Author: Иловайский Д.И.
Tags: всеобщая история история российского государства история россии
ISBN: 5-17-008539-7
Year: 2002
Text
Царская Русь
Историческая библиотека
Дмитрий
ИЛОВАИСКИЙ
Царская
Русь
издательство Олимп
Москва
9009
УДК 94(47)
ББК 63.3(2)-8
И44
Серийное оформление Власов С. Е.
Компьютерный дизайн Миронова Ю. Ю.
Подписано в печать 30.10.01 г. Формат 84x108 Гарнитура «Балтика».
Усл. печ. л. 39,48. Тираж 5000 экз. Заказ № 2664.
Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2;
953000 — книги, брошюры
Гигиеническое заключение № 77.99.11.953.П.002870.10.01 от 25.10.2001.
Иловайский Д. И.
И44 Царская Русь (Московско-царский период. Пер-
вая половина или XVI век) / Д. И. Иловайский. —
М.: ООО «Издательство «Олимп»: ООО «Издательст-
во АСТ», 2002. — 748 с., [752]. (Историческая библио-
тека).
ISBN 5-17-008539-7 («Издательство АСТ»)
ISBN 5-8195-0608-1 («Издательство «Олимп»)
В этой книге выдающийся русский ученый Д. И. Иловайский
(1832—1920) рассматривает последний период правления первой
русской царской династии — Рюриковичей. За прекращением
этой династии следует перелом в русской политической жизни,
известный под именем Смутного времени. Этот бурный пере-
лом отделяет древнюю Русь от новой.
Том воспроизводится по изданию: Москва, 1890 г. Частично
сохранены орфография и пунктуация автора.
УДК 94(47)
ББК 63.3(2)-8
ISBN 5-17-008539-7 («Издательство АСТ»)
ISBN 5-8195-0608-1 («Издательство «Олимп»)
© «Издательство «Олимп», 2002
© «Издательство АСТ», 2002
2
Дорогой памяти
безвременно угасшей дочери своей
Варвары Дмитриевны ЦВЕТАЕВОЙ
эту часть своего труда
посвящает автор — ОТЕЦ
Настоящим томом автор заканчивает времена первой Рус-
ской династии, которую можно назвать или по имени Игоря
(’тарого, т. е. первого исторически известного ее родоначаль-
ника, или по имени Владимира Великого и Святого, т. е. самого
выдающегося из ранних Игоревичей. За прекращением этой
династии следует перелом в Русской политической жизни, из-
вестный под именем Смутного времени. Этот бурный перелом
< >тделяет древнюю Русь от новой, первую династию от второй,
Игоревичей от Романовых. Хотя внешними формами быта об-
щественного, на первый взгляд, XVII век мало отличается от
XVI, однако, присматриваясь ближе, мы видим уже некоторые
довольно существенные перемены. На переднем плане тут пред-
ставляется значительно более развившееся государственное
начало. Старая династия хотя и собрала воедино большую часть
раздробленных русских земель, однако она до самого конца не
могла отрешиться от системы уделов. Последний удельный
князь, царевич Димитрий Углецкий, погиб почти одновременно
< прекращением самой династии. После означенного бурного
перелома это явление уже более не повторяется в Русской
и стории. Укрепленное особенно трудами Ивана III и Василия
III, патриархальное и вместе строгое самодержавие Московс-
кое при Иване IV, как мы видим, приняло характер восточной
деспотии или жестокой, ничем не умеряемой тирании. При
второй династии это самодержавие является уже с более мяг-
кими чертами, с более общественным и государственным зна-
чением. Тем не менее всякий истинно русский человек с чув-
ствами признательности и уважения должен вспоминать о пер-
вой династии, вместе с которой русский народ, на глазах исто-
рии, пережил более шести веков своего существования, испол-
ненных и великих дел, и великих бедствий, под водительством
которой он сложился в могучую нацию, приобрел обширную
территорию и занял подобающее ему место среди других исто-
рических народов Европы и целого мира.
3
Наука Русской истории несомненно делает большие успе-
хи. Особенно в последнюю эпоху выступило на ее поприще
много молодых, свежих сил. Исторический материал, благодаря
по преимуществу усердным поискам в архивах и книгохрани-
лищах, растет не по дням, а по часам. Хотя разработка этого
материала далеко отстает от его роста, однако и на этом поле
видим немало деятелей, которые своими трудами подвигают
вперед, так сказать, деятельную обработку Отечественной ис-
тории. Постоянно появляются на свете монографии и исследо-
вания по разным отделам нашей специальности. Некоторыми
из самых новейших детальных работ автор успел воспользо-
ваться только в примечаниях к настоящему тому. А некоторые
бытовые стороны русской жизни, представляющие тесную
связь XVI века с XVII, имеют быть рассмотренными в следую-
щем томе.
Москва. 1890 г. 20 октября.
Литовские отношения и последние уделы
при Василии III
Мир с Казанью. — Михаил Глинский и король Сигизмунд I. —
Возмущение Глинского и отъезд его в Москву.— Жалобы
псковичей на московского наместника.— Василий III в Новго-
роде и поимание псковских лучших людей. — Посольство дьяка
Далматова. — Василий III в Пскове, вывод псковичей и переус-
тройство Пскова. — Дьяк Мисюрь Мунехин. — Кончина коро-
ле'вы Елены Ивановны. — Новый разрыв Литвы с Москвой. —
Троекратная осада и взятие Смоленска. — Измена Глинского и
()ршинское поражение. — Посредничество императора Макси-
мильяна. — Перемирие. — Татарские отношения. — Присоеди-
нение Рязани к Москве.— Нашествие Махмет-Гирея.— При-
соединение Северской земли.
Заняв великокняжеский престол, Василий Иванович
прежде всего постарался оградить его от притязаний
племянника и бывшего соперника своего Димитрия Ива-
новича, когда-то торжественно венчанного на великое
княжение. Димитрий подвергся еще более тесному тю-
ремному заключению, которое и свело его в раннюю
могилу, спустя года три с половиною. Оставленное им
духовное завещание показывает, что, лишенный свобо-
ды, он как бы в замен ее был наделен значительным
имуществом, т. е. деньгами, платьем, дорогою «рухлядью»
и селами.
Мы видим, что последние дни Ивана III были омраче-
ны восстанием казанского царя Махмед Аминя против
московской зависимости и нападением на русские преде-
лы. Василий III начал с того, что породнился с семьей
казанских ханов. Один из сыновей хана Ибрагима, взя-
тый в плен при Иване III, по имени Худай-Кул, по его
собственной просьбе был торжественно окрещен в реке
Москве и получил имя Петра (в декабре 1505). Месяц
спустя великий князь выдал за него свою Евдокию. Этот
царевич Петр занял видное место при Московском дворе
среди русских князей и бояр. Дождавшись весны (1506 го-
да), Василий послал для усмирения казанцев Федора Бель-
ского и других воевод с многочисленною ратью; пехота
отправилась по обычаю на судах, а конница сухим путем.
Главное начальство великий князь вверил своему брату
Димитрию Ивановичу, прозванием Жилка, который ока-
зался вождем неопытным и малоспособным (как это не-
редко бывает с предводителями, назначенными не по
заслугам и талантам, а по высокому рождению). Прибыв
под Казань с судовою ратью, он не стал дожидаться
конницы и сделал приступ, но потерпел поражение; ког-
да же подошла конница, он, не дожидаясь посланных к
нему подкреплений, опять сделал приступ, и опять так
неискусно, что вновь был разбит, и со стыдом отступил в
Нижний Новгород. В Москве начали готовиться к новому
пбходу и завязали сношения с враждебными Казани Но-
гайскими татарами, когда явилось посольство от Махмед
Аминя с просьбою помириться на прежних условиях и с
предложением воротить всех пленных. Великий князь, по
совету бояр, согласился на эту просьбу, и мир был заклю-
чен (1508 г.) р).
В то время главное внимание Московского правитель-
ства вновь сосредоточилось на отношениях к своему за-
падному соседу, великому княжеству Литовско-русскому.
Король польский и великий князь литовский Алек-
сандр Казимирович, узнав о смерти своего тестя Ивана III,
думал воспользоваться изменившимися обстоятельствами
и завязал с Василием переговоры о вечном мире, требуя
возвращения отнятых у Литвы областей. Разумеется, та-
кое требование было отвергнуто, и Александр начал гото-
виться к новой войне с Москвою, опять приглашая к
участию в ней литовского магистра Вальтера Плеттенбер-
га. Но, во-первых, Плеттенберг на этот раз не показывал
усердия к войне; а, во-вторых, в это время произошла у
короля сильная распря с литовскими вельможами: винов-
6
ником ее был его любимец, князь Михаил Львович Глин-
ский.
Сей последний происходил от одного знатного татар-
ского выходца времен Витовта; он получил образование
за границей, побывал в Испании и Италии, где изменил
православной вере своих родителей и перешел в католи-
цизм. Некоторое время он служил при дворе и в войске
императора Максимильяна, а также у курфирста Саксон-
ского, славился знанием военного дела, владел обширны-
ми землями и многими замками в Литовско-русском кня-
жестве, и в качестве литовского надворного маршала
сделался самым приближенным и доверенным лицом ко-
роля Александра. Один его брат, Иван Львович, занимал
важный уряд в юго-западной Руси; он был воеводою
киевским. Другой брат, Василий Львович, также владел в
западной Руси многими поместьями и замками. Отлича-
ясь гордостью и властолюбием, Михаил Глинский воору-
жил против себя многих вельмож, которые, конечно,
завидовали его влиянию на короля. Однажды, по его
просьбе, Александр отнял Лидское староство у пана Иль-
инича и отдал его Андрею Дрожжи, клиенту Глинского.
Ильинич обратился с жалобою к литовским панам-радам,
во главе которых стояли Войтех Табор, епископ вилен-
ский, Николай Радивил, воевода виленский, Ян Забере-
зинский, воевода трокский, Станислав Янович, староста
жмудский, Станислав Глебович, воевода полоцкий, и Ста-
нислав Кишка, наместник смоленский. Эти радные паны
сослались на обязательство, данное Александром при воз-
ведении его на литовский престол, не отнимать ни у кого
урядов, за исключением таких преступлений, за которые
полагалось лишение чести и жизни. На этом основании
литовская рада не допустила Дрожжи до Лидского старо-
< тиа и возвратила его Ильиничу. Король, находившийся в
Кракове, услыхав о том, сильно разгневался на литовских
панов. Есть известие, что, возбуждаемый Глинским, он
задумал схватить их и посадить в заключение; для чего
призвал их на сейм в Берестье. Но коронный канцлер, Ян
Лаский, предостерег о том литовских вельмож, и они
о тказались войти в замок. Вместе с духовником королев-
ским он отговорил Александра от насильственных дей-
ствий; тем не менее король отнял Трокское воеводство у
Заборезинского, велел Ильинича посадить в тюрьму, а
остальным ослушникам запретил показываться себе на
7
глаза. Но потом простил их по просьбе польских панов.
Вскоре самого Александра постигло несчастие: его раз-
бил паралич. Если верить одному западнорусскому лето-
писцу, это произошло на следующем сейме в Радоме,
именно после речи епископа Войтеха Табора, который
напомнил королю его присягу соблюдать литовские при-
вилегии и пригрозил небесною карою всякому их нару-
шителю. От неудачного лечения болезнь вскоре приняла
опасный характер. Приехав в Литву, больной король со-
брал сейм в городе Лиде; но тут пришло известие о
вторжении Крымских татар.
Занятые своими внутренними распрями, король и ли-
товские вельможи мало занимались обороною южных
пределов, и татарские хищники стали делать почти еже-
годные набеги. Особенно сильное вторжение произвели
они в августе 1506 года, явясь в количестве двадцати или
более тысяч под начальством двух своих царевичей, сы-
новей Менгли Гирея. Миновав Слуцк, они остановились
табором около замка Клецка и распустили свои загоны
во все стороны. Пожарное зарево обозначило пути этих
хищников, которые принялись повсюду грабить и захва-
тывать людей в плен. Некоторые загоны появились в
окрестностях Лиды. Король принужден был спасаться в
Вильну, куда отправился на носилках, привязанных меж-
ду двумя конями, сопровождаемый своею супругою, Еле-
ной Ивановной, епископом Войтехом и коронным канц-
лером Ласким. До десятка тысяч наскоро собранного
литовского войска он поручил великому гетману литов-
скому Станиславу Кишке и своему любимцу Михаилу
Глинскому. Последний поспешил ударить прямо на глав-
ный стан прежде, нежели возвратятся к нему распущен-
ные отряды или загоны. В походе Кишка сильно захво-
рал, и все начальство над войском сосредоточилось в
руках Глинского. Он напал на татарских царевичей под
Клецком и одержал над ними блистательную победу; не
только почти все пленные были отбиты, но и большая
часть хищников или пала, или была взята в плен. Когда
известие об этой победе достигло Вильны, король нахо-
дился уже на смертном одре. Лишенный языка, он мог
только глазами и слабым мановением руки выразить свою
радость о победе, и вслед за тем скончался. Он оставил
по себе память государя чрезвычайно щедрого на подар-
ки и раздачу имений своим вельможам и слугам, чем
8
совершенно истощил государственную казну, и раздарил
едва не все казенные земли. Его брак с Еленой Иванов-
ной был бездетен.
Согласно с желанием покойного короля, канцлер Лас-
ки й хотел везти тело его для погребения в Краков; но
литовские вельможи воспротивились тому: они должны
t >ыли бы сопровождать его; а между тем, в их отсутствие,
Глинский мог воспользоваться своею славою победителя
и собранным войском, чтобы захватить в свои руки вер-
ховную власть в Литовско-русском княжестве. Короля
погребли в Вильне. Вскоре затем прибыл сюда и выбран-
ный великим князем литовским младший Казимирович
Сигизмунд, князь Глоговский. Опасения против Глинско-
го не оправдались. Он первый выехал навстречу Сигиз-
мунду и приветствовал его, обещая с своей стороны вер-
ную службу. Вслед затем и польские паны-рады выбрали
('игизмунда своим королем.
Когда весть о кончине Александра Казимировича дос-
тигла Москвы, Василий Иванович отправил послов под
предлогом навестить свою сестру, вдовствующую короле-
ву Елену Ивановну. Но главная цель посольства была
иная: он поручал ей внушить литовской раде, «чтобы
нохотели его государства и службы бы похотели», т. е.
ч тобы выбрали его, Василия, на литовский престол, обе-
щая ни в чем не нарушать свободы католического веро-
исповедания. Послам поручено было переговорить о том
же предмете с епископом виленским Войтехом, Никола-
ем Радивилом и другими членами рады. Королева отвеча-
ла, что, по завещанию ее покойного супруга и по избра-
нию рады, престол уже занял Сигизмунд Казимирович.
Любопытно, однако, как рано в Москве проявляется идея
< > воссоздании западной Руси с восточною не одною
только силою оружия, но и другими способами (2).
Сигизмунд, самый младший из сыновей Казимира,
вскоре показал, что он далеко превосходил своих стар-
ших братьев умом, энергией и политической ловкостью.
11рирода одарила его, сверх того, величественною наруж-
ностью, а также замечательною телесною крепостью и
< плою: он легко ломал подковы. Едва вступив на польский
н ли говский престол, он возобновил приготовления свое-
го предшественника к войне с Москвою, чтобы отнять у
1км* завоеванные Иваном русские области, потеря кото-
рых была слишком чувствительна для Литвы. Время для
9
того казалось благоприятным. Москвитяне только что
потерпели важные неудачи под Казанью. Сигизмунд во-
шел в сношение с Магомет Аминем казанским и его
вотчимом, Менгли Гиреем крымским, подговаривая их
одновременно с литовцами идти на Московское государ-
ство. К участию в этом наступательном союзе он пригла-
шал и ливонского магистра Плеттенберга. Приготовляя
такую коалицию против Москвы, Сигизмунд отправил к
Василию Ивановичу посольство с известием о своем вос-
шествии на престол и вместе с новым требованием об
уступке литовских областей, захваченных в предыдущей
войне. В Москве на эго требование дали прежний ответ,
что великий князь никаких чужих вотчин за собою не
держит, а держит города и волости свои собственные,
наследованные от своих прародителей. На жалобы литов-
ских послов относительно некоторых пограничных обид
и захватов со стороны московских людей московское
правительство отвечало исчислением таковых же обид от
литовских людей. Дело в том, что благоприятные для
Сигизмунда обстоятельства уже миновали. С Казанью
Василий успел помириться и мог теперь собранные про-
тив нее силы обратить в другую сторону. Крымская орда
ограничилась набегом на московские украйны (летом
1507 года), а затем Менгли-Гирей медлил своею помо-
щью, хотя Сигизмунд старался задобрить его большими
подарками. Потворствуя его тщеславию, он взял у крым-
ского хана, как бы у прямого наследника Золотой Орды,
ярлык не только на земли, которыми владел, на киевс-
кую, волынскую, подольскую, смоленскую, но и на те
города, которые находились под Москвою, каковы: Чер-
нигов, Новгород Северский, Курск, Путивль, Брянск,
Мценск, Великий Новгород, а также Псков, Рязань и
Пронск. Ливонский магистр Плеттенберг отказывался от
участия в войне и, при посредничестве императора Мак-
симильяна, хлопотал о заключении с Москвою вечного
мира. А, главное, в самой Литовской Руси произошло
тогда открытое восстание, поднятое Михаилом Глинским.
Со вступлением на престол Сигизмунда князь Глин-
ский утратил свое первенствующее значение при литов-
ском дворе; мало того, новый король оказывал ему явную
холодность и недоверие. Последнее особенно выража-
лось в том, что у брата его, Ивана Львовича, Сигизмунд
отнял киевское воеводство, вместо которого дал ново-
10
гродское, гораздо менее значительное. С своей стороны
враждебные литовские паны старались оскорблять и уни-
жать гордого князя. Ян Заберезинский прямо обвинял
его в тайных замыслах и называл его изменником. Глин-
ский тщетно просил короля дать ему суд с Заберезин-
< ким. Напрасно он ездил в Венгрию к королю Владисла-
ву, Сигизмундову брату, с просьбою вступиться в его
дело. Пылая мщением, он удалился в свои туровские
поместья. Говорят, будто, уезжая, он сказал про короля,
что вынужден им покуситься на такое дело, о котором
после оба они будут горько сожалеть.
В Москве, как видно, зорко следили за всем, что
происходило в Литовской Руси. Сюда явились посланцы
Василия Ивановича с грамотами, которые приглашали
оратьев Глинских поддаться с своими землями великому
князю Московскому, конечно, подобно тому как подда-
лись князья Воротынские, Одоевские, Белевские, Ново-
< ильские и др. Не вдруг Михаил Львович склонился на
>ти предложения, и, вероятно, только обещания поса-
дить его на древний княжеский стол, киевский или смо-
ленский, побудили его оставить колебания и открыто
поднять оружие (1507). Московские войска уже завоева-
ли литовские пределы со стороны Смоленска. Михаил
Глинский начал с того, что с семьюстами всадников
явился под Гродном; здесь внезапным нападением захва-
тил своего главного врага Заберезинского, велел отру-
ои ть ему голову и бросить ее в озеро. Потом он соеди-
нился с своими братьями, Иваном и Василием, и начал
распространять восстание по западной Руси. Братья име-
ли множество приятелей и клиентов между русскими
ооярами и шляхтой, и, очевидно, хотели стать во главе
русской православной партии, которая была недовольна
ка толической литовской династией, т. е. начинавшимися
притеснениями своей церкви, и мечтала о восстановле-
нии утраченной самобытности. В следующем 1508 году
Глинский широко распустил свои загоны, чтобы препят-
ствовать сбору литовских войск; ему удалось взять Ту-
ров, Мозырь и еще некоторые города и занять их свои-
ми гарнизонами. Но его предприятия против Слуцка и
Минска не удались. Напрасно он звал к себе на помощь
московских воевод, которые воевали земли по верхнему
Днепру. По приказу Василия Ивановича сам Глинский
должен был идти туда же на соединение с московскими
войсками и вместе с ними осаждать крепость Оршу. Но
эта осада затянулась. Между тем Сигизмунд собрался с
силами и лично пришел на помощь осажденным. При
его приближении московские воеводы, вопреки убежде-
ниям Глинского, уклонились от решительной битвы и
отступили за Днепр. Остановясь в Смоленске, король
поручил начальство над войском гетману литовскому,
князю Константину Острожскому. Это тот князь Ост-
рожский, который был разбит москвитянами и взят в
плен на Ведроше при Иване III. Василий Иванович выпу-
стил его на свободу под условием службы и пожаловал
вотчиной. Острожский дал клятвенную запись служить
верой и правдой и никуда не отъехать, за поручитель-
ством митрополита Симона, нескольких архимандритов
и игуменов. Великий князь поставил его в числе своих
воевод, а Константин Острожский, известный своей
приверженностью православной церкви, воспользовался
первым удобным случаем и бежал в Литву, в то самое
время, когда католик Михаил Глинский, наоборот, пере-
дался московскому государю.
Впрочем, на этот раз война продолжалась недолго и
окончилась в начале следующего 1509 года. С одной сто-
роны, Сигизмунд опасался, что восстание, поднятое Глин-
ским в Литовской Руси, может распространиться и пове-
сти к новому отпадению областей в московское поддан-
ство, а с другой — Василий Иванович убедился, что по-
мощь, оказанная ему этим восстанием, далеко не соот-
ветствовала его ожиданиям. Поэтому он охотно согласил-
ся на мирные предложения Сигизмунда. Мир был заклю-
чен на основании status quo; но важно то, что за Моск-
вою утверждены спорные области, захваченные Иваном
III. За то братья Глинские поплатились своими владения-
ми в Литовской Руси и должны были искать убежища и
новых вотчин у великого князя Московского.
Вслед за этим миром Ливонский орден тоже просил о
продолжении истекшего перемирия, заключенного с Ива-
ном III. Перемирие было продолжено на 14 лет (3).
В Москве сознавали непрочность мира с Литвой и
воспользовались временным отдыхом, чтобы покончить с
самобытностью Пскова— этой последней на Руси вече-
вой общины. Василий Иванович, верный отцовским пре-
12
даниям, поступил в этом случае с великим расчетом и
крайнею осторожностью.
Последнее время псковской самобытности сопровож-
далось внутренними распрями и смутами. При частой
перемене великокняжеских наместников, присылаемых
из Москвы уже без всякого согласия со Псковом; при
явном упадке вечевого и посаднического авторитета; при
усилении черни, покровительствуемой Москвою, —
псковское вече приобрело более шумный и беспорядоч-
ный характер; им завладели крикуны, не слушавшие друг
друга и часто не понимавшие того, что сами говорили.
Вместе с тем упадало правосудие, а безнаказанность по-
ощряла лихих людей; появилось такое хищение обще-
ственных сумм, о котором дотоле не было слышно. В
1509 году был пойман в воровстве пономарь Троицкого
собора Иван: он брал деньги из ларей, т. е. из обществен-
ной казны, хранившейся в кладовой этого собора, и всего
успел наворовать 400 рублей. Псковичи пытали его на
вече кнутом, и заставили во всем признаться. Это было
на маслянице, а весною после Троицына дня живого
сожгли на реке Великой.
В начале того же 1509 года Василий Иванович отозвал
из Пскова князя Петра Васильевича Великого, а на его
место прислал князя Ивана Михайловича Репню Оболен-
ского (из рода суздальских князей), прозванного Найде-
ном. Прозвание это псковичи дали ему по следующему
поводу. Обыкновенно, при въезде нового князя-намест-
ника, псковичи выходили к нему навстречу с духовен-
ством и со крестами, причем служили молебен, а потом
отводили его в Троицкий собор и там совершали торже-
ственный обряд посажения на стол. Но в Москве такие
церемонии считали уже излишними, а потому Оболен-
ский не предупредил о своем приезде и прямо остановил-
ся на загородном княжем дворе, где псковичи его и
нашли (оттуда и прозвание Найдена). Впрочем, они после
того отслужили молебен на Торговой площади и все-таки
совершили обряд посажения в Троицком соборе. Этот
князь-наместник оказался лют и немилостив до пскови-
чей, особенно до класса зажиточного, помещичьего, так
что своими притеснениями и вымогательствами скоро
вызвал жалобы великому князю со стороны псковских
детей посадничьих и боярских. По-видимому, уже самое
назначение Репни Оболенского во Пскове было сделано
13
с расчетом на его характер и на эти жалобы. Великий
князь отвечал псковичам, что даст им управу, как скоро
приедет в Великий Новгород. В октябре 1510 года он
действительно прибыл сюда, окруженный многочис-
ленною военною силою. Целью этого военного похода
был, конечно, не Новгород Великий, а именно Псков; но
псковичи в это время действовали, как бы пребывая в
какой-то слепоте, и сами помогали против себя великому
князю.
Услыхав о приезде Василия в Новгород, псковичи
отправили туда послами двух посадников, Юрия Елисее-
вича и Михаила Помазова, и по боярину с каждого кон-
ца. Посольство поднесло великому князю в дар полторас-
та новгородских рублей и било ему челом от его отчины
Пскова на обиды князя Репни и его людей. Василий
принял дар и ласково отвечал, что он хочет «свою отчину
жаловати и боронити», а князя Репню обещал обвинить,
как скоро соберутся на него многие жалобники. Воро-
тясь во Псков, послы на вече передали полученный ими
ответ. После того князь Репня Оболенский сам поехал в
Новгород к государю с жалобами на псковичей, которые
его будто бы «безчествовали». Меж тем посадники соби-
рали тех, кто имел какое-либо челобитье на князя-намест-
ника; посылали разыскивать таковых же по пригородам и
всех отправляли в Новгород. В том числе поехали и такие
псковичи, которые желали воспользоваться великокня-
жеским судом во взаимных своих распрях. Так, старый
посадник Леонтий бил челом на посадника Юрия Копы-
ла. Последний должен был также ехать в Новгород, что-
бы тягаться со своим противником. Этот Юрий вскоре
прислал во Псков грамоту с такими словами: «аще не
поедут посадники изо Пскова говорити противу князя
Ивана Репни, ино будет вся земля виновата». Очевидно,
великий князь не довольствовался собравшеюся в Новго-
роде толпою псковских челобитчиков, а желал вызвать к
себе как можно более начальных или лучших людей из
Пскова. Тут только в душу граждан запало предчувствие
чего-то недоброго или, по выражению их летописца,
«псковичем сердце уныло». Однако они исполнили совет:
в Новгород отправились еще девять посадников и купе-
ческие старосты всех рядов. Но великий князь все еще
не давал им никакой управы и говорил только: «копитеся,
жалобные люди, на Крещение дам всем управу». Когда
14
||<к тал этот праздник (6 января 1510 года), псковичам
полено было идти на водосвятие на реку Волхов, куда
прибыл великий князь со всеми своими боярами и с
духовенством. На ту пору в Новгороде не было владыки:
пос ле Серапиона, удаленного в Москву за распри с Иоси-
фом Волоцким, новый владыка еще не был назначен.
Воду святил епископ Коломенский. После водосвятия все
пошли в Софийский собор, а псковичам великокняжие
Оояре кликнули, что государь велел им всем копиться на
владычнем дворе, где он даст им управу. Когда они все
собрались сюда, московские бояре отделили псковских
посадников, бояр и купцов, и ввели их в палату, а молод-
шие, т. е. простые люди, остались на дворе. Двери палаты
накрепко затворили за лучшими псковскими людьми.
11астала решительная минута.
«Пойманы есте Богом и великим князем Василием
Ивановичем всея Руси!»— громко молвили им москов-
ские бояре.
Этим лучшим людям уже не суждено было увидеть
( вой родной Псков: им предстоял вывод, т. е. невольное
переселение в Московскую область. Их поместили в том
же архиерейском доме в ожидании, пока прибудут из
Пскова их семьи. А молодших людей, переписав, раздали
новгородцам, чтобы те кормили и стерегли их впредь «до
управы».
В это самое время один псковский «купчина» Филипп
Попович, ехавший с товаром в Новгород, остановился на
Веряже (западный приток оз. Ильменя). Тут он услыхал о
насильственном задержании своих сограждан. Бросив
товар, Попович погнал назад, и, прискакав во Псков,
объявил народу, что «князь великий посадников и бояр и
жалобных людей переимал». Псковичи были поражены
скорбью и страхом. Созвали вече и начали спрашивать
друг друга: «ставить ли щит против государя» и приготов-
лять ли город к обороне? Но тут вспомнили о своем
крестном целовании великому князю, а главное о том,
что в его руках находится значительная часть их посад-
ников, бояр и других лучших людей, без которых трудно
было что-либо предпринять. Пока граждане раздумывали,
не зная на что решиться, из Новгорода приехал один из
задержанных там купцов, по имени Онисим Манухин, с
грамотою от своих товарищей. Московские бояре уже
успели войти в переговоры с захваченными псковскими
15
лучшими людьми, объявив им, что государь за неправды
их посадников и судей должен возложить на них свою
великую опалу, но что он, однако, оказывает им милость
и требует только снятия вечевого колокола и водворения
своих наместников, которые будут судить во Пскове и по
пригородам. В противном случае великий князь грозил
войною и большим кровопролитием. Лишенные свободы,
псковичи согласились на эти требования и принесли при-
сягу на верное служение государю. В грамоте, которую
привез Онисим Манухин, они извещали своих сограж-
дан, что уже дали государю крепкое слово на его требо-
вания за себя и за всю Псковскую землю. Выслушав эту
грамоту, псковское вече отправило в Новгород гонцом
сотского Евстафия с смиренным челобитьем, чтобы госу-
дарь сжалился над своею «старинною отчиною». Очевид-
но, псковичи надеялись изъявлением полной покорности
смягчить великого князя и отдалить от себя судьбу, по-
стигшую их старшего брата, т. е. Великий Новгород. Наив-
ная надежда.
В Псков приехал от великого князя дьяк Третьяк
Далматов. 12 января, в субботу, уже довольно поздно,
собралось вече у Св. Троицы. Подле Троицкого собора
находился возвышенный помост, или «вечевая степень».
Далматов взошел на степень и прежде всего сказал Пско-
ву поклон от великого князя. А затем объявил две его
воли: первая, ч^гобы вече более не было и колокол вече-
вой снять; вторая, чтобы посадников более не было, а
быть в городе двум наместникам и по пригородам тоже
быть наместникам. «А только тех двух воль не сотвори-
те, — заключил дьяк, — ино как государю Бог по сердцу
положит, ино у него много силы готовой, и то кровопро-
литие на тех будет, кто государевы воли не сотворит; да
государь наш князь великий хочет побывати ко святей
Троицы во Псков». Окончив свое слово, Далматов сел тут
же на ступени, в ожидании ответа.
Хотя суровые московские требования уже не состав-
ляли никакой неожиданности, однако псковичи были
сильно смущены и молча проливали слезы. Наконец, по-
просили сроку до следующего утра, чтобы подумать об
ответе.
Тяжела была наступившая ночь; в городе слышались
плач и стенания, граждане, очевидно, не могли придумать
ничего другого, кроме покорности.
16
На рассвете воскресенья 13 января вечевой колокол в
последний раз собрал псковичей на вече. И тут посадник,
от имени города, дал такой ответ Далматову:
— «В наших летописцах записано крестное целование
псковичей прадеду, деду и отцу государя, на том, чтобы
нам не отойти от великого князя, который будет на
Москве, не отойти ни к Литве, ни к немцам, а если сие
учиним или начнем жить без государя, то да будет на нас
гнев Божий, глад и огонь, и Потоп, и нашествие поганых;
а если государь наш великий князь не учнет нас в стари-
не держати и то крестное целование не будет соблюдать,
на него такой же обет, как и на нас. А ныне волен Бог, да
государь в своей отчине во граде Пскове и в нас, и в
колоколе нашем. А мы прежнего своего целования не
хотим изменити и на себя кровопролитие принята, и на
государя своего руки поднята, и в городе заперетися не
хотим. А государь наш князь великий хочет Живоначаль-
ной Троице помолитися и в своей отчине побывати, и мы
своему государю рады всем сердцем; да не погубит нас
до конца».
Вечевой колокол немедленно спустили с Троицкой
звонницы. Смотря на него, граждане горько плакали о
своей старине и минувшей вольности. В ту же ночь Треть-
як Далматов повез его в Новгород к великому князю.
Спустя несколько дней во Псков прибыли с передо-
вым военным отрядом московские воеводы: князь Петр
Великий, Хабар и Челяднин, и начали приводить граждан
к присяге. За ними следовал сам государь с главными
силами. Псковские посадники, бояре и дети боярские
отправились встречать его в селение Дубровну, т. е. на
самую границу своей земли. 24 января в четверг Василий
Иванович вступил во Псков. Граждане вышли к нему на
встречу за три версты от города и ударили ему челом в
землю. Василий спросил их о здоровье.
— «Ты бы, государь, наш князь великий, царь всея
Руси, был здоров!» — получил он в ответ.
Прибывший наперед его коломенский владыка Васси-
ан Кривой сказал псковским священникам, что великий
князь не велел им выходить далеко к нему на встречу со
крестами. Поэтому духовенство ожидало его со крестами
на Торговой площади. Тут Василий слез с коня, принял
благословение от владыки и отправился с своею свитою в
собор Св. Троицы, где отслужили молебен и пропели
17
многолетие государю. После чего владыка Вассиан, осе-
нив великого князя крестом, сказал:
— «Да благословит тебя Господь Бог, Псков вземши».
Услыхав такое приветствие, бывшие в церкви пскови-
чи оскорбились и горько заплакали. Очевидно, москвичи
не ценили их покорность и относились к ним как к
побежденному неприятелю. «Бог волен, да государь, а мы
изстари были отчиною его отцов и дедов, и прадедов!» —
говорили граждане.
Но мера их страданий еще далеко не исполнилась.
В ближнее воскресенье, 27 января, великий князь
позвал на свой двор псковских посадников, детей посад-
ничьих, бояр, купцов и житьих людей, говоря: «хочу вас
жаловати своим жалованьем». Когда псковичи собрались
на двор, повторилось то же, что произошло в Новгороде.
На крыльце стоял князь Петр Васильевич Великий, быв-
ший прежде наместником во Пскове и, следовательно,
хорошо знавший лучших людей: он выкликал поименно
посадников, бояр и старейших купцов, приглашая их
войти в гридню. Там вошедших московские бояре немед-
ленно «отдавали за приставы», т. е. под стражу московс-
ким детям боярским. А молодшим людям, оставшимся на
дворе, Петр Васильевич сказал: «до вас государю дела
нет, а до которых государю дело есть, тех он к себе емлет
того для, что вы бивали на них челом не одинакова, что
вам от них чинится продажа и сила великая, а вас госу-
дарь пожалует грамотою своею жалованною, как вам
вперед жиги». С тем отпустил их со двора. Лучшим же
людям, задержанным в гридне, объявлено, что «во Пско-
ве им оставаться непригоже по причине многих на них
жалоб и что государь жалует их своим жалованьем в
Московской земле». На другой же день их с женами,
детьми и легким имуществом отправили в Москву в со-
провождении отряда боярских детей. С ними посланы
также жены и дети тех псковичей, которые были прежде
задержаны в Новгороде. Всего тогда выведено было из
Пскова 300 семей. На место их во Псков переведено
было столько же семей из торгового сословия разных
московских городов. При самом размещении их во Пско-
ве приняты такие меры, которые лишали его всякой
возможности затеять какое-либо возмущение против мос-
ковского государя, подобное новгородскому 1480 года.
Во-первых, псковский детинец или Кром (т. е. Кремль)
18
(>ыл совершенно очищен от построек или клетей, напол-
ненных частным имуществом (которое хранилось здесь
для большей безопасности). На их месте назначено пост-
роить государев двор и его хлебные житницы. Далее, в
Среднем городе, примыкавшем к Домонтовой стене де-
тинца, все дворы отобраны также на государя и розданы
переселенцам из Москвы, а прежние их обитатели пере-
ведены в Окольний город и на посад. В Среднем же
городе помещены были дворы московских наместников,
а при них, в виде гарнизона, тысяча московских боярс-
ких детей и пятьсот новгородских Пищальников. Сооб-
разно с этою мерою уничтожен и главный городской
торг, находившийся в Среднем городе. Вместе с тем из-
менены и самые условия торговли: прежде во Пскове
торговля была свободная; в городе не было застав или
колод для взимания пошлин с привозимых товаров, а
теперь московские гости, по приказу великого князя,
установили московскую тамгу; въезды и выезды стали
охраняться московскими пищальниками и воротниками.
Деревни псковских бояр, сведенных в Москву, великий
князь роздал своим боярам и служилым людям. Во Пско-
ве он посадил двух наместников, Григория Федоровича
Морозова и Ивана Андреевича Челяднина, и двух дья-
ков — Мисюря Мунехина и Андрея Волосатого; назначил
12 городничих, которые заведовали городскими укрепле-
ниями, огнестрельным снарядом, пищальниками и ворот-
никами (вероятно, двух для Пскова, а остальных— для
его десяти пригородов). Кроме того, определил 12 старост
из коренных обывателей и столько же из новых, т. е.
московских переселенцев. Эти 24 человека должны были
но очереди присутствовать на суде наместников и их
тиунов. В память псковского взятия Василий Иванович
велел соорудить тут церковь во имя Ксении, ибо он
прибыл во Псков в день ее памяти. Целые четыре недели
он прожил здесь, перестраивая старую вечевую общину
на московский лад. На второй неделе поста в понедель-
ник Василий наконец выехал из Пскова, причем захватил
г собою и другой, меньший, вечевой колокол или так
называемый Корсунский вечник.
Хотя великий князь, согласно помянутому его обеща-
нию молодшим людям, дал Пскову новую уставную гра-
моту, по которой его наместники в городе и по пригоро-
дам должны были творить суд и правду, однако с его
19
отъездом немедленно начались жестокие притеснения
населению и вымогательства от наместников и их тиу-
нов. Так, например, их приставы начали с подсудимых
взимать от поруки по пяти, семи и даже десяти рублей; а
если псковитин не дает этих денег, ссылаясь на грамоту
великого князя, то его подвергали нещадным побоям.
Присутствие на суде выборных городских старост, оче-
видно, не сдерживало произвола московских чиновников,
смотревших на суд как на средство наживы. От их наси-
лия й поборов многие жители покинули свои дома и
семьи и разбежались по иным городам; многие уходили в
монастыри и постригались; торговые иноземцы также
разъехались по своим землям; остались только те пскови-
чи, которым некуда было деться; так как, по выражению
их летописца: «земля не разступится, а вверх не взле-
теть».
Живо и поэтично изображает этот летописец картину
бедствий, обрушившихся на его родной город:
«О славнейший граде Пскове великий! почто бо сету-
ешь и плачешь? — отвечает прекрасный град Псков: как
мне не сетовати, не плакати и не скорбети о своем
опустении? Прилетел на меня многокрылый орел, испол-
ненный львиных когтей, и взял от меня три кедра Лива-
нова, красоту мою, богатство и чада мои похитил. Божь-
им попущением землю пусту сотворили, град наш раззо-
рили, люди мои пленили, одни торжища мои раскопали, а
другие коневым калом заметали, отцов и братию нашу
развели туда, где не бывали отцы и деды и прадеды наши,
а матерей и сестер наших в поругание дали. Многие во
граде постригались в чернецы, а жены в черницы, не
хотя идти в полон во иные грады... Мы не покаялись, но
на больший грех превратились, на злые поклепы и лихия
дела и на вече кричание, не ведая главою, что язык
глаголеть, не умея своего дому строити, хотим град со-
держати... И у наместников, и у их тиунов, и у дьяков
великого князя правда их, крестное целование, взлетела
на небо и кривда в них нача ходити, и нача быти многая
злая от них, были немилостивы до пскович, а псковичи
бедные не ведали правды московския».
Великий князь однако не одобрил поведение своих
первых двух наместников во Пскове. В следующем
1511 году он сменил их; а на их место назначил уже
знакомого псковичам князя Петра Великого и князя Се-
20
мена Курбского. Местный летописец замечает, что эти
наместники были добрые, и при них начали возвращать-
ся на родину те псковичи, которые разбежались было от
насилия их предшественников. Великий и Курбский ос-
тавались во Пскове четыре года. Вообще, наместники
здесь менялись довольно часто; но один из двух назна-
ченных сюда дьяков, Мисюрь Мунехин, заведовавший
приказными делами, оставался неизменно до самой своей
смерти (1528 г.). Пользуясь доверием великого князя и
умея поминками задабривать его приближенных, этот
опытный, умный дьяк сосредоточил в своих руках почти
все управление вновь присоединенной области, т. е. ее
дела гражданские и церковные, руководил ее внешними
отношениями к соседям-немцам и постройкою новых ук-
реплений во Пскове. Мунехин явился здесь самым вид-
ным проводником московской государственности и мос-
ковских обычаев. Между прочим, любопытны его отно-
шения к сфере церковной.
Верстах в пятидесяти от Пскова, почти на самом рубе-
же с Ливонией, не задолго до того времени возникла
небольшая обитель с двумя храмами, одним пещерным во
имя Успения Богородицы, другим нагорным во имя пре-
подобных Антония и Феодосия — очевидно, в подража-
ние монастырю Киево-Печерскому. Во время предыду-
щей Ливонской войны она подверглась разорению. Дьяк
Мисюрь вместе с своим подьячим Ортюшою-псковити-
ном излюбили это место, начали посещать его в богоро-
дичные праздники в сопровождении многих людей, оде-
ли и кормили братию. Это привлекло и других богомоль-
цев; слава обители росла вместе с молвою о совершав-
шихся в ней исцелениях. Мисюрь на собственное ижди-
вение раскопал гору; возвел при старой пещере новый
храм и братские келии; возил по большим праздникам
отсюда великому князю просвиры и святую воду, и, та-
ким образом, сделал эту обитель известною и чтимою в
самой Москве. Возобновленный им и устроенный Пско-
во-Печерский монастырь явился потом не только одной
из главных святынь Псковской земли, но и важным опло-
том ее от Литвы и Ливонских немцев, благодаря своим
крепким каменным стенам с башнями. Далее, Василий
Иванович, по-видимому, имел намерение осуществить
давнее стремление псковичей к самостоятельной епар-
хии, т. е. к церковному отделению от Новгорода: теперь
21
обе общины были присоединены к Москве и она могла
бы беспрепятственно произвести это отделение. Когда в
1528 году новгородский владыка Макарий приехал во
Псков на обычный месячный подъезд, тут неожиданно
для него дьяк Мунехин показал ему великокняжескую
грамоту, по которой ему дозволялось оставаться во Пско-
ве не целый месяц, а только десять дней. Вероятно, эта
мера должна была служить переходом к отделению псков-
ской епархии от новгородской. Однако дальнейших мер
не последовало и прежнее положение удержалось еще на
целые шестьдесят лет. Но именно в том же 1528 году
умер скоропостижно дьяк Мунехин и погребен в помяну-
том Печерском монастыре. Может быть, с его-то смер-
тью и пришла в забвение мысль об основании псковской
епархии. После его смерти, по приказу великого князя,
производился какой-то розыск об его «животах», т. е. об
его имуществе, причем близкий Мунехину человек, по-
дьячий Ортюша, подвергся пытке. По-видимому, дело это
возникло по жалобе племянников Мунехина, обманув-
шихся в надежде получить от него большое наследство. У
него найдены были только записи, кому и сколько денег
он роздал на Москве (или в долг, или в поминок), боярам,
дьякам и детям боярским. Великий князь велел все эти
деньги взыскать в собственную казну. Летописец ирони-
чески замечает, что после Мисюря дьяки часто менялись
и были они «мудры, а земля пуста, и начала казна велико-
го князя во Пскове множиться, а из дьяков ни один не
съехал по здорову в Москву, все воевали друг на друга».
В псковских городах московские наместники утесняли и
разоряли граждан, в особенности «подметом и покле-
пом», т. е. привлекая их к суду с помощью ложно взводи-
мых преступлений.
Так окончила свое почти двухсотлетнее самобытное
существование псковская община. Зависимость от Моск-
вы была уже настолько велика, а меры, принятые Васили-
ем III, были так обдуманны, что присоединение Пскова
совершилось без всякого пролития крови. Впрочем, мате-
риальными силами и политическими преданиями он не
мог тягаться с своим старшим братом — Великим Новго-
родом. Не захотел он также изменять общерусскому оте-
честву и искать союза с исконными своими врагами
немцами или вступать в подданство католического коро-
ля Польши и Литвы, чтобы противопоставить их Москве.
22
К тому не встречаем никаких даже попыток, хотя во
Пскове не было, конечно, недостатка в людях, предвидев-
ших близкое падение самобытности. С глубокой скор-
бью, но тйхо, с молчаливым достоинством подчинился
Псков своей участи, и в этом отношении остался верен
своему общему историческому характеру, бесспорно име-
ющему многие светлые, симпатичные стороны. Объеди-
нение Псковской земли с Московским государством, как
мы видели, сопровождалось насильственным выводом или
переселением ее лучших людей (впрочем, далеко не в
таких огромных размерах, как в Новгороде) и важными
перемещениями в самом городе. Все это, конечно, стоило
больших экономических или имущественных потерь; за-
тем объединение земли усилилось от грубости и неправо-
судия московских наместников, тиунов и дьяков. Объе-
динение, смешение с московскими переселенцами и вли-
яние московских порядков не замедлили обнаружиться и
на самих нравах. По замечанию наблюдательного иност-
ранца той эпохи (Герберштейна) на место прежних гу-
манных и общительных псковских нравов появились ис-
порченные московские; прежде в торговых делах пскови-
чи отличались честностью и верностью своему слову, а
теперь стали прибегать ко лжи и обманам. Хотя подобное
свидетельство не чуждо пристрастия и преувеличения, но
несомненно оно заключает в себе долю правды. Огрубе-
ние нравов, впрочем, по разным признакам, и здесь нача-
лось уже прежде (4).
Покончив с псковскою самобытностью, московский
государь возобновил борьбу с польско-литовским ко-
ролем.
Заключенный в 1509 году мир оказался только не-
большим перемирием. Пограничные ссоры и взаимные
обиды не прекращались и служили постоянным предме-
том жалоб и пререканий с обеих сторон. Но главным
поджигателем к новой войне, по-видимому, служил Ми-
хаил Глинский с его неудовлетворенным честолюбием и
обманутыми надеждами. Сигизмунд опасался этого бес-
покойного врага и не раз, хотя тщетно, просил его выда-
чи, обвиняя его то в смерти своего брата Александра
Казимировича, то в изменнических сношениях с датским
королем. Глинский в свою очередь воспользовался поло-
23
жением вдовствующей королевы Елены Ивановны, что-
бы обострить московско-литовские отношения. Устранен-
ная по смерти мужа от всякой политической роли, Елена
предавалась хозяйственной деятельности и попечениям о
своих литовских имениях, данных ей Александром и Си-
гизмундом, разъезжала по своим волостям, выдавала раз-
ные грамоты относительно их управления, и, верная при-
вычкам своего рода, копила себе большую казну. Васи-
лий Иванович, при частых посольских сношениях с
польско-литовским двором, постоянно справлялся, нет ли
каких обид его сестре, не принуждают ли ее к латинской
вере, держат ли в чести? Очевидно, высшее католическое
духовенство Польши и Литвы продолжало с неудоволь-
ствием смотреть на вдовствующую королеву, столь непо-
колебимую в своем православии; а под влиянием духо-
венства литовские католические вельможи также стали
относиться к ней недружелюбно; вероятно, кроме того,
они с завистью смотрели на ее имения и богатую казну.
Как бы то ни было, только в 1512 году в Москву пришла
следующая жалоба от Елены Ивановны: собралась она из
Вильны, по обычаю, ехать в свое имение, в городЧБрес-
лавль, куда послала уже наперед себя своих людей. Вдруг
воеводы виленский Николай Радивиль и трокский Григо-
рий Остыков с другими панами не только не пустили ее в
Бреславль, но вывели ее из храма Пречистые, взяв за
рукава; насильно посадили в сани и отправили в Троки,
говоря, будто она хочет уехать в Москву со всей своей
казной, а из Трок отвезли ее в жмудское местечко Бирш-
таны; именья и казну у нее отняли,- людей ее разогнали и
держат ее в неволе.
Василий немедленно послал к Сигизмунду с запроса-
ми и укоризнами. Сигизмунд отвечал, что никакого наси-
лия Елене не было, а только ее просили не ездить в
Бреславль по причине небезопасности пограничных мест.
Но вслед за тем пришло из Литвы другое более скорбное
известие: Елена, находясь в неволе, внезапно скончалась.
Дело не обошлось, конечно, без молвы о том, что смерть
была насильственная. Такую молву особенно поддержи-
вал Михаил Глинский, который узнал даже подробности
этого темного дела и подал о них запись государю. А
именно: Елена из своей неволи посылала к королю Си-
гизмунду жалобу на своих притеснителей, но король ни-
какой управы не учинил. Тогда помянутые литовские
24
iidiIы умыслили на ее жизнь; они подкупили трех человек
из прислуги, в том числе собственного ключника короле-
вы, Митьку Иванова, и прислали им лихое зелье. Это
юлье подмешали в мед и дали испить королеве в четверг
ив всеедной неделе. К вечеру ее не стало. С той вестью
пригнал в Вильну к панам ключник Митька. Николай
Радивил принял его на свою службу и наградил имением.
11равда ли все это, о том историку приходится сказать
вместе с русскою летописью: «Бог весть». Но невероят-
ного тут ничего нет.
Другая еще более важная причина разрыва заключа-
лась в коварной политике Сигизмунда по отношению к
Крымской орде. Усердными подговорами, подарками
хану, его царевичам и вельможам Сигизмунду удалось
разрушить долголетний союз Менгли-Гирея с Москвою и
вооружить против нее Орду. Несмотря на недавно за-
ключенный мир с Василием, король вступил в тайный
договор с ханом и обязался платить ему ежегодно по
15 000 золотых, если татары будут воевать Московское
государство. Менгли-Гирей был уже стар и не мог дер-
жать власть твердою рукою, а его буйные сыновья жаж-
дали добычи. В течение 1512 года Крымские татары, под
начальством царевичей Ахмата и Бурнаш-Гирея, сделали
три набега на Белевские и Рязанские украйны и подсту-
пили, хотя безуспешно, к самой Рязани. С этого времени
открылся длинный ряд опустошительных набегов Крымс-
кой разбойничьей орды, имевших неисчислимые послед-
ствия для всего Московского государства.
Москва имела в Крыму своих доброхотов и немедлен-
но узнала о договоре Литвы с ханом, а также о военных
приготовлениях Сигизмунда. В думе великокняжей реше-
но было предупредить врага. Василий послал королю
«складную грамоту», или объявление войны, и вслед за-
тем зимою 1513 года сам выступил в поход с Михаилом
Глинским, воеводами Даниилом Щенею и Репнею Обо-
At‘неким. На этот раз предпринятая война имела опреде-
ленную цель: возвращение от Литвы древнего русского
города Смоленска с его областью. Осада этого города
продолжалась шесть недель. Смоленск, расположенный
по крутым холмам Днепровского берега, был хорошо
укреплен. Великий князь попытался взять его нечаянным
ночным приступом и для ободрения людей велел им вы-
катить бочку меда и пива. В полночь полупьяные пищаль-
25
ники полезли на укрепления, а «посоха» (пешая рать,
набранная из крестьян) несла за ними примет; но при-
ступ был отбит с большими потерями. Василий воротился
в Москву, а летом того же года он вновь осадил Смо-
ленск. Меж тем другая рать, собранная в Новгородской и
Псковской области, ходила на Полоцк, а оттуда пришла
также к Смоленску. Хотя москвитяне выиграли откры-
тую битву под Смоленском, однако осада его и на этот
раз не удалась. Московский пушечный «наряд», ограж-
денный турами, громил стены, но действовал неискусно;
а то, что он разрушил днем, осажденные успевали ис-
правлять ночью. Опять Василий воротился в Москву,
ограничась опустошением литовских пределов. Однако
решено было добывать Смоленск во что бы ни стало, и не
медля начали готовиться к новому походу. С особенным
усердием хлопотал о том Михаил Глинский, которому,
как говорят, Смоленск был обещан на правах удельного
княжения. Он посылал верного человека в Силезию, Че-
хию и к немцам, чтобы нанимать там в московскую
службу людей, хорошо знавших военное дело. Такие
люди, действительно, были наняты и прибыли в Москву
через Ливонию.
Император Максимильян не только держал сторону
Москвы, но и усердно возбуждал ее к войне. Он имел
виды на Чехию и Венгрию, которыми владела тогда дина-
стия Ягеллонов, в лице старшего Сигизмундова брата
Владислава Казимировича. Этим видам Габсбургского
дома сильно противодействовала национальная венгер-
ская партия, во главе которой сТоял знатный магнат граф
Иоанн Заполыя; а король польско-литовский Сигизмунд
не только дружил с этой партией, но и вступил в брак с
сестрою Иоанна Заполыи, Варварою, в 1512 году, чем
сильно вооружил против себя Максимильяна. Этот пос-
ледний предложил свой союз государю Московскому и к
тому же союзу привлек молодого тевтонско-прусского
магистра Альбрехта Бранденбургского, который хотя по
матери и был родной племянник Сигизмунда польско-
литовского, но стремился уничтожить вассальную зави-
симость своего ордена от польского короля и воротить
прусские города, отнятые поляками при Казимире IV.
Кроме Тевтонского ордена Максимильян старался при-
влечь к тому же союзу датского короля Христиана II,
женатого на его внучке Изабелле. Михаил Глинский, хо-
26
Iмипо знакомый с отношениями германских владетелей и
< некоторыми из них самих, был душою их переговоров о
союзе с Москвою против Польши.
Зимою 1514 года цесарский посол (Шнитценпаййер)
прямо от тевтонского магистра Альбрехта прибыл в Мос-
кву, где именем императора заключил с великим князем
формальный договор о союзе против польского короля. С
договорной грамотой он отправился в Германию в сопро-
вождении московских послов, и Максимильян присягою
подтвердил договор. А летом того же года Василий Ива-
нович в третий раз подступил к Смоленску. На этот раз
москвитяне выставили большое количество пушек и пи-
щалей, которыми принялись громить город неустанно; в
то же время делали частые приступы. Смоленский воево-
да Юрий Соллогуб продолжал мужественно обороняться
и отбил несколько приступов. Наконец, разрушение и
пожары, произведенные в городе московскими ядрами,
привели жителей в уныние, и они начали требовать сда-
чи. (Есть известие, что Глинский вошел с ними в тайные
переговоры). Тщетно Соллогуб говорил, что сам король
вскоре явится на выручку города; русские граждане и
духовенство, с владыкою Варсонофием во главе, ударили
челом великому князю, чтобы он унял свой меч, и отво-
рили ему ворота. 31 июля, по распоряжению Василия,
Даниил Щеня вступил в город, привел его жителей к
присяге на верность своему государю и сменил литов-
ский гарнизон московским. На следующий день сам ве-
ликий князь с своими братьями и боярами торжественно
въехал в Смоленск, встреченный на посаде народом и
духовенством с иконами и крестами. В соборном Успен-
ском храме пели благодарственный молебен, после кото-
рого протодьякон с амвона велегласно провозгласил мно-
голетие великому князю, повторенное епископом со всем
освященным собором и певчими на обоих клиросах. Епис-
коп благословил государя крестом и сказал: «Божией
милостию радуйся преславный царю Василий, великий
князь, всея Руси самодержец на своей отчине и дедине
града Смоленска, на многие лета!» После того подходили
к Василию с тем же поздравлением его братья, бояре,
воеводы и прочие московские люди, а также местные
оояре и граждане. Смольняне обнимались с москвичами
и друг с другом, радуясь своему освобождению от Литвы,
под которою находились более ста лет. Было общее лико-
27
вание. Отслушав литургию и побывав на древнекняжес-
ком дворе, великий князь воротился в свой стан. Сюда
призывал он смоленских бояр, лучших граждан и детей
боярских, угощал их обедом, оделял соболями, бархатом,
аксамитом, камками, деньгами. Те западнорусские слу-
жилые люди, которые остались и вступили в службу
московскую, получили награды по два рубля и по сукну
на платье, а которые не захотели остаться, получили по
рублю и отпущены в Литву. Юрий Соллогуб пожелал
воротиться к своему королю и был отпущен; но в Польше
его судили как изменника и отрубили ему голову. Вообще
Василий Иванович обошелся с смольнянами очень милос-
тиво, совсем не так, как с псковичами. Не было ни
вывода, ни отобрания имущества. В Москву переселялись
только желающие, и тем давали при этом вспоможение.
Особой жалованной грамотой Василий подтвердил за ду-
ховенством, боярами и прочими смоленскими людьми их
земли и владения, а также те льготные судебные и граж-
данские уставы, которые даны были смольнянами вели-
кими князьями литовскими, причем освободил их от еже-
годной сторублевой дани, взимавшейся с города прежни-
ми государями (5).
Спустя несколько дней по занятии Смоленска Васи-
лий Иванович отправил воевод для отобрания других
городов Смоленской земли. Князь города Мстиславля сам
передался москвитянам и оставлен в своем Мстиславском
уделе. Жители Кричева и Дубровны также добровольно
присягнули на московское подданство. Меж тем Сигиз-
мунд, шедший с польско-литовским войском и наемными
отрядами чехов, немцев, венгров и пр. на выручку Смо-
ленска, достиг Минска, когда узнал о взятии этого горо-
да. Василий отрядил навстречу неприятелю Глинского,
двух братьев Булгаковых, Челяднина и некоторых других
воевод. Москвитяне стояли под Друцком, а король подви-
нулся к Борисову, когда обнаружилась измена Глинского.
Великий князь, конечно, не для того возвратил России
Смоленск, чтобы создавать из него особое княжение для
литовского выходца; а этот честолюбец, обманувшись в
своих расчетах, задумал изменить Василию и вновь пе-
рейти в Литву, о чем и завел тайные переговоры с Сигиз-
мундом. Король был рад отнять у своего противника
такого энергичного и сведущего в военном деле помощ-
ника и обещал Глинскому разные милости. Но во время
28
их взаимных пересылок один королевский посланец по-
пался в руки москвитян; найденные у него грамоты обна-
ружили все дело; а по другим известиям собственный
« луга Глинского донес о его бегстве в королевский стан.
Князь Михаил Булгаков-Голица тотчас поскакал с кон-
ным отрядом в объезд, опередил беглеца и устроил ему
ысаду. Глинский и его люди попали на эту засаду и были
схвачены. Василий велел его заключить в оковы и ото-
( лал в Москву. Хотя изменнику не удалось уйти в непри-
ятельский лагерь, однако измена его не замедлила отра-
зиться на перемене военного счастья. Очевидно, он успел
раскрыть врагу наши слабые стороны и приглашал его к
решительным действиям. Король двинул свое войско с
берегов Березины к Днепру, поручив главное начальство
великому литовскому гетману князю Константину Ост-
рожскому. Теснимые им московские отряды отступили
на левый берег Днепра и остановились против Орши.
Сюда приспели и другие московские полки. Если верить
хвастливым польским известиям, число московской рати
будто бы достигало 80 000 человек, тогда как неприятелей
было 35 000.
Из многих московских воевод, собравшихся под Ор-
шей, главное место занял боярин и окольничий Иван
Андреевич Челяднин, вельможа заслуженный, но дотоле
не отличившийся какими-либо военными подвигами. По-
видимому, не все воеводы охотно ему подчинялись из-за
местнических счетов. Высокомерие и недальновидность
его простирались до того, что по тем же иноземным
известиям он будто бы, вопреки советам, не хотел на-
пасть на половину неприятельского войска, переправив-
шуюся на левый берег Днепра, а ожидал, пока перепра-
вится все войско, надеясь разбить его и забрать в плен с
помощью великого своего превосходства в силах. Сооб-
разно с тем он растянул свои оба крыла так, чтобы
окружить неприятеля. Битва была очень упорна и дли-
лась до самой ночи; долго победа колебалась на ту и на
другую сторону. Наконец, Константин Острожский при-
творным отступлением навел большой московский полк
па то меСто, где стояли пушки, и они произвели такое
разрушительное действие, что москвитяне не выдержали
и бросились назад. Тогда неприятели дружным ударом
довершили наше расстройство и поражение. Между Ор-
шей и Дубровной впадает в Днепр речка Кропивна; эта
29
речка, говорят, была запружена телами москвитян, то-
нувших в ней во время бегства, так что течение ее на
время остановилось. Челяднин, оба брата Булгаковы, два
брата Колычевы, князь Иван Пронский, два князя Ромо-
дановских и много других князей и бояр были взяты в
плен; а дворян и детей боярских захвачено до полутора
тысяч, вместе со всем нашим снарядом и обозом. Всего
мы потеряли около половины войска, и только наступив-
шая ночь помогла спастись остальным. Дело происходи-
ло в первой половине сентября 1514 года. Велика была
радость неприятелей от этой победы. Константин
Острожский, забыв собственную измену русской народ-
ности, велел петь благодарственные молебны и давал
обеты построить новые церкви. Сигизмунд рассылал
папе ЛьвуХ и другим государям вместе с известием о
победе и русских пленников в подарок. А Челяднина и
некоторых его товарищей он велел в оковах посадить в
тесное заключение. Спустя несколько лет один инозем-
ный посол (Герберштейн) посетил в Вильне этих несчас-
тных узников, слышал их жалобы и дал им взаймы не-
сколько золотых. Московский государь, по-видимому,
наказал их за поражение совершенным пренебрежени-
ем к их участи.
Непосредственным следствием оршинского пораже-
ния было отпадение к Литве князя Мстиславского, а
также городов Дубровны и Кричева, несмотря на их
недавнюю присягу. В самом Смоленске ободрилась
партия, неприязненная Москве, и тайно призывала коро-
ля, обещая сдать ему город. Главою заговора, говорят,
был епископ Варсонофий. Но здесь бодрствовал московс-
кий воевода — князь Василий Шуйский. Извещенный
верными гражданами о затеянной крамоле, он схватил
епископа и отослал его к великому князю, который тогда
стоял в Дорогобуже. В надежде на смоленских изменни-
ков, Константин Острожский спешил сюда с небольшим
отборным войском. Но вместо отворенных ворот он на-
шел город приготовленным к мужественной обороне, а
на стенах его увидал заговорщиков повешенными в тех
самых собольих шубах, камках, бархатах, с серебряными
чарками и кубками на шее, которыми дарил их великий
князь после взятия Смоленска. Острожский попытался
было на приступ, но был отбит и со стыдом ушел назад.
Таким образом, главная цель войны Смоленск все-таки
30
остался в наших руках. Но гром Оршинской победы,
конечно, немало поднял дух противной стороны и надол-
го вселил ей пренебрежение к московским силам в от-
крытом поле (6).
Взятие Смоленска и Оршинская битва составляют два
самых крупных события в девятилетней русско-литов-
ской войне (1513—1522 гг.). После них обе стороны как
оы утомились сделанными усилиями, и хотя продолжали
войну, но с очевидной неохотой, с перерывами, избегая
решительных действий, завязывая постоянно мирные пе-
реговоры, но постоянно неудачные. Дело в том, что мос-
ковский государь, достигнув своей главной цели, т. е.
Смоленска, на этот раз ни к чему более не стремился,
кроме удержания завоеванного; а польско-литовское пра-
вительство никак не хотело уступить такой важный пункт,
но в то же время не имело достаточно сил, чтобы отвое-
вать этот пункт обратно. Пользуясь превосходством воо-
ружения, обучения и тактики, королевские полководцы
могли иногда одерживать победы над отсталыми в воен-
ном деле, нестройными московскими ополчениями; но
польско-литовский король в своем государстве не пользо-
вался такою властью над военно-служебным сословием,
как московский государь в своей. Сбор денежных средств
и военных людей и выступление в поход сопровождались
там многими препятствиями и затруднениями; уже в ту
эпоху едва ли не главную роль в военное время стали там
играть войска собственно наемные, набранные из ино-
земцев. А в умении брать хорошо укрепленные города
поляки-литвины были почти так же неискусны, как и
москвитяне. Кроме того, обе стороны были отвлекаемы
другими внешними отношениями: Москва — татарскими,
а Полыпа-Литва — прусскими, турецкими и отчасти та-
тарскими.
При таких условиях воюющие стороны были не прочь
от иноземного посредничества, чтобы достичь мира.
Король Сигизмунд первый начал хлопотать об отвле-
чении Максимильяна от союза с московским великим
князем: хотя император германский, вопреки заключен-
ному в 1514 году договору, и не думал воевать с поляка-
ми, но он возбуждал против них других врагов. Посред-
ником в примирении Сигизмунда с Максимильяном
явился брат первого, венгерский король Владислав; при-
чем польский король отказывался от своего противодей-
31
ствия видам Габсбургов на будущее венгерское наслед-
ство и соглашался на условленный еще в 1507 году двой-
ной брачный союз между внуками Максимильяна и
детьми Владислава. Назначен был съезд трех государей
во владениях Владислава, именно в венгерском городе
Пожоге (Пресбург), куда Сигизмунд прибыл с многочис-
ленною и роскошно убранною свитою из польских и
литовских вельмож. Но император заставил себя долго
ждать и, наконец, пригласил обоих королей-Ягеллонов к
себе в Вену. Здесь в один и тот же день (в июле 1515 г.)
совершено торжественное обручение десятилетнего Вла-
дислава сына Людвига с внучкою Максимильяна Мари-
ей и тринадцатилетней дочери Анны зараз с обоими
внуками императора, Карлом и Фердинандом, предос-
тавляя будущему окончательный выбор между ними. Та-
ким образом, политика Максимильяна увенчалась успе-
хом: эти брачные союзы приготовили будущее господ-
ство немецкой династии в Чехии и Венгрии. С своей
стороны, Максимильян обещал отступиться от союза
против Польши с магистром тевтонским и государем
московским, содействовать примирению Сигизмунда с
последним и, если возможно, привлечь Москву к союзу
христианских государей против страшных в то время
Османских турок.
Сближение Сигизмунда с Максимильяном еще более
укрепилось, когда в следующем 1516 году умер Владис-
лав, король чешско-венгерский, и оба они сообща заведо-
вали опекой над малолетним его преемником Людови-
ком. Около того же времени скончалась польская короле-
ва Варвара Заполыя, не оставив королю наследников
мужского пола. Сигизмунд задумал вступить в новый
брак и, при посредстве того же Максимильяна, просил
руки итальянской принцессы Боны из дома миланских
герцогов Сфорца. На этот выбор повлияли красота и
богатое приданое принцессы. Предложение его было при-
нято. (Брак с нею состоялся в 1518 г.) Меж тем Василий
Иванович, узнав о переходе своего высокого союзника
на противную сторону, не скрывал неудовольствия, и
приезжавшие в Москву Максимильяновы посланцы, хло-
потавшие о примирении Москвы с Польшей, не имели
никакого успеха. Тогда император для этой цели назна-
чил большое посольство, во главе которого поставил ба-
рона Сигизмунда Герберштейна, не только хорошего дип-
32
ломата, но и мужа весьма образованного, изучившего,
между прочим, славянский (виндский) язык на своей
родине в Крайне.
18 апреля 1517 года Герберштейн с своей свитою
имел торжественный въезд в Москву, присоединивший
по установленному здесь для таких случаев церемониалу.
Посольство поместили в доме князя Ряполовского, куда
доставляли все нужные для него припасы; но назначен-
ные к нему приставы строго следили за всеми действия-
ми посла и даже за его разговорами. Спустя три дня его с
обычными церемониями проводили во дворец, где он
представлялся великому князю и вручил свою веритель-
ную грамоту, а затем был приглашен к царскому обеду.
Двое знатных бояр, один казначей, один дворецкий и три
дьяка были назначены для ведения переговоров с послом.
Участие в них бояр было более номинальное, а главным
лицом явился тут великокняжий казначей грек Юрий
Малый, муж весьма сведущий и опытный в делах — один
из тех греков, которые приехали в Москву вслед за
Софьей Палеолог и служили еще отцу Василия Ивану III.
В первом же совещании с этими лицами Герберштейн,
восхвалив могущество, родственные и дружеские связи
своего государя римского цезаря Максимильяна с други-
ми европейскими владетелями, объявил, что главную его
заботу составляет утверждение общего мира в христиан-
стве; так как неверные, т. е. турки и татары, пользуясь
несогласием христианских правителей, все более и более
распространяют свои завоевания, поэтому он очень же-
лает прекратить пагубную для христианства брань между
Москвой и Польшей. Великий князь чрез бояр ответил,
что готов заключить мир, если польский король пришлет
своих послов. Герберштейн предложил, чтобы послы обе-
их сторон съехались на границе или, так как погранич-
ные места опустошены войною и города выжжены, уст-
роить съезд в Риге. Но московская дипломатия прежде
всего заботилась о сохранении достоинства своего госу-
дарства: при Иване III и во время предыдущей войны
Василия польско-литовские послы приезжали в Москву
для заключения мира, а не наоборот, и бояре объявили
это уж обычаем или такою стариною, от которой Москва
по отступит. Герберштейн отправил своего племянника
фон Турна к польскому королю с просьбою прислать в
Москву своих послов.
I Иловайский Д.
33
В начале октября королевские послы — католик Ян
Щит и православный пан Богуш Боговитинов, действи-
тельно прибыли к Москве. Но в то же время пришло
известие, что литовский гетман князь Константин Ост-
рожский осадил псковский пригород Опочку. Король ду-
мал этим нападением подкрепить свои требования и про-
извести, так сказать, давление на московское правитель-
ство. Он ошибся в расчете: ничто не могло поколебать
твердости этого правительства. Королевское посольство
не было впущено в город и помещено в подмосковной
слободе Дорогомилове; а Герберштейну объявлено, что
литовские послы останутся там, пока воеводы великого
князя «не переведаются» с Константином Острожским.
Пришлось ждать три недели. Наконец, прискакали гонцы
с известием, что московские воеводы Федор Оболенский,
Лопата Телепнев и Иван Лятцкой литовское войско поби-
ли и Константин Острожский ушел от Опочки. Тогда
литовские послы были введены в город и получили ауди-
енцию у великого князя. Переговоры возобновились, но
были безуспешны. Сначала обе стороны предъявили не-
возможные условия: великий князь потребовал казни тех
панов, которые учинили насилие его сестре Елене, воз-
вращения ее казны и волостей, отдачи Киева, Полоцка,
Витебска и других городов, составляющих отчину его
прародителей; а король желал не только получить обрат-
но Смоленск, но еще половину Новгорода, Псков, Тверь
и всю Северскую землю. Разумеется, такие требования
были несерьезны и предъявлялись только с целью делать
как бы уступки. При посредничестве Герберштейна даль-
нейшие переговоры свелись к одному пункту — к Смо-
ленску. Литва хотела непременно его воротить, а Москва
ни за что не уступала. Несмотря на всю дипломатичес-
кую ловкость и наружное беспристрастие императорско-
го посла, великий князь ясно видел, что он хлопочет в
пользу противной стороны. Напрасно Герберштейн со-
ставил увещательную записку, где вздумал ссылаться на
исторические примеры Филиппа Македонского, оказав-
шего умеренность после победы над афинянами, на царя
Пирра, утратившего в один час все плоды прежних по-
бед, на своего государя Максимильяна, великодушно воз-
вратившего Верону венецианам, на самого Ивана III, ко-
торый царство Казанское отдал назад татарам. Умные
московские дипломаты, промолчав о древних царях маке-
34
2-2
донском и эпирском, ответили от имени великого князя:
«ино то брат наш Максимильян, избранный цезарь римс-
кий и наивысший король, ведает, которым обычаем вене-
цояном Верону отдал, а мы того в обычае не имеем, ни
и мети хотим, чтобы нам своя отчина отдавати». О цар-
стве же Казанском объяснили, что государь Иван Василь-
евич не отдавал его татарам, а просто посадил там царя
«из своих рук», т. е. зависимого от Москвы. Вообще в
течение этих долгих переговоров московская дипломатия
показала себя верною завету Ивана III и достойною сво-
их греческих учителей. Ясно сознаваемая цель, вежливый
язык, обстоятельные суждения и твердость в националь-
ной политике — вот те качества, которые надолго усвои-
ла себе эта дипломатия.
По упорству обеих сторон около половины ноября
мирные переговоры были, наконец, прерваны. Послы ко-
ролевские покинули Москву, а вслед за ними был отпу-
щен Герберштейн, осыпанный ласками и знаками почета
( о стороны великого князя. Перед окончанием перегово-
ров посол передал просьбу цезаря отпустить к нему Ми-
хаила Глинского. И эту просьбу великий князь откло-
нил; бояре его ответили, что Глинский за свою измену
должен был подвергнуться казни, но он изъявил желание
воротиться в греческую веру своих родителей, о чем бил
челом митрополиту Варлааму; поэтому его освободили от
казни и отдали митрополиту на испытание. С Гербер-
штейном Василий Иванович отправил к императору свое-
го дьяка Племянникова.
Несмотря на неудачу, Максимильян не отказался от
посредничества и вновь присылал своих послов в Моск-
ву. Но эти сношения были прерваны его смертью в
1519 году. Между тем, военные действия продолжались;
московские Полки еще несколько раз вторгались в литов-
ские владения и их опустошали; в 1518 году они осажда-
ли Полоцк, а в следующем доходили до самой Вильны.
Взаимные пересылки Василия с магистром Тевтонского
ордена Альбрехтом о союзе против Сигизмунда повели,
наконец, к открытой войне ордена с Польшей в 1520 году;
причем великий князь, несмотря на свою расчетливость,
помог Альбрехту деньгами для найма военных отрядов в
Германии. Около того же времени Крымские татары сде-
лали несколько опустошительных набегов в литовско-
русские области. Московское правительство, пользуясь
35
стесненным положением Польско-литовского государства,
старалось вызвать («позадать») короля на мирные перего-
воры, и он вновь присылал своих послов в Москву; но
опять не сошлись в условиях, и тем более, что Москва
требовала возвращения пленных, взятых в «великой бит-
ве» (Оршинской). В следующем (1521) году обстоятель-
ства уже переменились: Альбрехт был побежден поляка-
ми и заключил с ними четырехлетнее перемирие, а на
востоке оба татарские царства, Крымское и Казанское,
выступили против Москвы соединенными силами. На-
конец, только в 1522 году воюющим сторонам удалось
заключить пятилетнее перемирие; причем Москва удер-
жала за собой Смоленск, но отказалась от возвращения
пленных.
При заключении перемирия предположено было про-
должать переговоры о вечном мире. Чтобы добиться это-
го мира и окончательной уступки Смоленска, на которую
король ни за что не соглашался, Василий Иванович вновь
обратился к посредничеству германского императора,
которым тогда был внук Максимильяна Карл V, король
испанский. Московские послы (князь Засекин и дьяк
Борисов) ездили для того к Карлу в Мадрид (в 1524 г.).
Император и его брат эрцгерцог австрийский Фердинанд
благосклонно отнеслись к этому делу и отправили в Мос-
кву великое посольство, во главе которого были постав-
лены граф Нутароль и тот же барон Герберштейн, кото-
рые прибыли в Москву в апреле 1526 года. Вскоре сюда
же приехал и с тою же задачею посол папы Климента VII
Иоанн Франциск, епископ скарен’ский, сопровождаемый
ездившим в Рим московским послом Димитрием Гераси-
мовым. Римская курия пыталась воспользоваться.москов-
ско-польскою войною для заветной цели, т. е. для подчи-
нения русской церкви папскому главенству. Она также
предлагала свое посредничество для заключения мира;
кроме того, предлагала короновать великого князя коро-
левским венцом, а московского митрополита возвести в
сан патриарха; вместе с тем старалась привлечь Василия
к союзу европейских государей против турок, маня его
«константинопольским наследством». За все эти блага
требовалось только признание Флорентийской унии. По-
тери, которым подверглось тогда папство со стороны
начинавшейся реформации, побуждали его тем настойчи-
вее хлопотать о подчинении себе Русской церкви, и пере-
36
2-4
сылки наши с Римом продолжались уже несколько лет.
Все подобные ухищрения курии, по обыкновению, оста-
лись бесплодны. Москва, с своей стороны, не прочь была
поддерживать эти сношения, но только до тех пор, пока
считала их нелишними для своих политических целей; а
затем решительно уклонилась и от унии, и от войны с
отдаленною от нее Турецкою державою.
В октябре 1526 года приехали литовские послы: по-
лоцкий воевода Петр Кишка и литовский подскарбий
Михаил Богуш-Боговитинов. Начались переговоры при
посредничестве послов императорских и папского. Но
Смоленск опять послужил неодолимым препятствием для
вечного мира. Согласились только продолжить пятилет-
нее перемирие еще на шесть лет. Императорские послы
получили от великого князя в подарок парчовые кафта-
ны, подбитые соболями, и значительное количество доро-
гих мехов. Прямой своей цели двукратное посольство
Герберштейна не достигло, но оно имело важные послед-
ствия в другом отношении. Плодом его явились знамени-
тые «Записки о Московии», которые возбудили большой
интерес в Западной Европе, впервые дали ей обстоятель-
ный и довольно правдивый очерк Московского государ-
ства и надолго послужили главным источником, откуда
черпали свои сведения последующие иноземные писате-
ли о России (7).
В предыдущем 1525 году бывший союзник Василия
магистр Прусского духовно-рыцарского ордена Альбрехт
уступил напору распространившегося в Северной Герма-
нии лютеранства, вместе с своим орденом отказался от
монашеских обетов и произвел секуляризацию (обраще-
ние в светский характер) его владений. В качестве на-
следственного герцога Восточной Пруссии он заключил с
своим дядею королем польским вечный мир, признав
свое герцогство вассальным владением Польской короны
и получив на него в Кракове от Сигизмунда торжествен-
ную инвеституру. Благополучно окончив эту польско-
нрусскую распрю, Сигизмунд вслед за тем совершил дру-
гое еще более важное и выгодное для своего королевства
дело: присоединение Мазовии. Здесь княжили юные сы-
новья Конрада III, Станислав и Януш, под опекою матери
своей Анны, происходившей из фамилии Радивилов.
37
Вдруг оба княжича один за другим сошли в могилу (в
1524 и 1526); вместе с ними прекратилась мужская линия
Мазовецких Пястов, и это вассальное княжество должно
было воротиться под владение Польской короны. Неожи-
данная и быстрая кончина братьев возбудила большие
толки между мазовецкою шляхтою: прошел слух об их
отравлении, и некоторые прямо обвинили в том супругу
короля Бону Сфорца, которая как истая итальянка вре-
мен Макиавелли не стеснялась в выборе средств для
достижения цели. Чтобы успокоить взволнованные умы,
Сигизмунд поспешил в Варшаву, отправил торжествен-
ное погребение последнему княжичу, т. е. Янушу; устро-
ил временное управление княжества под ведением той
же вдовствующей княгини Анны Радивиловны, подтвер-
дил за шляхтою ее местные права и привилегии и расста-
вил свои гарнизоны в Мазовецких городах. Так мирно и
легко был воссоединен этот древнепольский край с Вели-
кой и Малой Польшей; Сигизмунд Ягеллон довершил
дело объединения, начатое Владиславом Локотком. Но в
том же 1526 году династия Ягеллонов понесла великую
потерю с другой стороны: в августе под Могачем, в битве
с турками, пал племянник Сигизмунда молодой чешско-
венгерский король Людовик, не оставив потомства. Тогда
прекратилась династическая связь Польши с Чехией и
Венгрией; оба последних королевства достались эрцгер-
цогу австрийскому Фердинанду, брату императора Кар-
ла V. Выше помянутые браки, предусмотрительно заклю-
ченные их дедом Максимильяном, привели Габсбургский
дом к его заветной цели. В самом • Польско-литовском
государстве Ягеллова династия грозила скоро угаснуть.
От первого брака Сигизмунд имел одних дочерей. И
только вторая его супруга Бона родила ему единственно-
го сына Сигизмунда Августа (1520). Отец постарался обес-
печить за ним обе короны: едва мальчику минуло девять
лет, как он был выбран на великое княжение Литовское,
Русское и Жмудское и посажен на стол в Виленском
соборе св. Станислава (1529); а в следующем году совер-
шилось его коронование в Кракове. Таким образом, в
Литве и Польше повторилось то же самое венчание на-
следника и как бы соправителя, какое мы видели в Мос-
кве за тридцать лет до того, во времена Ивана III.
Обратимся теперь к отношениям татарским при Васи-
лии III.
38
Частые пересылки с Менгли-Гиреем продолжались по-
прежнему; послы московские отправились с подарками в
Крым, а крымские ездили за подарками в Москву; но
перемена в отношениях сказывалась и в их приеме. Вот
что сообщал московский посол боярин Морозов о тех
притеснениях и обидах, которым он подвергался в столи-
це Крымского хана. Боярин в сопровождении присланно-
го за ним Аппак-мурзы и своей свиты поехал в ханский
дворец править свое посольство и представить хану по-
дарки (состоявшие из шуб и другого платья, а также из
соболей, кусков сукна и т.п.). У городских ворот он
сошел с коня и по обычаю «каршевался» (здоровался) с
сидевшими тут крымскими князьями и мурзами; но один
из них, Кудояр-мурза, назвал посла холопом и отнял у его
подьячего шубу, которую несли в числе подарков. Затем
стоявшие у дверей дворца есаулы потребовали с посла
посошной пошлины за допущение к хану, бросив перед
ним свои посохи; но Морозов имел приказ не платить
этой пошлины, ссылаясь на шертную (клятвенную) «гра-
моту, по которой русские послы освобождены от всяких
платежей. Не отвечая есаулам, он переступил их посохи
и вошел к хану, который принял его в присутствии своих
царевичей, огланов (высших татарских сановников) и кня-
зей. Хан спросил посла о здоровье великого князя, а
царевичи с ним «каршевались». Отправив посольство,
Морозов был приглашен к ханскому столу. Тут по обы-
чаю хан отлил из чаши вино и велел ее подать послу; то
же сделали царевичи и князья; но когда очередь дошла до
Кудояр-мурзы, Морозов отказался пить из одной с ним
чаши, и стал жаловаться хану на помянутые выше обиды.
Хан старался его оправдать, а когда посол ушел, то он
разбранил Кудояра и отнял у него шубу. Однако это не
помешало царевичам с угрозами упрекать посла в недо-
статочности сделанных им подарков и требовать больше-
го. Когда летом следующего 1510 года Морозов воротил-
ся в Москву, с ним приехали крымские послы и жена
Менгли-Гирея Нурсалтан. Она желала повидаться здесь с
своим младшим сыном Абдыл-Летифом; а отсюда ездила
в Казань повидаться с Магомет-Аминем, другим своим
сыном (от первого мужа, казанского хана Ибрагима). По
возвращении из Казани Нурсалтан опять побывала в
Москве и уехала в Крым, осыпанная от великого князя
почестями и подарками и сопровождаемая его послом к
39
Менгли-Гирею. По-видимому, она только подкрепила доб-
рые отношения Москвы к ханствам Казанскому и Крым-
скому. На деле, однако, вышло противное, и вскоре обна-
ружилось стремление крымцев и казанцев к тесному
взаимному союзу, направленному против Московского
государства.
Менгли-Гирей был уже стар и дряхл и не мог сдержи-
вать своих буйных сыновей, жаждавших добычи. Король
польский Сигизмунд, как мы видели, золотом и обещани-
ем богатой дани склонил хана на свою сторону и заклю-
чил с ним тайный договор против Москвы; последствием
чего открылись набеги царевичей на Московские и Ря-
занские украйны. Хотя эти набеги иногда встречали от-
поры, но открывшаяся новая война с Сигизмундом, ко-
нечно, мешала Москве принимать деятельные меры для
обороны южных границ. Менгли-Гирей умер (1515 г.), и
место его заступил старший сын его Магмет-Гирей, уже
известный своим нерасположением к Москве. Побуждае-
мый польскими сторонниками, он не замедлил обратить-
ся к великому князю с разными надменными требовани-
ями; между прочим, он потребовал возвращения Смолен-
ска королю Польскому, присылки московской судовой
рати на помощь крымцам для завоевания Астрахани, уве-
личения ежегодно присылаемых «поминков» (подарков)
и пр. Московский посол Мамонов подвергся в Крыму
еще большим обидам и вымогательствам, чем вышеопи-
санные. (Эгот Мамонов не воротился и умер в Крыму.)
Меж тем внезапные нападения крымцев на наши украи-
ны возобновились. Дела Казанские послужили поводом к
решительным столкновениям.
Казанский хан Магмет-Амиць тяжко заболел: все тело
его покрылось гноем с червями и своим смрадом заража-
ло воздух. Говорят, будто он считал свою болезнь небес-
ною карою за вероломное избиение русских купцов и
свои измены великому князю. Хан прислал Василию
300 коней, богато убранных, с иными дорогими дарами и
просил назначить ему преемником его брата Абдыл Лети-
фа. Василий изъявил согласие и пока пожаловал Летифу
в кормление город Каширу. Но случилось так, что Летиф
внезапно умер (1517), а в следующем году за ним после-
довал и Магмет-Аминь. С их смертью пресеклась динас-
тия основателей Казанского царства, Улу-Махмета, его
сына Мамутека и внука Ибрагима. В. живых оставался
40
еще один из сыновей Ибрагима; но это был крещеный
царевич Петр (Худай-Куль), который уже не мог занять
мусульманский престол. Еще в виду близкой смерти Ами-
ня Магмет-Гирей хлопотал о том, чтобы обеспечить этот
престол брату своему Саин-Гирею. Он прислал в Москву
торжественное посольство, поставив во главе его князя
Лппака, известного между крымскими вельможами за
московского сторонника; посол должен был просить о
помощи для завоевания Астрахани и подготовить согла-
сие великого князя на посажение Саин-Гирея в Казани,
взамен чего обещал союз против Польского короля. Вслед
затем действительно сын Магмет-Гирея Калта-Богатырь с
30 000 крымцев сделал вторжение в Литовскую Русь, не-
смотря на продолжавшуюся дружбу с Сигизмундом; раз-
бил литовского гетмана Константина Острожского, по-
жег и попленил множество селений и с огромною добы-
чею воротился домой. В бытность Аппака в Москве но-
вый царь Казанский был назначен Василием; но не кто-
либо из фамилии Гиреев. В Москве отнюдь не желали
способствовать усилению этой разбойничьей фамилии и
подчинению ей Казани и Астрахани, т. е. всех бывших
частей Золотой Орды. Напротив, выбор великого князя
пал на потомка враждебного Гиреям рода золотоордын-
ских ханов. В конце княжения Ивана III из Астрахани
выехал в Москву царевич Шейх Авлиар, племянник изве-
стного хана Ахмата (и внук Кучук-Магомета). Василий III
потом сделал этого служебного царевича ханом в мещер-
ском городке Касимове; а после его смерти передал Ка-
симовское ханство сыну Авлиара Ших-Алею. И вот те-
перь, когда освободился престол казанский, Ших-Алей
был посажен ханом в Казани из рук великого князя
Московского (1519 г.); причем он женился на вдове Маго-
мет-Аминя и тем приобрел поддержку со стороны ее
родни (8).
Магмет-Гирей на время затаил жажду мести, отчасти
сдерживаемый Турецким султаном, с которым Василий
Иванович поддерживал дружеские сношения и который
имел общего с ним неприятеля в короле Польском. Но
втайне Крымский хан уже готовился нанести Москве
«ильный удар, действуя своими происками не только в
Казани, но и в краю, связанном с Москвою гораздо более
тесными узами, именно в княжестве Рязанском.
41
Мы видели, часть Рязанской земли уже перешла к
великому князю Московскому еще при Иване III (по
духовному завещанию). Василий Иванович между прочи-
ми своими титулами уже именовал себя и «князем Рязан-
ским». Остальная Рязанская земля была теперь един-
ственным из больших уделов, еще не присоединенных к
Московскому государству. За малолетством ее князя Ива-
на Ивановича этою землею управляла его мать Агриппи-
на (урожденная княжна Бабич), которая была верною
исполнительницею приказаний, получаемых из Москвы.
Но, кроме московских сторонников при княжеском дво-
ре в Рязани несомненно была и партия бояр противного
направления, т. е. поборников старой рязанской само-
бытности, враждебно смотревшей на московскую зависи-
мость. Когда Иван Иванович достиг юношеского возрас-
та, он мог возбудить на некоторое время надежды этой
партии, потому что характером своим не походил на
кротких, уступчивых предшественников. Советники мо-
лодого князя указывали ему на Крым и Литву, при помо-
щи которых еще возможна была борьба с Москвою и
которые с своей стороны, вероятно, подсылали с теми же
внушениями. Иван начал с того, что силою отнял власть у
матери, которая все хотела продолжать свою опеку. В
Москве пока промолчали и сделали вид, что довольству-
ются представленными объяснениями: там, очевидно,
ждали только удобного случая, чтобы покончить с самою
тенью рязанской самостоятельности. Вдруг Василию до-
несли из Рязани его доброхоты, что Рязанский князь
ведет тайные переговоры с Магмет-Гиреем и даже хочет
жениться на его дочери; Василий послал его звать в
Москву. Молодой князь видел опасность и не знал, на
что решиться, так как всякая помощь была далека и
время открытой борьбы еще не наступило. Главным со-
ветником Ивана был боярин Симеон Коробьин. Он при-
надлежал к одной их тех боярских фамилий, которые
происходили от выехавших из Орды крещеных татарских
мурз и которых особенно было много на Рязани. Москов-
ский великий князь с помощью подкупа привлек Симео-
на Коробьина на свою сторону, и тот уговорил Рязанско-
го князя исполнить желание Василия. Но едва Иван Ива-
нович прибыл в Москву, как его посадили под стражу;
Агриппину заключили в монастырь, а в рязанские города
были посланы московские наместники. Главный город,
42
т. e. Переяславль Рязанский, поручен знаменитому мос-
ковскому воеводе, Ивану Васильевичу Хабару-Симскому.
‘)то произошло около 1520 года.
Так ловко, без пролития крови, было подготовлено и
совершено присоединение к Москве последнего из вели-
ких уделов северо-восточной Руси и притом такого, кото-
рый пользовался политической самобытностью в течение
целых четырех столетий. Однако последующее затем та-
тарское нашествие по всем признакам произошло не без
связи с этим рязанским переворотом.
Происки Крымского хана в Казани действовали тем
успешнее, что Шихалей и без того возбудил против себя
народ усердным повиновением великому князю Москов-
скому. Невоинственный, лишенный всякой энергии, этот
хан отличался и наружностью весьма непривлекатель-
ною. Поэтому, когда брат Магмета Саин-Гирей весною
1521 года явился с отрядом крымцев под Казанью, вель-
можи отворили ему ворота и посадили на царство. Шиха-
лей был отпущен, но русские купцы были ограблены и
захвачены. Вслед за тем из Крыма к великому князю от
его доброхотов (конечно, получавших от него подарки)
пришла весть, что Магмет-Гирей собирается с большими
силами на Москву. Но эта весть пришла слишком поздно:
Татары уже подходили к Оке. Василий наскоро выслал
небольшую рать, чтобы загородить им дорогу при пере-
праве. Но предводительство было поручено еще молодо-
му, мало способному брату великого князя Дмитрию Бель-
скому и еще менее способному брату великого князя
Андрею. Татары успели перейти реку и обратили в бег-
ство московский отряд. Под Коломной к Магмету присо-
единился его брат Саин, который с своими казанцами
успел уже опустошить области Нижегородскую и Влади-
мирскую. Соединенная Орда бросилась прямо к Москве.
Возобновились времена нашествия Тохтамыша и Эдигея.
Василий был застигнут врасплох и поступил так же, как
его предки, т. е. уехал на север собирать войско. А столи-
цу он поручил свояку, крещеному татарскому царевичу
11етру, и боярам. Но здесь господствовали паника и
страшный беспорядок. Население окрестностей броси-
лось спасаться в город, особенно в Кремль, и произвело
«десь такую тесноту, что воздух, пропитанный зловони-
ем, угрожал появлением моровой язвы. Но Магмет-Гирей
не воспользовался удобным моментом для захвата города
43
и ограничился опустошением окрестностей. Он принял
дары и вступил в переговоры. На его требование, чтобы
великий князь обязался платить известную ежегодную
дань, бояре отвечали согласием и даже выдали ему о том
грамоту за великокняжескою печатью. Хан после того
ушел назад, очевидно опасаясь прибытия большой мос-
ковской рати. На обратном пути он остановился под
Переяславль Рязанским, с намерением отнять у москви-
тян этот бывший стольный город, только что ими присое-
диненный. Враги могли рассчитывать на то, что многие
жители были недовольны этим присоединением. Вдоба-
вок распространилось известие, что Рязанский князь
Иван Иванович, пользуясь суматохою, происшедшей в
Москве при нашествии татар, убежал из своего заключе-
ния и, вероятно, с татарско-литовскою помощью будет
добиваться возвращения своего стола. Обстоятельства
действительно были критические. Но в Переяславле Ря-
занском бодрствовал энергичный воевода Хабар-Симс-
кий. Он заранее распорядился собрать местных бояр и
детей боярских к владыке Сергию и вновь укрепить их
присягою на верную службу Василию Ивановичу, чтобы
без измены биться как с татарами, так и с самим бывшим
князем Рязанским. Кроме сильного гарнизона городские
стены оборонялись еще огнестрельным снарядом, кото-
рым заведовал наемный немецкий пушкарь Иордан.
Видя крепость города, Магмет-Гирей попытался зама-
нить к себе Хабара и послал звать воеводу в свой стан,
извещая, что государь его теперь уже данник ханский.
Хабар попросил показать ему самую великокняжескую
грамоту в доказательство, что это правда. Хан послал
ему грамоту. В татарском войске находился, присланный
Сигизмундом, вспомогательный отряд Днепропетровских
казаков с их предводителем Евстафием Дашковичем, ко-
торый при Иване III отъехал было из Литвы на службу в
Москву, а при Василии III, подобно Константину Ост-
рожскому, бежал опять в Литву. Этот Дашкович задумал
взять Рязань хитростью. Приблизясь к стенам, он завел
сношения с гражданами о выкупе их пленных земляков,
причем дал возможность некоторым пленникам убежать
в город. Подошли татары и стали требовать беглецов
назад; граждане их выдали. Во время этих переговоров
толпы неприятелей все более и более подвигались к го-
роду, намереваясь неожиданно в него ворваться. Вдруг
44
Иордан произвел оглушительный залп из своей артилле-
рии и татары в ужасе побежали от стен. Хан потребовал
было выдачи Иордана. Хабар не только отказал ему в
этой выдаче, но и удержал у себя помянутую грамоту.
После того Магмет-Гирей ушел в свои степи, побуждае-
мый, с одной стороны, известиями о враждебных дей-
ствиях астраханцев, с другой — опасаясь прибытия мос-
ковской рати и потери своего полона. А этот полон был
огромный. (Молва преувеличивала его количество до
800 000 человек.) Крымцы потом продавали русских
пленников и пленниц на базарах в Кафе, а казанцы — в
Астрахани. Тех пленников, которые не шли в продажу,
т. е. старых, больных и младенцев, варвары морили голо-
дом или отдавали их своим детям, чтобы последние учи-
лись на них искусству убивать людей саблями, стрелами,
камнями и т. п.
Бежавший из Москвы Рязанский князь действительно
несколько дней скрывался где-то в окрестностях Переяс-
лавля и успел даже войти в сношения с некоторыми
преданными ему рязанскими боярами и детьми боярски-
ми; но сношения эти были открыты. Видя полную неуда-
чу, он ускакал в Литву и нашел гостеприимство у короля
Сигизмунда. Магмет-Гирей очень жалел, что упустил из
своих рук такое удобное орудие для того, чтобы пугать
Москву и заводить смуты в Рязанской области. Поэтому
он завязал с королем переговоры об отпуске в Крым
Ивана Ивановича, обещая возвратить ему Рязанское кня-
жение. Но никакими обещаниями ему не удалось зама-
нить к себе Ивана. Последний Рязанский князь получил
от короля на свое содержание литовское местечко Сто-
клишки с принадлежавшими к нему селами (в Ковенском
повете Трокского воеводства); прожил еще около пятна-
дцати лет и окончил дни свои в безвестности. Меж тем
Московское правительство, для закрепления за собой Ря-
занской области, повторило здесь те же меры, какие оно
употребило в отношении к Новгороду и Пскову: большое
число жителей с их семействами было переселено в дру-
гие области, а на их место присланы иные обыватели.
Хабар Симский за свою службу потом был награжден
сапом боярина.
Огромный полон, выведенный из Восточной Руси, так
разлакомил хищную Орду, что Магмет-Гирей велел сво-
им князьям, мурзам и всем татарам откармливать коней и
45
готовиться на осень того же года к новому походу на
Москву, о чем велел прокликать по трем главным торгам
полуострова: в Переколи, Крыму и Кафе. Осенний поход,
однако, не состоялся; а на весну 1522 года великий князь
уже выставил многочисленные полки по берегам Оки и
вывел в поле огнестрельный снаряд, устроив главный
стан под Коломной. Зимою этого года, как мы видели,
удалось заключить перемирие с Литвой и тем развязать
себе руки для действий против Крыма и Казани. Судьба
вскоре избавила Москву от самого злейшего ее врага, —
Магмет-Гирея. С помощью ногайского мурзы Мамая
Крымский хан завоевал, наконец, дружившую с Моск-
вою Астрахань. Но тот же Мамай, опасаясь излишнего
усиления хана, выманил его из завоеванного города в
поле, где вероломно напал на Магмета во время пира и
умертвил его со многими людьми. После того ногаи втор-
глись в самый Крым и сильно его опустошили, а бывший
союзник Магмета Дашкович, пользуясь обстоятельства-
ми, сжег Очаков и разорил татарские улусы в западной
части Крымского ханства, т. е. около нижнего Днепра
(1523 г.). На ханский престол турецким султаном был
возведен брат Магмета Сайдет-Гирей.
Собранные против крымцев силы Василий Иванович
обратил против Саин-Гирея казанского, который перед
тем вероломно велел убить его посла и пленных москов-
ских купцов. Летом того же 1523 года судовая и конная
рати ходили воевать Казанскую землю. Во время сего
похода московские воеводы основали город при впаде-
нии в Волгу реки Суры, составлявшей нашу границу с
этой землей, и назвали его именем великого князя (Ва-
сильсурск). Сей город составил важный опорный пункт
для наших дальнейших предприятий против Казани. В
следующем году поход возобновился. Саин-Гирей ушел в
Крым, где сделался калгой-султаном, т. е. вторым лицом
после своего брата хана Сайдет-Гирея (а впоследствии
некоторое время занимал ханский престол). В Казани он
оставил своего племянника юного Сафа-Гирея. Русские
подступали к самому городу, но не взяли его, а потому
Василий согласился на просьбу казанцев утвердить на их
престол Сафа-Гирея в качестве своего подручника. Одна-
ко враждебные отношения продолжались. В 1530 году
был новый большой поход под начальством князей Ивана
Бельского и Михаила Глинского. Русские воеводы едва
46
оыло не взяли город, но уступили просьбам казанцев,
обещавших полную покорность великому князю. Дей-
ствительно, вскоре потом они изгнали от себя Сафа-
Гирея и по их просьбе Василий дал им в цари младшего
Шихалеева брата царевича Еналея, владевшего дотоле
Касимовым. Таким образом, после многих трудов и уси-
лий мятежная Казань к концу Василиева княжения каза-
лась усмиренною. Однако разные происки и беспокой-
ства с этой стороны не прекращались. Так,, дотоле пре-
данный и покорный Москве, бывший казанский царь
Шихалей, получивший от великого князя в свое кормле-
ние Серпухов и Каширу, оскорбился тем, что в Казани
посадили теперь царем не его самого, а его младшего
брата, и завел какие-то тайные сношения с казанцами и с
другими землями. Узнав о том, великий князь лишил его
удела и сослал на Белоозеро, а бывших при нем татар-
ских огланов, князей, мурз, псарей и прочих людей раз-
вели по разным городам, именно в Тверь, Новгород и
Псков (1533 г.).
Неоднократные вероломные захваты, ограбления и
избиения русских купцов казанцами великий князь нака-
зал тем, что запретил своим купцам ездить на ярмарку,
происходившую под Казанью на так наз. Гостинном ост-
рове, а велел им съезжаться для обмена товаров во вновь
основанном Васильсурске, т. е. на пограничье. На первое
время это запрещение произвело вздорожание тех пред-
метов, которые привозились из Персии, Закавказья и
Астрахани; особенно вздорожали лучшие сорта волжской
рыбы (9).
Присоединением Рязани окончилось объединение соб-
ственно Северо-восточной Руси под Московским влады-
чеством, и крупные уделы уничтожены. Существовали
еще, так сказать, промежуточные удельные владения, за-
нимавшие переходное положение между Русью Литов-
скою и Московскою, именно в земле Чернигово-Север-
ской. Мы видели, что при Иване III некоторые князья
этой земли перешли из литовского подданства в московс-
кое. Наиболее мелкие из них скоро утратили характер
удельных владетелей и вступили в ряды московских бо-
ярских фамилий (Бельские, Воротынские, Одоевские,
Мстиславские и пр.). Великий князь давал им поместья в
иных областях, держал их на службе при своем дворе, и
сверх того, так же как и с других почему-либо ненадеж-
47
ных бояр, брал с этих князей клятвенные записи за
поручительством митрополита и епископов в том, что
князья сии будут верно служить ему и его детям, не
отъедут «к Жигимонту — королю Польскому и великому
князю Литовскому, и не будут ссылаться с ним без ведо-
ма государя своего великого князя Василия Ивановича, и
к лиходеям его не пристанут никакими делы, ни которою
хитростию». Но в числе князей, перешедших из литовс-
кого в московское подданство, оставалось еще два до-
вольно значительных удельных князя в Северской земле,
принадлежавших к потомкам Ивана Калиты, именно Ва-
силий Семенович Стародубский и Василий Иванович
Новгород-Северский; первый был внук Ивана Можайс-
кого, а второй Димитрия Шемяки — известных врагов
Василия Темного. Они пока усердно служили Московско-
му государю, а Шемячич даже прославился своими под-
вигами в войнах с Крымскими татарами. Но политика
государственная требовала упразднения и этих уделов,
особенно в виду их положения на границе с враждебным
нам Польско-Литовским королевством. Василию помогло
то обстоятельство, что оба эти князя находились в непри-
миримой взаимной вражде и посылали друг на друга
доносы в Москву, ибо во время войны с Литвой с ее
стороны действительно были попытки переманить их на
свою сторону. По одному из обвинений в сношениях с
Литвой Шемячич приезжал в Москву, оправдался перед
великим князем и с честью отпущен в свое княжество.
Прошло пять лет. Василий Шемячич успел изгнать князя
Стародубского из его волости и’завладеть ею. Но вдруг
его самого вновь потребовали в Москву. Он приехал
только после того, как получил клятвенную охранную
грамоту в своей безопасности, скрепленную подписью
великого князя и митрополита. Но здесь, вопреки этой
грамоте, Северского князя схватили и посадили в темни-
цу, а княжество его присоединили к Москве. Предлогом
к тому послужило какое-то изменническое письмо, кото-
рое он будто бы написал Польскому королю (1523 г.).
Иностранный писатель (Герберштейн) сообщает, что, ког-
да Шемячич прибыл в Москву, один юродивый стал хо-
дить по улицам с метлою в руках и на вопросы любопыт-
ных отвечал: «Государева земля еще не совсем очищена;
теперь удобная пора вымести последний сор». Этот рас-
сказ во всяком случае показывает, что москвичи созна-
48
тельно относились к своей задаче государственного объе-
динения и стремились довести ее до конца.
Кроме помянутых выше отношений к Литве и тата-
рам при Василии продолжались сношения с другими
ближними и дальними соседями. Так, с Швецией, Данией
и Ливонией были по нескольку раз возобновлены мир-
ные договоры. В 1514 году было заключено десятилетнее
перемирие с семьюдесятью Ганзейскими городами, воз-
вращены немцам их церковь и дворы в Новгороде. Но их
торговля здесь уже не могла быть восстановлена в преж-
ней силе. Кроме того, Василий III старательно поддержи-
вал дружеские посольские сношения с турецким султа-
ном, надеясь (хотя и без особого успеха) посредством его
сдерживать своих врагов Литву и татар, а также с Мол-
давским господарем, и даже принимал посольство от зна-
менитого Бабура, основателя империи Великого Мо-
гола в Индии (10).
II
Внутренние дела при Василии III
Церковные вопросы. — Вассиан Патрикеев. — Полемика с
Иосифом Волоцким. — О еретиках и монастырском землевла-
дении. — Борьба Иосифа с удельным князем и архиеписко-
пом. — Отношения в. князя к Иосифу и Вассиану. — Максим
Грек. — Митрополиты Варлаам и Даниил. — Участие Максима
Грека в полемике с иосифлянами. — Дело Берсеня Беклемише-
ва. — Осуждение Максима Грека и Вассиана. — Развод и вто-
рой брак в. князя. — Построение и расписание храмов. — Раз-
витие придворного строя. Прием и угощение иноземных
послов. — Великокняжая охота под Москвой. — Успехи само-
державия. — Личные свойства Василия. — Его ближние бояре
и советники. — Поездки на богомолье и на охоту. — Болезнь,
предсмертные распоряжения и* кончина Василия III.
Обращаясь к внутренним московским делам и отно-
шениям времени Василия III, мы на первом плане видим
здесь борьбу двух противоположных течений в сфере
вопросов церковных и придворно-политических. Вопро-
сы эти перешли в наследство Василию от Ивана III.
Ересь мниможидовствующих хотя и была сломлена
соборным приговором и жестокими казнями 1504 года,
однако не вполне уничтожена, и поднятое ею брожение
не прекращалось. Известный противник этой ереси, игу-
мен Иосиф Волоцкий продолжал настаивать на конеч-
ном истреблении еретиков, не доверяя их раскаянию.
Великий князь Василий Иванович еще при жизни отца
показал себя усердным сторонником Иосифа в борьбе с
50
ересью, и последний мог рассчитывать теперь на пол-
ную победу своих увещаний. Однако этого не случилось.
На сем поприще он встретил достойного себе противни-
ка в лице инока Вассиана Косого. Этот Вассиан, в миру
Василий, был сын Ивана Юрьевича Патрикеева, вместе
с отцом постриженный в монахи во время опалы Ивана
III на старую боярскую партию, по известному делу о
престолонаследии. Находясь в Кирилло-Белозерском мо-
настыре и предаваясь книжным занятиям, Вассиан сде-
лался ревностным учеником и последователем известно-
го поборника пустынножительства и главы заволжских
старцев Нила Сорского, который был пострижеником
того же монастыря и основал свою пустынь неподалеку
от него. Монашеская мантия не смирила гордого, горя-
чего нравом князя-инока. Владея начитанностию и лите-
ратурным талантом, он принялся пером развивать идеи
своего учителя Нила Сорского и смело вступил в книж-
ную полемику с Иосифом Волоцким. В эпоху собора
1504 года, когда Иосиф написал послание Василию Ива-
новичу с увещанием казнить еретиков и со ссылками на
примере строгости из Ветхозаветной истории, со сторо-
ны заволжских старцев последовал на это послание ед-
кий ответ, главным автором которого считают Вассиана
Косого.
Приведем некоторые черты из сего ответа: на слова
Иосифа, что «Моисей скрижали разбил», старцы возра-
жают: «Когда Бог хотел погубить Израиля, поклонивше-
гося тельцу, Моисей стал вопреки и сказал Господу: аще
сих погубииш, то меня прежде сих погуби, и Бог, ради
Моисея, не погубил Израиля». На примеры апостола Пет-
ра, разбившего молитвой Симона Волхва, и Льва, еписко-
па Катанского, сжегшего своею епитрахилью волхва Ди-
одора, старцы отвечают: «И ты, господне Иосифе, сотво-
ри молитву, да иже недостойных еретик или грешников
ножреть их земля». И далее: «А ты, господне Иосифе,
почто не испытавши своея Святости, не связал архиманд-
рита Касьяна своею мантией, донележе бы он сгорел, а
ты бы в пламени его держал, а мы бы тебя, яко единого
от трех отроков, из пламени изшед, да прияли». По пово-
ду ссылки Иосифа на ветхозаветные примеры строгости
(Моисея, Илию Пророка и др.), старцы укоряют его само-
го в сочувствии иудейству и напоминают, что теперь
царствует уже не ветхий закон, а благодать Христова,
51
которая запрещает осуждать брату брата и единому Богу
оставляет судить согрешения человеческие.
Иосиф, с своей стороны, горячо защищал строгие
меры. Заволжские старцы в другом своем послании дока-
зывали, что если еретики ничем своей ереси не обнару-
живают, то не должно истязаниями вымучивать от них
признание, а если еретик принесет покаяние, то следует
его допустить в церковь и даже ко Св. Причастию. Иосиф
на такое, по его словам «любопрепирательное послание»,
отвечал посланием к старцам о повиновении соборному
определению. Тут он, между прочим, советует не только
выпытывать признания в ереси, но в случае надобности,
для открытия ее прибегать к хитрости или «богонаучному
коварству», с помощью которого Флавиан, патриарх Ан-
тиохийский, выпытывал признание у начальника Мес-
сальянской ереси. В заключение Иосиф убеждает стар-
цев оказать повиновение соборному определению
(1504 г.); в противном случае им самим угрожает отлуче-
нием от Св. Причастия.
В этой полемике о еретиках между Иосифом Волоц-
ким и представителем заволжских старцев Вассианом
Патрикеевым сочувствие многих современников оказа-
лось на стороне последнего, как проповедника более гу-
манных, более христианских воззрений. Сам великий
князь Василий Иванович некоторое время показывал
большую милость Вассиану и приблизил его к себе, как
умного, правдивого советника и своего дальнего род-
ственника. (Они были троюродными братьями по бабке
Вассиана, сестре Василия Темного’.) Переехав в Москву,
Вассиан проживал то в Симонове, то в Чудове монасты-
ре. Он усердно печаловался за еретиков и написал по
поводу их целый ряд посланий (или «тетрадей») против
Иосифа; причем его самого за излишнюю строгость к
заблудшимся уподоблял еретику Новату. Но энергичес-
кий игумен не оставался в долгу; своими увещаниями,
обращенными к одному из ближних бояр великого князя
(Василию Андреевичу Челяднину) и к самому «Держав-
ному», он добился того, что последний велел схватить
всех известных еретиков и держать в темнице до самой
смерти.
Одновременно с препирательством о еретиках между
Иосифом и Вассианом Патрикеевым шла жаркая полеми-
ка о другом, еще более жгучем вопросе, поднятом теми
52
же заволжскими старцами (на известном соборе 1503 г.),
т. е. о монастырском землевладении. После соборного
определения, решившего вопрос в пользу этого землевла-
дения, Нил Сорский замолчал; но за него продолжал
борьбу ученик его Вассиан. Сему последнему приписыва-
ют пространное рассуждение о неприличии монастырям
владеть вотчинами. Здесь он обвиняет противников в
том, что самые ссылки их на писания Отцов Церкви
бывают часто неправильные и ложные, и современных
ему иноков изображает людьми жадными к стяжанию и
мирским благам, отступившими от древнего благочестия.
Впечатление, произведенное этим рассуждением, заста-
вило Иосифа Волоцкого написать опровержение, которое
он назвал «Отвещание Любозазорным» и в коем по пре-
имуществу указывает на иноческие труды знаменитых
русских подвижников, начиная с Антония и Феодосия.
В эпоху этой полемики Иосифу пришлось не только
писанием, но и самим делом отстаивать неприкосновен-
ность монастырского имущества.
Иосифов монастырь, как известно, находился в уделе
Волочком; когда умер благодетель монастыря князь Бо-
рис Васильевич, удел его разделился между двумя сыно-
вьями: младший (Иван Борисович Русский) умер еще при
Иване III и отказал свою часть великому князю Москов-
скому; оставался в живых старший, Федор Борисович,
которому принадлежал самый Волоко-Ламский. Этот
князь Федор любил разгульную жизнь, и, нуждаясь в
деньгах, захотел воспользоваться казною находившихся в
его земле монастырей. Между прочим, он брал из Иоси-
фова монастыря разные вещи, взял значительную сумму
денег под видом займа и вообще начал его притеснять.
Выведенный тем из терпения, суровый игумен решился
наконец на открытую борьбу. Он послал одного из ста-
рейших иноков требовать возврата занятой суммы; князь
грозил бить кнутом посланного. Однажды Федор Борисо-
вич пред своим приездом в монастырь прислал сказать
шумену, чтобы готовил пир и «держал бы про него меды,
<i квасов бы не держал». Игумен ответил, что устав запре-
щает иметь хмельные напитки в монастыре. Иосиф купил
жемчуг на ризы и епитрахиль; князь прислал просить
этот жемчуг себе на венец к шлему и получил отказ.
Тогда князь погрозил разорить монастырь, чернецов каз-
нить кнутом. Иосиф начал советоваться с братией, что
53
предпринять и, желая испытать ее, предлагал разойтись
по другим монастырям. Но братия подняла ропот; многие
иноки, вступив в монастырь, сделали значительные вкла-
ды, надеясь спокойно провести в нем остаток жизни, а
теперь нищими должны были скитаться по чужим обите-
лям. Решили отправить в Москву челобитье великому
князю и митрополиту, чтобы заступились за монастырь и
приняли бы его в Московскую державу. Иосиф, конечно,
заранее рассчитывал на благоприятный ответ, и не ошиб-
ся. Мелкий удельный князь не посмел противиться госу-
даревой воле; зато он постарался возбудить против Во-
лоцкого игумена гнев местного церковного владыки.
Волоцкой удел принадлежал к Новгородской епар-
хии. Архиепископом в Новгороде был тогда преемник
Геннадия Серапион, бывший игумен Троице-Сергиевой
Лавры. Иосиф обратился с челобитьем в Москву, не
предупредив о том своего владыку, и, так сказать, само-
вольно исключил монастырь из его епархии, не взяв
владычнего благословения. Он отговаривался после тем,
что посланный им чернец не был пропущен за новгород-
ский рубеж заставой, которая была временно учреждена
по случаю свирепствовавшей в той земле моровой язвы
(мор железою). Однако Серапион, напрасно прождав
еще около двух лет какого-либо отзыва со стороны
Иосифа, отважился на решительный шаг: он послал игу-
мену неблагословенную грамоту, отлучающую его от
священства и Св. Причастия. Такой поступок повлек за
собой важные последствия. По жалобе Иосифа Серапи-
он неволей привезен в Москву и предан суду духовного
собора. Председателем на соборе был покровитель
Иосифа митрополит Симон, а вторым после митрополи-
та лицом тут заседал младший брат Волоцкого игумена
Вассиан, незадолго возведенный в сан архиепископа Ро-
стовского. Серапиона обвинили в неуважении к митро-
политу и великому князю. В особую вину поставили ему
следующее выражение его неблагословенной грамоты
Иосифу: «что еси отказался от своего государя в вели-
кое государство... ино еси отступился от небеснаго, а
пришел к земному». Конечно, это было написано в том
смысле, что игумен променял Царство Небесное на зем-
ные блага, а его истолковали таким образом, что небес-
ным тут назван князь Федор, а земным — сам.великий
князь. На соборе Серапион утверждал, что он был прав,
54
и давал иногда резкие ответы. Так, на вопрос своего
явного неприятеля Вассиана, архиепископа Ростовского,
на основании каких священных правил он отлучил и не
олагословил Иосифа, Серапион с запальчивостью отве-
чал: «Волен я в своем чернеце, а князь Федор волен в
своем монастыре, хочет— жалует, хочет— грабит». По
соборному определению, Иосиф был разрешен от вла-
дычнего запрещения и ему послано благословение свя-
щеннодействовать. А Серапион лишен святительского
сана и заключен в монастырь (сначала Андроников, йо-
гом Троице-Сергиев). Но дело тем не кончилось.
Серапион написал оправдательное послание, обращен-
ное к митрополиту и направленное против Иосифа. В
11овгороде он успел приобрести расположение граждан,
и там о нем сожалели; в самой Москве многие приняли
(то сторону и считали Волоцкого игумена неправым в
этом деле. Так думали даже некоторые приверженцы
последнего из среды бояр; они смущались помянутым его
отлучением и высказывали желание, чтоб он просил про-
щения у своего бывшего владыки. Тогда Иосиф некото-
рым таким боярам (например, Ивану Ивановичу Третья-
кову-Ховрину и Борису Васильевичу Кутузову) написал
пространные и энергичные послания, в которых вновь
разбирал всю историю своего спора с архиепископом;
обвинял его в гордости и непокорности высшим властям;
доказывал, что Серапион неправильно отлучил его, не
дав ему никакого суда, и что по правилам Св. Отец самый
суд над священником должен совершаться вместе с дру-
гими епископами. Тут же Иосиф коснулся и вообще
неприкосновенности монастырских имуществ. Этот воп-
рос затем он развил в особом сочинении О грабителях
церкви. Неприкосновенность церковных имуществ он ста-
рался доказывать не только ссылками на примеры Биб-
лейской и Церковной истории, на канонические правила
и узаконения греческих императоров, но также ссылками
на жития святых или собственно на их чудеса. Здесь он
рассказывает о разных карах, которым подверглись свя-
тотатцы, поднимавшие руку на церковную собственность.
()собенно грозный пример кары он приводит из жития
( тефана Сербского: один князь хотел ограбить обитель
•того святого; но во сне явился ему сам Стефан и так
избил нечестивца, что после того все тело его сгнило
»аживо. А в примере передачи монастырей в «великое
55
государство» от обиды удельных князей он указывает
некоторые случаи, бывшие при Василии Темном и Ионе
митрополите. Эти красноречивые послания, в свою оче-
редь, сильно задели противников монастырского земле-
владения, и Вассиан Патрикеев отвечал на них целым
рядом полемических рассуждений, исходивших совсем
из другой точки зрения. Между тем как Иосиф держался
оснований исторических и канонических, Вассиан стоял
на почве строго евангельской и нравственной. Этот пос-
ледний, кроме того, по примеру своего учителя Нила
Сорского, критически относился к ссылкам своего про-
тивника на жития святых, особенно на сказания об их
посмертных чудесах, вошедшие в позднейшие редакции
житий, и старался отыскивать древнейшие, более крат-
кие и менее украшенные редакции. Поэтому Иосиф об-
виняет его и Нила Сорского в том, что они не верят
чудесам русских святых и «изметают их от писания».
Вассиан отвечал, что Нил не выкидывал чудес, а только
исправлял их с «правых списков». «И Ты Иосиф лжешь
на него как человеконенавистник», — прибавляет он.
По всем признакам литературная полемика таких вид-
ных противников немало занимала умы современников и
оживляла борьбу партий при великокняжем дворце. Сам
великий князь, без сомнения, с интересом следил за их
спором. Однако он не повторил попытки своего отца к
отобранию церковных имуществ на государственные
нужды (он не сделал этого также при взятии Пскова,
Смоленска и Рязани). Легко было на нравственных осно-
ваниях отрицать некоторые порядки, сложившиеся исто-
рически, но трудно было бы привести эти отрицания в
дело. Государственная власть опасалась затрагивать мате-
риальные интересы самого могущественного своего со-
юзника — церковной иерархии. Иосиф Волоцкий в своих
сочинениях являлся не только горячим сторонником это-
го союза, но также красноречивым поборником возни-
кавшего московского самодержавия; тогда как в рассуж-
дениях Вассиана ясно проглядывали симпатии к отжива-
ющей старине с ее удельно-дружинным или княжеско-
боярским строем. Сочувствие великого князя поэтому
клонилось более на сторону Иосифа, хотя он продолжал
оказывать расположение Вассиану. Этот князь-инок, «вы-
сокоумйый», «высокошиявый» и «велехвальный», по вы-
ражению своих противников, проповедует бедность и
56
нсстяжательность для монахов, сам, однако, если верить
местному монастырскому преданию, жил в Симонове
привольно, как истый боярин. «Он, говорит это преда-
ние, не любил ржаного хлеба, щей, свекольника, каши и
промозглого монастырского пива, но питался сладкими
кушаньями, иногда с великокняжескаго стола, а пил не-
стяжателъ романею, мускатное и ренское вино». В са-
мом тоне его полемики слишком высказывался высоко-
мерный боярин; такой тон отнюдь не соответствовал тому
евангельскому учению, которого он хотел быть последо-
вателем, тем гуманным отношениям к ближнему и той
веротерпимости, которое он проповедовал. Этот тон и
само положение Вассиана Патрикеева еще более возвы-
сились по кончине митрополита Симона (1511 г.), которо-
му преемником великий князь назначил симоновского
архимандрита Варлаама, бывшего приятелем Патрикеева
и сторонником аскетического направления заволжских
старцев. Самый выбор Варлаама, вероятно, произошел не
без влияния князя-инока. Однако и Волоцкий игумен до
конца сохранил свое значение и милость Державного. По
смерти бездетного князя Федора Борисовича Волоцкого
удел перешел к великому князю (1513 г.), и последний
стал ездить туда на охоту, причем посещал обитель Иоси-
фа. Но спустя два года знаменитый игумен скончался,
завещав свою обитель непосредственным попечениям го-
сударя.
С кончиною Иосифа Волоцкого противники его полу-
чили еще большую силу. Мало того, вскоре они нашли
себе уважаемого союзника в лице известного ученого
монаха Максима Грека.
Максим был родом из албанского города Арты, сын
достаточных родителей. В молодости, по примеру многих
своих соотечественников, он отправился в Италию, где
тогда совершалось возрождение наук и искусств, и здесь
докончил свое образование под руководством лучших
учителей. Воротясь на родину, он постригся в монаше-
ство и поселился на Афоне в Ватопедском монастыре,
где, пользуясь обширной монастырской библиотекой,
усердно занимался изучением Отцов Церкви и вообще
богословской литературой. Однажды прибыли на Афон
посланцы Василия III с обычной милостыней и с грамо-
той о присылке к нему сведущего монаха для греческих
книг и для разбора богатого собрания греческих рукопи-
57
сей в великокняжей библиотеке. Выбор старцев пал на
Максима. Когда он с двумя другими иноками приехал в
Москву (в 1518 г.), то первым делом, порученным ему,
был перевод Толковой Псалтыри. Он еще не успел осво-
иться с русским языком, поэтому в помощь ему дали двух
известных толмачей Димитрия Герасимова и Власия, знав-
ших латинский язык и уже ездивших послами к разным
дворам. Толмачи находились при нем по очереди; Мак-
сим словесно переводил с греческого на латинский, а они
с латинского переводили по-русски и диктовали двум
писцам (Михаилу Медоварцеву и троицкому монаху Си-
луану). В то же время он разбирал великокняжескую
библиотеку и делал опись книгам. Окончив перевод Псал-
тыри и щедро за него награжденный, Максим просил
отпустить его обратно на Афонскую гору. Но великий
князь и митрополит Варлаам, отпустив товарищей Мак-
сима, самого его удержали в Москве и поручили ему
кроме переводов еще исправление разных богослужеб-
ных славянских книг, в которые вкралось от времени
много ошибок и неточностей сравнительно с подлинни-
ками. В Москве очень хорошо оценили ученые достоин-
ства этого афонского инока и оказывали ему внимание и
почет.
Максим был помещен сначала в Чудов монастырь, а
потом в Симонов, где он скоро и близко сошелся с
Вассианом Патрикеевым. Последний, под влиянием сво-
ей борьбы против монастырского землевладения, около
того времени, с благословения митрополита Варлаама,
принялся за составление новой редакции Кормчей книги,
чтоб очистить ее от разных противоречий; так по одним
статьям выходило, что инокам запрещается владение се-
лами, а по другим — разрешается. Теперь же с помощью
своего нового приятеля, т. е. Максима Грека, Вассиан
убедился, что действительно в славянских переводах гре-
ческого Номоканона неправильно употреблялось слово
«монастырския села» с значением населенных мест; тог-
да как в греческом тексте разумелись тут просто поля и
подгородние дачи. После того князь-инок стал называть
эти древние славянские правила о монастырских селах
«кривилами», а не правилами, и еще с большей чем
прежде резкостью нападать на монастырское владение
вотчинами (хотя в Византийской империи монастыри не-
сомненно владели и населенными местами). Максим Грек
58
в этой полемике решительно стал на сторону Вассиана и
ы волжских старцев. Он написал несколько трактатов по
< ому предмету. Особенно любопытны рассуждения его,
представленные в виде умной, спокойной беседы двух
лиц: Филоктимона (любостяжателя) и Актимона (нестя-
жателя). Кроме того, Максим вооружался против некото-
рых распространенных на Руси суеверий к астрологии и
против священных повестей апокрифического характера,
доказывая их несогласие с Св. Писанием (например, так
называемая Афродитианова повесть о Рождестве Христо-
ве). Вообще ученый Грек Вассиан Патрикеев и митропо-
лит Варлаам в это время составляли род церковного три-
умвирата. Но этот последний существовал недолго. Аске-
тическое направление митрополита, его неугодливость в
отношении светской власти и его обычай печаловаться за
опальных и несчастных нередко ставили его в натянутые
отношения к великому князю. Неизвестно, что именно
послужило поводом к его низложению, знаем только, что
Василий удалил Варлаама в один дальний монастырь, а
преемником ему назначил человека иного направления,
одного из учеников Иосифа Волоцкого, из «иосифлян»,
как их называли противники, именно Даниила (1522г.).
Этот Даниил, прозванием Рязанцев, прошел в Волоцком
монастыре строгую школу его основателя, отличался лю-
бовью к книжным занятиям, трудолюбием и гибким
вкрадчивым умом. Перед своей кончиной Иосиф поручил
братии самой выбрать себе игумена, и выбор ее пал на
Даниила. Умирающий игумен благословил своего преем-
ника. При последующих посещениях монастыря великим
князем Даниил сумел приобрести его расположение, а
теперь, несмотря на свои еще далеко не старые годы,
занял архипастырскую кафедру. С его возвышением не-
медленно стала усиливаться и вся партия иосифлян. Меж-
ду прочим, Даниил стал проводить их на епископские
кафедры; так, два близких родственника Иосифа Волоц-
кого Акакий и Вассиан Топорков возведены в сан епис-
копа, первый — Тверского, второй — Коломенского.
Несмотря на изменившиеся обстоятельства, Вассиан
Косой и Максим Грек продолжали действовать в преж-
нем духе, и, разумеется, сильно возбудили против себя
нового митрополита. Первой жертвой его неудовольствия
сделался Максим. Этот иноземец, недостаточно понимая
людей и отношения, среди которых ему пришлось теперь
59
жить, слишком подчинился неприязненным возренниям
своего друга Вассиана на московские порядки, церков-
ные и политические, и, увлекшись авторитетностью свое-
го высшего образования, принялся писать разные обли-
чительные рассуждения, направленные не только против
корыстолюбия и распущенных нравов русской иерархии
и русского монашества вообще, но и против некоторых
архиереев и самого митрополита. Например, в своем сло-
ве против лихоимства он обличает какого-то высшего
духовного сановника, который «безпощадно пьет кровь
из убогих людей своими и всякими несправедливостями,
а сам разъезжает по городу на великолепных конях в
сопровождении многих слуг, разгоняющих народ криком
и бичами; долгими молитвами и черною власяницею он
прикрывает свою страсть к сладким явствам и питиям и к
дорогим одеждам». В таком обличий видели намек на
митрополита Даниила, который, по словам Герберштей-
на, будучи возведен на высший духовный сан еще в
цветущих летах, будто бы всякий раз, являясь перед
народом, окуривал свое лицо серным дымом, чтобы сде-
лать его более бледным, то есть более постным. Не огра-
ничиваясь духовенством, Максим направлял свои обличе-
ния также против гражданского управления, против ли-
хоимства, хищений и грабительства властей. Мало того,
он неосторожно беседовал с некоторыми опальными боя-
рами насчет особы государя, дружил бывшему в Москве
турецкому послу (Скиндеру, родом греку), враждебно
настроенному против России, и т. п.
В числе чиновных лиц, посещавших Максима, пре-
имущественно ради его просвещенной книжной беседы,
и читавших его послания или «тетрадки», был и старик
Иван Берсень Беклемишев, находившийся тогда в цар-
ской опале. Очевидно, он принадлежал к старой бояр-
ской партии, недовольной новыми порядками, то есть
усилившимся самодержавием: великий князь хотя и со-
бирал боярскую думу для совещания о государственных
делах, но в сущности все дела он уже заранее решал в
тесном кругу своих советников, которых выбирал в осо-
бенности из ближних дворцовых чиновников и дьяков.
Он не любил слышать противоречия со стороны бояр.
Берсень был умный человек, но именно отличался гру-
60
бою прямотой. Раз он заспорил с государем по поводу
смоленских дел. Василий Иванович разгневался и сказал
ему: «поди прочь, смерд, ты мне не надобен». Его отста-
вили от должности и отняли у него городской двор, в
котором и поместили супругу Шемячича, бывшего Север-
ского князя. Опальный Берсень приходил к Максиму
Г реку и горько жаловался ему на свое тяжкое положение
и на то, что некому за него печаловаться перед госуда-
рем. Хотя Максим в таких случаях высылал своих домаш-
них и сидел с Берсенем наедине, однако правительству
донесли об их беседах. В них участвовал еще опальный
дьяк Федор Жареный. По-видимому, донос был сделан
одним из келейников Максима. Зимой 1525 года наряже-
но было следствие. Допросили Берсеня, Жареного и Мак-
сима Грека. Последний все рассказал откровенно, а пер-
вые сначала заперлись, но потом на очных ставках пови-
нились в своих тайных беседах.
Приведем некоторые выдержки из следственного
дела, чтобы показать, какого характера были подобные
беседы:
— Был ли ты сегодня у митрополита? — спрашивает
Максим пришедшего к нему Берсеня.
— А я не ведаю, есть ли митрополит на Москве, —
молвил Берсень.
— Как так? Митрополит на Москве Даниил.
— Не ведаю, митрополит ли он или простой чернец:
учительного слова от него никакого нет и ни о ком не
печалуется; а прежние святители сидели на своих местах
в мантиях и печаловались государю о всех людях. А тебя,
господине Максиме, взяли из Святой Горы, да от тебя
какую пользу взяли?
— Я, господине, сиротина, какой от меня пользе быть?
— Ты человек разумный и можешь нас пользовать.
Нам было бы пригоже тебя спрашивать, как государю
устроить свою землю и как людей жаловать и как митро-
политу жить?
— У вас, господин, книги и правила есть, можете
устроиться (сами), — уклончиво отвечал Грек. Однако
иногда не удерживался и прибавлял такие слова о вели-
ком князе: — Пойдет государь к церкви, вдовицы плачут
и за ним идут, и они их бьют. И я за государя молил Бога,
чтобы государю Бог на сердце положил и милость бы ему
над ними показал.
61
Берсень жаловался на Василия Ивановича и его по-
койную мать в таких выражениях:
— Добр был отец великого князя Василия, великий
князь Иван, и до людей ласков; пошлет кого на которое
дело, и Бог с ним, а нынешний государь людей мало
жалеет. Дотоле земля Русская жила в тишине, да в миру.
А как пришла сюда мать великого князя Софья с вашими
греки, так наша земля замешалась и пришли нестроения
великие, как и у вас в Царьгороде при ваших царях.
— Господин, — молвил на это Максим, — великая кня-
гиня Софья с обеих сторон была роду великого, по отцу
царей наших, а по матери великого дукса (герцога) Фер-
рарского. (В иной же раз просто выразился, что по отцу
она христианка, а по матери латынка).
— Какова бы ни была, а к нашему нестроению при-
шла, — горячился Берсень. — Ведаешь и сам, господин, и
мы слыхали у разумных людей: которая земля перестав-
ливает обычаи свои и та земля недолго стоит, а здесь у
нас старые обычаи князь великий переменил, ино на нас
которого добра чаяти?
— Которая земля переступает заповеди Божий, та от
Бога казни чает; а обычаи царские и земские государи
переменяют (смотря по тому) как лучше их государ-
ству, — вставил Максим.
— Однако лучше старых обычаев держаться, людей
жаловать, а стариков почитать; ныне же государь наш
запершись сам-третей у постели всякие дела делает, —
продолжал сетовать Берсень. — Подворье у меня в горо-
де отнял, из Новгорода Нижнего- людей велел распустить
и сына моего там одного оставил. А ныне отовсюду-то
брани, ни с кем нам миру' нет, ни с Крымом, ни с
Казанью, все нам недруги, а все наше нестроение.
В другой раз Берсень, заговорив с Максимом о том,
что великий князь не отпускает его обратно на Святую
Гору, объяснил этот поступок опасением, чтобы он, узнав
здесь все наши дела, «добрая и лихая», не стал бы о них
там рассказывать.
— Государь наш упрям,— прибавлял Берсень,— и
встречи против себя не любит: кто ему на встречу гово-
рит, он на того опаляется; а отец его против себя встречу
любил и тех жаловал, которые против его говорили.
В том же роде были разговоры Максима и Берсеня с
дьяком Жареным.
62
— Добыл себе печальника? — спросил его Максим.
— Нет, не добыл, — отвечал Жареный. — А государь
у нас пришелся жестокий и немилостивый.
Когда великий князь, после основания города Василь -
сурска на границе с Казанской землей, возвращался из
11ижнего Новгорода в Москву, бояре и дьяки стояли и
ждали государева въезда в город. При этом Берсень заме-
тил Жареному: «И зачем великий князь ходил в Ниж-
ний? Поставил лукно на их (Казанской) стороне, то как
же мир с ними взять? Ставил бы лучше город на своей
стороне?». По тому же поводу Берсень рассказал Жаре-
ному свой разговор с митрополитом:
— Сижу я у митрополита один на один, и митрополит
воздает великому князю большую хвалу за то, что город
поставил, которым городом всю Казанскую землю
возьмет. «Бог его избавил от запазушнаго врага», — гово-
рит. Спрашиваю: «кто это запазушный враг»? — «Шемя-
чич», — молвил митрополит. А сам забыл, как Шемячичу
грамоту писал за своею печатью, клялся ему образом
Пречистой, чудотворцами и на свою душу взял.
В подобных откровенных разговорах ясно отражают-
ся настроения недовольной части общества, личные сче-
ты и те пересуды, каким подвергалось правительство со
стороны этих недовольных. Они сетовали на тяжести
службы и не хотели видеть трудного положения московс-
ких правителей, одновременно доканчивавших великое
дело объединения Руси и ведших непрестанную борьбу с
внешними врагами. Все общественные бедствия, свои
частные невзгоды и уже давший себя чувствовать желез-
ный скипетр самодержавия они готовы были объяснять
только личными качествами государя и влиянием его
матери, давно умершей; причем и суровый Иван III в
отдалении представлялся им гораздо более ласковым и
милостивым, чем был в действительности. Даже в таком
полезном деле, как основание нового опорного пункта
для борьбы с казанцами, высказывалось охуление, поче-
му город поставили на правом, а не на левом берегу
Суры.
Тем не менее жалобы на недостаток печалования и
немилосердие Василия Ивановича в данном случае оп-
равдались. За нескромные речи о государе Берсеню Бек-
лемишеву отрубили голову на Москве-реке, а Федору
Жареному вырезали язык.
63
По сему делу Максим Грек оказался виновен в том,
что слушал подобные речи, причем обнаружились его
дружеские связи с лицами, противными великому князю
и митрополиту. И митрополит, и великий князь имели с
ним личные счеты по поводу его обличительных посла-
ний; кроме того, намерение Василия III развестись со
своей неплодной супругой и жениться на другой встре-
тило неодобрение со стороны Грека, столь авторитетно-
го в канонических вопросах. Почти вслед за помянутой
казнью начался суд над Максимом, для чего происходи-
ли частые соборы духовенства то во дворце государя, то
в палатах митрополита. Его обвиняли в сношениях с
врагами России (Турецким послом), в осуждении рус-
ских церковных уставов и книг, в охулении русских
чудотворцев Петра, Алексея, Ионы, Сергия, Кирилла и
других за то, что они держали волости и села, собирали
оброки и пошлины. Обвиняли его даже в разных ересях
при переводе книг, чему подали повод некоторые неточ-
ные выражения, происшедшие от его недостаточного
знакомства с русским языком. Суд кончился тем, что
Максима сослали в Иосифов Волоколамский монастырь,
где держали его в строгом заключении, в голоде и холо-
де, и запрещали ему что-нибудь писать и сочинять. Од-
нако, твердый в своих убеждениях, Максим не призна-
вал себя виновным и вопреки запрещению продолжал
сочинять обличительные послания (или «тетради»). Мит-
рополит Даниил, со своей стороны, не успокоился до тех
пор, пока Максима, спустя шесть лет, не подвергли но-
вому соборному суду. Тут выставили против него те же
обвинения с прибавлением некоторых новых ересей, то
есть ошибок, отысканных в его переводах и грешивших
против догматов о Пресвятой Деве Марии и о Св. Трои-
це. Его вновь осудили и заточили на сей раз в тверской
Отроч монастырь (1531 г.).
После первого суда над Максимом Греком его друг
Вассиан Косой еще сохранял, по-видимому, расположе-
ние великого князя. Но когда совершились развод и
новый брак Василия Ивановича, Патрикеев относился к
ним очень неодобрительно, чем и охладил к себе госу-
даря. После рождения сына и наследника Васильева,
митрополит воспользовался обстоятельствами и настро-
ением государя и добился того, что вслед за вторым
осуждением Максима был назначен соборный суд над
64
2*
Вассианом (именно в мае того же 1531 г.). Главным
обвинительным пунктом против него послужила помя-
нутая выше Кормчая, которую он «дерзнул» переправ-
лять по-своему; причем осуждал некоторые прежние
правила и называл их «кривилами», а русских чудот-
ворцев осмелился называть «сумотворцами» за то, что
они при своих монастырях имели села и крестьян.
Князь-инок не смирился перед судьями и держал себя с
обычной своей гордостью. Так, когда ему указали при-
меры древних иноков, которые хотя и владели селами,
однако успели угодить Богу, он заметил: «те села дер-
жали, но пристрастия к ним не имели». На вопрос мит-
рополита, почему же он думает, что новые чудотворцы
были пристрастны к селам, Вассиан дерзко отвечал: «не
ведаю, чудотворцы ли то были». Тут речь шла собствен-
но о митрополите Ионе и Макарии Калязинском, коих
канонизация в то время еще не получила окончатель-
ной, общепризнанной формы. Когда митрополит напом-
нил Вассиану его резкие отзывы о Макарии, тот заме-
тил: «я его знал; простой был человек; а чудотворец ли
он, пусть будет как вам любо». Отвечая на упреки мит-
рополита за разные неканонические изменения в его
списке Кормчей, Вассиан прибавил: «а буде что него-
раздо, и ты исправи». Наконец, его обвинили в той же
ереси против догмата о Пресвятой Деве, как и Макси-
ма Грека, ибо при переводе сим последним Метафрас-
това Жития Богородицы Вассиан участвовал в непра-
вильном истолковании некоторых важных мест. Собор
осудил Вассиана и заточил его в тот самый монастырь,
с которым он наиболее враждовал, то есть в Иосифов
Волоколамский. Там он вскоре и умер, вероятно, вслед-
ствие тяжелых лишений и сурового обращения своих
надсмотрщиков.
Так трагически окончилась при Василии III эта борьба
монастырских нестяжателей с их противниками. Послед-
ние стояли за такой монастырский строй, который скла-
дывался постепенно в течение веков; они стояли также
за исторически развивавшееся самодержавие и, есте-
ственно, нашли в нем могучего покровителя. А нестяжа-
тели, проповедуя евангельские отношения, в то же время
защищали некоторые старые, отжившие порядки. Васси-
ан Косой, как поборник древних дружинно-боярских при-
тязаний на ограничение княжеской власти, является пря-
З-Иловайский Д.
65
мым предшественником знаменитого князя-боярина Анд-
рея Курбского (12).
Немалую долю в опале Максима Грека и Вассиана
Косого играло их неодобрение разводу великого князя с
супругой.
Василий Иванович, очевидно, сознавал государствен-
ную важность прямого престолонаследия от отца к сыну.
В этих видах он не позволял своим родным братьям
жениться, пока сам не был еще обеспечен в своем пря-
мом потомстве. Вообще он братьев своих держал под
строгим присмотром, и когда они жили в своих уделах, то
в числе их окружавших находились, которые доносили
великому князю не только об их поступках, но и обо всех
подозрительных разговорах. Таким образом, предупреж-
даемы были всякие попытки к какой-либо крамоле или к
тайным сношениям с королем Польско-Литовским. Двое
из братьев, Семен и Дмитрий, умерли (первый в 1518,
второй в 1521 г.). Оставались в живых еще двое: Юрий
Дмитровский и Андрей Старицкий. К немалому огорче-
нию Василия, более чем двадцатилетнее его супружество
с Соломонией Сабуровой было бездетно, и великокня-
жеский престол после него должен был перейти к брату
Юрию. Согласно с обычаями и суевериями той эпохи,
Соломония тайно обращалась к знахарям и знахаркам,
испытывала разные их средства, чтобы получить детей и
сохранить любовь мужа, но ничто не помогало.
Одно летописное сказание изображает сетование ве-
ликого князя в следующей поэтической форме. Однаж-
ды, во время объезда по своему государству, он ехал на
позлащенной колеснице, окруженный телохранителями,
и, посмотрев наверх, увидел на дереве птичье гнездо.
«Горе мне! — воскликнул он, — кому уподоблюсь? ни
птицам небесным, ни зверем земным, ни рыбам, все они
плодовиты суть». И, посмотрев на землю, прибавил: «Гос-
поди! и земле сей не уподобился я, ибо земля во всякое
время приносит свои плоды и благословляет Тебя». Осе-
нью, воротясь из объезда в Москву, он начал думать с
боярами о неплодии великой княгини и говорил со слеза-
ми: «Кому по мне царствовать на Русской земле? Братьям
ли? Но они и своих уделов не умеют устроить». Некото-
рые угодливые бояре, понимая его желание, отвечали на
66
3-2
это: «великий государь! неплодную смоковницу посекают
и измещут из винограда».
Но развод был делом необычайным на Руси и почи-
тался грехом против церковных уставов. Вероятно, не
без связи с таким намерением великого князя соверши-
лась перемена митрополита: вместо строгого, неуступчи-
вого Варлаама поставлен Даниил, явившийся усердным
исполнителем желаний Державного. Однако не вдруг при-
ступили к осуществлению данного намерения; сначала
обратились, по-видимому, за советом и разрешением к
восточным патриархам и на Афонские монастыри. Но
оттуда получили неодобрительные ответы. Тогда митро-
полит Даниил собственной властью разрешил развод.
Тщетно Соломония не соглашалась сделаться монахиней;
в ноябре 1525 года ее силой привезли в Московский
Рождественский монастырь; сам митрополит обрезал ей
волосы; надели на нее монашескую мантию, или куколь,
и постригли под именем Софьи; после чего ее отвезли в
Суздаль и заключили там в женском Покровском монас-
тыре. А в январе 1526 года «о свадебницах» (время сва-
деб, от святок до масленицы) великий князь вступил в
новый брак, с племянницей известного литовско-русско-
го выходца князя Михаила Глинского, Еленой, дочерью
его, тогда уже умершего, брата Василия. Венчал их сам
митрополит. Вообще, эта свадьба сопровождалась всей
царской пышностью и теми многочисленными народны-
ми обрядами, которые в те времена на Руси были в
полной силе, каковы: тысяцкий, дружки, свахи, опахива-
ние жениха и невесты соболями, осыпание хмелем из
золотой мисы, иконы с тафтяными и атласными платка-
ми, ширинки, камки подножные, золотые и серебряные
деньги, калачи, перепечи и сыры, караваи и свечи, по-
ставленные в кад с пшеницей, постель на ржаных снопах,
кормление новобрачных жареным петухом и кашей, го-
сударев конюший (князь Федор Васильевич Телепнев),
всю ночь разъезжавший с обнаженным мечом вокруг
подклети или спальни, и т. д. Тысяцким на свадьбе был
брат государя Андрей; роли дружков с обеих сторон
исполняли знатнейшие бояре, а обязанности свах — знат-
ные боярыни.
Однако многие современники не одобряли развода с
Соломонией и второго брака Василия; ропот их нашел
отголосок у самих летописцев. На Соломонию смотрели
67
з*
как на невинную жертву насилия. Сложилась даже ле-
генда, будто во время своего пострижения она оказа-
лась беременною и потом произвела на свет сына, по
имени Георгий. Она прожила в монастырском заключе-
нии еще целых семнадцать лет. Меж тем Василий выка-
зывал большую привязанность к своей молодой супруге,
вероятно кроме миловидной наружности владевшей бо-
лее утонченными манерамиг чем московская женщина
того времени. Желая нравиться ей, великий князь, кото-
рому было под пятьдесят лет, сбрил бороду, вопреки
господствовавшему великорусскому обычаю. По просьбе
Елены он велел освободить из заключения ее дядю,
Михаила Глинского, который вновь занял почетное по-
ложение при его дворе. Однако, к немалому огорчению
Василия, первые годы его второго супружества остава-
лись бездетными; великий князь с супругой начали усер-
дно ездить по монастырям; раздавали щедрую милосты-
ню и молили угодников о своем чадородии. Наконец
Бог услышал их молитвы: в августе 1530 года родился у
них сын Иоанн, будущий Грозный царь. Обрадованный
Василий повез младенца в Троицкую лавру, и там окре-
стили его у гроба св. Сергия; воспреемниками его от
купели были два известных подвижника: столетний ста-
рец Касьян Босой и игумен Даниил Переяславский. При
сем великий князь положил новорожденного на самую
раку Преподобного, как бы отдавая его под защиту
прославленного заступника и покровителя московских
князей. А для мощей двух других московских угодников,
св. митрополитов Петра и Алексея, он заказал отчека-
нить новые богатые раки, для первого — золотую, для
второго — серебряную. Кроме того, он снял опалу с
некоторых провинившихся бояр, простил многих заклю-
ченных в тюрьмах, оделил многих бедных и вообще
ознаменовал свою радость разными делами милосердия
и благотворения. В следующем году Елена родила второ-
го сына, Георгия. Тогда великий князь, обеспеченный в
собственном потомстве и прямом престолонаследии, раз-
решил младшему брату Андрею вступить в брак и женил
его на княжне Хованской. От этой эпохи до нас дошло
несколько писем великого князя к Елене, написанных
во время его отсутствия в Москве. В них ясно обнару-
живается его любовь и заботливость о жене и детях,
особенно о старшем. Между прочим, жена уведомила
68
3-4
его, что у малютки Ивана показался на шее веред. Васи-
лий встревожился и засыпал жену вопросами о том, что
это такое, давно ли, бывает ли у других детей и т. п. Он
поручает ей расспросить опытных боярынь и подробно
обо всем отписать (13).
В деле украшения и укрепления столицы с помощью
иноземных мастеров Василий III усердно продолжал на-
чатое его отцом. Так, по его приказанию, известный уже
мастер Алевиз Фрязин обложил кирпичом и камнем ров,
шедший вокруг городской стены, и привел в лучший
порядок прилегавшие пруды. Около того же времени
была окончена постройка кирпичного великокняжеского
двора, смежных с ним Архангельского и Благовещенско-
го соборов. Последний покрыт позолоченной кровлей и
внутри расписан иконами на золотом поле (1508 г.). Тогда
же мастер Бон Фрязин окончил церковь Иоанна «под
колоколами» (где Ивановская колокольня). Вероятно, для
этой колокольни, в конце Васильева царствования, мас-
тер Николай Немчин слил колокол «большой благовест-
ник» в тысячу пудов; но помещен он был на особой
«деревянной колокольнице». Вновь перестроен камен-
ный придворный храм Спаса Преображения. Кроме того,
при Василии воздвигнуто в Москве более десяти камен-
ных церквей (Введенская на Большом посаде, или в Ки-
тай-городе, Рождественская за Неглинной, Благовещенс-
кая на Ваганьковском, Алексеевская в Девичьем монас-
тыре за Черторыей и пр.), и все они построены тем же
архитектором Алевизом Фрязиным. Тот же Алевиз, по-
видимому, был и пушечным мастером. Летопись сообща-
ет, что на Алевизовом дворе, где приготовляли пушечное
зелье (порох), на Успенском враге, однажды произошел
пожар, причем погибло более 200 рабочих (1531 г.). Вели-
кий князь строил каменные храмы в подгорных своих
селах, например в Воронцове — Благовещания, а в Коло-
менском— Вознесения. При Василии же основан под
Москвой известный Новодевичий монастырь. Укрепляя
столицу, Василий заботился и о других важных пунктах,
особенно оборонявших крепости в Туле, Коломне, Зарай-
ске, Нижнем (в последнем строил Петр Фрязин), а дере-
вянные в Чернигове, Кашире и пр.
Меж тем как каменное храмовое зодчество находи-
лось пока в руках иноземцев, внутреннее храмовое укра-
шение, или иконопись, продолжало развиваться как худо-
69
жество вполне русское. При Василии было окончено
фресковое расписание знаменитого Успенского собора.
А помянутое выше расписание Благовещенского было
совершено мастером Феодосием Денисьевым с братией
(кажется, сыном Дионисия, известного иконника времен
Ивана III). Очищенные недавно от позднейших наслое-
ний, фрески этого собора свидетельствуют о значитель-
ном процветании иконописного искусства в то время.
Любопытны, между прочим, известия летописей о понов-
лении некоторых наиболее чтимых икон стараниями мит-
рополита Варлаама, который сам не был чужд иконопис-
ному художеству. Во-первых, по его совету и благослове-
нию, государь разрешил поновить знаменитый образ Вла-
димирской Божией Матери и велел устроить для него
новый киот, украшенный золотом и серебром (1514 г.).
Затем великий князь велел принести из Владимира древ-
ние иконы Спаса и Богородицы, от времен обветшавшие.
Митрополит с духовенством и народом встретил их на
Посаде и с молебствием проводил в Успенский собор.
(Государь тогда отсутствовал в Москве.) Потом Варлаам
велел поставить их в своих палатах и поновлять, причем
помогал иконникам собственными руками (1518 г.). Для
сих икон также устроили новые драгоценные ризы, пеле-
ны и киоты. В следующем году св. иконы были отпущены
обратно во Владимир с такой же торжественностью, как
и встречены. Государь с боярами сам проводил их за
Андроников монастырь.
При Василии встречаем в столице начало полицей-
ских порядков. Так, ночью, после урочного часа, воспре-
щалось без особой нужды ходить по известным улицам,
для чего они заграждались рогатками, при которых сто-
яла стража. Подобная же картина была принята и в
Новгороде Великом (в 1531 г.) вследствие пожаров, со-
провождавшихся сильными грабежами. Когда там по все-
му городу поставили решетки и учредили пожарную стра-
жу, то эта мера много способствовала водворению спо-
койствия и прекращению грабежей. Василий подтвердил
запрещение отца относительно пьянства и вольной про-
дажи меда, пива и вина; но так как запрещение это не
распространялось на великокняжеских телохранителей,
то он выстроил для них за рекой особую часть города,
которая названа Наливки (от слова: наливай* Так объяс-
няет это название Герберштейн) (14).
70
Большие успехи сделало при Василии III развитие
московского придворного строя, то есть умножение чи-
нов, должностей и обрядности; в чем, кроме установив-
шегося единодержавия и самодержавия, немалую долю
влияния имели византийские предания, подкрепленные
матерью великого князя и приехавшими с ней греками.
Встречаем некоторые придворные звания, о которых
прежде не упоминалось, например стряпчих, ведавших
царскую одежду, рынд, или нарядных телохранителей,
крайних, оружничих, ясельничих (ведавших конский при-
бор), постельников, шатерников и пр. Своеобразная рос-
кошь и строгая обрядность Московского двора в ту эпоху
стали обращать на себя внимание иноземцев, в особен-
ности западно-европейских послов, которым приходилось
близко наблюдать и на самих себе испытывать наши
придворные порядки и обычаи. Любопытное описание
некоторых таковых обычаев находим в сочинении о Мос-
ковском государстве известного германского посла Гер-
берштейна, дважды посетившего наше отечество.
Навстречу послу перед его первым прибытием в Мос-
кву выехал знатный боярин. Последний при сем строго
соблюдал достоинство своего государя, и, например, не
выходил первый из саней или не слезал с лошади, а ждал,
пока это сделает прибывший посол. Герберштейн, заме-
тив, какую цену москвитяне придают всем подробностям
встречи, также захотел поддержать достоинство своего
государя, начал спорить, и потом прибег к хитрости: он
вынул ногу из стремени, делая вид, что слезает с лошади.
Боярин тотчас сошел на землю, но тут с досадой заметил
обман противника. Скрыв досаду, он подошел с непокры-
той головой и от имени своего государя спросил посла,
подобру ли поздорову приехал, произнеся предваритель-
но полный царский титул (великий государь Василий,
Божией милостью государь всея Руси и великий князь
Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский,
Смоленский и пр.).
Во время второго приезда барона Герберштейна, он,
как известно, имел товарищем своим графа Леонара Ну-
гароля. За полмили от Москвы их встретил старый дьяк,
ездивший с посольством в Испанию, объявил, что для
почетного приема им назначены от государя большие
люди, и предупредил, что при свидании с ним надобно
сойти с лошадей и стоя слушать государевы слова. Ста-
71
рик был покрыт потом и казался в больших хлопотах; на
вопрос Герберштейна о причине сего он отвечал: «Сигиз-
мунд, у нас государю служат иначе, чем у вас». В Москве
барон и граф получали содержание, назначенное для
германских послов (для литовских и других определялось
оно в ином размере); им и их свите ежедневно доставля-
лись пища и напитки; последние состояли из разных
сортов меду и пива. Когда назначен был день торже-
ственного приема, за послами явилось несколько важней-
ших сановников в сопровождении большой свиты из
дворян. По тем улицам, где проезжали послы, стояли
толпы народа, которые становились гуще по мере при-
ближения к Кремлю, так что за теснотою поезд едва
пробрался в Кремлевские ворота. Дело в том, что по
распоряжению правительства в такой день народ сгоняли
сюда со всех сторон, запирались лавки и мастерские,
чтоб удивить иностранцев своим многолюдством, а следо-
вательно и могуществом. Посольство прошло посреди
воинов, туземных и наемных, наполнявших Кремлевскую
площадь, и должно было сойти с коней, еще не доезжая
до дворцовой лестницы, ибо сходить с лошади подле нее
мог только один великий князь. На лестнице и в первых
комнатах дворца послов встречали бояре, чем далее, тем
более знатные; они подавали правую руку и здоровались.
В приемном покое находился великий князь с братьями и
думными боярами. Он сидел с открытой головой на воз-
вышении подле стены, на которой висел образ в богатом
окладе; справа на скамье лежала меховая шапка, или
колпак, а слева посох с крестом и таз с двумя рукомойни-
ками и положенным на них полотенцем (для омовения
руки после прикосновения к иноверцам). После установ-
ленных приветствий, послов посадили на скамью йротив
великого князя; при посредстве толмача они сказали свою
речь. Государь вставал и спрашивал: «Брат наш, Карл,
избранный император Римский и наивысший король, здо-
ров ли?» Граф Нугароль ответил: «здоров». Тот же воп-
рос повторился о Фердинанде, на что отвечал Герберш-
тейн. Потом Василий давал руку послам и спрашивал об
их собственном здоровье.
По окончании сей аудиенции государь пригласил по-
слов к своему столу. Когда их ввели в обеденную залу,
великий князь и бояре уже сидели за столами, которые
были расставлены вокруг залы; посредине находился по-
72
ставец, обремененный золотыми и серебряными чашами
и кубками. Государь сидел за особым столом, ближе к
нему помещались его братья, за ними следовали бояре и
другие придворные люди, по степени своей знатности и
милости государевой. Послов посадили также за особым
столом, насупротив великого князя. На столах были рас-
ставлены солонки, уксусницы и перечницы. Перед нача-
лом обеда великий князь, если хотел оказать кому почет,
посылал хлеб, а еще высший почет означала посылка от
него соли. Во время обеда он посылал со своего стола
некоторым лицам, в том числе послам, блюда с кушанья-
ми, причем надобно было каждый раз вставать и кланять-
ся на все стороны, что немало утомляло послов. За обе-
дом первым блюдом в мясоед подавались жареные лебе-
ди и журавли. Приправой к кушаньям служили сметана,
соленые огурцы и моченые груши, которые не снимались
со стола во время обеда. В начале обеда пили водку, а
потом подавали мальвазию, греческое вино и разные
меды. Государь пил за здоровье послов, и, так же, как
кушанья, посылал от себя напитки. Кубки и вообще посу-
да, которую здесь видели послы, казались сделанными из
дорогих металлов и даже из чистого золота. Служители,
разносившие кушанья и напитки, одеты были в нарядные
кафтаны или так называемые «терлики», украшенные
жемчугом и дорогими камнями; а прежде (до Василия)
они одевались проще, наподобие церковных прислужни-
ков. Обед продолжался несколько часов. По окончании
его, однако, не окончилась попойка. Те же чины, которые
провели послов во дворец, проводили их домой и тут
принялись снова угощать их напитками, стараясь напо-
ить допьяна. В этом отношении, по замечанию инозем-
цев, русские были большие мастера: когда истощены все
другие способы убеждения, то они начинают пить здоро-
вье великого князя, его брата и других почетных лиц,
полагая, что при их имени никто не может отказаться от
чаши. При сем приглашающий пить чье-либо здоровье
выходит на середину комнаты с чашей в руке и говорит
веселую речь с разными ему пожеланиями; опорожнив
чашу, перевертывает ее и касается своей макушки, чтобы
все видели, что он выпил до дна. Затем точно таким же
образом должен каждый опорожнить чашу. Единствен-
ное средство избавиться от дальнейших тостов, это при-
твориться сильно пьяным или заснувшим.
73
Послы приглашены были также на великокняжую за-
ячью охоту, которая производилась близ Москвы на од-
ной покрытой кустарниками заповедной поляне, где в
изобилии водились зайцы. Кроме того, сюда заранее при-
носили много зайцев из других мест и во время охоты по
мере надобности выпускали их из мешков. Великий князь
сидел на богато убранном аргамаке (как москвитяне на-
зывали коней турецкой породы); голова князя была
покрыта колпаком с поднятыми на лбу и на затылке
козырьками, на которых качались золотые пластинки на-
подобие перьев; на нем был род терлика, вышитого золо-
том; на поясе висели спереди кинжал и два ножа, а
назади украшенная золотом палица с привешенным к
ней на ремне медным или железным куском — оружие,
употребляемое москвитянами на войне (кистень?). С пра-
вого боку у него ехал пользовавшийся особым почетом,
бывший казанский царь Шиг-Али с колчаном и налучни-
ком за плечами, а с левого — два молодых князя, из
которых один держал секиру или топор с рукоятью из
слоновой кости, другой — булаву, называемую «шестопе-
ром». Число всех всадников простиралось до 300. Когда
прибыли на место и началась охота, то все, не исключая
и великого князя и знатных лиц, начали сами спускать
каждый свою собаку; первому позволено было спустить
ее Шиг-Али, а затем и всем другим охотникам. В этот раз
было затравлено до трехсот зайцев. По окончании охоты
великий князь со своей свитой и послами отправился к
какой-то деревянной башне, подле которой были приго-
товлены шатры; он расположился в самом просторном из
них, и тут угощал всех охотников разными вареньями и
печеньями, а также миндалем, орехами, сахаром и напит-
ками. В иной раз великий князь охотился с кречетами
или большими соколами на лебедей, журавлей и других
птиц. Кроме того, он забавлялся иногда борьбою людей с
медведями, которых содержал в особом устроенном для
них дворе. Борцы (обыкновенно простолюдины) выходят
против них, вооруженные деревянными вилами (рогати-
ной?). Получивших при сем раны государь приказывает
лечить и, кроме того, награждает их платьем и хлебом.
Герберштейн, между прочим, видел торжественное бого-
служение в Успенском соборе в самый день Успения,
15 августа, и говорит, что великий князь стоял у стены, с
правой стороны у боковой двери; он опирался на посох и
74
в одной руке держал свой колпак; его бояре стояли у
колонн храма (15).
Тот же наблюдательный иноземец заметил чрезвы-
чайное развитие Московского самодержавия в то время.
По его словам, своей властью над подданными, равно
светскими и духовными, Василий превосходил всех дру-
гих монархов; никто из его советников не осмеливается
противоречить ему или быть другого мнения. Подданные
считают его исполнителем воли Божией и на вопрос о
каком-либо сомнительном деле отвечают: «знает Бог и
великий государь». Несмотря на некоторые неудачные
войны, они выхваляют его так, как будто дела шли счаст-
ливо. «Неизвестно, происходит ли такая тирания от гру-
бости и жестокости народа, или наоборот, эта грубость и
жестокость произошли от государевой тирании», прибав-
ляет Герберштейн, конечно не вполне понимавший исто-
рическое развитие и смысл московского государственно-
го строя и судивший о народе преимущественно по отзы-
вам лиц более или менее официальных. В пример того, с
какой строгостью требовалось отправление государевой
службы, и часто на свой счет, он приводит одного из
известных ближних дьяков, Третьяка Далматова. Вели-
кий князь назначил его послом к цесарю Максимильяну;
дьяк начал говорить, что у него нет денег на дорогу. Его
тотчас схватили и отвезли на Белоозеро, где он и умер в
темнице, а все его имение отобрано на государя, причем
найдено 3000 флоринов чистыми деньгами. Если к этому
примеру присоединим судьбу помянутых выше боярина
Берсеня с дьяком Жареным и Максима Грека с Василием
Патрикеевым, то понятно, какими способами достигалось
отсутствие противоречия (собственно оппозиции) госуда-
ревой воле.
Было бы неверно и неисторично объяснять такое силь-
ное развитие монархической власти только личной тира-
нией, а не всем историческим складом московской госу-
дарственности. Однако, несомненно, и личные качества
государей имели при сем свою, и значительную, долю
влияния. Важно то, что за таким политическим деятелем,
как Иван III, следовал государь, способный поддерживать
его заветы и вполне воспользоваться существовавшими
условиями для дальнейшего развития своей самодержав-
ной власти. Хотя в личных талантах и правительственном
искусстве Василий уступал своему отцу, но он владел
75
замечательной твердостью характера и упорным посто-
янством в достижении раз намеченных целей. Это он
доказал и во внутренних и во внешних делах; для приме-
ра напомним приобретение Смоленска, которого он до-
бился после неоднократных и тяжелых неудач. Сравни-
вая разные неудачи и военные поражения его времени с
блистательными политическими событиями при его отце,
надобно также иметь в виду и различие условий, посреди
которых они действовали. Ивану III приходилось иметь
дело на западных пределах с такими неэнергичными про-
тивниками, как Казимир IV и сын его Александр; тогда
как Василий должен был бороться с Сигизмундом I, са-
мым крупным лицом в династии Ягеллонов. Ивану III не
трудно было склонить на свою сторону Менгли-Гирея
при существовании смертельной вражды между ханами
Крымскими и Золотоордынскими; во время Василия Зо-
лотая Орда уже не существовала, и хищным Гиреям были
развязаны руки с этой стороны; казанцы также получили
полную возможность действовать против Москвы в со-
юзе с крымцами. Но именно посреди трудных обстоя-
тельств и опасностей, когда еще только складывавшееся
и далеко не окрепшее государственное единство не раз
должно было отстаивать себя одновременно от всех этих
внешних врагов, вполне выказалась твердость Василия
Ивановича, всегда верного своему царственному вели-
чию и своим правительственным обязанностям.
Государственный ум и дальновидность правителя
особенно выражаются в выборе его ближайших совет-
ников и исполнителей. В этом отношении Василий, оче-
видно, не равнялся со своим отцом. Так, неудачи в вой-
нах с Литвой и татарами отчасти обусловливались мало-
способностью назначаемых им воевод, и вообще он не-
достаточно пользовался выдвинувшимися при его отце
испытанными предводителями, каковы, например, были
старый Даниил Щеня и Хабар Симский. Впрочем, в этом
отношении выбор немало стеснялся обычаем боярского
местничества, с которым должен был считаться и сам
государь. Наиболее видные места в правительстве Васи-
лия III занимали, конечно, потомки удельных князей. Во-
первых, его зять, то есть муж его сестры, князь Василий
Данилович Холмский, имевший звание московского вое-
воды (напоминавшее прежнее звание московского ты-
сяцкого); но он недолго пользовался своим значением: в
76
1508 году князь Холмский в чем-то так сильно провинил-
ся, что великий князь велел его посадить в тюрьму, где
он и умер в следующем году. После него звание москов-
ского воеводы перешло к князю Даниилу Васильевичу
Щене, принадлежавшему к семье Патрикеевых, то есть
к потомкам Гедиминовым. Далее видим в числе самых
близких к государю бояр: князя Димитрия Ростовского,
князя Василия Шуйского, потомка князей Суздальско-
Нижегородских, Михаила Юрьевича Кошкина, предста-
вителя древней, чисто московской боярской фамилии,
Михаила Воронцова из знаменитой фамилии тысяцких
Вельяминовых, царского казначея Петра Головина (сын
Головы-Ховрина). До своего поражения и плена на
Орше высокое положение при дворе занимал окольни-
чий Иван Андреевич Челяднин. В числе знатнейших
бояр находились также потомки удельных князей Запад-
ной Руси, перешедшие на московскую службу, а именно:
два брата Бельских, Димитрий и Иван Федоровичи, по-
томки Гедимина, Воротынский и Мстиславский. Возник-
ший при Московском дворе обычай брать клятвенные
записи о не отъезде в Литву в особенности прилагался к
этим литовским выходцам. Впрочем, подобная же запись
в верном служении московскому государю была взята с
князей Шуйских: с Василия за порукой митрополита Да-
ниила и епископов, а с его двух родственников, Ивана и
Андрея, за поручительством многих бояр в 2000 рублях.
С Михаила Глинского взята клятвенная грамота с пору-
чительством пятидесяти лиц в 5000 рублях на случай его
измены.
Наиболее приближенными советниками Василия III
были, однако, люди далеко не знатные, и преимуще-
ственно его дьяки. Положение самых доверенных лиц во
вторую половину царствования занимали двое: один из
второстепенных бояр, тверской дворецкий Иван Шиго-
на-Поджогин и думный дьяк Меньшой Путятин. Это
были любимцы и тайные советники Василия. Их-то, ко-
нечно, и разумели опальный боярин Берсень Беклеми-
шев, сетуя на то, что государь «запершися сам-третей у
постели всякие дела делает». В первую же половину
княжения главным советником в государственных делах
был казначей Георгий Малый, один из греков, приехав-
ших в Россию с матерью Василия Ивановича, человек
ученый и весьма сведущий в политике. По словам Гер-
77
берштейна, великий князь так уважал его советы, что
однажды, во время болезни Георгия, велел своим боярам
принести его к себе на носилках. Георгий Малый ли-
шился первенствующего влияния со времени дела о сво-
ем соотечественнике Максиме Греке, за которого он,
по-видимому, заступался, однако и после того великий
князь призывал к совету Георгия, только дал ему другую
должность (16).
Василий Иванович не любил долго засиживаться на
одном месте и вел жизнь довольно подвижную. Зиму он
обыкновенно проводил в Москве, а лето непременно за
городом в своих подмосковных селах, каковы Остров,
Воронцово, Воробьево, Коломенское. Кроме того, он лю-
бил ездить на богомолье в ближние и дальние монасты-
ри и в города, известные своими святынями, например в
Троицкую лавру, Кириллов монастырь, Волоцкий, Нико-
ло-Угрешский, в Переяславль, Юрьев, Владимир, Ростов,
Тихвин, Зарайск и пр. Эти путешествия соединялись
иногда с обычными «объездами» своих владений (соот-
ветствующими древнему княжескому «полюдью»), а так-
же и с охотой, которой Василий, по-видимому, был пре-
дан до страсти. Особенно любимым местом его охоты во
вторую половину княжения был Волоколамский край с
его Иосифовым монастырем, поступившим по смерти
своего основателя на непосредственное попечение вели-
кого князя. С охотой в этом краю связана и предсмерт-
ная болезнь Василия Ивановича. В‘август 1533 года слу-
чилось нашествие крымцев с ханом Саин-Гиреем и Ис-
лам-царевичем на Рязанские окраины. По отражении
этого нашествия великий князь в сентябре, то есть в
начале следующего 1534 года, поехал с супругой и деть-
ми в Троице-Сергиеву лавру помолиться угоднику, а от-
сюда направился к Волоколамску, чтобы там «тешиться»
осенней охотой. Дорогой он занемог, причем на левом
стегне у него явился небольшой, но весьма злокаче-
ственный нарыв. С трудом доехал он до Волоколамска,
где его любимец тверской и волоцкий дворецкий Иван
Юрьевич Шигона-Поджогин устроил для него пир в са-
мый день приезда, в первое воскресенье после праздни-
ка Покрова Богородицы. Как ни был болен Василий Ива-
нович, однако на третий день после того, во вторник, не
78
утерпел и поехал в поле с ловчими и собаками. Но тут в
своем селе Колпи он окончательно слег в постель, и
через две недели воротился в Волоколамск, несомый на
носилках боярскими детьми. Вызванные из Москвы вра-
чи великого князя, немец Николай Булев и Феофил (ве-
роятно, грек), начали прикладывать к нарыву пшенич-
ную муку с медом и печеный лук, потом какую-то мазь,
от которой стал идти гной; прибегли и к слабительным.
Но больному становилось все хуже; он уже почти пере-
стал принимать пищу и начал делать предсмертные рас-
поряжения. По его приказу другой его любимец, дьяк
Меньшой Путятин со стряпчим Мансуровым съездили в
Москву и привезли его духовную, написанную еще до
второго брака, которую он немедленно велел сжечь. Все
это сделано тайком от братьев и от бояр. Потом присту-
пили к составлению новой духовной грамоты. С двумя
своими любимцами Василий советовался, кого из дум-
ных бояр назначить послухами для засвидетельствова-
ния этой грамоты: при великом князе находились тогда
князья Димитрий Федорович Бельский, Иван Васильевич
Шуйский, Михаил Львович Глинский и кроме Шигоны
дворецкий князь Иван Иванович Кубенский; решили
вызвать из Москвы еще Михаила Юрьевича Захарьина
(Кошкина). Приезжали также братья великого князя Ан-
дрей Старицкий и Юрий Дмитровский; но Василий
скрывал от них свое опасное положение и особенно не
доверял Юрию, которого поспешил отпустить обратно в
Дмитров. Больной хотел умереть в столице, но предвари-
тельно заехал помолиться в Иосифов монастырь (верст
около двадцати от Волоколамска). Здесь он слушал ли-
тургию, лежа на одре в церковном притворе, а великая
княгиня с детьми стояла подле и проливала горькие сле-
зы. В Москву его везли в каптане (возке), где при нем
сидели князья Шкурлятев и Палецкой и поворачивали
его, так как сам он уже не мог двигаться. Под Москвой
он остановился отдохнуть дня на два в селе Воробьеве,
куда немедленно явились митрополит, епископы, бояре
и дети боярские. Меж тем через Москву-реку намостили
мост против Новодевичьего монастыря, так как река
еще не успела покрыться прочным льдом, хотя уже вре-
мя шло к концу ноября. Наскоро построенный мост не
выдержал; вступив на него, четыре коня, запряженные в
возок, провалились; дети боярские успели подхватить
79
великокняжий каптан и обрезать гужи у оглоблей. Васи-
лий Иванович воротился на Воробьево; покручинился на
«городничих» (Волынского и Хозникова), ведавших пост-
ройкой моста, однако опалы на них не положил. Он
переправился на пароме под Дрогомиловым и въехал в
Кремль через Боровицкие ворота; ради многих инозем-
цев и послов, пребывавших тогда в Москве, въезд этот
совершился, по-видимому, до рассвета: великий князь
все еще не хотел, чтобы все знали о его безнадежном
состоянии. По возвращении _ в Москву первым делом
было окончание духовной грамоты, для засвидетельство-
вания которой призваны были кроме помянутых выше
бояр еще князь Василий Шуйский, Михаило Воронцов,
Михаило Тучков и казначей Петр Головин. Потом Васи-
лий Иванович открыл митрополиту Даниилу, епископу
коломенскому Вассиану и своему духовнику, благове-
щенскому протопопу Алексею, свое давнее желание по-
стричься перед смертью в иноки и схимники.
Услыхав о немощи государевой, многие бояре поспе-
шили в Москву из своих вотчин. Приняв Святые Дары,
Василий призвал к своей постели братьев, митрополита,
бояр и детей боярских и «приказывал» им сына своего
Ивана, которому дает свое государство; увещевал слу-
жить ему верой и правдой. Затем, отпустив братьев и
митрополита, обратился к боярам со следующими сло-
вами:
«Ведаете сами, от великого князя Владимира Киевс-
кого ведется наше государство Владимирское и
Новгородское и Московское; мы вам государи прирож-
денные, а вы наши извечные бояре. И вы, братие, по-
стойте крепко, чтобы мой сын учинился на государстве
государем, была бы в земле правда и в вас бы розни
никоторыя не было. Да приказываю вам Михаила Льво-
вича Глинскаго; он человек к нам приезжий, но вы не
называйте его приезжим, а держите за здещняго уро-
женца, зане он мне прямой слуга, и были бы вы все
сообща и земское дело и сына моего дело берегли и
делали за один. А ты бы, князь Михаило Глинский, за
моего сына князя Ивана, и за мою великую княгиню
Елену, и за моего сына князя Юрия кровь свою пролиял
и тело свое на раздробление дал».
Очевидно, малолетство преемника, неопытность и
иноземное происхождение супруги, ненадежность бра-
80
тьев и возможность боярской крамолы сильно озабочи-
вали умирающего государя. Он не однажды обращался к
боярам со своими заветами. В среду, 3 декабря, он вновь
причастился Св. Таин, вновь призвал думных бояр и
долго говорил им об устроении земской и как после него
править государством; после чего, оставив при себе Ми-
хаила Глинского, Михаила Юрьевича Захарьина и Шиго-
ну, приказывал им о великой княгине Елене, как ей без
него быть и как к ней боярам ходить: он назначал ее
правительницею до возмужания сына. Летописец затем
изображает трогательное прощание государя с трехлет-
ним сыном Иваном, которого принесли на руках, и с
великой княгиней, которую держали под руки, так она
вопила и билась. Ивана он благословил крестом Петра
Чудотворца, которым сей благословлял прародителя
Московского князя Ивана Даниловича; отпуская сына,
он сказал его няне, боярыне Аграфене Челядниной:
«смотри, Аграфена, от сына моего Ивана не отступи ни
пяди». По просьбе великой княгини умирающий велел
принести и другого сына, однолетнего Юрия, и также
его благословил; ему назначил в духовной небольшой
удел с городом Углече Поле. Когда приблизился смерт-
ный час, великий князь позвал опять митрополита, бра-
тьев и бояр и велел себя постригать. Но тут вдруг высту-
пили брат его Андрей, Михайло Воронцов и сам Шигона
с возражениями, что Владимир Киевский не чернецом
умер, а сподобился быть праведным, также и другие
князья. Возник спор. А между тем умирающий уже ли-
шился языка и употребления рук, но взором продолжал
просить о пострижении. Тогда митрополит поспешил ис-
полнить обряд, возложил на него парамонатку, ряску,
иноческую мантию, наконец схиму и Евангелие на
грудь, нарекши его в иночестве Варлаамом. Василий
Иванович скончался в ночь на четверг, на 4 декабря, то
есть под Варварин день, на пятьдесят шестом году от
рождения, после двадцативосьмилетнего царствования.
Дворец огласился плачем и рыданием.
Митрополит Даниил немедленно взял Юрия и Андрея
Ивановичей в переднюю избу и привел их к присяге на
верность великому князю Ивану Васильевичу и его мате-
ри Елене. На том же привел к присяге бояр и детей
боярских, чтоб они все за один стояли против недругов
великого князя, против бесерментства и латынства, а
81
иного государя себе не искали. Потом митрополит отпра-
вился с боярами к Елене возвестить ей кончину супруга.
От этой вести она, как мертвая, пролежала часа два и
насилу пришла в себя. Меж тем иноки Троицкого и
Иосифова монастыря, отослав стряпчих великого князя,
овладели его телом и начали приготовлять к погребению.
Весть о кончине разнеслась по городу, и народ стал
приходить во дворец прощаться. Настало утро. В архан-
гельском соборе выкопали ему могилу подле отца его,
Ивана III, и привезли каменный гроб. В тот же день, при
звоне всех колоколов и рыдании стекшегося во множе-
стве народа, тело великого князя вынесли из дворца и
затем с обычными обрядами предали погребению (17).
Ill
Литовская Русь при Ягеллонах
Польское влияние на политический строй Литовской Руси. —
Земские привилеи, общие и местные. — Господство вельмож. —
Низшие слои населения. — Водворение крепостного права. —
Волочная система. — Введение магдебургии. — Столкновение
городского самоуправления с королевскими наместниками. —
Судебник Казимира IV. — Первый Литовский статут и харак-
тер судоустройства. — Жалобы на неправосудие. — Второй ста-
тут. — Устав о земской обороне. — Страшные крымские поло-
ны. — Черты шляхетских нравов по Курбскому и Михалону.
Мы видели, как медленно Северо-восточная Русь со-
биралась вокруг своего средоточия — Москвы и как шаг
за шагом она возвращала себе полную национальную
самобытность в постоянной борьбе с варварскими орда-
ми. Тяжела была работа объединения и освобождения;
зато государство складывалось прочно и крепко. Его креп-
кой сплоченности особенно способствовала однородность
собранных частей: все это были области собственно ве-
ликорусские, говорившие одним языком, исповедующие
одну церковь; инородческое или финское население об-
ширных северовосточных окраин слабо нарушало эту
однородность, будучи вполне подчинено господствующе-
му племени и уже давно вступив на путь обрусения.
Другое зрелище представляла Русь Юго-западная, собран-
ная воедино великими князьями Литовскими. Она не
имела собственного средоточия или национального ядра,
около которого могла бы сплотиться и выработать креп-
83
кий государственный организм. Литовская династия и
литовская знать вначале подверглись было обрусению и
готовы были слиться с княжеско-боярским сословием
Западной Руси; но уния с Польшей и переход в католиче-
ство снова сделали их чуждыми русской православной
народности, а потом мало-помалу поставили в неприяз-
ненные к ней отношения.
В западной половине слагался совсем иной полити-
ческий строй, чем в восточной. Хотя удельная система
Литовской Руси прекратилась почти одновременно с Ру-
сью Московской, но это прекращение там не сопровож-
далось таким же усилением центральной правительствен-
ной власти, как в Москве. Между тем как в последней
потомство удельных князей теснилось в столице при дво-
ре великого князя и обратилось в боярско-служилое со-
словие, в Литовской Руси потомки Игоревичей и Гедими-
новичей, а также члены знатнейшего боярства образова-
ли сильное вельможное сословие, не столько придворное,
сколько владельческое — нечто похожее на западно-ев-
ропейских феодалов. Со времени Казимира IV Ягеллоны,
занимая в то же время польский престол и переезжая из
одной столицы в другую, с одной стороны неизбежно
подвергались влиянию польского государственного строя
с его шляхетскими привилегиями, ограничившими коро-
левскую власть; с другой — старались удержать в соеди-
нении с Польшей и привязать к себе литовско-русские
области разными пожалованиями земель и высоких уря-
дов, которые расточались, конечно, самому влиятельному
классу, то есть вельможам, чем поддерживали их силу и
значение. Таким образом, в Литовской Руси утвердилось
господство вельмож, которые сосредоточили в своих ру-
ках огромные поземельные владения, заключавшие в себе
не одни села и местечки, но и целые города, а также
захватили себе высшие уряды, земские, военные и при-
дворные, каковы: гетманы, канцлеры, маршалки, подскар-
бии, воеводы, каштеляны и старосты. С этими урядами
соединялись и большое влияние, и богатые доходы. Они
большею частью перешли в Литовскую Русь из Польши
или сложились по польским образцам: гетман был пред-
водителем войска и военным судьею, канцлер хранил
печать великого князя и управлял его письменными сно-
шениями; подскарбий ведал доходы и расходы государ-
ства; маршалки считались представителями служилого
84
сословия и были также придворными сановниками. Вое-
вода начальствовал целою областью, причем соединял в
своих руках власть военную, правительственную и судеб-
ную. Каштеляны и старосты были правителями отдель-
ных округов (впрочем, были старосты, ведавшие целые
области, например Жмудский). В некоторых частях Ли-
товской Руси, кроме того, встречаются еще древне-рус-
ские наместники и туины. Из главных сановников со-
ставлялся при великом князе высший правительственный
совет, похожий на древне-русскую боярскую думу, но
уже получивший польское название рады, и члены этого
совета стали называться «паны радные», а в совокупнос-
ти «паны-рада».
Итак, по естественному порядку вещей, вместе с опо-
лячением династия Ягеллонов, высший класс Литовской
Руси и ее внешний строй не замедлили подпасть польско-
му влиянию.
Об этом влиянии свидетельствует целый ряд велико-
княжеских грамот или так называемых привилеев, кото-
рые клонились к тому, чтобы перенести польско-католи-
ческие порядки в Литовскую Русь и таким образом все
более и более приблизить ее строй к польскому. Этот
ряд привилеев начинается пресловутою грамотою Ягел-
ла, выданною на сейме 1387 года, в которой он дарует
некоторые новые права тем литовским боярам, которые
крестились в католическую веру. Из той же грамоты
видно, что Литва стала разделяться на кастелянии и по-
веты. Далее, актом Городельской унии 1413 года, как
известно, литовским боярам-католикам дарованы права
и привилегии польской шляхты, вместе с ее гербами, и
установлены в Литве высшие польские уряды воевод и
кастелянов, доступные только католикам. Затем наибо-
лее важным шагом в этом направлении является земс-
кий привелей, данный Казимиром IV в 1457 году выс-
шим сословиям Литвы, Руси и Жмуди. Известно, какое
трудное положение испытывал Казимир между притяза-
ниями польской шляхты, с одной стороны, и неудоволь-
ствием литовско-русских чинов — с другой. Чтоб успо-
коить последних, он означенным актом подтверждает
дарованные прежде привилегии и жалует новые, на этот
раз без различия исповедания, то есть равно католикам
и православным. Так, литовско-русские чины (а именно:
княжата, ритеры, шляхтичи, бояре и местичи, или горо-
85
жане) владеют пожалованными имениями и вотчинами
на тех же правах, как и в Польском королевстве, то есть
могут их продать, заложить, обменить, подарить и пере-
дать своим наследникам. Вдова остается в именье мужа
до следующего замужества; а если муж записал часть
своего имения как вено, то она может ею распорядиться
по своему усмотрению. Имущества и чины означенных
чинов освобождаются от разных великокняжеских побо-
ров, каковы: серебщизна (подать на войско), сенокоше-
ние, возка камня и лесу и некоторых других натураль-
ных повинностей, отчасти известных под общим именем
дякла; но остаются в силе стации (доставка съестных
припасов для чиновников и свиты великого князя при
его проезде), починка мостов и городских укреплений.
Запрещением крестьянских переходов с земель владель-
ческих на государевы и обратно эта грамота делает ре-
шительный шаг к развитию крепостного права. А запре-
щением посылать в частные имения децких (правитель-
ственных судебных приставов) она отдает крестьян в
полную подсудность владельцу. Далее грамота разрешает
княжатам, ритерам, шляхтичам и боярам (но не мести-
чам) свободный выезд в иностранные государства для
своего образования, за исключением страны неприя-
тельской и с соблюдением обязанностей военной служ-
бы. Наконец, в виду сильного негодования литовско-рус-
ских вельмож на польские захваты земель и урядов.
Казимир той же грамотой обязывается не уменьшать
пределов великого княжества, а также раздавать земли в
володение и держание и земские уряды только местным
уроженцам, а не чужеземцам. Грамота эта дана в Вильне
в присутствии литовских панов-рады и скреплена литов-
ским канцлером Михаилом Кезгайловичем. Наследник
Казимира IV, сын его Александр, вступив на великокня-
жеский престол в 1492 году, по требованию литовских
панов-рады, выдал для Литвы новый привелей, которым
подтвердил грамоту отца своего и, кроме того, по образ-
цу Польши, еще более ограничил власть великого князя
в пользу литовских вельмож, обязавшись без согласия
панов-рады не вести дипломатических сношений, а так-
же не издавать законов, ни раздавать и отнимать земс-
кие уряды и т. п.
В том же 1492 году Александр дал особый привелей
земле Жмудской, подтверждающий прежде дарованные
86
боярам и шляхте права; по этому приведен), между про-
чим, староста Жмудский назначается господарем по же-
ланию самих жителей; они же сами выбирают себе тиву-
нов; а господарские децкие посылаются «только по реку
Невежу». Тут мы имеем дело с привилеем собственно
местным или областным. Подобные же областные приви-
леи или льготные уставные грамоты, данные разным рус-
ским землям, вошедшим в состав великого княжества
Литовского и королевства Польского, дошлй до нас в
значительном количестве. А именно: Луцкой земле, дан-
ный Ягеллом в 1427 г., Галицкой, данный им в 1433 г.; тем
же русским землям, то есть Галицкой и Подольской
(включенным в пределы короны Польской) привилей Ка-
зимира IV (1456) и Сигизмунда I (1507), Волынской земле
и особый повету Бельскому— Александра (1501); Витеб-
ской земле— Сигизмунда 1507 г. (подтвержден и допол-
нен им же в 1529 г.), Брацлавской — его же (1507), Полоц-
кой земле — тоже Сигизмунда I (1511) и Дрогичинской —
его же (1521). Привилеи эти обыкновенно выдавались и
возобновлялись по требованиям или челобитью самих
жителей, то есть их высшего, шляхетского сословия. Все
они направлены к расширению прав этого сословия, по
образу польской шляхты. Обыкновенными статьями их
были: обещание господаря никого из панов и землян не
наказывать по одному доносу, а только после суда, также
не сажать в тюрьму по одному подозрению, не конфис-
ковать имений (за исключением государственной изме-
ны), сохранить как вотчины, так и «выслуги» (жалован-
ные поместья) за наследниками и в завещание не ме-
шаться; вдове пользоваться имением мужа, если не вый-
дет вторично замуж, и только за отсутствием родственни-
ков имение умершего шляхтича возвращается господарю;
земские урядники избираются самою шляхтою и утверж-
даются господарем, преимущественно из местных уро-
женцев; далее следует освобождение от разных повинно-
стей и поборов, а также освобождение от суда господар-
ских рядников, за исключением насильственного нападе-
ния, поджога, изнасилования и разбоя. При сем в некото-
рых областях, ближайших к Польше, именно в Бельском
повете и Дрогичинской земле, отменяется древнерусская
должность децкого и заменяется польским возным. По
некоторым указаниям не всегда польские порядки нрави-
лись русским жителям; так Дрогичинский староста жалу-
87
В Литовской Руси в данную эпоху положение низших
классов было почти то же самое, как и в Московской
Руси. Многочисленная дворня знатных людей и шляхты
состояла преимущественно из холопов: их отчинные и
жалованные земли были населены отчасти также несво-
бодною челядью и холопами. Литовский статут 1529 года
определяет четыре источника холопства или невольной
челяди («невольницы мают быть четвераких причин»):
1) давность этого состояния или рождения от невольни-
ков; 2) полон, выведенный из земли неприятельской;
3) преступник, выданный обиженному на смертную казнь
(кроме воровства) и помилованный им под условием не-
воли; 4) брак с невольником или невольницею. Но по
всем признакам в начале Ягеллонского периода несво-
бодное, или хлопское, население составляло еще незна-
чительную часть сельского населения сравнительно со
свободным крестьянским сословием в Западной Руси по-
добно тому, как это было в Руси Восточной того же
времени. Разумеем при сем свободу в смысле юридичес-
ком; но фактически свобода крестьян все более и более
стеснялась и представляла весьма различные степени.
Западнорусское свободное крестьянство, называемое в
юридических памятниках иногда кметами, а более извес-
тное под именем люди, мужики или поспольство, хотя
еще сохраняло свой древний общинный быт и собира-
лось на свои волостные сходы или копы, но уже утратило
право общинной собственности на землю, которую обра-
батывало; оно жило на землях великокняжеских («госпо-
дарских»), владельческих (панских) и церковных. За
пользование ими оно должно было отбывать разнообраз-
ные дани и повинности, иногда переложенные на деньги,
но большею частью натурой, каковы: серебряная или
серебщизна (в северо-западной Руси она имела частное
название посощины, то есть взымаемой по сохам, а в
юго-западной подымщины, то есть взымаемой по дымам
или дворам), иначе грошевая (оброк или чинш), житная,
дякольная, медовая, бобровая, куничная и проч. Степень
зависимости и количество даней различались по разным
разрядам. Так, вольные данники, платя по условию с вла-
дельцем известные дани, были свободны оставить землю,
когда хотели перейти к другому владельцу, предваритель-
но рассчитавшись с первым; но разряд крестьян, называ-
емых отчичи, около эпохи первого статута уже не имел
90
этого права перехода. Крестьяне, кроме дней, обязанные
еще панщино, то есть работою известного числа дней в
году на владельца, и толоками (чрезвычайные работы с
панским кормом и пивом), называются людьми тяглыми
или прогонными, иногда сельскими путниками. Наиболь-
шими льготами пользовались новые поселенцы, которых
владелец перезывал на свои пустопорожние земли: но
потом, зажившись на новых местах, они в силу давности
делались крепкими земле (впоследствии определена деся-
тилетняя давность). Нижний разряд крестьянства, уже
близкий к невольникам, составляли закупни или заклад-
ни, почти то же, что кабальные холопы в Восточной Руси.
Это люди, поступившие во временное рабство в уплату
долга; число их было весьма значительно, так как в те
времена многие вольные простолюдины под властью силь-
ных людей искали защиты от разных притеснений и
разорения. Но временное рабство по большей части об-
ращалось в постоянное, и потомство этих закладней дела-
лось крепостным. Далее, при раздаче великими князьями
населенных имений панам и шляхтичам, случалось иног-
да, что в числе жителей этих имений находились мелкие
землевладельцы, носившие звание бояр. Последние попа-
дали таким образом в зависимость от нового пана и, не
имея возможности восстановить свои права при упадке
центральной правительственной власти, впоследствии об-
ращались почти в крепостное состояние с помянутым
выше названием панцирных бояр или панцирных слуг (по
второму статуту, 1566 года).
Жалуя населенные имения шляхте, великие князья
Литовские обыкновенно, по ходатайству владельцев, ос-
вобождали население этих имений от разных даней и
работ в пользу господаря (то есть великого князя). Но это
не значило, что крестьяне действительно избавлялись от
даней и повинностей; владельцы жалованных имений об-
ращали прежние поборы и работы в свою пользу и потом
количество их еще увеличивали. Первый статут подтвер-
ждает свободу владельческих крестьян от всех казенных
податей и повинностей, за исключением обязанности со-
держать дороги, мосты и чинить крепости или замки, но
не дает никаких определений для крестьянских платежей
и работ, отбываемых на владельца.
Первым шагом к водворению крепостного права или
к управлению вольных сельских жителей с невольными
91
был, как мы видели, земский привилей 1457 года, по
которому Казимир IV запрещает перезывать поселенцев
с частных имений на великокняжие и обратно. Хотя это
запрещение относилось собственно к разряду людей тяг-
лых и давних поселенцев, однако уже по недостатку
строгого разграничения подобных разрядов, силою ве-
щей, шляхта мало-помалу распространяла такое запреще-
ние и на другие классы сельского населения. Вторым,
еще более действительным средством закрепощения по-
служило усилившееся право владельческого суда. В этом
отношении важное значение имеет та же жалованная
литовско-русскому дворянству грамота 1457 года, по ко-
торой вместо требования на суд правительственных уряд-
ников посредством присылки децкого дается владельцу
право самому представлять виновного крестьянина к пра-
вительственному суду. По судебнику того же Казими-
ра IV, изданному в 1468 г., владелец получает уже не одно
право представлять виновного на суд, но постановлять
самый приговор и брать пеню в свою пользу. А к концу
XV и началу XVI века великокняжеские привилеи уста-
навливают право суда как неотъемлемую принадлежность
землевладения. За великокняжими урядниками остается
только суд по важнейшим уголовным преступлениям.
Древний общинный суд, производившийся на крестьян-
ских сходах или копах, хотя и сохранился до позднейше-
го времени, но уже в виде не самостоятельного судебного
органа, а только для участия в предварительном розыске
(доводе) по отношению к обвиняемым.
Тяжесть крестьянских податей и повинностей была
весьма разнообразна, смотря по* местностям и другим
условиям. Обыкновенно она соразмерялась с количеством
земли, скота и рабочих рук. Полное крестьянское хозяй-
ство носило название или службы, или дворища. Размеры
этих участков хотя были неодинаковы, но вообще значи-
тельны; так, к дворищу иногда причислялось около 60 де-
сятин пахотной земли и 20 десятин сенокосной; на таком
участке помещалось по два и более отдельных хозяйств,
или дымов. Но с увеличением населения и раздачею
государственных земель шляхте, уменьшались постепен-
но и размеры крестьянских участков. А в XV веке в
Западную Русь начала переходить из Польши так называ-
емая «волочная система», заимствованная поляками у
немцев. По этой системе лучшая часть земли выделялась
92
для устройства фольварка, или помещичьей фермы, а
остальная земля делилась на волоки, заключавшие в себе
около 19 десятин. На одной волоке помещик водворял
отдельное крестьянское хозяйство, причем волока под-
разделялась на три поля, по 11 моргов в каждом
(морг— почти 1400 кв. сажен), и крестьянин селился на
среднем поле. Впоследствии уже на одной волоке стали
селить по нескольку семей или хозяйств. Прежде всего
волочная система появилась в ближайших к Польше зем-
лях Бельской и Дрогичинской, где упоминается еще во
времена Витовта. Отсюда она распространилась по Севе-
ро-западной Руси, то есть в Белоруссии и Полесье. Вслед-
ствие этой системы там рано разрушилось общинное
крестьянское землевладение и образовалась чрезвычай-
ная дробность поселений, так что село состояло иногда
из двух или трех дворов. В Юго-западной Руси волочная
система встречается только к концу XVI века, ибо там
было более свободных земель, и притом население отно-
силось к ней очень враждебно. Особенно в Подолии и
степной Украине, подверженных татарским набегам, было
много безлюдных пространств, которые помещики стара-
лись заселить и потому привлекали поселенцев разными
льготами. Поэтому крестьянство там пользовалось боль-
шею свободою, чем в Северо-западной Руси, и долее
сохраняло старый общинный быт.
Относительно распорядка волочной системы и соеди-
ненных с нею крестьянских повинностей в числе других
документов имеем любопытную инструкцию Сигизмун-
да II Августа, выданную в 1557 году, озаглавленную «Ус-
тав на волоки господаря его милости у во всем великом
князстве Литовском». В этом уставе различаются глав-
ным образом участки служебные и тяглые. Первые дава-
лись людям, обязанным военною службою или другими
служебными повинностями; так путные бояре отправля-
ли подводную повинность, развозили письма и посылки
королевских урядников (тогда еще не было постоянной
почты); они получали в надел по две волоки земли, сво-
бодные от других повинностей. Такой же надел имели
господарские бортники, конюхи, стрельцы (обязанные
являться на войну и на королевскую охоту), осочники
(полесовщики, оберегавшие пущи и также участвовав-
шие в господарской охоте). Сельские войты, или старо-
сты, имевшие обыкновенно под своим ведением около
93
ста крестьянских волок, получали одну волоку, свобод-
ную от податей; такую же волоку получали и сельские
лавники, исполнявшие обязанности вижей или судебных
приставов. Между тем тяглые крестьяне отбывали за
свою волоку барщину (то есть обрабатывали фольвароч-
ные или господские земли) и платили чинш. Число рабо-
чих дней, определенных для этой барщины, простиралось
от 108 до 128, а количество оброка или чинша, взимаемое
деньгами, овсом, сеном, курами, яйцами и пр., соразмеря-
лось с количеством и качеством земли, подразделявшейся
на три разряда, то есть хорошей, средней и худшей:
последний разряд составляла почва песчаная и болотис-
тая. Переложенная на деньги сумма этого оброка прости-
ралась приблизительно от 14 до 55 грошей (на наши
деньги от 1 1/2 до 6 рублей). Обыкновенно войт по
воскресным дням объявлял крестьянам, на какой день
назначена работа и какая именно. Работать должны были
от восхода до заката солнца, летом с тремя перерывами
для еды и отдыха. Крестьянин, не явившийся на работу и
не представивший войту уважительной для того причи-
ны, в первый раз платил штраф один грош, во второй
целого барана, а в третий раз подвергался наказанию
«бичем на лавце». Дани и оброки взимались осенью меж-
ду днями св. Михаила и св. Мартина, то есть 29 сентября
и И ноября. Неисправный по лености плательщик под-
вергался заключению; неисправный по причине болез-
ни, пожара или другого бедствия получал облегчение
или полное прощение. Рабочий скот запрещалось отби-
рать у крестьянина во всяком случае. Следовательно,
положение казенных крестьян, судя по этому уставу,
было бы не особенно тяжелое, если бы устав исполнял-
ся добросовестно великокняжескими или королевскими
урядниками, что в действительности, конечно, встреча-
лось очень редко.
Значительная часть казенных земель была приписана
к крепостям или замкам. Королевские наместники и ста-
росты этих замков получали вместе с ними в кормление
или держание (то есть во временное пользование) и при-
писанные к ним волости; причем королевскими грамота-
ми определялась та часть местных податей и повиннос-
тей, которая шла в пользу державца и его урядников
(обыкновенно третья часть). Но эти державцы не ограни-
чивались положенною частью, а присваивали себе сколь-
94
ко могли, и вводили еще новые незаконные поборы.
Когда же являлись королевские ревизоры, то державцы
показывали небольшую долю всех доходов, умалчивая об
остальных: Менее всего заботились державцы об испол-
нении общегосударственных повинностей, каковы: под-
держание городских стен, содержание городской и поле-
вой стражи, постройка мостов и пр. Таким образом, ко-
ролевские наместники или старосты, вместо того чтобы
быть истинными представителями государственной влас-
ти и начальниками военных сил своего повета — обраща-
лись во временных помещиков, которые старались из
населения выжимать для себя как можно более доходов.
Еще менее соблюдались правительственные уставы в име-
ниях, розданных в частное владение: там заметно общее
стремление помещиков уменьшать крестьянские наделы
и увеличивать повинности (19).
Итак, ко второй половине XVI века сельское населе-
ние находилось уже в процессе закрепощения и резко
обозначилось полное господство служилого, или шляхет-
ского, сословия в Литовско-русском государстве. Но в
Западной Руси было еще многочисленное и довольно
зажиточное население городское, сохранявшее свой
древний общинный быт и свою привычку к общинному
самоуправлению, именно к тому роду вечевого самоуп-
равления, который достиг полного развития в Новгороде
и Пскове. Под владычеством Ягеллонской династии, при
постоянном усилении шляхетских привилегий и притя-
заний, городское население начало терпеть разные при-
теснения и грабительства со стороны великокняжеских
урядников, то есть воевод, каштелянов, старост и окру-
жавшей их служилой шляхты. Наступившие войны с
Москвою и опустошительные татарские набеги также
способствовали обеднению и7 упадку городов. Чтобы
поддержать их и оградить от подчинения шляхте, вели-
кие князья Литовские и вместе короли Польские усерд-
но начали пересаживать из Польши в Литовскую Русь то
городовое самоуправление, которое в течение XIII и
XIV столетий заимствовано было поляками у немцев под
именем Магдебургского права, вместе с письменным фе-
одальным сводом законов или так называемым «Саксон-
ским зерцалом» (Speculum Saxonicum). Там распростра-
95
нению этого немецкого права способствовали многочис-
ленные германские колонисты, переселившиеся в
Польшу и составившие значительную часть городского
населения; но в Западной Руси немецкое городское уст-
ройство оказалось чуждым и не соответствующим рус-
ским преданиям и обычаям. Прежде всего, то есть еще в
XIV веке, оно водворилось в земле Галицкой, которая
была присоединена Казимиром Великим непосредственно
к Польше. Город Вильна получил магдебургию в 1387 году.
А затем, со времени Ягелла, немецкое городовое право в
течение XV и XVI веков постепенно распространилось и
в Литовской Руси. Сущность его заключалась в освобож-
дении горожан от подсудности королевским чинов-
никам, за исключением важнейших уголовных преступ-
лений.
Как туго прививалось к русским городам это чуждое
устройство, примером может служить древнерусский
Полоцк.
В 1498 году великий князь литовский Александр Кази-
мирович дает Полоцку грамоту, которою его «с права
литовскаго и русскаго переменяет в право немецкое Май-
деборское», ради «посполитого добраго размноженья и
лепшаго его положенья». В силу этого права устанавлива-
ется высший городской сановник, или войт (нем. Vogt).
Ему, по примеру Вильны, определяется третья часть су-
дебных пошлин и пеней. Половина пошлин с мясных
лавок также идет на войта, а другая половина — на
ратушу; все местные винокуры и продавцы горелки по-
ступают в ведение войта. Магдебургскому праву, то есть
войту и бурмистрам, подведомы все жители Полоцка на
обоих берегах Двины, включая живущих в городе людей
владычных, монастырских, боярских и мещанских, а так-
же жители окрестных сел и слуги путные, которые «при-
выкли вместе с мещанами на войну ходить и все подати
пополам с ними платить». Жители освобождаются от
подводной и сторожевой повинности, за исключением
собственного господарского приказа и потребы. В городе
устраиваются ежегодно три двухнедельные ярмарки: на
св. Якова, на Крещение и по Великом дне (Светлое Вос-
кресенье). Купцы рижские и все иногородние только во
время ярмарок могут покупать и продавать в розницу, во
все же остальное время должны соблюдать известную
меру, а именно: покупать воск не менее полуберковца
96
з*
зараз; соболи, куницы и тхоры (хорьки) — сороками;
белки, горностаи, лисицы — по 250 штук; попел и смо-
лу— лаштом, и притом не в лесах и селах, а только в
городе. Это предметы полоцкого отпуска. Далее следуют
предметы ввоза. Те же рижские купцы могут продавать
сукна только целым поставом; соль лаштом; перец, им-
бирь, миндаль и другие простые зелья каменем (вес в
32 фунта); шафран, мушкаты, гвоздику, калган (индийс-
кий корень), цытварь и прочие дорогие зелья (пряности)
фунтом; секиры, ножи и тому подобные вещи тахром или
дюжиной; железо, олово, медь, цинк, мосяж (желтая медь)
и т. п. центнером; фиги и розынки (изюм) кошем (корзи-
нами); вино, пиво немецкое и всякий привозной напиток
целою бочкою. Рижские купцы не могут даже ездить
мимо Полоцка для торговли в Витебск и Смоленск, а
только для взыскания своих долгов. Город имеет свою
важницу (где взвешиваются товары и взимается с них
пошлина) и свою капницу, в которой на стопленный воск
накладывается городская печать. Мещане могут брать на
свою потребу дрова во всех лесах и борах на расстоянии
трех миль от города (за исключением деревьев бортных),
а также пользоваться всеми прежними пастбищами. По-
лоцкие мещане, подобно виленским и трокским, свобод-
ны от мыта (пошлины с провозимых товаров) во всем
великом княжестве Литовском. Город строит посполитую
(общественную) лазню, или баню, и пользуется доходами
с нее. Он строит на удобном месте ратушу, а под нею
амбары хлебные и камеру пострыгальную (где обстрига-
ли сукна); при ратуше хранятся мерная бочка и медница
с городским клеймом; доход с них идет в городскую
пользу. Город Полоцк вносит в скарб великого князя
400 коп грошей ежегодно в день св. Михаила. В ратуше
заседают двадцать радцев, которых назначает войт, поло-
вина закону римского, а половина греческого. Эти радцы
вместе с войтом выбирают из своей среды ежегодно двух
бурмистров: одного католика, другого православного. Рад-
цы и бурмистры подчиняются войту и его помощнику
или лянтвойту; а войт — непосредственно великому кня-
зю, который сам и назначает войта. Жители освобожда-
ются от подсудности воеводам, старостам, судьям и под-
судкам, великокняжим наместникам и другим чиновни-
кам; войт и бурмистры могут быть позваны только к суду
великого князя.
4-Иловайский Д.
97
Но внутри города или рядом с ним обыкновенно стоял
замок (древнерусский кремль), в котором жил великокня-
жий наместник или староста с боярами и разными воен-
нослужилыми людьми, составлявшими замковый гарни-
зон. В городе также жили бояре, духовенство и их слуги,
стоявшие вне магдебургского права. Отсюда постоянные
столкновения их с мещанами. Наместник и другие урядни-
ки были, конечно, недовольны введением магдебургии или
городского самоуправления и самосуда, которые лишали
их разных доходных статей. Они не хотят признать дан-
ных городу привилегий, вмешиваются в его суды и дохо-
ды; обе стороны обращаются с жалобами к королю: горо-
жане жалуются на притеснения от наместника, а после-
дний — на недостаток доходов для содержания замка. Уже
в следующих 1499 и 1500 годах тот же великий князь
Александр выдает городу Полоцку две новые грамоты,
которыми он подтверждает дарованное ему немецкое пра-
во, но с некоторыми важными отступлениями. Так, тяжбы
о земле между боярами и мещанами утверждаются за
судом наместника; он разбирает их вместе с «старшими
боярами» по «Давнему обычаю» и посылает своих чинов-
ников на спорную землю с обычными за проезд пошлина-
ми. Дворы в городе, земли и села, купленные боярами у
мещан, наравне с их отчинными землями не подлежат
ведению войта и бурмистров; люди боярские, занимающи-
еся в городе торговлею, платят подати наравне с мещана-
ми, но не подсудны войту и бурмистрам. Сами бояре
отпускали по Двине в Ригу жито, крупу, попел и смолу, и
теперь им дозволяется этот отпуск, но с условием прода-
вать только произведения собственных имений, а не пере-
купать у других. Наконец, сословие свободных крестьян
или «путников», живших в окрестных селах, прежде отно-
симое к магдебургскому праву, теперь изъемлется из него
и приписывается к замку, то есть подчиняется суду и
владению наместника. Что же касается серебщизны, воен-
ной службы и городовой работы, то путники исполняют
их сообща с мещанами. А те простолюдины, которые
(ради избавления от городских платежей и повинностей)
позакладывались за наместника, владыку, игумнов и бояр,
возвращаются под право магдебургское, то есть под веде-
ние войта и бурмистров.
Однако нелегко было разграничить две сферы, город-
скую и замковую. Сила шляхетских привилегий и ослаб-
98
4-2
ление верховной правительственной власти, по образцу
Польши, сказывались и в Литовской Руси. Спустя три
года относительно Полоцка встречаем новую грамоту ве-
ликого князя Александра, теперь и короля Польского. Из
нее узнаем, что полоцкие лянтвойт, бурмистры и радцы
жалуются на полоцкого наместника Станислава Глебови-
ча. Вопреки их магдебургскому праву он хочет судить и
рядить мещан и вступается в их земли; причем акты на
эти земли у них отнимает; ремесленников полоцких заб-
рал в свое ведение, а именно: золотарей, рымаров (шор-
ников), седельников, ковалей (кузнецов), сыромятников,
Шевцов (портных), гончаров, пивоваров, плотников и ско-
морохов; по рекам Дисне, Лиене и Сари поставил своих
слуг, которые берут мыта с каждого струга по грошу;
вмешивается в пошлину с привозного вина и пива. Коро-
левская грамота воспрещает все это наместнику и вновь
подтверждает за городом магдебургское право с теми
отменами, которые указаны в предыдущих грамотах, то
есть в отношении наместничьего суда и сельских путни-
ков. Подобные отмены, нарушавшие целость немецкого
права, с одной стороны, и продолжавшиеся притеснения
от наместников — с другой, не давали укрепиться город-
скому самоуправлению, производили недоумения и не-
урядицы в среде самих мещан. Брат и преемник Алексан-
дра Сигизмунд I поэтому в 1510 году дает Полоцку новую
подтвердительную грамоту на магдебургское право. Здесь
прямо говорится, что вследствие отмены некоторых пун-
ктов это право подверглось сомнению (у вонтпеньи было),
«для которого ж мещане места Полоцкого промежду себе
расторжку и раздел вчинили: некоторые с них с права
немецкого выломившися, под присуд городской далися, а
многие и прочь разошлися». (Под городским присудом тут
разумеется суд замковый или наместничий; ибо словом
город в западнорусских грамотах означается собственно
замок или кремль, а восточнорусскому посаду соответ-
ствует там название место, откуда мещане). Новая грамо-
та вновь повторяет данные мещанам привилегии с неко-
торыми пояснениями и добавлениями. Так, мещане и
черные люди, заложившиеся за наместника, владыку, игу-
менов, бояр и пр., опять возвращаются в ведение войта,
бурмистров и радцев, но каждому князю и боярину по-
зволяется иметь на своем городском дворе по одному
дворнику и огороднику из числа закладней. Число радцев
99
4*
теперь увеличивается до 24. Городу дозволяется постро-
ить четыре гостиных дома, где должны останавливаться
гости (приезжие купцы), а плата с них разделяется над-
вое: одна половина идет в господарский скарб, другая —
на ратушу. Частные гостиницы воспрещены. Дозволяется
поставить на р. Полот общественную мельницу, и доходы
с нее разделены на те же две половины. Но спустя
семнадцать лет тот же король Сигизмунд снова, по жало-
бе лянтвойта, бурмистров и радцев полоцких на их воево-
ду Петра Станиславовича, обращает к последнему укори-
тельную грамоту. Из нее видно, что воевода, его урядни-
ки и слуги чинили мещанам многие кривды, грабежи и
забойства; что он «ломал Майтборский привилей» и су-
дил мещан «городовым правом» (то есть замковым или
наместничьим судом), ремесленников заставлял на себя
работать, мыты по рекам со стругов брал и пр. Эта
история туго прививавшегося чуждого учреждения и не-
посильной борьбы его с королевскими наместниками и
старостами повторялась приблизительно в тех же чертах
и в других городах Западной Руси. Разница заключалась в
том, что изъятия из немецкого права и разграничение
между подсудностью и доходами города и замка разнооб-
разились по местным условиям, так что почти каждый
город имел свои особые привилегии и не выработался
один общий тип городского самоуправления. Если перво-
степенные города не могли пользоваться этим самоуправ-
лением и вполне освободиться от подчинения шляхетс-
ким урядникам, то еще в большем подчинении последним
оставались второстепенные города, несмотря на свою
магдебургию. Разнообразие в ее приложении увеличива-
лось еще городами владельческими. В Литовской Руси,
как мы говорили, существовали знатные роды, которые,
подобно западным феодалам, сосредоточили в своих ру-
ках большие поземельные владения, заключавшие в себе
многие местечки и даже города. Подражая великим кня-
зьям Литовским, они также стараются поднять торговое
и промышленное значение своих городов, а следователь-
но и увеличить свои доходы раздачею им магдебургских
привилегий. Впрочем, привилегии эти давались с дозво-
ления великокняжеской власти или ею подтверждались.
Но, естественно, при этом владелец удерживал за собою
высшую судебную инстанцию и близкое наблюдение за
городским управлением и доходами; поставлял в город
100
4-4
своих особых урядников, которые за всем надзирали, так
что в сущности магдебургия существовала там в весьма
слабой степени. Самый свод Саксонских законов или так
называемое «Саксонское зерцало» и подлинное Магде-
бургское уложение обыкновенно были известны запад-
норусским магистратам не в подлинном объеме и виде, а
только в извлечениях и толкованиях, сделанных польски-
ми юристами.
По смыслу Магдебургского права, в городе должны
существовать две коллегии: радцев и лавников. Первые
ведают под председательством бурмистров городскую
полицию, надзор за городскими имуществами и торгов-
лею, а также суд по гражданским искам; вторые, в числе
12 человек, под председательством войта должны судить
уголовные преступления, то есть составлять суд присяж-
ных. Но, сравнивая разные западнорусские города, нахо-
дим количество радцев и лавников различное; войт пред-
седательствует в обоих коллегиях; иногда обе они слива-
ются в один магистрат или ведают одни и те же дела.
Потом встречаем еще третье учреждение: «совет сорока
мужей» (а в некоторых городах «совет тридцати»), кото-
рый составляется из выборных от городских цехов и
присваивает себе право контроля над городским хозяй-
ством; причем войт, бурмистры, радцы и лавники неред-
ко входят с ним в препирательство за свои права, увели-
чивается путаница в городских делах и отношениях.
Впрочем эти неудобные стороны Магдебургского уст-
ройства развились и принесли свои плоды большею час-
тью впоследствии. В первый же период своего существо-
вания, то есть в эпоху Ягеллонов, оно, по-видимому, все-
таки дало некоторый толчок и оживило городскую жизнь,
торговое и промышленное движение в Литовской Руси.
Недаром же в грамотах, жалованных на это устройство,
часто упоминается, что они дарованы по просьбе самих
горожан f20).
Законодательство и судопроизводство Литовской Руси
в данную эпоху представляют заметный переход от об-
щих с Восточною Русью оснований, то есть от Русской
правды, к особому виду, развившемуся под влиянием
шляхетских привилегий или польского государственного
строя. Эпохе судебников Московской Руси соответствует
здесь эпоха статутов, которая, впрочем, открывается уло-
жением, известным также под именем «Судебника». Он
101
был издан Казимиром IV в 1468 году, по совету с Литов-
скими князьями, панами-радою и всем поспольством; под
последним, вероятно, разумеется здесь собрание лучших
людей города Вильны.
Судебник Казимира IV представляет собственно свод
наказаний и штрафов за злодейство или татьбу в разных
ее видах: из 25-ти статей этого свода около 20-ти относят-
ся к татьбе. Тут мы находим то же древнерусское поня-
тие о наказаниях как о доходной статье для судьи. На-
пример, если вор пойман с лицом (с поличным), то это
лицо или украденная вещь поступает в пользу двора
(княжего, наместничьего или панского), или собственно
судьи; кроме того, в его пользу идет просока, то есть
плата с истца за сок или розыск преступника. А постра-
давшему или истцу вор платит истинну, то есть ценность
украденной вещи. Если ему нечем заплатить, а его жена
и дети знали о воровстве, то заплатить женой и детьми
(но дети моложе 7-ми лет не ответственны), а самого на
ишбеницу (виселицу). Дети и жена могут выкупиться сами
или с помощью своего господаря (владельца). Если вору с
поличным совсем нечем заплатить, то его повесить, а
украденную вещь отдать истцу и воротить ему половину
просоки. Следовательно, прежде должен быть удовлетво-
рен пострадавший («ино перво заплатити исцю, а потом
господарь татя того вину свою бери»). Причем, если вор
несвободный человек, то его владелец в то же время есть
и его судья. Между тем по другой статье, если хозяин
вора знал о его преступлении или делил его плоды, то он
несет то же наказание. Итак, свободных или княжих
людей судят великокняжие наместники и тиуны, а панс-
ких или боярских — их владельцы; в случае если истец и
ответчик разного рода люди, один принадлежит к кня-
жим, а другой к панским, то им обчий суд, то есть сме-
шанный из наместника, или тиуна, и пана, или боярина.
Если кто будет держать в своем дому лежня (бродягу)
тайно, то есть не оповедав соседей или околицу, а в это
время случится воровство, то он обязан в течение трех
дней представить лежня в суд, в противном случае удов-
летворить пострадавшего. Если судья, или вообще тот,
кому будет выдан вор для наказания, освободит его за
плату или возьмет его себе в рабство, то сам подвергает-
ся наказанию от верховной власти; ибо вору не должно
быть оказано милосердие. (Тут уже сказывается госу-
102
дарственный взгляд на преступление.) Вообще при по-
личном, первое воровство наказывается пенями, но если
украденное стоит больше полтины (более «полукопья», а
по другому чтению «полуконя»), то вешать; за корову
тоже вешать; за конскую татьбу, хотя бы и первую,
непременно виселица; за похищенного невольника тоже.
Тать, на которого околица укажет, что крал не в первый
раз, подвергается виселице без поличного пойманный, а
только доведенный пыткою до сознания. Вообще этот
Судебник очень суров и щедр на виселицу. В нем также
отражаются и народные суеверия того времени. Напри-
мер, если кого заподозренного в воровстве будут пытать
и не «домучатся» сознания, но на него докажут, что он
«знает зелие» (заколдованные травы, которыми предох-
раняет себя от боли) и притом околица скажет, что и
прежде крал, то его также на виселицу. Затем идут не-
сколько статей о поземельных или межевых тяжбах, на-
ездах и порубках.
Судебник этот является как бы введением к дальней-
шим законодательным мерам, так как сам он далеко не
удовлетворял насущным потребностям. Ощущалась нуж-
да в общем письменном своде законов, который бы опре-
делял отношения сословий между собою и к правитель-
ству, а также служил бы руководством судьям; последние
должны были дотоле руководствоваться или разными гра-
мотами, жалованными, уставными и т. п., или обычным,
не писанным правом, которое представляло большое раз-
нообразие, смотря по местным условиям, и в своем при-
менении допускало многие злоупотребления. Первый си-
стематический свод узаконений и юридических обычаев,
назначенный для всего великого княжества Литовского,
был составлен по воле Сигизмунда I неизвестными нам
юристами-компиляторами, по-видимому при близком уча-
стии литовского канцлера Альберта Мартыновича Гаш-
тольда. В 1529 году этот свод принят сеймом и получил
королевскую санкцию. Он известен под именем «перва-
го» или «Стараго Литовскаго статута» и, очевидно, был
составлен по образцу польского так называемого Вислиц-
кого статута Казимира III, изданного в 1347 году.
Статут издан на русском языке, а потом переведен на
латинский и польский. Он распадается на 13 «разделов»,
и каждый раздел — на статьи или «артикулы». Почти вся
первая половина его посвящена подтверждению прав и
103
привилегий, пожалованных Сигизмундом и его предше-
ственниками шляхетскому сословию, а вместе и закрепо-
щению за ним крестьянского населения. Между прочим,
здесь для прочности шляхетского землевладения важно
постановление десятилетней земской давности, по исте-
чении которой право иска прекращается, за немногими
исключениями. Например, исключение составляет недо-
стижение совершеннолетия. А для сего последнего на-
значается мужчине 18 лет, девушке 15. Дети и вдовы
шляхетские также обеспечены в правах наследования
поземельных владений. Вообще мужу позволяется запи-
сывать на имя своей жены третью часть из недвижимого
имения, под именем вена. Если же она не получила от
мужа назначенного вена и осталась вдовою с детьми, то
имеет право на равную с ними часть в движимом и
недвижимом имуществе. Если у нее нет детей, то она
имеет право на третью часть в имении мужа; остальное
его родственникам. Если же вторично выйдет замуж, то и
эта часть переходит к ним же (ибо они служат господар-
скую службу с этих имений). Другая половина статута
заключает в себе статьи, относящиеся к судопроизвод-
ству. Судебная власть в поветах находится в руках вое-
вод, старост, державцев, маршалков земских и дворных;
они обязаны судить по писаному статуту; если на какой
случай нет статьи в статуте, то должны руководствовать-
ся «старым обычаем», а потом на общем сейме эту ста-
тью необходимо написать и прибавить к статуту. Каждый
воевода, староста и державца должен выбрать в своем
повете двух земян или шляхтичей, «людей добрых и веры
годных», которые помогают ему творить суд. На случай
жалобы шляхтичей на неправый суд королевских урядни-
ков устанавливается высшее или апелляционное судили-
ще в Вильне в великокняжем дворце, на которое съезжа-
ются паны радные по два раза в год. Пересуду (пошлины)
в тяжебных делах назначается судьям: со взыскания сум-
мы или стоимости судебного имущества десятую часть, с
земли рубль, с человека копу грошей, с фольварка четы-
ре гроша. Если сам воевода или староста судит, то весь
пересуд идет ему, а если судят помянутые выше выбор-
ные судьи или земяне с воеводским или старостным
наместником, то пересуд делится на три части: одна вое-
воде, другая судьям, а остальная «третина» наместнику.
