобрать и удочки поломать.
В последнее время скауты так обнаглели, проходу от них
не стало!
Спрятав под рубахи голавлей, которые трепыхались
и липли к телу, мальчишки переулками, закоулками, про-
лазами сквозь заборы добрались до Кремля, минуя все
бойскаутские заставы.
Тетка по голавлям очень заскучала. Что ни день, подай
ей свежей рыбки из Москвы-реки. Беда, да и только! Отец
строго-настрого приказал во всем богатой тетке угождать.
После отцовского нравоучения Филька теперь очень
старался тетке угодить. У тетки Прасковьи Ивановны за
каждую его рыбку улыбка, за каждую услугу по головке
гладит.
Проскочили ребята в Кремль, глядь, а тетка опять
ковры перед дворцом расстилает, солдатами командует,
чтобы разувались, не попортили драгоценное имущество.
— Тетя Паня, а теперь для кого стараетесь? Царя-то
нет! — спросил Андрейка.
— Царя-то нет, да царица осталась. Для Александры
Федоровны.
— Царица вместе с царем арестована! — пояснил тет-
ке Филька.
— Царя под стол, сама на престол. Это у них бывало,
у Романовых. Так царица Екатерина сделала, тож.е из
немок была и тоже своего дурака скрутила.
378
— Ой, тетя Паня, путаете вы все.
— Ничего не Путаю! В газетах писали... Они резвые
бывают, царицы-то. Для нее покои готовим. Для Алек-
сандры Федоровны. Едет, не нынче завтра будет,— убеж-
денно сказала Прасковья Ивановна и снова принялась
солдатами командовать, чтобы лучше ковры для царицы
чистили.
Андрейка и Филька призадумались. Тетка в придвор-
ных делах человек сведущий. Прислушались, и солдаты
про то говорят:
— Ох, братцы-арсенальцы, не к добру эти коври-
ки развертываются! Не иначе Александра Федоровна
в штанах Питер немцам продаст, а сама в Кремль
чесанет.
— Есть слух, она царя на миноносце вознамерилась
в Англию сплавить, а сама сюда...
— От балтийских матросиков подальше.
— Да за такие проделки матросики с Александры
Федоровны штаны снимут, юбку наденут!
Солдаты расхохотались. Но Андрейке было не до смеха.
— Ты, Филя, ублажай тетку, а я к своим. Недаром
здесь ковры чистят. Для царя ли, для царицы, надо нашим
рассказать.
Арбуз умчался.
На заводе многие цехи не работали. Во дворе было
полно народа. Шел какой-то спор-разговор. Увидел Арбуз
Уралова — и к нему.
— Интересная модель! — крутанул Уралов ус, выслу-
шав торопливый рассказ Андрейки про царские ковры.
И обратился к рабочим, толпившимся во дворе: — Вот
и еще одно подтверждение, товарищи, к тому, о чем Ильич
предупреждает. А ну, Арбуз, скажи, что в Кремле делает-
ся. Да погромче, чтобы все слышали.
Андрейка, собравшись с духом, прокричал о том, что
в Кремле царские ковры чистят, чтоб подстелить под нож-
ки царицы Александры Федоровны, которая вот-вот из
379
Питера в Москву пожалует, и для убедительности Арбуз
перекрестился.
По толпе прокатился хохот. Андрейка покраснел, но
смеялся вместе со всеми. Оказывается, Александрой Фе-
доровной прозвали рабочие Александра Федоровича Ке-
ренского.
На митинге в кино «Великан» большевики из Москов-
ского комитета разоблачили предательбкий план главы
Временного правительства Александра Керенского сдать
Петроград германцам, а самому сбежать из столицы в Мо-
скву. Михельсоновцы зашумели:
— Не дадим московской контрреволюции кремлевские
ковры изменнику расстелить!
— Долой предательское правительство Керенского!
— К оружию, товарищи! — грохотал зал.
Уралова обступили бывшие на митинге двинцы. К Анд-
рейке подошел Стешин отец.
— Эй, дорогой товарищ, это, оказывается, ты о моем
семействе заботился? Мне Стешка рассказывала про Ар-
буза, который для них лучший друг. Значит, ты и есть
Арбуз! Ну спасибо, парень!
Андрейка покраснел от таких похвал, хотел смыться,
а двинец его за руку.
— В честь твоих забот пошли на званый обед в мое
семейство.— И обратился к Уралову: — Отпустите до ве-
чера вашего Арбуза в мое распоряжение.
— Валяйте погуляйте! — улыбнулся Уралов.— Только
не загуляйтесь, учитывая обстановочку, бойцы!
Гордясь, что он причислен к бойцам, Андрейка важно
зашагал к Боронину в гости.
Вот и знакомый дом, и ступеньки в полуподвал.
Боронин вошел, и все произошло, как мечталось:
Стеша повисла у отца на шее, ее мать прижалась щекой
к его щеке. Солдат обнял обеих сразу и целовал поочеред-
но то ту, то другую.
— Ну не плачьте вы... Зачем же? Такая радость...
380
— Да разве мы плачем? — говорила мать, отирая
слезы.
Стеша принесла и поставила на стол сковородку с ши-
пящими, скворчащими голавлями.
— Богато живете! — воскликнул Василий Боронин.—
А мне не верилось, когда Стеша рассказывала. Думал,
голодаете.
Мирная радость заполнила Стешину каморку.
ЖУК НА БУЛАВОЧКЕ
Вернувшись домой в неурочный час, Павлов-старший
так бахнул кулаком по столу, что любимая бабушкина
чашка раскололась. Подпрыгнула, и пополам!
— Опять двадцать пять! Станки остановлены. Теперь
приспичило Керенского свергать. Слесари, токари, кузне-
цы вместо работы с ружьями бегают. Где Сашка? Где
Андрей? Пойду их искать...
Такого еще не было, чтобы сам отец за сыновьями
гонялся.
Павлов вернулся домой поздно и очень злой. Его на
завод не пустили — вокруг стояла вооруженная охрана.
Пропускали только красногвардейцев. Сотни рабочих
толпились вокруг завода. Многие требовали оружия. Про-
тив кого? Зачем?
Слухи ходили разные. Одни говорили, будто больше-
вики уже взяли власть и Керенский бежал, а вдогонку за
ним матросы, чтобы отнять все тайные печати, которые тот
с собой унес. А без печатей власть не власть. Другие
заявляли, будто Керенский поехал к фронтовым войскам,
чтобы солдат, которые в окопах, привести в Питер и
в Кронштадт, а на их место отправить находящихся
в Питере. Третьи утверждали, будто Керенский убежал из
Питера потому, что там уже германцы, и Керенскому
приходится пробираться в Москву, нарядившись бабой.
381
Все чего-то ждали. Уралов расхаживал, проверял ка-
раулы, нервно покусывал усы.
В заводские ворота вдруг въехала походная кухня,
и всех красногвардейцев стали кормить солдатской пищей,
как на войне.
Андрейка не растерялся и сумел съесть две порции,
после чего залег на обтирочном тряпье в углу цеха и хоро-
шо вздремнул на сытый по-буржуйски желудок.
Разбудил его шепот. Бакланов, Пуканов, Киреев сго-
варивались пойти добывать оружие. Андрейка подсказал
им, где выйти лазейкой, миновав караулы, и за это был
взят в компанию.
Ночь пала холодная, туманная, чуть моросило. Огни
тускло светились лишь кое-где на перекрестках да у подъ-
ездов богатых домов.
Подошли к одному бородачу в тулупе, из-под которого
торчал ствол берданки. Только хотели наброситься на
него — из темноты Гришка Чайник.
— Жук! — предостерег Андрейка друзей.
— На булавочке! — как на пароль отозвался Гриша.
И, опознав михельсоновцев, откозырял.
Потом Гриша подошел к дворнику, шепнул ему что-то
на ухо, и тот снял с плеча берданку. Гриша осмотрел ее
и на вытянутых руках преподнес ребятам.
— Вот так культурнее! — сказал он назидательно,
а дворнику разрешил пойти поспать, сказав, что охрану
сегодня будут нести заводские патрули.
Так они обезоружили нескольких охранников, и ни один
не подумал сопротивляться.
Берданки были громадные, тяжелые, времен турецкой
войны. Можно было бы и еще добыть, но, взглянув на
Андрейку, Гриша сказал:
— «Пистолету» нужен пистолет, а не такая бандура.
Пошли, ребята! Подкатимся к одному моему знакомому,
выпросим для Арбуза игрушку!
Гриша направился к своему дому, где он жил в полу-
382
подвале, а над ним занимал квартиру комиссар Времен-
ного правительства, уполномоченный Керенского по За-
москворечью.
Оставив ребят во дворе, Гриша легко открыл дверь от-
мычкой. Комиссар что-то писал, сидя за столом.
— Что за шутки?! — вскричал уполномоченный, шаря
в столе оружие.
— Провалился за бумажки,— помог ему Гриша, из-
влекая револьвер.— Шутки были — шутки кончились.
— Вы с ума сошли?! Мне с минуты на минуту может
позвонить сам Александр Федорович Керенский!
— Спите спокойно, не позвонит. В бегах Александр
Федорович. И боже вас избавь выходить из дому. Сидите
смирно.
— Так это арест? По чьему полномочию?
— Никаких арестов. В Замоскворечье все тихо... Бери,
Арбуз, играйся. Взрослым такие штучки ни к чему.—
И Чайник, передав Андрейке браунинг, церемонно от-
кланялся.
— Господи, неужели этот страшный большевик — наш
любезный Гриша, который нас охранял, опекал,— про-
шептала супруга уполномоченного.
— Большевисткий оборотень! Как я раньше не дога-
дался? — стукнул себя по лбу ее супруг и бросился к окну
С улицы донесся мерный топот множества шагов. Под
покровом ночи куда-то маршировала воинская часть. По
четкости шага, по плотности строя, по выправке уполно-
моченный определил: идут юнкера — оплот и надежда
Временного правительства.
— Значит, действительно началось то, к чему так
долго готовились. Юнкера идут навести порядок.
— Сюда! Ко мне! На помощь! — закричал уполномо-
ченный Временного правительства.
Но строй проследовал мимо, и никто не обратил вни-
мания на его крик.
— О боже! — заломил руки уполномоченный.— Такое
383
решающее мгновение, а я в таком нелепом положении.
Этого история мне не простит!
...Притаившись в подъезде, ребята смотрели на ровные
ряды, на четкий шаг, на блеск штыков. Юнкера шли
в полном молчании. За каждой ротой везли пулеметы
и патроны.
— Юнкера на войну тронулись,— прошептал Арбуз.
— На войну с нами,— проводив их взглядом, сказал
Гриша.— Запомните, ребята, эту ночь, этот час...
Часть третья
ЧАС НАСТАЛ
— Наш час настал! — сказал Руднев, войдя в кабинет
Рябцева.— Вот телеграмма Керенского, возлагающая на
меня бремя власти.
— Час настал несколько раньше, чем мы предполага-
ли. Большевики взяли власть в Петрограде,— встал на-
встречу городскому голове полковник.
— На зачинщиков бог! — обидчиво воскликнул Руд-
нев.
— Бог-то бог, да Александр Федорович плох. Где он?
Что с ним? Что за телеграмма?
— Несколько странная. Он дал ее, покидая Зимний
дворец, не указав, куда поехал...
— Ах, Питер, Питер! Лучше бы он достался Виль-
гельму, чем Ленину. Столица революции в руках больше-
виков! — посетовал Руднев.
— Сделаем столицей Москву. Кто владеет белокамен-
ной, владеет Россией. В Москве у меня много верных
штыков: юнкера, казаки, унтер-офицерские училища,
школа прапорщиков. У большевиков здесь ни балтийских
матросов, ни пушек Авроры и, главное, нет Ленина. Так
384
с богом? Могу привести свои штыки в действие, с вашего
разрешения.— Рябцев церемонно поклонился, щелкнув
каблуками.
— М-да... Волею обстоятельств я сейчас законный
представитель незаконно свергнутого правительства. От
меня должна исходить инициатива. Нам обещана под-
держка: с фронта на Москву будут двинуты верные Вре-
менному правительству войска. Так что, не сбрасывая
этого обстоятельства со счетов, я полагаю создать Коми-
тет общественной безопасности и от его имени высту-
пить против большевиков. А затем, когда они будут по-
давлены...
— Боитесь? И хочется и колется! — зло бросил пол-
ковник.
— Не за себя боюсь. За Россию. Может пролиться
много крови.
— Без крови и дети не рождаются! — усмехнулся Ряб-
цев.— А новые правительства подавно.
— Так вот, законные основания могут быть таковы,—
потупившись, сказал городской голова.— В Москве как
раз собрался Вселенский собор для выбора патриарха,
и... по историческим аналогиям русское духовенство может
пригласить нас с вами для усмирения всероссийской
смуты.
— Что ж, можно и так! Вас в качестве Минина, меня
как князя Пожарского.
— Было бы эффектно, если бы голос духовенства
прозвучал из стен древнего Кремля,— просительно сказал
Руднев.
— Вам нужен Кремль? Хорошо, я подарю вам его! —
полковник широким жестом указал на зубчатые стены
и башни, виднеющиеся в окне.
— Но в Кремле большевистский гарнизон...
— Это не ваша забота!
— И потом надо покончить с двоевластием...
— Захватить Московский Совет?
385
— Да. Если б можно, и... ликвидировать Московский
комитет большевиков.
— Я уже приступил к этой операции. Все руководя-
щие большевики собрались в здании Московского Совета,
чтобы выслушать председателя оного Ногина, только что
прибывшего из Петрограда от самого Ленина. Вот я их...—
И полковник сделал жест рукой, не вызывающий сомне-
ний.
— Это было бы отлично! Всех разом... обезвредить.
Но, проезжая мимо, я не заметил никаких признаков
осуществления ваших намерений.
— А вы знаете, как хорьки душат кур? Тихо, бесшум-
но, беззвучно. Так аккуратно, чтобы ни единый крик петуха
не пробудил хозяев.
Руднева несколько покоробило это странное сравнение,
и он настороженно взглянул на полковника. А тот про-
должал:
— Мои юнкера под командованием опытных офицеров
тихо подкрадываются сейчас к большевистскому курят-
нику.
— Военная операция — это ваше дело,— засуетился
Руднев.— Не вмешиваюсь! Поспешу в думу, чтобы орга-
низовать общественное негодование против большевиков,
ну и все, что нужно по гражданской линии.— И с тем го-
родской голова удалился.
Полковник поспешил к телефону проверить ход опе-
рации и отдать необходимые приказы.
И вдруг адъютант доложил, что с ним хотят говорить
председатель Исполкома Моссовета Ногин и назначенный
комиссаром Кремля Ярославский.
Рябцев обрадовался. Эти люди, рассуждал он, считали
его вполне лояльным. Пожимали его руку, когда он, не
поддержав мятежа Корнилова, послал против него полки
Московского гарнизона. Но они не знали, что он действо-
вал в своих интересах. Вероятно, они пришли к нему
с миром, не зная, что им уже объявлена война.
386
И Рябцев решил сразу же пресечь всякую возможность
мирного исхода этой встречи. Поэтому, не дав заговорить
представителям большевиков, он набросился на них с уп-
реками:
— Какие у нас с вами могут быть переговоры, если
вы считаете меня врагом? Без моего разрешения вы ввели
в Кремль вышедшую из моего подчинения воинскую часть!
Назначили через мою голову комдссара! Значит, я уже
отстранен от командования? Это самоуправство! Ваши
действия рождают противодействия! И я вынужден по-
ступать с вами так же, как вы со мной. Смотрите,— Ряб-
цев указал в окно.
Из кабинета было видно, как, обтекая Красную пло-
щадь, вдоль торговых рядов движется цепочка юнкеров
с примкнутыми штыками.
— Что это значит? — строго спросил Ногин.— Это по-
хоже на военный мятеж против законной власти!
— Мятеж против законной власти произошел в Петро-
граде! — наступал Рябцев.
— Разве вам не известно, что по поручению съезда
Советов Ленин...
Рябцев перебил Ярославского:
— Ваш Ленин захватил власть, используя бунт боль-
шевиствующих солдат и матросов. В Москве это не
пройдет! Все попытки бунта будут пресечены. По моему
приказу верные Временному правительству части зани-
мают государственные учреждения, вокзалы, телеграф,
телефон и прочие пункты. Бунтующие войска блокированы
в казармах. Для сбережения ценностей Кремля от анар-
хиствующих элементов и разграбления я заменю солдат
юнкерами.
— Вы много на себя берете,— сказал Ногин.
— Вы взяли на себя больше. Не имея на то никаких
прав, свергли законное правительство Керенского.
— Правительство измены! — воскликнул Ярославский.
— По праву пролетарской революции,— сказал Но-
387
гин.— По требованию народных масс. И мы предлагаем
вам: подчинитесь Советскому правительству!
— Оставим споры. Перейдем к делу,— жестко сказал
Рябцев.— В Москве сила на моей стороне. На каж-
дого большевика у меня два юнкерских штыка,— усмех-
нулся он.— Я предлагаю вам немедленно отправить обрат-
но в казармы вашу большевистскую роту, незаконно
введенную в Кремль. Приказывайте отрядам Красной
гвардии оставаться для охраны фабрик и заводов. И толь-
ко! После этого мы сядем за стол переговоров и решим,
как выйти из сложившегося положения, чтоб не допустить
в Москве кровопролития. Надеюсь, вам все понятно? —
самоуверенно закончил он.
Но его самоуверенность сбил крик вбежавшего ве-
стового:
— Вас идут убивать! Солдаты!
Пробираясь по бушующему Кремлю со свежесмоло-
тым кофе для полковника, Лукаша попал в водоворот
стихийного солдатского митинга, который так и взорвался,
когда дозорные со стен закричали, что Кремль окружают
юнкера. Кто-то подал команду: «Караул, в ружье!» Кто-то
приказал сыграть на трубе тревогу. Одни солдаты уже та-
щили на стены пулеметы, другие занимали места за бой-
ницами, третьи стали спешно рыть окопчики перед воро-
тами, запутывая их колючей проволокой и заваливая дро-
вами, бревнами.
Толпа, ощетинившись штыками, повалила к квартире
Рябцева.
У Лукаши ноги подкосились, когда он понял, что эти-
ми солдатами сейчас владело одно желание — расправить-
ся с Рябцевым. Как он обогнал солдат, как запер дверь
парадного на засов, Лукаша не помнил. И вот он стоит
перед полковником и кричит, рассыпая кофе на паркет:
«Вас идут убивать! Солдаты!»
Схватив Лукашу за шиворот, полковник, словно щен-
ка, выбросил его в прихожую и захлопнул дверь.
388
— Ну вот, полюбуйтесь, господа, на разгул солдатской
стихии... Вот против чего я восстал.
— Эта стихия сметет вас,— сказал Ярославский.—
Смиритесь, полковник. Уберите ваших юнкеров, раздраз-
нивших солдат.
— Согласен. Я отведу от Кремля юнкероб, вы выве-
дете из стен Кремля роту сто девяносто третьего полка.
— О деталях договоримся за столом переговоров,—
сказал Ярославский.
Ногин и Ярославский вышли к солдатам и объяснили,
что полковник Рябцев готов подчиниться Советской вла-
сти. Юнкерам будет приказано уйти восвояси.
Сопровождаемые до ворот комендантом Кремля, моло-
дым большевиком прапорщиком Берзиным, они уехали.
«НЫТРЫЛИТЕТ»
Когда Иван Васильевич Кучков и Андрейка подошли
к расположению артиллерийской бригады, ворота оказа-
лись на запоре. В них давно и напрасно стучался двинец
Зеленов, посланный уговорить артиллеристов поддержать
их своими пушками. Ворота охранялись усиленными наря-
дами унтеров и старшин под командой офицеров. Солдат
видно не было.
— Здесь происходит недоброе,— волновался Зеле-
нов.— В этой бригаде много кулацких сынков. Недаром
в бригаде эсеровское засилье.
— Среди солдат и сочувственные нам найдутся,—
успокаивал его Кучков.— Здесь не одно кулачье, в
наводчиках и бывшие рабочие есть. Да и батраков не-
мало.
— Но ведь их раскачать надо, организовать, пока
офицерье на свою сторону их не повернуло! Придется лезть
через забор.— Зеленов подобрал полы шинели.
— Не лазь! Подстрелят,— остерег его Кучков.
389
— В каждом заборе лазейка есть,— подсказал Анд-
рейка.
Иван Васильевич, согнувшись, бросился вдоль забора,
щупая и пробуя доски. Зеленов подался в противопо-
ложную сторону. Первым обнаружил потайной лаз Анд-
рейка — за помойкой. Хорошо, удобно. В случае, если
застукают, помои, мол, выносили.
Патруль заметил посторонних уже у входа в самый
большой барак, где шел митинг, попытался было задер-
жать, да поздно. Пришедшие затерялись в массе артил-
леристов.
На трибуне ораторствовал поп. Он читал обращение
Вселенского святейшего собора к солдатам — не под-
даваться антихристам-большевикам, не обагрять свои
руки кровью православных.
— А моей кровью обагрять можно? — крикнул Куч-
ков.
— Ты кто такой? — уставился на него председатель
солдатского комитета.— Откуда взялся?
— Я ваш дедушка! С неба свалился! — Иван Ва-
сильевич полез на трибуну. Его пытались не пустить, но
солдаты закричали: «Дать слово дедушке!»
— Благословите, батюшка! — отстраняя попа, скло-'
нился Кучков.— Вот видите, и благословения не дает.
Значит, я для батюшки и неправославный! Господа офи-
церы, с которыми он в картишки перекидывается, меня
могут и прикончить, пока вы нейтралитет держать будете!
На запоры вас заперли, от свежего воздуха затворили.
Почему я, революционер пятого года, депутат Московского
Совета от пекарей, хлебный дедушка ваш, должен к вам
через помойку лазить, а? Ух вы, нейтралы!
Солдаты притихли.
— Это кто распорядился никого к нам не пускать? —
раздалось из толпы.
— Комитет не распоряжался,— ответил председатель.
— Значит, «ваши благородия» вами, как при царе, рас-
390
поряжаются? Опекают, как детей малых? Скоро в нужники
под конвоем поведут нейтралов!
— Провокатор! Демагог! Лишаю слова! — поднялся
из-за стола председатель солдатского комитета, по-
видимому, из эсеров.
— Я провокатор? Я демагог?! — двинулся на него
Кучков.
На трибуну вскочил Зеленов, зажав в руке солдатскую
фуражку.
— Я от имени солдат-двинцев кланяюсь вам, товари-
щи, и прошу: да выгоните вы соглашателей, офицер-
ских ставленников, буржуйских прихвостней! Захватили
они ваш солдатский комитет. Не доведут до добра. Их
душка Керенский сбежал, Временное правительство, из-
менившее революции, арестовано солдатами и матросами,
власть перешла к съезду Советов.
— Врешь! — грохнуло из зала.
— Убейте меня, если вру! Ленин сформировал Совет-
ское правительство. Ленин, который за мир народу, за
землю крестьянам!
— Что здесь происходит?! — входя в барак, крикнул
рослый бородатый полковник, чуть не оглушив притиснуто-
го к дверям Андрейку.
— Вам слово не дано, господин полковник! — ответил
ему Зеленов.— Здесь солдаты решают свои, солдатские,
дела... А вы занимайтесь своими, офицерскими.
— Молчать! Арестовать постороннего! Караул, в
ружье!
Услышав команду полковника, солдаты, словно пчелы
из потревоженного улья, вылетели во двор, отняли вин-
товки у караульной команды и, наверное, перекололи бы
офицеров, вздумай хоть один из них выстрелить. Потом
кто-то растворил ворота, и солдаты выпроводили из ка-
зарм офицеров и занялись своими солдатскими делами.
Вновь избранный председатель солдатского комитета
был большевиком.
391
— Сочувствующих у нас немало, но проявить себя пока
не решались. Очень сильны были у нас эсеры,— объ-
яснял он Кучкову, пытаясь дозвониться по телефону
в Московский Совет. Но почему-то телефон переключали
на штаб военного округа и в трубке раздавался строгий
офицерский голос: «Из какого полка? По какому делу?
Что произошло в бригаде?»
Председатель комитета улыбнулся и посадил к теле-
фону самого горластого парня — ездового Федю, наказав
ему на все вопросы отвечать: «Держим строгий нейтра-
литет!»
Федя все понял, но никак не мог выговорить мудреное
слово «нейтралитет» и отвечал:
«У нас строго. Нытрылитет!»
Так он ответил и самому Рябцеву.
Услышав «нытрылитет», полковник закричал:
— Да ты соображаешь, с кем говоришь, мерзавец?
Я полковник Рябцев! Твое имя, звание?
— Ездовой Хведя!
— Передай трубку кому-нибудь из членов вашего
комитета, болван!
— От болвана слышу.
— Я тебя пристрелю, негодяй! Да что у вас там?!
— Нытрылитет!
Комитетчик и Кучков от смеха сотрясались, слушая
этот разговор.
Рябцев швырнул трубку и приказал поручику Ровному
во что бы то ни стало либо овладеть бригадой, либо изъять
у нее пушки. Сам Рябцев занялся Кремлем.
ПЕРВАЯ КРОВЬ
Лишь только за Ногиным и Ярославским захлопнулись
железные ворота, как к ним подскочили юнкера, прятав-
шиеся в Манеже и во дворах напротив Боровицкой башни.
392
Офицер, командовавший ими, успел просунуть носок са-
пога в дверь калитки и не давал закрыть ее.
— Да легче вы, черти! — ругался он на солдат, за-
творявших ее.— Ногу пожалейте! Прапорщик, пощадите,
будьте человеком. Кажется, вы здесь командуете?
Берзин подошел к калитке.
— Очень приятно! Рында-Бельский к вашим услугам.
А вы знаете последние новости? Нет! Так слушайте! Да
пропустите меня. Не бойтесь. Хотите, подниму руки? Обе-
зоруживайте! — И, широко улыбаясь, офицер Рында-
Бельский вошел в железную дверь.
— Ну, что вы скажете? — обратился к нему Берзин.
— А то я скажу, господин прапорщик, бросьте шутки
шутить. Как офицер офицеру говорю, в гибельное дело
большевики вас втравили. Сами уже договорились с Ряб-
цевым о ликвидации своей лавочки, выговорили беспре-
пятственный выезд, и фью... А вас с солдатиками как за-
ложников нам на закуску оставили.
— Я вам не верю!
— А вы себе поверьте. Своим ушам. Послушайте, ка-
кая в Москве тишина... Если бы большевики сопротивля-
лись, сейчас бы пальба шла.
Берзин и солдаты прислушались.
— Я боевой офицер. Посмотрите, ребята, на мои кре-
сты. Солдатский Георгий не запросто офицерам дается!
Мы, русские люди, одной матери-родины...— плел офицер
Рында-Бельский.
Солдаты забеспокоились.
— Узнать бы, товарищ Берзин, что там, за стенами?
— Телефоны перехвачены.
— Разведку шослать, связных...
— Попробуйте высунуться. Вас юнкера переколют,—
пригрозил Рында-Бельский.— Они вас бандитами счита-
ют, захватившими Кремль для грабежа его сокровищ.
— Да целы все сокровища! На кой они нам, брил-
лианты в шапках Мономаха? Нам земля да воля нужны,—
393
сказал щербатый солдат.— Хоть проверяйте! Все на месте.
И кресты и золотые блюда.
— Вот юнкера сюда и стремятся, чтобы проверить.
Слухами о грабеже Кремля вся Москва бурлит. Пустите
их, и вся недолга.
— Пустил бобер лису в хатку, да стала у него шубы
нехватка! — осклабился щербатый.— Ты, ваше благоро-
дие, дитям сказки рассказывай.
— Берзина к телефону! — раздался голос вестового.
— Вот и отлично! Вы там выясните, кстати, кто я, плен-
ный или гость? А мы пока покурим.— И Рында-Бельский
развернул перед солдатами портсигар с вензелем и
надписью «За храбрость».
— Ладно! С паршивой овцы хоть шерсти клок,— ска-
зал щербатый и выгреб горсть папирос.
Засмеявшись, солдаты задымили.
— Зря вы, служивые, в эти дела ввязываетесь,—
пуская дым колечками, гнул свое Рында-Бельский.— Вам
вот-вот и земля выйдет и воля, недолго до Учредительного
собрания, а вы тут жизнями рискуете в междоусобной
драке. Какая вам польза за большевиков под пули? Нынче
большевики, завтра меньшевики, кадеты, эсеры, все волки
серы... А мужик один! Убили его, и нет хозяина... Пусть
партии сами и дерутся между собой.
— А вы-то чего своей шкуркой рискуете, ваше благо-
родие? Зачем в эту драку лезете? •— прищурил глаз щер-
батый.
— Я ни в какую драку не лезу... Зачем же? Меня не
трогают, и я не трону. Но если меня или моих юнкеров
заденут. Извините!
— Да не тронем мы ваших юнкеров! Не мы к ним,
а они к нам сунулись.
— Так ведь не к вам, к Кремлю. Оным русским серд-
цам тревожно за русскую славу!
— А зачем же штыки-то примкнули?
— Так ведь думали, тут анархисты-грабители.
394
— Большевики тут есть. А насчет анархистов... Да мы
их,— погрозился щербатый.
— Ну а если так, пустите юнкеров и вместе с ними все
хранилища и подвалы обойдите, осмотрите. Во избежание
недоразумений выставите совместные караулы. В паре,
юнкер и солдат. Дело я говорю?
— Оно и дело, кабы такое дело,— сказал солдат с мяг-
ким украинским выговором.— Да ведь не то дело, что
сказано, а то, что сделано!
— А что может вам сделаться? Или вы юнкеров бои-
тесь? Мальчишек! Ну вот тебя поставить. Экий детина!
Неужели перед семнадцатилетним юнцом в дрожь тебя
бросит?
— Ну-ну,— расправил широченные плечи «детина»,—
еще чего?
— Так вот об этом и речь. Чего ваш Берзин топор-
щится?
Подошла смена караула.
— Что там слыхать, братцы, чего Берзин на телефо-
нах повис?
Сменившиеся пошли искать Берзина.
...Берзин в окружении солдат, бледный, брал непре-
рывно звонившие телефоны и бросал трубки на рычажки.
Дозвониться до кого-нибудь из центрального штаба
Московского комитета не удавалось. Во всех трубках зву-
чали настойчивые, предупреждающие голоса: то поручика
Ровного, то городского головы Руднева, то начальника
штаба округа генерала Кавтарадзе и еще каких-то на-
чальствующих лиц.
И все призывали его поскорее одуматься, не свое-
вольничать, не идти одному против всей Москвы
и России.
— Московские большевики подчинились приказу пол-
ковника Рябцева, распустили Красную гвардию...
— Верните в казармы поднятых вами солдат. Отвори-
те ворота для юнкеров, ваших недавних товарищей. Не
395
берите на себя ответственность за возможное кровопро-
литие!..
— Полевой суд вас как самозванца даже не рас-
стреляет, а повесит...— запугивали его на все лады.
После многих бесполезных попыток связаться с Мо-
сковским Советом, с Военно-революционным комитетом,
со штабом Красной гвардии Берзин услышал один только
голос меньшевика Минора. Он посоветовал: немедленно
открыть ворота, впустить в Кремль юнкеров, допустить
думскую комиссию для проверки сохранности истори-
ческих ценностей.
Берзин вздохнул с облегчением: значит, все улажи-
вается миром. И пошел выполнять совет. Пошатываясь от
усталости, он подошел к Боровицким воротам и сказал
Рында-Бельскому:
— Что ж, поручик, давайте разведем по постам спа-
ренные патрули моих солдат и ваших юнкеров.
Рында-Бельский широко улыбнулся, крепко сжал его
руку, спиной распахнул калитку, пропуская застоявшихся
за ней юнкеров, и левой рукой с наслаждением ударил
Берзина по лицу. Он был левша.
Юнкера сбили Берзина с ног и принялись топтать.
Солдаты растерялись, теснимые юнкерами, один лишь
щербатый взмахнул прикладом винтовки, как дубиной,
и рухнул, застреленный Рында-Бельским.
Ворвавшиеся юнкера растворили ворота, в них хлыну-
ли с криками «ура!» новые толпы юнкеров и устремились
в Кремль, таща за собой пулеметы.
Рында-Бельский командовал теперь уже не один. Мно-
жество офицеров, сверкая погонами и саблями, отдавали
команды.
Рябцев торжествовал. Обман удался. Все складыва-
лось прекрасно. Кремль захвачен, Московский Совет ок-
ружен юнкерами. Навестив Рябцева и миновав солдатское
побоище, несколько омрачившее прекрасное настроение,
Руднев чувствовал себя новым Мининым. Ему уже мнился
396
колокольный звон кремлевских церквей, величественный
ход духовенства в сверкающем облачении, с хоругвями
и иконами. Народ, на коленях умоляющий спасти Россию
от смуты... Полковник Рябцев будет на коне... А он как
же? В коляске? Неловко. Пешком? Не то... Как показывал-
ся перед народом Минин? Наверное, тоже на коне въезжал
вместе с Пожарским в освобожденную Москву.
КАК АРБУЗ ОТ ПУШЕК ОТГОНЯЛ ЛЯГУШЕК
Офицеры-артиллеристы, изгнанные своими солдатами
из казарм, рвались отомстить за свое бесчестие. Для
верности они прихватили юнкеров и стали выжидать,
когда в бригаде все угомонятся. Собравшись тайно, за-
говорщицки в здании Петровского дворца, офицеры, про-
сидев без огней до глубокой ночи, тихо вышли в парк,
словно боясь разбудить своих бывших подчиненных, спя-
щих за квартал от них.
Нигде никто не окликнул их, не спросил ни пароля, ни
пропуска. Все шло удачно. Все как будто предусмотрено.
Главное — застигнуть солдат врасплох. Нагнать панику.
Не выпустить из казарм. Увезти у большевиков пушки.
Не звякнув штыком о штык, не прозвенев снятыми
заранее шпорами, юнкера и офицеры подошли вплотную
к забору, окружающему казармы бригады.
Было слышно, как вздыхают, переминаются с ноги на
ногу лошади в конюшнях. Пахло остывшими кострами.
Подсаживая друг друга, офицеры и юнкера полезли через
забор.
Ни один часовой не заметил, как тенями мелькнули
они от забора к пушкам, к конюшням, как рассыпались
цепью перед казармами, как тихо стали открывать изнутри
ворота...
И вдруг раздался крик. Это завопил спросонья Арбуз:
кто-то в темноте наступил ему на руку. То ли юнкера
397
подумали, что это сигнал, то ли нервы у них не выдержа-
ли,— они открыли огонь и тем выдали себя.
Солдаты-артиллеристы сыпали из всех окон и дверей
бараков с яростью медведей, поднятых в берлогах на
рогатины. В ответ на тявканье юнкерских винтовок и офи-
церских наганов раздалось грозное буханье берданок.
Кто напал? Где свои? Где чужие? В темноте не раз-
берешься! И солдаты палили просто вверх, для острастки,
чтобы не побить своих.
Делу помог догадливый дед Кучка.
— Бей белоличек, бородачи! Лупи безусых, усачи! —
орал он во все горло.
Солдаты бросились врукопашную, с трудом отличая
белолицых безусых юнкеров от своих бородатых, усатых
товарищей. Кто-то запрягал, кто-то отпрягал коней, кто-то
рубил постромки; одни тянули пушки к воротам, другие
от ворот.
Схватка, внезапно начавшаяся, так же внезапно кон-
чилась. Офицеры и юнкера исчезли, словно растворились
в ночи.
Арбуз, притиснутый к забору, едва очнулся. По двору
между коней и пушек метались артиллеристы, растаскивая
перепутавшиеся упряжки, ругая юнкеров и офицеров за
подлый налет.
Весь остаток ночи и все утро по всем запасным полкам
передалось: юнкера у батарейцев чуть-чуть пушки не
увезли. Многие осмеивали оплошавших артиллеристов.
А те злились и помалкивали, и, когда до них дошла весть,
что юнкера окружили Московский Совет и находящихся
там представителей рабочих и солдат, артиллеристы бро-
сились запрягать орудия.
Вскоре, миновав Триумфальные ворота, загрохотали по
булыжнику Тверской улицы пушки. Пляшут застоявшиеся
кони, на них красуются ловкие ездовые, на лафетах мо-
лодые подносчики, дюжие заряжающие, усачи наводчи-
ки. А по тротуарам поспешают бородатые ополченцы со
398
своими «страшенными берданками». Спешат да погля-
дывают, как бы кто из окошек или из подъездов в артил-
леристов не стрельнул.
Упряжка от упряжки соблюдает положенный интер-
вал, чтобы в случае остановки пушка на пушку не наехала,
не перепутались бы кони постромками.
Иван Васильевич Кучков на лафете первого орудия
следовал к Московскому Совету как провожатый. На за-
мыкающем орудии катил Андрейка.
«ДЕДУШКА» И «ВНУЧЕК»
Поглазеть на пушки сбежалось немало любопытных
мальчишек. И уличных и в гимназических фуражках.
Андрейка, ревнуя, по-хозяйски покрикивал на них, отгоняя
от орудий.
Иван Васильевич Кучков долго не выходил из Мос-
совета, куда он пошел вместе с Зеленовым и представи-
телем солдатского комитета. Наконец он появился, встре-
воженный, поискал кого-то глазами и, увидев Андрейку,
отозвал его в сторону, спросил шепотом:
— Ты врать горазд?
— Ей-богу, нет!
— А притворяться умеешь?
— А зачем? — удивился Андрейка.
— Надо! Бывает, без вранья не обманешь воронья.
Гляди-ка, сколько их слетелось по наши души. Из каж-
дого подъезда воронье-юнкерье выглядывает, как бы нас
склевать половчее. В каждой подворотне стерегут.
Андрейка пригляделся. И впрямь, в ближайших под-
воротнях теснились, топтались начищенные юнкерские
сапоги, в подъездах среди юнкерских форменных фура-
жек поблескивали плоские штыки японских винтовок.
— Видал, как они нас в кольцо взяли? В Питере уже
Советская власть объявлена, а здесь нам ультиматум
399
предъявили — сдаться на милость господам офицерам,
распустить Красную гвардию, распустить Московский
Совет и признать их буржуйскую Городскую думу. Ну,
Рябцев! Ну, Руднев! Связать бы их, подлецов-само-
званцев, да пустить по Москве-реке. Наши товарищи
хотели с ними по-честному договориться, а они вон ка-
кой подлый обман затеяли. Окружили нас и расправой
грозят.
— А у нас пушки! — напомнил Андрейка.
— Без прикрытия и пушки что лягушки. Захватят
их юнкера с налету, на нас же ими и заквакают. Нам
с тобой надо поспешить в Замоскворечье. Решение при-
нято такое: поднимать рабочий народ, всем депутатам
Моссовета пробираться сквозь засады юнкеров в районы,
призывать запасные полки к бою — солдат и красногвар-
дейцев. Все телефоны у нас перехватили, все пути отреза-
ли. Но мы проберемся!
Иван Васильевич склонился над Андрейкой.
— Мы с тобой простаками притворимся. Сможешь?
— Подучишь, постараюсь.
•— Наука нехитрая. Я тебя стану бить, а ты плачь.
— Не сумею я, дядя Иван, плакать понарошке... За-
смеюсь.
— Ну это ты не бойся. У меня заплачешь по-на-
стоящему. Обманка у нас для юнкеров будет такая. Ты
мой непослушный внучонок, убежал посмотреть, что на
улицах делается. А я, твой сердитый дед-пекарь, поймал
тебя и домой за ухо веду.
— Ладно! — согласился Андрейка, но вскоре пожалел,
что не придумал что-нибудь другое.
Заприметив юнкерскую засаду, притаившуюся в бли-
жайшей подворотне, Иван Васильевич так зажал ухо
«непослушного внучка», что Андрейка издал визг, не вы-
зывающий сомнения в натуральности, и стал выкручи-
ваться.
«Строгий дед», давая «внуку» под зад пинки, прота-
400
щил его мимо смеющихся юнкеров за ухо, выкрикивая
такие обидные слова, что от одной только обиды можно
было зареветь.
Так «дед» и «внук» удачно миновали юнкерские засады.
РЯБЦЕВ НЕ ВЕРИТ
— Вы что-то преувеличиваете! — Рябцев отказывался
верить сообщениям, поступавшим в штаб.
«Двинцами взят штурмом Коммерческий институт».
«Двинцы штурмуют интендантские склады».
«Двинцы захватили на Тверском бульваре здание гра-
доначальства».
«На Скобелевской площади двинцами подбит грузо-
вик, пытавшийся захватить пушки».
Грузовик, нахально подкатившийся к дверям Моссо-
вета и чесанувший очередью из пулемета по его окнам, был
действительно подбит гранатой одного из двинцев. Но все
остальные сообщения были преувеличены. Не двинцы,
а красногвардейцы и солдаты запасных полков совершали
успешные атаки на юнкеров. Замоскворецкие красногвар-
дейцы прошли было мимо Коммерческого института, но
кто-то из двинцев предостерег: «Нельзя оставлять в тылу
этакую занозу, братцы».
Короткая перестрелка, внезапный штурм, яростная ру-
копашная, и вот уже студенты-белоподкладочники в под-
вале, а красногвардейский отряд, выросший на двести
бойцов благодаря захваченным винтовкам, поспешает на
помощь хамовническим товарищам. Пальба раздается
все сильней.
Красногвардейцы устремились по Малому Каменному
на Большой, решив захватить оба моста с ходу, одним
броском. Но пулеметный огонь и пули юнкеров, засевших
на кремлевских стенах, приостановили напор.
Наповал был убит Саша Киреев. Он словно споткнул-
14 О смелых и умелых
401
ся и прилег, прильнув щекой к мостовой, послушать топот
ног пробегавших мимо дружков.
Отряд проник в здание электростанции и трамвайного
парка. Через мост лихо промчался грузовик, набитый
юнкерами. Они хотели с налету захватить электростанцию
и оседлать мост.
Красногвардейцы открыли стрельбу. Грузовик по-
пытался развернуться. Но под его колеса полетели
гранаты. Юнкера посыпались на мостовую и подняли
руки.
При штурме интендантских складов опять-таки кое-что
придумал Кучков. Когда он, изрядно избитый юнкерами,
пробирался к себе в Замоскворечье, обходя проходными
дворами наполненную стрельбой и свистом пуль Сенную,
миновав притаившуюся, молчаливую Пятую школу пра-
порщиков, объявившую нейтралитет, он очутился среди
возмущенных бойцов.
«Умеют угощать ваши благородия себя винцом, нас
свинцом!» — услышал Иван Васильевич.
«Вкусно хотят воевать беляки, на белых хлебах, со
сливочным маслицем».
«Духовитые папироски покуривать да в нас пострели-
вать в свое удовольствие!»
— Что здесь происходит, куманек? — спросил Кучков,
увидев Ваську Сизова у мешка семечек в нише ворот.
—• Полное безобразие! — сплюнул Васька мимо гро-
мадных валенок, в которые были обуты его ноющие от
ревматизма ноги.— Захватили юнкера склады и теперь
граблют за милую душу. Сами всласть жрут, нашему брату
не дают! Не подойти к складам. Начисто убивают. Остер-
венели! Нет у буржуев ни стыда, ни совести!
Васька сильно «качнулся» в сторону большевиков
после того как узнал, что про Ленина все врали. Теперь
он Керенского готов был задушить своими руками за
ложь его и подлые обманы. Васька бесплатно угощал
солдат семечками. И солдаты, подставляя карманы и гор-
402
сти, обещали отблагодарить его консервами и папироска-
ми, когда отобьют склады.
Взяв в кредит горсть, Иван Васильевич смешался с
толпой солдат, грызущих семечки в нетерпеливом ожида-
нии сразиться с беляками. Послушав, что говорят, Иван
Васильевич поднялся по лестнице, откуда был виден бой.
Потом спустился вниз, подошел к Сизову.
— Не могу я равнодушно наблюдать такой цирк. А ну,
Вася, сымай валенки!
— Почему это сымай? У меня ревматизм, а погода —
снизу сырость, сверху морось.
— Потому и сымай! Не то оскользнусь...
— А-а,— догадался Васька и с улыбкой стащил с себя
валенки, приняв в залог сапоги Кучкова.
Переобувшись, Иван Васильевич сунул за голенища
пару гранат, «одолженных» у солдат. Затем тихо, мягко,
не оскользаясь, поднялся по лестнице, прошел по сырой
железной крыше и очутился как раз над юнкерами. Они
весело постреливали с балкона по солдатам, не чуя беды.
Кучков прилег, осмотрелся, бросил одну за другой гра-
наты вниз. Треск, взрывы, солдатское «ура!». И железные
ворота складов под ударами прикладов поддаются.
Немало юнкеров осталось на месте после рукопашной.
Только те и уцелели, кого резвые ноги вынесли. Страшен
рассерженный солдат со штыком.
Кучков не торопясь слез по пожарной лестнице, снял
валенки и сказал подбежавшему Андрейке:
— Снеси, Арбуз, Ваське, скажи спасибо да возьми мои
сапоги. Я пока перекурю, притомился малость.
Андрейка, с трудом дотащил Сизову валенки, набитые
пачками папирос,— подарок от солдат, уже охранявших
интендантские склады.
Васька обрадовался, увидев в целости и невредимости
свои валенки, и с блаженной улыбкой стал доставать из
них папиросы.
Из подъезда Пятой школы прапорщиков вдруг стали
403
выбегать офицеры и курсанты, будущие «прапора» во
всеоружии.
Андрейка вздрогнул, узнав среди них одного из тех рас-
стрельщиков, что явились когда-то к Люсе.
— Беги, Арбуз, упреди наших! — шепнул Васька Анд-
рейке и закричал: — Эй, на постах! Поберегись!
Когда офицер, ловко орудуя саблей, заставил продавца
семечек замолчать и «прапора» бросились к штабу крас-
ных, их встретила дружная стрельба красногвардейцев.
— Нашумел, скотина! — выругался поручик, пнув
мертвого Ваську ногой.
...Узнав о потере интендантских складов, Рябцев взор-
вался.
— Трусы! Мальчишки! Спасовали перед шайкой сол-
дат! Немедленно отбить склады! Иначе каждого десятого
расстреляю! — пригрозил юнкерам раздраженный пол-
ковник.
Операция по захвату Москвы, так тщательно им под-
готовленная и так блестящее начавшаяся, вдруг стала
осложняться какими-то нелепыми случайностями.
И вдруг опять новость: замоскворецкие красногвардей-
цы захватили баррикаду, прикрывающую подступы к шта-
бу округа! Теперь, прежде чем атаковать интендантские
склады, придется очистить эту баррикаду. Какими силами
она захвачена? Не побежали бы опять юнкера!
Поручик Ровный предложил произвести разведку За-
москворечья силами скаутов, которые жаждут отличить-
ся. А тем временем организовать мощный бросок к Брян-
скому вокзалу. По сведениям железнодорожников, эшело-
ны верных Временному правительству фронтовиков уже на
подходе к товарной станции.
— Казаки не пойдут в конном строю на баррикаду.
Собственных лошадей пожалеют,— зло усмехнулся Ряб-
цев.— Придется юнкерам расчистить им путь.— И прика-
зал спешно вызвать юнкеров из Алексеевского военного
училища.
404
С предложением поручика Ровного Рябцев согласился.
Определив задание разведки Замоскворечья, он приказал
скаутам для" маскировки одеться под уличных мальчишек.
Ровный поцеловал двоюродного брата Вячика, вызвавше-
гося быть проводником разведчиков-скаутов, и, пожелав
ему ни пуха ни пера, принялся звонить в Алексеевское
военное училище.
И тут Лукаша подслушал такой телефонный разговор,
что и пересказать страшно.
