/
Author: Крих С.Б.
Tags: вспомогательные исторические дисциплины (символика, эмблематика) история марксизм
ISBN: 978-5-396-00473-3
Year: 2013
Text
ОБРАЗ ДРЕВНОСТИ
В СОВЕТСКОЙ
ИСТОРИОГРАФИИ
i
nt i
Размышляя о марксизме
С. Б. Крих
ОБРАЗ ДРЕВНОСТИ
В СОВЕТСКОЙ
ИСТОРИОГРАФИИ
URSS
МОСКВА
ББК 63.2 63.3(2)7 66.61(1)
Крих Сергей Борисович
Образ древности в советской историографии.
М.: КРАС АНД, 2013. — 320 с. (Размышляя о марксизме.)
В монографии рассматриваются особенности марксистского восприятия ис¬
тории, а также специфика трансформации марксизма в советской историографии
древности. Показано, как труды отдельных советских историков и их борьба с
западной историографией создавали общие тенденции в советской науке, просле¬
жены формирование и трансформация этих тенденций. Автор описывает, какие
элементы образа древности, созданного советской историографией, оказывают
влияние на современное восприятие древности в России.
Для преподавателей, студентов, аспирантов и всех интересующихся интел¬
лектуальным развитием и особенностями интеллектуального труда в нашей стране.
Научный редактор: д-р ист. наук, проф. В. 77. Корзун
Исследование выполнено при поддержке гранта
Президента РФ № МК-3461.2012.6
Издательство «КРАСАНД». 117335, Москва, Нахимовский пр-т, 56.
Формат 60x90/16. Печ. л. 20. Зак. № ВП-98.
Отпечатано в ООО «ЛЕНАНД».
117312, Москва, пр-т Шестидесятилетия Октября, 11 А, стр. 11.
ISBN 978-5-396-00473-3
©КРАСАНД, 2012
12518 ID 166942
785396 004733
НАУЧНАЯ И УЧЕБНАЯ ЛИТЕРАТУРА
URSS
E-mail: URSS@URSS.ru
Каталог изданий в Интернете:
http://URSS.ru
Телефакс (многоканальный):
i +7(499)724 25 45
Все права защищены. Никакая часть настоящей книги не может быть воспроизведена или
передана в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, будь то элек¬
тронные или механические, включая фотокопирование и запись на магнитный носитель,
а также размещение в Интернете, если на то нет письменного разрешения владельца.
Оглавление
Введение 5
Глава 1
Принципы марксистского историописания 34
1.1. Трансформация идей Л .Г. Моргана К. Марксом
и Ф. Энгельсом 36
1.2. История семьи в изложении Ф. Энгельса 44
1.3. История ранних народов и возникновение государства
в изложении Ф. Энгельса 52
1.4. Роль дополнений и изменений в «Происхождении семьи,
частной собственности и государства» 59
1.5. Воздействие Ф. Энгельса на становление марксистского
историописания 67
Глава 2
Формирование образа древности в советской
историографии 20-30-х гг. XX в 72
2.1. Складывание элементов образа древности в советской
исторической науке 20-х гг. XX в 73
2.1.1. А.И. Тюменев и первые попытки создания образа древности
в советской историографии 74
2.1.2. Древность в дискуссии об азиатском способе производства
конца 20-х - начала 30-х гг 83
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности в советской
историографии 89
2.2.1. Объём и структура доклада В.В. Струве о древневосточных
обществах 90
2.2.2. Основные идеи доклада: их обоснование и способы подачи
материала 94
2.2.3. Вклад В.В. Струве в марксистский образ древности 102
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент
образа древности в советской науке 116
4 Оглавление
2.4. Завершение формирования образа древности в исторической
науке второй половины 30-х - начала 40-х гг 133
Глава 3
Советский образ древности в классическом воплощении:
труды А.Б. Рановича и Н.А. Машкина 140
3.1. Книги об эллинизме А.Б. Рановича
и М.И. Ростовцева: отторжение и преемственность 141
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева 148
3.3. Моделирование образцового исследования А.Б. Рановичем 158
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба 166
3.5. Книга Н.А. Машкина о принципате Августа и основные черты
образа древности в классическом воплощении 178
Глава 4
Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
в советской историографии 187
4.1. Е.М. Штаерман и дискуссия 50-х гг.
о переходе от античности к феодализму 190
4.2. Е.М. Штаерман и теоретические искания 60-х гг 208
4.3. Е.М. Штаерман и «буржуазная» историография древности 221
4.4. Е.М. Штаерман как исследователь античной культуры 232
4.5. Дискуссия о возникновении римского государства
и роль Е.М. Штаерман в трансформации образа древности
в советской историографии 239
Глава 5
Образ древности в постсоветской историографии 255
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического
процесса
5.2. Образ древности в современных российских школьных
учебниках 289
5.3. Постсоветская историография древней истории 299
Заключение 306
Приложения
312
Введение
В конце прошлого века студент исторического факультета принёс сво-
ему научному руководителю очередную курсовую работу. Руководитель
заметил, что было бы неплохо посвятить следующую курсовую историо¬
графии вопроса. «По-моему, историография - это самая скучная часть ис¬
торического исследования!» - уверенно заявил студент. «А вот мне она ка¬
жется самой интересной его частью», - спокойно ответил преподаватель.
Иронию судьбы угадать легко: тем студентом был автор этой книги.
Понять недоверие к «скучной» истории исторической науки можно:
здесь вместо грома доспехов скрипят зубы и перья, а обилие пролитой
крови обычно (хотя не всегда) заменено обилием книжной пыли. Но в ней
есть и своя потаённая интрига: историография - это прежде всего способ
самопознания историков. Историки чувствуют тягу к исследованию работ
предшественников не просто потому что хотят знать идеи прошлого или
отдают дань памяти учителям — для них это в первую очередь форма реф¬
лексии, попытка приложить применяемые ими методы познания общества
к собственному сообществу, иными словами, это - ещё одна сфера утвер¬
ждения необходимости истории как особого взгляда на бытие людей во
времени. Соответственно, усиление интереса к историографическим шту¬
диям - признак неуверенности историков в развитии собственной науки,
стремления найти возможности для её дальнейшего развития через осоз¬
нание достижений и ошибок, совершённых ранее. Как отмечает один из
современных учёных, постсталинская советская историография отлича¬
лась такой одержимостью к истории собственной дисциплины, как ника¬
кая другая национальная школа истории, и эта особенность вполне благо¬
получно пережила смену политического режима.1
Тот факт, что современная российская историческая наука находится
в тяжёлом положении, не нуждается в подробном доказательстве. Лишив¬
шись не всегда почётного, но весьма надёжного статуса служанки идеоло¬
гии, который был закреплён за ней в советское время, история как наука
оказалась не нужна ни государству, ни обществу. То и другое, периодиче¬
ски испытывая интерес к отдельным периодам прошлого, чаще всего
вполне готовы удовлетвориться популярным его изложением, не желая
1 Кан А.С. Возвращение блудного сына? Постсоветские историки в поиске новой иден¬
тичности // Клио. Журнал для учёных. № 4 (31). 2005. С. 67-68; почти та же мысль: Nolte Н.-Н.
Russia in Russian Writing of World History // Storia della Storiografia. Vol. 35. 1999. R 63-64.
6
Введение
обращаться к историкам или не доверяя их оценкам. Цель исторической
науки всё чаще сводится ими к почти исключительно образовательной.
Поскольку такое положение вещей длится уже порядка двух десятилетий,
это означает, что историографическое исследование, как форма рефлексии,
должно быть усилено обращением к тем темам и аспектам, которые мало
затрагивались традиционной историографией, оказавшейся не способной
помочь исторической науке осознать свои проблемы и отыскать пути их
решения.
В этом контексте и следует оценивать предлагаемое нами исследова¬
ние образа древности в советской историографии. Не претендуя на то,
чтобы дать совершенно новаторское освещение ряда историографических
проблем, мы ставим целью затронуть аспект, который до этого привлекал
сравнительно мало внимания, рассчитывая, что тем самым удастся выйти
к решению вопроса о путях и перспективах развития исторической науки
в настоящее время. Собственно, это и является одной из основных причин
нашего обращения к анализу советской историографии, потому что вопрос
об адекватной оценке её достижений и о глубинных причинах её кризиса
до сих пор нельзя считать удовлетворительно разрешённым. С другой сто¬
роны, современная российская историческая наука не может игнорировать
того факта, что она связана с советской иногда даже в большей мере, чем
она того хочет или чем ей это кажется.
