Author: Фроянов И.Я. Курбатов Г.Л. Фролов И.Я.
Tags: история политическая экономия история капитализма марксизм история экономики классовое общество
Year: 1986
Text
Становление
и развитие
раннеклассовых
обществ
ЛЕНИНГРАДСКИЙ ОРДЕНА ЛЕНИНА
И ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕН?!
ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
имени А. А. ЖДАНОВА
СТАНОВЛЕНИЕ
И РАЗВИТИЕ
РАННЕКЛАССОВЫХ
ОБЩЕСТВ
город и государство
Под редакцией Г. Л. Курбатова, Э. Д. Фролова, И. Я. Фроянова
ЛЕНИНГРА
ИЗДАТЕЛЬСТВО ЛЕНИНГРАДСКО1 U унииьрси 1ЫА
1986
Печатается по постановлению
Редакционно-издательского совета
Ленинградского университета
В коллективной монографии исследуются процессы становле-
ния и развития раннеклассовых обществ на трех различных, но
исторически связанных примерах, в античной Греции, Византии и на
Руси. Дается анализ различий и сходства раннеклассовых обществ
в указанных регионах. Рассматривается типология перехода от до-
классового общества к классовому.
Монография предназначена для историков, преподавателей
и студентов исторических факультетов, всех, интересующихся про-
блемами отечественной и всемирной истории.
Рецензенты: д-р ист. наук В. В. Мавродин (Ленингр. ун-т),
д-р ист. наук И. Ш. Шифман (ЛОИВ АН СССР), д-d ист. наук
Ю. Г. Алексеев (ЛОЙИ СССР АН СССР)
ИБ № 2285
СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ РАННЕКЛАССОВЫХ ОБЩЕСТВ
(город и государство)
Редактор О. Е. Хованова
Художественный редактор О. В, Совгтникова
Обложка художника А. Г Голубева
Технический редактор Е. Г Учаева
Корректоры Н. В. Ермолаева, М. В. Унк веская, Н. А. С ине Никольская
Сдано в набор 16.01.86. Подписано в печать 2J.07.86. М-26546. Формат 6ЭХ901/гв. Бумага тип.
№ 2. Гарнитура литературная. Печать высокая. Усл. печ. л. 21. Усл. кр.-отт. 21,13. Уч.-изд.
л. 25,21. Тираж 4098 экз. Заказ № 134. Цена 2 р. 50 к.
Издательство ЛГУ им. А. А. Жданова. 199164, Ленинград, Университетская наб. 7'9.
Сортавальская книжная типография Государственного комитета КАССР по делам изда-
тельств, полиграфии и книжной торговли. Сортавала, ул. Карельсаая, 42.
0505010000—155
С 076(02)—86 116—86
© Издательство
Ленинградского
университета,
1986 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ Ж
Марксистское учение о формационном развитии общества
является ценнейшим вкладом в теорию исторического процес-
са. В. И. Лений/ писал: «Как Дарвин положил конец воззрению
на виды животных и растений, как на ничем не связанные,
случайные, „богом созданные” и неизменяемые, и впервые по-
ставил биологию на вполне научную почву, установив изменяе-
мость видов и преемственность между ними, — так и Маркс по-
ложил конец воззрению на общество, как на механический
агрегат индивидов, допускающий всякие изменения по воле на-
чальства (или, все равно, по воле общества и правительства),
возникающий и изменяющийся случайно, и впервые поставил
социологию на даучную почву, установив понятие общественно-
экономической формации, как совокупности данных производ-
ственных отношений, установив, что развитие таких формаций
есть естественно-исторический процесс».1
Советскими учеными проделана огромная работа по воссо-
зданию конкретного хода отечественной и всемирной истории
через формационные ступени. Разумеется, не все возникающие
при этом проблемы нашли окончательное решение. Многое ос-
тается еще неясным и нуждается в дополнительных изыска-
ниях. Особенно это относится к эпохам переходным от одной
формации к другой'2 Наибольшие трудности возникают перед
исследователями, которые обращаются к переходу от первич-
ной, доклассовой формации к формации классовой, будь она ра-
бовладельческой или феодальной.
Классовое общество возникало и развивалось во времена не
слишком давние, насчитывавшие всего лишь несколько тыся-
челетий. Ему предшествовали десятки тысяч лет существования
бесклассовых социальных структур, чем и объясняются посте-
пенность, известная замедленность и чрезвычайная сложность
1 Ленин В. И. Поли. собр. соч., г. 1, с. 139.
2 Тихвинский С. Л. О задачах исторической науки по реализации
решений июньского (1983 г.) Пленума ЦК КПСС. — ВИ, 1984, № 1, с. 8,
3
перехода от примитивного состояния к цивилизации. Однако
было бы неверным усматривать в первичной формации только
воплощение застоя, косности и примитивизма. К первобытно-
общинному строю необходимо подходить исторически. Ведь
между разрозненными родовыми группами собирателей и позд-
неродовым варварским обществом лежат колоссальные пере-
мены в экономике, социальной и политической жизни, культу-
ре. Именно в условиях последней фазы первичной формации
были заложены основы, позволившие человечеству перейти от
варварства к цивилизации, как это великолепно было показа-
но Ф. Энгельсом в его классическом труде «Происхождение
.семьи, частной собственности и государства».
К сожалению, в историографии еще имеет место убежде-
ние в примитивном характере быта древних народов. Для сто-
ронников подобного мнения термин «первобытнообщинный» —
синоним слова «примитивный».3 Однако само понятие «перво-
бытнообщинный» позволяет видеть динамику в истории доклас-
совых обществ, которые в своем развитии шли от первобытно-
сти, или родовых устоев, к более высокому типу общинных от-
ношений, к социальной организации, основанной уже не на
родовых, а на территориальных связях. Такого рода обществен-
ный порядок А. И. Неусыхин называл «общинным без перво-
бытности». Он изучал его на материале истории стран Запад-
ной Европы раннего средневековья, т. е. на материале «вар-
варских» государств.4 Но вскоре обнаружилось, что аналогичные
социальные системы встречаются «и в архаических обще-
ствах древности, и в обществах ,,восточного” типа, и в тех ,,эт-
нографических” культурах, которые кое-где сохранялись вплоть
до самого недавнего времени».5
Стало быть, и рабовладение, и феодализм, когда речь идет
о переходе от доклассового строя к классовому, формирова-
лись не из разлагающегося родо-племенного строя, а из раз-
рушающегося варварского, условно говоря, общества, для ко-
торого родовая архаика была уже пройденным этапом. Отсюда
и наши сомнения относительно справедливости довольно рас-
пространенных в исторической литературе представлений,
согласно которым распад родо-племенных отношений автоматиче-
ски означал складывание классового общества — рабовладель-
ческого или феодального. Родо-племенную организацию от клас-
совой отделяла ступень варварской общественной организации
с присущим ей преимущественно территориальным характером
3 См., напр.: Рыбаков Б. А. Русский эпос и исторический нигилизм.—
Русская литература, 1985, № 1, с. 156—157.
4 Неу с ых и н А. И. Дофеодальный период как переходная стадия
развития от родоплеменного строя к раннефеодальному (на материале ис-
тории Западной Европы раннего средневековья).— В кн.: Проблемы истории
докапиталистических обществ, кн. 1. М., 1968, с. 596—617.
5 Г у р е в и ч А. Я. Свободное крестьянство феодальной Норвегии. М.,
1967, с. 14.
4
социальных связей. Иными словами, классовый строй возни-
кал не непосредственно из родовой общины, а из более позд-
ней формы общинного единства, типичного для варварского
общества, — из соседской общины в различных ее вариациях
и на разных стадиях ее развития.6
Варварское общество, несмотря на очевидную его стабиль-
ность, все же являлось по сути своей переходным от доклассо-
вых отношений к классовым. Выделение переходного периода
при смене первичной формации классовой имеет большое со-
циологическое значение. При этом нельзя переходность «вар-
варской» общественной организации считать чем-то особенным,
ибо при изучении «процесса прогрессивной смены всех без иск-
лючения социально-экономических формаций нетрудно обна-
ружить наличие определенного переходного этапа».7 Вместе
с тем нет оснований рассматривать варварское общество как
межформационное образование. На наш взгляд, оно являлось
высшей фазой развития доклассовой формации, в которой, од-
нако, уже вызревали условия для качественного скачка — пе-
рехода к цивилизации.
Конкретные пути и судьбы этого движения были различны
в различных исторических регионах. В Древней Греции пере-
ход от первобытнообщинного строя к классовому обществу и го-
сударству состоялся в два приема: первоначально — во II тыс.
до н. э., в так называемую микенскую эпоху, а затем, после
катастрофы, постигшей микенский мир, — заново, в первой по-
ловине I тыс. до н. э. Родившаяся вторично в этот период у гре-
ков цивилизация носила уже античный характер, являя собой
элементарное, но строгое единство сословно-гражданской об-
щины, города и государства, опиравшихся на рабство чуже-
земцев. Под воздействием социально-экономического и полити-
ческого прогресса это единство постепенно распадалось, пока,
наконец, в позднеантичное время, в Византии, ему на смену не
явилось противоположение еще сохранявшего античные тра-
диции города и феодализирующейся сельской округи, центра-
лизованного территориального государства и автономной- го-
родской ячейки.
Киевская Русь явила собой еще один оригинальный пример
формирования города и государства на почве варварского об-
щества, в чем-то схожий с античной Грецией, но вместе с тем
6 Мы, следовательно, согласны с мыслью А. Я. Гуревича о том, что
«периодизацию истории скандинавов (и не только их, но и других народов,
переходивших в раннее Средневековье от доклассового строя к феодально-
му) нельзя строить таким образом, что вслед за общинно-родовым строем
непосредственно идет феодальный или раннефеодальный (как первая форма
феодализма), ибо тогда мы не избежим крайней схематизации, натяжек
и насилия над конкретным материалом, которые неминуемо приведут нас
к искаженному представлению об исторической действительности» (там
же, с. 13).
7 Жуков Е. М. Очерки методологии истории. М., 1980, с. 136.
о
и отличный, глубоко своеобразный. Сходство нашло выражение
в выдающейся роли общинного начала, в единстве городской
и государственной организаций, отличие — в иной сословно-
классовой ориентации, в наличии ряда специфических внешних
факторов, способствовавших феодальному развитию.
Все эти процессы, равно как и связанные с ними более кон-
кретные исторические проблемы, находятся в центре внимания
ведущегося на историческом факультете Ленинградского уни-
верситета изучения становления и развития раннеклассовых об-
ществ. Это изучение осуществляется на межкафедральном
уровне, и в нем принимают участие сотрудники кафедр исто-
рии СССР, истории средних веков, истории Древней Греции
и Рима, археологии. Главная задача видится в том, чтобы
установить общее и особенное в истории формирования ран-
неклассовых/ институтов у различных народов древности.
Вполне понятно, что решение такой задачи может быть успеш-
ным только благодаря всестороннему анализу избранных для
исследования древних обществ. Вот почему мы сочли целесо-
образным подготовить несколько работ, специально посвящен-
ных социальной, политической и культурной истории народов
античного мира, Византии и Древней Руси.
Выбор исторических примеров — очагов рождающейся циви-
лизации— не случаен: античная Греция, Византия, Киевская
Русь представляют именно различные исторические варианты,
но варианты, связанные известной генетической цепью. Антич-
ный мир создал в Северном Причерноморье зону широких
и длительных контактов с предками восточных славян. С дру-
гой стороны, античные традиции были усвоены и переработаны
естественной наследницей Восточной Римской империи — Ви-
зантией. Ромейская держава, соседствуя с Киевской Русью,
оказывала на нее заметное воздействие, так что можно гово-
рить об известной передаче, — разумеется, в весьма трансфор-
мированном виде — Византией Руси античного наследия.
С этой точки зрения верно будет сказать, что корни русской
цивилизации уходят в общеевропейскую почву.
В настоящей книге исследуются вопросы, связанные преж-
де всего с представлениями о городе и государстве, как основ-
ных элементах общественной структуры рассматриваемых об-
ществ. Применение принципов системного подхода8 позволяет
всесторонне их изучить и далее на этой основе детально рас-
смотреть динамику социальных отношений, развитие социаль-
ной и классовой борьбы, идеологию и культуру, что предпола-
гается сделать в последующих изданиях.
Проблема города и государства интересует нас в двух ас-
пектах: в плане становления и развития города-государства
8 Афанасьев В. Динамика социальных систем.—Коммунист, 1980,
№ 5, с. 62.
6
как своеобразного социально-экономического и политического
единства, закономерно возникающего на определенном отрез-
ке истории человечества, и в плане взаимоотношений города
с государством в раннеклассовом обществе. В первом случае
мы обратились к историческому опыту античной Греции и Ки-
евской Руси, а во втором — пред- и раннефеодальной Визан-
тии. Однако в обоих случаях наше внимание было сосредото-
чено на городе как особом историческом явлении. Вряд ли
необходимо доказывать научную актуальность этого. Тема древ-
него города вводит нас в самую гущу социальных связей и по-
этому приобретает большую историко-социологическую значи-
мость. Авторы книги отдают себе полный отчет в дискуссион-
ности многих выдвинутых ими положений. Однако они
убеждены, что только путем дискуссионного столкновения идей
и можно высечь огонь истины.
Часть 1
РОЖДЕНИЕ ГРЕЧЕСКОГО ПОЛИСА
I. ГРЕЧЕСКИЙ ПОЛИС КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ
И ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН
Политическая действительность античной Греции в пору ее
расцвета (так называемая классическая эпоха, V—IV вв. до
н. э.) характеризовалась прежде всего существованием массы
независимых городов-государств, полисов, организованных как
суверенные гражданские общины, в которых сплоченные
в замкнутую привилегированную группу граждане противосто-
яли остальной массе неполноправного или вовсе даже бесправ-
ного эксплуатируемого населения — переселенцам из других
городов и рабам. Полис — это факт общественной жизни Древ-
ней Греции, но вместе с тем это и теоретическое понятие, вы-
двинутое первоначально самими же древними, а затем возрож-
денное и развитое~~наукою нового времени. Центральное поло-
жение темы полиса в общественно-политической мысли
классической древности, большое внимание, уделяемое этой теме
также и учеными нового времени, более того, выдвижение ее
в современном антиковедении на первый план как важнейшей
исторической проблемы, характеризующей существо античной
цивилизации, — все это требует и от нас некоторого предвари-
тельного пояснения как самого понятия полиса, так и всей свя-
занной с ним научной проблемы.
Самое слово «полис» означает по-гречески «город». Семан-
тически оно вполне соответствует этому русскому понятию,
обладая схожим кругом более конкретных, исторически развив-
шихся значений. Забегая вперед, отметим главные из этих зна-
чений в том порядке, как они развились в соответствии с раз-
витием самого древнегреческого общества. Первоначально,
в гомеровское время (XI—IX вв. до н. э.), слово «полис» мог-
ло означать просто огороженное, укрепленное место, оплот пле-
мени во время войны, постепенно становившийся его постоян-
ным административным центром, то, что по-русски лучше было
бу передать как «городище». Затем, в архаическую эпоху
(VIII—VI вв. до н. э.), полисом естественно стали называть
и то более обширное и более развитое поселение, которое вы-
росло под защитой этого древнего городища. Последнее стало
8
теперь «верхним городом» — акрополем, тогда как разросший-
ся торгово-ремесленный посад образовал вместе с ним город
в собственном или, как иногда говорят, социологическом смыс-
ле слова, т. е. центральное поселение, средоточие торгово-про-
мышленной и административной деятельности, противостоя-
щее в качестве такового более или менее обширной сельской
округе. Одновременно с этим слово «полис» стало обозначать
и государство, поскольку в классической древности оно прак-
тически совпадало с городом и контролируемой им террито-
рией, и даже — и это с точки зрения существа античной циви-
лизации самое главное-—коллектив граждан, представляющий
это государство и совпадающий с ним.
Представление о полисе как о суверенном коллективе граж-
дан, как о гражданской общине, опирающейся на город и во-
площающей в себе государство, ,эмпирически пролагало себе
путь уже и в ранней греческой литературе. Оно чувствуется,
например, у Геродота в рассказе о перебранке между Фемисток-
лом и коринфянином Адимантом на военном совете греков
накануне Саламинского боя (480 г. до н. э.). В ответ на тре-
бование Адиманта лишить Фемистокла голоса, поскольку-де он
не представляет никакого города (Афины были взяты перса-
ми), афинский стратег горделиво заявил, что «у его сограждан
есть и город и земля большие,- чем у коринфян, пока имеется
у них снаряженными 200 кораблей, ибо нет такого эллинского
народа, который мог бы отразить их нападение» (Her., VIII, 61).
Еще отчетливее это представление выступает у Фукидида, ког-
да он перелагает речь, с которой Никий обращался к афин-
ским воинам накануне вынужденного отступления'от Сиракуз
(413 г. до н. э.). Афинский полководец уверял, что если им
удастся спастись, то, несмотря на все материальные потери, они
сумеют восстановить могущество своего города: «ведь город —
это люди, а не стены и не корабли без людей» (Thue., VII,
77,7).
Несколько позже такое понимание полиса' стало нормою
и получило теоретическое обоснование. Это случилось в позд-
неклассический период (IV в. до н. э.), когда мир греческих
полисов стал клониться к упадку и наряду с обычной город-
ской республикой все решительнее стали заявлять себя такие
новые политические формы и единства, как возродившиеся
тирании, федеративные объединения и особенно территориаль-
ные державы с монархическим навершием, оттенявшие своим
усложненным строением простые черты древних гражданских
общин, создававшие таким образом необходимый фон и усло-
вия для выявления и определения существа традиционного
полисного строя. Во всяком случае, не случайно, что именно
тогда политической мыслью древних были предприняты наибо-
лее результативные попытки в этом направлении. Особенно ве-
лик вклад Аристотеля, крупнейшего философа позднекласси-
9
ческой поры, чье творчество подвело итог более чем двухвеко-
вой работе греческой философской мысли. В Аристотеле по-
лис нашел подлинного своего теоретика, который в «Политике»
глубоко раскрыл историческую и социальную природу этой
древней общественной организации.1
Для полисного грека, каким был Аристотель, одинаково
естественным, «от природы», было как объединение мужчины
и женщины в семью, так и соединение господина и раба в рам-
ках одного домохозяйства. Дом, или семья ( otxla), выступает
у него элементарной' общественной ячейкой, объединение
нескольких семей в селение (хбрт)) является следующей сту-
пенью, а объединение нескольких селений в город, или государ-
ство (кб'Ль; ), обладающее необходимой территорией и населе-
нием и способное к самодовлеющему существованию и про-
цветанию, объявляется высшей, совершенной формой человече-
ского общества (хирюигатт^ тёХею^ xotvama ) (Pol., I, 1). Но
если в плане историко-типологическом полис у Аристотеля вы-
ступает как завершающая ступень в системе человеческих со-
обществ, то в другом отношении, собственно политическом, он
оказывается просто сообществом граждан (xotvama кокцшм) -
свободных людей, обладающих правом участия в законода-
тельной и судебной власти (ibid., Ill, 1).
Это определение полиса как вида политического сообще-
ства, представленного коллективом граждан, естественно со-
гласуется у Аристотеля с признанием нормативности некото-
рых характерных черт современного ему греческого общества,
которые могут быть объяснены только его полисною природою.
Так, в делах собственности он признает естественным и наи-
лучшим известное сочетание принципов общественного и част-
ного, из которых первый должен обладать относительным,
а второй безусловным значением (Pol., II, 2, 1—7). С другой
стороны, показательно определение и заглавной политической
тенденции. Аристотель усматривает известную связь между ро-
стом правоспособной гражданской массы и видоизменением
политических форм — переходом от патриархальной царской
власти через аристократию, олигархию и тиранию к демокра-
тии. Последняя и признается наиболее естественным видом го-
сударственной организации для современных философу разрос-
шихся полисов (ibid., Ill, 10, 7—8).2
1 Более обстоятельное обоснование такого взгляда на Аристотеля см.
в специальных работах: Же бе л ев С. А. Греческая политическая, литера-
тура и «Политика» Аристотеля. — В кн.: Аристотель. Политика. М., 1911,
с. 389—465; Кечекьян С. Ф. Учение Аристотеля о государстве и праве.
М.; Л., 1947; Доватур А. И.: 1) «Политика» и «Политик» Аристотеля. М.;
Л., 1965; 2) «Политика» Аристотеля. — В кн.: Аристотель. Сочинения, т. 4.
М., 1983, с. 38—52.
2 На значение этих суждений Аристотеля о собственности и демокра-
тии для понимания природы ^полиса вообще справедливо обратил внимание
Г. А. Кошеленко (см. его статью о древнегреческом полисе в кн.. Антич-
10
Завершая этот краткий обзор идей Аристотеля, заметим,
что оценку им полиса как совершеннейшего вида человеческого
сообщества надо целиком отнести на счет его собственного по-
литического мировоззрения, вполне обусловленного природою
того мира, в котором он жил. Тем не менее данное Аристоте-
лем определение полиса как политического сообщества граж-
дан, под которым разумеются свободные люди, наделенные
имущественной и политической правоспособностью, является
по существу правильным, как правильны и другие более част-
ные наблюдения философа над особенностями полисного
строя — об исконном двояком характере собственности, равно
как и о нормативном значении демократии.
Так или иначе, своими изысканиями Аристотель бесспорно
наметил то главное русло, по которому пошла теоретическая
мысль и античности и нового времени, интересовавшаяся темой
полиса. А интерес к этой теме оказался весьма устойчивым. От
классической эпохи он был унаследован временем эллинизма —
постольку, поскольку эллинские или эллинизированные города
оставались важными элементами безгранично расширившего
свои пределы античного мира. Наряду с греко-македонской ар-
мией эти города стали важной опорой новых, возникших вслед-
ствие завоевания греками Востока территориальных монархий,
так что, по крайней мере, проблема взаимодействия царской
власти с полисом должна была приобрести весьма актуальное
звучание.
Более того, интерес к полису не ограничился собственно
греческою почвою, но перешел и к римлянам. В Риме респуб-
ликанского времени этот интерес стимулировался очевидным
сходством социально-политической организации римлян и про-
чих италиков — их гражданской общины, civitas— с полисом
греков. Недаром на закате Римской республики у Цицерона
тема гражданской общины вновь оказалась трактована во всей
ее полноте. При этом замечательно само восприятие Цицероном
гражданской общины как особого вида человеческого сообще-
ства, существующего наряду с единствами общечеловеческим,
племенным и семейным. Но еще более’важна оценка им, прямо
вслед Аристотелю, этого вида общения как наиболее драго-
ценного для человека (ср.: De off., I, 17, 53 и 57).3 Позднее,
в период все вобравшей в себя Римской империи, тема civitas,
а соответственно и полиса не исчезла совершенно с горизон-
та политической мысли, ибо поглощенная империей городская
гражданская община все-таки продолжала оставаться важной
структурообразующей единицей античного общества, с кото-
ная Греция, т. 1. М., 1983, с. 14, 19. — Об этой работе речь еще пойдет
ниже). -
3 Подробнее о взглядах Цицерона на полис-цивитас см.: Утчен-
ко С. Л. Политические учения Древнего Рима. М., 1977, с. 25—27.
И
рой центральная власть обязана была вести более или менее
конструктивный диалог.
В новое время, как только кончился период идеализирован-
ного эстетико-эрудитского отношения к античности и началось
осмысление места и роли античности в историческом процес-
се, а соответственно и ее особенностей как цивилизации, вновь
встал вопрос о полисе. Приоритет здесь принадлежал той на-
циональной школе, которая решительнее всех порывала с тра-
дициями академического эрудитства и устремляла взор к ост-
рой социальной интерпретации истории, — французской школе.
Бенжамен Констан, Анри Валлон и Фюстель де Куланж каж-
дый по-своему содействовали новому рождению концепции по-
лиса.
Б. Констан в речи «О свободе древних в сравнении со сво-
бодой новых народов» (1819 г.)4 впервые поставил вопрос
о принципиальных отличиях цивилизаций античности и нового
времени. Если в античности малые размеры государств, не-
прерывные войны и широкое использование рабов обусловли-
вали широкую политическую активность граждан, их прямое
участие в управлении государством, но именно в лице их граж-
данского целого, в жертву которому нередко приносились ин-
тересы личности, то в новое время, наоборот, большие размеры
государств, развитие предпринимательской деятельности и об-
служивание производства свободными людьми ограничивают
непосредственное участие граждан в политике, делают необ-
ходимым представительное управление, но зато повышают воз-
можности личной свободы и личного благополучия. Очевидная
политическая обусловленность такого подхода к проблеме, бур-
жуазный пафос утверждаемых Констаном идей представитель-
ного управления и личной свободы не-должны снижать значе-
ния самого развитого им исторического воззрения. Его выступ^
лением не только заново был возбужден.интерес к общественной
жизни античных народов, но и указана важная ее особен-
ность — преимущественное значение коллективистического, об-
щинного начала.
Путь к постижению античного общества как общества граж-
данского был, таким образом, открыт. При этом от внимания
формирующейся буржуазной науки не укрылась своеобразная
двуликость античной цивилизации — наличие в ней наряду
с фасадной стороной, гражданским обществом с его несрав-
ненными достижениями в области политики и культуры, также
и стороны теневой — рабства, которое в значительной степени
и вскормило это общество. Походя это было отмечено уже
Б. Констаном, а немного времени спустя А. Валлон в специаль-
4 Constant В. De la liberte des anciens comparee a celle des moder-
nes.— In: Constans B. Collection complete des ouvrages, t. IV. Paris; Rouen,
1820, p. 238—274.
12
ном труде «История рабства в древности» (1847 г.)5 обстоя-
тельно показал фундаментальное значение рабства в жизни ан-
тичного общества. При этом характерная для Валлона оценка
античного рабства с позиций не столько исторических, сколько
абстрактно-морализирующих, не снижает значения сделанного
им общего вывода: эксплуатация рабов доставила свободным
гражданам античных городов огромный выигрыш в вид£ из-
бытка свободного времени, материально гарантированного до-
суга, но за этот выигрыш они должны были заплатить дорогой
ценой — абсолютным нравственным разложением.
Сделанное Валлоном имело значение важного зачина, од-
нако еще долго преимущественное внимание историков привле-
кала именно блестящая фасадная сторона античности. Впро-
чем, принижать значение исследований в этом направлении не
приходится. Ведь для суждения об историческом процессе в це-
лом изучение социально-политического и культурного навершия
античного общества столь же необходимо, как и постижение
его фундаментальных основ в лице, скажем, рабства. С этой
точки зрения чрезвычайно велико было значение книги Фю-
стель де Куланжа «Древняя гражданская община» (1864 г.),6
где тема полиса была, наконец, поставлена и развита в чисто
научном плане. Как Валлон показал огромную роль рабства
в жизни античного общества, так Фюстель де Куланж обосно-
вал фундаментальное значение гражданской общины. Правда
ее природу он односторонне свел к религиозному моменту —
к воздействию патриархальных верований, к исконному у гре-
ков и римлян культу домашнего очага, предков, собственного
органического семейного или племенного единства.
Между тем еще раньше глубокое, обоснованное определе-
ние исторической и социальной природы античного общества
было предложено с позиций нового тогда материалистического
учения — марксизма. В «Немецкой идеологии» (1845—1846 гг.)
К. Маркс и Ф. Энгельс впервые представили ход мировой исто-
рии как последовательную смену социально-экономических
формаций или, что то же самое, специфических, исторически
обусловленных форм собственности. Второй в этом ряду после
племенной, или первобытнообщинной, выступает античная фор-
ма собственности, отличающаяся своеобразным двуединым ха-
рактером, сочетанием общинного и частновладельческого прин-
ципов, обусловленным, в свою очередь, своеобразным характе-
ром античного рабовладельческого общества.
«Вторая форма собственности, — гласит знаменитое опреде-
5 Wai Ion Н. Histoire de 1’esclavage dans 1’antiquite, t. I—III. Paris,
1847 (2-eme ed.— Paris, 1879). — Русский перевод (неполный) С. П. Конд-
ратьева (Валлон А. История рабства в античном мире. М., 1941).
6 Fustel de Coulange N. D. La cite antique. Paris, 1864 (7-eme ed.—
Paris. 1879).— Русский перевод И. H. Спиридонова (Фюстель де Ку-
ланж. Древняя гражданская община. М., 1895 (изд. 2-е —М., 1903)).
13
ление, — это — античная общинная и государственная собствен-
ность, которая возникает благодаря объединению — путем до-
говора или завоевания — нескольких племен в один город
и при которой сохраняется рабство. Наряду с общинной соб-
ственностью развивается уже и движимая, а впоследствии
и недвижимая, частная собственность, но как отклоняющаяся
от нормы и подчиненная общинной собственности форма. Граж-
дане государства лишь сообща владеют своими работающими
рабами и уже в силу этого связаны формой общинной собствен-
ности. Это — совместная частная собственность активных граж-
дан государства, вынужденных перед лицом рабов сохранять
эту естественно возникшую форму ассоциации. Поэтому вся
основывающаяся на этом фундаменте структура общества,
а вместе с ней и народовластие, приходит в упадок в той же
мере, в какой именно развивается недвижимая частная соб-
ственность. Разделение труда имеет уже более развитой харак-
тер. Мы встречаем уже противоположность между городом
и деревней, впоследствии — противоположность между государ-
ствами, из которых одни представляют городские, а другие —
сельские интересы; внутри же городов имеет место противопо-
ложность между промышленностью и морской торговлей. Клас-
совые отношения между гражданами и рабами уже достигли
своего полного развития».7
Античное общество, согласно Марксу и Энгельсу, — это, та-
ким образом, общество корпоративное. Это прежде всего граж-
данская община, сложившаяся на основе исконного этническо-
го единства, опирающаяся уже на город и сохраняющая и раз-
вивающая рабство. При этом именно необходимость совместно
противостоять чужеземцам-рабам и вынуждает сохранять об-
щинную форму организации, а вместе с тем до известной' сте-
пени и общинный характер собственности. Граждане обладают
правом частной собственности, но это право обусловлено при-
надлежностью к привилегированному сословию, к гражданско-
му коллективу, который обладает верховным политическим су-
веренитетом и верховным правом собственности.
Эта новая концепция античной формы собственности откры-
вала неограниченные возможности для адекватного постиже-
ния как различных сторон античного общества, так и особенно-
стей его исторического развития. Однако воздействие этой
марксистской концепции на новейшее антиковедение скажется
гораздо позднее — с формированием советской исторической
школы, а тогда — в XIX в. — разработка темы античной граж-
данской общины была продолжена в русле, однажды уже на-
меченном буржуазной наукой.
Таких продолжений было, собственно, два: в западноевро-
пейской литературе — обстоятельный очерк о полисе швейцар-
7 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 3. М., 1955, с. 21.
14
ского ученого Якоба Буркхардта (в рамках его «Истории гре-
ческой культуры»), а в русской — фундаментальный труд
М. С. Куторги «Афинская гражданская община по известиям
эллинских историков», оба опубликованные уже посмертно, на
самом рубеже столетий.8 При этом если Буркхардт, по-види-
мому, уже под влиянием идей немецкой иррационалистической
философии, сгущая краски, склонен был представлять грече-
ский полис как- некую принудительную общинно-государствен-
ную систему, вбиравшую в себя без остатка отдельную лич-
ность, то Куторга, наоборот, в характерном для русского
либерализма духе подчеркивал вклад древних греческих респуб-
лик в политическое и духовное развитие человечества: создание
ими совершенного, по меркам древнего мира, типа государ-
ства— политии ( KoXtTsia), или гражданской общины, и выра-
ботку в рамках этой последней двух бесценных идей — идеи
свободы гражданина и идеи свободы мысли.9 Впрочем, востор-
женное отношение к достижениям древнегреческой цивилиза-
ции не мешало Куторге видеть и теневые ее стороны в лице,
в частности, того же рабства, исследованию которого он уде-
лил в своем труде много места и внимания.
Если для XIX века легко можно назвать и охарактеризовать
отдельных ученых — своего рода пионеров в изучении темы
полиса, то для нынешнего столетия это сделать уже не так про-
сто. В наш век тема полиса стала по существу ведущей в исто-
риографии античности. Объясняется это столько же зрелостью
самой исторической науки, стремящейся сочетать аналитиче-
ское исследование фактов с непременным теоретическим их
осмыслением, сколько и характером современной эпохи, насы-
щенной глубокими общественными ^переменами и стимулирую-
щей широкие социологические изыскания — как непрерывное
сопоставление различных явлений и категорий, дифференциа-
цию и уточнение общих понятий, так и проблемный подход
и системный анализ обществ настоящего и прошлого. Не пре-
тендуя поэтому на полноту, отметим — скорее для иллюстра-
8 Приведенное в тексте название труда Куторги — условное, но в об-
щем верное обозначение, данное издателем ряду монографических работ,
составивших содержание посмертного «Собрания сочинений М. С. Куторги»
(т. I—II. СПб., 1894—1896). В первом томе выделяются «Основы афинской
гражданской общины» (с. 77—152) и «Общественное положение рабов’
и вольноотпущенных в Афинской республике» (с. 153—560), во втором —
«Афинская полития. Ее состав, свойство и всемирно-историческое значение»
(с. 195—438). Что же касается очерка Буркхардта, то он составляет основ-
ное содержание первого тома его (также посмертно изданной) «Истории
греческой культуры»: Burckhardt J. Griechisc.he Kulturges-
chichte, Bd I. Berlin; Stuttgart, 1898 (новейшее издание, в рамках пол-
ного собрания сочинений,— Burckhardt J. Gesammelte Werke, Bd. V.
Berlin: Riitten und Loening, s. а., где раздел о полисе под заголовком
«Staat und Nation» занимает с. 51—307).
9 Мы перелагаем здесь высказывания Куторги из его письма к визан-
тинисту Г. С. Дестунису (см.: Куторга М. С. Собр. соч. т. I. с. VII).
15
ции, чем для исчерпывающего анализа и оценки, — некоторые
важные направления в изучении темы полиса в новейшем за-
рубежном антиковедении.
По-прежнему активно исследует проблему полиса француз-
ская наука, которая не только сохранила традиционное на-
правление— понимание и изучение полиса прежде всего как
гражданской общины, — но и существенно расширила и обога-
тила его за счет углубленного рассмотрения, с одной стороны,
такой особенной формы полиса, как афинская демократия,
а с другой — таких существенных его компонентов, или ипо-
стасей, как город и государство (А. Франкотт, Г Глотц,
П. Клоше, Эд. Билль, Р Мартен, К. Моссе). С своеобразных,
нередко мотивированных иррационалистскими увлечениями по-
зиций трактует тему полиса новейшая немецкая историогра-
фия, много усилий потратившая на решение таких специфиче-
ских проблем, как взаимоотношения сильной личности с обще-
ством, аристократического лидера — с державным демосом
(в Афинах), главенствующего полиса — с его сателлитами, ав-
тономного города — с территориальной монархией (Р Пёль-
ман, Ю. Кэрст, У Вилькен, Г. Берве, Ф. Шахермейр, Г. Бенгт-
сон).
Более уравновешенный, в лучших традициях академиче-
ского направления подход к проблеме полиса был продемон-
стрирован В. Эренбергом, имя которого, впрочем, принадлежит
столь же немецкой, сколь и английской историографии. По-
следняя также теперь богата исследованиями по теме полиса,
но особенно целик вклад английских и американских ученых
в разработку таких кардинальных проблем, как генезис антич-
ной цивилизации, формирование городов-государств в архаиче-
ское время, характерные черты полисного строя вообще и афин-
ской демократии в частности, державная политика Афинского
государства, роль рабства в' жизни античного общества
(А. Зиммерн, А. Джонс, М. Финли, Ч. Старр, Р. Мейггс). Итог
зарубежным штудиям по теме античного города подводит
книга американского ученого Мейсона Хеммонда «Город в древ-
нем мире» (1972 г.).10 В рамках обстоятельного исторического
обзора, он рассмотрел все наиболее важные 'аспекты полисной
проблематики: город, городская гражданская община, городг
государство, город в составе территориального государства.
Приложенная к этому обзору обширная аннотированная биб-
лиография может служить своего рода ориентиром в безбреж-
ном море современных исследований, имеющих отношение
к проблеме полиса.
Большой вклад в, изучение темы полиса внесла и советская
историография, причем много было сделано в этом направле-
10 Hammond М. The city in the Ancient world. Cambridge (Mass.), 1972.
16
нии уже в предвоенные годы. Опираясь на марксистскую ма-
териалистическую концепцию исторического процесса, на раз-
витое основоположниками марксизма учение о социально-эко-
номических формациях, а также на их отдельные высказыва-
ния, непосредственно относящиеся к античности (в «Немецкой
идеологии» К. Маркса и Ф. Энгельса, в «Капитале» Маркса,
в «Происхождении семьи, частной собственности и государ-
ства» Энгельса, в лекции «О государстве» В. И. Ленина), со-
ветские ученые определяли социально-политическую организа-
цию древнегреческого общества в пору его расцвета как граж-
данскую рабовладельческую общину. Идея такого рода была
развита, в частности, А. И. Тюменевым в его статьях, вошед-
ших в коллективную монографию «История Древней Греции»
(1937 г.)/Однако развернувшиеся уже тогда специальные ис-
следования (например, С. Я. Лурье и К. М. Колобовой) позво-
ляли надеяться на дальнейшую конкретизацию и уточнение
этого определения.
В послевоенный период тема полиса стала разрабатываться
советскими учеными еще более интенсивно. Этому способство-
вало наряду с развитием конкретно-исторических исследований
также знакомство советских читателей с подготовительными
экономическими работами К. Маркса и, а частности, с тем их
разделом, который условно озаглавлен «Формы, предшествую-
щие капиталистическому производству».11 Здесь содержится
особенно много замечаний, развивающих и уточняющих общее
определение античной формы собственности, данное в «Немец-
кой идеологии». Важный вклад в исследование проблемы по-
лиса внесли А. Б. Ранович и С. Л. Утченко: первый заинтере-
совался судьбой классического полиса в связи с историей эл-
линизма, второй обратился к теме античной гражданской об-
щины в ходе своих изысканий по истории гражданских войн
в Риме.12 Показательно, что в обоих случаях интерес к полису
был обусловлен изучением коллизий позднеклассического вре-
мени соответственно в Греции и Риме.
Следует подчеркнуть вклад, который внесли работы.
С. Л. Утченко.13 Он не только более дифференцированно подо-
шел к оценке социальной структуры античного Ъбщества, ука-
Этот отрывок был опубликован на русском языке первоначально
в 1939—1940 гг. Теперь см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т 46, ч I М
1968. с. 461—508.
12 См.: Ранович А. Б. Эллинизм и его историческая роль. М., Л.,
1950; Утченко С. Л.: 1) Идейно-политическая борьба в Риме накануне
падения республики. М., 1952; 2) Кризис и падение Римской республики.
М., 1965; 3) Древний Рим. События. Люди. Идеи. М., 1969; 4) Политиче-
ские учения Древнего Рима. М., 1977.
13 Дальше мы в особенности имеем в виду его работу «Политические
учения Древнего Рима», где первая глава («Феномен античного полиса» —
с’ 18—41) содержит всю сумму развитых им взглядов. j г Ъ
17 | ur:
зав на невозможность сведения ее к двум классам рабовла-
дельцев и рабов и отметив важное значение еще одного клас-
са — мелких свободных производителей, крестьян и ремеслен-
ников, но и уточнил и конкретизировал на этой основе самое
определение античной гражданской общины. Рассматривая по-
лис как тип общественной организации в античном мире, Ут-
ченко видел в нем не столько город-государство — это распро-
страненное определение он находил мало приемлемым,— сколь-
ко именно вид гражданской общины. При этом он определен-
но признавал принципиальное сходство греческого полиса
и римской civitas, считая их конкретно-историческими вариан-
тами одного социологического типа.
Широко оперируя античным материалом — греческим в та-
кой же степени, как и римским, — опираясь на труды осново-
положников марксизма, Утченко впервые в советской литера-
туре дал системный анализ античной гражданской общины,
выявил ее главные черты или, как он говорил, «структурообра-
зующие элементы». Таковыми он считал: специфическую мате-
риальную базу — земельную собственность в ее античной про-
тиворечивой, двуединой форме; далее, самый институт граждан-
ства с присущими ему характерными формами самоуправления
гражданского коллектива (народное собрание, по суще-
ству совпадающее с ним народное ополчение, выборные органы
власти); наконец, определенным образом ограниченные, неболь-
шие размеры территории и населения. К этому, полагал он,
надо добавить еще особую идейно-политическую сферу поли-
са, выработанные им идеи гражданства, демократии и респуб-
ликанизма, которые и составляют главное наследие,-оставлен-
ное полисом позднейшим поколениям.
Важным было замечание С. Л. Утченко о том, что суще-
ство полиса состоит в уникальном единстве главных структуро-
образующих элементов, что лишь полный их набор делает ту
или иную общественную структуру настоящим полисом. В этой
мысли таилось предупреждение против слишком широкого
оперирования понятием полиса за пределами античного мира,
против попыток в любом независимо существующем городе или
общине видеть полис. Что же касается исторических судеб
собственно античного полиса, то Утченко в полном согласии
с концепцией Маркса отмечал, что главным путем образова-
ния полиса как городской гражданской общины был синой-
кизм, а важнейшей причиной его разложения и упадка было
прогрессирующее непомерное распространение рабства и со-
ответственно рост питаемого им частного богатства, что подо-
рвало, в конце концов, значение мелкого свободного хозяйства
крестьян и ремесленников, этой основы античного гражданско-
го общества в лучшую пору его существования.
Еще один подход к интересующей нас проблеме был про-
демонстрирован К. М. Колобовой, исследовавшей генезис поли-
18
са. В работах, посвященных раннегреческому обществу,14 Ко-
лобова подчеркнула значение таких определявших развитие Гре-
ции в послемикенское время факторов, как последовавшее за
крушением ахейских государств оживление общинных отноше-
ний, распространение железа и обусловленные им интенсифи-
кация производства, специализация хозяйственной деятельно-
сти и особенно развитие ремесла, рост частного богатства
и в этой же связи — переход от примитивных форм коллектив-
ного рабства, когда рабы принадлежали родовым или больше-
семейным общинам, к рабовладению развитого типа, частно-
владельческому. Колобова проследила рождение города и ста-
новление классового общества и государства у греков в архаи-
ческую эпоху, с особым вниманием остановившись на итоговой
проблеме — формировании полиса.15
Признавая обычный перевод слова «полис» как «город-го-
сударство» в общем правильным, Колобова тем не менее, по-
добно Утченко, находила его недостаточно точным. Полис не
был механически тождествен городу. Его значение было более
высоко, а состав — более сложным. Полис был средоточием
всей общественной жизни страны, включая в себя все ее граж-
данское население вместе с совокупной территорий государ-
ства. Подчеркивая, что «термином „полис” сами греки прежде
всего обозначали объединение граждан в правящий коллектив
в каждом государстве»,16 Колобова вслед за ними трактует по-
лис как особого рода социально-политическое единство, харак-
терными чертами которого были общая рабовладельческая на-
правленность и обусловленность, сложная структура граждан-
ской корпорации, слагавшейся из двух различных классов —
крупных собственников-рабовладельцев и мелких свободных
производителей, крестьян и ремесленников, наконец, соответ-
ствующая этой сложной социальной природе особенная двой-
ственная форма собственности, при которой частная собствен-
ность отдельных граждан перекрывалась, гарантировалась
и регулировалась верховной собственностью всего гражданско-
го коллектива.
Много внимания Колобова уделила дальнейшей дифференци-
рованной оценке и определению различных видов полиса, де-
14 Основной труд К. М. Колобовой «Из истории раннегреческого обще-
ства (о. Родос IX—VII вв. до н. э.)> (Л., 1951). К нему примыкают две
важные статьи: «К вопросу о минойско-микенском Родосе и проблема
„переходного” периода в Эгеиде (1100—900 гг. до н. э.)» (Учен. зап. Ле-
нингр. ун-та. N 192. Сер. ист. наук, вып. 21, 1956, с. 21—52) и «Войкей на
Крите» (ВДИ, 1957, № 2, с. 25—46).
15 Результаты исследований Колобовой по этой проблеме были, в ко-
нечном счете, отражены в написанной ею совместно с Л. М. Глускиной
работе «Очерки истории Древней Греции» (Л., 1958), где для наших целей
особенно важны главы третья («Греция в XI—IX вв. до н. э.» — с. 41—54)
и четвертая («Возникновение и развитие рабовладельческих полисов в Гре-
ции» — с. 55—79).
16 Колобова К. М., Глускина Л. М. Очерки истории... с. 74.
19
мократического и олигархического. Их главной отличительной
чертой она считала исторически сложившийся характер рабо-
владения. В олигархических полисах ведущей формой была
эксплуатация рабов в сельском хозяйстве, причем рабы комп-
лектовались из местного^ некогда покоренного завоевателями
земледельческого населения. Напротив, в демократических по-
лисах земледельческий труд остался привилегией свободных
граждан, т. е. отстоявших в ходе социальных смут свою сво-
боду крестьян, тогда как рабство нашло распространение, ско-
рее, в городских промыслах, в ремесле, причем здесь пользо-
вались рабами покупными, и не из числа своих соплеменников,
а ввозимыми из-за границы.
К. М. Колобову и С. Л. Утченко можно считать зачинате-
лями нового, в высшей степени перспективного направления
в современной отечественной науке об античности. В настоя-
щее время уже большая группа советских антиковедов ведет
интенсивную исследовательскую работу по теме полиса, иссле-
дуя исходные моменты его формирования (Ю. В. Андреев),
вскрывая причины и прослеживая проявления его кризиса
в позднеклассический период (Л. М. Глускина, Л. П. Марино-
вич, Э. Д. Фролов), изучая роль и значение полисных и, ши-
ре, общинных начал на эллинистическом Востоке (Е. С. Голуб-
цова, Г А. Кошеленко, И. С. Свенцицкая), с особенным вни-
манием относясь к проблеме северо-причерноморского полиса
(Ю. Г Виноградов), наконец, выявляя особенности в рожде-
нии римского полиса (И. Л. Маяк).
В плане синтеза достигнутых результатов большое значение
имеет недавно опубликованная Институтом всеобщей истории
АН СССР двухтомная коллективная монография «Античная
Греция» (1983 г.), где обстоятельно прослежено историческое
развитие и охарактеризованы главные аспекты полисной ци-
вилизации у греков. В теоретическом отношении особенно
важны вошедшие в состав этого издания две работы Г А. Ко-
шеленко: «Древнегреческий полис» и «Греческий полис и про-
блемы развития экономики».17 В первой, вслед за С. Л. Утчен-
ко и в общем с тех же позиций, но детальнее и на ином, более
современном уровне, дается системный анализ понятия и сущ-
ности полиса, во второй рассматриваются судьбы полиса в кон-
тексте поступательного экономического развития.
Трактовка в этих работах полиса как античной гражданской
общины, определение специфики этой общественной структуры,
раскрытие ее существенных черт представляются убедительны-
ми— постольку именно, поскольку последовательно просмат-
ривается своеобразная сущность полиса, генетически восходя-
щая к сельской общине, но реализующаяся в новых условиях
классового общества и рабовладельческого государства. Вместе
17 Античная Греция, т. I, с. 9—36, 217—246.
20
с тем некоторые принципиальные положения Кошеленко вызы-
вают у нас возражения, а именно в том, что касается связей
полиса с городом и полиса с государством.
Кошеленко различает полис и город настолько, что совер-
шенно противополагает их один другому, заявляя даже о «ди-
хотомии» полис — город.18 Полис у него предшествует городу.
В недрах полиса, трактуемого как гражданская землевладель-
ческая община, рождается город в качестве центра ремесла
и торговли и своим развитием, в особенности же ростом свя-
занных в первую очередь с городскими промыслами .частного»
богатства и рабовладения, разлагает гражданское единство,
основанное на принципах относительного равенства, простого
воспроизводства и святости традиционного уклада жизни.
И определение полиса как преимущественно гражданской зем-
левладельческой общины, и утверждение о рождении у греков
в архаическую эпоху города в новом социологическом смысле
в качестве центра ремесла и торговли (равно как и связанная
с этим полемика с примитивизирующими воззрениями М. Фин-
ли, практически отрицающего товарную направленность антич-
ного хозяйства и производственную роль античного города) >
и выявление обусловленных главным образом развитием город-
ской жизни разрушительных для полиса тенденций — все это-
совершенно верно. Неверно, однако, отрицание существенной,
в идеале, да и на практике доходящей до тождества, связи
полиса с городом. Кошеленко игнорирует семантику термина
и фактическое состояние дел. Приведенные им примеры с Ат-
тикой, где будто бы было два городских центра Афины и Пи-
рей, и с Лаконикой, где такого центра вовсе даже не было, не
убеждают, ибо в первом случае допущена передержка, по-
скольку Пирей всегда был только гаванью Афин, а второй во-
обще нехарактерен. Но самое главное: Кошеленко совершенна
не учитывает того, что исходное социологическое качество по-
лиса заключалось именно в элементарном единстве города
и сельской округи, что диктует признание и другого единства,,
разумеется, диалектического, но все-таки не дихотомии — об-
щины и города.
Равным образом мы считаем неправомерным отрыв и про-
тивоположение полиса государству.19 Кошеленко говорит-об ис-
торическом полиморфизме полиса, выделяет в качестве его
главных форм полис гомеровский и полис классический. Первый,
он, опираясь на исследования Ю. В. Андреева, характеризует
отсутствием античной формы собственности и государственно-
сти и лишь за вторым признает постепенное, по мере развития
рабовладения, обретение государственных функций. Однако по
18 В общей форме этот тезис заявлен уже в первой статье (с. 10—ll)v
а последовательно развит во второй (с. 217—220, 236 слл.).
19 Эта идея проводится в заключительном разделе статьи Г. А. Коше-
ленко «Древнегреческий полис» (с. 31—36).
21
этому поводу следует заметить, что гомеровский полис был
собственно лишь протополисом, лишь предварением классиче-
ского полиса, а не самостоятельной равновеликой формой. Тер-
мин «полис», которым оперирует гомеровское время, не дол-
жен вводить в заблуждение; на самом деле гомеровский (про-
то) полис также относится к полису классическому, как, ска-
жем, у древних славян городище — к позднейшему городу, (хотя
оба могут фигурировать под одним именем «град»). С другой
стороны, и формирование классического полиса свершается
вполне 'одновременно и на основе развития античной формы
рабовладения, стало быть, с самого начала как рабовладель-
ческого государства и опять-таки как города, без которого не-
мыслимо было бы развитие этого рабовладения. Иными сло-
вами, по нашему глубочайшему убеждению, древнегреческий
полис был именно единством города, гражданской общины
и государства, где развитие, по крайней мере на стадии ста-
новления, свершалось как у элементов одного организма —
бок о бок и в одно историческое время.
Уже этих замечаний по поводу последних выдвинутых на-
шей наукой концепций полиса достаточно, чтобы показать, на-
сколько эта проблема в самых своих существенных аспектах
остается еще не решенной. Но дело не ограничивается нере-
шенностью отдельных важных, но все-таки частных вопросов,
касающихся природы самого полиса. С концентрацией интереса
вокруг этой темы в современной науке древней истории наряду
с несомненными позитивными достижениями в интерпретации
античной цивилизации, появились и такие увлечения, такие
крайности, которые могут исказить картину всего исторического
процесса.
В самом деле, полис как теоретическое понятие, выдвину-
тое древней философией и вновь развитое наукой нового вре-
мени, отличается большой определенностью в том смысле, что
для авторов, трактующих о нем, при всех прочих различиях ха-
рактерно представление об определяющей роли этого инсти-
тута в жизни античного общества. Общественная мысль древ-
них (напомним в этой связи об Аристотеле и Цицероне) ви-
дела в полисе, городе с характерной общинно-государственной
организацией, элементарное и вместе с тем совершенное вопло-
щение общественной жизни. Наука нового времени (начиная,
во всяком случае, с Фюстель де Куланжа) в своем стремлении
раскрыть специфическую особенность античного общества так-
же рано усмотрела эту особенность в своеобразном общинном,
полисном быте древних. Особая глубина и последовательность
присущи в этом отношении марксистской историографии: под-
черкивая своеобразный общинный характер античной формы
собственности, она обосновывает определяющую роль полис-
ного начала в основе основ общественной жизни древних гре-
ков и римлян — в сфере социально-экономических отношений.
22
\ Зачастую, однако, дело не ограничивается утверждением
вслед взгляду, развитому К. Марксом и Ф. Энгельсом в «Не-
мецкой идеологии», значения полиса как идеальной нормы, ха-
рактерной особенно для времени становления античного обще-
ства. Широко распространено убеждение в безусловно решаю-
щем значении полисного начала в античности.20 Мало того,
обнаруживаются стремления расширить сферу действия этого
начала за пределы античности и, таким образом, придать по-
лису универсально-исторический характер (для примера можно
сослаться на И. М. Дьяконова).21
Между тем внимательное рассмотрение истории греческого
полиса наводит на мысль о прямолинейности распространен-
ного мнения о безоговорочно определяющей и даже универ-
сальной роли полиса в древности. Не следует забывать, что
полис родился в специфических условиях послемикенской Гре-
ции (1-я половина I тыс. до н. э.). Именно особенные истори-
ческие условия, в которых протекала жизнь греческого народа
в послемикенское время, обусловили и своеобразное сплетение
исходных моментов, и своеобразную поэтапность формирования
полисного строя. Замечательна была уже самая комби-
нация тех обстоятельств и факторов, которые определили даль-
нейшее развйтие. Вначале — гибель микенских дворцовых цент-
ров и обусловленное этим пробуждение мелких сельских об-
20 Ср. характерное высказывание — подлинное opinio communis — в пре-
дисловии к новейшему коллективному труду о греческом полисе: «Значение
полиса как основной формы политической и социальной организации антич-
ного общества, как феномена, определяющего специфику этого общества,
признается всеми антиковедами независимо от их методологических устано-
вок» (Античная Греция, т. I, с. 6). Показательна, однако, более осто-
рожная трактовка этого вопроса таким знатоком темы полиса, каким был
А. И. Доватур. Рассуждая о судьбах греческого полиса в позднее время,
взвешивая степень сохранения полисного начала в эллинистических госу-
дарствах и Римской державе, он довольствовался признанием того, что, по
крайней мере, «в сознании самих греков» полис не был совершенно вытеснен
новыми политическими образованиями. «Во всяком случае, — заключал
он, — „полис” как государственно-правовое понятие не окончил своего су-
ществования в IV в. до н. э.» (Доватур А. И. «Политика» и «Политик»
Аристотеля, с. 14—16).
21 Ср. следующее, тоже по-своему характерное высказывание И. М. Дья-
конова: «Преувеличение своеобразия государственного строя Востока по
сравнению с Западом объясняется, как нам кажется, знакомством большин-
ства невостоковедов лишь с отдельными наиболее резко выраженными фор-
мами; в действительности же можно констатировать, что полисный строй
(если и не всегда в полностью развитой форме) был не редкостью на всех|
континентах и не представляет ничего, принципиально отличающего Запад от
так называемого Востока» (Дьяконов И. М. Проблемы экономики.
О структуре общества Ближнего Востока до середины II тыс. до н. э. —
ВДИ, 1968, № 4, с. 31, прим. 126). Аналогичные взгляды развивают и не-
которые другие востоковеды (см.: Белявский В. А. Вавилон легендар-
ный и Вавилон исторический. М., 1971, с. 221—222: Лундин А. Г. Город-
ская организация в Древнем Йемене. — В кн.: Проблемы античной истории
и культуры: Доклады XIV международной конференции античников социа-
листических стран «Эйрене», т. I. Ереван, 1979, с. 149—155).
23
щин к новой жизни. Одновременно или несколько позже — рас-
пространение железа с такими важными в перспективе послед-
ствиями, как совершенствование технической базы, индивидуа-
лизация производства, рост частного богатства, демократиза-
ция экономического и военного быта. Далее, при видимом раз-
рыве с традициями микенского времени — известный духовный
континуитет, ставший предпосылкой успешного развертывания
творческого рационального духа. Наконец, соседство древних
пе'редневосточных цивилизаций, чьи достижения (например, ал--
фавитное письмо и металлические деньги), будучи усвоены гре-
ками в начале их нового пути, сильно облегчили движение
вперед.
Не менее замечателен был и сам процесс поэтапного фор-
мирования полиса. Сначала, в IX—VIII вв., в обстановке де-
мографического взрыва и "обострившихся столкновений из-за
земли — выделение из аморфной массы сельских поселений од-
ного укрепленного центра, своего рода протогорода. Затем,
в условиях экономического прогресса и в ходе стимулирован-
ного им демократического движения VII—VI вв. — рождение
настоящего города и опирающейся на него сословной граждан-
ской общины. И одновременно с этим — формирование полиса
<ак суверенного политического целого, как классового, рабо-
владельческого государства, существующего в условиях город-
ской автаркии и общинной автономии. Можно ли утверждать,
что этот путь, а стало быть, и конечный результат его, был ха-
рактерен для исторического развития не только греков и, мо-
жет быть, в известной мере италиков, но и остальных народов
Древности?
Но даже отвлекаясь от особенностей генезиса античного
полиса, рассматривая этот полис как нечто данное, мы обяза-
ны отдавать себе отчет в своеобразном характере этого выра-
ботанного первоначально греками, а затем, отчасти уже под их
влиянием, также и италиками типа общественной организации.
Своеобразие это состоит в неповторимом единстве замечатель-
ных в своей простоте и потому чрезвычайно жизнестойких ка-
честв. Ц1олис— это элементарное единство города и сельской
округи, достаточное для более или менее самодовлеющего су-
ществование Это, далее, простейшая сословно-классовая орга-
низация общества, где свободные собственники-граждане, бу-
дучи сплочены в искусственно сохраняемую, но выросшую на
естественной племенной основе общину, противостоят массе
бесправных и несвободных, жестоко эксплуатируемых людей,
чье человеческое достоинство принесено в жертву необходимо-
му общественному разделению труда, исторически обусловлен-
ному, но воспринимаемому в гражданской среде как естествен-
ное с тем большей легкостью, что рабское состояние — удел чу-
жеземцев. Это, наконец, простейшая, но вместе с тем весьма
^эффективная форма политической организации — республика,
24
с более или менее развитыми принципами народоправства
и материальными гарантиями их реализации, а соответственно
и ярко выраженной самодеятельностью обладающей необходи-
мыми средствами и досугом гражданской массы, с обусловлен-
ным всеми этими причинами высоким уровнем политической
идеологии и культуры. Можно ли утверждать, что подобное же
единство всех этих замечательных черт, равно как и обуслов-
ленные им неоценимые для развития человечества культурные
достижения, было свойственно не только собственно античным,
но и иным городам, общинам, государствам?22
В нерасторжимом единстве отмеченных замечательных ка-
честв и состояла удивительная жизнестойкость греческого по-
лиса. На всем протяжении древней греческой истории полис
оставался важным типом организации общества — и как само-
довлеющий самостоятельный организм в классическую эпоху,
и как элементарная частица более сложного политического
единства в эллинистическую и римскую эпохи. Однако эту важ-
ную, в ранние периоды даже определяющую роль полиса не
следует абсолютизировать. Парадокс греческой истории состоит
в том, что основной ее тенденцией было непрерывное, хотя
в общем и малоуспешное, стремление к преодолению полиса:
непрерывное — в силу несоответствия однажды установившихся
полисных принципов (экономическая автаркия, политический
партикуляризм, сословная исключительность и т. п.) дальней-
шему общественному прогрессу, а малоуспешное — ввиду того,
что попытки преодоления полиса долгое время осуществлялись
на полисной же основе.
Примерами таких не слишком удачных попыток могугг слу-
жить уже Пелопоннесский и Афинский союзы, а затем город-
ские тирании и державно-территориальные образования позд-
неклассического времени (Ферско-фессалийское государство
Ясона, Сицилийская держава Дионисия). Более или менее ус-
пешное преодоление полисной стадии оказалось возможным
лишь с помощью внешнего рычага, отчасти во времена маке-
доно-эллинистических правителей, а по существу только в эпо-
ху Рима, но и тогда полис остался в качестве элементарного
ядра, а полисная идеология и культура сохранили свое значение
вплоть до самого конца античности.
Можно сказать, что жизнь древнегреческого общества была
жизнью полиса, но что самая эта жизнь проходила в форме * 27
22 По этому вопросу ср., также: Андреев Ю. В. Античный полис
и восточные города-государства. — В кн.: Античный полис. Л., 1979, с. 8—
27. — Здесь, в частности, справедливо подчеркнуто, что попытки придать-
полису универсальный характер связаны с недопониманием «проблемы об-
щего и особенного в историческом развитии государств древнего мира», что
они «основаны на произвольном смешении двух далеко не однозначных по-
нятий. понятия полиса и понятия города-государства» и что, хотя античный
полис представляет собой лишь «разновидность... распространенной катего-
рии городов-государств», не следует упускать из виду именно «своеобычность
этого частного случая» (с. 8—9).
25
непрерывного ее отрицания. Этим в конечном счете объясняется
трагическая особенность греческой истории, состоявшая в не-
прекращающейся междоусобной борьбе полисов с полисами,
тиранов — с гражданами своих общин, державных властите-
лей— с подчиненными или свободными городами. Отсюда боль-
шая роль войны в истории независимой Греции, политического
террора и подавления в позднейший эллинистическо-римский
период.
В дальнейшем полезно помнить об условности подчеркивае-
емого теорией полисного начала, о парадоксальности реально-
го воплощения этого начала в греческой древности. Интересно
было бы с этой точки зрения проследить трагические перипетии
греческой истории, обусловленные своего рода движением по
кругу. В самом деле, отрицающее полисный принцип разви-
тие экономических связей упиралось в суженную основу про-
изводства в условиях полисного рабовладения; стремление
к политическому единению — в живучесть общинного автоно-
мизма; распад полисного гражданского общества и размыва-
ние граней между гражданами и негражданами — в стойкость
сословной корпоративности, непрерывно питаемой кооптирова-
нием новых граждан из числа свободных чужеземцев или отпу-
щенных на волю рабов. И даже в сфере идеологии развитие до-
статочно радикальных, по существу подрывавших полисное
начало идей — например, панэллинской и монархической — ужи-
валось у античных теоретиков с признанием незыблемости са-
мого полиса. В исследовании этой парадоксальной стороны ан-
тичной истории заключены большие возможности для более
всесторонней и более правильной оценки как античной циви-
лизации в целом, так и ее ядра'—полиса.
Однако все эти парадоксальные особенности развития уже
сложившегося античного общества должны быть предметом
специального рассмотрения. Пока наша задача состояла лишь
в том, чтобы показать, сколько еще не изученного, не установ-
ленного, не понятого до конца заключено в проблеме древне-
греческого полиса. Тем более оправдано наше обращение к те-
ме формирования этой столь своеобразной формы организации
классового общества. Мы уже не говорим о том, насколько изу-
чение этой темы необходимо для выработки научно обоснован-
ного взгляда об общих закономерностях становления и разви-
тия раннеклассовых обществ.
П. ПРОБЛЕМА ГЕНЕЗИСА,
ИЛИ ИСТОРИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ПОЛИСА
Проблема генезиса полиса сложна, как никакая другая про-
блема античной истории. Она предполагает рассмотрение как
самого процесса формирования древнегреческого полиса, так,
насколько это возможно, и тех особенных исторических предпо-
сылок, которые подготовили его рождение. По существу необ-
26
ходимо выделить и рассмотреть три вопроса: во-первых, исход-
ный момент; во-вторых, главные факторы и линии того истори-
ческого развития, которое привело к рождению полиса; в-треть-
их, заключительную, решающую фазу становления греческого
полиса. Яснее всего обстоит дело с последним пунктом. Это —
архаическая революция VIII—VI вв. до н. э., и мы рассмотрим
ее позднее самым обстоятельным образом, насколько, конечно,
это позволяют источники. Сейчас же обратимся к выяснению
первых двух пунктов, что представляет значительную труд-
ность, ибо требует вторжения в такие ранние области грече-
ской истории, где мысль историка чувствует себя особенно не-
уверенно и где главные вехи исторического процесса далеко
еще не определены со всей необходимой точностью и надеж-
ностью.
Где искать исходный момент в рождении греческого поли-
са? Мы изучаем теперь историю Древней Греции со II тыс. до
н. э., когда в районе Эгенды сложились первые более или ме-
нее развитые цивилизации: автохтонов-этеокритян на Крите
и мигрировавших откуда-то с севера греков-ахейцев на Бал-
канском полуострове (культуру последних обычно называют
микенской по одному из важнейших центров — Л^икенам в Се-
верном Пелопоннесе). Казалось бы, здесь, в Микенской Грециих
и надо искать корни той структуры, которая признается опре-.
деляющей для античного общества, т. е. полисной структуры.
Однако дело осложняется неясностью, существующей в отно-
шении микенского общества: какой характер оно носило и ка-
ковы были его судьбы? Было ли оно сродни последующему ан-
тичному обществу? Или, формулируя вопрос более общим об-
разом: в какой степени его качества или достижения могли
быть унаследованы последующим временем и, таким образом,
стать элементами полисной структуры?
На все эти вопросы, к сожалению, нельзя дать вполне опре-
деленного ответа. Начать с того, что все еще неясен характер
микенского общества. Даже после дешифровки в 1952 г.
М. Вентрисом древнейшей греческой письменности (линейного
письма Б), что открыло возможности для исторического ана-
лиза многочисленных документов хозяйственной отчетности,
происходящих из различных центров ахейской цивилизации,
единого мнения относительно этой цивилизации все еще не сло-
жилось. Некоторые западные ученые во главе с Л. Палмером,
исходя из убеждения об изначальной приверженности индоев-
ропейцев феодальным отношениям, склонны были определять
и микенское общество как феодальное.1 Однако эта точка зре-
Ра Irner L. R.: 1) Achaeans and Indo-Europeans. Oxford, 1955; 2) My-
cenaeans and Minoans. Aegean prenistory in the light of the. linear B. tablets,
London, 1961; 3) The interpretation of Mycenaean Greek texts. Oxford, 1963.
27
ния, не найдя надлежащей опоры в источниках, скоро была
оставлена, после чего западные ученые все более стали скло-
няться к оценке древнейших государств Эгеиды по аналогии
о древневосточными.2
Советская историография, решительно отвергнув концеп-
цию феодального общества в Греции II тыс. до н. э., со своей
-стороны выступила с обоснованием рабовладельческого суще-
ства крито-микенской цивилизации.3 Однако единым был лишь
этот принципиальный подход, а далее мнения разошлись. Не-
согласия обнаружились как по вопросу о характере рабовла-
дения в ахейских центрах, так и в более общей оценке крито-
микенской цивилизации. Между тем как Я. А. Ленцман склонен
был упоминаемые в табличках из Пилоса отряды рабынь с их
детьми относить к персоналу централизованных дворцовых хо-
зяйств, С. Я. Лурье на основании данных того же пилосского
архива пришел к выводу о широком распространении в ахей-
ских государствах II тыс. до н. э. частной собственности на
землю и частновладельческого рабства.4 Равным образом, если
Ленцман склонялся к сопоставлению микенских дворцовых
комплексов с царскими и храмовыми хозяйствами древнейших
государств Переднего Востока, то Лурье, обращая внимание
на неразвитость монархического начала и большую роль демо-
са в ахейских государствах, подчеркивал различие между госу-
дарственным строем ахейской Греции и строем древневосточных
государств.5 В свою очередь, А. И. Тюменев, радикально про-
тивопоставивший Восток и античность как два разных типа
рабовладельческого общества с соответствующим преоблада-
нием государственного и частновладельческого хозяйства, в раз-
витии крупного частного землевладения у греков в микенскую
эпоху усматривал дополнительный аргумент для обоснования
2 См., напр.. Webster Т Б. L. From Mycenae to Homer, 2nd cd. Lon-
don, 1964; ср. также: Hammond M. The city in the Ancient world. Cambrid-
ge «Mass.), 1972 (ch. XI, p. 129—133).
3. Классовый, рабовладельческий характер крито-микенского общества
был признан советской наукой еще в ходе дискуссии 1940 г. О -ней см.:
Шепунова Т. М. В Академии наук СССР. — В ДИ, 1940, № 2, с. 204—218.
Обстоятельную критику выдвинутой Л. Палмером концепции феодализма
дает С. Я. Лурье (см. его рецензию на кн.: Palmer L. R. Mycenaeans and
Minoans. — ВДИ, 1964, № 2, с. 176—182).
4 См.: Ленцман Я. А.: 1) Пилосские надписи и проблема рабовла-
дения в микенской Греции. — ВДИ, 1955, № 4, с. 41—62; 2) Рабство в ми-
кенской и гомеровской Греции. М., 1963, с. 144—190; ср.: Лурье С. Я.:
1) Язык н культура микенской Греции. М. Л., 1957, с. 269—285; 2) К во-
просу о характере рабства в микенском рабовладельческом обществе. —
ВДИ, 1957, № 2, с. 8—24.
5 См.. Ленцман Я. А. Рабство в микенской и гомеровской Греции,
с. 185—190, 279—281; ср.: Лурье С. Я. 1) Язык и культура микенской
Греции, с. И —12; 2) Микенские надписи и древний Восток. — В кн.: Проб-
лемы социально-экономической истории древнего мира. М.. Л., 1963,
с. 179—180.
28
этого своего положения.6 И хотя в последнее время точка зре-
ния Ленцмана получила поддержку и развитие в работах не-
которых других советских ученых (по существу — у Г Ф. По-
ляковой, в общей принципиальной форме — у Ю. В. Андреева),7
вопрос о характере микенского общества не может считаться
окончательно решенным.
В любом случае, независимо от решения вопроса о харак-
тере микенского общества, возникает проблема исторического
преемства, а именно: в каком отношении друг к другу находят-
ся два этапа в развитии греческого народа — микенский
и классический? Ибо в том, что мы имеем здесь дело с двумя
раздельными историческими этапами, сомневаться не прихо-
дится. Традиция и археология свидетельствуют, что в конце
II тыс. до н. э. новая волна мигрировавших с севера греческих
племен, среди которых особенно выделялись дорийцы (отчего
и вся эта миграционная волна обычно называется дорийским
завоеванием), сокрушила ахейские государства, разрушила со-
зданную ими цивилизацию и отбросила греческое общество на
дальние рубежи — на уровень сельского общинного быта и бес-
письменной культуры.
Разумеется, и здесь тоже не обошлось без споров. Тради-
ционная, опирающаяся на древнее предание точка зрения
о дорийском переселении, сокрушившем микенский мир, была
поставлена под сомнение, и были выдвинуты предположения,
что гибель микенской цивилизации была вызвана не только,
и даже, может быть, не столько внешней причиной — переселе-
нием племен, сколько собственным' внутренним разложением.8
Переселения же конца II тыс. до н. э., в свою очередь, не ис-
черпывались- вторжением дорийцев, а были связаны с более
широким миграционным движением, ответвлениями которого
были и дорийское завоевание Пелопоннеса, и передвижения
фригийцев и фракийцев на стыке юго-восточной Европы и Ма-
6Тюменев А. И.: 1) Передний Восток и античность. — ВИ, 1957,
№ 6, с. 50—70; № 9, с. 37—56; 2) Tereta пилосских надписей (к вопросу
о происхождении крупного частного землевладения в микенской Греции).—
В ДИ, 1959, № 4, с. 24—32; 3) Восток и Микены. — ВИ, 1959, № 12,
с. 58—74.
7 См.: Полякова Г Ф.: 1) Социально-политическая структура пи-
лосского общества (по данным линейного письма Б). М., 1978; 2) Некото-
рые черты социально-экономического устройства греческих обществ II тыс.
До н. э. — В кн.: Античная Греция, т. 1. М., 1983, с. 37—88; Андре*
ев Ю. В. Античный полис и восточые города-государства. — В кн.: Антич-
ный полис. Л., 1979, с. 13—15. — Этой же позиции придерживается иссле-
довательница из ГДР Г. Бокиш: Boc-kisch G. Voraussetzungen und An-
fange der antiken Produktionsweise. — EAZ, Bd XVI, 1975, S. 215—234.
8 Ср.: Ленцман Я. А. Рабство в микенской и гомеровской Греции,
с. 282; Б о с k i s с h G.: 1) Voraussetzungen und Anfange... S. 233—294;
2) Sozialokonomische Probleme des ausgehenden Bronzezeit im Agaischen
Raum.— In: Mittelcuropaische Bronzezc I. Berlin, 1978, S. 39—40.°
29
лой Азии, и вторжения так называемых народов моря в Сиро-
палестинском регионе и пр.9
Как бы там ни было, бесспорным является резкий прерыв
в развитии греческого народа на рубеже II—I тыс. до н. э., ко-
торый, однако, некоторыми исследователями углубляется до
размеров настоящей пропасти, совершенно разделяющей два
отрезка преческой истории. При этом подчеркивают обусловлен-
ные катастрофой масштабы исторического регресса: вторже-
нием более примитивных племен, сумевших сокрушить ахейские
государства, но оказавшихся неспособными усвоить их техни-.
ческие и культурные достижения, Греция была отброшена на
несколько веков назад, низведена на уровень первобытнооб-
щинных отношений и новое свое восхождение к цивилизации
должна была начать практически с нуля.10
Между тем представление о прерыве в историческом разви-
тии не следует абсолютизировать. В данном случае против это-
го должно предупреждать уже то весьма важное обстоятель-
ство, что завоеватели принадлежали к одной с покоренными
этнической общности, т. е. что сдвиг на рубеже II—I тыс. до
н. э. произошел в рамках исторической жизни одного и того же
народа.11 Более того, есть основания полагать, что и в плане
социальном завоеватели мало чем отличались от основной мас-
сы покоренного населения: для тех и других характерно было
существование в условиях общинного быта. Но в таком случае
очевидный разрыв между микенским временем и последующим
в области социально-политической и культурной не исключал
преемственности в другой и, пожалуй, более фундаментальной
области — этносоциальной.
Конкретизировать это общее положение помогает та науч-
ная конструкция, которая была намечена уже К. М. Колобо-
вой, а обстоятельно, в существенном своем звене разработа-
на Ф. Папазоглу и развита затем Ю. В. Андреевым и Г Бо-
киш. Согласно этой гипотезе микенская цивилизация была
весьма еще скороспелой, верхушечной. Классовое, рабовладель-
ческое, и государственное начало воплощалось и ограничива-
лось здесь на уровне дворцовых центров, возвышавшихся над
морем примитивных поселков, которые продолжали жить сво-
им традиционным общинным бытом. С гибелью дворцовых
центров сельские общины выступили на первый план и стали
основой последующего развития. Именно из их среды и выде-
9 Ср.: Андреев Ю. В. Раннегреческий полис (гомеровский период).
Л., 1976, с. 13—17; Полякова Г Ф. От микенских дворцов к полису.—
В кн.. Античная Греция, т; I, с. 92—104; Finley М. I. Early Greece: The
Bronze and Archaic ages. London, 1970, p. 58—68.
10 Именно в такой резкой форме это мнение формулируется Ю. В. Анд*
реевым (см. его статью: Начальные этапы становления греческого полиса.—
В кн.: Город и государство в древних обществах. Л., 1982, с. 4$.
11 На это справедливо обращает внимание Я. А. Ленцман (см. его кни-
гу: Рабство в микенской и гомеровской Греции, с. 194—195).
30
лились позднее новые центры, которые уже были протополи-
сами.12
Но даже и в плане социально-политическом и культурном
прерыв в развитии, а вместе с тем и последующий регресс вовсе
не были столь радикальными, как это подчас представляется
(например, тем же Ф. Папазоглу и Ю. В. Андрееву). Следует
заметить, что конец микенской цивилизации отнюдь не являл
собой однозначной картины повсеместного и единовременного
крушения. В одних местах дворцовые центры и в самом деле
пали в результате одноактной катастрофы (судьба пилосского
дворца на рубеже XIII—XII вв. до н. э.), но в других смена
культур — в рамках дорийского переселения — была длительной
(борьба, не исключавшая известного этнического взаимодейст-
вия, в Лаконике на протяжении трех столетий — с XI по IXв.),
а в иных она свершилась даже без прямого дорийского вмеша-
тельства, хотя и не в совершенном отрыве от общего, вызван-
ного падением главных центров, упадка микенской цивилизации
(Аттика). *
Далее надо заметить, что не все культурные ценности ми-
кенского времени погибли безвозвратно. Изучение греческой
религии и мифологии, равно как и эпоса, показывает, что в этих
заглавных, определяющих областях древней культуры и идео-
логии развитие свершалось практически непрерывно в одном
русле, что и содержание и форма религиозно-мифологических
и некоторых иных представлений греков классического време-
ни во многом восходят к микенской поре.13 В контексте этого
культурного континуитета особо следует отметить выдающуюся
роль греческих колоний в Малой Азии. Традиция относит пер-
воначальное возникновение этих колоний еще к микенскому
времени, но то были, скорее всего, небольшие опорные пункты
12 См.: Колобова К. М., Глускина Л. М. Очерки истории Древней
[Греции. Л., 1958, с. 44; Папазоглу Ф. К вопросучо преемственности об-
щественного строя в микенской и гомеровской Греции.— ВДИ, 1961, Xs 1,
I с. 23—41; Андр.еев Ю. В.: 1) Раннегреческий полис, с. 17—31; 2) На-
чальные этапы становления греческого полиса, с. 5—7; Bockisch G. Vo-
raussetzungen und Anfange... S. 235—240.
13 Подробное обоснование этого см. в работах шведского ученого, круп-
нейшего знатока истории древнегреческой религии М. Нильссона: Nils-
son М. Р. 1) The Minoan-Mycenaean religion and its survival in Greek re-
ligion. Lund, 1927 (2nd ed.— 1950); 2) The Mycenaean origin of Greek
mythology. Berkeley, Los Angeles, 1932; 3) Geschichte der griechischen Re-
ligion, Bd. I. Muncheii, 1941 (2. Aufl.— 1955, 3. Aufl.— 1967); ср. также:
Лурье С. Я. Язык и культура микенской Греции, с. 285—324. — В плане
более широкого истолкования^ этой культурной преемственности ср. замеча-
ние Г. Ф. Поляковой: «Обычно наше внимание привлекает социальный аспект
изменений, происшедших в послемикенское время, и мы не останавливаемся
на судьбе религии и культа. Между тем религия классической Греции своими
корнями уходит в минойско-микенскую эпоху, и, зная, какую pojjb играли ре-
лигиозные представления в жизни любого греческого коллектива, ни о каком
глубоком разрыве, дисконтинуитете, между двумя эпохами по существу
нельзя говорить»- (Полякова Г. Ф. От микенских дворцов к полису,
с. 116, прим. 96).
31
или фактории, а многолюдными поселениями они стали только
в ходе послемикенской колонизации XI—VIII вв. Здесь и на-
шли себе прибежище те слои или группы ахейского населения,
которые после гибели их государств не пожелали оставаться
и жить на родине в условиях общей социальной и культурной
деградации. Таким образом, вместе с остатками старинной
знати в зоне ионийской и эолийской колонизации в Малой Азии
смогли сохраниться важные культурные традиции и прежде
всего героический эпос с его столько же народной, сколько
и индивидуализированно-рационалистической мудростью?4
И наконец, следует подчеркнуть, что выступившие на пер-
вый план в послемикенское время сельские общины не могли
быть такими примитивными, какими они были до возникнове-
ния ахейских государств. Они должны были сохранить вырабо-
танные в условиях культуры бронзы достаточно развитые тех-
нические и производственные навыки: агрономические прцемы,
технику обработки металла, традицию различных ремесел
и пр.14 15 Но самое главное: Им было известно частное владение
..землей, и составлявшие их сельчане жили теперь в сложных
условиях одновременно общинного и частновладельческого
быта.16
Таким образом, мы приходим, как нам представляется, к бо-
лее сбалансированному мнению о корнях полисного строя. В да-
лекой ретроспективе их следует искать уже в микенском обще-
стве: и исходную социальную ячейку — сельскую общину,
и главный социально-экономический принцип ее развития —
своеобразное взаимодействие общинного и частновладельческо-
го начал, и рациональный импульс ее последующего социально-
политического оформления — эпическую мудрость, равно как
и носителей этого импульса — представителей старинной, уходя-
щей своими корнями в микенское время знати (можно сослать-
ся, для примера, на Солона в Афинах и Гераклита в Эфесе,
которые оба происходили из аттического царского рода Кодри-
дов). Еще раз оговоримся: известного перерыва в поступатель-
14 Более подробно об этом см. в другой нашей работе: Фролов Э. Д.
Факел Прометея: Очерки античной общественной мысли. Л. 1981, с. 12—25.
15 Это признается многими исследователями (ср., напр. Л е н ц-
ман Я. А. Рабство в микенской и гомеровской Греции, с. 196; П о л я к о-
в а Г. Ф. От микенских дворцов к полису, с. 117).
16 Мы не касаемся здесь сложного и спорного вопроса о степени реа-
лизации частновладельческого принципа в микенском обществе и, в част-
ности, продолжающейся дискуссии о том, существовало ли там уже частно-
собственническое землевладение (С. Я. Лурье),.или же только условное дер-
жание земли частными лицами под контролем государства (Г Ф. Полякова),
равно как и вопроса о том, куда именно могло далее пойти развитие — в сто-
рону ли укрепления частновладельческого хозяйства в ущерб общине, или
же в сторону укрепления верховных владельческих прав государства, по-
скольку развитие это было прервано катастрофою самого микенского мира.
Нам важно подчеркнуть самое наличие частновладельческого быта в сель-
ских общинах микенского времени, что, во всяком случае, не может быть
поставлено под сомнение.
32
ном развитии греческого народа, обусловленного различными
причинами, но в частности и дорийским завоеванием, отрицать
не приходится Ияжио] однако, подчеркнуть, что этот перерыв^
вследствие сокрушения ахейских дворцовых центров и высво-
бождения из-под их тяжкой опеки сельских общин, в сочетании
с некоторыми другими дополнительно явившимися факторами,,
таил в себе потенцию к новому оригинальному развитию. Мож-
но сказать так, что на рубеже II—I тыс. до н. э. в Эгеидё, в зоне-
расселения греков, было расчищено поле и были влиты новые
соки для мощного развития только что названных корней по-
лисной цивилизации.
Таким образом, мы еще раз убеждаемся в глубокой обосно-
ванности развитой В. И. Лениным диалектической концепции,
равно как и предложенной им образной модели исторического
процесса.17 Поступательное движение древних греков также
совершалось по своего рода ломаной линии или, лучше ска-
зать, спирали: с перерывом и скачком, с постоянно накапли-
вающейся, а затем высвобождающейся и реализующейся в но-
вых формах потенцией к развитию, с восхождением вверх, но
восхождением не прямолинейным, а как бы кругами, при ви-
димом сохранении в течение долгого времени и на новом витке
унаследованного от прошлого основного социологического ка-
чества, в данном случае — своеобразного общинного начала.
Рассмотрим теперь главные факторы и линии того истори-
ческого развития, которое привело к трансформации достаточ-
но примитивной сельской общины, со всеми ее унаследован-
ными от микенского времени устоями и традициями, в высшую
форму городской гражданской общины — в полис. Этот про-
цесс совершался в течение длительного времени — более поло-
вины тысячелетия (с середины XII по конец VI в. до н. э.). Его
главные фазы — начальная и заключительная — соответствуют
двум важнейшим эпохам, на которые, согласно достаточно уже
традиционной периодизации, подразделяется это время: гоме-
ровской (XI—IX) и архаической (VIII—VI вв. до н. э.). Гоме-
ровская эпоха (или «темные века», как предпочитают называть
это время те, кто не придает особого значения данным Гоме-
ч 17 Мы имеем в виду изложение марксистского учения о развитии, дан-
ное В. И. Лениным в статье «Карл Маркс»: «Развитие, как бы повторяю-
щее пройденные уже ступени, но повторяющее их иначе, на более высокой
базе («отрицание отрицания»), развитие, так сказать, по спирали, а не по
прямой линии; — развитие скачкообразное, катастрофическое, революцион-
ное; — «перерывы постепенности»; превращение количества в качество; —
внутренние импульсы к развитию, даваемые противоречием, столкновением
различных сил и тенденций, действующих на данное тело или в пределах
данного явления или внутри данного общества; — взаимозависимость и тес-
нейшая, неразрывная связь всех сторон каждого явления (причем история
открывает все новые и новые стороны), связь, дающая единый, закономер-
ный мировой процесс движения» (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 26,. М..
1961, с. 55).
2 131
33
pa)18 характеризовалась затянувшимися этнополитическими
пертурбациями, видимым регрессом и стагнацией во всех сфе-
рах общественной жизни, но вместе с тем и сложным, таившим
в себе новые возможности, взаимодействием- различных куль-
тур— умирающих дворцовых центров, освободившихся от их
гнета сельских общин, утерждавшихся на новых местах племен
завоевателей. К концу этой эпохи заново накапливавшаяся по-
тенция к развитию реализовалась в возникновении первичных
организмов раннеклассового общества — протогородских и про-
тогосударственных центров, протополисов. Следующая архаи-
ческая эпоха была уже отмечена коренными техническими, со-
циально-экономическими и культурными сдвигами, результатом
которых было окончательное формирование полиса.
Усилиями ученых нового времени много сделано для про-
яснения сути и форм общественного развития греков в назван-
ные эпохи. В советской историографии, в частности, для пони-
мания всего процесса в целом большое значение имеют труды
А. И. Тюменева, С. Я- Лурье, К. М. Колобовой, а для суждения
об отдельных этапах — работы Я. А. Ленцмана и Г. Ф. Поляко-
вой (для микенского и субмикенского времени), Ю. В. Андрее-
ва (для собственно гомеровской эпохи), К. К. Зельина
и В. П. Яйленко (для архаики). С их наблюдениями и вывода-
ми не всегда можно согласиться (и наше несогласие в таких
случаях будет, разумеется, оговорено), но сделанное ими в це-
лом создает достаточно надежную опору для дальнейшей ра-
боты в этом направлении. Со своей стороны, не претендуя на
изложение всего материала и реконструкцию общественных от-
ношений в их полном объеме, мы хотели бы определить главные
параметры интересующего нас исторического движения от
первоначальной сельской общины к полису. О фазах этого
процесса было уже сказано выше; теперь необходимо конкрет-
нее охарактеризовать его существо, выявить главные факторы
и линии развития.
Из множества обстоятельств, повлиявших на рождение
и становление полиса, важнейшими были, по-видимому, сле-
дующие.
Во-первых, то, что можно было бы назвать минимумом не-
обходимых предпосылок, — отсутствие или устранение возмож-
ных помех. Мы имеем в виду гибель микенских дворцовых
центров, избавившую сельские общины от тяжкой опеки и гне-
та гипертрофированного государственного аппарата, й одно-
временные внутренние пертурбации на Переднем Востоке (из-
13 О значении гомеровских поэм как важного исторического источника
для реконструкции общественных отношений не только и даже не столько
микенского времени, сколько эпохи послемикенской, более близкой ко времени
жизни эпического поэта, т. е. XI—IX вв. до н. э., см.: Андреев Ю. В.:
1) Раннегреческий полис, с. 5—12; 2) Об историзме гомеровского эпоса.—
ВДИ,-1984, № 4, с. 3—11.
34
за державных притязаний хеттов, ассирийцев, а под конец
в особенности персов), отдалившие более чем на полтысячеле-
тия вмешательство восточной деспотии в греческие дела.19
Во-вторых, традиционное стимулирующее воздействие ланд-
шафта, поощрявшего партикуляризацию греческого мира, ав-
таркичное и автономное существование отдельных общин, но
вместе с тем в условиях последующего экономического и демо-
графического роста и обусловленного им усиления борьбы за
условия жизни, и прежде всего за землю, указывавшего и дру-
гую перспективу — к объединению племен вокруг укрепленного
центра. Конкретно это достигалось выделением из массы по-
селков одного, более других укрепленного природой городища,
которое становилось убежищем для племени, а вместе с тем
и его политическим центром, протополисом.
В-третьих, распространение нового, более доступного, де-
шевого и вместе с тем более твердого металла — железа^(начи-
ная примерно с XII, но особенно в X—IX вв. до и. э.).20 Это
повлекло за собой ускорение технического прогресса, интен-
сификацию производства, углубление разделения труда и офор-
мление ремесла и торговли в самостоятельные отрасли, соот-
ветственно в каждой отдельной области выделение из сель-
ской округи торгово-ремесленного центра, обычно в качестве
посада под защитою стен укрепленного городища-протополиса,
что должно было привести — в чисто экономическом плане —
к перерастанию последнего из протогорода в настоящий город.
Но и более общим образом распространение железа револю-
ционизировало весь экономический и социальный быт, а имен-
но в сторону индивидуализации и демократии: в экономике —
в сторону развития жизнеспособного парцеллярного хозяйства
крестьян и ремесленников, а в социально-политической сфере —
в сторону усиления военной мощи и политической роли ополче-
ния вооруженных железным оружием земледельцев-гоплитов.
В-четвертых, одновременно с укреплением парцеллярного
индивидуального хозяйства и утверждением принципа частной
собственности — развитие частновладельческого рабства, кото-
рое, в условиях победы гоплитской, или крестьянской, демокра-
тии не могло быть никаким иным, кроме как рабством чуже-
земцев.
В-пятых, наконец, непосредственное воздействие социально-
политической борьбы, в ходе которой демос сокрушил господ-
ство общинной родовой знати и наложил узду на индивидуа-
19 Отсутствие воздействия со стороны Востока особо подчеркивается
Ю. В. Андреевым (см. его работу: Античный полис и восточные города-
государства, с. 20).
20 О появлении и этапах распространения железа в греческом мире см.:
Ленцман Я. А. Рабство в микенской и гомеровской Греции, с. 195—196;
Полякова Г. Ф. От микенских дворцов к полису, с. 118 и 119 (с крити-
кой и отвержением некогда распространенного взгляда о связи появления
железа в Греции с дорийским вавоеванием).
35
лизм аристократической сверхличности, но и сам тоже пошел
на известные уступки носителям начал знатности и богат-
ства, благодаря чему в обществе утвердились принципы соци-
ально и сословно обусловленной законности и согласия, а са-
мо это общество оформилось в городскую гражданскую общи-
ну суверенного типа, в античный полис.
Таковы были главные факторы, под воздействием которых
в послемикенской Греции из сельской общины развился посте-
пенно полис. Что же касается непосредственно самого разви-
тия, то оно, очевидно, совершалось по трем основным линиям:
от сельского общинного поселка к городу как средоточию
жизни компактного этнотерриториального единства;
от аморфного, хотя уже и разлагаемого силами экономиче-
ского прогресса на социальные составные, позднеродового об-
щества к правильному классовому обществу античного типа,
где консолидированная в гражданский коллектив масса сво-
бодного народа четко была отграничена от массы бесправных
или неполноправных, более или менее эксплуатируемых чуже-
земцев;
от стоящей под властью местных царьков-басилевсов (или
других знатных патронов) позднеродовой общины к правильно-
му государству с суверенным народом во главе.
Разумеется, совершенно отчетливо все эти направления про-
слеживаются только на заключительной стадии, в архаическую
эпоху. Тогда явственно проступают уже контуры и настоящего
античного города, и гражданского общества, и правильного го-
сударства. Однако зародыши этих образований обнаруживают-
ся гораздо раньше, в гомеровскую эпоху, которую по праву
считают_цременем переходным, когда от первобытной стихии
вновь пролагаются пути к цивилизации, и с этой первоначаль-
ной фазы нам и предстоит теперь начать.
Исходным генетическим ядром полиса, как уже указыва-
лось, следует считать древнюю сельскую общину микенского
и субмикенского времени, но не всякую вообще, а особенно
выдававшуюся своею укрепленностью и жизнеспособностью,
могшую в случае необходимости стать общим убежищем всего
племени,— то, что иногда называют эгейским протополисом.21
В «темные» XI—IX вв. до н. э., скорее, впрочем, к концу этого
периода, археологически выявляется ряд таких послемикен-
ских протополисов: Смирна на западном, побережье Малой
Азии (на перешейке, на выступе береговой полосы), Загора
на острове Андросе (на отдаленной от моря плоской вершине),
Эмпорио на острове Хиосе (на склонах высокого холма у бере-
га моря) и др. По своему планировочному типу они были либо,
чаще, интравертными, когда помещения концентрировались
в пределах укрепленной площадки, либо, реже, экстравертны-
21 Андреев Ю. В. Начальные этапы становления греческого полиса,
с. 6.
36
ми, когда жилые кварталы выносились за пределы цитадели
на склоны холма. Первый тип представлен Смирною и Заго-
рой, второй — хиосским Эмпорио.22
Живой облик такого протополиса отображен у Гомера.
Это в особенности Троя, а для более поздней стадии, для зоны
ионийской колонизации, как предполагают, еще и город сказоч-
ного народа мореходов-феаков на острове Схерии. С городом
этот гомеровский протополис роднят его центральное положе-
ние, укрепленность и компактность застройки, но ни в соци-
ально-экономическом, ни даже в политическом отношении он
еще не является городом-государством в собственном смысле
слова: он не выделился из сельской округи и не противостоит
•ей как центр ремесла и торговли; его население в принципе со-
впадает с совокупностью данного народа, с массою составляю-
щих этот народ соплеменников-землевладельцев; в нем нет
институтов — учреждений и зданий, — воплощающих власть,
отделившуюся от народа, если только не считать такими во-
площениями власть и дом патриархального главы племени:
Приама в Трое или Алкиноя на Схерии, что, однако, было бы
явной передержкой.23
Все же надо заметить, что эта характеристика гомеровского
протополиса правильна лишь в принципе, поскольку она опи-
рается на главный и по этой именно причине сильно архаизи-
рованный образец — Трою. Тот же гомеровский эпос содержит
целый ряд таких данных, которые, без сомнения, отражая си-г
туацию, близкую времени жизни самого поэта, свидетельствуют
о начавшемся уже движении в сторону цивилизации — к горо-
ду, к классовому обществу, к государству.24 Показателен в этой
связи образ жизни феаков: они не только наделенные участка-
ми пахотной земли обитатели некоего укрепленного городища,
но еще и мореходы. Очевидно, облик этих сказочных мореходов
был смоделирован с таких реальных прототипов — греческих
общин Архипелага или Ионии, — для которых морские занятия
служили средством удовлетворения не одних только отвлечен-
ных, но и вполне конкретных, материальных интересов, свя-
занных с морской торговлей.
Соответственно и город феаков, по сравнению с Троей, на-
делен характерным обликом более развитого приморского по-
селения. Он обладает не только стенами, отвечающими его на-
значению служить центральным убежищем для племени, но
и гаванями; с соответствующими морскими арсеналами, что от-
22 Подробнее см.: Андреев Ю. В. 1) Раннегреческий полис, с. 17—
31; 2) Начальные этапы... с. 6—7.
23 См. также: Андреев Ю. В. 1) Раннегреческий полис, с. 32—45;
2) Начальные этапы... с. 7—8.
24 Если при характеристике «эгейского протополиса» и его литератур-
ного образа у Гомера мы следовали главным образом Ю. В. Андрееву, то
дальнейшее — скорее результат собственного нашего осмысления данных
гомеровского предания.
37
вечает новейшей жизненной ориентации, и расположенной здесь
же площадью — агорой, чье назначение, разумеется, не ограни-
чивалось только тем, чтобы быть местом народных заседаний.
Можно не сомневаться, что в обычное время (и у обычного на-
рода) она была также и местом для торжища, как то и понято
и вольно, но по существу правильно передано великими пере-
водчиками «Одиссеи» И. Г Фоссом и В. А. Жуковским. Ддя
вящей иллюстрации приведем это место из «Одиссеи» пол-
ностью, как оно выглядит в переводе Жуковского. Это слова
Навсикаи, приглашающей Одиссея следовать за нею в город,
где живет и правит ее отец Алкиной:
...Потом мы
В город прибудем... с бойницами стены его окружают;
Пристань его с двух сторон огибает глубокая, вход же
В пристань стеснен кораблями, которыми справа и слева
Берег уставлен, и каждый из них под защитною кровлей;
Там же и площадь торговая 25 вкруг Посейдонова храма,
Твердо на тесаных камнях огромных стоящего; сиасти
Всех кораблей там, запас парусов и канаты в пространных
Зданьях хранятся; там гладкие также готовятся весла.
(Od., VI, 262—269).
В гомеровской стране феаков мы стоим, таким образом, на
пороге цивилизации. Ведь акцент на морские занятия и рос-
кошный образ жизни феаков подсказывает ту именно цепь рас-
суждений, которая позднее отчетливо будет представлена у Фу-
кидида: прогресс в мореплавании — рост богатства — развитие
городской жизни (см. в его «Археологии», в частности, I, 5, 1;
7; 8, 2—4). Но в гомеровских поэмах можно обнаружить и более
прямые указания на то, что их автору был уже известен город
в его новом социологическом качестве. Одно такое указание
(и самое яркое)—это известное место из 23-й песни «Илиа-
ды», где Ахилл на тризне по Патроклу объявляет состязания
и призы для участников, и в их числе — массивный железный
диск из цельного самородка:
Тут Ахиллес предложил им круг самородный железа;
Прежде метала его Этионова крепкая сила;
Но когда Этиона убил Ахиллес градоборец,
Круг на своих кораблях он с другими корыстями вывез.
Стал наконец он пред сонмом и так говорил аргивянам:
«Встаньте, которым угодно и сей еще подвиг изведать!
Сколько бы кто ни имел и далеких полей ^широких,—
На пять круглых годов и тому на потребы достанет
Глыбы такой; у него никогда оскуделый в железе
В град не пойдет ни оратай, ни пастырь, но дома добудет».
(II., XXIII, 826—835, пер. Н. И. Гнедича).
В этом отрывке отчетливо проступает уже противоположе-
ние города и сельской округи, «полей» (itoXi; —a^poi). И хо-
25 В подлиннике о^орт, что уже Фосс перевел как ”ein Markt” (см.:
Homer. Ilias. Odyssee. Obcrsetzung von J. H. Voss. Berlin; Weimar, 1965,
воспроизведение Ьго издания 1781—1793 гг.).
38
тя владельцы «тучных полей» обычно проживают в самом го-
роде, а в их сельских усадьбах, «в поле», ютя!ся лишь их ра-
ботники, пахари и пастухи (ср.: OcL, XI, 187 слл.), важно то,
что город здесь выступает как место, где занимающиеся сель-
ским хозяйством могут приобрести необходимый им металл,
т. е. как центр торговли.
Разумеется, нельзя закрывать глаза на то, что и торговля
и ремесло фигурируют у Гомера в очень еще неразвитом виде.
Ремесленные занятия представлены отдельными специалиста-
ми, кузнецами, плотниками, горшечниками, которые вместе
с гадателями, исцелителями, певцами зачисляются в один раз-
ряд работающих на народ — демиургов (ср.: Od., XVII, 382—
386, и XIX, 134—135). Они являются по вызову, перебираются
с места на место и не образуют еще ни самостоятельного клас-
са, ни особого посада. Равным образом и торговля носит еще
примитивный меновой характер (см. классическое место —
II., VII, 465—475), хотя уже появляются и условные мерила
стоимости: чаще всего скот, когда товар приравнивается к из-
вестному количеству быков, иногда отдельные ценные предме-
ты (котлы или треножники) и даже определенного веса слитки
драгоценного металла (таланты золота).26 Сама торговля не
отделилась еще совершенно от таких свойственных примитив-
ному состоянию форм, как обмен дарами, с одной стороны,
и разбой, пиратство — с другой, но тип деловых людей — пректе-
ров, добывающих прибыль морской торговлей, и притом не
обязательно финикийцев, уже известен Гомеру (см.: Od., VIII,
158—164).
Так или иначе, не приходится отрицать наметившихся важ-
ных экономических сдвигов, выражавшихся в постепенном от-
делении от земледелия специальных ремесленных и торговых
занятий. И, очевидно, именно этими сдвигами была обуслов-
лена обозначившаяся тогда же оппозиция город — сельская
округа, указывающая на рождение нового, настоящего го-
рода.
Соответственно этой уже обозначившейся тенденции к пе-
ременам в области экономики, и даже еще более отчетливо,
проступают новые тенденции и в сферах социальной и полити-
ческой. Греческое общество на исходе IX в. до н. э., как оно
рисуется нам на основании данных Гомера, — это рождающееся
классовое общество с рельефно выступающей множественной
26 Упоминания о них: IL, IX, 122; XVIII, 507; XIX, 247; XXIII, 269
и 751; XXIV, 232; Od.. VIII, 393; IX, 202. — Впрочем, как указывал уже
Аристотель, талант у Гомера означал известную (собственно «взвешенную»,
ибо буквально греческое слово «талант» означает «чашу весов»), но не твердо
фиксированную массу золота (см.: А г i s t о t., fr. 164 Rose3); ср., однако:
Ridgeway W. The origin of metallic currency and weight standards. Camb-
ridge, 1892, p. 1—9, где доказывается, что гомеровский золотой талант был
в точности равен другому, более древнему мерилу стоимости — быку и по-
тому обладал определенным, фиксированным весом.
39
градацией в среде некогда равных общинников-сельчан.
Наверху социальной пирамиды — родовая аристократия,
комплектующаяся из «богом рожденных» и «богом вскормлен-
ных», как их определяет эпический поэт, царей-басилевсов
и их сородичей, чье реальное господство опирается на тради-
ционное верховенство знатных семей в общинах, на ведущую
их роль в делах войны и на предоставленные им от общин
и закрепленные в наследственное владение лучшие и большие
наделы земли — теменосы (об этих привилегиях царей см.: ILr
XII, 310 слл.; обстоятельное описание царского надела — ibid.,,
XVIII, 550 слл.). Ниже — масса простого народа, главным об-
разом земледельцев, чье положение свободных общинников —
крестьян и воинов — непосредственно зависит от сохранения
полученных ими от общины земельных участков — клеров. Еще
ниже — утратившие эти однажды данные им наделы «бесклер-
ные мужи», бедняки, которых нужда заставляет идти к бога-
тому и знатному соседу в поденщики, превращая, таким обра-
зом, в презренных и забитых батраков-фетов. И наконец, на
самом дне — рабы, добытые войною или пиратством, исполь-
зуемые достаточно уже широко и в сельском хозяйстве (в са-
доводстве и скотоводстве), и в домашних работах, и для лич-
ных услуг. Их сравнительно патриархальное положение с точ-
ки зрения бытовой не исключает, однако, вполне определенного
состояния рабства в принципиальном плане, поскольку госпо-
дину, владеющему рабами, можно и распоряжаться ими, и тво-
рить над ними суд и расправу по собственному произволу (ср.
расправу Одиссея над своими неверными рабами, Od., XXII,
390 слл.).
Множественность и пестрота социальных градаций в гоме-
ровском обществе не должны, однако, затемнять главных, от-
четливо различаемых и не раз подчеркиваемых в эпосе классо-
вых отличий. Это, во-первыхл в среде свободных людей — про-
тивоположение аристократии и простого народа, демоса (см.
в особенности в «Илиаде», в сцене испытания войска, II, 188
и 198: царь, знаменитый муж и человек из народа— pasikebr,
xai e;GXo; и Втцхоэ avyjp), противоположение, ко-
торое оттеняется характерной, весьма разработанной социаль-
но-этической терминологией, выдающей аристократическую
ориентацию эпического поэта. Знатные для него — мужи хоро-
шие (ayaOci), лучшие (aptazf^;), доблестные (saSXot),
герои (^осое;) par excellence, тогда как простолюдины —
мужи плохие (xaxot), худые (хгр^) и т. п. Во-вторых, не
менее отчетливое и, по крайней мере, столь же важное “проти-
воположение свободных и рабов (ср. метафорическое противо-
поставление в IL, VI, 455 и 463: день свободы и день рабства,
eke60epov ^[iap и Boukiov vjaap. Эти две оппозиции отчетли-
во уже обозначают заглавные социальные водоразделы антич-
ного рабовладельческого общества.
40
Равным образом и в сфере политической, хотя до рожде-
ния правильного государства дело еще не дошло, о подлин-
ном народоправстве первобытнообщинной поры говорить уже,
конечно, не приходится.27 Традиционная структура управления
в лице известной триады народное собрание — совет старей-
шин — вождь сохраняется, но сохраняется скорее внешне, не-
жели по существу. Собрания общинников (воинов) созываются
от случая к случаю по прихоти знатной верхушки, и служат
эти сходки для обоснования и проведения мер, отвечающих
интересам прежде всего самой знати. И это верно как для
ахейского войска под Троей, так и для мирной Итаки — и там
и здесь всем заправляют знатные патроны общины.
Насколько простой народ политически принижен и оттеснен
на задний план, видно по знаменитому эпизоду с испытанием
войска во 2-й песне «Илиады», в сцене, где Одиссей окриками
и ударами скипетра обуздывает ораторов из народа, в частно-
сти и Терсита, вздумавшего в общем собрании воинов поно-
сить царей. Эти последние из народных предводителей все бо-
лее превращаются во всесильных властелинов, чьи автократиче-
ские замашки и притязания ограничиваются не столько волею
народа, сколько ревнивым и заинтересованным отношением
к власти прочей знати, добивающейся (и с успехом) установ-
-иения вместо подозрительной патриархальной монархии собст-
венного корпоративного правления. Реальная власть родовой
/знати столь велика, что политическая система, современная
/эпическому поэту, может быть без обиняков определена как
аристократическая. И если в рамках следующей, архаической
эпохи эта система не утвердилась окончательно и не привела
греков к кастовому государству восточного типа, то виною тому
был отнюдь не недостаток желания у самой знати, а действие
.совсем иных, не зависевших от ее воли объективных факторов.
Итак, к исходу так называемой гомеровской эпохи,
т. е. приблизительно к концу IX — началу VIII в. до н. э., гре-
ческий мир вновь находился в преддверии цивилизации. На-
сколько интенсивно шло развитие в эту сторону, видно из сли-
чения двух более или менее фиксированных этапов — времени
Гомера (рубеж IX—VIII) и времени Гесиода (рубеж VIII—
VII вв.). За столетие, разделяющее эти два этапа, формирова-
ние классового общества, а вместе с тем и города и государ-
ства вступило у греков в решающую фазу.
Эгейский протополис становится, наконец, настоящим по-
лисом, т. е. городом-государством, и, хотя мы не в состоянии
шаг за шагом проследить этот процесс на его ранних стадиях,
общие причины и линии развития рисуются вполне определен-
но. Впрочем, помимо скудных данных археологии и сложных
27 Здесь снова мы можем опереться на доскональное изучение этого во-
проса у Ю. В. Андреева. См. его книгу: Раннегреческий полис,
с- ^2—110 (глава V — «Цари и народ. К вопросу о „военной демократии”»).
41
для интерпретации свидетельств эпоса, в нашем распоряжении
имеется важный параллельный материал, доставляемый позд-
нейшей античной историографией (Фукидид, Аристотель, Плу-
тарх), который позволяет рельефнее оттенить важнейшие ста-
дии, равно как и конкретные обстоятельства и формы рожде-
ния греческого полиса.
В особенности велико значение свидетельств Фукидида, спе-
циально изучавшего по всем доступным ему источникам древ-
нейшее прошлое Эллады. В своей Археологии, сжатом истори-
ческом очерке греческой истории до Пелопоннесской войны
(кн. I, гл. 2—19), он выразительно, хотя и не слишком опре-
деленно во временном отношении, выделяет две эпохи в жизни
греческого полиса. В древности (то zdXat) города были не-
укрепленными, лишенными стен (zoXeit; dxscyчатос), и явля-
ли собой скорее группы соседствующих деревень (хата хагш;
Qtxoopisvat), чем города в собственном смысле. Поскольку
в то же время, с первыми успехами мореплавания развилось
пиратство, этот подвид характерных для эпохи варварства войн
ради добычи, древнейшие города располагались чаще всего
в глубине страны, вдали от побережья (azo Gakdaa^ p,aXXo,
(bxiaSiqaav) (I, 5, 1; 7, конец). Напротив, в новейшее время
(цитата), в эпоху более развитого мореплавания, пришед-
шей на смену пиратству торговли и возросшего материального
достатка, города стали основываться на самом побережье
ez’ aoxoi; toic al^iaXot; exTtCorco), на перешейках, которые
жители^ укрепляли стенами (xai xsiyeai тобс ia9p.o\ dzsXdp-Pavov)
ради торговли и защиты от соседей (7, начало).
Бросается в глаза подчеркиваемая древним историком
принципиальная связь между успехами мореплавания,, разви-
тием морских промыслов — сначала пиратства, а затем тор-
говли, ростом богатства и становлением города у греков. Про-
цитируем полностью место о новых городах, которое только что
передавалось в перифразе, — процитируем для того, чтобы чи-
татель мог убедиться в правильности нашего переложения
древнего автора. «Все города, — пишет Фукидид,— основанные
в последнее время (vsdrcaxa), когда мореплавание получило
уже большее развитие, а средства имелись в большем избыт-
ке (xai T]8v] zXaHuoKSpcov Zepto’jacac p.dXXov e/ouoai yoTjaaxtov),
основывались непосредственно на морских берегах и забирали
стенами перешейки в видах торговли и для ограждения себя
ОТ соседей (ёр-коэ^а; тг svexaxai х*г]; zope тоб; zposoi'xou; ехазхсл ta/бог)»
(I, 7, начало). И та же цепь суждений повторяется в следую-
щей главе: «Взаимные сношения на море усилились (zXanpd)-
тера е-уемето крб; aXXrjXouc)... и приморские жители владели уже
большими средствами (paXXov тт^ xxijaiv xcov /р^иатог/
kcio6|ismoi) и потому крепче сидели на местах, а некоторые огра-
дили себя и стенами, потому что становились богаче (xai rcvsc xxi
WX7] 'rcepiepdXow) w; zXouoiojxspci eaoTibv p-popevot). Ведь стремление
42
к наживе вело к тому, что более слабые находились в рабстве
у более сильных, тогда как более могущественные, опираясь
на свои богатства (тсгроэсса; £%оутг;), подчиняли себе мень-
шие города» (8, 2—3, перевод Ф. Г. Мищенко-С. А. Жебелева
с некоторыми нашими изменениями).
Это проливает дополнительный свет на те главные факто-
ры, которые определили формирование новой городской циви-
лизации у греков в 1-й половине I тыс. до н. э. Переводя суж-
дения древнего историка на язык современной науки, мы мо-
жем сказать, что основными рычагами этого процесса были со-
циально-экономический прогресс и обусловленный им на исходе
гомеровского времени демографический взрыв. Именно так:
не демографический фактор сам по себе, как выходит у неко-
торых исследователей, в частности у Ю. В. Андреева,2® а слож-
ное взаимодействие социально-экономического развития и вы-
званного им резкого роста народонаселения дало толчок к вы-
делению из сельского материка многолюдного города как цент- /
ра экономической и социальной жизни определенной области,
населенной гомогенной этнической группой. Оно же, возбудив
острую борьбу соседствующих групп за обладание материаль-
ными условиями жизни, и прежде всего землею, содействовало
возрастанию роли города-крепости также и как политиче-
ского центра. И наконец, оно же одновременно с этими соци-
ально-экономическими и политическими сдвигами ускорило
распад общинно-родовых связей, вызвало глубокое социальное
расслоение и рост антагонизма среди новых сословных групп,
в ожесточенной борьбе которых и была окончательно вырабо-
тана классическая форма античного государственного единст-
ва— гражданская община, полис.
В этой связи надлежит отвергнуть и всю парадоксальную
трактовку Ю. В. Андреевым греческого города как явления
в своем роде исключительного, а именно преждевременного,
явившегося к жизни в силу крайностей демографического роста
и межплеменных военно-политических коллизий до сложения
соответствующих фундаментальных предпосылок — до госу-
дарства и даже до самого города в точном социологическом
смысле этого слова. Конечно, если бы преждевременное рож-
дение города связывалось только с гомеровским временем, то
можно было бы достичь понимания соответствующим уточне-
нием понятия, отличием гомеровского протогорода (городища)
от возникающего в архаическую эпоху настоящего города, но
28 См.: Андреев Ю. В.: 1) Раннегреческий полис, с. 114; 2) Антич-
ный полис и восточные города-государства, с. 20—21; 3) Начальные этапы
становления греческого полиса, с. 8—9, 14—16. — Значение демографиче-
ского фактора в становлении греческого полиса с некоторых пор стало осо-
бенно подчеркиваться в научной литературе; ср.: Starr Ch. G. The econo-
mic and social growth of Early Greece (800—500 В. C.). New York, 1977,
p. 40—46; Snodgrass A. Archaic Greece. The age of experiment. London!
1980, p. 19—25 (там же указана и более ранняя литература).
43
Ю. В. Андреев настаивает именно на применении своего тезиса
ко всему периоду формирования античного рабовладельческого
общества, а с этим согласиться никак нельзя.
Но вернемся к исторической традиции древних. Она позво-
ляет не только уточнить общие факторы, но и зримо предста-
вить конкретные формы становления города-государства. Рас-
пространенным способом перерастания протополиса в подлин-
ный город-государство, в полис, был синойкизм, т. е. сселение
всех или значительной части жителей данной области в одно
большое, более укрепленное и более жизнеспособное поселе-
ние, а соответственна достижение, таким простейшим путем
как социально-экономической интеграции, так и политической
консолидации всего живущего в этой области этноса.29 При этом
процессе консолидации известную роль в качестве естественной
предпосылки играло местное, локальное племенное единство:
от территориально-племенного сообщества традиционного, хотя
и аморфного, рода естествен был переход к более организован-
ному и сплоченному племенному союзу (народности), а от это-
го последнего — к окончательно консолидированному, правиль-
ному единству типа города-государства. Заметим еще, что си-
нойкиам не был единственно возможной формой становления
города-государства. Процесс областной интеграции не исключал
и иной, противоположной формы, а именно выделения из пер-
вичного большого поселения, по мере его разрастания, ряда
дочерних поселений, служивших целям освоения и господства
полиса над его округою, над хорою. Однако такой путь был
скорее характерен для зоны завоевания и колонизации, а в
метрополии наиболее распространенным был все-таки синой-
кизм.
Конкретным примером такого процесса интеграции и кон-
солидации служил уже для древних и, естественно, продолжа-
ет оставаться и для нас так называемый синойкизм Тесен
в Афинах (см.: Thue., II, 14—16; Aristot., fr. 384 Rose3, из не-
дошедшей до нас начальной части «Афинской политии»; PluL
Theseus, 24—25) .30 Разумеется, мы не обязаны вместе с древ-
ними буквально приписывать осуществление синойкизма
в Афинах древнейшему аттическому царю и герою Тесею. По-
следний — личность легендарная, и хотя не исключено, что
с его именем и в самом деле могла быть связана какая-то
29 О синойкизме как способе перехода от первичного этнотерриториаль-
ного единства к городу-государству, полису, см. также: Латышев В. В.
Очерк греческих древностей, ч. I, изд. 3-е. СПб., 1897, с. 24—26; Ehren-
berg V. Der Staat der Griechen, Tl. 1, Leipzig, 1957, S. 18—20.
зи О синойкизме в Афинах см. также: Колобова К. М., Глуски-
на Л. М. Очерки истории Древней Греции. Л., 1958, с. 102—106; Коло-
бова К. М. Древний город Афины и его памятники. Л., 1961, с. 14—15. 2L
23—24; Bel ос h К. J. Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. I, Abt. 1. Strass-
burg, 1912, S. 206—208; Bengtson H. Griechische Geschichte, 4. Aufl., Miin-
chen, 1969, S. 84—85.
44
первичная консолидация Аттики еще в ахейский период31 и что
благодаря этому за ним по преимуществу и закрепилась роль
первоначального объединителя и устроителя Афинского госу-
дарства, все же тот синойкизм, который ему приписывает позд-
нейшая традиция, был событием, несомненно, послемикенского
времени, когда после длительного периода дезинтеграции
и упадка вновь стали набирать силу тенденции к этнополити-
ческому единению.
Согласно преданию, до Тесея единого Афинского государ-
ства, да и города Афин по-настоящему не было. «Дело в том,—
повествует Фукидид,— что при Кекропе и при первых царях до
Тесея население Аттики жило постоянно отдельными городами
(хата тсбХес;), имевшими свои пританеи й правителей
(ар/омта;). Когда не чувствовалось никакой опасности, жи-
тели (этих городов) не сходились на общие совещания к (афин-
скому) царю, но управлялись и совещались отдельно сами по
себе. Некоторые города по временам даже воевали между со-
бою, например Элевсин с Эвмолпом во главе против Эрехтея»
(Thue., II, 15, 1).
Среди этих небольших, но вполне самостоятельных городов,
или, лучше сказать, городищ, Афины, совпадавшие тогда, по
выразительному свидетельству Фукидида (II, 15, 3—6), с Акро-
полем, возможно, выделялись только своим срединным поло-
жением и большей укрепленностью. «Но, — продолжает древ-
ний историк, — после того, как царскую власть (в Афинах)
получил Тесей, соединявший в Асебе силу с умом, он и вообще
привел в порядок страну и, в частности, упразднив булевтерии
и власти (та<; ар%а;) прочих городов, объединил путем си-
нойкизма всех жителей вокруг нынешнего города (е; ттр vov
iroXiv ooaav — bvcpxtae izavra;), учредивши один булевтерий и один
пританей. Жителей отдельных селений, возделывавших свои
земли, как и прежде, Тесей принудил иметь один этот город
(т^а^хаае ptx rcoXet табтт] ^pyjaOat). который, поскольку все уже
принадлежали к нему одному (azavTtov StmeXo'mcov е; aoxvjv),
стал велик и таким передан был Тесеем его потомкам. С тех
пор и еще по сие время афиняне совершают в честь богини
(Афины) празднества на общественный счет Синойкии» (Thue.
II, 15, 2).
Тесей выступает, таким образом, в античной традиции как
объединитель Аттики и создатель афинского полиса. Он покон-
чил с автономией отдельных аттических городков, закрепив за
Афинами роль единого политического центра. Вместе с тем
сселением в Афины если и не буквально всех жителей Аттики,—
ибо Фукидид определенно свидетельствует, что большая их
часть осталась жить в своих старинных селениях (ср.: II, 14,
2; 15, 2; 16, 1—2),— то хотя бы значительной их части, и в
31 Античная хронография датировала синойкизм Тесея серединой
XIII в. до н. э. См.: Мапл. Раг., ер. 20, vs. 34—36, под 1259 г. до н. э.
45
первую очередь, очевидно, знати, он содействовал физическому
росту Афин как города, становлению их как главного и един-
ственного городского центра Аттики. Еще раз оговорим леген-
дарный характер предания в том, что касается точных обстоя-
тельств проведения афинского синойкизма. Однако независимо
от того, кем и как были проведены охарактеризованные выше
преобразования, их значение очевидно. Благодаря этим мерам
Афины превратились не только в политический центр Аттики,
но и в город по преимуществу, перед которым должно было
померкнуть городское значение других аттических протопо-
лисов.