В ответ на требование выслать две роты юнкеров Ров-
ному было сказано:
— Никак невозможно!
— Что за чепуха! Кто говорит со мной?
— Солдат Туляков!
— Какой еще солдат? Дайте трубку кому-нибудь по-
выше!
— Те, что были повыше, уже пониже...
После этих слов на лбу поручика выступили капельки
пота. Он положил трубку и долго молчал, не зная, как
такое доложить Рябцеву.
Что же произошло в Алексеевском военном училище?
Почему воинственные юнкера, страстно желающие рас-
правиться с революционным народом, не явились на при-
зыв его, Рябцева?
А ларчик открывался просто.
ПОД СВИСТ МАЛЬЧИШЕК
Среди кадет, учившихся в Лефортовских корпусах, где
помещалось и Алексеевское юнкерское училище, пожалуй,
один лишь Котик не клял и не ругал большевиков. Ни
имениями, ни поместьями его родители не владели. Отец
его жил на военное жалование и после гибели на фронте
оставил в наследство лишь офицерскую пенсию да набор
орденов и медалей, которыми награждались его предки за
405
службу в российской армии чуть ли не со времен Петра
Первого.
Эти семейные реликвии приобрел у вдовы известный
собиратель русских военных орденов и медалей полковник
Синеусов, преподаватель истории. Он занимал обширную
квартиру на третьем этаже одного из зданий кадетских
корпусов. Не вмешиваясь в политику, старик заботился
только об одном: как бы сохранить свою драгоценную
коллекцию в бурях революции.
Котик помогал Синеусову протирать замшей и раскла-
дывать на бархатные подушечки вновь приобретенные
реликвии, когда к старинным стенам корпусов с грохотом
подкатили пушки.
Под восторженный гомон и свист уличных мальчишек
ездовые отпрягли и увели в укрытия коней, наводчики
и заряжающие установили пушки дулами на здания
корпусов и, усевшись на лафетах, принялись грызть
семечки.
Командование выслало к артиллеристам полковника
Синеусова как самого старого и почтенного офицера.
— Откуда пожаловали, служивые? По чьему приказу?
Зачем навели пушки на здания, в которых учатся дети? —
спросил полковник Синеусов, обнажив седую голову.
— Из мастерских тяжелой артиллерии мы,— ответили
ему.— По приказу народа явились. Оберечь Москву от
кадетских да юнкерских детских шалостей!
— Под дулами пушек желаете принудить наше коман-
дование соблюдать нейтралитет, насколько я понял?
— Так точно! — ответил за всех артиллеристов ве-
селый молодцеватый наводчик, подкрутив пшеничные
усы.— Передайте вашим петушкам, чтобы сидели тихо,
пока эта обедня не кончилась,— кивнул он в сторону
Кремля, откуда доносилась стрельба.— Не то...— И на-
водчик озорно подмигнул, кивнув на пушки.
Строевые офицеры и юнкера возмутились солдатским
ультиматумом. Многие требовали растворить ворота —
406
и в штыки. Переколоть дерзких артиллеристов, и дело
с концом!
Более осторожные удерживали нетерпеливых. Ма-
стяжартовцы в отместку за своих товарищей разнесут
корпуса, у них пушек много...
Решили, не ввязываясь в драку, проскользнуть под
носом беспечно грызущих семечки артиллеристов, сесть
в автомобили и дать полный ход. Не успеют артиллеристы
довернуть пушки, как юнкерские штыки будут уже в распо-
ряжении Рябцева.
Строевые офицеры подготовили две роты, машины,
шоферов, разработали маршруты прорыва. Каждой ма-
шине — свой путь, чтобы не случилось затора, если одну
подобьют. Договорились: вырвавшись из ворот, развора-
чиваться в ближайшие улицы и переулки, скрываясь за
поворотами от артиллерийского огня.
Офицеров эта операция увлекала своей лихостью. Хо-
телось так обмануть «товарищей», чтобы было потом о чем
рассказать.
Решено было пустить в качестве пробного шара один
грузовик будто бы за продовольствием.
И вот в кузов автомобиля погружены бочки, ящики,
корзины якобы для овощей. А в них пулеметы, накрытые
рогожами и мешками, а в середине навалом юнкера
с винтовками и гранатами. Рядом с шофером сел усатый
каптенармус.
Все готово. Внезапно растворены железные ворота,
и грузовик выкатывается под дула пушек.
— За продуктами, братцы! — машет бумажками кап-
тенармус.— За картошкой, капустой и молочком также.
Голодные дети плачут!
Артиллеристы, переглянувшись, пропустили.
Радуясь, что обманули простаков, юнкера помчались,
не тронув прицепившихся к грузовику мальчишек. Один
сам сорвался, но не убился. Запрыгал на одной ноге
и показал язык. Шофер и каптенармус рассмеялись. Если
407
бы они знали! Если бы они знали, что язык показал им один
из бойких продавцов газет, старый приятель Арбуза. Если
бы они знали это, они бы не смеялись.
Мальчишки прицепились к грузовику прокатиться. Но,
перевесившись через борт, чтобы лучше держаться, уви-
дели под промасленным брезентом офицерские хромовые
сапоги, и все со шпорами. Увидев такое, они отцепились,
шлепнулись и помчались, кто прихрамывая, кто впри-
прыжку, к своим на батареи.
— Дяденьки! — закричали они.— В грузовике юнке-
ров навалом!
Артиллеристы хотели пальнуть вдогонку, да поздно.
Рассерженные, они бросились копать канаву перед воро-
тами, чтобы ни одного грузовика больше не выпустить.
Вскоре перед воротами будто земля разверзлась. Красно-
гвардейцы потребовали от командования юнкеров сдать
оружие и подчиниться Военно-революционному комитету.
А для острастки ахнули из пушки. Юнкера в ответ открыли
стрельбу. Красногвардейцы в долгу не остались. И пошла
такая пальба, что полковник Синеусов за голову схватил-
ся. И, спасая свою драгоценную коллекцию, первым вы-
весил из окна квартиры белую простыню.
Напрасно ждал Рябцев юнкеров из Алексеевского:
кроме грузовика с кучкой лихачей, никто оттуда не явился.
Поручик Ровный попытался выяснить точней, что слу-
чилось в Лефортове, и даже пригрозил телефонисту стро-
гим наказанием. Но в ответ на его угрозы нахальный
солдат послал его так далеко вместе с Рябцевым, что
у поручика Ровного духу не хватило повторить адрес.
В этот неприятный момент и явился улыбающийся,
самодовольный Руднев.
— Смею доложить,— сказал он, потирая руки,— по
гражданской линии дела идут отлично. Всероссийский
исполнительный комитет железнодорожников, руководи-
мый меньшевиками, предъявил ультиматум Ленину, угро-
жая всеобщей забастовкой, если он не прекратит своего
408
безумства и не вернет власть Временному правительству.
Комитет общественной безопасности рассылает обращение
ко всем гражданам России, осуждающее действия больше-
виков. Вселенский собор православных церквей обратился
ко всем верующим солдатам, объявив восстание больше-
виков сатанинским делом. А какие у вас успехи, полков-
ник?
Рябцев чуть не послал к черту городского голову.
— Бои идут к концу,— ответил за него поручик Ров-
ный.— Красногвардейцы несут громадные потери. За один
день боев на Остоженке-Пречистенке они потеряли уби-
тыми двести с лишним человек.
— Это ужасно...
— Для них, конечно. Но и юнкера устали. Нужна крат-
кая передышка.
— Да? — Лицо Руднева вытянулось.
— Кстати, пусть священнослужители пойдут депута-
цией в Московский Совет,— сказал Рябцев.— В облаче-
нии, с хоругвями, с иконами, как полагается. Увещевать
смириться, не проливать понапрасну кровь невинных ради
своей гордыни и прочее и прочее... И идти депутации
духовенства нужно немедленно.
— Тактический прием? — поинтересовался Руднев.
— И весьма необходимый! Если большевики будут сра-
жаться так же яростно, мы останемся без юнкеров.
Руднев удалился в некоторой растерянности, пообещав
организовать выступление духовенства. Рябцев усмех-
нулся ему вслед.
— Пока святые отцы будут шествовать от Думы к
Московскому Совету и обратно, мы снимем роты юнкеров,
нужные нам для захвата вокзалов.
— Великолепный ход! — восхитился поручик Ровный.
— Возвращайтесь на Остоженку, взяв эти роты. Жду
вашего звонка с Брянского вокзала!
Ровный щелкнул каблуками, показав, что готов вы-
полнить приказ.
СНАЙПЕР ЗА ШТОРОЙ
Делегация духовенства произвела должное впечатле-
ние Когда из дверей Думы вышли архиереи и митрополиты
в золотых и серебряных ризах, игумены и настоятели мона-
стырей в черных монашеских одеяниях и торжественно
последовали вверх по Тверской, охраняемые высоко под-
нятыми крестами и хоругвями, не только юнкера осеняли
себя крестным знамением, но и некоторые красногвардей-
цы, защищавшие подступы к Московскому Совету.
Озорной Федя предложил было пальнуть из пушки
холостым, посмотреть, как «христово воинство» рясы за-
дерет Но, схлопотав от отца затрещину, тоже перекрестил-
ся по его примеру.
Рында-Бельский расхохотался, узнав от Ровного секрет
шествия духовенства.
— Поповско-большевистские переговоры! Вот так
здорово придумано!
Подкрутив свои золотистые усики, он отправился под-
нимать в бой Пятую школу прапорщиков. Как только
юнкера начнут движение по Остоженке и Пречистенке, он
поднимет «прапоров» и ударит с тыла.
— Если я с «прапорами» захвачу интендантские скла-
ды раньше вас, мне ящик шампанского. Идет?!
Ровный пообещал любимцу Рябцева не только ящик
шампанского, а все, что тот пожелает: поручик Ровный
был уверен в успехе.
Однако, приложив к глазам бинокль, Ровный увидел
длинные штыки красногвардейских берданок, нацеленных
на удирающих юнкеров. Впереди красногвардейцев бежал
молодой красивый парень. В упоении боя он, вдохновенно
размахивая винтовкой, играючи колотил прикладом по
спинам сутулившихся в бегстве офицеров.
Поручик Ровный почувствовал такую досаду, что, не
дав отдышаться прибывшей с Тверской роте «прапоров»,
сам повел ее на выручку оплошавших юнкеров.
410
Бегущих юнкеров удалось остановить, и вместе со све-
жим пополнением они пошли отбивать баррикаду.
Добрынин, командовавший красногвардейцами, во-
время повернул своих разгорячившихся бойцов и рассре-
доточил их в парадных и подъездах.
— Закрепимся на баррикадах! Очистим от контры
особняки! Иначе дело не пойдет, ребята! — командовал он
...За этим боем из особняка фон Таксиса наблюдало
две пары глаз — испуганные Глаши и зло-внимательные
поручика. Приоткрыв гардину, поручик фон Таксис следил
за действиями сторон, не торопясь принять участие в
схватке. Наблюдая из своей комнаты за улицей, Глаша
видела убитых, раненых, которые ползли, оставляя крова-
вые следы, и вся сжималась от ужаса при мысли: «А если и
Петю вот так?»
Грохот прикладов в двери парадного отвлек Глашу от
тревожных мыслей, и она побежала узнать, где швейцар
и почему такая стукотня. Швейцар, видимо, сбежал, и
Глаша отперла двери, чтобы их не сломали.
Перед Глашей стоял Петр. Он был без фуражки. На его
лбу запеклась кровь.
— Офицеры у вас есть? Контры прячутся? — спросил
Глашу Добрынин.
— У нас никого такого нет,— пролепетала Глаша.
— Ну смотри! Ты ответишь в случае чего.
Глаша не поняла, в случае чего же она ответит, и быст-
ро закрыла двери за удалившимися Добрыниным и его
товарищами.
— Так, оказывается, твой любезный — предводитель
красной банды? — прозвучал за ее спиной свистящий
голос фон Таксиса. Он вошел, ехидно усмехаясь.
— Петя Добрынин за народ. За народ! Понимаете? —
вступилась Глаша.
— Значит, он один из тех, кто из последних хотят стать
первыми! Нас в рабы, а сами в господа! Ну мы с ними
расправимся!
411
— Вы ему не грозитесь. Юнкера ваши бегут. Прогнали
их с баррикады. Смотрите,— Глаша приоткрыла гардину
Но фон Таксис не пожелал смотреть и удалился.
Очистить особняки от белогвардейских снайперов Петр
Добрынин не успел. Началась контратака юнкеров на за-
хваченную красногвардейцами баррикаду. Притаившиеся
в домах офицеры открыли огонь по красногвардейцам из
форточек и слуховых окон.
Обозленные юнкера, подстегиваемые офицерами, пере-
махивали через заборы, обегали баррикаду проходными
дворами, заходя с тыла. Отомстить за постыдное бегство,
разделаться с «зарвавшимися» красногвардейцами было
для них делом чести.
— Отходи, ребята! Окружают! Лепись в подъезды,
залегай в подворотнях! — скомандовал Добрынин.
Поручик фон Таксис не стал вести огня из фамильного
особняка. Он предпочел выбрать позицию в соседнем особ-
няке Сакс-Воротынских. Когда он появился перед барыш-
нями с винтовкой в руках, они были несколько шокированы
и не сразу поняли, чего он хочет.
— Спустить шторы! Сдвинуть поплотней! Придержи-
вайте, чтобы не колебались!—Поручик распоряжался
барышнями, как горничными.
И они, смущенные и растерянные, слушались. Да и
позвать им было некого. Вся прислуга попряталась в под-
валы, как только началась стрельба.
— Где у вас форточки?
Барышни сказали, что вместо форточек у них в доме
открываются окна, образуя для вентиляции щели.
— Прекрасная позиция!
Пристроившись получше, фон Таксис повел прицель-
ную стрельбу по защитникам баррикады. Барышни Сакс-
Воротынские придерживали шторы, маскируя его.
Так же вероломно действовали и другие притаившиеся
в особняках офицеры.
СЫНОК КУЗНЕЧНОГО ЦЕХА
Поручик Ровный, посматривая в бинокль, торжество-
вал. Наступал момент, удобный для броска к вокзалам.
Он уже хотел отдать команду «броневики, вперед!», но...
Но со стороны Хамовников вдруг появились нагруженные
фабричные грузовики, а с них повалили на мостовую
какие-то тюки. Улица мгновенно была перегорожена новой
баррикадой.
Кому пришла догадка построить подобную баррикаду,
история неясная, но это была отличная выдумка. Тюки ва-
ты набросали в грузовики со склада ближайшей текстиль-
ной фабрики. Помогая взрослым, мальчишки кричали:
— Вату ни одна пуля не пробивает! Мы пробовали!
Быстро, сноровисто, уютно устроились красногвардей-
цы за ватной баррикадой. Выросшая словно по волшеб-
ству, баррикада быстро обжилась. Со всех сторон к ней
стекались солдаты, укрывшиеся во дворах и подъездах
от юнкерской расправы, и уцелевшие красногвардейцы
Добрынина.
Петр Добрынин стал организовывать защиту барри-
кады от нажима юнкеров. Он старался наладить стрельбу
залпами, притащив сохраненный в запасе ящик патронов.
Увы! Патроны подходили только к трехлинейкам, которых
оказалось на баррикаде очень мало. А шумные берданки,
французские, австрийские, бельгийские, японские и италь-
янские винтовки замолчали. Юнкера приближались, по-
игрывая штыками, почти не неся потерь. Оставалась на-
дежда на гранаты и рукопашную.
И вдруг позади притихнувших бойцов раздался звон-
кий мальчишеский голос:
— А вот патроны! Кому патроны? Даю австрийские!
Даю бельгийские! Берданские кому? Дарма отдаю, недоро-
го беру! Разок стрельнуть прошу!
— Гляди, ребята, да это же Арбуз! — обрадовались
михельсоновцы.
413
— Вовремя появился сынок кузнечного цеха!
— Ой, ловок!
— Наш пострел везде поспел!
Красногвардейцы, получив необходимые патроны, от-
крыли беглую стрельбу. «Здорово пригодились накоплен-
ные патроны!» — радовался Андрейка и, расхрабрившись,
попросил стрельнуть.
— Стрельни разок,— согласился кто-то из михельсо-
новцев.
Андрейка приложился, стараясь точно смотреть в про-
резь прицела, взял на мушку офицера в заломленной фу-
ражке и плавно нажал на спуск. Выстрела не последовало.
Патроны, заложенные в винтовку, кончились.
Кончились патроны!
— У-р-ра! — юнкера, сверкая штыками, хромовыми
сапогами, приблизились к баррикаде.
— У р-ра! — словно эхо, отозвалось где-то позади за
баррикадой, и над головой Андрейки замелькали шинели.
Откуда ни возьмись, набежали какие-то солдаты и,
сбив юнкеров штыками и прикладами, погнали их по улице.
— Ишь мамин сынок, скалился, как волк, а закричал,
как заяц,— отирая штык, ощерился бородатый солдат.
— На вот, робя, принимай, что собрали... Там еще на-
бросано!
Красногвардейцы тоже участвовали в этой атаке и воз-
вращались вместе с солдатами, таща отбитое оружие.
— Да вы чьи? — спросил Добрынин солдат, угощав-
ших махоркой рабочих.
— Мы-то? Саратовские! — сказал бородатый солдат
и закашлялся.
— Кто ж вас послал нам на помощь?
— А никто... Сами малость подмогли.
— Дядя Сидор, это ты? — угадал своего друга Анд-
рейка.— Ты ж уехал, дядя Сидор?
— А мы проездом домой мимоходом к вам завернули.
— С Павелецкого на Брянский? Это же не по пути!
414
— Подумаешь, велик крюк. Слышим, юнкера солдат
бьют. Когда своих бьют, как тут не помочь! Нам здесь
удобней с офицерьками-юнкерьками расправиться, когда
они в куче. Рассеются по имениям, вылавливай их потом.
— Так вы же говорили, управляйтесь, мол, со своими
буржуями сами.
— Чудак-человек! Чего там считаться? Ваши буржуи,
наши помещики — пущай будут общие! Заодно давай их
пощелкаем!
— Ну и хитрый ты, дядя Сидор!
— А без хитрости нам нельзя...
Притаившиеся в особняках офицеры снова начали
стрельбу.
Старый солдат приложился к карабину, щелкнул вы-
стрел, и какой-то юнкер или офицер шумно покатился с
крыши.
Вскоре подоспели солдаты 193-го полка, управившиеся
с Пятой школой прапорщиков.
Продвижение юнкеров приостановилось. Броневики —
надежда Рябцева,— прячась в воротах, отфыркивались.
Священнослужители умоляли председателя Москов-
ского Совета прекратить кровопролитие. Преосвященный
Макарий, митрополит Владимирский и Суздальский, по-
валился перед ним на колени.
Смущенный Ногин поднял с колен старца.
— Не мы начали кровопролитие, не нам его и кончать.
Пусть юнкера прекратят смертоубийство и сложат оружие.
Мы тут же прекратим стрельбу.
— И даруете всем жизнь? — спросил преосвященный
Макарий.
— Повинную голову меч не сечет,— сказал Ногин.
— Я передам ваши добрые слова!
Депутация духовенства заторопилась к выходу.
Красногвардейцы обеспечили охрану обратного шест-
вия священников, но, как только те скрылись за поворотом
415
Тверской, бросились в атаку на зазевавшихся юнкеров,
с налету захватили гостиницу «Националь», взяв под при-
цел здание Думы.
Со стороны Никитских ворот донесся грохот кано-
нады
— Слыхали? Это наши пушки бьют! — убежденно
сказал один из защитников ватной баррикады.
ПОЕДИНОК
Первый снаряд, посланный артиллеристами, угодил
в колокольню церкви и разметал белогвардейское пуле-
метное гнездо. Раненый колокол отозвался на офицерскую
гибель похоронным звоном.
Красногвардейцы Красной Пресни, приободренные
говором трехдюймовок, готовились к атаке
Перескочив какой-то каменный забор и очутившись во
дворе богатого особняка, окруженного конюшнями и служ-
бами, Василий Боронин заметил за выступом стены при-
таившегося офицера.
— Сам бог привел нам свидеться, ваше благородие! —
узнав в офицере Морозова, окликнул его Боронин.
Морозов обернулся, присев на корточки, быстро взял
Василия на прицел, щелкнул затвором, но... обойма была
пуста.
— Не судьба мне быть убитым от вашей руки, госпо-
дин поручик!
— Это ты, Боронин? — выпрямляясь, растерянно спро-
сил Морозов.— Разве я тебя не убил тогда?
Василий снял фуражку, и офицер увидел шрам, про-
бороздивший голову Боронина.
— Ваше тавро, ваше благородие.
— Стреляй... с-скотина! Чего медлишь?
— Может, курнуть желаете перед смертью? — Васи-
лий левой рукой стал доставать кисет из кармана.
416
Неожиданно офицер сделал стремительный выпад, но
солдат вовремя отскочил от штыка.
— Не по-честному опять. Эх вы, дворянство! — усмех-
нулся Василий и приготовился к штыковому бою.
У солдата и офицера винтовки были одинаковые —
тульские, штыки трехгранные. И школа штыкового боя
одна —- русская. И силы фехтовальщиков были равны:
офицер был лучше кормлен, солдат больше зол.
Выпад, еще выпад. Лязг штыков. Шумное дыхание.
— Нет, ваше благородие, вничью не выйдет! — крик-
нул солдат, схватив за штык винтовку офицера, потянул
ее на себя. Штык, поранив левую ладонь, мягко вошел в
предплечье. Преодолев боль, Василий, развернув правое
плечо, с силой дослал трехгранный в офицерскую грудь.
Офицер Морозов, негромко охнув, отвалился. Солдат
Боронин, поискав среди истоптанного снега пласт почище,
приложил снег к своей ране, чтобы остановить кровь.
— Добей, Василий! — прохрипел Морозов, сплевывая
кровь. Черная повязка слетела с его глаза и обнажила
темную глазную впадину, страшную, как у черепа мерт-
веца.
— Раненых не добиваем! Поквитались, и хватит. Кровь
за кровь. Штык не выдергивайте, ваше благородие.
Изойдете кровью. Может, еще выживете. Оставляю шанс!
Василий Боронин ушел, опираясь на винтовку, пошаты-
ваясь. Офицер проводил его ненавидящим взглядом.
Веселое время наступило для мальчишек—-продав-
цов газет: им больше не приходилось собирать за них
пятачки — газеты раздавались бесплатно всем, кто по-
желает. И мальчишки распоряжались ими с великой щед-
ростью. «Известия Московского Совета», «Социал-демо-
крат» теперь выходили в Замоскворечье, а все остальные,
буржуйские, закрылись. Не хотели их печатать рабочие.
Выкрикивая новости, бесстрашные мальчишки ухитря-
лись под обстрелом перебегать мосты и раздавали газеты
417
солдатам, красногвардейцам там, где они сражались.
Мальчишек всюду встречали с радостью и делились с ними
кто солдатским сухарем, кто офицерской галетой, у поход-
ных кухонь угощали их горячими щами и кашей. И ребята
старались. Не из-за харчей, конечно! Вот и Стеша при-
бежала на Пресню со свежей пачкой «Социал-демократа»
и, раздавая газеты раненым красногвардейцам, встретила
среди них своего отца.
— Ой, папка, иа тебе лица нет! — закричала Стеша,
увидев его.— Ты ранен?
— Есть немного,— улыбнулся отец.
К Василию Боронину подбежали девушки из «Третьего
Интернационала», стали неумело перевязывать.
— Легче, спокойней, не волнуйтесь! — говорил им
Василий.— А ведь заколол я его,— обернулся он к Сте-
ше.— Офицера того... Угадал он меня по своей метке.—
И отец указал на свой шрам.
— Вам надо бы в госпиталь! — перевязав раненого,
сказала одна из девушек.
— Пустяки, царапина... Как там наши?
—• Пошли вперед.
— Здорово их Морозов прижал пулеметами. Пулемет-
ное гнездо было ликвидировано артиллерией. На колоколь-
не Морозов, спасся.
Василий Боронин подозвал Стешу и наказал ей:
— Беги, дочка, домой. Скажи маме — пусть не вол-
нуется, я жив-здоров. Наша берет. Вскорости управимся,
и я к вам насовсем вернусь!
И Стеша, раздав газеты, помчалась в Замоскворечье.
Зная все переулки-закоулки, добраться окольными
путями до дома Стеше не стоило труда. Бежала Стеша по
родному Замоскворечью вприпрыжку, тихо напевая:
«Наша берет, скоро папа придет. Наша берет, скоро папа
придет!» Бежала и вдруг заметила, что невдалеке от нее
топают начищенные до блеска ботиночки. Взглянула и
удивилась: бегут какие-то мальчишки-оборванцы. Одеты
418
в отрепье, а щеки румяные. И ботинки новенькие. Чудно!
Пригляделась Стеша и узнала среди ряженых нескольких
гимназистов, не раз покупавших у нее газеты.
— Чего это вы так вырядились? Ну прямо огородные
чучела! — рассмеялась Стеша.
— Вот как дам в нос за «огородные чучела»! — оскор-
бился какой-то гимназист.
Не дожидаясь исполнения угрозы, Стеша первая дала
ему хорошего тумака. Гимназисты в драку. И тут Стеша
закричала на всю улицу пронзительным голосом продав-
щицы газет:
— Наших бьют!
Вспоминая, как ловко замоскворецкие мальчишки
переловили гимназистов-шпионов, какой у них был глупый
и растерянный вид, когда вел их в штаб, срамя на все лады,
Гриша Чайник, Стеша, посмеиваясь, спешила домой, где ее
с нетерпением ждала мать.
— Мамочка, мамочка, послушай хорошие новости,
родненькая моя! — затормошила она мать, лежавшую
в постели.
Но не протянулись к ней слабые мамины руки, не при-
открылись ее глаза.
Прикоснувшись губами к материнским щекам холоднее
льда, Стеша вскрикнула и потеряла сознание.
ВО ВРАЖЬЕМ СТАНЕ
По возвращении делегации духовенства Руднев пере-
дал полковнику Рябцеву ультиматум большевиков: они
прекратят боевые действия, если противная сторона
сложит оружие.
— Предложите им перемирие,— сказал Рябцев.
•— Вы хотите дать им передышку? Красные же совсем
выдохлись! — удивился Руднев.
419
— Зачем лишнее кровопролитие? Все решат полевые
войска, которые на подходе.
— Тогда не лучше ли полная непреклонность? Ведь мы
одолеваем!
«Мы околеваем!» — чуть не вырвалось у Рябцева, кото-
рый получил сведения о больших потерях юнкеров, не
сумевших пробиться по Остоженке и Пречистенке к вокза-
лам, о ликвидации восстания Пятой школы прапорщиков,
об успешных действиях красных на Пресне. Словом, обста-
новка складывалась угрожающая. Кроме того, на помощь
московским красногвардейцам спешили отряды из под-
московных городов. Между тем фронтовые войска, верные
Временному правительству, задерживались. Нужна была
передышка. Все его расчеты летели в тартарары. Сдержав
себя, полковник Рябцев сказал как можно мягче:
— Будем человечны прежде всего. Надо пожалеть
раненых, которые валяются без медицинской помощи.
Надо прибрать тела павших. Учесть страдания мирного
населения от затянувшихся боев. Скажите это большеви-
кам. Призовите их во имя человеколюбия придержать
боевой пыл. Мне как руководителю военных действий не-
удобно проявлять мирную инициативу. Вам ясно?!
— Хорошо. Мы попытаемся убедить большевиков от
имени думского комитета и духовенства,— проговорил
несколько обескураженный Руднев.
Лукаша слушал этот разговор, набивая для полков-
ника папиросы душистым табаком, и усмехался про себя.
Он знал, для чего нужно было полковнику перемирие.
Знал и помалкивал.
...Весть о перемирии возмутила замоскворецких крас-
ногвардейцев.
— Опять обманут нас беляки! Когда они нас били,
перемирия не просили! Когда наша берет, давай погоди,
дай мне с силой собраться! — негодовал Иван Васильевич
Кучков.
— Враги сыграли на нашем человеколюбии,— пояснил
420
профессор Штернберг командирам Красной гвардии За-
москворечья.— Этот гуманизм нам может дорого обой-
тись. Но перемирие объявлено, и надо его соблюдать.
— В нашем штабе мало информированы о положении
дел. Поскольку центр окружен, лишен телефонной связи
с районами и сообщается только через курьеров, товари-
щам кажется, будто перемирие нам на пользу,— говорила
Люся, принесшая из Московского Совета весть о пере-
мирии.
— Вот давайте и организуем глубинную разведку,—
предложил Штернберг.— Посмотрим, куда противник
стягивает силы, как готовится использовать перемирие.
— Могут сгодиться хлебные повозки,— сказал Куч-
ков.— Развезем людям хлебца и посмотрим, что и где.
— Это нужно сделать обязательно и независимо от
разведки,— ответил Штернберг.— Женщины, старики,
дети по вине взбунтовавшихся юнкеров действительно тер-
пят бедствие. Но пока мы мобилизуем повозки, да пока они
поедут, да пока вернутся. А белые в это время...
— У меня есть предложение,— сказал Апаков, коман-
дир красногвардейцев трамвайного парка.— Пошлем в
разведку бронированный трамвай.
— Ну зачем же бронированный? — улыбнулся Штерн-
берг.— Хлеб от пули не загораживают.
Все согласились. Задумались. В распахнутую форточ-
ку влился бой часов на Спасской башне.
— Хотел бы я знать, что придумывает теперь там, в
Кремле, этот кровавый полковник Рябцев? — высказал
вслух свои мысли Штернберг.
Между тем полковник Рябцев, поднявшись на Николь-
скую башню, смотрел на ночную Москву.
— Полюбуйтесь, как забавно. Большевики включили
в своих районах электричество, и теперь нам прекрасно
видно, где мы, где они,— говорил Рябцеву поручик Ров-
ный.
Полковник долго и хмуро смотрел на освещенные райо-
421
ны, занятые красными. Кремль и прилегающие к нему
площади и улицы казались темным островом среди свет-
лого моря белокаменной Москвы. На этот темный островок
с карканьем слеталось потревоженное светом воронье.
У Лукаши голова разболелась от зловещего крика
горластых черных птиц.
— Вы не утеряли связи с заводскими родственни-
ками? — неожиданно спросил Лукашу полковник Рябцев
и, не дожидаясь ответа, сказал: — Необходимо разведать
Замоскворечье. Надо точно узнать, какие резервы у боль-
шевиков. Откуда они черпают силы? На что еще способны?
Отправляйтесь, и немедленно!
— Слушаюсь,— сказал Лукаша, поежившись.
Полковник направился вниз вслед за вестовым.
— Что нового у противника? — спросил он поручика
Ровного, войдя в кабинет.
— На Ярославский вокзал прибыли красногвардейцы
из Иванова под командованием Фрунзе. На Казанский —
рабочие отряды из Голутвина и Коломны. По слухам,
Ленин выслал в помощь москвичам эшелон матросов. Бои
на Пресне умолкли. Большевики соблюдают перемирие.
Из Замоскворечья через Крымский мост прошел трамвай с
хлебом для булочных.
—• Узнать, проследить, не разведка ли? А где же фрон-
товые войска? Казаки?
— Фронтовики прибывают! — радостно доложил Ров-
ный.— Рота пулеметчиков выгружается на вокзале бес-
препятственно, не считая наскоков большевистских агита-
торов.
— Отсечь от всякой агитации! Немедленно офицерский
отряд Рында-Бельского туда!
— А если ему придется с боем? Нарушим перемирие.
— К черту перемирие, если фронтовики уже здесь! —
топнул ногой Рябцев.
...Когда отряд Рында-Бельского, сняв погоны, кокарды
и нацепив для маскировки красные ленточки на штыки,
422
беглым шагом, прижимаясь к домам, направился в район
вокзала, на пути его встретился трамвай. Рында-Бельский
так удивился, что даже приостановил движение отряда.
Давно уже не видели трамваев господа офицеры. А тут
едет себе, вагоновожатый позванивает, трамвайщики
поврежденные пути восстанавливают, оборванные про-
вода исправляют, рабочие вносят в булочную корзины с
хлебом.
. Как всегда, к трамваю на «колбасе» прицепились улич-
ные мальчишки, соскучившиеся по бесплатному Катанью.
Распоряжается хлебным снабжением какой-то интелли-
гент благотворительного вида, в очках.
Офицеры поклянчили у него свежего хлебца и, получив
по мягкой французской булочке, вонзили в них зубы.
— Пошли, пошли, господа! — поторопил офицеров
Рында-Бельский. Ему показался подозрителен интелли-
гентный благотворитель с записной книжечкой в руках.
И он задержался, решив выяснить, что интендант в нее
записывает.
— Вам тоже булочку? — спросил «благотворитель»
и словно нарочно подставил Рында-Бельскому лист с
графой, где были отметки о выдаче продуктов с названием
булочных.
Корзины с хлебом таскал приземистый широкоплечий
старик. «Ба! Да это тот самый дед, которого так лихо отде-
лали юнкера за избиение внучонка. А вон и внук верхом на
«колбасе».
— Эй, знакомый! — поманил мальчишку Рында-Бель-
ский.— Посмирнел твой дед после юнкерской науки?
— Посмирнел! — подмигнул мальчишка.— Вместо си-
няков и шишек дает булочки да пышки.
— Ну то-то! — погрозил Ивану Васильевичу Кучкову
Рында-Бельский и, успокоенный, повел свой отряд к Боро-
динскому мосту, где маячили красногвардейские патрули.
Офицеры, подходя к мосту и готовясь к стычке, стали
прятать недоеденные булочки в карманы.
423
— Отставить! — тихо скомандовал Рында-Бель-
ский.— По-прежнему жевать. Идти непринужденно. Обма-
нем.
— К Добрынину скорей! — приказал профессор
Штернберг, передавая Андрейке записку.— Надо преду-
предить об этих прохвостах. Обезвредить их.
Андрейка рванулся было, но неожиданно нос к носу
столкнулся с Вячиком-мячиком.
— Арбуз, наше вам с кисточкой! Ты что, знаком с
Рында-Бельским?
•— Как видишь! — ответил Андрейка, видя, что вслед
за Вячиком-мячиком подходят скауты и юнкера.
•— Значит, ты не за красных? А мы думали, не развед-
чик ли? Мы, скауты, давно следим за вашим трамваем.
— На нем хлеб развозят, а я даром прокатываюсь и
даром пропитываюсь. Что ни открошится, все мое, когда
таскать булочки помогаю. У хлебца да не наесться.
—• А нам можно покататься?
— Пожалуйста! — разрешил Штернберг, слышавший
этот разговор.— Только с условием помогать нам!
— С удовольствием!— раздувая ноздри от вкусного
запаха свежих булочек, улыбнулся Вячик-мячик и впрыг-
нул на площадку.
Скауты последовали за ним, и трамвай тронулся в путь.
Юнкера проводили скаутов, поехавших кататься на
трамвае у корзинок со свежими булочками, завистливыми
взглядами.
Андрейка с независимым видом прошел мимо юнкеров,
засунув руки в карманы.
Словоохотливый Вячик-мячик, познакомившись с про-
фессором, быстро выболтал ему, кто он, что он. Похвалился
родством с поручиком Ровным и знакомством с Рында-
Бельским.
Когда Вячик посетовал на неудачу скаутов с разведкой
Замоскворечья, профессор сказал:
— Я вам помогу, господин гимназист, проникнуть в
424
штаб замоскворецких большевиков без всяких переодева-
ний. Хотите?
— Ну конечно! — обрадовался Вячик-мячик.
— Я пошлю вас с требованием, сколько еще нужно вы-
печь хлеба для булочных, и вы передадите его руководи-
телям замоскворецких большевиков, в ведении которых
находится самая большая пекарня города.
Штернберг быстро набросал несколько слов на обороте
своей визитной карточки и передал ее вместе с листками
из блокнота Вячику-мячику.
— Профессор астрономии Павел Карлович Штерн-
берг! — воскликнул Вячик, взглянув на визитную карточ-
ку.— Я бывал у вас на экскурсии в Московской обсерва-
тории!
— Очень приятно. А теперь побывайте в штабе крас-
ных. У меня там свой человек. Запомните: ее зовут Люся.
Обратитесь к ней от моего имени. Она вам во всем посодей-
ствует.
Вячик-мячик, польщенный таким знакомством, обрадо-
ванный такой удачей, поспешил в Замоскворечье. Вот
удача так удача! Скауты будут тяжелые корзины с булка-
ми таскать. А он один за всех отличится!
Визитная карточка профессора действительно оказа-
лась волшебным пропуском. Предъявляя ее патрулям,
Вячик-мячик вскоре добрался до штаба замоскворецкой
Красной гвардии и очутился перед девушкой, в которой
признал организатора Союза рабочей молодежи «Третий
Интернационал».
«Значит, наш тайный агент в стане большевиков?!» —
Вячик-мячик чуть не подпрыгнул от такой догадки и про-
тянул Люсе визитную карточку профессора, на обороте
которой профессор шифром сообщил, что белые ведут
перегруппировку сил с целью захвата вокзалов.
Гимназиста он просил придержать у себя.
Люся', прочитав написанное, улыбнулась и предло-
жила:
425
— Садитесь и помогите мне принимать донесения и
записывать.
У Вячика даже дыхание перехватило от удивительной
удачи. То-то удивится его двоюродный братец, поручик
Ровный, когда он явится к нему с такими ценными сведе-
ниями!
ФИЛЬКИН ФОРТЕЛЬ
Получив приказание полковника, Лукаша и не подумал
выполнять его сам. Зачем рисковать собой, когда можно
использовать Фильку? Пусть пробежится к родне в Замо-
скворечье. И Лукаша побежал отыскивать Фильку.
Рыжик как сквозь землю провалился. Тетки дома тоже
не оказалось. Она воевала у входа в подвалы дворца с
юнкерами, сторожившими загнанных туда солдат, уцелев-
ших от торопливой расправы. Воевала тетка не из-за сол-
дат. Она требовала отдать ей нечаянно попавшего в под-
вал Фильку.
— Филенька! Фильчик, отзовись! Где ты? Жив ли
ты? — вопрошала тетка.
Но Филька не откликался на призывы тетки. Он не
хотел расставаться с арсенальцами, прильнув к чуть
живому от побоев юнкеров Берзину.
Отыскав тетку, Лукаша именем Рябцева распорядился
найти и привести к нему брата. Юнкера выволокли из под-
вала упирающегося Фильку.
Лукаша отвел Фильку в сторону и объяснил, что он
должен выполнить поручение полковника, высмотреть, что
делается у красных в Замоскворечье, разведать все точно
и не соврать.
— Без всяких фортелей, Филька! Не то отец шкуру
спустит,— пригрозил Лукаша младшему брату и дал ему
щелчок в лоб для острастки.
— Сведения принесешь лично мне. Я буду тебя ждать
426
в квартире полковника. Если отлучусь, подожди,— напут-
ствовал он брата.
«Чего проще? Узнаю все у мальчишек»,— решил Филь-
ка и стал пробираться переулками, дворами, лазейками
мимо красногвардейских застав в Замоскворечье.
В районе Швивой горки громыхали по мостовой пушки.
Их везли кони. За пушками бежали мальчишки. Артил-
леристы въехали в ограду ближайшей церкви, распрягли
коней и пустили их пастись среди кладбищенской травы.
Мальчишки облепили церковную ограду. Им не терпе-
лось увидеть, как палят из пушек. Филька тоже ни разу не
видел, как стреляют пушки. Но артиллеристы не торопи-
лись. Одни зашли в церковь, сняли папахи и крестились.
Другие влезли на колокольню посмотреть на Кремль.
— Дяденьки, стрельните! Дяденьки, стрельните! —
просили мальчишки, и в их хор вливался голос Фильки.
Усатый артиллерист приметил Фильку и спросил:
— А ты откуда взялся такой рыжий-красный?
— А из Кремля.
— Давно ли?
— Сейчас, дяденька. Меня братик послал, чтобы я все
видел, развидел.
— Ишь ты какой! А что же твой братик сам не пошел
посмотреть?
— А он при должности. Ему никак нельзя отойти от
полковника Рябцева. Он ему кофей подает.
— Ой, врешь! Ой, вихры потяну за враки! Ну и сказоч-
ник ты, брат! Ростом мал, а враньем велик!
— Да не вру я, дяденька! Вот землю съесть! Хоть разок
стрельните, мне бежать надо.
— Если не врешь, стрельнем,— пообещал солдат.—
А ну скажи, где полковникова квартира? Только не шути,
я там бывал, знаю.— И солдат повел Фильку на коло-
кольню.
Кремль с колокольни был отлично виден. И дворцы,
и церкви, и мощеный двор — прямо как на ладони.
427
— А ну-ка укажи, где же та квартира.
Филька прищурился, приложил к глазу кулак, при-
смотрелся и определил:
— Вон в том углу. У полковника Рябцева в кабинете
одно окно туда, другое — сюда. Вон, дяденька, стоит ко-
ляска у подъезда, парой запряженная. А над подъездом на
третьем этаже квартира полковничья. А у братика комната
без окон, во-он за тем углом. Отсюда не видать. Ну паль-
ните теперь, дяденька?
— Вижу, не врешь. Стрельну... Вот как нарушится
перемирие, сразу и пальну.
— Скорей бы! — вздохнул Филька.
...Перемирие было нарушено белыми ночами. Обманув
охрану Бородинского моста, офицеры набросились на
красногвардейцев и перекололи их штыками. На вокзал
они прорвались без выстрела. Быстро оцепили перрон,
оттеснили пассажиров в залы и, обезоружив солдат, за-
няли все входы и выходы.
Железнодорожников они заставили принимать поезда
под дулами пистолетов.
К каждому телеграфисту, дежурному, диспетчеру было
приставлено по два офицера.
Главная, разведывательная, рота, составленная из
наиболее надежных солдат-ударников, беспрепятственно
высадилась и мерным шагом проследовала в расположе-
ние белых, таща за собой пулеметы.
— Поздравляю с первой ласточкой,— доложил Рябце-
ву поручик Ровный.
— А где же весь батальон?
— Сейчас прибудет. Вокзал в наших руках, путь сво-
боден. Рында-Бельский по поводу успеха уже атаковал
вокзальный буфет. Молодец!
— Вот если бы так же успешно этот молодец атаковал
не бутылочные батареи, а пушечные! — сказал полковник,
вспомнив неудачный налет Рында-Бельского на арт-
бригаду.
428
Поручик Ровный сел за телефон и, когда дозвонился
до дежурного по вокзалу, побледнел.
— Батальон пулеметчиков перехвачен! — тихо доло-
жил он.
— Кем перехвачен?
— Варенцовой.
— Отрядом Варенцовой? Не слышал про такой отряд.
Большевичка она известная, но отрядами не командует.
Пропагандой занимается.
— Она их на товарной перехватила,— слушая сбивчи-
вый рассказ дежурного, передавал Ровный.— Вышла на
перрон и сказала: «Сынки! Я ваша мать, ткачиха иванов-
ская. Сперва меня убейте, потом поезжайте убивать ваших
братьев, рабочих». Среди солдат были ивановцы. Они
узнали ее и высыпали к ней из вагонов. А затем последо-
вали за ней в распоряжение Военно-революционного коми-
тета.
Рябцев выслушал, затем приказал, отчеканивая слова:
— Негодяя Рында-Бельского, прозевавшего наш
батальон, расстрелять на месте там же, в буфете. Всеми
наличными силами ударить навстречу прибывающим вой-
скам, включая прорвавшуюся роту пулеметчиков. Барри-
каду на Остоженке снести любой ценой. Жизнь и смерть
нашего дела зависят от этого. Вы понимаете, поручик
Ровный?
МОСКОВСКИЙ ГАВРОШ
Утро было холодное, промозглое. С неба то сочился
дождь, то сыпала снежная крупа. Северный ветер про-
низывал шинели солдат и ветхие пиджаки красногвар-
дейцев. Расслабленные затишьем, они зябко дремали во
дворах, в подъездах, на баррикаде, прислонившись к
тюкам ваты. Смена выходить на улицу не торопилась. Один
солдат Сидор поднялся и позвал с собой Андрейку.
429
На баррикаде лежали поверх тюков винтовки, солдаты
и красногвардейцы дремали рядом. А при некоторых вин-
товках и хозяев не было, видно, ушли погреться.
Завидев Сидора и Андрейку, солдаты и красногвар-
дейцы попросили:
— Покарауль, дядя Сидор. Мы живо, только чайком
погреемся,— и, оставив громоздкие винтовки на барри-
каде, устремились к битком набитой чайной.
Убедившись, что у белых тишина, солдат Сидор соглас-
но кивал на просьбы знакомых и незнакомых. На барри-
каде вскоре остались они вдвоем с Андрейкой: самый
старый и самый юный солдат Красной гвардии.
Андрейка гордо расхаживал вдоль баррикады, охраняя
доверенное им оружие. Сидор подремывал.
Набежала сиежная туча, осыпав баррикаду белой кру-
пой, и вдруг, словно гонимые северным ветром, из всех
переулков посыпались юнкера. Они летели, овеваемые
поземкой, бесшумно, будто бестелесные духи.
Андрейка, увидев их, пальнул из ближайшей винтовки.
Затем из второй, из третьей. Стрелял он не целясь, ничего
не видя, оглушенный своей пальбой. Но солдат Сидор вел
прицельный беглый огонь. Его пули косили бегущих юнке-
ров.
Баррикада ожила. Услышав стрельбу, из чайной Бах-
тина, как пчелы из рассерженного улья, выскакивали сол-
даты и красногвардейцы. Бежавшие юнкера запнулись,
встреченные плотным огнем.
Андрейка заплясал от радости и уронил чью-то вин-
товку с бруствера на мостовую по другую сторону барри-
кады. Недолго думая Андрейка перемахнул через бруст-
вер, поднял винтовку и... упал от сильного толчка в спину.
— Мальчишку убили! — услышал он словно издалека
чей-то крик.
— Вот они! — крикнул Добрынин, увидев перед собой
юнкеров.— Сами в руки даются! Бей их, ребята! — И пере-
махнул через баррикаду.
430
Красноармейцы и солдаты не отставали от Добрынина.
Юнкера, не ожидавшие такого яростного отпора, попяти-
лись, побежали.
В Петю Добрынина вселился какой-то воинский дух.
Забыв о ноющей ране в плече, о саднящей боли в голове,
он побежал вперед, размахивая винтовкой, в которой уже
не было патронов, по пятам отступающих юнкеров. Крас-
ногвардейцы не отставали от своего бесстрашного коман-
дира, и таким образом они прорвались к сумрачно-
му зданию штаба округа. Дорогу к нему преграждала
высокая поленница дров, за которой попрятались юн-
кера.
— За мной, в обход! — крикнул Добрынин.
Его боевым азартом невольно залюбовался фон Так-
сис, с горечью наблюдавший бегство юнкеров.
— А ведь хорош! — пробормотал он, прицеливаясь в
Добрынина.
— Давай, давай, окружай, ребята! Чтобы ни один
контра не ушел! — подзадоривал Петр красногвардейцев.
Рассчитав, что в суматошной стрельбе его выстрел
пройдет незамеченным, поручик рискнул послать пулю
в грудь своего соперника. Если бы он не знал Добрынина,
то, пожалуй, воздержался бы.
Пробитый пулей навылет, Петр застыл на мгновение,
словно удивленный, и рухнул на землю.
Фон Таксис бежал, полз, затаивался в мусорных ямах
и после унизительного бегства все же выбрался к тетушки-
ному особняку. Фон Таксису не терпелось сообщить
Глаше о смерти ее красного генерала:
Поручик нашел девушку в ее комнатке на мансарде.