Если судья возьмет пересуд более положенного в законе,
104
то должен воротить его с навязкою (надбавкой), и, кроме
того, заплатить 12 рублей штрафа в казну господарскую.
При денежных взысканиях по суду допускается грабеж:
если подсудимый, присужденный к уплате в назначен-
ный срок, не заплатит, то судьи берут вижа из ближай-
шего господарского двора, в его присутствии производят
грабеж в доме подсудимого и отдают награбленное ист-
цу, причем опять назначается срок для взыскания, и
только по истечении его истец может полностью вос-
пользоваться награбленным. Между державцами отлича-
ются новые, которые недавно названы державцами, а
«прежде именовались тиунами»; они не имеют права
судить шляхтичей и господарских бояр, которые подсуд-
ны только воеводам, старостам и маршалкам. Затем идут
постановления о вызовах в суд посредством децких и
вижов, о прокураторах (адвокатов), светках (свидетелях),
гвалтах (насилиях), годовщинах (убийствах), звадах (дра-
ках), тяжбах, относящихся к земле, охотничьим пущам,
бортным деревьям, бобровым гонам, к долгам, закладам,
к кражам скота, хлеба, домашней птицы и пр. Вора, у
которого найдут поличное, разрешается мучить (пытать)
три раза в день, но без членовредительства. Если же не
допытаются сознания, то кто его дал на муку, платит ему
надбавки по полтине грошей за каждую муку, исключая
того случая, когда истязаемый, зная чары, муки не ощу-
щал. Если же кто умрет под пыткою, то истец платит за
него головщину, смотря по человеку. Относительно смер-
тоубийства Статут находится еще отчасти на почве Рус-
ской Правды, то есть платежа виры или головщины. Так,
если шляхтич убьет шляхтича в драке, то платит его
близким сто коп грошей, а другую сотню грошей — в
скарб господарский. За убийство путного человека пола-
гается головщина 12 рублей грошей, за бортника восемь;
за ремесленников столько же, сколько за путных людей,
тоже за тиунов и приставов; но за «тяглаго мужик и>
только 10 копеек грошей, а за «невольнаго паробка»
половину того. Статут, однако, не скупится и на смерт-
ную казнь. Ей подлежат: кто подделывает государствен-
ные листы (письма) или печати, кто сделает насилие или
ранит государственного урядника при исполнении его
обязанностей; кто на войне покинет сторожевой пост
или в назначенный срок не явится на оборону крепости,
а тем воспользуется неприятель; кто сделает наезд на
105
другого и учинит насилие (гвалт), кто изнасилует женщи-
ну. За воровство с поличным большею частью назначает-
ся виселица. Вору, укравшему что-либо с господарского
двора, ценностью меньше полукопья, обрезались уши.
Вообще Литовский Статут во многом отражает на
себе грубость современных нравов и является смесью
древнерусских юридических понятий и обычаев (наибо-
лее сохранившихся при посредстве копных судов) с но-
выми влияниями, преимущественно польскими; а через
последние, особенно через Магдебургское право, прошло
сюда и влияние римского права; это влияние отразилось
в довольно систематическом изложении разнообразных
нескладных и плохо согласованных между собой статей
самого свода (21).
По всем признакам, в этом первоначальном своем
виде Литовский Статут имел многие пробелы и недостат-
ки, которые давали широкий простор разным злоупот-
реблениям и произволу, особенно в деле правосудия. На
сеймах не раз раздавались жалобы на такие пробелы и
недостатки, слышались требования пересмотра и допол-
нения. От половины XVI века мы имеем любопытное
латинское сочинение одного образованного литвина, по
имени Михалона: «О нравах татар, литовцев и москви-
тян» (De moribus Tartarorum, Lituanorum et Moscorum).
Оно дошло до нас, впрочем, не вполне, а в отрывках.
Этот Михалон (или Михаиле) вообще недоволен совре-
менным ему порядком вещей в своем отечестве, скорбит
об утрате старой простоты нравов; сравнивая литвинов
(и западноруссов) с татарами и москвитянами, нередко
отдает предпочтение этим обоим соседям, и темными
красками рисует разные стороны отечественного строя и
быта. Между прочим, вот какими чертами изображает он
состояние судопроизводства, основанного на Судебнике
Казимира IV и первом Литовском Статуте.
У татар, по мнению Михалона, правосудие лучше. «На
обязанность судьи эти варвары смотрят не как на сред-
ство к наживе, а как на службу ближнему. Они тотчас
отдают всякому то, что ему принадлежит; а у нас судья
берет десятую часть цены спорной вещи с невинного
истца. Это вознаграждение судье называется пересуд и
должно быть немедленно уплачено в суд. Если же тяжба
идет о небольшом клочке земли, то взимается не десятая
часть, а сто грошей, хотя бы предмет иска не стоил этой
106
цены. В делах личной обиды и оскорбления судья берет с
виновного, в качестве штрафа, столько же, сколько при-
суждает истцу». «За убийство определяется наказание не
по закону Божественному, чтобы кровь омывалась кро-
вью, а денежное, с судейскими десятинами. Поэтому и
убийства бывают часто». «Если обе стороны помирятся,
судья все-таки берет деньги, с виновного штрафные, а с
истца десятинные». «За скрепу грамот и договорных за-
писей судья также получает десятину. А в делах уголов-
ных получает все, что найдется воровского у хищника, и
этот его доход называется лицо (то есть поличное)». Во-
обще «отыскивающему украденную вещь приходится по-
тратить на суды более, чем она стоит, и поэтому многие
не решаются заводить тяжбы». «Кроме пени за преступ-
ление, председатель суда берет 12 грошей с уведенной
лошади. Слуга судьи исполнитель приговора берет также
десятую часть цены вещи. Нотариус тоже берет десятую
часть за окончательное решение. За одно приложение
печати к делу, стоящему грош, он берет четыре. Другой
подчиненный судьи, так называемый виж, который на-
значает день суда, если он воеводский, берет 50 грошей,
если его помощника, 30, а если считает себя королевс-
ким, то 100. Столько же берет другой пристав, называе-
мый детским, который вызывает подсудимого и приво-
дит с позывной грамотой. Столько же берет и третий
низший чиновник, который вызывает свидетелей или ос-
матривает на месте убытки потерпевшего истца. Если у
подсудимого нет денег, то, у него отбирают скот. В то же
время бедняк, желающий вызвать в суд магната, ни за
какие деньги не может найти пристава. Всякий может
быть свидетелем во всяком деле, кроме межевой тяжбы,
отчего многие сделали себе промысел из лжесвидетель-
ства. Явный похититель чужой собственности не прежде
обязан явиться в суд, как по истечении месяца после
позыва. Если у кого отнимут лошадь в 50 или 100 грошей
в самую рабочую пору, чтобы позвать в суд грабителя, он
должен прежде всего заплатить за позыв цену похищен-
ной лошади и целый месяц ждать, пока виновного притя-
нут к суду. Далее идут сетования на корыстолюбие вель-
мож, которые все эти обычаи ввели ради своих выгод; на
то, что литовские воеводы сами мало занимаются судом,
а предоставляют его своим наместникам, которые не-
брежно ведут дела, мало знакомы с законами, но исправ-
107
но взимают свой пересуд, и т. д. Автор сего сочинения
обращается иногда к царствующему государю (Сигиз-
мунду II) и просит его обратить внимание на указанные
недостатки правосудия.
Из этих жалоб, которые по тому предмету раздава-
лись на литовских сеймах, приведем в пример просьбы
литовских чинов великому князю Сигизмунду II Августу
на Виленском сейме 1547 года. На этом первом вальном
(общем) сейме при новом государе своем, литовские кня-
зья, паны и рыцарство прежде всего просят, конечно, о
подтверждении всех своих прав и вольностей, дарован-
ных его предками. Затем напоминают, что на прошлом
Берестейском сейме (1544 г.) король-отец (Сигизмунд I) и
паны радные постановили сделать исправление Статута и
для того выбрать комиссию из 10 особ, пять римского
закону и пять греческого (которая, действительно, и сде-
лала некоторые дополнения). Теперь чины просят вновь
выбрать такую комиссию, а потом исправленный и ут-
вержденный на следующем сейме Статут предать тисне-
нию («не писаным письмом, але выбиваным»). Просят,
чтобы не воеводы назначали судей в каждом повете, а
выбирала бы их сама шляхта из своей среды на извест-
ные сроки. Жалуются, что старосты, державцы и их
наместники назначают вижами людей простых, ненадеж-
ных, то есть мещан, тяглых мужиков и даже «холопью
невольную», которые берут по 12 грошей за вижованье и
притом склонны к подкупам; поэтому просят, чтобы при
поветовых судьях были выбраны «присяжными» вижами
несколько человек из бояр, «людей добрых и веры год-
ных», и чтобы они за вижованье брали по грошу на одну
милю. Просят, чтобы шляхте всегда свободно было вмес-
то апелляционного суда панов радных обращаться к суду
самого господаря, чтобы духовные в судах светских и
земских не присутствовали, чтобы тяжущиеся сами за-
щищали свое дело и были бы отменены наемные проку-
раторы, которые своими «непотребными речами и широ-
кими вымыслами» только затягивают процессы. Великий
князь большей частью соизволил на эти просьбы; на
некоторые, однако, отвечал уклончиво.
Согласно с подобными представлениями, повторяв-
шимися и на последующих сеймах, действительно произ-
водились разные изменения и дополнения в первом Ста-
туте. Новая исправленная его редакция окончательно
108
была утверждена на Виленском сейме 1556 года и сдела-
лась известна под именем второго Литовского Статута.
Надобно отдать справедливость сему второму Статуту
в том отношении, что упорядочение судопроизводства в
нем сделало значительный шаг вперед. Теперь в каждом
повете для отправления суда установлены должности зем-
ского судьи, подсудка и писаря; поветовая шляхта, со-
бравшись под председательством воеводы, или шляхта,
собравшись под председательством воеводы или каште-
ляна, выбирала кандидатами на каждую таковую долж-
ность четырех человек из своей среды (но не тех, кото-
рые уже занимали какие-либо урядовые должности); а из
этих 12 человек король уже назначал настоящего судью,
подсудка и писаря. Последний обязан был вести свое
дело на русском языке и русским письмом; он мог брать
себе помощников или «подписков». Вознаграждение пи-
сарю назначено от разных дел по одному грошу, редко по
два. Судье за пересуд два гроша, подсудку третий. Вооб-
ще судебные поборы значительно уменьшены и точнее
определены. Пристав, называвшийся прежде древнерус-
ским словом «децкий», теперь переименован по польско-
му образцу возным. Ему определено за поездку с позыв-
ными листами брать «по грошу с мили в одну сторону, а
что назад поедет, за то ничего не брати». Земские книги
должны храниться в надежной скрыне за тремя замками,
от которых ключи должны быть один у судьи, другой у
подсудка, третий у писаря. Это, собственно, суд земский.
Рядом с ним продолжал существовать суд замковый или
градский, то есть суд воеводы, старосты или державца.
Сей последний суд ведал самые важные уголовные дела,
а именно: наезд на шляхетские дома, поджоги, разбои по
дорогам, изнасилование шляхетских девиц и женщин,
вороство, убийство и т. п. Помощником себе для суда
воевода, староста или замковый державца должен был
выбирать доброго шляхтича, оседлого в том повете. Кро-
ме означенных двух судов во втором Статуте является
еще третий суд, подкоморский. В каждом повете установ-
лен подкормий, который ведает преимущественно тяжеб-
ные дела пограничные или межевые и наблюдает за по-
становкою межевых знаков или насыпкою пограничных
курганов между разными владениями. Для помощи себе в
каждом повете подкормий выбирает одного или двух
коморников из оседлой поветовой шляхты. Важное ново-
109
введение сравнительно с первым представляет второй
Статут относительно шляхетских сеймиков, которые, по
образцу польских, установлены теперь в каждом повете и
которые выбирают не только земских судей, но также и
земских послов или шляхетских представителей для глав-
ного (вального) сейма, числом по два f22).
Второй отдел Литовского Статута посвящен «Земской
обороне». Этот устав подтверждает обязанность всех со-
словий отправлять военную службу в случае внешней
войны. Но созывать земское ополчение и назначать де-
нежные сборы на военные издержки (сербщину) имеет
право только великий или «вальный» сейм, составленный
из светских и духовных панов-рады, земских урядников,
панов «хоруговных» и земских поветовых послов. Только
в случае неприятельского вторжения или крайней опас-
ности великий князь Литовский может без сейма разо-
слать листы, созывавшие ополчение, а в отсутствие вели-
кого князя то же могут сделать паны-рады и великий
гетман. Основанием для военной повинности служило
количество владеемой населенной Земли, равно наслед-
ной, лично выслуженной и купленной.
Сейм каждый раз определял, сколько «пахолков» с
известного количества следовало выставить на добром
коне, ценностью не менее восьми коп грошей литовских,
в цветном кафтане («сукня»), панцире, шлеме, при мече
или сабле, щите и копье со значком («прапорцем»). Вся-
кий шляхтич, имеющий землю, обязан лично идти на
войну с своими людьми; духовнее лица, вдовы и малолет-
ние сироты выставляли с своих имений ратных людей
под начальством какого-либо шляхтича, заступавшего их
место. Менее имущие, особенно мещане, несли пешую
службу, вооруженные ручницею (ружье) или рогатиной.
Ополчение собиралось по поветам в хоругви. Для сего в
каждом повете были назначены хорунжие. Собравши
свои хоругви, они делали им подробную опись, перепи-
сывали коней с обозначением их клейма (тавра) в реест-
ре, после чего отводили свои отряды к каштелянам, кото-
рые начальствовали ополчением всего повета, или к заме-
нявшим их маршалкам; затем поветовые ополчения соби-
рались по воеводствам. Наконец, все ополчение двига-
лось к назначенным заранее пунктам и поступало под
110
начальство великого гетмана, который производил ему
смотр, делал ему опись посредством своих писарей и
распределял его по своему усмотрению. Только за болез-
нью позволяется шляхтичу не ехать самому на войну, а
послать вместо себя совершеннолетнего сына. Уклонение
от военной службы по незаконной причине обыкновенно
наказывается отобранием имения. Гетманским писарям
при описи рати дозволяется брать за труды по полугрошу
с коня. Хорунжим запрещено утаивать людей, не явив-
шихся в ополчение, или без ведома гетманского отпус-
кать их домой после общего смотра и описи, под страхом
потерять свой уряд и имение. Строго запрещается во
время похода производить грабежи и насилия жителям.
Проступки ратных людей подлежат гетманской юрисдик-
ции или прямо суду государя, если он сам находится при
войске.
Очевидно, отказываясь в пользу сейма от непосред-
ственного и абсолютного распоряжения всеми военными
средствами великого княжества Литовского, по образцу
Польши, Ягеллоны наносили неисправимый вред внеш-
ней государственной безопасности. Сила государствен-
ной обороны зависела главным образом от исправности
крупных земледельцев или магнатов, которые выставля-
ли, конечно, самые большие военные отряды (или «по-
чти», как они называются в Статуте) и которые имели в
своем распоряжении еще многих мелких шляхтичей, си-
девших на их землях или находившихся в числе их дворо-
вой челяди. Следовательно, в то время, когда в Европе
заводились постоянные армии и крепла верховная госу-
дарственная власть, в Литве и Польше, наоборот, продол-
жались и развивались порядки отживших феодальных
ополчений и упадала сила верховной власти. Постоянное
войско составляли только наемные солдаты («жолнеры»
и «драбы», упоминаемые в Статуте). Оно распределялось
преимущественно в пограничных пунктах, но было дале-
ко недостаточно, чтобы обезопасить пределы государ-
ства, особенно с той стороны, откуда грозила опасность
частых и внезапных вторжений, то есть со стороны юж-
ных степей.
До какой степени Югозападная Русь страдала в те
времена от набегов Крымских или Перекопских татар,
какое огромное количество пленных выводили они и
какова была судьба этих пленников, о том яркими крас-
111
ками свидетельствуют помянутые выше записки Миха-
лона.
«Хотя перекопцы», — говорит он, — «имеют обильно
плодящиеся стада, а рабов только из пленных, однако,
последними они богаче, так что снабжают ими и другия
земли. Корабли, часто приходящие к ним с другой сторо-
ны моря и из Азии, привозят им оружие, одежды и
лошадей, а отходят от них нагруженные рабами. Все их
рынки знамениты только этим товаром, который у них
всегда под руками и для продажи, и для залога, и для
подарка, и всякий из них, хотя бы не имеющий раба, но
владеющий конем, обещает кредиторам своим по кон-
тракту заплатить в известный срок за платье, оружие и
живых коней живыми же, но не конями, а людьми, и
притом нашей крови. 14 эти обещания верно исполняют-
ся, как будто наши люди находятся у них всегда на
задворьях в загоне. Один еврей меняла, сидя у ворот
Тавриды (под крепостью Перекопом) и видя бесчислен-
ное множество привозимых туда пленников наших, спра-
шивал у нас, остаются ли еще люди в наших странах или
нет, и откуда такое их множество. Так всегда имеют они
в запасе рабов не только для торговли с другими народа-
ми, но и для потехи своей дома и для удовлетворения
своей злости. Наиболее сильные из сих несчастных час-
то, если не делаются кастратами, лишаются ушей и нозд-
рей, клеймятся на лбу и на щеках, и, связанные или
скованные, мучаются днем на работе, ночью в заключе-
нии; жизнь их поддерживается небольшим количеством
пищи из гнилой падали, покрытой червями, отвратитель-
ной даже для собак. Только женщины, которые понеж-
нее и покрасивее, содержатся иначе; которыя из них
умеют петь и играть, те должны увеселять на пирах. Для
продажи выводят рабов на площадь гуськом, как будто
журавли в полете, целыми десятками и прикованных друг
к другу около шеи, и продают такими десятками с аукци-
она; причем громко кричат, что это рабы самые новые,
простые, нехитрые, только что привезенные из народа
Королевского, а не Московскаго. (Московское племя по-
лагается у них более дешевым как коварное и обманчи-
вое.) Этот товар ценится в Тавриде с большим знанием и
покупается дорого иностранными купцами для продажи
еще высшей ценою более отдаленным и более темным
народам, каковы сарацины, персы, индийцы, арабы, си-
112
рийцы и ассирийцы. Несмотря на чрезвычайную осто-
рожность покупателей, тщательно осматривающих все
физические качества рабов, ловкие продавцы нередко их
обманывают. Мальчиков и девушек они сначала откарм-
ливают, одевают в шелк, белят и румянят, чтобы прода-
вать их подороже. Красивые девушки нашей крови поку-
паются на вес золота, и иногда тут же на месте перепро-
даются с барышом. Это бывает во всех городах полуост-
рова, особенно в Кафе. Там целыя толпы сих несчастных
невольников отводятся с рынка прямо на корабли. Она
лежит на месте, удобном для морской торговли; это не
город, а ненасытная и беззаконная пучина, поглощающая
нашу кровь».
Древние литовцы, по замечанию того же Михалона,
отличались мужеством и воинской деятельностью; а те-
перь предаются роскоши и праздности. Вместо того что-
бы самим идти в неприятельские земли, или оберегать
свои пределы, или упражняться в воинском искусстве,
обязанные военною службою молодые шляхтичи литов-
ские сидят в корчмах, пьянствуют, и, весьма склонные ко
взаимным ссорам, убивают друг друга, а военное дело и
защиту отечества предоставляют татарам (поселенным
при Витовте), беглым людям из Московии и вообще на-
емным отрядам. Перекопскому хану государство платит
ежегодную дань, но тем не избавляется от татарских
набегов. То, что Михалон говорит здесь собственно о
литовской шляхте, относится отчасти и к шляхте запад-
норусской, которая сообща с литвинами подпала в те
времена влиянию польских обычаев, при посредстве опо-
лячившейся династии Ягеллонов.
Что оборонительные силы государства, воинская доб-
лесть и прежняя простота нравов там действительно и
глубоко упали в эпоху ленивого, изнеженного Сигизмун-
да Августа, о том совершенно согласно с Михалоном
свидетельствует современник его, ивестный московский
беглец в Литве князь Андрей Курбский.
Рассказывая о страшном падеже скота и лютом море,
опустошивших и обессиливших Крымскую Орду в пяти-
десятых годах XVI века, Курбский сожалеет, что этим
обстоятельством не воспользовались для нанесения ре-
шительного удара Орде ни московский царь Иван, ни
ближайший к Орде король Польши и Литвы. «Не к тому
обращалось умом его королевское величество», — гово-
113
рит Курбский, — «а более к различным плясаниям и
пестрым машкарам. Также и властели той земли, напол-
няя гортань изысканными пирогами, а чрево марципана-
ми (сладким тестом), безмерно вливая в себя как бы в
пустыя бочки дорогая вина и вместе с печенегами (обжо-
ры-паразиты) высоко скача и бия по воздуху, пьяные так
прехвально и прегордо восхваляют друг друга, что не
только Москву или Константинополь, но если бы турок
был на небе, то и оттоле обещают достать его с другими
своими неприятелями. Когда же возлягут на своих одрах
между толстыми перинами, тогда едва по полудни про-
снутся, и встанут едва живые с тяжелыми от похмелья
головами». Привыкши проводить время в такой гнусной
лени, они не только не радят о своем отечестве и о тех
несчастных, которые давно уже мучаются в татарском
плену, но не обороняют и тех сельчан, жен и детей,
которых ежелетно пред их очами варвары уводят в раб-
ство. «Хотя ради великаго срама и слезнаго нарекания от
народу они как бы ополчатся и выедут в поле, но следуют
издали за бусурманскими полками, боясь ударить на вра-
гов креста Христова. Пройдя за ними дня два или три,
возвращаются восвояси; а что осталось от татар, сохра-
ненное убогими крестьянами в лесах из имущества их
или скота, то все поедят и последнее разграбят». Курбс-
кий также замечает, что такие нравы завелись недавно, а
что прежде там обретались мужи храбрые и любящие
отечество. Такую перемену он объясняет упадком доброй
веры и обращением вельмож в ересь Люторскую и в
другие секты. Эти сладострастные вельможи сделались
так изнеженны, женоподобны и робки, что как услышат
о варварском нашествии, «так и забьются в претвердые
города. Воистину смеху достойно: вооружаясь в брони,
сядут за столом за кубками, да бают басни со своими
пьяными бабами; а из врат городских не хотят выдти,
хотя бы под самым их городом бусурмане истребляли
христиан». Далее автор рассказывает случай, которого
был очевидцем. В одном городе было пятеро вельмож с
своею вооруженною челядью, да еще два ротмистра с
своими полками в то время, как толпа татар шла мимо,
возвращаясь домой с полоном. Несколько добрых воинов
и простонародья неоднократно вступали в битву с бусур-
манами и не могли их одолеть; но ни единый из вышеоз-
наченных властелей не вышел на помощь христианам.
114
Последние были бы все избиты, если бы не приспел
гнавшийся за погаными Волынский полк. Увидя его, бу-
сурманы посекли большую часть пленных, а других бро-
сили и обратились в бегство. Курбский хвалит мужество
волынцев и их гетмана славного Константина Константи-
новича Острожского и подвиги их объясняет тем, что
они пребывали верны православной церкви.
Кроме Михалона и Курбского некоторые польские и
западнорусские писатели, поэты и сеймовые ораторы того
времени также горько упрекают шляхту за утрату старо-
рыцарской доблести, наклонность к сутяжничеству и ее
излишнее пристрастие к сельскому хозяйству, вообще к
наживе.
Любопытны, хотя страдают односторонностью и пре-
увеличениями, дальнейшие свидетельства помянутого
Михалона о нравах и привычках современного ему об-
щества.
Сравнивая своих соотечественников с москвитянами
и татарами, он обыкновенно выставляет преимущества
соседей. Так хвалит бережливость последних и порицает
роскошь своих, которые любят щеголять различной и
дорогой одеждой. Москвитяне изобилуют мехами, но до-
рогих соболей запросто не носят, а сбывают их в Литву,
получая за них золото. Носят же они, по образцу татар,
войлочные остроконечные шапки, украшая их золотыми
пластинками и драгоценными камнями, которых не пор-
тят ни солнце, ни дождь, ни моль, как соболей. Москви-
тяне не употребляют дорогих привозных пряностей; у
них не только простолюдины, но и вельможи довольству-
ются грубою солью, горчицей, чесноком, луком и плода-
ми своей земли; а литовцы любят роскошные привозные
явства и пьют разные вина, отчего у них разные болезни.
Особенно автор записок нападает на их пьянство. «В
городах литовских нет более частых заводов, как те, на
которых варятся из жита водка и пиво. Эти напитки
берут с собою и на войну; а если случится пить только
воду, то по непривычке к ней гибнут от судорог и поноса.
Крестьяне дни и ночи проводят в шинках, заставляя
ученых медведей увеселять себя пляскою под волынку и
забыв о своем поле. Посему, растратив имущество, они
нередко доходят до голода и принимаются за воровство и
разбой; таким образом, в любой Литовской провинции в
один месяц больше людей казнят смертью за эти пре-
115
ступления, нежели во всех землях Татарских и Московс-
ких в течение ста или двухсот лет (!). Попойки часто
сопровождаются ссорами. День начинается у нас питьем
водки; еще в постели кричат: «вина, вина!» И пьют этот
яд мужчины, женщины и юноши на улицах, на площадях,
и напившись ничего не могут делать как только спать».
Между тем в Московии великий князь Иван (III) «обра-
тил свой народ к трезвости, запретив везде кабаки».
Посему там нет шинков, и если у какого-нибудь домохо-
зяина найдут хотя каплю вина, то весь его дом разоряет-
ся, имение конфискуется, прислуга и соседи, живущие в
той же улице, наказываются, а сам навсегда сажается в
тюрьму. Вследствие трезвости «города Московские изо-
билуют разнаго рода мастерами, которые, посылая нам
деревянные чаши и палки для опоры слабым, старым и
пьяным, седла, копья, украшения и различное оружие,
грабят у нас золото». Не замечая ослабления верховной
власти в своем отечестве, Михалон только распростране-
нием роскоши и пьянства объясняет утрату городов и
областей, завоеванных Московскими государями, у кото-
рых народ трезв и всегда в оружии, а крепости снабжены
постоянными гарнизонами, которые не позволяют нико-
му сидеть все дома, но по очереди посылают на погра-
ничную стражу.
«В Литве один чиновник занимает десять должностей,
а прочие удалены от правительственных дел. Москвитяне
же соблюдают равенство между своими и не дают одно-
му многих должностей; управление одним городом на год
или много на два поручают они двум начальникам вместе
и двум нотариям (дьякам). От этого придворные, надеясь
получить начальство, ревностнее служат своему госуда-
рю, и начальники лучше обращаются с подчиненными,
•зная, что они должны отдать отчет и подвергнуться суду,
ибо обвиненный во взятках бывает принужден выходить
на поединок (поле) с обиженным, даже если сей послед-
ний принадлежит к низшему сословию». «Князь их бе-
режливо распоряжается домашним хозяйством, не пре-
небрегая ничем, так что продает даже солому. На пирах
его подаются большие кубки золотые и серебряные, на-
зываемые соломенными, то есть приобретенные на про-
данную солому. От расчетливаго распределения должнос-
тей он имеет еще и ту выгоду, что те, которых посылает
защищать пределы своей земли, исправлять различные
116
общественные дела и даже в самыя далекия посольства,
исполняют все это на свой счет. За хорошее исполнение
они награждаются не деньгами, а местами начальников.
У нас же напротив, если кто посылается куда-либо, даже
не заслужив того, получает обыкновенно в излишестве
деньги из казначейства, хотя многие возвращаются, ни-
чего не сделав. На пути люди эти бывают в тягость тем,
чрез владения которых едут, истощая их подводами. В
Московии же никто не имеет права брать подвод, кроме
гонцов по государственным делам; благодаря быстрой
езде и часто меняя усталых лошадей (ибо везде стоят для
этого в готовности свежие и здоровые лошади), они чрез-
вычайно скоро доставляют известия. У нас же придвор-
ные употребляют подводы на перевозку своих вещей,
отчего происходит недостаток в подводах и мы неготовые
терпим нападение врагов, предупреждающих вести об их
приходе. Недавно у нас от подводной повинности изъяты
и те, которые когда-то получили свои земли именно с
обязанностью исправлять ее по всем дорогам, ведущим к
столице нашей Вильне от стран Московских, Татарских и
Турецких». Вообще в своих записках Михалон ярко выс-
тавляет государственные преимущества Москвы над Лит-
вою, хотя как католик и литовский патриот он не любит
восточных соседей и называет московский народ хит-
рым, вероломным, неискренним.
Порча нравов коснулась, конечно, и женщин. Миха-
лон до того недоволен своими соотечественницами, что
ставит их ниже татарских женщин. «Татары держат жен
своих в сокровенных местах, а наши жены ходят по
домам праздныя в обществе мущин, в мужском почти
платье. Отсюда страсти». Упадок женской нравственнос-
ти в Литве, по мнению автора, произошел с тех пор, как
великие князья литовские дали им права наследства и
предоставили свободный выбор мужей; тогда как прежде
сами назначали им женихов, преимущественно из людей,
прославивших себя воинскими доблестями. Теперь же,
рассчитывая на известную долю наследства, они сдела-
лись надменны, стали пренебрегать добродетелью, не слу-
шаться опекунов, родителей, мужей и приготовлять преж-
девременную смерть живущим. «У нас некоторыя жен-
щины владеют многими мужчинами, имея села, города,
земли, одне на правах временного пользования, другие
по праву наследования, и по этой страсти к владычеству
117
живут оне под видом девства или вдовства, в тягость
подданным, преследуя одних ненавистью, губя других
слепой любовью». О роскоши и многочисленной свите
знатных женщин можно судить по тому, что иную «ли-
товскую героиню» везут к обедне или на пиршество от
шести до восьми повозок.
Теми же мрачными красками изображает он угнете-
ние простого народа от шляхты. Так, по поводу рабства
пленников у татар он говорит: «А мы держим в безпре-
рывном рабстве людей своих, добытых не войною и не
куплею, принадлежащих не к чужому, но к нашему пле-
мени и вере, сирот, неимущих, попавших в сети через
брак с рабынями; мы злоупотребляем нашею властью над
ними, мучая их, уродуя, убивая без суда, по малейшему
подозрению. У татар и москвитян ни один чиновник не
может убить человека даже при очевидном преступле-
нии — это право предоставлено только судьям в главных
городах. А у нас по всем селам и деревням делаются
приговоры о жизни людей».
Из этих жалоб ясно, насколько развитие крепостного
состояния и уравнение его с холопством опередило отно-
сящиеся сюда положения Литовских статутов. Юриди-
ческая сторона быта следовала за фактическою, то есть —
как это и везде бывает — право давало законные формы
тому, что давно уже существовало в жизни р).
IV
Последний Ягеллон и Люблинская уния
Сигизмунд I и королева Бона. — Львовский рокош. — Начало
реформации в Польше и Литве. — Сигизмунд Август и его три
брака. — Варвара Радивиловна. — Успехи реформации и Ари-
анская ересь. — Вопрос об окончательной унии Литвы с
Польшей. — Люблинский сейм 1569 года. — Переговоры об
условиях унии. — Оппозиция литовских сенаторов. — Настой-
чивость и задор польской посольской избы. — Внезапный
отъезд литвинов. — Присоединение Подлесья и Волыни к
польской короне. — Принудительная присяга подлесян. — Упор-
ство Воловича. — Тщетные протесты. — Ходкович и Глебо-
вич. — Присяга волынцев. — Пример князя Острожского и
других русских вельмож. — Присоединение Киева к короне. —
Возвращение литвинов на сейм и их согласие на унию. —
Трогательные сцены. — Вопрос о четвертой власти. — Конец
Люблинского сейма.
Более сорока лет (1506—1548 гг.) длилось в Польше и
Литовской Руси царствование Сигизмунда I или Старого.
Подобно долголетнему царствованию его отца Казимира
IV, оно значительно подвинуло вперед сближение
Польской короны с Великим княжеством и подготовило
их окончательную политическую унию. Сигизмунд почти
все свое царствование должен был вести борьбу с возра-
ставшими притязаниями строптивой польской шляхты.
Благодаря своему уму и энергии он умел поддержать
авторитет королевской власти. Тем не менее шляхетские
сеймы продолжали забирать силу; особенно вторая поло-
119
вина этого царствования омрачена была разными нелада-
ми внутри государства. Обыкновенно значительную долю
вины в сих замешательствах приписывают его второй
супруге Боне Сфорца. Эта итальянская принцесса, впол-
не усвоившая себе политические идеи своего соотече-
ственника Макиавелли, является каким-то злым гением
для Сигизмунда и для целого Польско-литовского госу-
дарства. Не было пределов ее сребролюбию и властолю-
бию, ее интригам и козням. Пользуясь большим влияни-
ем на своего престарелого супруга, она нередко заставля-
ла его совершать разные несправедливости, в особеннос-
ти при раздаче высших доходных должностей, имений и
староств, которые просто продавала за деньги. Для дости-
жения своих эгоистических целей она не останавлива-
лась не только перед подкупами, но и перед ядом и тому
подобными средствами, в чем упредила другую королеву,
свою соотечественницу Екатерину Медичи; с тою, одна-
ко, разницею, что макиавеллизм Екатерины действовал в
видах укрепления королевской власти и католичества во
Франции, а своенравная Бона, напротив, увеличила толь-
ко разлад между короною и духовенством, с одной сторо-
ны, и шляхетским сословием— с другой. Соперничество
и вражда, возбуждаемые ею между вельможами, произ-
водили частые ссоры, нарушали внутренний мир в госу-
дарстве и причиняли много огорчений королю, но ни-
сколько не усиливали монархическую власть. Наконец,
королеву Бону упрекают в том, что она своим примером
и влиянием много способствовала сильному распростра-
нению роскоши, заграничных мод и упадку нравов в
вельможной и шляхетской среде.
Предыдущие короли, особенно Ягелло и Александр, с
великою щедростью раздавали вельможам и шляхте ко-
ролевские имения в державство или в пожизненное вла-
дение; но так как власти своевременно не наблюдали,
чтобы эти имения по окончании срока возвращались в
королевскую казну, то они и переходили к наследникам
временных владетелей. Королевская казна, таким обра-
зом лишилась доходов, предназначенных на содержание
войска и двора. Уже давно шел вопрос о строгой ревизии
или проверке владельческих актов и возвращении упомя-
нутых земель в казну, но только Сигизмунд решил приве-
сти в действие эту проверку и отобрание имуществ на
основании книг коронной метрики, о чем состоялось
120
постановление на сейме 1535 года. Кроме того, Сигиз-
мунд решил произвести общую проверку шляхетских
привилегий и статутов (так называемая «экзекуция
прав»), а также восстановил некоторые налоги, между
прочим пошлину с выводимого на продажу шляхетского
рогатого скота или «воловщину», от которой освободил
шляхту король Александр. Следствием этих мер было
сильное неудовольствие, поведшее к открытому бунту
или рокоту. В 1537 году, когда воевода молдавский Пет-
рило, поддерживаемый австро-венгерским королем Фер-
динандом, грозил Польше новою войною, Сигизмунд
объявил шляхте общий поход или посполитое рушение, и
сборным пунктом назначил город Львов. Действительно,
посполитое рушение собралось в большом количестве;
число всего войска простиралось до 150 000. Но шляхта
прибыла сюда совсем не для битв с неприятелями; она
носилась с грамотами своих прав и привилегий и состав-
ляла бурные сходки, на которых шумели разные ораторы,
защитники шляхетских вольностей; кричали о том, что
шляхта не обязана на свой счет идти в поход за пределы
государства. Тайным двигателем этого рокоша был ко-
ронный маршалок и воевода краковский Петр Кмита,
клеврет королевы Боны. Но тут же раздавались голоса
против королевы, обвинявшие ее в том, что она мешается
во все дела, особенно в назначение государственных са-
новников, а в своих обширных имениях сажает староста-
ми и управляющими чужеземцев, которые притесняют
местных шляхетских обывателей. Упрекали также коро-
леву за дурное воспитание, которое она дает своему
сыну, будущему королю, окружая его женщинами и пля-
сунами. Главным образом, шляхта требовала отменить
воловщину и ревизию владельческих актов. Напрасно
король сделал уступки и отложил окончательное решение
спорных пунктов до следующего сейма. Шляхта продол-
жала шуметь и отказывалась от похода. Глубоко оскорб-
ленный и униженный, Сигизмунд принужден был распу-
стить ее по домам. Вся ее воинственная деятельность на
сей раз ограничилась потреблением домашней птицы в
окрестностях Львова, почему это посполитое рушение и
получило насмешливое прозвание куриной войны.
Уже давно польская шляхта с завистью смотрела на
значение и богатства, скоплявшиеся в руках высшего
духовенства, на свободу его земельных имуществ от во-
121
енных повинностей, на слишком широкую сферу духов-
ных судов и вела постоянную борьбу с десятинами, от
которых духовенство не хотело освободить шляхетских
имений. Польская церковь в те времена сохраняла более
самостоятельности от папской курии, нежели какая-либо
другая, и короли почти самовластно распоряжались раз-
дачей епископств. Но сребролюбивое вмешательство
Боны в эту раздачу размножило число прелатов, не отли-
чавшихся образованием и строгими правилами, вообще
мало достойных своего звания и возбуждавших против
себя много недовольных. Неудивительно, что это же са-
мое духовенство не обнаружило ни искусства, ни энер-
гии, когда пришлось вступить в борьбу с распространив-
шейся тогда церковной реформацией.
Процветавшая с XV века в западной Европе эпоха
Возрождения наук и искусств коснулась и Польши с
Литвою, чему особенно способствовал обычай знатной
молодежи доканчивать свое образование в заграничных
университетах и академиях. Там напитывались они все
более и более забиравшими силу идеями итальянских и
немецких гуманистов, а вместе с тем привыкали несочув-
ственно, критически относиться к некоторым сторонам
католической иерархии и церкви. Когда же на сцену
выступили Лютер, Цвингли, Кальвин и другие реформа-
торы, то, естественно, в Польше и Литовской Руси их
идеи также нашли сочувствие со стороны поколения,
воспитавшегося под влиянием гуманизма. В Польше и
Литве уже существовали гуситские общины чешских и
моравских братьев, учение которых нашло здесь приют
после гонений в собственной земле. Эти общины прола-
гали дорогу и новым реформационным идеям. Вторже-
нию реформаций в польско-литовские страны много по-
могли также тесное соседство и политическая связь с
Прусско-немецкой областью, в которой лютеранство бы-
стро распространялось, как и во всей северной Герма-
нии. Западная часть Пруссии, как известно, вошла в
состав польских провинций, а восточная оставалась вла-
дением Тевтонского ордена, но в зависимости от польской
короны. Известно также, что великий магистр Тевтонс-
кого ордена Альберт Бранденбургский снял с себя духов-
но-рыцарский сан, принял лютеранство и, с согласия
самого Сигизмунда, как своего ленного государя, обратил
восточную Пруссию в светское княжество. В королеве-
122
кой же Пруссии во главе реформационного движения
выступил торговый немецкий город Данциг. Сигизмунд
тщетно пытался прибегать к некоторым мерам против
лютеранских проповедников. Реформация скоро и проч-
но здесь утвердилась и отсюда стала влиять на соседние
великопольские провинции, где в городском населении
также был значительный элемент немецких колонистов.
А из восточной Пруссии сочинения и проповедники ре-
формации легко проникали в соседние литовско-русские
области. Католическое духовенство собирает синоды для
обсуждения мер против ереси. По его просьбе король
издает строгие эдикты, которыми запрещается распрост-
ранять сочинения Лютера и защищать его учение под
страхом сожжения на костре и конфискации имущества;
молодым людям возбраняется посещать Виттенбергский
университет, а также входить в личные сношения с Лю-
тером и другими реформаторами. Но все эти эдикты
оставались без исполнения, благодаря в особенности при-
вилегированному положению шляхты, ее нерасположе-
нию к духовенству и сочувствию реформационным иде-
ям. Это сочувствие обнаруживалось и со стороны неко-
торых свободомыслящих членов самого духовенства. Оно
проникло и в среду придворную: так итальянец Лисма-
нин, духовник королевы Боны, пользовавшийся влиянием
на нее, втайне принял протестантизм и сделался усерд-
ным его проповедником; а сын и наследник короля Си-
гизмунд-Август, управлявший Литвою, терпел протестант-
ских проповедников при своем дворе, и сам, по-видимо-
му, сочувственно относился к ереей. Но пока был жив
Сигизмунд I, реформация не выступала открыто и только
подготовляла почву в Польше и Литовской Руси. Реши-
тельные успехи ее относятся ко времени следующего
короля и последнего Ягеллона, т. е. названного сейчас
Сигизмунда-Августа.
Выше мы видели, что уже на Львовском рокоше шлях-
та порицала королеву Бону за дурное воспитание сына.
Действительно, из всех зол, которые итальянка принесла
Польше, едва ли не более важным было это воспитание,
немало повлиявшее и на прекращение самой династии
Ягеллонов. Сигизмунд-Ав густ вырос на руках женщин и
итальянских учителей, которые сделали из него человека
любезного, приятного в обращении, но вместе с тем
изнеженного, слабохарактерного, наклонного к придвор-
123
ной роскоши и удовольствиям, чуждого мужественных
привычек, не выносившего суровостей военного стана.
Когда ему минуло двадцать три года, отец дал ему в
супруги Елизавету, дочь Фердинанда, короля Венгрии и
Чехии. Казалось, этот брак должен был вновь скрепить
родственные связи двух могущественнейших среднеев-
ропейских династий, Габсбургов и Ягеллонов, имевших в
то время общего врага в лице грозной Оттоманской им-
перии. Но юная Елизавета не нашла счастья в своем
замужестве. Говорят, будто та же королева Бона, опаса-
ясь соперничества во влиянии на сына, своими интрига-
ми постаралась произвести в его сердце охлаждение к
молодой супруге, и последняя вскоре умерла от огорче-
ний, не оставив потомства; злые языки пустили даже
слух об отраве (1545 г.). Около этого времени старый
король совсем передал сыну управление великим княже-
ством Литовским, и Сигизмунд-Август основал свое пре-
бывание в Вильне. Придворные литовские вельможи, при-
езжая к Сигизмунду I в Варшаву, до небес восхваляли
перед ним правительственную мудрость его сына, так что
однажды король, слыша одни похвалы, будто бы сказал
им: «оставьте же что-нибудь для порицания». Главным
источником лести послужила необычайная щедрость ко-
ролевича к окружавшим его. Он отличался расточитель-
ностью и неумеренными расходами на свой двор даже в
то время, когда страну посетил неурожай, произведший
страшный голод между бедными классами населения.
Несмотря на это бедствие, виленский двор нисколько не
желал уменьшить количество ежедневно потребляемого
им рогатого скота, пива и меду- бедные крестьяне с
великими убытками и усилиями должны были из далеких
мест везти сюда овес, сено, живность. Пиры, музыка,
танцы и маскарады, заимствованные у итальянцев, и в
эту печальную пору не прекращались во дворце молодого
наместника Литвы, который скоро наскучил правитель-
ственными заботами и отдался забавам в кругу веселой
шляхты, стекавшейся сюда с разных сторон, чтобы заис-
кивать милостей у своего будущего государя. Беспеч-
ность и леность Сигизмунда-Августа выразились в его
привычке откладывать важные дела до следующего утра,
почему он и получил потом название король-утро.
Между красивыми виленскими дамами, составлявши-
ми свиту покойной принцессы Елизаветы, самой пре-
124
красной была Варвара, дочь великого гетмана литовского
Юрия Радивила и вдова трокского воеводы Гаштольда,
который женился на ней, уже будучи пожилым челове-
ком, прожил с ней недолго и оставил ей в наследство
свои обширные имущества. Она пленила сердце Сигиз-
мунда-Августа, и сама в свою очередь поддалась его оба-
янию. По смерти Елизаветы, когда на время траура за-
тихли придворные забавы, Сигизмунд начал посещать
Радивиловские палаты, в которых жила молодая вдова
вместе со своей матерью и надвилейские сады которых
примыкали к ограде Нижнего великокняжеского замка.
Благодаря этому соседству посещения все учащались и
отчасти приобрели характер тайных свиданий. Фамилия
Радивилов была одной из самых знатных в Литве, а
незадолго до этого времени она получила от императора
княжеское достоинство Священной Римской Империи.
Главными представителями этой фамилии являлись тогда
два Николая: один Николай Юрьевич, по прозванию Ры-
жий, подчаший литовский, родной брат Варвары; а дру-
гой Николай Янович, прозванием Черный, маршалок ли-
товский, ее двоюродный брат. Эти братья, побуждаемые
матерью Варвары, обратились к королевичу с просьбой
прекратить свои ночные посещения, которые бросают
тень на добрую славу их сестры и всей их фамилий.
Королевич обещал и некоторое время держал слово, но
потом любовь взяла верх, и посещения возобновились.
Узнав о том, братья Радивилы однажды сделали засаду в
комнатах Варвары, и, внезапно представ перед Августом,
напомнили данное и не сдержанное им слово. — Мое
настоящее посещение, может быть, принесет вам честь и
благополучие, — ответил Август. — Дай-то Бог, — сказа-
ли братья и тотчас позвали заранее приготовленного ка-
пеллана.
Влюбленный королевич не стал отказываться от бра-
ка; только поставил условием, чтобы он сохранялся в
строгой тайне до более удобного времени. Свидетелями
бракосочетания кроме дух Радивилов и матери были два
приближенных к Августу литовских дворянина, сопро-
вождавших его обыкновенно на эти свидания, именно
староста Довойна и стольник Кезгайло. Брак этот совер-
шился приблизительно в августе 1547 года. Тяжелые за-
боты и огорчения ожидали молодых супругов, в особен-
ности прекрасную Варвару. Трудно было сохранить тай-
125
ну от многочисленных клевретов королевы Боны, хотя
Август продолжал свидания с женою только посредством
потайного хода, устроенного из замка в Радивиловские
палаты. Действительно, слухи о женитьбе достигли роди-
телей; он отправился в Варшаву и там упорно отвергал
справедливость этих слухов. Затем последовали продол-
жительные отлучки на сеймы, то Литовский, то Польский.
На это время супругу свою Август отослал в Радивилов-
ский замок Дубенки, расположенный в глухой местности,
на высоком холме, омываемом со всех сторон водой, в
нескольких милях от Вильны. Там жила она в глубоком
уединении под охраной своего брата Николая Рыжего и
верного Довойны, которые тщательно оберегали ее от
яда, кинжала, похищения и т. п., ибо знали, что итальянка
Бона не разбирает средств для достижения своих целей.
Разлука с нежно любимым супругом, слезы и постоянно
тревожное настроение гибельно повлияли на здоровье
молодой женщины. Она преждевременно разрешилась от
беременности, и это случилось в то именно время, когда
королевская семья более всего нуждалась в потомстве
для продолжения Ягеллоновской династии. Между тем
истина мало-помалу стала известна. Подстрекаемые ко-
ролевой многие вельможи и сенаторы начали шуметь, что
будущий их король не имеет права выбирать себе супру-
гу без согласия сословий и своих родителей. Некоторых
сенаторов, однако, Августу удалось склонить на свою
сторону. Посреди волнения, возбужденного этим вопро-
сом, скончался восьмидесятилетний король Сигизмунд I,
в марте 1548 года. Приверженец Августа, краковский
епископ Мацеевский немедля отправил из Кракова гонца
в Вильну с известием о кончине короля. Август, таким
образом, двумя или тремя днями узнал о ней прежде, чем
прибыло официальное уведомление; этим временем он
воспользовался, чтобы вызвать Варвару из Дубенок в
виленский королевский замок. Вслед за тем он созвал
литовских вельмож из их поместий и на первом же
торжественном заседании литовского сената представил
им свою супругу, а их королеву. Захваченная врасплох и
пораженная ангельской красотой Варвары, сенаторская
рада приветствовала ее кликом: Vivat Barbara, regina
Poloniae, magna ducissa Lulhuaniae!
Иной прием встретило объявление о королевском суп-
ружестве в Польше. Бона, привыкшая при старом Сигиз-
126
мунде к неограниченному влиянию на короля, на раздачу
должностей и имуществ и надеявшаяся также управлять
своим слабохарактерным сыном, с ненавистью смотрела
на свою невестку, видя в ней соперницу, сильную любо-
вью и доверием Августа. Когда последний прибыл в Кра-
ков и совершил здесь торжественное погребение своего
отца, он немедленно должен был начать упорную борьбу
с польским сенатом и сеймом по вопросу о своей супру-
ге. Разгневанная Бона не хотела встречаться с новой
королевой, рассорилась с сыном и удалилась в Варшаву,
так как в Мазовии она имела обширные владения. Но и
оттуда она не переставала действовать своими интригами
и направлять свою партию против сына и невестки. При
выборах послов на предстоящий Петроковский сейм по
воеводствам и поветам польским рассеивались разные
нелепые слухи; между прочим, привязанность короля к
Варваре и его брак объясняли просто делом колдовства
со стороны ее матери; а брак этот оглашали унижением
для королевского дома и чуть ли не величайшим бедстви-
ем для отчизны. Едва в Петрокове открыли сейм (в октяб-
ре 1548 г.), как начались бурные речи и в сенате, и в
посольской избе, громившие брак короля. Тщетно неко-
торые приверженцы Сигизмунда-Августа, каковы кра-
ковский каштелян Ян Тарновский и краковский епископ
Мацеевский, пытались защитить свободу королевского
выбора относительно супруги; большинство, увлекаемое
особенно краковским воеводой Петром Кмитой, главой
партии Боны, не хотело признать законным брачный
союз с Варварой и требовало развода. Однажды вся по-
сольская изба упала на колени перед королем и умоляла
его уничтожить свой неравный брак. Но любовь дала
слабохарактерному, ленивому Августу силу и энергию в
борьбе с этими настояниями, доходившими до угроз ли-
шить его польской короны. Это был чуть ли не един-
ственный подвиг в его жизни, когда он остался тверд и
непреклонен и когда ответы его сейму отличались истин-
ным достоинством и силой слова. «Вам пристало бы не о
том просить меня, — сказал он однажды, — чтобы я на-
рушил обет моей жене, но о том, чтобы я держал свое
слово, данное кому бы то ни было. Я поклялся ей и не
покину ее, пока жив; честь мне дороже всех королевств
на свете». Твердость короля, наконец, взяла верх: мало-
помалу оппозиция ослабела, чему много содействовала
127
абсолютная власть Августа в своем наследственном госу-
дарстве Русско-литовском и опасения поляков за свою
унию с сим государством. Август не только отстоял за-
конность своего брака, но и настоял на том, чтобы, спус-
тя два года, Варвара была торжественно коронована в
Кракове архиепископом-примасом Дзежговским, причем
сам Кмита исполнял обязанности маршалка.
Прошло не более пяти месяцев после этой коронации;
и молодая королева скончалась на руках своего супруга
(в конце апреля 1551 г.). Незадолго перед ее смертью
Бона примирилась с ней в присутствии всего королевско-
го двора. Но это примирение считали неискренним; мало
того, после упорно держалась молва, будто злая свекровь
отравила свою невестку. По другому известию, Варвара
умерла от тяжкой болезни, рака груди, который развился
у нее отчасти вследствие упомянутых выше беспокойств
и огорчений, отчасти по причине снадобий, которые она
принимала из рук знахарок, чтобы доставить своему суп-
ругу столь желанного наследника престола. Из Кракова
тело ее перевезли в Вильну, где погребли при кафедраль-
ном храме в королевском склепе, рядом с первой женой
Августа, Елизаветой. Король первое время был сильно
поражен смертью пламенно любимой супруги и навсегда
сохранил нежное чувство к ее памяти, что, однако, не
помешало ему отдаться своему влечению к женщинам и
вообще к распущенной жизни. От такой жизни не от-
влекла его и третья супруга, на которой успела его же-
нить королева Бона (в 1553 г.). Эта супруга была не кто
иная, как Екатерина, вдова герцога Мантуанского, род-
ная сестра первой его жены Елизаветы, т. е. дочь импера-
тора Фердинанда Габсбурга. Известно, что для Австрии
то была эпоха обильных своими последствиями браков,
когда сложилось пресловутое изречение (Alii bella gerant,
lu felix Austria nube), когда австрийские Габсбурги этими
браками приобрели себе короны Чешскую и Венгерскую
и старались тесно привязать к своим интересам государ-
ство Польско-литовское, самое значительное славянское
государство того времени. Австрийский двор сам хлопо-
тал о новом брачном союзе с последним Ягеллоном и
потому немало подстрекал преданную себе Бону в ее
преследовании несчастной Варвары. Но Бона недолго на-
слаждалась плодами своих интриг и козней. Ее итальянс-
кие фавориты (Папагоди и Бранкачио), опасаясь со смер-
128
4*
тью старой королевы очутиться посреди чуждого и враж-
дебного общества, убедили ее покинуть Польшу со всем
своим движимым имуществом и для поправления своего
ослабевшего здоровья воротиться под родное небо Ита-
лии. Несмотря на просьбы сына и дочерей и сопротивле-
ние вельмож, старуха действительно уехала, увозя с со-
бою накопленные ею огромные богатства, состоявшие из
звонкой монеты, золота, серебра, дорогих камней и вся-
кой утвари, для перевозки которых пришлось употребить
до 500 упряжных коней. Она поселилась в своем наслед-
ственном владении, городе Баре. Но уже в следующем
1557 году Бона умерла, как говорят, сделавшись в свою
очередь жертвою отравы со стороны коварного любимца
(Папагоди), который хотел воспользоваться ее богатства-
ми. По ее подлинному завещанию эти богатства должны
были перейти к ее детям; но любимец представил под-
ложное завещание, сделанное в его пользу; причем ему
помогло покровительство владевшего тогда неаполитанс-
кой короной Филиппа II Испанского, с которым он поде-
лился наследством. Вопрос о возврате этого наследства
или о так наз. «неаполитанских суммах» потом долго и
тщетно занимал польское правительство, ибо наследники
Ягеллонов отказались от них в пользу Речи Посполитой.
Третий брак Августа был тоже несчастлив и также
бесплоден, как и первый. Наскучив надменной, болезнен-
ной немкой, не хотевшей знать ни польского языка, ни
польских обычаев, король завел дело о разводе с ней под
предлогом ее неплодия, так как государство нуждалось в
наследнике. Не добившись от папы формального развода,
Август, наконец, убедил Австрийский двор взять к себе
обратно Екатерину. Но она не доехала до Вены й с горя
умерла на дороге (1567 г.). Очевидно, какой-то злой рок
тяготел над домом Ягеллонов, отказывая им в продолже-
нии потомства (24).
Три весьма важных события ознаменовали царствова-
ние последнего Ягеллона в Польше и западной Руси:
1) так называемая Ливонская война с Москвой и раздел
земель Ливонского ордена; 2) необычайные успехи ре-
формации в Польше и Литве и 3) Люблинская уния.
После Сигизмунда I реформация не только не находи-
ла более препятствия, но и получила полную свободу,
5-Иловайский Д.
129
благодаря веротерпимости или, точнее, религиозному рав-
нодушию его преемника, а потому начала быстро распро-
страняться как в Польше, так и в великом княжестве
Литовском. Сигизмунд-Август держал при себе реформа-
торских проповедников и собирал в своей библиотеке
протестантские сочинения. Сами главные реформаторы,
т. е. Лютер, Кальвин, Меланхтон, Цвингли, посвящали
ему свои книги и входили с ним в переписку. Одно время
король даже задумал было стать во главе церковной ре-
формы в своем государстве и обратился к папе Павлу IV
с просьбой дозволить богослужение на народном языке,
причащение под обоими видами, брак священников и
т. п.; для чего хотел созвать национальный собор. Но
благодаря хитрому образу действия папского нунция Лип-
помани и в особенности недостатку собственной энергии
король потом оставил сбои реформаторские планы. В
Вильне и других главных городах Литвы и Западной Руси,
как и в Польше, проживало значительное количество
немецких колонистов, а потому учение Лютера распрост-
ранялось преимущественно между купцами, мещанами и
ремесленниками. Гораздо больше успеха имел кальви-
низм, который пришелся по вкусу шляхетскому сословию
и в Польше, и в Литве. В последней он обязан своими
успехами в особенности известному вельможе Николаю
Радивилу Черному, который познакомился с этим учени-
ем еще в юности, во время своего заграничного образо-
вания. Будучи родственником короля по своей двоюрод-
ной сестре Варваре, получив от него важнейшие должно-
сти великого маршала и канцлера литовского вместе с
обширными имениями, он свое влияние и свои богатства
употребил на утверждение и распространение Кальвин-
ского учения. В 1553 году Радивил открыто принял это
учение вместе со всем своим семейством и слугами и
учредил протестантское богослужение в своем загород-
ном доме, в виленском предместье Лукишках, а потом с
позволения короля воздвиг каменный евангельский со-
бор в самом городе на Бернардинской площади. Расска-
зывают, что Радивил просил Сигизмунда-Августа посе-
тить богослужение в этом новом храме, и тот отправился
верхом в сопровождении многочисленной свиты. Но пред-
уведомленный о том латинский епископ вышел со своим
клиром и с крестами, схватил королевского коня за узду,
со словами «предки Вашего Величества ездили на молит-
130
5-2
ву не этой дорогой», и, упав на колени со всем духовен-
ством, умолил короля направиться в католический кос-
тел. Тем не менее деятельность Радивила продолжалась
беспрепятственно. Он устроил такие же евангелические
храмы и при них школы в своих многочисленных помес-
тьях, в Несвиже, Олыке, Клецке, Бресте, Биржах и пр.:
призывал в них из Польши известных своей ученостью
пасторов (Чеховича, Вендраговского, Симона Будного,
Крыжковского и др.); завел в Несвиже типографию для
печатания кальвинских книг; на его счет был издан в
Бресте новый исправленный перевод Библии на польский
язык. Примеру Радивила последовали и некоторые дру-
гие знатные литовско-русские фамилии, равно католи-
ческие и православные, находившиеся с ним в родствен-
ных связях или заискивавшие его покровительства. Так
перешли в протестантизм: Кишки, Ходкевичи, Сапеги,
Вишневецкие, Пацы, Воловичи, Огинские, Горские и др.
А мелкая шляхта, естественно, шла за знатными вельмо-
жами, от которых часто зависела в имущественном отно-
шении. Реформоторское движение увлекло многих пра-
вославных. А католичество понесло в Литве и Жмуди
такой разгром, что едва не было совсем уничтожено этим
бурным потоком. Но именно легкость и быстрота, с каки-
ми распространялась реформация в Польше и Литве,
свидетельствовали о ее поверхностном влиянии, лишен-
ном глубины и силы, вызванном скорее модой и подра-
жанием, нежели внутренней, народной потребностью.
Сильный удар реформации в Литве и Западной Руси
нанесла преждевременная смерть Николая Черного, ко-
торый скончался в 1565 году, еще не достигнув преклон-
ных лет. Хотя после него во главе литовской реформации
стал его двоюродный брат Николай Рыжий, великий гет-
ман литовский й воевода виленский, но его деятельность
не была так же энергична и успешна. Еще больший вред
делу реформации причинили расколы, возникшие в ее
среде, и преимущественно арианская секта. Эта секта
отрицала троичность лиц и божество Христа; почему ее
члены назывались унитариями или антитринитариями,
а по имени своих учителей итальянцев Фавста и Лелия
Социнов (последователей известного испанского врача
Михаила Серведа) также и социнианами. Арианская ересь
распространилась особенно в Малой Польше в 50-х годах
XVI столетия, откуда проникла в Литву. В последней
131
одним из первых ее открытых проповедников явился
Петр из Гонендза (местечко в Подляхии), учившийся в
Краковском и германских университетах. Тщетно каль-
винские пасторы восставали против этой ереси; из их
собственной среды явились ее последователи и проповед-
ники, каковыми были, например, итальянец Бландрата,
рекомендованный Радивилу самим Кальвином, а также
упомянутые выше Чехович, Вендраговский и Симон Буд-
ный. Литовские социниане нашли себе даже сильного
покровителя между вельможами в лице виленского каш-
теляна Яна Кишки, владевшего громадными имущества-
ми. Подобно Радивилу, он не щадил издержек для соби-
рания социнианских проповедников, заведения типогра-
фий и печатания книг в своих имениях. Кальвинисты с
Николаем Черным во главе сильно вооружились против
арианской ереси и собирали соборы для ее осуждения;
но арианство продолжало распространяться в Литовской
Руси, в Галиции и на Волыни, увлекая многих кальвинис-
тов и православных. Неожиданное и важное подкрепле-
ние получило оно из Московской Руси в лице известного
еретика Феодосия Косого, бежавшего из Москвы с това-
рищами после собора 1554 года. Феодосий имел такой
успех в Литовской Руси, что писавший против него инок
Зиновий заметил: «восток развратил диавол Бахметом,
запад Мартином Немчином (Лютером), а Литву Косым».
Замечание, конечно, преувеличенное. Когда социниан-
ство распространилось и укрепилось, то само оно в свою
очередь распалось на разные учения или толки; особенно
предметом разногласия служило крещение младенцев:
одни допускали его, а другие отвергали и признавали
действительность крещения только для взрослых. Разви-
тие этой крайней реформатской секты не только остано-
вило успехи кальвинизма, но и отторгло от него значи-
тельную часть последователей и заставило кальвинские
общины вместо борьбы с католицизмом терять свои силы
на борьбу с общинами социнианскими. Этими обстоятель-
ствами вскоре отлично воспользовались новые борцы, вы-
ступившие на защиту папства, т. е. иезуиты. Сам король
под конец жизни, одолеваемый болезнями — следствием
его распущенной, неумеренной жизни, совершенно охла-
дел к вопросам церковной реформы и даже стал помогать
успехам католической реакции в своем государстве f25).
Обратимся теперь к Люблинской унии.
132
5-4
По мере того как бездетный Сигизмунд-Август при-
ближался к старости и ясно становилось, что вместе с
ним должна угаснуть литовско-польская династия Ягелло-
нов, все более и более выдвигался тревожный вопрос о
дальнейшей судьбе единения Польши с Литвой. Начиная
с Казимира IV, Литва и Польша фактически уже более
ста лет имели одного государя, за исключением коротко-
го промежутка (при Яне Альбрехте и Александре). В
особенности два таких продолжительных царствования,
как Казимира IV и Сигизмунда I, много содействовали
тесному сближению обеих половин соединенного госу-
дарства или, вернее, подчинению литовско-русских зе-
мель польскому влиянию. Сигизмунд I еще при жизни
своей короновал своего сына и великим князем Литвы, и
королем Польши, чтобы обеспечить ему наследование в
обеих странах и вместе упрочить их политическое един-
ство. Это единство, доказав на деле свою пользу в случа-
ях борьбы с сильными соседями, составляло теперь на-
сущную и взаимную потребность обеих стран. Но отно-
шения их к вопросу о самой форме единства были раз-
личны. Меж тем как литовские чины довольствовались
одним внешним союзом или чисто личной унией, т. е.
совмещением обеих корон на одной голове, и старались
удержать свою самостоятельность во внутренних делах,
поляки, наоборот, стремились к полному слиянию обеих
стран в одно государственное тело с общими правами и
учреждениями. В сущности, они стремились к господству
в обширных и благодатных литовско-русских землях. От-
сюда в царствование последнего Ягеллона происходит
любопытная и деятельная борьба, исход которой, впро-
чем, не трудно было предвидеть, если, с одной стороны,
взять в расчет замечательное единодушие поляков в этом
деле, а с другой — отсутствие единодушия между чинами
собственно литовскими и западнорусскими и недостаток
политического центра, около которого они могли бы со-
средоточиться. Сама Ягеллоновская династия ополячи-
лась и еще ранее склоняла решение вопроса в польскую
сторону (напр. акт унии 1501 г., изданный королем Алек-
сандром); а теперь в лице своего последнего представите-
ля явно стала на ту же сторону, чем дала ей решительный
перевес. Наконец, ничем не ограл^денное географичес-
кое положение Литовско-русского государства, между
Польшей и надвигавшей с востока Москвой, заставляло
133
его возможно скорее и теснее примкнуть к первой, что-
бы опереться на нее в борьбе со второй.
Вопрос об окончательной унии или полном слиянии
обеих стран неоднократно возбуждался на вольных или
общих сеймах; но стараниями противников унии реше-
ние его постоянно откладывалось на будущее время. Наи-
более важный шаг в этом деле представляет Варшавский
сейм конца 1563 и начала 1564 года. Здесь поляки и
литвины горячо спорили о разных пунктах своей унии.
Под влиянием внешней опасности от Московского царя и
особенно утраты Полоцка, взятого войсками Ивана IV,
литвины пошли было на уступки. Но вот пришло извес-
тие о победе литовского гетмана Радивила над москвитя-
нами на берегах Улы; литвины сделались менее сговорчи-
вы и в особенности упорно стояли за Волынь и Подлесье,
тогда как поляки требовали включения их в земли
польской короны. Сигизмунд-Август на этом сейме от-
рекся от своих наследственных прав на Литовское вели-
кое княжение в пользу той же польской короны и таким
образом им обоим предоставил после своей смерти воль-
ный выбор государя. Сим отречением он хотел облегчить
дело унии или, как выразилась его декларация по сему
случаю, zwalic ten pien’ z drogi. В дополнение к сему акту
на том же сейме издан был подписанный королем так
назыв. «Варшавский рецесс», которым определены усло-
вия слияния Литвы с Польшей и который лег в основу
дальнейших переговоров об этом вопросе. Но всем по-
добным актам недоставало формального утверждения со
стороны литовских чинов.
Магнаты литовские противились полной унии по сле-
дующим главным причинам. Эти вельможи еще в значи-
тельной степени сохраняли свое положение крупных фе-
одальных владетелей в Литве, а потому, в случае уравне-
ния прав с поляками, они, во-первых, утратили бы свои
наследственные права на участие в королевской раде или
сенате, так как в Польше звание сенатора или давалось
королем пожизненно, или было связано с достоинством
епископским. Во-вторых, второстепенная и мелкая литов-
ская шляхта, или так назыв. земяне и бояре, будучи
уравнены в правах с польской шляхтой, приобретали ее
льготы и вольности, .а следовательно получали более не-
зависимое положение по отношению к своим феодаль-
ным сеньерам, т. е. к литовским магнатам, почему эта
134
шляхта в вопросе об унии тянула на сторону поляков, но
не выступала решительно против своих вельмож, при-
выкши находиться у них в подчинении. В-третьих, литви-
ны, равно знатные и незнатные, опасались наплыва в
свою страну поляков, которые бы стали перебивать у них
придворные и земские уряды и староства. Во главе чисто
литовской партии, противной слиянию, стоял тот же Ни-
колай Черный Радивил, который был главой литовских
протестантов. Благодаря его энергии и личному влиянию
на короля эта литовско-протестантская партия доселе
успешно отстаивала самобытность Литвы от польских
притязаний. Но в следующем 1565году, как известно, он
умер, и хотя вождями ее оставались еще такие значи-
тельные и влиятельные лица, как двоюродный брат его
Николай Рыжий, староста жмудский Ян Ходкович и под-
канцлер литовский Евстафий Волович, однако дробление
протестантов на секты, а вместе и ослабление союза с
ними русских православных вельмож, все более и более
выступали наружу. Дело унии пошло быстрее. Король
окончательно подпал под влияние партии польско-като-
лической и принялся действовать в пользу слияния Лит-
вы с Польшей не только усердно, но и с необычным ему
постоянством, почти с той же твердостью воли, которую
он прежде проявил в вопросе о своем браке с Варварой
Радивил. Ясно, что при его природных способностях, если
бы он получил лучшее воспитание и направление, вместо
ленивого, изнеженного человека из него мог бы выйти
замечательный государь f26).
Еще около трех лет на разных сеймах длились перего-
воры и совещания об унии. Король и польско-католичес-
кая партия решили во что бы то ни стало привести это
дело к окончанию на том вальном или большом сейме,
который был созван на 23 декабря 1568 года в городе
Люблине.
Медленно и неохотно съезжались сюда литвины, пред-
видя утрату своей самобытности. Поэтому открытие сей-
ма состоялось только 10 января следующего 1569 года. В
этот день польские послы представились королю; причем
выбранный ими посольским маршалом коронный рефе-
рендарий Станислав Чарнковский от имени послов гово-
рил его величеству длинное и высокопарное приветствие,
в котором главным образом указывалась необходимость
полной унии и выражалась надежда на немедленное ее
135
завершение. В следующие дни посольские сенаторы со-
вместно с послами совещались, каким образом начать с
Литвою дело об унии, и выбрали из своей среды для
этого дела нескольких депутатов, в том числе архиепис-
копа гнезненского Уханского, епископа краковского Пад-
невского и канцлера Дембинского. Но литовские сенато-
ры в начале сейма под разными предлогами уклонялись
от общих заседаний с польскими сенаторами и вели свои
отдельные заседания в другой зале. На приглашение
польских сенаторов прийти в общую залу, в которую
двери для них отперты, воевода виленский Николай Ра-
дивил вежливо ответил, что «действительно двери отпер-
ты, но их преграждает решетка, через которую мы никак
не можем пройти к вам, разве король снимет ее». Под
этой мысленной решеткой разумелись польские посяга-
тельства на литовскую самобытность, которые должны
быть устранены королем; другими словами, магнаты ли-
товские только тогда соглашались приступить к перегово-
рам об унии, когда король, подобно своим предшествен-
никам, обяжется сохранить в целости границы Литовско-
го государства (со стороны Польши) и подтвердить их
статутовые права относительно того, чтобы чины, долж-
ности, аренды и наследственные пожалования не дава-
лись чужеземцам (т. е. полякам), а давались бы только
природным литвинам и русским. Сообразно с сим, литов-
цы представили сейму письменное заявление о тех усло-
виях, на которых они согласны заключить унию: 1) сво-
бодный выбор государя общим сеймом, который должен
происходить где-либо на границе Литвы с Польшей; 2) от-
дельное коронование его в Кракове королевской, а в
Вильне великокняжеской короной вместе с присягой на
сохранение литовских привилегий; 3) оборона обоих со-
единенных государств общими силами; 4) вальные сеймы
должны происходить по очереди то в Польше, то в Литве;
5) отдельные высшие чины и должности сохраняются в
Литве неприкосновенно; 6) поляки в Литве и литвины в
Польше могут приобретать движимое и недвижимое иму-
щество, но всякие светские и духовные должности и
земские уряды в Литве могут занимать только ее урожен-
цы; 7) монета отдельная, но одинаковой стоимости, и пр.
К своему заявлению литовцы приложили выписки из
привилегий, данных им великими князьями Казимиром
(1452), Александром (1492), Сигизмундом I (1506 и 1529) и
136
Сигизмундом Августом (по второму статуту). В этих
выписках повторялось обязательство не умалять великое
княжество Литовское ни в его достоинстве и прерогати-
вах, ни в его границах. При сем литовцы просили поля-
ков, чтобы те также письменно изложили им свой проект
унии. Просьба эта повела ко многим и весьма оживлен-
ным пререканиям между польскими сенаторами и пос-
лами.
Сенаторы, со своей стороны, составили ответную
записку, в которой указывали на другие акты и привиле-
гии прежнего времени, преимущественно на Городельс-
кую унию Ягелла и Витовта, на привилегии Александра
1501 года и на Варшавский рецесс 1564 года, на основа-
нии которых и сочинили проект слияния Литвы с
Польшей. Но в посольской избе эта записка вызвала
сильные разногласия: одни соглашались на нее, другие не
хотели давать никакого письменного ответа литовцам,
называя такую переписку проволочкой времени, они тре-
бовали, чтобы литовцы сами явились в общие заседания
и здесь непосредственно совещались об унии, к чему
хотели принудить их с помощью короля; третьи, по свое-
му усмотрению, переделывали сенаторский проект. На
заседании 8 февраля, когда посольский маршал Чарнков-
ский склонял послов согласиться на проект сенаторов,
краковский писарь Кмита прервал его и начал говорить,
что на том останется пятно, кто желает записи. Произо-
шел шум; чтобы водворить тишину, Чарнковский стучал
своим жезлом. «Не стучи палкой, — закричал Кмита, — у
меня есть сабля против этой палки». Маршал вскочил с
места, говоря: «достанем и саблю», и бросил жезл. Под-
нялось большое и продолжительное смятение. Когда оно
успокоилось, стали собирать голоса, но по разногласию
не могли прийти к какому-либо решению; с тем и пошли
наверх, в сенатскую палату. Тут сенаторы стали упрекать
их в упорстве, в неуважении к сенату, в напрасной трате
времени и в стремлении «все утверждать на своих голо-
вах» (т. е. все решать самостоятельно, без сената). А
краковский епископ сказал им: «вы шесть лет рядили
делами (вместо сената). Горько нам от вашего ряду!»
Споры о записи продолжались и в следующие дни; послы
не однажды без всякого окончательного решения ходили
наверх к сенаторам и заводили с нимц пререкания. Сена-
торы, в свою очередь, продолжали сетовать на их упор-
137
ство. Так, однажды, сендомирский воевода Петр Зборов-
ский произнес, между прочим, следующие пророческие
слова: «Все мы (сенаторы) и многие из послов согласи-
лись на одно, а несколько человек протестует! Это самый
дурной пример! Если кто впоследствии пожелает чего-
либо наилучшего и на его сторону склонится самое боль-
шое число послов, а несколько человек вдруг выскочит и
станет протестовать, то так и придется оставить доброе
дело! Господа, дурно это!» Однако споры продолжались.
Наконец, утомясь ими, 12 февраля послы согласились,
чтобы литовцам были предоставлены все относящиеся до
унии привилегии старого времени, особенно Александро-
ва грамота 1501 года и Варшавский рецесс 1564 года, а
также и запись или проект унии, составленный согласно
старым привилегиям. Затем пригласили литовских сена-
торов, и тут епископ краковский от имени польского
сената, держал к ним пространную ответную речь. Он
указывал на прежние договоры и клятвы относительно
унии и вообще проследил почти всю ее историю со
времен Ягелла; напирал на то, что с тех времен Литва
устраивалась по образцу Польши, а если и бывали от-
дельные великие князья в Литве, то они, в сущности,
являлись пожизненными наместниками польских коро-
лей и что предки литвинов всегда признавали унию.
На эту речь виленский воевода Радивил заметил, что
она длинна и красноречива, запомнить ее трудно, а пото-
му просил сообщить ее на бумаге. Староста жмудский
Ходкович, намекая на королевский акт отречения 1564 го-
да, выразился иронически: «Если мы вам подарены, то к
чему же вам еще уния с нами?» На это Радивил горячо
возразил, что они люди вольные и никто подарить их не
мог. «Господам полякам— прибавил он— Литва дарила
собак, жеребцов, маленьких жмудских лошадей, а не нас,
свободных людей. Наши вольности мы приобрели нашею
кровью». Литовские сенаторы удалились в свою залу
заседания. По их просьбе польские сенаторы обещали им
прислать речь епископа краковского, когда она будет
написана, а теперь сообщили им запись или свой проект
унии. Автором его был тот же епископ краковский Пад-
невский; но проект этот подвергся некоторым исправле-
ниям со стороны земских послов. Главные пункты его
были следующие: король польский избирается общими
голосами Польши и Литвы, но избирается только в
138
Польше. Он будет миропомазан и коронован в Кракове, а
особое избрание и возведение на литовский престол пре-
кращается. Бальный сейм — один общий; сенат также;
монета также. Поляк в Литве и литвин в Польше может
занимать какие угодно должности и приобретать какое
угодно имущество. Но на Литву не простирается экзеку-
ция касательно столовых королевских имений, пожало-
ванных во временное владение. В ответе своем на этот
проект литовские сенаторы по поводу предлагаемой им
братской унии и любви откровенно говорили: «Если слить
Литовское княжество с королевством, то не будет ника-
кой любви, потому что в таком случае Литовское княже-
ство должно поникнуть перед Польшей, литовский народ
должен был бы превратиться в другой народ, так что не
могло быть никакого братсва. Тогда бы недоставало одно-
го из братьев, т. е. литовского народа, что явно из самой
записки вашей, господа, данной нам». «Crescit Ansonia
Albae minis». Далее литовцы вновь излагают свои выше-
приведенные пункты, на которых должна быть основана
уния. При сем, в отпор противному мнению, что со вре-
мени Ягелла великие литовские князья были только по-
жизненными наместниками польских королей, они ста-
раются доказать, что Ягеллоны были не просто наслед-
ственными государями Литвы, а подвергались избранию
жителями великого княжества, что власть их в Литве
отнюдь не была неограниченная, потому они при своем
возведении на литовский престол присягали сохранять
права и привилегии княжества, чего, обыкновенно, не
делает наследственный (и абсолютный) государь.
Ответ литовцев произвел неодинаковое впечатление
на польских сенаторов и на послов. Меж тем как первые
сохраняют более мягкий и умеренный тон и желают
вести переговоры далее, последние выказывают более
горячности и настаивают на прекращении бесплодных
переговоров и на прямом вмешательстве королевской
власти, которая приказала бы литвинам занять свои мес-
та на общем сейме и просто принудила бы их к унии.
При сем самыми ревностными сторонниками унии явля-
ются послы Русского воеводства, т. е. галичане, с пере-
мышльским судьей Ореховским во главе: понятно, что,
раз включенные в состав польской короны, они желают
иметь в тесном единении с собою и другие русские
земли, а не быть отделенными от них государственной
139
границей. На сейме пока еще не выступает открыто воп-
рос о присоединении Волыни к землям польской короны,
чтобы сразу не испугать литвинов; но вопрос этот уже
обсуждается в закрытых заседаниях. Литовцы хотя сами
в них не участвуют, но, очевидно, получают сведения о
всем, что происходит на сейме: посему сенаторы польские
некоторые свои совещания облекают особой таинствен-
ностью. Те же меры, по желанию короля, предписаны и
польской избе, т. е. воспрещен доступ в нее посторонним
лицам. Но в свою очередь, хотя король действует заодно
с поляками, некоторые литовские вельможи продолжают
пользоваться его благосклонностью, каковы Радивил, Ход-
кович и Волович. Литовские сенаторы иногда приезжают
к королю для тайных совещаний.
Тщетно поляки продолжают указывать на унию коро-
ля Александра и на Варшавский рецесс: литвины не при-
знают этих актов, говоря, что они были изданы без согла-
сия литовских чинов. По настоянию посольской избы,
король наконец, 28 февраля, в понедельник, посылает
приказ, чтобы литовские сенаторы заняли свои места в
сенате вместе с поляками и литовские послы в посольс-
кой избе. На этот приказ виленский воевода Радивил
ответил: «Если поедем, то к королю, а не к польским
сенаторам». То же ответил жмудский староста Ходкович.
Князь Василий Острожский, воевода киевский, сказал:
«Сегодня не можем собраться, потому что послы наши
стоят по деревням». Однако все согласились приехать в
замок завтра, т. е. во вторник, 1 марта. Но утром этого
дня, когда польские сенаторы и послы собрались в своих
палатах и ожидали прибытия литвинов, вдруг пришло
известие, что сии последние ночью внезапно покинули
Люблин и разъехались.
Представители Литвы, очевидно, рассчитывали своим
удалением смутить короля, расстроить сейм и затормо-
зить дело унии или заранее не признать законным все,
что будет постановлено в этом смысле при их отсутствии.
Но они на сей раз жестоко ошиблись в своих расчетах.
Напротив, пока велись с ними переговоры, поляки, особ-
ливо сенаторы, действовали довольно мягко, с соблюде-
нием правил вежливости и предупредительности по отно-
шению к своим литовским товарищам. Теперь же наобо-
140
рот, и сенаторы, и сам король с большей энергией приня-
лись приводить в исполнение намеченные планы, нахо-
дясь под сильным давлением посольской избы, которая
настойчиво понуждала их к действию, горячо протесто-
вала против всяких уступок и проволочек и советовала
поступать с уехавшими без королевского разрешения
литовцами как с мятежниками. Некоторые послы предла-
гали даже принять военные меры, послать к татарам,
чтобы отклонить их от союза с Литвой, а в случае даль-
нейшего ее упорства собрать посполитое рушение и ору-
жием принудить ее к унии. Но подобные предложения
вызвали вопрос о сборе денег на войско со шляхетских
имений, что немедленно охладило рвение к военным
предприятиям. Тем не менее в следующие за отъездом
литовцев дни состоялась весьма важная и решительная
мера: Подлесье и Волынь отделены от Литвы и присоеди-
нены к землям польской короны. В королевском универ-
сале по этому поводу говорилось, впрочем, не о присое-
динении, а о «возвращении» их Польскому королевству
от в. княжества Литовского, которое владело Подлесьем
и Волынью будто бы «не по какому-либо законному пра-
ву», а просто по снисхождению польских государей.
Оказалось, что не все литовские сенаторы и послы
уехали из Люблина. Некоторые еще оставались, особен-
но подлесяне, которые и получили от короля приказание
немедленно занять свои места на сейме между поляками,
принеся указанную присягу польскому королю. Они по-
виновались, но просили при сем не требовать от них
немедленной присяги, пока не будут обдуманы меры для
защиты их от мести литовских сенаторов. Просьба эта не
была уважена, и подлесяне, хотя неохотно, присягнули.
Один из них, писарь литовский, староста Мельницкий
Матишек, попытался было уклониться, говоря, что он
уже присягал королю, как великому князю литовскому, и
что не годится присягать вторично и притом другому
государству; но король, по настоянию польских сенато-
ров и послов, погрозил отнять у него мельницкое старо-
ство, и Матишек присягнул. Вообще староства и другие
временные королевские пожалования явились в руках
польско-католической партии могущественным орудием
для проведения унии. Однако этой партии пришлось не-
мало хлопотать и настаивать перед королем, когда дошел
черед до такого высокого сановника, как Евстафий Воло-
141
вич, литовский подканцлер и притом один из главнейших
противников унии. Он держал несколько староств в Под-
лесье, и посольская изба потребовала, чтобы Волович
также принес присягу. Король не считал его к тому
обязанным; некоторые сенаторы также возражали, гово-
ря, что «он держит староство не с судом, а простое», и
устами архиепископа гнезненского объявили его свобод-
ным от присяги. Но послы упорно стояли на своем. По-
средством своего маршала Чарнковского они отвечали
следующее:
«Милостивый архиепископ! Припомните: когда при-
соединялись к королевству Прусская земля и Мазовец-
кое княжество, то присягали все должностные лица —
сановники, державцы, шляхта, города, хотя на счет их
верности не было никаких сомнений, а господин Евста-
фий — главный виновник расторжения унии, потому что
одних послов выслал отсюда, а другим, которые остались
здесь, делал угрозы. И эта подозрительная личность не
будет присягать! Сохрани Бог!» «Это оскорбило бы тех,
которые уже приняли присягу. Тогда вышло бы то, что
говорится в пословице: овод пробился через паутину, а
мухи завязли».
Один из послов (староста Радлевский) указывал пря-
мо на то, что пример Воловича будет иметь большое
влияние на других, смотря по тому, принесет он присягу
или не принесет. После разных препирательств с посла-
ми сенаторы уступили им и порешили, что Волович дол-
жен принести присягу. Согласился и король с этим реше-
нием, но через канцлера Дембинского обратился к по-
слам с просьбой, чтобы относились к Воловичу, как к
человеку важному и высокопоставленному, с уважением
и подобающей вежливостью. Когда его призвали на сейм
и объявили королевское решение о принесении присяги,
Волович отвечал, что он уже приносил присягу великому
княжеству Литовскому и что его три подлесские старо-
ства приписаны к замку Берестью — следовательно при-
надлежат к великому княжеству. На повторительные тре-
бования присяги он продолжал оспаривать ее законность,
а также законность присоединения Подлесья к короне;
просил короля не входить с ним в суд и ссылался на
отсутствие товарищей для решения столь важного дела.
Канцлер, дававший ему ответы от имени короля и сената,
объявил, что у него будут отобраны подлесские старо-
142
ства. Волович, однако, не уступал и был отпущен из
заседания. Но посольская изба после того не хотела об-
суждать никаких дел, пока Волович не принесет присягу
или у него не будут отняты имения, а также пока не
будут ограждены подлесяне, принесшие присягу; ибо ли-
товские* сенаторы разослали на Подлесье и Волынь гра-
моты с приказанием собираться на войну под опасением
потери имения. В особенности смущал их своими жало-
бами один из подлесян, некий староста Ласицкий, кото-
рый имел в Литве землю по соседству с жмудским старо-
стой Ходковичем, и выражал опасения за свою жизнь и
имущество со стороны этого сильного и мстительного
соседа. Король успокоил послов обещанием раздать ста-
роства Воловича другим лицам; а на Волынь и Подлесье
поспешили рассылкою королевских универсалов в отпор
грамотам литовских сенаторов. Универсалы эти, возве-
щая о воссоединении Подлесья и Волыни с короной,
повелевали сенаторам и послам сих земель, уехавшим из
Люблина, немедля воротиться и занять свои места на
общем сейме; причем сим областям обещана свобода от
экзекуции. Ослушникам из сенаторов грозили лишением
должностей и старосте, а из послов — теми наказаниями,
которые будут постановлены на сейме.
В то же время велись переговоры и с находившимися
в Люблине прусскими сенаторами и послами, т. е. пред-
ставителями западной Пруссии, чтобы они заняли места
на сейме вместе с польскими сенаторами. Пруссаки отка-
зывались, ссылаясь на свои привилегии, по которым они
имели свои особые сеймы. Однако по настоянию поляков
и получив повеление короля пруссаки явились на сейм и
заняли места как в сенате, так и в посольской избе; но
при сем делали разные протестации, ссылаясь на ограни-
ченные полномочия от своих сограждан; а потом прусса-
ки перестали являться на заседания посольской избы.
Очевидно, Люблинский сейм имел объединительную за-
дачу в смысле государственном по отношению не к од-
ной Литве и юго-западной Руси.
Меж тем польские послы продолжают показывать не-
терпение; нередко они отказываются обсуждать какие-
либо другие вопросы, пока не решено дело унии. Они
требуют, чтобы представители Подлесья и Волыни, не
воротившиеся на сейм, были лишены должностей и ста-
росте и подвергнуты экзекуции, т. е. проверке докумен-
143
тов на владение и отобранию имений у тех, которые не
докажут своих прав. По вопросу об экзекуции возникают
насейме многие и продолжительные прения, из которых
постоянно выяснялось нерасположение послов к экзеку-
ции и вообще к каким бы то ни было налогам на войско;
они скорее предпочитают собрать общее ополчение или
так назыв. «посполитое рушение», чем жертвовать день-
ги на содержание наемных войск. Сейм постоянно хвата-
ется за четвертую часть доходов со столовых имений,
которую король жертвовал на войско; на этой четвертой
части сейм хочет основать едва ли не всю постоянную
оборону государства; он толкует о том, как собирать ее и
расходовать, где хранить и т. п. При сем слышны посто-
янные жалобы на разорительные рекуператорские по-
звы, т. е. позвы владетелей этих имений к суду для дока-
зательства своих прав или за неуплату четвертой части,
вообще жалобы на земские неустройства и всякие не-
правды. «Какая польза сочинять столько конституций? —
говорят некоторые послы. — Ведь ни одна из них не
исполняется. Воевода не исполняет своей обязанности,
старосты тоже, купцы тоже; пошлины (отмененные) про-
должают существовать; дерут, грабят; ни в чем нет успе-
ха». «У иностранцев сделалось ходячей пословицей, что
поляки страдают сеймовой болезнью. Только пьяным лю-
дям свойственно так долго и неразумно делать дела, как
делаем мы».
5 апреля во вторник на сейм явилось посольство от
литовского сената. Чтобы выслушать его речь, позвали
польских послов в сенаторскую палату. Король, показы-
вая вид неудовольствия на литвинов, отказался прибыть
на заседание. Тут представителями от Литвы были жмуд-
ский староста Ходкович, кастеля витебский Пац, подканц-
лер Волович, крайчий Радивил и подчаший Кишка.
Посольство справлял Ходкович, который «по тетрад-
ке» прочел длинную речь от имени своих товарищей,
литовских сенаторов. Последние, узнав о королевских
универсалах, отторгающих от Литвы Волынь и Подлесье,
поручили означенным лицам ходатайствовать перед ко-
ролем об отмене сих универсалов и объяснить сейму
свое поведение, т. е. свой внезапный отъезд из Люблина.
Из этих объяснений оказывалось, будто литовцы согласи-
144
лись прибыть на сейм для заключения унии потому, что
им было обещано совершить ее на основаниях «братской
любви» при сохранении их привилегий. В таком смысле
литовские послы получили инструкции от своих избира-
телей. Восемь недель литвины прожили в Люблине и
вели переговоры; убедясь, что дело унии поставлено на
иных основаниях, они не могли согласиться на нее, не
имея на то полномочий от своей братии, а потому реши-
ли отложить это дело до другого сейма и разъехаться, но
не тайком, а предварив о том его королевское величе-
ство. Уезжая, они оставили некоторых литовских санов-
ников, именно подканцлера (Воловича) и подскарбия (На-
рушевича), для своих сношений с польским сенатом. С
удивлением услыхали литовцы об отторжении от них
Волыни и Подлесья, относительно принадлежности кото-
рых к Литве никогда прежде не было ни, малейшего
сомнения, и принадлежность эту все государи подтверж-
дали присягой, вступая на престол, в том числе и настоя-
щий король. Литовцы умоляют отменить такую неспра-
ведливость. А по делу унии они просят не настаивать на
немедленном ее решении, но созвать новый сейм, на
который литовские послы могли бы приехать, снабжен-
ные надлежащими для того полномочиями.
Польские сенаторы не дали на эту речь пока никакого
ответа и попросили прислать с нее письменную копию.
После того несколько дней между поляками, особенно в
посольской избе, шли горячие прения о том, какой ответ
дать на просьбу литовцев, т. е. на просьбу об отсрочке
унии до другого сейма, так как присоединение Волыни и
Подлесья к короне было поставлено вне спора. Часть
послов согласна была на отсрочку и не желала ожидать в
Люблине возвращения литовцев. Побуждение, которое
ими при сем руководило, было экономического свойства:
эти послы, в виду возникших препятствий, т. е. упорства
литвинов, полагали, что уния не состоится, а вместе с тем
рушится и уплата четвертой части со столовых королев-
ских имений, назначенной на войско, ибо эта уплата
связана была с делом унии, так как ее следовало поддер-
жать военной силой. Но такие эгоистические расчеты
владельцев столовых имений встретили сильный отпор со
стороны большинства, которое решило три недели ожи-
дать возвращения литвинов, не позволять им собирать
сеймики для получения новых полномочий и вообще в
145
течение настоящего сейма во что бы то ни стало добить-
ся окончательной унии.
Любопытно, что самыми усердными поборниками сего
решения явились послы от Подлесского воеводства, вновь
присоединенного от Литвы к короне. Говоривший от
имени сего воеводства хорунжий Дрогицкий сказал, меж-
ду прочим, следующее: «Мы не сомневаемся, что вы
поможете нам снять с себя литовскую неволю, потому
что мы добровольно присоединились к вам ради польских
вольностей; да и волынцы скорее склонятся к тому же,
когда услышат, что мы получили свободу. Что же касает-
ся до того, чтобы литовцам созывать сеймики, то эти
сеймики там отбываются иначе, чем у вас, господа. Там
приезжают на сеймик только воевода, староста да хорун-
жий; напишут, что им вздумается, и пошлют к земянину
на дом, чтобы подписать. Если он не подпишет, то они
отдуют его палками. Поэтому не понимаю, какая там
могла бы быть надобность в сеймиках? Там шляхта не
участвует ни в каких совещаниях; там сенаторы делают
что хотят. Если вы назначите им сеймики, то разве для
того, чтобы протянуть им время, и они там еще напишут,
что дают послам ограниченную власть, чего без сеймиков
не сделали бы; а вы, господа, будете здесь даром жить».
«Ради Бога, не дайте им обмануть вас».
К этой эпохе Люблинского сейма относится замеча-
тельный судебный эпизод. Обыкновенно рядом с обсуж-
дением общегосударственных дел на вальных сеймах ко-
роль творил разбирательство и суд по важнейшим и уго-
ловным процессам. 16 апреля в субботу СигизмундгАв-
густ разбирал дело между жмудским старостой Ходкови-
чем и виленским воеводичем Глебовичем. Этот Глебович,
еще очень молодой человек при взятии Полоцка москов-
скими войсками попал в плен. Находясь в заключении, он
вступил в договор с царем Иваном и получил свободу,
присягнув на следующих условиях: служить (собственно
«радеть») в своей земле московскому государю; склонять
некоторых литовских сановников, в том числе жмудского
старосту, к таковой же службе; постараться примирить
короля с царем на основании уступки последнему Полоц-
кого уезда и всей Ливонии; по смерти короля убеждать
литвинов выбрать своим государем Ивана или его сына с
обещанием не нарушать их вольностей, судов и границ и
т. д. А за его освобождение должны быть освобождены
146
два московских знатных пленника. Теперь Ходкович тор-
жественно обвинял Глебовича в государственной измене,
ссылаясь на приведенные пункты заключенного с мос-
ковским царем договора и на переданные им письма от
царя к нему (т. е. Ходковичу) и другим сенаторам. Глебо-
вич оправдывал свое поведение тем, что он все это сделал
притворно, чтобы избавиться от тяжкого плена и предуп-
редить короля о кознях неприятеля, что, по возвращении
в отечество, он немедленно объявил обо всем его величе-
ству что король принял его милостиво, отпустил за него
двух московских пленников, приказал передать сенато-
рам московские письма и написать ответ царю, и дал
Глебовичу оправдательный декрет. Однако Ходкович не
хотел принимать этих оправданий и продолжал обвинять
Глебовича, так как последний решился дать царю прися-
гу. Если он присягнул искренно, то он изменил, а если
притворно, то он бесчестный человек. Отсюда между
Ходковичем и Глебовичем возникла перебранка. Послед-
ний готов был выйти на поединок, но Ходкович не хотел
принять поединка, пока противник не будет очищен от
бесчестья. Король подозвал сенаторов и, посовещавшись
с ними, постановил отложить решение этого дела до
следующего вторника. Тут произошел спор о том, кто
должен во всеуслышание объявить это решение: маршал
королевства Фирлей считал сие своей обязанностью, так
как суд происходил в пределах королевства, а литовский
подканцлер Волович присваивал ее себе на том основа-
нии, что дело происходило между литовцами. Постанов-
лено, чтобы объявлял приговор коронный маршал, а ли-
товский подканцлер стоял бы подле него. (Окончатель-
ный приговор по сему делу в сеймовом дневнике не
упомянут.)
Волынцы и часть подлесян все еще не являлись на
сейм для принесения присяги на верность Польской ко-
роне; литовцы тоже медлили, хотя прошли уже назначен-
ные им сроки и разные отсрочки. Польские сеймовые
послы волновались, сгорая желанием воротиться домой,
громко роптали на бесконечное ожидание и требовали
энергических мер против медлителей в виде экзекуций,
лишения должностей и старосте. Действительно, ради
острастки некоторым король лишил должностей подлес-
ских воеводу и кастеляна и должности их передал другим
(Кишке и Косинскбму), которые немедля принесли при-
147
сягу короне и заняли назначенные им места в польском
сенате. В ожидании дальнейшего хода унии король зани-
мался разными судебными процессами, торжественными
приемами то ленного прусского герцога, то чрезвычайно-
го турецкого посла и т. п., а сейм обсуждал разные поли-
тические и экономические вопросы. Более всего трати-
лось времени на прения о четвертой части столовых
доходов, о том, как ее собирать и расходовать, где хра-
нить, как поступать с теми столовыми имениями, кото-
рые находились в залоге, и т. п. Некоторые наиболее
беспокойные послы, не довольствуясь изъятием из коро-
левского пользования помянутой четвертой части, назна-
чавшейся на войско, поднимали вопрос об отбирании у
короля в пользу Речи Посполитой и остальных трех чет-
вертей, так как он не исполнил своего обещания относи-
тельно унии и доселе не привел ее к концу.
Только в 20-х числах мая волынцы начали мало-пома-
лу возвращаться на Люблинский сейм, извиняясь перед
королем болезнями и другими причинами своего замед-
ления. Очевидно, по мере его настойчивости и реши-
тельных мер слабела оппозиция делу унии со стороны
литовско-русских вельмож: грозившая потеря должнос-
тей и староств устрашила многих. Волынцы начали при-
носить требуемую присягу, но не без некоторых предва-
рительных споров и затруднений. Так, сначала они по-
требовали, чтобы поляки тоже со своей стороны принес-
ли им взаимную присягу. Например, в этом смысле
24 мая говорил князь Богуш Корецкий, староста луцкий,
брацлавский и винницкий. А за ним князь Константин
Вишневецкий от имени волынцев говорил, что они «при-
соединяются к полякам как люди вольные и свободные»
и просят сохранить за ними их старые вольности; про-
сят, чтобы их княжеские роды, «которые по своему про-
исхождению имеют особенное положение и честь», не
были умалены в своей чести, и чтобы никого не при-
нуждали к другой вере, так как они (волынцы) суть
греческого вероисповедания. В заключение Вишневец-
кий просил, чтобы им позволено было подождать с при-
сягой до приезда других братий. На все эти прошения
отвечали сначала от сената архиепископ гнезненский, а
потом сам король в самых ласковых, но общих выраже-
ниях с обещаниями держать новоприсоединяемых при
свободе и всех вольностях. На просьбы о взаимной при-
148
сяге поляков или об отсрочке присяги волынцев дан был
решительный отказ.
Когда же волынцы все-таки медлили, польский под-
канцлер ксендз Красинский воскликнул: «Извольте, гос-
пода, идти к присяге!»
— Мы приехали сюда добровольно, по принуждению
ничего не делаем, — заметил Вишневецкий.
Польские сенаторы стали убеждать волынцев; те про-
должали отказываться. Вмешался сам король и сказал,
чтобы их оставили в покое, что тут никого не неволят, но
что и он с своей стороны тоже поступит по закону (т. е.
отнимет должности). Тогда из среды волынцев выступили
два самых знатных человека: воевода волынский князь
Чарторыйский и воевода киевский князь Василий Кон-
стантинович Острожский. Сей последний хотя и уехал
было с сейма в числе других литовско-русских вельмож,
но далеко не был усердным противником унии. Напро-
тив, вместе с некоторыми своими товарищами он и во
время отсутствия продолжал сноситься с королем и уве-
рять его в своей преданности. Так, на одном мартовском
заседании краковский кастелян Мелецкий заявил коро-
лю, что князь Острожский уехал только по нездоровью,
но что он приедет, когда его величеству угодно будет
известить его. Он не только приехал, но и по всем при-
знакам значительно повлиял в смысле покорности на
других волынских вельмож, в том числе на своего род-
ственника князя Чарторыйского. Теперь, во время прере-
каний о присяге, Острожский сказал: «Я на слово верю
моему государю во всем и нисколько не сомневаюсь, что
будет исполнено все им обещанное». Затем он и Чарто-
рыйский припомнили королю службу свою и своих пред-
ков. Чарторыйский при сем прославлял свой род, указы-
вая на его происхождение от князей литовских. После
того они принесли требуемую присягу; за ними присяг-
нули князья Богуш Корецкий и Константин Вишневец-
кий и еще некоторые волынцы и подлесяне. По примеру
их, через два дня, принесли присягу трокский воевода
Збаравский и подканцлер литовский Волович, как круп-
ные землевладельцы в Подлесье и на Волыни. Таким
образом, недаром король щадил знатного литовского вель-
можу и, хотя по настоянию поляков отобрал у него неко-
торые подлесские имения, с остальными выждал до тех
пор, пока упорство Воловича было сломлено.
149
Князь Острожский также присягнул пока только в
качестве владетеля некоторых имений на Волыни, а не в
качестве воеводы киевского. Но вслед за тем и, вероятно,
не без согласия поднят был вопрос о самом киевском
воеводстве.
Очевидно, беспрепятственные присоединения запад-
норусских краев к Речи Посполитой сильно разохотили
поляков. Поэтому на заседании 28 мая посольский мар-
шал уже указывал королю на какие-то старые привиле-
гии, по которым вся киевская земля принадлежит коро-
не. Точно так же и на заседании 1 июня перемышльский
судья Ореховский в своей речи от имени польских по-
слов, между прочим, настаивал на давней якобы принад-
лежности Польше Киева, Брацлава и Винницы. Король
обещал переговорить с сенаторами о Киевском воевод-
стве. Что же касается Брацлавского воеводства, то Сигиз-
мунд-Август прямо объявил его присоединенным к коро-
левству как часть Подолии. На сем основании потребова-
на была немедленная присяга от брацлавского воеводы
Романа Сангушка, который только что прибыл в Люблин
и представил королю несколько десятков русских плен-
ных и четыре пушки, взятые в битве на Уле. На требова-
ние присяги Сангушко отвечал высокопарными словами
о заслугах своих предков, о своей преданности государю
и в заключение соглашался произнести присягу, как вла-
детель некоторых имений на Волыни и как брацлавский
воевода. Только во время этой присяги он, став на коле-
на, просил короля, чтобы тот, «как помазанник Божий,
положил на него руку и таким образом снял бы с него
первую присягу, которую Роман принес ему как литовс-
кому князю». Король исполнил его просьбу. За ним при-
несли присягу луцкий староста и кастелян Корецкий,
кастелян брацлавский князь Капуста и др. Знатные люди
после присяги немедленно занимали указанные им места
в польском сенате; так, Сангушку посадили ниже мари-
енбургского воеводы, Корецкого — под кастеляном львов-
ским, Капусту — под кастеляном равским.
Затем со стороны посольской избы начались усерд-
ные петиции королю в пользу присоединения Киева;
причем указывали на слишком открытое положение Во-
лыни с востока, т. е. со стороны москвитян и татар, отку-
да она доселе защищена была Киевом, и ссылались на
древние летописи, по которым будто бы «сей город триж-
150
ды был взят и разграблен польскими королями». Однако
когда этот вопрос отдан был на обсуждение сената, то
нашлось несколько сенаторов, в том числе епископ ^кра-
ковский Филипп Падневский, воеводы краковский Ста-
нислав Мышковский и сендомирский Петр Зборовский,
которые возражали против присоединения Киева. Они
указывали на большие издержки, которых потребует обо-
рона этого края, и желали издержки эти предоставить
литовцам. После довольно горячих споров мнение сто-
ронников присоединения превозмогло. В заседании
5 июня король через канцлера объявил сейму о присое-
динении Киева к Польскому королевству. Краковский
воевода имел смелость открыто протестовать против сего
решения. «Все присутствовавшие были так рассержены и
взволнованы, что насилу удержались, чтобы не плевать
на него», — по замечанию сеймового дневника. Князь
Острожский немедля принес присягу в качестве киевско-
го воеводы.
Таким образом, почти вся Юго-западная Русь и часть
Северо-западной были оторваны от великого княжества
Литовского и присоединены к Польскому королевству.
Дело унии наполовину уже совершилось. Вторая полови-
на дела сама собою вытекала из первой; ибо какую само-
стоятельную силу могло представлять теперь великое кня-
жество, ограниченное собственно Литовским краем и
Белорусскими землями? По выражению жмудского ста-
росты Ходковича, у Литвы «были обрезаны крылья». А
потому дальнейший ход Люблинского сейма представля-
ет только постепенное, неотразимое подчинение литов-
цев польским требованиям.
Литовские сенаторы и послы по большей части вновь
воротились на сейм, в виду опасности лишиться должно-
стей и имений и в виду того, что их отсутствие не только
не прекратило Люблинского сейма, но напротив помогло
ему беспрепятственно отнять у Литвы обширные и луч-
шие области. Уже на следующий день после присоедине-
ния Киева, т. е. 6 июня, литовцы, по приказанию короля,
собрались в замок на совещание с польскими сенатора-
ми. Тут Ходкович от имени товарищей с горечью и гне-
вом упрекал поляков в незаконном отнятии областей у
Литовского княжества. Но поляки, уклоняясь от прений,
мягко приглашали литвинов приступить к окончанию
унии и занять места в общих заседаниях. Посольская
151
изба вздумала было оскорбиться речью Ходковича и
7 июня обратилась к королю с жалобой. Король посове-
товал оставить эту жалобу и принять во внимание, что
«литовцы не могут не сердиться: у них ведь оборваны
крылья». Затем вновь начались пререкания об условиях
унии. Так как высшие должности (канцлеры, маршалы,
подскарбни и пр.) оставались в Литве нетронутыми, то
литвины требовали, чтобы за их княжеством оставлена
была и особая печать, чтобы общие сеймы бывали попе-
ременно и в Польше, и в Литве, чтобы вновь избранный
король принес присягу как Польскому королевству, так и
великому княжеству Литовскому. «Если сейм всегда бу-
дет собираться только в королевстве, — говорили они, —
то какую будет иметь власть рядом с маршалом корон-
ным литовский маршал? Или какая будет должность канц-
лера великого княжества Литовского, когда на сейме все
дела будут выходить только с печатью королевства?»
Кроме того, литвины желали, чтобы отказ короля от
литовского наследства сделан был в пользу не одной
Польской короны, но и распространен был также на
великое княжество, и чтобы Инфлянты (Ливония) остав-
лены были за Литвой.
Поляки не соглашались уступить даже и в этих не-
важных пунктах. Особенно шумела посольская изба: она
не только не хотела слышать о каких-либо уступках, но
постоянно возвращалась к королевской грамоте, по ко-
торой литвины, уехавшие с сейма, объявлены были ос-
лушниками, и требовала, чтобы с ними поступлено было
на основании этой грамоты, не теряя времени на даль-
нейшие убеждения. Впрочем, в* самой посольской избе
при обсуждении разных подробностей проекта унии не
раз возникали несогласия, и она не могла прийти к еди-
нодушному решению по поводу того, как поступать с
литовскими просьбами или письменными заявлениями.
Вопрос о двух печатях в течение целого ряда заседаний
послужил главным предметом спора со стороны литви-
нов и грозил даже расстроить все дело унии, стоившее
таких трудов и усилий. Тяжело было положение короля
между настойчивостью поляков, с одной стороны, и
жалким, умоляющим тоном литовцев с — другой. Литов-
ские сенаторы и послы продолжали собираться в отдель-
ной зале. 24 июня король в течение нескольких часов
переходил то к польским, то к литовским сенаторам,
152
стараясь привести их к обоюдному соглашению, и наког
нец до того утомился, что ему сделалось дурно. Нужно
заметить, что в это время Сигизмунд-Август был удру-
чен тяжким недугом: он страдал припадками каменной
болезни.
Наконец, 27 июня, во вторник, многотрудное дело
унии пришло к вожделенному для поляков концу. Литов-
цы прибыли в польскую сенаторскую палату, где нахо-
дился король. Сюда же призваны были и польские послы.
Вождь литовской рады, жмудский староста Ходкович,
сказал длинную и убедительную речь; он говорил все о
тех же вышеупомянутых пунктах и с горечью заявил, что
Литва принуждена уступить в вопросе о печати, но про-
сит поляков сделать ей уступку в остальных пунктах. Он
упал на колени перед королем, за ним пали на колена все
литовские сенаторы и послы.
— Именем Бога, — говорил со слезами Ходкович, —
умоляем тебя, государь, помнить нашу службу, нашу вер-
ность тебе и нашу кровь, которую мы проливали для
твоей’ славы. Благоволи так устроить нас, чтобы всем
была честь, а не посмеяние и унижение, чтобы сохране-
ны были наше доброе имя и твоя царская совесть. Име-
нем Бога умоляем тебя помнить то, что ты нам утвердил
своею собственной присягой.
При этом литовцы с плачем встали. Поляки также
были тронуты, и многие из их сенаторов проливали сле-
зы жалости. От имени польских сенаторов отвечал епис-
коп краковский; дружеским успокоительным тоном он
говорил о взаимной братской любви двух народов и про-
сил литовцев окончательно и немедленно принять унию.
В том же тоне говорил сам король; а затем ксендз-
канцлер (Красинский) по тетрадке прочел заранее приго-
товленный королевский ответ. Главное содержание всех
этих ответов заключалось в общих уверениях, что из
настоящей унии, с Божьей помощью, не может выйти
ничего, кроме добра для обеих сторон, и что литовцы
останутся при прежних вольностях и почестях. С дозво-
ления короля, последние удалились в свою залу для окон-
чательного совещания. Это совещание длилось около трех
часов. После того они воротились в сенат и устами того
же Ходковича высказали свое согласие на все пункты
унии, только просили смягчить некоторые выражения в
их пользу. Все польские сенаторы встали, и краковский
153
епископ от их имени выразил благодарность литвинам.
Король тоже высказал свою радость.
На следующий день, 28 июня, накануне праздника св.
апостолов Петра и Павла, по костелам пели Те Deum
laudamus, и проповедники призывали народ благодарить
Господа Бога.
Торжественная присяга обеих сторон на унию совер-
шилась 1 июля в пятницу. Сперва присягали сенаторы
королевства, начиная с архиепископа, потом литовские
сенаторы, далее польские земские послы по воеводствам,
а за ними литовские земские послы. При сем подлесяне,
волыняне и киевляне присягали уже в числе поляков.
Польские сенаторы благодарили Бога за то, что дал им
дожить до такой минуты, и плакали. Канцлер, читавший
форму присяги, был так растроган, что не мог продол-
жать чтение и передал великому маршалу. Однако и в эту
торжественную минуту не обошлось без некоторого про-
исшествия. Все присягавшие по очереди призываемы
были к столу, около которого благоговейно стоял король,
сняв шапку. Присяга, заключавшая обоюдное обещание
свято исполнять свои обязанности к королю и все пунк-
ты унии, оканчивалась словами: «Да поможет мне в этом
Бог единый в Троице и его святое Евангелие». Вдруг
холмский подкоморий Николай Сеницкий с двумя други-
ми польскими послами (Желинским и Бросковским из
Мазовии), прежде чем стать на колени, сказал: «Я не
буду присягать во имя Троицы и того Бога, которого не
признаю». Очевидно, это были члены арианской секты,
или антитринитарии. Король сурово приказал Сеницкому
не прерывать совершающегося акта. Тот присягнул, но
без упомянутых заключительных слов. А два его товари-
ща совсем ушли из палаты и не присягали. (На следую-
щий день их, однако, заставили присягнуть под угрозой
исключения из сейма.) Кроме того возник спор об Инф-
лянтах. Сенаторы литовские хотели, чтобы представите-
ли Инфлянтов присягали как члены Литовского княже-
ства, а польские возражали, что Ипфлянты признаны в
общем литовском и польском владении, потому они дол-
жны присягать особо. Дело это было отложено до другого
времени. По окончании присяги король сел на коня и в
сопровождении членов сейма со множеством народа от-
правился в костел св. Станислава, где сам принимал уча-
стие в пении Те Deum laudamus.
154
Затем со 2-го июля поляки и литвины заседали на
сейме вместе как в сенаторской, так и в посольской
палате. Предметами совещаний служили разные не
вполне решенные дотоле пункты, относящиеся к унии,
каковы: о защите государства, о монете, об Инфлянтах,
о месте общего сейма, о местах, которые должны зани-
мать в сенате литовские вельможи, духовные и светс-
кие, об избрании короля и пр. Монета для Польши и
Литвы принята общая, т. е. одинаковая по весу, ценнос-
ти и надписи. Местом для будущих сеймов назначена
Варшава. Инфлянты утверждены в общем владении, а
присягу их представители должны принести польскому
королю. Места литвинов и в сенате, и в посольской
избе распределены между польскими сановниками и
послами, впрочем не без некоторых споров и неудо-
вольствий. Но самые горячие прения возбудили и са-
мую большую часть времени поглотили вопросы, отно-
сящиеся к обороне соединенного государства. Все эти
вопросы, впрочем, скоро свелись к одному: к проекту
хранения и расходования четвертой части доходов из
королевских имений, ибо посольская изба отвергала
всякие другие налоги и сборы на содержание войска,
выражая решительное нежелание жертвовать на эту
статью что-либо из собственного имущества. Большин-
ство сенаторов отказывалось обсуждать посольский
проект, предоставляя подскарбию заведование этим де-
лом по-прежнему. Но в сенатском заседании 6 июля
король, из угождения шляхте, пристал к меньшинству.
Тогда сендомирский воевода потребовал счета голосам;
на это возразил архиепископ-примас. Между ними воз-
никла перебранка.
— Господин воевода! — сказал король. — И до тебя
на этих креслах сидело немало таких, которые поку-
шались оседлать меня, но тщетно. И ты не покушайся на
то же.
Воевода. «Все это мне достается за сего ксендза;
но я тебе, ксендз, за это отплачу».
Архиепископ. «Ты мне угрожаешь?»
Воевода. «Да, угрожаю».
Архиепископ. «Милостивый король, заявляю ва-
шему величеству, что господин воевода мне угрожает. Я
не боюсь его, но прошу ваше величество и вас, гг. сенато-
ры, помнить, что он мне угрожает».
155
Зборовский с гневом вышел из сената; за ним пос-
ледовало несколько других сенаторов. Несмотря на это,
проект хранения и расходования четвертой части по-
ступил на обсуждение. Но возникшие отсюда прения и
притязания, заявленные посольской избой, послужили
для короля источником великих огорчений, как бы в
награду за его излишнюю угодливость шляхте. Между
прочим, послы напали на установление должностей
особых королевских подскарбиев в Мазовии и Пруссии
и требовали их уничтожения. Требовали также, чтобы
вся четвертая часть королевских столовых доходов под-
вергалась более строгому взиманию в пользу Речи По-
сполитой, т. е. чтобы она сполна и действительно посту-
пала в государственную казну со всех таковых имений,
в чьем бы временном владении или в закладе они ни
находились (в королевстве, но не в Литве). Король вы-
разил свое неудовольствие по поводу сих требований.
Говорил, что его добровольный дар (четвертую часть)
ему уже вменили в. обязательство и отнимают у него
законное его достояние. А в конце концов уверял, что
он ни в чем не может отказать представителям народа.
Указав на свое горло, король в заседании 8 июля со
слезами сказал: «Если бы вы просили у меня и это
горло, то я готов отдать его вам». Послы изъявляли
королю благодарность за его благодеяния Речи Поспо-
литой, в особенности за унию, однако упорно настаива-
ли не только вообще на отдаче четвертой части, но и
на полной уплате ее за прежние годы. Грозили не об-
суждать никаких дел, пока их, требование не будет
удовлетворено. Король, наконец, на все соглашался, но
просил подождать уплаты, ибо теперь был не в состоя-
нии уплатить. Послы изъявили согласие, но просили
обеспечения. Сенаторы пробовали возражать, что не-
прилично требовать обеспечения от своего государя.
Король предложил дать обеспечение четвертой части в
остальных трех частях своих доходов. Под конец сейма
польские послы стали было требовать, чтобы налог с
королевских имений на войско был распространен и на
Литву. Но литовские послы возразили, что у них на
военные расходы с каждого двора платится серебщиз-
на, которой нет в Польше. Рядом с этим вопросом об-
суждались и другие, возбуждавшие тоже немало споров
156
и неудовольствий. Так послы Русского воеводства тщет-
но домогались, чтобы уничтожена была пошлина, обре-
менявшая галицкие соляные копи.
Многие еще дела оставались нерешенными; а меж
тем все громче и громче раздавались жалобы послов на
продолжительность сеймов сессии и их крайнее утомле-
ние; все настойчивее обращались они к королю с
просьбой отложить остальные дела до следующего сейма.
Наконец, король и сенаторы вняли этим просьбам. 11 ав-
густа назначено было прощание послов с королем. Но
едва маршал посольский, Чарнковский, заболевший ли-
хорадкой, начал говорить прощальную речь, как ему сде-
лалось дурно, и его вывели. Послы обратились к извест-
ному между ними оратору, перемышльскому судье Ва-
лентину Ореховскому, и усердно просили его сказать
прощальное слово, чтобы не откладывать заключение сей-
ма до следующего дня. Но Ореховский отказался гово-
рить без приготовления. Пришлось вновь собраться на
следующий день, 12 августа, в пятницу. Успевший опра-
виться, Чарнковский сказал пространную речь, длившую-
ся около двух часов. Содержание ее главным образом
заключалось в похвалах и благодарности королю за то,
что он со славою окончил столь важное дело, т. е. унию,
которое не удалось окончить его предкам. Далее он убеж-
дал короля сохранить в целости два соединенных госу-
дарства и дать энергический отпор как Московскому
князю, так и другим неприятелям. В заключение призы-
вал Божие благословение на короля и просил Бога надол-
го сохранить его в добром здоровье. Король отвечал в
том же тоне; просил в будущем озаботиться хорошим
избранием государя, так как он сам не оставляет после
себя мужского потомства. Между прочим, высказал огор-
чение, что в его правление появилось много разных вер,
и свое намерение восстановить единство веры, впрочем,
не насилием, а «при помощи всемогущего Бога». В зак-
лючение просил сенаторов и рыцарство не сетовать на
него за то, что он не будет платить четвертой части со
старых сумм, какие ему следуют с имений в Мазовии,
королевстве и Литовском княжестве, так как сейм со
своей стороны не постановил никакого обеспечения для
его семейства (собственно для сестер). По окончании
речи послы подходили к королю и целовали его руку.
157
Так окончился знаменитый Люблинский сейм, длив-
шийся целых девять месяцев и довершивший дело
польско-литовско-русской унии, дело, начатое еще в кон-
це XIV века. Оно так долго и так постепенно направля-
лось в одну сторону, что его окончательный исход почти
не мог подлежать какому-либо сомнению. Главным деяте-
лем этой унии явилась, конечно, окатоличенная и ополя-
ченная династия, которая кроме довольно сильной, почти
абсолютной, власти в великом княжестве Литовском име-
ла в своих руках еще могущественное средство в виде
многочисленных должностей и земельных имуществ, раз-
дававшихся шляхте во временное пользование. Далее,
успеху унии немало содействовали некоторая рознь меж-
ду аристократией литовско-протестантской и русско-пра-
вославной, а также стремление литовско-русской мелкой
шляхты к приобретению тех же прав и вольностей, кото-
рыми пользовалась шляхта польская. Московское само-
державие, представлявшееся в то время в виде тирании
Ивана Грозного, понятно, отталкивало литовско-русское
дворянство от сближения с Восточной Русью и побужда-
ло его еще теснее сплотиться с Польшей. При упадке
католичества в самой Польше, вследствие распростра-
нившегося протестантизма, православная аристократия,
конечно, не предвидела тогда большой опасности для
своей церкви от слияния юго-западных русских областей
с Польшей, и потому с этой стороны мы находим только
слабо выраженные заявления. Сия аристократия как бы
страдала какой-то слепотою и не понимала, что значит
непосредственное слияние русских областей с Польшей
и как жаждали поляки, чтобы им широко растворены
были двери для захвата и колонизации благодатных зе-
мель Волыни, Подолии, Киевщины.
Но в то время, когда поляки, присоединяя к себе
обширные области Юго-западной России, возвышались
на сравнительно высокую степень политического могу-
щества, они обнаружили большую близорукость и недо-
статок государственного инстинкта по отношению к се-
верным и западным своим соседям, т. е. к немцам. На том
же Люблинском сейме преемником прусского герцога,
находившегося в ленной зависимости от Польши, король
утвердил бранденбургского курфирста Альбрехта Фрид-
риха. Хотя последний в качестве прусского герцога и
принес ленную присягу польскому королю в Люблине
158
19 июля, но хорошим государственным людям нетрудно
было бы предвидеть, к чему поведет это соединение в
руках одного дома двух немецких владений, разделенных
между собой польско-прусской провинцией. Некоторые
польские послы по этому поводу (в заседании 6 июля)
заводили было речь о том: будет ли полезен Речи Поспо-
литой такой шаг и не выйдет ли отсюда какого ущерба
для нее? Но подобные голоса не возбудили никакого
серьезного внимания.
В историческом развитии самого польского сеймова-
ния этот Люблинский сейм также имел важное значение.
На нем в последний раз встречаются остатки городского
представительства, именно два посла от Кракова; а с
этого времени сеймы имеют исключительно шляхетский
характер. Далее, выступает окончательное распадение
сейма на две палаты, сенаторскую и посольскую. Первая
состоит из епископов, воевод, маршалов, канцлеров, под-
скарбиев, из старших и младших кастелянов. Но младшие
кастеляны в это время еще занимают не вполне опреде-
ленное положение; мы встречаем их то в сенате, то в
посольской избе. Сенаторские совещания были закрыты-
ми, т. е. сторонние свидетели не допускались, а посоль-
ские, наоборот, были публичны. Для важных вопросов
обе палаты соединялись в общее заседание. При подаче
мнений еще не видим счета голосов, а просто, если мень-
шинство казалось незначительным, то на него не обраща-
ли внимания; если же оно было значительно, то обе
стороны представляли свои мнения на решение короля,
который не всегда держится большинства. Хотя сенат
еще старается сохранить свой старый авторитет и при-
сваивает себе почин во всяком деле, однако посольская
изба или шляхетская демократия выступает на этом сей-
ме уже с явными притязаниями на преобладающее зна-
чение в государстве (27).
Сигизмунд Август как бы все свои способности и весь
остаток воли истощил на дело унии. После Люблинского
сейма он прожил еще около трех лет, тратя на чувствен-
ные забавы последние физические силы. Подагра и спин-
ная сухотка окончательно привязали его к мягкому крес-
лу. Тяготясь строгими советами медиков, он искал спасе-
ния у шарлатанов и знахарей, средства которых, конеч-
но, приносили ему один вред. Меж тем, окружавшие
короля недостойные любимцы и фаворитки пользовались
159
его слабостью, обирали его и торговали его милостями.
Наибольшею силой при дворе в это время пользовались
два брата Мнишки Юрий и Николай, дворяне королевс-
кие, некая Варвара Гижанка, дочь одного варшавского
райцы (ратмана) и некий жид Едидзи. Король скончался
в любимом своем местечке Кныши (недалеко от Белосто-
ка) 7 июля 1572 г., 52 лет от роду.
С Сигизмундом Августом угасла династия Ягеллонов,
которой сравнительно небольшая Польская народность
обязана своим возвышением и небывалым внешним блес-
ком, распространив свое государственное здание на всю
Западную Русь. Но та же самая династия, наградив Речь
Посполитую временным внешним блеском, оставила пос-
ле себя глубокие, смертельные язвы в организме соеди-
ненного государства в виде расшатанной королевской
власти, избалованного шляхетства, борьбы разных испо-
веданий и прочно внедрившегося еврейского элемента.
Детство и юность Ивана IV
Елена-правительница. — Судьба удельных князей Юрия Дмит-
ровского и Андрея Старицкого. — Московские перебежчикц и
новая война с Литвой. — Дела крымские и казанские. — Пост-
ройки и новая монета. — Внезапная кончина Елены. — Бояр-
щина. — Василий Шуйский и угнетение народа. — Мягкое
управление Ивана Бельского. — Неудачное нашествие Сайп
Гирея. — Новое господство Шуйских. — Воспитание и харак-
тер Ивана IV. — Первые вспышки его самовластия. — Венчание
на царство и брак с Анастасией Романовой. — Великие москов-
ские пожары и народный мятеж. — Священник Сильвестр. —
Блестящее время царствования Ивана Васильевича. — Первый
земский собор. — Алексей Адашев. — Исправление Судебни-
ка. — Митрополит Макарий и Стоглав.
По смерти Василия III столица и области Московского
государства беспрекословно присягнули на верность его
трехлетнему сыну и преемнику Ивану. Но недаром Васи-
лий перед кончиной своей так беспокоился за судьбу
своего семейства и за правильное течение государствен-
ных дел. Хотя во главе управления он и поставил свою
молодую супругу Елену, приказав докладывать ей дела,
однако главное правительственное значение, естествен-
но, переходило теперь в руки высшего государственного
учреждения или совета, именуемого Боярской думой. Эта
дума, кроме двух братьев Василия и дяди Елены, князя
Михаила Глинского, заключала в себе представителей
знатнейших боярских родов, каковы: Шуйские, Оболен-
6-Иловайский Д.
161
ские, Бельские, Одоевские, Захарьины, Морозовы и не-
которые другие. Между наиболее энергичными и често-
любивыми из этих представителей неизбежно должны
были возникнуть соперничество и борьба за главные
роли, к чему открывалось теперь удобное и широкое
поле. Но прежде нежели это взаимное соперничество
бояр успело резко обнаружиться, один за другим устра-
нены были с дороги старшие родственники ребенка Ива-
на IV.
Едва прошла неделя после похорон Василия III, как
его брата Юрия, удельного князя Дмитровского, еще про-
живавшего в Москве, схватили по доносу о какой-то
крамоле и заключили в ту самую палату, где прежде
сидел внук Ивана III, а его племянник Дмитрий. Обвине-
ние состояло в том, что он будто бы стал подговаривать
некоторых московских бояр перейти к нему на службу и
вообще питал какие-то замыслы, думая воспользоваться
малолетством Ивана Васильевича. Обвинения эти не пред-
ставляют ничего невероятного; но они остались недока-
занными. Юрий Иванович умер в заключении, как гово-
рят, голодной смертью. За ним пришла очередь Михаила
Глинского. По своему близкому родству с Еленой и по
своей государственной опытности он надеялся быть глав-
ным ее советником и руководителем, но место самого
приближенного к ней человека занял молодой боярин
князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский, вероятно сбли-
зившийся с ней при помощи своей сестры Аграфены
Челядниной, мамки Ивана IV. Естественно, между Глин-
ским и Оболенским возникла вражда. Глинский не скры-
вал своего негодования на поведение племянницы, и Еле-
на пожертвовала дядей для своего любимца. В августе
того же 1534 года Михаил Глинский был посажен в тюрь-
му, где вскоре умер подобно Юрию. За Глинским насту-
пила очередь младшего дяди государева, т. е. Андрея Ива-
новича Старицкого, но с ним справились не так легко, и
дело едва не дошло до междоусобной войны.
Князь Андрей вначале спокойно жил в Москве; когда
же исполнились сорочины по кончине Василия, он со-
брался ехать в свой удел, причем просил Елену о прибав-
ке ему городов. На сию просьбу отказали, но по обычаю
на память о покойном прислали ему шубы, кубки и коней
с дорогими седлами. Андрей остался недоволен. Этим
неудовольствием воспользовались злые люди; одни нача-
162
6-2
ли смущать Андрея тем, что ему готовится участь брата
Юрия, а другие доносили Елене, что Андрей дурно о ней
говорит. Между правительницей и ее деверем начались
взаимные пересылки и объяснения. Андрей приехал в
Москву, примирился с Еленой, но отказался назвать лю-
дей, которые его ссорили; при сем он дал на себя клят-
венную запись, в которой обязывался не принимать на
свою службу бояр, дьяков и детей боярских и вообще
никого, кто отъедет от великого князя. Однако примире-
ние было непрочно. Андрей продолжал сердиться за то,
что ему не прибавили городов, и когда в 1537 году Елена
стала звать его в Москву на совещание о казанских
делах, он не поехал под предлогом болезни. В Старицу
послали доктора Феофила, и последний не нашел у князя
никакой серьезной болезни, хотя тот лежал в постели.
Стали его звать в Москву именем великого князя в дру-
гой и в третий раз. Андрей прислал грамоту; в ней он
называл себя холопом великого князя, описывал свою
скорбь, потому что не верят его болезни, но между про-
чим выражался так: «а прежде сего, государь, того не
бывало, чтобы нас к вам, государям, на носилках волочи-
ли». В,Москву донесли из Старицы, что князь Андрей
собирается бежать. Тогда Елена отправила нескольких
духовных особ, чтобы уговаривать его, причем митропо-
лит Даниил уполномочивал этих послов отлучить Андрея
от церкви, если он окажет неповиновение. В то же время
был выставлен сильный военный отряд, чтобы загородить
ему дорогу в Литву. Посольство уже не застало Андрея в
Старице, ибо, извещенный о посылке войска, он тотчас с
женой и маленьким сыном выступил в поход, окружен-
ный многочисленной дружиной. Он двинулся к Новгоро-
ду Великому и стал рассылать грамоты новгородским
помещикам и детям боярским, призывая их к себе и
говоря: «великий князь мал, а государство держат бояре,
и вам у кого служить, а я вас рад жаловать». Действи-
тельно многие помещики из погостов приехали к Анд-
рею. Таким образом, дело получало весьма опасный ха-
рактер, и Московское правительство спешило принять
энергические меры. В Новгороде архиепископ Макарий с
духовенством начал совершать молебны об избавлении
от междоусобной брани, а московские наместники и дья-
ки спешили укрепить Торговую сторону, стены которой
обгорели во время большого пожара; собрали все населе-
163
6*
ние и в пять дней успели вывести новую стену вышиной
в рост человека. Навстречу Андрею вышел из Новгорода
отряд с воеводой Бутурлиным; с другой стороны подошел
московский отряд под начальством любимца Елены Телеп-
нева-Оболенского. В Тухолской волости, верст за 50 не
доезжая до Новгорода, Андрей встретился с московскими
войсками. Обе стороны уже выстроились к бою; однако
Андрей не решился начать битву и согласился вступить в
переговоры с князем Оболенским. Последний дал клятву,
что если Андрей положит оружие и поедет с повинной в
Москву, то останется цел и невредим. Андрей поверил,
но едва он прибыл в столицу, как его схватили и заклю-
чили в оковы, а Оболенскому притворно была объявлена
опала за самовольно данное обещание. Многих бояр Анд-
реевых и детей боярских подвергли пыткам и торговой
казни (т. е. сечению кнутом на торгу), после чего они
также заключены в оковы; новгородских детей боярских,
приставших к Андрею, числом 30 человек, сначала били
кнутом, а потом повесили по всей новгородской дороге в
известном расстоянии друг от друга. Андрей, спустя не-
сколько месяцев, подобно Юрию, умер в заключении
насильственной смертью. Так сурово расправилось Мос-
ковское правительство с последней попыткой удельного
князя возобновить старые междоусобия. Вместе с этой
попыткой совсем прекратились и старые удельные отно-
шения. Московское единодержавие после того уже не
подвергалось подобным тревогам f28).
Отголосок старых удельнокняжеских и боярских при-
тязаний представляет также бегство в Литву двух знат-
ных вельмож, князя Семена Бельского и окольничего
Ивана Ляцкого, в августе 1534 года. Последний принадле-
жал к потомкам Андрея Кобылы (от которого пошли и
Романовы), а Семен Бельский был сыном того Федора
Бельского, который был внуком Владимира Ольгердовича
Киевского и, как мы видели, при Казимире IV бежал в
Москву к Ивану III, покинув свою новобрачную супругу.
Так как ее удержали в Литве, то Федор Бельский потом
женился на рязанской княжне, родной племяннице Ива-
на III. Три его сына, Иван, Семен и Дмитрий, занимали
высшие ступени в московской боярской аристократии.
Но один из них, именно Семен, не довольствовался тем, а
возымел притязания не только на отцовский Бельский
удел, но и на Рязань, как на свое наследственное княже-
164
6-4
ние, за прекращением мужской линии. (По-видимому,
около того времени умер в Литве бежавший туда послед-
ний князь Рязанский.) Он надеялся достигнуть своей
цели с помощью польско-литовского короля Сигизмунда I,
так как в это самое время король, по истечении переми-
рия, возобновил военные действия против Москвы. В
Литве рассчитывали на малолетство Ивана IV, т. е. на
беспорядки или смуты, имеющие произойти от женского
правления и боярских партий, и надеялись воротить Смо-
ленскую область, для чего король заключил союз против
Москвы с крымским ханом Саип-Гиреем. Семен Бельс-
кий и Иван Ляцкий были в числе московских воевод,
высланных для обороны западных и южных пределов, и
стояли в Серпухове, но отсюда с несколькими детьми
боярскими перебежали в Литву. Эта измена произвела в
Москве большую тревогу, судя по дошедшим до нас до-
несениям некоторых пограничных литовских воевод ко-
ролю Сигизмунду. Вот что узнали они от своих лазутчи-
ков и от разных московских перебежчиков. Боярская
дума велела схватить и посадить в заключение Семенова
брата Ивана Бельского (стоявшего с войском в Коломне
против татар), князя Ивана Воротынского с сыном и
князя Богдана Трубецкого, потому что был слух, что они
также хотят отъехать в Литву; но любопытно, что третье-
го брата, Дмитрия Бельского, не тронули, а только отдали
его на поруки, отобрали у него коней и переписали
имение; также отдали на поруки Михаила Юрьевича За-
харьина и дьяка Меньшого Путятина. (В это самое время
был заключен Михаил Глинский.) Перебежчики прибав-
ляли, будто между московскими большими боярами идут
сильные несогласия и они между собой на ножах, и что
если король щедро пожалует Семена Бельского и Ляцко-
го, то, услыхав о том, будто бы многие князья и дети
боярские также отъедут в Литву. Особенно Московское
правительство тревожилось за Новгород и Псков, еще не
успевших примириться с потерей своей самобытности, и
действительно, по тем же донесениям, в Пскове происхо-
дило какое-то движение; пользуясь удалением большей
части детей боярских для защиты границ, черные люди
псковичи стали часто сходиться на вече и о чем-то рас-
суждать, хотя наместники и дьяки запрещали им эти
сходки. Не вполне полагаясь на верность, самих намест-
ников и дьяков, правительство велело вновь привести их
165
к присяге вместе с детьми боярскими. Новгородскими
наместниками тогда были киязь Борис Горбатый и Миха-
ил Семенович Воронцов, а псковскими — князь Михаил
Кубенский и Дмитрий Семенович Воронцов (брат Миха-
ила Семеновича). Тогда же, по распоряжению из Москвы
и по благославению владыки Макария, наскоро выстрое-
на была стена вокруг Софийской стороны трудами всего
городского населения, не исключая и духовного чина (на
что с неудовольствием указывает новгородский летопи-
сец, говоря, что прежде городские стены ставили всею
новгородской волостью).
Сигизмунд щедро наградил Бельского и Ляцкого воло-
стями, однако расчет его на московские беспорядки и
несогласия не оправдался: правительница и Боярская дума
обнаружили энергию и распорядительность в борьбе с
внешними врагами. Во главе думы тогда стояли князь
Василий Шуйский, Михаил Тучков, Михаил Юрьевич За-
харьин, Иван Шигона Поджогин.
Сначала литовские войска имели успех. Гетман Юрий
Радивил, соединясь с Крымскими татарами, летом 1534 го-
да опустошил Северскую украйну, нигде не встретив
сопротивления в открытом поле, а потом он отрядил туда
же воеводу киевского Андрея Немирова; но последний
был отбит от Стародуба и Чернигова. В то же время
князь Вишневецкий неудачно приступал к Смоленску.
Главная московская рать оберегала тогда южные преде-
лы государства, так как опасались вторжения татар. Толь-
ко глубокой осенью часть ее двинулась в Литву; причем в
свою очередь не встретила неприятеля в открытом поле и
беспрепятственно опустошила страну; а передовой полк
под начальством князя Ивана Овчины-Телепнева-Оболен-
ского верст за 40 доходил до самой Вильны. По извести-
ям польским, русские на этом походе совершали большие
жестокости, без пощады жгли, убивали, пленили, а мно-
гих детей и женщин сажали на кол. По-видимому, обе
стороны отличались варварским способом ведения вой-
ны. Но есть известия, что относительно православного
населения литовских областей русское войско поступало
мягче, отпускало многих пленников на свободу, а храмы
Божии воеводы приказывали не трогать и ничего из них
не брать. В 1535 году литовское войско снова вторглось в
Северскую украйну, взяло Гомель и осадило Стародуб.
Князь Федор Телепнев-Оболенский (брат Ивана) муже-
166
ственно оборонял этот город, снабженный пушками и
пищалями. Но неприятели, защищаясь турами, близко
подошли к стенам и успели тайно сделать подкоп. Мос-
ковские воеводы еще мало были знакомы с такими осад-
ными работами и потому не сумели их предупредить;
когда подкоп взорвал часть стены и произвел пожар,
город был взят; жители большей частью избиты, воевода
попал в плен. Но тем и ограничились успехи Литвы.
Когда неприятели ушли, москвитяне возобновили Старо-
дуб. Кроме того, они успели во время этой войны постро-
ить на литовских границах новые крепости Себеж, Ве-
лиж и Заволочье. Литовцы, пытавшиеся взять Себеж,
потерпели под ним поражение. Видя, что разорительная
война только затягивается и никакой смуты в Москве не
произошло, Сигизмунд желал уже прекратить борьбу.
Переговоры завязались сначала издалека: между гетма-
ном Радивилом и князем Иваном Телепневым-Оболен-
ским при посредстве брата последнего Федора, находив-
шегося в литовском плену. Долго обе стороны спорили о
том, где должны идти главные переговоры: в Москве или
в Литве, или на границе. Московская дума твердо стояла
за честь своего государя, хотя и малолетнего, и настояла
на том, чтобы великое литовское посольство прибыло в
Москву, для чего ему по обычаю отправлена была из
Москвы опасная грамота. Зимой 1537 года приехал по-
лоцкий воевода Глебович с товарищами. Переговоры о
вечном мире по обыкновению начались с условий невоз-
можных: Литва потребовала уступки Новгорода и Пско-
ва; потом предлагала заключить мир на основании гра-
ниц, которые были при Казимире IV и Василии Темном;
потом просила только уступки Смоленска или другого
равного ему города. Но бояре не дали никаких уступок.
Наконец после многих споров согласились заключить не
мир, а только пятилетнее перемирие, считая от Благове-
щеньева дня 1537 года: обе стороны остались при том,
чем владели.
Это перемирие развязывало Москве руки по отноше-
нию к другим ее врагам: Крыму и Казани.
Во время войны Сигизмунда с Москвой хотя крым-
ский хан Саип-Гирей и был его союзником, но в самом
начале этой войны против Сайпа восстал его племянник
ИсламТирей и Орда разделилась между ними. Москов-
ское правительство думало воспользоваться этим разде-
167
лением; оно вступило в сношения с Исламом, посылало
ему поминки и старалось вооружить его против Литвы; в
то же время оно не прерывало вполне сношений и с
Саип-Гиреем. Меж тем московский беглец князь Семен
Бельский, обманутый в своих надеждах на короля, отпро-
сился у него под предлогом благочестивого путешествия
в Иерусалим. Вместо того он отправился в Константино-
поль и начал подговаривать султана Солимана к войне с
Москвой, думая с помощью турок и татар осуществить
свои планы относительно Рязанского и Бельского уделов.
Султан, по-видимому, согласился помогать ему и вместе с
ним послал в этом смысле приказы хану крымскому и
паше каспийскому. Но в это время уже прекратилась
война Москвы с Литвой. Ислам-Гирей известил Москву о
происках Бельского. Московское правительство стало уго-
варивать Ислама, чтобы тот схватил и выдал ему Бельско-
го, обещая за то большие поминки. Ислам обещал; но сам
он вскоре был убит одним из ногайских князей. Тогда
Саип-Гирей снова соединил Орду под своей властью. Он
немедля потребовал от Москвы больших поминков, грозя
в противном случае прийти с войском, и уже не «голою
ратью», как его старший брат Магмет-Гирей, а с пушеч-
ным нарядом и с конницей турецкого султана. Он требо-
вал также, чтобы Москва оставила в покое его племянни-
ка Сафа-Гирея Казанского.
Мы видели, что Василий III посадил в Казани каси-
мовского царевича Еналея как своего подручника. Но
после Василия, во время войны с Литвой, в Казани снова
взяла верх партия крымская; Еналей пал жертвой загово-
ра, и казанцы опять призвали к себе Сафа-Гирея. Однако
и московская партия не хотела уступить: некоторые ка-
занские князья и мурзы известили Московское прави-
тельство, что, если оно пришлет старшего Еналеева брата
Ших-Алея, то они помогут ему снова сесть в Казани.
Елена Васильевна, посоветовавшись с боярами, призвала
Ших-Алея из его белозерского заключения в Москву и
оказала торжественный прием ему и его жене Фатиме;
причем угощала их царским обедом и щедро наделила
подарками. Но в то время война с Литвой еще продолжа-
лась, и наши действия против казанцев не были удачны.
Сафа-Гирей несколько раз вторгался и опустошал наши
области Поволжские и ГТоокские. Когда же война с Лит-
вой прекратилась, в Крыму вслед за тем было восстанов-
ив
лено единодержавие Саип-Гирея, который грозил втор-
жением, если московское войско пойдет на Казань. Это
обстоятельство на время приостановило московские пред-
приятия в ту сторону.
В связи с литовской войной и опасностями от татар-
ских вторжений, в управление Елены совершены пост-
ройки нескольких новых городов или крепостей (Заволо-
чье, Себеж, Буйгород, Балахна, Мокшан) и обновление
старых (Владимир, Новгород Великий, Устюг, Вологда,
Пронск). Наиболее же замечательное построение того
времени представляет московский Китай-город. Уже Ва-
силий Иванович задумал усилить укрепления столицы и
поставить другую крепость рядом с Кремлем, в том же
пространстве между Москвой-рекой и ее притоком Не-
глинной. Елена и бояре поспешили выполнить его наме-
рение в виду грозившей тогда Литовской войны, и летом
1534 года приступлено было к работам. Сначала вырыли
глубокий ров от Неглинной к Москве-реке через Троиц-
кую площадь, где происходили судные поединки, и так
наз. Васильевский луг, чем отделили от Большого посада
часть его, примыкавшую к Кремлю и заключавшую в
себе по преимуществу торговые места. Потом вдоль этого
рва в следующем 1535 году, при торжественном освяще-
нии митрополитом Даниилом, заложена каменная стена с
башнями и воротами (Сретенская, Ильинская, Варвар-
ская и Козмодемьянская). Потом выведены две боковые
стены, примкнувшие к Кремлю. Строителем был один из
иноземных (итальянских) архитекторов, Петр Малый
Фрязин. Издержки на это сооружение разложены были
на бояр, духовенство и торговых людей. Пространство,
заключенное между новыми стенами, получило название
Китай-города. Другим замечательным правительственным
актом этого времени является улучшение монеты. Доселе
из гривны серебра обыкновенно выделывали 250 денег
по новогородскому счету или 260 по московскому, т. е.
около двух рублей с половиною. Но страсть к легкой
наживе произвела большую порчу монеты; многие нача-
ли разрезывать настоящие деньги пополам и подмеши-
вать олово, так что в одну гривну вмещали до 500 денег
или до пяти рублей. Следствием чего, конечно, были
затруднения в торговле, крики и ссоры при расплате.
Уже Василий III начал строго преследовать порчу монеты;
при нем и после него хватали многих поддельщиков из
169
москвичей, смолян, вологжан, костромичей, ярославцев и
др. и казнили их в Москве; лили им в рот расплавленное
олово, отрубали руки и т. п. Но так как зло продолжа-
лось, то в 1535 году Елена запретила обращение порче-
ной монеты, велела ее отбирать и чеканить новую сереб-
ряную, так чтобы из гривны выходило 300 денег новго-
родских, или три рубля. При сем введена небольшая
перемена в изображении: на монете по-прежнему оттис-
кивался великий князь на коне, но только вместо меча
теперь у него в руке было копье, отчего новые деньги
потом стали называться «копейками».
Елена, по всем признакам, обнаружила немало твер-
дости и самостоятельности в делах правительственных.
Она также показывала себя приверженною к православ-
ной церкви и, подобно Василию III, часто ездила с ма-
ленькими сыновьями на богомолье к Троице-Сергию и в
другие обители. Но, очевидно, ей все-таки не удалось
приобрести народное расположение, а знатные бояре
стали питать против нее скрытое неудовольствие. Глав-
ной причиной тому была, конечно, зависть к молодому
Телепневу-Оболенскому, который слишком неосторожно
пользовался слабостью к ’ себе правительницы и хотел
играть первую роль в государстве. Следствием возник-
шей отсюда вражды является преждевременная кончина
Елены. Находясь еще в цветущих летах и пользуясь здо-
ровьем, она вдруг и неожиданно скончалась в апреле
1538 года. Такая внезапная кончина, естественно, объяс-
нялась не чем иным, как отравлением f29).
Началась девятилетняя боярщина, ознаменованная
ожесточенной борьбой за власть, всякого рода своеволи-
ем и грабительствами.
Во главе Боярской думы стояла тогда фамилия Шуй-
ских, именно старший из них, князь Василий Васильевич,
тот самый, который отличился энергией и жестокостью в
деле смоленских изменников. Устранив Елену, Шуйский,
конечно, не пощадил и ее любимца. Еще не прошла
неделя после ее смерти, как князь Иван Овчина-Теле-
пнев-Оболенский был схвачен вместе с сестрой своей
Агриппиной Челядницей, мамкой великого князя. Обо-
ленского уморили в темнице голодом, а его сестру сосла-
ли в Каргополь и постригли в монахини. Чтобы пород-
ниться с юным государем, Василии Шуйский женился на
его двоюродной сестре Анастасии. (Она была дочь сест-
170
ры Василия III Евдокии Ивановны и крещеного казанско-
го царевича Петра Ибрагимовича). Боярская дума осво-
бодила заключенных при Елене князей Ивана Бельского
и Андрея Шуйского. Но тотчас обнаружилось взаимное
соперничество этих двух знатнейших фамилий, т. е. Шуй-
ских и Бельских. Каждая из них имела многочисленных
родственников, приятелей и клиентов, которых, конечно,
старалась возвысить чинами бояр и окольничих и обога-
тить разными пожалованиями. Шуйские оказались силь-
нее и взяли верх, так что Иван Федорович Бельский
вскоре был снова заключен; пострадали и его сторонни-
ки. В числе последних находились сам митрополит Дани-
ил и Федор Мишурин, один из любимых дьяков Василия
III. Этого Мишурина Шуйские схватили на своем дворе и
отдали для казни детям боярским, которые раздели его
донага и отрубили ему голову на плахе перед тюрьмой,
без государева приказа. В это время сам Василий Шуй-
ский внезапно умирает; его значение в Боярской думе
переходит к его брату Ивану. Первым действием сего
последнего было свержение митрополита Даниила; с него
взяли грамоту, по которой он будто бы сам отрекся от
архиерейства, а потом сослали его в тот же Иосифов
Волоколамский монастырь, откуда он был призван на
митрополию. На его место возвели Иоасафа Скрипицы-
на, игумена Троицкого (в феврале 1539 года). Иван Шуй-
ский, очевидно, уступал своему брату в уме и энергии; он
отличался более грубостью, высокомерием и корыстолю-
бием. Иван IV впоследствии вспоминал, как Бельский
расхищал царскую казну под предлогом уплаты жалова-
ния детям боярским, а на самом деле присвоивал ее себе;
причем из царского золота и серебра приказывал ковать
себе кубки и сосуды, подписывая на них имена своих
родителей, как будто они достались ему в наследство. «А
всем людям ведомо, — прибавляет Иван IV, — при мате-
ри нашей у Ивана Шуйского шуба была мухояр зелен на
куницах, да и те ветхи, и коли бы то их была старина, и
чем было сосуды ковати, ино лучше бы шуба перемени-
те». Вспоминая о высокомерии и грубости того же Шуй-
ского, царь говорит, что когда он в детстве играл с своим
младшим братом Юрием, то князь Иван Шуйский тут же
«сидит на лавке, локтем опершися о постелю нашего
отца, ногу наложив». Многочисленные клевреты Шуй-
ских, конечно, спешили захватить доходные места намес-
171
тников и судей в областях, где безнаказанно угнетали
народ всякими поборами и торговали правосудием. Так,
во Пскове свирепствовали наместники князь Андрей
Шуйский и князь Василий Репнин-Оболенский. Псков-
ский летописец говорит, что они были свирепы, как львы,
а люди их, как звери дикие; от их поклепов добрые люди
разбегались по иным городам и честные игумены из
монастырей бежали в Новгород, и не только сами пско-
вичи уходили от лихих наместников, но пригорожане не
смели ездить во Псков. «А князь Андрей Михайлович
Шуйский был злодей: дела его были злы на пригородах и
волостях; (возбуждая) истцов на старые тяжбы, он вып-
равлял с ответчиков с кого сто рублей, с кого более;
мастеровые люди во Пскове все делали для него даром, а
большие люди несли к нему дары». Хищения и насилия
внутренние сопровождались и внешними бедствиями:
южные и восточные пределы наши безнаказанно опусто-
шались Крымскими и Казанскими татарами; Шуйские не
умели дать им отпор.
Митрополит Иоасаф, хотя и возведенный Шуйским,
однако скоро от них отшатнулся и склонился на сторону
их соперников Бельских. В следующем 1540 году, по
ходатайству митрополита перед великим князем и думой,
Иван Бельский был внезапно освобожден и занял свое
место в думе, где к нему тотчас пристало большинство
бояр, тяготившееся владычеством Шуйских и их клевре-
тов. Руководство правлением перешло в руки Бельского,
и дела немедленно приняли оборот более благоприятный
для государства.
Во-первых, было освобождено из заключения семей-
ство несчастного дяди государева Андрея Ивановича Ста-
рицкого, именно его супруга Ёвфросинья и маленький
сын Владимир; последнему потом возвратили даже отцов-
ский удел. Далее, правительство вняло доносившимся ото-
всюду жалобам на лихоимство и неправды княжих наме-
стников и тиунов и стало раздавать так наз. губные гра-
моты по северным городам, пригородам и волостям. Эти-
ми грамотами давалось жителям право самим выбирать
себе из боярских детей губных старост или голов, кото-
рые с помощью земских соцких и десяцких ловили раз-
бойников и татей, судили их вместе с присяжными людь-
ми или целовальниками и сами же исполняли приговоры.
Таким образом, разбойничьи и татебные дела исключа-
172
лись из ведения государевых наместников и тиунов и
отдавались самим жителям. Подобные губные грамоты
встречаются и несколько прежде, но особенно стали они
распространяться в управление Бельского. Население
встретило их, очевидно, с большой благодарностью. Так,
псковский летописец с радостью сообщает о даровании
такой грамоты Пскову и отозвании из него Андрея Шуй-
ского. «И начали, — говорит он, — псковские целоваль-
ники и соцкие судить лихих людей на княжем дворе в
судебнице над Великой рекой и смертной казнью их
казнить; остался во Пскове наместником один князь Ва-
силий Репнин-Оболенский, и бьъ\а ему нелюбка большая
до Пскович за то, что у них как зерцало государева
грамота, и была христианам радость и льгота великая от
лихих людей и от поклепщиков и от наместников, от их
неделыциков и ездоков, кои по волостям ездят».
Почувствовалась перемена и во внешних делах. Сафа-
Гирей продолжал нападать на Муромский и Владимирский
край; Саип-Гирей требовал больших поминков, которые
хотели обратить в постоянную дань, а между тем татары
его опустошали Рязанские и Северские украйны. В Крыму
продолжал действовать и поднимать Орду на Россию наш
изменник Семен Бельский. Саип-Гирей, сговорясь напасть
на Московское государство общими силами с Сафа-Гире-
ем, задумал сделать большое нашествие, которое и произ-
вел летом 1541 года. Но Московское правительство зара-
нее приняло энергические меры. Против казанцев выстав-
лена была рать, которая расположилась под Владимиром и
находилась под начальством Ивана Шуйского. А для на-
блюдения за Крымом послана другая рать в Коломну.
Вдруг в Москву от наших степных сторожей или станич-
ников пришли вести, что в поле появились великие сакмы
(следы): видно, что шли войска, тысяч сто или более. Саип-
Гирей действительно поднял почти всю Орду и имел у
себя турецкую помощь с пушками и пищалями, также
ногаев, астраханцев, азовцев и др. Тогда из Москвы дви-
нули к берегам Оки главную рать, под начальством Дмит-
рия Бельского с товарищами, а на помощь Шуйскому
против казанцев послали костромских воевод и Ших-Алея
с Касимовскими татарами. Юный великий князь с братом
своим торжественно молился в Успенском соборе перед
иконой Владимирской Богоматери и перед гробом Петра
митрополита. Потом вместе с митрополитом Иоасафом он
173
отправился в Боярскую думу и здесь предложил на обсуж-
дение вопрос, оставаться ли ему в столице или ехать в
другие (северные) города? Большинство бояр говорило
против отъезда великого князя, который по своему мало-
летству не мог бы перенести больших трудов, промышлять
о себе и о всей земле. Митрополит был того же мнения и
указывал на пример Дмитрия Донского, как при нем была
разорена Москва, покинутая князем. Решено было, чтобы
великий князь остался в столице, под покровом Богороди-
цы и Московских чудотворцев. Столицу деятельно приго-
товляли к обороне, расставляли пушки и пищали, распи-
сывали людей по воротам, стрельницам и по стенам; посад
укрепляли еще надолбами. На Оку к воеводам послали
государеву грамоту с увещанием без всякой розни, крепко
стоять за православное христианство и с обещанием жа-
ловать ратных людей, их жен и детей. Грамоту читали с
умилением; воеводы давали друг другу слово пострадать за
христианскую веру и за своего юного государя. На речи
воевод ратные люди с воодушевлением отвечали: «хотим с
татарами смертную чашу пить». Когда татары подошли к
Оке и хотели переправляться, их встретил передовой полк
под начальством князя Турунтая Пронского. Хан велел
действовать из пушек и пищалей, чтобы очистить берег
для переправы. Но к Пронскому прибыли со своими отря-
дами князья Микулинский, Серебряный, Оболенский и
другие; наконец показался и Дмитрий Бельский с большим
полком; стали подходить и русские пушки. Видя такую
многочисленную рать, хан удивился и с сердцем выговари-
вал князю Семену Бельскому, который обещал ему сво-
бодный путь до Москвы, так как московские войска будто
бы ушли под Казань. Обманувшись в своих расчетах,
Саип-Гирей не отважился на бой и ушел назад. Дорогой
он остановился было под Пронском и хотел его взять; но
тут воевода Жулебин приготовил всех жителей, в том
числе и женщин, к отчаянной обороне, а между тем при-
ближались Микулинский и Серебряный, посланные в по-
гоню за ханом. Саип-Гирей не стал их ждать и ушел. Так
неудачно окончил он свое нашествие. Сафа-Гирей на сей
раз не двинулся к Казани, узнав о принятых против него
мерах и о сношениях недовольных казанских вельмож с
русскими воеводами.
С Польско-литовским королем, по истечении переми-
рия, опять возобновились переговоры о вечном мире, но
174
опять неудачно, вследствие литовских притязаний на ус-
тупку областей. Однако престарелый Сигизмунд I не же-
лал новой войны и согласился возобновить перемирие в
1542 году. Но еще прежде его заключения в Москве вновь
совершилась внезапная перемена правительственных лиц.
Доброе управление Ивана Бельского продолжалось
всего около полутора лет (с июля 1540 г. по январь
1542 г.). Мы видели, что он не только не пытался лишить
свободы своего врага и соперника Ивана Шуйского, но
и дал ему начальство над войском, стоявшим во Влади-
мире для обороны пределов со стороны Казани. Сторона
Шуйских коварно воспользовалась таким добродушием.
В Москве действовали за него князья Кубенский, Палец-
кий, многие дворяне и дети боярские, особенно проис-
ходившие из Новгорода, который исстари был предан
фамилии Шуйских. В Москве составился большой заго-
вор против Бельского. Заговорщики тайно вошли в сно-
шения с Шуйским и назначили ему 3 января для внезап-
ного приезда в столицу. Он так и сделал, а еще до его
приезда ночью прискакали его сын и боярин Шереметев
с 300 человек дружины и тотчас схватили Бельского. Его
сослали на Белоозеро и там вскоре умертвили; несколь-
ких приверженных к нему бояр также разослали по го-
родам; причем князя Петра Щенятева взяли из комнаты
самого государя, куда проникли задними дверями. Мит-
рополит Иоасаф, в ту ночь разбуженный нападением
заговорщиков, которые бросали камни в его келью, так-
же искал спасения во дворе; но те вслед за ним ворва-
лись в самую спальню великого князя, которого разбу-
дили и напугали своим шумом. Иоасаф отсюда уехал на
Троицкое подворье; но и туда явились за ним новгородс-
кие дети боярские и едва не убили; его спасли князь
Палецкий и троицкий игумен Алексий, именем св. Сер-
гия заклинавший заговорщиков не совершать такого
святотатственного убийства. Кончили тем, что Иоасафа
сослали в Кирилло-Белозерский монастырь, а на кафед-
ру митрополичью возвели новгородского архиепископа
Макария, так как Шуйские имели на своей стороне по
преимуществу новгородцев и еще прежде находились в
дружеских отношениях с Макарием. Любопытно, что
брат Ивана Бельского Дмитрий по-прежнему не был
тронут и сохранил свое место в думе. Но замечательна
недолговечность и непрочность лиц, захватывавших
175
власть в эту эпоху. Едва Иван Шуйский снова водворил-
ся у кормила правления, как в том же 1542 году он уже
сошел со сцены и о нем более нет помину; из сего
выводят заключение о его смерти. Однако и после него
власть осталась в руках его родственников; из них пер-
венствующее значение в думе получил Андрей Михайло-
вич Шуйский, тот самый, который отличился своими
грабительствами и притеснениями во Пскове. Но и он
недолго пользовался своим значением: его буйный,
строптивый нрав вскоре вызвал на сцену действия под-
растающего Ивана IV, будущего Грозного царя f30).
Иван IV остался трехлетним ребенком после своего
отца; ему шел восьмой год, когда он лишился матери и
стал расти под непосредственными впечатлениями эпохи
боярских партий, исполненной всяких тревог и опаснос-
тей. При частой смене правителей, естественно, некому
было заботиться о его воспитании, и царственное дитя,
можно сказать, было предоставлено самому себе. Боль-
шая часть этой эпохи занята была господством Шуйских,
и они-то по преимуществу виновны в небрежном воспи-
тании мальчика и в дурном с ним обращении. На это
грубое обращение впоследствии горько жаловался сам
Иван IV; он говорит, что нередко с братом своим терпел
голод, пока соберутся их накормить. Любимых им людей
у него отнимали и отправляли в тюрьму или в заточение,
несмотря на его просьбы и слезы: например, мамку его
Агриппину, ее брата Телепнева-Оболенского, Ивана Бель-
ского, митрополитов Даниила и Иоасафа. Мы видели, что
последний не мог найти спасения от своих врагов в
самой спальне юного государя (а под руководством сих
митрополитов он, конечно, начал свое обучение грамоте
и Закону Божию). Меж тем мальчик не мог не знать, что
все правительственные акты совершались его именем:
при больших церковных праздниках, при приеме инозем-
ных послов и при разных торжествах он являлся на
главном месте, окруженный почетом и блестящей бояр-
ской свитой, что, конечно, вселяло в него высокое о себе
понятие. От природы Иван IV был, очевидно, впечатлите-
лен и даровит, что, может быть, обусловливалось отчасти
и самым происхождением его с женской стороны: ба-
бушка его была греко-итальянка, а мать литво-русинка.
Грубое обращение при его нервности и впечатлительнос-
ти, естественно, ожесточало его сердце. Признаки жесто-
176
косердия появились у него очень рано. Сначала это жес-
токосердие упражнялось над животными: так мальчику,
например, доставляло удовольствие бросать животных с
высокого терема на землю и любоваться их муками. А
когда он стал приходить в возраст, то стал уже забавлять-
ся испугом и страданиями людей. Собрав вокруг себя
толпу сверстников из сыновей московской знати, он вер-
хом скакал с нею по улицам и торговым площадям, давил
и бил встречающихся мужчин и женщин; упражнялся и в
других неблагопристойных деяниях. А ласкатели рабо-
лепно восклицали: «О храбр будет сей царь и муже-
ствен!» Бояре-правители не только не препятствовали
подобным забавам, но и поощряли их, желая как можно
долее отвлекать внимание отрока от дел государствен-
ных. С той же целью поощряли занятие псовой и соколи-
ной охотой, к которой Иоанн пристрастился также с
ранних лет. Но в то же время Шуйские ревностно наблю-
дали за тем, чтобы кто-либо из бояр помимо их не сде-
лался близок к юному государю и не приобрел на него
влияния.
Иоанну исполнилось тринадцать лет, когда он стал
оказывать особое расположение к боярину Федору Семе-
новичу Воронцову (брату помянутых выше Михаила и
Дмитрия Семеновичей) и держать его в приближении.
Недолго думая, в сентябре 1543 года трое Шуйских (бра-
тья Андрей и Иван Михайловичи и Федор Иванович
Скопин) с сторонниками своими, князьями Кубинским,
Пронским, Шкурлятевым, Палецким и др., вследствие
какого-то спора, напали на Федора Воронцова в самой
думе боярской, собравшейся в Столовой избе, в присут-
ствии великого князя; вытащили его в другую комнату,
начали бить по щекам, изорвали на нем платье и хотели
убить. Государь послал к ним митрополита и бояр Попле-
виных-Морозовых с просьбою, чтобы не убивали. Шуй-
ские исполнили эту просьбу; но когда потом Иван просил
послать Федора Воронцова с его сыном в Коломну, пра-
вители не согласились и сослали Воронцовых в Кострому.
Во время сих переговоров, когда митрополит ходил уго-
варивать Шуйских, один из его приспешников, Фома
Головин, дерзко наступил на мантию митрополита и ра-
зорвал ее. Юный великий князь был сильно возмущен
таким своеволием Шуйских; но, затаив жажду мести,
через неделю выехал с братом Юрием и некоторыми
177
боярами в обычное осеннее путешествие в Троице-Сер-
гиев монастырь, откуда отправился в Волок Дамский и
Можайск, по примеру отцовскому соединяя богомолье с
охотой. Через две недели он воротился, и еще около двух
месяцев не обнаруживал своего замысла, который созрел
в нем, вероятнее всего, под влиянием его дядей, двух
князей Глинских. А в конце декабря, на святках, он,
улучив минуту, внезапно велел схватить «первосоветни-
ка» князя Андрея Шуйского и отдал его своим псарям; те
повлекли его к тюрьмам и дорогой убили против крем-
левских Ризположенских ворот. Некоторых второстепен-
ных сторонников его, в том числе Фому Головина, разос-
лали в заточение. Это первое решительное проявление
самовластия и показало всю силу Московского самодер-
жавия. С той поры, — прибавляет летопись, — «начали
бояре от государя страх имети и послушание».
Но за сим началом пока не последовало больших
перемен в управлении. Иоанн был еще слишком молод и
неопытен, чтобы самому стать в его главе. В правитель-
ственной думе Шуйских, по-видимому сменили его дядья
Глинские. А сам великий князь по-прежнему предавался
своим забавам; только время от времени изрекал опалы и
подвергал наказаниям некоторых бояр, особенно из свер-
женной партии Шуйских. Так подверглись опале князья
Кубенский, Петр Иванович Шуйский, Александр Горба-
тый, Палецкий; Афанасию Бутурлину отрезали язык за
невежливые слова. В числе опальных встречается и преж-
ний любимец Ивана IV Федор Воронцов, которого он
поспешил воротить из ссылки. Другие бояре, особенно
Глинские, завидовали Воронцову и воспользовались пер-
вым удобным случаем от него отделаться. В мае 1546 года
пришли вести о близком нашествии крымского хана.
Великий князь сам выступил с войском в Коломну. Но
вести оказались ложными; хан не приходил. Однажды
государь выехал за город на прогулку. Тут встретила его
толпа новгородских Пищальников и начала о чем-то бить
челом. Иоанн не пожелал их слушать и велел своим
дворянам прогнать их; Пищальники заупрямились и ста-
ли бросать грязью и шапками; отсюда разгорелась драка;
от грязи ослушники перешли к ослопам и выстрелам, а
дворяне пустили в дело луки и сабли; с обеих сторон по
нескольку человек было убито. Иоанн не мог приехать
прямо в свой стан и должен был воротиться окольными
178
дорогами. Разгневанный, он поручил приближенному сво-
ему дьяку Василию Захарову разведать, кто подучил Пи-
щальников. Захаров, неизвестно на каком основании, до-
нес государю, что виновны в этом деле князь Иван Ку-
бенский и Федор Воронцов с своим родственником Васи-
лием. Иоанн поверил дьяку и велел всем троим отрубить
головы; причем им поставлены в вину их прежние мздо-
имства и проступки в делах государских и земских. К
тому же времени относятся и казни некоторых других
бояр и княжат, каковы: Трубецкой, Дорогобужский, Ов-
чина-Оболенский (сын известного Ивана Федоровича) и
пр. В эту пору своей юности Иоанн часто разъезжал по
областям своего государства, посещал монастыри и осо-
бенно занимался охотой. Такие поездки дорого обходи-
лись местному населению, доставлявшему подводы и кор-
мы для многочисленной государевой свиты, и возбужда-
ли народный ропот. Так, псковский летописец, сообщая о
поездках Иоанна в Новгород, Псков, Печерский и Тих-
винский монастыри, в декабре 1547 года, прибавляет: «не
управил своей отчины ничего князь великий, а все гонял
на мсках (на ямских), а христианам много протор и
волокиты учинили».
Воротясь в Москву из последней поездки, Иоанн вдруг
объявил митрополиту Макарию свое намерение женить-
ся. Митрополит по сему поводу служил торжественный
молебен в Успенском соборе. Затем великий князь созвал
бояр и держал к ним речь о том же своем намерении.
При сем он прямо говорил, что сначала хотел было ис-
кать невесту в ином царстве, но потом эту мысль отло-
жил, ибо иноземная жена имела бы с ним разные «норо-
вы», отчего происходила бы между ними «тщета», а пото-
му он решил «жениться в своем государстве». Хотя ле-
топись и замечает, что митрополит и бояре от радости
заплакали, видя, что такой молодой государь ни с кем не
советуется, а действует по внушению Промысла Божия;
но едва ли на его решение не повлиял тот же митрополит
Макарий. По всей вероятности, государю при сем указа-
но было на примеры отца и деда, которых женитьба на
иностранках произвела большие толки и неудовольствие
на введение иноземных обычаев, а главное, иноземная
невеста означала иноверку, ибо трудно тогда было найти
иноземную принцессу православной веры. Но то было не
единственным намерением государя. Тут же он объявил
179
боярам, что еще прежде женитьбы он хочет венчаться на
царство по примеру своих прародителей, начиная от ве-
ликого князя Владимира Мономаха. Это торжественное
венчание совершено было 16 января митрополитом в
Успенском соборе по тому же чину и почти с теми же
обрядами, как помянутое выше венчание Димитрия, вну-
ка Ивана III. Оно замечательно особенно в том отноше-
нии, что к прежнему титулу «великого князя» Иоанн
присоединил теперь титул «царя». Последний уже встре-
чался при его дяде; уже отец его Василий приказывал
именовать себя царем. Но с сего времени, т. е. со време-
ни Иоаннова коронования, употребление сего титула сде-
лалось постоянным во всех государственных актах. Книж-
ные люди не преминули обратить внимание на эту пере-
мену и придавали новому титулу большое значение. По
их понятиям Московский царь является прямым преем-
ником православных царей греческих, от которых проис-
ходит и по бабке своей Софье, и по прародительнице
Анне, супруге Владимира Святого. А царство Российское,
как они толковали, есть третий Рим, наследник двух преж-
них («два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому
не быть»). Как бы в подтверждение сих толкований,
единственный авторитет, к которому Иоанн потом обра-
тился за подтверждением своего нового титула или соб-
ственно за благославением, был цареградский патриарх;
от него и была получена утвердительная грамота.
Относительно выбора невесты Иоанн повторил тот
же способ, который был употреблен при первой женить-
бе его отца Василия III и который существовал еще у
Византийских императоров: По городам разосланы гра-
моты к боярам и детям боярским с приказом представить
своих детей или родственниц — девиц на смотр намест-
никам; последние из них выбирали лучших и отсылали в
Москву, а здесь между ними уже сам царь выбирал себе
невесту. Из толпы собранных красавиц Иван Васильевич
выбрал Анастасию Романовну Захарьину-Юрьеву. Она
происходила из рода Андрея Кобылы, известного москов-
ского боярина времен Симеона Гордого. Сей род с тече-
нием времени весьма разветвился, так что насчитывают
более 20 происшедших от него боярских и дворянских
родов, каковы кроме Захарьиных-Юрьевых Жеребцовы,
Шереметевы, Беззубцевы, Зубатые, Колычевы, Ляцкие,
Кобылины, Ладыгины, Неплюевы и пр. Внук Андрея Ко-
180
былы Иван Федорович Кошкин (любимец Василия I) имел
в числе своих сыновей Захарию; один из сыновей этого
Захария Кошкина Юрий был боярином Ивана III, и его
дети назывались Захарьины-Юрьевы. Старший сын его
Михаил Юрьевич, как мы видели, находился в числе
наиболее приближенных бояр Василия III. Другой сын,
Роман Юрьевич, носил звание окольничего. Оба они уже
умерли; в живых оставался третий сын Григорий Юрье-
вич. Роман Юрьевич оставил после себя вдову Юлиану
Федоровну с двумя сыновьями, Даниилом и Никитой, и
двумя дочерьми, Анной (вышедшей замуж за князя Сиц-
кого) и Анастасией, на которую пал выбор царя Ивана.
Свадьба их совершилась 3 февраля в Успенском соборе.
Венчал митрополит Макарий. После венчания он произ-
нес к новобрачным слово, в котором увещевал их приле-
жать к церкви и соблюдать веру, творить милостыню,
заступаться за вдов и сирот, не слушать льстецов и злых
наветов, бояр и детей боярских жаловать, чтить праздни-
ки, в посты хранить чистоту телесную и т. д. Свадьба
Ивана IV была справлена по тому же чину и сопровожда-
лась теми же обрядами, как и помянутая выше женитьба
отца его Василия на Елене Глинской. При сем место
посаженой матери занимала вдова Андрея Старицкого
княгиня Евфросиния, а тысяцким был сын ее Владимир
Андреевич. Родномг брат Ивана IV Юрий «в первый день
сидел за столом в большом месте». Один его дядя по
матери, Михаил Васильевич Глинский, имевший звание
конюшего, ездил всю ночь около подклети, а другой дядя
Юрий Васильевич Глинский «слал постелю» и водил но-
вобрачного в мыльню; причем в числе спальников вели-
кокняжих упоминаются Алексий и Данила Адашевы и
Никита Романович Юрьев, младший шурин царский. А
старший шурин, Данила Романович Юрьев, участвовал в
свадебном поезде в сане окольничего. По окончании сва-
дебных празднеств, через две недели после венчания,
царственная новобрачная чета, исполняя благочестивые
обычаи предков, отправилась в Троице-Сергиеву оби-
тель; причем царь совершил этот путь пешком, несмотря
на зимнее время.
Летописцы прославляют Анастасию Романовну за ее
добродетели; Иоанн сам впоследствии признавался, что
нежно любил свою первую супругу. Однако не вдруг
сказалось ее благое умиротворяющее влияние на его
181
пылкую натуру и испорченные нравы. После царского
венчания и брака Иоанн, по-видимому, продолжал вести
беспечную жизнь, предоставляя правительственные дела
по преимуществу дядьям Глинским, которые оказались
не лучше своих предшественников Шуйских и также
позволяли своим клевретам безнаказанно утеснять и гра-
бить черных людей, чем возбуждали неудовольствия и
ропот в народе. Нужны были сильные потрясения и бед-
ствия, чтобы образумить молодого государя, толкнуть его
на благой путь, и они не замедлили.
Пожары были обычным бедствием в древней Руси и
нередко опустошали столицу, при ее сплошных деревян-
ных и беспорядочных постройках, местами разделенных
садами и огородами, а местами тесно скученных, особен-
но в Кремле и Китай-городе. Но особенно сильны и
опустошительны были пожары весной и летом 1547 года.
12 апреля выгорела часть Китай-города, примыкавшая к
Москве-реке, с торговыми лавками, гостиными дворами
и некоторыми церквами; причем одна башня, заключав-
шая склад пороху, взлетела на воздух с частью стены.
20 апреля сгорела часть Посада около устья Яузы, на
Болвановке, где жили гончары и кожевники. Иоанн, по-
видимому, не особенно скорбел об этих народных бед-
ствиях. В то время псковичи, утесняемые наместником
князем Турунтаем Пронским, приятелем Глинских, от-
правили 70 человек с жалобами на него государю. 3 июня
Иоанн принял их в подгородном сельце Островке; но
жалобы их встретил с гневом, начал над ними издеваться,
велел раздеть их донага, подпаливал им бороды зажжен-
ною свечой, потом приказал положить их на землю. Жа-
лобщики уже ожидали казни, как вдруг из города при-
скакали с известием, что упал большой колокол Благове-
стник (висевший в Кремле на деревянной колокольнице):
когда начали звонить в него к вечерне, уши у него отло-
мились. Царь встревожился таким недобрым знамением
и тотчас ускакал в город, чем прекратились дальнейшие
истязания несчастных псковских жалобщиков. Упавший
колокол оказался целым и неповрежденным; Иоанн велел
приделать к нему железные уши, а потом вновь повесить
на ту же колокольницу. Но вот 21 июня вспыхнул новый
и самый страшный пожар. Он начался с церкви Воздви-
182
жения на Арбате за речкой Неглинной и спалил все
Занеглименье. Поднялась буря, которая погнала огонь на
Кремль; тут загорелся верх Успенского собора, кровли
царских палат, казенный двор с царской казной, при-
дворный Благовещенский собор с его драгоценными, ук-
рашенными золотом и бисером, иконами письма старого
Греческого и Андрея Рублева. Сгорела оружейная палата
с воинским оружием, Постельная палата и погреба с
царской дорогой утварью, царская конюшня, митрополи-
чий двор. Погорели богатые кремлевские монастыри, Чу-
дов и Вознесенский, с несколькими старцами и старица-
ми. Почти все кремлевские дворы боярские выгорели.
Одна башня с порохом также взлетела на воздух с час-
тью стены. Отсюда огонь распространился на соседний
Китай-город и истребил едва не все, что осталось от
предыдущего пожара. На Большом посаде он опустошил
еще улицы Рождественку и Мясницкую, Покровку, Вар-
варку, Тверскую, Дмитровку и некоторые другие места,
со многими храмами и монастырями, в которых погорело
множество старых книг, икон и дорогой церковной утва-
ри. При сем пожаре погибло до 1700 мужчин, женщин и
детей. Летописцы замечают, что такого страшного пожа-
ра не бывало в Москве от самого ее начала.
Митрополит Макарий едва не задохся от дыма в Ус-
пенском соборе, откуда он собственноручно вынес образ
Богородицы письма св. Петра митрополита. В сопровож-
дении протопопа Гурия, который нес за ним Кормчую
книгу, Макарий взошел на Тайнинскую башню; но от
дыма не мог тут долго оставаться; его на канате стали
спускать на набережную Москвы-реки; канат вдруг обо-
рвался, и митрополит так ушибся, что едва пришел в
себя. Его отвезли в Новоспасский монастырь. Царь с
семьей своей и с боярами уехал из города за Москву-
реку в свое село Воробьево. На следующий день он с
боярами навестил больного митрополита в Новоспасском
монастыре. Тут некоторые, в том числе и духовник цар-
ский, протопоп Благовещенского собора Федор Бармин,
начали говорить царю, будто Москва сгорела от какого-
то волшебства, посредством которого вынимали сердца
человеческие, мочили их водою и тою водою кропили
город. Царь как бы внял такому грубому суеверию и
неосторожно поручил боярам произвести розыск. Спустя
несколько дней бояре приехали на Кремлевскую собор-
183
ную площадь, собрали черных людей и начали их спра-
шивать: кто зажигал Москву? Черные люди, очевидно
заранее подготовленные, закричали, что это княжна Анна
Глинская со своими детьми волховала помянутым выше
способом. На ту пору княжна Анна с сыном Михаилом
находилась в своих ржевских поместьях, а другой ее сын
Юрий стоял тут же среди бояр. Услыхав страшные слова,
он поспешил укрыться в Успенский собор. Но толпа,
наущаемая боярами, бросилась за ним, вытащила его из
храма и, убив на месте, бросила его тело на торгу, где
казнили преступников. Убийство Глинского было нача-
лом народного мятежа. Чернь бросилась после того на
его двор, принялась грабить и бить насмерть его людей;
причем погибло много детей боярских из Северской об-
ласти, которых сочли за людей Глинских. На третий день
после убийства мятежная толпа явилась в Воробьев© и
требовала от царя выдачи его бабки княгини Анны Глин-
ской с сыном Михаилом, которых он будто хоронит в
своих покоях. Иоанн велел своим дворянам схватить не-
скольких мятежников и немедленно их казнить. Толпа в
страхе разбежалась. Мятеж был усмирен, но вместе с
ним прекратилось господство Глинских. Князь Михаил
Васильевич, узнав об участи брата, испугался и вместе с
князем Турунтаем-Пронским хотел бежать в Литву; они
были схвачены, но потом прощены и отданы на поруки;
причем с Глинского сняли сан конюшего. Очевидно, про-
тив Глинских, как ненавистных временщиков, действова-
ла целая боярская партия с помощью царского духовника
Бармина. Во главе этой партии встречаем князя Федора
Скопина-Шуйского; а прежнее господство Шуйских, как
мы видели, было низвержено советом Глинских. К той
же партии примкнул и дядя царицы Григорий Юрьевич
Захарьин.
Однако после свержения Глинских ни Шуйские, ни
Захарьины не явились во главе управления. Самыми при-
ближенными к государю и самыми влиятельными людь-
ми выступили два незнатных мужа: Сильвестр и Адашев.
Сильвестр происходил из Новгорода Великого и нахо-
дился в числе священников придворного Благовещенско-
го собора. Он был и прежде известен Ивану Васильевичу.
Один современник говорит, что сей муж воспользовался
страхом, в который повержен был юный царь народным
мятежом после страшного пожара, и начал заклинать его
184
Божьим именем, чтобы тот исправил свое поведение;
приводил ему слова из Св. Писания и даже рассказывал
ему о каких-то видениях и чудесах. Своими увещаниями
он будто бы так поразил впечатлительную душу Иоанна,
что в последнем совершился явный нравственный пере-
ворот: юный царь устыдился своих прежних поступков,
смирился духом и подчинился влиянию простого иерея.
Но вероятнее, что Сильвестр постепенно приобрел дове-
рие и уважение царя благодаря своей начитанности и
дару слова, а главное, своему уму и твердому характеру.
В то же время в союз с Сильвестром выдвигается люби-
мый Иоаннов ложничий, или спальник, Алексей Адашев,
молодой человек, отличавшийся умом и привлекательным
нравом. Благотворное влияние этих двух мужей поддер-
живает добродетельная супруга царя Анастасия. Заодно с
ними, очевидно, действует и митрополит Макарий, кото-
рый, вероятно, знал и уважал Сильвестра еще в Новгоро-
де Великом, а теперь способствовал его приближению к
царю. С этого времени открывается краткая, но блестя-
щая эпоха Иоаннова царствования, ознаменованная ус-
пехами во внутренних делах и во внешней политике. Сам
царь, очевидно, умерил свою привычку к пустым забавам
и проводил время или в заботах правительственных, или
в походах и благочестивых путешествиях. А в свободное
время он, вероятно, под руководством тех же Макария и
Сильвестра углублялся в чтение душеполезных книг, ка-
ковы: творение Отцов Церкви, жития святых, отечествен-
ные летописи и т. п. Впоследствии он любил блеснуть
своей начитанностью и книжными сведениями, очевидно
почерпнутыми в эту счастливую эпоху его жизни (31).
Меж тем как царь, бояре и духовенство усердно забо-
тились о восстановлении московских храмов и своих обго-
релых палат, в царской семье справлены две новые свадь-
бы. Сначала Иоанн дал разрешение на брак своему млад-
шему брату Юрию, а потом женил и двоюродного брата
Владимира Андреевича. Любопытно, что в обоих случаях
для выбора невесты употреблен был почти тот же способ,
что и для царской свадьбы. Собрали девиц на смотр, но не
со всего государства, а только дочерей княжеских и бояр-
ских в столице; из них царь вместе с женихами выбрал
невест: Юрию Васильевичу княжну Ульяну, дочь князя
Дмитрия Палецкого, а Владимиру Андреевичу девицу Ев-
докию, дочь Александра Нагого. Свадьбы эти были венча-
185
ны также митрополитом и пышно отпразднованы при дво-
ре с теми же многочисленными обрядами и церемониями,
как царская. Юрия с женою Иоанн поместил в собствен-
ном дворце и почти всегда держал его при себе. На важ-
ных правительственных грамотах стали писать: «Царь и
великий князь с своей братией и с бояры (уложил)».
За сим последовал весьма важный шаг со стороны
молодого государя: то был первый Земский собор, или
Великая земская дума, созванная в Москве в 1550 году
для умиротворения государства, все еще глубоко возму-
щенного крамолами и неправдами боярского управления.
Как царский титул употреблялся иногда прежними госу-
дарями, но впервые был усвоен и введен в постоянное
употребление Иоанном IV, так и собрания областных
чинов в столице по какому-либо важному вопросу — со-
брания, заменившие и древние веча, и княжеско-дру-
жинные съезды — встречаются в прежние времена (на-
пример, перед первым походом Ивана III на Новгород);
но настоящие земские соборы, или советы, начинаются
на Руси с Ивана IV. Ближайшими образцами для таких
советов, по-видимому, послужили соборы церковные, ко-
торые были весьма обычны в древней Руси. И самая
мысль о созвании земской думы едва ли не принадлежала
митрополиту Макарию и священнику Сильвестру, веро-
ятно, не чуждых новгородским вечевым преданиям. По
крайней мере из записи, составленной по сему поводу,
говорится следующее: «Когда царь и великий князь Иван
Васильевич достиг двадцатилетнего возраста, то, видя го-
сударство свое в великой скорби, и печали ют насилия и
неправды, советовался с отцом своим Макарием митро-
политом, как прекратить крамолы (боярские) и утолить
вражду (т. е. ропот народный); после чего повелел со-
брать из городов людей всякого чину». Судя по последу-
ющим примерам, кроме столичных чинов из областей
созваны были представители от духовенства, бояр, дво-
рян, детей боярских, а также некоторые гости и купцы.
В один воскресный день, после обедни, государь и
митрополит с крестным ходом, в сопровождении земской
думы, вышли на площадь, где находился возвышенный
помост или так наз. Лобное место, окруженное густыми
толпами народа. После молебна Иоанн, стоя на этом
помосте, обратился сначала к митрополиту и, прося быть
ему помощником и поборником, сказал:
186
— Сам ты ведаешь, святой владыка, как я остался от
отца своего четырех лет, а от матери осьми лет. Бояре и
вельможи о мне не радели и стали самовластны; именем
моим сами похищали себе саны и почести, никто не
возбранял им упражняться во многих корыстях, хищени-
ях и обидах. Они властвовали, а я был глух и нем по
своей юности и неразумению. О лихоимцы, хищники и
неправедные судьи! Какой ответ ныне дадите нам за
многие слезы, из-за вас пролитые? Я чист от крови сей, а
вы ожидайте своего воздаяния.
Затем царь поклонился народу на все стороны и про-
должал:
— Люди Божии и нам дарованные Богом! молю вашу
веру к Нему и любовь к нам. Ныне уже невозможно
исправить ваших прошлых обид и разорений от неправо-
судия и лихоимства, попущенных неправедными моими
боярами и властями. Молю вас, забудьте вражды друг на
друга и тяготы свои, кроме тех, какие бы еще можно
облегчить. Отныне я сам буду вам судья и оборона, буду
отменять неправды и возвращать хищения.
Помянутая запись прибавляет, что в тот же день госу-
дарь поручил своему любимцу Алексею Адашеву прини-
мать челобитные от обиженных и рассматривать их, не
боясь сильных и славных. «Алексей, — говорил он, —
взял я тебя из бедных и самых молодых людей за твои
добрые дела, а взыскал тебя выше твоей породы в по-
мощь душе моей, хотя на то и не было твоего желания».
Вообще Иван IV в эти дни торжественно и красноречиво
показывал, что время боярского самовластия миновало,
что он берет в собственные руки судьбы управления, что
в помощь себе избирает людей незнатных и небогатых, а
на родовитых бояр как бы налагает опалу, чтобы удовлет-
ворить возбужденному против них народному негодова-
нию и в глазах народных провести резкую черту между
государем и боярством. Не имеем права заподозрить
Иоанна в неискренности; но несомненно, при сем случае
ярко обнаружилась его даровитая, пылкая натура вместе
с наклонностью к широковещательности и, если можно
так выразиться, к некоторой сценичности в своих дей-
ствиях.
Хотя источники не говорят нам, чем занимался этот
первый Земский собор, однако имеем право предполо-
жить, что главным предметом его совещаний служили
187
вопросы, связанные с улучшением судебных порядков.
Отсюда непосредственным плодом его явилось новое
издание судебного свода. Сам Иван IV после говорил (в
предисловии к Стоглавнику), что он, по-видимому, на
том же первом земском соборе, с разрешения митропо-
лита и епископов уже простил боярам их прежние вины
(за которые только что грозил воздаянием) и «тогда же»
взял у владыки благословение «исправить по старине и
утвердити Судебник». Здесь, конечно, разумеется су-
дебный свод деда его Ивана III. И действительно, Судеб-
ник 1550 года есть не более как Судебник 1477 года,
исправленный и дополненный, в смысле большего ог-
раждения населения от судебных неправд и притесне-
ний. Так, по новому Судебнику на суде наместника или
волостеля земские люди в лице старост и целовальников
не только присутствовали, но и прикладывали руки к
судному списку, который писался земским дьяком, и
этот список хранился у наместника, а противень с него,
написанный наместничьим дьяком и снабженный печа-
тью наместника, должен храниться у дворского старо-
сты и целовальников. Далее, для разбойных и душегуб-
ных дел назначаются особые судьи, называвшиеся губ-
ными старостами. По прежнему Судебнику недельщи-
ки и приставы могли не сами отвозить вызов на суд
ответчику, а послать вместо себя своего родственника
или знакомого; так как отсюда происходили разные зло-
употребления, то новый Судебник определяет, чтобы
каждый неделыцик имел у себя особых ездоков, запи-
санных в книгу у дьяка, и только этих ездоков (офици-
ально признанных) он мог посылать, куда сам не был в
состоянии ехать. Прежнее бессрочное право выкупа по-
земельного владения родственниками теперь ограниче-
но сорокалетним сроком и т. п. Вообще Судебник потом
постоянно дополнялся разными указами и уставными
грамотами. Первый такой дополнительный устав, издан-
ный в том же 1550 году, относится к вопросу о местни-
честве, при начальствовании ратном. Он определяет вза-
имные отношения воевод пяти полков, т. е. большого,
передового, сторожевого, правой и левой руки, следова-
тельно как бы узаконяет их счет по родовой знатности;
но княжатам и детям боярским приказывает «быть в
полках с воеводами без мест», т. е. не считаться с ними
знатностью рода. Тогда же издано несколько уставных
188
грамот, которыми распространялось в областях право
городских и сельских общин самим, т. е. чрез своих
выборных людей, ведать судом по уголовным преступле-
ниям.
Около того же времени мы видим молодого царя,
усердно занимающегося вопросами и делами церковны-
ми, по поводу которых созывается ряд духовных собо-
ров. Таковы соборы 1547 и 1549 годов, на которых про-
исходит канонизация или причисление к лику святых
многих русских угодников, причем устанавливаются им
праздники, сочиняются каноны, пишутся их жития и
т. п. Главное значение сих мер состояло в том, что мест-
ные угодники признаются за святых всею Русскою цер-
ковью, каковы, например, некоторые святые мужи Нов-
городско-Псковской земли и в особенности угодники
московские. Рядом с политическим объединением Рус-
ских земель таким образом подвигается и объединение
их в сфере религиозных интересов. Главным руководи-
телем на этих соборах, без сомнения, был прославив-
шийся своим книжным образованием и литературною
деятельностию митрополит Макарий. По его же мысли,
царь созвал и знаменитый духовный собор 1551 года,
известный в истории под именем Стоглавого и имевший
своею задачею общее исправление церковных дел, так
как в предыдущую бурную эпоху боярского самовластия
многие старые обычаи «поисшатались» и предания «на-
рушились». В Москву съехались почти все областные
архиереи со многими архимандритами и игумнами.
23 февраля, после торжественного молебствия в Успенс-
ком соборе, святители собрались в царские палаты. Царь
открыл заседание краткою реттью и вручил собору свое
рукописание, в котором он приглашал пастырей потру-
диться над исправлением церковного благочиния, при-
чем вновь вспомнил о печальных годах своего детства, о
бедствиях, постигших потом Россию за беззакония пра-
вителей, особенно о великих пожарах. Затем царь вру-
чил собору другое свое рукописание, в котором указал
на то, что было сделано на помянутых двух соборах
относительно русских угодников, а также на исправле-
ние Судебника, который предлагал собору рассмотреть
и благословить вместе с новоизданными уставными гра-
мотами. Собственно же по церковным делам, для кото-
рых был созван собор 1551 года, царь представил ему
189
письменные вопросы, числом 69; требовал обсудить их и
дать по ним обстоятельные ответы «по правилам святых
апостолов и святых отец». Что и было исполнено собо-
ром. Все эти вопросы вместе с ответами на них или
соборными постановлениями впоследствии были разде-
лены на 100 глав; почему и все соборное уложение
1551 года получило название Стоглава; откуда и самый
собор тоже стал известен под именем Стоглавого.
Этот Стоглав обнимает многие стороны церковной
или обрядовой практики и нравственного состояния об-
щества в то время. Царские вопросы указывают на раз-
ные неустройства, суеверия и злоупотребления, которые
собор в своих ответах отменяет или запрещает и поста-
новляет наказания за неисполнение уставов. Помянутые
вопросы, обличающие большое знакомство с делами Рус-
ской церкви, хотя и предложены царем, но, очевидно,
они составлены не им лично, а, вероятнее всего, митро-
политом Макарием и, может быть, с помощью иерея
Сильвестра. Ответы на них или постановления собора
сочинены, конечно, под руководством того же митропо-
лита Макария. Эти постановления наполнены ссылками
на вселенские и русские соборы, на творения Отцов
Церкви и на примеры русских иерархов. Но изложение
их вообще не отличается стройностью и взаимным согла-
сием статей. Встречаются некоторые противоречия и по-
становления, основанные на неверных ссылках. Таковы,
например, постановления о двуперстии крестного знаме-
ния, о сугубой аллилуйи, о небритии брады и усов. Но
вообще Стоглав представляет довольно полное церков-
ное уложение, которым долгое время потом руководство-
валась Русская церковь по отношению к святительскому
суду, к учреждению поповских старост, к заведению учи-
лищ, к правилам икопописания, церковного благочиния,
монастырского землевладения, народной нравственнос-
ти, повторительных браков и т. п. Вообще в деле церков-
но-обрядового объединения московско-русских областей
Стоглав имеет такое же государственное значение, как
Судебник двух Иванов, III и IV, в деле гражданского
объединения тех же самых областей. И на Стоглаве,
подобно Судебнику, из областных элементов более всего
заметно влияние церковных преданий Новгородско-
Псковской земли, конечно под явным преобладанием
обычаев собственно московских (32).
VI
ПОКОРЕНИЕ КАЗАНИ И ВОЙНА
ЛИВОНСКАЯ
Казанские походы. — Основание Свияжска. — Шиг-Али и Су-
юнбека. — Присяга казанцев и внезапная измена. — Послед-
ний поход. — Неудачный набег Крымского хана. — Начало Ка-
занской осады. — Поражение Япанчи и поиск на Арский
городок. — Ненастье. — Подкопы. — Храбрая оборона казан-
цев. — Приступ 2 октября. — Падение Казани. — Вступление
государя в город. — Возвращение его в Москву. — Значение
Казанского взятия. — Болезнь царя. — Поездка в Кириллов
монастырь. — Мятежи инородцев. — Ногайская орда. — Поко-
рение Астрахани. — Походы на крымцев и разногласие царя с
советниками. — Враждебность ливонских немцев. — Начало
сношений с Англией. — Внутреннее состояние Ливонии и вод-
ворение реформации. — Вопрос о Юрьевской дани. — Вторже-
ние русских и разорение страны. — Завоевание Нарвы и Юрь-
ева. — Кетлер и его договор с Польшей. — Раздел Ливонии.
Кроме важных законодательных мер в лучшую эпоху
Иоаннова царствования совершилось и самое блистатель-
ное дело его внешней политики, т. е. завоевание царства
Казанского.
Пока на Казанском престоле сидел один из злейших
врагов Москвы, крымский царевич Сафа-Гирей, русские
пределы с этой стороны испытывали постоянные тревоги
и подвергались частым набегам Казанских татар. Эти
хищники, подобно своим крымским соплеменникам, ста-
рались как можно более захватывать пленников, которых
191
обращали в рабство. Многие тысячи мужчин и женщин
русских томились в казанской неволе, обремененные тя-
желыми работами на своих владельцев, или отправлялись
для той же цели в Среднюю Азию, будучи покупаемы
восточными торговцами на казанских рынках. Во время
Иоанновой юности мы видим целый ряд русских походов
на Казань с целью свергнуть Сафа-Гирея и восстановить
зависимые отношения Казани к Москве. Весною 1545гo-
дa отправлены были на Казань три судовые рати: главная
Волгою, другая из Вятки по рекам Вятке и Каме, третья
•из Перми также по Каме. Первые две рати сошлись в
один день под Казанью, повоевали ее окрестности, поби-
ли много казанцев и благополучно воротились назад. А
третья опоздала, и, пришедши под Казань, уже не застала
там товарищей; поэтому потерпела поражение. Однако
вследствие прихода русских хан стал подозревать многих
казанских вельмож в измене и начал их казнить, что
повело к возмущению. Партия Московская поднялась
против Крымской и выгнала Сафа-Гирея. По ее просьбе
Московское правительство вновь посадило в Казани ка-
симовского хана Шиг-Алея. Но последний на сей раз
продержался там не более одного месяца и едва успел
спастись бегством, потому что Крымская партия опять
взяла верх и снова посадила Сафа-Гирея с помощью
ногайских татар. Это было в 1546 году.. Зимою следующе-
го года сам Иоанн выступил против казанцев; но сей его
первый личный поход окончился неудачею. Едва они
миновали Нижний Новгород, как наступила сильная от-
тепель, многие пушки и пищали провалились на Волге в
реку, много людей потонуло. Иоанн с великим огорчени-
ем вернулся назад. Несколько отрядов, однако, послано
было под Казань под начальством князей Димитрия Бель-
ского и Симеона Микулинского с Шиг-Алеем. Они вновь
повоевали ее окрестности и воротились, а казанцы потом
отомстили набегом на область Галича Мерского или Се-
верного.
Только внезапная смерть Сафа-Гирея избавила Рос-
сию от этого врага в марте 1549 года; по свидетельству
одного современника, он, пьяный, умывая себе лицо,
упал и разбил голову до мозга. Перед смертью хан назна-
чил себе преемником двухлетнего сына Утемиш-Гирея
под опекою его матери Суюнбеки, которая была дочерью
ногайского мурзы Юсуфа и самою любимою из жен
192
6*
Сафа-Гирея. (Еще прежде него она была женою его пред-
шественника Еналея.) Иоанн думал воспользоваться на-
ступившим в Казани безнарядьем и следующею зимою
(1550 г.) во второй раз предпринял поход во главе своей
рати. Впервые русский государь лично явился под стена-
ми Казани. Но первые приступы были отбиты; меж тем
наступил февраль месяц, и вдруг лютые морозы опять
сменились оттепелью, пошли дожди, дороги испортились.
Опасаясь недостатка съестных припасов, царь отступил.
Таким образом, и второй его поход окончился неудачею,
но он оставил по себе прочный след. Уходя от Казани,
Иоанн остановился на устье Свияги, и здесь на так наз.
Круглой горе заложил основание русской крепости, ко-
торая должна была впредь служить опорным пунктом для
наших дальнейших действий против Казани. Можно даже
упрекнуть Московское правительство в том, что после
основания Васильсурска оно доселе не позаботилось вы-
двинуть далее вниз по Волге еще несколько укрепленных
пунктов для облегчения тяжелых и далеких походов на
восток. Но то была смутная эпоха Иоаннова малолетства.
Построение и вооружение нового города, названного
Свияжском, совершено летом 1551 года московскими вое-
водами под общим начальством Шиг-Алея. Сюда привез-
ли Волгою бревна, срубленные в Углицком уезде и приго-
товленные для кладки городских стен; однако этих бре-
вен стало только на половину горы; другую половину
нарубили в окрестных лесах. Вместе со стеною воздвиг-
нули и два храма, во имя Рождества Богородицы и
св. Сергия. В новом городе засел русский гарнизон; тут
стали хранить пушки и всякого рода военные и съестные
запасы для будущего похода большой рати. Вместе с тем
новый город, расположенный всего в 20 верстах от Каза-
ни, отрезал сию последнюю от ее западных областей,
населенных чувашами, мордвою и в особенности горны-
ми черемисами. Старшины окрестной горной стороны
немедленно начали ездить в Москву и бить челом русско-
му государю, чтобы он воевать их не велел, а принял бы
их в свое подданство. Государь велел приводить их к
присяге и подчинил их свияжскому воеводе, которому
они должны были отвозить свой ясак или царскую дань;
но при сем на три года освободил их от уплаты ясака.
Следовательно, одним построением этой крепости Моск-
ва уже приобретала довольно обширную область и при-
7-Иловайский Д.
193
двигала свою границу почти к самым стенам Казани. Для
испытания новых подданных Иоанн велел набрать из них
ополчение и послать против Казани. Это ополчение, со-
бранное из черемис, чуваш и мордвы, действительно по-
дошло к городу и вступило в битву с казанцами и крым-
цами, и, хотя было отражено, однако на первый раз
показало свою верность новому правительству. После
того их князья, мурзы и старшины ездили в Москву и
получили там от царя угощение и подарки шубами, коня-
ми, оружием и деньгами.
В Казани по смерти Сафа-Гирея в малом виде повто-
рилось почти то же явление, какое мы видели в Москве
по смерти Василия III, а именно: вдова-правительница с
малолетним наследником и с любимцем-вельможею. Наи-
большее влияние на дела приобрел отважный крымский
улан (собственно, оглан) Кощак, которого некоторые из-
вестия прямо называют сердечным другом царицы Суюн-
беки. Ему даже приписывали намерение умертвить ма-
ленького Утемиш-Гирея, жениться на царице и самому
сесть на Казанский престол. Но когда в виду Казани
возникла московская крепость, в ней засел не раз быв-
ший казанским царем Шиг-Алей и к нему начали уходить
многие недовольные казанские вельможи, тогда в Казани
произошли раздоры и смуты. Противная крымцам сторо-
на взяла верх и угрожала выдать их вместе с Кощаком в
руки московских воевод. Кощак и крымцы, в числе не-
скольких сот, бежали из Казани вверх по Каме. Но на
главных путях и перевозах уЗке стояли сильные москов-
ские заставы из детей боярских, стрельцов и казаков.
Уклоняясь от встречи с московскою стражей на Каме,
крымцы вошли в реку Вятку, но тут поджидала их другая
застава, именно воевода Зюзин с вятчанами; он внезапно
напал на беглецов и большую часть их побил, а часть взял
в плен вместе с Кощаком и отослал их в Москву. Там из
них более сорока человек были казнены, в их числе и
Кощак, который, по словам одного источника, не захотел
купить себе прощение принятием христианства. Казанцы
после того отправили в Москву посольство с старшим
муллою («Куль-шериф-молною»), прося прекратить вой-
ну и дать им вновь на царство Шиг-Алея. Иоанн испол-
нил их просьбу, но под условие, чтобы казанцы выдали
всех русских пленников и царицу Суюнбеку с сыном. Из
Москвы прибыл царский любимец Алексей Адашев, тор-
194
7-2
жественно посадил в Казани Шиг-Алея и вывел отсюда
освобожденных русских пленников; говорят, число их
простиралось до 60 000 человек.
Еще прежде чем Шиг-Алей вступил в Казань, из нее
увезли Суюнбеку с Утемиш-Гиреем, а также жен и детей
тех крымцев, которые бежали с Кощаком. В одном совре-
менном сочинении находим украшенный рассказ об ее
отъезде и прощании с Казанью. По этому рассказу, цари-
ца, узнав о том, что Шиг-Алей хотел немедля взять ее в
число своих жен, будто бы прислала ему в подарок снача-
ла отравленные яства и напиток, а потом такую же со-
рочку; но хитрый хан предварительно испытал их дей-
ствие на собаке, которая тотчас околела, а сорочку надел
на человека, приговоренного к смерти, и тот немедля
умер. Тогда Шиг-Алей решил отослать Суюнбеку в Моск-
ву. Князь Василий Серебряный с отрядом стрельцов вне-
запно явился в ханский дворец, заключил царицу под
стражу, а царскую казну переписал и наперед отправил в
лодках в Москву. Когда же наступил час отъезда для
самой Суюнбеки, она упросила воеводу, чтобы он позво-
лил ей войти в мечеть, где был погребен Сафа-Гирей. Тут
она с воплем упала на его гробницу и в поэтических
выражениях стала причитать, жалуясь на свою горькую
судьбу. Затем прислужники и рабыни взяли ее под руки
и посадили в колымагу. Весь Казанский народ, мужи и
жены, проводили царицу и ее сына до берега Казанки,
где ожидал ее царский струг, богато украшенный, с свет-
лым позолоченным теремцом посредине. В других стру-
гах помещалась стража. Садясь в струг, царица поклони-
лась народу, который отвечал ей поклоном в землю. Ка-
занские вельможи проводили ее до самого Свияжска.
Шиг-Алей сел на Казанском престоле под охраною
дружины из своих Касимовских татар и московских
стрельцов. В Москве, по-видимому, надеялись с его помо-
щью поставить Казанское царство в такое же подчинен-
ное отношение, в каком находилось ханство Касимов-
ское; но события скоро показали, что тут отношения
были другие. Несмотря на торжественные клятвы и шер-
тные грамоты, утвердившие условия мира с Москвою в
августе (1551 г.), уже в сентябре (1552 г.) начинается от
Шиг-Алея ряд посольств на Москву с просьбою, чтобы
государь пожаловал его Горною черемисою, потому что
казанцы очень недовольны потерею этой области, волну-
195
7*
ются и затевают новые крамолы. В то же время свияжс-
кие воеводы доносят царю, что казанцы не исполнили
главного условия: освобождения всех русских пленников;
многих попрятали и держат их в тесноте, а Шиг-Алей не
настаивал на исполнении условия, опасаясь еще больших
волнений. Иван Васильевич шлет Казанскому царю и
вельможам богатые подарки и строго подтверждает свое
требование о выдаче всех пленных, а на просьбы об
отдаче Горных черемис отвечает решительным отказом.
В Казани Шиг-Алей действует с обычною своею жесто-
костью и жадностью: узнав, что часть вельмож сносится
с ногаями и умышляет на его жизнь, он зазвал их к себе
на пир и тут велел всех перебить; погибло до 70 заговор-
щиков, остальные разбежались. Но после того положение
его еще ухудшилось, ибо волнения и нелюбовь к нему
народа усилились. От Ивана Васильевича вновь приехал
Алексей Адашев и начал склонять Шиг-Алея к тому, что-
бы он укрепил город русскими людьми, т. е. чтобы впустил
в Казань русский гарнизон. На это предложение хан дал
следующий ответ: «Я мусульманин и не хочу стать против
своей веры, не хочу также изменить государю; кроме
него мне уехать некуда; но прежде чем уеду отсюда,
постараюсь еще извести лихих людей, испорчу пушки,
пищали и порох; тогда пусть государь приходит сам и
промышляет». Спустя несколько времени, он так и сде-
лал. Узнав, что казанские вельможи ссылаются с Моск-
вою, просят взять от них Шиг-Алея и прислать своего
наместника, хан в марте выехал из города под предлогом
ловить рыбу на озере, причем взял с собою многих
стрельцов. Но вместо рыбной ловли он приехал в Сви-
яжск и выдал воеводам захваченных им вельмож, числом
84 человека.
Главный свияжский воевода князь Семен Микулин-
ский послал к казанским начальным людям с грамотами,
объявляя, что царь исполняет их челобитье: Шиг-Алея от
них сводит и назначает туда его, князя Семена, намест-
ником, а потому звал их в Свияжск для присяги. Казанцы
изъявили готовность, действительно лучшие люди стали
приезжать для присяги в Свияжск, а в Казань прибыл
стрелецкий голова Черемисинов с толмачом и начал от-
бирать присягу от народа. Уже в Казани делались приго-
товления к приему наместника и его свиты; уже намест-
ник прислал свой обоз под прикрытием некоторого числа
196
детей боярских, казаков и 72 пищалей, а сам он двинулся
к Казани с войском, с воеводами Иваном Шереметевым,
князем Серебряным, князем Ромодановским и готовился
мирно, торжественно вступить в Казань. Вдруг все изме-
нилось. Когда воеводы приблизились, казанцы поспешно
затворяли городские ворота, хватали оружие и занимали
стены. Русская летопись приписывает эту внезапную пе-
ремену трем вельможам казанским, князьям Исламу и
Кебеку и мурзе Алик ею. Они были в числе захваченных
Шиг-Алеем противных ему вельмож. Но воеводы оплоша-
ли, поверили их уверениям и позволили им наперед себя
ехать в город. А эти люди, прискакав в город, начали
кричать, что русские хотят побить весь народ, о чем они
будто слышали от самого Шиг-Алея и его Касимовских
татар. Это была искра, брошенная в порох. И без того
наиболее ревностные казанские мусульмане, возбуждае-
мые своими муллами, с ненавистью смотрели на водво-
рявшееся у них господство христианской Москвы, когда-
то покорной татарской данницы. При таком настроении
понятно, что нелепая весть о предстоящем избиении под-
няла весь город и он встал как один человек. Тщетно
воеводы вступали в переговоры, уговаривали казанцев не
верить лихим людям и предлагали дать новую присягу.
Постояв дня полтора около стен, воеводы воротились в
Свияжск и медлили начать военные действия в ожидании
указа. Захваченных прежде казанских вельмож они поса-
дили в тюрьмы, но некоторые из них успели спастись
бегством. А казанцы не только задержали пришедших с
обозом детей боярских и казаков, но потом и перебили
их. Чтобы добыть себе царя, они послали в Ногайские
улусы и взяли оттуда астраханского царевича Едигера.
Этот Едигер, по-видимому, незадолго до того некоторое
время находился в России в числе татарских служилых
князей и участвовал в походе на Казань 1550 года, следо-
вательно был знаком с московскими порядками и опытен
в войсковом деле J33).
Весна 1552 года была временем испытания для Мос-
ковского правительства. После измены и восстания Ка-
занских татар с той стороны приходили все неутешитель-
ные известия. Так Горная черемиса, подущаемая казан-
цами, отложилась от Москвы и снова перешла на их
сторону. Неприятели уже имели несколько удачных
встреч с москвитянами и истребили несколько русских
197
отрядов. Московская стража, расставленная на перевозах
по Вятке и Каме, не устерегла царевича Едигера: он
успел переправиться через Каму, благополучно пришел в
Казань и сел на ее престоле. В то же время в войске,
занимавшем Свияжск, открылась сильная цынготная бо-
лезнь, от которой много умирало людей. К вящему горю,
царю и митрополиту донесли, что в этом войске свиреп-
ствует ужасный разврат, вследствие скопившегося там
большого числа освобожденных из Казани пленниц; что
многие даже предаются содомскому греху и, кроме того,
бреют бороды, чтобы нравиться женщинам. Против тако-
го бедствия царь и митрополит немедленно приняли
меры. В соборном Успенском храме отслужили торже-
ственное молебствие, освятили воду над мощами святых;
после чего отправили в Свияжск архангельского прото-
попа Тимофея, с святою водою для окропления города и
с посланием к его жителям от митрополита Макария. В
сем послании митрополит увещевал воинов крепко сто-
ять за веру, блюсти чистоту душевную и телесную, избе-
гать «пустотных бесед» и «срамных словес», блуда и
содомии, а также не «класть бритву на брады своя»,
«понеже сие дело есть Латынския ереси». Этими грехами
послание объясняло постигшие нас неудачи и болезни и
грозило царскою опалою и церковным отлучением, если
люди не покаятся и не исправятся.
Между тем в Москве шли деятельные приготовления
к большому походу. В созванной царем усиленной бояр-
ской думе много было разных речей о том, идти ли
самому государю. Некоторые советовали ему остаться,
чтобы беречь государство от Крымской орды и от ногаев;
но царь склонился на сторону противного мнения и ре-
шил лично вести рати на Казань. Всеми овладела мысль,
что это должен быть последний поход, что пора покон-
чить с таким вероломным и непримиримым врагом. На-
чальство над ратями царь распределил таким образом:
воеводою большого полка назначил князя Ивана Федоро-
вича Мстиславского, а товарищем ему князя Михаила
Ивановича Воротынского; передовой полк поручил кня-
зьям Ивану Турунтаю-Пронскому и Димитрию Хилкову;
сторожевой — князю Василию Серебряному да Семену
Шереметеву; правую руку — князьям Петру Щенятеву и
Андрею Курбскому; левую руку — князю Димитрию Ми-
кулинскому и Димитрию Плещееву. В своем собственном
198
полку он поставил воеводами князя Владимира Воротын-
ского и Ивана Шереметева. Кроме того, он призвал вновь
Шиг-Алея с его вспомогательным отрядом Касимовских
татар. В это время по просьбе Шиг-Алея царь отдал ему в
жены известную казанскую царицу Суюнб.еку, вдову его
брата Еналея и Сафа-Гирея. По всей вероятности, царь
пристроил таким образом Суюнбеку, чтобы не выпускать
ее из Московского государства, ибо отец ее ногайский
мурза Юсуф прислал к царю с просьбою отпустить его
дочь-вдову в ее родные улусы. Обидеть простым отказом
и возбудить против Москвы сильного ногайского мурзу
царь не хотел, а отвечал ему, что она уже сделалась
женою Шиг-Алея. Сей последний, хорошо знавший Ка-
занскую страну, не советовал Иоанну вести войну в лет-
нюю пору, ссылаясь на леса, озера и болота, и говорил,
что зимою там удобнее воевать, когда все пути свободны.
Но государь отвечал, что было бы слишком долго медлить
до зимы, что война уже началась, большой наряд и запа-
сы уже отправлены Волгою к Свияжску, что в Божьей
воле и непроходимые места сделать проходимыми. Впро-
чем, мы видели, как в предыдущие оба похода Иоанн был
обманут расчетом на зимнее время.
Рано утром 16 июня 1552 года Иоанн простился с
своею супругою Анастасией, в то время беременной,
помолился в Успенском соборе, взял благословение у
митрополита и, сев на коня, выступил в поход, по направ-
лению через Коломну в Муром, а оттуда к Свияжску.
Москву он поручил охранять брату своему Юрию и мит-
рополиту Макарию. В селе Коломенском была первая
остановка для обеда. В селе Острове был первый ночлег.
Но тут вдруг прискакал один станичник гонцом из Путив-
ля с известием о скором приходе Крымской орды на
Северскую или на Рязанскую украйну. То, чего опаса-
лись в Москве и на что указывали люди, советовавшие
отложить поход до зимы, по-видимому, оправдалось, т. е.
приходилось зараз воевать с Казанью и с Крымом.
Вести о крайней опасности, грозившей Казанскому
царству, распространились по мусульманским странам и
производили в них сильное впечатление. Турецкий сул-
тан, знаменитый Солиман Великолепный, принял близко
к сердцу эти вести и, будучи сам не в состоянии воевать
Москву по ее отдаленности, старался вооружить против
нее все татарские орды восточной и южной России. Он
199
посылал грамоты в Астрахань и к ногаям, призывая их
соединиться с Крымским ханом против москвитян. Но
Астрахань в то время была бессильна; ногаи, разделен-
ные между разными князьями, не были способны к друж-
ному и быстрому образу действий. Только новый крым-
ский хан Девлет-Гирей, племянник и преемник Саип-
Гирея, посаженный на престол Солиманом, показывал
усердие к исполнению его воли и получил от него на
помощь пушки и янычар. Он рассчитывал напасть на
южные Московские пределы в то время, когда царь с
главными силами находился уже далеко на востоке, и,
угрожая самой Москве, думал отвлечь русских от Казани.
Но расчет его оказался ошибочным и замедление русско-
го похода на сей раз было кстати — наши главные силы
только начали свое выступление. По-видимому, и само
это замедление произошло в связи с опасением или пред-
видением Крымского набега.
Получив весть о крымцах, Иоанн продолжал свой
поход к Коломне; в то же время он велел полкам спешить
к Оке, занять главные переправы и приготовиться к бою.
В Коломну к нему прискакал гонец из Тулы с известием,
что крымцы показались около сего города, но не в боль-
шом числе. Царь не медля двинул туда из Каширы пра-
вую руку с князьями Щенятевым и Курбским, от Рости-
славля (Рязанского) передовой полк с Турунтаем-Прон-
ским и Хилковым, от села Колычева (близ Коломны)
часть большого полка с князем Михаилом Воротынским,
а за ними и сам готовился идти с остальными войсками.
Распоряжения эти оказались удачны, ибо через день при-
скакал гонец с известием, что Крымский хан со всею
своею силою, с турецкими пушками и янычарами осадил
Тулу; когда же узнал о присутствии московских полков
на берегах Оки, остановился и повернул назад, но чтобы
не прийти в Крым с пустыми руками, он хотел по край-
ней мере взять и разграбить стоявший на его дороге
украинный город Тулу. 22 июня Девлет-Гирей весь день
приступал к городу и стрелял по нему калеными ядрами,
от которых во многих местах произошел пожар, а яныча-
ры пытались влезть на стены. В Туле тогда оставалось
мало военных людей, потому что большая часть ушла в
Казанский поход, но воевода князь Григорий Темкин
мужественно встречал нападение; горожане вместе с во-
енными людьми стояли на стенах и храбро отражали
200
приступы. На следующий день осажденные увидали вда-
ли облако пыли и догадались, что идет помощь от царя.
Воодушевленные тем, они сделали отчаянную и удачную
вылазку, в которой принимали участие даже женщины и
дети. В следующую ночь стража татарская донесла хану о
приближении большого русского войска. Он подумал, что
сам Иоанн пришел с главными силами и обратился в
бегство. Подошедшие поутру князья Щенятев и Курб-
ский уже не застали татар под Тулою: им пришлось
встретить и поразить только те отряды, которые были
распущены в загоне и возвращались к Туле, не зная о
бегстве хана. Затем некоторые московские воеводы пус-
тились в погоню за ханом, нагнали его и побили на речке
Шивороне. В этих стычках не только было отбито назад
много русского полону, но и захвачены самый обоз ханс-
кий со множеством телег и верблюдов и его турецкие
пушки. Так неудачно окончилось предприятие Девлет-
Гирея и так счастливо начался третий и последний поход
Иоанна на Казань. Радостные вестники поскакали из
Коломны от царя на Москву к царице и митрополиту, а
также в Свияжск к стоявшим там воеводам.
Покончив с Крымским набегом, Иоанн устраивал в
Коломне дальнейшее движение своих полков на Казань.
Но тут обнаружился вдруг ропот в некоторых частях
войска, а именно: новгородские дети боярские били че-
лом государю, что они уже сослужили государеву службу
в походе на крымцев, а теперь их посылают в дальний
путь, под Казань, где придется долго стоять. Волнение,
вызванное такою просьбою, было опасно, ибо могло рас-
пространиться и на другие части войска. Государь или
его умные советники нашлись: велено было составлять
списки тем, кто желает остаться и кто хочет идти под
Казань; последних государь будет жаловать, заботиться
об их прокормлении, а также награждать их поместьями.
Когда дошло до переписи, то несогласных почти не ока-
залось: все изъявили охоту идти за государем. Кроме
надежды на царские награды и пожалования, очевидно,
тут подействовало и общее одушевление, которое тогда
овладело русским народом при мысли покончить с искон-
ным хищным врагом своей народности и православной
веры. Со времени Куликовской битвы борьба с татарами
201
приобрела на Руси значение крестовых походов и пользо-
валась наибольшим народным сочувствием.
Часть войска, именно большой полк, передовой и
правую руку государь послал на восток чрез Рязанскую
область и Мещеру; а с остальными полками сам пошел из
Коломны на Владимир-Залесский и Муром. Во Владимире
в Рождественской обители он молился над гробом своего
святого предка Александра Невского, а в Муроме — над
мощами князя Петра и княгини Февронии. Во Владимире
встретил его протопоп Тимофей с известием, что в Сви-
яжске он с местными священниками совершил крестный
ход вокруг города и кропил святою водою по всему
городу, после чего свирепствовавший там мор утих. В
Муроме царь получил от митрополита Макария простран-
ную грамоту, в которой тот вместе со всем освященным
собором посылал царю и всему воинству благословение
на брань с врагами и напоминал ему подвиги его пред-
ков. В Муром он вызвал подручника своего касимовского
хана Шиг-Алея и отправил его с частью войска на судах
Окою и Волгою. Сам же переправил полки за Оку, и в
половине июля двинулся далее к Свияжску сухим путем,
выслав вперед легкий конный отряд или так называемый
яртоул под начальством князей Шемякина и Троекурова;
а за ними послал посошных людей, которые должны
были наводить мосты на речках и на ржавцах и вообще
приуготовлять пути царю и бывшему с ним войску, т. е.
собственной царской дружине, сторожевому полку и ле-
вой руке. Во время пути к Иоанну присоединились неко-
торые служилые князья и мурзы с Городецкими (Каси-
мовскими) и Темниковскими татарами и с Мордвою. Этот
путь пролегал то густыми лесами, то дикими полями;
множество лосей и всякой дичи в лесах и обилие рыбы в
реках представляли войску средства пропитания во вре-
мя похода. Не доходя немного реки Суры, с царским
войском сблизились помянутые выше полки, шедшие
южнее и заслонявшие его от внезапного нападения за-
волжских или ногайских татар, которого по обстоятель-
ствам того времени можно было опасаться. Переправясь
за Суру, русские полки вступили в землю чуваш и Гор-
ных черемис. Уже прежде по пути встречали царя гонцы
от свияжских воевод с вестями об удачных поисках над
возмутившимися Горными черемисами и о новом приве-
дении их в покорность. Теперь же при виде великой
202
русской рати местные черемисы, чуваши и мордва пока-
зывали даже преданность Московскому царю; старшины
их приходили к нему с поклонами, приносили хлеб, мед,
быков и говядину частью в дар, а частью продавали;
воины, долгое время впроголодь питавшиеся охотою, с
радостью ели черемисский хлеб, который показался им
теперь вкуснее родных калачей, по замечанию одного
участника похода (князя Курбского).
Когда государь приблизился к Свияжску, навстречу
ему вышли с прибывшими наперед, Волгою, отрядами
воеводы князь Александр Горбатый, Семен Микулин-
ский, Петр Серебряный, Данило Романович Юрьев, Фе-
дор Адашев и др. Кроме русского войска тут было и
ополчение, вновь избранное из черемис, чуваш и мордвы,
13-го августа Иоанн вступил в город, молился в храме
Рождества Богородицы, а затем расположился станом на
лугу под Свияжском. Воины праздновали окончание сво-
его долгого и утомительного похода и наслаждались изо-
билием съестных припасов, которые были привезены Вол-
гою на судах вместе с пушками и военными снарядами. В
Свияжск приехало и много купцов с товарами, так что
всего можно было достать.
Прежде нежели приступить к осаде Казани, царь пы-
тается увещаниями склонить ее к покорности. Для этого
Шиг-Алей посылает от себя грамоту к Едигеру-Махмету,
происходившему с ним из одного рода (Кучук-Магомето-
ва), а Иоанн отправляет грамоты к куль-шериф-молле и
ко всем казанцам, требуя от них, чтобы исправили свои
вины и били бы ему челом. Эти грамоты казанцы остави-
ли без ответа, а Едигер отвечал потом хану Шиг-Алею
бранным посланием с хулою на Русского царя и называл
хана предателем за то, что, будучи мусульманином, слу-
жит христианам.