Итак, в какой-то момент архаической истории посредством
синойкизма, приписанного позднее Тесею, Афины превратились
из протополиса в полис, в город-государство. Надо думать, что
эта метаморфоза и в данном случае не была обусловлена од-
ними только политическими мотивами, по стояла в связи с бо-
лее общими социальными и экономическими сдвигами. Под-
тверждением этому могут служить свидетельства древних,
в первую очередь Аристотеля, а позднее также Плутарха, что
Тесей был у афинян не только политическим, но и социальным
устроителем, ибо он первый разделил аморфную массу народа
на первоначальные сословия. Как пишет Плутарх, опираясь
на Аристотеля, «он не оставил без внимания того обстоятель-
ства, что демократия стала неблагоустроенной и смешанной
вследствие нахлынувшего не разделенного [на классы] мно-
жества народа, но первый выделил особо эвпатридов, геоморов
и демиургов и предоставил эвпатридам решать божественные
дела, поставлять должностных лиц и быть изъяснителями за-
конов и истолкователями светских и религиозных дел. При
всем том он поставил их как бы наравне с остальными граж-
данами, поскольку эвпатриды, как казалось, превышали осталь-
ных славой геоморы — приносимой пользой (ypsia),
а демиурги — численностью (Pint. Theseus, 25, 2,
перевод С. И. Радцига с некоторыми нашими изменениями).
Не все в этом предании звучит одинаково вразумительно:
странным представляется определение политического состоя-
ния Тесеевых Афин как демократии, равно как и самая тен-
денция изобразить Тесея едва ли не первым ее творцом; стран-
ным выглядит для столь древнего времени и обоснование значе-
ния демиургов, т. е. ремесленников, их численностью. Однако
все это частности. Важнее другое — твердо зафиксированная
в традиции синхронизация Тесеева синойкизма и упорядочения
сословного разделения народа в Афинах. Ведь этим самым вы-
разительно подтверждается высказанная выше мысль о взаимо-
связи синойкизма и глубинных социально-экономических пере-
мен. Но это же заставляет нас видеть в синойкизме Тесея не
просто первоначальное создание (или воссоздание) этнополи-
тического единства Аттики с одновременным превращением
46
Афин в общеаттический городской центр, но важный исходный
момент в более широком движении к цивилизации, в формиро-
вании у древних афинян нового классового общества и госу-
дарства. Именно так оценивал синойкизм Тесея и Ф. Энгельс,
чье суждение необходимо привести здесь полностью. «Переме-
на,— пишет Энгельс, — состояла прежде всего в том, что в Афи-
нах было учреждено центральное управление, то есть часть
дел, до того находившихся в самостоятельном ведении племен,
была объявлена имеющей общее значение и передана в веде-
ние пребывавшего в Афинах общего совета. Благодаря этому
нововведению афиняне продвинулись в своем развитии дальше,
чем какой-либо из коренных народов Америки: вместо просто-
го союза живущих по соседству племен произошло их слияние
в единый народ. В связи с этим возникло общее афинское на-
родное право, возвышавшееся над правовыми обычаями отдель-
ных племен и родов; афинский гражданин, как таковой, полу-
чил определенные права и новую правовую защиту также и на
той территории, где он был иноплеменником. Но этим был сде-
лан первый шаг к осуществленному позднее допуску в состав
граждан и тех лиц, которые являлись иноплеменниками во
всей Аттике и полностью находились и продолжали оставаться
вне афинского родового устройства. Второе, приписываемое Те-
зею, нововведение состояло в разделении всего народа, незави-
симо от рода, фратрии или племени, на три класса: эвпатридов,
или благородных, геоморов, или земледельцев, и демиургов, или
ремесленников, и в предоставлении благородным исключитель’
ного права на замещение должностей. Впрочем, это разделе-
ние не привело к каким-либо результатам, кроме замещения
должностей благородными, так как оно не устанавливало ни-
каких других правовых различий между классами. Но оно
имеет важное значение, так как раскрывает перед нами новые,
незаметно развившиеся общественные элементы. Оно показы-
вает, что вошедшее в обычай замещение родовых должностей
членами определенных семей превратилось уже в мало оспа-
риваемое право этих семей на занятие общественных долж-
ностей, что эти семьи, и без того могущественные благодаря
своему богатству, начали складываться вне своих родов в осо-
бый привилегированный класс и что эти их притязания были
освящены только еще зарождавшимся государством. Оно, да-
лее, показывает, что разделение труда между крестьянами
и ремесленниками упрочилось уже настолько, что стало отодви-
гать на второй план общественное значение прежнего деления
на роды и племена. Оно, наконец, провозглашает непримири-
мое противоречие между родовым обществом и государством;
первая попытка образования государства состоит в разрыве
родовых связей путем разделения членов каждого рода на при-
вилегированных и непривилегированных и разделения послед-
них, в свою очередь, на два класса соответственно роду их за-
47
нятий, что противопоставляло их, таким образом, один дру-
гому».32
Итак, мы постарались охарактеризовать главные факторы
и формы начавшегося на исходе гомеровского времени станов-
ления греческого города-государства. С синойкизмом, подобным
Тесееву, этот процесс приобретает достаточную определенность
и выразительность. Дальнейшее знакомство с материалом, от-
носящимся уже к архаическому времени, позволяет не- только
зримо представить себе контуры вновь возникающего у греков
классового общества и государства, но и понять, почему эта
новая городская цивилизация отлилась у них в специфическую
форму античной гражданской общины. В конечном счете это
было обусловлено ходом социально-политической борьбы в ар-
хаическую эпоху, тем своеобразным сочетанием и взаимодейст-
вием объективных условий и субъективных творческих импуль-
сов, что составляет специфическое качество архаической ре-
волюции в Древней Греции. К рассмотрению этой революции
как заключительной, решающей фазы формирования греческо-
го полиса мы теперь и обратимся.
32 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. т. 21, с. ПО—111.
III. АРХАИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ.
ФОРМИРОВАНИЕ КЛАССИЧЕСКОГО ПОЛИСА
1. Экономический прогресс и социальная борьба
Архаическая революция — это отнюдь не метафора, не ус-
ловное обозначение для трехвекового периода греческой исто-
рии (VIII—VI вв. до н. э.). Этот период и в самом деле был
отмечен грандиозным — масштаба настоящей революции — ис-
торическим переворотом, в ходе которого в Греции вторично
сложилась цивилизация, но теперь уже в особенной форме су-
веренных городских общин.1 Те факторы социального прогресса,
которые были заложены в структуре древнегреческого общества
вопреки — а отчасти, может быть, и благодаря — дорийскому
завоеванию, — мы имеем в виду высвобождение сельских общин
1 В представлении о революционном характере перехода от позднеродо-
вого общества к классовому, античному, мы следуем взгляду, развитому со-
ветской наукой еще в ЗО-е годы в ходе дискуссий в ГАИМК. См.: Кова-
лев С. И. Проблема социальной революции в античном обществе.— В кн.:
Карл Маркс и проблемы истории докапиталистических формаций (ИГАИМК,
вып. 90). М.; Л., 1934, с. 295—328; Тюменев А. И. Разложение родового
строя и революция VII—VI вв. в Греции. — Там же, с. 329—377. — Тезис об
архаической революции был затем обоснован и в других, более специальных
исторических работах, принадлежавших перу все того же А. И. Тюменева.
Тюменев А. И.: 1) История античных рабовладельческих обществ
(ИГАИМК, вып. 111). М.; Л., 1935, с. 42—49; 2) Революция VII—VI вв.
Афины в VI в. — В кн.: История Древней Греции, ч. I. (История древнего
мира/Под ред. С. И. Ковалева, т. II). М., 1937, с. 171—205. — Разумеется,
дальнейшие исследования расширили наши знания и уточнили представле-
ния об отдельных вехах архаической истории, однако мы не видим основа-
ний для отказа от названного выше принципиального положения.
48
от тягостной опеки дворцовых центров й распространение же-
леза,— теперь, наконец, сказали свое слово, и результатом бы-
ло рождение новых, гораздо более прогрессивных форм соци-
ально-экономических и политических отношений — античного
рабовладельческого общества и государства.
Содержание этого поистине революционного процесса слага-
лось из ряда социально-экономических и политических мета-
морфоз, важнейшими из которых были радикальные успехи
в технике производства и экономической жизни, кризис, патри-
архального общинного строя и борьба демоса со знатью, ре-
шение первоочередных социальных проблем посредство^ зако-
нодательной реформы и колонизации, форсированное подавле-
ние знати тиранией и, наконец, по устранении этой последней
торжество полисного духа, в идеале — в форме античной демо-
кратии, в том ее виде, какой был реализован в Афинах.2
Прежде всего велики были успехи в технике производства
и экономике. В VII в. до н. э. радикальному усовершенствова-
нию подверглась техника обработки металла: в начале этого
столетия хиосцем Главком была изобретена сварка железа
(Her., I, 25; Euseb. Chron., II, под 691 г. до н. э.), а несколько
позже самосцами Рэком и Феодором было освоено искусство
художественного литья (Paus., VIII, 14, 8; ср.: Her., I, 51). Бла-
годаря внедрению новых, изготовленных из железа орудий
труда стало возможным интенсифицировать производство как
в земледелии, так и в ремесле. Углубляющееся* общественное
разделение труда и обусловленное этим отделение ремесла от
земледелия, равно как и выделение в особый вид занятий тор-
говли, привели, наконец, к появлению города в новейшем смыс-
ле слова, как центра тяготеющей к нему сельскохозяйственной
округи, как поселения прогрессивного типа, отличного от де-
2 Для последующего обзора основных линий исторического развития Гре-
ции в архаическую эпоху нами были использованы, естественно, как мате-
риалы, восходящие к самой античности (архаическая поэзия, позднейшая ан-
тичная историография, философская литература и пр.), так и современные
научные пособия. В расчет были приняты как соответствующие разделы
в общих трудах do истории Древней Греции или древнего мира (в совет-
ской литературе — у А. И. Тюменева, С. Я. Лурье, К. М. Колобовой
и Л. М. Глускиной, В. С. Сергеева, в зарубежной — у Эд. Мейера, К. Ю. Бе-
лоха, Р. Пёльмана, в «Кембриджской древней истории», у Г. Глотца, Г. Бенг-
тсона и др.), так и работы, специально посвященные веку архаики, и в част-
ности’ Колобова К. М. Из истории раннегреческого общества (о. Родос
IX—VII вв. до и. э.). Л., 1951; Зельин К. К. Борьба политических груп-
пировок в Аттике в VI в. до н. э. М., 1964; Яйленко В. П. Архаическая
Греция. — В кн.: Античная Греция, т. I. М., 1983, с. 128—193; Н е u s s А.
Die archaische Zeil Griechenlands a!s geschichtliche Epoche [1946 r.].— In: Zur
griechischen Staatskunde/Hrsg. von F. Gschnitzer (Wege der Forschung.
Bd 96). Darmstadt, 1969, S. 36—96; Ein ley iM. I. Early Greece: The Bronze
and Archaic ages. London, 1970; Jeffery L. H. Archaic Greece. The city-sta-
les, c. 700—500 В. C. London, 1976; Starr Ch. G. The economic and social
growth of Early Greece (800—500 В. C.). New York, 1977; Snodgrass A'.
Archaic Greece. The age of experiment. London, 1980.
49
ревни (признаком такого отличия служит появление самого
термина ха)^—деревни — впервые у Гесиода, Op. et dies, 639;
Scutum, 18).
Вокруг первоначальных городищ, служивших главным обра-
зом целям защиты племени в случае военной опасности, вырос-
ли торгово-ремесленные посады, а вместе с ними сформирова-
лось и новое сословие горожан — ремесленников и купцов, ра-
бочих и матросов. Новые города развернули активную, преиму-
щественно морскую торговлю (кстати, и это понятие морской
торговли—ертьрса —также впервые является у Гесиода, Ор.
et dies, 646). Это, в свою очередь, содействовало дальнейшей
специализации отдельных центров на производстве избранных
видов продукции и превращению их в подлинные очаги нацио-
нальной экономики. Так, обработка металлов и производство
металлических изделий, в частности оружия, развились в осо-
бенности в Халкиде Эвбейской (ср. упоминание у Алкея о хал-
кидских клинках— yaXxtSixat arcaSat, fr. 15, 6 Bergk4), в го-
родах у Истма—Коринфе, Сикионе, Аргосе, на Хиосе и Само-
се, изготовление тканей — в Милете и Мегарах, керамики —
в Коринфе и Афинах и пр.
* Выражением далеко зашедшего развития торговли и мор-
ского дела явились соответственные важные изобретения
и усовершенствования. Прежде всего радикальному усовер-
шенствованию подверглись самые типы торговых и военных
кораблей. В частности, по-видимому, с конца VIII в. до н. э.
началось строительство новых больших военных кораблей
с тремя рядами гребцов, триер. По преданию, ини-
циатива в этом деле принадлежала Коринфу. «Говорят, — сви-
детельствует древний историк, — коринфяне первые усвоили
морское дело ближе всех к теперешнему его образцу, и первые
в Элладе триеры сооружены были в Коринфе. По-видимому,
и для самосцев коринфский кораблестроитель Аминокл сколо-
тил четыре (таких) судна, а с того времени, как он прибыл
к самосцам, до окончания этой (Пелопоннесской — Э. Ф.) войны
прошло по меньшей мере, 300 лет» (Thue. I, 13, 2—3). Послед-
нее указывает на 704 г. до н. э.
Наряду с этим в морском деле не было недостатка и в от-
дельных новациях. Так, был принят на вооружение современ-
ный тип якоря с двумя лапами. Конечно, совсем не обязатель-
но вслед древней традиции (Ephor, ар. Strab., VII, 3, 9, р. 303 =
= FgrHist 70 F 42 и др.) приписывать изобретение этого якоря
легендарному мудрецу Анахарсису, однако сомневаться в его
появлении уже в первые века архаики не приходится. Если
у Гомера упоминаний о якорях нет — и это естественно, по-
скольку легкие суденышки той эпохи во время стоянок просто
вытягивались на берег и ни в каких якорях не нуждались, — то
у Алкея якорь фигурирует уже как неотъемлемый атрибут ко-
рабля (см. fr. 18, 9 Bergk4).
Далее, где-то в VII в. до н. э. в значительной степени по во-
50
сточному образцу были приняты правильные меры веса и объ-
ема: талант для твердых тел (эгинский в 37,1 и эвбейский
в 26,2 кг), медимн для сыпучих (52,5) и метрет для жидких
(39,5 л) с их подразделениями. Одновременно, и тоже по при-
меру восточных соседей, в частности лидян, начался выпуск
первых правильных металлических денег. Начало чеканки их,
равно как и изобретение мер веса и объема, традиция приписы-
вала древнему аргосскому царю Фидону, правившему, согласно
наиболее надежной версии, в середине VII в. до н. э. (см.:
Ephor, ар. Strab., VIII, 3, 33, р. 358, и 6, 16, р. 376 = FgrHist
70 F 115 и 176; Marm. Par., ер. 30, vs. 45—47; а для датиров-
ки— Her., VI, 127) ,3 Начеканенные по определенному весово-
му стандарту из дорогих или драгоценных металлов — меди,
серебра, золота — монеты сменили неуклюжие металлические
слитки и брусья, которые служили мерилом стоимости на ру-
беже гомеровского и архаического времени.4
Технический и экономический прогресс повлек за собой рез-
кие перемены в социальных отношениях. С одной стороны,
внедрение более совершенных и более доступных железных
орудий труда и соответственная интенсификация производства
содействовали рентабельности индивидуального хозяйства, что
имело следствием решительное утверждение принципа частной
собственности. Ведь если даже для гомеровского времени не-
возможно доказать существование общинно-родовой собствен-
ности,— общинное начало уже тогда едва ли выражалось
в чем-то другом, помцмо общего контроля за распределением
земли и охраны владельческих прав индивидов,5 — то для века
архаики торжество частновладельческого принципа, по крайней
мере, в экономически и социально развитых регионах, стало
фактом, но вместе с тем стало фактом и высвобождение лич-
ности из-под общинной опеки, иными словами — торжество ин-
3 Предание о Фидоне Аргосском, скудное и противоречивое, вызывает
много споров; в особенности дискутируется (и сейчас по большей части от-
вергается) роль Фидона как зачинателя монетного дела; ср.: Berve Н.
Die Tyraiinis bei den Griechen, Bd I—П, Munchen, 1967 (I, S. 6—7; II,
S. 518—519); Bengtson H. Griechische Geschichte, 4. Aufl. Munchen, 1969,
S. 83—84; Jeffery L. H. Archaic Greece, p. 134—136, 143.— Специально
о чеканке монет: Cook R. M. Speculations on the origins of coinage.—
Historia, Bd VII, 1958, H. 3, p. 257—262; Kagan D.: 1) Pheidon’s Aigine-
tan coinage.— TAPhA, vol. 91, 1960, p. 121 —136; 2) The dates of the earliest
coins. — AJA, vol. 86, 1982, N 3, p. 343—360 (статьи Д. Кэгена специально
посвящены защите традиционного взгляда).
4 О начале выпуска греками правильных металлических денег ср. также:
Зограф А. Н. Античные монеты (МИА СССР, № 16). М.; Л., 1951,
с. 23—24; Seltman Ch. Greek coins, 2nd ed. London, 1955, p. 13 ff.; Kra-
a у C. N. Archaic and classical Greek coins. Berkeley; Los Angeles, 1976,
p. 20 ff.; Starr Ch. The economic and social growth of Early Greece,
p. 108—112.
5 См.: Свенцицкая И. С. Некоторые проблемы землевладения пс
«Илиаде» и «Одиссее». — В ДИ, 1976, № 1, с. 52—63; Андреев Ю. В..
К проблеме гомеровского землевладения. — В кн.: Социальная структура
и политическая организация античного общества. Л., 1982, с. ДО—31.
51
див^уализма. Показательна засвидетельствованная уже для
середины VIII в. до н. э. свобода человека распоряжаться своим
личным достоянием, в частности и земельным наделом. Мы
имеем в виду известный эпизод с переселявшимся в Сицилию
в составе колонистов, которым предстояло основать Сиракузы,
коринфянином Эфиопом. По свидетельству Архилоха, сохранен-
ному Афинеем, он во время плавания из-за крайнего чревоуго-
дия «продал своему сотоварищу по застолью (тш ёаитоВ аэа-
осто)) за медовую лепешку клер, который ему предстояло по-
лучить в Сиракузах» (Athen., IV, 63, р. 167d).G
Но люди не только стали свободно распоряжаться своим,
состоянием — они становились в. полном смысле слова хозяе-
вами своей судьбы. Чего стоит следующее горделивое заявле-
ние того же Архилоха, поэта с Пароса, ведшего жизнь свобод-
ного авантюриста (середина VII в. до н. э.):
В остром копье у меня замешен мой хлеб. И в копье же —
Из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье
(fr. 2 Diehl3, пер. В. В. Вересаева)
Или его же откровенное признание, бросавшее вызов всему
традиционному кодексу чести:
Носит теперь горделиво саиец мой щит безупречный:
Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах.
Сам я кончины зато избежал. И пускай пропадает
Щит мой. Не хуже ничуть новый могу я добыть
(fr. 6 Diehl3)
Разумеется, при оценке этих фактов не следует упускать
из виду исторической перспективы в развитии именно древне-
греческого общества. Довольно скоро, в рамках все того же
архаического времени, охарактеризованные крайние проявле-
ния индивидуализма как в делах собственности, так и в иных
общественных отношениях, будут погашены или, во всяком
случае, поставлены под контроль формирующейся гражданской
общиной, полисом. Раньше всего личная инициатива и личная
собственность будут закованы в жесткие оковы гражданского
порядка в Спарте. Но и в других греческих общинах в пору
формирования полисного строя будут введены различные огра-
ничения личного начала, например, в делах собственности —
запреты на приобретение гражданами земли сверх определен-
ной нормы (закон Солона в Афинах) или, наоборот, на отчуж-
дение, на продажу или даже заклад своей собственности
и прежде всего своих первоначальных земельных наделов (см.:
Aristot. Pol., II, 4, 4, р. 1266 b 14—24; VI, 2, 5, р. 1319 а 6—14).
Однако, повторяем, эти законодательные нормы явятся уже
выражением регулирующего полисного принципа, а до утверж-
дения этого принципа разложение патриархального общинного 6
6 Разбору этого сюжета посвящен специальный этюд Д. Ашери: A s h е-
г i D. Il caso di Aithiops: regola о eccezione? — PP, vol. 29, 1974, p. 232—236.
Для оценки ср. также: Яйленко В. П. Архаическая Греция, с. 133—134.
52
строя было отмечено ростом индивидуалистических тенденций,,
что в конечном счете являлось всего лишь отражением возрос-
шей жизнеспособности индивидуального хозяйства и самой лич-
ности — явления в ту пору безусловно прогрессивного.
Далее, в тесной связи с утверждением жизнеспособного пар- »
целлярного хозяйства, существующего в условиях частной соб-
ственности, началось стремительное развитие частновладельче-
ского рабства, причем не только в сфере домашнего хозяйст-
ва, но и в непосредственном производстве, а главное — за счет
захваченных или вывезенных из-за рубежа чужеземцев-варва-
ров. По преданию, первыми в широких масштабах стали поль-
зоваться покупными рабами-варварами для различных работ,
в том числе, по-видимому, и для земледельческих, греки на Хи-
осе, что было естественным в условиях быстрого экономиче-
ского роста ионийских центров. Античная традиция вырази-
тельно подчеркивает отличительные черты того нового типа
рабовладения — рабства не покоренных войною эллинов,
а купленных за деньги варваров, и, добавили бы мы, не общин-
ного, а вполне частновладельческого, — который впервые
явился у ионийцев-хиосцев в качестве альтернативы более
примитивному типу, утвердившемуся в свое время у за-
воевателей-дорийцев. «Хиосцы, — свидетельствует историк Фео-
помп,— первыми из эллинов после фессалийцев и лакедемо-
нян стали использовать рабов, приобретали же они их не тем
же самым способом, что и те. Ведь лакедемоняне и фессалийцы
окажутся поработившими эллинов из числа тех, кто ранее на-
селял находящуюся ныне в их владении землю: первые пора-
ботили ахейцев, фессалийцы же — перребов и магнетов, и од-
ни назвали порабощенных илотами, другие же — пенестами.
Хиосцы же владеют рабами варварского происхождения, платя
за них деньги» (Theopomp. ар. Athen., VI, 88, р. 265 b—с =
=FgrHist 115 F 122 а, перевод В. Г Боруховича; ср.: Nic.
Damasc. ар. Athen., VI, 91, р. 266 е—f=FgrHist 90 F 95) .7
Нельзя не видеть в этих фактах начавшегося обращения
греков на античный путь развития: индивидуализация экономи-
ческого и социального быта, сопряженная с утверждением жиз-
неспособного парцеллярного хозяйства, открывала перспективу
перехода от аристократических порядков к демократии, а ис-
пользование покупных рабов-чужеземцев делало возможным
реализацию этой перспективы форсированным способом, за чу-
жой счет, за счет варварской периферии. Однако реализация
этих возможностей оказалась делом не сиюминутным. На пер-
вых порах, как это не раз бывало в истории, экономический
прогресс обернулся для греческого народа и некоторыми тене-
выми сторонами, осложнениями и трудностями, преодоление
которых потребовало большого напряжения сил.
7 См. также: Шишова И. А. Рабство на Хиосе. — В кн.: Рабство на
периферии античного мира. Л., 1968, с. 149—192.
53
Прежде всего наступившие перемены до основания потряс-
ли главную ячейку древнего, общества — сельскую общину.
В самом деле, интенсификация земледельческого хозяйства, все
большая его ориентация на городской рынок и, после изобрете-
ния денег, растущие возможности накопления и обогащения,
открывшиеся для крупных или крепких хозяев, имели своим
ближайшим следствием усиление того слоя в общине, который
по традиции оставался главным владетелем земли — родовой
знати. Напротив, значительная часть рядовых общинников —
крестьян, поскольку она не могла выбиться в крепкие хозяева,
беднела и разорялась, входила в долги и, ввиду отсутствия
в тот период гарантий личной свободы, попадала в долговую
кабалу, превращаясь в рабов-должников. Уже Гесиод, беотий-
ский поэт рубежа VIII—VII вв. до н. э., сам бывший зажиточ-
ным землевладельцем, страшится тех опасностей, которые угро-
жают крестьянскому хозяйству, и противопоставляет им не
только вечную панацею от всех зол — усиленный труд, но и та-
кие, например, ухищрения, как ограничение деторождения,
всерьез советуя земледельцу не иметь более одного сына, дабы
наследственный надел не дробился между несколькими сыновь-
ями (Hesiod. Op. et dies, 376 слл.).
Вообще характерной чертой этого времени была растущая
имущественная дифференциация, углубляющаяся поляризация
собственности. Темы богатства и бедности являются одними из
заглавных в архаической поэзии, нашем главном литературном
первоисточнике. Стремление людей к наживе, вечный страх
перед разорением и нищетой, необходимость соблюдения ра-
зумной, справедливой меры в делах собственности — все эти
сюжеты социальной действительности на разные лады обсуж-
даются различными поэтами, крестьянином Гесиодом и родови-
тыми аристократами' Алкеем и Феогнидом, авантюристом Архи-
лохом и исполненным уравновешенной мудрости Солоном. Из
них всех Алкей, может быть, самым точным образом выразил
всеобщее убеждение во всемогуществе богатства, в прямой за-
висимости социального значения человека от его имуществен-
ного состояния:
Помнят в Спарте Аристодема
Крылатое слово: в силе слово то. t t
Царь сказал: «Человек — богатство (хрт]|хои;’а>т)р)».
Нет бедному славы, чести нищему.
(Alcaeus, fr. 360 Lobel-Page, пер. Вяч. Иванова)
Надо, однако, заметить, что богатство чаще было спутником
знатности; характерное обязательное сочетание этих двух мо-
ментов и определяло высокое положение аристократии в арха-
ическом обществе (ср. указания Аристотеля на принцип заме-
щения должностей в досолоновских Афинах — по благородству
происхождения и по богатству, xai ккоитс'уЦу, Aris-
tot. Ath. pol., 3, 1 и 6). Разумеется, и аристократы могли бед-
54
неть, и простолюдины становиться богатыми. Однако разоре-
ние знатного человека не означало для него полной и, во вся-
ком случае, немедленной социальной гибели: у него оставались,
важные родовые связи, традиционный престиж, возможность»
наконец, поправить свои дела, женившись на богатой просто-
людинке (ср. по этому поводу: Theogn., 183—196 Diehl3). Меж-
ду тем состоятельность, обретенная человеком из народа, в ус-
ловиях традиционного господства аристократии не повышала
существенным образом его социально-политического статуса»
тогда как обеднение и обнищание буквально бросали его на
самое дно, ибо это было сопряжено для него с утратою даже
тех небольших прав, которые знать еще оставляла на долю на-
рода, нередко даже, в случае большой задолженности и невоз-
можности выплатить долг, с утратою самой свободы. Замеча-
тельным подтверждением массового обнищания и закабаления
простого народа в архаической Греции может служить афин-
ский материал, и прежде всего те данные, которые могут быть
извлечены из показаний такого важного современного свиде-
теля, каким был Солон. А он определенно ставил себе в за-
слугу избавление родной страны от двух страшных бед — от
задолженности, метками которой были усеявшие поля аттиче-
ских земледельцев закладные столбы (Spot ), и от внутренне-
го, очевидно, кабального рабства (см.: Sol., fr.24,1—15Diehl3).
Позднее Аристотель следующим образом — кратко, но чет-
ко— охарактеризовал состояние афинского общества на рубе-
же VII—VI вв. до н. э., накануне выступления Солона: «Надо
иметь в виду, что вообще государственный строй был олигар-
хический, но главное было то, что бедные находились в пора-
бощении не только сами, но также и дети и жены. Назывались
они пелатами (что буквально означает «соседи», но здесь, по-
видимому, также и «батраки». — Э, Ф.) и шестидольниками,
потому что на таких арендных условиях обрабатывали поля
богачей. Вся же вообще земля была в руках немногих. При
этом, если эти бедняки не отдавали арендной платы, можно
было увести в кабалу и их самих и детей. Да и ссуды у всех
обеспечивались личной кабалой вплоть до времени Солона...
Конечно, из тогдашних условий государственной жизни самым
тяжелым и горьким для народа было рабское положение. Впро-
чем и всем остальным он был также недоволен, потому что ни
в чем, можно сказать, не имел своей доли» (Aristot. Ath. pol.,
2, 2, перевод С. И. Радцига).8
Недовольство массы общинников социальными тяготами, ко-
* О характере социально-экономических отношений в Афинах накануне
выступления Солона и, в частности, о положении аттического крестьянства
и сущности (недостаточно определенной) таких его категорий, как пелаты
н шестидольники-гектеморы (крепостные? арендаторы? батракн?), подроб-
нее см. также: Колобова К. М.. 1) Издольщина в Аттике. — ПИ ДО, 1934,
№ 11—12, с. 5—18; 2) Революция Солона.*—Учен. зап. Ленингр. ун-та,.
55
торые время обрушило на их головы, находило естественное
выражение в неприязни к тем, кто на первых порах оказался
в выигрыше, — к землевладельческой аристократии. Последняя,
сильная экономически, обладала и вовсе подавляющим превос-
ходством в сфере политической. В начале архаической эпохи
знать почти повсеместно ликвидировала патриархальную цар-
скую власть, тяготившую ее своею опекою и страшившую воз-
можностями союза с сельским демосом и превращением в ти-
ранию (как именно и случилось с Фидоном Аргосским). Сосре-
доточив всю полноту административной и судебной власти
в своих руках, превратив общинные органы управления — со-
вет старейшин и народное собрание — в орудия своего исклю-
чительного господства, оперев это господство, как на своего
рода фундамент, на традиционное свое лидерство в исконных
родо-племенных подразделениях, система которых, в виде цепи
род — фратрия — фила, продолжала оставаться единственной
формой организации общества, землевладельческая аристокра-
тия вела дело к созданию настоящего кастового государства,
где народной массе была уготована самая жалкая роль.
Народ, естественно, остро реагировал на происходящее. Уже
Гесиод—мы имеем в виду все ту же его поэму «Труды и дни»—
воспринимал современную ему действительность как сугубое
воплощение социальной несправедливости. Идеализируя дале-
кое прошлое и сетуя на зло настоящего, он изображал развитие
человечества как непрерывную социальную деградацию — от
блаженного «золотого века» к все более ущербным векам се-
ребряному, медному, героическому, пока, наконец, в современ-
ном ему поколении железного века кумуляция зла не достиг-
ла своего апогея: 7
Если бы мог я не жить с поколением пятого века’
Раньше его умереть я хотел бы иль позже родиться.
Землю теперь населяют железные люди. Не будет
Им передышки ни ночью, ни днем от труда и от горя,
И от несчастий. Заботы тяжелые боги дадут им...
Дети — с отцами, с детьми — их отцы сговориться не смогут.
Чуждыми станут товарищ товарищу, гостю — хозяин.
Больше не будет меж братьев любви, как бывало когда-то...
Правду заменит кулак. Города подпадут разграбленью.
И не возбудит ни в ком уваженья ни клятвохранитель,
Ни справедливый, ни добрый. Скорей наглецу и злодею
Станет почет воздаваться. Где сила, там будет и право.
№ 39. Сер. ист. наук, вып. 4, 1939, с. 25 слл.; Колобова К. М., Глус-
кина Л. М. Очерки истории Древней Греции. Л. 1958, с. 114—117; Зель-
и н К. К. Борьба политических группировок в Аттике в VI в. до и. э.,
с. 158 слл. (глава III—«Некоторые основные черты экономики и социаль-
ных отношений в Аттике VI в. до н. э.»); Яйленко В. П. Архаическая
Греция, с. 18Г—191 (два последних автора отличаются чрезмерным, на наш
взгляд, гиперкритицизмом и недоверием в отношении к позднейшей тради-
ции, т. е. в первую очередь к Аристотелю); Bengtson Н. GG4, S. 119—
120; Jeffery L. Н. Archaic Greece, р. 90—92; Starr Ch. G. The economic
and social growth of Early Greece, p. 181—184.
56
Стыд пропадет.». Лишь одни жесточайшие, тяжкие беды
Людям останутся в жизни. От зла избавленья не будет.
(Op. et dies, 174 слл.,
пер. В. В. Вересаева)
Это потрясающее по силе общее описание подкрепляется,
целым рядом более конкретных сетований на засилие знати.
Самоуправство «царей-дароядцев» ( рааЩг; йюрссраусс) поэт'
иллюстрирует красноречивой притчей, где ястреб, схвативший
соловья, поучает свою жертву:
Что ты, несчастный, пищишь? Ведь намного тебя я сильнее!
Как ты ни пой, а тебя унесу я, куда мне угодно,
И пообедать могу я тобой, и пустить на свободу.
Разума тот не имеет, кто мериться хочет с сильнейшим:
Не победит он его — к униженью лишь горе прибавит!
(ibid., 207—211)
Однако Гесиод не ограничивается сетованием на нарушение
сильными людьми социального порядка. Он предупреждает
о божественном возмездии, о тех бедствиях, которые вездесу-
сущие и всевидящие боги посылают людям за проступки их
правителей:
Целому городу часто в ответе бывать приходилось
За человека, который грешит и творит беззаконье.
Беды великие сводит им с неба владыка Кронион, —
Голод совместно с чумой. Исчезают со света народы...
(ст. 240—243)
И ниже еще раз, с прямым указанием на виновников этих,
бедствий — не чтущих правды царей:
...И страдает
Целый народ за нечестье царей, злоумышленно правду
Неправосудьем своим от прямого пути отклонивших.
И берегитесь, цари-дароядцы, чтоб так не случилось!
Правду блюдите в решеньях и думать забудьте о кривде,
(ст. 260—264)
Разумеется, реакция народа не останавливалась на сетова-
ниях и предупреждениях. Рано или поздно наставал момент,
когда долго накапливавшееся недовольство выплескивалось
в более или менее стихийное выступление. При этом нередко
было достаточно какого-либо внешнего толчка, чтобы всколых-
нуть все общество. Так, в Афинах попытка захватить тирани-
ческую власть, предпринятая в 30-е годы VII в. до н. э. ари-
стократом-олимпиоником Килоном (см.: Her., V, 70—71; Thuc.^
I, 126; Plut. Sol., 12),9 хотя и окончилась неудачей, тем не ме-
нее имела большой политический резонанс. Показав отсутствие
единства в правящем сословии, шаткость традиционного поряд-
ка, она развязала политическую активность народной массы..
«После этого,10 — свидетельствует Аристотель, — в течение дол-
гого времени происходили раздоры ( atmfhg araataaat ) между
знатью и народом» (Ath. pol., 2, 1).
9 См. такж$; Р а д ц и г С. И. Килонова смута в Афинах (эпизод из ис-
тории родовых отношений в Аттике). — ВДИ, 1964, № 3, с. 3—14; В е г-
ve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I, S. 41—41; II, S. 539—540.
10 Собственно после суда над теми, кто был виновником в кощунстве,.
57
И ниже, характеризуя обстановку в Афинах накануне вы-
ступления Солона, Аристотель еще раз указывает на засилие
знати, недовольство народа и естественный результат всего это-
го— социальную смуту: «Ввиду того, что существовал такой
государственный порядок и большинство народа было в пора-
бощении у немногих, народ восстал () против знатных.
Смута была сильная (la/opx; 8е " атазгш; оиот];), и долгое
время одни боролись против других...» (ibid., 5, 1—2). Надо
обладать поистине безграничным недоверием к античной тради-
ции, чтобы, как это делается теперь некоторыми историками,
игнорировать эти свидетельства, подкрепленные массой других
данных, и отрицать накал социальной борьбы и революционный
характер всей ситуации века архаики.11
Итак, в какой-то момент архаической смуты недовольство
народа стало выливаться в открытые формы. Трудно, однако,
сказать, как сложилась бы судьба сельского демоса в Древней
Греции и насколько успешно сумел бы он защитить свои права
перед натиском всемогущих денег, долговой кабалы и произ-
вола знати, если бы как раз в это время не пришла ему по-
мощь со стороны. Дело в том, что одни и те же процессы вели
и к расслоению сельской общины, к обогащению знати и разо-
рению крестьянства, и к росту города, к формированию ново-
го сословия горожан. Последнее непрерывно пополнялось бла-
т. е. в расправе над отдавшимися под покровительство богов сторонниками
Килона, с чего именно и начинается сохранившийся текст «Афинской поли-
тик» (гл. I). Суд этот позднейшая традиция связывала с началом поли-
тической деятельности Солона, Т. е. относила, по-видимому справедливо,
к рубежу VII—VI вв. до н. э. (см.: Р 1 u t. S о 1., 12). Однако ничто не ме-
шает видеть в упоминании Аристотеля о суде над нечестивцами заверше-
ние общего рассказа о Килоновой смуте, коль скоро все это помещается им
во времена до Солона и даже до Драконта. Тогда и слова «после этого»
в начале 2-й главы можно толковать как общее указание на время после
заговора Килона с его ближайшими последствиями; ср.: Бузескул В. П.
Афинская полития Аристотеля как ,источник для истории государственного
строя Афин до конца V в. Харьков, 1985, с. 176—177, 295 слл.
11 Такую именно позицию занимает, в частности, В. П. Яйленко, автор
последнего по времени общего очерка архаической эпохи, опубликованного
в составе коллективной монографии «Античная Греция» (т. 1, с. 128—193).
В этой работе, небесполезной в отдельных своих разделах, общая картина
социального развития Греции в век архаики совершенно искажена. Автор
держится мнения, что греческое общество VIII—VI вв. до н. э. было еще
«очень простым», что «имущественная дифференциация на массовом уровне
в это время еще отсутствовала» и что, несмотря на отдельные осложнения,
«процесс возникновения и дальнейшего становления полиса проходил в основ-
ном эволюционно». Однако надо подчеркнуть, что нужного ему впечатления
автор добивается главным образом односторонним подбором и тенденциоз-
ным перетолкованием исторических фактов. Вообще гиперкритицизм в от-
ношении к античной традиции и принципиальный отказ от интерпретации
исторического развития Греции в традиционном идейном ключе доведены
в очерке В. П. Яйленко до степени пес plus ultra. Можно только пожа-
леть, что автор до такой степени увлекся модными сейчас среди части исто-
риков трактовками античности в примитивизирующем духе и этим закрыл
себе дорогу к адекватному постижению важного этапа древней истории.
58
годаря притоку в город всех тех, кто надеялся разбогатеть,
приспособившись к новым условиям жизни, обратившись к но-
вым доходным занятиям — ремеслу и торговле. Насколько этот
процесс был реальностью, в какой степени являвшимся в город
новым людям удавалось там обосноваться и даже выдвинуться
на первый план и с какой ревностью следила за этим старая
знать, обо всем этом можно судить по следующим характерным,
хотя, быть может, и несколько утрированным, сетованиям ме-
гарского поэта-аристократа Феогнида (VI в. до н. э.):
Город наш все еще город, о Кирн, но уж люди другие.
Кто ни законов досель, ни правосудья не знал,
Кто одевал себе тело изношенным мехом козлиным
И за стеной городской пасся, как дикий олень,—
Сделался знатным отныне. А люди, что знатными были,
Низкими стали. Ну, кто б все это вытерпеть мог?
(Theogn., 53—58 Diehl3,
пер. В. В. Вересаева) 12
Homines novi заставляли считаться с собою. Выходцы из
сельской местности, эти изгои, утратившие связь с общиною,
становясь богатыми и почтенными горожанами, заявляли пре-
тензии на уравнение в правах с аристократами, на доступ к по-
литической власти. И делали они это с тем большей решитель-
ностью, что, как изгоев, знать их ни во что не ставила, тогда
как сами они, по мере роста их богатства, склонны были дер-
жаться о себе все более высокого мнения. Что могло быть бо-
лее естественным в этих условиях, чем блок между двумя утес-
ненными в ту пору сословиями крестьян и горожан, которые
равно были недовольны засилием знати?
Складывавшийся таким образом общий демократический
фронт получал благодаря объединению сил большие шансы на
победу. К тому же в его пользу действовали еще два очень
важных обстоятельства. Во-первых, свершилась важная пере-
мена в военном деле — возросла роль народного ополчения, фа-
ланги тяжело вооруженных пехотинцев, гоплитов, без которых
правящая знать не могла уже обойтись в тогдашней, крайне
осложнившейся политической обстановке. Ведь в ту пору,
в условиях демографического взрыва и обострившейся вслед-
ствие этого борьбы за жизненное пространство, защита или тем
более расширение пределов своего отечества стало делом го-
раздо более трудным, чем в прежние, гомеровские, патриар-
хальные времена. При этом надо принять во внимание, что
и для самих земледельцев — а они-то и составляли массу на-
рода — полноценное участие в воинской службе стало, в срав-
нении с гомеровским временем, гораздо более реальным вслед-
ствие продолжающегося совершенствования и удешевления
оружвд. Из афинского постановления конца VI в. до н. э.
12 Более подробный разбор данных Феогнида, относящихся к сфере со-
циальных отношений, см. в работе: Доватур А. И. Феогнид Мегарский.—
БД И, 1970, № 2, с. 41—59.
59
о клерухах (военных колонистах) на Саламине известно, что
военная экипировка, которую клерух должен был производить
на свой счет, оценивалась в 30 драхм (ML, № 14, стк. 8—10),
т. е., как здесь справедливо было отмечено В. П. Яйленко,
в сумму не столь уж высокую.13 Это означает, что даже люди
среднего достатка могли обзаводиться паноплией, т. е. полнЫм
набором как наступательного (меч, копье), так и защитного
вооружения (щит, шлем, панцирь, поножи).
Соответственно изменилась роль войск и тактика построе-
ния и боя. Как в свое время, с падением царской власти и уста-
новлением корпоративного правления знати, герои-аристократы,
выступавшие на колесницах, должны были уступить место от-
рядам всадников, так теперь эти последние были оттеснены
в сторону вооруженной массой гоплитов, которые компенсиро-
вали личные недостатки в выучке и вооружении новым сомкну-
тым построением — фалангой. Что все это свершилось уже
в первые века архаики — это бесспорно. Подтверждение тому
„доставляют и литературные источники, в частности великолеп-
ные описания спартанской фаланги у Тиртея (середина VII в.
до н. э.)14 и данные археологии: элементы бронзовой паноп-
лии нового типа — шлем и панцирь — обнаружены в погребе-
нии конца VIII в. до н. э. в Аргосе,15 а первое изображение
строя фаланги доставляет вазовая живопись — роспись на ко-
ринфском сосуде — энохое, или ольпе, из коллекции Киджи —
-середины следующего столетия.16
Вместе с тем очевидны огромные политические последствия
этой с первого взгляда чисто военной перемены. Уже Аристо-
тель отметил, что у эллинов в древнейший период «с ростом
государств и тяжеловооруженная пехота получила большее зна-
чение, а это повлекло за собой участие в государственном уп-
равлении большего числа граждан», т. е. переход от древней-
шей аристократии, олигархий всадников, к древнейшему виду
демократии — гоплитской политик (см. Aristot. Pol., IV, 10, 10,
р. 1297 b 16—28).17 Таким образом, в фаланге гоплитов — с'пло-
13 Яйленко В. П. Архаическая Греция, с. 172.
14 См. в особенности отрывки из военных элегий Тиртея: fr. 6—9 Diehl3
и их перевод в кн.: Латышев В. В. На досуге: Переводы из древних по-
этов. СПб., 1898, с. 14.
15 Courbi.n Р Une tombe geometrique d’Argos.— BCH. t. 81, 1957, pt. 2,
p. 322—386; Jeffery L. H. Archaic Greece, p. 133—134, 143, pl. 17.
16 Блаватский В. Д. История античной расписной керамики. М„
1953, с. 86—88 (илл. на с. 90); Starr Ch. G. The Economic and Social
Growth of Early Greece, p. 33, pl. Ill b; Snodgrass A. Archaic Greece, p. 102,
pl. 11, — Более обстоятельный обзор данных вазовой живописи (в "сопостав-
лении с прочими археологическими и литературными данными) см. в работе:
Lorimer Н. L. The Hoplite Phalanx (with special reference to the poems of
Archilochus and Tyrtaeus).— BSA, vol. 42, 1947, p. 76—138.
17 И в других местах Аристотель подчеркивает связь между существо-
ванием политии, т. е. умеренной цензовой демократии, и наличием доста-
60
ченной массе одинаково вооруженных и равных по выучке во-
инов-земледельцев — уже проглядывало лицо гражданского
коллектива, полиса, хотя, разумеется, до окончательного во-
площения дело дошло не сразу. Во всяком случае, прежде чем
стать воплощенным полисом, гоплитской фаланге пришлось
еще пережить более или менее длительный период, когда она
служила инструментом тирании.18
Между тем наряду с переворотом в военном деле в пользу
подымающейся демократии действовал и другой вспомогатель-
ный фактор чисто уже социального порядка. Именно склады-
вавшаяся демократия тем скорее должна была обратиться к ре-
шительным действиям, что у нее с самого начала не было
недостатка в политически^азвитых и энергичных лидерах. В са-
мом деле, разъедающее воздействие денежного хозяйства ис-
пытывала не только масса сельского демоса, но и верхушка
греческого архаического общества (ср. сетования на силу бо-
гатства и оскудение знати, в частности и собственное, у поэтов-
аристократов вроде Феогнида). Члены захиревших аристокра-
тических родов или обойденные наследством младшие
сыновья знатных семей также устремлялись в город, где зада-
вали тон оппозиционным настроениям и выступлениям. Имен-
но эти отпрыски младших аристократических фамилий, доста-
точно образованные и предприимчивые, близкие по своему по-
ложению и к старой родовой знати, и к новому сословию
горожан, с общего ли согласия, по желанию ли демоса, или, на-
конец, по собственному побуждению, становились инициатора-
ми проведения различных мер, имевших целью преобразовать
общественные отношения с позиций разума, в интересах новых
прогрессивных групп.
Таким образом, присоединение к демократическому движе-
нию части знати, младшей или обедневшей, доставило этому
движению развитых интеллектуально и политически лидеров,
внесших в стихийно разворачивавшуюся борьбу важный рацио-
нальный момент. Присутствием этого рационального духа, объ-
ясняется то, что решение первоочередных социальных проблем,
как, впрочем, и завершение всего дела, было осуществлено по-
средством законодательной реформы — кодификации права, ра-
точно многочисленного гоплитского ополчения; ср.: Pol., II, 3, 9, р. 1265b
26—29; III, 5, 3, р. 1279b 2—4; III, 11, 11, р. 1288а 12—15; IV, 10, 8,
р. 1297b 1—2; VI. 4, 3, р. 1321а 11—13.
18 Отосительно перемен в военном деле подробнее см. также: Snod-
grass А. 1) The Hoplite Reform and History. — JHS, vol. 85, 1965, p. 110—
122; 2) Archaic Greece, p. 97—107 и 223 (библиография); о принципиальной
связи фаланги с полисом — Nilsson М. Р. Die Hoplitentaktik und das
Staatswesen. — KHo, Bd XXII, 1929, H. 3, S. 240—249; Detienne M. La
phalange: Problemes et controverses. — In: Problem^ de la guerre en Grece
ancienne. Paris; La Haye, 1968, p. 119—142. Для общей оценки ср. также:
Яйленко В. П. Архаическая Греция, с. 171—173; Bengtson Н. GG4,
S. 110—111, 118—119.
61
зумной реорганизации социально-политического строя и доста-
точно организованной колонизации. Оговоримся: мы не отри-
цаем объективный характер демократического движения в ар-
хаической Греции, поставленных тогда самой жизнью проблем.
Но мы хотели бы подчеркнуть весьма рациональный, т. е. субъ-
ективно осознанный, а потому и весьма конструктивный метод,
их решения греками, особенно на начальной и заключительной
стадиях архаической революции.
2. Первоначальная законодательная реформа
В самом деле, начало социально-политических преобразова-
ний, давших толчок к превращению аморфного, но социально
уже нездорового позднеродового общества в гражданское об-
щество античного типа, связано в Древней Греции с исполнен-
ными разумно-волевого принципа фигурами социальных посред-
ников и устроителей ( aioup.vvjai ), законодателей ( voixoSeiat)
и основателей колоний (oixiaTat ). Полулегендарный Ликург
в Спарте, деятельность которого древние относили к началу
VIII в. до н. э., позднейшие, от VII—VI вв., исторически впол-
не достоверные Залевк в Локрах Эпизефирских (Южная Ита-
лия), Харонд в Катане (Сицилия), Драконт и Солон в Афинах,
Питтак в Митилене на Лесбосе — вот имена лишь наиболее зна-
чительных и известных из этих первых устроителей греческого
мира.
Все они, как правило, несмотря на нередко приниженный,
«средний» реальный свой статус (на что только и обращает
внимание Аристотель, Pol., IV, 9, 10, р. 1296 а 18—21), были
выходцами из старинных, уходящих своими корнями в микен-
ское время аристократических семей, стало быть, выступали
носителями древнего, отстоявшегося социального опыта и муд-
рости. Нередко они и сами — особенно законодатели — явля-
лись, по общему признанию, мудрецами. Во всяком случае, за-
мечательно, что фигуры этих древних законодателей и рефор-
маторов являются в античной традиции окруженными ореолом
мудрости. Для древних они всегда были живым воплощением
опыта и знания, носителями народной мудрости (зо<р:а ), за ко-
торыми и закрепилось по преимуществу название мудрецов
( aocrot).
Позднее систематизирующий ум греков сложил даже канон
семи мудрецов, состав которого весьма примечателен. Платон
относил к числу семи мудрецов Фалеса Милетского, Бианта
Приенского, Питтака Митиленского, Солона из Афин; Хилона
из Спарты, Клеобула Линдского и Мисона Хенейского (Plat.
Protagor., р. 343 а). Диоген Лаэртский указывает на те же,
в общем, имена, только вместо Мисона называет коринфского
тирана Периандра (Diog. L., praef., 13). Иногда же в канон
семи мудрецов, согласно свидетельству того же Диогена, вклю-
62
чали и другого тирана — афинянина Писистрата (Diog. L.,
1. с.).19 Во всяком случае, показательно присутствие в ряду
важнейших представителей развивавшейся рациональной мыс-
ли тех, кто, подобно Питтаку и Солону, одновременно просла-
вился и на поприще государственного строительства. Наконец,
замечательно и то, что почти всегда, начиная дело, эти ранние
устроители припадали к старинному авторитету, ставшему
в это время, благодаря своей древней мудрости, своего рода
координатором всех важных начинаний — к оракулу Аполлона
в Дельфах.20
Первоочередными требованиями демоса в век архаики были
сложение долгов и запрещение долговой кабалы, передел зем-
ли, установление политического равноправия и фиксация его
гарантий в писаных законах. Обычно начинали с последнего —
с записи законов — как дела более легкого для осуществле-
ния и вместе с тем очень важного для придания политической
жизни правильного, упорядоченного характера. Соответственно
и нам предстоит начать с рассмотрения законодательной ре-
формы, или первоначального рационального устроения обще-
ственных отношений. Нередко это было делом специально из-
бранных в момент смуты общественных посредников — эсимне-
тов, наделявшихся чрезвычайными полномочиями. Сам факт
возникновения в архаическую эпоху такого института социаль-
ного посредничества чрезвычайно показателен. Он свидетель-
ствует о большой роли рационального момента в архаической
революции. И в самом деле, многие из этих эсимнетов оказы-
вались важными устроителями, творцами конструктивного пра-
вопорядка и, в таком качестве, видными законодателями.
В свою очередь, многие из законодателей выполняли функции
социальных посредников, примирителей в смуте. Словом, речь
идет скорее о двуедином явлении, где не следует слишком
строго разграничивать законодательство и реформу.21
19 Подробнее о формировании и составе канона семи мудрецов см.:
В а г к о w s к i. Sieben Weise.— RE, 2. Rcihe, Bd II, Hbbd. 4, 1923, Sp. 2242—
2264; Snell B. Leben und Meinungen der Sieben Weisen, 4. Aufl. Munchen,
1971.
20 Воздействие дельфийского оракула на общественную жизнь архаиче-
ской и раннеклассической Греции, как и многие другие факты античной
истории, в которых сами древние не сомневались, в новое время стало пред-
метом дискуссии. Конечно, было бы прямолинейным, как это делал некогда
Эрнст Курциус (см. Курциус Э. Греческая история/Пер. с 4-го нем. изд.
А. Веселовского, т. I. М., 1880, с. 416 слл.), говорить о форменном руко-
водстве важнейшими предприятиями греков, в частности их колонизацией со
стороны Дельф, но и чрезмерное скептическое отношение, укоренившееся
в новейшей литературе по примеру Р. Пёльмана (см. Пёльман Р. Очерк
греческой истории и источниковедения/Пер. с 4-го нем. изд. С. Князькова,
СПб., 1910, с. 62; ср.: Bengtson Н. GG4, S. 88—89, с указанием более
специальных работ), едва ли до конца справедливо.
21 Ср. заметки об эсимнетии в специальных словарях: Т о е р f f е г J.
Aisymnetes (1). — RE, Bd I, 1893, Sp. 1088—1091; Mannzmann A.
.Aisymnetai. — Der Kleine Pauly, Bd I, 1979, Sp. 200. —В обоих случаях от-
63
Эсимнетия— важный феномен архаической революции, но
ее значение не исчерпывается ее реальным содержанием. Тема
эсимнетии — это своего рода пробный камень, на котором по-
веряется принципиальное отношение современной науки к ан-
тичной традиции о событиях архаической поры, а стало быть,
и к возможностям их идейной интерпретации в том духе, как
это делали древние ученые, и в первую очередь Аристотель,
и опиравшаяся на них классическая историография нового вре-
мени в лице, например, Р. Пёльмана или Г. Глотца. Действи-
тельно, отношение к традиции об архаической эсимнетии, а она
представлена главным образом Аристотелем, различно: боль-
шая часть специалистов оценивает ее позитивно (например,
Г. Глотц, В. Эренберг, Г. Берве, Л. Джеффри, в отечественной
историографии — В. В. Латышев, А. И. Тюменев),22 но есть
и скептики, решительно отвергающие свидетельства Аристоте-
ля, а вместе с тем и самое представление об архаическом ин-
ституте социального посредничества (Ф. Гшнитцер).23 Это за-
ставляет нас обратиться еще раз к теме эсимнетии и в сжатой
форме просмотреть главные ее аспекты.
Начать надо с того, что безусловно является реальностью.
Это — самое существование эсимнетии как известного полити-
ческого института, подтвержденное античной традицией, в ча-
стности и документальной, помимо Аристотеля. Действительно,
существование эсимнетии как ординарной полисной магистра-
туры высокого ранга хорошо засвидетельствовано для класси-
ческого и эллинистического времени. У ионийцев эсимнеты
были высшими должностными лицами, нередко эпонимного ха-
рактера. Из надписей нам известны, в частности: в Теосе —
эсимнет в качестве высокого должностного лица (Ditt. Syll.3, I„
№ 38, после 479 г. до н. э.), в Милете — эсимнет мольпов в ка-
честве высшего эпонимного магистрата полиса (ibid., I, № 57,
мечается, что с преобразованием политического строя в деятельности эсим-
нетов, как правило, связывалась и письменная фиксация обычного права;
ср. также: Латышев В. В. Очерк греческих древностей, ч. I. СПб., 1897,
с. 59, где, в свою очередь, указывается, что древнейшие законодатели «по
роду своей деятельности могут быть названы эсимнетами». Классическим
примером является, конечно, случай с Солоном, который, будучи избран
архонтом и посредником в смуте, осуществил всеобъемлющую реформу и за-
конодательство. Схожесть или идентичность положения Солона с положе-
нием эсимнета типа Питтака Митиленского подчеркивается не только
В. В. Латышевым, но и другими, например Г Бенгтсоном (см.: Benet-
son Н. GG4, S. 122).
22 G 1 о t z G. La Cite Grecque. Paris, 1928; Е h г е n b е г g V. Der Staat der
Griechen, Tl. I. Leipzig, 1957; Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen.
Bd I—II; Jeffery L. H. Archaic Greece (во всех этих работах см. пред-
метный указатель под соответствующим словом); Латышев В. В. Очерк
греческих древностей, I3, с. 58—59; Тюменев А. И. Революция VII —
VI вв., с. 174. — К этому надо добавить указанные выше (прим. 21) статьи
И. Тёпффера и А. Маннцманн.
23 G s с h n i t z е г F. Aisynineten.— Lexikon der Antike, IV (Geschichte),
Bd I. Miinchen, 1971, S. 93.
64
450/49 г.; ср. № 272 и 322, содержащие списки эсимнетов моль-
пов за 335/4—314/3 и 313/2—260/59 гг.), на Наксосе — два
эсимнета в качестве эпонимных магистратов (ibid., Ill, № 955,
рубеж IV—III вв.). У дорийцев эсимнеты являются в роли де-
журной части' государственного совета, аналогичной афинским
пританам. В таком качестве они засвидетельствованы надпися-
ми, в частности, в Мегарах (ibid., II, № 642, около 175/4 г.)
и ее колониях, в том числе и в дочерней колонии — в основан-
ном переселенцами из Гераклеи Понтийской Херсонесе Таври-
ческом (JOSPE, 12, № 352 и 690, где упоминается проэсимнет,
т. е. председатель коллегии эсимнетов, II в. до н. э.). По-види-
мому, были эсимнеты и у эолийцев, в частности в малоазийской
Киме, где, согласно свидетельству Аристотеля в «Кимской по-
литии», эсимнетом назывался (высший?) магистрат (Aristot.,
fr. 524 Rose3) ,24
Таким образом, нет оснований сомневаться в реальности су-
ществования эсимнетии в сравнительно поздние классическую
и эллинистическую эпохи. Однако в нашем распоряжении име-
ются данные, которые позволяют выявить элементы гораздо
более древней природы этого института. Так, обнаруживается
связь эсимнетии с позднемикенским — раннеархаическим време-
нем по линии политико-религиозной. Это — два свидетельства
Павсания: передаваемая им этиологическая сага об Эсимнии
(то Aiaupiov)—гробнице героев в мегарском булевтерии, буд-
то бы сооруженном после свержения древней царской власти
при посредстве некоего Эсимна ( Аиягхуо;) (Paus., I, 43, 3),
и другое сохраненное им предание о древнем, еще до дорий-
ского вторжения в Пелопоннес, культе Диониса Эсимнета
в Патрах (в Ахайе) (ibid., VII, 19, 6; 20, 1—2; 21, 6). Если пер-
вое свидетельство Павсания позволяет заключить о явлении
эсимнетии в качестве особого политического института на сме-
ну древней царской власти на исходе микенского времени, то
второе подсказывает предположение о бытовании эсимнетии
в качестве высшей теократической власти в собственно микен-
.скую эпоху (ср. ситуацию с пилосским ванакой, в котором тоже
находят теократическое качество).25
Но можно обнаружить связь эсимнетии и с еще более глу-
бинными временными пластами по линии религиозно-агональ-
ной. Это прежде всего уже использовавшиеся свидетельства
надписей об эсимнетах мольпов в Милете. В особенности
важна надпись 450/49 г. с текстом принятого корпорацией
24 Для правильного истолкования свидетельства Аристотеля, сохранен-
ного в двух позднейших переложениях, ср.: Доватур А. И. «Политика»
и «Политии» Аристотеля. М.; Л., 1965, с. 269; Berve Н. Die Tyrannis bei
den Griechen, Bd I, S. 91; II, S. 571—572.
25 О пилосском царе-ванаке см.: Полякова Г Ф, Некоторые черты
социально-экономического устройства греческих обществ П тыс. до н. э.—•
В кн.: Античная Греция, т. I, с. 62—64.
3 134
65
мольпов постановления, которое регулировало' проведение важ-
нейших религиозных церемоний (Ditt. Syll?, 1, № 57). Милет-
ские мольпы (букв, «певцы», а точнее — исполнители ритуаль-
ных песен и плясок), как считают специалисты, — институт
древнейшего религиозно-агонального корня, приобретший,
в историческое время также и политическое значение. Сопо-
ставление эпиграфических свидетельств об эсимнетах мольпов
в Милете с упоминанием у Гомера об эсимнетах — девяти из-
бранных народом судьях танцевальных состязаний юношей
у феаков (Od., VIII, 258—260), делает весьма вероятным-за-
ключение о связи эсимнетии в древнейшую, доисторическую
эпоху с первобытным ритуалом инициативного агона.2°
Таким образом, оказывается возможным как установление
природы и, во всяком случае, принципиальной линии развития,
так и определение самого понятия эсимнетии. Развитие шло,,
по-видимому, от обязанности устроителя-судьи в инициативном
агоне через должность судьи в любом состязании или споре
к правильной магистратуре с широким спектром власти. Что же
касается понятия эсимнетии, то оно, очевидно, сложного соста-
ва. Первый корень, скорее всего, — наа- , что значит «судьба»^
«(пред)определение», «(справедливая) доля». Второй определя-
ется по-разному:p.va- , ср. -ил xv-rjciutv —«помнить», или ' etuiv
«разделять», «уделять», или, наконец, ujjlvoc — «песнь», «гимн».26 27
Так или иначе, в слове «эсимнет» отчетливо проступает искон-
ное значение «блюститель права», что вполне соответствует
усвоенной эсимнетом функции судьи. В итоге складывается
представление о древнем, традиционном, авторитетном, но вме-
сте с тем и консервативном институте судьи-устроителя, вполне
способного к выступлению, в частности, и в роли социального
посредника в критический момент смуты.28
Все это подводит нас к заключению о несомненной досто-
верности свидетельств Аристотеля об архаической эсимнетии
как о своего рода выборной тирании, чрезвычайной единолич-
ной власти, ненаследственной, но законной, с особой функцией
социального посредничества в условиях смуты, для скорейшего
рационального устроения гражданских дел. Здесь достаточно
будет привести первое и важнейшее из четырех высказываний
26 Для суждения о древних корнях института эсимнетии ср. также:
Luria S. Kureten, Molpcn, Aisymneten.— AAAH, t. XI, 1963, fasc. 1—2,
S. 31—36, где, однако, проскальзывает скептическое отношение к аристоте-
левской концепции архаической эсимнетии. «Аристотелевское толкование
этого имени как обозначения экстраординарного законного руководителя го-
сударства,— говорится мельком в конце статьи, — отражает лишь позднейшее
словоупотребление и не находит подтверждения в исторических фактах»
(с. 35).
27 Первый вариант находим, например, у В. В. Латышева и А. Маннц-
ман, второй — у И. Тёпффера, третий — у С. Я- Лурье.
28 Сходный путь рассуждений у А. Маннцманн, которая вдобавок ука-
зывает на отличную историческую параллель — институт судей в древнем
Израиле.
66
Аристотеля в «Политике» об эсимнетии. Определяя виды мо-
нархии, он, вслед за царской властью героических времен
и царской властью у варваров, специально выделяет эсимне-
тию: «Другой вид, существовавший у древних эллинов ( sv тоц
dp/odot; ), иосит название эсимнетии. Она, так ска-
зать, представляет собой выборную тиранию (aipsrq .xopavvc^);
отличается она от варварской монархии не тем, что основыва-
ется не на законе, а только тем, что не является наследствен-
ной. Одни обладали ею пожизненно, другие избирались на.
определенное время или для выполнения определенных пору-
чений; так, например, граждане Митилены некогда избрали
эсимнетом Питтака для защиты от изгнанников, во главе ко-
торых стояли Антименид и поэт Алкей... Такие виды правле-
ния, с одной стороны, были и являются тираническими, как ос-
нованные на деспотии, с другой стороны, относятся к видам
царской власти, потому что эсимнетов избирают, причем доб-
ровольно» (Aristot. Pol., Ill, 9, 5—6, р. 1285 а 29 — b 3, пер.
С. А. Жебелева — А. И. Доватура; ср. также III, 10, 1, р. 1285
b 25—26; 10, 10, р. 1286 b 27—40; IV, 8, 2, р. 1295 а 7—17).
Свидетельства эти выглядят тем более достоверными, что
они подкрепляются другими данными, помимо «Политики»
и даже помимо Аристотеля. Последний в «Политике» вырази-
тельно называет эсимнетом только Питтака в Митилене (III,
9, 5—6, р. 1285 а 35—b 1), но в «Афинской политик» в роли
посредника-эсимнета, только с другим названием (Зьаклахттдс,
что тоже значит «примиритель», «посредник»), выступает также
и Солон (5, 1—2). А в традиции, помимо Аристотеля, можно
найти сведения и о других эсимнетах архаического времени.
Назовем примеры, которые в качестве достоверных фигурируют
и в работе такого новейшего авторитета, как Г. Берве: Пасикл
в Эфесе (Aelian. V. h., Ill, 26; Callimach., fr. 102 Pfeiffer), Эпи-
мен в Милете (Nic. Damasc., Fgr Hist 90 F 53), Фэбий на Са-
мосе (Theodor. Metochit. Miscell., 10) .2G
Завершая рассмотрение этого сюжета, подчеркнем еще раз
значение рационального момента в архаической революции
VIII—VI вв. до н. э., а именно — сознательное избрание наро-
дом социальных посредников для форсированного упорядочения
гражданских дел. Эсимнетия была, по выражению Аристотеля,
выборной тиранией; в отличие от обычной тирании, о ко-
торой речь еще пойдет ниже, она должна была обладать повы-
шенным гражданским авторитетом, следовательно опираться на
святость традиции, что и нашло отражение в ее имени: в отли-
чие от заимствованного у восточных, малоазийских соседей по-
нятия тирании эсимнетия была словом исконных греческих
корней. Наконец, показателыМ. природа самого института:
эсимнет — судья-устроитель в первобытном агоне и отсюда его *
29 Ср.: Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd I, S. 99, 100—101,
107; II, S. 577, 578, 582.
67
роль судьи-правителя в более сложных политических ситуа-
циях исторического времени. Таким образом, в темс_эсимнетии,
как в фокусе, сходятся важнейшие черты древней греческой
цивилизации: агон, традиция, рационализм — и это отражение
эсимнетией существа греческого духа уже само по себе может
служить порукой ее исконности.
Переходя от этой несколько особенной темы эсимнетии
к более широкому сюжету древнейшей законодательной ре-
формы, ограничимся вначале кратким перечнем наиболее яр-
ких исторических примеров, из которых какой-либо один можно
будет выбрать затем в качестве предмета более обстоятельного
рассмотрения.30 Самый ранний в ряду этих примеров — это Ли-
кург в Спарте, деятельность которого, как было сказано, древ-
ние относили к началу VIII в. до н. э. (важнейшие источни-
ки— Her., I, 65—66; Xen. Lac. pol.; Aristot. Pol., II, 6, 8, р. 1270
а 6—8; 7, 1, р. 1271 b 24—27; 9, 1, р. 1273 b 27—35; 5, р. 1274 а
25—31; IV, 9, 10, р. 1296 а 18—21; fr. 533—538 Rose3, из «Ла-
кедемонской политик»; Strab. VIII, 5, 5, р. 365—366; X, 4, 19,
р. 482; XVI, 2, 38, р. 762; Pint. Lycurg.; Euseb. Chron., II, p. 180
Karst, под 795 г. до н. э.).31
Традиция приписывает ему проведение в Спарте первичного
общественного устроения: наделение землей членов господст-
вующего сословия спартиатов и зависимых и неполноправных
периэков; оформление важнейших социально-политических ин-
ститутов илотии, рабства покоренного земледельческого населе-
ния, и сисситий — застольных товариществ спартиатов; созда-
ние правильной системы государственных органов в лице на-
родного собрания — апеллы, совета старейшин — герусии и
двойной царской власти; учреждение особенной системы воспи-
тания (а^соут,) и пр.
Свою конституцию Ликург, по преданию, представил спар-
танцам после посещения Дельфийского оракула в качестве
30 В античной традиции систематический обзор деятельности древнейших
законодателей дал Аристотель (Aristot. Pol., II, 9, р. 1273 b 27 sqq.).
Из новейших исследований назовем: Adcock F. Е. Literary tradition and
Eariy Greek codemakers.— The Cambridge Historical Journal, vol. II, 1927,
N 2, p. 95—109; Miihl M. Untersuchungen zur altorientalischen und
althellenischcn Gesetzgebung (Klio-Beiheft 29). Leipzig, 1933.— В плане
общей оценки важны также: Яйленко В. П. Архаическая Греция, с. 174—
179; Jeffery L. Н. Archaic Greece, р. 42—44; Bengtson Н. GG4,
S. 111 — 112.
31 Проблема первоначального социально-политического устроения Спар-
ты— одна из самых сложных и дискуссионных в античной истории. Для
общей ориентации см.: Шмидт Р. В. Спарта. — В кн.: История Древней
Греции, ч. I. М., 1937, с. 207—233; Андреев Ю. В. .Спарта как тип по-
лиса.— В кн.: Античная Греция, т. I, с. 194—216; Bengtson Н. GG4,
s. 102—106, 115—119.— Специальные обзоры исследований по вопросу о зако-
нодательстве Ликурга см.: Андреев Ю. В. К проблеме «Ликургова законо-
дательства».— В кн.: Проблемы античной государственности. Л. 1982,
с. 33—59; Oliva Р. Sparta and her social problems. Prague, 1971, p. 63—98.
См. также следующее примечание.
68
своеобразных рекомендательных изречений божества, ретр, ко-
торые позднее бережно сохранялись в Спарте. Плутарх в- биог-
рафии Ликурга приводит текст так называемой Большой рет-
ры, содержащей предписания относительно государственного
строя, и текст этот своим архаичным, трудным для понимания
языком выдает глубочайшую древность самого документа:
«Воздвигнуть храм Зевса Силланийского и Афины Силланцй-
ской. Разделить на филы и обы. Учредить тридцать старейшин
с вождями совокупно. От времени до времени созывать собра-
ние меж ^Бабикой и Кнакионом, и там предлагать и распу-
скать, но господство и сила да принадлежат народу» (Pint.
Lycurg., 6, 2, литературный пер. С. П. Маркиша).
В новое время вокруг личности и законодательства Ликур-
га развернулась дискуссия. Значительная часть исследователей
отказывается верить античному преданию: в Ликурге хотят ви-
деть персонаж Древней легенды, иногда даже божество, а его
законодательство признают творением ряда позднейших поко-
лений, по эфора Хилона включительно (556/5 г. до н. э.).32 Мы
должны признаться, что не разделяем этого, скепсиса новейших
критиков, и на прямой вопрос, отчего в консервативной и от-
сталой Спарте реформатор-устроитель типа Солона явился на
два века раньше, чем в Афинах, могли бы ответить указанием
именно на более примитивный характер дорийской общины.
Говоря яснее, мы считаем, что в условиях насильственного обос-
нования дорийцев-завоевателей в Лаконике и форсированного
32 Резко критическая позиция в отношении античной традиции, сопро-
вождаемая доказательством мифичности Ликурга, представлена в работах:
Wilamowitz-Moellendorff U. v. Homerische' Untersuchungen. (Phi-
lologische Untersuchungen, VII). Berlin, 1884, S. 267—285; Meyer Ed.
Forschungen zur alten Geschichte, Bd. I. Halle, 1892, S. 211—286; Be loch K. J.
Griechische Geschichte, 2. Aufl., Bd. I,- Abt. 1—2. Strassburg, 1912—1913
(1, S. 350; 2, S. 253—256); Kahrstedt U. Lykurgos (7).—RE, Bd XIII,
Hbbd, 26, 1927, Sp. 2442—2445; и др. — Соотнесение радикальной реформы
общественного строя в Спарте с более поздним временем, и в частности
с 1-й половиной VI в. до н. э. (тезис о перевороте VI в.), проводится
в работах: Dick ins G. The growth of Spartan policy.—JHS, vol. XXXII,
1912, p. 18 ff.; Wade-Gery H. T. The growth of the Dorian states.— CAH,
vol. Ill, 1925, p. 558—565; Ehrenberg V. Neugriinder des Staates. Miin-
chen, 1925, S. 5—54 (с указанием на возможную роль Хилона как действи-
тельного законодателя, а заодно и первого творца легенды о Ликурге);
и др. Эта точка зрения разделяется и некоторыми советскими учеными.
См.: Лурье С. Я. История Греции, ч. I. Л., 1940, с. 176—181; Андре-
ев Ю. В.: 1) Спарта как тип полиса, с. 211 слл.; 2) К проблеме «Ликур-
грва законодательства», с. 33 слл.— Однако ни раньше, ни особенно в по-
следнее время не было недостатка и в сторонниках позитивного отношения
к древнему преданию, в защитниках историчности реформатора Ликурга. См.:
Toepfler J. Beitrage 7”r griechischen Altertumswissenschaft. Berlin, 1897,
S. 347—362; Niese B. Herodot-Studien.— Hermes, Bd. XL1I, 1907, S. 440—
449: H a m m о n d N. G. L. The Lycurgean reform at Sparta.— JHS, vol. LXX,
1950, p. 42—64; C h r i m e s К. M. T. Ancient Sparta. New York; Aberdeen, 1952,
p. 305—347; Michell H. Sparta. Cambridge, 1952, p. 22 ff’; Huxley G. L.
Early Sparta. London, 1962, d. 37 ff.; Forrest W. G. The date of the Ly-
kourgan reforms in Sparta.— Phoenix, vol. XVII, 1963, p. 157—179; и др.
69
превращения их общины в классовое, рабовладельческое обще-
ство потребовалось немедленное и всеобъемлющее устроение
государства, вылившееся в создание строго корпоративного ра-
бовладельческого единства — общины равных, гомеев. Это уст-
роение в жестком стиле очень скоро должно было обернуться
консерватизаодей всего общественного быта в Спарте —окон-
чательно, быть может, после реформ Хилона в середине VI в. до
н. э, если только есть нужда в предположении таких реформ.33
Но вернемся к нашему перечню. В Балканской Греции к чис-
лу ранних законодателей относятся еще Фидон в Коринфе
и Филолай в Фивах, оба выступившие еще в 1.-й половине
VII в. до н. э. и оба трактовавшие больйой вопрос о земле-
владении граждан, одинаково добиваясь того, чтобы количество
земельных наделов и соответственное число граждан всегда
сохранялось на одном, неизменном уровне (о Фидоне Ко-
ринфском, которого следует отличать от одноименного аргос-
ского царя, см.: Aristot. Pol., II, 3, 7, р. 1265 b 12—16; о Фило-
лае—ibid, II, 9, 6—7, р. 1274 а 31—b 5).34
Из периферийных примеров важны выступления Залевка
в Локрах Эпизефирских (в 662 г, по Евсевию, см.:< Euseb.
Chron, II, р. 185, Karst) и Харонда в Катане (несколько поз-
же, по-видимому, уже в конце VII в. до н. э.). Обоим традиция
приписывает составление сводов письменных законов, посвя-
щенных главным образом вопросам судопроизводства, охране
гражданской собственности и нравственности (важнейшие ис-
точники— Aristot. Pol., II, 9, 5, р. 1274 а 22—31; IV, 9, 10,
р. 1296 а 18—21; Ael. V. h. III, 17; о Залевке см. также: Aris-
tot, fr, 548 Rose3, из «Локрской политии»; Ephor, ар. Strab,
VI, 1, 8, р. 259 и 260 = FgrHist 70 F 139; Polyb, XII, 16; Diod,
XII, 19, 3—21, 3; о Харонде — Aristot. Pol, II, 9, 8, р. 1274 b
5—8; IV, 10, 6, р. 1297 а 20—24; Diod, XII, И, 3—19, 2).35
С аналогичного рода законами выступил и Питтак в Митилене
(рубеж VII—VI вв. до н. э.), о котором мы уже упоминали
в связи с темой эсимнетии (о его законах см.: Aristot. Pol, II,
9, 9, р. 1274 b 18—23; Cic. De leg, II, 26, 66) .36
33 Хилон относился к кругу древних мудрецов (см.. Her., I, 59; VII,
235; Plat. Protagor., р. 343 a; Plut. De aud. poet., 14, p. 35 f.; Diog. L., praef.,
13; I, 3, 69—73), и с ним, возможно, было связано усиление власти эфоров
внутри Спартанского государства (Diog. L., I, 3, 68) и несомненно — про-
ведение антитиранической политику вовне (Pap. Rylands, 18 = FgrHist
105 F 1), но в остальном он остается фигурою достаточно туманною; ср.:
К i е с h 1 е F. Chilon (1).— Der Kleine Pauly, Bd. I, 1979, Sp. 1146.
34 См. также: Шишова И. А. Реформы Филолая.— ВДИ, 1970, № 4,
с. 64—72.
35 См. также: М й h 1 М. Die Gesctze des Zaleukos und Charondas.— Klio,
Bd XXII, 1929, H. 1, S. 105—124; H. 4, S. 432—463; Du nb a bin T. J. The
Western Greeks. Oxford, 1948, p 68—75.
36 См. также: Schachermeyr F Pittakos —RE, Bd XX, Hbbd. 40,
1950, Sr?. 1862—1873; Berve H. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd. I,
S. 93—95; II, S. 574—575.
70
Но самым замечательным оказался афинский опыт, на ко-
тором нам и надлежит остановиться подробнее. Уже Ф. Эн-
гельс указывал на образцовое значение афинского примера.
В работе «Происхождение семьи, частной собственности и го-
сударства», завершая очерк становления классового общества
и ^государства в Афинах, он писал: «Возникновение государства
у афинян является в высшей степени типичным примером об-
разования государства вообще».37 И действительно, нигде так
ярко не обозначились заглавные линии исторического разви-
тия, приведшего к утверждению античного рабовладельческого
общества и государства, как в Афинах. Это в равной степени
относится и к тому, составившему суть развития социально-
политическому кризису/ который древние обозначали понятием
-«стасис» (смута), и к важнейшим этапам его преодоления. Од-
ним из первых таких этапов явилось законодательство Дра-
конта. Оно,/ несомненно, стояло в связи с усилившейся в Афи-
нах после смуты ^Килона политической напряженностью и, на-
до думать, отражало стремление формирующейся демократии
ограничить твердо фиксированными правовыми нормами само-
управство правящей знати. Показательно при этом, что сам
Драконт был знатным человеком: в 621/20 г. он осуществил
свою акцию в качестве одного из 9 архонтов, которые были
высшими должностными лицами в архаических Афинах и на-
значались из числа знатных и богатых людей (ср.: Aristot.
Ath. pol., 3, 1 и 6). Драконтом был составлен свод письменных
законов для текущего судопроизводства. При этом особое вни-
мание им было обращено на улаживание личных распрей
и в этой связи — на ограничение древнего права кровной мести,
а также на защиту утверждавшейся частной собственности
(см.: Andoc., I, 81—83; Aristot. Pol., II, 9, 9, р. 1274 b 15—18;
Ath. pol., 4, 1; 41, 2; Euseb. Chron., II, p. 186 Karst, под 621 г.;
ML, № 86 — афинский декрет 409/8 г. до н. э. с новой публи-
кацией, закона Драконта о непредумышленном убийстве).38
Законодательство Драконта ~Ие затронуло основ существу-
ющего строя. Поэтому борьба подымающейся демократии
с господствующим сословием знати продолжалась и на рубеже
VII—VI вв. до н. э. достигла даже крайней степени ожесточе-
ния. Однако в критический момент борющиеся группировки
оказались достаточно благоразумными, чтобы пойти на ком-
промисс и согласиться на посредничество мудреца Солона,
который, получив сответствующие полномочия, осуществил все-
объемлющее законодательство и реформу социально-политиче-
37 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 119.
38 Важны также новые специальные исследования: Ruschenbusch Е.
Phonos. Zum Recht Drakons und seiner Bedeutung fur das Werden athenischen
Staates —Historia. Bd. IX, 1960. H. 2, S. 129—154; Stroud R.: 1) Drakon’s
law on homicide (UCP, vol. HI). Berkeley; Los Angeles, 1968; 2) The Axones
and Kyibcis of Drakon and Solon (UCP, vol. XIX). Berkeley; Los Angeles,
1979.
71
ского строя. Его мероприятия отвечали всем основным требо-
ваниям демоса, хотя и с известными ограничениями крайних
претензий, а вместе с тем заложили основы полисного право-
порядка^— античного гражданства как свободной, правоспособ-
ной и самодеятельной социальной корпорации. Солон прозор-
ливо усматривал и не переставал подчеркивать как главный
полисный принцип тему нормы, или закона, в силу чего, во-
преки радикальным стремлениям народной массы, он, хотя*
и заложил устои) демократии, все же сохранил и ряд опор
прежнего режима, осуществив, таким образом, свой принцип
меры до некоторой степени преждевременно (важнейшие ис-
точники— Diehl, ALG3, fasc. 1, фрагменты стихов Солона; Her.,
I, 29—33; II, 177; V, 113; Andoc., I, 81—83; Aristot. Pol., II, 9,
1—4; p, 1273 b 27—1274 a 21; Ath. pol., 5—12; 14, 2; 41, 2; Pint.
Solon; Diog. L., I, 2, 45—67).39
Солон принадлежал к той части старинной знати, которая,
обладая большей долею здравого смысла, обращалась к новым,
более жизненным видам занятий, сближалась благодаря им
с народом и, понимая его нужды, пыталась, со своей стороны,
содействовать упорядочению социальных отношений. Отпрыск
царского рода Кодридов, Солон по необходимости, чтобы попра-
вить пошатнувшееся состояние, обратился к занятиям торгов-
лей и в силу этого сблизился с новой городской верхушкой. По
своему социальному происхождению и положению он, таким
образом, как нельзя лучше подходил к той роли всеобщего граж-
данского посредника, к которой предназначила его судьба.
Важно, однако, подчеркнуть, что он подходил к этой роли
не только, так сказать, объективно, в силу реальной своей
близости к главным группам складывавшегося афинского по-
лиса, но и субъективно. Обладая от природы живым умом
и любознательностью, много повидав и узнав во время своих
путешествий, он беспредельно расширил и углубил круг пред-
ставлений, унаследованных от своих аристократических пред-
ков. Поэт и купец, человек глубокой культуры и вместе с тем
энергичный практический деятель, Солон не только оказался
восприимчив к новым идеям, но и обнаружил замечательную
способность к их претворению в жизнь. Мало того, его поэти-
ческие произведения не оставляют никаких сомнений насчет
того, что он вполне был в состоянии осмыслить и обосновать соб-
39 Материалы, относящиеся к законодательству Солона, собраны в книге?
Ruschenbusckb Е. Solonos Nomoi. Die Fragmente der Solonischen Ge-
setzeswerkes mit einer Text-und Uberlieferungsgeschichte (Historia-Einzelschrif-
ten, H. 9). Wiesbaden, 1966.— Из прочей специальной литературы назовем:
Колобова К. М. Революция Солона.— Учен. зап. Ленингр. ун-та. № 39. Сер.
ист. наук, вып. 4, 1939, с. 25—72; Лурье С. Я. К вопросу о роли Солона
в революционном движении начала VI в. — Там же, с. 73—88; Wood-
house W. J. Solon the Liberator. Oxford; London, 1938; Masaracchia A.
Solon. Firenze. 1958; Oliva P. Solon im Wandel der Jahrhunderte.— Eirene,*
vol. XI, 1972, p. 31—65.
72
ственное дело. Будучи реальным политиком, он осуществил пре-
образования, продиктованные исторической необходимостью,
но он осуществил их не в качестве слепого орудия объективно-
го закона, а в полном сознании своей миссии, как сознатель-
ный творец нового порядка.
Солон выступил в Афинах в момент острого социального
кризиса", когда распри между народом и знатью достигли того
предела, за которым должна была начаться открытая граж-
данская война. Назначенный в 594 г. до н. э. по общему согла-
сию первым архонтом и посредником в смуте, он осуществил
принципиальное переустройство общественных отношений, чем,
по выражению Ф. Энгельса, «открыл ряд так называемых по-
литических революций».40 С именем Солона связано проведение
целого ряда коренных преобразований, определивших реши-
тельный поворот Афин на античный путь развития, положив^
ших начало формированию афинского демократического поли-
са. В интересах широких слоев афинского народа Солон осу-
ществил разовое сложение долгов и связанный с этим частич-
ный передел земли, поскольку крестьянам были возвращены
заложенные за долги и не выкупленные, стало быть, фактиче-
ски ставшие собственностью кредиторов участки. Вместе с тем
Солон позаботился и о тех несчастных, которые за долги были
проданы в рабство: они были выкуплены на общественный
счет, а впредь кабальное рабство в Афинах было запрещено.
Наконец, Солон провел широкую демократизацию как частно-
го (посредством закона о свободе завещания), так и обществен-
ного права. Последнее нашло выражение в введении прогрес-
сивного в ту пору имущественного ценза, ставшего главным
критерием политической правоспособности граждан, в возрож-
дении деятельности народного собрания, в создании новых
демократических органов — государственного Совета Четырехсот
и массового народного суда, гелиэи.
Реформы Солона были фундаментальны, но они не были ра-
дикальны в такой степени, в какой этого хотелось демократии:
ни всеобщего передела земли, ни полного искоренения устоев
аристократического порядка (в частности, системы родовых
подразделений), ни тем более изничтожения самой знати Солон
не произвел. В результате этот, может быть, самый замеча-
тельный из законодателей древности стал объектом нападок со
всех сторон: радикально настроенная демократия порицала его
за видимую непоследовательность, между тем как родовая
знать не могла ему простить сделанных за ее счет уступок на-
роду. На эти упреки Солон отвечал указанием на очевидное:
сделанное им имело в виду пользу всех сословий и всего об-
щества в целом:
Да, я народу почет предоставил, какой ему нужен —
Не сократил его прав, не дал и лишних зато.
40 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 21, 115.
73
Также подумал о тех я, кто силу имел и богатством
Славился, — чтоб никаких им не чинилось обид.
Встал я, могучим щитом своим тех и других прикрывая,
И никому побеждать не дал неправо других.
(fr. 5, 1—6 Diehl3, пер. С. И. Радцига)
Глубоко почитая и всячески утверждая основной устав по-
лисной жизни — принцип золотой середины, принцип социаль-
ного компромисса, поэт-мудрец опору ему видел в разумном
правопорядке, в благозаконии — эвномии, в честь которой сло-
жил специальную элегию:
Сердце велит мне поведать афинянам эти заветы:
Что Беззаконье (Auavojx trj несет городу множество бед,
Но что Законность (E-j\op. 1 iq) во всем и порядок, и лад водворяет,
Да и преступным она на ноги путы кладет,
Гладит неровности, спесь прекращает, смиряет надменность;
Бедствий цветок роковой сушит, не давши расцвесть;
Правду4 в неправых судах она вводит, дела укрощает
Высокомерных людей, тушит великий раздор;
Злобу жестокой вражды прекращает она, и повсюду
Дружно и мудро при ней люди живут меж собой.
(fr. 3, 30—39)
Из убеждения, что над всем должны царить право и закон,
следовало и глубокое отвращение Солона к насилию и тира-
нии. В позднейших своих стихах он не уставал подчеркивать,
что сознательно пренебрег возможностью узурпировать едино-
личную власть:
...Мне равно не по душе —
Силой править тирании, как и в пажитях родных
Дать худым и благородным долю равную иметь.
(fr. 23, 19—21)
Своей политикой Солон не только заложил основы афинско-
го гражданского общества, но и указал путь, следуя которому
это общество могло далее успешно развиваться, — путь граж-
данского компромисса. Призывом к гражданскому соглаше-
нию, равно как и предупреждением относительно опасности
тирании (ср.: fr. 10), Солон забегал вперед, — общество еще
должно было пройти через полосу смут и насилий, чтобы вы-
корчевать остатки старого режима, — но это мысленное опере-
жение не умаляет реальной значимости опыта и наставлений
афинского мудреца для Этичного полиса.
Завершая рассмотрение первоначальной законодательной
реформы, связанной с именем Солона, мы должны особо вы-
делить в ней тот элемент, который означал решительный пово-
рот афинского общества на античный путь развития, именно
запрещение кабального рабства соотечественников, ориентация
тем самым дальнейшего социально-экономического развития
на рабство экзогенное, существующее за счет ввозимых из-за
границы покупных рабов-чужеземцев. Й Афины в этом отно-
шении не были исключением; наоборот, их опыт стал нормой
74
для греческого мира, во всяком случае для большинства эко-
номически и социально развитых общин. С этим было связано
и другое — форсированная национальная консолидация гре-
ков, насколько, конечно, это допускалось их полисным партику-
ляризмом. Утверждение почти повсеместно нового рабовладель-
ческого принципа одновременно с ростом экономических/ поли-
тических и культурных связей между греческими городами
и воссозданием, в условиях цивилизации, древнего этнокуль-
турного единства греческого народа привело к появлению
более или менее осознанной оппозиции эллинства и вар-
варства, оппозиции столь же национальной, сколь и социаль-
ной.41
Окончательно эта оппозиция сформируется в ходе греко-
персидских войн в результате победоносного отражения греками
наступления, предпринятого на них восточной деспотией, более
же всего — вследствие развернувшейся затем, особенно уси-
лиями афинян, активной империалистской политики в сторону
и За счет восточных соседей. У греческих писателей V в. до
н. э. — современника войн с персами поэта Эсхила и жившего
поколением позже историка Геродота — противопоставление
эллинов и варваров является едва ли не основополагающим
моментом мировоззрения. Чуть позже у другого великого поэта
Еврипида это противоположение превращается в конкретную
политическую формулу, исполненную агрессивного панэллин-
ского звучания: «Прилично властвовать над варварами элли-
нам» (Eur. Jphig. AuL, 1400). А в следующем IV столетии фи-
лософ Аристотель, отражая воззрения зрелого рабовладельче-
ского общества, уже без обиняков заявит, что «варвар и раб
по природе своей понятия тождественные» (Aristot. Pol., I, 1,
5, р. 1252 b 9). Разумеется, это суждения позднейшего време-
ни, однако бесспорно, что первые основания для выработки та-
кого характерного для античности национал-империалистского
отношения к чужеземцам — негрекам, которых стали называть
и третировать как варваров, х были заложены еще в архаиче-
скую эпоху, поскольку само формирование рабовладельческого
способа производства было осуществлено в Древней Греции,
так сказать, за чужой счет — за счет других народов.42
41 Для более обстоятельного знакомства с этой проблемой см.:
Jii th пег J. Hellenen und Barbaren (Das Erbe der Alten, N. F., H. 8). Lei-
pzig, 1923; Grecs et barbares (Entretiens stir I’antiquite classique, t. VIII).
Geneve, 1962. Для общем оценки ср.: Колобова К. М., Глускина Л. М.
Очерки истории Древней Греции, с. 79; BengtsonH. GG4, S. 86—88,
100—10L
42 В этой связи мы хотели бы подчеркнуть наше решительное несогла-
сие с теми, кто из правильной посылки об окончательном формировании
противопоставления эллинства и варварства в развитое классическое время
делает вывод о совершенном отсутствии такого противопоставления в век
архаики. См.: Лурье С. Я.: 1) История Греции, ч. I, с. 120; 2) Геродот.
М. Л., 1947, с. 46—50; Яйленко В. П. Архаическая Греция, ч:. 152.
75
3. Великая колонизация
В этой связи естественным будет теперь обратиться к рас-
смотрению другого важного явления в жизни греческого об-
щества в век архаики — колонизации. В ней справедливо видят
следствие того демографического взрыва, которым было отме-
чено развитие Греции в архаическую эпоху. Ее считают также
важной предпосылкой экономического прогресса и становле-
ния настоящих, развитых городов.43 Со своей стороны, мы хо-
тели бы подчеркнуть значение колонизации в общем процессе
формирования полиса, поскольку она явилась для греков важ-
ным дополнительным средством разрешения социальных труд-
ностей, притом также методом вполне рациональным и также
за чужой счет — за счет варварской периферии.
В самом деле, греческая колонизация VIII—VI вв. до н. э.,
которую справедливо называют великой, сыграла огромную
роль в жизни греческого народа, в переходе его именно на ан-
тичный путь развития. Колонизация разрядила социальную
обстановку в Греции, дав отток избыточному аграрному на-
селению на неосвоенные — во всяком случае, по представле-
нию самих греков — заморские земли. Она дала мощный
импульс занятиям торговлей, ремеслами, товарными видами сель-
ского хозяйства, связав цепью более или менее взаимовыгод-
ных экономических отношений метрополии и колонии, грече-
ские города и варварскую округу. Она дала выход накапли-
вавшейся веками энергии, развязала инициативу, предоставила
богатое поле деятельности для всех, в ком, подобно Одис-
сею или Архилоху, бродила закваска авантюризма, жила тяга
к новому, неизведанному, сулившему успех, богатство,, славу.
Колонизационная деятельность греков в век архаики разви-
валась бурно и по всем направлениям: как на восток—в сто-
рону Малой Азии, куда дороги были проторены еще в микен-
ское и субмикенское время, так и на запад—в Южную Италию
и Сицилию и далее, к берегам Галлии и Иберии; как на се-
вер— в сторону Фракийского побережья (полуостров Халки-
дика), в зону проливов и далее, в Причерноморье, так и на юг —
43 См., напр.: Андреев ГО. В. Начальные этапы становления грече-
ского полиса.— В кн.:'Город и государство в древних обществах. Л., 1982,
с. 8—9; Кошеленко Г А. Греческий полис и проблемы развития эконо-
мики.— В кн.: Античная Греция, т. I. М., 1983, с. 217—220. Более развер-
нутую характеристику греческой колонизации VIII—VI вв. см. в работах:
Жебелев С. А. Греческая колонизация. — В кн.: История Древней Гре-
ции, ч. I. М., 1937, с. 146—170; Schaefer Н. Probleme der alien Geschichte.
Gottingen. 1963, S. 362—383; Bengtson H. GG4, S. 68—101; Jeffery L. H.
Archaic Greece, p. 50—57. Из специальных исследований назовем: Коло-
бова К. М. Из истории раннегреческого общества, с. 143—258 (глава III —
«Родосская колонизация VII в. до н. э.»); Яйленко В. П. Греческая ко-
лонизация VII—III вв. до н. э. М., 1982; Berard J. L’expansion et la
colonisation grecques jusqu’aux guerres mediques. Paris, 1960; Boardman J..
The Greeks Overseas. Harmondsworth, 1964 (3rd ed.—London, 1980).
76
в Африку (Кирена и Египет). При этом колонизационное дви-
жение началось очень рано, собственно на рубеже гомеровско-
го и архаического времени. Об этом свидетельствуют, в част-
ности, хорошо датируемые ранние — от VIII в. до н. э. — пред-
приятия греков на западе: основание халкидянами и эретрий-
цами поселения на острове Искья (еще, по-видимому, рубеж
IX—VIII вв.), Кимы в Кампании (середина VIII в.) и — тоже
халкидянами, но без эретрийцев — Наксоса в Сицилии (734 г.),
а чуть позже вывод также и коринфянами колоний на Керкиру
и в Сицилию, где ими были основаны Сиракузы (733 г.). Это
были, так сказать, первые ласточки, за которыми последовало
основание в Сицилии и Южной Италии целого ряда других
греческих колоний — еще, по крайней мере, десятка в послед-
ней трети VIII и более дюжины в течение последующих VII
и VI вв. до н. э.44
Надо, впрочем, заметить, что не всегда и не сразу колони-
зационная деятельность формирующегося полиса выливалась
в заморские предприятия. Бывали случаи, когда объектом ко-
лонизации становились земли более слабого соседа в самой
Греции. Так именно поступили спартанцы: для них своеобраз-
ным вариантом колонизации, гораздо более важным, чем вы-*
вод колоний на Феру и в Южную Италию (Тарент), стало по-
корение' Мессении в ходе двух Мессенских войн — первой,
в 742—734 гг., и второй, начиная с 636 г. до н. э. (обе датиров-
ки—по Евсевию, Chron., II, р. 182 Karst).45 Цель этих завое-
вательных войн нашла великолепное отражение в заявлении,
которое традиция приписывает спартанскому царю Полидору
при открытии кампании против мессенцев: «Иду на не поде-
ленные земли» (Pint. Apophth. Lac. р. 231 d). В результате
земли мессенцев были поделены на клеры между нуждающи-
мися спартанцами, а жители превращены в илотов, приписан-
ных к этим клерам. Завоевание Мессении доставило спартан-
цам возможность столь радикально и так широко решить за
чужой счет свои больные проблемы, что это в сочетании с осо-
бенной крепостью спартанского космоса избавило Спарту от
ярма тирании. Аналогичная попытка афинян с островом Сала-
мином оказалась и менее удачной и менее значимой,46 чем,
возможно, и объясняются новый накал социальных страстей
44 См.: Dunbabin Т. J. The Western Greeks. Oxford, 1948; Stauf-
fenberg A. Schenk Graf v. Trinakria. Sizilen und Grossgriechenland in
archaischer und fruhklassischer Zeit. Miinchen; Wien, 1963.
45 Подробнее о Мессенских войнах см.: Мандее М. И. Мессенские
войны и восстановление Мессении. Одесса, 1898; Kiechle F. Messenische
Studien. Kallmiinz, 1959; Oliva P. Sparta and her social problems,
p. 102—114.
46 Остров Саламин невелик (всего 93 км2) и важен преимущественно
своим стратегическим положением. За обладание им Афинам пришлось в VII—
VI вв. до н. э. выдержать долгую и трудную борьбу с Мегарами. См.:
В е 1 о с h К. J. GG2, I, 2, S. 309—314; ML, № 14 (надпись, свидетельствующая
в Афинах после Солона и установление там тирании еще в се-
редине VI в. до н. э.
Но вернемся к основному варианту — к выводу греками ко-
лоний за пределы своей страны. В организации этого столь
важного для формирования классической цивилизации процес-
са вновь видна выдающаяся роль сознательных и планомерных
усилий тех, кто стоял тогда во главе греческих общин или кому
граждане специально доверяли руководство ответственным де-
лом вывода колоний. Ярким примером может служить в дан-
ном случае ситуация, связанная с выводом колонии из Корин-
фа в Сицилию в 733 чг. до н. э.: инициатива правящего клана
Бакхиадов сочетается здесь с корректирующей ролью оракула
Аполлона в Дельфах и планомерной деятельностью ойкистовАр-
хия и Херсикрата (важнейшие источники — Thue., VI, 3, 2;
Pind. 01., II, 93 Boeckh со схолиями; Маггл. Par., ер. 31, vs.. 47—
48 с неприемлемой датировкой; ' Strab., VI, 2, 4, р. 269—270;
VIII, 6, 22, р. 380; Euseb. Chron., II, р. 182 Karst).47
Вывод коринфянами колонии в Сицилию и основание там
нового города Сиракуз относятся к весьма еще раннему време-
ни, согласно наиболее авторитетной хронологии, представлен-
ной у Фукидида, Пиндара (со схолиями) и Евсевия, а восхо-
дящей, по всей видимости, к раннему сиракузскому историку
Антиоху, — к 733 г. до н. э. Переселенцев из Коринфа воз-
главлял аристократ, близкий к правящей группировке Бак-
хиадов— Архий, сын Эвагета, из рода Гераклидов.
По преданию, поводом к выводу колонии послужило пре-
ступление, совершенное Архием на любовной почве. Он был
повинен в гибели Актеона, сына уважаемого коринфского граж-
данина Мелисса. К просьбам последнего отомстить насильнику
за смерть сына народ — очевидно, из страха перед правящей
аристократией, к которой принадлежал и Архий, — остался
глух, и тогда Мелисс, дождавшись очередных Истмийских празд-
неств, взошел на крышу храма Посейдона, проклял коринфян
и, призвав в свидетели богов, бросился вниз на камни. Вскоре
Коринф постигли засуха и голод, а когда коринфяне вопросили
Дельфийский оракул о причине несчастья, Пифия ответила,
что они прогневали Посейдона и беды их не прекратятся до
тех пор, пока они не отомстят за Актеона и Мелисса. Одним из
феоров — членов священного посольства в Дельфы — был Ар-
хий, и вот он, то ли сразу же, даже не возвратившись в Ко-
ринф, то ли после дополнительных обсуждений и консультаций
о существовании на острове в конце VI в. афинской военно-земледельче-
ской колонии).
4/ Для истории этого коринфского предприятия см. также: Соко-
лов Ф. Ф. Критические исследования, относящиеся к древнейшему периоду
истории Сицилии. СПб., 1865, с. 176 слл.; Holm Ad. Geschichte Siziiiens im
AHertum, Bd. I. Leipzig, 1870, S. 116 ff.; Dunbabin T. J. The Western
Greeks, p. 8 ff.; Stauffenberg A. Trinakria, S. 109 ff.
78
с оракулом, отплыл в Сицилию, где и основал Сиракузы (об
истории, послужившей поводом к отплытию Архия в Сицилию
см.: Diod. fr/VIII, 8; Pint. Am. narr., 2, p. 772 e —773 b; о спе-
циальных консультациях с оракулом по поводу места нового
поселения — $trab., VI, 2, 4, р. 269).
Эта романтическая история не может претендовать на до-
стоверность, хотя общий колорит ее выглядит убедительно: за-
силье знати — в Коринфе тогда правил знатный клан Бакхиа-
дов, возводивших свой род к потомку Геракла Бакхиду, — са-
мовластные выходки не чувствовавших над собою никакой узды
аристократов, робость народной массы, нерешавшейся прийти на
помощь обиженным, — все это черты, которые на самом деле
могли быть присущи социальной жизни архаического Коринфа.
Однако, сколь бы верно ни был передан в этой истории общий
тон и сколь бы глубоко личными ни были мотивы, подвигнувшие
Архия на отъезд в Сицилию, предприятие в целом носило не ча-
стный, а публичный характер! оно затронуло значительную
часть народа и было организовано правящей аристократией.
Судя по масштабам вновь основанного поселения и быстро-
те освоения переселенцами окружающей территории, в колонию
выселилось достаточно большое число коринфян. Согласно
Страбону, большая,, часть была выходцами из сельской мест-
ности Теней (Strab., VIII, 6, 22, р. 380), где, очевидно, рост на-
селения и нехватка земли, помноженные на неблагоприятные
климатические условия, создали особенно напряженную си-
туацию. Что .относительное перенаселение действительно было
больной проблемой для архаического Коринфа, подтверждает-
ся уже упоминавшимся выше законодательством Фидона (1-я
половина VII в. до н. э.), согласно которому количество зе-
мельных наделов, независимо от их первоначальных размеров,
и соответственное количество граждан должно было оставаться
неизменным. Заметим еще, что, помимо коринфян, предприя-
тие Архця увлекло и некоторых других "дорийцев (ср.: Strab.,
VI, 2, 4, р. 270), возможно из Аргоса, судя по тому, что ма-
териальная культура архаических Сиракуз несет печать неко-
дорого аргосского влияния (вазы аргосского происхождения,
а может быть и местные, выполненные в аргосском стиле),
а легендарный сиракузский царь, или тиран, Поллид был ро-
дом из Аргоса (Pollux, VI, 16; Athen., I, 56, р. 31 b).
Вывод колонии в Сицилию был для коринфян частью более
широкой и целенаправленной программы освоения Запада. Это
видно из того, что по пути в Сицилию часть колонистов'во гла-
ве с Херсикратом высадилась на Керкире и, прогнав оттуда
обосновавшихся там ранее эретрийцев, основала собственную
колонию (Strab., VI, 2, 4, р. 269; об эретрийцах — Plut. Aet.
Gr., 11, р. 293 a-b). Несколько позже те, кто уже стал сираку-
зянами. но, разумеется, не терял связи со своей метрополией
Коринфом, принимали деятельное участие в основании пересе-
79
ленцами из Ахайи Кротона,* а колонистами из Локриды —
Локров Эпизефирских (Strab., VI, 1, 12, р. 262, и 7, р. 259)^
Трудно, таким образом, переоценить энергию и последова-
тельность осуществлявшейся коринфянами колонизационной по-
литики и, надо думать, что те, кто ее направлял;, а это были
коринфские Бакхиады, учитывали всю совокупность стоявших
перед их городом проблем: необходимость дать отток избыточ-
ному аграрному населению и тем разрядить социальную обста-
новку в Коринфе; необходимость обеспечить условия для ши-
рокого развития коринфской торговли, в которой сами Бак-
хиады если и не принимали непосредственного участия, то все
же были весьма заинтересованы как в одном из важнейших
источников доходов (см.: Strab., VIII, 6, 20, р. .378); наконец,
необходимость подкрепить и то и другое стратегически надеж-
ными опорами, создав, посредством цепи собственных и дру-
жеских с ними колоний, своего рода мост между Балканской
Грецией и Сицилией. Что вывод'колоний в Сицилию и на Кер-
киру носил вполне организованный характер, подтверждается,
во-первых, официальным обращением к Дельфийскому ораку-
лу, который был, так сказать, направляющим центром грече-
ской колонизации (как бы ни мотивировалось это обращение
в романтическом предании), а во-вторых, высоким положением
самих основателей-ойкистов: оба — и Архий, и Херсикрат —
были Гераклидами, причем для Херсикрата прямо засвидетель-
ствована его принадлежность к правящему роду Бакхиадов
(Schol. Ар. Rhod., IV, 1212 и 1216), и это же с большой долей
вероятности можно предполагать и для Архия. Во всяком слу-
чае, в последующей традиции прочно отложилось представле-
ние о том, что Сиракузы были основаны по инциативе коринф-
ского рода Бакхиадов (ср.: Ovid. Metamorph., V, 407—408).
Сицилийский материал, поскольку он сравнительно хорошо
отражен в общегреческой исторической традиции, опирающей-
ся, кстати, и на добротное местное предание, замечателен сво-
ею образцовостью. Он доставляет нам возможность с уверен-
ностью судить о всех важнейших аспектах греческой колониза-
ции— о причинах и характере самого колонизационного дви-
жения, о судьбе вновь основанных поселений, наконец, о сущ-
ности взаимоотношений между греческими колонистами и мест-
ным населением. На последнем вопросе необходимо теперь
остановиться особо: этого требует как логика самого изложе-
ния, необходимость подкрепить конкретными данными сформу-
лированное выше положение о греческой колнизации как спо-
собе разрешения своих проблем за чужой счет, так и историо-
графическое состояние вопроса.
В самом деле, казалось бы, нет ничего естественнее заклю-
чения об империалистском характере греческой колонизации.
Ведь, за немногими исключениями (например, в отдельных райо-
нах Причерноморья), новые поселения основывались греками.
80
в местах, где было свое исконное население, для которого
утверждение новых поселенцев означало более или менее оче-
видное утеснение, утрату своих владений и возможностей для
самостоятельного развития. Такой именно взгляд, в полемике
с бытовавшей идеализацией греко-варварских отношений, был
развит в русской дореволюционной историографии Ф. Ф. Со-
коловым. Глубоко исследовав древнейший период истории Си-
цилии, русский ученый сумел показать, что местные сицилий-
ские племена сикулов и сиканов, хотя и уступали во многом
грекам, отнюдь все же не стояли на стадии «новозеландской
дикости», как это рисовалось взору английского историка
Дж. Грота, и что приход греков вовсе не обернулся для них
благодетельной миссией, а, наоборот, прервал спонтанный про-
цесс собственного оригинального развития.48
Однако это простое и с виду естественное мнение в даль-
нейшем было пересмотрено, и на смену ему явилось иное и, как
стало казаться, более верное воззрение на отношения грече-
ских колонистов с местным населением как на своего рода
положительное, с выгодами для обеих сторон взаимодействие.
Это воззрение нашло отражение, в частности, у С. А. Жебелева,
который в одной из последних своих работ писал: «Было бы
неправильно рассматривать греческую колонизацию как своего
рода ряд разбойничьих набегов или вооруженных экспедиций.
Последние были бы немыслимы, так как число являвшихся
колонистов значительно уступало количеству туземного насе-
ления, окружавшего или жившего по соседству с основанной
колонией... Все усилия торговых колоний должны были быть
направлены на то, чтобы обеспечить между греками и тузем-
цами такой modus vivendi, при котором каждая сторона мог-
ла бы извлекать для себя наибольшие выгоды. И если грече-
ские колонисты эксплуатировали туземцев в своих интересах,
то, со своей стороны, и верхи туземного населения извлекали
из общения с греками свои, хотя бы и меньшие, выгоды. В этом
отношении было бы антиисторично переносить на греческую ко-
лонизацию отличительные свойства ’ колониальной эксплуата-
ции нового времени».49
Если бы дело ограничивалось у С. А. Жебелева оговоркой
насчет выгод, которые извлекали для себя из контактов с гре-
ками верхи туземного населения, то с этим можно было бы
согласиться. Однако изложенное им мнение вело именно
к принципиальному пересмотру прежнего взгляда на грече-
скую колонизацию как на явление по существу разбойного ха-
рактера. С этим нелегко было согласиться, и показательно, что
несколько позже К. М. Колобова, хотя и с оговоркой относи-
тельно зависимости колонизационной инициативы греков от
48 Соколов Ф. Ф. Критические исследования, с. 227 слл.
49 Же бе л ев С. А. Греческая колонизация, с. 153.
4 134 8]
возможности конструктивного взаимодействия (в частности,
торгового обмена) с местным населением, а следовательно,
и от уровня развития последнего, все же вернулась к общей
оценке греческой колонизации как явления, по сути дела, им-
периалистского. Указывая, что «колонизационная экспансия
является характерным и составным элементом развития рабо-
владельческого строя», она вполне справедливо усматривала
природу этого явления в характере самого (античного) рабо-
владельческого общества: «Развитие за счет периферии харак-
терно для всех рабовладельческих обществ. Прежде всего оно
обусловлено необходимостью (при развитом рабовладении)
приобретать рабов вне территории своего полиса, а на опреде-
ленной стадии развития греческих полисов —и вне Греции».50
Тем не менее недавно взгляд, обнаружившийся уже
у С. А. Жебелева, вновь был поддержан В. П. Яйленко, кото-
рый, опираясь главным образом на археологическйй материал,
развил этот взгляд до крайней степени.51 Указывая на вовлече-
ние туземных элементов в экономическую деятельность грече-
ских колоний, отрицая при^этом порабощение греками туземцев,
да и вообще какое бы то ни было насилие греческих колонистов
над местным населением, В. П. Яйленко считает возмож-
ным говорить о «трудовой кооперации» и «мирной конвер-
генции» греческого и туземного миров. «Результаты археоло-
гических исследований в Великой Греции и Нижнем Побужье.—
пишет он,— показывают, что в экономическую деятельность
греческих колоний широко вовлекались туземные' элементы.
При этом необязательно надо стремиться... повсюду видеть по-
рабощение туземцев греками: твердых доказательств порабо-
щения местных элементов в греческих колониях до конца VI в.
у нас нет».52 И ниже: «Одним из наиболее продуктивных, если
не основным, вариантом экономического взаимодействия между
греческим колониальным и туземным мирами была доброволь-
ная трудовая кооперация. Повсюду более высокий сравнительно
с туземным уровень жизни в греческих колониях привлекал
местные элементы. Архаическое греческое общество еще не зна-
ло противопоставления эллин — варвар, и это облегчало взаи-
модействие обоих миров. Трудовое участие туземцев в эконо-
мической деятельности греческих колоний предоставляло и им
более высокий жизненный стандарт. Такая экономическая за-
интересованность местных элементов в трудовой деятельности
на полях и в мастерских греков в сочетании с потребностью
греческих колоний в трудовых ресурсах и породила возник-
новение сельских поселений со смешанным населением, про-
50 Колобова К. М. Из истории раннегреческого общества, с. 154.
51 См/ Яйленко В. П. Архаическая Греция, с. 149—154.
52 Там же, с. 149—150.
82
никновение туземцев в греческие поселения и греков в тузем-
ные, а в конечном счете материальное и культурное сближе-
ние греческого и туземного миров».53
На каком основании делаются такие далеко идущие выво-
ды? На что ссылается В. П. Яйленко? На результаты археоло-
гических исследований в Великой Греции и Нижнем Побужье,
на возникновение кое-где поселений со смешанным населением
(в расчет могут идти жившие по соседству с Ольвией калли-
пиды, или эллино-скифы, Геродота [IV, 17] и миксэллины
ольвийского декрета в честь Протогена [IOSPE, I2, № 32,.
В 16—17]), но более всего на сицилийский материал. Однако
археологические данные, не подкрепленные соответствующими
письменными свидетельствами, могут допускать самое различ-
ное истолкование и, во всяком случае, не являются надежным
источником для суждения об этносоциальных отношениях. Рав-
ным образом не имеет решающего значения и ссылка (кстати,,
использованная уже С. А. Жебелевым) на смешение греков,
с туземцами: такое смешение является обычным спутником
этнических контактов, но не может служить показателем их
характера (ср., например, наличие в Спарте категории мофа-
ков, происходивших от сожительства спартиатов с илотками).
Что же касается сицилийского материала, то он истолкован
В. П. Яйленко отнюдь не лучшим образом: за переложением
тенденциозных выводов • некоторых современных археологов54
он проглядывает красноречивые указания античной традиции,
которые в массе своей совершенно опровергают развитый им
взгляд.
В самом деле, начнем с того, что нам известно об утверж-
дении греков в Сицилии. В трех случаях из четырех, когда
традиция фиксирует внимание на первоначальных контактах
греческих переселенцев с туземцами, речь идет о насильствен-
ном изгнании последних с мест их обитания: Архий основал
Сиракузы, «прежде всего прогнав сикулов (Ztxeko’j; e^eXdoa;)
с острова», т. е. с Ортигии, где греки и обосновались
в первую очередь (Thue., VI, 3, 2); халкидяне с Фуклом во
главе, двинувшись из Наксоса, основали Леонтины, «войной
Прогнав оттуда сикулов (тиолеио) то'; ItxeXoo; sBeXdoavTe;)»
(Ibid., VI, 3, 3); ойкист Гелы Антифем утвердился с товари-
щами в новых владениях, «разорив (тсорбт^ас) городок сика-
нов Омфаку» (Paus., VIII, 46, 2). И только в одном случае
сообщается, что греческие колонисты обосновались при содей-
ствии туземцев: это были переселенцы из Мегар, которым, пос-
53 Там же, с. 152.
54 В. П. Яйленко опирается, в частности, на выводы археологов П. Ор-
ландини и Э. Сьоквиста. Последнему принадлежит обобщающий труд:
S j б q v i s t E. Sicily and the Greeks. Studies in the interrelationship between
the indigenous populations and the Greek colonists. Ann Arbor, 1973.
83
ле первых их мытарств, удалось заручиться поддержкой-сикулъ-
ского царька Гиблона и на его земле и под его руководством
основать городбк Мегары Гиблейские (см.: Thue., VI, 4, 1).
Далее, показательна судьба туземного населения, остав-
шегося на территории вновь основанных греческих полисов.
Об этом можно судить на примере Сиракуз, чья история осо-
бенно хорошо представлена в античной традиции и наиболее
обстоятельно изучена учеными нового времени. Так вот, на ос-
новании археологического обследования сиракузской хоры мож-
но заключить о скорой деградации местной культуры, об ис-
чезновении всех ранее процветавших сикульских поселений, за
исключением одной сравнительно далеко отстоявшей от Сира-
куз Гиблы Герейской (у нынешней Рагузы). При этом населе-
ние самих Сиракуз, равно как и основанных ими в округе но-
вых, дочерних колоний, судя по археологическим находкам,
оставалось чисто греческим. Спрашивается: что же сталось
с жителями названных сикульских поселений? Ответ один: по-
скольку они не были прогнаны или истреблены, они стали кил-
лириями — земледельческими рабами, наподобие илотов, за-
крепленными за клерами греческих первопоселенцев, земле-
владельцев-гаморов.55
Античная традиция, представленная, в частности, такими
именами, как Геродот, Аристотель и Тимей, определенно счи-
тает киллириев рабами, но рабами, как специально разъясня-
лось Аристотелем, особого типа, сходными со спартанскими
илотами, фессалийскими пенестами и критскими кларотами
(см.: Her., VII, 155; Aristot., fr. 586 Rose3, из «Сиракузской
политик»; Timaeus, FgrHist 566 F 8). Их статус, вслед за
Д. Лотце, глубоко изучившим эту проблему, мы определим,
таким образом, как вид коллективного рабства, возникающего
в условиях завоевания или колонизации, особенно в зоне рас-
селения дорийцев.56 Традиция не дает явных указаний относи-
тельно происхождения киллириев, но не раз подчеркиваемое
в источниках огромное их множество, будто бы даже вошедшее
в поговорку (Zenob. Prov., 4, 54; Suid., s. v. xaUtxoptot),
а вместе с тем и напрашивающаяся дополнительная параллель
с туземными земледельческими рабами-мариандинами в Герак-
лее Понтийской57 заставляют предположить, что они были
55 К такому именно выводу на основании сопоставления археологиче-
ских данных с свидетельствами античной традиции приходит Т. Данбэбин,
один из самых объективных и авторитетнейших исследователей греческой
колонизации в Сицилии и Южной Италии. См.: Dunbabin Т. J. The Wes-
tern Greeks, р. 95--112.
56 Lotze D. Metaxu eleutheron kai doulon. Studien zur Rechtsstellung un-
freier Landbevolkerungen in Griechenland bis zum 4. Jahrhundert v. Chr. Berlin,
1959, S. 58—59, 75. 79.
57 Ср., помимо только что названной работы Д. Лотце (Lotze D. Op.
cit., S. 56—57, 74—75, 79), нашу статью: Ф.рсглов Э. Д. Гераклейские ма-
риандины.— В кн.: Демографическая ситуация в Причерноморье в период
Великой греческой колонизации. Тбилиси, 1981, с. 22—33.
84
местного сикульского корня. Само их имя, возможно, происхо-
дило от названия одного из сикульских племен (ср.: Norin.
Dion., XIII, 311), хотя в новейшей научной литературе нет недо-
статка и в других объяснениях, из которых наиболее заманчи-
вым нам представляется предложенное А. Чечи сближение
греческого xoXXSpiot с латинским culleus — «кожаный ме-
шок», «мех».58
Дело в том, что в этом случае возникает возможность не
только объяснить термин «киллирии» с позиций древнего ита-
лийского языка, на одном из диалектов которого должны были
изъясняться сикулы, но и истолковать его по аналогии с неко-
торыми другими известными нам у греков названиями земле-
дельческих рабов. Возможно, что киллирии были прозваны
так по своей одежде типа какого-нибудь кожуха (причем было
использовано именно местное название) — наподобие того, как
сикионские рабы были прозваны катонакофорами по своей верх-
ней меховой или кожаной одежде — катонаке.59 То, что одеж-
да такого типа — «кожухи» — в принципе была характерна для
простолюдинов в архаическое время, подтверждается превос-
ходной параллелью, на которую нам в свое время указал
А. И. Доватур. Это — уже привлекавшийся нами выше отры-
вок из Феогнида, где говорится о социальном перевороте на
родине поэта — в Мегарах Нисейских. Поэт сетует здесь на
возвышение, в ущерб старой знати, простолюдинов-сельчан,
тех,
Кто ни законов досель, ни правосудья не знал,
Кто одевал себе тело изношенным мехом козлиным
И за стеной городской пасся, как дикий олень...
(Theogn., 54—56 Diehl3)
Эта параллель вдвойне интересна — не только возможным
подтверждением бытовой характеристики сиракузских килли-
риев, но и указанием на сходную социально-политическую си-
туацию. Ведь и в Сиракузах сложившееся в архаическую эпоху
противостояние аристократии и демоса завершилось — здесь
именно при прямом участии рабов-киллириев — победой на-
роду. В 491 г. до н. э. власть землевладельческой знати гаморов
была свергнута в Сиракузах совместным выступлением демоса
и киллириев; при этом гаморы были изгнаны, а киллирии полу-
чили свободу и даже вошли в состав гражданства (см.: Her.,
VII, 155; Timaeus, FgrHist 566 F 8; Dion. Hal. Ant. Rom., VI,
62).60 Это событие — едва ли не уникальный пример совместных
действий греческого городского демоса и туземных земледель-
58 Ceci A. Contribute? alia storia della civilta Italica.— RAL, Ser. VI,
vol. VIII, 1932, fasc. 3—4, p. 51.