Она задумчиво смотрела в окно и даже не заметила, что
он вошел. Проследив за ее взглядом, поручик заметил
внизу перевязочный походный пункт и спросил негромко:
— Ну и что вас там привлекает? Скучное это дело —
перевязывать стонущих раненых.
— А то привлекает, что девушки помогают своим това-
431
рищам, которые бьются за свободу, а я сижу тут в золоче-
ной клетке.
— Вот как? — вспыхнул фон Таксис.— Да они бы вас
к себе не подпустили! Вы для них чужая.
— Не совсем,— сказала Глаша.— Вон та девушка
меня бы рекомендовала... Люся самая главная по работе
среди женской молодежи.
Фон Таксиса словно пронзило. Та самая! Красивая,
•колючая, не побоявшаяся назвать их расстрельщиками.
Интеллигентка, переметнувшаяся к красным. Ну вот и
встретились на узкой тропиночке.
— Глаша, принесите воды. Мне что-то нехорошо,—
попросил он.
Привстав на цыпочки, поручик открыл форточку и стал
прицеливаться, выбирая, куда лучше — в висок или в
сердце. И тут вбежала Глаша с тяжелым хрустальным
графином и граненым стаканом на подносе.
— Как вам не стыдно! Там же раненые, девушки!
Поручик стал протирать оптический прицел изнанкой
лайковой перчатки. Глаша кинулась к окну и заколотила
графином по стеклу. Посыпались осколки.
И тут фон Таксис обрушил на голову Глаши удар при-
клада.
Оттолкнув мертвую девушку, фон Таксис бросился
бежать. Скорей к своим. В штаб военного округа. Зате-
ряться там среди офицеров.
Садами, дворами, пролазами в заборах поручик про-
бирался к штабу. И, возможно, ему удалось бы избежать
возмездия. Но он соблазнился еще одной целью. По осаж-
денному штабу из окна высокого жилого дома метко бил
бомбомет. Офицеров штаба не спасали ни высокие полен-
ницы дров, ни каменный забор. Что ни разрыв — чья-то
офицерская смерть.
Лицо бомбометчика, озаряемое вспышками выстрелов,
заворожило фон Таксиса. Забыв осторожность, он тороп-
ливо стал выбирать позицию.
432
— Ты ранен? Тебе помочь, солдатик? — над фон Так-
сисом склонился старый слесарь-водопроводчик.
— Отодвинь-ка вот эти железки. Я его сейчас! — пору-
чик стал тщательно целиться в бомбометчика.
Он не успел нажать на спуск, он услышал зловещий
голос:
— Умри сам, убийца!
От страшного удара раскололся череп... Но поручик
успел увидеть свою смерть — старика рабочего с обломком
водопроводной трубы в руке.
КОГДА ЗАГОВОРИЛИ ПУШКИ
Полковник Рябцев решил применить артиллерию. Он
вызвал к себе командира казачьей батареи, стоявшей в
Кремле, и, склонившись над картой Москвы, уточнял с ним
план действий. Было решено вывести пушки на Остоженку,
прямой наводкой разрушить баррикады и очистить путь
к вокзалу.
Это была последняя возможность соединиться с при-
бывающими с фронта казаками и солдатами, еще не пере-
шедшими на сторону красных.
— Пока большевики не применили тяжелой артил-
лерии, мы опередим их —и дело с концом! — напутствовал
командира батареи Рябцев.
И вдруг кабинет вздрогнул, донесся короткий звон
колокола со Спасской башни и смолк. Рыжий сеттер, люби-
мец полковника, соскочив с кресла, забился под диван.
— Что это значит? — Рябцев взглянул в окно: над
Спасской башней таяло темное облачко.
— По-моему, пристрелочный,— сказал артиллерий-
ский офицер.
— Откуда? Выясните. И подавите немедленно своей
батареей,— приказал Рябцев.
...Снаряд, угодивший в Спасскую башню, прилетел со
15 О смелых и умелых
433
Швивой горки. Филька видел, как его заправили в ствол
артиллеристы под восторженные вопли мальчишек.
Когда появились раненые красногвардейцы и солдаты
и сказали, что взять Кремль без пушек нельзя: за каждым
зубцом — юнкер, на каждой башне — пулемет, «кровью
истечем, а не возьмем», артиллеристы наконец решились
«пощупать» гнезда юнкеров.
— Попугаем их, братцы? — спросил Туляков.— Ры-
жий не врет,— потрепал он Фильку по пламенным вих-
рам.— Что Рябцев живет в Кремле, и я знаю. А вот в какой
квартире, сейчас уточним.
Туляков влез на колокольню, откуда хорошо был виден
Кремль, и указал артиллеристам цель. Артиллеристы стали
доворачивать одну из пушек, наводить ее, поднимая ствол
на квартиру Рябцева.
Затем заряжающий отвел замок, как дверцу печки, под-
носчик подал ему снаряд — тяжеленный, с острой мордоч-
кой, чуть маслянистый. Заряжающий загнал его в ствол,
и снаряд охотно вошел, причмокнув. За ним дослали мед-
ную блестящую гильзу с порохом. Дверца защелкнулась.
— Товсь! — крикнул Туляков весело.— По белым
чертям, святой Кремль захватившим...
Бородатый наводчик перекрестился.
— Огонь! — скомандовал Туляков.
Его команда совпала со звоном часов на Спасской баш-
не: «Бам!» Башня окуталась дымом, и часы, жалобно за-
гудев, умолкли.
Мальчишки от восторга взвизгнули. Филька подскочил.
А Туляков почесал маковку и сказал:
— Кончилась царская музыка!
Второй снаряд разорвался у подъезда, отбросив про-
летку с лошадьми.
— Нас берут в вилку, господин полковник,— опреде-
лил офицер-артиллерист.
Рябцев не спеша, поигрывая мускулами лица, стал
собирать в портфель бумаги, адъютанты быстро скатали
434
карту, рассыпая разноцветные карандаши. И, не под-
бирая их, направились к черному ходу, куда уже поспешил
артиллерийский офицер.
Лукашу вынесло следом с верхней одеждой полков-
ника и кофейником. Под грохот разрывов все спустились
во внутренний двор, и полковник негромко приказал:
— В Александровское училище. Оттуда удобней руко-
водить боем. Мой командный пункт будет там. Собаку! —
топнул он на вестового.
И Лукаша побежал за сеттером, вспомнив, что при пер-
вых же разрывах снарядов тот забился под диван. Влетев
в кабинет, он стал доставать собаку из-под дивана половой
щеткой. Сеттер упирался, огрызался. Лукаша вспотел,
изнемог. Наконец, отодвинув тяжеленный диван, он взял
упрямого пса на руки.
- Ну слава богу! — сказал он.
И в этот момент Лукашу ослепила молния, он услышал
гром. Лицо его обожгло болью. Он хотел крикнуть и не
смог. В горле бурлило, язык холодел. Впотьмах Лукаша
стал шарить одной рукой выход. Съехав на животе вниз
по перилам, скользким и липким от его крови, он наконец
вышел из здания. Но и на улице не было света.
— Брось собаку, идиот! У тебя же глаза выбиты! —
выругал его полковник.
«Как же я жить буду?» — ужаснулся Лукаша и пова-
лился без чувств, выпустив из рук невредимого сеттера.
ГЕРОИ НЕ УМИРАЮТ
Остановившись перевести дух у храма Христа Спаси-
теля, Вячик-мячик стал свидетелем меткости стрельбы
красной артиллерии. Она била отовсюду и громче всех
с Воробьевых гор. Над крышей штаба военного округа
вдруг возник черно-красный смерч, и в его вихре с грохо-
том исчезла украшающая его башенка. Это было так
435
страшно, что Вячик-мячик упал от страха. Даже когда он
добрался к своим в Александровское училище, перед его
глазами все еще стоял этот огненно-черный смерч, а в
ушах гудело эхо взрыва.
В вестибюле Вячик встретил своего двоюродного брата
поручика Ровного. Тот был какой-то растерянный, невни-
мательный. А Вячик сыпал ему скороговоркой:
— Я был в самом штабе красных! Там главным Штерн-
берг. Знаменитый профессор астрономии. Не было при-
целов, поставил к пушкам профессора математики Гопиу-
са. Не было снарядов, доставили с мызы Раево. Не было
винтовок, нашли в эшелоне на путях сорок тысяч. Раз-
дают всем солдатам и рабочим. Отряды красногвардейцев
едут из всех подмосковных городов. Из Тулы оружейники.
Из Иванова ткачи. Ждут балтийских моряков из Петро-
града.
— Ты что здесь разводишь панику, гимназист? —
схватил его за шиворот какой-то перебинтованный офицер
с сумасшедшими глазами.— Ты агент большевиков? Подо-
сланный?
— Я скаут! Я говорю только правду. Я был в самом
штабе красных. Я все узнал... Если вы сдадитесь, вам
сохранят жизнь. Это сказал профессор астрономии Штерн-
берг...
— Значит, по-твоему, наша песенка спета?! Изрублю
каждого, кто так думает! — офицер сорвал с лица бинты,
и Вячик угадал в нем Рында-Бельского, неузнаваемо
обезображенного.
— Я не вру! Будет обстрел! Будет...
Только успел выкрикнуть Вячик эти слова, как раздал-
ся страшный грохот и на головы всех посыпалась штука-
турка. Рында-Бельский скрылся в меловой пыли, как
дьявол в преисподнюю. Но ненадолго. Вячик получил от
него такую трепку, из которой не вышел бы живым, не
трахни в угол дома еще один снаряд. Осколки высадили
окна вестибюля, и все повалились на пол.
436
Запомнилось Вячику, как в зал вошел очень бледный
полковник Рябцев и сказал:
•— Приказываю пробиваться в Кремль.
— Поздно! Юнкера уже выходят из его ворот с под-
нятыми руками. Без вашего приказа! — ехидно крикнул
Рында-Бельский.— Но я красным не сдамся! — И, выхва-
тив пистолет из' кобуры, Рында-Бельский выстрелил в
себя.
— Это конец! Если такие, как он, вот так умирают,—
сказал Рябцев.
...Стеша очнулась только через несколько дней в чужой
комнате, на чьей-то постели. Оглядевшись, она поняла, что
находится у кого-то из соседей. Но почему она очутилась
здесь? Где хозяева квартиры? Недолго раздумывая, Сте-
ша вышла из чужой квартиры и поспешила домой.
Их жилье было на запоре. Растерянная, вышла Стеша
на улицу и увидела старушку нищенку, которой не раз по-
давала копеечку. Старушка, завидев ее, подошла, вынула
из сумки кусок хлеба и протянула его Стеше, сказав:
— Покушай, сиротка, спаси тебя Христос!
— Какая же я сиротка? У меня папа. У меня мама.
Старушка заплакала и сквозь слезы тихо сказала:
— На Новодевичьем кладбище твоя мама! Под крем-
левской стеной твой папа!
Стеша не помнит, как очутилась она на Новодевичьем
кладбище. Здесь было столько свежих могил, что среди
них не нашла она материнскую. Кого-то еще хоронили.
Слышалось унылое пение попов и'плач родственников.
Ни одного знакомого лица. Хоронили все больше людей
в военном — юнкеров и офицеров.
И вдруг Стеша увидела Фильку. Шел он заплаканный.
— Мы Глашу похоронили,— проговорил он, всхлипы-
вая.— Вон там, под деревьями, она будет лежать...
-— А где наши, не знаешь? — шепотом, словно боясь
разбудить мертвых, спросила Стеша.
437
— На Красной площади,— проговорил, отирая слезы,
Филька.
— Андрея не встречал?
— Нет. Пойдем на Красную площадь. Туда все ребята
побежали. Наверно, и Арбуз там.
Над Красной площадью проносились осенние тучи. В их
разрывы изредка проглядывало солнце, освещая стену
Кремля, под которой резко выделялась черная земля, за-
бросанная еловыми ветками и грудами венков.
Люди шли и шли мимо, снимая шапки, кланяясь,
крестясь. Неподвижно стояли на посту солдаты и красно-
гвардейцы. К ним подошли Стеша и Филька, робея, чтобы
спросить, не похоронен ли здесь отец Стеши.
И вдруг один из солдат с перевязанной рукой, стоявший
на посту, закричал:
— Дочка! Стеша!
Это был отец Стеши. Она прильнула к нему, а он за-
шептал:
— Не плачь! Не будем слез лить. Мы отомстим им за
всех. За нашу маму. За всех погибших.
Сдерживая слезы, Стеша спросила, не встречал ли он
Арбуза.
Отец пожал плечами, а какой-то солдат с забинтован-
ной головой, на которой едва держалась папаха, сказал
с широкой улыбкой:
— Не убили его! Прострелили здорово, гады, когда он
за баррикады прыгнул за упавшей винтовкой. Хотел я ему
помочь, а меня тоже в лоб железный воробей клюнул.
Ухватил я мальчишку в охапку — ив госпиталь. Доктора
ко мне. А я им приказываю: моя рана подождет, у маль-
чишки крови меньше. Давайте его штопайте. Это защит-
ник баррикады. Герой! Перед всем народом за него отве-
чать будете.
— Да где ж сейчас-то Андрей? — прервала солдата
Стеша.
— Заштопали доктора приятеля моего, Арбуза. Все
438
раны крепко залатали. Ну он вскоре очнулся и спросил
меня: «Как там дела, дядя Сидор».— «Наша берет!» —
сказал я. Он успокоился и заснул. Ищите его в госпитале.
Филька и Стеша отыскали указанный солдатом госпи-
таль, но Арбуза там не было. Там лежал с забинтованной
головой командир полка Померанцев, который сказал:
— Знал я такого паренька по прозвищу Арбуз. Его
раны были хорошо штопаны, забинтованы, но уж очень
бойкий был мальчишка. Когда он спал, вбежали красно-
гвардейцы с завода Михельсона. Андрей проснулся, когда
михельсоновцы закричали: «Ура! Наша взяла! Юнкера
сдались! Кремль освобожден!»
Мальчишка, забыв про свои раны, вскочил с кровати
и тоже стал кричать «ура!». Швы на ранах разошлись,
и от потери крови он умер.
Фильке и Стеше не поверилось, что человек мог умереть
от радости.
Они спросили медицинских сестер, как была фамилия
умершего мальчика. Сестры ответили, что его фамилия
была Андреев.
— Это не Арбуз! — сказал Филька.— Их фамилия
Павловы. Я знаю. Наши дедушки, бабушки из одной де-
ревни.
И Филька и Стеша побежали искать Арбуза.
Но они так и не нашли Андрейку. Историю про маль-
чика — героя баррикады рассказывали многие, и все по-
разному. И называли разные имена. Одни говорили, что
его звали Павликом, другие — Андрейкой. Девушки из
Союза рабочей молодежи «Третий Интернационал», сами
побывавшие под огнем белогвардейцев на баррикадах,
говорили, что руководитель их отряда Люся звала этого
мальчика с голубыми глазами Васильком. А ребята из
кузнечного цеха утверждали, что его звали Арбузом.
Наверно, их много было, геройских мальчишек. И много
их погибло, помогая отцам и братьям отстоять Советскую
власть.
439
Одного из таких героев увидел во время похорон жертв
Октябрьских боев в Москве Джон Рид, американский жур-
налист, написавший потом книгу под названием «10 дней,
которые потрясли мир» о том, как победила Великая
Октябрьская социалистическая революция.
...Узнав, что юный герой был тяжело ранен при защите
баррикады и умер от бурной радости, услышав о нашей
победе, Джон Рид улыбнулся ему как живому.
— У тебя счастливая смерть, московский Гаврош! —
сказал он, бросая горсть земли в братскую могилу.—
Хотел бы и я умереть вот так в победном бою за свободу.
А друзья Андрейки не поверили в его гибель.
— Нет, нет, не погиб Арбуз! — убеждала Стеша Филь-
ку.— Не таков он, чтоб поддаться смерти.
— Не таков, не таков! — поддакивал Стеше Филька.—
Он наверняка где-нибудь воюет. Говорят, на Дону бело-
казаки против нас поднялись. На помощь шахтерам туда
матросы из Питера поехали. Наверняка Арбуз к матросам
пристроился!
Вот так убеждали они друг друга, мечтая тоже попасть
на войну с белогвардейцами и где-нибудь на полях сраже-
ний за Советскую власть встретиться с веселым, храбрым,
никогда не унывающим Арбузом.
ВЕЧЕРА
нА укомовских
СТОЛАХ
КомсомолЬские
paccka^bi
КАК НА СЪЕЗД ЕХАЛИ
— Больше всего на свете полюбили мы тогда собра-
ния и заседания,— так начал свой рассказ Гришуков о
приключениях деповских ребят в первый год революции.—
Бывало, хлебом нас не корми, дай только собраться, из-
брать президиум, секретаря, председателя, и пошли «ста-
вить вопросы на попа»: «Есть ли бог, а если нет, то по-
чему?», «Что такое любовь?», «Когда будет мировая рево-
люция?» и так далее. Любой вопрос могли обсудить, по
каждому высказать мнение. Свое мнение! Судьбой-то на-
шей, бывало, никто не интересовался, не то что мнением,
а теперь мы сами судьбы решаем. Последние стали
первыми.
Прежде нашего брата отовсюду в шею, а теперь мы,
красная молодежь,— опора будущего. Нас туда, нас сюда,
нам слово дают: товарищ такой да товарищ сякой — деле-
гат, депутат, уполномоченный. Мы ведь не сами по себе —•
представители. У нас свой союз есть — социалистической
молодежи.
Это нам винтовки доверены Совет охранять. Мы бан-
дитов бьем. Мы власть на местах укрепляем. И голодно и
холодно бывает, и вражеская пуля стережет из-за угла.
Все нипочем. Пробудились, творим историю.
И хочется нам привлечь всю молодежь, объединиться.
Встрепенулись, когда услышали — собирается в Елатьме
первый уездный съезд красной молодежи.
И не стало у нас другой мечты, как на съезд, на съезд!
Отцы-матери отговаривать: куда в этакую даль, маль-
чишки, за семь верст киселя хлебать! Чего вы там не вида-
442
ли? Медом, что ли, вас манят? Зимнее время, одежонка
плохая, на путях банды...
Старыми понятиями иные еще живут, не знают, что для
нас мед, какая одежа нам душу греет. А нам даже странно,
что мы раньше без таких интересов жили. Прозябали, ко-
нечно. И как это в других странах люди без революции об-
ходятся? Скучно там молодежи, чем дышать?
А нам — свежий ветер в лицо. Что ни день, то новое.
Вот и съезд — это же праздник, всему миру свидание и ве-
ликая цель. Союзов стало как грибов после революцион-
ного ливня. Тут и наш социалистический, рабочий, и ЮКи,
ШТУКи, и даже СММ — союз монашеской, или монастыр-
ской, что ли, молодежи. Был и такой. Создали его послуш-
ники знаменитого Саровского монастыря. Надоело горю-
нам, что их святые монахи под видом послуха эксплуати-
руют вовсю, не соблюдая ни божеских заповедей, ни вось-
мичасового рабочего дня.
Всех революция пробудила, отовсюду молодые голоса.
Да только звучат по-разному, не получилась бы какофо-
ния какая-нибудь. Вот и задумали мы спеться на один мо-
тив, желательно — Третий Интернационал.
Тревожимся, как оно там произойдет, в Елатьме? Город
без рабочей прослойки, гимназический. Революционных
традиций нет. Недавно отличился белогвардейским вос-
станием. Получили указание — избрать одного делегата
от пяти. Избрали. От слесарских учеников — меня, от ли-
тейной— Леньку, от паровозников — Максима и Гриш-
ку и, конечно, нашего главного говоруна Сергея Ер-
макова.
Делегация идейно сильная, но небольшая. Не остать-
ся бы в меньшинстве при решении главных вопросов.
И задумали мы привлечь рабочую молодежь из Еремши.
Решили заехать по дороге в это заводское село да и при-
хватить оттуда ребят побойчей. Слыхали, там тоже социа-
листический союз есть.
Прибежали на постоялый двор, нашли еремшинских
443
возчиков из артели «Красный металлист» •— они для свое-
го производства на нашей станции полосовое железо полу-
чали — и сняли перед ними шапки:
— Подвезите, дяденьки, нашу делегацию к вашим ре-
бятам!
Посмеялись ямщики: чего это на Елатьму собрались мы
через Еремшу — крюк-то ведь верст пятьдесят с гаком! Ни-
чего, для дела революции никакой гак не страшен. Когда
объяснились — поняли, решили подвезти. Только на оде-
жонку нашу посмотрели с сомнением:
— Ах, делегаты-депутаты, не поморозить бы вас, фрук-
ты дорогие!
А потом поснимали с себя волчьи тулупы, закидали нас,
укрыли, свистнули — и пошел.
Кони — битюги, гривы до пят, ход машист. Ямщики —
богатыри, бороды лопатами, груди колесом. Лошадки как
заржут — снег с крыш сыплется, кучера как гаркнут —
двери в избах растворяются.
Что твои Заляпины: как при выезде из одного села за-
поют удалую, так в другом селе слышится. Отворяй, народ,
околицы, кто там встречный, сворачивай! Еремшинская
ямщина обозом идет. Лучше не связываться. Известно,
у еремши: «Тот не коник, что избу не стронет», «Тот не
ямщик, что коня на спине не утащит».
Сотни лет казеннбй гоньбы эти голоса ставили, веками
буйна силушка ямщицкая вырабатывалась. Во времена
царя Петра, когда по его указу тульские кузнецы в темни-
ковских лесах, на болотных рудах железодельные заводы
поставили, из отставных драгун погорластей приписаны
были к ним ямщики. Чтобы они то царево железо для ядер
и пушек, для ружей и якорей из темных лесов на светлые
реки без устали мчали.
И велено было, дабы не блазнить лесных татей, иметь
езду не тихую, по обычаю купцов, которые едут с товаром,
хоронясь, а громкую, с бубенцами, колокольцами, глуха-
рями. А ямщина добавила: с песней. Чтобы никакие раз-
444
бойнички и с начальством не путали, заслышав удалой,
раздольный напев.
Вот мы с какими потомками на первый наш съезд по-
ехали. С такими не пропадешь.
На постоялом дворе, во время дневки, вынули нас из
тулупов, бережно, как стеклянных. Усадили с собой за
стол. Все ямщики достали из плетеных кошелей по краюхе
хлеба, по луковице. У каждого оказалась деревянная лож-
ка, завернутая в вышитое полотенце. Старшой, сивый ста-
ричина с красным обветренным лицом, достал большую
деревянную чашку.
Ямщики накрошили в нее хлеба, нарезали лука, а стар-
шой вылил в окрошку штоф водки и, перетряхнув, обож-
дал, когда хлеб пропитается.
Одолжив у хозяйк-и постоялого двора две ложки для
нас, он понюхал тюрю и, довольно усмехнувшись, сказал:
— А ну, делегаты, сыграем в чашки-ложки!
И, перекрестив еду, первый подал пример.
— Мы водки не пьем,— робко сказал Сережка.
— А нешто мы пьем? — строго посмотрел на него
старшой.— Мы ее едим! Нам, ямщикам, пьянство в дороге
от дедов заказано. Вот что.
— Ты ешь, ешь, ямщицкой тюрей не брезгуй.
— Согревательная пища. В обед поешь — до ужина
греет!
— А коль середке тепло, и краешки играют. Оттого на-
ши ямщики хотя и не пьют, а всю дорогу поют.
Уговорили нас возчики.
Заправившись такой пищей, мы всю дорогу проспали,
как на печке, тюря нас изнутри грела, тулупы — сверху.
Проснемся, глотнем снежку от жажды и опять спим. Не за-
метили, как вот она и Еремша.
Красиво раскинулось заводское село по обоим берегам
громадного пруда. Смотрим: на льду детвора на коньках
резвится, а из-подо льда водопад бьет. Да какой! Целая
речка, синей радугой изогнувшись, свергается с высоты
445
плотины в кипящее, пенящееся бучило. Гремит, ревет.
Столетние дубы, вбитые в русло, как частокол, шатает.
Ярится река — работы просит.
Когда-то огромный дубовый вал крутила. А он подымал
большущие молоты. Плющили они железные чурки в лист.
Из тех листов первые пароходы клепали в Сормове.
А теперь что: замки, шпингалеты, угольники. Для мел-
кой скобянки такая силища не нужна. Шумит река беспо-
лезно. Тратит зря силу на буйство, как еремшинская моло-
дежь, бывало, до революции на кулачные драки.
Ох и большие же здесь бывали ледовые побоища на
масленицу! Одна слобода на другую — ломовая на кузнеч-
ную. Зачинали малыши, вступались подростки, за ними
парни, а под вечер, после работы, выходили на лед пораз-
мяться бородачи.
И начиналась потеха. У кучеров в кулаках вся сила,
у кузнецов — в плечах. Как вдарят — гул идет! Не будь
меховых шапок да рукавиц, так никакие бы крепкие голо-
вы не выдержали.
На эти побоища, бывало, как на спектакли, купцы из
соседнего Кадома жаловали. Помещики из имений съезжа-
лись. Пари держат, подбадривают, угощают любимцев си-
лачей крепкими настойками. Стравляют рабочий народ
себе на потеху.
Так бы оно и дальше продолжалось, да повернула ре-
волюция рабочий кулак на буржуйскую голову. Нашла
и еремшинская молодежь, куда девать буйну силушку.
Вот он, барский дом, над прудом, весь огнями горит.
Но не помещичий бал в нем, а вечер рабочей молодежи.
Не кисейных барышень кружева, не золотые погоны кава-
леров освещают лампы-молнии, а пролетарские лица.
Ввалились мы, и сразу — митинг.
Вышел на трибуну Сергей Ермаков. Доложил существо
вопроса.
— Послать делегацию на красный съезд! — так ре-
шают еремшинцы единогласно и тут же устраивают вы-
446
боры. Одного от пяти, согласно инструкции, но по своему
обычаю. Тянут ребята жребий из шапки: кому выпадет
счастье, тот и поедет.
Накрошили два десятка бумажек, по числу членов Сою-
за молодежи, на четырех написали «па съезд», и вот четве-
ро счастливцев, развернув трубочки, оказались избран-
ными.
Но Сережке этого мало, решил для формальности про-
голосовать. И по своей ораторской привычке провозгла-
сил:
— Итак, товарищи, разрешите вышеназванных ребят
считать передовыми представителями еремшинской моло-
дежи. Кто за это, поднимите руки!
В ответ — молчание. Не поднимаются руки. Не поймем
почему.
Вдруг в тишине один парень возвещает басом:
— Ище чего захотел? Здесь дураков нету. У кого это
рука подымется посчитать себя перед всем светом отсталей
своих товарищей? Эдак не пойдет!
И весь зал как грохнет:
— Неправильно!
Звонили в колокольчик, свистели, шикали всем прези-
диумом, наконец успокоили массу, и, утерев пот со лба,
Сергей извинился:
— Конечно, все вы передовая рабочая молодежь, това-
рищи, это ясно. Но... делегат потому и делегат, что он дол-
жен быть кем-нибудь избран. Давайте согласимся послать
этих ребят, одного от пяти, согласно инструкции.
— Либо никого, либо ехать всем вместе!
— К шутам инструкцию!
Бушует зал, как еремшинский пруд в половодье. Рас-
терялся Сергей. Перешептывается со старшими товари-
щами, еремшинскими большевиками, сидящими в прези-
диуме. А те его предупреждают, посмеиваясь:
— Да, не терпят у нас ребята выскочек, если кто перед
товарищами загордится, сразу по шапке бьют. Это надо
447
учесть. Если мы четверых из всей массы выделим, их сейчас
же, не отходя от клуба, вздуют!
— Нельзя же послать всех вместе — двадцать чело-
век! Такую ораву даже и не прокормят,— ужаснулся
Сергей.
Засмеялись еремшинские в президиуме:
— А если мы их отправим на своих харчах? От такой
дружной команды беды на съезде не будет.
И что же? Уговорили.
На радостях подхватили ребята Сережу и давай качать
до тех пор, пока не уронили.
Радуются все возможности в городе побывать, людей
посмотреть, себя показать, а рабочие-металлисты им дело-
вые наказы дают:
— Вы там, кстати, небольшое дельце проверните, на-
счет электричества. Пошлем с вами пару монтеров: помо-
гите им динамо с парохода снять. Привезете — честь вам
и хвала, поставим на плотине электростанцию.
— Главное, лампочек там этих постарайтесь достать,
которые без керосина светят,— наказывает какой-то ста-
рик, черный лицом от железной пыли-копоти.— На паро-
ходах такие видал. Вот бы нам в дома!
— Ишь чего захотел, жукарь!
— Ему подай, чтобы старуха и варежки вязала при
электричестве, вот буржуй!
— Нет, братцы, оно не для шуток, а для большого дела
пойдет Станки крутить — вот!
— Ну ладно, ладно, пущай динамо везут, тогда на ме-
сте разберемся.
В конце концов решают: выдать делегатам на двоих по
тулупу, а также сковородок, вьюшек, подков, гвоздей и
прочих скобяных изделий для промена на харчи.
Наутро собрали обоз. В розвальнях новые кошевки.
Свежее сено накрыто овчинными одеялами.
Ничего еремшинцы для своей молодежи не пожалели.
Снарядили ребят под лозунгом «Знай наших». На всех
448
новые рубашки, валяные сапоги с узорами, шапки заячьи,
рукавицы овчинные. Ребята мордастые, коренной ерем-
шинский пролетариат. И вдруг видим, один интеллигент
ковыляет, в пальтишке и даже в очках. Что за птица? А это,
оказывается, сын доктора. Как быть? Испортит все дело!
Оказывается, он с детства с рабочими ребятами играл и
по дружбе они его в свой союз молодежи приняли. Правда,
с годичным кандидатским стажем. И все потому, что отец
его, эксплуататор наемного труда, держит в своих когтях
трудящуюся девушку как домработницу.
— Очень нужный нам парень, грамотный, все резолю-
ции наизусть пишет! На съезде пригодится,— говорят де-
легаты.
— Ладно, с совещательным пройдет, сажай его, чтоб
не замерз, где потесней компания,— командует Сережка.
А вслед за интеллигентом еще одно чудо: громоздится
на сани с променным скобяным товаром, предназначенным
нам на харчи, старик в длиннополой шубе, в бобровой шап-
ке, как у боярина. Кто таков, зачем? А это главный казна-
чей артели Савва Исаич. Доверенное лицо.
На каждую подводу в кучера снаряжен бородач с об-
резом.
На весь обоз две гармонии. Под каждой дугой коло-
кольчик. На хомутах бубенчики. На сбруе глухари. В хво-
стах и гривах ленты. А над дугами — кумачовые флажки.
Вот так красная молодежь на свой первый съезд ехала.
Летим, гремим, звеним; на морозце и полозья саней, как
скрипки, поют.
И чем дальше, тем больше людей набирается, катимся,
народом обрастая, как снежный ком с великой горы.
Правда, не без шуток.
В одном селе наш обоз за свадебный поезд приняли.
Шустрый дьячок церковные двери открыл да так на папер-
ти с разинутым ртом и остался. В другом — сочли за гулли-
вую банду. Околицу на запор, заслонили стогом сена и по-
верх дуг — залп из ружей.
449
— А ну, не замай, держи около!
Хорошо, время было дневное — объяснились:
— Мы красная молодежь! На съезд едем!
При огнях подкатили к большому селу — первому ноч-
легу. Здесь неожиданно проявил себя Савва Исаич.
В одном из больших домов шел не то митинг, не то соб-
рание. Тогда ведь и в деревнях пустых вечеров не бывало.
Оживился Сережка: ему бы только где выступить!
Выскочил из саней — и к трибуне разогреться с мороза.
Самыми красивыми словами доводит идею объединения
всей красной молодежи в один союз. С лету добивается ре-
золюции — послать на съезд делегатами местных ребят
от сохи. Приветствует нас крестьянский народ.
И вдруг вылезает ему на смену Савва Исаич в своем
поповском длинном пальто, снимает боярскую шапку и го-
ворит:
— Уважаемые крестьяне, бывшие мужички, поручено
мне, между прочим, пользуясь подходящей оказией, на-
помнить вам, что задолжали вы нашей артели «Красный
металлист» немалую недоимочку, а именно...
Раскладывает перед собой толстенную бухгалтерскую
книжищу, надевает на слоновый нос очки и начинает вы-
читывать:
— Гвоздочков, вот тут записано, столько-то ящиков
брали, пшена не давали. Подков столько-то дюжин наши
кузнецы наковали, а натурой за них не собрали. Полведер-
ников, подойников, железных рукомойников опять же при-
обретали, а мучицу до новою урожая задержали...
Вычитывает и бороду при каждом подсчете гладит.
Повытянулись лица мужичков.
— Савва Исаич, да ведь это должок еще времен цар-
ских!
— Позвольте, товар-то делан рукой пролетарской!
Честью прошу!
— Где же ты раньше был, казначей?
— Ждал, поди, пока соберешь продотряд? Ишь по-
450
явился с какой гвардией. За горло хочешь взять? Это что
же получается, эй, солдаты!
Солдаты, известно, всему делу голова. Выскакивают
и в протест:
— Никаких царских долгов! Без аннексий и контри-
буций! Долой!
Обрезы у них под шинельками затворами гремят.
Шум поднялся ужасный. Вот как дело обернулось:
вместо рабоче-крестьянской смычки получается стычка!
Тянем за полы Савву Исаича, а он знай свою бухгалтерию
проповедует:
— Должок, должок за вами... Еще вот шестеренки для
молотилок... А вот...
Наконец сташили мы его с трибуны и выпустили Сереж-
ку. Уж он агитировал, агитировал, бил себя кулаком
в грудь. Насилу успокоил волнение масс. Охрип, волосы
вспотели. И в результате такая была резолюция:
«Ежели они действительно делегаты — напоить, на-
кормить и на дорогу харчей дать».
Народ оказался гостеприимный. На ночь разобрали нас
по домам. Везде угощение, всюду разговор душевный, ка-
кие на свете новости, как будет дальше, о планах жизни.
Попали мы с Сережкой в какой-то дом к хозяину вы-
дающегося ума. Под образами стопка книжек. А вся чи-
стая горница кадушками с медом заставлена.
— Вот,— говорит,— юноши, самое праведное богат-
ство, добытое честным трудом. Желаете, каждого из вас
обучу, как стать богатым, не эксплуатируя чужого труда.
Поступайте ко мне в ученики, будете счастливы, как
Ваня.
И представляет нам застенчивого кудреватого парень-
ка в белой домотканой рубашке.
— Второй год обучается у меня Ваня пчеловодству,
а на третий год получит в премию бочонок меда на свадьбу,
хе-хе-хе! Женится, заведет себе пчельник и будет богатеть,
богатеть... Так ведь, Ванек?
451
Парень кивнул кудреватой головой.
— Да, позавидовать можете такому человеку, в жизни
у него полная ясность. Вот и вам бы так пчеловодному
делу обучаться. Куда вы едете, зачем? Почему в дороге,
в тревоге?
Налила нам хозяйка жирных щей, поставила пирог
с кашей, налила медовой браги. Любо нам стало, и пошли
рассказывать про все тревоги. Как Советской власти помо-
гаем, как ловим контру, как стреляют в нас из-за угла.
Пчеловод только ахает:
— Ай-яй-яй, страшно! Ай-яй-яй, беды какие, слышь,
Ваня? Ой, не сносите вы головушек! Не доживете до сва-
деб, как вот ученичок мой! А дальше-то будете как, неужто
всю жизнь в такой канители?
— А как же, подрастем, в Красную Армию пойдем, бе-
ляков бить. Побьем — дальше пойдем, за мировую рево-
люцию...
— Погибнете,— пугается пчеловод,— погибнете.
— А нам не жалко! Нас много таких! Какие-нибудь да
останутся, наше святое дело продолжат, чтобы не было
эксплуататоров на земле! — задорим старика.
—• Да ведь какие эксплуататоры, меня вот тоже так
обзывали не раз, а кого я эксплуатирую? Только пчелу!
Но это нам и бог велел.
— А Ваню? — шутит Сережка.
— Ах, да какая же это эксплуатация? Ваня — мой уче-
ник, добровольный помощник. Он от меня больше поль-
зуется, чем я от него. Верно ведь, Ванек?
Кивает кудрявый, а сам к нам льнет:
— Ну, а чего дальше-то, ребята, как это будете миро-
вую революцию-то делать?
— А уже она делается. В Германии, например... Опять
же в Венгрии.
Мы за словом в карман не лезем. И так это все любо,
что и бабушка с печки слезла, и девчонки не спят — дочки
пчеловода. А у тихого Ванечки глаза звездами горят.
452
Понравились мы в семье пчеловода. Почти до свету
проговорили. Все жалели нас, опасались за молодые наши
жизни, уговаривали остаться: дела нам всем хватит на
пчельнике
И старик просил, и хозяйка заботилась, и дочки ласко-
во за руки брали. Ну, ей-ей, чуть не соблазнились мы с Се-
режкой, кабы не пролетарская наша закалка.
Мы-то не соблазнились, а вот Ванюшка соблазнился.
Тронулись мы на рассвете, смотрим, что-то в наших санях
лишнее, тесновато как-то в плетеной кошеве. Хвать-по-
хвать, а это лишний пассажир. Кто же это к нам вскочил
зайцем? Глядь — Ванюшка! Вот тебе и раз — это он с на-
ми собрался мировую революцию делать, не побоялся
опасностей и от своего благодетеля тайком сбежал.
— Куда же ты, Ваня, от такой тихой жизни?
— Пока на съезд, а там видно будет,— тряхнул кудря-
ми парень.
— Да ведь никто не выбирал тебя, Ваня. Чей же ты
представитель?
— А я сам от себя буду.
— Сам себе делегат?
Хохочут ребята, но парня не гонят. Как его обижать,
он не просто в чужие сани вскочил, закатил перед тем два
бочонка меду, свое жениховское приданое. Все, что зара-
ботал за труды свои, не пожалел ради будущего!
— Это,— говорит,— в общий котел: чай пить будем на
съезде.
Прихватили мы его с собой не то всерьез, не то для за-
бавы.
Мчится наш поезд санный, колокольцы звенят, глухари
гремят, железные подреза, как скрипки, поют. Оркестр, да
и только! Морозная пыль из-под копыт. Ветерок на спу-
сках.
Мы и поем, и шутим, и, спрыгнув с саней, с конями
перегоняемся. А Сергей Ермаков, как руководитель деле-
гации, уму-разуму учит казначея нашего Савву Исаича,
453
чтоб он на собраниях зря не болтал. Сорвет нам предсъез-
довскую политику.
— Ничего,— усменулся в бороду казначей,— припуг-
нуть мужичков старыми грехами не вредно, добрей к ново-
му станут.
Второй ночлег наметили мы за Окой: там от банд поспо-
койней. Но попалось на пути большое красивое село Нав-
ра: внизу заливные луга, по горам дремучие леса. Взлетаем
в околицу, намереваясь проскочить мимо, но не тут-то было.
— Смотри — крашены дышала, видать, еремша при-
шла?
— Колокольчики-бубенчики, еремшинские птенчики.
— Знаменитые кучера, с горы кубарем, а в гору пеш-
ком! — шутят деревенские.
— Эй, не замай: что у навринца на языке, у еремшинца
в кулаке,— отвечает наша ямщина.
— Известно, в Еремше ребят не родят — на наковаль-
нях плодят, кованые башмаки, железные кулаки,— смеют-
ся навринцы.
— Узнают петуха по крику, Навру — по вру!
— Ладно, побасками сочтемся, далеко ли путь дер-
жите?
— На съезд молодежи! На красный съезд!
Так перебрасываемся шутками с ребятами молодыми, с
бабенками удалыми, придерживая коней, чтобы собак
не давить. И чуем, что-то в селе пахнет жареным. Почему-
то не в субботний день бани топятся над ручьем. Бабы на
крылечки босые, в подоткнутых юбках выскакивают. Что
за уборка, к какому празднику готовятся?
Поводит длинным носом Савва Исаич и спрашивает:
— Что это у вас за праздник, каких гостей ждете?
— Да вас, Савва Исаич, кого же! — кланяются ему
старики, снимая шапки, как до революции.
— Ай слух раньше нашего звона дошел? Вспомнили
про долги — решили угощеньицем откупиться? — усмеха-
ется казначей.
454
— Да уж угостим гусями, пирогами, жаркими бань-
ками.
•— Так-так, дело доброе,— приглаживает Савва Исаич
бороду и нам своими большими, как у совы, глазищами
подмаргивает: вот, дескать, что делает правильная поли-
тика, стоило в одном селе долговую книгу предъявить, как
в другом — честью кланяются. Без всякого спору об
аннексиях.
Кучера наши тоже носы по ветру, коней ко дворам
и объявляют постой.
Нам бы на съезд поторопиться, а Савва Исаич агити-
рует насчет баньки.
— Останемся здешнюю молодежь всколыхнуть! —
поддержал Сережка.
Ладно, всколыхнули. Ниспровергли руководства како-
го-то местного культпросветского кружка, под аполитич-
ным названием «Рассвет», где захватили власть поповы
сыновья. Мы переименовали его в «Красный рассвет».
Избрали и здесь двух делегатов от сохи.
После официальной части объявили вечер смычки
рабочей и крестьянской молодежи с музыкой и танцами.
Как сел за рояль сын доктора да как ударил по
клавишам, так из-под пальцев только что живые птицы
не вылетали, а звуки играли, звенели и пели на разные
голоса: и ручьями журчали, и громами разговаривали.
Старался интеллигент.
Но странное дело: веселья не получилось. Что-то было
не так. Девушек, например ни одной. Куда девались? Да
и сельские ребята какие-то робкие, настороженные. Словно
ждут чего-то, а чего — неизвестно.
Так и разошлись по домам в какой-то неопределен-
ности... Но горячие пироги, жареное и пареное мясо,
сладкая медовуха несколько поуспокоили нас. И мы засну-
ли в чистых горницах не хуже кучеров наших, всласть
попарившихся в навринских банях. Спим чистые, невин-
ные, как младенцы. И вдруг пробуждает нас ржание
455
коней, топот ног, хлопанье дверей, злая ругань. И больше
того — толчки и пинки. И непонятный вопль наших хозяев:
— Караул! Ратуйте! Медведь!
Какие там медведи? Чуем, терзают нас какие-то поли-
тические противники.
— Вот вам за красный съезд!
— Бей докрасна, кто чужое ест!
Дают тумаки, бьют и приговаривают.
Вначале мы растерялись, а потом, как раздался крик
«наших бьют», поднялись, как от трубного гласа, все
еремшинцы — слесари, токари, паяльщики, молотобойцы,
бородатые кучера и даже старина Савва Исаич с полатей
сиганул.
Уж если еремшинец, воспитанный с детства на това-
риществе, заслышит «наших бьют», он на такой призыв
не только с полатей, с того света явится.
Высыпали мы из тесной избы на широкую улицу и при
лунном сиянии увидели странную картину. Куда ни
глянь — всюду, как привидения, еремшинцы, выскочившие
в нижнем белье, схватились с неизвестными в шинелях
и полушубках.
Не ожидая отпора, смешались неизвестные бандиты.
Попробовав еремшинских железных кулаков, схватились
за оружие. Но выстрелы только разъярили драку. Как
ухватят бородачи-кучера такого нахала за руки, за ноги,
раскачают да о бревенчатую избу со всего маха кинут.
И лежит потрясенный бандит безучастно. Где уж драться,
слово-то бранное и то произнести не может, молчит, только
звездам подмигивает.
Окончилось ужасное побоище к утру. Изрядно по-
мятых бандитов перевязали еремшинским способом, как
буянов: посовали в мешки, под шеями бечевками завязали
так, что торчат одни головы — усатые, бородатые, лысо-
ватые, чубатые — и вращают глазами.
— Ну, чьи вы, откуда свалились, гости незваные? —
спрашиваем их.
456
— Это вы таковы, мы-то званые! — очухавшись,
отвечают бандиты.— Для нас были бани топлены, медову-
хи варены. А вы раньше нашего заявились. Нахально!
Чужой пар выпарили, чужую брагу выпили. Вот мы и били
вас.
— Интересное дело,— догадывается наш руководи-
тель Сергей Ермаков,— как же это вы так, товарищи
навринцы, готовили пир для банды, а угостили красную
молодежь? За кого же вы, за красных или за белых?
Молчат навринские старики, глаза в густых бровях
прячут лукаво. Дипломаты!
— Знаю я их, навринцев,— вступается Савва Исаич,—
двойственный народ. Они еще и при старом режиме двум
богам молились. И святым угодникам в церкви свечки
ставили к образам, и нечистым лешим в лесу корки хлеба
на пеньки клали.
— А как же,— смиренно оправдываются навринские
старики,— живем на краю лесов муромских, исстари
привыкли и власть почитать и ублажать разбойничков.
— Да ведь это же не разбойники, а бандиты!
— Известно. Благодарствуем за избавленьице!
— Избавленьице... Вы-то избавились. А вот нам-то
каково — кому руку прострелили, кому ногу, у кого глаз
подбит, у кого нос на сторону... Как же теперь на съезд
нам явиться? — ругается Ермаков, прикладывая к синяку
под глазом медные пятаки и пряжки.
— То-то и оно,— соглашаются навринцы,— сильна
была банда, нешто бы мы своими силами с ней управились?
Спасибочко вам, выручили. Только уж не выпускайте их
на волю — как доедете до Оки, так в полынью да и под лед.
Мешков не жалейте.
Оказывается, в ночной стычке одолели мы банду знаме-
нитого Медведя, царского офицера Медведева, не признав-
шего Советскую власть. Набрал он всяких отщепенцев и
бесчинствовал в здешних лесных местах. Облагал окрест-
ные села и деревни данью. Обязывал по очереди кормить,
457
поить, угощать хмельным, парить в банях. Непокорные
села на дым пускал.
Вот почему и пахло в Навре жареным. Вот отчего и
девчат молодых не было, всех невест в ожидании банды
навринцы по другим деревням отправили.
— Ай, ловко они нашим заездом воспользовались!
Ахти мне,— причитал Савва Исаич, разглядывая шубу,
порванную пополам, шапку, в навоз втоптанную.—
В чужой драке всю одежу спортил! Что я старухе скажу?
Ему-то еще ничего. Еремшинские ребята огорчились
куда больше. Докторского сына у них тяжко ранили. Не
повезло интеллигенту: получил сразу две пули в живот.
Лежал в санях, накрытый тулупом, и извинялся:
— Вы простите меня, товарищи. Все настроение вам
испортил. Досадная случайность. Не расстраивайтесь,
пожалуйста, подумаешь, что значит один совещательный
голос... обойдетесь...
Но эти слова еще больше терзали ребят.
—- Потерпи до Елатьмы. Довезем, а там у тебя дядя
доктор, вылечит.
Всю дорогу сани от толчков берегли. И на руках внесли
в приемный покой. Там всем потерпевшим раны, царапины
перевязали, и они явились на съезд, как с войны.
Елатьма нас встретила с почетом. А как же — впереди
летела слава — победители Медведя. С ним уездные
власти всеми вооруженными силами справиться не могли,
а мы его, как кота в мешке...
И надо сказать, убили позором. По всем деревням, на
которые он страх наводил, провезли мы белобандита.
Старухи на его голову помои выплескивали, мальчишки,
вскочив на запятки саней, изловчались окропить несвятой
росой. Девчата, видя такое поношение, стыдливо хихикали,
гремели хохотом мужики.
Хозяевами вошли мы в бывший купеческий дом, овевае-
мый красными полотнищами со. словами: «Привет, при-
вет...» Мандатная комиссия сразу признала нас. Каких
458
же еще нужно делегатов? Даже Ванечка — белокурый
беглец, и тот пришел, оформили. Приняли и его дар — две
бочки меда.
Попытались проскользнуть за нами и делегаты СММ,
мы их на последнем перегоне нагнали и до города подвезли.
Кормясь подаянием, они пешью, как побирушки, шли.