16 августа русские войска начали постепенно пере-
правляться на луговую сторону Волги и выгружать из
судов пушки и всякие военные запасы, а спустя неделю
они уже обступили Казань. Около того времени один из
казанских вельмож, именно Камай-мурза, тайком ушел
из города со своими близкими и передался Иоанну. Этот
человек оказался очень полезен русским своею опытнос-
тью и своими сведениями. От него царь, между прочим,
узнал, что казанцы собрали большие запасы продоволь-
ствия и приготовились к отчаянной защите, что во главе
203
самых упорных противников Москвы, кроме Едигера,
стоят кул-шериф-молла и кадий, Зейнеш ногайский, кня-
зья (беки) и мурзы Чапкунь, Ислам, Аликей, Кебек, Дер-
быш, Япанча и пр. Всего войска для своей обороны ка-
занцы собрали от 50 до 60 тысяч. В том числе находилось
около 2500 всадников, присланных на помощь из Ногай-
ской орды, и несколько вспомогательных отрядов, на-
бранных между Луговыми черемисами и другими народа-
ми Казанского царства. Кроме того, почти все казанские
граждане и духовные лица также взялись за оружие.
Едигер довольно умно распорядился своими силами. От-
борную половину войска он оставил в городе для оборо-
ны стен, а другую половину и преимущественно конницу
скрытно расположил на некотором расстоянии от города,
в лесных засеках для того, чтобы действовать в тыл
осажденных; эта внешняя часть войска находилась под
начальством храброго наездника Япанчи.
Город Казань расположен на левой, луговой стороне
Волги; он отделен от этой реки низменной полосой, име-
ющей верст шесть или семь в ширину, и возвышается на
холмистом берегу речки Казанки, впадающей в Волгу, в
углу, который заключается между этим берегом и Була-
ком; последним именем называется тенистый проток, иду-
щий из озера Кабана в Казанку. Крутые берега Казанки
и Булака, с трех сторон огибающие город, представляли
естественную его защиту, а с четвертой стороны там, где
простиралось так называемое Арское поле, проведен был
глубокий ров с валом. Стены города сделаны из широких
дубовых срубов, набитых землею, и местами вооружены
пушками и пищалями. Самую вершину угла, образуемого
Казанкою и Булаком, занимал особо огражденный цар-
ский двор с несколькими высокими каменными мечетя-
ми, в которых находились ханские гробницы. Тут же на
Казанку выходили двое городских ворот, а именно: Му-
ралеевы и Элбугины, а на Булак — Тюменские; со сторо-
ны Арского поля шли ворота: Арские, Царевы, Ногайс-
кие, Крымские и Аталыковы.
Русские полки окружили Казань в таком порядке. Со
стороны Волги на так называемом Царевом лугу располо-
жились станом сам Иоанн и его двоюродный брат Влади-
мир Андреевич с царским отборным полком, состоявшим
преимущественно из детей боярских, которые представ-
ляли лучшую и наиболее исправно вооруженную конни-
204
цу. Впереди его по Булаку, т. е. ближе к городу, стала
левая рука, на устье Булака сторожевой полк, а за Казан-
кой против помянутой верхней части города расположи-
лась правая рука. В противоположной ей стороне, т. е. на
Арском поле, от Булака стал большой полк; за ним далее
к реке Казанке — передовой; а на берегу Казанки связью
между этим полком и правой рукой служил легкий воен-
ный отряд, или яртоул. Первое столкновение произошло
в то время, когда русские двинулись занимать свои места
на Арском поле. Навели мосты через тенистый Булак; по
ним первый пошел передовой яртоульный отряд, заклю-
чавший тысяч семь конницы и пеших стрельцов под
начальством князей Пронского и Львова. Доселе город
казался пустым; никого не было ни видно, ни слышно:
так притаились его защитники. Но в ту минуту, когда
русский отряд, перейдя Булак, стал подниматься на высо-
кий холм, лежавший между городом и озером Кабаном,
отворились городские ворота (вероятно, Аталыковы) и
толпа конных и пеших татар бросилась на наш отряд.
Сей последний вначале было замешался от неожиданного
удара, но меж тем успела перейти Булак остальная часть
яртоула, которым начальствовали князья Шемякин и Тро-
екуров; по приказу государя (а без этого приказа было
запрещено вступать в битву) они подкрепили сражав-
шихся детьми боярскими и стрельцами, и неприятель с
большим уроном был отброшен в город. После того пол-
ки постепенно заняли назначенные им места.
Осада началась по всем правилам русского осадного
искусства того времени. Главным правилом этого искус-
ства было тесное обложение города, так чтобы никто не
мог ни войти, ни выйти из него. Для сего осаждающие
копали кругом ров и вал; на удобных возвышенных пунк-
тах, особенно против городских ворот, ставили пушки,
закрытые турами, т. е. большими плетенками из хворос-
та, наполненными землею, а места низменные забирали
тыном, или частоколом. Поэтому царь заранее распоря-
дился, чтобы всякий человек в его войсках приготовил по
бревну для тына, а всякий десяток сделал по одному туру.
Артиллерия наша, или наряд, состояла из больших осад-
ных пушек (дел) и из пищалей. Осадные пушки были,
собственно, мортиры, бросавшие в крепость большие ка-
менные ядра и потому называвшиеся «верховыми»; были
и меньшего размера, но очень длинные, которые стреля-
205
ли калеными ядрами и зажигали дома, почему именова-
лись «огненными». Под словом «пищаль» разумелась, соб-
ственно, малая пушка, или большое крепостное ружье,
стоявшее на стенке, длиною достигавшее сажени и бо-
лее. Такая пищаль называлась «затинная»; она стреляла
железными ядрами. Самые легкие пищали носились на
ремне за плечами и назывались «рушницами», потом
«ружьями»; из них стреляли с сошек; ими вооружены
были стрельцы. Число осадных пушек и больших пища-
лей, выставленных против Казани, простиралось до 150.
Затем Иоанн имел у себя немецких инженеров, прозван-
ных у нас «размыслами», которые могли делать подкопы
под крепость и взрывать стены. Все число осадного рус-
ского войска с вспомогательными отрядами инородцев,
по летописям, простиралось до полутораста тысяч.
За первою помянутою вылазкой казанцев последовал
целый ряд других, так что устройство туров вокруг горо-
да и вооружение их пушками сопровождалось частыми
битвами; обыкновенно пока одна часть рати трудилась
над этим делом, другая часть в то время отбивала нападе-
ние татар, старавшихся мешать осадным работам. Но
мало-помалу работы были окончены; почти против каж-
дых городских ворот со стороны осаждавших воздвигну-
ты были орудия, закрытые турами и защищенные стрель-
цами и казаками, которые впереди их вырыли для себя
ровики, или шанцы. Около городских стен на устье Була-
ка стояла каменная баня, называвшаяся Даирова; ее за-
хватили русские казаки и сделали из нее род форта для
действия против осажденных. Когда осадные работы
были окончены, русские орудий начали усердно обстре-
ливать город, и хотя по своему тогдашнему несовершен-
ству сравнительно мало причиняли вреда неприятелю,
однако держали его в страхе и производили пожары.
Осажденные отвечали из своих пушек и пищалей, а так-
же из луков, но еще с меньшим успехом. Зато в это
время обнаружилась для них вся польза от войска, остав-
ленного вне города и расположенного в лесных засеках.
Русские полки, оградив себя турами, частоколами и рва-
ми со стороны крепости, имели открытый тыл, и вот
начались частые нападения на них с тыла из соседних
лесов: из Арского леса нападала конница Япанчи, а из
лесов на правой стороне реки Казанки приходила Луго-
вая черемиса. Эти нападения извне обыкновенно сопро-
206
вождались вылазками изнутри города. Для сего, по свиде-
тельству современника (князя Курбского), между внут-
ренними и внешними защитниками был условлен извест-
ный знак. А именно: осажденные выносили большое му-
сульманское знамя на башню или на какой-нибудь дру-
гой возвышенный пункт и начинали им махать; тогда
скрытые в лесах татары устремлялись на русские осад-
ные линии извне, и в то же время из городских ворот
производилась вылазка осажденных. Однажды во время
подобного нападения Япанчи казанцы сделали из города
такую дружную и внезапную вылазку, что едва не завла-
дели большим русским нарядом, и только после крово-
пролитной сечи были отбиты. Около трех недель продол-
жались эти внешние нападения, которые держали рус-
ские войска в постоянной тревоге и тем до крайности их
утомляли; конники наши не смели отдаляться далеко от
лагерей, а потому не могли добывать достаточно травы
для корма коней. Наконец, Иоанн созвал воевод на совет,
что предпринять. На этом совете придумали следующую
умную меру: русское войско также разделить на две
части; одну часть, большую, оставить для продолжения
осады, а другую, меньшую, выставить против Япанчи.
Вторую часть составили из 30 тысяч конницы и 15 тысяч
пеших стрельцов и казаков. Общее начальство над нею
царь вверил доблестному князю Александру Горбатому-
Шуйскому, и он не замедлил оправдать это назначение
полным успехом.
Горбатый с своим войском спрятался в закрытом мес-
те. Татары, вышедши из лесу на Арское поле, по обыкно-
вению сперва ударили на стражу, охранявшую русские
обозы. По заранее условленному плану сторожевые отря-
ды отступили к самым шанцам; татары погнались за ними
и уже начали «водить круги и гарцовать» перед шанцами,
осыпая их частыми стрелами, как дождем. Вдруг перед
ними появляется скрытая доселе часть русского войска и
отрезывает им путь отступления к лесу. Татары принуж-
дены вступить в неравный бой, который окончился их
полным поражением. Взятых при сем в плен царь велел
привязать к кольям, перед шанцами, чтобы они, под угро-
зою смерти, умоляли казанцев сдать город. Но осажден-
ные в ответ на эти мольбы пустили в пленников тучу
стрел, говоря: «лучше умереть вам от наших мусульман-
ских рук, чем от рук гяуров необрезанных». Спустя три
207
дня Иоанн послал князей Александра Горбатого и Семе-
на Микулинского разорить и самую лесную засеку, где
успели собраться разбитые татары и откуда уже замыш-
ляли новые нападения. А затем воеводы должны были
идти на Арский городок, отстоящий на 56 верст от Каза-
ни. Поручение это Горбатый и Микулинский исполнили
также с полным успехом. Засека была укреплена остро-
гом, т. е. срубами, засыпанными землей, а также свален-
ными деревьями, и притом шла между великими болота-
ми. Однако эта укрепленная засека была скоро взята и
уничтожена, после чего войско два дня шло до Арского
городка, который нашло пустым, потому что жители его
разбежались. Этот поход совершался по стране, обиль-
ной хлебом, скотом и всякими плодами; ибо там находи-
лись частые загородные дворы и села казанских вель-
мож. Кроме съестных припасов русские нашли там цен-
ные шкуры зверей, особенно куниц и соболей, а также
большое количество меду. Через десять дней отряд воро-
тился со множеством пленных из женщин и детей, с
стадами скота и с богатыми запасами всякого продоволь-
ствия; в войске явилось вдруг изобилие и дешевизна, так
что корову можно было купить за 10 денег московских.
Опасность и тревога со стороны Арского леса были та-
ким образом уничтожены, но нападения Луговой череми-
сы с другой стороны продолжались; впрочем, по своей
силе и значению они не могли равняться с побитыми
наездниками Япанчи.
Был уже сентябрь месяц, и наступила дождливая по-
года, весьма неблагоприятно действовавшая на здоровье
и бодрость войска, тем более, что окрестности Казани и
без того изобилуют болотистыми сырыми местами. Такое
обилие дождя русское суеверие приписывало даже
сверхъестественному началу или чародейству. По словам
того же современника, казанские старики-колдуны и ста-
рые бабы-колдуньи при восходе солнца являлись на сте-
нах города и с воплем произносили какие-то сатанинские
слова, непристойно вертясь и махая своими одеждами на
христианское войско: тотчас поднимался ветер, нагонял
облака и начинался проливной дождь. Вера в такое чаро-
действо вызвала следующую меру: по совету благочести-
вых людей царь послал наскоро в Москву за Животворя-
щим крестом, заключавшим в себе частицу древа, на
котором был распят Спаситель. Посланные в четыре дня
208
на вятских быстроходных корабликах достигли Нижнего
Новгорода, а отсюда поскакали в Москву на переменных
подводах, и таким образом в короткое время привезли
святыню. Царские священники соборне освятили воду
Животворящим крестом, обходили лагеря и кропили их
святою водою. Вскоре после того настала ясная погода.
Между тем иноземные размыслы делали свое дело,
т. е. вели подкопы. Главный подкоп заложен был со сто-
роны Булака и направлен под стену между воротами
Тюменскими и Аталыковыми. В то же время возник воп-
рос, откуда осажденные берут воду, будучи отрезаны от
реки Казанки. Царь призвал к себе мурзу Камая и от
него узнал, что около Муралеевых ворот и берега Казан-
ки есть ключ, куда жители ходят за водою подземельем
или тайником. Стоявшие в той стороне воеводы стороже-
вого полка, по приказу государя, пытались перекопать
этот тайник сверху, но не могли по твердости грунта;
наконец узнали, что он пролегает близ Даировой бани,
занятой казаками. Государь поручил Алексею Адашеву и
размыслу заложить подкоп из бани под тайник, затем
велел сему размыслу оставить это дело своим ученикам, а
самому продолжать главный подкоп. Когда был готов
подкоп под тайник, в него вкатили одиннадцать бочек
пороху и взорвали. Этим взрывом тайник был совершен-
но уничтожен; часть соседней стены обрушилась, камни
и бревна высоко взлетели на воздух и при падении своем
побили много казанцев. Уныние распространилось в го-
роде, лишенном воды. Однако не думали о сдаче и начали
в разных местах копать, ища воды; докопались только до
одного смрадного источника, откуда и брали воду, хотя
от этой воды люди пухли и умирали.
Осаждавшие все ближе и ближе подвигали свои туры,
а вместе с ними пушки, и беспрестанно били ядрами по
городу; некоторые ворота были уже сбиты; но осажден-
ные возводили за ними новые бревенчатые и дощатые
укрепления, засыпанные землею, или так называемые
тарасы. Не ограничиваясь устройством туров, государь
велел своему дьяку Ивану Выродкову, по-видимому све-
дущему в строительном деле, приготовить на Арском
поле подвижную башню в шесть сажен вышины. Эту
башню придвинули к Царевым воротам; на ней постави-
ли 10 больших полуторасаженных и 50 затинных пища-
лей. Так как она была выше городских стен, то стрельцы
209
открыли с нее жестокий огонь вдоль улиц и стен, убивая
много народу. Осажденные копали себе под воротами и
под стенами земляные норы, куда и укрывались от выст-
релов, а потом выползали, как змеи, делали вылазки и
резались с ожесточением. Осаждавшие, наконец, уже так
близко придвинули свои туры, что только один городской
ров отделял их от стен; борьба принимала все более
кровопролитный и упорный характер. Иоанн время от
времени объезжал полки, осматривал туры, навещал и
жаловал раненых воевод и благочестивыми словами под-
держивал мужество воинов, бившихся против врагов пра-
вославной веры. Однажды русские подкопами взорвали
тарасы, поставленные за Царевыми воротами, причем
бревнами побили много народу, и ужас распространился
в городе. Пользуясь этим моментом, в некоторых местах
русское войско устремилось вперед и заняло разные баш-
ни, мосты и ворота. Некоторые воеводы уже просили
царя о повелении сделать общий приступ, но Иоанн ду-
мал, что время решительного удара еще не приспело, и
велел отступить. Впрочем, часть башен и ворот осталась в
руках русских; татары не медля воздвигли против них
срубы, засыпанные землею.
Иоанн ждал главного подкопа. Когда тот был почти
окончен и в него вкачено 48 бочек пороху, царь велел
готовиться к общему приступу и сделал все важные рас-
поряжения. 30 сентября (1553 года) он приказал на-
полнять городские рвы лесом и землею и устраивать
многие мосты, а в стены усиленно бить из больших
пушек, так что в разных местах стены были сбиты почти
до основания. Собственно, для приступа Иоанн отобрал
часть войска из простых ратных людей, из боярских
детей, казаков и стрельцов. Казаками начальствовали их
атаманы, стрельцами — их головы, а ратным людям каж-
дой сотне был назначен голова из опытных боярских
детей. Этим передовым отрядам воеводы должны были
помогать людьми из своих полков, причем каждому вое-
воде назначено занять свое место против определенных
заранее ворот и проломов. А чтобы во время приступа не
подошла осажденным помощь извне, из соседних лесов, а
также чтобы отрезать бегство из города, поставлена вез-
де крепкая стража: на Арском поле, на дорогах Арской и
Чувашской поставлены Шиг-Гирей с касимовскими кня-
зьями и мурзами, князь Федор Мстиславский с своим
210
полком и Горная черемиса; на дороге Ногайской постав-
лены князья Оболенский и Мещерский с своими отряда-
ми, на Галицкой, за рекой Казанкой, князья Ромодановс-
кий и Зоболоцкий; там же за Казанкой от Луговой чере-
мисы оберегали с царскими дворянами головы Воротын-
ский и Головин. Часть войска, кроме того, оставлена
была при государе, как его охрана и как главный запас
(резерв). Взрыв большого подкопа должен был послужить
сигналом для начала приступа. Готовясь к решительному
делу, Иоанн еще раз пытается склонить казанцев к доб-
ровольной сдаче с обещанием помилования, если выдадут
главных изменников; для этих переговоров он выбрал
мурзу Камая. Но казанцы дали единодушный ответ: «Не
бьем челом; Русь уже на стене и в башнях; но мы поста-
вим другую стену. Или все помрем, или отсидимся».
2 октября, в воскресенье, на заре, перед самым при-
ступом, государь, облеченный в юмшан, т. е. в боевую
броню, слушал божественную литургию в своей полотня-
ной церкви и усердно молился. Перед восходом солнца,
когда дьякон, читая Евангелие, возгласил: «и будет едино
стадо и един пастырь», раздался сильный гром и задро-
жала земля. То взорвали подкоп; часть городской стены с
бревнами, землею и людьми высоко взлетела на воздух и
потом обрушилась, покрыв множество народа под разва-
линами. Царь вышел к дверям, посмотрел на действие
подкопа и потом продолжал слушать литургию. Во время
чтения ектении, когда дьякон произнес слова: «и покори-
те под нозе его всякого врага и супостата», последовал
второй взрыв, еще более ужасный, чем первый; часть
стены опять взлетела на воздух, многие ее защитники
разорваны на куски. Тогда русское воинство со всех
сторон устремилось на город с кликом: «с нами Бог!»
Татары, призывая Магомета на помощь, подпустили рус-
ских к самым стенам и вдруг осыпали их множеством
камней из орудий и тучею стрел из луков. Когда же
русские приставили лестницы и полезли на стены и на
башни, их начали обливать кипятком и скатывать на них
бревна. На самих стенах татары, на сей раз не прятавши-
еся за укреплениями, вступили в жестокий рукопашный
бой. Уже два раза ближние бояре посылали к царю вест-
ников, призывая его явиться для одобрения полков. Но
Иоанн дождался окончания литургии, и тогда, съев кусок
просфоры и взяв благословение у своего духовника, бла-
211
говещенского священника Андрея, пошел из церкви. «Бла-
гословите и простите за православие пострадать; а вы
нам молитвою помогайте», — сказал он духовенству, сел
на коня и выехал к своему царскому полку. В эту минуту
русские знамена уже развевались на стенах казанских.
Уже наше войско ворвалось в город со стороны Арс-
кого поля. Татары покинули стены; теснимые русскими,
они, со своим царем Едигером во главе, отступали к
верхней части города, т. е. к царскому двору, продолжая
отчаянно биться копьями и саблями; а где по тесноте не
могли действовать этим оружием, там резались ножами,
хватая противников за руки. Но тут ряды нападающих
вдруг стали таять. Открывшаяся перед ними внутрен-
ность города с его богатствами, т. е. гостиные дворы и
лавки, наполненные разными азиатскими товарами, и
дома богатых людей, изобилующие золотом, серебром,
коврами, дорогими каменьями и мехами, соблазнили мно-
гих русских воинов: они оставили битву и бросились на
грабеж. Многие малодушные и трусы, притворившиеся
мертвыми или ранеными еще во время самого приступа,
теперь вскочили на ноги и присоединились к грабителям.
Когда весть о том распространилась до русских обозов,
оттуда прибежали кашевары, конные пастухи, даже воль-
ные торговцы и устремились на корысть. Пока храбрые в
течение нескольких часов бились с татарами, некоторые
«корыстовники» успевали по два и по три раза отнести
свою добычу в лагерь и опять прибежать в город. Заме-
тив, что число истинных воинов осталось невелико и те
очень утомлены битвою, татары собрались с силами,
дружно ударили на нападающих и в свою очередь потес-
нили их назад. Князь Михаил Воротынский послал к
государю просить подкрепления. В эту минуту, увидев
отступление наших, корыстовники испугались и обрати-
лись в бегство; многие из них не попали в ворота, а
начали скакать через стены с криком: секут! секут! Видя
бегство своих из города, Иоанн побледнел и смутился: он
думал, что уже все войско наше отбито и приступ окон-
чился поражением. Но окружавшие его опытные в рат-
ном деле бояре («мудрые и искусные сигклиты», как
выражается Курбский) велели водрузить самую большую
хоругвь близ Царевых городских ворот, взяли Иоаннова
коня за узду и поставили его под хоругвию; а половине
двадцатитысячного царского полку велели сойти с коней
212
и идти в город на помощь сражавшимся. Часть бояр
также сошла с коней с своими детьми и сродниками и
поспешила на сечу. Эта свежая помощь тотчас повернула
битву опять в нашу пользу. Татары снова отступили к
царскому двору и большим мечетям, где к ним присоеди-
нились духовные сеиты и муллы, с куль-шериф-моллою
во главе, которые почти все пали в этой отчаянной резне.
Едигер с остатком дружины заперся на своем укреплен-
ном дворе и еще часа полтора оборонялся в нем. Наконец
русские вломились и в это последнее убежище. Тут на
одной стороне двора они увидали толпу прекрасных жен-
щин в белых одеждах, а в другом углу собрался остаток
татар около своего хана: они думали, что русское войско
прельстится женщинами и их нарядами и прежде всего
бросится забирать их в плен. Но русские пошли прямо на
татар. Тогда они взвели своего царя Едигера на башню и
просили на минуту остановить сечу. Просьба их была
услышана. «Пока наш юрт стоял и в нем был царский
престол, мы обороняли его до последней возможности;
ныне отдаем вам царя здравым: ведите его к своему
царю! А оставшиеся из нас идем на широкое поле испить
с вами последнюю чашу». Выслав Едигера с одним кара-
чием, или вельможею, по имени Зейнеш, и двумя имилде-
шами (царскими молочными братьями), татары начали
частию пробиваться в Елбугины ворота, а большей час-
тью прыгать со стен и собираться на берегу Казанки.
Стоявшие с этой стороны воеводы открыли по ним огонь
из пушек. Татары бросились берегом вниз по реке, потом
остановились, сбросили с себя лишнюю одежду, разулись
и пошли вброд через реку. Их оставалось еще тысяч пять,
и притом самых храбрых. Русские, стоявшие на стенах,
видели, что татары уходят, но остановить их не могли,
ибо в этом месте были большие стремнины. Молодой
воевода, князь Андрей Михайлович Курбский, первый
пустился в погоню, собрав вокруг себя сотни две или три
всадников. Он перешел реку и раза три храбро врубался
в густую толпу татар, но в четвертый раз упал и вместе с
раненым конем своим и сам весь израненный потом
замертво был поднят своими; только крепкая кольчуга
охранила его от смерти. На помощь всадникам подоспел
родной брат князя Курбского, он тоже несколько раз
врубался в толпу татар; подоспели некоторые другие вое-
воды, которые били неприятелей до тех пор, пока те не
213
достигли болотистого, лесистого места, куда и спаслось
их несколько сот оставшихся от истребления.
Казань была взята, вместе с тем освобождено не-
сколько тысяч русских пленников. В полон русским дос-
талось огромное количество татарских жен и детей, а
вооруженные люди, по приказу царя, большею частию
были избиваемы «за их измены». Убитых оказалось такое
множество, что по всему городу не было места, где бы
можно было ступить не на мертвого, а около царского
двора и по ближним улицам кучи убитых возвышались
наравне с городскими стенами; рвы были ими наполне-
ны, а также и те места, по которым уходили последние
защитники, т. е. берега Казанки и луг, простиравшийся
от нее к лесу. Разумеется, и русскому воинству дорого
обошлась эта победа, и оно потеряло во время осады
множество людей от болезней и от рук неприятельских.
Иоанн прежде всего возблагодарил Бога за победу и
велел петь благодарственный молебен под своим знаме-
нем, на котором было изображение Нерукотворного Спа-
са. (На том же месте он потом велел соорудить и храм в
честь этого образа.) Сюда собрались воеводы и все боя-
ре, с князем Владимиром Андреевичем впереди; потом
подъехал и Шиг-Алей. «Буди государь здрав на многие
лета на Богом дарованном ти царстве казанском!» —
повторяли они, приветствуя государя. Окруженный вое-
водами и своими дворянами, государь вступил в город и
направился к царскому двору. Его встречали победонос-
ные войска с толпами освобожденных русских пленни-
ков и кричали: «Многая лета царю благочестивому Ивану
Васильевичу, победителю варваров!» Город в разных мес-
тах* горел. Царь приказал тушить пожары, а все взятые
сокровища, пленников и пленниц велел разделить между
воинами; себе взял только пленного Едигера-Махмета,
царские знамена и городские пушки. После того он воз-
вратился в свою загородную стоянку.
С радостною вестью в Москву к своей царице Анас-
тасии, брату Юрию и митрополиту он отправил шурина
своего Даниила Романовича Юрьева. К 4 октября Казань
очистили от трупов и государь снова вступил в город. Тут
он выбрал место, на котором велел построить соборный
храм во имя Благовещения, пока деревянный; потом с
крестами обошел городские стены и велел святить город.
Затем, приняв челобитье и присягу о покорности от Арс-
214
ких людей и Луговой черемисы, царь оставил здесь сво-
им наместником и большим воеводою князя Александра
Борисовича Горбатого, при нем товарищем князя Васи-
лия Семеновича Серебряного, и дал ему многих дворян,
детей боярских, стрельцов и казаков; а сам 11 октября
поспешил отправиться в свою столицу, хотя некоторые
опытные бояре советовали ему не спешить отъездом и
прежде устроить дела казанские. Он поплыл с пехотою
на судах по Волге, а конницу послал берегом с князем
Михаилом Воротынским к Васильсурску. В Свияжске во-
еводою оставлен князь Петр Иванович Шуйский, кото-
рый ведал и всей Горною черемисою. В Нижнем, кроме
жителей и духовенства, государя встретили бояре, по-
сланные приветствовать его из Москвы от царицы, брата
Юрия и митрополита. Из Нижнего государь поехал на
конях к Владимиру; не доезжая этого города, он встретил
боярина Траханиота, который привез радостную весть от
царицы Анастасии: у нее родился сын царевич Димит-
рий. Прежде нежели вступить в столицу, Иоанн не пре-
минул заехать в Троицкую лавру и поклониться угоднику
Сергию. Когда государь приблизился к Москве, навстре-
чу ему вышло такое множество народу, что все поле от
реки Яузы до посаду едва вмещало людей. Слышались
только крики: «Многая лета царю благочестивому, побе-
дителю варварскому, избавителю христианскому!» Мит-
рополит, епископы и все духовенство встречали государя
с крестами. Царь обратился к митрополиту и ко всему
освященному собору с пространным благодарственным
словом за их молитвы, с помощью которых он победил
неверных казанцев. Митрополит отвечал ему в том же
смысле. После сего царь сошел с коня, снял доспех и
заменил его царским одеянием; повесил на груди Живот-
ворящий крест, на главу возложил шапку Мономахову и
пеший отправился за крестами в Успенский собор; здесь
со слезами благодарности прикладывался к мощам мит-
рополитов Петра и Ионы. И уже затем вступил он в
царские палаты, где обнял свою супругу и новорожден-
ного сына. Бесспорно, это был счастливейший и самый
светлый день в его жизни.
8 ноября у царя был пир в большой Грановитой пала-
те для всего высшего духовенства, для многих бояр и
воевод. Потом государь раздавал щедрые подарки митро-
политу и всем бывшим тогда в Москве владыкам. Князя
215
Владимира Андреевича он жаловал шубами, большими
фряжскими кубками и золотыми ковшами. Также всех
бывших с ним в походе воинов от бояр и до детей
боярских, смотря по достоянию, он жаловал шубами с
своих плеч, бархатами на золоте и соболях, кубками,
ковшами, конями, доспехами, платьем и деньгами. Тор-
жественные пиры с подарками продолжались три дня, и
в эти дни, по счету царских казначеев, деньгами и веща-
ми роздано было на 48 000 рублей, кроме вотчин, помес-
тий и кормлений, которыми государь жаловал особо.
Велика была народная радость, с которою встречено в
Москве покорение Казанского царства. Да и было чему
радоваться. Уже в течение целых трех столетий борьба с
татарскими ордами постоянно занимала внимание рус-
ского народа и сделалась главным его политическим ин-
тересом. Еще жива была память о татарском иге и сопро-
вождавших его бедствиях, из которых самое значитель-
ное составлял постоянный увод огромного количества
пленных христиан, попадавших в бусурманскую неволю.
С окончанием непосредственного ига не кончилось это
постоянное бедствие, поддерживавшее в народе нена-
висть к варварам и питавшее жажду мщения. Из двух
главных наследниц Золотой орды, угнетавших наши ок-
раины, орд Казанской и Крымской, первая и ближайшая
к Москве была теперь уничтожена; хищное бусурман-
ское гнездо образалось в русский город; на месте мусуль-
манских мечетей воздвигались христианские храмы; по-
чти вся восточная окраина Московского государства об-
ретала спокойствие; все среднее течение Волги давало
теперь полный простор русскому поступательному дви-
жению на Восток, существовавшему искони. Естественно
поэтому, что Иоанн, как завоеватель целого татарского
царства, сделался героем в глазах русского народа и
прославлялся в его песнях; ради этой славы многое про-
щалось ему в его последующей менее светлой деятель-
ности.
Так как борьба с татарами-мусульманами издавна при-
обрела не только национальный, но и православно-рели-
гиозный характер, то покорение Казани являлось в гла-
зах современников прежде всего подвигом благочестия,
победою православия. Оттого, подобно Куликовской бит-
ве, и это событие дошло до нас в летописях, украшенное
легендами, по которым падение Казани заранее предве-
216
щалось разными знамениями и явлениями, как бы сами
небесные силы принимали участие в победе над невер-
ными.
Тою же зимою Иоанн окрестил обоих пленных казан-
ских царей: маленький Утемиш-Гирей получил имя Алек-
сандра, а Едигер-Махмет назван Симеоном. Последнему
государь подарил двор в Москве, приставив к нему осо-
бого боярина и целый штат чиновников для почетной
службы (34).
* * *
Зимою 1553 года Иоанн жестоко заболел горячкою,
или «огневою болезнию», как называет ее летопись. Со-
стояние больного было настолько опасно, что царский
дьяк Иван Михайлов Висковатый напомнил ему о духов-
ном завещании. Немедленно написали духовную, по ко-
торой государь назначал себе преемником своего сына —
младенца Димитрия. Для большей крепости этого распо-
ряжения решено было привести бояр и других ближних
людей к присяге на верность царевичу Димитрию. Но тут
вдруг возникла сильная распря: часть бояр присягнула, а
именно, князья Иван Федорович Мстиславский, Влади-
мир Воротынский и Димитрий Палецкий, Иван Шереме-
тев, Михаил Морозов, Даниил Романович и Василий Ми-
хайлович Захарьины-Юрьевы, Алексей Адашев и некото-
рые другие; большинство же бояр, имея во главе князей
Ивана Михайловича Шуйского, Петра Щенятева, Ивана
Турунтая, Пронского и Семена Ростовского, отказыва-
лось присягать на службу «пеленичному» царевичу. К
этой противной стороне пристал и окольничий Петр Ада-
шев, отец Алексея, который высказал прямо и причину
отказа: «Тебе государю и сыну твоему царевичу Димит-
рию крест целуем, а Захарьиным нам Данилу с братьею
не служити; сын твой, государь наш, еще в пеленицах, а
владети нами Захарьиным Данилу с братией; а мы уж от
бояр до твоего возрасту беды видали многие».
Следовательно, малолетство нового царя, повторение
боярщины и правление Захарьиных — вот что страшило
большинство самих же бояр. Напрасно больной царь
увещевал ослушников, говоря, что они будут служить
сыну его, а не Захарьиным, и укоряя их в том, что они,
вопреки присяге, ищут себе другого государя. Действи-
217
тельно, ослушники, выражавшие желание служить взрос-
лому государю, а не младенцу, имели в виду двоюродного
царского брата Владимира Андреевича (о родном брате
царском Юрии не было и речи по его малоумию). Сам
князь Владимир Андреевич также отказывался от прися-
ги и, очевидно, питал честолюбивый замысел. Мало того:
в это именно время он и мать его Ефросинья (урожден-
ная Хованская) собирали у себя своих детей боярских и
раздавали им деньги. Вследствие того верные бояре нача-
ли беречься князя Владимира и перестали пускать его к
государю. Тут выступил вперед известный благовещен-
ский священник Сильвестр, издавна находившийся у кня-
зя Владимира и его матери в особой любви и приязни; он
начал упрекать бояр за то, что они не допускают князя до
государя, уверяя в его доброхотстве. Целые два дня во
дворце происходили шумные споры и перебранка между
той и другой стороною. Больной царь призвал верных
бояр и через силу говорил им, увещевая стоять крепко за
своего сына, не дать его извести неверным боярам и в
случае нужды бежать с ними в чужую землю.
— А вы, Захарьины, — прибавил он, обращаясь к шу-
рьям, — чего испугались? Али чаете, бояре вас пощадят?
Вы от бояр первые мертвецы будете, и вы бы за сына
моего, да за матерь его умерли, а жены моей на поруга-
ние боярам не дали.
Услыхав такие «жестокие слова» государя, все бояре
«поустрашилися», перестали, наконец, прекословить и по-
шли в переднюю избу для принесения присяги. А прежде
они не шли туда и отговаривались тем, что их заставляют
целовать крест не в присутствии государя.
Крест держал дьяк Иван Висковатый, а у креста стоял
князь Владимир Воротынский.
— Твой отец, да и ты после великого князя Василия
первый изменник, а приводишь ко кресту, — сказал кня-
зю Воротынскому князь Турунтай-Пронский.
— Я изменник, — отвечал Воротынский, — а тебя при-
вожу к крестному целованию, чтобы ты служил государю
нашему и сыну его; ты прямой человек, а креста не
целуешь и служить им не хочешь.
Князь Пронский смутился от этих слов и поспешил
присягнуть. Заставили также присягнуть и князя Вла-
димира Андреевича, грозя иначе не выпустить его из
дворца.
218
Потрясение, испытанное Иоанном в эти два дня, мо-
жет быть, дало благодательный толчок его нервному орга-
низму. Как бы то ни было, он вскоре оправился и встал с
одра болезни. По всей вероятности, радость, причинен-
ная выздоровлением, превысила скорбное чувство, воз-
бужденное упомянутою распрею и ослушанием многих
бояр: царь на первое время никого из них не подверг
опале. Но нет сомнения, что у него осталось горькое
воспоминание об этом случае, и в его впечатлительной
душе зародилось чувство подозрительности к окружав-
шим его. В сущности, опасения бояр ввиду преемника-
младенца были естественны после того, что государство
претерпело в малолетство самого Иоанна; а между тем
наследование престола в прямой линии помимо старшего
в роде еще не успело сделаться настолько исконным
государственным обычаем, чтобы о нем не могло возник-
нуть и вопроса в подобном исключительном случае.
Иоанн, может быть, и сам отчасти сознавал эти смягчаю-
щие обстоятельства. Тем не менее первая тень на его
отношения к главным своим советникам и любимцам
была наброшена. Хотя Алексей Адашев сам присягнул
без спора, но отец его очутился в числе явных противни-
ков присяги. Сильвестр также ничего не говорил против
присяги, но он слишком неосторожно вступился за Вла-
димира Андреевича, явившегося в эту минуту претенден-
том на престол. По всей вероятности, наиболее вредное
влияние этот случай оказал на расположение супруги
царя Анастасии к его советникам; так как означенная
боярская распря направлена была против ее сына, ее
самой и ее родни, то весьма естественно, что после того
между нею и царскими советниками возникли холодные
отношения, которые в свою очередь, конечно, подейство-
вали на самого государя.
Едва ли не первым поводом к разногласию между
Иоанном и его советниками послужила поездка по мона-
стырям, которую он предпринял вскоре после своего
выздоровления вследствие данного им обета. В то время
некоторые дела государственные, особенно мятежи в Ка-
занской земле, требовали усиленного внимания и дея-
тельности со стороны государя, и советники его, очевид-
но, не одобряли этой поездки, но Иоанн, едва сам опра-
вившийся от болезни, поехал и взял с собою не только
супругу, но и маленького сына Димитрия (в мае 1553 г.).
219
Прежде всего он направился в Троицкую лавру. Здесь в
то время пребывал знаменитый старец Максим Грек. Он
претерпел долгое и тяжкое заключение в тверском Отро-
че монастыре, но после кончины Василия III его участь
была облегчена и его перевели на покой в Троицкую
лавру (где он потом и скончался в 1556 г.). Иоанн беседо-
вал с Максимом о своем обращении к заступничеству св.
Кирилла Белозерского во время болезни и о своем обете
ехать в его монастырь в случае выздоровления. Старец,
согласно с советниками царскими, говорил, что было бы
лучше и угоднее Богу, если бы Государь вместо дальней
поездки своими попечениями и помощью отер слезы
матерей, вдов и сирот тех многочисленных воинов, кото-
рые пали под Казанью за православную веру. Но Иоанн
стоял на поездке в Кириллов и по другим монастырям,
поощряемый к тому сребролюбивыми монахами, кото-
рые ожидали от него богатых вкладов и имений (по
свидетельству князя Курбского). Тогда, если верить тому
же свидетельству, Максим посредством некоторых спут-
ников царя (духовника его Андрея, князя Ивана Мстис-
лавского, Алексея Адашева и князя Курбского) предска-
зал ему, что сын его не воротится из сей поездки.
Из Троицкой лавры Иоанн направился к городу Дмит-
рову или, собственно, в Песношский монастырь, распо-
ложенный на реках Яхроме и Песноше. В сем монастыре
проживал другой старец, Вассиан Топорков, бывший
епископ коломенский, лишенный архиерейской кафедры
во время боярщины. Он принадлежал к осифлянам, т. е. к
постриженикам Иосифова Волоколамского монастыря, и
был другого образа мыслей с Максимом Греком. Тот же
современник передает следующую тайную беседу царя
со старцем Вассианом.
— Како бы могл добре царствовати и великих и силь-
ных своих в послушестве имети? — спросил Иоанн.
— Аще хощеши самодержцем быти, — шепотом отве-
чал ему Вассиан, — не держи себе советника ни единого
мудрейшего себя, понеже сам еси всех лучше; тако буде-
ши тверд на царстве и все имети будешь в руках своих.
Аще будеши имети мудрейших близу себя, по нужде
будеши послушен им.
— О, аще и отец был бы ми жив, таковаго глагола
полезного не поведал бы ми! — воскликнул Иоанн, целуя
руку недоброго старца.
220
Происходила ли в действительности таковая беседа,
трудно сказать; но нет ничего невероятного, что Вассиан
говорил в подобном роде и что его коварный совет пал на
восприимчивую почву.
Отсюда Иоанн отправился на судах Яхромою и Дуб-
ною в Волгу, посетил монастыри Калязинский, Покров-
ский, потом Шексною поднялся в Белое озеро, и прибыл
в Кириллов монастырь. Оставив тут царицу, он еще ездил
в Ферапонтову обитель и по соседним пустыням. На
обратном пути из Кириллова он посетил святыни в Ярос-
лавле, Ростове и Переяславле. В Москву царская чета
воротилась в горе: младенец Димитрий действительно не
выдержал такого долгого пути и умер на дороге в столи-
цу. Но в следующем году царь и царица были утешены
рождением другого сына, названного отцовским именем
Иван f35).
Около этого времени из Казанской земли начали при-
ходить тревожные вести. В состав Казанского царства,
как известно, входило несколько финских и тюркских
народцев, именно: черемисы, чуваши, мордва, вотяки и
башкиры. После взятия главного города они большею
частью присягнули на русское подданство и обязались
платить Москве такой же ясак, какой платили прежде
Казани. Но давние связи с Казанскими татарами и при-
вычка к подчинению последним не могли быть порваны
вдруг, а татары не скоро могли помириться с прекраще-
нием своего господства и с водворением креста в их
магометанской столице. Часть многочисленной казанской
знати рассеялась по окрестным народцам и заодно с их
князьками и старшинами стала поднимать их к бунту
против Москвы; к сему удобный повод давали сборы
ясака, сопровождаемые иногда разными обидами и свое-
волием со стороны ратных людей. Из этих народцев
особенно сильные мятежи производила Луговая череми-
са; ее примером увлеклись и арские люди, т. е. вотяки.
Мятежники начали избивать русские отряды, посылае-
мые для сбора ясака. Часть их укрепилась в лесных
засеках, откуда делала набеги на русских. Они поставили
для себя даже укрепленный город на реке Мешке (при-
ток Камы), для обороны от русских. Первые действия
наших воевод против мятежников были не всегда удач-
ны; силы, оставленные в Казани и Свияжске, оказались
недостаточны для укрощения всего края. В Москве на
221
первое время не обратили должного внимания на его
трудное положение, и летописец обвиняет в этом небре-
жении тех бояр, которым государь во время своей поезд-
ки по монастырям поручил «о Казанском деле промыш-
ляти да и о кормлениях сидети». Бояре эти «начата о
кормлениях сидети, а Казанское строение поотложиша».
Из предводителей мятежной Луговой черемисы особенно
выдался некий «сотник» или сотенный князь Мамич-
Бердей. С его согласия Луговая черемиса призвала одно-
го князя из Ногайской орды и поставила его у себя
царем. Но потом, видя, что от этого царя нет никакой
помощи, Мамич-Бердей убил его вместе с его ногайской
свитою; отрубленную его голову черемиса воткнула на
кол и глумилась над ним такими словами: «Ты с людьми
твоими не столько помощи нам сотворил, сколько наших
коров и волов поел; пусть голова твоя царствует теперь
на высоком колу». Пришлось посылать новые полки на
помощь местным воеводам. Мамич-Бердей был захвачен
в плен Горными черемисами, которых он тщетно пытался
поднять к бунту. Его отвезли в Москву. После того усми-
рение мятежа пошло успешно, в особенности благодаря
энергичным распоряжениям казанского наместника кня-
зя Петра Шуйского. Воеводы Морозов и Салтыков ходи-
ли в Арскую область и страшно ее опустошили; они
брали в плен только женщин и детей, а мужчин избива-
ли. Другие отряды с таким же успехом ходили на Луго-
вую черемису и разгромили это беспокойное племя. На-
конец, в 1557 году после многого кровопролития и боль-
ших опустошений вся Казанская земля была усмирена.
Еще прежде этого окончательного усмирения Иоанн
позаботился о церковном устроении вновь покоренного
царства и распространении здесь православия. Для сего в
Казани учреждена была особая архиепископская кафед-
ра, и первым архиепископом сюда был поставлен игумен
Селижарова монастыря Гурий. Его отправили в новую
епархию с архимандритами Варсонофием и Германом, с
игумнами и священниками (1555г.). В наказе, данном
Гурию, ему поручено привлекать татар разными мерами,
например: избавлять провинившихся от наказания, если
они изъявят желание креститься, часто угощать новокре-
щеных, поить их квасом и медом, вообще действовать не
страхом и жестокостью, а любовью и лаской. При сем
казанскому наместнику князю Петру Ивановичу Шуй-
222
скому вменено в обязанность быть в единодушии с архи-
епископом и советоваться с ним в делах управления. На
содержание архиепископа и духовенства, кроме хлебного
и денежного жалованья, назначена была часть сел и
земель, бывших прежде во владении казанских царей и
вельмож. К Казанской епархии причислены были Сви-
яжск с нагорною стороною Волги, Васильсурск и вся
Вятская область. В ряду русских иерархов архиепископ
Казанский и Свияжский занял степень ниже Новгород-
ского владыки и выше Ростовского. Для закрепления
новозавоеванного царства за Москвою построено не-
сколько крепостей, заселенных детьми боярскими и
стрельцами; таковы в особенности Чебоксары, на нагор-
ной стороне Волги, и Лаишев на правом берегу Камы
недалеко от ее устья. Последний должен был служить
защитою от «прихода Ногайских людей», как выражается
летопись.
Ногайские татары занимали тогда своими кочевьями
и становищами все огромное пространство между Вол-
гою и морями Аральским и Каспийским. Это, собственно,
так называемая Большая Ногайская орда; средоточием ее
был город Сарайчик, лежавший на нижнем течении реки
Яик. На юге, между Азовским и Каспийским морем, коче-
вала Малая Ногайская орда. Главная или Волжско-Яицкая
орда, при своей многочисленности, могла бы сделаться
очень опасным соседом для Московского государства, но
в ней не образовалось единой власти подобно Крымско-
му ханству. Ногайские князья (беки или бии) происходи-
ли от известного мурзы Эдигея. Достоинство улу-бия,
т. е. великого князя, переходило к старшему в Эдигеевом
роде и служило нередко предметом междоусобий. По
образцу Золотой Орды и Крымской, этот верховный князь
был окружен татарской аристократией, носившей титулы
мурз, карачиев и уланов, которые стояли во главе своих
родов; но власть его не была велика и сила его зависела
от верности или преданности этих знатных людей. Раздо-
рами и разъединением ногаев московская политика лов-
ко пользовалась в своих видах. В данную эпоху улу-бием
в этой орде считал себя Юсуф, отец Суюнбеки, дед
маленького Утемиш-Гирея. Он, конечно, с неудовольстви-
ем смотрел на плен своей дочери и внука и на падение
Казанского царства; но, несмотря на возбуждения со
стороны крымцев и турецкого султана, оказал лишь нич-
223
тожную помощь Казани, ибо его силы и внимание были
заняты борьбою с собственным братом мурзой Измаи-
лом. Последний не признавал старшинства Юсуфа и сам
стремился занять место верховного ногайского князя;
торговые выгоды связывали его с Москвою. Меж тем как
татары Юсуфа торговали главным образом с Бухарой,
Измаиловы татары гоняли на продажу в Москву огром-
ные конские табуны и получали большие выгоды от этой
торговли. Кроме того, Московское правительство посы-
лало Измаилу богатые подарки, а также давало ему на
помощь стрельцов и вообще усердно поддерживало его
соперничество с Юсуфом, с которым, впрочем, тоже ста-
ралось быть в добрых отношениях и награждало его
подарками. После взятия Казани, когда произошли мяте-
жи казанских народцев, Юсуф оказывал им помощь и
даже собирался с своими мурзами идти на Москву во
главе стотысячного ногайского ополчения; Измаил же не
только отказался принять участие в этом походе, но и
отговорил других мурз, и таким образом поход не состо-
ялся. Тот же Измаил помог Москве завоевать царство
Астраханское.
Как известно, Астрахань сделалась средоточием не-
большого татарского царства, которое возникло на ниж-
ней Волге, на месте бывшей Золотой Орды. Этот город
приобрел важное торговое значение благодаря тому, что
он лежал на водном пути из Каспийского моря в Азов-
ское, т. е. из Азии в южную Европу, а также на пути от
Каспийского моря вверх по Волге до Казани. Внутренним
своим устройством Астраханское царство походило на
Казанское; здесь также верховная власть находилась в
руках царя или хана, ограниченного местной аристокра-
тией беков, мурз и уланов. Господствующая религия так-
же была магометанская. Но по своей слабости Астрахан-
ское царство не могло приобрести полной самостоятель-
ности, и влияние крымских Гиреев здесь соперничало с
влиянием соседних князей ногайских и государя Москов-
ского, хотя и отдаленного от Астрахани, но опиравшегося
на близких к ней Донских казаков. Отсюда довольно
частая перемена ханов. Изгнанные противной партией из
отечества, астраханские царевичи нередко уходили в Рос-
сию и вступали в службу Московского государя. К таким
царевичам, как известно, принадлежал Авлиар, отец Шиг-
Алея и Еналея. В 1552 году прибыл в Москву царевич
224
7*
Кайбула, сын прежнего царя астраханского Аккубека.
Иоанн женил его на Шиг-Алеевой племяннице и дал ему
в кормление город Юрьев. А в Звенигороде в это время
проживал изгнанный из Астрахани царь Дербыш-Алей.
Преемник Дербыша астраханский царь Ямгурчей в
1551 году присылал к Иоанну посольство бить челом о
принятии его вместе с юртом в свою службу. Государь
отправил своего посла, чтобы привести астраханского
царя к присяге на верность России. Но после падения
Казани Ямгурчей подчинился влиянию крымского хана и
ногайского князя Юсуфа, оскорбил и ограбил Иоаннова
посла и вообще заявил себя неприятелем России. Изма-
ил-мурза уже прежде просил Иоанна прислать приходив-
шегося ему родственником Дербыш-Алея и посадить его
в Астрахани на место Ямгурчея. Теперь государь испол-
нил эту просьбу и послал в Астрахань Дербыша с
30 000 войска под начальством князя Пронского-Шемяки-
на и его товарища Вешнякова, с которыми должен был
соединиться и Измаил-мурза. Последний, однако, не со-
единился, занятый в то время своим междоусобием с
Юсуфом. Но посланного войска оказалось слишком дос-
таточно для завоевания Астраханского царства. Ямгурчей
после небольшого сражения бежал из своей столицы
почти со всем ее населением; войско его рассеялось, его
семейство попало в плен к русским, пушки и пищали
также были взяты. Дербыш посажен на царство, а мно-
гие разбежавшиеся жители Астрахани были пойманы,
снова водворены в городе и вместе с астраханскими
вельможами приведены к присяге на верность новому
царю. Сам Дербыш обязался платить дань Московскому
государю, частью деньгами, а частью рыбою, причем мос-
ковские рыболовы получили право свободно и беспош-
линно ловить рыбу от Казани до моря. Это происходило в
1554 году.
Война между Юсуфом и Измаилом велась с большим
ожесточением; в ней с обеих сторон легло такое множе-
ство ногаев, что, по словам Русской летописи, «как стала
орда Ногайская, такого падежа не бывало над ними». В
этой войне погиб Юсуф со многими своими родичами.
После того Измаил получил титул верховного ногайского
князя. Но сыновья Юсуфа вскоре собрались с силами и
возобновили войну против Измаила. На их сторону пере-
шел и астраханский царь Дербыш; вскоре последний
8-Ияовайский Д.
225
вступил в союз и с Крымским ханом против Москвы.
Очевидно, татарину и мусульманину трудно было устоять
в верности христианскому государю и во вражде к еди-
новерному, единоплеменному хану. Теперь Измаил обра-
тился к Иоанну уже с просьбою оборонить его от Дербы-
ша и затем или поставить в Астрахани своих людей, так
же, как в Казани, или посадить там царевича Кайбулу.
Этот Измаил, сделавшись главным ногайским князем, до
того возгордился, что начал было в грамотах к царю
Московскому писать себя его отцом и требовать ежегод-
ной присылки известной суммы денег. В ответе своем
Иоанн высказал Измаилу, чтобы он впредь «таких без-
дельных слов не писал». Тот смирился, но продолжал
просить о разных присылках, например ловчих птиц (кре-
чета, сокола и ястреба), олова, шафрану, красок, бумаги и
полмильона гвоздей.
Дербыш-Алей открыто выступил против России; он
побил вельмож, друживших Москве, и выгнал из Астра-
хани московского посла Мансурова с его пятисотенною
дружиною. Уведомляя о сем царя, Измаил просил поспе-
шить присылкою войска ему на помощь. Действительно,
весною 1556 года Иоанн послал требуемое войско, состо-
явшее из стрельцов, казаков и вятчан. Дербыш получил
от Крымского хана на помощь 1000 человек, в том числе
300 турецких янычар с пищалями. Но когда стрелецкие
головы Черемисинов и Тетерин и начальник вятчан Пи-
семский подошли к Астрахани, они нашли ее опять пус-
той, и русские на сей раз прочно в ней укрепились.
Дербыш еще до прихода главного русского войска был
побит казачьим атаманом Ляпуном и бежал из города
вместе с жителями. С помощью ногайцев и крымцев он
еще несколько времени держался в поле против русских;
но когда Юсуфовы сыновья оставили его и перешли на
московскую сторону, он бежал к Азову и более не воз-
вращался. Астраханские жители «черные люди» вороти-
лись в город и присягнули русским, а за чернью вороти-
лись князья, мурзы и шейхи. Царь на сей раз никого не
назначил преемником Дербыша, а стал управлять Астра-
ханским краем чрез своих воевод, из которых первым
является помянутый выше стрелецкий голова Череми-
синов.
Таким образом, все течение Волги от устья Суры до
самого Каспийского моря в течение каких-нибудь шести
226
8-2
лет было завоевано и закреплено за Московским госу-
дарством, и вся эта великая историческая река вскоре
окончательно сделалась русскою рекою, ибо теперь от-
крылся по ней свободный путь не только для русских
ратных людей, но и для русских торговцев, промышлен-
ников (особенно рыбных) и колонистов-земледельцев.
Завоевание Казани и Астрахани повлекло за собою
непосредственные сношения Москвы с владетелями При-
кавказских стран. Подобно ногайским князьям эти владе-
тели соперничали и враждовали друг с другом; более
слабые из них начали искать покровительства и помощи
сильного Московского государства, Так, еще в 1552 году
в Москву прибыли двое черкесских князей с просьбою,
чтобы государь заступился за них и взял их в свое под-
данство. Потом приходили другие черкесские и кабар-
динские князья (в том числе Темрюк): кто просил помо-
щи против крымского хана и турецкого султана, кто
против шамхала Тарковского, а шамхал присылал бить
челом о помощи против черкесских князей. Некоторые
князья при сем принимали крещение. Влияние Москвы
на ногайские орды теперь еще более усилилось. Даже
хан отдаленных от нее сибирских татар, по имени Еди-
гер, прислал в Москву посольство с предложением по-
корности и дани. Государь отправил к нему своих послов,
чтобы привести его к присяге и переписать у него «чер-
ных людей».
С другой стороны, покорение Казани и Астрахани
усилило враждебные к нам отношения разбойничьей
Крымской орды. Мы видели, как во время Иоаннова
похода на Казань Девлет-Гирей пытался внезапным втор-
жением в Россию отвлечь его силы, но безуспешно. Так-
же и во время измены астраханского царя Дербыша-Али,
чтобы отстранить от него удар, хан повторил внезапное
вторжение в русские украйны летом 1555 года. Он объя-
вил, что идет на черкесских князей, поддавшихся Моск-
ве; Иоанн немедленно послал воеводу Ивана Васильевича
Шереметева с 13 000-м войском к Перекопу, чтобы от-
влечь хана от черкесов. Только дорогою Шереметев уз-
нал, что крымцы идут на рязанские и тульские украйны в
числе 60 000 всадников. Он пошел за ними и послал
известие о том в Москву. Сам царь выступил в поход к
Коломне, а наперед себя послал князя Ивана Федоровича
Мстиславского. Узнав о походе самого Иоанна, хан по-
227
8*
вернул назад. В 150 верстах от Тулы, на Судьбищах, он
встретился с Шереметевым. У последнего в это время
недоставало третьей части войска, которая была отряже-
на на задний крымский полк, охранявший запасных та-
тарских коней и верблюдов, и отбила у него огромное их
количество. Несмотря на чрезвычайное неравенство сил,
Шереметев храбро вступил в битву, в течение почти двух
дней богатырски дрался с татарами и одерживал над
ними верх. Но когда он был тяжело ранен, малочислен-
ное русское войско пришло в расстройство и потерпело
поражение; однако остатки его, с воеводами Басмановым
и Сидоровым, засели в лесном овраге и отбили все при-
ступы неприятеля. Опасаясь приближения царской рати,
хан не стал более медлить и поспешил назад в Крым,
делая по 70 верст в день.
В следующем 1556 году хан задумал новое вторжение
в Россию, но царь, получивший своевременно о том изве-
стие, решил не только приготовиться к новой встрече его
на русских украйнах, но и произвести отвлечение (дивер-
сию) с другой стороны. С этою целью он отправил дьяка
Ржевского с казаками из Северской области к Днепру, а
другой отряд послал к Дону. Ржевский, построив суда на
реке Пселе, выплыл на Днепр. К нему пристали еще три
сотни Малороссийских казаков. Этот отряд сделал удач-
ное нападение на турецкие крепости Ислам-Кермен и
Очаков; на обратном плавании Ржевский с помощью
своих пищалей отбил нападения крымцев и благополучно
вернулся назад. Слух о появлении русского войска в
низовьях Днепра удержал Девлет-Гирея от вторжения в
Московское государство. Мало того, этот удачный поиск
возбудил соревнование атамана Днепровских казаков,
старосты Каневского, удалого князя Дмитрия Вишневец-
кого. Он укрепился со своими казаками на Хортицком
острове и . бил челом Московскому государю о принятии
его в свою службу. Просьба его была исполнена. Вишне-
вецкий напал на Ислам-Кермен, взял его, вывез из него
пушки к себе на Хортицу и отбил нападение самого хана
на этот остров (1557 г.). В то же время поддавшиеся
Москве князья Пятигорских черкесов напали на Тамань
и взяли там два татарских городка. Когда же Вишневец-
кий, осажденный турками, волохами и татарами, по недо-
статку съестных припасов покинул Хортицу и снова за-
нял свои прежние города на Днепре, Канев и Черкасы,
228
8-4
Иоанн велел ему ехать в Москву, а города эти возвратить
польскому королю, с которым находился в мире. В Моск-
ве Вишневецкий получил от Иоанна город Белев со всеми
волостями и селами.
Зима 1557 года отличалась лютыми морозами, от кото-
рых погибло множество людей и скота в ногайских улусах,
так что ногайские орды, прежде весьма многочисленные,
сильно ослабели, а следующее лето сопровождалось чрез-
вычайною засухою, от которой выгорела в южных степях
трава; скот в Крымской орде падал от бескормицы, а на
людей напала моровая язва. Говорят, число воинов там до
того уменьшилось, что хан едва мог собрать 10 000 исправ-
ных наездников. Умные советники Иоанна убеждали его
воспользоваться такими благоприятными обстоятельства-
ми для совершенного разорения этого разбойничьего гнез-
да. Но царь продолжал ограничиваться легкими поисками:
в 1558 году он посылал Вишневецкого с 5000 человек на
Днепр и к Перекопу; в 1559году того же Вишневецкого
отправил на Крым Доном, а окольничего Даниила Адашева
с 8000 посылал туда же Днепром. Поиск Адашева оказался
чрезвычайно удачным. Он выплыл Днепром в Черное море,
взял два турецких корабля, высадился на западных бере-
гах Крыма, опустошил татарские улусы и освободил много
пленников из Московской и Литовской Руси. Прежде не-
жели хан успел собраться с силами, Адашев, обременен-
ный добычей и пленными, ушел назад и благополучно
вернулся. Девлет-Гирей прислал в Москву смиренно про-
сить о мире. Тщетно царские советники уговаривали Иоан-
на ковать железо, пока горячо, и доконать Крымскую
орду: или самому идти, или послать воевод с большим
войском и завоевать ее так же, как царство Казанское и
Астраханское. Царь находил это предприятие слишком
трудным; притом он уже был занят тогда начавшеюся
войною Ливонскою.
Хорошо ли сделал Иоанн, отказавшись от наступа-
тельной и решительной войны с Крымскою ордою? Об
этом историки неодинакового мнения. Некоторые из них
склоняются к его оправданию, указывая главным обра-
зом на обширные степи, отделявшие тогда Московское
государство от крымских татар и затруднявшие продо-
вольствие большого войска, и на вассальную зависимость
крымского хана от могущественного турецкого султана, с
которым, по всей вероятности, пришлось бы вступить в
229
упорную борьбу. Указывают также на позднейшие похо-
ды (князя Голицына и Миниха), не приведшие к покоре-
нию Крыма. Все это справедливо, но мы думаем, что и
советники Иоанна также были люди умные и понимав-
шие дело, а главное, хорошо ценившие современные им
обстоятельства. Во-первых, много значило овладевшее
тогда русскими людьми воодушевление в борьбе с му-
сульманскими соседями, а затем хотя поход степной был
труден, однако возможен, как доказали те же названные
сейчас последующие походы. Кроме главной московской
рати к услугам Иоанна были тогда не только казаки
донские и днепровские, но отчасти и ногайские татары, а
также князья черкесские. Между последними именно в
это время проявилось значительное движение к право-
славию и к войне с крымцами, так что Иоанн по их
просьбе послал им князя Вишневецкого, как общего пред-
водителя, и многих священников для крещения народа.
Не надобно забывать, что раз благоприятные обстоятель-
ства были упущены и Крымская орда надолго оставлена
нами в покое, эта орда вновь оправилась, окрепла и
явилась потом еще более сильным хищником, постоянно
истощавшим русские области огромными полонами и
мешавшим движению русской колонизации в соседние
южные степи f36).
Начавшийся при Иване III призыв в Москву инозем-
ных архитекторов, литейщиков, лекарей и всякого рода
мастеров продолжался и после него. Московское прави-
тельство ясно видело отсталость своего народа в искусст-
вах и промышленности от Западной Европы и потому
очень желало привлечь в свою службу знающих людей, в
особенности для усиления своих военных средств, т. е.
для постройки не только каменных храмов, но и прочных
крепостей, для изготовления пушек, пороху и разного
оружия, а также для удовлетворения разнообразных по-
требностей царского двора. Наши западные соседи с сво-
ей стороны также ясно видели, какая грозная сила растет
против них в лице Московского государства, объединив-
шего Великорусскую народность; они понимали, что пока
эта народность лишена европейских знаний, она не мо-
жет развить вполне свое могущество, а потому с неудо-
вольствием смотрели на поездки итальянских и немецких
230
мастеров в Москву и доставку туда военных снарядов.
Польско-литовские государи, оба Сигизмунда, I и II, пря-
мо старались мешать подобным сношениям и не позволя-
ли европейским купцам возить чрез свои земли в Мос-
ковскую Русь оружие и военные припасы. Еще с боль-
шей подозрительностью относился к таковым сношениям
слабый Ливонский орден. Свою враждебность он выка-
зал особенно по следующему поводу.
В 1547 году, когда царь приблизил к себе умных
советников, он дал поручение одному находившемуся в
Москве немцу Шлитте, родом саксонцу, набрать в Герма-
нии разных художников и мастеров на царскую службу,
для чего снабдил его своею грамотою к императору Кар-
лу V. Шлитте получил от Карла разрешение и набрал
более ста человек; тут были архитекторы, оружейные
мастера, литейщики, живописцы, ваятели, каменщики,
мельники, рудокопы, слесаря, кузнецы, каретники, типо-
графщик, органист, медики, аптекари и пр.; даже было
несколько богословов, отправлявшихся по желанию Рим-
ской курии с целию католической пропаганды. Но в Лю-
беке, по наущению Ливонских немцев, Шлитте задержа-
ли под предлогом одного старого долга. Спустя два года
ему, однако, удалось с частью собранных людей добрать-
ся морем до Ливонии; тут орденские власти задержали
его снова и посадили в заключение. На сей раз они
выхлопотали у императора декрет, которым приказыва-
лось ордену не пропускать в Москву подобных людей,
несмотря ни на какие паспорты. Впоследствии Шлитте
удалось освободиться и даже снова побывать в Москве;
но предприятие его уже расстроилось: собранные им
люди разошлись в разные стороны; лишь немногие из
них успели пробраться в Москву и поступить на царскую
службу. Как строго относились к подобным людям Ли-
вонские власти, показывает пример одного пушечного
мастера, которого завербовал Шлитте, по имени Ганса.
Его поймали на дороге в Россию и посадили в тюрьму.
Ганс бежал из тюрьмы, но около русской границы его
вновь поймали и на сей раз отрубили голову.
В то время, когда Ливонский орден и Ганзейский
союз старались преграждать доступ в Россию западноев-
ропейским искусствам и ремеслам посредством Балтийс-
кого моря, почти внезапно открылся иной путь для сно-
шений России с Западной Европой, путь Беломорский.
231
Соревнование с испанцами и португальцами, открыв-
шими пути в Америку и Ост-Индию, желание найти не-
ведомые дотоле страны и завести с ними прибыльные
торговые сношения побудили английских купцов, в цар-
ствование Эдуарда VI, составить особое общество для
снаряжения морской экспедиции в северо-восточном на-
правлении. На собранный им капитал общество это сна-
рядило три корабля, начальство над которыми принял Гуг
Виллоби. В мае 1553 года корабли вышли из Темзы. Доро-
гою буря рассеяла их. Два корабля остановились у бере-
гов русской Лапландии, и тут Виллоби замерз со всем
экипажем; рыбаки нашли его потом сидящим в палатке
за своим журналом. Третий же корабль, по имени «Бла-
гое предприятие» (Бонавентура), с капитаном Ричардом
Ченслером вошел в Белое море, и в конце августа при-
стал в устье Северной Двины, в окрестностях монастыря
св. Николая. От встреченных рыбаков он узнал, что нахо-
дится во владениях Московского царя. Власти ближнего
города Холмогор дали знать царю о прибытии английс-
ких гостей; по государеву указу Ченслер со своими людь-
ми был отправлен в Москву, где вручил Иоанну грамоту
короля Эдуарда, обращенную к владетелям северных
стран. Царь и его советники оценили ту пользу, какую
могла извлечь Россия от непосредственных сношений с
Англией для получения военных материалов и инозем-
ных мастеров. Ченслер был ласково принят при Москов-
ском дворе и отпущен с царскою грамотою к королю
Эдуарду, в которой Иоанн изъявлял готовность даровать
англичанам права свободной торговли в России. Ченслер
не застал уже в живых Эдуарда VI. Преемница его коро-
лева Мария и ее супруг Филипп Испанский утвердили
привилегии купеческого общества или компании, осно-
ванной для торговли с Россией, и отправили послом в
Москву того же Ченслера на том же корабле «Благое
предприятие», в сопровождении двух агентов компании.
Царь действительно даровал этой компании право бес-
пошлинной торговли во всем своем государстве с разны-
ми другими льготами. Кроме того, он велел отдать ей оба
корабля Виллоби со всеми найденными в них товарами и
отправил в Англию вместе с Ченслером в качестве рус-
ского посла вологодского наместника Осипа Непею. Ко-
рабль его бурею был разбит о береговые скалы Шотлан-
дии, и сам Ченслер погиб с большею частью своего эки-
232
пажа и русской посольской свиты. Но Непея спасся,
достиг Лондона и удостоился весьма почетного приема
при дворе. Филипп и Мария с своей стороны тоже даро-
вали русским купцам право свободной и беспошлинной
торговли. Этим правом русские купцы, конечно, тогда
еще не могли воспользоваться. Действительнее оказалось
королевское позволение на свободный выезд в Россию
разных художников и ремесленников, так что уже Непея
вместе с предметами, купленными для царской казны,
привез из Англии и несколько мастеров для царской
службы. Прибывший вместе с ним агент англо-русской
компании, опытный в путешествиях и ловкий капитан
Дженкинсон сумел весьма понравиться царю и выхлопо-
тал у него для своей компании позволение вести через
Россию торговлю с Персией. Тот же Дженкинсон первый
из англичан совершил поездку с товарами своими в При-
каспийские страны и доезжал до Бухары. Плывя нижней
Волгой, он в своем дневнике сообщает любопытное све-
дение о междоусобиях и моровом поветрии, свирепство-
вавших тогда (весною 1558 г.) в ногайских ордах: остатки
их потянулись к Астрахани, надеясь найти там пропита-
ние, но тут они гибли от голода в таком огромном количе-
стве, что берега Волги в тех местах были покрыты груда-
ми мертвых и смердящих тел.
Итак, холодное и пустынное дотоле Белое море ожи-
вилось торговыми судами разных европейских наций;
ибо вслед за Ченслером сюда явились также корабли
голландские и бельгийские. Хотя право свободной тор-
говли в этих странах даровано было только известной
Английской компании, но этим правом пользовались и
нидерландские подданные Филиппа при жизни его суп-
руги королевы Марии. Когда же после ее смерти (1558)
ей наследовала сестра ее Елизавета, то сия последняя в
своих грамотах к Иоанну пыталась, хотя и тщетно, наста-
ивать на исключительном праве англичан пользоваться
Беломорскими торговыми пристанями. Впрочем, при ве-
ликих естественных богатствах России англичане не тер-
пели никакого ущерба от такой конкуренции и получали
огромные барыши на своих товарах, особенно на сукнах,
привозимых в Россию, откуда они вывозили главным
образом меха.
Завязавшиеся торговые сношения России с Англией
не замедлили возбудить живейшие опасения со стороны
233
наших соседей, именно Польши, Ливонии и Швеции. Ко-
роль шведский Густав Ваза даже обращался к английской
королеве Марии с убеждениями не торговать с Россией,
чтобы не доставлять Московскому царю средств к завое-
ванию соседних стран. Мария отказалась От подобного
запрещения, но обещала принять меры, чтобы англичане
не доставляли в Россию военных снарядов. Дело в том, что
шведский король именно в это время находился в войне с
русскими (с 1554 по 1557 г.). Она возникла вследствие
пограничных распрей; кроме того, король питал неудо-
вольствие на царя за то, что тот не хотел лично сноситься
с ним, а по старому обыкновению предоставлял эти сно-
шения своим новгородским наместникам. Рассчитывая на
помощь Ливонского ордена и польско-литовского короля,
Густав смело начал войну. Шведы осаждали город Орешек
и имели успех в незначительных встречах. Но пришло
большое русское войско под начальством князя Щенятева,
двинулось на Выборг и двукратно разбило шведов; хотя
Выборга русские не взяли, зато сильно опустошили страну
и набрали столько пленных, что, по словам нашей летопи-
си, «мужчину продавали по гривне, а девку по пяти ал-
тын». Не получив помощи ни от ливонцев, ни от литовцев,
Густав вступил в переговоры, и мир был заключен на
прежних условиях и старых рубежах. Во время сих пере-
говоров, на требование шведских послов, чтобы впредь
королю непосредственно сноситься с царем, а не с новго-
родскими наместниками, московские бояре указали на
знатные роды этих наместников, происходивших от кня-
зей русских, или литовских, или татарских, и прибавили:
«А про государя вашего в рассуд вам скажем, а не в укор,
которого он роду и как животиною торговал и в Свейскую
землю пришел, того не давно ся делало и всем ведмо». Тут,
конечно, разумелись те превратности и приключения, ко-
торым подвергался Густав Ваза после своего бегства из
Дании. Вообще при заключении сего мира Иоанн относил-
ся к шведскому королю гордо, как победитель к побеж-
денному. Посылая несколько вещей из шведской добычи в
подарок известному ногайскому князю Измаилу, он писал
ему в таком смысле, что «король немецкий нам сгрубил, и
мы его наказали» (37).
Все эти успехи во внешних войнах внушили молодому
Московскому царю высокое понятие о своем могуществе
и еще крепче утвердили в намерении завоевать Ливонию.
234
...Ливония в данную эпоху представляла замечатель-
ное по своей отсталости внутреннее устройство, основан-
ное на сословном, церковном и племенном разделении.
Первенствующее значение в стране принадлежало
духовно-рыцарскому ордену Меченосцев, с магистром
ордена во главе. После того, как прусско-тевтонский
орден принял реформацию и обратился в светское вла-
дение, прекратились зависимые отношения Ливонского
магистра к Прусскому гроссмейстеру, и знаменитый
Вальтер фон Плеттенберг занял положение почти само-
стоятельного имперского князя, только номинально за-
висимого от германского императора. Владения орденс-
кие были разбросаны по всем частям Ливонии и зани-
мали едва ли не большую часть ее территории. Место-
пребыванием магистра служил замок Венден; но ему
принадлежало еще более десяти замков, и половина
города Риги находилась под его верховною властию.
Помощник его, или ландмаршал, жил в замке Зегеволь-
де и владел еще несколькими замками. За ним следова-
ли восемь орденских окружных начальников или ком-
туров: Феллинский, Пернавский, Ревельский, Мариен-
бургский, Динабургский, Гольдингенский, Виндавский,
Добельнский; каждый владел несколькими замками.
Потом восемь орденских фогтов: в Зонненбурге, Вей-
сенштейне, Везенберге и пр. Всех замков в руках ор-
денских властей находилось более 50; к каждому замку
приписано было известное количество земли с сельски-
ми жителями, которые были обложены доставкою ржи,
ячменя, овса, сена и других припасов для содержания
замковых обитателей.
Рядом с духовно-рыцарским орденом существовали
чисто духовные власти, в лице Рижского архиепископа и
четырех епископов, которые считали себя духовными
князьями и признавали над собой только авторитет папы,
именно: Дерптский, Ревельский, Эзельский и Курляндс-
кий. Архиепископ Рижский сохранил верховную власть
только над одной половиною Риги; но сам он обыкновен-
но не жил здесь, а смотря по времени года проводил
весну в замке Лемзале, лето в Кокенгузене, на берегу
Двины, а зиму в изобилующем лесными окрестностями
Ронненбурге. Кроме того, во владении архиепископской
кафедры и капитула было много других замков, также и
во владении епископов.
235
За орденом, епископскими кафедрами и их капитула-
ми следовало светское рыцарское сословие, которое вла-
дело замками на земле ордена или духовенства на лен-
ных правах. Вся страна была покрыта, таким образом,
более чем полутораста укрепленными замками. Рядом с
духовенством и рыцарством стояли граждане нескольких
значительных городов, каковы: Рига, Ревель, Дерпт, Пер-
нава, Вольмар, Нарва и некоторые другие; они пользова-
лись самоуправлением, т. е. имели собственные выбор-
ные чины, признанные в то же время верховною властью
епископов или ордена.
Единственным объединяющим все эти четыре сосло-
вия учреждением с XV века служили общие сеймы, или
ландтаги, куда собирались уполномоченные от ордена,
духовенства, земского рыцарства и городов. Сеймы созы-
вались обыкновенно магистром и собирались по преиму-
ществу в городе Вольмаре, по его серединному положе-
нию в стране. Только постановления или рецессы этих
сеймов считались обязательными для всей страны и для
всех сословий. Но при недостатке общей исполнительной
власти, сеймовые решения нередко оставались недей-
ствительными и не могли прекратить внутренние раздо-
ры между разными сословиями, а в особенности борьбу
между светскою и духовною властию. Наконец, рядом с
сими господствующими сословиями, состоявшими из при-
шлых немцев, жило большинство населения, покоренное,
крепостное и бесправное, принадлежавшее к племенам
чудскому и литовскому, которое с ненавистью сносило
свое иго и при случае готово было восстать против своих
притеснителей.
Распространившаяся около того времени в Ливонии
реформация еще более усилила существовавший там по-
литический хаос. Реформация проникла сюда из Прус-
сии. Один школьный учитель и вместе последователь
Лютера, по имени Кнеппен, спасаясь от преследования
местного епископа, в 1521 г. убежал из Пруссии в Ригу и
здесь успешно начал распространять Лютерово учение. В
числе его последователей и пособников явились бурго-
мистр города Дуркоп и городской секретарь Ломиллер.
Попытки рижского архиепископа Бланкенфельда строги-
ми мерами подавить партию реформации в Риге оказа-
лись безуспешны при том самоуправлении, которым
пользовался этот богатый город; а из Риги евангеличес-
236
кое учение стало распространяться и по другим местам,
между прочим в Ревеле и Дерпте, которые после Риги
были наиболее значительными городами. Магистр ордена
Плеттенберг сам питал расположение к реформации. По
примеру тевтонского гроссмейстера Альбрехта Бранден-
бургского, он мог бы попытаться, вместе со введением
реформы, обратить Ливонию в светское герцогство; но,
находясь уже в престарелом возрасте, он не рассчитывал
на основание собственной династии. Поэтому Плеттен-
берг отнесся к делу реформы сдержанно и во время
борьбы с ней духовенства вел себя нейтрально; но в
распре Риги с архиепископом явно принимал сторону
горожан. Чтобы подкрепить католическую партию, архи-
епископ, при помощи рижского капитула, выбрал своим
коадъютором и вместе преемником маркграфа бранден-
бургского Вильгельма, который был братом помянутому
Альбрехту. Но маргкраф Вильгельм явился далеко не рев-
ностным противником реформации: он более заботился о
сохранении себе архиепископских владений и доходов.
Точно так же отличались веротерпимостью и преемники
Плеттенберга (умершего в 1535 г.). В Ливонии отража-
лись события, волновавшие тогда Германию. Так здесь
явились подражатели секте анабаптистов и иконоборцев,
производившие разные бесчинства; они выбрасывали из
церквей алтари и статуи, выгоняли монахов и монахинь
из монастырей и даже разрушали церкви. Между про-
чим, в Дерпте они не пощадили и православного храма,
сооруженного для русских купцов. Когда в Германии
образовался Шмалькальденский союз для защиты рефор-
мации, город Рига пристал к этому союзу. По смерти
Бланкенфельда (1539 г.) рижане в течение нескольких лет
отказывались принести обычную присягу новому архи-
епископу, т. е. Вильгельму Бранденбургскому, как своему
светскому государю и уступили только под условием сво-
боды вероисповедания. Эта свобода, наконец, была при-
знана архиепископом и епископами для всей Ливонии на
Вольмарском сейме 1554 года. Таким образом, к дробле-
нию населения на отдельные сословия и народности при-
соединилось еще церковное разделение на католиков и
протестантов.
Победы Плеттенберга в русско-ливонской войне на-
чала XVI века надолго обеспечили внешний мир для Ли-
вонии. Этот продолжительный мир, вместе с усиленною
237
торговою деятельностью важнейших ливонских городов
способствовал накоплению богатств и вообще произвел
экономическое процветание страны. Но зато он способ-
ствовал также водворению роскоши и изнеженности и
особенно вредно подействовал на рыцарский орден, ко-
торый отвык от воинской деятельности, предался празд-
ности и большой распущенности. Не стесняясь своими
обетами безбрачия, рыцари открыто держали и меняли
любовниц, следуя примеру своих духовных сановников.
От духовенства и рыцарства эта распущенность нравов
распространялась на горожан и на самое крестьянское
сословие. Эсты и латыши, принявшие христианство толь-
ко внешним образом и плохо наставляемые своими ду-
ховными пастырями, вполне сохраняли свои языческие
обычаи и верования и почти не имели у себя браков,
освященных церковью, в чем они подражали своим ду-
ховным господам и церковным пастырям. При таком упад-
ке религии и нравственности на первый план выступила
любовь к веселью и всякого рода празднествам. Бароны и
земские рыцари в том только и проводили время, что
ездили друг к другу в гости, пировали, охотились. Если в
дворянском доме праздновалась свадьба или крестины,
то это событие служило поводом для съезда и пиров на
несколько недель. Горожане также при всяком праздне-
стве предавались разгулу и пьянству; героями пиров яв-
лялись такие гуляки, которые выпивали самое большое
количество вина или пива. Последнее пилось из таких
кружек и чаш, в которых, по выражению ливонского
летописца, можно было детей крестить. Празднества со-
провождались также играми и плясками; особенно шум-
ные, непристойные игрища происходили зимою вокруг
Рождественской елки, а весною в ночь под Иванов день.
Но при всей наклонности к веселью и разгулу ливонские
немцы не отличались мягкосердием и добродушием. На-
против, их отношения к покоренным туземцам были са-
мые суровые: последние находились в угнетении и нище-
те, ибо немецкие господа старались выжимать из них как
можно более доходов и облагали их чрезмерными побо-
рами. О жестоком, мстительном характере немецких ба-
ронов свидетельствуют многие человеческие скелеты, на-
ходимые в ливонских замках, эти останки людей, кото-
рые были или замуравлены живыми, или прикованы це-
пью в каком-нибудь подземелье f38).
238
Враждебность ливонских немцев к России, постоянно
проявлявшаяся разными притеснениями русских купцов
и недозволением провозить военный материл, конечно,
вызывала русское правительство на возмездие. В Москве,
очевидно, знали политическую несостоятельность Ливо-
нии. Считая ее легкою добычей, Иван -Васильевич, воз-
гордившийся покорением Казанского царства, задумал
воспользоваться первым удобным поводом для завоева-
ния и этой страны. Повод не замедлил открыться.
Когда истекло пятидесятилетнее перемирие, заклю-
ченное между Иваном III и Плеттенбергом в 1503 году, то
ливонские чины отправили к Ивану IV посольство, чтобы
вести переговоры о продлении перемирия еще на три-
дцать лет. В 1554 году прибыли в Москву послы от Ливон-
ского магистра, Рижского архиепископа и Дерптского
епископа и просили, чтобы государь велел своим новго-
родским и псковским наместникам заключить новое пе-
ремирие.. Царь поручил вести переговоры с посольством
окольничему Алексею Федоровичу Адашеву и дьяку Вис-
коватому. Окольничий и дьяк объявили, что государь на
всю землю Ливонскую гнев свой положил и не велит
своим наместникам давать перемирие за следующие
вины: 1) Юрьевский (т. е. Дерптский) епископ уже много
лет не платит дани с своей волости, 2) гостей русских
ливонские немцы обижают и 3) русские концы в Юрьеве
и некоторых других городах (Риге, Ревеле, Нарве) немцы
присвоили себе, вместе с находившимися в них русскими
церквами, которые разграбили и частию разрушили (про-
тестанты). Послы выразили недоумение, о какой дани им
говорят: никакой дани они не знают по старым грамотам.
Но Адашев напомнил, что немцы пришли из моря и взяли
силою русскую волость (Юрьевскую), которую великие
князья уступили им под условием дани; что эту дань они
давно не платили, а теперь должны заплатить и с недоим-
ками, а именно за 50 лет, и вперед с каждого человека
платить ежегодно по гривне немецкой (марке). Напрасно
послы пытались оспаривать эту дань. Наконец они усту-
пили, и переговоры кончились согласием продолжить пе-
ремирие еще на 15 лет под следующими главными усло-
виями: уплатить означенную Юрьевскую дань с недоим-
ками в три года и за ручательством всей Ливонии; очис-
тить русские концы и церкви; русским и ливонским гос-
тям обоюдно предоставить свободную торговлю в своих
239
землях; дать управу в торговых и порубежных обидах и
не заключать союза с королем Польским. Так как усло-
вия эти вступали в силу только после подтверждения их
ливонскими чинами, то послы и согласились на них, пре-
доставляя решение вопроса своим властям. Они привеси-
ли к перемирной грамоте свои печати, которые при ут-
верждении договора должны были быть отрезаны и заме-
нены печатями магистра, архиепископа и епископа. В
Ливонии, однако, весть о таком договоре произвела смя-
тение; архиепископ немедля созвал сейм в Лемзале. На
чем он решил, нам неизвестно; но вскоре затем в Дерпт
прибыл от новгородских наместников посол Келарь Тер-
пигорев за подтверждением перемирного договора. В
епископском совете долго рассуждали и спорили о том,
как поступить. Канцлер епископа Гольцшир предложил
привесить свои печати к договорной грамоте, но в дей-
ствительности дани не платить, а представить это дело
тотчас на решение императора, как своего верховного
ленного государя. «Московский царь ведь мужик (ein.
Baur); он не поймет, что мы передаем дело в имперский
каммергерихт, который все это постановление отме-
нит», — пояснил канцлер. Мысль показалась удачною. К
договорной грамоте привесили новые печати, возвратили
русскому послу и тут же в его присутствии начали писать
протестацию на имя императора. «Что это один говорит,
а другие записывают?» — спросил Терпигорев. Когда ему
объяснили, в чем дело, он заметил: «А какое дело моему
государю до императора? Не станете ему дани платить,
он сам ее возьмет». Пришед к себе домой в сопровожде-
нии епископских гофюнкеров, Терпигорев вынул из-за
пазухи договорную грамоту и приказал своему подьячему
завернуть ее в шелковый платок, уложить в ящик, оби-
тый сукном; причем шутя заметил: «Смотри, береги этого
теленка, чтобы он вырос велик и разжирел».
Со времени первого прибытия ливонских послов в
Москву протекло три года. В это время возникла и успела
окончиться война Густава Вазы с Иоанном IV. Ливония,
как мы видели, не двинулась на помощь Густаву; в ней
самой произошло тогда подобное междоусобие вслед-
ствие борьбы между светской и духовной властию. В
1546 году на Вольмарском сейме постановлено было, что-
бы впредь архиепископ, епископы и магистр не назнача-
ли себе в коадъюторы или преемники лиц из германских
240
владетельных домов. Сам архиепископ Вильгельм подпи-
сал это постановление; но в 1554 году он вдруг назначил
своим коадъютором семнадцатилетнего Христофа герцо-
га Мекленбургского, своего родственника, призвал его в
Ливонию и передал ему некоторые из своих замков.
Орден решительно восстал против такого незаконного
поступка. Магистр фон Гален созвал сейм в Вендене, где
сословия решили употребить силу против архиепископа
и его коадъютора. Для найма ратных людей магистр
отправил в Германию молодого динабургского комтура
Готгарда Кетлера, бывшего родом из Вестфалии. Нача-
лась междоусобная война. Ландмаршал фон Минстер,
раздраженный тем, что магистр назначил своим коадъю-
тором не его, а феллинского комтура Фирстенберга, при-
нял сторону архиепископа. Город Рига и Дерптский епис-
коп держали сторону ордена. Фирстенберг осадил Кокен-
гузен и взял в плен архиепископа вместе с его коадъюто-
ром; их посадили под стражу. Но за них вступился король
польский Сигизмунд Август, родственник Вильгельма, и
потребовал их освобождения, в чем получил отказ. К
этому поводу присоединилось еще случайное убийство
на Ливонской границе польского гонца Ланского. Сам
король с большим польско-литовским войском вступил в
пределы Ливонии. Орден оказался не в силах ему сопро-
тивляться. Новый магистр Фирстенберг (фон Гален, меж-
ду тем, умер) у курляндского местечка Позволя, близ
замка Бауске, заключил мир с королем (в сентябре
1557 г.): архиепископ и его коадъютор были вполне вос-
становлены в своих правах. Эти события ясно показали
упадок Ливонского ордена и его военную несостоятель-
ность. Чтобы предотвратить опасность, грозившую со
стороны Московского государя, магистр вскоре после
Позвольского мира поспешил заключить с Сигизмундом
Августом, как с великим князем Литовским, оборони-
тельный и наступательный союз. Один уже этот союз
давал Московскому царю повод к войне, так как был
нарушением прямой статьи пятнадцатилетнего пере-
мирия.
В феврале 1557 году в Москву прибыли ливонские
послы. Трехлетний срок для внесения дани истекал; но
они явились сюда не с деньгами, а с просьбою о сложе-
нии дани с Дерптского епископа. Царь не пустил к себе
на глаза этого посольства, а чрез тех же Алексея Адашева
241
и дьяка Висковатого велел отвечать, что он сам будет
искать на магистре и на всей Ливонской земле за ее
неисправление. Послы уехали. Дорогою они ясно поняли,
что москвитяне готовятся к войне: в известных расстоя-
ниях видны были новопостроенные ямские дворы с по-
мещениями для большого количества лошадей; к запад-
ной границе тянулись санные обозы с съестными и воен-
ными припасами. Вслед за послами царь отправил околь-
ничего князя Шастунова с товарищами строить на устье
Наровы ниже Ивангорода «корабельное пристанище»,
или гавань; причем запретил новгородским, псковским и
ивангородским купцам ездить с товарами к немцам. Ис-
пуганные сими приготовлениями, ливонцы в декабре того
же 1557 года вновь прислали посольство с предложением
внести за прежние годы одну определенную сумму в
45 000 ефимков (или 18 000 московских рублей), а впредь
с Юрьева ежегодно брать по тысяче угорских золотых.
Царь согласился; но когда от послов потребовали денег,
их не оказалось. По известию ливонских летописцев,
послы понадеялись на обещание московских купцов дать
им денег взаймы; ибо для русских купцов торговля с
Ливонией была выгодна, и они не желали войны. Но царь
будто бы под страхом смертной казни запретил своим
купцам ссудить немцев деньгами. Напрасно послы проси-
ли оставить их самих заложниками, пока деньги будут
доставлены из Ливонии. Царь не соглашался ни на какие
отсрочки. Очевидно, он уже решил войну бесповоротно.
Послы уехали; говорят, на прощанье их посадили обедать
и подали пустые блюда в знак того, что они приехали с
пустыми руками (39).
В январе 1558 года русские воеводы вторглись в Ливо-
нию. Русское войско, простиравшееся до 40 000 и заклю-
чавшее в себе отряды хищных касимовских и казанских
татар и пятигорских черкес, состояло под главным на-
чальством известного касимовского хана Шиг-Алея; а то-
варищами его были Михаил Васильевич Глинский, дядя
царя, и Даниил Романович, царский шурин. Воеводы име-
ли наказ не заниматься осадою городов и замков, а толь-
ко повоевать, т. е. опустошить, неприятельские волости,
что и было исполнено в точности. Войска наши, разде-
лясь на несколько отрядов, прошли Ливонию на полтора-
ста верст в длину параллельно с литовским рубежом и на
сто верст в ширину; деревни и посады они сожигали,
242
скот и хлебные запасы истребляли, стариков и детей
убивали, но молодых забирали в плен; причем, по словам
ливонских летописцев, совершали ужасные варварства.
Местами немцы пытались обороняться в открытом поле,
но были везде побиваемы по своей малочисленности.
Дошедши недалеко до Риги и Ревеля, русское войско
повернуло назад и вышло в Псковскую область, обреме-
ненное огромною добычей; ибо страна была до того вре-
мени богатая и цветущая. По выходе из Ливонии, Шиг-
Алей с воеводами послал к магистру грамоту (конечно,
сочиненную в Москве), в которой говорилось, что госу-
дарь Московский присылал свою рать покарать ливонцев
за их неисправление и что если они повинятся и при-
шлют челобитье, то воеводы готовы просить за них. Ли-
вонские чины съехались на Вольмарском сейме и тут
решили хлопотать о мире. Магистр прислал просить опас-
ной грамоты для послов; в Москве грамоту дали, велели
приостановить военные действия и заключить переми-
рие. Большие ливонские города сделали складчину, со-
брали 60 000 талеров и отправили их в Москву с посоль-
ством, во главе которого был поставлен брат Фирстен-
берга. Но это посольство еще не успело прибыть по
назначению, как перемирие было нарушено.
На возвышенном левом берегу реки Наровы, недале-
ко от ее устья, расположен значительный и в то время
хорошо укрепленный город Нарва, в русских летописях
известный под именем Рутодива. Супротив него, на дру-
гом менее высоком берегу реки, Иваном III поставлена
была русская крепость или так наз. Ивангород. Было
время великого поста. Ивангородцы строго соблюдали
перемирие и усердно посещали церковную службу; а
жители Нарвы, большею частью лютеране, пили пиво и
веселились. С нарвских башен видна была почти вся
внутренность Ивангорода, и пьяные немцы ради потехи
стали осыпать картечью православных людей, собирав-
шихся в церкви, причем некоторых убили. Русские вое-
воды не отвечали на выстрелы, а послали тотчас извес-
тить о том царя; от него пришло разрешение стрелять, но
только из одного Ивангорода. Воеводы принялись усерд-
но обстреливать Нарву из пушек и пищалей каменными
и калеными ядрами. Тогда нарвские городские власти
послали просить пощады, обвиняя в нарушении переми-
рия своего фохта («князьца», как выражается Русская
243
летопись), и предлагали поддаться Русскому царю. Уве-
домленный о том особым посольством, царь приказал
прекратить пальбу и отправил Алексея Басманова и Да-
ниила Адашева с отрядом стрельцов и детей боярских,
чтобы принять город Нарву с округом в русское владе-
ние. В этот город между тем пришло от магистра под-
крепление в тысячу человек, и городские власти начали
перед русскими воеводами , отпираться от собственного
посольства, говоря, что они не поручали ему говорить о
своем подданстве царю. Но тут как бы сама судьба нака-
зала их за вероломство. 11 мая в городе вспыхнул страш-
ный пожар. Русская легенда приписывает его чуду: хозя-
ин одного дома в горнице, в которой останавливались
прежде русские купцы, нашел православную икону Бого-
родицы; насмехаясь над иконой, он бросил ее в огонь под
котел, где варилось пиво; оттуда вдруг поднялось пламя
до потолка и произвело пожар, а внезапно налетевший
вихрь разнес его в разные стороны; так как дома боль-
шею частью были деревянные, то огонь разлился с не-
удержимою силою. Произошло ужасное смятение.
Ивангородцы воспользовались им, бросились переправ-
ляться через реку и, сбив ворота, ворвались в город.
Гарнизон заперся было в замке, но не выдержал беспре-
рывной пальбы и сдал его, выговорив себе свободное
отступление. Вслед за тем взят был замок Нейшлот (у
русских Сыренск), стоявший при истоке Наровы из Чуд-
ского озера. Вскоре завоеван и городок Везенберг (у
русских Раковор), средоточие провинции Вирланда. Та-
ким образом, все Занаровье с значительною частию Эст-
ляндии очутилось в русских руках. Царь был очень обра-
дован этим успехом. Он отпустил ливонское посольство
ни с чем и решил продолжать войну; завоеванные же
города велел очищать от Латинской и Лютерской веры и
строить там православные церкви, для чего из Новгорода
был прислан в Нарву Юрьевский архимандрит. Жителям
ее он дал жалованную грамоту и всех нарвских пленни-
ков, находившихся в России, велел возвратить в отече-
ство. Иоанн особенно дорожил Нарвою, как первою гава-
нью, которую русские приобрели на Балтийском море, и
он постарался через нее немедленно открыть непосред-
ственные торговые сношения России с иноземцами, по-
мимо Ганзейских городов, старавшихся удержать в своих
руках монополию Балтийской торговли.
244
Вообще вместо варварского опустошения страны, со-
вершенного при первом нашествии русского войска на
Ливонию, теперь началось постепенное завоевание горо-
дов и замков с очевидною целью прочно в ней утвердить-
ся. В то время как одно войско действовало к северу от
Чудского озера, т. е. в Эстляндии, другое войско высту-
пило из Пскова под начальством князя Петра Шуйского,
двинулось мимо южной части Чудского озера, вторглось
в собственную. Ливонию, осадило пограничный замок
Нейгаузен и, окружив его турами, громило частою паль-
бою из пушек и пищалей. Обороняемый храбрым рыца-
рем Иксулем фон Паденорм, Нейгаузен задержал рус-
ских почти на целый месяц; но, не получая ниоткуда
помощи, наконец сдался, причем гарнизон выговорил
себе свободный выход из крепости. В это время магистр
ордена с 8000-м войском стоял лагерем неподалеку, имен-
но около Киремне, на дороге между Нейгаузеном и Дерп-
том. Лагерь его был защищен со стороны русских рекою
и болотами. Он еще окопался и принял выжидательное
положение, не решаясь напасть на осаждавшее войско;
когда же Нейгаузен пал и русские двинулись на самого
магистра, он поспешил снять лагерь и ушел к Валку.
Находившийся в его войске дерптский епископ Герман
Вейланд с своим отрядом поспешил в Дерпт, причем
задняя часть его отряда была настигнута русскими и
побита. Местное земское рыцарство собралось было в
Дерпт по призыву епископа, как своего ленного владыки;
но когда приблизилось русское войско, большая часть
рыцарей покинула город и спаслась в западные области.
Кроме того, в эту критическую минуту в городе подня-
лась распря между католиками и протестантами. Католи-
ки громко говорили, что русская гроза ниспослана на
Ливонию за отступление ее от истинной веры. Когда
собрался городской совет и рассуждал о том, что пред-
принять в виду близкой осады, послышались разные мне-
ния: одни советовали обратиться за помощью к Швеции,
другие к Дании, третьи к Польше. На помощь германско-
го императора не было никакой надежды, так как после
отречения Карла V брат и преемник его Фердинанд был
слишком озабочен собственными делами и особенно
враждебными отношениями турок, чтобы думать о Ливо-
нии. Посреди разногласия выступил бургомистр Антоний
Тиле и со слезами на глазах начал увещевать собрание,
245
чтобы оно оставило всякие расчеты на помощь извне, а
лучше обратилось бы к собственным средствам обороны.
Он предлагал принести все частное достояние на защиту
отечества, продать все золотые и драгоценные украше-
ния их жен, чтобы нанять войско, а вместе с ним и самим
единодушно выступить против неприятеля. Но речь этого
ливонского Минина была голосом вопиющего в пустыне.
Прежде чем осадить Дерпт, русские взяли еще не-
сколько замков, каковы Костер и Курславль. Окрестные
сельские жители, ненавидя своих немецких господ, при-
ходили к воеводам и добровольно принимали русское
подданство. Воеводы обращались с этим туземным насе-
лением мягче, тогда как с немцами поступали жестоко.
В июне русское войско явилось под Дерптом и начало
возводить вокруг него валы и устанавливать пушки, пос-
ле чего принялось осыпать город ядрами. Главная опора
осажденных заключалась в двухтысячном немецком от-
ряде, присланном из Германии. Около двух недель дли-
лась осада и пальба по городу. Гарнизон сначала защи-
щался храбро и делал частые вылазки. Но бедствия осады
и малое число защитников скоро поколебали мужество
граждан. Шуйский искусно завязал переговоры, предла-
гая самые льготные условия сдачи. Несколько раз осаж-
денные просили сроку для размышления, стараясь между
тем известить магистра о своем крайнем положении; но
когда от него вместо помощи получено было письмо с
обещанием молиться Богу за осажденных, епископ и
граждане пришли в уныние и решились сдаться. При сем
они выговорили себе следующие условия: епископ оста-
ется во владении своими имениями и получает для жи-
тельства ближайший монастырь Фалькенау, дворяне удер-
живают свои земли, граждане сохраняют свободу Аугс-
бургского исповедания, городовое самоуправление и свои
торговые и судебные привилегии; кто пожелает, может
выехать с имуществом из города, а военные люди и с
оружием; вывода в Россию не будет, и русские ратные
люди не будут иметь постоя в домах обывателей. При
занятии города русским досталось в добычу большое ко-
личество пушек, пороху и других военных припасов; но
Шуйский строго наблюдал, чтобы ратные люди не оби-
жали жителей, и своим ласковым обхождением вообще
снискал благодарность и доверие побежденных. Царь под-
твердил условия сдачи только с небольшими исключения-
246
ми, касавшимися судебных привилегий; при сем дал
дерптским гражданам право беспошлинной торговли в
Новгороде и Пскове. Чтобы закрепить за Россией Юрь-
евскую область, он начал раздавать в ней поместья бояр-
ским детям, а епископа и некоторых граждан переселил в
Москву. Дерпт тотчас переименован был русскими в свое
древнее имя Юрьева; в нем стали возобновлять старые
русские храмы, а потом царь учредил особое православ-
ное Юрьевское епископство.
Падение Дерпта (третьего и последнего города после
Риги и Ревеля) произвело такой страх и смущение в
Ливонии, что многие укрепленные места после того сда-
вались русским без сопротивления, и тем более, что чер-
ные люди, т. е. туземцы Чудь и Ливы, охотно приносили
присягу на русское подданство. Число всех завоеванных
в северной части Ливонии городов и замков простира-
лось теперь до 20. Русские доходили до Ревеля, и Шуйс-
кий посылал склонять граждан к сдаче, но пока не ре-
шился осаждать этот крепкий город. Заложив в некото-
рых местах православные церкви и расставив везде гар-
низоны, русское войско к осени по обычаю удалилось в
отечество.
После отступления Фирстенберга от Киремпе к Валку
неспособность его сделалась столь очевидною, что орден-
ские чины решились назначить ему коадъютора. Выбор
их пал на динабургского комтура Готгарда Кетлера, кото-
рый в это критическое время выдвинулся своими талан-
тами и энергией; он особенно отличился при помянутом
отступлении, храбро прикрывая тыл уходившего войска
от русских, причем не раз подвергал свою жизнь опасно-
сти. В его руки теперь перешло дальнейшее ведение
войны с Москвою; а Фирстенберг, оставаясь магистром
только по имени, удалился в крепкий замок Феллин.
Когда князь Шуйский с главным войском ушел из Ливо-
нии, Кетлер поспешил воспользоваться этим обстоятель-
ством, чтобы отвоевать обратно завоеванные города, глав-
ным образом Дерпт. Ему удалось собрать до 10 000 чело-
век; но по пути к Дерпту его задержала мужественная
оборона замка Рингена, который занимали всего 90 чело-
век под начальством боярского сына Русина Игнатьева.
Хотя Ринген был наконец взят, но князь Курлятев и
другие русские воеводы, сидевшие в Дерпте, успели дать
в Москву весть об опасности и приняли все меры предо-
247
сторожкости; между прочим, многих юрьевских граждан,
подозреваемых в сношениях с Кетлером, они отправили
в Псков, где их держали до минования опасности. Во
время осады Рингена некоторые немецкие отряды ходи-
ли даже в Псковскую землю и разорили там несколько
волостей. Узнав о приближении большой московской
рати, Кетлер ничего не решился предпринять против
Юрьева и ушел назад. Вскоре потом, в январе 1559 года,
явилась в Ливонию эта русская рать, предводимая князем
Микулинским и татарским царевичем Тохтамышем. На
сей раз она обратила свои опустошения на южную часть
Ливонии и разными отрядами пошла по обеим сторонам
Двины. По словам ливонских летописцев, это нашествие
сопровождалось таким же разорением и жестокостями,
которыми ознаменовано было и первое вторжение рус-
ских. Они доходили до самой Риги и к весне воротились
назад с огромною добычею. В эту трудную эпоху ливон-
цы снова обратились к государям Швеции, Польши и
Дании с просьбою о помощи или о ходатайстве, и те
действительно отправили посольства в Москву. Из них
наиболее посчастливилось послам датского короля Фрид-
риха II; снисходя на его просьбу, Иоанн согласился дать
ливонцам шестимесячное перемирие. Главною причиною
такой внезапной уступчивости были, впрочем, военные
действия против крымских татар, отвлекшие тогда силы
и внимание царя. Это шестимесячное перемирие имело
важные последствия: оно не спасло самобытного суще-
ствования Ливонии, но немало помогло ей ускользнуть от
русского завоевания.
Время перемирия ливонскйе власти употребили на то,
чтобы отыскивать себе помощь и собирать средства для
дальнейшей борьбы с Московским царем. Отправлены
были новые посольства к императору и к Шведскому
королю; с Датским королем вступил в переговоры епис-
коп Эзельский, к Сигизмунду Августу отправился сам
Кетлер; принужденный выбирать между соседями, он
наиболее склонялся на сторону Польши и Литвы. Импер-
ские чины по-прежнему отказались от всякой военной
помощи; они обещали денежную ссуду от имперских
городов, но и та не состоялась. С польско-литовским
королем Кетлер, совместно с архиепископом Рижским,
заключил договор, по которому Ливония отдавалась под
его покровительство с обязательством защищать ее от
248
русских; за что литовцы получили в залог полосу земли с
несколькими орденскими и архиепископскими замками,
каковы Динабург, Зельбург, Бауске, Мариенгаузен, Лен-
неварден и др. Ливония оставляла за собою только право
по окончании войны выкупить эти земли за 700 000 гуль-
денов. Получив земли, король, однако, не спешил своею
помощью, ссылаясь на продолжавшееся перемирие с
Москвою, и ограничивался пока отправлением к царю
посольства с предложением оставить в покое Ливонию.
Между тем, Кетлер, рассчитывая на литовскую помощь и
заняв у города Ревеля 30 000 гульденов (под залог своего
замка Кегеля), призвал из Германии новые наемные от-
ряды и возобновил войну с русскими. Нечаянным напа-
дением он разбил стоявший близ Дерпта русский отряд
воеводы Плещеева и потом осадил самый Дерпт. Отби-
тый отсюда, он попытался еще взять замок Лаис, но тут
встретил мужественное сопротивление и ушел назад, уз-
нав о приближении большой русской рати. Весною
1560 года виленский воевода Николай Радивил вступил в
Ливонию и занял литовскими гарнизонами заложенные
замки; но на помощь против русских литовцы не дви-
гались.
В Ливонию снова вторглись русские под начальством
князей Шуйского, Серебряного, Мстиславского и Курбс-
кого. Взяв Мариенбург, они распространили свои опусто-
шения до самого моря. Положение Ливонии сделалось
критическим. Наемные немецкие отряды, не получая жа-
лованья, бунтовали и нередко сами сдавали крепости
русским; в некоторых местах крестьяне поднимали мя-
теж против своих немецких господ, которые не умели
защитить их от неприятеля. Воеводы из Дерпта двину-
лись с пушками на замок Феллин, считавшийся весьма
сильною крепостью в Ливонии; там пребывал старый
магистр Фирстенберг. Ландмаршал Филипп Бель думал
остановить это движение и около Эрмеса неосторожно
вступил в битву с превосходными русскими силами; он
был разбит и взят в плен. Это был опытный, храбрый
рыцарь; в плену он держал себя с таким достоинством и
вел такие умные речи, что бояре оказывали ему большое
уважение; бедствия, постигшие орден, он прямо объяс-
нял отступлением от старой веры и распущенностью нра-
вов. Отправив его в Москву, бояре просили царя быть к
нему милостивым. Но когда он в глаза царю стал сурово
249
выговаривать за несправедливую и кровопийственную
войну, разгневанный Иоанн велел отрубить ему голову.
После победы под Эрмесом воеводы осадили замок Фел-
лин; более трех недель они громили его из пушек, но
толстые стены, глубокие рвы и обилие всяких запасов не
подавали надежды на овладение замком. Вдруг немецкие
наемники заволновались и вступили в переговоры с рус-
скими воеводами. Тщетно престарелый магистр умолял
их продолжать оборону и роздал им все свои сокровища:
наемники предварительно разграбили их и, выговорив
себе свободное отступление со всем имуществом, впусти-
ли русских. Но те, видя, что удаляющиеся немцы обреме-
нены всякого рода ценными вещами, напали на них и
отняли добычу. Многие из этих наемников потом попали
в руки Кетлера, который велел их перевешать. Привезен-
ный в Москву Фирстенберг был милостиво принят царем
и получил себе в кормление ярославский городок Любим,
где спокойно доживал свой век. Хотя после взятия Фел-
лина русские потерпели неудачу под Вейсенштейном,
или Белым Камнем (главным городом провинции Эрвии),
который они тщетно осаждали в течение нескольких
недель, однако поход 1560 года привел Ливонию в такое
расстроенное состояние, что она уже не могла продол-
жать борьбу собственными средствами. Вслед затем со-
вершилось ее распадение и прекратилось самое суще-
ствование Ливонского ордена.
Первым из ливонских владетелей покинул страну
епископ эзельский Менигхаузен. Он продал датскому ко-
ролю Фридриху II за 30 000 талеров свое епископство,
т. е. Эзель с соседнею частью Эстонии и свой Пильтенс-
кий округ в Курляндии, хотя не имел никакого права
уступать эти земли без согласия ордена и своего капиту-
ла. Он удалился в родную Вестфалию, там перешел в
протестантство и вступил в брак, а король Фридрих пере-
дал эти земли своему младшему брату Магнусу взамен
его прав на герцогство Голштинское. Весною 1560 года
Магнус высадился с датскими отрядами на острове Эзеле
в городе Аренсбурге. Тогда и ревельский епископ Вран-
гель, после введения в Ревеле реформации находившийся
в стесненном положении, последовал совету Менигхаузе-
на, т. е. продал Магнусу свои владетельные права и уда-
лился в ту же родную Вестфалию. Но город Ревель и
большинство эстонского рыцарства тянули более к сосед-
250
ней Швеции, чем к Дании: с шведами их связывали
общая теперь религия, сходство нравов и торговые сно-
шения; от Швеции они скорее всего могли ожидать помо-
щи против Московского завоевания. Поэтому они не
склонились на убеждения Магнуса, а вскоре по смерти
Густава Вазы вступили в переговоры с его преемником
Эрихом XIV. Эти переговоры окончились тем, что Ревель,
а вместе с ним провинции Гаррия и Эрвия отложились от
ордена и поддались шведскому королю в июне 1561 года.
Тщетно Готгард Кетлер противодействовал сему поддан-
ству и старался удержать единство Ливонии, чтобы в
целости передать ее под владычество польско-литовского
короля, с которым он уже вел деятельные переговоры.
Видя распадение орденских земель, этот ловкий человек
более всего позаботился о собственных интересах. В то
время как северная часть Ливонии тянулась к шведам,
южная и большая половина ее обнаруживала влечение
примкнуть к великому княжеству Литовскому, с которым
связывали ее близкое соседство и выгодная торговля.
К польскому королю тянул и его родственник архи-
епископ рижский Вильгельм Бранденбургский. Поэтому
рыцарству и архиепископу не стоило большого труда
склонить ливонские чины отдаться под верховное влады-
чество Сигизмунда Августа. Вместе с тем орденские вла-
сти признали дальнейшее существование ордена невоз-
можным и решили сложить с себя духовное звание. Пос-
ледний Ливонский магистр пошел по стопам последнего
прусского гроссмейстера: с согласия польского короля он
обратил самую южную часть Ливонии в наследственное
герцогство, поставив себя в вассальную зависимость от
Польской короны. Осенью 1561 г. Готгард Кетлер принял
титул герцога Курляндии и Семигалии, а Ливония соеди-
нена с великим княжеством Литовским. Тот же Кетлер
пока остался королевским наместником в Ливонии. Гер-
цог Магнус отказался в пользу Кетлера от Пильтенского
округа, получив взамен эстонские замки Гапсаль и Леаль.
Только город Рига не соглашался на новое подданство и
пытался еще сохранить за собою значение вольного им-
перского города; но в следующем 1562 году рижане усту-
пили настояниям Кетлера и поддались Сигизмунду Авгус-
ту, причем выговорили себе условия самоуправления.
Таким образом, Ливонская земля распалась на пять
владений: 1) север отошел к Швеции; 2) остров Эзель с
251
прилегающим побережьем (провинция Вик) составил осо-
бое княжество герцога Магнуса; 3) средняя часть, или
собственно Ливония, присоединилась к государству
Польско-литовскому; 4) Курляндия и Семигалия обрати-
лись в вассальное герцогство; 5) северо-восточная часть
или Юрьевская и Ругодивская области остались у Мос-
ковского государя f40).
Раздел Ливонии между соседними государствами ясно
показал, в какой степени были правы советники Иоанна,
не одобрявшие его слишком широких завоевательных
замыслов с этой стороны. Ливонский орден оказался
несостоятельным в борьбе с могущественным Московс-
ким государством; но было великою ошибкою считать
его землю легкою добычею и стремиться к ее полному
скорому захвату: вместо одного слабого ордена приходи-
лось иметь дело с несколькими сильными претендентами
на его наследство. Едва ли умные советники Иоанна не
предвидели двух главных затруднений, долженствовав-
ших воспрепятствовать быстрому и легкому завоеванию
Ливонии. Во-первых, множество крепких городов и зам-
ков. Ливонию отнюдь нельзя было сравнивать с Казанс-
ким царством, где по взятии столицы оставалось только
усмирять полудикие туземные народцы и взимать с них
ясак. Здесь каждый город, каждый замок, имевший сколь-
ко-нибудь мужественного коменданта, приходилось до-
бывать трудною и долгою осадою; а в осадном деле, где
требовалась борьба с артиллерией, именно московская
рать была наименее искусна. Поэтому после трехлетней
войны, после страшных опустошений неприятельской
земли, Москвитяне могли похвалиться приобретением не
более одной четвертой ее части. Во-вторых, это (сравни-
тельно с потраченными усилиями) небольшое приобрете-
ние, в соединении с дальнейшими притязаниями, приво-
дило нас к одновременному столкновению с Швецией,
Данией и Польско-литовским государством. На первых
порах Москве удалось отклонить новую войну со шведа-
ми, которые обратились на датчан, желая отнять у них
западную часть Эстонии; но борьба с главным наследни-
ком Ливонского ордена, т. е. с Польско-литовским коро-
лем, оказалась неизбежною.
С Польшей и Литвой, со времени боярщины, у нас не
было ни войны, ни прочного мира, а только возобновля-
лись истекавшие перемирия. Всяким попыткам к заклю-
252
чению вечного мира мешали притязания Литвы на воз-
вращение Смоленска, к которым обыкновенно присоеди-
нялись требования возвратить все приобретения, сделан-
ные Иваном III, и даже уступить Псков и Новгород; а с
московской стороны, в ответ на эти странные требова-
ния, выдвигали свои права на старые русские области:
Полоцкую, Витебскую, Киевскую и Волынскую. После
же 1547 года прибавился еще один повод к распрям: в
переговорных грамотах королевская канцелярия продол-
жала именовать Иоанна только «великим князем» Мос-
ковским и отказывала признать за ним новый его титул
царский. Московское правительство с своей стороны име-
новало Сигизмунда-Августа только великим князем Ли-
товским, отказываясь называть его в грамотах королем. В
связи с пререканиями о титулах в это время, не без
участия самого Иоанна, распространяется в Москве ле-
генда о происхождении древнего Русского княжеского
рода от Пруса, брата римского императора Октавия-Ав-
густа, чем Московский государь думал умножить свою
славу и величие.
Последнее перемирие заключено было в 1556 году на
шесть лет. Война Ливонская подала повод польскому ко-
ролю к новым посольствам, имевшим целию отвратить
московские притязания с этой стороны. Но правитель-
ство наше постоянно отвечало, что Ливония в древности
принадлежала прародителям московских государей, что
ливонские немцы давно обязались платить дань и что
государь воюет их землю за их неисправление. Иоанн
даже в своем титуле стал именовать себя государем Ли-
вонския земли града Юрьева. Когда же Ливонский орден
начал явно склоняться на сторону польского короля, на-
мереваясь отдаться под его покровительство, т. е. в
1560 году, Иоанн, в то время овдовевший, попытался ула-
дить свои отношения к Польше и Литве помощию род-
ственного союза. Посол его Федор Сукин сделал от име-
ни царя брачное предложение младшей сестре короля
Екатерине. Король показал вид, что не прочь от этого
брака, но потребовал предварительно прекращения Ли-
вонской войны и заключения вечного мира с уступкою
Смоленска, Пскова и Новгорода. При подобных требова-
ниях, понятно, переговоры о брачном союзе окончились
ничем. Когда же Ливонский орден прекратил свое суще-
ствование, а король Польский завладел всей южной по-
253
ловиною Ливонии, тогда немедленно открылась и новая
Русско-литовская война. Вначале, пока она ограничива-
лась нерешительными действиями и взаимными опусто-
шениями, переговоры о мире не прерывались. Но в янва-
ре 1563 года Иоанн лично выступил в поход с большим
войском и осадил древний русский город Полоцк, по
своему положению на Двине важный как для Литвы, так
и для Ливонии. Для этого похода одной посохи, т. е.
земской рати, конной и пешей, было собрано более
80 000 человек, а главное, для обстреливания крепости
привезен был большой наряд, т. е. тяжелые осадные
пушки, называемые «павлинами» и «огненными», т. е.
бросавшие каленые ядра. Такими ядрами выжгли 300 са-
жен деревянной стены, так что 7 февраля взяли острог,
или посад, расположенный за Полотою, а неделю спустя
Станислав Довойна, воевода литовский, сдал и самый
город, или кремль. Этот воевода и епископ полоцкий
Арсений Шишка, взятые в плен, отосланы в Москву вме-
сте с некоторыми знатными воинами и гражданами; но
бывших в городе польских ротмистров с 500 товарищами
царь одарил шубами и отпустил в отечество. С граждана-
ми вообще царь обошелся милостиво; только захвачен-
ные в городе жиды подверглись жестокой участи: будучи
ненавистником жидовства вообще, Иоанн, по словам ле-
тописи, велел их утопить в Двине вместе с семьями.
Высоко ценя приобретение Полоцка, царь принял все
меры, чтобы удержать его и укрепить за собою. Он
оставил в нем воеводою известного князя Петра Ивано-
вича Шуйского, а товарищами — его двух братьев Сереб-
ряных-Оболенских, князей Василия и Петра Семенови-
чей. Воеводам царь дал подробный наказ, как чинить
стены, чистить и углублять рвы и вообще беречь город и
от внезапного приходу литовских людей, и от измены
жителей. Поэтому в город, т. е. в кремль, только в торже-
ственные праздники дозволил он пускать в Софийский
собор граждан из острога, или посада, и то понемногу и
усилив на то время везде стражу. В городе он велел
сделать «светлицу» (род гауптвахты), где ночевали бы
очередные военные начальники с своими людьми, а по
городу ночью постоянно ходили дозоры с фонарями. Для
производства суда велено устроить в остроге судебню и
выбрать из дворян «добрых голов», которые бы судили
людей по их местным обычаям безволокитно и без посу-
254
лов и поминов, в присутствии бурмистров и выборных
земских людей.
С известием о взятии Полоцка царь послал в Москву
к митрополиту и семейству своему нескольких знатных
людей, вместе с шурином своим кн. Михаилом Темрюко-
вичем Черкасским. В грамоте митрополиту Макарию го-
ворилось: исполнилось пророчество чудотворца Петра
митрополита о граде Москве, «яко взыдут руки ее на
плеща врагов». Когда Иван Васильевич возвращался из
похода, то ему оказана была самая торжественная встре-
ча от духовенства, бояр и всего народа. В Полоцке уч-
реждена архиепископская кафедра, на которую постав-
лен Трифон, бывший епископ Суздальский. С крымским
ханом Девлет-Гиреем уже лет семь как не было мирных
сношений, и татарские гонцы были задержаны в Москве;
ибо, подстрекаемый Сигизмундом, хан вероломно во вре-
мя мира нападал на московские украйны. Теперь на радо-
стях Иоанн послал в Крым Афанасия Нагого с богатыми
подарками из полоцкой добычи, а именно с литовскими
конями в седлах и уздах, отделанных серебром, и с коро-
левскими дворянами-пленниками. Главною же целью по-
сольства было возобновить мирные сношения, чтобы по
возможности обеспечичь себя со стороны крымцев.
С Сигизмундом тоже возобновились переговоры. В
Москву в декабре 1564 года приехало большое литовское
посольство, с Юрием Ходкевичем, Григорием Воловичем
и Михаилом Гарабурдою. Они просили о полугодовом
перемирии; но так как послы не соглашались на уступку
Полоцкого уезда и Ливонских земель, то им отказали,
считая эту просьбу только за желание выиграть зимнее
время, тогда как московские рати уже были готовы на-
чать зимний поход. Посольство уехало. По царскому при-
казу в январе двинулись московские воеводы из Полоц-
ка, Вязьмы, Смоленска и Дорогобужа: они должны были
сойтись под Оршею и отсюда под главным начальством
кн. Петра Шуйского идти на Минск и другие места. Но
поход сей кончился бедственно. Полоцкие воеводы, оче-
видно не рассчитывая встретить неприятеля' в поле, шли
с своею ратью очень оплошно; а другие воеводы еще не
успели с ними соединиться. Недалеко от Орши на них
внезапно ударило польско-литовское войско, предводи-
мое трокским воеводою Николаем Радивилом Рыжим.
Русские не успели надеть свои доспехи, ни устроиться в
255
полки. Местность случилась лесистая и тесная, так что
развернуться было негде; а Литва, ударив на передовой
отряд, тотчас его разгромила и погнала назад на главную
рать, которая тоже смешалась и дала тыл. Поражению
способствовала смерть главного воеводы кн. Шуйского,
который пал вместе с двумя князьями Палецкими; а вое-
воды Плещеев и Охлябинин попали в плен. Но так как
дело произошло к ночи, то большая часть войска успела
спастись и ушла в Полоцк. Таким образом, 50 лет спустя
после великой Оршинской битвы около тех же мест
произошло новое, хотя не столь тяжкое, поражение рус-
ской рати, которое уменьшило радость о завоевании По-
лоцка (как тогда Смоленска). Это поражение послужило
для нас началом многих других неудач. Между прочим,
вслед за ним князь Андрей Курбский, один из лучших
московских воевод, изменил Иоанну и убежал в Литву (41).
Дело в том, что уже произошла важная перемена в
самом Московском правительстве: наступила печальная
эпоха казней и опричнины.
VII
Эпоха казней и опричнины
Перемена в отношении Сильвестра и Адашева. — Кончина Ана-
стасии. — Опала советников. — Второй брак царя. — Новые
любимцы и начало боярских казней. — Поручные записи. —
Бегство Курбского в Литву и его переписка с Иваном Василье-
вичем. — Кончина митрополита Макария. — Странный отъезд
царя. — Учреждение опричнины и ее характер. — Александ-
ровская Слобода. — Так наз. борьба с боярским сословием. —
Игумен Филипп Колычев. — Поставление его на митрополию. —
Его обличения тирану и низложение. — Убиение Владимира
Андреевича. — Царский погром Великого Новгорода. — Страш-
ные московские казни. — Нашествие Девлет-Гирея на Моск-
ву. — Повторные браки Ивана Васильевича. — Симеон Бекбу-
латович. — Переговоры с Елизаветой Английской о союзе. —
Послание Кирилло-Белозерскому игумену.
Как 1547 год явился резким переломом в царствова-
нии Ивана IV— переломом от бедственного времени к
целому ряду славных деяний внешних и важных меро-
приятий внутренних, так и 1560 год представляется —
если не столь резкою, все-таки заметною — гранью меж-
ду блестящим тринадцатилетним периодом Иоаннова цар-
ствования и последующею печальною эпохою его тиран-
ства. Такие яркие противоречия и перемены в жизни и
деятельности одного и того же государя были бы стран-
ны и непонятны, если бы мы не имели достоверных
исторических свидетельств о том благотворном влиянии,
которое оказывали на молодого царя иерей Сильвестр и
9-Иловайский Д.
257
Алексей Адашев, и о том близком участии, которое эти
два незабвенных мужа принимали в делах правления в
означенный тринадцатилетний период. Сильвестр дей-
ствовал на Иоанна по преимуществу своим строгим, учи-
тельным словом, взывая постоянно к христианской доб-
родетели, к чистоте душевной и телесной и напоминая о
неподкупном правосудии Царя Небесного, перед кото-
рым нет изъятия для царей земных. Адашев с юности
привлекал Иоанна своим светлым умом и кротким харак-
тером. Незаметно, чтобы оба эти мужа пользовались
своею близостью к государю в личных видах, т. е. стре-
мились бы к почестям и накоплению богатств: Сильвестр
все время оставался протоиереем придворного Благове-
щенского собора и даже не сделался царским духовни-
ком; Адашев только в 1556 году достиг сана окольничего.
Влияние их сказывалось в общем направлении государ-
ственных дел и особенно в назначениях на правитель-
ственные места воевод и наместников, а также в раздаче
поместий и кормлений. Отсюда понятно, почему около
этих неродовитых людей собралась многочисленная
партия из старых знатных родов. Естественно было, что
Сильвестр и Адашев хлопотали по преимуществу в пользу
лиц, связанных с ними приязнию или чем бы то ни было;
но нет оснований предполагать, чтобы они в этом случае
злоупотребляли своим влиянием и выдвигали большею
частью людей недостойных; ибо дела правительственные
шли при них хорошо, даже не слышно обычных жалоб
народа на неправосудие и обиды от сильных людей.
При упоминании о блестящем периоде Иоаннова цар-
ствования с именами Сильвестра и Адашева обыкновен-
но связывается еще третье имя — супруги царя Анаста-
сии, и не напрасно. Самый этот период продолжался
ровно столько лет, сколько Анастасия прожила на свете
супругою Ивана IV; отсюда ясно, как велико было ее
умиротворяющее влияние на страстную, порывистую на-
туру царя, который, по всем данным, любил ее очень
сильно. Заслуга Анастасии Романовны перед Россией тем
возвышеннее, что после известного случая в 1553 году,
когда часть бояр — преимущественно сторонники Силь-
вестра и Адашева — отказывалась присягнуть ее сыну
младенцу, она едва ли питала особое расположение к сим
двум мужам. Не видно однако, чтобы она старалась вос-
пользоваться любовью мужа для их свержения или для
258
9-2
возвышения их противников. Хотя источники историчес-
кие (напр., Курбский) относят к числу этих противников
ее братьев, Данила и Никиту Романовичей, но и с их
стороны не знаем каких-либо особых враждебных дей-
ствий против главных царских советников, и они все
время ограничиваются довольно скромным значением
при дворе и в делах правительственных.
Помянутый случай во время болезни Ивана IV не
изменил тогда же его отношений к Сильвестру и Адаше-
ву, и около семи лет после того продолжалось их влияние
на управление. Хотя Иоанн и сохранил неприятное вос-
поминание о сем случае, но, очевидно, не это обстоятель-
ство послужило главною причиною его охлаждения к
своим советникам и привело к полному с ними разрыву.
Такою причиною была сама страстная натура Иоанна,
глубоко испорченная небрежным воспитанием, дурными
привычками и тревожными впечатлениями детства. В тя-
желый момент, во дни московских пожаров и мятежа,
захваченный врасплох и напуганный кровавым призра-
ком народного мятежа, нервный юноша поддался обая-
нию сильных как бы вдохновенных речей и увещаний
иерея Сильвестра, и быстро изменил свое поведение.
Последующие успехи в делах государственных, особенно
покорение Казани и победы над крымцами, разумеется,
укрепили и усилили значение его советников. Но подоб-
ные натуры не могут совершенно переродиться. Дурные
стороны характера, притихшие на время, мало-помалу
пробились снова наружу и потом возобладали с неудер-
жимою силою. При деспотических наклонностях, при
понятиях о своей неограниченной власти, наследованных
от отца и деда и усиленных преданиями византийскими,
Иоанн начал все более и более тяготиться своими совет-
никами. Его стала беспокоить мысль, что советники не
дают ему ни в чем воли и продолжают им руководить,
как будто он все еще остается несовершеннолетним. Ве-
роятно, и со стороны Сильвестра также дело не обходи-
лось иногда без излишнего усердия или увлечения своею
ролью наставника и руководителя; так .он, по некоторым
данным, хотя и с благими целями, но, может быть, не в
меру вмешивался в самый домашний быт государя, стара-
ясь подводить его образ жизни и времяпровождение под
известные рамки, хотя бы и построенные на правилах
душевного благочестия и телесного воздержания. Силь-
9*
259
вестр не только указывал ему на умеренность в пище и
питии и в супружеских удовольствиях, но и вооружался
иногда против слишком частых его поездок по ближним
и дальним монастырям, поездок, которые свидетельство-
вали уже не столько о его внешнем благочестии, сколько
о наклонности к беспокойной и в то же время непроиз-
водительной для государства деятельности; отчего, конеч-
но, страдали дела правительственные, подвергавшиеся
несмотрению и задержкам. Нашлись, конечно, люди, ко-
торые заметили в настроении царя искры подозрительно-
сти и недовольства и постарались раздуть их в пламя.
Известная беседа с ним Вассиана Топоркова в Песнош-
ском монастыре служит наглядным примером, в каком
духе и смысле велись подобные внушения. Не было,
вероятно, недостатка и в таких льстецах, которые указы-
вали на какие-либо неважные промахи и уверяли, что
когда царь начнет действовать только по собственному
разумению, то дела пойдут лучше и вся слава его цар-
ствования будет принадлежать ему одному.
Наиболее важным поводом к разногласию между ца-
рем и его советниками послужили отношения крымские
и ливонские. Известно, что они в 1559 году советовали
воспользоваться упадком Крымской орды и доконать это-
го злейшего и непримиримого врага России; но царь
оставил ее в покое и обратил свои силы на завоевание
Ливонии. Адашев в это время, надобно полагать, ведал по
преимуществу иноземные сношения, и мы видим его
главным доверенным царским при переговорах с Ливонс-
ким орденом, предшествовавших войне. Но к самой этой
войне, по-видимому, не лежало сердце у Сильвестра и
Адашева; особенно не одобряли они варварского образа
наших действий в Ливонии, т. е. ее опустошения и разо-
рения, в котором самое деятельное участие принимали
служилые татарские орды; а первое наше нашествие было
произведено, как известно, под главным начальством ка-
симовского хана Шиг-Алея; в последующих походах так-
же являются иногда в числе предводителей татарские
царевичи крещеные и некрещеные (Тохтамыш, Кайбула
и др.). Вообще Иоанн показывал как бы особое сочув-
ствие к своим служилым татарам. Наоборот, лучшие рус-
ские люди не питали к ним расположения и с неудоволь-
ствием смотрели на их варварский способ ведения вой-
ны. Сильвестр напоминал царю, что ливонцы христиане,
260
9-4
и грозил ему Божьим наказанием за такое неистовое
пролитие христианской крови. Но на сей раз Иоанн не
внимал его увещаниям и показывал, что более не пугает-
ся «детских страшил»; так сам он называет обыкновение
Сильвестра отвращать царя от какого-либо грешного дея-
ния страхом Небесной кары.
Таким образом, в душе Иоанна постепенно накопля-
лась горечь против своих советников и руководителей, и
только их великое нравственное превосходство пока сдер-
живало его стремление к ничем не обузданному самовла-
стию. Тринадцать лет согласия — это большой срок для
столь испорченной, деспотичной натуры, какова была
Иоаннова. Но вот он подвинулся к тридцатилетнему воз-
расту, т. е. к периоду возмужалости, а вместе с тем к
периоду полного развития своих страстей, дотоле подав-
ляемых внутри себя, и потому вырвавшихся наружу с
особою силою, когда не стало подле него смягчающего и
умиротворяющего влияния его любимой супруги.
Выше мы уже говорили о привычке Иоанна слишком
часто скитаться по монастырям; причем он обыкновенно
возил с собою жену, детей и многочисленную боярскую
свиту. Поездки эти приходились иногда в ненастное или
холодное время и вредно отзывались на здоровье его
семьи; известно, что жертвою одной из них был его
первый сын малютка Димитрий. По-видимому, такою же
жертвою сделалась и его супруга Анастасия Романовна.
Однажды в ноябре месяце царь возвращался с нею из
Можайска в такую распутицу, что, по словам летописца,
«невозможно было ехать ни верхом, ни в санях». В этом
путешествии царица сильно занемогла и долго хворала. А
следующим летом 1560 года ее болезнь получила смер-
тельный исход вследствие испуга, причиненного пожа-
ром. 17 июля загорелось на Арбате; отсюда при сильном
ветре пожар распространился до самого Кремля. Больная
царица сильно перепугалась; царь отвез ее в ближнее
село Коломенское; потом сам с своими боярами усердно
помогал тушить пожар, который то стихал, то возобнов-
лялся в течение нескольких дней. Вслед затем, 7 августа
скончалась «первая московская царица», оставив после
себя двух малых сыновей, Ивана и Федора. Ее погребли,
по обычаю, в девичьем Вознесенском монастыре, при
общей народной скорби. Царь предавался сильной горес-
ти. Уже во время Можайского путешествия произошла
261
какая-то размолвка между царицею и царскими советни-
ками. А вскоре после кончины Анастасии мы находим их
удаленными от двора: Алексей Адашев является в Ливо-
нии на воеводстве в городе Феллине; Сильвестр же, видя
явную царскую немилость к себе, добровольно ушел в
Кирилло-Белозерский монастырь. Противники сих му-
жей, к которым принадлежали и братья умершей цари-
цы, спешили воспользоваться их удалением и настроени-
ем Иоанна и начали нашептывать ему, будто Сильвестр и
Адашев владели какими-то чарами или колдовством и
будто они извели царицу. Как ни было нелепо такое
обвинение, но государь как бы дал ему веру и назначил
над ними суд из епископов и бояр. Обвиненные, когда
дошло до них известие о том, просили позволения лично
явиться на суд для очной ставки с своими обвинителями;
митрополит Макарий и некоторые бояре поддерживали
их просьбу. Но все противники бывших любимцев силь-
но восстали против их возвращения; а некоторые «ласка-
тели» и «лукавые мнихи» (по словам Курбского) прямо
говорили царю, что присутствие бывших любимцев было
бы для него опасно; что они вновь могли бы подвергнуть
его действию своего чарования, ибо все прежнее влия-
ние их теперь стали объяснять действием колдовства или
волхвования. Таким образом, обвиненные были судимы и
осуждены заочно. Но царь как бы не решался с них
самих начать казни и ограничился заточением: Силь-
вестр был сослан в далекую Соловецкую обитель; Алек-
сей же Адашев из Феллина переведен под стражу в
Дерпт, где вскоре заболел горячкою и умер. Враги его не
упустили случая донести царю, будто Адашев себя от-
равил. (42).
Несмотря на выражения сильной скорби о потере
любимой супруги, на щедро рассылаемые поминки по
ней как по русским церквам, так и в Царьград, Иеруса-
лим и на Афонскую гору, Иоанн, в действительности,
недолго предавался своей грусти и почти вслед за кончи-
ною Анастасии начал помышлять о вторичном браке.
Сначала он вознамерился заключить брак политический:
желая предупредить разрыв с Литвою за Ливонию, он
решился искать руки одной из двух сестер короля Сигиз-
мунда Августа и остановил свой выбор на младшей Ека-
терине как более здоровой и красивой. Но сватовство это
окончилось неудачею; король уклонился от родственного
262
союза именно в силу близкой неизбежной войны, кото-
рая только одна могла решить Ливонский вопрос. Тогда
царь обратился к одному из владетелей Пятигорских чер-
кес по имени Темгрюк, дочь которого славилась своею
красотою. Она прибыла в Москву, здесь при крещении
получила имя Марии и вступила в брак с Иоанном, в
августе 1561 года. К сожалению, красивая черкешенка
своими душевными качествами не была похожа на пер-
вую супругу царя; напротив, по известию современни-
ков, она как истая дочь Кавказа отличалась злонравием и
дикостию, а потому имела вредное влияние на Иоанна,
поощряя его к жестокости. Скоро охладев к своей второй
супруге, царь стал искать других средств развлечения и
предаваться необузданному разврату и пьянству в кругу
своих новых любимцев. Между последними наибольшее
влияние получили: Алексей Басманов с сыном Федором,
князь Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов-Бельский
и Василий Грязной. Грубою лестью и усердным угодниче-
ством эти царедворцы вкрались в доверие государя и
ловко направляли его гнев и опалу на людей противного
им нрава и образа мыслей. В усыплении царской совести
на счет совершаемых жестокостей им помогали некото-
рые лукавые мнихи, о которых упомянуто выше и между
которыми на сем поприще в особенности отличался чу-
довский архимандрит Левкий.
Казни бояр и вообще знатных людей начались вскоре
после кончины Анастасии и удаления советников.
Как и следовало ожидать, первыми жертвами оказа-
лись близкие и приятели Алексея Адашева. Казнены
были: брат его доблестный воевода Даниил с своим мало-
летним сыном и с тестем Туровым, трое Сатиных — шу-
рья Алексея и еще несколько его родственников. Тогда
же погибла семья его приятельницы вдовы какого-то
боярина, Марии, родом польки, принявшей православие
и отличавшейся набожностию: ее обвинили в замысле
извести царя колдовством и казнили вместе с пятью
сыновьями. В последующие годы в числе погибших были:
князья Димитрий Овчина-Оболенский, племянник извест-
ного любимца Елены, Михайло Репнин и Димитрий Кур-
лятев. Первый, если верить одному современнику, при
каком-то столкновении с молодым Басмановым, Федо-
ром, дерзнул упрекнуть его в том, что он служит госуда-
рю не полезными делами, а гнусною содомией; Репнин
263
погиб за то, что бросил на землю и растоптал ногами
маску, которую царь хотел надеть на него во время свое-
го вечернего разгула, когда пил и плясал с новыми лю-
бимцами; а Курлятева умертвил со всем семейством по-
тому, что был когда-то другом Адашевых. Некоторые
заслуженные бояре, за недостаток раболепия, подверга-
лись тюрьме и заточению; в их числе герой казанской
осады князь Михайло Воротынский сослан с семьей на
Белоозеро; а гроза крымцев Иван Васильевич Большой
Шереметев сначала мучился в темнице; выпущенный на
свободу, он потом укрылся в обитель Кирилло-Белозерс-
кую; но брат его Никита не избег казни. С некоторых
других знатных бояр взяты были клятвенные поручные
записи в том, что они будут верно служить царю и его
сыновьям, Ивану и Федору, и не отведут ни в Литву, ни в
иные государства. Эти записи по преимуществу брались
с сыновей и внуков тех удельных русских князей, кото-
рые перешли в Московское государство из Литовского,
каковы: князья Василий Михайлович Глинский, Иван
Мстиславский, Иван Дмитриевич Бельский, Александр
Иванович Воротынский. Если и вообще знатные бояре
еще не думали отказываться от старинного права отъез-
да, тем более притязали на это право ближние потомки
русско-литовских удельных князей и, по-видимому, не
прочь были осуществить его в виду наступившей эпохи
казней и опал. По крайней мере князь Иван Дмитриевич
Бельский в данной им записи сознается, что он действи-
тельно думал бежать из Москвы, ссылался с польским
королем Жйгимонтом Августом и уже получил от него
опасную грамоту. За Бельского дали поручную запись до
27 бояр, которые обязались внести 10 000 рублей в случае
его побега. Но, кроме этой поручной записи, взята была
еще другая подручная: под ней подписались более 100
иных бояр и служилых людей, которые ручались за пер-
вых, т. е. обязывались в случае их неустойки уплатить за
них 10 000 рублей. (Подобные же поручные и подручные
записи взяты с Ивана Шереметева тоже в 10 000 рублях,
а за Александра Воротынского в 15 000) (43).
Клятвенные и поручные записи о неотъезде в Литву
брались не без основания. Ибо были действительные
примеры таких отъездов. Так, казацкий вождь князь Ди-
митрий Вишневецкий, прославившийся своими подвига-
ми против крымцев и перешедший в Московское госу-
264
дарство, теперь не хотел более служить тирану и ушел
опять в Литву. Милостиво принятый Сигизмундом, он
вскоре затеял отчаянный поход в Молдавию, попал в
плен и был казнен в Константинополе. Тогда же ушли в
Литву двое Черкасских, вероятно прибывшие в Москву
вместе с Марьей Темгрюковной, еще Владимир Заболоц-
кий и некоторые другие; с ними бежали и многие дети
боярские, спасавшиеся от Иоаннова тиранства и еще
недовольные тем, что царь дьякам своим оказывал более
расположения, чем военнослужилым людям, и позволял
притеснять сих последних. Чтобы поощрить московских
служилых людей к измене своему сильному противнику,
Сигизмунд ласково принимал в литовскую службу пере-
бежчиков и раздавал им имения. А с некоторыми знатны-
ми боярами Литовское правительство само входило в
тайные сношения и склоняло их к отъезду. Мы видели,
что таковые сношения с князем Иваном Дмитриевичем
Бельским были открыты и он, по ходатайству митрополи-
та, епископов и бояр, получил прощение. Зато королю
удалось переманить к себе другого, более известного,
боярина и воеводу, князя Андрея Михайловича Курбско-
го, отличившегося в битвах с крымцами и при взятии
Казани. Он принадлежал к сторонникам и приятелям
Сильвестра и Адашева; а потому, несмотря на свои заслу-
ги и бывшее личное расположение к нему Иоанна, нахо-
дился теперь под страхом опалы. После же одной неудач-
ной битвы с литовцами (под Невелем в 1562 г.) опасения
его усилились. Хотя Иоанн еще не оказывал ему явной
немилости (может быть, потому, что, находясь тогда на
пограничной службе, он легко мог бежать), но Курбский
предвидел готовившуюся ему участь и потому вступил в
тайные переговоры с литовскими вельможами, гетманом
Николаем Радивилом и подканцлером Евстафием Волови-
чем. Сам король Сигизмунд Август приглашал его и обе-
щал ему свои милости. Сенаторы присягнули на исполне-
нии этих обещаний. Наконец, получив охранную, или
опасную, королевскую грамоту, Курбский решился ис-
полнить задуманное бегство. Он в то время начальство-
вал в Юрьеве Ливонском; при нем находились его жена и
малолетний сын. Говорят, будто он спросил жену, желает
ли она видеть его мертвым или расстаться с ним навеки;
получив великодушный ответ, простился с семьей и но-
чью незаметно покинул город. В сопровождении двена-
265
дцати преданных слуг он ускакал в соседний город Воль-
мар, занятый литовцами. Это было в апреле 1564 года.
По прибытии в Литву Курбский получил грамоту на
Ковельскую волость, одно из богатейших и многолюдней-
ших королевских имений и, кроме того, староство Кревс-
кое в воеводстве Виленском. Очевидно, король и литовс-
кие вельможи в своей войне с Москвою ожидали важных
последствий от измены Иоанну одного из самых искус-
ных его воевод, и тем более, что вместе с Курбским
отъехало в Литву большое количество служилых людей,
которые составили под его начальством целую значитель-
ную дружину. С этою дружиной он в том же году прини-
мал участие в неудачном походе литовского войска на
Полоцк. А зимою следующего (1565) года Курбский, во
главе 15 000 человек, ходил в область Великолуцкую, сжег
и разорил несколько сел и монастырей. Вообще, пере-
шедши на литовскую службу, Курбский старался побу-
дить короля к более деятельному и энергичному образу
действия против Москвы. Побуждаемый его советами,
король начал посылать частых гонцов к крымскому хану
Девлет-Гирею и поднимать его на Иоанна. Несмотря на
веденные в то время мирные переговоры с Москвою, хан
поддался внушениям и осенью 1565 года сделал внезап-
ный набег на Рязанскую украйну, где тогда не было
приготовлено войска для отпора татарам. Боярин Алек-
сей Басманов и сын его Федор, известный царский люби-
мец, случились на ту пору в своих рязанских поместьях.
Они поспешили в Переславль Рязанский, начали исправ-
лять его укрепления, пришедшие в ветхость, собрали из
окрестностей сколько могли Служилых людей и дали му-
жественный отпор татарам, когда те подступили к горо-
ду. Пограбив беззащитные села и набрав полону, хан без
особого успеха ушел назад. Всеми подобными действия-
ми против родной земли Курбский совершенно омрачил
свою прежнюю славу и сделался вполне изменником
отечеству. Никакое тиранство, никакие обстоятельства и
понятия того времени о боярском праве отъезда не впра-
ве оправдать таковую измену. Любопытно то, что она не
принесла ожидаемых плодов для Литовской стороны; ни
его близкое знание московских дел и зловредные для
России советы неприятелю, ни его личные походы не
дали королю особых выгод в войне с Москвою. В то же
время^и надежды Курбского, взамен утраченных москов-
266
ских поместий, найти почетное и хорошо обставленное
существование в Литве также не оправдались. Он упус-
тил из виду то, что жалованные королевские грамоты,
при упадке королевской власти, не обеспечили полного и
спокойного владения имениями. Притом своею гордос-
тию и горячностию он иногда сам подавал повод к столк-
новениям и вообще нажил себе много врагов. Возникали
разные споры с соседями относительно жалованных ему
земель и судебные тяжбы, которые не давали ему покою.
Чтобы войти в родственные связи с некоторыми литовс-
кими магнатами и найти в них поддержку себе, Курбский
вступил в брак с одною знатною и богатою вдовою (урож-
денною княжною Гольшанскою), имевшею уже взрослых
сыновей; но именно эти сыновья потом затеяли с ним
новые имущественные тяжбы и ссоры, которые оконча-
тельно отравили его существование.
Между тем отъезд и измена Курбского произвели
большое впечатление на Ивана Васильевича. Это впечат-
ление усилилось, когда отъехавший боярин вступил с
царем в письменную перебранку. Уже тотчас после бег-
ства из Юрьева Ливонского, по приезде в Вольмар, Курб-
ский отправил к царю послание. В сем послании он
укоряет Иоанна в жестоком избиении некоторых верных
бояр и воевод, в насильственном пострижении других;
говорит о своих ранах и заслугах и претерпенных им
гонениях; оправдывает свой побег необходимостью; с
гордостию указывает на свое происхождение от князя
Федора Ростиславича Смоленского и Ярославского; гро-
зит царю встречей на Страшном суде и указывает на его
недостойный образ жизни вместе с распутными любим-
цами. С этим письмом Курбский отправил своего верного
слугу Василия Шибанова. Русские воеводы, действовав-
шие в Ливонии, схватили Шибанова и отправили в Моск-
ву. Летописное предание (не совсем достоверное) при-
бавляет, будто Шибанов подал запечатанную грамоту са-
мому государю на Красном крыльце, сказав: «от господи-
на моего, твоего изгнанника князя Андрея Михайловича
Курбского»; царь вонзил в его ногу острый посох свой;
кровь лилась из раны; но Шибанов стоял неподвижно,
пока Иоанн, опершись на посох, слушал чтение письма.
Знаем только то, что он велел подвергнуть слугу мучи-
тельным пыткам, чтобы узнать подробности об измене и
замыслах Курбского. Шибанов рассказал, что знал, но и
267
во время мучений хвалил своего господина; по-видимому,
он был запытан до смерти.
Громкие укоризны, написанные сильным красноречи-
вым словом, задели за живое самолюбие тирана. Он
захотел отразить их таким же письменным словом, а
вместе блеснуть своею начитанностию и сочинительским
талантом. На письмо Курбского Иоанн написал обшир-
ный ответ, исполненный ссылками на Св. Писание, на
основании которых старается доказать божественное про-
исхождение и неограниченность своей царской власти.
Он неоднократно называет беглеца «собакой», укоряет в
намерении сделаться ярославским государем, в трусости
перед царским гневом; стыдит его примером слуги Шиба-
нова; глумится над его заслугами; с горечью вспоминает
боярские крамолы во время своего детства, распростра-
няется о коварном будто бы поведении бывших своих
советников Сильвестра и Адашева и отрицает взводимую
на него вину в несправедливом избиении бояр; обвиняет
воевод за неудачи в Ливонии и т. д. Курбский в свою
очередь немедленно написал ответ на это, как он выра-
зился, «широковещательное и многошумное писание».
Он глумится над беспорядочностию царского послания,
неуместно «нахватанными словесами» из Св. Писания и
укоряет его за то, что так нескладно, подобно басням
«неистовых баб», пишет в чужую землю, где есть люди,
«в риторских и филисофских учениях искусные». Неиз-
вестно в точности, дошел ли до царя этот краткий ответ
Курбского. Переписку свою он возобновил впоследствии
(спустя лет четырнадцать). Через всю эту переписку царя
с отъехавшим боярином проходят две путеводные идеи:
Курбский главным образом отстаивает древнее боярское
право совета и проводит мысль, что государь, слушаясь
не добрых, а злых советников, губит и себя и государ-
ство; а Иван Васильевич настаивает на безграничном
самовластии, на праве жаловать и казнить бояр по свое-
му усмотрению, без чего, по его мнению, невозможно
прочное существование государства. Кроме главной сво-
ей мысли, т. е. права бояр на участие в царских советах,
Курбский защищает старое право боярского отъезда и
вооружается против так называемых проклятых грамот
или поручных записей, говоря, что клятва при сем недей-
ствительна, так как вынуждена под страхом смерти. Уко-
ряя Ивана Васильевича за избиение верных бояр, он
268
вспоминает подобные деяния его предков, и весь род
Московских великих князей называет «кровопийствен-
ным». Несмотря на явное увлечение своею ненавистию к
тирану и некоторыми натяжками в оправдании своей
измены, все-таки Курбский в этой письменной полемике
обнаруживает более логики и вообще более грамотной
подготовки, нежели его венценосный противник. При
своем несомненном авторском таланте и значительной
начитанности Иван Васильевич нередко впадает в явные
противоречия, страдает темнотою и многословием, часто
приводит исторические примеры и тексты Св. Писания
некстати; поэтому доказательства его неубедительны, а
изложение вообще запутанное и беспорядочное (44).
Около этого времени начались опалы и на членов
самой царской семьи. Летом 1563 года двоюродный брат
Ивана удельный князь старицкий Владимир Андреевич,
вместе с матерью своею Евфросиньею, был обвинен в
каких-то замыслах по доносу собственного своего дьяка
Савлука Иванова, которого он за что-то держал в тюрь-
ме. По ходатайству митрополита Макария и епископов
царь простил Владимира и Евфросинию; но ради предос-
торожности взял у него бояр, дьяков и детей боярских к
себе, а к нему назначил из собственных бояр, дьяков и
стольников. Княгиня же Евфросиния принуждена была
постричься в монахини с именем Евдокия и отправилась
в Воскресенский монастырь на Белоозере, где, по воле
государя, она в изобилии снабжена была всякими припа-
сами, утварью и прислугою; для ее «береженья», а вмес-
те, конечно, и для надзора за нею, были приставлены к
ней два государственных чиновника с подьячим. Не огра-
ничиваясь этими мерами предосторожности, Иоанн вско-
ре взял у Владимира Андреевича некоторые его волости,
а ему взамен дал другие. В ноябре следующего 1564 года
скончался родной брат Ивана IV, слабоумный и бездет-
ный Юрий. Спустя несколько меяцев его супруга Юлиа-
ния постриглась в московском Новодевичьем монастыре
с именем Александры. Царь назначил ей на ее пожизнен-
ное содержание несколько городов с волостями и селами,
дал ей приказных и дворовых людей и вообще обставил
ее монастырскую жизнь всяким довольством.
Около того же времени скончался престарелый мит-
рополит Макарий (31 декабря 1564 г.), более двадцати лет
с честию занимавший первосвятительскую кафедру, муж
269
ученый, оставивший после себя большие книжные тру-
ды. Он с прискорбием смотрел на перемену в поведении
Иоанна и, если не имел охоты или мужества усовещевать
тирана, зато часто докучал ему своими печалованиями об
опальных. Перед кончиною он, по обычаю той эпохи,
написал прощальное послание, которое и было прочита-
но на его погребении; в этом послании он исповедовал
свою веру, давал благословение царю, царице, цареви-
чам, епископам, боярам и всему православному народу и
разрешал всех тех, которые перед ним чем-нибудь прови-
нились. Когда в феврале собрался в Москве собор рус-
ских епископов для выбора нового митрополита, царь
предварительно поставил собору вопрос о белом клобу-
ке. — Почему покойный митрополит носил черный кло-
бук? — спрашивал он, тогда как прежние первопрестоль-
ники Петр и Алексей, а также Леонтий, Игнатий, Исаия
Ростовские изображаются в белых клобуках, новгородс-
кие архиепископы тоже носят белый клобук. Собором
решено было, чтобы впредь митрополит носил белый
клобук и печатал свои грамоты красным воском; на од-
ной стороне печати быть изображению Богородицы с
Младенцем, а на другой — именной митрополичьей под-
писи. После чего собор, по воле государя, избрал на
митрополичий престол чудовского старца Афанасия,
прежде бывшего благовещенского протопопа и государе-
ва духовника Андрея. 5 марта на торжественном его
поставлении в Успенском храме, когда он облачился и
приведен был к горнему святительскому месту, царь по-
дошел к нему, сказал приветственное слово и вручил
новопоставленному святительский посох. Царевичи и
епископы провозгласили ему многая лета. Потом митро-
полит благословил государя и держал к нему ответную
речь: почти буквальное повторение той сцены, которую
мы видели около 70 лет назад, при поставлении митропо-
лита Симона; очевидно, теперь это был уже священный
обычай.
Измена Курбского, последовавшие за нею наступа-
тельные действия литовцев и нападение крымского хана
во время мирных переговоров — все это произвело чрез-
вычайное впечатление на подозрительного тирана; ему
стали повсюду мерещиться бояре-изменники; он жаждал
270
их казней, но как бы боялся каких-то помех, укоров и
заступничества. Наконец, с помощью Басманова и других
любимцев, он придумал нечто странное и нелепое: он
придумал опричнину.
Москвичи уже привыкли к частым поездкам Иоанна
то на богомолье по монастырям, то на «свои потехи», т. е.
на охоту. Но его выезд 3 декабря 1565 года не был похож
на прежние выезды; народ с недоумением смотрел, как
снаряжен был огромный обоз из саней, которые нагрузи-
ли всем царским добром, дорогими иконами и крестами,
золотою и серебряною посудою, платьем, денежною каз-
ною. С царем отправилась теперь большая толпа бояр,
дворян и приказных людей: многим из них он велел взять
с собою жен и детей; поезд сопровождал значительный
конный отряд боярских детей, не только московских, но
и вызванных из дальних городов. Отслушав обедню в
Успенском соборе, приняв благословение от митрополита
и простясь с народом, Иоанн сел в сани с царицею и
царевичами и отправился в ближнее село Коломенское,
где праздновал Николин день; но сделалась оттепель с
дождями и распутица, которая задержала его здесь на
две недели. Когда реки снова стали, он поехал в село
Тайнинское; оттуда в Троице-Сергиев монастырь, а из
Троицы в Александровскую Слободу. Митрополит, пре-
бывавшие тогда в Москве некоторые епископы, бояре и
все московские граждане оставались в тяжелой неизвест-
ности о том, что означал такой торжественный и вместе
таинственный царский выезд. Неизвестность продолжа-
лась ровно месяц. 3 января явился в Москву дьяк Кон-
стантин Поливанов с товарищами и вручил митрополиту
царскую грамоту, обращенную к духовенству и боярам. В
этой грамоте написаны были «измены боярские и вое-
водские и всяких приказных людей». Тиран повторял
обычные свои жалобы на то, что во время его малолет-
ства бояре и приказные люди поступали своевольно, рас-
хищали поместья, вотчины и кормления, о государе же и
государстве не радели; от крымцев, литвы-и немцев хри-
стианство не обороняли. А затем, когда он хочет своих
бояр и служилых людей наказать, епископы, игумены
заодно с боярами и дьяками стараются их покрывать.
Посему, «не хотя их многих изменных дел терпети», царь
и великий князь положил на них свою опалу, оставил
свое государство и поехал жить там, где Бог укажет. Но
271
кроме этой грамоты Поливанов привез другую, обращен-
ную к московским гостям, купцам и простым людям. Ее
прочли всенародно; в ней хитрый тиран писал, что его
опала и гнев их не касаются.
Расчет на сильное впечатление и разъединение сосло-
вий оказался верен. Опасаясь коварства и какой-либо
западни, бояре вместе с народом завопили, что без госу-
даря им быть нельзя, как овцам без пастыря, и начали
просить митрополита, чтобы он, епископы и весь освя-
щенный собор вместе с ними ехали к государю бить
челом и молить его о прощении и возвращении. «А из-
менников и государевых лиходеев государь волен каз-
нить и никто за них стоять не будет» — прибавляли они.
Немедленно отправились в путь многочисленные чело-
битчики. Митрополит Афанасий остался оберегать столи-
цу от беспорядков, так как все дела остановились и
приказы сделались пусты. Вместо себя он послал новго-
родского архиепископа Пимена и чудовского архиманд-
рита Левкия. Поехали и другие архиереи, Никандр Рос-
товский, Елевферий Суздальский, Филофей Рязанский,
Матвей Крутицкий, а также архимандриты Троицкий,
Спасский, Андроньевский. Князья Иван Дмитриевич
Бельский и Иван Федорович Мстиславский со многими
боярами, окольничими, дворянами и приказными людьми
прямо из митрополичьих палат, не заезжая домой, поеха-
ли вслед за архиереями в Александровскую Слободу.
Не вдруг Иоанн допустил к себе челобитчиков; только
после разных переговоров сначала он принял епископов,
а потом и боярам с приказными людьми дозволил видеть
свои царские очи. Не вдруг он согласился сложить свою
опалу; потребовалось много усиленных просьб, пока
Иоанн объявил, что ради отца своего митрополита и
богомольцев своих епископов снова берет в руки «свои
государства», а на каких условиях, о том прикажет особо
отцу митрополиту. Часть бояр он удержал при себе; ос-
тальных с приказными людьми отпустил, чгобы они по
своим приказам ведали дела по-прежнему. Все казались
ликующими и благодарили Бога за окончание общей опа-
лы. Вскоре сделались известны и пресловутые условия,
на которых лицемерный тиран отказывался от своего
мнимого намерения покинуть государство.
В начале февраля Иоанн торжественно воротился в
столицу. Говорят, все видевшие его в это время были
272
поражены резкою переменою в его наружности. Он был
высок, статен, худощав, но крепко сложен, имел глаза
небольшие, серые, но светлые и острые; нос прямой,
длинный ус и вообще в молодости своей отличался до-
вольно приятною наружностию. Теперь же, хотя ему
было не более 35 лет от роду, он уже смотрелся сморщен-
ным, лысым стариком, с мрачным полупотухшим взором.
Явные признаки тех страхов и опасений и той жажды
крови, которые постоянно терзали его душу. Он объявил,
что вновь принимает на себя бремя правления с тем,
чтобы, во-первых, ему вольно было казнить своих измен-
ников, класть на них опалу, лишать имущества и жизни
без докуки и печалований со стороны духовенства; а во-
вторых, чтобы в государстве учинить ему себе опрични-
ну— слово не новое в смысле особого имущества или
владения, но получившее теперь небывалое и страшное
значение. В эту свою опричнину Иван IV отделил часть
бояр, приказных, служилых и дворовых людей с особо
назначенным для того «обиходом»; туда же он велел
выбрать 1000 человек из князей, дворян и детей боярс-
ких, дворовых и городовых и раздать им поместья в тех
городах и волостях, которые назначены в опричнину, а
не принадлежавших к ней помещиков и вотчинников
перевести из этих мест в иные. Число отделенных на
содержание царского двора и опричнины городов с воло-
стями простиралось свыше двадцати, а именно: Можайск,
Вязьма, Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин, Медынь,
Суздаль, Шуя, Галич, Вологда, Юрьевец Повольский, Ба-
лахна, Старая Руса, Устюг, Каргополь и некоторые дру-
гие. В самой Москве отделено было несколько улиц с
околотками и слободами, каковы: Чертольская, Арбатс-
кая, Сивцев Враг, часть Никитской и пр. В этих улицах
поселены бояре, дворяне и приказные люди, принадле-
жавшие к опричнине, а не принадлежавших к ней пере-
вели в иные улицы, на посад. В той же части города,
именно за Неглинной на Воздвиженке, царь велел стро-
ить для себя особый дворец и оградить его крепкою
каменною стеною. Все же остальное Московское госу-
дарство или так наз. «земщину» он поручил ведать боя-
рам земским (собственно боярской думе), во главе кото-
рых поставил князей Бельского и Мстиславского. Разуме-
ется, о всяких важных делах земские бояре должны были
докладывать государю. Странные распоряжения сии
273
Иоанн завершил ограблением земской казны: он велел
взыскать из Земского приказа сто тысяч рублей «за свой
подъем», т. е. за свое последнее путешествие с огромным
обозом в Александровскую Слободу и обратно.
Имущества всех опальных и осужденных на смерть
отныне должны были отбираться на государя. Все эти
распоряжения исполнены были беспрекословно, как ни
странны они казались русскому народу. Но воля государя
в его глазах имела священный характер. Отделяясь от
народа и окружая себя преданными, надежными телохра-
нителями, очевидно, робкий тиран прежде всего думал
оградить свою личную безопасность, за которую более
всего страшился. А затем он думал уже без всякой поме-
хи предаться утолению своей безумной ненависти к вли-
ятельному в народе и гордому своими знатными предка-
ми боярскому сословию, многие члены которого были
виновны в своей дерзости перед государем во время его
малолетства и потом в своих притязаниях на право сове-
та и отъезда.
Началась вторая вереница казней и опал. В числе
первых казненных теперь был доблестный князь Алек-
сандр Горбатый-Шуйский, потомок удельных князей Суз-
дальских, отличившийся во время казанской осады; его
казнили вместе с молодым сыном Петром. Современник
рассказывает, что сын первый наклонил голову; но отец
отвел его и сказал, что не хочет видеть его мертвым.
Юноша уступил ему первый черед, взял в руки отрублен-
ную голову отца, поцеловал ее и затем положил на плаху
свою собственную. В ту же эпоху казнены: Петр Ховрин,
окольничий Петр Головин, князья Петр Горенский-Обо-
ленский, Иван Сухово-Кашин и Димитрий Шовырев.
(Последний был посажен на кол, на котором мучился
целый день, пока испустил дух). Князья Иван Куракин и
Дмитрий Немаго насильно пострижены в монахи. С кня-
зей и бояр Василия Серебряного, Ивана Охлябинина,
Ивана Яковлева, Льва Салтыкова, а также с Очина Пле-
щеева взяты клятвенные грамоты о верной службе с
денежными поручительствами. Князь же Михаил Воро-
тынский возвращен из ссылки; причем с него взята за-
пись с двойным поручительством в 15 000 рублях. В запи-
си этой он клялся не отъехать ни к литовскому королю,
ни к турскому султану или крымскому хану, или к нога-
ям, ни к князю Владимиру Андреевичу! В то время мно-
274
гие дворяне и дети боярские также были заподозрены в
изменнических замыслах, подверглись опале, лишены сво-
его имущества и частию сосланы в новоприобретенную
Казань.
Из имущества казненных и опальных царь обыкно-
венно раздавал награды своим опричникам, число кото-
рых не ограничилось одною тысячью, а впоследствии
доведено было до 6000. Они набирались из молодых лю-
дей, принадлежавших к сословию дворян и детей боярс-
ких, и должны были отличаться удалью, отчаянною го-
товностью на все по царскому приказу. Они давали осо-
бую клятву на верную службу с обязанностию знать
только одного государя, ради него забыть об отце и
матери, доносить ему на изменников и не водить хлеба-
соли с людьми земскими. Оделяя их дорогими конями,
одеждами, оружием, царь придумал для них еще особое
отличие: прикрепленные к седлам собачьи головы и мет-
ла, в знак того, что они грызут и метут царских недобро-
желателей. Чтобы крепко привязать их к себе, тиран
сквозь пальцы смотрел на их проступки; при столкнове-
нии с земскими людьми опричники всегда выходили из
суда правыми; ибо судьи не смели их обвинять. Понятно,
что, почувствовав свою безнаказанность, они скоро сде-
лались бичом для мирных граждан, обижали их, грабили
и нарочно заводили с ними тяжбы, чтобы взыскивать с
них денежные пени. Но чем более становились они нена-
вистны народу и чем более от него отделялись, тем более
Иоанн рассчитывал на их преданность к себе и верность.
Самая Москва казалась ему небезопасным местопребы-
ванием, и он стал большею частию проживать с своими
опричниками в любимой им Александровской Слободе,
расположенной посреди глухих Клязьменских лесов, ко-
торую он обратил в хорошо обстроенный город, огоро-
женный каменною зубчатою стеною с башнями. Кругом
стояли крепкие заставы с военною стражею, которая
никого не пропускала без царского разрешения; почему
жители стали вместо Слободы называть ее Неволею. Со-
единяя в себе кровожадность вместе с лицемерною на-
божностию — как это обыкновенно бывает у робких
тиранов, — Иоанн не только прилежал к церковной служ-
бе, но и простер свою набожность до того, что, если
верить современникам, по наружности обратил свой дво-
рец в монастырь, выбрал из опричников 300 человек
275
братии, себя назвал игуменом, князя Вяземского кела-
рем, Малюту Скуратова параклисиархом, или пономарем,
и вместе с ним ходил на рассвете звонить к заутрене. Во
время церковной службы он принимал участие в пении и
чтении, а молился в землю так усердно, что на лбу у него
оставались знаки поклонов. Во время братской трапезы
сам совершал вслух душеспасительное чтение. Но все эти
наружно-благочестивые занятия не мешали, конечно, са-
мозванной братии ежедневно вдоволь и вкусно есть и
пить, носить шитые золотом и опушенные соболем каф-
таны под черными рясами и предаваться разным бесчин-
ствам. Сам Иоанн, посреди однообразия сей мнимомона-
стырской жизни, развлекал себя пытками и казнями мно-
гочисленных жертв своей свирепости. А на ночь застав-
лял усыплять себя сказками, для чего держал особых
слепцов-сказочников. Он не покидал также своей при-
вычки к частым разъездам по областям для надзора за
крепостями или на богомолье и на охоту (особенно лю-
бил медвежью травлю), а иногда являлся и в столицу, где
казни принимали тогда ужасающий характер. Хотя он и
поручил управление государством земским боярам, но в
действительности они ничего не делали без его воли (45).
Так называемая некоторыми писателями борьба Иоан-
на с боярским сословием, в сущности, никакой действи-
тельной борьбы не представляет, ибо мы не видим ника-
кого серьезного противодействия неограниченному про-
изволу тирана со стороны сего сословия. Очевидно, само-
державная власть в Московском государстве была уже
настолько сильна и так глубоко вкоренилась в нравы и
воззрения народа, что наиболее строптивым боярам не
на кого было опереться, если бы они вздумали оказать
какое-либо неповиновение. Им оставалось только орудие
слабых и угнетенных — тайная крамола, и жестокие каз-
ни Ивана IV являлись бы до некоторой степени понятны-
ми, если бы доказано было существование какой-либо
опасной для московского самодержавия боярской крамо-
лы. Но таковой при Иване IV мы не видим. Нельзя же
назвать опасною в этом смысле крамолою попытки неко-
торых бояр бегством в Литву спасти свою жизнь от
кровожадного тирана или мстить ему за причиненные
обиды и насилия. Хотя в последнем случае такие попыт-
ки, несомненно, имеют характер государственной изме-
ны, но подобные явления встречались во все времена и
276
во всех государствах и не могут быть названы борьбою
какого-либо сословия против государственного строя. В
Москве было только одно сословие, которое могло ока-
зать некоторое противодействие кровожадному самодур-
ству Ивана IV, хотя бы только одним своим нравствен-
ным авторитетом. Мы говорим о высшем духовенстве. И
как ни было оно в свою очередь зависимо от царской
власти и угнетено тираном, оно все-таки выставило из
среды себя достойного борца. Но любопытно, что этот
человек вышел не из другого какого сословия, а именно
из боярского. Следовательно, только чрез духовный авто-
ритет сие сословие могло тогда проявить какой-либо от-
крытый протест против тирана.
Митрополит Афанасий занимал первосвятительскую
кафедру с небольшим два года. Устрашенный, вероятно,
ужасами опричнины и не имея силы характера противо-
стоять им, он отказался от своего сана и удалился в Чудов
монастырь. Выбор Иоанна остановился было на Германе,
архиепископе Казанском; но когда сей последний, еще до
своего поставления, вздумал поучать царя и напоминать
ему о Страшном суде, любимцы стали внушать Иоанну,
что в сем митрополите он найдет второго Сильвестра, и
убедили его отстранить Германа от митрополичьей ка-
федры. Посему несколько удивительным является то, что
Иоанн пожелал возвести на эту кафедру такого мужа,
как соловецкий игумен Филипп.
В миру Феодор, Филипп принадлежал к боярскому
роду Колычовых, одному из родов, происшедших от изве-
стного Андрея Кобылы наравне с Захарьиными-Юрьевы-
ми, Шереметевыми и др. Переход его от мирской суеты к
иноческим подвигам в общих чертах напоминает исто-
рию подобных подвижников прежнего времени. В моло-
дости своей Федор Колычев некоторое время находился
при великокняжем дворе, и здесь узнал его Иоанн, тогда
еще малолетний. Это было в последний год правления
Елены, когда вследствие придворных крамол и переворо-
тов семья Колычевых подверглась гонению. Житие Фи-
липпа рассказывает, что, однажды услыхав на литургии
слова Спасителя: «никто не может двема господинома
работати», молодой боярин решился навсегда покинуть
мир, и тайком ушел из столицы. После разных стран-
ствий он явился в Соловецкую обитель, и, никем незнае-
мый, принял на себя суровое послушание: рубил дрова,
277
копал в огороде землю, работал на мельнице и на рыбной
ловле. Постриженный в иноки, с именем Филиппа, и
усердствуя к церковной службе, он продолжал также
деятельно работать то в монастырской кузнице, то в
хлебне и т. п. Еще при жизни престарелого игумена Алек-
сея Филипп был уже избран его преемником. После его
смерти, вступив в управление монастырем, Филипп впол-
не проявил свои замечательные хозяйственные способ-
ности. Он умножил и улучшил соляные варницы, служив-
шие главным источником монастырских доходов; устроил
мельницу, проведением каналов соединил многие озера и
осушил болотистые места для сенокосов; на одном из
островов построил скотный двор, развел рогатый скот и
оленей, из шкур которых стали выделывать меха и кожи.
Не однажды Филипп по делам своего монастыря посетил
Москву и Новгород, к епархии которого принадлежала
Соловецкая обитель, и выхлопотал для нее разные жало-
ванные грамоты. Вообще, бедная дотоле, обитель сия при
нем пришла в довольно цветущее состояние: он не давал
времени для праздности и лени, а заставлял всех трудить-
ся. Монастырь украсился новыми и притом каменными
храмами. Слава его благочестия и строительных подвигов
распространилась до царского двора. В 1566 году Иоанн
вызвал его в Москву и объявил ему свое желание видеть
его на кафедре митрополичьей. Филипп колебался при-
нять сей высокий сан при трудных обстоятельствах того
времени и указал на опричнину, как на великое зло, от
которого страдает Русская земля. Иоанн разгневался, од-
нако настоял на своем. Мало того, принимая митропо-
лию, Филипп особой грамотой обязался: «В опричнину и
в царский домовый обиход не вступаться и митрополии
из-за опричнины не оставлять, и советоваться с царем, как
прежние митрополиты советовались с его отцом и дедом».
После того, с обычным торжеством, в Успенском соборе
Филипп был поставлен на митрополичью кафедру освя-
щенным собором русских архиереев, 25 июля 1566 года.
Настало как бы затишье, которое продолжалось более
года; не слышно было о свирепых деяниях Иоанна и его
опричников. Но вот польский король и литовские вельмо-
жи подослали с каким-то гонцом Козловым грамоты к
некоторым московским боярам, именно к князьям Бельс-
кому, Мстиславскому, Воротынскому и конюшему Челяд-
нину, склоняя их перейти на литовскую службу.
278
Грамоты эти попали в руки Иоанна, и он велел от
имени бояр написать ругательные ответы королю. Тем
не менее сие обстоятельство подало повод к новым и
страшным казням. Тогда погибли конюший боярин Че-
ляднин, три князя Ростовских, Петр Щенятев, Турун-
тай-Пронский и многие другие, обвиненные в каких-то
заговорах. Казни эти сопровождались иногда глумлени-
ем и разными утонченными жестокостями, на которые
Иоанн был очень изобретателен. Так, рассказывают,
будто престарелого Челяднина он сначала посадил на
трон и, сняв шапку, приветствовал его царем земли
Русской, а потом, собственноручно ударив его ножом в
грудь, велел докончить его опричникам и бросить псам
на съедение. Во время этих казней остервенелые оп-
ричники так опьянели от крови, что с ножами и топо-
рами бегали по Москве, отыскивая участников мнимого
заговора; убивали их всенародно и трупы бросали на
улицах и площадях, где они долго лежали непогребен-
ными, так как ужас обуял граждан и они не только не
смели хоронить погибших, но и сами боялись выходить
из своих домов.
При таких-то мрачных обстоятельствах поднял свой
голос митрополит Филипп. Сначала он пытался скромно
печаловаться об опальных и усовещевать Иоанна поучи-
тельными беседами наедине. Но подобные попытки ока-
зались безуспешны. Притом тиран уже изменил свое
расположение к нему под влиянием разных нашептыва-
ний со стороны своих любимцев, всегда опасавшихся
появления при дворе нового Сильвестра. Среди самого
духовенства нашлись недоброжелатели митрополита,
старавшиеся вооружить против него царя, каковыми
были особенно новгородский архиепископ Пимен, сам
метивший на архипастырскую кафедру, и царский ду-
ховник, протопоп Благовещенского собора Евстафий, ко-
торого митрополит за какую-то вину подверг епитимии.
Видя бесполезность тайных увещаний, крепкий духом
Филипп дерзнул на явные, всенародные обличения. В
Успенском соборе после богослужения царь, окружен-
ный своими опричниками, обыкновенно подходил к мит-
рополиту за благословением. Филипп то делал вид, что
не замечает царя, то прямо отказывал ему в благослове-
нии. При сем завязывались между ними горячие речи,
вроде следующих:
279
Филипп. «От века не слыхано, чтобы благочести-
вые цари волновали свою державу, и при твоих предках
не бывало того, что ты творишь; у самих язычников не
происходило ничего такого».
Иоанн. «Что тебе, чернецу, за дело до наших царс-
ких советов? Разве ты не знаешь, что ближние мои
встали на меня и хотят меня поглотить? Одно тебе гово-
рю, отче святый, молчи и благослови нас».
Филипп. «Я пастырь стада Христова. Наше молча-
ние умножает грехи твоей души и может причинить ей
смерть».
Иоанн. «Филипп! Не прекословь державе нашей, да
не постигнет тебя мой гнев, или сложи свой сан».
Филипп. «Не употреблял я ни просьб, ни ходатаев,
ни подкупа, чтобы получить сей сан. Зачем ты лишил
меня пустыни? Если каноны для тебя ничего не значат,
твори свою волю».
Или:
Филипп. «Здесь мы приносим Богу бескровную
жертву за спасение мира, а за алтарем безвинно проли-
вается кровь христианская. Ты сам просишь прощения
пред Богом; прощай же и других, согрешивших перед
тобой».
Иоанн. «О, Филипп, нашу ли волю думаешь изме-
нить? Лучше было бы тебе быть единомысленным с
нами».
Филипп. «Тогда суетна была бы вера наша, напрас-
ны и заповеди Божии о добродетелях. Не о невинно
преданных смерти скорблю, они мученики. О тебе скорб-
лю, о твоем спасении пекусь».
Иоанн. «Ты противишься нашей державе; посмот-
рим на твою твердость».
Филипп. «Я пришлец на земле, и за истину благоче-
стия готов потерпеть и лишение сана и всякие муки».
Митрополит укорял царя и за то, что он одевал своих
опричников в черные одежды с татарскими тафьями на
голове и сам с ними в такой же одежде являлся в храм
Божий. Однажды во время крестного хода, увидав оприч-
ника в тафье, он обратился к государю и сказал, что
Слово Божие должно слушать с непокрытою головою, а
покрывать ее это агарянский обычай. Иоанн обратился и
ничего не заметил, так как опричник успел снять тафью.
Приближенные уверили его, что митрополит осмеливает-
280
ся в глаза ему говорить неправду. В гневе Иоанн тогда
назвал его лжецом и мятежником. Как бы назло увеща-
ниям архипастыря, поведение Иоанна в это время было в
особенности омерзительно. Он ездил с своею сатанинс-
кою дружиною по окрестностям Москвы, жег усадьбы
опальных бояр и убивал даже их скот. Мало того, не
довольствуясь обычными забавами, сопровождавшимися
пьянством, шутовством и развратом, однажды ночью он
послал толпу своих кромешников в дома тех бояр, чинов-
ников и купцов, жены которых известны были своей
красотой. Несчастные женщины забраны силою и приве-
дены к Иоанну; одних он выбрал для себя, а других
роздал своим приближенным. Спустя несколько дней их
развезли обратно по домам. Некоторые из этих жен не
выдержали позора и наложили на себя руки.
Решив низложить архипастыря, Иоанн хотел придать
сему насилию вид справедливого наказания, постанов-
ленного по приговору освященного собора. Сначала от-
правили несколько духовных и светских лиц в Соловки
для производства следствия о жизни и деятельности там
Филиппа. Следователи угрозами и обещаниями склонили
игумена Паисия и некоторых малодушных старцев к раз-
ным лжесвидетельствам. С этими клеветами явились они
перед духовным собором, который был созван царем для
суда над митрополитом. Призванный к ответу, Филипп не
считал нужным оправдываться перед взведенными на
него обвинениями и говорил с достоинством, приличным
его сану, прибавив, что он не боится умереть. Созванный
собор не осмелился вступиться за своего архипастыря и
раболепствовал перед тираном. 8 ноября 1569 года, во
время богослужения в Успенском храме, явился Басма-
нов с толпою опричников и велел всенародно прочесть
соборный приговор о низложении митрополита. Затем
опричники бросились на Филиппа, били его, сорвали с
него святительское облачение, одели в худую монашес-
кую рясу и, посадив на крестьянские розвальни, отвезли
в Богоявленский монастырь. После нескольких недель
тяжкого темничного заключения, опасаясь народа, кото-
рый смотрел на Филиппа как на святого мученика и
толпою собирался перед его темницей, Иоанн сослал его
в Тверской Отроч монастырь (где в следующем году его
постигла мученическая кончина). Так этот достойный
представитель вместе и боярского, и духовного сословия
281
пал в неравной борьбе с полоумным тираном, отстаивая
свое архипастырское право печалования, увещания и по-
учения.
• Вместе с Филиппом подвергся гонению и весь род
Колычевых; некоторые его родственники были казнены
по приказу Иоанна. Вслед затем настала очередь и того, с
кем этот род был связан давнею приязнию: настал черед
двоюродного брата царского Владимира Андреевича.
Можно, пожалуй, удивляться тому, что тиран так долго
щадил князя, на которого многие бояре указывали как на
царского преемника еще во время известной Иоанновой
болезни. Царь, очевидно, считал его опасным для себя
соперником и принимал против него разные меры предо-
сторожности: несколько раз брал с него клятвенные за-
писи верно служить не только самому Иоанну, но и его
сыновьям; не раз менял у него не только бояр и слуг, но
и самые города и волости, составлявшие его удел. По-
видимому, Владимир своим поведением не подавал пово-
да к опале. Решив погубить его, Иоанн прибег к обычно-
му средству: к обвинению в небывалых заговорах. Он
послал звать Владимира с семьей к себе в Александровс-
кую Слободу. Не доезжая нескольких верст, несчастный
князь был остановлен в одном селе; сюда явился царь с
полком опричников и начал судить Владимира за то, что
тот будто бы подкупал царского повара отравить госуда-
ря. Конечно, тщетными остались все оправдания и моль-
бы. Осужденный на смерть, несчастный князь, по неко-
торым известиям, должен был выпить чашу с ядом. Вмес-
те с ним погибла его супруга Евдокия, большая часть его
детей, а также находившиеся при них боярыни и слуги.
Мать Владимира, инокиня Евдокия, была потом по прика-
зу тирана утоплена в Шексне. Такой же участи подверг-
лась и его невестка, вдова брата его Юрия, инокиня
Александра.
Все эти отдельные казни на сей раз были только
прологом к деянию еще более ужасному и неслыханно-
му: к избиениям русских граждан целыми толпами и к
такому варварскому разгрому нескольких русских горо-
дов, который мало чем разнился от татарских нашествий.
Несмотря на удары, нанесенные Иваном III и Васили-
ем III древним вечевым городам, Новгороду и Пскову, эти
города продолжали еще пользоваться некоторым благо-
состоянием, благодаря торговому, промышленному духу
282
своего населения, и конечно сохраняли еще многие ста-
рые обычаи вместе с преданиями о своей минувшей
славе и вольности. Иван IV с ненавистью смотрел на
такие предания и обычаи, несогласные с тем раболепием,
которое он хотел видеть повсюду в своем государстве.
Он начал с того, что повторил отцовские и дедовские
«выводы». В 1569 году, по его приказу, было вновь выве-
дено в Москву из Новгорода полтораста, а из Пскова
пятьсот семей. Затем, как бы по заранее составленному
плану, в Москву явился из Новгорода какой-то бродяга,
Петр Волынец, и донес царю, что архиепископ Пимен с
лучшими людьми умыслил передать город польскому ко-
ролю, о чем будто бы написали грамоту и спрятали ее в
Софийском соборе за иконою Богородицы. Посланный с
Петром доверенный человек нашел изменную грамоту в
указанном месте. По всем признакам, эта грамота была
подложная; но она была нужна тирану как предлог к
задуманному погрому.
В декабре 1570 года Иоанн выступил из Александров-
ской Слободы с дружиною опричников, с отрядом стрель-
цов и другими ратными людьми. Разгром начался с Твер-
ской области, которая подобно Новгородско-Псковской,
конечно, еще помнила о своей недавней самобытности.
Первые избиения и грабежи жителей совершены в Кли-
ну и отсюда уже продолжались непрерывно. В самой
Твери опричники свирепствовали с особою силою, уби-
вали людей, грабили имущество и жгли, чего не могли
унести с собою. В это-то время Иоанн послал Малюту
Скуратова в Отроч монастырь под предлогом взять благо-
словение у бывшего митрополита Филиппа. Что произош-
ло между ними, в точности неизвестно; но когда Малюта
вышел из митрополичьей келии, то объявил игумену и
братии, что старец умер от угара: говорят, злодей заду-
шил его подушкою («возглавием»). Той же участи, как
Тверь, подверглись Торжок, Вышний Волочек и другие
места, лежавшие по пути; причем опричники также изби-
вали сидевших по крепостям крымских и ливонских плен-
ников. 2 января передовые воинские отряды с боярами и
детьми боярскими подошли к Новгороду. Часть их учини-
ла вокруг него крепкие заставы, чтобы ни единый чело-
век не мог ускользнуть из города. Другую часть войска
бояре расположили по окрестным монастырям; причем
все монастырские и церковные казнохранилища опечата-
283
ли, а потом собрали игумнов и монастырских старцев,
числом до 500, и поставили их в Новгороде на правеж. В
то же время третья часть дружины опечатала в самом
городе подцерковные кладовые с хранившимся в них*
имуществом, а также кладовые палаты под домами име-
нитых граждан и приставила стражу. Приходских попов
и дьяконов также поставили на правеж, приказав выби-
вать с них палками по 20 рублей как и с монахов; гостей,
торговых и приказных людей схватили, заковали и розда-
ли приставам; а семьи их велено содержать под стражею
в собственных домах.
6 января прибыл сам царь с старшим сыном Иваном,
со многими князьями и боярами и с главными силами. Он
расположился на старом княжеском дворе, или так назы-
ваемом Городище, за две версты от Торговой стороны.
Первым безумным его распоряжением было: поставлен-
ных на правеж игумнов и монастырских старцев забить
палками до смерти и развести по монастырям для погре-
бения. Затем 8 числа в Воскресенье с своим сатанинским
воинством он отправился к обедне в кафедральный Со-
фийский храм. Архиепископ Пимен со всем освященным
собором и с иконами встретил государя у конца Волховс-
кого моста и хотел, по обычаю, осенить его крестом; но
Иоанн не пошел ко кресту, назвал владыку изменником,
волком и хищником и велел ему идти служить обедню.
После обедни Иоанн с сыном и боярами вошел в архи-
епископскую столовкую палату и сел за трапезу. Тут
посреди обеда он вдруг «возопил гласом велиим с ярос-
тию к своим князем и бояром, по обычаю ясаком царс-
ким» (вполне уподобляясь какому-либо дикому татарско-
му хану). По этому ясаку, или приказу, тотчас начался
неистовый грабеж архиепископских палат, клетей и все-
го двора; причем сам владыка, его бояре и слуги были
взяты и отданы под стражу. Мало того, грабеж распрост-
ранился и на самые храмы: из св. Софии были взяты
«ризная казна», дорогие сосуды, корсунские иконы и
колокола; точно также церковная казна, иконы, дорогая
утварь и колокола отбирались по всем церквам и монас-
тырям Великого Новгорода. Захваченных владычных бояр
и других именитых граждан тиран приказывал в соб-
ственном присутствии на Городище подвергать разным
мукам, чтобы вынудить от них деньги и желаемые при-
знания; особенно излюбленным способом пытки была у
284
него мука огненная, или так наз. поджар. Таких поджа-
ренных людей потом привязывали к саням, волокли на
Великий мост и бросали в Волхов. Тут же на мосту было
устроено какое-то возвышенное место, откуда свергали в
реку, также связанных вместе, жен и детей несчастных
мучеников. В это время дети боярские и другие ратные
люди на лодках разъезжали вокруг моста с рогатинами,
баграми и топорами; они пронзали или рассекали тех,
которые всплывали на поверхность воды, чтобы никто из
них не мог спастись от ужасной смерти. Такие избиения
совершались в течение пяти недель. Если верить Новго-
родскому летописцу, были дни, когда число погибших
простиралось до тысячи и даже до полутора тысяч; когда
же они не превышали пяти- или шести сот, то за этот
день надобно было уже благодарить Бога. Следующую
затем шестую неделю своего пребывания здесь Иван
Васильевич употребил на то, чтобы с своим воинством
ездить вокруг города, грабить монастыри, жечь хлебные
скирды и убивать скот; а в самом городе грабить товары
и разорять до основания лавки, опустошать в домах бояр
и купцов подклети, выбивать окна и ворота. В то же
время большие военные отряды разосланы были на все
четыре стороны в Новгородские пятины по волостям и
станам, верст за 200 и за 300 от Новгорода, чтобы разо-
рять боярские поместья и усадьбы, расхищая имущество
и побивая скот.
Наконец кровожадность тирана пресытилась. На вто-
рой неделе великого поста, в понедельник, государь велел
поставить перед собою с каждой улицы по человеку из
оставшихся в живых. «Дряхлые и унылые, отчаявшиеся
живота своего, стояли они как мертвые», по выражению
новгородского летописца. «Государь воззрев на них крот-
ким, милостивым оком, глаголал им свое царское слово».
Это слово состояло в поручении молиться о его царском
благочестивом державстве, о его чадах и всем христолю-
бивом воинстве, о том, чтобы Бог даровал ему победу и
одоление на врагов, а пролитая кровь пусть взыщется на
изменнике Пимене и его злых единомысленниках. После
этого Иван Васильевич, оставив в Новгороде правителем
и воеводою князя Петра Даниловича Пронского, со все-
ми полками своими выступил во Псков; а владыку Пиме-
на и бывших на правеже попов и дьяконов и еще не
избитых опальных новгородцев, вместе с награбленными
285
богатствами, под крепкою охраною отправил частию в
Москву, частию в Александровскую Слободу. Трудно ска-
зать, какое побуждение наиболее руководило действиями
тирана при описанном разгроме Великого Новгорода: не-
укротимая кровожадность и злоба на бывшую вечевую
общину или ненасытное корыстолюбие и зависть к бо-
гатствам этого древнего торгового города? Трудно также
с точностью определить число избитых им новгородцев,
по разным известиям оно различно; во всяком случае,
едва ли оно было менее 30 000 душ обоего пола! Удар,
нанесенный благосостоянию города Иваном III, не может
идти в сравнение с погромом его внука. От сего послед-
него Великой Новгород потом никогда не мог оправиться,
и тем более, что за этою казнию последовал неизбежный
голод и мор, так что Новгород значительно запустел.
Какое страшное впечатление оставил здесь погром Гроз-
ного, можно отчасти судить по следующему случаю. Года
два спустя (25 мая 1572 г.) много народу стояло за обед-
ней в каменном храме Параскевы Пятницы на Торговой
стороне, на Ярославле Дворище. Когда кончалась литур-
гия, как-то громко и неожиданно зазвонили в колокола, и
этот звон произвел панический ужас. Весь народ, мужчи-
ны и женщины, тесня и толкая друг друга, бросился
опрометью из церкви, побежал в разные стороны, куда
глаза глядят, и распространил переполох по всему горо-
ду; купцы покидали свои лавки незатворенными, а това-
ры свои отдавали первому встречному. Только к вечеру
граждане опомнились и пришли в себя.
Пскову Иван Васильевич готовил участь Новгорода.
Но судьба пощадила его, хотя й не вполне. Спасение его
летописи объясняют разными причинами. Уже великий
звон, раздавшийся посреди ночи и призывавший к заут-
рене, умилил Иоанна, остановившегося в загородном Ни-
кольском монастыре на Любятове. На следующий день
он вступил в город. Тут, по совету своего наместника и
воеводы князя Юрия Токмакова, псковичи при въезде
Ивана Васильевича встретили его каждый перед своим
домом с накрытыми столами и хлебом-солью, стоя на
коленях со всеми своими семьями. Эти знаки преданнос-
ти и покорности тронули даже Иоанна. Может быть,
тиран был уже пресыщен страшными новгородскими из-
биениями и на сей раз оказался доступнее другим чув-
ствам сравнительно с жаждою крови. Встреченный духо-
286
венством с печорским игуменом Корнилием во главе, он
отслушал молебен в Троицком соборе и поклонился гро-
бу Всеволода Гавриила; причем с любопытством осмотрел
его тяжелый меч. А затем выехал из города и располо-
жился в предместье. Во время короткого пребывания
своего здесь он ограничился немногими казнями пскови-
чей и грабежом их имущества; так он отобрал на себя из
монастырей казну, наиболее дорогую утварь, т. е. иконы,
кресты, целены, сосуды, книги и колокола. Опричникам
своим он позволил грабить самых зажиточных граждан,
только священников и монахов запретил трогать. Преда-
ние прибавляет, что псковский блаженный человек Ни-
кола, прозванием Салос (юродивый), когда царь посетил
его келию, будто бы стал угощать его куском сырого
мяса; причем укорял его в кровожадности и предсказы-
вал ему самому большое бедствие, если он посягнет на
город Псков. Тиран сначала не обратил большого внима-
ния на его слова; но когда он велел снять колокол с
Троицкого собора, тотчас пал его лучший конь, согласно
с предсказанием блаженного; тогда царь ужаснулся и
вскоре уехал из Пскова.
Погромом Новгорода дело о мнимой новгородской
измене, однако, не кончилось. Начались усердные розыс-
ки о единомышленниках Пимена в самой Москве. Помо-
щию жестоких пыток у разных сановных лиц, обвинен-
ных в измене, вымучены были признания об их намере-
нии отдать Новгород и Псков Литве, извести царя и
посадить на престол князя Владимира Андреевича — об-
винения, сами говорящие за себя явною своею нелепос-
тию. Тем не менее все обвиненные осуждены были на
казнь, вместе с остатком опальных новгородцев. К обще-
му удивлению, в числе их на сей раз явились трое глав-
ных любимцев Ивана Васильевича, именно оба Басмано-
вы, отец с сыном, и князь Афанасий Вяземский, который
будто бы предуведомил новгородцев о царской на них
опале. За ними следовали заслуженные государственные
люди, каковы: печатник Иван Михайлов Висковатый, каз-
начей Фуников, боярин Яковлев и некоторые из дьяков.
В конце июля 1570 года столица оцепенела от ужаса при
виде целой вереницы расставленных на главной площади
виселиц и зажженного костра с висящим над ним огром-
ным котлом. Сам царь, окруженный толпою опричников,
распоряжался казнями. Видя пустую площадь, он разос-
287
дал своих кромешников сгонять попрятавшийся народ,
который вскоре и наполнил место казни. Сия последняя
совершалась с некоторыми обрядами и обычаями госу-
дарственного правосудия. Так предварительно думный
дьяк прочел имена осужденных и их вины. Первыми
казнены Висковатый и Фуников. Современные известия
передают при сем разные возмутительные подробности.
В течение нескольких часов палачи-опричники кололи,
рубили, вешали и обливали кипятком несчастных. Иоанн
собственноручно принимал участие в этом адском дея-
нии. Умерщвлено было около двухсот человек. Конец
сего деяния опричники приветствовали татарским кри-
ком гойда! гойда! Среди казненных на площади не было
ни Вяземского, умершего под пытками, ни Алексея Бас-
манова, который, как говорят, по приказу тирана умерщ-
влен был собственным своим сыном Федором, что, одна-
ко, не избавило последнего от казни. Тиран не ограни-
чился, однако, мужами; после того он свирепствовал над
женами, детьми и домочадцами казненных своих санов-
ников. Имение их было отобрано на государя. Некоторые
обвиненные были, впрочем, помилованы от смерти и
частию разосланы в заточение. В числе их находился и
бывший новгородский архиепископ Пимен, сосланный в
один из тульских монастырей, где он вскоре и умер.
Казни после того возобновлялись время от времени. В
ту зиму между прочими жертвами Иоанновой кровожад-
ности погибли славный воевода князь Петр Семенович
Серебряный, думный дьяк Захарий Очин-Плещеев, Иван
Воронцов, сын Федора, бывшего любимцем Иоанна во
время его юности, и многие другие, истребляемые иногда
не только со своими семьями, но и со всеми родственни-
ками. Тиран не просто казнил, а с свойственною ему
изобретательностию придумывал для сего разные более
или менее мучительные способы, как-то: раскаленные
сковороды, пылающие печи, железные клещи, острые
когти, тонкие веревки, перетирающие тело, и т. п. Мало
того, иногда в своих казнях Иван Васильевич отличался
особого рода юмором или глумлением. Например, одного
боярина (Козаринова-Голохвостова), принявшего схиму в
надежде избежать смерти, он велел взорвать на бочке
пороха, говоря, что схимники суть ангелы и должны
лететь прямо на небо. В самых своих забавах тиран
постоянно проявлял кровожадность. Так, любимою его
288
9*
шуткою было внезапно выпускать голодных медведей на
мирную толпу граждан и от души смеяться их испугу и
увечьям. Иногда кого-либо из осужденных на казнь он
приказывал зашивать в медвежью шкуру и затравливать
собаками. (Такою казнию, говорят, впоследствии погиб
бывший чудовский архимандрит, преемник Пимена на
новгородской кафедре, архиепископ Леонид.) Самые
шуты, в большом числе окружавшие его, иногда соб-
ственною жизнию платили за какую-нибудь неудачную
остроту (как это рассказывают, например, об одном из
них, князе Осипе Гвоздеве, которого Иоанн заколол соб-
ственноручно, а потом спохватился, и тщетно просил
доктора иноземца исцелить своего верного слугу). К до-
вершению совершаемых Иваном ужасов, Московское го-
сударство страдало в это время от сильных неурожаев,
так что дороговизна была страшная, и многие гибли от
голода; а следствием голода и часто неестественной пищи
явилась прилипчивая смертоносная болезнь, против ко-
торой учреждены были конные заставы с приказом хва-
тать торговцев, едущих без письменного вида, и жечь их
вместе с лошадьми и товарами (47).
К печальному внутреннему положению России присо-
единились внешние бедствия и жестокие поражения от
соседей.
Ведя войны с соседями за Ливонию, Московский
царь одновременно с тем должен был постоянно разде-
лять свои силы для обороны южных пределов от крымс-
ких татар. Теперь он мог наглядно убедиться в том, как
правы были Адашев и его сторонники, которые совето-
вали покончить прежде с сими последними или по край-
ней мере надолго их обессилить: крымский хан по-пре-
жнему являлся то союзником России против Польши, то
союзником Польши против России, смотря по тому, кто
успевал склонить его на сторону более щедрыми дарами.
Поэтому разбойничья орда обыкновенно по очереди де-
лала набеги то на польско-литовские, то на московские
украйны. Посол Иоанна, умный Афанасий Нагой, долго
пребывал в Крыму, иногда терпел разные невзгоды и
хлопотал о том, чтобы склонить Девлет-Гирея к заключе-
нию прочного мира; главным же образом он ловко выве-
дывал там разные вести и уведомлял о них царя. Так, от
10-Иловайский Д.
289
него вовремя узнавали в Москве о сношениях ногайских
князей и казанских инородцев с Крымом, а также о
замыслах турецкого султана. Уже знаменитый султан
Солиман не хотел помириться с русским владычеством в
Казани и Астрахани и намерен был послать войско для
обратного завоевания нижней Волги. Но крымский хан,
и без того тяготившийся своею зависимостию от Кон-
стантинополя, опасался подпасть еще большей зависимо-
сти, а потому под разными предлогами отговаривал сул-
тана от этого похода. Солиман вскоре умер. Но его пре-
емник Селим решил привести в исполнение план отца.
Весною 1569 года в Кафу приплыл значительный турец-
кий отряд, который под начальством кафинского паши
Касима должен был идти Доном до Переволоки, тут про-
копать канал, соединяющий Дон с Волгою, чтобы прове-
сти по нем суда с пушками и затем идти под Астрахань.
Крымскому хану приказано было сопровождать турок с
50 000 своих татар. Турки и татары пошли степью; а суда
с пушками поплыли Доном под прикрытием 500 янычар.
В числе гребцов, сидевших на этих судах или так наз.
«каторгах», находился московский человек Семен Маль-
цев, посланный гонцом к ногаям и захваченный в плен.
Он-то после рассказывал об этом походе. Турки шли
Доном целых пять недель и под великим страхом напа-
дения от московских ратных людей или от казаков. В
половине августа они достигли Переволоки и стали ко-
пать канал, но скоро убедились в чрезвычайной трудно-
сти сего предприятия. Между ними начался ропот, а
крымский хан советовал Касиму воротиться назад. Бро-
сив работу, паша двинулся К Астрахани и думал зимо-
вать под нею. Испуганные приближавшеюся зимою и
недостатком съестных припасов турки подняли бунт. К
тому же пришли вести о приближении русских воевод с
большим войском. Тогда Касим снялся с лагеря и вместе
с Девлет-Гиреем ушел назад. Так счастливо для Москвы
окончилось это турецкое предприятие, грозившее ей
большими бедами. Однако султан все еще не думал от-
казаться от Казани и Астрахани, несмотря на московс-
ких послов, отправляемых в Константинополь хлопотать
о мире (Новосильцев и Кузьминский). Селим гневался
еще и за то, что Иван IV посылал ратных людей своему
тестю черкесскому князю Темгрюку на помощь против
его кабардинских соседей; мало того, чтобы иметь здесь
290
10-2
опорный пункт, царь велел поставить русский город на
Тереке.
Русские станичники (пограничная стража) дали знать,
что летом 1570 года крымский хан готовится сделать
вторжение в Россию с огромными силами. Московские
воеводы все лето сторожили по берегам Оки; но хан не
являлся. Бдительность вследствие того ослабела, и воево-
ды стали менее доверять тревожным слухам. А между
тем действительно хан собрал более 100 000 конников и
весною 1571 года внезапно ворвался в Московское госу-
дарство. Нашлись изменники между некоторыми детьми
боярскими, ожесточенными против тирана; они перебе-
жали к хану и рассказали ему о том, что большая часть
русского войска находится в Ливонии, что в Московской
земле множество людей погибло’ от голода и морового
поветрия. Те же изменники вместе с некоторыми ново-
крещенными и бежавшими от нас татарами провели
крымцев через Оку так, что воеводы не успели помешать
переправе. Вследствие тревожных слухов сам царь с
своею опричниною выехал к войску на Оку. Он находил-
ся в Серпухове, когда узнал о переправе татар, которые
отрезали его от главного войска. Тогда он поспешно
бежал в Александровскую Слободу, а оттуда в Ростов,
оставив Москву на произвол судьбы. Однако Бельский,
Мстиславский и другие воеводы успели с берегов Оки
прибыть к Москве и заняли ее посады, готовясь оборо-
нять столицу. На следующий день, 24 мая, в праздник
Вознесения, явились татары и подожгли окраины города.
Гонимый сильным ветром, огонь начал свирепствовать с
страшною силою и в несколько часов обратил в пепел
большую часть посадов. При сем множество народа, со-
бравшегося в город из окрестных мест, погибло в пламе-
ни или задохнулось от дыма. Сам главный воевода Иван
Дмитриевич Бельский задохся у себя на дворе в камен-
ном погребе. Москва-река до того наполнилась трупами,
что некоторое время не могла их пронести вниз по тече-
нию. Хан, однако, не решился осаждать уцелевший Мос-
ковский Кремль и, услыхав о приближении другой рус-
ской рати, ушел назад, уводя громадный полон (говорят,
до 150 000). После того хан тотчас возвысил свой тон в
сношениях с Москвою, хвалился своим торжеством и
высокомерно требовал возвращения Казани и Астрахани.
Иоанн, наоборот, понизил тон, стал посылать хану чело-
ю-
291
битные грамоты и согласился даже отдать ему Астрахань;
Афанасию Нагому он поручил обещать такие поминки,
какие получал Магмет-Гирей, да еще прибавить к ним и
то, что посылал польский король. Однако Девлет-Гирей
не поддался на эти обещания, понимая, что Иван хочет
выиграть время. Поэтому летом следующего 1572 года он
снова нагрянул со стотысячною ордою и опять успел
переправиться через Оку. Но воевода Михаил Иванович
Воротынский, стоявший с русским сторожевым войском
у Серпухова, погнался за татарами и настиг их на берегу
Лопасни, не доходя верст 50 до столицы. Тут в несколь-
ких неудачных схватках хан потерял много людей; после
чего повернул назад и поспешно ушел. Вместо прежнего
требования Казани и Астрахани хан теперь мирился на
одной Астрахани; но Иоанн тоже вновь переменил тон и
не соглашался уже ни на какую уступку f48).
Как ни велико было бедствие, произведенное погро-
мом Москвы от Девлет-Гирея, но оно только на короткое
время прервало заботу Ивану Васильевичу об отыскании
себе третьей супруги, а своему старшему сыну Ивану —
первой. Царица Марья Темгрюковна скончалась в 15б9 го-
ду, и ее смерть тиран не преминул приписать тайной
отраве от своих воображаемых недругов. Более 2000 знат-
ных и незнатных девиц было собрано в Александровскую
Слободу. Из них царь выбрал для себя Марфу, дочь
новгородского купца Василия Собакина, а для царевича
Ивана Ивановича — Евдокию Богдановну Сабурову. Не-
знатные отцы этих избранниц немедленно получили бо-
ярский сан; другие родственники Марфы возведены кто
в окольничие, кто в кравчие. Но Ьо время приготовлений
к свадьбе царская невеста занемогла. Тем не менее обе
свадьбы одна за другою были отпразднованы с обычны-
ми обрядами и церемониями; а спустя две недели после
венца царица Марфа скончалась. Неизвестно в точности,
была ли она жертвою зависти и придворных козней или
естественной болезни; но подозрительный тиран отнес
ее кончину злонамеренной порче. Он заодно начал ра-
зыскивать между боярами и виновников ее смерти, и
изменников, приведших крымского хана на Москву. Му-
чительства и казни оживились с новою силою. В эту
эпоху погибли между прочими: брат бывшей царицы
Марии Михаил Темгрюкович, Иван и Василий Яковлевы,
Замятия-Сабуров, Лев Салтыков и др. Не довольствуясь
292
10-4
упомянутыми выше изысканными способами казней, ти-
ран некоторых осужденных им истреблял еще тонким
ядом, умерщвляющим в назначенный заранее срок; его
для сей цели приготовлял придворный врач, Елисей Боме-
лий. Этот Бомелий, по происхождению голландец, полу-
чивший образование в английском Кембриджском уни-
верситете, старался втереться в доверенность царя и
угождать его диким порывам. От такого яда погибли
тогда: бывший царский любимец Григорий Грязной, князь
Иван Гвоздев-Ростовский и пр. А не далее как на следую-
щий год, после отражения крымского хана на берегу
Лопасни, сам победитель его, знаменитый воевода Миха-
ил Иванович Воротынский, также пал жертвою свирепо-
сти тирана, для которого слава и заслуги отечеству были
только лишним поводом к подозрениям и зависти. Если
справедливо известие Курбского, то собственный холоп
обвинил Воротынского в замысле извести царя посред-
ством колдовства. Как ни нелепо подобное обвинение
(м. б. внушенное самим тираном), но его было достаточно
для того, чтобы доблестного воеводу пытали огнем и
потом едва дышащего послали в заточение, так что он
скончался на пути. Тогда же погибли князь Никита Рома-
нович Одоевский и боярин Михаил Морозов, немного
после князь Куракин и родственники покойной царицы
Марфы, дядя Григорий и брат Каллист, и многие другие.
Между тем, потеряв третью свою супругу, Иван Васи-
льевич почти немедленно (в том же 1572 г.) вступил в
новый брак, четвертый! Выбор его пал на девицу Анну
Алексеевну Колтовскую. Но так как сей четвертый брак
по правилам церкви был незаконный, то царь обратился
к духовенству; он созвал в Москве собор епископов и
написал ему смиренное послание, моля утвердить его
новый брак, а предыдущий не считать за действитель-
ный, ибо Марфа только по имени была царица и преста-
вилась девою. Собор не посмел противоречить и утвер-
дил брак, возложив на государя легкую епитимию. При
сем, чтобы предупредить соблазн для народа, собор под
страшной церковной клятвой запретил всякому иному
вступать в четвертый брак. За смертию митрополита (Ки-
рилла) на этом соборе председательствовал угодник тира-
на, новгородский архиепископ Леонид. Тот же собор
избрал нового митрополита, именно Антония, бывшего
архиепископа Полоцкого. Около трех лет прожил Иван
293
Васильевич с четвертой супругой; наскучив ею, любост-
растный тиран заключил ее в монастырь, а себе взял в
сожительницы Анну Васильчикову; вскоре она умерла, и
тиран на ее место взял некоторую вдову Василису Ме-
лентьеву. Наконец, в 1580 году, царь вздумал торжествен-
но вступить в пятый брак. В это время он женил второго
сына своего Феодора, для которого из собранных краса-
виц выбрал Ирину Федоровну, сестру своего нового лю-
бимца Бориса Годунова; сей последний происходил от
татарского мурзы Чета, в XIV веке выехавшего из орды в
Москву. Затем царь для себя избрал Марию, дочь Федора
Нагого. Обе свадьбы были отпразднованы с обычными
обрядами. На сей раз Иван Васильевич уже не счел
нужным обращаться к духовным властям за церковным
разрешением, а ограничился тем, что после своего пятого
брака некоторое время только исповедовался, но не при-
общался.
В правительственных делах самодурство Ивана Васи-
льевича особенно высказалось следующим его поступ-
ком. Продолжая игру в земщину и опричнину и как бы
не доверяя старым земским боярам, царь вздумал во
главе земщины поставить особого государя, и притом
человека не русского, а татарского происхождения. В
Касимовском ханстве известному Шиг-Алею (умершему
в 1567 г.) наследовал его дальний родственник Саин-Бу-
лат, сын татарского царевича Бек-Булата. Сей служилый
касимовский хан принимал с своими татарами такое же
деятельное участие в походах и войнах Ивана Васильеви-
ча, как и предшественник его Шиг-Алей. В 1583 году он
принял христианство с именем Симеона; тогда вместо
Касимова царь дал ему в кормление Тверь, с титулом
великого князя Тверского. Этого-то крещеного татарина,
Симеона Бекбулатовича, Иван Васильевич вдруг (около
1575 года) посадил государем в Москве, даже венчал его
царским венцом и окружил пышным двором; а себя стал
именовать только Иваном Московским, поселился на Пет-
ровке, ездил к Симеону на поклон как бы простой боя-
рин, писал ему разные челобитные, величая его «великим
князем всея Руси», себя же и своих сыновей называя
уменьшительными именами, Иванцом и Федорцом. От
имени Симеона писались и некоторые правительствен-
ные грамоты (впрочем, неважные по содержанию). Такое
чудачество с Симеоном Бекбулатовичем продолжалось
294
около двух лет. Хотя разделение на опричнину и земщи-
ну не было отменено при жизни Ивана Васильевича, но в
последнюю эпоху его царствования названия «опрични-
на» и «опричник» постепенно вышли из употребления,
заменяясь названием двор и дворовый.
Наряду с тиранством и самодурством Ивана IV, видим
у него черты замечательной подозрительности, трусости
и малодушия. Окружив себя преданною, надежною дру-
жиною опричников или телохранителей, он далеко не
считал себя в безопасности и постоянно опасался боярс-
ких замыслов и козней, направленных будто бы к свер-
жению его с престола. На сей случай он заранее искал
себе верного убежища с своей семьей и своими сокрови-
щами, а потому не только строил для себя каменные
укрепленные палаты в Вологде, но и устремил свое вни-
мание за море, на отдаленную Англию. Выше мы видели,
что член английской Беломорской компании Дженкин-
сон, человек ловкий и предприимчивый, сумел понра-
виться Ивану Васильевичу, приобрести его доверие, и,
пользуясь тем, выхлопотать у царя расширение льгот для
своей торговой компании. Эта компания получила почти
исключительное право приставать к нашим северным бе-
регам, получила разрешение учредить свои склады кроме
Москвы в Вологде, Ярославле, Костроме, Нижнем, Каза-
ни, Астрахани, Новгороде Великом, Пскове, Ругодиве и
Юрьеве Ливонском, а также беспошлинно провозить свои
товары Волгою в Каспийское море и Среднюю Азию.
При помощи того же Дженкинсона царь попытался вой-
ти в непосредственные сношения с королевой Елизаве-
той и предложил ей (в 1567 г.) заключение тесного оборо-
нительного и наступательного союза; причем тайною ста-
тьею договора должно быть предоставлено обоюдное пра-
во находить себе полный приют во владениях союзника в
случае какой-либо невзгоды. Но умная королева по отно-
шению к России заботилась только о торговых выгодах
англичан и отнюдь не желала заключать такой договор,
который бы обязал ее принимать участие в происходив-
ших тогда войнах России с Польшею и Швецией из-за
Ливонии; да если бы и желала, то не могла сего сделать
одною собственною волею при конституционном строе
своего государства. Чрез своего посланника (Фому Ран-
дольфа) она словесно и уклончиво отвечала на предложе-
ние союза, а в своей грамоте говорила только о торговых
295
делах. Иоанн настаивал на заключении тесного союза;
вновь получив уклончивый ответ, он вспылил и разразил-
ся резким письмом к королеве. «Мы думали, — писал он
24 октября 1570 года, — что ты в своем государстве
государыня». «Но видим, что твоим государством правят
помимо тебя мужики торговые, а ты пребываешь в своем
девическом чину как есть пошлая девица». Вместе с тем
он объявил опалу на английских купцов, велел захватить
их товары и прекратить их торговлю в России. Больших
хлопот стоило потом Елизавете и английским купцам с
помощью того же Дженкинсона смягчить царя и восста-
новить свою торговлю с Россией и через Россию с азиат-
скими странами; но прежние их привилегии не были
восстановлены вполне. Иван Васильевич, впрочем, сам
нуждался в этой торговле, особенно когда началась его
война с Баторием: английские торговцы доставляли необ-
ходимых ему техников, а также военные снаряды и при-
пасы, каковы: медь, свинец, селитра, сера, порох и пр.
Говорят, что мысль искать убежища в Англии была
внушаема Ивану Васильевичу его доверенным врачом
извергом Бомелием, который своими наветами поддер-
живал в царе страх перед воображаемыми боярскими
кознями и наводил его на новые мучительства, чем заслу-
жил общую ненависть. Русские называли его еретиком и
колдуном, которого немцы будто бы нарочно подослали к
царю. Но и сам этот изверг, подобно разным другим
любимцам, погиб лютою смертию. В начале войны с
Баторием Бомелий был уличен в тайных с ним сношени-
ях, за что Иоанн, как говорят, осудил его на сожжение.
Из всех недостойных любимцев- Иоанна только самый
близкий к нему и наиболее свирепый Малюта Скуратов
не успел на самом себе изведать непостоянство тирана.
Он погиб смертию храброго: во время Иоаннова похода в
Эстонию в 1573 году Малюта сложил свою голову при
взятии приступом крепости Пайды (Вейсенштейн). Иоанн
отправил тело павшего любимца в монастырь Иосифа
Волоцкого, а в отмщение за его смерть велел сжечь на
костре несколько пленников, немцев и шведов!
В эту последнюю эпоху царствования у Ивана IV
развилась особая страсть к сочинительству. Посреди мно-
гочисленных забот, правительственных и церковых, по-
среди тиранских деяний и ничем не стесняемого разгула
чувственности он находил возможность сочинять длин-
296
ные наставительные послания к разным лицам — посла-
ния, исполненные лжесмирения или лицемерия и явных
притязаний на большую книжную начитанность. Образ-
чик таковых произведений его пера мы уже видели в
знаменитой переписке с Курбским. Не менее любопытно
весьма пространственное, велеречивое послание царя к
игумену Кирилло-Белозерского монастыря с братией, на-
писанное около 1575 года по следующему поводу.
Между знатными боярскими родами, подвергшимися
преследованиям тирана, находилась и семья Шеремете-
вых, состоявшая из нескольких братьев. Один из них,
Никита Васильевич, был казнен, а другой, Иван Василье-
вич Большой, когда-то славный воевода и гроза крымцев,
был ввергаем в темницу и претерпел разные мучения от
царя. Спасая свою жизнь, он удалился в знаменитый
Кирилло-Белозерский монастырь и там постригся под
именем Ионы, сделав при сем, по обычаю, значительный
вклад в имущество монастыря. Естественно, что этот знат-
ный и богатый инок пользовался в обители особым поче-
том от братии и жил в довольстве. Он имел под монасты-
рем свой двор с поварнею, со всякими годовыми запаса-
ми и многочисленною дворнею; братья присылали ему
людей с грамотками или письмами и с разными гостинца-
ми в виде сладких коврижек, пастилы, овощей и т. п. Он
любил угощать монахов, которые нередко сходились в
его келию для духовной беседы. В том же Кирилловом
монастыре проживали тогда и другие знатные иноки,
каковы Хабаров (сын знаменитого Хабара Симского) и
Василий, в монашестве Варлаам, Собакин, присланный
сюда самим царем и не ладивший с Шереметевым. Обо
всех этих обстоятельствах наушники доносили царю, и
тот прислал приказ не допускать ни малейшего отступле-
ния от монастырского устава и чтобы Шереметев ел в
общей трапезе. Монастырские старцы отправили царю
челобитную, в которой ходатайствовали за Шереметева
ввиду его болезненного состояния. На эту-то челобитную
Иван Васильевич и разразился помянутым широковеща-
тельным посланием. Назвав себя в начале послания «псом
смердящим», пребывающим в пьянстве, блуде, убийстве,
граблении и прочих тяжких грехах, он тем не менее
решается «изречь» «некая малая» от «своего безумия» и
надеется, что «Господь Бог сие писание в покаяние ему
вменит». В оправдание своего близкого участия к славе
297
обители он вспоминает также одно из своих посещений,
во время которого выразил желание впоследствии в ней
постричься; причем он припадал к стопам игумена, а тот,
по его просьбе, положил на него руку и благословил его.
На сем основании Иван Васильевич считает себя уже
полуиноком Кирилловой обители! («И мнится мне, окаян-
ному, яко исполу есмь чернец; аще и не отложих всякого
мирского мятежа, но уже рукоположение благословения
ангельского образа на себе ношу»). Послание пересыпа-
но, по обыкновению, выписками из Отцов Церкви и
примерами из истории Ветхозаветной, Римской и Визан-
тийской (т. е. из палеи и хронографа). Вообще же, по
силе слова и сравнительной ясности изложения, оно едва
ли не лучшее из дошедших до нас писаний Грозного
царя. Приведем некоторые характеристичные его места.
«И потому вашему ослаблению ино то Шереметева
для и Хабарова для, такова у вас слабость учинилася и
чудотворцеву преданию преступление. И только нам бла-
говолит Бог у вас пострищися, ино то всему Царскому
Двору у вас быти, а монастыря уже и не будет. Ино почто
в чернецы и как молвити: «отрицаюся мира и вся яже
суть в мире», а мир весь в очех? И како на месте сем
святем со братиею скорбя терпети и всякия напасти
приключшаяся и в повиновении быти игумену и всей
братии в послушании и в любви, якоже во обещании
иноческом стоит? А Шереметеву как назвати братиею?
Ано у него и десятой холоп, которой у него в келии
живет, есть лучше братий, которые в трапезе едят. И
велиции светильницы Сергий и Кирилл, и Варлам, и
Димитрий, и Пафнутий и мнози преподобнии в Рустей
земли уставили уставы иноческому житию крепостныя,
якоже подобая спастися; а бояре к вам пришед свои
любострастные уставы ввели; ино то не они у вас пост-
риглися, вы у них постригшася; не вы им учители и
законоположители, они вам учители и законоположите-
ли. Да, Шереметева устав добр, держите его, а Кирилов
устав не добр, оставите его. Да сегодня тот боярин ту
страсть введет, а иногды иной иную слабость введет, да
по малу и по малу весь обиход монастырской испразнит-
ся и будут вси обычаи мирские... Восе над Воротынским
церковь есте поставили! Ин над Воротынским церков
(князем Владимиром Ивановичем), а над чудотворцем нет;
Воротынский в церкви, а чудотворец за церковью. И на
298
страшном Спасове судище Воротынский и Шереметев
выше станут по тому: Воротынский церковью, а Шереме-
тев законом, что их Кирилова крепчае... Восе у вас спер-
ва Иоасафу Умному (Колычеву, дяде Филиппа митропо-
лита) дали оловянники в келью, дали Серапиону Ситцко-
му (князю Семену Федоровичу), дали Ионе Ручкину, а
Шереметеву уже с поставцем, да и поварня своя. Ведь
дати воля Царю, ино псарю, дати слабость вельможе ино
и простому... Год уже равен как был игумен Никодим на
Москве; отдоху нет, таким Собакин да Шереметев; а яз
им отец ли духовный или начальник? Как собе хотят, так
и живут, коли им спасение души своея не надобеть. Но
доколе молвы и смущения, доколе плища и мятежа, доко-
ле рети и шептания и суесловия, и чего ради? Злобесного
ли ради пса Василья Собакина или бесова для сына Ива-
на Шереметева или дурака для и упиря Хабарова? Воис-
тину отцы святии несть сии чернецы, но поругатели
иноческому житию».
Но ни ревностное поборничество за чистоту и нена-
рушимость строгих иноческих уставов, ни благоговейное
отношение к памяти святых подвижников не закрывают
от нас задних мыслей Ивана Васильевича; обычная подо-
зрительность, ненависть и злоба против бояр ясно про-
глядывают и в этом послании Грозного, кощунственно
называющего себя полуиноком и кощунственно подра-
жавшего со своими опричниками иноческому житию в
мрачном убежище своем, Александровской Слободе, по-
среди всевозможных оргий и неистовств. Любопытно
при сем и следующее противоречие. Укоряя кирилловс-
ких иноков в отступлениях от строгого отшельнического
жития, Грозный в то же время прислал им в дар золотую
братину, украшенную рельефными изображениями на-
гих женщин. (49).
VIII
Иван Грозный и Стефан Баторий в борьбе
за Ливонию
Земский собор 1566 года. — Перемирие с Литвой. — Вассаль-
ный ливонский король Магнус. — Двукратное польское безко-
ролевье. — Московская кандидатура. — Избрание Батория. —
Возобновление русскими военных действий в Эстонии и Ливо-
нии. — Царский поход 1577 года. — Приготовления Батория к
войне, первый его поход и взятие Полоцка. — Второй поход. —
Переговоры с Иваном IV. — Третий поход Батория. — Осада
Пскова. — Отбитый приступ. — Геройская оборона. — Твер-
дость Замойского. — Нападение на Псково-Печерский м. — Ус-
пехи шведов. — Обращение Ивана IV к папскому посредниче-
ству. — Миссия Антония Поссевина. — Отъезд Батория и бло-
када Пскова. — Переговоры в Киверовой Горке. — Десятилет-
нее перемирие с потерей всей Ливонии. — Виновность Ива-
на IV. — Поссевин в Москве и его прение с царем о вере. —
Сыноубийство. — Сватовство в Англии. — Смерть Ивана IV. —
Исторический приговор.
После таких решительных событий, как взятие По-
лоцка русскими и поражение их на р. Уле, война Москвы
с Литвой за Ливонию продолжалась без особой энергии с
обеих сторон, чему причиной были внутренние дела и в
той, и в другой стране: в Москве свирепствовала тогда
эпоха опричнины и казней, а в Литве изнеженный, лени-
вый и сильно стареющий Сигизмунд Август, ввиду своей
бездетности, главное внимание посвящал теперь вопросу
об окончательной унии Великого княжества с Польской
300
короной. Посольские пересылки и мирные переговоры
по нескольку раз возобновлялись и прекращались, так
как не могли сойтись в условиях. Главным препятствием
служила Ливония, от которой Иван ни за что не хотел
отказаться, а Литва не только не желала ее уступить, но и
требовала возвращения Полоцка.