Объектом нашего исследования является советская историография
древнего мира. Обоснованность обращения именно к такой, не лидирую¬
щей в нашей стране по популярности сфере исторического исследования,
как древность, раскрывается в следующих положениях. Во-первых, тема
исследования должна исходить из более или менее выполнимой задачи.
Ясно, что такую полезную работу, как исследование образа всемирной ис¬
тории в советской историографии может в лучшем случае выполнить
только крупный и хорошо скоординированный коллектив учёных; древ¬
ность в советской историографии — тема весьма обширная, но при этом,
всё-таки, вполне доступная для того, чтобы быть охваченной в одной ис¬
следовательской работе. Во-вторых, исследование историографии древно¬
сти представляет особенные возможности для понимания развития отече¬
ственной исторической науки. Древний мир находился на периферии мар¬
ксистского историописания: примерно там же, где и значительная часть
средневековья. Кроме нескольких затронутых сюжетов (развитие антич¬
ного материализма, восстания рабов, общие размышления о характере
азиатской и античной собственности, общество древних германцев),
К. Маркс и Ф. Энгельс не делали акцента на этих эпохах и не оставили 22 Достаточно обратить внимание на, мягко говоря, невысокое качество документальных
фильмов с исторической тематикой, которые выпускаются в последнее время различными
телеканалами, или на телевизионные «дискуссии» о значимых исторических событиях, в ко¬
торых профанируется сама возможность адекватного познания.
Введение
7
никакого сколько-либо полного наброска их истории;3 Ленин и Сталин ка¬
сались этих эпох лишь случайно. Идеологическое значение исследования
античной демократии или Римской империи в борьбе за социализм было
невелико. Следовательно, в этих темах советский марксизм находился в
тех условиях, когда его теоретическое становление, хотя и находилось под
влиянием общих тенденций в развитии идеологии, под большим или
меньшим контролем партийного аппарата, всё-таки в значительной мере
зависело от возможностей самой теории к эволюции и от образа мысли
историков, эту теорию развивавших.4 5 Возможно, именно анализ образа
древности поможет понять, как вообще постигает историю советский
марксизм, какие образцы мышления он порождает, и почему развивается
так, а не иначе.
Предмет данного исследования - образ древности в советской исто¬
риографии. Здесь также необходимо несколько пояснений, которые связа¬
ны с пояснением основной используемой терминологии. Как известно,
древность при изучении издавна распадается на две связанных, но чётко
отделённых сферы: «античность» как историю древнегреческого и рим¬
ского обществ (что раньше часто называлось историей классической
древности) и историю цивилизаций древнего Востока (начиная с Египта и
Шумера, и далее включая историю древних Ирана, Индии и Китая).
В этой связке древнего Востока и «классической древности» первый,
сначала просто меньше известный европейцам, всегда играл уважаемую
роль второго плана. Гегель в своих знаменитых лекциях по философии ис¬
тории отводил Востоку роль предисловия к мировой истории, замечая, что
только начиная говорить о древней Греции, мы как бы оказываемся у себя
дома. Маркс и Энгельс не были свободны ни от европоцентризма, ни от
гегелевского восприятия исторического процесса,6 и советская наука это
унаследовала. Тем не менее, коль скоро советская историография призна¬
ла в итоге за древностью в целом один - рабовладельческий - способ про¬
изводства, то и образ древности формировался более или менее единый,
хотя при этом разделение на античную и восточную части не было пре¬
одолено. В ходе нашего исследования мы также постараемся показать, что
3 Как верно отмечал М. Финли, у Маркса мы можем найти лишь несколько страниц по
античности - и в значительной мере это неопубликованные заметки. Finley M.I. Ancient Slav¬
ery and Modem Ideology. Ed. By B.D. Shaw. New York, 1998. P. 108.
4 He следует думать, тем не менее, будто это внешнее влияние было вовсе ничтожным.
Это убедительно демонстрирует в своей статье К.А. Богданов, и это будет показано нами в
дальнейшем. См. Богданов К. Наука в эпическую эпоху: классика фольклора, классическая
филология и классовая солидарность // НЛО. № 78. М., 2006. С. 86-125.
5 Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб., 2000. С. 253.
6 Интересно видеть, как декларативно отвергнутый (превзойдённый) Гегель напомина¬
ет о себе в используемых Марксом образах: например, когда Маркс говорит о древних греках
как о «нормальных детях», это едва ли случайная параллель к гегелевскому пониманию гре¬
ческого периода как юношества мировой истории. Маркс К. Введение (Из экономических
рукописей 1857-1858 гг.) // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения Т. 12. М., 1958. С. 737.
8
Введение
процессы, относящиеся к историографии истории Древнего Востока, име¬
ли непосредственное влияние на становление советской историографии
античности, и это обосновывает правомерность рассмотрения историо¬
графии древности как единой системы. Крайними точками, означающими
начало и конец древности, будут для нас две важных проблемы марксист¬
ской историографии: складывание государства (соответственно, возникно¬
вение первых государств) и переход от античности к средним векам (соот¬
ветственно, падение Римской империи).
1. Терминология
Кроме этого определения, нам следует обратиться и к другим, отно¬
сящимся к сфере методологии советской исторической науки. Прежде все¬
го, необходимо представить иерархию терминов, относящихся к характе¬
ристике марксизма как научного течения. Основная проблема здесь за¬
ключается в том, что, используя определённые термины, мы не должны
строить исследование по принципу застывших неизменных форм. Когда
мы говорим, что марксистская методология была положена в основу со¬
ветской исторической науки (которая, в частности, имела определённые
воззрения на древность), нельзя понимать это таким образом, будто суще¬
ствовали а) изолированная марксистская теория, б) воспринявшая её особая
советская наука и в) после изучавшаяся ею древность. В нашем исследо¬
вании мы исходим из того тезиса, что советский марксизм как историче¬
ская теория или, иначе говоря, как форма осмысления прошлого, склады¬
вался и развивался не изолированно от исторических исследований, а че¬
рез них и благодаря им. В этом смысле слова советский марксизм не был
застывшей теорией истории, по крайней мере, практика постоянно его из¬
меняла (хотя скорость и степень этих изменений варьировались в зависи¬
мости от обстоятельств). Ядро теории, бесспорно, оставалось неизмен¬
ным, но в пределах признания основных марксистских постулатов воз¬
можности для различных комбинаций теории при работе с историческим
материалом были довольно велики.
Мы предпочитаем использовать понятие «советский марксизм», не¬
жели «марксизм-ленинизм». Последнее, как известно, является самона¬
званием, но отнюдь не изначальным и постоянным: скажем, довольно дол¬
гое время, после того, как партийная борьба в ВКП (б) окончилась побе¬
дой одного человека, историки писали о теории Маркса-Ленина-Сталина
или даже Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина.
Кроме того, «марксизм-ленинизм» - понятие, плохо отражающее суть
процессов, происходивших в советской науке: оно подразумевает, будто
все основные теоретические положения советской историографии были 77 Впервые его в качестве особого термина ввёл в 1958 г. в научный оборот Г. Маркузе,
который заодно и указал на несовпадение этого течения с официальной идеологией «Крем¬
ля». См. Marcuse Н. Soviet Marxism: A Critical Analysis. New York, 1969. P. 1 ff.; Колесов M.C.
Герберт Маркузе и «Советский марксизм» // Вюник СевДТУ. Вып. 94: Фшософ1я. Севасто¬
поль, 2009. С. 15-23.
Введение
9
заданы в работах Маркса и Ленина и складывались в некоторую относи¬
тельно непротиворечивую систему (примерно то же самое можно сказать
и о понятии «исторический материализм»). Одним из тезисов нашего ис¬
следования, напротив, является то, что в работах Маркса и Ленина можно
было почерпнуть очень немногое, что бы позволило исторической науке
(особенно в отношении древности) применить это к своему материалу в
чистом виде; наследие «классиков» требовало интенсивного переосмыс¬
ления, не говоря уже о значительных расхождениях в понимании истори¬
ческого процесса между Марксом и Лениным.