59 L о t z e D. Op. cit. S. 54—55, 58—59.
60 Для датировки и более обстоятельного суждения о характере пере-
ворота см. также: Dunbabin Т. J. The Western- Greeks, р. 414—415;
Stauffenb erg A. Trinakria, S. 177—179.
85
ческих рабов, т. е. пример формирования единого демократиче-
ского фронта и достигнутого таким образом успеха в демо-
кратической революции. Вместе с тем это — ярчайшее свиде-
тельство антагонизма, существовавшего между киллириямн
и гаморами, а следовательно, и самое убедительное опровер-
жение теорий «трудовой кооперации» и «мирной конверген-
ции».
Но мало того, что греческими колонистами в Сицилии подав-
лялось туземное население в ближайшей, освоенной ими округе.
Источники свидетельствуют об их непрерывной борьбе и со
свободными сицилийскими племенами, т. е. с теми туземными
общинами, которые остались за пределами первоначально за-
хваченной греками территории и сохранили свою независи-
мость. Здесь опять-таки замечателен пример Сиракуз, история
которых вообще стоит в центре внимания античной традиции,
когда она повествует о судьбах греческих городов в Си-
цилии.
Показательна неуклонность агрессивных устремлений Сира-
куз ян в отношении свободных сикулов во все времена, незави-
симо от порядков, которые существовали в самом Сиракузском
государстве. Первоначальная аристократическая республика
гаморов последовательно осуществляла экспансию во внут-
ренние сицилийские земли, этап за этапом осваивая их посред-
ством внутренней колонизации. В архаический период, в VII в.
до н. э., сиракузянами были основаны, в частности, Акры (к за-
паду от Сиракуз, в верховьях реки Анап) и Энна (в самом
центре острова), Касмены и Камарина (на юго-востоке), не
считая ряда небольших фортов, закреплявших их господство
над освоенной таким образом обширной территорией (о дочер-
них колониях Сиракуз см.: Thue. VI, 5, 2—3; Steph. Byz.,
s. v. 7Еш).61
С утверждением сначала в Геле, а затем и в Сиракузах ти-
рании наступление на сикулов не прекратилось. Тиран Гелы
Гиппократ (498—491 гг.) совершал неоднократные походы в зем-
ли сикулов, осаждал и захватывал их городки (см.: Her., VII,
154; Polyaen., V, 6) и под стенами одного из них — Гиблы Ге-
леатской — в конце концов нашел себе смерть (Her., VII,
155).62 Сменивший его в Геле, а затем утвердившийся и в Си-
ракузах Дейноменид Гелон (годы правления в Сиракузах —
485—478), бывший ранее соратником Гиппократа во всех его
войнах, вероятно продолжал держаться твердого курса в от-
ношении сикулов. Наследовавший Гелону его брат Гиерон
(478—466 гг.) без церемоний отбирал у сикулов земли. Так
61 Об этой осуществлявшейся сиракузянами внутренней колонизации
см. также: Соколов Ф. Ф. Критические исследования, с. 189—191;
D u n b a b i п Т. J. The Western Greeks, р. 95—112; Stauffenberg A. Tri-
nakria, S. 121 —126.
62 Ср.: D unbab in T. J. The Western Greeks, p. 403—404.
86
юн поступил, например, при выводе военно-земледельческой
колонии в Катану (Diod., XI, 49, 1, и 76, 2).
Падение тирании и восстановление в Сиракузах республи-
канского строя (466 г.) ничего не изменили в отношениях сира-
кузян с сикулами. Правда, у сикулов в это время появился та-
лантливый руководитель Дукетий, который, начав с борьбы за
возвращение земель, отнятых у туземцев Гиероном, добился
исключительных успехов (драгоценные сведения об этом дви-
жении сопротивления сохранил Диодор, XI, 76, 2—3; 78, 5; 88,
6—90, 2; 91—92; XII, 8 и 29). Дукетию удалось сплотить сику-
лов в политическое единство, наподобие федерации, с центром
в городе Палике, основанном по его инициативе вблизи святи-
лища сикульских богов-близнецов Паликов, в центре восточной
части острова. Опираясь на объединенные силы сикульских об-
щин, Дукетий в течение целого ряда лет — с 461 до 451 г.—
вел успешную борьбу с греками, отвоевывая у них обратно си-
кульские земли и закрепляясь на них посредством основания
новых городов. Однако, в конце концов, сиракузяне и акраган-
тяне совместными усилиями положили конец успехам сикулов:
Дукетий был разбит и должен был сдаться сиракузянам, кото-
рые выслали его в Коринф (451 г.). Правда, спустя некоторое
время Дукетий нашел способ вернуться в Сицилию (446 г.)
и вновь возглавил сопротивление сикулов, однако на этот раз
болезнь и смерть остановили его в самом начале нового пути
(440 г.).
После смерти Дукетия сиракузяне перешли в решительное
наступление на сикулов. Подчинение их общин они завершили
штурмом последней сикульской твердыни — города Тринакии.
Сам город был разрушен, а уцелевшие жители проданы в раб-
ство. За счет добычи торжествующие сиракузяне отправили
богатые посвятительные дары общему духовному патрону гре-
ческих колонистов — Аполлону Дельфийскому (Diod., XII, 29,
2—4). Подчиненные сиракузянам сикульские общины были об-
ложены ' большой данью (Diod., XII, 30, 1; Thue., VI, 20, 4),
и это положение не изменилось в принципе и при новой тира-
нии Дионисия Старшего (405—367 гг.).63 Более того, есть осно-
вания предполагать, что именно тогда, в результате последо-
вательно проводимой нивелирующей державной политики,
сикульские общины утратили последние остатки своей внутрен-
ней самостоятельности и самобытности и подверглись сильней-
шей эллинизации.64 Во всяком случае, в последующие века мы
практически ничего уже не слышим о сикулах и единственным,
хотя, впрочем, и знаменательным, воспоминанием о былой не-
зависимости местного сицилийского населения явится, уже
в римское время, использование святилища Паликов сицилий-
63 См.: Фролов Э. Д. Сицилийская держава Дионисия. Л., 1979,
с. 141.
64 Там же, с. 152—153.
87
скими рабами при подготовке и осуществлении ими своего вто-
рого восстания (Diod., fr. XXXVI, 3, 3; 7, I).65
Проведенного обзора истории отношений греческих коло-
нистов с местным населением в Сицилии достаточно, чтобы по-
казать всю неосновательность утверждений о «мирной конвер-
генции». Напротив, сицилийский материал, как, впрочем, и все
то, что нам известно о греко-варварских отношениях в других
областях Средиземноморья и Понта (ср. ожесточенную борьбу
Тарента и Фурий с южноиталийскими племенами луканов.
и бруттиев, Гераклеи Понтийской — с непокоренными марпан-
динами, Боспора и Херсонеса — со скифами и пр.), убедительно
свидетельствует о далеко не мирном и не сотрудническом ха-
рактере контактов, которые прямо были навязаны одним ми-
ром другому, в конечном счете — скажем об этом со всею опре-
деленностью— об империалистском характере греческой коло-
низации. При этом надо учитывать не только такие очевидные
проявления колониального разбоя, как захват у местных жите-
лей их земель и обращение их самих в рабов или зависимых
данников, но и формы, так сказать, скрытые, и среди них в осо-
бенности неэквивалентный характер обмена между греческим
миром и варварской периферией. Сбывая варварам изделия
своего ремесла, предметы роскоши и, конечно же, вино, греки
получали взамен гораздо более ценные вещи — разнообразное
сырье, хлеб, рабов, т. е. все то, что буквальным образом стало
основой для развития и процветания их рабовладельческой эко-
номики. Без преувеличения можно сказать, что так называемая
великая колонизация и открытая ею эксплуатация варварской
периферии стали для греков важнейшими материальными
предпосылками реализации античного способа развития, с раб-
ством иноплеменников, но зато с гражданскими правами и при-
вилегиями для соотечественников.
4. Раннегреческая тирания
Однако вступление на античный путь развития не было для
греков столь гладким и простым делом, как могло бы пока-
заться с первого взгляда. Первоначальной законодательной
реформой были заложены первые опоры и намечены контуры,
а колонизацией были обеспечены дальнейшие необходимые ус-
ловия для форсированного возведения полисного здания. Одна-
ко в условиях объективно созревшей и разразившейся смуты
субъективная готовность архаического греческого общества
к завершению работы совместными усилиями оставляла желать
лучшего. Ни аристократия не хотела поступиться в пользу на-
рода традиционными своими привилегиями, ни демократия не
намерена была соизмерять степень своего давления на знать
65 Значение этого факта справедливо было подчеркнуто К. М. Колобо-
вой (см. ее статью: Второе сицилийское восстание рабов. — Eirene,
vol. II, 1964, с. 111—135).
88
с разумной мерой, диктуемой потребностями сохранения
гражданского единства, сознанием необходимости социального
компромисса. В этих условиях роль своеобразного обществен-
ного катализатора сыграла архаическая тирания (ее еще на-
зывают раннегреческой, или старшей, чтобы отличать от тира-
нии, возродившейся в условиях кризиса полиса в позднеклас-
сическое и эллинистическое время).66
Строго говоря, древняя тирания не была конструктивным
элементом демократического движения; она была, скорее, по-
бочным явлением, порожденным смутой, и носила по преиму-
ществу деструктивный характер. Далее, если первоначальная
законодательная реформа и колонизация были подлинными во-
площениями греческого рационализма, то в тирании реализова-
лось иррациональное стремление личности к власти, та самая
глубинная человеческая спесь (oppic), в которой греки рано
усмотрели главного антагониста разумному общественному
порядку, благозаконию (e6vouta). Чужеродность этих древних,
возникавших посредством узурпации в период обострения со-
циальной смуты режимов личной власти хорошо сознавалась
современниками. Недаром они окрестили этот нетрадиционный,
столь отличающийся от патриархальной царской власти вид
монархии чужим, заимствованным, как считают, из Малой
Азии, у лидийцев или фригийцев, словом «тирания» (впервые
зафиксировано у Архилоха в характерном приложении к влас-
ти лидийского правителя-узурпатора Гигеса, fr. 22 Diehl3).
Неконструктивность, иррациональность, чужеродность древней
тирании не исключает, однако, возможности признания за ней
известного исторического значения: на свой лад, так сказать,
от противного, самим фактом своего насильственного возник-
новения и существования, она содействовала утверждению
в греческом обществе полисного духа, с его культом разумной
нормы, согласованного и общеобязательного для граждан за-
кона.
Присмотримся, однако, пристальнее к этому явлению, со-
путствовавшему и паразитировавшему на общем демократиче-
ском движении. Тирания являлась к жизни в какой-то момент
после первого рационально спланированного и осуществленного
устроения общественных дел, когда это устроение оказывалось
в глазах общества недостаточным или неудовлетворительным,
66 Новейшее фундаментальное исследование о греческой тирании —
Berve Н. Die Tyrannis bei den Griechen, Bd I—II. Miinchen, 1967 См. также:
Andrewes A. The Greek tyrants, 2nd ed., London, 1958; Diesner H. J.
Griechische Tyrannis und griechische Tyrannen. Berlin, 1960; Mosse C. La
tyrannie dans la Grece Antique. Paris, 1969. Важнейшие специальные
статьи, относящиеся к истории старшей тирании, собраны в кн.: Die altere
Tyrranis bis zu den P.erserkriegen. Hrsg. von K. *H. Kinzl. Darmstadt, 1979.
В советской литературе особенно важны работы К. К. Зельина: Зель-
мн К.К. 1) Олимпионики и тираны.— ВДИ, 1962, № 4, с. 21—29; 2) Борь-
ба политических группировок в Аттике в VI в. до н. э. М., 1964.
89
когда вновь вспыхивали раздоры и возникали условия для ав-
торитетного выступления сильной личности, на которую, изве-
рившись в реформе, народные массы возлагали теперь все
свои надежды. Надо, однако, подчеркнуть, что корнем тирании
была не демократия, а демагогия. На авансцену политической
жизни выступали честолюбивые авантюристы, которые, как пра-
вило, были людьми знатного происхождения, нередко даже вож-
дями целых кланов, но по каким-то причинам, чаще всего
из-за соперничества с другими знатными вожаками, порывали
со своим сословием, развязывали широкую демагогическую
кампанию, при поддержке демоса добивались чрезвычайного
назначения на высшую должность, а затем узурпировали
власть.
Тирания была в архаической Греции широко распростра-
ненным явлением, особенно характерным для развитых в эко-
номическом отношении районов, где острота внутренних со-
циальных противоречий достигала особой силы. Здесь доста-
точно будет назвать наиболее значимые тиранические режимы,
оставившие особенно яркий след и в исторической традиции,
древних. В Балканской Греции более всего известны тираны
в городах вокруг Истма: в Коринфе—Кипсел, его сын Пери-
андр и племянник последнего Псамметих (658—584), в Сикио-
не — Орфагор и ряд его преемников (приблизительно 655—555),
в Мегарах — Феаген (около 630), в Афинах — Писистрат и два
его сына Гиппий и Гиппарх (560—510 гг. с перерывами). Из
периферийных областей особенно благодатными для возникно-
вения тиранических режимов оказались Иония и Сицилия. Из
ионийских тиранов заслуживают упоминания: в Милете —
Фрасибул (около 600), на Самосе — Поликрат (538—522); из
сицилийских: в Геле — Пантареиды Клеандр и Гиппократ
(505—491), а затем Дейноменид Гелон; в Сиракузах — Дейно-
мениды Гелон, Гиерон и Фрасибул (485—466 гг. до н. э.у.
Тираны архаической поры, как правило, были выдающимися
личностями. Сказанное об иррационализме тирании относится
к существеннейшему внутреннему импульсу, направлявшему во-
лю. тиранов к власти, к их стремлению оседлать общественное
развитие и на волне популярного демократического движения
достичь осуществления — за счет и во вред этому движению —
сугубо личной, эгоистической цели. Однако это не исключало
возможности проведения ими при случае некоторых важных
преобразований — постольку, конечно, поскольку этим обеспе-
чивалась популярность их правления (отдельные администра-
тивные реформы, меры по благоустройству городов, оборудова-
ние гаваней, координация колонизационного движения и пр.).
При этом и государственная политика тиранов, и их личное
поведение не были лишены-—и в этом надо видеть знамение
времени — известного, так сказать, частного рационализма. Не-
даром и их тоже, а не одних только законодателей и рефор-
90
маторов, традиция изображает как людей, исполненных не толь-
ко страсти и воли, но и выдающегося ума. Периандр и Писист-
рат по совокупности своей деятельности относились — по край-
ней мере, некоторыми авторами — к числу семи мудрецов (см.
выше, § 2).
Примечательны также в этой связи исполненные расчета
манипуляции Писистрата с религиозными святынями своего
родного города. Мы имеем в виду известную историю с вто-
ричным его приходом к власти при непосредственном будто бы
участии богини Афины. Именно, по свидетельству древних
авторов, Писистрат въехал в город, стоя на колеснице рядом
с красивой, статной женщиной, наряженной наподобие боги-
ни Афины, что должно было изображать или символизиро-
вать— разница в данном случае невелика — прямое содействие
божества происходящему (см.: Her., I, 60; Aristot. Ath. pol.,
14, 4).67
Вместе с тем нельзя закрывать глаза на характерную лич-
ную направленность поступков тиранов. Отмеченная печатью
сознательной воли и энергии, их деятельность направлялась
прежде всего своекорыстным расчетом, а их политика была
исполнена, по большому счету, эгоизма и произвола. Тирания
архаической поры (как и вообще любая тирания) не была, как
это доказывал в свое время С. Я. Лурье, ^видом демократиче-
ской диктатуры,68 а являлась всего лишь древним вариантом
бонапартизма. Поэтому ни идеализировать, ни слишком под-
черкивать значение этого явления не приходится. Показатель-
но, наоборот, антидемократическое существо тирании (разору-
жение народа, политическое подавление, фискальный гнет),
равно как и то, что позитивный вклад тиранов в строение по-
лисного государства, за немногими исключениями вроде Пе-
риандра, практически был ничтожен.
Из этого не следует, однако, что тирания вообще не имела
никакого исторического- значения. Отнюдь нет, только это зна-
чение реализовывалось на свой, весьма своеобразный лад. Бу-
дучи побочным продуктом распада древнего аристократического
общества, тирания самым непосредственным образом содейст-
вовала крушению аристократии и этим, разумеется, подгото-
вила торжество демократии. Более того, являя собой влаеть,
67 Древние, а за ними и большинство новейших авторов видели в этой
истории просто ловкую проделку расчетливого политика, спекулировавшего
на религиозности народной массы. Иная трактовка предложена С. Я. Лурье,
который усмотрел здесь случай религиозно-сценического действа, когда все
знают, что роль бога исполняет человек, но это не мешает им воспринимать
разыгрываемую сцену как действительное явление божества. См.:
Лурье С. Я. История Греции, ч. I, с. 152.
68 Там же, с. НО—117. — Хотя и с оговорками относительно отрицатель-
ных черт, порождаемых индивидуальными амбициями, как «положительное
явление» и, более того, как «орудие демоса» характеризует старшую тира-
нию также и В. П. Яйленко. См. его статью: Архаическая Греция,
о. 180—184.
91
стоящую выше сословных перегородок, она уже была, по мет-
кому выражению Я. Буркхардта, «антиципированной, представ-
ленной одним человеком, демократией».69 70 Так или иначе, по-
средством принудительной политической нивелировки она под-
готавливала общество к восприятию в будущем господства
закона, и в ту же сторону вело осознание самим этим обществом,
на опыте тирании, всей опасности личной спеси (оррк;)
т. е. крайнего индивидуализма, сколь бы ни было необходи-
мым развитие этого последнего в условиях кризиса патриар-
хальных порядков и становления личности.
Можно сказать так, что тирания была необходимым этапом:
на пути к полису, особенно в плане преодоления сопротивле-
ния родовой знати, но что окончательное торжество полисных
принципов стало возможным лишь по устранении этой тяжкой
опеки, которую являли собой для общества охарактеризован-
ные выше режимы личной власти. Как тирания сокрушила арис-
тократию, так общество сокрушило тиранию, после чего рядом
заключительных реформ были устранены реликты древнего
порядка, приняты меры против опасного возвышения личности
и достроены последние этажи полисного здания. В этом отно-
шении особенно показательны были реформы в Афинах, осу-
ществленные после свержения тирании Писистратидов Алкмео-
нидом Клисфеном (508/7 г. до н. э., главные источники — Her.
V, 66—73; VI, 131; Aristot. Ath. pol., 20—22)7°
Выдвинувшийся на передний план во время борьбы с Пи-
систратидами, а особенно после их устранения Клисфен объек-
тивно, по характеру и последствиям осуществленных им в 508 г.
преобразований, был прямым продолжателем дела Солона.
Более того, именно его и считают по праву родоначальником
демократии: если Солон заложил общие основы полисного
строя в Афинах, то Клисфен окончательно придал ему-демокра-
тическую форму. При нем и в самом деле получили дальней-
шее развитие правильные принципы государственной и демо-
кратической жизни. На смену древней родо-племенной органи-
зации общества (по филам и фратриям) пришла, наконец, но-
вейшая административно-территориальная система — членение
страны и народа на 10 новых территориальных фил с их мест-
ными подразделениями в виде небольших компактных городских
или сельских ячеек-демов. Эта система, ставшая отныне основой
всей государственной жизни, учитывала, по месту жительства,
все свободное, включенное в состав гражданства, население
69 BurckhardtJ. Griechische Ki’lturgeschichte, Bd I. Berlin: Riitten
Loening, s. a., S. 166.
70 См. также специальные исследования: Ehrenberg V. Neugriinder
des Staai.es. Munchen, 1925, S. 55—102; Lewis D. M. Cleisthenes and At-
tica.— Historia, Bd XII, 1963, H. 1, p. 22—40; Leveque P., V i d a 1 - N a-
quet P. Clisthene I’Athenien. Paris, 1964. В советской литературе: Лу-
рье С. Я. Клисфен и Писистратиды.— ВДИ, 1940, № 2, с. 45—51; С тро-
ге цк и й В. М. Клисфен и Алкмеонйды.— ВДИ, 1972, № 2, с. 99—106.
92
Аттики, в том числе и такие его группы, которые давно утрати-
ли или никогда даже не имели связи с исконными родовыми
подразделениями.
Соответственной реорганизации подверглась вся система
строения государственных органов и должностей в древних Афи-
нах. И прежде всего радикально изменилась структура создан-
ного еще Солоном государственного совета. Ранее он состоял из
400 членов, набиравшихся поровну от 4 древних фил, где* пре-
имущественным влиянием по традиции пользовалась родовая
знать. Теперь состав совета был расширен до (500 членов, кото-
рые набирались — и это было решающим нововведением — по 50
от каждой из 10 новых территориальных фил, т. е. от всего мас-
сива гражданского населения, что придало этому важнейшему
после народного собрания государственному учреждению под-
линно демократический характер.
Равным образом расширилась и демократизировалась сис-
тема различных государственных коллегий, административных,
финансовых, военных, которые теперь делили с архонтатом ис-
полнительную власть и своим коллективным участием придава-
ли ей последовательно демократический характер. В частности,
в соответствии с возросшей ролью гоплитского ополчения и для
более эффективного коллегиального руководства военными де-
лами была создана новая коллегия 10 высших военных руково-
дителей— стратегов. Поначалу они были подчинены одному из
9 архонтов — архонту-полемарху, но вскоре стали самостоя-
тельными и даже, более того, по мере возрастания роли войны
и военной политики, приобрели значение главного правитель-
ственного органа.
Но самое^ может быть, важное состояло! в том, что при Клис-
фене утвердившаяся, наконец, демократия получила прочные
гарантии своего дальнейшего существования. Были приняты эф-
фективные меры против свое,волия|и необузданности отдельных
знатных кланов и сильных личностей. Силу первых должна
была подорвать административно-территориальная реформа
Клисфена, имевшая в виду раздробление старинных родовых
групп между новыми территориальными 'подразделениями.
А против непомерного возвышения личности был направлен так-
же учрежденный Клисфеном предупредительный «суд череп-
ков»— остракизм. Впервые закон об остракизме был применен
спустя два года после первой победы над персами при Мара-
фоне.71 Тогда уверовавший в свою силу народ использовал серию
остракизмов для устранения из Афин родственников и сторон-
ников свергнутых тиранов, дабы искоренить всякую возможность
возрождения антидемократического режима личной власти. Но
и позднее остракизм оставался эффективным орудием контроля
в руках демоса по отношению к той аристократической про-
71 Битва при Марафоне произошла в 490 г. до н. э.
93
слойке, которая по традиции поставляла политических лидеров
Афинскому государству. Посредством остракизма афинская
гражданская община оберегала себя от нежелательных послед-
ствий чрезмерного успеха той или другой аристократической
личности. Последовательным устранением политиков, чье влия-
ние грозило превзойти допустимую при демократии норму, об-
щина и утверждала свое суверенное право, свое значение во-
площенного государственного начала.72
Конечно, нельзя отрицать того, что проведение Клисфеном
важных государственных преобразований было обусловлено не
только и даже на первых порах, может быть, не столько широ-
кими демократическими устремлениями реформатора, сколько
более частной, личной причиной — соперничеством его с дру-
гим влиятельным аристократом Исагором и необходимостью
в борьбе с сильным противником опереться на поддержку наро-
да. Это подчеркивается уже и в древней традиции, у Геродота,
когда он повествует о борьбе за власть между Клисфеном
и Исагором в Афинах, только что освободившихся от тирании
Писистратидов: «Эти люди вели между собою распри из-за пре-
обладания, пока побежденный Клисфен не привлек на свою
сторону народ» (Her., V, 66, пер. Ф. Г Мищенко).
Однако, не забывая о том, что непосредственным исходным
моментом деятельности Клисфена было честолюбивое соперни-
чество с себе подобными из-за власти, мы не должны ставить
под сомнение принципиальный характер содеянного им, отри-
цать объективную демократическую сущность его реформ. Раз-
мышляя о месте Клисфена в ряду творцов афинского полисного
строя, мы можем сказать так: величие е/ю как политика состоя-
ло не в изначальном демократическом устремлении, а в гениаль-
ном постижении иг реализации объективно необходимых задач
в ходе развязанной личным честолюбием борьбы. Отлично ска-
зано по этому поводу у Г Бенгтсона: «Клисфеновский новый
порядок родился из нужд сиюминутной политики. Но если он
тем не менее своим лицом обращен в будущее, то это отличает
его как творение поистине государственного ума».73
Впрочем, при более пристальном рассмотрении хода истори-
ческого развития убеждаешься, что доля объективной заданно-
сти в действиях Клисфена была даже большей, чем это пред-
ставляется с первого взгляда. Ведь если его выступление и в са-
мом деле находилось под воздействием личного честолюбия,
стимулированного свержением тирании, то ход борьбы и ее ко-
нечный результат всецело уже определялись той решающей
ролью, которую, с высвобождением из-под опеки тирании, стал
играть в политической жизни демос. Время Солона и время
72 Подробнее см.: Фролов Э. Д. Политические лидеры афинской демо-
кратии. — В кн.: Политические деятели античности, средневековья и нового
времени. Л., 1983, с, 6—22.
73 BengtsonH. GG4, Р. 143.
94
Клисфена — две крайние точки в становлении афинской демо-
кратии; между ними для афинского народа пролегла длитель-
ная полоса политического возмужания. Если при Солоне демос
являлся только одной из борющихся групп, то теперь, в конце
VI в., после нивелирующей работы, проделанной тиранией, он
остался единственной общественной силой, без опоры на кото-
рую любое политическое выступление было обречено на провал.
Если Клисфен стремился к подлинному успеху,— а он был до-
статочно прозорлив, чтобы отличить прочный успех от скоро-
течного,— то его обращение к народу было предопределено. Но
тогда неизбежным было и проведение всего того, что было им
осуществлено в интересах демоса и что делает его реформы не
только заключительным этапом в формировании афинского де-
мократического полиса, но и отправной точкой в начавшемся
становлении в Афинах строя радикальной демократии.
Мы лишний раз убеждаемся, таким образом, во внутренней
связанности исторического процесса — в данном случае в зако-
номерности важнейших этапов архаической революции в Афи-
нах. Первоначальная законодательная реформа разрешила глав-
ные трудности и заложила основания нового, гражданского об-
щества, но она же, вследствие недостаточной своей радикаль-
ности, обусловила последующее обострение социальной борьбы
и, таким образом, подготовила почву для рождения тирании.
Последняя решительным подавлением аристократической оппо-
зиции расчистила поле для будущего торжества демократии.
Когда, по устранении тирании, на первый план вновь выступили
честолюбивые лидеры уцелевших аристократических кланов,
стало ясно, что решение их споров зависит от того, кто заступил
теперь на освободившееся после аристократии и тирании за-
главное место в социальной жизни Афин, — от демоса. И в уго-
ду ему возводившееся в течение столетия здание афинского
полиса было окончательно отделано в демократическом стиле.
Заключение
Завершая обзор становления классового общества, города
и государства у древних греков, отметим еще раз, в общей фор-
ме, главные особенности как самого исторического процесса,
так и его конечных результатов. Рождение цивилизации у гре-
ков свершилось не вдруг, не в результате одного резкого каче-
ственного скачка, а долгим и трудным путем. Фактически оно
произошло в два этапа: на первом — микенском — движение за-
вершилось катастрофой, но достижения этого этапа не пропали
совершенно и послужили основанием для более стремительного
и успешного продвижения во второй раз, в век архаики. При
этом, по крайней мере, здесь, на второй стадии, развитие проте-
95
кало в острой внутренней борьбе. Греческое общество сбросило
с себя путы старого, родового строя и перешло на стадию ци-
вилизации в ходе подлинной социальной революции, важнейшей
движущей силой которой был демос — широкая народная груп-
пировка,' сумевшая сломить сопротивление цеплявшейся за свои
наследственные привилегии родовой знати и построить новое,
гражданское общество. Важно, однако, подчеркнуть, что это
новое общество явилось модификацией прежнего, естественно
сложившегося этнического единства, что формирование новых
порядков было следствием столько же стихийно развивавшихся
социальных конфликтов, сколько и сознательных политических
урегулирований, и что свободное состояние исконных членов
общины, ставших гражданами, было обеспечено укоренившейся
и узаконенной практикой обращения в рабство чужеземцев.
В конкретном плане историческое своеобразие движения гре-
ков к цивилизации нашло отражение в таких особенных, выра-
ботанных жизнью и ставших чертами национального характера
явлениях, как ярко выраженная склонность к соперничеству
и состязанию, — то, что с легкой руки немецких ученых стали
называть агональным духом, — как, далее, повышенная роль
традиции и рационализма. Корни агонального духа восходят
к первобытной поре, к элементарному состязанию членов ро-
дового коллектива, в особенности в моменты инициаций, при
переходе из одной возрастной группы в другую. Стойкое сохра-
нение у греков этой черты объясняется длительн'ым сохранением
самой питавшей ее среды — общины. И в микенское, и в го-
меровское время община оставалась основной социальной ячей-
кой, по крайней мере, для большинства народа. Правда, в ми-
кенскую эпоху сельские общины подпали под опеку дворцов,
а в гомеровское время они также, в1 конце концов, оказались
под властью знати. С ограничением социального равенства
утеснению подвергся и агональный дух — он стал по преимуще-
ству проявлением аристократической доблести. Однако с транс-
формацией позднеродовой общины в гражданское общество
вновь обретенное всеми членами этого общества равенство при-
вело к возрождению и общей компетитивности, соревнователь-
ности, что составляет неотъемлемую черту всякого, более или
менее основанного на принципах равенства коллектива. И если
в архаическую эпоху эта агональная наклонность поощряла
социальную смуту, то в классическое время, в эпоху сравни-
тельной стабилизации греческого общества, она оказалась мощ-
ным импульсом политического и культурного творчества.74
Та же, по сути дела, причина лежит в основе ихдвух других
названных выше черт — традиционализма и рационализма. Дли-
74 Великолепный анализ проблемы агонального начала в жизни древних
треков см. теперь в кн.: Зайцев А. И. Культурный переворот в Древней
Греции VIII—V вв. до н.э. Л., 1985, с. 75 слл.
96
тельное, практически непрерывное существование общины в ка-
честве главного структурообразующего элемента обернулось на
практике сохранением некоего традиционного стержня, или на-
чала, с известной присущей ему суммой социальных и духов-
ных ценностей. Этим и объясняется удивительное с первого
взгляда переплетение и взаимодействие консервативно-тради-
ционалистских и новаторских, проникнутых духом рационализ-
ма мотивов, что так было характерно для развития греческой
цивилизации и что, ^несомненно, придавало ей особенную глу-
бину и устойчивость.
Но, что, собственно, представляла собой эта цивилизация?
Здесь мы обращаемся к другой проблеме—к оценке по сущест-
ву того главного итога, которым увенчалось развитие греческо-
го народа в древнейшую пору его существования. Ответить на
это можно коротко: к середине I тыс. до н. э. в ходе архаиче-
ской революции в Греции сложился особый тип античного го-
рода, общества и государства — полис. В Европе это был пер-
вый вид цивилизации, и своеобразие его заключалось в удиви-
тельной, можно сказать, наивной простоте и чистоте главных
структурообразующих элементов, равно как и в замечательном
единстве этих элементов, составлявших в совокупности удиви-
тельный по своей компактности и жизнестойкости организм.
В самом деле, полис являл собой прежде всего простейшее,
элементарное экономическое единство города и сельской окру-
ги, достаточное для самодовлеющего существования исконного,
обосновавшегося в данной местности этнического единства. Как
тип общественной организации полис, далее, являл собой про-
стейшее взаимодействие немногих, четко различимых по свое-
му статусу, социальных групп, чье различие в положении, как,
однако, и взаимодействие, было обусловлено исторически необ-
ходимым разделением труда. Иными словами, это была про-
стейшая, но весьма эффективная форма классового общества,
где этнически однородная масса граждан противостояла в ка-
честве привилегированного, господствующего сословия массе
угнетенных и бесправных чужеземцев — рабов и метеков. При
этом четкости социального водораздела — особенно между по-
лярными группами рабовладельцев и рабов — в большой сте-
пени способствовало именно характерное для античности ко-
ренное этническое различие, существовавшее в принципе между
свободными (эллинами) и несвободными (варварами). Нако-
нец, в плане политическом полис представлял собой простую
и вместе с тем весьма действенную форму государственности,
республику, которая естественным образом венчала здание
сословно-корпоративного гражданства и высший свой смысл
находила в непрестанном поддержании и воспроизведении по-
лисного строя жизни.
Суверенная гражданская городская община, основанная на
рабстве иноплеменников, — так можно было бы определить
97
кратким образом древнегреческий полис. Под это определение
подходят все те многочисленные государственные организмы,
которые возникли у греков к исходу архаической эпохи. При
принципиальном типологическом единстве мир полисов не был,
однако, лишен внутреннего разнообразия. В частности, при
ближайшем рассмотрении можно выделить два главных вида
полисов, соответственно двум различным формам рабовладения
и принципам гражданской корпоративности, — демократиче-
ский и олигархический. Их различие — продукт исторических
условий и исторического развития.
Олигархические полисы возникли главным образом в зоне до-
рийского переселения, где завоевание диктовало раннее утверж-
дение жесткой сословной корпоративности, а следовательно,
в перспективе, в силу естественного размывания гражданства
и примитивности и неразвитости системы социальных гарантий,
появление и рост неполноправной гражданской прослойки.
Так, в позднейшей Спарте немногочисленной группе так назы-
ваемых равных — гомеев, сохранивших наследственные клеры
и возможность полноправного участия в общественной жизни
(в застольных товариществах — сисситиях, в войске и пр.),
противостояла обширная прослойка «умаленных»—гипомейонов,
т. е. людей с неполным гражданским статусом, утративших своп
клеры и соответственно активные политические права. Наобо-
рот, демократические полисы сформировались преимуществен-
но в зоне первоначального греческого расселения, в особенно-
сти у ионийцев, в Аттике, на островах архипелага, в Малой
Азии, где складывание гражданской общины свершалось более
или менее постепенно, в силу внутреннего развития, в ходе
спонтанно развившегося демократического движения, а стало
быть, и с более полным развитием демократических принципов
и гарантий равноправия для граждан.
Исходными моментами, обусловившими специфическое ка-
чество олигархического полиса, в отличие от демократического,
были, следовательно, завоевание, покорение местного населения
и форсированное учреждение у завоевателей гражданской об-
щины и правильного государства. Таким образом, и у завоева-
телей-дорийцев, как и у афинян, также могла существовать
гоплитская демократия, но именно гоплитская, а не крестьян-
ская, как иногда неточно выражаются современные исследова-
тели (ибо спартиаты — владельцы клеров, обрабатываемых ило-
тами, крестьянами быть не могли),75 и не долгов а лишь в са-
мом начале.
75 О крестьянской демократии в Спарте считает возможным говорить
Ю. В. Андреев. См.: Андреев Ю. В. 1) Античный полис и восточные города-
государства. — В кн.; Античный полис. Л., 1979, с. 25; 2) Спарта как тип по-
лиса.— В кн.: Античная Греция/т. I. М„ 1983, с. 215 (здесь эта мысль
выражена более осторожно); ср., однако: Lotze D. Aktuelle Aspekte der
antiken Dcmokratie.— In: Die Antike in der sozialistischen Kultur. Jena, 1974,
S. 62—64.
98
Конечно, механически не следует прилагать эту схему ко
всем случаям. Под влиянием различных конкретных обстоя-
тельств у дорийцев иногда могла развиться демократия (на-
пример, в Аргосе, в Сиракузах), а у ионийцев — олигархия (на
Самосе). В зоне колонизации и вовсе развитие приобретало
своеобразный характер, исполненный чрезвычайной социаль-
ной напряженности и резких политических перемен (ср. историю
тех же Сиракуз или Гераклеи Понтийской). Сказанное выше
о природе различий между полисами демократическими и оли-
гархическими имеет в виду, таким образом, принципиальную
сторону, а не универсальное правило.
И последний вопрос — об относительной значимости назван-
ных главных разновидностей полисного строя, демократии
и олигархии. Представляется несомненным, что демократия бо-
лее соответствовала тому коллективистическому принципу, ко-
торый был заложен в природе полиса । как гражданской общи-
ны, и с этой точки зрения справедливо говорить о норматив-
ном значении демократии, и прежде всего ^такого ее яркого
примера, как афинская демократия, для мира греческих поли-
сов. Однако и здесь тоже необходима осторожность, и ,едва ли
правильно было бы абсолютизировать только что высказанное
положение. Ведь природа полиса не исчерпывалась общинно-
коллективистическим принципом; в ней, в силу этнической
и классовой ограниченности гражданского общества, заключено
было и другое, прямо противоположное начало — сословно-эли-
тарное, которому гораздо больше соответствовала олигархия.
Если афинская демократия была тем реальным образцом, на
который более или менее равнялось социально-политическое
развитие массы, по крайней мере, экономически развитых поли-
сов, то для состоятельно-аристократической верхушки грече-
ского общества идеалом всегда оставалась спартанская оли-
гархия. В этом плане можно было бы даже говорить о некой
равновеликости двух главных видов полисного государства.
Во всяком случае, к концу архаического времени демократиче-
ские Афины и олигархическая Спарта представлялись в глазах
греков двумя одинаково сильными и жизнеспособными полити-
ческими формами, точно так же, как к исходу собственно клас-
сического периода, к рубежу V—IV вв. до н. э., одинаково
ущербными и несостоятельными оказались и их крайние прояв-
ления— радикальная демократия в Афинах и кастовая олигар-
хия в Спарте.
Часть 2
ГОРОД И ГОСУДАРСТВО В ВИЗАНТИИ
В ЭПОХУ ПЕРЕХОДА ОТ АНТИЧНОСТИ
К ФЕОДАЛИЗМУ
I. К ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСА
На первый взгляд может показаться, какое отношение имеет
рассматриваемая тема к проблеме «город и государство в ран-
неклассовых обществах»? Византийское общество, одно из
наиболее преемственных от античного, пережило лишь доста-
точно сложную и длительную эпоху перехода от одного разви-
того классового общества — античного к другому — феодаль-
ному.
Дело не только в том, что византийский материал, может
быть, представляет определенный сравнительный интерес для
уяснения содержания понятий «город» и «государство» для «пе-
реходной» к феодальной, раннефеодальной эпохи и некоторых
черт, специфически характерных для города и государства это-
го времени. В предыдущих разделах было рассмотрено станов-
ление и развитие античного города-государства. Генезис фео-
дализма происходил на европейских территориях в разных
условиях.1 В одних случаях мы имеем, так сказать, «бессинтез-
ный вариант», т. е. процесс постепенной трасформации перво-
бытного, раннеклассового общества в феодальное, в других —
в результате того или иного синтеза элементов, складывавшихся
в процессе разложения античного общества и первобытнообщин-
ных отношений завоевавших территорию Римской империи
племен. Византия, сохранившаяся при переходе от античности
к феодализму как государство и общество, относится к послед-
нему типу с преобладанием влияния античного наследия. То,
что отдельные европейские общества пришли от первобытности
к феодализму, минуя, так сказать, антично-рабовладель-
ческую стадию развития, ставит вопрос о своеобразии для них
«переходной» эпохи, которая отличалась от переходной к антич-
1 Удальцова 3. В., Гутнова Е. В. Генезис феодализма в странах
Европы. М., 1970.
100
ности именно тем, что привела их к феодализму, а не антично-
рабовладельческому строю.2 Вопрос, естественно, встает о том,
что же было сходного и отличного в предшествующей антично-
сти и началу генезиса феодализма фазах. С этой точки зрения
византийский материал представляет несомненный интерес как
дающий возможность в определенной степени выявить то об-
щее, что было характерно для развития города и государства
в «дофеодальных» обществах, эволюционировавших в сторону
феодализма, как и то, что было отчетливо специфическим на-
следием античной эпохи, наложившим свой отпечаток на этот
процесс. К тому же мы не отрицаем и известной возможности
сопоставления «раннефеодальной» Византии с раннеклассовыми
обществами, в которых еще не утверждался в качестве господ-
ствующего определенный (в данном случае феодальный) способ
производства. Исследователи все чаще пишут как о характерном
длй «переходившей» от античности к феодализму Византии
явлениях упрощения, «симплификации» социальной структуры
византийского общества, его большей «гомогенности», господ-
ствовавшем в течение определенного времени основном его де-
лении на «знать» и «народ» (прежде всего массу свободного
крестьянства) и других чертах, кое в чем сближавших социаль-
ную структуру Византии и ее отношения с социальной структу-
рой и отношениями в раннеклассовых государствах.3 Следова-
тельно, мы, по-видимому, имеем известные основания ставить
для Византии и вопрос об определенных чертах возврата к ран-
неклассовым структурам в эпоху перехода от античности к фео-
дализму как в какой-то мере закономерном явлении, в несколь-
ко иных исторических условиях, но кое в чем и сближавших со-
циальные отношения в ней с теми, которые развивались
у варварских народов, непосредственно переходивших от пер-
вобытности к феодализму.
Проблема города и государства для Византии стоит по-осо-
бому именно потому, что восточноримское общество (как и за-
падноримское), прошло многовековой и во многом «завершен-
ный» путь антично-рабовладельческого развития.4 Исходно для
него нет проблемы «раннего города», тех или иных типов «пред-
городских» образований (для византинистов каждый ранневи-
зантийский полис — город). Для них нет проблемы «полис —
2 Хорошо известна распространенная в свое время и в нашей историо-
графии концепция «усеченного» переживания древнерусским обществом «ра-
бовладельческой» стадии.
3 Чичуров И. С. О социальной структуре византийского общества VI—
IX вв. — ВО, 1977, с. 107—138; Литаврин Г. Г. Византийское государ-
ство в VII—XII вв. — В кн.: Раннефеодальные государства на Балканах.
VI—XII вв. М., 1985, с. 106—107 («Сравнительно ясную границу между гос-
подствующим классом и эксплуатируемым большинством можно провести
лишь для первой половины IX в.»).
4 См., напр.: История древнего мира/Под ред. И. М. Дьяконова.
Т. 3. (Упадок древних обществ). М. 1983.
101
город», как она, вероятно, может ставиться в отношении ран-
него античного города. Развитая античная городская община
была одновременно и городом в прямом социально-экономиче-
ском значении этого слова, центром ремесла и торговли, бази-
ровавшемся на общественном разделении труда.5
Для ранневизантийского города, как разлагающегося ан-
тичного полиса, естественно, с одной стороны, с особой остротой
встает вопрос о степени взаимосвязи его городского бытия с его
существованием как полиса. Нельзя не согласиться с формулой,
что «развитие общества на пути к феодализму было несовмести-
мо с городом, основанным на античной форме собственности,
но, разумеется, не с городом как социально-экономическим яв-
лением, возникшим в результате общественного разделения
труда».6 Эта формула признает, с одной стороны, существова-
ние особого античного города, «основанного на античной форме
собственности», бывшего порождением условий и отношений
античной эпохи, своего рода «структурным» ее образованием,
которое не могло сохраниться с перестройкой хозяйственных
и общественных отношений, с другой — возможность сохранения
городов, существовавших как «социально-экономическое явле-
ние», — «результат^ общественного разделения труда».7
Таким образом, признается, что часть городов, существовав-
ших «только» как античные полисы, с упадком античного об-
щества была обречена на исчезновение, угасание, а, следователь-
но, определенный упадок городов и городской жизни был не-
разрывно, имманентно связан с упадком и разложением антич-
ного общества.8 С другой стороны, имеется в виду, что феодаль-
ный город в большей степени рождался уже под влиянием не-
посредственно новых экономических условий, в его существова-
нии играло главную роль его становление и бытие как центра
ремесла и торговли, товарного производства. Таким образом,
для ряда областей (Италия, Византия, Испания, Южная Фран-
ция) мы имеем вариант перерождения части античных городов-
полисов в средневековые9 в процессе разложения их как антич-
ных полисов и постепенного конституирования их как средне-
вековых, где" торгово-ремесленная функция начинает обретать
решающее значение (соответственно речь идет о способствовав-
ших или не способствовавших тому условиях).
5 См. выше, с. 9; ср.: Фи хм ан И. Ф. Оксиринх — город папирусов.
М. 1976.
6 Котельникова Л. А. Крестьянство и город раннего средневе-
ковья.— В кн.: История крестьянства в Европе: Эпоха феодализма, т. 1. М.,
1985, с. 494.
7 Там же.
8 «Кризис рабовладельческого способа производства повлек за собой
и упадок большого числа городов, основанных на античной форме собствен-
ности» (там же, с. 492).
9 К. Маркс и Ф. Энгельс говорят о «вновь возникших» и «сохранивших-
ся от исторического прошлого» городах средневековья (М а р к с К., Эн-
гельс Ф. Соч., т. 3, с. 52).
102
Для Византии, с ее большей, чем где бы то ни было, преем-
ственностью развития (до сохранения византийского государ-
ства как такового включительно), эта проблема становится осо-
бенно существенной. В настоящее время весьма дискуссионной
является проблема масштабов сохранения городов от антично-
сти в раннефеодальной Византии. Традиционная точка зрения
сводится к тому, что в Византии сохранилось, хотя и пережило
определенный (и даже достаточно глубокий) упадок подавляю-
щее большинство городов, Византий была непрерывно «страной
городов».10 Несколько иные представления складываются на
новом археологическом материале, на основе достаточно массо-
вого изучения судеб мелких и средних городов, первоначальные
выводы на базе которого были в 1958 г. сформулированы еще
Э. Кирстеном, по заключению которого уже в конце VI — первой
половине VII в. подавляющее большинство ранневизантийских,
позднеантичных полисов трансформировалось в крепости.11
Позднее этот материал был дополнен новым, показавшим, что
не более чем для полутора — двух десятков городов в Византии
VIII—IX вв. можно говорить о непрерывности обитания в их
центральных кварталах.12 Для Византии, таким образом, встает
вопрос о том, в какой мере византийский феодальный город
рождался преемственно от античного (в результате его внут-
ренней трансформации) и соответственно проблема роли антич-
ного наследия и традиций в этом процессе, и в какой мере
реально он был новообразованием. Вопрос о том, можно ли
о византийском феодальном городе говорить как о преимуще-
ственно родившемся «заново» или главным образом трансфор-
мированном позднеантичном и что в конечном счете определило
особое своеобразие византийского феодального города — дефор-
мировавшее его наследие поздней античности, или преиму-
щественно новая общая специфика раннесредневековых ус-
ловий его «массового рождения»,13 которая в силу этого
заслуживает быть более тщательно изученной как главный
фактор своеобразия формирования феодального византийского
города.
В советской историографии проблема «сохранения» визан-
тийского города при переходе от античности к феодализму наи-
более детально теоретически была разработана М. Я. Сюзюмо-
10 Еще А. П. Рудаков (Рудаков А. П. Очерки византийской культу-
ры по данным греческой агиографии. М., 1917, с. 71) характеризовал ее как
извечный агрегат «неизменных городских общин-полисов».
11 К i rst en Е. Die byzantinische Stadt. Berichte zu XI Internationalen By-
zantistcn Kongress. 5. Wien, 1958, S. 21.
12 В о u r a s Ch. City and village: urban design and architecture.—JOB, 31/2.
Wien. 1981.
13 См.: Литаврин Г. Г Византийское общество и государство в X—
XI вв. М., 1977, с. ПО—111; Курбатов Г. Л. К проблеме перехода от
античности к феодализму в Византии. — В кн.: Проблемы социальной струк-
туры и идеологии средневекового общества, вып. 3. Л., 1980, с. 3—21.
103
вым.14 Суть его концепции сводилась к следующему: в достиг-
шем высокого уровня развития товарно-денежных отношений
обществе, каким было античное и ранневизантийское (где по-
лис был достаточно развитым центром ремесла и торговли, то-
варного производства), упадок и разложение античного полиса
не обязательно должны были повлечь за собой упадок города
в силу определенной самостоятельности существования и раз-
вития товарного производства. На этой основе им была раз-
работана теория перестройки византийского города в феодаль-
ный, в которой он большую роль отводил не только сохранению
им значения центра товарного производства, но и обеспечив-
шей его реально многофункциональности византийского города
переходной эпохи.15 По мнению М. Я. Сюзюмова, в Византии
город постоянно сохранял значение административного, военно-
го, религиозного и культурного центра, унаследованное от ан-
тичности,— сложную многофункциональность, которая в конеч-
ном счете обеспечила его непрерывное городское существова-
ние. Он считал, что в Византии при переходе от античности
к феодализму имела место преимущественно известная агра-
ризация городов. Несомненный упадок значительной их части
он связывал прежде всего с варварскими вторжениями и вой-
нами конца VI—VII вв. и рассматривал как прямой их резуль-
тат, а не последствия изменений в жизни самого города.16 Нуж-
но отметить, что эта точка зрения на первый взгляд как будто
и находит себе подтверждение в том факте, что основная мас-
са ранневизантийских городов достаточно отчетливо сохраняет-
ся, как таковые, до конца VI столетия.17
В какой-то мере этот вывод как будто находит себе под-
тверждение и в трудах современных историков-арабистов. По
выводам О. Г Большакова, едва ли не все ранневизантийские
города, оказавшиеся на территории халифата, сохранились и со-
хранили численность своего населения под арабским владыче-
ством.18- Автор последнего исследования ставит вопрос о пря-
мой преемственности в экономическом развитии от ранневи-
зантийского города к арабскому. Процветание арабского города
в раннесредневековую эпоху достаточно контрастно отли-
чает арабское «городское» общество этого времени от европей-
ского. Тем самым создается впечатление, что и судьбы ранне-
14 Сю з юм о в М. Я. Византийский город (середина VII — середина
IX вв.)—ВВ, 1967, 27.
15 С ю з ю м о в М. Я. О роли закономерностей, факторов, тенденций
и случайностей при переходе от рабовладельческого строя к феодальному
в византийском городе. — В кн.: АДСВ, 3, 1965.
16 С юз юмов М. Я. 1) Византийский город, с. 44; 2) О функциях ран-
несредневекового города.—АДСВ, 14, 1977. с. 36—37.
17 Claude D. Die Tyzantinische Stadt im 6 Jahrhundert. Miinchen, 1969
(Byzanttnische Archiv, 13).
18 Большаков О. Г. Средневековый город Ближнего Востока. VII—
середина XIII вв.: Социально-экономические отношения. М., 1984.
104
византийского города на сохранившихся за Византией терри-
ториях в принципе могли быть такими же, как и в Халифате,
если бы не воздействие «внешних факторов». В том, что ка-и
сается полисных структур, О. Г Большаков приходит к выво-.
ду о глубоком их разложении и трансформации уже к моменту
арабского завоевания — точка зрения в какой-то мере близкая
представлениям М. Я. Сюзюмова.
Однако сложность современной ситуации заключается?
в том, что все большее количество накапливающегося матери-
ала, преимущественно археологического, побуждает значитель-
ную часть исследователей признать высокую степень фактиче-.
ского упадка городов и городской жизни в Византии VII”
IX вв. массовую «смерть» большинства ранневизантийских го-,
родов в VII в.19 В этих условиях, естественно, возникает во-
прос— только ли внешние обстоятельства повинны в этом, не
заслуживает ли в этой связи более тщательного изучения са-
ма внутренняя эволюция ранневизантийского города IV—VI вв,
и, так сказать, ее собственные итоги.
Прежние представления о степени сохранения византийское
го города не очень увязываются с новыми данными, как и их
обоснования. Большая преемственность в развитии византий^
ского общества, как и сохранение достаточно сильной визан-
тийской государственности, всегда давала основание объяснять
именно этим и сохранение в Византии большего числа городов,
чем где бы то ни было в Европе. Причем огромное значение
придавалось сохранению государства и его роли в поддержании
городов.20 Еще византинистика конца XIX — начала XX в. счи-
тала сильную централизованную византийскую государствен-
ность едва ли не главным спасителем города. По широко рас-
пространенному убеждению с упадком античного полиса госу-
дарство «взяло на себя» заботу о городах, которые благодаря
этому и сохранению их роли как центров уже государственного
управления и религиозных центров (епархиальных) не претер-
пели существенного упадка.21 В большей или меньшей степени
оно стало достаточно традиционным. Поэтому новый материал
вновь ставит и для Византии вопрос о роли государства и церк-
ви в развитии города, взаимосвязи их эволюции, тем более, что
на западноевропейском материале уже признаны значительным
преувеличением традиционные представления о церкви как ед-
ва ли не главной спасительнице городов в эпоху раннего сред-
19 Patlagean Е. Pauvrete economique et pauvrete sociale a Byzance,
4—8 s. Paris, 1977, 431: ”La mort des cites au VII siecle”
20 С ю з ю м о в M. Я. Византийский город.,.
21 Заливалова Л. Н. Город и государство в Византии в эпоху пе^
рехода от античности к феодализму в освещении русской историографии кон*,
ца XIX — начала XX вв. — В кн/. Город и государство в древних обще»
ствах. Л., 1982, с. 56—77.
105
невековья, при переходе от античности к феодализму.22 Роль
западноевропейской варварской государственности, естествен-
но, была достаточно отличной от роли византийской,23 но тем
более на фоне первой византийская заслуживает более тща-
тельного изучения сходства и отличий в ее раннефеодальной
специфике.
В этой связи следует обратить внимание на возможности
сопоставления византийского раннесредневекового материала
с итальянским, тем более, что в изучении развития итальянско-
го города именно этого времени в последние десятилетия был
достигнут значительный прогресс, делающий такое сопоставле-
ние достаточно целесообразным.24
Если признавать массовое сохранение городов в Византии
VII—IX вв., то становится не совсем понятным, почему их эко-
номический потенциал не сыграл своей роли в дальнейшем раз-
витии ее города. К. Маркс не только подчеркивал «исключи-
тельное развитие городов» в Италии в средние века, но и од-
новременно отмечал, что они сохранились «по большей части
еще от римской эпохи».25 Обычно то, что итальянские города
в своем развитии довольно быстро обогнали византийские, объ-
ясняют неблагоприятной политикой византийской государствен-
ности, ставшей на определенном этапе сдерживать возможности
развития ремесла и торговли, города в целом.26 Нет никаких
оснований отрицать значение этого бесспорно установлен-
ного факта, но материал об упадке византийских городов
в VII—IX вв., волей-неволей, ставит вопрос, а не преувеличи-
вается ли роль государства в сохранении городов в эту эпоху?
Ведь теоретическим основанием подобного убеждения являются
прежде всего представления о безусловной экономическо-фис-
кальной заинтересованности государства в их сохранении
и представления о том, что в целом в условиях сильных терри-
ториальных государств оказывается более гарантированной
и охраняемой торгово-ремесленная деятельность, а следова-
тельно, и существование города. На итальянском материале
невольно возникает вопрос: а всегда ли так плох территори-
альный партикуляризм, на определенных этапах, для городско-
го развития и, соответственно, почему именно крупная терри-
ториальная централизованная государственность является охра-
22 «Не приходится думать, будто епископат в раннее средневековье под-
держивал городскую жизнь» (Ястребицка я А. Л. Западноевропейский
город в средние века. — ВИ, 1978, № 4, с. 98).
23 Бессмерт н ый Ю. Л. К проблеме раннесредневекового города.—
ВИ, № 1, 1976.
24 См. библиографию к гл. 16 («Крестьянство раннего средневековья»)
в кн.: История крестьянства в Европе... т. 1, с. 604—607.
25 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. И, с. 365; т. 23, с. 728
(примеч. 189).
26 Литаврин Г Г Византийское общество и государство...
106
нителем их существования?27 Если употреблять достаточно ус-
ловный при сравнении с Халифатом термин «страна городов»
к Византии, то не относится ли он в большей степени к Ита-
лии, которая была областью с не меньшим в раннее средневе-
ковье числом городов, чем Византия? Считают, что на терри-
тории Италии сохранилось от времен античности до 300 горо-
дов, а на территории Византии — несколько десятков. Мы не
ставим вопроса о том, что последняя не была более «городской
страной» чем остальные страны Европы. Но в свете нового
'материала невольно напрашивается вопрос: а всегда ли у нас
есть основания ремесленно-торговый потенциал страны столь
непосредственно связывать именно с городом и его ролью? Мы
уже не говорим о проблеме городской общины как тако-
вой, как о форме, ее собственной роли в сохранении города.
Таким образом, возникает тема городской общины, бесспор-
но чрезвычайно актуальная именно для обществ, наиболее пре-
емственных от античности. Мы далеко не убеждены, что все
раннесредневековые городские общины Италии на всех эта-
пах своей эволюции были действительно городами, но вопрос
о роли городской общины не только как фактора сохранения го-
рода, а даже его возрождения из реально «негородского» бы-
тия нам представляется чрезвычайно существенным и для Ви-
зантии (именно с точки зрения условий зарождения и станов-
ления феодального города).28
Таким образом, отчетливо вырисовывается, все более разде-
ляемые конкретным материалом три этапа развития византий-
ского города, каждый из которых заслуживает особого рас-
смотрения: IV—VI вв., VII — середина IX и X—XI — эпоха ста-
новления византийского феодального города.
В том, что касается первого, мы не в праве игнорировать
значение антично-полисной основы существования города того
времени. Еще в буржуазной историографии XIX в. сложилась
устойчивая традиция оценивать развитие полиса не с точки
зрения его реальной социально-экономической значимости
в жизни общества, а с точки зрения степени подавления «му-
ниципальных свобод», степени подчинения его государственной
власти.29 Поэтому переход к режиму домината, позднеантичной
неограниченной монархии нередко рассматривался и рассмат-
27 Автор выражает свою искреннюю признательность чл.-корр. АН СССР
В. И. Рутенбургу за возможность ознакомиться с основными положениями
и выводами в подготовленной к печати монографии «Итальянский город (от
раннего Средневековья до Возрождения)».
2а Котельникова Л. А. Итальянский город раннего средневековья
и его роль в процессе генезиса феодализма.— СВ, 1975, 38.
29 К у р б а т ов Г. Л. Основные проблемы внутреннего развития визан-
тийского города в IV—VII вв. (конец античного города в Византии). Л.,
1971, с. 3—17.
107
ривается как окончательный крах всех полисных структур. На-
чало нового средневекового города нередко возводят к III в.
видя его явные черты приближения к средневековому в обне-
сении его стенами (отрыв полиса от его территории — хоры),
в усилении роли епископа в муниципальной жизни, которое как
будто дает реальное начало его раннесредневековому господ-
ству в городе и городском управлении.30 Окончательные
черты упадка античного муниципального самоуправления ви-
дят и в привлечении к управлению городскими делами богдтых
крупных собственников, которое рассматривается как своего
рода принудительная мера правительства, не говоря уже об
усилении прямого государственного управления городами.
Еще Дж. Б. Бьюри рассматривал остатки античного муници-
пального самоуправления как «простой придаток» позднерим-
ского государственно-бюрократического аппарата.31
Между тем новейшие исследования все больше показывают
односторонность и ограниченность такого подхода. После вы-
хода империи из кризиса III в. обнаружены явные черты ожив-
ления муниципальной жизни, строительства, общественной ак-
тивности, в целом известного «возрождения».32 Исследователи,
изучавшие жизнь позднеантичного полиса этого времени «из-
нутри», в его реальном социальном функционировании приходят
к выводу, что и «в период Поздней Римской империи муници-
пий все еще составлял основу общества, управления и культу-
ры».33 В советской историографии уже критиковались тенденции
чрезмерного противопоставления городу и муниципальной ор-
ганизации позднеримского магнатства, преждевременное соци-
альное «приближение» его к раннефеодальному магнатству, как
и степень «разрыва» его с рабовладением по сравнению с му-
ниципальными собственниками.34 Роль магнатства и церкви
иногда оценивается исключительно как разрушающая всю ста-
рую систему полисных отношений и связей, а политика госу-
дарства, также как направленная в значительной степени на
изживание старых полисных форм, последовательное вытесне-
30 Vo г undFruhformen der Europaischen Stadt. Wiesbaden, 1965,
Bd. 1, 8. 92—101.
31 Bury J, B. History of the Late Roman empire. London, 1897, vol. 1. p. 13.
32 К о 1 en d о J., К ot u 1 a T. Quelques problemes du developpement des vil-
les en Afrique romaine.— KHo, 1977, 59, 1, S. 175—184; Ko tula T. Snobisme
municipale ov prosperite relative? Recherches sur le statut municipal des villes
nord-africaines sous le Bas-Empire romain.— Antiquites Africaines, 8, 1974,
p. 111—134.
33 Hummond M. The city in the Ancient world. Cambridge (Mass.). 1,
1972, p. 361; ср.: Фролов Э. Д. Тема полиса в новейшей историографии
античности.— В кн.: Античный полис. Л., 1979, с. 5.
34 Корсунский А. Р. Проблемы аграрного строя и аграрной полити-
ки Западной Римской империи (IV—V вв.). — ВДИ, № 2, 1980, с. 65 сл.
108
ние, замещение остатков античного самоуправления прямым
государственно-бюрократическим управлением.
Подобный подход нам представляется несколько упрощен-
ным и недостаточно обоснованно поляризующим социальные
силы прошедшего многовековый путь развития античного об-
щества. У нас есть все основания рассматривать его в сово-
купности системных связей, как разлагающуюся, но систему,
в которой полис занимал свое и достаточно фундаментальное
место. Для каждой системы, писал К. Маркс, характерно «ее
развитие в направлении целостности» и стремление «подчинить
себе все элементы общества».35 В. И. Кузищин в статье «По-
нятие общественно-экономической формации и периодизация
истории рабовладельческого общества», на наш взгляд, очень
убедительно рассматривал и последнюю фазу его развития как
особую системную целостность, придя к выводу о том, что
и «в последней стадии проявляется жизнеспособность систе-
мы». Исходя из принципов системного подхода к позднеантич-
ному обществу, мы не можем рассматривать режим домината
как некую абстрактную неограниченную бюрократическую мо-
нархию, как ее нередко представляют, имевшую тенденцию
к полной бюрократизации и превращению в автократию, деспо-
тию.36 Он был органичным порождением всего предшествую-
щего развития античного общества, начавшегося с античного
города-государства, который и в системе римского государства
продолжал оставаться основной структурной, общественно-по-
литической ячейкой и единицей последнего.37 Позднеримская им-
перия сложилась на определенной стадии разложения антично-
го общества, в том числе и полиса, но она сама выросла из
старых полисных структур и не была их полной и прямой за-
меной (что впервые .реализовалось уже в средневековье), а не-
обходимой надстройкой над ними, созданной в том числе и для
их защиты. В монографии И. Ш. Шифмана, посвященной си-
рийским городам эпохи принципата, было исключительно удач-
но показано органичное взаимодействие в его рамках полисной
и государственно-административной структур, степень «разде-
ленности» власти и функций.38 По выводам Ж. Дагрона, Ви-
зантийская империя и в V в. еще жила как империя, состояв-
шая из полисов, как их объединение, особенно в сфере обще-
ственно-политической жизни.39 Как бы мы ни оценивали те или
35 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. I, с. 229.
36 См.: Курбатов Г Л., Лебедева Г. Е. Город и государство
в Византии в эпоху перехода от античности к феодализму. — В кн.: Город
и государство в древних обществах. Л., 1982, с. 56—77.
37 О характере римской государственности см., иапр.: Штаерман Е. М.
К проблеме эволюции римского государства.—Klio, 1982, I, Bd. 64.
М 38 Шифман И. Ш. Сирийское общество эпохи принципата (I—III вв.).
39 D a g г о n G. Naissance d’une capitale: Constantinople et ses institutions
de 330 a 451. Paris, 1974, p. 509—517
109
иные, иногда противоречивые конкретные действия и меры го-
сударственной власти эпохи домината, исходным и принципи-
альным выражением ее установок было прикрепление каждого
к его положению и функциям, а следовательно, стремление за-
консервировать, сохранить, теперь уже более принудительны-
ми мерами, существующую систему, общественных отношений,,
в том числе и положение полиса.40 В этом смысле мы можем
рассматривать ее как безусловно консервативную, охранитель-
ную. Следовательно, для рассматриваемой нами эпохи речь мо-
жет идти не столько о «саморазвитии», вернее упадке полиса,
а о процессе, протекавшем в условиях существования опреде-
ленной системы, имевшей свои, безусловно, несколько отличные
от предшествующих, принципиальные, но достаточно единые
ориентации и установки в отношении полиса, которые никак
нельзя сбрасывать со счетов при рассмотрении его судеб и ито-
гов развития.
С этой точки зрения не всякое новое было просто средством
и орудием разрушения старого. В уже упомянутом отрывке
К. Маркс писал о тенденции системы к созданию недостаю-
щих ей органов.41 Стены вокруг античного города строились
все-таки для его защиты, продления его существования, а не
для приближения его к средневековому.
Вряд ли приходится возражать против следующей характе-
ристики античного полиса как города: «В античном полисе
с наибольшей очевидностью выражалась социально-экономиче-
ская функция города как центра, собирающего и распоряжа-
ющегося, прибавочным продуктом подчиненной ему округи. Пра-
во собственности на этот продукт выражалось в самой непо-
средственной форме: город в лице отдельных его граждан вла-
дел всеми или подавляющей частью земель зависимого от него
района. Быть гражданином значило в принципе быть землевла-
дельцем, выполняющим за счет ренты свои обязанности перед
самоуправляющимся коллективом сограждан, членом которого
он являлся».42 Конечно, античный город в процессе своего упад-
ка утратил значительную, если не большую часть принадле-
жавших или контролировавшихся им земель.43 Но существен-
ным наследием этого прошлого были налаженные экономиче-
ские связи с округой, вплоть до поддерживавшейся им разви-
той сети муниципальных дорог, его упроченное многими сто-
летиями реальное положение центра товарного производства
с развитой ремесленной и торговой деятельностью и также
упрочившим за эти столетия свое положение центра обществен-
40 История Древнего Рима/Под ред. В, И. Кузищина. М„ 1981,
с. 300—302.
41 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. т. 46, ч. I, с. 229.
42 Большаков О. Г. Средневековый город... с. 16.
43 Там же.
110
но-политической жизни и культуры. Это было и его наследием,
и живыми традициями, которые поддерживали сохранение зна-
чения полиса даже при неблагоприятных для его будущего об-
стоятельствах.
Исследователи уже обращали внимание как на общие тен-
денции развития позднеантичного полиса, так и на те отличия,
которые были характерны для этого процесса на Западе и Во-
стоке Римской империи, и, так же как и другие, обусловили
определенную разность переживания ими последней стадии
античной эпохи, приведшей к разделению Римской империи
и образованию, «отделению» Византии, по-своему пережившей
конец античной эпохи.
Сопоставляя развитие городов на Западе и Востоке, они,
как правило, справедливо подчеркивают более быстрый и более
глубокий упадок городов на территории первого.44 Последний
связывается как с более глубоким кризисом рабовладения,
обусловленным большей реальной и производственной значи-
мостью рабства и интенсйвным развитием крупной независи-
мой земельной собственности, сопровождавшимся ускоренным
упадком муниципального землевладения, сословия куриалов —
муниципальной аристократии, большей аграризацией и натура-
лизацией хозяйства. Вся сумма условий на Западе стимулиро-
вала формирование крупных поместий, в которых более ин-
тенсивно развивалось поместное ремесло, в свою очередь, уско-
ряя экономический упадок города.45
Для Византии обычно рисуют более оптимистичную карти-
ну. Считается, что именно более благополучный экономически
город ослабил для нее глубину переживавшегося обществом
кризиса, позволил продлить сохранение позднеантичных отно-
шений.46 В этом, несомненно, есть очень большая доля исти-
ны. Однако нередко это благополучие ранневизантийского го-
рода связывается с положением и значением Византии на
путях международной торговли, ролью ее производства для
приходившей в упадок Западной Римской империи. Эти фак-
торы, бесспорно, имели значение, но, вероятно, не столь круп-
ное и решающее, какое им придавали раньше (а отчасти еще
и теперь). Как было подсчитано, в общем балансе доходов на
долю ремесла и торговли приходилось вряд ли более 5%, а на
доходы от аграрных занятий, сферы аграрного производства,—
44 Котельникова Л. А. Крестьянство и город... с. 492 слл.
45 К о р с у н с к и й А. Р. Проблемы аграрного строя и аграрной поли-
тики.
46 Удальцова 3. В. 1) К вопросу о генезисе феодализма в Визан-
тии: Постановка проблемы. — В кн.: Византийские очерки. М., 1971, с. 23—
85; 2) Византия и Западная Европа: Типологические наблюдения. — В кн.:
Византийские очерки. М., 1977, с. 21—24; Удальцова 3. В., Осипо-
ва К. А. Отличительные черты феодальных отношений в Византии. — ВВ,
.1974, 36, с. 20—21.
111
соответственно 95%.47 Таким образом, состояние ремесла и тор-
говли не столь решительно определяло судьбы города, степень
его благополучия. Поэтому основу последнего следует прежде
всего искать в аграрных отношениях и базирующихся на них
условиях существования города. В отношении роли внешней
торговли это было еще раз продемонстрировано исследова-
ниями последних лет, которые позволили прийти к выводу, что
даже для эпохи расцвета арабской международной торговли,
которой в немалой степени объяснялось процветание городов
Халифата, «внешняя торговля не имела для Ближнего Востока
такого значения, какое ей иногда приписывают. Доходы от
транзитной торговли необходимы были для покрытия пассив-
ного торгового баланса с другими странами»,48 а «торгово-ре-
месленное население ближневосточных городов в основном
жило за счет перераспределения прибавочного продукта земле-
делия».49 Все это, при всем значении Константинополя и Визан-
тии как «золотого моста» между Востоком и Западом, не дает
оснований для преувеличения роли внешней торговли в разви-
тии городов Византии. Их состояние и благополучие прочно ба-
зировалось на внутренних связях и ими и определялось, а по-
тому именно им и должно быть уделено первоочередное вни-
мание.
II. ГОРОД И ГОСУДАРСТВО В РАННЕЙ ВИЗАНТИИ (IV—V! вв.)
Общепринято мнение, что город в ранней Византии значи-
тельно более медленно приходил в упадок. Представление об
общем «расцвете», «процветании» ее городов в это время труд-
но доказуемо. О процветании, вероятно, можно говорить, лишь
сравнивая ранневизантийский город с западным. Известная ил-
люзия его, очевидно, создается тем, что крупные города в IV—
V вв., действительно, переживали определенный подъем, чего
нельзя сказать о малых.1 Основа этого подъема была общей
как для Византии, так и для областей Запада. Он был след-
ствием роста крупной земельной собственности и сответственно
концентрации знати в крупных городах, усиливавшейся бюро-
кратизации, поднимавшей значение крупных городов как цент-
ров регионального управления и обороны, религиозных. Но
нередко забывают, что этот подъем в значительной степени
происходил и за счет упадка малых полисов, по мере обедне-
ния поддерживавшей их благополучие муниципальной аристо-
47 Jon es А. Н. М. The decline of the Ancient world. London. 1966, p. 251.
48 Большаков О. Г. Средневековый город... с. 299.
49 Там же, с. 298.
1 Курбатов Г. Л. Основные проблемы внутреннего развития визан-
тийского города в IV—VII вв. Л., 1971, с. 80—119 (гл. III «Развитие круп-
ных византийских городов»).
112
кратки и переселения более богатых собственников, как и ча-
сти остававшегося без занятий торгово-ремесленного насе-
ления, в более крупные. Таким образом, процесс постепенного
упадка и аграризации малых полисов происходил, он засвиде-
тельствован данными самого разного рода источников.2
Выше мы уже отмечали, что в отношении более высокой
степени благополучия ранневизантийских городов нельзя пере-
оценивать роль внешней торговли и производства на внешний
рынок и, может быть, даже какой-то мере и внутренней. Еще
в своей докторской диссертации И. Ф. Фихман убедительно
показал, что даже такой «средний» город, как Оксиринх, был
типичным полисом, центром своей аграрной округи, и произ-
водство «на вывоз» было ничтожно.3 Новейшие исследования
о развитии городов римской Испании свидетельствуют о том,
что их экономический подъем в I—III в. был связан с ростом
потребления внутри самого полиса, его населения, и основная
масса производившегося не выходила за пределы провинции,
а экспорт был очень невелик.4 Таким образом, основу устойчи-
вости рядового позднеантичного полиса как города надо искать
прежде всего в его связях с округой и в роли самой городской
общины.
Исследователи уже отмечали те факторы, которые способ-
ствовали большей экономической устойчивости малого города
ранней Византии, ее самой. К их числу они относят меньшую
распространенность рабства, преобладание более мягких форм
колонатной зависимости, наличие значительной массы мелких
сельских земельных собственников — крестьян, что в целом
обеспечивало в эпоху разложения античного общества более
устойчивые связи округи с городом, поддерживавшие ремесло
и торговлю последнего, а соответственно и размеры городского
населения, бывшего потребителем весьма существенной части
производимой в округе сельскохозяйственной продукции.5 Во-
прос во многом заключается в том, в каком направлении эво-
люционировали эти .связи и какую роль в жизни города играли
именно полисные их элементы. Только в результате изучения
этого вопроса и можно будет выяснить, какие условия с раз-
ложением античных отношений создавались для массового со-
хранения городов как таковых, не их упадка, а внутренней
«феодализации». По сути дела, речь идет о том, способство-
вали ли особенности, присущие ранневизантийскому обществу,
которые более, чем на Западе, поддерживали экономическое
2 См. там же, с. 46—80 (гл. II. «Упадок мелких полисов»).
3 Ф и х м а н И. Ф. Социально-экономические отношения в египетском
городе IV — середины VII вв.: Автореф. докт. дис. Л., 1974, с. 17.
4Арамичева В. И. Ремесленное производство в Испании в период
ранней империи —ВДИ, 1985, № 3, с. 132—133.
5 К о р с у н с ки й А. Р. От Восточной Римской империи к Византии.—
ВВ, 1969, 29, с, 300—304. [Рец. на кн.:] История Византии, т. 1. М., 1967.
5 134 113
значение города, разрушению или консервации его полисных
основ.6
И для оценки последующего развития византийского горо-
да, и для понимания реальной значимости рассматриваемых
проблем следует, хотя бы в общей форме, представить роль
и значение города и полиса к началу ранневизантийской эпо-
хи.7 По подсчетам исследователей, на территории ранней Ви-
зантии было до 1 тыс. городов. Можно составить и представ-
ление об общей численности их населения. Город до 5 тыс. жи-
телей считался малым, до 10—20 — средним, выше — крупным,
большим ( p-e^aXonroXi;). В империи было несколько городов-
«стотысячников», а население крупнейших достигало: Александ-
рии 250—300 тыс., Антиохии — 200—250, Константинополя
в конце IV в.— 150 тыс. Даже если взять для всей империи
среднюю цифру в 5 тыс., то для 1 тыс. городов мы имеем не ме-
нее 5 млн. городского населения, что в общем подтверждает
принятые расчеты, т. е. в античности в городах жило до 1/4»
если не более, всего населения. С теми или иными колебания-
ми они в этом смысле соответствуют общим подсчетам числен-
ности населения ранней Византии — до 20—25 млн. человек.
Общепринятым является и мнение, что в Византии к IV в.
крупная земельная собственность была значительно слабее, чем
на Западе, что, естественно, предполагало большее значение
и реальный объем и удельный вес средней — муниципальной —
земельной собственности, как и мелкой. Одну из важнейших
причин замедленности роста крупного частного и мощи сред-
него. муниципального землевладения на Востоке видят в том,
что исторически большая часть обрабатываемых площадей
восточных провинций была покрыта территориями полисов, по-
чти вплотную примыкавших друг к другу (только на террито-
рии Малой Азии было до 300 полисов). Может быть, резуль-
татом этого и было то, что ранневизантийские крупные зем-
левладельцы по размерам своих владений редко могли сопер-
ничать с западноримскими сенаторами. Как установил Ж. Даг-
рон, они более приближались к размерам владений богатых
куриалов Востока, чем сенаторов Запада.8 Все это в целом
6 Jones А. Н. М. The Later Roman Empire. Oxford, 1963, p. 751.—
Джонс прямо пишет как о большей внутренней устойчивости городов «гре-
ческого типа», так и соответственно их полисной структуры (ср.: D * Е 1 i а.
La civilta dell’ Basso Impero nelle storia delle civilta antiche. — Koinoma, I,
1977).
7 Cm.: Jones A. H. M. 1) The Later Roman Empire; 2) The Decline of
the Ancient World. London, 1966; D’ E 1 i a. La civilta...; Dagron G. Naissance
d’ une capitale. Paris, 1974; Liebeschuetz J. H. W. G. Antioch. City and
imperial administration in the Later Roman Empire. Oxford, 1972; Jacoby D.
La population byzantine.— Byzantion, 24. 1967: Курбатов Г Л. Ранне-
византийский город: Антиохия в IV в. Л., 1962; Фихман И. Ф. Оксиринх—
город папирусов. М. 1976; Claude D. Die byzantinische Stadt im 6 Jahrhun-
dert. Miinchen, 1969.
8Dagron G. Naissance... p. 135—138.
114
также говорит о мощи куриального, муниципального землевла-
дения к началу ранневизантийской эпохи.
В восточных куриях было нередко более 100 (стандартных
для западных курий) куриалов (в Антиохии — 600). Но даже
если взять минимальную цифру, то для 1 тыс. городов мы
имеем 100 тыс. куриалов, а вместе с их семьями не менее
0,5 млн. представителей сословия. Сенаторов было до 2 тыс.
что соответственно дает в целом 10 тыс., т. е. на одного круп-
ного землейладельца-сенатора приходилось до 50 средних —
куриалов. При том, что «дом» последних в городе, включая
семью, рабов, других домочадцев и челядь, обычно составлял
до 15—20 человек, то для малого города мы имеем до 1,5 тыс.
его жителей, непосредственно связанных с куриальной верхуш-
кой. Если к этому прибавить муниципальных служащих, арен-
даторов и держателей городских имуществ, то получится, что
едва ли не половина населения города находилась в прямой за-
висимости от курий и сословия куриалов. Не случайно иссле-
дователи приходят к выводу, что до IV в. власть последних во
внутренней жизни города была прямо-таки олигархической.9
Хотя благополучие сословия было достаточно сильно подорва-
но к IV в., и государство, так же как и остальное свободное
население, прикрепило куриалов к «своим занятиям», оно про-
должало оставаться достаточно мощным, и, может.быть, при
известной слабости крупного землевладения и многочисленно-
сти мелкого свободного населения сплоченность многочислен-
ной муниципальной аристократии вокруг центральной власти
сыграла немалую роль в том, что ранняя Византия продолжала
иметь сильную государственность.
Разумеется, в IV—V вв. происходил достаточно интенсив-
ный процесс обеднения сословия. Но в последнее время иссле-
дователи придают все большее значение тому обстоятельству,
что почти до конца IV в. не было сколько-нибудь существенно
ограничено отчуждение куриальных имуществ (CTh XII, 3,
1—386). Сословие не просто беднело в целом, но в IV—V вв.
внутренне расслаивалось, и наряду с обеднением одних все
большая часть их имуществ концентрировалась в руках бога-
той куриальной верхушки — principals, роль которой в IV—
V вв. в жизни города и управлении муниципальными делами
возрастала.10 По свидетельству Иоанна Лида, в конце V —
9 Seston W. Diocletien et la Tetrarchie. Paris, 1946, p. 381.
10 См.: Лебедева Г. E. Сословие куриалов. — В кн.: Лебедева Г. Е.
Социальная структура ранневизаитийского общества. Л. 1980, с. 130—149;
Liebeschuetz J. Н. W. G. Antioch... р. 143; Cod. Th. XII, 1, 171, 173—
splendoris et honoris ornamenta: до 428 г. (CTh. X, 35.; VI, 62, 4) вероятно,
все куриалы обладали свободой завещания имуществ. В сер. V в. (CTh. X*
35, 34) свободой распоряжения 3/4 его, следовательно 1/4 считалось доста-
точно для выполнения куриальных обязанностей. Лишь в VI в. для них,
в том числе и имущественно,^ был окончательно закрыт выход из сословия,
и обязанность 3/4 своего имущества передавать курии свидетельствует о вы-
сокой степени их обеднения.
115
начале VI в. курии «еще управляли» городскими делами (De
magistratibus, III, 17). Еще при Юстиниане куриалы пополняли
сенаторское сословие. Именно на это время приходится
процесс окончательного ускорения упадка сословия ку-
риалов (Юстиниан перекрыл все возможные пути выхода
из него).
Однако проблема ранневизантийского города как умираю-
щего античного полиса — это не только проблема благополу-
чия муниципальной аристократии» Это одновременно и пробле-
ма эволюции античной городской собственности — коллективной
собственности города.11 Мы уже имели возможность рассмат-
ривать этот вопрос.12 У большинства городов она и в IV в.
была еще очень значительна. Пример египетских городов, на
наш взгляд, не очень показателен для империи в целом, по-
скольку муниципализация Египта была осуществлена на рубе-
же IV в. Города других областей обладали крупной собствен-
ностью, формировавшейся на протяжении столетий. По подсче-
там, 1/7 огромной территории Антиохии принадлежала горо-
ду.13 Таким образом, его доходы от эксплуатации собственных
земельных имуществ были и в IV в. очень значительны. Они
постепенно сокращались, но возможности их отчуждения были
ограничены. Обычно уделяют внимание преимущественно этой
собственности и в связи с этим придают большое значение кон-
фискациям части городских земель императорской властью
в IV в. Однако остается вопрос, в какой мере эти земли и до-
ходы с них были «потеряны» для города. Известно, что часть
податей с них (1/3 по-прежнему шла на удовлетворение его
нужд. Мы не знаем, собирались ли они в специальную муници-
пальную кассу, находившуюся под контролем чиновной адми-
нистрации, но доходами с собственной, «частной», земли и иму-
ществ города курии распоряжались самостоятельно.14 Трудно
судить, в какой мере в дальнейшем сохранился этот фонд го-
сударственных земель, с которых доходы шли городу, но у нас
нет оснований подозревать, что он должен был в течение IV—
VI вв. очень резко сократиться. И в VI в. упоминаются бога-
тые собственники, которые со своих земель платят определен-
ные платежи на городские нужды.15 Все это дает основания ду-
мать, что исследователи, которые говорят о полном разложении
«земельной» основы античного полиса к моменту арабского за-
воевания, может быть не совсем учитывают роли этой, фор-
мально, и государственной собственности (однако предназна-
11 Штаерман Е. М. Эволюция античной формы собственности и го-
рода.—ВВ, 1973, 34.
12 Курбатов Г Л. Разложение античной городской собственности
в Византии IV—VII вв. — ВВ, 1973, 35.
13 Liebeschiietz J. Н. W. G. Antioch... р. 41.
14 К у р б а т о в Г. Л. Основные проблемы внутреннего развития...
с. 174—177.
15 Ф и х м а н И. Ф. Оксиринх... с 24—87, 248.
116
ченной обеспечивать потребности городов),16 которая может
рассматриваться как своего рода трансформированная преж-
няя прямая собственность античного города. Город в какой-то
мере оказался «на содержании» у государства, но права на
поступления с этих имуществ он сохранял. Возможно, что это
было продолжением античной традиции, и арабское владыче-
ство, действительно, окончательно подорвало прежнюю, веро-
ятно, очень значительно сократившуюся, античную земельную
основу полиса не только потому, что он потерял остатки своих
собственных земель, но и платежи, шедшие на его нужды от
земельных собственников округи. Нам кажется, что не только
прямые экономические и политические интересы связывали
крупных земельных собственников с городом, но и подобные
многообразные и не всегда четко уловимые связи с ним через
собственность или владение обязанными ему определенными
платежами имуществами.17 На несколько иной основе, но они,
таким образом, поддерживали существование городской общины.
В этом смысле, так сказать, «независимость» части крупных
собственников от общины, ее муниципальных нужд, по-ви-
димому, была ограниченной, что, помимо интереса к участию в
городских делах, и отличало крупных собственников этой эпохи
от действительно независимых землевладельцев последующей.
Внутригородская собственность городской общины (а ра-
нее ей принадлежала очень значительная часть его террито-
рии, все общественные сооружения, улицы и площади, немалое
количество различных доходных построек, собственных ма-
стерских города) также постепенно, но, вероятно, более мед-
ленно переходила в частную собственность, продавалась горо-
дом.18 Часть, из них была в IV в. также конфискована госу-
дарством. Но у нас нет достаточных оснований полагать, что
к моменту арабских завоеваний этот процесс достиг большой
степени завершенности. Вероятно, не менее 1/4 его площади
было собственностью города. Историки-арабисты также видят
момент «приближения» ранневизантийского города к арабско-
му и известного его экономического благополучия в том, что
в нем в IV—VI вв. увеличивается число мест торговли, рын-
16 Большаков О. Г. Средневековый город Ближнего Востока. М.,
1964, с. 45.
17 Нельзя сбрасывать со счетов то, что, как установил Ж. Дагрон
(Dagron G. Naissance... р. 135—188), сенаторское сословие Византии в зна-
чительной степени, (что естественно) росло за счет верхушки куриалов—
наиболее богатых городских собственников, и соответственно было связано
с муниципальной аристократией генетически, в V в. — и имущественно с ней
и городом (Dagron G. Op. cit., р. 166—169). Законодательство и для
VI в. отмечает «желание» представителей знати нести известные расходы
на нужды городов. — СЛ, 4, 26 (530); X, 30, 40, 4 (530).
18 К у р б а т о в Г. Л. Разложение античной городской собственности...
с. 23—30.
117
ков — «базаров».19 Как мы увидим ниже, причины этого были,
видимо, иные, чем в мусульманском городе. В последнем все
связанные с торговлей сооружения, как и многие другие, быв-
шие ранее общественными (бани, фонтаны, портики и т. д.)„
стали частной собственностью отдельных лиц. В отношении
ранневизантийского города у нас нет оснований подозревать,
что их строительство в IV—VI вв. осуществлялось преимущест-
венно частными собственниками как частная собственность. До-
статочное количество материалов показывает, что их строили
сами города, государственная администрация — император-
ская власть строила «для города» и, таким образом,
они продолжали оставаться его общественной собственностью.
В связи с этим нам представляется, что арабское завоевание,
в конечном счете передавшее большую часть этой прежней об-
щественной собственности города в руки частных лиц, очень
серьезно и окончательно подорвало достаточно еще мощную
внутригородскую основу античного города, основу существо-
вания городской общины. Все это побуждает нас считать, что
арабы не просто унаследовали уже до конца разложившийся
античный полис ранней Византии, как считает О. Г. Больша-
ков, и соответственно не внесли в экономическую жизнь города
никаких существенных изменений, а признать очень важную
роль арабского завоевания в сокрушении, пускай, уже предель-
но ослабленных, но достаточно реальных основ античного по-
лиса и существования города как еще античной по своему ха-
рактеру городской общины.
Важен не просто сам факт собственности, но и значение до-
ходов от нее, как и прав общины на взыскание определенных
поборов (1/3 — от торговых поборов в городе и других, осу-
ществлявшихся на основе собственных прав города — ius ci vita-
tis). С этой точки зрения достаточно высокая экономическая
активность в нем также поддерживала и существование муни-
ципальной организации, пополняла ее доходы. Рассматривая
основы образования позднеримских принудительных корпора-
ций и коллегий, совершенно справедливо делают акцент на
фискальных интересах государства.20 Однако не следует забы-
вать о том, что, разумеется, негосударственные корпорации
были обязаны определенными платежами и повинностями го-
роду и в этом отношении находились в подчинении у куриалов.
Одни из них, например, отвечали за ремонт и установку колонн
общественных зданий, другие — за состояние и ремонт систем
водоснабжения и канализации, содержатели трактиров должны
были поддерживать неимущих.21 Таким образом, к участию
в деятельности по поддержанию города была привлечена зна-
чительная часть населения, и чем более благополучной и мно-
19 Большаков О. Г. Средневековый город... с. 43—45.
20 Ф и х м а н И. Ф. Оксиринх... с. 98.
21 Liebeschuetz J. Н. W. G. Antioch... р. 218—225.
118
гочисленной она была, тем меньшее бремя ложилось на сосло-
вие куриалов и муниципальную собственность.
Именно в,этом плане мы можем оценивать также и тот
факт, что в сельской округе ранневизантийского города сохра-
нялось значительно больше мелких земельных собственников,
свободных крестьянских общин, чем на Западе. Все их земли,
как и земли самих куриалов и мелких городских землевладель-
цев, входили в состав территории, подвластной куриям. На них
они осуществляли управление, сбор податей, полицейские
функции. Сам факт существования этого многочисленного сво-
бодного сельского населения, целых сельских общин, прошед-
ших к тому же многовековой путь развития на полисных зем-
лях,22 под властью муниципальной организации города играл
важную роль в целом ряде аспектов, в том числе и как один
из важных источников поддержания благополучия и самого со-
словия куриалов за счет их ограбления, а в целом — и значе-
ния муниципальной организации как сложившегося и необхо-,
димого инструмента эксплуатации и управления. Эта специфи-
ка сельской округи ранневизантийского города, как и перечис-
ленные выше, создавала определенные условия для большей
внутренней устойчивости муниципальной организации по срав-
нению с западным муниципием.
В поддержании мелких ранневизантийских городов, конеч-
но, благополучие сословия куриалов играло очень существен-
ную роль. Оно было и важным потребителем на городском рын-
ке, возможно, во многом поддерживая и городской уровень
производства, наличие ремесленников более «городских» спе-
циальностей. Но на упадке малого города, безусловно, сказа-
лась прежде всего эволюция аграрных отношений. Помимо
того, что упадок куриального землевладения сокращал их по-
купки для нужд собственных имений, сокращение мелкой зе-
мельной собственности и эволюция колоната, на наш взгляд,
определенным образом влияли на судьбы малого города. Нет
сомнений, что в условиях ранней Византии рост крупной зе-
мельной собственности приводил не столько к образованию
крупных замкнутых поместных хозяйств, типа западных, сколь-
ко (с исчезновением массы средних вилл) к распространению
деревни рабов и колонов как основного типа поселения на зем-
лях крупного землевладельца. Ухудшение положения колонов
со второй половины V в., превращение их в более жестко эксп-
луатируемых адскриптициев, как и сокращение числа мелких
деревенских собственников, — все это приводило к сужению их
возможностей как потребителей на городском рынке, создава-
ло условия не просто для оживления хозяйственной жизни де-
ревни, заметного в V в., но и'для развития деревенского ремес-
ла, междеревенского обмена.23
22 Голубцова Е. С. Сельская община в Малой Азии (III в. до н. э.—
III в. н. э.). М. 1972.
23 Курбатов Г. Л. К проблеме перехода от античности к феодализму
119
Иначе трудно объяснить факт явного обеднения массы го-
родских ремесленников к концу V в., обусловивший их возра-
ставший приток в крупные города, а также такую, явно вы-
нужденную масштабами общего изменения положения торгово-
ремесленного населения меру, как отмену в это время основ-
ной подати с торгово-рем,есленного населения — хрисаргира
(498). На наш взгляд, вызванное обеднением сословия куриа-
лов и свободных собственников города и округи, самой город-
ской общины, свертывание их ремесла и торговли в целом
и обусловило упадок малых городов уже в конце V — начале
VI в., поставив многие из них на грань существования как го-
родов.24
В IV—V вв. в связи с ростом крупного землевладения, бю-
рократизацией империи, сложением церковной организации
ускорился рост крупных городов, столиц провинций. В них пе-
реселялись ремесленники и торговцы из приходивших в упадок
мелких центров, росла и богатела их торгово-ремесленная вер-
хушка. Можно сказать, что до конца V в. большинство из них
переживало бесспорный подъем25 (в середине VI в. макси-
мальных размеров — 350 тыс. человек — достигает население
Константинополя). Но конец V — начало VI в. знаменуются не
только прекращением их роста, но и определенными кризисны-
ми явлениями. Археологический материал свидетельствует
о становящейся все более резкой имущественной поляризации
их населения — исчезают многочисленные ранее кварталы соб-
ственников среднего достатка, растут кварталы бедноты.26 Со-
здается впечатление, что приток массы населения из мелких
городов, как и обеднение их населения, стало создавать все
более острую конкуренцию среди еще благоденствовавшего до
того на подъеме крупных городов их" торгово-ремесленного
населения. Об усиливавшейся пауперизации значительной его
в Византии. — В кн.: Проблемы социальной структуры и идеологии средне-
векового общества. Л., 1980, вып. 3, с. 12.
24 Кроме свидетельствующего об этом росте церковной благотворитель-
ности, необходимо иметь в виду как результат изменения положения значи-
тельной части ранее более благополучного городского населения бурный
рост с середины V в. городского монашества (Dagron G. Les moines et
la ville. — In: TM, 4, 1970, p. 229—276.), который в VI в. принял в малых
и средних городах огромные размеры (Фихман И. Ф. Оксиринх... с. 24—
26; Левченко М. В. Церковные имущества в Восточно-Римской империи
V—VII вв. — ВС, 1945. — Таким образом, рост богатства и могущества церк-
ви в городе был в определенной степени связан с упадком античного горо-
да. По словам Зосима (Historia Nova), в его время (к V в.) «жители горо-
дов, угнетаемые собственной бедностью и испорченностью властвующих, вели
жизнь жалкую и бедственную», тогда как, в середине V в., по словам Фео-
дорита (MPG, 82, 517), города только «лишались остатков былого процве-
тания».
25 Курбатов Г. Л. Основные проблемы внутреннего развития...
с. 99—112.
26 Patlagean Е. Pauvrete economiqtie et pauvrete sociale a Byzance.
IVе—Ville siecles. Paris, 1977, p. 234—235/
120
части свидетельствуют многие данные VI в. законодательство
Юстиниана.27
В свете этого материала нам представляется, что та нара-
стающая торговая активность, которая была характерна для
жизни города того времени, имела определенное происхожде-
ние и весьма специфический характер. Мы уже имели возмож-
ность анализировать проблему снабжения города.28 На анти-
охийском материале достаточно отчетливо видно, что до 80-х
годов IV в. курия при стихийности мелкой торговли могла
продуктами и средствами города и куриалов поддерживать оп-
ределенную стабильность городского продовольственного рын-
ка. События последующего времени показывают, что «матери-
альный рычаг» такого регулирования ускользнул из их рук.
Соответственно на этом- рынке возросла роль крупных соб-
ственников и торговцев продовольствием (CTh IV, 63, 3—408/9—
perniciosum urbibus mercimonium exercere prohibemus). Поэто-
му растут роль и доходы не только той части торгово-ремес-
ленных кругов, которые были связаны с производством и про-
дажей предметов роскоши, но и всех причастных к снабжению
городского населения. Отсюда и усиление прямого админист-
ративного государственного вмешательства и регулирования,
которое приходило на смену прежней внутренне устойчивой по-
лисной системе.29 Проблема снабжения крупных городов стала
важной государственной проблемой. Прежде «олигархическая
власть» курий и куриалов опиралась на собственное реальное
экономическое господство на городском продовольственном
рынке, в торговле сельскохозяйственными продуктами, и дея-
тельность купечества в этой сфере была ими достаточно огра-
ничена (до начала IV в. они выступали в качестве главных
продавцов сельскохозяйственной продукции и даже ростовщи-
ков). Торгово-купеческая верхушка города была во многом
стеснена их ролью, и поэтому регулирование городом цен было
реальным. В условиях IV в. она обретает большую независи-
мость и самостоятельность от курий, расширяются источники
ее обогащения за счет остального населения, а затем и самих
куриалов. Обеднение массы городского населения привело
•в VI в. к небывалому расцвету ростовщичества. Таким обра-
зом, то более приоритетное положение, которое приобретают
городские торгово-купеческие круги в ранней Византии IV—
VI вв. было во многом связано и с разрушением аграрной ос-
новы античного полиса, превращавшей городскую общину в ре-
альный регулятор — массой продукта — цен на городском рын-
ке. В целом это была та тенденция, которая с распадом антич-
27Patlagean Е. Pauvrete au temps dey Justinien.— In: Patlagean
E. Structure sociale, famille, chretiente a Byzance. JV—VI s. London, 1981.
28 Курбатов Г. Л. К вопросу о корпорации хлебопеков в Антиохии
IV в. —ВДИ, 1965, № 1.
29 Liebeschuetz J. Н. W. G. Antioch... р. 126—132.
121
кого полиса и в мусульманском городе уже реализовалась
в «свободе цен».30 В р^нневизантийском же V—VI вв. внешне
бурная торговая активность объяснялась уже не их экономиче-
ским подъемом, а сокращением массы горожан — земельных
собственников и умножением массы конкурирующего друге дру-
гом мелкого торгово-ремесленного населения, вынужденного
по бедности жить постоянной ежедневной покупкой продуктов
питания, питаться в дешевых харчевнях и на улицах (из-за от-
сутствия собственного очага), с трудом сбывать свои изделия
и товары, что и создавало видимость бурного развития торгов-
ли. В целом это была нездоровая, но нарастающая торговая
активность, которая была связана с ухудшающимся положе-
нием всевозраставшей части населения города.
Именно с этим был связан и рост реального значения бога-
той торгово-купеческой верхушки, которая и на социальной
лестнице занимает положение особой группы, следовавшей не-
посредственно за сословием куриалов.31 Уже материал Анти-
охии IV в. показывает, что ей удалось воспользоваться нара-
стающими противоречиями между куриями и массой торгово-
ремесленного населения, корпорациями. По-видимому, это
сыграло свою роль и^ в образовании знаменитых ранневизантий-
ских партий.32 Мы можем проследить такую линию развития
к их образованию в V в. (CTh. VIII, 7, 21—426) и разделению
городского населения, ранее подчиненного в общественно-поли-
тическом плане куриям, на две группы — партий, в одной из
которых ведущую роль играла земельная знать, аристократия,
в другой — торгово-купеческие верхи, опиравшиеся на значи-
тельную часть торгово-ремесленного населения города. Таким
образом, и борьба партий, как и их образование, была во мно-
гом результатом упадка, распада античного полиса, всей си-
стемы его внутренних социальных связей, ранее прочно под-
чинявших социально-политическую жизнь населения города ку-
риям. Нарастание этой борьбы в V—VI вв., таким образом,
отражало развитие и углубление внутренних противоречий
в приходившем в упадок, разлагавшемся античном полисе.
В то же время мы не можем не признать, что и ранневи-
зантийскую знадъ привязывала к городу не только возможность
получения денег от сбыта своей продукции, реализации денеж-
ных поступлений от своих колонов, государственной службы.
Известно, что и западноримское магнатство стремилось полу-
чать часть поступлений от своих держателей в денежной фор-
30 Большаков О. Г. Средневековый город... с. 40.
31 В целом для Византии V—VI вв. можно говорить о сложении устой-
чивого слоя «имперского купечества», занятого крупной внутренней и между-
народной торговлей, богатых судовладельцев-навклиров (CTh. VII, 21, 3;
XVI, 2, 39; XII, 1, 179; Nov. Maj. VII, 3; CJ IV, 59, 2 и др.).
32 К у р б а т о в Г. Л. Еще раз о византийских димах. — Средневековый
город, вып. 3. Саратов, 1975.
122
ме, что, несомненно, в целом поддерживало обмен между горо-
дом и деревней и, может быть, даже вынуждало сельское на-
селение для уплаты платежей и налогов продавать на город-
ском рынке свои продукты дешевле (т. е. мы опять-таки видим
определенные элементы сохраняющейся «эксплуатации» сель-
ского населения в пользу города). Мы можем говорить и о за-
интересованности знати в приобретении куриальных и город-
ских имуществ (в VI в. и аренде земель куриалов, покинув-
ших курии), имущесъв подвластных городу собственников,
возможности получать доходы от сдачи в аренду домов и по-
мещений как факторе, побуждавшем к участию в городской
жизни, как и желание заручиться поддержкой определенных
групп населения в борьбе за свои интересы. Таким образом,
многое, что привлекало^ крупных собственников к муниципаль-
ной жизни и активности, было неразрывно связано с античным
полисом, его наследием.33 Но мы не вправе игнорировать не
только прямые интересы, но и традиции — действительное
стремление знати к известному соучастию, полуучастию в го-
родских делах и городской жизни в той мере, в какой это не
влекло за собой наложение принудительных обязанностей, по-
добных куриальным, и такое соучастие действительно имело
место.
Нет оснований утверждать, что государство только прину-
дительно привлекало знать к участию в муниципальных де-
лах34— практика, получавшая все более широкое распростра-
нение с конца V в., в частности, привлечение к обязанностям
обеспечения снабжения города, приобретения хлеба в случаях
голода (ситоны), руководству теми или иными городскими ра-
ботами или видами деятельности.35 На этой основе в конце
V —начале VI в. фактически складывается своего рода «коми-
тет», состоявший из богатейших собственников города — круп-
ных землевладельцев и бывших чиновников высшего ранга,
епископа, верхушки клира и куриалов — знати города (nobiles
civitatis), «первенствующих» в нем собственников (сосЫтеоо^тес),
в какой-то мере стоявший над куриями.36 С одной стороны,
возникновение «комитета» отражало установление реального
господства в жизни города крупных местных землевладельцев,
33 Большинство исследователей едины в том, что с утверждением гос-
подства крупного землевладения в провинциях в Византии к концу V в. сло-
жился социально единый слой «имперской аристократии», которая господ-
ствовала и в столице и в провинциях и включала в себя крупных собствен-
ников, верхушку куриалов и клира, которая участвовала как в государст-
венном управлении, так и была заинтересована в поддержании остатков са-
моуправления в своих родных провинциях.
34_ Vo г-ц nd Friihformen der Europaischen Stadt, Bd 1, S. 92—101.
30 CTh. IX, 3, 7: reverentissimorum episcoporum, nee non clericorum ct
bonoraton.ni ac possessorum et curialium; C J. X, 27, 3; CJ' I, 4, 17. nobiles civi-
f a turn — Nov. Just., XV
CJ. I, 4, 17; Nov. Just.; XY, XXXYIII; CXXXVIII.
123
с другой — их заинтересованность в использовании муниципаль-
ной организации, городского населения в своих локальных ин-
тересах. В принципе его существование никак не отменяло зна-
чения конкретной, повседневной деятельности курий. Он, ско-
рее, осуществлял руководство (Зюcxyjci;) наиболее важными
сферами городской деятельности, а нередко — в чрезвычайных
обстоятельствах. Нам кажется, что его возникновение было не
столько следствием разрушения старых организационных форм
полиса, сколько определенной и характерной именно для позд-
ней античности стадии их упадка и разложения, известной над-
стройкой над ними, что и позволяет нам говорить именно
о позднеантичном самоуправлении, которое в такой форме до-
живает и на Западе до первых веков его раннефеодальной ис-
тории (до VII в.).
Нам думается, что это подтверждает и те основные оценки,
которые даются роли епископа и клира, а отчасти и церкви
в городе. Исследователи по-разному оценивают роль роста цер-
ковной собственности и монастырей, умножения клира и осо-
бенно монашества в судьбах ранневизантийского города — про-
цесс, принявший в Византии несравнимые с Западом размеры
и достигший своего апогея в VII в. На первый взгляд созда-
ется впечатление, что церковь как бы «заместила» в экономи-
ческой и общественной жизни города сословие куриалов, и, сле-
довательно, нет причин говорить об экономическом упадке горо-
дов. Однако усилившийся в V в. процесс перехода в клир и мо-
нашество городского населения свидетельствует об изменении
его положения и необходимости искать «спасения» в рядах ду-
ховенства. Быстрый рост численности монашества был нераз-
рывно связан с пауперизацией населения. Бурное развитие со
второй половины V в. городских монастырей, ранее немного-
численных, только подчеркивает размеры изменений, происходив-
ших в жизни массы горожан. Их умножение непрерывно про:
должалось до середины VII в., отражая, на наш взгляд, про-
цесс нараставшего обеднения населения городской общины.
В то же время у нас нет оснований столь уж неразрывно
связывать с церковью ряд подведомственных ей учреждений
в городе. Это прежде всего система благотворительных учреж-
дений (зчауеТаоГхи). которые на Западе были просто филиа-
лами монастырей. В Византии в эту эпоху они получили мас-
совое распространение в городе. Однако их скорее следует рас-
сматривать как «городские», чем церковные. Создававшиеся
за счет дарений и пожалований горожан, они не были собствен-
ностью церкви и считались самостоятельным видом имуществ,
лишь находившихся под контролем церкви. Их существование
можно считать прямым продолжением традиций полисной бла-
готворительности, проявления городского гражданского, пат-
риотизма, пускай и в христианизированной форме, в отличие
от последующего времени, когда благотворительная деятель-
124
йость станет в значительной степени «частной» функцией церк-
ви и монастырей (в IV—VII вв. эти имущества были еще в до-
статочной степени общегородскими, а не церковными).
В настоящее время все большее число исследователей от-
ходит от взгляда на ранневизантийского епископа как на фор-
мального «главу» городского самоуправления. Соответственно
несколько меняется и оценка роли церкви как только разру-
шителя античных полисных институтов. Как показал А. Холь-
вег, положение епископа в городской общине определялось не
только и не столько влиянием церкви в городе и ее «стремле-
нием» непосредственно стать во главе городских дел.37 Для
византийского общества позднеантичной эпохи не была харак-
терна практика привлечения духовенства к выполнению прямых
гражданско-административных функций, как это получило
распространение в раннефеодальную эпоху.38 Реальная власть
епископа в городе во многом базировалась на его положении
и обязанностях дефенсора — защитника общины, который как
таковой, как правило, выступал в критических ситуациях (и в
них же и привлекался государством). Они не ведали постоян-
но снабжением войск, выплатой им жалования, организацией
обороны, не имели постоянного права ведения переговоров,
и т. д., но в критических ситуациях они должны были вмеши-
ваться в события и действовать по поручению даже нередко
не государственных властей, а самой городской общины на
основе своих функций дефенсора (в широком смысле), что
и создавало иллюзию их огромной официальной гражданской
власти. Для ранней Византии мы не можем не учитывать не-
сколько особого и даже, может быть, несколько отличного по-
ложения епископа и церкви в городской общине, во многом
определявшегося реальным значением и прочностью самой
гражданской общины. Мы уже не говорим о том, что в значи-
тельной степени городские епископы рекрутировались из го-
родской верхушки, как правило, тех же куриалов, как и город-
ское духовенство—из плебеев. Пример киренского куриала
конца IV — начала V в. Синезия является ярчайшим сви-
детельством того, как ставший епископом богатый куриал
продолжал и на этом посту традиции и практику муници-
пального служения своей общине.39 Многие функции церкви
в городе были в значительной степени продолжением муници^
пальных (благотворительная деятельность, в которой церковь
в известной мере компенсировала сокращавшиеся возможности
городской общины).
37 Hohl we g A. Bishof und Stadtherr im friihen Byzanz.— JOBG, 1977r
XX, S. 51—62.
38 Beck H. G. Kirche und Klerus im staatlichen Leben von Byzans.— Re-
vue des etudes byzantines, 24, 1966.
39 Bayless W. N. Synesius of Cyrene: A study tf the role of the bishop
temporal affairs.— Byz. Studies., P. 2, 1977, p. 147—156.
125
Причем мы не можем недооценивать в этом отношении
и роли давления самой общины, которая предъявляла в этом
отношении свои требования епископам и клиру, толкуя нередко
очень широко обязанности епископа по отношению к общине,
как, впрочем, и они сами, очевидно, понимали их. Феодорит
Киррский строил на церковные средства ( sx toy еххЦ<па<тхш>
zpoacScov —MPG, 83, 1261) в V в. водоводный канал, два моста,
портик, бани. Епископы VI в. оплачивали даже организацию
зрелищ.40 Само население могло выступать и выступало с тре-
бованиями низложения неугодных им епископов по чисто го-
родским конфликтам.41 Таким образом, следует учитывать не
только положение духовенства и епископа в городе, реальное
могущество в нем церкви, но и степень давления на их деятель-
ность городской общины, ее интересов. Это позволяет-говорить
о том, что деятельность церкви в городе не столько разрушала
элементы прежнего муниципального городского самоуправления
или подчиняла его церкви, сколько в то время и в немалой
степени мобилизовывалась и направлялась в интересах послед-
него. От реального соотношения сил в городе зависело то,
сколько в defensio епископа было его собственных и церковных
интересов и инициативы и сколько — от «обязанностей» перед
городской общиной. Если в раннефеодальную эпоху епископ на
Западе нередко и действительно превращался в подлинного гла-
ву, а затем и сеньора города уже феодального типа, то ранне-
византийский епископ был далек от подобного положения. Его
реальное влияние и авторитет непосредственно еще зависели
от поддержки со стороны сильной городской общины, причем
как в городе, так и вне его, в обществе в целом.
С этой точки зрения нам представляются заслуживающими
внимания суждения о позднеантичной церкви как особой, нераз-
рывно связанной с городом, его полисными традициями и во мно-
гом их поддерживавшей.42 По-видимому, правомочны и сооб-
ражения об определенном «градоцентризме» деятельности позд-
неантичной церкви, особенно явно видной по тому городскому
церковному строительству, которое она вела в больших, чем
это было реально нужно, размерах (в том числе и за
счет доходов с сельских приходов), согласно прямому
указанию Василия Великого о том, что «украшение
города» — одна из достойных задач епископа. Нельзя забывать
и о том, что, поднимая роль города как религиозного, епархи-
ального центра, церковь тем самым уже в новой, христианской
форме в течение определенного времени «освящала» и подкреп-
ляла своим авторитетом типично полисную идею господства го-
40 Е v a g г. Hist. Eccles. VI, 8.
41 LiebeschuefzJ. Н. W. G. Antioch p. 213.
I г c n d H. M. City and country in (he early Christian centuries. London,
1980; Brown P. The making of Late Antiquity. London, 1973.
126
рода над округой. Таким образом, многое в ее деятельности
носило особый, позднеантичный характер и в конечном счете
поддерживало остатки и традиции античной городской общины.
Следует должным образом оценивать деятельность и права
епископа как защитника интересов городской общины перед го-
сударственной администрацией и известного контроля над опре-
деленными видами ее деятельности, права противостояния ей
по многим вопросам, что, безусловно, способствовало сохране-
нию значения муниципальной организации и поддержанию эле-
ментов самоуправления.43
В этом смысле епископ и «знать», которая в ранней Визан-
тии вся была «городской», как и верхушка куриалов, представ-
ляли собой некое социальное единство. С одной стороны, их
благополучие во многом зависело от города, городского насе-
ления и отчасти от эксплуатации связанных с городом имуществ
и самого населения. Обеднение последнего открывало новые воз-
можности более выгодной его эксплуатации, возраставшую
практику использования обедневших горожан в качестве мис-
тиев для работы в своих поместьях и т. д. С другой стороны,
ей выгодно было использовать дешевый труд и работу беднев-
ших и конкурировавших друг с другом ремесленников, приби-
рать к своим рукам дома и мастерские. Всевозраставшее число
ремесленников и торговцев в VI в. зависело от церкви, ее зака-
зов, ссуд.44 И церковь и знать, по м$ре расширения собственного
землевладения, все больше «зарабатывали» на снабжении го-
рода, продаже продовольствия. Именно поэтому они принимали
участие в городских делах, несли определенные расходы — за-
ботились о городских нуждах и, таким образом, поддерживали
городскую общину.45
На наш взгляд, с упадком городов и обеднением значитель-
ной части горожан не только усиливался рост противоречий
в них (резкое обострение борьбы партий, религиозная борьба),
но в отношениях как внутри города, так и между городом и де-
ревней в конце VI — начале VII в. наступил определенный кри-
зис.46 С одной стороны, знать уже не хотела нести всевозрастав-
шее бремя расходов на подачки и помощь, которую требовало
бедневшее городское население, поддержку городского благо-
устройства, прежних традиций полисной жизни. С другой —
в результате процессов, происходивших в аграрных отношениях,
обострялись отношения между деревней и крупным собствен-
ником, деревней и городом. К концу VI — началу VII в. достиг-
43 Liebeschuetz J. Н. W. G. Antioch... р. 241 (’’The bishop was thas
a the real heir of the tradition of local autonomy”).
44 Wipszycka E. Les ressources economiques de 1’eglise dans 1’Egypte
byzantii]. Paris, 1968.
45 Stein E. Histoire du Bas-Empire, В. 1. Paris, 1959, p. 417.
46 Евагрий (H. E. V, 9) пишет, что «народ» повсюду жаждал «перемен»
(v Evt'qw’v тцаща'хыу).
127
ли максимума размеры крупной земельной собственности (свет-
ской и церковно-монастырской), в результате чего зависимая
деревня стала основной формой сельского поселения. Большин-
ство колонов превратилось в адскриптициев — наиболее зависи-
мых от собственников земли и одновременно обязанных уплачи-
вать государству постоянно растущие подати и экстраординар-
ные поборы и повинности.47 Обнищание деревни усиливалось
с середины VI в., и, по мнению ряда исследователей, к концу
его и началу VII в. оказались окончательно закрытыми возмож-
ности эволюции колоната в направлении возможной трансфор-
мации его в феодальные формы зависимости, укрепления вла-
дельческих прав колонов. Колонат изжил себя как способная
развиваться форма отношений.48 Но одновременно с ухудшени-
ем положения земледельцев усиливалась социальная консоли-
дация деревни.49
Материал конца VI в. рисует картину углубляющегося упад-
ка мелких городов, процесс постепенного исчезновения вместе
с ним корпораций ремесленников массовых профессий, расту-
щую миграцию ремесленного населения.50 Мы не знаем, имел
ли в это время место массовый отток населения из городов в де-
ревню (скорее всего, нет), но уже в VI в. наблюдается как рост
больших селений — бургов, так и — с конца столетия — необы-
чайное обострение социальной борьбы в городах и в деревне.51
Картину отношений между колонами, деревней и землевладель-
цами, по житию Феодора Сикеота (конец VI — начало VII в.),
некоторые исследователи рассматривают как своего рода ее
«восстание» против городских земледельцев — светских и цер<
ковных (Vie, с. 76, р. 63).52 В житии приводится небывалое чис-
ло (41) конфликтов между крестьянами и землевладельцами.
Зависимое крестьянство явно не могло мириться с теми разме-
рами, которых достигла его эксплуатация, в том, числе и для
поддержания города, а это усиливало и конфликтность ситуа-
ции в самих городах. Возможно, что это и была последняя ста-
дия разложения античного полиса, нашедшая выражение не
47 Курбатов Г. Л. К проблеме перехода от античности к феодализ-
му... с. 11 — 12.
48 К о р s t е i n Н. Zur Veranderung der Agrarverchaltnisse in Byzanz
vom 6 zum 8 Jahrhundert.— Ethnographisch-Archaeologische Zeitschrift.
20 Jahrgang. H. 3, 1979. S. 509—515. '
49 Vic de Theodore de Sykcon/Ed. A.-J. Festugiere. Bruxelles; 1970;
Loos M. Quelques remarques stir les communautes rurales et la grande proprie-
te terrienne a Byzance (VII—XI siecles).— BS1, 1978, 39.1.
L'J M a g о u 1 i a s H. J. Trades and crafts in the sixth and seventh centuries
as viewed in the lives of the Saints.— BS1., 1976, 37, I, p. 11—35.
51 Dagron G. Entre village et cite: La bourgade rurale des IV—VII
-siecles en Orient — Koinonia 3, 1979; Kop stein H. Klassenkampfe und Op-
position der landlichen Bevolkerung.— In: Byzanz im 7 Jahrhundert. Berlin,
1977.
52 Kaplan M. Les villageois aux premiers siecles byzantins (VI—X siec-
les (. Une societe homogene?—BS1., 13, 3, 1982, p. 202—217, 213.
128
только в углублявшемся его упадке как города, но и крайнем
обострении противоречий как в нем, так и между городом, го-
родским землевладельцем и деревней. Скорее всего, это был
тот социально-политический и «экономический» кризис, преодо-
леть который само ранневизантийское общество было вряд ли
уже в состоянии, *тот «тупик» в развитии социальных отноше-
ний, в который оно попало.
Вероятно, в этом следует видеть бдну из основных причин,
почему городское население ранней Византии не могло оказать
решительного сопротивления арабам. В этой ситуации городская
верхушка была вынуждена вступать в переговоры с арабами.53
Причем они фактически велись от города и его округи, что по-
казывает, насколько тесно в системе местных отношений в этот
период округа была связана с городом, находилась под властью
городских землевладельцев. Кстати сказать, сами переговоры
выявляют значительную консолидированность городской вер-
хушки и епископа — верхушки города. Все ситуации, связанные
с завоеванием, отношениями между арабами и городами, свиде-
тельствуют, что к их приходу, пускай, трансформировавшееся,
но достаточно реальное муниципальное самоуправление не было
сведено на нет и окончательно задавлено властью чиновной ад-
министрации. Наоборот, в этой ситуации оно показало значи-
тельную способность к самостоятельным действиям и достаточ-
ную их результативность. То обстоятельство, что после завоева-
ния довольно значительная часть ромейской верхушки городов
эмигрировала в Византию, на наш взгляд, свидетельствует не
только о каких-либо иных причинах, включая и конфессиональ-
ные, но также и о том, что ее не устраивали порядки, утверж-
давшиеся в завоеванных арабами городах. Старая система по-
лисных отношений (при всем ее кризисе и недостатках) была
все же, видимо, более мила их сердцу, чем порядки, устанавли-
вавшиеся в ходе упрочения арабского владычества.
Все вышеизложенное позволяет, на наш взгляд, сделать вы-
вод о том, что арабское завоевание не просто продолжило имев-
шиеся тенденции развития ранневизантийского города, но что
оно, пожалуй, покончив с остатками его полисных _структур
и традиций, открыло перед ним и его населением возможность
начала нового развития, которое и обусловило последующее
оживление городской экономической жизни и рост значения го-
родов в обществе Халифата.
Весьма существенным в этой связи является и вопрос о по-
литике ранневизантийского государства в отношении города
и городского самоуправления. Традиционно представление о по-
степенной и целенаправленной деятельности по «передаче»
власти в городе государству, чиновному аппарату, государствен-
53 Большаков О. Г. Средневековый город... с. 30; ср.: Колесни-
ков А. И. Завоевание Ирана арабами (к истории «праведных» халифов).
М., 1982.
129
ной администрации. Такая точка зрения нам кажется несколь-
ко упрощенной, явным пережитком «государственническо»-ин-
ституционного подхода. Во-первых, по-видимому, государство
должно было считаться с реальной ролью полисных связей
и остатков античного самоуправления. У нас jieT оснований счи-
тать, что оно сознательно стремилось превратить их только
в придаток и орудие чиновно-административного аппарата на
местах. Нам кажется, ч^го политика ранневизантийской госу-
дарственности была несколько иной. Последняя, скорее, вынуж-
дена была учитывать реальное ослабление полиса, невозмож-
ность выполнения им тех или иных функций, нежели представ-
ляла собой попытку некоей целенаправленной перестройки,
запланированных реформ.
Как мы можем видеть, на материале Антиохии, по эволюции
политики государства в отношении курий в связи с проблемами
снабжения города, организации зрелищ, она осуществлялась
более как реакция на проявлявшуюся неспособность курий вы-
полнять традиционные и необходимые функции. До тех пор
пока государство считало, что курии могут обеспечить поддер-
жание стабильности продовольственного рынка, весь спрос за
его состояние был с курий. Когда оно в конце IV в. окончатель-
но убедилось, что они не в состоянии уже с этим справиться,
были усилены прямое административное вмешательство и конт-
роль, причем уже не только! по отношению к куриалам, но и ко
всем торгующим продовольствием — крупным собственникам,
корпорациям, т. е. тем, от кого действительно в данный момент
уже реально зависело состояние дела. Таким образом, реальное
вмешательство административно-бюрократического аппарата
и соответственно его класть возрастали, по мере того как со-
здавались необходимые и даже неизбежные условия для этого.