В 1566 году в Москву приехали большие Литовские
послы, Ходкевич и Тышкевич. На сей раз они предлагали
перемирие с тем, чтобы за Москвой оставались и По-
лоцк, и часть Ливонии, занятая московскими войсками,
т. е. на основании ubi possidetis. Кроме того, предлагали
устроить для заключения мира личное свидание госуда-
рей на Границе. Иван требовал остальной Ливонии и
уступал королю Курляндию с несколькими городами на
правой стороне Двины. Чтобы подкрепить свое требова-
ние, он прибег к тому способу, который постепенно на-
чал входить в употребление у московского правительства
при решении важных государственных вопросов. Летом
того же 1566 года он созвал в столице земскую думу из
духовенства, бояр и окольничих, казначеев и дьяков, дво-
рян первой статьи, дворян и детей боярских второй ста-
тьи, торопецких и великолуцких помещиков, погранич-
ных с Литвой, а также московских и смоленских гостей и
купцов. Царь отдал на их рассмотрение условия, предло-
женные королем, и спрашивал их совета. Первые отвеча-
ли архиереи, числом девять (митрополит Афанасий толь-
ко что отказался от своего сана, а новый, Филипп, еще не
был выбран), вместе с ним подавали голос архимандриты,
игумны и старцы. По их мнению, государь показал до-
вольно смирения перед королем в своих уступках; боль-
ше уступать не следует и надобно требовать те города
ливонские, которыми король завладел несправедливо в то
время, когда государь воевал Ливонскую землю; а земля
эта была уже за прародителями государя, начиная с Ярос-
лава Владимировича. Бояре, окольничие и приказные
люди, а за ними помещики и купцы, повторили то же
мнение и приговорили добывать всей Ливонской земли,
изъявляя готовность головы свои положить за государя.
Трудно сказать, насколько такой решительный приговор
был искренним, т. е. насколько члены земской думы чув-
ствовали себя свободными в выражении своих мыслей и
не был ли этот приговор простым подтверждением наме-
рений или желаний Иоанна, заранее известных. Во вся-
301
ком случае решение продолжать войну и добывать ос-
тальной Ливонии далеко не согласовалось с обстоятель-
ствами того времени и со средствами Московского госу-
дарства. Гораздо благоразумнее было бы укрепить за
собой завоеванное и отложить до более удобного време-
ни дальнейшие приобретения с этой стороны. Но высо-
комерный, заносчивый тиран не хотел или не способен
был видеть дело в настоящем положении, и, лишенный
мудрых советников, подвергал свое государство ненуж-
ным испытаниям и бедствиям.
Иван Васильевич отправил к Сигизмунду Августу боя-
рина Умного-Колычова требовать всей Ливонии и, кроме
того, выдачи князя Курбского. После долгих переговоров
этого посольства с литовскими панами требования Иоан-
на были отвергнуты, и Сигизмунд послал к нему гонцом
Юрия Быковского с письмом о возобновлении войны. В
начале октября 1567 года Быковский нашел царя на доро-
ге в Новгород. Иван принял гонца в шатре, облеченный в
воинские доспехи и окруженный военной свитой; гово-
рил с ним, а потом велел заключить его в московскую
тюрьму — под тем предлогом, что в письме королевском
были «супротивные слова» и что воротившийся боярин
Умный-Колычов жаловался на дурное обращение с его
посольством в Литве. Однако царский поход, торжествен-
но предпринятый из Новгорода в Ливонию с большим
войском, на сей раз скоро окончился. Устрашась осенних
непогод и воинских трудов, Иван Васильевич под предло-
гом морового поветрия воротился в Александровскую
Слободу, поручив воеводам оберегать границы. Но и со
стороны Сигизмунда Августа война ведена была вяло и
отличалась действиями нерешительными. Литовцы про-
бовали осаждать некоторые вновь построенные москви-
тянами пограничные крепости, каковы Усвять, Ула, Со-
кол, Копие, но большей частью неудачно. Так, под Улой
гетман Ходкевич потерпел урон и должен был снять
осаду; после чего он писал к королю и жаловался на
трусость своих ратных людей, отдавая справедливость
храбрости москвитян. Спустя несколько месяцев (зимой
1568 года) литовцы взяли, однако, Улу и сожгли ее. После
того царь решил возобновить мирные переговоры с Си-
гизмундом и отпустил задержанного гонца Быковского. С
обеих сторон военные действия прекратились и началась
взаимная посылка гонцов. Во время этих переговоров
302
литовцы нечаянным нападением захватили было Изборск;
но московские воеводы по старому приказу царя отбили
город назад. Переговоры возобновлялись тем охотнее,
что Сигизмунд хлопотал тогда в Люблинском сейме об
окончательной унии Литвы с Польшей, а ввиду плохого
состояния его здоровья чины были озабочены вопросом
о его преемнике, причем в Москву искусно подавались
надежды на избрание или самого Ивана Васильевича, или
его сына. Наконец, в 1570 году в Москву приехало боль-
шое литовское посольство и заключило трехлетнее пере-
мирие на основании ubi possiidetis.
В перемирии с Литвой московский царь особенно
нуждался в это время и потому, что у него открылись
военные действия со шведами. Осенью 1568 года благо-
приятель и союзник его король Эрих XIV, нелюбимый за
свою жестокость и полусумасшедший, был свержен с
престола, и его моего занял брат его Иоанн, герцог Фин-
ляндский, женатый на Екатерине, сестре Сигизмунда Ав-
густа, и находившийся тогда в заключении. Иван Василь-
евич, сватавшийся прежде за эту Екатерину, завязал с
Эрихом переговоры о ее выдаче тогда, когда она была
уже женой его брата. По сей причине и вообще по
родству своему с польским королем при новом шведском
короле изменились отношения шведов к вопросу о Ливо-
нии: они сделались теперь союзниками Польши и врага-
ми Москвы.
Около того времени Иван Васильевич возымел следу-
ющий план: видя чрезмерную трудность завоевать всю
Ливонию для себя самого, он задумал сделать из нее
вассальное владение, т. е. поставить ее в те же отноше-
ния к московскому государю, в каких находился герцог
курляндский к королю польскому. Сначала этот план он
хотел привести в исполнение в лице своего пленника,
бывшего ливонского магистра Фирстенберга. Но послед-
ний скоро умер (1565 г.). Тогда Иван IV стал искать дру-
гое подходящее лицо. Двое из числа пленных ливонских
дворян, Иоган Таубе и Елерт Крузе, благодаря своей
ловкости и угодливости втерлись в доверие царя и усерд-
но поддерживали его намерение сделать из Ливонии под-
чиненное ему вассальное владение. Для сей цели они
советовали ему обратиться или к Кетлеру, тоже бывшему
ливонскому магистру, а теперь герцогу курляндскому,
или к принцу датскому Магнусу, владетелю Эзельскому.
303
Иоанн дал Таубе и Крузе поручение в этом смысле и
послал их в Дерпт, откуда они завязали сношения с
указанными лицами. Когда Кетлер отказался от предло-
жения, они обратились к Магнусу. Сей последний скло-
нился на их предложение и прибыл в Москву (в 1570 г.).
Иван принял его ласково, обручил его с своей племянни-
цей Евфимией (дочерью Владимира Андреевича), дал ему
титул ливонского короля и заставил его присягнуть на
разных условиях, которыми определялись его подручни-
ческие отношения. После того Магнус был отпущен с
богатыми дарами и с московским войском для завоевания
своего будущего ливонского королевства. Так как с
Польшей было тогда заключено перемирие, то решено
обратить оружие против шведов и отнять у них Эстонию.
Начали прямо с главного ее города, т. е. с Ревеля; Магнус
осадил его с 25 000 русских и с своим собственным отря-
дом, набранным из тех ливонских и эстонских немцев,
которые приняли его сторону. Но осада была неудачной.
Получая припасы и подкрепления с моря из Швеции,
ревельцы мужественно оборонялись; Магнус простоял
под их стенами целых 30 недель и принужден был отсту-
пить. Так как в неудаче своей он более всех обвинял
Таубе и Крузе, которые советовали ему идти на Ревель,
обещая легкое его завоевание, то эти дворяне, боясь
царского гнева, изменили Иоанну и завели сношения с
Сигизмундом Августом. Они затеяли было заговор в Дер-
пте с тем, чтобы передать сей город полякам, но когда
это им не удалось, они бежали оттуда к польскому коро-
лю. Хотя невеста Магнуса княжна Евфимия умерла, од-
нако Иван Васильевич, несмотря на неудачное начало
всего предприятия, сохранял свою благосклонность к
Магнусу; потом он снова вызвал его в Москву и женил на
младшей сестре Евфимии, на княжне Марье Владимиров-
не (1573 г.).
Меж тем в сдседнем Польско-Литовском государстве
произошло давно ожидаемое и великой важности собы-
тие: со смертью Сигизмунда Августа прекратилась мужс-
кая линия Ягеллонов. Вопрос о его преемнике вызвал
жаркую борьбу партий.
На корону Польши и Литвы выступили три главных
кандидата: император германский Максимильян II, брат
французского короля Генрих герцог Анжуйский, и мос-
ковский царь Иван Васильевич. Речь о кандидатуре пос-
304
леднего, как мы видели, шла еще при жизни Сигизмунда
Августа, во время мирных переговоров между Литвой и
Москвой. На стороне этой кандидатуры находилось мно-
гочисленное православное население Западной Руси; сами
поляки и литвины сознавали, что Польша и Литовское
великое княжество от соединения с Московским госу-
дарством приобретали такое могущество, которое давало
им решительный перевес над их соседями, немцами и
турками. Но против Московского царя действовало влия-
тельное в Польше католическое духовенство, руководи-
мое тогда хитрым папским нунцием Коммендони, кото-
рый всеми силами хлопотал о выборе короля-католика.
Против Ивана Васильевича действовала также молва о
его жестокостях и зверствах, так что значительная часть
православных западнорусских вельмож не желала иметь
своим государем такого тирана. К тому же и сам Иван
Васильевич не употреблял почти никаких усилий, чтобы
склонить в свою пользу выбор нового короля. Литовская
рада дважды завязывала переговоры с Иваном IV и пыта-
лась узнать его намерения и условия: сначала посред-
ством гонца Воропая, присланного с известием о смерти
Сигизмунда Августа, потом посредством особого посла
своего Михаила Гарабуды. Литовцы, по-видимому, жела-
ли выставить кандидатуру не столько самого Ивана Васи-
льевича, сколько второго сына его Феодора. Но царь оба
раза, хотя говорил много, однако не высказывал никако-
го решительного предложения. Кандидатуру своего сына
он отклонял, а скорее выставлял свою собственную, но в
выражениях уклончивых и неопределенных. Он согла-
шался быть выбранным, но не только не обещал соедине-
ния трех государств, а еще требовал уступки для Москвы
разных земель, особенно Киевской и Ливонской; за пос-
леднюю он готов был даже воротить Литве Полоцк. На-
конец, чрез бояр своих Иван IV дал понять, что он,
собственно, желал быть выбранным на престол великого
княжества Литовского, а полякам советовал выбрать эрц-
герцога Эрнеста, сына его союзника германского цесаря
Максимильяна. Последний втайне уже предлагал царю
такой раздел Польско-Литовского государства, по кото-
рому Польша отошла бы к Австрии, а Литва, т. е. Запад-
ная Русь, — к Москве. Если многие поляки рассчитывали
теперь на такое же подчинение себе Москвы, какому они
подвергли Литву, выбрав на свой престол Ягелла, то в
305
свою очередь Иван IV отнюдь не пленялся шляхетскими
вольностями и католическими стремлениями Польши: он
понимал непрочность и неудобства чисто внешнего со-
единения, понимал, что только с одной Литвой или За-
падной Русью он мог справиться, т. е. сплотить ее с
Московским государством. А потому, когда настала ре-
шительная минута выбирать между кандидатами, т. е. ког-
да в Варшаве собрался сейм элекцийный, Иван Василье-
вич не прислал сюда ни своих послов, ни денег на подку-
пы. Благодаря дипломатическому искусству французско-
го посла Монлюка, благодаря также угрозам турецкого
султана, если выберут его соседа австрийского кандида-
та, большинство голосов на избирательном поле склони-
лось на сторону Генриха Валуа, и примас королевства
архиепископ гнездинский Яков Уханский провозгласил
его королем (в мае 1573 г.). Французское посольство
присягнуло за него на условиях избрания, или так назы-
ваемых pacta conventa.
Известно, как неудачен оказался этот выбор. Генрих
Анжуйский, ленивый, расточительный и преданный удо-
вольствиям, скучал в Кракове, затруднялся незнанием
польского языка и был чрезвычайно обрадован извести-
ем о смерти своего старшего брата Карла IX, которому
был ближайшим наследником. Он немедленно и тайком
покинул Польшу и отправился во Францию в июне
1574 года. Едва прекращенное, польское безкоролевье на-
ступило снова, и вновь открылась борьба разных претен-
дентов. За устранением Генриха Анжуйского, снова
объявлены кандидатами: император Максимильян II с
своим сыном Эрнестом, Иван Васильевич московский с
сыном Феодором, король шведский Иоанн, как супруг
Екатерины Ягеллонки, с сыном своим Сигизмундом, сед-
миградский воевода Стефан Баторий и некоторые поляки
из потомков Пяста. Партия московского царя по-прежне-
му имела многих сторонников в великом княжестве Ли-
товском, особенно в сословии шляхетском, которое было
недовольно господством вельмож. К этой партии примк-
нула часть самих вельмож, каковы: Ян Глебович, каште-
лян минский, Ян Ходкевич, каштелян виленский, и один
из Радивилов. Но большая часть литовских вельмож не
желала Ивана Васильевича, хотя и не прочь была поддер-
живать с ним переговоры из опасения, чтобы он не
воспользовался междуцарствием для нападения на литов-
306
ские пределы, причем могли пострадать их обширные
имения. Как и во время первого безкоролевья, Иван
Васильевич ограничивался присылкой гонцов и обещани-
ем прислать больших послов; но, очевидно, он только
тянул переговоры и более хлопотал не за себя или сына
своего, а за своего союзника императора Максимильяна,
от которого в то время прибыло в Москву большое по-
сольство, с Яном Кобенцелем и Даниилом Принцем фон
Бухау во главе. Хлопоча за Габсбурга или его сына, царь
надеялся потом получить от него если не Киев и Волынь,
то, по крайней мере, всю Ливонию, которая составляла
тогда главный предмет его стремлений. Вследствие такой
политики Иоанна действительно австрийская партия
одержала верх на избирательном сейме; партия эта со-
стояла преимущественно из сенаторов и вельмож, ^де-
кабря 1575 года примас Уханский объявил Максимильяна
королем, после чего вместе с духовенством отправился в
костел, где был возглашен обычный благодарственный
молебен, или Те Deum.
Но шляхетская партия, или «рыцарское коло», восста-
ла против сего выбора. Во главе этой партии стоял даро-
витый и прекрасно образованный, знаменитый впослед-
ствии, Ян Замойский; к ней пристала и часть вельмож,
каковы, Зборовские, Евстафий Волович и некоторые дру-
гие. Партия сия прежде настаивала на выборе кого-либо
из потомков Пяста и предложила двух кандидатов, а
именно: Костку, воеводу судомирского, и Тенчинского,
воеводу бельзского. Теперь ввиду торжества австрийцев,
эти лица сами отказались от своей кандидатуры; вся
шляхетская партия сплотилась около имени Стефана Ба-
тория и объявила его королем с условием, чтобы он
женился на Анне, сестре покойного Сигизмунда Августа,
которая и была единственной прямой наследницей Ягел-
лонов. За Стефана Батория, как за своего вассала, хлопо-
тал и турецкий султан, который заранее объявил войну,
если будет призван германский император или его сын.
Таким образом, оказались выбранными два короля, Мак-
симильян и Стефан Баторий; к первому отправилось по-
сольство от сената, ко второму — от рыцарского кола.
Окончательное решение вопроса зависело от степени
энергии и быстроты двух противников. И без того мед-
ленный, нерешительный, Максимильян не двигался с ме-
ста потому, что должен был прежде обезопасить свои
307
собственные владения от турок, которые угрожали напа-
дением. Стефан Баторий, наоборот, окончив необходи-
мые переговоры и приготовления, поспешил прибыть в
Краков во главе значительного венгерского отряда (в
апреле 1576 года), присягнул на предложенных ему pacta
conventa, вступил в брак с 54-летней Анной Ягеллонкой и
затем был коронован. Император, однако, не думал отка-
зываться от своего избрания и надеялся, по крайней
мере, оторвать от Польши Пруссию и, пожалуй, часть
Литвы, в союзе с Иваном Московским. Оба соперника
готовились к войне, но вскоре последовавшая смерть
Максимильяна положила предел этой распре и утвердила
Батория на польско-литовском престоле.
Одним из главных условий, принятых Баторием при
вступлении его на польский престол, было обязательство
воротить те земли, которые отвоевал от Литвы царь мос-
ковский, т. е. Полоцкую область и Ливонию. Воинствен-
ный Баторий пылал рвением исполнить это обязатель-
ство, но на первое время был отвлечен другими заботами.
Во-первых, ему пришлось установлять государственный
порядок, нарушенный борьбой партий во время предыду-
щего двукратного безкоролевья, и вести на сеймах упор-
ную борьбу с непомерными притязаниями и усилившим-
ся своеволием шляхты. А во-вторых, царствование свое
ему пришлось начать междоусобной войной. Во время
безкоролевья сторону австрийского претендента держа-
ли особенно Пруссия и Литва. Когда Баторий занял пре-
стол, почти все провинции присягнули ему, но не хотел
присягнуть немецко-прусский город Данциг, еще прежде
обнаруживший неудовольствие за нарушение поляками
некоторых его привилегий и уже успевший присягнуть
Максимильяну. Данциг объявил себя верным данной при-
сяге; очевидно, он рассчитывал на войну Максимильяна с
Баторием. Когда же император скончался, граждане Дан-
цига все-таки не хотели покориться Баторию и открыли
военные действия. Пришлось начать правильную осаду
этого богатого, многолюдного и хорошо укрепленного
города. Баторий принял личное участие в осаде. Чтобы
обеспечить себя пока от восточного соседа, он завязал
переговоры и отправил в Москву посольство хлопотать о
продолжении перемирия. В Москве согласились продол-
жить его еще на три года, начиная с марта 1578 года. Но
пока шли переговоры, обстоятельства изменились.
308
Военные действия, происходившие между русскими и
шведами из-за Эстонии, прекратились было в июле
1575 года перемирием, заключенным на два года, после
чего московские войска устремились в Ливонию и овла-
дели значительным приморским городом Пернау и не-
сколькими замками. А в следующем 1576 году они уже
снова вторглись в Эстонию, где захватили Леаль, Гапсаль,
Падис и некоторые другие города. В январе 1577 года
русские вновь осадили Ревель, в количестве 50 000 чело-
век, и начали обстреливать его каменными ядрами; но и
на сей раз осада пошла неудачно и через полтора месяца
была снята. Летом этого года сам царь выступил в поход,
вместе с своим зятем Магнусом вторгся в польскую часть
Ливонии и лично овладел несколькими городами; втор-
жение это, по обычаю, сопровождалось страшным опус-
тошением и избиением жителей или отдачей их татарам.
Магнус был недоволен тем, что носил только титул ли-
вонского короля и не имел власти в городах, занятых
русскими войсками. Он завязал тайные сношения с
польским королем и герцогом курляндским. Узнав о том,
Иван Васильевич двинулся к его резиденции Вендену.
Магнус явился в русский стан, бросился на колени перед
царем и умолял о прощении. Его заключили под стражу,
а часть его немецкого гарнизона, укрывшаяся в Вендене -
ком замке, ни за что не хотела сдаться, ввиду варварско-
го обхождения москвитян и татар с пленными, и в числе
300 человек взорвала себя на воздух. За их геройство
поплатились остальные жители Вендена; мужчины под-
верглись казням и мукам, а женщины — бесчестью. Из
Вендена Иван Васильевич направился в Вольмар, кото-
рый сдался перед тем московскому воеводе Богдану Бель-
скому. Тут царь вспомнил о первом письме, которое
Курбский послал ему из Вольмара, и написал из того же
города свой ответ изгнаннику. В нем Иоанн снова укоря-
ет Курбского и его единомышленников в смерти царицы
Анастасии, в намерении посадить на престол Владимира
Андреевича; укоряет бояр, которые довели его до «кро-
новых жертв», и с гордостью указывает на свои победы,
совершенные вопреки их изменам. Письмо это он вручил
пленному литовскому князю Александру Полубенскому,
которому даровал свободу.
Прибыв в Дерпт, царь простил Магнуса и дал ему во
владение несколько ливонских городов. Затем чрез
309
Псков он воротился в Александровскую Слободу, чтобы
отдохнуть там от своих подвигов. Но сей поход 1577 года
был его последним торжеством в Ливонии. С его удале-
нием обстоятельства на театре войны переменились:
шведы в Эстонии, поляки в Ливонии перешли опять в
наступление и начали отбирать города у русских. Между
прочим, поляки овладели крепким Венденом, после чего
«ливонский король» Магнус окончательно изменил
Иоанну и с супругой своей бежал в Курляндию, отдав-
шись под покровительство польского короля. Царь велел
воеводам Голицыну, Хворостинину, Воронцову, Тюфяки -
ну взять Венден обратно. Но тут осьмнадцатитысячное
осаждавшее русское войско потерпело страшное пора-
жение от соединенных польских, немецких и шведских
сил, предводимых Николаем Сапегой и шведским гене-
ралом Бое, в октябре 1578 года. В этой битве только
московские пушкари показали геройство: они не хотели
ни бежать, ни отдаться в плен и повесились на своих
орудиях.
Между тем Баторий покончил с Данцигом, который
сдался ему на довольно выгодных для себя условиях.
Затем начались деятельные приготовления к войне с
Москвой. Король всюду искал себе союзников для этой
войны; заключил союз с шведским королем против Мос-
квы, получал помощь от брандербургского курфирста;
нанимал отряды немцев в Германии, а брат его Кристоф,
воевода седмиградский, прислал ему венгерские дружи-
ны. Он посылал богатые дары крымскому хану, чтобы
удержать татар от нападения па Польшу и обратить их на
Москву; кроме того, чтобы угодить верховному повелите-
лю хана, турецкому султану, он, по его требованию, веро-
ломно велел казнить Подкову. Этот Подкова (прозванный
так за силу своей руки, которая ломала подкову), родом
валах, с толпой запорожских казаков выгнал из Молда-
вии воеводу Петрила и сел на его место, но, угрожаемый
турками, венграми и поляками, сам отдался в руки
польского короля. Чтобы удержать Днепровских казаков
от нападений на татарские и турецкие владения, Баторий
дал им более правильное войсковое устройство и вос-
пользовался их силами также для войны с Москвой. На
Варшавском сейме зимой 1578 года установлена была
особая подать для войны с Москвой (по злотому с лана
земли). На те же военные расходы король сократил из-
310
держки собственного двора и делал займы, где только
мог. Названный Варшавский сейм, на котором решено
было воевать с Москвой, известен еще в истории
польских учреждений основанием двух высших судебных
инстанций и трибуналов из выборных шляхтой судей: в
Петрокове для Великой Польши и в Люблине — для
Малой.
Обширные приготовления к войне с Москвой прихо-
дили уже к концу и военное счастье в Ливонии уже
повернулось на сторону поляков и их союзников шведов,
когда московские послы, Карпов и Головин, прибыли в
Краков для подтверждения только что заключенного пе-
ремирия. Но Баторий теперь уже не скрывал своих наме-
рений, и, после разных препирательств о титулах и цере-
мониях, посольство ни с чем было отпущено назад; доро-
гой его намеренно задержали, чтобы еще выиграть побо-
лее времени. Летом 1579 года царь отправился в Новго-
род, имея в виду приготовить отпор Баторию, ибо он уже
знал о приготовлениях польского короля. Тут же в Новго-
роде к нему явились Карпов и Головин и донесли, что
Баторий идет на Московское государство, что войско его
состоит главным образом из наемных отрядов, а польской
и литовской шляхты с ним не много, что король хочет
идти на Смоленск или Полоцк, но вельможи литовские
не желают иметь войну на своих границах и уговаривают
короля идти или послать войско в Ливонию. Послы при-
бавляли, будто шляхта польская и литовская недовольна
выбором Стефана Батория и более всего желает иметь у
себя на престоле московского царевича. В этом случае
послы, очевидно, придавали излишнее значение и таким
толкам, которые, может быть, велись с ними не без
задних мыслей. Вслед за тем от польского короля пришло
письмо, в котором приводились разные обвинения про-
тив Москвы и объявлялась война.
На военных советах у короля происходили оживлен-
ные споры о том, куда направить поход. Большинство
вельмож действительно предлагало идти в Ливонию, что-
бы выгнать оттуда русских, а затем осадить Псков, кото-
рый представлял войску будто бы легкую и богатую до-
бычу. Но Баторий владел замечательным талантом поли-
тика и полководца. Он указывал на страшное опустоше-
ние Ливонии, на многочисленность в ней крепостей и на
ее отдаленность: двинувшись в нее, пришлось бы оста-
311
вить без прикрытия пределы Литвы. Король предполагал
идти на Полоцк: этот город для москвитян служит клю-
чом равно и к Ливонии, и к Литве; он господствует над
судоходным путем по Двине к Риге; следовательно взяти-
ем его будут обеспечены важнейшие выгоды для после-
дующих военных действий. И действительно, в августе
месяце Баторий подошел к Полоцку и осадил его. Царь
не ожидал сего движения; он думал, что главным театром
войны будет все та же Ливония, а потому в Полоцке
оказалось войска недостаточно для обороны обширного
пространства, которое занимал Большой город и два зам-
ка при нем, называемые Стрелецким и Острогом. Здесь
начальствовали князья Телятевский и Щербатов с воево-
дой Волынским и дьяком Ржевским. Неприятели повели
приступы сначала на самую слабую часть укреплений,
т. е. на Большой город. Гарнизон и жители сами сожгли
город, удалились в замки и там продолжали мужественно
обороняться. Наступившая ненастная погода затрудняла
действия неприятелей и добывание съестных припасов.
Но ни сам царь, ни посланные им на помощь Полоцку
воеводы Борис Шеин и Федор Шереметев не воспользо-
вались обстоятельствами и не предприняли никаких ре-
шительных действий. Означенные воеводы, увидав, что
дороги к Полоцку заняты королевскими отрядами, ушли
в ближнюю крепость Сокол. Наконец Баторий сделал
решительный приступ, во время которого венгры успели
зажечь стены Стрелецкой крепости. Несмотря на то что
дым и зарево пожара были видны из Сокола, малодуш-
ные воеводы не пришли оттуда на помощь. Два дня
продолжался пожар и шли отчаянные приступы, на кото-
рых особенно отличилась венгерская пехота. Наконец
мужественное сопротивление осажденных было сломле-
но: стрельцы сдали город с условием свободного выхода.
Король предложил им вступить на его службу; но немно-
гие на это согласились; большинство ратных людей ушло
в отечество, хотя их ожидала там царская немилость.
Владыка Киприан и некоторые воеводы не хотели сда-
ваться и заперлись в Софийском соборе, откуда они
были взяты силой. Надежда неприятеля найти в Полоцке
богатую добычу не оправдалась. Между прочим, они за-
хватили бывшее при Софийском соборе драгоценное со-
брание греческих и славянских рукописей, которое по-
этому безвозвратно погибло.
312
Таким образом, древний стольный Полоцк снова ото-
шел к Литве. В войске Батория находился и князь Андрей
Курбский, который отсюда, из завоеванного Полоцка,
написал ответ на упомянутое выше письмо Иоанна, по-
сланное из Вольмара. Изгнанник снова отрицает взводи-
мые на него вины, упрекает царя в его тиранствах, в
истреблении доблестных воевод и в трусости, следствием
чего были разные бедствия России и поражения от не-
приятелей; особенно указывает на сожжение Москвы
татарами и падение Полоцка.
За Полоцком пал и Сокол, зажженный и взятый при-
ступом после отчаянной сечи. Потом взяты были крепос-
ти Красный, Козьяч, Нещерда и некоторые другие. А
царь с войском стоял тогда во Пскове и ничего не пред-
принимал! Литовско-русские отряды, предводимые Кон-
стантином Острожским и Кмитою, опустошили часть об-
ластей Северской и Смоленской. Наступавшая зима оста-
новила успехи литовцев. Баторий воротился в Вильну. В
то же время шли военные действия против шведов, кото-
рые из Эстонии и Финляндии нападали на наши владе-
ния и, между прочим, осаждали Нарву. Между Иоанном
и Баторием снова начались переговоры; король отказы-
вался отправить послов в Москву, как это бывало преж-
де, а Иван уже согласился на отправку большого москов-
ского посольства в Литву; соглашался называть Батория
уже не соседом, как прежде, а братом, и вообще делал
разные уступки. Но переговоры эти ни к чему не повели,
ибо король старался только выиграть время, чтобы при-
готовиться к новому походу. Между прочим, для усиле-
ния пехоты он велел набрать в королевских имениях
крестьян по пяти человек со ста, и эти ратные люди по
окончании срочной службы получали свободу от кресть-
янских повинностей со всем своим потомством. Иоанн со
своей стороны также готовился в течение зимы 1580 го-
да: умножал войска и усиливал укрепления пограничных
городов. Чтобы увеличить свои доходы на содержание
военных сил, он созвал в Москве духовный собор по
вопросу о церковных имуществах; тут, по его желанию,
составлен был приговор в таком смысле, чтобы еписко-
пы, монастыри и церкви впредь не присваивали себе
недвижимых имений и возвратили бы в казну те земли и
села, которые когда-то были княжескими. Не зная, куда
теперь направился Баторий, царь вновь растянул свои
313
силы по границам и ждал, не дерзая предпринять ника-
ких решительных действий.
И во второй свой поход, предпринятый в августе
1580 года, Баторий прошел там, где его не ожидали. Он
двинулся в Новгородскую область по некоторым дорогам,
просекая путь в лесах, пролагая гати и мосты по болотам;
взял мимоходом крепости Велиж и Усвять, явился под
Великими Луками и осадил этот зажиточный и хорошо
укрепленный город. Невдалеке от него, в Торопце, стоял
воевода Хилков; но он так же, как Шеин и Шереметев
под Полоцком, не дерзал на решительные действия, а
ограничивался легкими стычками. На пятый день осады,
когда главная башня была взорвана подкопом, а деревян-
ные городские стены зажжены, Великие Луки после от-
чаянной обороны сдались на милость победителя. Король
обещал им пощаду, но ворвавшиеся в город венгры и
поляки произвели варварское избиение жителей и неис-
товый грабеж. Овладев Великими Луками, Баторий по-
слал войско с князем Збаражским на Хилкова, который и
был разбит. Затем взяты города Невель, Озерище, Заво-
лочье. Но оршанский воевода Филон Кмита, посланный к
Смоленску, потерпел поражение от воеводы Бутурлина.
С приближением зимы Баторий снова воротился; воен-
ные действия, однако, продолжались и зимой, особенно в
Ливонии и Эстонии, где шведы, предводительствуемые
графом Понтусом де Ла-Гарди (женатым на незаконной
дочери шведского короля Иоанна), отняли у русских го-
рода Падис (близ Ревеля) и Везенберг, кроме того, город
Кексгольм в Карелии. Литовские войска в эту зиму дохо-
дили до Старой Русы, которую сожгли, а московские
воеводы из Смоленской области ходили опустошать со-
седние литовские земли.
Мирные переговоры, однако, не прекращались. Наши
послы, князь Сицкий и Пивов, забыв прежние московс-
кие обычаи, ездили за Баторием от Великих Лук до самой
Варшавы и смиренно переносили все обиды и лишения,
как им было наказано от царя. В Варшаве они предложи-
ли польским панам радным перемирие на условии каж-
дой стороне остаться при том, чем владеет; но паны не
захотели и докладывать королю о таком условии. Из
Москвы прибыли новые послы, Пушкин и Писемский,
314
которые имели от царя наказ терпеть всякое унижение,
только добиваться перемирия. Им разрешалось даже не
настаивать в грамоте на царском титуле, а только на
словах заметить, что «государи наши не со вчерашнего
дня государями, а извечные». Следовательно, унижаясь
перед Баторием, Иван Васильевич все-таки поручал сде-
лать бесполезный намек на то, что соперник его со вче-
рашнего дня государь! Эти новые послы уступали королю
всю Ливонию, за исключением небольшой восточной ее
части, т. е. Дерптского округа. Но Баторий требовал всей
Ливонии, кроме того, уступки Себежа и уплаты 400 000 вен-
герских золотых за военные издержки. Послы известили
о том царя. Крайне уязвленный такими требованиями,
Иван Васильевич отправил к королю письмо, которое
начиналось словами: «Мы, смиренный Иоанн, царь и
великий князь всея Руси по Божьему изволению, а не
многомятежному человеческому хотению». Это простран-
ное письмо исчисляло все неправды Батория по отноше-
нию к царю и было наполнено горькими упреками коро-
лю за его высокомерие, невозможные требования и не-
жаление христианской крови. Царское послание застало
короля уже на походе, именно в Полоцке. Когда королю
принесли эту грамоту, обернутую в целую штуку кельнс-
кого полотна, опечатанного двумя большими печатями,
он рассмеялся и сказал: «прежде он никогда не посылал
такой большой грамоты; должно быть, начинает от Ада-
ма». Ответ на царское послание Баторий поручил сочи-
нить канцлеру Замойскому. Канцлер усердно занялся
этим ответом: в деле сочинительства он не уступал Гроз-
ному и почти ни одного его обвинения не оставил без
резкого опровержения. Ответ был написан сначала по-
латыни, под его руководством, одним из королевских
секретарей. Таким образом, к Ивану Васильевичу от име-
ни короля в свою очередь послана была в западно-рус-
ском переводе обширная ругательная грамота, в которой
тот смеялся над его притязанием происходить от кесаря
Августа и напоминал раболепие его предков перед татар-
скими ханами; называл его мучителем, волком, ворвав-
шимся в овчарню, и грубым ничтожным человеком; упре-
кал его в трусости и, наконец, вызывал его на поединок.
Вместе с грамотой он прислал царю изданные тогда в
Германии книги о его предках и об нем самом. Иоанн не
нашелся, что отвечать на грамоту, и ограничился тем, что
315
гонца, прибывшего с ней, не позвал обедать! Вместо того
чтобы мужественно встретить врага, он в это время ис-
кал спасения от него в папском и иезуитском посредни-
честве.
На Варшавском сейме, в феврале 1581 года, Стефан
Баторий с большим трудом добился согласия чинов про-
извести двухлетний побор с земельных имуществ на во-
енные издержки. Паны и шляхта уже тяготились продол-
жительностью войны и выражали неудовольствие на то,
что король не достиг всего в два предыдущих похода.
Только благодаря ловкости и красноречию канцлера За-
мойского дело было улажено и сейм согласился на новые
поборы, получив обещание, что третьим походом война
будет доведена до конечных своих результатов. Кроме
того, опять сделаны займы у герцога прусского, курфир-
стов саксонского и бранденбургского. Король и любимец
его великий канцлер употребляли все усилия, чтобы при-
готовить большие силы и средства для этого третьего
похода. Между прочим, датчанин полковник Фаренсбах,
находившийся прежде в московской службе, но перешед-
ший в польскую, был послан в Германию, откуда привел
новые наемные отряды немецкой пехоты, или ландскнех-
тов; наняты были также новые отряды пехоты в Венгрии,
и даже составлены некоторые пехотные дружины из бед-
нейшей польской шляхты; литовские и польские вельмо-
жи выставили значительное конное ополчение. И дей-
ствительно, королю удалось теперь собрать такие силы,
которых давно не видали Польша и Литва; говорят, будто
численность их простиралась до 100 000 человек. Но об-
ширные приготовления все-таки замедлили движение. На
сей раз Баторий выступил в поход только в августе меся-
це, надеясь, впрочем, как и в предыдущие оба раза,
покончить дело до наступления зимы. Когда на военном
совете поставлен был вопрос, куда направить поход, толь-
ко немногие голоса называли Новгород; большинство ука-
зывало на Псков, который служил главным оплотом Руси
со стороны Ливонии; опасно было бы оставить его в тылу
у себя, тогда как завоевание сего города отдавало всю
Ливонию в руки поляков. Решено было идти на Псков.
По дороге к нему Баторий взял несколько русских крепо-
стей, в том числе Остров, которого каменные стены не
устояли против королевских пушек. Затем польские вой-
ска подошли к Пскову, который немало привлекал их
316
славой своего богатства; неприятели горели нетерпением
овладеть этим городом, рассчитывая найти в нем вели-
кую добычу. Передовой полк вел Николай Радивил, вое-
вода виленский и великий гетман литовский. Товарищем
у него был Евстафий Волович. Правой рукой предводи-
тельствовал жмудский староста Ян Тышко, а левой Ян
Глебович, каштелян минский и литовский подскарбий, и
Николай Сапега, воевода минский. Сторожевым полком
начальствовали Кристоф Радивил, трокский каштелян, и
Филон Кмита, староста оршанский. Во главе большого
полка стоял великий канцлер Ян Замойский, уже во вре-
мя похода пожалованный в должность великого коронно-
го гетмана. Во главе угорских отрядов находился племян-
ник короля Андрей Баторий. Около того времени в ла-
герь Стефана прибыл посол турецкого султана. Говорят,
смотря на многочисленность войска и особенно любуясь
убранством польской и западнорусской конницы, он за-
метил: «Если бы наши государи соединились вместе, то
победили бы всю вселенную».
Нападение на сей раз не было неожиданным. Царь
имел полную возможность заранее узнать о грозившей
Пскову опасности и приготовить его к обороне. Пришед-
шие кое-где в ветхость каменные массивные стены и
башни его были обновлены и усилены новыми укрепле-
ниями, каменными, деревянными и земляными; снабже-
ны как ручницами, так и тяжелым нарядом, т. е. пушками
и пищалями, для которых в изобилии приготовлены по-
рох и ядра. Собственно военный гарнизон состоял из
нескольких тысяч конницы, преимущественно боярских
детей, и нескольких тысяч стрельцов; но и все граждане,
способные носить оружие, составили ополчение, так что
число всех защитников города простиралось от 30 до
40 тысяч (а по словам неприятелей будто бы до 50 000).
Главными воеводами здесь поставлены были два князя
Шуйские, Василий Федорович Скопин и Иван Петрович;
под ними начальствовали: Никита Иванович Очин-Пле-
щеев, князья Ив. Анд. Хворостинин, Влад. Ив. Бахтеяров-
Ростовский, Вас. Мих. Лобанов-Ростовский и др. Князь
И. П. Шуйский, хотя в старшинстве уступал В. Ф. Шуйс-
кому, но по своей ратной славе, по уму и энергии занял
первое место; сам Иван Васильевич объявил ему, что на
его мужество возлагает особую надежду. Отпуская вое-
вод во Псков, царь взял с них торжественную клятву в
317
Успенском соборе перед иконой Владимирской Божьей
Матери, что они не сдадут город Баторию, пока живы. А
воеводы, в свою очередь, привели к такой же присяге
войско и граждан. По их приказу окрестные сельчане
тоже собрались в городе с своими семьями и хлебными
запасами и «сели в осаде», а подгородные слободы и
селения были, по обычаю, выжжены, чтобы ими не
пользовались неприятели.
Воеводы назначили свое место каждому начальнику с
его отделом по всем городским стенам, которые тянулись
в окружности на семь или восемь верст, обнимая все
четыре части города: Кремль, Средний город, Большой,
или Окольный, и Запсковье. Духовенство непрестанно
служило молебны, всенародно совершало вокруг города
крестные ходы, поднимая наиболее чтимые иконы, даже
мощи св. князя Всеволода-Гавриила, и одушевляя защит-
ников ревностью постоять за православную веру против
короля-латынянина. Во главе псковского духовенства в
эту минуту находились: протоиерей Троицкого собора
Лука и игумен Псково-Печерского монастыря Тихон, при-
бывший в город из своей обители. Новгородский архи-
епископ Александр прислал к своей псковской пастве
увещательную грамоту о крепкой обороне против врагов.
Значительные московские силы в то же время располо-
жены были частью в Новгороде, частью в Ржеве и Воло-
ке Дамском; на Оке стояли с войском Василий Иванович
Шуйский и Шестунов, на случай вторжения крымцев.
Сам Иван Васильевич выступил из Александровской Сло-
боды с своим дворовым полком, как бы намереваясь
принять личное участие в войне.’Но он дошел до Стари-
цы и здесь остановился.
26 августа во Псков прискакала конная застава из
боярских детей, которая держала стражу за пять верст от
города на берегу реки Черехи, впадающей в Великую с
восточной стороны; ввиду наступавших многочисленных
сил стража после небольшой стычки побежала в город и
возвестила о приближении неприятеля. Воеводы тотчас
велели звонить в осадный колокол и зажечь Завеличье,
т. е. посад на другой стороне реки Великой, чтобы враг
не нашел там готовых для себя жилищ. С городских стен
наблюдали они, как темные массы неприятелей окружа-
318
ли город и каждый отряд занимал место, назначенное
ему для осады. Чтобы помешать слишком тесному обло-
жению, воеводы велели делать вылазки и в то же время
открыть пальбу из большого наряда. Тогда много неприя-
телей было побито; это заставило их держаться подалее
от стен, а также заслоняться рощами и пригорками. Меж-
ду русскими пушками были две, носившие название трес-
котухи и барса, которые бросали каменные глыбы до
самого королевского стана; последний расположился было
на московской дороге, на месте села Любатова, подле
храма Николая Чудотворца. Если верить одному русско-
му сказанию, король не ожидал найти во Пскове такой
большой наряд и таких опытных пушкарей; удивленный
и рассерженный, он велел отнести свои шатры далее к
реке Черехе и поставить их за холмами. В течение не-
скольких дней неприятель устроивал свои лагери, укреп-
ляя их обозами и окопами. Угры стали подле реки Вели-
кой, в которую уперлись своим левым боком; рядом с
ними расположились поляки; далее поместились наемные
немцы, а за ними, на правом крыле осаждающего войска,
стали литвины. Баторий и его правая рука Замойский,
осмотрев ближе обширность и прочность городских стен
и башен, убедились, что Псковом овладеть очень нелегко,
и тем более, что в осаждавшем войске чувствовался недо-
статок пороху, так как большее его количество, заготов-
ленное для похода, вследствие небрежности стражи, под-
верглось взрыву. Поэтому решили сосредоточить усилия
на одном пункте города, т. е. немедля разбить его артил-
лерией и затем попытаться взять приступом. Для этого
избрали тот южный угол, который примыкал к реке Ве-
ликой, а именно часть стены, ограниченной с одной сто-
роны башней Покровской, с другой — так называемыми
Великими воротами; в середине этого пространства нахо-
дилась башня Свинская (или Свинерская). Против По-
кровской башни должны были действовать угры, а про-
тив Свинской — поляки, 1 сентября нового 1582 года (по
русскому счислению того времени) неприятели начали
копать «великие борозды» (шанцы) от своих лагерей к
городу, конечно не прямо, а зигзагами, так что выкопан-
ная земля ложилась валом вдоль рвов и защищала их от
выстрелов из города. Несмотря на всю трудность работы
по причине каменистой почвы, в пять дней и ночей они
успели довести свои траншеи почти до городского рва;
319
прикатили туры, или плетенки из хвороста, набили их
землей; на удобных местах устроили пять окопов с амб-
разурами и приволокли в них пушки. Эти приготовления
были легко замечены осажденными. Русские воеводы со
своей стороны не дремали; стараясь пальбой по возмож-
ности мешать неприятельским работам, они в то же вре-
мя усилили укрепления, а именно позади каменной стены
поставили другую стену, деревянную; умножили здесь
наряд, а также число боярских детей и стрельцов. Частью
стены или так называемым «пряслом», заключенным меж-
ду Покровской башней и Великими воротами, началь-
ствовал князь Андрей Иванович Хворостинин, отличав-
шийся великим ростом и мужеством. К нему на совет
часто приезжал сюда и сам Иван Петрович Шуйский со
своими товарищами воеводами и с двумя государевыми
псковскими дьяками, Булгаковым и Малыгиным, да с
третьим Лихачевым, дьяком Пушечного приказа. Когда
начальник выдвинутой вперед неприятельской артилле-
рии пан Юрий Зиновьев Угровецкий известил короля,
что все готово, то получил приказ начать бомбардировку,
7-го числа с раннего утра открылась непрерывная пальба
из 20 орудий; она продолжалась целый день и возобнови-
лась на следующее утро. Покровская башня была сбита
почти вся до земли, а Свинская — наполовину; 24 сажени
городской стены обвалилось, а в соседних местах ее
образовались глубокие проломы. Король спешил пользо-
ваться минутой и велел немедля сделать приступ. Русское
сказание прибавляет, что отправляемых на приступ воен-
ных начальников и ротмистров он угостил веселым обе-
дом, а они изъявили уверенность, что ужинать будут у
него в тот же день уже в городе Пскове. Обрадованный
этой уверенностью, король обещал разделить с ними все
псковские богатства.
С распущенными знаменами и трубными звуками
угры и поляки вышли из своих траншей и окопов и
устремились на приступ. Король наблюдал за ними с
одного холма на берегу реки Великой. Распоряжавшийся
приступом, гетман Замойский на помощь полякам двинул
соседних с ними немцев. В запасе поставлена была
польская конница, в числе предводителей которой нахо-
дился и Юрий Мнишек; она должна была охранять штур-
мующие отряды от нападений с правого крыла, а с левого
их защищал высокий берег реки Великой. Русские воево-
320
ю*
ды с своими частями уже были наготове. Они велели
звонить в осадный колокол, который висел в Среднем
городе на городской стене у церкви Василия Великого на
Горке, и открыли пальбу из наряда по наступающим
неприятелям. Несмотря на большие потери от сей паль-
бы, последние, закрываясь щитами, дружно и храбро
полезли в проломы, которые вскоре и заняли; равно овла-
дели Покровской и Свинской башнями. Но тут и кончи-
лись их успехи, ибо за разрушенной каменной стеной
они встретили другой ров и другую вновь изготовленную
деревянную стену, мужественно обороняемую осажден-
ными, почему и не могли проникнуть в город. Однако
они упорно продолжали приступы и лезли на стены,
стреляя из занятых ими башен почти в упор осажден-
ным. Были моменты, когда защитники падали духом и
едва устояли. Но тут Иван Петрович Шуйский употребил
чрезвычайные усилия; он на коне переезжал от одного
опасного места к другому и действовал где угрозами, а
где слезными мольбами, чтобы укрепить и одушевить
сражающихся. Пешие ратники стояли у подножия стены
и отражали наступавших копьями, рогатинами и саблями,
а со стены поражали их стрельцы из пищалей и ручниц,
дети боярские из луков, другие метали на них камни. По
звону осадного колокола псковские граждане, простив-
шись с женами и детьми, с разных сторон бежали к
проломленным стенам, чтобы подкрепить изнемогших в
битве. Большой наряд гремел непрестанно; удачным выс-
трелом одной из тех пушек, которые назывались барса-
ми, удалось побить множество неприятелей, занимавших
Свинскую башню; затем воеводы велели подкатить под
эту башню значительное количество пороха и зажечь его.
Остаток башни был взорван вместе с неприятелем, кото-
рый трупами своими устлал ее место и завалил соседние
рвы.
Меж тем в соборном Троицком храме духовенство,
вместе? с стариками, женщинами и детьми, слезно моли-
лось об избавлении города от пленения. Вдруг, в самую
трудную минуту для осажденных, приходит от воевод
просьба, чтобы несли Печерскую икону Успения Богоро-
дицы вместе с другими чудотворными иконами и мощи
Всеволода-Гавриила к проломному месту. Когда процес-
сия духовенства и монахов с сими святынями, в сопро-
вождении народной толпы, приблизилась к пролому, рат-
11-Иловайский Д.
321
ники одушевились верой в помощь и заступничество
свыше, и с такой энергией ударили на врагов, что победа
вскоре склонилась в их сторону. Одушевление овладело и
самими женщинами, так что многие из них поспешили к
месту боя, одни с веревками, чтобы тащить в город ору-
дия, отбитые у неприятелей, другие катили камни для
избиения сих последних, третьи несли воду, чтобы осве-
жить воинов, изнемогавших от жажды. Поляки и немцы
были выбиты из проломов; только угры, засевшие в По-
кровской башне, еще держались и отстреливались. Но
осажденным удалось, наконец, зажечь эту башню, после
чего и угры обратились в бегство. Русские преследовали
неприятелей, многих побили и взяли в плен, особенно
тех, которые застряли в крепостном рву. В добычу побе-
дителям досталось много доспехов и оружия, в том числе
самопалов и разных огнестрельных ручниц. Была уже
ночь, когда окончилась битва. Велика была радость пско-
вичей по случаю этой победы; горячие благодарственные
молебны пелись в церквах. Убитых хоронили они как
мучеников, павших за православную веру, а раненых
начали лечить «из государевой казны». Число первых
простиралось за 860 человек, а вторых за 1600; тогда как
неприятелей легло на этом приступе около 5000. В числе
павших находился храбрый венгерский воевода Гавриил
Бекеш.
Король был сильно огорчен. Однако на следующий
день, скрыв свою досаду, он созвал военный совет и
объявил, что намерен взять Псков во что бы то ни стало.
За порохом немедленно отправлены гонцы в Ригу, к гер-
цогу Курляндскому и в некоторые другие места, а в
ожидании его начали вести к городу подкопы в разных
пунктах. К осажденным воеводам посылались льстивые
грамоты, склонявшие их к сдаче. Но воеводы бодрствова-
ли неутомимо. Они укрепили проломы деревянными сте-
нами, острым дубовым частоколом и рвом, и приготовили
все нужное для отражения новых приступов: котлы для
кипячения воды, чтобы этим кипятком обдавать неприя-
телей, кувшины с порохом (гранаты), чтобы бросать на
них же, сухую сеяную известь, чтобы ослеплять им глаза,
и т. п. На льстивые грамоты они отписывались изъявле-
нием готовности умереть за веру и своего государя. Не-
редко, особенно в ночное время, осажденные делали вы-
лазки и не давали покою неприятелю. Во время одной
322
11-2
удачной вылазки они захватили несколько «литовских
языков» (т. е. западнорусских) и от них узнали о подко-
пах, которыми неприятель надеется взять город: каждый
отдел войска ведет свой подкоп, т. е. поляки, угры, литва,
немцы и прочие; так что всех девять подкопов, но где
именно они велись, пленные не могли указать. Сведав о
такой опасности, воеводы повели против подкопов свои
подземные работы, или слухи; однако вначале они не
могли открыть подкопы и очень печалились о том; пору-
чили духовенству день и ночь молиться об избавлении
града от угрожавшего бедствия и совершать крестные
ходы к наиболее опасным местам. Молитвы были услы-
шаны. Из литовского войска перебежал во Псков один
бывший полоцкий стрелец, по имени Игнаш. Он с город-
ской стены указал воеводам на те места, где велись
подкопы. Тогда слухи направились к указанным местам и
скоро сошлись с подкопами, которые оказались преиму-
щественно между Покровскими и Свинскими воротами и
в других ближних пунктах; следовательно, неприятель
вновь готовил приступ на ту же часть города. Русские
переняли главные подкопы, т. е. обрушили их; остальные
обрушились сами или остановились, встретив на своем
пути каменные глыбы. Таким образом, и эта опасность
миновала город Псков. После того неприятели еще не-
сколько раз предпринимали внезапные приступы, стара-
ясь ворваться в город, но всегда встречали готовый от-
пор. Пытались они из пушек, поставленных на левом
берегу реки Великой, бросать каленые ядра, чтобы про-
извести пожары в городе; но и эта попытка осталась
безуспешна.
28 октября неприятельские гайдуки и каменщики
скрытно подошли к стене, заключавшейся между По-
кровской башней и Покровскими водяными воротами (со
стороны реки Великой), и, закрываясь особо устроенны-
ми щитами, начали кирками и ломами подсекать основ-
ные стены. Вскоре часть этой каменной стены обвали-
лась в реку Великую; но за ней оказалась еще деревянная
стена, последнюю неприятели хотели поджечь, между
гем как из орудия из Завеличья направляли свои ядра в
го же место. Несмотря на отчаянное сопротивление, гай-
дуки упорно продолжали подрубать стены. Воеводы веле-
ли провертеть окна в деревянной стене и стрелять в них
из ручниц, лить на них горячую смолу, деготь и кипяток,
323
и*
бросать зажженный осмоленный лен и гранаты с поро-
хом. Тогда гайдуки, не стерпя ожогов и удушливого дыма,
побежали прочь. Но часть их так подрубилась под стены,
что невозможно было их достать выстрелами или горю-
чими снарядами. Воеводы, по чьему-то хитрому совету,
велели устроить длинные шесты, а к ним привязать кну-
ты или ремни и веревки с железными крюками на кон-
цах; забрасывая эти крюки, осажденные хватали ими
гайдуков за одежду и затем выдергивали из-под стены, а
стрельцы тотчас поражали их из самопалов. Устрашен-
ные тем, и остальные гайдуки обратились в бегство. Раз-
драженный неудачей, Баторий велел усилить пальбу по
городу и спустя несколько дней (2 ноября), сделать но-
вый приступ от реки Великой, которая уже покрылась
льдом; но и этот приступ был отбит с большим уроном.
Извещая царя о своих успехах и потерях, воеводы
просили о присылке подкреплений. Царь исполнил их
просьбу. Но отряды, пытавшиеся проникнуть в город на
лодках по Великой, большей частью были перехватывае-
мы неприятелем. Так, в конце сентября или вначале ок-
тября месяца, Никита Хвостов, высадясь на берег, пытал-
ся незамеченным проникнуть в город с 600 стрельцов. Но
из них только одной сотне удалось пробраться сквозь
неприятельскую цепь, а остальные без успеха воротились
на лодки. При этом сам Хвостов попался в плен. «Я не
видывал такого красивого и статного мужчины, как этот
Хвостов, — говорится в одном польском дневнике, веден-
ном во время осады. — Он мог бы поспорить со львом;
еще молодой, лет под 30. Все войско ходит на него ди-
виться». Удачнее оказалась попытка проникнуть в город
сухим путем между неприятельскими лагерями; такая
попытка удалась стрелецкому голове Мясоедову, хотя
при сем он и потерял часть людей, однако успел привести
несколько сот стрельцов, и это подкрепление оживило
бодрость осажденных, а осаждающих привело еще в боль-
шее уныние. Наступала уже суровая зима; неприятели
терпели стужу, недостаток съестных припасов и частые
тревоги от русских вылазок. Войско роптало. Поляки и
литовцы выражали сильное желание воротиться домой, а
наемные отряды требовали еще уплаты жалованья. Глав-
ное неудовольствие обратилось на гетмана Замойского;
его обвинили в том, что он, много лет потратив на ученье
в итальянских школах, отстал от воинской науки и своим
324
11-4
упрямством только губит войско. На него писали паскви-
ли в прозе и стихах. Но Замойский в этих трудных
обстоятельствах обнаружил замечательную твердость
духа и силу воли. Строгими наказаниями он старался
поддержать дисциплину и склонял короля к продолже-
нию осады. Так как в порохе ощущался большой недоста-
ток (из Риги подвезли его небольшое количество), то
пришлось отказаться от надежды взять город бомбарди-
ровкой и приступами, и король изменил осаду в обложе-
ние или блокаду, для чего отвел войско далее от стен и
расположил его в наскоро построенных избах и бараках.
Во время псковской осады совершались любопытные
действия и на других театрах войны. Во-первых, пред-
приятие поляков против Псково-Печерской обители. Сия
обитель, как мы видели, обновленная дьяком Мунехи-
ным, расположенная верстах в пятидесяти к западу от
Пскова, находилась тогда на дороге в Лифляндию и пото-
му много мешала сообщениям королевского войска с
этим краем. Ее каменные стены и башни были снабжены
пушками; кроме вооружившихся монахов, ее обороняли
стрельцы и дети боярские, под начальством Юрия Нечае-
ва. Высылаемые им отряды перенимали обозы, шедшие
из Риги с разными припасами под Псков, и били появляв-
шихся в окрестностях польских фуражиров. Чтобы поло-
жить конец таким подвигам, Баторий послал Фаренсбаха
с немцами и Борнемису с уграми, дал им пушки и велел
взять монастырь. Но тщетно эти начальники водили сво-
их людей на приступы. Все их попытки окончились пол-
ным поражением, и они со стыдом ушли назад. С другой
стороны, король послал особое войско под начальством
Кристофа Радивила и Филона Кмиты вглубь Московского
государства, чтобы отвлечь москвитян от вторжения в
литовские пределы. Радивил разбил несколько встречных
московских отрядов и дошел до города Ржева, т. е. до
берегов Волги, откуда уже недалеко было до Старицы,
где пребывал тогда Иван Васильевич со своей придвор-
ной дружиной. Но обманутый ложными вестями о много-
численности войск, окружавших царя, Радивил повернул
назад. А Иван Васильевич, узнав о том, что опасность
была так близка, перепугался и с своим двором бежал в
Александровскую Слободу. Наконец, важные военные
действия совершались в это время со стороны шведов.
Пользуясь тем, что русские силы были заняты борьбой с
325
польским королем и что для этой борьбы пришлось осла-
бить русские гарнизоны в ливонских городах, шведы,
предводимые Понтусом де-ла-Гарди, продолжали свои за-
воевания в Эстонии. Тут самой чувствительной для нас
утратой была Нарва; с ее завоеванием прекратилась и
наша непосредственная балтийская морская торговля с
Западной Европой. После Нарвы де-ла-Гарди овладел со-
седним Ивангородом и далее на востоке нашими города-
ми Ямом и Копорье; потом обратился опять назад, взял
Вейсенштейн и осадил Пернов, т. е. вторгся уже в самую
Ливонию, чем причинил досаду своим союзникам поля-
кам, которые смотрели на Ливонию как на свою добычу.
Когда осада Пскова пошла неудачно и замедлилась, шве-
ды предложили Баторию прийти к нему на помощь; но
предложение этих союзников было отклонено. (52).
В таких печальных для России обстоятельствах, на-
влеченных на нее близорукой политикой, тиранством и
трусостью Ивана Грозного, сей последний как бы забыл
о многочисленной остававшейся у него рати и все свои
надежды возлагал на переговоры, на иноземное посред-
ничество. Так как обращения за содействием к преемни-
ку Максимильяна II, воображаемому союзнику нашему
германскому императору Рудольфу II, оставались беспо-
лезны, то при московском дворе вспомнили о римской
курии и постарались возобновить с ней сношения, пре-
рванные после Василия III. Хотя со стороны пап за это
время и было сделано несколько попыток вновь завязать
сношения с московским государем и даже расположить
его в пользу церковного единения предложением коро-
левского титула, но эти попытки обыкновенно разбива-
лись о враждебность к России польских королей Сигиз-
мунда I и Сигизмунда Августа, которые постоянно пре-
пятствовали таковым сношениям и прямо не пропускали
папских послов чрез свои владения. В Москву, вероятно,
доходили вести об этих попытках, и вот теперь, в труд-
ную минуту, там решили ими воспользоваться. Еще во
время второго, т. е. великолуцкого похода Батория, Иван
Васильевич «приговорил» с сыном своим царевичем Ива-
ном и с боярами послать гонцом Истому Шевригина, в
сопровождении толмача, с грамотами к цесарю Рудольфу
и к римскому папе. Истома был отпущен из Москвы
6 сентября 1581 года и отправился кружным путем через
Ливонию и Пернов, потом морем и через Данию в Герма-
326
нию, а оттуда в Рим. Грамоты, написанные Рудольфу, и
на сей раз вызвали дружеские, но уклончивые ответы, в
которых, однако, настойчиво повторялись прежние наме-
ки, что царь напрасно воюет Ливонию, ибо она составля-
ет ленную имперскую землю. В Риме же, наоборот, от-
неслись весьма сочувственно к просьбе царя о посредни-
честве в мирных переговорах между ним и Баторием;
гонца нашего обласкали и, очевидно, были очень рады
случаю возобновить свои попытки к соединению церк-
вей. Папа Григорий XIII назначил своим посланником к
Баторию и царю Ивану члена Иезуитского ордена, Анто-
ния Поссевина, которого и отправил в Россию вместе с
московским гонцом. Не ранее июля того же 1581 года
воротился Истома Шевригин к царю с ответными грамо-
тами, а спустя месяц, прибыл к нему и Антоний Поссе-
вин.
В Риме, очевидно, возлагали большие надежды на
посольство Поссевина. Й действительно, трудно было
найти в то время более искусного и опытного диплома-
та. Он уже был знаком с европейским северо-востоком,
ибо незадолго совершил путешествие в Польшу и Шве-
цию, причем убедил шведского короля Иоанна III тайно
воротиться в католицизм. Не довольствуясь сим знаком-
ством, Поссевин внимательно просмотрел в папской
канцелярии все важные документы, относившиеся к
прежним сношениям римской курии с Москвой, а также
и некоторые записки о ней европейских послов и путе-
шественников. При своем отъезде он снабжен был от
курии ясно определенной инструкцией, которая предпи-
сывала ему при заключении мира между королем и ца-
рем выставить последнему все участие к нему папы и
склонить его как к союзу против турок, так и к соедине-
нию церквей, причем поставить ему на вид, что гораздо
почетнее будет для него признать главою своей церкви
Римского первосвященника, нежели слугу турок патри-
арха Константинопольского. Поручалось ему также уст-
роить торговые сношения Руси с Венецией, а вместе с
тем, под предлогом приезда в Москву купцов-католиков,
испросить дозволения на постройку в ней католических
храмов. Кроме того, поручалось собрать всевозможные
сведения о делах, касающихся веры, а также о соседях и
военных силах москвитян. В Праге, после посещения
цесарского двора, Поссевин расстался с Шевригиным:
327
последний поехал в Москву опять кружным путем чрез
Балтийское море, а посол-иезуит отправился к Баторию,
которого нашел в Вильне, в июне 1581 года, во время
его приготовления к псковскому походу. Король сначала
недоверчиво отнесся к миссии иезуита, но скоро поддал-
ся его искусным внушениям, раскрыл ему свои виды и
планы и взял его с собой в поход. В Полоцке они расста-
лись: король двинулся к Пскову, а Поссевин направился
к царю, который тогда находился в Старице. Деятель-
ный иезуит не терял времени даром и на самом пути
своем. Впоследствии он с удовольствием доносил в Рим
о том, как совратил в католичество начальника конвоя,
данного ему королем (начальник этот был православный
русин), и как потом совратил туда же одного русского
переводчика.
На Московской границе Поссевина принял выслан-
ный царем русский конвой, состоявший из отряда всад-
ников, одетых в шелковые кафтаны с золотыми позумен-
тами. Но царь, очевидно, догадывался, с кем имеет дело,
и потому в наказе назначенному при после приставу
(Залешанину-Волкову) поручалось на вопросы о войне с
Баторием отвечать обстоятельно, но если посол начнет
«задирать» и говорить о вере, то сказать, что «грамоте не
учился», и ничего про веру не говорить. В Старице папс-
кому посольству был оказан весьма почетный прием; тут
между разными дарами, присланными папой, посол при-
вез царю печатную книгу о Флорентийском соборе на
греческом языке, 20 августа дана была ему первая ауди-
енция, за которой последовало роскошное угощение. По-
сольство погостило в Старице более трех недель, в тече-
ние которых часто вело переговоры с самим царем или с
его боярами о торговых сношениях москвитян с Венеци-
ей, а главное, об условиях перемирия с польским королем
и об общем союзе против турок. Но разговоры о церков-
ном вопросе постоянно отклонялись царем впредь до
замирения с Польшей. Чтобы ускорить это замирение,
Поссевин отправлен был в королевский лагерь под Псков;
при царском дворе остались два патера из его товари-
щей. После того обоюдные гонцы с письмами нередко
скакали между Псковом и • Александровской Слободой
(куда царь бежал из Старицы); но мирные переговоры
плохо подвигались вперед, потому что король желал преж-
де овладеть Псковом и потом уже предписать мир Иоан-
328
ну; а последний с своей стороны никак не мог помирить-
ся с мыслью о потере всех своих завоеваний в Ливонии,
на чем прежде всего настаивал Баторий. В этих перегово-
рах, как и следовало ожидать, иезуит-посредник уже с
самого начала повел себя пристрастно, т. е. держал сто-
рону короля-католика против православного царя, хотя
постоянно ставил на вид последнему свое якобы радение
о его пользах. Поссевин, очевидно, желал, чтобы вся
Ливония сосредоточилась в польских руках, надеясь с их
помощью восстановить там католицизм; поэтому в своих
письмах Ивану Васильевичу он явно старался запугать
его могуществом Батория и предрасположить к уступке
Ливонии.
С одной стороны, запугивания подействовали на
Иоанна, а с другой — неудачная и надолго затянувшаяся
осада Пскова побудила и Батория к открытию непосред-
ственных переговоров о перемирии. Из Москвы отправ-
лены уполномоченными для сего князь Димитрии Елец-
кий и печатник Роман Алферьев, а из королевского стана
Януш Збаражский, воевода брацлавский, Альбрехт Ради-
вил, надворный литовский маршалок, оба католики, и
Михаил Гарабурда, секретарь великого княжества Литов-
ского, православный. В декабре 1582 года уполномочен-
ные той и другой стороны вместе с папским послом
съехались между Порховым и Запольским Ямом и распо-
ложились в деревне Киверова Горка. Местность была
разорена и опустошена войной, так что папскому послу и
польским сановникам пришлось жить в курных избах и
терпеть всякого рода лишения, но русские послы и их
свита, по словам Поссевина, щеголяли своими нарядами
и конскими приборами и имели с собой обильные запа-
сы; кроме того, снабжались съестными припасами из
Новгорода, так что имели возможность ежедневно уго-
щать сего посредника. Впрочем, холод и другие лишения
не особенно вредили Поссевину, ибо он отличался креп-
ким, закаленным организмом. Под его собственным пред-
седательством и происходили мирные переговоры, от-
крывшиеся заседанием 13 декабря: по правую от него
руку садились польские послы, по левую русские; подле
стоял переводчик, родом русин (которого иезуит, по-
видимому, успел совратить в католичество). На этом пер-
вом заседании прочитаны были верительные грамоты
обеих сторон.
329
Меж тем Баторий уступал ропоту польских и литовс-
ких панов и увел их из псковского лагеря, а сам отпра-
вился в Вильну; он намерен был убеждать сейм к новым
пожертвованиям на продолжение войны. Под Псковом
остался Замойский только с наемными отрядами; он тер-
пел все невзгоды, ропот войска, частые русские вылазки,
однако продолжал блокаду города, чтобы совершенным
отступлением от него не дать москвитянам повода к тор-
жеству и к требованию более выгодных мирных условий.
Но свою славу искусного политика и мужественного вое-
воды Замойский омрачил следующим гнусным поступ-
ком. Из польского лагеря явился в город один русский
пленник с ларцом и запиской к князю Ивану Петровичу
Шуйскому. Записка была составлена от имени немца
Моллера, который прежде вместе с Фаренсбахом нахо-
дился в царской службе и теперь будто бы хотел вновь
перейти на русскую сторону, а наперед посылал ящик со
своей казной и драгоценностями. Шуйский, по совету
других воевод, остерегся сам открывать ящик и поручил
это сделать слесарю; оказалось, что ящик был наполнен
порохом и заряженным огнестрельным оружием. Возму-
щенный таким коварством, Шуйский, как рассказывают,
послал Замойскому вызов на поединок, который, однако,
не состоялся.
Заседания уполномоченных в Киверовой Горке про-
исходили почти ежедневно; всех заседаний насчитывали
более двадцати. Уже отсюда видно, как медленно подви-
гались вперед мирные переговоры и как упорно обе
стороны отстаивали свои условия. Главным препятствием
для соглашения по-прежнему служила Ливония. Москов-
ские послы пытались удержать хотя небольшую ее часть,
один только Дерптский округ; но польские уполномочен-
ные требовали уступки всех занятых русскими ливонс-
ких городов и замков, требовали еще и денежного воз-
награждения за военные издержки. Москвитяне затяну-
ли переговоры и потому, что знали о трудном положении
польского войска, осаждавшего Псков, ждали более ре-
шительных действий со стороны московских воевод и
снятия осады. Но эти воеводы сидели по городам или
стояли в поле и бездействовали, как, например, князь
Юрий Голицын в Новгороде, Мстиславский в Волоке и
т. д. Один Шуйский ратоборствовал во Пскове. 4 января
1582 года он сделал сильную вылазку, сорок шестую по
330
счету, побил много неприятелей и взял знатное количе-
ство пленных. После сей вылазки один из королевских
дворян, Станислав Жолкевский (родственник гетмана
Замойского и сам знаменитый впоследствии польский
гетман), прискакал на место посольского съезда с донесе-
нием от Замойского; последний извещал польско-литовс-
ких послов, чтобы они поспешили как можно скорее
заключить перемирие, ибо ему сделалось почти невоз-
можным поддерживать долее свою блокаду.
Тогда князь Збаражский сообщил русским послам,
чтобы они немедленно объявили свои последние условия,
так как от короля будто бы получен приказ прервать
переговоры; затем дал им сроку три дня. Антоний Поссе-
вин хотя и возбуждал против себя неудовольствие самих
поляков тем, что более заботился об обращении московс-
кого государя в католицизм, чем о польских интересах,
однако он неизменно держал их сторону, подтверждал их
требования и также торопил русских. Напрасно москви-
чи повторяли ему, что если царь уступит всю Ливонию,
то у него не будет пристаней морских и нельзя будет ему
ссылаться с папой, цесарем и другими государями, нельзя
будет войти с ними в союз против бусурман. Ничто не
помогало. В польском лагере гетман Замойский и его
приближенные, по словам очевидца, рассуждали таким
образом: «Согласись мы оставить за великим князем Мос-
ковским только часть Ливонской страны, он усилится от
морской торговли и может вернуть прежнее могущество;
тогда придется вести новую войну. Гораздо же лучше
теперь доканать его». Иезуит-посредник усердно дей-
ствовал в этом смысле. Испуганные угрозами, наши по-
слы, наконец, согласились объявить самое последнее ус-
ловие, заранее разрешенное царем и его думой, т. е.
уступку всей Ливонии; кроме того, отступились от воз-
врата Полоцка и Велижа. Поляки со своей стороны воз-
вратили нам все занятые ими псковские пригороды, т. е.
Великие Луки, Заволочье, Холм, Остров и пр. На этих
условиях в Киверовой Горке заключено было десятилет-
нее перемирие, начинающееся от 6 января 1582 года.
Когда дошло дело до написания договорных грамот, то
возникли сильные пререкания по поводу царского титула
и выражений насчет уступки ливонских городов. Во вре-
мя этих споров Поссевин, от природы человек вспыльчи-
вый и довольно сварливый, бранился и кричал на русских
331
послов и однажды до того вышел из себя, что вырвал из
рук князя Елецкого черновую договорную запись и бро-
сил ее, а самого князя схватил за воротник его шубы,
оборвал застежки, и, повернув лицом к двери, выгнал его
из своей избы. Наконец, согласились на том, чтобы напи-
сать Ивана Васильевича царем и государем лифляндским
и смоленским только в московском договорном списке;
согласились также написать уступку не только ливонских
городов, завоеванных поляками, но и тех, которые были
еще заняты русскими.
17 января защитники Пскова увидали со своих стен
большое движение в неприятельских лагерях и прибли-
жавшуюся толпу конных и пеших людей. Воеводы дума-
ли, что поляки затевают новый приступ. Но от толпы
отделился русский боярский сын, по имени Александр
Хрущов; впущенный в город, он вручил воеводам пере-
мирную грамоту от русских послов. Велика была во Пско-
ве радость граждан, освободившихся от тягостной осады.
Еще более радовались поляки столь выгодному для них
миру. Замойский устроил в своем стане пир и звал на
него русских воевод. Шуйский отпустил своих товари-
щей, но сам не поехал. В первых числах февраля польский
гетман снялся с лагерей и двинулся в Ливонию отбирать
у русских уступленные ими города и замки. Особенно
чувствительна была для нас потеря Дерпта или Юрьева
Ливонского, который 24 февраля перешел в руки поля-
ков. В этом городе издревле находилась значительная
русская колония, а со времени русского завоевания в
течение слишком двадцати лет он успел до некоторой
степени обрусеть; в нем основалась православная епис-
копия и появились многие православные храмы. Здесь
уже успело смениться целое поколение русских граждан.
Выселяемые отсюда в Новгород и Псков, граждане эти и
их семьи прощались с Юрьевым как с своим родным
городом, в последний раз молились в своих приходских
храмах и со слезами причитали над могилами родствен-
ников.
Уступая ливонские города Баторию, в Москве питали
надежду, отделавшись от сильнейшего врага, потом уда-
рить всеми силами на более слабого, т. е. на шведов,
чтобы отнять у них обратно Нарву и другие эстонские
города, взятые ими у русских. Посему московская дипло-
матия во время мирных переговоров с Польшей стара-
332
тельно отклоняла предложенное Поссевином посредни-
чество для заключения мира со шведами. Надежда ото-
брать у них взятые города особенно усилилась после
того, как де-ла-Гарди двинулся было к берегам Невы и
осадил Орешек, но здесь потерпел поражение и со сты-
дом ушел назад. Около этого времени, именно в июне
1582 года, в Москву прибыли те же польско-литовские
уполномоченные, князь Збаражский с товарищами, для
подтверждения перемирного договора. При сем они тре-
бовали, чтобы царь оставил Эстонию в покое и не воевал
ее во время десятилетнего перемирия. Поляки не только
не желали допустить русских вновь утвердиться на эс-
тонском побережье, но и сами надеялись отнять это по-
бережье у шведов, чтобы все бывшие ливонские владе-
ния сосредоточить в своих руках. Царь принужден был
согласиться на новое требование. Со шведами завязались
переговоры, которые окончились в следующем 1583 году
заключением трехлетнего перемирия на реке Плюсе. Не
только Ругодив или Нарва, но и русские города Ям, Иван-
город и Копорье остались в руках шведов. Кроме вмеша-
тельства поляков, на заключение этого перемирия повли-
яло также происходившее тогда восстание, вновь подня-
тое в Казанской области Луговыми черемисами.
Бедственно для России окончились усилия царя Ива-
на, направленные на завоевание Ливонии и приобрете-
ние балтийских берегов. Почти двадцатипятилетняя не-
прерывная война с западными соседями крайне расстро-
ила и разорила Московское государство; она стоила ему
огромных материальных жертв; многие тысячи людей
погибли в битвах, в плену, от болезней и голода; множе-
ство городов и сел было выжжено и в конец опустошено.
Один современный летописец (псковский) с горечью за-
метил: «царь Иван не на велико время чужую землю
взял, а по мале и своей не удержа, а людей вдвое погу-
би». Напрасно некоторые новые историки пытаются оп-
равдать Ливонские войны Ивана широкими политически-
ми замыслами, а его неудачу — военными талантами
Батория и отсталостью русских в ратном искусстве срав-
нительно с западными европейцами. Напротив, чем бли-
же всматриваемся мы в эту эпоху, тем яснее выступает
вся политическая недальновидность Грозного, его заме-
чательное невежество относительно своих соперников по
притязаниям на Ливонию, его неуменье их разделить и
333
воспользоваться их слабыми сторонами. Первые успехи
совершенно его ослепили: вместо того чтобы вовремя
остановиться и упрочить за Россией обладание ближай-
шим и нужнейшим краем, т. е. Дерптско-Нарвским, он с
тупым упрямством продолжал стремиться к завоеванию
целой Ливонии и тогда, когда обстоятельства уже явно
повернулись против него.
Блестящие успехи Батория можно только отчасти
объяснять его талантами и отсталостью москвитян в рат-
ном искусстве. Последнее обстоятельство не мешало им,
однако, при деде и отце Ивана и в первую половину его
собственного царствования наносить иногда поражения
западным соседям, отвоевывать у них города и целые
области. Если на стороне Батория было превосходство
его личных военных способностей, то на стороне Ивана
находилось важное, подавляющее преимущество: его не-
ограниченное самодержавие, которое могло двигать все-
ми русскими силами и средствами как одним человеком,
тогда как Баторий принужден был постоянно бороться с
разными противодействиями и препятствиями в собствен-
ном государстве. Обстоятельства благоприятствовали
Ивану и в том отношении, что во время его борьбы с
Баторием южные пределы России не требовали больших
усилий для своей обороны, ибо крымские татары были
отвлечены происходившей между турками и персами вой-
ной, в которой хан участвовал как вассал султана. Но
дело в том, что Ливонская война тогда не пользовалась в
России сочувствием народным (была малопонятна для
народа, непопулярна), что тиран собственными руками
истребил своих лучших воевод и советников и остался
при худших, а сам он в минуту наибольшей опасности
только обнаружил свою ратную неспособность и недо-
статок личного мужества. («Бегун» и «хороняка», как
называет его Курбский.) Его тиранство вместе с этой
неспособностью, очевидно, отвратило от него сердца мно-
гих русских людей. Сие важное обстоятельство во время
войны с Баторием особенно сказалось множеством пере-
бежчиков из служилого сословия. В числе их находились
и знатные люди; так Давид Бельский, подобно Курбско-
му, ушел к королю и потом давал ему гибельные для
русских советы во время последней войны. Грозный даже
не сумел воспользоваться геройской обороной Пскова, и,
когда надобно было энергически действовать всеми сила-
334
ми для полного отражения неприятеля, ждал своего спа-
сения от иноземного вмешательства и лукавого посред-
ничества иезуита Поссевина.
Если в чем Иван и был лично силен, так это в словес-
ных препирательствах, что не замедлил испытать на себе
тот же Поссевин.
По заключении Запольского мира Антоний вместе с
русскими уполномоченными отправился в Москву, оду-
шевленный явной надеждой пожать здесь плоды своих
трудов и приступить к осуществлению обещании царя
относительно христианского союза против турок, а глав-
ное относительно хотя и не обещанного, но подразумева-
емого соединения церквей. Антоний прибыл 14 февраля
и нашел московский двор облеченным в «смирныя» (тра-
урные) одежды, по случаю смерти царевича Ивана Ива-
новича. Иезуита с его свитой поместили в Китай-городе в
доме Ивана Серкова. Вообще, папского посла приняли
по-прежнему с почетом и учтивостью; для переговоров с
ним был назначен новгородский наместник Никита Рома-
нович Юрьев-Захарьин с товарищами. Иезуит, однако,
должен был тотчас почувствовать, что в нем не только
более не нуждаются, но что и благодарности к нему
особой не питают. Да оно и естественно. В Москве те-
перь очень хорошо понимали, что папское посредниче-
ство не принесло нам существенной пользы в войне с
Баторием, что Поссевин держал его сторону и помог ему
оттягать у нас все ливонские владения и что согласием
его на перемирие мы более всего обязаны не Поссевину,
а стойкости осажденного Пскова. Поэтому на переданное
иезуитом предложение Батория послать совместно с ним
войска против крымских татар царь отвечал, что он нахо-
дится в мире с ханом. На ходатайство о дозволении
венецианам приезжать в Московское государство для
торговли, имея при себе священников, дано согласие, но
с условием: учения своего не распространять и церквей
своих не строить. Точно так же на предложение послать
в Рим русских мальчиков для науки отвечали, что скоро
таких мальчиков набрать нельзя, а когда наберут, то
пришлют. Когда же Поссевин начал домогаться, чтобы
царь удостоил его беседой наедине о церковном вопросе,
то получил в ответ, что о таких важных делах царь
335
никогда не рассуждает без своих думных людей и что
вообще подобный разговор повлечет за собой споры, из
споров может возникнуть вражда; а потому лучше разго-
воры о вере оставить. Но иезуит настаивал и соглашался
вести беседу в присутствии бояр. Царь уступил и назна-
чил для сей беседы 21 февраля.
Очевидно, Поссевин надеялся что-то достигнуть по-
мощию своих богословских познаний и ловкости в диа-
лектике. Наивная надежда и слишком малое знакомство
как с религиозным русским строем, так и с личностью
Ивана Васильевича! Царь уже имел случай и прежде
показать свою начитанность, и свои полемические спо-
собности в церковных вопросах. А именно в 1570 году в
Москву приезжали для заключения перемирия послы ко-
роля Сигизмунда Августа, Кротовский, Лещинский и
Тальвош, в сопровождении многочисленной свиты, со-
стоявшей из протестантского и католического священни-
ков. В качестве первого священника состоял Иван Роки-
та, родом чех, принадлежавший, собственно, к секте Чеш-
ских братьев, которая, с одной стороны, примыкала к
старому гусситству, с другой — к новому лютеранству.
Рокита возымел намерение склонить к своему учению
русского царя и добился его согласия на торжественное с
ним прение о вере, в царских палатах, в присутствии
королевских послов, русских бояр и духовенства. Царь
сидел на троне, а Рокита — против него на скамье,
покрытой ковром. Иван Васильевич, благодаря частным
беседам с ливонскими пленниками и их пасторами, до-
вольно хорошо был знаком с лютеранским вероисповеда-
нием; не обращая внимания’ на некоторые отличия от
него секты Чешских братьев, он в сильных выражениях
напал на последователей этого вероисповедания, назвал
их отступниками от древней Церкви и Св. Писания, упо-
добил их свиньям по причине невоздержанной жизни,
отрицания постов, икон, святых и монашества, а молитвы
их обозвал пустым бормотаньем. В своем высокопарном
и пространном ответе Рокита пытался защищать протес-
тантское учение и напал на католичество (о православии
он умолчал), называл его монахов, одетых в капюшоны,
волками в овечьей шкуре, а иконопочитание уподобил
идолопоклонству. На эту речь Иван Васильевич ничего не
сказал, а велел доставить ему письменное ее изложение;
потом, в свою очередь, написал или велел написать на
336
нее подробное и горячее письменное опровержение, ко-
торое и передал Роките перед отпуском послов. Беседы
Ивана Васильевича с лютеранскими пасторами о вере
иногда оканчивались для них не совсем приятным обра-
зом. Так fco время своего ливонского похода в 1577 году
царь, проезжая по улицам Кокенгаузена, встретил одного
пастора и спросил его, чему он учит. Тот начал излагать
учение Лютера, которого приравнял апостолу Павлу. Царь
вспылил, ударил кнутом пастора по голове и отъехал от
него со словами: «Пошел ты к чорту с твоим Лютером».
Прение царя с Поссевином происходило почти при
такой же торжественной обстановке, как и с Рокитой, в
Тронной палате, в присутствии бояр и высших придвор-
ных чинов (низшие были высланы). Царь вновь повторил,
что лучше бы не начинать прений о вере, и прибавил, что
ему уже 51-й год и что при конце жизни он не изменит
греческой вере, в которой родился; впрочем, разрешил
послу говорить все, что он сочтет нужным. На сие Анто-
ний ловко ответил, что римский первосвященник вовсе
не предлагает русскому государю переменить старую гре-
ческую веру, а только убеждает восстановить ее в древ-
ней чистоте и признать то единство церквей, которое
было признано на Флорентийском соборе самим гречес-
ким императором и русским митрополитом Исидором.
Иезуит сослался при этом на ту книгу, которую папа
прислал царю, и прибавил, что после соединения царя с
папой и другими государями он не только воссядет на
своей древней отчине — Киеве, но и в самом Царьграде.
На такую заманчивую перспективу Иван Васильевич от-
вечал, что русские веруют не в греков, а во Христа, что
ему довольно своего государства, а других он не желает и
что без благословения митрополита и всего освященного
собора ему говорить о вере непригоже.
Спор о вере готов был на этом прекратиться. Но
Антоний умолял царя высказать свои мысли о предмете.
Тот согласился и повел речь не о различии в догматах, а о
различиях, так сказать, внешних; причем, подчиняясь сво-
ему страстному нраву, скоро увлекся прением до крайне
резких выражений; между прочим, упрекнул иезуита за
то, что он, будучи попом, подсекает бороду; а главное, не
замедлил свести вопрос на его самую чувствительную
сторону, то есть на папство или собственно на папскую
гордыню, в которой отражались непомерные папские
337
притязания. С особым негодованием указал он на то, что
папу носят на престоле, целуют его в сапог, а на сапоге
крест с распятием Господа. Хитрый иезуит, думая смяг-
чить царя, ответил, что папе воздается честь как сопрес-
тольнику апостолов Петра и Павла, сопрестолвников са-
мого Христа, как отцу и главе всех государей. «Вот и ты
государь великий в своем государстве, и вас, государей,
как нам не величать, не славить и в ноги не припадать?»
Тут он низко, почти в ноги поклонился царю. Однако эта
уловка не подействовала. Иван Васильевич продолжал
горячо нападать на гордыню пап, которым подобает по-
казывать смирение, а не возноситься над царями, не
требовать себе царских почестей и не уподоблять себя
Христу. «Который папа живет не по Христову учению и
не по апостольскому преданию, тот папа волк, а не пас-
тырь!»— воскликнул наконец царь.— «Коли уже папа
волк, то мне и говорить нечего», — замочил Поссевин и
замолчал. Царь спохватился и, переменив тон, напомнил
о том, как он предупреждал посла, что прение о вере без
неприятных слов не обойдется; оправдывал себя тем, что
он назвал волком не папу Григория, а того, который
живет не по учению Христову и апостольским предани-
ям, и вообще старался ласковыми словами загладить свою
выходку. Антоний с своей стороны не показывал более
неудовольствия и при отпуске попросил поцеловать царс-
кую руку, на что Иоанн ответил тем, что обнял его
дважды. А после отпуска послал ему лучшие блюда с
царского стола.
Спустя два дня происходила вторая беседа. Испуган-
ный крайней нервностью и раздражительностью царя,
Антоний, отправляясь во дворец, приобщил своих спут-
ников Св. Тайн и убеждал их в случае нужды пострадать
за веру. Но на сей раз царь не пожелал входить в какие-
либо прения о вере, а встретил Антония ласково и просил
его не писать папе о том, что было им сказано неприят-
ного в прошлый раз. Затем по поручению царя бояре
просили Антония письменно изложить отличия веры ла-
тинской от русской, так как присланную папой гречес-
кую книгу о Флорентийском соборе будто бы при дворе
никто не умеет перевести на русский язык. 4 марта
Антоний имел еще третью краткую беседу с царем, при-
чем вручил ему свою рукопись о различии вер католичес-
кой и греческой. После этой беседы царь, отправляясь в
338
Успенский собор, пригласил Антония идти туда же и
посмотреть русское митрополичье богослужение. Но тот
уклонился и в православный собор не пошел.
Затем Антоний Поссевин был отпущен из Москвы и с
ним отправлен к папе гонцом Яков Молвянинов с подья-
чим Тишиной Васильевым; они повезли папе ответную
грамоту и подарки, состоявшие из дорогих соболей. Они
же были снабжены грамотами к королю польскому, цеса-
рю, австрийским герцогам и венецианскому дожу. В гра-
моте Григорию XIII царь, между прочим, в неопределен-
ных выражениях говорил о заключении с ним и другими
государями союза против мусульман. А в наказе, данном
гонцу, любопытны следующие слова: «Если папа или его
советники будут говорить, что государь ваш назвал папу
волком и хищником, то отвечайте, что о том не слыхали».
Ясно, что Иван Васильевич пока не желал ссориться с
папой, так как перемирие с поляками в то время еще не
было формально подтверждено, а со шведами война еще
продолжалась: очевидно, он старался замять вопрос о
произнесенных им в запальчивости резких выражениях.
Во всяком случае, неутешительные впечатления увозил с
собой из Москвы иезуит Поссевин: все его хлопоты и
дипломатические способности разбились о непоколеби-
мую преданность русских своему православию и силь-
ную нелюбовь к латинству, в чем Иван Васильевич явил-
ся верным представителем своего народа. Сюда присое-
динились еще старания иноземных торговцев-протестан-
тов, которые доставляли московскому царю разные обли-
чительные сочинения против католичества и папства.
Преувеличивая их влияние, Поссевин неудачу своей мос-
ковской миссии главным образом приписывал проискам
английских и других иноземных купцов, исповедовавших
лютеранство или кальвинизм (53).
Печален и мрачен был конец Иоаннова царствования.
Только одно счастливое событие бросает светлый луч в
это мрачное время: то было завоевание Сибири Ермаком.
Но Иоанн лично являлся почти ни при чем в этом завое-
вании. Он до конца и неуклонно продолжал свою разру-
шительную деятельность внутри государства. Одновре-
менно с тяжкими поражениями от внешних врагов и
другими бедствиями произошло роковое событие в самой
царской семье, событие, нанесшее смертельный удар ди-
настии Владимира Великого и послужившее одним из
339
главных источников последующего Смутного времени на
Руси. Впрочем, ничего другого и невозможно было ожи-
дать от безумного тирана, который так привык преда-
ваться необузданным порывам своих страстей, для кото-
рого не было ничего святого в этом мире. Мы говорим о
сыноубийстве.
Истребление государевых родственников, которое со-
вершалось в эпоху Василия III и Ивана IV, принесло свои
плоды: царская семья сделалась малочисленна. Истори-
ческая Немезида как бы мстила за сие истребление отно-
сительным бесплодием этих последних государей и вы-
рождением их семьи. Василий III, после бездетной Соло-
монии, едва успел оставить от Елены Глинской двух сы-
новей, из которых младший, Юрий, оказался малоумным
и умер бездетным. Почти то же повторилось с Иваном IV.
Его разнообразные браки отличались или бесплодием,
или ранней смертностью детей. Только от первой супру-
ги, Анастасии Романовны, он имел двух взрослых сыно-
вей, Ивана и Федора. Но младший из них, Федор, подоб-
но дяде своему Юрию, был малоумен и неспособен к
правительственным делам. Все надежды русских людей
на продолжение царского рода сосредоточивались теперь
на старшем царевиче Иване Ивановиче, который достиг
уже двадцатисемилетнего возраста и был как бы царским
соправителем, по примеру Ивана Ивановича Молодого в
княжение Ивана III; так что наряду с государем присут-
ствовал в боярской думе, при приеме послов и т. п.;
имена их уже вместе упоминались в правительственных
актах. (Этот обычай соцарствия сына отцу водворился,
конечно, не без влияния Византии.) Отец, очевидно, пи-
тал привязанность к старшему сыну, поскольку мог пи-
тать ее такой бессердечный себялюбец. Но отцовское
расположение приобретено со стороны сына и поддер-
живалось дорогой ценой: одинаковыми привычками и
вкусами, которые были усвоены, конечно, в той же от-
цовской школе. Во-первых, по свидетельству современ-
ников, Иван Иванович обнаруживал жестокосердие и
привык не только без трепета, но с глумлением смотреть
на лютые казни, производимые его отцом. Во-вторых, он
усердно разделял отцовские оргии и привык не отставать
от него в пьянстве и разврате. Вместе с тем он подражал
отцу и в наклонности к книжным занятиям. Например,
известно, что он участвовал в написании жития и по-
340
хвального слова св. Антонию Сийскому. Подобно отцу и
с его поощрения, царевич Иван, несмотря на молодые
годы, успел уже переменить несколько жен. Первая его
супруга, Евдокия Сабурова, была пострижена в монахи-
ни; вторая, Параскева Соловая, подверглась той же учас-
ти; по-видимому, обе они были бездетны. В третий раз
собраны были для него красивейшие девицы, и выбор
пал на Елену Ивановну Шереметеву, племянницу Ивана
Васильевича Большого (в монашестве Ионы), дочь Ивана
Васильевича Меньшого, павшего геройской смертью при
осаде Колывани или Ревеля в 1578 году. Эта третья суп-
руга, по некоторым известиям, и послужила случайной
причиной гибели царевича Ивана.
Однажды, в ноябре 1582 года, в Александровской Сло-
боде Иван Грозный вошел в комнату своей снохи и
нашел ее лежащей на скамье в одном исподнем платье,
что считалось неприличным для знатных женщин. Она
находилась тогда в последнем периоде беременности; тем
не менее царь разгневался и начал ее бить. На шум
прибежал царевич Иван и стал упрекать отца в том, что
он сослал в монастырь двух первых его жен, а теперь не
щадит и третью вместе с будущим ее младенцем. Разъя-
ренный этими упреками, царь бросился на сына и ударил
его острым железным наконечником своего посоха в
висок так сильно, что кровь хлынула ручьем и царевич
упал замертво. При виде крови тиран опомнился и молил
сына о прощении. Дядя царевича Никита Романович и
дьяк Щелкалов привезли из Москвы врачей. Но уже
ничто не помогло: через четыре дня царевич скончался.
Между тем его супруга от понесенных побоев выкинула
мертвого младенца. По смерти мужа она пострижена в
московском Новодевичьем монастыре, под именем Лео-
ниды. По другому известию, царь разгневался на сына и
поразил его своим посохом за то, что царевич горячо
начал говорить ему о необходимости выручить осажден-
ный Псков. Как бы то ни было, тиран первые дни после
смерти сына предавался сильной скорби и тоске. Он
устроил ему торжественное погребение в московском
Архангельском соборе, служил панихиды, послал боль-
шую сумму на помин его души к восточным патриархам.
Даже прибег к обычной своей уловке: объявил боярам,
что по неспособности его второго сына Феодора пусть
они изберут себе другого государя, а что сам он намерен
341
удалиться в монастырь. Не веря его искренности, бояре,
конечно, отвечали мольбой не покидать царства, и Гроз-
ный, как бы снисходя на эти мольбы, остался на престо-
ле. Иван Васильевич недолго скорбел о потере сына и
воздерживался от обычных своих деяний и порочного
образа жизни. Самым крупным из его деяний в эту эпоху
были многочисленные казни ратных людей, взятых в
плен Баторием при завоевании русских городов и теперь
возвращенных после заключения перемирия. Обвиняя их
в малодушии, царь вымещал на них свою злобу за пре-
терпенные им потери и поражения. В то же время он
возобновил еще одну старую свою привычку: искание
себе новой жены!
Несмотря на то что его пятая супруга, Мария Нагая,
жила при нем и здравствовала, царь в августе 1582 года
отправил в Англию послом дворянина Федора Писемско-
го с поручением переговорить о тесном политическом
союзе с Елизаветой и посватать ее родственницу, графи-
ню Марию Гастингс. На сию девицу указал Ивану его
врач англичанин Роберт Яков (русские окрестили его в
Романа Елизарова), который был по его просьбе прислан
Елизаветой и по влиянию на царя скоро заменил своего
предшественника Бомелия. Елизавета ласково приняла
Писемского и даже не удивилась затеянному сватовству,
ибо пример ее отца шестиженного Генриха VIII был еще
у всех в памяти. Только послу пришлось долго ждать,
пока ему удалось лично видеть невесту, которая оправля-
лась тогда после бывшей у нее оспы. Писемский привез
царю ее персону (портрет). Вместе с Писемским прибыл
новый посол Елизаветы к Ивану IV, Иероним Боус. Из
переговоров с сим послом московские бояре и царь убе-
дились, что на предложение тесного союза против врагов
России, поляков и шведов, английское правительство, по
обыкновению, отвечало уклончиво, а более всего хлопо-
тало об исключительных привилегиях для своих купцов,
торговавших с Россией. Хотя около этого времени Мария
Нагая разрешилась от бремени и родила Ивану сына
Димитрия, однако переговоры о новом браке продолжа-
лись. Но на вопросы о невесте английский посол также
отвечал уклончиво; говорил, что она слаба здоровьем и не
довольно хороша собой, а потому и не понравится царю,
как известному любителю женской красоты. Он предла-
гал выбрать какую-либо другую девицу из родственниц
342
королевы, но отказывался назвать их имена. Царь сер-
дился на эти уклончивые ответы о союзе и сватовстве и
на требование исключительных торговых прав. Но при
помощи своего соотечественника, врача Роберта Якова,
упрямый, сварливый Боус получал от царя разные милос-
ти; он надеялся добиться подтверждения английских при-
вилегий и устранения от беломорской торговли француз-
ских и нидерландских купцов, которые соперничали в
этой торговле с англичанами. Затянувшиеся переговоры
были прерваны внезапной смертью царя.
Чрезвычайно невоздержанный образ жизни и посто-
янно тревожное состояние духа принесли неизбежные
последствия. В пятьдесят с небольшим лет Иван IV уже
вполне состарился, и его крепкое от природы здоровье
совершенно расстроилось. Зимой 1584 года у него откры-
лась страшная болезнь: его тело стало гнить внутри и
пахнуть снаружи. По монастырям разослали грамоту, в
которой от имени царя просили молиться о прощении
ему грехов и исцелении от болезни. Больной царь распо-
рядился судьбой государства. Наследником своим он
объявил царевича Феодора; но, зная его неспособность,
назначил особую правительственную думу, которую со-
ставили пять бояр, а именно: Иван Петрович Шуйский,
знаменитый защитник Пскова; Иван Федорович Мстис-
лавский, по матери своей троюродный брат Ивана IV;
Никита Романович Юрьев, брат первой супруги Грозного
Анастасии, единственный из близких к царю людей до
конца сохранивший его уважение и милость; рядом с
этими знатнейшими боярами в особую высшую думу
назначены сравнительно молодые люди: Борис Федоро-
вич Годунов и Богдан Яковлевич Бельский. Оба они были
царскими любимцами в последнюю эпоху Иоаннова цар-
ствования. Годунов, женатый на дочери Малюты Скура-
това, очевидно, сумел наследовать и царское к нему рас-
положение, а Бельский более десяти лет находился при
особе государя и спал у его постели. Того же Богдана
Бельского Иван IV назначил дядькой или воспитателем
своего маленького сына Димитрия, которому вместе с
матерью дал в удел Углич. Кроме пяти помянутых бояр
выдающееся положение в это время занимали думные
дьяки Щелкаловы, братья Андрей и Василий.
Иван IV до конца остался верен своим привычкам:
так, в минуты облегчения от болезни он развлекался
343
созерцанием своих сокровищ, особенно драгоценных
камней, а также игрой в шахматы, собирал знахарей или
колдунов и допрашивал их о своем смертном часе; не
прочь был и от любострастных поползновений. 18 марта,
после трехчасовой теплой ванны, он сидел на постели,
спросил шахматную доску и собирался играть в шашки с
Бельским. Вдруг он упал. Меж тем как врачи тщетно
старались привести его в чувство, митрополит Дионисий,
конечно заранее предупрежденный о желании умирав-
шего, спешил совершить над ним обряд пострижения и
нарек его иноком Йоною.
Так окончилось это долгое царствование, исполнен-
ное громких событий и превратностей судьбы, в первой
половине своей возвеличившее Россию, а потом довед-
шее ее до великого истощения и унижения.
Иван IV представляет в истории резкий образец госу-
даря, щедро одаренного от природы умственными силами
и обнаружившего недюжинные правительственные спо-
собности, но нравственно глубоко испорченного, вполне
порабощенного своим страстям и потому обратившего
наследованную им от предков сильную власть в орудие
жестокой и нередко бессмысленной тирании, имевшей
разрушительное действие на некоторые стороны русской
жизни. Казалось бы, московское самодержавие сделало
при нем еще дальнейшие шаги вперед, но оно получило
до известной степени характер азиатской деспотии, труд-
но совместимой с разносторонним развитием государ-
ственной и народной жизни, а в конце концов вызвало
бурное воздействие со стороны подавленных им на вре-
мя сословных и областных преданий и стремлений; его
тиранство возбудило после него и некоторые попытки к
ограничению московского самодержавия. Собственными
руками уничтожив продолжение своей династии, Иван
Васильевич сам приготовил и облегчил тот взрыв народ-
ных движений и всякой розни, который известен в исто-
рии под именем «Смутного времени» и который едва не
привел государство на край гибели. Тиранством своим он
весьма ослабил влечение Западной Руси к воссоедине-
нию с Восточной, помог делу Люблинской унии и даже
произвел обратное движение служилого сословия, кото-
рое до него переходило из Литовской Руси в Московс-
кую, а при нем стало уходить из Москвы в Литву. Самое
просвещение русское, упавшее в татарскую эпоху, но
344
после него заметно подвигавшееся вперед до 60-х годов
XVI века, в эпоху казней и опричнины упало еще ниже и
потом не скоро могло оправиться при наступившем Смут-
ном времени. А главной причиной сего последнего был
все тот же Иван IV, деспотизм и тиранства которого в
свою очередь являются в числе самых крупных послед-
ствий двухвекового татарского ига. Это было яркое отра-
жение татарщины, которое также вредно повлияло на
народные нравы, развивая сторону раболепия, а не граж-
данского чувства.
Хотя русский народ прозвал Ивана IV только «Гроз-
ным» и даже с некоторым сочувствием поминает его в
своих песнях, однако историк в своей оценке государ-
ственного деятеля не может опереться на это обстоятель-
ство. Во-первых, простонародье всегда более или менее
сочувственно относится к уравнительным действиям вла-
сти, хотя бы это уравнение выражалось только в беспо-
щадных казнях. Во-вторых, оно с гордостью вспоминает
такие славные деяния, как взятие Казани и Астрахани и
покорение Сибири; а насколько эти деяния принадлежа-
ли личному почину и участию Грозного, о том простой
народ не ведает. В-третьих, то же простонародье в своих
песнях сочувственно относится и к удалым разбойничьим
атаманам. Следовательно, при оценке государственных
заслуг это сочувствие является мерилом весьма ненадеж-
ным. У некоторых наших старых книжников проглядыва-
ется воззрение на Ивана Грозного, как на одно из бед-
ствий, свыше ниспосланных русскому народу для его
испытания, для его закала в терпении и благочестивой
преданности Промыслу. И это воззрение далеко не так
наивно, как оно представляется многим в наше время —
время разносторонней исторической критики f54).
IX
Царь Федор Иванович и Борис Годунов
Постепенное устранение Бельского, Никиты Романовича,
Мстиславского и Шуйских. — Годунов — правитель без сопер-
ников. — Отношения польские и шведские. — Поход под На-
рву. — Отношения крымские и нашествие Казы-Гирея. — При-
езд патриарха Иеремии и учреждение патриаршества в Моск-
ве. — Царевич Димитрий в Угличе. — Его внезапная смерть. —
Следственное дело. — Подозрения против Годунова. — Кончи-
на Федора Ивановича и прекращение Владимировой динас-
тии. — Отречение царицы Ирины. — Вопрос об избрании
царя. — Действия патриарха Иова. — Избрание Бориса Годуно-
ва. — Его венчание. Благосклонность к иностранцам и внешняя
политика. — Искание жениха для дочери. — Датский принц
Иоанн. — Сношения с Грузией. — Пристрастие Бориса к доно-
сам. — Гонение на семью Романовых. — Народные бедствия.
Ивану Грозному наследовал сын его Феодор Ивано-
вич, слабый духом и телом; посему воцарение его не
обошлось без некоторых волнений, вызванных борьбой
боярских партий. Тотчас по смерти Грозного ближайшие
к новому царю члены боярской думы поспешили удалить
из Москвы его маленького брата, удельного князя Ди-
митрия; ибо опасались козней со стороны многочислен-
ной и беспокойной родни сего последнего, т. е. Нагих.
Димитрий вместе с матерью, ее отцом, дядями и братья-
ми отправлен был на житье в свой город Углич. Но
воспитатель его Богдан Бельский остался в Москве и
заседал в правительственной думе. Этот честолюбивый,
346
энергичный .человек, надобно полагать, действовал заод-
но с Борисом Годуновым, которого жена, как известно,
была из рода Бельских. Старые бояре, т. е. Мстиславс-
кий, Захарьин-Юрьев, Шуйские и др., очевидно, уже с
самого начала понимали, что царский шурин, с помощью
своей сестры, легко овладеет и полным доверием, и са-
мою волею молодого, ограниченного умом Феодора. Не
решаясь действовать прямо против Годунова, они поста-
рались прежде устранить его союзника Бельского. Меж-
ду московской чернью пущена была молва, будто Бельс-
кий извел царя Ивана, хочет извести и Федора с стары-
ми боярами. Как ни была нелепа подобная молва, но,
благодаря многочисленным клиентам и дворовым людям
этих бояр, чернь заволновалась; к поджигателям присое-
динились некоторые дворяне и дети боярские, особенно
рязанцы Ляпуновы, Кикины и другие. Предводимая ими
народная толпа бросилась к Кремлю и хотела уже пуш-
кой разбить Фроловские (ныне Спасские) ворота, если
им не выдадут Бельского. Бояре Мстиславский и Юрьев
с дьяком Щелкаловым от имени царя вступили в перего-
воры с мятежниками и успокоили их обещанием отпра-
вить Бельского в ссылку. Мятежники разошлись, а Бель-
ский был назначен воеводой в Нижний Новгород. Таким
образом, мы видим, что тиранства Грозного царя нис-
колько не упрочили внутреннего спокойствия: едва он
умер, как боярские партии и крамолы вновь дали о себе
знать и на сей раз послужили предвестием страшного
Смутного времени.
Венчание Федора Ивановича на царство совершилось
31 мая 1584 года, в Успенском соборе, со всеми обычны-
ми обрядами и церемониями. Митрополит Дионисий при
сем говорил Федору красноречивое поучение о соблюде-
нии св. веры, добром и правосудном управлении. К этому
времени собрали в Москву именитых людей со всего
государства, которые вместе с митрополитом, высшим
духовенством, московскими боярами и дворянами соста-
вили род (хотя и неплохой) земской думы для обсужде-
ния важнейших государственных дел. Очевидно, в виду
происков партий и ненадежного состояния умов руково-
дители молодого государя старались обставить его воца-
рение как можно торжественнее и принять разные меры,
имевшие произвести благоприятные впечатления на на-
род. Торжество царского венчания сопровождалось рос-
347
кошными празднествами и пирами, а так^ке разными
милостями, а именно: уменьшением налогов, освобожде-
нием заключенных и военнопленных, раздачей наград
боярам и служилым людям и т. п. Борис Годунов при
обряде венчания держал царский скипетр и стоял ближе
других бояр к государю. В правительственной думе он,
однако, должен был уступать место старейшим и более
знатным боярам. Наибольшим значением пользовался тог-
да дядя государя по матери, Никита Романович Захарьин-
Юрьев. Но этот почтенный, уважаемый всеми боярин
вскоре после царского коронования тяжко заболел, а в
следующем 1585 году он уже скончался. Таким образом,
сама судьба покровительствовала честолюбивым стрем-
лениям Годунова и освободила его от главного соперни-
ка. А остальных он сам устранил ловко и постепенно.
Историческая правда, однако, требует заметить, что
сами обстоятельства и люди толкали Годунова в борьбу
на жизнь или смерть с противниками. Отношения быст-
ро обострились до такой степени, что дело шло не только
о первенстве, но и о сохранении собственного благосос-
тояния, если не о самом существовании. Противники
Годунова для его устранения не останавливались перед
крайними мерами. Есть известие, что бояре Шуйские,
Воротынские, Головины, Голицыны и другие сумели сла-
бого характером, колеблющегося на ту и на другую сто-
рону Ивана Мстиславского так вооружить против Бори-
са, что тот согласился на его убийство в своем доме во
время пира. Но Годунов вовремя узнал о заговоре и
принял свои меры. В сем случае ему помогали братья
Щелкаловы, которых он переманил на свою сторону.
Хитрые дьяки, конечно, видели, на чьей стороне главная
сила, и понимали, как трудно бороться с Годуновым, за
которым стояла его сестра царица Ирина; а последняя
пользовалась любовью мужа и имела на него большое
влияние. Вследствие открытого заговора престарелый
Мстиславский был отправлен в Кириллов монастырь и
там пострижен; прочие заговорщики отправлены в ссыл-
ку или заключены в темницы. Особенно пострадали Во-
ротынские и Головины. Один из Головиных, Михайла,
находившийся тогда в своей Медынской отчине, успел
бежать к польскому королю. Только сильная и многочис-
ленная семья князей Шуйских оставалась пока нетрону-
той и продолжала борьбу с Годуновым; эта семья опира-
348
лась на приверженность к себе московских торговых
людей и черни, а также на громкую славу, которую князь
Иван Петрович стяжал себе геройской защитой Пскова;
за нее город Псков с пригородами был пожалован ему в
кормление. Поэтому Годунов попытался пойти с ним на
мировую, которая и быЯа устроена при посредничестве
митрополита Дионисия. Но когда герой Пскова, особенно
любимый москвичами, вышел из покоев митрополита и
объявил собравшемуся народу о только что заключенной
мировой, из толпы отделились два купца и сказали ему:
«помирились вы нашими головами, и вам, князь Иван
Петрович, от Бориса пропасть, да и нам погибнуть». Ле-
тописец прибавляет, будто бы в ту же ночь эти два купца
были схвачены и сосланы неведомо куда. Слова их скоро
оправдались: заключенный мир оказался только кратким
перемирием.
И на сей раз Годунову пришлось употребить крутые
меры в видах самозащиты, так как дело было начато не
им собственно, а его противниками. Зная, что главная
сила Годунова заключается во влиянии его сестры Ирины
на государя, Шуйские с своей партией придумали под-
сечь эту силу в самом ее корне. Брак Федора с Ириной
был бездетен, и Московскому царскому дому грозило
прекращение прямого потомства. На этом обстоятельстве
и был основан новый замысел, направленный против
Годунова. Руководимые Шуйскими некоторые бояре в
согласии с гостями московскими и торговыми людьми, а
также имея на своей стороне митрополита, положили
всенародно бить челом государю о разводе с Ириной и о
новом браке, по примеру его деда Василия Ивановича.
Годунов вовремя узнал и об этом замысле и поспешил
разрушить его в самом основании. Прежде всего он по-
старался уговорить митрополита, чтобы сей последний
отказался от участия в таком грешном деле, как растор-
жение законного брака; причем сослался на то, что пря-
мой наследник Феодору уже есть, именно царевич Ди-
митрий Углицкий; говорил и о возможности самому Фео-
дору еще иметь детей от Ирины. Таким образом, подача
челобитной царю не состоялась. Но Борис уже не стал
ожидать новых козней со стороны своих противников, а
поспешил навсегда от них отделаться. Для сего, по словам
летописцев, он прибег к гнусной клевете. Подговоренный
им слуга Шуйских (Федор Старков) подал на своих гос-
349
под донос, что они вместе с московскими купцами за-
мышляют какую-то измену против государя. Годунов по-
старался так напугать царя мнимой опасностью, что при-
няты были важные меры предосторожности: царский дво-
рец окружили войском и при всех кремлевских воротах
усилили стражу. Шуйских с прйятелями схватили; холо-
пей их, а также московского гостя Федора Нагая с това-
рищами подвергли пыткам. Хотя эти пытки ничего не
доказали, тем не менее последовало строгое наказание
мнимо виновных. Двух князей Шуйских, псковского ге-
роя Ивана Петровича и Андрея Ивановича, сослали, пер-
вого на Белоозеро, второго в Каргополь, и там, если
верить неприязненным Годунову летописцам, их тайно
удавили по его наказу. Приятелей их, князя Татева, Крю-
ка-Колычова, Быкасовых и некоторых других знатных
людей, разослали в Астрахань, Нижний и в иные города,
а Федору Нагаю с шестью товарищами отрубили головы;
несколько торговых людей также разослали в заточение
по разным городам.
Теперь враждебная Годунову партия Шуйских была
сломлена и обессилена. Покончив с ними, он поспешил
устранить и митрополита Дионисия, которого некоторые
источники называют «сладкоречивым» и «мудрым грама-
тиком». Видя пытки, казни и ссылки невинных людей,
митрополит вместе с Крутицким архиепископом Варлаа-
мом вздумал печаловаться на них перед государем и не
устрашился обличать неправды Годунова. Но последнему
нетрудно было выставить их лжецами и склонить царя на
их свержение и ссылку в дальние монастыри. На москов-
скую митрополию был возведён человек, на преданность
которого Годунов мог положиться, именно ростовский
архиепископ Иов.
Таким образом, в течение каких-нибудь трех лет Бо-
рис Годунов освободился от всех своих соперников и
захватил полную власть в свои руки, награжденный зва-
ниями и достоинствами конюшего, «великого» и «ближ-
него» боярина, наместника царства Казанского и Астра-
ханского и наконец «правителя». Наделенный от царя
многими поземельными имуществами, богатым жалова-
ньем и доходами (кормлением) с целых областей, он, как
говорят, получал в год около 100 000 рублей— сумма по
тому времени огромная и превышавшая доходы всякого
другого подданного. Вместе со своими, так же щедро
350
пожалованными, родственниками он, по замечанию ино-
странцев, мог в несколько недель выставить со своих
имений будто бы до 100 000 ратников. Годунов не только
принимал иностранных послов, но и прямо входил в
письменные сношения с иноземными государями —
привилегия, которой дотоле не пользовался ни один мос-
ковский боярин. Об умственных и наружных качествах
Бориса Годунова современники отзываются с большой
похвалой. Если верить некоторым свидетельствам, то
благолепием своего лица, разумом и велеречием Борис
превосходил всех бояр, составляющих царский «синк-
лит». Он находился тогда в полном цвете возраста: ему
было около 35 лет от роду. Но, по замечанию летописцев
не на добродетель он направил свои превосходные спо-
собности, а на лукавство, подозрительность и власто-
любие.
Рядом с этим богато одаренным от природы правите-
лем какое неблагоприятное впечатление должен был про-
изводить последний представитель династии Владимира
Великого, царь Федор Иванович! Небольшого роста, не-
уклюжий, неповоротливый, с ястребиным носом, он не
мог скрыть своей простоты, часто и некстати улыбаясь.
Тихий, ласковый, он особенно отличался набожностью и
проводил свое время или в образной, освещенной неуга-
симыми лампадами, вместе со своим духовником, или в
церкви за заутреней, обедней и вечерней. В промежутках
между ними он беседовал с супругой, принимал бояр,
приходивших на поклон, обедал и ужинал, забавлялся
шутами и карлами или кулачным и медвежьим боями.
Любил также по праздникам ходить на колокольню и
самолично производить трезвон. Сверх того, почти еже-
недельно царь отправлялся на богомолье в какой-либо из
отдаленных монастырей. Государственных забот и судеб-
ного разбирательства он не выносил. Когда во время
выхода его из дворца какому-либо челобитчику удавалось
дойти до его особы, то, «избывая мирской суеты и доку-
ки», Федор отсылал его к своему большому боярину
Годунову.
Если молодой царь затруднялся даже разбором какой-
либо простой челобитной, то понятно, что он и подавно
не брал на себя рассмотрения важных государственных
вопросов, внешних и внутренних, и всецело возлагал их
на боярскую думу или, в сущности, на того же Бориса
351
Годунова, к которому вскоре начал питать привязанность
и доверие неограниченное.
В делах внешних на первом плане стояли отношения
польские, все еще далеко не уладившиеся после войны
Ивана Грозного с Стефаном Баторием. Особенно много
затруднений встретил вопрос о размене пленных; Федор
освободил 900 человек, а Баторий за это время отпустил
только 20 незначительных людей, остальных же не со-
глашался отпускать без выкупа. С кончиной Грозного
самый мирный договор подвергся вопросу, ибо король
теперь не считал этот договор для себя обязательным и
показывал намерение возобновить войну. Со своей сто-
роны московское правительство сочло нужным показать,
что оно войны не боится. Польскому послу Сапеге, при-
ехавшему для переговоров о пленных, говорились под
рукой такие речи: «Москва теперь не старая, и на Моск-
ве молодых таких много, что хотят биться и мирное
постановление разорвать; да что прибыли, что с обеих
сторон кровь христианская разливаться начнет?» Но Ба-
торий, продолжавший носиться с замыслами о завоева-
нии едва ли не всего Московского государства, вновь и
упорно начал требовать уступки Смоленска, Северской
земли, даже Новгорода и Пскова. В этом упорстве под-
держивал его помянутый выше русский перебежчик
Михаил Головин, который внушал королю, что Москва
теперь не в состоянии противиться ему, ибо царь слаб
умом, а между боярами идут жестокие раздоры. Но мос-
ковские послы в Польше, боярин Троекуров и думный
дворянин Безнин, ловко подорвали доверие к словам Го-
ловина: по их поручению, один из посольских дворян
завел дружбу с польским приставом, вместе с ним пил, и
как будто под пьяную руку за великую тайну сообщил
ему, что Головин в действительности есть лазутчик, по-
досланный московским правительством и снабженный
большими деньгами для подкупов. Разумеется, пристав
поспешил о том сообщить кому следовало, и басня рас-
пространилась. Особенно поверили ей многие вельможи,
неодобрительно смотревшие на новые военные замыслы
короля. Напрасно он сердился и уговаривал их; сейм
еще упорнее отказывал ему в средствах на ведение но-
вой войны. Баторий согласился наконец заключить двух-
летнее перемирие. Но, принужденный отказаться пока
от мысли силой оружия присоединить к Польше Мос-
352
11*
ковское государство, он попытался соединить их мир-
ным способом.
В марте 1586 года в Москву прибыл послом от короля
православный западнорусский вельможа Михаил Гара-
бур да и предложил заключить прочный мир с таким усло-
вием, в силу которого москвитяне должны были по кон-
чине Феодора избрать в цари Батория, а поляки в свою
очередь по кончине Батория могли бы избрать в короли
Феодора. Тут явно проглядывал прямой расчет на бездет-
ность и слабое здоровье Федора Ивановича. Но самое это
предложение являлось довольно наивным.
Если Феодор был простодушен, то бояре, с Борисом
Годуновым во главе, сумели дать ловкий ответ. Во-пер-
вых, — говорили они — «вести переговоры о смерти го-
сударевой непригоже; как нам про государя своего и
помыслить, но не только что говорить»? А во-вторых, «у
нас государи прирожденные изначала, и мы их холопи
прирожденные; а вы себе выбираете государей; кого вы-
берете, тот вам и государь». На прежнее требование
уступки областей бояре отвечали, что государь не даст и
драницы, и в свою очередь потребовали уступки искон-
ной государевой вотчины, Киева с уездами и пригорода-
ми. Гарабурда уехал ни с чем. Потом обе стороны согла-
сились устроить съезд послов на границе для дальнейших
переговоров, и для того перемирие продолжено было на
два месяца. Тем временем Баторий усердно готовился к
новой войне с Москвой. С помощью известного Поссеви-
на он успел вовлечь в свои замыслы преемника Григория
XIII, знаменитого папу Сикста V; последнему весьма улы-
балась мысль посадить на московский престол католика и
соединить народы Восточной Европы в общем предприя-
тии против турок.
Известный своей скупостью, папа назначил Баторию
щедрое денежное вспоможение для войны с Москвой
(250 000 скудий). Но во время сих приготовлений и пере-
говоров умер сам главный их виновник Баторий. После
долгой борьбы разных партий, в которой принимало уча-
стие и московское правительство, на польский престол
был выбран шведский королевич Сигизмунд, потомок
Ягеллонов по матери. Но не сбылись опасения москви-
тян, с одной стороны, и надежды поляков — с другой: что
Сигизмунд III соединит под своей верховной властью
Польшу и Литву со Швецией и отнимет у Москвы, по
353
12-Иловайский Д.
крайней мере, области Псковскую, Смоленскую и Север-
скую. Сигизмунд оказался ревностным католиком, тогда
как в Швеции утвердился протестантизм; по смерти ко-
роля Иоанна (1592 г.), шведские чины устранили Сигиз-
мунда от престола, на который возвели его дядю Карла
герцога Зюдерманландского f57).
Отношения польско-литовские находились тогда в тес-
ной связи с отношениями шведскими. Как ни тяжела
была для Москвы утрата берегов Финского залива с таки-
ми коренными русскими городами, каковы Ивангород,
Яма и Копорье; однако на новую войну со шведами
московское правительство не решалось, пока был жив
Стефан Баторий со своими замыслами о новых завоева-
ниях насчет восточного соседа. По кончине Ивана Гроз-
ного эстонский наместник, известный Делагарди, обра-
тился к новгородским наместникам с высокомерным зап-
росом: будут ли русские соблюдать перемирие и при-
шлют ли послов в Стокгольм для заключения вечного
мира? Москва, привыкшая свысока смотреть на шведс-
кую Землю, обиделась этим тоном. Свой взгляд на нее
она при одном случае высказала следующими словами:
«Шведская земля невеликая, изначала бывала в поддан-
ных у Датского короля, и были в ней правители, а не
короли; короли в ней недавно стали, а ссылались на
прежние правители с боярами и наместниками новгород-
скими». Переговоры, завязавшиеся между обеими дер-
жавами, поэтому сопровождались разными укоризнами.
Наконец Москва согласилась прислать своих уполномо-
ченных на устье Плюсы близ Нарвы, именно князя Шес-
тунова и думного дворянина Татищева, в октябре 1585 го-
да московские послы требовали возвращения Ивангоро-
да, Ямы, Копорья и Корелы хотя бы за денежное вознаг-
раждение, но шведские ни на что не соглашались. Во
время этих переговоров однажды лодка, на которой швед-
ские уполномоченные переправлялись через Нарову,
сильным ветром была брошена на пень и разбилась. В
числе утонувших оказался сам Делагарди. Хотя русские
избавились таким образом от одного злейшего врага, но
другой (Баторий) еще царствовал. А потому москвитяне
подтвердили перемирие еще на четыре года, не добив-
шись никаких уступок.
В 1589 году, когда срок перемирия истек, на польском
престоле уже сидел шведский королевич. Но в Москве
354
12-2
скоро разгадали нового польского короля. Около этого
времени один подьячий, отправленный в Литву для со-
брания вестей, выражался о нем так: «короля Сигизмун-
да держать ни за что, потому что промыслу в нем нет
никакого, и неразумным его ставят, и землею его не
любят, потому что от него земле прибыли нет никакой:
владеют всем паны». В Москву даже сообщали, что Си-
гизмунд непрочен на своем престоле и что особенно к
нему нерасположена Литва, которая по-прежнему от-
нюдь не желает воевать с Москвой. Притом Московское
государство успело уже несколько отдохнуть от предыду-
щих поражений и собраться с силами. Поэтому, когда
возобновились переговоры со Швецией, Москва снова и
более решительным тоном потребовала возвращения На-
рвы, Ямы, Копорья и Корелы, а на отказ шведов отвечала
большим походом. Сам царь выступил с многочисленным
войском, сопровождаемый и руководимый ближними во-
еводами: Борисом Годуновым и Феодором Никитичем
Романовым. В январе 1590 года Яма была взята; затем
начальник передового полка удалой князь Димитрий Хво-
ростинин разбил шведского генерала Банера близ Нарвы.
Русские осадили этот город. Первый приступ был отбит,
и началось бомбардирование. Опасаясь потерять сей важ-
ный пункт, шведы возобновили переговоры и предлагали
возвратить Ивангород, Яму и Копорье. Русские требова-
ли, кроме того, и Нарвы; однако согласились на предло-
женную уступку, и, довольствуясь обещанием еще боль-
ших уступок на следующем посольском съезде, заключи-
ли годовое перемирие. Дело в том, что Борис Годунов,
при всех своих способностях, не обладал храбростью и
воинским талантом и в то же время не желал, чтобы
этими качествами выдвинулся помимо его какой-либо
другой боярин. Таким образом, Нарва, которая едва ли
могла выдержать настойчивое бомбардирование и новый
приступ, осталась в руках неприятелей, а Годунов с ца-
рем возвратился в Москву торжествовать победу над
шведами. Вскоре военные действия возобновились. Меж-
ду прочим, русские войска, под начальством Ивана Году-
нова, ходили в Финляндию и безуспешно осаждали Вы-
борг. Польский король показывал намерение также на-
чать войну с Россией, если русские не откажутся от
Нарвы, которая будто бы должна принадлежать Польше.
В таких затруднительных обстоятельствах в январе 1591 го-
355
12*
да царь собрал думу с участием духовенства и спрашивал
совета. По решению этой думы, с Польшей заключено
было двадцатилетнее перемирие с условием во время
этого срока не трогать Нарвы.
Война со шведами протянулась до самой смерти Си-
гизмундова отца, короля Иоанна. После него возникла
борьба за шведскую корону между Сигизмундом и дядей
его Карлом. Последний, как правитель государства, по-
спешил прекратить войну с русскими и заключил с ними
сначала двухлетнее перемирие (в 1593 году), а потом и
вечный мир в мае 1595 года у Тявзина, под Нарвой.
Шведы сверх Ивангорода, Ямы и Копорья уступили нам
Корелу (Кексгольм) и половину Лапландии с городом
Колой.
В царствование Феодора Иоанновича продолжались
прежние дружеские сношения с цесарским двором, кото-
рые поддерживались в особенности польскими отноше-
ниями. Во время безкоролевья, когда московская канди-
датура не состоялась, Москва взяла сторону эрцгерцога
Максимильяна. Русское правительство не раз посылало
императору субсидии деньгами или, вместо денег, пуш-
ным товаром. Но постоянные требования субсидий с
этой стороны наконец наскучили в Москве и под конец
там убедились, что дружба с цесарем не доставляла нам
никаких существенных выгод в отношениях к соседям.
Недальновидный и недеятельный Рудольф II постоянно
толковал чрез свои посольства о союзах против поляков
и турок; но дел никаких не предпринимал. Точно так же
продолжались и наши дружественные сношения с Англи-
ей, которая спешила извлекать из России возможные
выгоды в промышленном и торговом отношении. Короле-
ва Елизавета обращалась с льстивыми письмами не толь-
ко к царю, но и к Борису Годунову; и без того располо-
женный к англичанам правитель сделался их решитель-
ным покровителем (они называли его своим лордом-про-
тектором). Благодаря его содействию англичане добились
в России привилегии на беспошлинную торговлю. Не
довольствуясь тем, Англо-русская компания постоянно
стремилась захватить себе монополию на торговые сно-
шения с Белым морем и старалась не пускать к этому
морю не только иностранные корабли, но и те английс-
кие, которые не принадлежали к Англо-русской компа-
нии. Это стремление вызывало иногда протест со сторо-
356
12-4
ны московского правительства, и царь писал королеве:
«которую дорогу Бог устроил великое море океан, и тое
дорогу как мочно затворить». В числе английских послов,
приехавших в Москву хлопотать о даровании исключи-
тельных привилегий означенной компании, был Флетчер,
столь известный автор сочинения о России. Любопытно,
что когда появилось в печати это сочинение (в 1591 г.),
посвященное королеве Елизавете, англо-русская купечес-
кая компания подала своему правительству жалобу на то,
что темные краски, которыми Флетчер описывает Рос-
сию, должны оскорбить русское правительство и потому
создадут затруднения для английской торговли. Жалоба
эта была уважена, и сочинение подверглось запрещению.
Наглядным следствием англо-русских торговых сноше-
ний было основание нового города и пристани на устье
Северной Двины в 1584 году. Этот город назван Архан-
гельском, по имени находившегося здесь монастыря f58).
На восточных окраинах при Федоре Ивановиче про-
должались заботы о русской колонизации и закреплении
Московскому государству недавно завоеванных областей
Поволжья и Западной Сибири. При кончине Ивана IV в
Казанской земле свирепствовало сильное восстание че-
ремис, подстрекаемых татарами крымскими и ногайски-
ми. Это восстание было усмирено не столько военной
силой, сколько щедрыми подарками и обещаниями, а
вместе с тем в стране и Луговых, и Горных черемис
предпринято построение нескольких новых городов, ко-
торые привели эту землю в полное подчинение Москве;
таковы Кокшага (или Царевгород), Цивильск, Уржум и
др. А нижнее Поволжье было закреплено построением
Саратова и Царицына. Такими же мерами укреплена
была за Россией Западная Сибирь, завоевание которой
начато Ермаком.
Отношения к крымцам были постоянно натянутые
вследствие их частых мелких набегов на южные украй-
ны. Только возникавшие иногда междоусобия и споры за
престол удерживали орду от больших предприятий. Так,
в 1585 г. хан Магмет-Гирей был убит братом своим Ис-
лам-Гиреем; два сына Магметовы Сайдет и Мурат нашли
убежище в Московском государстве и поселились в Аст-
раханской области. Они грозили с помощью русских и
ногаев свергнуть дядю, чем москвитяне и пользовались,
чтобы держать его в страхе. В то же время усилившееся
357
казачество, Запорожское, Донское и Терское, также сво-
ими нападениями отвлекали татар. Но когда место умер-
шего Ислама заступил Казы-Гирей (1588 г.), последний,
по обычаю ханскому, желал ознаменовать начало своего
царствования громким разбойничьим деянием; он стал
замышлять большой набег на Москву, побуждаемый к
тому нашим недругом шведским королем и злобясь на
нее за неприсылку больших поминков. Наш претендент
на Крымское ханство Мурат-Гирей в это время умер в
Астрахани. Казы-Гирей, очевидно, надеялся повторить
такой же набег, какой двадцать лет назад удалось произ-
вести Девлет-Гирею. Он сумел обмануть московских ла-
зутчиков, объясняя свои приготовления намерением идти
на Литву. Вдруг в июне 1591 года получилось известие,
что хан с полуторастатысячной ордой идет прямо на
Москву. Тогда воеводам, оберегавшим Оку, именно Фе-
дору Ивановичу Мстиславскому с товарищами велено
было поспешно двинуться к столице.
1 июля вечером полки пришли к селу Коломенскому;
на следующий день их поставили в подвижном лагере,
укрепленном телегами, или в так наз. «обозе», близ Дани-
лова монастыря. Сам царь прибыл в лагерь, смотрел пол-
ки, жаловал бояр, дворян и детей боярских. Тут, кроме
Федора Ивановича Мстиславского, воеводы большого
полку, в числе военачальников находились бояре: Борис
Годунов, Александр Никитич Романов, окольничий Адрей
Клешнин и оружничий Богдан Яковлевич Бельский, воз-
вращенный из ссылки. 4 июля утром появилась татарская
орда у Коломенского, и начала тотчас жечь окрестные
села и хватать в плен людей. Русские войска не выходили
из своего обоза, и татары не решились всей массой
напасть на них, опасаясь их большого наряда, т. е. пушек.
Весь день до самой ночи прошел в стычках неприятелей с
мелкими партиями, которые выезжали на них из русско-
го стана. Верный своему характеру, царь Федор Ивано-
вич в это время усердно молился в своем тереме, и, если
верить летописцам, сказал стоявшему подле и плакавше-
му боярину Григорию Годунову, чтобы он утешился, ибо
завтра поганых уже не будет. Действительно, в ту же
ночь в русском лагере произошел почему-то большой
шум, сопровождаемый громом пушек. Хан, расположив-
шийся уже в селе Воробьеве, откуда смотрел на рассти-
лавшуюся у его ног столицу, встревожился этим шумом и
358
велел расспросить русских пленников; те отвечали, что
на помощь московской силе пришли многие войска из
Новгорода и других мест. Не дожидаясь утра, хан побе-
жал назад, побросав свои обозы. Посланные за ним в
погоню легкие полки не могли нагнать его, так как он
бежал без остановки. За легкими полками двинулась и
главная рать к Серпухову. Сюда приехал стольник Иван
Никитич Романов с поклоном от государя и с объявлени-
ем его милостей. Главный воевода Мстиславский получил
шубу с царского плеча, кубок, золотую чарку и пригород
Кашин с уездом в кормление; прочие воеводы также
получили шубы, кубки, меха, бархаты, камки, сукна, вот-
чины и поместья. Кроме того, раздавались им золотые —
португальские, английские и венгерские. Богаче всех был
награжден Борис Годунов: ему пожалованы шуба в тыся-
чу рублей, золотая цепь, золотой сосуд, прозванный Ма-
маем (потому что был найден в Мамаевом обозе после
Куликовской битвы), кроме того, три города в Важской
земле и звание слуги, которое тогда ставилось выше бо-
ярского. По возвращении в Москву царь угощал бояр
пиром в Грановитой палате. В благодарность за избавле-
ние от неприятеля на том месте, где стоял русский «обоз»,
построен был Донской монастырь.
Казы-Гирей изменил тон и чрез своих гонцов смирен-
но просил государя простить ему приход под Москву. Но
это была хитрость, имевшая целью усыпить или, как
тогда говорилось, оплошать русское правительство, что
ему и удалось. В Москве думали, что татары не скоро
будут в состоянии предпринять новый набег, и не строго
оберегали границы. Но в мае следующего 1592 года калга
(наследный царевич) Фети-Гирей внезапно бросился на
Рязанские и Тульские украйны и не встретил здесь ника-
кого сопротивления; татары выжгли много сел и дере-
вень, жители которых не успели спастись в города. Орда
взяла полону такое большое количество, какого давно
уже ей не удавалось захватить. После того Казы-Гирей
снова переменил тон и стал требовать больших помин-
ков. Действительно, московскому правительству при-
шлось вновь посылать поминки хану, царевичам и мур-
зам. Но обязанность хана участвовать в войнах турок с
германским императором отвлекла внимание крымцев, и
они некоторое время оставляли нас в покое. В 1594 году
хан даже выдал русскому послу князю Щербатову шерт-
359
ную, или присяжную, грамоту. На южных пределах, т. е.
со стороны крымцев, московское правительство в это
время, как и на востоке, действительно строило крепос-
ти. Таковы: обновленный Курск, вновь построенные Во-
ронеж, Ливны, Кромы, Белгород, Оскол, Валуйки; послед-
ние три были поставлены на «сакмах» или татарских
путях.
Отношения крымские и ногайские вели за собой сно-
шения с турецким султаном, с которым при Федоре Ива-
новиче были, впрочем, неважные пересылки. Между про-
чим, турки жаловались в Москву на донских казаков,
которые приходили под Азов, нападали на турецкие ко-
рабли и каторги. Требовали также, чтобы русские поки-
нули крепость на Тереке, основанную Иваном Грозным
для защиты своего тестя, кабардинского князя Темгрюка.
Но эту на время оставленную крепость москвитяне вос-
становили вновь, когда прославленный катехинский княаь
Александр, угрожаемый с одной стороны турками, с дру-
гой персами, бил челом московскому государю, чтобы он
принял его в подданство со всем народом. В Москве
согласились на сию просьбу и отправили в Грузию свя-
щенников, монахов, иконописцев, чтобы обновить там
храмы, христианское учение и богослужение. По просьбе
Александра из Терской крепости даже послан был князь
Хворостинин с войском на Тарковского владетеля или
шамхала, обижавшего грузин. Хворостинин взял и разо-
рил Тарки; но, не получив помощи от коварного Алексан-
дра, ушел назад и дорогой потерял несколько тысяч в
битвах с горскими племенами. После того сношения с
этими отдаленными краями на некоторое время прекра-
тились. Тем не менее царский титул Феодора увеличился
прибавкой «государя земли Иверской, Грузинских царей
и Кабардинской земли, Черкаских и Горских князей».
Персидский шах Аббас Великий, желая привлечь Федора
Ивановича к союзу против турок, отказывался в его
пользу от своих притязаний на Кахетию. Но переговоры
с ним о союзе были бесплодны f59).
Итак, направление внешней политики при Федоре
Ивановиче было по преимуществу мирное. Воротив Рос-
сии издавна принадлежащее ей прибрежье Финского за-
лива, Борис Годунов ограничивался на западе и юге со-
хранением существовавших пределов и не давал вовлечь
себя в какие-либо рискованные предприятия. Политика
360
сия вполне соответствовала потребностям того времени,
ибо истощенная войнами и тиранством Грозного Россия
нуждалась в продолжительном отдыхе.
Из внутренних мер сего царствования самое видное
место принадлежит учреждению патриаршества.
Хотя с половины XV века, т. е. после завоевания Ви-
зантии турками, Русская церковь в действительности
была самостоятельной, митрополиты ее выбирались из
среды русского духовенства и не ездили на утверждение
к цареградскому патриарху, однако в Москве тяготились
и самой номинальной зависимостью своей церкви от
патриарха, ставшего рабом турецкого султана. Старый
Рим отпал от православия; Новый Рим (Царьград) страдал
под игом неверных. Москва считала себя Третьим Римом,
в чистоте сохранявшим древнее православие, и есте-
ственно желала, чтобы ее архипастырю было присвоено
звание, равное старейшим греческим иерархам. Желание
это высказывалось решительно при первом же удобном
случае.
Со времени падения Византии греческие духовные
лица часто приезжали в Россию для сбора милостыни; в
числе их были архиепископы и митрополиты; но еще не
было ни одного патриарха. И вот в 1586 году прибыл в
Москву один из восточных патриархов, именно Иоаким
Антиохийский, и был встречен с большим почетом. Царь
принял его торжественно в Золотой палате; получил от
него благословение и частицы некоторых мощей. После
царского приема гостя проводили в Успенский собор к
митрополиту Дионисию. Сей последний, стоявший в пол-
ном облачении посреди собора, сделал несколько шагов
навстречу патриарху, и первый благословил его, а потом
принял от него благословение. Иоаким слегка заметил,
что пригоже было митрополиту сначала благословиться у
патриарха. Но, конечно, Дионисий так поступил не одной
собственной волей, а по согласию с государем и его
думой, в чем ясно сказывалась задняя мысль московского
правительства о высоком значении Русской иерархии.
Вслед затем — по словам одного русского сказания —
государь, «помысля» с своей благоверной царицей Ири-
ной и поговоря с боярами, отправил шурина своего Бори-
са Годунова к Иоакиму просить его, чтобы он посовето-
361
вался со вселенским (цареградским) и другими патриар-
хами о том, как бы устроить в Московском государстве
российского патриарха. Иоаким обещал. Он уехал из
Москвы щедро одаренный и в сопровождении подьячего
(Огаркова), который повез грамоты и богатые подарки
другим патриархам. Хотя эти патриархи и узнали о жела-
нии московского правительства, однако не спешили его
исполнением, и дело могло затянуться на долгое время,
если бы случайно, через два года, в Москву не прибыл
лично сам цареградский патриарх Иеремия, который был
несколько раз свергаем и возводим на свою кафедру по
капризу султана. Так как его патриаршая церковь (Бого-
родицы Всеблаженной) была обращена в мечеть, то он
намеревался строить новую и для собрания средств при-
ехал через Литву в Московское государство.
Начиная от Смоленска, Иеремию провожал почетный
московский пристав, а при въезде в Москву его встрети-
ли бояре и множество народу. В его свите находились
митрополит монемвасийский Иерофей и архиепископ
елассонский Арсений. (Оба они оставили нам описание
сего путешествия.) Патриарха со свитой поместили на
Рязанском подворье и снабжали обильными кормами,
однако приставы обязаны были никого из посторонних к
ним без своего ведома не допускать и о всех своих
разговорах с ними передавать боярам и посольскому дья-
ку Андрею Щелкалову. Так обыкновенно поступали у нас
с иноземными посольствами. Торжественный царский
прием гостей в Золотой палате состоялся 21 июля 1588 го-
да. Федор Иванович сидел на дорогом троне в полном
царском облачении, окруженный многочисленным, блес-
тящим двором. Царь принял благословение от патриарха
и дары, состоявшие в частицах мощей и в других святы-
нях, и чрез казначея Траханьотова объявил ему щедрые
подарки с своей стороны. После чего патриарха отвели в
Малую Ответную палату, где он беседовал с Борисом
Годуновым, причем рассказал ему о бывших своих царе-
градских злоключениях, о своем путешествии чрез литов-
ские земли, разговоры с канцлером Яном Замойским и пр.
Но, по-видимому, об учреждении русского патриарше-
ства тут не было речи. Только спустя несколько месяцев,
постепенно, посредством приставов, московское прави-
тельство искусно вовлекло Иеремию в переговоры об
этом важном деле. Он не вдруг дал свое согласие на
362
учреждение русского патриаршества; потом согласился,
но под условием самому остаться для сего в России.
Когда приставы о его решении дали знать боярам, а те
царю, тогда только открыты были официальные перего-
воры, которые уже прямо взял на себя Борис Годунов.
Московское правительство — точнее Годунов — оче-
видно, желало просто возвести в сан патриарха своего
человека, т. е. митрополита Иова, а никак не приезжего
грека, не знавшего ни русского языка, ни русских внут-
ренних отношений. Чтобы устранить последнего, оно по-
ступило с обычной дипломатической ловкостью: Иере-
мии предложили быть русским патриархом и жить в
древнем стольном Владимире-ЗАлесском. Иеремия не со-
глашался на это условие и говорил, что патриарх должен
жить при государе, т. е. в Москве. Ему отвечали, что царь
не хочет обидеть своего отца и богомольца митрополита
Иова, удаляя его из Москвы. После долгих переговоров,
конечно сопровождавшихся щедрыми дарами и обещани-
ями, Иеремия наконец отказался от своего намерения
остаться в России и согласился поставить для нее патри-
арха из русских архиереев. Созвали духовный собор,
который совещался о чине поставления патриарха и из-
брал трех кандидатов на сие достоинство, митрополита
Иова, архиепископов новгородского Александра и рос-
товского Варлаама, предоставляя окончательный выбор
государю. Но этот выбор был известен заранее: государь
указал на Иова. Торжественное посвящение его в патри-
арха происходило 26 января 1589 года в Успенском собо-
ре; оно совершено было Иеремией в сослужении с рус-
скими архиереями. Впрочем, чин поставления патриар-
шего мало чем разнился от обычного у нас митрополичь-
его. По окончании обряда царь говорил новому патриар-
ху речь; сей последний отвечал ему также обычным сло-
вом. После того происходил пир в государевом дворце.
Во время обеда Иов встал из-за стола и, в сопровождении
большой свиты и хора певчих, отправился на осляти
вокруг «Стараго города» (Кремля), причем осенял крес-
том и кропил святой водой городские стены; после того
воротился во дворец и опять занял свое место за столом.
На другой день была торжественная трапеза у патриарха
Иова. Тут снова при подаче третьей яствы он вышел из-
за стола, и, сев на осля, объехал вокруг города «Большого
каменного» (или Белого города, только что построенно-
363
го); причем часть пути его осля вел за повод сам Борис
Федорович Годунов.
Спутник Иеремии, архиепископ елассонский Арсе-
ний, описывая церемонии и пиры, которыми сопровож-
далось учреждение патриаршества, много говорит о рос-
коши и великолепии Московского двора и с особым
восторгом рассказывает о приеме обоих патриархов и
других архиереев, происходившем 27 января у государя в
Золотой палате, откуда они перешли в покои царицы
Ирины. Он восхищается ее красотой и приятной речью,
говорит о ее жемчужной короне с 12 зубцами, в ознаме-
нование 12 апостолов, и унизанной жемчугом бархатной
одежде; после нее стояли царь и Борис Годунов, а потом
многие боярыни в белых, как снег, одеяниях, со сложен-
ными на поясе руками. Между прочими подарками, она
вручила Иеремии драгоценную чашу, обильно украшен-
ную жемчугом и самоцветными камнями, и просила его
молить Бога о даровании ей наследника Русской держа-
вы. В Москве не жалели тогда дорогих камней, серебря-
ных сосудов, шелковых тканей и соболей для раздачи
иноземным гостям, чем, конечно, и приводили их в вос-
хищение. Вообще Московскому двору недешево обо-
шлось исполнение его давнего желания относительно рус-
ской патриаршей кафедры.
Возвышение Московского архипастыря повело за со-
бой и возвышение некоторых других архиереев, чтобы
достойным образом обставить новую патриаршую кафед-
ру. А именно четыре архиепископии были возведены в
достоинство митрополий: Новгородская, Казанская, Рос-
товская и Крутицкая; а шесть епископов получили титул
архиепископский: Вологодский, Суздальский, Нижегород-
ский, Смоленский, Рязанский и Тверской. Кроме того,
установлено быть семи или восьми епископиям, большая
часть которых вновь учреждена, каковы: Псковская,
Ржевская, Устюжская, Белозерская, Коломенская, Брянс-
кая, Дмитровская. Вселенский патриарх еще несколько
месяцев оставался в Москве и уехал, осыпанный щедры-
ми подарками и снабженный царской грамотой к султану
Мураду. А спустя два года, т. е. в мае 1591 года, в Москву
прибыл тырновский митрополит Дионисий за милосты-
ней и с грамотой, которой патриархи Антиохийский и
Иерусалимский, совместно с Цареградским и целым ос-
вященным собором, подтверждали учреждение Русского
364
патриарха; причем ему назначено было пятое место, т. е.
после всех четырех восточных патриархов. Москва была
не очень довольна последним условием, ибо желала полу-
чить третье место на том основании, что считала себя
Третьим Римом.
Хотя с переменой сана власть Русского архипастыря в
действительности оставалась такая же, как и прежде и
отношения его* к царской власти почти не изменились,
однако новый титул имел немаловажное значение. Рус-
ская церковь отныне сделалась вполне самостоятельной
церковью и независимым от Царьграда патриархатом,
чем возвысилась и в собственных глазах, и во мнении
других христианских народов. Изменились и церковные
отношения между Западной и. Восточной Русью, т. е. Ли-
товской и Московской. Возобновление особой Киевской
митрополии, как мы видели, произвело разделение Рус-
ской церкви на две части. Теперь, с учреждением патри-
архата, западнорусские митрополиты уже не могли счи-
тать себя равными с московскими архипастырями, и если
не de facto, то de jure восстановлялось до некоторой
степени русское церковное единство. Наконец, возвыше-
ние титула сопровождалось некоторыми новыми преиму-
ществами в обряде и облачении: московский патриарх
носил теперь митру с крестом наверху, бархатную ман-
тию зеленого или багряного цвета; его церковный амвон,
вместо прежних восьми ступеней, возвышался на двена-
дцати, и т. д., что придавало первосвятительскому бого-
служению более блеска и вселяло более уважения к
особе архипастыря f60).
Учреждением патриаршества Борис Годунов, конеч-
но, исполнил давнее желание русских людей, но вместе с
тем он и лично для себя, для своих планов приобрел
крепкую поддержку во главе Русской церкви, т. е. в пат-
риархе Иове, всем ему обязанном, а также и в других
архиереях, им возвышенных. Имея таким образом опору
в духовенстве, Борис Федорович старался расположить в
свою пользу и другое могущественное сословие — воен-
ное. Поэтому он усердно радел об его имущественных
интересах, т. е. о его поместьях и вотчинах. Годунову в
этих видах приписывают также прикрепление крестьян к
земле, а следовательно и водворение крепостного права в
России. Но об этом прикреплении поговорим в своем
месте, а теперь обратимся к другому событию.
365
Самым важным по своим последствиям событием сего
царствования оказалась внезапная смерть девятилетнего
царевича Димитрия, которого, как мы видели, отправили
вместе с матерью и родственниками Нагими в его удель-
ный поволжский город Углич. Тут он рос на попечении
своей матери Марьи Федоровны Нагой, а в его малень-
ком уделе распоряжались ее братья, преимущественно
старший из них, Михаил. Впрочем, никакой самостоя-
тельности этот удел не имел, и самая семья Нагих жила
под надзором царских чиновников, во главе которых был
поставлен преданный Годунову человек, дьяк Михаил
Битяговский. От него Нагие получали и деньги, назначен-
ные московским правительством на содержание удельно-
го княжеского двора. Михаил Нагой был человек предан-
ный крепким напиткам и довольно буйный, и у него с
Битяговским нередко происходили столкновения из-за
означенных денег: Нагой требовал больше, чем выдавал
ему Битяговский. Кроме того, Нагие смотрели на этого
дьяка и его подьячих как на шпионов, приставленных к
ним и доносивших в Москву об их поведении. Таким
образом, жили они в обоюдной неприязни и подозрени-
ях. Меж тем в Москве Годунов, его родственники и
приверженцы косо смотрели на углицкого царевича, ко-
торый по бездетности Федора Ивановича, вопреки свое-
му рождению от пятой супруги, являлся возможным его
преемником, и притом таким, от которого Борис Федоро-
вич и многие другие бояре не могли ожидать для себя
ничего хорошего*. Поэтому с их стороны заранее прини-
мались разные меры против царевича, как будущего пре-
тендента на престол. Так, по внушению Бориса, царь
запретил поминать в церкви на екатении своего младше-
го брата как незаконного, чтобы унизить его в глазах
народа. А между боярами пущены были слухи о жестоко-
сердии мальчика, напоминавшем отца, о каких-то его
выходках и угрозах против бояр. Рассказывали, между
прочим, будто он, однажды играя с своими сверстниками,
велел им сделать из снега подобие человеческих фигур,
назвал их именами известных бояр, самую большую фи-
гуру именем Бориса Годунова; после чего своей малень-
кой саблей отрубил ему голову, а другим кому руку, кому
ногу, приговаривая, что так-то будет им в его царствова-
ние. В действительности Димитрий был довольно болез-
ненный мальчик; по крайней мере известно, что он стра-
366
дал иногда припадками падучей болезни; но помянутые
басни, конечно имели своей целью возбудить среди бояр
опасения, а следовательно желание устранить царевича,
и подготовить их к готовящемуся событию.
Это событие не замедлило.
До семьи Нагих тоже в свою очередь доходили какие-
то слухи о замыслах и покушениях на особу царевича.
Опасались, по-видимому, более всего Битяговских, Миха-
ила, его сына Данилу и его племянника Никиту Качалова;
не доверяли также главной мамке царевича Василисе
Волоховой и ее сыну Осипу. Поэтому мать берегла Ди-
митрия и никуда от себя не отпускала. И все-таки не
уберегла. 15 мая 1591 года, в субботу, она была с сыном у
обедни; а воротясь домой, пока до обеда позволила маль-
чику на минуту пойти во двор погулять в сопровождении
трех женщин: мамки Волоховой, кормилицы Тучковой и
постельницы Колобовой. Что именно затем произошло, в
точности определить почти невозможно по крайнему раз-
норечию свидетельств. Известно только одно: едва царе-
вич успел сойти с лестницы или появиться во дворе, как
раздались отчаянные крики сопровождавших его жен-
щин. Прибежала мать и видит, что сын ее с перерезан-
ным горлом бьется на руках у кормилицы в предсмерт-
ных судорогах. Не помня себя от горести и гнева, царица
Марья схватывает полено и начинает бить мамку Волохо-
ву по голове, приговаривая, что это ее сын Осип вместе с
Данилом Битяговским и Никитой Качаловым умертвили
Димитрия. Сама ли она напала на эти имена под влияни-
ем уже ранее волновавших ее подозрений или их успела
назвать кормилица, нам неизвестно. В то же время, по
распоряжению царицы, ударили набат в дворцовой церк-
ви Спаса. А некоторые из сбежавшейся ее дворни броса-
ются по улицам города, стучат в ворота и кричат гражда-
нам: что сидите? царя у вас более нет! Одними из первых
прискакали во дворец с своего подворья братья царицы
Михаил и Григорий Нагие. Последний по ее приказу бьет
все ту же мамку Волохову. Но более всех свирепствует
пьяный Михаил Нагой, который со слов своей сестры
прямо обвиняет сбежавшемуся народу об убиении царе-
вича тремя помянутыми злодеями и натравливает народ
на кровавое возмездие. Тем временем дьяк Битяговский,
услыхав звон и думая, что во дворце пожар, спешит туда
же. Дорогой он пытается взойти на колокольню; но вдо-
367
вый поп, обращенный в пономаря, прозванием Огурец,
запер колокольню и продолжал звонить. Около дворца
происходит жестокая суматоха. Прибежав сюда, Битягов-
ский был встречен рассвирепевшей толпой и бранью
Михаила Нагого; он спасается в так наз. Брусяную избу;
но толпа, успевшая уже вооружиться топорами, рогати-
нами, саблями и т. п., высекает двери избы, вытаскивает
Битяговского и убивает его. Сын его Данила с своим
товарищем Качаловым спасаются в Дьячную или Разряд-
ную избу. Толпа выводит их оттуда и также убивает.
Нашли и привели Осипа Волохова. Царица кричит, что он
убийца царевича, и его умерщвляют. Некоторые слуги
убитых и посадские, пробовавшие за них вступиться,
подвергаются избиению. Всего побито двенадцать чело-
век; их стащили в городской ров и там бросили.
В последующие дни главные зачинщики народного
мятежа и убийств мало-помалу опомнились и с тревогой
стали ожидать, как взглянет на их поступки правитель-
ство в Москве, куда посланы были вести о случившемся.
Михаил Нагой, чувствуя себя более всего виноватым,
вздумал было придать делу такой вид, будто убитые сами
были нападающими и действовали с оружием в руках. По
его распоряжению городовой приказчик Русин Раков по-
ложил на их тела ножи, сабли и рогатины, предваритель-
но вымазав их куриной кровью. Но в Москве взглянули
на углицкие события очень строго. Царь Федор Иванович
плакал, узнав о смерти брата и, по внушению Годунова,
велел произвести тщательный розыск. В Углич отправле-
ны были следователями князь Василий Иванович Шуйс-
кий, окольничий Андрей Клешнин и дьяк Елизар Вылуз-
гин; с ними поехал еще митрополит крутицкий или сарс-
кий Геласий. Следователи произвели допросы Нагим,
дворцовым служителям, мамкам царевича, разным посад-
ским людям и представили царю обширный доклад о
своем розыске. Из него видим, что только Михаил Нагой
остался при своем показании, будто царевича умертвили
Битяговский, Волохов и Качалов. Все же остальные лица,
большей частью не бывшие свидетелями дела, в один
голос повторяют, что царевич играл со своими сверстни-
ками в тычку и тешился ножом; тут пришла на него
падучая болезнь, и он тем же ножом заколол сам себя.
Все эти показания отзываются как бы одним затвержен-
ным уроком; такое впечатление производит чтение сего
368
следственного дела. Но что первоначально показывали
спрошенные и как они пришли к такому единогласию,
остается для нас темно и сомнительно. По всем призна-
кам, следствие о смерти царевича было произведено спо-
собом преднамеренным и отчет о нем составлен недобро-
совестно.
Следственное дело было представлено на заключение
духовного собора. Митрополит Иов от имени собора
объявил, что Нагие с братьею виновны в напрасных
убийствах, но что это дело земское и все в царской руке,
а что их обязанность (духовенства) молить Бога о много-
летии государя и государыни и о тишине междоусобной
брани. Нагих разослали в заточение по дальним городам;
самое царицу Марью постригли в Никольском монастыре
на Выксе (близ Череповца). А угличан за убийство 12 че-
ловек осудили как мятежников против царской власти: до
200 человек были наказаны смертью или отнятием языка;
часть граждан рассадили по темницам, а большую часть
сослали в Сибирь и там заселили ими город Пелым.
Самый колокол, звонивший набат, был отослан в То-
больск. Город Углич, дотоле торговый и людный, после
того запустел. Но следственное дело не нашло доверия у
современников. В народе упорно держался слух, что ца-
ревич был убит клевретами Бориса Годунова; этот слух
нашел отголосок в русских летописях и в иностранных
известиях того времени.
В связи с помянутым слухом, в народе распространя-
лись вообще подозрительность и недоверие к действиям
Б. Ф. Годунова, доходившие до нелепости. Так, в июне
того же 1591 года в Москве произошел большой пожар,
причем сильно пострадал Белый город. В народе пошла
молва, что это Годунов велел поджечь город, чтобы от-
клонить царя Федора Ивановича от поездки в Углич,
куда он будто бы собирался для личного расследования
о смерти царевича Димитрия. А когда Борис стал слиш-
ком щедро помогать погорельцам, и эту щедрость истол-
ковали в смысле заискивания перед народом по причине
все того же преступления. В июле месяце совершился
известный набег на Москву Казы-Гирея и нашлись
люди, которые стали обвинять Годунова, будто он под-
вел хана, чтобы отвлечь общее внимание от смерти ца-
ревича Димитрия. Осторожный, сдержанный правитель
старался ласками и щедротами приобретать народное
369
расположение; поэтому царские милости при объявле-
нии об них обыкновенно связывались с именем Годуно-
ва, т. е. раздавались как бы по его ходатайству; а неми-
лости являлись «по совету» с боярской думой. Но помя-
нутая злая клевета сильно раздражила правителя, так
что начались розыски; оговоренных пытали, резали им
языки, морили в темницах. В 1592 году Ирина Федоров-
на разрешилась от бремени дочерью; царь и народ радо-
стно приветствовали это событие. Но в следующем году
маленькая царевна, названная Феодосией, скончалась, к
великой горести родителей. И тут нашлись клеветники,
которые обвиняли Годунова в ее смерти. Любопытно,
однако, как быстро исчезло с исторической сцены по-
томство Ивана III. В Рижской крепости, занятой поляка-
ми, проживала вдова титулярного ливонского короля
Магнуса, Марья Владимировна, с маленькой дочерью
своей Евдокией. Годунов обещанием разных благ убедил
ее воротиться в Москву. Но тут ее заставили постричься
в монахини, а ее дочь вскоре умерла, и смерть эту также
приписали ненасытному честолюбию Бориса, расчищав-
шего себе путь к престолу устранением всех лиц, могу-
щих иметь на него какие-либо притязания. Известный
крещеный касимовский хан Симеон Бекбулатович, кото-
рого Грозный когда-то шутя поставил царем над земщи-
ной, после смерти царевича Димитрия лишился зрения,
и в этом несчастии молва, передаваемая нам летописца-
ми, обвиняла Годунова!
Стремление Бориса Федоровича к престолу, по сло-
вам летописцев, выражалось и в его обращении к веду-
нам, которых он призывал и спрашивал о будущем. Чер-
та, вполне согласная с суевериями того времени. Прибав-
ляют, что эти волхвы будто бы предсказали Годунову, что
он действительно будет царствовать, но не более семи
лет, а Борис на сие воскликнул: «хотя бы и семь дней, но
только царствовать!» Подозрительность и клевета в отно-
шении к нему достигли до того, что некоторые сказания
приписывают ему отравление самого Федора Ивановича,
своего благодетеля, смерть которого ставила Бориса в
положение трагическое. Ему оставалось только два исхо-
да: или достижение трона, или падение, которое в луч-
шем случае привело бы его в монастырь, а в худшем на
плаху. Конечно, он выбрал первый исход, и этим выбо-
ром многое объясняется в его поведении.
370
Болезненный Федор Иванович достиг только сорока-
летнего возраста. Он тяжко занемог и скончался 7 января
1598 года. Так как с ним прекращался царствовавший
род, то, естественно, все ожидали, какое распоряжение
он сделает относительно престолонаследия. На этот счет
существуют различные известия. По одним, перед смер-
тью на вопросы патриарха и бояр, кому приказывает
царство и царицу, он отвечал: «в сем моем царстве и в
вас волен создавший нас Бог; как Ему угодно, так и
будет; а с царицей моей Бог волен, как ей жить, и о том у
нас улажено». Но прощаясь наедине с Ириной, он, по
тому же сказанию, «не велел ей царствовать, а повелел
иноческий образ принять». По другим, более достовер-
ным известиям, наоборот, он завещал престол своей суп-
руге Ирине, а исполнителями своей духовной или своими
душеприказчиками назначил патриарха Иова, двоюрод-
ного брата своего Федора Никитича Романова-Юрьева и
шурина своего Бориса Федоровича Годунова. Когда звон
большого Успенского колокола возвестил о кончине Фе-
дора, народ толпами устремился в Кремлевский дворец,
чтобы проститься с усопшим государем; причем поднялся
громкий плач и раздались многие стенания. Верим, что
народная горесть была вполне искренняя; ибо давно уже
Россия не испытывала такого сравнительно тихого и бла-
гополучного времени, как четырнадцатилетнее царство-
вание Федора Ивановича, которое особенно выигрывало
в общем мнении после столь бедственной второй полови-
ны царствования Ивана IV. При всем своем слабоумии,
Федор за свою набожность и целомудренную жизнь,
очевидно, был любим народом и почитаем почти за свя-
того человека. А главное, вследствие прекращения царс-
кого рода, русских людей удручали опасения за будущее.
Более всех плакала и убивалась сама Ирина Федоровна.
Кроме нежной привязанности к почившему супругу, она
выражала глубокое горе о своей бездетности. По словам
современника, причитая над телом супруга, она, между
прочим, восклицала: «увы мне смиренной вдовице, без
чад оставшейся... мною бо ныне единою ваш царский
корень конец приял». На другой день, 8 января, послед-
ний государь из дому Владимира Великого с обычными
обрядами был погребен в Архангельском соборе.
Бояре, чиновники и граждане беспрекословно присяг-
нули Ирине Федоровне; таким образом, повторялся слу-
371
чай, бывший в малолетстве Грозного, с тем различием,
что Ирина могла не только править государством подоб-
но Елене Глинской, но и прямо царствовать. Но характер
ее был совсем иной: весьма набожная и чуждая власто-
любия, она уже привыкла руководствоваться в делах по-
литических исключительно советами своего брата, и те-
перь, по-видимому, имела только одно честолюбие, одно
намерение: посадить его на престол Московского госу-
дарства. С этим намерением вполне согласовалось ее
дальнейшее поведение. На девятый день по кончине суп-
руга Ирина удалилась в московский Новодевичий монас-
тырь и там вскоре постриглась под именем Александры,
предоставляя духовенству, боярам и народу избрать себе
нового царя. По наружности управление государством
перешло в руки патриарха Иова и боярской думы; но
душой правительства по-прежнему оставался Борис Году-
нов, которому патриарх Иов был предан всем сердцем. А
правительственные грамоты продолжали выдаваться «по
указу» царицы Ирины.
Теперь, когда выступил на первый план вопрос об
избрании царя, естественно, между знатнейшими рус-
скими боярами находилось немало потомков Владимира
Великого, которые еще живо помнили о своих удельно-
княжеских предках и считали себя вправе занять празд-
ный московский трон. Но никто из них не решался за-
явить какие-либо притязания, не имея для них никакой
надежной опоры в народе. В последнее время ближе всех
стояли к трону две боярские фамилии: Шуйские, или
Суздальские, ведшие свой род от Александра Невского, и
Романовы-Юрьевы, близкие родственники последних го-
сударей с женской стороны, двоюродные братья Федора
Ивановича. Однако и они ясно видели, что их время еще
не наступило. Законной царицей почиталась теперь Ири-
на Федоровна, а у нее был родственник еще более близ-
кий, родной брат Борис; на его стороне были все выгоды
и все обстоятельства. В его пользу действовали два самых
могущественных союзника: патриарх Иов и царица-ино-
киня Александра; говорят, что первый разослал по Рос-
сии надежных монахов, которые везде внушали духовен-
ству и народу о необходимости избрать в цари Бориса
Годунова; а вторая тайно призывала к себе военнослужи-
372
лых сотников и пятидесятников и раздавала им деньги,
чтобы они в той же необходимости убеждали своих под-
чиненных. Но еще более сильным аргументом в пользу
Годунова говорила его прошедшая деятельность и умное
управление делами: народ привык к его управлению; а
наместники и чиновники, лично им поставленные и воз-
вышенные, естественно, тянули общественное мнение в
его сторону. Поэтому нет достаточных оснований отвер-
гать следующий рассказ некоторых иностранцев. Когда
Ирина удалилась в монастырь, то дьяк и печатник Васи-
лий Щелкалов вышел к народу, собравшемуся в Кремле,
и предложил принести присягу на имя боярской думы.
«Не знаем ни князей, ни бояр — ответила толпа — знаем
только царицу, которой присягали; она и в черницах мать
России». На возражение дьяка, что царица отказалась от
правления и что государству нельзя быть без правитель-
ства, толпа воскликнула: «да здравствует (или да царству-
ет) брат ее Борис Федорович!» Никто не дерзнул проти-
воречить сему восклицанию. Тогда патриарх с духовен-
ством, боярами и народной толпой отправился в Новоде-
вичий монастырь, куда, вслед за сестрой, часто стал уда-
ляться и ее брат. Там патриарх начал просить царицу,
чтобы она благословила своего брата на царство; просил
Бориса принять это царство. Но последний отвечал реши-
тельным отказом и клятвенными уверениями, что ему
никогда и на ум не приходило помыслить о такой высоте,
как царский престол. Таким образом, это первое откры-
тое предложение короны было отклонено Борисом. Но
дело просто объясняется тем, что избрание царя должно
было совершиться по приговору великой земской думы,
собиравшейся из всех выборных людей всей Русской
земли, и Борис только от нее мог принять свое избрание.
В феврале съехались в Москву выборные из городов
и вместе с московскими чинами составили Земский со-
бор. Число его членов простиралось свыше 450; большин-
ство принадлежало духовному и военно-служилому со-
словию, которое было предано Годунову; да и самые
выборы производились по распоряжению патриарха Иова
и под надзором преданных Годунову чиновников. Следо-
вательно, заранее можно было предвидеть, на ком оста-
новится соборное избрание. 17 февраля, в пятницу, пат-
риарх открыл заседание великой земской думы, и в речи
своей прямо указал на Бориса. Тотчас все собрание по-
373
становило «неотложно бить челом Борису Федоровичу и
кроме него никого на государство не искать». После того
два дня сряду, в субботу и воскресенье, в Успенском
соборе служили молебны о том, чтобы Господь Бог даро-
вал им государем Бориса Федоровича. А 20 числа в поне-
дельник на масляной неделе патриарх и духовенство с
народом отправились в Новодевичий монастырь, где под-
ле сестры пребывал тогда Годунов, и со слезами молили
его принять избрание. Но и на сей раз получили все тот
же решительный отказ и все те же уверения. Тогда
святейший патриарх Иов прибегает к крайним мерам,
чтобы сломить упорство Бориса. На следующий день,
21 февраля, после торжественных молебнов по всем цер-
квам столицы он поднимает хоругви и иконы и идет
крестным ходом в Новодевичий монастырь, призывая
туда же не только граждан, но и их жен с грудными
младенцами. Между собой патриарх и все архиереи уго-
ворились, что если и на сей раз царица и брат ее отка-
жутся исполнить народную волю, то отлучить Бориса от
церкви, а самим сложить с себя архиерейские ризы,
одеться в простое монашеское платье и запретить везде
церковную службу.
Крестный ход был встречен в монастыре звоном ко-
локолов; из монастыря вынесли икону Смоленской Бого-
родицы. За ней вышел Годунов; пал ниц перед иконой
Владимирской Богородицы и со слезами говорил патри-
арху, зачем он воздвигнул чудотворные иконы. Патриарх
со своей стороны укорял его в противлении воле Божией.
Иов, духовенство и бояре вошли в келию царицы и со
слезами били ей челом, стоя на коленях; в то же время
народ, толпившийся около монастыря, с плачем и рыда-
нием падал на землю и также молил царицу дать своего
брата на царство. Наконец, инокиня Александра, глубоко
тронутая этими мольбами, объявляет свое согласие и
приказывает брату исполнить желание народа. Тогда и
Борис, как бы приневоленный ею, со вздохом и слезами
произносит: «Буди, Господи, святая Твоя воля!» После
того все отправились в церковь, и там патриарх благосло-
вил Бориса на царство.
Трудно сказать, насколько во всех этих действиях
было искренности с той и другой стороны и насколько
тут участвовали лицемерие и заранее назначенные
роли. С вероятностью, однако, можно предположить,
374
что в общих чертах все делалось по тайному руковод-
ству самого Бориса и его близких клевретов. Есть изве-
стия, что приставы почти насильно сгоняли народ к
Новодевичьему монастырю и принуждали его плакать и
вопить; прибавляют, что клевреты, вошедшие с духо-
венством в келью царицы, когда сия последняя подхо-
дила к окну, из-за нее давали знак приставам, а те
приказывали народу падать на колени; причем непокор-
ных толкали в шею. Говорят также, что многие желав-
шие изображать плачущих, слюной мазали себе глаза.
Это со стороны народа. А со стороны Бориса неоднок-
ратные отказы объясняются сначала ожиданием избра-
ния от великой земской думы, потом желанием придать
своему согласию вид принуждения или подчинения на-
стойчивой всенародной воле, а наконец и самым рус-
ским обычаем, который требовал^ чтобы всякая по-
честь, даже простое угощение, принималась не вдруг, а
только после усиленных просьб. Рассказывают, что
Шуйские едва не испортили всего дела: после отказа
20 февраля они стали говорить, что далее упрашивать
Годунова не подобает и что надобно приступить к из-
бранию другого царя. Но патриарх отклонил их предло-
жение и устроил крестный ход на следующий же день.
Рассказывают также, что бояре хотели избрать Годуно-
ва на условиях, ограничивающих его власть, и в этом
смысле готовили грамоту, на которой он должен был
присягнуть. Узнав о том, Годунов тем долее отказывал-
ся, чтобы при всенародных мольбах всякие ограничива-
ющие условия сделались неуместными.
Согласясь возложить на себя царское бремя, Борис
Федорович, однако, не спешил ни коронованием своим,
ни даже переездом в Кремлевский дворец. Он весь Вели-
кий пост и Пасху провел подле сестры в Новодевичьем
монастыре и уже после того водворился на житье в
царском дворце с своей семьей, т. е. с женой Марией
Григорьевной, дочерью Ксенией и сыном Федором; при-
чем его въезд в Москву и водворение в Кремле были
обставлены торжественными церковными церемониями
и роскошным пиром. Опытный в делах политических,
Борис хорошо понимал, что прочность его фамилии на
престоле главным образом зависит от поддержки военно-
служилого сословия; поэтому он и старался приобрести
расположение сего сословия. Около того времени из Кры-
375
ма пришли слухи, что хан Казы-Гирей готовится к ново-
му набегу на Москву. Неизвестно, были ли эти слухи
основательные или намеренно пущенные, во всяком слу-
чае Борис ловко ими воспользовался. Он велел немедля
ратным людям спешить на сборные места, а потом дви-
нуть полки на берега Оки к Серпухову, куда и сам при-
был в начале мая, окруженный блестящим царским дво-
ром. Тут он лично осматривал и устраивал собравшуюся
огромную рать. Говорят, будто она простиралась до полу-
миллиона человек, будто никогда еще Россия не выстав-
ляла такого многочисленного войска. Помещики, т. е. дво-
ряне и дети боярские, старались показать особое усердие
перед новым царем и почти все явились с полным числом
вооруженных людей, а бояре изъявляли свое усердие
тем, что на время отложили свои местнические счеты и
беспрекословно занимали указанные им места. Несколь-
ко недель царь провел в военном стане под Серпуховом,
щедро угощая ратных людей и осыпая их разными мило-
стями. Наконец пришло известие, что хан, услыхав о
царских приготовлениях, отменил свой поход; вместо
грозной орды явились от него послы с мирными предло-
жениями. Этих послов провели к царю сквозь обширный,
многолюдный лагерь, в котором раздавалась частая
стрельба из орудий; послы татарские уехали, напутанные
видом Русского могущества. А вслед затем и Борис воро-
тился в Москву, распустив ратников по домам и оставив
необходимые для сторожевой службы отряды. Служилые
люди разъехались, весьма довольные новым царем и ожи-
дая от него впредь таких же для себя милостей. Годунов
въехал в столицу с большим торжеством как бы после
великой победы; патриарх с духовенством и народом
вышел к нему навстречу и произнес благодарственную
речь, прославляя его за освобождение христианства от
угрожавшей напасти.
Только 1 сентября, т. е. в день нового 1599 года, со-
вершилось венчание Бориса на царство с обычными об-
рядами в Успенском соборе. Царь и патриарх говорили
друг другу приветственное слово. Но что было вне обы-
чая и потому поразило современников, это, в ответ на
патриаршее благословение, неожиданно и громко произ-
несенный Борисом следующий обет: «Отче великий, пат-
риарх Иов! Бог свидетель, что не будет в моем царстве
нищаго и сираго»! Взяв себя за ворот сорочки, он приба-
376
вил: «и последнюю рубашку разделю с ними!» Очевидно,
притворное его смирение не выдержало до конца; возне-
сенный на царскую высоту, к которой стремился, и упо-
енный полным успехом, Борис дал волю охватившему его
радостному чувству, на минуту забылся и торжественно
произнес невыполнимое обещание. Иностранцы прибав-
ляют, что он сверх того дал еще обет в течение 5 лет
никого из преступников не казнить смертью, а только
ссылать. Подобные обеты тем ярче бросались в глаза, что
рядом с ними выдана была крестоцеловальная запись,
которая хотя и не противоречила понятиям и обычаям
времени, но слишком отзывалась недоверием к поддан-
ным со стороны царя, обличая его подозрительность,
суеверие и робость. Присягавший по этой записи, кроме
обещания помимо царя Бориса и его детей никого друго-
го на Московское государство не искать (в том числе и
Симеона Бекбулатовича), между прочим, клялся также —
никакого лиха не учинять над государем, царицею и его
детьми ни в еде, ни в питье, ни в платье или в чем другом,
никакого лихого зелья или коренья не давать, ведунов и
ведьм на государское лихо не добывать, по ветру никако-
го лиха государю и его семейству не посылать, следу их
волшебством не вынимать, а если узнает о чьих-либо
таковых замыслах, о том доносит без всякой хитрости
ит. д.
Царское венчание сопровождалось роскошными пи-
рами во дворце, угощением народа и многими милостя-
ми, каковы: пожалование разных лиц в высшие чины,
т. е. в бояре, окольничие и пр., выдача служилым людям
двойного годового жалованья, льготы торговым людям в
платеже пошлин, а крестьянам и инородцам в податях и
оброках и т. д. Ближе к престолу, разумеется, стали до-
вольно многочисленные родственники Годунова; из них
Дмитрий Иванович Годунов пожалован на конюшие, а
Степан Васильевич в дворецкие. Борис старался также
разными способами примирить с своим избранием и ста-
рые боярские фамилии, которые считали за собой боль-
ше прав на сие избрание. Между прочим, он породнился
с Шуйскими и с Романовыми: брат князя Василия Ивано-
вича Шуйского Димитрий был женат на царской свояче-
нице, т. е. на младшей дочери Малюты Скуратова Екате-
рине Григорьевне, а Иван Иванович Годунов женился на
сестре Романовых Ирине.
377
Первые годы царствования Бориса Годунова были как
бы продолжением времени Федора Ивановича, что со-
вершенно естественно; ибо правление оставалось в тех
же руках. Внутри государства опытный и деятельный
правитель много трудился над поддержанием благочес-
тия, гражданского порядка и правосудия и действительно
показывал заботу о бедных, вообще низших классах на-
селения. Он сокращал число кабаков, вновь дозволил
некоторые случаи перехода крестьян от одного помещи-
ка к другому, строго наказывал воров и разбойников.
Умный Борис хорошо сознавал отсталость русского наро-
да в образовании сравнительно с народами Западной
Европы; поэтому мы видим у него повторение некоторых
попыток к сближению с нею, напомнивших первую поло-
вину царствования Грозного.
Уже прежде заявив себя покровителем англичан и
других иностранцев, Борис в свое царствование продол-
жал оказывать им особое внимание. Так, немецкие куп-
цы, выведенные Грозным из ливонских городов и посе-
ленные в Москве, где они сильно бедствовали, получили
от нового царя взаймы по 300 и по 400 руб. без процен-
тов и дозволение вести торговлю с разными льготными
условиями; причем они причислены были к Московской
гостиной сотне, т. е. прямо к высшему разряду туземного
торгового сословия. Затем всех приезжавших в Москву
немцев из Ливонии и Германии Борис весьма ласково
принимал в свою службу, назначал им хорошее жалова-
ние и давал поместья с крестьянами. Эти немцы обыкно-
венно поступали в иноземный отряд царской гвардии.
Подозрительный Борис, по-видимому, рассчитывал на
преданность этого отряда более, чем на своих русских
телохранителей. Кроме того, он поручал набирать за гра-
ницей в русскую службу врачей, рудознатцев и разных
мастеров. Он думал даже о заведении в Москве высшей
школы с иностранными учителями, где русские юноши
могли бы учиться также иностранным языкам. Но это
намерение возбудило неудовольствие; духовенство гово-
рило, что чужие языки могут возбудить расколы в Рус-
ской церкви и нарушить ее мир. Некоторые ревнители
старины обращались к патриарху Иову и спрашивали
его, зачем он молчит, видя такие затеи. Но смиренный,
преданный Борису Иов, не решаясь противоречить ему,
отвечал на подобные вопросы вздохами и слезами.
378
Не успев привести в исполнение мысль о высшем
училище, царь выбрал нескольких молодых людей и от-
правил их учиться разным языкам и наукам в Любек, в
Англию, во Францию и Австрию. Любопытно, что эта
первая отправка русских учеников за границу окончи-
лась полной неудачей: все они там и остались, и никто не
вернулся на родину. Впрочем, виной тому могло быть
наступившее потом Смутное время. Как бы то ни было,
но явное пристрастие Бориса к иноземцам встретило
неудовольствие у многих русских людей; хотя между
придворными, как всегда, немало нашлось таких льсте-
цов, которые в угоду царю стригли свои бороды, и, по
насмешливому выражению современника, «в юноши пре-
меняхуся» f64).
Внешняя политика в царствование Бориса была еще
более мирная, чем в предшествовавшее царствование. По
отношению к западным соседям это была политика, мож-
но сказать, робкая. В то время начались уже враждебные
действия между Сигизмундом III и его дядей Карлом,
который занял шведский престол помимо прав племянни-
ка. Но Борис не воспользовался такими благоприятными
обстоятельствами для приобретения хотя части Ливонии,
за которую было пролито столько русской крови. Вместо
энергических мер, он прибег к дипломатическим: поля-
ков стращал союзом со шведами, а последних союзом с
поляками и, конечно, ничего не достиг подобными беспо-
лезными хитростями. Со стороны Сигизмунда в 1600 году
для переговоров о прочном мире прибыло в Москву по-
сольство, во главе которого был поставлен искусный дип-
ломат литовский канцлер Лев Сапега. Посольство это, по
обыкновению, окружили приставами и держали как бы в
плену, не позволяя никаких сношений с посторонними
лицами, тянули переговоры около года и, не добившись
никаких уступок относительно Ливонии, заключили два-
дцатилетнее перемирие. Точно так же велись бесполез-
ные переговоры со шведами, от которых Борис не сумел
воротить и одной Нарвы, столь важной для внешней
русской торговли. Успели только подкупить нескольких
нарвских граждан, чтобы те отворили ворота и помогли
русским завладеть городом. Но заговор был открыт и
участники его подверглись казни.
Во время переговоров с поляками и шведами Борис
думал употребить то же средство, которое так неудачно
379
Грозный испытал с Магнусом, т. е. сделать из Ливонии
вассальное государство, посадив там иностранного прин-
ца, женатого на русской царевне. С этой целью Борис (в
1599 г.) призвал в Москву принца Густава, который был
сыном сверженного с престола шведского короля Эрика
XIV и изгнанником скитался по Европе. Как двоюродный
брат Сигизмунда III и племянник Карла IX, Густав являл-
ся опасным соперником тому и другому. Годунов хотел
выдать за него свою дочь Ксению, и до приобретения
Ливонии назначил ему в удел Калугу с несколькими горо-
дами. Но Густав оказался человеком совершенно непод-
ходящим. Во-первых, он не согласился покинуть католи-
чество и принять православие, а во-вторых, не хотел
расстаться с одной замужней немкой. За такое упрямство
у него отняли Калугу и дали ему разоренный Углич;
впоследствии, в Смутное время, он умер в Кашине (в
1607 г.).
Неудача с Густавом не охладила в Борисе рвение
породниться с европейскими царствующими домами, в
видах возвышения собственного рода. Он усердно искал
невесты для своего сына Феодора и жениха для дочери
Ксении. Феодор был еще очень юн и мог ждать, а краса-
вица Ксения была старше его и близилась к поре деви-
ческой зрелости. Второго жениха для нее отыскали там
же, где найден был Магнус, т. е. в датской королевской
семье. С Данией уже давно тянулись у нас переговоры по
поводу русско-норвежской границы в Лапландии. Этими
переговорами воспользовались и сообщили королю Хри-
стиану IV о желании Бориса иметь своим зятем его млад-
шего брата, герцога Иоанна. Московское предложение
было охотно принято, ибо кроме благополучного разре-
шения споров о Лапландии, Дания приобрела союзника
против своей соперницы Швеции. Иоанну обещана в
удел Тверская область, однако переговоры о перемене
религии встретили упорный отказ; Борис согласился ос-
тавить зятю его протестантское исповедание и позволил
ему построить кирху в Москве и в Твери. 11 августа
1602 года в Ивангороде принца Иоанна встретили мос-
ковский боярин Михаил Глебович Салтыков и думный
дьяк Афанасий Власьев, которые проводили его до Моск-
вы; путешествие это обставлено было всевозможными
почестями; по городам для принца и его датской свиты
устраивали торжественные встречи и роскошные угоще-
380
ния. А самая торжественная встреча оказана ему была,
конечно, при въезде в Москву. Первый царский прием
герцога происходил в Золотой палате в присутствии все-
го блестящего двора; затем последовал пир в богато уб-
ранной Грановитой палате. Герцог, по нашим обычаям
того времени, еще не мог видеть своей невесты; она же
вместе с матерью смотрела на него из тайника или смот-
рильной палаты, устроенной около верхней части Грано-
витой. Жених был красивый, статный молодой человек;
он очень понравился царевне Ксении. Борис осыпал на-
реченного зятя дорогими подарками. Приступая к такому
важному делу, как свадьба дочери, он, по обычаю, отпра-
вился с семьей своей на богомолье в Троицкую лавру. Но
в его отсутствие жених тяжко заболел; причиной тому
были усердные московские угощения и неумеренность
принца. Царь поручил его лечение своим медикам-ино-
земцам, обещая им великие награды, и приказывал всем
молиться о спасений принца. Но все было напрасно.
29 октября 1602 года Иоанн скончался. Борис и особенно
его дочь были неутешны. Погребение отправлено с вели-
кой пышностью; набальзамированное тело принца похо-
ронили под каменным сводом в лютеранской кирке в
Немецкой Слободе. (Впоследствии при Михаиле Федоро-
виче, по просьбе Христиана IV, тело было отпущено в
Данию.) Нашлись враждебные Годунову люди, которые
обвинили его и в смерти нареченного зятя: он будто бы
велел отравить принца, ибо опасался, чтобы тот впослед-
ствии, опираясь на народную привязанность, не стал
оспаривать престол у царевича Федора Борисовича. Это,
несомненно, нелепая клевета. Но поводом к ней могло
послужить то обстоятельство, что в самой среде, близкой
к царю, были недовольные его намерением выдать дочь
за еретика, т. е. за иноверца. Такое неудовольствие осо-
бенно высказывал Семен Годунов, ведавший Аптекарс-
ким приказом, а следовательно и придворными медика-
ми, которым он будто бы по мере возможности препят-
ствовал в успешном лечении принца.
Королева английская Елизавета не без ревности сле-
дила за дружескими сношениями Московского двора с
Датским и Австрийским. Радея о торговых выгодах анг-
личан в России, она отправляла Борису льстивые грамо-
ты, оказывала особые почести его послам и даже пред-
лагала найти его сыну невесту, а его дочери жениха из
381
знатных фамилий, родственных английскому королевс-
кому дому. По смерти герцога Иоанна Борис вспомнил
об этом предложении и возобновил о нем переговоры;
но случившаяся вскоре кончина Елизаветы (в 1603 г.)
прекратила их в самом начале. В то же время царь
обращал свои искания жениха и невесты в отдаленное
Закавказье, к единоверным владетелям Грузии. Мы ви-
дели, что уже в царствование Федора Ивановича владе-
тель кахетинский Александр предлагал свое подданство
Москве. При Борисе он возобновил свое предложение;
царь отправил к нему послом думного дворянина Тати-
щева, имевшего также поручение поискать в Грузии же-
ниха и невесту. Кроме того, по просьбе Александра царь
велел московским воеводам выступить из Астрахани и
Терской крепости, занять Тарки и в них укрепиться.
Сначала предприятие удалось; шамхал снова бежал, и
русские начали строить крепость в Тарках. Но между
тем Александр Кахетинский, угрожаемый Шахом Абба-
сом, признал себя его вассалом и дозволил своему сыну
Константину принять магометанскую веру. Шах Аббас
хотя и находился в дружеских сношениях с Москвой и
даже прислал Борису в подарок старинный персидский
трон, украшенный золотом и дорогими камнями, однако
старался отклонить Грузию от связей с Россией. По его
тайному приказу омусульманившийся царевич Констан-
тин умертвил своего отца Александра и занял его пре-
стол. Тогда Татищев покинул кахетинский двор, уехал в
Карталинию и тут владетелю ее Юрию предложил вмес-
те с подданством Борису отпустить в Москву прекрас-
ную десятилетнюю дочь Елену и молодого родственника
своего Хоздроя; первая предназначалась в невесты Фе-
дору Борисовичу, а второй мог сделаться женихом Ксе-
нии. Но прежде чем это предложение было приведено в
исполнение, обстоятельства наши в Дагестане перемени-
лись. Изгнанный шамхал Тарковский получил помощь от
турок; с ним соединились многочисленные скопища ку-
мыков, лезгин, авар и осадили Тарки, где русскими на-
чальствовал престарелый воевода Бутурлин. Видя труд-
ность удержаться в недостроенной крепости, он покинул
ее, выговорив себе свободное отступление. Но на пути
русские вероломно были окружены горцами и почти все
пали в неравном бою; тут погибло их от шести до семи
тысяч. События эти произошли в конце Борисова цар-
382
ствования, и Татищев воротился в Москву уже после его
кончины f65).
Уже усердные розыски подходящих к его видам же-
ниха и невесты показывают, до какой степени Годунов
любил своих детей и заботился об их будущности. В сыне
своем он, как говорится, души не чаял, воспитывал его с
особым тщанием и старался обогатить его ум сведения-
ми, полезными будущему царю России. Чтобы возбудить
к нему любовь народа, Борис выставлял его иногда зас-
тупником и миротворцем. А чтобы упрочить за ним пре-
столонаследие и показать народу его участие в прави-
тельственной деятельности, царь не только на торже-
ственных приемах сажал сына рядом с собой, но и пору-
чал ему иногда вместо себя принимать иностранных по-
слов; в подобных торжественных случаях ответы царские
говорились от имени отца и сына. Очевидно, Борис давал
своему юному сыну значение соправителя — обычай не
новый в Московском государстве, которое наследовало
его еще от Византии.
Но все старания Бориса о прочности своей династии
на Московском престоле оказались тщетными. У него
достало ума и ловкости, чтобы подняться на эту высоту;
но требовалось еще более уменья (и, прибавим, счастья),
чтобы на ней удержаться. Борису недоставало тех имен-
но качеств, которые особенно бывают любезны народу, а
именно: открытого, мужественного характера, великоду-
шия и находчивости. (Этими качествами, как известно,
обладал его современник Генрих IV, родоначальник Бур-
бонской династии во Франции.) Вместо того чтобы по-
стоянно помнить о своем царском достоинстве, показы-
вать более доверия и уметь прощать, Борис все более и
более обнаруживал мелочную завистливость и подозри-
тельность, робость и суеверие. Мы видели, какими клят-
венными записями он думал оградить себя и свое семей-
ство от всяких замыслов и покушений. Нечто подобное
повторяется и в его указе о заздравной чаше. Прежде
чем выпить эту чашу, надобно было теперь произносить
особую молитву о здоровье и счастье царского величе-
ства и его семейства, о даровании ему славы «от моря до
моря», о нескончаемости его потомства на «Российском
царствии» и т. п. Опасаясь постоянно козней от бывших
своих соперников, знатнейших бояр, Борис хотел тща-
тельно следить за их поступками и даже словами; а пото-
383
му поощрял шпионство и доносы. А сии последние скоро
настроили его к таким действиям, которые окончательно
лишили его народного расположения.
В числе бояр, пострадавших от подозрительности Бо-
риса, находился известный Богдан Бельский, когда-то его
товарищ и приятель, удаленный из Москвы в начале
Феодорова царствования и потом возвращенный из ссыл-
ки. Озабоченный постройкой крепостей на южной ук-
райне против крымцев, Борис, между прочим, послал
Бельского строить там город Борисов. Вдруг царю донес-
ли, что Бельский щедро награждает и угощает ратных
людей, а бедных оделяет деньгами, запасами и платьем;
за что те и другие его прославляют. Доносили также о
следующей будто бы повторяемой им похвальбе: «Борис
царем в Москве, а я в Борисове». Этого было достаточно,
чтобы Годунов распалился гневом на Бельского, приказал
его схватить, лишить имущества и посадить в тюрьму в
дальнем городе. Один иностранец (Бруссов) прибавляет,
будто Годунов велел своему иноземному медику выщи-
пать у Бельского его густую бороду, вероятно в отместку
за то, что он не любил иноземцев и был ревнителем
старых русских обычаев. Пострадали при сем и те дворя-
не, которые находились вместе с Бельским при построй-
ке города. В то же время свирепствовали опалы и на
других знатных бояр, большей частью по доносам их слуг
и холопей. Между прочим, слуга князя Шестунова донес
на своего хозяина. Хотя обвинение оказалось неважным
и Шестунова оставили в покое, но доносчик был щедро
награжден: на площади перед всем народом объявили,
что царь, за его службу и радение, жалует ему поместье и
зачисляет его в сословие детей боярских. Разумеется,
такое поощрение доносов возымело свое действие, и
слуги бояр начали часто взводить на своих господ разные
обвинения, а затем и вообще доносы умножились до
такой степени, что жены начали доносить на мужей, дети
на отцов. Обвиняемых брали под стражу, пытали, томили
в тюрьмах. Печаль и уныние распространились по всему
государству. Но были и такие боярские слуги, которые,
боясь Бога, не хотели клепать на своих господ и не
подтверждали на суде взводимые на них обвинения. Та-
ких людей подвергали жестоким пыткам, жгли их огнем
и резали им языки, если не могли вымучить из них
желаемых показаний.
384
12*
В особенности Борис и его доверенные клевреты до-
бирались до Романовых-Юрьевых, которые казались ему
наиболее опасными по своей близости к последним ца-
рям Владимирова дома и по народному к ним расположе-
нию. Клевретам Годунова удалось подговорить некоего
Бартенева, дворового человека и казначея одного из пяти
братьев Никитичей — как их тогда называли — именно
Александра. Летописец рассказывает, что Семен Годунов
дал Бартеневу мешки с разными кореньями; тот подбро-
сил их в кладовую Александра Никитича, а потом явился
с доносом на своего господина, у которого будто бы
припасено какое-то отравное зелье. Послали обыскать
кладовую и, конечно, нашли означенные мешки. Делу
постарались придать большую огласку: мешки привезли
на двор к патриарху и коренья высыпали в присутствии
многих людей. Братьев Романовых взяли под стражу;
взяли также их родственников и приятелей князей Чер-
касских, Репниных, Сицких и др. Их слуг подвергли пыт-
кам, стараясь вымучить от них нужные показания, но
большей частью безуспешно. Обвиненных долго судили.
В июле 1601 года последовал приговор. Старшего из
братьев Романовых Феодора Никитича, которого как са-
мого даровитого и предприимчивого опасались более
всех, постригли под именем Филарета и сослали в Анто-
ниев Сийский монастырь, в Холмогорском краю; жену
его Ксению Ивановну, урожденную Шестову, также по-
стригли, под именем Марфы, и сослали в Заонежье; Алек-
сандра Никитича сослали в Усолье-Луду около Белого
моря, Михаила Никитича в Пермский край, Ивана Ники-
тича в Пелым, Василия Никитича в Яренск; их родствен-
ников и друзей также разослали по разным монастырям
и городам. Трое из братьев не выдержали суровой ссыл-
ки и многих притеснений от своих приставов и вскоре
скончались, именно: Александр, Михаил и Василий. Оста-
лись в живых Филарет и Иван. Последний вместе с кня-
зем Черкасским возвращен был в Москву. Но Филарет
Никитич оставался в заточении; к нему приставлены шпи-
оны, которые должны были доносить о всех его речах.
Филарет вначале был осторожен, и приставу Воейкову в
это время не приходилось доводить до сведения царя
какие-либо откровения со стороны постриженника.
«Только, когда жену вспомянет и детей, — писал при-
став, — то говорит: Малыя мои детки! маленьки бедныя
13-Иловайский Д.
385
остались; кому их кормить и поить? Так ли им будет
теперь, как им при мне было? А жена моя бедная! жива-
ли уже? Чай она туда завезена, куда и слух никакой не
зайдет. Мне уж что надобно? Беда на меня жена и дети:
как их вспомнишь, так точно рогатиной в сердце толкнет.
Много они мне мешают; дай Бог слышать, чтобы их
ранее Бог прибрал. И жена, чай, тому рада, чтобы им Бог
дал смерть; а мне бы уж не мешали; я бы стал промыш-
лять одною своею думою; а братья уже все, дал Бог, на
своих ногах». Спустя три года (в 1605 г.) пристав Воейков
уже жалуется на сийского игумена Иону за то, что он
делает разные послабления старцу Филарету. А о послед-
нем доносит, что он «живет не по монастырскому чину,
смеется неведомо чему и говорит про мирское житье,
про ловчих и про собак, как он в мире жил, и к старцам
жесток, бранит их и бить хочет, и говорит им: увидите,
каков я впредь буду». Эта перемена в поведении Филаре-
та, вероятно, находилась в связи с изменившимися обсто-
ятельствами: в то время и на отдаленный север, конечно,
уже достигли слухи об успехах самозванца и ожидания
близкой гибели Годуновых.
К унынию, распространенному опалами, пытками,
ссылками и даже казнями (вопреки обещанию, данному
во время царского венчания), прибавились и физические
бедствия. В 1601 году настал страшный голод вследствие
чрезвычайно дождливого лета, которое не дало хлебу
созреть, и раннего мороза, который его окончательно
побил. Голод был до того силен, что люди щипали траву,
подобно скоту, или ели сено; тайком ели даже человечес-
кое мясо и во множестве умирали. Борис хотел милостя-
ми привлечь народ и велел раздавать деньги бедным
людям. Но эта мера вызвала еще большее зло: в Москву
двинулись жители окрестных областей и гибли голодной
смертью на улицах или по дорогам. К голоду присоедини-
лась моровая язва. В одной Москве, говорят, погибло
около полумиллиона. Только хороший урожай 1604 года
прекратил, наконец, бедствие. Около этого времени, что-
бы дать работу черным людям, царь велел сломать дере-
вянный дворец Грозного и на его месте возвел новые
каменные палаты в Кремле. (В 1600 г. окончена им знаме-
нитая колокольня Ивана Великого.)
В связи с голодом и мором умножилось и другое
бедствие: страшные разбои. Многие бояре и дворяне, не
386
13-2
имея чем кормить слуг, распустили своих холопей; от
других господ или от опальных семей холопы разбегались
сами. Эти голодные, бродячие толпы составляли много-
численные разбойничьи шайки, которые особенно сви-
репствовали на Северской украйне. Они появились под
самою Москвою, под начальством удалого атамана Хлоп-
ки Косолапа. Царь принужден был выслать против них
значительное войско с воеводой Иваном Басмановым.
Только после упорного боя царское войско разбило и
рассеяло разбойников, потеряв при этом своего воеводу.
Хлопко был взят в плен и повешен со многими товарища-
ми. (1604 г.) f66).
Множество недовольных, порожденное подозритель-
ной политикой Годунова, и помянутые физические бед-
ствия значительно подкопали прочность его престола и
подготовили умы к торжеству самозванца.
X
Юго-восточные окраины и покорение Сибири
Украинные оборонительные линии и военная колонизация.
Степные города. — Цареборисов. — Города поволжские. —
Шляхи и засеки. — Степные сторожи. — Устав о сторожевой
станичной службе. — Украинное население. — Вольное казаче-
ство. — Грабежи на Волге. — Строгановы и их колонизацион-
ная деятельность. — Сибирское ханство. — Род Тайбуги и Чин-
гизид Кучум. — Прибытие волжских атаманов в Строгановские
городки. — Поход на Каменный Пояс. — Взятие стольного го-
рода Сибири. — Немилостивая царская грамота Строгано-
вым. — Казацкое посольство в Москве. — Подкрепление. —
Неудачи. — Гибель Ермака и его значение. — Вторичное завое-
вание Сибирского ханства. — Упорство Кучума и его судьба. —
Московская колонизационная политика.
Двухвековое хозяйничание татарских орд в пустын-
ных и степных пространствах нашего юго-востока широ-
ко раздвинуло эти пространства на счет украйных рус-
ских земель. Хотя собственные кочевья этих орд распо-
лагались в степях, примыкавших к нижнему течению
Волги, Дона и Днепра, однако набеги хищников и посто-
янно грозившая от них опасность образовали широкую
пустынную полосу земли между кочевыми ордами и на-
селенными русскими украйнамй, далеко отодвинув сии
последние к северу. Но со времени освобождения Вос-
точной Руси от ига и после упадка Золотой Орды возоб-
новляется движение со стороны русского народа на юго-
восточные пространства и начинается весьма постепен-
388
13-4
ное, медленное занятие вышеназванной пустынной поло-
сы, частью лесной, а частью степной. Это занятие совер-
шилось посредством колонизации, преимущественно во-
енной. Московское государство построением городов и
острожков и устройством укрепленных линий выдвигает
на юг и восток свое военнослужилое сословие. Но долго
еще, до самого конца XVI века, первую или внутреннюю
оборонительную линию для столицы и вообще государ-
ственного центра от набегов Крымской орды и ногаев
составляют река Ока и расположенные по ней или по ее
притокам города: Нижний, Муром, Касимов, Переяславль
Рязанский, Кашира и Серпухов. За этой внутренней выс-
тупала вторая линия, передовая или украинная, на восто-
ке начинавшаяся от реки Суры, а на западе упиравшаяся
в Десну. Эта линия шла по украйнам мещерским, рязанс-
ким и северским, большими изломами и выступами, и
имела разветвления, особенно в западной своей части,
т. е. в Северской украйне. Она заключала в себе города:
Алатырь, Темников, Кадом, Шацк, Ряск, Данков, Пронск,
Михайлов, Епифан, Дедилов, Тулу, Мценск, Новосиль,
Орел, Рыльск, Путивль и Новгород Северский. За этой
передней или украинной линией начиналось упомянутое
выше пустынное пространство, в котором постепенно
там-сям появлялись городки и острожки; умножаясь в
числе, они потом связывались в новые пограничные чер-
ты или линии, которые отодвигали далее на юг и восток
прочно занятые пределы Московского государства. Так,
при Федоре Ивановиче возобновлены древние города
Курск на Семи, Елец на Быстрой Сосне и вновь построе-
ны в области верхнего Дона и Донца Ливны, Воронеж,
Оскол, Валуйки и Белгород. Эти города составили уже
так наз. польскую (т. е. степную) украйну.
Достигнув престола, Борис Годунов выдвинул еще да-
лее в степь южный угол этой польской черты построени-
ем Царева-Борисова на Осколе, почти у впадения его в
Донец. Постройка города поручена была известному Бог-
дану Бельскому и Семену Алферьеву. Сохранился наказ,
данный по сему поводу названным воеводам, и другие
документы, которые сообщают нам любопытные подроб-
ности о способах постройки и содержания пограничных
городов в то время. А именно:
В 1599 году, за неделю до Ильина дня должны были
собраться в Ливнах служилые и мастеровые люди, назна-
389
ченные для основания нового города; тут были дворяне,
дети боярские, станичники, стрельцы, казаки, плотники,
кузнецы, пушкари и пр. Воеводы осмотрели их, снабдили
порохом, свинцом, ядрами, сухарями, толокном, крупой и
двинули к городу Осколу. Здесь они посадили пешую
рать на суда, которые нагрузили также съестными и
военными припасами. Взято было и все нужное для цер-
ковного строения — образа, антиминсы, книги, ризы.
Суда поплыли Осколом, а конница пошла рядом с ними
по обоим берегам, высылая разъезды в степь и всячески
оберегая себя от нападения татар и черкас (украинских
казаков). Придя к устью Оскола, воеводы остановились
подле того места, которое заранее было осмотрено и
выбрано для города двумя служилыми людьми, Чулковым
и Михневым. Тут они предварительно поставили остро-
жек, укрепленный рвом и пушками, и потом велели нару-
бить соснового и дубового леса и после молебствия с
водосвятием приступили к постройке самого города, ко-
торый должны были назвать Цареборисовым. Вновь по-
строенный пункт оказался тщательно укрепленным. Сос-
новая стена собственно города или кремля заключала до
380 сажен в окружности и была двойная, в 4 сажени
высоты. Отступя от нее на несколько сажен, около горо-
да шел земляной вал, насыпанный между подпорами из
бревен, досок, кольев и плетня и сверх всего этого обло-
женный дерном; местами в нем были поставлены башни;
за валом шел глубокий ров, а за ним расположены слобо-
ды стрельцов, казаков и пушкарей; около слобод срублен
острог в две сажени высоты. Этим не ограничивалось
укрепление города: в 7 верстах от него в поле поставлены
тройными рядами надолбы; внутри этого пространства во
время опасности пасся скот горожан и могли поместить-
ся будущие окрестные крестьяне со своими стадами. В
городе воздвигли два храма, Троицкий и Борисоглебский,
снабженные полным причтом. Изнутри города на случай
осады выкопан тайник, ведший к реке. Гарнизон его
составляли около 3000 ратных военнослужилых людей,
которые в назначенные сроки сменялись партиями, при-
ходившими из других, более безопасных украинных го-
родов. Известно, какой печальной участи подвергся от
подозрительного Бориса главный строитель этого города
оружничий Богдан Бельский. После ссылки Бельского
Годунов продолжал заботиться о Цареборисове и вообще
390
придавал ему важное значение. Но в наступившую вско-
ре Смутную эпоху этот город, слишком далеко выдвину-
тый в степь и не успевший развить собственное оседлое
население, был покинут ратными людьми и на время
запустел.
Новопостроенный город, как мы видим, обыкновенно
окружался разными слободами, каковы: пушкарская,
стрелецкая, казачья и др.; это обстоятельство показывает,
что московское правительство, выводя русскую военную
колонизацию в украинных пространствах, принимало
меры, чтобы эта колонизация пустила там прочные корни
и утвердила центры, около которых развивались бы мес-
тное население, земледельческая и промышленная дея-
тельность. В мирное время те же служилые люди обраба-
тывали отводимые им, ближайшие к городу, поля и луга.
Впоследствии к ним присоединялись новые переселенцы
из внутренних областей, которые строили в этой местно-
сти деревни и починки, а во время сильной военной
тревоги спешили со своими семействами, имуществом и
стадами укрываться за городскими укреплениями, увели-
чивая собою число их защитников.
Одновременно с делом русской военной колонизации
на южной или польской украйне, происходило такое же
колонизационное движение в восточной или Волжской
полосе. Только здесь оно пока направлялось почти ис-
ключительно вдоль самой реки Волги. После покорения
царств Казанского и Астраханского московское прави-
тельство прежде всего воздвигло русские твердыни в
самых их столицах, т. е. в Казани и Астрахани, а затем
принялось последовательно и настойчиво возводить горо-
да по приволжским краям в видах внешней обороны и
прочного закрепления за собой всего течения этой вели-
кой реки.
Построение первых городов направлено было против
беспокойных инородцев бывшего Казанского царства, в
особенности против мятежных черемис; в их стране на
правом нагорном берегу Волги, выше Казани, между Ва-
сильсурском и Свияжском были основаны Козмодемь-
янск и Чебоксары. А ниже Казани, также при Иване
Грозном, были построены Тетюши на правом же волжс-
ком берегу и Лаишев на Каме, недалеко от ее впадения в
Волгу. Два последних города, кроме обуздания местных
инородцев, имели своей задачей защиту края от набегов
391
ногайских татар. Не представляя такой сплоченной силы,
как Крымская орда, ногаи были и менее воинственны.
Однако их набеги и движения причиняли немало забот
московскому правительству, в особенности при их на-
клонности возбуждать к мятежу и подавать руку помощи
бунтовавшим приволжским инородцам. Для обороны от
их вторжений оно выбрало на Волге и Каме преимуще-
ственно те пункты, где издавна существовали перевозы,
т. е. где совершалась обычная переправа татар на левый
берег. В таких именно пунктах и были построены Лаи-
шев и Тетюши. При Федоре Ивановиче против ногаев
строится город Самара, на левой стороне Волги, при
впадении в нее реки Самары, т. е. на оконечности Самар-
ской луки. Вслед за Самарой, ниже на Волге возникает
Царицын, там, где Волга сближается с Доном, или на так
наз. Переволоке, и Саратов— почти на средине расстоя-
ния между Самарой и Царицыным. Построением этих
трех городов область Казанская связана с Астраханской
и важный судовой путь по Волге приобрел более безопас-
ности как от кочевых татарских орд, так и от шаек
воровских казаков.
Понятно, что появление подобных укрепленных мест
весьма не нравилось степным хищникам; их набеги в
пределы Московского государства встречали теперь не-
малые затруднения, а еще более затруднений должны
были они испытывать, когда возвращались из этих набе-
гов, обремененные добычей и пленниками: московские
отряды, вооруженные огнестрельным оружием, выходи-
ли из городов и преграждали им путь в каком-либо тес-
ном месте или при переправе через реку. Когда Борис
Годунов воцарился в Москве, крымский хан Казы-Гирей
прислал ему грамоту, в которой убеждал его не строить
городов в степи и приводил такие доводы: доселе он
отговаривал турецкого султана посылать рать на Москов-
ское государство за дальностью расстояния, а теперь,
когда султан узнает, что московские города подошли близ-
ко, то, пожалуй, пошлет рать; да и татар теперь трудно
будет удерживать от задирания русских, так как города
последних стоят недалеко. Казы-Гирею отвечали, что ту-
рецкая рать Москве не страшна, а города поставили в
поле против воров черкас и донских казаков, которые
грабили московских и крымских послов и гонцов. Еще
прежде того, при Федоре Ивановиче, когда на Волге
392
построена была Самара, ногайский князь Урус с своими
мурзами потребовал от астраханских воевод, чтобы Са-
мара была снесена, а иначе грозил ее разорить. Ему
также отвечали, что город поставлен для оберегания са-
мих ногаев от воровских казаков.
Так как самой естественной задержкой для татарских
набегов служили речные переправы или «перелазы», то
крымцы старались обходить сколько-нибудь значитель-
ные реки и для сего пользовались водоразделами. Поэто-
му главным путем их вторжения в Московское государ-
ство был так наз. Муравский шлях. Он шел от Крымского
перешейка или Перекопа на север по возвышенному
кряжу, который разделяет сначала бассейны Донской и
Днепровский, потом Донской и Окский, и упирался в
город Тулу или, точнее, в Тульскую оборонительную за-
секу. Засеками назывался, собственно, срубленный лес,
наваленный вдоль оборонительной черты с проходами,
которые оберегались ратными людьми, а в местах откры-
тых и ровных эти засеки соединялись между собой рвом
с валом и частоколом, в которых местами также были
проходы или ворота с бойницами; речные броды и пере-
лазы в такой оборонительной черте забивались сваями и
дубовыми кольями. От Муравского шляха, как ветви,
отделялись другие шляхи, а именно Изюмский и Калми-
усский. Изюмский шлях начинался у верховьев Орели,
пересекал Донец и шел далее по водоразделу Донца и
Оскола; а Калмиусский направлялся еще восточнее. На
сем последнем и были расположены помянутые выше
польские или степные города Ливны, Оскол, Валуйки и
Цареборисов. Кроме этих главных дорог с юга в Россию,
существовало много других, которыми также пользова-
лись татарские хищники, особенно когда они вторгались
мелкими партиями; таковы, прозванные потом, шляхи
Бакаев или Овинный, Сагайдачный, Ромодановский и др.
Чтобы наблюдать за военными движениями татар в
степи и вовремя получать известия об их вторжениях, на
Московских юго-восточных украйнах издавна учреждена
была сторожевая, станичная и полевая служба. Начало ее
восходит к XIV веку, к эпохе Димитрия Донского, а
распространение — к XV, особенно ко времени Ивана III.
Но вполне развилась она в XVI веке при Иване Грозном.
Московские сторожевые отряды рассеяны были по сте-
пям. Они выходили из украинских крепостей под началь-
393
ством своих сотенных голов и располагались стоянкой
где-нибудь в укрытом месте, откуда высылали разъезды
по всем направлениям, высматривали степные шляхи и
сакмы, добывали языков, т. е. перехватывали татар, от
которых можно было получить вести, и давали знать
украинским воеводам о приближении хищных крымцев,
ногаев или казанцев. Эти сторожевые или подвижные
станицы предшествовали построению полевых украинс-
ких городков и острожков и намечали их места, а с
размножением сих укреплений, они получали в них но-
вые опорные пункты и сами выдвигались все далее и
далее в юго-восточные степи и дубровы. Около 50-х го-
дов XVI века московские сторожи и станицы охватывали
все пустынное юго-восточное пространство от Алатыря и
Темнинова до Рыльска и Путивля. Благодаря им немало
крымских и казанских вторжений встретили своевремен-
ный отпор со стороны предупрежденных московских во-
евод.
Сторожевая и станичная служба находилась в веде-
нии Разрядного приказа. Чтобы дать ей более порядка и
лучшее устройство, Иван IV в январе 1571 года назначил
главным ее начальником знаменитого воеводу князя Ми-
хаила Ивановича Воротынского; в помощники ему дал
князя Тюфякина и известного дьяка Ржевского для сто-
рожи со стороны крымцев, а Юрия Булгакова— со сто-
роны ногаев. Воротынский и его помощники собрали все
хранившиеся в Разряде росписи сторожам и станицам,
вызывали в Москву самих станичников и делали им под-
робные расспросы. После того они написали новый устав
для этой службы, который и был утвержден царем. Вот
некоторые образцы правил, заключавшихся в сем уставе.
«Сторожам стоять в местах усторожливых и ездить по
урочищам направо и налево по два человека», «два раза
на одном месте кашу не варить (т. е. огонь не расклады-
вать); а где кто полдневал, там не ночевать»; если сторо-
жи подстерегут приход татар, то посылают своих бли-
жайших товарищей с вестями в украинские города; сами
же должны следовать за татарами и по их сакмам (т. е. по
ширине и торности конской дороги) и по станам смекать,
какое их число, а потом посылать с новыми вестями
других своих товарищей. Станицы в определенные сроки
сменяют друг друга; если же которые не дождутся смены
и уйдут, а в это время случится татарский набег, то
394
виновным назначена смертная казнь. Сторожи, которые
простоят лишнее время по неприбытию других им на
смену, берут с последних в свою пользу пеню по полу-
полтине на человека в день. Если каких сторожей люди,
посланные от воевод и голов с дозором, найдут стоящих
небрежно и неусторожливо или не недоезжающих до
назначенных урочищ, тех бить кнутом. Сторожи выезжа-
ли на службу с запасными конями («о дву конь») и коней
должны были иметь «добрых», а не «худых». Станичная
служба начиналась с весны с апреля, продолжалась до
декабря, т. е. восемь месяцев, и была разделена на 8 ста-
ниц, а так как срок для каждого караула был двухнедель-
ный, то каждой станице приходилось выезжать на сто-
рожу два раза в год. Кроме служилых людей, именно
детей боярских и казаков, в северские сторожи прежде
допускались и наемные севрюки, т. е. жители Северщи-
ны; но так как эти севрюки обыкновенно стоят неусто-
рожливо и вовремя не усматривают приход татар или
приезжают с ложными вестями и производят напрасную
тревогу, то впредь запрещено принимать их в стороже-
вую службу.
Прежде нежели было закончено введение нового ус-
тава, а также сделаны проверка и более целесообразное
распределение сторожевых станиц на самых местах их
службы, совершилось известное нашествие Девлет-Гирея
на Москву летом того же 1571 года. После него поэтому
новый устав был введен с особым тщанием и сторожевая
служба приведена в лучший порядок, о чем ясно свиде-
тельствует неудачное нашествие того же Девлет-Гирея в
следующем 1572 году. После опалы и смерти князя Воро-
тынского начальником сторожевой службы Иван IV на-
значил своего родственника боярина Никиту Романовича
Юрьева, который в свою очередь сделал в сторожевой
службе некоторые сообразные с обстоятельствами пере-
мены, усилил дозор за станичниками и выдвинул их
разъезды еще далее в степи. Но так как эти слишком
дальние разъезды (иногда на несколько сот верст от
украинских городов) препятствовали своевременной дос-
тавке вестей, то при Федоре Ивановиче видим обратное
стремление: разъезды по возможности сокращать, а за-
нимать степи построением городков и острожков. С ум-
ножением украинских городов умножались и стороже-
вые станицы, ибо в каждом новопостроенном городе
395
учреждалось известное количество сторож, которые по
очереди совершали определенные для них разъезды.
Итак, постепенное закрепление степной окраины за
Московским государством совершалось в XVI веке преиму-
щественно посредством военной колонизации, т. е. посред-
ством служилого сословия, так как мирному населению
пока еще не было места в этой полосе, подверженной
-постоянным военным тревогам. Состав украинского служи-
лого сословия представляется довольно разнообразный.
Высший его слой составляли дворяне и дети боярские; но
число их было невелико сравнительно с остальными низ-
шими классами, каковы стрельцы, казаки, пушкари, затин-
щики, воротники, засечные сторожа и пр. Так, обращаясь к
помянутому основанию Цареборисова, мы видим, что с
Богданом Бельским и Семеном Алферовым отправлено было
46 дворян и 214 детей боярских, а стрельцов, казаков и
других разрядов около 2700 человек. Дворяне, дети боярс-
кие и часть казаков составляли конницу; из них назнача-
лись и станичные разъезды; стрельцы и остальные казаки
составляли пехоту, а пушкари, затинщики и воротники —
артиллерию. Хотя правительство старалось заменить де-
нежное жалованье раздачей всем служилым людям ближ-
них к новопостроенному городу (и никому тогда не принад-
лежавших) пахотных полей, дубров, сенных покосов и дру-
гих угодий на поместном праве, но, пока эти земли не
могли быть обрабатываемы, украинные служилые люди
получали на свое содержание денежное и хлебное доволь-
ствие. Только с построением новых городов, еще далее
выдвинутых в степь, население прежних, вместе с большей
степенью безопасности, получало возможность обращаться
к обработке земель и высылать в окрестные места земле-
дельческие деревни и починки, которые благодаря плодоро-
дию почвы скоро поднимали местное благосостояние.
В этой русской колонизации, в этом обратном движе-
нии русского народа на юго-восточные украйны, когда-то
занятые славянскими племенами, но отнятые у них по-
ловцами и татарскими ордами, весьма важную роль игра-
ет казачество.
Начало казачества на Руси восходит ко временам
татарского ига, если не ранее (так как предшественни-
ками его можно считать древнерусские вольные дружи-
396
ны бродников). Но самое имя его несомненно перешло к
нам от татар, у которых казаками называлась, в проти-
воположность большим и знатным родам, наиболее бед-
ная часть народа, обреченная на бесприютное скиталь-
ческое существование; вообще оно означало низший
разряд ордынцев. Это имя связывалось у нас с бездом-
ками, бобылями, чернорабочими ватагами и т. п. людь-
ми; но главным образом оно сосредоточилось на извест-
ном военнослужилом классе, представлявшем легковоо-
руженный и наиболее подвижной отдел войска. Впер-
вые такое военнослужилое сословие встречается около
половины XV века на Рязанской украйне, вооруженные
копьями, рогатинами и саблями. А в XVI веке мы видим
его распространенным уже по всем южно-русским ук-
райнам. Оно составляет часть гарнизона в украинских
городах и отправляет службу отчасти пешую, отчасти
конную; последнюю особенно в качестве сторожевых
разъездов или станиц. Это так называемые городовые
казаки, которые получают за свою службу от правитель-
ства денежное и хлебное жалованье, а иногда и земель-
ные наделы. Рядом с этими городовыми вскоре появля-
ются и вольные казаки. То были люди, ушедшие далеко
в степь, полуоседлые и не признававшие над собой
никакой государственной власти. Они соединялись в
отдельные ватаги или станицы, которые располагались
преимущественно по берегам рек, обильных рыбой, и
заводили некоторое хозяйство. Управлялись они своими
выборными атаманами и своим общинным кругом (род
древнерусского веча). Ватаги вольных казаков наполня-
лись самыми смелыми людьми, которых тянуло в степ-
ное приволье или которым почему-либо тяжело было
оставаться на родине. Тут были люди разных состояний,
преимущественно из тех же городовых казаков, а затем
беглые крестьяне и холопы, искавшие личной свободы.
Но, выдвигаясь на самые крайние пределы пустынной
полосы в близкое соседство с татарскими ордами, воль-
ное казачество, естественно, должно было вооруженной
рукой отстаивать от них свое существование, а при
удобном случае оно само переходило в наступление и
нападало на отдельные отряды или становища татарс-
кие, грабило их и разоряло. Таким образом, вольное
казачество являлось самым передовым оплотом и вместе
двигателем русской колонизации в южных степях.
397
Это казацкое колонизационное движение с самого
начала приняло два главных направления: с одной сторо-
ны, на нижний Дон и Волгу, с другой — на нижний
Днепр. Относительно движения на Дон имеем любопыт-
ный наказ, данный Иваном III в 1502 году великой княги-
не рязанской Агриппине (управлявшей по малолетству
своего сына Ивана), по поводу обратного проезда турец-
кого посла чрез рязанские земли. Великий князь москов-
ский наказывает ей дать послу провожатых сотню и
более; а ее деверь удельный рязанский князь Федор,
должен был выставить еще 70 человек. «Да на сотню
десятка три своих казаков понакинь», говорит наказ.
Это, очевидно, рязанские городовые казаки, которые тут
же далее противополагаются коренному военнослужило-
му сословию: «и ты бы у перевоза десяти человекам
ослобонила нанявшись казакам, а не лучшим людям».
Провожатые должны были сопутствовать послу только до
Рясской переволоки, заключавшейся между притоками
Оки и Дона. «А ослушается кто и пойдет самодурью на
Дон в молодечество, их бы ты, Аграфена, велела казни-
ти» — прибавляет Иван III. Ясно, что тут под молодече-
ством разумеется вольное Донское казачество, в которое
уходили преимущественно городовые казаки и другие
ратные люди, вероятно те, которые были недовольны
тягловой службой или убегали от наказания за какую-
либо вину. К концу XVI века вольное казачество своими
поселками или станицами охватило уже среднее и ниж-
нее течение Дона, и главным его средоточием, по-види-
мому, является укрепленный городок или станица Раздо-
ры, расположенная при впадении Донца в Дон.
Дон сделался рассадником казачества по всему юго-
восточному пространству; отсюда оно распространилось
на Терек и на Волгу, а с Волги потом и на Яик. Считаясь
большей частью номинально в подданстве Москвы, а в
сущности не признавая над собой никакой государствен-
ной власти, Донское и Волжское казачество нередко за-
нималось разбоем и потому сделало небезопасным торго-
вые пути, как сухопутные, так и в особенности судовые.
Причем оно не разбирало татарские, персидские и бухар-
ские караваны от русских и грабило даже московских
послов, отправляемых в мусульманские страны.Своими
речными походами оно напоминало древних новгородс-
ких повольников. Московское правительство при случае
398
пользовалось казацкой силой в борьбе с кочевниками;
подарками и наградами старалось привлечь атаманов на
свою службу; а когда крымцы или ногаи приносили жа-
лобы на грабежи и нападения казаков, отвечало, что они
ему неподвластны и воюют на свой страх. Так казаки
однажды взяли и пограбили ногайский городок Сарайчик
на Яике, а в другой раз пограбили турецко-татарский
город Азов. Когда же казацкие грабежи становились
слишком дерзки, обращаясь отчасти на царские карава-
ны, и вызывали горькие жалобы союзных Москве ногай-
ских князей, то выведенное из терпения московское пра-
вительство посылало воевод с значительными отрядами
для того, чтобы ловить и вешать грабительские шайки.
Во вторую, бедственную половину царствования Ива-
на IV, в семидесятых годах XVI столетия, особенно уси-
лились казацкие грабежи на Волге, так что этот важный
торговый путь сделался тогда крайне небезопасным.