Наконец, этот термин не вполне корректен; не будет сильным преуве¬
личением сказать, что на складывание видения древности советской нау¬
кой повлияли в большей степени «теневые» классики, Энгельс и Сталин.
Учитывая, что поиск наиболее точного определения с позиций отражения
фамилий всех участников может лишь завести в тупик, то понятие «совет¬
ский марксизм» окажется наиболее удовлетворительным из возможных
вариантов. Можно добавить и то, что оно удачно коррелирует с другим,
более широким понятием - «русским марксизмом». Тема о трансформа¬
ции марксизма в России - отдельная и очень обширная, но и данное ис¬
следование частично примыкает к этой тематике, рассматривая её на срав¬
нительно узком материале историографии древности.
Мы также должны сказать об условности термина «марксизм», ис¬
пользуемого в данной работе. В строго теоретическом смысле, возможно,
правы те, кто призывает вообще отказаться от употребления этого слова
постольку, поскольку оно несёт за собой представление о некоей единой
теории. Трудно спорить с тем, что «марксизм» - мифологизированное
понятие, неосмотрительное обращение с которым может увлечь исследо¬
вателя в мир собственных стереотипов, но таково свойство большинства
понятий, определяющих сложные явления. Мы не можем отрицать из¬
вестного единства различных течений, вышедших из теории Маркса, и по¬
этому всё равно должны будем использовать какое-то слово, чтобы обо¬
значить это единство. В данной работе необходимость использования это¬
го термина обусловлена ещё и тем, что, в отличие от многих современных
исследователей, советские историки древности обычно мыслили маркси¬
стскую теорию как бесспорно целостное явление, в котором есть линии
боковые («еретические») и есть центральная («ортодоксальная») линия -
идущая от Маркса и Энгельса к Ленину и далее к советской науке. Судя по
всему, это восприятие марксизма было основано на предвзятом толкова¬
нии основных тенденций развития этой теории, но изучение этой пробле¬
мы не касается напрямую нашей тематики, поэтому мы считаем достаточ¬
ным оговорить осознаваемую условность нашего употребления термина
«марксизм» и не отказываться от него вовсе. 88 См. Rubel М. Friedrich Engels - Marxism’s Founding Father. Nine Premises to a Theme //
Varieties of Marxism. Ed. By Avineri Sh. The Hague, 1977. P. 43-45.
10
Введение
Говоря о советской историографии древности, мы также должны под¬
черкнуть, что целостная её характеристика возможна только при понима¬
нии того, что она складывается из сложного взаимодействия результатов
работы различных учёных. Советские историки древности не были еди¬
номыслящим монолитом, кроме того, среди них были и очень значитель¬
ные фигуры с огромным талантом и обширными познаниями в избранной
сфере. Они по-разному понимали марксизм и по-разному изображали ту
часть прошлого, которой посвящали свои труды. Из этого всего склады¬
вался некий modus vivendi, представления о древности, которые не всегда
полностью осознавались самими историками и не всегда были видны их
читателям за множеством дополнений и обертонов, но которые диктовали
историкам манеру письма и развивались по своей собственной логике.
Кроме того, эти представления о древности были ещё и эмоционально ок¬
рашены, сообщая как историкам, так и широким массам не одну лишь ин¬
формацию о древности, но задавая определённое отношение к этой эпохе.
Это и есть то, что можно назвать образом древности в советской историо¬
графии. Конечно, его появление и кристаллизация неразрывно связана с
изменениями и трансформацией марксизма в России.
В современном научном сообществе, однако, существует известное
предубеждение против исследований различных «образов» как в историо¬
графии, так и в конкретной истории.9 Связано это с тем, что зачастую ис¬
ториографические работы такого рода уделяют очень мало внимания во¬
просам методологии, а на деле, за пределами вводных частей к своим ра¬
ботам, воспроизводят традиционную историографию в биографическом
или концептуальном ключе, не обременяя её более размышлениями и ана¬
лизом. Это предубеждение против самого понятия не вполне справедливо:
оно явилось в нашу историческую науку как раз для того, чтобы избавить
её от тотальной определённости значений, открыв свободу исследователю.
Но в той части, где скептики требуют от исследователя дать хотя бы об¬
щие ориентиры, которые бы сделали понятным смысл именно его научной
работы, они правы.
Соответственно, определение образа является в настоящее время
важной частью любого труда, в котором о нём говорится. Рискуя впасть в
упрощение, мы можем сказать, что в настоящее время существует два ос¬
новных, почти взаимоисключающих представления о том, что такое образ,
которые, однако, в нашей науке жёстко не противостоят друг другу - по¬
скольку большинство отечественных исследователей избегает занимать
определённые теоретические позиции.
9 См. тж. Крих С.Б. «Образ» как исследовательская категория в истории исторической
науки // Университеты России и их вклад в образовательное и научное развитие регионов
страны. Сборник научных трудов. Омск, 2010. С. 363-365; обзор подходов: Денисов Ю.П.,
Корзун В.П. Категория «образ исторической науки» в современной когнитивной ситуации //
Исторический ежегодник. 2009. Историография. Источниковедение. Методы исторического
исследования. Всеобщая и отечественная история. Омск, 2009. С. 105-113.
Введение
11
Первый подход основывается на том, что образ - это мысленное
представление о каком-либо событии или явлении, его отражение в созна¬
нии человека. Понятие это вполне марксистское в своей основной направ¬
ленности,10 но восходит ещё к Аристотелю с его учением о мимесисе -
подражании, как одной из основ искусства.11 В современной трактовке об¬
раз оказывается трансформацией, искривлением реальности, причиной
которого является как недостаточность знаний человека, так и его собст¬
венные предубеждения и склонность (продиктованные личными особен¬
ностями или групповыми интересами) видеть вещи в определённом свете.
Сторонники этого подхода предпочитают верить в то, что возможно и да¬
же необходимо добиться «правильного» гносеологического образа, адек¬
ватно отображающего реальность и защищённого от существенных иска¬
жений (собственно, к этому сводится и смысл образа).12
Второй подход, первоначально скептический, после постмодернист¬
ский, предлагает считать образ чистой модуляцией нашего сознания, а
скорее даже нашего языка, определяющего наше сознание и задающего
нам представления о реальности. Языковые формы закладывают в созна¬
ние их носителей определённое представление о структуре мира, в том
числе о его объективности и упорядоченности, и сами же обеспечивают
эту упорядоченность (означивание13), классифицируя неоднозначность ре¬
альности в иерархическую структуру метанарратива.14 Тем самым, не су¬
ществует никакого «правильного» образа, а истинная цель исследователя -
не найти образ, максимально соответствующий реальности, а расколдо¬
вать сам процесс творения образа, разложить его на составные части.
Предлагая здесь свою, отчасти компромиссную трактовку образа, мы
не испытываем иллюзии, что она сможет сыграть роль примиряющей и
10 Напр.: «Образ объективен по своему содержанию в той мере, в какой он верно отра¬
жает объект». Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 446; другое определе¬
ние: «образом можно считать любые элементы сознания (и сознание в целом), если они де¬
терминированы внешними предметами, обладают объективным содержанием и соответству¬
ют отражаемым объектам в гносеологическом смысле». Макейчик А.А. Образ как категория
диалектико-материалистической гносеологии. Диссертация на соискание учёной степени
кандидата философских наук. Л., 1984. С. 23.
11 «Так как поэт есть подражатель (подобно живописцу или иному делателю изображе¬
ний), то он всегда неизбежно должен подражать одному из трёх: или тому, как было и есть;
или тому, как говорится и кажется; или тому, как должно быть». Аристотель. Поэтика. 1460 Ь.
12 Обзор различных точек зрения и предложение собственного определения см. Рахма¬
туллин Р.Ю., Сафронова Л.В., Рахматуллин Т.Р. Образ как гносеологическая категория: труд¬
ности определения // Вестник ВЭГУ. 2008. № 3. С. 6-14. Характерно, что, даже упомянув
Платона, Плотина и, тем самым, обозначив другую теорию образа, авторы просто не иден¬
тифицировали её как особую точку зрения, и соответственно, даже не рассматривали воз¬
можную альтернативу пониманию образа как отражения реальности, сосредоточив все силы
на мелочном уточнении понятия. В этом смысле более предпочтительным выглядит обзор
философской традиции, сделанный А.А. Макейчиком почти тридцать лет назад. См. Макей¬
чик А.А. Образ как категория диалектико-материалистической гносеологии. С. 4-23.