С конца IV в. контроль над снабжением города стал постоян-
ным, но чиновная администрация несла и прямую ответствен-
ность за его обеспечение. Нельзя не согласиться с тем, что
римская бюрократическая государственность была следствием
упадка и разложения полиса и полисных структур54 (она про-
должала развиваться и усиливаться по мере углубления этого
процесса).
Помимо того что государство должно и вынуждено было де-
лать, мы можем говорить и об определенной, четкой «социаль-
ной» его позиции по отношению!к полису, куриям и сословию
куриалов (ее нельзя рассматривать как позицию сознательного
ущемления интересов городов и сословия куриалов в пользу
крупных землевладельцев). В целом главной установкой госу-
дарства была все-таки поддержка приходивших в упадок горо-
54 Zakythinos D. A. Byzantinische Geschichtc. Wien; Graz; Koln, 1979,
S. 14.
130
дов.55 Мы согласны с Э. Арвейлер в том, что, как это было
характерно и для предшествующей эпохи, в центре внимания го
сударства, законодательства находился город, интересы его на
селения.56 Интересы «деревни» стояли на втором плане (этс
подтверждает и количество посвященных ее проблемам зако-
нов). Мы уже не говорим о том, что реформы конца III—IVвв.
прикрепившие к своему сословию и обязанностям куриалов,
были направлены на то, чтобы консервировать существующие
условия. Превращение позднеримских городских коллегий
в принудительные преследовало не только фискальные цели.
Задачи здесь были и социальные — сохранить под контролем
муниципальной организации и государства необходимое для су-
ществования города торгово-ремесленное население. Упадок
и начало разложения необходимых для поддержания город-
ского бытия античного полиса корпораций были проявлением
и важнейшим доказательством их массовой деградации как го-
родов. Именно потому, что они были связаны с существованием
горо/а как полиса, с его «организованной» и контролируемой
в интересах городской общины деятельностью, исчезновение
массовых позднеантичных корпораций как таковых (сохранение
их лишь в некоторых видах деятельности), распространение
преобладания неорганизованного свободного ремесла должно
было быть неизбежным следствием разложения основ полиса.
Мы не можем игнорировать и того, что забота о поддержа-
нии городов, восстановлении и умножении их была не просто
демагогической прокламацией императоров эпохи начала доми-
ната («повсюду под нашим владычеством почести и число го-
родов должны возрастать» — CTh, VI, 1, 17; Nov. 128, 18—
o^tajpia тсбХеах;). Она была последовательной установкой по-
литики государства и с этой точки зрения была официально воз-
ложена на государственную администрацию, была вменена
в обязанность соответствующим чиновникам и правителям. Та-
ким образом, имперская бюрократическая машина была не
просто централизованным бюрократическим аппаратом «вооб-
ще», а аппаратом, также и ориентированным в своей деятельно-
сти на поддержание городов и городской жизни, ответственным
за их состояние. Право посольств от курий, а затем и хода-
55 J о n е s А. Н. М. The Decline... р. 217; в том числе и в организации
зрелищ (CTh. XV, 2, 5) и за счет государственных дотаций и расходов пра-
вителей (Liebeschuetz J. Н. W. G. Antioch... р. 136—149).
56Ahrweiler Н. L’ideologie politique de TEmpire Byzantin. Paris,
1975. Одну из таких линий можно видеть в целенаправленном изменении
форм налогообложения, переводе платежей с сельского, землевладельческого
населения в денежную форму, в результате чего оно оказывалось вынуж-
денным вывозить больше продукта в город и продавать соответственно его
по более низким ценам. Это таким образом были принудительные меры по
поддержанию снабжения населения городов. «Перестройка налоговой системы
осуществлялась в интересах горожан»/Литаврия Г Г. Восточноримская им-
перия в V—VI вв. — В кн.: Раннефеодальные государства на Балканах.
VI—XII вв. М., 1985, с. 29/.
131
тайств епископа, как и право аккламаций населения, сыгравшее
немалую роль в становлении и развитии борьбы партий, по су-
ществу предоставляли как городской верхушке, так и рядовому
населению определенное право контроля и противодействия
деятельности государственной администрации, вызывавшей недо-
вольство городского населения.57 Поэтому деятельность полити-
ческих партий, существовавших как городские, может, безуслов-
но, рассматриваться как трансформированная форма и сохра-
нение остатков античных полисных традиций, их позднеантич-
ный вариант, неразрывно связанный с прошлыми правами
города и его населения, его особыми правами как гражданской
политической общины— icAtTsiav koetv, rcoXiTEothat. Поэтому
неудивительно, что борьба партий утрачивает свое реальное
общественно-политическое значение и сходит на нет с упадком
ранневизантийского города. Ее максимальное обострение в кон-
це VI—VII вв. было связано с апогеем социально-политиче-
ского кризиса позднеантичного полиса.58
До самого конца ранневизантийского города сохранялось
определенное, социально более привилегированное положение
городского населения по сравнению со свободным сельским.
Поэтому понятие гражданин — «полит» (не просто как житель
города) также сохраняло определенный социальный смысл (до
конца этой эпохи граждане города были свободны от поголовно-
го обложения).59 Государство (вплоть до регулирования форм
налогообложения) стремилось создать для населения городов
более благоприятную конъюнктуру на городском продовольст-
венном рынке. До середины VII- в. сохранялись если уже
не прямые раздачи, то организованная продажа части
хлеба по сниженным ценам, так называемого «общест-
венного хлеба» (артсь ко/лпхос). Достаточно обратить внимание на
обширный титул кодекса Феодосия «De operibus publicis», чтобы
увидеть, какое внимание уделяло правительство деятельности
администрации по организации строительства в городах.60 Как
показывает трактат Прокопия «De Aedificiis», принципиальной
установкой государства при восстановлении городов было все-
таки восстановление их в максимально приближенном к преж-
нему виде, со всеми основными общественными сооружениями.
Государство, императорская власть не только отпускали огром-
ные средства на восстановление и строительство городов, но
57 «Мы предоставляем всем, возможность прославлять в общественных
местах наиболее справедливых и усердных правителей с тем, чтобы могли
вознаградить их, и, напротив, предоставляем право обвинять (accusandi) не-
справедливых и негодных оглашением жалоб, чтобы сила нашего контроля
воздействовала на них» (De acclamationibus — CTh. I, 16, 6). Законом
CTh. XV, 5, 2 правители «обязаны» посещать зрелища.
58 Курбатов Г Л. К проблеме типологии городских движений в Ви-
зантии.— ПСС, вып. 1. Л., 1974, с. 55—61.
59 Корсунский А. Р. К вопросу об аграрной политике. — ВДИ, № 2,
1980, с. 65 сл.; CJ. XI, 49, 1.
60 Cod. Th., XV, 1—53.
132
и стимулировали поддержание полисной культуры, содержание
необходимого штата учителей, врачей, риторов и т. д.61 Как
показывают исследования последних лет, до конца VI в. боль-
шинство городов обладало определенной группой, если не ска-
зать «прослойкой», муниципальной интеллигенции, светской,
античного корня. В общественно-политическом, а не админи-
стративном плане империя продолжала делиться «по городам»,
а не по областям и провинциям. Империя как политический ор-
ганизм по-прежнему состояла «из городов», как и провинции.
Происхождение из «знатных» известного города было одним из
важных критериев общественного достоинства.
Большая роль города в системе непосредственного управле-
ния как важного его «низового» звена с его административно-
фискальными, полицейскими и прочими функциями не могла не
отразиться и на структуре аппарата государственного управле-
ния. Одним из важнейших в нем было ведомство префектов пре-
тория, которых по размерам и значению их функций считают
«гражданскими вице-королями». В их ведении находился не
только основной гражданский управленческий аппарат, но и го-
рода, дела городских) общин. Исчезновение этого, столь важного
в ранней Византии ведомства в VII в., несомненно, свидетельст-
вует о глубоких изменениях, происшедших в общественном
строе ранней Византии и, по-видимому, также и в судьбах ее
городов. Нам хотелось бы отметить еще одну сторону значения
муниципального самоуправления, курий в системе государства,
С переходом к последнему ряда имуществ и видов деятельности
в городах, в IV—VI вв., далеко не все из них были .переданы
в управление представителям государственной администрации.
Многие находились под контролем и в управлении курий, как,
например, мастерские, поместья и т. д. Государство сохранило
и было заинтересовано в сопричастности курий к управлению
государственными имуществами в городе и его округе.
В целом деятельность государства и его заинтересованность
в сохранении массы свободных плательщиков подати как-в го-
роде, так и в деревне, несомненно, тормозила сокращение ши-
рокого слоя мелких собственников, с существованием которого
во многом были связаны значение и деятельность муниципаль-
ной организации.
В связи с этим вряд ли можно согласиться с оценкой транс-
формации и введения ряда новых городских институтов госу-
дарством только как отражения тенденций к усилению прямой
власти административного аппарата и превращения их в «госу-
дарственные». Едва ли только в таком смысле можно тракто-
вать преобразование и эволюцию, например, института дефен-
соров города, созданного для защиты прав мелких собственник
61 Джонс (Jones A. N. М. The Decline... р. 250) отмечает огромные
суммы, расходовавшиеся государством и в VI в. на города; Юстиниан пред-
писывал каждому городу иметь своих риторов, врачей (CJ. I, 27; I, 41).
133
ков от притеснения богатых, а также чиновной администрации
(CTh. I, 29, 5).62 Характерно, что при Юстиниане права дефен-
соров расширяются (Nov., XV). Они получают не только право
разбора дел на сумму до 300 солидов1 (т е. уже не исключи-
тельно мелких), но и право более решительных действий по
отношению к государственной администрации.63 Вся совокуп-
ность мер Юстиниана по повышению авторитета и прав еписко-
па в защите городских дел, а также других представителей ко-
митета знати, усиление принципа выборности (как, позже,
и самих правителей), запрещение'последним вмешиваться в де-
ла и расходование собственных средств городов, посылать для
руководства ими своих представителей, как и попытки поддер-
жать и сохранить курии — все это в совокупности представляло
собой определенную сумму мер, которая свидетельствует о том,
что Юстиниан не стремился максимально расширить прямое го-
сударственное управление, а городская знать — допустить это
(Nov., XV; CXXXVIII; CXLIX и др.). Его идеалом было, скорее,
сочетание сильного административного управления с элемента-
ми самоуправления, и он стремился поддержать последнее,
в том числе и против усиления всевластия гражданской адми-
нистрации. Епископ и дефенсор были своего рода рычагами
в этой политике, а контрольно-надзорные функции епископов
по отношению к государственному аппарату им расширялись.64
Прзднеантичной характерной чертой принципиальной политики
ранневизантийского государства по отношению к муниципаль-
ному самоуправлению была забота о сохранении известного ба-,
ланса, сочетание элементов самоуправления с прямым государ-
ственным управлением. Вероятно, этим можно объяснить и ту
роль, которую локальные «главы» городов играли в событиях
эпохи иранских и арабских вторжений и завоеваний. Ведь ре-
ально во главе «остатков» городского самоуправления оказал-
ся «комитет» из богатейших собственников города (ol sv toi;
xxTjTop^i гротгбомт зс) —крупных землевладельцев, верхушки
куриалов и клира, которые поочередно из своей среды на опре-
62 Большаков О. Г Средневековый город... с. 18.
63 Не случайно Liebeschuetz (Antioch... р. 262) несколько иначе оцени-
вает итоги мер Юстиниана в отношении дефенсоров и считает, что они бла-
годаря им приобрели «the real importance».
61 Meycndorff J. Justinian, the empire and the church.— DOP, 22,
1968, p. 43—60. — Заслуживает внимания и политика государства в отноше-
нии церкви в связи с проблемами города, в том числе и церковных имуществ
(Knecht Е. System des Justinianischen Kirchenvermogensrerecht. Berlin,
1905). Сдерживая рост городского духовенства, Юстиниан всячески поощрял
расширение благотворительной ее деятельности, умножение обеспечивающих
ее имуществ и доходов (Kaplan М. Les proprietes de la couronne et de
1’eglise dans 1’Empire Byzantin. Paris, 1976; Constantelos D. Byzantine
Philanthropy and social welfare. New Brunswik, 1968). Законодательство Юс-
тиниана показывает, что деятельность церкви в этой области четко ориен-
тировалась государством и в нужном ему направлении (Удальцова 3. В.
Законодательные реформы Юстиниана: Церковная политика Юстиниана.—
В кн.: История Византии, т. 1. с. 246—282).
134
деленные сроки избирали главных руководителей городской дея-
тельности, что формально не отменяло ни конкретной исполни-
тельной деятельности курий, ни обязанностей самих куриалов.
Богатство и влиятельность его членов обеспечивали остаткам
самоуправления определенный авторитет и вес, а их ответст-
венность— выполнение важнейших необходимых функций го*
родской общины — поддержание городского строительства, ор-
ганизацию основных традиционных видов и форм городской
жизни. Ведь не случайно в городах ранней Византии (едва
ли не до середины VII в., до арабских завоеваний) продолжа-
лись достаточно масштабные строительно-восстановительные
работы, сложная и дорогостоящая организация и проведение
зрелищ, определенные меры по обеспечению снабжения города.
Таким образом, политику ранневизантийского государства в от-
ношении античного полиса, полисной организации, на наш
взгляд, можно охарактеризовать как последовательнр «охрани-
тельную», политику сдерживания от распада и необходимого
«подновления» ее структур. Наконец, можно остановиться еще
на одной стороне значимости античного города и муниципаль-
ного самоуправления в ранневизантийскую эпоху. Укрепленные
еще с III в. города стали важными центрами обороны. Разме-
щение в них увеличившейся наемной армии, как и поселение
ветеранов, концентрация военного производства, обслуживаю-
щих ее служб — все это поддерживало значение и экономиче-
скую жизнь ранневизантийского города.65 Муниципальная орга-
низация во многом обеспечивала снабжение армии, организа-
цию выполнения связанных с этим повинностей и работ
населения, в том числе ремесленного, поскольку в ранней Ви-
зантии большая часть этих функций осуществлялась граждан-
скими властями.66
Очевидно и значение городов-полисов как центров локаль-
ной обороны. Хотя в ранней Византии осуществлялось все более
масштабное строительство крепостей и укрепление крупных сел
лимеса, основу внутренней обороны составляли все-таки города
и их оборонительная роль, а по мере усиления вражеских втор-
жений их роль становилась все более значимой.67 Можно наме-
тить определенные этапы развития оборонительной системы го-
родов. Еще в III в. когда значительная их часть была обнесена
65 Курбатов Г Л., Лебедева Г. Е. Город и государство в Визан-
тии в эпоху перехода от античности к феодализму. Л., 1982, с. 76—77.
66 М a k Mullen, Soldier and civilian in the Later Roman Empire.
London, 1976; Иванов С. А. Оборона балканских провинций Византии
и проникновение «варваров» на Балканы в первой половине VI в. — ВВ,
1984, с. 35—54. — Мы не можем забывать о том, что, отчасти и благодаря
реальной роли города и муниципальной организации, снабжение, пополне-
ние, вооружение, расквартирование и обеспечение армии осуществлялось
гражданскими ведомствами (в городах — куриями) и занимало немалое
место в деятельности последних.
67 Troyanos S. Kastroktisia.— Byzantina, 1968,
135
стенами, строительство велось с целью защитить ими весь го-
род, общину. Военный опыт заставил отказаться от этой прак-
тики и оставлять незащищенными те части города, которые
было нецелесообразно заключать в систему укреплений по во-
енным соображениям. Некоторые исследователи говорят и об
определенном градоцентризме, «урбанизме» военных концепций
того времени, в которых город занимал особое место.68 По мере
нарастания вторжений, сокращения становившейся все более
ненадежной армии, значительная роль в обороне городов начи-
нала отводиться и их населению. Именно в этих условиях воз-
растают в VI—VII вв. военные функции партий, вооруженных
димотов, которые наряду с войсками участвовали в обороне го-
родов. Как показывают многие их осады, несогласованность
действий и раздоры между гражданами, растущая ненадеж-
ность и недовольство наемной армии нередко приводили к круп-
ным поражениям.69 Ранневизантийское общество использовало
свои последние возможности: сокращавшуюся и недостаточно
надежную армию и остатки античного гражданского патриотиз-
ма. С обострением противоречий в городе последний также шел
на убыль. Уже автор Стратегикона Маврикия фиксирует меняю-
щуюся ситуацию. Он советует полагаться только на силу регу-
лярной армии и при обороне городов и крепостей по возмож-
ности не привлекать к ней население.70
В совокупности это отчасти объясняет, почему Византии
с конца VI — начала VII в. становилось все труднее сдерживать
варварские вторжения и удерживать города. Она использовала
для обороны то, что имела. Но это городское «наследие» было
далеко не столь выигрышным. Неоднократно переходившие из
рук в руки, терявшие значительную часть населения, многие
города в это время превращались в крепости, оборонительные
укрепления, хотя, видимо, и не в столь массовом количестве,
как это предполагал Кирстен.71 Уже к несколько более поздне-
му времени относится продолжение этого процесса — начало
«передвижки», перемещения части старых городов, вернее их
населения, в более пригодные для обороны места, предгорья
(феномен, получивший название процесса «трансурбанизации»,—
переноса городов).72 Но для рассматриваемого времени это яв-
ление важно тем, что оно показывает, в какой мере старое ан-
тичное городское наследие далеко не благоприятствовало орга-
68 Tea 11 J. Byzantine urbanism in the military handbooks.— In The me-
dieval city. New Haven; London, 1975, p. 22. «Мир последующих авторов
стратегиконов глубоко отличался от почти классического урбанизма юсти-
ниановских дней»).
69 Курбатов Г. Л. Основные проблемы внутреннего развития визан-
тийского города ... с. 171.
70 М a u г i с i u s. Arta Militara/Ed. Н. Michaescu Bucuresti, 1970.
71 Kirsten E. Die byzantinische Stadt. Miinchen, 1958.
72 Медведев И. П. Феномен трансурбанизации и его роль в ста-
новлении феодального византийского города.— АДСВ, 6, 1969, с. 79—85.
136
низации обороны внутренних областей Византии. Античные го-
рода обычно располагались на равнине, в центре своей земель-
ной округи, что было невыгодно в большинстве случаев для их
обороны. Византия оказалась связанной этим наследием и не-
достатком ресурсов (и средств), неспособной создать наиболее
эффективную оборону (необходимостью распылять свои силы
на защиту отдельных городов). В этом также заключалась одна
из причин длительных военных неуспехов и поражений, которые
в VII в. терпела Византия. Наступающая эпоха ставила новые
задачи в организации обороны, которая уже могла не опирать-
ся на существующие городские общины. Следовательно, той
роли, которую играл античный город и его население в военных
действиях, также подходил конец, что должно было оказать
влияние и на дальнейшие судьбы массы ранневизантийских го-
родов-полисов, еще сохранявших до конца VI—VII вв. опреде-
ленное военное значение в условиях, когда приходилось оборо-
нять едва ли не каждую область, и под защитой городских стен
укрывалась часть окрестного населения.73 С нашим общим вы-
водом совпадает и заключение специалиста по военной истории
этой эпохи: «К концу VI столетия кризис послеюстиниановского
общества принял универсальный, всеобъемлющий характер —
как с точки зрения охвата всех общественных структур, так...
и глубины затронутых кризисом составных элементов каждой из
этих структур».74 Примечательно, что в работах последних лет
вывод о массовой «смерти» ранневизантийских городов в VII в.75
соседствует с выводом о том, что в VI в. они\ еще были «первым
и последним элементом» существовавшего институционного по-
рядка.76
111. ГОРОД И ГОСУДАРСТВО В ВИЗАНТИИ VII—IX вв.
Проблема судеб византийского города в VII—IX вв. значи-
тельно более сложна. Если почти все исследователи склоняются
к тому, что большинство ранневизантийских городов дожило до
конца VI в., в целом еще оставаясь городами, то для VII—
VIII вв. встает вопрос о степени «дезурбанизации» страны, про-
блема степени континуитета и дисконтинуитета городской жиз-
ни. Одни исследователи считают, что большинство византийских
городов в эту эпоху «деградировало» до «негородского» состоя-
73 И aldo n J. F., Kennedy Н. Arab-Byzantine frontier in the eighth
and ninth centuries: military organization and society in borderlands.—
ЗРВИ, XIX, 1980.
74 Кучма В. В. Военное искусство. — В кн.: Культура Византии
(IV — первая половина VII вв.). М., 1984, с. 396.— Кстати сказать, круше-
ние теории «демографического взрыва» в арабском мире в канун завоева-
ний лишний раз подчеркивает значение собственного внутреннего ослабле-
ния Византии и кризиса в начале VII в. (Лапшов А. И., Халевин,-
ск ий М. П. Из истории раннего ислама.—ВИ, 1980, № 1).
75 Patlagean Е. Pauvrete... р. 431.
76 D a g г о n G. Naissance... р. 60.
137
ния, другие — что причиной упадка городской жизни в конце
VI—VII вв. явились прежде всего внешние обстоятельства —
вторжения и разрушения,1 а не собственные внутренние^тенден-
ции развития византийского общества, и что масса городов ско-
рее аграризировалась, чем перестала быть городами.2
Не вызывает сомнения, что Византия в VII—IX вв. по срав-
нению с другими странами Европы была, бесспорно, «страной
городов». Все исследователи согласны в том, что известное
оживление городской жизни начинается с конца IX в., а с конца
X в. мы можем уже говорить о подъеме провинциальных городов
и даже их расцвете, который неразрывно связывают со станов-
лением и утверждением господства феодальных отношений.3
Вопрос о судьбах византийского города в VII—IX вв. — это,
таким образом, одновременно и вопрос о своеобразии «дофео-
дального» развития Византии, о роли в этом процессе города,
античного городского наследия и «конце» античного города.
Об итогах перемен, происшедших в городской жизни и город-
ском развитии ко времени расцвета провинциальных городов
в XII—XIII вв., свидетельствуют следующие данные.4 На уце-
левших под ее властью в VII—VIII вв. территориях в VI в.
можно насчитать не менее 400—500 городов. В XII—XIII вв.
из поселений городского типа лишь 30—40 могут быть призна-
ны настоящими городами. Следовательно, их реальное число
сократилось не менее чем в 10 раз. В VIII—IX вв. оно было,
несомненно, меньшим. Если в XII в. население Константинополя
составляло до 350—400 тыс. человек, то в середине VIII в. оно
исчислялось не более 100 тыс. Если средний ранневизан-
тийский город Оксиринх насчитывал до 30—36 тыс. жите-
лей, то в таких крупных городах, как Адрианополь XIII—
XIV яв., их было не более 2 тыс. в Херсонесе — до 4 тыс.
а в «среднем» — Лампсаке — 0,8—1 тыс. Для раннесредневеко-
вой эпохи эти цифры можно и следует сократить вдвое. В ран-
несредневековом Херсонесе, который считался крупным городом,
насчитывают до 2 тыс. жителей. Если в Лампсаке эпохи подъ-
F о s s С. The Persians in Asia Minor and the end of antiquity.— EHR,
357, 1975, p. 721—747; Сюзюмов M. Я. Византийский город: середина
VII—середина IX в. — ВВ, 1967, 27, с. 46.
2 Сюзюмов М. Я. Византийский город... с. 44.
3 У д а л ьц о в а 3. В., Осипова К. А. Формирование феодального
крестьянства в Византии (VII—IX вв.)—В кн.: История крестьянства
в Европе. Эпоха феодализма, т. 1. М., 1985, с. 391.
4 Ниже приводятся данные, суммированные Г Г Литавриным (Л и-
таврин Г. Г. 1) Византийское общество и государство в X—XI вв. Про-
блемы истории одного столетия. 976—1081. М., 1977, с. 161—162; 2) Про-
винциальный византийский город на рубеже XII—XIII вв. (по материалам
налоговой описи Лампсака). — ВВ, 1976, 37, с. 28—29). См. также:
Jacoby D. La population de Constantinople a 1’epoque byzantine —Byzantion,
31, 1961. Cha ranis P. Studies on the demography of the Byzantine empire.
London, 1972.
138
ема провинциальных городов — «среднем» городе — было до
1000 жителей и соответственно раньше — значительно меньше»
то какова была численность малого города эпохи XII—XIII вв.
и тем более — города VIII—IX вв.?5 Не более 250—500 чело-
век— численность, сопоставимая с населением большой деревни
или большой крепости.6
Даже если считать численность населения всех городов
VIII—IX вв. (по 1 тыс. человек при 100 тыс. в Константинополе
и 15 тыс. в Фессалонике в X в. — до 22 тыс.), то в целом для
империи этого времени мы имеем никак не более 200—250 тыс.
горожан, что не идет ни в какое сравнение с миллионными
цифрами ранней Византии.
Проблема судеб ранневизантийского города в VIII—IX вв.—
это, естественно, проблема судеб «малых» городов, подавляю-
щего большинства 400—500 прежних. Поэтому совершенно спра-
ведливо, на наш взгляд, что Г Г Литаврин в монографии, по-
священной византийскому обществу и государству X—XI вв.
начинает рассмотрение проблем города с раздела «Малые ви-
зантийские города».7 Естественно, что он лишь мимоходом за-
5 Л ит а в р и н Г. Г Провинциальный византийский город... с. 29.—
Лампсак, надо полагать, к XII в. несколько вырос по сравнению с IX—
X вв. Но, по данным источников (см.: Литаврин Г Г. Византийское
общество.,., с. 117), «средний» для XII в., в X в. он считался «крупным»..
Следовательно, крупный византийский город для VIII—IX вв.— это город
с численностью населения до 1 тыс. человек. Думается, что сопоставление
и привлечение цифр населения ряда ближневосточных городов, хотя и во-
шедших в состав Византии, для X в. не характерно для собственно визан-
тийского города (например, Эдесса — 35 тыс.) с его пределами до 4 тыс.
Население городов ближневосточных областей было стабильным с ранне-
византийской поры (см.: Большаков О. Г Средневековый город Ближ-
него Востока. М., 1964, с. 122) и в крупных обычно исчислялось десятками
тысяч человек.
6 G u i 1 1 о и A. Saint-Nicolas de Donnosa (1031—1061). Citta del Vatica-
no, 1967, p. 7: Oikonomides N. The donations of castels in the last quar-
ters of tlie 11th century.— Polychronion. Heidelberg, 1966.— По данным Kapa-
ниса (Studies on the demography... p. 223), численность населения крупных
деревень иногда достигала 1—2 тыс, человек.
7Литаврин Г. Г. Византийское общество... с. 110—127.— Сама
проблема «малого города» для Византии нам представляется важной и слож-
ной. Достаточно активно разрабатывается проблема предгородских образо-
ваний, их типов, внутренней последовательности их смены и характеристик.
К сожалению, значительно меньше, а это важно именно для обществ не
впервые создававших город, а переходивших от «городского» общества
к другому, изучена проблема «постгородов» и той грани, которая отделяет
город от «негорода». Мы не возражаем против признания как критерия опре-
деления городов их роли как «центра социальных связей», но мы не убеж-
дены в том, что захиревший малый византийский город был им. Для ви-
зантийского общества с его развитыми товарно-денежными отношениями,
в котором ранее, каждый «город» был городом, по-видимому, основным кри-
терием все же должен оставаться социально-экономический (в этом смысле
мы вполне согласны с Д. И. Полывянным) (Полывянный Д. И. Бал-
канский город XIII—XV вв. Типология и специфика развития. — Et. Balca-
niques, 1, 1984, с. 41), что «при любой типологизации за главный, опреде-<
ляющий критерий города должно приниматься наличие торгово-ремесленной
139
трагивает проблему судеб малого города в VII—IX вв. но
многие его характеристики малого города X—XII вв. ретроспек-
тивно представляются нам важными и для уяснения его судеб
в рассматриваемые нами столетия. Перед исследователем горо-
да VII—IX вв., «темных веков» византийской истории, естествен-
но, стоит необходимость привлечения материала VI—X—XI вв.
так сказать, на перспективу — первого и ретроспективно — вто-
рого, что создает известную опасность «стяжения» их данных,
как и необходимость более широкого привлечения имеющегося
материала крупных городов для оценки состояния остальных8
(естественно, что при этом возрастает роль гипотез). Так, по
мнению М. Я. Сюзюмова, глубокий упадок ранневизантийских
городов в VII—IX вв. был «необязателен», поскольку в условиях
развитых товарно-денежных отношений, они могли продолжать
функции». Причем мы имеем в виду в значительной степени наличие послед-
ней (как бы она ни была ограничена размерами), а также, по-видимому,
и связанное с нею «неформальное» отношение к городской общине. Общие
ссылки на мощь античных традиций во всех случаях, на наш взгляд, давно
перестали быть позитивными, как и столь же общие утверждения о том,
что античное наследие обязательно чему-то мешало и что-то тормозило.
Блестящий ранний и, добавим, достаточно массовый подъем и. расцвет италь-
янских городов во многом связывают с позитивной ролью античного город-
ского наследия. О несравнимости Византии и Италии можно говорить толь-
ко в том смысле, что в Византии были более крупные города. Что же
касается условного термина «городская страна», то в Италии раннего средне-
вековья их было около 300 (Р уте н бург В. И. Итальянский город (от ран-
него Средневековья до Возрождения) (в печати) и, может быть, они в боль-
шей степени в массе своей сохранились как города, чем большинство ви-
зантийских. Исследователи отмечают для Италии раннего средневековья
и большую роль городского ремесла, так сказать, степени концентрации его
в городе, не очень существенно снизившие его роль как центра ремесла
и обмена (Котельникова Л. А. Крестьянство и город раннего Средне-
вековья.— В кн,: История крестьянства Европы. Эпоха феодализма, т. 1.
М., 1985, с. 498—505), связанное с этим и сохранением слоя городских
землевладельцев — самой городской общины и реальную преемственность го-
родов от античных (значительная часть города продолжала оставаться оби-
таемой)— преемственность населения и традиций городской жизни совер-
шенно отчетлива. К сожалению, этого нельзя сказать о массе ранневизан-
тийских городов. Свой «восточный» облик они приобрели задолго до ту-
рецкого завоевания, в эпоху своего «возрождения» в X—XI вв., и с этой
точки зрения итальянский материал лишь подчеркивает (Рутенбург В. И.
Итальянский город...) глубину и степень непреемственности городского раз-
вития в Византии раннего средневековья по сравнению с итальянским, то,
что для него была характерна определенная степень глубины упадка не
только города, но и городской общины, «города как института», которая
может свести на нет реальную значимость античного городского наследия и
его традиции. Для Византии, судеб -ее будущего «массового» феодального го-
рода, по-видимому, приобретает значение и другой вопрос: в какой мере
развитый местный, локальный обмен может тормозить последующее сложе-
ние и формирование города в основной его социально-экономической функ-
ции — центра ремесла и торговли округи?
8 См., напр.: Город, ремесло и торговля в Византии в VIII—IX вв.
(глава Липшиц Е. Э. Очерки истории византийского общества и культуры
(VIII — первая половина IX в., с. 87—117). М.; Л., 1961.
140
существовать как центры товарного производства и обмена.9
Этб основополагающее положение подкреплялось мнением о сло-
жившейся уже в античности множественности функций города,
которая сама по себе уже должна была в известной мере обес-
печить его городское существование в дальнейшем (город — ад-
министративный, военный, религиозный и культурный центр).10
Нужно сказать, что известную аналогию взглядам М. Я. Сюзю-
мова мы находим в новейших трудах историков арабского сред-
невекового города, в их концепциях роли раннесредневекового
города Ближнего Востока как преимущественно «редистрибу-
тивного» центра, функции которого обеспечивали и его сущест-
вование как города и как центра управления.11 Естественно,
возникает вопрос о том, насколько все эти факторы «работали»
в Византии VII—IX вв.? Чем объяснить бесспорный упадок го-
родов в Византии этого времени по сравнению с теми же быв-
шими ранневизантийскими городами Халифата?
Для VII—IX вв. мы не склонны разделять скептическое от-
ношение Г. Г Литаврина к данным археологии,12 X—XI вв. зна-
чительно более богаты материалом письменных источников.
Что касается рассматриваемой эпохи, то единичность, а нередко
и случайность их информации дает не всегда убедительны© ос-
нования для выводов. Ценность археологических данных для
этой эпохи, на наш взгляд, и заключается в том, что они в ка-
кой-то мере показывают масштабы процессов, которые в источ-
никах выступают в виде единичного факта или события. Ар-
хеологический материал в последние годы, по нашему мнению,
обретает особую ценность потому, что объектом целенаправлен-
ных и многолетних раскопок стали и крупные, и малые города,
и во многих случаях их материал позволяет достаточно опреде-
ленно проследить эволюцию различных типов городов на про-
тяжении нескольких столетий (такой материал накоплен и для
эпохи VII—IX вв.).
В настоящее время он опровергает концепции только массо-
вой гибели ранневизантийских городов в ходе вторжений и за-
воеваний конца VI—VII вв.13 В течение последнего столетия
многие из них были частично восстановлены, и их дальнейший
упадок был во многом результатом их собственной ,эволюции.
Проехавший в середине IX в. по Малой Азии знаменитый араб-
9 С юз ю м ов М. Я. О роли закономерностей, факторов, тенденций
и случайностей при переходе от рабовладельческого строя к феодальному
в византийском городе.— АД СВ, 3, 1965, с. 7.
10 Сюзюмов М. Я. О функциях раннесредневекового города.— АДСВ,
14, 1977, с. 36—37.
11 Большаков О. Г. Средневековой город... с. 10.
12 Литаврин Г. Г Византийское общество... с. 127.
13 Russel J. The end of the polis in Asia Minor: Evidence from Anemeri-
um. 10 Ann. Byz. Stud. Confer. Abstracts of Papers. Nov. 1—4, 1984, Cincin-
nati, p. 49: см. также обзор археологического материала в Byzantina, 9,
1977, р. 476-483.
141
ский географ Ибн Хордадбех на своем пути встретил всего пять
городов, остальные были «селениями», укрепленными деревня-
ми, в то время как в античности на территории Малой Азии на-
считывают до 500 городов. Вряд ли можно подозревать Ибн
Хордадбеха в том, что он не особенно ощущал разницу между
городом и деревней. Но разительный контраст между городской
Византией IV—VI вв. и «деревенской» — IX в., как и «городским
обществом» Халифата этого времени, налицо. Реальное измене-
ние в положении и значении города отчетливо бросается в гла-
за при сопоставлении данных' житий Феодора Сикеота (конец
VI — начало VII в.) 14 и Филарета Милостивого (VIII в.),15
кстати сказать, также относящихся к Малой Азии. В первом
деревня-округа неразрывно связана с городом, землевладелец
в округе — городской, светский и церковный, рента с держате-
лей поступает в город, который, бесспорно, является экономиче-
ским центром округи. Все дела деревни решаются в городе.
В житии же Филарета город выступает как отдаленный «центр
власти». Деревня Филарета не связана с ним никакими посто-
янными экономическими отношениями. В деревне и по сосед-
ству с ней нет городского собственника, его владений. Он^ жи-
вет замкнутой общинной жизнью, и единственные эпизодически
появляющиеся в ней «городские» фигуры — это сборщик пода-
тей и судейский чиновник; несравнимая с материалами жития
Феодора картина «самообеспеченности» и самостоятельного су-
ществования деревни,, ее малой потребности в городе.
Историки арабского города в немалой степени объясняют
благополучие городов Халифата тем, что город в нем продолжал
оставаться центром эксплуатации деревни, аграрной периферии,
тем, что в нем концентрировалась основная масса «рентополу-
чателей», соответственно обеспечивавших сохранение экономи*
ческого значения города. Таким образом, одних рентополучате-
лей, ранневизантийских, с арабским завоеванием в них сменили
другие.16 Сравнивая ситуацию с предшествующей, пожалуй,
следует отметить, что в городе ранней Византии конца VI — на-
чала VII в. господствовала небольшая группа крупных земель-
ных собственников, а в арабском — слой жившего в нем господ-
ствующего класса значительно расширился, что, по-видимому,
также имело немаловажное значение. Со времени завоевания
в мусульманском городе жило большинство военных феодалов.
Положение крестьянства, может быть, несколько улучшилось,
но оно продолжало платить ренту городскому собственнику.
Что касается Византии, то в середине VII в. основной фигу-
рой в деревне становится крестьянин-собственник, «деревенский»
господин— община свободных крестьян-собственни-
ков — 7} тс б /cop'O’j xo’.vot^;, что существенно отличает
1,1 Vie de Saint Theodore de Sykeon./Ed. A. J. Festugiere. Paris, 1970.
15 Житие Филарета Милостивого.— ИРАИК, У, 1900.
16 Большаков О. Г. Средневековый город... с. 43.
142
византийскую ситуацию VII—VIII ввЛот условий Халифата.17
Причем мы не склонны преувеличивать и роль нового населения
в сокрушении старой городской собственности. Житие* Феодора
Сикеота, по мнению некоторых исследователей, рисует картину
настоящего «восстания» жителей деревни против городских зем-
левладельцев— светских и церковных.18 Если этот кризис в от-
ношениях деревни и города в занятых арабами областях был
разрешен самим завоеванием, то в Византии он, по-видимому,
во многом решился в результате внутренней борьбы, и в ко-
нечном счете ликвидация господства земельной собственности
горожан была в Византии VII в. более кардинальной. Во вся-
ком случае, все исследователи признают, что, в отличие от эпо-
хи V—VI вв., сведения о крупной и средней частной земельной
собственности очень ограничены и неопределенны.19 Мы не от-
рицаем того, что она сохранилась и, может быть, даже сохра-
нились и очень крупные владения, подобные тем, что принад-
лежали в середине IX в.; крупнейшей собственнице Пелопоннеса
Даниэлис.20 Мы вправе предполагать, что эта борьба могла
быть длительной, и вряд ли случайно в единственной статье
Эклоги, в которой речь идет о городах, рассматривается тема:
если кто «сожжет город... по вражде...» (XVII, 41).21 * *
Естественно, что одним из первых возникает вопрос: в каком
17 Kopstein Н. Ztir Veranderung der Agrarverchaltnisse in Byzanz vom
6 zum 8 Jh.— Ethnographisch-Arhaologische Zeitschrift, 1979, 2 Jg. H. 3,
S. 509—517: fecDp^ot-xupioi-XT^TOpec, o[xo^;j:ow имеющие [ota\ Loos
M. Quelques remarques sur les communautes rurales et la grande propriete ter-
rienne a Byzance (VII—XI siecles).—BS1, 1978, 39,1: Kaplan M. Les villa-
geois aux premiers siecles byzantins (YI—X siecles): Une societe homogene?—
BSL, 1982, 43, 2, p. 213.—Мы не можем преувеличивать и роль рабства, кото-
рое, по мнению большинства исследователей, и в ранневизантийском обществе
имело меньшее распространение в деревне, поместье, чем на Западе. Что касает-
ся колонатной зависимости, то современные исследователи фиксируют «почти
полное исчезновение колонатной зависимости» в Византии в VII в. (Удаль-
цова 3. В., Осипова К. А. Формирование феодального крестьянства...
с. 397). Таким образом, для Византии никак нельзя утверждать, как для
большей части территории Италии, юга Франции и Испании, что в ней со-
хранялось мощное крупное частное землевладение. Именно в результате
сохранения «крупного имения» «феодальная вотчина складывалась в этом
регионе в результате постепенного преобразования римского крупного по-
местья» (Корсунский А. Р Становление феодально зависимого кресть-
янства в Юго-Западной Европе в V—X вв. — В кн.: История крестьянства
в Европе, с. 213).
18 Kopstein Н. Klassenkampfe und Opposition der landlichen Bevolker-
ung.— In: Byzanz im 7 Jahrhundert, S. 29—39.
19 «Сведения о крупном и среднем землевладении в византийских ис-
точниках VII—IX вв. крайне скудны и неопределенны» (Удальцова 3. В.,
4 О сипов а К. А. Формирование феодального крестьянства... с. 404).
20 Т h е о р. Cont., р. 226—327. По мнению Г. Г Литаврина (Литав-
рин Г Г. Византийское общество и государство... с. 70), они были «исклю-
чением».
21 «Те, кто из какой-либо вражды или (с целью) ограбления имущест-
ва устраивают в городе пожар, предаются огню» (Эклога. Византийский
законодательный свод VIII в. М., 1965).
143
Но нельзя недооценивать и состояния и эволюции отношений
внутри самой византийской раннесредневековой общины, ее осо-
бенностей. Для нее были характерны развитые частнособствен-
нические отношения и значительная степень имущественной
дифференциации, которые она унаследовала так же, как до-
статочно развитое ремесло от ранневизантийской.29 В. деревне
жития Филарета и Земледельческого закона были и достаточно
богатые собственники, и неимущие (drcopot).30 Последние
могли использоваться в качестве наемных работников в дерев-
не, и им не обязательно было уходить из общины. Следует учи-
тывать и силы общины, которая в течение длительного, времени
могла поддерживать существование обедневших (drcopTjaaviot;)
общинников не только предоставлением им «работы», но
и возможностями сдачи в аренду своей земли (xcopoSotTj;)
богатым односельчанам, получения известной доли общих дохо-
дов всей, деревни (ст. 12, 13, 14, 15), которые, кстати сказать,
были не"столь уж незначительны. Деревенские богатеи вели
значительное строительство (мельницы), нуждались в рабочих
руках и ремесленном труде.31 Они же могли выступать в каче-
стве заимодавцев, и деревенский бедняк мог не обращаться
к городскому ростовщику. Сама община как коллектив прово-
дила различные работы за свой счет вплоть до строительства
церкви на общинной земле. Таким образом, в византийской
раннесреднёвековой общине существовал известный простор
для развития деревенского ремесла,32 и, может быть, именно
поэтому в общине Филарета никак не отражены экономические
связи деревни с городом и ее зависимость от ремесла послед-
него и городского рынка. В этих. условиях в деревне могли вы-
растать достаточно богатые собственники-«династы» (Buvaarai)
типа Филарета (его едва ли можно признать «крупным
землевладельцем», но деревенским богатеем — бесспорно), из-
вестные в провинции и имевшие в числе своих друзей и пред-
ставителей местной администрации, однако не покидавшие де-
ревню и не переселявшиеся в город.
Необходимо, на наш взгляд, также должным образом оце-
нить еще одну особенность, усиливавшую экономическое значе-
ние деревни, — зарождение и развитие стратиотского сословия.
29 У д а ль ц о в а 3. В., Осипова К. А. Формирование феодального
крестьянства... с. 398—400.
30 Византийский Земледельческий закон/Под ред. И. П. Медве-
дева. М„ 1984.
31 Удальцова 3. В., Осипова К. А. Формирование феодального
крестьянства... с. 401—402.
32 При этом мы не можем не учитывать, что в условиях военной об-
становки византийская свободная деревня в основном существовала как
крупное поселение, в котором действительно имелись условия для сущест-
вования ремесленников-специалистов. Переселенческая политика Византий-
ского государства в VIII—IX вв. также приводила к умножению числа
крупных деревень на пустующих государственных землях, отдававшихся
в собственность крестьянам-поселенцам.
146
Византийскую наемную армию V—VI вв., в значительной степе-
ни зависевшую в снабжении и обеспечении от города, в VIII в.
сменяет крестьянское стратиотское войско. На наш взгляд, тот
факт, что византийская раннефеодальная армия формировалась
и в течение ряда столетий существовала в основе своей как
крестьянская, во многом показателен. Не говоря уже о Хали-
фате,33 где основную ее часть составляли жившие в городе
военные феодалы, мы имеем и ряд других, более близких к Ви-
зантии примеров: в Италии византийская армия постепенно
трансформировалась в живших в городах местных военных зем-
левладельцев— milites — слой, который, по мнению ряда иссле-
дователей, сыграл немалую роль в сохранении итальянских
городов в самые критические столетия их существования —
VIII—IX вв. (своими потребностями, поддержанием городского
рынка).34 Сходную картину сохранения значительного слоя за-
житочный городских военных землевладельцев мы имеем и для
юга Франции, отчасти Далмации. Уже тот факт, что в город-
ской в прошлом Византии слой зажиточных городских земле-
владельцев не сыграл существенной роли в формировании ее
раннефеодальной армии, на наш взгляд, свидетельствует о его
крайней слабости в Византии VII—VIII вв., а, следовательно,
определенным образом характеризует и положение городских
землевладельцев.
Однако дело не только в этом. Византийская армия VII—
VIII вв. комплектовалась в деревне. Причем долгое время стра-
тиоты вообще не выделялись из массы крестьянства35 (любой
крестьянин по желанию мог первоначально стать стратиотом
и перестать быть им). Правительство платило ему известное
денежное содержание, но все заботы о его обеспечении ложи-
лись на него самого, семью, деревню. Стратиоты жили по де-
ревням. Они проходили местные сборы в крепостях и укрепле-
ниях и фактически не были связаны с городом. Их существова-
ние и доходы укрепляли экономику деревни, а не города36 (они
33 Большаков О. Г. Средневековый город... с. 27—43.
34 Котельникова Л. А. 1) Городское землевладение в Центральной
Италии в VIII—IX вв.— СВ, 1981, 44, с. 76—96; 2) Международный науч-
ный симпозиум в Риме,—СВ, 1981, 44, с. 365—366; Бородин О. Р. Ра-
веннский экзархат и декаполь (середина VI — середина VIII в.): Автореф.
канд. дис. М., 1981, с. 12; Фрейденберг М. М. Далматинский средне-
вековый город и его античный аналог.— ВИ, 1976, № 2; С г а с с о - R u g-
gini L., Сгассо G. Changing fortunes of the Italian city. From Late Anti-
quity to Early Middle ages.— Rivista di filologia classica, 105, 1974, p. 448—475.
3b К о p s t e i n H. Die Stratioten und Stratiotenguter im Rahmen der
Dorfgemeinde. Beitrage zur Byzantinischen Geschichte im 9—11 Jh. Praha, 1978,
S. 8-1—99.
36 Г. T. Литаврин в своей работе «Византийское общество и государ-
ство...» (с. 239) отмечает, что стратиотское сословие в VIII—IX вв. «еще
не выделилось в особую категорию сельского населения». Ср.: На Id on J. F.
Recruitment and conscription in the Byzantine army, c. 550—950: A study of
the origins of the Stratiotika Ktemata.— Osterr. Akad. d. Wissenschaft.
147
никак не могли выступить в качестве спасителей последнего,
остатков его ремесла). Это существенно отличало Византию'от
Халифата и многих итальянских городов. Доход стратиота шел
в деревню и укреплял деревенское хозяйство, экономику дерев-
ни, а не города.37
Материалы Троады показывает дальнейшее развитие тех
процессов, которые, вероятно, начались, уже в ранневизантий-
скую эпоху — постепенную регионализацию экономической жиз-
ни округи города. Если раньше расположенные в ней крупные
селения в целом более тяготели к городу, связывая с ним окру-
гу, то в VII—IX вв. усиливается консолидация, группировка
деревень вокруг таких сельских центров, явно свидетельство-
вавшая о падении значения города как центра ремесла и тор-
говли.38 По житийной литературе возрастает роль локальных,
сельских ярмарок в сельском обмене.39 Создается впечатление,
что византийская деревня, унаследовавшая от ранневизантий-
ской достаточно поликультурное и высокоразвитое сельское
хозяйство, сильные элементы собственного ремесла в начале
раннесредневековой эпохи достаточно закрепила и развила
свой экономический потенциал, в том числе и за счет приходив-
шего в упадок города. Она действительно мало нуждалась
в нем’.
Подрыв господства городских землевладельцев, естественно,
не мог не сказаться на остатках благополучия города. В VII в.
Philos.-hist. Klasse. Sitzungsberichte, 357: Wien, 1979.— В IX в. не столько
усиливалась имущественная дифференциация стратиотов, сколько происхо-
дило расширение и умножение их числа за счет вовлечения новых маса
свободного крестьянства с территориальным распространением фемного
строя, созданием морских фем, стратиоты которых комлектовались из ме-
нее имущих слоев приморского и сельского населения, чем стратиоты сухо-
путных фем. Нельзя не согласиться с тем, что «перманентная» военная
обстановка, как и в Англии раннего средневековья, поддерживала значе-
ние крестьянских военных сил и соответственно сохранение свободного об-
щинного крестьянства. Однако, не говоря уже о других регионах, даже
в областях такого бессинтезного пути генезиса феодализма, как Англия
и Германия, крестьянская верхушка быстрее отслаивалась и трансформиро-
валась в мелкое рыцарство, чем в Византии (и в той и другой в X в. уже
сложилась доётаточно мощная прослойка мелкого рыцарства, мелких феода-
лов-вотчинников). До XI в. византийские стратиоты оставались теснейшим
образом и экономически связанными с деревней, деревенской общиной.
37 По мнению Э. Арвейлер, преимущественно из обогащавшихся стра-
тиотов и формировалась богатая деревенская верхушка провинций в VIII—
IX вв. (AhrweillerH. Recherches sur radministration de 1’empire byzantin
aux IX—XI siecles.— In: Etudes sur les structures administratives et sociales
a Byzance. London. 1971.
38 С о о k J. M. The Troad. An archaeological and topographical study. Ox-
ford. 1973.
39 Литаврин Г Г. Как жили византийды. М. 1974, с. 72.— Об
одной из таких крупных сельских ярмарок в IX в. рассказывается в
Sinaxarium ecclesia Conslantinopolitanae/Ed. Н. Delehaye Brux., 1902,
p. 721, 30—49, в которой участвуют крестьяне, сельские и городские ре-
месленники, богатый торговец шелком, прибывший на нее с 1 тыс. золотых
номизм.
148
направлении эволюционировали отношения между городом и де-
ревней? Мы уже отмечали, что «активность» крестьянства
в VI в. ня городском рынке была во многом вынужденной —
из-за растущих поборов .землевладельцев и государства. В VII в.
крестьянство платило один налог-экстраордину, значительно-
меньший, чем сумма ранневизантийских. Естественно, это долж-
но было в какой-то мере ослабить заинтересованность кресть-
янства в связях с городом. Однако, став собственниками, они
стали и обладателями большей части прибавочного продукта.
На наш взгляд, иногда переоценивают заинтересованность
крестьянства этого времени в его связи с городским рынком (не
забудем при том, что сам город беднел и аграризировался).
Как мы отмечали выше, в связи с обеднением колонов уже
в VI в. наметились тенденции к укреплению собственного (дере-
венского) ремесла. В свободной сельской общине они могли
получить дальнейшее развитие, тем более, что, как свидетельст-
вуют данные археологии, уровень производства массовых изделий
малых городов в эту эпоху деградировал до уровня дере-
венского.22 Мы не знаем, имело ли место сколько-нибудь мас-
совое переселение ремесленников из города, но материал визан-
тийских городов Сицилии показывает, что с упадком (скорее
даже с разложением города, превращавшегося в селение, по-
добное соседним, но более крупное) в селениях округи появля-
ются дома «городского типа». Во всяком случае, часть собствен-
ников из него перебиралась в деревню.23
Вероятно, в деревне появились большие возможности расши-
рения домашнего производства с укреплением большой семьи,
как это видно по семье самого Филарета. Не следует сбрасы-
вать со счетов и того, что не столь уж идиллически складыва-
лись, как это иногда изображают, и отношения города с новым
населением. Известно, что у значительной его части, прежде
всего славян, и до расселения на территории Византии было
высоко развито деревенское ремесленное производство до юве-
лирного включительно.24 У нас нет оснований считать, что они,
как и другие поселенцы, быстро расстались со своими бытовы-
ми и этническими традициями. Скорее всего, приток нового на-
селения на время способствовал укреплению деревенского ре-
месла.25 К тому же мы не можем не учитывать, что значительная
22 Курбатов Г. Л. Основные проблемы внутреннего развития ви-
зантийского города в IV—VII вв. Л., 1970, с. 181.
23 G u i 1 1 о u А. 1) Siciiie byzantine, etat de recherchcs— Byzantinische
Forschtingen, V, 1977; 2) Transformations des structures socio-economiques
dans le monde byzantin du VIC siecle au VIIIe.— ЗРВИ, 19, 1980, p. 71—78.
24 Свердлов M. Б. Общественный строй славян в VI—начале
VII вв.— Советское славяноведение, 1973, № 3, с. 57—59.
25 Естественно, не приходится отрицать того влияния, которое оказала
«византийская ремесленная техника» (Бромлей Ю. В., Кор о люк В. Д.,
Литаврин Г Г Становление крестьянства в южнославянских и западно-
славянских странах (до конца XII в.).— В кн.: История крестьянства в Ев-
144
часть нового славянского населения в течение долгого времени
находилась отнюдь не в дружественных отношениях с Византи-
ей и византийским городом, как показывают данные Констан-
тина Багрянородного (De adm, 48—50). Города были для них
центрами и опорой византийского владычества. Поэтому их раз-
рушение было одной из задач славян многочисленных Слави-
ний, борьбы за сохранение своей самостоятельности26 (и именно
потому для многих районов можно говорить о длительно небла-
гоприятных условиях для существования городов вообще, в том
числе и поддержания их связей с округой). Известно, что горо-
да возникли у славян раньше там, где этому не мешала воен-
ная обстановка, консервировавшая старые формы организации
общественных отношений.27 Поэтому нам кажется, что более
благоприятные условия для оживления города и на многих
территориях Византии сложились тогда, когда новое население
оказалось уже включенным в общую систему отношений, гос-
подствовавших в Византии, т. е. в целом не ранее середины
IX в.28 * * * * * * * * * * *
ропе, с. 354) на ремесло славян. Однако ее влияние вряд ли привело на
первых порах к сохранению уцелевших византийских городов или ускоре-
нию образования славянских, скорее — к первоначальному подъему деревен-
ского ремесла. Исследователи совершенно справедливо связывают, напри-
мер, образование болгарских городов, в том числе и как центров ремесла
и торговли, не только с завершением сложения классового общества, но
и со стиранием в ходе этого процесса этнических факторов, определявших
«раздельное» существование ремесла протоболгар и славян (см. напр.:
Дончева-Петкова Л. Българска битова керамика през ранното сред-
новековие. София, 1977). Д. П. Димитров (Димитров Д. П. Возник-
новение городских центров в Северо-Восточной Болгарии.— В кн.: Средне-
вековният български град. София, 1980) также связывает рождение фео-
дального болгарского города в этом районе с завершением этноконсолида-
ционных процессов и сложением классового общества и, как и Дончева-
Петкова, относит его начало к IX в.
G г a eb пег М. The Role of the Slavs within the Byzantine Empire,
500—1118.— Univ, microfilms Int. Ann Arbor. 1975; Weithmann M. W.
Strukturkontinuitat auf der griechischen Halbinsel im Gefolge der slavischen
Landnahme.— Miinchener Zeitschr. f. Balkankunde,- 2, 1979, P. 141—176.
27 Рыбаков Б. A. — В кн.: История СССР с древнейших времен до
наших дней. В 12-ти т. Т. 1. М., 1967, с. 536.
28 Как справедливо подчеркивал Г. Г Литаврин (Литаврин Г Г.
Византийское общество и государство... с. 138), значительная часть славян-
ского населения в IX в. еще не была полностью включена в общевизан-
тийскую систему отношений. Нельзя не считаться с тем, что многие Славинии
представляли самостоятельные племенные объединения, лишь относительно
подчинявшиеся Византии, в лучшем случае выплачивавшие дань (ср.: Ран*
не средневековые государства на Балканах в VI—XII вв. М., 1985).
Нельзя не согласиться с выводами о том, что отношения между городом
и его сельской округой восстанавливались медленно. Не случайно «Чудеса»
св. Димитрия, при том, что в них описывается массовое занятие земледе-
лием горожанами, тем не менее, описывают Фессалонику «как город цели-
ком зависящий от снабжения с моря» (Иванова О. В., Литаврин Г., Г.
Славяне и Византия. — В кн.: Раннефеодальные государства на Балканах.
VI—XII вв. М., 1985, с. 74), т. е. обмена с другими приморскими областями,
прежде всего, а не «внутренними» районами.
6 134
145
перестают проводиться зрелища, приходит в упадок система
благоустройства (постепенно исчезают бани, элементы регули-
рования цен, остатки городской благотворительности. Все это
зафиксировано в источниках).40
Работа Э. Арвейлер, в которой рассматривается воздействие
арабских вторжений на развитие Малой Азии, показывает, как,
в сущности, две тенденции—внутренняя и внешняя, действуя
в одном направлении, сливались.41 Старые полисы, неудачно
расположенные с точки зрения их обороны, в течение какого-то
времени, будучи укрепленными, становились на время центра-
ми обороны, но постепенно гибли (сохранились лишь мощно
укрепленные и удачно расположенные). Столь же удачно рас-
положенные крупные селения округи, ее малые региональные
центры также превращались в центры локальной обороны (это
большие укрепленные деревни, которые упоминал Ибн Хордад-
бех и которые фигурируют как /wpia — гаатра у Константина
Порфирородного). Именно в этих условиях и могло возрастать
значение стратиотского крестьянского сословия как единст-
венной реальной силы местной обороны. Сложение и развитие
фемного строя шло параллельно этим социально-военным про-
цессам. Какую бы роль они ни играли, большинство старых
городов Малой Азии исчезло в VII—IX вв. Уцелели лишь не-
многие крупные из прежних (типа Никеи), как правило, распо-
ложенные на важных стратегических и торговых путях, выпол-
нявшие роль важных узловых центров региональной обороны.
Начиналось постепенное возвышение ряда новых, в том числе
и будущих крупных городов (Аморий, Анкира и др.).42 Перво-
начально их основой являлись «крупные» крепости, а их город-
ское бытие начинает формироваться к концу IX в. Кстати ска-
зать, и сведения о таких значительных региональных центрах,
как Амастрида, Арце, Трапезунд и др., их купечестве и важной
торговой роли, в основном относятся ко второй половине (кон-
цу) IX в., и, следовательно, их подъем и оживление можно бо-
лее определенно относить к этому времени. Даже если пытать-
ся проецировать данные Константина Порфирородного о круп-
ных торговых посадах-полугородах f/copoKoXi;—De adm, 46)
при крупных крепостях на более отдаленное время, то они все
же выглядят скорее как сравнительно недавние образования,
тем более, что, как правило, они возникают при новых, ранее
неизвестных крепостях и, следовательно, их оживление и фор-
мирование также восходит ко времени середины (конца) IX в.
Как мы уже показали выше, очевидно, во многом сходной была
40 Abrahamse D. The Lives of Saints as a source for history of the
byzantine cities. Ann Arbor. Microfilms. 1968.
41 A h r w e i 1 1 e r H. 1) Les ports byzantins (VIP—IXе sieckes).— In:
La navigazione mediterannea nell Alto Medioevo. Spoleto, 1978, p. 257—297;
2) L’Asie Mineure et les invasions arabes VIIе—IXе siecles,— Revue Historique,
227, 1962, p. 1—32; 3) AhrweillerH. Byzance et la mer. Paris. 1966.
42 Л и п ш и ц E. Э. Византийское общество и культура, с. 55—57.
149
и картина развития городской жизни на Балканском полуост-
рове, Пелопоннесе, островах. Общий упадок городской жизни
продолжался до середины (конца) IX в.
Для иллюстрации теории спасительной множественности
функций можно обратиться к примеру Сард, города достаточ-
но крупного и известного в античности, в ранневизантийскую
эпоху столицы провинции и церковной митрополии.43 Сарды
сильно пострадали во время иранских вторжений, но были вос-
становлены в VII в. В IX раскопки на территории Сард пока-
зывают митрополию в бывшем центре города и окружающие ее
деревни, расположенные по его окраинам, и крепость на холме
(в некотором удалении от города).44 Судя по археологическим
данным, деревни жили самостоятельной жизнью, имели свое
ремесло и достаточно слабо были связаны обменом друг с дру-
гом, а митрополия не выступает для них даже в качестве види-
мого центра обмена. Никакая множественность функций не
спасла город. Митрополия существует отдельно, крепость от-
дельно, и города как такового нет, хотя, может быть, его тер-
ритория и составляет городской округ. В Сардах явно нет «го-
родской знати» как таковой, нет торгово-ремесленных корпо-
раций, так как нет самого города.
Мы не собираемся делать обобщения на примере Сард. Но
их материал, на наш взгляд, представляет собой образчик до-
веденной до логического конца эволюции позднеантичного го-
рода и, по-видимому, отражает некоторые общие тенденции эво-
люции византийского города в VII—IX вв. и, может быть, ло-
гический конец эволюции большинства малых городов.
Иллюзия не только возможности, но и известной обязатель-
ности сохранения большей части городов, на наш взгляд, опре-
деляется как недооценкой изменения отношений между горо-
дом и его аграрной округой, так и тех функций, которые при-
знаются поддерживавшими его существование. В том, что лю-
бой ранневизантийский город был в той или иной мере центром
управления, в том числе в известной мере осуществлявшегося
через муниципальную организацию, сомнений нет, но что они
продолжали оставаться центрами управления в раннесредневе-
ковой Византии, в этом следует усомниться. Старая система
управления в VII в. рухнула. Утверждавшееся новое, -фемное,
было значительно более малочисленным. Эксплуатация дерев-
ни осуществлялась уже не через города и не с помощью горо-
дов. Столицей далеко не каждой фемы был город (нередко это
была крупная крепость, но она одновременно была и центром
управления).45 Собственно, военное значение многих городов,
43 Foss С. Byzantine and Turkish Sardis. Harvard Univ. Press, 1976.
44 Op. cit. p. 67—76.
45 H a 1 d о n T. F., Kennedy H. The Arab-Byzantine frontier in the
eighth and ninth centuries: a military organization and society in the border-
lands. — ЗРВИ. 1980, 19, p. 87.
150
в том числе и как центров военного управления, падало. Фем-
ная система опиралась на крепости и укрепления. Часть горо-
дов действительно превратилась в крепости, но во многих кре-
пость «отделилась» от города, обрела самостоятельное сущест-
вование. Как показал сравнительный анализ терминологии
Константина Багрянородного, осуществленный П. В. Шувало-
вым, в отрывках, заимствованных у ранневизантийских писате-
лей, преобладает термин «хокц», в современных эпохе Кон-
стантина — «хаатрсл» .46 Как показывает материал Сард, кре-
пость на холме существовала самостоятельно от города.
В VIII—IX вв. в Сардах нельзя отметить никаких «восстанови-
тельных» работ, но сама крепость была укреплена и перестрое-
на. Возможно, что редкие свидетельства о восстановлении го-
родов относятся именно к такого рода работам, фактически не
имевшим отношения к самому городу. Военные, да и управлен-
ческие функции все более концентрировались в крепости
и «уходили» из города.
Большая роль в поддержании существования города в VII—
IX вв. отводится церкви. В VII в. она, безусловно, стала господ-
ствовать в экономической и социальной жизни городов.47 Внеш-
не действительно создается впечатление, что церковь просто
«заместила» в жизни города бедневших муниципальных собст-
венников и, следовательно, вкупе с ними могла поддержать его
дальнейшее существование. Но материал Сард предостерегает
от подобных заключений. Что церковь «вырастала» в своем
экономическом могуществе через позднеантичный город—бес-
спорно, но также бесспорно и то, что благополучие церкви
(в принципе организации территориальной, а не просто город-
ской) в IV—VII вв. во многом зависело от состояния послед-
него, городских и подгородных доходов церкви, дарений и под-
ношений городского населения. Митрополия Сард явно уже не
имела «городских» доходов. И археологический материал, и жи-
тийный этой поры показывает, что в малых городах в VIII—
IX вв. фактически прекращается церковное строительство, ис-
чезает большинство благотворительных учреждений, характер-
ных для ранневизантийского города, многие из пригородных
и городских монастырей.48 С упадком города церковь лишилась
46 Ш у в а л о в П. В. Анализ терминологии как метод исследования ис-
тории текста источника (на примере отображения города в сочинениях
Константина Багрянородного). — В кн.: Проблемы социальной истории
и культуры средневековья. Л„ 1986.
47 Левченко М. В. Церковные имущества V—VII вв. в Восточно-
римской империи.— ВВ, 1949, 2; Wipszycka Е. Les ressources et les
activites economiques des crises eii Egypte du IVe au Ville siecles. Brussel,
1972.
48 Причем этот упадок начинается в доиконоборческий период/Аbra-
ham s е D. Pre-iconoclastic monasteries in three regions of Asia Minor.—
IV Ann. Byz. Stud. Conference. Ann Arbor, 1978, p. 6—7; Ch a ran is P
1) The monastic properties and the state in the Byzantine empire.— DOP, 4,
1948, p. 51—118; 2) The monk as an element of Byzantine Society.—DOP,
151
значительной части своих прежних городских доходов, с чем,
видимо, и было связано ослабление ее позиций в византийском
обществе VIII—IX вв. В конечном счете как для церковного,
так и для монастырского хозяйства в городе стали характерны
тенденции к определенному замыканию — автаркии. По срав-
нению с церковными монастырские хозяйства оказались более
устойчивыми, что, на наш взгляд, для определенного периода
и предопределило возрастание общественной роли монашества
в городах. Весьма возможно, что в VIII в. значительная часть
бедневшего городского населения стала устремляться в монас-
тыри.49 * Монастырь Феодора Студита в Константинополе конца
VIII — начала IX в. представлял собой многоотраслевое хозяй-
ство, в котором были представлены все необходимые виды ре-
месленной деятельности?0 С одной стороны, это, очевидно, было
результатом усилившегося притока ремесленного населения, но,
с другой, Фёодор выдвигал идеал монастыря как полностью
самообеспечивающегося организма, минимально зависимого от
внешних связей. В этом идеале даже для Константинополя с его
достаточно устойчивым положением отразилась растущая не-
стабильность городского хозяйства и рынка. Тем более, очевид-
но, этот идеал годился для провинции, и та эволюция, которую
претерпели церковные и монастырские хозяйства, по-видимому,
происходила* в направлении укрепления их собственного хозяй-
ства.51 Таким образом, наследием ранневизантийского, поздне-
античного города в VIII—IX вв., можно считать устойчивые
собственные церковные и монастырские хозяйства, развитое
в них ремесло, которое позволяло и монастырям, и в значитель-
25, 19—71, р. 61—84). Итоги, напрймер, по отдельному городу, сМ.: Foss С.
Later antique and Byzantine Ankara. — DOP, 31, 1977, p. 65. — По данным
Константелоса, в VII—IX вв. (Constantelos D. The byzantine Philan-
thropy and social welfare. New Brunswik, 1968) в византийских городах
исчезает большинство благотворительных учреждений, непрерывно умно-
жавшихся в V—VI вв., что мы также не можем не связывать с самим про-
цессом угасания городов и сокращением их населения.
49 Церковь продолжала и в VIII в. умножать свои богатства за счет
городского населения (Winkelmann F. Kirche und Gesellschaft in Byzanz
voni Ende des VI bis zum Beginn des VIII Jhrts. — Klio, Bd. 59, 2, 1977).
5'J Подробно эти скжсты были в свое время рассмотрены и оценены
еще А. П. Доброклонским (Доброклонский А. П. Преподобный Фе-
дор Исповедник ч и умен Студийский., ч. I. Одесса, 1913; ч. II, Одесса,
1914), в аспекте ссинально-экономическом — Е. Э. Липшиц (Липшиц Е. Э.
Очерки истории византийского общества и культуры. М.; Л., 1981, с. 84—
86, 104—105), и др.
51 С этой точки зрения, в целом нельзя не обратить внимания на уча-
щающиеся к концу VIII в. жалобы на то, что епископы (явно в сравнении
с предшествующей эпохой) слишком много внимания уделяют заботам
о собственных хозяйствах и имуществах церкви (MPG, 95, col. 1329в. —
1332 в.), в которых представлены все виды производств вплоть до шелко-
водства. Создается впечатление, цто доля прежних поступлений от горожан
в церковных доходах резко сократилась, и церкви для обеспечения своих
нужд приходилось опираться на собственные хозяйства, а не на подноше-
ния и рынок.
152
ной степени церковным учреждениям существовать и функцио-
нировать независимо от города.52
Если мы сопоставим материал об упадке городов и город-
ского населения в VIII в., продолжавшейся концентрацией его
имуществ и его самого вокруг церкви и монастырей,53 то не-
трудно себе представить, в каком сложном положении относи-
тельно возможностей использования экономического потенциа-
ла городского населения оказывалось государство. В этом
смысле вся эволюция экономической политики иконоборцев
была также неразрывно связана с судьбами города, была во
многом естественным результатом его развития.54 Если рас-
сматривать ее в течение VIII в., то от конфискации под знаме-
нем иконоборчества церковно-монастырских богатств она с тече-
нием времени перерастала в конфискацию церковно-монастыр-
ских помещений и имуществ, не просто «владений» как таковых,
а с достаточно отчетливо прослеживаемой линией их ис-
пользования. Не случайно иконопочитатели акцентируют вни-
мание на превращение монастырей в казармы, церквей — в мас-
терские.55 Если мы обратимся к последним крупным изъятиям
при Никифоре, то речь идет о целых хозяйствах (хттрхата), в зна-
чительной своей части расположенных в городах, тех иму-
ществах и учреждениях, которые (наподобие Студийского мо-
настыря) могли развернуть и, видимо, развернули активную
хозяйственную, ремесленную деятельность.56
Г. Г. Литаврин отмечает тот факт, что в это время в Визан-
тии происходил значительной рост государственных, импера-
52 Может быть, в какой-то мере иллюстрацией к происходившим в го-
роде процессам может служить рассказ одного из житий того времени
(Лопарев X. Греческие жития святых VIII—IX вв., ч. 1. Современные
жития. Пг, 1914, с. 421) о герое, купившем «в городе огороженное (но
явно незастроенное или заброшенное. — Г. К.) место (тсжос), на котором
он построил церковь-монастырь со всеми необходимыми им службами и при-
писал к нему сельские владения. Сам факт наделения городских монасты-
рей при их основании сельскими владениями в какой-то мере подчеркивает
возрастающую для этого времени их значимость в натуральном обеспечении
существования городских монастырей.
* 53 Судя по той же житийной литературе, мы не можем недооценивать
размеров передачи для VIII в', своих имуществ бедневшей «городской»
знатью монастырям, превращения в монастыри совокупности их городских
и подгородных владений, т. е. в конечом счете «слияния» ее с монашеством.
54 Сюзюмов М. Я. Проблемы иконоборчества в Византии. Свердловск,
1948; Н а 1 d о n J. F. Some Remarks on the Background to the Icononciast Con-
troversy.— BSL, 38, 2, 1977; Iconoclasm. Papers given at the Ninth
Spring Symposium of Byzantine Studies. Univ, of Birmingham, 1977.
55 Император устроил в одном из них оружейную мастерскую (appapevxo^)
AASS. Sept., V, р. 76 А — В; Cantareila R. Basilio Minimo, II.—
BZ, 26, 1926, p. 31—ot та orZa ep-fa;Gp.e\ot Кесарии и госу-
дарственные axTpQppapot
56 T h e о p h. Chron., p. 486: «лучшие имения (хт трата) в император-
ский кураторий».
153
торских земель и имуществ.57 Е. Э. Липшиц убедительно по-
казала, что среди них немалое место занимали и церковно-мо-
настырские имущества.58 Создается впечатление, что, не пося-
гая на сами храмы и монастыри, государство в VIII — начале
IX вв. отобрало у них часть необходимых ему хозяйств в го-
роде и вне его, хозяйств заметно разросшихся в VIII в. (с до-
статочно развитой хозяйственной и ремесленной деятельно-
стью), которые существенно пополнили фонд государственных
имений, обслуживающих его нужды. Это были не пустоши и де-
ревни, а экономически прочные хозяйства с развитым ремес-
лом.59
В дискуссиях о роли старых городских собственников не-
редко выдвигается довод, что, утратив отдаленные от города
владения, они сохранили мощное кольцо подгородных владений,
приносивших им доход и поддерживавших существование го-
рода и городского рынка.60 Мы ни в коей мере не против ут-
верждений о значении для горожан подгородных хозяйств и их
сохранении, но вызывает сомнение то, что они в столь же зна-
чительной степени сохранились в руках богатых городских соб-
ственников, чтобы определять их могущество и роль в жизни
города. Прежде всего обращает на себя внимание, что сам тер-
мин «продстий» (zpoxowov), прежде применявшийся исклю-
чительно к подгородному владению, в отличие от поместья
и владения в округе (усорсом), в VIII—IX вв. утрачивает свой
прежний четкий смысл. Проастием стало называться и всякое
имение городского собственника (расположенное на любом
удалении от города), и владения деревенского богатея Филаре-
та— в целом этот термин стал обозначать любое отдельное вла-
дение независимо от его связи с городом.61 Очевидно, можно
еще спорить о том, в какой мере на «своих» участках работали
в VII в. горожане Фессалоники.62 Ясно одно, что большинство
горожан имело за городом свои участки, и независимо от того,
принадлежали ли они им или нет, момент самоснабжения и са-
мообеспечения населения возрос. Но даже если мы обратимся
к материалу Константинополя, для которого больше всего осно-
ваний говорить о наличии богатых владений горожан, то но-
велла Василия II свидетельствует если не о господстве, то бб
огромной в X в. роли в пригородной зоне столицы крестьянской
собственности, поскольку Василий распространяет на ее кресть-
57 Литаврин Г. Г. Византийское общество... 43—47.
58 Липшиц Е. Э. Очерки истории... с. 76.
59 Литаврин Г Г. Византийское общество... с. 197. — Родной дядя
Феодора Студита Платон немало нажился, будучи только помощником
управляющего государственными имуществами (MPG. 99, col. 808).
60 См_., напр.: СюзюмовМ. Я. 1) Экономика пригородов византийских
крупных городов.— ВВ, И, 1956; 2) Византийский город, с. 42.
61 У Филарета было 48 проастиев за пределами его деревни. Крестьян-
ские цроастии в X в. упоминает и IGR, III, 306.
62д\ i Г a C u 1 а, 1, 13, 116: TGJV ttqXXojm и. ем ем aypoi;; П, 2, 17.
154
ян общинное право предпочтения с тем, чтобы не допустить
скупки богатыми собственниками крестьянских земель.63 По-
добное положение могло быть еще более характерным для про-
винциальных городов, и, следовательно, и подгородное земле-
владение старой городской знати оказалось в VII—VIII вв.
чрезвычайно ослабленным, если не подорванным. Деревни на
територии Сард — одно из доказательств этого, как, на наш
взгляд, и преобладание крестьянских хозяйств в Лампсаке
XII в.64
Все эти данные говорят об очень серьезном подрыве в VII—
VIII вв. позиций и положения старых богатых городских земле-
владельцев даже в ближайшей округе города.65 Естественно, что
в таких условиях в малом городе было некому поддерживать
остатки прежнего городского благополучия, а соответственно
и городского рынка. Даже материал такого крупного византий-
ского средневекового города, как Эфес, свидетельствует об
этом с достаточной наглядностью: при «передвижке» города
от берега старые богатые кварталы городской знати не были
восстановлены на новом месте. Положение богатых горожан
Эфеса последующего времени не идет ни в какое сравнение
с предшествующим, как, впрочем, и торгово-купеческой вер-
хушки города.66
В совокупности все- эти процессы свидетельствуют о паде-
нии торгово-ремесленного значения города. Тот же материал
раскопок позволяет говорить о том, что в большинстве горо-
дов с течением времени исчезает торговая площадь, торговый
центр с характерными для него торговыми рядами — явным
свидетельством существования постоянного обмена, постоянно-
го рынка, т. е. несомненного городского бытия поселения. Пло-
щадь, как правило, застраивается, и, судя по всему, обмен ве-
дется непосредственно между жителями. С другой стороны,
торговля иногда выносится за пределы города и имеет непо-,
стоянный характер (воскресные ярмарки с участием сельского
населения). Это свертывание торговой активности, исчезнове-
ние специальных торговых центров и кварталов зажиточного
63 Река, 51, 9, р. 243.
64 Литаврин Г. Г. Провинциальный византийский город на рубеже
XII—XIII вв. —ВВ, 37, 1976.
65 Д. Абрахамс (Abrahamse D. The Lives of Saint, p. 138) приходит
к выводу, что, судя по данным житийной литературы, старые предместья,
состоявшие из проастиев городской знати, почти полностью исчезают в IX в.
66 Foss С. Ephesus after antiquity: Late antique, Byzantine and Turkish
city. Cambridge, 1979.— Если учесть, что эфесская ярмарка, проводившаяся
раз в году, была в VIII в. одной из крупнейших в империи, то 100 литров
золота, которое государство получало от нее в виде торговой пошлины
(Theop. ( Chron. р. 469) и которые равны стоимости 25 стратнотских наде-
лов (4 литра), свидетельствуют о не столь уж огромном объеме торговли
на ней.
155
торгово-ремесленного населения характерно и для крупных ви-
зантийских городов.67
В этом отншении они резко контрастируют с современными
мусульманскими городами, для которых, наоборот, отмечается
перемещение торговых кварталов и районов в центр города
и их территориальное расширение (до 25% площади города).68
Сокращение богатой землевладельческой верхушки в ма-
лых городах и ее значения, аграризация их жизни резко сни-
жали роль торговца-посредника в обеспечении городского на-
селения и вели к исчезновению соответствующих снабженческих
объединений, росту непосредственной торговли жителей с окру-
гой, которая ярко выступает в житийной литературе этого вре-
мени. В малых городах исчезают зажиточные торговцы продо-
вольствием, содержатели харчевен, корпорация хлебопеков, иг-
равшая столь большую роль в обеспечении населения ранневи-
зантийского города (распространяется все более широко выпеч-
ка хлеба на дому).69 В связи с этим возникает и вопрос об
67 В our as Ch. City ana village: urban design and architecture. Jahrb. des
Osterr. Buzantinistik. Wien, 1981, 31/2; Foss C. Byzantine cities of Western
Asia minor: Diss. Harv. Univ., 1972.
68 См.: Большаков О. Г Средневековый город... с. 35—38.—Эво-
люция получается достаточно отличной от византийской. По Большакову,
ранневизантийский город в конце VI—VII вв. переживает несомненный эко-
номический спад и .пауперизацию населения (с. 18). Под властью арабов
с конца VII в. начинается экономическое оживление (с. 41—43), несомнен-
но, обусловленное наличием широкого слоя мусульманских феодалов
(с. 43). Можно ссылаться и на традиции, которые не удерживали завоева-
телей от активного включения в торгово-ремесленную деятельность, но са-
мым главным, возможно, было то, что из нее (домовладения, строительства
базаров-и рынков) можно было извлекать огромные доходы (с. 118). Бед-
ность унаследованного от ранней Византии городского торгово-ремесленного
населения, его потомков создавала объективно огромные возможности. В це-
лом спрос, по мнению О. Г Большакова, привел к тому, что положение
основной массы торгово-ремесленного населения в VIII—IX вв. улучшилось
по сравнению с ранневизантийской эпохой (с. 41, 235).
69 Нам кажутся с этой точки зрения недостаточно убедительными ссыл-
ки Г Г Литаврина на «генетическую преемственность между корпорация-
ми и позднеримскими коллегиями» с упором на то, что последние «суще-
ствовали во множестве центров в I—IV вв.» (Литаврин Г Г. Византий-
ское общество... с. 124, 152), «между коллегиями и корпорациями было
генетическое родство, обусловленное континуитетом городской жизни...
и смена формаций не исключает преемственности». И родство, и преемствен-
ность — все это, разумеется было, но, видимо, для очень ограниченного
числа городов. Автор признает, что в среднем городе — Лампсаке их не
было (с. 124) и в конечном счете приходит к выводу о том (с. 127), что
«там, где относительно малый или средний город составлял общину, корпо-
раций не было».* Но в ранневизантийском городе существовала и городская
община, и корпорации. Получается так, будто община просто «поглотила»
корпорации и сделала их излишними. Думается, что все же их исчезновение
было результатом глубокого упадка городской жизни в VIII—IX вв. Во
всяком случае, уже тот факт, что в малых и средних городах их не было,
свидетельствует об отсутствии массового континуитета в формах организа-
ции городской торгово-ремесленной жизни, а, следовательно, было .ничтож-
но и влияние позднеантичных корпораций на формы объединений торгово-
ремесленного населения в городе империи X—XI вв.
156
исчезновении городских позднеантичных корпораций, которые,
как нам представляется, были неразрывно связаны со всем
строем и условиями существования позднеантичного полиса.
Они были связаны с определенным уровнем городской жизни,
и их исчезновение, наверное, в какой-то мере связано и с пе-*
реходом поселения грани действительно городского существо-
вания. В Сардах 6 IX в. уже не могло быть корпораций, и у нас
больше оснований говорить об их массовом исчезновении
в VII—VIII вв., чем о сохранении и постепенном превращении
в средневековые объединения.70 Мы не относим это к Констан-
тинополю, Фессалонике, но положение в остальных городах
скорее было более отличным, чем сходным с Константинополем
в VIII—IX вв. В Эклоге исавров упоминается только о кинониях
(xoivcoMta), договорных временных объединениях двух или бо-
лее лиц с целью извлечения прибыли с долевым4 или имуще-!
ственным и личным участием (EcL, XI, 5). Мы не’исключаем
того, что известные и в древности как форма объединения ки-
нонии в VII—VIII вв. все более приходят на смену исчезавшим
постоянным, стабильным городским корпорациям в массовых
производствах и видах деятельности. Вероятно, этим объясня-
ется внимание к ним составителей Эклоги (к тому же кинония
вполне подходила и для деревни).
Практически кинонии пришли на смену корпорациям
и в торговой деятельности, в частности в морской торговле.
Принудительная корпорация судовладельцев-навклиров в VII в.
распалась.71 Но навклиры той поры не только выполняли госу-
дарственные перевозки, но и осуществляли большие перевозки
частных грузов и в крупных масштабах. Византия VIII—IX вв.
уже не знала ничего подобного. Во всяком случае, мы не знаем
ни о значительных перевозках мрамора в Херсонес, как это
имело место ранее. Произошло то, что М. Я. Сюзюмов называл
«демократизацией» морской торговли, когда она стала осуще-
ствляться на небольших судах типа хеландий, пригодных для
рыболовства и перевозки грузов людьми, владеющими сравни-
тельно небольшими капиталами.72 История этого времени не
знает богатых судовладельцев, торговцев и ростовщиков как
определенной группы, слоя торгово-купеческого населения, ка-
кой, несомненно, существовал в ранней Византии. Богатства
византийского купечества не идут ни в какое сравнение с тем,
чем располагали и распоряжались мусульманские купцы этого
70 История Византии, т, II. М., 1967, с. 29; Те а 11 J. The grain
supply of the Byzantine efnpire.— DOP, 13, 1959.
71 Сюзюмов M. Я. Византийский Морской закон. — АДСВ,- 6, с. 3—
54.— Не с этими ли процессами было связано то, что в VII—VIII вв. ви-
зантийское правительство использовало для военных операций большое число
судов и привлекало «рыбаков», вероятно, с их судами.
72 L о р е z R. S. An aristocracy of money in the Early Middle ages.— Spe-
culum, 28, 1953.
157
времени.73 Их процветание в ранней Византии было во многом
связано с наличием мощного слоя городской знати, богатой се-
наторской аристократии. В начале IX в. правительство даже
было вынуждено принимать меры для стимулирования морской
торговли, введя принудительное кредитование купечества, за-
нимавшегося ею. Как показывают археологические данные,
в VIII—IX вв. многие, прежде процветавшие, приморские го-
рода с многочисленным населением превратились в портовые
местечки, важным занятием жителей которых было рыболов-
ство и мелкие морские перевозки.74
В связи с этим необходимо отметить особое значение Кон-
стантинополя и его производства и торговли. Византия VII—
VIII вв. не просто унаследовала от ранневизантийской эпохи
гигантскую суперстолицу с развитыми государственными и част-
ными производствами. В VII—VIII вв. с потерей городов Во-
стока, Антиохии и Александрии, разгромом приморских городов
арабами роль столицы и ее производства возрастала. Констан-
тинополь стал крупнейшим центром военного судостроения.
Его роль особого, исключительного по своим размерам, поло-
жению в стране и значению города оказалась необычайно уп-
роченной. Бывший до VII в. скорее первым в ряду крупнейших
городов Византии, в VII в. он стал уникальным, единственным
в полном смысле этого слова городом, который все чаще назы-
вали просто Городом (lloki;), с уникальным и отличным от
других положением его населения. Именно в связи с упадком
многих городов византийская государственность оказалась вы-
нужденной развивать собственные производства. Она получи-
ла в этом отношении неплохое наследие от ранней Византии
в виде большого числа государственных и императорских ма-
стерских и различного рода хозяйств и имений. Но, вероятно,
только сейчас мы можем представить себе, каких размеров эта
система государственного самообеспечения достигла в ранне-
средневековой Византии и какое место в ней занимал сам Кон-
стантинополь. Начинающийся в IX в. подъем его производства
и рост населения в определенной степени отражал процесс про-
должавшегося упадка провинциальных городов и роста значе-
ния столицы в обеспечении потребностей империи.
Мы не думаем, однако, что с середины VIII в. начался и не-
кий общий подъем Константинополя. Нам кажется, что карти-
на была несколько иной, и в течение этого столетия он про-
должал находиться под властью общих процессов спада город-
73Ahrweiler Н. Les ports byzantins... — Все исследователи проводят
аналогию между причинами создания сухопутных фем и несколько позже,
начиная с VIII в., морских. Оно было обусловлено неспособностью старых
крупных приморских городов в необходимых размерах обеспечить строи-
тельство военного флота. Ahrweiler Н. La marine de guerre, la politique
et les institutions maritimes: les equipages, la construction navales.— In: Etudes
sur les structures administratives et sociales de Byzance. London, 1971.
74 История Византии, т. II, с. 39.
158
ской жизни, отражая некоторые общие их тенденции. В 738/
739 гг. правительство было вынуждено ввести специальные по-
боры с жителей городов на восстановление оборонительных
сооружений.75 Следовательно, это было еще возможно. Мы
вряд ли можем согласиться с той точкой зрения, что с 740 г.
правительство взяло на себя заботу о поддержании городских
укреплений только с целью ослабления, подавления муници-
пального самоуправления.76 Скорее всего городские общины
и муниципальные органы были уже не в состоянии справиться
с этой задачей, и в этих мерах мы должны видеть отражение
дальнейшего упадка города и его реальных возможностей
в VIII в.77 Конечно, пришедшая к власти в конце VIII в. Ири-
на опиралась на антииконоборческие силы, но вряд ли только
одним желанием снискать популярность может быть объясне-
но то, что она освободила от муниципальных поборов населе-
ние Константинополя, отменила пошлины с торговцев, ввозив-
ших продукты и товары в Константинополь, предоставила мно-
гочисленные льготы монастырям, всячески поощряя и поддер-
живая их благотворительную деятельность.78 Нам кажется, что
это был известный «пик» кризиса как в Константинополе, так
тем более и в других городах: пик обнищания городского насе-
ления, ослабления торговых связей из-за упадка «частного»
торгового флота, дезорганизации торговли.79 Ирина, конечно,
могла воспользоваться недовольством, но она уже не могла не
принять мер по поддержанию константинопольской бедноты.
Что дело обстояло именно так и что речь может идти не про-
сто о «политике» Ирины, свидетельствует то, что эти же про-
блемы вынуждены были решать ее преемники, которых никак
75 Там же, с. 39, 51.
76 Вероятно, с этого времени (Troyanos J. Kastroktisia, Byzantina, I)
мы можем в какой-то степени говорить о переходе городских укреплений,
стен в собственность государства. Начиная с этого времени и на протяже-
нии последующих столетий их строительство осуществлялось решением им-
ператорской власти и государственной администрацией, на ее средства и си-
лами привлекавшегося населения, в том числе сельского.
77 Общая картина эволюции положения городского населения, в том
числе и Константинополя, нам представляется следующей: в течение VIII в.
продолжалось его обеднение. С этой точки зрения сообщения авторов-
иконопочитателей отражают бесспорный факт (напр.: Т h е о р h., 1, р. 4—
75. 17—18; MPG, 99, col, 929). Что императоры-иконоборцы, вероятно, преж-
де всего исходя из военных задач, не очень учитывали это обстоятельство,
скорее всего так. Это дало возможность иконопочитателям обеспечить себе
симпатии значительной части константинопольского населения (W i n k е 1-
m a n n F. Zur politischen Rolle der Bevolkerung Konstantinopels von der
nachjustinischen Zeit bis zum Beginn des Bildestreits: Studien zu 7 Jh. in
Byzanz. Berlin, 1976). Ирина пошла на уступки (История Византии, т. II,
с. 63—64).
78 История Византии, т. II, с. 65—66. См. также: Christophilo-
р U 1 U Ai н oixomoLlixt] xoct й^и.оаю'уошхтг] tcoXitixt] аэтохраторос Nixijcpopo'?
А' — 1^: Eais pwqpHqv ’К. 'Auavtou. Athe^ai, 1960.
79 По выводам Э. Арвейлер (р. 105), к IX в. византийский флот утра-
тил свою былую «талассократию».
159
нельзя причислить к продолжателям ее политики, в частности
прежде всего Никифора I.80 Это прежде всего меры по огра-
ничению ростовщичества, фактически запрещение его и меры
по стимулированию морской торговли путем принудительного
кредитования морских купцов государством.81 Вряд ли в этом
следует видеть попытку государства как поживиться за счет
купечества, навязав ему принудительные кредиты, так и уве-
личить доходы казначейства, вытеснив «частных» кредиторов
и создав «государственного».82 Мы склонны видеть в этом при-
нудительную попытку стимулировать развитие честной торгов-
ли, поскольку «естественной» базы для этого не было.83
80 Речь идет о кредите крупнейшим навклирам (Никифор собрал
Етпат^оис маихАт(рои'' —Theoph. Chron., p. 487). To обстоятельство, что
он ссудил каждому из них всего по 12 литров золота, отнюдь не свиде-
тельствует о том, что они были столь же богаты, как и навклиры начала
VII в., занимавшие до 50 литров. К сожалению, нам осталась недоступной
работа Herrin J. Constantinople in the early eighth century — Columbia
Studies in the Classical Tradition, 10, 1984.
81 Нельзя не согласиться с Э. Арвейлер в том, что принудительная про-
дажа земельных участков навклирам прибрежных областей -(Theoph.,
Chron., р. 487) не имела никакого отношения к строительству военного
флота. Аналогичные мероприятия ранневизантинских императоров — земель-
ные владения должны были обеспечить их постоянными и значительными
средствами и возможностями ведения более масштабной морской торговли.
82 По мнению Д. Якоби, в течение большей части IX в. Константино-
поль не переживал заметного подъема (Jacoby D. La population... р. 23)
Скорее всего резкий скачок, едва ли не удвоение численности его населе-
ния могут быть отнесены к X в.
83 Aotrpff] Т. К. До Xi р. i о ’.^covixy] Siapxeta тог?
Ac7o^£^q)^«;xotei\(om a'CD^a)v»(6C2 — 8'37). 1985. Лунгин относит (с. (3)
«конец протовизантийской аристократии ко времени с 602—775 гг.». Тем
самым он несколько «продлевает» сохранение ею своего значения по
сравнению с П. А. Яннопулосом, который считал, что она исчезла
уже в VII р. (Jannopulos Р. A. La societe profane dans I’Empire byzan-
tine des VII—IXе s. Louvain, 1975, p. 14). Уже Г. А. Острогорский в работе
(Observations on the aristocracy in Byzantium.— DOP, 29, 1971, p.3—12)
показал, что будущий господствующий класс феодальной Византии форми-
ровался как новый, преимущественно из небогатых жителей провинций (не
городов), выдвигавшихся на государственной службе и медленно превра-
щавшихся в значительных местных землевладельцев. Служилые «фамилии»
появляются только в IX в. До этого столетия большая часть служилого
люда могла возвращаться в свои деревни, селения. Немногочисленные уце-
левшие крупные собственники, вроде упомянутой Продолжателем Феофана
Даниелис, не состоявшие на государственной службе, жили в своих по-
местьях. Выводы Г Г. Бека (В е с k Н. G. Kirche und Klerus iin staatlichen
Leben von Byzanz.— Byz., 34, 1966) о роли духовенства в государственно-
общественной жизни Византии этого времени пополнились новыми, которые
подтверждают, что в VIII в. произошло очень значительное сокращение чис-
ленности и богатств «белого», городского духовенства. Уже упоминавшиеся
выше исследователи житийной литературы VIII—IX вв. все больше прихо-
дят к выводу, что упоминания «клира» в источниках этого времени сразу
же за представителями государственной администрации свидетельствуют
не столько о том, что клир «экономически и социально» занял главенствую-
щие позиции в городской жизни, сколько о моральном весе и авторитете
духовенства. Лиутпранд и для X в. отмечал «бедность» византийских епис-
копов, а совокупность житийного материала IX—X вв. позволила Г. Г. Ли-
160
Уже М. Я. Сюзюмов показал, что основной целью иконо-
борческой политики была не секуляризация франкского типа,
имевшая целью наделение военно-служилого сословия и его
верхушки землей. Государство в VII—VIII вв. более всего нуж-
далось в средствах, доходах на содержание армии, строитель-
ство крепостей и развитие государственных производств.84 Со-
гласно исследованию Лунгиса, для VII в. можно в лучшем слу-
чае говорить лишь о начале зарождения фемной верхушки как
слоя «новой аристократии» раннефеодальной Византии. И для
этого времени, и для значительной части VIII в., когда, по Лун-
гису, эта «новая» аристократия стала складываться как особый
слой господствующего класса, очень сомнительна его сколько-
нибудь широкая тяга к приобретению земельных имуществ
городских землевладельцев, церкви, поселению именно в го-
роде. Создается впечатление, что в условиях углублявшегося
упадка городов государство, столкнувшись с растущей неспо-
собностью прежней городской организации обеспечить выполне-
ние небходимых работ, встало на путь более широкого привле-
чения ремесленников к работе по государственным заказам.85
Вероятно, эта система получает достаточно широкое рас-
пространение в VIII в. В провинциях умножается число госу-
дарственных хозяйств, находившихся в ведении императорских
чиновников-василиков, хозяйств, не обязательно расположенных
в городе, имевших своих ремесленников.86 С распространением
таврину прийти к выводу о том, что в это время ординарный священник
жил, как зажиточный селянин, а епископ — как средний горожанин (Л и-
таврин Г. Г, Как жили византийцы. М., 1974, с. 75). В IX в. большая
часть духовенства жила на скромные церковные доходы и «могущественны-
ми», «динатами» клирики становятся только в X в. (Литаврин Г. Г.
Византийское общество... с. 196). Таким образом, нельзя признать непра-
вильным вывод о том, что в IX в. рядовой византийский город остался во-
обще без сколько-нибудь значительной прослойки собственных, городских
богатых землевладельцев (А b г a h a m s е D. The Lives of Saints, p. 208).
Мероприятия .Никифора можно таким образом рассматривать как первый
шаг в стимулировании обмена и торговли еще не в империи вообще, а толь-
ко морской, в связи с задачами поддержания снабжения Константинополя
и крупных приморских городов. Они таким образом, еще не отражали
«сдвигов во внутренней сухопутной торговле и обмене».
84 Уже в середине VIII в. (Theoph. Chron., I, р. 429, 22—25) госу-
дарство т.ривлекаёт на строительные работы в Константинополе мастеров,
а не «чернерабочих» 'avlpac и не из городов, а из «провинций»,
-областей. Новелла Константина VII как обычную практику рассматривает
оплату труда ремесленников, выполнявших государственные работы и за-
казы (Leonis Tactica, XX, 71 — bta piadou).
85 По мнению Г. Г Литаврина (Литаврин Г. Г Византийское об-
щество... с. 197), в X в. эта система государственных хозяйств и имений
обеспечивала потребности государственного аппарата, армии и флота, зна-
чительную часть потребностей формировавшегося господствующего класса,
отчасти церкви (императорские дарения), дипломатии и частично внешней
торговли.
86 Э. Арвейлер (A h г w е i 11 е г Н. La marine de guerre) удалось очень
отчетливо показать развитие этой системы на материале морских фем. Их
создание стоит в явной связи с упадком старых крупных приморских го-
161
фемного строя каждое ведомство имело в провинциях свои хо-
зяйства и имущества, обслуживавшие их нужды и обеспечивав-
шие содержание и функционирование.87 Таким образом, созда-
валась особая, не обязательно связанная с городом, система
хозяйств на местах, которая поглощала часть городских ре-
месленников, росла за счет привлечения к работе в них, в слу-
чае необходимости — дополнительных рабочих рук в порядке
повинности.88
Уже для VIII в., за исключением столицы, мы, очевидно,
можем говорить об окончательном стирании различий в поло-
жении городского и сельского населения. Элементы известной
привилегированности, преимуществ в положении первого исчез-
ли. Термин «полит» (колст^д) утратил свое прежнее значение
как гражданина того или иного города, означавший его более
высокий социальный статус. Он стал обозначать просто жите-
ля того или иного города, а в широком смысле этого слова —
всех подданных империи, ее «граждан». В X в. он применялся
и к крестьянам, и имел в виду свободного жителя империи.89
Трудно сказать, было ли положение жителя малого городка,
на которого все больше ложились личные обязанности по под-
держанию остатков прежнего городского благоустройства, ук-
реплений, лучше, чем сельского ремесленника, жившего в об-
щине. Фактически правительство вынуждено было в VII в. ос-
вободить ремесленников от специального побора с них. Все
это облегчало миграцию городского населения (лучшее су-
ществование ремесленника и государством не связыва-
лось исключительно с городом).90 Для восстановления кон-
стантинопольского водопровода в середине VIII в. ремеслен-
родов и необходимостью обеспечить защиту на море. Система морских фем
была также организована на территориальной основе привлечения населе-
ния, одних — в качестве моряков, других — обслуживавших потребности
строительства и снабжения флота. Именно эта система обеспечивала исполь-
зование ресурсов провинций. С усложнением этой системы и ее организации,
дроблением морских фем были созданы стабильные и сильные фемные
флоты. Их расцвет Арвейлер относит к IX в. Эта система не требовала су-
ществования развитого города и складывалась по мере и в результате его
упадка. По мнению Арвейлер, без этой «фемной» базы был невозможен
расцвет морского могущества Византии в X в., когда нц первое место вы-
двигается центральный, константинопольский, флот. Его создание было во
многом обеспечено фемной материальной базой, поставками и кадрами.
87 В VIII и особенно в IX в. трудовые, «ручные» повинности-ангарии
непрерывно росли (Литаврин Г. Г. Византийское общество... с. 224)
88 Там же, с. 114—115;. Peira, 9, 4, р. 30; 9, 9, р. 30; 15, 10, р. 47.—
По мнению автора, можно даже говорить о разделении горожан на тех,
кто платил «крестьянские подати», и 'политов, получавших доходы от «го-
родских» занятий, — ремесла, торговли, промыслов, домовладения и т. д.
89 В е р н е р Э. Византийский город в эпоху феодализма. Типология
и специфика. — ВВ, 37, 1976. — Э. Вернер совершенно справедливо видел
одн} из важнейших типологических особенностей Византии и византийского
города, в отличие от западного, в «размытости» граней между ним и де-
ревней.
'° Т h е о р h. Chron., р. 412—413.
162
'ников собирают не из «городов», а из «провинций»—свиде-
тельство, возможно, также и значимое с точки зрения оценки
реальной роли и возможного удельного веса сельского ремес-
ла?1 В системе государственных работ и повинностей в VIII—
IX вв. резко возрастает роль сельского населения, что также
свидетельствует о наличии в его среде специалистов-ремеслен-
ников.91 92 Их руками строятся не только крепости и мосты, но
они привлекаются и в Константинополь для работы по стро-
ительству судов. Разветвленная система государственных про-
изводств и хозяйств, система привлечения необходимого насе-
ления, скорее территориальная, чем связанная с городом, в ка-
кой-то мере компенсировала государству упадок последнего,
(но одновременно и снижала его заинтересованность в сохра-
нении города).
Как показал Г. Г Литаврин, и в XI в. большую часть того,
что получал византийский феодал, составляли поступления от
государства. Причины этого следует видеть в тех изменениях,
которые произошли в социально-экономических отношениях,
в социальной структуре господствующего класса раннесредневе-
ковой Византии.93 В массе своей он был небогат и в значи-
91 Строительство разветвленной системы дорог^ мостов, крепостей в IX—
X вв. в основном осуществлялось трудовыми повинностями сельского насе-
ления (Литаврин Г. Г. Византийское общество... с. 224), что понятно
в связи с резким сокращением городского.
92 Следует отметить еще ряд обстоятельств, повышавших значение хо-
зяйственно-организационной деятельности фемной организации. Это прежде
всего усилившееся в IX в. обеднение рядовых стратиотов, которое привело
к «складничеству», увеличению денежных поборов на их содержание и сна-
ряжение, реализация которых во многом ложилась на фемную админист-
рацию. Развитие же в связи с этим наемничества также требовало соот-
ветствующего государственного их обеспечения. Насколько мощным был
в этой деятельности аппарат фем, их роль, свидетельствуют данные об ог-
ромной работе, которую проводили фемные стратиги в X в. по подготовке
материального обеспечения крупных войн, действий и снабжения цент-
ральной армии (аналогична картина византийского воённого флота). На ос-
новании посвященных этим сюжетам исследований складывается твердое
убеждение, что и укрепление, и увеличение центральной армии в X в., и со-
здание мощного константинопольского ударного флота в X в. было не толь-
ко результатом подъема организованной экономики столицы. Оно во многом
опиралось на хозяйственную базу фем, оформившуюся и выросшую в VIII—
IX вв., т. е. фемные кадры связанных с государственными работами ремес-
ленников, которые и в X в. систематически привлекались в Константинополь
Pwpav а?. (Литаврин Г. Г Византийское общество... с. 217). Именно
эта широкая общеимперская государственная база позволила и в X в. в зна-
чительной степени удовлетворять потребности многократно возросшего гос-
подствующего класса империи, государства и армии.
93 Л и т а в р и н Г. Г. Относительные размеры и состав имущества про-
винциальной византийской аристократии во второй половине XI в. — ВО,
1^71, с. 164—168. Нам кажется, что Г Г Литаврин несколько «ускоряет»
процесс формирования феодального землевладения в Византии, рассматривая
Филарета как «вотчинника нового, феодального типа» (Литаврин Г Г
Византийское государство в VII—XII вв. — В кн.: Раннефеодальные
государства на Балканах. VI—XII вв. М., 1985, с. 103). Можно ли говорить
163
тельной степени формировался из «сельской» аристократии про-
винций. Землевладение в условиях упадка городов-и аграри-
зации страны, вероятно, в VIII в. не представляло особой цен-
ности. Хиревшие города могли предложить немногое. Только
государство, государственная служба могли дать деньги и по-
чет, дорогие одежды и другие ценности. У нас нет оснований
считать, что в VIII—IX вв. быстро росло крупное частное, да
и церковно-монастырское землевладение. Наоборот, этот про-
цесс был замедленным — сковывался устойчивостью, силой
и сплоченностью крестьянской общины.94 Тем более значитель-
ной была роль государства в обеспечении потребностей гос-
подствующего класса. Пожалуй, мы вправе сказать, что доста-
точно высокий уровень товарно-денежных отношений, унасле-
дованый раннесредневековой Византией, поддерживался не
столько городом как таковым, сколько унаследованным общим
уровнем развития их в византийском обществе в целом и ролью
государства как их регулятора.95
Для государства не представляло особого интереса массо-
вое ремесло, может быть, потому, что доходы от него были
невелики, и в условиях VIII в. трудно выделить «чистого» ре-
месленника как в городе, так и в деревне. Мы вряд ли можем
утверждать, что государство этого времени было особенно за-
интересовано и в развитии торговли, в том числе внешней. Нам
кажется достаточно убедительной критика О. Г Большаковым
традиционных представлений о том, что общество Халифата из-
влекало огромные доходы из международной торговли. По его
выводам, оно участвовало в ней настолько, насколько это было
необходимо для удовлетворения собственных нужд и для по-
крытия дефицита во внешней торговле.96 Эти соображения во
многом справедливы и для Византии этого времени. Византия
стремилась не к расширению вывоза, а прежде всего —ввоза
того, что было ей необходимо. Может быть, поэтому ее соседи,
как болгары, так и русские, так стремились навязать ей более
о Филарете как феодальном вотчиннике, если права его собственности на
его владения не закреплены за ним безусловно, не ограждены от прав «вер-
ховной собственности» общины. Его земли были не просто насильственно
захвачены и присвоены его соседями, а переданы им на законных основа-
ниях, на основании права общины передавать земли обедневших и неспо-
собных их обрабатывать и уплачивать подати сельчан другим. Таким обра-
зом, пример Филарета скорее говорит о «незащищенности» этой «вотчинной
собственности» перед лицом общины, ограничивающих ее правах и интересах
последней даже в отношении наиболее богатых односельчан, правах несом-
ненно тормозивших процесс складывания действительно вотчинного земле-
владения в рамках деревни.
94 Удальцова 3. В., Осипова К. А. Формирование феодально за-
висимого крестьянства... с. 401—403.
95 Н a n d у М. F On the administrative basis of the Byzantine coinage
(400—900).— In: Historical J., Univ, of Birmingham. V: XII, 2, 1970.
96 Большаков О. Г. Средневековый город, с. 289.
164
широкие торговые соглашения. Во всяком случае, до X в. им-
ператорская власть не проявляла особого интереса к проблемам
развития ремесла и торговли.
Отношение государства к судьбам города было иным, чем
ранневизантийского. Исследователи обращают внимание не
столько на преемственность в градостроительных традициях
с античностью и поздней античностью, сколько на разрыв
с ней, отмечают усиливающееся отсутствие единого планового
начала, вносившегося ранее самой городской общиной, а далее
и государством.97 Оно совершенно отсутствует в городе VIII—
X вв. (город и угасал и возрождался стихийно). Поэтому уга-
сание многих городов продолжалось до середины — конца IX в.,
а рождение и возвышение некоторых новых отнюдь не ком-
пенсировало их общего упадка.98 Во всяком случае, даже во
многих крупных городах VIII—IX вв. не было развито массовое
производство на вывоз.99 Города этого времени существовали
и процветали, как справедливо показал М. Я. Сюзюмов, пре-
имущественно как торговые, обменные центры производства
своего региона и преимущественно продуктами сельского хо-
зяйства.
В связи с этим заслуживает внимания и вопрос о судь-
бах в VII—IX вв. городского самоуправления, его эво-
люции. В какой-то мере продолжает оставаться дс^статочно
распространенной точка зрения о том, что государство просто
продолжало изживать его, усиливая элементы государственно-
го управления.100 Сохранение его в большей степени на пери-
ферии, в таких городах, как Херсонес, в городах далматинско-
го побережья иногда объяснялось и объясняется прежде всего
тем, что византийская государственность не имела возможности
установить в них свои порядки, и, следовательно, потенциаль-
но существовали два пути развития: один — с сохранением силь-
ного Городского самоуправления; другой — сопровождавший-
ся подавлением его сильной централизованной властью. Таким
образом, «вина» за углубление * его упадка в раннесредневеко-
вой Византии во многом сводилась к политике и роли государ-
ства. Объяснение, возможно, и логичное, если исходить из пред-
ставлений о благополучии в указанные столетия византийского
города. В какой-то мере едва ли не прямое доказательство
этого видят в 47-й новелле императора Льва VI, «отменившей»
97 Сюзюмов М. Я. Экономические воззрения Льва VI.— ВВ, 15, 1959.
98 В о и г a s Ch. City and village.
Сюзюмов M. Я. Византийский город (середина VII —середина
IX в.) — ВВ, 1967, 27, с. 390—391.
1сг‘ Заливалова Л. Н. Город и государство в эпоху перехода от
античности к феодализму в освещении русской историографии конца XIX—
начала XX в.— В кн.: Город и государство в древних обществах. Л., 1982,
165
городское самоуправление, а следовательно, своего рода на-
сильственной меры по его ликвидации.101
По мнению Е. Э. Липшиц, «с изданием... новеллы Льва и от-
меной городского самоуправления существенно изменилось по-
ложение земельных собственников в городе».102 Нам кажется,
что в этой связи большего внимания заслуживает обоснование
издания закона в самой новелле. В нем отмена старых законов
о городском самоуправлении, куриях мотивируется следующим
образом: «Теперь, когда изменилось положение городских дел
и когда все зависит от императорской заботы, эти законы под-
лежат отмене, так как они напрасно занимают место в нашем
законодательстве».103 В мотивировке совершенно ясно акцент
делается на объективно изменившихся обстоятельствах к мо-
менту издания новеллы (res civiles in alium statum transfor-
mata sunt) и признании того, что уже реально к тому времени
все стало зависеть от императорской власти. Поэтому нам пред-
ставляется более бесспорным положение о том, что новелла/
лишь приводила право в соответствие со сложившимися объ-
ективными реалиями. Поэтому мы не можем согласиться с мне-
нием Е. Э. Липшиц о том, что с изданием новеллы «существен-
но изменилось положение земельных собственников в городе».
На наш взгляд, оно изменилось до него и скорее всего задол-
го, поскольку у нас нет особых оснований считать, что издание
новеллы было вызвано какими-то особыми, чрезвычайными, об-
стоятельствами, что вполне вписывается в русло общей зако-
нодательной деятельности Льва VI, отменявшего и другие дав-
но устаревшие законы. К их числу может быть отнесен и за-
кон о сенате и его правгах (Nov., 78), т. е. реальный упадок го-
родского самоуправления может быть отнесен и к весьма от-,
даленной эпохе. В законе не говорится о куриях, которые, как
известно, едва ли дожили в лучшем случае до середины VIII в.
Скорее всего упадок городского самоуправления с епископом
и крупными собственниками во главе осуществился именно
в это время и был неразрывно связан с упадкам самих городов,
городского землевладения.
Все это побуждает нас еще раз обратиться к проблеме пе-
риферийных городов. Не исключено, что достаточно сильное са-
моуправление в них могло сохраняться как раз в силу того, что
они были обречены на полусамостоятельное существование и са-
мооборону. Как известно, в городах Италии именно это об-
стоятельство помогло сохранить сильную сплоченную городскую
101 По этому вопросу см.: Лебедева Г Е. К проблеме городского са-
моуправления в Византии VIII—IX вв. — Средневековый город, вып. 8. Са-
ратов, 1981, с. 111—113.
102 Л и п ш и ц Е. Э. Законодательство и юриспруденция в Византии
в IX—XI вв. М., 1981, с. 111.
103 к числу этих «забот» можно отнести и то, что городские стены и ук-
репления также строились императорской властью и в значительной степени
трудом привлекаемых государством к работам крестьян.
166
общину как политический институт, консолидировав в ней ме-
стных значительных землевладельцев, облегчив в дальнейшем
возрождение и расцвет самоуправляющихся городов-госу-
дарств.104 На собственных территориях Византии этот фактор
действовал слабее, поскольку города находились под защи-
той государственной армии. С другой стороны, в рассмотрен-
ных городах, отчасти в силу этого же обстоятельства, сохра-
нялся зажиточный и влиятельный слой городских земельных
собственников, если не вся местная землевладельческая вер-
хушка, как это было в городах Далмации, где она даже в силу
географических условий оставалась в составе городской общи-
ны. Невольно обращает на себя внимание то, что по-иному дела
сложились там, где, как это и имело место в Византии, была
распространена сильная деревенская община и где, как мы ви-
дели, имел место более глубокий и кардинальный подрыв го-
родского землевладения. Ослабленная городская община долж-
на была больше надеяться на поддержку и помощь государ-
ства. Мы не можем сказать, что она перестала существовать
и город превратился целиком в государственный город, подоб-
ный ближневосточному. По мнению Литаврина, городская об-
щина в ряде случае деградировала до простого городского по-
датного округа, скорее самостоятельного податного единства, чем
города.105 Пример Сард также достаточно показателен. Возмож-
но, у такой общины были й общие права на городские земли,
(но в таком городе, как Сарды, в IX в. это реально едва ли,
имело значение). Таким образом, мы скорее вправе предпола-
гать глубокий упадок городского самоуправления, вызванный
прежде всего упадком самого города. Для многих городов, пе-
реживших такой упадок, традиции античного городского само-
управления уже вряд ли были живой традицией. В этом смыс-
ле формирующийся позже византийский феодальный город вряд
ли мог получить такое богатое городское политическое насле-
дие, какое получил, например, итальянский. Поэтому в полити-
ческой жизни византийского феодального города скорее могли
играть роль определенные политические реминисценции, приме-
ры античного города, к которым обращало^, например, в XI в.
Пселл, чем остатки элементов античного самоуправления.
Вряд ли мы можем рассматривать и сохранившиеся в более
крупных городах элементы самоуправления как продолжение
антично-позднеантичных.106 На наш взгляд, в них было доста-
точно много принципиально нового. Во-первых, окончательно ут-
104 Котельникова Л. А. Городская община в Северной и Средней
Италии VIII—X вв.: действительность раннего средневековья и античные тра-
диции.— Страны Средиземноморья в эпоху феодализма, вып. 2. Горький,
1975.
105 Литаврин Г. Г Византийское общество... с. 114.
106 См.: Do 1 ger F. Die Friihbyzantinische und byzantinisch becinfb’sste
Stadt.— Atti del 3 Congr. Int. di studi sull’alto meciioevo. Spoleto, 19—58.
167
ратила свое значение прежняя городская собственность. В этом
отношении византийский раннесрёдневековый город был ближе
к ближневосточному, как считают некоторые исследователи. Он
больше, представлял собой определенную совокупность незави-
симых частных собственников. Старая городская знать ушла
в прошлое. Уже анонимная хроника 811 г. говорит о «старых
и новых архонтах», упоминая их детей: « та тзхуа т&у
ap^ovTcov dp/atcov тг ха’с vsojv». В той мере, в какой эта но-
вая городская верхушка оформилась,, она в большей степени
состояла из лиц, находившихся на государственной службе, для
того времени еще недостаточно богатых по сравению со ста-
рой городской знатью.107 Поэтому она не хотела и не могла не-
сти значительные расходы на городские нужды и в городе
фактически прекращается городское общественное строитель-
ство, т. е. мы вправе говорить о несомненной приватизации ин-
тересов городской знати (то же может быть сказано и о церк-
ви). Церковь в VIII—IX вв. ничего не строит для города, как
это было распространено еще в IV—VI вв., теперь она строит
только «для себя».108 Для большинства городов мы вряд ли мо-
жем говорить о существовании постоянного городского само-
управления (оно, как правило, возникало и функционировало
в особых, чрезвычайных обстоятельствах).109 Неотложные дела
городской жизни решались на сходках горожан и в собраниях
городской знати. Особенностью городской верхушки этой эпо-
хи было, вероятно, то, что она была чрезвычайно тесно слита
с государственной администрацией. Функции управления в ее
руках фактически сливались с функциями самоуправления там,
107 Уже в «Чудесах св. Димитрия» (I, 13, 112; 14, 123; II, 1, 167;, 1, 9,
90; II, 1, 199) она представлена достаточно неопределенными из числа
T^txauTa xpaTouvnov тт/с лолг<о;, «имеющими власть»— аРХ"Ч —«архонта-
ми» — термином, применявшимся к реальным носителям государственной
власти, администрации, которые и для Фессалоники того времени оказывают-
ся в массе своей военными (Курбатов Г. Л. Основные проблемы внутрен-
него развития византийского города в IV—VII вв. Конец античного города
в Византии. Л., 1971, с. 217). При том, что малый город или превратился
в крепость, или крепость стала центром управления, в котором преобладала
военная администрация, неудивительно, что житийный материал IX в. пока-
зывает, что «муниципальное самоуправление представлено военными долж-
ностными лицами фем» (Abrahamse D. The Lives of Saints... p. 173).
Там, где городская верхушка сохранилась в большей степени, в IX—-X вв.
она оказалась включенной в состав государственной администрации, одно-
временно являясь и представительницей византийской государственной вла-
сти и самоуправления, как это имело место в далматинских городах (F е г-
1 u g a J. Byzantium on Balkans. Amsterdam... 1975) и отчасти, видимо, в Хер-
сонесе.
108 В частности, источники IX в. не показывают, чтобы какие-либо цер-
ковные учреждения становились местом собраний городской верхушки, остат-
ков самоуправления (Abrahamse D. The Lives of Saints, p. 133).
Речь идет прежде всего о том, что многие сохраняющиеся функции церк-
ви в городе становятся ее собственными монопольными функциями (осу-
ществлялись церковной администрацией, а не городской общиной).
109 Op. cit., р. 208.
168
где оно еще-продолжало существовать?10 В отличие от пред-
шествующей и последующей поры, город почти не имел в со-
ставе своей верхушки независимых крупных собственников?11
Они появятся в нем уже со становлением феодального города
и придадут его общественной жизни несколько иной характер,
чем в эпоху VIII—IX вв»
Нельзя не согласиться с тезисом об определенных чертах не-
подобия византийской гоосударственности федальной государ-
ственности других обществ во многом как результата наследия
позднеантичных его форм.110 111 112 113 * * 116 Однако они не дают оснований
не квалифицировать ее для VII—XII вв. как «раннефеодаль-
ную»?13 Г Г Литаврин, на наш взгляд, вполне убедительно
выделяет период VII — середины IX в. как период зарождения
и развития раннефеодальных форм «государственной структуры»
византийского общества?14 Исследователи, чем далее, тем бо-
лее видят в сложении и развитии византийского фемного строя
не столько простой результат реформ и перестройку одной
лишь военной организации империи, сколько — всей суммы из-
менений, происшедших и происходивших в социально-экономи-
ческой жизни общества?15 Вряд ли ее эволюцию можно свя-
зывать только с деревней. Фемная организация, в конечном
счете, на определенное время стала всеобъемлющей организа-
цией местного территориального управления. Безусловно пра-
вилен тезис об «упрощении системы управления» в это время,
с одной стороны, его «децентрализации», с другой — «специали-
зации»?16 Но, нам кажется, что можно говорить не только об
«упрощении», но и определенном возврате в начале этого пе-
риода к тем социально-политическим структурам, к которым
шло варварское общество соседей Византии, возврате на ином
уровне, но близком по своей социальной сущности. В Ви-
зантии VII — середины IX в. происходило укрепление экономи-
ки деревни и продолжался упадок города. Развитие части со-
седних с Византией обществ, их территориальной организации,
ее форм шло в том направлении, к тому уровню, до которого
«деградировала» Византия. В ней укреплялось сельское ре-
110 То, что в хронике 811 г. представлены «старые и новые архонты»,
показывает скорее всего, что элементы старой провинциальной структуры
и управления отмирали постепенно, с усиливавшимся в IX в. падением ре-
ального значения и роли городов.
111 Ahrweiler Н. L’ideologie politique de I’Empire byzantin. Paris, 1975.
1,2 Литаврин Г. Г. Византийское государство в VII—XII вв.>
с. 127—128; Jenkins R. Byzantium. The Imperial Centuries:. A. D. 610—
1071. L., 1966.
113 Литаврин Г Г Византийское государство в VII—XII вв., с. 100.
1,4 Там же, с. 100.