Обыкновенно казацкая шайка где-либо в укрытом приро-
дой месте поджидала подходящие по Волге караваны и
потом неожиданно нападало на них на своих легких ладь-
ях. Такими удобными притонами наиболее славилась тог-
да Самарская лука с ее береговыми утесами и пещерами,
закрытыми дремучим бором. Поперек этой луки течет на
север небольшая речка Уса, которая в южной части луки
сближается с Волгой. Тут при устье речки с вершины
волжских утесов казацкие сторожевые наблюдали при-
ближение судовых караванов, шедших сверху. Завидев
караван, казаки или тотчас бросались на него, или пере-
плывали по реке Усе на южную сторону луки и успевали
переволакивать свои челны в Волгу, пока караван огибал
луку. Из казачьих атаманов, занимавшихся такими граби-
тельскими подвигами, особенно сделался известен Иван
Кольцо. Государь Иван Васильевич, разгневанный дерз-
кими грабежами царских караванов и послов, отправил
на разбойников рать и велел казнить их смертью. Воево-
ды действительно захватили многих казаков и перевеша-
ли. Но часть их с некоторыми своими атаманами успела
уйти вверх по Волге и по Каме; в числе этих атаманов
были Ермак и Кольцо. Здесь, на Каме, они вошли в связи
с Строгановыми, богатыми пермскими промышленника-
ми и землевладельцами.
Предки Строгановых, по всей вероятности, принадле-
жали к тем новгородским фамилиям, которые когда-то
399
колонизовали Двинскую землю, а в эпоху борьбы Новго-
рода с Москвой перешли на сторону последней. Они
имели большие владения в Сольвычегском и Устюжском
крае и нажили великие богатства, занимаясь здесь соля-
ным промыслом, а также ведя торговлю с соседними
инородцами пермяками и югрою, у которых выменивали
дорогие меха. Главное гнездо этой фамилии находилось в
Сольвычегодске, в соседстве с Зырянами Малой Перми.
О богатствах Строгановых свидетельствует известие, что
они помогли Василию Темному выкупиться из татарского
плена; за что в свою очередь получили от великих князей
московских разные пожалования и льготные грамоты.
При Иване III известен Лука Строганов; а при Василии
Ивановиче внуки этого Луки Строганова получают дозво-
ление населить один пустынный участок в Устюжском
уезде. Продолжая заниматься соляным промыслом и тор-
говлей, Строгановы в то же время являются самыми
крупными деятелями на поприще заселения северо-вос-
точных земель. В царствование Ивана IV они распростра-
няют свою колонизационную деятельность и на Прикам-
ский край, т. е. на Великую Пермь, которая была присое-
динена к Московскому государству при Иване III. В то
время главой сей замечательной семьи является Аникий,
внук помянутого Луки; но, вероятно, он уже был стар, и
деятелями выступают собственно его три сына: Яков,
Григорий и Семен. Они выступают уже не простыми
мирными колонизаторами закамских стран, но с правами
иметь свои военные отряды, строить крепости, воору-
жать их собственными пушками и на свой счет и страх
отражать набеги враждебных инородцев, ногайских и
сибирских татар, вогуличей, остяков, башкир и т. п. Та-
ким образом, Строгановы представляли род феодальных
владельцев на нашей восточной окраине. Московское
правительство, только что покорившее Казань и Астра-
хань и озабоченное тогда на юге борьбой с Крымцами, а
на северо-западе начавшейся войной с Ливонией, охотно
предоставляло предприимчивым людям все льготы и пра-
ва на оборону северо-восточных пределов.
В 1558 году Григорий Строганов бьет челом Ивану
Васильевичу о следующем: в отчине государя в Великой
Перми по обеим сторонам Камы-реки от Лысвы до Чусо-
вой лежат места пустые, леса черные, реки и озера ди-
кие, острова и наволоки, не обитаемые и никому не
400
отписанные. Челобитчик просит пожаловать Строгано-
вым это пространство, обещая поставить там город, снаб-
дить его пупками, пищалями, пушкарями и воротниками,
чтобы оберегать государеву отчину от ногайских людей и
от иных орд; просит дозволения в этих диких местах лес
рубить, пашню пахать, дворы ставить, людей неписьмен-
ных и нетяглых призывать, варницы заводить и соль
варить. Царь велел навести справки, и оказалось, что
места сии действительно лежат впусте и доходу в казну
никакого не приносят. Тогда грамотой от 4 апреля того
же года царь пожаловал Строгановым земли по обеим
сторонам Камы на протяжении 146 верст от устья Лысвы
до Чусовой, с просимыми льготами и правами, и позволил
заводить слободы, населяя их людьми нетяглыми, исклю-
чая воров и разбойников; освободил их на 20 лет от
платежа податей и от земских повинностей, а также от
суда пермских наместников; так что право суда над сло-
божанами принадлежало тому же Григорию Строганову,
а сам он является подсудным только суду царскому не-
посредственному. Эта царская грамота любопытна еще
тем, что на ней подписались окольничие Федор Иванович
Умного и Алексей Федорович Адашев. Отсюда можем
догадываться, что энергичная деятельность Строгановых
на нашей северо-восточной украйне является не без свя-
зи с деятельностью лучшего советника первой половины
сего царствования. Григорий Строганов построил горо-
док Канкор на правой стороне Камы, при впадении в нее
речки Пастырки. Спустя шесть лет, он испросил позволе-
ния построить другой городок, на 20 верст ниже первого
на Каме же, на Орловском наволоке, наименованный
Кергеданом (но впоследствии он назывался Орлом). Эти
городки были обнесены крепкими стенами, вооружены
огнестрельным нарядом и имели гарнизон, составленный
из разных вольных людей: тут были русские (в том числе
казаки), литовцы, немцы и татары. Когда учредилась оп-
ричнина, Строгановы просили царя, чтобы их города
были причислены в опричнину, и эта их просьба была
исполнена.
В 1568 году старший брат Григория Яков Строганов
бьет челом царю об отдаче ему на таких же основаниях
всего течения реки Чусовой и двадцативерстное расстоя-
ние по Каме ниже устья Чусовой. Царь согласился на его
просьбу; только льготный срок был теперь назначен деся-
401
тилетний (следовательно, он кончался в одно время с
предыдущим пожалованием). Яков Строганов поставил
острожки по реке Чусовой и завел слободы, которые
оживили этот безлюдный дотоле край. Вскоре начались и
военные их действия для обороны края от соседних ино-
родцев. Так, в 1572 году в земле Черемисской вспыхнул
бунт; толпа черемис, соединясь с остяками и башкирами,
вторглась в Прикамский край, разграбила на Каме суда и
побила несколько десятков торговых людей. Строгановы
послали на черемис своих ратных людей, которые и ус-
мирили бунтовщиков. Но черемис поднимал против Мос-
квы сибирский хан Кучум; он же запрещал остякам,
вогулам и югре платить ей дань. Посему в следующем
1573 году племянник Кучума Магметкул приходил с войс-
ком на реку Чусовую и побил много остяков, московских
даныциков; причем убил и царского посла (Чабукова),
ехавшего в Киргиз-Кайсацкую орду. Однако он не по-
смел напасть на Строгановские городки и ушел обратно
на Каменный пояс (Уральский хребет). Извещая о том
царя, Строгановы просили разрешения распространить
свои поселения за Поясом, построить городки по реке
Тоболу и его притокам и заводить там слободы с теми же
льготами, которые им даны на Каме и Чусовой, а они, с
своей стороны, обещали не только оборонять московских
даныциков остяков и вогулов от царя Кучума, но воевать
и подчинять государевой дани самих Сибирских татар.
Грамотой от 30 мая 1574 года Иван Васильевич исполнил
и эту просьбу Строгановых, на сей раз с двадцатилетним
льготным сроком, причем дозволил разыскивать медную,
свинцовую и горючую серу.
Но такое дело, как перенесение военных действий за
Уральский хребет и покорение Сибирского царства, уже
превышали собственные средства братьев Строгановых.
Около десяти лет их намерения с этой стороны остава-
лись одними намерениями, пока на сцену действия не
явились помянутые выше казацкие вожди с своей дру-
жиной.
Царство Сибирское является одним из многих оскол-
ков обширной империи Чингиз-хана. Оно выделилось в
особое ханство из среднеазиатских татарских владений
довольно поздно, по-видимому не ранее XV века — в ту
же эпоху, когда слагались особые царства Казанское и
Астраханское, Хивинское и Бухарское, особые орды Но-
402
гайские и Киргиз-Кайсацкие. Сибирская орда, по-види-
мому, находилась в ближайшем родстве с Ногайской ор-
дой. Она называлась прежде Тюменской, Ишимской и
Шибанской. Последнее название указывает на то, что
здесь господствовала та ветвь Чингизидов, которая про-
исходила от Шейбани, одного из сыновей Джучи и следо-
вательно Батыева брата, и которая властвовала в Средней
Азии или Туркестане. Одна отрасль этих Шейбанидов
основала особое царство в степях Ишимских и Иртышс-
ких и распространила его пределы на север и восток до
Уральского хребта и реки Оби. При Иване III, как мы
видели, шейбанский хан Ивак, подобно крымскому Мен-
гли-Гирею, враждовал с золотоордынским ханом Ахма-
том и даже был его убийцей; следовательно, является
также союзником московского князя. Но Ивак, в свою
очередь, был убит своим соперником в собственной зем-
ле. Дело в том, что от Шибанской орды, еще прежде того,
отделилась часть татар под предводительством одного
знатного бека Тайбуги. В малом виде тут повторилось то
же, что было в великой Волжской орде, от которой отде-
лилась Ногайская, с потомством Эдигея во главе. Но так
же, как в Ногайской орде, преемники Тайбуги называ-
лись не царями или ханами, а только князьями, т. е.
беками; ибо и тут право на высший титул принадлежало
только потомству Чингизову, т. е. Шейбанидам. Преемни-
ки Тайбуги удалились со своей ордой далее на север на
берега Иртыша, где средоточием ее сделался городок
Сибирь, лежавший пониже впадения Тобола в Иртыш, и
где она подчинила себе соседние земли остяков, вогулов
и отчасти башкир. Ивак был убит одним из преемников
Тайбуги. Между сими двумя родами шла жестокая враж-
да, и каждый из них искал себе союзников между силь-
ными соседями, именно: в Бухарском царстве, в Киргизс-
кой и Ногайской ордах и, наконец, в Московском госу-
дарстве.
Этими внутренними междоусобиями и объясняется та
готовность, с которой князь Сибирских татар Едигер,
потомок Тайбуги, признал себя данником московского
царя Ивана IV. В 1555 году послы Едигера явились в
Москву и, поздравив Ивана IV со взятием царств Казан-
ского и Астраханского, били челом, чтобы он принял
Сибирскую землю под свою защиту и брал бы с нее дань.
Ясно, что Едигер искал у Москвы поддержки в своей
403
борьбе с Шейбанидами. Иван Васильевич действительно
принял сибирского князя и его землю под свою руку,
наложил на него дань по тысяче соболей в год и отправил
к нему Димитрия Непейцина, которому велел привести к
присяге жителей Сибирской земли и переписать черных
людей; число их, по донесению сибирских послов, про-
стиралось до 30700 человек. В последующие годы со сто-
роны Москвы возникло неудовольствие на то, что опре-
деленная дань не была доставлена сполна; хотя Едигер
оправдывался тем, что его воевал шибанский царевич,
который много людей увел в плен. Этот шибанский царе-
вич был не кто иной, как столь известный Кучум, внук
хана Ивака. Получив помощь или от киргиз-кайсаков,
или от ногаев, Кучум одолел соперника, убил самого
Едигера и брата его Бекбулата и завладел Сибирским
царством (около 1563 г.). Вначале он также признал себя
данником московского государя и учинил присягу на
верность перед московским посланцем. Московское пра-
вительство признало за ним титул царя (хана), как за
прямым потомком Шейбанидов. Но потом, когда он проч-
но утвердился в Сибирской земле и распространил маго-
метанскую религию между своими татарами, Кучум не
только перестал платить дань, но и начал ряд враждеб-
ных действий против нашей северо-восточной украйны;
причем принуждал соседние с ней поколения остяков,
вместо Москвы, платить дань ему самому. По всей веро-
ятности, происходившие в то время тяжелые и неудач-
ные для нас войны на западе за Ливонию не остались без
влияния на сию перемену отношений на дальнем северо-
востоке.
По словам одной Сибирской летописи, в апреле 1579 го-
да Строгановы послали грамоту к казацким атаманам,
разбойничавшим на Волге и Каме, и приглашали их к
себе в Чусовые городки на помощь против Сибирских
татар и других восточных инородцев. Братья Яков и Гри-
горий Аникиевы около того времени умерли. Место их
заступили их сыновья: Максим Яковлевич и Никита Гри-
горьевич. Эти-то двоюродные братья, или по крайней
мере Максим Яковлевич и его дядя Семен Аникиевич,
обратились с помянутой грамотой к волжским казакам.
На их призыв откликнулись пять атаманов: Ермак Тимо-
феев, Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан и Мат-
вей Мещеряк, которые и прибыли к ним с своими сотня-
404
ми летом того же года. Главным вождем этой казацкой
дружины явился первый из названных атаманов, Ермак,
которого имя вскоре приобрело такую громкую извест-
ность наравне с его старшими современниками Корте-
цом и Пизарро.
Наши скудные источники не дают точных сведений о
происхождении и предыдущей жизни этого замечатель-
ного исторического лица. Имеем только одно темное,
хотя, может быть, и не лишенное исторической основы
предание о том, что дед Ермака был посадский человек
города Суздаля, занимавшийся извозом и по обстоятель-
ствам удалившийся из своего родного города; что сам
Ермак, в крещении Василий (по другим Герма), родился
где-то в Прикамской стране, отличался телесной силой,
отвагой и даром слова; в молодости работал в стругах,
ходивших по Каме и Волге, а потом пошел в разбой и
сделался атаманом шайки. Во всяком случае, нет никаких
прямых указаний на то, чтобы Ермак принадлежал соб-
ственно к Донскому казачеству; скорее, это был уроже-
нец северо-восточной Руси, хорошо знавший ее пути,
промыслы и население, закаленный в борьбе с суровой
северной природой, своей предприимчивостью, опытнос-
тью и удалью вполне воскресивший тип древнего новго-
родского повольника. Такими же качествами обладало и
большинство его товарищей.
Казацкие атаманы пробыли два года в Чусовых город-
ках и в это время помогали Строгановым обороняться от
беспокойных инородцев. Так, когда мурза Бекбелий с
толпой вогуличей напал на Строгановские деревни и по-
чинки, то казаки разбили их и взяли в плен самого
Бегбелия. В течение этого времени казаки сами предпри-
нимали разные поиски против вогуличей, вотяков и пе-
лымцев и таким образом приготовили себя к последую-
щему большому походу на Кучумово ханство.
Трудно сказать, кому именно принадлежал главный
почин в этом предприятии. Одни летописи всецело при-
писывают его Строгановым, которые будто бы послали
казаков покорять Сибирское царство. Другие говорят,
что казаки, с Ермаком во главе, по собственному замыс-
лу, самостоятельно предприняли этот поход; причем уг-
розами заставили Строгановых снабдить их всеми нуж-
ными для того запасами, съестными и огнестрельными. С
вероятностью можно предположить, что почин был обо-
405
юдный, но со стороны казаков более добровольный, со
стороны же Строгановых более вынужденный обстоя-
тельствами. Казацкая дружина, прибывшая в Чусовые
городки, была не такого характера, не таких привычек,
чтобы долгое время могла спокойно нести скучную сто-
рожевую службу, покорно подчиняться местным купцам-
землевладельцам и довольствоваться скудной добычей в
соседних инородческих краях. Много требовалось искус-
ства и терпения сдерживать эту буйную толпу от обид и
грабежей, которые она причиняла самим местным жите-
лям. По всей вероятности, она скоро сделалась бременем
для собственного края. А между тем преувеличенные
известия о широком речном раздолье за Каменным По-
ясом, о богатствах, собранных Кучумом и его татарами с
слабых, невоинственных сибирских народцев, и, нако-
нец, жажда удалых подвигов, которыми можно было бы
смыть с себя тяжкие прошлые грехи — все это возбудило
сильное желание идти в малоизведанную страну и попы-
тать там счастья. Подобным настроением, конечно, руко-
водились в особенности атаманы и более всех Ермак
Тимофеевич; судя по его последующей предводительской
роли, он-то, вероятно, и был главным двигателем всего
предприятия и склонил самих Строгановых способство-
вать ему. Последние избавлялись таким образом от бес-
покойной толпы казаков и приводили в исполнение дав-
нюю мысль свою собственную и московского правитель-
ства: о перенесении борьбы с Сибирскими татарами в их
собственную землю за Уральский хребет и наказании
хана, переставшего платить дань Москве.
Как бы то ни было, Ермак с товарищами принялся
нагружать суда всеми нужными запасами. Строгановы
снабдили казаков провиантом, необходимым для дальне-
го пути, а именно: ветчиной, толокном, мукой, крупой,
солью, а также ружьями, пищалями, свинцом и порохом.
Мало того, дали им еще 300 человек из собственных
ратных людей, в числе которых кроме русских были
наемные литовцы, немцы и татары; дали им также прово-
жатых и толмачей, знавших сибирские пути и языки.
Казаков налицо было 540. Следовательно, число всего
отряда простиралось свыше 800 человек. Отправляясь в
такой дальний и трудный поход, казаки сознавали, что
его успех был бы невозможен без строгого военного
порядка (дисциплины); потому за нарушение его атаманы
406
установили разные наказания: так, блудников положено
публично мыть и потом сажать на три дня в оковы, а
ослушников и беглецов топить в реке. Предстоявшие
труды и опасности напомнили казакам о церкви Божией
и сделали их богомольными; говорят, что Ермака сопро-
вождали три священника и один монах, которые еже-
дневно совершали божественную службу. Приготовления
к походу потребовали немало времени, так что самый
поход начался довольно поздно, уже в сентябре 1581 года.
Помолясь Богу, воины сели на суда и при звуке военных
труб и сопелей отплыли вверх по Чусовой. После не-
скольких дней плавания они вошли в ее приток, речку
Серебрянку, и достигли волока, который отделяет систе-
му реки Камы от сибирских рек, именно от Обской
системы. Пришлось употребить немало трудов и усилий,
чтобы перебраться со всеми тяжестями через этот волок
и спуститься в ближайшую речку Жеравлю; только не-
многие наиболее легкие лодки удалось перетащить, а
некоторые застряли на самом волоке. Наступило уже
ненастное холодное время, реки стали покрываться льдом,
и где-то около этого волока казаки должны были зазимо-
вать. Они поставили себе острожек, откуда одна их часть
на лыжах и нартах предпринимала поиски в соседние
вогульские края за съестными припасами и всякой добы-
чей, а другая строила новые лодки и изготовляла все
нужное для весеннего похода. Когда наступило полово-
дье, дружина села на суда и Жеравлею спустилась в
речку Баранчу, Баранчею в Тагил, а Тагилом выплыла в
Туру, приток Тобола, и таким образом вступила в преде-
лы Сибирского ханства. На берегах Туры стоял остяцко-
татарский юрт Чингиди (Тюмень), которым владел или
родственник Кучума, или просто его данник местный
князек Епанча (или Епанза). Тут произошла первая, упо-
минаемая в сибирских летописях, битва, которая окончи-
лась совершенным поражением й бегством епанчинских
татар. Турой казаки вошли в реку Тобол и там на устье
Тавды имели некоторое удачное дело с татарами. Бегле-
цы татарские принесли Кучуму вести о пришествии рус-
ских воинов; причем (по словам сибирских летописей)
оправдывали свое поражение действием незнакомых им
ружей, которые считали особыми луками: «когда русские
стреляют из луков своих, тогда от них пашет огонь, и
дым великий исходит, и гром грянет как будто с небеси;
407
стрел не видно, а раны наносят смертельные, и никакими
ратными сбруями невозможно от них ущититься: куяки
наши, и бехтерцы, и пансыри, и кольчуги все пробивают
навылет». Вести эти сильно опечалили Кучума и смутили
его тем более, что разные знамения, если верить народ-
ному преданию, уже предрекали ему приход русских
людей и падение его царства. Между прочим, оно расска-
зывает следующее. На Иртыше против устья Тобола был
песчаный островок, и окрестные жители будто бы не раз
видели, как на этот островок выходили два зверя, один из
Иртыша, другой из Тобола, и бились между собой. Пер-
вый большой, белый, косматый, подобный волку, а вто-
рой небольшой, черный, похожий на гончего пса; второй
убивал первого и обратно уходил в воду; но и первый
через несколько времени вставал и скрывался в воде.
Когда донесли Кучуму об этом явлении, он вопросил
волхвов и гадателей, и те объяснили ему, что большой
зверь означает его царство, а малый русского воина,
который придет и возьмет его царство. (Любопытные
черты сходства с преданиями о завоевании Мексики Кор-
тецом).
Сибирский хан, однако, не теряет времени и спешит
принять деятельные меры для своей обороны. Он собира-
ет повсюду своих князей и мурз с татарами, кроме них
еще толпы подвластных остяков и вогулов, и посылает их
под начальством своего близкого родственника, храброго
царевича Магматкула навстречу казакам. А сам между
тем устраивает земляные укрепления и засеки около ус-
тья Тобола, под так называемой Чувашевой горой, чтобы
преградить доступ к своей столице, городку Сибири, рас-
положенному, как сказано, на Иртыше, несколько ниже
впадения в него Тобола.
Последовал ряд кровопролитных битв, в которых обе
стороны дрались с большим упорством. Магметкул снача-
ла встретил казаков около урочища, именуемого Бабаса-
ны. Тут казаки вышли на берег и вступили в сражение.
Ни конница татарская, ни стрелы, ни копья неприятельс-
кие не устояли против мужества казаков и их пищалей.
Магметкул бежал назад к засеке под Чувашевой горой.
Казаки поплыли далее по Тоболу и дорогой овладели
улусом Карачи или главного советника Кучумова, где
нашли склады меду и всякого добра, принадлежавшего
хану. Достигнув устья Тобола, они сначала уклонились от
408
помянутой засеки, повернули вверх по Иртышу, взяли на
его берегу городок мурзы Атика и расположились тут на
отдых, обдумывая дальнейший план действия. Большое
скопище неприятелей, укрепившихся под Чувашевым,
заставило их призадуматься. Собрался казачий крут для
решения вопроса: идти ли вперед или воротиться. Неко-
торые голоса советовали отступить. Но более мужествен-
ные и энергичные восстали против такого совета, напо-
минали данный перед походом клятвенный обет стоять
всем за один и скорее пасть до единого человека, чем со
срамом бежать назад. При том уже наступала глубокая
осень, скоро реки должны были покрыться льдом, и об-
ратное плавание делалось крайне опасным. Нет сомне-
ния, что самым красноречивым и самым решительным
противником был Ермак, который сумел ободрить това-
рищей и вдохнуть в них единодушную решимость побе-
дить или умереть. 23 октября рано поутру казаки, помо-
лясь Богу, вышли из городка. При кликах: «с нами Бог!»,
«Господь помози рабом своим!» они ударили на засеку, и
начался самый упорный бой. Неприятели встретили на-
падающих тучей стрел и многих переранили. Несмотря
на отчаянные приступы, казаки не могли одолеть укреп-
ления и начали изнемогать. Тогда татары, считая себя
уже победителями, сами в трех местах разломали засеку
и сделали вылазку. Но тут в отчаянной рукопашной схват-
ке казаки показали, насколько они крепче неприятелей
духом и телом; татары были побеждены и бросились
назад: вслед за ними русские ворвались в засеку и водру-
зили на ней свои знамена. Остяцкие князьки первые
покинули поле боя и с своими толпами ушли домой.
Царевич Магметкул, раненный, спасся в лодке на другую
сторону Иртыша. Кучум с своими мурзами и уланами
наблюдал за битвой с вершины горы и приказывал мул-
лам читать молитвы, призывая на помощь Аллаха и Маго-
мета. Увидев бегство всего войска, он и сам поспешил в
свою столицу Сибирь; но не остался в ней, ибо уже
некому было оборонять ее; а захватив с собой что можно
из своего добра, бежал на юг в Ишимские степи. Узнав о
бегстве Кучума, 26 октября 1582 года, в день св. Димит-
рия Солунского, Ермак с казаками вошел в пустой город
Сибирь; здесь они нашли ценную добычу, которую раз-
делили между собой, в том числе много золота, серебра,
разных тканей и особенно мехов собольих, лисьих и
409
куньих. Спустя несколько дней жители начали возвра-
щаться: первым пришел остяцкий князек со своими людь-
ми и принес Ермаку и его дружине дары и съестные
припасы; затем мало-помалу возвращались и татары с
женами и детьми.
Итак, после неимоверных трудов и почти баснослов-
ных подвигов казаки водрузили русские знамена в столи-
це Сибирского царства. Хотя огнестрельное оружие и
давало им сильное преимущество перед туземными на-
родцами, однако при оценке их подвига нужно иметь в
виду, что на стороне врагов было огромное численное
превосходство: по словам летописей русские воины име-
ли против себя будто бы в 20 и даже в 30 раз большее
количество неприятелей. Только необычайная крепость
духа и тела помогли казакам одолеть столько врагов. А
эти дальние походы по незнакомым рекам и странам при
всех переменах сурового северного климата показывают,
до какой степени Ермак и его товарищи были людьми
бывалыми, закаленными в лишениях, привычными к та-
кого рода трудам и к борьбе с северной природой.
Завоеванием Кучумовой столицы, однако, война дале-
ко еще не кончилась. Сам Кучум нисколько не считал для
себя потерянным свое царство, которое наполовину со-
стояло из кочевых татарских улусов и бродячих инород-
цев; соседние степи, куда казаки не могли за ним следо-
вать, представляли ему надежное убежище; отсюда он
мог делать внезапные нападения на казаков, и потому
борьба с ним затянулась потом на довольно продолжи-
тельное время. Особенно опасен был предприимчивый
царевич Магметкул, скоро успевший оправиться от своих
ран. Уже в ноябре или декабре того же года он подстерег
небольшой отряд казаков, беспечно занимавшихся рыб-
ной ловлей на ближнем Абалацком озере, и нечаянным
нападением почти всех перебил. Это была первая чув-
ствительная потеря, которая очень огорчила Ермака и
всю его дружину. Ермак начал изыскивать средства к
отмщению. Наконец следующей весной от одного пре-
данного себе татарина он узнал, что Магметкул располо-
жился станом на реке Вагае (левый приток Иртыша меж-
ду Тоболом и Ишимом), верст за сто от города Сибири.
Посланный против него отряд казаков, в свою очередь,
внезапно напал ночью на его стан и многих татар убил, а
самого царевича захватил в плен живым. Потеря храбро-
410
го царевича нанесла сильный удар Кучуму и на некото-
рое время обезопасила казаков от его предприятий. Но
число их уже сильно убавилось; военные запасы истощи-
лись, тогда как предстояло еще много трудов и бйтв,
чтобы докончить покорение Сибирской земли и упрочить
там русское владычество. Поэтому была настоятельная
нужда в русской помощи.
Уже вскоре по взятии города Сибири Ермак и его
товарищи отправили к Строгановым вести о своих успе-
хах; а потом с теми же вестями послали в Москву к
самому царю Ивану Васильевичу атамана Ивана Кольцо с
несколькими казаками и с дорогими сибирскими соболя-
ми, а также с просьбой прислать им царских ратных
людей на помощь.
Меж тем как доблестная казацкая дружина завоевы-
вала Москве новое татарское царство, в Пермском краю
произошло событие, которое повлекло на Строгановых
гнев Грозного царя и новую опалу на товарищей Ермака.
Пользуясь тем, что в Пермском краю оставалось мало
ратных людей, какой-то пелымский (вогульский) князь
пришел с толпами остяков, вогулов и вотяков, доходил до
Чердыни, т. е. до главного города этого края, а потом
обратился на Камское Усолье, Канкор, Кергедан и Чусов-
ские городки, выжигая окрестные села, погосты и посады
и забирая в плен крестьян. Строгановы едва отстояли от
неприятелей свои городки. Чердынский воевода Василий
Пелепелицын, может быть, и без того недовольный при-
вилегиями Строгановых и их неподсудностью себе, вос-
пользовался этим нападением для их обвинения. В своем
донесении царю Ивану Васильевичу всю вину претерпев-
шего Пермским краем опустошения он свалил на Строга-
новых: они-де без царского указа призвали в свои остро-
ги воровских казаков, на вогуличей и вотяков посылали и
их задрали, с сибирским салтаном ссорили русских лю-
дей; когда же пришел пелымский князь, государевым
городам своими ратными людьми не помогли; а Ермак с
товарищами, вместо того, чтобы оборонять Пермскую
землю, пошел воевать на вогулов, остяков и татар. Вслед-
ствие этого донесения Строгановым отправлена из Моск-
вы немилостивая царская грамота, подписанная дьяком
Андреем Щелкаловым и помеченная 16 ноября 1582 года.
411
Этой грамотой повелевалось Строгановым впредь каза-
ков у себя не держать, а волжских атаманов, Ермака
Тимофеевича с товарищами, прислать в Пермь (т. е. Чер-
дынь) и Камское Усолье, где они должны стоять не вмес-
те, а разделясь; у себя же позволялось оставить не более
ста человек с одним атаманом. Если же этого повеления
не будет в точности исполнено и опять над пермскими
местами учинится какая беда от вогулов и сибирского
салтана, то на Строгановых будет наложена «большая
опала». В Москве, очевидно, не знали ничего о сибирс-
ком походе и требовали присылки в Чердынь Ермака с
казаками, которые в это время уже располагались на
берегах Иртыша в средоточии Сибирского ханства. По-
нятно, что, получив сию грамоту, Строгановы были «в
великой печали». Они понадеялись на данное им прежде
разрешение заводить городки за Каменным Поясом и
воевать сибирского салтана, а потому и отпустили туда
казаков, не сносясь ни с Москвой, ни с пермским воево-
дой. Недолго, однако, длилась их печаль. Вскоре подоспе-
ла радостная весть от Ермака с товарищами об их нео-
быкновенной удаче. С этой вестью Строгановы лично
поспешили в Москву. А потом прибыло туда же и казац-
кое посольство во главе с опальным атаманом Кольцо
(когда-то осужденным на смерть за разбои). Разумеется,
об опалах не могло быть более и речи. Государь принял
атамана и казаков очень ласково, наградил деньгами и
сукнами и опять отпустил в Сибирь, послав атаманам и
казакам свое милостивое слово и многие подарки за
верную службу. Говорят, что Ермаку он послал шубу со
своего плеча, серебряный кубок и два панциря. На под-
крепление им он потом отправил князя Семена Волховс-
кого и Ивана Глухова с несколькими сотнями ратных
людей. Пленного царевича Магметкула царь велел при-
везти в Москву, где он потом был пожалован вотчинами
и занял место между служилыми татарскими князьями.
Строгановы были награждены новыми торговыми льгота-
ми и еще двумя земельными пожалованиями, Большой и
Малой Солью.
После взятия в плен Магметкула казаки стали более
обеспечены со стороны Кучума, который в то время был
отвлечен и возобновившейся борьбой с соперником сво-
им, т. е. с родом Тайбуги. Они употребили это время на
то, чтобы докончить покорение (собственно, обложение
412
данью) остяцких и вогульских волостей, входивших в
состав Сибирского ханства. Из города Сибири они ходи-
ли по Иртышу и Оби, и между прочим на берегах послед-
ней взяли остяцкий город Казым, причем пленили мест-
ного князька; но тут на приступе они потеряли одного из
своих атаманов, Никиту Пана. Вообще число завоевате-
лей сильно убавилось; едва ли их осталась и половина; с
нетерпением ожидали они помощи из России. Только
осенью 1584 года, наконец, приплыли на стругах Волхов-
ской и Глухов: но они привезли с собой не более 300 че-
ловек — помощь слишком недостаточная для того, чтобы
упрочить за Россией завоевание такого обширного про-
странства, когда на верность только что покоренных мес-
тных князьков еще нельзя было положиться и когда наш
главный непримиримый враг Кучум еще жил и действо-
вал во главе своей татарской орды. Казаки с радостью
встретили московских ратных людей и привезенные им
царские подарки. Но приходилось разделить с пришед-
шими свои и без того скудные съестные запасы; насту-
пившей зимой от недостатка продовольствия открылась
смертность в городе Сибири. Тогда же умер и князь
Волховской. Только весной, благодаря обильному улову
рыбы и всякой дичи, а также хлебу и скоту, доставлен-
ным от окрестных инородцев, миновало бедствие и рус-
ские оправились от голодного времени. Так как князь
Волховской, по-видимому, был назначен сибирским вое-
водой, которому казацкие атаманы должны были сдать
город и сами подчиниться, то смерть его избавляла горсть
русских людей от неизбежного впоследствии соперниче-
ства и несогласия начальников; ибо едва ли атаманы
охотно отказались бы от своей самостоятельности и сво-
ей первенствующей роли в новозавоеванной земле. Со
смертью Волховского соперничество устранялось; Ермак
снова и окончательно стал во главе соединенного казац-
ко-московского отряда.
Доселе русское дело в Сибири шло вообще хорошо, и
удача сопровождала почти все предприятия Ермака. Но —
как это обыкновенно бывает в жизни и отдельных исто-
рических лиц, и целых народов — счастье, наконец, стало
изменять; наступили невзгоды, и дела приняли дурной
оборот. Продолжительная удача ослабляет постоянную
напряженную предосторожность и порождает беспеч-
ность, а сия последняя в свою очередь ведет за собой
413
бедственные неожиданности. Так было и в Сибири с ее
первыми завоевателями.
Один из местных князьков-данников, которому лето-
писи дают звание Карачи, т. е. бывшего ханского совет-
ника, задумал измену и прислал к Ермаку своих послов с
просьбой оборонить его от ногаев (вероятно, Кучумовых
союзников). Послы шертвовали, т. е. присягнули в том,
что не мыслят никакого зла против русских. Ермак и
другие атаманы поверили их клятве. Иван Кольцо и с ним
сорок казаков отправились в городок Карачи, были ласко-
во приняты, и потом — вероятно, во время сна, отдыха
или пирушки — вероломно все умерщвлены. Весть о их
гибели была тяжким ударом для русской дружины. Для
отмщения за них послан был отряд с атаманом Яковом
Михайловым; но и этот отряд (вероятно, попав в засаду)
был также истреблен вместе со своим атаманом. После
того окрестные инородцы легко склонились на увещания
Карачи и подняли восстание против русских. С большой
толпой татар и остяков он пришел под самый город
Сибирь и осадил его. Весьма возможно, что он находился
в тайных сношениях с своим бывшим ханом Кучумом и
следовал его внушениям. Русская дружина, ослабленная
помянутыми потерями, принуждена была запереться в
городе и выдерживать осаду. Последняя затянулась, и
русские начали уже испытывать сильный недостаток в
съестных припасах: карача надеялся выморить их голо-
дом. Но отчаяние придает силы и решимости. В одну
июньскую ночь казаки разделились на две части: одна
осталась с Ермаком стеречь город, а другая с атаманом
Матвеем Мещеряком незаметно вышла в поле и прокра-
лась к стану самого Карачи, отдельно стоявшему за не-
сколько верст от города. Тут много неприятелей было
избито, в том числе и два сына Карачи; а сам он едва
успел спастись бегством. На рассвете, когда в главном
стане осаждавших узнали о вылазке казаков, толпы не-
приятелей поспешили на помощь Карачи и окружили
малочисленную дружину казаков. Но последние огороди-
лись карачинским обозом и встретили врагов ружейным
огнем. Наконец дикари не выдержали и рассеялись. Го-
род освободился от осады, а вместе с тем окрестные
племена снова признали себя нашими данниками и снаб-
дили русских съестными припасами. После того Ермак
предпринял удачный поход вверх по Иртышу для утверж-
414
дения русского владычества в той стороне и, может быть,
для поиска за Кучумом, который, как мы сказали, едва ли
был чужд помянутому восстанию Карачи. Но изворотли-
вый, неутомимый Кучум был неуловим в своих Ишимс-
ких степях и строил новые козни на погибель русским.
Едва Ермак воротился в Сибирь и расположился на
отдых, как к нему приходит известие, будто караван
бухарских купцов шел с товарами в город Сибирь, но
где-то остановился, ибо Кучум не дает ему дороги! При-
бытие бухарского каравана и вообще возобновление тор-
говых сношений Сибири с средней Азией было событием
весьма желанным для казаков, собиравших богатые дани
дорогими мехами, на которые они могли бы выменивать
шерстяные и шелковые ткани, ковры, оружие, пряности,
сухие фрукты и прочие предметы среднеазиатской про-
мышленности. Ермак был обрадован вестью о караване и,
в первых числах августа, лично с небольшим отрядом
поплыл навстречу купцам вверх по Иртышу. Казацкие
струги достигли устья Вагая, однако никого не было вид-
но, ни бухарцев, ни Кучумовых татар. Ермак поднялся
еще немного по Вагаю; та же пустыня. Он поплыл назад.
В один темный, бурный вечер он пристал к берегу и тут
нашел свою погибель. Подробности ее навсегда остались
неизвестны для истории и сделались достоянием леген-
ды; но уже сама по себе, касающаяся замечательного
исторического лица, она заслуживает передачи, и тем
более, что не лишена некоторой степени правдоподобия.
Вот что она рассказывает:
Казаки пристали собственно к острову, образуемому
притоком или рукавом Иртыша, а потому, считая себя в
безопасности, расположились тут станом и предались от-
дохновению, не поставив стражи. Утомленные трудным
походом, все они погрузились в глубокий сон. А между
тем Кучум был недалеко. (Самая весть о небывалом бу-
харском караване едва ли не была пущена им же для
того, чтобы заманить Ермака в засаду.) Его лазутчики
скрытно следил? за всеми движениями казаков и донес-
ли хану об их остановке на ночлег. У Кучума был один
татарин, осужденный на смертную казнь. Хан послал его
искать конского броду на остров, обещая помилование в
случае удачи. Татарин перебрел реку или рукав ее и
воротился с вестью о полной беспечности казаков. Кучум
сначала не поверил и велел принести какое-либо доказа-
415
тельство. Татарин отправился в другой раз и принес три
казацких пищали и три лядунки с порохом. Тогда Кучум
посылает на остров толпу татар. При шуме дождя и
завывании ветра татары неслышно прокрались к стану и
затем принялись избивать сонных казаков. Легенда при-
бавляет, что проснувшийся Ермак бросился в реку к
своему стругу, но попал в глубокое место; тут, имея на
себе железную броню, он не мог выплыть и утонул. Как
бы то ни было, при сем внезапном нападении весь казац-
кий отряд был истреблен вместе с своим вождем. Так
погиб этот русский Кортец и Пизарро, этот храбрый,
«велеумный» атаман, как его называют сибирские лето-
писи, из удалых разбойников силой обстоятельств и сво-
их богатых дарований превратившийся в героя, которого
слава никогда не изгладится из народной памяти.
Несомненно, что два важных обстоятельства помогли
казацко-русской дружине при первом завоевании Сибир-
ского ханства: с одной стороны, огнестрельное оружие,
соединенное с закаленностью в военных трудах и лише-
ниях; с другой — внутреннее состояние самого ханства,
ослабленного междоусобиями двух соперничествующих
родов, а также недовольством многих местных язычни-
ков против насильно вводимого Кучумом мусульманства;
понятно, что сибирские шаманы с их кудесами и идольс-
кими жертвами неохотно уступали свое место магометан-
ским муллам. Но была еще третья важная причина успе-
ха— это личность самого «начального» атамана Ермака
Тимофеевича, его неодолимое мужество, опытность и
знание военного дела, его предводительский талант, бе-
зыскусственное красноречие и железная сила характера.
О последней ясно свидетельствует порядок и повинове-
ние, т. е. та воинская дисциплина, которую он сумел
водворить в своей дружине между вольными казаками, с
их буйными нравами, с их привычкой к разгулу и свое-
волию.
Гибель Ермака воочию подтвердила, что он действи-
тельно был главным двигателем и душой*всего предприя-
тия. Когда весть о ней достигла города Сибири, оставшая-
ся казацкая дружина не только горько оплакала потерю
своего вождя, но и тотчас решила, что без него, при
своей малочисленности, она не может держаться посреди
ненадежных туземцев против Сибирских татар, избавив-
шихся от их главной грозы, т. е. от Ермака. Казаки и
416
13*
московские ратные люди, в числе не более полутораста
человек, немедленно покинули город Сибирь с стрелец-
ким главой Иваном Глуховым и Матвеем Мещеряком,
единственным оставшимся у них из пяти атаманов; даль-
ним северным путем по Иртышу и Оби они отправились
обратно за Камень. Едва русские очистили Сибирь, как
Кучум послал сына Алея занять свой стольный город. Но
он недолго здесь удержался. Выше мы видели, что вла-
девший Сибирью князь Тайбугина рода Едигер и брат
его Бекбулат погибли в борьбе с Кучумом. После Бекбу-
лата остался маленький сын, по имени Сейдяк. Он нашел
убежище в Бухаре, вырос там и теперь явился мстителем
за отца и дядю. Получив помощь от бухарцев и киргизов,
Сейдяк возобновил борьбу с Кучумом. Последний был
побежден; Алей изгнан из Сибири, и сей стольный город
перешел в руки Сейдяка.
Таким образом, татарское царство в Сибири было
восстановлено, и завоевание Ермака казалось утрачен-
ным. Но это только казалось. Русские уже узнали дорогу
в Сибирь, изведали слабость, разноплеменность этого
царства и его естественные богатства; они уже считали
его своим достоянием и не замедлили вернуться.
Ошибку Ивана IV, недостаточно оценившего трудное
положение завоевателей в Сибири, спешило исправить
следующее правительство Федора Ивановича, которое
отправляет туда один отряд за другим. Еще не зная о
гибели Ермака и уходе русской дружины из Сибири,
московское правительство летом 1585 года послало ей на
помощь воеводу Ивана Мансурова с сотней стрельцов и
других ратных людей и — что особенно важно — с пуш-
кой. На этом походе с ним соединился остаток первых
завоевателей с атаманом Мещеряком. Найдя город Си-
бирь уже занятым татарами, воевода проплыл мимо, спу-
стился по Иртышу до его впадения в Обь, остановился
здесь на зимовку и поставил городок. Местные народцы
думали, что они уже избавились от русского подданства,
и нисколько не желали подчиниться ему снова.
Приходилось вновь начинать дело покорения; но на
сей раз оно пошло легче и быстрее с помощью опыта и
по проложенным путям. Окрестные остяки собрались
вокруг русского городка и попытались взять его; но были
отбиты. Тогда, по словам летописей, они принесли своего
главного идола, пользовавшегося большим поклонением;
417
14-Иловайский Д.
поставили его под деревом и начали творить ему жертвы,
прося помощи против христиан. Русские навели на него
свою пушку; раздался выстрел, и дерево вместе с идолом
было разбито в щепы. Остяки в страхе рассеялись и
оставили русских в покое. Мало того, остяцкий князь
Лугуй, который владел шестью городками по реке Оби,
первый из местных владетелей отправился в Москву, где
бил челом, чтобы государь принял его в число своих
данников и не велел воевать его своим ратным людям,
сидевшим на Усть-Иртыше. С ним обошлись ласково и
наложили на него дань в семь сороков лучших соболей.
Вслед за Мансуровым прибыли в Сибирскую землю вое-
воды Сукин и Мясной и начали с того, что на реке Туре,
на месте старого городка Чингия, построили крепость
Тюмень и в ней воздвигли христианский храм. А в следу-
ющем 1587 году, после прибытия новых подкреплений,
голова Данила Чулков отправился из Тюмени далее, спус-
тился по Тоболу до его устья и здесь на высоком берегу
Иртыша основал Тобольск, в котором построил две церк-
ви; этот город вскоре сделался средоточием русских вла-
дений в Сибири, благодаря своему выгодному положе-
нию в узле сибирских рек, т. е. главных путей сообще-
ния. Таким образом, вместо далеких и трудных походов
первых завоевателей, московское правительство и здесь
употребило обычную свою систему: распространять и
упрочивать свое владычество на окраинах постепенным
построением крепостей.
Тобольск явился неподалеку от прежнего средоточия
Сибирского царства, т. е. от города Сибири. Такое сосед-
ство сильно стеснило татарского князя Сейдяка Бекбула-
товича. Он попытался на открытую борьбу с русскими;
собрал сколько мог войска и приступил к Тобольску. Но
выстрелами из пищалей и пушек русские отразили при-
ступы татар, а потом сделали вылазку и окончательно их
разбили; причем сам Сейдяк был ранен и взят в плен.
Этот бой замечателен еще тем, что в нем пал Матвей
Мещеряк, последний из пяти известных атаманов. По
другому известию, с Сейдяком покончили иным спосо-
бом. Будто бы с одним киргиз-кайсацким царевичем и
карачою, бывшим Кучумовым вельможею, теперь пере-
шедшим на сторону Сейдяка, сей последний задумал за-
хватить Тобольск хитростью; для чего пришел с 500 чело-
век и расположился на лугу подле города, под предлогом
418
14-2
охоты. Догадываясь о его замысле, Чулков притворился
его приятелем и пригласил его в гости, а также для
переговоров о мире. Сейдяк с царевичем и карачою во-
шел в город в сопровождении сотни своих татар, кото-
рых, однако, русские при въезде в город обезоружили.
Во время пиршества, когда воевода пригласил своих гос-
тей выпить за здоровье государя, те будто бы стали пить
и поперхнулись. Тогда воевода объявил, что у них на уме
недобрый замысел, и велел их схватить. После чего они
были отправлены в Москву, в 1588 году. (Полагают, что
упомянутый здесь киргизский салтан, или царевич, был
не кто иной, как Ураз-Мухамед, который потом, в цар-
ствование Бориса Годунова, посажен ханом в Касимове.)
После того стольный татарский город Сибирь был остав-
лен татарами и мало-помалу запустел.
Покончив с Сейдяком, русские воеводы принялись за
Кучума, который оставался еще на свободе, кочевал в
барабинской степи и оттуда продолжал своими нападени-
ями тревожить русских, упорно не признавая их влады-
чества в своем бывшем ханстве. Он получал помощь от
соседних ногаев, с князьями которых находился в близ-
ком свойстве, женив некоторых своих сыновей на их
дочерях и выдав за них собственных дочерей. К нему же
примкнула теперь и часть мурз осиротелого Тайбугина
улуса. Летом 1591 года воевода князь Масальский ходил в
Ишимскую степь близ озера Чили-Кула, разбил Кучумо-
вых татар и взял в плен его сына Абдул-Хаира. Но сам
Кучум спасся и потом продолжал свои разбойничьи набе-
ги. Чтобы обезопасить с этой стороны русские владения
и стеснить движения Кучума, в 1594 году князь Андрей
Елецкий с сильным отрядом двинулся вверх по Иртышу и
близ впадения в него реки Тары заложил городок, на-
званный именем этой реки. Новый город очутился почти
в центре той плодородной и хорошо орошенной степи, по
которой кочевала орда Кучума, угрозами и насилием со-
бирая ясак с татарских волостей, расположенных по Ир-
тышу и уже присягнувших на русское подданство. Город
Тара действительно оказал большую пользу в борьбе с
ним. Отсюда русские неоднократно предпринимали про-
тив него поиски в степи; били его татар, разоряли его
улусы, перехватывали шедших к нему гонцов и торгов-
цев, ногайских и бухарских, вступали в сношения с его
мурзами, которых подарками и обещаниями льгот пере-
419
14*
манивали в наше подданство. При сем воеводы не раз
посылали к нему с увещаниями, чтобы он прекратил свое
сопротивление и покорился русскому государю, обнаде-
живая его царскими милостями. От самого царя Федора
Ивановича отправлена была к нему увещательная грамо-
та: она указывала на его безвыходное положение, на то,
что два его сына в плену, друзья его оставили, Сибирь
покорена, что сам Кучум сделался бездомным казаком,
что государю стоит только послать на него свою большую
рать, чтобы его уничтожить; но что государь готов все
забыть, если Кучум явится в Москву с повинной; тогда в
награду ему даны будут города и волости, а если пожела-
ет, то и прежний его юрт, т. е. самая Сибирь. Пленный
Абдул-Хаир, по внушению московского правительства,
также писал отцу и склонял его покориться, приводя в
пример себя и брата Магметкула, которым государь по-
жаловал города и волости (в кормление). Ничто, однако
не могло склонить упрямого старика к покорности. В
своих ответах он бьет челом Белому царю, чтобы тот
отдал ему назад Иртышский берег, а воевод русских
просит воротить ему один конский вьюк, захваченный
ими вместе с шедшими к нему послами; в этом вьюке
находилось зелье для его больных глаз. С самого прихода
Ермака он борется с русскими и Сибири им не отдавал:
сами взяли. Помириться он готов, но только «правдою».
И к этому он еще прибавляет наивную угрозу: «с ногаями
я в союзе, и если с двух сторон станем, то плохо будет
московскому владению».
Решили во что бы то ни стало покончить с упрямым,
беспокойным стариком. В августе 1598 года воевода Во-
ейков выступил из Тары в Барабинскую степь с отрядом
в 400 человек казаков и служилых татар. Посланные
вперед лазутчики добыли языков (вестей), по которым
узнали, что Кучум с 500 своей орды ушел на верхнюю
Обь, где у него посеян хлеб. Воейков шел день и ночь и
20 августа на заре внезапно напал на Кучумово станови-
ще. Татары защищались отчаянно, но должны были ус-
тупить превосходству «огненного боя» и потерпели пол-
ное поражение; одни из них пали в битве, другие погиб-
ли в реке Оби во время бегства, третьи взяты в плен и
перебиты вследствие большого ожесточения ратных лю-
дей: пощажены только некоторые мурзы с женами и
семейство Кучума; тут было захвачено восемь его жен,
420
14-4
пять сыновей, несколько дочерей и снох с малыми деть-
ми. Сам Кучум и на этот раз спасся от плена: с несколь-
кими верными людьми он уплыл в лодке вниз по Оби.
Воейков послал к нему одного татарского сеита с новы-
ми увещаниями покориться и ехать к московскому госу-
дарю. Сеит нашел его где-то в лесу на берегу Оби; при
нем было три сына и человек тридцать татар. «Если я не
поехал к московскому государю в лучшее время, — отве-
чал Кучум, — то поеду ли теперь, когда я слеп и глух, и
нищий». Об одном только старик горько сожалел: отня-
ли у него любимого сына, царевича Асманака. «Лучше
бы у меня всех детей взяли, да Асманака мне остави-
ли», — плакался он. Есть что-то внушающее некоторое
сочувствие и уважение в поведении этого старого тата-
рина, доходившего до героизма в своем непреклонном
решении жить и умереть вольным человеком и, хотя бы
только по имени, царем сибирским. Конец его был жал-
кий. Скитаясь в степях верхнего Иртыша, потомок Чин-
гиз-хана существовал тем, что отгонял скот у соседних
калмыков; спасаясь от их мести, он убежал к своим
бывшим союзникам ногаям и там был убит. С его смер-
тью русские владения в Сибири избавились от своего
непримиримого врага. Меж тем семейство его было от-
правлено в Москву, куда прибыло уже в царствование
Бориса Федоровича Годунова; оно имело торжественный
въезд в столицу, на показ народу, обласкано новым госу-
дарем и потом разослано по разным городам. Вообще в
Москве с великой радостью были встречены известия об
окончании борьбы с Кучумом: в столице победа Воейко-
ва была отпразднована с молебствием и колокольным
звоном; а сам он и его товарищи награждены золотыми
и денежным жалованьем (72).
Во время этой борьбы с Кучумом московское прави-
тельство не теряло времени и продолжало закреплять за
собой область реки Оби построением новых городков и
острожков. А именно при Федоре Ивановиче и Борисе
Годунове явились еще следующие укрепленные поселе-
ния: на левом притоке Тобола, на реке Тавде, при впаде-
нии в нее Пелыма — Полым, недалеко от впадения Сосвы
в Обь — Березов, в самых низовьях Оби — Обдорск, а на
среднем ее течении — Сургут, Нарым, Кетский Острог
(собственно, на правом ее притоке Кети) и Томск (на
правом же ее притоке Томи); на верхней Туре построено
421
Верхотурье, сделавшееся главным пунктом на дороге из
Европейской России в Сибирь, а на среднем течении той
же реки — Туринск; на реке Тазе, впадающей в восточ-
ную ветвь Обской губы, — Мангазейский острог. Все эти
городки и острожки снабжены были небольшими дере-
вянными и земляными укреплениями, весьма достаточ-
ными для того, чтобы держать в страхе полудиких тузем-
цев, в особенности благодаря своим пушкам и пищалям.
Гарнизон этих укреплений составлялся обыкновенно из
нескольких десятков стрельцов, казаков и других служи-
лых людей, переводимых сюда из разных мест северной
и восточной России. Вслед за служилыми, или ратными,
людьми, московское правительство переводило сюда и
посадских, или торговых, людей, и пашенных крестьян,
или земледельцев, которые заводили поселки вблизи го-
родов. Служилым людям также по обычаю раздавались
земельные участки и угодья, в которых они устраивали
кое-какое хозяйство. Переводили и духовенство, так как
в каждом городке обязательно воздвигались, хотя и не-
большие, деревянные храмы.
Вообще надо отдать справедливость московскому пра-
вительству; рядом с завоеванием, оно умно и расчетливо
вело дело русской колонизации, дело, в котором успело
уже приобрести достаточную опытность при занятии пу-
стынных и инородческих областей на востоке и юге
Европейской России. Отправляя переселенцев, оно при-
казывало областным властям или местным обитателям
снабжать их известным количеством скота, живности и
хлеба, т. е. лошадей, овец, свиней, гусей и кур, муки,
круп, толокна, телегами, санями, сохами и, кроме того,
деньгами, так что поселенцы не только получали хорошие
земельные наделы, но имели и все нужное, чтобы немед-
ленно завести свое хозяйство. Высылались также и необ-
ходимые ремесленники, особенно плотники, для построй-
ки речных стругов, городских зданий, стен, церквей и
проч.; высылались ямщики для заведения ямской гоньбы
и т. д. Вследствие разных льгот и поощрений, а также
вследствие преувеличенной молвы о богатствах Сибири
кроме высылаемых правительством переселенцев туда
потянулись и многие охочие люди, особенно промышлен-
ники-звероловы. Рядом с этой колонизацией началось
дело обращения туземцев в христианство и их постепен-
ное обрусение. Не имея возможности отделить для Сиби-
422
ри большую ратную силу, московское правительство оза-
ботилось привлечением в нее самих туземцев; так многие
татары и вогулы, конечно из наиболее верных и предан-
ных, обращены были в служилых людей, преимуществен-
но в сословие казаков; они охотно записывались в это
сословие, как все-таки привилегированное по сравнению
с простыми инородцами, обеспеченное земельными наде-
лами, жалованьем и оружием. Кроме того, при всяком
нужном случае татары и другие инородцы обязаны были
выставлять вспомогательные отряды конные и пешие,
которые обыкновенно ставились под начальство русских
детей боярских. Московское правительство в особеннос-
ти приказывало ласкать и привлекать в нашу службу
прежние владетельные роды и наиболее знатных между
туземцами; местных князьков и мурз оно иногда перево-
дило в Россию, где они принимали крещение, получали
поместья и вступали в число дворян или детей боярских.
А тех князьков и мурз, которые не хотели покориться и
платить ясак (дань) или, дав шерть (присягу)», затевали
потом измены, правительство приказывало ловить и под-
вергать смертной казни или другому тяжкому наказанию,
городки же их опустошать и выжигать. При сборе ясака
или взимании подвод для казенных гонцов правительство
приказывало также делать разные облегчения бедным,
старым и увечным туземцам, а в некоторых местах, вме-
сто пушного ясака, облагало их известным количеством
хлеба, чтобы приучить их к земледелию и вместе облег-
чить доставку хлебных запасов, которые ежегодно посы-
лались из России для служилых людей, так как своего,
сибирского, хлеба производилось слишком недостаточно.
Разумеется, далеко не все благие распоряжения цент-
рального правительства добросовестно исполнялись мест-
ными сибирскими властями, и туземцы терпели многие
обиды и притеснения; тем не менее дело русской колони-
зации и русского господства здесь было поставлено умно
и успешно, и наибольшая заслуга в этом деле принадле-
жит, конечно, Борису Федоровичу Годунову. Сообщения
в Сибири главным образом производились летом по ре-
кам, для чего строилось большое количество казенных
стругов. Русские телеги и сани годились для близких
расстояний. А дальние сообщения зимой поддержива-
лись или пешеходами на лыжах, или ездой на нартах, т. е.
легких санках, запряженных оленями или собаками. Что-
423
бы связать Сибирь с Европейской Россией постоянным
сухопутьем, по распоряжению правительства проложена
была посошными людьми дорога от Соликамска через
хребет до Верхотурья. По этой дороге ездили служилые и
торговые люди, возили казенные запасы, хлебные и во-
енные (порох, свинец, пушки, ядра и пр.), церковные
принадлежности и т. д.
За все усилия, заботы и расходы, которых потребова-
ло водворение русского владычества в Сибири, сия пос-
ледняя стала вознаграждать нас своими естественными
богатствами, в особенности огромным количеством доро-
гих мехов. Так, уже в первые годы царствования Федора
Ивановича наложен был на занятый край царский ясак в
5000 сороков соболей, 10000 черных лисиц и полмиллио-
на белок (73).
XI
Государственный строй Московской Руси
Московское самодержавие. — Царский дворец и его обряды. —
Боярство и его ступени. — Наплыв княжеских фамилий. —
Местнические счеты. — Легендарные родословия. — Придвор-
ные чины. — Дети боярские и развитие поместной системы. —
Испомещение отборной царской дружины. — Крестьянское со-
словие. — Условия крестьянского отказа. — Стеснение перехо-
дов. — Указы о беглых и начало закрепощения. — Кабальное
холопство. — Отпускные грамоты. — Сельская община. — Го-
родское население. — Кремль и посад. — Губные и земские
учреждения. — Выборные власти. — Попытка к отмене кормле-
ний. — Областное управление. — Московские приказы. — Бо-
ярская дума. — Великая земская дума и ее значение.
Со второй половины XV века положение и значение
верховной власти в Восточной Руси поднялись на неведо-
мую у нас дотоле высоту и получили вполне государ-
ственный характер. Вместе с постепенным внутренним
объединением этой Руси и приобретением внешней неза-
висимости, естественно, в той же постепенности возрас-
тали народное сочувствие и уважение к своим высшим
вождям, т. е. к великим князьям Московским — уваже-
ние, тесно связанное с их наружным почитанием и по-
корностью их власти. Прежнее, господствовавшее в эпо-
ху удельную и объединяющее все области, понятие «Рус-
ской земли» постепенно заменилось понятием Государя,
как воплощением идеи Русского государства. Эта идея,
издревле присущая великорусскому племени— из всех
425
славян наиболее способному к государственному быту, —
нашла наконец свое широкое и прочное осуществление в
лице московских собирателей Руси и в форме московско-
го самодержавия. Сплоченный в один крепкий государ-
ственный организм, продолжая вести энергичную борьбу
с враждебными соседями на западе и на востоке, русский
народ отныне неуклонно стал занимать принадлежащее
ему место в ряду европейских народов, идущих во главе
новой мировой истории. Отсюда само собой вытекает
важное всемирно-историческое значение Московского
самодержавия.
С расширением внешних пределов государства и раз-
витием самодержавной власти явилась потребность в со-
ответственном изменении как ее обстановки, так и само-
го ее титула. Эта потребность удовлетворялась развитием
обрядности и пышности при Московском дворе и приня-
тием царского титула. То и другое произошло под двой-
ным влиянием преданий византийских и золотоордынс-
ких. Относительно первых главными проводниками были
церковная иерархия и письменность, а брак с Софьей
Палеолог послужил только внешним толчком. Влияние
же золотоордынских образцов действовало долго и не-
посредственно. Понятие о царском достоинстве у рус-
ских людей того времени, кроме царей ветхозаветных, в
особенности тесно связывалось с представлениями об
императорах византийских и могущественных когда-то
властителях Руси ханах татарских. Татарское влияние,
несомненно выразилось и в тех суровых чертах, с кото-
рыми царская власть относилась к своим подданным;
особенно ярко эти черты выступили наружу при Иване
Грозном в эпоху опричнины. Не вполне справедливо то
мнение, которое приписывает Ивану Грозному усиление
и упрочение Русского самодержавия. Нет, более всех для
его развития сделал великий его дед Иван III расширени-
ем государственных пределов, утверждением независи-
мости и вообще разумной государственной политикой;
причем его меры строгости не переходили границ, свой-
ственных его времени. В тех же границах действовал
Василий III, и при нем власть Московского государя была
уже так велика, как нигде, по замечанию наблюдательно-
го иноземца Герберштейна. Сей последний, очевидно,
разумел при сем известные ему европейские земли; он
не мог бы сказать то же самое, если бы имел в виду
426
азиатские, особенно мусульманские страны, с их деспо-
тическим строем. Но именно эти-то азиатские деспотии и
служили образцами, которым с таким успехом подражал
Иван IV. Его ничем не обузданный произвол и общий
террор, внушаемый беспощадными и нередко бессмыс-
ленными казнями, доказали только великую силу терпе-
ния и глубокую покорность Провидению со стороны Рус-
ского народа — качества, в которых его закалила особен-
но предшествующая эпоха татарского ига. И сам Иван IV
есть не что иное, как отражение или порождение этой
эпохи. Но истинное, государственное самодержавие ос-
новывается не на общем страхе, а на потребности народ-
ной в сильной правительственной власти и на уважении
народа к своим государям. С этой стороны Иван IV едва
ли не нанес нравственный удар русскому самодержавию,
на что указывают некоторые последующие события. Но
государственный смысл великорусского племени выдер-
жал и это испытание, взглянув на него как на временную
кару, ниспосланную Богом. Вообще иностранцы, посе-
тившие Россию в XVI столетии, с некоторым удивлением
отзываются о том почитании и благоговении, которые
русский народ питал к особе своего государя. Русские
смотрели на него как на исполнителя воли Божией: «Воля
Божия, да государева», «ведает Бог, да государь», — гово-
рили они во всех затруднительных случаях. Даже во
время простой беседы при имени государя они снимали
шапки. Именины его уже тогда справлялись народом
наряду с самыми большими праздниками. Но тяжелое,
двухвековое татарское иго сказывалось в этих отношени-
ях нагляднее, чем где-либо; так как к столь естественно-
му чувству глубокого уважения перед своим государем
примешивались черты грубого раболепия, выражавшего-
ся отчасти в том, что и самые знатные члены боярского
сословия, т. е. внуки удельных князей, стали называть
себя его холопами. И азиатский деспотизм Ивана Грозно-
го, как порождение татарского ига, имел, несомненно,
значительное влияние на развитие сего раболепия.
Достоинство усилившейся верховной власти и то по-
читание, предметом которого сделалась особа московско-
го государя, требовали соответственного внешнего вели-
чия по отношению к его жилищу или дворцу и к обрядо-
вой стороне придворного быта. И эта потребность полу-
чила надлежащее удовлетворение со времени Ивана III, в
427
особенности со времени его брака с Софьей Палеолог.
Московский Кремль, как главная резиденция государя,
быстро преобразился и украсился под руководством выз-
ванных им итальянских мастеров. Извне его опоясали
каменные зубчатые стены с красивыми воротами, стрель-
ницами и башнями, а внутри воздвигались каменные цер-
кви, соборы и палаты. Деревянный великокняжеский дво-
рец Иван III велел разобрать и на его месте начал строить
каменный, поручив сию постройку Фрязину Алевизу,
миланскому уроженцу. Дворец этот был окончен и укра-
шен уже при Василии Ивановиче. Он представлял группу
разных приемных, или парадных, палат и постельных,
или жилых, хором великого князя и великой княгини с
высокими теремами, или чердаками. Дворцовые здания
возвышались над нижними, или подклетными, этажами,
которые, в свою очередь, местами были выстроены на
белокаменных погребах. Они соединялись красивыми от-
крытыми сенями, или переходами, и крыльцами с лестни-
цами. Приемные палаты шли по фасаду, обращенному к
площади, занятой соборами Благовещенским, Архангель-
ским и Успенским. Тут были палаты Большая, или Грано-
витая, и Середняя, или Золотая, богато украшенные по-
золотой и стенным расписанием; на Москву-реку выхо-
дили палаты набережные, Большая и Малая. Внутрь двор-
ца были обр!ащены Столовая изба, Постельная изба, жи-
лые терема и т. д. А посреди государева двора стоял
заново построенный каменный Спасо-Преображенский
собор. Благовещенский собор примыкал к самому дворцу
и был соединен с ним крыльцом, или папертью; а между
соборами Благовещенским и Архангельским построена
особая кирпичная палата, назначенная для хранения го-
сударевых сокровищ или казны и получившая потом на-
звание Казенного двора. Была во дворце и особая палата
Оружничья, т. е. наполненная разного рода оружием.
Кремлевский дворец вообще изобиловал дорогой утва-
рью и всякого рода сокровищами. Он был оберегаем
многочисленной стражей, состоявшей из стрельцов и мос-
ковских дворян. Обрядовая сторона придворного быта
также получила большое развитие под влиянием преиму-
щественно византийским, которое оживилось с прибыти-
ем в Москву Софьи Палеолог и окружавших ее греков.
Эта сторона, по-видимому, наиболее была обработана
именно при сыне Софьи Василии III. Доступ к особе
428
государя затруднен теперь разными церемониями и це-
лой лестницей придворных чинов. Венчание на царство
получило характер сложного и величественного обряда,
основанного главным образом также на византийских
преданиях. Государевы выходы в дни праздников и вооб-
ще торжеств приобрели невиданную дотоле пышность.
Особенной роскошью и великолепием отличались при-
емы иноземных послов и их угощение за царским сто-
лом. В обзоре событий при Василии III мы уже видели,
какими обычаями и обрядами сопровождались прием и
угощение германского посольства, во главе которого сто-
ял Герберштейн. Любопытно, что описание приемов и
угощений, совершавшихся при его сыне Иване Грозном,
является почти дословным повторением тех же обычаев,
только с небольшим разнообразием согласно обстоятель-
ствам. В этих обычаях, как и вообще при сношениях с
иноземцами, Московский двор отличался замечательной
устойчивостью (консерватизмом); а московская диплома-
тия строго наблюдала достоинство и честь своего госуда-
ря, преимущественно когда дело касалось его полного
титула, который она не позволяла умалять ни под каким
предлогом, что, как известно, нередко вело к долгим
пререканиям с соседями, особенно с поляками. Московс-
кое правительство хотя и своеобразно, но хорошо пони-
мало, что твердость и неуклонность в подобных случаях
оказывают немалое влияние на наше международное по-
ложение, в те времена еще не совсем упроченное и
подвергавшееся разным спорам со стороны соседей. Ря-
дом с развитием монархической самодержавной власти в
Московском государстве получило более прочную орга-
низацию и высшее служилое сословие, т. е. боярское.
При обзоре предыдущего периода нашей истории мы
видели, какая масса князей и бояр приливала в Москву
из бывших удельных княжеств, как увеличилось чрез то
московское боярство и какую внутреннюю борьбу выз-
вал в нем этот прилив, борьбу за старшинство или так
наз. «местничество». Со второй половины XV века, вмес-
те с окончательным упразднением уделов, число княжес-
ких семей, поступивших на службу Московского госуда-
ря, возросло до такой степени, что придворная аристок-
ратия — если можно так выразиться — окрасилась в кня-
жеский цвет, что еще более придавало блеску Москов-
скому самодержавию. Сыновья и внуки еще недавно
429
самостоятельных владетелей теснились теперь вокруг его
трона и заискивали его высоких милостей. Но вместе с
тем они, конечно, еще не успели забыть о недавнем
прошлом и при удобном случае могли высказать притяза-
ния, несогласные с развивающимся самодержавным стро-
ем, в особенности притязание на право быть главным
советником государя и занимать важнейшие места в уп-
равлении. Хотя вообще княжеские фамилии и успели
занять в Москве высшие ступени аристократической или
боярской лестницы, однако далеко не все разросшиеся
ветви этих фамилий достигали сих ступеней. Московские
государи, именно Иван III и Василий III, чтобы ограни-
чить их притязания и предупредить их сплоченность,
искусно воспользовались высшим правительственным уч-
реждением, т. е. боярскою думою. Сия дума, около того
времени получившая более определенную и прочную
организацию, состояла из трех классов: бояр, окольничих
и думных дворян, с прибавлением нескольких дьяков. Тот
член боярской фамилии, который заседал в думе, носил
сан истого боярина. Этот сан сделался высшим достоин-
ством в московской служебной аристократии; он давался
государем только лицам самых знатных и старых родов,
как княжеских, так и некняжеских. В течение XVI века в
составе думных бояр встречаются, с одной стороны, по-
томки Игоревичей и Гедиминовичей, как князья Ростовс-
кие, Ярославские, Пронские, Микулинские, Шуйские,
Бельские, Воротынские, Мстиславские, Щенятевы, Булга-
ковы, Голицыны, Куракины, Оболенские и пр., а с дру-
гой — потомки старого московского нетитулованного бо-
ярства, каковы: Воронцовы, Юрьевы, Бутурлины, Челяд-
нины и некоторые другие. Хотя число княжеских фами-
лий здесь преобладало, зато многие члены этих фамилий,
особенно младшие их ветви, остались вне боярского сана
и поставлены были ниже помянутых нетитулованных фа-
милий.
Члены княжеских фамилий, менее знатных, попали в
Думу только в качестве окольничих и только отчасти
потом дослужились до боярского сана. В числе окольни-
чих в XVI веке вообще преобладало старое московское
(нетитулованное) боярство, которое, как видно, успело
отстоять за собой вторую ступень, уступив первую толь-
ко знатнейшей княжеской аристократии и став выше
менее знатных княжеских родов; таковы фамилии Моро-
430
зовых, Тучковых, Салтыковых, Шеиных, Беззубцевых,
Шереметевых, Сабуровых, Годуновых, Колычовых и т. д.
После бояр и окольничих третью ступень в думе занима-
ли «думные дворяне»; о них источники упоминают со
времени Василия III и малолетства Грозного, называя их
«дети боярские, которые в думе живут». Такое выраже-
ние ясно указывает на их происхождение: государь (мо-
жет быть, уже Иван III, а тем вероятнее Василий III) брал
наиболее родовитых людей из сословия детей боярских и
сажал их в думу, где некоторые из них потом дослужива-
лись до окольничества и даже до боярства. Эти думные
дворяне принадлежали обыкновенно к обедневшим и за-
худалым фамилиям, выделившимся из родов княжеских и
простых боярских. Подобных захудалых фамилий, иногда
даже утративших свой прежний княжеский титул (напр.
Ржевские, Татищевы и пр.), с течением времени образо-
валось большое количество. Иногда же государь жаловал
в думные дворяне людей совсем не родовитых, но хоро-
ших дельцов, которых потом возвышал в окольничие;
например, Алексей Адашев. Точно так же думные дьяки
иногда жаловались в думные дворяне и могли достигать
окольничества (напр., Василий Щелкалов), но никогда
боярства.
Организованная таким образом боярская дума хотя и
ставила на первом месте знатные княжеские роды, но
сильно ограничивала их как немногочисленным выбором,
так и помещением наряду с ними людей менее родови-
тых, зато отличавшихся заслугами и умственными даро-
ваниями.
Удельные князья, переходившие на московскую служ-
бу, обыкновенно сохраняли за собой владение многими
землями и вотчинами, находившимися в их прежних уде-
лах, пользуясь при сем разными привилегиями в отноше-
нии суда и администрации; таковы были потомки князей
Ярославских и Белозерских. Иногда они продолжали ве-
дать своими уделами в качестве наместников великого
князя Московского; некоторые из них выступали в похо-
ды все еще во главе своих особых удельных дружин, как,
например, князья Воротынские и Одоевские. Таким об-
разом поддерживались тесные связи между потомками
удельных князей и населением их бывших уделов, под-
держивались старые воспоминания и притязания. Иван III
и Василий III относились к этим связям с осторожностью
431
и терпимостью, предоставляя действовать времени и об-
стоятельствам; при случае они покупали вотчины у быв-
ших удельных князей и выменивали их на другие. Но
Иван IV, с свойственным ему нетерпением, деспотизмом
и ненавистью к знатнейшим фамилиям, старался возмож-
но скорее порвать их старые связи с бывшими уделами;
поэтому часто или конфисковал у них наследственные
вотчины под каким-либо предлогом, или произвольно ме-
нял их на вотчины и поместья, расположенные в других
областях государства. РЗядом с казнями, заточениями, на-
сильственным пострижением и даже запрещением же-
ниться для прекращения или ослабления знатнейших ро-
дов, эти меры хотя и ускоряли движение цели, но как
всякое насилие, производимое при том без особой госу-
дарственной нужды, они вызывали пока глухое раздра-
жение и прибавляли лишние семена для будущих смут.
Наплыв удельно-княжеских фамилий в Москву, как
известно, повел к частым столкновениям как между
ними самими, так и со старым московским боярством
из-за мест или, собственно, из-за близости к государю.
Прошло немало времени, пока боярская аристократия
сложилась в определенную иерархическую лестницу,
верхние ступени которой заняли прямые потомки важ-
нейших удельных князей. Но, при сложности и запутан-
ности генеалогических счетов и притязаний, сделались
неизбежными споры и пререкания из-за мест в войске,
в управлении, в придворных чинах и обрядах и т. п.
Московские государи вначале относились к этому мест-
ничеству благодушно и даже, по-видимому, поощряли
его, так как оно возбуждало соперничество среди боярс-
кой знати и мешало ей сплотиться в одно сильное сосло-
вие, опасное для развивавшегося московского самодер-
жавия. Такие строгие государи, как Иван III и Васи-
лий III, терпеливо разбирали местнические споры, об-
суждали взаимное положение предков и прежнюю
службу споривших сторон и произносили довольно бес-
пристрастные решения. Неудобства притязаний на важ-
нейшие места— притязаний, иногда не соответствовав-
ших личным способностям, скорее всего начали сказы-
ваться, конечно, в военном деле. Местнические пререка-
ния воевод, происходившие нередко в виду неприятеля,
служили одной из причин наших неудач и поражений. В
1550 году, как мы видели, были изданы правила взаим-
432
ного счета местами для воевод всех пяти частей москов-
ской рати. Само правительство таким образом признава-
ло законность этих счетов; причем только младшим чле-
нам княжеских фамилий, или «княжатам», и потом де-
тям боярским приказывало не считаться местами. Сие
последнее правило является первой слабой попыткой ог-
раничить распространение местничества. Затем в тече-
ние всего XVI века мы не видим никаких серьезных мер
к его ограничению: верховная власть, очевидно, находи-
ла пока небезвыгодными для себя счеты породой и
службой, возбуждавшие столько соперничества и розни
между знатными фамилиями. И это явление все более и
более укоренялось в боярской среде. Сам Грозный царь
довольно мягко относился к местническим спорам и сче-
там; он или сам разбирал их, или назначал нескольких
бояр и дьяков для обстоятельного разбора этих счетов.
Иногда он разводил местников, признанных равными по
своему отечеству (по своей породе), т. е. одного из них
отставлял от назначенной должности, и тем прекращал
жалобу челобитчика на то, что ему ниже такого-то быть
невместно. А за челобитье, признанное неправильным,
назначал пеню с челобитчика в пользу его противника.
Иногда для прекращения или предупреждения споров
какая-либо временная служба объявлялась безместной
(«служить без мест, а когда служба минет, тогда и счет
будет дан»). Учреждение опричнины, как бы направлен-
ной против старых боярских притязаний, нисколько не
уменьшило местнических споров. Напротив, со времени
ее число спорных дел о местах значительно увеличилось,
может быть, именно потому, что опричнина не могла не
внести некоторой путаницы в родовые счеты.
Так как местнические споры вращались главным об-
разом в сфере родословия, то, естественно, для каждой
боярской фамилии ее родословное древо получило боль-
шое значение. Пример многих знатных фамилий, ведших
свое происхождение, с одной стороны, от князей, пере-
шедших в Москву из Литвы или Западной Руси, с дру-
гой — от выезжих из орд мурз и царевичей, заразительно
влиял на боярскую аристократию нетитулованную, т. е.
не причислявшую себя к потомкам Владимира Великого.
В ее среде возникло явное стремление выводить своих
предков от каких-либо знатных иноземных выходцев. Во
главе этого стремления, впрочем, стояла великокняжес-
433
кая династия с ее легендарным происхождением от при-
шлых варяжских князей.
В XVI веке, вероятно, под влиянием Софьи Фоминич-
ны и приезжих с ней греко-итальянцев, при Московском
дворе легенда о варяжском происхождении династии по-
шла еще далее. Варяжских предков начали производить
от Пруса, якобы родственника или брата Октавию Авгус-
ту, и таким образом связывали Московское царство с
Римской империей. Известно, что наши старые книжни-
ки называли Москву Третьим Римом, наследницей второ-
го Рима и Византии. Иван Грозный в особенности усвоил
себе эту легенду и открыто хвастался своим иноземным
происхождением от мифического Пруса. На родство сво-
их предков с императором Октавием Августом он даже
ссылался в официальных грамотах; так впервые встреча-
ем эту ссылку в грамоте 1556 года к польскому королю
Сигизмунду Августу. Под влиянием такого стремления
многие чисто русские боярские семьи повели свои родос-
ловные от более или менее знатных иноземных выход-
цев. Попав в официальные бумаги того времени, эти
легендарные родоначальники потом получили право гене-
алогического гражданства. Вот почему едва ли не боль-
шинство старых боярских (некняжеских) фамилий оказа-
лось иноземного происхождения. Между прочим, вероят-
но по примеру Грозного, некоторые боярские роды нача-
ли выводить своих предков именно «из Прус» или «из
немцев»; таковы Романовы-Юрьевы-Захарьины, Шереме-
тевы, Морозовы, Шеины, Салтыковы, Воейковы и др.
Пышность и великолепие, которыми стали окружать
себя самодержавные Московские государи, начиная с
Ивана III, естественно, выдвинули на первый план служ-
бу по преимуществу придворную, которая сделалась те-
перь главным средством возвышения и предметом особо-
го почета со стороны старого служилого сословия. Служ-
ба сия получила строгие формы и многочисленные под-
разделения или ступени, представлявшие довольно слож-
ную иерархическую лестницу. Верхние ступени этой лес-
тницы занимали помянутые члены государевой думы, т. е.
бояре и окольничие, думные дворяне и думные дьяки. За
ними следовали чины собственно придворные, или ведав-
шие государевым дворцом и разными, связанными с ним
хозяйственными учреждениями, или находившиеся при
особе государя для личных его услуг и для стражи. Тако-
434
вы: дворецкий, ключник, казначей, оружничий, шатерни-
чий, конюший, ясельничий, ловчий, сокольничий, печат-
ник, кравчий, стольники, чашники, постельничий, спаль-
ники, стряпчие, рынды, жильцы. Чины эти и значение их
большей частью мы видели уже в предыдущую эпоху.
Теперь же их число и значение расширилось, и кроме
того встречаем новые: таковыми является «оружничий»
как начальник Оружничей, или государевой оружейной
палаты, «шатерничий», ведавший походными палатками
государя, «ясельничий» или помощник конюшего, «крав-
чий», прислуживавший государю во время стола; «по-
стельничий» и «спальники» смотрели за царской опоче-
вальней и ночевали в соседних с ней комнатах; «стряп-
чие» смотрели за платьем и бельем государя и помогали
ему одеваться; «рынды», выбиравшиеся из красивых бо-
ярских сыновей, соответствовали западноевропейским
пажам и оруженосцам; они служили украшением царс-
кой свиты, а также возили за государем его оружие во
время походов, причем имели своих помощников или
поддатней. В разрядных книгах обыкновенно встречает-
ся следующее их распределение: «с большим саадаком»
такой-то рында, а поддатень у него такой-то; «с писан-
ным саадаком» то же самое; с третьим (нохтармяным)
саадаком то же. Затем особый рында «с копьем» и у него
поддатни; с другим копьем то же, «с рогатиною» тоже
особый рында с поддатнями. «Жильцами» Назывались
отборные дети боярские, составлявшие внутреннюю
дворцовую стражу и военную свиту государя при его
поездках. В число их записывались иногда и сыновья
знатных фамилий, так как жилецкий чин представлял
первую придворную ступень для получения дальнейших
и потом высших должностей, а последние были доступны
только людям родословным.
Наибольшую роскошь и великолепие развивал Мос-
ковский двор в дни церковных торжеств, а также при
приеме иноземных послов и во время их угощения за
царским столом. Тогда все придворные чины, одетые в
богатое платье, наполняли царский дворец, занимая мес-
та согласно с своим званием и своей породой. Иностран-
цы в своих записках не без удивления рассказывают о
многолюдстве и роскоши Московского двора, особенно о
дорогой утвари и золотых сосудах, в изобилии появляв-
шихся за царским столом. Но, любя при случае блеснуть
435
своим великолепием, Московский двор отличался также
расчетливостью и экономией. После царского пира обык-
новенно дорогая утварь и посуда тщательно убирались в
дворцовые кладовые; туда же прятались и нарядные пар-
човые кафтаны, раздававшиеся на время торжества
стольникам, чашникам, жильцам и т. п.
Вышедшие из древней княжеской дружины все озна-
ченные придворные чины вполне сохраняли свою при-
надлежность к военному служилому сословию, и каждый
из них всегда готов был выступить в поле по назначению
или по росписи, утвержденной государем: бояре в каче-
стве воевод, а прочие чины в качестве их помощников и
второстепенных начальников или просто как военная сви-
та государя, если он сам участвовал в походе. В таком
случае он обыкновенно становился во главе своего дво-
рового полка (гвардейского корпуса), который состоял
преимущественно из детей боярских, испомещенных в
Московском уезде.
Начавшееся при Иване III чрезвычайное расширение
пределов Московского государства требовало большой
военной силы, как для внешней обороны сих пределов,
так и для внутреннего сплочения областей, вошедших в
состав сего государства, и притом для сплочения их в
духе самодержавия. Поэтому московские государи при-
лагают особые старания об увеличении своего военно-
служилого* сословия и его материальном обеспечении.
Мы видели, что уже в предыдущую, татарскую, эпоху, за
недостатком денежных средств, кроме пожалования вот-
чин как вознаграждения за военную службу, великие
князья начали раздавать поместья, т. е. земельные участ-
ки во временное пользование. Вотчинник, или помещик,
должен был выступать в поле на добром коне, в исправ-
ных доспехах и с известным числом вооруженных слуг,
сообразным с количеством владеемой земли. Вотчины
переходили по наследству к детям и вообще родственни-
кам владельца; он мог их продать или обменять. Но поме-
стья, как участки обложенные, так сказать, военной по-
винностью, давались только людям, лично отправлявшим
службу; в случае старости или болезни помещика они
отбирались и отдавались другим лицам; иногда передава-
лись его сыновьям по их челобитью, но только таким,
которые уже способны были к отправлению службы.
Отсюда, естественно, для увеличения своих ратных сил
436
московское правительство старалось умножать количе-
ство государевых земель, чтобы было из чего широкой
рукой раздавать поместья военнослужилым людям. По-
этому великие князья, присоединяя к Москве уделы,
прежде всего отбирали на себя значительную часть зе-
мель из владений удельно-княжеских, боярских и цер-
ковных. Так мы видели, что Иван III при сдаче Новгорода
Великого выговорил себе половину всех волостей вла-
дычных и монастырских и все волости Торжковские:
отобранные земли потом он роздал служилым людям.
Кроме того, великие князья и цари московские умножали
свои земли покупкой, конфискацией (за какое-либо пре-
ступление), а также стеснением, наследственных вотчин-
ных прав, ограничивая их, например, только мужеским
потомством или самым близким родством, за неимением
которого вотчины отбирались на государя. С теми же
целями московское правительство старалось стеснять ум-
ножение церковного землевладения. Так, Иван IV в
1551 году запретил епископам и монастырям приобретать
села и деревни без доклада государю, а в 1580 году
совсем запретил духовенству приобретать по завещанию
недвижимые имущества. Наконец, завоевание в его вре-
мя обширных областей на востоке России и постепенное
занятие земель на юге давали государству богатый источ-
ник для испомещения служилых людей.
Таким образом, в Московском государстве развилась
целая поместная система, тесно связанная с развитием
того военнослужилого сословия, которое известно было
тогда под именем «детей боярских» и отчасти «дворян» и
которое со времени Ивана III сделалось главной опорой
московского государственного порядка. Каждый сын по-
мещика, достигший 18-летнего возраста, верстался, т. е.
записывался, на государеву службу и получал право на
поместный оклад. При раздаче этих окладов, или «испо-
мещении», дети боярские делились на три «статьи»: боль-
шая, средняя и меньшая. Сообразно с сими статьями
давалось в поместье определенное количество четвертей
земли (полдесятин). Обыкновенно лица первой статьи
получали по 200, второй по 150 и третьей по 100 четвер-
тей. Ядро этого сословия составляли дети боярские, соб-
ственно «московские»; тогда как областные служилые
люди, испомещенные большей частью в присоединенных
к Москве уделах, носили название «городовых». Москов-
437
ские дети боярские составляли собственное или дворовое
государево войско (его конную гвардию); они поочередно
держали стражу у царских палат, следовали за государем
во время его походов и путешествий, служили у него на
посылках и исполняли разные его поручения. Самую
отборную царскую дружину составляли, по-видимому,
бояре и дети боярские, в числе с небольшим 1000 чело-
век, испомещенные вокруг столицы не более как на 60—
70-верстном от нее расстоянии.
Об этом испомещении мы имеем любопытный указ
Ивана IV, изданный в 1550 году по царскому приговору
вместе с боярской думой. Тут дети боярские разделены
на обычные три статьи. К этой тысячной дружине припи-
сано некоторое количество бояр и окольничих, которые
должны «быть готовыми к посылкам», и тем из них, кто
не имел поместья в Московском уезде, велено раздать по
двести четвертей земли, т. е. наравне с первой статьей
боярских детей. Этих бояр и окольничих, вместе с оруж-
ничим и казначеем, назначено 28 человек, а всей земли
им роздано 5600 четвертей. Тут в числе бояр встречаются
известные имена Д. Ф. Бельского, И. Ф. Мстиславского,
А. Б. Горбатого, С. И. Микулинского, П. И. Шуйского,
М. В. Глинского, В. И. Воротынского, И. В. Шереметева,
Василия Михайловича и Данила Романовича Юрьевых, а
в числе окольничих Ф. Г. Адашев. Детей боярских, при-
бранных из разных областей, оказалось немного более
тысячи, именно 1050 человек, а всей земли им роздано
182 600 четвертей. Замечательно, что большинство этих
детей боярских принадлежали к удельным княжеским
фамилиям, преимущественно к младшим членам этих фа-
милий или к их младшим линиям, каковы: князья Оболен-
ские, с их подразделением на Репниных, Овчинов, Се-
ребряных, Стригиных, Щепиных, Лопатиных. Долгору-
ких; Ярославские, Куракины, Хворостинины, Пронские,
Микулинские, Троекуровы; Ростовские, подразделенные
на Катыревых, Приимковых, Буйносовых, Лобановых;
Шемякины, Хилковы, Татевы, Ромодановские, Ногтевы,
Звенигородские, Мезецкие, Мещерские, Пожарские, Ма-
сальские, Сицкие, Шуйские, Прозоровские, Барятинские,
Шаховские, Ушатые, Солнцевы, Засекины, Кропоткины,
Щетинины, Дашковы и пр. Между ними встречается зна-
менитый впоследствии А. М. Курбский с братом Иваном,
из числа князей Ярославских. А между детьми боярскими
438
нетитулованными тут упомянуты многие впоследствии
весьма известные имена; таковы: Никита Романович
Юрьев, назначенный из Коломны (оттуда показан здесь
и родственник его Иван Михайлович Юрьев), Алексей
Феодорович сын Адашев — из Костромы, Алексей Бас-
манов — из Переяславля, Андрюшка Яковлев сын Щел-
калов — Московский. Ясно, что звание боярского сына
в те времена было первой служебной ступенью для
знатных и незнатных молодых людей в служилом сосло-
вии. Тот же приговор 1550 года прямо указывает на
связь поместья со службой, говоря: «А который по гре-
хам вымрет, а сын его к этой службе не пригодится, ино
в того место прибрать иного». Вообще к этому периоду
царствования Иоанна IV, т. е. к 50-м годам XVI столетия,
относится упорядочение поместной системы, а вместе с
ней и самой военной службы. Так, в 1556 году поставле-
но было, чтобы вотчинник и помещик с каждых ста
четвертей «доброй угожей земли» выводил в поле чело-
века на коне в полном доспехе, а в дальний поход о «дву
конь»; а кто выведет на службу лишних людей против
своей земли, тому обещано государево награждение де-
нежным жалованьем, кормлением или поместьем. За
неявку на службу (за «нетье») помещикам угрожало
лишение этих поместий.
Как ни строги вначале были правила о временном
пользовании поместьями и об их ненаследственности,
однако с течением времени естественный порядок вещей
мало-помалу получил преобладание, к концу XVI столе-
тия выступило стремление отцов оставлять свои поместья
в наследство детям, вообще распространять вотчинные
права и на земли поместные. Дорожа служилым классом,
правительство мало-помалу уступало этим стремлениям.
К концу того же века оно принуждено было уступить и
другому стремлению служилого сословия: закрепить за
своими землями жившее на них рабочее или крестьянс-
кое население.
На севере Московского государства, особенно в обла-
стях, принадлежавших Новгородской общине, еще сохра-
нялось кое-где мелкое крестьянское землевладение. Но
возраставшее бремя государственных податей и повин-
ностей, в связи с притеснениями чиновников, а также
439
дробление земли между наследниками, вынуждали таких
крестьян-своеземцев причисляться или к черным волост-
ным общинам, или к сельским владельцам, каковыми
были монастыри и знатные люди. Таким образом, к кон-
цу XVI века крестьян-своеземцев оставалось очень не-
много и они затерялись в общей массе безземельного
крестьянства, которое пользовалось землей на правах
оброчных, или арендных. Крестьянские общины за свои
земли несли государево тягло, т. е. отправляли обществен-
ные подати и повинности по мирским разрубам и разме-
там, а жившие на’ частных или монастырских землях,
кроме того, платили условленные оброки своему владель-
цу. Право крестьянских переходов в значительной степе-
ни умеряло эти оброки и доставляло крестьянам разные
льготы со стороны владельцев, нуждавшихся в рабочих
руках, особенно при заселении необитаемых участков
или пустошей. Но это право, как мы видели, было уже
стеснено в XVI веке установлением известного в году
срока для переходов, именно Юрьевым днем осенним,
который окончательно был утвержден Судебником
1497 года в виде срока двухнедельного. Этот Судебник
Ивана III определяет и плату уходившего или, как тогда
говорилось, «отказавшегося», крестьянина землевладель-
цу за т. наз. пожилое, или за пользование двором, т. е.
жильем и хозяйственными постройками. При сем разли-
чаются местности лесные и полевые: в последней за
пожилое платится рубль в четыре года, а в первой полти-
на; за три года платится три четверти двора, за два —
половина, за один — четверть. Царский Судебник 1550 го-
да повторяет тот же срок крестьянского перехода, или
«отказа», т. е. неделю до Юрьева дня и неделю после
него; но несколько увеличивает плату за пожилое, а имен-
но: за полный срок, т. е. четыре года, с каждых ворот в
степной местности один рубль и два алтына, а в лесной,
где расстояние до строевого леса не более десяти верст,
полтина и два алтына. Кроме того, Судебник Ивана IV
прибавляет особую пошлину по два алтына с двора за
«повоз», а крестьянину, продавшемуся в полные холопы,
дозволяет выходить без срока и без платы за пожилое,
только обязывает платить царскую подать с хлеба, остав-
шегося на корню.
В судебниках говорится только о плате за пожилое
при крестьянском отказе; но в действительности расчет
440
крестьянина с землевладельцем тем не ограничивался.
Обыкновенно, редкий крестьянин садился на земельный
участок без подмоги от владельца; на свое хозяйственное
обзаведение он получал или денежную ссуду (серебро),
или скот и земледельческие орудия, или хлеб на семена и
на прокорм; а иногда все это вместе. Следовательно, он
становился должником частного владельца или монасты-
ря, и проценты с своего долга большей частью отбывал
издельем, т. е. своей работой, сверх условленного оброка
или части жатвы на землю. Покидая участок, крестьянин,
конечно, обязан был не только уплатить пожилое, но и
возвратить ссуду. А так как обыкновенно редкий был в
состоянии исполнить эту обязанность, при тяжести ле-
жавших на нем податей, повинностей и оброков, то пра-
во крестьянского перехода в действительности почти пре-
кращалось само собой. Это право перехода обращается,
собственно, в право «своза», или перезыва: обыкновенно
тот землевладелец, который переманивал к себе крестья-
нина, обязывался уплатить за него все должное прежне-
му господину. Иногда обедневший крестьянин, чтобы об-
легчить себе бремя податей и повинностей, с целого
земельного участка переходил у того же владельца на
половинный участок, т. е. поступал в разряд бобылей, или
совсем отказывался от участка, ограничивался только дво-
ром, даже переходил на чужой двор, и таким образом
становился казаком, т. е. простым работником, батраком,
или, наконец, просто давал на себя кабалу, т. е. продавал-
ся в холопы. Но часто свое право выхода крестьянин
отыскивал незаконным способом, без «отказа» или без
расчета с владельцем, что считалось тогда побегом; ушед-
ший, таким образом, как беглец водворялся по закону
насильно на старое место. Частные землевладельцы, ко-
нечно, предпочитали переманивать крестьян, не рассчи-
тываясь за них с прежним господином, а просто укрыва-
ли у себя беглых. Нельзя сказать, чтобы право свободно-
го перехода, существовавшее в прежнее время, сделало
крестьянское сословие слишком подвижным или бродя-
чим. Напротив, в общей сложности только небольшая
часть пользовалась этим правом. Но во второй половине
XVI века разные причины усилили стремление крестьян
к перемене жительства в незаконной форме побегов.
Частые и многие войны, веденные Иваном IV, в осо-
бенности бедственная двадцатичетырехлетняя борьба за
441
Ливонию, требовали чрезвычайных усилий и жертв, до
крайности умножили бремя налогов, всякого рода побо-
ров и повинностей; бремя это еще увеличивалось притес-
нениями и вымогательствами чиновников и вынуждало
крестьян к переселениям. Особенно терпели опустоше-
ния западные и северо-зацадные области, близкие к теат-
ру войны; множество сельских жителей бежало отсюда в
другие, более безопасные края. А совершаемые в то
время завоевания обширных и пустынных пространств
на юго-востоке России, особенно в Поволжье и Приура-
лье, представили широкий простор для русской земле-
дельческой и промышленной колонизации; помимо пере-
селений, производимых собственно правительством, туда
устремилась часть русского крестьянства, заводила там
поселки и общины на землях черных или государевых, а
также и на землях, раздававшихся местным служилым
людям, которые призывали земледельцев, приманивая их
разными льготами. Наиболее беспокойные и свободолю-
бивые крестьяне уходили на Дон и присоединялись к
вольным казацким общинам.
С своей стороны, служилое сословие, по естественно-
му ходу вещей, стремилось привести все в большую и
большую зависимость от себя жившее в его вотчинах и
поместьях земледельческое население, стеснять его воль-
ности и закрепить его за собой. По мере того как воен-
ная и вообще государева служба становилась непремен-
ной и пожизненной обязанностью помещиков и вотчин-
ников, а частые войны и сторожевая служба на украйнах
затрудняли им возможность лично вести свое сельское
хозяйство, естественно, учащались их жалобы правитель-
ству на разорение, которое причиняли им крестьянские
переходы и побеги, — разорение, вследствие которого
они не могли исправно отправлять самую государеву
службу, а также вносить подати и оброки с своих земель.
Правительство Московское, само состоявшее из выс-
ших разрядов тех же служилых людей, т. е. московское
боярство, конечно, разделяло это стремление к закрепо-
щению крестьянства и действовало в том же направле-
нии. Когда же в последней трети XVI века произошло
вышеназванное переселенческое движение к юго-восточ-
ным окраинам и участились крестьянские побеги, вместе
с тем умножились жалобы помещиков и вотчинников
срединных и коренных русских областей, и правитель-
442
ственные места были завалены служебными исками о
беглых крестьянах; тогда, именно в конце XVI века, пра-
вительство принимает ряд мер, которые положили нача-
ло закрепощению свободного дотоле крестьянского со-
словия за классом землевладельческим. Первые меры,
принятые в этом смысле, относятся к царствованию Фе-
дора Ивановича; но так как действительным главой пра-
вительства тогда состоял Борис Годунов, то история по
справедливости считает его одним из главных основате-
лей крепостного права в России. Стремясь занять пре-
стол после бездетного Федора, он, естественно, искал
опоры в военно-служилом сословии, равно в боярах и
детях боярских, и старался приобрести их расположение.
Теми же мерами он приобретал и расположение могуще-
ственного духовенства, которое было тогда, после госуда-
ря и служилого сословия, третьим земельным собствен-
ником в России. Его заискивание перед духовенством
выразилось еще ранее по следующему поводу. В начале
царствования Федора Ивановича, в июле 1584 года, Мос-
ковский духовный собор, по желанию правительства, под-
твердил указ Ивана IV (1580 г.), запрещавший духовен-
ству приобретать от служилых людей вотчины как покуп-
кой, так и по духовному завещанию, и кроме того поста-
новил отменить тарханные, или льготные, грамоты, жало-
ванные за церковные имущества, которые теперь долж-
ны были платить государевы подати и отбывать повинно-
сти наравне с прочими. Эти-то тарханы служили боль-
шой приманкой для крестьян, которые во множестве
переходили от служилых людей на льготные церковные
земли, от чего «вотчины воинских людей терпели многое
запустение». Тарханы отменялись на время, «покамест
земля поустроится». Но мера эта оказалась весьма крат-
ковременной: в октябре следующего года, когда усили-
лось влияние Годунова, тарханы были уже восстановле-
ны. Тем с большим усердием старался он теперь угодить
и служилому, и духовному сословию стеснением кресть-
янских переходов.
Главной подготовительной мерой против незаконных
крестьянских уходов послужили писцовые книги, т. е.
подробные земельные описи с указанием их жителей,
перечисленных почти поименно, а также с вычислением
пашен, лугов, лесу, разных угодьев и, разумеется, с ука-
занием оброков и податей, которые накладывались по
443
вытям, т. е. по известному количеству десятин пахотной
земли. Эти писцовые книги со времен Ивана III составля-
ли одну из важнейших правительственных забот; но с
особенной энергией они были ведены при Федоре Ива-
новиче в конце 80-х и начале 90-х годов XVI столетия.
Когда таким образом приведены были в известность зем-
ли, села и деревни преимущественно серединной полосы
Московского государства, тогда последовали указы, кото-
рые должны были служить руководной нитью в хаосе
судебных исков о беглых крестьянах и вместе с тем
значительно стеснить возможность крестьянских выхо-
дов без «отказа», т. е. возможность побегов. Первый из-
вестный нам указ такого рода издан был 24 ноября
1597 года. «Царь и великий Князь Федор Иванович всея
Руси указал, и бояре приговорили» тех крестьян, которые
выбежали из поместий и вотчин, как служилых людей,
так и церковных, за пять лет до сего указа, «сыскивать
накрепко» и «по суду и сыску тех беглых крестьян с
женами и детьми и со всеми животы возити назад, где
кто жил». А те крестьяне, которые ушли за шесть и более
лет, пусть остаются со своими новыми землевладельцами,
если в течение сего времени их прежние помещики и
вотчинники на них не били челом Государю. Но те дела о
беглых крестьянах, которые уже начались («засужены»)
приказано «вершити по суду и сыску». Следовательно,
этим указом полагается пятилетняя давность для возвра-
щения беглых крестьян на прежние места, давность, при-
уроченная в данном случае к первой четверти 90-х годов
XVI столетия, т. е. ко времени наиболее полного составле-
ния писцовых книг. В сем указе, как мы видим, еще нет
речи о прямом запрещении крестьянских переходов во-
обще. Он говорит только о «беглых», а таковыми, повто-
ряем, считались те крестьяне, которые уходили с своего
участка без «отказу», т. е. не заплатив владельцу за пожи-
лое и не возвратив ему ссуду, вообще не рассчитавшись с
ним по закону. Но так как подобные расчеты в действи-
тельности случались очень редко и тем более, что владе-
лец, не желавший отпустить крестьянина, всегда мог
предъявить увеличенные, неисполнимые требования, то
крестьянские переходы в огромном большинстве случаев
уже давно обратились в незаконные уходы или побеги.
Поэтому указ 1597 года в сущности был направлен и
против крестьянских переходов вообще.
444
Достигнув царского престола, Борис Годунов как бы
проявил некоторое колебание в дальнейших своих мерах
по вопросу о крестьянских переходах; однако в общем
шел по тому же направлению. В 1601 и 1602 годах он
выдал несколько указов, в которых говорится уже не о
беглых, а прямо «о крестьянском выходе». Эти указы
дозволяют детям боярским и вообще мелким землевла-
дельцам перезывать друг от друга крестьян, в двухнедель-
ный срок после Юрьева дня осеннего и с платой рубля и
двух алтын пожилого за двор, как это было установлено
Судебником. Дозволение сие, однако, сопряжено с раз-
ными ограничениями: так можно было перезывать к себе
не более одного или двух крестьян разом, а в Московс-
ком уезде не дозволено перезывать крестьян кому бы то
ни было. Крупным владельцам, каковы государевы двор-
цовые и черные волости, владыки, монастыри, бояре,
окольничие и пр., перезывать друг от друга крестьян
прямо запрещено. В сущности, это был шаг к их юриди-
ческому закреплению, хотя еще не самое закрепление,
потому что речь идет о праве землевладельцев перезы-
вать друг от друга крестьян, а не о праве самих крестьян
«отказываться» от владельца. Но так как в действитель-
ности крестьянин обыкновенно не имел средств сам рас-
считаться со старым хозяином без помощи нового, кото-
рый его перезывал к себе, то, в сущности, он терял свое
право перехода. Те же указы Бориса Годунова грозят
мелким владельцам царской опалой, если они будут на-
сильно удерживать у себя крестьян, не давать им закон-
ного отказа, т. е. не выпускать их к другому владельцу,
чинить им «зацепки» и «продади» (лишние начеты), бить
их и грабить. Такие угрозы ясно показывают, с какой
энергией служилое сословие стремилось к закрепоще-
нию за собой крестьянства. Указы большей частью юри-
дически подтверждали то, что уже давно выработалось
самой жизнью.
До какой степени означенные меры Бориса Годунова
соответствовали политическому и экономическому строю
тогдашней Руси и, более всего, господствующему поло-
жению служилого сословия — это лучше всего доказыва-
ют последующие узаконения, относящиеся к Смутной
эпохе. Едва Годунов сошел в могилу и в Москве водво-
рился Лжедмитрий, как в феврале 1606 года был издан
приговор боярской думы о беглых крестьянах в том же
445
смысле, как и приговор 1597 года. Тут вновь установлялся
пятилетний срок для сыску беглых крестьян и возвраще-
ния их к старым помещикам; исключение составляли
только те крестьяне, которые бежали в голодные 1601 и
1602 годы, если по сыску «окольные люди» скажут, что
такой-то крестьянин «от помещика или вотчинника сбрел
от бедности», не имея чем прокормиться; кто его прокор-
мил или кому он в эти годы записался холопом, за тем он
и остается. «Не умел (владелец) крестьянина своего кор-
мити в те голодные лета, а ныне его не пытай». А в марте
следующего 1607 года, когда на Московском престоле
сидел Василий Иванович Шуйский, приговор царский и
боярской думы назначает уже пятнадцатилетний срок
для сыску беглых крестьян и прямо постановляет быть
им за теми, за кем они записаны в- писцовых книгах
1593 года. Следовательно, этот запретный указ отправля-
ется от того же исходного пункта, как и первый, т. е. указ
1597 года, но отличается большей строгостью: он налагает
значительную пеню (10 рублей) на того землевладельца,
который принимает к себе беглых крестьян. Наконец,
спустя еще три года стремления бояр и вообще служило-
го сословия к закрепощению крестьянства ясно вырази-
лись в том, что московские бояре, избирая на престол
польского королевича Владислава, в числе условий поста-
вили ему закрепощение крестьянского выхода или соб-
ственно перезыва крестьян без согласия владельца.
Но как бы ни было, это стремление в порядке вещей
и как бы означенные указы не соответствовали полити-
ческому и хозяйственному строю Руси того времени,
крестьянство, само собой разумеется, весьма неохотно
подчинялось новым стеснениям своих переходов; эти пе-
реходы продолжались в виде побегов; отсюда умножа-
лись жалобы и судебные иски землевладельцев; отноше-
ния их к крестьянам обострялись; с той и другой стороны
участились грабежи и убийства; умножались разбойни-
чьи шайки из беглых крестьян и холопей, и вообще
меры, направленные к закрепощению, вызывали в про-
стом народе немалое волнение. Но сильного и дружного
отпора со стороны крестьянства быть не могло по его
расселению на огромной территории, отсутствию всякой
сплоченности или какой-либо сословной организации.
Притом меры закрепощения не были каким-либо резким
переходом или переворотом; они являлись только даль-
446
нейшим и постепенным развитием тех начал, которые
уже давно действовали в русском государственном быте.
А потому отдельные, местные случаи народного броже-
ния и волнения вызывали правительство к повторению и
усилению все тех же запретительных мер, направленных
к закрепощению земледельческого состояния за земле-
владельческим. Не следует думать, что дело шло только о
прикреплении крестьян к земле, на которой они жили, а
что лично они оставались свободны (как обыкновенно
доселе полагали). Все названные выше указы говорят о
возврате беглых не к участкам земельным, а к тем вла-
дельцам, за которыми они были записаны. Сии же после-
дние главным образом притязали на личный труд кресть-
янина, стараясь получить дешевую или почти даровую
рабочую силу; причем они не затруднялись переводить
его с одного участка на другой, населять им свои пусто-
ши и т. п. У помещиков и вотчинников был уже готовый
тип, приравнять к которому закрепощенное крестьянство
они и начали стремиться. Тип этот представлял холоп-
ство, которое, как мы знаем, существовало на Руси из-
древле и имело разные (большей частью указанные) ис-
точники.
В XVI веке встречаем особый вид холопского состоя-
ния — так называемое «холопство кабальное». Разорив-
шиеся крестьяне, а иногда и другие свободные люди
занимали деньги у землевладельца с обязанностью упла-
чивать ему проценты своей личной службой или работой,
в чем давали на себя «крепость», или кабалу. Это были
холопы, но не полные или «одерноватые», а терявшие
свою личную свободу только на условленное время или
до уплаты долга. Но обыкновенно, раз попав в кабальное
или добровольное холопство, такие люди редко могли
возвратить себе свободу, и как неискупные должники
оставались в этом состоянии с своим потомством. Исхо-
дом из такого состояния являлось только бегство или
перезаложение себя другому господину; здесь повторя-
лось то же, что происходило с крестьянскими выходами.
Но и против такого же незаконного исхода московское
правительство принимало подобные же меры. Уже Су-
дебник 1550 года в случае, если на одного холопа пред-
ставлены две крепости, признает ту, которая старше.
Этот Судебник запрещает записываться в кабалу лицам
государева служилого сословия; а детей, родившихся до
поступления отца в холопы, считает свободными. При
Федоре Ивановиче в том же 1597 году, к которому отно-
сится первый запретный указ о крестьянских переходах,
были изданы новые статьи и о кабальных холопах: назна-
чен пятнадцатилетний срок для судебного иска по ста-
рым кабалам; велено владельцам в известный срок пред-
ставить в Холопий приказ имена своих холопей и взятые
на них крепостные акты, а тех кабальных холопей, кото-
рые уйдут от своего господина и дадут на себя служилые
кабалы или полные грамоты новому, приказано возвра-
щать старому господину, и наконец — важное нововведе-
ние — на тех вольных слуг, которые хотя и не брали
ссуды, но прослужили у кого добровольно не менее полу-
года, велено выдавать служилые кабалы и «челобитья их
не слушать, потому что тот человек того добровольного
холопа кормил и одевал и обувал». Разумеется, с течени-
ем времени кабальные или полусвободные холопы в силу
новых договоров или просто силой давности обращались
или в полные, или в докладные, т. е. укрепленные по так
называемой докладной грамоте. Эти докладные холопы
составляли среднюю ступень между полными и кабаль-
ными.
Вообще в XVI веке заметно возросло количество лю-
дей, добровольно продававшихся в холопы из свободных
состояний, вследствие обнищания и стремления изба-
виться от бремени государственных податей и повиннос-
тей. Согласно с духом времени и в угоду высшим сосло-
виям, законодательство, очевидно, покровительствовало
развитию крепостного, или холопского, состояния. Это
можно заключить, между прочим, из того, что составле-
ние крепостных грамот разного вида, т. е. полных, док-
ладных и кабальных, и внесение их в книги как Холопье-
го приказа в Москве, так и у наместников по городам,
были обставлены меньшими требованиями и затруднени-
ями, чем грамоты правые (по иску о свободе) и отпуск-
ные (отпускавшие холопов на волю). По обоим Судебни-
кам, 1497 и 1550 годов, наместники, имевшие право бояр-
ского суда, решали дела о полных и докладных грамотах
на холопство; но правые и отпускные грамоты они могли
давать только «с боярского докладу», с приложением
боярской печати, за подписью дьяка и с уплатой значи-
тельной пошлины (боярину или наместнику по девяти
денег с каждой головы, дьяку по алтыну, а подьячему,
448
14*
который напишет грамоту, — по три деньги). Относи-
тельно отпускных с течением времени стеснения увели-
чились. По Судебнику 1497 года та отпускная, которая
была написана собственной рукой господина, считалась
непререкаемой даже и без боярского докладу и подписи.
Но Судебник 1550 г. требует непременно доклада и при-
бавляет, что отпускные могли выдаваться только в трех
городах: в Москве, Великом Новгороде и Пскове. При
жизни господина отпуски холопов на волю случались
редко; обыкновенно такие отпуски давались перед смер-
тью по духовному завещанию, ради облегчения грехов.
Помянутый выше приговор о холопах 1597 года приказы-
вает давать силу этим отпускным духовным грамотам, не
упоминая о вышеназванных формальностях.
По поводу отпускных грамот приведем следующее
любопытное замечание одного наблюдательного инозем-
ца первой половины XVI века (Герберштейна) о русском
простонародье. «Этот народ — говорит он — имеет более
наклонности к рабству, чем к свободе; ибо весьма мно-
гие, умирая, отпускают на волю нескольких рабов, кото-
рые, однако, тотчас же за деньги продаются в рабство
другим господам. Если отец продаст сына, как это в
обычае, и сын каким-нибудь образом наконец сделается
свободным, то отец по праву своей власти может продать
его во второй раз. Только после четвертой продажи он
лишается этого права». Как ни резко такое замечание,
притом слишком обобщающего характера, тем не менее
история должна иметь его в виду, рассматривая причины
и обстоятельства, способствующие утверждению и рас-
пространению крепостного состояния в древней Руси.
Очевидно, оно находилось в тесной связи с народными
нравами, на которые варварское татарское иго успело
наложить свою тяжелую руку.
Итак, собственно под крепостным состоянием в дан-
ную эпоху разумелось холопство, с его разными видами и
подразделениями. Крестьянство юридически пока еще не
принадлежало к сему состоянию. Но указанными выше
мерами конца XVI века и начала XVII положено было
прочное начало к его закрепощению путем законодатель-
ным (75).
Любопытные данные о крестьянском населении в эту
эпоху представляют нам те самые писцовые книги, кото-
рые послужили исходным пунктом для постепенного
15-Иловайский Д.
449
закрепощения этого населения. Из них видим, что ос-
новной земской единицей считался по преимуществу
приход, или село, т. е. поселение, имевшее церковь, с
группой рассеянных вокруг него деревень, а также раз-
ных жилых мест, носивших названия сельца, починка,
поселка, слободки и т. п. Размеры всех этих поселений
отличаются малым количеством дворов; так, самое село,
кроме церковных дворов, занятых причтом, обыкновен-
но заключает в себе крестьянских дворов от одного де-
сятка до двух, редко более, а иногда менее. Деревни же
и прочие поселки имеют обыкновенно наименьшее два
двора, наибольшее шесть. Число крестьян обозначается
почти такое же, как и дворов, иногда немногим более;
надобно полагать, что тут разумеются собственно главы
семей или крестьяне, обложенные тяглом, а количество,
лишнее против числа дворов, по-видимому, обозначает
отчасти взрослых сыновей, а отчасти бобылей и так на-
зываемых подсуседников, т. е. крестьян, живших на чу-
жом дворе (в Новгород, земле захребетники). Иногда,
впрочем, упоминаются особо дворы бобыльские или дво-
ры крестьян беспашенных. Кроме поселков встречается
значительное количество пустошей, т. е. мест пустых
или прежде обитаемых, но потом запустевших вслед-
ствие крестьянских переходов или вследствие разорений
военного времени. (Особенно огромное количество пус-
тошей и перелогов встречается в писцовой книге, отно-
сящейся к Новгородскому и отчасти Тверскому краю
после войны и погромов Ивана IV.) Пашни, принадлежа-
щие поселянам, измеряются четьями, или четвертями
(полдесятины, требующая четверть хлебной меры для
посева), лес — десятинами, а луга— количеством копен
добываемого с них сена. (В Новгородском краю удержи-
вается измерение обжами с переводом на сохи, по три
обжи в каждой сохе, а количество посева измерялось
коробьями.) Довольно частое упоминание о количестве
перелогу, т. е. земли прежде пахотной, а потом на время
заброшенной, указывает еще на остаток той эпохи зем-
леделия, когда свободные земли были в изобилии и ког-
да крестьянин, достаточно истощив какой-либо участок,
бросал его и распахивал новый; а старый меж тем отды-
хал, порастал травами и кустарником и с течением вре-
мени также делался новью; заботиться об удобрении
еще не было нужды.
450
15-2
В данную эпоху, т. е. в XVI веке, входит в силу уже
трехпольное хозяйство, по крайней мере в средних обла-
стях России. Участок пашенной земли делился на три
полосы или поля; ежегодно засевалось два поля, одно
рожью, другое яровым; а третье оставалось свободным,
под паром (паровое поле, или «паренина»). Первые наме-
ки в источниках на трехпольное хозяйство относятся к
XV веку; а в помянутых писцовых книгах последней
четверти XVI века уже часто встречается выражение:
столько-то четей в поле, «а в дву потому ж», т. е. и в двух
других полях по стольку же. Эта трехпольная система
начиналась, конечно, с земель, ближайших к поселению
или усадьбе; в дальних же полях продолжалось еще хо-
зяйство переложное и наездом или подсечное (на поле,
расчищенном из-под лесу). Там еще встречается старое
определение граней владения, основанного на первом
захвате или заимке, выражавшееся словами: «докуда то-
пор и коса и соха ходила». Водворение трехпольной сис-
темы указывает не столько на уменьшение количества
свободных земель, сколько на постепенное стеснение
крестьянских переходов: принужденный оставаться на
том же месте, крестьянин поневоле должен был прибе-
гать к сей системе, чтобы предупредить истощение свое-
го участка. В свою очередь стеснение переходов и трех-
польная система, ограничивавшая хлебопашество мень-
шим количеством земли, должны были повести за собой
сосредоточение крестьянского люда в более крупные се-
ления; тогда как прежние малодворные поселки находи-
лись в связи с переложной и подсечной системой, требо-
вавшей для себя большего простора, а также в связи с
свободой передвижения самих земледельцев. Такое со-
средоточение крестьян в крупные селения переносило
центр тяжести крестьянского общинного быта из волос-
ти в село; усиливается значение сельской общины в деле
раскладки оброков и податей и отбывания повинностей,
обеспеченных круговой порукой, а вместе с тем и в
самом пользовании землей. Чтобы уравнять тяжесть по-
датей и повинностей, явилась потребность в уравнении
тяглых земельных участков по их качеству и количеству;
отсюда явились переделы общинных земель. Но все это
развилось уже в последующий период; а в XVI веке мы
находим только некоторые намеки на возникновение кре-
стьянских переделов.
451
15*
Что касается собственно крестьянской общины, то,
естественно, эта община имела наибольшую возможность
самостоятельного существования в волостях черных или
государственных. Черные общины в своих делах веда-
лись выборными старостами, сотскими и десятскими, ко-
торые и были их представителями перед правительствен-
ными властями. Между тем земли монастырские, вотчин-
ные и помещичьи, а также царские дворцовые, или «под-
клетные» управлялись доверенными лицами владельцев,
носившими названия прикащиков, посельских, ключников.
В каких отношениях находилась собственно крестьянс-
кая община к сим управителям, трудно сказать; хотя на
землях частных владельцев, особенно на землях монас-
тырских, встречаются у крестьян сотские и десятские
как несомненные признаки общинного быта. Сельские
управители получали свое содержание от крестьян; пос-
ледние обыкновенно пахали на прикащика несколько де-
сятин земли и косили сено; сверх того в три праздника,
Рождество, Пасху и Петров день, обязывались приносить
ему определенное количество хлеба, масла, сыру, яиц,
баранины, овса и т. п. Черные же волости обязаны были
доставлять в те же праздники определенное количество
«наместничьего корму»,- т. е. хлеба и других съестных
припасов, наместнику или волостелю с его тиуном и
доводчиком. Такие кормы составляли только часть обще-
го оброку, взимавшегося с крестьян как на государя, так
и на частных владельцев натурой, т. е. разного рода хле-
бом и съестными припасами; обыкновенно к этому обро-
ку прибавлялась еще денежная подать, а иногда и самый
натуральный оброк перелагался или собственно оцени-
вался на деньги.
Переходя от сельского населения к городскому, мы
видим, что в данную эпоху города продолжали сохранять
свое прежнее значение укрепленных мест, в которых
окрестные жители искали убежища во время неприя-
тельского нашествия. Поэтому постройка и укрепление
городов составляли одну из главных забот правительства
и одну из главных повинностей тяглого населения. Толь-
ко немногие города Московского государства в XVI веке
имели каменные стены; таковы: Москва, Псков, Ладога,
Нижний, Ярославль, Новгородский кремль на Софийской
стороне, Тульский кремль, Коломна, Серпухов, Великие
Луки, Остров, Александровская Слобода и некоторые
452
15-4
другие. В Смоленске каменные стены построены только
при Борисе Годунове. Остальные города имели деревян-
ные стены, состоявшие обыкновенно из срубов, напол-
ненных землей, или были обведены земляным валом с
дубовым тыном; кругом стены или вала шел ров, за ис-
ключением, конечно, трех сторон, которые опирались на
крутой берег реки или оврага. Для уменьшения опаснос-
ти от огня деревянные городские стены иногда снаружи
осыпались землей. Стены прерывались башнями, кото-
рые были или глухие, или проезжие, т. е. имевшие воро-
та. Пространство между башнями называлось «пряслом».
В башнях и самих стенах устраивались узкие окна и
отверстия для стрельбы из пушек и пищалей, а каменные
стены увеличивались высокими зубцами. Собственно го-
род или кремль был небольших размеров и занимался
казенными и общественными зданиями, каковы: намест-
ничий, или воеводский, двор, приказная изба, тюрьма,
казенные амбары, погреба и житницы, где хранились
военные и хлебные запасы. В каменных городах для
зелейной казны (пороху), свинцу, ядер и всякого оружия
устраивались кладовые в подошве самих стен или в ка-
менных к ним пристройках. В кремле же находилась и
главная городская святыня, т. е. соборный храм с двора-
ми священников и причетников, а в главных городах —
архиерейские дворы. Кроме того, в городе стояли так
наз. «осадные дворы» дворян и детей боярских, имевших
поместья в окрестном уезде. В случае неприятельской
осады помещики обязаны были собраться в город и уси-
ливать его гарнизон. В мирное время эти дворы были
пусты, и в них жили только дворники, набираемые боль-
шей частью из бобылей-крестьян или бедных посадских
ремесленников. Вообще в мирное время кремль был мало
обитаем. Сам владыка, наместник и другие власти жили
иногда в посаде или в какой-либо загородной усадьбе.
Только на южных украйнах, угрожаемых всегда набега-
ми Крымских татар, встречались одинокие городки или
острожки, еще не имевшие посадов и слобод; они зани-
мали известные пункты посреди лесных засек, земляных
валов и извилистых линий из надолб или бревенчатых
частоколов, затруднявших подступ неприятелей к этим
городкам и острожкам.
Обыкновенно рядом с кремлем или вокруг него нахо-
дился посад, который составлял самую большую и насе-
“453
ленную часть города и который в свою очередь окружен
был стеной с башнями или земляным валом и рвом. Тут
жило торговое и промышленное городское население,
обложенное государевым тяглом, а рядом с ним помеща-
лись разного рода служилые люди: стрельцы, пушкари,
затинщики, воротники, казаки, рассылыцики и т. п. Иног-
да, впрочем, эти служилые люди и некоторые промыш-
ленники выселялись из города и составляли примыкав-
шие к нему слободы, каковы: стрелецкая, казацкая, пуш-
карская, рыбная, ямская и пр. На посаде было несколько
церквей, земская изба, гостиный двор, где обязаны были
останавливаться приезжие торговцы, таможный двор,
торговые ряды с лавками, амбары для товарных складов,
и кружечные дворы, т. е. казенные кабаки. Дворы тяглых
посадских людей назывались «черные», т. е. обложенные
податями, а дворы служилых людей считались белыми. К
последним причислялись дворы церковнослужителей и
монастырские. Хотя посады, по обилию лавок и торговых
шалашей или палаток и по еженедельным торжкам или
базарам, имели торгово-промышленный характер, однако
едва ли не половина посадских обитателей занималась
земледелием или сельским хозяйством. Во-первых, слу-
жилые люди, жившие здесь, как дети боярские, так
стрельцы, казаки и прм только отчасти получали госуда-
рево жалованье деньгами, а главным образом имели зе-
мельные наделы, которые или сами обрабатывали, или
сдавали крестьянам. Во-вторых, на посаде и в слободах
жили многие крестьяне, занимавшиеся хлебопашеством.
А посадские черные люди владели на общинных началах
большими земельными пространствами, приписанными к
городу, как пашнями, так лугами и лесными угодьями; с
этой земли вносили в казну подати и разные поборы за
круговой порукой. Земли эти они обрабатывали собствен-
ными семьями, а иногда сдавали на оброк. Иногда и сами
городские общины брали на оброк земли монастырские и
частных владельцев. Таким образом, в мирное время го-
родская жизнь легко сливалась с жизнью сельской, уезд-
ной. В случае же военной опасности не только все город-
ские, но и почти все уездное население, по крайней мере
ближнее, должно было запереться в городе. Ворота замы-
кались; неукрепленные слободы и всякие предместья вы-
жигались, а кремль и посад переполнялись народом, ко-
торый садился в осаду с своими хлебными запасами и с
454
домашним скотом; так что в осажденном городе обыкно-
венно делалась ужасная теснота, от которой происходили
всякие неудобства и болезни. Посему окрестные жители
нередко при появлении крымцев предпочитали спасаться
в лесные и болотистые трущобы, чем садиться в осаду.
Как и служилый класс, посадские люди разделялись
на три статьи: на лучших, средних и молодших. Не во
всяком городе существовали все эти статьи, а только в
значительных городах. Класс молодших людей, по-види-
мому, составляли ремесленники, земледельцы и вообще
чернорабочие; среднюю и лучшую статьи представляли
мелкие торговцы и более крупные или купцы. Из послед-
них выделялись еще самые богатые или первостатейные
купцы, которые носили название «гостей» и пользова-
лись разными правами и привилегиями; они вели боль-
шую или оптовую торговлю, и притом беспошлинную,
имели право ездить в другие государства и пр. По Судеб-
нику за бесчестье гостей взималось пени 50 рублей, тогда
как за бесчестье средних торговых статей полагалось
5 рублей, наравне с людьми боярскими; а за молодших
людей назначен один рубль, наравне с пашенными крес-
тьянами. Класс гостей существовал только в таких боль-
ших торговых городах, как Москва, Новгород и Псков. В
Москве они составляли особую гостинную сотню; кроме
нее из крупного купечества выделилась еще суконная
сотня. А затем здесь существовало несколько купеческих
сотен, которые отчасти пополнялись переводом богатых
купеческих семей в Москву из других городов (76).
В отношении к внутренней истории Московской Руси
XVI век замечателен попытками Московского правитель-
ства оживить древний общинный дух русского народа и
дать общинным учреждениям больше самостоятельности
в областном управлении и судопроизводстве. Они были
вызваны народным неудовольствием и частыми жалоба-
ми на притеснения, вымогательства и всякие неправды
наместников и волостелей, которые особенно усилились
в смутную эпоху малолетства Ивана IV и повлекли за
собой умножение воров и разбойников. Попытки эти
наглядно выразились в целом ряде губных и уставных
грамот. Губные грамоты предоставляют городским и сель-
ским общинам право самим отыскивать воров и разбой-
455
ников, судить их и казнить посредством выбранных ими
губных голов и лучших людей. (Губой называлась часть
уезда или волости, собственно судебный округ.) Первые
известные нам таковые губные грамоты относятся ко
времени боярского управления, которые написаны от
имени великого князя Ивана Васильевича, тогда еще ма-
лолетнего. Это именно грамоты Белозерская и Карго-
польская, помеченные октябрем 1539 года. Они выданы
по челобитью самих жителей Белозерского и Каргопольс-
кого уездов: жители жаловались на то, что разбойники их
грабят, села и деревни жгут, путников на дорогах убива-
ют; причем имеют притоны у разных людей, которые
принимают от них награбленную рухлядь, а великокня-
жие приставы и сыщики своей волокитой и вымогатель-
ствами причиняют жителям большие убытки. Вняв этим
жалобам, грамота поручает всем жителям уезда, князьям,
детям боярским, всем служилым людям и крестьянам, с
общего совета, выбрать на каждую волость человека три
или четыре из детей боярских грамотных в губные голо-
вы, да к ним прибрать старост, десятских и человек пять-
шесть лучших крестьян. Эти выборные власти пусть ра-
зыскивают как самих разбойников, так и их пристано-
держателей, подвергают их пытке и затем уличенных
пусть бьют кнутом и казнят смертью, а имущество их
выдают пограбленным; о чем потом посылают списки в
Москву к боярам, «которым разбойные дела приказаны»
(т. е. в Разбойный приказ). В 1541 году губная грамота
дана была Пскову по жалобе псковичей на правосудие и
вымогательства наместников. Тогда же начали давать по-
добные грамоты и по другим городам. В царском Судеб-
нике 1550 года (по статье 60-й) постановляется уже об-
щим правилом, чтобы наместники «ведомых разбойни-
ков» отдавали на суд губным старостам; а «старостам
губным, опричь ведомых разбойников, у наместников не
вступаться ни во что». Тут губные головы названы старо-
стами, и это последнее название за ними осталось, а
лучшие люди, выбираемые им в помощь, получили назва-
ние целовальников — общее тогда название для всех вы-
борных людей, приставленных к какому-либо делу и це-
ловавших крест, т. е. приносивших присягу в добросо-
вестном исполнении порученного им дела.
Московское правительство в своем распоряжении
идти навстречу народным желаниям не ограничилось ут-
456
верждением и распространением губных учреждений, но
пошло и далее. Приблизительно в ту же эпоху юности
Ивана IV, в эпоху влияния Сильвестра и Адашева, оно
попыталось совсем отменить своих наместников и волос-
телей и поставить на их место земские учреждения, т. е.
дать земским общинам почти полное самоуправление.
Уставные грамоты на такое самоуправление давались сна-
чала по просьбе самих жителей. Некоторые посадские и
крестьянские общины присылали в Москву своих упол-
номоченных с челобитной грамотой, в которой излага-
лись жалобы на великокняжих кормленщиков, т. е. наме-
стников и тиунов; от их насилий и вымогательств, а
также от татей и разбойников многие жители «разбре-
лись порознь», станы и волости пустели, а наместники с
их тиунами, праветчиками и доводчиками продолжали
взимать сполна свои кормы и всякие поборы с оставших-
ся посадских людей и становых или волостных крестьян.
По челобитью жителей, Московское правительство от
имени царя и великого князя Ивана Васильевича отменя-
ло у них наместников и тиунов, вместо которых разреше-
но приписанным к известному посаду жителям выбирать
по нескольку лучших людей, которые назывались излюб-
ленными головами или старостами и ведали все те дела,
которыми прежде ведал наместник, т. е. творили суд и
расправу, собирали установленные пошлины и оброки и
сами отвозили их в Москву. При мирских разрубах и
разметах этих пошлин и оброков в севернорусских обла-
стях обыкновенно единицей обложения у крестьян слу-
жила обжа, а у посадских — двор, которые приравнива-
лись друг к другу. При сем земские общины отнюдь не
были избавлены от наместничьих и тиуновых кормов и
поборов. Только эти кормы и поборы были переложены
на деньги и доставлялись в Москву вместе с государевы-
ми оброками. В помощь излюбленным головам и старо-
стам для исполнения полицейских обязанностей выбира-
лись сотские, пятидесятские и десятские, а для суда и
денежных сборов выбирались к ним так наз. целовальни-
ки; письмоводство вел при них земский дьяк, также выб-
ранный общиной или миром. Все сии власти, собранные
вместе, составляли земскую избу.
Древнейшая известная нам в этом смысле уставная
грамота дана в 1552 году посадским и крестьянам Важс-
кого уезда; он был разделен на два стана по двум поса-
457
дам, Шенкурью и Вельску, и потому составил две земские
избы, в каждой по десяти излюбленных голов, выбран-
ных миром из посадских людей и волостных крестьян.
(Тогда как губные старосты выбирались только из детей
боярских, т. е. из помещичьего сословия.) Из последую-
щих таковых же уставных грамот заслуживает внимания
грамота, данная в 1556 году жителям Двинской земли или
нижней ее половины, средоточием которой был город
Холмогоры. По этой грамоте хотя наместники и тиуны
Двинские не отменялись, но от суда и сбора доходов они
отстранялись, а дела эти поручались двум излюбленным
жителями головам с пятью или шестью товарищами, так-
же выбранными из лучших людей. Двинские излюблен-
ные головы, или судьи, по-видимому, были в то же время
и губными старостами; в помощь им для поимки татей и
разбойников на посаде, в станах и волостях поручалось
выбрать сотских, пятидесятских и десятских, таких, «ко-
торые были бы добры и прямы и всем крестьянам любы».
Все эти излюбленные власти выбирались, по-видимому,
без сроку, так как жителям предоставлялось право пере-
менять их и на их место выбирать других лучших людей.
Правительство Московское, как само говорит в неко-
торых грамотах, в это время, с одной стороны, осажда-
лось частыми жалобами городов и волостей на притесне-
ния кормленщиков, т. е. наместников и волостелей, кото-
рые старались вымогать поборы сверх положенных; с
другой, оно подвергалось «докуке и челобитьям многим»
от самих кормленщиков на то, что посадские и волостные
люди не платят им положенных кормов, не даются им
под суд, бьют их, взводят на них поклепы и затевают с
ними большие тяжбы (когда оканчивался срок кормления
наместников и волостей). Поэтому оно пришло к мысли
повсюду отменить суд и управу своих кормленщиков, на
место их поставить излюбленных голов и старост, а раз-
нообразные кормы заменить определенными денежными
оброками, смотря «по промыслам и по землям», которые
должны были доставляться в царскую казну дьякам; из
этих оброков предполагалось выдавать время от времени
вознаграждение боярам и детям боярским, смотря по их
«отечеству и дородству». Причем с отменой прежней
системы кормлений предположено было усилить наделе-
ние служилых людей поместьями. В таком именно смыс-
ле в сентябре 1556 года был издан указ, который начина-
458
ется словами: «Царь и великий князь Иоанн Васильевич
всея Руси со своею братиею и с боярами приговорил о
кормлениях и о службе всем людям, как им впредь слу-
жите». Выше было сказано, что относительно ратной
службы этим указом определялось, сколько ратников и с
какого количества земли должны были выставлять поме-
щики во время войны. А те помещики, которые, имея
земли, совсем не выставили ратных людей, обязаны были
вносить за них особые деньги.
Но намерение правительства отменить систему корм-
лений, повсеместно заменив наместников и волостелей
излюбленными головами и старостами, не было приведе-
но в исполнение. Такому развитию земского самоуправ-
ления воспрепятствовали разнообразные причины. Во-
первых, оно не могло быть распространено на окраинные
области, угрожаемые неприязненными соседями, в осо-
бенности южные и восточные, которые требовали посто-
янных оборонительных мер, и потому управлялись не
только наместниками и царскими дьяками, но иногда и
прямо воеводами, имевшими в своих руках более силь-
ную власть. Отсюда мы видим, что земское самоуправле-
ние применялось собственно отчасти в областях цент-
ральных, а главным образом в северных, бывших Новго-
родских и Псковских, сохранявших еще предания вече-
вого быта. Во-вторых, земское самоуправление мало со-
гласовалось с общим развитием государственного строя,
т. е. с развитием московского самодержавия и начала
приказного, направленного к централизации, к сосредо-
точению всего управления в государевой столице. С та-
ким направлением совместимо было существование об-
щин не всеуездных и не всесословных, а только мелких,
посадских и волостных, и притом имевших своей задачей
по преимуществу разверстку податей и повинностей. В
этом смысле мало-помалу сложилось действительное зна-
чение земского, или общинного, самоуправления. В-тре-
тьих, наконец, существованию сколько-нибудь самостоя-
тельных общин препятствовали все более выступавшие
сословные грани, т. е. преобладание в государстве воен-
нослужилого сословия, с одной стороны, и постепенное
закрепощение крестьянства — с другой. Хотя по губным
и уставным грамотам того времени общинными правами,
по-видимому, пользуются крестьяне и владельческие и
черные, но в действительности пользование этими права-
459
ми для первых затруднялось отношениями к владельцам
и их прикащикам, так что, в сущности, правами общин-
ного самоуправления могли пользоваться только крестья-
не черные, или государевы. Но и сии последние по своим
ведомствам, а также по своим занятиям или промыслам
разделялись на разные группы, которые могли составить
только мелкие отдельные общины, каковы: крестьяне чер-
носошные, дворцовые, рыбники, бортники, бобровники и
пр. Сам Иван IV, в лучшую пору своего царствования,
т. е. в эпоху Сильвестра и Адашева, покровительствовав-
ший земским общинам, потом явно стремится к их огра-
ничению или, точнее, к обращению их в низшие служи-
лые единицы, так что выборы излюбленных старост и
целовальников становятся не правом общин, а их повин-
ностью. Отсутствие определенного вознаграждения за
выборные должности также немало способствовало их
упадку; смотря на свои должности как на повинность
выборные люди, естественно, старались вознаградить
себя сами; поэтому на их вымогательства и притеснения
впоследствии явились такие же жалобы, какие слыша-
лись относительно наместников, волостелей и тиунов.
Особенно такое направление приняли губные учрежде-
ния, так как в губные старосты выбирались дворяне и
дети боярские; они тяготились отправлять безмездную
земскую службу. Но губные учреждения, имевшие более
определенное назначение, т. е. разбойные и татенные
дела, получали более широкое распространение в Мос-
ковском государстве, чем земское самоуправление, и по-
том на много лет пережили последнее f77).
Вообще система областного управления и суда в Мос-
ковском государстве той эпохи представляет, на первый
взгляд, замечательное разнообразие и неравномерность.
В одних областях второстепенные города вместе с целым
уездом подчинены были наместнику главного города; в
других эти второстепенные города имели своих намест-
ников, или городских прикащиков, непосредственно сно-
сившихся с Москвой; в третьих — даже волостели, ведав-
шие не городами, а селами, составлявшими волость, тоже
не были подчинены наместникам, а прямо сносились с
Москвой. Одни наместники имели право боярского суда,
другие его не имели, третьи имели обширную власть и
военную и гражданскую, т. е. были воеводами. Одни об-
ласти управлялись кормленщиками, т. е. царскими намест-
460
никами и волостелями; другие имели свое земское само-
управление, т. е. ведались и судились своими выборными
людьми; в одних областях уголовным судом ведали сами
наместники, в других — губные старосты и т. д. Такое
разнообразие произошло главным образом потому, что
Московское государство слагалось постепенно по мере
присоединения древних русских княжеств и земель; при-
чем каждая вновь присоединенная область получила свое
устройство; но московские порядки вводились в ней не
вдруг, а более или менее постепенно, сообразуясь с об-
стоятельствами. Присматриваясь ближе к устройству об-
ластей, замечаем, однако, в них общие начала, общие
черты, обнаруживающие дальновидность и целесообраз-
ность московской объединительной политики. Так, мы
видим, что эта политика избегала создания больших обла-
стей, имевших во главе правителей с обширными полно-
мочиями, а держалась сначала мелких земельных единиц.
Только некоторые окраинные пункты стояли во главе
значительных областей и имели воевод или наместников
с обширными полномочиями, каковы: Новгород, Псков,
Смоленск, Рязань и Астрахань. Но, во-первых, наместни-
ки не оставались в долгу, а во-вторых, обыкновенно их
было по двое, в-третьих, делопроизводством заведовали
доверенные государевы дьяки. Вся сила московской цен-
трализации из провинций была перенесена в столицу.
Здесь она существовала в виде различных приказов, в
которых непосредственно сосредоточивалось управление
областями.
Начало московских приказов восходит к эпохе пред-
шествующей; они возникли из тех отраслей управления
или хозяйства, которые великим князем поручались или
приказывались какому-либо боярину, дьяку, казначею,
дворецкому и т. п. Образование из них постоянных госу-
дарственных учреждений, называемых избой, палатой,
двором, приказом, по некоторым признакам, начато было
великим организатором объединявшейся Московской
Руси Иваном III. Так, в его время, по-видимому, получили
свое начало или уже существовали следующие приказы:
1. Дворцовый, известный впоследствии под именем
«Приказа Большого Дворца», ведавший дворцовые име-
ния, дворцовое хозяйство и дворцовую службу. Здесь
начальствовал великокняжий дворецкий, а при нем со-
стояли «дворцовые дьяки». С присоединением к Москве
461
княжеств Тверского и Рязанского в Москву переведено
было хозяйственное их ведомство и здесь некоторое вре-
мя существовали как отдельные учреждения: «Тверской
Дворец» и «Рязанский Дворец», потом, вероятно, слив-
шиеся с Приказом Большого Дворца. 2. Казенный двор,
имевший во главе своей «казначея» с дьяками и ведав-
ший «всякую домовую казну государя», куда относились
также сундуки с посольскими и договорными грамотами
и прочими бумагами собственного государева архива.
3. Земский двор, или приказ, главным образом имевший в
своем ведении внешние распорядки (полицию) в самой
столице. 4. Холопий приказ, сосредоточивший все дела о
холопах. К тому же времени, вероятно, относится и нача-
ло приказов: 5. Конюшенного, 6. Ямского, а также 7. Раз-
рядного, 8. Поместного и 9. Посольского. Наиболее важ-
ный из них, Разрядный, по преимуществу вел книги слу-
жилому сословию, производил назначения и распорядки
о его службе, как военной, так придворной и областной;
он ведал раздачей кормлений, вотчин и поместий; в нем
хранились боярские и дворянские родословицы и велись
все дела по местническим счетам. Первоначально он со-
ставлял, по-видимому, главное отделение в канцелярии
боярской думы. В XVI веке из сей канцелярии, как надо
полагать, выделились четыре приказа: «Разрядный», «По-
сольский», «Поместный» и «Казанского Дворца». Эти че-
тыре отделения думской канцелярии превратились в при-
казы, потому и носили название четвертей, или «четвер-
тных приказов». Отделение Казанского Дворца, или Ка-
занская четь (четверть), образовалось вслед за покорени-
ем Казани и Астрахани; оно ведало всем Поволжьем.
Впоследствии, в XVII веке, находим и другие приказы,
ведавшие делами и доходами областными и носившие
название четей, начало которых, вероятно, относится к
более раннему времени; каковы: Нижегородская, Влади-
мирская, Галицкая, Костромская, Устюжская и Сибирс-
кая. Кроме того, в XVI веке встречаются приказы, или
избы, и палаты: Разбойный, ведавший уголовными дела-
ми, Стрелецкий, Пушкарский, Челобитный и некоторые
другие.
Вообще к началу XVII века число московских прика-
зов было уже весьма значительное. Хотя эти приказы,
чети и палаты поручались обыкновенно боярам и их
товарищам, но так как делопроизводством здесь заведо-
462
вали дьяки, то к ним и перешло главное значение в
приказах. Некоторые приказы поручались прямо дьякам
и даже назывались их именами; в последней четверти
XVI века встречаем в царских грамотах выражения: «четь
дьяка нашего Дружины Петелина» и «четь дьяка нашего
Ивана Вахрамеева». Дьякам поручались преимуществен-
но те помянутые приказы, которые выделились из канце-
лярии боярской думы, т. е. четверти. Так, в Посольском
приказе начальствовали в XVI веке известные дьяки,
сначала Иван Висковатый, а потом братья Андрей и Васи-
лий Щелкаловы, которые в разное время стояли также во
главе Разрядного приказа. Современники их, дьяки Ели-
зар Вылузгин заведовал Поместным приказом, а Дружи-
на Пантелеев — Казанским Дворцом. Письмоводством в
приказах занимались подьячие, которые и стали извест-
ны преимущественно под именем «приказных людей».
По словам одного иностранца (Флетчера), эти четыре
дьяка получали большой по тому времени денежный ок-
лад: Щелкаловы по 100 рублей; Пантелеев 150, а Вылуз-
гин 500 рублей.
Все сии отдельные отрасли суда и управления объе-
диняло и стояло в их главе учреждение, наследованное
от удельно-княжеского периода, т. е. боярская дума.
Согласно с развивавшимся государственным и притом
самодержавным строем Московской земли, эта дума
получила теперь более определенные очертания. Буду-
чи ближайшей помощницей государя, она хотя имела
при нем только совещательное значение, тем не менее
приобретала характер прочного и необходимого госу-
дарственного учреждения с известным кругом действия
и ограниченным составом своих членов. Только те чле-
ны боярского сословия заседали в думе, которые были
пожалованы саном боярина и окольничего, с прибавле-
нием еще таких важных придворных должностей, как
дворецкий, казначей, кравчий; кроме того, в нее сажа-
лись царем немногие дети боярские, которые во второй
половине XVI века называются «думными дворянами».
Письмоводством при думе, или думской канцелярией,
заведовали «думные дьяки». Из этой канцелярии, как
мы видели, выделялись постепенно особые приказы, ос-
тавленные в заведовании тех же думных дьяков. Иван III
оставил своему сыну думу в количестве 13 бояр,
6 окольничих, 1 дворецкого и 1 казначея. После того в
463
течение XVI века число думных людей то немного уве-
личивалось, то немного уменьшалось. Иван IV оставил
сыну 10 бояр, 1 окольничего, 1 кравчего, 1 казначея и
8 думных дворян. При Федоре Ивановиче число думных
людей возросло до 30. Иногда в думу призывалось выс-
шее духовенство; таким образом являлась распростра-
ненная дума. Заседания боярской думы происходили в
царском дворце, т. е. в одной из его палат (напр. «Золо-
той», Ответной, Грановитой) или, как тогда выража-
лись, «наверху». По свидетельству одного иностранца в
конце XVI века (Флетчера), она собиралась два раза в
день, рано поутру и перед вечером; а для текущих дел
назначены были три дня в неделю: понедельник, среда
и пятница. Хотя председатель думы был сам царь, но он
не всегда присутствовал на заседаниях; причем приго-
воры думы, конечно, поступали на его утверждение,
откуда и возникла потом известная формула: «царь ука-
зал, бояре приговорили». При Грозном законы большей
частью носят такую формулу: царь «уложил со всеми
бояры». Кроме текущих дел, преимущественно докла-
дов, которые поступали на рассмотрение думы от раз-
ных приказов, ведению ее подлежали важнейшие госу-
дарственные вопросы, в особенности вопросы внешней
политики; иногда она занималась судебными разбира-
тельствами, например делами по местничеству; но глав-
ным образом она занималась обсуждением новых зако-
нов и постановлений и, следовательно, имела значение
по преимуществу законодательное. Рядом с этим офи-
циальным и полным советом государя часто существо-
вала другая царская дума, ближняя и негласная, кото-
рая и подготовляла решение вопросов в ту или другую
сторону; сюда государь приглашал наиболее доверен-
ных членов думы. Наконец встречается еще более тес-
ный совет государев, состоявший из его любимцев, ко-
торые даже не всегда принадлежали к составу боярс-
кой думы. Мы видели, как в царствование Василия III
недовольные бояре устами Берсеня Беклемишева жало-
вались на то, что великий князь решает дела, запер-
шись у своей постели сам-третей (с Шигоною Поджоги-
ным и кем-либо из дьяков). В первой половине царство-
вания Грозного повторяется такое же совещание царя
сам-третей (с Сильвестром и Адашевым). Для своего
сына и преемника Федора Иван Грозный даже пригото-
464
вил особую ближнюю думу из пяти бояр, которая потом
в действительности свелась к одному Борису Годунову.
Подобные факты суть обычное явление во всякой мо-
нархии, особенно неограниченной, где любимцы или до-
веренные советники всегда играют первостепенные
роли; вопрос только в выборе наиболее достойных. Но и
помимо ближней или «комнатной» думы государевой и
советников-любимцев, за боярской думой оставалось
еще много всяких текущих дел, которые она могла об-
суждать и исправлять по собственному разумению. А во
время малолетства государя или в эпоху безгосударную
боярская дума сосредоточивала в своих руках верхов-
ную правительственную власть; как это было, например,
в малолетстве Ивана IV и позднее в Смутное время.
Выше боярской думы в подобных чрезвычайных об-
стоятельствах могла стоять только великая земская дума;
но это было учреждение временное, а не постоянное.
Такое учреждение являлось необходимым следствием
объединения всей Русской земли под главенством
Москвы. Оно заменило собой и прежние съезды удель-
ных князей с их дружинниками, и прежние местные
городские веча. Теперь, когда все русские области (за
исключением юго-западных) слились в одно Московское
государство, с самодержавным царем , во главе, сама со-
бой явилась правительственная потребность в собрании
представителей от всех областей для того, чтобы государь
мог совещаться с ними о важнейших государственных
вопросах, от них узнавать желания и нужды земли и чрез
них сообщаться с землей. После внешнего объединения
Руси такие собрания выборных земских людей служили
наилучшим средством укрепить ее внутреннее единство.
И потому совершенно естественно, что они являются
после того, как при Василии III было закончено собира-
ние северо-восточной Руси, т. е. при его сыне Иване IV.
Первый известный земский собор, или великая земская
дума, был созван самим молодым царем в 1549 или
1550 году и открыт под его личным председательством
при самой торжественной обстановке. Эта великая дума,
по всем признакам, обсуждала по преимуществу состоя-
ние правосудия в Русском царстве и имела вообще важ-
ные последствия, каковы, кроме нового издания Судеб-
ника, например, последующие меры к водворению земс-
кого самоуправления.
465
Самый созыв земского собора и его совещания, оче-
видно, устроены были по образцу обычных на Руси цер-
ковных соборов, и тем более, что духовенство явилось
едва ли не самой важнейшей частью в составе великой
земской думы. Относительно думы 1550 года источники
не дают нам подробных сведений о ее составе. Таковые
сведения получаем мы по поводу второго известного нам
земского собора, созванного тем же Иваном IV в 1566 го-
ду, по вопросу: продолжать ли с польско-литовским коро-
лем войну за Ливонию или заключить мир? На этом
соборе участвовало около 370 лиц. Для обсуждения пред-
ложенного царем вопроса собрание разделено было на
несколько групп: первую группу составило духовенство,
т. е. епископы, архимандриты, игумны, старцы, всего
32 человека; вторую образовали бояре, окольничие, каз-
начеи, печатник и несколько дьяков, всего 29 человек,
очевидно составлявших боярскую думу, которая таким
образом в полном своем составе входила в великую зем-
скую думу; третья группа состояла из 97 дворян первой
статьи, четвертая — из 99 дворян и детей боярских вто-
рой статьи; далее видим 33 дьяка и приказных людей,
75 человек гостей, московских купцов и смольнян: от-
дельные группы составили несколько торопецких и луц-
ких помещиков, т. е. детей боярских. Из такого состава
можно заключить, что собор 1566 года не был полным,
обнимавшим все области. По-видимому, он был созван
поспешно и преимущественно из людей, оказавшихся
под рукой, в столице или поблизости ее; в том числе
находились и немногие дети боярские, испомещенные на
западных границах, как люди наиболее заинтересован-
ные в происходившей войне. Созываемый самим госуда-
рем земский собор, естественно, рядом с самодержавной
властью мог иметь только значение совещательное и мог
обсуждать только те вопросы, которые были ему предло-
жены. А в данном случае согласно всеми группами подан-
ное мнение за продолжение войны и добывание всей
Ливонии, несмотря на разные неблагоприятные обстоя-
тельства, заставляет думать, что члены собора далеко не
были свободны в выражении своих мыслей и, запуган-
ные наступившей эпохой опричнины, ограничились про-
стым подтверждением государевых желаний, которые,
конечно, не оставались им неизвестны. Важно, однако,
то, что и такой тиран, как Иван IV, решась продолжать
466
тяжелую разорительную войну, счел нелишним заручить-
ся хотя бы только внешним одобрением неполно пред-
ставленной Русской земли.
Но если к самодержавному царю земский собор мог
иметь только подчиненное совещательное отношение, то
во время бедгосударное и особенно в вопросах об избра-
нии нового царя он необходимо должен был приобрести
решающее значение, как высшее правительственное со-
брание, представлявшее собой всю Русскую землю, все
ее чины, все сословия. И такое значение вскоре действи-
тельно приобрела общая земская дума с прекращением
династии Владимира Великого на Московском престоле.
Некоторые известия заставляют предполагать, что уже
тотчас по смерти Ивана IV в Москву созван был духовно-
светский собор для того, чтобы своим присутствием при
царском венчании укрепить на престоле его сына Федо-
ра, возбуждавшего сомнения по своему слабоумию со
стороны многих знатных людей, которые с завистью
смотрели на предстоявшее возвышение царского зятя
Бориса Годунова. Первый земский собор, имевший своей
прямой задачей избрание нового царя, был созван в
феврале 1598 года. Но известно, что этот вопрос был уже
заранее решен в Москве в пользу Годунова и выборные
земские люди нужны были ему только для подтвержде-
ния и освящения выбора. Поэтому и самые выборы,
руководимые преданным Годунову патриархом Иовом и
закупленными чиновниками, на деле явились собственно
подбором подходящих лиц: из 457 человек собора огром-
ное большинство составили придворные служилые люди
и дворяне московские вместе с духовенством; немногие
собственно земские представители были набраны между
московскими торговыми людьми, а от иных городов было
призвано всего несколько человек. Вообще почти все
помянутые соборы показывают, что выборы тогда произ-
водились вполне по усмотрению правительства и что в
XVI веке еще не было выбрано более определенных и
постоянных правил для земского представительства (78).
XII
Доходы, войско и церковь в Московской Руси
Прямые подати и сборы. — Косвенные доходы. — Таможенные
и другие пошлины. — Бережливость московских государей. —
Военная служба. — Вооружение. — Посоха. — Стрельцы. —
Наряд. — Походное деление на полки. — Родословные счеты
воевод. — Продовольствие войска. — Выносливость и боевые
качества. — Недостаток военного искусства. — Церковное уп-
равление. — Белое духовенство. — Умножение монастырей. —
Известнейшая из новых обителей. — Иноческие уставы. — Доб-
рая и оборотная сторона монашеского быта. — Просвещение
лопарей. — Языческие обряды и верования на севере. — Рус-
ская религиозность. — Невежество, суеверия и грубость нра-
вов, обличаемые Стоглавом. — Постановления о школах и дру-
гие меры Стоглава. — Иван IV как отражение татарщины.
Финансовые средства, или доходы, Московского госу-
дарства слагались из податей и налогов, которые, как и
везде, распадались на прямые и косвенные. Относитель-
но прямых податей главным предметом обложения слу-
жила земля, а раскладка их производилась на основании
писцовых книг, которые заключали в себе описание ко-
личества и качества земель, их населенности и урожай-
ности. Эти описи известны нам уже с первой половины
XV века; время от времени они повторялись и проверя-
лись. Количество земельной подати определялось по чис-
лу сох; причем соха служила условной единицей измере-
ния; так в поместных и вотчинных имениях для хорошей
земли она определялась обыкновенно в 800 четвертей
468
(400 десятин), для средней в 1000 и для худой в 1200; в
монастырских, дворцовых, черных землях соха заключа-
ла в себе меньшее количество четвертей; например, хо-
рошей земли 600, а худой 900, или хорошей 500, а худой
700. К посошной подати приспособлялись налоги подвор-
ный и промысловый. Так, в посадах и слободах к сохе
приравнивалось известное количество дворов, например,
лучших 40, средних 80 и молодчих 160; в слободах разли-
чались дворы крестьянские и бобыльские, первые были с
землей, вторые без земли, так что в сохе считалось
320 крестьянских и 960 бобыльских. Точно так же в про-
мышленных слободах к сохе приравнивались (как в пре-
дыдущем периоде) рыболовный ез (закол в реке), солева-
ренный црен и т. д. Но со времени Грозного в промыш-
ленных местах является раскладка «по животам и про-
мыслам», уже независимо от сошной единицы. Собствен-
но поголовная прямая подать в эту эпоху взималась с
восточных инородцев, у которых каждый мужчина, спо-
собный заниматься промыслом, был обложен меховой
или пушной данью. Эта инородческая дань известна под
именем «ясака». К прямым податям относились и так наз.
оброки. Они устанавливались взамен разных повиннос-
тей и сборов; между прочим, кормы наместничьи и воло-
стельские, как известно, при Иване IV были заменены
денежными оброками; монастыри за те их земли, кото-
рые были освобождены от податей^и повинностей, обык-
новенно платили небольшой оброк.
Кроме обычных прямых податей были еще постоян-
ные сборы, учрежденные для известных потребностей и
целей, каковы: «ямские деньги», собиравшиеся на подмо-
гу общинам, обязанным ямской гоньбой, «полонянич-
ные» — для выкупа пленных у татар, «стрелецкий
хлеб» — на содержание стрельцов, частью переложен-
ный потом на деньги, и т. д. Вообще рядом с денежными
податями оброки, взимаемые сельскохозяйственными
произведениями или натурой (особенно с дворцовых во-
лостей) были тогда очень распространены; они шли на
содержание царского двора и войска, излишки от них
продавались; причем купцам запрещалось торговать теми
же произведениями, пока не распроданы царские запа-
сы. Один иностранец в конце XVI века, именно англича-
нин Флетчер, говорит, что царская казна от этих излиш-
ков выручала до 230 000 руб. ежегодно, но во время
469
Ивана Грозного не более 60 000, так как он был менее
расчетлив и бережлив, чем его предшественники. (По
показанию другого современного иностранца, Маржере-
та, в Московском Дворцовом приказе всегда в наличнос-
ти было от 120 000 до 150 000 руб.) Далее, годовой итог
тягла и прямых податей, поступавших с областей в четы-
ре приказа, именуемых Четверти, по показанию того же
Флетчера, простирался до 400 000 руб. В этом числе на
Псковскую область приходилось 18 000, на Новгородскую
35 000, Тверскую 8000, Рязанскую 30 000, Муромскую
12 000, Двинскую 8000, Казанскую 18 000, Устюжскую
30 000, Ростовскую 50 000, собственно Московскую 40 000,
Сибирскую 20 000, Костромскую 12 000. Взимание и рас-
кладка податей производились самими земскими общи-
нами посредством выборных окладчиков, задачей кото-
рых было наблюдать, чтобы податные тягости ложились
возможно равномерно на богатых и бедных, т. е. смотря
по достатку, для чего и составлялись так наз. «окладные
книги».
Косвенные доходы Московского государства состояли
из разных налогов и пошлин, число которых с течением
времени все более умножалось? Главными из них оста-
лись, как и в предыдущий период, торговые пошлины,
взимаемые при всяком передвижении, складе и продаже
товаров, т. е. мыть и тамга, которые приобрели весьма
разнообразные формы и очень усложнились, а потому
служили большим бременем и затруднением для торгов-
ли, особенно вследствие всякого рода придирок и вымо-
гательств со стороны их сборщиков или откупщиков, так
как эти сборы обыкновенно, .по татарскому образцу, от-
давались на откуп. Рядом с откупом в данный период
водворяется также другой способ взимания таможенных
пошлин: посредством выборных от земства людей, кото-
рые по данной ими присяге или целованию креста носят
общее название «целовальников» или людей «верных»
(по оказываемому им доверию). Таможенные головы вы-
бирались из высших статей, т. е. из гостинной и сукон-
ной сотен, а простые целовальники из меньших статей
или из черных сотен. Так как количество пошлин, имею-
щих поступать в казну в том или другом городе, большей
частью определялось заранее и выборные сборщики соб-
ственным имуществом отвечали за исправное их поступ-
ление, то служба в таможенных головах и целовальниках
470
была нелегкая и подчас разорительная. В свою очередь
они старались возмещать свои труды и убытки вымога-
тельствами с торговых людей.
Тот же англичанин Флетчер в конце XVI века сообща-
ет следующее расписание казенных таможенных пошлин
по главным городам Московского государства: город Мос-
ква вносил ежегодно 12 000 руб., Смоленск 8000, Псков
12 000, Великий Новгород 6000, Старая Руса (известная
особенно соляным промыслом) 18 000, Торжок и Тверь
1500, Ярославль 1200, Кострома 1800, Нижний 7000, Ка-
зань 11 000, Вологда 2000. Все эти суммы поступали в
приказ, называвшийся Большим Приходом. Туда же шли
сборы с публичных бань и питейной торговли, т. е. с
кабаков, или «кружечных дворов», так как приготовле-
ние и продажа пива, меда и водки составляли исключи-
тельно право казны, были правительственной регалией.
Кружечные дворы и сборы также ведались посредством
выборных или верных голов и целовальников; причем за
недоборы отвечали сами выбравшие их общины. В Боль-
шой Приход доставлялись из других приказов и судебные
пошлины. По словам того же иноземца, в гражданской
тяжбе всякий, проигравший ее, платил казенной пошли-
ны 10 руб. со всей суммы иска. Разбойный приказ достав-
лял сюда половину имущества осужденных преступни-
ков. (Другая половина делилась между судьями и обвини-
телями). Разрядный приказ передавал туда же остатки от
сумм, назначенных на содержание войска, но неистра-
ченных в мирное время, когда часть ратных людей рас-
пускалась по домам. Таким образом, итог косвенных на-
логов и пошлин, стекавшихся в Большой Приход, по
Флетчеру, простирался до 800 000 руб. Следовательно,
Дворцовый приказ, Четверти и Большой Приход, по его
вычислению, вместе собирали ежегодно чистого доходу
1 430 000 руб., который они передавали в Кремлевское
дворцовое казнохранилище, состоявшее под ведением
главного царского казначея.
Сверх означенных доходов большую прибыль получал
царь от дорогих мехов, которые в виде ясака собирались
с пермских и сибирских инородцев. Меха эти отчасти
продавались, отчасти менялись на привозные иноземные
товары, как европейские, так и восточные, т. е. турецкие,
персидские, бухарские, армянские и пр. Флетчер гово-
рит, что «в прошлом году (по-видимому, 1588) из Сибири
471
в царскую казну получалось с лишком 18 800 (470 соро-
ков) соболей, 200 куниц и 180 чернобурых лисиц». К
этому доходу надобно прибавить еще значительные сум-
мы, составлявшиеся из частных имуществ, отбираемых
на государя в случае опалы, и из других чрезвычайных
поборов, взимаемых единовременно с архиереев, монас-
тырей, чиновников и т. д. по поводу какой-либо особой
нужды, не говоря уже о военном времени.
Московские государи, начиная еще с Ивана Калиты,
отличались вообще хозяйственной расчетливостью, бе-
режливостью и наклонностью ко всякого рода приобре-
тениям, а потому в течение времени при Московском
дворе скопились большие богатства и множество разных
сокровищ. Особенно при этом дворе ценились и усердно
приобретались золото, серебро, драгоценные камни, жем-
чуг, парча и разноцветные сукна. Иностранцы с удивле-
нием рассказывают о множестве хранившейся в дворцо-
вых кладовых дорогой утвари, т. е. золотых кубках и
чашах, массивной серебряной посуде, царских одеждах,
унизанных жемчугом и дорогими камнями. Во время та-
ких торжеств, как прием и угощение иноземных послов,
из царских кладовых раздавались богатые одежды вель-
можам и стольникам, а по окончании пира они отбира-
лись назад; причем строго взыскивалось за всякую порчу.
В случаях неприятельского вторжения сокровища царс-
кие обыкновенно увозились далее на север, в Ярославль
или на Белоозеро.
Иностранцы, писавшие в XVI столетии о России, ко-
торую они видели собственными глазами (отчасти Гер-
берштейн, а более Поссевин и Флетчер) слишком темны-
ми красками рисуют хозяйственную и финансовую дея-
тельность московских государей, говоря о какой-то их
ненасытной алчности, о системе постоянного угнетения
и разорения подданных, об изобретении новых налогов и
выжимании соков из народа ради собственного обогаще-
ния. Такой взгляд, может быть, и то отчасти, оправдывал-
ся тиранским характером второй половины царствования
Ивана Грозного; но вообще он несправедлив, и объясня-
ется тем, что иностранцы мало понимали и значение
московского самодержавия, и характер исторически сло-
жившихся гражданских отношений древней Руси; они
смотрели на нее с своей западноевропейской точки зре-
ния и забывали, что эта Русь только что освободилась от
472
варварского ига, которое в течение двух веков угнетало
ее и уединяло от европейского образованного мира. Од-
новременно с постепенным освобождением шла на Руси
тяжелая работа над созданием единого, прочного госу-
дарства, созданием, которое требовало всех народных
сил и средств и потому было впереди всех других обще-
ственных нужд и желаний. Сплачиваясь внутри, это госу-
дарство продолжало вести неустанную борьбу с сильны-
ми и враждебными соседями. Государи московские, есте-
ственно, с особым рвением старались увеличить свою
казну, свои доходы (государева казна в те времена не
различалась от казны государственной), ибо они постоян-
но должны были заботиться об улучшении и развитии
своих военных сил и средств. Понятно, что расходы на
войско не только поглощали большую часть доходов, но
иногда и превышали их, так что приходилось изыскивать
новые источники для их покрытия (79).
Выше мы видели, что основную часть русского войска
в данную эпоху составляло сословие землевладельческое
или собственно помещичье, так наз. дворяне и дети бояр-
ские, обязанные пожизненно ратною службою. Они дол-
жны были выходть в поле по первому требованию на
коне в полном вооружении и в сопровождении такого
числа хорошо вооруженных людей, которое определя-
лось количеством владеемой ими земли (по одному коп-
нику с каждых 100 четвертей) или, как тогда выражались,
«людно, конно и оружно». Дворяне и боярские дети,
сообразно своим поместьям, были расписаны по городам,
и эти отделы назывались «десятнями»; областные намест-
ники вели списки зачисленных на службу или «верстан-
ных» помещиков и их сыновей, подлежащих верстанию
(так наз. «новики»). А все списки обязанного военной
службой помещичьего сословия и его ведомство сосредо-
точивались в Разряде, т. е. в Разрядном приказе. По этим
спискам число дворян и детей боярских, получавших
государево жалованье и обязанных по первому требова-
нию выступить в поле, в XVI веке простиралось от 80 до
100 000, как говорят о том некоторые иностранные изве-
стия. Но каждый помещик приводил с собой по несколь-
ку своих вооруженных людей, и, если он являлся только
сам-третей, т. е. если взять средним числом на каждого
473
по два сносно вооруженных человека, то все количество
московской конницы, в случае нужды выводимой в поле,
определится приблизительно в 300 000 человек. Нелегко
было в короткое время собрать (мобилизовать) это войс-
ко. Обыкновенно, когда угрожала война или нашествие
неприятельское, из московских Четвертных приказов рас-
сылались повестки к областным наместникам, воеводам,
городовым прикащикам, губным старостам и дьякам; они
в свою очередь собирали помещиков и высылали их к
известному дню на такую-то границу или вообще в на-
значенные места. Тут писцы, присланные из Разряда, по
спискам проверяли собравшихся и отмечали тех, которые
оказывались в «нетях», т. е. неявившимися. Последним
грозило строгое взыскание и даже отобранные поместья.
Собравшиеся всадники распределялись по полкам. По
окончании похода- они распускались по домам, за исклю-
чением тех, которые назначались в гарнизоны погранич-
ных городов и в полевую сторожу (на южных степных
украйнах). Кроме того, время от времени производились
общие смотры, на которые собирали дворян и детей
боярских; причем переписывали их с людьми, конями и
со всем их вооружением, чтобы знать, в каком количе-
стве и в какой исправности они готовы выступить в поле.
Военнослужилое сословие вооружалось и отправляло по-
ходы на свой счет; поэтому помещики, обыкновенно, в
обозе (в кошу) имели особого коня или, смотря по состо-
янию и количеству прислуги, несколько коней с вьюком,
т. е. нагруженных съестными припасами и разными по-
ходными принадлежностями. Хотя дворяне и дети боярс-
кие затем и получали поместья, чтобы быть в состоянии
отправлять царскую службу, однако кроме земли им в
подмогу назначалось и денежное жалованье; смотря по
его количеству, они распределялись на известные статьи.
В сем отношении имеем любопытный памятник от
пятидесятых годов XVI столетия. Это так называемая
«Книга боярская» 1556 года, или собственно перепись
(хотя и не вполне сохранившаяся) дворян и детей боярс-
ких, по преимуществу собиравшихся на смотр под Сер-
пуховом с обозначением их кормлений, вотчин и помес-
тий, а также их вооружения, количества людей и следую-
щего им денежного оклада, на основании которого они
разделены, по-видимому, на 25 статей. Из названной кни-
ги видно, что полное русское вооружение того времени
474
составляли: стальной искусной работы шелом (с остроко-
нечной верхушкой), железный доспех, иногда сплошной
из булатных досок или «зерцало», а чаще всего кольчуж-
ный разных видов и наименований, как-то: «пансырь» —
просто кольчужный кафтан, «юмшан» или «юшман», по-
крытый стальными дощечками на груди и спине, «бехте-
рец» и «куяк» — в том же роде, т. е. с дощатыми латами
(это брони восточного типа, но искусно изготовляемые
русскими мастерами); далее стальные «наручи» и «нако-
ленки», сабля, копье, саадак с луком и колчан со стрела-
ми. Сверх доспеха надевались еще или нарядная приво-
лока бархатная, или ферязь, тоже бархатная; а подлатни-
ком служил атласный «тегиляй», подбитый ватой или
шерстью кафтан. Состоятельный всадник сидел на рез-
вом аргамаке, т. е. на хорошем турецком или ногайском
коне, а запасного коня слуги для него вели в поводу. Но
уже сами дворяне и боярские дети тут далеко не все
записаны с этим полным вооружением. У иных вместо
дорогого шелома видим простую железную или медную
шапку («мисюрька», «прилбица»), иногда с «бармицею»
или кольчужной сеткой, спускавшейся на плечи. Хотя и
редко, но встречаются даже дети боярские совсем «без
доспеху», в одном тегиляе. Еще более разнообразия нахо-
дим в вооружении их людей; тут только немногих видим
в полном вооружении. Обыкновенно на голове у них
шапки и не только металлические, но и хлопчатобумаж-
ные, а на теле надеты толстые или тонкие тегиляи; сидят
они на меринах, вооружены иные саблями и луками,
иные копьями, а другие простыми рогатинами; изредка
встречается даже пешая прислуга. Но вообще заметна
наклонность вывести в поле (по крайней мере, на смотр)
людей в большем числе, нежели следовало по количеству
владеемой земли, ибо за лишних («передаточных») людей
прибавлялось денежное жалованье; при сем, однако, стро-
го принималось в расчет их достаточное или недостаточ-
ное вооружение.
Как наглядный пример таких точных расчетов пере-
дадим из помянутой книги следующее место: «Иван Ива-
нов сын Кобылин Мокшеев: съехал с Ладоги на середо-
крестье 7062 года, держал (за собой это кормление в
качестве судьи или волостеля) год. В Серпухове (на смот-
ру) поместья сказал за собой 22 обжи с полуобжею, а
вотчины не сыскано. Сам на коне в полном доспехе, в
475
юмшане и в шеломе и в наручах, и в наколенках о дву
конь; людей его в полк 4 человека, один в пансыре и в
шеломе о дву конь; 3 человека в тегиляях в толстых, на
двух шеломы, а на третьем шапка медяна с копьями;
3 человека с вьюками. А по уложению взять с него с
земли человека в доспехе, и он передал трех человек в
тегиляях, а не додал одного шелома; а по новому окладу
ему на его голову по 25-й статье 6 рублев, да на человека
с земли 2 рубля, да на передаточных людей 11 рублев, а
не додати ему за шелом одного рубля». Иностранцы упо-
минают еще о кистенях и длинных ножах, которые слу-
жили русским вместо кинжалов.
Итак, главная сила русского войска в эту эпоху состо-
яла в многочисленной дворянской коннице, которая снаб-
жалась отчасти своими домашними конями, а отчасти
татарскими, которых ногайцы ежегодно в большом коли-
честве пригоняли на продажу в Москву. Рядом с конни-
цей выступало и пешее ополчение; оно набиралось из
посадских людей и крестьян и называлось посохою, так
как эта ратная повинность раскладывалась на тяглое на-
селение по количеству сох (а в некоторых местностях по
количеству дворов); число ратников от сохи определялось
каждый раз особо по мере надобности. Так, в Полоцком
походе Ивана IV в 1563 году участвовало более 80 000 по-
сохи. Иначе посошные ратники назывались людьми «да-
точными». Выставляя известное количество ополченцев,
как посадские люди, так крестьяне черные и монастырс-
кие, производили между собой денежную разверстку или
разрубку, чтобы снабдить этих ратников вооружением и
содержать их на время похода; иногда корм на них отпус-
кался натурой, причем посошные люди выставляли также
известное количество подвод, а в случае нужды и лодок.
Вооружение посохи было обыкновенно самое недоста-
точное; немногие ратники снабжены были пищалями,
саблями и копьями; большая часть ограничивалась топо-
рами и рогатинами. На войне посоха не всегда участвова-
ла в полевых сражениях. Она употреблялась преимуще-
ственно для осады и обороны крепостей, а также для
разных работ, каковы расчистка пути, копание рвов, по-
стройка мостов, перевозка тяжестей, подвозка прови-
анта и т. п. Впрочем, в числе посохи находились и конные
ополченцы, выставляемые наиболее зажиточным населе-
нием, например Новгородом и Псковом.
476
Военная несостоятельность подобного народного
ополчения, рядом с появлением у наших западных сосе-
дей постоянного войска, снабженного огнестрельным ору-
жием, побудила Московское правительство завести у себя
также настоящую пехоту, вооруженную ручницами, т. е.
ручными пищалями или ружьями. Первоначально такая
пехота, по-видимому, появилась в Новгороде и Пскове,
ибо при Василии Ивановиче и в малолетство Грозного
упоминаются новгородские и псковские «пищальники»;
потом в царствование Ивана IV такое войско стало назы-
ваться «стрельцами» и было значительно умножено. В
Москве находилось несколько тысяч стрельцов, поселен-
ных в особой слободе за Москвой-рекой, насупротив
Кремля. При особе царя всегда был отряд стрельцов,
входивший в состав дворцовой стражи и следовавший за
ним в его походах и поездках («стремянные стрельцы»).
Мало-помалу около других городов, особенно на украй-
нах, явились такие особые слободы, заселенные стрель-
цами. Это войско набиралось из вольных охочих людей,
и содержалось на счет казны; сверх денежного и хлебно-
го жалованья стрельцы наделялись также землей, имели
право заниматься мелкой торговлей и промыслами. Кро-
ме гарнизонной службы, в мирное время они вообще
отправляли полицейскую службу и держали караулы в
столице. Они вооружены были тяжелым неуклюжим ру-
жьем или самопалом с пулей очень малого калибра, саб-
лей и бердышом или секирой на длинной рукояти. Все
число стрельцов в конце XVI века можно определить
приблизительно в 15 000 человек. Они делились на прика-
зы по 500 человек в каждом; приказами начальствовали
головы, а под ними были сотники, пятидесятники и де-
сятники.
Другим отделом постоянного войска являются городо-
вые и станичные казаки; ибо рядом с стрелецкими слобо-
дами в украинских городах распространяются и казацкие
слободы. Известно, что эти казаки представляли легко
вооруженные отряды, отчасти конные, отчасти пешие; а
на свое содержание кроме денежного и хлебного жалова-
нья они также получали земельные участки и угодья.
Вольные казаки, Донские и отчасти Днепровские, выс-
тавляли иногда вспомогательные отряды Московскому
царю, который нередко посылает им денежные подарки,
хлеб, порох и свинец.
477
Почти одновременно с появлением постоянной стр.е-
лецкой пехоты выдвигается на передний план в московс-
ком войске и «наряд» или артиллерия. Хотя первые упо-
минания о ней относятся еще к XIV веку, ко времени
Димитрия Донского, но то были только немногие крепост-
ные или неподвижные орудия, железные, скрепленные
такими же обручами. Особые старания о заведении артил-
лерии прилагает Иван III, который, как известно, пригла-
шал иноземных мастеров для литья пушек; одновременно
с ними, несомненно, работали и русские мастера — литей-
щики. Василий III усердно продолжал это дело; он также
имел при себе итальянских и немецких литейщиков, кото-
рые кроме пушек и пищалей отливали и железные ядра;
но рядом с ними употреблялись еще и каменные ядра.
Порох или так наз. зелье русские выделывали у себя дома;
в Москве на Сивцевом Вражке был большой пороховой
завод уже при Василии III. При Иване IV, кроме орудий и
снарядов, приготовленных в Москве, иностранцы, преиму-
щественно англичане, стали привозить много пушек, ядер
и всяких огнестрельных снарядов морем через Нарву, а
потом, когда Нарва была потеряна, через Архангельск. В
XVI столетии появляется у нас значительная полевая и
осадная артиллерия; русские выучились действовать ею
довольно искусно и часто стали употреблять пушки и
пищали как при осаде городов (например, Смоленска и
Казани), так и в открытых битвах. Во второй половине
сего столетия иностранцы даже удивляются многочислен-
ности русской артиллерии и указывают на большое коли-
чество медных красивых пушек, собранных в царской
Оружейной палате. Один немецкий посол (Кобенцель) до-
носил императору Максимильяну II, что у Московского
государя наготовлено до 2000 всяких орудий. Мы видели,
как успешно действовала русская артиллерия при обороне
Пскова против Стефана Батория и как в 1591 году наше-
ствие крымского хана Кази-Гирея на Москву было отбито
преимущественно действием наряда. Сохранившиеся до
нашего времени образцы показывают, что орудия эти были
вообще очень разнообразны по своей форме и величине;
иногда они достигали огромных размеров. Так, в царство-
вание Федора Ивановича русским мастером Андреем Че-
ховым отлита была знаменитая московская «Царь-пушка».
Кроме собственных русских войск во время походов
под царскими знаменами шли вспомогательные отряды
478
разных восточных инородцев, каковы: мордва, черемисы,
а главным образом легкая конница из служилых и наем-
ных татар, Касимовских, Темниковских, Казанских и Но-
гайских, вооруженных большей частью только луком и
стрелами. В конце XVI века встречаем в Москве неболь-
шой наемный отряд (в 300 человек) из разных иноземцев;
туг были немцы, шотландцы, датчане, шведы, греки и пр.
Упоминается еще наемный отряд из нескольких тысяч
черкас, т. е. малороссийских казаков.
Что касается до внешнего порядка, в котором высту-
пала в поход русская рать, то в этом отношении видим
различие с предыдущей эпохой. Еще при Иване III сохра-
нялось старое деление рати на 4 полка: Большой, Передо-
вой, Правая и Левая рука. В XVI веке видим уже пять
частей: к прежним четырем прибавился Сторожевой полк
(арьергард). Иногда встречается еще отдельный легко-
конный полк Яртоульный, употреблявшийся для разве-
док. Воевода большого полка считался главным начальни-
ком и всех остальных воевод, которые обязаны были
ежедневно являться к нему с донесениями. Воевода каж-
дого полка имел у себя товарища или второго воеводу, а
иногда и двух товарищей. Особый воевода с товарищем
состоял «у наряду», т. е. начальствовал артиллерией. Вое-
воды обыкновенно назначались из бояр, окольничих и
думных дворян. Под воеводами начальствовали головы,
бывшие из дворян первой статьи; а под ними сотники,
пятидесятники и десятники, назначавшиеся из боярских
детей. Вообще при распределении людей на отряды гос-
подствовала древняя десятичная система. Деление на пять
полков соблюдалось как при многочисленном войске, на-
пример в 30, 40, 50 тысяч и более, так и при рати в 5—
10 тысяч. Когда сам царь принимал участие в походе, то
рать собиралась возможно более многочисленная; при
том его сопровождал особый полк, состоявший из бояр,
окольничих и других придворных чинов, из царских жиль-
цов, московских дворян и детей боярских, стремянных
стрельцов, служилых татарских отрядов и т. д. Этим пол-
ком начальствовали особые «дворовые» воеводы. В похо-
дах же небольших и неважных встречается деление толь-
ко на три полка: большой, правая и левая рука.
На южных украйнах почти ежегодно на осень высы-
лалась рать «для бережения» от набегов крымских татар.
Численностью своей она простиралась обыкновенно до
479
20 000 человек или свыше того и подразделялась на две
рати, береговую и украинную: первая располагалась вдоль
берега Оки, опираясь на Коломну, Каширу, Серпухов,
Калугу; а вторая размещалась в области украинных или
польских (полевых) городов, каковы: Тула, Пронск, Деди-
лов, Донков, Мценск, Новосиль и пр. При сем каждая
рать делилась, по обыкновению, на пять полков; началь-
ники береговой рати считались выше и назывались «боль-
шими воеводами», а начальники полевых полков называ-
лись «украинными воеводами» и назначались из менее
знатных людей. Согласно с укоренившимся обычаем мест-
ничества, самое назначение воевод должно было строго
сообразоваться с тем, чтобы степени их родовой знатно-
сти соответствовали взаимному отношению должностей.
Уложением 1550 года было разъяснено, что первый вое-
вода большого полку выше всех других, всякий второй
воевода (товарищ) меньше своего первого, воеводы пере-
дового и сторожевого полку равны между собой; они
меньше воевод правой руки, но выше левой, и т. д. При
всем старании правительства установить лестницу стар-
шинства должностей, счеты все-таки путались иногда, в
особенности по отношению к товарищам или вторым
воеводам разных полков. При сем даже и против таких
лиц, как зять царя Никита Романович, поднимались родо-
вые счеты со стороны других бояр. Так, в 1574 году
известный крещеный татарский царевич Симеон Бекбу-
латович доносил из Новгорода царю Ивану Васильевичу,
что «списков не емлют», т. е. не берут списков людям
своего полку и тем как бы отказываются от своего назна-
чения, двое воевод: князь Андрей Репнин и князь Васи-
лий Тюфякин. Репнин объявил неудовольствие на то, что
он назначен другим воеводою правой руки, тогда как
Никита Романович, другой воевода в большом полку; а
князь Тюфякин, назначенный вторым в левой руке, про-
сит «дать счет» ему с князем Григорием Долгоруким,
вторым в сторожевом полку. Государь велел обоим спис-
ки взять; причем дело Репнина обещал разобрать, когда
«служба минется», а Тюфякину велел написать, «что ему
меньше князя Григория быти (можно)». Известно, что
при всем своем деспотизме Иван IV постоянно должен
был считаться с этим явлением, столь вредным в военном
отношении, послужившим источником многих наших не-
удач и поражений.
480
15*
Особенно затруднителен был в случае больших похо-
дов выбор главного воеводы, которого приходилось брать
из представителей весьма немногих знатнейших родов;
хотя бы эти представители были люди малоспособные.
Таковыми именно являются во второй половине XVI века
князь Иван Дмитриевич Бельский, после его смерти князь
Иван Федорович Мстиславский, а за ним его сын Федор
Иванович. Один иностранец (Флетчер) в конце XVI века
выдаст за правило, будто московское правительство на-
меренно назначало в главные воеводы людей весьма знат-
ных, но малоспособных, чтобы к своей великой породе
они не прибавили еще и расположения войска; так что
могли бы сделаться опасными. Посему, для успеха в рат-
ном деле, придавали главному воеводе товарищем кого-
либо из бояр, известных своим мужеством, опытностью и
даровитостью; этот второй воевода и был, в сущности,
душой и руководителем военных действий. Хотя главная
причина такого назначения воевод коренилась в системе
местничества, однако до некоторой степени нельзя отри-
цать и справедливости приведенного известия, особенно
по отношению к Ивану IV, столь подозрительному в эпо-
ху опричнины, и потом к Борису Годунову, как правите-
лю, опасавшемуся выдвигать талантливых соперников
себе между боярами. Действительно, на местах вторых
воевод мы встречаем в эту эпоху таких доблестных вож-
дей, как князья Михаил Иванович Воротынский, почтен-
ный высшим титулом слуги государева, Иван Петрович
Шуйский, Андрей Иванович и Дмитрий Иванович Хворо-
стинины.
Каждый воевода или каждый полк имел свое знамя с
изображением какого-либо святого, большей частью Ге-
оргия Победоносца. К воеводскому седлу прикреплялся
небольшой котлообразный барабан, или йабат, и на по-
ходе воевода ударял в него плетью, когда нужно было
отстранить кого-либо, поравнявшегося с воеводой или
загородившим ему дорогу; ибо походы войска соверша-
лись без соблюдения стройного порядка, беспорядочной
толпой. Наблюдали только, чтобы каждый полк шел от-
дельно. За воеводами возили на конях 10 или 12 круп-
ных медных набатов, столько же медных труб и не-
сколько гобоев. Один из барабанов подавал знак, когда
нужно было садиться на коней или слезать с них; а
перед сражением и при начале его принимались греметь
16-Иловайский Д.
481
все барабаны, трубы и гобои, чтобы возбудить воин-
ственный жар.
Иностранцы, наблюдавшие русских ратников, удивля-
ются их физическому закалу и терпению, с которыми
они переносили всякие труды и лишения, т. е. голод,
холод, усталость и т. д. К этому закалу, впрочем, русские
люди с детства приготовлялись своим суровым, можно
сказать спартанским, воспитанием. О продовольствии
своей армии правительство заботилось очень мало; толь-
ко иногда в лагерь доставлялся хлеб на казенный счет;
разумеется, старались собирать съестные припасы с мест-
ных жителей; но по редкости населения, особенно в
пограничных краях, и при опустошениях, производимых
войной, такие сборы были слишком недостаточны. По-
этому главным средством продовольствия служили те за-
пасы, которые ратные люди брали с собой из дому; обык-
новенно они рассчитывали на несколько месяцев, и кро-
ме того, если было возможно, подвозились на театр вой-
ны из дворянских имений их холопами или крестьянами.
Обычную пищу простых ратных людей составляли суха-
ри и толокно, т. е. поджаренная овсяная мука, разведен-
ная водой; лук и чеснок служили им любимой приправой.
Помещик имел с собой запасы ветчины или другого како-
го копченого или соленого мяса, соленой и сушеной
рыбы, круп, пшеничной муки, соли, сыру и т. п. В его
вьюке находились медный котелок и прочая походная
посуда; а трут и огниво давали ему возможность развести
огонь на привале. В случае нужды господин довольство-
вался тем же, что ели его слуги; если он съедал их
скудные запасы, то слуги иногда голодали по нескольку
дней. Точно так же неприхотливы были русские люди и
относительно своего помещения; начальники имели па-
латки, а простые ратники делали себе шалаши из прутьев
и покрывали их войлоками; иногда пригибали к земле
ветви кустарника, раскидывали над ними свои епанчи и
таким образом укрывались от непогоды. Один иноземец
(Ад. Климент) приблизительно такими риторическими
чертами изображает закал русских ратников: «Эти люди
невероятно способные терпеть стужу и голод. Когда зем-
ля белеет глубокими снегами и закоченела, скованная
жестоким морозом, наш Сармат, разостлав свою епанчу
на сучьях с той стороны, откуда свирепствует ветер или
метель, разводит небольшой костер. Обитатель снегов, он
482
16-2
добывает воду из замерзшей речки и, смешав ее с овся-
ной мукой, устраивает свое пиршество. После такого
роскошного ужина он ложится у огня, распростершись
на окоченелой почве. Сия почва служит ему периной, а
пень или камень изголовьем». Разумеется, наиболее знат-
ные и богатые начальники брали с собой в поход многих
холопей, обильные съестные припасы и располагались в
просторных украшенных шатрах; к своему столу они
нередко приглашали своих подчиненных.
Как терпеливы и неприхотливы были люди, такими же
качествами отличались и их кони. Обыкновенно это были
мерины небольшого роста, но крепкие и чрезвычайно вы-
носливые. На походе они довольствовались подножным кор-
мом. Поэтому когда войско становилось лагерем, то оно
занимало большое пространство, оставляя между палатка-
ми и шалашами пустые места для пастьбы лошадей. Они
были не подкованы, на легких уздах; могли без отдыха
бежать 7 или 8 часов; могли не иметь никакого корму по
целым суткам и все-таки служили до 20-летнего возраста.
Русские всадники, по восточному обычаю, сидели на
высоких седлах с короткими стременами, так что легко
могли оборачиваться во все стороны и натягивать лук;
зато при слишком согнутых ногах редко выдерживали
сильный удар копья и не падали на землю. Шпоры были
только у немногих, а для принуждения коня служила
ременная плеть, висевшая на мизинце правой руки. Ко-
нец повода зацеплялся за палец левой руки. Иностранцы
с похвалой отзываются об искусстве русских, с которым
они в одно и то же время держат в руках саблю, лук, узду
и плеть и управляются с ними в сражениях. Некоторые
иностранцы (наприм., Гваньини) также удивляются теле-
сной силе московских ратников и не советуют схваты-
ваться с ними в рукопашную борьбу, ибо между ними
часто встречаются такие, которые в одиночку без всяко-
го оружия выходят на медведя и одолевают его. У ратни-
ков не было недостатка ни в храбрости, ни в чрезвычай-
ной преданности своему государю. И однако, те же ино-
странцы очень неодобрительно отзываются о боевых ка-
чествах русского войска вообще. Оно отлично обороняло
укрепленные места благодаря своей стойкости; умело так-
же и брать их с помощью пушек или продолжительной,
упорной осады; но в открытом бою, в чистом поле не
могло равняться с своими западными соседями, потому
483
is*
что слишком отстало от них в военном искусстве. Недо-
статок этого искусства оно старалось заменить числом,
подобно всем восточным ополчениям, состоящим пре-
имущественно из конницы. При нападении русская
конница, испуская оглушительные крики, бросалась на
неприятеля беспорядочной толпой и старалась подавить
его первым натиском; но не выдерживала долгой схватки,
и если встречала дружный отпор, то возвращалась назад.
Герберштейн замечает о нашей коннице, что, вступая в
битву, она как бы говорила неприятелям: «бегите или мы
побежим». Тот же наблюдатель прибавляет, что в случае
неудачи русский ратник все свое спасение полагает в
быстром бегстве, но если он захвачен неприятелем, то не
защищается и не просит пощады, а молча покоряется
своей участи; тогда как турок в таком случае бросает
оружие, умоляет о жизни и протягивает руки вверх, как
бы предоставляя связать себя и обратить в рабство; тата-
рин же, напротив, сбитый с коня, продолжает отчаянно
обороняться зубами, руками и ногами до последнего из-
дыхания. Конечно, этот отзыв о характере трех народов
справедлив только в своей основе, но вообще является
преувеличением. Сравнительно с конницей, более стой-
кости в открытом бою обнаруживала русская пехота; в
особенности она дралась хорошо, если могла воспользо-
ваться какой-либо опорой, например лесом, оврагом,
обозными телегами и т. п.
Итак, русская рать XVI столетия, превосходившая бо-
евыми качествами азиатские и вообще восточные наро-
ды, по отношению к западным европейцам представляла,
собственно, превосходный материал, которому недоста-
вало только обработки, чтобы не уступать в военном
отношении никому в мире. Русское племя по характеру
своему одно из самых воинственных на земном шаре.
Эту черту оно, несомненно, доказало своей долгой исто-
рией, наполненной многими и упорными войнами, добро-
вольными подвигами удали и молодечества по отноше-
нию к соседям и своей постоянной готовностью вступить
в борьбу с кем бы то ни было. Та же черта ясно сказыва-
лась (и сказывается) в наклонности русского человека по
всякому поводу давать волю своим рукам; известно так-
же, что жестокий кулачный бой всегда составлял люби-
мую забаву русской молодежи; по свидетельству одного
иноземца первой половины XVI века, этот бой иногда
484
16-4
делался до того горячим и упорным, что на месте остава-
лось несколько мертвых тел. Воинственность сказалась и
в наших богатырских былинах, и в древнем народном
обычае решать свои споры «полем», т. е. судебным по-
единком, который только во второй половине XVI века
стал выходить из употребления благодаря церковному
осуждению и усложнившемуся гражданскому процессу
(особенно допущению наемных бойцов). А что касается
до другого качества, необходимого для хорошей боевой
армии, до способности к строгому подчинению или к
т. наз. дисциплине, то и это качество Русский народ дока-
зал целой своей историей. Но Московское правительство
в XVI веке, при всех своих заботах об умножении воен-
нослужилого сословия, о введении огнестрельного ору-
жия (огненного боя), об укреплении городов и т. п., все
еще не пришло к сознанию о необходимости постоянных
военных упражнений и постоянного, сколько-нибудь пра-
вильного обучения ратному строю. В мирное время рат-
ные люди часто собирались на сторожевую службу и на
смотры; но не видно, чтобы они обучались военным пост-
роениям, правильным, быстрым движениям и оборотам,
а также и самому искусству владеть оружием. Не видно
также и особого старания о введении единообразного
вооружения в разных частях. Сам Иван IV, столь много
воевавший и обнаруживший помянутые выше заботы,
по-видимому, совсем не радел о сколько-нибудь сносном
обучении войска и систематической . подготовке ёго к
бою, ограничиваясь в этом отношении старыми отжив-
шими приемами и ратными обычаями, на которые более
всего наложила свою печать татарская эпоха, татарское
влияние. Для развития боевых качеств и чувства воинс-
кой чести недоставало также и достаточных поощрений,
т. е. хорошей системы повышений и наград за отличия.
Начальным людям за успешное дело давались золотые
монеты или медали и куски шелковых материй на пла-
тье, — вот обычные немногие награды того времени, за
исключением, конечно, земельных пожалований f80).
* * *
С окончательным отделением западнорусских епар-
хий в особую митрополию в XV веке, число восточнорус-
ских или московских епархий простиралось до осьми;
485
Московско-Владимирская, Новгородско-Псковская, Рос-
товская, Суздальская, Муромо-Рязанская, Тверская, Ко-
ломенская, Пермско-Вологодская; девятую ставила Сарс-
кая, или Сарайская, так как с разрушением Сарая епис-
коп Сарский и Подонский переселился в Москву на Кру-
тицы и не имел особой епархии, а владел рассеянными в
разных местах монастырями и имуществами. В XVI веке
из вновь завоеванных земель на средней и нижней Волге
образовалась десятая епархия, Казанская. При учрежде-
нии патриаршества, как мы видели, Псковская епархия
была выделена из Новгородской, устроено еще несколько
епископских кафедр, некоторые прежние епископии воз-
ведены в достоинство архиепископий, а прежние архи-
епископии в митрополии.
Учреждение патриаршества имело более внешнее зна-
чение. Оно окончательно установило полную автономию
Русской церкви или ее независимость от Константино-
польского патриарха и возвысило Московского первосвя-
тителя на степень, равную с древними восточными пат-
риархами. Но внутренняя зависимость нашей иерар-
хии от верховной власти не только не изменилась, а еще
более упрочилась с развитием царского самодержавия.
При таком развитии власть московского митрополита, а
потом патриарха по отношению к другим русским епис-
копам была незначительна и имела только характер стар-
шинства. Высшим духовным авторитетом на Руси, как и в
прежние века, представлялся съезд или собор иерархов.
Московский митрополит был естественным председате-
лем на соборе, а за его отсутствием или при выборе
нового митрополита место председателя занимал стар-
ший по нем иерарх, преимущественно архиепископ Ве-
ликого Новгорода. Совершившееся недавно объединение
государственное, конечно, вызывало настоятельную по-
требность и в более тесном объединении церковном, ибо
в эпоху удельной раздробленности областная иерархия
неизбежно вырабатывала многие черты местных отличий
и неодинаковых обычаев. Поэтому мы видим, что в
XVI веке особенно часто собираются церковные соборы,
и собираются, очевидно, по желанию самой государствен-
ной власти. Кроме разных вопросов, касавшихся внут-
реннего благоустройства Русской церкви и упорядочения
ее обрядовой стороны (примером чему в особенности
служит собор Стоглавый), соборы эти созывались частью
486
но вопросу о поземельных владениях духовенства, подня-
тому в конце княжения Ивана III, частью по поводу
разных ересей, которым толчок дало известное движение
гак наз. жидовствующих.
Что касается до вопроса о праве духовенства владеть
населенными землями, против которого восставали Нил
Сорский и его последователи, то, несмотря на вышеука-
занные попытки Ивана III и Ивана IV к ограничению
этого права, в конце концов оно осталось почти непоко-
лебимым. Иосифу Волоцкому и его ученикам нетрудно
было отстоять вообще церковное и в частности монас-
тырское землевладение потому, что оно наиболее соот-
ветствовало условиям и потребностям Московского госу-
дарства, русской общественности и религиозности того
времени. Точно так же характер внутреннего управления
и церковного суда в каждой епархии вполне соответство-
вал современному гражданскому строю. Так, на службе
при архиерее мы видим множество светских людей, ка-
ковы: бояре, дети боярские, дьяки, подьячие и целый
сонм низших служебных служителей, т. е. приветчиков,
доводчиков и проч. В делопроизводстве здесь укрепилось
го же приказно-дьяческое начало, как и в других отрас-
лях государственного управления. Низшее духовенство,
т. е. священники и монахи, составляют по отношению к
архиерею сословие тяглое, обложенное в его пользу раз-
ными податями и поборами. Но меж тем как городские и
сельские священники безропотно подчинялись архиерей-
скому тяглу, сколько-нибудь значительные монастырские
общины нередко стремились освободиться от епархиаль-
ной власти и поставить себя под непосредственное по-
кровительство самого царя. Наглядный пример такого
стремления мы видели в деятельности Иосифа Волоцко-
го. Архиереи по-прежнему творят в епархии свой суд и
собирают свои доходы посредством десятильников, кото-
рые прежде избирались из архиерейских бояр, а в XVI ве-
ке назначаются из архиерейских боярских детей; своим
боярам и детям боярским архиереи раздавали поместья
из церковных земель; кроме того, они пользовались изве-
стной частью от судебных пошлин. В XVI веке при разви-
тии Московской государственности, верховная власть
обратила свое внимание на служилых архиерейских лю-
дей и ограничила прежнюю самостоятельность архиерей-
ского двора. Так, уже в Столглавом соборе были изданы
487
постановления, вследствие которых назначение архиерей-
ских бояр и дьяков стало происходить с царского утвер-
ждения, и они, таким образом, входили уже в общий
состав государственных чиновников. Стоглавый собор
строго предписал архиерейским десятильникам ограни-
чиваться своими полицейскими обязанностями и не вме-
шиваться в дела собственно духовные, например в на-
блюдение за церковным благочинием, для которого
учреждены были особые поповские старосты. Но предпи-
сания эти часто не исполнялись, и вообще низшее духо-
венство, особенно белое, много страдало от притеснений
и вымогательств со стороны десятильников и их слуг,
этого мирского воинства, состоявшего на службе архи-
ереев.
Белое духовенство, при недостатке грамотности, еще
не могло получить характер отдельного, наследственного
сословия, а набиралось по-прежнему из вольных людей,
обученных грамоте. Прихожане обыкновенно сами выби-
рали себе какого-либо мирянина в священники и за сво-
ей порукой представляли его архиерею для наставления.
Для сего кроме грамотности требовались известный воз-
раст, именно не менее 30 лет (дьякону не менее 25 лет), и
некоторые нравственные качества, т. е. чтобы избирае-
мый не был пристрастен к пьянству, игре в зернь и не
был судим за уголовные преступления и т. п. Приходская
община обязывалась доставлять избранному ей священ-
нику и церковному причту известное количество съест-
ных припасов, пахотной земли и лугов. Но духовенство
церквей кафедральных и вообще соборных не подлежало
выбору мирян, а назначалось непосредственно высшей
духовной властью и получало на свое содержание, как
ругу, т. е. определенное жалованье и довольствие из каз-
ны, так и земельные наделы или разные церковные дохо-
ды и пошлины.
Сильный толчок, данный историческими обстоятель-
ствами к размножению русских монастырей в эпоху та-
тарского владычества, продолжал действовать с той же
силой и в эпоху последующую. Числом вновь основанных
обителей (насчитываемых до 300) эта эпоха даже превос-
ходит предшествующую. Главные причины размножения
монастырей были приблизительно те же, что и прежде, а
именно: развитие аскетизма и стремление к подвигам
благочестия, возбуждаемое соревнованием к прославлен-
488
ным святым инокам, идеальное представление об иноче-
стве как об ангельском чине, с одной стороны, и желание
найти тихий спокойный приют от мирских тягостей и
бедствий — с другой. Но более всего этому движению
способствовала та легкость и беспрепятственность, с ко-
торой возможно было всякому иноку уйти из какой-либо
обители в глухую, никем не занятую, по преимуществу
лесную пустыню, там срубить себе келию или часовню. К
такому отшельнику потом присоединялось несколько дру-
гих иноков, и вот основание новому монастырю уже
положено; он начинал расширяться и процветать, в осо-
бенности если удавалось найти ему покровителей и вклад-
чиков или выхлопотать себе разные пожалования и льго-
ты у правительства. Богатые и знатные люди, не говоря
уже о князьях и лицах царствующего дома, нередко ос-
новывали свои монастыри, обеспечивали их земельными
имуществами и ругой. Большие и знаменитые обители
часто высылали от себя как бы колонии, т. е. заводили в
своих обширных владениях новые монастырьки, во всем
< ('бе подчиненные. Впрочем, иногда вновь основанные
пустыни, чтобы найти себе защиту от притеснений и
помощь в средствах существования, сами приписывались
к большим монастырям, т. е. подчинялись им. Место для
основания нового монастыря иногда обозначалось явлен-
ной иконой, которую внезапно находили на дереве в
лесной чаще. Впрочем, далеко не все подобные начина-
ния приводили к успешному окончанию дела. Многие
вновь основанные монастырьки, не поддержанные благо-
честивыми ревнителями, или по небрежению своих осно-
вателей, или по другим неблагоприятным обстоятель-
ствам, существовали недолгое время, и поселившиеся в
них иноки расходились в разные стороны. Привычка к
бродяжничеству, вместе с употреблением крепких напит-
ков, по-прежнему составляла оборотную сторону нашего
монашества, несмотря на неоднократные запрещения и
осуждения со стороны духовной и светской власти. Так,
по этому поводу на Стоглавом соборе от самого царя
сделано было следующее заявление: «Старец по лесу
к ('лью поставит или церковь срубит, да пойдет по миру с
иконою просить на сооружение, и у меня земли и руги
просить, а что собрав то пропьет, а в пустыне не в Бозе
совершается, а как прежние пустыни о Бозе строили
преподобный отцы прежние, вселялись в пустынях утаяся
489
миру, не тщеславием, и великие труды полагали руками
своими» и пр.
Хотя в укоризнах Ивана IV, неоднократно обращав-
шихся к монашеству, слышится обычный преувеличен-
ный припев, что прежде все было лучше, однако на сей
раз предпочтение старине оправдывается и самым исто-
рическим сравнением двух эпох. Если со второй полови-
ны XV века до конца XVI число вновь основанных в
Северо-восточной Руси монастырей является гораздо
большим, зато, по общественному положению и по своей
славе, мы почти не находим таких, которые могли бы
равняться с Троице-Сергиевым, Кирилло-Белозерским,
Соловецким и некоторыми другими, возникшими в та-
тарскую эпоху. Только одна обитель, по своему значе-
нию, приблизилась к названным сейчас средоточиям рус-
ского иночества. То был монастырь Иосифов Волокамс-
кий, а рядом с ним некоторой известностью в свое время
пользовался Даниил Переяславский (Переславля Залес-
ского). Оба их основателя, Иосиф Волоцкий и Даниил
Переяславский, были постриженники Пафнутиева Боров-
ского монастыря. (Сей последний сиял славой своего
основателя и подвижника Пафнутия; но его устроение,
подобно Соловецкой обители, относится к концу преды-
дущей, т. е. татарской эпохи.) Оба они пользовались осо-
бым покровительством и почитанием великого князя Ва-
силия Ивановича. Так, Даниила Переяславского он при-
зывал в воспреемники своих сыновей, Иоанна и Юрия.
Иосиф Волоцкий и его ученики, как известно, особенно
выдвинулись своей борьбой с ересью жидовствующих и
своей защитой монастырского земледелия. Из Иосифова
монастыря вышли потом и такие видные иерархи XVI ве-
ка, как московский митрополит Даниил, казанский архи-
епископ Гурий, коломенский епископ Вассиан Топорков,
тверской Акакий, рязанский Леонид и некоторые другие.
Из монастырей, основанных в эту эпоху, заслужива-
ют упоминания в самой Москве и ее окрестностях: Ново-
спасский (куда Иван III перевел придворный Спасский
монастырь), Николаевский на Угреиш, Новодевичий, со-
зданный Василием Ивановичем в память взятия Смоленс-
ка. В Тверском краю: Троицкий Колязинский, основанный
преподобным Макарием близ города Кашина, на земле
знатного человека Ивана Коляги, который сам постригся
в этом монастыре и сообщил ему свое имя; Троицкий
490
('елижаров при слиянии Селижаровки с Волгой. В Смо-
ленском Святотроицкий Болдинский, основанный близ
Дорогобужа препод. Герасимом при в. князе Василии
Ивановиче. Под Казанью в память павших под ней рус-
ских воинов основан Иваном IV Успенский Зилантов. В
Новгородско-Псковской земле: Троицкий Александро-
Снирский, основанный преподоб. Александром близ реки
Свири, в княжение Василия III; Тихвинский Успенский,
устроенный повелением Ивана IV на месте явления Тих-
винской иконы Богоматери; Сырков, на реке Веряжи,
сооруженный богатым новгородцем Сырковым в честь
(’ретения иконы Владимирской Богородицы; Псково-Пе-
черский, как мы видели, новоустроенный известным мос-
ковским дьяком Мисюрем Мунехиным. В Двинской обла-
сти Антониев Сийский, основанный преподобным Анто-
нием, который был родом из местных крестьян. В Бело-
зерском краю явилась Нилова пустынь, устроенная на
реке Соре Нилом Майковым, известным противником
монастырского землевладения и проповедником скитско-
го жития, а в Вологодском Корнилиев-Комельский, осно-
ванный также в конце XV или в начале XVI века ростов-
ским уроженцем Корнилием Крюковым. Оба подвижни-
ка, Нил Сорский и Корнилий Комельский, вышли из
знаменитого Кирилло-Белозерского монастыря, который
в той стороне служил рассадником иночества. В Пермс-
ком краю, при впадении речки Пыскорки в Каму, усерди-
ем фамилии Строгановых был. сооружен Преображенский
Пыскорский монастырь, а в Вятском— Трифонов Успенс-
кий; на построение последнего жители Вятки просили
разрешения у царя Ивана IV на том основании, что если
кто в старости или болезни пожелает постричься, то
негде, так как у них совсем не было монастырей.
Почти все сколько-нибудь значительные монастыри
русские по своему внутреннему устройству были обще-
жительные, за исключением епархии Новгородской; но
и там Макарий, в бытность свою архиепископом Вели-
кого Новгорода, старался ввести общежитие, что ему и
удалось до некоторой степени. Иногда основатель и игу-
мен вновь учрежденного монастыря, по примеру Феодо-
сия Печерского, Кирилла Белозерского, Ефросина
Псковского, писал для него устав, снабженный более
или менее строгими правилами, касавшимися церковной
службы, трапезы, братских трудов, монастырского хо-
491
зяйства и других сторон иноческого быта. Таковы уста-
вы Иосифа Волоцкого, Нила Сорского, Корнилия Ко-
мельского, Герасима Болдинского и некоторые другие.
Но сама жизнь вырабатывала общие черты монастырс-
кого быта независимо от сих уставов. В общежительных
монастырях хотя во главе общины стоял игумен и насто-
ятель и ничто не должно было совершаться без его бла-
гословения, однако власть его была ограничена собор-
ными старцами, которые составляли при нем монастырс-
кий совет, а хозяйственная часть сосредоточивалась в
руках келаря. Последний ведал монастырскими вотчина-
ми, доходами и всякими сборами, для чего имел многих
помощников, а для управления селами под его ведением
состояли посылаемые туда особые старцы, называвшие-
ся «посельскими», или «приказными». Все эти власти
были выборные, т. е. выбирались самой монастырской
общиной. Только в обители, состоявшие под непосред-
ственным царским покровительством, игумен назначался
самим царем. Хотя прием в монастырскую братию был
свободный, но обыкновенно принимались только те, кто
вносил известный «вклад» деньгами и другим имуще-
ством; а принятые без вклада «Бога ради» не считались
действительными членами монастырской общины. Эти-
то последние и составляли бродячий элемент, нередко
переходя из одного монастыря в другой. Стоглав, одна-
ко, предписывает принимать иноков, постриженных в
другом монастыре и «приходящих с верою и со страхом
Божиим», а вновь поступающих постригать, не требуя от
них за то никакой денежной платы. Вооружаясь против
пьянства, Стоглав запрещает держать в монастырях го-
рячее вино, хмельное пиво и мед, но не возбраняет
фряжские вина и умеренное питие и, кроме того, дозво-
ляет послабление для князей, бояр и дьяков, которые
постригаются в немощах или при старости и дают вели-
кие вклады, села и вотчины: их можно не принуждать к
хождению в трапезу, а допускать им ядение по келиям;
для них следует держать разные квасы, сладкие (медвя-
ные, черствые и кислые) и не возбранять присылки им
от родственников. Это послабление получило потом ши-
рокое применение в эпоху опричнины, когда многие
знатные люди постригались по принуждению или сами
искали в монастырях убежища от опал и казней. Поэто-
му Иван IV в своем известном послании к игумену Ки-
492
рилло-Белозерскому Козьме не совсем был прав, укоряя
его и братию в отступлении от древних монашеских
правил ради Ионы Шереметева и других знатных пост-
риженников. Такое отступление было ранее предрешено
им самим вместе с отцами Стоглавого собора.
Тот же Стоглав обнаруживает, что разные другие
злоупотребления и дурные обычаи, несмотря на неодно-
кратное воспрещение, продолжали существовать в XVI ве-
ке. Например, еще на Московском соборе 1503 года зап-
рещено было совместное житие чернецов и черниц в
одной обители. Стоглавый собор заявил, что это правило
соблюдается далеко не везде, и вновь запретил существо-
вание таких мужеско-женских монастырей. Однако и
после того изредка встречается несоблюдение сего пра-
вила.
Каковы бы ни были недостатки русского монастырс-
кого быта в ту эпоху, с его слишком материальными и
экономическими интересами, наше монашество пред-
ставляло все-таки могучую духовную силу в лице луч-
ших своих представителей. Сами иноземцы, писавшие о
России того времени, при всем старании своем указыва-
ют на темные стороны нашего быта, нередко отдают
справедливость глубокому религиозному чувству и аске-
тизму русских монахов. Монастыри наши еще продол-
жали быть главными хранителями книжного образова-
ния, рассадниками грамотности и некоторых искусств
(напр. живописи или собственно иконописи). Их хозяй-
ственная деятельность представляет также некоторые
хорошие черты, сравнительно с тою же деятельностью
других классов общества; монастырские села и деревни
были наиболее зажиточные благодаря не одним льготам,
которые выхлопатывали себе монастыри, но также их
домовитости и усердию в защите своих крестьян от раз-
ных обид и притеснений. Большие монастыри воздвига-
ли каменные храмы с дорогой утварью и окружали себя
прочными каменными стенами, так что некоторые из
них оказались достаточными не только для охраны мона-
стырских богатств от внутренних врагов, т. е. разбойни-
ков, но и для обороны от внешних неприятелей, следо-
вательно приобрели характер надежных государствен-
ных оплотов, каковыми особенно явились Псково-Пе-
черский, Троицкая лавра, Соловецкий монастырь, Коля-
зин, Тихвинский и некоторые другие. А на далеких се-
493
верных и восточных окраинах монастыри продолжали
быть передовыми двигателями русской колонизации и
русского православия между финскими и чудскими на-
родцами. На последнем поприще в XVI веке особенно
известны два подвижника: преподобные Феодорит и
Трифон, просветители лопарей, достойные подражатели
св. Стефана Пермского.
Первыми насадителями христианства посреди диких
обитателей Лапонии, по всей вероятности, были иноки
ближайшей к ней Соловецкой обители, которая имела
земли и вотчины на западных побережьях Белого моря.
Уже в первой половине XIV столетия некоторые новооб-
ращенные лопари неоднократно обращаются и в Москву
к государю, и к Новгородскому владыке, как к своему
епархиальному архиерею, с просьбой прислагь им свя-
щенников и антиминсы для их крещения и для соверше-
ния божественной службы; просят также о построении
церквей. Из таких соловецких иноков-миссионеров осо-
бенно выдвинулся своими подвигами Феодорит, ростовс-
кий уроженец, который на устье реки Колы устроил
собственный монастырь во имя Троицы и дал ему обще-
жительный устав. Отсюда он проповедовал Евангелие
окрестным лопарям на их родном языке, на который
перевел некоторые молитвы. Но иноки собственного мо-
настыря изгнали его за строгость, с которой он требовал
от них исполнения монастырских правил. Феодорит по-
том был некоторое время игуменом суздальского Евфи-
миева монастыря; а в 1557 году был отправлен Иваном IV
в Константинополь за подтвердительной патриаршей гра-
мотой на царское венчание.’ Последние годы свои он
провел в вологодском Прилуцком монастыре и оттуда
дважды предпринимал странствование в Лапонию для
продолжения там своих апостольских подвигов. Другой
проповедник Евангелия и современник его Трифон, торж-
сковский уроженец, проник еще далее в страну дикой
Лопи, где не раз жизни его угрожала опасность от его
главных противников лопарских жрецов или так называ-
емых кебупов. На реке Печенге он основал небольшую
обитель тоже во имя Троицы. Он побывал в Москве, и
тут в 1556 году выхлопотал у Ивана IV для Печенгского
монастыря жалованную грамоту на разные земли, рыб-
ные ловли и другие угодья. Продолжая свои миссионерс-
кие труды, Трифон дожил до глубокой старости.
494
Оба эти подвижника начали свою просветительскую
деятельность в то время, когда Новгородскую архиепис-
копскую кафедру занимал знаменитый потом митропо-
лит Макарий, который и сам много трудился для борьбы
с грубыми суевериями у финских народцев, рассеянных
но его обширной епархии и, несмотря на давнее обраще-
ние в христианство, упорно державшихся многих язычес-
ких обрядов и верований. В этом отношении любопытна
его окружная грамота 1534 года, обращенная к священ-
никам Вотской пятины, отправленная к ним с домовым
иеромонахом владыки Ильею и двумя владычными бояр-
скими детьми. Из этой грамоты узнаем, что населявшие
( ию пятину инородцы, Чудь, Ижора и Корела, вместо
христианских храмов продолжали ходить в свои прежние
мольбища, приносили там языческие жертвы; поклоня-
лись деревьям и камням; к новорожденным призывали
жрецов или так наз. арбуев, которые и давали им имена;
умерших хоронили в лесах и курганах; браки заключали
без церковного венчания и т. п. Укоряя местных священ-
ников за их нерадение к своей духовной пастве, владыка
приказывает им, собрав своих прихожан, вместе с иеро-
монахом Ильею выжигать языческие мольбища и запо-
ведные деревья, кропить освященной водой жилища и
жителей, наставлять их в вере, а непокорных арбуев
передавать боярским детям для препровождения в Новго-
род на суд церковный и гражданский. Илья, по-видимо-
му, успешно исполнил возложенное на него поручение,
объехал многие вотские погосты, воспрещал языческие
обряды, восстановлял православие и крестил некрещен-
пых. Но в действительности, конечно, не так легко было
побороть старые народные привычки и верования, и они
продолжали существовать. О том свидетельствует другая
окружная грамота, посланная спустя лет двенадцать пре-
емником Макария, владыкой новгородским Феодосием, к
духовенству той же Вотской пятины с софийским собор-
ным священником Никифором и двумя детьми боярски-
ми. Эта грамота повторяет те же укоризны и предписы-
вает те же меры для истребления язычества(81).
Господство языческих обрядов и верований на севере
России посреди финских инородцев, еще не укрепив-
шихся в христианстве, нисколько не удивительно, если
обратить внимание на то, что и в срединных областях
государства, в самом коренном его населении, продолжа-
495
до существовать двоеверие, т. е. рядом с христианской
верой еще в полной силе живы были языческие обычаи и
поверья. Истинное учение церкви слишком мало отража-
лось на народной нравственности, и господство правосла-
вия выражалось по преимуществу внешним образом, т. е.
развитием внешней церковной обрядности.
Все иностранные свидетельства того времени соглас-
но отдают справедливость глубокому религиозному чув-
ству русского народа и его горячей привязанности к
своей Православной церкви, которую он считал самой
лучшей из всех и самой искренней. Но привязанность
эта выражалась чисто внешним образом: преимуществен-
но почитанием икон, строгим соблюдением всех постов и
постных дней, неукоснительным посещением церковной
службы, терпеливым долгим стоянием на ней, усердными
земными поклонами и крестными знамениями, возжига-
нием свеч и т. п. Проходя или проезжая мимо храма,
каждый русский считал обязанностью остановиться, об-
нажить голову и помолиться. Не только во всех комнатах
дома, но даже на площадях, на городских воротах и на
больших дорогах ставились кресты и иконы, перед кото-
рыми прохожие также крестились и совершали поклоны.
Богатые люди обыкновенно устраивали у себя образную,
т. е. особую моленную комнату, стены которой увешаны
были распятиями и иконами, в золотых и серебряных
окладах с драгоценными камнями; перед ними теплились
лампады и восковые свечи. Придя в чужой дом, русский
человек прежде всего искал глазами иконы, молился им,
а потом уже обращался с приветствием к хозяину. Моли-
лись, не только встав с постели или отходя ко сну, перед
пищей и после нее; но и всякое дело, всякую работу
начинали крестным знамением; а перед более важным
предприятием призывали священника, чтобы отслужить
молебен. Молились обыкновенно, перебирая в своих ру-
ках четки, которые всегда имели при себе. Особым по-
клонением пользовались некоторые иконы, почитавшие-
ся чудотворными. Точно так же чтились мощи святых, и
для поклонения им предпринимались далекие странство-
вания. Что же касается самого учения Церкви, ее догма-
тов, внутреннего смысла церковных обрядов, в этом от-
ношении царило невежество не только в народной массе,
но и между самими ее пастырями, по их малограмотнос-
ти и неумению отличать существенное от, неважного,
496
догмы от обряда, подлинных книг св. Писания от подлож-
ных сочинений и т. д.
Невежество пастырей и паствы, естественно, способ-
ствовало распространению множества всякого рода суе-
верий. При недостатке истинного благочестия и самое
развитие обрядовой стороны, под влиянием этих суеве-
рий, доходило до уродливых, противоцерковных явлений
и обычаев. Яркую картину таких суеверных обычаев и
неблагочестия вообще рисуют перед нами записи извест-
ного Стоглавого собора, свидетеля наиболее достоверно-
го и до некоторой степени беспристрастного.
При всей религиозности своей молящиеся всегда со-
блюдали порядок и тишину при богослужении; чему по-
давали пример сами священники и причетчики, которые
иногда отправляли службу пьяные, беспорядочно не по
чину одетые, бранились, сквернословили и даже дрались
между собой. Смотря на них, миряне заводили между
собой праздные разговоры и всякое глумление. Многие
стояли в церкви в тафьях (татарских ермолках) и в шап-
ках. Миряне приносили в храм для освящения пиво, мед,
квас, брагу, хлебы, калачи и другие съестные припасы, а
причетчики все это ставили в алтаре на жертвенник.
Мало того, если дитя родилось в сорочке, то эта сорочка
приносилась к попам, и они держали ее на престоле до
шести недель; или во время освящения церкви миряне
приносили попам мыло, чтобы те держали его на престо-
ле тоже до шести недель. Такое неблагочестие, разумеет-
ся, делалось от излишнего усердия, от веры, затемненной
невежеством. Некоторые церковные обряды и даже та-
инства совершались с сильной примесью старых язычес-
ких обычаев. Так, когда свадебный поезд отправлялся в
церковь для венчания, священник с крестом идет, а перед
ним бегут гусляры, органники и скоморохи с музыкой и
веселыми песнями. Большую роль при сем обряде, как и
в других случаях, играли волшебства и гадания. Волхвы и
колдуны производили наговоры и заклинания; гадали и
предсказывали по звездам, по граянию ворон и т. п., на
основании разных гадательных книг, каковы Альманах,
Аристотелевы врата, Рафли, Воронограй, Шестокрыл,
Звездочет. Особенно прибегали к таким гаданиям и зак-
линаниям в случае тяжбы; в надежде на них смело под-
держивали свое неправое дело и выходили в поле, т. е. на
судебный поединок. Что касается скоморохов, то ремес-
497
до их в те времена, очевидно, процветало: большими
ватагами, иногда в 60—100 человек, ходили они по дерев-
ням и увеселяли народ, а при случае грабили у крестьян
имущество по клетям и занимались разбоем по дорогам.
Но не одни скоморохи, по селам и погостам ходили
ложные пророки и пророчицы, мужики, старые бабы,
жены и девки; с распущенными волосами, босые и почти
нагие, они неистовствовали, били себя в грудь и расска-
зывали, будто им явились святая Пятница и святая Наста-
сия и запрещали народу работать в среду и пятницу. А
некоторые монахи и монахини, даже простые мужики и
бабы странствуют бесчинно с иконами по торжищам,
рассказывают свои сны, пророчествуют, собирают на со-
оружение храма или на какой-либо выкуп. В Троицкую
субботу по селам и погостам сходились мужчины и жен-
щины на жальниках (так назывались кладбища в Новго-
родской земле) и громко плакали над покойниками, а
когда скоморохи придут и начнут свои бесовские игры,
те же плакальщики и на тех же жальниках принимались
плясать, бить в ладоши и петь «сатанинские песни». Здесь
мы видим явные следы языческих погребальных игрищ.
Самые необузданные игрища по-прежнему происходили
в навечерие Рождества Христова, Богоявления Господня,
и особенно накануне весеннего Иванова дня. Тут сходи-
лись мужчины, женщины и девицы и проводили ночь в
песнях, плясках и непристойных забавах, причем «быва-
ло отрокам осквернение, а девицам растление». Когда же
рассветало, народ шел к реке, где с криком и смехом
* омывался водой, а потом расходился по домам и засыпал
мертвым сном. Точно так же в первый понедельник пос-
ле Петрова поста ходили в рощи и творили там разные
потехи. А в четверг рано поутру жгли солому и выклика-
ли покойников. Некоторые невежественные попцг в этот
день клали соль под престолом и держали ее до четверга
Святой недели; потом эту соль раздавали для врачевания
людей и скота. В числе бесстыдных обычаев Стоглав
указывает на то, что во Пскове в общественных банях
моются вместе мужчины и женщины, и даже иноки.