13 Новейший философский словарь / Сост. А.А. Грицанов. Минск, 2003. С. 710.
14 См. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998.
12
Введение
даже склонны полагать, что она должна будет подвергнуться критике с
обеих сторон. Но дело здесь в том, что, на наш взгляд, компромисс неиз¬
бежен постольку, поскольку бесперспективно само противостояние между
двумя подходами. Мы в любом случае не можем отказаться от процесса
познания, а ход этого процесса в любом случае обусловлен не столько на¬
шими представлениями о мире, сколько нашими возможностями. Поэтому
мы предлагаем скорее функциональное, чем сущностное определение об¬
раза истории: иными словами, не то, которое позволит отвечать на фило¬
софские вопросы, а то, которое сделает возможным исследование постав¬
ленной проблемы.
Под образом в данной работе предлагается понимать структуриро¬
ванное представление об исторической эпохе, соотнесённое с индивиду¬
альным и общественным мировоззрением. Можно сказать иначе: образ -
то, как человек видит в настоящий момент ему невидимое; при этом он
выделяет в нём те черты, которые помогают ему определённым образом к
этому невидимому относиться - связывать себя с ним, противопоставлять,
игнорировать.15 В образе существуют конструирующие и подчинённые
части, при этом связь между ними не всегда логическая, но чаще всего
символическая - как самая надёжная и долгоживущая. Очевидно, что та¬
кое структурирование не может существовать вне языка как образной сис¬
темы (вернее, системы тропов). Идёт ли структурирование от самой ре¬
альности или от языка, которым мы форматируем эту реальность — во¬
прос, решаемый в зависимости от избранного метода для исследования, и
в любом случае требующий проведения самого исследования. Так или
иначе, если мы скажем, что процесс формирования образа эпохи тесно
связан как со знанием об исторической эпохе, так и с мировоззрением ин¬
дивида и группы, что связь эта не однонаправленная и все три аспекта на¬
ходятся в отношениях взаимозависимости и взаимовлияния между собой
(хотя и выраженных с разной интенсивностью), это и будет тот условный
компромисс, который в настоящее время позволит двигаться далее.
Следует добавить, что образ содержит в себе также общее побужде¬
ние к действию: в жизни, в науке или в том и другом, поскольку в этом
один из смыслов его существования. Образ - действенен, из него всегда
есть вывод, даже если этот вывод - отказ от действия. Образ убеждает его
носителя в ясности избранного пути, правда, в отличие от теории, не дела¬
ет этот путь более осознанным, но зато задаёт сами возможности осозна¬
ния, определяет его границы, то есть, создаёт условия для появления тео¬
рии. Как бы ни происходило на деле конструирование и структурирование
образа, в итоге он является в форме очевидности. В этом смысле можно
15 Таким образом, мы не видим возможности строго разграничить мысленный и чувст¬
венный образ, предпочитая говорить об образе как относительной целостности, в которой
наличествуют рациональные и эмоциональные элементы. См. тж. Макейчик А.А. Указ. соч.
С. 5-6, 29 и сл.
Введение
13
дать и ещё одно определение: образ - первичное допущение, не требую¬
щее доказательств, точнее, требующее очевидности в смысле необяза¬
тельности доказательств.
Тем самым, исследование образа древности в советской историогра¬
фии - это исследование представлений о древнем мире, как они сформи¬
ровались под воздействием наличествующих (и появлявшихся) историче¬
ских фактов, наличествующей (и менявшейся) базовой теории (фактиче¬
ски идеологии) и, главное, того, как они были в итоге сформулированы
(воплощены) в исторических сочинениях.
2. Историография проблемы
Для того чтобы эти общие положения конкретизировать примени¬
тельно к исследовательской методологии, необходимо показать, какие
возможности исследования советской исторической науки представляет
современная историография, почему обращение к образу и определенный
подход к его анализу - не столько индивидуальный выбор автора исследо¬
вания, сколько обусловленная этим состоянием попытка развить перспек¬
тивное, но мало проработанное направление научной деятельности. По¬
этому обоснование собственной методологии мы предваряем историогра¬
фическим обзором.
Первые историографические обзоры по изучению древности в совет¬
ский период относятся ещё ко времени становления советской историче¬
ской науки: обретя в конце 20-х - начале 30-х гг. свой статус важной части
государственной системы образования, она должна была демонстрировать
результаты своего участия в становлении нового общества и показывать,
что делается это в соответствии с общими установками «партии и прави¬
тельства». Поэтому обзоры тех лет, чаще всего посвящённые годовщине
Октября (точки отсчёта новой хронологии, признаваемой принципиальной
гранью для всех сфер общественной жизни, не исключая науку) - это сво¬
его рода отчёты о пройденном пути, в которых прежде всего фиксируются
позитивные достижения советской исторической науки, но, кроме того,
указывается и на преодоление тех или иных негативных тенденций, не¬
правильных подходов, недолжного влияния отдельных историков. Неред¬
ко авторы этих обзоров воспринимали сам факт того, что написание пору¬
чено им в качестве знака победы их подхода к трактовке марксизма и «ли¬
нии партии», и не стеснялись подчеркнуть в обзоре своё превалирование
над соперниками.16 Примерно та же тенденция прослеживалась и в от¬
16 См. Авдиев В. Изучение истории древнего Востока за 25 лет (1917-1942) // Истори¬
ческий журнал. 1942. № 10. С. 98-102; Мишулин А. Советская историография и задачи древ¬
ней истории // ВДИ. 1938. № 1(2). С. 3-12; Струве В.В. Изучение истории древнего Востока в
СССР за период 1917-1937 гг. // Там же. С. 13-22; Мишулин А. Изучение древней истории в
СССР за 25 лет // Исторический журнал. 1942. № 10. С. 103-107; Разработка древней истории
в советской науке (1917-1947) // ВДИ. 1947. № 3. С. 3-16; Струве В.В. Проблемы истории
древнего Востока в советской историографии // Там же. С. 17-41; Дьяконов И. Изучение кли¬
14
Введение
дельных монографических работах: давая обзор точек зрения в советской
историографии на избранную проблему, автор стремился сделать его кри¬
тически заострённым, и это острие могло грозить не просто тому или
иному учёному, а конкретному человеку Периодически, в годы больших
идеологических кампаний, это дополнялось отдельными статьями (ини¬
циированными управленческими структурами или рождавшихся по собст¬
венной инициативе), к чему-либо призывавшими или от чего-либо пре¬
достерегавшими17 — научного изучения прошлого опыта в них было мало,
но часто содержались безапелляционные оценки, которые влияли на об¬
щий контекст понимания собственного историографического наследства.
В общем и целом это соответствовало сталинскому духу divide et impera,
когда страх не совпасть с мнением (часто выраженным недостаточно чётко)
вышестоящих партийных чиновников заставлял людей одновременно жес¬
токо конкурировать друг с другом и при этом беспрекословно принимать
правила игры, навязанные властью. Стиль этот в основном начал уходить в
конце 40-х гг. (кратковременно оживившись в период борьбы с космополи¬
тизмом), и последние его проявления относятся к началу 50-х гг.18
В послесталинский период ситуация меняется в сторону смягчения
оценок и одновременно со стремлением осмыслить пройденный советской
историографией путь в его целостности. Хотя сам принцип «перечисления с
обобщением» остался и в историографических очерках этой поры. Выраже¬
нием этого типа работы стали прежде всего «Очерки истории исторической
науки в СССР», которые задумывались как фундаментальный труд, должен¬
ствующий не только показать развитие исторической науки в Советском
Союзе, но и дать этому процессу полноценное теоретическое обоснование.