U5Besonderheiten der byzantinischer Feudalentwicklung. Berlin,
1983. Studien zum 8 und 9 Jh in Byzanz. Berlin, 1983; Beitrage zur byzan-
tinischen Geschichte im 9—11 Jahrhunderts. Praha, 1978.
116 Литаврин Г Г Византийское государство в VII—XII вв.,
с. 110—111.
169
месло и локальный обмен, не складывалось еще условий для
«возрождения» города. В соседних славянских обществах пер-
вый процесс также происходил, но «уровень экономического
и социального развития» «еще не достиг той зрелости, когда
город возникает и функционирует как небходимый элемент си-
стемы».117 Фемный строй, как и формирующаяся раннефодаль-
ная государственность славиний, опирался на аграризировав-
шееся, аграрное общество (в жизни которого город не играл
существенной роли), общество преобладающе крестьянское,
с ограниченным объемом и формами эксплуатации сельского
населения, преимущественным значением обеспечения им воен-
ных задач и функций. С этой точки зрения, мы видим определен-
ную близость между основами фемного строя и формирую-
щейся государственности славиний, возможности их совмеще-
ния, слияния и, следовательно, и признания определенного
возможного влияния на зарождение и, безусловно, развитие ви-
зантийского фемного строя не только общины, но и обществен-
ных институтов, принесенных с собой «варварами».118 Поэтому
постановку такого вопроса мы считаем достаточно оправдан-
ной, во всяком случае, в том бесспорном смысле, что массовые
славянские вселения, известные элементы собственного разви-
тия славиний, замедленность их интеграции в византийскую си-
стему управления, безусловно способствовали более устойчиво-
му укреплению основ византийского фемного строя и орга-
низации.
С другой стороны, весь рассмотренный материал подтверж-
дает, что фемный строй соответствовал определенному уровню
развития общества. Отмечаемде как характерное для этой эпо-
хи, ее первой стадии, «упрощение» управления, как и элементы
его «децентрализованности» были связаны с «упрощением» от-
ношений в обществе, системы эксплуатации, управления, с упад-
ком городов. С этим ке была связана и «специализация»'цент-
рализованного управления. Все это дает основания думать, что
.существование фемного строя, ч его развитие и расцвет были
неразрывно связаны с первой раннефеодальной стадией раз-
вития византийского общества. Его длительное сохранение
в определенной степени отражало замедление «прохождения».
В то же время развитие производства, расширение эксплуата-
ции, развитие феодальных отношений, зарождение и подъем
города с течением времени создавали условия для подрыва ос-
цов фемного строя, отделения гражданско-управленческих функ-
117 Там же, с. 79—80.
118 Там же, с. 99.: проблема влияния «славянских общественных поряд-
ков на империю»; Литаврин Г. Г. Славинии VII—IX вв. — социально по-
литические организации славян.— В кн.: Этногенез народов Балкан и Север-
ного Причерноморья. М., 1984, с. 193—203. Ср.: Фроянов И. Я. Об об-
щественном строе восточных славян VIII—IX вв. в свете археологических
данных. — В кн.: Проблемы археологии. Л., 1980, вып. 2, с. 125—132.
170
ций от военной организации. Таким образом, военно-фемный
строй был характерен для той стадии раннефеодального раз-
вития, когда была весьма невелика роль города в жизни и эко-
номике общества. Судьбы города и фемного строя были не-,
разрывно связаны между собой.
В заключение мы считаем необходимым подчеркнуть сле-
дующий общий вывод. Ранневизантийская система провинци-
ального управления на местах опиралась прежде всего на мощь
крупной провинциальной городской знати позднеантичного ти-
па. Сокрушение ее могущества в VII—VIII вв. не только подо-
рвало опору старой провинциальной организации, оно вынуди-
ло усилить элементы прямого централизованного управления
непосредственно из столицы. Это был качественно новый этап
развития византийской государственности, использовавший на-
копленные в этом опыт и традиции, а не продолжение старой
линии на усиление централизации. Продолжавшееся ослабле-
ние могущества провинциальной знати в VIII — середине IX вв.,
города как их опоры., привело к росту значения и численности
столичной бюрократии, что поддержало экономическую жизнь
и значение Константинополя. Преобладание в провинциях
в VIII—IX вв. сельской, деревенской, «аристократии»-верхушки
не создавало благоприятных условий для массового поддер-
жания экономического значения прежних городов, наоборот,
оно содействовало их дальнейшему упадку. Это, как и замед-
ленность сложения устойчивой широкой социальной основы гос-
подствующего класса (отсюда длительная и повышенная «вер-
тикальная социальная мобильность»), обусловило возрастающее
экономическое значение Константинополя. В эту эпоху не Кон-
стантинополь значением и развитием своего производства «по-
давлял» роль и благополучие провициальных городов, а упа-
док последних поднимал значение Константинополя. Замедлен-
ность феодализационных процессов была объективной основой
того, что его производство и роль в экономической жизни стра-
ны в течение этого периода непрерывно возрастали. В своей
экономической и социальной политике, связанной с городом,
раннесредневековое византийское государство этих столетий
было вынуждено более приспосабливаться к меняющимся
реальным условиям, чем имело возможность активно воздей-
ствовать на их развитие, которой в значительно большей сте-
пени обладала ранневизантийская государственность.
Гипертрофированная система государственного производства
и территориального привлечения труда ремесленного населе-
ния, создание которой облегчило мощное позднеантичное
наследие, была той единственной возможностью, которой распо-
лагало ранневизантийское государство того времени для обес-
печения своих нужд и удовлетворения потребностей формиру-
ющегося господствующего класса. Мощь и богатство Византии
этого времени, по-видимому, значительно меньше опирались
171
непосредственно на экономику города, его благополучие,
чем это было принято считать ранее. Поэтому характеризую-
щие их факты нельзя прямо и непосредственно связывать с го-
родом.
В том, что эта система государственного «обеспечения» при-
обрела необычайно устойчивый и развитой характер, были по-
винны объективные условия, сделавшие ее на долгое время не-
обходимой и обусловившие ее распространение. Окончательно
сложившаяся и окрепшая в IX—X вв., она стала немаловажным
фактором, тормозившим процесс возрождения и подъема про-
винциального города, но для VIII—IX вв. она была во многом
прямым и непосредственным результатом его продолжавшего-
ся упадка.
Оценивая реальные основы возможного сохранения город-
ского самоуправления (и, соответственно, последующего его
возрождения), мы можем отметить, что оказалось сведенным
к минимуму значение общих имуществ и коллективных до-
ходов города как основы его поддержания, что в массе своей
утратила свое значение старая городская землевладельческая
знать, а новой предстояло «родиться», прежде всего из местной
государственной администрации, из «крепости» и тем самым
преемственность по существу между нею и старой позднеантич-
ной городской знатью была невелика. Церковь также не могла
оказаться реальной надежной опорой поддержания остатков
старого городского самоуправления, поскольку с упадком горо-
да, ее экономическое могущество в нем было подорвано более,
чем это можно было предполагать раньше. Не столько поли-
тика государства, сколько реальный упадок города привел к
тому, что с IX в. «имущественное состояние церкви почти цели-
ком зависело от императора», она оказалась также более тес-
но связанной с государственной организацией, чем с остатками
античного муниципального самоуправления.
Исследователи чем далее, тем более убежденно считают, что
фемный строй, фемная организация не только результат пере-
стройки военной системы и организации империи. Ее станов-
ление и развитие было неразрывно связано с темп изменения-
ми, которые происходили в социально-экономической жизни
общества, и, следовательно, ее эволюция отражала происходив-
шие в нем процессы. Вряд ли эту эволюцию можно связывать
только с переменами в деревне. Мы не можем не видеть в ней
и отражения процессов развития города в VII—IX вв. Продол-
жавшийся в VIII—IX вв. упадок последнего не только поддер-
живал значение деревни, но и вел к упрочению фемного строя,
который представлял собой всеобщую территориальную орга-
низацию местного управления, стиравшую грань и различие
между городом и деревней. Ликвидация в VII в. префектур как
основной организации гражданского управления, во многом еще
базировавшегося на городе, городской организации, была свое-
172
го рода показателем слома господства города как центра уп-
равления. .Старые провинциальные структуры, связанные с его
значением, изживались медленнее, по мере углубления упадка
городов в VIII в., их объективного значения в экономической
и общественно-политической жизни отдельных областей.
Безусловно, мы можем говорить о кардинальной перемене
политики византийской раннефеодальной государственности
в отношении города. Если в ранневизантийскую эпоху в центре
ее внимания стояли город и интересы городского населения
и для нее была характерна достаточно целостная система дей-
ствий и установок по поддержанию господства города, сохра-
нению его роли и значения, то такой системы политики ви-
зантийской раннесредневековой государственности мы уже не
обнаруживаем. Нельзя не согласиться с утверждением о том,
что в состав Эклоги «было включено то, что остава-
лось жизненно важным и актуальным для византийского
общества VIII в.».119 По мнению Э. Арвейлер, материал
Эклоги показывает, что впервые в центре внимания, интересов
и политики государства становится не город, а деревня.120 На
наш взгляд, это заключение вполне справедливо. Нам только
хотелось бы к этому добавить, что вся совокупность данных
VIII—IX вв. показывает, что если для IV—VI вв. мы имеем
последовательную, консервативно-«охранительную» систему по-
литики, опиравшуюся на давно сложившиеся традиционные пред-
ставления и политические концепции, то политика раннесредне-
вековой византийской государственности была скорее политикой
приспособления к менявшимся условиям. Именно объектив-
ное возрастание реального значения деревни обусловило
смену «ориентиров». Нам кажется абсолютно правильным из-
вестное смещение акцентов, которое происходит теперь в оцен-
ке развития внутренних отношений и роли общины. Если счи-
тать Филарета и других «династов» его деревни действительно
крупными собственниками, уже выросшими в ней во второй
половине VIII в.,121 то можно лишь удивляться тому что
в Византии уже в первой половине IX в. не утвердилось гос-
подство крупного землевладения. В замедлении этих процессов
119 Удальцова 3. В., Осипова К. А. Формирование феодально за-
висимого крестьянства... с. 400 (сн. 2);
Литаврин Г. Г Византийское государство в VII—XII вв. — В кн.:
Раннефеодальные государства на Балканах. VI—XII вв. М„ 1985,
с. 100: «мы подразделяем предстоящую обозрению эпоху на два периода:
период с начала VII до середины IX в. как время перехода от рабовладе-
ния к феодализму, характеризующееся в целом зарождением и развитием
раннефеодальных форм общественно-экономических отношений/и соответст-
вующей им государственной структуры/и период с середины IX в. до конца
XII как время полного оформления феодального строя в Византии и фео-
дального Византийского государства».
1J,J Ahrweiler Н. L’ideologie... р. 37
121 Beck H.-G. Res Publica Romana. Vom Staatsdenkcn der Byzantin
.Munchen, 1970.
173
винят государство с его пресловутой «фискальной» политикой.
Но дело заключалось в том, что сама община, как коллектив,
как социальный организм, как xoiugtt£, была настолько
сильна, что могла держать в узде даже «династов», не да-
вая им возможности, по крайней мере еще на протяжении по-
лутора столетий, вырваться из общины или подчинить ее себе.
Поэтому правы те исследователи, которые в настоящее время
и для рассматриваемых столетий подчеркивают не столько роль
процессов имущественного и социального расслоения в ней,
сколько мощь и силу самой общинной организации, с которой
вынуждено было считаться государство.122 И если говорить
о роли антично-позднеантичной традиции, то в раннесредневе-
ковой Византии она сыграла роль не разрушителя, а «закре-
пителя» крестьянской'собственности и общины своим призна-
нием за каждым собственником его гражданских прав. И если
принять формулу А. Р. Корсунского о том, что «раннефео-
дальное государство... имеет еще широкую социальную опору
в лице слоя рядовых свободных»,123 то она в полной мере от-
носится и к раннесредневековой Византии VII—VIII вв. Мы
никуда не уйдем от того, что для Эклоги характерны явные
тенденции к известному нивелированию социально-правового
статуса («будь ты бедный или богатый»), явные черты демокра-
тизма, не свойственного предшествующему законодательству.
В известной мере о положении командного состава фем-
ного войска в VIII в. говорит и статья Эклоги о равном рас-
пределении добычи между командиром и рядовым стратио-
том.124 Нельзя не согласиться с Е. Э. Липшиц в том, что
«именно этот сравительно больший демократизм... вероятно,
стимулировал ее широкое распространение за пределами Ви-
зантии, в странах, где рабовладельческие традиции были менее
развиты».125 Но для нашей темы, видимо, есть все основания
несколько иначе расставить акценты: насколько сильно рабо-
владельческие традиции должны были быть подорваны в Ви-
зантии VIII в., чтобы даже не социальная практика, а офици-
122 Удальцова 3. В., Осипова К. А. Формирование феодально за-
висимого крестьянства... с. 403, 407—408.
123 Корсунский А. Р. Раннефеодальное государство и формирование
феодальной собственности в Западной Европе. М., 1970, с. 3; Литав-
рин Г Г Византийское государство в VII—XII вв.— В кн.: Раннефеодаль-
ные государства на Балканах. VI—XII вв., с. 115—116: «Восстановление
централизации власти, завершенное в основном к середине IX в., надолго
определило пути развития византийской государственности: на два столетия
с лишним налогообязанное крестьянство стало основой бюрократической го-
сударственной машины, обеспечивая материальные ресурсы казначейства
и боеспособность имперских военных сил».,
124 Титул XVIII: «а остальную долю разделить равными частями между
войском, поровну между великим и малым, ибо достаточно хватает архонтам
доходов от получаемого ими жалования» (Эклог а/Комм. Е. Э. Липшиц,
с. 181).
125 Там же. Во многих районах фемный строй утвердился лишь к концу
IX в. (там же, с. 170).
174
альное ее законодательство могло получить широкое распро-
странение в тех областях, которые этих традиций не знали?
По крайней мере до середины IX в. византийская деревня
наращивала свой экономический потенциал. Ее верхушка мало
нуждалась в городе и тем самым долгое время не создава-
лись объективные условия не только для поддержания его
значения, а скорее, наоборот, для углубления его упадка.126
Традиции античного гражданства, ранее «работавшие» на
город, полис и возвышавшие его граждан, в новых социальных
условиях оказались приложенными к массе деревенских соб-
ственников, всех имущих собственников империи и оказались
поставленными на защиту их интересов, уравнения всех «граж-
дан» империи в рамках всеобщего гражданства.
Не менее двух столетий продолжалось и распространение
фемного строя, усложнение и совершенствование его органи-
зации (в том числе гражданской), в деятельности которой
все меньшее место занимали проблемы, связанные с городом
и его нуждами.127 Это усложнение ее функций во многом
обусловливалось упадком городов, их прежних функций и ви-
дов деятельности.
Замедленность процессов имущественной и социальной диф-
ференциации делала эту сторону деятельности фемной орга-
низации особенно необходимой, превращала ее во все более
развитую и традиционую. Сословие стратиотов в VIII—IX вв.
еще не выделилось в особую категорию сельского населения.
Только в X—XI вв. пошел более интенсивно процесс оформле-
ния «сословия знати», верхушки духовенства. В этих условиях
не только более медленно формировалась и набирала реаль-
ную силу фемная верхушка (аппарат фем и центральных ве-
домств в фемах состоял из массы мелких чиновников), но
и, по мнению Хальдона, достаточно медленно росла и вся во-
енно-бюрократическая «машина» фемного и государственного
управления.
Сохранявшаяся едва ли не до X в. экономическая мощь
сельской общины, поддерживавшая существование развитого
сельского, деревенского, ремесла, естественно, не благоприят-
ствовала оживлению провинциальных византийских городов,
углублению отделения ремесла от сельского хозяйства. Это
соответственно стимулировало и развитие собственного произ-
водства в IX в. в поместьях провинциальной знати и тем более
в церкдвно-монастырских хозяйствах, которые, вероятно, еще
126 Одной из таких прежде важных государственных муниципальных
функций было поддержание дорог и обеспечение государственных перевозок.
С упадком городов государство было вынукдено все более возлагать их
на сельское население под контролем фемной организации. В IX—X вв. скла-
дывается специальная категория крестьян, так называемых экскуссатов дро-
ма, которые обеспечивали перевозки, обслуживание и охрану дорог (Л и-
тавринГ Г Византийское общество... с. 203—204).
127 Лише в С. Българският средновековен град. София, 1970, с. 27 сл.
175
в большей степени укрепили свое ремесло за счет упадка го-
родского. Если характерной особенностью балканских городов
справедливо считают замедленное и неполное отделение ремес-
ла от сельского хозяйства и сохранение крестьянского произ-
водства «множества орудий труда и предметов быта», то эта
особенность была в большой степени характерна и для Визан-
тии VIII—X вв. Она может считаться в какой-то мере обще-
балканской, даже при том, что византийский город этого
времени был, безусловно, более развитым и значимым эконо-
мическим центром, чем город его ближайших балканских со-
седей.
IV. ГОРОД И ГОСУДАРСТВО В ВИЗАНТИИ КОНЦА IX—XI вв.
К концу IX в. относят начало оживления византийских го-
родов, к концу X — подъема.1 Этот процесс следует рассматри-
вать на фоне и в связи с теми кардинальными переменами,
которые происходили в X в. в аграрных отношениях. X в. не
без оснований считают эпохой «переворота» в них.2 Действи-
тельно, до середины X в. в Византии господствовала крестьян-
ская собственность, община. Рост крупного частного землевла-
дения до конца IX в. происходил в ограниченных размерах.
С конца IX столетия начинают постепенно распространяться
формы феодальной зависимости — парикии. В X в. колоссаль-
но усиливается обеднение и разорение крестьянства, отчасти
имущественная дифференциация в деревне,3 разоренное кресть-
янство начинает уходить с земли.4 Усиливается мобилизация зе-
мель в руках динатов, церкви и монастырей. X в. — время не
только стремительного роста светского частного, но и особен-
но церковно-монастырского землевладения.
До X в. византийская провинция знала сравнительно не-
много крупных земельных собственников. Лишь в IX в. в них
складывается немногочисленная и влиятельная наследственная
провинциальная аристократия, преимущественно военная, об-
ладавшая крупными поместьями, своего рода родовыми гнез-
дами.5 Как правило, ее представители редко постоянно прожи-
1 Удальцова 3. В., Осипова К. А. Византийский город. — В кн.:
История крестьянства Западной Европы в средние века. М., 1984, с. 391;
Литаврин Г. Г. Византийское общество и государство в X—XI вв. М.»
1977, с. 111—112 («И по числу и по размерам городов Византия X—XI вв.
занимала, несомненно, первое место в Европе», с. 5); Vryonis Sp.The decline
of Medieval Hellenism in Asia Minor. Berkley (Los Angeles), 1971.
2 Литаврин Г. Г Византийское общество... с. 74.
3 Там же, с. 74—76.
4 Там же, с. 77.
6 Уже для конца IX—X вв. существуют крупные укрепленные поместья
«как крепости и города», которые могли принять и обеснечить император-
скую армию (Литаврин Г Г. Византийское общество... с. 199, 102),
и трудно провести грань между таким укрепленным поместьем-крепостью»
конфискованным государством и передававшимся другим частным лицам»
и государственной крепостью, также иногда передававшейся им.
176
вали в городе. Упадок городов в VIII—IX вв. во многом сти-
мулировал развитие собственного поместного хозяйства вплоть
до производства предметов роскоши. Как мы видим, оно было»
распространено и в провинции, и в домах знати в Константи-
нополе и, несомненно, было связано с определенной целесооб-
разностью существования такого собственного производства.
В известной мере установки владельца такого рода поместья'
в XI в. рисует Кекавмен.6 Но они, безусловно, восходят к устой-
чивым традициям X в.: по возможности, производить все свое,,
продавать излишки и покупать необходимое, недостающее. Уже
Г Г. Литаврин проанализировал, так сказать, восприятие го-
рода Кекавменом. Во-первых, Кекавмен, противник частых по-
сещений города и длительного пребывания в нем. Забота о хо-
зяйстве поместья стоит для него на первом плане. Во-вторых,,
следовательно, и в XI в. город воспринимается им преимуществен-
но как крепость и местопребывание властей.7 Именно городская
сторона его и значимость представлены в его «Советах» слабо,
очевидно, в соответствии с действительностью. Тенденция к по-
стоянному проживанию крупной провинциальной знати в мест-
ных городах в IX в., видимо, была еще слаба, и они делили свое
время между поместьем и службой, Константинополем.8
Нам представляется, что эта тенденция к ав^аркичности
поместных и церковно-монастырских хозяйств (как в провин-
ции, так и' в городе) сыграла свою роль. По мере расширения
производства они вступали во все более интенсивные местные
товарные связи. Особенно заметно это проявляется с X в., ког-
да богатые землевладельцы и монастыри’активно стремились
к созданию рынков в своих владениях (Веалбт^; ттт^брео^).9
Уже к концу X в. все более проявляется их заинте-
ресованность в организованом сбыте продукции своих помес-?
тий. Обращает на себя внимание то, что крупные собственники
Oikonomides N. The donation of Castells in the last quarter of the 11 cen-
tury.— In: Polychronion. Festschrift Fr. Dolger. Heidelberg, 1966, p. 413—417.
6 Советы и рассказы Кекавмена: Сочинение византийского полковод-
ца XI века/Пер. Г Г. Литаврина. М., 1972, с. 188—190. — «Ведь нет у тебя
другого дохода для жизни, кроме как от возделывания земли. Сделай себе
автургии, как то: мельницы, эргастирии, сады и все, что ежегодно прино-
сит тебе доход, и от аренды и (непосредственно) в виде плодов. Насади
всевозможные деревья и кустарники... При всем этом ты будешь пребывать
в покое. И пусть скот будет у тебя: быки для пахоты, свиньи, овцы и про-1
чие животные,.. Все это сделает обильным твой стол, и ты будешь благо-
денствовать во всем, имея в избытке хлеб, вино и все прочее, зерно и скот,
мясной и тягловый. Если ты будешь вести такой образ жизни, то не ра-
зоришься и не будешь озабочен своим пропитанием. Иначе все это придет
в расстройство. Однако стремись к тому, чтобы хорошо распорядиться сред-
ствами для жизни».
7 Советы и рассказы Кекавмена... с. 227.
5 Abrahamse D. The Lives of Saints as a source for history of the by-
zantine cities. Ann Arbor. Microfilms, 1968, p. 136.
9 He случайно правительство в конце X в. (996) принимает меры по
ограничению их создания (Nov. 120; IGR, 1, р. 271—272).
7 134 177
и монастыри «сами» ведут эту торговлю, что, на наш взгляд,
свидетельствует о слабой роли торговца-посредника.10
Рисуемая письменными источниками картина в достаточ-
ной степени совпадает и с данными археологии. Раскопки Сард
отчетливо показывают процесс начала и динамики их возрож-
дения, с середины X в. как города. В Сардах он происходит пу-
тем постепенного уплотнения и слияния расположенных на
территории города деревень вокруг митрополии и около кре-
пости.11 В других случаях эти развитие поселения, посада около
крепости или вокруг религиозного центра.12 Причем в любом
случае обращают на себя внимание два обстоятельства.13 Во-
первых, это сравнительно небольшие кварталы поселения
знати, как правило, около крепости. Во-вторых, это своеобра-
зие развития остальной части поселения, для которой стано-
вится на долгое время характерной невыделенность районов
размещения торгово-ремесленного населения, отсутствие чет-
ко выраженного торгового центра, как и кварталов обитания
торгово-ремесленной верхушки. Как правило, вся эта часть го-
рода застроена довольно одинаковыми домами деревенского
типа.14 Таким образом, археологический материал свидетельст-
вует о том, что подъем города как торгово-ремесленного центра
происходил в X—XI вв. достаточно медленно.15 В некоторых го-
родах только в XII в. можно выделить районы обитания более
зажиточного населения, которое можно рассматривать как
торгово-ремесленную верхушку. И по материалам раскопок
Сард и других городов создается впечатление, что исходную1
начальную массу населения возрождавшихся или возникавших
городов составляло аграрное (крестьянское) население, причем
долгое время и в городе продолжавшее заниматься аграрными
занятиями и сравнительно медленно выделявшее из своей сре-
ды (в прямом смысле этого слова) торгово-ремесленные его
10 Dolger F. Aus den Schatzkammern. N 108, 22; JUS, III, p. 448, 27,
Petit L. Typicon du monastere de la Kosmosotira pres d’Aenos. ИРАИК, 13,
1908, p. 53; -5—6.
11 Foss C. Byzantine and Turkish Sardies. Haivard Univ. Press, 1976,
p. 76—78.
12 Die Byzantinische Wohnstadt von Pergamon.*— In: Wohnungsbau
im Altertun\ Discussionen zur Archaologischen Bauforschung, 3. Berlin, 1979.
S. 199—230.
13 В our as Ch. City and village: urban design and architecture.— Jahrb.
des Osterr Byzantinistik. Wien, 1981, 31/2, S. 618—629.
14 Даже у Константина Багрянородного (De admin., 46, p. 216) роиса™
при очень большой крепости-городе (xaarpov ) бывшей важным центром
международной торговли, характеризуется как «деревнегород»— уоэротсоХг^
15 По сумме археологического материала X. Бурас выделяет 4-й период
развития византийского города — 961—1071 гг., который, по его мнению,
характеризуется интенсификацией строительства и началом «возрождения»
городской жизни. Однако известное завершение этого процесса — действи-
тельное образование массы провинциальных городов, когда крепость обра-
стает предместьями, сливающимися с ней в единое целое, он относит к 1071 —
1204 гг., тем самым подтверждая восприятие Кекавменом города XI в. как
еще преимущественно крепости и центра управления.
178
слои. Нам представляется очень важной и та общая картина
становления города, которую представляет археологический
материал. Город складывается и растет стихийно.16 В его сло-
жении мы не наблюдаем в течение длительного времени влия-
ния какого-либо организующего начала (каким могла быть
прежде всего византийская государственность).17 Создается
впечатление, что за исключением крепости как центра управ-
ления государство долго фактически не интересовали судьбы
остального поселения. Оно, по-видимому, начало проявлять-
к нему интерес, когда поселение выросло, город сложился
и стал представлять определенное значение для государства.
Отсюда ставшая для него характерной хаотичность и разбро-
санность застройки, отсутствие четко спланированного и выде-
ленного центра. Аналогичное представление складывается и от'
церковно-монастырского строительства. Оно также было до-
статочно стихийным и не подчиненным какому-либо единому
плану. На наш взгляд, это говорит о недостаточном богатстве
и могуществе церкви в городе в момент начала его возрож-
дения, слабости ее экономических позиций в начале процесса
становления феодального города. Создается впечатление, что
масса мелких, уличных и квартальных, церквей была построе-
на жителями за свой счет и своими силами, при минимальном
материальном участии в этом епархии.
Необходимо отметить не только отчетливо выступающую на
археологическом материале немногочисленность городской зна-<
ти, во многом, видимо, сливавшейся с государственной адми-
нистрацией,— доказательство того, что существенного расши-
рения круга богатых землевладельцев, живших в городе
в X в., еще не произошло, и впечатления Кекавмена о городе
как преимущественно крепости и центре управления достаточ-
но адекватны действительности.
Но обращает на себя внимание и другое. Исходная масса
населения города преимущественно аграрная, деревенская.18
Даже если формально считать, что на материале Сард мы име-
ем, так сказать, до конца аграризировавшуюся городскую об-
щину, начавшую затем как бы возрождаться к новой жизни,
и, следовательно, большая степень аграрности византийского
города может рассматриваться как своего рода прямое насле-
дие аграрного характера античного,19 то в действительности
мы позволим себе в этом усомниться. Формально, может быть,
16 Bo’uras Ch. City and village, p. 618.
17 Od. ciL. p. 638—639.
18 По мнению Г. Г Литаврина, уже в X—XI вв. сельскохозяйственным
трудом было занято не менее 2/3 населения мелких и средних провинциаль-
ных городов (Литаврин Г Г. Византийское общество... с. 236).
19 Г. Г. Литаврин, подчеркивая тот факт, что крестьянство массово по-
кидало деревню и не возвращалось обратно и признавая, что часть его уст-
ремлялась в город, связывает последнее более с поисками заработка, чем
приобщением к аграрным занятиям в нем (там же, с. 77).
179
дело и обстоит таким образом, но мы не можем все-таки не-
дооценивать тот факт, что, по существу, город все же распал-
ся на отдельные сельские поселения, деревни с достаточно
самостоятельным существованием. Таким образом, даже в этом
случае нам кажется все же более правильным вывод о том,
что византийский провинциальный город рождался заново
и преимущественно из деревенского (сельского) аграрного по-
селения, в общем уже не имевшего или не сохранившего
устойчивых городских традиций.
Судя по тем же данным, его «уплотнение», пополнение,
приведшее в X в. к слиянию расположенных на территории
города отдельных сельских поселений в единый город, хроно-
логически совпадает с усилением разорения свободного
крестьянства. То, что в городе и последующего времени его
аграрное население составляло до 60—70 % жителей, на наш
взгляд, может быть связано не только с наследием античной
городской общины, но и с фактом притока в город, на город-,
ские земли нового крестьянского населения. В отличие от не-
которых западных вариантов, это был не приток сельских ре-
месленников, бежавших в города из поместий, а прежде всего»
искавшего продолжения своего прежнего крестьянского суще-
ствования сельского населения, которое налоговый гнет застав-
лял искать лучшей доли20 не только на землях крупных зем-’
левладельцев и в церковно-монастырских хозяйствах, но, оче-
видно, и на городских, тем более, что, как видно ho раскопкам
Сард, значительная часть территории самого города пребыва-
ла до середины X в. хозяйственно неосвоенной.21 Мы можем
достаточно обоснованно предположить, что условия существо-
вания крестьянина в общине, связанной круговой порукой
и выплатой платежей за обедневших односельчан, могли быть
значительно хуже, чем его индивидуальное хозяйствование на
городской земле, даже если оно было связано с определенны-
ми трудностями по ее расчистке и хозяйственному освоению.22
Судя по тому, что представлял собой город, его торгово-ре-
месленное население и землевладельческо-чиновная верхушка,
в целом, вероятно, не очень нуждавшаяся в улучшении ее
снабжения силами аграрного населения города, не насущная
потребность в его умножении вызывала приток крестьянского
20 Г. Г. Литаврин отмечает именно по этой причине стремление кресть-
ян обзавестись землями, «не входившими в общины» (там же, с. 115).
21 Мы считаем вероятным, что они могли просто поселяться на таких
участках и осваивать их, превращаясь в их собственников. Во всяком слу-
чае, примечателен тот факт, что именно к городской земле начинает про-
являться в X в. интерес и в Пире (22, 3, р. 82), как, очевидно, распростра-
ненный случай рассматривается «если ты купил у города поле», т. е. бес-
спорно, аграрный участок. И для XI—XII вв. под стенами рядового, «ста-
рого» города еще расположены «пустоши» (Nissen W. Die Diataxis des
Michael Attaleiates von 1077 Jena, 1984; Литаврин F. Г Византийское
общество... с. 121).
22 Литаврин Г. Г. Византийское общество... с. 74—77, 115.
180
населения, а фискальная политика государства, и соответствен-
но, ее результатом стал переизбыток городского «крестьянства»,
обусловивший в дальнейшем огоромную роль аграрных заня-
тий в византийском феодальном городе. Это в дальнейшем при-
вело и к росту товарного аграрного производства в городе
и стало его существенной особенностью. Византийский феодаль-
ный город стал не просто центром сбыта, перепродажи про-
дуктов феодального хозяйства, но и центром их производства,
что, на наш взгляд, и предопределило особую роль византий-
ского города феодальной поры в торговле сельскохозяйствен-
ными продуктами, в том числе и на внешний рынок. Аграрный
характер византийского феодального города во многом стиму-
лировал эту его деятельность.
Все эти рассуждения могли бы показаться достаточно гипо-
тетичными, если бы мы не имели появляющихся уже в X в.
в законодательных материалах* упоминаний о «городской зем-
ле»,23 ее покупке, упоминаний, на наш взгляд, свидетельствую-
щих о возросшем интересе к обладанию городской землей, не-
сомненно, в связи с ростом и оживлением городов. Тщательно
рассмотренные Г Г Литавриным данные податной описи Ламп-
сака XII в. свидетельствуют о том, что «городские крестьяне»,
или, вернее, крестьяне-горожане, работают не только на город-
ской рынок. Значительная часть их продукции шла в Констан-
тинополь, что {I поддерживало торгово-купеческое население
города.
Однако было бы мало сказать, что городские земли пред-
ставляли интерес преимущественно для самих земледельцев.
Может быть, несколько позже он начинает проявляться и у го-
родской знати. Мы уже упоминали о новелле Василия II конца
X в. (Nov., 27). Ранее мы приводили ее как доказательство
того, что значительная часть пригородной земли Константино-
поля находилась в собственности земледельцев-крестьян. Нали-
чие этой мощной мелкой земельной собственности (возможно,
с VII—VIII вв.) до середины и конца X в. не очень волновало
константинопольскую знать. Во второй половине X в., с быст-
рым ростом населения столицы в этом столетии, положение,
судя по всему, изменилось.24 Эта новелла отражает лишь часть
более широкрго и более массового процесса — начавшейся (для
23 Р е i г а, 2, 8.
24 Мы уже отмечали в предыдущей главе, что, по нашему мнению, на-
селение Константинополя до середины IX в. вряд ли существенно возросло
по сравнению с предполагаемой численностью в VIII в. (100—150 тыс.). По
мнению Д. Якоби (Jacoby D, La population de Constantiniple a lepoque
byzantine.— Byzantion, 31, 1961, p. 23), в XII в. оно достигало 400 тыс.
Учитывая начавшуюся со второй половины XI в. известную стагнацию эко-
номической жизни столицы, мы вправе предположить, что основной прирост
ее населения приходится на вторую половину IX—X вв. (т. е. увеличение
его численности по крайней мере вдвое). Проблема жилья и отчасти снаб-
жения для города, население которого сократилось вдвое, если не втрое,
в VIII—IX вв, по сравнению с VI, очевидно, для этих столетий стояла не
181
провинций) или усилившейся тяги представителей знати
к приобретению земель и имуществ в городе и под городом,
т. е. к этому времени фактически относится (опять же для про-
винциальных городов) начало достаточно массового внедре-
ния рождающихся или уже родившихся византийских феода-
лов в экономику рождающегося феодального города. Не слу-
чайно в одной из новелл говорится о «ненасытном» стремлении
церкви и монастырей не только к приобретению земли, скота,
но и «зданий и построек» (Nov., 115).25 Очевидно, в эпоху
существования еще слабого в торгово-ремесленном отношении
полукрестьянского города в нем начинают утверждаться мест-
ный феодал, церковно-монастырские хозяйства с достаточно
устойчивыми традициями собственного производства и боль-
шим экономическим потенциалом, сложившимися формами
организации сбыта сельскохозяйственной продукции. Можно
сказать, что развитые церковно-монастырские ремесло и тор-
говля в городе сразу же составили сильнейшую конкуренцию
еще не окрепшему самостоятельному торгово-ремесленному на-
селению, отнюдь не облегчив тем самым возможности укрепле-
ния его положения и консолидации. Новеллы Льва VI фиксируют
для Х.в., видимо, активизировавшееся стремление части знати
к торговле изделиями своих домашних мастерских (Nov., 109).26
Рассмотренный выше материал не дает оснований для про-
столь остро. X в. создал новую ситуацию, когда домовладение в Констан-
тинополе стало чрезвычайно выгодным и доходным (не случайно именно
к началу X в. относится такая массовая мера правительства, как выплата
им задолженности населения по «квартплате» и запрещение в книге Эпарха
чрезмерно повышать цены за помещения). Тяга константинопольской знати
к извлечению доходов из домовладения, видимо, достаточно резко возрос-
ла. По публикации Икономидеса, из 6 помещений, известных в середине
X в., использовавшихся представителями торгово-ремесленных кругов, 5 при-
надлежали представителям знати (Oikonomides N. Quelqucs boutiques
de Constantinople au Xe s.: prix, loyers, imposition (Cod. Patmaicus 171)
DOP, 26, 1972, p. 345—356). Отсюда, по-видимому, и ее усиливающаяся тяга
к приобретению ранее не столь ее волновавших государственных построек
и имуществ в столице и земельных участков в подгородной зоне. То, что
происходило в Константинополе, с подъемом провинциальных городов стано-
вится характерным и для них.
25 Активизация приобретения монастырями подгородных и городских
мастерских и имуществ находит отражение уже в грамотах конца IX в.
Одна из них, относящаяся к 90-м годам, была детально рассмотрена
Е. Э. Липшиц (Липшиц Е. Э. Очерки истории византийского общества
и культуры. М.; Л., 1961, с. 83—85). Рост ручного, в том числе ремеслен-
ного труда монахов в XI—XII вв. был частично суммирован в работе
Т. Теотеои (Т е о t е о i Т. Le travail manuel dans les typika des XIе—XIIIе
siecles: Actes du XII Congr. Int. d’tudes byz. Athenes, 1980). Уже с X в. ro-1
сударство дарит и передает церквям, монастырям и представителям знати
не только сельские имения и имущества, но, судя по всему, в равной мере
и городские, особенно церкви и монастырям. Таким образом, их собствен-
ность в городе, так же как и в деревне, росла и за счет государственных,
имуществ, которые, как мы показали в предыдущей главе, могли быть в свя-
зи с развитием собственных государственных хозяйств на территории скла-
дывавшегося города значительными.
26 Как следующий этап, связанный уже с подъемом и ростом населения
182
винциального города преувеличивать степень возможной пре-
емственности объединений торгово-ремесленного населения от
позднеантйчных корпораций. Г. Г. Литаврин считает, что свое-
образие организации ремесла и торговли в византийском горо-
де этого времени было во многом предопределено тем, что воз-
рождение византийских городов началось раньше, чем в боль-
шинстве стран Европы на более раннем этапе развития горо-
да, и государство вынуждено было само заняться вопросами
его организации, придав ей государственный характер.27 Все
это, безусловно, верно, но материал о своеобразии формирова-
ния византийского города побуждает нас считать, что и внут-
ренние предпосылки для объединения торгово-ремесленного на-
селения в византийском городе X—XI вв. вызревали чрезвычай-
но медленно.28
В византийском городе устойчиво преобладали мелкое ре-
месло и торговля. Как мы видели, подгородные хозяйства, снаб-
жавшие константинопольский рынок, были в значительной сте-
пени крестьянскими. В крупных городах торговлей занимаются
«толпы» людей — мелкие производители и торговцы. Нам ка-
жется, что политика государства в отношении массового про-
изводства и торговли долгое время была не столько «экономи-
ческой», сколько социальной.29 С одной стороны, наличие и ак-
тивность мелкого торгово-ремесленного люда обеспечивали
в провинциальном городе в XI в., можно рассматривать свидетельство о по-
купке представителем чиновной знати, например, Михаилом Атталиатом, не
«полей», а пустошей под стенами Редесто и участков в Селимврии для стро-
ительства доходных домов— o’7.ia<; (N i s s e n W. Die Diataxis des Michael
Attaleiates von 1077) —одно из доказательств не только того, что значи-
тельная часть подгородных земель в X—XI вв. концентрировалась в руках
феодальной знати, но и того, что домовладение в поднимавшихся провин-
циальных городах становилось не столько источником доходов торгово-ре-
месленной верхушки города, сколько той же феодальной аристократии,
получавшей, таким образом, дополнительные возможности извлечения дохо-
дов из роста торгово-ремесленного населения.
27 Литаврин Г Г. Византийское общество... с. 127.
28 Скорее напрашивается вывод о том, что византийское общество
в IX в. почти не продвинулось по пути создания более прочных самостоя-
тельных объединений торгово-ремесленного населения, тем более в провин-
циальных городах. Их пытаются увидеть в систимах и соматейах XI—XII вв.,
но и в конце IX в. (Basil. VIiI, 2, 101). «Не всем разрешается создавать
гетерии, аиатт.рата или ewircsia. но лишь для сбора государственных по-
датей, для разработки золота и серебра, рыбакам, булочникам и навкли-
рам». Следовательно, и по Василикам мы не видим тенденций к образова-
нию массовых объединений ремесленного населения — преимущественно тор-
гового и связанного со снабжением.
29 Так же как правительство пыталось «искусственными» мерами сохра-
нить в X в. крестьянскую земельную собственность и крестьянина-налогопла-
тельщика (Корсунский А. Р. Крестьянство и государство.—В кн.: Ис-
тория крестьянства в Европе. Т. 1. М., 1985, с. 435), так оно стремилось
сохранить и массу мелкого торгово-ремесленного люда в городе. Его поли-
тика была в этом смысле также консервативной. Оно не хотело ни умно-
жения числа неимущих (т. е. потери городских плательщиков податей), ни
превращения их в монастырских, церковных или частных ремесленников.
183
снабжение населения, с другой—конкуренция—не столь уж высо-
кие цены. Государство не было заинтересовано в «монополиза-
ции» тех или иных видов производства и торговли, поскольку
это могло повлечь за собой спекуляции на рынке и соответст-
венно недовольство населения. Поэтому не поощрялось появ-
ление крупных предпринимателей и особенно богатых купцов,30
т. е. продолжалась единая политика представителей Македон-
ской династии как в отношении крестьянского, так и городского
мелкого населения, и в целом она не благоприятствовала уско-
рению формирования крупного купечества.
Аналогичными мы можем считать по их характеру и меры
по контролю над снабжением, обусловившие существование
в Константинополе контролируемых государством корпораций,
связанных с ним. Разумеется, речь идет (для этого времени)
уже не о прямом регулировании цен в интересах населения,
но регулировании их с учетом стоимости исходного продукта
и затрат, т. е. фиксированный размер прибыли поддерживал
то, что называлось «справедливыми ценами» (Эпанагога, IV,
8— Sixacot; Tifir^aat). Мы не знаем, существовало ли та-
кое же регулирование и в других городах, скорее всего нет, но
определенный контроль над состоянием продовольственного
рынка и ценами, по-видимому, существовал и осуществлялся
представителями государственной администрации прежде все-
го из-за желания избежать возможных вспышек социального
недовольства. В соответствии с этим существовали более же-
стко организованные объединения причастного к снабжению
населения.31
Новеллы императора Льва VI, касающиеся экономических
проблем города, естественно, как это отмечал" М. Я. Сюзюмов,
имели в виду прежде всего ситуацию и проблемы Константи-
нополя. Однако они отражали и некоторые общие тенденции,
которые нельзя не считать характерными и для провинций.
Прежде всего это активное поощрение Львом VI создания ки-
ноний или расширенных объединений подобного им типа (Nov.
102, 103, 108, 113) в целом. Уже одно это показывает, что бо-
лее устойчивые, постоянные формы объединения в большинстве
профессий вряд ли существовали. В новелле, посвященной им,
нет оснований для предположений о том, что он мог иметь
Поэтому оно не поощряло ни укрупнения, производства, ни процветания ро-
стовщической деятельности в городе, которая в IX в. была запрещена осно-
вателем Македонской династии Василием I (Pro ch. 16, 14).
за"Предоставление монопольных прав было все-таки исключением, а не
правилом и в X в. Г. Г. Литаврин придает существенное значение в этом от-
ношении запретам «найма более одного — двух наемных работников» и за-
прещениям «представителям знати и чиновничеству заниматься хозяйствен-
ной деятельностью» (Литаврин Г. Г Византийское государство в VII—
XII вв. — В кн.: Раннефеодальные государства на Балканах. VI—
XII вв. М., 1985, с. 120.).
31 Сюзюмов М. Я. Экономические воззрения Льва VI. — ВВ, 14,
1958.
184
в виду производственные объединения, т. е. прежде всего ре-
месленников. В одной из них речь идет о товариществах
рыбаков, но их деятельность — промысел, а не «производство»,
была связана с обладанием лодками, причалами, разделением
используемых участков моря, возможной совместной собствен-
ностью или использованием складских помещений. Уже в силу
этого рыбаки в прибрежных городах составляли едва ли не
самую профессионально организованную и сплоченную часть
населения.
Те кинонии, которые поощряет Лев VI, относятся прежде
всего к сфере торговли и кредита, разного рода предпринима-
тельской деятельности. Судя по тому, как их рекламировал им-
ператор, в империи остро ощущалась недостаточность предпри-
нимательской активности. Эти новеллы не противоречат общим
мерам правительства по «реабилитации» ростовщической дея-
тельности, поощрению ссудно-кредитных операций и кредитова-
нию морской торговли. В совокупности новеллы Льва VI пока-
зывают, что в его время государство впервые обратило серьез-
ное внимание на проблемы экономической жизни, и это само
по себе отражает начинавшую возрастать роль города.32 С дру-
32 В своей совокупности материал законодательства конца IX — середи-
ны X в., на наш взгляд, рисует и известную общую картину начала воз-
рождения городской жизни. Можно говорить не только об общих его поло-
жениях, свидетельствующих об оживлении товарно-денежных отношений, об-
мена, несомненно, связанных с оживлением городской жизни. Новеллы
Льва VI (51, 56, 67, 102—104), рассматривающие права собственности на
найденные клады, вряд ли случайно выделяют тему кладов, найденных на
городской земле (civitatis). Едва ли можно рассматривать эти разделы как
просто «стимулирование» их поисков «в городе». Но их значение становится
понятным, если связать его с реальным 'возрождением городской жизни, на-
чалом строительства в городах, по-видимому, и приводившего к тому, что
находки подобного рода стали довольно распространенным явлением. Сле-
довательно, эти данные новелл косвенно также свидетельствуют, о начале
возрождения городов. В один ряд с ними становятся и положения (Pei г а,
36, 15), запрещающие разрушать существующие строения. К числу подобных
постановлений может быть отнесена новелла (Nov. 84), отменившая старые
запреты на строительство в областях государственными чиновниками в пе-
риод их пребывания на службе. Это постановление сохраняло свою силу со
времен Юстиниана, и в его отмене следует, по-видимому, видеть не только
свидетельство реально проявившейся тяги к строительству в городах, что
само по себе показательно как отражение возраставшего интереса к «обос-
нованию» в городе, тяги феодалов к поселению в городах,, но поощрения его
правительством.
В новелле, поощряющей создание киноний, заслуживает внимания не
только та часть, в которой говорится о том, что кинонин умножат богатство
богатых, но и та, где говорится, что они полезны и для бедных, поскольку
принесут нм спасение от бедности (кгпа). Вряд ли приходится сомневаться
в том, что новелла имела преимущественное отношение к городскому насе-
лению и появление этой части свидетельствует о том, что государство было
озабочено не только замедленным развертыванием торгово-купеческой актив-
ности, но и неблагополучным положением массы городского населения, веро-
ятно, также в результате известных перемен. Допустимо предположить, что
они могли быть следствием усиления притока в города нового населения,
подорвавшего относительно благополучное существование прежде немного-.
185
гой стороны, обеспокоенность некоторыми проблемами, на^наш
взгляд, определенным образом отражает те действительно
«слабые места», которые существовали в развитии города и его
экономической активности. Для нас бесспорным является при-
знание им недостаточно развитой ростовщической деятельно-
сти, наличия ссудного капитала. Это вполне объяснимо усло-
виями провинциального города первой половины X в.: его дей-
ствительно было трудно накопить именно как городской капи-
тал. С другой стороны, мы можем отметить еще достаточно
слабый интерес знати к участию в ростовщической деятельно-
сти применительно к ремеслу и торговле, хотя на будущее это
уже' и предопределило большую роль знатй, церкви и мона-
шества в кредитно-ссудной деятельности.
Эти же статьи говорят и о недостаточной развитости тор-
говли, слабости торгового капитала в Византии этого времени.
Поощрение создания объединений именно в этой сфере, на наш
взгляд, свидетельствует о том, что на протяжении VIII—X вв.
купеческий капитал накапливался крайнее медленно, его раз-
меры не соответствовали новому уровню развития Византии,
состоянию обмена и его возможностей. Вероятно, что Льва VI
заботили не столько интересы самого купечества, сколько
ограниченность обмена, которая порождала определенные труд-
ности. В материале новелл мы находим, на наш взгляд, под-
тверждение усиливавшихся тенденций к развитию собственной
торговой активности монастырей и крупных землевладельцев
(обзаведение их собственными флотилиями судов для вывоза
продуктов своих хозяйств может рассматриваться не столько
как свидетельство их собственной тяги к торговой деятельности,
сколько одновременно и как показатель ограниченных воз-
можностей местных купцов и торговцев существенно расширить
размеры своих операций).* 33 Слабое провинциальное купечество
численной торгово-ремесленной его части. Во всяком случае, признание им
ухудшающегося положения бедноты по мере оживления городов само’ по-
себе заслуживает внимания.
33 Уже Г.-Г. Беком было показано, что в X в. часть накопленного тор-
гово-ремесленной верхушкой капитала уходила на покупку чиновных долж-
ностей (Beck H.-G. KonstantinopeJ. Zur Sozialgeschichte einer friihmittelalter-
lichen Hauptstadt.— BZ. 58, 1, 19'65), частично, возможно, и на откупа,
хотя этим, вероятно менее занималась торгово-купеческая верхушка провин-
циального города. Мы согласны с выводом М. Я. Сюзюмова, подтвержден-
ного Г Г Литавриным (Литаврин Г Г Византийское общество... с. 137),
что укрепление положения торгово-ремесленной верхушки существенно тор-
мозилось возможностями покупки должностей, проникновения в ряды слу-
жилой знати. Но у нас пока еще нет достаточных оснований преувеличивать
размеры такого «передвижения» для провинциального города. Для послед-
него, вероятно, больше значения следует придавать факту растущего вло-
жения средств землевладельческой и служилой знати в приобретение город-
ских и прдгородных имуществ. Поэтому нам все же кажется несколько пре-
увеличенным даже в отношении крупных городов (во всяком случае, кроме*
Константинополя) вывод о том, что уже в X в. «у торгово-ростовщической
и ремесленной верхушки крупных городов оказался избыток денежных
средств» (там же, с. 77). Во всяком случае, тот же Г. Г. Литаврин подчер-
186
могло не справляться с тем объемом торговой деятельности,
который реально уже создавали и требовали новые условия.
А это является еще одним подтверждением глубокого упадка
византийских провинциальных городов в VIII—IX вв., исчез-
новения в них мощной торгово-купеческой верхушки. Обмен
и торговля были тогда очень ограниченными (преимуществен-
но локальными) и не приносили значительной прибыли. Имен-
но поэтому купечество Византии оказалось не готовым к ситуа-
ции конца X в., когда все возрастающий объем продукции фео-
дальных поместий хлынул на городской рынок. Поэтому на
первой стадии (до города) в нее включались сами феодалы,
которые, как мы имеем достаточно оснований предполагать,
по своему составу и характеру были не очень предрасположе-
ны к ней и, следовательно, оказались вынужденными к тому
обстоятельствами, но тем самым, они закрепили свои собствен-
ные позиции в торговле в городе. Это предопределило прямую
зависимость от них той очень значительной части купечества
византийских провинциальных городов, которая была непосред-
ственно связана с торговлей и сбытом сельскохозяйственных
продуктов. По этим же причинам купечество приморских горо-
дов скорее всего не смогло активно включиться и в крупную
морскую торговлю.34 Хотя Византия X в. и имела великолеп-
ный государственный флот, прежде всего военный, и он был
«славой ромеев», положенйе в частном судостроении, вероят-
но, было несколько иным (в торговом флоте преобладали мел-
кие суда, пригодные преимущественно для недалекого каботаж-
ного плавания). Именно поэтому так оживленно функциониро-
кивает, что византийские провинциальные феодалы в XI в. неохотно «финан-
сировали» торговую деятельность местного купечества (Литаврин Г. Г.
Был ли Кекавмен, автор «Стратегикона» феодалом? — ВО. М., 1961, с. 225).
34 Вывод Г. Г. Литаврина на основании Податной описи Лампсака о то^,
что и в малом городе XII в. должна была существовать богатая торгово-
ремесленная купеческая верхушка «экономически господствовавшая до
того в городе» (Литаврин Г. Г. Византийское общество... с. 123), нам
представляется недостаточно убеди/ельным. Отсутствие ее под венецианским
владычеством в начале XIII в. автор объясняет тем, что после перехода
города под власть венецианцев она исчезла из его жизни, как и представи-
тели византийской администрации и знати, лишившиеся постов и владений.
То, что понятно в отношении первых, неубедительно в отношении вторых.
Первые лишились постов и владений, купечество могло продолжать функ-
ционировать. То, что нам уже известно о его уже сложившейся и практиче-
ски в XII в. оформившейся роли в качестве «вторых», «малых» местных
партнеров итальянского купечества (Oikonomides N. Hommes d’affaires
grecs et latin a Constantinople XIIIе—XVе siecles. Montreal; Paris, 1979),
тесно связанных с рынком и избавлявших итальянских купцов от необходи-
мости самим связываться с широким кругом местных производителей и мел-
ких поставщиков, позволяет допустить, что эти торговые круги продолжали
существовать и при венецианцах, но это были скорее мелкие судовладельцы
и торговцы, которых вряд ли следует квалифицировать как некую сложив-
шуюся торгово-купеческую «верхушку», а потому и материал Лампсака
XII в. об ее отсутствии, на наш взгляд, скорее говорит о ее слабости, раз-
мытости, неоформленности, чем выделенности и консолидированности в пред-
шествующую установлению венецианского господства эпоху.
187
вали в Византии этого времени цепочки оживленных малых
портовых городов типа Лампсака.
Для дальней морской торговли, тем более крупнотоннаж-
ной, этот флот не годился, а выстроить новый византийская
торгово-купеческая верхушка провинциальных городов оказа-
лась не в состоянии, что свидетельствует как о ее материальных
возможностях, так и возможностях получения кредитов.
Первый хрисовул о даровании торговых привилегий вене-
цианцам относится к 996 г., времени, когда Византия находи-
лась на вершине своего могущества.35 Следовательно, это была
не вынужденная особыми обстоятельствами уступка Византии.
Венеция уже в X в. обогнала Византию в торговом судострое-
нии.36 Венецианская знать, до дожа включительно, вкладывала
огромные средства в развитие морской торговли.37 Венециан-
ский флот и купечество могли обеспечить вывоз товаров из
портов Византии, и в этом надо видеть главную внутреннюю
причину,38 которая толкнула византийскую государственность
на предоставление этих торговых привилегий. Для большей
части купечества византийских приморских городов, таким
образом, в самом начале укрепления его положения фактиче-
ски оказался закрытым выход в крупную самостоятельную
морскую торговлю.39 В какой-то мере уже с этого ,времени
предопределилась не очень выгодная для них будущая роль
«вторых партнеров» венецианцев и генуэзцев.40
35 I а Ге 1 G., Thomas G. Urkunden zur Alteren Handels und Staatsges-
chichte der Republik Venedig. Vienna, 1856, vol. 1, S. 36—39.
36 Историки Италии относят начало «классического* расцвета итальян-
ских городов к середине X в. (История Италии. М., 1970, т. 1, с. 207).
37 G е а и а со р 1 о s D. The byzantine East and Latin West. London, 1968.
33 По данным P. Льюиса (Lewis R. The trade in the early Medieval
Europe. London, 1967), византийские купцы к концу X в. уже не появлялись
в Западной Европе. Вся посредническая торговля перешла в руки италь-
янцев.
39 Поэтому мы не можем не согласиться с выводом Генокоплеса (Byzan-
tium. Church, Society and Civilization seen through Contemporary Eyes.
Chicago; London, 1984, p. 6) о том, что торговые привилегии 922 г. уже*
«предвещали быстрое проникновение итальянских приморских городов на
рынки Малой Азии и Сирии».
40 Кстати сказать, мы вряд ли можем утверждать, что положение суще-
ственно изменилось к концу XI в., времени дарования знаменитого хрисовула
Алексея Комнина венецианцам. А. Га дол ин- (G a d о 1 i n A. R. Alexis I Com-
nen and the Venetian trade privileges. A new interpretation. — Byzantion, 50„
1980) склонна видеть в нем не столько стремление Венецианцев проникнуть
на византийские рынки, сколько стремление Алексея I и византийской вер-
хушки обеспечить вывоз растущего объема сельскохозяйственной продукции,
а отчасти, может быть, и покрыть с их помощью нехватку ремесленных из-
делий в Византии. Очевидно, можно рассматривать эту политику как «пре-
дательскую» со стороны феодалов по отношению к собственным торгово-
ремесленным кругам, но в любом случае она свидетельствует о том, что ви-
зантийское купечество не могло своими силами обеспечить растущий объем
вывоза продуктов сельского хозяйства, а на византийском рынке ремеслен-
ных изделий существовал неудовлетворенный византийским ремеслом спрос
(Oikonomides N. Hommes d’affaires grecs et latins...).
188
Но, вероятно, следует говорить не просто о положении и ро-
ли торгово-купеческой верхушки городов, которая в какой-то
мере подтверждается материалом раскопок возможных квар-
талов ее обитания в провинциальных городах. Можно взгля-
нуть и глубже. В византийских провинциальных городах не
было необходимого количества и предпринимателей, организа-
торов производства, которые могли бы осуществить строитель-
ство необходимых судов. Как центр ремесленного производства
рядовой византийский город этого времени был слабым. Его
торгово-ремесленному населению приходилось конкурировать
и с достаточно мощным еще деревенским ремеслом, еще ус-
тойчивым поместным и быстро развивавшимся и в городе цер-
ковно-монастырским. Город X — первой половины XI вв. не стал
в полной мере центром товарного производства. Исходная сла-
бость его ремесла даже в эпоху максимального расцвета про-
винциальных городов обусловила то, что ‘византийское ремесло
даже при быстром подъеме провинциальных городов не удов-
летворяло спроса, не говоря уже о расширении производства на
экспорт.41
Более влиятельной силой в городе XI—XII вв. становятся
торговые круги — «лавочники» константинопольского восстания
1043 г., а ремесленники только там, где получали особое раз-
витие какиеглибо отрасли ремесла (Фивы, Коринф).42
41 С этой -точки зрения нам представляется обоснованной та осторож-
ность, с которой Гийу рассматривает подъем в XI в. городов в византийской
Италии, не решаясь видеть в нем отражение византийских условий (Guil-
1 о u A. Production and profits in the Byzantine province of Italy (tenth to
eleventh centuries): An expanding society. — DOP, 28, 1974. G u i 11 о u A.
Italie meridionale byzantine ou byzantins en Italie meridionale? — Byz., 44,
1974, p. 154).
42 He вызывает сомнения то, что люди вроде знаменитого константино-
польского ростовщика Каломодия, «сидевшего на мешках с золотом» (И с-
тория Византии. Т. II. М., 1967, с. 252), были исключением даже для сто-
лицы. Для Константинополя XI в. мы можем выделить известную верхушку
корпораций, которая, по-видимому, в XI в. стала выступать определенной
социальной силой в городской жизни й, по мнению Г. Г Литаврина (Л и-
таврин Г Г Восстание в Константинополе в апреле 1042 г. — ВВ, 33,
1972), она впервые заявила о себе (ср.: Vryonis Sp. Byzantine Д^охрана
and the Gildsin the XI Century — DOP, 17, 1963). Однако ее положение было
характерно, пожалуй, лишь для столицы. И ее самостоятельное участие
в городских событиях, по-видимому, и закончилось в XI в., по мере начала
экономического застоя и упадка Константинополя. Во всяком случае, в XII в.
она уже не заявляла о себе как известная самостоятельная социальная сила.
Для провинциальных городов, по-видимому, большее значение имеет появ-
ление упоминаний в источниках с X в. «лавочников и поварят» (хахт]Хю>,
xai piay Etpwv), под которыми, видимо, следует подразумевать местных за-
житочных торговцев и трактирщиков, своего рода торговую верхушку горо-
да, которые в достаточной степени отделены от остальной массы мелких
торговцев и ремесленников — «людей рынка» (о* ayopac) (Михаил
Псе л л. Хронография./Пер. Я. Н. Любарского. М., 1978, с. 57, JCVI). Ис-
точники X в. фиксируют преобладание мелкого торгово-ремесленного люда
189
Для поднимавшихся в XI—XII вв. провинциальных городов,
вероятно, были характерны те же тенденции, что и для Кон-
стантинополя: стремление утверждавшейся в них знати извле-
кать доходы из домовладения (вновь становившегося выгод-
ным с ростом населения), получить в свои руки городские и при-
городные государственные хозяйства и имущества — процесс,
который протекал параллельно с аналогичным в деревне. Осо-
бенно активно стремились обзавестись имуществами в городе
церковь и монастыри. Источники рисуют картину возрастаю-
щей их роли в экономической жизни города, ремесленно-торго-
вой деятельности в нем. Именно в X—XI вв. складывалось то
новое положение церкви в городе, которое, как мы видели, не
следует столь уж непосредственно связывать с тем, которое
она унаследовала от поздней античности. Для византийского
города этого времени были характерны те же черты, что и для
всего византийского общества в целом. Его феодальная вер-
(см. напр.: Наследова Р А. Ремесло и торговля Фессалоники конца
IX — начала X в. — ВВ, VIII, 1956; История Византии, т. II, с. 351). По-
ложение, по-видимому, не очень существенно изменилось в XI в. Если мас^
совое разорение византийского крестьянства, не желавшего попадать в за-
висимость, привело к гипертрофированному росту монастырей, активно внед-
рявшихся в экономическую жизнь города, то в XI—XII вв. этот процесс был,
по-видимому, усилен переходом в монастыри, монастырские хозяйства бед-
нейших городских ремесленников и торговцев, что и превратило последние
к XII в. в едва ли не ведущую силу экономической жизни города. Во вся-
ком случае, многие исследователи отмечают усиливающуюся пауперизацию
торгово-ремесленных низов к концу XII в. как в столице, так и в провинци-
альных городах, рост их стихийного социального недовольства и протеста
(Ahrweiler Н.; Brand Ch. М. Political violence in the eleventh and
twelfth centuries. V Ann. Byz. Stud. Conference. Abstracts of papers. — DOP,
26—<-28, 1979, p. 49—50). Относительно благополучными были преимуществен-
но производства, работавшие на экспорт, вроде шелтоткацкого Фив и Ко-
ринфа (S t a'r е п с i е г A. L. An economic defence of the comnenian and pa-
laeologian policy of granting commercial privileges.— Ibid. p. 29—30). В про-
изводстве изделий на местный рынок положение основной массы ремеслен-
ников в XII в. стало ухудшаться (Нас ледова Р. А. Внутреннее развитие
византийского города в XI—XII вв. — In: XV Congr. Intern, d et byz.
Athenes, 1976). Скорее всего это обстоятельство и подтолкнуло городское на-
селение к подчинению местной феодальной верхушке, уже проявлявшей опре-
деленные сепаратистские тенденции (Удальцова 3. В. Центробежные
и центростремительные силы в византийском мире (1071—1261 гг.)—In:
XVe Congr. Intern, d et. byz. Athenes, 1976), обусловив тем самым оконча-
тельное закрепление господства последней в экономической и социально-по-
литической жизни города.
Ни у кого не вызывает сомнения то, что проникновение итальянцев в эко-
номику Византии в конечном счете оказало губительное влияние на ее раз-
витие. На рассматриваемом этапе оно, возможно, стимулировалось растущим
спросом итальянских городов на византийские продукты сельского хозяйства
и невозможностью получить их в возраставших размерах от -самих визан-
тийцев, с помощью их купечества. То, что они стали в XI—XII вв. заполнять
«вакуум», на наш взгляд, является лишь подтверждением слабости торгово-
купеческих кругов Византии, которая, по нашему мнению, уже предопреде-
лилась развитием X в. (ср.: Карпов С. П. К вопросу о влиянии итальян-
ской торговли.— ВВ, 1984, 47). С другой стороны, активизация их торговли
и спроса, несомненно, в XI—XII вв. стимулировала торговую деятельность
190
хушка была тесно связана с императорской властью и государ-
ственной службой. Она не проявляла особых тенденций к ак-
тивной борьбе за возрождение городского самоуправления. Тор-
гово-ремесленное население было слабым и разобщенным.
В нем не было той значительной, как в части городов Запада,
прослойки мелких городских феодалов, которые могли бы вы-
ступить союзниками горожан. Мы вправе говорить о том, чю
социально-политическая активность последних и знати в городе
несколько возросла и, возможно, получила более определенное
организационное оформление' (у нас нет оснований утверж-
дать, что в византийском городе этого времени , складывались
устойчивые элементы самоуправления). Последние иногда вы-
ступают в чрезвычайных ситуациях, но по мнению современ-
ных исследователей, во многом более являлись порождением
самих этих ситуаций, нежели постоянной практикой городской
жизни, появлением некоторых потенций, чем явных тенденций
к их упрочению.43 Судя по материалу предшествующей главы
местного византийского купечества (Laiou-Thomadakis A. The byzan-
tine economy in the Mediterranean trade system: XIII—XV C.— DOP,
1980/81, 34—35).
43 С этой точки зрения нам представляется достаточно оправданной
та осторожность, которую Г Г. Литаврин проявляет в суждениях о воз-
можностях существования постоянных элементов самоуправления. Даже
подчеркивая сепаратистский характер выступлений, достаточно мощных
в ряде городов в XI в., ой приходит к выводу, что известные органы са-
моуправления могли создаваться скорее всего в ходе городских движений
и носить временный характер (Литаврин Г. Г. Византийское общество...
с. 283). Вероятно, в этом плане следует разделять крупные «восточные» го-
рода с их многотысячным населением и достаточно широкой богатой го-
родской верхушкой, в которых знать традиционно была связана с учас-
тием в торговле, и торгово-купеческими кругами типа Эдессы и Антиохии
(Hoffman G. Kommune oder Staatsbiirokratie. Zur politischen Rolle der
Bevolkerung syrischen Stadte vom 10 bis 12 Jahrhundert. Berlin, 1975),
в которых, таким образом, существовала «городская верхушка» как некая
группа богатейших горожан (Степаненко В. П. Ишханы Эдессы и внеш-
неполитическая ориентация города в 70-х гг. XI — начале XII вв. —
ВВ, 45, 1984), «романские» города западного побережья, сохранившие эле-
менты самоуправления, и основную массу малоазийско-балканских. Если даже
в первых основной фигурой в сепаратистских двйжениях выступает визан-
тийский администратор (Арутюнова В. А. Византийские правители Эдес-
сы в XI в. — ВВ, 35, 1973), то в последних еще больше ощущается роль
в жизни города местного военачальника крепости, ее гарнизона (что, веро-
ятно, и стало характерным для массы провинциальных городов), определяю-
щее влияние в жизни города одной или двух крупнейших местных феодаль-
ных фамилий, что было великолепно показано Г. Г Литавриным в статье
«Был ли Кекавмен, автор „Стратегикона”, феодалом?» (ВО, М, 1961,
с. 237—238). «Что же касается провинциального города, то, по-видимому,
неофициально там существовала некая (напоминающая муниципальную)
организация горожан» (Литаврин Г Г. Византийское общество... с. 113).
«Такой крупный землевладелец, живущий в городе, даже ведя частную
жизнь, пользовался огромным влиянием среди горожан и населения всей
области, иногда осуществлял распределение экстраординарных повинностей
между ними самостоятельно, опираясь на личный отряд и вассалов, был
способен подавить волнение непокорных или мятеж» ... «местный магнат был
локальным главой города» (там же, с. 112, 113). Н. А. Богданова (Богда-
191
одну из причин этого следует видеть в том, что в византийском
городе к началу становления феодального не сохранилось
сколько-нибудь развитых элементов самоуправления, которые
могли бы стать базой возрождения муниципальной автономии
и, следовательно, у нас больше оснований утверждать, что те,
которые возникали (их своеобразие) было более порождением
новых условий, чем старых, пережиточно античных форм само-
управления (как это более отчетливо обнаруживается в италь-
янском городе).
Мы не можем сбрасывать со счетов и того, что византийская
феодальная верхушка города во многом была новообразовани-
ем, формировалась из служилой, местной провинциальной знати,
более тесно связанной со своим внегородским землевладением
и государственной службой, для которой город служил прежде
всего центром защиты и реализации ее локальных интересов.
Мы не можем также не учитывать огромной и сохранив-
шейся в дальнейшем и составлявшей определенную специфику
византийского (да и балканского) города, роли церковно-мо-
настырских хозяйств в его экономической жизни, порожден-
ных бурным ростом монастырей в X—XI вв., в связи с массовым
притоком разорявшегося крестьянства. Духовенство и монаше;
ство, в том числе и занятое производительным,, ремесленным
трудом составило уже в XI в. значительный процент город-
ского населения. Это новое духовенство и клир были еще ме-
нее «городскими», чем предшествующие. Не только сложившая-
ся ранее связанность и зависимость церкви от государства, не
превращали ее в потенциального борца за возрождение элемен-
тов городского самоуправления, но и единство становившейся
феодальной верхушки духовенства с провинциальной феодаль-
ной знатью, для которых элементы самоуправления станови-
лись лишь средством защиты их локальных интересов.44
* *
*
Рассмотренные врше некоторые основные особенности раз-
вития византийского города и государства в эпоху перехода от
античности к феодализму, на наш взгляд, подтверждают поло-
жение о том, что при высоком уровне развития города и го-
родской жизни в античном обществе, мы не вправе недооцени-
ло в а Н. А. К вопросу о городском управлении в Херсоне в начале
ХШ в. — В кн.: Социальные группы традиционных обществ Востока.
Ч. I. М., 1985, с. 42—63) и в отношении этого города, рассматривавшегося
едва ли не как образчик своего рода феодальной городской республики,
приходит к достаточно скромным выводам о том, что в нем лишь «сущест-
вовали элементы городского самоуправления на аристократической основе»
(с. 55).
44 Поэтому мы не можем не согласиться с выводом Г. Г Литаврина
о том, что «византийский город, сравнительно с западноевропейским, сыграл
в XI и последующих столетиях неизмеримо меньшую роль в поступательном
развитии социально-экономических и общественно-политических институтов»
Византии (Литаврин Г. Г. Византийское общество... с. 5).
192
вать структурно-формационных основ массового существования
городов и роли последних, как основной формы общественно-
политической организации античного общества, в обеспечении
поддержания и сохранения действительно городского бытия по-
давляющего их большинства.
Накопленный в последние десятилетия конкретный материал
все более определенно подтверждает тезис об исторической
неизбежности массового упадка и исчезновения городов при пе-
реходе от античности к феодализму как прямого следствия
разложения античного общества, невозможности сохранения их
в процессе «внутренней» перестройки социально-экономических
отношений. Он дает основания не сближать, а более четко раз-
граничить «мусульманско-ближневосточный» и «византийский»
пути развития, поскольку акцентирует внимание не столько на
ранневизантийской основе сохранения первых, сколько на зна-
чении своеобразия общественного развития арабов в канун за-
воевания и влиянии его последствий, как специфических факто-
ров, обусловивших продолжение массового существования и роль
городов с самого начала феодальной эпохи в областях Хали-
фата. Византия же знала длительный и глубокий упадок горо-
дов и городской жизни, начавшийся в ранневизантийскую эпо-
ху и продолжившийся на протяжении первой фазы ее ранне-
феодального развития (до середины — конца IX в.), не в тех
же размерах, но аналогично тому, как это имело место в ран-
нефеодальных варварских королевствах, образовавшихся на об-
ломках Западной Римской империи.
Рассмотренный материал отнюдь не свидетельствует о воз-
можностях достаточно глубокой феодализации -античного обще-
ства и античного города (на последней стадии их развития
и существования), и соответственно сложения в эту эпоху опре-
деленной базы для массового сохранения городов в раннефео-
дальных условиях. Он отчетливо показывает пределы разви-
тия феодал1изационных процессов в позднеантичном ранневи-
зантийском обществе, как скорее накопления предпосылок для
будущего развития, нежели прямого формирования «элементов
феодализма» и феодальных отношений. Упадок рабовладения,
рост независимой от городов земельной собственност/i, разло-
жение античного полиса и упадок его как города не могли по-
лучить в ранневизантийскую эпоху (IV—VI вв.) достаточно за-
вершенного и полного ^развития. Византийский материал лишь
подчеркивает не только известную замедленность в развитии этих
процессов в ранней Византии, по сравнению с Западной Рим-
ской империей, но и значимость, в совокупности, всей «социаль-
ной системы» в их сдерживании. По характеру связей крупной
«независимой» земельной собственности с городом (в том числе
и церковно-монастырской), тем факторам, которые еще поддер-
живали существование, роль и значение городской общины (вклю-
чая и совершенно определенную ^в отношении нее принципи-
193
альную политику государства, государственной власти), мы,
очевидно, вправе говорить о ранневизантийско-позднеантичной
эпохе, как эпохе в известной степени «трансформированного»
античного общества, организованного и поддерживаемого им
сохранения основ существования античного полиса, характер-
ного для античности «господства города над деревней». Судьбы
античного общества, специфически характерного для него горо-
да и государства были неразрывно связаны до конца их суще-
ствования. Поэтому только крах античного общества открыл
перспективу окончательного упадка массы позднеантичных го-
родов ранней Византии, ознаменовал собой окончательный слом
античного «господства города над деревней», упадка, который
в полной степени реализовался уже за пределами существова-
ния античного общества.
Класики марксизма совершенно справедливо рассматрива-
ли процесс перехода от античности к феодализму как процесс
слома господства города над деревней, в котором резюмиро-
валось господство античной системы эксплуатации и отноше-
ний, и утверждения, характерного для феодализма, господства
деревни над городом, (в широком смысле этого слова, в конеч-
ном счете — феодала).45 С этой точки зрения акцент, делаемый
в последнее время рядом исследователей на значении «реди-
стрибутивных» функций города, при всей его значимости, никак
не может служить обоснованием необходимости и возможности
массового сохранения городов без учета общих формационных
условий их существования. Для «городского общества» Хали-
фата приходится говорить не столько о продолжении «старо-
го», идущего от античности, господства города над деревней,
сколько, именно в подтверждение правильности мысли клас-
сиков, сложении совершенно новой и отличной от античной, свое-
образной, формы господства «деревни» (феодала, хотя и «город-
ского») над городом. Если предпосылку массового сохранения
городов в раннесредневековом Халифате действительно следует
видеть в их наличии к моменту его образования, то основную,
в отличие от раннесредневековой Византии, причину их сохра-
нения следует видеть в достаточно быстром утверждении гос-
подства феодальных отношений, обеспечившем высокую степень
преемственности в экономическом развитии ранневизантийско-
го— позднеантичного и феодального мусульманского города.
Быстро оформившаяся в основных своих объемах феодальная
рента стала важнейшей основой поддержания городского ре-
месла и торговли, сохранения городом значения безусловного
центра ремесла и торговли, товарного производства. То обстоя-
тельство, что мусульманский феодал был «городским», что
в интересах обеспечения потребностей господствующего клас-
са городское торгово-ремесленное население находилось в бо-
45 Маркс к., Энгельс Ф. Соч. т. 3, с. 21—23, 49—51.
194
лее привилегированном социальном положении, чем масса за-
висимого сельского, отнюдь не меняет значения того принци-
пиального факта, что в мусульманском городе рано утверди-
лось (достаточно безраздельное) господство (в принципе неза-
висимых от него) феодалов. В этом скорее следует видеть объ-
яснение и дополнительные причины высокого уровня развития
мусульманских городов едва ли не с самого начала перехода
к средневековью. Материал Халифата, на фоне византийского,
более четко ставит вопрос о значении в судьбах города непо-
средственной преемственности феодального от позднеантичного,
быстрого сложения развитых форм феодальных отношений
и эксплуатации. Он фактически подчеркивает значимость того,
что в отличие от мусульманского византийское общество, всту-
пив на путь феодального развития, на длительное время задер-
жалось на первой фазе раннефеодальной стадии своего разви-
тия (советские исследователи до конца XI — начала XII вв.
считают вполне обоснованно византийское общество «раннефео-
дальным»). Византийский же материал позволяет говорить не
просто о задержке, но и определенном регрессе в социальном
развитии Византии, возврате общества к более ранним, более
близким к раннеклассовым социальным структурам, возврате,
обусловившем углубление упадка городов и городской жизни
на почти двухсотлетний период.
Вероятно о византийском пути генезиса феодализма и пере-
живания эпохи раннефеодального развития можно говорить как
о «малоазийско-балканском» варианте, или типе. Если в за-
воеванных арабами областях Византии произошла едва ли не
преемственная смена господства в городе позднеантичной знати
быстро формировавшимся классом мусульманских феодалов, то,
в Малой Азии — более в результате внутренних изменений
и событий, на Балканах—в большей степени в результате втор-
жений и массового вселения нового населения — не столько
перемещение старой крупной земельной собственности из одних
рук в другие, от старой позднеантичной к новой феодализи-
рующейся знати (сколько кардинальная ликвидация старой
крупной и средней), в том числе и церковно-монастырской, соб-
ственности и утверждение на длительное время господства мел-
кой крестьянской и общинной. При всем значении сохранивших-
ся к этому времени городов и известной заинтересованности
в них государства в этих условиях их экономический упадок
и падение социально-политического значения не могли быть
приостановлены. Это существеннейшим образом отличает усло-
вия и перспективы дальнейшего развития византийского горо-
да после слома господства антично-рабовладельческих отноше-
ний и мусульманского с начала его образования. Причем, в ус-
ловиях ликвидации господства городских землевладельцев
приходится говорить не только о развитии процессов, укрепляв-
ших экономическое положение деревни и’ роли сельского ре-
195
месла, в ущерб городскому, но и существенном падении соци-
ально-политического значения города (прежде безусловного
центра локального управления в результате роста общинного
самоуправления и управленческих функций самих сельских об-
щин), что и обусловило переход к новым, фемным, формам
военно-территориальной организации византийского раннефео-
дального общества, в системе которой город, как таковой, уже
не играл особенно существенного значения.
Массовое рождение византийских феодальных городов, так-
же как и в большинстве стран Западной Европы, начиналось
с крепости — замка — центра военного и административного, ре-
лигиозного, центров локальной и региональной торговли. Для
византийского феодального города, также как и для европей-
ского, стоит проблема «предгородских» очагов и образований,
предшествовавших его возникновению, хотя для Византии, с ее
массой угасших и аграризировавшихся античных городов, уна-
следованных от античности епископальных центров, — это
в большей степени проблема «постгородских» типов поселений,
начинавших возрождаться к новой городской жизни.
Византийский материал, как и мусульманский, подчерки-
вает, какую роль в действительном начале становления и подъ-
ема феодального города играло само развитие феодальных от-
ношений, сложение поместья и распространение феодальных
форм зависимости, рост объема ренты. Средневековый город
поднимался с ростом локальных потребностей феодалов и их
хозяйства, массы ренты, которая могла быть реализована,
умножением числа живущих в нем феодальных земле-
владельцев.
В этом смысле византийский материал существенен тем,
что он показывает, насколько даже высокопродуктивное (насле-
дие от античности) мелкое крестьянское хозяйство, развитый
локальный обмен, в условиях сохранения известного торгово-
ремесленного значения сохранившихся от античности городов,
не могли поддержать городского существования большинства
из них, равно как и сохранившаяся достаточно сильная центра-
лизованная государственность с ее интересами. Только интен-
сивное сложение новых эксплуататорских отношений смогло
вновь превратить массу городов в достаточно развитые центры
ремесла и торговли, товарного производства. Они не могли
сохраниться в условиях господства мелкой крестьянской соб-
ственности и крестьянского хозяйства со сравнительно невысо-
ким, по сравнению с античным и последующим феодальным
уровнем эксплуатации аграрного населения, который сущест-
вовал в Византии второй половины VII — середины IX вв.
Условия этих столетий поддерживали значение деревенского
ремесла и локального обмена и не стимулировали быстрое
образование или возрождение местного города.
Поэтому нам представляется возможным, с точки зрения
196
определения влияния на судьбы и развитие города, провести
определенную грань между ранней эпохой господства цент-
рализованных форм государственной эксплуатации и сложения
и становления феодальных ее форм. Первая не стимулировала
сохранения и поддержания городов и последнее, очевидно, и не
было важной целью и непосредственной задачей политики госу-
дарства. Интересовавшие его производства концентрировались
в небольшом количестве крупных центров, одновременно су-
ществовавших как важные центры управления, которые ста-
диально и по своему характеру могут быть сопоставлены
с ,формирующимися государственно-политическими центрами
других раннесредневековых обществ. Их военно-административ'
но-религиозные функции во многом предопределяли сохране-
ние- и даже известное возрастание и торгово-ремесленного
значения. На данной стадии развития (до середины—конца
IX в.) их экономического потенциала было достаточно для
удовлетворения основных потребностей формирующегося гос-
подствующего класса и государства. Рост значения константи-
нопольского производства, населения столицы до середины
X в. был прямым отражением динамики этих процессов, что
было характерно для столиц многих раннесредневековых
государственных образований.
Массовое возрождение провинциальных городов было уже
связано с качественно новой стадией развития византийского-
общества, становлением его феодальной экономики.
Византийский город нередко сопоставляют с ближневос-
точным, мусульманским, по отсутствию или крайней слабости
в нем элементов самоуправления. Для мусульманского ликви-
дацию остатков античного связывают с правами верховной
собственности халифов. Но очевидно отсутствие тенденций
к его возрождению было связано и с быстрым и полным утверж-
дением господства в мусульманском городе феодалов, не заин-
тересованных в его оживлении. Что же касается византийского,
то для последующего его развития видимо имело определяю-
щее значение не столько подавление остатков античного само-
управления государством, сколько реальный упадок городов
и начавшегося их нового рождения из военных и администра-
тивных центров, а их феодальной верхушки в значительной
степени из служилой знати ( что во многом и предопределило
становление и дальнейшее развитие византийского феодаль-
ного города как преимущественно государственного) и уже
с этого момента утверждение в нем господства феодальной
знати, как это стало характерным и для соседних с Византией
балканских стран, обстоятельство, исключившее возможность
освобождения города от власти феодалов, превращения его
в город-коммуну европейского типа.
197
Часть 3
ГОРОДА-ГОСУДАРСТВА В ДРЕВНЕЙ РУСИ
I. К ПОСТАНОВКЕ ВОПРОСА
Изучение древнерусского города в связи с проблемой госу-
дарства измеряется не одним десятилетием. Еще И. Д. Беля-
ев, стремясь воссоздать картину жизни восточных славян
в XI—XII вв., писал: «Любой край в русской земле непременно
имел в себе главный город, от которого большею частью полу-
чал и свое название, и в каждом краю от главного города за-
висели тамошние пригороды, т. е. или колонии главного города,
или города, построенные на земле, ‘тянувшейся к старому го-
роду».1 По словам ученого, «целый край, тянувшей к своему
городу, и при власти княжеской управлялся вечем старого го-
рода, от которого веча зависели и пригороды». И. Д. Беляев,
таким образом, подчеркивал государственный характер город-
ских образований на Руси. Отмечал он также их общинную
природу: «Городами тогда назывались те главные крупные
общины, к которым тянули мелкие общины».2
Разделенной на отдельные волости (государственные орга-
низмы) представлялась Древняя Русь и В. И. Сергеевичу, рас-
сматривавшему древнерусскую волость как самодовлеющую со-
циально-политическую систему, замыкающую в себе главен-
ствующий (старейший) город, пригороды и сельскую округу.3
Верховным органом волости было народное собрание — вече.
По мнению другого видного специалиста в области истории
древнерусского права А. Д. Градовского, земля «состояла из
города, из пригородов и волостей, тянувших к городу и приго-
родам. Это была цепь общин, связанных между собой иерар-
хическими отношениями».4 В целом государство «было приуро-
1 Беляев И. Д. Рассказы из русской истории, кн. 1. М. 1865, с. 6.
2 Там же.
3 Сергеевич В. И. Вече и князь. М., 1867, с. 23—32, 331—337
4 Градовский А. Д. Собр. соч., т. 1. СПб., 1899, с. 350.
198
чено к каждой общине; в каждой из них было свое государ-
ство».5
Похожую во многом картину рисовал и Н. И. Костомаров.
Он считал старейшие главные города центрами земель. «Где
город — там"земля; где земля — там город... Земля была общи-
на, имевшая средоточие в городе...».6 Земли на Руси пользова-
лись автономией и самоуправлением.7 Н. И. Костомаров под-
черкивал, что «право земли и ее верховная власть над собою
высказывается повсюду в дотатарское время. Земля должна
была иметь князя; без этого ее существование как земли было
немыслимо. Где земля, там вече, а где вече, там непременно
будет князь: вече непременно изберет его. Земля была власть
над собою; вече — выражение власти, а князь — ее орган».8
В том же году, что и работа Н. И. Костомарова, была
опубликована статья В. Пассека> где говорилось о том, что
в летописях под словом «город» нередко подразумевалась «це-
лая страна, область, со всеми ее деревнями, селами и городами,
бывшими под защитой главного или стольного города, который,
собственно, и назывался городом, а все другие, находившиеся
в той области или уделе, в отношении его считались пригоро-
дами».9 Уже к появлению Рюрика Русь «распадалась на облас-
ти, из которых каждая имела своих старейшин и свой средин-
ный город, который со своими старейшинами господствовал над
всею областью».10 Вот почему понятие города «поглощало в се-
бе понятие целой страны. Город есть мысль, сердце, дух стра-
ны; он господин, он владыка».11
Важным событием в историографии древнерусских городов
стала монография Д. Я> Самоквасова «Древние города Рос-
сии». Согласно Д. Я. Самоквасову, древнейшие города — «ук-
репленные пункты общинных поселений, бывшие центрами еди-
нения общин, состоявших из нескольких или многих родов».12
Постепенно города расширяли свои земельные владения, и в бо-
лее поздние времена город стал отождествляться с территорией,
«занятой известным племенем или общиной, пользовавшейся
политической автономией, примыкавшей к данному укреплен-
ному пункту как центру правительственному, со всеми посада-
ми, городами, пригородами, селами и починками, на ней нахо-
дившимися».13 Таким образом, «совокупность местностей, за-
5 Там же.
6 Костомаров Н. И. Начало единодержавия в Древней Руси.— Вест-
ник Европы, 1870, нояб., с. 19.
7 Там же, с. 20, 31.
8 Там же, с. 34.
9Пассек В. Княжеская и докняжеская Русь. — ЧОИДР, 1870, кн. 3,
с. 73.
10 Там же, с. 75.
11 Там же, с. 74.
12Самоквасов Д. Я. Древние города России. СПб., 1873, с. 47,
126.
13 Там же, с. 48.
199
пятых данною общиной, представляла в древности предмет,
подвластный данному городу как центру правительственному
или административному, в котором помещались начальные ли-
ца общины, вечевое собрание, ратная сила...».14 Город (община,
земля, волость) с политически самостоятельным статусом воз-
ник еще до прихода варягов. Появление такого рода городов,
по мнению исследователя, свидетельствовало о переходе обще-
ства от «низших форм человеческого общежития к сферам выс-
шим, из форм родового быта в формы быта общинно-государ-
ственного».15 Д. Я. Самоквасов приходит к выводу о том, что
древнерусский город олицетворял собой государство.
Весьма показательны и взгляды И. Е. Забелина. В древней-
ших городках он видел родовые и волостные гнезда, где родо-
вая и волостная жизнь находила себе охрану и защиту от вся-
ческих врагов.16
Первыми «насельниками» подобных городов были дружин-
ные элементы. Эти городки — не что иное, как зародыши буду-
щих больших общин-городов.17 Важнейший рубеж в истории
городов, по И. Е. Забелину, — возникновение посадов, где «про-
исходила людская смесь. А эта смесь населения всегда и по-
всюду составляет самую могущественную стихию в развитии
городского быта; она есть прямое и непосредственное начало
собственно гражданских отношений и гражданского развития
земли. Поэтому, где прилив смешанного населения был силь-
нее и многообразнее, там скорее вырастало и могущество го-
рода, необходимо распространявшего это могущество на всю
окрестную страну. Таким путем сложились наши первые горо-
да, особенно Новгород 41 Киев».18 Города делились на младшие
и старшие, служившие центрами волости и области. «Дальней-
шая история этого городства, — заключает И. Е. Забелин,—
должна была создать целый союз больших племенных волос-
тей-областей, более или менее равносильных между собою,
вполне самостоятельных и независимых друг от друга».19
Системосозидающее значение приобрел город в построениях
В. О. Ключевского. Возникновение древнерусских городов
В. О. Ключевский относил к VIII в. Оно было обусловлено ус-
пехами торговли, которую вели славяне со странами Востока.
«Вооруженный торговый город стал узлом первой крупной по-
литической формы, завязавшейся среди восточных славян на
новых местах жительства».20 Город подчинял окрестные земли.
Это «подчинение вызывалось или тем, что вооруженный и ук-
14 Там же, с. 52.
15 Там же, с. 128.
16 Забелин И. Е. История русской жизни с древнейших времен, ч. 1/
М., 1908.
17 Там же, с. 596.
18 Там же, с. 617—618.
19 Там же, с. 643.
20 Ключевский В. О. Боярская дума Древней Руси. Пг., 1919, с. 21.
200
репленный город завоевывал тянувшийся к нему промышленный
округ, или тем, что население округа находило в своем городе-
убежище и защиту в случае опасности, а иногда и тем и дру-
гим вместе. Так, экономические связи становились основанием;
политических, торговые районы городов превращались в горо-
довые волости».21 22 23 24 25 26 27 В городах пребывал «правительственный
класс», состоявший из вооруженных торговцев и промышлен-
ников. Он и «создал в больших городах то военно-купеческое
управление, которое много веков оставалось господствующим
типом городового устройства на Руси»?2
Характеризуя социально-политический строй древнейших
городских образований, В. О. Ключевский писал: «Волостной
город по его первоначальному устройству можно назвать во-
лостной общиной, республикой, похожей на Новгород и Псков
позднейшего времени»?3
В XI веке русская земля распадается на обособленные
друг от друга области, земли. Эти земли «почти все фыли те
же самые городовые области, которые образовались вокруг
древних торговых городов еще до призвания князей». Однако,
в отличие от старинных городовых волостей, где верховодила
военно-торговая ассоциация полувоинов-полукупцов, в област-
ных городах XI—XII ,вв. хозяином положения становится «вся
городская масса, собиравшаяся на вече»?4 Постоянная пере-
движка князей со стола на стол, проходившая под аккомпане-
мент ожесточенных споров и свар, превратила этих недавних
властителей в политическую случайность. В такой обстановке
вечевые города приобрели в своих областях значение «руково-
дящей политической силы, которая соперничала с князьями,
а к концу XII в. взяла над ними решительный перевес»?5
Интересные мысли о государственном устройстве домосков-
ской Руси высказал М. Ф. Владимирский-Буданов. Обратив-
шись к древнерусскому государству, он обнаружил союз во-
лостей и пригородов под властью старшего города, обозначае-
мый термином «земля»?6 Владимирский-Буданов был убежден,
что «древние памятники недаром обозначают тогдашнее госу-
дарство термином „земля”: в нем выражены существенные
особенности этого государства, совершенно неуловимые из
терминов „княжение” и „волость” Им означается, что древнее
государство есть государство вечевое...»?7 Это «вечевое госу-
дарство»— объединение общин, где «старшая община правит
21 Там же, с. 22.
22 Там же, с. 26.
23 Там же, с. 29.
24 Ключевский В. О. Соч. т. I. М. 1956, с. 192—193.
25 Там же, с. 193.
26 Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского пра-
ва. СПб.; Киев, 1907, с. 11.
27 Там же, с. 13.
201
другими общинами».28 В древнерусском городе Владимирский-
Буданов видел центральную общину, владеющую землей.29
Старший город земли в роли общины правящей, пригороды
(младшие города) и волости, т. е. сельские общины, подчинен-
ные пригородам, — такова, по мнению М. Ф. Владимирского-
Буданова, государственная структура Древней Руси.30
Заслуживают внимания и взгляды С. А. Корфа. «Зачаток
государственности» он находил в городках, возникших у сла-
вян в VIII в. Тогда же Корф замечает начало «концентрации
вокруг новообразовавшихся городков славянской волости-госу-
дарства». В течение IX—X вв. все более укрепляется «властное
положение городов, подчинявших себе окружающее сельское
население». Именно в городе оседали «те состоятельные клас-
сы, в руках которых стало сосредоточиваться политическое
властвование этого маленького государства-волости».31 Кроме
городов, правящих центров, в волость входили еще и пригоро-
ды, жившие самостоятельной жизнью и только в общеволост-
ных вопросах подвластные своей метрополии — городу.32
О городе-государстве размышлял и такой замечательный ис-
торик, каким являлся А. Е. Пресняков. Городскую волость он
считал основным элементом древнерусской государственности.
Волость — это «территория, тянувшая к. определенному столь-
ному городу».33 Главный (стольный) город «стал представите-
лем земли, его вече — верховной властью волости».34 Волост-
ная организация выступала как совокупность вервей — эле-
ментарных ячеек, соединение которых более механическое,
нежели органическое, что выдает примитивный характер госу-
дарственности, воплощенной в волости.35
Итак, перед нами прошли представители разных школ и на-
правлений в русской дореволюционной исторической науке.
Придерживаясь различных мнений об исторических судьбах
России, они, однако, сошлись в очень существенном моменте:
в толковании древнерусского города как общинного союза, на-
деленного правительственными функциями относительно тер-
ритории и населения, «тянувших» к городу. Такое единство
взглядов в этом вопросе36 едва ли можно считать случайно-
28 Там же.
29 Там же, с. 21.
30 Там же, с. 21—22.
31 Корф С. А. История русской государственности, т. 1. М., 1908,
с. 13—14.
32 Там же, с. 39.
33 Пресняков А. Е. Лекции по русской истории, 1. М., 1938,
с. 163, 167.
34 Там же, с. 169.
35 Там же, с. 167
36 Заметим, что аналогичное единство во взглядах наблюдаем и по во-
просу о дальнейших судьбах городов-государств на Руси. Все историки, ко-
торые занимались историей Великого княжества Литовского, подчеркивали
сохранение на протяжении длительного времени древнерусских городов-го-
сударств в рамках данного федеративного образования, (см.: Дворни-
202
стью. Оно — свидетельство объективного в данном случае от-
ражения учеными исторической действительности, относящейся
к городскому строю Древней Руси.
К сожалению, эти представления не получили дальнейшего
развития в исторической науке. С конца 20-х — начала 30-х го-
дов древнерусский город начинает изучаться исследователями
преимущественно как составная часть феодализма, как звено
в системе феодальных производственных отношений.37 Города
теперь изображаются в роли центров феодального властвова-
ния. Так, С. В. Юшков категорически отверг идею о «городской
волости, возникшей еще в доисторические времена, сохраняв-
шей свою целостность до XIII в. и управлявшейся торгово-про-
мышленной демократией». По С. В. Юшкову, «основной терри-
ториальной единицей, входившей в состав Киевской державы,
первоначально было племенное княжество, а затем, когда родо-
племенные отношения^ подверглись разложению, — крупная фео-
дальная сеньория, возникшая на “развалинах этих племенных
княжеств. В каждой из этих феодальных сеньорий имелся свой
центр — город, но этот город, хотя и превращался в торгово-
промышленный центр, был все же в первую очередь центром
феодального властвования, где основной политической силой
были феодалы разных видов, а не торгово-промышленная де-
мократия».38
Б. Д. Греков, определяя город как средоточие ремесла и тор-
говли, относил его зарождение к эпохе классового общества.
Город, по мнению Б. Д. Грекова, «всегда является поселением,
оторванным от деревни», он даже «противоположен деревне».39
Подобный взгляд исключает возможность рассуждений о во-
лости-государстве.
Не нашлось места городу-волости и в труде М. Н. Тихоми-
рова. Города, по Тихомирову, постоянно ведут борьбу против
феодального гнета, за городские вольности. В XII в. она дости-
ч е н к о А. Ю. Дореволюционные русские историки о городском строе Ве-
ликого княжества Литовского. — В кн.: Генезис и развитие феодализма
в России. Л., 1983).
37 См.: Ширина Д. А. Изучение русского феодального города в совет-
ской исторической науке 1917 — начала 30-х годов. — В кн.: Истор. зап.,
1970, т. 86, с. 284—297.— Следует сказать, что отход от взглядов дорево-
люционных историков произошел не сразу. Еще в трудах М. Н. Покровского
мы читаем о «федеративном»,, «республиканском» характере «древнерусского
государственного строя на самых ранних из известных нам ступенях его
развития», о городской демократии XII в. (Покровский М. Н. Избр.
произв., кн. 1. М., 1966, с. 154, 165). Волостное (во главе с городами)
устройство Ростово-Суздальской земли описывал А. Н. Насонов (Н а с о-
н о в А. Н. Князь и город в Ростово-Суздальской земле.— В кн.: Века. Пг.,
1924, 1). Таким же русский городской строй представлялся н Н. С. Держа-
вину. (Державин Н. С. Из истории древнеславянского города.— ВДИ,
1940, №'3-4, с. 155).
38 Ю ш к о в С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси.
М. Л., 1939, с. 172.
39 Греков Б. Д. Киевская Русь. Мд 1953, с. 104, 110.
203
тает особого размаха, что привело к усилению политической ро-
ли городов и городского населения.40 Эта борьба «близко напо-
минает борьбу горожан Западной Европы за образование го-
родских коммун».41 Но русские города все же не сравнялись
б этом плане с западноевропейскими городами, чему «помещали
печальные обстоятельства — в первую очередь татарские по-
тромы...».42 Б. А. Рыбаков древнерусский город называет «как
бы коллективным замком крупнейших земельных магнатов
данной округи во главе с самим князем».43
Успехи в изучении древнерусского города советскими уче-
ными несомненны, но проблема города-волости (города-госу-
дарства) остается обычно вне поля зрения современных иссле-
дователей. И только иногда можно наблюдать присутствие
идеи о городе^волости в трудах новейших авторов. В качестве
.примера сошлемся на последние работы А. В. Кузы, посвящен-
ные древнерусскому городу. В одной из них, рассматривающей
социально-историческую типологию городов Русй X—XIII вв.,
он пишет: «Городовые волости были основными структурными
’единицами государственной территории Руси».44 Однако подоб-
ные высказывания являются скорее исключением., нежели пра-
вилом. Сама историографическая ситуация побуждает нас об-
ратиться к проблеме городской волости-государства в Киев-
ской Руси. К тому же склоняют и сравнительно-исторические
данные.
Еще дореволюционные русские историки стремились выйти
за пределы отечественного материала в плоскость сравнитель-
но-исторических параллелей. Они, в частности, сопоставляли
городской строй Древней Руси с городским строем античного
мира и средневековой Европы. Так, М. Д. Затыркевич полагал,
что во времена, предшествующие приходу варягов, устройство
городского славянского населения «совершенно соответствова-
ло тому государственному строю, с которого началась и на ко-
тором закончилась политическая жизнь древних народов»,
а устройство городов славянских «совершенно сходно было
с устройством городов Древней Греции до завоевания Дорян
и Древней Италии до основания Рима».45 На Руси XII столетия
города пытались обрести «политическую самобытность». Но все
установления, в которых выразилась политическая ,автономия
городов древнего мира и средневековой Европы,—выборные пра-
40 Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М. 1956, 185—186.
41 Там же, с. 186.
42 Там же, с. 185.
43 Рыбаков Б. А. Первые века русской истории. М., 1964, с. 155.
44 Куза А. В. Социально-историческая типология древнерусских горо-
дов X—XIII вв. — В кн.: Русский город (исследования и материалы), вып. 6.
М., 1983, с. 8.
45 Затыркевич М. Д. О влиянии борьбы между народами и сосло-
виями на образование строя русского государства в домонгольский период.
М., 1874, с. 49.
204
вители, правительствующие советы и народные собрания —
в России нигде не достигли полного развития и нигде не выра-
зились в ясных определенных формах.46 М. Д. Затыркевич сме-
шивал города-государства древности с городами средневековой
Западной Европы, в чем ошибался, поскольку там были горо-
да-коммуны— союзы более самоуправляющиеся, чем правя-
щие.
Политический строй Новгорода сближал с греческими рес-
публиками Н. И. Костомаров.47 При этом он подчеркивал:
«Никакие исторические данные не дают нам праве? заключить,
чтобы Новгород по главным чертам своего общественного со-
става в давние времена отличался от остальной Руси, как поз-
же в XIV и XV вв.».48
Немало сходных черт между Русью, Древней Грецией и Ри-
мом открылось взору А. И. Никитского. Он подчеркивал, что
на Руси понятия «город» и «государство» были неразличимы.49
Большое значение Никитский придавал кончанскому устрой-
ству, обнаруженному им не только в Новгороде и Пскове, но
и в остальных городах Древней Руси.50 И в неспособности от-
личить город от государства, и в связи городских концов с се-
лом А. И. Никитский увидел сходство с античностью. Он писал:
«Эта неспособность отрешиться от смешения различных по су-
ществу понятий города и государства не, составляет немало иск-
лючительной принадлежности древнерусской жизни, а замеча-
ется одинаково и в классическом мире, и в истории Рима,
и в особенности Греции, Афин, которые политическим устрой-
ством своим представляют любопытные черты сходства с Древ-
нею Русью и потому при сличении могут подать повод к поучи-
тельным соображениям».51
Опыт А. И. Никитского, стремившегося воспользоваться
фактами из истории античных обществ для объяснения соци-
ально-политических учреждений Руси, получил одобрение со
стороны Н. Иг, Кареева — одного из крупнейших представите-
лей русской исторической науки.52
Предпринятое Никитским сопоставление древнерусских ин-
ститутов с учреждениями греков и римлян было продолжено
другими исследователями. Т. Ефименко, изучая сотенную орга-
низацию в Киевской Руси, убедился в том, что сотни охваты-
вали как город, так и область, прилегающую к нему. Город
и земля, таким образом, составляли административное един-
46 Там же, с. 290.
47 Костомаров Н. И. Начало единодержавия... с. 24.
48 Там же, с. 25.
^Никитский А. И. Очерк внутренней истории Пскова. СПб., 1873,
с. 58, 60.
50 Там же, с. 60, 87, 161.
51 Там же, с. 162.
52 Кареев Н. И. Государство-город античного мира. СПб., 1905,
с. 324—325.
205
ctjbo, которое в условиях тогдашней Руси было неизбежным, ис-
торически необходимым явлением, подобно городским и сель-
ским трибам Рима, городским и областным демам Афин.53
Искал аналогии в Древней Греции и А. Е. Пресняков —
вдумчивый и осторожный историк. Анализируя социально-поли-
тическую структуру древнерусских городов, он" обнаружил союз
«ряда меньших общин, соединенных в одной общине город-
ской,— явление, напоминающее греческой синойкизм и особен-
но ярко выступающее в строе Великого Новгорода».54 А. Е. Пре-
сняков считал возможным именовать древнерусскую волость
политией.55
Примечательны также наблюдения Н. А. Рожкова, считав-
шего правомерным сравнение Киевской Руси с «древнейшей
Грецией» и «древнейшим Римом», полагавшего, что «древне-
русские вольные города находят себе параллель в явлениях
жизни эллинских городских общин VII и VI веков до н. э.».56
Надо сказать, что и в наше время осознается важность срав-
нительно-исторического подхода к изучению древнерусского го-
родского строя в плане использования материалов из истории
древних обществ. А. В. Куза допускал сравнение, хотя и весь-
ма гипотетичное, древнерусских городов с городами-государст-
вами древнего мира.57 Л. П. Лашук проводил исторические со-
поставления между восточнославянскими «землями» («град-
скими мирами») и югославянскими, «обчинами». Он указывал
и на актуальность вопроса о земском общинно-волостном быте
с точки зрения исторической социологии.58 Л. В. Данилова
и В. П. Данилов отмечали, что «характерные для классической
древности города-государства (государства-общины) были го-
раздо более широко распространены, нежели это принято ду-
мать. Они существовали, в частности, у славян в средние века.
Типичные примеры таких государств — Великий Новгород с его
делением на пятины, концы, сотни, уличанские и сельские об-
щины; Полица и другие средневековые южнославянские респуб-
лики. Полисное устройство — притом в более раннее время —
известно и на Востоке, в частности в Шумере, Ассирии, Фини-
кии, Индии».59 Уместно тут вспомнить о Н. И. Карееве, кото-
рый в своем типологическом курсе, посвященном античным
городам-государствам, говорил о большой социологической зна-
53 Ефименко Т. К вопросу о русской «сотне» княжеского периода,—
ЖМНП, 1910, июнь, с. 316.
54 П р е с н я к о в А. Е. Лекции по русской истории, 1, 169.
55 Там же, т. 2, вып. 1. М. 1939, с. 7.
5е Р о ж к о в Н. А. Обзор русской истории с социологической точки зре-
ния, ч. II (Удельная Русь), вып. 2. М., 1905, с. 161.
57 Куза А. В. Социально-историческая типология... с. 14.
58 Лашук Л. П. Введение в историческую социологию, вып. 2. М.,
1977. с. 84—85.
59 Данилова Л. В., Данилов В. П. Проблемы теории и истории
общины.—В кн.: Община в Африке: проблемы типологии и истории. М.
1978, с. 36 (см. также: Данилова Л. В. Место общины в системе со-
206-
чимости города-государства в познании истории государствен-
ного устройства народов мира.60 Современная наука подтвер-
дила правоту Н. И. Кареева. Ныне мы располагаем огромным
количеством фактов, свидетельствующих о городах-государ-
ствах как универсальной в мировой истории форме государ-
ства. Города-государства встречаются едва ли не повсюду.61 Осо-
бенно любопытно то, что ученые находят их в обществах с не-
завершенным процессом классообразования. Все это позволяет
вести разговор о городах-государствах на Руси на фоне срав-
нительно-исторических данных.
Широкая распространенность города-государства в социаль-
но-политической жизни народов земного шара — веский аргу-
мент в пользу целесообразности постановки вопроса о городбх-
государствах в Древней Руси. Этот вопрос имеет и необходимую
методологическую основу.
Привлекает внимание то обстоятельство, что города-государ-
ства нередко встречаются в обществах, переживающих пере-
ходный период от доклассовой к классовой общественно-эконо-
мической формации. Выделение и конкретно-историческая раз-
работка переходных периодов — крупное достижение совет-
ской исторической и философской мысли.62 Переходная эпоха
обладает некоторым своеобразием, ибо «состояние общества
в условиях его скачкообразного перехода от одной формаций
к другой существенно отличается от его состояния в условиях,
когда частичные постепенные изменения в общем и целом не
нарушают его стабильности. Для переходной, межформацион-
ной стадии общественного развития в отличие от основной, фор-
мационной, характерны: 1) промежуточный характер матери-
ально-технической базы; 2) многоукладное^ экономики; 3) со-
существование и борьба двух основных укладов, один из ко-
торых представляет уходящую с исторической сцены формацию,
а другой — формацию, идущую ей на смену. В связи с этим на-
ряду с пятью основными стадиями общественного развития —
формациями — исторический материализм выделяет четыре пе-
реходные стадии: от первобытнообщинного строя к рабовла-
дельческому, от рабовладельческого к феодальному, от фео-
дального к капиталистическому и от капиталистического к ком-
мунистическому».63
циальных институтов. — В кн.: Тезисы докладов и сообщений XIV сессии
межреспубликанского симпозиума по аграрной истории Восточной Европы,
вып. II. М., 1972, с. 176—177).
60 Кареев Н. И. Государство-город античного мира, с. 320.
61 См.; Фроянов И. Я- Киевская Русь: Очерки социально-политиче-
ской истории. Л., 1980, с. 222—223.
62 См.: Жуков Е. М. Очерки методологии истории. М., 1980, с. 136;
Марксистско-ленинская теория исторического процесса: целост-
ность, единство и многообразие, формационные ступени. М., 1983, с. 356.
63 Исторический материализм как социально-философская теория.
М., 1982, с. 74.
207
Когда речь идет о переходе от доклассового строя к клас-
совому, в частности от первобытнообщинного к феодальному^
особый интерес приобретает история общины.64 К. Маркс отме-
чал, что «земледельческая община, будучи последней фазой
первичной общественной формации, является в то же время пе-
реходной фазой ко вторичной формации, т. е. переходом от об-
щества, основанного на общей собственности, к обществу, осно-
ванному на частной собственности».65 И здесь необходимо заме-
тить, что именно в переходный период появляется город. Об
этом писал К. Маркс.66 То же имел в виду и Ф. Энгельс, когда
говорил: «Недаром высятся грозные стены вокруг новых ук-
репленных городов: в их рвах зияет могила родового строя, а их
башни достигают уже цивилизации».67
Вполне естественно и даже закономерно то, что в этот пе-
реходный период с его господством «земледельческой общи-
ны» в социальной жизни, город возникает и формируется на об-
щинной основе. К. Маркс указывал, что город образуется пу-
тем объединения (добровольного или принудительного) не-
скольких племен или общин.68 Градотворческую силу община
сохраняла и позднее. По отошению к средневековому европей-
скому городу Ф. Энгельс писал: «Сельский строй являлся иск-
лючительно Марковым строем самостоятельной сельской марки
и переходил в городской строй, как только село превращалось
в город, т. е. укреплялось посредством'рвов и стен. Из этого
первоначального строя городской марки выросли все поздней-
шие городские устройства».69 Превращаясь в город, община
принимает постепенно государственную форму, поскольку «вме-
сте с городом появляется п необходимость администрации, по-
лиции, налогов и т. д. — словом общинного политического уст-
ройства».70 Как показывают исследования, «возможность при-
нятия общиной государственной формы содержится уже в во-
сточной общине».71 Между тем восточная община—«исторически
наиболее ранняя, простейшая и вместе с тем универсальная
форма, которая встречается повсюду при переходе доклас-
сового общества в классовое и в зависимости от эмпирических
условий по-разному разлагается...».72
Таким образом, город, вырастая из общины и сохраняя тра-
диционные черты последней, усваивает новые качества, прису-
64 Жуков Е. М. Очерки методологии... с. 128.
65 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 19, с. 419.
66 Там же, т. 3, с. 49—50.
67 Там же, т. 21, с. 164.
68 Там же, т. 3, с. 21.
69 Там же, т. 19, с. 336.
70 Там же, т. 3, с. 50.
71 3 а к С. Д. Методологические проблемы развития сельской поземель-
ной общины. — В кн.: Социальная организация народов Азии и Африки.
М. 1975, с. 267.
72 Там же, с. 265.
208
щие государству.73 Процесс этот шел, конечно, постепенно. Ис-
торическая эволюция общины в город-государство была не-
давно превосходно показана на примере древнегреческого по-
лиса.74
Наша задача в том и состоит, чтобы проследить за приобре-
тением государственных черт древнерусским городом на про-
тяжении конца IX — середины XII вв. Для этого есть, как мы
убедились, серьезные историографические, историко-социоло-
гические и методологические основания. Какова же фактическая
сторона дела?
II. ИЗ ПРЕДЫСТОРИИ ДРЕВНЕРУССКИХ ГОРОДОВ-ГОСУДАРСТВ.
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ РОЛЬ ГОРОДОВ НА РУСИ
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ IX—X вв.
Ближайшая проблема, обычно возникающая перед исследо-
вателями древнерусского города, связана с происхождением
и ранней историей городов на Руси. В рамках этой проблемы
особенно важное значение имеют два момента: познание сущ-
ности города как социального феномена, порождаемого опреде-
ленными историческими условиями, и установление конкретных
путей формирования городских поселений. Относительно со-
циально-экономической сути городов в современной историогра-
фии мы наблюдаем известное единство взглядов: большинство
специалистов склонно видеть в городах главным образом цент-
ры ремесла и торговли, выражением чего принято считать на-
личие посадов, отличающих город от деревни.1 Многие ученые
согласны также в том, что древнерусский город возникает
в классовом обществе, будучи детищем развивающегося феода-
73 См.: Шифман И. Ш. Развитие городской организации в древнем
переднеазиатском Средиземноморье. — В кн.: Древние города. Л., 1977,
с. 32.
74 См.: Античная Греция, т. 1. Становление и развитие полиса. М.,
1983.
1 См.: Юшков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси.
М.; Л., 1939, с. 22; Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953, с. 98; Воро-
нин Н. Н. К итогам и задачам археологического изучения древнерусского
города. — КСИИМК, вып. XII. 1951, с. 9; Мавродин В. В. 1) Очерки ис-
тории СССР. Древнерусское государство. М., 1956, с. 58, 60; 2) Образование
Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М.,
1971, с. 50—51; Сахаров А. М. Города Северо-Восточной Руси XIV—
XV вв. М., 1959, с. 11, 17; Воронин Н. Н., Раппопорт П. А. Археоло-
гическое изучение древнерусского города. — КСИА, вып. 96, 1963, с. 15;
Яцунский В. К. Некоторые вопросы методики изучения истории феодаль-
ного города в России.— В кн.: Города феодальной России. М., 1966, с. 84,
89; Рабинович М. Г Из истории городских поселений восточных сла-
вян.— В кн.: История, культура, фольклор и этнография славянских на-
родов. М., 1968, с. 131; Седов В. В. Восточные славяне в VI—XIII вв.
М. 1982, с. 243.
8 134
209
лизма.2 В наиболее разработанном варианте эти положения
представлены в монографическом труде М. Н. Тихомирова
«Древнерусские города». Тихомиров усматривал в городах на-
селенные пункты, ставшие центрами ремесла и торговли.3 За-
ключая раздел своей книги о причинах возникновения городов,
он писал: «Настоящей силой, вызвавшей к жизни русские горо-
да, было развитие земледелия и ремесла в области экономи-
ки, развитие феодализма — в области общественных отно-
шений».4
Представления М. Н. Тихомирова о характере и причинах
появления городов на Руси очень скоро завоевали многочислен-
ных сторонников. Глава советской школы историков Киевской
Руси Б. Д. Греков принял его соображения целиком и полно-
стью.5 До сих пор исследование М. Н. Тихомирова рассматри-
вается как высшее достижение советской историографии в об-
ласти изучения древнерусских городов.6 И тем не менее, мы по-
лагаем, что следует снова вернуться к проблемам казалось
бы, решенным уже окончательно. Для этого есть определенные
историографические предпосылки.
М. Я. Сюзюмов, выступая с докладом «Проблема возникно-
вения средневекового города в Западной Европе» на научной
сессии «Итоги и задачи изучения генезиса феодализма в Запад-
ной Европе» (30 мая — 3 июня 1966 г., Москва), говорил: «Го-
род, как общественный институт, имеет свои закономерности
развития: генезиса (в условиях позднего родо-племенного об-
щества), роста (в условиях античного и средневекового обще-
ства), полного расцвета (в условиях капитализма) и разложе-
ния, а затем (в условиях социализма) постепенной утратой
городом своих преимуществ перед деревней и, наконец, полного
исчезновения противоположности города и деревни (при ком-
мунизме)». Докладчик, как видим, начальную историю города
выносил за пределы классового общества. Он подчеркивал, что
2Равдоникас В. И. О возникновении феодализма в лесной полосе
Восточной Европы в свете археологических данных. — Изв. ГАИМК, вып. 103.
М.; Л., 1934, с. 105; Греков Б. Д. Киевская Русь, с. 99, 104, НО; Во-
ронин Н. Н. К итогам и задачам... с. 14; Раппопорт П. А. О типологии
древнерусских поселений.— КСИА, вып. ПО, 1967, с. 8; Рабинович М. Г
Очерки этнографии русского города. М., 1978, с. 17; Карлов В. В. К во-
просу о понятии раннефеодального города и его типов в отечественной
историографии. — В кн.: Русский город (проблемы городообразования),
вып. 3. М., 1980, с. 75—76, 78; Куза А. В. Города в социально-экономиче-
ской системе древнерусского феодального государства X—XIII вв. — КСИА,
вып. 179, 1984, с. 6—7.
3 Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956, 12.
4 Там же, с. 64.
5Греков Б. Д. Киевская Русь, с. 102—103.
6 X орошке в ич А. Л. Основные итоги изучения городов XI — пер-
вой половины XVII вв.— В кн.: Города феодальной России. М., 1966, с. 41 —
42; Карлов В. В. О факторах экономического и политического развития
русского города в эпоху средневековья.— В кн.: Русский город (историко-
методологический сборник). М. 1976, с. 34.
210
город был достижением позднего родо-племенного и раннеклас-
сового общества.7
Историки древних обществ в последнее время приступили
к пересмотру укоренившихся взглядов о городе как неизменном
центре ремесла и торговли.. Так, В. И. Гуляев, изучавший горо-
да-государства майя, имея в виду упомянутые взгляды, отме-
чает: «Мне представляется, что в данном случае роль ремесла
и торговли в возникновении и развитии древнейших городов,,
будь то на Ближнем Востоке или в Мезоамерике и Перу, не-
сколько преувеличена. Видимо, вначале, когда города образо-
вались на базе еще сравнительно слабо развитой техники и эко-
номики раннеклассовых обществ эпохи неолита и бронзового
века, основным конституирующим элементом их населения
в большинстве случаев были, вероятно, концентрировавшиеся
в них представители слагавшихся господствующих классов
и государственной власти, жившие за счет эксплуатации зави-
симого земледельческого населения... Ремесло и обмен начина-
ют играть все большую роль в этих древнейших городах лишь
на последующих, более поздних этапах развития. Главными же
функциями раннего города были политико-административные
и культовая».8 Не отрицая того факта, что древнейший город
являлся хозяйственным центром округи, В. И. Гуляев подчерки-
вает: «Но главное и определяющее состоит в другом. Крупные
города первичных очагов цивилизации и Мезоамерики и Ближ-
него Востока в значительной мере обязаны своим процветанием
размещению в них правительственных резиденций. Город был
средоточием господствующего класса, центром, в который сте-
кались богатства общества. Здесь же находился обычно храм
верховного божества».9 Гуляев еще раз обращает внимание на
то, что «древнейшие города Ближнего Востока (Двуречье, Еги-
пет), возникшие в конце IV—III тысячелетия до н. э., были
первоначально лишь политико-администра!ивными и религиоз-
ными центрами сельских общин. В дальнейшем, по мере раз-
вития обмена и ремесла, древневосточный город становится мес-
том концентрации торговцев и ремесленников, в значительной
мере обслуживавших нужды правителей, культа и знати».10
Формулируя общее определение понятия «город» для ранне-
классовых обществ Старого и Нового света, В. И.Гуляев пише^г:
«Город в рассматриваемую эпоху—крупный населенный пункт,
служивший политико-административным, культовым и хо-
зяйственным центром определенной, тяготеющей к нему
округи».11
Достаточно красноречивы и выводы, к которым пришел
7 Средние века, вып. 31. М., 1968, с. 78, 81.
8 Гуляев В. И. Города-государства майя. М., 1979, с. 16—17.
9 Там же, с. 17.
10 Там же, с. 18.
11 Там же.