Такова картина языческих суеверий и грубых нравов,
которую раскрывает перед нами Стоглав. Впрочем, вслед-
ствие самой своей задачи указать на церковные непоряд-
ки и дурные нравы, чтобы принять меры к их исправле-
нию, собор, естественно, должен был выдвигать их на
498
передний план и ярко очерчивать. В общем же ходе
исторической жизни русского народа помянутые явления
не должны заслонять собой другие, лучшие его качества
и могут быть рассматриваемы как его оборотная сторона.
Далее, приведенные черты едва ли относились сплошь ко
всем областям Московской Руси; кажется, в большинстве
случаев тут разумеются северные, т. е. Новгородско-
Псковские земли, в населении своем сильно проникну-
тые инородческим, т. е. все тем же чудским или финским
элементом. На эти земли по преимуществу мог указывать
близко знакомый с ними председатель собора митропо-
лит Макарий, бывший архиепископ Великого Новгорода
и Пскова.
Затем, не все черты народных нравов являются нам в
таком же мрачном виде, в каком изображают их записи
Стоглавого собора, смотрящие на народную жизнь прямо
с монашеской или аскетической точки зрения. Напри-
мер, вместе с непристойными игрищами, безмерным
пьянством и азартными играми они как бы осуждают и
всякие песни, гусли и сопели, всякую пляску, также игру
в зернь или тавлеи, грохотание над бочками и корчагами,
ученых медведей и т. п., относя все это к разным видам
так наз. еллинского беснования, запрещенным вселенски-
ми соборами. Наравне с народными увеселениями Сто-
глав, например, смотрит как на великий грех на продажу
и употребление в пищу колбасы, а также тетеревей и
зайцев, пойманных силками, подводя их под статью Шес-
того Вселенского собора об удавлении. Очевидно, ко мно-
гим чертам русской народной жизни Стоглав относится с
точки зрения собственно церковно-византийской. При
сем собор русских иерархов относит к запрещениям Все-
ленских соборов и такие обычаи, которых эти соборы
совсем не запрещали. Так он вменяет в великий грех
бритье бороды и пострижение усов как обычай латинс-
кий и еретический, а если при том русский человек
перенимает и одежду иноверных земель, то в нем по
наружности нельзя узнать православного. К подобным
обычаям Стоглав относится почти с таким же негодова-
нием, как и к явлениям действительно порочным и гнус-
ным, например к содомскому греху, в те времена, по-
видимому, довольно распространенному. Не всегда удач-
ное и правильное усвоение византийских воззрений Рус-
ской иерархией, однако, не должно уменьшать в наших
499
глазах значение тех статей Стоглава, которые указывают
на существование многих языческих суеверий, на гру-
бость и распущенность народных нравов и крайний не-
достаток просвещения. Сами учители и пастыри народ-
ные в большинстве случаев имели смутное понятие о
Священном писании и главных догматах своей церкви.
Наблюдательный иностранец (англичанин Флетчер) в кон-
це XVI столетия замечает, что московские попы круглые
невежды, поэтому никогда не говорят проповедей и не
поучают своей паствы, да и сами епископы, которые их
поставляют, знают Священное писание не более того,
сколько это нужно для отправления богослужения. По
его рассказу, однажды разговаривая с каким-то монахом
в Вологде, он раскрыл перед ним славянское Евангелие
на первой главе от Матфея. Монах стал бегло читать. Но
на вопрос, какая это часть Евангелия, и на другие подоб-
ные вопросы ответить не мог. Как же он может спас-
тись? — спросил его иностранец. Монах ответил в таком
общем у русских смысле, что если Богу угодно будет
помиловать грешника за его веру и благочестие, то он
будет спасен.
Тот же Стоглав указывает и на главную причину
невежества народных пастырей: на отсутствие школ.
Сами учителя грамотности или так наз. «мастеры», по его
свидетельству, «мало умеют и силы в божественном пи-
сании не знают, да учиться им негде». «А прежде все-
го, —' прибавляет Стоглав, — училища бывали в Российс-
ком царствовании на Москве и в Великом Новгороде и
по иным градам многие, грамоте писати и пети и чести
учили; потому тогда и грамоте гораздых было много;
писцы и певчие и чтецы славные были по всей земле».
Но о каком прошлом времени тут говорится, трудно по-
нять. (М. б. это смутное воспоминание о давно прошед-
шем, до-Татарском, или преувеличенное представление о
времени м. Киприана.) Выше мы видели, как с неболь-
шим за пятьдесят члет до Стоглавого собора новгородский
архиепископ Геннадий жаловался именно на безграмот-
ность священников и невежество самих их учителей или
мастеров. Как для надзора за церковным благочинием
Стоглавый собор велел из священников назначать попов-
ских старост и десятских, так и для распространения
грамотности он приказывает белому духовенству и всем
городам, с архиерейского благословения, избирать из сво-
500
ей среды добрых священников, дьяконов и дьячков, же-
натых и благочестивых и притом грамоте «гораздивых»,
и в их домах учинил училища, куда все православные
христиане могли бы отдавать своих детей для научения
грамоте. Здесь выборные священники, дьяконы и дьячки
должны были учить их книжному письму, церковному и
налойному чтению, псалмопению и «конарханию», а так-
же страху Божию, беречь своих учеников во всякой
чистоте и «блюсти их от всякого плотского растления,
наипаче же от содомского греха и руко...». Из таких-то
учеников потом должны были вырастать «достойные свя-
щеннического чина». Нам известно, насколько осуще-
ствилось это благое постановление собора о церковных
школах. Но по всем признакам если и осуществилось, то
в весьма недостаточном размере, судя по тому, что жало-
бы на малограмотность духовенства, особенно сельского,
продолжались еще очень долго, а иностранные наблюда-
тели второй половины XVI и в начале XVII века прямо
говорят, будто «во всей Московии нет школ».
Рядом с малограмотностью Стоглав указывает и на
другое зло, сопряженное с постановлением священников
и причетчиков, — на мзду и подкупы, которые глубоко
проникали во все слои русского общества. Уличане (при-
хожане) при выборе как священников и дьяконов, так и
наемных церковнослужителей, дьячков, пономарей и про-
свирен, брали с них деньги, например с попа 15 рублей, а
с иного по 20 и даже по 30 рублей, и потом уже шли с
ним к владыке; а когда владыка в какую церковь назна-
чит попа хотя и гораздого грамоте, но если он многих
денег не даст, уличане его не принимают. Тут, очевидно,
разумеются порядки собственно новгородские, но, ко-
нечно, не чуждые и другим областям. А в церквах руж-
ных, т. е. не зависимых от прихожан, то же самое совер-
шали владычные наместники (дело идет о Пскове), т. е.
назначали в попы и дьяконы не тех, которые были дос-
тойнее и грамотнее, а тех, которые им больше денег
давали.
Пытаясь упорядочить и возвысить духовный чин, Сто-
главый собор, между прочим, настаивает на том, чтобы
белое духовенство было женатое, и строго подтверждает
постановления Московского собора 1503 года о вдовых
священниках. Если кто, овдовев, пожелает сохранить пол-
ный иерейский стан, то должен для того постричься в
501
иночество. Вдовому попу и дьякону дозволяется совер-
шать некоторые церковные службы, но никак ни литур-
гию, и притом только таким, которые ведут целомудрен-
ную жизнь; им назначается третья доля из церковных
доходов. Уличенным в незаконном сожительстве запре-
щается всякое священнодействие; у них отбирались став-
ленные грамоты; они должны были носить мирскую одеж-
ду, отращивать волосы на маковке (которая у священни-
ков в те времена выстригалась), жить в миру и тянуть
государево тягло вкупе с мирскими людьми. Статьи Сто-
глава, касающиеся таинства брака вообще, указывают,
как легко, еще по-язычески, относились многие к сему
таинству, заменяя его свободным сожительством. Сто-
глав, во-первых, установляет для венчания пятнадцати-
летний возраст жениху и двенадцатилетний невесте. Вто-
рой и третий браки допускались, но с серьезными огра-
ничениями при венчании, с запрещением причастия на
известные сроки и удвоением венечной архиерейской
пошлины: с первого брака взимался один алтын, со вто-
рого два, с третьего четыре. Строго запрещаются браки
при родстве, свойстве и кумовстве. Четвертый же брак
не допускался ни в каком случае. Собор строго запреща-
ет православным держать у себя наложниц. Но уже са-
мое частое упоминание его о всяких блудных грехах
указывает на значительную распущенность нравов в сем
отношении. Разные другие свидетельства, особенно ино-
земные, подтверждают сию истину (82).
По всем признакам, вредное влияние татарского ига
на народный характер и общественные нравы в XVI веке
дало обильные плоды, достигло, так сказать, полного сво-
его развития. Ярким представителем этого влияния, как
известно, явился сам Иван IV, который совместил в себе
замечательную даровитость русской натуры с крайней
порочностью и зверством, глубокую набожность с грубы-
ми суевериями, кощунством и самым гнусным распут-
ством. Известно, как он попирал церковные уставы о
таинстве брака, как глумился и свирепствовал над духов-
ным чином.
Возросши сам под влиянием татарщины, он в свою
очередь способствовал ее поддержанию и усилению как
в общественных нравах, так и в правительственных обы-
502
чаях. Между прочим, по всем признакам при нем в осо-
бенности укоренилось одно из ярких последствий татар-
щины — судебный «правеж» или варварское выколачива-
ние палками по ногам уплаты долгов, пеней и недоимок.
Многие окружающие Ивана Грозного, конечно, подделы-
вались под его взгляды и привычки; а шайка его опрични-
ков усердно подражала ему в насилии и распущенности.
По общему историческому закону, в монархических го-
сударствах, особенно в самодержавных, государев двор
служит обыкновенно средоточием, от которого распрост-
раняются крутом и добрые, и дурные нравы; понятно,
какое вредное влияние имел в этом отношении двор
Ивана IV времен опричнины. В молодости своей, в блес-
тящую пору своего царствования, в эпоху влияния мит-
рополита Макария, Сильвестра и Адашева, Иван Василье-
вич сам указывал Стоглавому собору на недостаток учи-
лищ и книжного образования, на грубость и распущен-
ность нравов; а во вторую половину своего царствования
он менее всего заботился о народном образовании, своим
тиранством и самодурством, напротив, способствовал еще
большему умственному невежеству и нравственному ог-
рубению. Гнет и насилие со стороны высших началь-
ственных лиц, раболепие и забвение человеческого дос-
тоинства со стороны низших, подчиненных и слабых —
эти черты надолго сделались обратной, темной стороной
народной жизни. Нужна была вся мощь русской натуры
и русского народного гения, чтобы впоследствии мало-
помалу освободить себя от оков этого умственного мрака,
как освободилась она от оков долгого варварского ига.
XIII
Состояние просвещения в Московской Руси
XVI века
Духовные писатели. — Произведения Максима Грека. — Труды
митрополита Макария. — Новые черты в литературе житий. —
Великие Четьи-Минеи. — Писатели-миряне. — Летописное дело
в Москве, Новгороде и Пскове. — Русский хронограф. — Книж-
ные переводы, переделки и заимствования. — Отреченные кни-
ги. — Ересь Башкина. — Соборное осуждение игумена Арте-
мия. — Учение Феодосия Косого. — Свидетельство инока Зино-
вия. — Розыск о Висковатом и иконописное дело на Руси. —
Русский подлинник. — Миниатюра. — Порча богослужебных
книг. — Московские первопечатники. — Книга Домострой в
связи с бытом и нравами. — Состояние и типы русской женщи-
ны. — Повесть о Юлиании Лазаревской. — Русское деревянное
зодчество. — Происхождение шатрового церковного стиля. —
Храм Василия Блаженного.
Согласно с общим ходом развития русской жизни в
эпоху дотатарскую, — когда рядом с государственностью
на первый план, еще более чем прежде, выступила цер-
ковность— наша литература или книжность получила
почти исключительно церковный характер. Толчок, дан-
ный в XIV и XV веках нашей письменности некоторым
притоком образованных греков и южных славян, продол-
жал действовать в Московской Руси в течение большей
части XVI века, т. е. до мрачной эпохи опричнины, кото-
рая скоро его затормозила. Несмотря на недостаток гра-
мотности в народе, в первой половине этого века заметно
504
довольно сильное движение письменности и целый ряд
писателей, более или менее достойных внимания.
Мы видели, что это литературное движение в особен-
ности было вызвано важными церковно-историческими
явлениями, выступившими в конце XV и начале XVI века,
а именно ересью так наз. жидовствующих и особенно
вопросом о монастырском землевладении. Как самый
крупный литературный деятель в эту эпоху выдвинулся
даровитый, энергичный Иосиф Волоцкий своим «Просве-
тителем», посланиями к разным лицам, а также своими
наказами и Духовной грамотой, обращенными к братии
его монастыря. Из учеников его и последователей наибо-
лее плодовитым писателем явился Даниил, игумен Волоц-
кий, а потом митрополит Московский, от которого дошло
до нас несколько десятков пастырских посланий и поуче-
ний. Мы имеем два сборника его поучений; из них один
был составлен им самим под именем «Соборника», по
образцу Иосифова Просветителя. В своих словах и по-
учениях Даниил вооружается против вольномыслия, от
которого происходят ереси (особенно жидовствующие),
и вообще против разных пороков и развращения нравов;
причем частными ссылками и указаниями на св. отцов и
учителей Церкви обнаруживает свою довольно обшир-
ную начитанность; но авторский его талант не равнялся
его богословским познаниям и любви к книжному про-
свещению. Во главе писателей партии противной иосиф-
лянам или монастырскому стяжанию стоял, как известно,
Нил Сорский. От него дошли до нас только немногие
поучительные послания и «Предание о жительстве скитс-
ком». В последнем он ясно, красноречиво изложил свои
мысли об иноческом житии, постоянно подкрепляемые
изречениями древних отцов и подвижников греческой
церкви. Гораздо решительней выступил против монас-
тырского землевладения последователь Нила Сорского
известный князь— инок Вассиан Косой; от него дошло
до нас небольшое полемическое сочинение, прямо оза-
главленное им «Собрание на Иосифа Волоцкого». Как
автор, Вассиан, очевидно, не обладал значительной лите-
ратурной и богословской подготовкой.
Самое видное место в ряду русских писателей сего
направления принадлежит человеку не русской народно-
сти, а именно знаменитому Максиму Греку. Первые лите-
ратурные труды Максима на Руси были переводы с гре-
505
ческого. Он еще не знал ни русского, ни церковно-сла-
вянского языка и переводы эти готовил по-латыни своим
русским сотрудникам, а те передавали их по-русски. Но
потом Максим настолько овладел нашим книжным язы-
ком, что сам писал на нем и оставил после себя большое
количество сочинений. По содержанию своему они весь-
ма разнообразны. Живой, впечатлительный, как истый
уроженец юга, Максим усердно отзывался почти на все
вопросы и явления, волновавшие его современников или
возникавшие тогда на Руси. Так мы встречаем у него
статьи: во-первых, направленные против ереси жидов-
ствующих, которая продолжала еще смущать многие умы;
во-вторых, против латинян или собственно против Нико-
лая Немчина, который был доверенным врачом великого
князя Василия Ивановича и делал попытки католической
пропаганды; далее против Лютеровой ереси, особенно в
защиту поклонения св. иконам, против магометанства
или «Агарянской прелести», против «Армянского злове-
рия». Разного рода суеверия, поддерживаемые многими
апокрифическими произведениями, побудили его писать
критику на эти апокрифы или баснословные сказания
священного характера; восставал он также против сильно
распространенных тогда астрологических или звездочет-
ных бредней; смело обличал пороки современников, в
том числе и духовенства; писал поучения о благочести-
вом житии и исполнении своих обязанностей людям
власть имущим, и решительно высказывался против мо-
настырского землевладения. Последние статьи навлекли
на него гонение, которое окончилось обвинением его в
ереси и заточением. Неутомимый Грек отвечал своим
обвинителям целыми оправдательными посланиями. Со-
чинения его в литературном отношении не высокого дос-
тоинства, так как написаны не совсем чистым и правиль-
ным русским языком и не всегда достаточно обработаны;
но они блестят истинно европейской ученостью, которая
была у него основана на классической почве и проникну-
та антисхоластическим духом гуманизма или эпохи Воз-
рождения. Но иногда в своих воззрениях он отдавал дань
веку и окружавшей его среде; например ношение татар-
ской тафьи и турецких сапог он бичевал наравне с важ-
ными пороками, советовал за такой грех отлучать от св.
причастия и т. п. Судя по значительному количеству до-
шедших до нас сборников сочинений Максима, они
506
пользовались на Руси большим уважением и усердно
переписывались.
Едва ли не самую крупную литературную силу Мос-
ковской Руси XVI века представляет архиепископ Новго-
родский, а потом митрополит Московский Макарий, как
известно, вместе с Сильвестром и Адашевым составляв-
ший род триумвиата, знаменитого своим благотворным
влиянием на молодого Ивана IV в блестящую пору его
царствования. Макарий много трудился над упорядоче-
нием внешней обрядовой стороны в нашей Церкви, над
устранением из нее всяких неблагочестивых обычаев и
явлений, чему наглядным свидетельством служит извест-
ный Стоглав, в котором ему принадлежали и почин, и
главная деятельность. Но более всего Макарий любил
книжное дело. Из его собственных произведений дошло
до нас небольшое количество красноречивых слов и по-
учений, относящихся преимущественно ко времени по-
корения Казани. Главное же его значение основано на
собирании книжного материала и возбуждении многих
делателей на литературной почве. По преимуществу силь-
ный толчок он сообщил тому отделу духовной словеснос-
ти, который посвящен был житиям святых.
Естественно, что вместе с распространением монаше-
ства и размножением монастырей на Руси росло и стрем-
ление к православию св. подвижников, особенно тех,
которые положили начало какой-либо обители. Стремле-
ние это выражалось не только в составлении новых жи-
тий, но и в переработке или в обновленной редакции
старых. Под влиянием возникшего в предыдущую эпоху
украшенного риторического стиля и усиленного леген-
дарного направления прежние более простые и более
правдивые сказания о св. подвижниках переделывались
на более украшенные как по изложению своему, так и по
содержанию. Для последней стороны обыкновенно слу-
жили легенды о посмертных чудесах святого. На попри-
ще русской агиографии в последней четверти XV и в
первой половине XVI века заслуживают внимания, во-
первых, труды старца Паисия Ярославова, некоторое вре-
мя игумена Троицкой лавры, сотоварища Нила Сорского
на соборе 1553 года в борьбе с защитниками монастырс-
кого землевладения: ему принадлежит любопытное ска-
зание, или летопись, о Спасокаменном монастыре (в Ку-
бенском краю), составленные на основании старых мона-
507
стырских записок и устных преданий. Далее выдаются:
житие Пафнутия Боровского, написанное его пострижен-
ником, ростовским архиепископом Вассианом, братом
Иосифа Волоцкого, и житие соловецких угодников Зоси-
мы и Саватия. Сие последнее служит наглядным приме-
ром указанного стремления к украшенному изложению и
легендарным дополнениям. Инок Соловецкого монастыря
Досифей, по благословению новгородского архиепископа
Геннадия, составил житие Зосимы и Саватия. Досифей
сам был учеником Зосимы и при том пользовался расска-
зами об этих угодниках сподвижника их старца Германа;
следовательно, составленное им житие носило черты дос-
товерности и правдивости. Но оно было написано слиш-
ком просто и слишком «грубо» по понятиям того време-
ни; Досифей не решался представить свой труд владыке
и искал человека, который мог бы его писание украсить
надлежащим образом. Такового он нашел в Феропонто-
вой обители в лице заточенного там бывшего киевского
митрополита Спиридона, и последний действительно ук-
расил житие цветами риторики; тогда оно было представ-
лено Геннадию и удостоилось его одобрения. Но обра-
ботка этого жития продолжалась и после того: один из
соловецких игуменов первой четверти XVI века, Вассиан,
дополнил его рассказами об иных чудесах; а около поло-
вины сего века игумен Филипп (потом знаменитый мит-
рополит Московский) прибавил еще новые чудеса.
Толчок, данный русской агиографии митрополитом
Макарием, находился в связи с церковными соборами
1547 и 1549 годах. На этих соборах, как известно, совер-
шена была общецерковная канонизация многих русских
подвижников, дотоле местночтимых. Но мало было при-
знать святым такого-то подвижника; надобно было уста-
новить ему празднество с чтением его жития и пением
канонов при церковном богослужении. По поручению
митрополита началось деятельное собирание по епархи-
ям и приведение в известность всякого рода записок и
преданий о русских чудотворцах, пользовавшихся почи-
танием. Собранный материал подвергался пересмотру,
приведению в порядок и дальнейшей обработке; причем
и существовавшие уже прежде жития переделывались и
дополнялись согласно новым требованиям агиографичес-
кого искусства. Сочинение канонов и обработка житий
поручались людям (преимущественно из иноков), обла-
508
давшим способностью писать витиеватым, украшенным
стилем. Большую часть — если не все — старых и ново-
написанных житий (приблизительно до половины XVI ве-
ка) митрополит Макарий внес в свой огромный сборник,
известный под именем Великие Четьи-Минеи. Уже буду-
чи архиепископом Новгородским, он усердно собирал
сказания о русских святых; для чего, как говорит в пре-
дисловии к своему сборнику, и сам трудился, и нанимал
многих писарей, не щадя на них серебра и всяких издер-
жек. В своих Четьи-Минеях Макарий помещал русские
жития и духовные повести наравне с житиями греческих
святых и Отцов Церкви вместе с похвальными им слова-
ми, а также со многими их творениями, существовавши-
ми в славянских переводах. Содержание сего сборника
большей частью распределено по тем месяцам и числам,
в которые праздновалась память святого. Таким образом,
эти Макарьевские Минеи, заключая в себе собранную
воедино значительную часть древнерусской письменнос-
ти, представляли для своего времени род духовно-литера-
турной энциклопедии и давали обширный материал для
чтения русским людям.
Сильное оживление и распространение агиографи-
ческого отдела русской письменности около половины
XVI века наглядно отразилось на содержании дошедших
до нас рукописных сборников. Дотоле жития святых
встречаются в них довольно редко; с этого же времени
они стали преобладать над другими отделами письменно-
сти и сделались предметом усердной переписки; причем
переписчики впоследствии не стеснялись требованием
точности и часто сокращали или дополняли их по своему
усмотрению. Отсюда явилось большое разнообразие в
редакциях одних и тех же житий по разным их спискам.
В ту же Макарьевскую эпоху окончательно выработались
общие приемы и правила для составления житий и про-
славления подвижников, именно те приемы, которые со-
общили последующей агиографии такое утомительное
однообразие и малосодержательность. Тут менее всего
обращалось внимания на воспроизведение достоверных
и местных черт из жизни подвижника; жизнь его переда-
валась общими туманными и витиеватыми выражениями,
а главное внимание обращалось на собирание и передачу
легенд о посмертных чудесах, преимущественно о раз-
ных исцелениях при гробе святого; на этих чудесах, ко-
509
нечно, основывалось и большее или меньшее его почита-
ние среди населения, т. е. большее или меньшее стечение
богомольцев, столь желанное для местного монашества
или клира. Таким образом, русская агиография XVI века
представляет значительный упадок сравнительно с более
древними житиями, особенно до-Пахомиевой эпохи, жи-
тиями более правдивыми и безыскусственными. Доказа-
тельство тому представляют те немногие агиографичес-
кие произведения, которые дошли до нас и в древнейшем
своем виде, и в более поздней редакции или в переделке.
Наглядным примером такой переделки служит, напри-
мер, житие новгородского юродивого Михаила Клопско-
го. Макарий, в то время новгородский владыка, был недо-
волен его житием, весьма просто изложенным. В Новго-
род случайно приехал из Москвы боярский сын Василий
Тучков для сбора ратников; это был человек книжнообра-
зованный и искусный в писании. Владыка упросил его
«написать и распространить житие и чудеса» Михаила, о
чем Тучков сам рассказывает в послесловии к сему жи-
тию. Современники остались очень довольны его пере-
делкой. Наполнив житие общими риторическими места-
ми, биограф сократил в нем некоторые более историчес-
кие черты древнейшей редакции, а развил по преимуще-
ству легендарную часть жития, причем впал в анахрониз-
мы и другие ошибки.
Этот Тучков является одним из тех московских книж-
ников, которые принадлежали не духовному чину, а свет-
скому. Из таких книжников наиболее известны Вассиан
Косой или невольно постриженный в монахи князь Васи-
лий Патрикеев и знаменитый беглец князь Андрей Курб-
ский. Литературная деятельность последнего соверша-
лась собственно в Литовской Руси, после его бегства, уже
под влиянием западнорусской и польской образованнос-
ти; но свою любовь к книжному просвещению и начатки
его он, конечно, принес с собой из Москвы. Далее извес-
тен князь Юрий Токмаков, в 1570 году наместник Псков-
ский, автор повести о чудотворной иконе Богородицы в
селе Выдропуске (на р. Тверце). Самым же крупным
представителем мирских книжников той эпохи является
царь Иван Васильевич; выше было указано на его наибо-
лее любопытные произведения, каковы: царские вопро-
сы, предложенные Стоглавому собору, переписка с Курб-
ским и послание в Кирилло-Белозерский монастырь. Но
510
трудно сказать, насколько эти произведения принадле-
жат ему безраздельно; в блестящую эпоху его царствова-
ния ему несомненно помогали или митрополит Макарий,
или священник Сильвестр, а в последующую эпоху, веро-
ятно, другие приближенные лица из духовных, например
чудовский архимандрит Левкий или ему подобные. Охоту
к книжным затеям от Ивана Грозного наследовал и стар-
ший его сын, царевич Иван, который связал свое имя с
житием Антония Сийского. Впрочем, он не был автором
(что жития, и в этом случае повторилось почти то же, что
мы сказали выше о житии Зосимы и Саватия. В 70-х го-
дах XVI века по просьбе Сийского игумена и братии
инок Иона написал житие св. Антония; причем восполь-
зовался неоконченными записками о нем другого инока,
по имени Филофея, который лично знал Антония и был
его учеником. По окончании сего труда игумен сийский
Питирим приехал в Москву просить царя и митрополита
об установлении праздника святому, и тут он обратился к
царевичу Ивану с просьбой вновь написать житие вместе
с похвальным словом и службой тому же святому. Царе-
вич исполнил эту просьбу (в 1579 году), о чем сам сооб-
щает в своей приписке к житию, называя труд Ионы
слишком легко написанным. Но, в сущности, он только
сократил некоторые любопытные подробности в изложе-
нии Ионы, снабдив житие своим предисловием и общими
риторическими местами. Еще более поздняя редакция
сего жития в свою очередь снабжена рассказами о по-
смертных чудесах.
Эта скудная содержанием и утомительно однообраз-
ная агиографическая литература как нельзя более соответ-
ствует той печальной эпохе и тому упадку просвещения,
которым отмечена вторая половина царствования Грозно-
го, — упадку, которому он так много способствовал своим
тиранством и преследованием всего живого, даровитого и
выдающегося из толпы. Ни одно замечательное литератур-
ное произведение, ни одно крупное авторское имя не
нарушает сего пустынного однообразия f83).
С именем митрополита Макария связано еще одно
важное произведение, относящееся к отделу историчес-
кому или летописному, именно Степенная Книга. Этот
обширный летописный сборник, расположенный по сте-
пеням великокняжеского рода (от Владимира Великого) и
511
начатый митрополитом Киприаном в конце XIV века, был
дополнен и окончен Макарием или под его руководством.
Согласно характеру, данному ей искусным книжником
Киприаном, книга отличается витиеватым, риторическим
изложением и обильно снабжена легендарными повестя-
ми, посланиями, житиями святых, молитвами, речами;
причем все ее содержание имеет строго правительствен-
ный (официальный) характер и направлено к прославле-
нию русского княжеского дома, в особенности великих
князей Московских. Вообще летописная деятельность в
XVI веке, с объединением Северо-восточной Руси под
верховенством Московских государей, постепенно теря-
ет свое прежнее областное разнообразие и по преимуще-
ству сосредоточивается в самой Москве или около нее,
где она ведется под надзором правительства. И в лето-
писном деле эта эпоха отличается направлением собира-
тельным и государственным. Московские книжники, ко-
торым поручалось оно, относительно предыдущих времен
собирают воедино известия из местных летописцев, хро-
нографов, из житий святых, разных повестей и т. п., а
затем продолжают их, излагая главным образом события
Московского государства и притом с точки зрения Мос-
ковского правительства; в основу же обыкновенно пола-
галась начальная Русская летопись, или «Повесть времен-
ных лет» игумена Сильвестра. Таким образом, получи-
лись обширные летописные сборники, или своды. Образ-
цом подобных сводов в XVI веке служит Софийский вре-
менник (названный так потому, что был найден между
рукописями новгородского Софийского собора).
Царствованию Ивана Грозного или собственно пер-
вой его половине посвящена особая официальная ле-
топись, названная «Царственной книгой», составленная,
по всей вероятности, кем-либо из царских дьяков. При
изложении путешествий и походов Грозного она, очевид-
но, пользовалась Разрядными книгами, причем с особой
подробностью распространяется о Казанском взятии. Это
взятие составило предмет отдельной, украшенной повес-
ти (которая вошла в Софийский свод). Продолжение Цар-
ственной книги находится в других официальных летопи-
сях того времени, дошедших до нас в разных сводах и
сборниках. Тому же царствованию посвящен особый ис-
512
16*
торический труд князя Андрея Курбского, доведенный
почти до 80-х годов XVI столетия. Он также в первой
половине Иоаннова царствования преимущественно ос-
танавливается на покорении Казани, в котором сам уча-
ствовал и которое описал живыми светлыми чертами. Он
ярко выставляет благодетельное влияние Сильвестра и
Адашева, а затем сообщает о перемене, происшедшей в
Иоанне, и мрачными красками изображает его казни и
эпоху опричнины. При всем известном пристрастии его,
как личного врага Иоаннова, история его представляет
для своего времени выдающееся, талантливое произведе-
ние, а достоверность ее большей частью подтверждается
и другими источниками об этом царствовании. К той же
эпохе относится и так наз. «История Казанского Цар-
ства», доведенная до его покорения и написанная витие-
ватым, украшенным слогом. Автором ее считается свя-
щенник Иоанн Глазатый, который 20 лет находился в
плену у Казанских татар и был освобожден при взятии
Казани.
Кроме государственного центра, или Москвы, лето-
писное дело в эту эпоху продолжается почти с прежней
энергией только в бывших северо-западных вечевых об-
щинах, Новгороде и Пскове, т. е. в областях с наиболее
развитой гражданственностью. Но и там сия деятель-
ность совершается уже под очевидным московским влия-
нием, непосредственным проводником которого являют-
ся новгородские владыки, не избираемые, как прежде,
общиной, а назначаемые прямо московскими государями.
Известно, что летописное дело в Новгороде и прежде
велось под надзором владык. Отсюда тем заметнее пере-
мена в характере самого летописания после падения по-
литической самостоятельности Новгорода и Пскова. За-
молкли известия о бурных вечах, борьбе посадничьх
партий и т. п. движениях. Церковные интересы, прежде
шедшие рядом с местными политическими и даже усту-
павшие им первенство, теперь решительно преобладают
в Новгородских летописях, начиная с знаменитого дела о
ереси жидовствующих. Известия собственно церковные
или епархиальные, т. е. о построении новых храмов, об-
новлении старых, о молебнах, крестных ходах, иноках, о
путешествиях владык, и благочестивые легенды переме-
жаются только частными известиями о разных бедстви-
ях, каковы: пожары, голод, моровая язва, неприятельские
17-Иловайский Д.
513
разорения и т. п. Любопытно, что прежний обычай жре-
бия при выборе владыки иногда применяется к выбору
святого. Так, в 1533 году в Новгородской области и во
Пскове был большой мор (вероятно, от обычной местной
болезни, именуемой «железою»). Владыка Макарий на-
значил жителям двухнедельный пост. Мор не прекращал-,
ся. Тогда, по совету с гражданами, он решил поставить
церковь-обыденку. Но возник спор: во имя какого свято-
го? Одни говорили, что надобно ставить во имя апостола
и евангелиста Матфея, которому еще не было посвящёно
ни одного храма в городе; а другие хотели апостола и
евангелиста Марка. Владыка велел положить на престоле
в соборном храме два жребия; вынули жребии Матфея, а
Марков остался на престоле. 8 ноября поставили дере-
вянную обыденку во имя Марка. Владыка в этот день
служил молебен в св. Софии, а потом соборне освятил
новую церковь, совершил в ней литургию и повелел по
всему городу, а также по монастырям петь молебны и
праздновать св. евангелисту Марку. С 6 января мор начал
утихать.
В 1552 году был в Новгородской области необыкно-
венно сильный мор, который не щадил и людей иночес-
кого или священнического чина, так что много церквей
стояло без божественной службы; при Софийском со-
борном храме из 24 попов и дьяконов осталось только
шесть священников и два дьякона. Всего от этого мору,
если верно известие летописи, умерло 279 594 человека —
число огромное для того времени. По благословению
епископа Серапиона, духовенство и народ в один день
поставили две церкви во имя препод. Кирилла Белозерс-
кого и св. мученика Христофора. А тут, по словам лето-
писца, новое бедствие: вследствие постоянной нужды в
причащении умирающих, во всех городских церквах не
достало «агнцев», т. е. запасных даров, которые вынима-
ются в великий четверг на весь год. Архиепископ Сера-
пион велел священникам брать запасный агнец из Со-
фийского собора, а между тем послал гонца в Москву к
митрополиту Макарию с вопросом, что делать, когда и
этот агнец весь выйдет. С разрешения митрополита вла-
дыка соборне служил святую литургию и вынул запас-
ный агнец, так же как это совершалось в великий чет-
верг, а от сего агнца уже брали приходские священники
по мере нужды. В новгородских летописях встречаем
514
17-2
особую подробную повесть о том, «как Иоанн Василье-
вич, самодержец всея Руси, казнил Великий Новгород,
еже оприщина и разгром именуется». Этой скорбной
повестью почти заканчивается новгородское летописа-
ние; далее оно продолжалось в виде некоторых записей и
отдельных сказаний. Вместе с материальным благососто-
янием Великого Новгорода погром, очевидно, нанес тя-
желый удар и развитию книжной словесности, развитию
довольно заметному в эпоху, предшествующую погрому.
В том же роде является и Псковское летописание
после присоединения к Москве. И здесь описываются
почти те же бедствия. Например, в 1521 году был во
Пскове сильный мор; особенно умирали переселенные
сюда москвичи, как люди непривычные к местным усло-
виям. Наместник московский князь Михайло Кислой, ду-
ховенство и граждане поставили обыденку во имя св.
Варлаама Хутынского; но мор не перестал. Услышав об
этом бедствии, государь (Василий Иванович) велел мит-
рополиту освятить воду в Успенском соборе у мощей
Петра и Алексея, послать эту воду во Псков, где священ-
ники кропили ею дворы и людей (в Новгороде на ту пору
не было владыки). В то же время, по приказу государеву,
срубили вторую обыденку и освятили ее в честь Покрова
Богородицы 2 февраля. Моровое поветрие, уже и прежде
начавшее ослабевать, после того прекратилось. В Псковс-
ких летописях, впрочем, встречается более критическое
отношение к московскому управлению, чем в Новгородс-
ких, а также в большей степени является элемент граж-
данский или экономический. Здесь не было своего влады-
ки, а потому светские власти, т. е. московские наместни-
ки и дьяки, не имели себе такого противовеса как в
Новгороде. В ближайшую за присоединением эпоху важ-
ную роль играл здесь известный дьяк Мисюр Мунехин,
восстановитель Псково-Печерской обители, крупный
представитель и проводник московского влияния и мос-
ковских порядков. Этот дьяк, с соизволения московского
государя, вмешивался в самые церковные отношения и
ограничивал влияние во Пскове новгородского владыки
Макария (потом митрополита). Относительно сего влады-
ки любопытно следующее известие Псковской летописи.
Около 1524 года Макарий задумал построить мельницу на
реке Волхове в Новгороде, пониже Великого моста. За
это дело взялся какой-то псковитин Невежа, подручный
515
17*
Снетогорского монастырского мельника. И начал он де-
лать запруду, а монастыри новгородские и весь Великий
Новгород концами стали возить на судах камень и валить
его в запруду; возвели ее уже выше воды. Некоторые с
удивлением говорили: «Волхов наш смолоду не молол,
неужели под старость учнет молоть?». Но пришла весен-
няя вода, и разнесла всю работу.
Вот еще любопытное известие Псковской летописи,
относящееся к тому же владыке Макарию. В 1540 году
какие-то старцы, «переходцы с иныя земли», принесли
образа св. Николы и св. Пятницы, резные и в киотах («на
рези в храмцах»). Подобные иконы прежде в Пскове не
бывали, и «многие невежливые люди поставили то за
болванное поклонение», т. е. за идолопоклонство, от чего
произошла молва и смятение. По просьбе священников и
простого народа наместники и дьяки Псковские взяли
старцев под стражу и послали иконы в Новгород к архи-
епископу Макарию. Но владыка воздал иконам большую
честь, пел им соборне молебен, сам проводил их до судна
и велел псковичам у тех старцев иконы выменять, а
встретить их всем собором.
Вообще псковские летописцы более других отличают-
ся хозяйственным направлением: они нередко сообщают
известия о ценах на разного рода хлеб, об урожаях и
других подобных случаях. Так, под 1565 годом читаем,
что во Пскове и по волостям у крестьян в огородах черви
поели капусту, не оставили в покое и репу. Та же лето-
пись дает еще частные известия о постройке укреплений,
о сборе ратников и продовольствия для них, о военных
походах и неприятельских нападениях, что само собой
вытекало из пограничного положения Пскова и его зна-
чения, как важнейшего оплота Московскому государству
со стороны северо-западных соседей. Особенно такие
известия обилуют в эпоху Ливонских войн Ивана Грозно-
го. К сему последнему она относится без злобы, но иног-
да с иронией. Например, по поводу той же войны гово-
рится, что он «наполни грады чужие русскими людьми, а
свои пусты сотвори». При сем свирепства его объясняют-
ся наветами немецкого врача Елисея Бомелия, который
посредством волхвования овладел сердцем царя, отводил
его от веры и наводил на убийство русских бояр и князей
для спасения немцев. А «русские люди — замечает лето-
писец— прелестни и падки на волхвование». Но Елисей
516
17-4
сам погиб злой смертью, «да не до конца будет Русское
царство разорено и вера христианская». Тут, как и в
некоторых других случаях, уже слышится у псковского
летописца чувство, обращенное не к одной только Псков-
ской земле, а к общему отечеству, к объединенной земле
Русской. И вообще чем далее, чем ближе к Смутному
времени, тем летопись Псковская более и более втягива-
ется в общерусские интересы и сообщает известия о
событиях центральных или собственно московских.
Кроме русских летописных сводов, потребности на-
ших предков в историческом чтении удовлетворяли хро-
нографы, из которых они знакомились с народами и
событиями Всемирной истории. Первоначально хроно-
графами у нас назывались византийские хроники Геор-
гия Амартола (IX в.), Иоанна Малалы (VI в.) и Константи-
на Манассии (XII в.), известные тогда в славянских пере-
водах. Но потом под этим именем выступают собствен-
ные русские своды, составленные из разных источников.
Во-первых, в XV веке появился свод известий, выбран-
ных из трех названных византийских хроник, под загла-
вием «Эллинский и Римский летописец». А в начале XVI ве-
ка составлен был самостоятельный или собственно Рус-
ский хронограф; в основу его положены те же хроники,
и затем он пользовался другими источниками, каковы:
византийская хроника Зонары (XII в.), но заимствованная
не прямо из греческого текста, а из сербского хроногра-
фа, далее палея, т. е. сборник библейских сказаний с
примесью разных легенд или апокрифов, исторические
повести и жития святых, сербские или болгарские и,
наконец, русские летописи. Этот труд безымянного рус-
ского книжника начинается от сотворения мира и окан-
чивается 1453 годом, т. е. завоеванием Царьграда турка-
ми. Он составляет, таким образом, произведение трех
литератур: византийской, югославянской и русской. А
насколько он пришелся по вкусу древней русской публи-
ке, о том свидетельствует большое количество дошедших
до нас его списков, повторяющихся в разных редакциях,
т. е. с разными сокращениями и дополнениями (всех спис-
ков известно более 150).
Любопытством русских людей узнать что-либо о чу-
жих странах и народах объясняется и замечательное рас-
пространение в древней Руси так наз. «Хождения Трифо-
на Коробейникова» (сохранилось более 200 списков). В
517
1582 г. московские купцы Трифон Коробейников и Юрий
Греков посланы были в Иерусалим, Египет и на Синайс-
кую гору с милостыней на поминовение убитого цареви-
ча Ивана Ивановича. Описание этого паломничества на-
полнено чудесными или легендарными рассказами о свя-
тых местах, что, конечно, привлекало русских читателей.
Впрочем, есть поводы сомневаться в том, что автором
этого «хождения» был именно Трифон Коробейников, а
не другой русский паломник.
В XVI веке, как и прежде, собственно русские произ-
ведения составляли только часть в целом составе нашей
древней письменности, наполненной по преимуществу
произведениями переводными, т. е. переводами из Ви-
зантийской литературы. Но переводы эти не были точ-
ным воспроизведением подлинников, а наоборот, отлича-
лись от них многими или сокращениями, или вставками,
и являлись, скорее, самостоятельными переделками, при-
способленными к русским понятиям и вкусам. Даже и
переводы собственно югославянские подвергались подоб-
ным приспособлениям, благодаря которым получали рус-
скую окраску или русскую редакцию и тем в большей
степени, чем чаще переписывались, т. е. чем распростра-
неннее было произведение. К заимствованным из Визан-
тии и переделанным на русский лад произведениям при-
надлежали многочисленные повести и сказания как ду-
ховного, так и светского содержания, и чем обильнее в
них был элемент чудесного, сказочного, тем более при-
влекали они русских читателей. Образцом подобных про-
изведений, повествовавшим русским людям о древних
странах и народах, служат известные с VI века в нашей
письменности повести о Вавилонском царстве. Повести
эти вращаются главным образом около запустевшего гра-
да Вавилона, которого стены обвил спящий исполинский
змей, так что его хобот (хвост) в городских воротах
сходился с его пастью. Когда кто-либо из иноземцев,
проникших в город и выносивших из него сокровища,
задевал змея и будил его, то он издавал такой рев и
свист, от которого падали воины и кони подступавшей к
городу чужеземной рати. Подобные же заимствованные
произведения представляют повести о прекрасном гре-
ческом витязе Девгении, об Иверской царевне Динаре
(под которой разумеется знаменитая Грузинская царица
Тамара) и пр.
518
К первой половине XVI века относятся сочинения
некоего западнорусского выходца Ивана Пересветова,
именно его сказания о Турском царе Магомете и Волос-
ком воеводе Петре; в них автор восхваляет строгое, даже
жестокое правосудие турецкого султана Магомета, кото-
рый с неправедных судей с живых кожу сдирал и тем
водворил правду в своей земле. Его правление ставится в
пример русскому царю (молодому Ивану Васильевичу): в
Московском царстве хотя вера настоящая православная,
но вельможи держат города и волости (в кормлении) и
неправым судом богатеют от слез и от крови народной.
Это нравоучение относительно жестокого обращения с
вельможами, как известно, пошло в прок Ивану IV, хотя
правосудия в русской земле он не водворил.
Значительный отдел переводной и вообще заимствован-
ной литературы по-прежнему составляли книги «ложные»,
«отреченные» или «апокрифические», которые и в сем веке
продолжали переходить в нашу письменность из источни-
ков византийских и славянских. Эти баснословные, хотя и
благочестивые повести, сказания, слова, притчи, беседы,
поучения, связанные с событиями и лицами из Ветхого и
11ового Завета, а также всякие суеверные приметы, гада-
ния, молитвенные заговоры в изобилии наполняли древне-
русские рукописные сборники, и, несмотря на церковное
запрещение, составляли любимое чтение наших предков,
привлекая их, как элементом чудесного, сверхъестествен-
ного, так и простодушными, доступными для них философ-
скими рассуждениями или наставлениями в высшей мудро-
сти и в благочестивом образе жизни. Таковы, например:
«Сон Пресвятыя Богородицы», в котором Она заранее ви-
дела страдания, крестную смерть и воскресение Спасителя;
«Суды Соломона», в которых повествуется о разнообраз-
ных и мудрых его судебных решениях; «Худые номоканун-
цы» и пр. Последним именем называются мнимые заповеди
и правила, будто бы сочиненные св. Отцами для руковод-
ства православным людям; здесь предлагаются наставления,
сколько надобно делать поклонов на день, какое «вариво» и
«сочиво» есть и по скольку в какие постные дни, в какие
дни причащаться св. тайн и как к ним готовиться, как
держать себя духовному чину, т. е. попам и дьяконам, как
о тправлять богослужение; что делать в случае, если св. дары
кто уронит, как освящать просфоры, какую назначать эпи-
тимию в разных случаях, и т. п.
519
К заимствованиям из апокрифической литературы
Византийской в XVI веке присоединяются и заимствова-
ния из такой же литературы Западноевропейской, совер-
шавшиеся при посредстве отчасти Польши и Западной
Руси, отчасти Нсвгорода и Пскова. Образцом последнего
заимствования представляется так наз. Луцидариус (соб-
ственно Elucidarium), или «Просветитель». Основа этой
книги также богословская; но к ней примешались эле-
менты греко-римской мифологии, отрывки из средневе-
ковых сказаний, астрологических гадательных книг, бес-
тиариев и космографий. В русском переводе (по-видимо-
му, с немецкого языка) эта книга является, по обыкнове-
нию, своеобразной переделкой. Она представляет род
собеседования между учителем и учеником. Учитель от-
вечает ученику, который предлагает вопросы о всевоз-
можных предметах; например: о Св. Троице, о сотворе-
нии мира (причем земля, обтекаемая морем, уподобляет-
ся желтку, плавающему в яйце), о рае (который оказыва-
ется окружен огненной стеной, достающей до неба), о
частях света, разных странах и народах, о морях, солнеч-
ном и лунном затмении, ветрах, землетрясениях, дне и
ночи, звездах и планетах и связи с ними человеческой
судьбы, о естестве животных и человека, о праведниках
и грешниках, об антихристе и т. д. Полубогословские,
полуязыческие ответы на подобные занимательные воп-
росы, конечно, во многом удовлетворяли наивной любоз-
нательности наших предков. Известный Максим Грек, в
своих сочинениях немало боровшийся против ложных
или апокрифических книг, разбирает также Луцидариус,
предлагая назвать его Тенебрариус («еже есть темнитель,
а не просвятитель») (“).
Недаром русская церковная иерархия преследовала
ложные или отреченные книги, называя их ересями: от
этих книг недалеко было и до действительных ересей.
Правда, иногда сами иерархии вводились в заблуждение
благочестивым характером подобной литературы, и неко-
торые апокрифические сказания принимали за истин-
ные. (Напр., митрополит Макарий считал канонической
книгой такой апокриф, как «книга Еноха Праведного»).
Стоглавый собор русских иерархов, восставший против
гадательных и астрологических книг, как против ереси,
520
< <im впал в некоторые погрешности против церковных
канонов, ратуя за сугубую аллилуйю, за двуперстое сло-
жение три крестном знамении, объявляя ересью стриже-
н ио бороды и усов; причем ссылался на небывалые поста-
новления Отцов и Вселенских соборов. Тем не менее,
несомненно, существовала связь между ложными книга-
ми и некоторыми ересями, возникавшими в древней Руси.
Известно, что новгородские так наз. жидовствующие
в особенности употребляли книги астрологического со-
держания, которые судьбу человеческую связывали с те-
чением небесных планет. Известно также, что ересь сия,
несмотря на погром, которому она подверглась на соборе
1504 года, продолжала существовать после того и привле-
кать к себе сочувствие многих русских людей. Особенно
это сочувствие гнездилось в северных или заволжских
краях, в обителях Вологодских и Белозерских. Так, после-
дователи Нила Сорского, с князем-иноком Вассианом во
главе, ратуя против монастырского землевладения, в то
же время высказывали свое неодобрение строгим нака-
заниям новгородских еретиков. В царствование Грозного
эта ересь возродилась в новом виде и с новой силой.
Возрождению ее и усилению вообще свободомыслия, оче-
видно, способствовали два обстоятельства: во-первых, ос-
лабление церковного и правительственного надзора при
неустройствах и смутах, происходивших в малолетстве
Ивана IV; во-вторых, сношения с Литовской Русью и
Ливонией, где в то время началось протестантское дви-
жение. Во главе возродившейся ереси явились: светский,
по книжный человек Матвей Башкин и монах из беглых
холопов, по имени Феодосий Косой.
Однажды великим постом 1553 года московский жи-
тель, по имени Матвей Башкин, пришел к своему духов-
ному отцу, священнику придворного Благовещенского
собора Симеону, и умолял исповедовать его. Но во время
исповеди он начал сам поучать своего духовного отца и
говорить ему: «Ваше дело великое; больше сея любви
никто-же имать, да кто душу свою положит за други
своя; а вы полагаете на нас души свои и бдите о душах
наших, а за то воздадите слово в день судный». После
того он не раз приезжал к Симеону для духовной беседы,
призывал его и к себе в дом. «Ради Бога— просил Баш-
кин: — пользуй меня душевно; надобно не только читать
написанное в евангельских беседах, но и совершать его
521
делом. Все начато от вас; вам священникам следует пока-
зать пример и нас учить». Но прося о поучении, он
продолжал сам наставлять своего духовного отца и зада-
вать ему трудные вопросы.
«В Апостоле написано — говорил он: — весь закон
заключается в словах возлюбиши искренняго своего яко
сам себе. А мы Христовых рабов у себя держим; Христос
всех братиею называет, а у нас на одних кабалы, на
других полныя, на третьих нарядныя (грамоты), на иных
беглыя. Я-же благодарю Бога моего; у меня что было
кабал полных, то все изодрал и держу своих (слуг) добро-
вольно; хорошо ему — он живет, не хорошо — пусть
идет, куда хочет. А вам отцам должно посещать нас, как
нам самим жить и людей держать».
Очевидно, это был человек, затронутый умственным
брожением, тревожимый сомнениями и недоумениями,
которые порождались несогласием христианского учения
с окружавшей действительностью. Он искал выхода из
своих сомнений в беседе с духовным отцом; но при этом
обнаружил значительную долю сомнения и беспокойного
нрава, требуя наставлений и предлагая вопросы, он сам
же их разрешал и сам же поучал. Он показал Симеону
рукописный Апостол со многими местами, возбуждавши-
ми недоумения и отмеченными воском, и спрашивал у
него объяснений. Поставленный в тупик его вопросами й
рассуждениями, священник отозвался неведением. «Так
спроси, пожалуйста, у Сильвестра, и что он тебе скажет,
тем ты и пользуй мою душу — молвил Башкин. — А тебе,
я знаю, некогда об этом ведать; в суете мирской не
знаешь покоя ни днем, ни ночью».
Ясно, что, не смея прямо обратиться к другому бла-
говещенскому священнику, всесильному тогда протопопу
Сильвестру, Башкин хотел войти с ним в сношения чрез
Симеона и, по-видимому, добивался известности своих
мыслей при царском дворе. Но оказалось, что там они
были уже известны. Когда Симеон сообщил Сильвестру
о «недоуменных» вопросах своего «необычного» духов-
ного Сына, тот ответил, что про этого сына «слава носит-
ся недобрая». Царь находился тогда в отсутствии: он
совершал известную поездку свою в Кириллов монас-
тырь. Когда он воротился, Сильвестр донес ему о мудро-
ваниях Башкина. Алексей Адашев и духовник государя,
благовещенский же протопоп Андрей, подтвердили, что
522
они тоже слышали недобрую молву о Башкине. Без со-
мнения, он не ограничивался беседами с Симеоном, а
мысли свои пытался распространять. Иван Васильевич
пожелал видеть Апостол Башкина. Симеон принес книгу
в Благовещенский храм; она оказалась сплошь извещен-
ной. Царь велел схватить Башкина, посадить у себя в
подклеть и представить к нему для увещаний двух стар-
цев Иосифова Волоколамского монастыря. Иван Василье-
вич вскоре уехал в Коломну по случаю вестей о грозив-
шем вторжении крымцев. Тем временем Башкин, вероят-
но подвергнутый пристрастным допросам, от прежнего
мудрования и самомнения перешел в другую крайность:
потерял голову и начал каяться в своих заблуждениях. По
требованию митрополита Макария он собственной рукой
написал свое «еретичество», признался в сношениях с
двумя иноверцами-латынниками (кажется, не католика-
ми, а протестантами) и указал как на своих единомыш-
ленников на двух братьев Борисовых, Ивана и Григория,
и еще на некоторых, в том числе каких-то Игнатия и
Фому. Их также схватили и подвергли допросам; причем
они путались в своих показаниях: то отпирались, то наго-
варивали на себя, то уличали друг друга. Из сих допро-
сов, между прочим, обнаружилось, будто старцы Заволж-
ских монастырей одобряли их учение. По этим оговорам
в разных местах схватили много людей; их привозили в
Москву, размещали здесь по монастырям и монастырс-
ким подворьям и подвергали розыску.
Под руководством митрополита Макария составлен
был список тех мудрований, в которых обвинялись Баш-
кин и его единомышленники. Насколько можно понять
из сего списка, их обвиняли главным образом в том, что
они отрицали троичность Божества и не признавали Хри-
ста Сыном Божиим, равным Богу Отцу, вследствие чего
отрицали таинства Покаяния и Эвхаристии; затем восста-
вали против обожания икон, отвергали авторитет Вселен-
ских соборов, не верили житиям святых, Евангелию и
Апостолу давали свои именования, церковью называли
собрание верующих, а храмам не придавали священного
значения, и вообще нападали на обрядовую сторону. Уче-
ние это, очевидно, не успело сложиться в одну ясную и
определенную систему, а представляется рядом отрывоч-
ных, подчас разноречивых мнений и рассуждений, кото-
рые принимались его последователями далеко не в одном
523
виде и одинаковой степени. По всем признакам подобное
учение является продолжением все той же ереси новго-
родских мниможидовствующих и все так же выражает
стремление заменить веру во Св. Троицу единой ипоста-
сью, в чем собственно и напоминает религию иудейскую.
Но в этом смысле оно точно так же напоминает ариан-
ство и некоторые другие древнехристианские ереси вме-
сте с византийским иконоборством. К этому собственно-
му русскому вольномыслию, идущему от времен Стри-
гольников, может быть, примешались некоторые посто-
ронние или внешние течения со стороны немецкого лю-
теранства и литовского социнианства.
Когда царю доложили подробности о вновь открытой
ереси, он, по собственному его выражению, «содрогнул-
ся душою» и для осуждения еретиков созвал новый со-
бор русских иерархов.
Этот собор открылся в царских палатах в октябре
1554 года под председательством митрополита Макария,
имея в своем составе Ростовского архиепископа Никано-
ра, Суздальского епископа Афанасия, Касьяна Рязанско-
го, Акакия Тверского, Феодосия Коломенского и Савву
Сарского.
В числе лиц, оговоренных Башкиным, оказался игу-
мен Артемий. Он принадлежал к заволжским старцам,
проживал сначала в Псково-Печерском монастыре, а по-
том в одной Белозерской пустыни. Когда освободилось
игуменство в Троице-Сергиевой обители, царь, очевидно
знавший и уважавший Артемия, вызвал его в Москву,
поселил в Чудов монастырь и поручил Сильвестру испы-
тать его в книжных познаниях и добронравии. По одоб-
рению Сильвестра, Артемия поставили игуменом у Трои-
цы. Это было в 1551 году. Но Артемий, кажется, не был
рад своему поставлению; он недолго оставался игуменом.
Ученик его Порфирий приходил иногда к благовещенско-
му священнику Симеону и беседовал с ним. Симеон
заметил в его суждениях что-то неправославное и сооб-
щил о том Сильвестру. Сей последний стал приглашать к
себе Порфирия и незаметным образом выведывать его
сомнительный образ мыслей, о чем донес самому царю.
Артемий, вероятно, заметил, что на него стали смотреть
подозрительно; он сложил с себя игуменство и вместе с
Порфирием снова удалился в Белозерскую пустынь. Во
время своего пребывания вблизи Москвы он, по-видимо-
524
му, имел тайные беседы с людьми, наклонными к вольно-
думству, в том числе и с Башкиным. Его и Порфирия
вызвали теперь в столицу под предлогом участия в собо-
ре против еретиков и поместили в Андроников монас-
тырь. Но узнав об оговоре Башкина, они убежали в свою
пустынь. Однако их там схватили и снова привезли в
Москву. Когда на соборе ему представили взведенные на
него Башкиным обвинения в отрицании Св. Троицы, ико-
нопоклонения и в прочих ересях, Артемий отвергал эти
обвинения и выставлял себя человеком православноверу-
ющим. Но против него нашлись и другие свидетели. Осо-
бенно усердно свидетельствовал о нем игумен Ферапон-
това монастыря Нектарий. Между прочим, он рассказы-
вал, что Артемий хулил книгу Иосифа Волоцкого (Про-
светитель), а новгородских еретиков (т. е. ниможидов-
ствующих) не хотел проклинать, хвалил немецкую веру и
из Печерского монастыря ездил к немцам в Новый Горо-
док (Ливонский Нейгаузен), не соблюдал поста, и во всю
Четыредесятницу ел рыбу. Другие свидетели обличали
разные его поступки: он возлагал хулу на крестное зна-
мение; говорил, что умершие грешники не избавятся от
муки, когда по ним поют панихиды и служат обедни;
непочтительно отзывался о каноне Иисусовом и акифис-
те Богородичном, а когда ему сказали, что Матвей Баш-
кин пойман в ереси, то он будто бы ответил: «Не знаю,
что это за ереси; вот сожгли Курицына и Рукавого; а до
сих пор не знают сами, за что их сожгли».
Артемий или упорно отвергал, или объяснял по свое-
му все взводимые на него обвинения. Например: относи-
тельно умерших он говорил, что не избавятся от муки те,
которые жили растленно и грабили других; о каноне
сказал, что читают «Иисусе Сладчайший», а заповедь его
не исполняют, в акафисте читают «радуйся, да радуйся
чистая», а сами о чистоте не радят; о новгородских ере-
тиках, по его словам, говорил только про себя самого,
т. е. что он не знает, за что их сожгли, и т. п. Любопытно,
что игумен Нектарий, как на свидетелей Артемиева бого-
хульства и еретичества, сослался на трех монахов Нило-
вой пустыни и одного старца Соловецкого (Иосафа Бело-
баева). Но когда этих старцев призвали на собор, они не
подтвердили сего обвинения, и это обстоятельство спасло
его от' смертной казни. Тем не менее собор осудил Арте-
мия. Ему поставили в вину и недавнее бегство его из
525
Андроникова монастыря, и его показание, будто бы он
своевременно сознался своему духовнику в блудном гре-
хе, который делал его недостойным принять сан игумена,
тогда как духовный отец напротив утверждал, что он ни в
чем ему не сознался. По этому поводу с Артемия сняли
чин священства. А затем присудили его заточить в Соло-
вецкий монастырь. Настоятелю сего монастыря Филиппу
(впоследствии митрополиту) отправлена была соборная
грамота, в которой означались все вины Артемия и пору-
чалось подвергнуть его строгому одиночному заключе-
нию, чтобы он не мог никого соблазнять своим учением
и своими писаниями; а если он не покается совершенно
и не обратится от своего нечестия, то держать его в
таком заключении до самого конца, и только перед смер-
тью удостоить св. причастия. Соумышленников Башкина
и Артемия также заточили в темницы по разным монас-
тырям. Сам Башкин был заключен в Иосифовом Волоко-
ламском монастыре. Относительно Артемия есть извес-
тие, что он бежал из Соловецкого монастыря и укрылся в
Литовскую Русь, где потом явился поборником правосла-
вия и писал послания против Семена Будного и других
учителей Арианской ереси.
При всей авторитетности Московского духовного со-
бора 1554 года нельзя не заметить, что обвинения, воз-
двигнутые против Башкина с товарищами и особенно
против Артемия, были, очевидно, преувеличены и что
собор явно задался целью осудить их строго и во что бы
то ни стало. Доказательством тому служит сочувствие,
выраженное к ним со стороны вообще заволжских стар-
цев, и в частности таких двух духовных лиц, как Феодо-
рит, архимандрит Суздальского Евфимиевского монасты-
ря, и Касьян, епископ Муромо-Рязанский. Феодорит, из-
вестный апостол Лопарей и основатель Кольского монас-
тыря, был привлечен к делу, чтобы свидетельствовать
против Артемия, с которым он когда-то вместе житель-
ствовал в заволжских пустынях. Но Феодорит, напротив,
говорил в пользу Артемия. За это его самого обвинили
как участника ереси и заточили в Кирилло-Белозерский
монастырь, откуда потом он был освобожден по ходатай-
ству бояр. Епископ рязанский Касьян, к удивлению со-
бравшихся иерархов, также обнаружил некоторое сочув-
ствие обвиняемым; по крайней мере он не вполне согла-
шался с книгой Иосифа Волоцкого (Просветителем), ког-
526
да ее принесли на собор и с ее помощью начали опровер-
гать учение новых еретиков как последователей жидов-
ствующих. Касьяна не тронули до конца собора; но по-
том, если верить одному сказанию, он подвергся небес-
ной каре (апоплексическому удару), впал в расслабление,
лишился употребления руки, ноги и языка, почему дол-
жен был оставить епископию и удалиться в монастырь.
Если Артемий и его ближайшие единомышленники
виновны были только в свободомыслии по отношению к
некоторым уставам и обычаям Православной церкви, то
гораздо далее его пошли в этом направлении некоторые
его ученики, и по преимуществу Феодосий Косой. Этот
Косой был холопом одного из московских бояр; вместе с
несколькими другими холопами он убежал от господина,
украв у него коня. Беглецы ушли на Белоозеро и там
постриглись. Проживая в заволжских пустынях, они на-
питались духом религиозного вольномыслия. Косой и его
товарищи, Игнатий, Вассиан и другие, прямо называются
учениками Артемия; но, очевидно, они во многом пре-
взошли своего учителя и ближе других подошли к пре-
жней ереси мниможидовствующих; к ним вполне должно
быть отнесено то вышеприведенное учение, в котором
Собор 1554 года обвинил Башкина и его соумышленни-
ков. Тот же собор обсуждал ересь Косого, которого с
товарищами схватили и привезли в Москву уже после
Артемия. Но бывшие холопы оказались людьми ловкими
и предприимчивыми. Они сумели усыпить бдительность
своих стражей и спаслись бегством. Меняя имена и одеж-
ду, они побывали в. Пскове, Торопце, Великих Луках,
стараясь везде сеять семена своей ереси, и наконец про-
брались за Литовский рубеж (1555 г.). Поселясь в Литов-
ской Руси, именно на Волыни, Косой женился на вдове
еврейке, а его товарищ Игнатий — на польке; там они
начали усердно распространять свое учение. Благодаря и
без того происходившему здесь религиозному брожению
и водворению разных сектантских систем учение Косого
нашло себе благодарную почву, и, не стесняемое вне-
шними препятствиями, скоро дошло до крайних преде-
лов, до отрицания не только икон, святых, монашества,
но и вообще всех наружных церковных обрядов Его
учение слилось с сектой Социан, или Антитринитариев, и
вообще имело там большой* успех. О последнем свиде-
тельствует и главный обличитель его ереси Зиновий Отен-
527
ский, который выразился таким образом: «Восток развра-
тил диавол Бахметом, запад Мартыном Немчином (Люте-
ром), а Литву Косым».
Зиновий, инок Огней Новгородской пустыни, был уче-
ник Максима Грека; но в своих воззрениях на русское
монашество и на русских еретиков он ближе подходит к
Иосифу Волоцкому, чем к своему учителю. Подобно тому,
как Иосиф написал против ереси жидовствующих свой
знаменитый Просветитель, и Зиновий сочинил обшир-
ный богословский трактат против ереси Косого, назван-
ный им «Истины показания к вопросившим о новом
учении» (и написанный приблизительно в 1566 г.). Этот
трактат изложен под видом его собеседований с тремя
клирошанами Спасова Хутынского монастыря, которые
приходят к нему и спрашивают его мнение об учении
Феодосия Косого. Сие учение не только в Литве имело
успех, но и в Московской Руси, по-видимому, оставило
явные следы, многих соблазняя своей мнимой ясностью,
простотой и постоянными ссылками на отцов Церкви, в
особенности на Ветхий Завет. Зиновий подробно разоб-
рал все пункты сего учения, причем обнаружил значи-
тельные богословские сведения и обширную начитан-
ность. Во всяком случае, в Московской Руси ересь Фео-
досия Косого была последней и самой сильной вспышкой
ереси мниможидовствующих. После того слухи о ней
замолкают. По всей вероятности, причиной тому были не
столько обличительные сочинения Иосифа Волоцкого и
Зиновия Отенского, сколько наступивший тогда московс-
кий террор, или эпоха опричнины, и варварский разгром
Новгорода, положившие конец .всякому свободомыслию,
а бедствия Ливонской войны и потом Смутное время так
потрясли государство, что вопросы религиозные и нрав-
ственные на долгое время должны были отойти на зад-
ний план.
Кроме ереси Башкина и Косого Московский собор
1554 года занимался еще так наз. «Розыском» по делу
Ивана Михайлова Висковатого, известного царского дья-
ка и печатника.
Во время большого московского пожара 1547 года
погорели кремлевские церкви и самый царский дворец.
Тогда погибли в Благовещенском соборе и образцовые
произведения кисти знаменитого Андрея Рублева. Когда
пожары кончились и утихло связанное с ними народное
528
восстание, правительство принялось обновлять храмы и
погибшую в них иконопись. Москва уже имела свою
школу иконописцев. Стоглавый собор, между прочим,
старался упорядочить это дело: он определил поставить
над иконникамй четырех старост, которые бы смотрели,
чтобы иконы писались верно с установленных образцов,
чтобы неискусные в этом деле перестали им заниматься
и чтобы молодые ученики были отдаваемы к добрым
мастерам. Но, очевидно, Московская школа была еще
невелика и в данную минуту не отличалась выдающими-
ся художниками, так что не могла справиться с явившим-
ся вдруг и таким большим спросом на иконы, достойные
главных храмов столицы. Митрополит Макарий, подобно
митрополиту Петру, сам искусный в иконописании, и
главный царский советник протопоп Сильвестр, оба свя^
занные своей прежней деятельностью с Новгородом, по-
советовали царю, жившему тогда в селе Воробьеве, при-
звать иконописцев из Новгорода и Пскова. Между тем,
по царскому же повелению, привезены были иконы из
Новгорода, Смоленска, Дмитрова, Звенигорода и постав-
лены в Благовещенский собор на время, пока будут напи-
саны новые иконы. Приехали новгородские мастера и
начали писать иконы с. переводов или образцов, которые
для них брали из монастырей Троицкого и Симоновско-
го; известно, что в этих монастырях в прежнее время
процветала именно Московская школа живописи. Выбо-
ром икон и работами приезжих иконописцев для Благо-
вещенского собора распоряжался Сильвестр, но обо всем
докладывал самому государю. А псковские мастера, Оста-
ня, Яков, Семен Глагол с товарищами, отпросились в
Псков и там приготовили несколько больших икон для
того же храма. Когда работы были окончены, написаны
Деисус, праздники и пророки, местные большие иконы, и
когда прибыли заказанные образа из Пскова, старые,
привезенные из городов иконы государь и митрополит
проводили из Москвы со крестами, молебствием и со
всем освященным собором.
В это время дьяк Висковатый вдруг поднял шум и
начал смущать народ, говоря, что новые образа написаны
несогласно с церковными преданиями и правилами, како-
вы иконы: Верую, София премудрость Божия, Хвалите
Господа с небес, Достойно есть и др. Висковатый гово-
рил, что «Верую во Единого Бога Отца Вседержателя
529
Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым»
надобно писать словами, а потом изображать по плотско-
му смирению «и в Господа нашего Иисуса Христа» до
конца. Он написал митрополиту, что Сильвестр из Благо-
вещенского собора образа старинные вынес, а новые
своего мудрования поставил. Смущался он и тем, что на
новых иконах нет подписей, объяснявших их содержа-
ние, как это было прежде в византийских и русских
подлинниках; что на разных иконах священные предме-
ты писаны не на один образец, а разными видами.
Дело в том, что Новгородско-Псковская иконописная
школа, прежде строго державшаяся преданий своих гре-
ческих учителей и греческих подлинников, в XV и в
первой половине XVI века благодаря постоянным и тес-
ным сношениям своего края с иноземцами подверглась
западному влиянию и начала даже пользоваться перево-
дами или подлинниками итальянской церковной живопи-
си. Эти переводы доходили до нее в виде гравюр с
картин итальянских мастеров эпохи Возрождения; а не-
которые иконы, писанные по заказу Сильвестра псковс-
кими живописцами, представляют копии с известных
итальянских картин (именно, Чимабуе и Перуджино).
Древнехристианская иконопись вообще старалась про-
стым людям наглядно, в образах и символах передавать
отвлеченные идеи и предметы веры и нравственности.
Итальянская живопись эпохи Возрождения сообщила
только дальнейшее развитие сему древнему приему. Под-
чиняясь влиянию этой живописи, новгородско-псковские
мастера также стали с несколько большей свободой изоб-
ражать подробности священных идей и событий, не вы-
ходя, впрочем, из строгого религиозного стиля.
Для примера укажем некоторые части иконы Верую,
написанной живописцем Василием Мамыревым, — одной
из тех икон, против которых восстал Висковатый. Пер-
вым словам Символа Веры, относящимся к Богу Отцу,
соответствует изображение в облаках Господа Саваофа;
перед ним стоял Адам и Ева; тут же земля, море, рыбы,
деревья, трава, звери, скот, птицы, солнце, луна, звезды,
т. е. все творение. Словам И воединого Господа Иисуса
Христа отвечает Преображение Господне; Нас ради че-
ловек— Благовещение; И Марии Девы вочеловечыиася —
Рождество Христово с волхвами, пришедшими на покло-
нение; И воскресшего — Воскресение Христово; Возшед-
530
шего на небеса — Вознесение. И паки грядущего со сла-
вою судити — изображение Страшного Суда; 14 в Духа
Святого — Сошествие Св. Духа в виде голубя. И воедину
святую Соборную и Апостольскую Церковь — представ-
лена церковь о пяти верхах (главах); в ней апостол Петр с
Евангелием в руке; перед ним народ; на правой стороне
от него Иоанн Богослов с чашей, которую подает народу;
позади церкви виден город и т. д. Таким образом, Символ
веры развертывается перед глазами молящихся в виде
живописной величественной поэмы, наглядно изобража-
ющей все члены этого Символа. Вся икона распадалась
на три отдельные доски, поставленные в разные киоты, а
каждая доска делилась на особые эпизоды.
Одновременно с писанием новых икон призванные в
Москву новгородско-псковские мастера расписывали
своды и стены царских палат. Тут между прочим яви-
лось изображение Спасителя на херувимах, с подписью:
Премудрость Иисус Христос (древнейшее символичес-
кое представление св. Софии). Направо от него дверь, в
которой в виде человеческих (вероятно, женских) фигур
изображались: Мужество, Разум, Чистота, Правда — как
свидетельствовали подписи к ним; налево другая дверь с
такими же фигурами, олицетворявшими: Блуждение, Бе-
зумие, Нечистоту, Неправду. Между дверей внизу семи-
главый Дьявол; над ним стоит Жизнь со светильником в
правой руке и с копьем в левой и т. д. Подобные симво-
лические фигуры или притчи также смущали Висковато-
го, и он заметил: «в палате в Середней Государя нашего
написан образ Спасов, да туго ж близко от него жонка,
спустя рукава кабы пляшет, а подписано над нею: блу-
жение». Вообще Висковатый соблазнялся тем, что рус-
ские иконописцы начали заимствовать некоторые изоб-
ражения у западных или латинских мастеров, как это
объяснилось ему из бесед с каким-то ляхом, по имени
Матисом.
Нарекания Висковатого против Сильвестра по поводу
иконописных нововведений произошли еще до собора
1554 года; вместе с тем он обвинял перед митрополитом
Сильвестра и его товарища Семена в общении с еретика-
ми Башкиным и Артемием. Сильвестр и Семен по этому
поводу подали митрополиту свои оправдательные челоби-
тья (жалобницы), которые и были рассмотрены на собо-
ре. Относительно же икон Сильвестр доказывал, что
531
иконники писали все со старых образцов, от древнего
предания, идущего от времен св. Владимира, а что сам он
ни одной черты тут не приложил из своего разума. Мит-
рополит соборне рассмотрел дело и нашел, что новые
иконы согласны с подлинниками, что живописцы не пи-
шут невиданное и непостижимое существо Божие, а изоб-
ражают его по пророческому видению и по древним
образцам. К тому же, говорилось на соборе, по словам
прибывших тогда в Москву старцев Пантелеймонова мо-
настыря, и на Афоне есть иконы, написанные подобным
же образом. А что касается расписания царской палаты,
то на соборе было объяснено, что это расписание пред-
ставляло многосложное символическое изображение из-
вестной притчи, которой Василий Великий обратил к
истинному Богу своего учителя, язычника Еввула. В зак-
лючение собор оправдал Сильвестра; а в записке Виско-
ватого хотя и нашел некоторые указания справедливыми,
тем не менее строго его осудил: во-первых, за то, что о
святых иконах сомнение имел и возмущал православных
христиан, а во-вторых, за то, что нарушил правило Шес-
того Вселенского собора, запрещающее простым людям
принимать на себя учительский сан. Митрополит, между
прочим, сказал Висковатому: «Ты восстал на еретиков, а
теперь говоришь и мудрствуешь не гораздо о святых
иконах; не попадись и сам в еретики; знал бы ты свои
дела, которые на тебя положены — не разроняй списков
(разрядных)». Собор отлучил было Висковатого от церк-
ви. Устрашенный тем, дьяк подал ему свое «Покаяние», в
котором признавал собственные заблуждения и просил
прощения. Тогда отлучение было с него снято и наложе-
на трехлетняя эпитимия: подобно древнехристианским
кающимся, он должен был во время богослужения снача-
ла стоять за церковными Дверями, потом постепенно до-
пускался внутрь храма, присутствовал при полной литур-
гии и только по истечении трех лет удостаивался св.
причастия.
Соборное дело или так наз. «Розыск» о Висковатом,
между прочим, раскрывает перед нами, как распростра-
нялась книжная начитанность в древней России при от-
сутствии книгопечатания. Отсюда узнаем, что рукопис-
ные книги составляют владение немногих частных лиц;
списки некоторых сочинений известны наперечет; их
берегут как драгоценность и с большими предосторожно-
532
стями ссужают ими на время своих коротких приятелей,
но не иначе как людей почтенных. Здесь мы встречаем
ссылки не на книгу вообще, а на какие-нибудь известные
ее списки, и тут прямо указывается на разногласие ру-
кописей, которое породило впоследствии многочислен-
ные расколы. Например, по поводу неправильных толко-
ваний в своей записи или исповеди о Честном Кресте, на
котором «животворивое распростерто бысть Слово», и о
чудесах Христовых, Висковатый ссылался на две книги:
одна — Правила Святых Отец, которую он брал у Васи-
лия Михайловича Юрьева; другая — Иоанн Дамаскин,
принадлежавшая Михаилу Морозову. На соборе спроси-
ли Юрьева и Морозова, их ли те книги; они подтвердили.
Взяли список Дамаскина из Симонова монастыря и сли-
чили спорное место с Морозовским; оказалась неболь-
шая разница, которую Висковатый еще увеличил в своей
«исповеди»; он сознался, что «осмотрелся» и просил у
государя прощения. В рукописи Юрьевской тоже оказа-
лись описки; Юрьев на сие ответил, что он получил книгу
от благовещенского священника Василия Молодого, ко-
торый постригся в Кириллове монастыре. «И Сильвестр
ту книгу знает, что та Васильева попа, и какова та книга
ко мне пришла, такова и есть; а я, государь, во истину
всю не читал», — говорил Юрьев, оправдываясь в ее
описках.
Мы видим, что дьяк Висковатый явился одним из тех
ревнителей старины, которые дорожили каждой ее бук-
вой, каждой чертой, и на всякое даже малейшее отступ-
ление от нее смотрели как на преступление против пра-
вославной церкви. Он принадлежал к числу тех крайних
охранителей, которые впоследствии сделались у нас из-
вестны под именем староверов и которые уже были
многочисленны на Руси в XVI веке. Это именно те люди,
которые в сфере искусств и обычаев, особенно связан-
ных с Церковью, не допускали вообще западного или
латинского влияния, а в таком важном деле, как иконо-
пись, всякие намеки на заимствование с Запада казались
им прямой ересью. Но это было усердие не по разуму.
Ибо русская иерархия сама тщательно надзирала за ико-
нописным искусством, т. е. за его верностью византийс-
ким преданиям и образцам, считала его делом священ-
ным и к мастерам его предъявляла большие нравствен-
ные требования. Любопытны в этом отношении поста-
533
новления Стоглавого собора 1551 года, следовательно по-
чти того же состава русской иерархии, который произво-
дил розыск Висковатому на Соборе 1554 года. «Подобает
быти живописцу смиренну, кротку, благоговейну, не
празднословцу и не смехотворцу, не сварливу, не завист-
ливу, не пьянице, не грабежнику, не убийце», — говорит-
ся в 43-й главе Стоглава. — «Наипаче же хранить чистоту
душевную и телесную, немогущим же до конца тако
пребыти по закону браком сочетаться, и приходить к
отцам духовным часто на исповедание, и во всем с ним
совещаться и по их наставлению жить, пребывая в посте
и молитве, удаляясь всякого зазора и бесчинства. И с
превеликим тщанием писать на иконах и досках образ
Господа нашего Иисуса Христа и Пречистой Его Матери,
святых небесных сил, Пророков и Апостолов, мучеников,
святителей и преподобных и всех святых по образу и по
подобию и по существу, смотря на образ древних живо-
писцев». «А которые иконники по сие время писали не
учась, самовольством и самоловкою и не по образу, и те
иконы променивали дешево простым людям, поселянам,
невеждам; тем запрещение положить, чтобы учились у
добрых мастеров. Которому даст Бог, учнет писать по
образу и по подобию, тот бы писал, а которому Бог не
даст, тому впредь от такого дела престати, да не похуля-
ется Божие имя от такового письма». Ослушникам Сто-
глав грозит царским наказанием, а если они будут гово-
рить, что «тем де питаются», то от Бога даровано много
других рукоделий, которыми может человек питаться и
жить, кроме иконного письма. Архиепископам и еписко-
пам вменяется в обязанность в своих епархиях по всем
городам, весям и монастырям самим испытывать икон-
ных мастеров, выбирать из них «нарочитых живопис-
цев», которые бы надзирали за другими иконниками,
чтобы между ними не было худых и бесчинных. А доб-
рых живописцев архиереи должны беречь и почитать
выше прочих человек; вельможам и простым людям так-
же их почитать. Святители также должны иметь попече-
ние, каждый в своей области, чтобы «гораздые иконники
и их ученики писали с древних образцов, а самомышле-
нием и своими догадками Божества бы не описывали». В
образец иконникам Сгоглав указывает не только старых
греческих живописцев, но также и русских, а по преиму-
ществу Андрея Рублева.
534
К XVI веку относится начало русских иконописных
подлинников. Так назывались рукописные руководства,
которые заключали в себе наставления живописцам, как
следует изображать священные лица и события. В этих
руководствах объясняется и самая техника искусства,
т. е. как заготовлять доски для икон, левкасит (намазы-
вать алебастром с клеем), растирать краски, наводить
золото, олифить (покрывать масляным лаком) и пр. Такой
подлинник назывался толковым в отличие от сборника
рисунков с небольшим текстом, называвшегося подлин-
ником лицевым. Русский подлинник произошел по приме-
ру византийского, который возник первоначально из ме-
нологиев, или святцев, и который составился окончатель-
но, как полагают, в XV веке, преимущественно в связи с
живописью Афонских монастырей; между прочим, он
ставит в образец афонские иконы Мануила Панселина,
знаменитого художника (изуграфа) из Солуня в XII веке.
Подлинник располагал свои наставления, как изображать
святых, по месяцеслову. Русский подлинник, кроме ви-
зантийских святых, заключает в себе русских угодников,
которых цикл, как известно, установлен по преимуще-
ству в XVI веке около времени Стоглавого собора. Лики
русских угодников, конечно, не были их портретами,
написанными при их жизни. Они писались по воспоми-
нанию, по рассказам их учеников или людей, близких к
ним по времени, а иногда даже по вещему сновидению,
как это, например, видим из жития Александра Ошевен-
ского (+ 1489 г.). Обыкновенно монастырь, заказывая
кому-либо сочинить житие своего основателя, заказывал
также иконописцу написать его образ или подобие, кото-
рое и помещалось при его гробе. А с этих образов типы
угодников заносились в подлинники.
Рядом с иконописью продолжала развиваться на Руси
и миниатюрная живопись: рукописные книги иногда ук-
рашались рисунками, особенно жития святых, которые
по сему также называются «лицевыми». Образцом такой
рукописи XVI века служит житие Сергия Радонежского,
обильно снабженное изображениями, которые во всех
подробностях передают события сего жития. Они имеют
чрезвычайную историческую важность. По словам совре-
менного нам русского исследователя, «они знакомят нас
с бытом наших предков, предлагая изображение зданий,
различных экипажей, телег, колымаг и саней, лодок, ме-
535
бели и вообще домашней утвари, различных костюмов,
мужских, женских и детских; воинских, светских и мона-
шеских; царских, боярских и крестьянских. По этим ми-
ниатюрам наглядно знакомимся мы с тем, как в старину
пекли хлебы, носили воду; как плотники рубили избу, а
каменщики выкладывали храмы; как знаменитый Андрей
Рублев, сидя на подмостках, писал иконы; как монахи
ездили верхом на конях, и как в дальний путь боярышни
отправлялись в крытых колымагах, а мужчины сопровож-
дали их верхом, и множество других интересных подроб-
ностей». Подобные миниатюры представляют, таким об-
разом, начатки нашей исторической живописи. «Минья-
тюра, — говорит тот же исследователь, — часто состоит
из двух частей, дольней и горней. Внизу действует благо-
честивый подвижник, окруженный обстоятельствами
быта действительного: строит хижину, несет в водоносе
воду, печет просфоры, молится. А над ним в отверстых
небесах является сам Господь, восседающий на престоле,
окруженный Апостолами, Пророками и всеми небесными
силами». Другим образцом начатков русской историчес-
кой живописи служит помянутая выше Царственная кни-
га, которая содержит в себе описание последних дней
Василия Ивановича и царствования Ивана IV до 1553
года. Она также снабжена миниатюрами, которые на-
глядно передают нам обстановку Московского двора и
разные подробности царского и вообще государственно-
го быта, за исключением некоторых общих или условных
приемов, идущих по иконописным преданиям от визан-
тийских образцов. Между прочим здесь изображены: пир
в. князя Василия Ивановича у дворецкого Шигони, охота
великого князя, его болезненное состояние и лечение,
посещение Иосифо-Волоколамского монастыря, постри-
жение его перед смертью, вынос тела, эпизоды из коро-
нования Ивана IV, выбор его невесты и т. д. f87).
Выражая свою заботу о поддержке установленных
образцов и правил для иконописи, Стоглавый собор об-
ратил-такое же внимание и на исправность богослужеб-
ных рукописных книг. Давно уже раздавались жалобы на
многочисленные ошибки, которые вносили в них небреж-
ные и невежественные переписчики. Еще митрополит
Киприан указывал на это зло. Но оно продолжалось.
Собор 1551 года предписывает поповским старостам по
городам «дозирать» в церквах не только священные сосу-
536
ды, иконы, антиминсы, но также Евангелие, Апостол и
прочие богослужебные книги и наблюдать, чтобы писцы
списывали их с «добрых переводов», а по написании
их — проверяли. Если же кто, списав книгу, продаст ее
неисправленную, таковые предписания отбирать даром и
после исправления отдавать в бедные церкви. Следова-
тельно, для переписчиков вводится род цензуры. Но это
распоряжение на деле оказалось трудно исполнимым;
порча богослужебных книг продолжалась. Самым дей-
ствительным средством против нее являлось, сто лет тому
назад изобретенное, книгопечатание, которым не только
пользовались передовые народы Европы, но и некоторые
славянские земли уже имели церковные книги, напеча-
танные кириллицей.
Первая кирилловская типография, насколько извест-
но, заведена была в Кракове неким Швайпольтом Фио-
лем или по почину православных русинов, находившихся
под владычеством Польши, или по заказу молдо-валахс-
ких бояр, так как в Молдо-Валахии письменность и бого-
служение были церковно-славянские. В 1491 году в числе
других книг в Кракове была издана полная Псалтырь.
Затем в 90-х же годах XV столетия появляются церковно-
славянские книги, напечатанные в Венеции и даже в
Цетинье, т. е. в Черногории; а в начале XVI века они
печатаются и в Молдо-Валахии. Один русский человек,
родом из Полоцка, получивший университетское образо-
вание за границей, именно Франциск Скорина, доктор
медицины, в 1517—1519 годах напечатал в чешской Праге
Библию, переведенную им, при помощи церковно-сла-
вянского текста, на книжную западно-русскую речь с
латинской Вульгаты или, собственно, с ее чешского пере-
вода, а потому с сильной примесью чехизмов. Тот же
Скорина вскоре перенес свою издательскую деятельность
в Вильну, в которой Киевские и Западно-русские митро-
политы по большей части имели тогда свое пребывание.
Здесь в 1525 году были напечатаны им Апостол и Псал-
тырь. Около половины XVI века появилась церковно-
славянская печать и в сербском Белграде.
В Москве, конечно, знали о существовании такого
могущественного орудия просвещения, как книгопечата-
ние; по-видимому, знаменитый Максим Грек еще при
Василии Ивановиче внушал здесь мысль о заведении ти-
пографии. Юный царь Иван Васильевич в 1548 году,
537
поручая саксонцу Шлитте вызвать в Россию разных мас-
теров, в том числе не забыл о типографщиках. Но, как
известно, Ливонские немцы не пропустили их в Россию.
После того царь обращался к датскому королю Христиа-
ну III с просьбой прислать в Москву книгопечатников, и
тот действительно, в 1552 году прислал какого-то Ганса
Миссингейма. Сей последний привез с собой Библию и
протестантские книги, которые предлагал перевести на
русский язык и отпечатать. Предложение это отклонили;
но его техническими сведениями и закупленными в Да-
нии материалами, по-видимому, воспользовались для за-
ведения типографии, которая и была устроена в Москве
в 1553 году. Царь дал из собственной казны средства на
постройку книгопечатной палаты и на все ее потребнос-
ти, по благословению митрополита Макария. Любопытно,
что здесь немедленно нашлись русские люди, уже не-
сколько знакомые с типографским искусством; они-то и
явились первыми нашими печатными мастерами. То были
дьякон от церкви Николы Гостунского Иван Федоров,
товарищ его Петр Тимофеевич Мстиславец и некий Ма-
руша Нефедьев. Но как и всякое новое дело, самостоя-
тельное русское книгопечатание в Москве наладилось не
вдруг. Только спустя десять лет отпечатана была первая
книга, именно Апостол, в 1564 году, уже по смерти мит-
рополита Макария, при его преемнике Афанасии. Бумага
и печать этой книги довольно красивы, но правописание
не совсем исправное, и с греческим текстом славянский
перевод не поверяли. Важно было то, что напечатанная
книга полагала предел дальнейшим искажениям от пере-
писчиков. Однако сии последние не замедлили громко
заявить об их личном затронутом интересе. Едва печат-
ники успели издать в следующем году Часовник, как
против них поднялось народное волнение. Многочислен-
ный класс переписчиков, видя со стороны типографии
прямой подрыв своему промыслу, начал смущать чернь,
обвиняя типографщиков в каких-то ересях, будто бы
вводимых ими в книги. Обвинение достигло своей цели
тем легче, что в народе еще бродили толки о ересях
Башкина и Феодосия Косого. Подстрекаемая злоумыш-
ленниками, чернь роптала против типографии, и самый
печатный дом был ночью подожжен. Иван Федоров и
Петр Мстиславец принуждены были спасаться бегством
из Москвы. Однако начатое ими дело не погибло. Царь
538
велел возобновить типографию, и печатание богослужеб-
ных книг продолжал в ней ученик бежавших мастеров
Андронник Невежа. Но вообще нельзя не заметить, что
эпоха опричнины отразилась и на этом начинании: при
Иване IV печатание подвигалось вперед туго; очевидно,
царь стал относиться апатично к сему могучему орудию
народного просвещения. И самое волнение, возбужден-
ное против типографии, едва ли могло так разыграться,
если бы он сохранил прежнее усердие к этому делу.
Книгопечатное дело оживилось в Москве только при его
преемнике.
Любопытна, между, тем дальнейшая судьба московс-
ких первопечатников и их деятельность на чужбине. Иван
Федоров и Петр Тимофеев удалились в Литовскую Русь,
где и продолжали трудиться над печатанием книг. Снача-
ла они нашли приют в местечке Заблудове (близ Белосто-
ка) у Григория Александровича Ходкевича, великого гет-
мана Литовского, одного из ревнителей православия. Он
дал им участок земли («весь не малу») на пропитание и
средства на заведение типографии, где они напечатали
Евангелие учительное и Псалтырь, в 1569—70 годах. Но
престарелый Григорий Ходкевич впал в некоторое рас-
слабление и не пожелал покровительствовать долее кни-
гопечатанию, а посоветовал Ивану Федорову заняться
сельским хозяйством на подаренном ему участке. Това-
рищ сего последнего Петр Тимофеев перешел в город
Вильну, где потом работал в известной типографии бра-
тьев Мамовичей. Сам Федоров, страстно полюбивший
типографское дело, также ни за что не хотел изменить
ему и печатный станок променять на рало. Он покинул
свой участок, на котором мог бы вести безбедное суще-
ствование, отправился в Галицию и поселился во Львове,
где устроил типографию при Успенском храме. Первой
книгой, которую он здесь напечатал, был Апостол, в
1574 году. В 1580 году мы встречаем его в Остроге, куда
его пригласил знаменитый ревнитель православия, воево-
да Киевский князь Константин Константинович Острож-
ский, и где он успел отпечатать Псалтырь и Новый Завет,
а в следующем году Библию. Однако и здесь наш печат-
ник оставался недолго и воротился во Львов. Тут он не
нашел себе ни одного богатого и сильного покровителя,
так как местные знатные роды большей частью уже успе-
ли ополячиться, а убогое православное духовенство
539
Львовское не могло оказать ему значительной материаль-
ной поддержки. Иван Федоров, будучи человеком семей-
ным и удручаемый болезнями, терпел крайнюю бедность.
Еще до поездки в Острог он принужден был заложить
евреям свои типографские снаряды за 411 злотых. Этот
скромный и многострадальный русский труженик умер в
1583 году. Он погребен при Львовском Святоонуфриевс-
ком монастыре. Надгробная плита с надписью «Иоанн
Федорович друкар московитин» и пр. находится ныне в
притворе церкви св. Онуфрия. Спустя несколько време-
ни, галицкий епископ, известный Гедеон Балабан, вместе
с львовскими мещанами выкупил у евреев печатный ста-
нок и другие типографские приборы. Это дало возмож-
ность возобновить церковнославянскую типографию при
ставропигийской Успенской церкви, при которой устрои-
лось потом и Львовское православное братство f88).
В ряду выдающихся литературных памятников XVI ве-
ка совершенно особое место занимает сборник разных
правил житейской мудрости, озаглавленный именем До-
мостроя. Сочинение его приписывали знаменитому свя-
щеннику Сильвестру; но более тщательный разбор сего
памятника показывает, что эта книга составилась посте-
пенно, с помощью многочисленных заимствований из
разных древнерусских сборников церковного характера
(каковы: Златоуст, Измарагд, Златая Чепь и особенно
«Стослов» Геннадия, архиепископа Цареградского). Та-
кие заимствования относятся преимущественно к первой
части Домостроя, которая наполнена наставлениями об
обязанностях религиозных и может быть озаглавлена «О
Духовном строении». Здесь преподаются наставления, как
соблюдать православную веру, почитать духовный чин и
царскую власть, украшать свой дом образами, молиться,
кормить нищих и странных и пр. Вторая часть, именуе-
мая «О мирском строении», заключает в себе правила об
отношениях главы семейства к жене, чадам и домочад-
цам: как воспитывать детей в страхе Божием, а детям
любить отца и матерь и повиноваться им, как мужу учить
свою жену, а ей, «как Богу угодить и мужу своему уноро-
вить», как держать слуг и смотреть за ними, как беречь
от болезней, всяких скорбей, особенно от волшебства и
т. д. Третья и самая обширная часть, «О домовном строе-
540
нии», посвящена подробным наставлениям по разным
отраслям домашнего хозяйства; например: как хозяйка
должна распределять рукодельные работы и смотреть за
ними, как делать годовые запасы и покупать всякие това-
ры, ходить за садом и огородом, устраивать пир, варить
пиво и сытить мед, дозирать за хлебниками и поварами,
что готовить в пост и мясоед, как держать житницы,
закрома, сенники, погреба и ледники, как хранить в них
запасы и пр. Эта хозяйственная часть Домостроя дает
нам подробные сведения о домашнем быте наших пред-
ков, о внутреннем распорядке, о частях дома и всех его
хозяйственных принадлежностях, платье, посуде, рухля-
ди и всей так называемой движимости.
Священником Сильвестром или кем-либо еще до него
разные части Домостроя были собраны и приведены в
порядок. Самому Сильвестру, во всяком случае принадле-
жит заключительная (64-я) глава Домостроя. Она пред-
ставляет послание, обращенное к его сыну Анфиму и
жене сына Пелагее; здесь вкратце повторяются главные
правила, извлеченные из полного Домостроя, с присоеди-
нением указаний на пример собственной жизни. Глава
сия известна под именем «Малого Домостроя». Из этой
главы видно, что сын Сильвестра Анфим служил царским
приставом у таможенных дел.
Домострой вообще изображает быт зажиточного че-
ловека в чертах, так сказать, идеальных, т. е. как по
понятиям того времени следовало домохозяину и домохо-
зяйке жить и вести свою семью и челядинцев. Правила,
собранные здесь, конечно, выработаны как самой жиз-
нью, самой русской действительностью, так и церковны-
ми преданиями, усвоенными преимущественно из визан-
тийских писателей. Если осуществить все эти правила, то
получаем следующую картину.
Перед нами просторные, теплые и светлые хоромы,
окруженные обширным двором со всеми хозяйственны-
ми строениями и принадлежностями. Житницы, закрома,
сушила, бочки, сундуки и короба, погреба, ледники и пр.
полны всяких съестных запасов, каковы: солод, рожь,
овес, пшеница, мука, горох, конопля, греча, толокно, су-
хари, хлебы, калачи, сыры, яйца, пиво, сыченое и про-
стое, брага, разные квасы, хлебные и яблочные, кислые
щи, вино, горячее и фрязское, меды всякие, уксус, отру-
би, дрожжи, хмель, мед, масло, соль, полтевое мясо, све-
541
жее и солонина, всякая рыба свежая и просольная, пру-
товая, вялая и ветреная, лук, чеснок, огурцы, капуста,
репа, рыжики, икра, рассолы, морс, яблоки, груши, дыни,
арбузы, сливы, лимоны, пастилы и пр. В клетях и подкле-
тях хранятся всякое платье и збруя: епанчи, шапки («ке-
бенки»), шляпы, рукавицы, полости войлочные и медве-
жьи, ковры, попоны, седла, саадаки и луки со стрелами,
сабли и топорки, рогатины, пищали, узды, стремена («ос-
троги»), плети, кнуты, вожжи, моржовые и ременные,
шлеи, хомуты, дуги, оглобли, мехи дымчатые, сумы и
мехи холстинные (т. е. мешки), шатры и пологи, лен и
поскон, веревки и канаты («ужища»), мыло и зола, гвоз-
ди, цепи, замки, топоры заступы и всякий железный
запас. А в амбаре помещаются: в одном — сани, дровни,
телеги, колеса, возки, коптаны, колымаги, в другом —
всякая «поваренная порядня»: корыта, жолобы, корцы,
сита, решета, фляги и пр. На конюшнях стоят кони, в
хлевах коровы, свиньи, гуси, утки, куры и пр. Главный
помощник домовладыки или «государя» в хозяйственном
деле его «ключник» или «дворецкий», который обязан за
всем присмотреть: чтобы всякая вещь сохранялась бе-
режно, чтобы лошадям давалось каждый день сена по-
требное количество, а под ноги подстилалась свежая или
перетрясенная солома, чтобы на водопой лошадей водили
бережно и «робята бы на них не гоняли», чтобы их
попонами растирали и накрывали, чтобы конюхи и дру-
гие слуги с фонарем ходили вечером в конюшню и хлева
бережно, чтобы всякому запасу ключник вел счет и что
нужно держал бы под замком и выдавал бы все по счету,
а за слугами смотрел бы, чтобы каждый делал свое дело,
чтобы все было в свое время вычищено и подметено.
Внутри дома над слугами и служанками распоряжает-
ся хозяйка, сама в свою очередь во всем послушная
своему мужу. Она встает ранее всех и распределяет вся-
кое рукоделие, заказывает поварам кушанье и смотрит за
тем, чтобы все было чисто и прибрано в горнице, в сенях,
и на крыльце, и на лестнице, столовая посуда и скатерти,
постели и платья; рубашки, убрусы и ширинки чтоб были
вымыты и бережно укладены; а также мониста и всякие
украшения хранились бы в сундуках, коробьях за замка-
ми, а ключи были бы у нее в малом ларце. Она смотрит за
слугами, чтобы те держали себя смирно и чинно, чтобы
блюда, ложки, ковши, братины, ведра, квашни, горшки,
542
кувшины, корчаги — все это было тщательно вымыто,
выскрещено, вытерто, высушено и положено на свое
место, а не валялось бы по лавкам. Перед нижним крыль-
цом постлана солома или сено, а у сеней перед дверьми
рогожка или войлок для отирания грязных ног. Во всяком
сколько-нибудь важном деле хозяйка спрашивается мужа.
Над всем в доме царит его хозяин. Он наблюдает прежде
всего благочестие: у него в доме не только везде святые
иконы, но есть особая образная, или крестная, комната,
куда вся семья и домочадцы утром и вечером собираются
на молитву; кроме того, муж не должен пропускать ни
одной церковной службы, а жена ходит в церковь, когда
нужно, по совету с мужем; также и в гости она ходит
только с позволения мужа. Сей последний держит в стра-
хе всю семью и домочадцев, для чего прибегает к частым
побоям, наказывает за всякий проступок и особенно за
ослушание. Домострой советует слуг и детей, «смотря по
вине, наказывать и раны возлагать». Но в то же время
порядочный домовладыка прилежно заботится о своих
домочадцах и холопах: он их хорошо кормит, поит и
одевает, учит страху Божию, вежеству и смирению, а
также разным добрым промыслам; за службу награждает
платьем, конем, а то и пашней или какой торговлей.
Лучшие люди того времени, по-видимому, сознавали
не христианское начало рабства и еще при жизни своей
отпускали на волю своих холопей. Так, Сильвестр в сво-
ем Малом Домострое идет далее Полного Домостроя и
рассказывает, что «всех своих работных он освободил и
наделил; выкупал и чужих рабов, чтобы дать им свободу,
и все его домочадцы живут у него по своей воле, будучи
свободными». Многих сирот и холопей обоего пола он
вскормил в своем доме и научил, к чему кто способен:
кого грамоте и книжному делу или иконному письму,
кого серебряному мастерству или другому рукоделию,
иных торговле. А жена его воспитала многих бедных
девиц, научила рукоделию и всякому домашнему делу и
повыдала замуж, а парней они поженили. И все они
теперь свободные живут своими домами; одни занимают-
ся промыслами, другие торгуют; некоторые, наиболее
грамотные, уже сделались дьяконами и священниками
или дьяками и подьячими. Сильвестр в особенности уве-
щевает своего сына беречься «пьянственного недуга»,
соблюдать законный брак и никому не давать на себя ни
543
в чем ни кабалы, ни записи. В примере он указывает на
себя; ни за кого он не давал поруки, а потому никогда ни
с кем на суде не бывал: если что покупал, то платил без
волокиты, а если продавал, то без всякого обмана, в
случае его товар кому не полюбится, то брал его назад и
деньги возвращал. Относительно брачного жития он го-
ворил сыну: «я не знал другой женщины, кроме твоей
матери».
Наставления Домостроя об отношении мужа к жене
приводят нас к вопросу о положении женщины в древне-
русской семье вообще.
Одним из важнейших последствий татарского ига
было менее свободное состояние женщины на Руси, чем
в прежние времена. Вместе с огрублением нравов, есте-
ственно, высшие классы стали прятать женщину, особен-
но девицу, от общения с посторонними мужчинами, и, по
образцу восточному, начало развиваться теремное уеди-
нение. Браки стали заключаться не по взаимной склонно-
сти и предварительному знакомству, а устраивались ро-
дителями при посредстве свах, не спрашивая согласия
детей. При деспотизме мужа, или главы семейства, жена
заняла совершенно подчиненное, почти рабское положе-
ние; в качесгве домоправительницы она наставляла и
наказывала домочадцев, но в то же время сама должна
была терпеть побои и всякое унижение от мужа, кото-
рый, по понятиям того времени, должен был любя «учить
жену», т. е. бить ее. Последнее правило распространя-
лось одинаково на все сословия, высшие и низшие. До
какой степени сама русская женщина прониклась мыс-
лью, что любовь и побои неразлучны друг с другом,
показывает известный анекдот, сообщаемый иностран-
ным наблюдателем (Герберштейном). Один иноземец, на-
ходившийся в московской службе, был женат на русской,
и жена выразила ему сомнение в его любви, так как он
никогда ее не бил. Иноземец, чтобы доказать ей свою
любовь, начал жестоко ее бить, так что потом она умерла
от побоев. Ввиду такого варварского обращения, от кото-
рого нередко происходили увечья и выкидыши у бере-
менных, Домострой советует мужу учить жену не перед
людьми, а наедине, и не бить ее кулаком, пинком и
палкой, а постегать плетью, «по вине смотря», чтобы и
бережно, и разумно, и больно. А если вина велика и дело
кручиновато, особенно за страшное ослушание, то «сняв
544
17*
рубашку плеткою вежливенько побить за руки держа».
«Да поучив, примолвити; а гнев бы не был; а люди бы
того не ведали и не слыхали; жалоба бы о том не была».
Как ни кажется странным это узаконение побоев жены
со стороны мужа в устах моралиста XVI века, однако
принимая во внимание грубость нравов и суровость от-
ношений той эпохи, наставления Домойстроя являются
уже некоторым смягчением жестоких обычаев.
Не надобно, однако, думать, чтобы в действительнос-
ти все русские жены той эпохи подвергались жестоким
побоям, трепетали перед своими мужьями и вели себя
крайне смиренно. Тут многое, конечно, зависит от ха-
рактера обеих сторон. Далеко не все мужья отличались
суровостью, железной силой воли; при часто встречаю-
щемся добродушии мужей, жены, особенно умные и
ласковые, умели и тогда не только смягчать суровые
отношения, но и подчинять себе мужей, особенно слабо-
характерных. А хитрая и блудливая жена точно так же
умела обманывать своего мужа и заводить близкое зна-
комство с посторонним мужчиной. Домострой по сему
поводу усердно предостерегает мужа и жену от «потво-
ренных баб», как тогда назывались сводни. Эти бабы
пользовались тем временем, когда служанки ходили на
реку полоскать белье, там искусно их подговаривали и
потом сводили с мужчинами, или посредством них про-
никали в дом и вступали в сношение с самой госпожой
под разными предлогами: то приносили какую-нибудь
вещь как бы на продажу, то приходили с какими-нибудь
кореньями и зельями волшебными или наговорными,
иногда являлись под видом гадальщиц; а между тем лов-
ко заводили речь о страстном желании такого-то молод-
ца познакомиться с госпожой, и если она поддавалась,
то устраивали свидания.
Иностранцы, посещавшие Россию, вообще неблаго-
склонно отзываются о русских нравах и говорят о склон-
ности русских мужей к нарушению брачной верности,
что подтверждается и разными домашними источниками.
Но относительно женщин упрек в легких нравах относит-
ся, собственно, к низшим классам, где на женщинах
лежало бремя домашних и полевых работ, где не было
теремной жизни и оба пола свободно обращались друг с
другом. Известно, какой распущенности в некоторых ме-
стностях предавались во время полуязыческих игрищ, на
18-Иловайский Д.
545
которые сходилась молодежь обоего пола. Самое таин-
ство брака в глухих краях древней Руси еще не успело
получить характер прочного священного союза, и про-
столюдины продолжали смотреть на него как на принад-
лежность людей богатых и знатных. Даже служилые люди
иногда слишком легко относились к брачному союзу и,
отправляясь на службу в отдаленные места, закладывали
своих жен товарищам с правом пользования.
Лучшим, т. е. более свободным и более почетным,
положением пользовалась женщина в Новгородском и
Псковском крае, где влияние татарщины было гораздо
слабее. Но в XVI веке это влияние и здесь усилилось при
посредстве московских порядков и московских пересе-
ленцев.
В древней Руси одним из любимых предметов, над
которым упражнялись русские книжники-моралисты еще
со времен Даниила Заточника, были рассуждения, прит-
чи и сказания о «злых и хитрых женах», о злобе женской
и т. п. Правда, подобные литературные произведения
большей частью были основаны на заимствованиях из
разных иноземных источников, восточных и западных,
начиная с Отцов Церкви, и вообще представляли черты,
так сказать, общечеловеческие; тем не менее в них не-
редко проглядывали и русские бытовые черты, свиде-
тельствующие, что заимствования падали на благодатную
почву и что русская женщина далеко не была таким
страдательным и подавленным существом, как это обык-
новенно полагают на основании того семейного деспо-
тизма, которым был вооружен муж или домовладыка, и
того теремного затворничества, которому были подвер-
жены женщины высших классов.
Рядом с злонравными женами древнерусская словес-
ность представляет нам и образцы высокой женской доб-
родетели, доказывающие, что те благочестивые, кроткие
и трудолюбивые жены и хозяйки дома, о которых гово-
рит Домострой, не были каким-то непостижимым идеа-
лом, но являлись и жили в русской действительности,
чему в особенности помогали глубокая христианская вера
и строгое, аскетическое направление века, которое при
разносторонней природе Русского племени как-то легко
уживалось рядом с наклонностью ко всякого рода изли-
шествам и распущенности. Такую идеальную женщину
находим мы в повести о Юлиании Лазаревской.
546
18-2
Она родилась от благочестивой четы, происходившей
из Мурома, но жившей в Москве, так как отец_ее Юстин
I [едюрев был одним из царских ключников при Иване IV.
В детстве своем она лишилась матери и была взята на
воспитание своей бабкой, а после ее смерти — теткой.
Таким образом, Юлиания росла в Муромском краю. С
раннего возраста она обнаружила смирение и благочес-
тие; прилежала посту и молитве и удалялась от игр и
«пустошных» песней, которыми увеселялись ее сверстни-
цы. Девицы, даже и боярские дочери, тогда не учились
грамоте, а упражнялись в разном рукоделии. Юлиана
очень успевала в сем последнем, особенно в прядении и
вышивании на пяльцах. Но так как церковь была доволь-
но далеко от села, то ей во все время ее девичьей жизни
не пришлось посещать церковную службу.
Шестнадцати лет ее выдали замуж за родовитого и
богатого человека, по имени Георгия Осорьина; их по-
венчал в его селе Лазареве, в церкви св. Лазаря,, священ-
ник Потапий, который и дал им наставление, как жить по
Закону Божию. Юлиания с ревностью исполняла его на-
ставление. Осорьин жил со своими родителями. Она ока-
зывала послушание свекру и свекрови, а те поручили ей
«править все домовое строение». Муж ее подолгу отлу-
чался на царскую службу, и тогда молодая жена еще
усерднее занималась как домашним хозяйством и руко-
делием, так молитвой и делами благотворения. Всякий
вечер творила она до 100 земных поклонов с коленопрек-
лонением, вставала и молилась по ночам; с раннего утра
она уже была на ногах; причем не требовала к себе
рабынь для помощи, но умывалась и одевалась сама. С
холопами обращалась ласково, пеклась об их довольствии
пищей и одеждой; провинившихся старалась исправлять
кротостью, заступалась за них перед свекром и свекро-
вью; нищих, вдов и сирот принимала, кормила и по воз-
можности наделяла. Особенно проявила она свою благо-
творительность, когда Русскую землю постигли голод и
моровая язва; тогда она последний кусок делила с голод-
ными и собственными руками омывала гнойные язвы,
меж тем как другие боялись всякого прикосновения к
зараженным. Когда умерли ее свекр и свекровь, она
осталась полной хозяйкой в доме. Судьба послала ей
жестокое испытание. У нее было несколько сыновей и
дочерей. Между детьми ее и холопами происходили час-
547
18*
тые ссоры, которые она старалась усмирять; но, кажется,
меры кротости не всегда были успешны. Однажды холоп
убил ее старшего сына, а другого сына убили на царской
службе. Тогда Юлиания хотела всю себя посвятить Богу
и просила мужа отпустить ее в монастырь. Муж умолил
ее не покидать его и детей; Юлиания осталась, но с
условием, хотя жить вместе, однако прекратить супру-
жеский союз. С этого времени она окончательно преда-
лась посту, молитве, добрым делам и посещению храма
Божия. Будучи сама неграмотной, она очень любила слу-
шать божественные книги, которые читал ей муж. Сей
последний умер прежде нее. Жена раздала щедрую ми-
лостыню ради его памяти и заказывала многие сорокоус-
ты по монастырям и церквам.
Хотя Юлиания продолжала жить в миру, но старалась
во всем уподобиться самой строгой подвижнице. Свою
теплую одежду раздавала нищим, а сама и в жестокие
зимы ходила легко одетая, сапоги обувала на голые ноги
и вместо стелек клала в них ореховую скорлупу; спала не
на постели, а на дровах, которые клала острыми концами
к телу, а под ребра свои подкладывала железные клинья.
Житие ее рассказывает, что, подобно святым подвижни-
цам, она была искушена видениями бесовскими; бесы
являлись к ней и пытались ее смущать; но всегда были
прогоняемы ее молитвами и слезами. Имея в руках четки
(обычную принадлежность того времени не только духов-
ных, но и мирян), она постоянно творила молитву, так
что и во сне уста ее двигались. Так дожила она до времен
царя Бориса Годунова, когда Русскую землю посетил
страшный голод. Юлиания распродала все: скот, платье,
домашнюю утварь, чтобы покупать жито, кормить свою
челядь и подавать милостыню нищим. В это время она
переселилась из Муромского края в Нижегородский.
Многих рабов своих она отпустила на волю, будучи не в
состоянии их прокормить, а оставшихся принуждена была
питать хлебом, смешанным с лебедой и даже с корой
древесной; так велико уже было оскудение. Наконец и
сама она скончалась в эту бедственную пору, в 1604 году.
Тело ее отвезли в село Лазарево и погребли рядом с ее
мужем у церкви Лазаря. Праведное житие Юлиании было
потом описано одним из ее сыновей. Мы не думаем,
чтобы подобные женщины были редкими явлениями в
древней Руси. Житие ее показывает также, что далеко не
18-4
548
все мужья того времени изображали из себя грозных
деспотов, наделяющих жестокими побоями жену и всех
своих домашних, и что свекор и свекровь также бывали
люди добродушные, которые жили в наилучших отноше-
ниях со своей невесткой f89).
От памятников письменности обратимся к памятни-
кам строительного искусства в данный период, т. е. к
памятникам храмового зодчества. В этой области мы
встречаемся с несколько новым для нас типом или, по
крайней мере с значительным видоизменением преж-
него.
Государственное объединение русских земель вместе
( возвращением политической независимости и полной
самобытности, как это везде бывает, не могло не отра-
зиться оживлением и заметным движением в самой внут-
ренней жизни народа. Такому движению особенно спо-
собствовали возобновление более близких сношений с
Западной Европой и начатый Иваном III вывоз в Россию
всякого рода мастеров и художников, по преимуществу
из Италии, где тогда эпоха Возрождения находилась в
полном расцвете. Мы знаем, что итальянскими художни-
ками и мастерами, между прочим, были сооружены Ус-
пенский собор и некоторые другие храмы Московского
Кремля. Храмы эти представляют все главные черты из-
вестного Суздальско-Владимирского стиля и указывают
на то, что итальянские архитекторы должны были подчи-
няться требованиям православного, т. е. византийско-рус-
ского церковного зодчества. Тем не менее они и в эту
сферу внесли некоторую собственную струю. Главное
влияние их отразилось в области техники, особенно в
искусстве делать прочные церковные постройки из кир-
пича. (Лучшие суздальско-владимирские храмы были по-
строены из белого камня.) По всей вероятности, новые
сооружения и вообще строительная деятельность того
времени дали сильный толчок русскому храмовому зод-
честву, которое не замедлило проявить яркие черты са-
мобытного творчества и чисто народного вкуса.
Жители русских равнин, изобильных лесом и бедных
камнем, естественно, вырабатывали издревле своеобраз-
ное плотничное искусство и привычку к деревянным
постройкам, приноровленным к условиям северного кли-
549
мата с его суровой снежной зимой. Основой русского
жилья служил квадратный бревенчатый сруб, или
«клеть», и если это жилье, смотря по степени достатка,
принимало большие размеры, усложнялось, обращалось
в «хоромы», то оно состояло из нескольких клетей, свя-
занных друг с другом крытыми переходами или «сеня-
ми». В зажиточных домах клети строились в два яруса;
нижний ярус составлял «подклетье», а верхний, или гор-
ний, заключал в себе «горницы», назывался вообще
«верхом». Древняя Русь любила высокие здания, так что
некоторые клети у бояр, дворян и купцов строились в
три яруса и получали вид башни; такие возвышенные
части хором носили общее название теремов; а особен-
но выдающаяся по своей высоте клеть, срубленная в
несколько ярусов, со светлыми окнами во все стороны,
имела разные названия: «светлица», «повалуша», «выш-
ка», «чердак». В высокие хоромы вела крытая лестница,
разделенная на две, иногда на три части площадками,
или «рундуками», и называемая «крыльцо» (т. е. род
крыла, приставленного к зданию), края которого окайм-
лялись перилами с точеными балясами или кувшинооб-
разными колонками. Кругом теремов иногда шли гале-
реи или «гульбища» (балконы) с такими же перилами и
балясами. Простая клеть, или изба, покрывалась двускат-
ной кровлей, которая обыкновенно поднималась круто,
чтобы не задерживать зимнего снега, а высокие квадрат-
ные клети зажиточных людей имели кровлю на четыре
ската; такие четырехскатные кровли на теремах и выш-
ках поднимались довольно высоко, т. е. выводились
«шатром». Если же терем представлял продолговатый че-
тырехугольник, то он покрывался двускатной кровлей с
округлыми боками и заостренным ребром; подобная
кровля называлась «бочкой». Эта бочковатая форма при-
менялась иногда и к квадратным теремам; тогда получа-
лось четырехстороннее округлое покрытие, сведенное к
вершине в одну стрелку, и такое покрытие называлось
«кубом». Иногда бревенчатые клети делались с обруба-
ми по углам, так что получалась шести- или восьмигран-
ная форма; подобная постройка особенно применялась к
городовым башням, иначе «вежам» или «столпам».
Все эти выработанные привычкой и народным вкусом
деревянные формы, естественно, прилагались и к постро-
ению Божьих храмов. Сельская и часто городская цер-
550
ковь была не что иное, как простая высокая клеть; с
восточной стороны к ней прирубался выступ, или ал-
тарь, а с западной — другая клеть, или трапеза. Древние
акты прямо говорят о таком храме, что он поставлен
клетски, т. е. наподобие квадратной клети. Кровля его
была или двускатная, или четырехскатная с особой мако-
вицей или главой, над которой водружался крест. Даль-
нейшее движение храмового деревянного зодчества пред-
ставляют не квадратные клети, а многогранные, наподо-
бие помянутых выше городских башен или столпов, и
следовательно приближающиеся к округлой форме; эти
постройки по выражению того времени не клетски ста-
вились, а «рубились в углах». Такие многоугольные сру-
бы требовали уже шатрового покрытия, которое очень
возвышало здание, а потому сделалось любимым храмо-
вым покрытием в древней Руси. Главы церковные также
стали вытягиваться вверх заостренной стрелкой, но с
округлыми или кубастыми боками. Таким образом полу-
чилась столь распространившаяся на Руси грушевидная
или луковичная форма церковной главы, которая обык-
новенно возвышается на особой круглой или многогран-
ной шее. Более просторные, более богатые деревянные
храмы, имевшие разные «пределы», представляли соеди-
нение нескольких квадратных клетей или .многогранных
столпов, каждый с особой главой; а в соборном храме
обыкновенно над средней клетью устраивалось пять глав.
Это пятиглавие было заимствовано от каменных храмов.
Каменные храмы в столице и в больших городах долго
держались своего основного византийского типа, полу-
чившего на Руси некоторые небольшие видоизменения
или отличия в стилях Киевском, Суздальском и Новго-
родском. Но когда с конца XV столетия в столичных
сооружениях повеяло более свободным духом эпохи Воз-
рождения, тогда характерные и любимые черты русских
деревянных храмов проникли в наше каменно (собствен-
но, кирпичное) храмовое зодчество и, смешавшись с пре-
жним византийско-русским стилем, вызвали в этой обла-
сти расцвет нового, по преимуществу русского, стиля.
Главными его принадлежностями являются: многогран-
ная, столповая форма основного здания; пирамидальная,
шатровая кровля; луковичная глава на сравнительно уз-
кой шее; паперть или крытое крыльцо с кувшинообраз-
ными колонками и шатровой над ним сенью. От прежне-
551
го византийско-русского стиля он заимствовал украше-
ние кровли маленькими арками или «закомарами», иначе
«кокошниками». Эти закомары, или кокошники, чаще
всего имеют заостренную вершину, т. е. представляют
поперечный разрез помянутого выше бочкообразного по-
крытия. Впоследствии вся кровля храма иногда составля-
лась из таких кокошников, ряды которых постепенно
суживаются к вершине или к церковной главе, что при-
дает подобной кровле чрезвычайно узорный, затейливый
характер.
Первый известный нам каменный храм столпового и
шатрового стиля относится ко времени Василия III. В
1532 году был построен им такой храм в подмосковном
великокняжеском селе Коломенском во имя Вознесения.
(Около того же времени другой подобный храм соору-
жен во имя Усекновения Главы Иоанна Предтечи близ
Коломенского, в селе Дьякове.) А самым блестящим пред-
ставителем этого стиля явился сооруженный Иваном IV в
Москве собор Покрова Преев. Богородицы, известный в
народе под именем Василия Блаженного.
В память взятия Казани Иван Васильевич уже в
1553 году приказал поставить деревянную церковь Св.
Троицы на краю рва, который шел от Кремля к Китай-
городу, вблизи Фроловских ворот (ныне Спасских). К
нему же был приставлен храм Покрова Богородицы с
несколькими пределами. А в 1555 году, после взятия
Астрахани, благодарный государь, желая ознаменовать
завоевание Татарских царств, повелел разобрать эти де-
ревянные храмы и на месте их воздвигнуть каменные, с
церковью Покрова Богородицы как главной в средине и с
восемью вокруг нее пределами, каковы: Живоначальныя
Троицы, Александра Свирского, Варлаама Хутынского,
Николы Вятского, Киприана и Устиньи, Вход в Иеруса-
лим и др. Очевидно, главный храм и его пределы приуро-
чены к событиям Казанской осады: 1 октября в праздник
Покрова решен приступ, а 2 октября в день Киприана и
Устиньи взят самый город и т. д. Таким образом воздвиг-
нут храм о девяти верхах. Постройка всего здания про-
должалась около пяти лет. Храм стал называться Собо-
ром Покрова «что на рву». На том же месте, при пре-
жней церкви, был похоронен в 1552 году весьма люби-
мый народом московский юродивый Василий Блажен-
ный, которого летопись называет «нагоходец», по его
552
обычаю лето и зиму ходить без одежды. При царе Федо-
ре Ивановиче в 1588 году по случаю молвы о чудесах,
совершавшихся на гробе юродивого, к Покровскому со-
бору пристроена еще небольшая церковь во имя Василия
Блаженного, и впоследствии весь собор стал известен в
народе преимущественно под сим именем.
Этот собор Покрова, или Василия Блаженного, пред-
ставляет целую группу башнеобразных храмов, воздвиг-
нутых на одном основании, которое общим своим пла-
ном, однако, не отступает от византийского типа, освя-
щенного преданием. Все сии храмы испещрены узорча-
тыми фризами, поясами, закомарами, или кокошниками,
и увенчаны грушевидными главами, которые покоятся на
изящных цилиндрических тамбурах, разнообразно укра-
шенных, и которые были покрыты ярко блиставшими
металлическими листами, также узорчатыми и также раз-
личными по своему рисунку, что придавало особую кра-
соту всему зданию. А из середины этой группы высоко
поднимается шатровый или пирамидальный верх главно-
го, т. е. Покровского, храма, также осьмигранный, как и
сам храм. Вообще в сем здании в значительной степени
выразился своеобразный русский вкус с его любовью ко
всякому ласкающему глаз узорочью и гармоничному раз-
витию частей. Наиболее выдающееся достоинство зодчё-
го это чувство соразмерности или пропорциональности,
выдержанное и в целом, и во всех подробностях; замеча-
тельна также удивительная прочность всего сооружения,
с виду такого легкого и затейливого. Иностранцы XVI и
XVII веков нередко с восторгом отзываются о красоте и
приятном впечатлении, которое производил этот храм.
Некоторые из них даже сообщают баснословное преда-
ние, будто Иван Грозный, верный своему тиранству, по
окончании постройки велел ослепить зодчего для того,
чтобы он уже не мог потом нигде соорудить другой
подобной церкви. Имя главного зодчего, к сожалению, до
нас не дошло. (Впоследствии собор, опустошенный пожа-
ром, подвергся некоторым переделкам и прибавкам, а
также был снаружи раскрашен яркими разноцветными
красками.) Вполне проявившиеся здесь русский вкус и
русские строительные приемы во многом напоминают
приемы и формы архитектуры Средней Азии, Персии и
особенно Индии f90).
XIV
Начало церковной унии в Западной Руси
Водворение иезуитов в Польше и Литве. — Их коллегии. —
Совращение Радивилов и других протестантов. — Неустрой-
ства Западнорусской церкви. — Епископы Красенский и Лазов-
ский. — Киевские митрополиты. — Галицко-Львовская епархия
и Гедеон Балабан. — Львовское братство. — Избирательная
борьба после Батория. — Московская кандидатура. — Выбор
Сигизмунда III. — Патриарх Иеремия в Вильне. — Кирилл Тер-
лецкий и Ипатий Потей. — Вопрос об унии и приготовления к
ней. — Михаил Рагоза и подпись епископов на унию. — Про-
возглашение унии в Риме. — Ревность к ней Сигизмунда. —
Брестский собор. — Разделение его на две стороны. Перегово-
ры и обоюдные постановления. — Усердие князя Острожского
и возбуждение среди православных. — Литературная борьба.
1569 год отмечен двумя важными событиями в исто-
рии Западной Руси: в этом году завершилась политичес-
кая уния Литовско-русского государства с Польшей; в
том же году водворились в Литовской Руси иезуиты,
немедленно принявшиеся хлопотать о церковной унии
сей православной Руси с католической Польшей.
Первый, озаботившийся призывом иезуитов в
польской области, был епископ Вармийский (в Западной
или Королевской Пруссии) кардинал Гозий, наиболее
энергичный между польскими прелатами поборник като-
лицизма в его борьбе с реформацией. Иезуиты представ-
лялись тогда наилучшим орудием для воспитания юноше-
ства в преданности католической церкви; а потому иезу-
554
итские коллегии и школы распространялись с замеча-
тельной быстротой. В 1564 году кардинал Гозий, с помо-
щью папского нунция Коммендоне, водворил в своей
епархии иезуитскую колонию из И человек, которые в
следующем году открыли воспитательную коллегию из
пяти классов. Сначала они с большим трудом добыли
несколько учеников; но потом, благодаря искусному об-
разу действия, дело пошло успешно; не только католики,
даже протестанты начали отдавать им своих детей, а
вместе с тем пошла успешнее и вообще борьба с рефор-
мацией. Не ограничиваясь Польшей, Гозий позаботился и
о Литве; по сему вопросу он вошел в переговоры с
виленским католическим епископом Валерьяном Прота-
севичем и посоветовал ему также вызвать к себе иезуи-
тов. Протасевич очень охотно последовал сему совету и
купил для них дом насупротив своих палат; на содержа-
ние их назначил часть своих доходов, а для школы пода-
рил несколько своих деревень.
Виленские протестанты, с воеводой и литовским канц-
лером Николаем Рыжим во главе, неприязненно отнес-
лись к сему призыву и даже намерены были силой вос-
противиться водворению иезуитов. Поэтому в сентябре
1569 года прибыла от Гозия первая их партия из пяти
человек, Протасевич отправил к ним навстречу собствен-
ную карету. После того как стемнело и враждебно на-
строенная народная толпа разошлась, иезуиты незаметно
въехали в город в епископской карете, окруженной кон-
ским конвоем. Потом начали прибывать поодиночке и
другие иезуиты. Благодаря их скромности и наружному
смирению народное волнение мало-помалу улеглось и
ничто не мешало им постепенно подготовлять почву для
своей будущей деятельности. В следующем 1570 году
открыты были в Вильне иезуитский коллегиум и при нем
гимназия. Ректором этого учреждения был поставлен Ста-
нислав Варшевецкий, природный поляк, получивший об-
разование в заграничных университетах, исполнявший
прежде должность королевского секретаря и посланника
к разным дворам, а теперь сделавшийся ревностным чле-
ном Иезуитского Ордена. Свою виленскую гимназию
иезуиты разделили также на пять классов (инфима, грам-
матика, синтаксис, поэтика и риторика). Рядом с этой
светской школой они вскоре основали и духовную, или
семинарию, назначавшуюся для тех воспитанников, кото-
555
рые готовили себя в духовное звание. Но и здесь вначале
они также с трудом добывали себе учеников: католики и
протестанты имели собственные школы, а православные
не отдавали своих детей, опасаясь их окатоличения. Од-
нако благодаря стараниям епископа и тому, что иезуиты
привлекали бедных мальчиков, обучая их бесплатно, шко-
лы их стали наполняться; а потом, видя блестящие успехи
учеников, особенно в латинском языке, родители разных
исповеданий начали охотно посылать сюда своих детей.
В то же время иезуиты стали действовать и другим
орудием против иноверцев: посредством публичных бо-
гословских диспутов. Когда кальвинские учителя уклоня-
лись от сих диспутов, хитрые иезуиты устраивали на
площади перед костелом прения между католиками, с
одной стороны, лютеранами, кальвинистами и социана-
ми — с другой; причем роль трех последних играли лица,
выбранные из среды самих иезуитов. Разумеется, победа
в этих прениях всегда оставалась на стороне католиков.
Кроме школы и диспутов они постепенно стали разви-
вать и другие свои средства для борьбы с противниками.
С согласия епископа они завладели костелом св. Яна,
роскошно его обновили, украсили иконами и распятия-
ми, завели отличный орган и певчий хор и начали отправ-
лять богослужение с невиданными дотоле торжественно-
стью и великолепием, чем привлекали к себе толпы бого-
мольцев. В этом костеле раздавались красноречивые про-
поведи, также привлекавшие многочисленных слушате-
лей. Сам ректор Варшевецкий владел ораторским талан-
том. Еще большим успехом пользовался здесь знамени-
тый проповедник Петр Скарга, прежде каноник львовс-
кий, а теперь также ревностный член Иисусова ордена.
Этот же Скарга, с разрешения папы и короля, устроил в
Вильне при Свентоянском костеле «братство тела Гос-
подня»; в число братчиков вписали свои имена кардинал
Гозий и епископ Протасевич, а также виленский войт,
бургомистр и другие влиятельные лица, духовные и свет-
ские. Члены братства делали обильные приношения в его
кассу и своим участием в религиозных церемониях еще
более увеличивали блеск и торжественность церковного
обряда. Надобно отдать справедливость иезуитам: для
успеха своей пропаганды они не щадили ни трудов, ни
самой жизни. Когда в Литве в 1571 году свирепствовала
страшная моровая язва, спасаясь от нее, из Вильны уеха-
556
ли сам епископ с своим капитулом и почти все ксендзы.
Одни только иезуиты остались на своих местах; продол-
жали совершать церковные службы, посещали и ухажи-
вали за больными в городе и его окрестностях, исповедо-
вали и приобщали умирающих. Некоторые из них при
сем сами заразились и умерли. Такими подвигами само-
отвержения они возбудили в местном населении большое
к себе расположение.
Но главные усилия их обращены были не на простой
народ, а на знатные и богатые фамилии, которые они
старались или возвратить, или совратить в католичество.
Эти усилия вскоре и в значительной мере увенчались
успехом.
В Вильне проживал Ульрих Гозиус, родной брат кар-
динала— епископа вармийского Станислава Гозиуса.
Несмотря на все усилия брата кардинала, этот знатный,
богатый человек оставался усердным кальвинистом; но
он не устоял против увещаний Скарги и перешел в като-
лицизм. Одновременно с ним еще один усердный кальви-
нист, из среды знатнейших литовских вельмож, Ян-Иеро-
ним Ходкевич (собственно, Ходкович), староста Жмудс-
кий, усилиями Варшевецкого был совращен в католицизм
вместе с сыном своим Яном-Карлом, впоследствии вели-
ким гетманом Литовским. Затем произошли и другие
важные совращения. Наиболее же блистательным успе-
хом иезуитов было возвращение в лоно католичества
сыновей того самого Николая Радивила Черного, кото-
рый был главным поборником и двигателем кальвинизма
в Литовской Руси. После него осталось четыре юных
сына. Старшему из них Николаю Христофору, прозван-
ному Сироткой, было только 16 лет при смерти отца.
(Прозвание свое он получил, будучи ребенком, от короля
Сигизмунда Августа, который раз застал его одиноким,
покинутым няней и плачущим.) Иезуиты постарались сво-
ими сетями опутать неопытного юношу; рассказывают,
что они не остановились даже перед грубым обманом
вроде подложного письма, будто бы написанным отцом
Христофора перед смергью, в котором он выражает свои
сомнения в истине протестантского учения. Увещания
Скарги окончательно увлекли юношу. Несмотря на все
просьбы дяди своего Николая Рыжего, Сиротка покинул
кальвинизм и торжественно принял католичество. За ним
последовали и младшие братья: из них Юрий поступил в
557
духовное звание и был преемником Валерьяна Протасе-
вича (умершего в 1580 году) на виленской епископской
кафедре; впоследствии папа Григорий XIII возвел его в
сан кардинала. Братья отличались теперь особой ревнос-
тью к католицизму. Ревность эту они простерли до того,
что Николай Сиротка скупал экземпляры протестантской
Библии, изданной его отцом, а его брат епископ приказы-
вал публично жечь их вместе с другими иноверческими
книгами.
Пример и поощрение со стороны такой фамилии, как
Радивилы, владевшие огромными поместьями и имевшие
массу клиентов, вызвали многих подражателей и вообще
сильно повлияли на дальнейшие успехи католицизма в
борьбе с реформацией. Иезуиты, дотоле столь скромные
и смиренные, теперь, почувствовав свою силу, стали дей-
ствовать решительно и открыто. Число их школ и учени-
ков быстро возрастало. Еще при жизни короля Сигиз-
мунда Августа иезуиты укрепились в Польше и Литве. А
во время двукратного безкоролевья и краткого царство-
вания Генриха Валуа они отлично пользовались для своих
целей тем, что внимание Николая Радивила Рыжего и
других вожаков реформации было отвлечено борьбой
политических партий. Когда же королем сделался Сте-
фан Баторий, иезуиты сумели этого, дотоле равнодушно-
го к церковным вопросам, человека обратить в усердного
своего покровителя. Они привлекли его на свою сторону
в особенности тем, что стали проповедовать против зло-
употреблений политической свободы и в пользу сильной
монархической власти, а для укрепления государства вы-
ставляли королю необходимость водворить единую като-
лическую веру. Баторий возвел Виленскую иезуитскую
коллегию на степень академии, т. е. дал ей право выпус-
кать бакалавров, магистров, лиценциатов и докторов бо-
гословия, философии и других наук; одним словом, срав-
нял ее в правах и привилегиях с Краковской академией
(1579 г.). Литовский канцлер Николай Радивил Рыжий
(или Рудый) отказался приложить печать к грамоте об
этом возведении коллегии на высшую степень и об ее
привилегиях; литовские сенаторы объявили их наруше-
нием своих вольностей. Но король угрозами заставил
подканцлера Евстафия Воловича приложить свою печать.
Когда был взят Полоцк, король, по просьбе Скарги, осно-
вал в нем иезуитский коллегиум, ректором которого был
558
поставлен тот же Скарга; на содержание этого коллеги-
ума король назначил многие городские дворы, принадле-
жавшие разоренным православным церквам, и несколько
поземельных когда-то духовных владений, отобранных у
разных владельцев. Баторий и его любимец коронный
канцлер Замойский с особым рвением ухватились за вод-
ворение иезуитов среди православного населения, ибо
понимали, что только помощью окатоличения и ополяче-
ния высших слоев этого населения можно было упрочить
за Речью Посполитой обладание Западнорусскими облас-
тями. Кроме Полоцка Баторий основал иезуитский колле-
гиум и в Риге. Сиротка основал таковой же в своем
Несвиже и на содержание его подарил богатое имение.
Из дальнейших многочисленных совращений в като-
личество особенно важным приобретением для него был
Лев Сапега, великий канцлер Литовский. Он принадле-
жал к православной семье, но, воспитываясь в Германии,
переменил православие на кальвинство, а в 1586 году
Скаргой был совращен в католичество. Еще прежде него
сделался добычей иезуитов Януш, старший сын знамени-
того ревнителя православия Константина Острожского.
Находясь при дворе немецкого императора Максимилья-
на II, он подпал влиянию иезуитов и перешел в католи-
цизм, к великому огорчению своего отца. Вообще, иезуи-
ты, призванные в Польшу и Литву собственно для борь-
бы с реформацией, не ограничились одной этой борьбой
и, заручившись некоторым в ней успехом, немедленно
обратили свои усилия против русского православия, для
чего они особенно воспользовались своими школами.
Хотя в Литовской Руси и были православные школы при
церквах и монастырях, но обучение в них редко шло
далее простой грамотности. А потому многие достаточ-
ные родители, желая дать своим детям более высокое
образование, начали посылать их в иезуитские коллегии
и особенно в Виленскую академию. Некоторые ревните-
ли православия, как, например, известный князь Курбс-
кий, восстали против такого доверия иезуитам и указыва-
ли на совращение в латинство, грозившее ученикам от их
хитрых учителей. Одни слушались этих увещаний, а дру-
гие, обманутые смирением и лаской иезуитов, не хотели
видеть ничего худого в их обучении (91).
В борьбе с реформацией много помогали иезуитам
заметное и наступившее еще прежде охлаждение знат-
559
ных вожаков реформации к интересам религиозным, а
также разделение протестантов на секты и их взаимная
вражда. Вообще реформация в Польше и Литве находи-
лась уже в упадке, когда явились здесь иезуиты; поэто-
му победа досталась им так легко. Православная же
Западнорусская церковь, хотя и не страдала разделени-
ем на секты и явным равнодушием к ней знатных рус-
ских фамилий, но находилась тогда в таком бедствен-
ном состоянии, которое обещало хорошо организован-
ному и богатому средствами католичеству легкую над
ней победу.
В главных чертах Западнорусская церковь, после ее
отделения от Восточнорусской, сохраняла общий с ней
иерархический строй, общие догматы и обряды. Но с
течением времени явилось немало отличий, вытекавших,
собственно, из утраты политической самобытности за-
падноруссов. Меж тем как в Московской Руси церковь
находилась под охраной православного правительства и
не подвергалась напору иноверных исповеданий; в Ли-
товской Руси, наоборот, при иноверном правительстве
она предоставлена была самой себе и принуждена нахо-
диться в упорной борьбе, отчасти с реформацией, а глав-
ным образом с латинством. Поэтому церковная иерархия
здесь должна была искать опоры вообще в народе, а
особенно в светских вельможах. Искала она также опоры
и в Цареградском патриархе, признавая над собой его
высший авторитет; но по отдаленности своей он не мог
принимать постоянное участие в ее делах. Хотя подоб-
ные обстоятельства обусловили большую степень самоде-
ятельности в Западнорусской церкви, однако они неиз-
бежно повлекли за собой и разные церковные неустрой-
ства. Главным источником сил последних послужило
слишком частое и близкое вмешательство светских лиц в
церковные дела. Особенно вредно отзывался на них так
наз. «патронат» или право знатных людей заведовать
церквами и монастырями, основанными на их земле ими
самими или их предками; эти лица присвоили себе право
ведать доходы и суд в именьях означенных церквей и
монастырей, представлять кандидатов на должности их
священников и настоятелей и даже передавать свои пра-
ва другим лицам («право подаванья»). Такое право распо-
560
ряжаться монастырскими или церковными доходами вело
ко многим злоупотреблениям и напоминало систему
«кормлений» в Московской Руси. Иногда потомки осно-
вателей («ктиторов») переходили в латинство или в каль-
винизм, а между тем продолжали оставаться патронами
православных монастырей и храмов, откуда возникали
еще большие злоупотребления. Монастыри с их отчина-
ми, угодьями и доходами отдавались в пожизненное уп-
равление не только духовным лицам, но и светским, кото-
рые жили в них с своими семьями, т. е. с женами и
детьми, что служило соблазном для народа. Особенно
вредно влияло постоянное вмешательство иноверных ко-
ролей, от которых прямо зависели наиболее значитель-
ные западнорусские монастыри, и они раздавали эти
монастыри в награду за службу лицам равно духовным и
светским. Не ограничиваясь монастырями, польские ко-
роли, оба Сигизмунда и Баторий, присвоили себе и самое
значение епископов и митрополита, которые до того вы-
бирались духовной властью сообща с народом. Помеще-
ние на церковные кафедры также сделалось наградой за
службу. Мало того, короли еще при жизни епископов
стали назначать им преемников, которые и пользовались
частью доходов. Иногда такими кандидатами на епископ-
ские кафедры или «нареченными» епископами назнача-
лись прямо лица светские, еще не посвященные в духов-
ное звание.
Эти обстоятельства вносили сильную порчу в запад-
норусскую церковную иерархию: она стала наполняться
людьми жадными, корыстолюбивыми, думавшими не о
церковных делах, а о своих доходах, и державшимися в
своем образе жизни привычек и обычаев светских вель-
мож. Подобно последним, они иногда буйствовали, заво-
дили междоусобия, вооруженной рукой нападали на со-
седей, производили наезды и грабежи. Яркие примеры
подобных иерархов представляли во второй половине
XVI века два западнорусских епископа: Иона Красенский
и Феодосий Лазовский. В 1565 году за смертью епископа
Иосифа освободилась кафедра Владимирско-Брестская.
На нее явились два претендента: шляхтич Иван Борзобо-
гатый Красенский и епископ холмский Феодосий Лазовс-
кий. Король Сигизмунд Август выдал грамоту на эту
кафедру обоим соперникам, сначала Красенскому как
нареченному епископу, а потом и Лазовскому. Первый
561
успел ранее захватить епископский замок во Владимире.
Но Феодосий явился с многочисленным вооруженным
отрядом, состоявшим из конницы и пехоты, с пушками, и
взял замок приступом. По жалобе Красенского, король
позвал Лазовского на свой суд, но тот не явился. Это был
значительно буйный и порочный пастырь. Он лично де-
лал наезды на соседних помещиков и производил разбой
на большой дороге, разорял церковные имения, а свя-
щенников, заявлявших протесты, бил своим посохом. При
упадке королевской власти и гражданского порядка в
Речи Посполитой подобные деяния нередко осгавались
безнаказанными. Лазовский дожил до глубокой старости,
и, с согласия короля Батория, передал Владимирскую
епархию архимандриту Киево-Печерского монастыря
Мелетию Хребтовичу Богуринскому. Тем временем быв-
ший соперник его Иван Красенский получил от короля
епархию Луцкую и Острожскую, с званием нареченного
епископа; причем прошло еще несколько лет, пока он, по
настоянию митрополита, принял духовное посвящение с
именем Ионы. Поведение его на кафедре было столь же
соблазнительно, как и Лазовского: имениями и доходами
церковными он распоряжался как своей собственностью.
Но кончил он не так благополучно. Получив в свое владе-
ние богатый Жидичинский монастырь, Иона Красенский
принялся так его грабить и разорять, что король Стефан
Баторий приказал отобрать у него монастырь и отдать
другому лицу. Но Иона вздумал занять монастырь воору-
женной силой и обороняться от посланного против него
военного отряда. Однако он был побежден (1585 г.). Иона
Красенский умер баннитом, т.-е. осужденным на изгна-
ние и лишенным покровительства законов. Преемником
его на кафедре Луцко-Острожской Стефан Баторий на-
значил Кирилла Терлецкого, дотоле епископа Пинского и
Туровского, происходившего из довольно знатной рус-
ской фамилии. Этот Кирилл Терлецкий вскоре явился
одним из главных деятелей церковной унии.
Для обсуждения мер против церковных неустройств
в Литовской Руси собирались иногда духовные соборы
так же, как и в Московской Руси. Соборы эти созыва-
лись с соизволенья короля западнорусских митрополи-
тов, который именовался «Киевским, Галицким и всея
Руси»; хотя он реже всего жил в Киеве, а пребывал
большей частью или в столице Литовской Руси, т. е. в
562
Вильне, или в Новогродке. Постановления сих соборов и
попытки их водворить церковную дисциплину большей
частью оставались бесплодными, при равнодушии ино-
верного правительства к интересам православия и при
той слишком недостаточной власти, которой в действи-
тельности пользовался Киевский митрополит по отноше-
нию к другим епископам. К тому же и сами киевские
митрополиты, на выбор которых более всего влияли ко-
роль и западнорусские вельможи, не всегда были людь-
ми достойными. Одним из наименее достойных является
преемник митрополита Макария, убитого татарами на
пути из Вильны в Киев (1497 г.), Иосиф Болгаринович,
который оказался поборником Флорентийской унии и
по желанию великого князя литовского Александра уго-
варивал его супругу Елену Ивановну перейти в католи-
чество. Но он скоро умер. А в числе наиболее достой-
ных западнорусских архипастырей был Иосиф Солтан,
занимавший митрополию в первой четверти XVI века.
Но и этот ревностный, хорошо образованный иерарх,
находивший поддержку себе в князе Константине Ива-
новиче Острожском, самом могущественном из западно-
русских вельмож того времени, не мог воспрепятство-
вать королю Сигизмунду I и его супруге Боне, чтобы
они не раздавали русские епархии и русские монастыри
в кормление разным панам и шляхтичам.
Неустройства Западнорусской церкви особенно уси-
лись во второй половине XVI века, когда митрополичий
престол занимали один за другим: Сильвестр Белькевич,
бывший королевский «скарбник» (казначей) в Вильне,
прямо из мирян сделавшийся митрополитом; Иона Про-
тасевич (может быть, родственник помянутого выше бис-
купа Валерьяна Протасевича); Илья Куча, возведенный
на кафедру также прямо из светских лиц, и Онисифор
Девочка, поставленный вопреки канонам, так как был из
двоеженцев.
Немалое влияние на расстроенное состояние Запад-
норусской церкви оказало то же самое движение, кото-
рое едва не сломило в Польше и Литве церковь католи-
ческую, т. е. протестантизм; этим движением были увле-
чены многие члены знатных православных фамилий, ка-
ковы: Ходкевичи, Воловичи, Сапеги, Вишневецкие и др.
Православные тем легче поддавались влиянию протестан-
тов, что последние, во-первых, являлись их союзниками в
563
борьбе с общим неприятелем, т. е. латинством, а во-вто-
рых, протестантство привлекало к себе сочувствие потому,
что возбуждало везде умственное оживление, стремление
к заведению школ и типографий и вообще вызывало про-
светительное движение, т. е. деятельность научную и лите-
ратурную. Из протестантских исповеданий немалый успех
имела в юго-западной Руси секта антитринитариев или
социниан. К этой секте примкнули последователи пресло-
вутой новгородско-московской ереси жидовствующих.
Около половины XVI века во главе всей ереси, как извес-
тно, явился Феодосий Косой, который, спасаясь от наказа-
ния, убежал из Московской Руси в Литовскую и здесь
нашел себе очень многих последователей, даже между
священниками и другими духовными лицами.
Сильным покровителем антитринитарской секты в
Литовской Руси был виленский каштелян Ян Кишка, же-
натый на дочери князя Константина Острожского; в сво-
их обширных имениях, литовских и белорусских, он уст-
раивал школы, заводил типографии и во множестве изда-
вал антитринитарские сочинения. Только после его смер-
ти (1593 г.), с переходом его богатых поместий в другие
руки, социнианство в Литве начало упадать. В ту же
эпоху социнианство сильно распространилось и на Волы-
ни, где особенно большой успех имели Феодосий Косой
и его товарищи. Известный московский выходец князь
Курбский, живший в том краю, жалуется, что в то время
«мало не вся Волынь заражена была язвою сего учения».
Сам князь Острожский, тесть Кишки, находился в дру-
жеских сношениях с некоторыми антитринитариями. Так,
когда иезуит Петр Скарга пос-вятил ему первое издание
своего сочинения об унии церквей, князь Острожский
поручил написать опровержение на эту тему некоему
Мотовиле, проповеднику антитринитарства. Князь Курб-
ский, получив экземпляр сего опровержения, пришел в
негодование и написал Острожскому укорительное по-
слание за то, что тот учеников Фотина и Ария ставит
священниками православной. церкви. Но эти укоризны
не сделали Острожского врагом антитринитариев, кото-
рых он уважал именно за их стремление к народному
просвещению. На Волыни социнианство процветало еще
долее, чем в Литве и Белоруссии.
Из всех западнорусских областей Галицкая или Чер-
вонная Русь наиболее выдавалась бедственным положе-
564
нием православной церкви. Ранее других присоединен-
ная непосредственно к Польше, она до некоторой степе-
ни уже подверглась ополячению и окатоличению. Это
обстоятельство прежде всего отразилось на знатных фа-
милиях, так что в XVI веке мы почти не находим здесь
православных вельмож, подобных тем, которые явились
сильной опорой православия в Литовской Руси. Меж тем
как в Львове учреждена была католическая архиеписко-
пия, православная и обширная Галицко-Львовская епар-
хия, вмещавшая в себя и Подолию, после присоединения
Галиции к Польше оставалась без собственных еписко-
пов в течение более полутора столетия, и ею ведали
наместники Киевского митрополита, на выбор которых
влияли сначала местная светская власть, а потом львовс-
кие католические архиепископы; причем священники от-
правлялись иногда для рукоположения в соседнюю Мол-
давию. При таком порядке, разумеется, латинское духо-
венство заняло здесь господствующее положение и ла-
тинская пропаганда развивалась почти беспрепятствен-
но, а православие терпело всякое унижение. Наконец, по
просьбе галицких дворян и горожан, Сигизмунд I дозво-
лил поставить во Львове православного епископа в каче-
стве викария Киевского митрополита (1539 г.). Около по-
ловины XVI столетия на Львовскую кафедру избран был
вдовый шляхтич Марк Балабан. Он еще при жизни своей
выхлопотал у короля Сигизмунда II грамоту на то, чтобы
после его смерти епископия была передана его сыну
Григорию, принявшему в монашестве имя Гедеона. И
действительно — хотя не тотчас по смерти отца — Гедеон
Балабан впоследствии получил Львовскую кафедру, воп-
реки противодействию католического архиепископа. Осо-
бенно сильное столкновение с сим архиепископом при-
шлось ему выдержать по поводу введения Григорианско-
го календаря. Известно, что папа Григорий XIII в 1582 году
ввел новый календарь. Король Стефан Баторий предпи-
сал принятие сего календаря в Польше и Литве всеми
жителями без различия вероисповедания. Но это распо-
ряжение встретило сильный отпор со стороны православ-
ных, которые объявили, что подобный вопрос подлежит
решению вселенского патриарха, а никак не светской
власти. Цареградский патриарх Иеремия прислал окруж-
ную грамоту православному духовенству, убеждая его не
принимать нового календаря и праздновать Пасху по-
565
старому. В некоторых местах латиняне вздумали силой
принудить православных к его принятию. Так, в Львове
арцибискуп Суликовский велел, с помощью вооруженно-
го отряда, запечатать все православные церкви, чтобы
помешать отправлению богослужения в праздники по
старому календарю. Гедеон Балабан против этого наси-
лия внес протест в городские книги. А потом на собирав-
шемся тогда Варшавском сейме позвал Суликовского к
ответу. Но тут, при посредстве нескольких вельмож, они
заключили мировую; причем Суликовский формально от-
казался от вмешательства в дела православной Львовской
епархии. А король при виде сильных волнений, возбуж-
денных в русском народе вопросом о новом календаре,
отменил свое распоряжение и подтвердил православным
беспрепятственное сохранение их обрядов и церковных
преданий.
Галицко-русские дворяне, прибывшие вместе с Гедео-
ном на Варшавский сейм 1585 года, призывали сюда и
митрополита Онисифора, чтобы совокупно защищать ин-
тересы православия. Митрополит обещал приехать; одна-
ко же он сам не приехал, а прислал какие-то «артикулы».
Оскорбленные его поведением помянутые дворяне отпра-
вили к нему обличительное послание. Тут они яркими
красками описывали его нерадение о своей пастве и допу-
щенные им беспорядки в церковных делах, вследствие
чего православные терпят такие беды, каких прежде ни-
когда не бывало, каковы: запечатание св. церквей, отобра-
ние колоколов, отдача церквей в аренду жидам или обра-
щение их в латинские костелы, захват церковных иму-
ществ; отдача монастырей семейным людям, которые жи-
вут в них с женами и детьми; поставление недостойных
епископов без соборного избрания и пр. В связи с после-
дним упреком в том же послании указан поразительный
пример беспорядка. Король Стефан назначил на Пере-
мышльскую епископию некоего тиуна Брыльского, чело-
века, «слову Божьему неученого» и подданного Пере-
мышльского старосты, который и распоряжался церков-
ными имениями, ибо нареченный епископ, как его поддан-
ный, не смеет ему противоречить. Послание просит мит-
рополита не посвящать его во епископы до следующего
сейма, на котором обыватели земли Перемышльской и
Самборской намерены представить королю и панам —
раде о негодности сего лица. Но просьба галицких обыва-
566
телей осталась втуне. Брыльский все-таки был посвящен и
до самой своей смерти (1591 г.) управлял епископией,
которую оставил после себя в крайне расстроенном состо-
янии: всякая дисциплина среди местного духовенства упа-
ла; священники нередко были двоеженцами, венчали без-
законные браки и легко расторгали законные, что весьма
вредно влияло на нравственность народную. Преемником
Брыльского на Перемышльской кафедре был Михаил Ко-
пыстенский. О нем Львовское братство писало цареградс-
кому патриарху: «епископ Холмский тоже и Пинский с
женами живут, еще же и Перемышльский епископ со
женою на епископство возведен». «Каковы святители, —
пишет далее братство, — таковы и священники. Когда
священников (многобрачных или развратно живущих) об-
личали на соборе перед митрополитом, чтобы они отказа-
лись от священства, те отвечали: пусть сперва святители
откажутся от своего святительства и послушают закона,
тогда и мы их послушаем».
Любопытное и вместе отрадное явление представляет
это Львовское братство.
Опасности, грозившие православию со стороны про-
тестантства, а главным образом со стороны иезуитов,
пробудили его от дремоты и вызвали на энергичную
борьбу, несмотря на расстроенное состояние церковной
иерархии. Важнейшими орудиями для этой борьбы яви-
лись братства и училища. Братства возникали и прежде в
Западной Руси под именем «медовых»; они устраивались
в городах под влиянием распространившегося Магдебург-
ского права; но их задачи ограничивались преимуще-
ственно материальной поддержкой некоторых церквей,
больниц и богаделен. Теперь же они стали” или преобра-
зовываться, или вновь возникать, с задачами преимуще-
ственно духовными и просветительными, с целью приго-
товлять достойных учителей и защитников православия,
заводить училища, устраивать типографии, издавать кни-
ги и т. п. Во главе таких братств явились: Львовское при
церкви Успения и Вйленское при Святотроицком монас-
тыре. Львовское братство существовало и прежде; но
теперь оно было возобновлено и получило новый устав в
1586 г. от антиохийского патриарха Иоакима, который
посетил Западную Русь, путешествуя в Москву за милос-
тыней. Теперь всякий вступающий в братство шляхтич
или мещанин вносил в братскую кружку шесть грошей и
567
затем давал известное количество грошей в год; братства
обязывались помогать своим членам в нужде, провожать
умерших братьев со свечами до могилы и т. п. Кроме
того, братству предоставлена была власть не только на-
блюдать за благочестием мирян и духовных, и в случае
неисправления их доносить епископу, но и входить в
пререкания с самим епископом, если он поступает не по
правилам св. Апостолов и св. Отцов. Цареградский пат-
риарх Иеремия дал Львовскому братству права ставропи-
гии, т. е. прямой зависимости от патриарха, а не местного
епископа. Эти права и привилегии не замедлили повести
к столкновениям Львовского братства с Гедеоном Балаба-
ном. С благословления тех же патриархов, Львовское
братство открыло свою школу и печатню, с славянским и
греческим шрифтом. В школе этой обучали не только
грамотности, но также грамматике, риторике, богосло-
вию и другим наукам, в том числе языкам латинскому и
греческому. Подобные же школы и типографии возникли
в Остроге, иждивением князя Константина Константино-
вича Острожского, и в Вильне при Святотроицком брат-
стве. Таким образом, для русских явилась возможность
получать образование почти равное тем, которое дава-
лось в протестантских школах и иезуитских коллегиях. А
это образование вскоре отразилось большим оживлением
русской духовной литературы, преимущественно полеми-
ческой, направленной против латинской, иезуитской про-
паганды. Из учителей (дидаскалов) Львовской братской
школы особенно выдавались Стефан Зизаний и Кирилл
Транквиллион. Зизаний, кроме того, стяжал себе извест-
ность красноречивого церковного проповедника.
Как ни трудна была борьба православия с латинством
в эпоху Сигизмунда Августа и Стефана Батория, отличав-
шихся сравнительною веротерпимостью, но она сдела-
лась еще труднее в царствование следующего короля,
известного своим католическим фанатизмом, — Сигиз-
мунда III.
Последние годы царствования Стефана Батория, кро-
ме обычных внутренних неладов Речи Посполитой, были
ознаменованы вновь возникшей жестокой борьбой двух
партий: с одной стороны, королевского любимца всемо-
гущего коронного гетмана и канцлера Яна Замойского, с
568
другой — братьев Зборовских, принадлежавших к весьма
знатной и влиятельной польской фамилии. Один из этих
братьев, буйный и беспокойный искатель приключений,
Самуил, за убийство сановника приговоренный к бани-
ции еще при короле Генрихе Валуа, не обращая внима-
ния на сей приговор, продолжал являться на родине,
разъезжать по знакомым и приятелям; причем носился с
какими-то замыслами против короля и Замойского. Сей
последний, бывший в то же время краковским старостой,
воспользовался случаем, когда беспечный Самуил очу-
тился в пределах его староства; канцлер послал воору-
женный отряд, чтобы схватить баннита и привести в
Краковский замок, и здесь, с согласия короля, велел
отрубить ему голову (26 мая 1584 г.). Эта необычная в
Польше казнь знатного человека произвела большой шум
среди польских магнатов и шляхты; она вооружила про-
тив Замойского и самого Батория семью Зборовских со
всеми их родственниками и клиентами. Но энергичный
король и его канцлер смело продолжали начатую ими
борьбу, пытаясь восстановить уважение к закону и коро-
левской власти среди своевольного сословия панов и
шляхты. В следующем 1585 году на сейме в Варшаве
возбужден был судебный процесс против другого из бра-
тьев Зборовских, Кристофа, которого обвиняли в намере-
нии поднять против короля бунт, для чего он будто бы
вступил в сношения с Запорожьем, с Германским импе-
ратором и с Московским царем. Сам Кристоф на суд не
явился; несмотря на разные протестации, он был приго-
ворен к лишению чести и к изгнанию (инфамия и бани-
ция); Взяв на себя непосильную задачу подавить в Речи
Посполитой партийную борьбу и возвысить королевскую
власть, Баторий в то же время замышлял вновь направить
народ или собственно шляхетское сословие на борьбу с
внешним неприятелем и воодушевить его таким широ-
ким и славным предприятием, как новая война с Моск-
вой, имевшая своей целью уже покорение целого Мос-
ковского государства, ибо смерть Ивана Грозного и на-
ступившее царствование неспособного Феодора Ивано-
вича как бы давали надежду на то, что исполнение подоб-
ного предприятия не представит неодолимых препят-
ствий. А по завоевании Восточной Руси он задумывал в
соединении с другими христианскими государями уда-
рить на грозную Оттоманскую державу.
569
Смерть застигла Стефана Батория, как известно, по-
среди этих химерических замыслов и приготовлений к
новой войне. Он умер в Гродне 12 ноября 1586 года,
имея только пятьдесят три года от роду, после непродол-
жительной болезни, что подало повод к слухам об отра-
ве, в которой обвиняли одного из двух его врачей —
итальянцев.
При наставшем безкоролевье тотчас вступили во вза-
имную борьбу те же две главные партии, которые резко
обозначились в предыдущие годы; во главе первой стоял
гетман и канцлер Ян Замойский; во главе второй —
братья Зборовские, а именно: Ян, каштелян Гнезненский,
и Андрей, маршал надворный. На Варшавском сейме кон-
вокацийном в феврале 1587 года сторона Зборовского
взяла верх благодаря отчасти тому, что к ней пристал
архиепископ Гнезненский, или примас, престарелый Кар-
нковский — высшая власть во время безкоролевья. Анд-
рей Зборовский как надворный маршал руководил обря-
дами на этом сейме. В сенате главной опорой сей партии
был Гурка, воевода Познанский, а в посольской избе —
красноречивый референдарий Чарнковский (отличавший-
ся на Люблинском сейме 1569 года); последний, хотя уже
слепой, громил своими речами Замойского, и требова-
лось назначить над ним суд за несправедливые наказания
двух братьев Зборовских. Но гетман воспользовался на-
ходившимися в его распоряжении военными силами Речи
Посполитой и занял грозное положение по отношению к
своим противникам. Партия Зборовских, еще прежде
имевшая связи с Австрийским двором, выставила канди-
датом на польский престол- одного из австрийских .эрц-
герцогов. Этого кандидата поддерживал и папский легат
архиепископ Аннибал Капуанский. А партия Замойского,
подчиняясь желанию вдовой королевы Анны Ягеллонки,
стала за ее племянника шведского королевича Сигизмун-
да (сын короля Иоанна Вазы и Екатерины Ягеллонки).
. В то время как поляки разделились между двумя пре-
тендентами на престол, литовские или собственно запад-
норусские паны и шляхта склонялись на сторону третье-
го претендента, царя Московского, и охотно вступили в
переговоры по сему поводу с московскими боярами.
Ивана Грозного, который устрашал их своей свирепос-
тью, не было теперь в живых, а соединение с Восточной
Русью представляло им многие выгоды. В Москве весьма
570
опасались избрания шведского королевича, которое мог-
ло повести за собой соединение Польско-Литовского го-
сударства со Шведским и потому отправили на сейм
большое посольство, во главе которого стояли боярин
Степан Годунов, князь Федор Троекуров и дьяк Василий
Щелкалов. Московское правительство обещало в случае
избрания Феодора Ивановича не нарушать ни в чем
шляхетских вольностей, жаловать панов землями в соб-
ственном государстве, уплатить долг Батория наемному
венгерскому войску (100 000 золотых) и т.п. Со своей
стороны, литовские паны объявили послам, что для вы-
бора Феодора нужно преодолеть только три препятствия
или, как они выражались, «пересечь три колоды», воз-
двигаемые со стороны польских панов. Последние тре-
бовали: 1) чтобы государь короновался в Кракове, в ка-
толическом соборе; 2) чтобы в титуле своем писался
прежде королем Польским и великим князем Литовским
и 3) чтобы переменил свою веру на католическую. И на
сей раз, как при Грозном, Московское правительство не
хотело сорить деньги на подкупы; посольство его огра-
ничилось одними переговорами и обещаниями. Тем не
менее, когда перед избирательным сеймом в поле под
Варшавой выставлено было три знамени, московское с
шапкой наверху, австрийское со шляпой и шведское с
сельдем, то значительная часть шляхты собралась вокруг
московского знамени. Но едва начались переговоры по-
слов с польскими панами и с литвинами-католиками, как
тотчас оказалось, что пересечь три означенные колоды
не было никакой возможности. В особенности о переме-
не религии московские уполномоченные не хотели и
слышать; а потому переговоры с ними кончились только
продолжением перемирия.
Таким образом, избирательная борьба сосредоточива-
лась около двух претендентов, австрийского и шведского.
Обе стороны явились на элекцийный сейм под защитой
вооруженной силы. Однажды дело почти дошло до битвы
вокруг сенаторской шопы, или палатки, стоявшей посре-
ди поля. Только усилиями примаса удалось в самом нача-
ле прекратигь эту битву. После того Карнковский велел
сжечь окровавленную шопу. Сам он перешел на сторону
Замойского и тем дал ей решительный перевес. 19 авгус-
та (нового стиля) 1587 года коло Замойского, состоявшее
главным образом из малополян с южноруссами, выкрик-
571
нуло королем Сигизмунда; Литва пристала к нему как к
потомку своей любимой династии. Примас с гетманом
отправился в костел св. Яна, где и отправил благодар-
ственный молебен в честь новоизбранного короля. Но
коло Зборовских, состоявшее наиболее из великополян,
не признало этого выбора; а спустя три дня выкрикнуло
королем эрцгерцога Максимильяна, одного из братьев
императора Рудольфа II. Между тем Замойский устано-
вил с шведскими послами условия или так наз. pacta
conventa. Главное условие состояло в том, чтобы шведс-
кое правительство заключило с Польшей прочный мир и
отдало бы ей Эстонию. Оба принца, и Сигизмунд и Мак-
симильян, приняли выбор и согласились на предложен-
ные каждому условия. Теперь предстоял вопрос, кто из
них успеет прежде другого прибыть в Краков и короно-
ваться. Максимильян был гораздо ближе; с небольшим
войском он двинулся в Польшу в надежде на сильные
подкрепления от своих польских сторонников. Он уже
подошел к самому Кракову, но Замойский не дремал и
приготовился к энергичному отпору. Отбитый после не-
удачного приступа Максимильян отступил к Ченстохову,
где стал ожидать новых подкреплений. В это время Си-
гизмунд высадился в Данциге; отсюда под прикрытием
военного отряда поспешил в Краков, куда и прибыл бла-
гополучно. Коронование его здесь совершено было при-
масом Карнковским 28 декабря того же 1587 года (январ-
ского). После того сторона Максимильяна стала заметно
уменьшаться; многие поляки покидали ее и отправлялись
к новому королю искать его милостей. Замойский с зна-
чительной силой выступил в поход против Максимилиа-
на. Последний отступил в Силезию и стал под Бычином.
Замойский смело перешел границу, напал на противни-
ков и разбил их (13 января 1588 г.) На поле Бычинской
битвы найдено было 1800 трупов с подбритыми головами
по польскому и венгерскому обычаю и 1200 с острижен-
ными по-немецки. Вслед затем Замойский осадил замок
Бычин, где заперся было Максимильян, и эрцгерцог при-
нужден был сдаться военнопленным. Впоследствии, по
настояниям Австрийского двора и Римской курии, он был
отпущен из плена, и хотя, вопреки условию, продолжал
титуловать себя королем польским, но без всякой для
себя пользы. Победа под Бычином утвердила польско-
литовскую корону на голове Сигизмунда III.
572
В лице молодого шведского принца на польско-литовс-
ком престоле воссела явная умственная ограниченность,
соединенная с слепой преданностью папству и католичес-
кой церкви. Такими резкими чертами определился харак-
тер всего этого долговременного царствования. Речь По-
сполитая не приобрела никаких существенных выгод от
сего выбора: главное его условие, т. е. отдача Эстонии —
которая соединила бы все земли бывшего Ливонского
Ордена под польским владычеством — не было исполнено
шведским королем, и самый союз с Швецией не только не
состоялся, а, напротив, потом отказ шведов-протестантов
признать своим королем Сигизмунда как ревностного ка-
толика повел к враждебным отношениям двух стран. Сво-
ей ненаходчивостью и чопорностью новый король с само-
го начала произвел в Польше неприятное впечатление.
При первом же свидании с ним Замойский был поражен
упорным молчанием и холодностью двадцатилетнего Си-
гизмунда, так что, обратясь к одному из своих приятелей,
заметил: «что за немого послали нам черти»! Этот самый
Замойский, которому Сигизмунд был обязан своей коро-
ной, первый испытал на себе его черную неблагодарность.
Недоброхоты канцлера начали внушать королю, что сила и
значение сего вельможи затмевают самую королевскую
особу и что он явно стремится подчинить короля своему
постоянному влиянию. Сигизмунд дал веру этим внушени-
ям, под разными предлогами начал удалять от двора глав-
ных приверженцев канцлера, а потом своим явным пре-
небрежением заставил отдалиться и его самого, особенно
после своего брака с австрийской эрцгерцогиней Анной —
брака, которому тщетно противилась польско-патриоти-
ческая партия Замойского. Самыми приближенными к
королю и влиятельными лицами сделались его придворные
ксендзы-иезуиты, между которыми находился также изве-
стный Петр Скарга. Влияние их не замедлило отразиться
на отношениях нового короля к диссидентам вообще и к
православной Руси в частности.
Хотя при своей коронации в Кракове Сигизмунд III, в
числе других пунктов, присягнул охранять свободу веро-
исповедания диссидентам или некатоликам, однако при-
сяга эта нисколько не стеснила его вскоре потом начать
долгий, неустанный поход против русского православия;
причем он явился усердным орудием в руках своих глав-
ных советников, иезуитов.
573
Люблинская уния 1569 года, укрепляя политическое
объединение Западной Руси с Польшей, естественно от-
крывала широкие пути для влияния сей последней на
первую в культурном отношении, а следовательно и в
области религиозной. Успешно совращая знатные роды
из протестантства и православия в католичество, иезуиты
не захотели уже ограничиться высшим сословием, а заду-
мали и весь русский народ в церковном отношении под-
чинить папскому престолу. Так как попытка общего и
прямого обращения в католичество могла вызвать народ-
ные волнения и мятежи, то они обратились к мысли о
единении церквей, т. е. снова подняли вопрос об осуще-
ствлении Флорентийской унии. С этой целью известный
Скарга еще в том же 1569 году сочинил книгу «О един-
стве церкви Божией под одним пастырем и о греческом
от сего единства отступлении». Сия книга была два раза
издана на польском языке (в 1577 и 1590 гг.). Первое ее
издание посвящено князю Константину Константинови-
чу Острожскому, а второе — королю Сигизмунду III. Так
как предлагаемая уния оставляла православным их обря-
ды и богослужение на церковнославянском языке, а толь-
ко требовала признания папского главенства, то она была
встречена благодушно многими православными. Сам из-
вестный ревнитель православия князь Константин Кон-
стантинович Острожский, с обычной своей близорукос-
тью, вначале относился к этой мысли благосклонно, наде-
ясь с помощью Римской курии водворить порядок и бла-
гочиние в сильно расстроенной западнорусской иерар-
хии. Но мысль о церковной унии прозябала до тех пор,
пока на польском престоле • не явился подходящий для
нее король, т. е. Сигизмунд III. Тогда она быстро пошла к
своему осуществлению и скоро нашла себе усердных
сотрудников в среде самих западнорусских иерархов.
В 1588 году произошло, небывалое дотоле, посещение
Руси цареградским патриархом, которого верховную
власть над собой издревле признавала русская иерархия.
Патриарх Иеремия, предприняв известную поездку в
Москву, направил свой путь на Польшу и Литву, так как
при посредстве канцлера Яна Замойского получил от
короля грамоту на свободный проезд через эти страны.
Он остановился в Вильне, где был принят православными
жителями с большим почетом и где собственною печатью
подтвердил представленный ему устав недавно возник -
574
шего Святотроицкого братства. Иеремия на сей раз не-
долго оставался в Литовской Руси: он спешил в Москву.
Прошло не менее года, когда он на обратном пути из
Москвы вновь остановился в Вильне и на более продол-
жительное время. Теперь он деятельно занялся приведе-
нием в порядок сильно расстроенной Западнорусской
митрополии, получив на то разрешение от короля Сигиз-
мунда III. Первым делом патриарха было собрание в
Вильне духовного собора и низложение недостойного
митрополита Онисифора Девочки. Это низложение впро-
чем было совершено косвенным образом: Иеремия издал
окружную грамоту, повелевающую удалить от священ-
нослужения всех двоеженцев и троеженцев; а так как
митрополит оказался двоеженцем, то и его соборным
декретом принудили оставить кафедру в двадцатых чис-
лах июля 1589 года. А в первых числах августа, на митро-
полию «Киевскую и всея Руси» был посвящен в Виленс-
ком Пречистенском соборе архимандрит минского Воз-
несенского монастыря Михаил Рагоза, назначенный са-
мим королем Сигизмундом III, будто бы по просьбе «па-
нов рады и рыцарства великого княжества Литовского».
Существуют подозрения, что это лицо заранее намечено
было иезуитами и указано королю как наиболее подходя-
щее по своему характеру к их целям. Патриарх хотя и
неохотно, но принужден был утвердить выбор короля.
Слыша неодобрительные отзывы о новом митрополите,
он вздумал поправить дело тем, что рядом с ним учредил
сан своего экзарха, или наместника, с которым митропо-
лит должен был делиться своей властью. И в этот сан
возвел никого иного, как умевшего ему понравиться лов-
кого, пронырливого («лукавого аки бес», по выражению
летописца) епископа луцкого Кирилла Терлецкого. Но
вместо исправления первой он сделал другую ошибку.
Михаил Рагоза остался крайне недоволен таким умалени-
ем своей власти и оказанным ему недоверием, что, ко-
нечно, могло только предрасположить его к отпадению от
греческой патриархии. Посвящение Кирилла в экзархи
Иеремия совершил во время своего пребывания в Бресте.
А отсюда он отправился гостить в Замостье, к канцлеру
Яну Замойскому, и здесь продолжал заниматься разбо-
ром разных тяжб. Между прочим, он рассмотрел взаим-
ные жалобы и пререкания львовского Успенского брат-
ства и львовского епископа Гедеона Балабана за облада-
575
ние Онуфриевским монастырем; сначала принял сторону
епископа и осудил братчиков, а потом, наоборот, осудил
Гедеона и оправдал братство, признав его своим ставро-
пигиальным или независимым от местного епископа. В то
же время он сначала поверил доносам Гедеона на Кирил-
ла Терлецкого и подписал против него какие-то грамоты,
а потом, выслушав оправдания Терлецкого, выдал грамо-
ту в его пользу против Гедеона. Вообще патриарх Иере-
мия во время своего пребывания в Литве и Польше
обнаружил явное неведение и непонимание местных лиц
и обстоятельств. Таким образом, вместе с исправлениями
некоторых противуканонических обычаев Западнорус-
ской митрополии он сделал несколько важных промахов
и оставил здесь дела едва ли не более запутанными, чем
ч прежде, а отношения еще более обострившимися. Его
промахами, конечно, не замедлили воспользоваться дви-
гатели и поборники церковной унии. Любопытно также,
что патриарх охотно принимал гостеприимство ревност-
ного католика Яна Замойского; тогда как не видно, чтобы
во время своего посещения Западной Руси он входил в
близкие сношения с главным ревнителем православия
князем Константином Острожским.
При отъезде патриарха западнорусские архиереи по-
чти ежегодно съезжались на собор в Бресте Литовском
для устранения церковных беспорядков и для решения
разных спорных вопросов; но соборы эти, не достигая
своей прямой цели, подвинули только вопрос об унии.
Первым из русских иерархов-отщепенцев на этом попри-
ще выступил Кирилл Терлецкий.
Около того времени епископ Луцкий и Острожский, в
сане экзарха, Кирилл подвергся разным преследованиям
со стороны светских властей. Особенно вооружился про-
тив него луцкий староста Александр Семашко, незадолго
совращенный из православия в латинство. Староста, на-
пример, на Страстную субботу и Светлое воскресение
приставил к воротам архиерейского дома стражу, кото-
рая ничего и никого не пропускала к епископу, так что
последний сидел как бы в заточении, терпел голод и
холод, а Семашко между тем в притворе соборной церк-
ви забавлялся танцами и музыкой. Или он под самыми
ничтожными предлогами требовал епископа к себе на
576
18*
суд, глумился над ним, подвергал побоям его доверенных
лиц и т. п. Кирилл нигде не находил управы; сам князь
Острожский не оказывал ему никакой защиты, потому
что враги постарались восстановить князя против епис-
копа, обвиняя последнего (и отчасти справедливо) в край-
не безнравственном образе жизни. В этих действиях явно
проглядывал известный преднамеренный план, кем-то
внушенный Семашке и другим притеснителям православ-
ного духовенства. Возможно, что этот план возник не без
участия латинского епископа в Луцке Бернарда Мациевс-
кого, одного из деятельных подготовителей церковной
унии. Такой образ действия увенчался успехом: честолю-
бивый, привязанный к роскоши и удобствам жизни, Ки-
рилл Терлецкий не выдержал и сделался поборником
унии. Во время Брестского духовного собора 1591 года
вдруг появляется грамота, помеченная 24 июня и состав-
ленная от имени четырех православных епископов: трое
из них, Гедеон Львовский, Леонтий Пинский и Дионисий
Холмский, уполномочивают четвертого, епископа луцко-
го и экзарха Кирилла, заявить королю о своем желании
поддаться под власть святейшего Папы Римского, при-
знать его истинным наместником св. Петра и единым
верховным пастырем. Но грамота эта не тотчас сделалась
известной. Очевидно, происходили какие-то таинствен-
ные переговоры, и только в мае следующего 1592 года
появился ответ короля на означенную грамоту. Король
выражал свою радость по поводу желания епископов,
обещал им свое покровительство и всякие льготы. Любо-
пытно, что около этого времени не только прекратились
враждебные действия старосты Семашки против Кирил-
ла Терлецкого, но они однажды вместе прибыли в город-
ской Владимирский суд, где заявили о своем примирении
и уничтожили все происходившие между ними тяжбы.
Со своей стороны, король, руководимый иезуитами, лов-
ко поддерживал взаимные распри православных. Так,
обещая Гедеону Балабану, как одному из сторонников
унии, всякие льготы и милости, он в то же время в споре
епископа с Львовским братством об Онуфриевском мо-
настыре принял сторону братства, чем еще более воору-
жил их друг на друга.
В 1593 году сторонники унии получили важное под-
крепление в лице епископа Потея. Потей происходил от
благородных и православных родителей, в молодости слу-
19-Иловайский Д.
577
жил некоторое время у главы литовского протестантства
князя Николая Черного Радивила и принял протестан-
тизм. От Радивила Адам Потей перешел на королевскую
службу и впоследствии получил звание брестского судьи,
а потом кастеляна и сенатора. Хотя он и воротился в
православие, но обнаруживал большую наклонность к
унии. Поэтому, когда умер Мелетий Хребтович, епископ
Владимирский и Брестский и вместе архимандрит Киево-
Печерской лавры, кафедру его предложили Брестскому
кастеляну. Переход из светского звания прямо на епис-
копство, как мы видели, в те времена не был редкостью в
Западной Руси, соединенной с Польшей. Кирилл Терлец-
кий постриг Потея в монашество и нарек его Ипатием; а
затем он возведен был в сан Владимирского епископа, на
что король охотно дал свое согласие. В это время и князь
Константин Острожский дружил с Потеем. Князь не толь-
ко знал его мысли об унии, но и сам поддерживал эти
мысли. Он даже побуждал нового епископа выступить в
следующем брестском соборе с проектом единения церк-
вей. Только князь Острожский понимал это единение по-
своему; он не только требовал сохранения за Восточной
церковью всех ее обрядов и имуществ, а также уравне-
ния православных епископов с латинскими в правах по-
литических (участия их в сенате и на сеймах), но считал
непременным условием унии, чтобы она состоялась с
согласия иерархов греческих, московских, волошских и
вообще всех православных. Он мечтал о действительном
единении церквей, Восточной и Западной, а не о подчи-
нении только Западнорусской церкви папскому престолу.
Он даже предлагал Потёю отправиться в Москву для
переговоров об этом великом деле. Потей отвечал ему
уклончиво; ибо нисколько не разделял подобных утопий,
но пока скрывал от него свои настоящие мысли и наме-
рения.
Любопытны происходившие в то время сильные рас-
при Гедеона Балабана с львовским Успенским братством
из-за владения некоторыми церквами и имуществами.
Духовные соборы, собиравшиеся в Бресте, неоднократно
занимались решением сих распрей, но без успеха. Миха-
ил Рагоза, возмущенный тем, что епископ львовский,
Гедеон, будучи собственно его викарием, не хотел подчи-
ниться в этих спорах ни его авторитету, ни самому пат-
риарху, призывал Гедеона на суд перед собором 1593 го-
578
19-2
да, но Гедеон не явился. Тогда собор произнес отлучение
Гедеона с запрещением архиерействовать. Тот не подчи-
нился соборному определению. На следующем соборе
1594 года митрополит торжественно в храме повторил
отлучение Гедеона. Но последний не обращал никакого
внимания на эти отлучения, ибо они не были поддержа-
ны какой-либо исполнительной властью: Гедеон, как один
их четырех епископов, подписавших свое согласие на
унию, находился тогда под покровительством короля.
Со времени сей подписи прошло уже три года, а дело
об унии как будто заглохло; на соборах в течение этого
времени о ней не было и речи. Но, по всем признакам,
втайне происходили деятельные переговоры и соверша-
лись приготовления. Эти тайные переговоры велись, ко-
нечно, с главными деятелями подготовлявшейся унии,
Кириллом Терлецким, Ипатием Потеем и Михаилом Раго-
зою. Но митрополит, по своему робкому уклончивому
характеру, долго не решался выступить открыто под зна-
менем унии и пока тщательно скрывал от русских вель-
мож и от народа замышляемое отступничество. Откры-
тый почин в этом деле взяли на себя Терлецкий и Потей.
Сначала епископ Луцкий в мае 1594 года, вместе со
своими клирошанами (или капитулою), явясь во влади-
мирский городской уряд для залога одного имения своей
кафедры, письменно заявил, что этот залог он делает с
разрешения короля на путевые издержки, ибо король
посылает его, Терлецкого, в Рим вместе с епископом
владимирским Ипатием Потеем, дабы они засвидетель-
ствовали святейшему папе свою покорность по поводу
совершившегося давно желанного соединения церквей,
Восточной и Западной. Этот первый шаг, по-видимому,
не вызвал особого противодействия со стороны духовен-
ства и мирян и как будто не был ими замечен. Тогда
последовал второй шаг. В декабре того же 1594 года
Терлецкий и Потей от имени всех русских епископов
написали грамоту, или постановление, о своем соедине-
нии с Римской церковью под одним верховным архипас-
тырем, т. е. святейшим папою. Но обоим составителям
грамоты потом стоило многих хлопот и усилий, чтобы
убедить других епископов подписаться под ней. Позднее
всех дал свое формальное согласие на унию митрополит
Рагоза, но просил Терлецкого об этом согласии пока
хранить молчание. Терлецкий и Потей после того ездили
579
19*
в Краков к королю с условиями и артикулами, на кото-
рых епископы принимали унию. Гедеон Балабан также
приступил к сему акту. Мало того, в январе следующего
1595 года он собрал у себя во Львове епархиальное духо-
венство, которое склонил также подписаться на унию.
Около того времени он примирился с митрополитом Ра-
гозою, который снял с него запрещение святительство-
вать и дал ему свою благословенную грамоту.
Как ни старался митрополит Рагоза скрывать свое
участие в деле унии, но наконец это участие должно
было обнаружиться. В июне 1595 года подписаны были
митрополитом и епископами окончательные и подробные
артикулы, или условия, унии и, кроме того, соборное
послание к папе. В последнем иерархи изъявляли свое
согласие на унию и признавали папу верховным пасты-
рем, о чем передать ему уполномочивали своих братий,
епископов Ипатия Потея и Кирилла Терлецкого. Что же
касается до артикулов, имевших поступить на утвержде-
ние папы и короля, то важнейшие из них были следую-
щие: относительно догмата о Св. Духе униаты предлага-
ют исповедовать, что Он исходит от Отца чрез Сына.
Сохраняя за собой все обряды Восточной церкви, они
особенно настаивают на сохранении причащения под
обоими видами и супружества священников; просят, что-
бы митрополит и епископы получили места в сенате
наравне с латинскими бискупами; чтобы церковными
имуществами никто не смел распоряжаться без согласия
епископа и капитулы и чтобы имения, незаконно захва-
ченные светскими людьми, были возвращены церкви;
чтобы на вакантные кафедры духовенство выбирало че-
тырех кандидатов, из которых одного утверждает король,
и т. д.
Когда разнеслась весть, что митрополит и епископы
окончательно подписались на унию и отправляют двух
уполномоченных в Рим, когда сделались известны и са-
мые условия этой унии, в Литовской Руси произошло
сильное волнение, конечно уже подготовленное и преж-
ними слухами о замышляемой измене православию. С
разных сторон раздались громкие протесты. Во главе
протестующих стали два знатнейших русских сановни-
ка: князь Константин Константинович Острожский, вое-
вода Киевский, и Федор Скумин-Тышкевич, воевода Но-
вогородский. (Митрополит, имевший тогда главное пре-
580
19-4
бывание в Новогродке Литовском, особенно опасался
сего последнего воеводы и долго скрывал от него свое
отступничество)/ Князь Острожский, дотоле попускав-
ший обманывать себя насчет истинного значения унии,
теперь, когда увидал, что это совсем не та уния, о кото-
рой он думал, и что об общем действии с другими пра-
вославными церквами нет и помину, пришел в сильное
негодование и разразился энергичным воззванием к
православным жителям Литвы и Польши. Тут митропо-
лита и епископов он называет мнимыми пастырями, вол-
ками, сравнивает их с христопродавцем Иудою и изве-
щает всех об их измене. После того Острожский, по
просьбе Скумина, начал ходатайствовать перед королем
о созвании собора, на котором православные миряне
вместе с своим духовенством могли бы обсудить начатое
епископами дело унии. Сигизмунд сначала было согла-
сился, но потом отказал, ибо ему донесли, что собор
может обратиться не в пользу, а против унии, ввиду
начавшегося против него движения. Один из первых
сторонников унии, львовский епископ Гедеон Балабан,
также был захвачен этим движением и последовал уве-
щаниям князя Острожского. При его посредстве он по-
старался прекратить свои споры с львовским Успенским
братством и помириться с ним. В то же время 1 июля он
явился в городской владимирский уряд и тут в присут-
ствии князя внес в актовые книги протест против унии.
При сем свою подпись под некоторыми грамотами, вы-
ражавшими согласие епископов на унию, Гедеон объяс-
нил простым подлогом: он будто бы вместе с другими
епископами давал экзарху Кириллу Терлецкому бланке-
ты, т. е. чистые листы со своими подписями и печатями,
для того, чтобы на этих листах представить королю раз-
ные жалобы на притеснения от латинян, а Терлецкий
воспользовался ими, чтобы написать на них постановле-
ния относительно унии. Подобное объяснение, конечно,
не заслуживает никакого вероятия и противоречит поло-
жительным данным, но оно было охотно принято право-
славными; прежние действия были прощены Львовскому
епископу после того, как он отказался от унии и явился
энергичным борцом против нее. Однако еще в течение
нескольких месяцев он показывал колебание между вну-
шениями митрополита, с одной стороны, и князя Ост-
рожского, с другой, пока влияние последнего не взяло
581
верх окончательно. Сильное возбуждение против изме-
ны митрополита и епископов обнаружилось и между
православными жителями города Вильны, где действова-
ло Троицкое братство, объявившее, что митрополит и
владыки продали православную веру. Особенно громко
раздавался здесь красноречивый голос дидаскала братс-
кой школы и церковного проповедника Стефана Зиза-
ния. Смущенный таким движением, Рагоза грозил Ви-
ленским проповедникам отлучением; даже на некоторое
время он прекратил в Вильне богослужение, а Зизания
потом действительно отлучил соборне от церкви.
Протесты православных и колебание некоторых епис-
копов задержали на время отправление Терлецкого и
Потея для торжественного представления папе акта об
унии. Наконец, они отправились в сентябре 1595 года. В
то же время Сигизмунд III выдал манифест на польском
языке; тут король говорил о счастливом окончании своих
стараний привести пастырей Греческой церкви к соеди-
нению с Католической церковью под властью Римского
апостольского престола; обещал и впредь стараться оте-
чески привести к этому соединению тех своих поддан-
ных, которые от него уклонялись. В действительности,
около этого именно времени усилились всякие притесне-
ния православному исповеданию со стороны католичес-
ких властей, духовных и светских. Наглядный пример
тому, между прочим, представляет протестация, записан-
ная в Львовском городском суде послами воеводств Киев-
ского, Волынского и Брацлавского, с православными кня-
зьями Адамом Вишневецким и Кириллом Рожинским во
главе. Эта протестация, или жалоба, говорит следующее:
православным священникам города Львова, отправляю-
щимся с дарами к больным, паписты запрещают прохо-
дить через рынок в облачении и с зажженными свечами;
запрещают праздничные процессии с крестами из город-
ских церквей в предместья. Учеников православных школ
бьют и насильно таскают их в свои училища; слуг своих
принуждают ходить не в церковь, а в костел; запрещают
колокольный звон, который будто бы мешает говорить
католическим проповедникам, и т. д. Из других известий
и протестаций видим, что подобные притеснения совер-
шались в королевских имениях и городах прямо по гра-
мотам самого короля; причем иногда запечатывали церк-
ви, выносили из них церковные облачения, силой препят-
582
( гвовали справлять праздники по старому календарю;
людей греческой веры устраняли от должностей и реме-
сел, отказывали им в судебных исках и т. п.
Потей и Терлецкий, 15 ноября прибывшие в Рим
уполномоченными от лица всех епископов Западной Руси,
разумеется, были там приняты с распростертыми объяти-
ями. Их поместили близ папского дворца и роскошно
содержали; пока обсуждались условия унии, привезен-
ные ими документы переводились на латинский язык, а с
латинского переводилось на русский новое обязательное
для них исповедание веры, с прибавлением filioque (от
Отца и Сына исходящего), с признанием папы наместни-
ком Христовым и согласием на все постановления собо-
ров Флорентийского и Тридентского. Когда все было
готово, 23 декабря 1595 года совершилось торжественное
представление послов папе Клименту VIII в присутствии
коллегии кардиналов, многих епископов, прелатов (в том
числе церковного историка Барония), а также высших и
придворных сановников, иностранных послов и пр. Когда
в залу собрания ввели Потея и Терлецкого с их свитой,
оба посла поцеловали папские ноги и стали на колена.
Ипатий Потей, как знавший по-латыни, сказал о цели их
посольства. Затем они подали свои грамоты, которые
были прочитаны вслух и в подлиннике, и в переводе.
После ответной речи папского секретаря оба епископа
прочли исповедание веры, Потей по-латыни, Терлецкий
по-русски, и поклялись, положив руки на Евангелие. В
заключение церемонии послы вновь облобызали ноги его
святейшества, а он обнял их и объявил, что принимает
митрополита Михаила и всех русских епископов с их
клиром и русским народом, подвластным польскому ко-
ролю, в лоно католической церкви. Все спутники послов,
духовные и миряне, также удостоились облобызать папс-
кие ноги. В память этого события была выбита медаль с
изображением Климента VIII, сидящего на троне и благо-
словляющего русских послов, и с надписью Ruthenis
receptis. Потей и Терлецкий оставались в Риме еще около
полутора месяцев, весьма чествуемые Климентом VIII и
нередко сослужившие ему в храме св. Петра. Наконец
7 февраля 1596 года они отправились в обратный путь,
снабженные многочисленными папскими посланиями к
русским и польским епископам, к королю и сенаторам.
Папа поздравлял всех с счастливым событием и высказы-
583
вал желание, чтобы в Литовской Руси созван был помес-
тный собор для торжественного провозглашения унии и
принятия всеми русскими епископами нового исповеда-
ния веры.
Когда послы воротились в отечество, происходили
приготовления к генеральному сейму в Варшаве. Право-
славные вельможи и шляхта, с князем Константином
Константиновичем во главе, воспользовались этим сей-
мом, чтобы подать королю протесты против Потея и
Терлецкого, которые ездили в Рим, самовольно приняли
там унию, а потому должны быть лишены своих кафедр.
Православные сеймовые депутаты не ограничились по-
дачей жалоб королю, а внесли свои протесты и в акто-
вые книги Варшавского сейма. Подобные же протесты
были внесены в актовые книги Вильны и по другим
городам. Сигизмунд III, не обращая на них внимания, по
окончании Варшавского сейма издал универсал, кото-
рым объявлял о совершившейся унии и разрешал митро-
политу Михаилу Рагозе созвать собор в Бресте из духов-
ных и мирян. Тем временем волнения, вызванные извес-
тиями об унии, распространялись по Литовской Руси;
православные братства вооружались против епискоиов-
униатов и перестали признавать их своими владыками.
Особенно восстало виленское Троицкое братство против
своего владыки-митрополита. Дидаскал этого братства
Стефан Зизаний, отлученный митрополитом от церкви и
осужденный королем на изгнание, не признавал своего
отлучения и подал жалобу на Михаила Рагозу в Виленс-
кий трибунал, который послал ему позыв на суд, а Ви-
ленские православные граждане прямо начали разные
враждебные действия против митрополита. Восточные
патриархи также спешили отозваться на призыв о помо-
щи со стороны западноруссов. Александрийский патри-
арх Мелетий Пигас прислал на имя Константина Ост-
рожского обширное послание с увещанием всех право-
славных до конца пребыть твердыми в вере. Вместе с
сим посланием он отправил своего протосинкела учено-
го Кирилла Лукариса. От Цареградской патриархии при-
был великий протосинкел Никифор, облеченный саном
экзарха. Несмотря на королевское запрещение, оба эти
мужа успели пробраться в Литовскую Русь и здесь они
приняли непосредственное участие в знаменитом Брест-
ском соборе.
584
Окружной грамотой митрополит Михаил Рагоза на-
значил быть собору всех православных в Бресте на 6 ок-
тября 1596 года. Этот собор, окончательно решивший воп-
рос об унии, по своим размерам и по своему значению,
далеко оставил за собой все подобные съезды Западной
Руси.
Уже с самого начала съезда произошло разделение
его на две противные стороны: приверженцев унии и ее
противников. Последняя сторона оказалась гораздо мно-
гочисленнее. Во главе православного духовенства яви-
лись: во-первых, два греческих экзарха, Никифор от Ца-
реградского патриарха и Кирилл Лукарис от Александ-
рийского; кроме них Лука, митрополит Велиградский, и
два святогорских архимандрита, Макарий и Матвей: а во-
вторых, два западнорусских епископа, Гедеон Балабан
Львовский и Михаил Копыстенский-Перемышльский. За
ними следовали киево-печерский архимандрит Никифор
Тур, архимандриты Супрасльский, Дерманский, Пинский
и другие, несколько игумнов, многие священники и мона-
хи; так что число всех духовных православной стороны
простиралось свыше ста. Кроме духовенства на этой сто-
роне собралось и много мирян, в числе коих были неко-
торые сановники, послы от русских воеводств и поветов,
от городов и важнейших братств. Во главе мирян стали
известный ревнитель православия киевский воевода
князь Константин Острожский с сыном своим Александ-
ром, воеводой Волынским, и князь Александр Полубенс-
кий, каштелян Новогородский. Зная, с кем имеют дело, и
опасаясь какого-либо насилия от противной стороны,
Острожский и другие вельможи прибыли в Брест с мно-
гочисленной вооруженной свитой из гайдуков, казаков,
татар и даже с пушками, хотя созывная грамота запреща-
ла приходить на собор с вооруженной толпой. К право-
славным примкнули и местные протестанты. На униатс-
кой стороне было гораздо менее духовенства вообще;
зато тут сосредоточилось большинство западнорусских
иерархов, в числе шести, а именно: митрополит Михаил
Рагоза, епископы владимирский Ипатий Потей, луцкий
Кирилл Терлецкий, полоцкий Герман, пинский Иона Го-
голь и холмский Дионисий Збируйский. Кроме них тут
были три архимандрита: Лаврашовский, Браславский и
Минский. К униатской стороне присоединились три ка-
толических епископа, назначенных сюда папой и коро-
585
лем, и конечно из наиболее потрудившихся для дела
унии: арцибискуп львовский Димитрий Суликовский, бис-
куп луцкий Бернард Мациевский и бискуп холмский Ста-
нислав Гомолицкий; при них находилось несколько иезу-
итов, в том числе известный Скарга. Мирян на этой
стороне также было гораздо менее, чем на православной;
во главе их явились в качестве королевских послов гет-
ман литовский Христофор Радивил, канцлер Лев Сапега
и подскарбий Дмитрий Халецкий. Духовные и светские
вельможи этой стороны имели при себе также вооружен-
ную свиту, но далеко не столь многочисленную, как сто-
рона православная. Поэтому приверженцы унии, не наде-
ясь на силу своих убеждений, с самого начала уклони-
лись от общения с противниками и на их приглашения
собраться вместе для предварительных совещаний отве-
чали отказом.
Когда наступил день 6 октября, митрополит со свои-
ми единомышленниками отслужил литургию в соборном
храме Николая, а потом прочитал обычные перед откры-
тием собора молитвы. В это время православные, не
получив никакого уведомления от митрополита, не зна-
ли, что предпринять. Пытались они собраться в каком-
либо храме, но все храмы нашли запертыми по распоря-
жению Потея, как местного владыки. Не желая прибе-
гать к насилию, они решили собраться в одном частном
доме (Райского), где была обширная зала, служившая
молельной протестантам. Отсюда они посылали депута-
цию к митрополиту с приглашением открыть собор. Но
депутация не могла добиться даже свидания с ним. Пра-
вославные немедля устроили свой особый собора причем
они разделились на две части, или на два кола: духовное
и светское, или рыцарское. Маршалом рыцарского кола
был выбран один из волынских послов, Демьян Гулевич;
а духовное коло назначило для наблюдения за порядком
заседаний двух протоиереев, Нестора Заблудовского и
Игнатия Острожского. Общепризнанным главой, т. е.
председателем, православной части собора был старший
член его экзарх Никифор как заместитель самого царег-
радского патриарха; душою же собрания явился энер-
гичный Гедеон Балабан. А председателем униатской по-
ловины вместо робкого, нерешительного митрополита
Рагозы выбран католический арцибискуп Дмитрий Сули-
ковский.
586
Второй день собора, 7 октября, также прошел в пере-
сылках православной части с униатской и в бесплодных
попытках добиться какого-либо ответа от митрополита.
Наконец, Рагоза «с яростию» объявил посланникам, что
никакого ответа им не будет. Между тем назначенные на
собор от короля католические сановники, по просьбе
бискупов, снеслись с князем Острожским и взяли с него
слово, что он не прибегнет к вооруженной силе и что
спокойствие собора не будет нарушено. Затем, когда
таким образом взаимные отношения сторон достаточно
выяснились, на третий день собора, 8 октября, было при-
ступлено к более решительным действиям. К митрополи-
ту и владыкам вновь послана была депутация от право-
славных с приглашением прибыть на общее заседание:
приглашаемые на сей раз прямо ответили, что они уже
соединились с Западной церковью и то, что сделано,
изменено быть не может. Со своей стороны, от униат-
ской части собора прибыли королевские послы с иезуи-
том Скаргой и вызвали из зала заседания князей Ост-
рожских; к последним, по желанию собора, присоедини-
лись по нескольку лиц от обоих кол, а также владыки
Львовский и Перемышльский с некоторыми священника-
ми. Послы напоминали, как оба эти владыки прежде
заявляли о своем желании принять унию, как сам князь
Острожский не был против нее; укоряли православных в
том, что они собрались не в церкви, а в еретическом доме
и главой себе поставили Никифора, беглого Грека и со-
юзника турок, а также в том, что дозволяют мирянам
вмешиваться в соборные деяния. В заключение именем
Бога, короля и отчества приглашали их соединиться с
католиками. На это приглашение православные ответили,
что готовы принять унию, но только в том случае, если
она будет произведена законным образом, т. е. с согласия
патриархов и всей Восточной церкви. После того право-
славный собор занялся делом Стефана Зизания и других
виленских проповедников, отлученных митрополитом,
которых и разрешил от этого отлучения.
На четвертый день собора униатская сторона, вместе
с католическими епископами, отправила в храм Николая
торжественное молебствие о соединении церквей; после
чего с амвона во всеуслышание был прочитан самый акт
унии, подписанный митрополитом и владыками, вместе с
ч ем исповеданием веры, на котором Потей и Терлецкий
587
присягнули в Риме. А затем униатская часть собора пре-
дала проклятию и объявила лишенными сана епископов
Гедеона и Михаила, архимандритов и прочих духовных
лиц, отказавшихся от унии, о чем на следующий день
выдана была окружная соборная грамота. Эти ее деяния
завершились разными торжествами, пиршествами и ве-
селием. Но в то же время и православная часть собора
подвергла заочному суду Михаила Рагозу и единомыш-
ленных ему владык за отступничество и постановила над
ними приговор, подписанный всеми членами духовного
кола и торжественно объявленный председателем экзар-
хом Никифором: митрополит и епископы-отщепенцы ли-
шались не только архиерейского, но и всякого духовного
сана. Приговор этот был немедленно сообщен митропо-
литу и епископам-униатам. Затем члены и духовного, и
светского кола подписали торжественный протест против
унии, обязались не признавать духовной власти униатс-
ких иерархов и постановили просить короля об отобра-
нии церковных имуществ от осужденных, а также о
назначении других епископов и митрополита.
Презрение к отщепенцам со стороны православных
немедленно выразилось в некоторых листах, вкратце опо-
вещавших о решении собора и, вероятно, развезенных в
разные края членами этого собора, разъехавшимися из
Бреста. Между прочим, тут говорится, что «митрополит
Рагоза и владыки, полоцкий Германко, володимерский
Потейко, луцкий Кривилко, холмский Збиражко, пинс-
кий Ионище» как сначала тайком и скрытно бегали к
римскому папе, отступив от святого православия гречес-
кого, так и теперь явно приложились (к папе). «За что от
латынян в замке (Берестейском?) были чествованы и как
медведи музыкой скоморошескою и тарарушками утеша-
ны, или, вернее, осмеяны». «Они только сами одни отда-
лись волку; а стадо, хвала Богу, в православии давнем
вкупе осталось».
Последние слова выражали собственно надежды пра-
вославных, а не действительность. Архиереи-униаты, по-
кровительствуемые королем, остались на своих местах и
получили полную возможность распространять дело унии
в своих епархиях. Ближайшим следствием знаменитого
Брестского собора 1596 года было распадение Западно-
русской церкви на две части: униатскую и православную,
дальнейшая борьба между которыми сделалась неизбеж-
588
на. Эта борьба главным образом и обусловила развитие
последующей истории в Западной Руси.
Король особым универсалом подтвердил окружную
грамоту митрополита Рагозы о низложении епископов
Львовского и Перемышльского; а экзарх цареградского
патриарха протосинкел Никифор своей окружной грамо-
той, напротив, признавал означенных епископов теперь
единственными архиереями в Западнорусской церкви,
митрополита же и других епископов объявлял отвержен-
ными за их отступничество. Александрийский патриарх
Мелетий Пигас, занявший около того времени кафедру
Цареградскую, сначала в качестве местоблюстителя ее, а
потом и патриарха, человек ученый, энергичный и вооб-
ще весьма достойный, подтвердил приговор Брестского
православного собора и назначил своими экзархами для
Западной Руси епископа Гедеона Балабана, архимандрита
Кирилла Лукариса и князя Константина Острожского,
которого увещевал не уставать в своих подвигах на защи-
ту православия. В действительности, настоящим и дея-
тельным экзархом явился епископ Гедеон. Любопытно,
что, несмотря на неоднократно объявленные низложе-
ния, владыки той и другой сторон остались на своих
местах. Хотя каноническая власть, издавна утвержденная
за цареградскими патриархами, была на стороне право-
славных, но без воли короля они не могли сместить
иерархов-отщепенцев и на их место выбрать других. Зато
и король, объявивший о низложении православных епис-
копов, был связан присягой на pacta conventa, утверждав-
ших свободу православного исповедания, а также не мог
принимать решительных насильственных мер из опасе-
ния возбудить не только волнение, но и открытые мяте-
жи со стороны многочисленной русской шляхты и всего
русского народа, еще крепко державшегося веры своих
предков. Уже на ближайшем генеральном сейме в Варша-
ве, в 1597 году, православные послы из русских областей
настойчиво напоминали королю о pacta conventa и его
присяге и защищала Брестский соборный договор. По-
этому Сигизмунд III свою бессильную злобу на право-
славное духовенство выместил на председателе собора
греке Никифоре, против которого представлено было не-
лепое обвинение, будто он не уполномоченный цареград-
ского патриарха, а самозванец и турецкий шпион. По
требованию короля князь Острожский проживавшего у
589
него Никифора представил на суд сенаторский, но на
этом суде не сумел его отстоять. Никифор был заключен
в Мариенбургский замок, где потом и скончался, вероят-
но, не своей смертью.
Владыки-отщепенцы после Брестского собора приня-
лись вводить унию в своих епархиях, но во многих мес-
тах встретили большие затруднения и явное неповинове-
ние своей власти. Так, древний город Киев, эта колыбель
русского православия, опираясь на своего воеводу князя
Острожского, решительно отказывал в повиновении мит-
рополиту Рагозе и не обращал внимания на королевские
грамоты. Король распорядился, между прочим, чтобы ос-
тавшийся верным православию архимандрит Никифор
Тур покинул настоятельство знаменитой Киево-Печерс-
кой лавры, которая со всеми ее имуществами передава-
лась в непосредственное ведение митрополита. Но архи-
мандрит отказался исполнить это распоряжение. Нео-
днократно королевские чиновники пытались удалить ар-
химандрита; но их встречали старцы с вооруженными
казаками, гайдуками и монастырской челядью и не пус-
кали в монастырь. Так, Никифор Тур до своей кончины и
оставался настоятелем Лавры. Более успеха имел митро-
полит в главном городе собственно Литовской Руси, т. е.
в Вильне; здесь духовенство не нашло во властях и жите-
лях такой опоры, как в Киеве, и признало власть митро-
полита-униата. Только Святотроицкое братство продол-
жало сопротивляться ему, за что терпело разные притес-
нения. А во время богослужения в своей церкви, на
Пасху 1598 года, братчики подверглись наглому нападе-
нию со стороны студентов иезуитской коллегии. В Слуц-
ке, во время объезда своей епархии, митрополит едва не
был побит камнями. Зато в Новогрудке, обычной своей
резиденции, он не встретил почти сопротивления, потому
что местный воевода Скумин-Тышкевич, прежде бывший
усердным противником унии, поддался его убеждениям и
перешел на ее сторону. Самыми же ревностными распро-
странителями унии — как и следовало ожидать — были
главные ее деятели, т. е. Потей и Терлецкий, которые в
своих епархиях всеми мерами принуждали духовенство к
ее приятию. Другие епископы далеко не были так усерд-
ны, а Герман Полоцкий не только не принуждал священ-
ников, но, как говорят, даже не скрывал сожаления, что
сам согласился на унию. Вообще для униатских владык
590
скоро началось некоторое разочарование в тех надеждах,
которые они питали при своем отступничестве. На них
но посыпались ни почести, ни богатые пожалования от
Речи Посполитой; король и не думал давать им обещан-
ные места в сенате наряду с латинскими прелатами. Они
скоро могли убедиться в том, что до равенства в правах и
почете с высшим латинским духовенством им далеко, что
последнее смотрит на них свысока и даже с некоторым
11 ренебрежением.
Меж тем в лагере православных Брестская уния про-
извела чрезвычайное оживление и большое наряжение
сил для обороны своей церкви. Из духовных особенную
энергию обнаружил в этом деле епископ Гедеон Балабан,
который не только охранял от унии свои епархии, но и в
других, униатских, епархиях входил в сношения с право-
славными, ставил им священников и удовлетворял раз-
ным церковным потребностям в качестве патриаршего
экзарха, на что епископы-униаты тщетно приносили свои
жалобы митрополиту и королю. А из мирян наибольшую
энергию в это время показал знаменитый ревнитель пра-
вославия князь Константин Острожский. Между прочим,
по его почину православные вошли в переговоры с про-
тестантами о союзе против общего их врага латинян,
сильных в особенности ревностным покровительством
короля. Острожскому помогал в сем случае зять его,
знатнейший из протестантских вельмож виленский вое-
вода Христофор Радивил. Представители особых испове-
даний, т. е. православного и евангелического, в мае
1599 года съехались в Вильне в доме князя Острожского.
Кроме сего князя и его сына Александра из русских
вельмож здесь были, сохранявшие еще православие, кня-
зья Сангушко, Корецкий, Горский, Вишневецкие и неко-
торые другие. Члены съезда заключили политическую
унию с целью оказывать взаимную поддержку и защиту
своим храмам и духовенству против папистов везде, где
будет нужда, а также сообща действовать для того в
сенате и на сеймах. Уния эта хотя и не принесла всех
ожидаемых от нее плодов, по разногласиям вероисповед-
ным, тем не менее она оказала свою пользу во многих
случаях.
В том же 1599 году скончался униатский митрополит
Михаил Рагоза. Преемником ему король назначил Ипа-
тия Потея, т. е. самого энергичного из русских еписко-
591
пов-отщепенцев. Возведя его на митрополию, Сигиз-
мунд III оставил за Потеем и прежнюю его Владимир-
скую епископию со всеми принадлежавшими ей имуще-
ствами, что сосредоточивало в его руках большие мате-
риальные средства, которыми он широко воспользовался
для своего служения делу унии. Это дело пошло теперь
значительно успешнее благодаря его энергии. Так, от-
правляя послушную грамоту слуцкому духовенству и при-
зывая его к повиновению, он заключает ее угрозой: «по-
мните, что я вам не Рагоза». Одним из первых деяний
сего митрополита было изгнание из Вильны красноречи-
вого проповедника и обличителя унии Стефана Зизания
и отнятие Троицкого монастыря у Виленского братства.
При этом монастыре он основал митрополичий коллеги-
ум, или униатскую семинарию. Но попытка его, по смер-
ти архимандрита Никифора Тура, завладеть Киево-Пе-
черской лаврой потерпела такую же неудачу, как и по-
пытка его предшественника благодаря заступничеству ки-
евской православной шляхты.
Одновременно с борьбой западнорусского правосла-
вия против унии на поприще всякого рода действий и
мер, церковных и гражданских, закипела и борьба между
ними в области мысли и письменности, т. е. в области
литературной. Укажем важнейшие явления в этой сфере.
Во-первых, уже самый Брестский собор 1596 года
сделался предметом повествований и толкований обеих
сторон, следовательно написанных с разных точек зре-
ния и различными красками. Вскоре после этого собора в
следующем 1597 году появились два повествования о
нем. Одно из них принадлежит перу иезуита Петра Скар-
ги; оно издано на польском языке («Собор Берестейс-
кий») и на русском («Оборона синоду Берестейскому») и,
конечно, прославляет собственно униатскую часть собо-
ра, а православную унижает и отрицает ее законность.
Другое сочинение — православного автора, оставшегося
неизвестным, — изданное на польском языке в Кракове,
озаглавлено приблизительно так: «Эктезис или краткий
обзор деяний поместного собора в Бресте Литовском»;
оно посвящено преимущественно православной части со-
бора, считая только ее истинным и законным собранием.
Эти две книги немедленно вызвали ряд полемических
сочинений в противоположных лагерях. Против Скарги в
том же 1597 году в Вильне вышло обширное сочинение
592
на польском языке (а потом и на русском) под заглавием
«Апокрисис», т. е. ответ; автор его скрыл свое имя под
псевдонимом Христофор Филалет. Любопытно, что в дей-
ствительности сочинитель сей книги был не православ-
ный, а протестантский ученый писатель, некто Христо-
фор Вронский, предпринявший оборону православия по
поручению князя Константина Острожского и награж-
денный от него поместьями. Книга его отличается дель-
ным историческим изложением и в то же время обнару-
живает большие богословские познания. Задетые за жи-
вое успехом сей книги, сторонники унии в защиту ее
выдали сочинение «Антиррисис или Апология против
Христофора Филалета», по поручению Ипатия Потея на-
писанное на латинском языке учителем его брестской
школы неким греком Петром Аркудием (скрывшим свое
имя под псевдонимом Филотея), потом переведенное на
русский и польский языки. С православной стороны пос-
ле Апокрисиса замечательными сочинениями являются:
«Отпись» некоего острожского клирика, направленная
преимущественно против Флорентийского собора, и «Пе-
рестрога», принадлежащая перу одного львовского свя-
щенника, в особенности обличающая тайные приготовле-
ния к унии и несправедливость папских притязаний.
Рядом с сими, так сказать, крупными писателями на
полемической арене того времени появились и многие
другие авторы. Распространенные в Западной Руси ти-
пографии быстро печатали их произведения; таким обра-
зом, горячие споры между православными и униатами
или латинянами охватывали все грамотные слои западно-
русского общества и возбуждали в них большое умствен-
ное оживление. Немалое участие в борьбе с унией и
латинством в это время принимал сам канонический гла-
ва Русской церкви ученый патриарх Мелетий Пигас: он
написал целый ряд посланий к князю Константину Ост-
рожскому и вообще к православной русской пастве,
убеждая ее твердо стоять за свою церковь и обличая
ухищрения противников. Послания эти печатались в Ост-
рожской типографии и распространялись в народе. С
далекого Афона один западнорусский инок, Иоанн Вы-
шенский, написал на родину тоже несколько посланий в
защиту православия против унии. В одном из этих посла-
ний, обращенном к епископам-отщепенцам, он, между
прочим, обличает их такими словами: «покажите мне, кто
593
из нас исполняет шесть заповедей Христовых: алчного
накормить, нагого одеть, больного посетить и пр.? Не вы
ли заставляете алкать и голодать ваших бедных поддан-
ных, носящих тот же образ Божий, как и вы? Где вы
послужили больным? Не вы ли делаете и здоровых боль-
ными, бьете их, мучаете, убиваете? Постучись только в
лысую свою голову, бискупе луцкий (Кирилл Терлецкий),
сколько ты во время своего священства живых послал к
Богу мертвыми, сколько изгнал из этой жизни, одних
сечением, других потоплением, третьих палением огнен-
ным!.. Покажите мне, кто из вас отрекся мира и взял на
себя крест Христов?.. Вот его милость Потей, хотя и
каштеляном был, но только по четыре слуги волочил за
собою, а ныне, когда бискупом стал, то больше десяти
насчитаешь. Так же и его милость арцибискуп (Рагоза),
когда был простою рагозиною, не знаю, мог ли держать и
двух слуг, а цыне больше десяти держит. Так же и Ки-
рилл, когда был простым попом, только дьячка за собою
волочил, а как стал бискупом, догоняет числом слуг двух
первых владык» J96).
Польщизна, казачество и еврейство
в Западной Руси
Постепенное ополячение дворянства. — Речь Ивана Мелешка.
Взаимное отношение культур польской и русской. — Третий
Статут. — Днепровские казаки, или Черкасы. — Дашкович. —
11изовое, или Запорожское казачество — Походы в Молдо-Ва-
лахию. — Войсковое устройство со времени Батория. — Мяте-
жи Косинского и Наливайки. — Еврейство в древней Руси и его
прилив с запада. — Льготные грамоты Витовта. — Покрови-
тельство польско-литовских королей евреям. — Жалобы на них
со стороны шляхты и горожан. — Количество и организация
еврейского населения. — Характер и плоды жидовской дея-
тельности по Кленовичу.
Если польское влияние издавна действовало в Запад-
ной России благодаря в особенности ополяченности ди-
настий Ягеллонов и непосредственному присоединению
к Польше Червонной Руси с частью Подолии, то, понят-
но, как должно было усилиться это влияние со времени
Люблинской унии, когда полякам широко отворены были
двери в сокращенное великое княжество Литовское, а
вся почти Юго-западная Русь, подобно Галиции, теперь
вошла в состав земель Польской короны. Поляки получи-
ли право селиться в Западной Руси, занимать здесь земс-
кие должности и уряды, приобретать имения, наследо-
вать и т. д. Ополячение началось, конечно, с высшего
класса, т. е. с западнорусской и литовской аристократии,
как сословия самого близкого к королевскому двору, ко-
595
торому оно поневоле старалось угождать, так как от него
исходили все пожалования имениями, староствами и выс-
шими урядами. Между семьями польских и литовско-
русских магнатов начались частые брачные союзы, нема-
ло способствующие к их объединению, т. е. к принятию
русскими семьями польских обычаев, языка и религии.
Деятельное латинское духовенство в особенности пользо-
валось этими родственными связями для совращения
знатных русских семей, и, как известно, с большим успе-
хом благодаря в особенности поддержке все того же
католического двора. А приняв католичество и польский
язык, русская знатная семья скоро становилась польской
по своим чувствам и воззрениям. Таким образом, к концу
XVI века значительная часть западнорусской аристокра-
тии уже подверглась ополячению или была близка к
нему.
За высшим классом следовало дворянское или соб-
ственно шляхетское сословие, которое желало сравнять-
ся в правах и вольностях с шляхтой польской, а потому
охотно вступало с ней в родственные связи, перенимало
ее обычаи и язык. Латинские ксендзы и тут усердно
пользовались смешанными браками, чтобы происшедших
от них детей крестить и воспитывать в католическом
обряде. Такое постепенное ополячение русской шляхты,
конечно, совершалось в особенности в областях ближай-
ших к пределам польской народности, каковы Подляхия,
Холмская и Галицкая Русь. В глубине же Белоруссии,
Киевщины и Волыни масса земского, военнослужилого
сословия еще сохраняло свою русскую народность; хотя
и там чуждое польско-немецкое влияние уже сильно ска-
зывалось в обычаях, одежде, языке, а вместе с тем в
начавшейся распущенности нравов и стремлении к рос-
коши.
Выше мы видели, как московский перебежчик князь
Курбский невыгодно отзывался о польско-русских нра-
вах в 60-х или 70-х годах XVI столетия. Немного позднее
по тому же поводу имеем любопытное свидетельство
другого современника. Некий волынский шляхтич Иван
Мелешко, впоследствии каштелян Смоленский, впервые
являясь на Варшавском сейме 1589 года, сочинил для
короля и панов радных приветственную речь (неизвестно
впрочем, была ли она им произнесена). Тут он преувели-
ченно восхвалил времена Сигизмунда I, в укор Сигизмун-
596
ду II, которому не желал простить отдачи ляхам Волыни и
Подлясья, а затем несколько грубоватыми, но не лишен-
ными юмора чертами изобразил разные перемены и но-
вовведения, совершавшиеся на его родине.
Для образца приведем в сокращении некоторые места
('го речи.
«Пришлось мне радити с вами, а прежде я на таких
съездах никогда не бывал и с королем его милостью не
заседал. При наших покойных князьях, которые короле-
вали, попросту от чистого сердца говорили, политики не
знали, а правдою в рот как солью в глаза кидывали.
Потом короли полюбили Немцев более чем нас и все им
роздали, что прежние собрали. А сладкой памяти Зиг-
мунд Первый немцев как собак не любил, Ляхов с их
хитростями тоже не любил, а очень миловал Литву и
нашу Русь. И при нем жилось гораздо лучше, хотя в
таких дорогих свитах не ходили; иные без ногавиц (по-
крывавших от колена до ступни) подобно бернардинам
1уляли, сорочки до косток (щиколотки), а шапки (капи-
шоны) до самого пояса нашивали. Теперь же, когда я сам
оденусь в свое прежнее домовое платье, то жена моя
пани Мстиславская не может без смеху на меня смот-
реть».
«У нас уже и по-польски умеют говорить, чтобы коро-
лям всякое лихо баламутить. А когда к тебе паныч при-
едет, чествуй его вдосталь, да и жонку свою подле него
посади. И слуги у нас есть из Ляхов; давай им дорогое
платье, корми их жирно, но службы от них не пытай.
Такой слуга, убравшись получше и на высоких подков-
ках, мастер ухаживать за девицами и играть на большом
кубке. Ты за стол, и слуга то же, ты за борщ, а он за мясо,
ты за фляжку, а он за другую, а если слабо держишь, то и
твою из рук вырвет. Ты из дому, а он к жонке приласка-
ется. Есть у нас кони дрыганты (брыкуны), которым и
зиму и лето давай овес и сено, и каждую ночь подстилку;
держи при них слугу Ляха и еще конюха; только службы
от них никакой не жди».
«Пришлось мне купить часы в Киеве в торговых ря-
дах; дал за них три копы грошей; а как послал в Вильну
поправить, то злодей Немец взял с меня до пятой копы!
Гораздо лучше их наш петух, который непременно кри-
чит каждую полночь».
597
«На столе не было прежде таких прихотей как теперь;
бывало хороша гусятина с грибками, кашка с перчиком,
печенка с луком или чесноком, а еще лучше каша рыжо-
вая (рисовая) с шафраном. Вина венгерского не злоупот-
ребляли, а скромно пили мальвазию, медок и горелку».
«Наши жонки ходят теперь в богатых платьях; подо-
лок колышется; а дворянин на ножку как сокол загляды-
вается. Лучше бы наши жонки убирались в старые зас-
тегнутые наглухо казакинки и носили зашнурованные
назади распорки, да плюндрыки (панталоны) по-немецки;
не так бы легко подкрадывалась любовная бредня. А
теперь хотя с рогатиной на страже стой, не устережешь
этого беса».
В подобных жалобах ясно отражается напор чужезем-
ных обычаев на Западную Русь— напор, которому она
не могла с успехом противостоять по условиям своего
общественного состояния. Для истории в высшей степе-
ни любопытно наблюдать это столкновение русской и
польской культуры на почве Западной России. По своему
возрасту и по своим источникам русская культура вооб-
ще старше и обильнее польской. Когда поляки еще не
выступали на историческую сцену из своего лесистого и
болотистого Привисленского угла, могучее русское племя
своими ветвями уже занимало широкие полосы земли на
восток и на запад от Днепра на пограничье Греко-Римс-
кого мира, из близких отношений с которым черпало
начатки классической культуры. Ранние торговые сноше-
ния с отдаленными народами востока и запада знакомили
Русь как с гражданственностью латино-немецкой, так и с
богатой культурой персидской и арабско-мусульманской.