Советскому периоду развития исторической науки посвящались IV и V тома
(вышедшие, соответственно, в 1966 г. и в 1985 г.). В IV томе признавалось,
что «поступательное развитие советской исторической науки на рубеже
20-30-х годов замедлилось и осложнилось возникновением культа личности
Сталина», после этого восторжествовали догматизм и начётничество, под¬
мена исследования цитатами, подгонка материала под предвзятые выводы»,19
нописи в СССР за 30 лет // Там же. С. 42-50; Штаерман Е.М. Античная эпиграфика в СССР //
Там же. С. 51-62; Бернштам А.М. Среднеазиатская древность и её изучение за 30 лет // Там
же. С. 83-94; Ковалёв С.И. Сорок лег советской историографии по Древнему Риму // ВДИ.
1957. №3.
17 Мишулин А. О бдительности на фронте древней истории // Исторический журнал.
1937. № 3-4. С. 236-240; Против низкопоклонства перед иностранщиной в области древней
истории // ВДИ. 1948. № 1. С. 3-11; Против объективизма в исторической науке // Вопросы
истории. 1948. № 12. С. 3-12. В более поздние годы «против» сменится на «за»: За глубокое
овладение теоретическим наследием Ленина // ВДИ. 1957. № 1.
18 Кац А. За усиление борьбы с буржуазной идеологией в области древней истории (По
поводу рецензии проф. П.Н. Таркова на журнал Historia, ВДИ, 1952, № 3, стр. 113 сл.) // ВДИ.
1953. № 1. Симптоматично, что в этой работе позитивное «за» сочетается с выпадом против
конкретного учёного.
19 Очерки истории исторической науки в СССР. Т. IV. М., 1966. С. 18.
Введение
15
•• Oft
но в целом признавалось, что историческая наука все равно развивалась,
именно этому позитивному развитию предписывалось стремление к кон¬
кретике исследований и становление представления о природе формаций -
иными словами, всё то, что делалось как раз с санкции партийной верхушки
(которая действовала только по воле Сталина), снова выводилось из-под
критики,20 21 в вину же Сталину ставилось размыто определённое «злоупот¬
ребление властью».22 Историография древности была в этом труде также
представлена, но в основном её освещение свелось к констатации фактов и
некоторым частным обобщениям. Некоторые объяснения внутренних изме¬
нений были слишком простыми: так, наступление в 30-х гг. нового этапа
развития в историографии античности связывалось С.Л. Утченко (автором
соответствующего раздела) с публикацией в 1929 г. лекции Ленина «О госу¬
дарстве» и с 50-летним юбилеем работы Энгельса «Происхождение семьи,
частной собственности и государства» в 1932 г.23 При обзоре разделялись
Древний Восток и античность, что несколько мешало осознавать единую
тенденцию в их изучении. Тем не менее, это были обзоры, которые давали
общую картину, а то, что в ней были сложности с перспективой, зависело не
только от авторов, которые их писали, но и от времени, в которое они созда¬
вались. Что же касалось V тома, который рассматривал развитие историче¬
ской науки в СССР с середины 30-х до конца 60-х гг., то он был посвящён
исключительно «проблемам отечественной истории»,24 что уже само по се¬
бе свидетельствовало о том, насколько трудно было.осмыслить развитие ис¬
ториографии всеобщей истории (и древности в том числе) в тог период.
Начиналось время постепенного изменения оценок; можно было скры¬
вать это благодаря общей стандартной фразеологии, но в любом случае в
этих условиях нельзя было написать целостное историографическое иссле¬
дование. Не случайно и посвящённая изучению древнего Ближнего Востока
работа Н.М. Постовской оказалась в значительной мере выстроена как спра¬
вочно-библиографическое издание, в котором отдельные историографиче¬
ские проблемы отражались достаточно подробно, но при этом общее течение
исторической науки о древности прослеживалось нечётко 25 Принципиально
20 Иногда это признание выражалось в преувеличенной форме: «Успехи советской ис¬
ториографии к середине 30-х годов были признаны далеко за пределами нашей страны». Там
же. С. 267; «... победа советского строя, открывшая перед наукой возможности, далеко пре¬
восходившие всё, о чём можно было мечтать в царской России...». Там же. С. 560.
21 Критике подвергалось лишь то, что было прямо связано с именем Сталина. Если имя
можно было обойти, то и критика отсутствовала: так, например, постановление СНК СССР и
ЦК ВКП(б) о преподавании истории от 16 мая 1934 г. оценивается положительно, поскольку
речь идёт о партии в целом, а не об отдельном политическом деятеле. Там же. С. 587. Иногда
проблема просто обходится молчанием: о «революции рабов» упоминается вскользь.
22 Оно дополнялось упрёками в поиске врагов, атмосфере грубого критицизма, замене
изучения трудов Ленина изучением трудов Сталина, неудачное преобразование научных уч¬
реждений. Там же. С. 208-209.
23 Там же. С. 589.
24 Очерки истории исторической науки в СССР. Т. V. М., 1985. С. 3.
25 Постовская Н.М. Изучение древней истории Ближнего Востока в Советском Союзе
(1917-1954). М, 1961.
16
Введение
не отличались от «Очерков» и главы в «Историографии античной истории»,
которые чисто номинально вписывали советскую науку в контекст мировой,
но внутренне книга распадалась на отдельные очерки, несущие прежде всего
информативную функцию. Ряд работ этого времени давал также интересные
детали к общему контексту развития советской науки о древности.
Более целостным построением отличаются исследования М.М. Сло¬
нимского и В.Д. Нероновой,26 27 но целостность достигается в основном за
счёт достаточно простой общей идеи: советская историография древности
развивается постольку, поскольку усваивает идеи марксизма-ленинизма,
учится их применять; случаются отдельные ошибки, но они не достигают
«критической массы». Эти книги являются результатом известного интел¬
лектуального компромисса: в них исчезают «антигерои» советской исто¬
риографии (неправильные марксисты или даже не-марксисты), но и герои
становятся максимально «причёсанными», однотипными. Книга В.Н. Ни¬
кифорова «Восток и всемирная история» (выходившая двумя изданиями в
1975 и 1977 гг.), напротив, откровенно полемическая, что выгодно оттеняет
её на фоне других работ: автор ставит целью показать, что именно рабо¬
владение на Востоке было основой общественного строя и последователь¬
но атакует аргументы сторонников «азиатского способа производства» или
«изначального феодализма» в восточных странах. Полемичность Никифо¬
рова, однако, тоже является своеобразным предложением компромисса и
выражением консервативных установок: хотя он и признаёт неоднознач¬
ность выкладок Маркса касательно восточного общества и, тем самым,
фактическую невозможность выяснить, как же тот в итоге определял сущ¬
ность общественных отношений на Востоке, он тем не менее полагает
вполне допустимым нахождение единой, максимально соответствующей
логике марксизма, трактовки, которая в советской историографии давно
достигнута благодаря работам В.В. Струве и, с известной модификацией и
исправлением ошибок, может быть принята и в дальнейшем.
Ещё одной особенностью послесталинского периода было то, что
появились серьёзные работы о советской историографии древности, не
26 При всём специфическом характере исследований, безусловно заслуживают внима¬
ния работы, посвящённые развитию общественных наук в ранний период истории СССР:
Чагин Б.А., Клушин В.И. Борьба за исторический материализм в СССР в 20-е годы. Л., 1975;
Они же. Исторический материализм в СССР в переходный период (1917-1936 гг.). Историко¬
социологический очерк. М., 1986; Клушин В.И. Некоторые вопросы философско-социоло¬
гической критики в дискуссии советских марксистов по теории общественно-экономической
формации конца 20-х - начала 30-х годов // Актуальные проблемы истории марксистско-
ленинской философии. Вып. 3. Философская критика: её особенности и традиции. Межву¬
зовский сборник. Под ред. Федосеева А.А., Федотова В.П. Л., 1987. С. 132-146. Все работы
частично текстуально совпадают. См. также учебное пособие, которое, хотя и лишено собст¬
венно историографической части, построено на столкновении разных точек зрения по не¬
скольким проблемам древней истории: История Древнего Востока: Материалы по историо¬
графии. Учебное пособие / Под ред. Кузищина В.И., Вигасина А.А. М., 1991.
27 Слонимский М.М. Периодизация древней истории в советской историографии. Во¬
ронеж, 1970; Неронова В.Д. Введение в историю древнего мира. Пермь, 1973.