Но не повезло им. При виде их монастырских подрясников
вся комиссия на дыбы:
— Вы что, поповское влияние желаете протащить? Не
выйдет!
— Смилуйтесь,— канючили саровские послушники,—
ведь мы ж самые разугнетенные пролетарии. Над вами
уже буржуев нет, а над нами еще монахи царствуют. Они
наверху попоют-покадят да за трапезы, а мы внизу, в
сырых подвалах, киснем. Из ворохов медных денег, на-
киданных верующими в тарелки и кружки, серебряные
монеты выбираем от зари до зари! Погибаем! За лучшее
будущее бороться хотим!
— Борцы! Вот если бы вы прикатили на реквизирован-
ной игуменской тройке, мы бы вас прямо в президиум...
А так...
...Чем окончился наш первый уездный съезд, известно.
И спорили мы до хрипоты. И чай пили по вечерам до поту
с Ванюшкиным медом. И за самоваром мирились. В конце
концов решили — вступить в Российский Коммунисти-
ческий Союз Молодежи, кратко наименованный РКСМ, и
впредь зваться комсомольцами.
С такой резолюцией разъехались по домам делегаты,
а еремшинцы еще и с подарком.
Пока мы вопросы обговаривали, Савва Исаич не зевал.
Узнав, что всем делегатам полагается казенное доволь-
ствие, казначей променял всю скобянку на мед, на масло.
Где нужно, подсластил, где нужно, подмаслил, и с одного
реквизированного купеческого парохода так тихо увез
динамо-машину для выделки электричества, что елатом-
ские обыватели только через три года хватились.
459
Попытались машину вернуть, да не вышло. И то
сказать: зачем оно им, электричество, танцы да балы
проводить? Елатьма — городок мещанский, обыватель-
ский. Еремшинцам динамо нужнее: станки двигает, гвозди
бьет, подковы кует. Не бесполезно теперь бойкая еремшин-
ская речка гремит, вырабатывает энергию.
ПЕРВЫЙ ЗАЯЦ
— Эх, мальчик,— сказал встречный охотник, увидев
меня с ружьем,— за лихое дело взялся: пока первого
зайчика убьешь, ты у отца корову простреляешь — на
порох и дробь разоришь.
Вот и не угадал, по всем статьям промазал. Отец у
меня с германской не вернулся, корову давно мать на
базар свела, а ружье было снаряжено совсем не по зайцам.
Не до охоты мне было. По сиротству на все лето, с весны
до осени, нанимался я в подпаски, а в зиму служил рас-
сыльным в волостном Совете. Приходилось бегать с повест-
ками по всем окрестным селам. И чаще все напрямик,
знакомыми пастушьими тропами. Как же тут без ружья,
того и гляди, нарвешься... Ведь со всех сторон только и
слышишь: там Антонов у коммунистов на груди звезды
вырезал, здесь Антонов советских служащих смертью
казнил.
— А тебе, голяку, как куренку, кишки сапогами вы-
давят вот ужо! — прошипела соседка, которой jj вручил
повестку в суд, как самогонщице.
Ничего я не ответил. Пришел домой, отыскал за печкой
кусок свинца, положенный еще отцом, и давай орудовать.
Растопил его в чугунке, разлил по дыркам в сырую глину,
обкатал шершавые кругляки утюгом на сковородке, набил
их в патроны с полуторамедвежьим .зарядом, взял на
плечо отцовское ружье, вдарил в цель и, уверившись,
460
что могу попасть в дверь погреба прямо с крыльца, лихо
свистнул:
— Врешь, живьем не дамся, сам Антонова уложу!
Не знал я еще тогда, что это не сам он вокруг гуляет,
а его подручные. У каждого своя банда, и всяк называется
нарочно Антоновым, чтоб непонятней и страшней было.
Соседка недаром каркала: только лишь запахло весной
и наступило раннее половодье, как Антонов этот тут как
тут. С полой водой из леса вышел. И такое пошло раздолье,
держи головы! Только и знаю, ношу по приметным домам
устные повестки, стучу в окно и выкликаю:
— Коммунисты, в волсовет! Активу дома не ночевать!
И тут же собираются коммунисты и Советской власти
активисты и кто с винтовкой, кто с наганом, с гранатой, а
то и просто с дробовым ружьем идут потемну на сборные
пункты — в каменную школу, на кирпичный завод, либо
в волость — где назначено.
Поначалу я дома ночевал. И вот однажды прихожу
и вижу: мать маленькому Яшке и сестренке Парашке на
шею крестики вешает на шнурочках... А старшей сестре,
красивой Надьке, которая меня вынянчила, щеки сажей
мажет.
Обернулась ко мне и просит:
— Ушел бы ты, сынок, от греха из дому.
Тут понял я: Антонов близко, бабы, они все раньше
всех знают и по-свойски от бандитов сохраняются.
Я ничего не ответил, засопел только и стал собираться.
Верно ведь, из-за одного человека зачем всем пропадать?
Только оглянулся напоследок на родные стены и вижу, как
красивая Надька без спросу цап моего Ленина со стены и
дерет.
— Не смей! — заорал я.— Ветеринарова утирка!
Надька отшатнулась. Нехорошо обидел я свою няньку.
Но за дело. Как-то подсмотрел я, что она с ветеринаром
целовалась. Этот лошадиный доктор все норовил заехать
на ночевку в наш бедный дом, когда бывал в волости. И все
461
глазел на мою красивую сестру, когда она подавала ему
вынутое из сундука утиральное полотенце. С тех пор
невзлюбил я ветеринара да и зол был на Надьку.
Чуть не плача, снял я со стены портрет Ильича, скатал
в трубку и, ничего больше не взяв из дома, с ружьем за
плечом зашагал в волсовет.
А там уж полный сбор. Коммунисты, сочувствующие,
мужики из комитета бедноты все помещения забили.
Теснота, многие явились с женами и детьми.
Завидел меня наш председатель Лука Самонин и за-
смеялся:
•— Смотри-ка, наш молодой актив явился. Вишь, на
миру и смерть красна!
Оглядел народ, почесал бороду:
— А ну, православные, валике в церковь, за камен-
ную ограду, под защиту дубовых стен и святых угод-
ников!
Взошли мы в церковь. Лампадки, свечки зажгли. Рас-
положились кто как. Святые угодники на нас хмуро
смотрят. А жена Луки села на приступках алтаря, у
царских врат, и ребятишкам варежки вяжет. А детишки
ее на ковре играют и в подворотню алтаря заглядывают.
Кто оружие проверяет, кто вздремнуть старается. А в
общем, скучно как-то.
— Эх, собрание, что ли, устроить!
Устроили насчет излишков хлеба у кулаков и распре-
деления семян среди бедняков. Потом поснимали шапки и
спели «Интернационал», а подсмотревшие это старушки
по селу шепотом пустили:
— Коммунисты о непришествии Антонова молеб-
ствуют. Конец им приходит...
Вот и моя очередь подошла на колокольне дежурить.
Забрались мы туда со стариком Шанежкиным, главным
крикуном в комитете бедноты.
— Меня,— говорит он,— ежели даже живьем жарить
будут, все равно идею не предам. «Да здравствует комму-
462
низм! — кричать стану.— Наш бог — Ленин!» И ты,
Алешка, не предавай.
А мне какой интерес? Смешной дед, право, ему уже
давно на погост пора, а он смерти все еще боится. Озирает-
ся по сторонам и дрожит, трусится.
— И что за туман такой, что за сырость, все косточки
пробирает. Овражки, слышь, шумят, а реки еще лед не
взломали. Такой туман у нас бывает, когда выльются
в луга Цна и Мокша, сольются в одно море, вот тогда и
поется: «А и пал туман на сине море-...» Да уж скорей бы,
тогда очутится наше село как на острове, никакие банды
к нам не пройдут. А сейчас им самое время, пока лед не
тронулся, из лесов выскочить и нас врасплох захватить...
Кто ж нам сейчас на помощь придет? Ни конному, ни
пешему через зажоры проезду-проходу нет. Хоть Лука и
сообщил в уезд и волость, да где там! Им самим оборона
нужна... Ох, туманы мои, растуманы, давай прислушивай-
ся, парень, глазом-то ничего не видать. Сладка нам,
Алеша, Советская власть, да горька кулацкая напасть...
Чу, не идут ли?
Примолк и стал глядеть в туман. А мгла такая, что
глаза ест. Аж слезы текут, и ничего нам не видно. Но
слышно — идут. Сильно грязь хлюпает.
— Ох и скучно мне... В набат, что ли, вдарить!
И к набатной веревке руку тянет старый звонарь.
Вдруг впереди голос часового:
— Стой, кто идет?
— А кто спрашивает?
И молчок. Только оружие пощелкивает, затворы го-
ворят. Шанежкин по винтовой лестнице, подстелив полу
шубы, на своих салазках скатывается тревогу объявить,
а я в туман нацеливаюсь. Пока меня убьют, я какого-
нибудь бандита сам уложу!
Наши из церкви выползают, у ограды оборону зани-
мают, а в тумане наши часовые и ихние передовые друг
друга щупают:
463
— Эй, с ружьем, ты местный аль пришлый? Как фами-
лия председателя Совета?
— А тебе на что? У нас хоронит и венчает поп!
— Поп? А Советская власть у вас есть или кончилась?
Туман вдруг рассеялся, и с колокольни завидел я
островерхие шапки.
— Наши! — заорал я да как вдарю в мелкие празднич-
ные колокола: «Ах вы сени, мои сени»...
И въехал в ограду церкви отряд. Все кони по брюхо
мокрые.
— Жив, Самонин? — кричит Климаков и обнимает
нашего Луку, не слезая с коня.
— Пока жив! — смеется бородатый.
— Принимай гостей! Проездом на фронт у вас за-
держались, мост и полотно река Цна размыла. Вот наш
Янин ихнего командира и уговорил: потренируйтесь, мол,
пока на наших мелких бандах... Это, мол, хорошо: ваша
молодежь, глядишь, немного обстреляется!
— Банда мелкая? — спрашивает командир в кожаной
черной тужурке, с желтой коробкой маузера на ремне.
— А кто ж ее считал! Туман пал, ни черта не видно!
— Прекратить трезвон,— командует командир,— это
нас демаскирует!
— Ни черта, пущай думают за рекой, будто это наши
кулаки банду хлебом-солью встречают.
Засели наши вместе с гостями за планы-карты и рас-
суждают, куда и как разведку послать. По всему выходит,
что из кадомских лесов должны бандиты искать переправу
где-нибудь у Липовки либо у Кошибеева. Тут заспорили.
Один говорит: у Липовки им сподручней переправиться,
а другой — скорей, говорит, на Кошибеево рванут и оттуда
на спирто-водочный завод.
— Лучше всего бить их на переправе, из ручных пуле-
метов,— говорит кожаный,— пока они не рассеются в
цепи. Надо искать это место.
А как его найдешь в тумане? В Кошибеево взялся
464
проводить разведку старик Шанежкин. На Липовку никто
не берется.
— А вот Алешка,— говорит Лука,— он с закрытыми
глазами вас до Липовки доведет.
Выделили мне двух конников. Взяли они лошадей в
повод, и пошли мы краем оврага, впадающего в реку
Сатис, чуть не напротив Росстани, там, где старинный
курган мордовский.
Конники — ребята ловкие. Сапоги на них кожаные.
Шинели подвернуты. Карабины новенькие, и седла на
конях так и блестят. У одного на шее бинокль. Да разве
чего увидишь в таком тумане, того и гляди, на сучок
наколешься.
Потому и идем не дорогой, а мимо, чтобы на бандитский
дозор не напороться. Шли мы без разговоров и ступали
почти неслышно. Рядом ревела вода в овраге, как сто
медведей, разминающихся после сна в берлогах.
Ох и страшен был играющий овраг! Завалы снега
громоздились, как горы. А под ними, роя пещеры, ворчали
ручьи, впадающие в главное русло. А по дну мчалась
бешеная рыжая вода, перекручивая деревья, перекатывая
камни, обрушивая подтаявшую землю и глыбы снега.
Иной оползень как запрудит поток, так весь овраг вздуется
горой. И вдруг прорвет, вода ухнет. Тут берегись, если на
пути окажешься, так и подхватит и завертит!
Шли мы, придерживаясь края оврага. Отбегали, когда
вода лизала нам ноги.
Над нами неслись на север крикливые гуси, свистели
крыльями утки, вились невидимые чибисы. И вспугнутые
шагами, поднимались и отбегали в сторону мокрохвостые
линючие лисы.
Местность становилась все ниже. Пора бы и кургану
быть, но что-то вокруг было все ровно и какие-то кусты,
которых здесь вроде не было, стали попадаться все гуще.
Вдруг показалась Цна.
Потоптались мои конники перед желтым, всгорбившим-
15 О смелых и умелых
465
ся льдом, попробовали его сапогом и конским копытом и
решились:
— Веди вперед, с усами!
Почему это я представился им с усами? Ну, да раздумы-
вать некогда. Перевели они коней по одному. И пошлепали
мы лугами, по междуречью. Шли быстро — опасаясь, как
бы вода в луга не вылилась: отсюда не выберешься. А ту-
ман проклятый окутывает мокрым холодом, лезет за
шиворот, леденит грудь и спину. Дышать трудно. Как под
водой идем. Все мутно, все мокро: земля, снег и воздух.
Так и заплутать можно, заблудились бы мы, кабы не
держался я приметных тролок. И уж совсем было я по-
думал, что скоро дойдем до хутора, под названием Монаш-
ки, на котором прежде монастырская молочная была, да
вдруг стал замечать, что вода по низинам вспять бежит,
не к Мокше, а нам навстречу. И с каждым шагом ее все
больше. И вот уж из овражков проливается в луга. И ту-
ман навстречу все гуще клубится. В дрожь меня бросило
от догадки.
— Конница,— говорю,— садись на коней, крой обрат-
но, беда идет, Мокша из берегов вышла! Широким потоком
льет. Оттого и туман бежит, что верховая вода пришла с
юга, она теплей нашей. К вечеру все это будет на дне моря!
— Ну, ну, не трусь, доведем до конца разведку!
— А чего доводить, и так ясно, засела теперь банда
в Липовке, нет ей проходу.
— А почему в Липовке?
— А вы послушайте, как там грачи суматошатся и
собаки на чужих брешут. Вишь, хрипло как, аж устали,
столько там чужих, что всех не облаять!
— Ишь ты, хлюст козырей, мал-мал, а догадлив,—
посмеялись конники и начали поучать, что не так это легко,
по догадкам добывать точные сведения о противнике.
Тронулись дальше, на галочий грай, ведя коней в по-
воду, и вдруг схватились за оружие. Из тумана на нас
хлюп, шлеп, и смотрим — заяц. Мокрый, грязный, озабо-
466
ченный такой. Скачет себе через ручьи мимо, на нас ноль
внимания, словно у него свои дела поважней.
Чуть не стрельнул я, да вовремя опомнился: ведь мы в
разведке.
— Бери его живьем, ишь отсырел, едва топает!
Растопырили конники руки, а он — в сторону. Я за ним,
он от лТеня. Я шустрей, он кубарем в овражек. Туда, сюда,
чуть за шкурку не хватаю, вот-вот ложей ружья зашибу.
Зашел в меня азарт. Вот, думаю, на всю нашу гвардию
жаркое. То-то любо-весело будет, когда здоровенного
русачину из разведки принесу.
Я его ловлю, а он не дается, не хочет быть жареным.
То в рыхлый снег сиганет, то в оттаявшую пашню. Он
выскочит, а я завязну. Из грязи ноги едва тащу, на
лаптях — целые култышки. В ручье ополощу — и снова
за ним. Бегали мы, бегали, и оба устали. Заяц на бугорок
сел, с лап грязь обкусывает, а я тоже передышки прошу,
оборки у лаптей перетерлись, портянки размотались. Так
сидим, вроде оба переобуваемся, друг на дружку посматри-
ваем. Оглянулся я: где же конники? Не видать, не слыхать.
Только туман клубится, словно кто мокрыми губками мне
щеки трет. Крикнул легонько, свистнул. Без отзыва. Так
сердце у меня и оборвалось. Скорей за ними, глядишь, по
следам найду. Ткнулся вправо, сунулся влево. Что за черт,
кругом оттаявшая пашня, откуда она взялась в лугах?
Ноги вязнут, тону, как мышонок в дегте.
Вдруг — шлеп-шлеп-шлеп! Ага, да это ж мой заяц!
Давай хоть за ним, одному-то совсем страшно. Кое-как
из трясины вылез и по слуху за косым шлепаю. Не вижу
его, а только слышу: тяжело дышит. А сам думаю: «Про-
пал, совсем пропал, как это я конников потерял? Как их
найду? Как обратно в село вернусь?»
Мне бы теперь хоть зайца добыть. Вот, мол, за ним
побежал и потерялся. А иначе какое у меня оправдание?
Да не так-то просто его добыть. Поймать — сил нет,
застрелить — нельзя.
467
Вода все шустрей идет, прибывает. Чуть с зайчиного
следа собьюсь, так все по колено да глубже. А заяц метит
стежку каким-то чудом посуху. Как же мне его убить?
Ведь это проводник мой! Глядишь, на какой-то бугор и
выведет. Знать, матер, умен, не раз попадал в половодье,
звериные бедовые тропы знает.
Увижу его и шепчу:
— Топай, топай, косой друг, вот слово даю, стрелять
не буду, пока из потопа не выведешь!
А у самого мысль: «А как же теперь конники? Что с
ними будет? Ох, не найдут путей, зальются!»
Тревожусь, а сам все за зайцем слежу. Кабы не
оторваться, кабы мне длиннноухого проводничка не по-
терять.
Одежда в тумане отсырела, обувка размокла. Ружье
стало тяжелым — хоть брось. Вот уж не иду, а качаюсь.
И заяц словно в понятие это берет. Оглянется, сядет на
задние лапы и губами дергает сочувственно.
— Ладно, ладно,— говорю,— топай на четырех, я на
своих двоих как-нибудь не отстану.
А какой не отстану! Так и тянет на четвереньки опу-
ститься. Никакой мочи нет! Не будь подо мной мокрого
снега, холодной воды, так и повалился бы. До смерти
хотелось хоть на минутку прилечь. Вспоминаю рассказы
про замерзающих, как им всегда перед смертью спать
хочется, и жуть меня берет. В ушах почему-то шум и звон,
и в голове кружение.
Худо мне до слез. От сырого тумана, от ледяной воды
холод уже под самым сердцем. И нет сил руками себя
похлопать, поплясать, согреться. Душа холодеет, и чую:
кончаюсь. Истаиваю, как свеча. Смотрит на меня заяц
все жалостней. Уши даже уронил, или ослаб тоже, или
огорчается. Видит, как паренек молодой зря погибает в
расцвете жизни. Не от бандитской пули, не от кулацкого
ножа, а вот так просто — от сырости. Туман его съел.
— Нет,— говорю,— косой, не сдадимся, шагай, выводи
468
на сухое! На сухом я полежу немного и очнусь. Вот, ей-
богу, честное комсомольское...
То ли я бредил это, то ли действительно заяц мне
подмигнул, и вдруг скок в туман и пропал. Нет его, и
даже лапами не шлепает. Собрал я последние силы,
рванулся за ним и вдруг чую ногами твердую землю. Ни
рыхлого снега, ни бегучей воды, а бугорок, твердый,
обсохший. Так и повалился я на него. Земля, милая!
Оттаявшая, но сухая, и веет в лицо теплом. Полежал я
на ней, прижавшись щекой, и отошел немного. Прихожу
в себя и соображаю, что же это? Откуда такой ровный
бугорок в пойменных лугах тянется валиком? И вдруг
осенило. Да ведь это же старинные осушительные канавы!
Когда-то монашки по дареным монастырю бросовым лугам
силами верующих эти канавы провели. И болотины осу-
шили, и вот, видишь, меня спасли, того не зная. А заяц
мой где? Э, брат, обрадовавшись сухому, далеко отскакал!
Разве теперь догнать? Ну ладно, свое дело сделал, на
сухое вывел, как я его и упросил, и за то спасибо. Прощай,
косой, скачи, брат, до заячьего стану, а я уж теперь не
пристану.
Встал я, подправил ружьишко и легко зашагал по
гребню канавы. Куда она меня выведет? На хутор Монаш-
ки? Или к Кошибееву? Где теперь юг, где север? Туман
вокруг, как вата, кажись, схвати рукой и сожмешь в комок.
Даже звук глушит. Лают где-то собаки, а справа ли, слева
ли, понять не могу.
Ну ладно. Главное — не пропасть пропадом, а там
разберемся.
Только я так подумал, гляжу — впереди словно чьи-то
пальцы мне путь показывают. Вот наваждение, да это
же заячьи уши! Опять он впереди! Почему не удрал?
Остановился и поводит ушами, как приуставший конь.
При виде косого знакомца я так развеселился, что
растопырил руки и побежал на него.
— Вот теперь я тебя поймаю!
469
Не бить, не стрелять — в шутку! А он, горюн, вообра-
зил, будто я всерьез. Прижал уши, как сиганет прочь и —
бултых в воду! Оказывается, путь нам преградил раз-
рушенный мосток через протоку. Шибко бежала по протоке
вода, пенясь и ворча, крутясь воронками. И в этих ворон-
ках мелькали, то скрываясь, то показываясь, заячьи уши.
Не задумываясь, сиганул я на помощь утопающему,
сам провалился по грудь, но ухватил его за скользкие
уши и вытащил на другой берег. Дух у меня захватило,
шутка ли, в ледяной воде окупнуться! Мокрый весь, а
заяц мокрей меня. Дрожит, бедняга, шерсть слиплась,
похож на драную кошку. Одни кости, да ребра, да я<ивот,
как шар с пуговичками. Ба, да это зайчиха! Чую, как
бьются в животе у нее зайчата... Глядит мне прямо в глаза,
словно за детей просит. Не убивай, мол. И такой разумный
у нее взгляд, и ничуть глаза не косят, смотрит прямо.
Сердце у меня затеплилось, стыдно как-то стало, в щеки
бросился жар. Завернул я ее в мокрую полу пиджака и
побежал.
Забыл совсем и про банду и про разведку. И даже про
конников, каюсь.
И вдруг под ногами плетни, заборы. Навозный запах
в лицо. Туман, словно занавеска, разорвался, и над самым
ухом испуганный голос:
— Стой!
Перед глазами оружие, мокрые шапки, незнакомые
лица.
— Чей такой? Откуда?
Враз сгребли меня за шиворот и потащили к допросу.
Ну, ясно, на хутор Монашки я попал, и прямо в объятия
банды. У коновязей кони с подвязанными хвостами. Во
всех сараях люди. В людской избе, видать, штаб. На
крыльцо выходит ужасного вида рябой бандит и, зло
нюхая туман, плюется не глядя, куда попадет. Знать,
главный здесь, самый важный. Может, сам Антонов?
Жаль, ружье-то у меня забрали...
470
— Что, лазутчик, попался? Я говорил — это ловушка.
Мы, вся головка, здесь, а масса наша главная рекой
отрезана. Вот теперь, ежели прижмут нас к этой полой
воде красные, так нам и амба! Спасайся вплавь через
Мокшу, по льдинкам, как волки! Эх вы, стратеги!
И так страшно ругается, что даже покрывается потом.
Другие ему так и эдак объясняют, что все, мол, обойдет-
ся. Пустая нечаянность.
— Знаем мы эту нечаянность! А может, измена! От-
кололи от массы и завели... Ух, отправлю вот в штаб
Духонина! — И рвет на себе ремни, на которых висит
оружие, как норовистый конь сбрую. И ноздри раздувают-
ся зло и страшно.
— А ну, говори, кто тебя послал? Где ваши?
И, сбежав с крыльца, хватает меня когтистой рукой
за ухо. От такой резкости я спотыкаюсь, повисаю на своем
ухе, как на вешалке, руки у меня разжимают подол
пиджака, и под ноги ему выкатывается зайчиха.
До чего же испугался ее страшный бандит! Так и
отскочил, как от змеи или от брошенной гранаты!
Все бандиты расхохотались. Вытянул он ближайшего
плеткой с досады и как заорет:
— Обыскать не могли как следует? Почему заяц?
Зачем?
Тут и остальные стали в тупик.
— Вот разложить его да всыпать горячих, так он рас-
скажет, что и к чему! — заявил, приближаясь ко мне,
противный человечишка с голым бабьим лицом и тонкими
губами. Поверх хромовых офицерских сапог у него были
широкие мордовские лапти.
И взял меня за плечо жесткой рукой. Ну, настал мой
последний час. Пусть мучают, бандюки, ничего не скажу.
Поднял я глаза к небу. Ничего там нет, только грачи
вьются тучей. Эх, не разорять мне больше ваших гнезд,
не таскать пестрых яиц в картузе, не побаловать меньшую
братию вольной яишенкой...
471
Так стою, как истукан, не слышу ни ругани, ни вопро-
сов. И вдруг доносится по меня знакомый чей-то голос.
И что-то напоминает он мою сестренку-няньку.
— Да это же глупый мальчишка! Воители, постойте!
Уши ему надрать, и все, чтобы без времени не охотился!
Зайцев надо бить, когда шкурка годна, когда зайчихи не
котятся. А ведь это что выдумал — ловить зайцев живьем,
за уши, когда их половодье загоняет на острова, на тесные
места! Есть такой дурацкий обычай у наших ребят. Давно
я с этим борюсь. А ну-ка, дайте мне его в руки, чертова
браконьера!
Чую, отрывают меня от бандитов, и тут я узнаю: да
это же ухажер Надькин — ветеринар!
— Ага,— говорит,— вот ты мне где попался! Сейчас
мы с тобой расквитаемся за все твои пакости!
Грозит мне, а у самого глаза смеются. Хватает за ши-
ворот и, наддавая подзатыльники, волочит к околице.
— Беги домой и не балуй! Скажи матери — ружье
отняли, и поделом, не шатайся на охоту не вовремя!
Бьет и приговаривает.
А главный бандит кричит вдогонку:
— Эй, ветеринар, принимай четвероногих младенцев!
Зайчиха жеребиться собирается! Ха-ха-ха!
Берет мою зайчиху за уши и кидает нам вслед.
Хватает ее ветеринар, сует мне в подол и шепчет:
— Беги!
Подхватывает меня, как ветром. А он вдогонку:
— Чтобы выкормить мне зайчат на жарево всех до
одного! Так и скажи Надьке!
— Что, ветеринар, ай знакомый твой баловался по
зайчишкам-то? — спросил его потом главный бандит,
распотешенный всей этой историей.
— Да, из нашего села мальчишка. Сын веселой
вдовы... Сами понимаете.
Бандит подмигнул ему и, расправив усы, еще громче
захохотал.
472
Опасаясь, как бы не догнал меня пулей рябой бандит,
подхватив зайчиху, чесал я по большаку прямо на Кошибе-
ево что есть духу. Откуда и прыть взялась.
У кошибеевских околиц схватили меня снова, только
теперь уже наши, конный патруль. Быстро представили
к начальнику. Узнал он меня враз:
— Да... Все, что ты говоришь, похоже на правду, но
куда же ты девал двух товарищей — конных и оружных?
А? Ты выкатился к нам, как новый гривенник, а они
затерялись, как иголки в сене? Как же могло случиться?
Ну-с?
Еще раз рассказываю я всю историю. Не верит.
— А чем докажешь, что это не вранье?
— Парень-то наш, честный, не к чему ему врать,—
заступается Лука.
Не верит командир:
— Ну, что же, в расход тебя? Сейчас или после, когда
судьбу погубленных тобой бойцов узнаем?
— Да как же, дяденька командир,—• расплакался я,
как мальчишка,— а зайчиха-то при мне. Вот она!
Озадачила моя зайчиха всех, даже сердитого началь-
ника. Стали думать, гадать, а потом порешили.
—• Веди,— говорит,— оголец, наш авангард по этим
самым осушительным канавам в тыл бандитам, как ты
говоришь... Выведешь правильно, отрежем их от переправ,
тебе награда: лучший шелудивый конь. Раз у тебя в
знакомцах сам ветеринар, он его вылечит А если ты
соврал, если ты предал, революцию — будешь ты проклят
на все времена... И ты, и все родичи твои, и все поручи-
тели... Ничего нет на свете подлей измены!
И при этих словах зубами скрипнул от злости. На-
верное, представилось ему, что его молодые красные
бойцы, изменой преданные врагу, испытывают теперь все
муки бандитской казни. Вырезают им красные звезды
на могучей груди, выкалывают ясные очи.
И у меня от представления такой картины мурашки
473
по спине пошли. А вдруг попались ребята по своей оплош-
ности?
Беда! Задрожав всем телом, попросился я домой —
переодеться в сухое, попрощаться с родней.
Пока готовился отряд, пока обертывали оружие поло-
тенцами, чтоб не звенело, а копыта коней мешковиной,
меня под конвоем повели домой.
Мать сидела неподвижно, уронив руки. Красивая
Надька, поджав губы, не подняла глаз. Она пряла. Гудело
под ногой колесо самопряхи, и веретено то опускалось
до полу, то взвивалось к ее ловким пальцам.
Часовые жгли губы папиросками, залюбовавшись ею.
Меньшие мои братишки лепили из хлебного мякиша
человечков и, посолив, поедали. Играли в людоедов, сказку
про которых прочла им грамотная нянька.
Жалко мне их, а в то же время не страшно, ведь если
погибну по-честному — за отца им будет Лука Самонин,
за братьев — наши комсомольцы! Вот кого не подведу я
ни за что на свете!
Сам достал я себе сухую одежду, переобулся. Устроил
на печке зазябнувшую зайчиху и, поручив ее ребятишкам,
ушел, шепнув Надьке:
— От ветеринара привет!
Вскинула глазищи и только.
Отряд изготовился. Команда:
— По коням!
Командир подхватил меня и, посадив впереди себя на
седло, сказал:
— Ну, хлопец, не подведи!
А потом всю дорогу молчали. Ничего не говорили,
только пальцами я указывал, а он рукой команду подавал.
Прямо через канаву, через сломанный мост. Вперед.
Одни — вправо, другие — влево...
А потом: «Кто идет?» Сабельный лязг. Выстрел. «Ура!»
Взрыв гранат. Ругань. Командир дал шпоры. Конь вынес
нас на берег Мокши. Туман вдруг рассеялся, и мы увидели,
474
как из лесу выплывают навстречу черные, свежесмоленые
дощаники, полные конных и оружных.
— Пулеметы к бою! — приказал командир.
Пулеметчики выросли как из-под земли. Уложили
ученых коней своих наземь и, приладив к седлам ручные
пулеметы, ударили чуть повыше воды.
Свистели пули. Кружились в разливе расстрелянные
дощаники. Прыгали на льдины кони и, подхваченные
рекой, уносились в туман. Лязгали сабли в сараях, в
огородах, на сушилках. До последнего дрались главари
банды, не давались живьем.
Ну, да ведь без масс долго не повоюешь. Перещелкали
их наши всех наперечет. Ветеринар после сосчитал и
сказал:
— Все! Сколько коней, столько было и людей. Кони,
как видите, все серой вымазаны стоят, а всадники в грязи
лежат... Могу доложить, что я специально устроил лечение
конского состава, чтобы задержать банду, не пустить ее
с плацдарма на простор.
— Похвально, похвально,— сказал красный командир.
Он почему-то избегал на меня смотреть, сколько я ни
заглядывал ему в глаза. И, хотя были мы в одном седле
и могла нас навек породнить одна пуля, чего-то он от меня
все отстранялся. Наверное, неловко было из-за конников.
Затерялись они действительно в сене. Лошади их спасли.
На высоком месте к стогам вышли. Там их и отрезал
разлив. Такая была высокая вода этой весной, что даже
потопила незатопляемый остров. Вот пришел за ними
дощаник, и видят гребцы — чудо! На вершине стога воен-
ные кони стоят и знай себе сено жуют. А под ними конники
лежат, укрылись и спят, как праведники...
И смех и грех! Как же гневался командир на неудачу
своих разведчиков, а все-таки предо мною слово свое
сдержал — позвал ветеринара.
— А ну,— говорит,— товарищ, выберите лучшего коня
с точки зрения пригодности к плугу...
475
Короче говоря, конь этот теперь у нас. Ветеринар
вылечил не только коня, но и меня — здорово я простудил-
ся в этой заварушке.
Простил я ему подзатыльники и все его подходы к
Надьке. Шут с ними! Сами разберутся, где огонь, где
вода, не маленькие.
Такая-то вот была охота. Не только я корову не про-
стрелял, лошадь в безлошадный дом приобрел. А на пер-
вого зайца дробинки не истратил. Взял живьем.
Где же теперь этот заяц, ушастый проводник мой по
заливным лугам? У нас, в доме. Заяц бы, может, и убежал,
а то — зайчиха. Куда ей от детей? Полное решето зайчат.
Вся сельская детвора так и шныряет к нам через порог.
Кто морковь несет, кто репу. Уж очень смешно ушастые
малыши хрустят, губами шевелят.
Кто моему рассказу не верит, пусть зайдет и сразу
убедится. Зайчата в решете. Справа от двери, под лавкой.
И веселый паренек рассмеялся вместе со слушателями.
Кто же мог ему не поверить, когда он рассказал известный
нам всем факт!
ПЕРВОМАЙСКАЯ ЛОДКА
Началась моя дружба с Советской властью на рыбалке.
Поначалу я ехидно усмехался: смотрю, идет наша «власть
на местах» босиком... Два удилища на плече и рубаха
распояской. Вот в каком виде шагает по лугам ни свет
ни заря председатель уездного исполкома!
Даже чибисы, на него удивляясь, громче спрашивают
«чьи вы?», а в кустах, как подойдет, сразу замолкают
мелкие пташки. Гроза уезда!
«Займет,— думаю,— мое приваженное место, и слова
не скажешь».
Взял я и шагу прибавил. И он поторопился.
Спустились мы, словно вперегонки, к реке. Цна течет
476
тихая, теплая, и от воды парок струится, как от парного
молока.
Размываю лески, а у самого руки дрожат. В тишине
слышно, как лещи и язи губами чмокают... Из омутов
высовываются, тину отплевывают... проснулись. Чу, сей-
час пойдет самый клев!
Занял свое заветное место. Втыкаю удилища в берег,
набираю на руку семь колец волосяной лески и кидаю
подальше. На каждом крючке выползок в палец толщи-
ной... Живой, шустрый, сам рыбе в рот вползет.
Кошу глазом — сосед мой закидывает не по-нашенско-
му. Кладет лески у самого края берега, удочки на берег
и сам от воды за куст хоронится и садится на сухую кочку.
И замечаю, червяков надевает маленьких, красненьких,
бантиком... На насадку, как и мы, плюет.
«Ну,— думаю,— не поможет. Чего это около берега?
Лягушек тебе портфелем ловить, а не лещей таскать...»
У меня дело ходко пошло. На окуневую стайку напал.
Один за другим с ходу рвут. Вымахну на берег, щетинятся,
толстые, глазастые... Крючок вынимаю — нарочно на весу
подольше держу: смотри, мол, начальство, как тебя про-
стой парень облавливает! А всего уезда председатель
сидит, смотрит на свои поплавки, трубочку покуривает,
а на кукане у него — хоть бы малявка.
Неловко мне стало, ведь власть-то наша... Уступлю-ка
я ему свое место.
Вымахнул окунище, самого большого, показал ему и
шепчу:
— Эй, рыбак... давай на хорошее место... потеснюсь!
А он мне пальцем грозит с левой руки; а правой рукой
к удилищу тянется.
Гляжу я и глазам не верю. Правый пробочный поплавок
у него идет против течения... Тихо так, незаметно, а дви-
жется. То торчал пером вверх, а то лег на воду и скользит
потихоньку сам собой.
Протер я глаза. Верно, идет поплавок против воды.
477
Сердце у меня так и екнуло — да ведь это, по всем приме-
там, крупный лещ берет! Схватил губами насадку, припод-
нял грузило и идет раздумывает, сразу проглотить али в
омут затащить, подальше от берега, и там в спокойной яме
съесть.
Не успел я подумать, а он концом удилища — вжик! —
и подсек его. Орешина в дугу свилась...
Потом он конец удилища — раз! — книзу и по воде, по
течению, чтобы его водой сбило... И верно. Сбивает леща
водой. Вижу: появляется со дна светлый, широченный, как
лопата. Хвостовым пером шевелит, а совладать с собой не
может. Тянет его волосяная леска за толстую губу к берегу,
а вода идти помогает.
И не успевает лещина опамятоваться, заходит рыбак по
колено в воду, подхватывает его пальцами под жабры и
выкидывает на берег.
Вот это улов! Все мои окуни его одного не стоят.
Продевают ему, милому, под жабры таловый куст, за-
плетают для верности этот куст ведьминой косой и закиды-
вают удочку снова на то же место, под бережок.
А второй лещ уже на другой снасти сидит. Потянул на-
живку побойчей и сам засекся. И тоже, как доска, к берегу
пришел.
И третий лещ таким же манером подвешенный на куст
оказался.
Я как с раскрытым ртом на первом леще затормозил,
так до третьего все и стоял, забыв про своих горбатых
окуней...
Солнце пригрело, жаворонки запели, и клев прекра-
тился.
Подошел я к председателю всего уезда, будто бы его не
угадав, как к самому простому рыбаку, и говорю:
— Закурить с удачи не угостишь, браток?
— А чего же,— говорит,— угощу, браток: табачок
самосад, курнешь — сам не рад...— Раскрывает передо
мной кисет.
478
Беру я щепотку, а сам говорю:
— Тактика у вас ничего... подходящая.
Закурили. Он опять трубку, я самокрутку.
Посмотрел он на меня и вдруг спрашивает:
— Ты что, куришь или балуешься?
— Балуюсь.
— Ну смотри, не мой ты сын, я бы тебе ижицу прописал
с этим баловством. У тебя, самокрута, в твоих легких пень-
ковой пыли полно. Тебе свежий воздух, как молоко, пить
надо, а ты дым глотаешь!
Я даже поперхнулся. Почему он определил, что я у ка-
натчика самокрутом работаю, колесо кручу, которым ве-
ревки вьют? Я Лопатина много раз на митингах видал, а он
меня откуда знает? Мало ли нас, ребят, таких, как я, у ка-
натчиков батрачат?	i_
Глядим друг на друга, молчим. Только у обоих дым из
ноздрей идет.
Вдруг, откуда ни возьмись, Еремка-рыбачок. Старый-
престарый, борода, как мох, а как прозвали «рыбачок», так
все и зовут. Скользит в своей лодчонке-душегубке. Нахло-
бучил войлочную шляпу на одно ухо и знай из-под круто-
яра, из-под кустов, щук выдергивает. Наставил там скрыт-
ные жерлицы и, пока мальчишки не набежали, торопится
все снасти проверить.
Увидел я эту картину и не вытерпел.
— Эх,— говорю,— товарищ начальник, вот бы мне та-
кую лодку! Вот до чего одолела меня думка — вся душа
трепещет!
А он глаза прищурил и говорит.
— У меня,— говорит,— то же было... Скучал-скучал,
да у кадомских, у сомятников, и угнал... Шкурой рискнул,
ведь за хороший ботник, как за кражу коня, могли душу
вытрясти...— Сконфузился и говорит: — Молод был, глуп
был...
Взглянул на солнце и заторопился, давай удочки сма-
тывать:
479
— Пора, парень... Тебе веревки вить, мне уездные дела
закручивать...
Посмотрел на мой улов.
— Возьми,— говорит,— одного леща... Мне два в обе
руки, а третьего тащить несподручно...
Ну, раз несподручно, чего же, думаю, тут помочь мож-
но. Взял я у него одного леща. От такой удачи я бы и сам
одного отдал.
— Окуни — это,—• говорит,— вам уха, а лещ на жа-
рево.
Так и принес я в тот раз такой улов, что на всю нашу ре-
бячью артель хватило.
Работал я у канатчика Житова не один, таких, как я,
с десяток было. Хитрый был этот Житов. Ни с чего веревки
вить начал. Когда в нашем городе от войны да от револю-
ции все производство канатов нарушилось, он в исполком
пришел и ну кричать:
— Наша веревка со времен Петра Первого на всю Рос-
сию славилась и Европу захлестывала! Царица Катерина
нам герб с веревкой на щите выбить велела. Мы,—• гово-
рит,— теперь за ради революции это забыли, а нам надо
советской красной веревкой мировую буржуазию душить!
Ну, такими красивыми словами и опутал уездное наше
начальство. Сам Лопатин на его удочку поддался.
Разрешили ему пеньку по кулацким кладовым собрать,
старые крутильные колеса, где отыщет, использовать. А ра-
бочую силу охотой набрать, без всякого принуждения.
— Нам,— сказал Лопатин,— конечно, нашей веревкой
мировую буржуазию не захлестнуть, она от нас далеко...
А вот своим злодеям, кулакам-эсерам, мы ей нос утрем..
Пусть не орут, что мы все с мужика... Мы нашему мужи-
ку на всякую хозяйственную надобность веревок
навьем...
Житов быстро извернулся. Пакли навез целую гору, и
все задарма. А потом объехал окрестные села и вызнал, где
какие сироты, безотцовщина. Набрал нас, таких, как я,
480
мальчишек, оставшихся после германской войны без роди-
телей, и вот тебе артель.
Какая артель? Житов у нас хозяин, а мы На него, как на
кулака, за одни харчи работаем.
Жизнь моя была надоедливая. За крепость в руках, за
широту в грудях приставили меня к колесу. День-деньской
знай верти, знай крути лубяное колесо на деревянном ходу
в дощатом сарае.
Пыль вокруг ядовитая, во всем воздухе висит, словно за
солнечные лучи зацепилась.
Ребятам-тянульщикам немного лучше. Они хоть ветер-
ком обдуваются. Навяжут каждый на брюхо пуд пеньки,
вьют-сучат из нее нитки и от меня, из лубяного сарая, слов-
но раки из норы, задом пятятся.
А я знай колесо кручу, нитки эти в .веревку, свиваю на
барабане.
Они хоть песни поют, глотки прочищают, а мне и песню
послушать скрипучее колесо мешает.
А здорово ребята поют.
Граня полуслепой — от оспы у него глаза только мут-
ный свет видят — уж так жалостно поет, таким кенарем за-
ливается, что бабенки выйдут к колодцу, ведра поставят,
руками белые щеки подопрут и так со слезами на глазах
слушают, пока их злые старухи либо соскучившиеся мужья
к делу не призовут.
Ох, да ты, соловушек, горький ты лесной,
Ох, да ты не пой, рано ты весной.
Эх, да ты не пой, эх, да не свисти,.
Моего сердца больше не грусти...
Хорошие знал песни — старинные, душевные.
Ну и другие ребята подтянут. Все скорей время идет.
Нужда забывается. Легче веревка вьется.
Разные были у ребят голоса. Одни, как шмели, басовито
гудят. Другие, дисканты, трели дают, словно пастушьи
тростниковые жалейки.
481
Один я у колеса как привязанный... Не на радость до-
стались мне от отца руки крепкие да грудь высокая.
Посмотрю в щели сарая, солнце и то не пробивается,
пыль мохом висит. Небушка перед глазами видно кусочек
из сарая, и то мутное-. И солнце мутное, будто пеньковую
нитку через него тянет...
Эх, жизнь моя, привязанная к колесу!
Только и радости, что убежать до рассвета на речку.
Пока хозяин наш не проснулся, пока все ребята, как ко-
ты, храпят.
Вот бы мне лодку, легкий кадомский челночок... Тут бы
я окрылился, ожил. Уехал бы на остров. Шалаш бы поста-
вил. Да в субботу на воскресенье на ночевку. Собрал бы
наших ребят-тянулыциков, перевез в шиповные заросли.
Любо там из можжевельника костер разжечь. Из ер-
шей уху сварить. Щук на вертеле на угольях нажарить...
Ночью песни петь, балагурить. Веслом месяц ловить...
Кто захочет, споет, кто станцует, кто какую сказку рас-
скажет. Поживем хоть денек, как при будущем коммуниз-
ме, когда, говорят, все самое трудное за людей машины
будут работать, а сами люди развивать каждый свой та-
лант... Мы это, конечно, на митингах слыхали... Что хоро-
шо сказывается, не так просто делается. Душа в небушко,
а живот к хлебушку.
Вот и работаем на Житова за харчи. Ведь все люди мне
говорят: ох, парень, красная девица, берегись лубяной пы-
ли, опадут твои щеки, померкнут твои глазки, сожрет тебя
чахотка, подточит, как яблочко наливное точит шершавый
червяк...
Лежу я в сарае на грудах конопли, с головой дерюгой
укрываюсь, а сон нейдет. Судьбу свою обдумываю. Дожи-
ву ли я до будущего? Глаза закрою, и кажется мне, лежу я
на острове, плещется рядом Цна-голубка голубой волной,
а лодочка-душегубочка трется об меня черным носом и
любо так пахнет свежей смолкой.
Так осень подошла, за ней зима. Переобулся я из лап-
482
тей в подшитые валенки. На пропотевшую рубаху овчин-
ный полушубок накинул, а в жизни изменения нет. По-
прежнему веревки вью.
Одна мечта греет — лодка.
Всю зиму не давала покою. А к весне, как зажелтели в
лугах озера средь белых снегов, как потянуло свежим воз-
духом от засиневших лесов, как пошла над нами перелет-
ная птица, совсем мне стало невмоготу.
Хожу сам не свой, а помочь некому.
Появились у нас в ту весну первые комсомольцы. Ком-
сомолами их тогда звали. Стали организовывать рабочую
молодежь. Но вышла у них со мной осечка.
Когда подошли, как к эксплуатируемому подростку, я
их, прямо скажу, не так понял.
— Ладно,— говорю,— завлекать вы меня завлекаете...
А можете вы меня от колеса оторвать? Будете кормить-
поить?
— От эксплуатации,— отвечают,— защитить можем.
А вот насчет кормить-поить... У нас в комсомоле ведь не
производство.
— Ну,— говорю,— комсомольская работа на своих
харчах меня не устраивает...
Так мы тогда и разошлись с нашими комсомольцами.
Завелся у меня в ту пору знакомый из другого звания.
Пришел как-то, попросил из льняных ниток бечевки для
переметов и подпусков свить. Пирогов принес ребятам
и с мясом, и с луком, и с кашей. Застарелые немножко,
но ничего, нашим животам, черным хлебом не избалован-
ным, впору пришлись.
Оказался наш заказчик учащимся бывшей гимназии,
теперь школы второй ступени. Он на ученого учится, а отец
у него в селе в Сумореве в дьячках, служитель культа.
Вот откуда и пироги. С приходу собранные притащил.
Ну и нам тех пирогов частица досталась по щучьему ве-
лению.
Свили мы ему лески, съели пироги, и тем дело кончи-
483
лось. Да вдруг встречается мне этот Зоська в полном
расстройстве чувств.
— Эге,— говорю,— ты что нос повесил, али отец пи-
рогов мало присылает?
— Шутки шутишь, не видишь, человек в беде?
— Какая,— говорю,— может быть беда у всегда сыто-
го человека?
— А та беда, что в школе окно разбил. Учительский
совет не ставит мне отметок, пока не вставлю стекло,
а денег у меня нет. На пироги стекло не выменяешь. И во-
обще,-— говорит,— если я с сопроводительной такой бу-
мажкой явлюсь на каникулы, выпорет меня отец. А хо-
чется,— говорит,— мне домой, аж живот болит. Ведь
у нас,— говорит,— на Мокше разлив, как море... Все рощи
в воде стоят. И лодка меня ждет. И ружье. И подсадная
кряква...
Тут я встрепенулся:
— Ну, а если я тебе помогу окно вставить, поможешь
ты мне лодку добыть?
Молчит.