211
М. Л. Баткин, согласно которому город отнюдь не всегда может
рассматриваться в качестве хозяйственной по преимуществу
категории. Нередко город выступал как поселение, где концент-
рировались все или многие социальные функции, отделившиеся
от окружающих сельских территорий.12
На фоне всех этих наблюдений и выводов вполне естественно
выглядят сомнения по поводу устоявшихся взглядов на раннюю
историю древнерусского города, высказываемые в последнее вре-
мя историками, чьи занятия непосредственно связаны с изуче-
нием возникновения городов в России. А. В. Куза, например,
несмотря на приверженность к идее о возникновении города
в условиях формирующегося классового общества, заметил не-
которую узость характеристики древнерусского города как
только центра развитого ремесла и торговли. Наличие самостоя-
тельных городских (посадских) общин нельзя, по мнению
А. В. Кузы, считать определяющим признаком для городов
Руси X—XIII вв.13 Более перспективным исследователю пред*
ставлялся подход к городу как многофункциональному социаль-
но-экономическому явлению./ Вот почему «содержание понятия
„древнерусский город’" значительно шире, чем „торговоремес*
ленное поселение” Город — центр ремесла и торговли, но одно-
временно это и административно-хозяйственный центр большой
округи (волости), очаг культурного развития и идеологического
господства».14
В. В. Карлов, заявивший о своей приверженности к концеп-
ции М. Н. Тихомирова, тем не менее пришел к мысли о поли-
функциональности городских поселений, в которых он находит
сочетание ремесленно-торговых, административных, политиче-
ских, религиозных и военных функций. При этом, по мнению ис-
следователя, особенности сочетания этих функций «во многом
определяли тип раннего города».15
Отказывается сводить проблему к однозначной формуле
и П. П. Толочко, по словам которого, нет оснований изображать
рождение города «как результат расщепления экономического
базиса». П. П. Толочко убежден, что «средневековый город как
новая социальная форма (особенно это относится к древнейшим
восточнославянским центрам) был вызван к жизни также
(а может быть, и прежде всего) изменениями в сфере общест-
венных отношений. Ведущими его функциями на первом этапе
были политико-административная и культовая, что, естественно,
12 Б а т к и н М. Л. О социальных предпосылках итальянского Возрож-
дения.—В кн.: Проблемы итальянской истории. М., 1975, с. 220.
13 Куза А. В. 1) Социально-историческая типология древнерусских
городов. — В кн.: Русский город (исследования и материалы), вып. 6. М.,
1983, с. 14; 2) Города в социально-экономической системе... с. 3.
14 Куза А. В. Города в социально-экономической системе... с. 4, 6.
15 К а р л о в В. В. К вопросу о понятии раннефеодального города...
с. 83.
212
не только не исключало, но и предполагало сравнительно быст-
рое появление также и торгово-ремесленной функции».16
Точку зрения В. В. Карлова разделяет О. М. Рапов.17 Вместе
с тем он подчеркивает, что «в средневековье не существовало
какого-либо единого типа городов, наделенного одними и теми
же стабильными признаками».18 Возникновение города О. М. Ра-
пов наблюдает в глубокой древности, в эпоху родо-племенных
отношений.19
В этом своем последнем наблюдении, весьма важном для
нашей темы, Рапов мог бы опереться на положения, сформули-
рованные Б. А. Рыбаковым, отнесшим возникновение городов
к временам первобытности.20 Историю каждого известного нам
города Рыбаков советует прослеживать «не только с того неуло-
вимого момента, когда он окончательно приобрел все черты
и признаки феодального города, а по возможности с того вре-
мени, когда данная топографическая точка выделилась из среды
соседних поселений, стала в каком-то отношении над ними
и приобрела какие-то особые, ей присущие функции».21
Таким образом, традиционная концепция города как непре-
менного центра ремесла и торговли,, появляющегося в результа-
те роста классовых отношений, вошла в противоречие с факта-
ми и поэтому, как мы убедились, подвергается сомнению если
не полностью, то, во всяком случае, в некоторых существенных
звеньях.
Прослеживая пути становления древнерусских городов, со-
ветские ученые предлагают самые различные версии. Еще
в ЗО-е годы В. И. Равдоникас предположил, что «на территории
лесной полосы Восточной Европы город возникает из больше-
семейного поселения».22 С. В. Юшков вслед за Равдоникасом
тоже констатировал «теснейшую связь городов IX—X вв. с го-
родищами предшествующей стадии развития».23 Начальный
тип отечественного города, по С. В. Юшкову, — это племенной
город, центр племенной верхушки. Позднее в роли строителей
городов-крепостей выступали князья. Воздвигнутые ими города
есть центры властвования над окружающей местностью.24 Юш-
16 То л очко П. П. Древний Киев. Киев, 1983, с. 30. См. также: То-
л о ч к о П. П. Происхождение древнейших восточно-славянских городов.—
В кн.: Землй южной Руси в IX—XIV вв. Киев, 1985, с. 5—18.
17 Р а п о в О. М. Еще раз о понятии «русский раннефеодальный го-
род».— В кн.: Генезис и развитие феодализма в России. Л. 1983, с. 67.
18 Там же, с. 69.
19 Там же, с. 68. По мнению П. П. Толочко, «древнейшие восточносла-
вянские города формируются преимущественно на базе племенных „градов”
VI—VIII вв.» (Толочко П. П. Происхождение древнейших восточносла-
вянских городов... с. 18).
20 Рыбаков Б. А. Город Кия. — ВИ, 1980, № 5, с. 34.
21 Там же, с. 35.
22 Равдоникас В. И. О возникновении феодализма... с. 119.
23 Юшков С. В. Очерки по истории феодализма... с. 21.
24 Там же, с. 134—135.
213
ков полагал, что «большинство городов-посадов возникло вокруг
городов-замков».25 Последняя идея нашла активную поддержку
со стороны М. Ю. Брайчевского. Правда, в отличие от С. В. Юш-
кова, он отнес зарождение подобных городов не к XI и после-
дующим векам, а к VIII—IX вв.26 О генетической связи русско-
го города с племенными центрами писала С. А. Тараканова.27
На односторонность построений М. Ю. Брайчевского и С. А. Та-
ракановой указал Н. Н. Воронин.28 Многообразные пути обра-
зования восточнославянских городов намечал М. Г Рабинович.
У него городом становится и недавняя деревня, благодаря удоб-
ному положению и обеспеченности сырьем развившая ремес-
ло «до степеней известных», и замок феодала-землевладельца,
когда «у стен замка селились ремесленники, а затем купцы»,
и ремесленно-торговый поселок («рядок»).29
Интересную концепцию происхождения русских городов вы-
работали В. Л. Янин и М. X. Алешковский. Древнейшие города,
как они полагают, возникают вокруг центральных капищ, клад-
бищ и мест вечевых собраний, ничем не отличаясь от поселений
сельского типа.30
Сравнительно недавно В. Я. Петрухиным и Т. А. Пушкиной
было высказано мнение, по которому некоторые древнерусские
города являлись «пунктами-погостами», выступавшими в качест-
ве опорных пунктов в борьбе великокняжеской власти со ста-
рыми племенными центрами.31
Наконец, надо упомянуть еще об одной гипотезе, предпола-
гающей возможность возникновения города из племенных цент-
ров и из «открытых торгово-ремесленных поселений», именуе-
мых протогородами.32
Названные исследователи, выводя город из предшествовав-
шего ему того или иного поселения, явно или в скрытом виде
проводят мысль о догородской стадии, когда город не был еще
городом в подлинном социально-экономическом значении этого
слова, не являлся, так сказать, «настоящим» городом. Подоб-
ный подход является вполне правомерным, но с точки зрения
сугубо исторической. Однако он не вполне приемлем с точки
зрения историко-социологической, требующей фиксации истори-
25 Там же, с. 136.
26Брайчевский М. Ю. К происхождению древнерусских городов.—
КСИИМК, вып. XII, 1951, с. 32—33.
27 Тараканова С. А. К вопросу о происхождении города в Псков-
ской земле.— Там же, вып. XI, 1951, с. 30—31.
28 В о р о н и н Н. Н. К итогам и задачам археологического изучения
древнерусского города.— Там же, с. 0.
29 Рабинович М. Г Из истории городских поселений... с. 135.
30 Я н и н В. Л., Алешковский М. X. Происхождение Новгорода
(к постановке проблемы).— История СССР, 1971, № 2, с. 60.
31 Петрухин В. Я., Пушкина Т. А. К предыстории древнерусского
города. — История СССР, 1979, № 4, с. 108.
32 Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г С. Археологические
памятники Древней Руси IX—XI веков. Л. 1978, с. 138—139.
214
ческого момента, с которого появляется город как социальный
феномен. Иными словами, мы должны соориентироваться во
времени, установив (разумеется, примерно) период перехода
количественных изменений в качественные, свидетельствующего
о рождении города как такового.
К. Маркс в своей работе «Формы, предшествующие капита-
листическому производству» высказал ряд мыслей о возникно-
вении и роли древнейших городов. Говоря о зарождении город-
ского строя на Востоке, К. Маркс указывал: «Города в собствен-
ном смысле слова образуются здесь... только там, где место
особенно благоприятно для внешней торговли, или там, где гла-
ва государства и его сатрапы, выменивая свой доход (прибавоч-
ный продукт) на труд, расходуют этот доход как рабочий
фонд».33 В образовании городов на Востоке К. Маркс усматри-
вал внешнеторговую и политическую основу. О политической
функции древневосточного города он говорит в другом месте,
полагая, что «подлинно крупные города могут рассматриваться
здесь просто как государевы станы, как нарост на экономиче-
ском строе в собственном смысле...».34 Наконец, анализируя ан-
тичную форму собственности, К. Маркс уподобляет древнегре-
ческий полис военной организации, предназначенной для завое-
вания и охраны завоеванного: «Война является той важной
общей задачей, той большой совместной работой, которая требу-
ется... для того... чтобы захват этот защитить и увековечить. Вот
почему состоящая из ряда семей община организована прежде
всего по-военному, как военная и войсковая организация, и та-
кая организация является одним из условий ее существования
в качестве собственницы. Концентрация жилищ в городе — осно-
ва этой военной организации».35
Итак, К. Маркс считал вполне реальным образование древ-
них городов как политических и военных центров, а отнюдь не
центров ремесла и торговли. Высказывания К. Маркса помога-
ют решению задачи изучения начальной истории древнерусского
города.
Города на Руси, как, вероятно, и в других странах, возника-
ют, судя по всему, в определенной социальной и демографиче-
ской ситуации, когда организация общества становится настоль-
ко сложной, что дальнейшая его жизнедеятельность без коор-
динирующих центров оказывается невозможной. Именно в
насыщенной социальными связями среде происходит кристаллиза-
ция городов, являющихся сгустками этих связей. Такой момент
наступает на позднем этапе родо-племенного строя, когда обра-
зуются крупные племенные и межплеменные объединения, на-
зываемые в летописи полянами, древлянами, северянами, слове-
33 Маркс К. Экономические рукописи 1857—1861 гг. (первоначальный
вариант «Капитала»), ч. I. М., 1980, с. >170.
34 Там же, с. 475.
35 Там-же, с. 470—471.
215
нами, кривичами, полочанами и проч. Возникновение племенных
союзов неизбежно предполагало организацию центров, обеспе-
чивающих их существование. Ими и были города. В них пребы-
вали племенные власти: вожди (князья), старейшины (старцы
градские). Там собиралось вече — верховный орган племенного
союза. Здесь же формировалось общее войско, если в этом воз-
никала потребность. В городах были сосредоточены религиоз-
ные святыни объединившихся племен, а поблизости располага-
лись кладбища, где покоился прах соплеменников.
Названные нами социальные институты едва ли правомерно
подвергать дроблению, привязывая к какому-нибудь отдельно-
му типу поселения (военные укрепления, стан вождя-князя,
пункт вечевых собраний, религиозный центр и т. п.).36 Все эти
институты находились в органическом единстве: там, где был
князь, неизбежно должно быть и вече во главе со старейшина-
ми, поскольку кйязь выступал не только как вождь, но и как
правитель, действующий в содружестве с народным собранием
и племенной старшиной; там, где был князь, там был и сакраль-
ный центр, ибо князь осуществлял в позднеродовом обществе
и религиозные функции; в места пребывания князя, старейшин
и веча стекалась дань, собираемая с подвластных племен, и го-
род, следовательно, усваивал значение центра перераспределе-
ния прибавочного продукта, стимулировавшего внешнеторговые
связи.37 Учитывая все это, мы полагаем более перспективным
монистический подход к проблеме возникновения древнерусско-
го города, в свете которого выглядит искусственным многообра-
зие типов раннегородских поселений, о чем, кстати, уже писали
некоторые исследователи.38 Такого рода поселения, по нашему
глубокому убеждению, могли быть только племенные или меж-
племенные центры. Вот почему мы не можем согласиться
с Б. Д. Грековым, исключавшим появление города в условиях
родо-племенного строя. «Если в племени появились города, —
писал Б. Д. Греков, — то это значит, что племени как такового
уже не существует», потому и племенных городов «как особого
типа городов как будто быть не может».39 Здесь сказалось
убеждение Грекова в том, что город мог якобы «появиться
только при наличии частной собственности, т. е. в классовом
обществе».40 Приведенный выше историографический материал
36 Ср.: Рыбаков Б. А. Город Кия, с. 34.
37 Ф р о я н о в И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической
истории, с. 10—20, 160.
38 Куза А. В. [Рец на кн.:] Русский город (историко-методологиче-
ский сборник).— Советская археология, 1978, № 4, с. 290; Авдусин Д. А.
Происхождение древнерусских городов (по археологическим данным).— ВИ,.
1980, № 12, с. 30.
"Греков Б. Д. Киевская Русь, с. 101.
40 Там же, с. 99. См. также: Носов Е. Н. Новгород и новгородская
округа IX—X вв. в свете новейших археологических данных (к вопросу
о возникновении Новгорода). — В кн.: Новгородский исторический сборник.
Л., 1984, вып. 2(12), с. 38.
216
показывает, что далеко не все исследователи разделяют мнение
о классовом происхождении средневекового города. И здесь
кстати напомнить о том, что Ф. Энгельс писал насчет города,
который «сделался средоточием племени или союза племен».41
Город возникал как жизненно необходимый орган, коорди-
нирующий и направляющий деятельность образующихся на за-
кате родо-племенного строя общественных союзов, межплемен-
ных по своему характеру. Видимо, функциональный подход
к определению социальной сути города является наиболее
конструктивным. Что касается таких признаков, как плотность
населения и застройки, наличие оборонительных сооружений,
топографические особенности, то все они являлись производны-
ми от функций, которые усваивал город.
Таким ^образом, есть все основания утверждать, что на ран-
нем этапе города выступали преимущественно в качестве воен-
но-политических, административных и культурных (религиоз-
ных) средоточий.42 Их можно понимать в известном смысле и как
хозяйственные центры, если учесть, что деревня в те времена
была продолжением города.43 Впрочем, этот вопрос требует до-
полнительных разъяснений. Б. Д. Греков полагал, что «город
всегда является оторванным от деревни, противоположен де-
ревне».44 Данное представление широко распространилось среди
ученых. Оно базировалось на своеобразном понимании выска-
зываний классиков марксизма. Приведем эти высказывания
и посмотрим, насколько они соответствуют столь категориче-
ским утверждениям. В «Немецкой идеологии» читаем: «Разде-
ление труда в пределах той или иной нации приводит прежде
всего к отделению, промышленного и торгового труда от труда
земледельческого и, тем самым, к отделению города от деревни
и к противоположности их интересов».45 Как видим, факт отде-
ления города от деревни К. Маркс и Ф. Энгельс связывают
с развитием нации, присущей капиталистической общественно-
экономической формации. Поэтому использование приведенного
высказывания К. Маркса и Ф. Энгельса для характеристики
древнерусского города вряд ли правомерно. Другое высказыва-
ние К. Маркса и Ф. Энгельса, которое приводит Б. Д. Греков,
гласит: «Противоположность между городом и деревней начи-
41 Маркс К., Энгельс Ф. Соч„ т. 21, с. 163.
42 Аналогичная ситуация, как мы видели, складывалась на Ближнем
Востоке и Мезоамерике. То же самое наблюдалось в ранней истории городов
Западной Европы (см.: Сюзюмов М. Я. Проблема возникновения средне-
векового города в Западной Европе. — Средние века, вып. 31, 1968, с. 79;
Тушина Г М. Проблематика и методика исследований по средневеково-
му городу в -современной французской медиевистике (60—70-е годы
XX в.).— В кн.: Актуальные вопросы историографии всеобщей истории
XIX—XX веков, вып. 2. Горький, с. 84, 92—94).
43 Ф р о я н о в И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической
истории, с. 232.
44 Греков Б. Д. Киевская Русь, НО.
45 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 20.
217
нается вместе с переходом от варварства к цивилизации, от
племенного строя к государству...».46 Нетрудно убедиться в том^
что речь здесь идет о начальных стадиях развития противопо-
ложности между городом и деревней. Не случайно позднее
в «Капитале» К. Маркс писал: «Основой" всякого развитого
и товарообменом опосредствованного разделения труда являет-
ся отделение города от деревни. Можно сказать, что вся эко-
номическая история общества резюмируется в движении этой
противоположности...»47 К. Маркс, следовательно, воспринимал
противоположность между городом и деревней как категорию
историческую, находящуюся в движении.48 Добавим к этому,
что К. Маркс говорит об этой противоположности, имея в виду
эпоху развитого разделения труда. В этой связи достаточно
красноречивой представляется указание К. Маркса и Ф. Энгель-
са, по которому «противоположность между городом и деревней
может существовать только в рамках частной собственности».49
Итак, высказывания классиков марксизма не дают основания
для резкого противопоставления города и деревни на ранней
стадии развития городской жизни.
Помимо того, что древнейшие города выполняли роль воен-
но-политических, административных, культурных и хозяйствен-
ных центров, о чем говорилось выше, древнейшие города высту-
пали в качестве торговых пунктов, где главным образом осу-
ществлялась внешняя торговля. Вероятно, в них имела место
и некоторая концентрация ремесла, обслуживавшего потребно-
сти родо-племенной знати в оружии, военном снаряжении и юве-
лирных изделиях. Однако она. имела весьма ограниченное со-
циально-экономическое значение, и масштабы ее не были столь
значительными, чтобы мы могли рассуждать о ранних городах
как центрах ремесленного производства. Отсюда слабость здесь
(если не полное отсутствие) внутреннего обмена, а точнее
внутренней торговли. Для этого были свои причины, о которых
следует сказать особо. Дело в том, что отделившееся от земле-
делия ремесло, прежде чем стать ферментом, разлагающим
доклассовые отношения, и сконцентрироваться в городе, про-
ходит стадию так называемого общинного ремесла, существую-
щего в недрах общины и удовлетворяющего внутриобщинные
нужды.50
46 Там же, с. 49.
47 Там же, т. 23, с. 365.
48 См.: Рабинович М. Г Очерки этнографии русского феодального
города. М., 1978, с. 16; Р а п о в О. М. Еще раз о понятии «русский ранне-
феодальный город», с. 64.
49 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 50.
50 См.: Кропоткин В. В. К вопросу о развитии товарного произ-
водства и денежных отношений у племен Черняховской культуры в III—
IV вв. н. э. — В кн.: Ленинские идеи в изучении перврбытного общества,
рабовладения и феодализма. М., 1970, с. 153—154; Массон В. М. 1) Ре-
месленное производство в эпоху первобытного строя.— Вопросы истории,
218
Яркой иллюстрацией здесь может служить индийская общи-
на, в рамках которой происходил взаимный обмен услугами
между земледельцами и ремесленниками.51 На этой стадии раз-
вития общинного ремесла появляются мастера-профессионалы,
обслуживавшие «всех членов общины в силу своей принадлеж-
ности к ней».52 Общинные ремесленники органически вписыва-
лись в традиционную социальную структуру и даже в определен-
ной мере консервировали общинную организацию. Надо сказать,
что подобные социальные организмы обладали исключительной
живучестью. К. Маркс писал: «Простота производственного
механизма этих самодовлеющих общин, которые постоянно
воспроизводят себя в одной и той же форме и, будучи разру-
шены, возникают снова в том же самом месте, под тем же са-
мым именем, объясняет тайну неизменности азиатских обществ,
находящейся в столь резком контрасте с постоянным разруше-
нием и новообразованием азиатских государств и быстрой сме-
ной их династий. Структура основных экономических элементов
этого общества не затрагивается бурями, происходящими в об-
лачной сфере политики».53
Нам кажется, что восточнославянское ремесло VIII—IX вв.
следует характеризовать как общинное. К сожалению, вопрос
об общинном ремесле у восточных славян в качестве этапа
развития ремесленного производства со всеми присущими ему
особенностями разработан в историографии крайне неудовлет-
ворительно. Это, конечно, обедняет наши знания о восточносла-
вянском ремесле. Славяно-русская археология между тем рас-
полагает необходимыми данными для решения этого вопроса
1972, № 3, с. 110; 2) Экономика и социальный строй древних обществ. Л.,
1976, с. 63.— В. М. Массон не считает возможным говорить об отделении
ремесла от земледелия в данный период по причине слабости обмена (см.:
Массон В. М. 1) Ремесленное производство... с. ПО; 2) Экономика... с. 63).
Однако он пишет также о развитии внутриобщинного обмена хотя и в на-
туральной форме, проявляя тем самым известную непоследовательность
(Массон В. М. Ремесленное производство... с. 117). Наличие регулярного
обмена внутри общины не вызывает сомнений, поскольку налицо разделе-
ние труда между земледельцами и ремесленниками. Правда, этот обмен осу-
ществлялся в натуральной форме. Однако характер обмена, будь он на-
туральным или опосредствованным торговлей, не меняет сути дела. Главное
в том, насколько профессиональным выступает ремесло. Если им заняты
мастера-профессионалы, живущие преимущественно за счет ремесленного
труда, есть все основания утверждать, что выделение ремесла состоялось.
Именно этот производственный критерий является, по нашему убеждению,
решающим. Он и позволяет рассматривать общинное ремесло как отделив-
шееся от земледелия.
51 См. Кудрявцев М. К. Община и каста в Хиндустане. М., 1971;
Зак С. Д. Методологические проблемы развития сельской поземельной об-
щины.— В.кн.: Социальная организация народов Африки. М., 1975, с. 260—
261; Массон В. М. 1) Ремесленное производство... с. 111; 2) Экономика...
с. 64—65; Алаев Л. Б. Сельская община в Северной Индии. М., 1981,
с. 67—70.
52 М а с с о н В. М. Ремесленное производство... с. ПО.
53 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 371.
219
в положительном аспекте. На поселениях восточных славян
VIII—IX вв., которые/лы относим к родовым поселкам,54 55 архео-
логи находят ремесленные мастерские. Обнаружены также це-
лые поселения ремесленников, занятых, например, металлурги-
ей. И ремесленные мастерские на территории поселений, и по-
селки ремесленников соответствуют стадии общинного ремесла.55,
Внутриобщинный характер ремесленного производства пре-
пятствовал сосредоточению ремесла в городах. И такое поло-
жение сохранялось вплоть до падения родо-племенного строя.
С разложением родо-племенных отношений распалось и общин-
ное ремесло, что привело к оседанию ремесленников вокруг
городов. Но это случилось позднее.
Таким образом, город, подобно любому социальному явле-
нию, эволюционировал. Однако его сущность центра общест-
венных связей, организующего и обеспечивающего жизнедея-
тельность различных социумов, сложившихся в ту или инук>
систему, оставалась неизменной. Менялся лишь характер и на-
бор этих связей.56
Каковы же были конкретные пути возникновения древйерус-
ского города? Мы полагаем, <что первые города в упомянутом
выше смысле возникали как племенные центры. Их образование
надо связывать с высшим этапом развития родо-племен-
ных отношений. Хронологически оно связано с IX—X вв.
Именно к этому времени относится появление таких городов, как
Новгород, Киев, Полоцк, Смоленск, Белоозеро, Ростов и др.
Будучи средоточиями огромных племенных союзов, они неиз-
бежно превращались в крупные городские центры, сохраняя
свою -^масштабность и позднее, когда родо-племенной строй
отошел в прошлое. Прав, на наш взгляд, В. В. Седов, связывая
градообразование с племенными центрами.57 Но мы не можем
согласиться с его мыслью об эволюции городов из племенных
54 Мавродин В. В., Фроянов И. Я. Об общественном строе вос-
точных славян VIII—IX вв. в свете археологических данных.— В кн.: Про-
блемы археологии, вып. 11. Л., 1978, с. 131.
55 Кропоткин В. В. К вопросу о развитии товарного производства...
с. 154; Массон В. М. 1) Ремесленное производство... с. ПО—111, 117;
2) Экономика... с. 63.
56 При всем том надо помнить, что существо города нельзя сводить
к сочетанию функций, как пытается это делать В. В. Карлов. Он пишет:
«К раннефеодальным городам следует относить прежде всего те разноха-
рактерные по происхождению и положению в системе расселения поселения,
где сочетались ремесленно-торговые, административные, политические, рели-
гиозные и военные функции» (Карлов В. В. К вопросу о понятии ран-
нефеодального города... с. 83). Надо, видимо, не свешивать различные функ-
циональные уровни. Есть функции и функции. Различные конкретные функции
в конечном счете генерализуются в главную, коренную функцию, которая
придает понятию «город» социологическое звучание. С этой точки зрения
всеобщая функция города состоит в том, что он является жизненно важ-
ным, опосредствующим социальные связи центром, без которого тот или
иной общественный союз существовать не может.
57 С е д о в В. В. Восточные славяне... с. 242—243.
220
цёнтров, ибо считаем, что племенные центры — это и есть горо-
да в социальном смысле слова. А дальнейшее их развитие, как
уже мы отмечали, шло по линии умножения их конкретных
функциональных свойств.
Многие из городов (племенных центров), по наблюдениям
археологов, возникали в результате слияния нескольких посе-
лений — явление, напоминающее древнегреческий синойкизм.68
Из новейших исследований явствует, что древний Новгород
возник в результате слияния родовых поселков — так называе-
мых концов.58 59 Общинный характер концов угадывается вполне
определенно.60 Кончанское устройство прослеживается и в дру-
гих городах Руси: Пскове, Старой Руссе, Ладоге, Кореле, Смо-
ленске, Ростове, Киеве.61 Это позволяет предположить о един-
стве возникновения древних русских городов, появившихся
вследствие слияния нескольких общин. Не случайно исследова-
тели Новгорода В. Л. Янин и М. X. Алешковский пишут, что
«модель происхождения Новгорода из политического центра од-
ной из предгосударственных федераций имеет, по всей вероятно-
сти, немалое значение для понимания происхождения первых юж-
ных городов, в частности Киева».62 О том, что Киев, подобно
Новгороду и прочим древнейшим городам, образовался путем
синойкизма, свидетельствуют летописные и археологические ис-
точники. Вспомним летописную легенду о трех братьях Кие, Ще-
ке и Хориве, основавших Киев. Современные исследователи нахо-
дят в ней историческую основу.63 Они видят (в легенде указание
на реальное существование нескольких самостоятельных посе-
лений, предшествовавших единому городу.64 Д. С. Лихачев, счи-
тая мотив ^братства в легенде сравнительно поздним, полагает,
что это братство стало «как бы закреплением союза и посте-
пенным объединением этих трех поселений».65
58 Один Из авторов настоящего исследования уже писал об этом (см.:
Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории,
с. 228). К тому же склоняются и другие исследователи (см. напр.: Ду-
бов И. В. Северо-Восточная Русь... с. 56).
59 Я и и н В. Л., Алешковский М. X. Происхождение Новгорода,
с. 56.
60 Ф а д е е в Л. А. Происхождение и роль системы городских концов...
с. 26—30.
61 Арциховский А. В. Городские концы в Древней Руси.— Истори-
ческие записки, 1945, с. И—12; Фадеев Л. А. Происхождение и роль сис-
темы городских концов... с. 19.
62 Я н и н В. Л., Алешковский М. X. Происхождение Новгорода,
с. 60.
63 Соколова В. К. Русские исторические предания. М., 1970, с. 9—
10; Рыбаков Б. А. Древняя Русь: Сказания. Былины. Летописи. М.,
1963, с. 22—38.
64 Каргер М. К. 1) Древний Киев.— В кн.: По следам древних куль-
тур. Древняя Русь. М., 1953, с. 45; 2) Древний Киев. М.; Л., 1958, т. 1,
с. 115.
65 Л и х а ч е в Д. С. Народное поэтическое творчество времени расцве-
та древнерусского раннефеодального государства (X—XI вв.).—В кн.: Рус-
ское народное поэтическое творчество. М.; Л., 1953, т. 1, с. 155.
221
Та же летописная легенда, повествующая об основании Кие-
ва, позволяет приблизиться к пониманию социально-политиче-
ского статуса племенных центров. Судя по всему, они создава-
лись как города правящие. Любопытна в этой связи ремарка
летописца, рассказавшего о постройке города Киева тремя
братьями: «И по сих братьи держати почаша род их княженье
в полях».66 Следовательно, в легенде постройка города ассоции-
руется с началом княжения. В аналогичном плане свидетель-
ствует и легенда о призвании варяжских князей, которая соеди-
няет строительство городов с управлением общественной
жизнью: «...и начата владети сами собе и городы ставити».67
Красноречиво и то, что здесь военные столкновения племен
отождествляются с враждой городов: «И въсташа сами на ся
воевать, и бысть межи ими рать велика и усобица, и въсташа
град на град».68 Конечно, не исключено, что тут перед нами
реминисценции поздних представлений летописцев о социально-
политической роли городов, современных им. Но мы распола-
гаем фактами, которые едва ли могут вызывать сомнения, по-
скольку зафиксированы договором Олега с греками, -т. е. до-
кументом, подлинность которого общепризнанна. Во время
похода Олега на Царьград греки, напуганные русской ратью,
изъявили готовность платить дань,, лишь бы князь «не воевал
Грецкые земли». Олег потребовал «дати воем на 2000 корабль
по 12 грйвен на ключь, а потом даяти уклады на русскыя гра-
ды: первое на Киев, та же на Чернигов, на Переяславль, на
Полтеск, на Ростов/на Любечь и на прочаа городы; по тем бо
городам седяху велиции князи под Олгом суще».69 Стало быть,
дань с греков «имали» не только те, кто участвовал в i походе,
но и крупнейшие города Руси — главнейшие общины, которые,
вероятно, санкционировали и организовали поход на Византию.
И в тексте договора 907 г. фигурирует условие, отражающее
все тот же своеобразный статус древнерусского города: «При-
ходячи Русь да витают у святого Мамы, и послеть царьство на-
ше, и да испишут имена их, и тогда возмуть месячное свое,—
первое от города Киева, и паки ис Чернигова и ис Переаслав-
ля, и прочий гради».70 В русско-византийском договоре 944 г.
находим сходный текст.71 В свете этих исторических данных
русский город IX—X вв. предстает как самодовлеющая социаль-
но-политическая организация.
Проанализируем другое характерное летописное сообщение,
взятое из рассказа о последней мести Ольги, завершившейся
разорением древлянского города Искоростеня, повинного в смер-
66 ПВЛ, ч. I. М.; Л., 1950, с. 13.
67 НПЛ. М.; Л., 1950, с. 106.
68 Там же, с. 106.
69 ПВЛ, ч. I, с. 24.
70 Там же, с. 25.
71 Там же, с. 36.
222
ти ее мужа Игоря. Расправившись с древлянами, Ольга «воз-
ложиша на ня дань тяжку; 2 части дани идета Киеву, а третья
Вышегороду к Ользе; бе бо Вышегород град Вользин».72 Зна-
чит, Киев и Вышгород получали если не всю древлянскую дань,
то, во всяком случае, какую-то ее часть. Киев — вольный город.
С ним все ясно. Сложнее с Вышгородом. Его летописец назы-
вает «град Вользин». Как это понять? Может быть так, что го-
род принадлежал Ольге на частном праве? Подобные сужде-
ния встречаем в историографии.73 На наш взгляд, А. Н. Насонов
занимал более правильную позицию, когда говорил: «Вышго-
род XI—XII вв. возник не из княжеского села, как можно было
бы думать, имея в виду слова летописца — „Ольгин град’'’ (под
946 г.). В X—XI вв. это не село-замок, а город со своим город-
ским управлением (начало XI в.), населенный (в X в.) теми
самыми „руссам”, которые ходят в полюдье, покупают одноде-
ревки и отправляют их с товарами в Константинополь. Сущест-
вование здесь в начале XI в. своей военно-судебной политиче-
ской организации отмечено „Чтениями” Нестора и сказанием
о Борисе и Глебе. Здесь мы видим „властелина градского”
имеющего своих отроков или „старейшину града” производя-
щих суд».74
Поступление древлянской дани в Киев и Вышгород, иначе —
киевской и вышгородской общинам, не покажется странным,
если учесть, что покорение древлян — дело не одной княжеской
дружины, но и воев многих, за которыми скрывалось народное
ополчение, формировавшееся в городах. Без военной помощи
земщины киевским князьям, было не по силам воевать с восточ-
нославянскими племенами, а тем более с Византией или с ко-
чевниками.75 Именно этот решающий вклад земских ратников
в военные экспедиции своих князей обеспечивал городам/долю
даней, выколачиваемых из «примучиваемых» племен и Визан-
тийской империи, откупающейся золотом и различным узорочь-
ем от разорительных набегов ратников из Руси.76
Итак, на основании данных письменных источников мы при-
ходим к заключению о том, что города Руси IX—X вв. являли
собой самостоятельные общественные союзы, представляющие
законченное целое, союзы, где княжеская власть была далеко
не всеобъемлющей, а лишь одной из пружин социально-полити-
72 Там же, с. 43.
73 Юшков С. В. Очерки по истории феодализма... с. 46; Тихоми-
ров М. Н. Древнерусские города, с. 294—295.
74 Н а с о н о в А. Н. «Русская земля» и образование территории Древ-
нерусского государства. М., 1951, с. 53—54.
75 Ф р о я н о в И. Я. Киевская Русь, с. 188—190.
76 Необходимо отметить, что право граждан пользоваться доходами,
получаемыми благодаря победоносным войнам, было характерно для антич-
ных городов-государств (см.: Штаерман Е. М. Эволюция античной
формы собственности и античного города.— Византийский временник, 1973,
вып. 34, с. 5).
223
ческого механизма, лежавшего в основе общественного устрой-
ства.
Как явствует из источников, структура политической влас-
ти, управлявшей древнерусским обществом IX—X вв., была
трехступенчатой. Военный вождь — князь, наделенный опреде-
ленными религиозными и судебными функциями, совет племен-
ной знати (старцы градские) и народное собрание (вече) —
вот основные конструкции политического здания изучаемой
эпохи. Обращает на себя внимание совпадение терминов, обо-
значающих членов совета старейшин на Руси и в других регио-
нах древнего мира: в древнем Шумере, гомеровском полисе,
древней Грузии. Это не удивительно. Как сейчас установлено,
«система общинного самоуправления, унаследованная городом-
государством от эпохи так называемой „военной” или „прими-
тивной демократии” и включавшая в себя, как правило, три
элемента: народное собрание, совет старейшин и общинных
магистратов или вождей, была в равной мере характерна для
городов как Запада, так и Востока на наиболее ранних этапах
их развития».77
Отмечая родо-племенную структуру и характер обществен-
ной власти на Руси IX—X вв., не следует игнорировать новые
веяния, ощущаемые в традиционной общественной организации.
Мы, в частности, имеем в виду зачатки публичной власти, по-
явлению которых способствовало возникновение племенных
центров, конструирующихся в города-государства. Само сосре-
доточение власти в городе порождало тенденцию к отрыву
власти от широких масс рядового населения и, следовательно,
превращению ее в публичную власть. Это превращение стиму-
лировало и подчинение восточнославянских племен Киеву, за-
вершившееся образованием грандиозного межплеменного су-
персоюза под гегемонией Полянской общины. Существование
подобного союза невозможно было без насилия со стороны
киевских правителей по отношению к покоренным племенам.
Отсюда ясно, что публичная власть проявлялась в насильст-
венной политике, идущей из Киева. Довольно ярко это отрази-
лось в событиях, связанных с языческой реформой Владимира,
предпринятой, безусловно, не без участия киевской общины.
Известно, что Перун вместе с другими богами был поставлен
вне Владимирова «двора теремного» и тем самым провозглашен
богом всех входящих в суперсоюз племен. Дальнейшие собы-
тия показали, что внедрять эту идею пришлось с помощью си-
лы. Во всяком случае, появление Перуна в пантеоне новгород-
ских богов было связано с прибытием Добрыни в Новгород
на правах наместника киевского князя. Еще более красноречи-
во об этом свидетельствуют происшествия, связанные с кре-
77 А н д р е е в Ю. В. Античный полис и восточные города-государства.—
В кн.: Античный полис. Л., 1979, с. 9.
224
щением Руси. Христианство, принятое в Киеве, прививалось
новгородцам посредством огня и меча.78
Возвращаясь к городским союзам, автаркичным по социаль-
но-политической сути, мы ставим вопрос: в каком отношении
они находились с сельской округой? Мы уже видели, что город
возникал в результате общинного синойкизма, будучи порож-
дением сельской стихии. Органически связанный с селом, город
не противостоял ему, а, напротив, являлся как бы ступенью
в развитии сельских институтов. Представляя собой общинные
учреждения, города на первых порах, вероятно, имели аграрный
характер,79 т. е. среди их населения немало было тех, кто за-
нимался сельским хозяйством. Яркой иллюстрацией этого мо-
жет служить летописный рассказ о походе княгини Ольги на
Искоростень. Простояв в долгой и бесплодной осаде, Ольга че-
рез послов говорила древлянам: «Что хочете доседети? А вси
гради ваши предашася мне, и ялися по дань, и делають нивы
своя и земле своя...»80 Любпытна фразеология летописца, по ко-
торой именно города «делають нивы свои и земле своя». Отсюда
явствует, что горожане у древлян еще не порвали с пашней,
а это значит, что они еще тесно связаны с прилегающей к го-
роду сельской территорией.81 Сельскохозяйственные занятия
горожан прослеживаются и в других областях Руси82 Напра-
шивается историческая параллель с античностью. «Первона-
чальные греческие полисы, — замечает В. Д. Блаватский, — по-
всеместно имели земледельческий характер, а среди населения
было много землепашцев. Да и в дальнейшем основная масса
античных городов сохраняла тесную связь с ближайшей земле-
дельческой округой».83 Экономика этих полисов базировалась
на сельском хозяйстве. То же самое былому африканских йору-
бов. В основе экономики их городов-государств лежало земле-
делие.84
В конце X — начале XI в. Русь вступает^в полосу заверше-
ния распада родо-племенного строя. Это было время неудержи-
78 См.: Янин В. Л. Летописные рассказы о крещении новгородцев
(о возможном источнике Иоакимовской летописи). — В кн.: Русский город
(исследования и материалы), вып. 7 М., 1984.
79 Ф р о я н о в И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической
истории, с. 230. См.: То л очко П. П. Происхождение древнейших восточно-
славянских городов, с. 18.
80 ПВЛ, ч. I, с. 42.
81 Тихомиров М. Н. Древнерусские города, с. 67; Р а б и н о в и ч М. Г
Очерки этнографии русского города, с. 53, 55.— Не случайно древнейшие
русские города западноевропейские источники называли «civitas», что, как
известно, означает «город с прилегающей к нему округой» (Л ов м ян-
ский И. О происхождении древнерусского боярства.— В кн.: Восточная
Европа в древности и средневековье. М., 1978).
82 Тихомиров М. Н. Древнерусские города, с. 67—68.
83 Блаватский В. Д. Античный город.— В кн.: Античный город.
М. 1963, с. 9.
84 Коч а ков а Н. Б. Города-государства йорубов. М., 1968,, с. 68.
225
мого разложения родовых отношений,85 перехода «от коллективно-
го родового земледелия к более прогрессивному тогда — индиви-
дуальному».86 Рождалась новая социальная организация, осно-
ванная на территориальных связях.. Начинался так называемый
дофеодальный период в истории Древней Руси, ставший
переходным от доклассовой формации к классовой, фео-
дальной, период, существование которого убедительно до-
казал А. И. Неусыхин на материале истории стран раннесред-
невековой Западной Европы. Вполне естественно, что и в исто-
рии города мы сталкиваемся с новыми явлениями. Так, среди
современных археологов ^бытует мнение, согласно которому на
Руси в конце X — начале XI в. можно наблюдать многочислен-
ные случаи переноса городов. Это явление некоторые исследо-
ватели связывают с «новой 1более активной стадией феодализа-
ции».87 Мы полагаем, что здесь имело место одно из проявлений
сложного процесса перестройки общества на территориальных
основах, а отнюдь не отражение новой фазы феодализации.
Перед нами, в сущности, рождение нового города, хотя и опи-
рающегося на некоторые древние традиции. Ряд «переносов»,
по сути дела, есть вторичный синойкизм. Отсюда понятно, по-
чему функции крупных раннегородских центров Михайловского,
Петровского, Тимиревского перешли к Ярославлю,88 отчего
многие города зарождались в гуще поселений, которые вскоре
прекращали свое существование.89 Подобного рода явления
имеют яркие этнографические и сравнительно-исторические па-
раллели. Так, у индейцев северо-западной Америки в период
формирования территориальных связей несколько поселений
на побережье прекратили свое существование, а вместо них
возникло одно большое поселение, расположенное в другом
месте.90 Нечто подобное наблюдается и в Повисленье, где
в VIII—X вв. существовало несколько городов, но к концу X—
началу XI в. жизнь в них замерла. Центром округи стал город
Краков.91 Подобные примеры можно было бы продолжить.
Разложение родовых связей означало прекращение сущест-
вования упоминавшегося ранее внутриобщинного ремесла.
Ремесленники, выходя из-под покрова родовой общины, устре-
мились к городам, поселяясь у их стен. Начался быстрый рост
посадов. Не случайно возникновение посадов в большинстве
русских городов происходит именно в XI в.92 Города становят-
85 Р ы б а к о в Б. А. Древняя Русь... с. 57.
86 Рыбаков Б. А. Обзор общих явлений... с. 42.
87 Д у б о в И. В. Северо-Восточная Русь... с. 55.
88 Там же, с. 78.
89 Воронин Н. Н. К итогам и задачам... с. 11.
90 Аверкиева Ю. П. Разложение родовой общины и формирование
раннеклассовых отношений в обществе индейцев северо-западного побе-
режья Северной Америки. М., 1961, с. 38—39.
91 L a k i A. Najstarsze miasta Malopolski. Krakow, 1967, s. 1—27
92 Тихомиров M. H. Древнерусские города, с. 47; Алексеев Л. В.
Полоцкая земля. М., 1966, с. 133.
226
ся центрами ремесла и торговли, т. е. присоединяют к своим
прежним социально-политическим и культурным функциям эко-
номическую функцию. Полного расцвета городские ремесла
и торговля достигают в XII в. И все же главнейшие города Руси
выступали в первую очередь не как центры ремесла и торговли,
а как государственные средоточия, стоящие во главе земель —
городских волостей-государств. О том, как шел процесс склады-
вания подобных государственных образований, речь пойдет
в следующих разделах настоящей работы.
Ill. ГОРОДА-ГОСУДАРСТВА НА РУСИ XI—XII вв.
1. Становление города-государства в Новгородской земле
Образование городовой волости (города-государства) в Нов-
городской земле, как, впрочем, и в других древнерусских зем-
лях, — процесс многогранный, изучение которого возможно
с различных точек зрения: создания территориально-админист-
ративной системы, управления, формирования институтов влас-
ти, военной организации и т. д. Мы не ставим перед собой за-
дачу всесторонне рассмотреть этот процесс. Наша цель состоит
в том, чтобы проследить за ним с помощью исторических мате-
риалов, относящихся к развитию социально-политических уч-
реждений. Мы полагаем, что исследование, проведенное в по-
добном ключе, вполне правомерно и достаточно репрезента-
тивно.
Необходимо прежде всего подчеркнуть то обстоятельство,
что становление города-государства, или городовой волости,
в Новгородском крае происходило в условиях длительной и упор-
ной борьбы новгородцев за независимость от Киева. Эта борь-
ба оказала заметное воздействие на складывание новгородской
государственности.
Во второй половине X в. господство Полянской общины над
Новгородом осуществлялось, как правило, посредством посад-
ников-князей, присылаемых из поднепровской столицы в каче-
стве наместников киевского великого князя. В результате поня-
тия «княжение», «посадничество» и «наместничество» совпадали
и нередко звучали как синонимы.1 Однако первые десяти-
летия XI в. вводят нас в круг событий, отразивших новые явле-
ния, знаменующие начальную фазу истории новгородской воло-
стной общины. Так, под 1014 годом летописец сообщает, чГо
князь Ярослав, управляя Новгородом, посылал «уроком» в Ки-
ев «две тысяче гривен от года до года, а тысячю Новегороде
гридем раздаваху. И тако даяху вси<посадници новгородьстии,
а Ярослав сего не даяше к Кыеву отцю своему. И рече Володи-
мер: „Требите путь и мостите мостъ”, — хотяшеть бо на Яросла-
1 См,: Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962, с. 47, 49, 51.
227
ва ити, на сына своего, но разболеся».2 Здесь князь и посадник
еще не различаются. Но в летописном рассказе есть упомина-
ния о реалиях, идущих на смену старому порядку отношении
Новгорода с Киевом. Ярослав, будучи новгородским князем-по-
садником (т. е. наместником великого князя Владимира),отка-
зал в уплате «урока» своему отцу. Он решил порвать тради-
ционные отношения с киевскими правителями, освободиться от
зависимости. Можно предположить, что к разрыву с отцом
Ярослава побуждали новгородцы, тяготившиеся обязанностью
«давать дань» Киеву. Во всяком случае, без поддержки новго-
родцев Ярослав не затеял бы борьбу с могущественным роди-
телем.
Й событиях, которые произошли позже, находим новые под-
тверждения нащему наблюдению. Ярослав вскоре вынужден был
созвать новгородское вече и просить новгородцев выступить про-
тив Святополка.3 Возможно, Л. В.. Черепнин был прав, когда
говорил, что на этом вече «велись переговоры, в которых Яро-
слав. обещал новгородцам и денежное вознаграждение, и гра-
моту с, какими-то политическими гарантиями».4 Перед нами —
народное собрание, обсуждающее самостоятельно, а не под дик-
товку князя чрезвычайно важный вопрос о военном походе. Это
свидетельствует о возросшей сплоченности новгородцев, об ус-
пехах консолидации местного общества.
Самостоятельность городской общины простирается так да-
леко, что она поступает наперекор князю. Когда Ярослава раз-
бил Болеслав, он «прибегшю Новугороду, и хотяше бежати за
море, и посадник Коснятин, сын Добрынь, с новгородьци, ра-
секоша лодье Ярославе, рекуще: „Хочемъ ся и еще бити с Боле-
славом и съ Святополкомь”».5 Важно отметить, что Коснятин,
несмотря на присутствие в Новгороде князя, назван посадни-
ком. Видимо, он был тесно связан с местной общиной. Неслу-
чайно Ярослав, разгневавшись позднее на Коснятина, предпо-
чел расправиться с ним не в Новгороде, а в дальнем Муроме.
Итак, Новгород выступает достаточно единой социальной
организацией уже в первые десятилетия XI в. Ясно вырисовы-
вается вече, которое может противостоять князю и даже на-
правлять его деятельность. Мы наблюдаем первые ростки новых
отношений Новгорода с княжеской властью, которая ранее
стояла на страже интересов киевского великого князя, а теперь
вынуждена поступиться ими в угоду Новгороду. Наметилось
расхождение между посадничеством и наместничеством, что,
в свою очередь, вело к возникновению предпосылок для появ-
2 ПВЛ, ч. I. М.; Л., 1950, с. ^8—89.
3 Там же, с 95—96; НПЛ. М.; Л., 1950, с. 174—175.
4Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения в Древней
Руси и Русская Правда. — В кн.: Новосельцев А. П. и др. Древнерусское
государство и его международное значение. М., 1965, с. 132.
5 ПВЛ, ч. I, с. 97.
228
ления посадников по новгородскому усмотрению, а не по на-
значению из Киева. Эти тенденции отразились в известиях
о Коснятине.
Завязавшиеся новые отношения в социально-политической
жизни Новгорода все более укреплялись. Вторая половина
XI в. характеризуется заметными переменами в положении,
князя на новогородском столе. Их нельзя рассматривать изоли-
рованно от борьбы новгородцев против гегемонии Киева. Имен-
но успехи ее в немалой мере обусловили некоторые существен-
ные изменения статуса князя в новгородском обществе. Резуль-
таты этого изменения мы видим в практике изгнания князей,,
которая в новгородской истории второй половины XI в. просле-
живается четко и определенно.
В Повести временных лет под 1064 годом читаем следую-
щее: «Бежа Ростислав Тмутороканю, сын Володимерь, внук
Ярославль, и с ним бежа Порей и Вышата, сын Остромирь-
воеводы Новгородьского».6 Еще С. М. Соловьев предположил,
что Ростислав бежал из Владимира-Волынского, где княжил.7
Современный исследователь О. М. Рапов также выдвигает вер-
сию бегства Ростислава на юг после неудачной попытки овла-
деть своей владимиро-волынской отчиной.8 Но возможно и дру-
гое предположение: Ростислав бежал из Новгорода. К этому
предположению склоняет известие летописца о том, что князь
бежал в компании с Вышатой, сыном новгородского посадника
Остромира. Об этом прямо сообщают некоторые, правда, позд-
ние летописи,9 а также В. Н. Татищев.10 Н. М. Карамзин, при-
нимая поздние летописные сведения о бегстве князя Ростисла-
ва, писал: «Владимир Ярославич оставил сына Ростислава^
который, не имея никакого удела, жил праздно в Новгороде».11
Мысль о том, что Ростислав Владимирович бежал именно из*
Новгорода, среди советских историков разделял И. М. Троц-
кий.12 13 В. Л. Янин, тщательно изучивший политическую историю*
Новгорода XI столетия, убедился в том, что «между 1052
и 1054 гг. судьба новгородского стола остается неясной»?3 Не*
падает ли княжение Ростислава в Новгороде на указанный
промежуток времени? Этому предположению, казалось бы„
противоречит летописное сообщение 1064 г. насчет бегства Рос-
6 Там же, с. 110.
7 Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. 1. М.,.
1959, с. 352, 694.
8 Р а п о в О. М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине-
XIII вв. М., 1977, с. 68.
9 ПСРЛ, т. XV, с. 154; т. 9, с. 92; т. XXII, с. 374; т. XXIII, с. 22.
1и Татищев В. Н. История Российская, т. 11. М.; Л., 1963, с. 81.
“ Карамзин Н. М. ,История Государства Российского, т. 11. СПб.,.
1892, с. 48, 43 (примеч.).
12 Троцкий И. М. Возникновение Новгородской республики. — Изв^
АН СССР, VII сер., Отд. общ. наук, 1932, № 4, с. 289—291.
13 Я н ин В. Л. Новгородские посадники, с. 49—50.
229
тислава в Тмутаракань. Однако могло быть так, что в летопис-
ном рассказе слились воедино, под одним годом происшествия,
случившиеся в разное время: бегство Ростислава из Новгорода
и борьба его за Тмутаракань. Подобные приемы находим в ле-
тописи и в других случаях.14
Итак, мы формулируем предположение: князь Ростислав
где-то между 1052 и 1054 гг. бежал из Новгорода. Вероятно,
следует говорить об уходе их Новгорода Ростислава, побуждае-
мого к тому опасностью, грозившей со стороны новгородцев. По
существу, здесь речь должна идти об изгнании князя из города.
Мстислав Изяславич — следующий князь, который привле-
кает наше внимание. О нем в летописи читаем: «По преставле-
нии Володимера в Новегороде Изяслав посади сына своего
Мьстислава, и победиша на Черехи; бежа Киеву, и по взятья
града преста рать».15 Конец правлению Мстислава в Новгоро-
де, как явствует из летописной заметки, положила битва на
Черехе, которую Д. С. Лихачев, а за ним и В. Л. Янин дати-
руют 1067 г., связывая ее с походом полоцкого князя Всеслава
на Новгород.16 Вполне возможно, что Мстислав вынужден был
удалиться, опасаясь гнева новгородцев, вызванного его пора-
жением в битве.17 В этом случае бегство князя было равно-
сильно изгнанию.
Если наши наблюдения об изгнании новгородцами князей
Ростислава и Мстислава опираются на гипотетические основа-
ния, то насчет братьев Глеба и Давыда Святославичей ясность
полная. В результате народных волнений князь Глеб бежал из
Новгорода и сложил голову в чудской земле.18 Давыда постиг-
ла та же участь изгнанника; «Давыд прииде к Новугороду
княжить; и по двою лету выгнаша и».19
Таким образом, изгнание князей, направляемых из Киева
в Новгород, становится во второй половине XI в. привычным
явлением, превращаясь как бы в стиль отношений новгородско-
го общества с киевскими ставленниками.20 Это было крупным
завоеванием новгородцев в борьбе за освобождение от власти
киевских князей. Способность выдворить того или иного князя —
явный признак возросшей активности новгородской общины,
формирующейся городской волости. Впрочем, до окончательной
14 Ш а х м а т о в А. А. Разыскания о древнейших русских летописных
свободах. СПб., 1908, с. 444, 456—457.
>5 НПЛ, с. 161, 470. ।
16 Янин В. Л. Новгородские посадники, с. 49.
17 Как говорят факты, относящиеся к XII в., князь нес ответственность
перед вечевой общиной за военные успехи. Поражение князя в бою нередко
воспринималось как проявление неспособности его выступать вообще в роли
лидера (см.: Фроя нов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политиче-
ской истории. Л., 1980, с. 132—133).
18 НПЛ, с. 161, 470.
19 Там же.
20 См.: Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества ХИ-
ЛИ! вв. М„ 1982, с. 539.
230
победы было еще, конечно, далеко. Новгородцы могли изгнать
неугодного князя, но пока не имели сил, чтобы не принять кня-
зей, Посылаемых в Новгород киевскими правителями. Нада
иметь в виду, что изменения в статусе княжеской власти про-
исходят и на юге, в Киеве, где «людье кыевстии», т. е. широ-
кие массы населения киевской волости, начинают изгонять кня-
зей.21 Эти веяния, конечно, не могли не коснуться новгородско-
го общества и, без сомнения, оказывали на него влияние.
Изгнание князей предполагает их призвание. С точки зре-
ния логики данный тезис справедлив. Исторически же события
в Новгородской земле развивались несколько иначе: между
актами изгнания и призвания князей легли десятилетия напря-
женной борьбы Новгорода с киевскими властителями. Изгонять
князей новгородцы стали раньше, чем призывать. Процесс
формирования волостных порядков в Новгороде, определивших
положение князя, был, следовательно, постепенным.
В арсенале новгородцев появилось еще одно изобретение*
с помощью которого они противились притязаниям великих
киевских князей: «вскормление», или воспитание, выращивание
князей с юных лет. Взяв к себе по договоренности с великим
князем какого-нибудь княжича-отрока, новгородцы старались
воспитать младого Рюриковича в духе своих обычаев и нравов*
чтобы сделать из него правителя, властвующего в согласии
с интересами новгородского общества. Так, князь Мстислав*
«вскормленный» новгородцами, княжил в общей сложности
в Новгороде почти 30 лет, и новгородцы дорожили им прежде
всего потому, что вскормили его. Это послужило для них осно-
ванием отвергнуть в 1102 г. сына Святополка. Несмотря на то,
что Святополк имел с новгородцами «многу прю», они настояли
на своем.22 В этих событиях видим еще одно свидетельства
усиления новгородской городской общины. Если раньше новго-
родцы не решались противиться прибывающим из Киева князь-
ям-наместникам, отваживаясь лишь со временем изгонять при-
шельцев за разные провинности, то теперь они настолько уси-
лились, что дерзают ослушаться великого князя киевского и не
принять угодного ему кандидата в новгородские князья. Перед
нами, в сущности, княжеское избрание, хотя и не в столь от-
четливой форме, как это станет позже.
«Пря», о которой сообщает летописец, интересна еще и тем*
что в ней заключен выразительный упрек, брошенный новго-
родцами Святополку: «Ты еси шел от нас». Ему, стало быть,
припомнили случай, когда он после 10 лет княжения в Новго-
роде оставил это княжение ради Туровского.23 Новгородцев не
устраивали беспричинные с их точки зрения уходы князей.
Видимо, подобные уходы подрывали усилия по ослаблению за-
21 См. с. 282 настоящей книги.
22 ПВЛ, ч. I, с. 182.
23 Там же, с. 137.
231
висимости от Киева, а также по приспособлению княжеской
власти к нуждам строящегося города-государства.
Из всего сказанного следует, что тенденции развития кня-
жеской власти в Новгороде, наметившиеся в первой трети
XI в., в конце того же столетия значительно окрепли. Новго-
родский князь формально еще был наместником великого ки-
евского князя. Но под оболочкой наместничества явственно обо-
значились перемены в статусе князя, превращавшегося в во-
лостной орган власти. Новгородцы добивались изменения
социальной роли князя, пользуясь различными средствами: из-
гнанием, «вскормлением» и проч. Былое тождество княжения
•с наместничеством разрушалось.
Это отделение княжения от наместничества сопровождалось
дальнейшей перестройкой посадничества. На основе скрупулез-
ного анализа источников В. Л. Янин установил время возник-
новения посадничества нового типа: конец 80-х годов XI в.24
Сосуществование в Новгороде князя и посадника, едва разли-
чимые зачатки которого мы эпизодически наблюдали ранее,
-стало в конце XI в. сложившимся явлением. А это означало,
что посадничество окончательно отпало от княжения, разъеди-
нившись также и с наместничеством.
Итак, последние десятилетия XI в. необходимо рассматри-
вать как новую ступень становления новгородской государст-
венности. Это время отличало: 1) упрочение самодеятельности
веча, изгонявшего провинившихся князей или отказывавшего
в княжении нежеланному претенденту; 2) частичное перерож-
дение княжеской власти, в результате чего князь из наместни-
ка киевских правителей постепенно превращался в представи-
теля республиканской волостной администрации, совмещая,
следовательно, в себе противоположные качества; 3) вытекаю-
щее отсюда расхождение княжения и наместничества; 4) нару-
шение тождества княжения и посадничества, выделившегося
в самостоятельную должность, замещаемую новгородским бо-
ярством; 5) отделение посадничества от наместничества.
Перечисленные особенности политической жизни Новгорода
конца XI в. были этапом органического развития волостного
строя, осуществлявшегося под воздействием борьбы новгород-
цев за независимость от Киева. Фактор этой борьбы наложил
резкий отпечаток на формирование новгородской городовой во-
лости, на характер действия общественных сий, обусловив из-
вестное их единение, что в значительной мере приглушало
внутренние коллизии среди новгородцев, а это, в свою очередь,
замедляло процесс социальной дифференциации в местном об-
ществе.
Следующий период истории города-государства в Новгороде
охватывает первые десятилетия XII в., завершаясь событиями
24 Янин В. Л. Новгородские посадники, с. 59.
232
1136—1137 гг. На протяжении этого периода окончательно
утвердилось посадничество, формировавшееся из представите-
лей новгородской знати. Правда, Киев еще пытается раздавать
посадничьи должности своим людям. Так, в 1120 г., по словам
новгородского летописца, «приде Борис посадницитъ в Новъго-
род».25 Вероятно, Борис пришел посадничать к новгородцам из
Киева.26 Если в отношении Бориса мы можем лишь предпола-
гать, то относительно другого посадника, Даниила, летописец
говорит прямо: «Въниде ис Кыева Данил посадницитъ Новуго-
роду».27 И тем не менее это — последние случаи назначения
новгородских посадников по воле Киева. Правилом делается
избрание собственных посадников на вече.
Надо иметь в виду, что назначение посадниками Бориса
и Даниила носило совсем иной характер, чем в XI в., когда
посадничество лиц некняжеского происхождения совпадало
с наместничеством, будучи своеобразной заменой княжения.
С возникновением посадничества нового типа, функционирую-
щего наряду с княжеской властью, должность наместника разъ-
единилась с должностью посадника, оставаясь привязанной
лишь к титулу князя. Киев, оказавшись бессильным остано-
вить процесс внутренней консолидации новгородского общества,
выражавшийся помимо прочего в создании местных институтов
власти, пытался приноровиться к новым порядкам, дабы не
упустить нити управления Новгородом. Но то были бесперспек-
тивные попытки. Посадничество окончательно приобрело сугу-
бо местную постановку. Власть киевских князей над новгород-
цами резко, таким образом, сократилась. Назначение посадни-
ков навсегда сменилось избранием их на вече. Значение
новгородского веча как верховного органа волости неизмеримо
возросло.
Утратив позиции в новгородском посадничестве, Киев со-
хранял остатки своей власти над Новгородом посредством кня-
жения. Новгородское княжение стало последним оплотом хо-
зяйничанья киевских правителей в Новгороде. Но и здесь время
этого хозяйничанья было сочтено.
В марте 1117 г. князь Мстислав, просидевший в Новгороде
около тридцати лет, был переведен в Киевскую землю. Мест-
ный летописец сообщает об уходе Мстислава несколько глухо,
без излишних подробностей: «Иде Мьстислав Киеву на стол из
Новагорода марта в 17».28 Зато Ипатьевская летопись содер-
25 НПЛ, с. 21, 205.
26 См.: Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. 1,
с. 423; Рожков Н. А. Исторические и социологические очерки: Сборник
статей, ч. II. М., 1906, с. 30; Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские
восстания на Руси XI—XIII вв. М., 1955, с. 172; Янин В. Л. Новгородские
посадники, с. 65—67.
27 НПЛ, с. 22, 206.
28 Там же, с. 20, 204.
233
жит более детальную запись: «Приведе Володимер Мьстислава
из Новагорода, и дасть ему отець Белъгород».29 Это известие
дает понять, что Мстислав покинул Новгород по настоянию
Мономаха, а не по воле новгородцев. «Вскормив» себе князя
и продержав его на столе почти три десятилетия, новгородцы
должны были отпустить его скорее всего, вопреки собственному
желанию. Это нельзя рассматривать иначе, как ущемление
самостоятельности новгородской общины.
Оставляя Новгород, Мстислав, по свидетельству летописца,
сына своего Всеволода «посади Новегороде на столе».30 Фра-
зеология книжника указывает на то, что активной стороной при
«посажении» Всеволода был Мстислав, а не новгородцы, кото-
рые, как явствует из летописного текста, играли вынужденно
пассивную роль. Затем мы читаем о вызове в Киев новгород-
ских бояр и о наказании их Владимиром Мономахом, о направ-
лении киевского деятеля Бориса посадничать в Новгород. Все
это, безусловно, проявление господства Киева над Новгородом.
•Однако в 1125 г. произошло событие, которое возвестило при-
ближающееся окончательное падение владычества «матери гра-
дов русских». В тот год умер Владимир Мономах. Киевским
князем стал Мстислав. А в Новгороде «в то же лето посадиша
на столе Всеволода новгородци».31 Как видим, новгородцы са-
ми, без постороннего участия посадили Всеволода на княже-
ский стол. Факт в высшей степени примечательный, если
учесть, что в 1117 г. на стол Всеволода посадил Мстислав.
Теперь же это делают новгородцы. Данное обстоятельство, по
нашему мнению, свидетельствует о том, что с 1125 г. княжение
Всеволода было поставлено на новые основы — новгородцы пе-
рестроили в значительной мере свои отношения с князем Все-
володом, заменив назначение избранием.32 Последнее летописец
и обозначает словом «посадиша». Избрание предполагает опре-
деленную процедуру (ритуал), существенным элементом кото-
рой является «ряд», или договор, скрепляемый обоюдной при-
сягой— крестоцелованием. Новгородская община стремилась
связать князя более прочными узами с местными интересами,
превратив его в представителя своей общинной власти. Избра-
ние в 1125 г. новгородцами Всеволода князем было важной
вехой на пути такого превращения. Господство Киева над Нов-
городом слабело час от часу. Однако полностью оно еще не
пало. Поэтому в 1129 г. новгородцы вынуждены были принять
посадника, пришедшего из Киева.33 Князь же Мстислав, «дер-
г9 ПСРЛ, т. II, стб. 284.
зи НПЛ, с. 20, 204.
31 Там же, с. 21, 205.
32 Вспомним, кстати, что в X в. племена, «примученные» Киевом, часто
восставали именно в связи со смертью киевских князей. Эта традиция не
могла исчезнуть бесследно для Древней Руси XII в.
33 НПЛ, с. 22, 206.
234
жащий русскую землю», еще повелевает Всеволодом.34 И все-
таки Всеволод был последним новгородским князем, посред-
ством которого Киев осуществлял свою власть над Новгородом.
Положение Всеволода резко пошатнулось после смерти
в 1132 г. его отца князя Мстислава. Сменивший Мстислава на
киевском столе Ярополк, дядя Всеволода, решил «перевести
племянника в Переяславль. Пребывание Всеволода в Переяслав-
ле было мимолетным: князь «с заутрья седе в нем, а до обеда
выгна и Гюрги, приехав с полком на нь».35 Всеволоду пришлось
вернуться в Новгород. Появление его в волховской столице
вызвало возмущение: «И бысть въстань велика в людех; и при-
доша пльсковици и ладожане Новугороду, и выгониша князя
Всеволода из города; и пакы съдумавъше, въспятиша и Усть-
ях; а Мирославу даша посЯДьницяти в Пльскове, а Рагуилови
в городе».36 Из приведенного летописного отрывка следует, что
против Всеволода выступили если не все новгородцы, то, во
всяком случае, подавляющая их часть. Решение об изгнании
князя принимается на вече, о чем недвусмысленно свидетельст-
вует фраза «и пакы съдумавъше». Возвращение Всеволода
также осуществляется по инициативе веча.37 В этих событиях
деятельное участие принимали псковичи и ладожане, что сви-
детельствует о далеко зашедшей интеграции территориальных
общин в процессе образования в новгородской области города-
государства, основными структурными единицами которого яв-
лялись главный город и подчиненные ему пригороды. На это же
указывают и вечевые собрания, действующие подобно отлажен-
ному механизму. Участники их выступают под пером летописца
как нерасчлененная масса, включающая различные социальные
категории свободного населения новгородской земли. Мы не
ошибемся, если назовем данные вечевые сходы народными
собраниями.38 Возможно, они проходили не мирно. В. Л. Янин
замечает, что «решение об изгнании князя послужило предме-
том ожесточенной борьбы на вече, закончившейся возвращени-
ем Всеволода на стол».39 Борьбу, о которой пишет В. Л. Янищ
исключать нельзя, хотя летописец умалчивает об этом. Но
считать ее классовой нет никаких оснований, поскольку в столк-
новение приходили группы свободного люда, разнородные по
социальной принадлежности.
Возвращение Всеволода на новгородский стол в Киеве по-
старались использовать в своих целях, потребовав у новгород-
34 «Се аз Мьстислав Володимирь сын, — читаем в одной грамоте. —
дьржа Русьску землю, в свое княжение повелел есмь сыну своему Всево-
лоду отдати Буице святому Георгиеви...». — ПРП, вып. II. М.» 1953, с. 102.
35 ПСРЛ, т. 1, стб. 301; там же, т. II, стб. 294—295.
36 НПЛ, с. 22—23, 207.
37 Янин В. Л. Новгородские посадники, с. 69.
88 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь, с. 180—184.
39 Я н и н В. Л. Новгородские посадники, с. 69.
235
дев выдачи «печерской дани». За данью из Киева Ярополк от-
правил «братанича» своего Изяслава Мстиславича. ПоВ. Н. Та-
тищеву, новгородцы противились требованию киевского князя.40
Косвенно это подтверждает Лаврентьевская летопись, сообщаю-
щая о том, что после выдачи дани состоялось крестоцелование.
Если бы новгородцы не сопротивлялись притязаниям Киева, то
вряд ли надо было бы приводить их к присяге. Более опреде-
ленно на сей счет говорится в Никоновской летописи: «И тако
умиришася и крест целоваша».41 Значит, имело место «раз-
:мирье», коль «умиришася».
Недовольство новгородцев Всеволодом росло. Особенно оно
усилилось после суздальских авантюр князя. Оба похода на
Суздаль закончились неудачей. Еще накануне первого похода
-состоялось бурное вече, на котором после долгих препирательств
победили сторонники войны с Суздалем. Новгородская рать
двинулась в поход. Однако разногласия, продолжавшиеся и в
походе, заставили новгородцев вернуться.42 Тем не менее в том
же году состоялся новый поход. «На Ждани горе» новгородцы
потерпели поражение. Провал военной затеи Всеволода, его
Трусость в этой битве переполнили чашу терпения новгородцев.
Весной 1136 г. они «призваша пльсковиче и ладожаны и сду-
?маша, яко изгонити князя своего Всеволода, и въсадиша в епис-
копль двор, с женою и детми и с тьщею, месяца майя в 28;
и стрежаху день и нощь с оружиемь, 30 мужь на день. И седе
2 месяца, и пустиша из города июля в 15, а Володимира, сына
его, прияша».43
Изгнание в 1136 г. новгородцами Всеволода ликвидировало
последние остатки власти Киева над Новгородом, вызвав не-
которые важные изменения в отношениях князя с новгородской
общиной.44 Перестав быть креатурой киевских правителей, нов-
городский князь становится в полном смысле слова местной
властью, зависимой исключительно от веча. Отпадает необхо-
димость «вскармливания» и пожизненного правления князей
в Новгороде, что привело к более частой их смене в новгород-
ской волости. Но это не означает падения роли княжеской
4и Татищев В. Н. История Российская, т. 2, с. 144.
41 ПСРЛ, т. IX, с. 158.
42 НПЛ, с. 23, 208.
43 Там же, с. 24, 209.
44 Событиям 1136 г. в Новгороде посвящена большая литература (см.:
Андреев В. Ф. Проблемы социально-политической истории Новгорода
XII—XV вв. в советской историографии. — В кн.: Новгородский исторический
сборник, I (II). Л., 1982, с. 125—134). Не вдаваясь в разбор многочислен-
ных суждений относительно значения этих событий в новгородской исто-
рии, заметим, однако, что наиболее правильную их трактовку, по нашему
мнению, предложил В. Л. Янин (см.: Янин В. Л. 1) Новгородские посад-
ники, с. 62—72; 2) Из истории землевладения в Новгороде XII в. — В кн.:
Культура Древней Руси. М., 1966; 3) Проблемы социальной организации
Новгородской республики. — История СССР, 1970, № 1; 4) Очерки комп-
лексного источниковедения. Средневековый Новгород. М., 1977, с. 60—79).
236
власти в новгородском обществе. Наоборот, статус князя45 как
одного из представителей высшей власти приобретает еще боль-
шую устойчивость, о чем можно судить, исходя из сфрагистиче-
ских данных. Речь идет о вислых печатях, бывших на Руси
атрибутом власти и выражением государственной юрисдикции.46
Изучение актовых печатей новгородского происхождения демон^
стрирует массовое распространение булл княжеской принадлеж-
ности с 30-х годов XII столетия: «В период с 1136 г. до концд
первой четверти XIII в. в Новгороде примерно 400 печатям кня-
жеского круга противостоит 14 епископских булл и около де-
сятка проблематичных посадничьих печатей».47 Создается в не-
котором роде парадоксальная, согласно В. Л. Янину, ситуация.
«Казалось бы, успешное восстание 1136 г., приведшее к торже-
ству антикняжеской коалиции, должно было отменить княже-
скую печать и привести к максимальному развитию буллы рес-
публиканской власти. Но в действительности наблюдается как
раз противоположное явление. Посадничья булла после 1136 г.
становится почти неупотребительной... Напротив, княжеская
булла с этого момента получает широчайшее развитие, оттес-
няя на задний план другие категории печатей».48 В. Л. Янин
объясняет это несколько странное явление тем, что «печать
в Новгороде, бывшая прежде одной из регалий высшей власти,
превратилась в средство контроля, в средство ограничения кня-
жеского самовластия республиканскими боярскими органами».49
По нашему убеждению, князь в Новгороде до памятных
происшествий 1136—1137 гг. противостоял республиканским
органам лишь в той мере, в какой сохранял зависимость от Кие-
ва, и настолько, насколько являлся ставленником киевского
князя. Во всем остальном он был составным звеном республи-
канского административного аппарата. Утратив полностью ка-
чества наместника, новгородский князь стал всецело республи-
канским органом власти, что и вызвало его известное возвыше-
ние, засвидетельствованное данными сфрагистики.
Таким образом, мы приходим к выводу, противоположному
тому, который принят в современной исторической литературе:
после 1136—1137 гт. положение княжеской власти в Новгороде
упрочилось, а роль князя возросла.
Этот вывод делает излишним разграничение республикан-
ской и княжеской власти в Новгороде XII—XIII вв. как враж-
дующих.50 Приняв его, усомнимся также и в том, что вся исто-
45 Во избежание недоразумений подчеркнем, что имеем в виду княже-
ский институт, а не отдельных лиц из княжеского рода.
46 Я и и н В. Л. Очерки комплексного источниковедения, с. 26.
47 Там же, с. 33. См. также: Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси
X—XV вв., т. 1 (печати X — начала XIII в.). М., 1970, с. 159.
48 Я н и н В. Л. Очерки комплексного источниковедения, с. 33—34.
49 Там же, с. 34.
50 См.: Янин В. Л., Колчин Б. А. Итоги и перспективы новгородской
археологии. — В кн.: Археологическое изучение Новгорода. М., 1978, с. 8.
237
рия возникновения Новгородской республики есть якобы ре-
зультат «длительного столкновения княжеской власти с 'бояр-
ством, а вечевые органы противостоят в этой борьбе органам
княжеской администрации».51 По нашим представлениям, борь-
ба в Новгороде до поворотных событий 1136—1137 гг. была
направлена не против княжеской власти, а за ее освобождение
от влияния со стороны великих киевских князей, и велась она
не одним лишь боярством, а новгородской общиной в целом.
Последнее обстоятельство находит объяснение в незавершен-
ности процесса классообразования в новгородском обществе
XI—XII вв., отсутствии в нем сложившихся антагонистических
классов, как, впрочем, и по всей Руси.52 Новгородское боярство
рассматриваемого времени представляло собой социальную
группу, расколотую на соперничающие партии, страдавшие от
изнурительной взаимной борьбы. «Разобщенность боярства, не-
прекращавшаяся борьба боярских территориальных группиро-
вок,— замечает В. Л. Янин, — замедляли не только процесс
консолидации самого боярства, но и процесс консолидации про-
тивостоящих ему классовых сил».53 Консолидированным бояр-
ство стало не ранее XV в.54
Все это сказалось на характере деятельности должностных
лиц Новгорода: князя, посадника, тысяцкого55 и сотских. В но-
51 Колчин Б. А., Янин В. Л. Археологии Новгорода 50 лет. — В кнл
Новгородский сборник: 50 лет раскопок Новгорода. М., 1982, с. 111—112;
Янин В. Л. Социально-политическая структура Новгорода в свете археоло-
гических исследований.—В кн.: Новгородский исторический сборник, 1, с. 88.
52 См.: Фроянов И. Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономи-
ческой истории. Л. 1974; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической
истории.
5а Янин В. Л. Новгородские посадники, с. 367.
54 Там же, с. 257—258, 272, 324, 327, 339, 340—341.
ьь Должность тысяцкого, как считают некоторые историки, более позд-
него происхождения. По словам В. Л. Янина, в конце XII столетия «в Нов-
городе, создается новый пост выборного на вече тысяцкого, который стано-
вится представителем всех свободных горожан, исключая бояр и непосред-
ственно Зависимых от них людей» (Янин В. Л. Очерки комплексного ис-
точниковедения, с. 233. См. также: Янин В. Л. 1) Новгородские посадники,
с. 112—113; 2) Социально-политическая структура Новгорода, с. 92). Проб-
лема тысяцкого и тысячи должна решаться, на наш взгляд, в связи с про-
блемой сотен и сотских. Как показывают исследования, сотенная организа-
ция у славян — исконная социальная форма, восходящая к первобытнооб-
щинному строю (Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953, с. 313—318;
Бромлей Ю. В. К вопросу о сотне как общественной ячейке у восточных
и южных славян в средниё века. — В кн.: История, фольклор, искусство сла-
вянских народов. М., 1963, с. 89). Б. Д. Греков рассматривал возникновение
тысячи в рамках десятичной организации древних народов. Поэтому мысль
об учреждении тысячи князьями ему представлялась маловероятной (Г р е-
ков Б. Д. Киевская Русь, с. 314—316). Что касается новгородской тысячи,
то первое упоминание о ней относится к началу XI в. Мы находим его
в летописном рассказе о том, как Ярослав, разгневанный новгородцами, «исе-
че вой славны тысящу», т. е. перебил лучших воинов, входивших в новго-
родскую тысячу (НПЛ, с. 174), Этот рассказ любопытен не только упоми-
нанием тысячи, но и противопоставлением ее в качестве местной организации
пришлому князю.
238
вейшей литературе данный вопрос тесно увязывается с вопро-
сом о месте концов и сотен в территориально-административной
структуре Новгорода. Так, согласно В. Л. Янину, население
Новгорода распадалось на две основные части по кончанско-со-
тенному принципу. Первоначально исследователь полагал, что
сотенная организация была устроена киевскими князьями, тогда
как деление на концы и-улицы «уходит корнями в историческую
топографию Новгорода».56 Позже он несколько изменил свою
точку зрения, отметив, что обе системы существовали рядом на
протяжении всей истории Новгорода: в концах жили бояре
и зависимые от них люди, а в сотнях — свободное, но не при-
вилегированное население, подвластное князю.57 «Кончанско-
му населению противостоит население сотен, как системе кон-
цов противостоит система сотен», — пишет В. Л. Янин в одной
из последйих своих работ.58 Поэтому сотенная организация под-
чинялась княжеским сотским и княжескому тысяцкому, тогда
как представителем бояр выступал посадник.59 Не отрицая пра-
вомерности этих заключений, мы в то же время полагаем, что
источники позволяют взглянуть на вопрос и несколько иначе.
В Н32 г., по словам летописца, была «встань велика в людях».
И вот новгородское вече, в котором принимали участие помимо
новгородцев псковичи и ладожане, «даша посадьницяти» во
Пскове Мирославу, а «Рагуилови в городе».60 Здесь люди, т. е.
широкие круги населения Новгорода и его пригородов, распо-
ряжаются посадничеством. В 1195 г. новгородцы шлют посад-
ника Мирошку к Всеволоду; когда же он спустя два года вер-
нулся в Новгород, там были рады все «от мала до велика»,
т. е. от простых людей до знатных.61 Довольно часто встречаем
летописную формулу, согласно которой новгородцы «даша по-
садничество» тому или иному боярину.62 При этом нередко из-
бранию в посадники предшествовало лишение этой должности
лиц, не угодных новгородской общине.63 Вряд ли можно сомне-
ваться в том, что под новгородцами, смещавшими посадников,
скрывалась масса местных свободных жителей. Отсюда понят-
но, почему посадники, посылаемые Новгородом для переговоров
с князьями, представляли всех новгородцев, а не отдельную их
группу.64
Весьма красноречивы летописные известия о событиях
56 Янин В. Л. Новгородские посадники, с. ИЗ.
5/ Я н ин В. Л. Очерки комплексного источниковедения, с. 225—228.
58 Янин В. Л. Социально-политическая структура Новгорода... с. 91.
59 Некоторые исследователи переносят наблюдения В. Л. Янина и на
другие древнерусские земли (см., напр.: Сапожников Н. Б. О топографии
древнего Смоленска.—Вести. Моск, ун-та, сер. 9, История, 1979. №5 с 58)
60 НПЛ, с. 22—23, 207. ’ ’
61 Там же, с. 42—43, 234—237.
62 Там же, с. 24, 26, 27, 29, 31, 35, 38—39, 45, 50, 52, 59, 68, 70
63 Там же, с. 27, 29, 31, 35—36, 39, 50—51, 59, 68.
184 Там же, с. 42—44, 53—54.
239
1255 г. в Новгороде, из которых узнаем о причастности к судь-
бам посадничества «черных людей»65 — низшей прослойки сво-
бодного населения Новгорода.66
Активная позиция в делах о посадничестве различных ка-
тегорий свободного населения новгородской земли указывает
на то, что деятельность посадников распространялась на все эти
категории без какого бы то ни было изъятия. Ярким подтверж-
дением этому служит рассказ летописца о новгородцах, которые
«створиша вече на посадника Дмитра и на братью его, яко ти
повелеша на новгородьцих сребро имати, а по волости куры
брати, по купцем виру дикую, и повозы возити, и все зло».67
Показательно и то, что конфискованное посадничье имущество
вечники разделили «по всему городу».68 Если акцию новгород-
цев, направленную против посадника Дмитра и «его братьи»,
считать спровоцированной князем Всеволодом, как‘ полагает
В. Л. Янин,69 тем выразительнее станет речь последнего, обра-
щенная к новгородскому ополчению, основу которого составляло
Рядовое воинство: «Кто вы добр, того любите, а злых казните».70
Дальнейшие события показали, что именно вернувшиеся из
похода новгородцы сошлись на вече, обвинившее посадника
в злоупотреблениях.71
Власть посадника, подобно власти князя, имела общеземское
значение. Не случайно замещение посадничьей должности, как
и княжеского стола, являлось прерогативой городского веча,
будучи, следовательно, предметом компетенции новгородской
общины в целом. «А вы, братье, — говорил на вече посадник
Твердислав, — в посадничьстве и во князех вольне есте».72
Приведенные материалы убедительно, как нам кажется, сви-
детельствуют о том, что новгородское посадничество — это не
институт боярского самовластья, а один из высших волостных
органов власти,, возникший в процессе становления города-го-
сударства в новгородской земле. Необходимо заметить, однако,
что привилегия быть избранным в посадники принадлежала
исключительно боярству. Чем это объяснить?
В. Л. Янин, выявляя исторические корни исключительности
боярского права на замещение должности посадника, писал:
«Единственным лишенным противоречий способом решать проб-
лему боярства представляется нам признание аристократической
сущности бояр, принадлежности их к потомству родо-племен-
65 Там же, с. 81, 308.
66 См.; Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания...
с. 268; Алексеев Ю. Г. «Черные люди» Новгорода и Пскова. — Истори-
ческие записки, 1973, т. 103, с. 279.
67 НПЛ, с. 51, 248.
68 Там же.
69 Я н и н В. Л. Новгородские посадники, с. 117—118.
70 НПЛ, с. 50, 248.
71 Там же, с. 51, 248.
72 Там же, с. 59, 260.
240
ной старейшины...»73 Мы думаем, что древнерусское боярство
пришло на смену родовой аристократии в результате разложе-
ния родо-племенного строя и складывания территориальной со-
циальной структуры, сыгравшей переходную роль от доклассо-
вого общества к классовому.74 Можно согласиться с И. М. Тро-
цким в том, что рост новгородского боярства — явление, отно-
сящееся к XI в.75 Кстати сказать, С. В. Бахрушин связывал
возникновение боярства с концом X—XI вв.,76 а один из выда-
ющихся советских лингвистов Б. А. Ларин указывал на позд-
нее возникновение термина «боярин», наблюдая упрочение бо-
ярства в эпоху Пространной Правды.77 Вполне убедительным
представляется и мнение И. М. Троцкого о том, что под наиме-
нованием «бояре» скрывались должностные лица — лидеры нов-
городской общины.78 На образовавшуюся в конце X—XI вв.
должностную прослойку были перенесены традиции родового
общества. Это облегчалось тем, что бояре в качестве обществен-
ных руководителей стали преемниками племенной старейшины.
Не являясь прямыми потомками родо-племенной знати, новго-
родские бояре унаследовали от нее функции общественных ли-
деров, а это и поставило их в особое положение среди осталь-
ных жителей Новгородской земли.
Общеземской, судя по всему, была и деятельность сотских.
В 1196 г. новгородцы посылают к Всеволоду Большое Гнездо
«Мирошку посадника и Бориса Жирославиця, Микифора
съчьского, просяче сына».79 Как видим, сотский Никифор пред-
ставительствует от всего Новгорода. Но если в данном случае
ему это поручено вместе с посадником, то на следующий год
новгородцы делегируют с целью приглашения Ярослава занять
княжеский стол одних только сотских: «Идоша из Новагорода
передний мужи сътьскии и пояша Ярослава с всею правьдою|
и чьстью».80 О том, что сотские имели прямое отношение к из-
бранию князей, говорят также события в Пскове 1178 г., когда
73 Я нин В. Л. Социально-политическая структура Новгорода... с. 90.
См. также: К о л ч и н Б. А., Я н и н В. Л. Археологии Новгорода 50 лет,
с. 113.
74 Ф р о я н о в И. Я. Киевская Русь, с. 79—81.
75 Троцкий И. М. Возникновение Новгородской республики.— Изв.
АН СССР, VII сер. Отд. обществ, наук, 1932, № 5, с. 353.
76 Бахрушин С. В. К вопросу о крещении Руси. — Историк-марксист,
1937, кн. 2, С. 54—55.
77 Л а р ин Б. А. Лекции по истории русского литературного языка
(X —середина XVIII вв.). М., 1975, с. 84.
78 Т р о ц к и й И. М. Возникновение Новгородской республики, с. 369—
370.
79 НПЛ, с. 42, 235.
80 Там же, с. 43, 236. — Сотские выступали посланцами от городской
общины в целом и в других древнерусских землях — городах-государствах.
Известен, например, сотский Пантелей, посланный в 1229 г. «от Смолнян
в Ригу, а из Ригы на Готьскыи берег, утвьрживати мир».— ПРП, вып. II,
с. 57.
9 131 241
Мстислав «изыма сотьскеи», которые не «хотяхуть сыновца его
Бориса».81
Любопытная запись, характеризующая власть сотского, со-
держится в Новгородской Первой летописи под 1118 годом:
«Приведе Володимир с Мьстиславом вся бояры новгородьскыя
Кыеву, и заводи я к честьному хресту, и пусти я домовь, а иныя
у себе остави; и разгневася на ты, оже то грабили Даньслава
и Ноздрьчю, и на сочьскаго на Ставра, и затоци я вся».82 При-
веденный текст позволяет сделать важные выводы. Слово «гра-
били» здесь нельзя понимать в буквальном смысле, поскольку
«грабежом» занимались новгородские бояре, в том числе и сот-
ский Ставр. В древнерусской лексике термин «грабеж» обозна-
чал, помимо прочего, определенный вид наказания по суду.83
Сообщение летописца свидетельствует о наказании, заключав-
шемся в конфискации имущества виновных.84 Сотский Ставр,
следовательно, наряду с другими знатными новгородцами тво-
рит суд над Даньславом и Ноздричей, принадлежавшими к бо-
ярству. В этом мы видим факт осуществления власти сотского,
распространяющейся на бояр. Заточение Ставра в Киеве Вла-
димиром Мономахом и сыном его Мстиславом со всей ясностью
показывает, что сотский, чьи действия вызвали княжеский гнев,
не входил в круг чиновников новгородского князя, а являлся
представителем общинной администрации. Еще одно подтверж-
дение нашей мысли находим в Уставе князя Всеволода Мсти-
славича, где княжие мужи поставлены особняком от сотских:
«А та вся дела приказах святей Софии и всему Новугороду мо-
им мужам и 10-ти сочьскыим...» 85
Необычайно красноречиво известие летописца о событиях
1230—1231 гг., в ходе которых новгородцы «даша посадничьство
Степану Твердиславичю, а тысячьское Миките Петриловицю,
а добыток Семенов и Водовиков по стом розделиша».86 Это зна-
чит, что люди, распоряжающиеся посадничеством и тысяцким,
живут по сотням. Приведенные сведения о сотских избавляют
нас от необходимости приводить аналогичные данные относи-
тельно тысяцких. Добавим только, что на летописных страни-
цах тысяцкий вырисрвывается как должностное лицо всего Нов-
города, но не части его населения.87
Итак, привлеченные нами источники позволяют утверждать,
что и посадник, и тысяцкий, и сотские были органами власти
81 ПСРЛ, т. II, стб. 608.
82 НПЛ, с. 21, 204—205.
83 См.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского
языка, т. 1. СПб., 1893, стб. 574.
84 В новгородской истории подобные «грабежи» отнюдь не редкость
(см.: Фроянов И. Я. О событиях 1227—1230 гг. в Новгороде. — В кн.:
Новгородский исторический сборник, 2(12). Л., 1984).
85 ПРП, вып. II, с. 165.
86 НПЛ, с. 70.
87 Там же, с. 53, 59, 67, 70, 81.
242
всей городской общины, а не двух разных административно-
территориальных систем Новгорода. Вопрос же о соотношении,
этих органов надо, по нашему мнению, рассматривать в хроно-
логическом плане.
Происхождение сотен, как мы уже отмечали, теряется в глу-
бинах первобытности.88 Древнейшие же сведения письменных,
источников о сотских относятся к концу X в. Сотские и десят-
ские фигурируют в летописном рассказе о пирах князя Вла-
димира.89 На новгородском материале к выводу о древности
сотен пришел А. В. Куза, убедительно обосновавший свои на-
блюдения.90 Что касается концов, то их образование связано*
с доступными взору исследователя временами. Во всяком слу-
чае, мы знаем, что в Новгороде в XII в. было три конца (Сла-
венский, Неревский и Людин). Несколько позже появляется.
Плотницкий конец, а за ним где-то на исходе XIII в. — Заго-
родский.91 Весьма показателен тот факт, что процесс трансфор-
мации сельских общин в городские концы доступен для изуче-
ния даже на материалах XV—XVI вв.92 Возможно, что сотни
древнее концов. В ходе исторического развития кончанская си-
стема наложилась на существующую сотенную организацию,
связанную прежде всего с военным бытом. В результате разло-
жения родо-племенного строя сотенная система изменилась, но
не исчезла: сотни и сотские сохранялись еще долгое время,
обеспечивая наряду с другими институтами нормальное функ-
ционирование древнерусского общества.
Мысль о противостоянии концов и сотен — лишь звено в ин-
тересной гипотезе В. Л. Янина об имманентном разделении Нов-
города на привилегированное боярство и остальное непривиле-
88 См. с. 238 настоящей книги.
89 ПВЛ, ч. Г, с. 86.
80 Куза А. В. Новгородская земля.— В кн.: Древнерусские княжества
X—XIII вв. М., 1975, с. 164—168.
91Арциховский А. В. Городские концы в Древней Руси. — Исто-
рические записки, 1945, 16, с. 45. — Сравнительно позднее сложение кон-
чанской системы наблюдает и П. П. Толочко (Толочко П. П. О социаль-
но-топографической структуре древнего Киева и других древнерусских горо-
дов. — В кн.: Археологические исследования Киева 1978—1983 гг. Киев, 1985,
с. 9, 17).
92 См.: Фадеев Л. А. Происхождение и роль системы городских кон-
цов в развитии древнейших русских городов.-—В кн.: Русский город (исто-
рико-методологический сборник). М., 1976, с. 21—22. — Превращение сель-
ских общин в городские концы, фиксируемое в столь позднее время, делает
сомнительным утверждение о том, что известные науке древнерусские город-
ские концы формировались якобы в эпоху родовых отношений (там же,
с. 23). Возникновение подобных социальных структур сопряжено, по наше-
му мнению, с разрушением родового строя и постепенным устройством об-
щества на территориальной основе. Поэтому градотворческое значение кон-
цов мы связываем не с первичными городскими образованиями (племенны-
ми центрами), а с городами — средоточиями волоетей-земель, становление
которых начинается примерно с конца X в. и завершается в главных чертах
на протяжении XII столетия.
243
тированное население. Другим таким звеном является вопрос
о новгородском вече. Еще в 1970 г. Янин, основываясь на сооб-
щении источника XIV века о 300 золотых поясах и считая, что
примерно такое количество усадеб было в Новгороде, нарисовал
картину вечевых заседаний небольшой олигархической группы
в' 300—400 человек,93 причем одним из аргументов являлось то,
что на Ярославовом дворище археологическими раскопками не
было обнаружено достаточной площади, чтобы поместить там
более 300—400 человек. Но здесь заключалось и определенное
противоречие. Автор отмечал, что в Новгороде одному владель-
цу принадлежало 2—3 (и больше) усадеб. Подставляя эти циф-
ры в подсчеты В. Л. Янина, получаем цифру в 50—100 человек.
Такая группа могла поместиться, где угодно, но переставало
«работать» сообщение о 300 золотых поясах.94
В статье, опубликованной годом позже, В. Л. Янин в соав-
торстве с М. X. Алешковским писал уже о вече возле св. Со-
фии, указывая, что «вече состояло из представителей привилеги-
рованного сословия, но его работа велась не за плотно закры-
тыми дверьми, а под открытым небом, в окружении толпы, не-
правомочной, но способной криками одобрения или негодования
влиять на решения вечников».95 Следовательно, место для тол-
пы, пусть неправомочной, все же нашлось. В работе 1973 г., не-
сколько сместившей акценты, Янин характеризовал как «весьма
неточный тезис о налич’ии в Новгороде резко полярного раз-
межевания населения на небольшую группу крупных землевла-
дельцев, пользующихся всеми привилегиями вечевого строя,
и зависимое население, полностью лишенное вечевых прав».96
Однако в более позднем его труде вновь появился тезис 1970 г.:
«Мизерность этой площади (вечевой. — Авт.) соответствует
выводу о предельной ограниченности состава главного вечевого
собрания, а идентификация его с органом, именуемым в запад-
ных источниках „300 золотых поясов”, вносит должную яс-
ность в социальную характеристику этого института».97 В ито-
ге «емкость» веча определялась в 400—500 человек.98 Если
состав участников уличанских и кончанских вечевых собраний
93 Я нин В. Л. Проблемы социальной организации Новгородской рес-
публики.— Истдрия СССР, 1970, № 1, с. 49—50.
94 Документ 1331 г. проанализировал К. Расмуссен и пришел к выводу
о том, что сообщение о 300 золотых поясах не имеет отношения к вечу
(Расмуссен К. «300 золотых поясов» древнего Новгорода. — Scando —
slavica, 1979, т. 25). Однако сам он исходит из противопоставления боярской
(кончанской) и небоярской (сотенной) систем. Вот почему его концепция
представляется нам неприемлемой.
95 Я н и н В. Л., Алешковский М. X. Происхождение Новгорода
(к постановке проблемы). — История СССР, 1971, № 2, с. 59.
96 Я н и н В. Л. Возможности археологии в изучении Новгорода. — Вест-
ник Академии наук, 1973, № 8, с. 74.
97 Я н и н В. Л., Колчин Б. А. Итоги и перспективы новгородской ар-
хеологии, с. 47.
98 Янин В. Л. Социально-политическая структура... с. 94.
244
был более пестрым в социальном отношении, то общегородское
вече представляется исследователю «искусственно образован-
ным представительным органом».99
Материалы о вече приводят нас к несколько иным выводам.
Вече в XI—XII вв. являлось органом народовластия» это народ-
ное собрание с участием, а порой и под руководством знати.100
Трактовка веча В. Л. Яниным тесно связана с его представ-
лением о роли и месте крупной усадьбы в жизни города. Сна-
чала ученый полагал, что Новгород состоял из одних лишь бо-
ярских усадеб. Но вскоре он уточнил свою позицию. «Призна-
ние крупной усадьбы единственной низшей ячейкой Новгорода,—
писал Янин, — представляется нам теперь неправильным. Нали-
чие в Новгороде значительного массива непривилегированного
свободного населения не может вызывать сомнений».101 По мне-
нию В. Л. Янина, концы в Новгороде «возникли как объедине-
ние нескольких боярских поселков, сохранивших свою зависи-
мость от боярских семей вплоть до последнего этапа существо-
вания Новгородской боярской республики».102 Исследователь
рисует картину изначальной частной собственности в Новгоро-
де: «На участке земли, находящейся в частной собственности
одного из родовых старейшин, стоял его двор... совокупность
таких дворов составляла первоначальный поселок».103 Выдви-
гая это положение, В. Л. Янин в то же время признает труд-
ность проследить корни системы, несомненной только для XIV—
XV вв.,104 указывает на то, что «боярские усадьбы не отлича-
ются от других ни своими размерами, ни постройками, ни ин-
вентарем».105 Специалистам не удается пока «доказать родство
владельцев какой-либо усадьбы на протяжении с X по XV в.».106
Мы же присоединяемся к мнению Ю. Г Алексеева, который счи-
тает, что тезис «об изначальности боярского землевладения про-
тиворечит всем существующим представлениям о вторичности
боярской вотчины, постепенно выкристаллизовывающейся из
общины, и не вытекает из непосредственных наблюдений самого
В. Л. Янина».107
99 Там же, с. 94—95.
100 Ф р о я н о в И. Я. 1) Киевская Русь. Очерки социально-политической
истории, с. 180—183; 2) О событиях 1227—1230 гг. в Новгороде.— Новгород-
ский исторический сборник, 1984, № 2 (12), с. 97—114; 3) Народные волне-
ния в Новгороде 70-х годов XI в. — В кн.: Генезис и развитие феодализма
в России. Проблемы социальной и классовой борьбы. Л., 1985.
101 Я н и н В. Л. Возможности археологии... с. 75.
102 Я н и н В. Л. Очерки комплексного источниковедения, с. 181.
103 Янин В. Л. 1) Берестяная почта столетий. М., 1979, с. 98; 2) Очер-
ки комплексного источниковедения, с. 181.
104 Я н и н В. Л., К о л ч и н Б. А. .Итоги и перспективы... с. 38.
105 Я н и н В. Л. Очерки комплексного источниковедения, с. 172.
106 Куза А. В. Новгородская земля, с. 171.
107 Алексеев Ю. Г. Псковская Судная грамота и ее время. Л., 1980,
с. 24.— Трудно согласиться и с выводами М. X. Алешковского, который по-
дошел к вопросу с другой стороны. Он основывается на интерпретации ст. 1
Краткой Правды, расчленяющей, по его мнению, население Новгорода на
245
Проблему веча В. Л. Янин решает в тесном единстве с про-
блемой земельной собственности в Новгородской земле. Анализ
содержания ранних берестяных грамот позволил ему заключить:
«Деньги в грамотах XII века занимают столько же места, как
земля и продукты сельского хозяйства в более поздних бере-
стяных грамотах. И даже большее место, так как о земле в них
не упоминается вовсе, а о деньгах в грамотах XIII—XV веков
написано достаточно. Сейчас еще рано делать по этому поводу
решительные выводы, однако вряд ли такая разница может
быть случайной. Вероятно на протяжении XII века исподволь
происходило накопление денежных ресурсов новгородскими фео-
далами, позволившее им затем осуществить решительное наступ-
ление на те земли, которые в большом количестве в XII веке
еще принадлежали свободным новгородским общинникам».108
Ю. Г Алексеев, комментируя приведенное высказывание
В. Л. Янина, писал, что оно «представляет большой интерес.
Значит, именно XII в. был важным качественным рубежом в ис-
тории класса крупных феодалов-землевладельцев в составе нов-
городской городской общины, важным этапом в процессе пре-
вращения аристократии общинно-племенной в аристократию
феодально-землевладельческую».109 Оценка правильная, но тре-
бующая одного уточнения: поскольку наступление новгородских
бояр на общинные земли произошло позже XII в., то и качест-
венный перелом в истории боярства должен быть вынесен за
пределы данного столетия и приурочен не ранее, чем к XIII в.
А это означает, что деление новгородцев предшествующего вре-
мени на привилегированных бояр и бесправную массу, не имеет
под собой социально-экономической основы.
Выводы, полученные В. Л. Яниным, представляются нам
в высшей степени плодотворными и перспективными. Однако
вскоре он несколько изменил свою точку зрения. Вопрос о воз-
никновении вотчинного землевладения в Новгородской земле
Янин решал в прежнем ключе. Начальный момент становления
вотчины он связывает с образованием княжеского домена на
рубеже XI—XII вв.110 Вслед за княжескими домениальными
владениями появляются вотчины новгородских бояр и монасты-
мужей-бояр и зависимых от князя людей. Это положение, по верному за-
мечанию Ю. Г. Алексеева, не доказывается, а постулируется (Але к-
с е е в Ю. Г «Черные люди» Новгорода и Пскова, с. 243). Факты же, имею-
щиеся в нашем распоряжении, свидетельствуют об ином. В 1018 г. новго-
родцы «начата скот събирати от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен,
а от бояр по 18 гривен» (ПВЛ, ч. I, с. 97). Тут мужи — не бояре. Под
1016 годом летописец сообщает о том, как Ярослав «нача вой свои дели-
те, старостам по 10 гривен, а смердом по гривне, а новгородцом по 10 гри-
вен всем» (НПЛ, с. 175). Последняя фраза показывает, что перед нами отно-
сительно единая еще община, разделить которую на бояр и небояр невоз-
можно.
108 Я н и н В. Л. Я послал тебе бересту М., 1975, 162.
109 Алексеев Ю. Г. Псковская Судная грамота... с. 29.
110 Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина. М„ 1981, с. 245.
246
рей. Складывание «вотчинной системы в XII—XIII вв. происхо-
дит в значительной степени путем государственной раздачи чер-
ных волостей как частным лицам, так и духовным учреждениям.
Начавшись при Мстиславе Владимировиче, этот процесс в це-
лом завершился в первой половине XIV в.,.».111 Зарождение вот-
чинной системы в Новгороде В. Л. Янин, таким образом, на-
блюдает сравнительно поздно — в XII столетии. Предшествую-
щий период он именует довотчинным. И здесь исследователь
ставит вопрос: «Если до конца XI в. ни князь, ни бояре в Нов-
городской земле не были вотчиннйками, т. е. не располагали
домениальной собственностью, кому же там принадлежала зем-
ля? Составляла она собственность государства или собственни-
ками ее были крестьяне-общинники?».112 Ответ на поставленный
вопрос и отражает изменение позиции автора. В довотчинный
период он усматривает «наличие корпоративной собственности
боярства и права верховного распоряжения черными землями,
принадлежащего корпорации бояр».113 При этом государствен-
ная, корпоративная феодальная собственность распространялась
на всю территорию Новгородской земли,114 что, следовательно,
полностью исключает существование земельной собственности
свободных общинников. Первоначальные основы боярского пра-
ва верховного распоряжения черными землями были заложены,
согласно В. Л. Янину, при Ярославе Владимировиче, хотя
и в более раннее время имели место «определенные формы при-
общения местного боярства к разделу государственного дохо<
да».115 В окончательном виде государственная боярская соб-
ственность сложилась в конце XI в.116
Концепция В. Л. Янина о корпоративной земельной собствен-
ности новгородских бояр развивает представления Л. В. Череп-
нина о верховной Княжеской собственности на Руси IX—XI вв.
как первичной формы феодальной собственности, из которой
впоследствии выросла древнерусская вотчина. «Окняжение»
земли, по мнению В. Л. Янина, коснулось и Новгорода.117
Идея «окняжения» земли и установления верховной государ-
ственной собственности в лице князя, на наш взгляд, не под-
тверждается необходимыми историческими данными.118 Для
Янина фактом «окняжения» в Новгородской области стали сле-
дующие аргументы.119 Первый из них — летописное свидетель-
ство о княгине Ольге: «Иде Вольга Новугороду, и устави по
111 Там же, с. 246.
112 Там же, с. 273.
113 Там же, с. 280.
114 Янин В, Л. Социально-политическая структура Новгорода... с. 90.
115 Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина, с. 280.
116 Там же, с. 281.
117 Там же, с. 279—280.
118 См.: Фроянов И. Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономи-
ческой истории, с. 9—12; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической
истории, с. 50—52.
119 Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина, с. 279.
247
Мьсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани».120 Второй
факт — известие летописца об уплате новгородцами дани киев-
ским князьям: «Ярославу же живущу в Новегороде и уроком
дающю дань Киеву 2000 гривен от года до года, а тысящу
Новегороде гридем раздаваху; и тако даяху въси князи новго-
родстии, а Ярослав сего не даяше к Киеву отцу своему».121
В. Л. Янин отмечает, что упомянутая дань уставлена была еще
Игорем: «Сеи же Игорь нача грады ставити, и дани устави
Словеном и Варягом даяти, и Кривечем и Мерям дань даяти Ва-
рягом, а от Новагорода 300 гривен на лето мира деля, еже не
дають».122 Третий факт, привлекаемый Яниным, связан с князем
Святославом Ольговичем, который по своем прибытии в Новго
род в 1137 г. нашел тут «десятину от даней уряженной предше-
ствующими князьями, но не до конца упорядоченными судеб-
ные доходы».123
Нам кажется, что используемые В. Л. Яниным материалы
можно толковать и по-другому. Едва ли следует, на наш взгляд,
объединять по смыслу летописные рассказы о выплате новго-
родскими князьями дани «уроком» и об уставлении дани «мира
деля», ибо в одном случае речь идет о платежах, идущих в Ки-
ев, а в другом — к варягам. Общее в этих рассказах состоит
лишь в том, что они к так называемому «окняжению» земли
имеют проблематичное отношение. То же самое можно сказать
и насчет сведений летописи об учреждении княгиней Ольгой об-
роков и даней по Мете и Луге. Специальный анализ данниче-
ских отношений в Киевской Руси показал, что установление
даней отнюдь не означало ликвидацию общинной земельной
собственности и образование верховной княжеской собственно-
сти на землю, что дань — не феодальная рента, а форма
коллективного отчуждения прибавочного продукта побе-
дителем у побежденного, или грабежа, которому подверга-
лись «примученные» в ходе войн племена и народности.124
Дань — это специфическая форма эксплуатации, типичная для
поздней стадии родо-племенного строя и древних обществ с не-
завершенным процессом классообразования. Именно к такому
выводу склоняют нас древнерусские источники, а также иссле-
дования историков и этнографов, изучавших данничество в раз-
личных регионах мира.125
120 ПЛВ, ч. I, с. 43.
121 НПЛ, с. 168.
122 Там же, с. 107.— В Повести временных лет содержится более ясный
текст: «Се же Олег нача городы ставити, и устави дани словеном, кривичем
и мери, и устави варягом дань даяти от Новагорода гривен 300 на лето,
мира деля, еще до смерти Ярославле даяше варягом». — ПВЛ, ч. I, с. 20.
123 Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина, с. 280.
124 См.: Фроянов И. Я. 1) Данники на Руси X—XII вв.— Вж: Еже-
годник по аграрной истории Восточной Европы 1965 г. М„ 1970; 2) Киевская
Русь: Очерки социально-экономической истории, с. 115—116.
125 См.: Першиц А. И., Монгайт А. Л., Алексеев В. П. История
первобытного общества. М., 1968, с. 189; Ко б ища нов Ю. М. Доходы ак-
248
Не может служить бесспорным свидетельством окняжения
земли и Устав Святослава Ольговича. В преамбуле памятника
читаем: «Устав, бывши преже нас в Руси от прадед и от дед
наших: имати пискупбм десятину от дании и от вир и продажь,
что входит в княж двор всего».126 Затем вполне последователь-
но князь обращается к аналогичной новгородской практике на-
деления епископов: «А зде в Новегороде, что есть десятина от
дании, обретох упряжено преже мене бывшими князи, толико
от вир и продажь десятины зьрел, олико днии в руце княжи
и в клесть».127 Существо даней мы уже определили. Что каса-
ется вир и продаж, то и эти судебные сборы вряд ли следует
относить к феодальным, поскольку они имели публично-право-
вой, а не рентный характер. Судебные пошлины превращаются
в феодальную ренту много позже: по истечении длительного
развития частновотчинных порядков, завершившегося образова-
нием сеньории.128
Важное значение В. Л. Янин придает жалованной грамоте
князя Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю. Там
говорится: «Се аз' князь великий Изяслав Мьстиславич по бла-
гословению епискупа Нифонта испрошал есмь у Новагорода свя-
тому Пантелемону землю село Витославицы и смерды и поля
сумских царей.— В кн.: Социальные структуры доколониальной Африки. М.»
1970, с. 71; Хазанов А. М. 1) О характере рабовладения у скифов.—
Вестник древней истории, 1972, № 2; 2) Роль рабства в процессах классо-
образования у кочевников евроазийских степей. — В кн.: Становление клас-
сов и государства. М., 1976, с. 274—275; 3) Социальная история скифов.
М., 1975, с. 254—263; 4) Разложение первобытнообщинного строя и возник-
новение классового общества. — В кн.: Первобытное общество. М., 1975,
с. 117—118; Першиц А. И. 1) Данничество. IX Международный конгресс
антропологических и этнографических наук. Чикаго, сентябрь 1973. Доклады
советской делегации. М., 1973; 2) Некоторые особенности классообразования
и раннеклассовых отношений у кочевников-скотоводов.— В кн.: Становле-
ние классов и государства, с. 290—293; 3) Ранние формы эксплуатации и про-
блема их генетической типологизации.— В кн.. Проблемы типологии и этно-
графии. М., 1979; Аверкиева Ю. П. Индейцы Северной Америки. М.,
1974, с. 277—278.
126 Т и х о м и р о в М. Н., Щепкина М. В. Два памятника новгород-
ской письменности. М., 1952, с. 19—20.
127 Там же, с. 20.
128 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономиче-
ской истории, с. 82.— Отсутствие связи вир и продаж с феодальной земель-
ной собственностью, их публично-правовой характер подтверждаются поми-
мо прочего текстом самого Устава, по которому размер десятины от вир
и продаж зависел от количества дней княжего суда («олико днии в руце
княжи»), установленного Новгородским вечем (см.: Тихомиров М. Н.,
Щепкина М. В. Два памятника... с. 23; Тихомиров М. Н. Крестьян-
ские и городские восстания на Руси XI—XIII вв., с. 195; Фроянов И. Я.
Киевская Русь. Очерки социально-экономической истории, с. 83). Более убе-
дительным В. Л. Янину представляется чтение «даней» вместо «дней»
(Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения, с. 81). И все-таки
ряд исторических данных, а также некоторые палеографические наблюдения
убеждают нас в правильности понимания «днии» как «дней» (см.: Фро-
янов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории,
с. 83—84). wrtet
249
Ушково и до прости».129 Князь велел «смердам витославицам не
потянута ни ко князю, ни епископу, ни в городцкие потуги, ни
к смердом ни в какие потуги, ни иною вивирицою, а потянута
им ко святому Пантелемону в монастырь к игумену
и к братьи».130 По мнению Янина, жалованная грамота Изясла-
ва «недвусмысленно утверждает, что верховным распорядителем
земельного фонда, не входившего в состав княжеского домена,
было государство, решением которого участок черных земель
мог быть превращен в вотчину. Иными словами, фонд черных
земель на этом этапе предстает перед нами в виде корпора-
тивной собственности веча».131 Мы полностью солидарны
с В. Л. Яниным в том, что жалуемые князем монастырю земли
и люди являлись собственностью новгородского государства,
или городской общины в лице веча. Но нам представляется не-
обязательным включение пожалованных князем угодий в раз-
ряд черных (общинных) земель, чему препятствуют смерды,
которых считать свободными (до пожалования) земледельцами-
общинниками с полной уверенностью нельзя. Смерды, по наше-
му убеждению, составляли категорию несвободного населения,
чье происхождение связано с поселением пленников на государ-
ственных землях.132 Положение этих смердов было сходно со
статусом рабов фиска Западной Европы.133 Таким образом, нов-
городская община XII в. хотя и выступала в качестве корпора-
тивного землевладельца и душевладельца, но за пределами чер-
ных волостей.134
Кроме села Витославицы и других земель, пожалованных
князем Изяславом пантелеймоновским монахам, В. Л. Янин
упоминает волость Буице, данную князьями Мстиславом Вла-
димировичем и Всеволодом Мстиславичем Юрьеву монастырю
129 К о р е ц к и й В. И. Новый список грамоты великого князя Изяслава
Мстиславича Новгородскому Пантелеймонову монастырю.— Исторический
архив. 1955, № 5, с. 204.
130 Там же.
131 Я н и н В. Л. Новгородская феодальная вотчина, с. 274.
132 Ф р о я н о в И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической
истории, с. 123—125.
133 Там же, с. 125.
134 Как явствует из жалованной грамоты князя Изяслава, смерды могли
«тянуть» к епископу, князю, входить в «потуги» к городу и даже к другим
смердам. Необходимо заметить, что в перечне лиц, к которым «тянули»
смерды, опущены представители боярства — посадник и тысяцкий. Случайно
ли это? Похоже, что не случайно. Видимо, смерды обычно несли повинности
по отношению лишь к самым высшим представителям волостной админист-
рации— князю и епископу. Вместе с тем не исключалось их участие в го-
родских «потугах», а также «потугах» своих собратий — смердов. Деталь
чрезвычайно любопытная, намекающая на то, что князю и епископу пере-
давались вечем не сами смерды, но только право их эксплуатации, причем
не в полном объеме, а частично. И вот теперь, согласно грамоте Изяслава,
витославицкие смерды жалуются со всеми без исключения повинностями,
которыми ранее были обязаны Новгороду. Они, следовательно, отрывались
от остальной массы государственных смердов, замыкаясь в тесные рамки
монастырской вотчины, что превращало их в частновладельческих смердов.
250
с «данию п с-вирами и с продажами», а также с «осенним по-
людьем даровным».135 Историк полагает, что волость Буице бы-
ла пожалована «из состава княжеского домена».136 Однако
Т. И. Осьминский показал принадлежность названной волости
к черным землям.137 По мнению А. «П. Шапиро и Т. И. Осьмин-
ского, Мстислав и Всеволод осуществили не земельное пожа-
лование, а передачу права сбора доходов Юрьеву монастырю
с волости Буице.138 Князья действовали здесь в качестве суве-
ренов, но не земельных собственников. Обоснованность данного
предположения подтверждает последующая судьба волости. Так,
из договорной грамоты великого князя Казимира с Новгородом
(1440—1447 гг.) узнаем следующее: Буице временами выходила
из-под власти монастыря, и население ее «тянуло» черными ку-
нами уже не к юрьевским монахам, а к тому, кому Господин
Великий Новгород предоставлял право их сбора.139 Вот почему
в новгородских писцовых книгах упоминание о Буице сопровож-
дается формулой «волость что бывала Юрьева монастыря».140
Переход права сбора доходов волости в руки монастырской
братии «давал возможность для превращения черных земель
в феодальную собственность».141 В этом нас убеждает и опыт
истории зарубежных стран. Королевское пожалование земли
в бокленд, практиковавшееся в раннесредневековой Англии, от-
крывало владельцу «возможность захватить свободную деревню,
присваивать уплачивавшиеся ее населением подати и другие
доходы, а в дальнейшем, по мере укрепления его власти над кре-
стьянами, закрепостить и превратить их земли в свою собствен-
ность».142 Похожую картину наблюдаем у славянских народов.
В Хорватии, например, как установил Ю. В. Бромлей, «передача
верховным правителем отдельным лицам права сбора налогов
со свободного населения предполагает появлелие возможности
превращения суверенитета в верховную собственность на зем-
лю, принадлежащую этому населению».143
Итак, передача пр^ва сбора доходов с волости Буице Юрьеву
монастырю не являлась актом земельного феодального пожало-
вания. Она создавала лишь возможность эволюции пожалован-
ной волости в феодальную собственность. Процесс этот был
135 ПРП, вып. II, с. 102.
138 Я нин В. Л. Новгородская феодальная вотчина, с. 276.
137 Аграрная история Северо-Запада России: Вторая половина XV—
начало XVI в. Л., 1971, с. 83—85.
138 Там же, с. 68, 85.
139 ГВНП. М.; Л., 1949, № 70, с. 116 (см. также: № 77, с. 131).
140 Аграрная история... с. 85.
141 Там же, с. 68.
142 Гуревич А. Я. 1) Роль королевских пожалований в процессе
феодального подчинения английского крестьянства. — В кн.: Средние века,
1953, IV, с. 63; 2) Мелкие вотчинники в Англии раннего средневековья.—
Изв. АН СССР. Сер. истор. и философ., т. VIII, № 6, 1951, с. 553.
143 Бромлей Ю. В. Становление феодализма в Хорватии. М., 1964,
с. 286.
251
длительный. И еще в XV в. Буице сохраняет следы былой своей
принадлежности к волостному черному миру.144 Относительно
черных земель XII в. и живших там свободных земледельцев-
общинников надо сказать, что новгородское вече осуществляло
над ними право суверенитета как верховный орган власти Нов-
городской земли-волости, или города-государства. Правом кор-
поративной верховной собственности на эти земли оно не поль-
зовалось. Собственниками земель, где трудились свободные зем-
ледельцы, были сами земледельцы и общины, объединявшие их.
Говоря о праве верховного распоряжения черными землями,,
принадлежащего корпорации бояр, В. Л. Янин замечает: «По-
лагаю, что первоначальные основы этого права закладываются
при Ярославе Владимировиче, когда впервые государственный
доход не только целиком остается в Новгороде, но становится
предметом раздела между новгородцами по иерархическому
принципу: в 1016 г. князь Ярослав раздает старостам и новго-
родцам по 10 гривен, а смердом по 1 гривне».145 Исследова-
тель, говоря о «государственном доходе», целиком оставленном
в Новгороде, подразумевает, вероятно, прекращение Ярославом
выплаты дани Киеву. Но та дань, которую новгородцы выпла-
чивали киевским князьям, едва ли тождественна государствен-
ному доходу Новгорода, поскольку дань есть плата всего насе-
ления Новгородской земли (в тбм числе и бояр), предназначен-
ная киевскому князю и добытая вооруженной рукой. Недаром
Владимир, узнав о своевольном поступке Ярослава, велел со-
бираться в поход на Новгород, чтобы восстановить нарушенный
даннический порядок. И только смертельная болезнь киевского
князя помешала состояться этому походу. Нельзя принять безо-
говорочно и ссылку на летописное известие 1016 г., из которого
явствует, что Ярослав, добыв с помощью новгородцев Киев,
оделял их деньгами: «Ярослав иде Кыеву, седе на столе отца
своего Володимира; и абие нача вой свои делите, старостам по
10 гривен, а смердом по гривне, а новгородцом по 10 гривен всем
и отпусти их всех домов».146 Мы склонны тут видеть княжеский
дар. Если же называть это разделом государственного дохода
и видеть в нем отражение боярского права верховного распоря-
жения черными землями, тогда следует признать носителем
этого права не только бояр, но и смердов, которых летописец
упоминает среди тех, кто участвовал в разделе.
Таким образом, концепция верховной земельной собствен-
ности боярства как первоначальной формы феодального земле-
владения, утвердившегося в довотчинный период новгородской
истории (X—XI вв.), нуждается, по нашему мнению, в дополни-
тельном обосновании. Поэтому принять ее мы пока не можем.
144 Аграрная история... с. 83—85.
145 Я н и н В. Л. Новгородская феодальная вотчина, с. 280.
146 НПЛ, с. 175.
252
Но, расходясь с В. Л. Яниным в вопросе о корпоративной зе-
мельной собственности бояр, мы полностью разделяем его точку
зрения на историю Новгородской вотчины. Мысль ученого, со-
гласно которой боярская вотчина начинает свою жизнь с XII в.
.и завоевывает господствующие позиции лишь к середине
XIV столетия, представляется нам доказанной. А это значит,
что на протяжении XI—XII в. собственность свободных общин-
ников доминировала в новгородском обществе, питая жизнедея-
тельность местной общины. Отсюда — демократический харак-
тер вечевой организации Новгорода, которая конституировалась
в верховный орган, распространивший свой суверенитет над
Новгородской землей. Именно вече было источником власти кня-
зя, посадника, тысяцкого и сотских — должностных лиц, изби-
раемых для управления новгородской общиной, К середине
XII в. социально-политическая организация волховской столи-
цы в основном определилась, что позволяет заключить о завер-
шении становления города-государства в Новгородской земле.
Аналогичная ситуация сложилась и в соседних с Новгородом
Полоцкой и Смоленской землях.
2. Становление города-государства
в Полоцкой и Смоленской землях
История Полоцка во многом схожа с историей Новгорода.
Так же рано, как и в волховской столице, здесь обозначилось
стремление избавиться от господства Киева. Судя по всему,
Полоцк раньше Новгорода освободился от киевского засилья.