Введение
17
примыкавшие к официальной точке зрения - их появление, как на рус¬
ском, так и на других языках, само собой, было возможно только за рубе¬
жом. Если в довоенный период зарубежные историки древности знали
очень мало о состоянии исторической науки в СССР, а если, в виде ис¬
ключения, имели о ней некоторое представление, то обходились краткими
и отрицательными отзывами, но после войны начинается постепенный
подъём интереса к советским исследованиям, который был дополнительно
стимулирован в 70-е гг. вместе с появлением перевода работ ряда совет¬
ских авторов на ряд европейских языков (немецкий, французский, испан¬
ский, итальянский, английский). Советская историография привлекала
внимание такого видного историка исторической науки, как А.Д. Момиль-
яно, который одним из первых авторов выступал на страницах советских
же журналов («Вестник древней истории») - само собой, речь не шла о
широкой дискуссии или даже о полноценной дискуссии, как таковой,
лишь о кратких заметках.28 Момильяно нельзя назвать исследователем со¬
ветской историографии - он лишь старался учитывать её фактор в общем
процессе развития европейских исследований древности.
Большей системностью изложения отличались книги М.Ф. Расколь¬
никовой (1940-1986), дочери Ф.Ф. Раскольникова, особенно монография
1975 г., посвящённая исследованию истории Греции и Рима в советской
историографии.29 Исследование разбито на периоды: 1917-1934 гг. (фор¬
мирования марксистской исторической науки и доминирования идей
М.Н. Покровского), 1934-1956 гг. (преобладание Сталина, изучения кон¬
кретных фактов и личностей, рабских восстаний как стержневой темы),
1956-1965 гг. (начало открытия внешнему миру, интерес к истории масс).
Исследования М. Раскольниковой достаточно подробно освещают разви¬
тие советской историографии, опираясь на опубликованные работы совет¬
ских исследователей, она одной из первых раскрывает воздействие власти
(Сталина) на становление определённых представлений о древней эконо¬
мике в 1930-х гг., но в общем и целом влияние политического фактора
проведено в её исследованиях слишком прямолинейно, - впрочем, Рас¬
кольникова отмечала, что изменение в тематике исследований началось
уже после Второй мировой войны, тем самым 1956 г. был, фактически,
очень условной гранью. Кроме того, она обратила внимание на то, что для
советской историографии важен не поиск уникальных фактов, а в первую
очередь обнаружение закономерностей исторического развития.
28 Момильяно А. О современном состоянии изучения древней истории // Вопросы ис¬
тории. 1956. № 3. С. 208-217.
29 Raskolnikoff М. La recherche en Union Sovietique et l'histoire economique et sociale du
monde hellenistique et romain. Strasbourg, 1975; Idem. Des Anciens et des Modemes. P., 1990.
Вторая работа, как посмертный сборник статей, воспроизводит в том числе отрывок из пер¬
вой. См. тж. Salmon Р. Rev.: Raskolnikoff М. La recherche en Union Sovietique et l'histoire
economique et sociale du monde hellenistique et romain. Strasbourg, AECR, 1975. 380 p. // Reyue
beige de philologie et d'histoire. Vol. 55. N. 1. 1977. P. 234-236.
18
Введение
Отдельного внимания заслуживает также биография С.Я. Лурье, на¬
писанная его сыном Я.С. Лурье и впервые изданная под псевдонимом за
рубежом в 1987 г.30 Не являясь собственно историографическим исследо¬
ванием, книга, посвящённая историку античности, неизбежно затрагивает
ряд вопросов, которые касаются установления и функционирования со¬
ветской историографии древности. Как всякая биография, написанная
близким главному герою человеком, она отражает специфический взгляд,
часто предвзятый и просто трактующий сложные проблемы. С другой
стороны, это вообще первая формулировка этих проблем применительно к
советскому антиковедению, данная на русском языке, как и первая попыт¬
ка показать судьбу историка античности не как путь всё лучшего познания
марксизма-ленинизма, а как личную драму.
Постсоветский период первоначально создал ощущение, что слабость
внутренней структуры историографических изысканий имела причиной
лишь вынужденную недосказанность в советское время, и этот недостаток
легко исправить в изменившихся социальных условиях. Отчасти эти на¬
дежды фиксирует вторая книга В.Д. Нероновой (1922-1997), посвящённая
советской историографии, в которой автор останавливается на фактически
центральной проблеме советской науке о древности — проблеме форм экс¬
плуатации.31 32 Автор могла теперь открыто сформулировать оценку ряда
положений ранней советской историографии: например, что представление
о рабовладельческой формации на Древнем Востоке родилось благодаря
неправомерно широкому толкованию термина «раб» в трудах В.В. Струве.
Но сущностно исследование Нероновой оставалось целиком в ориентирах
советской науки: предмет его был меньше историографический, а больше
историко-полемический. Для автора наиболее важным было, обсуждая
различные подходы и точки зрения, доказать правоту одной из них - той,
которая утвердилась в советской историографии древности в 70-80-е гг.,
доказав если не ошибочность, то недостаточность ряда теорий в зарубеж¬
ной историографии - прежде всего, идей М. Финли.
Собственно, кроме книги В.Д. Нероновой, которая типологически
может считаться скорее завершением предшествующей традиции иссле¬
дования, отдельной крупной работы по советской историографии древно¬
сти не появилось до сих пор. Отчасти эту нехватку компенсирует книга
Э.Д. Фролова, посвящённая русской историографии древности в целом ,
и отдельные статьи33. По богатству изложения, вниманию к важным дета¬
30 Копржива-Лурье Б .Я. История одной жизни. Париж, 1987; второе издание: Лурье
Я.С. История одной жизни. СПб., 2004.
31 Неронова В.Д. Формы эксплуатации в древнем мире в зеркале советской историо¬
графии. Пермь, 1993.
32 Фролов Э.Д. Русская наука об античности. Историографические очерки. СПб., 1999.
33 Напр., Фролов Э.Д. Эдуард Мейер и русская наука о классической древности // Про¬
блемы истории, филологии, культуры: Межвузовский сборник. Выл. П. М.-Магнитогорск,
1995. С. 91-97.
Введение
19
лям они служат вкладом не только в рассказ о русской историографии, но
помогают увидеть её в контексте развития мирового антиковедения. Прав¬
да, именно советский период вызывает наименьшее желание знаменитого
учёного подробно останавливаться на нём: «признаемся также, что нам
гораздо интереснее было знакомиться с научной жизнью прежней России,
с творчеством дореволюционных учёных-классиков, нежели с мало при¬
ятными перипетиями недавней нашей действительности».34 Потому автор
предпочитает в отношении советского периода дать лишь несколько очер¬
ков, посвящённых выдающимся ленинградским антиковедам, которых он
лично знал и большинство из которых были его учителями.
Тем не менее, и в отношении советского периода Э.Д. Фролов даёт
вполне добротный очерк основных тенденций развития. Главная мысль
сводится к следующему: после революции 1917 г. российское антиковеде-
ние, находившееся в высшей точке своего развития, ждал резкий упадок,
связанный с уничтожением старых организационных структур (нередко
вместе с людьми, в них входящими) и со становлением примитивного мар¬
ксистского социологического взгляда на античную историю. После войны,
с приходом нового поколения, началось возрождение исследований, хотя и
не без некоторых перекосов. Фактически, автор говорит о том, что марксизм
был подвергнут пошаговому отвержению, начиная примерно с 1950-х гг.:
«обозначился поворот от социологической схемы к живому восприятию
классической древности»,35 и сам этот поворот связывается с изменением
жизненных установок в советском обществе в целом и с прагматической
ориентацией на исследование фактов в исторической науке.
Рассматривая вопрос о складывании схемы пяти формаций в совет¬
ской науке, уделил внимание развитию науки о древности в 30-е гг. и
А.А. Формозов (1928-2009).36 Его книга полезна для нашей темы прежде
всего в том отношении, что в ней впервые была сформулирована концеп¬
ция сотворения учёными нового видения истории под определённым воз¬
действием власти: власть предпочитала использовать историков «старой
школы», а не нового, большевистского поколения; давление производи¬
лось на тех историков, которых могли шантажировать их неудобным
прошлым; за выработкой нового видения истории следили партийные ра¬
ботники, которые были после завершения этой работы устранены из нау¬
ки (и часто из жизни); создавшие нужные власти теории учёные после
этого получили хорошие возможности для карьерного роста и научной
самореализации. Соответственно, А.А. Формозов показывает процесс
складывания определённых взглядов в историографии под влиянием не¬
скольких взаимодействующих сил, демонстрирует, насколько сложными
могли быть пути компромисса с властью; его исследование исходит не из
34 Фролов Э.Д. Русская наука об античности. Историографические очерки. С. 8.