Не верит, думаю. А у меня как раз случай насчет
стекла подходящий. Наш хозяин, эксплуататор Житов,
заставил меня к пасхе зимние рамы вынимать. Целый
день мы с хлопцами работали, все заусенцы на пальцах
пообдирали. Выставили четырнадцать рам и все снесли на
чердак его дома.
И нам за это ничего не было, пообещали объедков
с пасхального стола.
Ну, и тогда я в виде платы взял и вынул из этих рам
стекло и вставил в разбитое Зоськой окно, а ему сказал:
— Больше не шали, блинохват!
А он вместо радости опять хмурится.
— Как же,— говорит,— я с тобой расплачусь? Ведь
у нас,— говорит,— лодки официально не продаются.
— Ну,— говорю,— это дело твое... И я это стекло не-
официально купил...
484
Прошло несколько дней, прибегает ко мне Зоська
веселый. Обнял за плечи и шепчет:
— Едем, друг, ко мне на праздник. Отец за успешное
ученье разрешил приехать не одному, а с товарищем.
— Ну да, харчи-то у вас даровые.
— Не смейся,— говорит,— мать тоже согласна и пи-
шет, чтобы только я выбрал погостить какого-нибудь
интеллигентного мальчика...
— А я сойду за интеллигентного?
Оглядел он меня с ног до головы:
— Теперь не в костюме дело... Теперь многие интел-
лигентные тоже пообносились... Сойдешь, пожалуй. Вот
только манеры у тебя...
— А что,— говорю,— манеры?.. Я, например, совсем
даже безобразными словами не ругаюсь.
— А носовым платком умеешь пользоваться?
Признался, что не приходилось. Дня три он меня обу-
чал по-интеллигентному сморкаться. Ничего, приспособил-
ся. Платки он мне у знакомых девочек достал.
Пошел я к хозяину, снял шапку, окрестился на перед-
ний угол и возопил, как учил Зоська:
— Отпустите, Прохор Матвеич, к дальним родствен-
никам на праздник святой пасхи, век бога буду молить...
Ну, нашему троглодиту, как обозвали его комсомоль-
цы, такое мое обращение по нутру пришлось.
— Вот,— говорит,— редкий в наше время уважитель-
ный к религии отцов юноша...
Отпустили меня на праздничные пироги. Хотелось мне
их попробовать на месте, не черствыми. Про сытую жизнь
попов-дьяконов только слышал. Теперь мог в нее влезть,
как поросенок в корыто, по самые уши.
А дело-то оказалось не так просто. Дьяконовские
достатки — это не то, что поповские. У них ведь тоже
классовая борьба. Народ опевают вместе, а барыши врозь.
Попу, как главному эксплуататору, от всех доходов боль-
шая часть, а уж что останется, то делят дьячок, пса-
485
ломщик, пономарь-звонарь и прочая мелочь. И на этой
почве бывают разногласия. Да еще какие! Беда!
И угораздило нас с Зоськой явиться в тот самый час,
когда дьякон с попом затеяли междоусобицу. Дворы у них
были рядом, препирались всеми семействами, через забор.
Так ругались, что даже поповские гуси дьяконовских
через забор шпыняли.
— На, выкуси равную долю! — совал в щель жирный
кукиш поп.
— Лучше свиньям, чем вам! — кричала попадья и сы-
пала в корыто пироги, собранные во время праздничного
обхода.
— Караул! — кричал дьякон, не в силах стерпеть, что
поповы свиньи попирают копытами дары прихожан, и лез
на забор, а попов работник осаживал его, спихивая об-
ратно метлой, направляя ее прямо в личность.
Дьяконица вопила, дети ее плакали, поповы дочки
визжали.
При нашем приезде все сразу утихло. Застыдились
поповы дочки, застеснялся поп, утихомирилась попадья.
Я стоял, разглядываемый со всех сторон, а Зоська утешал
потерпевших родственников.
— Ничего! — говорил он.— Не тужите, мы это дело
поправим, вот со мной представитель... красной молодежи,
он все расследует! Он восстановит все по правде!
Это уж так всегда, когда попадаешь из центра на
периферию — растешь в глазах окружающих.
Услышав, что я какой-то «представитель», поповская
команда пошла на перемирие. Дьякону просунули через
забор корзину крашеных яиц, мешок сдобы и полмешка
бумажных денег в придачу.
А нас с Зоськой позвали за поповский стол — разго-
веться.
И вот тут повидал я и поедал такого, что не мог пред-
положить и в раю. Стол был как сахарная гора. На белой
скатерти изображен кремль с церквами, орлами, башнями.
486
А поверх этих картин пасха розовая, пасха белая, пасха
желтая. Куличи — как самовары. А самовар весь сереб-
ряный, выше паникадила. Яйца — как самоцветы, и все
в зеленой траве. Свиные окорока бумажными кружевами
убраны. Поросенок на серебряном блюде лежит и, доволь-
ный, усмехается, держа в зубах соленый огурец. Индейка
жареная, голова из яблока, а вместо хвоста веер. А во-
круг — печенья, варенья, соленья и много такого наставле-
но, что даже не знаю, как и назвать.
Поп сидит, распустив на обе стороны бороду, как бог
Саваоф, попадья — богородицей, а дочки — ну чисто ан-
гелы! Все в белых кипенных кружевах, по щекам золотые
локоны, губки бантиками, глазки вприщур, только что кры-
лышек нет.
И в бутылках у них не просто самогон, а разных цветов
наливки, настойки, сладкие, густые.
Вон какой рай могут себе устроить буржуи и на этом
свете, не дожидаясь, пока попадут на тот.
Грешен, захотелось мне в тот час стать попом.
И как же нас угощали, как улещали! Все чинно, бла-
городно, на «вы».
Досадно было, что нет второго живота. Столько же на
столе всего осталось, когда отвалиться пришлось.
И на последний вопрос — не желаете ли еще чего? —
икнул я, вытер руки об штаны., чтобы не замарать скатерть,
и, пожав попадье пальчики, так что она ойкнула, интелли-
гентно сказал:
— Окончательно мерси — больше не проси!
А потом были игры. Понравилась мне веревочка с по-
целуями. До чего же у поповых дочек губки пухлые!
Так играем мы в поповском доме, беды не чуя. За
окном колокола тилизвонят, гармошки пиликают, парни
и девки озорные песни поют. И вдруг стрельба из разных
оружий!
Высунулись мы с Зоськой: что за чудеса — по улице
словно ряженые, кто в шубах, кто в лаптях, кто в хромо-
487
вых сапогах. Пешими, верхом, в санях-розвальнях. Не то
пьяные, не то чумовые — из винтовок в колокола палят, из
обрезов собак сшибают.
И вот уже какие-то лохматые, с черно-красными бан-
тами на папахах на поповском крыльце.
— Принимай, батя, гостей из всех волостей!
Ворвались они в дом, и видим — бандиты. А деваться
нам некуда, поздно. Стою вместе с девчонками и чую —
голова моя от тела отделяется. Скажет сейчас батя: вот
он, «представитель красной молодежи», и душа вон.
Попадья — ни жива ни мертва. А поп не теряется —
берет нагрудный крест, благословляет незваных и ради
праздничка Христова всех просит к столу.
Как засели они, как навалились, не то что едят, жрут,
проще говоря. Без разбору. Кусок пасхи в рот, за ним
ломоть ветчины. Горчицу намазывают на хлеб. Куличами
давятся. Поповские наливки из горлышка пьют, а попу
наливают свойского самогона, который одним запахом
с ног сшибает.
Обувь у них оттаяла, с худых сапог, с лаптей, с валенок
грязная жижа течет.
Распарились, поскидали в один угол ватники, шинели,
полушубки, а с оружием не расстаются.
Вот насытились они, задымили самокрутки, и рябова-
тый плюгавый бандит в папахе и во френче говорит гро-
мовым голосом:
— Ну, батя, уважил! Теперь проси, чего хочешь... Кто
тебя обижал? Кто в бога не верует, сообщи, вздернем!
Покосился на меня поп, ну, думаю, пропал. А попова
дочка меня заслонила и отцу страшные глаза делает.
Усмехнулся батя и говорит:
— От нас самих все неверие идет... Неразумие пасты-
рей рубит стадо.
— Ясней, батя, ясней, где коммунисты, сельсоветчи-
ки, прочие сочувствующие?
— Что там коммунисты,— заминает вопрос поп,—
488
когда между нами, священнослужителями, ладу нет. Где
это видано, чтобы дьякон восстал на отца благочинно-
го, звонарь на пономаря, просвирня на церковного ста-
росту?
— Просвирня, ах, вихорная, пороть!
— Дьячок? Всыпать ему горячих!
И распоясавшиеся бандиты, поняв поповский намек,
тут же устроили всему селу потеху. Затащили дьякона
и просвирню в церковную ограду и на высоких могиль-
ных плитах, заголив им одежду, стали пороть.
Попадья упала в обморок. Дочки подняли плач. Зоська
выбежал, ухватил главного бандита за руку и укусил, за
что и был выдран за уши.
Насмеявшись над дьячком и просвирней, атаманы со-
брали народ у кооператива, оделили девок конфетами,
пряниками и приказали себе величанье петь. Залезли на
колокольню и на мелких колоколах выкомаривали пля-
совую и под эту музыку заставили всех плясать.
Кто уклонялся, давали плетей, били рукоятками нага-
нов, потом поили до одури самогонкой.
Такую закрутили карусель, что и нарочно не приду-
маешь. Все были пьяны, не пьянел только корявый гла-
варь. Усмехался, посматривая ястребиным глазом, прито-
пывал кривыми ногами, будто ему весело, а сам присматри-
вался к мужикам, выбирал, что одеты побогаче, и гово-
рил:
—• Ничего, пусть хлопцы пошутят. Наскучались в лесу.
Вырвались, что телята из хлева. Без убытков не бывает
прибытков. Вот станцию заберу — все возмещу! Добра
там много. Готовьте подводы да и лодки! Как только река
взыграет...
Река взыграла ночью. Поднялся ветер, хлынул первый
дождь. Лед взгорбился, поломался, и заиграла, зазвенел»
Мокша льдинами, заглушая трезвоны прибрежных коло-
колен.
Не спал народ. Бандиты гуляли, опохмелялись, цело-
489
вались и дрались с кем ни попади. Смех и слезы. Не спали
и мы с Зоськой.
— Вася,— шептал он мне,— Васенька, если я за отца
не отомщу, мне жизнь не в жизнь! Зарежу, зарежу перо-
чинным ножом этого главного бандита. Или подожгу дом
попа!
Поджигать я ему не посоветовал, а пырнуть бандита
ножом было не так-то просто — этого замухрышку окру-
жали такие здоровяки, что одним щелчком нашего брата
с ног сшибить могут. И оружием обвешаны, и плетки
в руках.
— Обожди,— утешал я его.— Отомстить я не против,
но с умом надо.
И лезли мы, незаметные в толпе прочих мальчишек, во
всю эту катавасию, глазея во все стороны, как на ярмарке.
Пока вояки его гуляли, бандит Ланской не зевал.
Исподволь собрал всех рыбаков, отобрал у них невода-
сети, велел все пригодные-непригодные челноки, лодки
конопатить, смолить. К походу готовить. Запылали по
берегу костры, зашипела смола, застучали деревянные
молотки, вгоняя в пазы паклю.
— Ну, Зоська,— сказал я, обняв друга,— ты не плачь,
не тужи, выбирай лодчонку покрепче и давай сматывать
удочки. Явимся раньше бандитов в Спасово и за все отом-
стим...
Г-
— Да, конечно, готовят они беду. Если не предупре-
дить, захватят город с налету по’д самый Первомай.
— Вот то-то!
Шепчемся, а сами глаз с реки не спускаем. До чего же
страшный ледоход! Льдины, бревна, деревья мчатся в во-
доворотах. От света костров вода пенится кровью.
Ужасно по такой воде в лодке пускаться, как на тот
свет. Но резня в городе страшней будет. Сколько людей
побьют! Родни у меня там нет, а дружки остались. Вспо-
минаю Лопатина и вижу его в руках бандитов, и по сердцу
холод идет.
490
— Не испугаемся, Вася, а? Подождать бы, пока лед
пронесет!
•— Тогда бандиты раньше нас явятся, Зося.
— Эх, и верно! Ну, Вася, была не была...
— Давай, Зоська, решайся. Наших упредим...
— Всыпят они бандитам!
— Да уж погорячей, чем твоему отцу!
И ноги ведут нас мимо костров во тьму, где сверкают
свежей смолой перевернутые рыбацкие челноки, лодочки-
душегубки.
Рыбаки стучат, конопатят. Бандиты песни орут, само-
гон допивают. Атаманы вдоль берега похаживают, по
голенищам плетками себя постегивают, им на станцию
налететь не терпится.
На краю, подальше от огней, у овражка, стронули мы
с места одну лодочку, перевернули, измазав в свежей смо-
ле пальцы, и скользнула она в воду с тихим плеском.
Прыгнул я на корму с веслом, украденным у рыбаков,
а Зоська с багром.
Течение отнесло нас от берега, и челнок завертелся
волчком. Воткнул я весло, хотел править, но льдины за-
хватили его, как звери в зубы, и сразу наполовину сже-
вали. Зоська ткнул багром в бревно, высунувшееся из-под
льдин, но оно вывернулось и ушло под воду вместе с баг-
ром. А когда оно снова всплыло, Зоська и выдернул свой
багор.
Бешеная вода стремилась вперед с такой силой, что
лодчонка наша, душегубка, летела мимо крутых берегов,
как на воздусях, на пенных гребнях.
Нас крутило, вертело, и огни рыбацких костров мелька-
ли со всех сторон. Ветер трепал по разливу дымок и угощал
нас вкусным запахом смолы.
Вот огни костров пропали. Выглянул белый глаз луны.
И мы увидели такое раздолье, что дух захватило. До
самых далеких лесов, до темных холмов играла и пенилась
вода и неслась неудержимо, дико в неоглядную даль.
491
Мы включились в разлив, отдались его буйной волюш-
ке. Наше дело одно — правь вперед, без оглядки.
Зоська крючил багром, я правил веслом, и лодка
неслась, обгоняя неуклюжие льдины. Работалось весело,
я разогрелся, даже волосы липли ко лбу.
Над нами пролетали стаи гусей, обдавая свистом
крыльев, и, гогоча, садились в спокойные луговые затоны.
А кругом такой простор, что петь хочется.
Зоська на носу, я на корме, и словом не перекинемся.
Вдруг глядим — такое диво: встанет впереди бревно
стоймя — и нет его, встанет другое и тоже куда-то нырь
вниз.
Мы рты разинули.
— Ледяная перемычка! —догадался Зоська.
Вода бешено рвалась под лед, но не могла его под-
нять. Бежала поверх, обегала широкими лугами и затопля-
ла их еще больше.
Льдины громоздились друг на друга и образовали
затор. Иные ныряли под лед — вода затягивала их туда
и колотила ими ледяной упрямый панцирь снизу. Точно
играя, они ловко становились торчком.
Я сообразил, что может нырнуть под лед и наша лодка,
и пальцы у меня стали непослушны.
— Зоська, назад! — заорал я, холодея от страха.
Зоська понял и кубарем скатился ко мне. Лодка за-
драла нос, у самого бучила приостановилась, как бы раз-
думывая, и вдруг легко скользнула по верху льда, в про-
галину между глыбами.
Я перекрестился.
Зоська покосился на меня и опять уселся на носу с баг-
ром.
Впереди по льду гладко бежала веселая зеленая вода,
а под ним бились и скреблись затянутые водой бревна
и льдины.
И вот-вот он треснет, раскрошится — и, как семечко,
хрустнет наша лодка, попав в такое столпотворение.
492
— Работай, черт! — крикнул мне Зоська.— Крестись
веслом!
Я заработал, мы опять завертелись, и душегубочка,
словно поняв наш страх, понеслась ласточкой.
А впереди стали гулко лопаться льдины, и в трещины
вымахивала рыжими фонтанами вода.
«Попадешь на трещину»,— подумал я. И тут же что-
то дернуло, душегубка встала стоймя, меня ударило в
голову, ноги скользнули, и я, хлебнув противной воды,
пошел под лед... Сердце у меня дрогнуло, я обмяк и даже
не карабкался.
Вдруг что-то твердое ухватило меня за шиворот и по-
тянуло вверх. Я ухватился рукой за багор.
Зоська стоял по колени в затопленной лодке и удил
меня из трещины. Мимо, бурля, бежала равнодушная ко
всему зеленая вода.
Стоя в этой воде, мы подняли лодку, перевернули ее
и, поставив снова, уселись и понеслись, отчаянно рабо-
тая веслом и багром, дрожа от холода и страха.
Но вот неподнятый лед кончился, течение пошло ров-
ней, и мы вздохнули свободно.
От меня шел пар. Мокрая одежда прела. Я ежился.
Лодка шла сама, местами набегали боковые речушки,
и нас подхватывало веселей.
Только вдруг, смотрим, из боковой речушки выползает
с шорохом серая рябая каша.
Что такое?
Луна скрылась и оставила нас в раздумье. Шорох при-
близился, и мы напряглись, слушая его.
— Дрова, дрова идут! — тыкал Зоська багром напи-
равшие на лодку поленья.
И впрямь, из какой-то боковой речушки уплыл швырок
и заполнил всю поверхность. Река одеревенела!
Лодка влезла в самую гущу, и мы застряли. Дрова
стискивали нас, лезли под лодку, выпирали ее из воды.
— Ну, что будем делать, пропадать? — спросил Зось-
493
ка, когда мы, опустив руки, сели после бесполезных по-
пыток плыть дальше.
— Черти, и кто их упустил! — дрожа и синея, цедил я.
— Не дрова, а саргассы,— ругался Зоська.
— Погибнем,— скулил я.
— Ведь досаднее всего — погибнем от холода в дро-
вах.
— Будем ждать ледяного затора; поднимется водяной
вал — все расчистит, так и продерет, а больше нет ходов
нам! — И Зоська стал слушать, что творится в ночи.
Дрова совсем выперли лодку наверх, и мы сидели, как
на карусели.
Луна ехидно подмигивала, а меня от холода сводило
в три погибели.
Зоська, положив на руки синее лицо, все слушал...
Смертельная судорога схватила меня костлявыми ле-
дяными пальцами, я не мог больше вздохнуть и только вы-
давил:
— Зоська, кончаюсь...
Он уселся на меня верхом, стал трясти, больно бить
ладонями по щекам, и когда я заорал и стал сопротивлять-
ся, он лег на меня, отогревать.
Вдруг дрова под нами заскрипели, заколыхались.
— Прорвало затор. Лед идет — теперь держись!..—
догадался Зоська.
На нас надвигался грохочущий и звенящий вал. Дрова
вдруг всколыхнулись, и нас качнуло, как на качелях.
— Ух, расчистит... Держись! — ликовал Зоська, стоя
с багром на носу.
Луна выглянула опять, и я увидел Зоську, всего го-
лубого, с косматыми волосами, и багор его казался длин-
ным и диковинным.
Нас подбросило на гребень волны, и вдруг я увидел
льдины. Угловатые, обломанные, они разрезали дровяной
затор, грозя раздавить нашу душегубку.
Когда огромная ледяная гора приблизилась к нашей
494
лодке, Зоська кошкой прыгнул на ее зазубренный край,
поддел багром лодку, я выпрыгнул к нему, и мы стащили
лодку на лед и стали танцевать.
— Вези, матушка! Но-о!.. — понукал громадину
Зоська.
И радостно было нам смотреть, как расступались
перед льдиной проклятые дрова.
Скоро льдины, расчистив путь, пошли, плавно пока-
чиваясь, по полноводью, и, зараженные их буйной силой,
мы почуяли себя богатырями.
Зоська стоял на краю льдины, упершись багром, и, вы-
пячивая грудь, пел, а я махал веслом и подвывал что-то
дикое, куражился.
Блаженствовали мы недолго.
Течение стало бурливей. Шум усиливался.
Мы глянули и пристыли к льдине.
Впереди косматилась, бесилась река, прорывая новое
русло, скакала зверем по неровному дну и, ставя ребром,
перекатывала льдины, как огромные мельничные колеса.
Наша глыба дрогнула, качнулась и завертелась в ди-
кой пляске. Вдруг я почуял, что мы куда-то летим.
— Держись! — орал Зоська.
Я опомнился, когда почувствовал, что мы спокойно
плывем. Зоська сидел и шевелил губами, ничего не по-
нимая. Льдины под нами не было.
— Бери багор,— ткнул я Зоську.— Видишь, Цна подо-
шла!
Мы подплыли к слиянию рек.
Теперь вверх до станции — пустяки, десяток километ-
ров, а по заливным лугам еще меньше.
— Эй, работай!..
Молча отдуваясь, мы погнали лодку на синеющий лес,
за которым наше Спасово.
Навстречу плавно шла тихая вода Цны, и совсем не
было льдин.
Лишь порою шуршали о лодку кустарники и взлетали
495
вспугнутые птицы. Однажды проплыл куст — весь усеян-
ный соловьями, как бубенчиками.
Мы так устали, что я не чуял рук. Вдруг навстречу
нам выплыл кустистый островок. На нем чернели остатки
сенного стога.
— Обогреемся? — предложил я, и приятно поежился
при мысли о ласковом огоньке.
Зоська направил лодку к островку, и, когда она носом
коснулась берега, от нас в кусты шарахнулись какие-то
тени.
•— Зайцы! — смекнул я.— Потеха!..
Зоська выскочил и вразвалку пошел в глубь островка.
Я хотел побежать за ним, но что-то удержало меня. Вгля-
девшись, я увидел, как с обеих сторон, охватывая Зоську,
ползли серые лохматые тени.
— Назад! — заревел я.— Волки!
Зоська свалился в. лодку, я отпихнулся багром и услы-'
шал, как жалобно заскулили голодные волки, провожая
нас.
Мы долго гребли, боясь оглянуться.
У самого леса увидели еще островок. Но вылезти не
решились. А так захотелось затеплить костерок, обо-
греться.
Вскоре мы очутились в затопленном лесу.
Плыть было страшновато. А вдруг заблудимся?
Луна спряталась. А на закате вдруг запылало зарево,
просвечивая сквозь лес.
— Пожар! — ужаснулся Зоська.— Спасово горит!
Опередили нас бандиты!
Мы выгребли на опушку и увидели станцию, расцве-
ченную огнями.
— Да ведь нынче Первое мая! — вспомнил я.
Мы заработали быстрей, правя на огни.
Они горели все ярче и ближе, но у меня стало шуметь
в голове, руки задеревенели, не держали весла.
— Веселей! — подбадривал Зоська.
496
Я выбился йз сил, ворочая тяжелым веслом, а станция
все дразнила светом, но не приближалась.
Когда надвинулся на нас чугунный мост и громадины
дамб, я ослаб совсем.
Лодка стукнулась о крутой берег.
Зоська выскочил первым, втянул лодку до половины,
снял шапку, стал отирать грязное лицо и вдруг тихонько
повалился на бок.
— Что ты, что ты? Ведь доплыли! — тормошил я.
Он бормотал что-то несуразное, и глаза его были совсем
шалые.
«Ничего, в тепле отойдет»,— подумал я и, накрыв его
своим пиджаком, побежал в одной рубахе к станции, где
сияли огни в честь Первого мая.
В исполкоме был народ, шло торжественное заседание.
Я пробился к президиуму и не своим голосом крикнул:
— Товарищ Лопатин, из лесов Ланской вышел!..
Тут я зашатался и мог бы упасть, если бы не поддер-
жали. Поднялся шум-говор. Меня окружили встревожен-
ные люди. Чего-то спрашивали, я что-то отвечал. И все
было как в тумане. Вдруг на меня нашло просветление.
У стены напротив ясно разглядел я какого-то страшного
взлохмаченного паренька в моей грязной рубашке. Я гово-
рил, а у него раскрывался рот. Лопатин касался его го-
ловы рукой, а я чуял ее холодок горячим лбом.
«Да ведь это я самого себя вижу»,— догадался вдруг
я, и так мне стало страшно, что ноги подкосились, упал
и больше ничего не помню.
Пропало все — и Лопатин, и страшный кто-то в
зеркале.
Сколько я проспал, не знаю, меня разбудил весенний
шум.
Я Долго карабкался из-под кучи чьих-то шуб, пальто,
шинелей, кожанок, наваленных на меня, и, когда высунул-
ся в окно, увидел знакомую картину.
По мостовой тесной толпой шли грязные и встрепан-
17 О смелых и умелых
497
ные бандиты во главе с Ланским. А по сторонам, дразня
их и улюлюкая, бежали озорные спасовские мальчишки.
Бандиты шли налегке. Оружие несли только комму-
нисты да комсомольцы-чоновцы.
И мне стало очень досадно, что я проспал-бой, который
окончился нашей победой.
Про то, как мы с Зоськой предупредили налет, скоро
забылось, а вот про то, что мы угнали лодку, стали гово-
рить на всех улицах.
Прибежал я в исполком.
— Товарищ Лопатин, ведь узнали, пальцами тычут,
как же быть-то? Ведь отберут у меня лодку!
— Что, испугался? — говорит Лопатин.— Мне в свое
время за лодку здорово всыпали. Ничего, обойдется. Ни-
кифоров! — крикнул он в канцелярию.— Пропиши ему
мандат!
«Пропадай лодка!» — задрожали у меня коленки.
Я глянул на дверь — заперта. Глянул на окошко —-
второй этаж... Не имел я тогда понятия, что такое мандат...
Вот он, всегда при мне!
...Закончив рассказ, парнишка похвалился бумагой,
и мы прочли, полюбовавшись подписью Лопатина и крас-
ной печатью с серпом и молотом:
— «Дан сей мандат на полное владение лодкой систе-
мы «душегубка», черного цвету, горячего смоленья, ком-,
сомольцу Куликову Василию...»
— Хотел я сказать, что ошибается насчет комсомоль-
ца, а слова в горле застряли...— пояснил Василий.
«...Дается эта лодка в именной подарок в день Первого
мая за геройское проплытие препятствий и предупрежде-
ние банды. А все изменнические собственности рыбаков
села Суморева за помощь бандитам на эту лодку отме-
няются».
498
— Значит, добился ты своего? — спросили мы па-
ренька.
— А как же, всей артелью на первомайском подарке
разгуливаем каждый выходной.
— Что, по-прежнему колесо крутишь? А Житов как,
эксплуатирует?
— Ну где ж ему, у нас .ячейка своя, окорачиваем...
А работать, как же, работаем, веревки-то надо кому-ни-
будь вить. Вот мы и вьем. Пока машину не придумали.
— А что с Зоськой?
— Сильно болел. Воспаление легких,- насилу доктора
отходили. Встретил я его при выходе.из больницы, обнял
и заявил, как меня ребята уполномочили:
«Хотя ты и сын служителя культа, но ты парень свой,
на деле проверенный, иди к нам в комсомол, примем!»
Вот и вся история с этой разбойной лодкой.
СШИБИ-КОЛ ПАЧОК
Желаете знать, как съездили мы с Сережкой к раз-
бойникам? В знаменитый Сшиби-Колпачок? Что ж, про эту
командировку есть что порассказать.
Сшиби-Колпачок! И откуда только название такое взя-
лось — нарочно не придумаешь. Есть про него несколько
сказок. Одна гласит, будто з^есь — на пересечении двух
дорог — с Шацка на Муром, с Касимова на Темников —
давным-давно поселились разбойники.
Грабили проезжих купцов, помещиков и дворян, раз-
бивали даже царскую почту. До того были отчаянные —
кресты с богомольцев снимали. Приглянувшихся купчих
ли, дворянских дочек себе в полон брали. Не брезговали
и богомолками. Если которая молода-красива, и ее под
крыло. И которые им покорялись, тем наряды и бархат и
дорогая парча.
499
И так иным полонянкам нравилась развеселая раз-
бойная жизнь, что многие из них удалыми разбойницами
сделались.
И поскольку разбойнички оставляли при себе невест
самых отборных, только за красоту, в Сшиби-Колпачке
и до сей поры наикрасивейший женский элемент из всей
округи. Это уж точно. Это можем подтвердить мы с Сереж-
кой.
И пролили те разбойнички на перекрестке дорог, по-
среди лесной трясины, столища слез людских, что возник
на месте разбоя соленый родничок, и поставили над ним
атаманы часовенку. И в той часовенке повесили икону,
на которой изображен святой Микола Мириклийский, от-
водящий меч палача от главы разбойничка.
Богато жило село. На разбойные деньги в нем знамени-
тые трактиры атаманы открыли. И даже воздвигли цер-
ковь — всю из столетних дубов срубленную.
Обожали разбойнички пышно венчаться. Попа держа-
ли из себя видного, как оденут его в ризы с золотом, с
каменьями — есть на что посмотреть.
Дьякона держали с таким басищем, что от его возгла-
сов лошади от церковной ограды шарахались, сами тати,
мастера разбойного посвиста, на колени падали.
Любили разбойнички с честью и хорониться. Потому и
притч завели большой и даже регента.
Мужской хор был — на Москве бы и то слыл первей-
шим. У разбойников голоса-зычные. У разбойниц — ан-
гельские.
Сколько на Сшиби-Колпачок было наветов, налетов,
наездов — и ничего! От всякого начальства щедро отку-
пались разбойники.
Прослышала про них сама царица Катерина. И напра-
вила вершить над ними суд самого неподкупного губер-
натора из немцев. Русскому этого дела не доверила. Умна
была — считала, что в каждом русском губернаторе —
поскреби его — сидит разбойник.
500
Велел немец запрячь колымагу, надел мундир со всеми
орденами и тронулся наводить порядок. Лесом да гатями
растрясло губернатора. Умаялись кони и напротив часо-
венки стали. Не смогли колымагу из трясины выдернуть.
Форейторы в деревню за народом побежали, а немец
посмотрел на часы и увидел, что настало время спать,
достал полосатый колпак, как у них в фатерланде полага-
лось, накрылся пледом и захрапел.
А разбойные ребята тут как тут. И впереди главарь
их — Рубцовый Нос. В плечах косая сажень, на голову
выше самого высокого, в руке кистень, за кушаком пистоль
заряженная, за голенищем ножик вострый.
Увидал царского губернатора немецкого образца и
засмеялся — больно уж на нем колпак чудной.
Немец от его ржания проснулся, надулся индюком да
как загрохочет:
— Здр-раствуй-пр-ращай, черт побир-рай! Почему до-
рога такой пар-ршивай? Эйн, цвей, дрей, запрягайсь!
Как деревни звать?
Разбойные ребята за животики схватились.
— Эй ты, барин, кошку жарил, зовут нашу деревню
Сшиби-Колпачок! — смеются разбойники, на колпак его
с кисточкой глядючи.
— Ага! — обрадовался немец.— А ну давай мне сши-
бай колпачок. Вот я вас!.. Живо!
Как тряхнул его Рубцовый Нос кистенем по маковке,
так и сшиб колпачок. И полетел он на ореховый куст, а
немец в трясину...
С тех пор и прозвали разбойное село Сшиби-Колпачок,
для смеху. А полосатый колпак стал даваться тому атама-
ну, который выходил на ночной разбой. Чтобы его по
такому головному убору свои в темноте отличать могли.
Хранился этот колпак, переходя из рода в род, от гла-
варя к главарю, тайно. И по этому колпаку знали разбой-
ники, кто у них самый главный...
Всю эту сказку вспомнили мы с Сережкой, когда по-
501
слал нас уком в знаменитый Сшиби-Колпачок с инспекци-
ей. Образовалась там дикая ячейка, назвавшаяся красно-
мольской, а слух ее называл разбойничьей. В канун уездно-
го съезда должны мы были все такие молодежные органи-
зации проверить и взять на учет.
Выдали нам мандаты. Сунули мы в один карман корку
хлеба, в другой наганы-браунинги и поехали от села до
села на деревенских подводах, согласно гужевой повин-
ности.
На последнем перегоне назначенный нам возчик долго
ладил телегу, вздыхал, шептался с бабой. Менял новые
колеса на старые, ременные вожжи на мочальные, обря-
дился в худой армяк и подковыренные лапти и наконец,
нахлобучив дырявую шапчонку, хлыстнул немудрящую
клячку, и мы поехали.
Ехал он не торопясь, как за смертью. А как въехали в
лес, все чаще стал оглядываться. И когда подошла гать —
узкий бревенчатый настил в один следок,— вдруг соско-
чил с телеги и, передавая Сережке вожжи, сказал:
— Тут теперь все пряменько, не собьешься. Погоняй!
Погоняй, милок, погоняй... Я чуток промнуся.
И не успели мы оглянуться, как он исчез, словно ле-
ший.
— Вот тебе и промялся! — сказал Сергей.
А в лесу в ответ как захохочут.
— Ничего,— сказал я, ощупывая в кармане наган,—
это филин.
— Куда же мы без мужика лошадь-то денем? — огля-
нулся Сережка.
— Сдадим в сельсовет, и ладно,— ответил я, стуча
зубами от нестерпимой тряски. (Бревна гати ходили под
колесами телеги, как живые.)
— Ну и местность! — вздохнул Сережка, оглядывая
заболоченный лес с сухими рогатыми деревьями.
— Одно слово — разбойная. Вон смотри — и часовен-
ка на родничке «угодниковы слезки»...
502
Из-под старинного черного сруба, украшенного покри-
вившимся крестом, вытекал ржавый ручеек и, просачива-
ясь под гатью, бежал к большущему ореховому кусту.
Глянул я и обмер. На нем не то сорока качается, не то
полосатый колпак с кисточкой!
Сгоряча хлыстнул я конягу что есть силы. Она под-
скочила со всех четырех ног,.как-то дуром рванув телегу
в сторону, и телега, соскочив с гати, влипла в трясину
по самые ступицы.
С испугу мы подобрали ноги и некоторое время сидели
молча, боясь слезть с телеги. Лошаденка наша испуганно
прядала ушами и вдруг заржала так жалобно, что у меня
сердце сжалось.
В ответ на ее ржанье ореховый куст зашумел, заколе-
бался, из-за него вырос громадный детина, без шапки,
в домотканой свитке, лихо накинутой на одно плечо.
Оглядев нас сверху, спросил басовито:
— Гей, что за люди? Куда путь держите?
— Из города мы... В Сшиби-Колпачок! — ответил я,
взводя курок нагана прямо в кармане.
Сережка сунул обе руки в портфель и, притаив в
правой браунинг, левой достал мандат, ярко забелевший
в сумерках дремучего леса.
— Это что, мандат? — спросил другой голос, еще
басовитей.
И от часовенки к нам шагнул другой парень, еще по-
выше и подюжее первого, в широченных лаптях, какие
носят лесовики.
— Мы из укома! — решительно выпалил Сережка.
— Из укома? — хором повторили парни.— Не к нам
ли? Не в нашу ли ячейку?
— К вам, к вам,— обрадовался Сережка.
— Ну вот,— осклабились богатыри,— чего же вы
молчали, мы бы вас сразу вытащили! Тут ведь и совсем
завязнуть можно!
— А где же вы были, мы вас не видели.
503
— Мы тут дежурили, да того... вздремнули немного...
Пока конь не заржал.
Подойдя с двух сторон, богатыри шутя выдернули
нашу телегу из трясины и поставили на настил легко, как
игрушку. Один повел лошадь в поводу, другой пошел
сзади, подталкивая плечом телегу, когда она застревала.
Вскоре мы увидели околицу, высоченный плетень с
острыми кольями, похожий на древний разбойничий
палисад... И услышали странный вопрос:
— С чем тащите?
Из-за околицы вышло двое парней в войлочных шля-
пах, в лаптях и зипунах, накинутых на плечи, отчего они
казались еще дюжее...
— Слышь ты, из укома ж это!
— Уком едет!..
— А мы-то их ждали! А мы-то! Ну, здравствуйте! —
Парни распахнули широко околицу, и свитки свои, и
ручищи.
— Гони, што ль, ребят обрадовать!
Один подскочил к нашей коняге, шлепнул по заду ла-
донью, крикнул, и клячонка наша, сложив уши, понесла.
Ребята бежали рядом, пыль столбом, жучки, шавки за-
мелькали вокруг, оглашая улицу лаем. С таким триумфом
подъехали мы к поповскому дому, освещенному веселым,
щедрым огнем. Не преувеличиваю — нас внесли в дом
прямо на руках.
* # *
'— Ешь, пока не посинеешь; рукой мотнешь, выта-
щим! — хлопнул меня по плечу один здоровяк, которого я
успел отличить по его мясистому носу с рубцом поперек.
Стоявшие кругом одобрительно захохотали.
Перед нами на дубовом столе дымились горшки жир-
ного варева. На деревянном блюде лежали куски свинины
и целая баранья нога. Вот откуда-то из боковой двери
504
втащили две здоровенные корчаги и стали цедить пенную
брагу в старинные ковши. Тогда все молодцы расселись
вокруг нас за стол, а двое девиц, толстенных, как бочки
в юбках, стали обносить.
Я не успел опомниться, как передо мной очутился
объемистый пенный ковш.
— За приезд товарища укома! — гаркнули парни и
подняли ковши.
С трудом осилил я объемистый ковш. Брага, густая и
терпкая, сразу ударила в голову, перед глазами пошел
туман, а сидевшие вокруг стали шире, толще и страшней.
Я попытался оглядеться.
Рубленный из векового дуба зал. В одном углу черным
лесным озером рояль поблескивает, в другом увидел я
пирамидку винтовок, а в переднем растянуты красные
полотнища, и портреты вождей улыбаются и, кажется,
укоризненно качают головами.
Я протер глаза и пошарил вокруг, ища Сережку. Вот
его рука в моей.
— Сережка, куда мы попали?
— В селение Красная Свобода, по старому Сшиби-
Колпачок,— ответил мне наш деревенский ямщик, вдруг
очутившийся за столом.
— Откуда ты взялся, дядя? Ты же сбежал у орехового
куста?
— Было дело, трухнул маленько,— ответил ямщик,—
думал, промеж вами стрельба произойдет... А оно вон
каким макаром дело-то обернулось. Ну тут я и отыскался!
— Хитрый, черт, постой, а где Сережка Ермаков,
я спрашиваю?!
— Насупроть-то, глянь!
Я глянул: напротив парень — косая сажень плечи, одна
ручища ковш поднимает, а другая кулачище сжимает:
— Да здравствует комсомол. Ура!
— За нашу ячейку пей все враз! — толкнул меня Руб-
цовый Нос.
505
— А Сережка-то где?
— Да насупроть, с Перстнем рядом.
Я прищурил глаза и вижу: действительно, у этого дуба
под мышкой жмется чуть заметный Сережка... И вдруг
вылезает Сережка из-под своего соседа и пытается тоже
рявкнуть. Но пищит как комар:
— Комсомольцы не пьют!
— Не шуми, брагу можно!
Я увидел Сережку опять внизу, а вверху, над ним,
пенные ковши. После второго я почувствовал себя здоро-
вее и толще этих дубатолов, и, когда хлопнул меня по
плечу Рубцовый Нос, спрашивая, гожа ли брага, я не
скособочился, а тяпнул его по спине так, что он крякнул.
— Живем, брат, с такой брагой!
— С хмельком да с медком ладно!
— Русского для гостей, русского!..— заголосили с
конца стола.
— А ну, пошли в главную залу.
— Эй, крали, уважим гостей танцами!
Парни подхватили нас, и мы очутились в большой гор-
нице. И видим — в ней полно разбойниц. И все одна дру-
гой краше и нарядней.
Бусы, косы, ленты. Полусапожки серебряными подков-
ками звенят.
Как села одна глазастая за рояль да как ударила по
клавишам, встряхнув косами, так и бросило нас в пляс.
Чего-чего не переплясали мы. Тут и «русская», тут и
«барыня», тут и «сукин сын камаринский мужик».
Помнится, пытались мы танцевать даже вальсы. Но не-
возможно. Разбойницы до того жарки, до того пышны,
что в объятиях с ними нам становилось невмоготу, душно.
Не раз выводили нас разбойницы на свежий воздух и
не раз возвращали обратно.
Глотнув вечернего ветерка, я немножко приходил в
соображение и различал на стенах горницы кистени, ножи,
старинные пищали...
506
И виделся мне среди пляшущих самый здоровенный,
самый высоченный с полосатым колпаком на кудлатой
голове — Рубцовый Нос.
Чем дальше, тем больше все стало казаться мне, что
перенеслись мы с Сережкой куда-то в древние времена
к разбойникам, описанным в чудесной книжке «Князь
Серебряный».
И когда среди буйного веселья кто-то возгласил: «Эй,
Ванюха, слышь, Перстень, посмотри, каких спекулянтов
приволокли!» — я не выдержал и гаркнул:
— Сарынь на кичку!
В ответ мне раздался веселый рев и ужасный хохот.
И больше ничего не помню. Третий ковш браги свалил
меня с ног.
* * *
Нос мне пощекотала соломинка. Я чихнул и проснул-
ся. От моего чиха поднялся и Сережка. Мы лежали на
груде свежей соломы. Солнце озорно играло в разноцвет-
ных стеклышках поповской веранды. Задорно пели петухи.
И где-то рядом крутилось точило и раздавалось разбой-
ное: вжик-жик!
При этом звуке мне вспомнилось вчерашнее веселье —
ножи-кистени на стенах горницы, Рубцовый Нос, пенные
ковши и пляски разбойниц.
— Сережа, это мы не во сне?
— Нет, в Сшиби-Колпачке,— мрачно отозвался Се-
режа, вынимая из волос соломинки.
— А не в Сшибе-Ковшичке? — попытался пошутить я,
ощущая некоторое головокружение.
— Я два ковша выдержал, а на третьем...
— Третий был роковым,— подтвердил я.
Мы помолчали, прислушиваясь, как во дворе для чего-
то точат ножи булатные.
И вздрогнули, когда на веранду вошел парень. Но вид
507
у него был весьма мирный. В одной руке кувшин молока.
В другой буханка хлеба. И слова обыкновенные:
— Комары вас тут не заели?
— Нет, мы их не почуяли, то ли они нас не нашли.
Парень улыбнулся и, почесав рубец на носу, ушел.
А во дворе: вжик-жик, вжик-жик.
Выпив молока, густого, душистого как мед, и закусив
хлебом, сладким как пряник, мы осторожно выглянули с
веранды и наконец выяснили, что это был за звук. Наши
вчерашние знакомцы вострили косы на точиле, укреплен-
ном среди развилин могучего дуба.
Завидев нас, они повесили косы на сучья дуба и окру-
жили веранду, улыбчивые, лупоглазые.
— Ну как, выспались, укомы?
— Не побудили мы вас? Извиняйте. У нас завтра
покос... А здесь как раз отменное поповское точило!
...Любуемся на ребят, что за молодцы, рослые, могучие,
все как на подбор. Ни вчерашних разбойничьих ухваток.
Ни вчерашней дикости. Видно, брага нам в голову удари-
ла и многое померещилось.
Секретаря действительно зовут Ванюхой по прозвищу
Перстень. Рекомендуется нам Иваном Перстневым. Обык-
новенный паренек в красной сатиновой косоворотке, в
брюках галифе и в лаптях с высоко навернутыми онучами.
Заходим в поповскую горницу.
Вот он, дубовый стол, за которым пировали. Вот они,
дубовые скамьи. В переднем углу портрет Калинина.
У входа пирамида винтовок. А у стены — поповский рояль,
па котором вчера наигрывали в четыре руки поповские
дочки. Или это мне снилось?
Расселись по лавкам красномольцы, и Перстень при-
нялся за доклад о работе ячейки.
— Перво-наперво должен сказать, ошиблись мы в
названии — надо бы именоваться комсомольцами, а мы
назвались красномольцами — так понятнее, красная
молодежь, красномол... Будем просить уком принять нас
508
в союз и именовать как полагается. Опять же есть упуще-
ние в бумажном деле. Протоколов мы не вели. Но, ежели
надобно для отчета, сейчас напишем все сразу, сколько
полагается.	i
— Ладно, канцелярству научитесь. Ты1 про работу
давай,— сказал Сережка.
— Работа у нас одна — помогаем Советской власти,
как и должна красная молодежь. Продразверстка нами
собрана на все сто. Дезертирство вырвано с корнем — вот
они винтовочки,— почитай все бывшие у зелененьких...
Антирелигиозный дурман изжит окончательно. Поп в дру-
гой приход сбежал, так мы его поприжали, а поповы дочки,
отказавшись от родителя, строят вместе с нами новую,
красную жизнь. В церкви, как водится, клуб. В поповском
доме наша ячейка.
А теперь строго проводим в жизнь декрет о приоста-
новлении спекулянтства.
Тех спекулянтиков, которые из Мурома в Шацк за
тамбовским хлебом тянутся, неся свои скобяные поделки,
хватаем и товар реквизируем. А тех, которые с Касимова
на Арзамас тащат мануфактуру, за мордовским пшенцом
топают, подвергаем тому же.
Нелегкая эта работа — иные так до оружия дело дово-
дят, иные лесом обегают. Но таких случаев, чтоб мы
упустили, все-таки не было. Имущество это зря у нас не
идет: сшили сельским сиротам рубахи и штаны и прочую
одежу. А на остальное винтовок у бывших- солдат наменя-
ли, количеством десять штук, гранат — кучу. Наганов —
дюжину. И даже... пулемет. Он сейчас в починке...
— А граждане к вам как?
Перстень махнул рукой:
— Они без нас дышать не могут! За такой ячейкой
как за каменной стеной. Ни тебе — бандитизма. Ни тебе —
продотрядов. А кроме того, мануфактурки, хотя плохонь-
кой, беднеющим-то выдавали, то да се... Село у нас друж-
ное. Когда по призыву Советов в мордву ходили кулацкое
509
восстание усмирять, так пошло мужское население, рас-
колотили это восстание враз.
Нет, мы у села как любимое дите! У нас почему в
ячейке всего шесть ребят? Потому что не сами шли, а
селом выбирали, самых, значит, отборных... плохоньких
не допущали.
— Это как же?
— А так, как вышел с докладом товарищ Климаков
о союзе красной молодежи перед всем сходом, так мужики
и решили —• что если тому быть, то как следует. Ребят, мол,
надо образцовых выбирать, если по-нашему красна де-
вица — значит, красавица, то красный парень — значит,
богатырь! Ну и выбрали... Лезла мелочь разная — так не
пустили. Выбрали ребят настоящих, ядреных, чтобы дей-
ствительно! У села мы как дите на материнских руках.
Сережка еще что-то спрашивал, а я про свое.
— А зачем,— говорю,— у вас, ребята, ножи вчера на
поясах и длинные рубахи?
— Это мы с покоса вернулись, кончали вчерась поздно,
захотели бражки выпить и даже ключи с поясов и бруски
не сняли.
— А колпак?
На это многие улыбнулись, а Рубцовый Нос, это он
вчерашний, хитро подмигнул.
После доклада о работе повел нас Вднюха Перстень
убедиться в их достижениях, посмотреть клуб. Пока-
завшаяся вчера мрачной церковь, рубленная из мореного
дуба, поражала своей дикой красотой. Резко выделялись
ее резьба и узоры на солнце. Кресты на ее куполах были
не железные, а из дубовых горбылин. Их трудно было
сшибить, и ребята повесили флаги прямо на них. Внутри
церкви было светло и просторно. На месте алтаря грубо-
тесаная положена сцена, и прекрасный бархатный занавес
спадает зелеными волнами. Через весь зал стоят скамьи,
тоже крепкие и грубые, а на клиросе — рояль и на рояле
две гармонии. Больше ничего особенного не было.
510
— Только что начали устраивать,— как бы оправды-
вались ребята,— всего раза три играли.
— Чего же вы играли?
—• «Власть тьмы» играли.
— Сами?
— С учителем, он у нас, поди-ка, интеллигентный.
— А народ как?
— Ревели бабенки до слез, а мужики таУ стражника
избили, хотя не до смерти, а водой отливали Никишку.