Уже появление на княжеском столе в Полоцке Рогволода, со-
гласно предположению некоторых исследователей, свидетель-
ствовало о нараставшей самостоятельности Полоцка.1 По мне-
нию А. Н. Насонова; Владимир Святославич, «воздвигая отчи-
ну» Рогнеды, учитывал настроение полочан.2 Все это, конечно,
гипотезы. Но на фоне новгородских событий начала XI в. и по-
следующей истории Полоцка они выглядят вполне правдопо-
добными.
Под 1021 годом имеем сведения о нападении Брячислава на
Новгород.3 Борьба полоцких князей с Новгородом в то время
означала, по сути дела, борьбу с Киевом, поскольку подчинение
Полоцка Киеву шло через Новгород.4 Не случайно Ярослав
немедленно пресекает набег Брячислава карательной экспеди-
цией, завершившейся разгромом последнего на р. Судомири.5
Брячислав в своей борьбе с Киевом опирался на растущие силы
1 Казакова Н. А. Полоцкая земля и прибалтийские племена в X—
начале XIII века.— В кн.: Проблемы истории феодальной России. Л., 1971,
с. 82.
2 Н а с он о в А. Н. «Русская земля» и образование территории Древне-
русского государства. М., 1951, с. 147.
3 ПВЛ, ч. I, с. 99.
4 См.: Насонов А. Н. «Русская земля»... с. 147.
5 ПВЛ, ч. I, с. 99.
253
полоцкой городской общины, что подтверждает известная
«Eymundar Saga», отразившая события того времени. Один из
героев этой саги — Эймунд предлагает полоцкому князю свои
услуги в борьбе с киевским властителем. Князь отвечает: «Дай-
те мне срок посоветоваться с моими мужами, потому что они
дают деньги, хотя выплачиваю их я».6 Г В. Штыхов почерпнул
отсюда сведения о боярском совете в Полоцке.7 Но далее сага
гласит о том, что полоцкий «конунг» собирает тинг «со своими
мужами».8 Этот факт мы можем рассматривать как свидетель-
ство о вече, ибо тинг в системе социально-политических отно-
шений скандинавов той поры — не совет знати, а народное со-
брание, во многом подобное древнерусскому вечу.9 Значит, го-
родская община Полоцка к тому времени настолько окрепла,
что без нее князь не мог принимать какое-либо важное ре-
шение.
В событиях 1021 г. привлекает внимание еще одна деталь,
весьма существенная для нашего исследования. После заклю-
чения мира с киевским князем Брячцслав получил право соби-
рать доходы с городов Витебск и Усвят,10 что указывает на
процесс формирования полоцкой волости, которая уже в этот
ранний период достигала значительных размеров. По верному
наблюдению А. Н. Насонова, территория Полоцкой области
«росла не без помощи военной силы».11 12 Не последнюю роль
сыграла тут заинтересованность городской общины в захвате од-
ного из ответвлений знаменитого пути «из варяг в греки». Дан-
ные летописей и на этот раз подтверждает сага, говорящая
о том, что князь полоцкий правит Полоцком и всей той обла-
стью, которая лежит подлеД?
Всеслав, оказавшийся на полоцком столе после смерти от-
ца, продолжает политику своего предшественника. После корот-
кого перерыва, во время которого полоцкие вой участвовали
даже в общем походе на торков (1060 г.), он напал на Новго-
род. И в 1067 г. войска Ярославичей подошли к Минску. Минск
тогда, без всякого сомнения, входил в Полоцкую область.
Полоцк стремился покончить с зависимостью от поднепров-
ских князей и киевской общины. Вот почему вполне резонно
предположение Г В. Штыхова о том, что не без поддержки по-
6Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия в IX—XIV вв.
М. 1978, с. 101.
7 Штыхов Г В. Древний Полоцк. Минск, 1975, с. 15.
8 Рыдзевская Е. А. Древняя Русь... с. 101.
9 См., напр.: Гуревич А. Я. Норвежское общество в раннее средневе-
ковье. М., 1978, с. 87 и др.— А. П. Сапунов был прав, когда отмечал фи-
нансовую зависимость князя от веча (Са пунов А. П. Сказания исланд-
ских, или скандинавских саг о Полоцке, князьях полоцких и р. Западной
Двине.—В кн.: Полоцко-Витебская старина. Витебск, 1916, вып. 3, с. 2).
10 ПСРЛ, т. V, с. 134; т. VII, СПб., 1856, с. 328.
11 Насонов А. Н. «Русская земля»./, с. 148.
12 Сапунов А. П. Сказания исландских, или скандинавских саг... с. 10.
254
лоцкого веча «выгна Всеслав Святополка из Полотьска».13 По-
лочанам, наверняка, не мог импонировать навязанный из Кие-
ва князь. Борьба продолжалась, и теперь полочанам во главе
с Всеславом пришлось столкнуться с таким виртуозом военно-
го дела, каким был Владимир Мономах. Нет необходимости
описывать перепитии этой борьбы. Для нас важно еще раз под-
черкнуть, что без содействия полоцкого земства, кровно заин-
тересованного в освобождении от киевского влияния, столь дол-
гая борьба с могущественным южным властителем была бы не-
возможна. О причастности к ней полоцкой земщины говорит
сама ее ожесточенность. Так, напав на Минск, Владимир «изъ-
ехахом город, и не оставихом у него ни челядина, ни скотины».14
Подобное разорение свидетельствует лишь об одном: активном
участии жителей Минска в военных предприятиях своего князя.
Пострадал от Мономаха и Друцк.15 Гоняясь за Всеславом, во-
ины Владимира Мономаха опустошили полоцкую землю «до
Лукомля и до Логожьска»16 Перед нами территория формирую-
щейся полоцкой волости-земли.
Во второй половине XI в. складывается понятие Полоцкой
волости, в результате чего на всех жителей земли переносится
название главного города, что запечатлено в летописном расска-
зе о чудесах в Полоцке, где всадники-невидимки «уязвляху лю-
ди полотьскыя и его область. Тем и человеци глаголаху: яко
навье 'бьють полочаны. Се же знаменье поча быти от Дрьють-
ска».17 Как явствует из летописного текста, слово «полочане»
покрывало не только население Полоцка, но и всей Полоцкой
области, в том числе Друцка, откуда пошло «знамение».18
Формирование-Полоцкой волости за счет славянских земель
к исходу XI в. в основном завершается. Дальнейшее ее расши-
рение осуществляется теперь в неславянских землях Прибал-
тики. Но уже с начала XII в. мы наблюдаем определенные про-
явления распада только что сложившегося волостного един-
ства. Усиливается общественно-политическая активность земства
и одновременно начинается борьба главного города с при-
городами, испытывающими тягу к самостоятельности. Новые
веяния в истории Полоцкой волости обнаруживаются достаточ-
но отчетливо в соперничестве Давида Всеславича и Глеба Все-
славича. Сам факт Появления «удельных» князей — знак не
столько роста княжеской семьи, сколько возросшей самостоя-
тельности пригородов. «Удельные» князья выступают, несомнен-
но, как выразители интересов местных городских общин. Внеш-
13 Штыхов Г. В. Древний Полоцк, с. 10.
14 ПВЛ, т. I, с. 160.
15 Там же, с. 159.
16 Там же.
17 Там же, с. 141.
Е,18 См.: Шт ы хов Г. В. Города Полоцкой земли (IX—XIII вв.). Минск,.
19?8«с. 29.
255
не это выливалось в военные столкновения. Так, в 1104 г. Да-
вид в коалиции с южнорусскими князьями нападает на Минск.19
Устанавливается и различная внешнеполитическая ориентация
местных князей: друцкие князья (Борисовичи) опирались на Мо-
номаха и мономашичей, а минский князь и его сыновья — на
Изяславичей, а потом на Ольговичей. Тем не менее борьба
с югом продолжалась, хотя и в усложнившейся обстановке;
ее вдохновителем на длительный срок стал Глеб Минский —
представитель Минской волости, которая в то время уже отпоч-
ковывалась от Полоцкой. Налицо деятельное участие в этой
борьбе земщины. Жители Друцка, например, действовали столь
активно, что князь Ярополк Владимирович даже переселил их
в свое княжество, где «сруби город Желъди дрьючаном».20 Под
1117 годом В. Н. Татищев сообщает: «Глеб, минский князь, с по-
лочаны паки начал воевать области Владимировых детей; ново-
городскую и смоленскую. Владимир, хотя беспокойство сего кня-
зя смирить, послал Мстислава сына с братиею и воевод с до-
вольным войском и велел, как возможно, Глеба самого, поймав,
привезти».21 Если это известие расценивать как свидетельство
о союзе минского князя с полочанами,22 то надо признать, что
Минская волость в рассматриваемое время еще не обособилась
полностью от главного города Полоцка и как бы тяготела
к нему.
большую энергию в борьбе с киевскими князьями проявля-
ют и другие пригороды Полоцкой земли: Изяславль, Логожск,
Борисов, Друцк. Подтверждение тому находим в известиях
о походе на эти города, организованном князем Мстиславом
Владимировичем в 1128 г. Конечно, здесь нельзя делать каких-
либо однозначных выводов. Положение упомянутых пригородов
вырисовывается как двойственное: с одной стороны, нападение
на них говорит, безусловно, о возросшем их значении, с другой—
об ответственности жителей этих пригородов за то, что проис-
ходило в Полоцке. В последнем случае военные действия про-
тив Изяславля, Логожска, Борисова и Друцка следует расце-
нивать как своего рода давление киевского князя на Полоцк.
Понятно, почему полочане в конечном счете «выгнаша Давыда
и с сынъми и поимше Роговолода идоша к Мстиславу, просяще
и собе князем».23 Отсюда ясно, что Полоцкая волость была еще
относительно единой, несмотря на зримые тенденции ее при-
городов к обособлению. Консолидации Полоцкой земли, сдер-
живанию центробежных сил способствовала напряженная борь-
ба с южными князьями, приобретающая в конце 20 — начале
30-х годов особенно острый характер. Под ИЗО годом летописец
19 ПВЛ, ч. I, с. 185.
20 Там же, с. 200—201.
21 Татищев В. Н. История Российская, т. II. М.; Л., 1963, с. 133—134.
22 Алексеев Л. В. Полоцкая земля. М., 1966, с. 256.
23 ПСРЛ, т. I, стб. 299.
256
сообщает о высылке Мстиславом полоцких князей в Византию,
которые, вероятно, нарушили заключенный в 1128 г. договор.24
Мстислав «поточи и Царюграду за неслушание их, а мужи свои
посажа по городом их».25 Правление киевских ставленников
вряд ли могло понравиться населению Полоцкой волости. Бу-
дучи «калифами на час», они, без сомнения, стремились взять от
своего правления все возможное.
Не удовлетворившись проведенной операцией, Мстислав
стремился подорвать экономический потенциал земли, нанося
удар по полоцким данникам.26 На фоне всех этих событий не
выглядит случайным активное выступление горожан в 1132 г.,
когда полочане воспользовались уходом ставленника Киева Изя-
слава, передавшего бразды правления своему брату Святополкуг
изгнали последнего, посадив на княжеский стол другого князя.27
После этих событий Изяслав оказался в Минске, что, ве-
роятно, произошло с ведома киевского князя Ярополка,
а в 1134 г. мы видим его уже во Владимире Волынском. Впол-
не допустимо предположение о том, что минчане последовали
примеру старшего города и постарались восстановить свою не-
зависимость. В условиях значительного еще влияния старшего
города на пригороды такое было, конечно, возможно.
Однако влияние это час от часу слабело и сменялось столк-
новениями пригородов со старшим городом, прервать которые
теперь не могли и враждебные отношения с соседями. Яркая
иллюстрация тому —события середины XII в., В 1151 г. поло-
чане «яша Рогъволода Борисовича князя своего и послаша
к Меньску и ту и держаша у велице нужи, а Глебовича к собе
уведоша».28 Затем полочане «прислашася к Святославу Олго-
вичу с любовью, яко имети отцем собе и ходити в послушаньи
его и на том целоваша хрест».29 Эти летописные известия сви-
детельствуют о весьма значительной политической активности
полоцкой общины, способной менять князей, держать их «у ве-
лице нужи», сноситься с князьями других волостей и заключать
с ними соглашения. Не исключено, что по договоренности с по-
лочанами Святослав Ольгович взял к себе «в подручники» Рог-
волода Борисовича, вызвавшего неудовольствие полоцкой общи-
ны. Под 1159 годом Ипатьевская летопись сообщает: «Иде Рог-
волод Борисович от Святослава от Олговича искать собе воло-
сти, поем полк Святославль, зане не створиша ему милости ему
братия его, вземше под ним волость его и жизнь его всю и при-
ехав к Случьску и нача слатися ко Дрыочаном». Перед нами
текст, любопытный во многих отношениях. Прежде всего при-
24 А л еКсеев Л. В. Полоцкая земля, с. 260.
25 ПСРЛ, т. II, стб. 304.
26 См.: Алексеев Л. В. Полоцкая земля, с. 263.
27 ПСРЛ, т. I, стб. 302.
28 Там же, т. II, стб. 445.
29 Там же, стб. 445—446.
257
влекает внимание интерпретация летописцем произошедших со-
бытий. Совершенно неожиданно для нас он выводит на аван-
сцену «братию» Рогволода, лишившую якобы его волости. Но
мы ведь знаем, что это дело рук не родичей князя, а полочан,
т. е. общины главного города. Тут нам предоставляется случай
убедиться в своеобразной манере подачи материала летописцем,
который, вопреки фактам, изображает князей главными дейст-
вующими лицами, затушевывая деятельность полочан. Правда,
несколько ниже «списатель» возвращается к истинному поло-
жению вещей, рассказывая о том, как полочане направили
«в тайне» посольство к Рогволоду со словами: «Княже нашь,
съгрешили есмь к Богу и к тобе, оже въстахом на тя без вины,
и жизнь твою всю разграбихом и твоеа дружины, а самого емше
выдахом тя Глебовичем на великую муку».30
Отсюда понятно, сколь опасно некритическое отношение
к летописным записям, содержащим сведения о князьях, вы-
ступающих в качестве вершителей политических судеб древне-
русских земель XII в. Нельзя забывать, что здесь мы имеем
явные издержки прокняжеского настроя летописцев, порождав-
шего соответствующие искажения при передаче исторических
событий.31
Изучаемые известия летописи имеют еще один содержатель-
ный аспект,'характеризующий взаимоотношения полоцкой общи-
ны и князя. Волость, где правил Рогволод, ассоциируется у лето-
писца с понятием «жизнь». Это указывает на огромное, можно
сказать, определяющее значение в княжеском бюджете плате-
жей, собираемых с волощан, в данном эпизоде — обитателей По-
лоцкой волости. Важно подчеркнуть: право сбора такого рода
доходов дается князю общиной главного города, что являлось
своеобразным вознаграждением правителю за осуществление
им общественно полезных функций. Перед нами порядки, типич-
ные для позднеродовой социальной структуры и обществ с не-
завершенным процессом классообразования.
Заслуживает упоминания и такая деталь, как разграбление
«жизни», т. е. имущества,32 князя и его дружины. Под «раз-
граблением» надо понимать конфискацию княжеского и дру-
30 Там же, стб. 494.
31 Необходимо заметить, что социально-политическая роль народных
масс в Древней Руси показана летописцами далеко не лучшим образом.
Она выявляется лишь в результате критического прочтения летописей (см.:
Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории.
Л., 1980, с. 155). Доверчивое отношение к летописцам, которые в центр
своих повествований вводили не народ, а князей, бояр, высшее духовенство,
может создать у исследователей иллюзию безграничного господства древне-
русской знати (см.: Пашу то В. Т. Черты политического строя Древней
Руси. — В кн.: Новосельцев А. П. и др. Древнерусское государство и его
международное значение. М., 1965).
32 См.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского
языка, т. 1. СПб., 1898, с. 873; Словарь русского языка XI—XVII вв.,.
вып. 5. М„ 1978, с. 109.
258
жинного имущества, произведенную полоцкой общиной. Анало-
гичные случаи имущественного изъятия у правителей, смещен-
ных с должности городской общиной, мы уже наблюдали в дру-
гих землях, в частности в Новгороде.33 Это свидетельствует
о сходстве политического развития Полоцкой и Новгородской
волостей. Отметим также и то, что в Полоцке, как и в Новго-
роде, община оказывается сильнее, чем князь с дружиной, по-
скольку она в состоянии распорядиться ими по своему усмот-
рению. Князь и дружина, следовательно, не могли противо-
стоять вооруженным жителям Полоцка, представлявшим собой
более мощную военную организацию, нежели дружинники,
и, что особенно важно подчеркнуть, независимую от князя.
Сквозь летописное повествование просвечивают некоторые
новые черты полоцкого пригорода Друцка. Ищущий «собе во-
лости» князь Рогволод «нача слатися ко Дрьючаном. Дрьючане
же ради быша ему и приездяче к нему вябяхут и к собе, ре-
куче поеди, княже, не стряпай, ради есме тобе, аче ны ся и деть-
ми бити за тя, а ради ся бьем за тя. И выехаша противу ему
более 300 лодии (людии?) Дрьючан и Полочан и вниде в го-
род с честью великою, и ради быша ему людие, а Глеба Рос-
тиславича выгнаша и двор его разграбиша горожане и дружину
его».34 Как явствует из приведенного рассказа летописца, Рог-
волод в своем стремлении утвердиться в Полоцкой волости опи-
рался на поддержку населения Друцка, что, бесспорно, говорит
о значительной самостоятельности этого полоцкого пригорода.
Вместе с тем в Друцке встречаем какую-то группу полочан.
Данное обстоятельство указывает на сохраняющиеся еще связи
пригорода с главным городом. Но то были связи почти равно-
правных партнеров. Прежнее господство Полоцка и неравно-
правный статус Друцка канули в вечность. Дрючане без ведома
полоцкой общины отворили ворота своего города Рогволоду,
а Глеба Ростиславича «выгнаша», причем они разграбили двор
князя Глеба и добро его дружинников, продемонстрировав тем
самым превосходство в силе над этими, так сказать, кадровы-
ми военными. Друцкая община, следовательно, выступает как
вполне оформившийся социально-политический союз, обладаю-
щий собственной и независимой от князя военной организацией.
Происшествия в Друцке всколыхнули массы полочан: «И мя-
тежь бысть велик в городе в Полчанах, мнози бо хотяху Рогъ-
волода, одва же установи людье Ростислав и одарив многыми
дарми и води я к хресту».35 Легко убедиться, сколь непрочным
было положение князя в Полоцке, как зависел он от настроения
горожан, перед которыми приходилось ему заискивать и всячески
ублажать, чтобы расположить их к себе. Летописец сообщает
о существе договора между Ростиславом и полочанами, под-
33 См. с. 242 настоящей книги.
34 ПСРЛ, т. II, стб. 493.
35 Там же, стб. 494.
259
твержденном крестоцелованием: «На том бо целовали бяше
хрест к нему, яко ты нам князь еси, и дай ны Бог с-тобою по-
жити, извета никакого же до тебе доложити и до хрестного
целования».36 Соглашение, вероятно, было временным. Иначе
трудно понять последнюю фразу: «...и до хрестного целования».
Восстановив пошатнувшиеся было свои отношения с полоц-
кой общиной, князь Ростислав, видимо, не без согласия и участия
полочан отправился в поход на Рогволода, обосновавшегося
в Друцке. Благодаря помощи дрючан Рогволод устоял в бою.
Враждовавшие князья примирились. Но Ростислав недолго
оставался в Полоцке. Вскоре там началось всеобщее движение,
направленное против него, в ходе которого полочане уже не
грабили княжескую дружину, а попросту избивали. Ростислав
соединился с остатками дружины «на Белчици и оттуда поиде
полком к брату к Володареви Мениску и много зла створи во-
лости Полотьскои воюя и скоты и челядью».37 А полочане по-
слали «по Рогъволода Дрьютьску, и вниде Рогъволод Полоть-
ску месяца июля и седе на столе деда своего и отца своего
с честью великою, и тако быша ради Полочане».38 Здесь в ле-
тописи бывший пригород Полоцка Минск мыслится вне По-
лоцкой волости, что означает освобождение Минска из-под влас-
ти главного города и обособление его в отдельную и самостоя-
тельную волость. О том же говорит и поведение минчан, впус-
тивших Ростислава, изгнанного полочанами, в свой город. Но
Полоцк все еще цеплялся за старину, пытаясь вернуть утра-
ченные позиции старшинства. В 1160 г. «ходи Рогъволод с Полт-
чаны на Рославнаго Глебовича к Меньску». Шесть недель про-
стоял Рогволод у стен Минска. Наконец, он «ствОри мир с Рос-
тиславом по своей воли». Примечателен тот факт, что Рогволо-
ду оказывал помощь киевский князь Ростислав Мстиславич*
«Послал же бяше Ростислав ис Киева помочь Рогъволоду
с Жирославом с Нажировичем Торкъ 600».39 Этот факт, по
нашему убеждению, красноречиво свидетельствует о том, что
отношения Полоцка с Минском приобрели в значительной мере
внешнеполитический характер. Перед нами, по существу, две
самостоятельные волости, имеющие собственных князей, враж-
дебных друг другу. Их враждебность — не только результат
столкновения внутрикняжеских интересов, но и следствие проти-
воречий между полоцкой и минской общинами. Вот почему не-
обходимо с осторожностью относиться к тем известиям летопи-
си, в которых военные конфликты, происходившие на Руси рас-
сматриваемого времени, включая, разумеется, и Полоцкую
волость, подаются как сугубо межняжеские распри. Под 1161 го-
дом летописец, например, сообщает: «Ходи Рогъволод ко Мень-
36 Там же, стб. 494.
37 Там же, стб. 495—496.
38 Там же, стб. 496.
39 Там же, стб. 505. —
260
ску на Ростиславнаго Глебовича и створи с ним мир и въвзра-
тися въ свояси».40 В 1160 г. князь Рогволод, как мы знаем,
ходил против Ростислава Глебовича «к Меньску» вместе с по-
лочанами. На сей же раз о полочанах летописец хранит молча-
ние. Значит ли это, что они не принимали участия в походе?
Конечно, нет. Ведь князь Ростислав опирался на минскую об-
щину. Чтобы одолеть его или склонить к миру, надо было упра-
виться и с минчанами, для чего сил одной княжеской дружины
явно не хватало; Без помощи полочан поход на Минск едва ли
мог состояться. Анализ источников показывает, что в межкня-
жеской борьбе на Руси XII в. народное ополчение («вой») фи-
гурирует в подавляющей массе батальных сцен. И нередко по-
беждал именно тот князь, за кем шло больше «воев».41 Учас-
тие «воев» в княжеских «которах» нельзя расценивать только
в качестве поддержки, оказываемой населением того или иного
города своим князьям, ибо в нем находила отражение межоб-
щинная борьба, получившая широкое распространение в древ-
нерусской жизни. Поэтому изучение межкняжеских конфликтов
невозможно вести, отвлекаясь от соперничества и противобор-
ства древнерусских~городских общин, городов-государств. На-
рушая данный принцип, мы неизбежно придем к односторонним
выводам, искажающим историческую реальность. Вот, кстати,
летописный рассказ о походе в 1162 г. князя Рогволода во гла-
ве полоцкой рати на Городец: «Приходи Рогъволод на Володаря
с Полотьчаны к Городцю. Володарь же не да ему полку въ дне,
но ночь выступи на нь из города с Литьвою. И много зла
створися в ту ночь: онех избиша, а другыя руками изоимоша,
множьство паче изъбьеных. Рогъволод же въбеже в Случьск
и ту быв три днии иде в Дрьютеск, а Полотьску не сме ити, за-
неже множьство погибе Полотчан. Полотчане же посадиша
в Полотьски Василковича».42 Очень трудно здесь указать, где
кончается соперничество Рогволода с Володарем и начинается
борьба полочан с городчанами, поскольку оба князя были тес-
но связаны с общинами, которыми управляли. Особенно нагляд-
но это видно на примере Рогволода, который, боясь ответствен-
ности за большие потери в полоцком войске, не вернулся в По-
лоцк, а укрылся в Друцке, где у него, как мы убедились ранее,
имелись сторонники и доброхоты. Боязнь РогволоХа полочан,
а также посажение ими на княжеский стол Всеслава Василь-
ковича свидетельствуют лишь об одном: источником власти
князя в Полоцке являлась местная городская община. Напом-
ним, что подобные порядки мы уже наблюдали в Новгороде.
История Полоцка, следовательно, не отличалась в принципиаль-
ном плане от истории Новгорода.
40 Там же, стб. 512.
41 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь:. Очерки социально-политической
истории, с. 200—203.
42 ПСРЛ, т. II, стб. 519.
261
Таким образом, в середине XII в. довольно явственно обозна-
чились симптомы распада единой прежде Полоцкой земли на
относительно самостоятельные городовые волости, иными сло-
вами города-государства. Приведем еще ряд фактов, подтверж-
дающих это наше наблюдение.
Разлад между частями Полоцкой земли заметен в невыра-
зительном на первый взгляд сообщении летописи насчет учас-
тия «кривских князей» в походе 1162 г. на Слуцк.43 В. Е. Да-
нилевич предположил, что В' данном сообщении речь идет не
о всех князьях Полоцкой области, а только о минских Глебо-
вичах — северных' соседях слуцких князей.44 В этом вопросе
В. Е. Данилевича поддержал Л. В. Алексеев.45 Вероятно, так
оно и было. Ведь, скажем, Друцк, имевший давние связи со
Слуцком, отнюдь не был заинтересован в походе против него.
Во второй половине XII в. происходит обособление Витеб-
ской волости.46 Показательно, что в известном договоре 1229 г.
Смоленска с Ригою и Готским берегом она упоминается нарав-
не с Полоцкой волостью: «Та же правда буде Русину (в Ризе)
и Немчичю по Смоленьскои волости и по Полотьскои и по
Витьбьскои».47 Значительно ранее, видимо, в начале XII в.,
определилась Изяславско-Логожская волость, которая во вто-
рой половине того же столетия разделяется надвое.48 Со второй
половины XII в. фигурирует в источниках Лукомльская во-
лость.49
Яркой иллюстрацией совершающегося дробления Полоцкой
земли может служить летописная запись о том, как в 1186 г.
«на зиму иде на Полтеск Давыд Ростиславич из Смолиньска,
а сын его Мстислав из Новагорода, из Ложьска Василко Воло-
даревич, из Дреютьска Всеслав. И слышаша Полочане и зду-
маша, рекуще: не можем мы стати противу Новгородцем
и Смолняном, аще попустим их в землю свою, аще мир створим
с ними, а много ны зла створять, попустят ны землю, идучи до
нас, пойдем к ним на сумежье».50 Цитированный текст не
оставляет сомнений в том, что поход 1186 г. на Полоцк осу-
ществлялся не столько силами княжеских дружин, сколько го-
родских общин, в частности Новгорода и Смоленска. Этот
вывод прямо следует из слов полочан: «Не можем мы стати
противу Новгородцем и Смолняном». Вместе с Новгородом
и Смоленском свои полки на Полоцк двинули Логожск и Друцк,
43 Там же, стб. 521.
44 Данилевич В. Е. Очерк истории Полоцкой земли до конца XIV
столетия. Киев, 1896, с. 93.
45 Алексеев Л, В. Полоцкая земля, с. 272—273.
46 ПСРЛ, т. II, стб. 525. См. также: Алексеев Л. В. Полоцкая зем-
ля, с. 273.
47 Памятники русского права. М., 1953, вып. II, с. 69.
48 Алексеев Л. В. Полоцкая земля, с. 76.
49 Там же.
50 ПСРЛ, т. I, стб. 403—404.
262
находившиеся некогда под властью полоцкой общины, а теперь
оказавшиеся в стане ее врагов, — факт, свидетельствующий
о сравнительно далеко зашедшем распаде Полоцкой земли на:
более мелкие волости, т. е. города-государства, образование
которых сопровождалось напряженной борьбой пригородов со
старшим городом. В ходе этой борьбы силы полоцкой общины
слабели. Неудивительно, что пригороды порой торжествовали
над Полоцком. Так, в 1167 г. минское войско разбило Всесла-
ва полоцкого, и с помощью минского оружия на полоцком столе
утвердился Володарь. И только витебской общине удалось про-
тивостоять Володарю. Всеслав вновь вокняжился в Полоцке,,
направленный туда (и это очень важно отметить) витебским
князем Давыдом.51 Для этих событий, как, впрочем, и для со-
бытий 50-х годов, рассмотренных нами выше, характерно то,,
что пригороды навязывают главному городу своих претенден-
тов на княжеский стол. Князь то из Друцка, то из Минска вос-
седает на полоцком столе, а потерпев неудачу, возвращается
в приютивший его пригород. Похоже, что пригород приобретает
значение своеобразного плацдарма для утверждения того или
иного князя в Полоцке. Причины такого явления открываются
нам, с одной стороны, в ослаблении общины главного города,
изнуренной конфликтами с общинами пригородов, с другой —
в беспрецедентном (относительно остальной Руси) развитии
самостоятельности пригородов в Полоцкой волости. Вместе
с тем их стремление посадить своего князя на полоцкий стол
говорит о сохраняющихся еще связях пригородов с главным
городом. Однако характер этих связей во многом изменился..
И мы можем рассматривать попытки пригородов навязать По-
лоцку угодных себе князей как попытки возобладать над сво-
ей, если уместно так выразиться, метрополией, ^поменяться
местами с полоцкой общиной, посягнуть на статус главного го-
рода. Борьба с пригородами вынуждала полочан искать союз-
ников в соседних землях, а это, в свою очередь, втягивало По-
лоцк в междоусобия соседних городов-государств.52
Итак, мы проследили, насколько позволяют, разумеется,
источники, как складывалась Полоцкая волость и как постепен-
но происходил распад ее на более мелкие волости. Если поль-
зоваться иными терминами, то необходимо говорить о форми-
ровании города-государства в рамках первоначальной Полоц-
кой волости и последующем раздроблении его на несколько
городов-государств, центрами которых становились бывшие при-
городы Полоцка. Обратимся теперь к Смоленской земле.
Начальные страницы истории Смоленска в значительной
мере напоминают нам то, что известно о Новгороде и Полоцке..
51 Там же, т. II, стб. 526—527. См. также: Алексеев Л. В. Полоцкая
земля, с. 278—279.
52 См.: Алексеев Л. В. Полоцкая земля, с. 273.
263
Со времен Олега и Игоря город платил дань Киеву. К сбору
дани, по мнению исследователей, сводилась роль сидевшего
в Смоленске князя из Киева — Станислава.53 С разложением
родо-племенных отношений и образованием территориальной
социальной структуры в конце X — начале XI в. здесь зрели
силы, способные противостоять господству поднепровской сто-
лицы. Думаем, что именно с действием этих сил надо связы-
вать появление в середине XI в. самостоятельного княжения
в Смоленске. Правда, в 1060 г. Ярославичи разделили Смо-
ленск, т. е. доходы с города, на три части.54 Смоленск, полага-
ют историки, оказывал сопротивление.55 Как бы там ни было,
остановить развитие смоленской волостной общины было уже
невозможно. Рост ее самостоятельности ощутил на себе князь
Олег. В 1096 г. он «приде Смолиньску и не прияша его смол-
няне».56 Это отнюдь не первое свидетельство активности, скорее
всего цечевой, жителей Смоленска. Летописец замечает: «Нов-
городци бо изначала и Смольняне, и Кыяне, и Полочане, и вся
власти яко на думу на веча сходятся...»57 Летописное «изнача-
ла» относится примерно к середине XI в.58 В вечевой органи-
зации и в преломлявшихся через вече отношениях городской
общины с князьями наиболее полно отразилась социально-по-
литическая активность смольнян в XI—XII вв. Так, в 1175 г.
«смоляне выгнаша от себе Романовича Ярополка, а Ростисла-
вича Мстислава вьведоша Смоленьску княжить».59 Следует
согласиться с Л. В. Алексеевым в том, что события, подобные
этому, имела в виду вдова покойного Романа Ростиславича,
когда причитала: «Многия досады прия от Смолнян и не видя
тя, господине, николи же противу ихъ злоу никоторого зла
въздающа».60 Надо, однако, иметь в виду, что, несмотря на та-
кие отношения, после кончины Романа «плакашеся по нем вси
Смолняне, поминающе добросердье его до себе».61 В 1185 г.
смоляне «створили» вече во время похода, который возглавлял
князь Давыд: «Смолняне же почаша вече деяти, рекуще: мы
пошли до Киева, даже бы была рать билися быхом, нам ли
иное рати искати, то не можем...»62 Не менее яркие события
произошли в следующем, 1186, году, когда «въстань бысть Смо-
53 Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв. М., 1980,
194_igg
54 ПСРЛ, т. XV. М„ 1965, стб. 153.
55 Алексеев Л. В- Смоленская земля в IX—XIII вв., с. 195.
56 ПВЛ, ч. I, с. 151.
57 ПСРЛ, т. I, стб. 377—378.
58 Ф р о я н о в И. я. Киевская Русь: Очерки социально-политической
истории, с. 159.
89 ПСРЛ, т. II, стб. 598.
80 Там же, стб. 617. См. также: Алексеев Л. В. Смоленская земля
в IX—XIII вв., с. 114.
61 ПСРЛ, т. II, стб. 616.
62 Там же, стб. 647.
264
леньске промежи князьм Давыдом и смолняны, и много голов
паде луцьших муж».63 Современный исследователь Л. В. Алек-
сеев справедливо видит крупную роль смоленского веча в из-
вестиях летописи под 1190 годом.64 Однажды Олег Святосла-
вич, сообщая родичам о своей победе над смоленским князем
Давыдом, заметил: «Сказывають ми и Смолняне изыимани,
ажь братья ихъ не добре с Давыдом».65 Здесь, вероятно, речь
идет о политической активности населения Смоленска, нахо-
дившей выражение в вечевой деятельности.66 В 1138 г. смоль-
няне «яша» князя Святослава Ольговича и заключили его под
стражу.67 Эта операция вряд ли была проведена без ведома
веча. Характерны события 1159 г. Тогда Ростислава Смоленско-
го союзные князья пригласили на Киевский стол. Ростислав же
с ответом послал «Ивана Ручечника и Якуна от Смольнян мужа
и от Новгородечь».68 И. Д. Беляев в свое время сделал на осно-
вании этого известия вполне правомерный вывод: «Ростислав
принимает киевский стол с согласия смольнян и новгородцев».69
На вечевую практику смольнян намекает летопись под 1214 го-
дом.70 Вечевые формы политического быта жителей Смоленска
отражены и в договорных грамотах Смоленска с его западными
торговыми партнерами.71
Социально-политическая роль смоленского веча, смоленской
городской общины ярко отразилась в грамоте Ростислава
Мстиславича, который «приведох епископа Смоленску, здумав
с людми своими...».72 С санкции веча не только основывается
епископия, но и передаются ей земли, зависимые люди и т. д.
Указание на вече видел здесь уже П. В. Голубовский.73 О вече
по отношению к данному случаю писал А. А. Зимин.74 В том
же смысле интерпретирует Ростиславову грамоту и М. Н. Ти-
хомиров.75 Иного мнения придерживается Л. В. Алексеев. «,,Лю-
63 НПЛ, с. 38, 229.— Подробнее о событиях 1185—1186 гг. см.: Двор-
ян ч е н к о А. Ю; О характере социальной борьбы в городских общинах
Верхнего Поднепровья и Подвинья в XI—XV вв.— В кн.: Генезис и разви-
тие феодализма в России: Проблемы социальной и классовой борьбы. Л.,
1985.
64 Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв., с. 115.
65 ПСРЛ, т. II, стб. 692.
60 См.: Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв., с. 115.
67 НПЛ, с. 25, 210.
68 ПСРЛ, т. II, стб. 502—503.
69 Беляев И. Д. Рассказы из русской истории. М., 1865, кн. 1, с. 344.
См. также: Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на
Руси XI—XIII вв. М., 1955, с. 220.
70 НПЛ, с. 53, 251.
71 ПРП, вып. II, с. 57—58. См. также: Тихомиров М. Н. Крестьян-
ские и городские восстания... с. 220.
72 Древнерусские княжеские уставы XI—XV вв. М., 1976, с. 141.
73 Голубовский П. В. История Смоленской земли до начала XV ст.,
Киев, 1895, с. 214.
74 ПРП, вып. II, с. 45.
75 Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания... с. 219—220.
265
,ди свои” — явно не вече, а ближайшие советники князя».76
Считаем, что он неправ: речь в грамоте идет о вече. Л. В. Алек-
сеев не учел данные так называемой «Похвалы князю Ростисла-
ву», в которой говорится, что Ростислав «прииде первое в град
Смоленск на княжение, и виде смолинскую церковь сущую под
Переяславлем, и негодова, и здума с бояры своими и с людьми,
и постави епископа к церкви святыя Богородицы...».77 Тут тер-
мин «люди» обозначает именно смоленскую городскую общину.
Красноречива и концовка грамоты Ростислава: «Да сего не по-
суживаи никто же по моих днех, ни князь, ни людие».78 Здесь
«людие» как потенциальные нарушители Устава поставлены
вровень с князем.79
Таким образом, социально-политическая мобильность смоль-
нян на протяжении XI—XII вв. постепенно нарастала, шло ста-
новление общественно-политической структуры волостной об-
щины, базировавшейся на территориальном принципе. Парал-
лельно с этим шел процесс формирования Смоленской волости.
Для реконструкции этого формирования у нас есть уникальный
источник — комплекс грамот, связанных с учреждением еписко-
пии в Смоленске.80 Постараемся определить значение этих гра-
мот, прежде всего грамоты Ростислава для изучения интере-
сующего нас процесса. Грамота подразделяется на шесть пунк-
тов: 1) благословение; 2) объявление об учреждении епископии
76 Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв., с. 114.
77 Цит. по: Щ а п о в Я. Н. Княжеские уставы и церковь в Древней
Руси XI—XIV вв. М., 1972, с. 142. — «Похвала» дошла до нас в составе
«Нифонтова сборника» XVI в., который был создан в Иосифо-Волоколам-
ском монастыре при игумене Нифонте. Однако, по мнению исследователей,
оригинал этого памятника был составлен вскоре после смерти Ростислава
(1167 г.) (см.: Сумникова Т. А. Повесть о великом князе Ростиславе
Мстиславиче Смоленском и о церкви в кругу смоленских источников XII в.—
В кн.: Восточнославянские языки: Источники для изучения. М., 1973;
Щапов Я. Похвала князю Ростиславу Мстиславичу как памятник литера-
туры Смоленска XII в. — ТОДРЛ, 1974, XXVIII).
73 Древ.нерусские княжеские уставы, с. 144.
79 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической
истории, с. 136.
30 В последние годы комплекс смоленских грамот стал объектом вни-
мательного изучения (см.: Щапов Я. Н. 1) Смоленский устав князя Рости-
слава Мстиславича. — В кн.: Археографический ежегодник за 1962 год. М„
1963; 2) Княжеские уставы и церковь в Древней Руси...; Поппэ А. В.
1) Учредительная грамота Смоленской епископии. — В кн.: Археографиче-
ский ежегодник за 1965 год. М. 1966; Poppe A. Fundacja biskupstwa
smolenskiego.— Przeglad historyczuy, 1966, z. 4; Алексеев Л. B.
Устав Ростислава Смоленского и процесс феодализации Смоленской земли
(In: Slowianie w dziejach Europy. Poznan, 1974). —Однако в источниковедче-
ском изучении комплекса еще много спорного и неясного. Трудно, например,
согласиться с гипотезой Л. В. Алексеева, попытавшегося реконструировать
процесс переписки грамот (Алексеев Л. В. Устав Ростислава Смолен-
ского... с. 88—89. См,- контрдоводы: Дворниченко А. Ю. К вопросу
о «прощениках». — Вести. Ленингр. ун-та, 1979, № 14, с. 109). Исследование
этого интересного источника продолжается.
266
с указанием на «повеление» отца князя и совещание «с людьми
своими»; 3) перечень пожалований епископии, оканчивающийся
заявлением: «...что же мога, то же даю»; 4) перечень судебных
дел, которые относятся к юрисдикции епископа, и распоряже-
ние об отказе в судебных пошлинах и денежных штрафах свет-
ским претендентам на них: князю, посаднику, тиуну, иным «от
мала до велика»; 5) оговорка о соразмерности количества де-
сятины от даней, определенного в урожайный и мирный год;
6) санкция, включающая запрет нарушения грамоты и за-
клятье— угрозу страшным судом на том свете за ее нару-
шение.81
Ученых давно уже привлекает список даней, из которых
смоленскому епископу жаловалась десятина. Велик соблазн
найти какую-либо закономерность в построении этого списка,
а еще больше — связать его с формированием смоленской
земли. Так, исследователь грамоты Ростислава Л. В. Алексеев
пытается подразделить пункты, упомянутые в грамоте, на груп-
пы, которые, по его мнению, осваивались княжеской данью
в разное время. Таким способом он выделяет 4 этапа «феода-
лизации» Смоленской земли. Сначала в середине XI в. были
внесены в список, по мнению Л. В. Алексеева, первые 12 (Вер-
жавляне Великие — Былев) пунктов, которые расположены
в географической последовательности, «начиная с самого круп-
ного дохода и кончая самым меньшим». Следующие наимено-
вания (Бортницы — Мирятичи) были, согласно Алексееву, при-
писаны «явно позднее», по мере упорядочения дани или в ре-
зультате специальных военных экспедиций. После присоедине-
ния Мирятичей княжеской данью была охвачена вся основная
территория смоленских кривичей, и дальше дань могла рас-
пространяться только на некривичские земли. К семнадцатому
пункту податного перечня теперь приписываются еще три, рас-
положенные в области Пахры и Нары, где жили вятичи: Доб-
рятино, Доброчков, Бобровницы. Впрочем, в это время дань
росла и внутри Смоленского княжества, где возникали новые
центры обложения: Дедогостичи, Ження Великая и Солодов-
ничн. Княжеские отряды проникают в земли радимичей, и там
на Верхней Десне создают податные волости.82 В области
голяди возникли Путтино с подчиненным ему пунктом Беницы.
«Последний этап феодализации Смоленской земли» начался,
по мысли Л. В. Алексеева, «упорядочением дани на торговых
коммуникациях как на Днепре (Копысь), так и в области
радимичей (Прупой, Кречут — Пропойск и Кричев), на пути
в Новгород (Лучин), в верховьях р. Болва* (Блеве), вятической
р. Москва (Искона на притоке этой реки — Исконе)». Л. В. Алек-
сеев старается проставить «на этой шкале какие-либо твердые
81 Древнерусские княжеские уставы XI—XV вв., с. 141—145.
82 Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв., с. 46—47.
267
временные вехи». Первые 12 пунктов вошли в список даней
в 1054 г. Далее произошло присоединение земель голяди. Но
произошло это не в 1058 г., как полагал, опираясь на летопись,
А. Н. Насонов, а в первые десятилетия XII столетия. Поскольку
голядь археологически еще не обнаружена, то вывод этот сде-
лан на том основании, что соседнее с голядью вятичское насе-
ление выросло именно в начале XII в. и в это время привлек-
ло внимание смоленских князей. А раз так, продолжает дальше
мысль Л. В. Алексеев, то пункты, перечисленные до пунктов,
находящихся в землях вятичей и голяди и после первых 12 пунк-
тов,- т. е. Борницы, Витрин, Жидчичи, Басея, Мирятичи, при-
соединены после 1054 г., но до начала XII в. или во второй
половине XI в. Следующая временная веха, которую считает
возможным выделить Л. В. Алексеев, это 1116 г. Именно в этом
году Вячеслав Смоленский занял Копысь, а после этого она
впервые упоминается лишь в Уставной грамоте Ростислава.
Есть еще две временные вехи. Во-первых, 1127 г., выделенный
чисто логическим путем: если захват Кричева и Пропойска был
действительно осуществлен Ростиславом или даже Мстиславом,
то произойти это могло скорее всего в 1127 г., когда чернигов-
ские Ольговичи были утеснены. Во-вторых, 1134 г., когда была
внесена суздале-залесская дань в Смоленский устав.83
Мы потому подробно остановились на изложении концепции
,Л. В. Алексеева, что она положена в основу принципиально
важных выводов о «феодализации» Смоленской земли. Но при-
смотримся к построениям автора внимательнее.
Прежде всего замечаем, что его схема не выдерживает кри-
тики в одном из своих основных звеньев. Имеется в виду этап
освоения восточной территории. Локализацию пунктов, распо-
ложенных здесь (Добрятино, Доброчков, Бобровницы),
Л. В. Алексеев произвел вслед за П. В. Голубовским.84 Кроме
указаных трех тут локализованы еще Путтин, Беницы и Иско-
на. Однако современные исследователи В. В. Седов и В. А. Куч-
кин показали искусственность приемов П. В. Голубовского при
определении восточной части Смоленской земли.85 Действитель-
но, Добрятин П. В. Голубовский, а вслед за ним Л. В. Алек-
сеев видят в селе Добрятине, которое стояло на правом берегу
р. Пахры. Но село это возникло только во второй половине
XIV в. А в первой половине того столетия упоминается вместо
с. Добрятино — Добрятинская борть. В. А. Кучкин приходит
к справедливому выводу о том, что «поросшие густыми лесами
83 Там же, с. 47—52.
84 Голубовский П. В. История Смоленской земли... с. 68—69
(примеч. 2), с. 72 (примеч. 1).
85 Седов В. В. Смоленская земля.— В кн.: Древнерусские княжества
X—ХШ вв. М., 1975, с. 257; Кучкин В. А. Формирование государственной
территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. М., 1984, с. 83.
268
берега р. Пахры начали осваиваться не в XII, а в XIV в.».86
Кучкин отмечает и сомнительность локализации Доброчкова,
который идентифицировался с позднейшим селом Добриной на
р. Истье, а также Бобровниц, за которые П. В. Голубовский
принимал Бобровники XIX в. Боровского уезда.87 Единствен-
ным основанием для локализации Доброчкова и Бобровниц было
их совместное упоминание с Добрятиным в Уставной грамоте.
Из предложенных локализаций, по мнению В. А. Кучкина, бес-
спорной может быть признана только одна — Искона, которая
лежала, очевидно, по р. Исконе, левому притоку р. Москвы
в ее верхнем течении.88 Но ведь Искона упомянута в грамоте
лишь на 32 месте.89 Значит, все рассуждения о третьем этапе
«феодализации», а также определение времени этого этапа не
имеют под собой прочной основы. А следовательно, неправо-
мерно выделение и второго этапа, которое базируется на логи-
ческом построении: «после» первого, но «до» третьего. Неубе-
дительно и выделение дат 1116 и 1127. Так, Л. В. Алексеев уве-
ренно пишет о том, что в 1136 г. еще не было Мстиславля и Рос-
тиславля.90 Вывод этот делается, видимо, лишь на том основа-
нии, что ни тот ни другой не упомянуты в грамоте Ростислава,
так как ни собственные раскопки Алексеева, ни письменные ис-
точники им же цитируемые в другой части его книги не дают
материала для такого вывода.91 Л. В. Алексеев в данном слу-
чае забывает, что список даней грамоты Ростислава не направ-
лен на то, чтобы отразить все пункты, находившиеся в сфере
влияния Смоленска, Здесь перечислены лишь те пункты, дохо-
ды от которых получал теперь епископ.
Итак, внимательное рассмотрение пунктов, перечисленных
в грамоте Ростислава,92 не позволяет согласиться с построения-
ми Л. В. Алексеева.
86 К у ч к и н В. А. Формирование государственной территории... с. 83.
87 Голубовский П. В. История Смоленской земли... с. 72 (примеч. 1).
88 К у ч к и н В. А. Формирование государственной территории... с. 83;
Смолицкая Г. П. Гидронимия бассейна Оки. М., 1976, с. 103,—Исследо-
вательница земли вятичей Т. Н. Никольская согласилась с П. В. Голубов-
ским и Л. В. Алексеевым, отметив в то же время, что ни на одном из ^упо-
мянутых пунктов, кроме Бениц, не были произведены археологические рас-
копки (Никольская Т. Н. Земля вятичей. М., 1981, с. 71).
89 В. А. Кучкин ставит под сомнение и локализацию с. Бениц, а что
касается Путтина, то он отмечает, что его локализация тоже еще не вполне
ясна (Кучкин В. А. Формирование государственной территории... с. 83).
90 Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв., с. 51.
91 О Мстиславле сообщает под 1135 годом сборник киевского Михайлов-
ского монастыря (Щ а п о в Я. Н. Освещение смоленской церкви Богороди-
цы в 1150 г. — В кн.: Новое в археологии. М., 1972, с. 282). Значит, суще-
ствуя в 1135 г., город не мог исчезнуть ни с того, ни с сего в 1136. В Ростн-
славле же самим Л. В. Алексеевым найдены древнерусские слои до середины
XII в. (Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв., с. 180).
92 См.: Дворниченко А. Ю. Городская община и князь в древнем
Смоленске,— В кн.: Город и государство в древних обществах. Л., 1982,
с. 142—143.
269
Определенная закономерность в размещении пунктов, упо-
минаемых в документе, есть. Обращает на себя внимание то,
что подавляющее количество пунктов, платящих дань, являются
периферией по отношению к Смоленску и располагаются на
значительном расстоянии от него. Полагаем, что Уставная гра-
мота отразила процесс освоения городской общиной Смоленска
территории земли. Перед нами уникальный источник, довольно
подробно рисующий картину складывания города-государства.93
Мы коренным образом расходимся с Л. В. Алексеевым
в понимании движущих сил формирования территориальных
образований, называвшихся в древнерусский период волостями
или землями. В работе, посвященной Полоцкой земле, Л. В. Алек-
сеев (вслед за А. Н. Насоновым) связывал расширение терри-
тории земли с появлением «местного феодального класса, в ин-
тересах которого было создать аппарат принуждения, распро-
страняя его действие на значительные территориальные
объединения, и бороться за расширение своей областной терри-
тории».94 В Смоленской земле главная роль отводится княже-
ской колонизации. Но уже на полоцком материале мы видели,
что у самых истоков формирования волостной системы стоит
городская община. С позиции, на которой стоят Л. В. Алексеев
и А. Н. Насонов, весьма трудно объяснить заинтересованность
всей полоцкой городской общины в судьбах волости. В полной
мере это относится и к Смоленской земле: ведь данями, как
и другими пожалованиями, распоряжается городская община
Смоленска.95 В этой связи не вызывает удивления тот факт, что
жители Смоленска освобождали себя от некоторых платежей.96
Действительно, ни в Уставной грамоте, ни в грамоте о пого-
родьи и почестьи Смоленск не упомянут. Насонов резонно за-
мечал, что из грамоты Ростислава явствует следующее: «..смо-
ленское „погородие” собиралось не с самих смолян, а с „об-
ласти”».97
Итак, учитывая все сказанное, а также нефеодальный харак-
тер дани,98 еще раз подчеркиваем, что в грамоте Ростислава
93 Дворниченко А. Ю. Городская община и князь... с. 143.
94 См.: Насонов А. Н. «Русская земля»... с. 146; Алексеев Л. В.
Полоцкая земля, с. 73.
95 Грамота и принималась на вече: «здумав с людьми своими». Город-
ская община («люди») мыслится как возможный нарушитель Устава.
96 Маковский Д. П. Смоленское княжество. Смоленск, 1947, с. 235.
97 Н а с о н о в А. Н. «Русская земля»... с. 50.
98 По мнению исследователя грамоты Ростислава Я. Н. Щапова, в ней
отразились два вида даней, «значительно различающихся социально-полити-
чески. Одни из этих даней платит все население княжества: как труженики,
создающие материальные ценности, так и люди, живущие за счет их экс-
плуатации или за счет доходов от обращения ценностей... Другую часть
даней платят непосредственные производители, и эти платежи могут рас-
сматриваться как ранняя форма земельной ренты, которая в ряде отношений
близка к феодальной земельной ренте (Щапов Я. Н. Княжеские уставы
и церковь, с. 148—149). К сожалению, для такого членения дани источник
270
запечатлен процесс складывания волости, города-государства.
Грамота рисует нам сложную и интересную картину образова-
ния волости. В зависимости от Смоленска находятся поселе-
ния разных стадий социального развития. Среди них можно
выделить города с прилежащими к ним волостями, погосты,
которые можно считать предшественниками будущих городов.
Обращают на себя внимание пункты с патронимическими на-
званиями. Это, видимо, племенные поселения.
Грамота Ростислава содержит сведения о ближайшей окру-
ге Смоленска, о тех землях, которые и легли в основу формиро-
вания Смоленской волости. С согласия смоленского веча Рости-
слав наделил епископию селами Дросенским и Ясенским, где
сидели изгои, сеножатями и озерами. Все эти земли и воды
представляли собственность смоленской городской общины и ле-
жали в той смоленской «области» в узком смысле этого слова,
которая раньше всего стала тянуть к городу. Весьма красноре-
чивы отдельные фразеологические обороты смоленской устав-
ной грамоты: «...и озера Нимикорская и с сеножатьми, и уезд
княж, и на Сверковых луках сеножати, и уезд княж...»99 Что
следует понимать под выражением «уезд княж»? Нам кажется,
что его можно толковать как «въезд княж».100 Если наше тол-
пе дает достаточных оснований. По Л. В. Алексееву, дань, будучи первона-
чальным доходом смоленского князя (наверное, личным), после возникно-
вения обширного княжеского домена становится «государственным княже-
ским доходом» и поступает князю только как к «сюзерену страны», пока он
являлся таковым (Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв.,
с. 107—108). По нашему убеждению, Л. В. Алексеев преувеличил степень раз-
вития княжеского домена в Смоленской земле (см.: ДворниченкоА. IO.
Городская община и князь.;, с. 145—146). К тому же дань в древнерусский
период никакого отношения к феодальной ренте не имела (Фроянов И. Я.
Киевская Русь: Очерки социально-экономической, истории. Л., 1974, с. 113—
118). Дань грамоты Ростислава Мстиславича— результат первоначального,
скорее всего военного, освоения соседних племен племенной группировкой,
средоточием которой был Смоленск. И не случайно грамота разделяет по-
людье и дань: те пункты, которые платили дань,— не платили полюдья, и на-
оборот. И дело не в том, что дань платило «офеодализированное» население,
а полюдье — свободное. Там, где было «примучивание», где власть устанав-
ливалась силой оружия, там платили дань, а полюдье — дар сограждан
в пользу князя, осуществляющего функции публичной власти. Конечно, дани
грамоты мы застаем на уже более высоком этапе их развития. Это своего
рода налог формирующегося города-государства, не являющийся и на этом
этапе феодальной рентой.
99 Древнерусские княжеские Уставы XI—XV вв., с. 143.
100 Такое толкование не покажется беспочвенным, если учесть, что слово
«уезд», будучи известным в восточнославянском и западнославянском язы-
ках, образовано с помощью префикса «у-» от «езд» — «путь, дорога», парал-
лельного слову «езда» (см.: Шанский Н. М. Краткий этимологический
словарь русского языка. М., 1971, с. 462; Мурзаев Э. М. Словарь народ-
ных географических терминов. М., 1984, с. 573). По словам В. О. Ключев-
ского, «этимология этого термина („уезд”) объясняется одним администра-
тивно-судебным отправлением: полюдьем или ездом; древний администратор
сам собирал корм с управляемого округа, объезжая его... округ, в пределах
которого ездил администратор для получения корма, и получил название
271
кование верно, то это проливает дополнительный свет как на
характер земельных отношений в тот период, так и на структуру
земельной собственности в формирующейся Смоленской волос-
ти. Здесь мы имеем, по сути дела, древнерусский вариант ager
publicus. Князь «въезжает» в сеножати и озера, иначе — только
пользуется ими.101 Свое право въезда он и передает вновь уч-
режденной епископии. Собственником же угодий является смо-
ленская городская община.
В середине и во второй половине XII в. понятия «Смолен-
ская волость», «Смоленская земля», начинают постоянно фи-
гурировать в летописи.102 Данный факт, по нашему мнению, ука-
зывает на завершение в Смоленске становления города-государ-
ства. Термин «Смоленская земля» помимо территориального
смысла приобретает социальное содержание, обозначая Смолен-
скую волостную общину, наделенную действенной политической
силой, в чем убеждаемся на примере Святослава Всеволодови-
ча, который «имел тяжу» с князьями Рюриком, Давыдом
и «Смоленьскою землею».103 Л. В. Алексеев по поводу «тяжи»
Святослава со Смоленской землей справедливо говорил, что
Земля эта «была самостоятельной силой, с которой необходимо
было считаться, как и с князем».104
Любопытные изменения происходят и в содержании терми-
на «смолняне», обозначавшего сперва жителей главного города
и нередко — волости. Теперь слово «смолняне» отождествляет-
ся также с понятием «страна», что подчеркивает суверенный
характер смоленской общины, конституировавшейся в город-
государство. Так, в 1224 г. накануне битвы с татарами к «ост-
рову Варяжскому» прибыла «вся земля Половецкая и Черни-
говцем приехавшим, и Кияном и Смолняном [и] инем стра-
нам».105
Источники позволяют проследить дальнейшую историю
Смоленской волости. Это отразил интересный документ из смо-
ленского комплекса — так называемая грамота «О погородьи
уезда» (Ключевский В. О. Соч., т. VI. М., 1959, с. 135). Если в насе-
ленные места князь или иной какой-нибудь администратор въезжал для
сбора доходо«в, то в пределы сеножатей и озер он мог въезжать только
с целью пользования этими угодьями, т. е. для сенокошения, выпаса скота
и рыбной ловли. Напомним также, что смена «в» на «у» являлась распро-
страненным явлением в средней диалектной группе древнерусского языка.
Свидетельства тому исследователи находят именно в смоленских источниках,
/см.: Черных П. Я. Язык и письмо. — В кн.: История культуры Древней
Руси, т. II. М.; Л., 1951, с. 119). Эта смена особенно характерна для смо-
ленского говора. На данное обстоятельство указал нам Н. А. Мещерский,
которому авторы настоящей работы приносят свою благодарность.
101 Ср.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского
языка, т. III. СПб., 1903, стб. 1346.
102 См., напр.: ПСРЛ, т. I, стб. 350, 495; т. II, стб. 369—370.
103 Там же, т. II, стб. 670.
104 Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв., с. 115.
105 ПСРЛ, т. II., стб. 741.
272
и почестьи».106 Здесь видим развивающуюся систему пригоро-
дов, на которые из Смоленска как религиозного центра распро-
страняется власть епископа и смоленской городской общины.
Замечаем в источниках и начальные стадии процесса, иду-
щего Почти параллельно названным, — процесса дробления, раз-
ложения города-государства на новые, более мелкие образова-
ния. В грамоте Ростислава в начале списка даней стоят Вер-
жавляне Великие, а их центр — Вержавск — расположен в конце
списка. Видимо, он приписан позднее. Тут мы наблюдаем
формирование «микроволости». Вержавляне Великие — девять
погостов, которые платят большую дань (1000 гривен). Оче-
видно, дань сначала выплачивалась прямо в Смоленск. Посте-
пенно Вержавск объединяет погосты (погосты — скорее всега
центры общин) вокруг себя, в него начинает «сходиться» дань,,
образуется союз общин во главе с торгово-ремесленной и зем-
ледельческо-землевладельческой общиной главного города.
Подобная картина вырисовывается и в «Путтинском куске» гра-
моты Ростислава.107 По такому пути, собственно, шли все по-
госты, существование которых отразилось в грамоте. Все они
начинали стягивать небольшие волости и проявлять тенденции
к превращению в города. Другое дело, что далеко не во всех
случаях эта тенденция была реализована. Грамота «О погородьи
и почестьи» рисует нам возникновение таких центров. К их чис-
лу относится Ельня, возникающая на территории одного из
малых племен кривичей.108 Такими же центрами, возникшими
среди малых племен радимичей, были Мстиславль и Рости-
славль.109 Однако, в отличие от Полоцкой земли, в Смоленской
не видно активных попыток полного отделения пригородов от
главного города. Откололся от «материнской» волости в доли-
товский период только Торопец. Уже в грамоте Ростислава он
обозначен центром значительной округи. Впоследствии Торопец
стал самостоятельной волостью, в городе сложилась своя кня-
жеская династия. Торопецкая волость часто появляется на
страницах летописи.110
Естественно, что всем сказанным далеко не исчерпаны воз-
можности смоленского комплекса грамот для реконструкции
формирования волостной системы в Смоленской земле. Наша
106 Я. Н. Щапов датирует ее концом XII — началом XIII в., а Л. В. Алек-
сеев сужает датировку между 1211 и 1218 гг. (Щапов Я. Н. Княжеские
уставы... с. 146; Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв.,
с. 24—25).
107 Poppe D., A. Dziedzice па Rusi.— Kwartalnik historyczny, 1967,
N 1.
108 Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв., с. 177.
109 Нет достаточных оснований связывать их возникновение с княжеским
доменом, как это делает Л. В. Алексеев (Алексеев Л. В. Смоленская
земля в IX—XIII вв., с. 191 и др.). См. также: Дворниченко А. Ю.
Городская община... с. 146.
110 ПСРЛ, т I, стб. 435, 448, 510, 513. См. также: Алексеев Л. В.
Смоленская земля в IX-—XIII вв., с. 25, 161.
10 134
273
задача — наметить лишь путь для работы в данном направлении.
В заключение необходимо ответить на весьма сложный во-
прос: чем объяснить различие темпов в развитии одного и того
же процесса в двух соседних землях — Полоцкой и Смоленской?
Вопрос этот тем более интересен, что сейчас есть основания
говорить о единстве смоленско-полоцких кривичей. Данные ар-
хеологии, языкознания, письменные источники не позволяют
обнаружить какой-либо этнографический рубеж между Смолен-
ской и Полоцкой землями XI—XIV вв.111 Такое различие в раз-
витии города-государства в Полоцке и Смоленске объясняется
рядом причин. Попытаемся выделить ведущую, главную
(и здесь важное значение имеют наблюдения Л. В. Алексеева).
Изучение заселенности Полоцкой земли показало, что населе-
ние здесь размещалось гнездами. Насчитывается десять таких
скоплений, восемь из которых были кривичскими, а два — дре-
говичскими, причем семь кривичских скоплений более или ме-
нее равновелики, в то время как восьмое (Полоцко-Ушачское)
по площади, по количеству памятников превышает их вдвое
или даже втрое.112 Иным был характер заселенности Смолен-
ской земли. Здесь было всего три крупнейших скоплений древ-
него населения. Л. В. Алексеев отмечает, что характер заселен-
ности Полоцкой и Смоленской земель, несомненно, зависел, как
от географических причин, так и от заселенности страны або-
ригенами. Это, без сомнения, так. Но нужно учитывать еще один
фактор. Такой характер заселенности, по нашему мнению, от-
разил также племенную структуру обитавших на этих терри-
ториях кривичей. Племенной союз полоцких кривичей имел
почти полную десятичную структуру, и, естественно, что еще
в родо-племенной период власть наиболее сильного племени,
средоточием которого позднее стал- Полоцк, распространилась
на другие племена союза. Не во всем можно согласиться
с А. Е. Пресняковым, который утверждал, что «городские во-
лости-земли явились на развалинах племенного быта, не из него
выросли, а его разрушали».113 Столь резкой дискретности
в развитии не было, традиции более раннего периода частично
переносились и на городские волости-земли XI столетия. Только
этим можно объяснить появление полоцкой волости уже в пер-
вой половине XI в. Не выглядит загадочным и то, что в пле-
менах полоцкого племенного союза раньше, чем где бы то ни
было, сформировались свои центры, вокруг которых впоследст-
вии сложились волости, небольшие города-государства. Немало
Седов В. В. Восточные славяне в VI—XIII вв. М., 1982, с. 164—
165.
112 Алексеев Л. В. Некоторые вопросы заселенности и развитие за-
паднорусских земель IX—XII вв. — В кн.: Древняя Русь и славяне. М.» 1978,
с. 24.
113 Пресняков А. Е. Лекции по русской истории, том 1. Киевская
Русь. М., 1938, с. 62.
274
этому способствовали географические условия. Исследование
Л. В. Алексеева показало, что заселенные участки были остро-
вами в море леса.114 Еще М. К. Любавский верно подметил,
что в литературе часто рассуждают о тех различиях, которые
возникали в греческих городах-государствах под влиянием при-
родных условий, имея в виду, что греческие города-государства
были разделены горными перевалами, находились в горных
долинах. Но ведь лесные массивы и болотные трясины также
могли составлять порой непреодолимое препятствие для поддер-
жания отношений.115
Иной была структура племенного союза смоленских криви-
чей. Кривичских скоплений здесь всего три: в одном из них
и возник сам Смоленск, а центром другого стал Торопец, как
мы видели, единственный пригород Смоленска, получивший
полную самостоятельность. Смоленская волость складывалась
гораздо дольше и труднее, чем Полоцкая. В нее вошло много
некривичских земель, большую роль в ее росте играл естест-
венный прирост населения. На протяжении всего долитовского
периода Смоленск—мощный урбанистический центр, один из
крупнейших городов Руси — оставался центром притяжения
для всех различных и по-разному вошедших в состав волости
поселений, что столь ярко отразилось в грамоте Ростислава
Мстиславича.
Итак, на примере еще одного из регионов Древней Руси —
земель смоленско-полоцких кривичей, мы попытались просле-
дить за процессом образования территории городских волостей
городов-государств, выявить сходство и различия в этом инте-
реснейшем процессе, который определял социально-политиче-
скую историю Руси XI—XII вв., включая, разумеется, и Киев-
скую землю.
3. Становление города-государства в Киевской земле
Изучение процесса формирования волостной организации
в Киевской земле представляет для нас особый интерес. Дело
в том, что в современной исторической науке сложилась тради-
ция, изображающая Киевскую землю чуть ли не оплотом мо-
нархизма в Киевской Руси и противопоставляющая ее в этом
отношении городам с сильным вечевым началом, таким, как По-
лоцк и особенно Новгород. Не углубляясь специально в исто-
риографию вопроса, приведем новейшие мнения исследова-
телей.
В. Л. Янин и М. X. Алешковский усматривают в Новгород-
ской республике нечто феноменальное, совершенно непохожее
на социально-политическую организацию древнерусских кня-
114 Алексеев Л. В. Некоторые вопросы заселенности... с. 24.
115 Любовский М. К. Историческая география России в связи с ко-
лонизацией. М., 1909, с. 85—86.
275
жеств, в частности Киевского княжества, где господствовало
якобы монархическое начало.1 П. П. Толочко пишет о том, что
«верховным главой» в городе являлся великий князь. Правда,
известную роль играло и вече: «При сильном киевском князе
вече было послушным придатком верховной власти, при сла^
бом — зависимость была обратной. Другими словами, в Киеве
XI—XII вв. сосуществовали, дополняя один другого, а нередко
и вступая в противоречие, орган феодальной демократии (вече)
и представитель монархической власти (великий князь)».2
По нашему мнению, формирование волостного строя Киев-
ской земли гораздо шире рамок, очерченных упомянутыми ис-
следователями. 1
Возникновение волости, города-земли в Среднем Поднепровье
в корне не отличалось от того, что мы наблюдали в других зем-
лях. Оно стало следствием разрушения родовых отношений,
заменой их связями территориальными. Однако здесь склады-
вание волостной организации сопрягалось с распадом так
называемой «Русской земли» — объединения во главе с Полян-
ской общиной, сложившегося на родо-племенных основах еще
в IX в.3 В конце X — начале XI в. из состава «Русской земли»
начинают выделяться Черниговская и Переяславская земли.
В связи с этим явлением привлекает внимание градостроитель-
ная деятельность Владимира. «И рече Володимерь: „Се не доб-.
ро, еже малъ город около Киева” И нача ставити городы по
Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне.
И поча нарубати муже лучьшие от Словень, и от Кривичь, и от
Чюди, и от Вятичь, и от сих насели грады: бе бо рать от пече-
нег. И бе воюяся с ними и одолая им...»4 Правомерно, казалось
бы, видеть в строительстве князя одно лишь стремление укре-
пить порубежье для борьбы со степняками. Но уже П. В. Го-
лубовский усмотрел в постройке Владимиром городов одновре-
менно и попытку Киева усилить свое господство в земле
северян.5 Его поддержал В. В. Мавродин, который при этом отме-
тил, что «массовое заселение городков иноплеменным по отно-
1 Янин В. Л. 1) Новгородские, посадники. М., 1962, с. 3; 2) Проблемы
социальной организации Новгородской республики. — История СССР. 1970,
№ 1; Янин В. Л., Алешковский М. X. Происхождение Новгорода
(к постановке проблемы).—История СССР, .1971, .№ 2.— Эта точка зрения
высказывалась еще в дореволюционной исторической науке (см.: Самок-
васов Д, Я. Заметки по истории русского государственного устройства.—
ЖМНП, 1869, нояб., с. 70, 88; дек., с. 226; Лимберт А. Предметы ве-
домства «веча» в княжеский период Древней России. Варшава, 1877, с. 109—
119, 124—128, 130—131, 135).
2 Толочко П. П. Древний Киев. Киев, 1983, с. 206, 208.
3 См.: Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории
Древнерусского государства. М., 1951, с. 25, 42.
4 ПВЛ, ч. I, с. 83.
5 Голубовский П. В. История Северской земли до половины
XIV столетия. Киев, 1882, с. 52—53. См. также: Сенаторский Н. Исто-
рический очерк города Рыльска в политическом и церковно-административном
отношении. Курск, 1907,. с. 10—11.
276
шению к основному населению территории составом свидетель-
ствует о том, чтоГ очевидно, дело охраны земли Северской,
с точки зрения киевского князя, гораздо целесообразнее было
поручить переселенным „лучшим мужам”».6 Действительно,
этот материал может свидетельствовать о враждебности севе-
рянского населения по отношению к Полянской столице. Враж-
дебность эта подогревалась стремлением к самостоятельности
жителей Левобережной Украины. Владимир, переселяя «лучших
мужей», добивался двух целей: с одной стороны, он лишал лиде-
ров общин словен, кривичей, вятичей и чюди, которые стреми-
лись, так же как и северские города, к самостоятельности,
с другой — с помощью переселенных поддерживал свою власть
над местным населением.
На активизацию антикиевских выступлений жителей Лево-
бережья намекают и события 1015 г., связанные с походом князя
Бориса. В Повести временных лет и в некоторых других источ-
никах организация этого похода объясняется необходимостью
отражения печенегов, вторгшихся в южные пределы Руси. Не
найдя печенегов, Борис вернулся с войском назад.7 Несколько
иначе излагает события одно из «Сказаний о Борисе и Глебе»,
опубликованных И. И. Срезневским. Там наряду с упоминанием
о походе Бориса против напавших на русскую землю 'врагов
говорится еще и о том, что князь, «умирив грады вся, възврати-
ся вспять».8 В. В. Мавродин, рассмотревший обе версии, пришел
к выводу, что они не исключают друг друга. «Возможно,— пи-
шет он,— что печенеги, прослышав о походе Бориса, ставившего
себе целью „умиротворенье” северских городов, ушли в сте-
пи».9 Сообщение об усмирении городов позволило В. В. Мав-
родину высказать предположение о «продолжавшемся сопротив-
лении Киеву со стороны отдельных социальных группировок
Левобережья». Исследователь, впрочем, не определил харак-
тер брожения «городов „оноя страны” Днепра. Было ли это
восстание городских низов против развивавшейся феодально-
ростовщической верхушки, было ли это сопротивление отдель-
ных представителей местной знати некоторых городов власти
киевского князя — прямого ответа на поставленный вопрос мы
нигде не найдем».10 Речь, вероятно, надо вести о росте сопро-
тивления северского населения в целом киевскому господству.
Не случайно в конце X — начале XI в. происходит сложение
политического и территориального ядра Черниговско-Северской
6 Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины. Л., 1940,
с. 120.
7 ПВЛ, ч. I, с. -90; Успенский Сборник XII— XIII вв. М„ 1971,
с. 43—44.
8 Сказания о святых Борисе и Глебе. СПб., 1860, стб. 11—12.
9 Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины, с. 121.
10 Там же.
277
волости.11 Данный процесс, как нам думается, мог идти только
рука об руку с постепенным освобождением от власти Киева.
В первой четверти XI в. Чернигов заметно продвинулся
в своем стремлении отложиться от Киева. Учреждение в Черни-
гове самостоятельного княжения вполне подтверждает нашу
мысль. Произошло это при следующих обстоятельствах. В 1024 г.
у стен Киева появились войска князя Мстислава, пришедшего
из далекой причерноморской Тмутаракани. Трудно сказать, опи-
рался ли он в этот момент на северянские силы или довольст-
вовался своей тмутараканской дружиной. Мстислав мог пройти
Доном, Сеймом и Десной, побывать, следовательно, в Черни-
гове, но мог подняться и вверх по Днепру, не заходя в Черни-
гов.12 Но, как бы там ни было, князь Мстислав, когда киевляне
отвергли его, нашел себе пристанище в Чернигове, откуда по-
том выступил ратью против Ярослава. Основную силу Мстисла-
ва в Лиственской битве составляли северяне. Борьба закончи-
лась соглашением у Городца: «...и разделиста по Днепр Русь-
скую землю: Ярослав прия сю сторону, а Мьстислав ону».13
Это соглашение соответствовало интересам зарождающейся
Черниговской волости — города-государства, становление кото-
рого началось еще до Мстислава и продолжалось после него.
Вокняжение Мстислава в Чернигове указывает на возросшую
сплоченность местных социальных сил, способных противостоять
киевской общине и возглавляющему ее князю Ярославу. Нас не
должна смущать фразеология летописца, сосредоточенного на
князьях, которые якобы сами, без участия общин Киева и Чер-
нигова, «разделиста Русьскую землю». Перед нами обычная
манера подачи летописного материала, сфокусированного на
деятельности князей. В действительности же раздел «Русской
земли» являлся выражением глубинного течения социальной
жизни, размывавшего родо-племенные устои. Князья лишь об-
лекали в политическую форму то, что диктовалось объективным
ходом исторического развития.
Княжение Мстислава в Чернигове знаменовало существен-
ные сдвиги в общественной организации «Русской земли». Оно
предвещало ее распад, который и произошел в середине XI в.
На обломках «Русской земли» складывались три волости: Ки-
евская, Черниговская и Переяславская. Образование из «Рус-
ской земли» названных волостей запечатлело летописное «За-
вещание» Ярослава Мудрого. Перед ёвоей смертью в 1054 г.
Ярослав, обращаясь к сыновьям, распорядился так: «Се же по-
ручаю в собе место стол старейшему сыну моему и брату ва-
шему Изяславу Кыев; сего послушайте, якоже послушаете
мене, да той вы будеть в мене место; а Святославу даю Черни-
11 Зайцев А. К. Черниговское княжество. — В кн.: Девнерусские кня-
жества. М., 1975, с. 75.
12 Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины, с. 135.
13 ПВЛ, ч. I, с 100.
273
гов, а Всеволоду Переяславль...»14 Здесь^ подобно тому, как
это имело место в летописном рассказе о разделе «Русской
земли» между Ярославом и Мстиславом, одной лишь княжеской
воле приписывается созидающая политическая роль. Эта идеа-
листическая концепция летописца прошла через все русское
средневековье и была воспринята историками XVIII—XIX вв.
Н. М. Карамзин, например, писал: «Древняя Россия погребла
с Ярославом свое могущество и блогоденствие. Основанная воз-
величенная Единовластием, она утратила силу, блеск и граж-
данское счастие, будучи снова раздробленною на малые облас-
ти».15 Советские историки показали несостоятельность такого
рода трактовок политической истории Киевской Руси, устано-
вив обусловленность образования отдельных волостей-земель
процессами роста их социальной консолидации и вытекающего
отсюда сепаратизма.16 Однако основную причину выделения
волостей-земель они видели в феодализации древнерусского
общества, закономерным итогом которой стала феодальная
раздробленность Руси. Поэтому «Завещание» Ярослава рас-
сматривается как первое юридическое оформление феодальной
раздробленности.17 Мы не можем полностью принять эту точку
зрения. Распад «Русской земли», как и всего грандиозного вос-
точнославянского союза племен,18 в самом деле был следствием
социальной консолидации различных областей Киевской Руси.
Но конкретное содержание данного процесса нам представляет-
ся не в развитии феодализма, а в смене родо-племенного строя
общественной организацией, основанной на территориальных
связях и являющейся переходной ступенью от доклассового об-
щества к классовому. Образование территориальных социальных
структур создавало условия для феодализации общественных
отношений, а отнюдь не означало утверждение феодализма как
социально-экономической системы.
Формирование территориальных связей, складывание города-
волости (города-государства) прослеживается на материалах,
относящихся к истории Киевской земли. Под 996 годом летопись
сообщает: «И умножишася зело разбоеве, и реша епископи Во-
лодимеру: „Се умножишася разбойници; почто не казниши
их?” Он же рече им: „Боюся греха” Они же реша ему: „Ты
поставлен еси от бога на казнь злым, а добрым на милованье.
Достоить ти казнити разбойника, но со испытом” Владимир же
отверг виры, нача казнити разбойники, и реша епископи и стар-
14 Там же, с. 108.
15 К а р а м з и н Н. М. История государства Российского, т. II. СПб.,
1892, с. 45.
16 См.: Греков Б. Д. Киевская Русь. М., 1953, с. 489; Янин В. Л.,
Алешковский М. X. Происхождение Новгорода... с. 44.
17 Янин В. Л., Алешковский М, X. Происхождение Новгорода,
с. 44.
18 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической
истории. Л., 1980, с. 21.
279
цы: ,,Рать многа; оже вира, то на оружьи и на коних буди”
И рече Володиме'р: ,*,Тако буди” И живяше Володимерь по
устроенью отьню и дедню”».19 Рост разбоев свидетельствует
о деструктивных изменениях, происходящих в недрах родо-пле-
менного строя. Старая система родовой защиты начинает да-
вать сбои. Владимир, как представитель отживающего строя,
ищет пути решения этой проблемы. Но сделать это было весь-
ма трудно. Отсюда и такие колебания в выборе средств для
борьбы с разбоями.
С летописью перекликается известная былина об Илье Му-
ромце и Соловье-разбойнике. В образе Соловья следует видеть
не «столько придорожного грабителя (такие существуют в бы-
линах отдельно от Соловья), сколько представителя косных
сил родо-племенного строя...».20 Соловей предстает в былине
как глава целого рода. Он окружен эндогамной группой своих
сыновей, дочерей и зятьев. Обитает Соловей в своем родовом
подворье, обнесенном тыном:
Сидит на тридевяти дубах
Сидит тридцать лет,
Ни конному, ни пешему пропуску нет.
Прав Б. А. Рыбаков, отметивший, что Соловей — не обыч-
ный разбойник на большой дороге, который живет за счет про-
езжих торговых караванов.21 Думаем, что образ Соловья по-
рожден эпохой формирования территориальных связей. Родовой
строй уходил в прошлое отнюдь не безболезненно, подчас от-
чаянно сопротивлялся.
Весьма характерно упоминание летописью бедняков и ни-
щих, живших в Киеве во времена Владимира: «И створи (Вла-
димир.— Авт.) праздник велик... болярам и старцем градским,
и убогим раздан именье много».22 Князь «повеле всякому ни-
щему и убогому приходити на двор княжь и взимати всяку по-
требу питье и яденье, и от скотьниць кунами».23 Эти убогие
и нищие, конечно, явление нового времени — периода распада
старого родо-племенного единства.
В коллизиях гибели родо-племенного строя рождалась новая
киевская община, которая властно заявляет о себе со страниц
летописи. И это несмотря на то, что летописец, как мы уже от-
мечали, стремился в первую очередь отразить деятельность
князей. В 980 г. Владимир, собрав огромную рать, пошел на
своего брата Ярополка, княжившего в Киеве. Ярополк не мог
«стати противу, и затвориси Киеве с людми своими и с Блу-
19 ПВЛ, ч. I, с. 86—87.
20 Рыбаков Б. А. Древняя Русь: Сказания. Былины. Летописи. М.„
1963, с. 73.
21 Там же, с. 74.
22 ПВЛ, ч. I, с. 85.
23 Там же, с. 86.
280
дом».24 Владимиру удалось склонить к измене Блуда. И стал
Блуд «лестью» говорить князю: «Кияне слются к Володимеру,
глаголюще ,,Приступай к граду, яко предамы ти Ярополка. По-
бегни за град”».25 Напуганный Ярополк «побежал», а. Влади-
мир победно «вниде в Киев».26 Следовательно, уже в этот ран-
ний период в Киеве положение князя в немалой мере зависело
от расположения к нему городской массы. Поэтому не выглядит
неожиданной и история, произошедшая с тмутараканским Мсти-
славом, когда он «приде ис Тъмутороканя Кыеву, и не прията
его кыяне».27 Князья, правившие в конце X—начале XI в., счи-
тались с растущей силой городской общины, стремились ее
как-то ублажить. Не случайно Святополк скрывал от киевлян
смерть Владимира,28 а сев на стол, созвал «кыян» и «нача дая-
ги им именье».29 После убийства Бориса и Глеба он также,
«созвав люди, нача даяти овем корзна, а другым кунами, и раз-
дан множьство».30 Крепнущая городская община держала в по-
ле зрения и религиозный вопрос. Князь Владимир предстает на
страницах летописи в окружении не только дружинном, но
и народном. Вместе с «людьми» он совершает языческие жерт-
воприношения.31 В отправлении языческого культа народу от-
водится активнейшая роль. Убийство христиан-варягов, обре-
ченных в жертву «кумирам», — дело рук разъяренных киевлян
(«людей», котЬрые, между прочим, вооружены).32 Особенно
важно подчеркнуть причастность «людей» киевской общины
к учреждению христианства на Руси. Они присутствуют на со-
вещании по выбору религии, подают свой голос, избирают
«мужей добрых и смысленных» для заграничного путешествия
с целью «испытания вер».33 В одной из скандинавских саг го-
ворится о том, что по вопросу о вере созывается народное соб-
рание.34
Значит, при решении важнейших вопросов князья должны
были считаться с мнением городской общины, к которой на по-
мощь уже тогда могли прибывать массы сельского люда. Такое
внимательное отношение к городской общине станет еще по-
нятнее, если учесть, что она обладала' военной организацией,
в значительной степени независимой от князя. Вой, городское
ополчение — действенная военная сила уже в этот ранний пе-
24 Там же, с. 54.
25 Там же, с. 55.
26 Там же.
27 Там же, с. 99.
28 Там же, с. 89.
29 Там же, с. 90.
30 Там же, с. 95.
31 Там же, с. 58.
32 Там же.
33 Там же, с. 74.
34Рыдзевская Е. А. Легенда о
Трюгвассоне. — ТОДРЛ, 1935, № 2, с. 14.
кн. Владимире в саге об Олафе
281
риод. Именно с воями князь Владимир «поиде противу» пече-
негам в 992 г.35 Любопытно, что в легенде, помещенной в ле-
тописи под этим годом, героем выставлен не княжеский дру-
жинник, а юноша-кожемяка — выходец из простонародья.
В 997 г. Владимир не сумел выручить белогородцев, поскольку
«не бе бо вой у него, печенег же множьство много».36 Без на-
родного ополчения (воев) справиться с печенегами было невоз-
можно. Вой уже тогда активно участвовали и в междоусобных
княжеских распрях. Не зря советники Бориса Владимировича
говорили ему: «Се дружина у тобе отьня и вой. Поиди, сяди
Кыеве на столе отни».37 Вой также служили опорой Ярославу
в его притязаниях на Киев, а Святополку — для отражения
ярославовых полков.38
Так начинался процесс формирования волостной общины
в Киевской земле. Историку следить за этим процессом трудно.
Он протекает как бы латентно, скрыто от глаз исследователя,
но порой прорывается на поверхность исторического бытия
и попадает в поле зрения летописцев. Несомненный интерес в этом
отношении представляют события в Киеве в 1068—1069 гг.
В этих событиях перед нами выступает достаточно конституи-
рованная городская община. Пик самовыражения ее — вече,
т. е. сходка всех свободных жителей Киева и его окрестностей.
Возмущенные, требующие оружия киевляне собираются на тор-
говище. Из слов летописца явствует, что «людье», собравшиеся
на вече, сами принимают решение вновь сразиться с половцами
и предъявляют князю требование о выдаче коней и оружия.
Нельзя в этом не видеть проявления известной независимости
веча по отношению к княжеской власти. Вообще в событиях
1068—1069 гг. киевская община действует как вполне само-
стоятельный социум, ставящий себя наравне с княжеской
властью. Вместо изганного Изяслава киевские «людье» сажают
на стол Всеслава. Когда перевес сил оказался на стороне Изя-
слава, община обратилась за помощью к его братьям.39 Это
обращение к Святославу и Всеволоду также результат вечевого
решения.
Возникает вопрос, каков был состав киевлян, изгнавших
Изяслава? М. Н. Тихомиров и Л. В. Черепнин считали, что тер-
мин «людье кыевстии» означает «торгово-ремесленное населе-
ние Киева».40 Б. Д. Греков писал о том, что «движение киевлян
1068 г. против Изяслава Ярославича в основном было движе-
нием городских масс». В то же время он замечал; «Но не толь-
35 ПВЛ, ч. I, с. 84.
36 Там же, с. 87.
36 Там же, с. 87.
37 Там же, с. 90.
38 Там же, с. 97.
39 Там же, с. 115—116.
40 Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси
XI—XIII вв. М., 1955, с. 94; Черепнин Л. В. Общественно-политические
282
ко в XI в., а и позднее трудно отделить городскую народную
массу от сельского населения. Необходимо допустить, что и в
этом движении принимало участие сельское население, подобно
тому, как это было и в 1113 г. в Киеве».41 Несколько иначе
к решению этого вопроса подходил В. В. Мавродин. Он писал:
«Кто были эти киевляне — „людье кыевстии?” Это не могли
быть ни киевская боярская знать, ни воины киевского „полка”
(городского ополчения), ни тем более княжеские дружинники,
так как и те, и другие, и третьи не нуждались ни в оружии, ни
в конях. Нельзя также предположить, что под киевлянами
„Повести временных лет” следует подразумевать участников
битвы на берегах Альты, потерявших в бою с половцами и все
свое военное снаряжение, и коней. Пешком и безоружными они
не могли бы уйти от быстроногих половецких коней, от половец-
кой сабли и стрелы. Таких безоружных и безлошадных воинов
половцы либо изрубили бы своими саблями, либо связанных
угнали в плен в свои кочевья. Прибежали в Киев жители окрест-
ных сел, спасавшиеся от половцев. Они-то и принесли в Киев
весть о том, что половцы рассыпались по всей Киевской земле,
жгут, убивают, грабят, уводят в плен. Их-то и имеет в виду
„Повесть временных лет”, говорящая о киевлянах, бежащих от
половцев в Киев».42
Едва ли стоит, на наш взгляд, определять понятие «людье
кыевстии» альтернативно, т. е. усматривать в нем либо обозна-
чение горожан, либо, наоборот, селян. За этим понятием уга-
дываются скорее и остатки киевского ополчения, разгромлен-
ного кочевниками, и обитатели сел Киевской земли, искавшие
укрытия за крепостными стенами стольного города. Раскрыв,
таким образом, смысл термина «людье кыевстии», получаем
возможность констатировать очень важную деталь: причаст-
ность к вечу 1068 г. не только горожан, но и сельских жителей.
Данное наблюдение позволяет соответственно раскрыть и со-
держание слова «кыяне», за которым нередко скрывалось на-
селение Киевской волости, но отнюдь не одного лишь Киева.
Правда, В. Л. Янин и М. X. Алешковский думают иначе: «Нов-
городцами, киевлянами, смолянами и т. д. в XI—XIII вв. всегда
называли только самих горожан, а не жителей всей земли...»43
Мы полагаем, что ближе к истине А. Е. Пресняков, который
указывал, что под «кыянами» необходимо «разуметь часто не
отношения в Древней Руси и Русская Правда,—В кн.: Новосель-
цев А. П. и др. Древнерусское государство и его международное значение.
М., 1965, с. 175.
41 См.: Очерки истории СССР. Период феодализма IX—XV вв., ч. I.
М. 1953, с. 176.
42 Мавродин В. В. Народные восстания в Древней Руси XI—XIII вв.
М. 1961, с. 60.
43 Я н и н В. Л., Алешковский М. X. Происхождение Новгорода...
с. 52.
283
жителей только Киева, а Киевской земли».44 Мнение А. Е. Прес-
някова находит должную опору в источниках.45
Столь широкое значение терминов «людье кыевстии», «кыя-
не» свидетельствует о заметном продвижении процесса станов-
ления Киевской волости как города-государства, отчего стано-
вится понятной тревога киевлян за судьбу всей земли.
Историческое развитие Киевской земли шло в русле обще-
русской истории. Примерно к середине XI в. обращена знаме-
нитая реплика летописца: «Новгородци бо изначала и Смоляне
и Кыяне и Полочане и вся власти яко на думу на веча сходят-
ся. На что же старешии сдумають, на томь же пригороди ста-
нуть».46 Киевское вече, являвшееся народным собранием, мы
только что видели в действии. На нем вечники без князя об-
суждают сложившуюся обстановку, изгоняют одного правителя
и возводят на княжеский стол другого, договариваются о про-
должении борьбы с врагом, правят посольства. В событиях
№68—1069 гг. вече вырисовывается как верховный орган наро-
доправства, возвышающийся над княжеской властью. Вот по-
чему киевскую государственность той поры нельзя характери-
зовать в качестве монархической. Перед нами государственное
образование, строящееся на республиканской основе.
Что касается системы «старший город — пригороды», то пер-
вые ее проявления мы замечаем уже в начале XI в. Летописец
сообщает: «Болеслав же вниде в Киев с Святополком. И рече
Болеслав: ,,Разведете дружину мою по городам на покоръм,
и бысть тако”».47 Здесь, судя по всему, упоминаются пригоро-
ды Киева. Захват главного города означал распространение
власти и на пригороды. Из Киева Святополк отдал распоряже-
ние: «„Елико ляхов по городам, избивайте я”. И избиша ляхы».48
В летописном рассказе о происшествиях 1068—1069 гг. есть
еще одна любопытная деталь, ярко характеризующая город-
скую общину. Изгнав Изяслава, киевляне «двор же княжь раз-
грабиша, бесщисленое множьство злата и сребра, кунами
и белью».49 Такого рода явления мы встречаем во всех рас-
смотренных землях.50 Нет оснований квалифицировать эти гра-
бежи как акты исключительно классовой борьбы. В древних
обществах «совокупный прибавочный продукт, отчуждающийся
в самых различных формах в пользу вождей и предводителей,
рассматривается не только как компенсация за отправление об-
щественно полезной функции управления, но и как своего рода
44 Пресняков А. Е. Лекции по русской истории, т. 1. Киевская Русь.
М„ 1938, с. 170.
45 Ф р о я н о в И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической ис-
тории, с. 233—234. См. также с. 255 настоящей книги.
46 ПСРЛ, т. I. М., 1962, стб. 377—378.
47 ПВЛ, ч. I, с. 97.
48 Там же.
49 Там же, с. 115.
50 См. с. 242, 259 настоящей книги.
284
общественный фонд, расходование которого должно произво-
диться в интересах всего коллектива».51 В свете этих данных
становится понятным внутренний смысл киевского 1068 г. и дру-
гих грабежей. Князья на Руси существовали в значительной
степени за счет кормлений — своеобразной платы свободного
населения за отправление ими общественных служб, происхож-
дение которой теряется в далекой древности.52 Все это способ-
ствовало выработке взгляда на княжеское добро как на об-
щественное отчасти достояние, чем и мотивировано требование,
предъявленное князю киевлянами: дать им оружие и коней.
Князья в Киевской Руси должны были снабжать народное
ополчение конями и оружием.53
Итак, под 1068—1069 годами летописец разворачивает вы-
разительную картину деятельности киевской волостной общи-
ны.54 Летописные сообщения конца XI в. — добавочные штрихи
к этой картине. Становление киевской общины осуществлялось
на путях утверждения демократизма социально-политических
отношений. Недаром князья апеллируют к мнению общины
даже в вопросах внутрикняжеского быта. В 1096 г. «Святополк
и Володимер посласта к Олгови, глаголюща сице: „Поиде Кые-
ву, да поряд положим о Русьстей земли пред людьми градь-
скыми, да быхом оборонили Русьскую землю от поганых”».55
Олег, «послушав злых советник», надменно отвечал: «Несть
мене лепо судити епископу, ли игуменом, ли смердом». Послед-
няя фраза говорит о многом. Во-первых, она намекает, что за
«людьми градскими» скрывались демократические элементы,
почему Олег и уподобил их смердам. Во-вторых, из нее следует,
что князь приглашался в Киев не только для выработки сов-
местных действий против «поганых», но и для разрешения меж-
княжеских споров, где «людям градским» наряду с епископами,
игуменами и боярами предназначалось быть посредниками.56
Он не откликнулся на зов братьев. И эта реакция князя, по
летописцу, являлась отклонением от нормы, ибо Олег «въспри-
им смысл буй и словеса величава».57
Год спустя в Киеве застаем «людей» в положении консуль-
тирующих князя. Тогда в Киеве назревали трагические собы-
тия. По навету Давыда был схвачен Василько Теребовльский.
Начался пролог к кровавой драме, кульминацией которой стало
ослепление ни в чем не повинного князя. Святополк, замешан-
51 Хазанов А. М. Социальная история скифов. М., 1975, с. 184.
52 Ф р о я н о в И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической ис-
тории. Л., 1974, с. 62—65.
53 Там же, с. 57—58.
54 Подробно о событиях 1068—1069 гг. см.: Фроянов И. Я. Вече в Ки-
еве 1068—1069 гг. — В кн.: Из истории феодальной России. Л., 1978.
55 ЙВЛ, ч. I, с. 150.
56 См.: Покровский М. Н. Избранные произведения, кн. 1. М., 1966>
с. 162.
57 ПВЛ, ч. I, с. 150.
285
ный в неприглядной истории с Васильком, почувствовав то ли
угрызения совести, то ли страх за содеянное, «созва боляр
и кыян, и поведа им, еже бе ему поведал Давыд, яко „брата
ти убил, а на тя сйечался с Володимером, и хощет тя убити
и грады твоя заяти” И реши боляре и людье: „Тобе, княже,
достоить блюсти головы своее. Да аще есть право молвил Да-
выд, да приметь Василко казнь; аще ли неправо глагола Да-
выд, да прииметь месть от бога и отвечаеть пред богом”».58
Очевидно, «кыяне» тут — людье, городская масса.59
В дальнейшем те же «кыяне» переходят к активным дейст-
виям, указывающим на широкие полномочия киевской общины.
Когда князья Владимир Мономах, Олег и Давыд Ольговичи со-
брали «воев» и выступили против Святополка, чтобы покарать
его за причастность к ослеплению Василька, он «хоте побегнути
ис Киева, и не даша ему кыяне побегнути, но послаша Всево-
ложюю и митролита Николу к Володимеру...».60 Посланцы, пове-
дали Владимиру «молбу кыян, яко творити мир, и блюсти земле
Русьские; и брань имети с погаными».61 Благодаря инициативе
«кыян» начавшийся было конфликт разрешился миром. М. С. Гру-
шевский, комментируя приведенные летописные известия, от-
мечал: «Ходатайство общины было уважено, и союзники обеща-
ли окончить дело мирно. Весьма характерна в этом рассказе
подробность, что князья вели переговоры с общиною помимо ее
князя, которого община заслоняет при этом».62
Сколь свободно поступали «кыяне» в обращении с князьями
свидетельствует эпизод, помещенный в Повести временных лет
под 1093 годом, когда Святополк, Владимир и Ростислав пошли
на половцев, разорявших русские земли. Дойдя до Стугны,
князья заколебались, переправляться ли через реку, или же
стать на берегу, угрожая кочевникам. И киевляне настояли на
том, от чего тщетно отговаривали Владимир Мономах и лучшие
мужи: перевозиться через Стугну. Летописец сообщает: «Свято-
полк же и Володимер и Ростислав созваша дружину свою на
совет, хотяче поступити черес реку, и начаша думати. И гла-
голаше Володимер, яко „Сде стояче черес реку, в грозе сей,
створим мир с ними”. И пристояху совету сему смыслении му-
жи, Янь и прочий. Кияне же не всхотеша совета сего, но реко-
ша: „Хочем ся бити; поступим на ону сторону реки” И възлю-
биша съвет сь, и преидоша Стугну реку». Кто такие «кияне»,
выясняется из последующего повествования о том, как половцы
«налегоша первое на Святополка, и взломиша полк его. Свя-
58 Там же, с. 172.
59 Некоторые исследователи полагали, что Святополк совет держал с «кы-
янами» на вече (см.: Грушевский М. С, История Киевской земли. Киев,
1891, с, ПО. 305).
60 ПВЛ, ч. I, с. 174.
61 Там же, с. 175.
62 Грушевский М. С. История Киевской земли, с. 306.
286
тополк же стояше крепко, и побегоша людье, не стерпяче рат-
ных противленья и послеже побежа Святополк».63 Бежавшие
с поля боя «людье» — это народные ополченцы из киевского
войска, приведенные Святополком. Они и есть «кияне», отверг-
нувшие совет Мономаха и «смыслених мужей».64
Ополчение городской общины, включавшее в себя и сельский
люд, живший в волости,— основная военная сила Киева во вне-
шних столкновениях на протяжении XI столетия. Еще в 1031 г.
«Ярослав и Мьстислав собраста вой многъ, идоста на Ляхы».65
Битву с печенегами в 1036 г. Ярослав выиграл ‘с помощью
«кыян» и «новгородцев».66 «Вой многы» шли в последний поход
Руси на Царьград, состоявшийся в 1043 г.67 В 1060 г. «Изяслав,
и Святослав, и Всеволод, и Всеслав совокупиша вой бещисле-
ны, и поидоша на коних и в лодьях, бещислено множьство, на
торкы».68
«Простая чадь» Киева не оставалась пассивной и в межкня-
жеских войнах. Так, в 1067 г. «заратися Всеслав, сын Брячи-
славль, Полочьске, и зая Ноъгород. Ярославиче же трие,— Изя-
слав, Святослав, Всеволод, — совокупивше вой, идоша на Все-
слава».69 Князь Изяслав, помогая брату своему Всеволоду,
теснимому племянниками, «повеле сбирати вой от мала до вели-
ка».70 Изяслав сложил голову за Всеволода. Смерть настигла
князя, «стоящего в пешцих»,71— яркий штрих, подтверждаю-
щий большую значимость ополченцев в битве на Нежатиной
Ниве. В распрях Владимира Мономаха и его сыновей с Олегом
Святославичем «вой» действуют с той и другой стороны как
основная опора враждующих князей.72 Наличие многих «воев»
внушало князьям уверенность в победе. Так, в 1097 г. Свято’
полк Изяславич намеревался захватить «волости» Володаря
и Васильке, «надеяся на множество вой».73
Следовательно, развитие киевской волостной общины было
идентично развитию других рассмотренных нами городов-волос-
тей Древней Руси: в Киеве формируется община на территори-
альных началах с демократическим тонусом социально-полити-
ческих отношений, складывается город-государство с присущей
ему системой «главный город — зависимые от него пригороды,
земля».
Характерные черты киевской волостной общины проступают
63 ПВЛ, ч. I, с. 144\
64 Ключевский В. О. Боярская дума Древней Руси. Пг., 1919, с. 43.
65 ПВЛ, ч. I, с. 101.
66 Там же, с. 101—102.
67 Там же, с. 103—104.
68 Там же, с. 109.
69 Там же, с. 111—112.
70 Там же, с. 133.
71 Там же.
72 Там же, с. 168—170.
73 Там же, с. 178.
287
в событиях 1113 г., последовавших за смертью князя Святопол-
ка. Ученые располагают двумя версиями изложения этих со-
бытий в древних источниках. Согласно Ипатьевской летописи,
после кончины Святополка «свет створиша Кияне, послаша
к Володимеру, глаголюще, поиде княже на стол отен и деден;
се слышав Володимер, плакася велми, и не поиде жаля си по
брате. Кияни же разъграбиша двор Путятин тысячького, идоша
на Жиды и разграбиша я, и послашася паки Кияне к Володи-
меру, глаголюще поиде, княже, Киеву, аще ли не поидеши, то
веси яко много зло уздвигнеться, то ти не Путятин двор, ни
соцьких, но и Жиды грабити и паки ти поидуть на ятровь
твою и на бояры, и на манастыре, и будеши ответ имел, княже,
оже ти монастыре разъграблять. Се же слышав Володимер,
поиде в Киев».74 В Сказании о Борисе и Глебе вокняжение
Владимира Мономаха в Киеве изображается несколько иначе:
«Святополку преставившюся... и многу мятежю и крамоле
бывъши в людьх и мълве не мале. И тогда съвъкупивъшеся вси
людие, паче же больший и нарочитии мужи, шедъше причьтъм
всех людии и моляху Володимира, да въшьд уставить крамолу
сущюю в людьх, И въшьд утоли мятежь и гълку в людьх».75
Истолкование учеными событий 1113 г. в Киеве зависело от
того, какому источнику они придавали решающее значение. Так,
С. М. Соловьев и М. С. Грушевский, опиравшиеся на Ипатьев-
скую летопись, говорили о вечевом избрании Владимира Моно-
маха на княжеский стол всеми киевлянами.76 М. Д. Приселков,
отдавший предпочтение Сказанию о Борисе и Глебе, писал: «Не
было ли дело так, что смерть Святополка вызвала попытку ни-
зов („людей”) расправиться с правящими, так сказать, кня-
жескими верхами, и не исходило ли приглашение Владимира
на стол именно из кругов „болших и нарочитых мужей” и мо-
настырей, а не ото всех Киян, как изображает летопись».77
Эта точка зрения была принята советскими историками.
М. Н. Покровский, именовавший волнения 1113 г. революцией,
полагал, что инициатива приглашения Владимира Мономаха
в Киев шла сверху.78 Большинство современных исследователей
Киевской Руси считает Мономаха ставленником знатных и бо-
гатых. К их числу относятся Б. Д. Греков, В. В. Мавродин,
И. И. Смирнов, Б. А. Рыбаков, П. П. Толочко и др.79 Промежу-
74 ПСРЛ, т. II. М., 1962, стб. 275—276.
75 Успенский сборник XII—XIII вв. М., 1971, с. 69.
76 Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. 1. М.
1959, с. 402; Грушевский М. С. История Киевской земли, с. 121.
77 Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киев-
ской Руси X—XII вв. СПб., 1913, с. 523.
78 Покровский М. Н. Избранные произведения, кн. 1, с. 163.
79 Греков Б. Д. Киевская Русь, с. 502—503; Мавродин В. В. На-
родные восстания в Древней Руси XI—XIII вв., с. 72; Смирнов И. И.
'Очерки социально-экономических отношений Руси XII—XIII в. М.; Л., 1963,
*с. 241; Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв.
288
точную позицию занял Л. В. Черепнин. Он писал: «Очевидно, ре-
шение о призвании Мономаха в Киев было принято представи-
телями господствующего класса (местного боярства и верхов
городского населения), но оформлено в виде вечевого поста-
новления».80
Мысль о появлении Владимира Мономаха в Киеве по воле
боярства оказалась для некоторых исследователей чрезвычайно
заманчивой, были сделаны даже некоторые подновления источ-
ников. По словам Б. Д. Грекова, «Киев не был вотчиной Моно-
маха. Владимира выбрало вече, собравшееся на этот раз не на
площади, где господствовал восставший народ, а в храме
св. Софии, вместившем в себя боявшуюся народного гнева „сте-
пенную” публику».81 В другой своей работе Б. Д. Греков о ве-
че вовсе не упоминает, сводя все к собранию верхов в Софий-
ском соборе: «Напуганная (восстанием. — Лет.) феодальная
знать и торгово-ремесленная верхушка Киева собралась в хра-
ме Софии и здесь решила вопрос о приглашении на княжение
Владимира».82 В первом случае автор, рассуждая о собрании
«степенной публики» в храме св. Софии, ссылается на «Исто-
рию Российскую» В. Н. Татищева, а во втором уже без всяких
ссылок заявляет о нем как о бесспорном факте. Но в «Исто-
рии» Татищева нет сведений о собрании бояр и верхушки по-
сада в киевской Софии. В обеих редакциях его «Истории» со-
общается о том, что киевляне пришли «к церкви святой Софии»,
сошлись «у святыя Софии». Вот текст первой редакции: «По
смерти Святополка кияне, сошедшеся на вече у святыя Софии,
избраша вси на великое княжение Владимира Всеволодича».83
Во второй редакции сказано: «По смерти его (Святополка.—
Авт.) киевляне, сошедшись к церкви святой Софии, учинили со-
вет о избрании на великое княжение, на котором без всякого
спора все согласно избрали Владимира Всеволодича».84 В. Н. Та-
тищев пишет именно о «всеобсчем избрании» Владимира на кня-
жение киевское.85 В. Д. Греков не только прошел мимо этого
М., 1982, с. 450; Толочко П. ГТ 1) Киев и Киевская земля в эпоху фео-
дальной раздробленности XII—XIII веков. Киев, 1980, с. 105—106; 2) Древ-
ний Киев, с. 212—214,
80 Ч е р е п н и н Л. В. Общественно-политические отношения в Древней
Руси и Русская Правда, с. 235.
81 Г р е к о в Б. Д. Киевская Русь, с. 502.
82 Очерки истории СССР. Период феодализма IX—XV вв., ч. 1, с. 190.
83 Татищев В. Н. История Российская, т. IV. М.; Л., 1964, с. 179.
84 Там же, т. II. М.; Л., 1963, с. 128.
85 Верный своим монархическим взглядам В. Н. Татищев не мог не про-
комментировать факт избрания вечем Мономаха на киевский стол. В соот-
ветствующем примечании он писал: «Сие избрание государя погрешно вне-
сено; ибо по многим обстоятельствам видим, что силы киевлян в том не было,
и брали сущие наследники по закону, или по заветам, или силою» (там же,
т. II, с. 260). С. М. Соловьев усматривал в приведенных словах «лучшее до-
казательство добросовестности Татищева: ему не нравился факт избрания,
и, однако, он оставил его в тексте» (Соловьев С. М. История России
с древнейших времен, кн. 1, с. 704). Из цитированного примечания И. И. Смир-
289
красноречивого указания историка, но и приписал ему изве-
стие о собрании знати в храме св. Софии, тогда как у него
речь идет о сходке киевлян возле церкви.
Надо заметить, что М. Н. Тихомиров в свое время выразил
серьезные сомнения насчет правомерности утверждения
Б. Д. Грекова о собрании феодальной знати и торгово-ремеслен-
ной верхушки Киева в храме св. Софии. «Источники, — подчер-
кивал М. Н. Тихомиров, — об этом ничего не говорят».* * * * * * * * 85 86
С. Л. Пештич указывал на то, что известие В. Н. Татищева
о месте избрания Владимира гМономаха киевским князем было
усилено Б. Д. Грековым, который, не довольствуясь татищев-
ским сообщением о собрании киевлян у церкви св. Софии, пе-
ренес это собрание внутрь храма.87 На неточность передачи
Б. Д. Грековым «татищевского известия» обращал внимание
И. И. Смирнов.88 И все же Б. А. Рыбаков повторил ту же не-
точность, придав ей еще более законченный концептуальный ха-
рактер: «17 апреля 1113 г. Киев разделился надвое. Киевская
знать, те, кого летописец обычно называл ,„смысленными”, со-
бралась в Софийском соборе для решения вопроса о новом кня-
зе. Выбор был широк, князей было много, но боярство совер-
шенно разумно остановилось на кандидатуре переяславского
князя Владимира Мономаха. В то время, пока боярство внутри
собора выбирало великого князя, за его стенами уже бушевало
народное восстание».89 Рыбаков считает Владимира Мономаха
боярским князем.90
Построенная на неточной передаче известий В. Н. Татищева
о событиях в Киеве 1113 г. концепция Грекова — Рыбакова
нов также сделал вывод, что текст об избрании Мономаха на киевское кня-
жение «никак не является продуктом творчества Татищева, а извлечен им
из источника» (Смирнов И. И. Очерки... с. 256). Едва ли прав С. Л. Пеш-
тич в том, что «Татищев в силу своих монархических убеждений хотел пред-
ставить избрание Владимира Мономаха на Киевский стол как дело знати,
а не всего населения города, поэтому он место избрания не без умысла
перенес к святой Софии» (Пештич С. Л. Русская историография XVIII в.,
ч. 1. Л., 1961, с. 250). В. Н. Татищев недвусмысленно говорит о вечевом,
«всеобсчем» избрании киевлянами Мономаха, а не одной лишь знатью.
86 Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси
XI—XIII вв., с. 136.
8* Пештич С. Л. Русская историография XVIII в., ч. 1, с. 250.—
И. И. Смирнов, смягчая упрек С. Л. Пештича в адрес Б. Д. Грекова, писал:
«Отмечу, кстати, что в цитате Татищева у Соловьева опечатка: „...сошедшись
в церкви св. Софии” По-видимому, этим объясняется и неточность в пере-
даче татищевского известия, допущенная Б. Д. Грековым, взявшим его у Со-
ловьева, а вовсе не тем, что оно было „усилено” Б. Д. Грековым, как счи-
тает С. Л. Пештич» (Смирнов И. И. Очерки... с. 256). Однако Б. Д: Гре-
ков ссылается на «Историю» Татищева, а не Соловьева (см.: Греков Б. Д.
Киевская Русь, с. 502).
88 Смирнов И. И. Очерки... с. 256.
89 Рыбаков Б. А. 1) Первые века русской истории. М., 1964, с. 118—
119; 2) Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв., с. 450.
90 Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв.,
с. 450.
290
уводит в сторону от понимания подлинной сути произошедшего
в поднепровской столице. Вот почему есть необходимость еще
раз вернуться к источникам и внимательно разобраться в них.
Описание случившегося весной 1113 г. в Киеве сохранилось,
как уже отмечалось, в Ипатьевской летописи, а также в Сказа-
нии о князьях Борисе и Глебе. В качестве дополнения к ним
служат татищевские сведения, извлеченные автором «Истории
Российской» из недошедших до нас письменных памятников, ко-
торые можно использовать «как источник для изучения полити-
ческих событий в Киеве в момент вокняжения Владимира Мо-
номаха».91 Возникает вопрос: ко всем ли названным источни-
кам должно относиться с одинаковым доверием? И. И. Смирнов
вслед за М. Д. Приселковым выделял Сказание о Борисе и Гле-
бе, полагая, что оно является более достоверным, чем соответ-
ствующий рассказ Ипатьевской летописи. Ценными для воссо-
здания киевских событий 1113 г. он считал и татищевские из-
вестия.92 Что касается Ипатьевской летописи, то ее повество-
вание казалдсь И. И. Смирнову апологетическим по отношению
к Мономаху, поскольку текст Ипатьевской летописи в интере-
сующей нас записи «восходит к третьей редакции Повести вре-
менных лет, наиболее промономаховской по своей тенденции».
Отсюда Смирнов сделал вывод: картина всенародного избра-
ния и признания Владимира Мономаха, нарисованная Ипатьев-
ской летописью, «далека от объективного изображения собы-
тий».93 Аналогично рассуждает и Л. В. Черепнин: «Гораздо
дальше (по сранению со Сказанием о Борисе и Глебе. — Авт.)
от реальной действительности отстоит сообщение Ипатьевской
летописи. В нем ощущается тенденция представить Владимира
Мономаха выразителем народных интересов».94 Однако полно-
стью отрешиться от Ипатьевской летописи историк не рискнул
и вынужден был признать, что, «несмотря на идеализацию Мо-
номаха и неверную оценку его роли в событиях классовой
борьбы, происходивших в Киеве в 1113 г., само описание народ-
ного восстания дано в Ипатьевской летописи более ярко и конк-
ретно, чем в Сказании о Борисе и Глебе».95
И. И. Смирнов, скептически воспринимавший рассказ Ипать-
евской летописи под 1113 годом, не сумел преодолеть влияния
этого источника во всех наиболее существенных моментах.
В итоге у него получилась чересчур усложненная и страдающая
внутренними противоречиями интерпретация собы!ий, связан-
ных с вокняжением Мономаха <в Киеве. В самом деле, изобра-
91 Смирнов И. И. Очерки... с. 258, 260. См. также: Рыбаков Б. А.
В. Н. Татищев и летописи XII в.—История СССР, 1971, № 1, с. 100—101.
92 Смирнов И. И. Очерки... с. 254—264.
93 Там же, с. 240.
94 Ч е р е п н и н Л. В. Общественно-политические отношения в Древней
Руси и Русская Правда, с. 235.
95 Там же.
291
жая Владимира Мономаха ставленником феодальной знати,
Смирнов в то же время отмечает «вечевой характер избрания
его кандидатуры на киевской стол». При этом он дает следую-
щее пояснение: «То, что „именитым мужам” для решения во-
проса о кандидатуре Мономаха на киевский стол понадобилось
прибегнуть к созыву веча, свидетельствовало о том, что заня-
тие киевского стола Мономахом в легитимном, законном поряд-
ке, как преемника Святополка, было исключено. Иными слова-
ми, это означало, что кандидатура Мономаха была выдвинута
на вече в противовес другой, законной кандидатуре преемника
Святополка на киевский стол».96 Значит, к избранию Владимира
Мономаха на киевское княжение было причастно и вече, без
которого «именитые мужи» не могли осуществить свой замы-
сел. Но коль’ это так, то как быть с идеей о Мономахе — став-
леннике боярства? И. И. Смирнов находит выход из трудного
положения с помощью обращения к татищевской «Истории»,
где говорится о том, что «кияне», обеспокоенные беспорядками
и насилиями, начавшимися в Киеве после отказа Владимира за-
нять киевский стол, «послаша паки» к нему с просьбой при-
ехать и «сотворить покой граду».97 Подметив отсутствие в дан-
ном рассказе упоминания о вече, Смирнов из этого заключил,
будто «обсуждение вопроса о положении, создавшемся в Киеве,
и, как следствие этого, о кандидатуре Мономаха проводилось
в иных формах и, вероятнее всего, носило секретный характер.
Такая форма обсуждения вполне отвечала составу его участни-
ков. Совершенно очевидно, что „кияне”, собравшиеся (в бояр-
ских ли хоромах, или игуменской келье) в обстановке восста-
ния для того, чтобы вторично обсудить вопрос о кандидатуре
Мономаха, и мотивировавшие свое решение снова послать Мо-
номаху приглашение занять киевский стол ссылкой на то, что
„без князя” может быть еще „большее зло”, — это и есть те
„большие и нарочитые мужи”, о которых говорит Сказание
о Борисе и Глебе; объединившиеся под угрозой восстания на-
родных масс на кандидатуре Мономаха».98 Последнее предпо-
ложение И. И. Смирнова согласуется с изложением событий
1113 г. «Историей Российской» второй редакции, где читаем
о «вельможах киевских», пославших вторично приглашение
Владимиру Мономаху занять княжеский стол. Правда, «вельмо-^
жи» Татищева действуют не тайно, собравшись, по догадке
И. И. Смирнова, то ли в боярских хоромах, то ли в игуменской
келье, а с ведома народа, который они едва уговорили.99 Само
собой разумеется, что уговаривать народ можно было только
на вече. О приезде Мономаха в Киев знали все. Поэтому еще
96 Смирнов И. И. Очерки... с. 241, 262, 264.
97 См.: Татищев В. Н. История Российская, т. IV, с. 179.
98 Смирнов И. И. Очерки... с. 264.
99 Татищев В. Н. История Российская, т. II, с. 129.
292
«за градом» его встречал «народ многочисленный».100 Массо-
вую встречу изображает и первая редакция татищевской «Исто-
рии»; «И егда приближися (Владимир Мономах. — Лет.) к Ки-
еву в неделю, усретоша его первее народ весь, потом бояре, и за
градом митрополит Никифор со епископы, и клирики, и со все-
ми киянами с честию велию, и проводиша его в дом княж».101
Подобный характер встречи Мономаха исключает предположе-
ние о том, что князь являлся ставленником горстки знатных
и зажиточных людей. Кроме указания на всенародный прием
Владимира Мономаха «матерью градов русских» последнее
известие В. Н. Татищева имеет и другую информационную цен-
ность, позволяющую проникнуть в смысл термина «кияне».
Этот термин, как явствует из татищевского текста, обозначал
демократические слои населения Киева, бояр, духовенство, т. е.
горожан всех положений и рангов. Вот почему «киян», послав-
ших «паки ко Владимиру», нельзя отождествлять с «большими
и нарочитыми мужами». Но даже если они и были таковыми, то
все равно их инициативу повторного приглашения Мономаха
нет оснований рассматривать как узкосословную, ибо ранее на
вече вопрос о его призвании был решен положительно, а по-
скольку вечевое решение состоялось, отпадала необходимость
вторичного созыва веча, чем, вероятно, и объясняется отсутствие
упоминания о нем у Татищева, но отнюдь не тем, что обсуж-
дение сложившейся в Киеве ситуации велось секретно, в узком
кругу «феодальной знати», как полагает И. И. Смирнов.
Нас не может удовлетворить и подход И. И. Смирнова
к Ипатьевской летописи как источнику, повествующему о вол-
нениях в Киеве 1113 г. Рассказ ее он заподозрил в искаженной
передаче событий, объяснив это тем, что он восходит к третьей
редакции Повести временных лет, якобы выполненной с наиболь-
шей идеализацией Мономаха.102 Допустим, что так оно и было.
Но, признав этот факт, необходимо поставить вопрос: для чего
столь промономаховски настроенный летописец, счел необходи-
мым представить избрание Мономаха как всенародное? Конеч-
но, не для того, чтобы показать необычность и нетипичность
этого избрания и тем самым посеять сомнение у читателей от-
носительно прав князя занять киевский стол. Логичнее предпо-
ложить, что он это делал, желая подчеркнуть принятый в ту
пору на Руси порядок замещения княжений. И если он приукра-
шивал обстоятельства прихода Мономаха к власти в Киеве, то
стремясь подделаться под привычный стиль отношений народ-
ного веча с князем. Но мы все-таки думаем, что сведения, за-
ключенные в Ипатьевской летописи, объективно отражают со-
бытия 1113 г. в Киеве.
100 Там же.
101 Там же, т. IV, с. 179—180.
102 Смирнов И. И. Очерки... с. 240.
293
Текст Ипатьевской летописи, Сказание о Борисе и Глебе,
татищевские известия в принципе сходны; они лишь дополняют
друг друга. Чтобы убедиться в том, сопоставим их данные. Со-
гласно Ипатьевской летописи, «кияне», собравшись для совета,
т. е. сойдясь на вече, «послаша к Володимеру, глаголюще по-
иде, княже, на стол отен и деден».103 На вечевую деятельность
намекает и Сказание о Борисе и Глебе, сообщая о «молве не
мале», бывшей среди людей.104 В «Истории Российской» также
упоминается вече.105 Далее Ипатьевская летопись извещает
о «грабеже» дворов тысяцкого Путяты и сотских, а также ев-
рейских домов, который последовал за отказом Владимира Мо-
номаха приехать в Киев.106 Сказание об этом говорит в самых
общих фразах, глухо: «...и многу мятежю и крамоле бывъше
в людьх».107 В. Н. Татищев не только повествует о «грабеже», но
и поясняет его причину. Оказывается, Путята держал сторону
Святославичей, тогда как масса «киян» выступала за Влади-
мира.108 Этот «грабеж» киевского тысяцкого и сотских живо
напоминает сцены из жизни Новгорода, где участники вечевых
собраний карали подобным образом новгородских бояр, поддер-
живавших князей, не угодных массе новгородцев.109 Но помимо
политического содержания «грабеж» 1113 г. в Киеве нес на себе
еще печать вдохновляемого обычным правом перераспределения
частных богатств на коллективной основе, возвращения их в ло-
но общины, практиковавшегося эпизодически, от случая к слу-
чаю в обществах с незавершенным процессом классообразова-
ния. Сигналом для этих акций служили нередко изгнание или
смерть князя, вызвавшего недовольство народа своим прав-
лением. Именно таковым и было княжение Святополка, который
разными «неправдами» привел в негодование «киян». Горожа-
не, несомненно, сперва подвергли бы грабежу княжеский двор,
если бы княгиня, вдова усопшего князя, не предупредила этого,
раздав щедрой рукой святополковы богатства: «Много раздили
богатьстьво монастырем и попом и убогым,?яко дивитися всем
людем».110 Отсюда понятно, почему «кияне» начали «грабеж» не
с княжеского двора, а с имущества близко стоявшего к Свя-
тополку тысяцкого Путяты и связанных с ним сотских. Но «гра-
беж», как мы знаем, вскоре перекинулся на евреев-ростовщиков,
что придает действиям «киян» окраску социальной борьбы, на-
103 ПСРЛ, т. II, стб. 275.