Неоспоримые исторические свидетельства говорят нам,
что в первой половине IX века, когда Польша едва только
начинает выступать из мрака неизвестности, русские куп-
цы уже торговали, с одной стороны, на берегах нижнего
Тигра и Евфрата, в Багдаде; а с другой — на берегах
верхнего Дуная в Регенсбурге. Последующие века отме-
чены сильным притоком византийской образованности,
влиявшей при посредстве не только торговых, но и в
особенности церковных сношений.
Только с XIII века, со времени татарского ига, начали
изменяться взаимные отношения культур русско-визан-
тийской и польско-латинской. Хотя это варварское иго
всей своей тяжестью налегло собственно на Восточную
598
Русь, а Юго-западную угнетало сравнительно недолго, но
и здесь оно поразило самые главные ее центры, каковы
I алич, Владимир Волынский и в особенности Киев — это
древнее средоточие русской образованности. Несмотря
nd свой упадок, русская культура еще долгое время со-
храняла притягательную силу, как это видно из обрусе-
ния самих завоевателей Западной Руси и освободителей
ее от татарского владычества— литовских князей. Толь-
ко окатоличение и ополячение литовско-русской динас-
тии Ягеллонов, а вместе с тем окончательная потеря
центра как политической, так и культурной самостоя-
тельности склонили весы на сторону польского влияния.
11а помощь последнему приспело то мировое движение
западноевропейской цивилизации, которое известно под
именем Возрождения наук и искусств. Это движение, в
свою очередь, осложнилось еще иным великим движени-
ем, известным под именем Реформации. То и другое
движение коснулось Польши, находившейся под непос-
редственным действием латино-немецкой культуры, и
произвело здесь заметное процветание образованности
благодаря распространению школ, книгопечатания, по-
стоянным поездкам для образования в западную Европу
и приливу иноземцев, особенно благодаря оживленной
борьбе протестантизма с католичеством и их взаимному
соперничеству на поприще школьном и литературном.
Таким образом, XVI век, и особенно вторая его половина,
является эпохой расцвета польской образованности, прав-
да довольно поверхностной и обнимавшей только одно
высшее сословие, тем не менее довольно блестящей и
привлекательной. Сей расцвет особенно ярко обозначил-
ся в области польской литературы, которая в эту эпоху
представила целый ряд выдающихся писателей, большей
частью владевших равно литературным языком, как ла-
тинским, так и польским. В особенности заслуживают
внимания: поэты Николай Рей из Нагловиц, Ян Коханов-
ский, Шимонович и Фабиан Кленович; историки и исто-
рико-географы: Мартин Кромер, Матвей Меховий, Мар-
тин и Иоахим Бельские (сын и отец), Димитрий Суликов-
ский (архиепископ Львовский), Красинский, Гвагнин,
Рейнгольд Гейденштейн (секретарь Яна Замойского) и
Матвей Стрыйковский. Последний, бывший воином, а
потом каноником, одинаково владевший стихом и про-
зой, написал на польском языке обширную литовско-
599
русскую хронику, которую начал с мифического предка
литовских князей римского выходца Полемона и довел ее
до Стефана Батория. Главными источниками для его ли-
товско-русской хроники послужили русские летописи,
как более древние, так и те, которые появились в запад-
ной Руси в XV и XVI веках. Но рядом с ними он черпает
свои повествования из латино-польских исторических
трудов, и вообще западнорусская история изложена у
него с точки зрения польско-католической.
Западная Русь, при явной отсталости в образовании и,
так сказать, при старомодности своей гражданской куль-
туры, естественно, должна была во многом подчиниться
влиянию этого расцвета польской образованности и на-
ружного лоска западноевропейской цивилизации, отра-
жавшейся на польских нравах и обычаях. И однако влия-
ние это в ту эпоху еще не было так велико, как могло бы
показаться с первого взгляда. Лишенные культурного сре-
доточия гражданского, т. е. чисто русской столицы с на-
циональной русской династией и русским двором, запад-
норуссы, как известно, нашли могучую опору для сохра-
нения своей народности в православной церкви, которая
налагала крепкую печать не только на их внутреннее
мировоззрение, но и на самые внешние стороны их быта.
К сожалению, как мы видели, положение самой Западно-
русской церкви в эту эпоху было бедственное, а насту-
пившая Брестская уния произвела в ней известный рас-
кол. Но и при всех неблагоприятных обстоятельствах
такая крепкая народность и такая старая своеобразная
культура, как русская, не могла легко уступить напору
польско-немецкому без долгой борьбы и без сильного
воздействия со своей стороны. До сих пор историческая
литература довольно много говорила о польском влиянии
на Западную Русь, но очень мало или почти ничего о
влиянии обратном, т. е. русском, на польскую народность.
Между тем это последнее влияние, по разным признакам
и соображениям, долженствовало быть весьма значитель-
ное, как в складе общественной жизни, так и в частном,
семейном быту, в языке, внешнем убранстве, военном
деле, сельском хозяйстве и т. д. В высших слоях Западной
Руси, таким образом, из смешения обеих народностей
начал вырабатываться новый тип: польско-русский. «Русь
полячилась, а Польша русела», по удачному выражению
одного из польских писателей нашего времени. Из ополя-
600
пинающихся русских фамилий стали выходить многие
общественные деятели Речи Посполитой, стяжавшие себе
известность на разных поприщах, т. е. государственные
люди, полководцы, богословы, ораторы, писатели, поэты
и т. д. Этот могучий приток русских сил более всего
способствовал подъему сравнительно небольшой
11ольской народности на значительную политическую
высоту и сообщил ей на некоторое время много внешне-
го блеску.
Плодородные земли Юго-западной Руси по преиму-
ществу сделались предметом польских захватов и
польской колонизации. Поэты польские стали воспевать
эти благодатные края в своих произведениях. Любопытна
в сем отношении прекрасная латинская поэма, написан-
ная помянутым выше Ю\.еновичем и озаглавленная Роксо-
ландия, т. е. Русь. Он описывает собственно Русь Галиц-
кую и дает целый ряд идиллических картин по отноше-
нию к ее природе, городам, селам, населению, земледе-
лию, скотоводству и, между прочим, яркими красками
рисует печальную страсть простого народа к водке.
В данную эпоху огромное большинство западнорус-
ского дворянства еще сохраняло свою народность, т. е.
православную религию и русский язык, который по-преж-
нему оставался языком правительственных и судебных
актов. Это господство русского языка сказалось и в но-
вом издании Литовского статута.
После Люблинской унии Великого княжества с коро-
ной явилась настоятельная нужда пополнить Литовский
статут и более согласовать его с польским законодатель-
ством. Нужно было устранить из него многое, что преж-
де обусловливало отдельность Великого княжества, при-
том земли Киевская, Волынская и Брацлавская, хотя и
отошли к короне, но сохранили за собой судоустройство
по Литовскому (точнее, Русскому) статуту. Для его пере-
смотра назначены были комиссии, которые вносили в
него разные поправки. Последняя комиссия, председа-
тельствуемая литовским подканцлером Львом Сапегой,
была назначена Баторием. Окончательная редакция ста-
тута была представлена уже после него на Варшавском
коронационном сейме 1588 года и получила утверждение
от нового короля Сигизмунда III. Это так называемый
Третий Литовский статут; хотя он также был переведен
на польский язык, но официальное его издание тогда же
601
напечатано по-русски в виленской типографии братьев
Мамовичей.
Около того же времени, именно в 1581 году, учрежде-
но королем Баторием постоянное верховное судилище
для великого княжества Литовского, или так наз. Виленс-
кий трибунал, который известную часть в году заседал в
Вильне, а другие части в Минске и Новогродке. Права и
обряды сего трибунала, подписанные литовским канцле-
ром Воловичем, были напечатаны по-русски в той же
типографии Мамовичей. Для Юго-западной Руси сначала
учрежден был трибунал Луцкий, а потом он соединен с
коронным трибуналом (1589г.), так как эта Русь уже
причислялась к землям Польской короны.
Меж тем как дворянское сословие Западной Руси в
XVI веке ясно вступило на путь ополячения, мещанское и
в особенности крестьянское сословия крепко держались
своей русской народности. Для отклонения их от нацио-
нальной церкви, как известно, придумана была и введена
церковная уния, долженствовавшая служить и проводни-
ком полонизма. На первых порах городское сословие
обнаружило значительную энергию в борьбе с этой уни-
ей, опираясь преимущественно на свои братства. Но в
самой среде русского городского населения уже во вто-
рой половине XVI века резко обозначился чуждый ему и
враждебный элемент, который потом постепенно и неук-
лонно подорвал самое его существование. Таким беспо-
щадным, разлагающим элементом было жидовство. Наи-
более устойчивую массу в Западной Руси представляло,
конечно, крестьянство — элемент, как и везде, самый
консервативный и самый неподатливый для чужеземного
влияния. Из среды сего сословия главным образом выде-
лилось Украинское или Днепровское казачество, которое
явилось сильной опорой Русской народности и вообще
около того времени стало играть важную роль в судьбах
Западной или собственно Юго-западной Руси.
Днепровское, или Малорусское, казачество выступает
на историческую сцену почти одновременно с казаче-
ством Великорусским, или Московским.
Первое документальное известие о казаках Днепровс-
ких относится к концу XV века, именно к 1499 году. Это
грамота великого князя литовского Александра о доходах
602
киевского воеводы (князя Димитрия Путятина). Тут гово-
рится преимущественно о пошлинах, собиравшихся в его
пользу в городе Киеве с разных приезжих торговцев. В
числе последних упоминаются и казаки, привозившие на
продажу рыбу Днепром как сверху, так и снизу его.
Следовательно, рыболовство и было главным промыслом
Днепровских казаков. Средоточием собственно военного
казачества первоначально являлся юго-восточный угол
Киевского воеводства, именно область городов Канева и
Черкас; от сего последнего и самое Днепровское казаче-
ство стало известно у москвитян под названием «Черка-
сы». Первое документальное упоминание о Черкасских
казаках, разделенных на отряды или сотни, относится
приблизительно к 1502 году: в сем документе они назва-
ны «князя Димитрия казаками», т. е. состоявшими под
главным начальством киевского воеводы Димитрия Путя-
тича, который велел отнять у них вещи, пограбленные у
каких-то купцов, — ясное указание на грабительские
привычки этих казаков. Ближайшим их начальником, ес-
тественно, был черкасский наместник Киевского воево-
ды (каковым в помянутом случае является некто Сенька
Полозович); он потом именуется старостой Каневским и
Черкасским.
При Сигизмунде I таковым старостой является, пер-
вый известный по своим военным действиям, атаман
Днепровских казаков Евстафий Дашкович. Он был одним
из пограничных литовско-русских воевод во время войны
польско-литовского короля Александра с Иваном III Мос-
ковским; после Ведрошского поражения этот знатный и
православный Русин перешел на московскую службу; но
при Василии III, во время новой войны, возбужденный
Глинским, Дашкович опять воротился в Западную Русь.
Получив от Сигизмунда I староство Канево-Черкасское,
он занял важный тогда сторожевой пост на пограничье с
Московским государством и Крымской ордой. Став вмес-
те с тем во главе Днепровских казаков, он воспользовал-
ся своим значением и благосклонностью к себе Сигиз-
мунда I, чтобы выхлопотать Черкасскому казачеству пра-
ва на обширные земли, лежавшие далее к югу и почти
никем тогда не заселенные. Для закрепления их или для
защиты со стороны крымцев он построил несколько зам-
ков, заняв их казаками/и между прочим Чигирин, буду-
щую столицу казацкой украйны. Вообще деятельность
603
Дашковича в этом краю, продолжавшаяся около четверти
века (до 1536 г.), много способствовала усилению и рас-
пространению военного казачества в Приднепровье и
утверждению его в качестве особого сословия, которое
потом заняло среднюю ступень между крестьянством и
шляхетством. Городовое казачество здесь, так же как и в
Московском государстве, имело военнослужилое значе-
ние; оно охраняло пограничные и украинские королев-
ские замки на правой стороне Днепра, тогда как на левой
его стороне в городах Северской украйны находилось
родственное ему казачество, состоявшее в московской
службе. За свою службу оно также получало денежное
жалованье и земельные наделы и, кроме того, в мирное
время занималось разными промыслами. Во главе Днеп-
ровских казаков Дашкович не только оберегал южные
пределы Польско-Литовского государства от Крымской
орды, но, по поручению Сигизмунда, водил их на помощь
крымцам против Москвы; известно, что он участвовал в
большом нашествии Магмет-Гирея на Москву в 1521 году.
Но нелегко было беспокойное Днепровское казачество
держать в повиновении местным старостам. Так, по смер-
ти Дашковича казаки бунтовали против его преемников,
т. е. каневско-черкасских старост (Василия Тышкевича и
Яна Пенька), не желая исполнять налагаемые на них
подати и повинности.
Это собственно Днепровское казачество городовое
или оседлое, подчиненное королевским воеводам и ста-
ростам. От него рано отделилось казачество «низовое»,
подобное вольному Донскому казачеству Восточной Руси.
Оно ютилось ниже по Днепру, преимущественно на его
островах, ближе к знаменитым Днепровским порогам; но
у москвитян также называлось «Черкасами». Низовые
казаки в мирное время для своего пропитания занима-
лись также рыбным промыслом; они сушили рыбу на
солнце, а на зиму расходились или в города, или по
степным хуторам-зимовникам. Но вольное казачество не
любило мирных занятий, а промышляло главным образом
военной добычей; оно-то в особенности стало нападать
на кочевых татар и на их стада. Таким образом, по
естественному ходу вещей оно являлось передовой воен-
ной колонией Юго-западной Руси в ее борьбе с Крымс-
кой ордой за то обширное пустынное пространство, ко-
торое лежало между ними. Вольное казачество Днепров-
604
ское так же, как и Донское, устраивалось на общинных
началах, т. е. решало дела вечем или «радою», на которой
и выбирало себе начальников или атаманов. Первым из-
вестным атаманом низовых казаков является некто Пред-
слав Ланцкоронский, современник Евстафия Дашковича.
Он прославил себя удачным походом 1516 года на татар и
гурок под черноморский Белгород (Аккерман) и Очаков,
откуда воротился с большой добычей. Но пока это низо-
вое Днепровское казачество еще находилось в тесной
связи с казачеством собственно Черкасским и иногда
подчинялось общему предводителю, т. е. Каневско-Чер-
касскому старосте. Есть известия, что сами черкасские
старосты и другие королевские урядники поощряли Днеп-
ровских казаков к нападениям на соседей, ибо брали
себе часть добычи. Казачьи рыболовные, бобровные и
соляные ватаги, отправляясь вниз по Днепру, иногда со-
единяли эти промыслы с грабежом татарских улусов и
чабанов, угоняя у последних коней, рогатый скот и овец.
Иногда казаки эти разграбляли караваны турецких и та-
тарских торговцев, отправлявшихся в Москву чрез Та-
ванский перевоз на Днепре; нападали также и на татарс-
кие загоны, шедшие в Московские пределы для грабежа,
или отнимали у них добычу. На жалобы хана польско-
литовское правительство отвечало обыкновенно уклончи-
во, отзываясь своеволием казаков или ссылаясь на то, что
грабили собственно не Киевские и Черкасские казаки, а
Московские из Северской украйны. Иногда же призна-
вало справедливость жалоб, обещало наказать виновных
и приказывало из имущества грабителей возмещать убыт-
ки ограбленных турецко-татарских купцов или прямо
выдать им все пограбленные вещи.
В истории Ивана Грозного мы видели, что бывший
каневско-черкасским старостой князь Дмитрий Вишне-
вецкий перешел на сторону Москвитян и помогал в их
предприятиях против крымцев, начальствуя Днепровски-
ми казаками. Ему принадлежит первая известная нам
попытка водворить этих казаков ниже порогов. Для сего
он избрал самый крупный из днепровских островов, Хор-
тицкий, имеющий около 25 верст в окружности и крутые
высокие берега. Здесь Вишневецкий укрепился (1557 г.) и
сначала удачно защищался от татар и турок, но на следу-
ющий год принужден был покинуть остров и ушел в те
же города, Канев и Черкасы, откуда отъехал в Москву.
605
Впоследствии, как известно, подобно Дашковичу, он сно-
ва воротился в Литву (1563 г.), был прощен королем,
предпринял поход в Молдавию, где взят в плен турками и
казнен в Константинополе. После того старостой Каневс-
ким и Черкасским видим двоюродного брата его князя
Михаила Вишневецкого.
Низовое казачество, несмотря на первую неудачу,
продолжало свое стремление укрепиться на островах за
порогами и с тех пор стало известно более под именем
«Запорожского». Постоянно подкрепляемое выходцами
из помянутого городового украинского казачества и из
других западнорусских краев людьми, искавшими воли и
простора, запорожцы все чаще и чаще стали предприни-
мать походы на татарские кочевья и турецкие владения в
северном Черноморье. Эта передовая русская рать, ко-
нечно, являлась важной подмогой для Польско-русского
государства в его борьбе с татарами и турками и в коло-
низации южной пустынной полосы. Но так как казаки не
обращали внимания на мирное время и заключаемые
договоры, то, естественно, и крымский хан, и турецкий
султан стали обращаться к польскому правительству с
угрозами по поводу нарушения мирных трактатов, а иног-
да нападения казаков вызывали немедленную отместку,
т. е. навлекали опустошительные татарские набеги на
Юго-западную Русь. Подобно Московскому правитель-
ству в отношении к Донскому казачеству, польское пра-
вительство пытается также обуздать своеволие Низового
казачества, запрещает ему самовольные походы на сосе-
дей, а казакам, приписанным к украинским городам и
замкам, приказывает возвращаться в свои места и там
отправлять королевскую службу. Но эти запрещения и
приказы обыкновенно не производили большого дей-
ствия, особенно в царствование слабого короля Сигиз-
мунда Августа. Казачество продолжало распространяться
и усиливаться, привлекая в свою среду в особенности
самых отважных людей из крестьянского сословия, кото-
рое тогда все более и более впадало в бесправное или
крепостное состояние под гнетом польского или ополячи-
вающегося шляхетства.
Во второй половине XVI века усиливающееся казаче-
ство поприщем для своих военных предприятий, между
прочим избрало Молдавию и Валахию; эти области, при
своей зависимости от Турции, еще страдали от разных
606
претендентов, которые перекупали у султана права на
господарские престолы или оружием боролись со своими
соперниками. Казацкие атаманы с своими дружинами
являлись сюда в качестве союзников, приглашенных или
нанятых какой-либо стороной. Иногда они действовали
на собственный страх, пытаясь завоевать себе Молдавс-
кое воеводство; так, например, помянутый князь Димит-
рий Вишневецкий погиб в подобном предприятии. Некто
Ивоня, воевода или господарь Молдавский, не желая
покинуть престол, перекупленный его соперником Пет-
рилой, в 1574 г. затеял восстание против турок. Не добив-
шись помощи от польского короля Генриха Анжуйского,
он нанял тысячи полторы казаков с их атаманом или
гетманом Свирговским. Казаки совершили в этом походе
геройские подвиги, но были подавлены числом и почти
все погибли, а Ивоня был убит. Спустя несколько лет,
Подкова, которого называют братом Ивони, предпринял
с запорожцами удачный поход на Петрилу; но, как изве-
стно, потом он попал в руки поляков и казнен по приказу
Стефана Батория.
Сему королю некоторые польские и западнорусские
хроники приписывают устроение и ограничение казацко-
го войска. Желая, с одной стороны, пользоваться этой
силой для потребности государства, а с другой — поло-
жить предел дальнейшему размножению беспокойной
вольницы, Стефан Баторий попытался ограничить мало-
российское казацкое войско известным числом или реес-
тром, в несколько тысяч человек, и сделал его постоян-
ным определенным отделом польско-русских вооружен-
ных сил. Во главе сего войска с этого времени стоит уже
не Черкасский староста, а особый гетман, утверждаемый
королем; знаками его достоинства служили булава, войс-
ковое знамя и войсковая печать. Его окружает «генераль-
ная старшина», составленная из разных выбранных каза-
ками начальников, каковы обозный, судья, писарь, асаул,
полковник и пр. Реестровым казакам положено жалова-
нье деньгами и сукнами. Средоточием их назначен при-
днепровский город Тряхтимиров с уездом; здесь пребы-
вала их старшина, хранились их военные запасы и были
потом устроены приюты для раненых и больных. Тот же
король делает попытку ограничить число Запорожских
казаков и подчинить их военной дисциплине, но безус-
пешно. По крайней мере, известно, что, по жалобе турок
607
после дела Подковы, король посылал в Запорожье своих
комиссаров для розысков и распоряжений; но комиссары
эти без всякого успеха воротились назад. Напрасно так-
же король Баторий рассылал универсалы урядникам вое-
водств Киевского, Брацлавского и Волынского с прика-
зом не пускать казаков в пределы Турции. Днепр пред-
ставлял для них почти открытую дорогу. Запорожцы вско-
ре стали на своих легких чайках спускаться в Черное
море и производить набеги на турецкие берега, грабить
приморские города и села.
В данную эпоху мы еще не видим определенных гра-
ниц между казаками Украинскими городовыми и соб-
ственно Запорожскими; иногда название войска Запо-
рожского как бы распространяется на все Днепровское
казачество; видны еще тесные связи между ними и обо-
юдные переходы. Запорожье еще не успело обособиться.
Запорожцы представляли и ту опасность для Польского
государства, что в случае неудовольствия они входили в
связи с Донским казачеством и действовали заодно. Точ-
но так же городовое Днепровское казачество иногда вхо-
дило в связи с украинским казачеством Московской Руси
или с Северским и вместе с ними действовало против
татар и турок.
Последующие события показали, как трудно было
польскому правительству держать в порядке и повинове-
нии самих городовых казаков. Попавшие в реестр, или
войсковой список, казаки считали себя сословием рав-
ным шляхетскому, и недовольны были отказом шляхты
принимать их в свою среду. А не попавшие в реестр
должны были воротиться в’ крестьянское, или холопское,
сословие и подвергнуться тяжкому закрепощению под
властью панов и королевских старост. Посему те и дру-
гие продолжали действовать вместе. В связи с этими
причинами стало разрастаться движение, выразившееся
потом целым рядом казацких мятежей против польского
правительства. К сему движению приставали многие из
мелких русских шляхтичей, которые находились в услу-
жении у богатых и знатных панов: нередко, поссорив-
шись со своим господином, эти шляхтичи покидали его и
шли казаковать. Особенно таких выходцев было много
на Волыни, которая отличалась большим числом мёлкого
дворянства сравнительно с другими областями Юго-за-
падной Руси. Из подобных, не записанных в реестр, шлях-
608
19*
тичей, хлопов и низовых казаков начали составляться
вольные шайки, которые или принимали участие в наез-
дах панов на своих соседей, или делали эти наезды и
грабежи на свой страх; причем их атаманы иногда вели-
чали себя казацкими гетманами. Частые тревоги от татар
в украйных областях и слабость правительства Речи По-
сполитой способствовали подобным предприятиям и де-
лали их иногда безнаказанными.
После Батория, в царствование Сигизмунда III, беспо-
койства и смуты казацкие заметно стали усиливаться, по
мере того как в Юго-западной Руси увеличивался помя-
нутый гнет от польских панов и ополячивающихся рус-
ских вельмож, и поспольство все более и более впадало в
бесправное состояние. Теперь уже не мелкие шайки выс-
тупают на сцену действия, а поднимается едва не целое
казачество против панского правительства Речи Поспо-
литой. Первое такое восстание произведено было в
1592 году Косинским, который, по-видимому, сам заста-
вил себя провозгласить казацким гетманом. К нему при-
стало много беглой челяди; он пошел на Волынь, где его
отряды принялись жечь и грабить города и местечки, как
королевские, так и знатных панов; а мещан и мелких
шляхтичей заставляли присягать себе. Разосланы были
королевские универсалы, призывающие шляхту воеводств
Киевского, Волынского и Брацлавского на посполитое
рушение против казаков; следовательно, так велика была
уже опасность. Князь Константин Острожский стал во
главе шляхетского ополчения и начал теснить казаков.
Осажденный под Пяткой, Косинский принужден был по-
ложить оружие. Казаки обязались сменить его, находить-
ся в покорности королю, выдать бежавшим к ним слуг и
крестьян, возвратить забранные у шляхты оружие, ко-
ней, скот и прочее имущество (1593 г.).
Спустя два года разгорелось уже новое восстание,
поднятое вольными шайками. Во главе его является быва-
лый казак Наливайко, прежде того предпринимавший
походы против татар и в Венгрию. На сей раз к ненавис-
ти казаков и поспольства против панского или шляхетс-
кого правительства присоединилось и религиозное воз-
буждение, именно неудовольствие, произведенное в рус-
ском народе Церковной унией, в особенности отступни-
чеством от православия западнорусских архиереев. В под-
стрекательстве к новому движению, по-видимому, не был
20-Иловайский Д.
609
чужд и сам князь Константин Константинович Острожс-
кий, подавивший восстание Косинского. Рядом с Нали-
вайко в числе вожаков этого движения явился его родной
брат поп Демьян, пребывавший на службе у князя Кон-
стантина в самом Остроге. Началось восстание на Волы-
ни наездами на имения тех панов, которые известны
были как враги православия или отступники от него,
преимущественно на имения известного луцкого старо-
сты Семашки и братьев Терлецких. Наливайко пригла-
шал соединиться с ним городовых казаков. Значительная
часть их действительно пристала к восстанию под пред-
водительством гетмана (полковника) Лободы. Восстанию
этому благоприятствовало и то обстоятельство, что глав-
ные польские силы находились тогда в Молдавии. Король
принужден был отозвать отсюда часть армии с гетманом
Жолкевским. Сбродные нестройные толпы вольницы не
могли, конечно, стоять против регулярного войска. Нали-
вайко из Волыни отступил в Брацлавское воеводство;
теснимый поляками, он перешел на левую сторону Днеп-
ра и вместе с Лободою укрепился под городом Лубнами
на реке Суле. Тут казаки, после продолжительной осады,
принуждены были сдаться на тех же условиях, как и
выше; при сем выдали Наливайко и Лободу, которые
потом казнены в Варшаве; по некоторому преданию, они
будто бы были сожжены в медном быке (1596 г.). Вообще
усмирение сего восстания, продолжавшегося около двух
лет, сопровождалось многочисленными казнями и разны-
ми жестокостями. Украина на время притихла. Но раз-
дражение в Малорусском народе против поляков и панов
продолжало накопляться, а два предыдущих восстания
указали ему ядро, на которое он мог опираться в борьбе с
врагами русской народности, т. е. на казачество; оно по-
лучило еще более притягательную силу и завладело не-
удержимым народным сочувствием f98).
* * *
Время появления в России жидовства определить весь-
ма трудно. Уже в первые века нашей истории мы нахо-
дим жидов в Киеве и, по-видимому, в других важнейших
городах. Они являются там с обычными своими чертами,
т. е. в качестве ростовщиков и арендаторов, которые бе-
рут на откуп разные отрасли княжеских доходов, а также
610
20-2
в качестве торговцев, и между прочим торговцев рабами.
Можно полагать, что в Киевской Руси домонгольской
эпохи евреи были колонистами с юга из Тавриды и дру-
гих областей прежнего Козарского царства, в котором,
как известно, двор и высшее сословие исповедовали
иудейскую религию. Эти древнейшие еврейские колони-
сты отчасти принадлежали к отделу караитов или караи-
мов, т. е. к тем евреям, которые в чистоте держатся
пятикнижия Моисеева и отвергают Талмуд или поздней-
ший, накопившийся в течение веков, мутный сборник
всякого рода религиозных и житейских толкований и
обрядовых наставлений. (Раскол, подобный распадению
мусульман на шиитов и суннитов.) Но эта еврейская
колонизация, направлявшаяся с юго-востока, была незна-
чительной в сравнении с тем приливом жидов-раввини-
тов (талмудистов), которые стали приходить с запада из
Германии, Богемии и Венгрии, откуда большое число их
изгонялось или само выселялось вследствие жестоких
гонений, поднятых особенно в эпоху Крестовых походов.
Колонисты эти стали находить убежище в Польских об-
ластях, где потом сумели приобрести или собственно
купить себе покровительство некоторых удельных кня-
зей. Так, Болеслав Благочестивый, герцог Калишский, в
1264 году дал им льготную грамоту на разные права и
вольности (по содержанию своему весьма сходную с та-
кой же грамотой Оттокара, короля Чешского, данную
пражским евреям в 1254 г.). Подобные же грамоты полу-
чили они от герцогов Силезских. Когда Польша объеди-
нилась, сии привилегии стали распространяться на всё
польские области. В этом отношении особенно выдается
покровительство, оказанное евреям со стороны послед-
него короля из дома Пястов, т. е. Казимира Великого.
11екоторые польские историки XV и XVI веках говорят,
будто главной причиной его покровительства евреям была
привязанность к одной красивой жидовке по имени Эс-
фирь. Возможно, что эта привязанность только подкре-
пила благосклонность Казимира к евреям, но подтверж-
дение льготных грамот с его стороны началось ранее
знакомства с Эсфирью.
Евреи, переселявшиеся из Германии в Польшу, отсю-
да двигались далее и переходили в Западную Русь, где в
свою очередь приобретали покровительство некоторых
местных князей. Особенно радушно принимали их в сво-
611
20*
их областях Даниил Романович Галицкий и его преемни-
ки, опустошенные татарами города они старались напол-
нить не одними русскими жителями, но также немцами,
армянами и жидами. Когда же не только Галицкая Русь
вошла в состав Польского королевства при Казимире
Великом, но вскоре и все Литовское великое княжество
вступило в унию с Польшей, тогда переход еврейства в
Западную Русь'облегчился еще более. В Литовской Руси
древнейшими законодательными памятниками, определя-
ющими положение здесь жидовства, являются льготные
грамоты Витовта, данные Трокским, Брестским и Грод-
ненским евреям, в 1388 и 1389 годах, и по содержанию
своему близко подходящие к помянутым выше льготным
грамотам чешским и польским. Грамоты Витовта, в свою
очередь, подтверждались и слегка видоизменялись его
преемниками; таким образом, они легли в основу юри-
дического положения евреев в Западной Руси XV и
XVI веков.
Положение сие, на основании названных грамот,
представляется в следующем виде:
Первая и самая важная привилегия литовских евреев
заключается в том, что они считаются непосредственны-
ми подданными великого князя Литовского; следователь-
но, они люди вольные, и вельможи, (несмотря на некото-
рые попытки) не могли распространить на них крепост-
ное право. По важнейшим, т. е. по уголовным, делам они,
наравне со шляхтой и всеми свободными людьми, подле-
жат суду или самого великого князя, или местного вели-
кокняжеского старосты. Этот староста или его замести-
тель (подстароста) в граМотах даже прямо называется
«жидовским судьей». По делам религиозным и по взаим-
ным гражданским спорам евреям предоставлено право
судиться самим между собой, и местом этого собственно-
го суда служит у них по преимуществу синагога. Таким
образом, они получают возможность жить отдельными,
самостоятельными общинами. Местная еврейская общи-
на, имевшая свой молитвенный дом или синагогу, свое
особое кладбище и свою школу, называется в грамотах
«збор» (т. е. собор) или «збор жидовский» (впоследствии
«кагал»). Евреям предоставляется свобода их вероиспове-
дания; за ними признается имущественная и личная не-
прикосновенность, так что человек, причинивший еврею
смерть или какое насилие, наказывался по общему земс-
612
20-4
кому праву как за убийство или насилие шляхтичу. Тамо-
женным приставам строго запрещается брать мыто с
еврейских мертвых тел, провозимых на их кладбища.
Запрещается также повторять известные в средние века
обвинения евреев в том, что они иногда употребляют
христианскую кровь при своих обрядах. Всякое подобное
обвинение должно быть подтверждено шестью свидете-
лями, из которых трое христиан и трое евреев, и если
невинность еврея будет выяснена, то обвинитель должен
сам подвергнуться тому наказанию, которому подлежал
бы обвиненный.
Грамоты предоставляют евреям свободное занятие
торговлей и ремеслами, наравне с мещанами-христиана-
ми; но они же показывают, что главный их промысел
составляло излюбленное ростовщичество, ибо довольно
много распространяются об условиях, при которых еврей
должен был принимать вещи в залог под ссуду, об очис-
тительной присяге на случай, если заложенная вещь ока-
жется воровской, о просроченных закладах и т. п. Обо-
значается и другой излюбленный еврейский промысел:
откупа, преимущественно таможенных пошлин, а впос-
ледствии и продажа крепких напитков. Уже сам Витовт
имел у себя откупщиком таможенных пошлин жида
Шаню, которому великий князь пожаловал два села во
Владимирском повете. Следовательно, евреи могли вла-
деть и населенной землей.
Преемники Витовта на литовском престоле, нуждав-
шиеся в деньгах, например Свидригайло и король Кази-
мир IV, также охотно отдавали на откуп евреям таможен-
ные и другие великокняжеские доходы; причем нередко
забирали у них вперед значительные суммы золотыми
червонцами и входили к ним в долги. Услужливые евреи-
заимодавцы таких должников не торопили погашением
долга или вместо золота принимали в уплату разные
сельскохозяйственные произведения, которыми изобило-
вали великокняжеские житницы, кладовые и скотные
дворы, каковы: соль, мед, рожь, кони, рогатый скот и пр.
Евреи в убытке не оставались; закупая власть, они бога-
тели и множились насчет коренного населения. Это насе-
ление, особенно мещанство, конечно, не могло оставать-
ся равнодушно к тому, как евреи отбивали у него разные
промыслы и торговлю; шляхта также с неудовольствием
смотрела на постоянный захват евреями в свои руки всей
613
откупной системы, в которой прежде и она принимала
участие. А все возраставшие великокняжеские долги жи-
дам-кредиторам тяготили и самую верховную власть. Ког-
да же к этим накопившимся причинам неудовольствия
присоединилась и религиозная ревность, то последовало
бедственное для евреев событие. Сын и преемник Кази-
мира IV в Литве, великий князь Александр, отличавший-
ся именно усердием к католической церкви, вскоре после
своего брака с московской княжной Еленой Ивановной, в
1495 году велел изгнать евреев из великого княжества
Литовского, а их дома и земли конфисковать. Действи-
тельно, из Бреста, Гродна, Трок, Луцка, Владимира и
Киева еврейские общины были изгнаны и удалились в
соседнюю Польшу; их недвижимые имущества начали
раздавать другим жителям. Но бедствие это продолжа-
лось недолго. В 1501 году великий князь Александр сде-
лался польским королем; изгнанные из Литвы евреи сно-
ва очутились его подданными. А в Польше еврейство
тогда было уже так многочисленно и сильно, что об его
изгнании нечего было и думать. Закупленные им польские
магнаты были его покровителями и защитниками. Евреи
сумели привлечь на свою сторону и некоторых литовских
вельмож. Под их влиянием слабохарактерный, непосле-
довательный Александр в 1503 году отменил свое первое
распоряжение; он позволил изгнанным евреям воротить-
ся на старые места и пользоваться всеми прежними пра-
вами. При сем литовские евреи обязались выставлять на
свой счет на государственную службу 1000 всадников.
Однако при том же Александре они успели выхлопотать
отмену этой повинности, вместо которой обязались пла-
тить подать наравне с мещанами. А впоследствии, взамен
сей повинности, на евреев наложена особая подать в
1000 червонных злотых.
Временное изгнание послужило евреям на пользу:
прежде отдельные и разбросанные, их общины теперь
старались теснее сблизиться между собой, чтобы отстаи-
вать себя сообща, а наложенная на них помянутая по-
дать, вместе с некоторыми другими особыми еврейскими
податями, при круговой поруке еще более скрепила эти
взаимные связи.
Сигизмунд I и его супруга, королева Бона, оказывают
явное покровительство евреям, и по преимуществу из
фискальных видов, потому что евреи, в качестве откуп-
614
щиков или арендаторов королевских доходов и имуществ,
умели доставлять им значительные денежные суммы.
Один брестский крещеный еврей, по имени Абрам Иозе-
фович, поставлен был Сигизмундом на должность литов-
ского подскарбия, т. е. государственного казначея, или
министра финансов. Разумеется, этот Абрам в свою оче-
редь усердно помогал своим единоплеменникам, и преж-
де всего собственным родственникам. Так брат его Ми-
хель Езофович является крупным еврейским откупщи-
ком, который арендует в королевских имениях соляные и
восковые пошлины, таможни, мыты и корчмы. Он играет
роль жидовского фактора у короля Сигизмунда, и послед-
ний за оказанные услуги наградил его тем, что возвел в
потомственное шляхетское достоинство. Есть основания
полагать, что права и привилегии евреев, дотоле заклю-
чавшиеся в отдельных грамотах, выданных разным их
общинам, при сем короле были соединены в общие поло-
жения и внесены в Старый Литовский статут. Преемник
его, слабохарактерный, ленивый Сигизмунд Август, по-
стоянно нуждавшийся в деньгах, держится тех же еврей-
ских откупщиков. В эпоху Сигизмундов к сложившейся
уже ранее системе таможенных откупов примыкает соля-
ной и в особенности питейный; вольная торговля солью,
а также свободное изготовление и продажа пива, меду и
водки постепенно заменяются сдачей на откуп, который
евреи спешат захватить в свои руки.
Не довольствуясь покровительством жидовству в
Польше и Западной Руси, Сигизмунд Август вздумал рас-
пространить его и на Восточную Русь. В 1550 году, чрез
бывшее в Москве свое посольство, он ходатайствовал
перед Иваном IV о дозволении жидам ездить в Московс-
кое государство и там торговать. Но Иван Васильевич на
это ходатайство отвечал решительным отказом, обвиняя
жидов в том, что они отводят людей от христианства,
привозят отравные зелья и т. п. Известная новогородская
ересь, названная «жидовствующей», немало усилила в
московском правительстве нерасположение к жидовству.
Иван Грозный, как мы видели, воротив Полоцк, начал его
очищение от нерусских элементов с того, что велел уто-
пить в Двине местных жидов (конечно, за исключением
тех, которые крестились).
В Западной Руси православная шляхта и особенно
коренное население городов также с неудовольствием
615
смотрели на распространение жидовства. Оно отбивало у
шляхты аренды королевских и магнатских имений и та-
моженные откупа, которые дотоле были в ее руках и
которые в руках евреев служили источником многих зло-
употреблений и притеснений, а у горожан оно стреми-
лось перебить всякие промыслы и мелкую торговлю, чем
прямо грозило не только их благосостоянию, но и самым
средствам существования; причем жидовство, по обы-
чаю, не пренебрегало никакими способами для достиже-
ния своих хищных стремлений. Резкий отголосок того
ропота, который раздавался против жидовства, находим
мы в помянутом выше сочинении Михалона Литвина. «В
эту страну, говорит он, собрался отовсюду самый дурной
из всех народов — Иудейский, распространившийся по
всем городам Подолии, Волыни и других плодородных
областей. Народ вероломный, хитрый, вредный, который
портит наши товары, подделывает деньги, печати, на всех
рынках отнимает у христиан средства к жизни, не знает
другого искусства, кроме обмана и клеветы. Самое дур-
ное поколение халдейского племени, как свидетельствует
Св. Писание, поколение развратное, греховное, веролом-
ное, негодное». К указанным его привычкам следует при-
бавить и засвидетельствованное актами укрывательство
краденого имущества.
Западнорусское мещанство, несмотря на свои магде-
бургские привилегии, если и пыталось бороться против
водворявшейся еврейской эксплуатации, то обыкновен-
но находило на противной стороне не только королевс-
кое правительство, но также наиболее богатых и влия-
тельных между собственными согражданами, которых
жиды умели запутывать в общие с ними торговые и
промышленные предприятия. А шляхта русская своими
жалобами и протестами достигла только того, что во
Втором Литовском статуте (1566 г.) появились артикулы,
запрещавшие евреям иметь дорогие платья с золотыми
цепями, а также серебряные украшения на саблях. Для
отличия от христиан им предписано носить желтые шля-
пы или шапки, а женам их — повойники из желтого
полотна; последним также запрещались золотые и се-
ребряные украшения. Но все существенные права и
привилегии жидовства остались в полной силе. На зна-
менитом Люблинском сейме 1569 года послы из Запад-
норусских областей горько жаловались на жидовскую
616
эксплуатацию; они просили устранить жидов от всяких
( боров, а взимание пошлин и других доходов поручить
родовитым шляхтичам. «Одолели нас жиды,— говорили
послы из Литовской Руси, — держат торговые пошлины,
( боры на торгах, мельницы, побрали в аренду солодовни
и все другие доходные статьи». «Хотя мы имеем немало
конституций касательно жидов, несмотря на то, эти не-
годяи и у нас занимают сии должности (сборщиков) и
немало делают грабительства в Руси» (т. е. в Русском
воеводстве), говорил 17 июля перемышльский судья
Ореховский в своей речи, обращенной к сенаторам от
имени всей Посольской избы. Но тщетны были все по-
добные жалобы: король Сигизмунд Август остался неиз-
менным покровителем жидовства, и строгие конститу-
ции оставались мертвой буквой.
Обездоленные евреями, христиане мстили им целым
рядом разных обвинений. Между сими последними наи-
более сильным и распространенным является обвинение
в убийстве христианских детей, которых кровь употреб-
лялась будто бы при некоторых жидовских обрядах. Ко-
ролевские грамоты запрещали взводить на жидов подоб-
ные обвинения; объявляли их подсудными только самому
королю; требовали свидетелей в количестве трех евреев
и четырех христиан и угрожали смертной казнью за
недоказанные обвинения; тем не менее коренное населе-
ние при всяком удобном случае упорно их возобновляло.
11есмотря на еврейские привилегии, мещанство иногда
подвергало обвиненных евреев своему суду, приговари-
вало к смертной казни и спешило ее исполнить, не наде-
ясь на правосудие королевских наместников. В одной
льготной грамоте, данной евреям Сигизмундом Августом,
прямо говорится, что разные обвинения взводились на
них для того, чтобы выжить их из городов. Но все подоб-
ные попытки оставались безуспешны. С обычной своей
цепкостью евреи прочно уселись в Западной Руси и, с
свойственными им неуклонностью и беспощадностью,
начали здесь свою эксплуататорскую деятельность, свою
разрушительную работу термитов, подтачивающих обще-
ственный и государственный организм.
Если обратимся к количесгву еврейского населения в
Западной Руси, то по всем признакам оно еще не было
велико в первой половине XVI века. Приблизительно его
можно определить отчасти на основании податных дан-
617
ных того времени, а главным образом на основании реви-
зии великокняжеских имений, произведенной по распо-
ряжению Сигизмунда Августа в течение 1552—1566 гг. по
преимуществу на Волыни. Эта ревизия, или люстрация,
представляет довольно подробную опись городов, их на-
селения, рынков, огородов, пахотной и сенокосной зем-
ли, фольварков и т. д., с обозначением владельцев и под-
лежащих с них податей. Отсюда мы узнаем, что самые
многочисленные еврейские общины находились в Брес-
те, Гродне, Луцке, Кременце, Владимире, Тыкотине, Пин-
ске и Кобрине; из них наибольшее число еврейских до-
мохозяев насчитывается в Бресте, именно 85, а меньшее
в Кобрине, 22. В иных местах обозначено по нескольку
семей. Кроме названных сейчас наиболее старые и зна-
чительные еврейские общины находились в Вильне, Тро-
ках, Новогрудке и некоторых других городах северной
половины великого княжества Литовского. Принимая во
внимание разные данные, а также искусство евреев скры-
вать свое настоящее число ввиду повинностей и податей,
количество их в городах Великого княжества около поло-
вины XVI века можно приблизительно полагать от 20 до
25 тысяч — число весьма достаточное для начала их на-
ступательного движения против коренного населения.
После Люблинской унии, когда переселения из Польши
еще более облегчились, а Юго-западная Русь непосред-
ственно соединилась с короной, конечно, усилился при-
лив из нее жидов-пролетариев, а Польша в свою очередь
продолжала получать приток жидовства из Германии, Бо-
гемии и Венгрии. При таком приливе, принимая еще в
расчет известную способность жидовства к быстрому
размножению, едва ли ошибемся, если скажем, что к
концу XVI века количество евреев в Западной Руси уже
приближалось к сотне тысяч, большинство которой со-
ставлял голодный, а следовательно тем более хищный
пролетариат.
Так называвшийся «жидовский збор» в эту эпоху
представлял общину, которая имела свой молитвенный
дом, или синагогу, и свое кладбище; очевидно, она соот-
ветствовала церковному приходу у христиан. Общину эту
составляли все местные еврейские домовладельцы, следо-
вательно люди оседлые. Во главе ее стоят выборные
старшины, которые, собственно, ведались с правитель-
ством и заправляли делами общины. Те же старшины
618
совершали внутри ее суд под председательством ученого
теолога, или раввина; главную же обязанность такого
теолога составляло объяснение Библии и Талмуда и обу-
чение сему последнему лиц, готовившихся к ученому
званию. Кроме раввина и старшин служебными лицами в
жидовской общине, состоявшими на жаловании, были:
кантор, отправлявший пение и чтение Библии в синаго-
ie; школьник— смотритель за синагогой и вместе род
пристава по судебным делам и резник, который занимал-
ся убоем скота и птицы, назначавшихся в пищу. Расселе-
ние жидовства по Западной Руси совершалось в непос-
редственной связи с их общинным устройством. Старей-
шие и значительнейшие общины, как Гродненская, Брест-
ская, Трокская, Луцкая и пр., высылают от себя поселе-
ния или колонии в разные стороны, преимущественно на
восток. Эти колонисты, занимающиеся мелкой торгов-
лей, арендами и т. п., проживают в данной местности как
бы временно и в случае какого столкновения или притес-
нения прибегают под защиту своей главной общины,
которая вступается за них перед властями и оказывает
всякую поддержку. А потом, когда колония достаточно
увеличится, то, улучив удобное время и найдя себе по-
кровителей между местными властями, она выхлопатыва-
ет разрешение построить собственную синагогу и устро-
ить свое особое кладбище. Таким образом, колония пре-
вращалась в самостоятельную жидовскую общину. Этим
путем жидовство постоянно и неуклонно распространяло
черту своей оседлости и сеть своих поселений раскиды-
вало на всю Западную Русь.
Не ограничиваясь собственно великокняжескими го-
родами и имениями, евреи уже в первой половине XVI ве-
ка появляются на землях бывших удельных князей и
знатнейших вельмож, каковы князья Пинские, Кобринс-
кие, Острожские и некоторые другие. Хотя и прекрати-
лась династия Ягеллонов, главных покровителей и наса-
дителей жидовства в Западной Руси, оно умело обойти и
последующих за ними королей выборных, т. е. выхлопа-
тывать у них подтверждение и расширение своих прав и
привилегий. Такие льготные грамоты выдавали им и Ген-
рих Валуа, и Стефан Баторий, и Сигизмунд III. Литовский
Статут 1588 года уже благосклоннее относится к жидов-
ству, чем Статут 1566 года, и отменяет некоторые их
ограничения, ибо многие знатные вельможи уже подда-
619
лись вкрадчивости и услужливости жидов, занимают у
них деньги, вводят их в свои имения в качестве откупщи-
ков, поссессоров и арендаторов, без труда получают от
них свои доходы, предоставляя им на жертву своих под-
данных, — и, естественно, становятся их усердными по-
кровителями. В числе подобных вельмож-покровителей
является известный глава литовских протестантов Нико-
лай Рыжий Радивил, воевода Виленский. Так, в 1573 году
жмудская шляхта горько жалуется своему старосте Яну
Ходкевичу на то, что Николай Радивил в своей волости
Шавленской на пограничье с Пруссией «мытные кома-
ры» отдал в аренду жидам, а сии последние со всех и со
всего берут мыто и, вопреки шляхетским привилегиям,
даже с того, кто везет из Пруссии что-либо на свою
потребу.
Выше мы видели, как отзывается о евреях литвин
Михалон. Теперь посмотрим, какими представляет их
польский поэт Кленович, живший во второй половине
XVI века, состоявший некоторое время при Люблинском
суде и в этой должности имевший возможность близко
наблюдать еврейские нравы. В своих превосходных про-
изведениях он не раз касается еврейства и всегда изоб-
ражает его одинаковыми, резкими чертами.
Остановимся несколько на этих чертах.
В латинской поэме Roxolania, исполненной, как мы
сказали, многих идиллических картин, Кленович набра-
сывает приблизительно такую характеристику львовских
жидов: «Здесь лживый обрезанен невозмутимо обитает
грязные предместья и зловонные жилища. Тут его сина-
гога оглашается сиплым ревом и разнообразным мычани-
ем, выпрашивающим у неба ниспослания всяких даров.
Может быть, ты спросишь, что делает жид в этом слав-
ном городе? А то же, что делает волк, попавший в пол-
ную овчарню. Посредством долгов к нему попадают в
заклад целые города; он утесняет их процентами и сеет
нищету. Червь медленно точит дерево и понемногу сне-
дает дуб, но быстро заводит гниль. От моли погибают
ткани, от ржавчины портится железо. Так непроизводи-
тельный жид снедает частное имущество, истощает об-
щественные богатства. Поздно брались за ум разоренные
государи, и начинало стенать государство, наученное бед-
ствием. Оно повержено долу, как тело, лишенное крови;
нет более сил и жизненных соков».
620
В другой своей латинской поэме, сатирического ха-
рактера, озаглавленной «Победа богов» (Victoria Deorum),
он следующими словами очерчивает деятельность еврея.
«Тем временем жид лихвою обременяет значительные
города, с удивительной изворотливостью гоняясь за низ-
кою корыстию. Он торгует всем: водой, воздухом, поко-
ем, правом. Всюду он проникает с своим торгом, чтобы
расставить свои корыстные сети, и угождает власть иму-
щему; чиновники обдирают его, а он грабит их в свою
очередь. Даже казна государственная (fiscus) не безопас-
на от его изворотов; так сильно ослепляет всех золото.
Таково это Авраамово племя; вот его подражание нравам
и справедливости прародителя»!
В третьей, уже чисто сатирической, и притом
польской поэме, озаглавленной «Иудин кошель» (Worek
Yudaszow), Кленович осмеивает разные пороки своих со-
временников, и тут, между прочим, рисует образ ростов-
щика. Он сравнивает его то с ненасытной пиявкой, то со
слепнем, который, вцепясь в конскую шею, пьет из нее
кровь целый день, не обращая никакого внимания на то,
что конь машет головой и хвостом и брыкает ногами; то
уподобляет его мифическому африканскому змею-драко-
пу, который с дерева подстерегает слона, бросается на
пего неожиданно, обвивает все его тело, а голову свою
прячет в его же носу и затем высасывает его кровь.
Тщетно слон пытается освободиться от кровопийцы, пока,
изнемогши, падает мертвым на землю, и вместе с тем
давит своего врага. Далее, сравнивая лихву с семенами,
которые поселянин бросает в землю, чтобы получить их
обратно во много крат большем количестве, поэт распро-
страняется о тех трудах, переменной погоде и всяких
бедах, которым нередко подвергается земледелец. Тогда
как «жадный ростовщик жнет лето и зиму, и лихвой сеет
лихву. Он не обгорает, не мерзнет и не мокнет в поле, а
сидит себе у окна своей квартиры. Или на толкучем
рынке все высматривает грязный жидовин в кафтане и
низкой шапочке, с красным лбом и горбатым носом, и
говорит, как попугай, утиным голосом. Он начинает свой
гандель свертком шафрану; а потом все более и более
сближается с алчным паном. Сего последнего ростовщик
называет своим цеховым братом, с ним беседует и прово-
дит всю жизнь».
621
Мрачными, желчными красками обрисовал Кленович
современное ему жидовство, и мы могли бы упрекнуть
поэта в сильном пристрастии или преувеличении, если
бы дальнейшая история Западной Руси и даже всей Речи
Посполитой не подтвердила вполне его вещих слов.
Против этой надвигающейся с запада тучи беспощад-
ных эксплуататоров, что же могло выставить Западнорус-
ское общество, лишенное политической самобытности
или собственной национальной власти и раздираемое
жестокой борьбой религиозных партий? В руках польско-
го правительства и ополячившегося дворянства евреи яви-
лись новым и едва ли не самым действительным сред-
ством угнетения и обеднения коренной народности в
Западной Руси. (").
ПРИМЕЧАНИЯ
1. О заключении и смерти Димитрия: Герберштейн. Лет.
Архангел. Никонов. Татищ. Его завещание в С.Г.Г. и Д. I. № 147
и в Древ. Рос. Вивлиоф. Изд. 2-ое. Ч. III. О царевиче Петре
(Худай-Куле) см. Соф. лет. (П. С. Р. Л. VI. 51, 244—45). Никон.
Воскр. Запись его на верную службу великому князю в С. Г. Г.
и Д. I. № 145. Древ. Рос. Вивлиоф. Изд. 2-ое. III и Продолж. Др.
Р. Вивл. Ч. V. Вельям. Зернова «О Касимов, царях» I. 177 и
далее. О походе на Казань: Лет. Софийск. 2-я, Никонов. «Исто-
рия о Казан. Царстве», «Скифская история» Лызлова. Две пос-
ледние сообщают о прозвании князя Димитрия Ивановича Жил-
кою, также летописи Быховца и Стрыйковского.
2. О событиях в Литве, см. Летопись Быховца, Деций (De
Sigismundi regis temporibus), Матвей Меховий (Chronica regni
Poloniae), Мартин Кромер (De origine et rebus gestis Polonorum),
Бельский (Kronika), Матвей Стрыйковский (Kronika polska,
litcwska, zmodska i wszystkiey Rusi). Герберштейн. Родословная
Глинских в Акт. Рос. I. Примеч. 60. О переговорах Александра с
11леттенбергом относительно войны с Москвой в Акт. Зап. Рос.
I. №№ 220 и 225. Посольство Василия к Елене и панам раде
«Деча Польские» в Москов. Арх. М. Ин. Д. № 2. Памятники
дипломат, сношений с Польско-Литовским государством в Сбор-
нике Истор. Общ., том 35-й, № 84.
3. Герберштейн. Стрыйковский. Кромер (см. его Oratio in
funera Sigismundi, где хвалебное описание качеств этого коро-
ля.) Летописи Софийская, Воскресенская, Никоновская. Акты к
Ист. Зап. России П. №№ 6 (хвастливый ярлык Менги Гирея
Сигизмунду), 7, 12, 15, 16, 18, 20, 22, 29 (Жалован. грамота
Сигизмунда Конст. Острожскому), 33, 34, 36, 37, 39, 40, 41, 42,
43 (договорная грамота). «Памятники дипломат, сношений» в
Сборнике Истор. Общ. т. XXXV. № 84. Соб. Г.Г. и Д. I. № 146
(присяжная запись кн. Острожского Василию Ивановичу, см.
623
также Продолж. Древ. Рос. Вивл. Ч. V.) С. Г. Г. и Д. V, № 57 и
Памят. Дипл. Снош. I. 139—158 (Сношения с императором Мак-
симильяном о делах Ливонских). Об западно-русских имениях
Глинских, розданных после их измены другим лицам, см. также
в Scarbiec diplomatow. И. №№ 2198—2205. Относительно восста-
ния Глинского Герберштейн и Стрыйковский сообщают, что он
первый отправил челобитье в Москву; но Соловьев справедли-
во указывает на свидетельство Рус. Временника, что почин в
деле переговоров с Глинским, принадлежал Василию Иванови-
чу. (Ист. Рос. V. прим. 311). Сигизмунд, со своей стороны,
пытался возбудить против Василия его брата Юрия, удельного
князя Дмитровского, и предлагал ему свою помощь. (Акты 3.
Рос. I. № 19). У Карпова— «История Борьбы Моск. Госуд. с
Польско-Литов.» (Чтения О.И. и Др. 1866. IV) — указаны неко-
торые противоречия в хронологических данных этого времени.
По словам Воскресен. летописи и Татищева (Чт. О.И. и Д. № 5.
М. 1848) Михаилу Глинскому Василий Иванович «дал вотчину
Ярославец и Боровск в кормление». Грамота Плеттенберга о
14-летнем перемирии с Москвой в 1509 г. в Suppiementum ad
Hist. Rus. Monum. № CXI.
4. Наиболее подробное повествование о «Псковском взя-
тии» в так наз. Первой Псков, летописи, (П. С. Р. Л. т. IV. 283—
289). Короткое известие в других летопис. сводах. Пособия:
Митроп. Евгения «История княжества Псковского». Костома-
рова «Северно-рус. Народоправства». Т. I. Беляева «История
города Пскова» и Никитского «Очерк внутренней истории
Пскова». «Псково-Печерский монастырь». Спб. 1860. Костома-
ров и Никитский ссылаются еще на неизданное и более под-
робное летописное повествование, хранящееся в Румянц. музее
(№ 255). Помянутая Псковская летопись определяет число дво-
ров Псковского среднего города или Застенья в 6500 — число
сомнительное, т. е. явно преувеличенное; а относительно при-
городов говорит, что их «было в Псковской земле десять» и два
городища, Кобылье и Вышегородище. Гербернштейн Rer. Mose.
Comm. Кроме замечания об испорченности нравов, он сообща-
ет явно неверное известие о какой-то «измене некоторых свя-
щенников», вследствие которой Василий уничтожил самобыт-
ность Пскова. Проф. Никитский в помянутом своем сочинении
(стр. 290) правдоподобно объясняет происхождение такого из-
вестия неверно понятым слухом о происшествии 1499 года,
когда новгородский архиепископ Геннадий приехал на свой
подъезд в Псков и хотел совершать обычное соборование в
храме Св. Троицы; но Псковичи старались помешать этому
соборованию и запретили просвирням печь для него просфоры.
Дело в том, что в это именно время Иван III, назначив своим
преемником внука Димитрия, вздумал было отдать Василию на
правах удельного князя землю Новогородско-Псковскую; но
624
псковичи, подчиняясь Московскому великому князю, отнюдь
не желали войти в состав удельного княжества. Они, конечно,
опасались, что владыка на соборовании будет провозглашать
молитвословие о здравии Василия как Псковского князя, и
потому не давали Геннадию соборовать, прося его подождать,
пока воротится их посольство, отправленное к Ивану III именно
ио поводу его намерения отдать Новгород и Псков Василию.
(Псков. I. лет. 271). Намерение это потом само собой было
оставлено вместе с известной переменой в положении внука и
сына. Но Василий, по-видимому, с неудовольствием вспоминал
об этом споре, поднятом псковичами. В одном списке Псковс-
кой первой летописи по поводу Псковского взятия встречаем
следующее место: «Вина их была: что был архиепископ Генна-
дий в Пскове, и псковичи своим попам Троицким не велели с
владыкой дружить, а просвирницам просвир про владыку не
велели печи». (П. С. Р. Л. IV. 287).
5. Памятники Дипл. Снош. в Сборнике Истор. Общества. Т.
XXXV, № 85. О задержании Елены и ее отравлении см. стр. 523
и 524 в речах московских бояр королевским послам при пере-
говорах 1517 года. О задержании Елены, кроме того, в Акт. Зап.
Р. П. № 80. Что именно Глинский составил запись об отравле-
нии ее — о том есть прямое указание в «Описи Царского
Архива» (Акты Археог. Эксп. № 289), где сказано: «да запись,
что дал князь Михайло Глинский о королеве и великой княгине
Олене, как ей зелье давал Сопегин человек». В указанном выше
дипломатическом акте отравителями Елены, кроме ее ключни-
ка Митьки Иванова, названы Гетофт Волынец и Мишка Федо-
ров «Ивашкин человек Сопегин». В Никонов. Воскресен. и у
Татищева под 1513 г. есть известие о заключении Елены литов-
скими панами в Бершт(ан)ы, с прибавлением следующего: «а
королевы Елены в той нужи и в животе не стало. Бог весть
которыми делы»! Литовские посольские речи о пограничных
обидах и Михаиле Глинском в Акт. Зап. Р. П. №№ 49, 57 и 80.
Грамота Елены, относящаяся к ее хозяйственным распоряже-
ниям ibid. № 81. О договоре Сигизмунда с Менгли-Гиреем и
обязательстве платить хану по 15.000 червонных злотых гово-
рит Стрыйковский кн. XXIII. Раздел 6. О нападении сыновей
Менгли-Гирея на московские украйны летоп.: Соф. Воскр. Ни-
конов. О стараниях Максимильяна составить коалицию против
Польши после брака Сигизмунда с Варварой Запольской см.
исслед. проф. Бацера «Сношения России с Германией в XV и
XVI веках» (Ж. М. Н. Пр. 1870 г. Март), со ссылками главным
образом на Acta Tomiciana. Ed. Dzialynski. T. L, II и III. Эти
акты, между прочим, говорят, что Максимильян в 1513 году
отправил морем из Любека в Москву «отряды пехоты, орудия и
несколько итальянцев и немцев опытных в осаде крепостей», а
саксонский подданный Шлейниц, агент Глинского, вербовал
625
для России солдат в Германии, Силезии, Богемии и отправлял
их через польские и прусские владения (т. II. №№ 143, 178—
181). О приезде в Москву цесарского посла Шнитценпайнера и
«докончальных грамотах» упоминают лет. Воскр. и Никонов. А
самые грамоты напечатаны в С. Г. Г. и Д. V. №№ 66 и 67. В
немецком переводе договорной грамоты слово «царь» везде
передано словом Kayser. Этот перевод снабжен собственной
подписью Максимильяна и золотой печатью. Об участии Глин-
ского в падении Смоленска и обещании ему Смоленского кня-
жения говорят Герберштейн и Стрыйковский. Немецкое извес-
тие, сообщенное Прусскому великому магистру, прибавляет,
будто Глинский, извещая Василия о сдаче города, сказал: «я
тебе дарю давно желанный тобою Смоленск; что ты подаришь
мне»? «Княжество в Литве»— отвечал Василий. Supplem. ad.
Hist. К. Mon. № CXLVI. Ibid. см. грамоты Прусс, магистра к
разным владетелям относительно Московско-Польской войны
CXLIII и далее. Жалованная грамота Василия III Смольнянам в
С. Г. Г. и Д. I. № 148. Вот некоторые Смоленские уставы и
льготы по этой грамоте: «А кто изымав приведет татя с полич-
ным к нашим наместникам, и поличное отдати назад истцу, а
наместником нашим в то у них не вступатися. Также нашим
наместникам и всем урядникам Смоленские земли корчем не
держати; а неделыцикам наместничим имати хоженое с рубля
рижскаго по два гроша. С которого товару имали весчаго с
воску и с меду и с соли и с иного товару; тем есми их пожало-
вал мещанам и черным людям то весчее имачи на себя. А
боярам мещан и черных людей в закладни не принимати, а
мещанам и черным людям под наши гонцы (а таю?ке под намес-
тничьи) подвод не давати, а держати подводы нашим ямщикам,
и после давати от подвод потомуж как и в наших землях. А езу
давати им довотчику на милю по грошу, а на правду вдвое. А
чрез поруку людей в железа не ковати и в тюрьму не метати. А
сокольничий наш и наместника с мясников на посаде, который
убьет, с яловицы по грошу. А конюшие с конского стада и с
животиннаго на лето емлют по 12 грошей. А от ябедников
мещан и черных людей беречи. А мировая куница и свадебная
имати по шти грошей; а со вдовы имати потомуж, которая
пойдет замуж».
6. Летопси: Псковская, Воскрес., Никонов., Арханг. Татище-
ва. Герберштейн. Стрыйковский. В Архангельск, лет. говорится
о соперничестве между собой князя Михаила Голицына-Булга-
кова и Ивана Андр. Челяднина, которые во время битвы будто
бы не помогали друг другу. Их опала, т. е. пренебрежение
великого князя к их томлению в виленской тюрьме, до некото-
рой степени подтверждает такое известие. В письме к Прусско-
му великому магистру Сигизмунд извещает его, что под Оршей
было убито 30 000 московск. войска, а взято в плен 8 больших
626
воевод, 37 меньших и 1500 дворян (Supplem. ad. Hist. Rus.
Monum. № CXLVIII). Имянная роспись московским пленникам
(собств. отрывок из росписи) см. Акты Зап. Росс. II. № 91. В
первой Псков, лет. встречаем как бы поэтический отрывок из
жалобной песни об Оршинском поражении, сочиненной по
образцу Слова о Полку Игореве. «Бысть побоище велие Моск-
вичем с Литвою под городом под Оршею, и вскричаша и возо-
ниша жены Оршанки на трубы московские, и слышати было
стуку и грому великому межу Москвич и Литвою» и т. д. (П. С.
Р. Л. IV. 290). Стрыйковкий сообщает, что Сигизмунд послал
папе Льву X четырнадцать пленных московских дворян с паном
11иколаем Вольским, но в австрийских владениях на Вольского
напали рейтары цесаря Максимильяна и отняли пленных, кото-
рые потом через Любек отосланы были на родину. О том см.
также Acta Tomic. III. № 541. Касательно имен многих пленни-
ков Оршинской битвы и их участии см. в Актах Зап. Р. Т. II. №
137: «Росписи» 1525 и 1538 гг. относительно московских «вяз-
пей», по каким замкам и местам они содержатся. Здесь по
росписи 1538 года Иван Андреевич Челяднин назван уже умер-
шим в Виленском замке, а князья Михаил и Димитрий Булгако-
вы-Голицыны продолжали еще содержаться в этом замке. В
росписи 1525 г. любопытна жалоба узников, сидевших в Берес-
тье, на то, что они страдают от голоду. .
По поводу измены Глинского Герберштейн и Стрыйковс-
кий рассказывают, что какой-то шляхтич Трепка, посланный к
Глинскому с грамотами от короля, попал в руки к москвитянам,
выдал себя за перебежчика (по Стрыйковскому за папского
посланца), выдержал жестокие пытки, но не выдал свою тайну
и был потом отпущен назад в Литву. Герберштейн повествует
далее, что приведенный в Смоленск пред лицо великого князя
изменник Глинский на его укоризны смело отвечал ему, упре-
кал его в неисполнении обещаний и назвал его тираном. В
Вязьме русский воевода в присутствии многочисленной толпы
велел надеть на Глинского цепи, по государеву приказу. Пока
его заковывали, он обратился к толпе и рассказывал ей, как
обманул его великий князь, как он подвергся теперь незаслу-
женной обиде, но не боится смерти и пр.
7. О съезде трех государей в Пресбурге и Вене см. Acta
Tomiciana. III. №№ 433, 552. Стрыйковский. О первом посоль-
стве Герберштейна «Памятники диплом, сношений». I. Спб.
1851 и «Памят. диплом, снош.» в Сборнике Истор. Общ. XXXV.
Спб. 1882. О посылке дьяка Племянникова— Статейный спи-
сок в Древ. Рос. Вивлиофике. Изд. 2-е. Т. IV. О переговорах
Москвы и Польши и перемирии 1522 и 1526 гг. ibid. (т. е.
Сборник XXXV). С. Г. Г. и Д. V. № 97 и 102. Акты Зап. Р. П.
№№ 98, 108, 111, 120, 130, 134, 145. Герберштейна «Записки о
Московии». О сношениях Василия с Тевтонским магистром и
627
папою» Дела Прусския» в Арх. Мин. Иностр. Д. (См. Карамз. к
T.VII прим. 189—207). С. Г. Г. и Д. V. №№ 73, 76, 78, 82, 85, 89, 92.
(Сношения с Альбрехтом). Григоровича— «Переписка пап с
Российскими государями в XVI веке». Спб. 1834. Тургенева
Historica Russiae monumenta. Т. I. Спб. №№ CXXIV—CXXIX.
Suppiementum ad Hist. Rus. Monum. №№ 152—158. Чьямпи —
Bibliographia critica. Firenze. 1834. Acta Tomiciana. II. Иовия De
legatione Basilii ad Clementem VII (т. e. о посольстве в Рим
толмача Димитрия Герасимова в 1525 г. Издано у Старчевского
и с переводом в Библиот. иностр, пис. о России— Семенова).
См. любопытную статью проф. Успенского « Сношения Рима с
Москвою» по поводу трудов по Рус. истории о. Павла Пирлинга
(Ж. М. Н. Пр. 1884. Август). О сношениях Москов. государства
с Тевтонско-Прусским орденом в 1516—1520 гг. см. Сборник
Император. Рос. Историч. Общ. Т. XLIII.
8. Дела Крымские и дела Турецкие (в Архиве Мин. Ин. Д.).
Лет.: Соф., Воскр., Никон. Герберштейн. Малиновского «Исто-
рич. и Дипломат, собрание дел» между Россией и Крымом с
1462 по 1533 гг., с приложением грамот шертных, опасных и др.
(Зап. Од. Об. И. и Др. V). «Памятники дипломат, сношений
Москов. госуд. с Крымом, ногаями и Турцией» в Сборн. Ист.
Общ. т. 41. «Перевод шертной грамоты Магмед Гирея Василию
Ивановичу» в 1518 г. в С. Г. Г. и Д. V. № 86. Розыскание о роде
Шейх-Авлияра и Шигалея у Вельяминова-Зернова «Касимовс-
кие цари и царевичи». I. гл. 6 и 7.
9. О присоединении Рязанского княжества и последнем его
князе: Герберштейн. Отрывок из розыскного дела о бегстве из
Москвы этого князя в Акт. Истор. I. № 127. Далее, сведения о
нем в Акт. Зап. Р. II. 116 и в неизданных листах Метрики
Литовской. Свед. о Рязанских боярских родах в Арх. Двор. Деп.
Собр. См. мою «Историю Рязанского княжества». О нашествии
Магмет-Гирея: Герберштейн (который прибавляет, будто вели-
кий князь с испугу спрятался*было в сене). Лет.: Воскр., Соф.,
Никон. Подвиг Хабара упомянут в родословных и разрядных
книгах, где прямо говорится, что он «обманом» взял у Крымс-
кого царя грамоту, данную на Вел. Князя» (Карамз. к т. VII пр.
224 и помянутое выше собр. Малиновского, стр. 228—229).
Кроме пушкаря Иордана в Рязани Герберштейн упоминает о
другом наемном немецком пушкаре Никласе, который заведо-
вал огнестрельным снарядом в Москве. О Крымских отношени-
ях см. также помянутое «Историч. и Диплом, собр. дел» в Зап.
Од. Об. И. и Др. V. О казанских походах в тех же летописях,
«История о Казанском царстве», Лызлова «Скифская история»
и Рычкова «Опыт Казан. Истории» (эти три сочинения, впро-
чем, по отсутствию критики, представляют пособия не всегда
надежные). Наружность Шигалея описывает Герберштейн, ко-
торый в 1526 г. лично видел этого бывшего Казанского царя и
628
видел, каким почетом он пользовался при Москов. дворе. По
словам австрийского посла Шигалей имел «большое отвислое
брюхо, редкую бороду и женственное лицо» (Erat enim homo
ventri prominenti, rara barba, facie репе muliebri: quae enim bello
haudquaquam idoneum esse ostenderent). О касимовском царе-
виче Еналее и заточении Шигалея на Белоозере свод всех
известий у Вельяминова Зернова, т. I. глав. 8 и 9. О запрете
русским купцам ездить на Казанскую ярмарку говорит Гербер-
штейн.
10. Поручные клятвенные записи князей: Василия, Ивана и
Андрея Шуйских, Дмитрия и Ивана Бельских, Ивана Михайло-
вича Воротынского, Михаила Глинского и Федора Мстиславс-
кого см. в Древ. Рос. Вивлиоф. Изд. 2-е Ч. III. Две опасные
грамоты Василия III и митрополита Симона Василию Шемячичу
(1511 года) о неятии веры его клеветникам в С. Г. Г. и Д. №№ 28
и 29. О Шемячиче говорит Герберштейн. Кроме этого князя и
Василия Стародубского, он указывает еще на какого-то Димит-
рия, удельного князя Путивльского, который был обвинен в
измене тем же Шемячичем, схвачен при его помощи и заклю-
чен в московскую темницу, а сын его бежал к татарам, там увез
одну красавицу и был убит ее родственниками. По словам
Герберштейна, Василий IIJ воспользовался поражением русско-
го отряда на Оке, при нашествии Магмет-Гирея, обвинил в том
князя Ивана Воротынского и отнял у него Воротынский удел.
Относительно доносов на Шемячича см. «Дело о князе Василии
Ивановиче Шемякине» (1517—1523 гг.) в Акт. Историч. I; №
124. О сношениях Москвы с другими державами см. С. Г. Г. и
Д. V. №№ 57, 60, 65, 79, 80, 93, 95, 98, 99, 100, 103, 104, 105, 106,
111, 112. Дела Турецкие в Арх. М. Ин. Д. № 1. Дела Польские —
№ 2. Никонов, лет. VI. 248 и 250.
11. Послание Иосифа к в. кн. Василию Ивановичу и ответ
на него Заволжских старцев в Древ. Рос. Вивл. т. XVI. Послание
Иосифа к старцам о повиновении соборному определению в
Сборнике XVI в. Импер. Пуб. Библ, (в Собрании Слав.-Рус.
рукоп. гр. Толстого под № 299). Последние слова Просветите-
ля. «Письмо о нелюбках» в Прибавл. к Твор. Св. Отцев. X.
«Полемические сочинения Вассиана». Изданы А. Павловым. «О
Кормчей Вассиана Патрикеева» А. Павлова в Учен. Зап. Казан.
Универ. 1864. Вып. II. Правосл. Собесед. 1863. Послание Иоси-
фа к боярину Челяднину в Сборнике XVI в. (Собр. гр. Толст, в
описании Калайдовича и Строева под № 68, лист 293). Великие
Четьи-Минеи. Сентябрь. «Рассуждение инока князя Вассиана о
неприличии монастырям владеть отчинами». С предисловием
Бодянского. Чт. Об. И. и Др. 1859. кн. 3. «Отвещание любоза-
зорным» Иосифа Волоколамского. Ibid. 1847. кн. 7. Дело с
князем Федором Борисовичем и архиеп. Серапионом см. в
житиях Иосифа. О том же деле «Послание Иосифа к митропо-
629
литу Симону» в помянут. Сборнике XVI в. (№ 68. л. 249, напеча-
тано в пам. Ст. Р. Лет. IV). Послание Симона к Иосифу (ibid., л.
316); послание Иосифа к Ивану Третьякову Ховрину (ibid., л.
222. Отрывки из него в Ж. М. Н. Пр. 1866, июль); послание его
же к Борису Кутузову в Древ. Рос. Вивл. т. XIV. Послание
Серапиона к митр. Симону в Памят. Стар. Р. Литер. IV. Далее
П. С. Р. Л. VI, 249 и след. «Разрешительная грамота митр.
Симона Иосифу с братиею» в Ак. Ист. I. № 290. Духовная
Иосифа игумена, писанная в 1507 г. см. в Древ. Рос. Вавлиоф.
XIV. Пособия: Хрущова «О сочч. Иосифа Санина». Павлова
«Историч. очерк секуляризации церков. земель в России». Ар-
хиеп. Макария «История Рус. Церкви», т. VI. Жмакина «Мит-
рополит Даниил и его сочинения» в Чт. Об. И. и Др. 1881. кн. I.
(Глава 1: Характеристика направлений Иосифа Волоцкого и
Нила Сорского). Черты жизни Вас. Патрикеева в Симонове
монастыре в книге инока Зиновия Отенского «Истины показа-
ние к вопросившим о новом учении» (Приложение к Правосл.
Собесед. за 1863 г. См. также История Рос. Иерархии. II. XXIX
и Древ. Рос. Вивлиофика. XVII. 192—194).
12. «Историческое известие о Максиме Греке» в Вести.
Евр. 1813. Ноябрь. «О трудах Максима Грека» в Ж. М. Н. Пр.
1834. ч. III. «Максим Грек» в Москвитянине. 1842. № 11. (Фила-
рета. архиеп. Чернигов.). Прот. Горского «Максим Грек Свято-
горец» в Прибавл. к Твор. Св. Отцов. 1859. ч. XXVIII. Проф.
Нильского «Максим Грек как исповедник Просвещения» в Хри-
стиан. Чтен. 1862 г. Март. «Максим Грек» — замечательное
исследование проф. Иконникова в Киев. Универе. Извест. 1865
и 1866 гг. Его же « Русские Общественные деятели XVI века».
Ibid. 1866. Его же «О культурном значении Византии в Русской
истории». К. 1869. Проф. Хрущова «Князь инок Вассиан Патри-
кеев» в Древ, и Нов. Рос. 1875. № 3. Помянутые в предыд.
примечании сочинения: проф. Павлова о Секуляризации цер-
ков. земель (глава III); архиеп. Макария Ист. Рус. Церкви (т. V и
VII); Жмакина о митрополите Данииле (глава III. «Борьба Дани-
ила с Заволжцами»). Источники: П. С. Р. Л. VI., стр. 261. VIII.
263. Степей, кн. ч. II., стр. 190. «Сочинения Максима Грека» в
Православн. Собесед. 1859—1862 гг. (Отдельно в трех частях.
Казань). «Сказание о Максиме Греке»— рукопись Петерб.
Публ. Библ. Погод. Собр. № 1294. «Отрывок следствен, дела о
Берсене и Жареном с допросами старцу Максиму Греку и
келейнику его Афанасию» в Акт. Археогр. Эксп. I. № 172. (О
казни Берсеня и Жареного см. Карамз. к т. VII прим. 335).
«Прение Данила митрополита с иноком Максимом Святогор-
цем». Список ссудного списка в Чт. Об. И. и Др. 1847. № 7.
«Прение митр. Данила с старцем Васьяном 1531 г.» Ibid. 1847.
№ 9. «Рассуждения инока князя Вассиана о неприличии монас-
тырям владеть селами». Ibid. 1859. III. Курбский в своей «Исто-
630
рии князя великого Москов.» прямо говорит о насильственной
смерти Вассиана Косого; но известна ненависть Курбского к
иосифлянам. Вместе с Максимом Греком пострадали и два его
сотрудника в переводах, Михаил Медоварцев и инок Сильван.
Первый сослан в Коломну, а второй — в Волоколамский мона-
стырь, где, по известию одной рукописи, иноки будто бы умо-
рили его в дыму. Опис. Рукописей Синодал. Библ. Отд. II. кн. 2,
стр. 579.
13. В 1511 году до великого князя дошел слух, что брат его
Семен Калужский хочет бежать в Литву. По челобитью других
братьев, митрополита Симона и владык, Василий простил Се-
мена; но переменил состоявших при нем бояр и детей боярс-
ких. ( Софийск., Воскр., Никонов. Татищев в Чт. Об. И. и Д.
1847 г. № 5). Для отношений к братьям любопытны «Наказные
речи Великого князя брату своему Димитрию», около 1520 г.
(Акты Истор. I. № 291). Тут великий князь чрез своего послан-
ного Ивана Шигону упрекает брата в непочтении к себе и
напоминает ему духовную их отца Ивана, в которой тот «при-
казывал» меньших братьев старшему, поручал им слушать его
и держать «вместо отца», а ему держать их «во чти, без обиды».
О том, как учрежден был от великого князя надзор за действи-
ями его брата Юрия Ивановича Дмитровского с помощию не-
которых детей боярских см. любопытную «Челобитную Ивана
Яганова» на имя малолетнего государя Ивана Васильевича.
(Акты Истор. I. № 136). На этого брата Юрия также был донос
о намерении его бежать в Литву; но по его просьбе игумен
Волоцкий Иосиф незадолго перед своей смертью (1515 г.) по-
слал в Москву двух своих иноков ходатайствовать о нем перед
великим князем и успел избавить его от опалы (см. Житие
Иосифа). Относительно обращения Соломонии к знахарству
см. отрывок от розыскного дела по сему поводу или допрос
Ивану Сабурову в ноябре 1525 г. Акт. Ист. I. № 130. Тут, между
прочим, упоминаются жонка Стефанида прозванием Рязанка и
какая-то черница безносая; первая наговаривала воду, которою
велела великой княгине смачивать себя и белье великого князя;
вторая наговаривала масло или мед для натиранья. Сетование
Василия на бездетность во время объезда и женитьба на Елене
в Псков, лет. (П. С. Р. Л. IV. 295 и 296). О насильственном
пострижении Соломонии говорят Курбский и Герберштейн.
Последний прибавляет о нанесенных ей при сем побоях бичом
от Ивана Шигоны. Он же сообщает слух о рождении ею в
монастыре сына Георгия и посылке великим князем двух дове-
ренных лиц для проверки сего слуха, распускаемого особенно
двумя боярынями, женами казначея Юрия Малого (Грека) и
спальника Якова Мазура; эти боярыни были после того удале-
ны от двора, а первая даже подвергнута сечению. Летописи
Воскресен., Никон, и Татищев выражаются уклончиво: «вели-
631
кий князь постриже Соломонию по совету ее тяготы ради и
болезни бездетства»; в Соф. 2-й — «Соломония пострижеся в
черницы, болезни ради». А по Летописцу, служащему продол-
жением Нестора (Изд. в М. 1794 г.), Соломония будто бы сама
умоляла Василия отпустить ее в монастырь, видя свое неплод-
ство (стр. 383). В Псков. 2-й сказано просто: «И повеле ю
пострищи в черницы» (причем по одному списку брак с Еленой
прямо уподобляется прелюбодеянию). В невольном постриже-
нии вообще нельзя сомневаться. О безуспешной посылке за
разрешением развода к патриархам и на Афонскую гору и
осуждении этого развода Вассианом Патрикеевым см. «О соче-
тании второго брака и разлучении первого чадорадия ради —
творение Паисеено, старца Ферапонтова монастыря» в Чт. Об.
И. и Др. 1847 г. № 8. Карамзин сомневается в достоверности
этого творения (к т. VII пр. 277). Действительно, некоторые
подробности указывают, что оно несовременно самому собы-
тию и сочинено впоследствии (напр., прорицания о жестокос-
тях и беззакониях Ивана Грозного). Любопытны встречающие-
ся в этом памятнике следующие темные слова и речения: дру-
кели, урдюкели, ардарила, сарападасейстии, келевдерии, дохе-
ри, ароуны, тефлизы. Официальное описание свадьбы в. кн.
Василия Ивановича с Еленой в Древ. Росс. Вивлиофике. Т. XIII.
Таковое же описание свадьбы кн. Андрея Ивановича. Ibid. «До-
полнительная статья к чину бракосочетания великого князя
Василия Ивановича» в Дополн. к Акт. Истор. I. № 24. О сбритии
бороды Василием говорит Герберштейн. О рождения и креще-
нии сына Ивана — те же летописи. Степей, книга сообщает
некоторые подробности о крещении его в Троицкой лавре и
восприятии от купели двумя старцами иноками, Даниилом Пе-
реяславским и Касьяном Босым (206 стр. и далее). Об них как
воспреемниках см. Акты Истор. I. 410. В Степенной же книге
говорится о предсказаниях, предшествовавших его рождению.
Между прочим, юродивый Дементий на вопрос беременной
Елены, что у нея родится, отвечал. «Тит, широкий ум» (стр.
237). Пять писем Василия III к супруге своей Елене см. «Письма
Русских государей». Изд. Археогр. Ком. М. 1848. Древ. Рос.
Вивлиоф. Ч. III. Г. Стромилов, в своей монографии об Алексан-
дровской Слободе, на основании разных соображений предпо-
лагает, будто связь Елены с Овчиной-Телепневым-Оболенским
началась еще до рождения Ивана Грозного. (Чт. О. И. и Др.
1883 кн. 2 стр. 69 и след).
14. Летописи Соф. Воскр. Никонов. Степей, кн. Татищев.
Из иконописцев времен Василия известен еще Алексей Пско-
витин, по прозванию «Малый». Он написал образ Успения
Богородицы в Успенском храме Кириллова монастыря (1511 г.).
См. Выписку из Летописного Сборника Кирилло-Белозерского
монастыря (Времен. Об. И. и Др. кн. 8 Смесь, стр. 50). Любо-
632
нытно при сем известие о построении сего храма, совершае-
мом за 25 лет: он строился 5 месяцев, мастеров каменщиков и
«стенщиков» было 20, старший над ними состоял Прохор Рос-
товский, и стоил храм 250 рублев. В 1517 г. в Пскове упала
часть кремлевской стены, на протяжении 40 сажень. Ее почи-
нил Иван Фрязин, и эти сорок сажень обошлись великому
князю в 700 рублей; хотя возка камня при сем составляла
повинность священников, а псковичи обязаны были носить
песок и просевать его решетом. (Псков, лет.). Об уличных
решетках в Москве и не совсем ясное известие о постройке за
рекой особого «города Нали» (№ali) для телохранителей сооб-
щает Герберштейн.
15. S.Herbersteini Rerum Moscovit. Commentarii. Глава «О
приеме и обхождении с послами». О новых придворных чинах
см. Разряди, книги и послужной список бояр. (см. также Ка-
рамз. к т. VII прим. 231 и 353). Относительно Гербер штейна
есть весьма обстоятельная книга проф. Замысловского «Гер-
берштейн и его историко-географические известия о России».
Спб. 1884.
16. О смерти кн. Василия Холмского в Соф. Воскр. и у
Татищ, под 1509 г. Даниил Щеня назван «Московским воево-
дой» в грамоте Василия III Сигизмунду I 1511 года (Акты Зап.
Рос. II № 74) и в грамоте 1513 года от литовских панов-рады
(Радивила, Острожского и др.) к думным боярам московским
(ibid. № 84). В последней перечисляются следующие члены
рады или думы великого князя: князь Даниил Васильевич Щеня,
князь Дмитрий Владимирович Ростовский, кн. Василий Василь-
евич Шуйский, воевода Новгородский, и князь Михаил Данило-
вич Щенятев (сын Д. Щени). Клятвенные поручные записи
Шуйских, Бельских, Глинского, Воротынского, Мстиславского
и М. Плещеева см. в Древ. Рос. Вивлиоф. Т. III. и в С. Г. Г. и Д
I. №№ 149, 152—157, 159. Относительно грека Георгия Малого
Герберштейн сообщает еще, будто выбор первой супруги Васи-
лия из числа собранных туземных девиц назначен был по
совету Георгия: последний надеялся, что этот выбор падет на
его дочь, но ошибся в расчете. Далее, как мы видели, он же
сообщает, что жена Георгия была замешана в распространении
слуха о родившемся в монастыре сыне Соломонии и высечена
за недонесение о том в. князю.
17. Летоп. Воскресен. Никонов. Татищев. Но подробнее
всех сказание о кончине Василия III в Софийской. (П С. Р.Л. т.
VI) и в Царств, книге. Между прочим, в этом сказании говорит-
ся: «И стоящи же близ его Шигона, и как положили Евангелие
на грудех, и виде Шигона дух его отшедши, аки дымец мал». В
сокращении то же сказание и в Степей, книге, сопровождае-
мое витиеватым похвальным словом Василию. До нас не дошли
ни первая духовная, которую Василий велел сжечь, ни вторая,
633
написанная перед кончиной. Имеем только составленный в
1531 году договор его с братом Юрьем, в котором сей после-
дний обязывается после смерти великого князя держать его
сына Ивана своим господином и братом старейшим. С. Г. Г. и
Д. I № 160—161.
По свидетельству Русского хронографа так наз. второй ре-
дакции, Василий Иванович «в посольских грамотах и в летопис-
ных историях» приказывал давать ему титул царский, а именно
«Божиею милостию царь и великий князь Василий Иванович
Владимирский и Московский и Новгородский и Псковский и
Казанский (?) и Астраханский (?), Государь Тверский и Ростов-
ский, Ярославский и Вологодский, Пермский, Вятский и Бол-
гарский и Кондийский, Обдорский, Угорский, Черниговский и
Рязанский и всея Руси Государь и обладатель» (Избор, АН.
Попова. 182).
18. Земский привилей Ягелла 1387 в Scarbiee I. № 539. Его
же земле Луцкой Ibid. II. № 1429 и Галицкой 1433 г. в Volumina
Legum. I. 40—42. Городельский 1413 г. в Scarbiec. II. №№ 1025 и
1026 и в Volumina legum. I. 29—32. Привилей Казимира IV
1456 г. Галиции и Подолии в Scarbiee. IL № 1943. Земский 1457 в
Актах Запад. России I. № 61. Перепечатан с комментариями во
2 выпуске Хрестоматии Владимирского-Буданова. Ярослав. 1878.
Александра: Литовский привилей 1492 года у Дзялынского Zbior
Praw 58—66 и у Платтера Zbior Pamictn. I. 17—29. Жмудский в
Акт. Зап. Рос. I. № 103. Волынский 1501 года в Актах Южн. и
Запад. России. I. № 36. Бельский в Актах Запад. Рос. I. № 189.
Витебский 1503 года Ibid. № 204. Сборн. Муханова. № 83.
Смоленский 1505 г. Акты Зап. Рос. I. № 213 и Сборн. Мухан.
№ 85. Сигизмунда I: Подтвердительный Земский в княжеству
Литовскому 1506. у Дзялын. Zbior Praw 95—99 и Платера Zbior
Pam. I. 35—40. Scarbiec. II. № 2177. Подтвердительный Русским
землям 1507 г. Volum. leg. 1. 120. 166. Scarbiec II. № 2191.
Брацлавский 1507 г. Акты Зап. Р. II. № 26. Киевский 1507 г. в
Акт. Зап. Рос. II. № 30. Подтвердительный 1529 г. Ibid. № 164.
Полоцкий 1511. Ibid. № 70. Дрогичинский 1521. Ibid. № 64 и
подтверждение 1523. Scarbiee. II. № 2293. Подтвердительные
грамоты привилеев при Сигизмунде Августе см. в Акт. Запад.
Р. Ш. №№ 4, 5, 11, 13, 24. Из немногих трудов, посвященных
служилому сословию Литовской Руси, укажем: Ярошевича —
Obraz Litwy pod wzgledem jej cywilizacji. Часть II. W. 1844. В. B.
Антоновича «О происхождении шляхетских родов в Юго-за-
падн. России» и «Об околичной шляхте» (Архив Юго-запад.
России. IV. К. 1867). Тумасова— «Дворянство Западной России
в XVI в.» (Чт. Об. И. и Др. 1868. IV.).
19. Литовский Статут 1529 г. Времен. Общ. И. Др. кн. 18.
Судебник Казимира IV. Акты Зап. Р. № 67. Относящиеся к
положению крестьянства наиболее любопытные грамоты см. в
634
Актах Зап. Р. I. №№ 44 и 59 (Грамоты наместнику Насюте
1444 г. и ключнику Андрею Федковичу, 1456—1471 г.) 189 (Ус-
тав. грамота Бельской области в 1501), 163, 167 и 172. (Грамоты
Симеону Олелькевичу, Симеону Ивановичу Можайскому и кня-
зю Жеславскому. 1499 г.). II. №№ 75 (Льготная грамота Поднеп-
ровским и Задвинским данникам 1511 г.), 86 (Уставная могилев-
ским боярам, старцам и волостным людям 1514 г.), 87 (Городен-
скому старосте Юрию Радивилу 1514), 133 (Полоцкому воеводе
Петру Кишке о жителях Себежской волости 1525 г.), 149 и 160
(Державцам и тиунам Жмуд. волостей, 1527 и 1529 гг.), 159
(Державцам и урядникам виленским и трокским 1529 г.), 203
(Свислочским горожанам и волостянам. 1540 г.). Акты Южной
и Запад. России. I. №№ 50 (Жалован. грамота князю Константи-
ну Крошинскому. 1509 г.), 32 и 33 (Жалован. грамоты на име-
ния Кобринскому Спасскому монастырю и Генриху Шлягеру,
1491 и 1500 гг.) 58 и 59 (Жалован. грамоты Спасской церкви и
Николаевскому Пустынскому монастырю. 1511 и 1512 гг.). Па-
мятники временной Киевской Комиссии для разбора древ,
актов. I и II. Той же комиссии Архив Юго-запад. России Ч. VI.
т. I. Устава о волоках 1557 года помещена во II томе Памятни-
ков и в Актах Зап. Рос. III. № 19. Далее, «Археографический
Сборник документов до истории Северо-западной Руси». Т. 1.
Вильна 1867 г. Акты Виленской Археограф. Комиссии. Именно:
Писцовая книга Пинского староства, составленная по повеле-
нию Сигизмунда Августа при пинском старосте Станиславе
Довойне в 1561—1566 гг. Ч. I и II. Вильна 1874 г. Введение
Шолковича. «Ревизия Кобринской экономии» 1563. В. 1876. и
«Писцовая книга Пинского и Клецкого княжеств», составлен-
ная по приказу королевы Боны в 1552—1555 гг. В. 1884 г.
Литература: Иванищева «О древних сельских общинах в
Юго-западной России» (Рус. Беседа. 1857. III. и в Сборнике
Сочинений. Киев, 1876 г.). Прекрасным дополнением к иссле-
дованию Иванищева, основанному на актах луцких и владимир-
ских о копе или о копных судах, служит та часть предисловия
г. Спрогиса к т. VI Актов Виленской Комиссии, которая посвя-
щена копным судам на основании брестских актов. Место для
собрания копы называлось Коповище, и суд этот происходил
под открытым небом, в присутствии Возного. В этом суде нахо-
дим не одних крестьян; тут присутствовали и помещики, т. е.
люди шляхетского сословия, но, по-видимому, только в каче-
стве свидетелей и истцов. Далее: проф. Леонтовича «Крестьяне
Юго-западной России по Литовскому праву XV и XVI столе-
тий» Киев, 1863. Мордовцева «Крестьяне Юго-западной Руси
XVI века». (Архив Историко-юридич. сведений, изд. Калачо-
вым. Кн. Третья. Отделение III.). Проф. Антоновича исследова-
ние о крестьянах (Архив Юго-запад. Руси III). Новицкого о
крестьянах (Вступительная статья к части VI, тому I Архива
635
Юго-запад. России). Уставу о волоках Сигизмунда Августа пред-
шествовал устав, данный его отцом в 1529 году «для дворов
Виленского и Троцкаго поветов», т. е. для земель собственно
Литовских. Здесь крестьяне королевские разделяются на тяг-
лых и осадных; первые более рабочие, а вторые более оброч-
ные. Королевские крестьяне имели тогда право на так наз.
уходы, т. е. право ставить в лесах борти, а на реках строить язы
и гати или запруды для рыбной ловли, рубить и сплавлять
дерево. (Снитко— Введение к Писцов, кн. Пинск, и Киевск.
княж. изд. Вилен. Археол. Ком.).
Два образца условий, по которым отдавались королевские
волости в держанье частному лицу, приведем одну грамоту
1514 года.
«Жигкимонт, Божьею милостью король Польский и вели-
кий князь Литовский, боярам и мещанам Могилевским и стар-
цам серебреному и медовому и всем людям волости нашое
Могилевское. Дали есьмо замок наш Могилев в держанье пану
Юрью Зеновьевичу. А что ся дотычет дани нашое грошовое и
медовое и куничное и бобров, што мает на нас на господаря
прийти и на врядника нашего, то есьмо в том листе нашем
выйменовали, што на-первей, наш господарский приход: три
ста коп широких грошей (т. е. дани грошовой), чотыри рубли
грошей бобровщины, чотыри рубли грошей яловщины, а три
рубли грошей восковых, а от старца серебряного (собиравшего
денежную дань) пятнадцать коп грошей широких, а от медового
старца десять коп грошей, а скотнаго серебра на третий год
двадцать рублев грошей, а тивунщизны осмдесят коп грошей, а
за корчмы Могилевские сто коп и чотыри копы грошей; а
серебщизну мают нам завжды на третий год давати, колько мы
господарь на них положим; а мают они то все нам давати
широкими (полными) грошьми, пак ли ж бы широких грошей
не было, тогды мают дати за грош по четырнадцати пенязей; а
бобров шерстью сто и шесть; а куниц полтораста, а медовое
дани сорок уставов без дву. А державца наш пан Юрьи мает с
них брати в каждый год: уезду своего (за приезд) пятьдесят коп
грошей, а полюдованья коли у волость не поедет, пятьдесят же
коп грошей, а тивунщизны з нашое суммы с осмидесят коп
грошей мает собе брати половину сорок коп грошей; а то все
мает брати за широкую личбу (полная наличность). А вины
малый и великии (судебные пени) выймуем на нас на господа-
ря, кроме повинного и выметного, хто ся на него, а любо на
врядника нашего чим выкинет (т. е. за оскорбление державцы
или господарского урядника); а повинного ему от рубля по
десяти грошей, а пересуда по чотыри грошы; а слугам его от
езду децкованья на милю по грошу. А мимо тую нашу уставу,
пану Юрью новин волости нашей никоторых не пробовляти;
мает ся справовати и рядити во всем, потому как в сем нашем
636
листе выписано. А который доходы, обвестки и иншыи, што в
гом нашем листе не выписаны, на державцов Могилевских
хаживали, тые и ныне по томуж он мает брати. А для лепшого
сведанья и печать нашу казали есьмо приложити к сему наше-
му листу». (Акты Запад. Рос. II. № 86).
20. Грамоты, данные Полоцку, см. Акты Зап. Рос. I. №№ 159,
175, 185 и 210. II. №№ 61 и 147. Данные Вильне см. «Собрание
древ. грам. Вильны» I. Киеву: Акты Зап. Рос. I. №№ 120, 149,
170, 207 II. № 3. Сборник Муханова 145—149. Луцку. Архив
Юго-запад. Росс. Ч. V. Т. I. № I. Акты Зап. Рос. I. №№ 90 и 153.
Владимиру Волынскому Ibid. № 124. Смоленску Ibid. №№ 182 и
199. Витебску. Ibid. № 127. Минску. Ibid. № 165. Пинску. Ibid.
№№ 190 и 191. Гродну. Ibid. №№ 198 и 226. и т. д. Исследования:
Обстоятельная, прекрасная, монография проф. Владимирского-
Буданова «Немецкое право в Польше и Литве» Журн. М. Н. Пр.
1868. Август. Сентябрь. Ноябрь и Декабрь. Проф. Антоновича
вводная статья к «Актам о городах» в Архиве Юго-запад. Рос-
сии. Часть пятая. Том I. К. 1869. Многие сведения о городах
Литов. Руси заключаются и в труде Балийского и Липинского
Starozytna Polska. Т. II. и III. Wazsz. 1844—1846.
21. Кроме изданий Даниловича (Wilno. 1826) и Дзялынского
(в переводе на польский. Zbior praw Litewskich), Судебник Ка-
зимира IV издан в Актах Запад. Р. I. № 67, откуда перепечатан с
прибавлением комментарий во втором выпуске Хрестоматии
Владимирского-Буданова. Вислицкий Статут см. в издании Бан-
гке Jus Polonicum. Wars. MDCCCXXXI. Vjlumina legum. T. I.
Ptrsd. 1859. В старом рус. переводе в Актах 3. Рос. I. № 2.
Литовский статут 1529 г. в русс, подлиннике издан в Временни-
ке Об. И. и Др. кн. 18. М. 1854. А с переводами на латин, и
польск. языки, но неполный, у гр. Дзялынского в Zbior praw
Litewskich od roku 1389 do roku 1529. Poznan. 1841.
Пособия: Чацкого «О Litewskich i polskich prawach». Wilno.
1800. Даниловича Historischer Blick auf die litausche Gesetzgebung
в Dorpater Jahrbucher. 1824. № 4. и «Взгляд на Литовское зако-
нодательство и Литовские статуты» в Юридич. Записках, изд.
Редкина, т. I. М. 1841. Проф. Леонтовича «Рус. Правда и Литов-
ский статут» — в Киевских Универе. Известиях. 1865 г. Чернец-
кого «История Литовского статута». Ibid. 1866—67 гг. Заметка
Семенова «О сходстве древних узаконений восточной и запад-
ной Руси» во Временнике Об. И. и Др. кн. 19. М. 1854. Ярошеви-
ча Obraz Litwy. II. Rozdzia XII.
Многие местные черты западно-русского обычного права,
вошедшие отчасти в Литовские статуты, разбросаны в помяну-
тых выше областных привилеях или уставных грамотах. Напри-
мер, укажем на следующее. В Уставной грамоте, данной Киевс-
кой области в 1507 году, говорится. «А о выдачку, коли ся оба-
два выдадут и оба шапками вергут, ино то выдачка; а один ся
637
выдаст, а другой ся не выдаст, ино то не выдачка». Этому
темному месту соответствуют слова Уставной Полоцкой грамо-
ты 1511 года: «коли посварятся Полочане и выдадутся оба в
кольце, ино та вина наша: а будет ли один выдасться, а другой
не выдасться, то есмо им отпустили» (Акты Зап. П. II. №№ 30 и
70). Возникают вопросы: что такое выдачка, что значит шапка-
ми вергут, что такое кольцо! Г. Тумасов в помянутом выше
своем сочин. «Дворянство Западной России в XVI веке» (в
примеч. 62) дает следующее правдоподобное объяснение на эти
вопросы. У литовцев и древних славян было в обычае, чтобы в
случае тяжбы истец и ответчик на суде клал в шапку деньги как
бы в заклад. (Существовало поэтому особое выражение: «по-
кладать шапку рублем грошей».) «Этим один друтаго как бы
выдавал судье». Тот, кто по суду был обвинен, терял заклад,
который шел в пользу судьи. Поэтому в первом случае « выдач -
кой» называлось согласие особых противников положить залог
в шапку; но если только одна сторона представляла залог, то
это не выдачка, и тогда «тяжущиеся должны были или обра-
титься к другому суду или покончить между собою другим
каким способом». Во втором случае под именем «кольца» разу-
меется коло в значении мир, община. Следовательно, если оба
тяжущиеся Полочанина выдадутся в кольцо (согласятся подвер-
гнуть себя суду общины или старцев), то вина наша, т. е. они
платят судебную пеню. Но если только один согласится, а
другой нет, то суд общины не состоится.
22. Акты в Запад. Р. III. № 4 (просьба Литовских чинов на
Виленском сейме 1547 г.), № 11 (Уставы, данные на втором
Виленском сейме 1551 г.), № 13 (Уставы на третьем Виленском
сейме 1554 г.), № 16 (Дополнит, статья о доходах земским судь-
ям, писарям и возным, 1555 г.), № 24 (Уставы, данные на
четвертом Виленском сейме, 1559 г.), № 33 (Устав на Виленском
сейме 1563 года), № 38 (О новоизданном Статуте и сеймиках
грамота 1565 года). Статут 1566 года впервые напечатан во
Временнике Об. И. и Др. кн. 23. № 1855. Г. Новицкий в своем
исследовании о крестьянах высказывает мнение, что первый
статут (а потому «возможно и второй») был напечатан (Архив
Юго-Запад. Р. Часть VI том I. стр. 52). Но мнение это пока не
подтверждено какими-либо несомненными свидетельствами.
Желания, высказанные на сеймах, по-видимому также указы-
вают на то, что первые статуты не были напечатаны. Второй
статут назывался Волынским по причине произведенных в нем
перемен на сейме 1569 г. относительно воеводств Волынского,
Киевского и Брацлавского. См. Ярошевича Obraz Litwy. II. 140.
Ради мира с Крымской ордой короли польско-литовские
платили ей ежегодную дань. Любопытна роспись этой дани,
разложенной на разные города вел. кн. Литовского. См. в Акт.
Зап. Рос. I. № 193, под 1501 г. Здесь она получалась преимуще-
638
ственно сороками соболей и поставами сукон. А позднее уже
копами грошей. См. под 1530 г. Роспись Ординщины. Ibid. II.
№ 168. О такой же ежегодной дани по нескольку тысяч коп
грошей с Коруны Польской и В. княжества Литовского гово-
рится под 1541 г. (Акт. Ю. 3. Рос. I. № 105).
23. Михалона «О нравах Татар, Литовцев и Москвитян»
(перевод проф. Шестакова). Архив Историко-Юридич. свед.
относящ. до России. Изд. Калачова. Кн. 2. Полов. 2. М. 1854.
Курбского «Сказания» Т. I. История князя в. Московского.
Гл. IV. Об упадке воинской доблести, размножении судей и
адвокатов и обращении шляхты в мирных земледельцев см.
также сочинения перемышльского каноника Ореховского, са-
тиры известного польского поэта Кохановского и речь вице-
канцлера Петра Мышковского на Варшавском сейме 1563 г. (О
них см. Вишневского History literatury Polskiej. Т. VI—IX).
Рядом с распущенностью нравов, распространившейся тог-
да в высших слоях Литовской и Польской Руси, любопытно
сопоставить драконовские постановления против этой распу-
щенности в Литовском статуте. Например, во Втором Статуте
постановлены суровые наказания против сводников и сводниц;
мужу, заставшему у своей жены любовника, он предоставил
право делать с ним что хочет, даже убить его; незаконных
детей лишил всех семейных прав, многоженцев осуждает на
смерть, похитителю женщины также определяет смертную
казнь. Последнее постановление, как думают (напр., Яроше-
вич— Obraz Litwy III. 12), было вызвано похищением княжны
Гальшки Острожской. Дело это, в свое время наделавшее много
шуму, состояло в следующем. Около 1530 года умер знамени-
тый победитель при Орше князь Константин Иванович Ост-
рожский. От первого его брака с княжной Голшанской остался
сын Илья, а от второго с княжной Слуцкой сын Василий, между
которыми и разделились остальные имения Острожского. Илья
женился на красивой польке Беате Косцелецкой; но скоро
умер, оставив свои земли в распоряжении Беаты, которая сде-
лалась опекуншей посмертной его дочери Гальшки. Последняя
едва вышла из детства, как уже явилось несколько искателей
ее руки и вместе ее богатого наследства. Один из них, именно
князь Дмитрий Сангушко, молодой и православный западно-
русский вельможа, староста Каневский и Черкасский, получил
согласие на брак от Беаты, матери княжны, и от ее дяди
Василия-Константина Острожского, бывшего также ее опеку-
ном. Узнав, что Беата только притворно дала свое согласие,
Сангушко с помощью князя Острожского вооруженной рукой
ворвался в Острожский замок, насильно заставил совершить
обряд своего венчания с тринадцатилетней Гальшкой и насиль-
но водворился в этом замке (1553 года). Беата подала жалобу
королю Сигизмунду Августу, который притом был один из
639
опекунов княжны Острожской. Королевский суд приговорил
Дмитрия Сангушка к лишению чести, имущества и жизни.
Тогда сей последний со своей юной супругой бежал в Чехию.
Но за ними погнался один из претендентов на руку Галыпки,
Мартин Зборовский, воевода Калишский; с вооруженным отря-
дом он перешел границу и настиг их недалеко от Праги. Захва-
ченный врасплох, Сангушко был варварски изранен и потом
умерщвлен. Гальшку привезли обратно к матери. Но бедствия
богатой наследницы тем не кончились. Явились новые искатели
на ее руку. Беата тайно повенчала ее с князем Семеном Слуц-
ким, а король не признал этого брака и насильно отдал ее в
жены поляку графу Гурко, который увез ее в свой замок в
Познанском воеводстве. Здесь он держал непокорную жену до
самой своей смерти, тщетно пытаясь получить хотя бы часть ее
наследства. Он умер в 1573 г. в сане воеводы Познанского.
Пожилая Беата тем временем сама вышла замуж за молодого
Альберта Лаского воеводу Серадзкого. Но этот вероломный
человек, получив в свои руки имущество ее и ее дочери, увез
ее в свой родовой замок в Венгрию и тут запер ее в башне, где
она томилась многие годы, пока получила свободу незадолго до
своей смерти. Гальшка получила, наконец, свои наследствен-
ные земли, которые она сама еще при жизни своей большей
частью передала дяде Константину II (Василию) Острожскому,
воеводе Киевскому. Вообще сей вельможа, столь известный
впоследствии ревнитель православия, является довольно равно-
душным к бедствиям племянницы и обнаруживает черты эгоиз-
ма и любостяжания. Материалы для этого исторического эпизо-
да собраны гр. Пшездзецким в его Jagiellonki polskie w XVI
wieku. T. II и III. На основании сих материалов составлены
монографии: Шараневича «Гальшка, княгиня Острожска». Опо-
ведане Историчне. У Львове. 1880. и Якоба Каро— Beata und
Haiszka. Eine polnisch-russische Geschichte aus den. XVI
Jahrhundert. Breslau. 1883. Последняя в русском переводе поме-
щена в Киевской Старине 1890 г. Январь.
История Беаты и Гальшки представляет яркую картину
нравов высшего польско-литовского общества половины XVI ве-
ка, с его женщинами-наследницами, буйным самоуправством
магнатов и упадком исполнительной власти, при котором тщет-
ными оставались строгие законы, столь щедрые на смертную
казнь.
24. Бельского — Kronika. Сарницкого Annales Polonorum et
Lithuanorum. Сг. 1587. Ореховского— Annales Poloniae и Zywot
Jana Tarnowskiego. Стрыйковского — Kronika. Гурницкого Dzeje
w Koronie Polskiey. Кояловича Historia Lithuaniae. В сборнике
Муханова (140—141 стр.) отрывок из Литовско-русской хрони-
ки о браке Сигизмунда Августа с Варварой Радивил. Неизвест-
ного Vita Petri Kmithae. Литература: Нарбута Dzieje nar. Litew.
640
on*
Т. IX. Dwaj Zygmunci Jagelloni — autora Ukrainy i Zaporoza.
2 част. Варш. 1859.
25. Кояловича Historia Lithuaniae. II. и Miscellanea. Данило-
вича Scarbiec diplomatow. T. II. Венгерского Slavonia reformata.
Любенецкого — Historia reformaationis Polonicae. Нарамовского
Facies rerum Sarmaticarum. Vilnae. 1724. Лукашевича Dzieje
Kosciolow wyznania Helweckigo w Litwie. (Перевод на рус. яз.
А. Хмельницкого см. в Чтен. Об. И. и Др. 1847 кн. 8). Красинс-
кого Geschichte des ursprungs, Forschritts und Verfalls der
Reformation in Polen. Нарбута Dzieje nar. Litew. IX. § 2193 и
Dodatek II. Ярошевича Obraz Litwy. III. Rozd. II. Зубрицкого
«Галицкая Русь в XVI столетии». (Чтен. Об. И. и Др. 1862. кн.
III). Высокопреосв. Макария «История Рус. Церкви». Т. IX. Спб.
1879. Соколова «Отношение протестантизма к России» М. 1880.
Д. Цветаева «Протестантство в Польше и Литве в его лучшую
пору» (Чтения в Общ. Любит, духов, просвещ. Декабрь. 1881.).
Любовича «История Реформации в Польше». Варш. 1883. Ви-
лен. Археограф. Сборник. VII.
26. Volumina legum. II. 29—32. Документы, объясняющие
историю Западно-Русского края. Спб. 1865. Ярошевича Obraz
Litwy. II. Rozd. VII. Нарбута Dzieje и пр.
27. Дневник Люблинского сейма 1569 года. Спб. 1869.
Польский текст с русским переводом профес. М. О. Кояловича.
Это издание сделано Археографической Комиссией по рукопи-
си, принадлежащей Императорской Публичной Библиотеке.
Еще прежде того был издан Дневник Люблинского сейма в
другой редакции, по рукописи, принадлежавшей графу Дзя-
лынскому: Zrzodlopisma do dziejow unii Kor. Polskiej i W. X.
Litewskiego. Czesc III. Diariusz Lubelskiego sejmu unii. Rok. 1569.
Drukiem oglosil A. T. Hr. z Koscielca wojewodzic Dzialynski. W
Poznaniu. 1856. В помянутом издании Археографической Ко-
миссии приведены варианты и пополнения из издания Дзялын-
ского отчасти внизу страниц, отчасти в «Приложениях». Кроме
того, см. Письмо Романа Сангушковича к королю с извинени-
ем, что не приехал (вовремя) на сейм. Акты Южной и Западной
России. Т. I. № 152. Ярошевича Obraz Litwy. Т II. стр. 56 и прим.
41. (различные просьбы королю шляхты Кобринской, Мстибов-
ской и некотор. др. и ответы короля от 20 февраля 1569 г.).
«Документы, объясн. Историю Зап. Рус. края». Volumina legum.
Т. II. Тут к Люблинскому сейму относятся акты: «о «возвраще-
нии» короне Подлясья, Волыни и Киева, об унии с Литвой,
сеймовые конституции, поборовый универсал, инкорпорация
герцогства Курляндского и Семигальского.
Весьма любопытными документами являются несколько
писем из Люблина от литовского подскарбия Николая Наруше-
вича и жмудского старосты Яна Ходкевича к Виленскому воево-
де Николаю Радивилу, уехавшему из Люблина вместе с други-
641
21-Иловайский д.
ми литовскими сенаторами и еще не вернувшемуся. См. Архе-
ограф. Сборник, издав, при Вилен. Учеб, округе. Т. VII. под
редакцией гг. Гильдебранта и Миротворцева. №№ 19—28 от
26 апреля — 15 октября 1569 г. Тут описываются печаль и уны-
ние литовских магнатов ввиду отобрания Волыни, Подляхии и
Киевщины от в. княжества Литовского. Между прочим, дядя
Ходкевича, старик Ероним Ходкевич, Трокский каштелян, умер
во время Люблинского сейма, удрученный общим горем (см.
№25). Тут же (№ 28) в письме от 15 октября 1569 года к
Николаю Радивилу Ян Ходкевич оправдывается в возведенном
на него извете, будто он находится в тайных сношениях с
поляками и с Москвой. Относительно последней любопытно
сопоставить его собственное обвинение на Люблинском сейме
против Глебовича в изменническом служении* Московскому
царю. Ibid, под № 17 и 18 находим любопытные письма к
литовскому великому гетману Николаю Радивилу от того же
жмуд. старосты Яна Ходкевича, 10 марта 1565 года, а также
литов, подскарбия Николая Нарушевича, 24 августа 1565. Тут
мрачными красками изображаются дурное поведение и отсут-
ствие дисциплины в польском войске во время войны с Иваном
Грозным, пренебрежение Сигизмунда II военным делом и во-
обще плохое состояние государственных дел Польши и Литвы в
последнюю эпоху сего царствования.
28. Летописи Новгородские, Псковские, Софийская, Вос-
кресенская, Никоновская VII, Львовская IV. Царственная кни-
га. Отрывок Рус. летописи (в П. С. Р. Л. т. VI). О деле Андрея
Старицкого, кроме того, см. Акты историч. I. № 139 и Собр. Г.
Г. Д. II. №№ 30, 31 и 32. По поводу заключения Михаила
Глинского, в некоторых летописях (напр. Никонов.) высказыва-
ется нелепое обвинение, будто он отравил Василия III. О близ-
ких отношениях Овчины-Оболенского к Елене, в которых уко-
рял ее Глинский, говорит Герберштейн. (По изданию Старчев.
стр. 73).
29. Названные выше летописные своды. О войне с Литвой
см. еще хроники Стрыйковского и Бельского. Акты Запад.
России. II. №№ 175 (Обширный статейный список польско-
литовских сношений с Москвой в 1534—1538 гг.), 177—189. О
сношениях Москвы с Крымск, ордой и ногайскими князьями
см. грамоты, напечатанные в Истории Российской Щербатова.
Т. V. Часть I. Приложения. О тех же сношениях грамоты в
Сборн. Истор. Об. Т. 41. Об отравлении Елены говорит тот же
Герберштейн (veneno sublatam). Строитель стен Китай-города,
архитектор Петр Фрязин приехал из Рима в Москву при Васи-
лии III; здесь принял православие, женился и получил поместья.
После кончины Елены он в 1539 году был послан укреплять
новый город Себеж, откуда отправлен в Псков; по дороге бе-
жал в Ливонию. Здесь на допросе у Дерптского епископа он
642
21-2
свое бегство оправдывал тем, что от бояр «великое насилие, а
управы в земле никому нет, а промеж бояр великая рознь, в
земле в Русской великая мятежь и безгосударство». Любопыт-
ный отрывок из Розыскного дела о его побеге см. в Акт.
Истор. I. № 140.
30. Те же летописные своды. Акты Археогр. Эксп. I. №№
184 (Чин поставления митрополита Иосафа), 185 (отреченная
грамота митрополита Даниила), 187, 192 и 194 (губные грамоты
Белозерская, Соль-Галицкая и селам Троицкого-Сергиева мона-
стыря. 1539 и 1541 гг.). Дополнение к Актам Историч. I. №№ 27
(челобитная опального кн. Андрея Шуйского к архиеп. Мака-
рию о печаловании перед велик, князем Иваном и его матерью
Еленой) и 31 (Губная Каргопольская грамота 1539 г.). Перепис-
ка Ивана IV с Курбским («Сказания кн. Курбского». II). В
правление Бельского, одновременно с освобождением двою-
родного брата государева Владимира Андреевича, облегчена
была участь и троюродного дяди Димитрия Андреевича. Это
был сын Андрея Васильевича Большого, удельного князя Углиц-
кого, племянник Ивана III; последний заключил его вместе с
отцом своим (1491 г.). Около 50 лет томился он в темнице. Ему,
однако, не возвратили свободы, а только сняли узы и вообще
облегчили заключение (Карамз. к т. VIII. прим. 94).
31. О небрежном воспитании Иоанна и его жестоких заба-
вах говорит Курбский (Сказания. Т. I. Глава I. Т. II. Послания
Ивана IV князю Курбскому). О событиях 1543—1546 гг. Цар-
ствен. книга Никон, лет. Псковская. Чин царского венчания
Царств, кн. Собр. I. Грм. Дог. II. № 33. Древ. Рос. Вивлиоф. VII.
Дополн. в Акт. Историч. I. № 39. Утвердительная грамота царе-
град. патриарха 1561 г. издана кн. Оболенским. М. 1850 г. Слова
книжников о значении царского титула см. в Псков. Первой и
Новгород. Третьей.
Указ о созыве девиц на смотр по областям С.Г.Г. и II. №№
34, 35. Описание свадьбы в Древ. Р. Вивлиоф. изд. 2-е Т. XIII.
Слово митрополита новобрачным. Ibid. XIV. и в дополн. Ак.
Истор. I. № 40. Разветвление потомства Андрея Кобылы см.
«Родослов. книга». М. 1787 г. и Временник Об. И. и Др. кн. 10-я.
Имя матери Анастасии Романовны известно из жития Геннадия
Костромского. См. Соловьева. VI прим. 23. О пожарах и народ-
ном мятеже 1547 года в Царств, кн. и Никонов, лет. Об увеща-
ниях Сильвестра, поразивших царя, и споры с ним Адашева
рассказывает Курбский в первой главе своей «Истории в.кн.
Московского» (Сказания. I. 8 стр. и след.). О чрезвычайном
влиянии Сильвестра на царя и на управление говорит и Цар-
ствен. кн. стр 342—3. «Бысть же сей священник Сильвестр у
Государя в великом жалованьи и совете в духовном и в думном,
и бысть яко все мога и вся его послушаху»... «Всякие дела и
власти святительские и царские правяше, и никто же не смея-
643
21*
ше ничто же рещи, ни сотворити не по его велению». Известие
этй, очевидно, преувеличено, но отчасти его подтверждает впос-
ледствии сам Иоанн в своем первом письме к кн. Курбскому
(Сказания. II.). Преувеличение видно особенно из дальнейших
отношений Сильвестра к митрополиту Макарию, который по-
кровительствовал, а не подчинялся сему иерею. Тут же Цар-
ствен. книга говорит далее: «Бысть же сей Сильвестр советен и
в велицей любви у князя Владимира Андреевича и у матери его
княгини Евфросиньи; его бо промыслом и из пятства выпуще-
ны». Если тут говорится об известном освобождении их из
заключения в 1542 г., то, очевидно, уже в это время Сильвестр
находился в Москве и пользовался некоторым значением. От-
носительно начитанности Иоанна, С. М. Соловьев в своей Ис-
тории России (т. VI стр. 46) полагает, что он еще во время
боярщины «с жадностию прочел все, что мог прочесть». Дума-
ем, что усердное занятие чтением не согласуется с известиями
о его дурном воспитании и шалостях того времени, и указыва-
ем на следующие доселе незамеченные слова Курбского в его
послании к царю из Полоцка в 1579 г. Сравнивая занятия царя
в эпоху Сильвестрову с провождением времени после его паде-
ния, Курбский, между прочим, говорит: «вместо Богодуховен-
ных книг и молитв священных, ими же душа твоя бессмертная
наслаждалася и слухи твои царские освящалися — скоморохов
со различными дудами и богоненавистными бесовскими песнь-
ми» и пр. (Сказания. II. 149). Относительно Адашева есть изве-
стия, что отец его Федор Григорьевич в 1536 году угощал медом
польского посланника Техановского. (Сборник Импер. Рус. Ис-
торич. Общ. т. LIX. Спб. 1887 стр. 44), а в 1538 г. правил
посольство в Царьграде (Карамз. к т. VII прим. 89). Очевидно,
он был из лучшей статьи боярских детей. Алексей, сообразно
данным, в 1547 является в числе царских стряпчих, спальников
и рынд. (Древ. Рос. Вивлиоф. стр. 33 и 39 и Разряди, книга под
7055 г.) См. Н. П. Лихачева «Происхождение А. Ф. Адашева».
Истор. Вест. 1890 г. Мац.
В Чтениях Об. И. и Др. за 1874 г. кн. 1-я: напечатано
исследование «Благовещенский Иерей Сильвестр и его писа-
ния», начатое Д. П. Голохвастовым, а после его смерти докон-
ченное Архим. Леонидом. В этом исследовании есть попытка
доказать, что Сильвестр, вопреки показаниям Курбского, по-
действовал на воображение Иоанна и произвел в нем благоде-
тельную перемену во время народного мятежа не каким-либо
своим внезапным явлением перед царем, подобно пророку
Нафану перед Давидом, а только увещательным посланием,
которое найдено в так наз. Сильвестровом Сборнике и тут же
приложено к исследованию. Сие исследование заключает нема-
ло дельных замечаний (напр., о преувеличенном отзыве Цар-
ствен. книги и возражения историку Соловьеву, обвинившему
644
21-4
Сильвестра в излишнем стремлении к материальным выгодам
на основании его Поучения сыну). Но указанная попытка или
догадка едва ли может быть принята. Помещенное при сем
«Послание к царю Ивану Васильевичу» не заключает никаких
указаний на события 1547 года и главным образом распростра-
няется о содомском грехе, увещевая царя употребить против
него карательные меры. Это послание, очевидно, написано в
параллель с известным увещательным посланием митрополита
Макария к царскому войску в Свияжске, в мае 1552 года, о том
же предмете. (Акты Истор. I. № 159). Некоторые ученые скло-
няются в пользу того мнения, что Послание принадлежит Силь-
вестру; напр., митроп. Макарий (Истор. Рус. Церк. Т. VII, 360);
Жданов (Ж. М. Н. Пр. 1876. кн. 7). Но другие не согласны с
тем. А. Ф. Бычков относит его к эпохе опричнины («Описание
Славянских и Рус. рукописей. Сборник Импер. Публ. Библио-
тек. Спб. 1878 г. стр. 57—58). Проф. Барсов вероятным автором
послания считает Вассиана Топоркова и также относит к более
позднему времени (Сборник Археологич. института. Кн. IV.
1880 г. «Об авторе послания к царю Ивану Васильевичу»). По
поводу названного исследования Архимандр. Леонида см. поле-
мику проф. Е. Е. Замысловского в Сбор. Госуд. Знаний Т. II.
Отдел критики Спб. 1875.
32. Описание свадеб Юрия Васильевича и Владимира Анд-
реевича см. Древ. Рос. Вивл. XIII. Относительно первого земс-
кого собора: Собр. Г. Г. и Д. II. № 37. Тут речь Ивана IV на
Лобном месте (Карамзин приводит ее по Степенной книге
Хрущова. К т. VIII пр. 182) и обращение к Адалееву с награжде-
нием его саном окольничего; но последнее недостоверно. По
списку бояр и придворных чиновников он пожалован в околь-
ничие в 1555 году (Карамз. к т. VIII прим. 184). Об исправлении
Судебника на Соборе 1550 года, издании уставных грамот с
«устроением» старост и целовальников царь говорит в своих
вопросах, обращенных к Стоглавому собору (по изданию Ко-
жанчикова 39 стр.). Издания Судебника Ивана IV: Петербургс-
кое Академии Наук 1768 г. с предисловием Башилова, Москов-
ское того же 1768 г., и второе издание Спб. 1786 г. (с примеча-
ниями Татищева); при Сенате издан «Сводный Судебник» в
1774 г. 1819 года издание Калайдовича и Строева. Наиболее
полное и проверенное издание Судебника в Актах Историч. I.
№ 153. (1841 года), и наконец издание Владимирского-Буданова
в его Хрестоматии по истории Рус. права. Вып. 2 Яросл. 1874 г.
Указ о местничестве в С. Г. Г. и Д. II. № 38. Исследования
Калачова о Судебнике Ивана IV см. в Юридич. Записках Редки-
на. Т. I. М. 1841 и Т. II. М. 1842. «Дополнительные указы к
Судебнику» в Актах Истор. I. № 154 и «Дополнительные статьи
к Судебнику», сообщенные А. Ф. Бычковым и изданные Кала-
човым в его Архиве Историко-юридических сведений. Кн. II.
645
Половина первая. М. 1855. О земских соборах см. речь проф.
Беляева на акте Моск. Универ. 1867 года. Он неверно относит
этот первый земский собор к 1548 г. К тому же году относит
его проф. Сергеевич «Земские соборы в Москов. Государстве»
в Сборнике Госуд. Знаний. Т. II. Спб. 1875 г. Вопрос о годе
удовлетворительно обсуждается в исследовании Латкина «Зем-
ские соборы Древней Руси». Спб. 1885.
Издания Стоглава: По обширной редакции, при Казан, ду-
ховн. Академии в 1862 г.: по краткой редакции, Кожанчиковым.
Спб. 1863. Статьи из этого уложения о святительском суде
изданы в Акт. Истор. I. № 155. Официальное значение Стоглава
удостоверено вновь открытыми и изданными наказными грамо-
тами митрополита Макария. См. статьи о сем Беляева и Добро-
творского в Православ. Обозрении и Православ. Собеседнике
за 1862 и 1863 гг. В статье Беляева (отдельное изд. М. 1863 г.)
объяснено при сем, откуда зашли в Стоглав апокрифические
постановления о двуперстии и брадобритии. Того же Ильи Д.
Беляева «Об историческом значении деяний Московского Со-
бора 1551 года» в Рус. Беседе. 1858. кн. IV. См. также «Ответ
митрополита Макария царю Ивану Васильевичу» о неприкос-
новенности церковного землевладения, написанный в эпоху
Стоглавого Собора. С предисловием проф. Суботина. Летописи
Рус. литературы и древностей. Изд. проф. Тихонравова. Т. V.
М. 1863. Статья Жданова «Материалы для истории Стоглавого
Собора» в Ж. М. Н. Пр. 1876 г. №№ 7 и 8.
33. Царственная книга, Никонов. Лет. и Львовск., Степен-
ная кн., Отрывок Русской Летописи (П. С. Л. VI). Рассказ о
Суюнбеке и ее прощании с Казанью встречаем в так наз.
«Истории о Казанском царстве неизвестного сочинителя XVI
столетия». Спб. 1791 г. Хотя автор этой истории и говорит, что
он попал в казанский плен, в котором пробыл 20 лет и служил
при дворе Сафа-Гирея, следственно описывал эпоху падения
Казани как будто современник и почти очевидец; но его рас-
сказы вообще не отличаются полной достоверностью и обилу-
ют разными домыслами и прикрасами. Этой историей пользо-
вались и авторы позднейших сочинений о Казанском царстве,
каковы Лызлова «Скифская история», написанная в 1692 г.
(Издана Новиковым в Москве. 1787 г. Издан. Втор.) и Рычкова
«Опыт Казанской истории». Спб. 1767. О тожестве казанского
царя Едигера с царевичем Едигером, бывшим в русской служ-
бе, говорит В. В. Вельяминов-Зернов — о «Касим, царях и царе-
вичах». I. 367. (А прежде его тоже заметил Полевой в своей
«Истор. Рус. Народа» VI. 307). По словам Вельямин.-Зернова,
точное имя царевича Ядигар Мухамед. Мы оставляем форму
имени, употребляемую нашими летописями, которая означает
только русское произношение и не противоречит татарской
форме слова. Точно также автор сего превосходного исследова-
646
ния (о «Касимов, царях и царевичах») имя Шиг-Али исправляет
в Шах-Али, ссылаясь на надгробную надпись. И в сем случае
мы оставляем усвоенное русской историографией летописное
чтение, ибо пока не считаем достаточной одну означенную
ссылку. У Герберштейна это имя пишется Schtale. Не знаем,
хорошо ли сохранилась надпись, верно ли она разобрана и
насколько сама она не подвержена ошибке. Почему слово шиг
в этом случае должно означать шаха, а не шейха, когда имелось
несколько и других шигов, напр., Шиг-Мамай, Шиг-Авлияр
(отец Шиг-Алея) и проч.? Летописи наши постоянно упомина-
ют шихов в числе высших ордынских чинов. Напр., в Царств,
кн. 178 стр.: «и вся земля Казанская, молны, и сеиты, и шихы, и
шихзады, и молзады, имамы, азеи, афазы, князи, и уланы, и
мурзы» и т. д. Почти то же в Степей, кн. стр. 254. Значение
этих татарско-мусульманских титулов большей частью объяс-
нено у Вельямин.-Зернова. (Исслед. о Касим. цар.-П. 460 и
далее.) Бек или бий соответствует нашему «князь»; беки глав-
ных родов или вообще приближенные к хану лица назывались
карачии; аталыки — воспитатели или дядьки царевичей, имиль-
даши— молочные братья царевичей, сеиды— потомки Маго-
мета, а главный сеид— верховн. духовн. лицо; Муллы или
молны — священники; хафизы — тоже духовные лица и пр.
Афазы летописи, конечно, суть хафизы, а азеи, вероятно, «хад-
жи», т. е. ходившие в Мекку. По вопросу о характере и племен-
ном составе Казанского царства см. также монографию
Н. А. Фирсова — «Обзор внутренней жизни инородцев пред
вступлением их в состав Москов. государства». (Ученые запис.
Казан, универ. 1864. Вып. I). Относительно произнощения та-
тарских имен мы также оставляем старое Гирей вместо Герай,
которое встречаем у В. Д. Смирнова — «Крымское ханство под
верховен. Оттоман. Порты». Спб. 1887 г. По сему поводу см.
замечание Н. И. Веселовского в его обстоятельной рецензии
названного сочинения (Ж. М. Н. пр. 1889 г. Январь. Стр. 176).
34. Самый подробный, наиболее достоверный и ближайший
к событию рассказ о Казанском взятии находится в Царствен,
книге. Преимущественно отсюда он заимствован в Никонов.
Лет. Т. VII. Сказания кн. Курбского Ч. I, гл. 2. Курбский также
ссылается на Царств, книгу; при всей краткости своей он дает
важные свидетельства как очевидец и участник осады; хотя
показания его не всегда точны. (Напр., см. замечание кн. Щер-
батова о числе татарского войска, сделавшего первую вылазку.
Т. V. стр. 362.) Отрывок из Рус. Летописи, где описано Казанск.
взятие, имеет характер особого сказания. (П. С. Р. Л. VI). В
Степенной книге событие передается кратко. Далее помянутая
выше «История о Казанском царстве», не отличающаяся обсто-
ятельностью. В том же роде рассказ в «Скифской истории»
Лызлова и в «Опыте Казанской Истории» Рычкова. Спб. 1767.
647
Довольно обстоятельно передано все событие в «Истории Рос-
сийской» кн. Щербатова. Т. V. Спб. 1786. Еще более обстоя-
тельный свод известий в «Повествовании о России» Арцыбаше-
ва. Т. II. Описание осады у Карамзина весьма полно и красно-
речиво; но он недостаточно критично относится к своим источ-
никам. План татарской Казани и ее осады помещен Устряло-
вым при Сказаниях кн. Курбского. Критический разбор этого
плана (принадлежащего Каницу, директору Казан, гимназии
времен Пугачева) см. у С. М. Шпилевского — «Древние города
и другие булгаро-татарские памятники в Казан, губ.». Казань.
1877 г. Каниц основывал свои очертания древней Казани по
направлению крестных ходов вокруг древней городской стены.
Шпилевский считает это основание не вполне верным; причем
ссылается на статьи о Казани XVI столетия неизвестного авто-
ра в Казан. Губ. Вед. 1856 г. По вопросу о так наз. Сумбекиной
башне г. Шпилевский склоняется к тому мнению, что это был
татарский минарет при Муралеевой мечети (обращенной в
дворцовую церковь). Стр. 431—478. Одновременно с назван-
ным трудом явились «Очерки древней Казани» с планом горо-
да— протоиерея Заринского. Казань. 1877 г. Благочестивые
легенды приведены большей частью в Степенной книге и
Царств, летописи. Например, один из русских воинов видел на
воздухе апостолов Петра и Павла и святителя Николая, благо-
словляющих град Казань как будущее православное место; дру-
гому является св. Никола и посылает его возвестить царю о
близком падении Казани; сам Иоанн слышит несущийся от
Казани звон как будто от большого колокола Симонова монас-
тыря и пр. «История о Казанском царстве» передает легенды о
знамениях, являвшихся самим казанцам; напр., городские стра-
жи видят ночью калугера, ходящего по стенам осеняющего
город крестом и кропящего на четыре стороны и т. п. Эта
История о Казанском царстве приписывается обыкновенно свя-
щеннику Иоанну Глазатому, на основании указания Татищева
(Истор. Рос. кн. I. Предъизвещение XII. М. 1768). К. Н. Бесту-
жев-Рюмин указал на замеченное студентом Аквилоновым сход-
ство сей Казанской истории отчасти с Рус. летописью в П. С. Р.
Л. Т. VI. («Рус. Ист.» стр. 43 в примеч.). Г. Шпилевский в
означенном выше своем труде «о древних городах Каз. губ.»
второе приложение посвящает рассмотрению вопроса об авто-
ре Казанской истории и приходит к тому заключению, что
«Отрывок из Рус. летописи», помещенный в П. С. Р. Л. Т. VI,
почти весь вошедший в эту историю, и есть произведение
Иоанна Глазатого, а что другие части истории заимствованы
преимущественно из Степенной книги неизвестным компиля-
тором. Впрочем, вопрос сей еще остается открытым.
35. О болезни царя и споре бояр в Царств, книге и неиздан-
ной летописи Александро-Невской, на которую ссылается Ка-
648
рамз., прим. 380 к Т. VIII, и Соловьев пр. 69 к Т. VI. Курбский
слегка упоминает о болезни. Сказан. I. 48. Но Иоанн в письме к
Курбскому прямо обвиняет советников своих в том, что они
хотели возвести на царство Владимира Андреевича. Сказан. II.
60. Вот еще некоторые подробности этого дела по Царствен,
книге. Боярин князь Димитрий Федорович Палецкий, тесть
Юрия, Иоаннова брата, хотя и принес требуемую присягу,
однако после того посылал зятя своего Василия Бороздина к
княгине Евфросинии, урожденной Хованской, и к ее сыну
Владимиру Андреевичу, и предлагал ему свои услуги для дости-
жения престола, если они пожалуют удел его дочери и князю
Юрию Васильевичу по духовной грамоте Василия III. Далее,
окольничий Лев Салтыков рассказывал, что когда он ехал по
площади с князем Димитрием Немого, то последний говорил
ему: «Бог знает, зачем бояре нас приводят к целованию, а сами
креста не целуют; а как служить малому мимо старого; а ведь
владеть нами Захарьиным». Князь Дмитрий Курлятев и казна-
чей Никита Фуников под предлогом болезни не явились во
дворец и принесли присягу уже после; а во время боярских
пререканий они будто ссылались с княгиней Евфросинией и ее
сыном, желая их видеть на государстве. Впоследствии Иоанн в
письме к Курбскому жаловался на то, что этого князя Дмитрия
Курлятева Сильвестр как своего единомысленника в синклитию
(т. е. в боярскую думу) припустил». О поездке Иоанна по мона-
стырям см. в Никон, лет. Беседу с Максимом Греком и Вассиа-
пом Топорковым передает Курбский. (Сказан. I. Глава 3). Хотя
Иоанн по выздоровлению никого не преследовал, однако меж-
ду боярами, не хотевшими присягать, очевидно, существовали
опасения. Так, князь Семен Ростовский в следующем 1554 году
задумал отъехать в Литву к Сигизмунду Августу вместе с свои-
ми родственниками (Лобановыми, Приимковыми и др.). Ули-
ченный в этом намерении и в изменнических сношениях с
литовским послом Довойной, князь Семен отозвался, что все
эго он делал по малоумству. Царь и бояре осудили его на
смерть; но митрополит, владыки и архимандриты упросили
помиловать его; он был сослан на Белоозеро и заключен в
тюрьму. (Никонов, лет. VII. 211—212). Крестоцеловальные гра-
моты Владимира Андреевича Иоанну и его сыну сначала Дмит-
рию, а потом царевичу Ивану см. С. Г. Г. и Д. I. №№ 162 г. 167.
36. Степей, кн. Никонов, лет. VII. Львов. V. Курбский.
11аказ архиеп. Гурию о мягких мерах к обращению татар в
Актах Археогр. Эксп. I. № 241. Но летописные известия неред-
ко говорят прямо о принудительном крещении. Так, в Новгоро-
де в 1555 г. «давали дьяки по монастырям татар, которые сиде-
ли в тюрьмах и захотели креститись; которые не захотели
креститись, ино их метали в воду». (П. С. Р. Лет. III. 152). Дела
11 о гайские в Архиве М. Ин. Д. от № 1 до 10 включительно. Эти
649
дела начали печататься кн. Щербатовым в приложении его к
«Истории Российской», т. V. Часть 1-я. Печатание их продолжа-
лось Новиковым. См. Продолжение Древней Российской Вив-
лиофики, части VII—X. Древн. Р. Вивлиоф.» XIII. 286 Перетят-
ковича: «Поволжье в XV и XVI веках». М. 1877. См. также
«История Крымских ханов» в Зап. Од. Общ. И. и Д. I. Барсуко-
ва: «Род Шереметевых». Книга I. Спб. 1881.
О том, что советники Иоанна настоятельно убеждали его
энергически действовать против Крыма, говорит Курбский
(Сказания I. 52). Относительно вопроса о своевременном поко-
рении Крыма Карамзин говорит и за, и против; но его симпа-
тии, очевидно, склоняются более на сторону советников Иоан-
на. Т. VIII. Гл. V. Решительнее на сторону последних склоняется
Полевой: «История Рус. Народа». VI. гл. III. Оправдание Иоанна
в отказе продолжать наступательные действия против Крыма
главным образом принадлежат Соловьеву. См. его «Историю
России». VI, гл. III. Костомаров стоял за возможность покоре-
ния Крыма («Вести. Европы». 1871. Октябрь). Бестужев-Рюмин
поддерживает мнение Соловьева: «Русская История». Том II,
гл. V, прим. 64. Замечание Соловьева, что сильная тогда Турция
не допустила бы завоевания Крыма, довольно гадательное. Его
оправдание имеет мало силы, потому что завоеванию Ливонии,
которым увлекся Иоанн, помешали другие соседи; на что, мо-
жет быть, заранее указывали ему его умные советники. Нако-
нец, если рано еще было русским утвердиться в Крыму и
посылать большие массы войск степями, то ничто не мешало
Московскому правительству делать ежегодные или вообще час-
тые поиски против Крыма Днепром и Доном, подобно тем,
которые были сделаны Адашевым и Вишневецким. Дело в том,
что вместо более выгодной активной системы действия, пре-
дупреждавшей набеги крымцев и державшей их самих в посто-
янной тревоге, Иоанн ввел разорительную для государства сис-
тему пассивной обороны. Эта система, заставляющая постоян-
но собирать войска для обороны южных пределов, в значитель-
ной степени помешала и нашим решительным действиям в
Ливонии. Притом о возвышенных целях, приписываемых Иоан-
ну относительно завоевания Ливонии, источники ничего не
говорят. Если бы он хотел иметь гавани на Балтийском море
для непосредственных морских сношений с Западной Европой,
то он мог бы воспользоваться принадлежавшей тогда России
частью берегов Финского залива (от устья реки Сестры до
устья Наровы); но он не подумал о том. Впоследствии Петр как
только воротил это прибрежье, сейчас воспользовался им и
основал свой Петербургский порт.
37. О деле Шлитта см. Гиерна: Monum. Livon. antiquae. I.
202 Геннинга Хроника. Scrptores гег. Livonic. II. 213—214.
Грефенталя Хроника. Monum. Liv. ant. V. 115. Грамоты импера-
650
горские и папские в Historica. Russiae Monumenta. I. №№ CXXX-
XXXIII. Карамз. к T. VIII. прим. 205—8., со ссылками на Фабера
Preussisches Archiv. Любопытно, что еще в 1539 году при допро-
се бежавшего из Москвы Петра Фрязина в Дерпте узнали, что
один пушечный мастер намерен из Дерпта уехать на службу в
Москву. Епископ Дерптский сослал этого мастера неведомо
куды. Акты Историч. I. № 140.
О начале морских сношений с Англией: Гаклюйта:
Collection of the early voyages, travels and discoveries. I. Двинс-
кий летописец, издан, в Рос. Вивл. XVIII Н. И. Новиковым и
вновь в исправленном виде А. А. Титовым. М. 1889. Никонов,
лет. VII. 291—292. Соб. Г. Г. и Д. V. № 113. Гаммеля «Англичане
в России в XVI и XVII вв.» Спб. 1865 и 1869. Ключевского
«Сказания иностранцев о Московском государстве». М. 1866.
Посольские грамоты см. у Ю. Толстого: «Россия и Англия».
Спб. 1875. Климента Адама: Anglorum navigatio ad Moscovitas (у
Старчевского Hist. Ruthen. Sript. exteri. T. L). Замысловского
«Очерк сношений России с Англией». Древ, и Нов. России.
1876. № 6.
О войне с Густавом Шведским Никон, лет. VII. Дела Швед-
ские в Арх. И. Ин. Д. № I. Карамз. к Т. VIII. прим. 459. Далина
Geschichte des Reichs. Schw. Ill и Гейера: Geschichte Schwedens.
II. Кроме Густава Вазы, ливонцы также с опасением смотрели
на возникшие торговые сношения России с Англией. Рижане
обращались в Любек за советом, какими способами воспрепят-
ствовать этим сношениям. (См. Гильдебрандта «Разыскания в
архивах». Зап. Акад. XXIX). Относительно притеснений рус-
ским торговцам в Ливонии см. извлеченную из Ревельского
город. Архива «Грамоту наместника Ивангородского к Ревельс-
кому магистрату в царствование Ивана Грозного» в «Чт. О. И. и
Др.» 1888 г. кн. I.
Относимое к этой эпохе царствования Ивана IV «Донесе-
ние о Московии» Марка Фоскарини, который будто бы был
посланником в России в 1557 году (Тургенева Historica Russiae
Monumenta. I. № 135) — донесение весьма благосклонное к
России и Ивану Грозному— должно быть признано апокрифи-
ческим. Г. Ясинский наглядно указал, что оно есть переделка
сочинения Павла Иовия De Legatione Basilii, относящегося ко
времени Василия III. (Киев. Универе. Известия. 1889 г.).
38 Бальтазара Руссова Chronica der Prouintz Lyffland
(Sriptor. Rer. Livon. IL). См. перевод этой хроники в «Сборнике
но истории Прибалтийского края» Т. II и III. Брахмана «Рефор-
мация в Ливонии». Тот же Сборник. Т. III. Бунге Geschichtliche
I 'ntwickelung der Standesverhaltnisse in den Ostseegouvernments.
«Введение к первой части свода местных узаконений Остзейс-
ких». Спб. 1845. См. также две истории Остзейских провинций,
Рихтера и Рутенберга.
651
39. О переговорах Москвы с Ливонией: Никонов. VII. 215—
216, 282—283, 294. П. С. Р. Л. IV. 303. Львов. 36—38 и 167—168.
Бреданбаха Belli Livonici Historia (у Старчевского). См. также
хронику Руссова, Ниенштедта, Гиерна, Monum. Liv. Ant. V. №
185. Гильдебрандта «Отчет о розысканиях в архивах» в Зап. Ак.
XXIX. Относительно спорного вопроса о прежней Юрьевской
дани см. П. С. Р. Л. IV. 225. у Гиерна Monum. Liv. Ant. I, 211. и
Ниенштедта Ibid. II. 40. Карамз. к VI т. прим. 551. Рихтер II. 238.
Договор со Псковом «Русско-ливонск. Акты» 299. Трактат меж-
ду Орденом и Литвой у Догеля Codex diplomaticus. V. № 28.
«Объявление войны Иваном Васильевичем городу Ревелю» в
Чт. О. Ист. Др. 1886 кн. 4-я. Смесь. Сообщено А. Чумиковым.
«Дневник Ливонского посольства к царю Ивану Васильевичу.
Ibid. Сообщено в рус. переводе А. Чумиковым. Подлинник из-
дан Ширреном в его Quellen. Bd. II.
40. О Русско-Ливонской войне летописи Никонов. VII. Льво-
ва. V. П. С. Р. Л. IV. Летопись Нормантского Времен. Об. И. и
Д. V. Курбского «Сказания». Гиерн Monum. Liv. Ant. I. Ниенш-
тедт Ibid. II. Гренфенталя Хроника Ibid. V. Бреденбах в Histor.
Ruth. Script, ext. I. Руссова хроника. Scipt. rer Livon. И. Геннинга
Хроника — Ibid. Фабриция — Livonicae Historiae compendioza
series. Ibid. Реннере Liflandische Historien. Gott. 1876. Письмо
императора Фердинанда к Иоанну IV с просьбой о прекраще-
нии Ливонской войны в Hist. Rus. Monum. I. № CXXXVII. О
поддании Ливонии Польскому" королю и условиях Ibid. №№
CXXXVIII, CXXXIX, CXLII, CXLIII. Грамота Иоанна IV городу
Дерпту в Supplem. ad. Hist. R. Mon. № 85 Ширрена-Quellen zur
Geschichte des Untergangs Liflandisch. Selbstandigkeit. 8 Bnd. и
№еие Quellen zur Gesch. des Unterg. Lift. Selbst. 2 Bd. Бинемана-
Briefe und Urkunden zur Geschichte Liflands in den lahren 1558—
1562. 6 Bd. Riga. 1865—1879. Чьямин №jtizie dei secoli XV—XVI
sull Jtalia, Polonia, Russia. Разряди, книги в Симб. Сборн. М.
1844. и в Вивлиоф. Новикова ХШ. О Ливонских походах Ших-
Алея и царевича Тохтамыша свод известий см. у Вельямин.-
Зернова I. 423—428. II. 7—И. Пособия: Кельх (Lieflendische
Historia 1695). Рихтер, Рутенберг, Костомаров («Ливонская вой-
на». Спб. 1864). Mitteilungen aus dem Gebiete der Gtschichte Liv.
Esth. und Kurlands herausgeg. v. der Gesellschaft fur Gesch. und
Alterth. der Russ. Ostsee-Provinzen. Ганзена Geschichte der Stadt
№arva. Dorp. 1858. Реймана Das Vtrhalten des Reiches gegen
Livland in den Jahren 1559—1561. (Зибеля Hist. Zeitschrift. 1876. 2
Heft). Шимана Characterkopfe und Sittenbilder aus der bait.
Geschichte des XVI Jahrh. Mitau. 1877. и его же Historische
Darstellungen und archivalische Studien. Mitau. 1886.
41. О сношениях Сигизмунда Августа с Иваном IV см.
Метрики в. кн. Литовского Т. I. и «Переписку между Россией и
Польшей» Бантыш-Каменского в Чт. Об. И. Др. 1860. кн. 4.
652
Взятие Полоцка, поражение под Оршей и вообще военные
действия между Россией и велик, княж. Литовским. П. С. Р. Л.
IV. 313—315. Александро-Невская Летопись в Рус. Истор. Биб-
лиотеке. Т. III. Спб. 1876. Разрядная книга в Симбир. Сборнике.
Хроники Стрыйковского и Бельского. Наказ князьям Шуйско-
му и Оболенскому, новоназначенным воеводам в Полоцке. Акты
Истор. I. № 169. Посольские речи от Иоанна IV к митрополиту
Макарию и др. после завоевания Полоцка. Ibid. № 168 и в
Александр. Нев. летописи. Относительно сражения на реке Уле
П. С. Р. Лет. IV. 315. Симбирский Сборник 6. Historica Rus.
Monum. I. стр. 201. (Реляция папского нунция Коммендоне).
Письмо Николая Радивила о победе при Уле в Чт. Об. И. и Др.
1847 года, № 3. (С приложением извлечений из писем кардина-
ла Коммендоне). Акты Запад. Рос. III. № 35 (письмо неизвестно-
го Литвина).
42. О Можайском пути, Арбатском пожаре и княгине Анас-
тасии. Летоп. Льв. V. 298, 304. См. также Карамз. к т. VIII прим.
585—587. Обвинение, суд и судьба Сильвестра и Адашева у
Курб. Сказания. I. Глава V. См. также Др. Вивлиофику. Т. XIII
стр. 192 и 311 и XX. 44. В своей переписке с Курбским царь,
вспоминая о Можайском путешествии с больной царицей, не-
ясно замечает: «единаго ради малаго слова непотребна». (Курб.
И. 61). Тут намек на какое-то столкновение ее с его совет-
никами.
43. Разрядные книги и Синодальная Летопись, которую
Карамзин называет продолжением Царств, книги. Там о милос-
тынях царя на поминки по Анастасии. Сватовство царя за
Екатерину Ягеллонку см. Дела Польские. Архив. М. Ин. Д. О
женитьбе на Марии Темгрюковне и ее характере в одной
рукописи. (Карамз. к Т. {X прим. 82). О первых казнях у
Курбского. Т. I. гл. VI. Гваньина Moscoviae Descriptio. Cap. V.
Поручные и подручные записи в С. Г. Г. и Д. I. №№ 172, 174—
182, и далее. А также Продолж. Д.Р. Вивл. Ч. VII.
К каким приемам стали прибегать новейшие русские исто-
рики, чтобы защитить память Грозного перед судом потомства,
показывают рассуждения Соловьева в Т. VI на стр. 204—208.
Гонение на родственников и друзей Сильвестра и Адашева
выставляется как борьба с какой-то сильной партией, которая
будто бы старается воротить прежнее значение. Но в чем
выразилось это старание? Где же их деяния, заслужившие
опалу? Между прочим, он пытается подорвать доверие к извес-
тиям Курбского и Гваньина некоторым их противоречием. На-
пример, Димитрий Овчина-Оболенский по Гваньину казнен за
столкновение с Басмановым, которого он упрекнул в содомии;
<1 Курбский упоминает просто о его казни, без объяснения
причины. Где же тут противоречие? А если обратить внимание
па одно место в первом письме Курбского к царю, то увидим,
653
что оно подтверждает известие Гваньина. «Иже тя подвижут на
Афродитские дела и детьми своими паче кроновых жерцов
действуют». Явный намек на Басмановых. Любопытна ссылка
на грамоту 1564 г. (Акты Истор. I. № 174), в которой приставы,
состоящие при сосланном на Белоозеро князе Михаиле Воро-
тынском, писали, что в прошлом году не дослали для него
некоторое количество осетров, севрюг, изюму и т. п. А сам
князь бьет челом, чтобы прислали назначенное государем для
него ведро романеи, ведро рейнского вина, 200 лимонов, перцу,
шафрану, гвоздики и т. п. Из этого делается вывод о милости-
вом и едва ли не роскошном содержании опального боярина,
при котором была жена, дочь, сын и 12 человек дворни.
44. О предшествовавших отъезду Курбского переговорах
его с королем Сигизмундом и литовскими панами см. «Жизнь
князя Курбского в Литве и на Волыни», или собственно относя-
щиеся к этой жизни акты, изданные Киевской Археограф.
Комиссией (К. 1849. Два тома) и снабженные обширным объяс-
нительным предисловием профессора Иванишева. Переписка
Курбского с Иваном IV издана Устряловым во втором томе
«Сказаний князя Курбского» Спб. 1833. О Ваське Шибанове,
отдавшем царю письмо на Красном крыльце, говорит Степен-
ная книга Латухина. В продолжении Царствен, книги, в Алек-
сандроневской летописи говорится, что русские воеводы в Ли-
вонии поймали Шибанова и прислали в Москву, где он сказал
государю про изменные дела своего князя Андрея. (Рус. Истор.
Библ. III. 22). 107 к IX т. отвергает это показание на основании
слов Иоанна в ответе Курбскому. Некоторые другие писатели
повторяют Карамзина. Но мы не видим существенного проти-
воречия между известием летописи и словами Иоанна, где он, в
пример Курбскому, приводит поведение его слуги во время
пытки. Возможно, что Шибанов не просто был схвачен воево-
дами, а схвачен именно с первым письмом Курбского к царю,
что в Москве он не просто донес ему об изменах своего
господина, а был допрошен под жестокими пытками; причем
хотя и сказал, что ему было известно, но в самых этих показа-
ниях проявил верность и преданность своему господину. По
поводу отъезда Курбского подвергся допросу и духовник его
иеромонах Герман из Спасского монастыря в Ярославле. Иоанн
упрекает Германа в намерении сделаться Ярославским влады-
кой, и тем более, что Курбский в Литве иногда именовал себя
Андреем Ярославским. Разнообразные суждения об отъезде
Курбского и его переписке с царем см.: Соловьева «История
России». VI. 208—220 (по второму изданию), где он берет реши-
тельно сторону Ивана IV; Горского «Жизнь и историческое
значение князя Курбского». Казань. 1858. Он еще решительнее
осуждает Курбского и всевозможными натяжками оправдывает
поведение Ивана IV. На ту же сторону склоняется и К. Н. Бес-
654
тужев-Рюмин в своем рассуждении. «Несколько слов по поводу
поэтических воспроизведений характера Иоанна Грозного»
(Заря. 1871. Март) и в своей «Русской истории». Т. II. Стр. 259 и
далее. Наоборот, сторону Курбского против Ивана IV принима-
ют: Костомаров в своей статье «Личность царя Ивана Василье-
вича Грозного». (Вест. Евр. 1871. Октябрь); Опоков— Князь
А. М. Курбский (Киев. 1872). Петровский «Князь А. М. Курбс-
кий» (Казань. 1873) и, наконец, Ясинский — «Сочинения князя
Курбского как историч. материал». (Киев. 1889). Это последнее,
весьма добросовестное исследование доказывает полную дос-
товерность главного сочинения Курбского «История князя ве-
ликого Московского», проверя его показания многими другими
источниками. Бегство Курбского в Литву он на основании ли-
вонского летописца Ниенштедта объясняет преимущественно
его неудачными переговорами с графом Фон-Арцом о сдаче
русским некоторых ливонских замков; но едва ли это была
главная причина бегства. Г. Ясинский утверждает, что Курбс-
кий в своей переписке с Грозным ратует только за право
боярского совета или « встречи» (противоречия), но ничего не
говорит о праве отъезда. (91 стр.). Это справедливо, но только
отчасти. Курбский не говорит прямо о праве отъезда, но до
некоторой степени подразумевает его, восставая против поруч-
ных записей.
О бегстве двух Черкасских в Литву упоминается в Делах
Польских (Карамз. к т. IX, прим. 103 и 104). Известия о Влади-
мире Заболоцком в помянутом выше издании Киевск. комис-
сии «Жизнь кн. Курбского в Литве и на Волыни», в Прибавле-
нии ко второму тому. Там же из жалобы дворянина Шоковича
(стр. 268) видно, какое большое количество выезжих московс-
ких людей находилось тогда в литовской службе. В своем пре-
дисловии к этому изданию проф. Иванищев перечисляет до
20 имен, упоминаемых в актах, тех москвитян, которые выеха-
ли в Литву одновременно с Курбским и разделяли там его
судьбу. Кроме того, от двух московских беглецов того же вре-
мени, Тимофея Тетерина и Марка Сарыгозина, дошло до нас
любопытное послание к Юрьевскому наместнику Морозову.
«Называешь нас, господине, изменники недельно». «А были бы
изменники тогда, когда бы малыя скорби не претерпев бежа-
ли... но то случилось уже во многих нестерпимых муках». «Есть
у великого князя новые верники, дьяки, которые его полови-
ною кормят, а большую себе емлют, которых отцы вашим
отцам в холопство не пригожались, а ныне не токмо землею
владеют, но и головами вашими торгуют». Из некоторых выра-
жений этого письма можно заключить, что Тетерин был нево-
лей пострижен в монахи. (Карамз. к т. IX пр. 108).
45. Александроневская летопись (Рус. Историч Библ. Т. III).
Сказания Курбского. Дела Польские. № 7 в Арх. Мин. Ин. Д. В
655
Сокращенном Времяннике (до 1691 г.) — рукопись Импер. Публ.
Библиотеки — учреждение опричнины объясняется попущени-
ем Божиим за грехи (Соловьев, VI, прим. 84). А в Псковской
летописи — великим мятежом и ненавистью людскою, и вели-
кою изменою «по грехам Русские земли». (П. С. Р. Л. IV, стр.
343). Наиболее подробностей об учреждении опричнины и мо-
настырском кощунственном образе жизни царя в Александров-
ской Слободе и разных его казнях сообщают пленные ливонс-
кие немцы Таубе и Крузе, некоторое время бывшие в службе
Иоанна и находящиеся в числе его любимцев, а потом ему
изменившие. См. их донесение герцогу Курляндскому Кетлеру,
напечатанное Эверсом в Sammlung Russisch. Geschichte. X. По-
ручные записи с бояр в С. Г. Г и Д. I. №№ 182—195. О
происхождении Александровской Слободы из Нового Села, од-
ного из любимых мест осеннего пребывания в. к. Василия III,
см. Стромилова «Александровская Слобода» в «Чт. Об. И. и
Др.» 1883. кн. 2.
Соловьев в своей Истории России (т. VI) пытается осмыс-
лить и самое учреждение опричнины. Тревожимый мыслью о
своей небезопасности и многочисленности своих врагов, Иоанн
«стал готовиться к борьбе; прежде всего нужно испытать силы
противников, узнать, найдут ли они защиту в народе или пре-
даст их народ» (стр. 220). Отсюда таинственный отъезд в Алек-
сандровскую Слободу и мнимое отречение от государства. «На-
путанный отъездом Курбского и протестом, который тот подал
от имени всех своих собратий, Иоанн заподозрил всех бояр
своих и схватился за средство, которое освобождало его от них,
освобождало от необходимости постоянного, ежедневного со-
общения с ними», т. е. учредил опричнину. «Если нельзя было
прогнать от себя все старинное вельможество, то оставалось
одно средство — самому уйти от него; Иоанн так и сделал».
(224). Но если робкий тиран так страшился за свою особу, то
для чего все эти чудачества, сопровождавшие новое учрежде-
ние? В сущности, дело сводилось к набору особого корпуса
телохранителей, вроде турецких янычар. Как самодержец,
Иоанн всегда мог это сделать без всякой комедии с мнимым
своим отречением и с нелепым разделением государства на
земщину и опричнину.
46. Александроневская летопись. Житие св. Филиппа, (о
нем см. у Карамзина к т. IX, прим. 190—205. Напечатано при
книге «Начертание жития Филиппа». М. 1860). Курбского Ска-
зания. Таубе и Крузе. Гвагнина — Moscoviae Descriptio, и Одер-
борна — loannis Basilidis vitae libri 3 (Старчевского Hist. Ruthen,
scriptores exteri). С. Г. Г. и Д. I. № 193. Продолж. Др. P. Вифл. ч.
VII. («Приговор об избрании на Москов. митрополию Филип-
па»). П. С. Р. Л. III. 162. Описание Соловецкого монастыря —
Архим. Досифея. М. 1836. «Жизнь св. Филиппа». — Леонида,
656
епископа Дмитровского. М. 1861 г. Русские святые — Филаре-
та, архиеп. Чернигов, т. I. «Митрополит Филипп» — Ф. Уманца
(«Древняя и Новая Россия». 1877. № И). Краткое известие об
убиении Филиппа и князя Владимира в П. С. Р. Л. III. 253.
Договорная грамота Ивана IV с Владимиром Андреевичем в С.
Г. Г. и Д. I. №№ 168 и 169, 187 и 188. О смерти князя Владимира,
его жены и детей. Курбский, Таубе и Крузе (последние с под-
робностями не совсем точными). О потоплении матери Влади-
мира и невестки Ивана IV— в Кирилловском Синодике. (Уст-
рялова — Сказан, кн. Курбского ч. II.). Соловьев в прим. 90 к т.
VI доказывает, что, кроме известной дочери Владимира Марии,
после него остался в живых сын Василий. См. его ссылку на
Дополн. к Акт. Истор. I. № 222 и Древ. Росс. Вивлиоф. XVII. 97.
Относительно многочисленных боярских казней встречаются в
разных источниках несогласия. Например, по одним Владимиру
Андреевичу отрубили голову, по другим его зарезали, по треть-
им отравили (см. Карамз. к т. IX, прим. 277). Курбский, говоря о
казненных лицах, иногда разногласит с другими современными
свидетельствами. Но можно ли отсюда выводить заключение о
его недостоверности и вообще умалять размеры этих избие-
ний, как то делают некоторые писатели, или мученичества
Филиппа почти оправдывают тем, что Иоанн оберегал царскую
власть от вредного вмешательства духовной власти? Для исто-
рика важен вопрос не о том, каким именно способом умерщв-
лено то или другое лицо, а важно ужасающее количество лю-
дей, погибших жертвой полоумного и кровожадного тирана.
Г. Ясинский в помянутом своем исследовании («Сочин. кн. Кур-
бского») достоверность показаний Курбского и писателей ино-
земных, т. е. Таубе, Крузе, Гвагнина, Одерборна и др., о казнях
Иоанна подтверждает проверкой по Рус. летописям, Послужно-
му боярскому списку (напечат. в XX т. Вивлиоф. Новикова),
Синодиком и Кормовыми книгами Кирилло-Белозерского мо-
настыря (напечат. Устряловым в «Сказаниях кн. Курбского»). А
Кирилловский Синодик и Кормовые книги вполне подтвержда-
ются Синодиком вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря
(изданным Н. Суворовым в «Чт. О. И.» Д. 1859. № 3).
47. О Новгородском Разгроме самое обстоятельное сказа-
ние в так наз. Новогор. третьей летописи, где оно приведено по
двум редакциям, более краткой и более украшенной (П. С. Р. Л.
III. 254—262). О Псковском приходе в Псков, первой лет. (П. Р.
Л. Т. IV. стр. 318 и особенно на 343—344) Синодики Кириллов и
Спасоприлуцкий сообщают, что псковичей было казнено до 190
человек с женами и детьми. Кроме того, об этих событиях и
последующих в Москве казнях см. Таубе и Крузе, Гвагнина,
Одерборна, Курбского, Горсея и Флетчера. Число погибших
при разгроме Новгорода определяется различно: Псковская ле-
топись говорит о 60000; Таубе и Крузе полагают 27000; Гвагнин
657
одних только (именитых) граждан насчитывает 2770, т. е. кроме
женщин, детей и протонародья; Курбский насчитывает 15 000,
очевидно • кроме женщин и детей. В царском Синодике или
помяннике сказано: «помяни Господи души раб своих тысящю
пяти сот пяти человек»; вверху приписано: новгородцев. (Ска-
зания Курб. II. 213); но это число, вероятно, относится не ко
всем погибшим при разгроме, а к какой-либо специальной
категории казненных. Курбский, говоря о Новгородском раз-
громе, прибавляет: «подобно, яко мню, великих ради богатств
губил их». (Сказ. I. 163). О доносе Петра Волынца на измену
Пимена и новгородцев сообщает Ядро Рос. Истории. Кроме
того, еще Карамзин в примеч. 299 к IX тому своей Истории
указал на хранящуюся в Архиве Мин. Ин. Д. Переписную
книгу Посольского приказа 1626 г. № 2, лист 423, где помещено
указание на Сыскное изменное дело архиепископа Пимена и
Новгородцев и на сношения их с Басмановым, Фуниковым,
Висковатым и др. относительно отдачи Новгорода и Пскова
Литве и возведения на престол князя Владимира Андреевича, и
на совершенные по сему московские казни. Подлинное дело
уже тогда (в 1626 г.) не сыскано, как замечает Переписная
книга. Но если бы оно и сохранилось до нашего времени, разве
вымученные пытками и разными неправдами нелепые, не име-
ющие вероятия показания и объяснения могут иметь цену в
глазах истории потому только, что облечены в официальную
форму? Поэтому весьма оригинально следующее замечание
С. М. Соловьева. «Это сыскное изменное дело до нас не дошло,
а потому историк не имеет права произнести свое суждение о
событии» (История России. Ч. VI. стр. 235 по втор. изд.). И
затем, упомянув слегка о страшных московских казнях, автор
Истории России довольно долго останавливается над завещани-
ем Иоанна, относившимся к 1572 г., чтобы очертить состояние
его души и образа мыслей! Завещание это не было и не могло
быть приведено в исполнение, так как относилось главным
образом к старшему сыну Ивану, умершему прежде отца. А
затем обращенные к детям наставления, поминание всуе Хри-
стова и Божьего имени, жалоба на то, что люди воздали ему
злом за добро — все это только кощунственные слова в устах
полоумного и лицемерного тирана. В конце концов Иван Васи-
льевич по этому завещанию все еще продолжает систему уде-
лов, потому что отделяет младшему сыну Федору в удел
14 городов. См. Дополн. к Акт. Историч. I. № 222. До какой
степени Иоаннов разгром областей, Тверской, Новгородской и
отчасти Псковской, опустошил их и разорил пуще неприятель-
ского нашествия, можно видеть у датского посла Ульфельда в
описании его путешествия в Москву по этим областям, спустя
несколько лет после разгрома. (Hodoeporicon Ruthenicum. У
Старчевского в Histor. Ruth. Script, ext. T. I. А в Русском перево-
658
до XVIII века в Чт. О. И. и Др. 1883 г.) О голоде и моровом
поветрии см. Карамз. к Т. IX, прим. 326—328.
48. Метрика Литовская. Щербатова. Т. V. ч. 4-я стр. 278 и
след. Грамоты №№ 9—11. В Архиве М. Ин. Д. Дела Крымские
№№ 10—14 и Турецкие № 2. Древн. Росс. Вивлиоф. XIII. 400.
Древности Рос. Госуд. (донесение Таубе и Крузе). Hist. Rus.
Monum. I. №№ CLIV и CLV. II. C.P. Лет. III. 173. Никон. VII. 313.
См. у Карамз. к T. IX. прим. 326—328 выписки из источников о
голоде и море в Москов. земле в 1510 г. Странное явление
представляет клятвенная запись князя Ивана Федоровича
Мстиславского, данная в 1671 году, в которой он винится, будто
с своими товарищами навел на Московское государство крым-
ского хана Девлет-Гирея, в чем по ходатайству митрополита
Кирилла и духовентсва получил прощение. Бояре и дворяне
ручаются 20000 рублями в том, что он не отъедет в чужое
государство. (С. Г. Г. и Д. I. №№ 196—199). Что были действи-
тельно между служилыми людьми изменники во время Девле-
това нашествия, перебежавшие к татарам из мести к тирану, в
гом имеем ясные указания в Делах Крымских. Таковы боярс-
кие дети: белевцы Кудеяр Тишинков и Окул Семенов, калужа-
не Ждан и Иван Васильевы, сыновья Юдинкова, коширянин
Федор Лихарев, серпуховитин Русин и с ним человек 10 их
людей; кроме того, новокрещенные татары Иван Урманов и
Степанко. (См. Карамз. к Т. IX, прим. 352 и 404). Но чтобы
главные воеводы, как Мстиславский, подводили хана в Москву,
сами здесь оставаясь, в том нет никакого вероятия, как и в том,
чтобы Иван Васильевич за такую измену ограничился только
взятием с него клятвенной записи. Посему происхождение
згой записи, с добровольным сознанием измены, весьма подо-
зрительно; может быть, сознание тут явилось просто по капри-
зу тирана, желавшего иметь какое-либо оправдание своим каз-
ням и гонениям на бояр. По свидетельству крымских истори-
ков, Иван IV после татарского погрома 1571 года обязался хану
Дсвлет-Гирею и крымским вельможам ежегодно платить дань,
которая у татар получила название тыщ. См. о том В. Д. Смир-
нова «Крымское ханство под верховенством Отоманской пор-
ты». Спб. 1887. стр. 427—430. Относительно попытки турок
соединить каналом Дон с Волгой г. Смирнов склоняется к тому
мнению, будто эта турецко-татарская экспедиция имела целью
по обратное отвоевание Астрахани (и Казани), а только воз-
можность водным путем предпринимать походы на Персию.
Ibid. 432.
49. Обрядовое торжество третьего и последнего браков
11оанна см. в Росс. Вивл. XIII. Соборное определение по поводу
четвертого брака Lbid и в Актах Археогр. Экспед. I. № 284.
Указания о семи браках Иоанна у Карамз. к т. IX. прим. 388, 392
и 494 (со ссылками на Елагинскую рукопись и Новгород. Лет.
659
Малиновского, рукописную Суздальс. Лет. и Обиходник Иоси-
фова монастыря. Василиса Мелентьева названа в Новгород.
Лет. женищем). Курбский говорит о пяти или шести женах
Иоанна, Гейденштейн о шести, Хроника Петрея о семи. О
казнях этой эпохи и участи Михаила Воротынского говорит
Курбский. Показание его отчасти подтверждается Послужным
Списком бояр в Рос. Вивлиоф. XX. О Симеоне Бекбулатовиче
Сокращенный Временник, рукопись Импер. Публ. Библиотеки;
ссылка на нее у Соловьева к т. VI прим. 94. Тут же приведена
челобитная Ивана Васильевича Симеону из Госуд. Архива по
столбцу Приказа Тайных Дел. № 32. Грамоты от имени велико-
го князя Симеона Бекбулатовича в Акт. Арх. Эксп. I. №№ 290 и
292. О посажении Симеона’царем земщины говорят англичане
Флетчер и Горсей (Russia at the close of XVI century, bond. 1856)
и так наз. хронограф Кубасова («Изборник» Андрея Попова.
284). Относительно прекратившегося упоминания об опрични-
не см. у Карамз., прим. 400, и у Солов., прим. 95. О путеше-
ствии Дженкинсона в Россию и переговорах с царем см. сбор-
ник Гаклюйта (Collection of early voyages, travels и пр.), в рус.
переводе Середонина в Чт. Об. И. Др. 1884. Кн. 4. («Известия
англичан о России во второй половине XVI века»). Гаммеля
«Англичане в России в XVI и XVII вв.». Наиболее полное собра-
ние документов, относящихся к сношениям Ивана Грозного с
Елизаветой, у Юрия Толстого «Россия и Англия». Здесь под
№26 см. ответ Елизаветы на предложение такого союза с
условием относительно убежища. Кроме того, Горсей и Флет-
чер (Russia at the close of XVI century). Щербатова т. V. Ч. IV.
№ 20. О враче Бомелии говорится в Псковской Первой летопи-
си под 1570 г., у Таубе и Крузе (стр. 230) и в помянутом
сборнике Гаклюйта, стр. 520. Сборник Рус. Ист. Общ. XXXVIII.
84, 139. Горсея «Записки о Московии», в Библ, для чт. 1865.
Рихтера «История медицины в России». I. 286—89. О походе
царя в Эстонию и взятии Пайды см. Разряды 1573 года в Рос.
Вивлиоф. XIII. и Псков. Пер. Лет., а также Кельха и Гадебушта.
О погребении Малюты. в Иосиф, мон. говорит Обиходник сего
монастыря (ссылка на него у Карамз. к т. IX прим. 413). Посла-
ние Грозного к игумену Козме и Кирилло-Белозерской братии
в Акт. Историч. I. № 204. Время написания этой грамоты Ка-
рамзин определил около 1578 года (к т. IX, прим. 37). Но А.
Барсуков в своем почтенном труде Род Шереметевых с боль-
шею вероятностью доказывает, что послание было написано
«между весною 1574 года и весною 1575 года». Т. I. стр. 324. О
подаренной Грозным золотой братине см. Шевырева «Поездка
в Кирилло-Белозерский монастырь». М. 1850. II. 14.
50. Приговор земской думы 1566 года в С. Г. Г. и Д. I. № 192.
Продолж. Д. Р. Вивл. Ч. VII. Александроневская летопись. Пере-
говоры с Литвой — главн. образ. Польские дела в Арх. М. Ин.
660
Д. См. также в Метрике Литовской I. №№ 166—171, 180 и 181,
188—192. Histor. Rus. Monum. №№ 149 и 150. Щербатова Исто-
рия Т. V. Ч. 3. 92—123. Донесение Ходкевича королю о неудаче
под Улой в Акт. Зап. Рос. III. № 41, и письмо его жене Сапеге.
Ibid. № 45. О военных действиях см. Стрыйковского и Псковс-
кую лет. О переговорах со шведами в Арх. М. Ин. Д. Дела
Шведские № 2. О намерении поставить в Ливонии Фирстен-
берга см. Коммендоне в Histor. Rus. Monum. I. 203 и Ниенштедт.
69. О Таубе и Крузе и осаде Ревеля у Геннинга в Script. Rer.
Livonic. II, 255. Гиерна. 274. Руссова, 77 и след. У Эверса в
Sammlung Russischer Geschichte. X. Об условиях царя с Магну-
сом в Hist. Rus. Mon. I. № 151. О свадьбе Магнуса с Марией
Владимировной. Вивлиоф. XIII. 97. О браке этом у Д. Цветае-
ва— «Из истории брачных дел». М. 1885.
51. Источники: Тургенева— Historica Russiae Monumenta.
Т. V. №№ CLX—CLXXXIII. (Документы относительно кандида-
туры Ивана Васильевича и его сына на польский престол, доне-
сения в Рим папского нунция Коммендоне, переговоры с Воро-
паем и Гарабурдою и пр.). «Речь Ивана Васильевича» послу
Воропаю в польской передаче и с рус. переводом в Чт. О. И.
Др. № 9. 1848. Щербатова Истор. Рос. т. V. (под № 25. Две
грамоты Ивана Васильевича к Польским и Литовским вельмо-
жам). Памятники дипломатия, сношений. Т. I. (Посольство и
переговоры Кобенцеля и принца фон Бухау в Москве, посоль-
ство кн. Сугорского и дьяка Арцыбашева к Максимильяну,
грамота рады Литовской в Москву об избрании на престол
Цесаря, согласно с желанием Ивана Васильевича и пр.). У
Старчевского т. II. loannis Cobencelii de legatione ad Moscovitas
epistola (ibid. Товарища его Бухау Magni Moscoviae ducis
genealogia). Малиновский и Пшездецкий— Zrodfa do dziejow
polskich. Broel-Plater— Zbior pamietnikow do dziejow polskich
T. III. Пособия: Альбертранди Panowanie Henryka Walezyusza i
Stefana Batorego. Krakow. 1860. Трачевского «Польское Бескоро-
левье». М. 1869 г. Вержбовского— «Отношения России и
Польши в 1574—1578 гг. по донесениям папского нунция Лау-
рео». (Жур. М. Н. Пр. 1882. Август.). Из польских историков
наиболее обстоятельное изложение у Марачевского в томе IV.
52. Ливонская хроника Бальтазара Руссова. Script. Rer.
I .ivonic. (Рус. перевод в Сборнике материалов по ист. Прибалт,
края. Т. III). Ливонская летопись Франца Ниенштедта. Monum.
I.ivon. Antiquae. (Рус. перевод в Сборн. м. по ист. Прибалт, края
'Г. IV). Записки Лаврентия Миллера о временах Стефана Бато-
рия (Ibidem). Гиерна Ehst. Lyf. und Lettlaendische Geschichte.
Monum. Livoniae Antique. T. I. Датского посла в Москву Уль-
фольда Hodoeporicon Ruthenicum (У Старчевского Scrip tores
(‘xteri. Т. I.). Гейденштейна De bello Moscovitico (Ibid. T. II).
Одерборна loannis Basilidis vitae Libri 3 (Ibidem.). Хроника
661
Стрыйковского. Разрядные книги. См. Древняя Рос. Вивлиофи-
ка. Т. XIV. и Сборник Муханова Акты отн. к Истор. Запад. Рос.
III. стр. 237. (письмо Андрея Сапеги о битве под Венденом).
Симбирский Сборник, стр. 67 №№ 88—90. Volumina Legum. II.
191 и след. (Приготовления Батория к войне с Москвой). Дела
Польские в Архиве М. Ин. Д. №№ 10—13. Второе послание
царя Курбскому и ответ последнего см. Устрялова «Сказания
Курбского» Т. II. Послание царя Баторию и ответное королевс-
кое в Делах Польских № 13. Изданы: письмо царя в Метрике
Литов. II. № 68; а ответное послание Батория в западнорус.
переводе. Ibid. № 74. Латинский подлинник ответа в Hist. Rus.
Mon. I. № CCXXV. To и другое в польск. переводе у проф.
Кояловича: «Дневник послед, похода Стеф. Батория» в прило-
женияхс №№ 52 и 58. Приговор Московского Духовного Собо-
ра 1580 г. в С. Г. Г. и Д. I. № 200. Акты Арх. Экспед. I. № 308 и
Щербатова История Рос. Т. V, часть IV. стр. 200 и след. «Доне-
сения о войне Моск, царя с Польск. корол.» (1580—1582) в
Сказания иностранцев о России в XVI и XVII веке. Перевод
Любича-Романовича. Спб. 1843. Относительно Псковской оса-
ды есть особенно красноречивая «Повесть о прихождении Ли-
товского короля Степана на великий и славный град Псков».
Эта рукописная повесть послужила главным источником для
Карамзина (Т. IX). Потом она была напечатана в «Чтен. Об. И. и
Др.» № 7. 1847 г. Отдельно издана в Пскове в 1878 г. Об осаде
Пскова и вообще о войне с Баторием и переговорах с ним, а
также о войне со шведами см. Hist. Rus. Monum. I. №№
CLXXXVI—CCXXXVIII. Переговоры см. также у Бантыш-Ка-
менского 165—170 и в Метрике Литовской II. №№ 45—67. Об
осаде Печерского монастыря была особая повесть. О ней у
Карамз. к Т. IX. прим. 586. «Повесть о начале и основ. Псково-
Печерского монастыря». Пск. 1849. Отрывок у Щербатова Т. V.
Ч. IV, стр. 239—241.
Главный же источник для- этой осады представляет «Днев-
ник последнего похода Стефана Батория в Россию», изданный
проф. Кояловичем. Спб. 1867 г. По соображениям издателя,
этот Дневник составлен был одним из младших секретарей
королевской канцелярии, священником Иоанном Петровским,
для коронного маршала Опалинского. Им, по-видимому, пользо-
вался также секретарь королевской канцелярии и друг Замойс-
кого Рейнгольд Гейденштейн в своих соч. De bello Moscovitico и
Rerum ad excessu Sigismundi Augusti libri XII. При сличении
Дневника с помянутой выше «Повестью о прихождении Литов-
ского короля Степана на великий и славный град Псков», эта
повесть получает фактическое подтверждение своей достовер-
ности и современности. Но встречаются и некоторые вариан-
ты. Так Повесть придает большое значение псковским вылаз-
кам, а Дневник, наоборот, с пренебрежением говорит об этих
662
вылазках, так как они будто постоянно держались под защитой
крепостных орудий и не дерзали отдаляться от городских стен.
Зато Дневник придает большое значение русским мелким отря-
дам, которые перехватывали и истребляли польских фуражи-
ров, так что они не могли углубиться внутрь страны, почему
войско и страдало так от недостатка фуража и съестных припа-
сов. Повесть рассказывает, что русские изобретенными ими
крюками на ремнях в известном случае выхватывали угорских
гайдуков из-под стены; а Дневник, наоборот, приписывает эту
выдумку самим уграм, которые такими крюками сбрасывали
русских со стены. Повесть говорит об общем одушевлении
псковичей при обороне города; а Дневник нередко, со слов
перебежчиков и пленных, утверждает, что псковская чернь не
прочь была сдать город королю, но удерживалась от того пре-
дусмотрительностью и усилиями воевод. Впрочем, и по рус-
ским источникам воеводы неоднократно заставляли граждан
присягать на крепкое стояние против неприятелей. Далее, из-
вестия Повести о чудных видениях Богородицы и святых, под-
креплявших мужество защитников, подтверждаются и Дневни-
ком; он упоминает о том, что воеводы и духовенство действова-
ли и этим средством на их воодушевление. Вместе с Дневником
издана М. О. Кояловичем (по поручению Академии Наук) и
обширная «Дипломатическая переписка» того времени. Таким
образом, в это издание пошли почти все вышеуказанные грамо-
ты и письма, изданные прежде в Сборниках Тургенева, Стар-
чсвского, в Метрике Литовской и пр. Псковский летописец (П.
С. Р. Л. IV. 319) говорит, будто «у царя Ивана было в собрании
тогда 300 000 около Старицы, но на выручку под Псков ни бояр
своих не послал, ни сам не пошел». Хотя это число, очевидно,
преувеличено по отношению к собранным под Старицей силам;
по вообще в то время у царя число всего войска едва ли не
достигало этой цифры, и обвинение летописца в его робости и
нераспорядительности приблизительно справедливо.
53. Источники: О сношениях Рудольфа II с Григорием XIII,
о посольстве Антония Поссевина, Запольском мире и Прении с
Грозным; важнейший источник — это Памятники дипломатия,
с ношений, изданные Вторым Отделением Собст. Е. И. В. канце-
лярии. Тома I и X. Здесь изданы сношения того времени со
дворами Цесарским и Папским, по документам Главного Архи-
ва Мин. Ин. Дел. Извлечения из этих документов напечатаны
были прежде у Бантыш-Каменского в Историч. Известии об
Унии; у Карамзина к Т. IX прим. 621—638. В Древ. Рос. Вивл.
Изд. 2-е. Часть VI. («Известия историч. о Антонии Поссевине»).
Acta in conventu legatorum Stephani, regis Poloniae, et loanni
Basilii magni Moscoviae ducis. 1581. (Старчевского Historiae
Ruthenicae Scriptores exteri. T. II). Кардинала Морони Ad
Magnum Moscoviae Ducem et ad Rudolphum Clenchen epistolae
663
(Ibid). Кобенцеля De legatione ad Moscovitas epistola (Ibid). Одер-
борна loanni Basilidis Magni Moscoviae Ducis libri 3 (Ibid). Анто-
ния Поссевина De Moscovia Commentarius primus и
Commentarius alter (Ibid). Litterae a Summo Pontifice ad Moscum.
Colloquia de religione. Epistolae Gregorii XII, Stephani regis,
lofnnis Basilii et aliorum (Ibidem). Относительно миссии Поссе-
вина, мирных переговоров с Польшей и сношений с папой те
же материалы частью перепечатаны у Тургенева — Historica
Russiae Monumenta. I. №№ CCXII—CCXVI, CCXXV—CCLII.
Suppiementum ad Hist. Rus. Mon. №№ I. 37 и 160—162. Кроме
того см. в Hist. Rus. Mon. I. №№ CXL, CXLI и CXLIV о неудав-
шихся сношениях папы Пия IV с царем Иваном IV. Запольские
переговоры и договор с Польшей см. в Метрике Литов. II.
№№76—99. У Щербатова Т. V. 216—239. Наиболее полное со-
брание писем и документов в помянутом выше Академическом
издании Кояловича «Дневник последнего похода Стефана Бато-
рия и Дипломатическая переписка».
Пособия: Преосв. Макария «История Русской Церкви».
Т. VIII. гл. IX. Тут между прочим на стр. 401. Макарий, на
основании поморских ответов сообщает, что во время прений
царя с Поссевином митрополит Дионисий созывал (1 марта
1589 г.) духовный собор, на котором «советовали и уложили о
утверждении православной веры греческого закона в ответе
на письмо Антония Поссевина». О. Цирлинга Rome et Moscou
(1547—1579). Paris. 1883. Его же Un попсе du Pape en Moscovie.
Preliminaires de la treve de 1582. Paris. 1884. Его же Le Jain-
Siege, la Pologne et Moscou. (1582—1587). Paris. 1885. По пово-
ду сих изданий о. Павла Пирлинга и открытых им в Ватиканс-
ком архиве новых материалов о миссии Поссевина в Москву,
см. рассуждение проф. Ф. И. Успенского «Сношения Рима с
Москвою» в Ж. М. Н. Пр. 1885. Август и Сентябрь. Его же:
«Наказ царя Ивана Васильевича Грозного князю Елецкому с
товарищами» в Записках Новорос. Универе. 1886 г. и «Перего-
воры о мире между Москвою и Польшей в 1581—82 гг.»
Одесса. 1887. Проф. Багалея «Записка о Московии Иоанна
Пернштейна и принца Даниила фон Бухау» (Киевские Уни-
версит. Известия. 1879 г.). Здесь он доказывает, что записка
Пернштейна принадлежала собственно Кобенцелю. О миссии
Рокиты и его прении с Иваном Грозным в Моск. Глав. Архиве
Мин. Ин. Дел, Дела Польские. Гиндели— Geschichte der
Bomischen Bruder. Prag. 1857—58. Прение см. у Одерборна
(Старчев. Hist. Rut. Scrip. II.), в Сборнике литовского еванге-
лика Ласицкого De Russorum, Moscovitarum religione etc. Spirae.
1582. Холмско-Варшавский Епархиальный Вестник 1878. № 8.
Русский список ответа Ивана Васильевича на книгу Рокиты
издан А. Поповым вместе с латинским переводом Ласицкого в
Чт. Об. Ист. и Др. 1878. кн. 2. См. также А. Ф. Бычкова «Опи-
664
г.шие церковнославянских и русских рукописей Ими. Пуб.
Ьиб.» 76, 526. Литература предмета и содержание Ответа Ива-
на Грозного довольно подробно рассмотрены у Д. Цветаева —
«Литературная борьба с протестантством в Московском госу-
дарстве». М. 1887. Разговор Грозного с пастором в Кокенгузе-
н(' у Саломона Геннинга в Lifflendische Curlendische Chronica.
Scriptores Rer. Livonic. II. 269.
Относительно покушения польских предводителей на жизнь
Ив. П. Шуйского во время Псковской осады, посредством ящи-
ка, наполненного разрывными снарядами, имеет два самостоя-
тельных известия: Повести о прихожении Литовского короля
(’тсфана и Гейденштейна de Bello Moscovitico. Кроме того, есть
краткое упоминание о нем в Псков, летописи стр. 344: «Генваря
в 9 день прислал пан канцлер ларец с о(б)маном». Следователь-
но, самый факт вероломного покушения не подлежит сомне-
нию. Относительно неудавшихся домогательств Поссевина в
Литве говорить о вере наедине с царем любопытно известие
помянутого выше «Дневника» последнего Стефанова похода о
гом, что Поссевин добивался того же еще при первом посеще-
нии царя, в Старице, но что бояре отклонили такое тайное
собеседование. Следовательно, при всем диком своеволии и
деспотизме, в делах церковных Грозный не дерзал ни на какой
шаг, могущий в глазах подданных набросить тень на его пре-
данность православию.
О Ливонских войнах Ивана Грозного и о войне его с Бато-
рием в Германии появилось много современных брошюр, пам-
флетов и листков, и нередко с гравюрами. По этому поводу см.
в Отеч. Зап. 50-х годов «Библиографические отрывки», именно
VII отрывок («Летучие листки о России, напечатанные за гра-
ницею в XVI столетии»). О том же предмете более подробные
( ведения см. проф. Васильевского «Польская печать о войне
Ьатория с Иоанном Грозным». (Ж. М. Н. Пр. 1889. Январь и
февраль).
54. О жестокосердии и распутстве царевича Ивана Ивано-
вича говорит Гваньин. О житии Антония Сийского и Похваль-
ном слове ему с указанием на участие царевича см. Карамз. к т.
IX, прим. 612, и Ключевского исслед. о Древнерус. житиях
Святых, стр. 301. О третьем браке царевича с Шереметевой
говорит английский купец Джером Горсей (Чтения Об. И. и Др.
1877. Кн. I. Отд. IV). О смертельных побоях, нанесенных царем
сыну из-за жены, рассказывает Антоний Поссевин в своей
книге De Moscovia со слов своего переводчика (у Старчев. II.
292.). Поссевин прибыл в Москву спустя три месяца после
< обытия и представляет источник более достоверный. О ссоре
и побоях из-за выручки Пскова говорит Псковский летописец
(II. С. Р. Л. IV. 319). Ту же или подобную причину приводят
Гсйденштейн и Одерборн; последний присоединяет еще неве-
665
роятное известие о мятежном требовании москвитян, чтобы в
числе войска был поставлен царевич Иван. Возможно, что ка-
кое-либо столкновение отца с сыном по поводу выручки Пско-
ва действительно произошло около того же времени, а столкно-
вение из-за жены могло быть последним и роковым. О казнях
ратных людей, возвращенных из плена, говорит Одерборн
(Старчев. II. 258). О посольстве Писемского к Елизавете, сва-
товстве за Марию Гастингс и переговорах с Боусом в Арх. М.
Ин. Д. см. Дела Английские. Выписка из них у Карамз. к т. IX,
прим. 737—748, в Северн. Архиве 1822 и 1823 гг. у Соловьева
VI. 395—405. Изданы в Сборн. Р. Ист. Об. XXXVIII. Собрание
путешествий Гаклюйта; составленные по нему монографии
Юрия Толстого «Сказания англичанина Горсея о России» (Отеч.
Зап. 1859. Сентябрь) и «Последнее посольство Елизаветы к
Ивану Васильевичу» (Рус. Вест. 1861 г.); а главное, в его же
книге «Россия и Англия», №№ 41—53. См. также Д. В. Цветаева
«Из истории брачных дел».
Грамота, разосланная в монастыри по поводу царской бо-
лезни, напечатана в Дополн. кн. Акт. Истор. I. № 129. О самой
болезни у Одерборна и Горсея; о распоряжении наследием и
назначении пяти бояр Степей, кн. Латухина, Подроби. Лет.
Львова. III, у Одерборна и Горсея. О покушении больного царя
на свою невестку Ирину Федоровну, пришедшую к нему ради
утешения, говорит Одерборн (Старчев. II. 258). О пересматри-
вании драгоценных камней и призыве колдунов из северных
областей сообщает Горсей. О самой кончине см. у Горсея и
Одерборна, а также в Псков, летоп. (П. С. Р. Л. IV, 320.).
Относительно любимцев последнего времени, о Богдане
Бельском Поссевин говорит: qui gratiosissimus tredecim integros
annos apud Principem fuerat atque in ejus cubiculo dormiebat. (De
Moscovia. у Старч. II. 292); а о Борисе Годунове особенно
распространяется Степенная книга Латухина. Она рассказыва-
ет, что во время столкновения царя с сыном Годунов пытался
заступиться за царевича, за что претерпел от царя побои и
тяжкие раны. После того Борис заболел; а отец царицы Марьи,
Федор Нагой, завидуя ему, донес царю, что Борис притворяется
больным и намеренно не является во дворец. Царь внезапно
посетил его, увидел его раны и заволоки, сделанные ему на
боках и на груди для облегчения врачевавшим его пермским
купцом Строгановым. Убедясь в ложном доносе, царь сильно
разгневался на Федора Нагого и повелел Строганову сделать
такие же заволоки у сего доносчика; причем пожаловал Строга-
нову право называться по отечеству свичем, т. е. сделал его
именитым человеком, что было выше достоинства гостя. (Ка-
рамз. т. IX, прим. 611 и 618). Рассказ этот недостоверен. Род-
ственники последней царицы Марии Нагой, очевидно, в это
время уже утратили царское расположение и ни один из них
666
иг назначен в правительственную думу. Но в первое время
сожительства с Марией они пользовались значением и стара-
лись оттереть других влиятельных людей, в том числе Никиту
Романовича Юрьева. К этому именно времени относится следу-
ющее известие Горсея: царь однажды так опалился на Никиту
Романовича, что послал 200 стрельцов разграбить его дом; при-
чем они расхитили у него много оружия, лошадей, посуды и
всяких вещей. Боярин будто бы лишен был даже своих помес-
п.ев и остался в нищете. См. Ю. Толстого «Сказания англича-
нина Горсея». (От. Зап. 1859. Сентябрь). Поместья ему были
потом возвращены. Горсей при этом случае оказал боярину
। к‘которую помощь, так как двор Никиты Романовича находил-
ся по соседству с английским подворьем (на Варварке). В свою
очередь Горсей пользовался его покровительством и вообще
отзывается о Никите Романовиче как о «твердом, доблестном
иоярине, всеми любимом и уважаемом». А Боус в своих донесе-
ниях сообщал, что нидерландские купцы, главные соперники
англичан, пользовались при Московском дворе покровитель-
ством трех лиц: боярина Никиты Романовича Юрьева, думного
дьяка Посольского приказа Андрея Яковлевича Щелкалова и
оружничаго Богдана Яковлевича Бельского, и все эти лица
ныли на жалованьи у нидерландцев. (Юрия Толстого «После-
днее посольство Елизаветы». Рус. Вест. 1861.). Горсей сообщает,
что во время приближения Нагих кроме Никиты Романовича
пострадал и дьяк Андрей Щелкалов: «По повелению царскому,
дядя царицы Семен Нагой выколотил пять тысяч рублей из
пяток большого взяточника, думного дьяка Андрея Щелкалова,
который прогнал от себя свою молодую прекрасную жену и
изрубил ей мечом шею».
Относительно Ивана Грозного любопытна его характерно-
1ика в Русском Хронографе XVII века, известном под именем
Кубасова: «Царь Иван образом нелепым очи имея серы, нос
протягновен и покляп, возрастом велик бяше, сухо тело имея,
плеща имея высоки, груди широки, мышцы толстые, муж чуд-
ного рассуждения, в науке книжного научения доволен и мно-
। прочив зело, ко ополчению дерзостен и за свое отечество
< гоятелен, на рабы своя от Бога данныя ему жестокосерд вель-
ми и ко пролитию крови и на убиение дерзостен и неутолим;
множество народу от мала и до велика при царстве своем
погуби и многия грады своя поплени и многия святительские
чипы заточи и смертию немилостивою погуби и иная многая
। <>дея над рабы своими, жен и девиц блудом оскверни. Той же
царь Иван многая благая сотвори, воинство велми любяше и
гребующая ими от сокровища своего не оскудно подаваше.
Гаковой бо бе царь Иван». («Русс. Достоп. I.». «Изборник»
Андр. Попова. 313). Проф. Ключевский указывает, что вошед-
.... в Хронограф Кубасова повествование о Смутном времени
667
вместе с характеристикой последних царей московских при-
надлежит кн. Ив. М. Катыреву-Ростовскому («Боярская дума».
Стр. 375. Примечание). Замечательно, что составитель так наз.
второй редакции Русского Хронографа, писавший в первой
четверти XVII века и, следовательно, близкий ко времени Гроз-
ного, уже ясно разделяет его царствование на две резко отлич-
ные друг от друга эпохи, разграниченные смертью Анастасии.
После сей смерти «аки чужая буря велия припаде к тишине
благосердия его, и не вем како превратися многомудренный
его ум на нрав яр, и нача сокрушати от сродства своего многих,
тако же и от вельмож синклитства своего, во истину бо сбыться
еже в притчах реченное: яко парение похоти пременяет ум
незлобив. Еще же и крамолу междоусобную возлюби, и во
едином граде едины люди на другие пусти и прочая опричинен-
ныя нарече, другие же собственны себе учини, земщиною
нарече. И сицевых ради крамольств сына своего болшаго царе-
вича Ивана... от ветви жития отторгну». (Изборн. А. Попова,
стр. 183).
Англичанин Горсей так описывает личность Грозного: «Царь
Иван Васильевич был красивой и величественной наружности,
с пригожими чертами лица, с высоким челом. Голос имел прон-
зительный. Был настоящий Скиф: быстр умом, кровожаден, не
знал милосердия; действовал во всем своим разумом: сам вел
дела внешней политики, сам заведывал внутренним устрой-
ством государства». Сказания англичанина Горсея. Юрия Тол-
стого (Отеч. Зап. 1859. Сентябрь). В числе совеременников
Ивана IV был некто Ивашка Пересветов, написавший царю
грамоту, или эпистолу, в которой он обращается к Иоанну с
советом соблюдать строгость. (См. у Карамз. IX, прим. 849, и
в «Изборнике» А. Попова). Высказанное прежде мнение, что
эта эпистола подложная, не оправдывается. О ней см. далее в
прим. 84.
Разнообразные мнения о Грозном русских исторических
писателей и собственный свой взгляд изложены К. Н. Бестуже-
вым-Рюминым в Москов. Вед. 1856 г., №№ 46, 54, 59; а потом в
журн. Заря 1871 г. №3, ив своей Русской Истории. Т. II. Вып.
1-й. Изображение Грозного, каким он является под пером Ка-
рамзина, нашло себе противников отчасти в Арцыбашеве «По-
вестование о России», а глав, образом в Москов. профессорах:
Беляеве («О служилых людях в Москов. Госуд.», собственно о
боярах во Времен. Об. И. и Др. кн. 3. М. 1849 г.), Соловьеве
(Истор. Рос. т. VI, преимущественно последние страницы) и
Кавелине («Взгляд на юридический быт древней России». Со-
чинения I. 359.), которые тиранствам и опричнине Ивана IV
пытаются придать разумное государственное значение, окрес-
тив их именем борьбы с устарелыми боярскими притязаниями
и вообще со старым порядком и выставив Грозного каким-то
668
реформатором. В защиту Карамзинских воззрений против Со-
ловьева восстал Погодин («Архив. Истор. и Практич. Свед.»
1859 г. кн. V.); он доказывает, что действительно все славное
извне и полезное внутри было сделано московским правитель-
ством в период Адашева и Сильвестра, а после них царь не
совершил никаких славных дел. Надобно отдать справедли-
вость Погодину, если не все, то некоторые его возражения
отличаются меткостью и исторической правдой. Любопытный
разбор VI тома Истории России Соловьева, т. е. царствования
I розного, был представлен и Конст. Аксаковым, одним из пред-
ставителей так наз. Славянофильской школы. (Сочинения его.
Т. I). Его возражения гораздо мягче Погодинских, и он является
не защитником собственно Карамзинских воззрений на то зна-
чение, какое имели Сильвестр и Адашев в царствование Гроз-
ного, а пытается проводить воззрения своей школы, напирая на
ее излюбленные мысли о земле, о земских соборах и единении
государя прямо с народом помимо бояр. Но тут иногда критик
н сам недостаточно критически относится к источникам. Так,
напр., он с полным доверием ссылается на рассказ Одерборна о
гом, как после взятия Баторием Полоцка и Сокола дьяк Андрей
Щслкалов, по поручению царя, собрал в Москве народ и произ-
нес к нему речь, в которой сообщил о наших неудачах и
постарался его успокоить, народ выслушал его речь в молча-
нии, но женщины подняли жалобы и вопли; так что дьяку
пришлось прибегнуть к угрозам. На этом единичном, инозем-
ном и непроверенном известии критик выводит прямое заклю-
чение, что тогдашнее правительство (т. е. собственно Иван IV)
«было в тесном союзе с народом и уважало народ». Можно ли
сказать это именно об Иване IV, который сам выделил себя в
опричнину, а земским и народным государем, хотя бы и номи-
нально, поставил крещенного татарина Симеона Бекбулатови-
ча? (Кстати замечу, что сей последний и по кончине Ивана IV
продолжал именоваться «великим князем Тверским», как пока-
чивает один документ 1585 года, сообщенной Тверской учен.
Архивн. комиссией.) Далее К. Аксаков характеризует Ивана IV
к<1к человека, одаренного художественной природой, но без-
нравственного, человека без воли, руководимого только произ-
волом. И тем не менее, подобно Соловьеву, сравнивает его с
11етром Великим. К этим взглядам примыкает отчасти и харак-
теристика Ивана IV, которую дает другой представитель Славя-
нофильской школы, Юрий Самарин. (Его Сочинения. Т. V. стр.
205, 206). После Погодина изображение Ивана IV Карамзиным
нашло себе красноречивого защитника особенно в Костомаро-
ве* (Вестник Европы 1871 г. № 10).
Историческая оценка Грозного — это один из немногих
пунктов моего разногласия с многоуважаемым К. Н. Бестуже-
вым-Рюминым, который в данном случае принял сторону Соло-
669
вьева против Карамзина. Между прочим, он заканчивает свой
обзор царствования Грозного следующими словами: «Вспом-
ним, что народ знает не только покорителя Казани, но и царя,
который «вывел измену из Новгорода, а не вывел измены из
камённой Москвы». (Русская История. Т. II. Вып. I. Примеча-
ние.). Тут указание на измену есть только отголосок тех обви-
нений, которыми Грозный царь осыпал русских бояр и новго-
родцев; это простое эхо, которое встречается иногда и у наших
старых книжников. Напр. Псковская летопись говорит: «и госу-
даря на гнев подвигли и за великую измену государь царь
учинил опричнину, и бысть мятеж по всей земле и разделе-
ние». (П. С. Р. Л. IV. 343). Но ведь мы имеем перед собой
довольно подробную и документальную историю сего царство-
вания, и никакой серьезной измены в Русской земле не нахо-
дим. Не можем мы возводить в общее правило несколько от-
дельных случаев, вроде Курбского, когда люди бежали от тира-
на, спасая свое существование, и потом мстили ему. Тут след-
ствие тиранства, а не причина его. Нет, повторяю, разумнее
являются те книжники, которые просто «попущением Божиим
за грехи наши и советами злых людей» объясняли бедствия
опричнины и мучительства Ивана IV. (См. у Соловьева VI. в
примеч. 84 ссылку на рукопись Имп. Публ. Библ. Сокращенный
Временник до 1691 года).
Защитники Грозного пытаются смягчить приговор истории
указанием на эпоху, которая отличалась суровыми нравами, и
ссылаются на примеры других стран в то время. Но и эти
ссылки мало помогают. О необычайной свирепости и мучитель-
ствах Грозного, далеко оставляющих за собой все примеры,
единогласно свидетельствуют иноземные и русские источники,
ему современные; свидетельствует и сам царь в своих синоди-
ках и посланиях. Подобные свидетельства, но только отчасти,
указаны в прим. 3. к Т. IX у Карамзина, который совершенно
основательно приравнивает Ивана IV к языческим тиранам
древности, каковы Калигула, Нерон и пр. Например, вот каки-
ми словами начинает Жизнеописание Ивана Васильевича про-
тестантский пастор Одерборн: Nemo unquam ab ulla hominum
memoria, ex his, qui Regia dignitate et Summi imperii fastigio
claruerunt, vel majori crudelitate, vel insigniori libidine, loanne
Basilide, adversus cives et exteros est usus, т. e.: «На людской
памяти никогда никто из тех, которые обличены были царским
достоинством и верховной властью, не свирепствовал против
своих и чужих с большей жестокостью и большим произволом,
чем Иван Васильевич». И подобные отзывы проходят почти по
всем современным свидетельствам! Так, другой иноземец, млад-
ший современник Грозного, Георг Паэрле, начинает свои запис-
ки о путешествии в Москву следующими словами: «В Г584 году
умер свирепый мучитель Иван Васильевич, великий князь Мос-
670
конский, который за 34-летнее правление свое превзошел Не-
рона жестокостью и тиранством, Калигулу злодеяниями, Елио-
габала непотребною жизнию». Сказания Современников о Ди-
митрии Самозванце. Ч. II. Спб. 1832. Хотя русский издатель сих
( казаний, Устрялов, в примечании и называет эти слова «столь
несправедливым приговором» и говорит, что «в сем случае
свидетельство Паэрле не имеет никакого веса» (стр. 173), но мы
не знаем, насколько сие примечание не было вызвано условия-
ми печати того времени.
Проф. Ключевский в своем сочинении «Боярская дума древ-
ней Руси», в главе XVII, по поводу учреждения опричнины,
рассуждает о враждебных отношениях Грозного к боярству;
причем является также последователем мнений Соловьева, так-
же называет эти отношения борьбой царя с боярством, но
настаивает на том, что эта борьба «имела не политическое, а
династическое происхождение» (357). Поэтому, подобно Соло-
вьеву, он преувеличивает значение случая с присягой в 1553 го-
ду, называя его «жгучим поводом», от которого «возгорелся
пожар лютости в земле Русской». А опричнине он дает следую-
щее оригинальное объяснение: «Ни та, ни другая сторона не
знала, как ужиться одной с другой и как обойтись друг без
друга. Оне попытались разделиться, жить рядом, но не вместе.
11опыткой устроить такое политическое сожительство и было
разделение государства на земщину и опричнину» (362). Ори-
гинально здесь в особенности то, что дело изображается какой-
то обоюдной попыткой с обеих сторон. Подчиняясь словам
самого Грозного, сказанным в его переписке с Курбским,
г. Ключевский также преувеличивает всемогущество Сильвест-
ра и Адашева и делает о них такой вывод: «прежде всего на
самого себя должен царь пенять за то, что оба избранника не
оправдали его надежд» (353). Но каких это надежд они не
оправдывали, остается неизвестно. Если тут разумеется «идея
самодержавия», о которой перед тем говорится, то любопытно
было бы узнать, в чем Сильвестр и Адашев поступились против
этой идеи? «Сам Иван, несмотря на высоту, до которой поднял-
ся его взгляд на значение государя», все-таки не отрешился от
удельных традиций и назначил удел младшему сыну (359). О
какой это высоте взгляда тут говорится, тоже остается неизве-
стным. Разве о той высоте, о которой далее говорится по
поводу известной эпистолии Ивашки Пересветова: «автор (этой
эпистолии) считает образцовым порядок, заведенный царем
Магмет Салтаном, который возведет правителя высоко, да и
пхнет его в зашею надол» и пр. (367).
Но все указанные попытки обелить Грозного и отыскать
глубокий исторический смысл в его казнях и опричнине блед-
неют перед апологией Е. А. Белова, которую мы находим в его
монографии «Об историческом значении Русского боярства до
671
конца XVII века». Спб. 1886 (первоначально в Журн. М. Н. Пр.
того же года). Чтобы не только обелить Грозного, но и возвести
его в великие люди, г. Белов не стесняется в толковании фак-
тов действительных и в измышлении небывалых. У него «Гроз-
ный отвратил от России опасность господства олигархии» (62).
Адашев и Сильвестр, возвышенные из незнатных людей, вдруг
являются у него сторонниками боярской партии, в ее борьбе с
царем; причем «властолюбие Сильвестра и самообожание не
знало границ». Виной Иоанновых казней и многих зол для
России был все тот же Сильвестр, которому будто бы «никто не
смел слова сказать» (83—85). Затем идут все возможные пара-
доксы для того, чтобы устранить свидетельство иностранцев о
тиранствах Грозного: одни писали по слухам и потому лгут,
другие хотя и были очевидцами, но пристрастны, третьи будто
бы представляют отголоски боярской партии, которая «пользо-
валась легковерием иностранцев» и т. п. И подобные аргумен-
ты подкрепляются ссылками на некоторые другие, не точно
переданные ими факты (88—90). Оказывается, что не кто иной,
как московские бояре подвели на Москву крымского Хана в
1571 году и потом воеводы намеренно заняли неудобные посты
в тесных московских улицах (93). (Любопытно, что главный
воевода, Бельский, при сем сам задыхался от дыму во время
пожара, тоже, вероятно, намеренно.) Митрополит Филипп Ко-
лычев заслужил свою гибель, ибо вздумал мешаться не в свое
дело, т. е. в опричнину и вообще в светские дела, а относитель-
но его умерщвления Малютою Скуратовым «это еще вопрос»
(112—ИЗ). Погром Новгорода Великого с «объективной» точки
зрения автора оправдывается тем, что на севере было какое-то
«брожение умов» и там «что-то затевалось». Правда, на это нет
никаких данных, но недаром же Флетчер, бывший в России
при Федоре Ивановиче, говорит о каком-то «неминуемом вос-
стании» и о том, что «народ был привязан к потомству удель-
ных князей» (116). И т. д. в том же роде. Одним словом, во всех
бедствиях и тиранствах виновата боярская партия, а Иван IV
является невинен и велик. Далее этого едва ли может идти
отрицание всяких нравственных принципов истории. Кроме
того, автору брошюры не приходит в голову самый естествен-
ный вопрос: если Иван IV сделался велик только тогда, когда
освободился от своих советников Сильвестра и Адашева и от
их соумышленников бояр, то почему же дела государственные
шли наоборот: хорошо и счастливо в эпоху сих советников и
очень бедственно в эпоху опричнины?
Есть, наконец, попытка объяснить тиранства Грозного ду-
шевной болезнью, или «неистовым умопомешательством (mania
furibunda), вызванным и поддерживавшимся яростным сладост-
растием и распутством» (Я. Чистовича «История медицины в
России». Спб. 1883. Приложения).
672
21*
55. Никонов. VII. 6. Здесь собственно повесть о Федор’’
Ивановиче, сочиненная патриархом Иовом; почти в том же
виде эта повесть повторяется у Татищева. (Чт. О. И. и Др. № 9.
М. 1848). Никонов. VIII. Здесь так наз. Новый летописец. (Он
же во Времен. XVII. 24). Летопись о мятежах. 7. Латухин. Степ.
Кн. (См. Карамз. к т. X, прим. 10). Письмо кардинала Болонье-
ти, папского легата в Польше, говорит, будто при этом мятеже
было 20 человек убитых и около сотни раненых (Hist. Rus. Mon.
II, № I.). Показания этих источников о Московском мятеже
против Бельского вообще сбивчивы и разноречивы. По сово-
купности известий и обстоятельств я позволяю себе объяснить
это событие именно интригами бояр не только против Бельско-
го, но и против Годунова. Некоторые свидетельства указывают
или намекают на эту связь. (Никон, и Нов. летоп.). Соловьев
(VII. 250. прим. 73.) указывает на одну Рукопись Спб. Публ.
Библ., где прямо говорится о двух партиях: с одной стороны,
Мстиславский, Романов, Шуйский, Голицын, Шереметев, Голо-
вин; с другой — Годуновы, Трубецкой, Бельский (только дьяк
Щелкало в причислен сюда слишком рано: он пристал к Годуно-
ву несколько позднее). Приблизительно то же говорит Лето-
пись о мятежах. (6). Приписывать Бельскому какие-то планы о
возведении на престол порученного ему маленького Дмитрия
было бы несправедливо. Нигде фактически не обнаруживаются
его свя^и с партией Нагих; напротив, обнаруживаются его
связи с Годуновым, который преследовал потом заводчиков
мятежа, Кикиных, Ляпуновых и др., разослав их в ссылку и по
темницам, а Бельского в 1591 году воротил в Москву. Это
обстоятельство и по мнению Миллера также подтверждает его
связь с Годуновым. (Опыт Новой Истории России. 25).
О собрании именитых людей в Москву из всех городов и
просьбы их, чтобы Федор «не мешкал» своим коронованием,
говорит Никон, л. VIII. 5. В Псков, сказано: «Поставлен бысть
на царство царем, на Вознесеньев день, Федор Иванович мит-
рополитом Дионисием и всеми людьми Русской земли». (П. С.
Г. Л. IV. 320). Иностранцы Петрей и Горсей также указывают
на собрание земской думы, предшествовавшее коронованию
Федора и утвердившее его на царстве. Обряд венчания см. в
С. Г. Г. и Д. II. № I.
О тяжкой болезни Никиты Романовича упоминает карди-
нал Болоньети в своем письме от 24 августа 1854 года. (Hist.
Rus. Monum. II. № VIII). О смерти его Samml. Rus. Geschichte
V. 36.
56. Латухина Степей, книга. Новый Летописец. Летопись о
мятежах. Хроника Петрея. Хронографы (см. Изборник Попова
187). Сборник Имп. Пуб. Библ. № 17; на него ссылается Соловь-
ев (к т. VII, прим. 80., где говорится, что московский народ,
приверженный к Шуйским, хотел побить Годунова камнями.).
'/,22-Иловайский Д.
673
Псков. Лет. (П. С. Р. Л. IV. 320). «Иное сказание» (Времен. XVI.
2—4). Польск. дела в Архиве Мин. Ин. Д. № 18. Здесь дается
наказ послам, отправляемым в Литву, как отвечать на вопросы
о государственной опале на Шуйских и о казни посадских
людей. Соловьев объясняет участие торговых людей в борьбе
Шуйского с Годуновым тем, что значение граждан Московских
будто бы поднял Иван Грозный, «призывая их на собор, обра-
щаясь к ним с жалобой на бояр по отъезде в Александровскую
Слободу» (VII. 284). Это объяснение сомнительно. Не вероятнее
ли предположить, что московские купцы, кроме своих связей с
Шуйскими, не любили Бориса за то покровительство, которое
он оказывал иностранцам, именно английским купцам. Об этом
покровительстве неоднократно свидетельствуют Горсей и Боус
(см. Толстого «Россия и Англия»).
57. Летопись Морозова. Русские Достопамят. I. 173. Письмо
Льва Сапеги о царской аудиенции (Hist. Russ. Monum. И №3).
Портрет Федора доселе сохраняется в Архангельском соборе
над его гробницей. (О его портрете см. П. П. Попова в Труд. Об.
И. и Др. V.). Наружность его описывает Флетчер; о бессмыс-
ленной улыбке Федора во время аудиенции говорит Горсей.
Histor. Rus. Monum. И №№ 3, 7, 47, 10—16 (в последних выпис-
ки из семейного дневника 1587 г.). Пшездецкого Zrzodia do
dziejow polskich. I. Когновицкого Zycia Sapiehow. Бантыша-Ка-
менского (Чт. Об. И. и Др. 1861. кн. 1). Гейденштейн. Памятни-
ки Диплом. Снош. I. 933. Здесь любопытен разговор примаса
Карнковского с русским послом Новосильцевым, отправлен-
ным к императору Рудольфу II, в 1585 году. Примас зазвал
посла к себе в Скерневицы, угощал его, говорил ему о своем
желании видеть Федора преемником Батория и сравнивал Бо-
риса Годунова по уму и правительственному значению с Алек-
сеем Адашевым. Дела Польские в Арх. М. Ин. Д. Выписку из
них см. Карамзина к т. X., прим. 65—81 и 160—169.
58. Переговоры со шведами в Древ. Рос. Вивлиоф. XII. у
Щербатова т. VI, ч. 2. О военных действиях против них Новый
Лет. Лет. о мног. мятежах. Псковская Первая. В последней
говорится: а «Ругодива не могли взять, понеже Борис им наро-
вил, из наряду бил по стене, а по башням и по отводным боем
бити не давал». Конечно, намеренная помеха— это клевета; но
ясно, что современники неудачу осады приписывали вообще
нерешительности Годунова. Разрядные книги (Симб. Сборн.).
Гиерн в Monuni. Liv. Ant. I. О переговорах и 12-летнем переми-
рии с Польшей и мире со Шведами у Щербатова т. VI, чч. 1 и 2.
Также Карамз. к Т. X., прим. 290. (выписки из Швед. дел. в Арх.
М. Ин. Д.). Hist. Rus. Mon. II. №№ XXI (письмо нунция ди
Капуа) и XXV (донесение императору Рудольфу его посла в
Москву Николая Варкоча). О посольствах Луки Новосильцева,
Афанасья Резанова и других к Рудольфу, а также Генриха
674
22-2
Гайгеля и двукратном посольстве Николая Варкоча к Федору
Ивановичу см. Памят. Дип. Снош. I. О дальнейших пересылках
с императором в Памят. Дип. Сн. II. Папа Климент VIII двукрат-
но пересылал в Москву священника Александра Комулея, ро-
дом серба, с предложением союза против турок и с указанием
вдали на приобретение Константинополя, согласно с надежда-
ми самих москвитян. Памят. Диплом. Снош. X. Папская инст-
рукция Комулею, выписанная по повелению Екатерины II из
Ватиканского архива, были помещены в переводе у Щербатова
VI. ч. 2. и Вивлиоф. XII. (Инструкция, данная тому же Комулею
при отправлении его в Молдавию и Валахию, в Рус. Истор.
Библ. т. VIII.). Папские латинские грамоты, отправленные к
царю с Комулеем, в Hist. Rus. Mon. II. №№ XXVI—XXIX.
О сношениях с Англией при Федоре Ивановиче см. Толстого
«Россия и Англия». Сборник Ист. Общ. XXXVIII. Горсей и Флет-
чер. Статейный список Флетчера во Временнике. VII. Присылка
в Россию Флетчера совпала с делом английского купца Мерша,
который учинил большие долги именем компании, на 23 000 руб.
с лишком; а компания отказалась их платить. После разных
переговоров Московское правительство согласилось взыскать с
компании только половину долгов, сделанных Мершем.
59. Дела Крымские, Турецкие, Грузинские и Персидские в
Архиве М. Ин. Д. Летопись о Мятежах. Никон, лет. VII. Новый
летописец (Никон. VIII). Разряди, кн. в Симбир. Сборн. год
1591. Щербатов VI Ч. 2 Древ. Вивлиоф. XII. Собрание Г. Г. Д. II.
№ 52. (Грамота казакам на Дон, посланная с Благово, который
отправился посланником в Константинополь в 1584 г.) и № 62
(Царская грамота донским атаманам о замирении их с азовца-
ми и о препровождении нашего посланника Нащокина, возвра-
щавшегося из Константинополя вместе с турецким чаушем, в
1593 г.). Любопытные подробности посольских пересылок Мос-
ков. двора с шахом Аббасом см. в «Памятниках дипломатичес-
ких и торгов, сношений Моск. Руси с Персией», издан, под
редакцией Н. И. Веселовского, т. I. «Царствование Федора Ива-
новича» (Труды Восточ. Отд. Археол. Общ. т. XX. Спб. 1890).
60. Греческие дела в Моск. Глав. Арх. М. Д. Рукопис. Сбор-
ник Моск. Синод. Библ, за № 703. Некоторые документы и
свидетельства, напечатанные в Древ. Рос. Вивлиоф. VI и XII; в
Сбор. Г. Г. и Д. II. №№ 58, 59, 83; в Рус. Истор. Библ. И. № 103.
Дополн. к Актам Истор. II. № 76 («Известие о начале патриар-
шества в России»). Сказания спутников Иеремии: Иерофея
Монемвасийского, впервые изданное в Венеции в 1630 г. и
перепечатанное Сафою в Афинах в 1870 г., в приложении к его
биографии патриарха Иеремии; Арсения Элассонского, в гре-
ческом подлиннике изданное в приложении к тому же сочине-
нию Сафы; а в латинском переводе у Старчевского в Hisl.
Ruthen. Script, exteri. II.
Пособия: Зернина «Учреждение в России патриаршества» в
Архиве Историко-Юридич. сведений Калачова. Кн. II. полов. I.
М. 1855. Т. Барсова— «Константинопольский патриархат». Спб.
1878. Отца Николаевского — «Учреждение патриаршества в Рос-
сии» Спб. 1880. Преосв. Макария «История Рус. Церкви». Т. X.
Спб. 1881. Каптерева «Характер отношений России к право-
славному Востоку». М. 1885. «Всероссийский патриарх Иов» —
Чт. О. И. и Д. Год 3. № 3.
61. Никонов. VIII. Летоп. о мятежах. Палицына— Сказ, об
осаде Троиц, мон. Иное Сказание (Врем. XIV). Хронографы в
изборнике А. Попова. «Сказание еже содеяся» в Чтен. Об. И. и
Д. Год 2-й № 9. «Повесть об убиении Царевича Димитрия» в Чт.
Об. И. и Др. 1864 кн. IV. Псков, лет. (П. С. Р. Л. IV. 321).
Следствен, дело в Собр. Г. Г. и Д. II. № 60. Иностранные
писатели: Горсей, Масса, Буссов, Петрей, Маржерет (Rer. Ros.