Говорили ему, черту, сразу грим снимай, а он замешкался.
Спектакли у нас до сердца доходят, народ у нас с сердцем.
* * *
Когда вечерняя прохлада стелилась с лугов, полная
мятного запаха скошенного сена, Серега сел писать отчет
о ревизии ячейки, а я пошел прогуляться.
Село стояло на холме среди болотистых лесов, как
крепость, замыкая одну-единственную дорогу, идущую с
севера на юг. Небольшая сырая луговина вся была усте-
лена холстами для отбелки. По ним, резвясь, бегали босо-
ногие ребятишки.
И вдруг я увидел пожилую женщину, припустившуюся
с ними вперегонки. Она бежала, оглашая окрестность
дурным криком. А за ней бежали два парня, грозя дубин-
ками и увещевая:
— Стой, не беги, все равно догоним!
Я не успел понять, в чем суть, как женщина, набежав
на меня, тут же упала на землю.
— Не отдам, не отдам •— хоть убейте!
— Это что, кликуша? —• спросил я подбежавших
ребят.
— Спекулянтка. Из-под Шуи на Арзамас кусок ману-
фактуры тащит. На пшено, ишь, менять.
Верно, женщина прижимала к груди какой-то сверток,
как ребенка.
511
— Ну, пойдем!— Ребята взяли и поволокли.
Заинтересовавшись, я пошел за ними. По дороге,
дожидаясь, стояла еще кучка каких-то людей. Среди них
как начальник — Рубцовый Нос. Перед ним человек с
детской колясочкой. Они горячо о чем-то рассуждали.
— Я же рабочий, а ты крестьянин, должны мы друг
друга понимать?
— А спекулянничать не могешь!
— Друг,— брал его за плечо человек с коляской,—
друг, я же тебе говорю, не дает нам фабрика зарплаты,
кроме натурой. Берем мы себе отпуск и честно идем по-
менять этот ситчишко на мучку, на крупку, а вы нас
клеймите эдакими словами... Ну легко ли так?
— Я этого не знаю, мне давай бумагу!
Человек с детской колясочкой приложил руку к сердцу,
Рубцовый Нос не дал ему говорить дальше.
— Пойдем в сельсовет, там разберемся.
Человек вздохнул и покатил свою колясочку, в которой
лежали свертки ситца и кульки наменянных продуктов.
За ним поплелась беглянка и еще несколько других.
— Вот четвертая партия за день, откуда-то из-под
Иваново-Вознесенска. Издалека и все беспокойные.
Упрел,— сказал мне Рубцовый Нос.
Изловленных привели к помещению ячейки, и не успел
я оглянуться, как они очутились за какой-то крепко за-
хлопнутой дверью в подвале дома. Я бросился искать
Сережку.
Он ходил по веранде и чесал себе маковку, морща
нос.
— Сел я писать отчет, и сам не рад.
— А что?
— Пришел Перстень и потребовал им его прочесть.
— Ну и что же?
— Не умею я писать хвалебные оды, вот и хожу.
Я рассказал Сереге о своей прогулке в луга и о том,
как ловят «спекулянтов» здешние красномольцы и каких.
512
В подтверждение моих слов мимо окна проплелась
та самая женщина без свертка, еще кто-то и человек, уж
теперь без колясочки. Мы с Серегой бросились искать
Перстня и наткнулись на него в коридоре. Он шел с каким-
то рыжебородым мужичищей, побольше его, а впереди
Рубцовый Нос катил колясочку, полную сверточков и
разных предметов.
— Разве так можно? — завопил Серега.— Вы что, не
отличаете рабочих от спекулянтов?
— Потише, потише, друг,— остановил его рыжеборо-
дый мужик,-— я здесь власть на местах. Декреты мы знаем
без вас: у нас даже не как у прочих, а без обиды -ь у кого
что отберут — десять фунтов муки и на дорогу лдавригу
печеного хлеба. Обиды тут не должно быть.
— Все равно грабеж — с десятью фунтами или без
них...
— А хошь ты за такие слова к нам в темную угодить?
Милости прошу! — Рыжий ехидно осмотрел нас и доба-
вил: — У нас бы таких плохоньких близко до ячейки не
допустили, а то: инструктора укома!
После этих слов Рубцовый Нос двинул колясочку,
она заскрипела, поехала, и все, миновав нас, удалились в
одну из комнат.
Когда мы собрались уезжать, пришел Ванюха Перстень
и позвал нас за собой в ту самую комнату.
— Вот,— сказал Перстень,— это вам в уком наши
членские взносы: как нет у нас денег, то возьмите натурой.
Перед нами лежала груда мануфактуры, куски сукна,
несколько часов с цепочками, сапог хромовых и даже
серебряный самовар.
Мы озадаченно переглянулись.
— Ничего-ничего, забирайте. Этот товар буржуйский.
Серебряный самовар-то буржуй тащил! А кусок сукна —
бывший купец волок.
— Нам и положить-то такие вещи некуда.
— Мы вам уложим, ребя, тащи!
513
Двое парней стали ухватывать и тащить нашему ямщи-
ку все добро.
— Хоть самовар-то оставьте! — молил Серега.
* * *
Как же легко мы вздохнули, когда миновали тряскую
гать и выехали из леса! Солнце! Рожь волнуется. Ласточки
летают. Милые! Позади топь и трясина, позади «угодни-
ковы слезки» и ореховый куст, перед нами же шестьдесят
ровных покойных верст стелются до самого нашего укома.
Вот показалась мирная полевая деревушка, вся потонув-
шая в зеленых коноплях. Ни одного деревца — только
скворечни тянутся к небу, качая смешными, растресну-
тыми головами.
— Теперь доедем,— облегченно вздыхает Сережка.
— Заранее не загадывай,— ямщик чешет маковку
кнутовищем,— они народ того... Чего-то много вам надава-
ли, боюсь, опомнятся, нагонят да отымут!
И только он это сказал — тут же с лица сменился.
— Едут, братишки, едут! — заголосил он.
Привстал на облучке и заколотил неистово конягу.
И тут сквозь закрутившуюся пыль увидел я выметываю-
щиеся изо ржи черные и рыжие гривы лошадей.
— Сто-ой-ой-ой! — несся вокруг нас крик.
— Пропали! — сказал Сережка.
Я оглядел его в последний раз, и так запомнился его
милый утиный нос, большой лоб, всегда веселые раскосые,
теперь прищуренные глаза и кепка, сдвинутая на затылок.
— Прощай, Сережа!
Рожь по краям дороги раздалась, и нас окружил табун
облепленных кашкой и васильками коней. Перед глазами
замелькали Рубцовый Нос, Перстень, и еще, и еще.
— Забыли мы, слышь!
— Отчет-то почитать забыли!
— Товарищи,— опамятовался Сережка,— вот ваш
514
отчет, читайте и знайте, мы за вас по гроб жизни, крепкая
вы ячейка!
Перстень взял бумагу и прямо с лошади стал читать
«доклад».
— «О ячейке села Свобода (по-старому Сшиби-Кол-
пачок). Таковая ячейка встречается в моей практике впер-
вые. Ребят более крепких и спаянных я не видал. Ориги-
нален метод, каким составляется ячейка,— ребят в нее
выбирают сами граждане по принципу — самых удалых и
красивых, называя красномольцами. Живут и работают
красномольцы не покладая рук во славу Советской власти
и себе на пользу. Славные дела их невозможно пером
описать, надеюсь кое-что изложить устно, по приезде в
уком...»
Красивее Сережка написать не сумел, но е-них хватило
и этого.	'
— А докладать так же будешь? — спросил после
прочтения Перстень.
— Ну что ты, неужто как по-другому можно?
— То-то...
И вот в результате всех этих приключений привезли мы
с Сережкой такой доклад, что не могли его прожевать
укомовцы всем миром на трех заседаниях. И каких только
нам вопросов не задавали! И каких только резолюций не
предлагали!
И насчет количества выпитых нами ковшов пенной
браги спрашивали, и по существу плясок с разбойницами.
А уж по поводу привезенных нами членских взносов —
мануфактурой, одеждой, душистым мылом, дамскими
туфлями, офицерскими сапогами и прочим реквизирован-
ным у спекулянтов самым разным имуществом — столько
было разных острот, что мы с Сережкой как караси на
сковороде вертелись.
Целое паломничество к нам в уком открылось. Как в
музей люди заходили поглазеть на экспонаты.
Про красномольцев-разбойников по всему городу уже
515
сказки рассказывали. Рубцовым Носом детей пугали.
Вот после всего этого и поставь вопрос о приеме этой
дикой ячейки в союз, о названии ее комсомольской!
И без того нас враги-обыватели костили-честили, не
хватало, чтобы обозвали разбойниками.
Как тут быть, что делать? Думайте, укомовцы, думай-
те. На то в руководство избраны.
Думали, думали ребята, головами качали, правильно-
го решения так найти и не могли.
Жаль, товарища Янина не было — председателя. Этот
бы правильно решил. Он все села знал, какое чем дышит и
чем от других отличается. Но его вызвали в Тамбов.
И вдруг сама жизнь все решила-вырешила.
На самое последнее заседание ворвался вдруг началь-
ник ЧОНа1 Климаков. Он всегда врывался. Его вопросы
не терпели отлагательства. То восстание кулаков в мордве,
то нападение кулацких банд на Шацк, то приближение
антоновцев к линии железной дороги. И всегда дело конча-
лось поголовной комсомольской мобилизацией и выездом в
угрожаемый район с оружием в руках.
Итак, врывается Климаков в кожаной фуражке, в крас-
ных галифе, бьет себя по сапогам плеткой и хочет что-то
сказать, но приостанавливается, заслышав интересный
разговор.
— Так-так, продолжайте, продолжайте,— говорит он
сдержанно,— винтовочки есть у них, гранаты и даже буд-
то бы пулемет?.. Так-так, нам нужны такие разбойнички...
Сшиби-Колпачок, Сшиби-Колпачок... оцень подходяще!
— Да что ж тут подходящего? — возмутился наш
секретарь Потапычев.
— А то подходяще,—сказал, отчеканивая по-воен-
ному каждое слово, начальник ЧОНа неустрашимый
Климаков,— что угрожает нам не какая-нибудь лапотная
1 ЧОН — части особого назначения, составляющиеся из партийно-
комсомольских работников для борьбы с бандитизмом.
516
банда, а части регулярной бывшей красно-казачьей диви-
зии изменника Миронова! Получена депеша. Вот!
И с треском вынул из-за обшлага бумагу.
— Вот так камуфлет,— сказал, закусив губу, Потапы-
чев,— а все наши главные силы на помощь саранским
коммунистам отправились.
- Ему дал жару наш бронепоезд- в Саранске, а он
решил дать нам жару здесь. Вы читайте, читайте. Уходит,
гад, от разгрома тремя колоннами. Уводит своих казачков
на Дон кружными путями, по-волчьи... И одна конная
часть рванула через темниковский лес... По разбойничьим
местам. Мимо Сшиби-Колпачка. Да и завернет как раз
на нас...
Все притихли, воображая коварный план миронов-
цев,— на станции у нас поживиться было чем. И фураж,
и мука, и прочее довольствие на складах... И прямой путь
на Тамбов в объятия к Антонову. Волк йолка чует изда-
лека!
Выждал Климаков и предлагает — он всегда пред-
лагал:
— Прошу полномочий использовать революционный
энтузиазм вышеназванных красномольцев для борьбы с
казачьей контрреволюцией. Других вооруженных сил у
меня под рукой нет!
Мы призадумались.
А товарищ Горбунов тихо произнес:
— Что ж — используйте против стихии стихию!
— Вот-вот, как при лесном пожаре — будем гасить
огонь встречным огнем! — подхватил весело Климаков,
любитель опасных дел.
И тут же, окинув взглядом нашу молодежь, остановил
свой взор на мне.
— Представителем укома поедешь? — ткнул он в меня
указательным пальцем.
Конечно же, как не поехать, какой комсомолец отка-
жется побывать в деле с самим Климаковым. Позор трусу,
517
слава герою. Я вскочил с места и очутился у него под
рукой.
Пока нам заготавливали мандаты, Климаков носился
по двору укома, покрикивая:
— Бекетов —'зыбку! Катя — гранаты! Федя — ли-
стовки!
Бекетов — это был шофер удивительного автомобиль-
чика, который слушался одного его. За зыбкость прозвал
его Климаков зыбкой. У Кати, нашей уборщицы, хранил
он в каменной нише гранаты. А Федей звался старый
типографщик, у которого были припасены листовки, на все
случаи подходящие.
Вот и сейчас он принес охапку желтых, как осенние
листья, листовок с огненными словами:
«Трепещите, тираны! Вооруженный народ не пощадит
вас!»
И еще что-то такое. По какому случаю она была напе-
чатана, все давно забыли.
Нам все равно, что там ни написано,— была бы погроз-
ней. Как же это — проезжая на автомобиле, не разбрасы-
вать по селам листовки? Без этого нельзя.
В одночасье машина была укомплектована, и мы по-
мчались.
— Ну, держись, парень, поехали с орехами...— хлопал
меня по плечу Климаков радостно, словно вез на свадь-
бу.— Так ты говоришь — разбойнички? Лихие, удалые,
молодец к молодцу! Знаю-знаю сшиби-колпачковцев.
Народ там статный, рослый, красивый и озорной — я те
дам! Там деды и прадеды век пошаливали, при царе жива-
ли по принципу «грабь награбленное», как же им в рево-
люцию не пошалить!
И, прикусив язык на ухабах, выжидал ровной дорожки,
чтобы сказать еще какую-нибудь шутку.
Он весь горел от нетерпения. Для него было мучитель-
но ожидание драки — такой уж был характер. Если надо
подраться, то уж поскорей, да и дело с концом.
518
По каждой встречной деревне проносились мы в дыму
и треске мотора, в лае собак. И долго по нашему следу
в клубах пыли ловили детишки разлетающиеся листовки.
— Для главного дела-то оставь,— удерживал мою
щедрую руку Климаков.
Вскорости вскочила наша зыбка на гать, ведущую к
Сшиби-Колпачку. Тут мы слезли и пошли пешком. Думаю,
не нашлось человека, который пережил бы тряску по
неотесанным бревнам на автомобиле.
Вот он, шатучий мостик, вот она, часовня, вот и орехо-
вый куст. И, здрасте,— навстречу дежурные красно-
мольцы.
— Наше вам с кисточкой!
Наверное, это от знаменитого колпака у них пошло.
— Революционный привет! — гаркнул Климаков та-
ким зычным голосом, что потомки разбойничков оцени-
вающе засмеялись.
Меня, конечно, обняли, как давно своего, бражника.
Как по обычаю — с кем пображничал, с тем побратался.
Ведь и главный-то ковш называется «братина».
Долго ли, коротко ли, очутились мы на паперти церкви,
а перед нами все население Сшиби-Колпачка. Все пришли,
начиная от старых стариков, слезших с печек, до младен-
цев на руках у матерей.
За красным столом — президиум. Со звонком, графи-
ном — как полагается. И товарищ Климаков разъясняет
текущий момент революции.
Слушают -— не пискнет младенец. Тишина. Только
эхо отзывается на пламенные слова Климакова. И среди
них такие:
— И идет тот изменник белый офицер Миронов по
старой катерининской дороге. Громит Советы. Грабит
церкви. Не щадит мужицких дворов. Известно, белые
казаки — грабители. У них за каждым воякой в обо-
зе телега с награбленным добром следует. И запасной
конь...
519
При этих словах по толпе словно ветерком подуло,
загудела толпа будто лес.
Ну, а потом Климаков бросал лозунги, я кидал листов-
ки. Неслись крики «да здравствует» и «ура».
А к вечеру в результате нашей работы у церковной
ограды выстроилось пешее ополчение сотни на две. Ко-
мандовали им видавшие войну старые солдаты. Отдельно
построился молодежный конный отряд под командованием
Рубцового Носа.
С правого фланга стоял пулемет. Тот самый, про кото-
рый ходила легенда. Он в грозный час оказался налицо.
Чистенький, смазанный, заправленный пулеметной лентой.
Климаков не спрашивал, откуда он взялся, а только
любовался его тупорылой мордочкой.
Воинственным здесь оказался народ — даже бабы
вооружились косами да вилами.
Поповы дочки обрядились сестрами милосердия.
Подъезжая к чернореченским гатям, мироновцы и не
думали не гадали, какая им уготована встреча. Деревни
по пути попадались тихие, мирные. Никаких красных
отрядов, никаких стычек. Приободрились казачки-измен-
ники и ехали как на ученье, с песнями.
Так, убаюканные тишиной, втянулись они в темников-
ские леса, и вскоре застучали кованые копыта военных
коней по бревнам знаменитых гатей.
Справа заболоченный непроходимый лес, слева топкая
лесная трясина; Впереди узкая просека, и по ней одна-
единая дорожка из набросанных поперек дубовых бревны-
шек. Неприбитые, непритесанные, все, как живые, ходят
ходуном. Дробным говором под копытами говорят.
Непривычные к таким дорогам, казацкие кони ушами
прядают, оступаются. Всадники песню бросили, по сторо-
нам озираются. Строй сломался. Растянулись цепочкой
520
попарно. Тишина сердца томит. Сороки, слетевшиеся к
дороге, бормотаньем души тревожат.
Людей будто нет. Опасности ждать неоткуда, а стано-
вится изменникам как-то не по себе, и чем дальше в лес,
тем все более сумно.
Неизвестная опасность хуже всего.
Закралось в души набедокуривших изменников не-
хорошее предчувствие. И недаром.
Товарищ Климаков — старый солдат, хватка у него
воинская. Диспозицию такую, применяясь к местности,
составил, что любой стратег позавидует. Потому что к
воинскому уменью присоединил он революционный энту-
зиазм.
Согласно диспозиции позволил он белоказакам пройти
до шатучего мостика нетревожно. Мимо множества наших
засад, расположенных вдоль гати на дубах и цэд дубами.
Состояли они из пеших охотников.	'
Замыкал эту ловушку пулеметный отряд, спрятавший
своего «максима» в часовенке, что на опушке. И тут же
в зарослях орешника на вырубке хоронился молодежный
конный отряд, нацеленный для преследования бегущих.
А что изменники побегут, в этом товарищ Климаков не
сомневался.
Автомобиль с Бекетовым замаскировал он на выходе
из леса в орешнике, а сам остался с ополчением у шату-
чего мостика. Здесь, поперек гати, раскидав бревна насти-
ла, вырыли канаву и заранее подпилили два высоких
дерева, две зеленые осины с дрожащей Листвой.
И вот, как только подъехали притихшие казачки к ро-
ковому месту, так ошарашило их необыкновенное пред-
ставление. Вдруг, без видимых причин, дрогнули, закача-
лись придорожные осины и повалились встречь друг другу,
перегородив дорогу.
— Стой! — раздался зычный голос.
И из-под кущ только что упавших осин вырос перед
изменниками комиссар. Как на картинке: в кожаной
521
фуражке, в красных галифе, перепоясанный маузером.
Не грозя оружием, не ругаясь, простер товарищ Кли-
маков руку и отдал приказ:
— Складай оружие, граждане казаки! Путь окончен!
От такого видения конные чуть не опешили.
Остановились и смотрят на Климакова, как на приви-
дение. Тут один казачок постарее, вижу, крестится, снима-
ет с плеча карабин.
— Осторожней, папаша! — замечает ему Климаков.—
Вы окружены.
И в подтверждение его слов из часовенки как пустят
поверх верховых очередь, так сбитые с верхушек деревьев
ветки птичками полетели.
И тут бы оробелые вояки и побросали оружие. Но бы-
ли среди них матерые белогвардейцы. Да и сознание вины
против Советской власти тоже среди них было сильно.
— К бою! Вперед! — раздались команды.
И Климаков, не будь дурен, так же неожиданно исчез,
как и появился. Рванулись было иные, что порезвей из
мироновцев, да завалились с конями в канавы. Задние
открыли стрельбу не спешиваясь, думая взять красных
шумом. Не тут-то было: вступили в дело наши стрелки-
охотники, и каждая их тщательная пуля находила свою
цель.
Отхлынули было назад казачки, а там пулемет дорогу
метет.
Заметались изменники по зыбкой гати. И конно воевать
нельзя, и с коней сойти казакам страшно. А сдаваться им
хуже смерти. Комиссар-то — он вон какой...
Известно — когда деваться некуда, тут каждый храбр.
Послушались казаки команд своих начальников и пошли
на штурм, желая пробить дорогу через Сшиби-Колпачок.
Изучив маршрут по картам, офицеры их знали, что там
дальше большак идет через лесные полянки. Там есть
где развернуться.
Лезли изменники как черви. Страшные, грязные, в
522
тине. В руках карабин, в зубах обнаженная шашка. Штур-
мующих поддерживал огонь винтовок.
Один завал взяли. Другой взяли. И каждый раз с
рукопашным боем. Потеряли мы много храбрых стариков.
Почти до околицы дошли изменники, а там одни бабы с
вилами.
Видит Климаков — могут прорваться, выскочил и —
раз-раз — гранатами! Он швыряет, а я подаю.
Отшатнулись казачки.
А в это время заиграли им трубы отбой.
Увидев гибельные потери от огня наших охотников,
офицеры решили уходить, пробиваться всеми силами
назад.
И пробились ведь черти, пулемет наш заставили за-
молчать, пулеметчиков порубили. Но какой ценой? Вокруг
часовенки грязь была кровавого цвета. Среди побитых
рядовых казаков несколько офицеров насквозь простре-
ленных валялось. Убитых и раненых коней полна гать. Все
бревна шашками, карабинами усеяны. Дорого им достался
путь бегства.
Выскакивали они из ловушки кучками и по одному.
Весь свой обоз бросили. Все награбленное имущество.
Даже запасных коней, притороченных к возам, не взяли.
Утекали кто как мог, у кого лошадь резвей.
При виде такой картины не устояли и наши домо-
рощенные конники. Гикнули, свистнули и под командой
Рубцового Носа и Перстня ударились в угон.
Хорошо было сшибать с коней разрозненных,ловить и
бить изменников в одиночку. Да не знали удалые красно-
мольцы, что рассеянная казачня быстро в кучу сбивается.
Это у нее старая тактика.
Увлекшись погоней, не расслышали наши молодцы, как
играли трубы сборы, как собирались беглецы на зов своих
есаулов, как звучали офицерские команды.
И взяли их казаки в сабли с трех сторон. И в такой
они были злости, что изрубили наших ребят до неузна-
523
ваемости. Мстили за поражение, за убитых дружков, за
потерянный обоз и брошенных коней.
Родные матери потом не сразу угадать могли своих
порубленных сыновей. Жестоки казацкие сабли.
Когда стали мы с Климаковым составлять реестр
потерь и трофеев, сколько я ни выкликал имен и фамилий
по списку дикой ячейки,— ни один красномолец не отзы-
вался. Вырубили их мироновцы начисто.
И осталось от всей ячейки одно лишь наше с Сережкой
воспоминание да две плакальщицы —• поповы дочки.
Мироновцев, как известно, ждал бесславный конец,
Сшиби-Колпачок — великая слава. Покупать трофейных
коней к ним потом из далеких далей приезжали. И сейчас
еще там возят лес на казацких военных повозках, хороши
они — на железном ходу. Мальчишки щеголяют в казачь-
их фуражках и гимнастерках. А иные девчата любят
щегольнуть в офицерских хромовых сапожках. В Сшиби-
Колпачке народ крупный, лесной, ногастый. Только- на
женскую обувь трофейные сапожки и подошли. Невестами
село это и сейчас славно — все парни туда тянут, своих-то
женихов там поубавилось.
Ну, вот и вся история. Скажу лишь, что приехал я с
побоища весьма огорченный. А тут еще в самый послед-
ний момент вышла у меня с Климаковым большая непри-
ятность.
Ехал он обратно темней тучи. Во время боя не поспел
в своей зыбке догнать зарвавшихся ребят и остановить
вовремя.
И, когда выскочил с автомобилем на простор из топких
мест, все уже было кончено. Погнался еще за казаками,
дымя и грохоча на машине, погрозил им кулаком и вер-
нулся.
И вот, когда мы ехали обратно и несколько поуспокои-
лись, я, желая поднять настроение, сказал:
— Все правильно, товарищ Климаков, ты использовал
энтузиазм красномольцев на пользу революции. А луч-
524
ше,— говорю,— было бы, если бы истратили мы на белую
казачню настоящих комсомольцев?
Тут его как взорвало:
— Что значит настоящих, не настоящих? А ты можешь
сообразить, какое в этих ребятах сгибло будущее! Каких
людей недосчитается светлое царство коммунизма!
Я растерянно замолчал.
— Ну вот,— сказал решительный Климаков.— Поду-
май об этом в одиночестве,— и высадил меня из зыбки.
Так и шел я от самого Темгеневского городка пёхом.
Вот как нехорошо получилось. Выезжали вместе, а верну-
лись врозь — кто на колесах, а кто на своих двоих.
Короче говоря, пришел я в уком с таким предложением:
принять красномольскую ячейку села Свобода в Россий-
ский Коммунистический Союз Молодежи посмертно.
Мое предложение было принято.
НЕУГОМОН
Пропал Тарасыч. И как-то поскучнели наши вечера.
По-прежнему собирались мы у старинного камина в бар-
ском особняке, захваченном комсомолией. Сдвигали по-
ближе к теплу укомовские столы. Забравшись на них,
рассказывали разные байки, страшные и смешные, как в
ночном. И каждый раз вспоминали Тарасыча. Любили мы
озорника. Весел был даже в горе. Смеяться мог натощак.
В мороз ходил в кожаной куртке нараспашку, в дождик в
разорванных сапогах. И ничего, посмеивался.
К нам на огонек никогда пустым не являлся. То при-
несет кулек воблы: «Ну, давай угощайся вся команда».
То горсть орехов на стол вывалит. А то полный карман
семечек. И, конечно, не забывал поддержать наш негаси-
мый огонек. То пакли, пропитанной мазутом, за пазухой
притащит — на разжигу. То какой-нибудь чурбак или
525
доску от обывательского крашеного забора. Однажды при-
тащил здоровенный дубовый крест.
— Вот,— говорит,— ребята, шел мимо кладбища,
вижу, такой ценный материал зря истлевает на купецкой
могиле. Давайте предадим его горению. Ускорим естест-
венный процесс революционным действием!
Вот какие речи мог говорить этот деповский мальчиш-
ка, нахватавшийся образованности на митингах.
Тарасычем звали его для солидности. Такая у нас
появилась мода — называть друг друга по отчеству.
Довольно зваться Кольками, Петьками, Ваньками.
Мы теперь Иванычи, Петровичи, Митричи, так нам
больше нравилось.
Пропал наш Тарасыч не случайно. По собственной
инициативе, можно сказать. Знал, на что идет, когда
вызвался поехать инструктором в Мердушинскую волость,
в лесную глушь.
Одного нашего посланца там чуть не убили, простре-
лили ухо для острастки. Один бандит оттягивал, другой
стрелял. А второго агитатора связали, засунули в мешок и
сплавили к нам обратно, вниз по течению реки на неболь-
шом плотике, водрузив плакат с позорными словесами.
Не принимала комсомольского влияния эта капризная
волость, да и все. Уже вся карта уезда была испещрена
красными кружками, чуть не во всех селах сумели мы
организовать ячейки, а в Мердушинской волости никак —
«белое пятно».
— И все-таки мы ее завоюем! — стукнул кулаком по
столу Тарасыч после горестного рассказа Петровича, как
его ночью вязали, как в мешок совали, кулаками уминая.
А кто, что — неизвестно.
— Кулаки мягковатые были? — спросил дружка
Тарасыч.
— Вроде не очень жесткие. Большие, но пухловатые...
— Ну вот, значит, не настоящие крестьянские. Поповы
дети какие-нибудь, может, лавочника сельского сыновья...
526
Значит, сплоховал ты. Не сумел опереться на трудовую
массу! — сердился на него Тарасыч. А потом за-
явил: — Посылайте меня! Я их, чертей, проману! От меня
так просто не отделаются.
Выдали ему мандат на право организации комсомоль-
ских ячеек. Командировочное предписание с правом поль-
зоваться конным транспортом от села до села. Оружие,
конечно. И харчи на дорогу — только талонами,— в на-
личии продуктов не было.
Нахлобучив покрепче кожаную кепчонку и приняв
серьезный вид, как перед дракой, вскочил Тарасыч на
попутную подводу какого-то базарника и уехал.
И больше мы ни его не видели, ни о нем не слышали.
Дозвониться туда не было почти никакой возможности:
в Совете преобладало кулацко-эсеровское засилье. И они
все делали, чтобы связь работала лишь на них. Нужно
им — они всегда дозванивались. А когда у нас появлялась
необходимость звонить — связь обязательно портилась.
Ну что тут делать? И вот однажды с большим трудом нам
удалось дозвониться до мердушинского волсовета. Долго
в трубке шипело, свистело, и наконец мы услышали в
ответ:
— Нет, никакой инструктор РКСМ не заявлялся, не
было здесь таких!
Стали подумывать, что Тарасыч погиб. Ставили вопрос
о посылке чоновского отряда. Что ни вечер у нашего
камина, то шуток меньше.
И вот однажды, в канун базарного дня, вдруг на
огонек — гости. Постучал в окно кнутовищем какой-то
бородач, весь заиндевевший, желая обогреться, и вошел
не один, втащил, как охапку сена, какого-то заморо-
женного паренька.
— Комсомолы? — спросил бородач, звеня сосуль-
ками на усах.— Ну, значит, ваше добро, примайте.
И вывалил на пол незнакомого паренька, который,
почуяв тепло, стал разлеплять посиневшими пальцами
527
смерзнувшиеся веки. Он посидел некоторое время на полу,
где меньше от двери дуло. Не пытая, не расспрашивая,
мы растерли ему руки, ноги. Засунули в рот горячую кар-
тошку. Прожевал. Значит, отойдет, жив будет. Бородач,
задав лошади корму, вернулся с охапкой сена и мешком
овса. Подстелив сенца, подложив под голову овес, тут
же стал похрапывать... А мы принялись за свои прерван-
ные байки.
Митрич рассказал, как они с Тарасычем сорвали
однажды пасхальную обедню. Подговорили поповского
сына Серафимку набить отцу кадило заряженными само-
дельным порохом шутихами вперемешку с ладаном. И что
из этого вышло, когда поп, раздув кадило, стал помахивать
на верующих...
Лукич рассказал, как старшие братья Тарасыча, сле-
сари-изобретатели Иван да Василий, в голодный год свои
семьи отличной выдумкой прокормили. Заимели неразмен-
ный самогонный аппарат. Один брат вез его на салазках от
села до села и жадным кулакам за хлеб-сало продавал.
А второй, вырядившись милиционером, тут же следом шел
и отбирал. Брат ему те избы, в которых оставлял аппарат,
мелком метил.
Так бы весь уезд обошли, не возрази им Тарасыч.
— Побаловали, братаны, и хватит,— сказал он,— а то
я вас в Чека!
Побили они его, как старшие, а все же занятие бро-
сили. Побаивались озорника, знали его принципиаль-
ность.
Рассказали еще какую-то историю, еще. И вдруг под-
мороженный паренек так оттаял, слушая наши побаски,
что и сам заговорил:
— Это что, ребята, вот у нас недавно случай был...
— Какой такой? А ну, расскажи!
—• Смешной или страшный?
— Да как сказать, он и смешной и страшный...—
замялся паренек.
528
— А ты сам-то чей, откуда?
— А я сын учительницы из села Мердуш.
Так и подскочили мы, услышав зловещее название.
И вцепились в паренька. Трясем за плечи:
— Друг, дорогой, как тебя звать-то? Коля?.. Не встре-
чал ли ты нашего Тарасыча? Инструктора по организации
сельского комсомола. С мандатом. С оружием. Боевой
такой парень!
— Инструктора? Тарасыча? Нет, таких у нас что-то
не слыхать. Я бы знал, если бы инструктора или уполно-
моченные какие были. Нет, нет. Возможно, он в другую
волость проехал. Видит, что у нас ему делать нечего, ну и
поехал дальше...
Приуныли мы, стали слушать его весело-страшную
историю без особого интереса. Все про какого-то почтаря
да про его подходы. Вот, мол, скончался у нас летом пре-
старелый волостной письмоносец. И никто не хочет зани-
мать вакансию. Кому охота за дензнаки кривые дороги
топтать? Обувь себе дороже. Стон идет по деревнямг нет ни
от кого писем. А без них жизни нет. По всей Руси народ
разбросало — революция. Муж там, жена здесь, сыновья
в разных сторонах. Кто воюет, кто кочует. Не спится тому,
кто и дома ночует. Стар и млад писем ждет. Особенно
девчата. У каждой невесты о почтаре сердце томится.
Почему письмеца от суженого не несет.
Спит в могиле старый почтарь. Лежат в волости груды
писем. Бедствие.
И вдруг нашелся добрый человек. Надел форменную
фуражку, повесил через плечо кожаную суму.
Как завидели его в первой деревне, так не только
девчат, ребят, молодых бабенок — старушек и тех с зава-
линок словно вихрем подняло.
Облепили почтаря, а он куражится: молодой.
— Эй, не замай. Письма без марочек! Так не отдаются.
За каждое штраф. Со старушки — пряничек-медовушка,
с молодушки — медовый поцелуй!
18 О смелых и умелых
529
Смех, визг, шутки. Наскучавшиеся по жениховским
весточкам девчата его в щечки, молодые солдатки в губ-
ки — зависть парней берет! А он видит, что дуются иные,
как индюки, и для них занятие дает: хочешь получить
письмо — танцуй, парень! Вот так и прошел по деревням
новый почтарь. Ел-пил в богатых домах, спал-посыпал на
кулацких перинах. Пешком не ходил, каждая попутная
подвода его сама подхватывала, завидев сумку с
письмами.
И только везде и слышал:
— Милый, родной! Нет ли весточки от сынка? Нет ли
чего от муженька?
Со всеми был ласков. И вскоре по всей округе необ-
ходим стал, как к посеву дождь, к уборке солнце. И надо
сказать, не было письмоносца скорей и ловчей в доставке
телеграмм, повесток и писем. Тут же, без запинки, каждую
весточку мчит. Большаком, проселками, с попутчиками,
верхом, на велосипеде. Да, велосипед приобрел. Нашел
где-то в поломанном виде да так ловко починил, что ма-
шина поехала, только ногами крути!
Парень веселый, сметливый, безотказный. Кому письмо
написать — пожалуйста. За труд не сочтет. Кому заявле-
ние какое властям, и это может. Хоть в уездный земельный
отдел, хоть в Москву к самому Калинину.
И вскоре так в это дело вжился, что знал в деревнях
не только каждого человека — все семейные тайны. Ну,
словом, покорил народ. Старушки за него бога молят,
старики самогонку пьют, девчата припевки поют:
Почтальонок — наш мнленок,
Милей милого дружка,
За его невестам вести —
Хоть сережку из ушка!
Влюбилась в него молодежь. А он озорник. Иной раз
такое учудит, что потом вся окрестность смеется.
Однажды шли с гулянки из соседней деревни три зака-
530
дычных дружка: сын мельника — толстенный, как куль
муки, сын лавочника — пухлый, белый, как крендель, сын
лесника — дубина стоеросовая. Все — известные лобо-
трясы. Любили свататься, гулять, а жениться не торопи-
лись. Так их и прозвали — «женихи». Идут женихи и вдруг
видят, под шатучим мостиком сидит почтарь — разулся,
портянки на перилах сушит, а ноги мочит в воде. Студит
ноги и приговаривает:
— Ох, ноженьки-ноженьки, надоели вам дорожень-
ки... Плотик, что ли, связать, чужое добро по воде пускать.
Напишу-ка я плакат, пускай плывут куда хотят...— И гла-
дит пузатую кожаную сумку.
Подглядели его действо подвыпившие дружки, решили
проучить. Подкрались и хвать за руки:
— Ты это чего задумал? А знаешь, что бывает за
писем недостав?
— Эге,— отвечает,— не много ли тут застав? Нечего
приставать, когда человек сел устав. Не- видите, ноги
лечу? А может, я и ходить-то к вам не хочу! По буграм да
лесам, а ну вас к бесам!
А надо сказать, втемяшилось им недаром. Отцы этих
лоботрясов в город ездили — докторов подкупать, ждали
теперь документов, освобождающих их сынков от призыва.
Парням не терпится в сумку почтовую заглянуть. А она на
замочке.
— Парень-то ты говорок, да смотри, будет ли от того
прок!
— Тоже мне стращалки, верещат, как немазаные
прялки.
— Ну, ну, поговори еще! Мы не таких окорачивали!
•— А вы не пугайте, а то вот завернусь на обратный
маршрут. Маршрут у меня кольцевой, сделаю Жуковку
начальной, а вашу деревню концевой. Жуковским письма
к утру, а вам на третий день к вечеру — нос утру!
— Ой, не шуткуй, почтарь!
— А что вы мне сделаете?
531
— А вот сгребем да и доставим силком.
— Вы-то?
— Мы-то!
Он от них. Они за ним. Схватили и поволокли вместе с
сумкой. Ребята здоровущие. По очереди на закорках и
доставили до сельсовета. Знай наших! Усадили за стол —
пусть при свидетелях все до одного письма раздаст.
Вот же было на селе смеху, когда обнаружилось, как
они постарались на свои головы. В сумке у почтаря лежали
для их отцов судебные повестки по поводу взяток. В тот же
вечер смешливые сельские девчонки пустили про то при-
баутку:
Наш почтарнк-кольцевик
Ходить пешью не привык.
Вместо резвых жеребцов
Объезжает женихов!
Облетела смешная байка всю волость. Начальник
почты и тот рассмеялся, сняв очки. Но предупредил:
— Будь поаккуратней, ты лицо официальное. А имен-
но: почтальон. Государственный служащий!
— А я официально вам заявляю, ничего такого не
было, просто ноги натер и попросил подвезти. Парни здо-
ровые, хорошо доехали, они пешью, а я верхом.
Шутки шутками, а вскорости получилось и всерьез.
За проделку на него кулачье не обиделось — посмея-
лись отцы над своими недорослями и сказали:
— Вы почтаря не извольте трогать. Смотрите, сорвете
доставку писем — вас мужики по приговору общества вы-
порют на сходке при народе.
Бывало и такое — учили в иных деревнях озорных
парней по-свойскому, несмотря на все права молодежи,
данные революцией. Власть на местах: как народ распо-
рядится, так и быть посему.
Прощали забавнику-почтарю многое. И то, что он с дев-
чатами по укромным углам шепчется. И то, что мальчат-
532
батрачат то на рыбалку уведет к кострам, то на какое-то
гулеванье на всю ночь.
Обижаться на него начали недруги из-за доставки
газет. Заметило кулачье, что стал он распространять по
деревням «Правду», «Известия», а больше того —
«Бедноту».
Раньше газеты только в сельсоветы попадали, иногда в
комитеты бедноты. А теперь, глянешь, в той хате, в другой
мужички из свежих газет самокрутки вертят.
Где берут, откуда? А это почтарь принес. По подписке.
Распространял он газеты, как хотел.
Вот ночует в избе на полатях и слышит: дед с бабкой
ругаются. Тычет бабка деду в глаза его несознательностью.
Другие, мол, на сходках и про то и про се, а он все молчком.
Голоснет, как все, а своего интереса не отстаивает. Если
у них три сына на фронтах — один в конных, другой в
пеших, третий матрос,— на сколько душ им надел должны
дать? Не им ли первым должны хлеб пособлять казенной
машиной жать? Да их за таких сыновей должны не в такой
вот избе, а во дворце содержать.
Кряхтит старик:
— Газет не читаешь... Знаешь, как и без нас властям
трудно.
Почтарь тут как тут:
— Правда ваша, папаша, много теряете, не читая
газет. Желаете, вашу беду поправлю. Выпишу вам «Бед-
ноту».
Дед, оказывается, не забыл еще, как обучился грамоте,
хаживая в городе печи класть, и вот уже очки на лбу и
при сбежавшихся соседях вычитывает новость за но-
востью, о всех мировых делах. У подписчика «Бедноты»
на дому клуб не клуб, а изба-читальня полная.
Или вот зайдет на посиделки. Содержит избу для них
молодая бабенка, муж где-то на фронтах. Девчата пря-
жу прядут, а ребята одно дело знают — лезут обни-
маться.
533
А то займутся в карты играть на поцелуи. Чего глупость
да безделье не выдумают!
Смотрит-смотрит на это почтарь.
— Эх,— говорит,— некультурно!
— А откуда нам взять культуры-то?
- — А вот из моей волшебной сумки. Желаете, могу
выписать по почте музыкальный инструмент и к нему
самоучитель.
И действительно, выписывает: кому балалайку, кому
гитару и ноты к ним и песенники. Слышь, уже звенит на
посиделках красная песня «Провожала Ваню мать, про-
вожала».
И вот не понравились кое-кому такие его подходы к
действительности. Начинают на дорогах встречать его
разные хмурые личности: ты, мол, почтарь, того — по-
остерегись на деревни газеты таскать, от них нам один
вред. Особо от «Бедноты». Если еще хоть одну газетину в
нашу Жуковку или там в Пеньки занесешь, споткнутся
твои ноги на нашей дороге.
А он в ответ на такое воспрещение переходит с дороги
на тропку и доставляет газеты окольным путем.
Летом — по межам, осенью — по жнивьям, где
враги — по овражкам, где недруги — по кустам.
Думали, зима его окоротит. Ничего подобного — купил
себе у старого лесника лыжи и пошел. Кулачье с обрезами
его на дорогах стережет, а он по снегам напрямик жмет.
Раз в Жуковку с горы, как на крыльях. Шасть в Пеньки
из лесу, как тать. И никогда по старому следу. Каждый раз
в любое знакомое село с необъезженной стороны вкаты-
вается. Чтобы злыдни не подкараулили где-нибудь у сара-
ев, у гумен.
Влетел в село и сразу в народ. Где мальчишки с горы
катаются — почтарь среди них.
— Дядек, дай на лыжах скатиться!
— Почтарек, а ну махни с нашей крыши — до трубы
снегом занесло.
534
Почтарь и детей уважит. С крыши на потеху кувыр-
нется. Через ручей перемахнет. Скатиться даст. И на ули-
це у него все приятели.
Прошмыгнул в деревню — и сразу на свет, где поси-
делки.
— Здорово, почтарик — живые новости! Ну, садись,
говори, что там еще на белом свете сделалось. Где какая
революция? Где наши буржуев бьют?
Почитает из газет выдержки. Даст журнальчик — кар-
тинки полистать. Подарит новой песенкой — и здесь у него
все друзья.
В глаза кулачью смеется — нельзя его при народе
убить.
Одураченные им парни, где-то у гумен его караулив-
шие, являются на посиделки злые, щеки красные, уши при-
мороженные, а он им фитиль к носу:
— Где вы, кони мои вороные, запропастились, при-
шлось вместо вас запрягать в лыжи зайцев!
Хохот в избе — стены ломит. Бревна трещат. Весь авто-
ритет у «женихов» вышибает. Никто их не может принять
всерьез, а все только на смех.
Ну и, конечно, они в долгу не остались. Мельники, ла-
вочники да лесники — люди богатые. То ли они наняли за
хлеб да за сало каких-то чуждых людей, то ли из другой
волости прислали им против него подмогу, только подка-
раулили все же почтальона. На шатучем мостике. Запри-
метили, что трудновато ему перескакивать напрямик через
лесной, никогда не замерзающий ручей. Когда в село бе-
жит, он еще резв, с разбегу его перескакивает. Тот бережок
повыше, а этот пониже. А когда обратно идет, чаще всего
скатывается по мосточку.
На этот раз силенки паренек совсем порастратил. Учили
его девчата весь вечер танцы танцевать. И никак он не мог
раньше полночи выбраться: то с одной, то с другой в обни-
мочку.
Девчонки к нему одна другой ласковей. Чем не же-
535
нишок растет! Один, как дубок на горе, любой завидно
такого сироту в дом взять.
Закружили его девичьи чары, опомнился только, когда
луна взошла.
— Красавицы, мне же в Жуковку нужно. Имею сроч-
ную телеграмму. Плыть да быть!
И как ни уговаривали — скользь на лыжи и ушел.
Ни страсти про напасти, ни толки про волка — сумку
на плечо и исчез, только снежок завихрился.
Скатился по овражку, хотел пойти напрямик, да вспом-
нил, что по пути еще два оврага. А ноги не идут, что-то за-
плетаются слегка. Сбиваются на танец. Усмехнулся он и
решил: сверну на дорогу. Ночь глубока, мороз жесток.
Никого нет.
Вышел на накатанный наст, следы полозьев, как
зеркальные, блестят. Лыжи по ним сами катятся, только
палками подправляйся. Вот здорово! Любо ему, не нужно
и ноги переставлять.
Летит почтарик, еще девичьим теплом овеянный, и пе-
ред глазами его то одно милое лицо, то другое. Хороши
девчонки здесь, ласковые. Так и хочется оглянуться —
мысленно послать привет.
Забылся паренек, что не простой он почтальон, а осо-
бый. Ослабил бдительность, да и попал в беду.
Вкатился на шатучий мостик без острастки, встрепе-
нулся, завидев, что дорога-то занята опрокинувшимся
возом с сеном, да поздно. Так с разбегу лыжи в сено и за-
нозил.
— Стой! Куда?
— Пусти, что за люди?
Видит, на мосту лошадь лежит на вывернутых оглоб-
лях. За хвост и за гриву тянут ее какие-то незнакомые му-
жики.
— Чего смотришь, а ну, помоги, лешак!
Только взялся за гуж, чтобы рассупонить хомут, как
его ударили чем-то тяжелым по затылку. Устоял, однако,
536
на ногах парень, обернулся, а на голову ему свиту набро-
сили. Под ноги подножку подставили. Уронили на снег
и давай бить оглоблей.
Бьют, а сверху сеном притрушивают, чтоб ни крика его,
ни стона не было слышно.
А когда затих, развернули, как дорогую куколку, и,
подложив под ноги бастрык-бревно, которым сено утяги-
вают, переехали санями, чтобы полозьями поломать в но-
гах кости.
Поломали и обе лыжи. И в таком виде на морозе бро-
сили.
— Ну вот, ладно обделали парня,— сказал один,огля-
дев свою работу.
— Найдут, подумают, мол, сам убился, разогнался
с горы шибко да об перила...— сказал другой.
— Да уж здорово. Жениться, может, еще и сумеет,
а уж бегать почтарем никогда!
Закурили и отъехали, подобрав сено.
А почтарь все слушал. Хотелось ему крикнуть им вслед
насмешку, да сдержался, еще вернутся, дубатолы, совсем
убьют.
А его задача — остаться в живых. Нелегкая это задача,
когда валяешься на дороге, как поломанная кукла. И ни
тебе девичьего участия, ни тебе дружеской руки. Один
дед-мороз в лесу по деревьям стучит, над теплым ручьем
дышит. Пар от него инеем на глаза садится, замуровы-
вает.
Заплачет парень, чтобы горячей слезой ресницы раз-
лепить, потом засмеется.
— Эх ты, а еще жених... То-то вот, не нарушай комсо-
мольской заповеди — не танцевать... Дотанцевался, брат!
Самого себя хочет посмешить.
А спасли его все-таки девчонки. Две сестренки из Жу-
ковки приезжали в село за беленой пряжей, да задержа-
лись на посиделках. Затанцевались с ним.
А когда исчез почтарик, опомнились. Забоялись, что им
537
от родной маменьки попадет, увидали, луна светит, сели
в розвальни, хлестнули лошаденку — и пошел.
На шатучем мостике захрапел, попятился их конь. Гля-
нули они, чего это он,— и обомлели...