104 Успенский сборник XII—XIII вв., с. 69.
105 Татищев В. Н. История Российская, т. II, с. 128- 129; т. IV, с. 179.
106 ПСРЛ, т. II, стб. 275—276.
107 Успенский сборник XII—XIII вв., с. 69.
108 Татищев В. Н. История Российская, т. II, с. 129; т. IV, с. 179.
См. также: Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн. 1,
с. 402; Смирнов И. И. Очерки... с. 262—263.
109 См., напр.: НПЛ, с. 24—25.
110 ПСРЛ, т. II, стб. 275.
294
правленной против закабаления, возникающего в условиях фор-
мирующегося классового общества.111 Следовательно, киевскому
«грабежу» 1113 г. нельзя дать однозначную оценку. Перед нами
сложное явление, сочетающее различные социальные звучания,
что обусловливалось сложностью древнерусского общества, пе-
реживавшего переходный период от доклассового строя к клас-
совому. Вернемся, однако к сопоставлению источников.
Рассказав о «грабеже», летописец затем сообщает о том, что
«киянне» снова отправили к Мономаху своих посланцев, тогда
как Сказание о Борисе и Глебе упоминает только об одной деле-
гации «киян» к Владимиру Мономаху. И. И. Смирнов считает,
что это упоминание следует отнести ко второй поездке киевлян,
засвидетельствованной Ипатьевской летописью.112 Возможно, он
прав, хотя быть уверенным тут, pasyMeeTCHj нельзя. Но важнее
отметить другое: конкретизацию в Сказании состава делегатов
сравнительно с Ипатьевской летописью. Если летопись говорит
о «киянах» вообще, то Сказание о Борисе и Глебе выражается
более определенно: «И тъгда съвъкупивъшеся вси людие,
паче же больший и нарочитии мужи, шедъше причьтъм всех
людии...»113 Слово «причьтъ (причетъ)» здесь фигурирует в зна-
чении «собрание», собор.114 Смысл происшествия становится
ясен: с собрания всех людей, т. е. с веча, «больший и нарочитии
мужи» отправились к Мономаху, уполномоченные на то
«причьтъм всех людии», или вечевой сходкой. Именно так ори-
ентирует нас и В. Н. Татищев. Из первой редакции его «Исто-
рии» узнаем о том, как «кияне» после вечевого решения об из-
брании Владимира Мономаха на великое княжение, «избравше
мужии знаменити», послали их за князем.115 Во второй редак-
ции изображена та же ситуация: «Киевляне по всеобсчем избра-
нии на великое княжение Владимира немедля послали к нему
знатнейших людей просить, чтоб, пришед, приял престол отца
и деда своего».116 Так татищевские известия вместе со Сказа-
нием о Борисе и Глебе дополняют рассказ Ипатьевской летопи-
си о событиях в Киеве 1113 г.117 Сведения, извлеченные из этих
111 См.: Семенов Ю. И. Об одной из ранних нерабовладельческих
форм эксплуатации. — В кн.: Разложение родового строя и формирование
классового общества. М., 1968.
112 Смирнов И. И. Очерки... с. 261.
113 Успенский сборник XII—XIII вв., с. 69.
114 С р е з н е в с к и й И. И. Материалы для словаря древнерусского
языка, т. II. СПб., 1895, стб. 1496.
115 Татищев В. Н. История Российская, т. IV, с. 179.
116 Там же, т. II, с. 129.
117 Е. М. Добрушкин, рассмотрев «татищевские известия» под 1113 годом,
пришел к выводу о невозможности использования их «в качестве источника
по истории Древней Руси» (Добрушкин Е. М. О двух известиях «Истории
Российской» В. Н. Татищева под 1113 годом. — В кн.: Вспомогательные ис-
торические дисциплины, т. III. Л., 1970, с. 280). Автор, к сожалению, не уде-
лил внимания содержащимся в Сказании о Борисе и Глебе сведениям, со-
звучным «татищевским известиям» и отсутствующим в летописях. Поэтому
не со всеми предположениями Е. М. Добрушкина можно согласиться. Возра-
295
трех памятников, ставят все на свои места. Оказывается, что
«кияне» (социальйо нерасчлененная масса жителей Киева и при-
легающей к нему области), собравшись на вече, называют Вла-
димира Мономаха своим князем. В посольство к нему вечевая
община направила депутацию, составленную из «больших»
и «нарочитых» мужей — боярства. В этом нет причин видеть
политическую неполноценность или бесправие рядовой массы
населения Киева. Такая посольская практика существовала
еще в родо-племенном обществе.118 Она продолжалась и после
изучаемых нами событий, в частности, в самом Киеве, о чем
речь впереди. Сейчас же следует подчеркнуть активность киев-
ской городской общины в одном из главнейших внутриполити-
ческих вопросов волости — замещении княжеского стола. Моно-
мах становится киевским князем по воле народного веча, а не
по изволению местной знати, как уверяют нас некоторые иссле-
дователи. Киевская община избирает князя подобно тому, как
избирали князей общины Полоцка, Новгорода, Смоленска. Од-
нако выборность князей в Киеве стала утверждаться несколько
ранее, чем, скажем, в Новгороде или Смоленске, зависевших от
днепровской столицы и потому вынужденных принимать прави-
телей, присылаемых оттуда. И лишь по мере освобождения от
власти Киева в этих городах набирал силу принцип выборности
князей. В ином, более благоприятном положении был Полоцк,
рано обособившийся от Киева. Поэтому формирование в Полоц-
кой области волостной системы с ее городами-государствами
несколько опережало аналогичный процесс в других землях,
исключая, естественно, Киевщину.
Установление выборности князей в Киеве, являвшейся, по
сути дела, выражением принципа вольности «киян» в князьях,
не могло не оказывать известного стимулирующего влияния на
выработку того же порядка избрания властителей в Новгороде.
Конечно, степень этого внешнего влияния нельзя преувеличи-
вать, ибо социально-политические институты в Новгороде скла-
дывались в результате внутреннего общественного развития. Но
и пренебрегать им исследователь не имеет права. Ведь борьбу
Новгорода за независимость неизбежно порождала дух сопер-
ничества, которое вызывало у новгородцев стремление завести
у себя такие же порядки, какими славилась киевская община,
тем самым встать вровень с ней.
Оценивая политическую обстановку в Киеве в момент смер-
жения Е. М. Добрушкину см.: Кузьмин А. Г Статья 1113 г. в «Истории
Российской» В. Н. Татищева. — Вести. Моск, ун-та, сер. IX, история, 1972,
№ 5.
118 Ярким примером здесь могут служить древляне, которые «избраша
лучьшие мужи, иже дерьжаху Деревьску землю, и послаша» за княгиней
Ольгой, притворно давшей согласие выйти замуж за древлянского князя
Мала (ПВЛ, ч. I, с. 41). Перед этим древляне посылали к Ольге «лучьшие
мужи, числом 20». — Там же, с. 40.
296
ти Святополка, И. И. Смирнов характеризовал ее как необычную
и исключительную, что проявилось «уже в факте избрания Мо-
номаха „на великое княжение” вечем — случай беспрецедент-
ный для Киева, если не считать провозглашения восставшими
киевлянами в 1068 г. киевским князем Всеслава Полоцкого».119
Избрание князей есть результат единого для Руси XI—XII вв.
процесса формирования волостей-земель (городов-государств),
верховным органом власти которых было народное собрание (ве-
че), в чьем ведении (помимо прочего) находилось замещение
княжеских столов. В Киеве еще в 1068 г. эта функция веча про-
явилась осязаемо; киевляне изгнали князя Изяслава, избрав
вместо него Всеслава Полоцкого.120 Вечевая деятельность «киян»
1068—1069 гг. — показатель определенной зрелости киевской
городской общины и местного волостного союза в целом. На
фоне событий 1113 г. киевская община выступает как само-
довлеющая организация, обладающая суверенитетом, способная
определить, кому княжить в Киеве, вопреки расчетам Рюрико-
вичей о старшинстве.121 Можно полагать, что к началу XII в.
становление города-государства в Киевской земле состоялось.
Дальнейшая ее история укрепляет наш вывод.
После смерти Владимира Мономаха в 1125 г. киевским кня-
зем стал его сын Мстислав. Ипатьевская и Лаврентьевская ле-
тописи говорят о вокняжении Мстислава Владимировича в вы-
ражениях, из которых неясно, кем он был посажен на стол.122
Новгородская Первая летопись содержит более внятное изве-
стие: «Преставися Володимир великыи Кыеве, сын Всеволожь;
а сына его Мьтислава посадиша на столе отци». Слово «поса-
диша» свидетельствует о вечевом избрании Мстислава киев-
ским князем. Этот факт приобретает особую значимость, если
учесть, что в лице Владимира Мономаха и Мстислава мы имеем
дело с правителями, наделенными сильным характером, власт-
ностью и крутым нравом.123 Несмотря на эти качества назван-
ных князей, «кияне» сохраняют за собой роль высшей, так ска-
зать, инстанции в решении вопроса о княжении в Киеве.
Еще более конституированной и жизнедеятельной предстает
перед нами волостная община Киева в исполненных драматиз-
ма событиях 1146—1147 гг. Суверенность, самостоятельность
общины проявляется прежде всего в вечевой активности.
119 Смирнов И. И. Очерки... с. 261.
120 См.: Фроянов И. Я. Вече в Киеве 1068—1069 гг.
121 См.: Соловьев С. М. История России с древнейших времен, кн.
1, с. 402; Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. СПб., 1907, с. 73.
122 «И седе Кыеве Мстислав, сын его (Владимира. — Авт.) старейшин
(ПСРЛ, т. I, стб. 295); «Мьстислав, старейшин сын его, седе на столе
в Киеви, отца место своего» (ПСРЛ, т. II, стб. 289).’
128 См.: Греков Б. Д. Киевская Русь, с. 504—505; Рыбаков Б. А.
Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв., с. 451—468; Толоч-
ко П. П. Древний Киев, с. 250—254.
297
В 1146 г. киевский князь Всеволод Ольгович, возвращавший-
ся из военного похода, «разболеся велми». Больной князь
остановился под Вышгородом, куда и призвал «киян», чтобы
условиться с ними насчет своего преемника. Можно полагать,
что «кияне», которых пригласил к себе умирающий князь, были
выборными людьми, посланцами киевского веча.124 Их согласие
принять Игоря надлежало еще одобрить на вече в самом Киеве.
Поэтому они вместе с новым «претендентом» на великое кня-
жение отправляются в Киев, где под Угорским созывают всех
киевлян, которые и «целоваша к нему (Игорю. — Авт.) крест,
ркуче: „Ты нам князь”».125 После смерти Всеволода состоялось
новое вече. Преемник Всеволода Игорь «созва Кияне вси на
гору на Ярославль двор, и целоваша к нему хрест».126 Затем ле-
тописец сообщает, что «вси кияне» опять «скупишася» у Туровой
божницы. Не будем выяснять причины этого повторного
созыва веча.127 Для нас сейчас важнее установить социальный
состав вечников. Что подразумевает летописец под термином
«вси кияне»? Ключ к ответу находим в описании веча у Туровой
божницы, а точнее, в сообщении, что князь Святослав, «уря-
дившись» со всеми киевлянами и «пойма лутшии мужи», отпра-
вился к Игорю, ожидавшему его неподалеку. Отсюда ясно: при-
водившиеся к присяге Игорем «лучшие мужи» — лишь часть лю-
дей, бывших на вече у Туровой божницы. Следовательно, в устах
летописца «вси кияне» обозначают массу горожан, достаточно
пеструю по социальному составу. Аналогичный смысл в слова
«вси кияне» летописец вкладывал и тогда, когда говорил о вече
под Угорским и на дворе Ярославле.128
124 См.: Фроянов И. Я. Вечевые собрания 1146-^1147 гг. в Киеве.—
Вести. Ленингр. ун-та, 1977, № 8, с. 29.
125 ПСРЛ, т. II, стб. 320—321; т. XXV, с. 37.
128 ПСРЛ, т. II, сб. 321.
127 Об этом см.: Фроянов И. Я. Вечевые собрания... с. 30—31.
128 П. П. Толочко придерживается иного взгляда, полагая, что «вси кияне»
суть социальная верхушка Киева. Возражая по данному вопросу одному из
авторов настоящей работы, он опирается, по собственным словам, на «вни-
мательный анализ летописных известий» (Толочко П. П. Киев и Киев-
ская земля XII—XIII веков, с. 109). П. П. Толочко пишет: «Выражение „вси
кияне”, одинаково относящееся и к совещанию под Вышгородом, и под
Угорским, и на Ярославовом дворе, и у Туровой божницы, не следует пони-
мать буквально. Ни под Вышгородом, ни тем более на Ярославовом дворе
не могло собраться сколько-нибудь значительное количество киевлян» (там
же, с. 108). Это заявление построено на ошибочной передаче летописных све-
дений. В летописи выражение «вси кияне» по отношению к «совещанию под
Вышгородом» не употребляется. Там сказано: «И Всеволод же призва к собе
Кияне и нача молвити...» (ПСРЛ, т. II, стб. 320). Соображение П. П. Толочко
насчет вместимости Ярославова двора — результат субъективных восприятий
исследователя. Еще более субъективным, и, следовательно, не поддающим-
ся научной оценке или критике, является другое его суждение: «О составе
веча в районе Угорского можно догадываться по словам летописца: «...они
же вси целоваша к нему крест, рекуче: ,,Ты нам князь”, и яшася по нь
лестью” Фраза полностью выдает, кто скрывается под этим общим терми-
ном. Конечно же, это не широкие демократические круги. Им незачем было
298
Таким образом, вечевые собрания под Угорским, на Ярос-
лавле дворе и у Туровой божницы — это народные собрания,
обсуждающие и решающие коренные проблемы социально-по-
литической жизни Киевской волости.
Таков же социальный состав и вечевых собраний, происхо-
дивших позже, в княжение Изяслава. Однажды в 1147 г. Изя-
слав «созва бояры и дружину всю и Кыяны», чтобы увлечь ки-
евскую тысячу в поход к Суздалю на Юрия Долгорукого. «Кия-
не» не поддались уговорам.129 Летописный слог и в данном
случае избавляет от гаданий по поводу содержания понятия
«кияне». Бояре и дружинники в данном случае отпадают, по-
скольку летописец о них говорит особо. Остается масса горо-
жан, придающая вечу характер всенародного совещания.
В том же году Изяслав вновь обратился к киевскому вечу.
Он просил «воев» выступить против Давыдовичей и Святосла-
ва Всеволодовича. По свидетельству Лаврентьевской летописщ
на вече «придоша кыян много множество народа и седоша у свя-
тое Софьи слышати».130 Ипатьевская летопись сообщает: «Кия-
ном же всим съшедшимся от мала и до велика к святей Софьи
на двор, въставшем же им в вечи».131 Обе летописи — и Лав-
рентьевская, и Ипатьевская — изображают массовую сходку
«киян», созванных по просьбе князя Изяслава. Это один из са-
мых ярких примеров, иллюстрирующих народный склад киев-
ского веча.
Сообщение о вече 1147 г. замечательно еще тем, что оно вос-
производит порядок ведения вечевых собраний. Перед нами от-
нюдь не хаотическая толпа, кричащая на разный лад, а вполне
упорядоченное совещание, проходящее с соблюдением правил,
выработанных вечевой практикой. Сошедшиеся к Софии киев-
ляне рассаживаются степенно, ожидая начала веча.132 Заседа-
нием руководит князь, митрополит и тысяцкий. Послы, словно
по этикету, приветствуют по очереди митрополита, тысяцкого,
притворяться, у них не могло быть планов на измену. Другое дело, боярско-
дружинная и ремесленно-купеческая верхушка киевлян. Под влиянием сто-
ронников Изяслава Мстиславича она уже решила про себя, кто должен быть
князем, отсюда и неискренность ее присяги» (Толочко П. П. Киев и Ки-
евская земля XII—XIII веков, с. 108). Все это догадки чисто логического
свойства. Однако субъективные интерпретации, помноженные на искаженную
передачу летописных данных, не лучшее средство в достижении истины. Прав
Б. А. Рыбаков, изображающий народ главным деятелем событий 1146—
1147 гг. (см.: Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современ-
ники. М., 1971, с. 107—109).
129 ПСРЛ, т. II, стб. 344.
130 Там же, т. I, стб. 316.
131 Там же, т. II, стб. 348.
132 Там же, т. I, стб. 316.— В. И. Сергеевич, М. В. Довнар-Запольский
и М. Н. Тихомиров предполагали, что на месте вечевых собраний у св. Со-
фии стояли скамьи для сидения (Сергеевич В. И. Русские юридические
древности, т. 2. СПб., 1900, с. 58; Довнар-Запольский М. В. Вече.—
В кн.: Русская история в очерках и статьях, т. 1, б. г., с. 234; Тихоми-
р о в М. Н. Древнерусские города. М. 1956, с. 224).
299
«киян». И только потом киевляне говорят им: «Молвита, с чим
князь прислал». Все эти детали убеждают в наличии в Киеве
XII в. более или менее сложившихся приемов ведения веча. Не
случайно М. Н. Тихомиров счел вполне вероятным существова-
ние уже в эту пору протокольных записей вечевых решений.133
Центральное место, которое занимало вече в социально-по-
литическом механизме Киевской волости в середине XII в., оп-
ределяется не только/его социальным составом, но и тем кругом
вопросов, который оно решало. В компетенции веча находи^
лись вопросы, касающиеся войны и мира, избрания князей. Бо-
лее того, эта компетенция распространяется даже на назначе-
ние судебно-административных «чинов». Вече активно выражает
недовольство деятельностью княжеских тиунов. «Ратша ны по-
губи Киев, а Тудор — Вышегород», — говорят киевляне. Ответ
князя весьма знаменателен: «А се вы и тивун, а по вашей
воли!».134 Эту необычайно красноречивую формулу князь рас-
пространяет и на все другие сферы социально-политического бы-
тия. Он целует киевлянам крест «на всей (киевлян. — Авт.)
ноли».135 Данная формула станет особенно ходкой в Новгороде
Великом. Очень важно подчеркнуть, что ее применяли в Южной
Руси и, быть может, раньше, чем в Новгороде. Она — несомнен-
ное свидетельство больших полномочий киевской общины.
Необходимо отметить стиль обращения князей к участникам
вечевых собраний в Киеве, которых они именуют словом «бра-
тие», «братья».136 В межкняжеском общении оно подчеркивало
уважение и равенство сторон. В том же почтительном значе-
нии термин «братие» употребляется и по отношении к «киянам»,
собравшимся на вече. Аналогичная лексика звучала на новго-
родском вече.
Нельзя упускать из виду и другую важную деталь событий
1146—1147 гг.: киевляне «устремишася на Ратьшин двор гра-
бить и на мечникы».137 Грабежу подвергается имущество зарвав-
шихся княжеских чиновников. С такого рода грабежами мы уже
встречались неоднократно, и природа их нам известна.
События 1146—1147 гг. свидетельствуют о том, что процесс
развития киевской волостной общины достиг высокой точки.
Городская община приобрела все признаки, характерные для
прошедшего становления города-государства. Эти признаки,
и прежде всего'самый яркий — суверенность общины, проявля-
ются и в дальнейшем. Городская община Киева — доминанта
в социально-политической жизни. Так, в Ипатьевской летописи
133 Тихомиров М. Н. Древнерусские города, с. 224.
134 ПСРЛ, т. II, стб. 321—322.
135 Там же, стб. 322. См. также: Сергеевич В. И. Лекции и иссле-
дования по древней истории русского права. СПб., 1910, с. 144; Рыба-
ков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники, с. 107.
' 136 ПСРЛ, т. I, стб. 316—317; т. II, стб. 348, 351.
137 Там же, т. II, стб. 322.
300
сохранились примечательные описания под 1150 годом. Князь
Юрий Долгорукий перед лицом наступавшего Изяслава Мстис-
лавича, «не утерпя быти в Киеве», спешно бросил город. Но
Изяслава опередил Вячеслав, который «вшел в Киев», и обос-
новался на «Ярославля дворе». Тем временем приехал Изяслав,
и киевляне «изидоша» навстречу князю «многое множьство и ре-
коша Изяславу: „Гюрги вышел из Киева, и Вячеслав седить ти
в Киеве, а мы его не хочем».138 Изяслав через своих посланцев
просил Вячеслава перебраться в Вышгород. Тот заупрямился:
«Аче ти мя убити, сыну, на сем месте, а убии, а я не еду».139
Изяслав Мстиславич, «поклонивъся святой Софьи», въехал на
Ярославль двор «всим своим полком и Киян с ним приде мно-
жество». Киевляне, которые, видимо, были вооружены, стали
проявлять раздражение по отношению к Вячеславу. Видя это,
Вячеслав счел за лучшее ретироваться.140 Городская община
и на этот раз определяет, какому князю княжить в городе. Вот
почему князья стремились задобрить городскую общину. Уже
не раз упоминавшийся Изяслав, прогнав Юрия Долгорукого из
Киева, устроил в честь победы над соперником обед, на кото-
рый были приглашены горожане в очень большом количестве.141
С «киянами» встречаемся на пиру у князя Вячеслава.142 Они же
пируют и у Святослава Всеволодовича.143
После смерти Изяслава киевляне передали стол его брату
Ростиславу: «И посадиша в Киеве Ростислава кияне, рекуче
ему: „Яко же брат твой Изяслав, честил Вячеслава, такоже
и ты чести. А до твоего живота Киев твой”»144 Уже В. И. Сер-
геевич справедливо увидел в этих словах киевлян полное осо-
знание того, что им принадлежит право избирать князей. «Рос-
тислав не может назначить себе наследника, кроме, конечно,
случая соглашения с киевлянами. Если такого соглашения не
последует, они изберут по смерти его кого захотят», — писал
ученый.145 То, что избрание князей было делом обычным и проч-
но укоренилось в сознании людей того времени, свидетельствует
и процедура ряда, который должен был заключаться между
князем и городской общиной. Подробно эта процедура описана
при освещении событий 1146—1147 гг. Есть в летописи и другие
примеры. Когда в 1169 г. после смерти Ростислава киевляне при-
гласили на княжение Мстислава Изяславича, прибывший князь
«възма ряд с братьею, и с дружиною, и с кияны».146 Вскоре,
-138 Там же, стб. 396.
139 Там же, стб. 396—397.
140 Там же, стб. 398.
141 Там же, т. II, стб. 416.
142 Там же, стб. 418—419.
143 Там же, стб. 634.
144 Там же, стб. 471.
145 С е р г е е в и ч В. И. Русские юридические древности, т. 2, с. 76.
146 ПСРЛ, т. II, стб. 534.
301
однако, он вынужден был уйти из Киева. По возвращении
в 1172 г. на киевский стол ему пришлось вновь «взять ряд»
с киевлянами.147 Не заключить ряд, не обговорить с городской
общиной всех условий княжения было в те времена делом про-
тивоестественным. Замечателен в этом смысле эпизод, описан-
ный в летописи под 1154 годом. Князь Ростислав, находясь в по-
ходе против Юрия, узнал о смерти своего соправителя и дяди
Вячеслава. Ростислав вернулся в Киев, роздал имущество мо-
настырям, церквам и нищим и вновь устремился к ратным под-
вигам.148 Он прибыл «в полкы своя» и «нача думати с Свято-
славом Всеволодовичем и с Мстиславом со Изяславичем, с сы-
новцем своим, и с мужи своими», предложив им предваритель-
но поход на Чернигов. Мужи встретили это предложение
с нескрываемой тревогой и даже «боряняхуть ему поити Чер-
нигову». Они предостерегали Ростислава: «...бог поял строя тво-
его Вячеслава, а ты ся еси еще с людми Киеве не утвердил,
а поеди лепле в Киев, же с людми оутвердися...».149 Ростислав
не внял совету мужей и горько за это поплатился.
Как видим, в основе социально-политической организации
Киевской волости лежала непосредственная демократия, при
которой за народными массами оставалось решающее слово.
Демос мог играть такую роль, опираясь не только на налажен-
ный вечевой механизм, но и на сильную военную организацию.
В течение XII — начале XIII вв. полки воев, именуемые в ле-
тописи «киянами», играют первенствующую роль во внешних
войнах, только в битве на Калке киевлян пало ^олее 10 тыс.150
Киевские вой определяют и исход межкняжеских столкнове-
ний. Возвращаясь к событиям 1146—1147 гг., вспомним, что
147 Там же, стб. 548.
148 О раздаче имущества покойного Вячеслава надо сказать особо. Как
сообщает летописец, Ростислав «еха на Ярославль двор и созва мужа отца
своего Вячеславли, и тиуны и ключники, каза нести именье отца своего перед
ся и порты и золото и серебро, и снес все и нача роздавати но маиастырем
и по церквам и по затвором нищим, и така раздая все, а собе ни прия ничто,
толико крест честьни взя на благословление собе...» (там же, т. II, стб. 473).
В этом маленьком летописном отрывке заключены важные сведения, подни-
мающие завесу над некоторыми обычаями и нравами людей доклассовой
эпохи. Престижный характер богатства здесь выражен со всей очевидно-
стью. Раздача «именья» осуществляется публично, в присутствии «мужей»
князя Вячеслава. Богатство раздается полностью, чем подчеркивается его
престижность и вместе с тем утверждается право общины на имущество вож-
дя. В конечном счете здесь торжествует принцип коллективной собственности
над формирующимся, но еще не победившем полностью принципом частной
собственности. Перед нами, как и в других упомянутых в настоящей работе
случаях, — перераспределение индивидуальной собственности на колллектив-
ных началах. Летописец облекает все это в форму христианской добродетели
и нищелюбия. Задача исследователя заключается в том, чтобы под внешней
оболочкой увидеть подлинные социальные институты (см.: Фрояиов И. Я.
Киевская Русь; Очерки социально-политической истории, с. 141—144).
149 Там же, стб. 474.
15U Там же, стб. 294, 540; т. I, стб. 446—447.
302
Игорь был разбит Изяславом Мстиславичем именно по той при-
чине, что киевское войско изменило ^му, перейдя под «стяг»
Изяслава.151 Не менее красноречив и другой эпизод, произошед-
ший с тем же Изяславом Мстиславичем, когда он уговаривал
киевлян идти с ним на Юрия и Ольговичей: «...кыяном же не
хотящим, глаголющим: „Мирися, княже, мы не идем” Он же
рече, ако мир будеть пойдете со мною, ать ми ся будет добро от
силы мирити, и придоша кыяне».152 Это значит, что шансы за-
ключить выгодно мир имел тот князь, за которым шла масса
воев. В спешке покинув поле боя, «кыяне», «переяславцы»
и «поршане» определили поражение Изяслава.153 Симптоматич-
ны и дальнейшие события. Как выяснилось, Изяслав без воен-
ной помощи киевских воев не мог удержаться в городе. Но
и Юрий без нее чувствовал неуверенность. Вот почему он, опа-
саясь «кыян» («зане имеють перевет ко Изяславу и брату
его»), решил подобру-поздорову убраться из Киева.154 Количе-
ство этих примеров можно было бы намного увеличить.155
Необходимо подчеркнуть, что вооруженные «кияне», состав-
лявшие пешую и конную рать,156 отнюдь не представляли неор-
ганизованную массу. Бросается в глаза самостоятельный харак-
тер воинского контингента городской общины. Так, во время
похода на Литву 1132 г. видим «киян» не с князем Мстиславом,
а идущими «по нем особе».157 Самостоятельно действует киев-
ский полк в событиях 1146 г.: «Кияне же особно сташа в Олговы
могылы многое множьство стоящим же еще полком межи со-
бою».158 О самостоятельности городского ополчения свидетель-
ствует и то, что народное войско нередко собиралось в поход
не по княжескому повелению, а по своему усмотрению. Когда
Изяслав Мстиславович приглашал «кыян» идти с ним воевать
против Юрия Долгорукого, они отвечали: «Княже, ти ся на нас
не гневай, не можем на Володимира племя руки въздаяти, оня
на Олговичи, хотя и с детми».159 Решение веча о выступлении
в поход было обязательным для всех. Наглядное тому доказа-
тельство— летописная запись под 1151 годом о киевлянах, ко-
торые «рекоша Вячьславу и Изяславу, и Ростиславу, ать же
поидуть все (воевать с Юрием. — Авт.) како можеть и хлуд
в руци взяти, пакы ли хто не поидеть, нам же и дай, ать мы
сами побьемы».160
151 Там же, т. II, стб. 325—326.
152 Там же, т. I, стб. 321.
153 Там же, стб. 322.
154 Там же, стб. 330.
155 Там же, стб. 304, 305—306, 315, 320—322, 327—328; т. II, стб. 292,
296,299,333,356,359—361,382—383,400,414,427, 433—434, 509, 575—577, 753.
156 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь. Л. 1980, с. 198.
157 ПСРЛ, т. II, стб. 294.
158 Там же, стб. 325.
159 Там же, стб. 344.
160 Там же, стб. 433—434.
303
Под углом зрения самостоятельности земских вооруженных
сил необходимо рассматривать упоминаемые в летописи воен-
ные события, при описании которых князья и их «мужи» либо
вовсе не принимаются во внимание, либо им отводится сугубо
подсобная роль. Под 1134 годом новгородский летописец сооб-
щает о том, что «раздьрася вся земля Руськая».161 В следующем,
1135, году «ходи Мирослав посадник из Новагорода мирить
кыян с церниговьци, и приде, не успев ницто же: сильно бо
възмялася вся земля Русская».162 Далее в летописи читаем
о том, что князь’киевский Ярополк «к собе зваше новъгородце,
а церниговьскыи князь к собе; и бишася, и поможе бог Олгови-
цю с церниговчи, и многы кыяны исеце, а другые изма рука-
ми».163 Летописец мыслит киевлян и черниговцев как самостоя-
тельные военно-политические союзы, отстаивающие собственные
интересы. И хотя тут князья все-таки фигурируют, они сдвинуты
как бы на второй план, а на переднем крае стоят «кыяне»
и «черниговцы». О том, что все дело было именно в киевлянах
и черниговцах, говорит соседняя летописная справка, согласно
которой после посадника Мирослава тогда же, в 1135 г. ходил
«в Русь архиепископ Нифонт с лучьшими мужи и заста кыяны
с церниговьци стояце противу собе, и множьство вой; и божиею
волею съмиришася».164 В нашем распоряжении есть и другие
факты аналогичного свойства. Так, в 1137 г. у новгородцев «не
бе мира» ни с псковичами, ни с суздальцами, нй* со смольняна-
ми, ни с полочанами, ни с киевлянами.165 В 1145 г. «ходиша же
и из Новагорода помочье кыяном, с воеводою Неревином, и во-
ротишася с любъвью».166 Во всех этих сценах главную роль иг-
рают массы киевлян.
Об упорядоченности воинского контингента киевской город-
ской общины свидетельствует и наличие земских военачальни-
ков. Источники сообщают нам о командирах-воеводах, не при-
надлежавших непосредственно к княжескому окружению. К ним
надо отнести воеводу Коснячко, имя которого фигурирует в ле-
тописи под 1068 годом.167 Сделать это позволяет отсутствие
Коснячко среди «мужей», окружавших Изяслава в момент его
«прений» с толпой «людей киевских» на княжеском дворе.168
Наряду с воеводами киевское народное ополчение возглавляли
тысяцкие. При этом если должность воеводы была временной,
обусловленной военной ситуацией, то должность тысяцкого —
постоянной. Тысячу «держат»: «воеводство держащю кыевская
161 НПЛ, с. 23.
162 Там же.
163 Там же.
164 Там же, с. 24.
165 Там же, с. 25.
166 Там же, с. 27.
167 ПВЛ, ч. I, с. 114.
168 Там же.
304
тысяща Яневи»,169 «воеводьство тогда даржащю тысящая кыевь-
скыя Ивану Славновичю»,170 «держи ты тысячю, как ей у брата
моего держал».171 Формула «держать тысячу» указывает на по-
стоянный характер должности тысяцкого, с одной стороны, и на
весьма высокий социальный статус его — с другой. Действитель-
но, тысяцкий играл важную роль в административном управ-
лении города-государства. Не случайно Русская Правда состав-
лялась при непосредственном участии тысяцких как предста-
вителей городских общин.172
Одним из звеньев военной организации киевской городской
общины были сотские.173 Сотни — это военные единицы, которые
охватывали не только город, но и сельскую местность.174 Сле-
довательно, киевская тысяча, состоявшая из сотен, — это вой-
ско, включавшее в себя и горожан, и селян. Понятны тогда ле-
тописные выражения: «...вся сила Киевской земли», «сила ки-
евская».175 Не случайно и один из Суздальских бояр говорил:
«Княже, Юрьи и Ярославе, не было того ни при прадедех, ни
при дедех, ни при отце вашем, оже бы кто вшел ратью и сил-
ную землю в Суздальскую, оже вышел цел, хотя бы и вся Рус-
кая земля, и Галичьская, и Киёвьская, и Смоленьская, и Черни-
говьская, и Новгородская и Рязаньская».176 Есть основания счи-
тать, что к началу XII в. оформилась военно-политическая ор-
ганизация Киевской волости, т. е. киевского города-государства.
Те же сотни-округа являлись не только военными, но и тер-
риториально-административными образованиями. Их существо-
вание в качестве структурных подразделений тысячи свидетель-
ствует о социальной нерасторжимости города и села.177 О том
же говорит и кончанское устройство, чьи следы обнаруживаются
в Киеве.178 По всей видимости, в Киевском городе-государстве
суд над людьми, жившими в сельской местности, нередко осу-
ществлялся в главном городе. Патерик Киево-Печерского мона-
стыря рассказывает о неких «разбойниках», которых связан-
169 Там же, с. 137.
170 ПСРЛ, т. I, стб. 457.
171 Там же, т. II, стб. 324.
172 ПР, т. I, с. 110.
173 ПВЛ, ч. I, с. 86; ПСРЛ, т. II, стб. 276.
174 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политиче-
ской истории, с. 206—207.
173 ПСРЛ, т. II, стб. 333.
176 Там же, т. L, стб. 495.
177 См.: Ефименко Т. К. К вопросу о русской «сотне» княжеского
периода.—ЖМНП, 1910, июнь, с. 298—317; Рожков Н. А. Город и де-
ревня в русской истории. Пг., 1919, с. 19—20; Рыбаков Б. А. «Слово
о полку Игореве» и его современники, с. 164; Фроянов И. Я. Киевская
Русь: Очерки социально-политической истории, с. 236—241. '
178 А р ц и х о в с к и й А. В. Городские концы в Древней Руси. — Исто-
рические записки, 16, 1945; Фадеев Л. А. Происхождение и роль системы
городских концов в развитии древнейших русских городов. — В кн.: Русский
город (историко-методологический сборник). М., 1976.
11 134 305
ними вели в город на суд и расправу.179 Подобные судебные
порядки вырисовываются и в Русской Правде.180
Киевский город-государство, как и другие древнерусские го-
рода-государства, состоял из главного города и зависимых от
него пригородов. Надо сказать, что Киевская земля была, по-
жалуй, самой насыщенной городами. Общее количество городов
здесь, по подсчетам А. В. Кузы, достигало 79.181 Конечно, среди
них было немало крепостных сооружений, имевших преимуще-
ственно военно-оборонительное значение. Вместе с тем в Киев-
ской земле поднимались города, ставшие социальными средо-
точиями тех или иных ее районов и подчиненные Киеву как
главному городу. Наиболее заметными из них были Туров, Бел-
город и Вышгород.
Туров, судя по всему, оказался в составе Киевской во-
лости в результате аннексии. Во всяком случае, первоначально
на страницах летописи этот город представлял собой независи-
мое от Киева княжение. В нем сидел какой-то Туры, «от него
же и туровци прозвашася».182 Вскоре Туров наряду с другими
племенными центрами был покорен Полянской общиной и вошел
в межплеменной союз, возглавляемый Киевом. С установлением
киевского господства над Туровом здесь ликвидировали и ту-
земных князей. Поэтому на туровском княжении встречаем Свя-
тополка— сына великого князя киевского Владимира.183 Позд-
нее, когда сложилась территория Киевской волости, Туров стал
одним из пригородов днепровской столицы.184 Сюда на княже-
ние киевские князья отправляли свою «молодшую братию».185
Наличие княжения в Турове говорит о многом, прежде всего
о возросшей консолидации местных социальных сил. На это ука-
зывает и учреждение тут епископии. М. Н. Тихомиров справед-
ливо усматривал в данном факте относительно крупное значе-
ние Турова.186 Ярким штрихом социально-политической жизни
Турова служит известие проложного жития Кирилла Туровско-
го, согласно которому Кирилл «умоленьем князя и людей того
града возведен был на стол епископьи».187 Таким образом, перед
179 Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911, с. 46.
180 Ф р о я и о в И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической ис-
тории, с. 241.
181 Куза А. В. Русские раннесредневековые города. — Тезисы докладов
советской делегации на III Международном конгрессе славянской археологии.
М., 1975, с. 62.
182 ПВЛ, ч. I, с. 54.
183 Там же, с. 83.
184 См.: Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории
Древнерусского государства, с. 129, 134—135.
185 Толочко П. П. Киев и Киевская земля XII—XIII веков, с. 120.
186 Тихомиров М. Н. Древнерусские города, с. 306.
187 Н и к о л ь с к и й Н. К. Материалы для истории древнерусской духов-
ной письменности. СПб., 1907, с. 63.
306
нами вечевое избрание епископа.188 Оно является подтвержде-
нием большой политической мобильности туровской общины.
Понятно, почему Туров в конце концов вырвался из цепких рук
Киева, выделившись во второй половине XII в самостоятель-
ную волость.189 Его обособлению способстовала также отдален-
ность от «матери градов русских». Так произошло рождение но-
вого города-государства, зародившегося в границах Киевской
волости и отпавшего от Киева. Процесс дробления крупных го-
родов-государств на более мелкие нам приходилось уже наблю-
дать в других областях Руси XII в.190 Однако образование
города-государства в Турове — единственный, кажется, случай
отпочкования от Киева суверенной волости. Остальные киевские
пригороды не смогли преодолеть притяжение главного города.
Впрочем, некоторые из них оказывали заметное влияние на ис-
торию Киевщины. Назовем для примера Вышгород и Белгород.
Крупная роль Вышгорода в городской системе Киевской зем-
ли проявилась еще в середине X в. Как явствует из Повести вре-
менных лет, вышгородская община пользовалась правом полу-
чения трети дани, которая поступала в Киев от древлян, «при-
мученных» княгиней Ольгой.191 В начале XI в., по наблюдениям
А. Н. Насонова, в Вышгороде существовала своя военно-судеб-
ная политическая организация. «Здесь мы видим «властелина
градского», имеющего своих отроков или «старейшину града»,
производящих суд».192 Смена князей в Киеве не обходилась без
участия вышгородцев. Иначе трудно понять тактику Святопол-
ка, который перед тем, как занять киевский стол, старался за-
ручиться «приязньством» вышгородских мужей, возглавляемых
неким Путчей.193
Во второй половине XI в. вышгородская община настолько
окрепла, что обзаводится, хотя и зависимым от Киева, но все ж
таки собственным княжеским столом: «Седящю Святополку
Новегороде, сыну Изяславлю, Ярополку седящю Вышегоро-
де...»;194 «Мстиславичь Всеволод, внук Володимерь... приде
к стрыеви своему Ярополку Кыеву. И да ему Вышегород, и ту
седе лето одино»;195 «Гюргеви же послушавшю боляр, вывед
из Вышегорода сына своего Андрея и да и Вячеславу»;196 «...вни-
де в Кыев и седе на дедни и на отни столе. Тогды же сед, роз-
дал волости детем своим: Андрея посади Вышегороде...»197 На-
188 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической ис-
тории, с. 135—136.
189 См.: Лысенко П. Ф. Города Туровской земли. Минск, 1974, с. 30.
190 См. с. 262—263, 273—275 настоящей книги.
191 ПВЛ, ч. I, с. 43.
192 Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории Древне-
русского государства, с. 54.
193 ПВЛ, ч. I, с. 90; Успенский сборник XII—XIII вв., с. 46.
194 ПВЛ, ч. 1; с. 132.
198 ПСРЛ, т. I, стб. 304—305.
196 Там же, стб. 326.
197 Там же, стб. 345.
307
личие княжения в Вышгороде говорит, безусловно, об извест-
ной зрелости местной общины. Пребывание в нем князя следует
рассматривать как приобретение вышегородцами некоторой ав-
тономии по отношению к общине главного города. Правда, не
всегда вышгородцы получали из Киева князей. Иногда в Выш-
городе правил тот или иной выходец из киевского боярства.
Летопись под 1072 годом упоминает боярина Чудина, который
«держа Вышегород». Однако все более типичной фигурой выш-
городского правителя, присылаемого из Киева, становится
князь, что свидетельствует об усилении местной общины. На
это указывает и существование в Вышгороде должности тысяц-
кого: в летописных известиях фигурирует тысяцкий • Радила.198
Но если в городе был тысяцкий, значит, была и тысяча, т. е. ме-
стная военная организация, устроенная по десятичной системе
и, следовательно, охватывающая как городское, так и близжи-
вущее сельское население. Имея свою военную организацию,
вышгородцы успешнее могли бороться за ослабление зависимо-
сти от киевской общины и ее князей. Летописец знает случаи
военных конфликтов Вышгорода с Киевом. Так, в походе на
Киев, организованном Андреем Боголюбским, участвовал и «Да-
выд Вышегородскыи».199 В 1169 г. князь Мстислав из Киева
<поиде к Вышегороду». Осадив город, воины Мстислава «нача-
та битися ездяче к городу и из города выходяще бьяхутся
крепко».200 Вышгородцы, следовательно, оказали упорное сопро-
тивление киевскому князю. Однако Вышгород, несмотря на воз-
росшую самостоятельность, не сумел освободиться от власти
Киева, оставаясь по-старому его пригородом. Но то был влия-
тельный пригород. Помимо изложенных фактов подтверждают
этот вывод и события 1146 г. Князь Игорь, намеревавшийся
получить великое' княжение в Киеве, встречается под Угорским
со всеми «киянами», которые «целоваша к нему крест, ркуче:
„Ты нам князь”». Затем Игорь отправился в Вышгород, где «це-
ловаша к нему хрест Вышегородьце».201 Отсюда вывод: Выш-
город являлся пригородом Киева, и поэтому вышгородцы прися-
гали Игорю после киевлян. Но вместе с тем сам факт присяги
вышгородцев свидетельствует о том, что они были влиятельной
силой, с которой в Киеве считались.
В. Т. Пашуто именовал Вышгород частновладельческим кня-
жеским городом.202 С этим нельзя согласиться. Приведенный
нами материал рисует Вышгород в ином свете. В справедливо-
198 ПСРЛ, т. II, стб. 534—535. См. также: Насонов А. Н. «Русская
земля» и образование территории Древнерусского государства, с. 54.
199 ПСРЛ, т. I, стб. 354.
200 Там же, т. II, стб. 534.
201 Там же, стб. 320—321.
202 П а ш у т о В. Т. О некоторых путях изучения древнерусского горо-
да.— В кн.: Города феодальной России. М., 1966, с. 97. См. также: Юш-
ков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939,
с. 46.
308
сти точки зрения В. Т. Пашуто усомнился и П. П. Толочко. Ис-
следователь отнес Вышгород в категории городов государствен-
ных, но не частновладельческих.203 Мы полагаем, что рассмат-
ривать Вышгород, как, впрочем, и другие подобные ему города,
в рамках собственности (частновладельческой или государствен-
ной) нет никаких оснований. О зависимости Вышгорода от ки-
евской общины можно говорить лишь по линии сугубо полити-
ческой. Нет причин зачислять его в разряд феодальных цент-
ров,204 поскольку феодализм на Руси XII в. только зарождался,
причем не в городе, а в деревне.205
Важное место в жизни Киевской волости занимал Белгород.
Сооружение Белгорода летописец связывал с градостроитель-
ством князя Владимира, который в 991 г. «заложи град Белго-
род, и наруби въ нь от инех городов, и много людий свёде во
нь».206 Данное летописное известие примечательно в том отноше-
нии, что оно запечатлело, как в капле воды, глубокие измене-
ния, происходившие в древнерусском обществе на исходе X сто-
летия. Эти изменения шли в русле распада родовых отношений,
«деструкции замкнутых родовых ячеек», о чем писал Б. А. Ры-
баков,207 и формирования новой социальной организации,осно-
ванной на территориальных связях. В Белгороде, как видим, уже
в момент его основания произошла, по образному выражению
И. Е. Забелина, «людская смесь», т. е. образовалась террито-
риальная социальная структура. Последующее ее развитие ха-
рактеризовалось сплочением местных социальных сил на об-
щинной платформе. О внутренней социальной консолидации
белгородцев говорит их вечевая деятельность, учреждение
в Белгороде епископии, появление в городе должности тысяцко-
го, возникновение белгородского княжения. К началу XII в. бел-
городская о’бщина приобрела столь значительный вес в Киев-
ской волости, что она через своего представителя тысяцкого
Прокопия участвует в составлении знаменитого Устава Влади-
мира Мономаха. Известны случаи, когда белгородцы наряду
с жителями других пригородов Киева и самими «киянами» рас-
поряжаются киевским княжением.208 На пути к последнему бел-
городское княжение было одним из важнейших промежуточных
этапов. В 1117 г., например, Владимир Мономах перевел сына
своего Мстислава из Новгорода в Белгород, откуда он потом
попал в Киев.209 Потеря киевским князем позиций в Белгороде
делала неустойчивым его положение в Киеве. Так, Юрий Дол-
203 Толочко П. П. Киев и Киевская земля XII—XIII веков, с. 161.
204 Там же, с. 135.
205 См.: Фроянов И. Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономи-
ческой истории; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории.
206 ПВЛ, ч. I, с. 83.
207 Рыбаков Б. А. Древняя Русь: Сказания. Былины. Летописи, с. 57,
61.
208 ПСРЛ, т. II, стб. 323.
209 Там же, стб. 284, 289.
309
горукий, узнав, что Белгородом овладел его соперник князь
Изяслав Мстиславич, без сопротивления покинул Киев.210 И все-
таки Киев довлел над Белгородом, и белгородцы соизмеряли
свое поведение с тем, что делалось в старейшем городе.
В 1152 г. Юрий Долгорукий после неудачной попытки обосно-
ваться в Киеве подступил к Белгороду и заявил горожанам:
«...вы есте людье мои, а отворите ми град». И те с издевкой от-
ветили; «А Киев ти ся кое отворил, а князь нашь Вячьслав,
Изяслав и Ростислав». И князь Юрий с конфузом отступил от
города.211 Значит, белгородцы не пустили в свой город Юрия
потому, что их старший город Киев не отворил ему ворот.
Кроме Турова, Вышгорода и Белгорода в Киевской волости
было много пригородов, которые развивались в том же направ-
лении, что и упомянутые города, хотя, быть может, и с некото-
рым отставанием. Но показательно, что и в этих пригородах
возникают княжения, что, безусловно, доказывает достаточно
высокую степень организации местных общественных институ-
тов. К числу пригородов, державших у себя князей, относятся
Василев, Треполь, Канев, Корсунь, Торческ и др*12 Но все они
в конечном счете находились под властью Киева. И стоило ка-
кому-нибудь князю сесть на киевский стол, он получал возмож-
ность направлять своих подручных князей, а то и просто посад-
ников в пригороды Киева. Так случилось, скажем, с .Всеволо-
дом Чермным, который, будучи в Киеве, «посла посадникы по
всем городом Киевьскым».213
Итак, собранные нами факты позволяют утверждать, что
к началу XII в. завершается в основных чертах становление ки-
евского города-государства, Киевской волости, земли. Харак-
терной особенностью киевского города-государства была его
прочность. Киев, этот город-гигант, настолько сильно притя-
гивал к себе пригороды, что зависимость их от него сохраня-
лась и в XIV столетии.
Рассуждая о политическом строе Киевской земли в «удель-
но-вечевой период», М. С. Грушевский утверждал, что «земская
автономная, суверенная община, обнимающая собою всю зем-
лю, и единоличная власть, опирающаяся на дружину, составля-
ют два элемента, два фактора, обусловливающие этот строй.
Первый из этих элементов — общинный вступает в рассматри-
ваемый период в состоянии ослабления, атрофии. Хотя под
влиянием внешних условий он затем возвращается к политиче-
ской деятельности, но не создает для себя определенных, по-
стоянных функций, а остается в своей практике, так сказать,
органом экстраординарным, текущее же управление ведает эле-
210 Там же, стб. 415—416.
211 Там же, стб. 433.
212 См.: Толочко П. П. Киев и Киевская земля XII—XIII веков,
с. 141, 146, 151.
213 ПСРЛ, т. I, с. 427.
310
мент дружинный, причем эти два элемента иногда конкурируют
и сталкиваются».214 Представления М. С. Грушевского о поли-
тическом строе Киевской земли отрывают общинно-вечевую
власть от княжеской власти, противопоставляя их друг другу,
что неправомерно, поскольку этим разрушается единство соци-
альной структуры киевского общества, а княжеско-дружинная,
знать оказывается в изолированном от зёмской среды положе-
нии, превращаясь в некую замкнутую надклассовую социальную
категорию.
Известное расчленение княжеского и вечевого начал наблю-
дается и в советской историографии. Так, по словам П. П. То-
лочко, в «Киеве XI—XIII вв. сосуществовали, дополняя друг
один другого, а нередко и вступая в противоречия, орган фео-
дальной демократии (вече) и представитель монархической вла-
сти (великий князь)».215 Толочко полагает, что «при сильном
киевском князе вече было послушным придатком верховной вла-
сти, при слабом — зависимость была обратной».216
Мы предлагаем рассматривать вече и князя в Киеве в рам-
ках единой социально-политической целостности, где вече суть
верховный орган власти, а князь — олицетворение высшей ис-
полнительной власти, подотчетной, более того — подчиненной
вечу. Князь, будучи главой общинной администрации, в то же
время сам представлял собой общинную власть. Вот почему
княжескую власть в Киеве изучаемой нами эпохи нельзя считать
монархической.217 В Киевской земле XI—XII вв. шел процесс
образования республики, а не монархии. Республиканские по-
рядки сложились в Киеве несколько раньше, чем даже в Нов-
городе, республиканский строй которого незаслуженно признан
современной историографией феноменальным явлением в Древ-
ней Руси. Разумеется, древний князь таил в потенции монар-
хические качества и свойства. Но для того чтобы они получили
выход и возобладали, необходимы были иные социальные и по-
литические условия. Эти условия возникли за пределами древ-
нерусского периода отечественной истории.
214 Грушевский М. С. История Киевской земли, с. 301.
215 Толочко П. П. Древний Киев, с. 208.
2,6 Там же.
217 О социальной природе княжеской власти см.: Фроянов И. Я. Ки-
евская Русь: Очерки социально-политической истории, с. 8—63.
31!
Часть 4
ПРОБЛЕМА ВОЗНИКНОВЕНИЯ ГОРОДОВ
НА РУСИ ПО МАТЕРИАЛАМ
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ АРХЕОЛОГИИ
Одной из важнейших тем, разрабатываемых археологиче-
ской наукой, является круг проблем, связанных с процессами,
возникновения и начальных этапов развития древнерусских го-
родов. Богатейшие материалы, полученные в результате почти
двухвековых раскопок в Киеве, Новгороде, Чернигове, Полоцке,
Пскове, Смоленске, Ладоге, Суздале и многих других городах,
позволяют нарисовать впечатляющую картину городской жизни
Древней Руси.
Определение ведущих этапов археологического изучения
древнерусского города, их характеристика и оценка современно-
го состояния являются сложной и интересной задачей.
Для анализа современного уровня исследования проблем
возникновения города на Руси и стоящих перед исследователями
в связи с этим задач необходимо рассмотреть историю и итоги
изучения ведущих древнерусских центров. Истории исследова-
ний даже отдельных древнерусских городов должны быть по-
священы специальные труды, мы же остановимся только на тех
городах, материалы которых имеют ключевое значение для
решения проблемы возникновения древнерусского города. Опи-
раясь на конкретные материалы, мы попытаемся проследить ос-
новные моменты, определяющие рождение той или иной гипо-
тезы, а в отдельных случаях и концепции образования древне-
русского города.
Особо следует остановиться на итогах изучения прежде все-
го таких важнейших центров Руси, как Киев, Новгород, Псков,
Смоленск, Ладога и ряд других. Более подробно мы рассмот-
рим города Северо-Восточной Руси, проблемы происхождения
которых нами специально и углубленно изучались (Ростов Ве-
ликий, Белоозеро, Переяславль-Залесский, Ярославль и др.).
Среди городов, расположенных на Днепровском пути «из
варяг в греки», особое положение занимает Ладога, являющая-
i
Si 2
ся ключевым центром как для Днепровского, так и для Волж-
ского пути. В последние годы ее исследование возобновилось,
и получены новые важные факты для выяснения возникновения
древнерусского города.
Собственно Ладоге и уникальным памятникам Приладожья —
поселениям, сопкам, грунтовым и курганным могильникам—по-
священо значительное количество работ как отечественных, так
и зарубежных специалистов. Литература о Ладоге настолько
обширна, что сама может быть предметом специального иссле-
дования. С исследованиями Ладоги и ее округи, выдающимися
открытиями связаны имена многих видных ученых — Н. Е. Бран-
денбурга, В. И. Равдоникаса, Н. Н. Чернягина, М. И. Артамо-
нова, М. К. Каргера, Г. Ф. Корзухиной и других. Много сделали
и делают для полного понимания этого уникального явления
русской истории С. Н. Орлов, О. И. Давидан, 3. А. Львова,
Е. А. Рябинин, В. П. Петренко, В. А. Назаренко, Г. С. Лебедев
и многие другие ученые. Наиболее полно вопросы происхожде-
ния Ладоги как ведущего древнерусского центра изложил в сво-
их работах А. Н. Кирпичников.1 Ладога как городской центр
упоминается в летописи среди первых русских городов под
862 годом. Однако археологические данные позволяют утверж-
дать, что городом она стала по крайней мере с середины IX сто-
летия. А. Н, Кирпичников подробно рисует картину возникнове-
ния и становления города Ладоги. Он пишет, что уже в середине
VIII века славянские поселенцы осваивают эту территорию
(одним из их поселений и был будущий город Ладога, с са-
мого начала имевшая торгово-ремесленный характер). На про-
тяжении первой половины IX века протекал процесс становле-
ния Ладоги сначала как главного поселения округи, а затем
как крупнейшего порта и ремесленного центра на путях «из ва-
ряг в греки» и «из варяг в арабы». А. Н. Кирпичников полагает,
что Ладога вполне могла стать самостоятельным городом-госу-
дарством «типа некоторых „вольных” городов Балтики»,2 одна-
ко стремительное формирование раннефеодального общества на
Руси не позволило осуществиться этим центробежным тенден-
циям. Более того, сама Ладога стала столицей формирующейся
империи Рюриковичей—Верхней Руси—одного из первых древ-
нерусских государственных образований.
Этим заключениям не противоречат и результаты исследо-
ваний Г С. Лебедева и В. Н. Седых.3 Они считают, что Ладога
1 Здесь мы приводим лишь основные труды А. Н. Кирпичникова, посвя-
щенные Ладоге. Кирпичников А. Н. 1) Ладога и Ладожская волость
в период раннего средневековья. — В кн.: Славяне и Русь. Киев, 1979, с. 92—
106; 2) Каменные крепости Новгородской земли. Л., 1984 (Раздел «Ладо-
га», с. 20—91).
2 Кирпичников А. Н. Ладога и ладожская волость... с. 104.
3 Лебедев Г С., Седых В. Н. Археологическая карта Ладоги и ее
ближайших окрестностей. — Вести. Ленингр. ун-та, 1985, №9, с. 15—25.
313
являлась важнейшим древнерусским центром, столицей Верх-
ней Руси и, согласно летописной традиции, предшествовала Нов-
городу.
Итак, в течение столетия Ладога прошла путь от небольшо-
го поселения, возникшего в результате освоения славянами бас-
сейна Волхова, до раннефеодального городского центра со все-
ми присущими ему признаками. Это именно тот случай,'когда
протогородской торгово-ремесленный центр (какие были харак-
терны для переходного этапа от родо-племенного строя к фео-
дализму), не угасает или уступает свою роль другому, а сам
становится раннефеодальным городом. Значение Ладоги сохра-
нялось многие столетия, правда, характер города менялся. Ес-
ли в IX в. это стольный град, то в X—XI вв. — один из важ-
нейших торгово-ремесленных центров. С конца XI в. Ладога
в основном сохраняет свое значение, но все-таки уже выполняет
роль пограничного форпоста Новгорода — своеобразные ворота
из заморских земель в Новгородские владения? В XII в. между-
народное значение Ладоги постепенно уходит в прошлое и она
все больше выступает как главный центр обширной областной
территории. Так продолжается вплоть до конца XV в.
Следует отметить, что материалы, полученные при исследо-
вании культурных слоев Ладоги, вносят бесценный вклад как
в изучение истории Древней Руси и ее международных связей,
так и в исследование проблемы возникновения и становления
древнерусского города. Эти материалы позволяют далее пока-
зать Ладогу как органичное звено городской культуры Руси
и выявить ее особенности. Основополагающее значение для ре-
шения рассматриваемой 'нами проблемы имеют материалы Нов-
города— как самого города, так и Городища, которое по тра-
диции называют «Рюриковым».
Значительный этап в археологическом изучении Новгорода
был подведен сборником, подготовленным коллективом Новго-
родской экспедиции и опубликованном в 1978 г.4
Систематические археологические раскопки в Новгороде ве-
дутся уже более 50 лет. В. Л. Янин и Б. А. Колчин разделяют
их на три этапа: 1932—1948 гг. — разведочные работы; 1951 —
1967 гг. — второй этап стационарных работ. Работы 1951 —
1967 гг. пополнили наши представления об экономической
и культурной жизни города. Этот этап принес мировой куль-
туре такое открытие, как берестяные грамоты, и тогда же здесь
впервые был применен метод дендрохронологии.5
На третьем этапе, начиная с 1967 г., проводятся обширные
археологические раскопки городских слоев Новгорода и подроб-
но анализируются полученные в результате раскопок обширные
4 Археологическое изучение Новгорода. М., 1978.
5 Янин В. Л. Колчин Б. А. Итоги и перспективы новгородской ар-
хеологии.— Там же, с. 5—56.
314
материалы. В 1971 г. была опубликована статья В. Л. Янина
и .М. X. Алешковского, полностью1 посвященная вопросу проис-
хождения Новгорода. В этой статье, опираясь ца результаты
своих исследований, они констатируют, что древнерусские горо-
да возникают «из административных вечевых центров сельских
округ-погостов, мест концентрирования дани и ее сборщиков»
и выдвигают свою концепцию происхождения древнего Новго-
рода.6
Следует заметить, что по этому вопросу существует несколь-
ко точек зрения. Большинство исследователей считает решаю-
щим вопрос об определении центра, по отношению к которому
город назван «Новым». Среди претендентов на «старый» город
так называемое «Рюриково» городище, Ладога, Старая Русса.
Существует и точка зрения о том, что Новгород был факторией
Киева.7
Наиболее полно и аргументированно исследован этот вопрос
В. Л. Яниным и М. X. Алешковским. Согласно их теории, Нов-
город сформировался из трех разноэтничных поселков — словен-
ского, кривичского и мерянского, т. е. в создании города участ-
вовали по крайней мере два этнических массива — славянский
и финно-угорский. Собственно, начало процесса формирования
Новгорода, по мнению В. Л. Янина, можно датировать первой
половиной X века. Важным вопросом проблемы возникновения
Новгорода является объяснение его названия и соответственно
выявление предшественника. Опираясь на письменные и археоло-
гические источники, В. Л. Янин и М. X. Алешковский считают,
что Новгород можно отождествить лишь с детинцем и именно
он назван «новым» (по отношению к трем первоначальным яд-
рам— поселениям (городкам) словенскому, кривичскому и ме-
рянскому). Эти ядра соответствуют археологически исследован-
ным трем концам древнего Новгорода — Славенскому, Людину
и Неревскому.
Таким образом, если следовать данным заключениям, то мы
имеем дело с явлением синойкизма — когда на основе слияния
родовых поселков формируется раннефеодальный город.
Данными предположениями не исчерпывается вопрос о про-
исхождении Новгорода. В последние годы над этой проблемой
успешно работает Е. Н. Носов, руководящий раскопками на
Городище и в окрестностях Новгорода. В статье, опубликован-
ной в Новгородском сборнике,8 Е. Н. Носов, опираясь на послед-
ние археологические данные, исходит из того, что в IX веке
6 Янин В. Л., Алешковский М. X. Происхождение Новгорода
(к постановке проблемы). — История СССР, 1971, № 2, с. 61.
7 Рыбаков Б. А. Город Кия. — Вопросы истории, 1980, №5, с. 35;
Куза А. В. Новгородская земля. — В кн.: Древнерусские княжества X—
XIII вв. М., 1975, с. 173.
8 Носов Е. Н. Новгород и Новгородская округа IX—X вв. в свете
новейших археологических данных (к вопросу о возникновении Новгорода).—
В кн.: Новгородский исторический сборник, вып. 2(12). Л., 1984, с. 3—38.
315
район, где возникает Новгород, был достаточно широко освоен
славянским населением. Во второй половине IX в. центром сель-
ской округи, занимавшей район Поозерья, становится Городи-
ще, которое и являлось непосредственным предшественником
Нового города. Собственно же Новгород возникает как столица
Северной Руси — крупнейший торгово-ремесленный, политиче-
ский, религиозный и культурный центр, аналогичный южной
столице—Киеву. Е. Н. Носов, говоря о причинах возникновения
города и раскрывая суть процессов градообразования на при-
мере Новгорода, характеризует эти процессы: «непосредствен-
ной причиной формирования центра Новгородской земли имен-
но в истоке Волхова является торгово-военное значение дан-
ного района, определившее военно-административные и торгово-
ремесленные функции Городища как его главного поселения на
начальном этапе в IX в. и функции Нового города как центра
„новгородской волости” в последующем».9 Е. Н. Носов отрицает
племенное начало в формировании городов в Древней Руси, но
все же присоединяется к положениям Н. Н. Воронина, утверж-
давшего возможность наличия множества типов и путей воз-
никновения древнерусских городов. Е. Н. Носов не смог доста-
точно убедительно аргументировать причины перемещения
центра с Городища в Детинец, >г. е. возникновение собственно
Новгорода.
Решающее значение для рассматриваемой проблемы имеют
исследования ранней истории Киева. Этим вопросом занимались
множество крупнейших ученых нашей страны, но мы остано-
вимся лишь на основных работах.
Основные дискуссии среди ученых обычно разворачивались
вокруг летописного сообщения о трех братьях — легендарных
основателях Киева—Кие, Щеке, Хориве и сестре их Лыбедь.
Здесь, как и во многих других случаях, буржуазная историо-
графия подменяла вопрос о социально-экономических причинах
возникновения городов изучением полулегендарных сообщений
об их «основателях» или детально исследовали этническую сто-
рону вопроса.
Итогом длительных исследований стал фундаментальный
двухтомный труд М. К. Каргера «Древний Киев». В своей
работе он уделил особое внимание проблеме возникновения /го-
рода Киева. Каргер предполагает, что непосредственными пред-
шественниками Киева были по крайней мере три славянских
поселения, существовавшие с VIII в. и слившиеся в один боль-
шой город в конце X в. М. К. Каргер приходит к выводу, со-
гласно которому многие из древнерусских городов возникают
на основе ряда укрепленных городищ с дальнейшим разделени-
ем функций — детинец, посад.10
9 Там же, с. 38.
10 Каргер М. К. Древний Киев. М.; Л., 1958, с. 523.
316
Аналогичные наблюдения по материалам Чернигова были
сделаны в свое время Б. А. Рыбаковым, который отмечал, что
«именно путем сращения воедино нескольких небольших укреп-
ленных родовых поселков и образовались такие древние горо-
да, как Киев или Искоростень».11
В последние годы особенно плодотворно в области исследо-
вания ранней истории и археологии Киева трудится П. П. То-
лочко, перу которого принадлежат обширное количество статей,
ряд фундаментальных монографий и научно-популярных работ.
В результате его исследований открыта новая страница в иссле-
дованиях, посвященных Киеву. Исследователь детально анали-
зирует три основные концепции возникновения Киева.
Согласно первой город возникает в IX—X вв. (М. К. Каргер,
И. П. Шаскольский). Вторая, выдвинутая Б. А. Рыбаковым, от-
носит это событие к V—VI столетиям. И, наконец, третья гла-
сит, что город начинается от поселений рубежа старой и новой
эры (И. М. Самойловский, В. П. Петров, М. Ю. Брайчевский).
П. П. Толочко, опираясь на письменные и археологические ис-
точники, считает, что непрерывное развитие Киева прослежива-
ется с конца V — начала VI в., но городом он становится
в VIII—IX вв. и в IX—X вв. выступает как крупный город.12 По
его мнению, первоначально в V—VI вв. Киев был центром По-
лянского союза племен (этому способствовали «исключительно
благоприятные микрогеографические условия»). С рубежа
VIII—IX вв. в истории Киева, по заключению Толочко, начи-
нается второй этап его развития — «древнерусский». П. П. То-
лочко пересматривает концепцию М. К. Каргера о возникнове-
нии Киева на основе трех родовых поселков и считает, что Киев
как город не проходил в своем развитии «племенной стадии».
Согласно его заключениям, часть племенных или межплеменных
центров в переходную эпоху прекратила существование, а часть
из них, например Киев, продолжала свое развитие и преврати-
лись постепенно в феодальные города. Однако такая позиция не
объясняет явления в целом и не вскрывает его внутреннее со-
держание. Объяснение лишь выгодным географическим поло-
жением сохранившихся и развивавшихся далее центров не мо-
жет быть принято за основание.
Таким образом, несмотря на существенное продвиже-
ние вперед в исследованиях Киева, вопросов о его воз-
никновении остается много, й дальнейший работы помо-
гут их разрешить.
Особое значение для проработки рассматриваемой проблемы
имеет изучение Смоленска и связано это прежде всего с гипо-
Рыбаков Б. А. Древности Чернигова. — В кн.: Материалы и иссле-
дования по археологии древнерусских городов (МИА № 11). М.; Л., 1949,
с. 10.
12 Т о л оч к о П. П. Древний Киев. Киев, 1983, с. 302.
317
тезой «переноса» городов в Древней Руси, которой была посвя-
щена специальная работа,13
Термин «перенос города» в нашем понимании достаточно
условен, и за ним скрываются сложные экономические и соци-
альные явления, которые в основном приходятся на конец X —
начало XI в., когда процесс феодализации Руси вступает в но-
вую, более активную фазу и борьба с родо-племенными образо-
ваниями близится к завершению. Одним из *ее проявлений
и были «переносы городов». В конце X — начале XI в. обе ка-
тегории раннегородских образований (протогорода и племенные
центры) начинают терять свое значение и постепенно вытесня-
ются с исторической арены подлинными городами — центрами
административной и духовной власти, ремесла и торговли,
стягивающими сельскохозяйственную округу. Формы этих горо-
дов, пути их возникновения также различны.
Видимо, не случайно новые города возникают вблизи от ста-
рых племенных и торгово-ремесленных пунктов, которые со-
храняли сложившиеся в течение столетий прочные связи с ок-
ругой. Определенное время они оставались племенными торжи-
щами, обслуживающими целые районы.
В эпоху раннего средневековья основными путями являлись
крупные реки и озера. В течение светового дня можно было
добраться из нового города до хорошо знакомого и привычного
торгового места, продать или приобрести необходимые товары
и затемно вернуться к своему очагу. В то время жители старого
центра всегда легко могли приехать в центральный город и в
тот же день без особых усилий и риска быть застигнутыми
темнотой и непогодой в пути возвратиться назад. Это означает,
что на первых этапах своей истории раннефеодальный город
не мог существовать без связей с племенными центрами, по-
прежнему игравшими важную роль в историческом развитии.
«Перенос» городов в Древней Руси хотя и общее явление,
но не обязательное для всех ее районов и центров.
«Перенос» городов имел место в тех случаях, когда новый
нарождающийся класс феодалов был не в состоянии полностью
переломить родо-племенную знать, отчаянно цеплявшуюся за
свою власть, основанную на родовых устоях и порядках. Этот
класс пока не имел возможности целиком подчинить себе все
сферы жизни и деятельности старых сформировавшихся центров.
Ведущую роль в племенных и торгово-ремесленных протого-
родах играло общинное начало. И оно, безусловно, не могло не
вступить в противоборство с новыми раннефеодальными по-
рядками.
Феодальный класс формировался не только на основе родо-
племенной верхушки, в его состав входили торговцы, ремеслен-
13 Д у б о в И. В. К проблеме «переноса» городов в Древней Руси. —
В кн.: Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1983, с. 70—82.
318
ники, дружинные группы. Социальная база его была шире, не-
жели узкий круг вождей и старейшин племен периода родового
строя. Такое противоречие не могло не вызвать соответствую-
щего противостояния и острой борьбы за экономическую и по-
литическую власть.
И вот тогда неподалеку от них, как правило, на более удоб-
ных местах (непосредственно на главных перекрестках водных
путей), возникали новые раннефеодальные города, как бы
в противовес старым центрам племен — торжищам, где сосре-
доточивалось все местное ремесло и торговля, как внутренняя,
так и дальняя.
«Перенос» городов нельзя представлять как единовременный
быстротечный акт. Замена старых центров новыми полностью
произошла примерно на протяжении двадцати пяти лет, т. е.
в период смены одного поколения другим.
Новые раннефеодальные города поначалу сохраняли тесные
связи со старыми центрами и даже некоторую зависимость.
Однако постепенно их самостоятельность усиливалась, и преж-
ние центры либо вовсе исчезли с исторической арены, либо
настолько потеряли свое значение, что их судьба не прослежи-
вается ни по письменным источникам, ни по археологическим
данным.
В археологической литературе впервые гипотеза «переноса
городов» на конкретном примере была разработана в начале
века А. А. Спицыным. Он пришел к такому выводу на основа-
нии изучения материалов археологических раскопок Гнездов-
ского могильника, расположенного близ города Смоленска. По
мнению А. А. Спицына, Гнездово было древним Смоленском,
а на новое (современное) место он был перенесен в XI в.14
Проблема Гнездова-Смоленска находится постоянно в цент-
ре внимания ученых. За последние годы существенно пополнил-
ся фонд сведений о Гнездовском комплексе (количественно
и качественно). Сейчас не только выявлены материалы мо-
гильника, но и получены в результате раскопок поселений но-
вые разнообразные данные, в том числе и нумизматические.
Гипотезу А. А. Спицына о том, что Гнездово было первона-
чальным Смоленском русских летописей и что «перенос» города
произошел уже в XI в. оспаривает в своих работах Д. А. Авду-
син. Он интерпретировал Гнездовский могильник, как кладби-
ще древнего Смоленска, а сам город, по его мнению, «возник
там, где он стоит сейчас».15 Позднее Д. А. Авдусин пришел
к выводу о том, что Гнездово и Смоленск существовали па-
--------г
14 Спицын А. А. Гнездовские курганы в раскопках С. И. Сергеева
(ИАК, вып. 15). СПб., 1905, с. 7—8.
15 А в д у с и н Д. А. К вопросу о происхождении Смоленска и его на-
чальной топографии.— В кн.: Смоленск к 1100-летию первого упоминания го-
рода в летописи. Смоленск, 1967, с. 79.
319
раллельно: первый был экономическим центром, а второй — по-
литическим. Невозможность «переноса» Смоленска, по мысли
Д. А. Авдусина, обусловлена и значительным расстоянием меж-
ду ними (около 12 км).16
Гипотеза о том, что Гнездовский могильник — некрополь
Смоленска могла иметь право на существование лишь до того
момента, пока не началось интенсивное полевое изучение Г#ез-
довского поселения под руководством И. И. Ляпушкина.17 Имен-
но тогда сразу же стало ясно, что это и есть тот центр, кото-
рому принадлежал широко известный погребальный комплекс.
Основываясь на результатах раскопок Гнездовского поселения,
Ляпушкин пришел к обоснованному выводу, согласно которому
гипотеза А. А. Спицына о том, что Гнездово было древнейшим
Смоленском, имеет все основания, чтобы претендовать на ис-
тинность. Так будет до тех пор, считал И. И. Ляпушкин, пока
в самом городе не обнаружены слои раньше XI в., т. е. синх-
ронные погребениям Гнездовского могильника и относящиеся
к IX—X вв.18
В дальнейшем, по^ мере изучения Гнездовского комплекса,
предположения А. А. Спицына подкреплялись новыми факта-
ми.19 Сейчас уже можно утверждать, что Гнездово было пер-
воначальным Смоленском и уступило свое место городу на со-
временном месте (культурные слои в Смоленске известны на-
чиная с XI в.).20 Наиболее детально проблема соотношения
Гнездова и Смоленска, а также возможности «переноса» города
рассмотрена в монографии Л. В. Алексеева, посвященной ран-
ней истории Смоленской земли.21
Новейшие исследования еще раз подтверждают^ что Гнездо-
во и было первоначальным Смоленском. Гнездово было круп-
ным торгово-ремесленным центром на Днепровском пути, иг-
равшим также роль главного города славянского племени смо-
ленских кривичей. Л. В. Алексеев называет его «гнездовским»
16 А в д у с и н Л. А. Происхождение древнерусских городов (по архео-
логическим данным). — ВИ, 1980, № 12, с. 38—39.
17 Ляпушкин И. И. 1) Новое в изучении Гнездова. — АО 1967 года.
М. 1968, с. 43—44. 2) Исследования Гнездовского поселения. — АО 1968 го-
да. М, 1969, с. 66—67.
18 Ляпушкин И. И. Гнездово и Смоленск. — В кн.: Проблемы истории
феодальной России. Л., 1971, с. 37.
19 Булкин В. А. Гнездовский могильник и курганные древности Смо-
ленского Поднепровья: Автореф. канд. дис. Л., 1973, с. 20—21. Бул-
кин В. А., Лебедев Г. С. Гнездово и Бирка (к проблеме становления
города). — В кн.: Культура средневековой Руси. Л., 1974, с. 14—15. — В этой
статье авторы полностью отвергают гипотезу о том, что Гнездово — это клад-
бище Смоленска, но и говорят о необходимости дополнительных доказа-
тельств для утверждения точки зрения А. А. Спицына.
20 Алексеев Л. В. О древнем Смоленске.—СА, 1977, № 1, с. 84—91.
21 Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв. М., 1980, с. 135—
154.
320
Смоленском.22 В. Я. Петрухин и Т. А. Пушкина полагают, что
центры, подобные Гнездову, ориентировались прежде всего на
внешние торговые связи — обслуживали изделиями и предмета-
ми импорта дружинные верхи.23 Нам хотелось бы заметить, что
при такой искусственной оторванности от местной среды они
вряд ли могли долго существовать. Не отвергая названных
выше функций, следует все же согласиться с заключением, что
они играли важную главенствующую роль и в племенных струк-
турах.
По мнению В. Я. Петрухина и Т. А. Пушкиной, Гнездово яв-
лялось опорным пунктом киевской великокняжеской власти
в земле смоленских кривичей, исконным племенным центром
которых был собственно город Смоленск. Такие дружинные по-
госты, как Гнездово, «Рюриково городище», Сарское городище,
Шестовицкое поселение, Тимерево, по мнению этих исследовате-
лей, играли важную роль в создании раннефеодального Древ-
нерусского государства. Предложено и объяснение их исчезно-
вения в XI столетии — это было связано «с консолидацией зе-
мель вокруг старых племенных центров и распадом „империи
Рюриковичей”».24
На наш взгляд, общее объяснение вопроса о соотношении
Гнездова и Смоленска может быть следующим. В XI веке воз-
никает раннефеодальный Смоленск на возвышенных берегах
Днепра на Соборной горе и становится укрепленным ранне-
феодальным княжеским опорным центром. Этот город возни-
кает и становится противовесом племенному торгово-ремеслен-
ному Гнездовскому комплексу. Постепенно происходит отток
жителей из Гнездова, а Смоленск расширяется, крепнет. «Пере-
нос» этот происходил не под влиянием какой-либо личности или
социальной группы, а явился объективным следствием процес-
са разрушения старых родовых связей и становления раннефео-
дального общества.
В последние десятилетия большая работа проведена по изу-
чению древних городов Белоруссии. Здесь также сделаны мно-
гие важные наблюдения и пр вопросам, касающимся их воз-
никновения.25 Наиболее детально проработана проблема возник-
новения Полоцка — одного из древнейших русских городов, упо-
мянутого в летописи под 862 годом, где он назван «градом».
22 Там же, с. 136; Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX—XIII вв.
(очерки истории Смоленщины и Восточной Белоруссии): Автореф. докт. дис.
М., 1982, с. 22—24.
23 П е т р у х и н В. Я., Пушкина Т. А. К предыстории древнерусского
города. — История СССР, 1979, № 4, с. ПО.
® 24 Там же, с. 109.
25 Штыров Г. В. 1) Прошлое города по археологическим раскопкам
и летописям.— В кн.: Полоцк: Исторический очерк. Минск, 1962, с. 7—16;
2) Древний Полоцк. IX—XIII вв. Минск, 1975; 3) Города Полоцкой земли
(IX—XIII вв.). Минск, 1978; Алексеев Л. В. Полоцкая земля (очерки
истории Северной Белоруссии) в IX—XIII вв. М., 1966; Зверуго Я. Г.
Древний Волковыск X—XIV вв. Минск, 1975. .
321
Впервые достаточно обоснованную гипотезу возникновения По-
лоцка предложил А. Н. Лявданский, полагавший, что город воз-
ник в VIII—IX вв., а с конца X в. начинает развиваться посад.
Он усматривал здесь факт перемещения центра города, кото-
рое произошло в XII в. и нашло свое отражение в существую-
щем названии «Старый город». Согласно Л. В. Алексееву, По-
лоцк возник на месте небольшого укрепленного поселка кри-
вичей в VII—IX вв. Он, так же как А. Н. Лявданский, полагает,
что центр Полоцка в связи с рядом политических событий пе-
ремещался. Аналогичную позицию занимает и Г В. Штыхов.
Общи^ взгляды этого исследователя изложены в его работе
«Города Полоцкой земли», где он расценивает города прежде
всего как центры обмена и торговли. Г В. Штыхов отмечает,
что поскольку собственно явление города связано с элемента-
ми феодальной формации, то и возникают чна Руси они не ранее
IX столетия. Их предшественниками в Полоцкой земле были
укрепленные пункты славян. Города могли возникать также,
пишет Г В. Штыхов, «на основе укрепленных пунктов, постро-
енных для обороны рубежей формировавшегося княжества».26
Специальный раздел работы Г В. Штыхова посвящен вопросу
перенесения городов. Здесь автор полностью присоединяется
к тем исследователям, которые расценивали «перенос» городов
как сложное социально-экономическое и политическое явление,
что вполне согласуется и с нашими представлениями.
Интересные наблюдения о возникновении города сделаны
в последнее время и на примере Пскова в связи с работами
экспедиции под руководством В. В. Седова.27 Хотя Псков впер-
вые упомянут летописью под 903 годом, имеющиеся археологи-
ческие данные позволяют утверждать, что город начал свое
существование ранее — в IX веке. На рубеже IX—X вв. проис-
ходит перерастание небольшого раннегородского поселка
в древнерусский город.28 Данный процесс наиболее четко про-
является для X столетия, и культурные слои этого времени
зафиксированы в древнейшей части города.29 Для более углуб-
ленного и детального изучения вопроса о возникновении Пско-
ва требуются дальнейшие широкие полевые исследования,
и новые материалы позволят решить многие коренные вопросы
ранней истории этого важнейшего древнерусского центра.
По отношению к вопросу о «переносе» городов А. А. Спицы-
на поддержал В. И. Равдоникас, который не только разделял
его точку зрения применительно к Гнездову-Смоленску, но
26 Штыхов Г В. Города Полоцкой земли... с. 14.
27 Археологическое изучение Пскова. М., 1983.
28 Плоткин К. М. Псков и его округа во второй половине I тысячеле-
тия н. э.: Автореф. канд. дис. Л., 1980, с. 14—15.
29 Лабутина И. К. Культурный слой Пскова. — В кн.: Археологиче-
ское изучение Пскова, с. 7—45; Белецкий С. В. Псковское городище (ке-
рамика и культурный слой).—Там же, с. 46—80.
322
и привел другие аналогичные примеры: Белозерск, Старая Ря-
зань, Новгород, Ростов.30
Особенно важные данные сообщает В. И. Равдоникас о воз-
никновении Белозерска. Он заключает: «Есть какая-то общая
закономерность в этом процессе роста древнерусских городов.
Перемещение города на новое место в известный момент его
развития наблюдается повсеместно».31
Подобную картину можно наблюдать, изучая историю воз-
никновения древнего Белоозера.
Местная легенда сообщает о том, что первоначально город
Белоозеро находился на северном берегу озера Белого и лишь
позднее был переенесен к истоку реки Шексны. Начиная с X ве-
ка город Белоозеро располагается в устье Шексны на правом ее
берегу.
Опираясь на работы Н. П. Барсова, А. А. Шахматова,
П. А. Сухова, Л. А. Голубевой, можно реконструировать древ-
нейшую историю Белоозера и увидеть, что его образование
и развитие вполне вписывается в процесс, который определяет-
ся как «перенос» городов в Древней Руси.32 Поселение у села
Городище, открытое П. А. Суховым и исследованное экспедици-
ей под руководством Л. А. Голубевой, было важнейшим торго-
во-ремесленным раннегородским центром, видимо, предшество-
вавшим Белоозеру, расположенному у истока Шексны. Возмож-
но, это и было летописное Белоозеро IX века, откуда оно пере-
местилось на более удобное место к берегу озера Белого.
Специальной проработке в плане изучения проблемы возник-
новения городов подверглись материалы важнейших центров
Северо-Восточной Руси.33 На примерах Ростова Великого, Яро-
славля, Переяславля-Залесского показано все многообразие пу-
тей возникновения й развития древнерусских городов.
Среди первых русских городов, упоминаемых летописью под
862 годом, мы видим и Ростов. Однако на территории современ-
ного Ростова вплоть до настоящего времени четких и достовер-
ных слоев IX в. не обнаружено. На наличие отдельных находок
30 Равдоникас В. И. О возникновении феодализма в лесной полосе
Восточной Европы в свете археологических данных.— ИГАИМК, вып. 103. Л.,
1934, с. 118—119.
31 Там же, с. 119.
32 Барсов Н. П. Очерки русской исторической географии. Варшава,
1888, с. 204; Шахматов А. А. Сказание о призвании варягов. СПб., 1904,
с. 53; Сухов П. А. Славянское городище IX—X столетий в южном Бело-
зерье.— МИА № 6, 1941, с. 89; Голубева Л. А. Весь и славяне на Бе-
лом озере. X—XIII вв. М., 1973, с. 57—Г98.
33 Дубов И. В. 1) Археологическое изучение городов Северо-Восточной
Руси. — В кн.: Город и государство в древних обществах. Л., 1982, с. 106—
126; 2) (раздел) «Возникновение и становление городов Ростовской земли».—
В кн.: Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья (историко-архео-
логические очерки). Л., 1982, с. 58—ЮЗ.
323
этого времени указывали Н. Н. Воронин и Е. И. Горюнова.34
Они реконструировали здесь «древнейшее мерянское поселе-
ние VII—X вв.». Однако находки вещей этого периода еди-
ничны, даты некоторых более поздние или спорны. Даже если
удастся доказать существование мерянского поселения на мес-
те Ростова, что вполне вероятно, все равно пока нет оснований
для утверждения, что древнерусский город существовал здесь
в IX веке.
В настоящее время раскопки в Ростове возобновлены
А. Е. Леонтьевым. Им также выявлен пока лишь слой не ранее
X века.35
Претендентом на роль летописного Ростова является уни-
кальное городище, расположенное на реке Саре и являвшееся
племенным мерянским центром с VIII века. Этот памятник хо-
рошо известен, и его интерпретации посвящено множество работ.
В IX столетии в связи с началом славянского заселения
Волго-Окского междуречья происходят существенные изменения
и в исторической судьбе Сарского городища. С этого времени
начинается новый этап в жизни городища, и его население
уже многоэтнично. На основании материалов IX века можно
говорить о том, что на Сарском городище процветали раз-
личные ремесла — кузнечное, бронзолитейное, население зани-
мается охотой, рыболовством, обработкой дерева, кости, камня,
ткачеством. Важную роль в жизни обитателей городища, безус-
ловно, играло сельское хозяйство и прежде всего скотоводство.
В это же время на поселении появляются вещи иноземного
происхождения, что говорит о том, что Сарское городище
включается в качестве важного опорного пункта в орбиту ев-
ропейской торговли и хронологически совпадает с подъемом
активности на Великом Волжском пути.
В X веке Сарское городище из мерянского поселения, толь-
ко-слегка затронутого процессами древнерусского воздействия,
становится крупным торгово-ремесленным центром Ростовской
земли, играющим большую роль в трансъевропейских связях.
Ремесло и торговля были основными занятиями жителей Сар-
ского городка. Снабжение же сельскохозяйственными продукта-
ми выпало на долю округи, которая, в свою очередь, получала
ремесленные изделия и предметы торговли. Это хорошо видно
по находкам из курганов, известным в больших количествах
в близлежащей местности. Население Сарского городища уже
с IX века, а особенно в X столетии, было многоэтническим —
34 Воронин Н. II. Археологические исследования архитектурных памят-
ников Ростова. — В кн.: Материалы по изучению и реставрации памятников
архитектуры Ярославской области. Вып. 1. Древний Ростов. Ярославль, 1958,
с. 23; Горюнова Е. И. Этническая история Волго-Окского междуречья. —
МИА № 94. М„ 1961, с. 109.
35 Леонтьев А. Е. Волго-Окская экспедиция. — АО 1983 года. М.,
1985, с. 65—66.
324
в пользу данного тезиса говорят находки вещей древнерусского
облика, где переплетены черты финно-угорские и славянские.
Древнерусский характер всего комплекса городища не позво-
ляет утверждать, что население его было одноэтничным. Костяк
населения Сарского городища в IX—X вв., несомненно, состав-
ляли славяне, вошедшие вместе с местным мерянским этно-
сом в состав единого племенного княжения, являвшегося
в первую очередь образованием социальным, характерным для
переходной эпохй от родового строя к раннему феода-
лизму.
В X в. (время расцвета Сарского городища) здесь аккуму-
лировались все стороны разрушения старого и становления
нового социального организма. В этот переходный период рост
Сарского городища объясняется не столько гибелью племен-
ных княжений, но главным образом он отражает совершенно
особый этап в формировании древнерусского общества, когда
патриархально-родовые отношения еще уживаются с раннефео-
дальными, и этот синтез, а также весь характер времени дают
толчок к последнему подъему в жизни таких центров, которые
позже теряют свое значение и сменяются новыми городами —
феодальными.
Сарское городище приходит в упадок из-за усиления Росто-
ва Великого, который выдвигается на первый план в связи
с утверждением в этих землях княжеской феодальной адми-
нистрации. Находки в Ростове вещей, синхронных Сарскому
городищу, отнюдь не опровергают высказанное положение. Бо-
лее того, какое-то время могли сосуществовать и Сарское горо-
дище и Ростов Великий. Здесь, видимо, как и во многих дру-
гих случаях, произошло явление переноса города, связанное
с феодализацией всего края.
Полевые работы, носящие бессистемный характер, имеющие
крайне ограниченные масштабы, не могут дать достаточный
материал для реконструкции истории города. Удалось устано-
вить только стратиграфию и выявить слой домонгольского вре-
мени, содержащий остатки деревянных сооружений, керамику,
кости животных, деревянные поделки. Ясно только, что этот
слой старше XII века, а уточнить его дату пока невозможно.
Археологические материалы не дают оснований для утвержде-
ний о прямой преемственности между мерянским поселением
и древнерусским городом на месте современного Ростова, как
это имело место на Сарском городище. Можно предполагать,
что начало древнерусского Ростова относится к концу X — нача-
лу XI столетий. А в XI—XII вв. он становится крупнейшим
древнерусским раннефеодальным городом; занимающим од-
но из ведущих мест в списке важнейших городских центров
Руси.
С возникновением Ярославля связывают легенду о посеще-
нии этого места ростовским князем Ярославом и его успешным
325
единоборством со священной медведицей, выпущенной на него
обитателями небольшого мерянского поселка Медвежий угол.
После этого на Стрелке, при впадении реки Которосли в Вол-
гу, и был заложен город-крепость. Однако это лишь красивая
легенда, а археологические источники позволяют достоверно
реконструировать раннюю историю Ярославля и его ближайшей
округи. Непосредственными предшественниками города были
протогородские торгово-ремесленные центры Михайловский
и Тимеревский, сейчас достаточно хорошо известные науке. Ми-
хайловский комплекс кроме прочих функций, вероятно имел
значение военно-сторожевого пункта на Великом Волжском пути
неподалеку от поворота в глубины Ростовской земли. С возник-
новением крепости Ярославля Михайловский центр утрачивает
свое первоначальное значение и превращается в обычный пункт
сельскохозяйственного характера. Построение княжеской кре-
пости— Ярославля — было необходимо для охраны северо-за-
падных рубежей Ростовской земли и более прочного положения
на Волжском пути, а Михайловский комплекс, вероятно, уже
не соответствовал решению данной задачи. Видимо, это мож-
но объяснить двумя причинами. Не только из-за различия гео-
графического положения (Ярославль возник на более удобном
во всех отношениях месте), а потому что в Михайловском до-
минировало родо-племенное общинное начало, хотя процессы
расслоения общества зашли уже далеко. Ярославль возникает
как центр княжеско-феодальной власти и выполняет функции
не только обороны своей земли от врагов и соперников, но
становится центром борьбы с общинными порядками в целях
феодального закабаления местного населения.
Если предшественником этого города-крепости как военного
форпоста, видимо, было Михайловское, то торгово-ремеслен-
ные функции были им переняты у другого поселения — Тиме-
ревского. Тимеревский комплекс в IX—X вв. был важным тор-
гово-ремесленным центром не только данного региона, но играл
значительную роль в трансъевропейских связях. К концу X сто-
летия это его значение постепенно было утрачено по целому
ряду причин и в том числе в связи с возникновением раннефео-
дального города Ярославля. То, что произошло с Тимеревым
и Михайловским, а именно их затухание и образование горо-
да-крепости Ярославля, имеет глубинные социально-экономиче-
ские корни и явилось отражением процессов разложения родо-
племенных отношений и становления феодального строя. Такой
путь образования раннефеодального города мы называем «пе-
реносом» города.
Именно при таких обстоятельствах и возникает город Яро-
славль на рубеже X—XI столетий, где в начале XI века строит-
ся княжеская крепость.
Письменные источники, и это редчайший случай для Руси,
прямо указывают нам дату основания города: под 1152 годом
326
говорится о переносе города от Клещина и создании нового
города — Переяславля-Залесского. Данной проблеме посвяще-
на обширная литература, в том числе и наши работы. Уточне-
но местонахождение летописного Клещина, выявлены этапы его
развития — от племенного мерянского центра через протогород
периода славянского заселения к древнерусскому раннефеодаль-
ному городу. Затем вследствие ряда «объективных причин город
перемещается на новое, более удобное место при впадении реки
Трубе^к в озеро Клещино (Плещееве).
Подобную картину мы можем наблюдать и в связи с возник-
новением Углича, предшественником которого было поселение
Грехов ручей.
В определении основных функций городов следует опираться
на тезис К. Маркса и Ф. Энгельса, согласно которому возник-
новение города — итог отделения «промышленного и торгово-
го труда от труда земледельческого».36
Несмотря на многообразие форм ранних древнерусских го-
родов, в современной исторической науке все же выделены
магистральные пути их развития и основные формы. В литера-
туре нашли свое место такие термины, как «племенные города»,
«протогородские центры», «города-крепости» и ряд других.37
Следует отметить, что далеко не всегда до конца ясен их смысл,
бывает и так, что разные авторы вкладывают в них различное
содержание.
„Н. Н. Воронин считал,- что древнерусские города могли
возникать на основе торгово-ремесленных поселков (или в ре-
зультате слияния нескольких сельских поселений), формиро-
ваться вокруг феодальных замков или княжеских крепостей. Эта
концепция Воронина в дальнейшем разрабатывалась Е. И. Го-
рюновой,38 М. Г Рабиновичем,39 В. Т. Пашуто40 и многими дру-
гими историками и археологами. По справедливому замеча-
многообразия конкретных вариантов возникновения городов на
нию А. В. Кузы, «к концу 60-х годов... сформировалась теория
Руси».41
Работы по типологии и методике исследований древнерус-
М арке К., Энгельс Ф. Соч. т. 3, с. 20.
Фроянов И. Я., Дубов И. В. Основные этапы социального разви-
тия древнерусского города (IX—XII вв.). — В кн.: Древние города: Материа-
лы к Всесоюзной конференции «Культура Средней Азии и Казахстана в эпо-
ху раннего средневековья». Л., 1977, с. 69—71.
38 Горюнова Е. И. К истории городов Северо-Восточной Руси.
КСИИМК, 1955, вып. 59, с. 11—18.
39 Рабинович М. Г Из истории городских поселений восточных сла-
вян. — В кн.: История, культура, фольклор и этнография славянских наро-
дов. М., 1968, с. 130—148.
40 Пашуто В. Т. О некоторых путях изучения древнерусского города. —
В кн.: Города феодальной России. М., 1966, с. 93—98.
41 Куза А. В. О происхождении древнерусских городов (история изуче-
ния).—КСИА АН СССР, 1982, вып. 171, с. 11.
327
ских городов продолжаются,42 и возможно, уже скоро мы четко
сможем определять историческое лицо каждого центра на конк-
ретном этапе его развития. В этом плане особо следует отме-
тить труды Л. В. Алексеева, в которых рассматривается исто-
рия Полоцкой и Смоленской земель. Этот автор считает, что
«если Экономические причины возникновения городов были еди-
ны, то конкретные пути их появления могли быть разными...»43
Он называет и необходимые условия возникновения древнерус-
ского города. Это, по его мнению, «торгово-транзитный * путь,
обеспечивающий ремесленнику бесперебойный сбыт товаров,
и наличие укрепленного пункта, гарантирующего его безопас-
ность. Последним мог быть и замок феодала, и монастырь, и да-
же племенной центр со святилищем, если таковое укреплено».44
При возникновении древнерусских городов прослежено яв-
ление синойкизма, характерное для многих регионов мира.
Здесь оно выразилось в том, что большинство крупных городов
Руси — Киев, Новгород, Чернигов, Суздаль и ряд других — воз-
никли на основе слияния нескольких поселков, имевших, види-
мо, родовой характер. В дальнейшем необходимо проследить
механизм складывания города и определить его социальный
статус.
Спорным вопросом остается социально-экономическая оцен-
ка собственно явления возникновения города. Традиционной точ-
кой зрения является позиция, поддерживаемая и большинством
современных историков, согласно которой города являются
одним из основных признаков возникновения феодализма.45
Однако известно изложенное выше мнение о том, что города
на Руси возникают в результате распада родовых отношений.46
Думается, что обе точки зрения не исключают друг друга,
и древнерусские города являются одним из проявлений периода
разложения родового строя и сложения феодализма. Возника-
ют они в переходную эпоху. Отсюда и такое многообразие их
типов.
Многие черты древнерусских раннефеодальных городов сле-
дует искать в родо-племенных центрах. В результате интенсив-
42 Я и У н с к и й В. К. Некоторые вопросы методики изучения истории фео-
дального города в России. — В кн.: Города феодальной России. М., 1966,
с. 83—89; Пашуто В. Т. О некоторых путях изучения древнерусского горо-
да. — Там же, с. 93—98; Раппопорт П. А. 1) О типологии древнерусских
поселений. — КСИА, АН СССР, 1967, вып. ПО, с. 3—9; 2) Военное зодче-
ство западнорусских земель X—XIV вв. — МИА № 140. Л., 1967, с. 186;
Довженок В. Н. Сощальная типолопя давньоруських городищ. — Архео-
лопя, 1974, № 2.
43 А л е к с е е в Л. В. Полоцкая земля (очерки истории Северной Бе-
лоруссии) в IX—ХШ вв. М., 1966, с. 132.
44 Там же.
45 Рабинович М. Г. Из истории городских поселений, с. 132—133.
46 Мавродин В. В., Фроянов И. Я. Ф? Энгельс об основных эта-
пах развития родового строя и вопрос о возникновении городов на Руси. —
Вести. Ленингр. ун-та, 1970, № 20, с. 13.
328
ной феодализации они постепенно были подавлены или вписа-
лись в структуру феодальных городов, но сами уже перестали
быть основополагающими и ведущими. Однако этот процесс не
был прямым и скоротечным. В. В. Карлов выделяет несколько
этапов развития городов на Руси и показывает наиболее харак-
терные их типы. По его мнению, «древнейшие города возникали
именно как центры крупных земляческих союзов, на террито-
рии которых из центров распространялась политическая власть
местных князей».47 Они, таким образом, были опорными пунк-
тами феодализации, местами сбора дани, центрами культовыми.
В последнее время городская проблематика заинтересовала
и А. В. Кузу, опубликовавшего ряд статей, в которых рассмот-
рена как история собственно древнерусских городов, так и их
непосредственных предшественников — поселений, исследован-
ных археологами.48 Он утверждает, что «древнейшие города
Руси сформировались прежде всего на основе племенных и меж-
племенных центров».49 Далее он рассматривает различные
типы раннегородских или предгородских образований. Это, по
его мнению, открытые торгово-ремесленные поселения (прото-
города), племенные центры, сторожевые крепости. В заключе-
ние он отмечает, что «эпохе развитого феодализма действитель-
но присущи множественность форм городского устройства
и различные пути г.радообразования, что подтверждают и ар-
хеологические исследования».50
Данные заключения А. В. Кузы находятся в соответствии
с современными представлениями о раннем древнерусском
городе.51
Социально-историческая типология не только летописных го-
родов, но археологическим путем выявленных и изученных по-
селений исследуется А. В. Кузой в «Социально-исторической
типологии древнерусских городов X—ХШ вв.», где он приходит
к заключению о том, что «вторая половина X в. была временем
активного градообразования на Руси».52 А. В. Куза выявил це-
лый ряд городских черт и функций в ряде укрепленных посе-
лений второй половины X века. Таким образом, существенно
47 К а р л о в В. В. К вопросу о понятии раннефеодального города и его
типов в отечественной историографии. — В кн.: Русский город (проблемы
городообразования), вып. 3. М., 1980, с. 76.
48 Куза А. В. 1) Русские раннесредневековые города. — В кн.: Тезисы
докладов советской делегации на III Международном конгрессе славянской
археологии. М., 1975, с. 62—65; 2) О происхождении древнерусских городов
(история изучения). — КСИА АН СССР, 1982, в^п. 171, с. 9—15; 3) Со-
циально-историческая типология древнерусских городов X—XIII вв. — В кн.:
Русский город (исследования и материалы), вып. 6. М., 1983, с. 4—36.
49 Куза А. В. О происхождении древнерусских городов... с. 13.
50 Там же, с. 15. '
51 Булкин В. А., Гадло А. В., Дубов И. В., Лебедев Г. С.
Археология. — В кн.: Советское источниковедение Киевской Руси. Л., 1979,
с. 99—101.
52 Куза А. В. Социально-историческая типология... с. 34.
329
расширяется список городских центров Древней Руси, по тем
или иным причинам не развившихся в раннефеодальные го-
рода и не попавших на страницы летописей.
В последней своей работе А. В. Куза рассмотрел роль
и место города в социально-экономическом развитии Древней
Руси.53
М. Н. Тихомиров отмечал, что, согласно летописным источ-
никам, для домонгольского периода на Руси насчитывается
около трехсот городов.54 А. В. Куза, опираясь на новейшие
археологические исследования, насчитывает их около четырех-
сот четырнадцати.55 Он также отмечает, что «четырем сотням
„летописных” городов противостоят почти 1500 археологически
известных и зафиксированных древнерусских укрепленных по-
селений IX—XIII вв.».56
Изучение древнерусского города активно продолжается. На
этом пути нас, несомненно, ждут новые открытия, которые поз-
волят существенно дополнить, уточнить, а возможно, и в чем-то
изменить наши представления о ранней истории древнерусских
городов.
53 Куза А. В. Города в социально-экономической системе древнерусско-
го феодального государства X—XIII вв. — КСИА АН СССР, 1984, вып. 179,
с. 3—11.
54 Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956, с. 32—43.
55 Куза А. В. Русские раннесредневековые города... с. 64.
58 Куза А. В. Социально-историческая типология... с. 5.
330
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Европейская цивилизация начинает свой исторический путь с древнегре-
ческого полиса. Долгим и трудным было созревание этой замечательной
социальной формы, которой на долгие века суждено было остаться этало-
ном политического и культурного развития. Не сразу древнегреческим на-
родом был нащупан путь к выработке этой образцовой формы. Понадоби-
лось пережить чреватый непредсказуемыми осложнениями опыт с микенски-
ми дворцовыми центрами, понадобилось пройти через сокрушившие эти
первичные очаги цивилизации пертурбации племенных передвижений и ка-
тастроф, которые традиция связывает с дорийским завоеванием, понадоби-
лось, наконец, революционизирующее воздействие повсеместного распростра-
нения железных орудий и оружия, чтобы из элементарной ячейки, из
первичной сельской общины, смогла развиться одновременно такая простая
и столь совершенная форма социальной организации, как полис.
Своеобразие этой формы определялось конкретными особенностям i ее
рождения и развития. Общинная основа полиса продиктовала гражданскую
форму организации; прогрессировавшее в век архаикн отделение ремесла
и торговли от земледелия, бурный рост товарно-денежных отношений обус-
ловили раннюю трансформацию центрального племенного городища в город,
ставший универсальным центром социальных связей в данной округе и фи-
зическим основанием гражданской общнны; наконец, активность и результа-
тивность развернувшегося одновременно демократического движения были
главной причиной перехода древнегреческого общества на античный путь
развития — с сохранением свободного состояния собственных соплеменни-
ков, с использованием рабского труда чужеземцев. И те же факторы, кото-
рые определили формирование классового общества в Древней Греции как
рабовладельческого по преимуществу, привели к рождению здесь государства
в форме сословно-корпоративной республики.
Отсюда ясно, какие выгоды и какие перспективы для греческого народа
были сопряжены с переходом на античный, полисный путь развития. Рес-
публиканский, гражданско-корпоративный характер государственности гаран-
тировал греческим гражданам (но только им одним) максимум возможностей
свободного развития: освобождение от тягот грубого физического труда
и обеспеченное существование в качестве полноценных членов общества,
более или менее материально гарантированный досуг и широчайшие воз-
можности для политических и интеллектуальных занятий, для творческой
деятельности, для культурного развития. Но то, что доставило гражданам
греческих городов-государств столь большие преимущества в их социально-
331
политическом бытии и культурном развитии, само обернулось в конце концов
пресечением исторической перспективы. На почве античного города-государ-
ства оказалось невозможным перейти (в соответствии с требованиями эко-
номическога развития) к более обширным территориально-политическим
единствам. Сделать это удалось лишь посредством внешней силы: в резуль-
тате прямого вмешательства в греческие дела сначала македонских царей,
а затем Римской державы. А перейти к более прогрессивным социально-
экономическим формам оказалось и вовсе невозможным, оставаясь на почве
античности. «Рабство,— писал Ф. Энгельс, — там, где оно является гос-
подствующей формой производства,— превращает труд в рабскую деятель-
ность, т. е. в занятие, бесчестящее свободных людей. Тем самым закрывает-
ся выход из подобного способа производства, между тем как, с другой
стороны, для более развитого производства рабство является помехой,
устранение которой становится настоятельной необходимостью. Всякое осно-
ванное на рабстве производство, и всякое основывающееся на нем общество
гибнут от этого противоречия. Разрешение его совершается в большинстве
случаев путем насильственного порабощения гибнущего общества другим,
более сильным (Греция была покорена Македонией, а позже Римом). До тех
пор пока эти последние, в свою очередь, имеют своей основой рабский труд,
происходит лишь перемещение центра, и весь процесс повторяется на более
высокой ступени, пока наконец (Рим) не происходит завоевание таким на-
родом, который вместо рабства вводит новый способ производства».1
Радикальность в разрыве европейского общества с традициями античного
мира, скорость и эффективность перехода на новую ступень социально-эко-
номического развития, в конечном счете перехода от рабовладельческой фор-
мации к феодальной оказались в прямой зависимости от завоевательских
успехов и интенсивности проникновения варваров — германцев и славян —
на территорию Римской империи. И если в восточной части античного мира,
в Византии, этот процесс совершался более медленна и менее энергично, чем
на Западе, то общая картина исторического процесса от этого не меняется.
Во всяком случае, является несомненной неспособность античного мира не-
посредственно, за счет, так сказать, собственных ресурсов, «внутренним
путем», перейти к более высокой фазе социально-экомического развития,
к более развитой и более перспективной общественной формации.
Так или иначе, материал, характеризующий социально-экономическое
развитие Византии при переходе от античности к феодализму, не позволяет
говорить о прямой трансформации, или перерождении, античного общества
в феодальное. Скорее наоборот, в течение известного времени для византий-
ского общества были характерны определенные тенденции возврата к струк-
турам, сходным с обществами, переходными от первобытности к античности
или феодализму, соответствующее упрощение социальной структуры с утвер-
ждением характерного, преимущественного деления общества на знать
и народ.
Византийский материал фиксирует также глубокий упадок городов
и городских связей, наступивший с разложением и гибелью античного об-
щества, глубокую аграризацию всего строя жизни. Разумеется, это произо-
шло не сразу. И все же история Византии не только демонстрирует нам
в начальной своей фазе высокий уровень развития города, обусловленный
своеобразным характером и традициями самого^ античного общества, но
и свидетельствует о соответственной объективной неизбежности в дальней-
шем массового упадка городов в связи с разложением античного общест-
венного строя и аграризацией общества.
Более того, несмотря на высокую степень преемственности исторического
развития в Византии, города здесь в массе своей не сохранились «в готовом
виде» от античности. Вообще наследием античности в Византии был не
столько полис, или город, явившийся, в свое время, основой формирования
новой государственности (города-государства рождавшейся античности
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 643.
332
и Древней Руси), сколько сложившаяся в результате длительного развития
античного общества сильная централизованная территориальная государст-
венность, которая, хотя и выросла на антично-полисной основе, но во
многом преодолела старые полисные структуры, частично уже подменив их
к концу позднеантичной эпохи. Поэтому, в принципе, она исключала со-
хранение за городом той решающей роли в формировании новой государст-
венности, как это было в начале античности и при формировании древне-
русской государственности. Византийское государство переходной эпохн су-
ществовало как централизованное территориальное государство с развитыми
отношениями прямого подданства, что, естественно, снижало роль города
в формировании новой государственной структуры по сравнению с пред-
шествующей началу античности или древнерусской эпохой. Равным обра-
зом, это может быть отнесено к роли городов не только как политических,
но и как религиозно-культовых центров. В ранней Византии церковь уже
сложилась как территориальная организация, и поэтому горот не играл
существенной роли как центр социальной консолидации на религиозной осно-
ве, в условиях окончательно утвердившегося господства христианства как
единой общегосударственной религии.
Далее, в античном и древнерусском обществе первичная сельская об-
щина выступала в качестве генетического ядра всей последующей общест-
венной структуры, в чем заключалось принципиальное сходство между древ-
нерусской и древнегреческой общинами эпохи формирования полиса (хотя
и между ними были свои отличия, заключавшиеся в том, что греческая
община этого времени была более развитой, чем древнерусская, опиравшей-
ся на уже сложившиеся частновладельческие отношения, восходившие, воз-
можно, еще к микенской эпохе). Для Византии многое из этого было уже
пройденным этапом. Она унаследовала от античности соседскую общину
крестьян-собственников с устойчивыми традициями коллективной собствен-
ности, прошедшую длительный путь развития на полисных и государствен-
ных землях. Однако с вселением массы нового населения, с господством
общинных отношений, с устойчивыми правами верховной собственности
общины и мощными традициями кровнородственных и общинных связей,
основы общинных отношений в деревне необычайно окрепли. Новая терри-
ториальная община и, прежде всего, сельская стала основой и новой орга-
низации территориальной государственности Византии — фемного строя, как
и ее военной организации — фемного войска. Вместе с тем античные тради-
ции прав собственности, неприятия прямых форм личной зависимости как
вариантов рабства, римского гражданства и полноправия свободных в усло-
виях господства крестьянской и общинной собственности, мощи и сплочен-
ности самой общины более консервировали, чем способствовали упадку
и разложению общины > и общинного землевладения. Вся масса свободного
крестьянства стала полноправными гражданами империи, как и в ранних
варварских государствах. При всем различии замедлявших движение к фео-
дализму факторов у Византии и части ее соседей итог был один — замед-
ленность этих процессов, сравнительно небольшой разрыв в их развитии по
времени.
Типологически византийское государство, по-видимому, можно считать
с VII в. дофеодальным, но находившимся на ранней стадии генезиса фео-
дализма, когда основу общества и государства составляла масса свобод-
ного крестьянства. И как марксистская историография не признает теории
фискального происхождения византийской общины, точно также нет доста-
точных оснований рассматривать централизованную раннефеодальную ви-
зантийскую государственность просто как унаследованную от поздней антич-
ности и «навязавшую» византийскому обществу централизованные формы
государственной эксплуатации. Они во многом скорее «приложились» к су-
ществующим условиям, обеспечившим их длительное сохранение. Но таким
образом, и в государственной организации античное наследие способствова-
ло консервации пред- или раннефеодальных отношений. Государство опира-
лось на развитые формы налоговой эксплуатации, которые в новых усло-
333
виях оказались единственно возможными, систему трудовых повинностей
населения, позволивших ему отчасти компенсировать упадок городов и их
экономического значения, унаследованную и развитую в новых условиях
систему государственных хозяйств, что придавало особую силу и устойчи-
вость государственной власти и организации, делало ее более развитой, чем
у ее соседей, в известной мере примером для обществ и государств подоб-
ного типа развития.
В целом сопоставление античного материала с византийским подводит
к выводу, что форма города-государства была скорее характерна для об-
ществ, переходивших к определенным классовым отношениям, рабовладель-
ческим илн феодальным, от общинных структур варварского типа, нежели
для обществ, переходивших от одной развитой формации к другой. Еще
убедительнее этот вывод выглядит при прямом сопоставлении древнегре-
ческого полиса с городскими структурами Киевской Руси.
Конечно, древнегреческий полис был весьма оригинальным, своеобразным
вариантом города-государства. Поэтому термин «полис» едва ли подходит
для обозначения городов-государств вне античного мира; это понятие долж-
но, по всей видимости, применяться только в связи с античной цивилизацией,
подчеркивая своеобычность города-государства в Древней Греции и, может
быть, в Риме. Однако поскольку полис был именно вариантом, хотя и един-
ственным в своем роде, города-государства вообще, ему должны были быть
свойственны определенные черты сходства с городами-государствами, воз-
никавшими в других исторических регионах. Такое сходство, в частности,
без труда устанавливается при сопоставлении древнегреческого полиса с го-
родами Киевской Руси.
Для полиса н древнерусского города-государства одинаково были ха-
рактерны единство города и сельской округи, эффективная форма социально-
политической организации — республика. Как у полиса, так и у древнерус-
ского города-государства исходной социальной ячейкой являлась сельская
община, обоим организмам была присуща яркая выраженность общинных
форм быта. В Древней Греции и на Руси XI — начала XIII в. большую по-
литическую и военную роль играло народное ополчение. И там, и здесь
важное место в народном ополчении Принадлежало общинникам-земледель-
цам. И на Руси, как это было в Античной Греции, существовала определен-
ная аристократическая прослойка (боярство), поставлявшая политических
лидеров для того или иного города-государства. Мы даже наблюдаем здесь
аналогичное древнегреческой практике сознательное избрание народом со-
циальных посредников для безотлагательного упорядочения гражданских
дел. В качестве примера может служить избрание киевлянами Владимира
Мономаха, разрешившего «мятеж и голку в людях». Быть может, это по-
кажется слишком смелым сопоставлением, но мы видим известное сходсгво
в деятельности Солона и Владимира Мономаха. Наконец, сходство высту-
пает и в формах внешнеполитической жизни. В Древней Греции более мо-
гущественные города подчиняли себе меньшие города. То же мы видим и на
Руси, где главный город господствует над пригородами, которые тяготятся
этим господством и стараются приобрести неазвисимость и самостоятель-
ность.
Суверенная городская гражданская община, основанная на рабском тру-
де иноплеменников,—так принято определять античный полис. Суверенная
городская гражданская община, основанная на труде> свободных земледель-
цев и ремесленников, — так можно определить город-государство на Руси
XI — начала XIII в. И если известные черты сходства прослеживаются в при-
роде, организации и принципах существования античного полиса и древне-
русского города (при всех модификациях, которые вносила в их жизнь
разность социально-политической ориентации, и в частности сугубая ориен-
тация античности на рабство), то уже совершенно одинаковыми оказыва-
ются их исторические судьбы. Как полисы античной Греции, так и города-
государства Древией Руси прекратили свое историческое существование (во
всяком случае, в качестве полноценных, независимых организмов) в силу
334
внешнего воздействия, в результате массированного стороннего вмеша-
тельства.
Подводя итог, необходимо со всей определенностью подчеркнуть, что
первоначально город-государство возникает в условиях общества с незавер-
шенным процессом классообразования, общества, которое мы условно на-
зываем варварским. Своего полного развития эта форма достигает при ра-
бовладельческом строе, в Античной Греции. Феодализм несовместим с этой
социально-политической организацией. Поэтому генезис феодализма в Ви-
зантии проходил в обстановке деградации позднеантичного города, кото-
рый сохранял еще немало черт полисного устройства. Несовместимость фео-
дальной общественной структуры с городом-государством ярко иллюстрирует
и поздняя история древнерусских городов-государств Верхнего Поднепровья
и Подвинья.
Анализ всего комплекса сохранившихся исторических источников по-
казал, что городские волости здесь разрушаются с развитием феодализма.2
По мере того как набирало все большую силу феодальное землевладение,
подрывались социально-экономические и социально-политические устои го-
родов-государств. На смену социальной борьбе внутри городских общин,
характерной еще для обществ переходной стадии от доклассовой форма-
ции к классовой, шла борьба между сословиями нарождающегося классо-
вого общества. Городские общины замыкались в узких рамках рецептиро-
ванного иноземного магдебургского права, а волость переходила в руки фео-
далов. Изменился не только социальный состав городских общин, рухнули
и все социальные связи, соединявшие отдельны^ элементы в систему «город-
государство». Лишь так называемые Подвинсйие и Поднепровские волости,
затерянные в лесах и болотах, еще в XVI в. сохраняли прежнюю структуру,
являя собой как бы уменьшенные модели прежнего города-государства.
С точки зрения теоретической такая деструктивная роль феодального
землевладения вполне ясна. К. Маркс отмечал, что феодальная собствен-
ность сопрягалась с политической властью и была связана с отношениями
господства.3 4 При феодализме собственность / носит политический характер.*
По замечанию В. И. Ленина, «крепостное поместье должно было представ-
лять из себя самодовлеющее, замкнутое целое, находящееся в очень слабой
связи с остальным миром».5 Вот почему феодальное землевладение выры-
вало людей из привычной системы социально-политических и социально-
экономический отношений.
Типологические исследования, посвященные городам-государствам древ-
ности, показали, что города-государства, общины-государства разлагаются
и исчезают именно «в результате создания магнатских имений с чертами
автаркичности, где магнат все больше приобретает черты государя».6
2 См.: Дворниченко А. Ю. Городская община Верхнего Поднепровья
и Подвинья в XI—XV вв.: Автореф. канд. дис. Л., 1983.
3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. I, с. 491.
4 Там же, т. 1, с. 255.
6 Ленин В. И. Поли. собр. соч-., т. 3, с. 184.
8 Дьяконов И. М., Якобсон В. А. «Номовые государства», «тер-
риториальные царства», «полисы» и «империя». Проблемы типологии.— ВДИ,
1982, № 2, с. 14.
333
ОГЛАВЛЕНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ (Г. Л. Курбатов, Э. Д. Фролов, И. Я. Фроянов) 3
ЧАСТЬ 1. РОЖДЕНИЕ ГРЕЧЕСКОГО ПОЛИСА (Э. Д. Фролов)
I. Греческий полис как исторический и историографический феномен 8
II. Проблема генезиса, или исторические предпосылки полиса 26
III. Архаическая революция. Формирование классического полиса 48
1. Экономический прогресс и социальная борьба —
2. Первоначальная законодательная реформа 62
3. Великая колонизация 76
4. Раннегреческая тирания 88
Заключение 95
ЧАСТЬ 2. ГОРОД И ГОСУДАРСТВО В ВИЗАНТИИ
В ЭПОХУ ПЕРЕХОДА ОТ АНТИЧНОСТИ К ФЕОДАЛИЗМУ
(Г. Л. Курбатов, Е Е. Лебедева)
I. К постановке вопроса . ... 100
II. Город и государство в ранней Византии (IV—VI вв.) 112
III. Город и государство в Византии VII—IX вв. . 137
IV. Город и государство в Византии конца IX—XI вв. 176
ЧАСТЬ 3. ГОРОДА —ГОСУДАРСТВА В ДРЕВНЕЙ РУСИ
(И. Я. Фроянов, А. Ю. Дворниченко)
I. К постановке вопроса 198
II. Из предыстории древнерусских городов — государств
Социально-политическая роль городов на Руси второй половины
IX—X вв. . ... 209
III. Города-государства на Руси XI—XII вв. 227
1. Становление города-государства в Новгородской земле . —
2. Становление города-государства в Полоцкой и Смоленской
землях . . 253
3. Становление города-государства в Киевской земле 275
ЧАСТЬ 4. ПРОБЛЕМА ВОЗНИКНОВЕНИЯ ГОРОДОВ НА РУСИ
ПО МАТЕРИАЛАМ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ АРХЕОЛОГИИ (И. В. Дубов) 312
ЗАКЛЮЧЕНИЕ (Г. Л. Курбатов, Э. Д. Фролов, И. Я. Фроянов) . . 331