Script, exteri и Устрялова «Сказан. Современ.). Означенные
выше рус. летописи передают даже подробности убийства Ди-
митрия. А именно: убийцы встретили его, когда он сходил с
крыльца, и Осип Волохов, взяв его за руку, сказал: «у тебя,
государь, новое ожерельице»? Царевич поднял голову и отве-
чал: «нет, старое». В эту минуту Волохов кольнул его ножем,
оцарапал только шею и, испугавшись, убежал. Тогда Данила
Битяговский и Качалов докончили его, причем избили корми-
лицу Орину, пытавшуюся защитить ребенка. («Повесть о убие-
нии» говорит, что Битяговский и Качалов с самого начала уда-
рили кормилицу палкой так, что она упала без памяти, и затем
перерезали царевичу горло). Щербатов, Карамзин и Соловьев
принимают летописный рассказ за достоверный. Также и пер-
восв. Филарет (его «Исследование о смерти царевича Дмитрия»
в Чт. О. И. и Др. 1858 г. I.). Также Костомаров в своих Жизне-
описаниях. Арцыбашев склоняется на ту же сторону в своем
Повествовании о России; но в другом месте оправдывает Году-
нова. (Вест. Евр. 1830 и Рус. Архив 1886). Также колеблется
Устрялов в своем Розыске о смерти царевича Димитрия (Ска-
зан. Соврем. II.). Погодин отрицает участие Годунова (Истори-
ко-крит. отрывки. М. 1846). Кроме него то же делают: Краевс-
кий (Царь Б. Ф. Годунов. Спб. 1836), К. Аксаков (Рус. Бес. 1858.
II.). Н. М. Павлов (Рус. Арх. 1886. № 8), В. С. Иконников (Ibid. №
12), Платонов в своем исслед. «Древнерусские сказания и пове-
сти о смутном времени». Спб. 1888, и особенно Белов, который
посвятил две статьи (в Ж. М. Н. Пр. за 1873 г. июль и август)
защите Погодина против возражений Соловьева. Однако не-
смотря на все усилия г. Белова, по моему крайнему разумению,
ему не удалось опровергнуть большую часть доводов покойного
С. М. Соловьева, приведенных в 131 примеч. к VII тому его
Истории России. Нельзя отказать г. Белову в некоторых дель-
ных замечаниях; но его решительное оправдание Годунова и
676
защита Следственного дела вообще исполнены многих натяжек
и напоминают приемы современной нам адвокатуры, которая
часто не останавливается ни перед какими софизмами, чтобы
обелить своего клиента. Костомаров представил несколько вес-
ких возражений г. Белову (Вест. Евр. 1873. № 9). Относительно
критики Белова заметим и следующее. Конечно, слова Карам-
зина о предварительных попытках отравить царевича, что «дро-
жащая рука убийц, вероятно, бережно сыпала отраву» — эти
слова могут быть названы неудачным объяснением недействи-
тельности отравы, однако общий его взгляд на все дело гораздо
серьезнее, чем означенные попытки обеления Годунова и сле-
дователей. В подробностях своей защиты адвокат Годунова
иногда представляет объяснения не менее удачные. Например:
«Вдовый протопоп Федот Офонасьев, человек жалкий, заби-
тый, на что указывает и его насмешливое прозвище, то, что он
из протопопов попал в звонари». Очевидно, г. Белов упустил из
вида судьбу, которая постигала священников, имевших несчас-
тье потерять жену. Их печальное положение было подтвержде-
но московским собором 1503 года. О лишении их права свя-
щеннодействовать говорит и Маржерет, современник данного
события.
Со своей стороны, укажем на следующие обстоятельства.
Напрасно было бы основывать достоверность Следст. дела, меж-
ду прочим на отношениях Шуйских к Годуновым. Князь В. И.
Шуйский, как известно, правдивостью не отличался; а в данный
момент он имел все побуждения угождать Годунову, имея в
виду участь своего брата Андрея и кн. Ив. Петровича. Притом
смерть царевича если была полезна Годунову, то не была про-
тивна и интересам В. И. Шуйского, также будущего претенден-
та на престол. Пристрастный, преднамеренный розыск обнару-
живается с первых же слов Следст. дела. Следователи прямо
начинают вопросом: «которым обычаем царевича Димитрия не
стало и что его болезнь была?», т. е. прямо сворачивают след-
ствие на падучую болезнь. И это обстоятельство не укрылось от
современников. Летопись говорит: «князь же Василий начат
распрашивати града Углича всех людей, како небрежением На-
гих заклася сам» — (Никон. VIII. 19). Важное, по моему мнению,
препятствие для достоверности данного розыска представляет
самый способ смерти царевича. Если, как в нем рассказывает-
ся, с царевичем были и прежде припадки падучей болезни,
причем он однажды поколол свою мать, то невероятно, чтобы
после того мать позволила ему играть ножом. А если это позво-
лила мамка помимо матери, то намерения мамки становятся
прямо подозрительны. Наконец, если действительно он сам
наколол себя в припадке падучей болезни, то опять странно,
что он поколол себя не в какое-либо другое место и не в
разные места, а все время своих судорог колол себя в одну
677
точку, в горло. Все это обстоятельства подозрительные. Может
быть, смерть его совершилась не так, как рассказывают лето-
писцы, может быть, не Битяговский, Качалов и Волохов зареза-
ли его; однако во всяком случае внезапная кончина и все
обстоятельства ее заставляют сомневаться в правдивости След-
ственного дела. Главные свидетельницы, кормилица Тучкова и
постельница Колобова, могли быть подкуплены или просто за-
стращаны; а как они первоначально показывали, осталось нам
неизвестно. Что говорили маленькие сверстники царевича, тоже
никому неизвестно. В Следственном деле они все четверо, как
попугаи, буквально повторяют рассказ о самозаклании; при сем
обратим внимание, что из них один Тучков, другой Колобов,
может быть, дети помянутых двух женщин, и повторявшие то,
что им приказывали говорить их матери или родственницы.
Кроме них, по делу обнаруживается еще только один свиде-
тель, стряпчий Семейко Юдин, который будто бы видел сцену
самозаклания откуда-то из дому, когда «стоял у поставца». Но
кто может поручиться за правдивость этого свидетеля? А затем
огульное повторение одного и того же рассказа многими лица-
ми, бывшими далеко от места события, наводит решительное
сомнение относительно их показаний. Притом современники
прямо указывают на те меры, которые Годунов заранее пред-
принимал против царевича; напр., Флетчер еще до смерти Ди-
митрия говорит о запрещении поминать его имя при богослу-
жении как незаконного — запрещение, сделанное по внуше-
нию Годунова. Любопытно, что Флетчер еще до смерти цареви-
ча Димитрия сообщает слухи о покушениях на его жизнь со
стороны претендентов на трон после бездетного Феодора. В
Москве уже были настроены на ожидание катастрофы. Мать
царевича и его родственники Нагие, по-видимому, окружали
мальчика строгим надзором, особенно охраняли его ночью, но,
вероятно, не ожидали открытого дневного нападения. Не забу-
дем, что в числе помянутых, претендентов был не только Борис
Годунов, но и Василий Шуйский. Несомненно, Годунов знал,
кому поручить следствие, чтобы добыть желаемый результат.
На основании всех данных, общий наш вывод тот, что как
именно погиб царевич, сказать трудно, но что он погиб не
своей смертью, это более чем вероятно, а что смерть его была
весьма желательна Годунову, это несомненно.
62. Никонов. VIII. 34. Летоп. о мятежах. Никонов. 'VII. 348—
358. Степенная Латухин, кн. Морозов, лет. Хронографы (Попо-
ва Изборник). Маржерет. Что Феодор назначил своей наслед-
ницей Ирину, о том кроме патриарха Иова (Ник. VII. 352)
говорят Разряди, книги и Послужной список чиновников (Древ.
Вивлиоф. XX. 66.), а также избирательные грамоты на царство
Годунова и Михаила Феодоровича (Вивлиоф. VII. 136); в после-
дних указано, что «душу свою приказал» святейшему патриар-
678
ху, Ф. Н. Романову и Б. Ф. Годунову. Латухин. Степ, книга пове-
ствует, будто Федор Иванович назначил своим преемником
<I>. Н. Романова. А некоторые иностранные писатели сообщают
оасню о том, что царица просила умирающего царя вручить
скипетр ее брату; но Феодор хотел отдать его Ф. Н. Романову,
гот не взял и указал на своего брата Александра, Александр на
брата Ивана, Иван на Михаила, последний еще на кого-то;
выведенный из терпения, царь сказал, что более он не в силах
держать скипетр и пусть его возьмет, кто хочет; тогда подошел
Годунов и схватил его в свои руки. (Хроникй Буссова и Петрея.
Rer. Ross. Script, extcri. 5 и 152).
63. Никонов. VIII. Сказание о Мятежах. Палицын (у него
обещание Бориса при венчании). Хронографы (в Изборнике
Попова, с 285 стр.). Иное сказание. Степей, кн. Латухина.
Морозов, лет. Симбир. Сборн. (Разряди, кн. Введение). Вивлио-
фика. VII. 36—128. Акты Археогр. Эксп. И, №№ 7—10. (тут
крестоцеловальная запись Борисова). Дополн. к Акт. Истор. I.
№ 145. «Грамота, утвержденная об избрании царем Бориса
Феодоровича Годунова», заключающая официальный рассказ о
сем событии, кроме Актов Экспедиции (№ 7) напечатана еще у
Бутурлина в Истор. Смути, врем. Т. I. Приложение № 3. Иност-
ранцы: Буссов, Петрей, Маржерет, Де Ту, Масса, Шиле (доне-
сение последнего цесарю о поездке в Москву, в 1598 г. Рус.
перевод в Чт. О. И. и Д. 1875. № 2.) О том, что приставы
насильно пригнали народ к Новодевичьему монастырю и толка-
ли людей в шею, чтобы падали на колена, сообщает рукопис-
ный хронограф (Москвит. 1844. № 6). А известие о намерении
бояр возвести Бориса на царство с условием, чтобы он присяг-
нул на грамоте, ограничивающей его власть, нашлось в бумагах
Татищева, в Библиот. Моск. Архива Ин. Д. (см. у Соловьева к Т.
VIII прим. 12). О красивой величественной наружности Бориса
Годунова, его приветливом обхождении, даровитости, красно-
речии, умеренности в пище, суеверии, мстительности и лукаво-
сти в обхождении говорит Горсей.
64. О милостях царских после венчания Доп. к Акт. Истор.
I. № 146. С. Г. Г. и Д. II. №№ 74 и 75. Шиль. Буссов. Рукописная
«История об Иове патриархе» в Румянц. муз. № 156. Палицын.
Пекарского «Известие о молодых людях, посланных Годуно-
вым» в Зап. Акад. Н. XI. Относительно медиков любопытный
разговор печатника Василия Щелкалова с английским доктором
Вильсом приведен в Истории Соловьева (VIII. 57); на основании
английского отдела в Арх. М. Ин. Д. Щелкалов спрашивал
Вильса, как он распознает немочь: «по водам или по жилам».
Гот отвечал, что знает оба способа (указывающие на существо-
вание в то время двух медицинских школ).
65. Poselstwo Lwa Sapiehy. Grodno. 1846. Когновицкого —
Zycia Sapiehow. I. Козубского «Заметки о некоторых иностран-
679
ных писателях» (Ж. М. Н. Пр. 1878. Май). Записка Сапеги
королю о войне с Москвой в Чт. О. И. и Др. 1861. IV. Смесь. Его
же донесение Сигизмунду III о польском посольстве в Москве в
Hist. Rus. Monum. IL № XXXI. Статейный список посольства
Салтыкова и Морозова в Польшу в Древ. Вивлиоф. IV. Сноше-
ния Бориса с цесарем Рудольфом II в Памяти. Дип. Снош. II. С
Англией в Сборы. Рус. Ист. Общ. XXXVIII и у Гаммеля «Англи-
чане в России». II. С городами Ганзейскими при Феодоре Ив. и
Бор. Фед. у Щербатова VII. и в Supplem. ad Hist. R. M. №№
LXXXVIL—XCIX. С папою Hist. Rus. Monum. II. № XXXII и
XXXIII. С Персией ibid. II. № XXX. С Грузией — Никон. Л. VIII.
51—53. Летоп. о мятежах. Карамз. к Т. XL, прим. 86—98. Отно-
сительно царевны Ксении и ее женихов: О наружности Ксении
в Рус. Достопамят. I. 174. и в Изборнике А. Попова. 314; о
Густаве Ириковиче в России Маржерет, Буссов, Петрей и Мас-
са. Фехнера— Chronik der Evangel. Gem. in Moscau. 1866. I. 130.
О принце Иоанне: Львов, лет. III. Нов. Летоп. (Времен. XVII).
Wahrhaftige Relation der Reussischen und Muscowitishen Reise в
магазине Бюшинга. VII. Масса, Маржерет, Петрей, Фехнер.
Главный же материал в Москов. Архиве Мин. Ин. Д. Дела
Датские (приезд в Москву датского королевича Ягана и пр.),
которыми воспользовался проф. Цветаев в своем исследовании
«Из истории брачных дел в царской семье Москов. периода»
М. 1884. Неясный слух об отравлении Иоанна Борисом повто-
ряется в Никон. VIII, Летоп. о мятеж, и Нов. Лет. Маржерет
прямо приписывает его смерть неумеренности.
Для наших сношений с Грузией любопытен труд Белокуро-
ва «Сношения России с Кавказом — материалы, извлеченные
из Архива Мин. Иностр. Дел». Выпуск I. 1578—1613 гг. М. 1889
г. (из Чтен. О. И. и Др. за 1889 г.). Рецензия на его книгу
Н. И. Веселовского в Ж. М. Н. Пр. 1890. Февраль.
66. Никонов. VIIL Летоп. о мятежах. Нов. Лет. Палицын.
Хронографы. Буссов, Петрей? Маржерет, Масса. О холопях,
покидавших бояр, в Акт. Ист. II. № 44. Дело о Романовых в
Актах Истор. II. №№ 38 и 54. Обыкновенно, вслед за Карамзи-
ным, Богдана Бельского считают «первою жертвою Борисовой
подозрительности». Но из донесений пристава Воейкова Году-
нову видно, что ссылка Романовых предшествовала опале Бель-
ского. Да твой же государев изменник — писал Воейков — мне
про твоих государевых бояр в разговоре говорил: «Бояре мне
великие недруги; они искали голов наших, а иные научали на
нас говорить людей наших, я сам видел это не однажды». Да он
же про твоих бояр про всех говорил: «Не станет их ни с какое
дело; нет у них разумнаго; один у них разумен Богдан Бельс-
кий, к посольским и ко всяким делам очень досуж». Эта похва-
ла Бельскому в свою очередь тоже не имела ли влияния на его
опалу, при известной завистливости и мнительностй Бориса?
680
Вообще для этой эпохи см. книгу П. Павлова «Об историческом
значении царствования Бориса Годунова». М. 1850. См. также
Аристова «Невольное и неохотное пострижение в монашество
у наших предков». Гл. III. (Древ, и Нов. Россия. 1878. № 7.).
Хавский в своем «Генеалогическом исследовании о роде Рома-
новых» (М. 1863) выводит прямое их происхождение от Рюрика
по женской линии, чрез вторую супругу Никиты Романовича,
суздальскую Евдокию Александровну. Но если бы и было дока-
зано двоебрачие Никиты Романовича, то не доказано, что Фе-
дор Никитич с братьями произошел от сего второго брака, а не
от первого, с Варварой Ивановной Ховриной. (А. Барсукова
«Обзор источников русского родословия». Спб. 1887).
67. Книга, глаголемая «Большой Чертеж», издан. Спасским.
М. 1846. Беляева «О сторожевой, станичной и полевой служ-
бе». С приложением подробных росписей из Разрядного архи-
ва (Чт. О. И. и Др. 1846. № 4). Те акты, которые приведены
здесь из Московского стола Разрядного приказа, перепечатаны
вполне и более исправно в «Актах Московского государства»,
изданных Академией Наук под редакцией Н. А. Попова. Т. I.
Спб. 1890. Перетятковича «Поволжье в XV и XVI веках». М.
1877. Багалея «Очерки из истории колонизации и быта Степной
окраины Москов. Государства» М. 1887. (Со ссылками на столб-
цы Белгородского Стола в Архиве Мин. Юстиции). Его же
«Материалы для истории колонизации и быта Степной украй-
ны Москов. Государства». Харьков. 1886. №№ I и II. О русских
степных сторожах см. также известия Маржерета. «Сказ, со-
врем, о Димитр. Самозв.». III. 55.
68. О наказе Ивана III рязанской в. княгине Агриппине см.
в Актах, относящ. до рода дворян Голохвастовых. М. 1848. стр.
25. (из Чт. О. И. и Др.) и в моей Истории Рязанск. княжества
(Соч. Т. I. стр. 202). О присуждении Ивана Кольцо за разбои к
смертной казни ссылка на Ногайские дела № 10 в Арх. М. Ин.
Д. у Соловьева к Т. VI. прим. 128. Значение Самарской луки в
Волжских разбоях указано у Перетятковича «Поволжье в XV и
XVI вв.» стр. 312, с такой же ссылкой.
Относительно фамилии Строгановых главные источники:
во-первых, Акты Арх. Эксп. I. № 94. Здесь Лука Строганов
упоминается в выписке из судейских списков о Двинских зем-
лях. Во-вторых, грамота царя Василия Шуйского от 1610 года;
она говорит о выкупе Василия Темного из татарского плена с
помощью Строгановых (сохранилась в их фамильном архиве).
Далее, грамота, данная внукам Луки Строганова на участок
Вондокурской волости, Устюжского уезда, Акты Арх. Эксп., I,
№ 163. Грамоты Ивана IV: Григорию Аникиеву Строганову,
1558 года, на Прикамскую полосу земли; ему же разрешение
варить селитру для огнестрельного снаряду и о принятии в
опричнину; Якову Аникиеву, 1568 года, на прибавку земли и
681
льготная грамота, 1574 года, на поселение за Уралом на р.
Тоболе. См. в Акт. Арх. Эксп., I, № 254 и Дополн. к Акт. Истор.,
№№ 117—120. Некоторые из приведенных грамот впервые
были напечатаны Г. Ф. Миллером в его «Описании Сибирского
царства», Спб., 1750. Часть этих грамот приводится в так назы-
ваемой «Летописи Сибирской» (Строгановская и Есиповская),
изданной Спасским, Спб., 1821 г. О колонизаторской деятель-
ности Строгановых говорят: Соликамский летописец в книге
Василия Верха «Путешествие в города Чердынь и Соликамск»,
Спб. 1821 г. А. Крупенина «Краткий исторический очерк засе-
ления и цивилизации Пермского края» (Пермский Сборник», I,
М., 1859 г.). Н. А. Фирсова «Обзор внутрен. жизни инородцев
перед временем вступления их в состав Москов. госуд.» Учен.
Зап. Казан. Унив. 1864. Вып. I. Смышляева «Источники и посо-
бия для изучения Пермского края», Пермь, 1876 г. Мозеля
«Пермская губерния», Спб., 1864 г. (материалы для географии и
статистики России). Штиглица «Пермская губерния», Спб.,
1875 г. (списки населенных мест). Шишонко «Пермская лето-
пись». 3 кн. Пермь. 1881—1884 (Отчет о ней в Ж. М. Нар. Пр.
1886. Январь).
Важнейшее пособие для истории сей фамилии представля-
ет монография проф. Устрялова «Именитые люди Строгано-
вы». Спб., 1842 г. Здесь он отрицает предание о происхождении
Строгановых от крещеного татарского царевича, у которого
будто бы хан велел сострогать тело до костей, — предание,
приводимое голландцами Массою и Витзеном в XVII веке, по-
том повторенное историками нашими Г. Ф. Миллером и кн.
Щербатовым в XVIII. Но еще прежде Устрялова Карамзин на-
звал это предание басней (к т. IX, прим. 651). Устрялов произ-
водит Строгановых от новгородского рода Добрыниных. Наи-
более замечательные рецензии на его книгу принадлежат Стро-
еву («Северная Пчела», 1843 г., № 50) и Погодину («Москвитя-
нин», 1843 г., № 4). Затем:’«Исторические сведения о гг. Стро-
гановых», помещенные в «Пермских Губернских Ведомостях»
за 1876 и 1877 гг., спустя двадцать лет после смерти их автора
Волегова, управлявшего имениями Строгановых. Его изыскания
совпадают большей частью с выводами Устрялова. Он указыва-
ет на существование новгородской фамилии Строгановых, по-
мимо Дубровиных, и не отрицает их купеческого происхожде-
ния. Об этом и других трудах того же автора см. исследование
преподавателя пермской гимназии А. А. Дмитриева «Ф. А. Воле-
гов как историк Строгановых» (Перм. Губ. Вед. и отдельно,
1884 г.). Того же Дмитриева «Пермская Старина», выпуск 1.
Пермь. 1889 г. В этом сборнике представлен свод известий и
разысканий по истории и географии Великопермского края до
XVII века и обстоятельно указано постепенное расширение
Строгановских владений. Между прочим, любопытно его ука-
682
запие на то, что земли, отведенные Строгановым в Прикамс-
ком крае, не были совсем пусты, а уже имели русских поселен-
цев или «отхожих людей» чердынских и усольских, которых
земельные участки они захватили в свое владение, благодаря
жалованным царским грамотам и не без подкупа нужных для
того лиц (стр. 98—100).
В Александроневской летописи под 1563 годом сказано:
«Сентября 16 отпустил царь и великий князь Едигерова посла
Чигибеня по Измаилову челобитью. Пришел он из Сибири с
данью и задержан в Москве потому: после его приходу сибирс-
кие люди царю и великому князю изменили, дани государевым
даныцикам давать не учали и взяли к себе на Сибирь царевича
Едигеря князя; государьского даныцика Едигерь царевич казан-
ский убил». В последних словах явная путаница и неверности,
происшедшие от ошибок переписчиков. Карамзин метко ука-
зал на них и поправил приблизительно таким образом: «и взяли
к себе на Сибирь царевича (Шибанского), и Кучум, царевич
Шибанский, государева даныцика Едигера князя убил» ( к т. IX,
прим.257 и 643). Небольсин вместо казанский читает «казацкий
царевич» (т. е. киргиз кайсацкий) и вообще дает Кучуму проис-
хождение то киргизское, то ногайское («Покор. Сибири» гл.
III). Но проницательный историограф оказался ближе к истине.
Его догадку подтвердил Вельяминов-Зернов, который предста-
вил наиболее вероятные соображения о родословии Едигера и
Кучума, соображения, основанные на сличении всех известных
русских и татарских свидетельств об отношениях рода Тайбуги
к Шейбанидам («Исслед. о Касимовских царях и царевичах». II,
386—399. В той же книге см. его соображения о происхожде-
нии Киргиз-Кайсацкой орды). Он искусно распутывает запу-
танное и сбивчивое родословие сибирских царей и князей,
заключающееся в летописях Есиповой и Строгановской. Почти
те же, как у Вельяминова-Зернова, родословные выводы, при-
близительно согласные с генеалогией Кучума у Абульгази, на-
ходим и в рассуждении И. Я. Словцова «Кто был Кучум?». Мил-
лер принимал баснословное предание о том, что Кучум был
сын Бухарского хана. («Истор. Сиб.» Спб. 1750, стр. 50); Фишер
считает его киргизом («Сибирская История». Спб. 1774, стр.
98). Соловьев, подобно кн. Щербатову, обошел вопрос о Кучу-
ме, но, по-видимому, следует Карамзину.
О послах Едигера в Москве, его подчинении Ивану IV и
сибирской дани в Никон. Лет. стр. 228, 274—275 и 291. В
грамоте царя Федора Ивановича Кучуму в 1597 г. говорится,
что отец Едигера Казый и дед Мамед (убивший Ибака) платили
дань великому князю московскому Василию Ивановичу (С. Г. Г.
и Д. II, № 68). Конечно, тут речь идет не о постоянной дани, а о
дарах, иногда присылавшихся. Относительно Кучумова деда
Ибака см. у Вельяминова-Зернова, II, стр. 238—240; а Кучумова
683
отца Муртазы ibid. стр. 394. Грамоты, касающиеся сношений
Кучума с Иваном IV, которому он обязывается быть данником,
в С. Г. Г. и Д. II. №№ 42 и 45 под 1570 и 1571 гг. Кучум и его
предки тут именуются царями (ханами) сибирскими, тогда как
Едигер, его отец и дед — князьями (беками). Московское прави-
тельство, очевидно, знало различие в происхождении этих двух
родов. Кучуму посылаются из Москвы царские грамоты за
золотой печатью. А сам Кучум в своих посланиях употребляет
высокий, поистине восточный тон. Как бы введением к этим
грамотам служат речи пермского воеводы князя Никиты Ромо-
дановского, воротившегося из Перми в марте 1570 г. (Помеще-
ны в Ак. Ист. I, № 179). По его словам, некто Ивашка Поздеев,
взятый в плен на Чусовой сибирскими людьми, воротился от
сибирского царя с известием, что царь этот собирает дань для
государя московского и хочет послать к нему послов, но что
пока мешает ему война с каким-то казацким (т. е. киргизским)
ханом (вероятно, союзником Тайбугина рода). Эта война, ко-
нечно, и заставляла Кучума пока смиряться перед московским
царем.
Любопытно разногласие источников относительно цареви-
ча Магметкула: по одним он является братом Кучума (напр., в
жалованной грамоте Строгановым 1574 года, у Миллера, стр.
87), по другим сыном (Сибирские летописи и письмо Абдул-
Хаира, назвавшего его своим братом, в С. Г. Г. и Д. II, № 67), по
третьим племянником (помянутая выше грамота царя Федора
Ивановича 1597 года. Ibid. № 68). По некоторым соображениям,
последнее сообщение едва ли не самое верное.
В хронографах наших сохранился любопытный рассказ о
путешествии двух казачьих атаманов Ивана Петрова и Бурнаша
Булычева, посланных в 1567 году царем Иваном Васильевичем
посмотреть земли за Сибирью. Они видели Монголию и Китай.
См. Карамз. к т. IX, прим. 648, и «Изборник» Андр. Попова,
430—437. Но совершенно сходное с сим описание путешествия
казака Петлина в 1620 г. напечатано Спасским в «Сбор. Исто-
рич. свед. о Сибири». Карамзин полагает, что это описание
просто списано с донесения атаманов Петрова и Булычева. В
старых рукописных сборниках русских встречается еще сказа-
ние «о человецех незнаемых в восточной стране». Тут, соб-
ственно, передаются разные баснословные слухи и поверья о
сибирских народцах. По поводу сего сказания см. обстоятель-
ное исследование Д. Н. Анучина «К истории ознакомления с
Сибирью Ермака» (Древности Моск. Археол. Общ. Т. XIV.
1890 г.).
69. Предание о суздальском происхождении Ермака встре-
чается в так называемой Черепановской летописи, составлен-
ной ямщиком Черепановым в Тобольске в XVIII веке и хранив-
шейся в Академии Наук. Оно приведено у Карамзина в прим.
684
Ь64 к т. IX. О нем и о летописи Черепанова упоминает
Г. Спасский в предисловии к изданному им «Списку с чертежа
( ибирския земли» по рукописному сборнику XVII века. (Вре-
мен. О. И. и Др. кн. 3). Так как помянутое известие уже
встречается в этом сборнике, следовательно оно уже существо-
вало в XVII веке. Карамзин отвергает это известие как вымы-
сел. Против него возражают Небольсин («Покорение Сибири».
Спб. 1849) и Пуцилло («К вопросу, кто был Ермак Тимофее-
вич». Рус. Вест. 1881. Ноябрь). Проф. Никитский в своей «За-
метке» об имени Ермака (Ж. М. Н. Пр. 1882. Май), вслед за
Карамзиным, известие Черепановской летописи называет вы-
мыслом. Броневский, неизвестно на основании каких источни-
ков, называет Ермака уроженцем Качалинской станицы на Дону
и говорит о назначении его на юго-восточную пограничную
службу, откуда он бежал и предпринял разбой по нижней
Волге и Каспийскому морю. («История Донского войска». Т. I).
Еще прежде Броневского в прошлом столетии Ригельман в
своей «Истории о Донских казаках» выводит Ермака «с Дону»,
и также голословно (Чт. О. И. и Др. 1846. № 3). Во всяком
случае приведенные доселе в известность и наиболее достовер-
ные источники нигде не указывают на связи Ермака с Доном и
не раз к его имени прибавляют прозвание Повольского, а това-
рищей его называют Волскими атаманами и казаками. (Летопи-
си Савы Есипова и Строгановская. Так называемая «Неизвест-
ная рукопись» в приложении к книге Небольсина. Ремизовс-
кая, изданная Археогр. Комиссией в 1880 г.). Точно так же
Волскими называет их и царская грамота от 16 ноября 1582 года.
(Дополн. к Акт. Истор. I. 184). Правда, один хронограф конца
XVII века, называя Ермака «поволзским атаманом», прибавляет:
«сей убо Ермак не от славных быст, но от простой чади,
вселися на Дону с прочими своими сверстники и многие пако-
сти деяху по Волге реке». (Изборн. Андр. Попова 399). Но тут
Дон привлечен, очевидно, по собственной догадке автора; так
как весь его рассказ о Ермаке представляет сокращение из
сибирских летописей. Что касается до имени Ермак, летопись
Черепанова объясняет его прозвищем, будто бы означавшим
или «дорожный артельный таган», или «жерновой ручной ка-
мень». Другие летописцы и историки производили его как
полуимя, кто от Германа, кто от Еремея или Ермолая. Профес-
сор Никитский, в указанной выше заметке своей, согласно с
мнением Миллера, имя Ермак производит от Ермолая и ссыла-
ется на писцовые новгородские книги, где это имя встречается
также в уменьшительной форме Ермачко. Г. Буцинский в своем
сочинении «Заселение Сибири и быт первых ее насельников»
(Харьков. 1889) в первом прим., вслед за Никитским (не упоми-
ная о нем) также производит имя Ермак от Ермила, т. е. Ермо-
лая, и приводит примеры география, названий, происшедших
685
от сего имени. Но, справедливо отвергая мнение Костомарова,
будто Ермак в качестве донского атамана находился в московс-
ком войске под Могилевом в 1581 году, сам без достаточного
основания говорит, что Ермак «до похода в Сибирь казаковал
на Дону». Ссылка на челобитную одного казака, который гово-
рит, что он до похода в Сибирь «двадцать лет служил с Ерма-
ком в поле» нисколько не указывает на Дон.
В Новочеркасске недавно решили воздвигнуть памятник
Ермаку как донскому казаку и покорителю Сибири. Ввиду
этого предприятия, считаю долгом указать на то обстоятель-
ство, что исторический Ермак является казаком волжским, а не
донским. Конечно, считая Дон главной колыбелью и рассадни-
ком вольного казачества в Московском государстве, можно
привести Ермака в некоторую связь и с Доном. Но пусть во
всяком случае предприниматели памятника знают настоящее
состояние вопроса о происхождении Ермака. Не лишним счи-
таю прибавить, что и подлинного изображения этого героя мы
не имеем и что распространенный на Дону и в Сибири так
называемый портрет его есть изображение какого-то немецко-
го ландкнехта.
70. Из Сибирских летописей так называемая Строгановская
приписывает почин казацкого похода Строгановым; но другие
летописи, именно Есипова и Ремизова, выставляют его почти
самостоятельным делом Ермака с товарищами. Карамзин дер-
жался первого взгляда. Небольсин старается опровергнуть этот
взгляд и подкрепить второй, отдавая решительное предпочте-
ние показаниям летописи Есипова («Покорение Сибири».
Глава IV.). Против него вооружился Соловьев и довольно под-
робно разобрал аргументы Небольсина, отстаивая большую
сравнительно степень древности и достоверности летописи
Строгановской. («История России». Т. VI. Дополнение). При
всей логичности и обстоятельности сего разбора нельзя, одна-
ко, согласиться с тем, что ’Ермак с товарищами, предприняв
покорение Сибири, явился только послушным орудием в руках
Строгановых. Соображая все обстоятельства и все известия,
мы полагаем, что сибирский поход был предпринят хотя с
одобрения и с помощью Строгановых, однако главный почин
едва ли не принадлежал самим казацким атаманам, и в особен-
ности Ермаку Тимофеевичу.
Карамзин и последующие историки почти отвергают пока-
зания так называемой Ремизовой, или Кунгурской, летописи,
которая составлена в конце XVII века тобольским боярским
сыном Ремизовым; тогда как Строгановскую они относят к
началу этого столетия, а Есиповскую — к первой его четверти.
(Содержанием своим обе эти летописи близки друг другу.) Но в
конце Есиповской прямо указывается на происхождение ос-
новной Сибирской летописи вообще: она составилась по почи-
686
11 у первого тобольского архиепископа Киприана, занимавшего
< ню кафедру с 1620 по 1624 г. То же говорит и Ремизова
л (‘топись. Следовательно, самое начало сибирского летописа-
ния относится не ранее как к концу первой четверти XVII века,
.1 Строгановская и Есиповская возникли еще позднее. Миллер
>ке в своей «Сибирской истории» более всего пользовался имен-
но летописью Ремизовской, отличающейся от названных двух
многими своими подробностями. Хотя эти подробности часто
носят характер легендарный и обилуют чудесными видениями
и знамениями, однако совершенно отвергать показания сей
летописи едва ли справедливо. Черпая из местных преданий и
легенд, составитель ее, по-видимому, имел под рукой некото-
рые записи или пользовался первоначальным, т. е. Киприано-
вым, собранием этих записей; на что (кроме обилия благочес-
тивых знамений, предрекавших водворение христианства в тех
краях) намекает его более подробная, чем в других, и более
точная хронология, именно по отношению к числам и месяцам
(по не годам, которые у него иногда явно перепутаны). На эту
чорту Ремизовской летописи указал Л. Н. Майков в своем исто-
рико-хронологическом рассуждении по поводу трехсотлетней
годовщины присоединения Сибири (Жур. Мин. Нар Проев.
1881. Сентябрь). Он сопоставляет Строгановскую летопись с
Ремизовской (Есиповскую же вслед за Карамзиным и Соловье-
вым считает только «риторической переделкой» Строгановс-
кой), берет исходным пунктом царскую грамоту от 16 ноября
1582 года и приходит к такому выводу: поход был предпринят
1 сентября 1581 года; город Сибирь занят 26 октября 1581 года,
а Кольцо прибыл в Москву в конце января 1583 года. Остано-
вим внимание на этих датах, особенно на второй.
Кунгурская, или Ремизовская, летопись местами представ-
ляет ход событий более естественным и вероятным, чем Стро-
гановская; а именно: первая говорит о зимовках, тогда как
последняя их опускает. Так, в Строгановской летописи выхо-
дит, что казаки, предприняв поход в сентябре 1581 года вверх
по Чусовой, в октябре этого года вошли в Иртыш и 26 октября
взяли город Сибирь. Есть ли хотя какая-либо вероятность, что-
бы приблизителтьно в полтора месяца они проплыли все это
пространство, да еще переволоклись в то же время через Ураль-
ский хребет? Подобная скорость невозможна была бы и в наше
время для мирного речного путешествия (конечно, без паровой
силы), а для военного похода, когда нужно было подвигаться
вперед ощупью, борясь и со всякой нуждой, и с природой (в
виде волоков, порогов, мелей и т. п.), и с туземными племена-
ми, когда, перевалив Уральский хребет, приходилось вновь
строить и снаряжать себе струги,.— эта быстрота немыслима.
(С какими затруднениями сопряжено плавание по одной только
Чусовой и притом не вверх, а вниз по реке, дает понятие
687
«Поездка на реку Чусовую» Е. Янишевского. Пермь. 1886).
Такой невероятный факт без всякой критики принимался Ка-
рамзиным, Соловьевым и другими, касавшимися первого заво-
евания Сибири, в том числе и Небольсиным, по-видимому,
столь критически относившимися к Строгановской летописи!
Нет, показания Ремизовской летописи, что казаки зазимовали
где-то около Уральского волока, потом все следующее лето
провели в походе по сибирским рекам и только к осени достиг-
ли Иртыша — это показание гораздо достовернее. Невероятно
также, чтобы, заняв город Сибирь, они целый год медлили
посылкой известия о своем подвиге Строгановым и в Москву.
Заняв Сибирь в октябре 1582 года, они, конечно, вскоре затем
отправили вести, и тем более, что очень нуждались в подмоге
для удержания завоеванного. Тогда понятна нам царская грамо-
та с укором Строгановым, от 16 ноября 1582 года. (Она приве-
дена в Строгановской летописи и перепечатана в Дополн. к
Акт. Ист. I. № 128). Конечно, в это время в Москве еще не
могли быть получены вести о завоевании Сибири. Что касается
донесения Пелепелицына о нападении Пелымского князя и
самовольном отпуске казаков в Сибирь Строгановым, и это
донесение принималось без достаточной критики. Напрмер, на
его основании полагали, что Пелымский князь пришел на Пермь
в тот же день, в который Ермак выступил в поход, т. е. 1 сен-
тября 1581 года. Но можно ли каким-либо одним числом опре-
делить нашествие толпы дикарей на пустынный, обширный
край? Выражение грамоты «в тот же день» никак нельзя при-
нимать буквально. Видно только, что нашествие вогулов случи-
лось приблизительно одновременно с сибирским походом Ер-
мака. Еще за год до этой грамоты, именно от 6 ноября 1581 года,
из Москвы послано в Пермь распоряжение воеводе Пелепели-
цыну о сборе ратных людей с пермских волостей и Соли
Камской, человек 200, которые должны помогать острожкам
Семена и Максима Строгановых, а эти в свою очередь должны
помогать пермским и усольским местам, в случае нападения
вогулов. Никите Строганову велено помогать своим родствен-
никам, так как Семен и Максим приносили на него жалобу.
(Дополн. к Акт. Ист. I. № 126). Эту грамоту тоже связывают с
нападением Пелымского князя; но едва ли справедливо. Веро-
ятно, здесь имеется в виду предыдущее нападение мурзы Бег-
белия.
Что касается времени, когда казацкое посольство прибыло
в Москву, если приурочивать его к январю 1583 года (собствен-
но, 1582 г.; ибо мы имеем дело еще с сентябрьским, а не
январским годом), то выходит противоречие с пленом Магмет-
кула, о котором будто бы доносит царю посольство, но который
случился уже весной, т. е. не ранее марта. Возможно, однако, и
даже вероятно, что известие об этом плене неверно связано с
688
посольством Ивана Кольцо. Едва ли для посылки известия о
взятии Сибири казацкие атаманы дожидались, пока они возьмут
и Магметкула. Его взяли в плен, может быть, во время пребы-
вания Кольца в Москве, и особый гонец принес о нем известие.
Посольство казацкое, конечно, прогостило в Москве не одну
педелю и даже не один месяц. Притом, если бы Магметкул был
взят до отъезда Кольца из Сибири, то более чем вероятно, что
торжественное казацкое посольство привезло бы не известие о
его плене, а его самого.
Царская грамота Строгановым относительно отправки Вол-
ховского и Глухова с ратными людьми и приготовления им
стругов к весеннему походу в Сибирскую землю напечатана в
«Сибирской истории» Миллера (стр. 170—171) и помечена 7 ян-
варя 7092 года (1584), следовательно незадолго до кончины
Ивана IV. С этой датой не согласуется известие Строгановской
летописи, по которой посылка Волховского и Глухова состоя-
лась «во второе лето по взятии Сибирской земли», следователь-
но в 1583 году. Грамота предписывает отправить ратных людей
на стругах весной по половодью, а летопись говорит, что они
прибыли зимой или к зиме. Подобное противоречие, по сооб-
ражениям всех обстоятельств, нам кажется, можно примирить
только таким образом: московские ратные люди отправились в
поход весной 1583 года, а осенью, т. е. уже в 1584 году, достигли
берегов Иртыша. Может быть, помянутая царская грамота оши-
бочно помечена у Миллера 7092 годом вместо 7091.
71. Сибирские летописи: Строгановская, Есиповская (из-
данная Григорием Спасским в журнале «Сибирский Вестник»,
1824 г. и перепечатанная в приложениях у Небольсина), Реми-
зовская, или Кунгурская (изданная Археограф, комиссией с
рисунками. Спб. 1880 г.) и Новый летописец (издан в VIII части
Никонов. Летоп., и отдельно кн. Оболенским во Временнике
О.И. и Др. XVII. М. 1853 г.). Ремизовская баснословит и о том,
что один татарин-рыболов вытащил тело Ермака, которого уз-
нали по двум царским панцирям, будто бы на него надетым; что
татарские князья и мурзы разделили между собой его доспехи
и оружие; что туземцы стали ему поклоняться, как некоему
божеству и пр.
72. Сибирские летописи. Миллера «Сибирская история».
Льготная грамота 1586 г. Вымской земли князю Лугую в С. Г. Г.
и Д. II. № 54. Другая подобная льготная грамота остякскому
князю Игичею Алачееву и брату его Онже Юрьеву в 1594 г.
Ibid. № 63. Что Сейдак был взят в плен во время битвы, о том
говорит так наз. Строганов, лет.; а что он был взят помощию
хитрости Чулкова, повествует Есиповская. О киргизском царе-
виче, потом касимовском хане Уразе Мухамеде см. у Вельями-
нова-Зернова «О касим. цар. и царевич.» II. с 97 страницы. По
другим источникам этот царевич не был взят, а сам выехал в
23-Иловайский Д.
689
Москву и вступил в государеву службу. (Ibid. стр. 102.). О
сношениях Москов. правительства и сибирских воевод с си-
бирскими мурзами и самим Кучумом в С. Г. Г. и Д. II. №№ 64—
68. Последняя борьба с Кучумом см. Акты Истор. II. №№ 1—23.
Никонов. VIII. 38. Летопись Ремизова. О приезде в Москву
Кучумова семейства в Арх. М. И. Д. (Карамз. к Т. XI, примеч.
34). Миллера «Сибирская история».
73. Акты Истор. I. №№ 26—52, 345 и 346. «Записки, к
Сибирской истории служащия» в Др. Р. Вивл. Ч. III. О построе-
нии городов и острожков, а также о русской колонизации
подробности и относящиеся сюда архивные акты см. у Милле-
ра «Сибирская история», стр. 226 и далее. Между прочим,
любопытны сообщенные им сведения и акты об основании
города Пелыма и мерах против непокорного пелымского князь-
ка Аблегирима, которого потомки являются потом тобольскими
дворянами. Далее любопытны подробности, наказы воеводам и
другие акты, относящиеся к построению города Тары и мерам
против Кучума. Начиная с 261 стр. В пример обстоятельных
местных сведений и забот московского правительства о том,
чтобы никто не избежал царского ясака, приведем из одной
грамоты роспись татарских волостей с именами их князей и
старшин и количеством населения — волостей, расположенных
по Иртышу вверх от Тобольска (стр. 272):
«А от Тобольского города пошли волости вверх по Иртышу
в верхнюю землю к тому к новому городу ко Ялом, где постав-
лен будет город Государев на Таре реке. Волость Курдак, а в
ней князь Канкул, а в ней 350 человек; по Иртышу езды до
Тобольского города 4 дня. Волость Соргач, а в ней князь Ян-
быш, а людей в ней 80 человек, от Тобольского 8 днищ. Волость
Отуз, а людей в ней 15 человек, ходу до нее 2 днища. Волость
Таву, а в ней лутчей человек Ангильдей, а людей у него 10 чело-
век, ходу до той волости 2 днища. Волость Урус, а людей в ней
6 человек. Волость Такуз, а в ней лутчей человек Баишеп, а в
ней 3 человека. Волость Супра. Волость Аялы, а в ней ясаул
Мамык, а другой Ямгильдей, а людей у них 500 человек. А от
Тобольскова города до той волости в судех вверх Иртышом
ходу 15 днищ. А ясак с тех волостей дают половину на Госуда-
ря, а другую половину дают царю Кучуму, блюдяся от него
войны. И только в той волости в Ялах станет город Государев,
ино с тех волостей ясак учнет сходиться сполна. И Мерзлой
городок, и Тураш, и Киприки, и Малогородцы, что ныне за
нагайским мурзою за Алеем, все будут к тому городу, а мочно
из того из нового города полем и в Пегую орду (Калмыцкую) по
ясак посылать, и посылки конные и пешие для войны. А кото-
рые будут волости и городки есть, и туго не написаны, а про
тех сыскать, и с них ясак имати, а об них об новых ко Государю
отписать».
690
23-2
О количестве пушной дани, наложенной на Сибирь, гово-
рится в Польских делах Архива М. Ин. Д. (Карамзин, к Т. X,
прим. 44).
74. О каменном кремлевском дворце см. Забелина «Домаш-
ний быт Рус. царей». М. 1862. Глава I. Его же «Теремный
Дворец» в Памятниках древн. рус. зодчеств., изд. Рихтером
(стр. 20—32). См. также исследование В. Е. Румянцева «Вид
Москов. Кремля в самом начале XVII века», объясняющее наи-
более древний достоверный план Кремля времен царя Годуно-
ва, приложение к Амстердамск. изданию Географии Бловиа
(Древности. Моск. Археолог. Общ. Т. XI, вып. II. М. 1886 г.).
Записка о царском дворе и Роспись царским кушаньям, 1610 и
1613 гг. Акты Истор. Т. II. №№ 355 и 356. Образцы и описание
древней царской утвари, одежды и пр. см. «Древности Россий-
ского Государства». Отделения II и IV. См. также Викторова
«Описание книг и бумаг Дворц. приказов». Вып. I. М. 1877. №№
1 и 2, где описана царская казна конца XVI века.
Относительно собственно теоретического развития Мос-
ковского самодержавия см. любопытное исследование М. Дья-
конова «Власть Московских Государей» Спб. 1889. О придвор-
ных московских чинах проф. Сергеевича «Русск. юридич.
древн.». Т. 1. Спб., 1890. Кн. 2-я. Гл. 3-я. О наплыве удельных
княжеских фамилий в Москву со второй половины XV века и
княжеской окраске Московской боярской аристократии у проф.
Ключевского «Боярская дума», преимущ. гл. IX. О происхожде-
нии думных дворян из боярских детей «в думе живущих»
заметил впервые Соловьев. Т. VI. 36. 83; примеч. 12 т. 36, со
ссылками на Акты Зап. Рос. II. 252 и 280 и на Дела Польские №
3. К Т. VII примеч. 16, ссылка на № 14, где при приеме Батори-
евых послов уже упоминаются думные дворяне. «В списке чле-
нов боярской думы думные дворяне появляются уже во второй
половине XVI века, с 1572 года». (Ключев. Боярск. дума. 282). В
Сборн. Им. Рус. Ист. Общ. Т. LIII. стр. 40 упоминается в 1517 го-
ду боярский сын, «который у Государя в Думе живет». Легенду
о происхождении московских государей от Пруса, римского
выходца, облюбовал уже Василий III, как это видно из Гербер-
штейна (его немецкий перевод, изданный в Вене в 1557 году).
Грамоту Ивана Грозного к Сигизмунду Августу со ссылкой на
происхождение от Кесаря Августа см в Сборнике Рус. Ист.
Общ. Т. LIX. Что Грозный хвастал своим немецким, а не рус-
ским происхождением, о том говорит Флетчер в гл. V. По всей
вероятности, эта легенда появилась вследсвие соревнования с
подобной же легендой о происхождении Литовских князей, а
следовательно и Ягеллонов, от римского выходца Полемона,
относимого также ко временам Августа. Сия последняя легенда
с особой наглядностью около того времени выступила в запад-
но-русской хронике, известной под именем Быховца. Любо-
691
23*
пытные пререкания из-за царского титула Московск. прави-
тельства с Польско-Литовским см. в Сборы. Рус. Ист. Общ. Т.
LIX. Первую ссылку Ивана IV на родство своих предков с
Августом Кесарем в официал, грамоте см. Литов. Метр. I. стр.
127. Боярские фамилии «выезжие из Прус» Н. П. Петров в
своей «Истории родов Русского дворянства» (Спб. 1886 г. Т. I.
стр. 3—7) пытается произвести из Новгорода, где была Прус-
ская улица, оттуда же, от новгородца Ратши, современника
Александру Невскому, он выводит и фамилию Романовых, но
не совсем убедительно. Дельную рецензию на эту книгу пред-
ставил А. П. Барсуков под заглавием «Обзор источников и лите-
ратуры Русского родословия». Спб. 1887. Между прочим, оспа-
ривая мнение г. Петрова о новогородском же, а не иноземном
происхождении Бестужевых-Рюминых, г. Барсуков ссылается
на жалованную грамоту Ивана III, от 1469 года. В подлинности
этой грамоты сомневается Д. Ф. Кобеко («О разработке генеа-
логических данных в смысле пособия для русской Археологии»
Спб. 1887 г.). К его мнению присоединяется и Н. П. Лихачев
«Разрядные дьяки XVI века». Спб. 1888 г. стр. 430. На подража-
ние бояр Ивану Грозному относительно вывода своих предков
«из Прус» указал тот же Д. Ф. Кобеко («Дополнительная замет-
ка к статье о разработке генеалогических данных» в Записках
Им. Арх. Общ. Т. III. Спб. 1887.). Но этих боярских выездов из
/Прус еще нет в Государевом Родословце, хранившемся в Раз-
рядном Приказе и составленном в 1555 году. (Лихачева «Раз-
рядные Дьяки». 414 стр.); следовательно, легенды о них начали
слагаться во'второй половине XVI века. Благодаря возобладав-
шей с того времени тенденции выводить свой род от инозем-
ных выходцев, получился весьма странный вывод: из числа
более чем 900 наших дворянских родов только 90 фамилий, т. е.
около 10%, могут быть отнесены к русскому происхождению.
См. Загоскина «Очерк организации и происхождения служило-
го сословия». «Очерк третий. Казань. 1876. Д. И. Языкова «Дети
Боярские» и «Дьяки». (Труды Академии Ч. IV. Спб. 1841.).
Любопытны приведенные им примеры того, что казаки иногда
жаловались званием детей боярских.
В прекрасном издании А. Сапунова «Витебская Старина» Т.
IV., помещена Разрядная книга Полоцкого похода Ивана IV,
1563 года, где находим следующие чины, входившие в состав
царского полка: «стольник, и стряпчие и жильцы, дворяне вы-
борные, князи служилые, с Москвы дворовые, Коломничи дво-
ровые и городовые» и т. д. (стр. 27 и 33).
Важнейшие рассуждения относительно исторического зна-
чения и развития местничества см.: Рус. Историч. Сборн. О. И.
и Др. Т. II и V. (Дела по местничеству, собранные Ивановым), Т.
III. (Две статьи Погодина), Симбирский Сборник Т. I. М. 1844 г.
(обширное предисловие, принадлежащее Д. Валуеву), Московс-
692
23-4
кий Сборник. М. 1847 (статья Соловьева) и обстоятельное ис-
следование А. И. Маркевича «О местничестве». Ч. I. Киев. 1879.
Его же «История Местничества». Одесса. 1888. Тут же в пре-
дисловии автор добросовестно сознается, «чем больше мы изу-
чали этот вопрос, тем нам становилось яснее, что мы имеем
дело с формами известного старшинства, которые хотя и инте-.
ресны, но имеют весьма немного исторического значения». В
приложениях к этому труду помещено любопытное дело князя
Василия Юрьевича Голицына с князем Иваном Петровичем
Шуйским 1579 г. Ноября 8. (Перепечатано из помянутого со-
брания Иванова и снабжено примечаниями). Это дело в осо-
бенности дает наглядное понятие как о родословных счетах,
основанных на степенях родства, служебных назначениях и
пр., так и о самом процессе местничества.
Указы Ивана IV 1551 и 1580 гг. в А. А. Э. Т. I. №№ 227 и 308.
Указ его же о случаях отобрания княжеских вотчин на Госуда-
ря в Акт. Ист. I. № 154. XVIIL Запрещение отказывать вотчины
по душе в большие монастыри, «чтобы в службе убытка не
было и земля бы из службы не выходила» Ibid. XIX. Указ 1550
года об испомещении тысячи боярских детей в Др. Р. Вивл. VIII,
в А. А. Эк. Т. 1. № 215 и во Времен. Об. И. и Др. Кн. 20. Смесь.
Тут помещен и список испомещенных служилых людей или так
наз. Тысячная книга. Упорядочение военной службы в связи с
поместной системой см. Никонов. Л. под 1556 г. Доп. к Акт.
Ист. Т. I. № 52. Некоторые исследователи юристы (напр., проф.
Загоскин в названном выше сочинении) преувеличивают зна-
чение поместной системы в том отношении, будто раздача
поместий (и вотчин) имела в виду именно установить обяза-
тельную военную службу. В действительности, военнослужи-
лое сословие, как таковое сословие, образовалось исторически,
независимо от раздачи вотчин и поместий, которые являются
только главным видом вознаграждения за службу, а не наобо-
рот, т. е. не главной причиной самой службы. «Служба, и пер-
воначально только военная, была причиной и основанием раз-
дачи поместий» — справедливо заметил Лакьер в своем сочине-
нии «О вотчинах и поместьях». Спб. 1848. Некоторые докумен-
ты XVI в. о верстании детей боярских, особенно новиков,
денежным жалованьем и поместьями и о распределении слу-
жебном см. «Акты Московск. Государства». Изд. под редакцией
Н. А. Попова, Т. I. Разрядный приказ. Москов. Стол. Спб. 1890.
№№ 17, 18, 30, 33, 35, 39, 40—44.
75. Источники: Судебник Ивана IV и Дополнит, к нему
указы в Актах Ист. I. №№ 153 и 154. «Судебник» Изд. 2-е. Спб.
1786 (т. е. преимущественно Татищевской редакции, а не пер-
вое или Башцловское 1768 г.). С. Г. и Д. I. № 202 (об отмене
тарханов). Акты Ист. I. № 221 (указы 1597 года о крепостных
холопах и беглых крестьянах). Акты Ар. Эксп. II. №№ 20, 23 и
693
24 (память окольничему Морозову о выходах крестьянских,
1601 года; грамота новгородскому воеводе князю Буйносову
Ростовскому о том же, и память новгородских пятиконецким
старостам о том же, 1602 года). Акты Арх. Эксп. II. № 40.
(Боярский приговор о беглых крестьянах, 1606 года). Указ о том
же 1607 года у Татищева.
Пособия. Беляева— «Крестьяне на Руси». Спб. 1860. Его же
«Законы и акты, установляющие в древней Руси крепостное
состояние». (Архив — Калачова). Погодина «Должно ли считать
Бориса Годунова основателем крепостного права». Рус. Беседа.
1858 г. кн. IV. Тут Погодин отвечает отрицательно на заданный
себе вопрос и полагает, что крепостное право возникло посте-
пенно, само собой, из исторических обстоятельств. На это рас-
суждение см. критику Костомарова в Архиве Калачова. Ответ
Погодина Костомарову и «Два слова» Костомарова Погодину.
Ibid. Порошина — «Спор ученых о крепостном праве». Ibid.
Энгельмана Die Leibeigenschaft in Russland. Dorpat. 1884. По его
мнению, указ 1597 года о давности и есть искомый указ о
прикреплении крестьян. По поводу этой книги любопытно рас-
суждение проф. Ключевского «Происхождение крепостного
права в России». (Рус. Мысль. 1885. Август и Сентябрь). Он
развивает главным образом приведенное выше положение, выс-
казанное Погодиным. Владимирский Буданов в своем «Обзоре
Истории Рус. права» (Киев, 1886) также высказывает мнение,
что к концу XVI века «перехода уже не было, а был лишь вывоз
крестьян», что Борисом Годуновым «общаго закона о прикреп-
лении дано не было», что таковой закон есть XI глава Уложения
Царя Алек. Мих. (Вып. I стр. 117—119). Против такой постанов-
ки вопроса возражает проф. Сергеевич. См. некоторые спра-
ведливые его заметки о названном рассуждении проф. Ключев-
ского («Русские Юридические древности». Т. I. Спб. 1890. стр.
258—262).
Татищев в своем издании Судебника Ивана IV и дополни-
тельных к нему указов, приведя боярский приговор 1597 года о
пятилетней давности для сыска беглых крестьян, насколько
известно, первый вывел отсюда заключение, что этому указу
предшествовал другой, относящийся к 1593 году и запрещав-
ший вообще крестьянские походы. Его мнение принял Карам-
зин, и с того времени обыкновенно общее прикрепление крес-
тьян относили к 1592—93 гг. Того же мнения держался и Соло-
вьев (Т. VII. гл. IV.). Беляев как будто возражает против этого
мнения и говорит, что из указа 1597 года еще не вытекает
существование указа 1592 года. «Впрочем— прибавляет он —
должно согласиться, что прикрепление последовало не ранее
1590 года, ибо в одной уставной грамоте этого рода признает-
ся еще вольный переход крестьян на прежних основаниях».
(Крестьяне на Руси. Стр. 106). А во втором своем труде (Законы
694
и акты о креп. сост. Стр. 90), прямо говорит: «Указ о прикреп-
лении крестьян, по всему вероятию, был издан между 1590 и
1592 годами». Но уже Сперанский в своем «Историч. Обозре-
нии изменения в праве поземельной собственности и в состоя-
нии крестьян» (издан, в Архиве Калачова) прямо объясняет
указ 1597 года потребностью правительства положить пределы
многочисленным и бесконечным искам о беглых крестьянах,
для чего и был назначен теперь пятилетний срок. (стр. 35).
Погодин в названном выше рассуждении по справедливости
ссылается на это объяснение Сперанского. Он ссылается также
на исследование К. Аксакова (в Рус. Беседе за 1858 г. кн. III),
где последний доказывал существование крестьянского перехо-
да и после закрепления не только de facto, но и de jure. Возра-
жая им, Костомаров настаивает на том, что в 1592 году «что-то
произошло» в смысле закрепления крестьян. Важной опорой
для себя он и другие сторонники того же мнения считали указ
царя Василия Шуйского 1607 года, приводимый Татищевым.
Указ сей действительно весьма любопытен. Он начинается
следующим введением: «лета 7115 (1607) марта в 9 день царь и
великий князь Василий Иванович всея Руси с отцом своим
святейшим Гермогеном патриархом, со всем освященным со-
бором и со своим царским сигклитом, слушав доклады Помес-
тной избы от бояр и дьяков, что переходом крестьян причини-
лися великие крамолы, ябеды и насилия немощным от силь-
ных, чего де при царе Иоанне Васильевиче не было, потому
что крестьяне выход имели вольный; а царь Федор Иоанно-
вич, по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старей-
ших бояр, выход крестьянам заказал, и у кого колико тогда
крестьян было, книги учинил, и после того началися многие
вражды, крамолы и тяжи. Царь Борис Федорович, видя в
народе волнение велие, те книги оставил и переход крестья-
нам дал, да не совсем, что судьи не знали, как потому суды
вершити, иным великия в том учинились распри и насилия и
многим разорения и убивства смертные, и многие разбои и по
путем грабления содеяшеся и содеваются. Сего ради пригово-
рили есми и уложили по святым великим соборам и по прави-
лам святых отец. Которые крестьяне от сего числа пред сим за
15 лет в книгах 101 году положены и тем быть за теми, за кем
писаны; а будете крестьяне вышли за кого иного» и проч.
Далее следуют меры против беглых и тех владельцев, которые
их держат («Судебник». Изд. 2-е. 240—248).
Последователи Татищевского мнения ссылаются на помя-
нутое введение к ук^зу 1607 года, где Борис Годунов прямо
называется виновником запрещения переходов, а пятнадцати-
летний срок для возврата беглых как раз падает на 1593 или
приблизительно на 1591 год. Уже Карамзин заподозрил подлин-
ность указа 1607 года, называя его «сомнительным по слогу и
695
выражениям необыкновенным в бумаге того времени» (к Т. X,
прим. 349). Беляев (стр. 111—112) пошел еще далее и отвергает
этот указ, говоря, что «он сочинен кем-то в начале XVIII столе-
тия и прямо по указам Петра I», так как в нем встречаются
места, тождественные с последними. Погодин тоже считает
этот указ подложным на основании заключающихся в нем
противоречий; например, он начинает от того, что порицает
прикрепление крестьян Федором Ивановичем, произведенное
якобы «по наговору Бориса Годунова», а затем предписывает
еще более строгие меры для их укрепления. Костомаров не
видит в указе 1607 года необъяснимого противоречия, так как
он «состоит из двух частей: доклада и постановления»; доклад
относится неблагосклонно к Борису Годунову, а постановление
повторяет его меры. Профессор Ключевский, защищая подлин-
ность этого указа, принимает мнение Костомарова и прибавля-
ет, что предшествующий указу приказный доклад Татищев из-
ложил в сокращении своими словами; отсюда необычные для
XVI века обороты речи и другие странности. Вместе с тем
г. Ключевский дает следующее весьма вероятное объяснение:
«Указ 1607 г., устанавливая 15-летнюю давность для иска о
беглых, прямо принимает за основание для решения таких дел
писцовые книги 1592—8 (7101 сентябрьского) года. Надобно
думать, что в этом году закончено было составление писцовых
книг, если не по всем указам государства, то по большей их
части». Впрочем, еще Сперанский в помянутом выше его «Обо-
зрении» относительно пятилетнего срока по указу 1597 г. заме-
тил: «К постановлению сего срока принято было то основани-
ем, что в 1593 году учреждены были переписные книги». По
моему крайнему разумению, правы те, которые отрицали су-
ществование предполагавшегося указа 1597 года о закреплении
крестьян; но прав отчасти и Костомаров, доказавший, что в
этом году «что-то произошло». Это «что-то», как оказывается,
было составление данных писцовых книг, которому соответ-
ствует и пятилетняя давность указа 1597 года, и пятнадцатилет-
няя закона 1607 года, и тем более, что сей последний прямо
ссылается на книги 7101 года.
Что же касается до введения к указу 1607 года или до
приказного доклада, то с своей стороны укажем на заключаю-
щиеся в нем такие положения, которые историческими фак-
тами не подтверждаются: эти неверности могли быть сделаны
уже самими составителями его дьяками (под влиянием возоб-
ладавших тогда нареканий на память Годунова), а потом еще
более усилены в вольной передаче Татищева. Во-первых, буд-
то при Иване IV «крестьяне выход имели вольный» и потому
не причинялись «ябеды и насилия немощным от сильных».
Дошедшие до нас акты напротив свидетельствуют о тех стро-
гостях и стеснениях, которым подвергался тогда переход, и о
696
тех насилиях, которые при сем нередко терпели крестьяне.
11апример, вот что говорит царская грамота, посланная на
Ьелоозеро Михаилу Стромилову в 1559 году: «Писал к нам
Успенья Пречистыя Богородицы Кириллова монастыря игумен
Феоктист с братьею о том; которые крестьяне в Белозерском
уезде выходилй из наших из черных волостей в их Кириллова
монастыря села и деревни, и за князей, и за детей боярских
не в срок без отказу, и вы де, по нашему наказу, тех крестьян
из их Кириллова монастыря сел и деревень из-за князей и из-
за детей боярских выводите назад в наши черные волости на
тоже места, где которой жил наперед сего». (Рус. Ист. Библ. II.
№ 36. Спб. 1875 г.). Или вот жалоба, относящаяся к 1556 году.
«Бил челом Иванов человек Володимерова сына Шатилова
Федко на Богдана на Кутузова, а сказывает: что деи отказал он
из-за того Богдана крестьянина Васюка да сына Бутана за
государя своего за Ивана, и Богдан деи у него отказ взял и
пошлины пожилые все поймал, да после деи того животы их
пограбил». (Дополн. к Акт. Ист. I № 51. XXIV. Те же случаи
приведены у Блюменфельда «О формах землевладения в древ-
ней России» стр 233 и 237).
Во-вторых, будто царь Федор Иванович выход крестьянам
заказал, «по наговору Бориса Годунова, не слушая совета ста-
рейших бояр». Эти последние слова — в связи с указанием
Татищева на то, что духовные и вельможи, имея много пустых
земель, перезывали к себе крестьян от мелких владельцев (Су-
деб. стр. 224) — подали повод заключить, будто Годунов хлопо-
тал о прикреплении крестьян главным образом в интересах
мелких помещиков, т. е. детей боярских, чтобы привлечь в
свою сторону это военнослужилое сословие. Особенно на та-
ком заключении настаивал Соловьев (Ист. Рос.' т. VII. Гл. IV).
Но оно не вполне верно. По всем признакам, сами бояре более
всех стремились к прикреплению крестьян, и для Годунова
было важнее всего’ хлопотать о расположении к себе сословия,
стоявшего во главе правительственного механизма. Указы его
1601 и 1602 года именно запрещают выходы на землях бояр и
вообще более крупных землевладельцев,, а разрешают их на
земле мелких. И условие, представленное боярами королевичу
Владиславу, о запрещении крестьянских выходов, ясно гово-
рит, какое сословие по преимуществу хлопотало о закреплении
крестьян. Бояре имели в виду не столько возможность перезы-
вать к себе рабочую силу от мелких владельцев, сколько чув-
ствовали потребность удержать уже жившее на их землях кре-
стьянское население: скорее они могли опасаться усилившего-
ся крестьянского движения на юго-восточные окраины, а отча-
сти переходов на более льготные земли духовенства, снабжен-
ные разными тарханами. Те же бояре, пользуясь своей времен-
ной верховной властью, спешили подтвердить и закон 1597 года
697
о том, чтобы вольный слуга, проживший полгода у господина,
обращался в крепостного холопа. (Акты А. Эк. II. № 165. Ак.
Ист. II. № 85).
76. «Переписная окладная книга по Новгороду Вотьской пя-
тины 7008 года» (1500). Вторая половина. Помещена во времен-
нике Об. И. и Др. Кн. И и 12. Ей предпослано обширное
введение секретаря Общества И. Д. Беляева, под заглавием «О
поземельном владении в Московском Государстве». Отличие соб-
ственно писцовых книг от переписных окладных или оброчных
он представляет таким образом: «в писцовых книгах записыва-
лись и измеривались все земли известного уезда, приносящие
доход и не приносящие; в переписных же окладных помещались
только одне земли, приносящие доход, с обозначением сего
дохода» (75 стр.). Первая половина переписной оброчной книги
Вотской пятины издана Археогр. комиссией. Спб. 1868. Той же
комиссией издана «Переписная оброчная книга Деревской пяти-
ны 1495 года». 2 тома. Спб. 1859—1862. «Писцовые книги Ижор-
ской земли» за 1618—1623 годы, заимствованные из шведских
архивов, на шведском языке. Том I. Отдел I. Спб 1859. Издание
Археогр Комиссии. Ижорская земля это почти та же Вотская
пятина; писцовая ее книга во времени еще очень близка к XVI
веку и к эпохе русского здесь владычества и составлена она при
помощи русских писцовых книг, на что есть в ней указание на
стр. 45. Относительно Новгородской земли см. также Неволина
«О пятинах и погостах Новгородских в XVI веке». Спб. 1853. Тут
в «Приложениях» заключаются обширные выписки из писцовых
книг по всем пятинам. В Актах Юридич. «Сотныя и выписки из
писцовых книг» (белозерских и муромских). Стр. 244 и след.
«Писцовые Новгородские книги 7090 и 7091 годов» (1582 и 1581),
относящиеся к Вотской пятине. С предисловием Беляева. Вре-
мен. кн. 6-я. «Писцовые книги XVI века». Часть первая. Отдел
второй. Издание Геогр. Общества под редакцией Н. В. Калачова.
Спб. 1877. Здесь заключаются уезды Ярославский, Ростовский,
Тверской, Белозерский, Полоцкий, Вяземский, Тульский и неко-
торые другие.
Пособия по вопросу о крестьянской общине: Беляева помяну-
тое введение. Его же «Несколько слов о земледелии в древней
России». Временник О. И. и Др. кн. 22. Его же известная полеми-
ка с проф. Чичериным (см. примечание 40 ко второй части перво-
го тома моей Истории России и прим. 81 ко второму ее тому).
Вопрос этот еще далеко не выяснен окончательно. Из текста и
прежних примечаний видно, что мое личное мнение примыкает
более к сторонникам исконной общины, чем к их противникам. Я
разделяю главный вывод, сделанный Градовским:
«Государство нашло общину готовою и воспользовалось
ею». («Обществен, классы в России до Петра I» в Ж. М. Н. Пр.
1868. Май. 425).
698
«Приправочная книга Рязанского уезда 7124 (1616) года» и
«Приправочная книга по Московскому уезду 7094 (1586) года»
во временнике Об. И. и Др. кн. 13-я. В предисловии к этим
книгам издатель их Беляев объясняет, что «Приправочные кни-
ги составлялись, собственно, для засвидетельствований, на ка-
ких правах кто владеет каким недвижимым имением». «В них
записывались только одни частные имения, т. е. вотчинные,
поместные и церковные, о землях же черных и дворцовых
вовсе не упоминалось». (Последнее не совсем точно, так как в
этих книгах иногда упоминаются розданные в поместья «преж-
де бывшие дворцовые» земли.) Далее Беляев на основании
данного отрывка из Московской Приправочной книги (содер-
жащего описание только Горетовского стана) делает следую-
щие любопытные выводы: 1) все поместные земли здесь состо-
яли из земель, отобранных Иваном IV у старых бояр и служи-
лых людей и пожалованных новым людям; 2) еще большая
часть этих отобранных земель под видом порожних и оброчных
оставлена в непосредственном ведении правительства; частью
они доставляли государю доход своими оброками, а частью
составляли запас для новой раздачи служилым людям; 3) самое
же большое количество частных земель этого стана состояло в
монастырском и вообще церковном владении, что объясняется
не одними добровольными пожертвованиями на помин души,
но и главным образом явной и тайной покупкой: угрожаемые
секвестрацией и другими невзгодами, частные владельцы ста-
рались сбывать свои имения продажей в другие руки, а главны-
ми покупателями являлись большие и богатые монастыри, ко-
торым не грозила секвестрация и другие опасности; причем
совершалась иногда тайная продажа под видом отказа на помин
души, на церковное строение и т. п. Эта уловка, вероятно, и
была одной из причин указа 1576 года. Иван IV запретил приоб-
ретение поземельных владений именно богатым монастырям,
не подвергая такому же стеснению монастыри бедные. А так
как в данной Приправочной книге 1586 года из большого коли-
чества пахотной земли в Горетовском стану, состоявшей за
монастырями и вообще церковной (9422 четвертей), совсем не
упоминается о вновь приобретенных участках, то надобно
полагать, что указ царя Ивана Васильевича пока соблюдался
строго.
Относительно оценки натурального оброка на деньги, лю-
бопытные сведения дает Переписи, книга. Вот. пятины, издан-
ная во Временнике О. И. и Др., кн. 11 на стр. 2. Тут с трех
деревень Великого князя, заключающих в себе 4 двора с 7 че-
ловеками и шестью обжами земли, положено оброку: «денег
пять гривен, а хлеба положено по спом пять коробей ржи, пять
коробей овса; а в котором году не взяти оброку хлебного
хлебом, и за хлеб положено деньгами за коробью ржи десять
699
денег, за коробью овса пять денег, и того за хлеб деньгами пять
гривен и пять денег. И всего оброку положено деньгами и за
хлеб десять гривен, пять денег, опричь обежные дани. А намес-
тнича корму, наместника Ладожского и с тивуном и с доводчи-
ком — всего корму во весь год, на три праздника со шти обеж,
гривна и двенадцать денег».
Относительно городов, в Писцовых книгах XVI века, издан.
Геогр. Обществом, особенно любопытна опись города Тулы
(1587—1589 гг.), к сожалению дошедшая до нас с пропусками и
перебитыми листами. Описи самого кремля, его стен и башен
недостает. Есть только отрывок: «Ворота Одоевские, а на них
башня, а на башне 3 пищали сороковых на собаках, у двух ядро
гривенка без чети, у третьей ядро полгривенки; да в обходе на
воротах пушка ядро каменное 2 гривенки, на собаке. Башня
наугольная Спасская, а на ней 3 пищали сороковых на собаках,
ядро у всех гривенка без чети». При всякой пушке и пищали
тут упоминается приставленный к ней пушкарь: Васька Степа-
нов, Лев Демидов, Богдашко Данилов и пр. Далее, в «городе»,
т. е. в кремле, описываются: Соборная церковь архистратига
Гавриила, деревянная «на каменное дело», причем исчисляются
главные в ней образа и богослужебные книги; потом теплая
церковь Успения Богородицы тоже деревянная; упоминаются
Соборный протопоп Дементий, два попа и один дьякон. Пере-
числяются в городе осадные дворы дворян и детей боярских с
обозначением проживавших в них дворников, из которых кто
оказывается сапожником, кто кожевником, кто портным, мяс-
ником, плотником, конюхом, пастухом и т. п. Есть в числе
дворников «скоморохи», есть и «чорной старец иконник». А
некоторые дворы оставались совсем без дворников. «И всего в
Туле внутри города всяких осадных дворов: двор наместнич, да
двор владычен, да 2 двора монастырских, да двор протопопов,
да 124 двора дворян и детей боярских, а в них 105 человек
дворников, да двор пуст государев, да 6 мест дворовых». Кроме
семи осадных дворов в городе перечисляются «осадные клети»,
или постройки, назначенные на военное время для пушкарей,
защитников, ямских охотников, стрельцов, черных посадских
людей и посадских священников. Далее описывается Тульский
посад. В нем: монастырь Предотенский в Никитском конце, с
его двумя церквами и в них иконами, утварью, книгами, риза-
ми, колоколами и пр. Тут на колокольне целой церкви Похвалы
Богородицы упоминаются часы боевые. К монастырю примыка-
ет его слободка, в которой живут крестьяне пашенные и торго-
вые, всего 14 дворов, а людей в них всего 16 человек. Далее в
Никитском конце, названном по церкви Никиты мученика, и в
других частях посада исчисляются опять осадные дворы детей
боярских с их дворниками. Потом перечисляются торговые
лавки, клети, онбары, пристенки, скамьи и шелаши. Предметы
700
торговые: поставцы, ложки и прочая деревянная посуда, лапти,
ножи, подошвы, сапоги, мед, соль, солод, рыба, сельди, мясо,
москотины, масло, мыло, крашенина, ремни, узды, горшки,
серьги, ножи, образа («на промен»), колеса, кирпичи, горшки,
лен, шубы, сермяги, овчины, железо, хлеб, колачи, пироги,
квас. «Всего тяглых лавок и клетей 262 да 32 онбара да 2 при-
стенца». «А оброку платить с лавок в Большом Приходе по
17 рублей и по 23 алтына и по 2 деньги, да пошлин с того
оброку 29 алтын 3 деньги, с рубля по 10 денег, а разводят
торговые люди с лавок оброк меж собя сами, смотря по челове-
ку и по товару». Скамей торговых всего 118, а шелашей «на
площади против города» 13. Оброку платилось в Большом При-
ходе со скамей и шелашей 3 руб. 31 алт., да пошлин с того
оброку 6 алт. полчетверти деньги, с рубля 5 денег. Кроме
черных посадских людей и крестьян в числе торгующих упоми-
наются и служилые люди, как пушкари, затинщики, воротники,
стрельцы и даже черкасы, т. е. малороссийские казаки. При
некоторых церквах упоминаются келии, в которых «живут ни-
щие, питаются о церкви Божией». За тульскими пушкарями и
затинщиками по этой описи числилось в разных пустошах
пахотной доброй земли 253 чети, в одном поле, а во всех трех
полях, следовательно, более 700 четей, более 350 десятин. Упо-
минается тут и одно поместье в 60 четей (в трех полях), которое
прежде было «землей посадской» — указание на то, как прави-
тельство обрезывало земли городских общин в пользу служи-
лых людей. Упоминается в конце Ямская слобода с принадле-
жащими ей участками, пашенными и луговыми.
Затем любопытна в тех же писцовых книгах опись города
Коширы, преимущественно ее посада (1578 и 1579 гг.). Посадс-
кой земли в Кошире насчитывается 765 четьи в поле, а в дву
потомуж (след, всего 2295 четей или около 1150 десятин), и лугу
150 десятин, с которого добывалось сена слишком 3000 копен.
Далее в этих книгах заслуживают внимания описи города Горо-
денска на реке Веневе «под засечным лесом» и Епифановского
острога на Дону (1571 и 1572 гг. на стр. 1538 и 1588). Это
образцы тех городов и острогов, которые обороняли наши
украйны со стороны крымцев; они дают подробные сведения о
характере и размерах стен, башен, ворот, о количестве и объе-
ме наряду, т. е. пищалей и ядер, о надолбах и других средствах
укрепления местности. Кроме того, любопытна «Сотная (опись)
на Муромский посад» 1574 года. Она издана в Актах Юридичес-
ких (стр. 247—251). Из этой описи видно, что Муром хотя и
занимал в военном отношении положение довольно безопас-
ное, однако находился в упадке сравнительно с прежним вре-
менем. «В Муроме на посаде, за городом, Государя Царя и
Великого князя двор против Николы Мокрого, а на нем хоро-
мы, горницы и повалуши и сени сгнили и развалились, а живут
701
в нем дворники Ивашка Шевяк неремественой человек; Царя
же и Великого князя двор поледенной (заведовавший рыбным
весенним сбором), а ставятца на том дворе Царя и Великого
князя подключники да повары, коли живут у Государя рыбные
ловли. На посаде же против Николы Чудотворца что на Мок-
ром Цареве и Великого князя дворе зеленной (пороховой); да
против города во рву Ц. и В. князя вощечня, а в ней пробивают
воск торговые люди, а окупают ее вместе с тамгою». Эта опись
обилует особенным исчислением торговых рядов (Белый, Гос-
тиный, Рыбный) с их лавками и других торговых помещений.
Всего на посаде оказывается тяглых дворов 111, да 107 дворов
пустых, да дворовых пустых мест 520. А лавок, полков, лубени-
ков и онбаров с прилавками всего 319, а оброку с них 46 руб. А
пашни у посада «во всех трех полях худые земли» 608 четьи. «А
верстатись Муромским посадским людям меж себя Государе-
выми подати, всякими рассчеты, вместе самим, по своим живо-
там и по промыслам». Посадские муромские причисляются к
«молодым людям»; очевидно по бедности своей город этот вы-
соких торговых статей не имел.
В помянутой выше Приправочной книге Рязанского уезда
описание острога Печерников 1616 года, т. е. времени очень
близкого к данной эпохе. А в сочинении Неволина о Пятинах и
Погостах в примечаниях см. выдержки из Новгород, писцовых
книг о городке Демане (стр. 224), Сумском остроге (168), о
посаде Ладожском (45), городе Копорье (29), Яма (41) и др. В
перепис. оклад, книге Вотской пятины, во Временнике, опись
городов Орешка (кн. XI. стр 111), Корелы (кн. XII. стр. 1—7)
и пр.
Относительно городов данной эпохи пособия: Плошинского
«Городское Состояние Рус. народа в его историч. развитии».
Спб. 1852. Соловьева— «Русский город в XVII веке» (в журн.
Современник). То, что здесь говорится о XVII веке, в значи-
тельной степени относится и к XVI. Костомарова— гл. 11 в
«Очерке жизни и нравов Великорус, народа в XVI и XVII стол.»
Спб. 1860. Тихонравова— «Владимирский сборник». Леонтови-
ча обширная статья, написанная по поводу исследования Само-
квасова о древних городах России и напечатанная в «Сборнике
госуд. знаний». Т. II. Спб. 1875. А. К. Ильинского «Городское
население Новгородской области в XVI в.» (Ж. М. Н. Пр. 1876.
Июнь)/ Здесь говорится, собственно, о рядках, которые пред-
ставляют присущий Новгородскому краю разнообразный тип
городских и собственно посадских промышленных поселков. И
наконец, заслуживает внимания исследование Чечулина «Горо-
да Московского Государства в XVI веке». Спб. 1889. Исследова-
ние это, имеющее своей задачей определить состав городского
населения, его занятия и повинности, главным образом основа-
но на писцовых книгах; причем обзор городов разбит на 6 гео-
702
графических групп. Рецензия на сию книгу П. Ф. Сасона
(Ж. М. Н. Пр. 1890. Март.), автора «Истории Серпухова», в
приложении к которой помещена Сошная опись Серпуховско-
го посада 1552 года, представляющая также любопытный мате-
риал для характеристики городов XVI века (М. 1880 г.). Другая
рецензия на ту же книгу, Платонова (Ж. М. Н. Пр. 1890. Май);
последний упрекает автора за то, что он не уяснил разные типы
населения, обозначенные в источнике словом «город».
77. О Губных старостах упоминается в царском Судебнике
в статье 60. Губная Белозерная грамота 1539 г. в Акт. Арх. Эк. I.
№ 187. Перепечатана у Владимир.-Буданова с комментариями
во втором выпуске его «Хрестоматии по истории Рус. права».
Ярославль. 1873 г. Каргопольская губная грамота 1539 г. в До-
поли. к Ак. Ист. I. № 31. Далее губные грамоты: СолиГалицкая
1540 г. в Акт. А. Экс. I № 192. Некоторым селам Троицкого
монастыря в 1541 г. Ibid. №№ 194 и 224; всем вотчинам Троиц-
кого м. в 1586 г. Ibid. № 330. Белозерская вторая грамота, 1571 г.
Ibid. № 281. Уставные земские грамоты: Важская 1552 года в
Ак. А. Эк. I. № 234 (перепечатана с комментариями у Влад.-
Буд.). Двинская уставная гр. 1556 г. Ibid. № 250. Переяславским
рыболовам 1555 г. Ibid. № 242. В этой именно грамоте, данной
рыболовам, которые «судом и кормом» были подчинены «воло-
стелям столнича пути», говорится о докуке правительству от
беспрестанных челобитий и о намерении правительства «во
всех городех и волостех учинити старость излюбленных». Указ
1556 года в таком смысле см. дополнительные указы к Судебни-
ку у Татищева в издании 1786 года статья 103. Устав гр. Переяс-
лавского уезда царских подклетных сел крестьянам 1556 г. в
Акт. Ист. I. № 165. По этой грамоте крестьяне освобождаются
«от ключнича и от посельнича суда и от их пошлинных людей»,
а судятся своим выборным судьей и при нем четырьмя выбор-
ными целовальниками. Судная грамота удельного князя Влади-
мира Андреевича Замосковской Вохонской волости, бобровни-
чьей полусохи, крестьянам, 1561 г. (подтверждена потом царем
Иваном IV) в А. А. Эк. I. № 257. По этой грамоте крестьяне
освобождаются «от суда волостелина и от ловчаго, и от их
пошлинных людей», а на место их поставляются судьи, излюб-
ленные крестьянами из своей среды. «Сличенный текст всех
доселе напечатанных губных грамот XVI и XVII века» — В. Ер-
лыкова, М. 1846. Относительно того, как губные и земские
учреждения со второй половины царствования Ивана IV из
льготы стали превращаться в повинность, ясное указание нахо-
дим во второй губной Белозерской грамоте 1571 года. Губные
старосты потом отчасти избираются жителями, частью уже
назначаются правительством; *а губные целовальники прямо
взимаются с крестьянских сел и разверстываются подобно
другим повинностям, наравне с обязанностью поставлять сто-
703
рожей, биричей и палачей. От этой повинности иногда осво-
бождаются, например, монастырские крестьяне, наравне с дру-
гими льготами. См. жалован, гр. Валаамскому монастырю 1578 г.
в Ак. А. Э. I. № 300 и царскую грамоту Троицкому Сергиеву
монастырю 1601 г. Ibid. И. № 19.
Важнейшие пособия для изучения вопроса о губных и зем-
ских учреждениях представляют: Чеглокова «Об органах судеб-
ной власти в России» (в Юридич. Сборнике Мейера. Каз. 1855).
Чичерина— «Областные учреждения в России» М. 1856. (Кри-
тики на это сочинение: Калачова в XXVI присужд. Демидов,
наград; Кавелина в Отеч. Зап. Т. 109. И. Кр. ва в Рус. Беседе).
Дмитриева «История Судебных инстанций». М. 1859. (Разбор
сего сочинения Качаловым в XXIX присужд. Демидов, наград).
Андреевского— «О наместниках, воеводах и губернаторах».
Спб. 1864. Лохвицкого— «Губерния». Спб. 1864. (см. I главу).
Градовского «История местного управления в России». Т. I.
Спб. 1868. Отчасти Хлебникова «О влиянии Общества на орга-
низацию государства». Спб. 1869. Вообще для местных прави-
тельственных учреждений любопытны «Уставные грамоты
XIV—XVI вв.» — Исследование Н. Загоскина. 2 выпуска. Казань
1875—1876 гг.
Губные и общинные земские учреждения XVI века в нашей
исторической и юридической литературе сделались известны
под названием «реформ Ивана IV» и прямо приписывались
личному его почину. Особенно ярко это воззрение выступило у
Соловьева в его «Истории России» и в сочинениях Кавелина
(напр., «Взгляд на юридический быт древней России»). Простое
указание на хронологию губных и земских уставных грамот
устраняет такое воззрение: первые известные нам губные гра-
моты относятся к 1539 году, когда Ивану IV было 9 лет от роду
и когда он еще не мог иметь никакого самостоятельного учас-
тия в управлении. А уставные грамоты, дававшие общинам
земские самоуправления, ‘относятся к периоду наибольшего
влияния Сильвестра и Адашева, и наоборот, в этом виде они
почти не встречаются во второй половине царствования Гроз-
ного. Ясно, что не его личному почину принадлежали эти по-
пытки возродить к новой жизни древнерусские общинные на-
чала. Псковская летопись, сообщая под 1541 годом о введении
губной грамоты в Пскове и происшедшем отсюда облегчении
для граждан, прибавляет, что оно продолжалось «не на много»
(лет), «и паки наместники премогоша» (П. С. Р. Л. IV. 304).
Ясно, что реформа, введенная в малолетство Ивана IV его
именем, потом была им же отменена, когда он стал править
вполне самостоятельно и произвольно.
78. О Московских приказах см. Флетчера главу X. 3. Кото-
шихина, хотя он относится, собственно, к XVII веку. «Московс-
кие старинные приказы» Новикова в Древн. Рос. Вивл. XX. По
704
словам проф. Загоскина, «вся эта работа Новикова (насколько
она касается личного состава приказов) — основывается имен-
но на записных книгах Московского стола». («Столы Разрядно-
го приказа» Казань. 1879. стр. 8. Из Учен. Зап. Казан. Универ-
ситета). Потом, Мальгина «Опыт Описания стар, судеб, мест
Рос. госуд.» Спб. 1803. Успенского «Опыт повествования о
древностях русских». Харьков. 1818. Неволина Поли, собрание
сочин. Т. VI. Троцины «История судеб, учрежд. в России». Спб.
1851. Выше названы сочч. Чеглокова «Об органах судебн. влас-
ти в России». Дмитриева «История Судеб, инстанций». Градов-
ского «История мест, управ, в России». Хлебникова «О влиянии
Общества на организ. госуд-ва». Владимирск.-Буданова «Хрес-
томатия по истории рус. права». Ярославль. 1871. (См. некото-
рые примечания ко 2 и 3 выпуску). Иванова «Описание Госу-
дар. Разрядного Архива». М. 1841. (Тут о Разрядном приказе).
Милюкова— «Официальная и частная редакции древнейшей
Разрядной книги». (Чт. О. И. и Др. 1887. Кн. 2). Его же: «К
вопросу о составлении Разрядных книг» (Ж. М. Н. Пр.
1889. Май) — написано по поводу следующего сочинения: Ли-
хачева «Разрядные дьяки XVI века». Спб. 1888. Сочинение это
представляет много любопытных подробностей и ряд частных
исследований. См. рецензии на него Козеко в Ж. М. Н. Пр.
1889 г. Март, и проф. Д. А. Корсакова Ibid. Октябрь. Ответ
автора сему последнему отдельной брошюрой («Ответ сурово-
му критику». М. 1890). Объяснение названия четвертями при-
казов Посольского, Поместного, Разрядного и Казанского, как
четырех отделений думской канцелярии, принадлежит проф.
Загоскину (история права Москов. Государства. II. 42, 47—48) и
Ключевскому («Боярская дума», стр. 425, 1-го издания). Это
объяснение основано на известии Флетчера о сих четвертях и
управлявших ими дьяках; на что указано и в названном сочине-
нии Лихачева, стр. 75. Против них воражает г. Милюков: он
полагает, что Флетчер смешал означенные приказы с финансо-
выми четвертями, на которые делился Большой Приход. («Госу-
дарств. хозяйство России в связи с реформой Петра В.». Всту-
пительная глава. Журн. М. Н. Пр. 1890. Сентябрь).
Существование приказов Разбойного и Посольского указа-
но на плане Москов. Кремля у Блавия. См. выше назв. исслед.
Румянцева о сем плане в «Древностях» Моск. Арх. Об. Т. XI.
Вып. 2. Проф. Леонтович делает попытку объяснить происхож-
дение Московских приказов из монгольских «диванов» или
палат («К истории права Русских инородцев». Одесса. 1879 г.).
О боярской думе имеются два сочинения: Н. П. Загоскина и
В. О. Ключевского. На труд г. Ключевского см. рецензии Влади-
мирского-Буданова в «Сбор. Госуд. знаний» Т. VIII, и Левицко-
го в Журнале М. Н. Пр. 1884. Сентябрь и Ноябрь.
О земских соборах: П. Павлова «О некоторых земских
705
соборах XVI и XVII столетий». Отеч. Зап. 1859. Т. СХХ. Универ-
ситет, актовая речь Беляева «Земские Соборы на Руси». М.
1867 г. Чичерина: «Народное представительство». Спб. 1866. Гл.
V. Сергеевича «Земские соборы в Московском государстве».
(Сборник Госуд. знаний. Т. II. Спб. 1875). Загоскина— «Исто-
рия права Москов. государства». Том первый. Казань. 1877. К.
Аксакова «Краткий исторический очерк земских соборов»
(День. 1862 № 13). Дитятина «Роль челобитий и земских собо-
ров в истории права Москов. Государства». (Рус. Мысль 1880 г.
Т. V.). Платонова— «Заметки по истории Москов. земских
соборов» (Ж. М. Н. Пр. 1883, кн. III). Обстоятельное исследова-
ние Латкина «Земские Соборы древней Руси». Спб. 1885. Вла-
димирского-Буданова критическая заметка на помянутое иссле-
дование Сергеевича в Киев. Универе. Известиях 1875 г. Ок-
тябрь, и «Обзор истории Рус. права». Вып. I. Киев 1886. Липин-
ского критическая статья о помянутом сочинении Латкина в Ж.
М. Н. Пр. 1886 Май. Критич. заметки на то же сочинение у
Дитятина «Из истории рус. законодательства». Рус. Мысль.
1888. Январь. Ключевского «Состав представительства на земс-
ких соборах древней Руси». (Рус. Мысль. 1890. Январь). В сей
последней статье рассматривается по преимуществу собор 1566 го-
да. Автор ее этот собор по составу считает наиболее дворянс-
ким: собраны были столичные дворяне и дети боярские, имев-
шие поместья в уездах, мобилизованных для войны. А упомина-
емых на соборе смольнян он считает «особым разрядом столич-
ного московского купечества», соответствующим позднейшей
«суконной сотне». По-видимому, он склоняется к тому выводу,
что это был собор из лиц, не выбранных какими-либо обще-
ствами, а скорее приглашенных прямо правительством.
Вопрос о Соборе 1584 года довольно подробно разобран в
книге Латкина (стр. 85—89) на основании известий Псков.
Летописи, Летописи о мятежах, Нового Летописца, Петрея,
Массы и Горсея. При неопределенных выражениях прочих
источников важно свидетельство последнего как очевидца.
«4 мая, — говорит Горсей, — происходил парламент, собранный
из митрополита, архиепископов, епископов, игуменов, высшего
духовенства и всего дворянства». В этих словах обыкновенно
усматривали указание на земский собор; мне кажется, вероят-
нее предположить, что Горсеев «парламент» в данном случае
означает скорее расширенную боярскую думу, т. е. усиленную
дворянами, прибывшими из областей, и соединенную с духов-
ным или «освященным собором». Во всяком случае не думаю,
чтобы этот собор был созван для избрания царя, как последую-
щие соборы. Законным преемником Ивана IV был уже сын его
Феодор, и в избрании не было нужды; скорее всего, потреб-
ность в укреплении его на престоле и в обсуждении некоторых
важных государственных вопросов. По вероятному мнению
706
Костомарова, тот же собор в июне 1885 года занимался вопро-
сом об уничтожении тарханных грамот (Новое Время. 1880.
№ 1488). Соборный акт об этих грамотах говорит, что царь
«советовался со всем освященным собором, со всеми бояры и
( о всем синклитом». (С. Г. Г. и Д. I. № 202). Бояре и «весь
синклит» несомненно означают усиленную боярскую думу; она
является здесь в соединении с «освященным собором», т. е. с
высшим духовенством.
79. К. Веселовского «Начало и постепенное преобразование
системы поземельных налогов в России» (Ж. М. Гос. Им. 1841.
я. I.). Гр. Д. Толстого «История финансовых учреждений Рос-
сии» Спб. 1848. В. Кури: «О прямых налогах в древней Руси».
(Юридич. Сборник, издан. Д. Мейером. Казань. 1855). Е. Осо-
кина «Внутренние таможенные пошлины в России». Казань.
1850. Любопытная критика Беляева на эти исследования в «Мос-
квитянине» 1850 г. Ноябрь. Ответ Осокина на сию критику под
названием «Несколько спорных вопросов по истории русского
финансового права» (в помянутом Юридич. Сборнике Мейера).
Его же: «О понятии промыслового налога и об историческом
его развитии в России». Казань. 1856. В. Незабитовского «О
податной системе в Московском государстве» (Собр. соч. Киев.
1884). Беляева: «О доходах Московского Государива» (Чт. О. И.
и Др. 1885, кн. I) Из иноземцев наиболее подробные сведения
дает Флетчер. Хотя он был короткое время в России, но, оче-
видно, пользовался сообщениями Горсея, который жил в ней
долго и знал ее довольно хорошо. О том см. Середонина «Анг-
лийские известия о России во второй половине XVI века»
(Ж. М. Н. Пр. 1885. Декабрь). Заметки иноземцев о Московской
финансовой системе собраны в сочинении проф. Ключевского
«Сказания иностранцев о Московском государстве». М. 1866.
См. главу VI. (Уже в XVIII веке некоторый свод иностран.
известий о России XVI и XVII вв. представлен в соч. Мейнерса
Vergleichung des aeltern und neuem Russlandes. 2 Bad. Leipz.
1798). В последнее время вышли: Н. Чечулина «Начало в России
переписей и ход их до конца XVI века». Спб. 1889. Исследова-
ние А. Лаппо-Данилевского «Организация прямого обложения
в Московском государстве со времен смуты до эпохи преобра-
зований». Спб. 1890. Автор слегка касается и XVI века. Некото-
рые дополнения и поправки к сему труду см. у г. Милюкова
выше названное соч. «Госуд. хозяйство России» Ж. М. Н. Пр.
1890. Сентябрь. Тут он, между прочим, делает следующие выво-
ды: «Московский Большой Дворец первоначально один ведает
все доходы Московского государства. К последней четверти
XVI века, однако, находим доходы государственные уже выде-
ленными из доходов дворцовых, вместе с ними выделяется и
Дворцовый Большой Приход». «Областные финансовые округа
сформировались в последней четверти XVI в. внутри ведомства
707
Большого Прихода» (стр.33—34). Относительно питейных дохо-
дов, некоторое количество данных собрано у Прыжова «Исто-
рия кабаков в России» Спб. и М. 1868. — Сочинение, отличаю-
щееся тенденциозным характером и беспорядочным изложе-
нием.
80. «Книга боярская 1556 года», заключающая перепись
военнослужилых дворян и детей боярских, напечатана у Кала-
чова в «Архиве историко-юридич. свед.» Кн. III. Спб; 1861.
Книга эта любопытна еще по отношению к системе кормлений.
Тут отразился переход от кормлений непосредственных к их
выкупу или замене денежным окладом, по приговору 1556 года.
На это указано в моей полемической заметке по вопросу о
кормлениях (Рус. Стар. 1890. Ноябрь). О стрельцах см. Акты И.
I. № 339. II. №№ 24, 46. Акты Юрид. № 296. О распределении на
полки, отношения их старшинства и местнич. случаи воевод см.
Разряды Др. Р. Вив. XIII. А. И. № 355 и С. Г. Г. и Д. II № 38.
О московском войске в XVI веке сообщают иностранные
писатели: Герберштейн (Rer. Moscov. Commentarii), Павел
Иовий (De legatione Basilii Magni Pr. Mose.), Климент Адам
(Anglorum navigatio ad Moscovitas — здесь передаются известия
Ченслера с некоторыми добавлениями), Ульфельд (Legatio
Moscovitica), Гвагнин (Moscoviae descriptio), Иоанн Кобенцель
(De legatione ad Moscov.), Фабр (Moscovitarum religio), Левенк-
лавий (De Moscovitarum bellis), Антоний Поссевин (De
Moscovia). Все названные писатели изданы Старчевским в
Historiae Ruthenicae Scriptores exteri; частью существуют и в
рус. переводах. Кроме того, Кампете в Библиотеке Иностр,
писат. о России, изданной Семеновым. Михалон (в Архиве
Историко-Юрид. свед. Калачова). Флетчер «О государстое Рус-
ском» (Перевод в Чт. О. И. и Др. 1849 остался невыпущенным в
свет). Сюда же относим Маржерета, наблюдавшего рус. войска
в самом начале XVII века (Устрялова «Сказ. совр. о Дмитр.
Самозв.») и Бусова-Бера (Ibid). Гейденштейна «Записки о Мос-
ковской войне» в переводе с латинского. Спб. 1889. Изд. Архе-
огр. Ком. Введение В, Г. Васильевского.
Число дворян, и детей боярских, готовых к выступлению в
поле, Флетчер в конце XVI века определяет в 80000. Любопыт-
но, что Кампензе в первой половине XVI века насчитывает их
приблизительно то же количество, именно 85000 (30000 в Мос-
ков. княжестве, 40000 в Тверском и 15000 в Рязанском). Вообще
иноземцы нередко повторяют друг друга; особенно пользуются
Герберштейном. Иногда же показания их, наоборот, несоглас-
ны между собой или прямо недостоверны. Так, по известию
Герберштейна ежегодно выставлялась стража на Дону и Оке
против татарских набегов в 20000 человек, а по словам Флетче-
ра — будто бы в 65000; Иовий говорит, что вел. князь Москов-
ский мог выставить в поле 150000 всадников, а Климент Адам
708
баснословит, будто, готовясь к войне, Московский государь
вооружает не менее 900000, из которых 300000 выводится в
поле, остальные же располагаются гарнизонами. В том же роде
говорит Фабр, который передает россказни московских послов,
будто в их отечестве есть такие богатые и могущественные
вельможи, которые в случае нужды выставляют своему госуда-
рю по 30000 всадников. А Кобенцель и Гвагнин рассказывают,
будто Московский царь употребляет следующий способ, чтобы
узнать число людей, как отправляющихся в поход, так и погиб-
ших на войне: перед выступлением каждый ратник приносил в
казну одну мелкую монету, а по возвращении получал ее назад;
оставшиеся в казне деньги указывали на число погибших.
Относительно древнерусского вооружения см. Висковатова
«Историческое описание одежды и вооружения Российских
войск». Издан, по Высочайшему повелению. Спб. 1841. Также
правительственное издание — «Древности Российского госу-
дарства». Отдел III.
Из иностранных сочинений, посвященных военному делу
древней России, укажу компилятивный и довольно обстоятель-
ный труд Брикса Geschichte der alten russischen Heeres-
Einrichtungen von den fruhesten Zeiten bis zu den von Peter d. Gr.
gemachten Veranderungen. Berlin. 1867. Для истории русской
артиллерии любопытно сочинение генерала Бранденбурга: «500-
летие Русской артиллерии». Спб. 1889. Его же «Речь, читанная
в торжеств, собрании 8 ноября 1889 года». См. также его
«Исторический каталог С.-Петербургского артиллерийского
музея». Спб. 1877. Тут, между прочим, описаны XIII №№ храня-
щихся в музее разных орудий XV и XVI вв.
В параллель с Московскими военными учреждениями лю-
бопытно поставить современные им учреждения Польско-Ли-
товской Руси. Напр., выше названной Книге боярской соответ-
ствует «Список дворян земли Волынской, с прказанием сколь-
ко каждый из них обязан был ставить во время войны воору-
женных конных ратников» в 1528 г. (Акты Вилен. Археогр.
Ком. Т. XIII. 1886 г.). Почти одновременно с Москвой, и в
Литовской Руси упоминаются стрельцы и «стрелецкая служба»
рядом с «службой земской» (Ibid. Акт 1536 г.). Но там этот
отдел земской рати, очевидно, не развился и уступил место
наемному жолнерству. Точно так же меры постоянной оборо-
ны границ со стороны татарских орд там далеко уступали
оборонительной системе Московской; что, разумеется, находи-
лось в тесной связи с меньшим развитием крепости и силы
Польско-Литовского государственного порядка сравнительно с
Московским. По вопросу о пристрастии русских к телесной
силе и ловкости см. Ил. Беляева «Борцы в древней Руси» в
журн. Рус. Беседа. Относительно поля или судебных поединков
см. «Акты, относящиеся до гражданской расправы древней
709
России. Собрал и издал А. Федотов-Чеховский». Киев. 1863.
2 тома. Тут любопытен, между прочим, случай, когда дети бояр-
ские, спорившие с крестьянами о земле, отказались «лезть с
ними на поле», т. е. биться, а потребовали выставить против
себя детей боярских (№ 57. 1511 г.). Эти акты показывают, что
в действительности судебные поединки сделались редки. Сто-
глав в гл. 41 восстает против обычая гадать по рафлям или по
звездам и прибегать к колдовству, чтобы тем смелее выходить
на поединок и проливать кровь. О наемных бойцах говорят
Герберштейн и Ченслер. Последний подтверждает, что дворя-
не, дорожа своей честью, бьются только с равными по проис-
хождению. См. Середонина «Известия англичан о России
XVI века». Чт. О. И. и Др. 1884. IV.
81. Амвросия «История Рос. Иерархии». Строева «Списки
иерархов и настоят, монастырей». Спб. 1874. Архиеп. Филарета
«История Рус. церкви». Период третий. Архиеп. Макария «Ис-
тория Рус. Церкви». Т. VI, VII и VII. Лохвицкого «Очерк цер-
ковной администрации в древней России». (Русский Вестник
1860-х гг.). В. Милютина «О недвижимых имуществах духовен-
ства в России» (Чт. О. И. и Др. 1860—1861 гг.). Об Иосифе
Волоц. и его монаст. примеч. 11 и к тому II прим. 108. О
Данииле Переяславскрм Степ. кн. И. 218—36. Акты А. Эксп. I.
№ 191. Свирелина «Историк. Статист. Опис. Данилова монас-
тыря» М. 1860. С. Г. Г. и Д. I. № 416. О московских монастырях
см. археология, издания А. Мартынова. О Макарии Колязинс-
ком Акты А. Эксп. I. №№ 35, 68 и: Четьи-Минеи митроп.
Макария. О Герасиме Болдинском «Историко-Статистич. опи-
сание Смоленской епархии». Спб. 1864. стр. 291—95. О дьяке
Сыркове в Доп. к Акт. Истр. 1. №№ 54—61. О Селижарове
Акты А. Эксп. I. № 296, 344. и Неволина о Пятинах Новгор. в
прилож. «Писцовые книги». Тихвинский монастырь. Неволина
Ibid. Времен. О.И. и Д. VI и XIX. Александре-Свирский. Нево-
лина ibid. Времен. XXIV. Акты ИСтор. I. № 135. Вятский Успен-
ский Акты А. Эксп. I. № 305. «Житие препод. Трифона Вятско-
го» П. Шестакова. Казань. 1868. (из Правосл. Собесед.). Трифон
был пострижник Пыскорского монастыря. Того же П. Д. Шес-
такова «Просветители Лопарей Феодорит и Трифон Печенегс-
кий». Спб. 1868. О монастырях и монашестве в Стоглаве главы
5, 49, 50, 52. Зиновия Отенского «Истины показания». Казань.
1863. Иностранцы: Герберштейн, Павел Иовий, Фабр, Кобен-
цель, Антоний Поссевин, Флетчер. О Феодорите у Курбского
«Сказания» Ч. I. Курбский говорит, что по одним известиям
Феодорит был утоплен по приказу Грозного, а по другим умер
собственной смертью. Степ, кн И. 286—7. Карамзин. VIII, прим
387. Досифея «Описание Соловец. монастыря». О крещении
Лопарей см. также «Христианство в пределах Архангельской
епархии» епископа Архангельского Макария (Чт. О. И Др. 1878.
710
кн. 3). Его же «Историч. свед. об Антониевом Сийском мон.»
(ibid). Грамоты Макария и Феодосия к духовенству Водской
пятины в Др. Рос. Вивл. XIV, и в Доп к Акт. Ист. I. №№ 28 и 43.
О посылке иеромонаха Ильи в П. С. Р. Л. V. 73, 74. VI. 292—6.
По поводу сей посылки летопись сообщает следующее любо-
пытное известие о чудских обычаях: «Итамо повел быти и
разоряти чюдские обычая, еже женам их власов своих не
постригати, и риз яко мертвечьих на главах и на рамехе не
носити, и кудесы свои прокляти; таков бо бе обычай злый в
Чюди, и в Ижере, и во всей Корелской земли, и во всех
преждеписанных местех; он же сия вся, по повелению своего
святителя и по божественным правилам, сия вся злыя обычаи
разори, повеле власы ростити и главы свои покрывати, и вся
поучив божественному Писанию творити якоже Христианом
лепо» (стр. 296). По просвещению христианством казанских
инородцев с 1552 г. см. исслед. Можаровского (Чт. О. И. и Др.
1880. I). Общие пособия: Архиеп. Филарета. «Русские святые».
Три кн. Издание 3-е. Спб. 1882. и «Книга, глаголемая описание
о Российских Святых» составленная неизвестным в конце XVI
и в начале XVII в., дополненная гр. М. В. Толстым (Чт. О. И. и
Др. 1888. IV).
82. О суевериях, церковном неблагочинии, малограмотнос-
ти священников, грубых языческих обычаях и браках, вдовых
попах и пр. см. Стоглав главы: 5, 18—26, 29, 33, 35, 39, 40, 48, 69,
74, 77—81, 92, 93. Кроме того, помянутые выше иностранцы, к
которым можно присоединить итальянца Барберини. (Его «Пу-
тешествие в Московию в 1565 году» издан, в рус. переводе
Любича-Романовимча. Спб. 1843). См. также Иконникова «Рус-
ские общественные деятели XVI века». Киев. 1866. Рущинского
«Религиозный быт Русских по иностран. писат. XVI и XVII вв.»
Чтен. Об. И. и Др. 1871. кн. 3. Жмакина «Русское общество XVI
века». Спб. 1880. Преображенского «Нравственное состояние
Рус. Общества в XVI веке». М. 1881. И. Беляева «О скоморо-
хах». Времен. О. И. и Др. Кн. 20. А. С. Фаминцына «Скоморохи
на Руси» Спб. 1889. Относительно училищ Поссевин заметил,
что существуют некоторые школы, в которых мальчики учатся
читать и писать, а также знакомятся с Евангелием, Апостольс-
кими Деяниями, летописью, проповедями Иоанна Златоуста и
житиями святых. Но кто хотел идти далее в науках, возбуждал
уже опасение (ересей). Московские велик, князья (собствен.
Иван IV) не хотели, чтобы кто-нибудь был ученее их самих
(Suppl. ad. Hist. R. Mor. 25).
Первые известные нам указы, определяющие сроки и поря-
док правежа, относятся к 1558 г. См. Ил. Васильева «Историч.
взгляд на правежи в России». (Труды Об. И. и Др. Ч. III. Кн. I.
М. 1826). Известно, как во время Новгород, погрома 1670 года
монахи и священники были на правеже побиты до смерти по
711
приказу тирана. Кстати, укажу здесь на то, что в появившейся
на днях библиографической заметке Браудо «Послание Таубе и
Крузе к герцогу Кетлеру» (Жур. М. Н. Пр. 1890. Октябрь), по-
видимому, окончательно выясняется вопрос: какие две непри-
личные книги Стефан Баторий прислал Ивану Грозному в
1581 году на походе к Пскову? О. Пирлинг в последнем своем
сочинении «Les Papes et Tsars» (1547—1597. Paris. 1890) прямо
называет книги Гваньина и Крузе. (Стр. 220). Г. Браудо основа-
тельно доказывает, что тут речь идет о Крузе, который вместе с
Таубе после неудачи под Ревелем изменил царю и бежал к
польскому королю; что под данной книгой надо разуметь изве-
стное их послание с описанием жестокостей Ивана Грозного и
что послание это было адресовано не к герцогу Кетлеру, как
это сказано у Эверса (Beitrage zur Kenntniss Rusland), а к литов-
скому гетману Ходкевичу. Подробности о Таубе и Крузе под
Ревелем на основании Ревельского архива сообщает Ганзен
(Beitrage zur Kunde EhstLiv-und Kurland. T. III. 1887).
83. Литературные труды Иосифа Волоц. изданы: Просвети-
тель в Правосл. Собесед. Казань. 1855—56 гг. Послания в Чт. О.
И. и Др. 1847. Наказы в Доп. к Акт. Ист. I. №№ 211 и 213 и
Памят. Стар. Рус. Лит. IV. Духов, грамота в Вел. Чет.-Мин.
Макария под 9 сентября. Хрущова «Исслед. о соч. Иосифа
Санина». Спб. 1868. Булгакова «Препод. Иосиф Волоц. Церков-
но-Историч. исслед.». Спб. 1865. О митрополите Данииле, см.
Беляева «Даниил митрополит Москов.». Известия 2-го Отдел. А.
Н. V. Жмакина «Обозрение сочинений митрополита Даниила»
в Чт. О. И. и Др. 1881. Кн. 2. А также в «Описании рукоп. Моск.
Синод. Библ.». О Ниле Сорском см. Архангельского в Памятни-
ках Общ. Др. Письм. XVI. Спб. 1882. «Препод. Нил Сорский».
Спб. 1864. Устав его напечатан в Правосл. Собесед. 1863. III.
«Преп. Нила Сорского предание о жительстве скитском». М.
1849. О сочинениях Максима Грека преосв. Филарета в Моск-
вит. 1842. XI. и в «Обзоре Рус. Духовной Литературы». Проф.
Никольского в Трудах Киев. Духов. Акад. 1864. Они и отчасти
проф. Иконников в своей монографии признают, что некото-
рые сочинения Максима Грека были направлены против Люте-
ран. Преосв. Макарий в своей Истор. Рус. Церкви и особенно
пастор Фехнер (Chron. der Evafng. Gem.) отрицают это положе-
ние. Но его вновь выставил И. Соколов в «Отнош. протестант-
ства к Рос.» М. 1880. Против него возражение см. проф. Цвета-
ева «Протестантство и протестанты в России». М. 1890. С 524
стр. Парфения Уродиваго «Послание против Люторов». Изд.
Архим. Леонидом в Памят. Древ. Письмен. 1886.
О житиях святых и Макарьевских Великих Четьи-Минеях
см. в общих пособиях по истории рус. духовной литературы
преосв. Филарета «Обзор Рус. духовной литературы» в Учен.
Зап. Акад. Н. кн. III. Спб. 1857. Преосв. Макария «История Рус.
712
церкви». Т. VII. О Новгородских Макарьевских Четьи-Минеях
см. заметку преосв. Макария в Летоп. Рус. Литер, и Древ. Т. I.
М. 1859. Шевырева «История Рус. Словесности». Ч. 4-я М. 1860.
Порфирьева «История Рус. Словесности». Ч. 1-я. Древн. пери-
од. Каз. 1879. (изд. 3-е). Специальные сочинения: проф. Некра-
сова «Зарождение Национальной Литературы в Северной
Руси». Одесса. 1870. Посвящено первичным редакциям житий,
и в особенности житию Михаила Клопского. У него на стр. 12
указаны Четь^-Минеи или агиографические сборники, предше-
ствовавшие труду митрополита Макария. Проф Ключевского
«Древнерусские жития святых как исторический источник».
М. 1871. Сочинение это посвящено преимущественно обзору
разных редакций и характеристике русских житий. Макарьев-
ские Четьи-Минеи издаются Археогр. Комиссией с 1868 г. См.
также «Описание Великих Четьи-Миней Макария митроп. Все-
рос.». Это труд Горского и Невоструева с предисловием и
дополнениями Е.В. Барсова (Чт. О. И. и Др. 1884).
Для характеристики митрополита Макария не лишен значе-
ния и его «Ответ царю Ив. Васильевичу о недвижимых вещах,
вданных Богови в наследие благ вечных», напечатанный Н. И.
Суботиным в Летописях Рус. Лит. и Др. Тихонравова. Т. V. М.с
1863. (См. также Опис. Румянц. Музея, стр. 50 и Опис. Архива
Св. Синода. I. ). Здесь Макарий является последователем Иоси-
фа Волоцкого и защитником монастырского землевладения. По
мнению проф. Суботина, сей ответ предшествовал Стоглавому
собору и повлиял на то, что на этом соборе не был поднят
вопрос об отобрании монастырских имуществ. К сочинениям,
резко направленным против монастырского землевладения,
принадлежит апокрифическая беседа Валаамских чудотворцев,
Сергия и Германа, написанная неизвестным автором. Бодянс-
кий издал ее в Чтениях Об. И. и Др. 1859 г. кн. 3.; причем
приписал ее иноку — князю Вассиану Патрикееву. Профессор
А. Павлов, издавая в Правосл. Собесед. 1863 г. подлинные
сочинения сего князя-инока, отверг принадлежность ему на-
званной беседы (Сентябрьская кн.). Невоструев в своем разбо-
ре книги Хрущева об Иосифе Волоцком, защищает мнение
Бодянского. Проф. Павлов отстаивает свое мнение и относит
эту беседу к эпохе опричнины. (См. его «Историч. очерк секу-
ляризация церков. земель в России», стр. 136—139). Князя
Токмакова Повесть о Выдропусском образе Богородицы напе-
чатана в Летописях Рус. Литер, и Древ. Т. IV. М. 1862.
84. Царственная книга. Спб. 1769. Степенная книга, издан-
ная академиком Миллером. Спб. 1775 г. Относительно первого
составителя ее митрополита Киприана преосв. Филарет в «Об-
зоре духов. Литер.» стр. 77 указывает на список Степенной
книги, современный Киприану (Рукоп. Румянц. муз. № 415).
Софийский временник издан Академией Наук сначала в 1795,
713
но очень неисправно; потом в 1820 г. под редакцией Строева и,
наконец, в 1851 г. Археогр. комиссией в П. С. Р. Л. Т. V и VI. с
разделением на Первую и Вторую. А Новгородские и Псковс-
кие летописи Московского периода изданы с П. С. Р. Л. т. Ill, IV
и V. О первой Псковской летописи см. исследования Тихоми-
рова в Ж. М. М. пр. 1883. Октябрь и 1890. Февраль. (В последи.
«Первая Псковская летопись после падения Пскова»). Г. Ясинс-
кий в своей заметке «Москов. Государст. Архив в XVI веке»
(Киевские Университетские известия 1889 года),^га основании
Описи Царского Архива (изданной в Ак. Археогр. Ком. Т. I. №
289), доказывает, что Московская официальная летопись велась
при этом Архиве, под наблюдением самого царя Ивана IV; что
до весны 1560 года составлял ее Алексей Адашев, а после его
падения печатник Иван Михайлович Висковатый. Варианты той
же официальной летописи, по его справедливому замечанию,
кроме Царственной книги, вошли в Никоновский свод, издан-
ный в 1791 г., и Летописец Русский или так наз. Львовскую
летопись, изданную Н. Львовым в 1792 г. и в Летопись Норман -
тского, изданную И. Беляевым во Врем. О. И. и Др. кн. V.
1850 г. в Александроневскую летопись, изданную в Рус. Истор.
Библ. III. «Подробную летопись», изд. в 1798—9 гг. и «Отрывок
Рус. летописи», изданный по Воскресному списку в П. С. Р. Л.
VI. См. того же Ясинского «Соч. кн. Курбского». К. 1889. Вве-
дение.
Иванова «Краткий обзор рус. временников в библейских
Петерб. и Москов.». Казань. 1843. Лазаревского «Записка о
Русском Хронографе» в Известиях Акад. Наук. Т. XIII Вып. V.
Приложение к этой записке в Т. IX. Вып. II. Превосходное
исследование Андрея Попова «Обзор Хронографов Русской
Редакции». Вып. I. М. 1866. Вып. 2. М. 1869. и как приложение к
сему Обзору «Изборник Славянских и Русских сочч., внесен-
ных в хронографы Рус. редакции». М. 1869. О «хронографах
южнорусской редакции» (уже XVII века) см. Науменка с
Ж. М. Н. Пр. 1885 г. Май.
Хождение Трифона Коробейникова издан. Сахаровым в
«Сказан. Рус. народа». Т. 2. Забелин, издавший хождение Васи-
лия Поздникова по святым местам в 1558 г. (Чт. О. И. и Др.
1884), доказывает, что книга Коробейникова есть только пере-
сказ Позднякова. Палестинское Общество издало вновь Коро-
бейникова. Вып. 27-й. Редактор сего последнего издания Лопа-
рев также считает эту книгу переделкой Хождения Позднякова
совершенно неизвестным автором, в промежуток между
1593 годом и 1602. «Второе Хождение Трифона Коробейнико-
ва» (1593 г.) от Москвы до Царьграда — издано С. О. Долговым
в Чт. О. И. и Др. 1887. Кн. 1. Это второе хождение подтвержда-
ется статейным списком посольства на восток Коробейникова
и Огаркова, напечатанным в Древ. Рос. Вивл. XII. Некоторые
714
возражения против издания Долгова см. Лопарева в Ж. М. Н.
Пр. 1887. Ноябрь. XVI веку принадлежит еще «Хождение» в
Китай казацких атаманов Петрова и Булычева, в 1567 г. Издано
у Сахарова и в помянутом Изборнике А. Попова. Для характе-
ристики вообще хождений см. А. Гиляровского «Древнерус-
ское паломничество» в Древ, и Нов. Росс. 1878. № 8.
85. Повести о Вавилон, царстве изданы: Пыпиным в Извес-
тиях Академии Наук. III. 318—320. Тихонравовым в его «Лето-
писях Рус. Лит. и Древ.» Т. I и III. Костомаровым в «Памяти.
Стар. Рус. ист.» Вып. 2. Спб. 1860. Сказание о Вавилон, царстве
занесено и в Макарьев, списки (Декабрь по списку Москов.
Успей. Собора). Г. Пыпин в своем «Очерке литератур, повестей
и сказок Рус.» (стр. 100) основой этих сказаний считает какой-
либо византийский апокриф. Повести о Девгение и Динаре
изданы в Памят. стар. Рус. Лит. Вып. 2. Последняя издана также
академиком Броссе в 1 ч. Ученых Записок Акад. Н. У Пынина о
них стр. 218 и 316. Худые номоканунцы см. в издании проф.
Тихонравова «Памятники Отреченной Рус. Лит.». Т. II. М. 1863.
Другие апокриф, произвед. в «Памят. Стар. Рус. Лит.» вып 3-й,
посвященный Апокрифам. См также Е. В. Барсова «О воздей-
ствии апокрифов на рбряд и иконопись» (Ж. М. Н. Пр. 1885.
Декабрь).
Первая часть Луцидария издана Тихонравовым в его «Ле-
топ. Рус. Лит. и Древ.». Т. I. М. 1859. Из Послания Максима
Грека к «Некоему мужу поучительно на обеты некоего Латыни-
на мудреца», где он разбирает Луцидариус, видно, что перевод-
чик сей книги назывался Георгий, к нему-то и обращено самое
послание. Проф. Тихонравов предлагает следующую догадку:
«Не князь ли это Георгий Иванович Токмаков, составивший
повесть о Выдропусской иконе Божией Матери? Он был наме-
стник в Пскове, где представлялось более случаев сталкиваться
с иноземцами». Догадка вероятная: если перевод сделан не
самим кн. Токмаковым, то мог быть им заказан и произведен
под его наблюдением.
Сказания Ивана Пересветова «о Турском царе Магмете как
хотел сожещи книги греческие» и «О Петре, Волосском воево-
де, как писал похвалу благоверному царю и великому князю
Ивану Васильевичу всея Руси» изданы Добротворским в Учен.
Зап. Казан. Универ. 1865. Т. I. вып 1. Первое сказание, кроме
того, напечатано А. Поповым в Изборнике стр 165—167. (При-
лож. к Обзору Хронографов). Эти сказания в некоторых руко-
писных сборниках сопровождаются еще посланием или «Эпис-
толою Ивашки Семенова Пересветова к царю Иоанну». Карам-
зин, приводя выдержки из всей эпистолы (Т. IX. прим 849),
называет ее мнимой, или подложной, сочиненной уже после
Иоаннова царствования (вероятно, с целью оправдать его жес-
токости). Но едва ли верно сие заключение, основанное на
715
некоторых исторических неточностях, столь возможных в по-
добных сочинениях того времени. Из сего послания видно, что
Пересветов, побывавший прежде в Венгрии, Чехии и Валахии,
выехал на Московскую службу из Литовской Руси в малолет-
ство Ивана IV и предлагал ввести в русских войсках какие-то
деревянные или плетенные из прутьев щиты, обтянутые сырой
кожей, по македонскому образцу, и уже употреблявшиеся вен-
герскими гусарами. Боярин Михаил Юрьевич Захарьин взял
его предложение под свое покровительство и выхлопотал ему
награждение поместьем. Но вскоре Михаил Юрьевич, дядя
будущей царицы Анастасии, умер (1538 г.); изготовление щи-
тов, кажется, было остановлено, а Пересветов подвергся раз-
ным обидам от сильных людей. Эти обиды и побудили его
написать царю свою эпистолу, или челобитье, спустя 11 лет по
приезде на Московскую службу, следовательно приблизитель-
но в 1548 или 49 г. Личное неудовольствие подстрекнуло его
вообще восставать против вельмож, и тем более, что Москва
еще находилась под впечатлениями эпохи боярщины. Пересве-
тов разными способами старается возбудить царя против бояр
и в пример приводит падение Византийского царства, которое
он прямо ставит в вину византийским вельможам, заводившим
интриги и козни против доблестного своего царя Константина.
А как пример, достойный подражания, указывает на строгость
султана Магомета, у которого была поговорка: «Царство без
грозы, что конь без узды». Таким образом, эпистола Пересвето-
ва является не позднейшим оправданием Иоанновых жестокос-
тей против бояр, а наоборот, очень решительным побуждением
его к сим жестокостям. (Я пользовался списком эпистолы в
неизданном еще описании рукописей графа Уварова, благодаря
обязательности составителя сего описания достоуважаемого
архимандрита Леонида.) Тем менее основательно заключение
Ан. Попова, что «Иван Пересвет— псевдоним, которым при-
крывались русские сатирики, решившиеся обнаружить дурное
состояние Московского государства». Обзор Хроногр. Вып. 2,
стр. 85. Фамилия Пересветовых в России существовала до
позднейшего времени.
86. Никон. Лет. VII. 203—205. Здесь сообщается, будто по
сознанию самого Башкина он свое «злое учение принял от
Литвина Матюшки аптекаря, да Андрюшки Хотяева латыни-
ков». «Сказание о соборе на Башкина и о епископе Касьяне»
См. «Московские соборы на еретиков XVI века» в Чт. О. И. и
Др. 1847. № 3. Жалобницы или челобитные благовещенских
попов Сильвестра и Симеона и о еретиках Башкине и Арте-
мии. Ibid, и в Актах Ар. Эксп. I. № 238. Соборная грамота в
Соловецкий монастырь о заточении там Артемия. Ibid. № 239.
Послание царя Ивана Васильевича Максиму Греку о ереси
Башкина. Акты Ист. I. № 161. (В двух последних грамотах по
716
преимуществу излагается учение новых еретиков). Выписку
из одного летописца о епископе Касьяне см. у Карамз. к т.
VIII, прим. 394. По его сказанию, у Касьяна голова обратилась
назад «и тако зле учре». Курбский называет эту ересь «отро-
дье ересей Люторских»; говорит, что она «прозябала» в пус-
тынях Завольских; но укоряет Московское «Соборище» в том,
что оно несправедливо осудило бывшего игумена Артемия,
«мужа преподобного и премудрого», а также старца Саву,
прозванием Шаха, и архимандрита Феодорита, который вмес-
те с соловецким старцем Иосафом Белобаевым защищал Ар-
темия от клевет игумена Нектария; а других обличителей,
именно ростовского архиепископа Никандра и суздальского
епископа Афанасия, укоряет в пьянстве и сребролюбии. Он
дает понять, что иерархи вообще питали неудовольствие про-
тив заволжских старцев-пустынников как поборников монас-
тырской нестяжательности («История Иоанна Васильевича»,
стр. 177—182). В другом своем сочинении Курбский подтвер-
ждает, что между заволжскими старцами действительно бро-
дили вольнодумные мысли вроде того, что апостольские по-
слания написаны не апостолами, а простыми старцами и пре-
свитерами. О такой ереси он слышал в Москве от некоторых
кирилловских монахов. А затем переходит к ненавистным ему
иосифлянам, которых порицает за их любостяжательность.
(Востокова — Опис. Рум. Муз. 243. Здесь, по-видимому, разу-
меется вольнодумство, из которого вышла ересь Феодосия
Косого). О бегстве Артемия из Соловецкого монастыря упо-
минается в описи царского Архива 1575—1584 гг.: «Ящик 222.
А в нем соборные дела, списки черные (черновые) Матвея
Башкина, да Ортемья бывшего игумена Троицкого и Федоса
Косова и иных старцов; да в нем же книжка Ортемьева Апос-
тол, Евангелие, Псалтырь, писана полусловицею, и грамоты о
побеге, как Ортем побежал с Соловок». (Акты Арх. Эп I.
№289, стр. 353). Послания Артемия против Симона Будного и
других еретиков, писанные к самому Симону, к князю Чарто-
рыйскому, к царю Ивану Васильевичу и другим лицам, найде-
ны в собрании рукописей Ундольского, приобретенных Мос-
ков. Румянцевским Музеем. («Критич. и библиограф, замет-
ки», в Ж. М. Н. Пр. 1867, июль, стр. 254—5). Они изданы
Археогр. комиссией под редакцией П. А. Гильдебрандта, в Рус.
Истор. Библ. т. IV. Спб. 1878. По поводу сих посланий см.
Занкова «Старец Артемий писатель XVI века» (Ж. М. Н. Пр.
1887. XI.). Костомаров отвергает тожество сего Артемия с тем
монахом Артемием, который, по известию польского писателя
XVII века Венгерского, вместес Феодосием и Фомою в 1552 го-
ду прибежал в Витебск, где они начали распространять проте-
стантское учение. («Великорусские религиозные вольнодум-
цы»). О заточении Башкина в Волоколамский монастырь сооб-
717
щает одна рукопись этого монастыря; на нее указывает пре-
осв. Филарет: «Истор. Рус. Церкви». Период третий, § 21.
О ереси Феодосия главным и почти единственным источни-
ком служат два сочинения Зиновия Отенского: Истины показа-
ния к вопросившим о новом учении» (Издано в Казан. Правосл.
Собеседн. за 1863 г.) и «Послание многословное Зиновия о
ереси Косого» (Рукоп. Спб. Духов. Акад, в двух списках). О
последнем сочинении см. статью о. Николаевского в Духовн.
Вест. Харьков, 1865, XI. Это послание издано Ан. Поповым в
Чт. О. И. и Др. 1880. Кн. 2. Оно изображает ересь Косого в
период его пребывания в Литве. Любопытные указания на ту
же ересь Косого и его товарища Игнатия и на их успехи в
Литовской Руси встречаем у Курбского. Именно в своей эпис-
толии к пану Чаплию, по поводу их споров о делах веры, он
называет его «напоенным из мутных источников и от истинно-
го самочинника», который «обещался хранить чистоту и нестя-
жание, но паки возвратился в мир и жену поял». Далее гово-
рится, что этот учитель, свив себе гнездо в доме пана, как змий
растворил свой яд медом, т. е. смешивал свое самочинное уче-
ние со Священным писанием; «понеже всем и древним ерети-
кам естьобычай смешивать учения свои и укрепляти их свиде-
тельствы Священных писаний, софистицкие, аки церковничес-
кие». «Сим же древним и новым ересиархам (с Лютером, Цвин-
глием и Кальвином включительно) последуя ныне, как Феодо-
сий (Косой) и пан Игнатий, не так ради учений, яко зацных для
своих паней, не согласуют им» и пр. «Ваша милость и учитель
твой пан Игнатий не токмо по грецки але и по латыне, сподева-
юся, а ни мало не умеете, только хулити и сваритися искусны
есте». (Сказания кн. Курбского. II. стр. 185—189). Преосв. Ма-
карий в своей «Истории Рус. Церкви» (Т. VI. стр. 271—275),
говоря о ереси Косого, старается доказать, что эта ересь также
была жидовствующей, как и прежние новгородские. Но как и в
прежнем случае, доказательства его неубедительны; ибо пред-
почтение, оказанное Косым Ветхому Завету перед Евангелием,
отрицание христианских таинств и обрядов вытекали из глав-
ного учения сей ереси о Христе; в чем она более всего сходи-
лась с арианством, которое, однако, не было иудейством; так
же, как не были им иконоборство, лютеранство, позднейшее
духоборство и разные другие учения, с которыми по частям
сходна ересь Феодосия Косого, как и предшествующая ей но-
вогородская ересь мниможидовствующих.
87. Делу Висковатого об иконах посвящены главным обра-
зом материалы, напечатанные Бодянским в Чт. О. И. и Др. 1847.
№ 3, под заглавием «Московские соборы на еретиков XVI
века». Те же материалы в Акт. Ар. Эксп. I. № 238. В более
полном виде, с прибавлением самой записки Висковатого, по-
данной митрополиту, вновь издано это дело Бодянским по руко-
718
писи Иосифова Волоколамского монастыря в Чт. О. И. и Др.
1858. Кн. 2, под заглавием: «Розыск или список о богохульных
строках и о сомнении святых честных икон». Последнее изда-
ние вызвало прекрасное исследование проф. Буслаева «Из ис-
тории русской живописи XVI века» в «Атенее» 1858 г. №№ 36 и
37. Исследование сие потом издано им вновь в его «Историч.
Очерках Рус. народной словесности иискусства». Т. II. Спб.
1861; причем оно в изобилии снабжено иконописными снимка-
ми. См. также отличную монографию Ровинского «История
русских иконописных школ» (с объяснением их технического
производства) в Записках Археол. Общ. Т. VIII. Спб. 1856 г.
Упоминаемый в деле Висковатого лях Матис, или Матиас,
объяснявший ему западное происхождение некоторых иконо-
писных изображений (напр. покрытие Спасителева тела Херу-
вимскими крыльями), не есть ли одно и то же лицо с Литвином
Матюшкой аптекарем, который возбуждал сомнения и в Мат-
вее Башкине?
Сахарова «Исследования о русском иконописании». С при-
ложением» Подлинника» толкового или правил иконописания.
Кн. 1. Спб. Изд. 2-е. 1850. Ф. И. Буслаева «Общие понятия о
Рус. иконописи». (Сбор. Об. Древнерус. Искус, на 1866 г.). Его
же «Для характеристики древнерус. иконописца» и И. С. Не-
красова «О портретных изображениях рус. угодников» (Ibid).
Н. В. Покровского «Стенные росписи в древних храмах гречес-
ких и русских». М. 1890. Автор сей прекрасной монографии
указывает на то, что русская стенная иконопись XVI и XVII вв.
развилась под влиянием Афонской иконописной школы, воз-
никшей в XVI веке, с Панселином во главе. (Следует исправить
указанное мной в тексте прежнее мнение о времени жизни
Панселина, т. е. вместо XII—XIII поставить XV—XVI в.; хотя с
точностью это время все еще не определено.) Н. В. Покровский
относит происхождение греческого подлинника, а следователь-
но и русского, также к более позднему времени. См. также у
него некоторые образцы стенного расписания русских храмов,
относящегося к XVI веку, в церквах московских и ярославских.
«Подлинник Новгород, редакции конца XVI века» (Сборн. Об.
Древнерус. Иск. на 1873 г.). Григорова «Русский лицевой под-
линник». Записки археол. Об. Т. III. Вып. 1. Спб. 1887. Он также
относит начало толкового подлинника ко второй половине XVI
века. Его же «Техника фресковой живописи по рус. иконописи,
подлиннику». Ibid. Вып 3 и 4. Спб. 1888.
Лицевое житие Сергия Радонежского, принадлежащее Тро-
ицкой лавре, издано ею в 1853 г. литографным способом. Сло-
ва, относящиеся к характеристике этой миньятюрной живопи-
си, взяты из помянутого исслед. проф. Буслаева «Из истории
рус. живописи». Для характеристики иконописной живописи
служит еще другое его исследование: «Литература русских
719
подлинников». («Очерки» Т. II). Царственная книга, иллюмино-
ванная рисунками по рукописи Синодальн. Библиотеки, № 149,
издана в 1769 г. без рисунков. Образцы их см. у Прохорова в
его «Христианских Древностях» и у Буслаева (Очерки. Т. II. к
стр. 312). См. также Калачова «О летописных сборниках с
картинами». (В его журнале Архив. 1859. № 2). По его словам,
«рукопись, назвацная Царств, книгой и изданная Щербатовым,
есть продолжение Рукописи Импер. Пуб. Библ., обнимающей
1154—1472 гг. и другой рукописи той же библиотеки (прине-
сенной в дар Шумиловым), обнимающей 1472—1558 гг. Первая
издана кн. Щербатовым в 1772 г. под заглавием «Царствен,
летописец»; а вторая, т. наз. Шумиловская рукопись, осталась
пока неизданной.
Довольное количество иллюстраций, относящихся к Руси
XVI века, встречаются в иностранных изданиях и брошюрах
того времени, касающихся русских событий, особенно воен-
ных и дипломатических. Для примера укажем на немецкую
брошюру о поражении москвитян под Венденом в 1579 г. К ней
приложены изображение князя или боярина в боевом воору-
жении; другое, грудное, в парадном платье и колпаке, унизан-
ном жемчугом; а третье будто бы представляет во весь рост
взятого в плен дьяка Андрея Клобукова (См. «Чт. О. И. и Др.»
1847. № 3. и в Сборн. кн. Оболенского «Иностранные соч. и
акты, относящиеся до России». М. 1847.). В Петерб. Пуб. биб-
лиотеке есть приобретенный в Нюренберге лист с гравюрой,
которая изображает Русское посольство 1576 года в Регенсбур-
ге. Тут священник отправляет богослужение перед столом, ус-
тавленным образами; а позади стоит толпа молящихся; одни
творят земные поклоны, другие крестное знамение. Во главе
сего посольства стояли князь Сугорский и дьяк Арцыбашев (см.
Памяти. Дипл. Сношений. Т. I.). Полное изображение посоль-
ства на четырех гравированных и раскрашенных листах хра-
нится в Висбаденском музее. Вся картина хромолитографиро-
вана В. А. Прохоровым в его Рус. Древностях 1872 г. Кроме
того, она издана Д. А. Ровинским в его «Портретах Рус. госуд.».
Это ответное посольство сопровождал в Регенсбург на обрат-
ном пути из Москвы бывший здесь цесарским послом Даниил
Принц фон Бухау. (Сочинение сего последнего, озаглавленное
Moscoviae ortus et progressus, в рус. переводе Тихомирова по-
мещено в «Чт. О. И. и Др.» 1876 г. Кн. 3 и 4). На достоверность
иноземных изображений, однако, не всегда можно положиться.
Спекуляция издателей иногда прибегала к подлогу. Так, напри-
мер, изданная в 1582 г. в Нюренберге брошюра, посвященная
знаменитой Псковской осаде, снабжена тремя гравюрами, изоб-
ражающими город Псков, Ивана Грозного, князя Оболенского
и Антония Поссевина. При ближайшем рассмотрении оказыва-
ется, что сии три портрета суть не что иное, как повторение
720
23*
трех вышепомянутых изображений, снабженных теперь други-
ми надписями. Таким образом, дьяк Клобуков обратился в Ан-
тония Поссевина; князь или боярин в боевых доспехах назван
князем Оболенским, а простой князь в праздничном одеянии
обратился в самого Ивана Васильевича. Поэтому сия последняя
гравюра, обязательно, помимо меня, приложенная редакцией
«Истор. Вестника» к моей статье о Грозном и Батории в № 3,
1889 г., и заимствованная из издания Д. А. Ровинского — оказы-
вается не подлинная. О названной подделке упоминается в
«Библиогр. Записках» Афанасьева, 1858 г., № 6, стр. 189., и в
помянутых выше в прим. 53 «Библиографических отрывках».
Ту же подложную гравюру приложил Шиман к своей компиля-
ции Russland, Polen und Livland bis ins 17 Jahrhundert у Онкена
Всеоб. Ист. Вып. 161. Berlin. 1889.
Первые дошедшие до нас портреты русских государей были
иконописные, изображающие их наподобие святых. Образцы
таких портретов в Москов. Арханг. Соборе на иконах надгроб-
ных. Тут в. к. Василий Иванович изображен в иноческом обра-
зе и с венцом святости; следовательно, написан после смерти и
без соблюдения точного сходства. См. Исследование Г. Д. Фи-
лимонова «Иконные портреты русских царей». Вест. Об. Др,-
Рус. Искус. М. 1875. 6—10. «Портрет Ливон, королевы Марии
Владимировны», в Москов. Оружейной Палате — копия с не-
мецкого оригинала (Ibid). Д. А. Ровинского «Словарь гравиро-
ванных портретов». Спб. 1872. Его же «Достоверные портреты
Московских государей Ивана III, Василия Ивановича и Ивана
IV Грозного». Спб. 1882. В этом прекрасном издании портреты
означенных государей заимствованы из разных немецких кос-
мографий и других книг XVI века. Несмотря на попытку изда-
теля выделить из них достоверные, и сии последние все-таки
остаются сомнительными. Наиболее вероятия заслуживают
только изображения Василия III, приложенные к запискам Гер-
берштейна и Павла Иовия. А изображения Ивана IV или пред-
ставляют смешения с изображениями его отца, или являются
совершенно фантастичными. Более ценный материал в этом
издании представляют картины бытового характера. Напр., взя-
тые из Герберштейна изображения русских всадников (в стега-
ных тегиляях, с стоячим толстым воротником, с саадаками и
колчанами, на высоких седлах), принадлежностей русского во-
оружения и езды на санях, сопровождаемых пешеходами на
лыжах (№№ 34—37). При запряжке коней видна уже дуга, на
более древних памятниках почти не встречающаяся; сидящий в
санях иногда сам правит лошадью; а иногда особый возница,,
который сидит на ней верхом. Особенно любопытны изобра-
жения двух русских посольств: Колычева и Сугорского. Сие
последнее, как уже сказано, снято с Висбаденского оригинала,
составленного из четырех отдельных листов или досок и рас-
721
24-Ияовайский Д.
крашенного. Посольство изображено в цветных кафтанах с
петлицами и опушенных мехом шапках. Впереди лиц, несущих
царские подарки (связки или сороки соболей), находится по-
дьячий Монастырев, который держит на подушке царскую гра-
моту. (Из другого, отдельного его изображения видно, что он-то
и является потом в помянутой брошюре о Венденском пораже-
нии под именем дьяка Клобукова.) Очень любопытна большая
картина, нарисованная и гравированная немецкими художни-
ками, представляющая русское посольство в Гродне, в 1567 г.
Во главе этого посольства, отправленного Иваном IV к Сигиз-
мунду Августу, стояли боярин Умный-Колычов, дворецкий На-
гой и дьяк Василий Щелкалов; военная посольская свита про-
стиралась до 1200 человек. В. В. Стасов в статье «Православные
церкви в Западной России в XVI веке» (Сборник Археол. Инет.
Кн. 3. Спб. 1880) описывает эту гравюру. На ней — говорит
он — «представлены два важных сановника, польский и рус-
ский (Колычов), в богатейших полувосточных одеждах; быст-
рым движением они подходят друг к другу и жмут один друго-
му руку. Позади каждого прислужник держит богато убранного
коня, далее следует многочисленная свита. С одной стороны
подпись: Polnis Reuterey, с другой: Moscoviter Reuterey und ihre
Coloske oder Wagen (Московская конница и их коляски или
повозки). Русские представлены в высоких меховых шапках и
длинных кафтанах, с саблями, щитами, булавами, луками и
стрелами, знаменами и значками; у каждого в руках по плети;
ружей ни у кого не видать (в противуположность полякам), в
числе конных видны и два барабанщика с продолговатыми
барабанами. Позади всей свиты появляется многочисленный
обоз, состоящий из двуколесных и четыреколесных крытых
тележек, вроде кибиток; запряженные в них лошади — с очень
длинными дугами, ветви которых спускаются до самых колен
лошадей», (стр. 56—57). Экземпляр этой редкой гравюры есть и
в Петерб. Публ. Библ. Портрет Ивана Грозного, приложенный
Устряловым к изданию сочч. Курбского, заимствован из одной
рукописи, хранящейся в Акад. Худ. См. также Собко «Древние
изображения русских царей». (Сборн. Археол. Инет. 1881 кн. 5).
Вообще для русских гражданских древностей прекрасное посо-
бие представляет П. И. Савантова «Описание старинных царс-
ких утварей, одежд, ратных доспехов и конского прибора».
Извлечено из рукописей Архива Московской Оружейной Па-
латы и снабжено весьма нелишним объяснительным словарем,
Спб. 1865. Это сочинение частью касается XVI века. Разбор его
И. И. Срезневским в девятом присуждении Уваровских пре-
мий. Из названного словаря для примера приведем встречаю-
щееся в моем тексте на стр 418 слово «нохтермянный» саадак
или налучье. У Савантова на стр. 222: «нахтермянный — сде-
ланный из кожи мездрой на лицо».
722
24-2
Для пояснения упомянутых немецких гравюр приведем со-
общение англичанина Дженкинсона о костюме русских знат-
ных и зажиточных людей того времени. «Верхнее платье из
парчи, шелка или сукна, длинное, застегивается серебрянными
пуговицами или тесьмой с петлицами; рукава очень длинны;
все платье топорщится. Под ним другое длинное платье с шел-
ковыми пуговицами и высоким стоячим воротником. Рубашка
шелковая, с воротником, унизанным жемчугом. Порты хол-
стинные, сапоги из красной или желтой кожи. На голове кол-
пак, украшенный серебрянными, иногда золотыми пуговками и
жемчугом, или широкая лисья шапка». А Ченслер заметил, что
«русские в иностранных землях или у себя при приеме иност-
ранцев одеваются чрезвычайно пышно; а в другое время и сам
государь ходит в скромном платье» (Середонина «Известия
Англичан о России XVI века». Чт. О. И. и Др. 1884. IV.).
88. Главным источником сведений о первой типографии в
Москве служит послесловие Апостола, изданного в 1564 г. О
сожжении печатного дома в Москве говорит Флетчер в гл. XXI.
И. Снегирева: «О сношениях датского короля Христиана III с
царем Иваном Васильевичем касательно заведения типографии
в Москве». Рус. Истор. Сборник. Т. IV. В этом сочинении и
особенно в Учен. Записках Москов. Унив. 1835 г. Снегирев
утверждал, что подпись на Псалтыре 1577 года, напечатанная
Андронником Невежей «в Слободе», не означает Александров-
скую Слободу, а Московскую на Воздвиженке между Арбатом
и Никитской улицей. Но Антоний Поссевин, утверждающий,
что первой типографией своей город Москва обязана Польше,
в своем Comment, de rebus Moscovit., прямо указывает, что
Иван IV завел типографию в Слободе Александровской. О
деятельности москов. первопечатников в Западной Руси свиде-
тельствуют: предисловие Заблудовского Евангелия учительнаго
1570 г.; послесловие Львовского Апостола 1574 года; надпись на
последнем листе Острожской Библии 1581 г.; грамота Гедеона
Балабана 1585 года, и некоторые другие акты, изданные Зуб-
рицким в его сочинении «Historyczne badania о drukarniach w
Galicyi, Lwow. 1836. См. также А. С. Петрушевича «Иван Федо-
ров, русский первопечатник». Львов. 1883. Любопытный, осно-
ванный на документах львовских архивов, очерк С. Л. П^гашиц-
кого «Иван Федоров, московский первопечатник» (Русск. Стар.
1884. Март). Автор сего очерка сообщает, что надгробная плита
Ивана Федорова уже уничтожена. А. С. Будилович «Апостол
Львовской первопечати Ивана Федорова Москвитина» (Памят.
Рус. Стар, в запад, губб. VII. Спб. 1885). А. Я. Головацкого:
«Несколько слов о Библии Скорины». (Науков. Сборн. 1865. Т.
IV). «Отношение перевода Скорины к вульгате и древнеславян-
скому тексту» (Чтение в Об. Люб. дух. проев. 1877 г. Ноябрь).
Исследование П. В. Владимирова «Доктор Франциск Скорина,
723
24*
его переводы, печатные издания и язык». Спб. 1888. Рецензия
на это исслед. А. И. Соболевского в Ж. М. Н. Пр. 1888. Октябрь.
Маруша Нефедьев, «мастер печатных книг», упоминается в
царской грамоте новогородским дьяком в 1556 году. Этот Мару-
ша посылается в Новгород для осмотра камня, приготовленного
для церковного помоста. «Да Маруша же нам сказывал, что
есть в Новгороде, Васюком зовут, Никифоров, умеет резати
резь всякую, и вы бы того Васюка прислали к нам на Москву, с
Марушею же вместе». (Дополн. к Акт. Ист. I. № 96). М. б. этот
Васюк понадобился именно для типографии как искусный рез-
чик. См. также: В. Сопикова «Опыт Рос. библиографии». Ч. 1.
Спб; 1813. П. Строева: Описания старопечатных книг в библио-
теках гр. Ф. Толстого и И. царского». М. 1829 и 1836 гг. и
Дополнения к сим описаниям. М. 1841. И. Сахарова: «Обозре-
ние славяно-русской библиографии». 1849. И. Каратаева «Хро-
нология, роспись славянских книг, напечатанных кирилловски-
ми буквами. 1491—1730». Спб. 1861. «Хронологич. указатель
славяно-рус. книг церковной печати с 1491 по 1864 г. Вып. 1-й.
В. Ундольского, с дополнениями А. Ф. Бычкова и А. Викторова».
М. 1871. В. Е. Румянцева: «Древние здания Московского Печат-
ного двора». М. 1869. Его же «Сведения о гравировании и
граверах при Москов. Печатном дворе». М. 1870. Его же «
Сборник памятников, относящихся до книгопечатания в Рос-
сии». М. 1872. На этот труд рецензия А. Ф. Бычкова «Отчет о
семнадцатом присуждении наград графа Уварова». Любопытна
припись к Евангелию, напечатанному в Вильне в 1575 году и
потом в XVII веке пожертвованному вдовой Киреевской в Ус-
пенский соборный храм в Кашире. (Известия Археол. Общ. И.
X. 266). О начале русского гравирования см. Д. А. Ровинского
«Русские граверы и их произведения с 1564 года». М. 1870.
89. Домострой издан Д. П. Голохвастовым, по списку т. наз.
Коншина, во Временнике Об. Ис. и Др. кн 1. М. 1849 г. Это
полный извод, заключающий в’себе и 64 главу, которая содер-
жит поучение Сильвестра своему сыну Анфиму или так наз.
Малый Домострой. Более древний список, первой половины
XVI века, принадлежит Обществу И. и Др. и представляет
другой извод, более сокращенный; он издан в Чт. Общества
1881 г. кн. 2. Еще ранее того иное издание Домостроя сделано
Кожанчиковым под редакцией Яковлева в 1867 по рукописям
С.-Петерб. Пуб. библиотеки. Как дополнение к Домострою на-
печатаны во Времен. Об. И. и Др. в книге 6-й «Книга во весь
год в стол ествы подавать» и в книге 25-й «Чины свадебные».
(Эти оба добавления отсутствуют в книге Коншина и встреча-
ются в списке Общества Ист. и Др.; в последних зато отсут-
ствует поучение Сильвестра сыну Анфиму). В предисловии к
первому дополнению г. Забелин согласно с Голохвастовым при-
писывает Сильвестру полное авторство Домостроя. К этому
724
24-4
мнению примкнули: Буслаев (Историч. Хрестом.) К. Аксаков
(Рус. Беседа 1856, кн. IV), И. Порфирьев («Домострой Сильвес-
тра» в Правосл. Собесед. 1860 г. ч. III.) и Срезневский (Введе-
ние к сборнику Сильвестра 1860 г.). Некоторое сомнение в
авторстве Домостроя выразили Афанасьев («Об Археологичес-
ком значении Домостроя» в Отеч. Зап. 1850, т. LXXXI.) и Соло-
вьев («История России» т. VII, гл. I.). Наиболее полное, добросо-
вестное исследование о Домострое принадлежит проф. Некра-
сову: «Опыт историко-литературного исследования о проис-
хождении древне-русского Домостроя», в Чт. Об. И. и Др. 1872,
кн. 3. Он рассмотрел дошедшие до нас списки этого памятника,
указал его источники, разделил его списки на два извода, а
содержание на три части и пришел к такому заключению: во-
первых, Сильвестр не был его автором, и эта книга сложилась
постепенно; во-вторых, составлена она не в Москве, а в Новго-
роде. На это исследование, спустя 16 лет, представлены были
возражения Михайловым: «К вопросу о редакциях Домостроя,
его составе и происхождении». Ж. М. Нар. Пр. 1889. Февраль и
Март. Возражения его не опровергли первого и главного выво-
да проф. Некрасова, относительно авторства Сильвестрова; но
второе его заключение они до некоторой степени поколебали:
Домострой по своему происхождению и составу, может быть,
совместил в себе черты и Новгородской, и Московской Руси.
См. ответ И. С. Некрасова: «К вопросу о Домострое». Ж. М. Н.
Пр. 1889. Июнь. И опять Михайлова: «К вопросу о Домострое».
Ibid. 1890. Август.
В поучении Сильвестра своему сыну Анфиму между прочи-
ми наставлениями есть следующее место: «Аще людем твоим
лучитца с кем брань где-нибудь и ты на своих брани; а кручи-
новато дело, и ты ударь, хоти и твой прав: тем брань утолиши,
так же убыток и вражда не будет». Соловьев, чрез меру возве-
личивший Ивана Грозного и смягчающий его злодеяния, есте-
ственно, не благоволит к Сильвестру. Поэтому он с особым
усердием воспользовался приведенными словами Поучения и
упрекает знаменитого мужа в том, что он был плохой христиа-
нин, хотевший исполнить только форму, а не дух христианско-
го учения; ибо «считает позволительным бить домочадца, хотя
бы он и справедлив был». (Ист. Рос. VII, 228) Но, во-первых,
возможно ли вполне прилагать к XVI веку мерку нравственных
воззрений и общественного развития века XIX? А во-вторых,
Сильвестр, вообще ратующий не только за мягкое человечес-
кое отношение к рабам, но и прямо за их свободу в эпоху
крайне грубых нравов и развития рабства, конечно, предлагает
не какие-нибудь жестокие побои, столь обычные в то время, а
просто советует для виду только ударить своего человека, что-
бы прекратить серьезную ссору, грозившую большими и дур-
ными последствиями. Мы можем не хвалить его за такой совет;
725
но и строго осудить его не имеем достаточных оснований.
Относительно той характеристики, которую Соловьев дает во-
обще Сильвестру, вескими фактами подтвержденные возраже-
ния представил Архим. Леонид в упомянутом выше исследова-
нии «Благовещен, иерей Сильвестр и его писания». Чт. О. И. и
Др. 1874, кн 1. Относительно русского быта вообще укажу на
сочинения Костомарова «Очерк домашней жизни и нравов
Великорусского народа в XVII и XVI столетиях». Разбор его
сочинения Ф. И. Буслаевым см. в XXXI присуждении Демидов-
ских премий.
Образчик сказания о злых женах см. «Притчу о женской
злобе» в Памят. Старин. Рус. Лит.» Вып. 2. Ibid. Вып. 1 издана
«Повесть об Улании Муромской» или Лазаревской. Прекрас-
ную монографию о ней см. Буслаева «Идеальные женские
характеры» в Очерках Рус. нар. словес, и искус. Т. II. «Сколь ни
умилительна нежная, благочестивая личность самой героини,
все же нельзя не сознаться, что житье-бытье и вся внешняя
обстановка накидывают темный печальный колорит на весь
рассказ, даже несмотря на то, что он согрет непритворной
сыновней любовью автора. Кругом все печально и сумрачно,
неприветливое небо, висящее над темными лесами и пустыня-
ми муромского края» — говорится в этой монографии. Но не-
обходимо иметь в виду, что житие Юлиании составлено ее
сыном, очевидно, по образцу житий святых с соблюдением
обычных агиографических приемов, и этим обстоятельством до
известной степени условливается сумрачный, печальный коло-
рит всего рассказа. Как на попытку набросать «Историю рус-
ской женщины» укажу на публичные лекции Чудинова. Воро-
неж, 1872.
90. И. М. Снегирева «Памятники Московской древности»
М. 1842—1845. А. А. Мартынова «Русская старина в памятниках
церковного и гражданского зодчества» М. 1846. (Текст Снеги-
рева). Его же «Подмосковная старина». М. 1889 г. Ф. Рихтера
«Памятники древнего Русского зодчества» М. 1851. (Текст Ду-
бенского). Н. А. Чаева «О русском старинном церковном зодче-
стве». Древ, и Нов. Россия. 1875. № 6. Тут он предлагает любо-
пытную, но едва ли приемлемую догадку о том, что основой для
общего плана отдельных частей и иконописи Покровского Со-
бора послужило житие Андрея Юродивого, которому, в виде-
нии явилась Богоматерь (Четьи-Минеи, Октябрь, 2-й день).
И. Е. Забелина «Черты самобытности в древнерусском зодче-
стве». Древ, и Нов. Рос. 1878. №№ 3 и 4. Виоле-ле-дюк L'art
russe. Paris. 1877. (Русский перевод Султанова. М. 1879.). Крити-
ческая брошюра на это сочинение (кажется, принадлежащая
графу С. Г. Строганову), снабженная рисунками. Спб. 1878. Тут
из двух видов церкви Василия Блаженного, представляющих ее
в XVI и XVII веках, ясно выступают происшедшие от перестро-
726
ек в ней изменения; но вопрос: насколько верно изображается
при сем первоначальный вид церкви? Вообще брошюра отно-
сится отрицательно к выразившемуся в ней русскому самобыт-
ному вкусу и творчеству, а объясняет шатровые или пирами-
дальные храмы просто подражанием тем башням, которые были
построены итальянцами при сооружении стен Московского
Кремля — объяснение гадательное и маловероятное. Худож.
Султанова «Образцы древнерусского зодчества в миньятюрных
изображениях». Памятники Древ. Письменности. VIII. Спб.
1881. О юродивом или блаженном Василии см. Степей, кн. 195
и 245. У Карамз. к т. VIII. прим. 147. Востокова «Опис. Румянц.
муз.» 526 и 719. Псков, лет. под 1588 г. об исцелениях от мощей
Василия Нагого Московского. (П. С. Р. Л. IV. 320). «Словарь
исторический о всех святых в России просиявших». Извлечен-
ное из летописцев известие о построении Покровского Собора
«о девяти верхах» у Карамз. Т. VIII, прим. 587. О построении
Вознесенского храма в селе Коломенском см. Никонов, лет. под
1532—33 гг.
Из многих памятников русского художества XVI века, отно-
сящихся к церковной утвари, укажем на изящный складень или
«Серебряный золоченый украшенный резьбой и сканью ков-
чег», принадлежащий Его Величеству Государю Императору.
Описание его Г. Д. Филимоновым см. «Памятники Древней пись-
менности». 1884 г. По некоторым данным, этот складень, с
вложенным в него резным деревянным наперстным крестом и
с частицами мощей, служил походным или попутным для одно-
го из русских государей. Князь П. П. Вяземский тут же на
основании рукописи «Казанского летописца» заключает, что по
всей вероятности, это именно тот крест, который от Троице-
Сергиева монастыря был послан вместе со святой водой и
просфорой царю Ивану Васильевичу под Казань во время ее
осады. Вообще для церковных древностей важен труд преосв.
Саввы «Указатель патриаршей ризницы и библиотеки», снаб-
женный пояснительным словарем. М. 1858. (Его же «Палеогра-
фические снимки с рукописей» сей библиотеки. М. 1863). В
отношении к церковным древностям XVI века любопытна
записка П. И. Савантова «Строгановские вклады в Сольвыче-
годский Благовещенский собор» с приложением соборной опи-
си 1579 года и с древним видом Благовещенского собора. Спб.
1886. Издание Общ. любит, древн. письменности. В изданиях
этого общества рассеяно немало ценных снимков. Укажу в
особенности О. И. Буслаева «Свод изображений из лицевых
Апокалипсисов по русским рукописям с XVI века по XIX». Спб.
1884. Для объяснения снимков его же отдельная книга под тем
же заглавием. М. 1884. Об этой книге см. отчет проф. Кондако-
ва в Ж. М. Н. Пр. 1885. июль.
91. Станислава Ростовского Lituanicarum societatis lesu
727
historiarum provincialium pars prima. Wilnae. 1768. Рыхцыцкого
Piotr Scarga i wiek iego. Krakow. 1850. Лукашевича Historia szkol
w koronie i wielkiem ksiestwie Litewskiem. Poznan. 1856. Яроше -
вича Obraz Litwy. III. Балинского Dawna Akademia Wilenska. Spt.
1862. Гр. Д. Толстого Catolicisme Pomain en Russie. Paris. 1663—
64. Жуковича «Кардинал Гозий и Польская церковь его време-
ни». Спб. 1882. А. Демьяновича «Иезуиты в Запади. России с
1569 по 1772 г.» (Ж. М. Н. Пр. 1871. Август-Декабрь). И. Сливо-
ва «Иезуиты в Литве» (Рус. Вест. 1875 г. Июль-Октябрь). «Жа-
лован. грамота Батория 1582 г. января 20 на основание иезуит,
коллегии и присвоение, ей всех Полоцких православ. монасты-
рей и церквей с отчинами и имуществом их, за исключением
архиеписк. кафедры». (А. Сапунова Витебская старина Т. V. Ч.
I. Витебск 1888. Под № 49 в русс, переводе, и в прибавлениях
латинский текст этой грамоты). «Опись церковных и монастыр-
ских имений, отданных Баторием Полоцкой иезуитской колле-
гии». (Историко-юрид. материалы в Централ. Витеб. Архиве.
Сазонова. Вып. 2. 1871). «Похождение в землю Святую князя
Радивила Сиротки» с объяснениями П. А. Гильтебранта. Спб.
1879. (Приложение к т. XV «Известий» Геогр. Общ.). Проф.
Любовича «К истории иезуитов в литовско-русских землях в
XVI в.» Варшава 1888 г. (Из Варшав. Университ. Известий).
Главная его мысль та, что значение иезуитов в событиях того
времени преувеличено. Его же весьма обстоятельное исследо-
вание «Начало католической реакции и упадок реформации в
Польше». Варшава, 1890. Проф. Карева «Очерк истории рефор-
мационного движения и католической реакции в Польше». М.
1886. Ор. Левицкого «Социнианство в Польше и юго-западной
Руси». (Киев. Старина. 1882. Апрель и Май).
92. Архив Юго-запад. России, изд. Времен. Комиссии. Т. I.
Киев. 1859 г. Георгия Конисского «Записки о том, что в России
до конца XVI века не было никакой унии с Римской Церковью»
(Чт. О. И. и Др. 1847. N 8). И. Бантыш-Каменского «Историчес-
кое известие о возникшей в Польше унии». М. 1795. Евгения
Болховитинова «Описание Киево-Софийского собора и Киевс-
кой иерархии». Киев. 1825. Проф. Кояловича «Литовская цер-
ковная уния» Т. I. Спб. 1859. Преосв. Макария «История Рус.
Церкви». Т. IX. Спб. 1879. И. Чистовича «Очерк истории Запад-
но-Русской Церкви». Ч. I. Спб. 1882. «Гедеон Балабан, епископ
Львовский» (Вест, юго-запад, и запад. России. 1864. Июль, Ав-
густ и 1867 кн. 2). Послание галицко-русских дворян к митропо-
литу Онисифору и цареград. патриарху в Акт. Запад. Р. Т. III. №
146 и Т. IV. № 33.
93. Rerum Polon. ab excessu Stephani regis ad Maximiliani
Austriaci captivitatem liber singularis в издании Чьямпи. Flor.
1827. Пшездецкого — Zrzodla до dziejow polskich. 1. Pametniki до
Zycia i sprawy Zborowskich. Zebral Zegota Pauli. Грамоты, от-
728
правленные из Москвы с Ржевским к панам по поводу кандида-
туры царя в январе 1587 г., и некоторые другие документы см.
у Щербатова Т. VI. Ч. I. 127—128 и 132—135. Ч. II. 151—152,
160—162, 165—168, 190—196. Гейденштейна — Vita J. Zamoyscii
(Collectanea — ed Dzialynski. 1861). Каро — Das itrregnum Polens
im Jahre 1887. Gotha. 1861. Пирлинг— S. Siege, Pologne et
Moscou. Рецензия на это соч. проф. Успенского в Ж. М. Н. Пр.
1885.
94. Источники. О посещении патриархом Иеремиею Литов-
ской Руси (низложении Онисифора, поставлении Михаила Ра-
гозы митрополитом и прочих его действиях), письмо епископа
Луцкого к папскому нунцию Аннибалу 23 августа 1588 г. у
Тейнера Vetera Monum. Poloniae et Lithuaniae. III. № 46. Арсе-
ния архиепископа Элассонского — Iter in Moscoviam в Hist.
Ruthen. Scriptoris exteri, изд. Старчевского T. II. Supplement, ad
Hist. Rus. Mon. № 60. Собрание грам. городов Вильны, Ковны.
II. №№ 3 и 5. Акты Запад. Росс. III. № 110. IV. №№ 5, 16. Акты
Юж. и Зап. Рос. I. № 191, II. № 157. Поли. Собр. Р. Лет. II. 369—
871. Архив Юго-западн. Рос. I. № 17, 60. Эпоха Брестских
соборов 1590—1595 гг. Акт. Зап. Рос. IV. №№ 22—92 с переры-
вами. № 71 (Окружное послание кн. Острожского с убеждени-
ем стоять за православную веру). Архив. Юго-западн. Росс. I. С
обширным руководящим введением Иванишева. К. 1859 г. Акты.
№№ 65, 69—76, 79, 81—87, 101—114. Памят. изд. Киев. ком.
№№ 5—9. Архив Южн. и Зап. Р. I. №№ 202, 218. II. № 161.
Supplem. ad Hist. R. Mon. №№ 61—63, 182—184, 186. Тейнера
Vet. mon. Pol. et Lithuan. III. № 185 (артикулы унии, в латин,
переводе). Вилен. Археогр. Сборн. I. № 64. VII. № 40. VIII. № 7.
П. С. Р. Л. II. 362. Архив Юго-запад. России. Ч. I. К. 1883.
Обширное введение О. Левицкого. Акты NN XLI—CXXXVIII.
Акты Вилен. Археогр. Комиссии. Т. XVI. С прекрасной вступи-
тельной статьей Ю. Крачковского.
Сочинения об унии и пособия. Скарги О zradziei iednosci
Kosciola Bozego pod jednym pasterzem. 1591. (Перепечатано в
VII т. Рус. Истор. Библ. Спб. 1882). Лукашевича Dzieje Kosc.
wyznania helweck. w Litwie. Poznan 1842—43 (Рус. перевод A.
Хмельницкого в Чт. О. И. и Др. № 8 М. 1847). Зубрицкого
«Летопись Львовского братства». Его же «Начало унии». Пере-
вод с польского Ап. Майкова в Чт. О. И. и Др. 1848. кн. VII.
Льва Кишки биография Потея при издании его проповедей:
Kazania i Homiliae meza Bozego Hipacyusza Pocieja metrop. Kijow.
w Supraslu. 1714. Тарасевича Annales ecclesiae Ruthenae. Leopoli.
1862. Флерова «О православных церковных братствах, проти-
водействовавших унии в Юго-западной России». Спб. 1857.
Некоторые документы, относящиеся к истории сих братств,
рассеяны в Вест. Юж. и Юго-зап. России, издававшимся Говор-
ским. О происхождении сих церковных братств от древне-
729
русских складчин на праздничные пиры см. Соловьева «Брат-
чины» (Журн. Русс. Беседа). В западной Руси эти складчины
назывались кануны. Напр., в привилеи короля Сигизмунда ви-
тебским мещанам, 1551 года, дозволяется иметь ежегодно три
братские «склады-кануны» (А. П. Сапунова Витеб. Старина. I.
1883, стр. 191). Назывались они так, потому что сладкий напи-
ток из меда приготовлялся почти накануне праздника. (Теодо-
ровича «Историко-статистич. описание Волынской епархии».
Т. I. Почаев, 1888, стр. 124. Со ссылкой о слове «канун» или
«канон» на статью Барановского в Волын. епарх. Вед., № 17).
Проф. Кояловича «Литовская Церковная уния» Т. I. Спб. 1859.
Укажу также на три популярные очерка: проф. Петрова о
Гедеоне Балабане и О. И. Левицкого о Кирилле Терлецком и
Ипатии Потее, с приложением их портретов, в Памятниках Рус.
Старины в Зап. губб. Изд. с высоч. соизв. П. Н. Батюшковым.
Вып. 8-й. Холмская Русь. Спб. 1885. Того же Левицкого «Южно-
русские архиереи XVI—XVII вв. (Киев. Стар., 1882. Январь).
Любопытны некоторые легенды, возникшие в православ-
ной стороне по поводу иерархов-отщепенцев. Так назыв. Гус-
тынская летопись, например, рассказывает следующее. Когда
епископ Кирилл Терлецкий постригал Потея в монашество, во
Владимире Волынском, и постригаемый, одетый во власяницу,
подошел к царским вратам, вдруг в церкви поднялся необычай-
ный вихрь, который подвеял под власяницу и поднял ее Потею
на голову, так что весь зад до самой шеи раскрылся предстояв-
шим. Еще худшее рассказывает легенда о Германе, епископе
Полоцком: когда его ставили на епископство, напал на него бес,
и бросил его на землю, и он без памяти «аки мертв» пролежал
всю службу (П. С. Р. Л. II. 371).
95. О путешествиии Потея и Терлецкого в Рим. Тейнера
Vetera monum. Poloniae et Lithuaniae. III. № 185. Барония Annales
ecclesiast. Antverp. 1658. T. VII. В конце его: De Ruthenis ad
communionem saedis apostolicae receptis monumentum. Архив
Юго-зап. Росс. 4. I. Т. I. № 116.
О Брестском соборе 1596 года и последующих событиях: П.
С. Р. Л. II. 372—73. Архив Юго-зап. Рос. Ч. I. Т. I. №№ 120—123.
Акты Зап. Рос. IV. №№ 97—160 с перерывами. В № 103 грамота
униатской части собора о признании над собой папской власти;
в № 117 следственное дело об экзархе Никифоре; в № 149 речь
Константина Острожского по сему делу. Неизвестного автора
Ekthesis abo krotkie zebranie spraw, ktore sig dzialy na
partykularnym to iest pomiastnym synodzie w Brzescin Litewskim.
W Krakowie. 1597. (Перепечатано в Чт. О. И. и Др. 1879 г. кн. 1).
Сочинение Скарги Synod Brzeski 1596 г. (Перепечатано в Рус.
Истор. Библиот. Т. VII. 1882 г.) «Апокризис албо отповедь на
книжки о Соборе Берестейском — Христофора Филалета»; на
польск. изд. в 1597, на западно-русс. в 1598, в переводе на
730
современный русский язык в Киеве в 1870 г. По старым тек-
стам, польскому и западнорусскому, сочинение это вновь изда-
но в Рус. Истор. Библ. Т. VII. «Antirrgsiz abo apologia przeciwko
Krzystofowi». Изд. сначала по-латыни, в 1599 по-русски, в 1600 г.
по-польски. Об авторе этой книги греческом священнике Пет-
ре Аркудис упоминание см. в Актах 3. Р. IV. №№ 141 и 155. Об
авторах Апокрисиса и Антирисиса Голубева в Труд. Киев. Дух.
Акад. 1876. Об Аркудис см. также Стебельского Dwa wielkie
swiatla I. «Перестрога» или предостережение православным,
сочиненное неким львовским священником, бывшим на Брест-
ском Соборе. Изд. в Акт. 3. Р. IV. № 149. Голубева «Материалы
для истории Западно-Русской церкви» в Труд. Киев. Акад. 1878.
I. Архив Юг.-Зап. Рос. Ч. I. Т. II. №№ 87, 163. Т. VI. №№ 57—123,
с перерывами. (Спор и борьба Гедеона и Кирилла Терлецкого
за Жидичинский монастырь). Акты Вилен. Археогр. Ком. VIII.
№№ 13—15 Постановления Виленского съезда 1599 года право-
славных с евагеликами у Лукашевича «Dzieje kosciolow wyznania
Helweckiego w Litwie. T. I. Poznan. 1843. Еще прежде в рус.
переводе у митропол. Евгения «Описание Киево-Соф. собора».
Прибавление № 15. Перепечатано в Вестнике Ю. и Ю. Зап.
России. 1863 Апрель, и Кояловичем в «Документ., объясняю-
щих историю Западнорус. края». Спб. 1865 под № XVII. Крач-
ковского «Очерки униатской церкви». Чт. О. И. и Др 1871.
Начало унии по отношению к городу Вильне см. проф. Василь-
евского в «Памятниках Рус. старины Запад, губб., изданных по
высочайшему повелению П. Н. Батюшковым». Выпуск пятый.
Спб. 1872. Глава IV. Относительно литературных указаний см.
А. С. Архангельского «Борьба с католичеством и западнорус-
ская литература конца XVI века и первой половины XVII века»
в Чт. О. И. и Др. 1888. кн.1. Голубева «Южнорусский право-
славный катехизис» в Чт. Историч Общ. Нестора летописца.
Кн. 4. Киев. 1890. Селецкого «Острожская типография и ее
издания». Почаев. 1885. И рецензия на это исследование проф.
Петрова в Ж. М. Н. Пр. 1886 Апрель.
96. О названных сочинениях см. предыдущее примечание.
Послания патриарха Мелетия в книге проф. Малышевского
«Александрийский патриарх Мелетий Пигас». Т. II. Приложе-
ния I. №№ 17—26. А также Акты Южн. и Зап. Рос. II. №№ 162
и 164. (Пользуюсь случаем указать и на другой труд И. И. Ма-
лышевского, не упомянутый в прим. 27, «Люблинский съезд
1569 г.» в 8 выпуске названных выше Памяти. Рус. Стар, в
запад, губб.). Послания Иоанна Вышенского см. Акты Ю. и 3. Р.
II. Стр. 205—254.
При обсуждении целей, преследуемых помощью церковной
унии, надобно иметь в виду не одну религиозную ревность
Сигизмунда, иезуитов и высшего польского духовенства, а по-
мнить и чисто политические побуждения. Главным побуждени-
731
ем со стороны польского правительства служило желание от-
влечь западнорусское православное население от сочувствия и
тяготения к единоплеменному и единоверному государству
Московскому. В этом отношении любопытно свидетельство од-
ного из инициаторов унии, известного Антония Поссевина,
относящееся к 1581 году: «В Руси (Галиции), Подолии, Волыни,
Литве и Самогитии, провинциях, присоединенных к Польскому
королевству, жители, хотя имеют католическое правительство,
но упорно держатся греческой схизмы... Вследствие сей схиз-
мы тяготеющие к Москвитянам жители уличены в том, что
публично молятся о даровании им победы над Поляками».
(Suppl. od Hist. Russ. Mon. № II). О сочувствии населения Ивану
Грозному во время его войны с Баторием говорит и папский
нунций Лаурео в своих донесениях (Вержбовского в Ж. М. П.
Пр. 1882. Август).
Относительно западнорусских памятников XVI века, пре-
имущественно церковных, см. изданные с Высоч. соизв.
П. Н. Батюшковым «Памятники старины в запад, губб.» с ри-
сунками, отдельно и в тексте: «Вильна» 1872. «Холмская Русь»,
2 т. Спб. 1885. «Волынь» Спб. 1888. «Белоруссия и Литва» Спб.
1890. В послед, издании напр. Супрасльский Благовещенский
монастырь, основанный Ходкевичами в начале XVI века близ
Белостока, внутри сохранивший часть своей фресковой ико-
нописи, а снаружи свои четыре наугольные башни, которые
придают ему вид укрепления. (О нем еще у Бобровского «Грод-
ненск. губерния», ч. II.). Кроме того, см. помянутую выше
статью В. В. Стасова «Православные церкви в западной России
в XVI в.» с несколькими их видами (Сборн. Археол. Инет. III ).
97. В числе исторических очерков Шайнохи есть один, озаг-
лавленный Jak Rus polszczala. (Szkice historyezne. T. IV. We
Lwowie. 1869). Тут рассказывается любопытная история, как в
Холмской земле православно-русская шляхетская фамилия Ве-
рещенских около половины XVI века окатоличилась и ополячи-
лась. Федор Верещинский женился на девице Сосновской, так-
же из православной семьи. Брат ее Иван даже был Холмским
епископом. Но другой ее брат Григорий перешел в католиче-
ство и сделался ксендзом в Красноставе. Отсюда нередко он
посещал свою сестру в Верещине, хотя муж ее неохотно при-
нимал своего олатыненного шурина, а гораздо более почитал
другого шурина, т. е. епископа Холмского. После долгого ожи-
дания Небо даровало наконец ребенка — сына чете Верещенс-
ких. Но пока епископ Иван собирался сам приехать и окрес-
тить новорожденного, пронырливый ксендз Григорий поспе-
шил в Верещин, и тут, улучив минутут, взял из колыбели
ребенка и тайком окрестил его по латинскому обряду, назвав
Андреем. Когда приехал епископ и узнал о случившемся, то
поднял в доме большой шум; но, несмотря на великое огорче-
732
ние родителей, дело считалось уже непоправимым. Ребенок
остался католиком, нелюбимый за то родителями, он воспитал-
ся преимущественно на попечении того же своего дяди ксенд-
за. Женился Андрей уже на девушке из соседней польской
семьи и вообще вошел в круг польской шляхты. Меж тем
польские соседи теснили старика Федора Верещинского, заво-
дили с ним поземельные судебные процессы и почти его разо-
рили; тогда он помирился с сыном и передал ему свое Вере-
щинское имение. Благодаря родственным связям с той и другой
стороны Андрей поправил дела, и его гостеприимный дом сде-
лался центром, где собирались соседние шляхтичи и где руси-
ны сближались с ляхами. Сам он получил достоинство комор-
ника, потом холмского подсудка; а его сын Иосиф был уже
духовным сенатором, католическим киевским епископом и од-
ним из крупных польских писателей своего времени. Он-то и
оставил повесть о том, как ополячился род Верещинских. Из
этой повести, кажется, само собой ясно, к каким пронырствам,
козням и притеснениям прибегали латынство и польщизна для
совращения и ополячения русских. А потому не совсем верны-
ми являются заключения Шайнохи о каком-то идиллическом
единении русинов и ляхов, об их сердечных, братских отноше-
ниях, благодаря которым, с помощью польской ласковости и
общежительности, polszczala Rus rusczala Polska. Во всяком
случае он затронул важный вопрос об обоюдном влиянии; тогда
как русские исторические писатели доселе односторонне гово-
рят только о польском влиянии на Западную Русь. Между
прочим, см. проф. Дашкевича «Борьба культур и народностей в
Литовско-Русском государстве в период династ. унии Литвы с
Польшею» (Заметки по истории Литовско-Рус. государства.
Киев. 1885 г.).
Речь Ивана Мелешка напечатана в Актах Западной и Юго-
западн. России под 1589 годом. Т. II, № 158. Вопреки обычаю;
издатели при сем не указывают, откуда они заимствовали этот
документ. (Редактором сего тома Актов был Н. И. Костомаров)
Вишневский в своей Historia literatury Polskiej (VIII. 480—484)
приводит всю эту речь как образчик белорусского языка того
времени и говорит, что он взял ее из рукописей канцлера
Хрептовича в Щорсах. (Перепечатана в Вестнике Говорского.
1862. Август). Самый документ этот мог бы подвергнуться воп-
росу, если бы за его подлинность не говорили предшествующие
ему обличительные очерки польско-русских нравов у Михало-
на и Курбского. Только сомнительно, чтобы данная речь была
действительно произнесена на сейме в присутствии короля.
Может быть, она была только написана. Автор ее Иван Мелеш-
ко является в данном случае русским патриотом и, следователь-
но православным человеком. Действительно, в 1601 году мы
находим его подпись в числе Волынских дворян, которые обя-
733
зываются защищать православное Люблинское братство от вся-
ких обид (Арх Юго-запад. Рос Ч. ПТ. I. 1861. N IV. стр. 38).
Отсюда можно заключить, что он был родом скорее малорус,
чем белорус. При издании речи Мелешко назван каштеляном
Смоленским; но, очевидно, это позднейший его титул. Смо-
ленск был тогда еще под Москвой. А в 1589 г встречаем подан-
ную в Брестский гродский суд жалобу, в которой «земянин,
повету Берестейскаго пан Ян Мелешко» заявляет о порубке,
произведенной чужими крестьянами в его лесу. (Акты Вилен.
Археогр. Ком. Т. VI.). На помянутом выше акте 1601 года
находится подпись простая: «Иван Мелешко рукою власною»,
без означения должности или звания. Впоследствии он, по-
видимому, изменил своей религии, а следовательно и народно-
сти. В 1613 году этот Иван Мелешко, каШтелянин Смоленский,
вместе с своей женой Анной Фурсовной водворил Базильянс-
ких монахов в местечке Жировицах, где в то время славилась
чудотворная икона Богородицы. Икона сия вместе с храмом
таким образом перешла в руки униатов. См. о том Балинского
Srazytna Polska. III. 684.
По поводу западнорусских шляхетских нравов укажу на
исследование О. И. Левицкого «Семейные отношения в юго-
западной Руси в XVI—XVII вв.» (Рус. Стар. 1880. Ноябрь). Здесь
он, на основании судебных актов, представляет примеры тому,
как легко расторгались браки супругами по простому семейно-
му раздору, без всякого участия духовной власти и с выдачей
только друг другу «роспустных листов». В этой легкости разво-
да автор видит какое-то «благотворное влияние на семейный
быт и общественную нравственность». По своему оптимисти-
ческому отношению к Польско-Литовской Руси он составляет
противоположность с исследованиями нравов Московской Руси,
которые вдаются в крайний пессимизм. Примером последнего
в особенности служит Жмакина «Русское общество XVI века»
(Древняя и Новая Россия. 1880. Февраль и Март). Но тот же
автор, т. е. О. И. Левицкий, рисует перед нами безотрадную
картину западнорусских семейных нравов в своем «Историко-
бытовом очерке из жизни полынского дворянства XVI века»
озаглавленном «Ганна Монтовт» (Киевская старина. 1888. Ян-
варь — март). Эта историческая повесть, основанная также на
судебных актах, напоминает историю Беаты и Гальшки, но еще
с более неприглядными подробностями. Главной пружиной дей-
ствия являются все те же права женщины на богатое наслед-
ство, около которого разыгрываются всевозможные интриги,
обманы, грубое насилие и всякие преступления. Женщину на-
сильно заставляют вступить в четвертый или пятый брак, и все-
таки на суде она принимается за жену законную. Люди, у всех
на глазах совершающие по нескольку раз беззакония, подлежа-
щие по Литовскому статуту смертной казни, производящие
734
вооруженный захват имений и т. п., являются истцами на суде
и не только остаются безнаказанными, но иногда добиваются
нужных им приговоров.
Относительно третьего Литовского Статута см. Даниловича
в «Юридич. записках», проф. Редкина. Т. I. М. 1841. Третий
Статут перепечатан во Времен. Об. И. и Др. Кн. 19. 1854 г. под
редакцией И. Беляева. Там же во Времен. (Кн. 25. М. 1857)
перепечатан с виленского издания Мамоничей 1586 года «Три-
бунал обывателям в княжества Литовского на сонме Варшавс-
ком даны року 1581». Трибунал Волынский 1589 года см.
Volumina legum. II. 292 и след. Вопрос о влиянии польского
права на раннее превращение поместий в вотчины в Литовско-
Русском государстве затронут Владимирским-Будановым. См.
его исследование в Чт. Ист. Общ., кн. 3. Киев. 1889. О границах
между Польской короной и великим княжеством Литовско-
Русским до и после Люблинской унии (границ часто спорных и
неопределенных) см. обстоятельное исследование С. В. Шолко-
вича в Памятниках Рус. Старины. П. Н. Батюшкова Вып. 8.
Кстати, укажу здесь относящееся собственно к прим. 18 и 19,
исследование М. Ясинского «Уставные земские грамоты Литов-
ско-Русского государства». Киев 1882.
О процветании Польской литературы и польских поэтах и
историках XVI века см. в особенности Вишневского Historia
literatury Polskiej. Т. VI и VII. Краков 1844—1845, и отчасти
Кондратовича «История Польской литературы» в переводе на
русский язык Кузьмина. М. 1860. См. также Пыпина и Спасо-
вича «История Славянских литератур». Т. II., изд. 2-е. Спб.
1881. Польские сочинения Кленовича изданы в Кракове в 1829 г.
О трех польских историках, Гейденштейне, Иоахиме Бельском
и Д. Суликовском, существуют три польские монографии Вла-
дислава Неринга, изданные в Познани в конце 50-х и начале 60-
х годов. Хроника Стрыйковского есть в большом Собрании
Лаврентия Мизлера. Варш. 1761. Т. I. Отдельное издание в двух
томах, с обширным введением Даниловича, посвященном как
Стрыйковскому, так и вообще литовско-русским летописям.
Варшава. 1846. Для начальной Литовской истории Стрыйковс-
кий в особенности пользовался западнорусской летописью пер-
вой половины XVI века, известной под именем владетеля руко-
писи Быховца. Эта рукопись написана латинским алфавитом, и
в таком виде издана Нарбутом. Вильно. 1846. О первоначаль-
ных изданиях польских историков и краткие о них сведения
см. De scriptorum Poloniae et Prussiae catalogue et judicium.
Coloniae. 1723.
98. Первоначальные судьбы Малороссийского казачества
имеют обширную литературу; о них говорит целый ряд лето-
писцев польских и русских в XVI—XVII столетиях, и многие
писатели посвятили ему свои труды в XVIII и XIX вв. Таковы
735
польско-латинские хроники и описания Речи Посполитой: Мар-
тина Бельского, Гвагнина, Гейденштейна, Пясецкого, Мартина
Цейлера, Андрея Целлярия, Коннора, Боплана и др. (См. Гисто-
рия Corpus Historicorum Poloniae. Tomis III. Basileae. 1582. Миз-
лера Historiarum Poloniae et Magni Ducatus Lithuaniae scriptorum
collectio magna. Warsaviae. 1761. А также Zbior dziejopisow
Polskich we czterech tomach zawarty. Warsz. 1767). Русские лето-
писи: Григория Грабянки (Киев. 1853), Самовидца (с приложе-
нием трех малорос. хроник. Киев. 1878). Так наз. Густынская
(П. С. Р. Л. II.). А. Ригельмана «Летописное Повествование о
Малой России» (Чт. О. И. и Др. М. 1847. № 5 и след.). «История
о Казаках Запорожских» (Ibidem № 6, 1847. В предисловии
Бодянского высказано мнение, что это сочинение принадлежит
тому же А. Ригельману, инженер-генерал-майору и писателю
XVIII века). «Краткое Историч. описание о Малой России до
1765 г.» (Ibid. 1848, № 6). «Повесть о том, что случилось на
Украйне с тоя поры, как она Литвою завладена» (Ibid. № 5).
Петра Симоновского «Краткое описание о Казацком малорос.
народе» (Ibid. 1846, № 8). В настоящем столетии: Д. Бантыш-
Каменского «История Малой России». Маркевича «История
Малороссии». Скальковского «История Новой Сечи». Изд. 3-е.
Ч. I. Од. 1885. Эварницкого «Число и порядок Запорожских
Сечей». Киев, 1884. «Сборник летописей» малороссийских, из-
данный Киевской Археогр. Комиссией в 1888 г.
Несмотря на это обилие источников и пособий, происхож-
дение Малорусского казачества, его начальная история, орга-
низация, личности его предводителей и гетманов в XVI веке —
все это доселе еще не имеет за собой надлежащего научного
исследования, на которое можно было бы с уверенностью опе-
реться. По сему в своем кратком очерке мы ищем опоры
преимущественно в тех документальных источниках, которые
относятся к данному периоду. А именно Акты Зап. России: I. №
170 (грамота 1499 года короля Александра князю Дмитрию
Путятину, упоминающая о Днепровских казаках-рыболовах),
№ 122, стр. 322 (около 1502 года. Упоминается Евстафий Даш-
кевич как наместник Кричевский). II. № 41 (1508 г. Упоминает-
ся о возвращении Дашкевича в литов, службу), №№ 89 и 171
(1514 и 1532 гг. Упоминается Евстафий Дашкевич как староста
Черкасско-Каневский), № 195 (1539 г. Упоминание о Черкас-
ских казаках-рыболовах и Каневско-Черкасском старосте Яне
Пеньке), № 233, (1544. Упоминается также о Черкасских каза-
ках-рыболовах и Черкасско-Каневском старосте Аникии Гор-
ностае), № 113 (1522. Упоминаются литовские татары и казаки).
Акты Южной и Западной России: I. №105 (1541 г.). Королев-
ская грамота говорит о казацких ватагах рыболовов и бобров-
ников, которые, уходя на промыслы свои, нападали на татарс-
кие загоны, грабили татарских послов на Днепре, отнимали
736
скот у кочевников и т. п. Грамота эта укорительно обращается
к справце Киевского воеводства князю Андрею Михайловичу
Каширскому, к старосте Киевскому Бобоеду и старосте Чер-
касскому князю Андрею Пронскому. Грамота обвиняет этих
урядников в том, что они сами дозволяют казакам нападать на
татарские улусы и потом делятся с ними добычей. № 217,
1596 г. Тут в королевской грамоте Могилевскому духовенству
упоминается о нападении на Могилев некоего Северина Нали-
вайка с толпой свавольных казаков в 1595 году.
Метрика-Литовская. I. В особенности укажем на акты: №№
17—26 (1545—1546 гг.). Жалобы Крымского хана и царевичей
королю Сигизмунду о погромлении купеческих караванов Ту-
рецких и Перекопских, шедших в Москву и из Москвы, от
казаков, собравшихся из Черкас, Канева, Бреславля, Винницы
и других королевских украинских городов, в числе свыше 800
человек с их головами: Карпом, Андрушею, Лесуном и Яцком
Белоусом. Ответные грамоты короля о вознаграждении купцам
за пограбленные товары, взысканном с казаков-грабителей,
которые, впрочем, действовали не одни, а в соединении с каза-
ками из Московской Северской украйны городов Чернигова,
Путивля и Новгорода. № 45 (1552 г.). Опять упоминается о
грабеже казаками турецкого купца. Старостой Черкасским был
в это время князь Димитрий Сангушкович. №№ 71—75 (1554).
Новые жалобы хана на грабежи казаков украинских, которые
грабят с ведома и дозволения воеводы Киевского и старосты
Черкасского и ответ королевский. №№ 81—84 (1557 г.). Такие
же жалобы и переговоры о грабежах на Днепре, на Таванском
перевозе. №№ 86—88 и 91—93, 98—102, (1557—1559). Перегово-
ры с Крымским ханом о том же предмете, а также о Черкас-
ском старосте князе Димитрии Вишневецком, который поста-
вил укрепленный замок на острове Хортице и разорил турец-
кую крепостцу Ислам Кермень на Днепре. №№ 107—113 (1559),
о взаимных нападениях и грабежах татарских и казацких; пос-
ледние совместно с Московскими, т. е. Северскими казаками.
№№ 117, 134, 135, 138, 141—146 (1559—1562). О том же предме-
те. Упоминается Черкасский и Каневский староста князь Ми-
хаил Александрович Вишневецкий, а король Сигизмунд Август
просит Девлет-Гирея напасть на Северскую землю. На стр. 313
любопытен реестр поминков, посланных королем польским
хану, калге и другим царевичам Крымским, а также ханским
женам, дочерям, женам калги и его сыновьям, главным князь-
ям, мурзам и слугам ханским. Подарки эти состоят из червон-
ных золотых, серебряных кубков, ковшей, собольих и куньих
шуб, крытых аксамитом, шуб лисьих и беличьих, охобней,
кусков разного сукна, кожухов и т. п.
Архив Юго-запад. России, изд. Временной комиссии. Ч. III.
т. I. Киев, 1863. Акты I и II. (Тут упоминаются черкасские
737
казаки и черкасские старосты Сенька Полозович, Василий Тыш-
кевич и Ян Пенко), III (1568. Запрещение казакам врываться в
турецкие пределы), IV (1579. Упоминаются казаки Подковы), V
(королевский универсал 1580 о предотвращении вторжения ка-
заков в турецкие пределы), VII (1585 г. Упоминаются гетман
казацкий Михаил Ружинский и казаки, виновные в убиении
королевского посла), VII и IX (1587 и 1590. Казаки в мирное
время разграбили местечко Кодню и нижний Форощ), XI (1590.
Королевский универсал об учреждении отряда в 1000 человек
для удержания казаков от вторжения в сосед, государства),
XII—XXI (Акты, относящиеся к восстанию Косинского), XXII—
XLII (к восстанию Наливайки). Введение к этому тому актов,
составленное проф. В. Б. Антоновичем, представляет вообще
прекрасную монографию; но, к сожалению, начало казачества
и первые его предводители составляют самую слабую часть
этой монографии. Любопытные критические заметки на нее и
некоторые другие издания находим у Максимовича в Собрании
его соч. т. I. К. 1876. (Тут см. 3 отдел: «Статьи, относящиеся к
истории казачества»). По поводу их Новицкого «Князья Ружин-
ские» (Киевская Старина. 1882. Апрель). Архив Юго-западн.
России. Ч. VII. т. I. Киев. 1886. (Акты о заселении Юго-запад.
России). См. здесь Описание 1552 года замков Черкасского,
Каневского, Киевского, Винницкого и некот. др. Даже в Черка-
сах и Каневе пока не видим «оселых» казаков; а упоминаются
собственно «прихожие» сюда (для торга и на заработки); подра-
зумеваются, однако, обязанные являться в военное время и для
сторожевой службы. Любопытно указание на происхождение
самого города Черкас: будто бы еще Гедимин в. к. Литовский
завоевал Кафу, Перекоп и Черкас Пятигорских, привел часть
сих последних и поселил на Днепре (103). А Терехтемиров
назван «селищем», которое дано было королем пану Остафью
(Дашковичу). Стр. 98. Эрих Ляссота, ездивший от императора
Рудольфа к Запорожским казакам для возбуждения их против
крымцев, в 1594 г., записал в своем «Дневнике», что «строя-
щийся городок Трахтемиров передан королем Стефаном Запо-
рожским казакам для устройства гошпиталя» и что он лежит при
Днепре против города Переяслава. (Дневник Ляссоты, издан-
ный в 1866 г. в Галле, переведен по-русски Бруном. Спб. 1873).
Организация, данная казакам Стефаном Баторием, пред-
ставляет также один из темных пунктов их истории. В чем
именно состояли его так наз. реформы, источники не дают
ясных указаний. Польские хроники Гвагнина, Целлария, Пя-
сецкого и др. упоминают об этой реформе коротко и сбивчиво;
а русские летописи Грабянки, Самовидца и пр. повторяют толь-
ко помянутые хроники, и притом не соблюдая точности. Извле-
чения из хроники бискупа Пясецкого в старом славянском
переводе сделано Архим. Леонидом. См. «Памятники Древ.
738
Письменности». LXVIII. Позднейшие компиляторы русские при-
писали Баторию уже вполне ту организацию, которую Мало-
русское казачество имело во времена Хмельницкого, с разделе-
нием на 20 полков и т. п. В документах же находим только одно
относящееся сюда указание. Именно в помянутом Архиве Юго-
Западн. России. Акт № VI, 1584 года, приводит слова луцкого
возного Бромирского о том, что в Луцком замке в церкви
Ивана Богослова находится сукно, назначенное для казаков.
Относительно записи казаков в реестр первое о том указание
относится к 1541 году: Сигизмунд по поводу своевольных напа-
дений казаков на татар приказывает князю Андрею Каширско-
му всем Киевским казакам написать реестр и доставить ему
королю. (См. Акты Южн. и Зап. Рос. I. № 105). О королевском
жалованьи казакам (служившим при королевских замках) гово-
рит уже грамота Сигизмунда Августа 1568 года (Архив Югоз.
Рос. № III).
Распространение названия «войска Запорожского» на укра-
инских казаков вообще доказывают, между прочим, такие до-
кументы, как письмо Семена Палея («с молойцами») королю
Сигизмунду III и от 30 июня 1590 года с благодарностью за
присланные на его полк деньги, с жалобой на Немировского
коменданта Раппа за отобрание пернача, оружия и коней. (Ар-
хеогр. Сборник, издаваемый при Вилен. Учеб. Окр. Т. VII.
№37). Здесь, очевидно, дело идет о городовых украинских
казаках: а м. т. Палей именут себя «полковником войска Запо-
рожского». По тем же документам одновременно с Наливайкой
и Лободою встречаем некоего Федора Полоуса, который назы-
вает себя «гетманом войска Запорожского». См. его письмо от
28 апреля 1595 года к вилен. воеводе Христофору Радивилу,
который просил казаков не причинять более шкоды обывате-
лям и уйти из Мозыря к себе на украйну. (Ibid. № 39). Полоус
отвечает, что он дожидается своих послов, отправленных к
королю, и когда те принесут известие, что казаки более не
нужны королю, то они уйдут на свои обычные места. По-
видимому, эти казаки в происходившем тогда казацком восста-
нии держали сторону правительства. О нападении на Могилев
и разорении его Наливайкой есть еще один акт в Историко-
Юридич. материалах, извлеченных из Витебского Архива. Са-
зонова. VIII № 10. Вообще для казацкого восстания 1596 года
см. Listy Stanislawa Zolkiewskiego. Krakow. 1868. «Хронологичес-
кая опись исторических документов Несвижского Архива» ука-
зывает на значительное количество документов, относящихся к
казацкому восстанию 1595—1596 гг. Летопись занятий Архе-
огр. Комиссии. Спб. 1871.
Г. Кулиш в последнем своем сочинении «Отпадение Мало-
россии от Польши» пытается объяснить происхождение Днеп-
ровского казачества; но порывами своей фантазии и своими
739
домыслами еще более его затемняет. Также мало достоверны
его рассказы вообще о судьбах казачества в XVI веке и первых
казацких бунтах; ибо он или совсем не указывает своих источ-
ников, или ссылается на них глухо и без всякой критики (Чт. О.
Ист. Др. 1888. Кн. 2). Вопрос о генетической связи Днепровско-
го казачества с древними обитателями южной Киевской украй-
ны, полуобрусевшими народцами, Торками, Берендеями и во-
обще Черными Клобуками, я пока оставлю в стороне, по недо-
статку фактических данных и предварительных историко-кри-
тических исследований. О некоторых связях и симпатиях каза-
чества с православной западнорусской мелкой шляхтой («око-
личною»), служившей также опорой православию и Русской
народности, см. «Акты о происхождении шляхетских родов в
юго-западной России». Предисловие В. В. Антоновича (Архив
Ю. 3. Рос. Ч. IV. Киев. 1867). Вопрос о значении- церковной
унии в казацких восстаниях уже давно обратил на себя внима-
ние историков. По сему поводу см. заметку С. М. Соловьева в
Библиограф. Записках Афанасьева. 1858 г., № 9. Соловьев скло-
няется к участию унии в этих движениях. Восстание Косинско-
го произошло еще до Брестской унии; но в антипатиях к
Польскому правительству, несомненно, участвовал и вероиспо-
ведный мотив. А к движению Наливайки, очевидно, присоеди-
нилось и брожение, вызванное явными приготовлениями к
унии.
99. Источники. Акты Зап. Росс. II. под 1507. (О Гроднен.
Евреях). Издания Виленской Археогр. комиссии: «Писцовая
книга Пинского старостства». В. 1874. По этой книге в Пинске
евреев в шестидесятых годах XVI века было 39 человек (а в
1866 г. 10,956) см. Введение. «Ревизия Кобринской экономии».
В. 1876. Евреи обрабатывали 8 уволок земли. Мыто и капщизна,
т. е. право курения вина, находились в откупу у евреев. В
Кобрине их было тогда 30 человек (а в 1863 году уже 4,200).
«Писцовая книга Пинского и Клецкаго княжеств 1552—53 гг.»
В. 1884. По этой книге десятью годами ранее вышеуказанного
времени в Пинске евреев было только 28 человек, и они сосре-
доточивались на одной улице, которая поэтому называлась «жи-
довскою». Т. V. «Акты Брестского и Гродненского городских
судов». В. 1871. Любопытное предисловие к этим актам принад-
лежит г. Шолковичу; здесь немало говорится о евреях. Археогр.
Сборник, издав, при Вилен. Учеб. Округе. Т. IV. № 10 (здесь
жалобы обывателей Жмудской земли Яну Ходкевичу на Нико-
лая Радивила). Volumina legum. I. 256. II. 12. Конституции 1538 и
1557 гг. назначают евреям виселицу и вообще тяжкие наказа-
ния за перепродажу краденых лошадей и вещей. Жизнь кн.
Курбского на Литве и Волыни. К. 1849. Т. II. Акты №№ 1 и 3.
Тут попытки кн. Курбского обращаться с ковельскими евреями
как со своими подданными; но королевский декрет принял их
740
сторону. «Дневник Люблинского сейма 1569 года», стр. 569 и
585 (Речи перемышльского судьи Ореховского). Бершадского
«Документы и регесты к истории Литовских Евреев». 2 тома.
Спб. 1882. «Историко-юридические материалы, хранящиеся в
центральн. Архиве Витебском, издан, под редакцией Сазоно-
ва.» VII. 1876 г. №№ 9—12 (1579 г. Отдача в аренду могилевских
пошлинных и питейных сборов брестскому еврею Айзику Яку-
бовичу и происшедшие отсюда столкновения с прежними мест-
ными арендаторами). Бантке Jus Polonicum. Vars. 1831. Jura
judaeis per Boleslaun, ducem Majoris Poloniae, a 1264 concessa,
per Casimirum vero III a 1334 ac per Casimirum IV a 1447 et 1467
confirmata. Привилегия евреям Витовта 1388 г., написанная по-
русски с латинским переводом. Издана Дзялынским. Познань.
1829 г. Вновь издана вместе с латинским текстом привилегии
Брестским евреям у Бершадского в Докум. и Регест. Т. I. общая
привилегия евреям в княжение Александра 1505 г. Volum, leg. I.
Прочие привилегии см. у Бершад. Докум. и Per.
Пособия. Фадея Чацкого Rosprawa о Zydach. Wilno. 1807.
Довольно обстоятельное по своему времени сочинение, кото-
рым пользовались все последующие писатели, касавшиеся сего
предмета. Проф. Ф. И. Леонтовича «Историческое исследова-
ние о правах литовско-русских Евреев» (Киевские универси-
тет. записки за 1864 г., №№ 3 и 4). Краткая, но весьма дельная
диссертация. Краусгара Historya Zydow w Polsce. Два выпуска
(Okres piastowski u Okres jagiellonski). Warszawa. 1865—66. Мало
удовлетворительная компиляция. Штернберга Geschichte der
Juden in Polen unter den Piasten und den lagellonen. Leipz. 1878.
Еще менее удовлетворительная, чем предыдущая. Тумиловича
Prawodawstwo polskie wzgleden Zydow Krakow. 1867. Мацейовс-
кого Zydzi w polsce na Rusi i Litwie. Warszawa. 1878. И наконец,
Бершадского «Литовские Евреи от Витовта до Люблинской
унии». Спб. 1883. Это очень обстоятельный труд. Между про-
чим, тут есть подробная оценка предыдущих сочинений и тща-
тельное исследование о Витовтовой привилегии 1388 года. Сия
последняя, по выводу автора, дошла до нас в разных более или
менее искаженных текстах (197 стр.), и дана она была не всем
Литов, евреям, а одним Брестским (201). В свою очередь автор
естественно пытается отклонять от своих соплеменников обви-
нения в эксплуататорском и паразитном характере их деятель-
ности; но защита его слаба и неубедительна. Напр. резкий
отзыв о евреях Михалона в половине XVI века он объясняет
просто нерасположением к ним «рядового шляхтича» (415 стр.).
Точно так же жалобу Мучинского, что жиды своими обманами
и пронырством отняли у христианских купцов и ремесленни-
ков все средства к существованию в первой четверти XVII века
(Zwierciadlo korony Polskiey), г. Бершадский называет памфле-
том и опровергает указанием на то, что в это время встречают-
741
ся зажиточные христианские купцы в Польше! (87 стр.). А
яркую картину жидовского зла, набросанную Кленовичем, он,
кажется, обходит молчанием. Прекрасную рецензию проф. Вла-
димирского-Буданова на это сочинение г. Бершадского, а также
на издан, им Документы и Регесты, см. в Ж. М. Н. Пр. 1885.
Январь. Того же г. Бершадского см. еще исторический очерк
«Аврам Езофович Ребичкович, подскарбий земский, член рады
великого княжества Литовского» (Киев. Стар. 1888. Сентябрь-
Декабрь).
Поэт Кленович за ту силу и правдивость, с которыми он
обличал зло, особенно за нападки на иезуитов, подвергся пре-
следованиям и умер бедняком в Люблинском госпитале (1608 г.).
Любопытно, рядом с отзывами Михалона, Ореховского,
Мучинского и вещими словами Кленовича, сопоставить отно-
шение к жидовству записных польских историков. С обычной
своей близорукостью они относятся к евреям равнодушно, а
иногда и очень благодушно. Так, Матвей Меховий говорит,
будто жиды в Западной России не оскверняют себя лихвой, как
в других христианских странах, а что они усердно занимаются
земледелием (!), торговлей, даже астрономией и медициной. Он
только не умолчал о том, что эти трудолюбцы захватывают в
свои руки таможенные и податные сборы (Descriptio
Sarmatiarum, Asianae et Europianae. De Sarmatia Europea. Liber II.
Cap. L). Для Матвея Меховия несколько смягчающим обстоя-
тельством может служить то, что его сочинение относится к
первой четверти XVI века, когда характер и плоды паразитной
еврейской деятельности в Польше и Литве м. б. еще недоста-
точно обозначились. Проф. Владимирский-Буданов в названной
выше рецензии по поводу евреев, якобы занимавшихся земле-
делием, метко указал на перепись г. Владимира, 1552 г. (приве-
денную в До кум. и Регест. Бершадского), где под рубрикой
«жидова», между прочим, сказано: «пашни, а ни ремества жад-
ного не робят, только торгуют» (195 стр.). Любопытно также
его указание на то, что литовские магнаты, получив от короля в
аренду таможни, в свою очередь передавали их жидам (188). А
при захвате таможен евреям уже легко было захватить посте-
пенно и всю торговлю в свои руки (188). Наглядным подтверж-
дением сей истины служат указанные выше акты Витебского
архива о еврее Айзике Якубовиче; этот королевский «арен-
дарь» в Могилеве захватил в 1579 г. в свои руки мыто и корчмы
«пивныя, медовыя и горилочныя». А могилевское мыто только
за два года, т. е. в 1577 г., было отдано в аренду Николаю
Сапеге воеводе Минскому. (Сазонова. Ibid. № 2). Заметим при
сем, что не иной кто, а именно еврей Израиль Якубович захва-
тил после смерти Ивана Федорова во Львове всю его типогра-
фию со 140 отпечатанными книгами за долг в 411 злотых, а
потом продал ее за полторы тысячи епископу Балабану и меща-
742
нам (Пташицкого «Иван Федоров»), Того же М. Ф. Владимирс-
кого-Буданова см. «Черты семейного права Западной России в
половине XVI века», с приложением документов из Виленского
Централ. Архива. Тут, между прочим, есть дело о закладе «боя-
рином господарским» своего сына одному гродненскому еврею
(Чт. в Ист. Общ. Нестора Летоп. Кн. 4. Стр. 80). Были попытки
со стороны западнорусских мещан оградить себя от жидовства.
Так, в грамоте Сигизмунда III Витеблянам на магдебургское
право, 1597 г., говорится: «Жидове теж в том месте нашом
Витебском ни яких оседлостей, ведлут стародавняго звычаю
мети не мают». (Сапунова «Несколько слов о еврейском насе-
лении г. Витебска». 1883). Но эта привилегия и последующие
неоднократные ее подтверждения, конечно, не оградили Витеб-
ска от евреев.
Недавно вышедший Архив Юго-запад. России. (Части V,
том II. Киев. 1890) посвящен переписи еврейского населения в
Юго-западном крае во второй половине XVIII века. Обширное
введение к сей переписи г. Каманина только слегка вначале
касается западнорусского жидовства XVI века.
Содержание
I. Литовские отношения и последние уделы
при Василии III
Мир с Казанью. — Михаил Глинский и король Сигизмунд
I. — Возмущение Глинского и отъезд его в Москву. — Жа-
лобы псковичей на московского наместника. — Василий III
в Новгороде и поимание псковских лучших людей. — По-
сольство дьяка Далматова. — Василий III в Пскове, вывод
псковичей и переустройство Пскова. — Дьяк Мисюрь Му-
нехин. — Кончина королевы Елены Ивановны. — Новый
разрыв Литвы с Москвой. — Троекратная осада и взятие
Смоленска. — Измена Глинского и Оршинское пораже-
ние. — Посредничество императора Максимильяна. — Пе-
ремирие. — Татарские отношения. — Присоединение Ряза-
ни к Москве. — Нашествие Махмет-Гирея. — Присоедине-
ние Северской земли...........................5
II. Внутренние дела при Василии III
Церковные вопросы. — Вассиан Патрикеев. — Полемика с
Иосифом Волоцким. — О еретиках и монастырском земле-
владении. — Борьба Иосифа с удельным князем и архиепис-
копом. — Отношения в. князя к Иосифу и Вассиану. —
Максим Грек. — Митрополиты Варлаам и Даниил. — Учас-
тие Максима Грека в полемике с иосифлянами. — Дело
Берсеня Беклемишева. — Осуждение Максима Грека и Вас-
сиана. — Развод и второй брак в. князя. — Построение и
расписание храмов. — Развитие придворного строя. — При-
ем и угощение иноземных послов. — Великокняжая охота
под Москвой. — Успехи самодержавия. — Личные свойства
Василия. — Его ближние бояре и советники. — Поездки на
богомолье и на охоту. — Болезнь, предсмертные распоря-
жения и кончина Василия III..................50
744
III. Литовская Русь при Ягеллонах
Польское влияние на политический строй Литовской
Руси. — Земские привилеи, общие и местные. — Господ-
ство вельмож. — Низшие слои населения. — Водворение
крепостного права. — Волочная система. — Введение маг-
дебургии. — Столкновение городского самоуправления с
королевскими наместниками. — Судебник Казимира IV. —
Первый Литовский статут и характер судоустройства. —
Жалобы на неправосудие. — Второй статут. — Устав о зем-
ской обороне. — Страшные крымские полоны. — Черты
шляхетских нравов по Курбскому и Михалону......83
IV. Последний Ягеллон и Люблинская уния
Сигизмунд I и королева Бона. — Львовский рокош. — На-
чало реформации в Польше и Литве. — Сигизмунд Август
и его три брака. — Варвара Радивиловна. — Успехи рефор-
мации и Арианская ересь. — Вопрос об окончательной унии
Литвы с Польшей. — Люблинский сейм 1569 года. — Пере-
говоры об условиях унии. — Оппозиция литовских сенато-
ров. — Настойчивость и задор польской посольской избы. —
Внезапный отъезд литвинов. — Присоединение Подлесья и
Волыни к польской короне. — Принудительная присяга под-
лесян. — Упорство Воловича. — Тщетные протесты. — Ход-
кович и Глебович. — Присяга волынцев. — Пример князя
Острожского и других русских вельмож. — Присоедине-
ние Киева к короне. — Возвращение литвинов на сейм и их
согласие на унию. — Трогательные сцены. — Вопрос о чет-
вертой власти. — Конец Люблинского сейма......... 119
V. Детство и юность Ивана IV
Елена-правительница. — Судьба удельных князей Юрия
Дмитровского и Андрея Старицкого. — Московские пере-
бежчики и новая война с Литвой. — Дела крымские и ка-
занские. — Постройки и новая монета. — Внезапная кон-
чина Елены. — Боярщина. — Василий Шуйский и угнете-
ние народа. — Мягкое управление Ивана Бельского. — Не-
удачное нашествие Сайп Гирея. — Новое господство Шуй-
ских. — Воспитание и характер Ивана IV. — Первые вспыш-
ки его самовластия. — Венчание на царство и брак с Анас-
тасией Романовой. — Великие московские пожары и на-
родный мятеж. — Священник Сильвестр. — Блестящее вре-
мя царствования Ивана Васильевича. — Первый земский
собор. — Алексей Адашев. — Исправление Судебника. —
Митрополит Макарий Стоглав....................... 161
745
VI. Покорение Казани и война Ливонская
Казанские походы. — Основание Свияжска. — Шиг-Али и
Суюнбека. — Присяга казанцев и внезапная измена. —
Последний поход. — Неудачный набег Крымского хана. —
Начало Казанской осады. — Поражение Япанчи и поиск на
Арский городок. — Ненастье. — Подкопы. — Храбрая обо-
рона казанцев. — Приступ 2 октября. — Падение Казани. —
Вступление государя в город. — Возвращение его в Моск-
ву. — Значение Казанского взятия. — Болезнь царя. — По-
ездка в Кириллов монастырь. — Мятежи инородцев. —
Ногайская орда. — Покорение Астрахани. — Походы на
крымцев и разногласие царя с советниками. — Враждеб-
ность ливонских немцев. — Начало сношений с Англией. —
Внутреннее состояние Ливонии и водворение реформа-
ции. — Вопрос о Юрьевской дани. — Вторжение русских и
разорение страны. — Завоевание Нарвы и Юрьева. — Кет-
лер и его договор с Польшей. — Раздел Ливонии. 191
VII. Эпоха казней и опричнины
Перемена в отношении Сильвестра и Адашева. — Кончина
Анастасии. — Опала советников. — Второй брак царя. —
Новые любимцы и начало боярских казней. — Поручные
записи. — Бегство Курбского в Литву и его переписка с
Иваном Васильевичем. — Кончина митрополита Макария. —
Странный отъезд царя. — Учреждение опричнины и ее ха-
рактер. — Александровская Слобода. — Так наз. борьба с
боярским сословием. — Игумен Филипп Колычев. — По-
ставление его на митрополию. — Его обличения тирану и
низложение. — Убиение Владимира Андреевича. — Царс-
кий погром Великого Новгорода. — Страшные московские
казни. — Нашествие Девлет-Гирея на Москву. — Повтор-
ные браки Ивана Васильевича. — Симеон Бекбулатович. —
Переговоры с Елизаветой Английской о союзе. — Посла-
ние Кирилло-Белозерскому игумену...............257
VIII. Иван Грозный и Стефан Баторий в борьбе
за Ливонию
Земский собор 1566 года. — Перемирие с Литвой. — Вас-
сальный ливонский король Магнус. — Двукратное польское
безкоролевье. — Московская кандидатура. — Избрание Ба-
тория. — Возобновление русскими военных действий в
Эстонии и Ливонии. — Царский поход 1577 года. — Приго-
товления Батория к войне, первый его поход и взятие По-
лоцка. — Второй поход. — Переговоры с Иваном IV. — Тре-
тий поход Батория. — Осада Пскова. — Отбитый приступ. —
Геройская оборона. — Твердость Замойского. — Нападение
на Псково-Печерский м. — Успехи шведов. — Обращение
746
Ивана IV к папскому посредничеству. — Миссия Антония
Поссевина. — Отъезд Батория и блокада Пскова. — Пере-
говоры в Киверовой Горке. — Десятилетнее перемирие с
потерей всей Ливонии. — Виновность Ивана IV. — Поссе-
вин в Москве и его прение с царем о вере. — Сыноубий-
ство. — Сватовство в Англии. — Смерть Ивана IV. — Исто-
рический приговор.................................300
IX. Царь Федор Иванович и Борис Годунов
Постепенное устранение Бельского, Никиты Романовича,
Мстиславского и Шуйских. — Годунов — правитель без со-
перников. — Отношения польские и шведские. — Поход под
Нарву. — Отношения крымские и нашествие Казы-Гирея. —
Приезд патриарха Иеремии и учреждение патриаршества в
Москве. — Царевич Димитрий в Угличе. — Его внезапная
смерть. — Следственное дело. — Подозрения против Году-
нова. — Кончина Федора Ивановича и прекращение Влади-
мировой династии. — Отречение царицы Ирины. — Воп-
рос об избрании царя. — Действия патриарха Иова. — Из-
брание Бориса Годунова. — Его венчание. Благосклонность
к иностранцам и внешняя политика. — Искание жениха для
дочери. — Датский принц Иоанн. — Сношения с Грузией. —
Пристрастие Бориса к доносам. — Гонение на семью Рома-
новых. — Народные бедствия........................346
X. Юго-восточные окраины и покорение Сибири
Украинные оборонительные линии и военная колонизация.
Степные города. — Цареборисов. — Города поволжские. —
Шляхи и засеки. — Степные сторожи. — Устав о стороже-
вой станичной службе. — Украинное население. — Воль-
ное казачество. — Грабежи на Волге. — Строгановы и их
колонизационная деятельность. — Сибирское ханство. — Род
Тайбуги и Чингизид Кучум. — Прибытие волжских атама-
нов в Строгановские городки. — Поход на Каменный
Пояс. — Взятие стольного города Сибири. — Немилостивая
царская грамота Строгановым. — Казацкое посольство в
Москве. — Подкрепление. — Неудачи. — Гибель Ермака и
его значение. — Вторичное завоевание Сибирского хан-
ства. — Упорство Кучума и его судьба. — Московская ко-
лонизационная политика............................388
XI. Государственный строй Московской Руси
Московское самодержавие. — Царский дворец и его обря-
ды. — Боярство и его ступени. — Наплыв княжеских фами-
лий. — Местнические счеты. — Легендарные родословия. —
Придворные чины. — Дети боярские и развитие поместной
системы. — Испомещение отборной царской дружины. —
747
Крестьянское сословие. — Условия крестьянского отказа. —
Стеснение переходов. — Указы о беглых и начало закрепо-
щения. — Кабальное холопство. — Отпускные грамоты. —
Сельская община. — Городское население. — Кремль и по-
сад. — Губные и земские учреждения. — Выборные влас-
ти. — Попытка к отмене кормлений. — Областное управле-
ние. — Московские приказы. — Боярская дума. — Великая
земская дума и ее значение........................425
XII. Доходы, войско и церковь в Московской Руси
Прямые подати и сборы. — Косвенные доходы. — Таможен-
ные и другие пошлины. — Бережливость московских госу-
дарей. — Военная служба. — Вооружение. — Посоха. —
Стрельцы. — Наряд. — Походное деление на полки. — Ро-
дословные счеты воевод. — Продовольствие войска. — Вы-
носливость и боевые качества. — Недостаток военного ис-
кусства. — Церковное управление. — Белое духовенство. —
Умножение монастырей. — Известнейшая из новых обите-
лей. — Иноческие уставы. — Добрая и оборотная сторона
монашеского быта. — Просвещение лопарей. — Языческие
обряды и верования на севере. — Русская религиозность. —
Невежество, суеверия и грубость нравов, обличаемые Сто-
главом. — Постановления о школах и другие меры Стогла-
ва. — Иван IV как отражение татарщины.............468
XIII. Состояние просвещения в Московской Руси
XVI века
Духовные писатели. — Произведения Максима Грека. —
Труды митрополита Макария. — Новые черты в литерату-
ре житий. — Великие Четьи-Минеи. — Писатели-миряне. —
Летописное дело в Москве, Новгороде и Пскове. — Рус-
ский хронограф. — Книжные переводы, переделки и заим-
ствования. — Отреченные книги. — Ересь Башкина. — Со-
борное осуждение игумена Артемия. — Учение Феодосия
Косого. — Свидетельство инока Зиновия. — Розыск о Вис-
коватом и иконописное дело на Руси. — Русский подлин-
ник. — Миниатюра. — Порча богослужебных книг. — Мос-
ковские первопечатники. — Книга Домострой в связи с
бытом и нравами. — Состояние и типы русской женщи-
ны. — Повесть о Юлиании Лазаревской. — Русское дере-
вянное зодчество. — Происхождение шатрового церковно-
го стиля. — Храм Василия Блаженного...............504
XIV. Начало церковной унии в Западной Руси
Водворение иезуитов в Польше и Литве. — Их коллегии. —
Совращение Радивилов и других протестантов. — Неуст-
ройства Западнорусской церкви. — Епископы Красенский
и Лазовский. — Киевские митрополиты. — Галицко-Львов-
748
ская епархия и Гедеон Балабан. — Львовское братство. —
Избирательная борьба после Батория. — Московская кан-
дидатура. — Выбор Сигизмунда III. — Патриарх Иеремия в
Вильне. — Кирилл Терлецкий и Ипатий Потей. — Вопрос
об унии и приготовления к ней. — Михаил Рагоза и под-
пись епископов на унию. — Провозглашение унии в Риме. —
Ревность к ней Сигизмунда. — Брестский собор. — Разде-
ление его на две стороны. Переговоры и обоюдные поста-
новления. — Усердие князя Острожского и возбуждение
среди православных. — Литературная борьба........554
XV. Полыцизна, казачество и еврейство
в Западной Руси
Постепенное ополячение дворянства. — Речь Ивана Мелеш-
ка. Взаимное отношение культур польской и русской. —
Третий Статут. — Днепровские казаки, или Черкасы. —
Дашкович. — Низовое, или Запорожское казачество — По-
ходы в Молдо-Валахию. — Войсковое устройство со време-
ни Батория. — Мятежи Косинского и Наливайки. — Еврей-
ство в древней Руси и его прилив с запада. — Льготные
грамоты Витовта. — Покровительство польско-литовских
королей евреям. — Жалобы на них со стороны шляхты и
горожан. — Количество и организация еврейского населе-
ния. — Характер и плоды жидовской деятельности по Кле-
новичу...........................................595
Примечания...........................................623
Серия
«ИСТОРИЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА»
Дмитрий Иванович Иловайский
ЦАРСКАЯ РУСЬ
Редактор О. А. Кузьмичева
Технический редактор Г. В. Бессонова
Корректор Г. Н. Страхова
ООО «Издательство «Олимп»
Изд. лиц. ЛР № 065910 от 18.05.98.
129085, Москва, пр. Ольминского, д. За, стр. 3
E-mail: olimpus@dol.ru
ООО «Издательство АСТ»
Изд. лиц. ИД № 02694 от 30.08.2000
674460, Читинская обл., Агинский р-н,
п. Агинское, ул. Базара Ринчино, д. 84
www.ast.ru
E-mail: astpub@aha.ru
Отпечатано с готовых диапозитивов в типографии издательства
“Самарский Дом печати”
443086, г. Самара, пр. К. Маркса, 201.
Качество печати соответствует предоставленным диапозитивам.
На страницы книги выдающегося русского ученого
Д.И. Иловайского вторгается извечный спор:
«Кто Грозный был х- герой или палач». Опричнина,
бессмысленные казни, самодурство и произвол
тирана не остаются без внимания ученого.
Историческая библиотека
ISBN s-iv-ooasan-?
9 785170 085392