35 Там же. С. 406.
36 Формозов А.А. Русские археологи в период тоталитаризма: Историографические
очерки. М., 2004.
20
(ведение
принятых заранее теоретических положений, а само ищет и обосновыва¬
ет новые выводы.
За исключением ряда статей по отдельным вопросам изучения древ¬
ности в советской историографии, больше нельзя назвать работ, которые
бы могли претендовать на обобщающие характеристики в отношении те¬
мы в целом.
Следует, однако, кратко коснуться нескольких весомых исследований,
которые обращаются к изучению феномена советской историографии на
примере изучения отдельных тем-в её границах. Преимущественно эти ис¬
следования сосредоточены также на сталинском периоде развития отече¬
ственной исторической науки - как центральном в плане её становления,
теоретического и организационного оформления.
Можно сказать, что действительно новый этап в изучении советской
историографии следует отсчитывать с исследований, которые начинают
применять новые методы - и вообще внимательно относятся к самой про¬
блеме методологии исследования. На наш взгляд, первой работой такого
рода, в которой новая методика была не просто манифестирована или про¬
демонстрирована, а действительно применена, было исследование С.В. и
Т.Н. Кондратьевых, посвящённое дискуссиям о французском абсолютизме
среди советских учёных сталинской эпохи.37 Авторы чётко сформулирова¬
ли, насколько важно исследование дискурса советской историографии,
подчеркнули, что, судя по всему, марксистская теория нуждается в таком
исследовании в первую очередь — поскольку учила подходить к источни¬
кам со своими вопросами и своей терминологической шкалой, прямо при¬
нуждала исследователя не замечать лексики источника. Авторы уловили
феномен борьбы за монополизм трактовок в марксистской историографии:
«Мессианство, которое характерно для марксизма, не обошло цех совет¬
ских медиевистов. Почти каждому хотелось стать классиком».38 Впервые в
отечественной историографии в основу историографического анализа бы¬
ли положены идеи о том, что «мир слов организует мир вещей», а кроме
того, мир слов в состоянии создавать собственное пространство, особые
смыслы, которые при этом обладают вполне реальным воздействием на
умы историков.39 Ряд приёмов, использованных С.В. Кондратьевым и
Т.Н. Кондратьевой и некоторые их выводы близки тому подходу, который
применён и в нашей книге.
Исследование Л.А. Сидоровой посвящено трём поколениям советских
историков.40 Автор избрала предметом своего изучения середину XX в. -
37 Кондратьев С.В., Кондратьева Т.Н. Наука «убеждать», или Споры советских истори¬
ков о французском абсолютизме и классовой борьбе: 20-е - начало 50-х годов XX века. Тю¬
мень, 2003.
38 Там же. С. 50.
39 Там же. С. 30.
40 Сидорова Л.А. Советская историческая наука середины XX века: Синтез трёх поко¬
лений историков. М., 2008.
Введение
21
интересный период, поскольку это, безусловно, время «классической» со¬
ветской историографии (после революционного становления и ещё до
первых оттепельных сомнений), а кроме того время, когда сосуществовали
и творили дореволюционное поколение («старая школа»), первое совет¬
ское («красная профессура») и второе советское (послевоенное). Сосредо¬
точившись преимущественно на деятельности ведущих научных центров
Москвы и Ленинграда, изучая их на основании архивных источников
(стенограммы заседаний) и воспоминаний участников процесса, Л.А. Си¬
дорова старается взвешенно решить проблему воздействия политической
системы на историков, показать, как сами историки воспринимали мар¬
ксистскую теорию и как действовали согласно ей.
Автор говорит о новизне используемого ей генерационного подхода
(который, в сочетании с историко-антропологическим, выступает факти¬
чески в качестве основного), но, конечно, новизна здесь не в самой идее
разбиения историков по поколениям (особенно сообразно меняющимся
обстоятельствам их научного взросления),41 а скорее в том, что эта идея
проведена достаточно последовательно. Метод присутствует в исследова¬
нии не в виде малоценной надстройки (как иногда бывает с теоретической
частью некоторых книг), он соотнесён с анализом конкретного материала.
В плане внутренней эволюции советских историков Л.А. Сидорова бо¬
лее всего сосредоточена на изучении чувства страха за себя и близких. В её
исследовании присутствует образ правильной, «чистой» науки, которая, не¬
смотря на все препоны со стороны власти, иногда берёт своё, а иногда отсту¬
пает. Носителем образа этой науки оказывается поколение «старой школы»,
которому, не без противостояния с поколением «красной профессуры», уда¬
ётся передать высокие ориентиры послевоенному поколению. Отметим, что
это объяснение, кроме прочего, позволяет легитимировать советскую науку
уже в современном контексте (она предстаёт наследницей не «красных про¬
фессоров», а «настоящей» науки). Правда, достигается это ценой ухода от
вопроса, как на самом деле советский марксизм изменил историков: в главах,
посвящённых процессу обсуждения монографий или использования цитат
классиков марксизма-ленинизма речь идёт фактически о том же внешнем
давлении и необходимости на него известным образом реагировать.
Наиболее продуктивными (и наиболее спорными) представляются
следующие идеи Л.А. Сидоровой: тезис о разности отношения поколений
исследователей к марксистской теории и выделение трёх вариантов толко¬
вания этой теории: творческого, догматического и формального.42 Продук¬
41 Применительно к советским антиковедам его кратко формулировал, например,
А.С. Шофман. См. Мягков Г.П. «Мы зажгли свои свечи от их творческого огня»: историк
А.С. Шофман в череде поколений // Мир историка. Историографический сборник. Вып. 5.
Омск, 2009. С. 74-75.
42 Сидорова Л.А. Советская историческая наука середины XX века: Синтез трёх поко¬
лений историков. Автореферат на соискание учёной степени доктора исторических наук. М.,
2009. С. 16 и сл.
22
Введение
тивность использования этих идей доказана уже самой книгой Л.А. Сидо¬
ровой, спорность их отчасти отмечена ей же. Очевидно, что строгое выде¬
ление трёх поколений не вполне возможно, и дело тут не только в том, что
возраст не всегда определял выбор модели поведения, но и в том, что на
самом деле ученик далеко не всегда перенимал от учителя, скажем, ту же
степень жёсткости высказываний. Что же касается выделения вариантов
обращения с марксистской методологией, то Л.А. Сидорова признаёт, что
в чистом виде они не почти не встречаются. В самом деле, советский мар¬
ксизм - специфическое поле, в котором творчество часто реализовывалось
с помощью умения прикрыться цитатами; догматизм же в его полном
смысле слова был невозможен - по факту периодической смены догм.
Одно из самых солидных исследований советской историографии,
посвящённых складыванию концепции русской истории в сталинский пе¬
риод, было проведено А.М. Дубровским. Большой объём восьмисотстра¬
ничной монографии43 обусловлен тем, что автор постарался рассмотреть
свою тему во всех аспектах, если не с точки зрения полноты привлекаемого
материала (который практически неисчерпаем), то с точки зрения логики:
обрисованы общие черты развития советского исторического сознания,
показано отображение исторических представлений в художественной ли¬
тературе, рассмотрена проблема учебников, уделено внимание судьбам ис¬
ториков, в том числе и тех, чьи версии истории были периферийными, не
совпадали с общепринятой. Казалось бы, разнообразие тем могло превра¬
тить книгу в набор очерков, но перед нами именно монография - единство
подхода, ряд общих идей позволяют автору организовать все сюжеты в ка¬
честве составных частей целостного историографического анализа. С точки
зрения методики анализа книга стоит выше всяких похвал: А.М. Дубров¬
ский никогда не спешит сделать выводы, которые бы не были в достаточ¬
ной степени обоснованы, и не смущается подробнейшим разбором мель¬
чайших деталей (одного доклада или одной статьи), если это оказывается
действительно необходимым.