Ну, словом, попал почтальон в земскую больницу,
подивил докторов. Чуть очнется, переможет боль, кричит
в шутку:
— Крепче, крепче латайте, чтобы в следующий раз ни-
какие черти мне руки-ноги не повыдергивали.
А сейчас вокруг него целый клуб. Ребята из Пенькова,
девчата из Жуковки. Батраки с хуторов. Кого-кого только
нету! Куча школьников и даже учительницы.
— Почтарик! Почтарёк! Да за что это тебя? Да как?
Хочешь, мы письма за тебя снесем. Газеты доставим.
Добровольцев хоть отбавляй.
Почтальон лежит и командует. Этим сюда, другим туда.
Где подписку принять, кому посылку доставить с полит-
брошюрами. Где вечер молодежи по-новому провести.
И попробуй ослушайся, шалишь — он теперь начальство.
Деревенские ячейки, которые он, между прочим, за время
почтарства организовал, собрались иа конференцию, из-
брали теперь волостной комитет, а его секретарем волкома.
— Ну вот, оно и к лучшему,— сказал он, посмеива-
ясь.— На свою голову кулаки перестарались! Выбили из
меня оглоблей почтаря, переделали на секретаря. Не хоте-
ли знать меня с лучшей стороны, теперь узнают с худшей.
Одним словом, смеется неугомон!
— Весь побит, поранен, а смеется! — воскликнули мы.
— Ну да, и сейчас еще весь в лубках, в гипсе, сотвори-
ли из него доктора статуя.
— Жив-то будет?
— Скорей всего... «Была бы, говорит, середка цела, а
краешки и приделать можно».
— Опять шутит? А ты не врешь, парень?
— Смеется, вот крест, не вру.— И паренек нарочито
перекрестился на портрет Луначарского.
538
И тут нас как взорвало.
— Ура! — крикнули мы и стали паренька качать.
— Тише, уроните, за что, ребята?!
— Да как же, за такую весть мы тебя хоть до неба! Ты
же нам про нашего дружка рассказал.
— А может, это и не он вовсе?
— Ну, как же не он, других таких не бывает, его по-
вадки. Ура! Жив Тарасыч!
А заросший до самых глаз бородатый мужик-возчик,
напросившийся ночевать, прекратив храп, приподнялся
и сказал:
— Конечно, он городского обличья, вашенский. Об
этом не сомневайтесь. Скажите вот только, где это у вас
в городе из ребят таких неугомонов делают?
— А может, показать где — в депо, у верстаков, у стан-
ков, у вагранок, на горячем поду, на железном солныш-
ке!— ответили наши говорки, дружки Тарасыча,-как по
обычаю, шуткой.
ПОСЛЕДНИЙ ВАЛЬС
— Первый вальс! — провозгласил Ваня Глухов, вы-
бежав на средину зала. И мы, как всегда, полюбовались
революционной красотой нашего комсомольца. Черная
кожаная куртка блестела. Красные галифе пламенели.
Легкие хромовые сапоги первого танцора просили ходу.
Маузер в деревянной коробке небрежно висел через плечо.
Но все знали: сколь крепка у Вани нога, столь метка рука.
Помощник начальника ЧОНа — вот он каков.
Гармонист, наш любимец Бычков, заслышав условный
сигнал, тряхнул чубом, дал ногой первый такт, гармонь
шумно вздохнула, и полились-полились звуки чудесного
вальса «Дунайские волны».
Все барышни, стоявшие у стен, колыхнулись призывно.
539
Голуби, дремавшие по карнизам пересыльного пункта,
взметнулись вверх, в проломы потолка. Кавалеры ринулись
вперед, как застоявшиеся кони.
И, конечно, вальс открыл Глухов.
Изогнувшись перед барышней, он изящно отставил
левую ногу, показав во всем сиянии начищенный хромовый
сапог с козырьком, и притопнул подкованным каблуком
правой. И лучшая барышня — нарядная, как вишня в цве-
ту,— Вера-телефонистка склонилась в его объятия.
Воланы ее легкого платья, как дым, вились вокруг пла-
менеющих Ваниных галифе.
Ни одному кавалеру не отказывала Вера, так она люби-
ла танцы. Без всякого классового подхода растанцовывала
падеспани, польки и краковяки с сынками купцов, царских
чиновников и помещиков и прочих бывших, лишь бы при-
глашали. Они были мастера на самые сногсшибательные
танцы, вроде окаянной мазурки, до которой мы, пролета-
рии, не доросли, хотя и тянулись. Вера предпочитала их
кавалерство не задумываясь. Но первый и последний вальс
были во власти комсомольского актива, который представ-
лял Ваня Глухов.
Да уж и танцевал он вальсы как бог. Мало того, что во
время кружения вдруг подхватывал барышню за талию и
по воздуху оборачивал вокруг себя, он, по окончании тан-
ца, под мощные аккорды возносил ее над толпой к облакам
пара и проносил, как тучку в небеси, до самых скамеек.
Завидев его, мамаши, сидящие с шубами и валенками
своих дочек, торопливо освобождали место, и он аккуратно
усаживал Веру на нагретые скамьи. Грубы на вид руки
молотобойца, но у Вани они особые. От деда перешло к не-
му мастерство — мог отковать не только коленчатый вал
пудов на сто, но и самую мелкую бляшку для украшения
конской сбруи. Не говоря уже о рыболовном крючке или
мешковинной иголке.
— В твоих руках — как в железном корсете,— призна-
валась ему Вера, томно отдыхая после его пролетарских
540
объятий, обмахивая китайским веером то свое нежное ли-
цо, то его каменные скулы.
Что там нежная барышня, у нас долго плечи болели от
дружеских Ваниных похлопываний.
Итак, вечер, как обычно, открыл Ваня. Пошел в первой
паре, плавно, не заглушая топотом сапог музыки. За ним
последовал я с Сонечкой Бакановой, менее четко, потому
что б валенках. За мной Максим Шестеркин, в удивитель-
ных брюках клеш и в ботиночках из черного хрома. Прино-
сил он их под мышкой, в коробочке, как драгоценность,
топая на вечеринки зимой в отцовских подшитых вален-
ках, а осенью — босиком.
Столяров с дочкой машиниста Женей, по прозвищу
«Огонек», потом последовали другие пары, состоящие из
нашего комсомольского актива и отборных барышень го-
родка.
Их прежние кавалеры — разные бывшие .и прочие ин-
теллигенты — жались по стенам, включились в последнюю
очередь, не решаясь оспаривать завоеванное нами первен-
ство. Все знали: с комсомольцами лучше не связываться.
Ведь нам оружие носить доверено, в то врев^я как для про-
чих за незаконное хранение — тюрьма, вплоть до рас-
стрела. А были среди них разные люди. Вот Котя Катыхов,
сын лесопромышленника,— тонкие усики, колючие глаза.
Он бы живьем нас съел за то, что лесопильный завод у его
папаши отобрали, да, видно, кишка тонка, не лезет на ро-
жон, у стенки тушуется. Лихой танцор, бывший юнкер,
а все-таки мы его забиваем. Пройдется в падекатре, блес-
нет в мазурке и исчезает как тень. В последнем вальсе даже
и не участвует. Так же его дружки-приятели, наши враги:
сын колбасника Васька Андреев, сын адвоката-эсера Заи-
кин, сын торгаша Азовкин. И иже с ними. Мелькнут на тан-
цах, покажутся и исчезнут, не в силах противостоять ком-
сомольскому напору. Это нам льстит. И мы, рабочие ребя-
та, нарочно отбиваем у них всех лучших танцорок, самых
интеллигентных барышень.
541
Несемся в завихрениях вальса, выделываем ногами от-
чаянные па, скользим по настилу из подсолнечной шелухи,
как по паркету, в обнимку с их сестрами, подругами детст-
ва, невестами. Наш верх, наша и музыка. И чуем, как лю-
буются нами не только свои, сочувствующие, но и все про-
чие обыватели городка.
Дрожит здание пересыльного пункта от топота ног,
сияет огнями, как единственное светлое пятно в нашем го-
родке, притаившемся среди больших лесов, над заледенев-
шей рекою. А мимо, словно одобряя наше веселье, резво
гудят, проносясь на восток и иа запад, паровозы, ведомые
нашими отцами.
И вдруг — происшествие. Врывается к нам в зал крас-
ноармеец. В буденовке, в ладной кавалерийской шинельке,
с подвязанной рукой. И за плечами вещевой мешок. Только
что с поезда свалился. Протирает смерзнувшиеся веки,
разлепляет глаза, весь заиндевел, знать, на подножке ехал,
и задает распорядителям вопрос:
— Дайте слово, товарищи! К порядку данного увесе-
ления!
И здоровой рукой пытается дать гармонисту сигнал
прекратить музыку.
Гул неодобрения ответил на такую бестактность.
Но свобода слова у нас уважалась. Говори, если у тебя есть
потребность.
— Товарищи молодежь! — воскликнул красноармеец,
сорвав с себя шлем и комкая красную матерчатую звезду,
нашитую поверх сукна.— Больно мне видеть, чем вы тут
занимаетесь, когда Советская Россия вся в огненном
кольце! Как это можно вертеться в плясках, когда фронт
истекает кровью и белая гидра капитализма терзает нас
со всех сторон! Больно мне видеть среди вас ребят, вполне
способных носить оружие, а не барышень волочить!
— Заткнись, краснозвездный братишка! — остановил
его Ваня Глухов.— Пусть беляки рыдают и грустят, мы
пляшем на похоронах старого мира и не забываем про
542
нужды красного фронта, нет! Ты только взгляни на стол
при входе. Какие на нем дары разложены!
На столе лежали груды подарочных кисетов, сшитых
из бархатов, цветных сукон и вельветов, наполненные та-
баком. Заинтересовался боец, подошел и прочел такие вот
лозунги, вышитые на них:
кури, милый, дым ПУСКАЙ,
БЕЛЫМ СПУСКУ НЕ ДАВАЙ.
Это вышила попова дочка, чтобы попасть на наш зва-
ный бал.
эх, ТАБАК, вырви ГЛАЗ.
БЕЙ БЕЛЫХ ВСЕХ ЗАРАЗ!
Это наказывала красным бойцам молодая купеческая
вдова, ищущая забвения прошлого и новых радостей.
Все это объясняет ему Ваня.
— Даже из чуждой нам среды выколачиваем помощь
фронту, вот как!
— Это, конечно, неплохо, такой кисет с табачком любо-
му бойцу большая радость,— оттаивает наш принципиаль-
ный гость.
— Вот-вот,— поучает его Ваня,— мы тоже против тан-
цулек, хотя в лесу живем, а не без понятия. Почитай, друг,
что на плакатах пишем,— и указал на пригласительную
афишу.
Вот она красуется, ярко нарисованная, как радуга:
Всем! Всем! Всем!
В субботу
в здании пересыльного пункта
ПОЛИТИЧЕСКИЙ ВЕЧЕР
с танцами до утра
Плата за вход: с барышни кисет, вышитый
в подарок красноармейцам, с кавалера —
осьмушка махоркн.
Докладчик из центра.
Гармонист — известный всем Бычков.
543
Кроме того, поперек здания были протянуты веревки,
а на красной материи лозунги:
В ВИХРЕ ВАЛЬСА КРУЖИСЬ — С КОМСОМОЛОМ ДРУЖИСЬ.
Или такой вот:
НОГАМ ВОЛЮ ДАВАЙ —
А ПРО ФРОНТ НЕ ЗАБЫВАЙ!
И лозунги эти и афиши красноармейца не совсем убе-
дили.
— Позвольте, но ведь есть директивное решение, ком-
сомольское Цека против танцулек,— напомнил он.
— А как же, мы и есть первые борцы против танцу-
лек! — закрыл ему рот Ваня.— Да, да, вначале и нас чуть
не захлестнула эта стихия, когда мы самоустранились. Раз-
брелась вся молодежь по домам, домишкам, квартирам да
комнаткам. Кругом вечеринки. Но, получив директиву,
возглавили мы это дело. И вот вся молодежь собралась
вместе. Есть где передовым повлиять на несознательных.
Прежде даже наши пролетарские девушки кружились
с разными там сынками лавочников, дело доходило и до
церковных браков. А теперь мы не только своих девчат вер-
нули, но и кое-кого пританцовываем.
Вон посмотри, кого это так крутит под звук гармоники
наш слесаренок Акимка Столяров? Дочку доктора, видал?
Да раньше на такую картину он только издалека мог смот-
реть. А теперь обнял, как лучшего друга, и под музыку
пошел кружить... Кружить и дружить... Я лично и мечтать
не мог бы о такой интеллигентке, как Вера. Посмотри, что
за красавица! А теперь запросто — подойду, обниму и
увлеку в наш круг... Так вот и влияем на женскую моло-
дежь всего города. И еще как! Имей в виду, нигде так не
восприимчивы девчата к новому, как в танце. И прямо
скажу: тихий шепот доходит иной раз лучше, чем громкая
речь!
— Мм-да, оно, пожалуй... Но ведь и интеллигенты мо-
гут не зевать,— пригляделся к танцующим боец и, увидев
544
Веру в паре с Котей Катыховым, кивнул в их сторону Ване.
— А, это ничего... Последний вальс мой. Конечно, бы-
вает и в этом деле перекос. Не сразу прививается идей-
ность. Танцуют девушки и просто так, для своего удоволь-
ствия, с кем попало. Тут еще нам работать и работать...
Но уже хорошо, когда вся молодая интеллигенция танцует
с нами, а не против нас!
Рассмеялся краснозвездный, а Ваня наш не зевал.
Лишь только заслышал он польку-бабочку, как подхватил
пухлую попову дочку Катеньку, а ее сестренку Лидочку
подсунул товарищу.
Лидочка уложила его руку на свою седлистую талию
и, обдавая жаром, как только что вынутый из печки сдоб-
ный пирог, увлекла в круг. И понесся наш краснозвездный
братишка откалывать с ней в паре веселую пляску.
А наш озорник и насмешник Глухов, игриво проносясь
мимо, подмигивал: «Не зевай». Привлечь на свою сторону
попову дочку считалось у нас одной из форм антирелигиоз-
ной пропаганды.
Так продолжали бы мы свое занятие до утра, чтобы
светлее было провожать барышень по темным улицам на-
шего городка, но вдруг тревога.
В зал вбежала прямо с дежурства телефонистка и,
найдя Веру, что-то шепнула ей. Вера своему кавалеру —
Максу Шестеркину, Макс — Акимке, Акимка — мне. И вот
уже все мы знаем — в ночи появилась банда.
Тихо, тайно надо исчезнуть нам с танцев и сразу на
сборный пункт. С бала на банду...
Без шума, по одному стали мы сматываться. А Ваня
в такой раж вошел, что никак его выбить из круга не
удается. Ему и так и сяк намекают, скачет себе, напевает
с задором пышной поповне:
— Что танцуешь, Катенька?
— Польку, польку, папенька.
— С кем танцуешь, Катенька?
— С комсомольцем, батенька!
545
Ему уж и ножку подставляли и за ушастые галифе
хватали. Никаких намеков не признает. Думает, обычные
шутки. Пришлось попросить гармониста прекратить на ми-
нутку трель, чтобы осадить танцора.
— В чем дело, где заело? — спрашивает он, утирая пот
рукавом.
Заметив любопытствующие взгляды, мы сделали ему
знак помолчать и потопали вниз по лестнице.
Сматываясь вслед за нами, Ваня отдал приказ Бычкову ‘
продолжать вечер, как обычно. И по дороге успел шепнуть
Вере:
— Постараемся управиться быстро... последний вальс
за мной!
— Я жду вас, как сна голубого,— пропела вслед ему
барышня голосом приятным, как музыка.
— Куда вы, братики, торопитесь? — поинтересовался
красноармеец. И, узнав, что на банду, пожелал присоеди-
ниться.
И вот мы на сборном. Малая кучка. Одна молодежь.
Основные силы ЧОНа под командованием Климакова
устремились курьерским эшелоном на Пичкиряево — га-
сить восстание кулаков.
И этим воспользовалась банда. Ну ясно, та самая не-
уловимая, которую никак не может поймать даже сам Кли-
маков. Выскочила из лесу, разгромила контору лесосплава
и, захватив казенный спирт, приготовленный для расчета
с плотовщиками, гуляет в избушке сторожа.
Гуляет, беды не зная.
— Вовремя получили сигнальчик, сейчас мы их и при-
щучим,— говорит Ваня, рассматривая карту уезда,—
сюда вот прикажем выехать вялсинским комсомольцам,
а сюда вот батьковским, бандам нужно отрезать беговые
дороги. Из-за реки на них двинем охрану лесозавода. А мы
ударим напрямик, через переправу...
И поясняет краснозвездному:
— Связь на войне — первое дело, сам знаешь. Но у нас
546
ведь война особая. Вся связь у кого? В руках телефонных
барышень. Известно, у них в ушах все новости уезда. А на
устах замки. Пойди посторонний узнай, что подружка под-
ружке за дежурство расскажет... Большинство ведь не на-
шего поля ягодки — дочки попов, монополыциков, сель-
ских лавочников... интеллигентки! А ты говоришь, танце-
вать не надо. Ищем ключи к девичьим сердцам, братишка.
И, как видишь, находим. Успех нынешней операции чем
подготовлен? Вальсами!
И Ваня самодовольно рассмеялся, намекнув на успех
у Веры. Недаром, значит, танцевал, недаром провожал,
недаром шептал про светлое будущее, склоняя на нашу
сторону. И вот телефонная барышня сообщила ценный
секрет.
...Мчимся на резвых конях, лежа на розвальнях-санях
вповалку. Щелкаем затворами, проверяя оружие. Звезды
над нами в черном весеннем небе тревожно мигают. Неви-
димые гуси крыльями шумят. Повернули иа юг перелет-
ные стаи, испугавшись крепкого весеннего заморозка, ле-
тят митингуя. И кажется нам, будто крылатые трубачи
играют нам с неба тревогу.
Ветер вдруг подымается, ломая корку льда'иа залитых
полой водой озерах. Уши режет стеклянный звон. В лицо
летит острый ледок из-под копыт. Щеки колет ночной
заморозок. Ребят пробирает дрожь.
— Собачья жизнь,— говорит, поеживаясь в своей ко-
жаной курточке, Ванька,— бандитов у нас — как блох.
Там ужалят, здесь куснут, только успевай почесываться.
Лежим мы в санях вповалку на свежем сене. Красно-
армеец жует былинку и сквозь зубы ему:
— А вы их к ногтю!
— Не трудно блоху давить, да хитро ее ловить. Это вам
хорошо на фронте: вот тебе наши, вон они белые. Сошлись
две силы в чистом поле и давай — кто кого! А у нас вся
война — «кто кого обманет». Исподтишка. Нападут, набе-
дят, скроются. Там Совет вырежут, здесь кооператив раз-
547
громят, нападут на заготовителей, убьют активистов.
Не дают установиться новой жизни,— жалуется Ваня,—
лишают народ радости, не дают нам, пролетариям, как
следует вкусить...
— Плодов революции,— договаривает краснозвезд-
ный.— Это все буржуи на том стоят. Известно. Потому и
напали со всех сторон.
— Вот так-то, брат,— вздыхает Ваня,— нам бы
жизнью наслаждаться в тепле, под музыку... А тут в тем-
ную ночь к лешему на рога трусись.
Но вздыхает он притворно. Им уже овладел другой
азарт, не терпится захватить банду, которую сам Клима-
ков поймать не может. Разгромим, отличимся, знай комсо-
мольцев! Климаков, уезжая, наказывал оберегать город,
присматривать за ушаковским лесозаводом. Красному ди-
ректору завода враги наши давно грозят расправой...
Но в городе тихо. Танцует молодежь. Да и лесопильный
завод в порядке. Знать, банда побоялась с его охраной свя-
зываться и напала на сплоточный пункт, расположенный
в лесу, далеко от завода. Ваня приказал заводским чонов-
цам снять охрану завода и прижать банду с тыла.
Мчимся по темным весенним дорогам на облаву.
Пусто вокруг. Холодно. Сталь винтовок руки обжи-
гает. Лошади храпят, проваливаются в зажоры, разбивая
копытами тонкий и острый, как стекло, ледок.
Неуютно нам. Жмемся друг к другу в санях и любуемся
нашим исполкомовским кучером: а он в старинной ямщиц-
кой шубе восседает, как бог Саваоф, на облучке, воздев
руки и высоко держа вожжи. Богатырь старик. Борода
белая, шире груди, нос красный, как морковь. Ему все
нипочем...
А мы заледенели, закоченели, пока до реки доехали.
Вот оно и плотбище1, рукой подать. И видно, как среди
штабелей бревен огонек в сторожке теплится, мигает.
1 Место, где вяжут готовые к сплаву плоты.
548
Близко, а не прыгнешь. Перед нами река Цна-голубка.
Летом мелка, а весной глубока.
Накануне с юга большая вода пришла, подняла лед,
образовались закраины. Остановились. Как переправить-
ся? Настил бы из бревен положить, да они грудятся на том
берегу.
Бросились наши ребята, поискали, нет на луговой сто-
роне ни одного бревна, ни подходящего дерева. Как через
закраину переправиться?
Замерзли. Зуб на зуб не попадает. Рядом — вон она,
теплая изба. Вот она, банда, бери ее... А тут такое про-
клятье. Не очень широкая полоса темной воды, чуть подер-
нутая ледком, а не перепрыгнешь.
— Впору плыть,— почесал кнутовищем под шапкой
наш кучер Савоськин.
— А чего ж,— усмехнулся Ваня Глухов,— тебе не при-
выкать, каждый год на крещенье в проруби купаешься,
народ дивишь.
— А ну, распрягай коней, связывай сани оглоблями,—-
скомандовал старик,— сейчас наплавной мост сделаем!
Быстро исполнили мы команду дрожащими руками.
Зябко. Ветер на берегу так и пронизывает. Вот связали мы
из саней длинный поезд и, опустив его в воду, продвинули
поперек закраины до коренного льда так, что оглобли пе-
редних саней легли на кромку.
— А ну, кто у вас лучший танцор, пробежись петушком
по жердочкам! — погладив бороду, пошутил Савоськин.
Пробежал Акимка — как припустился с разбегу, так и
перескочил на лед. Смеется, пережив страх, и быстро хва-
тается за оглобли саней. Придерживает, и мы один за дру-
гим перебегаем, как в танце. Затем молча вытаскиваем за
собой наш санный поезд, и катим через лед до закраины
правого берега, и, снова устроив наплавной мост, перебе-
гаем по одному на тот берег и рысью бежим на огонек сто-
рожки.
— Тише! Надо с разведкой! Смотри, не было бы за-
549
сады,— осаживает нас умелый военный — красноармеец.
Ну, где тут! Мы до того замерзли, что не боялись ника-
ких засад. Скорей бы хоть в драке отогреться.
Едва поспевает за нами Ваня Глухов с маузером в руке.
— Тсс! — шипит он, как рассерженный гусь.— Окру-
жай, не все на крыльцо, давай вокруг избушки. Хоронись
за бревна!
Бревен вокруг -— горы. И мы по ним, как козы, скачем.
Сапоги обледенели. Оскальзываемся. Кто кубарем, кто
ползком. Вот она, сторожка. Вся такая уютная, теплень-
кая, окошки светятся, и из трубы дымок идет. И приглу-
шенная песня доносится, то утихая, то усиливаясь. Пьют
и поют бандиты. И, видать, давно: кони, привязанные
вокруг сторожки, поели весь овес и мотают пустыми тор-
бами.
— Ну,— сказал Ваня, убедившись, что сторожка окру-
жена и все окна под прицелом,— теперь кто-иибудь от-
кройте дверь, я крикну: «Сдавайся».
Открывать такие двери — это я умел. Тут главное быст-
ро рвануть на себя и, держась за скобу, присесть, тогда при
стрельбе не заденут. Ребята изготовились. Ваня прижался
к бревенчатой стене сторожки.
Я рванул дверь что есть силы и, держась за скобу, при-
сел на крыльцо.
В лицо мне хлынули клубы теплого пара. Гирьки, висев-
шие на веревках вместо пружины, ударили по ногам.
— Руки вверх, бандиты! — крикнул Ваня.
В сторожке сразу погас свет, и все стихло. И вдруг в от-
вет ему выстрел. Огненный вихрь сорвал с меня шапку.
— За мной! — крикнул Ваня и бросился в дверь рыб-
кой. У него был прием бросаться под ноги.
Красноармеец не успел последовать за ним, как дверь
захлопнулась с такой силой, что у меня чуть рука не сло-
малась. Не успев выпустить скобы, я так стукнулся лбом
о притвор, что на минуту потерял сознание. Очнулся от
стрельбы.
550
Ребята с криком «ура» метко били по окнам, только
стекла брызгами летели во все стороны. Бандиты отстре-
ливались редко, зато бухали громко, как из бочки.
Дело затягивалось. А мороз крепчал.
— Я сейчас эту музыку прикончу,— сказал красно-
звездный и вытащил из кармана шинели береженную для
своей обороны гранату-лимонку.
— Стой! — удержал я его руку.— Там Ваня!
— И верно,— поежился боец и оглянулся, заслышав
какой-то шорох: к сторожке приближался старик Савось-
кин, прижав к животу пачку прессованного сена, как щит.
— Кончай стрельбу! — гаркнул он зычно, по-ямщиц-
ки.— Это я, Савоськин!
И пальба сразу прекратилась. Стало так тихо, что мы
услышали, как в сторожке трещали дрова в печке.
— Выходите по одному, сейчас я бандитов вязать бу-
ду! — И старик потряс вожжами, бросив на землю сено.
— Давай сюда, одного держу! — раздался голос Вани
глухо, как из подземелья.
Мы бросились в дверь, иные в окна и попадали, спот-
кнувшись на тела бандитов, сплошь наваленные на полу.
Красноармеец засветил карманный фонарик, и глазам на-
шим представилось ужасное зрелище: перевернутый стол,
скамейки, табуретки, а под ними шубы, тулупы.
И вдруг из-под этого хлама вылезает наш Ваня, просто-
волосый, с лицом, залепленным чем-то белым, ужасным,
как у воскреснувшего Лазаря на лубочной картинке
страшного суда. И в объятиях у него тоже кто-то живой.
«Все-таки уцелел один бандит от нашего расстрела»,— по-
думал я.
А бандит вдруг как заорет бабьим голосом:
— Спасайте, ой, спасайте, миленькие мои!
Мы даже отшатнулись. А Савоськин опустил руки с ве-
ревками и говорит:
— Тьфу! Да это, никак, ты, Степанида-ряба?!
— Я, а кто же,— отозвалась рябая баба,— да хватайте
551
вы его, миленькие, задушит он меня, чумовой. Чашку щей
на.него вылила горячих и то не остыл! — И она оттолкнула
Ваню.
Чья-то рука вывернула фитиль уцелевшей под потолком
лампы. И на яркий свет с полу, как по волшебству, стали
подниматься ожившие тела, кряхтя и охая.
— Дядя Савоськин! Выручил! Благодетель ты наш! —
крестясь на бороду могучего старика, из-за печки вылез
сторож, сжимая в левой руке ствол берданки.
— Так это ты, Егор, так громко бухал? — осклабился
кучер.
— А как же, я справно оборону держал. Из доверен-
ного мне пролетарской властью оружия отражал налет...
— Он! Он герой! Ох, палил, дуй его горой! — напере-
бой закричали поднявшиеся с полу мужики, образуя не-
обыкновенный хор.
Из толпы вдруг выделился старичок, шуба на нем ды-
милась, облитая кипятком из самовара. Перекрывая хор,
он запел звонким тенорком:
— А то ведь беда. Сидим, заправили в самовар спир-
тик. Горяченьким его пьем... Песни поем, горя не знаем.
А они, видать, проведали, что начальством выдан нам пол-
ный расчет, ввиду окончания сплотки плотов. И у нас, зна-
чит, в кошелях и мануфактурка и прочее... Подкрались,
вихорные, отворили дверь да как гаркнут: «Сдавайтесь, мы
бандиты...» Баба моя, как несла щи из печки, так и застыла
столбом, а этот вот на нее тигром! — указал сторож на
Ваню.
— Ой, свяжите его, миленькие! — взвизгнула рябая.—
Ишь, леший, давно в лесу женского обличья не видал,
опять на меня глазищи пялит!
Да, на нее смотрел Ваня, а видел другую. Видел ту, что
танцует сейчас мазурку с чуждым элементом и смеется
над комсомольцами, воображая, что получилось из-за ее
капризной проделки.
— Нужна ты ему была,— засмеялся в бороду Савось-
552
кин,— кабы вы огонь не увернули. Всему вина — темнота!
— А не приверни я огонь, так тут бы нам всем и ко-
нец,— проверещал старичок.— Нет, браток, мы хотя и тем-
нота, а насчет бандитизма этого просвещены. Прием знаем.
Как только какая стрельба-заварушка, нам, мирным му-
жикам, роля одна — гаси огонь, ложись на пол. Авось
пронесет!
— Пронесло! — крикнул сторож, завидев прострелен-
ный самовар.— Одному пузану досталось!
— Ай, батюшки, питье-то наше течет! — Бойкий ста-
ричок, закрыв две дырки ладонью, приник к третьей гу-
бами.
И тут раздался смех. И долго не умолкал. И не то что
мужики-плотовщики, а лошади у коновязи и те ржали.
Немало подивились этому происшествию и ребята-ком-
сомольцы, подоспевшие из сельских ячеек и с лесозавода.
— Ну случай! Вот потеха! — хлопал себя по ляжкам
сторож.— Не узнай я по голосу дядю Савоськина, мы бы,
наверное, до света друг в дружку палили!
— Мы вас за бандитов приняли!
— А мы вас.
— Эх, братцы,— сказал красноармеец,— вот так-то
нас провокация и путает, как бес православных. Антанта
нам гадит... Точно. Уж я-то проделки мировой буржуазии
знаю!
— Это вестимо,— подтвердил бойкий старичок, обли-
зывая обожженные спиртом губы,— как же им нас не
стравливать,— была вот эта богатства, лес весь этот,
и плотбище, и завод лесопильный катыховский, а теперь
обчий, значит. Вот я этот лес сплотил, на завод доставил,
а приеду, мне с завода тесу на крышу, пож-жалте! Мы,
значит, вам, вы, значит, рабочие, нам. А Катыхову чего?
Фига... Так что, ребята, вставляй побитые окошки... Латай
самовар! А серчать нечего.
— Чего там, давай за один стол. У нас тут кой-чего в
кошелях еще осталось!
553
Но мы за восстановленный стол не сели — торопились
обратно. К последнему вальсу. Только попросили у сторо-
жа пару тулупов из казенного имущества. Накрылись ими,
а то сильно прозябли, и всю дорогу шептались и фыркали.
Как вспомним какую-нибудь подробность нашего по-
боища с плотовщиками, так уткнемся в шерсть тулупа и
фыркаем. Громко смеяться не могли, не хотелось обижать
Ваню, попавшего впросак.
Сдавалось нам, что всю эту чепуху подстроили интелли-
гентные девчонки, отослав нас подальше, чтобы всласть
натанцеваться. А кроме того, желали осмеять комсомоль-
цев, гордившихся боями-походами против бандитов.
Главный герой происшествия сидел молча, привалив-
шись к могучей спине Савоськина, и всю дорогу о чем-то
думал, ии с кем не делясь.
Ехали мы теперь торной дорогой, проложенной от плот-
бища к лесозаводу. Застоявшиеся кони бежали резво.
Вскоре показались трубы, цеха лесопилки, а за ними и огни
города. «Ого, мы, кажется, к последнему вальсу поспе-
ем».— Я толкнул в бок красноармейца. Ваня встрепенулся,
завидев завод, тихо, мирно стоявший на месте.
Значит, ничего-то с ним не случилось, пока мы на часок-
другой сияли охрану.
И вдруг на повороте, где нам с заводскими ребятами
нужно прощаться, новое происшествие. Девчонка. В мам-
киной теплой шали и босая.
— Дяденьки! — закричала она, стуча озябшими
ногами.— Дяденьки миленькие, мамоньку убивают...
—- Стоп! — осадил Савоськин коней.— Да ведь это ди-
ректорской стряпухи сиротка!
Подхватив девчонку, он развернул весь наш обоз к ди-
ректорскому особняку.
Заезжаем во двор — тихо, пусто, ворота открыты, как
при покойнике. И сени не заперты...
Выскочили мы из саией, не сговариваясь, и сразу в дом.
Видим, двери в комнаты приоткрыты.
554
— Эй, хозяева! — крикнул Ваня, не решаясь войти без
стука.
Молчание. И вдруг кто-то застонал.
— Стой, не напороться бы на засаду! — сказал красно-
армеец и засветил свой фонарик.
Мы попятились: к нам ползла охотничья собака, волоча
перебитые ноги. На глазах ее были слезы.
Сердце у нас заныло, почуяв беду. Раскрыв пошире
дверь дулом маузера, Ваня скомандовал:
— За мной!
Свет фонарика выхватывал страшные картины. Инже-
нер со связанными руками стоял на коленях. Рядом ломик-
фомка весь в крови. Дочка в крови с размозженной го-
ловой и рядом — утюг. Жена его на полу в одной рубашке,
с подсвечником в руке. Серьги блеснули в‘ушах. Перстни
на пальцах.
Старушка кухарка была убита на кухне тяжелым ко-
луном.
Мы обходили дом тихо, безмолвно. Собака ползала за
нами, скуля.
— Да пристрелите вы ее, мочи нет! — попросил Ваня,
прижимая к груди маузер. Лицо его исказилось нестерпи-
мой болью.
Никто не поднял оружия на несчастную собаку. Мы
стояли потупив глаза, склонив головы, как виноватые. Не
уберегли! Давно ведь знали, что директору грозили наши
враги смертью, если будет он и впредь честно работать на
Советскую власть. Предупреждал нас старший товарищ
Климаков, чтобы мы за заводом присматривали. А иас
вон куда понесло! Пугать пьяных плотовщиков на плот-
бище...
Обмануты. Опозорены. Жестокий стыд перед убитыми
терзал нас.
— Политическая месть! — сказал красноармеец, гася
фонарик.— Никаких следов грабежа.
— Вон и сапоги охотничьи,— указал Акимка, из худых
555
ботинок которого текла вода,— вон и охотничье ружье на
стене...
— Харчи все целы! — пробасил Савоськин, обследо-
вавший кладовку.— Окорока висят, гуси... Только вот
спирту не вижу. У директора в кабинете всегда стоял би-
дончик. Берег пуще золота...
— Наверное, рассчитался за сплотку плотов этим спир-
том.
— Похоже,— согласился Савоськин.
Так мы тянули время, не зная, что делать. После каж-
дого слова наступало тяжкое молчание.
— Ты их не запомнила? Может, угадаешь,— спраши-
вал красноармеец девчурку,— какие они были?
— Страшные...— плакала девчонка.
— А все-таки я их найду,— скрипнул зубами Ваня,—
вот святая истина, найду! — И он перекрестился маузе-
ром, крепко стукая себя по лбу.— По коням! — скомандо-
вал он и выбежал на крыльцо.
Мы попрыгали в сани. Замешкался лишь Савоськин.
Переваливаясь, спустился с крыльца. В руке он держал
надкусанный соленый огурец.
— Добрые огурчики директорская Марья готовила,
с чесночком, с хренком, с перчиком, со смородиновым ли-
сточком... Царствие ей небесное...
— Да ты что, дед, в такую минуту огурцы вдруг...—
сказал красноармеец возмущенно.
— Вот то-то и оно — что за бандиты здесь были: злато-
серебро не тронуто, а огурчики початы...
Савоськин натянул вожжи, и кони заплясали...
Оставив на месте преступления засаду, мы помчались
в город.
— Давай! Давай! — поторапливал Ваня Савоськина.
Кони и без того рвались к дому. Вот переезд через же-
лезнодорожное полотно. Вот депо встречает нас вздохами
паровозов. А вот и здание пересыльного пункта. В окнах
свет и тени.
556
— Танцуют, вот черти! — восхитился красноармеец.—
Мы пол-уезда успели обскакать... а тут по-прежнему гар-
мошка пилит, ноги шаркают!
— Стой! — приказал Ваня, и Савоськин осадил перед
освещенным подъездом. Возле парадного толпились ба-
рышни, затанцевавшиеся до упаду. Кавалеры давали им
глотнуть снежку.
— За мной, ребята, последний вальс наш! — И мы по-
бежали за Ваней.
Савоськин привязал коней у столбов с объявлениями
и газетами й направился в кочегарку греться. Там у сто-
рожа-истопника Глебыча всегда можно было достать ста-
кан самогону и соленый огурец.
К нему в «преисподнюю» частенько забегали «погреть-
ся» все незадачливые кавалеры — катыховы, азовкины,
заикины, злобствующая на нас шушера. Пока мы танце-
вали с лучшими барышнями города, они утешались самого-
ном. Набирались нахальства, чтобы перебить у нас по-
следний вальс. Но дело кончалось тем, что они так и оста-
вались в кочегарке, пели пьяные песни, а мы провожали
лучших девчат города по домам...
Но на сей раз кавалеры из бывших были трезвыми.
Влетев в зал, мы увидели наших барышень в их объятиях,
услышали бравурные звуки краковяка.
Прищелкивая каблуками, по юнкерской привычке, в
паре с Верой мчался черномазый Катыхов.
Подхватив Любочку, грузно топал Васька Андреев.
Над пышной Катенькой склонял свою тонкую фигуру
Заикин-младший. Шариком подпрыгивал толстенький
Азовкин.
У потолка стояли облака пара. Со стен текло — словно
камень вспотел, глядя на танцующих.
Золотой чуб гармониста потемнел и свернулся мочал-
кой, как в бане. Но пальцы его бегали по ладам, и нога
неустанно отбивала такт.
Мы ворвались в двери, как ветер. Бычков сразу увидел
557
нас, поднял голову, повертел осоловелыми глазами и,
разглядев Ванину кожаную куртку, сжал мехи гармонии,
и музыка прекратилась.
Все танцующие застыли, опустив руки.
— Последний вальс! — провозгласил Бычков.
Заслышав эти волшебные слова, вся кавалерская не-
чисть шарахнулась прочь от наших барышень и понеслась
черными тенями в «преисподнюю». И в зале снова царили
мы, пролетарские парни, с обветренными лицами, в худых
сапогах, в одежде непраздничной, порванной в ночных тре-
вогах и стычках.
Народ глядел на нас с каким-то смутным ожиданием.
Барышни охорашивались, одергивая нарядные платья.
— «На сопках Маньчжурии»,— хрипло объявил Быч-
ков и, склонив голову, растянул мехи.
И под рыдающие звуки вальса двинулись мы в раздав-
шийся круг, оставив винтовки нетанцующим ребятам, как
оруженосцам.
Властной рукой обнял Ваня тонкую талию Веры. Я то-
же не постеснялся наложить лапу на белое платье моей
барышни, печатая на нем пятерню. Последовал за нами и
краснозвездный братишка, обняв пышную попову дочку.
И вот уж несемся мы плавно и быстро, не чуя под собой
ног, ознобленных в дороге.
Молча танцуем мы с Сонечкой, близко держась Вани
и Веры. Румянец пробивается сквозь ее смуглые щеки.
Желваки играют на его широких скулах. И доносятся до
меня обрывки разговора.
— Значит, ликвидировали еще одну банду? — играя
взглядом, спрашивает она.
— С корнем,— отвечает он,— начисто!
 — Ты мной доволен?
— Еще бы!
Мелькают красные галифе, выпачканные мелом,
постукивают каблуки сапог, вымазанных глиной, вьются
вокруг них белые воланы платья.
558
— Ваня, мне душно, не жми так...
— Очень ты гибкая, как змея, боюсь, выскользнешь.—
На скулах его пробегают желваки. На щеках ее вспыхи-
вает румянец.
— Значит, Наденька — Симочке, Симочка — Любоч-
ке, Любочка тебе на ушко, а ты нам?
— Ну конечно... И вы помчались! Я на крыльцо выбе-
гала... Платочком махала: «Вперед, герои»... Ты не за-
метил?
— Заметил,.да поздно!
— Ой, Ваня, мне тесно, я как в железном кор-
сете!
— А ты не вертись, подчиняйся одной воле. Иначе
добра не будет!
Бледность покрывает Верины щеки. Краска проступает
сквозь темные Ванины скулы.
— От тебя пахнет кровью и порохом... Я не могу боль-
ше, Ваня! Мне душно...
— Танцуй, наслаждайся последним вальсом!
Голова ее клонится к нему на плечо, ноги не поспевают
за тактом вальса.
— Мне плохо, мие дурно...
— Ав испорченный телефон ты сыграла недурно!
Она откидывается, отталкивая его ослабевшими ру-
ками. Но где там! Не оставляет барышню Ваня. Заслышав
аккорды, подхватывает он Веру, кладет на грудь и, кру-
жась, выносит из зала на лестницу. Прорывая круг любо-
пытствующих, грохочет вниз по ступеням и, распахнув
ногой дверь на улицу, бросается в сани.
— В Чека! — приказывает он кратко Савоськину и
глушит девичий крик тулупом.
И больше никто, никогда не видел в нашем городе ни
Вани, ни Веры. Говорили потом, что кто-то заметил его на
бронепоезде «Память Азина», громившем белополяков. На
то и похоже, много таких вот, в чем-либо оплошавших то-
варищей, просились за искуплением вины на фронт.
559
А что касается убийц красного директора, их задержа-
ли мы тут же, в кочегарке у Глебыча, где пили они спирт
и закусывали солеными огурцами. По огурчику Марьиного
засола и определил их мудрый Савоськин, забежавший
в «преисподнюю» погреться.
Помню его страшный крик: «Вяжи их, братцы!» Помню
отчаянную возню. Помню, как разрядил всю обойму в
грудь краснозвездному братишке Котик Катыхов, и его
искаженные злой усмешкой тонкие усики. Не забуду, как
связанный Заикин, сын адвоката, кричал дико и непонятно,
голосом выпи: «Алиби! Алиби!»
Ну, один всего не расскажешь, пусть подключатся
другие, а я послушаю...
ДЕЛО СЕРАФИМА ЖЕРЕБЦОВА
В уком явился интересный тип. Кривой на правый глаз
и хромой на левую ногу. Одет в потертые галифе и ко-
жаную куртку, лопнувшую по швам. Лицо его то и дело
подергивалось, и свежие шрамы на нем то краснели, то
бледнели.
«Герой,— подумал я,— совсем на вид молод, а успел
побывать на фронтах — экие отличия нахватал на граж-
данской войне!»
Он зашел к Потапычу и, закрыв дверь, накричал на
нашего секретаря укома, как начальник какой-нибудь или
как припадочный инвалид.
Он требовал немедленного заседания, а Потапыч обе-
щал собрать укомовцев только завтра.
Помирились на том, что парень переждет одну ночку
в укоме.
— Накорми и обогрей,— сказал мне Потапыч и доба-
вил с усмешкой: — По персональному делу явился, орел!
Как только окончились занятия в укоме, я затопил ка-
560
мин, сдвинул столы поближе к теплу и указал герою самый
лучший, для спанья покрытый сукном стол секретаря. Он
улегся, положив под голову бобриковую кепку, а я пошел
добывать картошку.
Зашел к одному дружку, к другому, к третьему и у
каждого выманил по нескольку штук, и все под неизвест-
ного героя. Обещал его рассказ про гражданскую войну.
Приходите, мол,— будет что покушать, будет что и послу-
шать. Покормим его печеной картошкой, а он нам такое
порасскажет...
Заинтриговал ребят. Набрал картошки.
Когда вернулся, в печке уже нагорели угли. Загреб,
положил картошку. Вскоре дух от нее пошел сильно прият-
ный для комсомольского нутра А герой лежит, закрыв
глаза, и носом не ведет.
Что-то очень угрюм, неразговорчив. Удастся ли расше-
велить его на что-нибудь интересное? А вдруг пустой но-
мер? Вот сыграет он со мной шутку. Что я ребятам скажу?
Зачем картошку собирал? У железнодорожных дружков
не было — так они пообещались воблы притащить, пря-
мо из депо явиться, после обтирки паровозов.
Эх, как хорошо поедать горячую картошечку, пожевы-
вать воблочку да слушать-слушать про дела и случаи
комсомольские...
Погляжу в сторону неизвестного. Молчит. Ладно, меня
не замечает — почему не обращает внимания на печеную
картошку?
И только я это подумал — он вдруг, не открывая глаз,
буркнул:
— Смотри, пригорит!
Ага, отозвался все-таки. Настроение у меня после
этой реплики сразу улучшилось. Есть надежда — загово-
рит.
Постепенно, пока упекалась картошка, подходили
наши ребята, всегдашние посетители вечеров на укомов-
ских столах. Алешка Семечкин пришел и поставил на по-
19 О смелых и умелых
561
доконник пузырек постного масла. Тарасыч явился с
горбушкой хлеба. У Быляги оказалась в спичечном ко-
робке соль.
Выгреб я картошку, высыпал на газету. Хороша, круг-
ла, бока поджаристы. С хрустом будет. Все любуемся, а
неизвестный герой даже не повернул носа.
Стал Алешка хлеб разламывать, на него тоже не глядя,
а тот вдруг новую реплику:
— Зачем крошить, возьми вот нож!
Когда человек дает нож для хлеба — значит, просится
в компанию.
— Давай с нами,— кивнул Тарасыч и стал делить кар-
тошку — выходило по две на брата, если учесть железно-
дорожников.
— Гм,— отозвался герой,— отведать, что ли, еще
раз кушанья индейского...
— А ты что, был в Индии? — спросил Быляга, гордив-
шийся своими путешествиями.
Вместо ответа герой быстро выбрал самую крупную
картошину и засунул в рот, не посолив, не помаслив, не
разломив.
От удивления мы перестали есть, дожидаясь, пока
незнакомец прожует картошку, которую он заправил в рот
целиком. Она оказалась чересчур горяча и велика, и он
валял ее во рту, не в силах ни проглотить, ни выплюнуть.
И мы не могли ничем помочь, а только морщились, смотря
на его страшные гримасы.
Наконец проглотил. Все облегченно вздохнули.
— Речь идет об американских индейцах,— сказал
гость Быляге,— вот у них-то и похитил Колумб то, что
оказалось дороже золота.
И, указав жестом на аккуратную, кругленькую и румя-
ную картофелину поменьше, парень тут же заправил и
ее в рот. И заставил нас снова ждать, пока он корчит
гримасы.
— Так что, ты был в Америке? — все еще не тронув
562
своей картошки, спросил снова Быляга.— В Южной?
Парень отрицательно покачал головой.
— В Северной?
Парень мотнул утвердительно.
Мы переглянулись. Картошка застыла у каждого в
руке.
— Да,— сказал, проглотив картофелину, наш удиви-
тельный гость,— картошка — продукт Северной Америки,
в Южной ей жарко, не растет. Оттуда, насколько я помню,
вывезли маис, иначе кукурузу... Это тоже штука, я вам
доложу! Если ее сварить в период молочно-восковой
спелости в соленой воде... Да натереть солью, а потом
маслом, вот так...— И, ухватив третью картошку, посыпал
солью, полил постным маслом и снова отправил в свой
рот, огнеупорный наверно...
Переждали мы и эту операцию. Когда он гримасничал,
думали, обжегся, вся шкура на нёбе слезет, а ему хоть бы
что — управился и с этой...
— А ведь были времена,— сказал он, разглядывая и
подсчитывая глазами, сколько еще на нашу компанию
осталось картофелин,— когда каждая картофелина цени-
лась на вес золота. Царица Екатерина, как известно, за
мерку картошки платила французскому королю мерку
золота... А мы берем сейчас ее запросто и в рот!
И он, подмигнув нам нахально зрячим глазом, заправил
в рот четвертую, в то время, как мы не съели и по одной.
— А при дворе испанских королей, я вам доложу,—
картофелю совсем цены не знали... Сажали на клумбах
и нюхали только цветочки...
Когда при этих словах он взял пятую и стал ее обню-
хивать широкими ноздрями, Быляга не выдержал:
— Ну, хватит разыгрывать! — И, выкатив из его ла-
дони картошку, добавил: — Я сам в Ростове-городе бывал
и Одессу-маму видывал... И солдатский суп из топора ва-
ривал, и тоже баснями кормился.
Разделив оставшиеся картошки поровну, я быстро
563
уладил этот инцидент, пожалев, что не сделал этого с
самого начала. Так бы нам пришлось по три штуки, а то
получилось на нашего брата только по паре.
Некоторое время мы молча дули на раскаленные кар-
тофелины, жевали, сопели, ели. Поставив в печь наш
артельный закопченный чайник, я вспомнил, по какой
причине попал на наш вечер этот парень с огнеупорным
ртом, и, усмехнувшись, спросил:
— Ты бы не про индейцев, не про испанских королей,
а лучше бы про свое конфликтное дело рассказал. Откуда
сам и почему тебя на бюро вызвали?
— Я из Заболотья.
— Из Заболотья?! — воскликнули ребята.— Это там,
где какая-то страшная история с комсомольской пло-
тиной?
— Именно. На плотине-то я и пострадал,— медленно
сказал парень и, вынув из бокового кармана здоровенную
деревянную трубку, стал ее закуривать.
— Постой, погоди, слышь, ребята еще идут,— остано-
вил его заботливый о товариществе Алешка.
Ввалились наши «чумазые» железнодорожники. В ру-
ках у каждого по вобле. Эге, значит, всем по половинке
достанется.
Прокричав «ура», сплясав в паре с каждым по этому
поводу, мы снова расселись по столам и, ожидая закипа-
ния чайника, стали слушать рассказ героя.
— Вся Заболотская трагедия произошла на почве моей
страстной, нестерпимой любви...— начал парень и затянул-
ся трубкой.
Потомив нас паузой, он выпустил дым, едучий, как из
паровозной трубы.
— Мда, из-за моей неукротимой любви к мировой ре-
волюции! — Он вздохнул, развеял дым рукавом и, грустно
поникнув рыжим чубом, добавил: — Настоящая любовь
всегда непонятна и всегда требует жертв.
Мы сидели затаив дыхание, не в силах связать проис-
564
шествие на станции Заболотье с мировой революцией.
Даже Быляга и тот рот разинул.
— Заболотье наше, известно,— самая захолустная
станция, хотя есть в ней немало обывателей, есть каменные
дома, почта, аптека. Были капиталисты и эксплуататоры,
которых мы свергли. А вот библиотеки не было. Вся моя
образованность, начитанность — от аптекаря. Работал
я еще до революции пробирным мальчиком. Не думайте,
только пробирки мыл. Аптекарь в Заболотской жизни так
запустился, так запьянствовал, что все свои книжки
пустил в расход, на заворачиванье пузырьков, бутылок
и на обертки для порошков. С болью в сердце рвал я на
это дело недочитанные страницы, полные тайн... Отсюда
у меня нетерпимость в характере. Есть такая черта.
Хотя работал я в аптеке — не тянуло меня к медицине.
Отвратили меня от нее наши медики. Уж если аптекарь
был пьяница и свинья, то станционный фельдшер и тем
паче. Ни в какие лекарства не верил, лечился не лекарст-
вом, а полынью, настоянной на спирту. До революции на
ратификате, а после революции на денатурате. И перева-
ривал, ничего. Революцию он воспринял сперва бурно,
потому что до революции жизнь нашей станции была
одно увяданье. С одного бока степь, а с другого тоже,
дальше болота с кочками, а станция — всего сотня до-
мишек, казарма рабочая, а мимо казармы баланда для
стока нечисти прорыта прямо в жирное нефтяное болото.
Может, оттого и Заболотье пошло. Глины-грязи много, а
не только людям — гусям искупаться негде. И ходят у
нас по станции не гуси, а какие-то огородные пугала.
Так и текла жизнь наша: одно увяданье и никакой красоты.
Мимо по рельсам — движение. А у нас — ни взад ни
вперед.
И фельдшер задумал утопиться. Выпил сперва весь
запас спирту, перебил перед смертью склянки-банки,
заслонившие его жизнь, плюнул жене на передник и отпра-
вился. Подошел к речке и орет:
565
«Утоплюсь!»
Зашел по колени в грязь, ноги липнут, стремится глуб-
же. А глубже-то и нет!
«Все равно утоплюсь!»
Встал он на четвереньки и голову в грязь утыкает. Но
грязь вонючая, нестерпимая. Вынет фельдшер голову,
глянет кругом — народ бежит. Наберется духу:
«Утоплюсь, не я буду!»
Заскрипит зубами и опять голову в тину.
Шли рабочие из депо и прекратили это издевательство
над человеком ни к чему не способной нашей стихии. Вы-
тащили фельдшера и обмыли под водонапорным краном.
С тех пор наш фельдшер веру не только в жизнь, но и в
смерть потерял, а на место набитых склянок велел соби-
рать и таскать ему всякие жестянки...
Это было до революции. А после все колесом закру-
тилось. Вместо гиблого места стало Заболотье рабочим
центром, одной из опор мировой революции!
Раньше нашего слесаря из депо по походке знали —
все он молчком да бочком идет, грязный, рваный, а те-
перь — грудь колесом, руки нараспашку. Боевая дружи-
на — на сто человек — станцию три раза от бандитов от-
стояла, кулацкое восстание усмиряла. Паровоз имени Пер-
вого мая отремонтировали сверхурочно. Почувствовали се-
бя пригодными на большие дела. Ребята впереди больших
стараются. И не помню точно как, только организовался
комсомол, и в ячейке полсотни ребят.
Тут я почувствовал свое призвание быть комсомоль-
цем.
Ни меня, ни фельдшера в больнице не найдешь. Я —
на комсомольское собрание, он — на партийное. Я — со
спектаклем в деревню, он — на диспут с попами. А в аптеке
и в приемном покое у нас — одна его жена и тоже не
распоряжается. Вот тут и вышла комбинация: пристегнула
фельдшера партия, почему халатное отношение и полное
нарушение всей медицины в Заболотье? Человек думал,
566
что отделался, а ему опять про банки-склянки. И кто!
Любимая его партия!
Плакал он после спьяну и каялся. Никогда не хотел
фельдшером быть. Желал быть профессиональным рево-
люционером, и все рвение у него было ехать бить буржуев
туда, где они еще водятся.
И я с ним был вполне согласен.
Неужели и ему и мне опять копошиться в аптеке? Я ду-
мал: раз революция, то кончено — без аптек и без прием-
ных покоев. А тут наоборот — как повалили эти сыпные!
Потащили их к нам в покой со всех проходящих поездов.
И стали они помирать на полу и на пороге и везде.
Вошь была на полу видима простым глазом.
Фельдшер ходил весь проспиртованный, и я тоже.
Только поэтому пронесло. Для успокоения моей нервной
системы стал я курить тоже, как фельдшер, трубку.
Тиф кончился. Нас благодарили и дали мне за храб-
рость вот этот жетон.
Вот, смотри.— Он показал нам что-то круглое, не-
разборчивое.— Я и сам не знаю, что он означает,— что-
нибудь по случаю нашего геройства, потому что вдвоем
мы осилили весь тиф. Все сиделки разбежались. Вдвоем мы
носили покойников и складывали во дворе штабелями.
И, чтобы было не так страшно, звали их жмуриками.
Глянем в окно — ну как, лежат наши жмурики?
Лежат: не дрова, не раскрадут... Потаскал я их много—
даже мускулатурная система развилась.
Ну, всем известно, что все это кончилось. Победили мы
вошь, сыпняк, и, пока мы с этим боролись, приставленные
по партийной и по комсомольской линиям, белогвардей-
щина тоже была разбита. Фронты в основном окончились,
и у нас одна надежда — на мировую революцию. Обидно
иначе.
Написал я письмо в высшие инстанции.
Есть, мол, еще угнетенные, есть угнетатели. И какая
нам разница, рубать ли буржуев русских или каких-либо
567
немецких, румынских, французских? Нам это все равно,
где и каких придется, лишь бы с саблей на коне или в
каком подполье с кинжалом и бомбой...
И получил ответ. Меня не отвергали, но товарищи
резонно спрашивали:
«Какие у вас, товарищ Серафим Жеребцов, дан-
ные? Знаете ли вы языки, допустим, японский или
польский?»
Задумался я. Стран много, куда на подпольную работу
кинуться? На Дальний Восток? На Запад? Всюду хочется
быть, везде побывать манит. А без языка-то никуда. Это
я понимал. Надо язык изучить. Но какой? Ты, допустим,
займешься германским, пока его изучишь, она, мировая-то,
начнется во Франции... Ты за французский, а она взорвется
в Италии. Нашел я выход из положения — схватился за
эсперанто. Вот язык — во всех странах с ним можно обой-
тись. Это мне аптекарь говорил точно. И учебник дал.
И как его на порошки не изорвали? Чудом сохранился.
Засел за него и давай зубрить. Как же это увлекательно,
как здорово! Логично. И слова такие, что ни в каком языке
нет. Скажешь, бывало, на базаре или в аптеке или в
каком другом людном месте, и все на тебя посмотрят как
на сумасшедшего. Весело!
Ночей недосыпал. Недоедал, недопивал, а все же
одолел эсперанто и теперь могу с любым эсперантистом
разговор вести. Да вот нет их у нас. Выйду на улицу, начну
упражняться, так только петухи мне почему-то откликают-
ся да приходит в ярость индюк, вечно шатающийся вокруг
станции. Птица нашего начальника...
Написал я снова письмо в инстанции.
В добавление к языку эсперанто,— сообщаю,— изучил
я тайны составления пороха из обычных веществ, имею-
щихся в любой аптеке. Могу в каждой стране сочинить
бомбу и кого надо взорвать. Овладел искусством бросать
нож из-за угла, а также стрелять из разных видов оружия,
как-то: наган, двустволка, монтекристо. Других у нас не
568
имеется, но, если дать мне в руки, любым овладею в крат-
кий срок...
Жду-пожду ответа, и вдруг являются с моим письмом
не почтальон, а ребята из нашей ячейки и даже девчата.
Ребята говорят всерьез, а девчата с улыбчивостью.
«Серафим,— говорят мне ребята,— мы должны тобой
заняться».
«По приказу инстанции?» — спрашиваю.
«Конечно. Всыпали нам из-за твоего письма».
«Так вам и надо, где вы раньше были? Помогли бы
языки изучать, оружием овладевать, глядишь бы... Так
чем же я теперь не подошел?»
«Да всем ты парень подходящий, Просто до настоящего
дела ты не дошел... Дело тебе надо богатырское, по плечу!»
При этих словах Тоська фыркнула. Вот не вру. А ведь
это была влюбленная в меня до безумия комсомолка. Она
за мной бегала как привязанная. Даже пыталась вместе
учить эсперанто.
И уверяла, что готова ехать хоть на край света, подни-
мать на восстание суданских негров.
А при словах о богатырском плече рассмешилась.
Я-то знал почему. Не раз она на это плечо клала свою
кудрявую головку... И соскальзывала... Я несколько
узкоплеч... Ну, не стал я ее при всех конфузить и смолчал.
«Ладно,— говорю,— какую же работенку мне по раз-
маху вы хотите предложить?»
«Да уж не простую,— отвечает,— достойную твоей уст-
ремленности. Такую, что в веках останется. В историю
войдет».
«Короче, короче!»
«Ты ведь у нас такой, что тебе реки вспять повора-
чивать. Горы двигать...»
«Еще короче!»
И знаете, о какой они истории речь вели? Об истории
Заболотья. Какие горы имели в виду? Какие реки? Дога-
дываетесь? Грязнушку, омывающую депо, и глиняные
569
бугры, оставшиеся от выемки ямы для поворотного круга.
— Ха-ха-ха! — Кривой расхохотался, как Мефисто-
фель, и прошелся от возбуждения по комнате, сильно при-
храмывая.— Им, видите ли, захотелось, не дожидаясь ми-
ровой революции и всемирного счастья трудящихся, заве-
сти в нашем Заболотье уютную жизнь. Запрудить Гряз-
нушку, создать зеркало пруда, развести вокруг сад.
Грызть райские яблочки, посматриваться в водное зеркало,
купаться летом, кататься на коньках зимой, да еще под
музыку. Словом, создать в Заболотье хорошую жизнь
для самих себя и окружающих.
— Ну и что же ты? — спросил Алешка заинтересо-
ванно.
— Я смерил их презрительным взглядом!
— А дальше?
— А дальше я им сказал:
«Позвольте, что же это вы задумали — подрыв рево-
люции?»
«Почему — подрыв? Разве устройство хорошей жиз-
ни — это...»
— Отчего революционеры делались, я вас спраши-
ваю? _— Парень уставился в нас одним глазом, который
у него как-то странно завертелся, словно буравил. И ткнул
в каждого пальцем.
Мы промолчали.
•— Революционерами люди делались от плохой жизни!
От сплошных страданий. Ежели заболотцам, а затем всем
нашим людям дать вкусить хорошей жизни — откуда же
революционеры возьмутся? Бытие-то определяет сознание,
не так ли? От хорошей жизни какое подполье, какая
борьба? Революции-то не захочется!
Это было убедительно, и мы призадумались.
— Не улучшать надо бытие, а ухудшать. Чем, хуже —
тем лучше. Чтобы народ наш не прохлаждался, а горел,
как в чесотке, пока не свергнута мировая буржуазия!
Пока не заведен коммунизм на всей планете! Не созидать
570
надо, а разрушать! И изучать эсперанто! — крикнул он
после передышки.
— Ну и что же дальше? — спросил переживавший
больше других Алешка.
— Выпроводил дружков. До мировой революции,—
говорю,— о личном счастье не смейте и думать.
— А Тося как же?
— Ушла со всеми. И не только ушла — пошла напе-
рекор. Занялась вместе с ребятами стройкой плотины.
Водоспуск копала, землю в тачке возила, камни-бревна
подносила. Откуда у девчонки сила бралась?.. Потом-то
я понял,откуда... Стройку-то возглавлял кто? Сынок учи-
теля, интеллигентик Игорь. Понятно? — Серафим Же-
ребцов подмигнул нам единственным глазом.— До чего же
хитер оказался! Мало силенок у комсомольцев, так он
все население расшевелил. Любителям гусей-уток заявил:
«Помогите, и будет где вашей водоплавающей птице
разгуляться».
Стариков рыболовов тоже на крючок поддел — кара-
сей-щук, дескать, разведем. Мальчишек и тех в свою
лавочку притянул — известно, мальчишки любители ку-
паться. Так он прелестное купание посулил.
То есть не осталось в Заболотье человека, кто бы не
пришел на эту стройку с лопатой. Велика людская тяга
к улучшению своей жизни, я вам доложу! — сокрушенно
опустил голову знаток эсперанто.— Но я от идей не отступ-
ник. Я не бросил и горстки земли в комсомольскую пло-
тину, в эту могилу мировой революций и пламенных меч-
таний о всеобщей коммуне и всемирном братстве трудя-
щихся.
Много раз я говорил им:
«Остановитесь. Что вы творите? Вспомните воинов
Спартака, размагнитившихся от хорошей жизни. Обаби-
тесь и вы! Не сможете побить горшков и ринуться в бой,
когда заиграют трубы, призывая в последний решитель-
ный!»
571
Но вопил я зря, как в пустыне. Плотина росла. И надо
мной уже мальчишки стали смеяться, как над непризнан-
ным пророком... Гнали и швыряли камнями. Правда, не-
большими... так, по-детски, шалости ради...
И вот, когда затея стала превращаться в реальную
угрозу, решил я не дать никому возможности погрязнуть...
— Покупаться, помыться? — воскликнул Алешка.
— Погрязнуть! — упрямо подтвердил Серафим.—•
В болоте благополучия. Я удалился и в тиши неприемных
часов аптеки стал...
— Изучать эсперанто,— съехидничал Алешка.
— Нет, готовить взрывчатое вещество.
При этих словах ребята перестали улыбаться.
— И наготовил достаточно, мобилизовав весь запас
бертолетовой соли... Вспоминал Кибальчича, готовившего
бомбу, чтоб взорвать царя. Заложил натертый мной само-
деятельный порох в бидон, имевшийся в аптеке для
дистиллированной воды. Он всегда стоял пустым. Проде-
лал дырку для шнура. Вставил запал... Словом, все, что
надо. Но в последний момент остановился.
Серафим Жеребцов выбил о каблук пепел из трубки и
долго набивал ее для нового запала. Затянулся, пустил
дым. Разогнал его ладонью. И вдруг сказал:
— Чуть-чуть не размагнитила меня любовь. Я ведь ее
все-таки любил, Тосю... И думал жениться. После мировой
революции, конечно... Всегда мы обо всем вместе, все
мечты. И куда поедем на подпольную работу. И как будем
бороться. Я все письма в инстанции с ней обсуждал...
Решил обсудить и этот вопрос окончательно. И если она
отступница — вычеркнуть ее навсегда из сердца!
Вышел я однажды ночью из своего добровольного
аптечного заточения. От бесконечного стирания бертолет-
ки с углем и сахаром меня что-то поташнивало. Произ-
водство пороха вредно для здоровья... Захотелось мне
освежить голову и подкрепить нервы.
Иду и что же вижу —• плотина-то готова! Лежит попе-
572
рек Грязнушки такая самодовольная, чистенькая, ука-
танная катком. И волны о нее плещутся, баюкают. И лун-
ная дорожка на воде играет синим светом. И несколько
чахлых ив, росших по берегам Грязнушки, очутившись в
воде, даже как-то распустились и похорошели.
И захотелось мне почему-то сесть в лодку да запеть пес-
ню. Да, братцы, захотелось... Был такой соблазн. Но внут-
ренний голос запротестовал: «Серафим, не отступай!
Серафим, вспомни об угнетенных!»
И стал воображать я коммунистов в застенках белой
Польши. Комсомольцев в лапах румынской сигуранцы.
Разжигать в себе ненависть против мировой буржуазии.
И вдруг почуял, со спины почуял — идет Тося. Ее
шаги ни с чьими не спутаешь...
Цок, цок, цок каблучками по плотине, звонко, как по
дощечкам. Обернулся я.
«Сима!»
«Тося!»
Схватились мы за руки, глаза у обоих засветились.
«Ты? Здесь? Видишь? Наслаждаешься!»
«Увы, да».
«Почему «увы»?»
Беру ее за руки, смотрю в глаза. У меня еще оба дей-
ствовали тогда...
«Тося, в свете международных событий, в рассуждении
мировой революции для чего сие?»
И не успел я углубить вопроса — она вдруг как выдер-
нет руки из моих ладоней, как отпрянет — и на край пло-
тины. Я за ней — думаю, еще бросится да утонет. Она
прыг — но не в воду, а в лодку. Уже лодка здесь очутилась.
И в ней весла. Закачалась под ней лодка. Лунные блики
по воде побежали. Тося в ней вся заколебалась и вдруг
крикнула:
«Игорь! Скорей сюда, Игорь!»
И вот он, Игорь, явился — презренный искатель сча-
стья, которого и в комсомол-то принимали с кандидатским
573
стажем, как интеллигентский элемент. Оказывается, того
и ждал где-то рядом.
Промчался он мимо меня без всяких объяснений
и — скок в ту же лодку. Оттолкнула ее Тося. Села рядом
с Игорем на скамеечку, обвила его рукой и чмок в щеку!
«Вот для чего сие!» — И еще раз — чмок и снова: «Вот
для чего сие!»
И ее смех ударил мне в сердце, как нож.
Она еще смеялась. И смех доносился до меня, отражен-
ный зеркалом воды. А я уже вбегал по ступенькам аптеки,
и руки мои тянулись к взрывчатому бидону.
...В этот момент, оглядев наши застывшие лица, Сера-
фим Жеребцов быстро завладел воблой и, поколотив ее о
каблук, как трубку, стал быстро очищать от чешуи. И ни-
кто из нас не обратил даже внимания на такое политикан-
ство. Все сидели, вообразив картину, нарисованную им.
Прожевав на быстроту, пока мы не опомнились, кусок
воблы, Серафим заключил:
— Когда я рванул водоспуск, они еще катались на
лодочке... Без весел. Забыв весь свет... Заплыли в куст
ивы... и очутились на мели, когда вода ушла. Да не просто
на мели, а на виду сбежавшегося народа на верхушке ивы.
Ха-ха-ха!
— Ну, а ты как же?
— Я? Что я? Жив, как видите! Мне выбило взрывом
глаз, рассекло щеку. Сильно контузило. Я глух на одно
ухо... с тех пор.
— А нога?
— Ногу повредили злобные обыватели, гусятники-ка-
расятники... Я после взрыва бежал сгоряча, так они, черти,
ловили меня всем народом, как конокрада... И, если бы не
комсомольцы, довели бы самосуд до конца... Отбили меня
ребята... Поняли — их же я в сознание привести хотел.
За сохранение их как революционеров старался... И вот
теперь...
Били меня все, даже некоторые комсомольцы... Они ме-
574
ня, правда, от самосуда спасли. Но исключили из ячейки.
— Ну и что же теперь? — вскочил Алешка.
— Дело ясное. Завтра на бюро укома стоит мой вопрос.
Я требую меня восстановить, а их исключить.
— Всю ячейку?
— Всех без исключения.
Тут вместо репликн неугомонный Алексей Семечкин
вдруг преподнес ему дулю.
— Это как понимать? — оскорбился Серафим Же-
ребцов.
Никто не вступил с ним в дискуссию. Все мы тут же
постановили отправиться в субботу ца воскресник восста-
навливать Заболотскую плотину.
* * *
Ну, а что же с Серафимом Жеребцовым, интересно вам
знать? Как разобрался наш уком в его персональном деле?
А никак. Проснулся я утром, а его и след простыл. С пер-
вым же попавшим паровозом укатил.
— Спугнули, черти неугомонные! — ругал меня Пота-
пыч.— Ищи его свищи теперь, удрал с койсомольским би-
летом. Не иначе в губком махнул. Знает, хитрюга,— чем
дальше от места происшествия, тем трудней в таком деле
разобраться. Открутнтся-отвертится и немало еще воды
помутит... Надо бы ему, косому, соли на хвост насыпать!
И что же вы думаете — открутился ведь Серафим.
Сумел провести тамбовских губкомовцев. На его счастье,
наш уезд в то время в Рязанскую губернию перешел и с
тамбовцами мы связь утеряли.
По слухам, не только он в комсомоле уцелел, но и
продвигается. А что, если до высших постов доберется?
Натворит дел, черт меченый. Вы его опасайтесь, если
будет финтить, будто его раны геройские, на гражданской
войне схвачены — не верьте. Никуда его не избирайте.
И власть ему над собой не доверяйте, ребята. Ни-ни!
575
ПОЮЩИЙ ТОПОР
Ивушкин жаловался, что опоздал родиться. Он ужасно
завидовал комсомольцам, прошедшим горнило граждан-
ской войны. Работая конторщиком на Московском лесо-
пильном заводе, только и знал, что следил за международ-
ным положением, ежечасно надеясь, что вот-вот где-ни-
будь начнется мировая революция и можно будет сра-
зиться с международной буржуазией. Ему казалось:
кипенье событий вдруг вынесет его на какую-то неви-
данную высоту, а там — подвиг.
И вот страну всколыхнула пятилетка.
Зная романтическую настроенность Ивушкина, ячейка
лесозавода именно его выделила в комсомольский буксир
на лесозаготовки Крайнего Севера.
Когда пришлось по-настоящему уезжать в неведомую
даль, Ивушкин почувствовал, как тяжело расставаться
даже с нелюбимой конторкой лесозавода, как крепко он
привязан к компании безалаберных друзей, к своей ком-
натушке, наполненной старым хламом и случайными
книгами. Не хотелось расставаться и со знакомыми дев-
чонками, потому что знал: забудут они его на второй же
день после отъезда. Ивушкин понял, как одиноко и пусто
он жил.
С тяжелым чувством шагал он на вокзал с походным
мешком за плечами. Никто не провожал его из близких.
На вокзале он услышал музыку, воинственную и бодря-
щую. Сердце Ивушкина забилось. Здесь провожали людей
строить новые города, выбирать места для заводов, иссле-
довать реки для постройки электростанций. Группу ребят
в одинаковых полушубках провожали на Крайний Север
комсомольцы Москвы.
Когда Ивушкин сел в вагон и поезд тронулся, он увидел
из окна, как во множестве других трепетно и совсем по-осо-
бому билось и реяло знамя его ячейки.
Промелькнули московские дачи, потянулись беско-
576
нечные вереницы хвойных лесов, отягощенных снегами.
Пошли разговоры под шум колес: о годах гражданской,
о ранах, о битвах. Через трое суток вместе с отрядом в
десяток ребят он поехал на мохнатых лошаденках по руслу
замерзшей реки далеко, в самые ее верховья, рубить мач-
товый лес, вязать плоты.
В глухом урочище, защищенном от ветров, закутанные
снегом, дымились землянки. Густой, плотный дым стол-
бами подпирал низко нависшее небо. В центре урочища на
утоптанном снегу стоял домишко с вывеской. Это и был
лесной кордон.
Начальник разработки скучно оглядел ребят, заранее
не чая в них спасенья. Дела на кордоне были плохи. Он
жаловался, что вологодские лесорубы, славящиеся заме-
чательной хваткой, валили лес через пень-колоду, с
прохладцей, не принимая новых темпов.
Ребята объявили собрание всех лесорубов. Долго не
открывались отсыревшие двери землянок. И, когда они
открылись, сразу десяток ребят очутился, точно в лесу,
в окружении огромных бородачей в нательных полушуб-
ках с раструбами.
Лесорубы стояли и качались на круглых ногах, похо-
жих на березовые чурбаки. Топоры с широкими лезвиями
торчали у них за красными кушаками.
Ивушкин как-то растерялся.
— Эх вы, мастера лесной рубки! — упрекнул он.— Не
справляетесь вы с задачей! Разучились лес рубить...
Всемером дерево валите, вдвоем за один топор беретесь!
Из-за таких, как вы, в Архангельске английские купцы
гогочут, видя пустые склады, смеются, получая за простой
кораблей. Вот нас и послали на помощь. Нас мало, но
таких, как вы, семерых один стоит. Жалея вас, вызываем
на соревнование не намного — по два кубометра.
Зычный хохот бородачей потряс неподвижные снега.
Разошлись лесорубы развеселившиеся. По правде го-
воря, они опасались, ожидая солидного «буксира», но, уви-
577
дев молодцов, успокоились. Этих-то желторотых шутя
можно загнать в доску. К лесу привычка нужна. Лес —
это ведь сила, его соломой не сломишь. Бородачи не
ошиблись: среди безусых энтузиастов не было мозолистых
рук. Все новые дружки Ивушкина были ему под стать —
людьми, никогда в жизни не срубившими живого дерева.
Вот Бобенчиков-парикмахер.
— Вы понимаете, ребята, надоело мне заниматься
бессмыслицей. Ты людей бреешь — они обрастают. Где
тут смысл? Неужели, думаю, так и пройдет вся жизнь?
Нет, не такое нынче время, чтобы человек не мог совер-
шить большего!
Или Вострецов, продавец галантерейного магазина.
— Это же дело для барышень кисейных. А меня — эк
вымахало,— он расправил могучие плечи,— в дедушку,
первого на селе косца. Стыдно в такое время галстучки
пижонам продавать...
Так же и Володин, комсомольский работник, инструк-
тор райкома.
— Это очень нужное дело, конечно,— агитация и
пропаганда... У меня к этому с детства было призвание,
талант. Здорово я людей уговаривал ехать на стройки,
ковать нашу мощь... И до того доуговаривался, что саги-
тировал самого себя...
Разные были ребята, но объединяло их одно — жажда
подвига.
Некоторым романтикам казалось, что главное —
явиться туда, где сейчас начался бой за пятилетку, это уж
само по себе геройство, и все им должны быть благодарны.
Однако неласковый прием со стороны коренных лесору-
бов озадачил пылкие головы.
Но Ивушкин не унывал:
— Ничего, мы еще раззадорим эту инертную массу!
— Это все верно,— шутил Володин,— как поднимать
массы, я знаю, а вот как деревья рубить — нет!
— Научимся!
578
— Выполним ли мы норму? А что, если не осилим?..
Проговорили в эту ночь допоздна.
Серый рассвет медленно приоткрывал тьму, сгустив-
шуюся над лесным урочищем. Вот стала отличима сосна
от березы, снежный сугроб от облака. Последние зайцы,
запутав следы, свернулись клубками на дневных лежках.
Попрятались в дупла ушастые совы. И тогда раздался
звон колокола, призывающего на работу.
Невыспавшиеся комсомольцы, вооружившись плохо
насаженными казенными топорами, отправились на пер-
вую рубку. Разводящий шел, не оглядываясь, утаптывая
им стежку огромными валенками.
Лесорубы еще спали. Двери их землянок были плотно
прикрыты. Бахрома инея опушила окна и трубы. Тоскливо
раздавалось тявканье одинокой собаки.
Разводящий указал место рубки и торопливо ушел. Ре-
бята долго стояли, задрав головы вверх. Мачтовые сосны
нерушимо держали на своих спутавшихся вершинах тя-
желые крыши снегов. Посматривая друг на друга, ребята
никак не могли решить, с какого конца начать.
Ивушкин стиснул зубы и ударил первую попавшуюся
сосну. Топор звякнул и вывернулся; отлетела мерзлая
щепка. Ребята неистово затяпали по гулким стволам.
Первым бросил топор Вострецов, тряхнув заиндевев-
шими кудрями. Оглянувшись на него, приостановились и
остальные. Деревья стояли обезображенные неровной
рубкой, но ни одно и не думало падать.
Один Ивушкин рубил как одержимый. На коленях
обошел он раз восемь вокруг дерева. Обгрыз его, ровно
бобер. Осталась одна сердцевина. Все с любопытством
смотрели на товарища. А тот, закусив губы, продолжал
работать. Иногда он прикрывал глаза, воображая, что
перед ним упорный, толстый буржуй, не желающий усту-
пить власть над миром пролетариату. Это подбадривало
его силы, и он начинал рубить еще отчаянней. Наконец
послышался хруст. Все облегченно ахнули. Дерево покач-
579
нулось, стало падать и повисло в воздухе, подхваченное
густыми ветвями собратьев.
У Ивушкина выпал из рук топор.
Ребята не выдержали и захохотали.
— Ну,— сказал Бобенчиков,— высокоидейные кубо-
метры повисли в воздухе.
— Сначала надо срубить дерево головой, а потом
руками,— заявил Володин.
— Верно,— поддержал Вострецов,— надо оглядеться.
Бросили нас одних нарочно.
Первое производственное совещание началось в лесу
стихийно. Следующее дерево стали валить исподволь.
Один влез и закрючил дерево. Натянули веревку,
захлестнув ее за соседнее. Затем сделали насечку на той
стороне, на которую оно должно падать, и начали подру-
бать. Дерево повалилось с оглушительным треском. Ребята
от радости закричали и запрыгали вокруг елки, как дети.
Лесорубы вышли, как обычно, лениво, часов в десять,
и приступили к работе. Звон их топоров был част и ловок.
Двое ребят подползли и долго наблюдали за их приемами.
Нарубив по два кубометра на брата, вологжане подошли
взглянуть на своих соперников и увидели дюжину де-
ревьев с измочаленной древесиной и расстроенных ребят
с красными, точно сваренными, ладонями рук. Лесорубы
попятились за деревья, сдерживая смех. Уж очень жалко
выглядели ребята. Они все рубили, пока не полиловели
снега и в бездымном небе не замерцали робкие северные
звезды.
В прокисшей, прелой землянке как убитые заснули
неудачники. Среди ночи, встрепанный и злой, вскочил
вдруг Ивушкин и разбудил ребят.
— Слушайте, что я придумал,— сказал он.— Пока бо-
родачи храпят, давайте ночью хотя бы полнормы нарубим.
Воспользуемся полнолуньем, светло как днем.
Посоветовавшись, ребята быстро оделись и вышли на
улицу.
580
Заиндевелые ели и сосны, залитые голубоватым лунным
светом, стояли нарядные и красивые, как невесты. Жаль
было рубить их, а надо.
Работали дружно, с огоньком. До захода луны многие
деревья полегли.
Возвращались комсомольцы усталые, но довольные.
Поспали часок-другой, а с рассветом снова за топоры.
В этот день впервые удалось выполнить норму. Боро-
дачи, не выказав и тени удивления, на следующий день
нарубили немного больше.
Ребята потратили еще ночь и перевыполнили норму.
Бородачи еще немного надбавили. Без сна, без отдыха,
исхудав, комсомольцы еще раз обогнали в этом тяжком
соревновании, и снова мужики без особой натуги перекры-
ли их выработку — еще на «чуток».
И все-таки вологодских не удавалось по-настоящему
расшевелить.
— Это не люди, а деревья бесчувственные,— отчаивал-
ся Ивушкин.
— Одно слово — староверы. У них и волосы-то не как
у людей растут — щетина. Приходилость мне скоблить
такие рожи, бритву потом хоть брось,— злился Бобенчи-
ков.
— Бородачи люди старого закала, их не проймешь, но
вот молодежь меня удивляет,— пожимал плечами Во-
лодин.— Что за парни такие — белы, тихи, смирны, ну
словно из дерева понаделаны. Как их расшевелить?
Попытались пригласить молодых вологжан в го-
сти, песни попеть, познакомиться. Нет, не идут, сторо-
нятся.
Стали выпускать стенгазету. Подойдут ненароком,
глянут и, вроде не читая, мимо пройдут.
— Деревья, деревья,— сокрушался Ивушкин,— живут
без любопытства.
Однажды в заметку вкралась ошибка — неправильно
написали цифру выработки у бригады Новожилова,
581
уменьшили на какой-то пустяк. И вдруг сам старик
бригадир прогудел, проходя мимо Ивушкина:
— Надо по справедливости... Сам знаешь: написано
пером, не вырубишь топором!
И покосился ревниво и грозно.
— Ура! — возликовал	Ивушкин.— Потеплел дуб,
оказывается, можно их пробудить!
— Не пробудить бы на свои головы,— сказал Бобен-
чиков, заметивший дремуче-злобный взгляд старовера.
— Да шут с ними, стариками. Молодежь расшевелить
бы.
Эта загадка томила Ивушкина. Он не мог даже вообра-
зить, что такими унылыми, тихими, во всем послушными
старикам можно быть в молодости.
Но, сколько ни старались, ничего не получалось. Не
удавалось им и перекрыть прежние темпы.
Однако ребята не падали духом, работали с огоньком.
И вот однажды произошло событие, приблизившее
желанный взрыв.
В декабрьский день северное солнце, как невеста на
выданье, на минутку выглянуло и прошлось вдоль кромки
соснового леса. По розоватым колеям зимней дороги
приехали розвальни. В них оказался инструктор Союз-
леса.
По старой привычке долго митинговал инструктор.
Лесорубы мялись, крякали, но не выступали. Ребята с
тоской смотрели на этого несчастного человека.
«Боже мой,— думал Ивушкин,— и откуда таких чуда-
ков выкапывают!»
В заключение таким же скучным голосом инструктор
сказал о том, что социалистический труд требует механи-
зации и что вот у него в санях автоматическая пила в
подарок лесорубам.
— Махорки бы привез!
— Валенок!
— Порток теплых!
582
— Ешь сам эту автоматику!
Лесорубы шумно разошлись по своим баракам. Ребята
двинулись к инструктору всей гурьбой. Они бережно вы-
нули пилу, завернутую в рогожу, да в придачу два нор-
вежских топора с длинными изогнутыми рукоятками.
Пилу разобрали, смазали, вычистили, а наутро объявили
через десятников: комсомольцы вызывают на соревнова-
ние две любые артели против них — с автоматической
пилой.
Включились в соревнование артели старика Новожило-
ва и Губонина — молодого скандального парня с клоками
отчаянно рыжих волос.
Администрация в качестве приза предоставила ком-
плект новых безрукавок, сшитых из легчайшего меха
козы.
Соревнование началось.
Лесорубы, побаиваясь автоматических пил и узнав про
ночные похождения комсомольцев, поставили условие:
рабочий день соблюдать точно — восемь часов.
Ребята согласились.
Администрация отвела две большие деляны, как
крылья гигантского самолета, раскинутые по обеим сто-
ронам огромного оврага. Соревнующиеся могли издалека
видеть работу друг друга.
Утром на зорьке встали лесорубы. Растянувшись
важно, как сытые гуси, пошли за вожаком, уминая снег
огромными лаптями. Впереди несли красное знамя, ту
самую хоругвь, что выкинули они, демонстрируя по своему
селу перед отправкой на лесозаготовки. Вышли они на
взгорье. Повернулись, расправили плечи и ясно увидели:
на комсомольской стороне одно за другим, как подкошен-
ные, валятся деревья. Взрывы белого снега, и облачко
за облачком поднимаются вслед.
Лесорубы крякнули, подпрыгнули и влепили топоры
под смолистые корни деревьев. Лес пошел валиться сте-
ною. Они начали рубку снизу, по ходу из-под оврага, ребя-
583
та — сверху вниз. Издали казалось — вологжане в панике
убегают, продираясь сквозь лес: сзади идет неумолимая
погоня.
Автоматическая пила работала без устали.
Пока пильщики срезали дерево, двое, как шаманы,
плясали, уминая снег вокруг следующего, двое закрючи-
вали вершину и натягивали трос, а двое идущих сзади
обрубали сучки и вершины.
Пока восемь человек продолжали свою стремительную
атаку, еще двое лежали в резерве на брошенных полушуб-
ках и отдыхали.
Лишь только у пильщиков начинали дрожать от уста-
лости руки, как на ходу происходила замена.
К вечеру ребята догнали полосу рубки до самого оврага
и, весело балагуря, пошли к становищу.
Усталость не брала их. Долго еще играли в шахматы,
читали газеты. Бобенчиков налаживал радио.
Вечером разыгралась метель. Она пришла с северо-
востока, студеная, злая. И вдруг сквозь завывание ветра
заговорило радио. Бобенчиков пустился в пляс. В этот
момент дверь растворилась, и вместе со снежными вих-
рями ввалилось двое молодых вологжан. Ребята застыли
в удивлении.
— Мы к вам,— сказали парни, конфузясь.— Говорят,
у вас воздушный граммофон открылся.
И, как будто по заказу, полилась музыка, медленно,
неторопливо.
Лица вологжан стали оживать в улыбках. Уходя, они,
как бы между прочим, сказали:
— Наши-то в метель ушли с фонарями. Вас хотят
обтяпать. Телогреек захотелось!
С этого вечера, как только на улице разыгрывалась
метель, вологжане приходили в гости, и каждый раз их
старались обрадовать чем-то новым.
Ивушкин старался вызывать ребят на разговоры, но
те отмалчивались, видно, трусили...
584
Перед Новым годом ребята начисто снесли делянку,
оставив далеко позади две артели вологжан. В канун Но-
вого года на разработку приехало лесное начальство.
Навезли в подарок махорки, консервов, валенок и спец-
одежды. Привезли и большую радиоустановку. Оказывает-
ся, участок был премирован на областном конкурсе.
В торжественной обстановке комсомольцам выдали
комплект замечательных безрукавок.
Артелям старика Новожилова и Губонина за герой-
скую рубку против пилы-автомата выдали по ватной спе-
цовке и по паре валенок на каждого.
Уезжая, сияющий инструктор обещал вскоре прислать
еще две автоматические пилы.
На новогоднем празднике, во время игр, вологодские
лесорубы показали замечательный номер. Из дерева был
вытесан брюхатый обрубок в виде буржуя. И молодые
парни и солидные бородачи издалека с разбегу метали
в него топоры. Иные ловкачи бросали топор зажмурив-
шись. Иные через голову, встав к цели спиной. И попадали.
К первенству шел старик Новожилов — с места од-
ним движением рук посылал он острый топор в любую
цель.
Ночью после праздника в барак комсомольцев при-
бежали их два вологодских друга. Они волновались. То-
ропливо рассказывали, как бедно живут они в своем
богатом селе. Чтобы выехать сюда, снаряжались в долг.
Их семьи до сих пор выплачивают долги своих отцов
кое-кому из бородачей.
— Научите автоматикой работать,— робко попросили
они.
— Эх, вы! Вся страна царские долги заграничным
буржуям не платит, а вы перед своими пасуете!
Не успели договориться с ребятами и проводить их, как
ворвался рыжий Губонин.
— Братцы! —закричал он,— Братцы, я ваш! Обучите
пиле. Дайте организовать молодую артель!
585
— Ты же первый бузил против нас, как же так? —
спросил Ивушкин.
— Брось, не попрекай. Сам знаю. Но больше не хочу.
Кого защищал я? Бородачей наших, которые здесь притво-
ряются бедными, а в деревне у них дома двухэтажные.
Когда рыжего тепло приняли и успокоили, выясни-
лось — он неоплатный должник Новожилова. Дочь ста-
рика, сероглазая Зинка, сидит взаперти, лишь только
появляется он в деревне.
Старик и слышать не хочет о сватовстве, пока Ванька
Губонин не выплатит долгов.
— Ага,— ликовал Бобенчиков,— нашлась трещина!
Заниматься обучением Губонина взялся Ивушкин
сверхурочно. Ночи стояли светлые, лунные. В одну из
таких ночей рыжий, Ивушкин, Вострецов и Солодчиков,
один из вологжан, работали с автоматичкой.
Вдруг что-то заставило их поднять головы. Прямо
напротив, за сваленным деревом, сидело шестеро худых
волков.
Ребята замахнулись на них, но волки не стронулись
с места. Рыжий метнул в них топором. Волки отбежали
немного и снова уселись рядышком.
Вострецовым овладел охотничий азарт. Он уговорил
Солодчикова вместе с ним побежать за ружьями. Ивуш-
кин и рыжий свернули цигарки и закурили. Волки про-
должали сидеть.
— Нас бы им теперь,— балагурил рыжий,— дочиста
обглодали бы.
— Смотри, крайний какой чудной — на усах сосульки.
— Это у него глаза слезятся.
— Теперь про нас, видно, свой разговор ведут.
— Наверное, про меня — рыжий-то, мол, поплотней.
Ванька засмеялся своей шутке.
Вдруг волки ощетинились, встали и, держа шерсть
дыбом, попятились в чащу леса. Ребята невольно схвати-
лись за рукоятки норвежских топоров.
586
На тропинке, ведущей к зимовью, выросли шесть
тучных фигур в полушубках с раструбами.
— Вот оно! — сказал рыжий, хватая Ивушкина за
плечо.
Ивушкин невольно стал искать спиною опоры и присло-
нился к дереву.
— Шуметь тут нечего,— сказал басовито Новожи-
лов, выходя вперед.— Мы вас не затронем, мы только
пилу сломаем, чтоб вы наших ребят не переманивали.
— Не дам! — шагнул рыжий вперед.— Этого не дам!
— А, это ты тут? — сквозь зубы процедил Ново-
жилов.— С тобой по справедливости поступим — ударим
раза два об мерзлый пенек. Совсем не подохнешь, но
рубить больше не пойдешь: внутренность стронем.
Вологжане надвигались размеренно, не торопясь.
— Не слабь, Ивушкин: у нас топоры-норвеги! —
ободрил рыжий.
Ивушкин стал спиной к сосне, покрепче утаптывая
снег. Он почувствовал силу, идущую в него словно от
самой земли.
Новожилов подошел и ударом обуха хотел разбить
головку пилы, но Ивушкин ударил его снизу вверх в во-
лосатое лицо. Новожилов опрокинулся, высоко задрав
полушубок.
— Убили,— всхлипнул он,— убили!
— Рубай! — взревели вологжане.— Рубай смертно!
И выхватили топоры.
Пользуясь тем, что внимание ребят отвлечено нападаю-
щими, Новожилов вскочил и предательски тяпнул рыжего
по плечу.
— Помни Зинку! — И побежал прочь, командуя: —
Отбегай! Мечи издали!
Ребята не успели понять страшного маневра и спря-
таться за деревья.
Первым пропел топор Новожилова и замолк в груди
Ивуш кина-
587
Прошла северная зима.
Может быть, и весна прошла. Много пройдет весен
и зим. Но теперь молодой человек, по фамилии Ивушкин,
когда слышит разговоры о. том, что мы опоздали родиться,
больше не вторит им. Иронически улыбаясь, он медленно
открывает ворот рубашки.
— Мы рано родились,—- говорит он.— Нам еще при-
ходится драться со средневековьем. Смотрите: вот след
поющего топора.
СОДЕРЖАНИЕ
О СМЕЛЫХ И УМЕЛЫХ. Рассказы........................ 5
Медовый танк...............................   6
Хорошая пословица........................ .	10
Вдвоем с братишкой . .	 15
Самый храбрый............................ .	18
Комиссар Лукашин.............................24
Летчик Летучий...............................28
Поединок с привидением	. .	  .35
Новичок....................................  42
Красная рябина........................... .	47
Иван Тигров.............................. .	53
Талисман.....................................58
Карелинка................................ .	73
Бессмертный горнист . .	. .	............79
Дружба................................... .	96
Железный ангел..............................101
Солдатская каша........................... .118
Комендант бегемота .........................121
Веселый плотник.......................... .	128
Фюнфкиндер .................................133
Подвиг ................................... .145
Хитрый лентяй ..............................153
Кряжонок ...................................161
Проводничок ....................... ...	. 168
Однажды ночью...............................178
Глубоко под землей ...................... .	188
Таинственный остров.........................194
Был Брошка..................................203
Приключения Власа...........................222
589
ЛЕГЕНДА О МОСКОВСКОМ ГАВРОШЕ. Художественно-
документальная повесть. (Консультант А. Н. Пономарев,
кандидат исторических наук)..............239
ВЕЧЕРА НА УКОМОВСКИХ СТОЛАХ. Комсомольские рас-
сказы ................... 441
Как на съезд ехали..................442
Первый заяц.............................
Первомайская лодка .................475
Сшиби-Колпачок......................499
Неугомон............................525
Последний вальс.....................539
Дело Серафима Жеребцова.............560
Поющий тенор .......................576
Для младшего и среднего
школьного возраста
Николай Владимирович Богданов
О СМЕЛЫХ И УМЕЛЫХ
И Б № 5822
Ответственный редактор
Р. Н. Ефремова
Художественный редактор
И. И. Комарова
Технический редактор
Н. Г. Мохова
Корректоры
В. В. Борисова и Н. Г. Худякова
Сдано в набор 05.12.81. Подписано к печати 23.09.82.
Формат 84 X 1О8'/з2- Бум. типогр. № 1. Шрифт литератур-
ный. Печать высокая. Уел. печ. л. 31,08. Усл. кр.-отт. 31,5.
Уч.-изд. л. 27,7. Тираж 100 000 экз. Заказ № 405- Це-
на I р. 20 к. Ордена Трудового Красного Знамени издатель-
ство «Детская литература» Государственного комитета
РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной тор-
говли. А\осква, Центр, М. Черкасский пер., 1. Ордена Тру-
дового Красного Знамени фабрика «Детская книга» № 1
Росглавполиграфпрома Государственного комитета
РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной тор-
говли. Москва, Сущевский вал, 49.
Отпечатано с фотополимерных форм «Целлофот»
Богданов Н. В.
Б73 О смелых и умелых/ Рис. И. Година.— М.: Дет.
лит., 1982,—590 с.
В пер.: 1 р. 20 к.
В книгу вошли известные произведения писателя: рассказы «О смелых и
умелых», повесть «Легенда о московском Гавроше» и комсомольские рассказы
«Вечера на укомовских столах».
4803010102—480
М101 (03)82