Основные выводы А.М. Дубровского таковы: в советской идеологии
было две тенденции - революционно-классовая (утопическая) и националь¬
но государственная (прагматическая), обе тенденции «использовались пар¬
тийно-государственной элитой в зависимости от менявшихся политических
обстоятельств».44 Разработанная историками вместе с партийными чинов¬
никами ГАИМК теория социально-экономических формаций (идея восходит
к исследованиям А.А. Формозова) стала обязательной, но её внедрение об¬
рекло науку на одностороннее развитие. Основы советского марксизма бы¬
ли быстро законсервированы, своеобразная российская история была «сти¬
лизована под западно-европейскую модель, представленную в трудах Мар¬
43 Дубровский А.М. Историк и власть: историческая наука в СССР и концепция ис¬
тории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930-1950-е гг.). Брянск,
2005.
Там же. С. 781.
Введение
23
кса и Энгельса».45 В результате произошедших перемен появился особый
тип «советского историка», в который преобразовались как «старые специа¬
листы», так и «красные профессора», хотя каждый человек имел собствен¬
ную меру допустимого компромисса с официальной идеологией.46
В некотором отношении сходна с исследованием А.М. Дубровского
книга А.Л. Юрганова о русском национальном государстве в восприятии
историков эпохи сталинизма.47 Юрганов сосредоточен не просто на из¬
бранной теме, но на её самом близком из возможных рассмотрении — на
тщательном, в духе классической филологии, анализе источников.48 В ви¬
ду источниковедческого характера исследования (источниками служат
статьи и книги историков, их доклады и выступления в прениях, чернови¬
ки, правки на полях работ и т.п.), в книге очень много цитат, но цитаты
здесь не брошены автором, как это бывает часто, в надежде на то, что они
будут говорить сами за себя, напротив, подвергнуты разбору, соотнесению
друг с другом, и всё это - с целью проследить вызревание той или иной
трактовки исторических процессов, формирования определённых оценок
и складывания консенсуса в научной среде по тем или иным вопросам.49
Важное место в книге Юрганова занимает вопрос о взаимодействии
историков с властью и о влиянии власти (в т.ч. Сталина) на вопрос о рус¬
ском национальном государстве - в данном случае, это как раз тот случай,
когда представители партийной верхушки хорошо контролировали процесс.
В определении общего воздействия сталинизма на историческую науку,
особенно следует отметить взвешенную позицию автора, когда он отказыва¬
ется рассматривать его лишь как процесс насильственного принуждения к
определённой точке зрения: «сталинизм в исторической науке - это не толь¬
ко давление сверху, но и постепенное, добровольное - со стороны большин¬
ства историков - включение в свой жизненный мир цитат из трудов Стали¬
на. Это - добровольное стремление учёных постичь историческую истину
во всей её полноте».50 Следует согласиться с Кургановым и в том, что Ста¬
лин, направляя историческую науку, отнюдь не стремился давать ей точных
и однозначных рекомендаций по отдельным вопросам - как потому, что его
взгляды менялись, так и потому (Юрганов считает это основным), что тем
самым Сталин занимал удобную позицию единственного носителя истины:
не делая её доступной историкам, он тем самым сохранял за собой право
критики всех и одновременно сам постоянно был выше любой критики.
45 Там же. С. 787.
46 Там же. С. 788.
47 Юрганов А.Л. Русское национальное государство. Жизненный мир историков эпохи
сталинизма. М., 2011.
48 О влиянии литературоведения также на интерес к антропологическому исследованию
творчества см. Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже ХЕХ-ХХ вв. С. 17.
49 Иногда это напоминает приёмы т.н. «генетической критики». См. Генетическая кри¬
тика во Франции. Антология. М., 1999.
50 Юрганов А.Л. Русское национальное государство. Жизненный мир историков эпохи
сталинизма. С. 674.
24
Введение
Книги Юрганова и Дубровского, как и отчасти книга Кондратьевых,
фиксируют определённый поворот в современной отечественной историо¬
графии советского периода: отказ от монизма в исследовании сознания ис¬
ториков прошлого («власть давила - историки терпели или противились»);
ориентация на тщательный анализ текстов (в том числе их ранних редак¬
ций) с тем, чтобы рассмотреть процесс рождения новых трактовок исто¬
рии; рассмотрение поступков историков как истории интеллектуального
выбора, обусловленного эволюцией общих идей, но не сводящегося к ним.
Самая заметная попытка раскрыть внутреннюю сущность советского
марксизма и при этом не уйти от конкретики - то есть, по сути, найти новый
вариант «проблемного» нарратива - была, на наш взгляд, осуществлена в
монографии А.В. Гордона, посвящённой советской историографии Француз¬
ской революции.51 Не отрицая возможностей традиционных подходов, он
предлагает рассмотреть проблему прежде всего в культурно-историческом
ключе. Сами понятия, используемые А.В. Гордоном, не новы, но это как раз
тот случай, когда автор ищет новые идеи, а не новые слова.52
Базовый концепт, введённый автором в историографический анализ -
«культура партийности»,53 54 с помощью которого он предлагает (естествен¬
но, с необходимыми ограничениями и оговорками) постигать советскую
историографию, а лучше сказать — советское историческое мышление.
Культура эта предполагала свою реализацию в квазирелигиозных формах
преимущественно ритуалистического характера (цитатничество, иерархия
цитат - тема, тонко проработанная и Л.А. Сидоровой) в сочетании с поня¬
тийным каноном (учение о формациях, «теория отражения», руководящая
роль партии) и, при настойчивом давлении властных структур, стала ча¬
стью (в известном смысле слова, органичной) исторического сознания.
Не только данью постмодернистским поискам, но и пониманием неиз¬
бежности такого выбора является предложение А.В. Гордона (по сути раз¬
вивающее идеи С.В. и Т.Н. Кондратьевых) рассматривать советскую исто¬
риографию как метатекст, то есть, речь идёт о целостном её восприятии,
выяснении тех культурных основ научной жизни, без которых анализ от¬
дельных её элементов (научных дискуссий, коллективных монографий,
личных взаимоотношений) оказывается фактически бесполезным. В этом
отношении глава, посвящённая становлению культуры партийности, пред¬
ставляет собой превосходный историографический очерк, по значению да¬
леко выходящий за пределы темы Французской революции. А.В. Гордон по¬
казывает, как в начале 30-х гт. были полностью отвергнуты все прежние ис¬
ториографические традиции, как партийное руководство спровоцировало
51 Гордон А.В. Великая Французская революция в советской историографии. М., 2009.
52 См. тж. Корзун В.П., Чеканцева З.А. Бриколаж по-советски: размышления о книге
А.В. Гордона// Новое литературное обозрение. 2010. Выл. 104. С. 351-356.
53 См. тж. раннюю работу: Гордон А.В. Власть и революция: советская историография
Великой французской революции. 1918-1941. Саратов, 2005.
54 Гордон А.В. Великая Французская революция в советской историографии. С. 9 и сл.
Введение
25
тем самым кризис идентичности советских историков, заставило их чувст¬
вовать себя неуверенно. Навязываемое вместо прежнего плюрализма (хотя
бы и в рамках марксизма) единоверие представлялось панацеей от всех бед.
Автор отказывается считать страх единственным побуждающим мотивом в
этом процессе:55 происходило действительно перерождение сознания.
Но этого было мало. Власть не просто была заинтересована в единой
точке зрения, она ещё и хотела, чтобы историки поддерживали точку зрения
партии, как бы она ни менялась (из-за внутрипартийной борьбы или невеже¬
ства партийных лидеров), при этом делая вид, будто никаких зигзагов нет. Тем
самым знание отождествлялось с властью, а наука становилась частью госу¬
дарства, утрачивая личностное начало и становясь на путь вырождения.56
К этим важнейшим работам можно также добавить ряд статей, кото¬
рые, выделяя отдельные аспекты в теме советской историографии (опять
же, в основном сталинского периода), иногда, в основном в целях иллюст¬
рации базовых положений, обращаются и к исследованию древности. Тако¬
вы работы А.Н. Дмитриева об «академическом марксизме» 20-х гт.,57 статья
К.А. Богданова о формировании эпического восприятия реальности в ста¬
линской культуре.58
Отдельно стоит сказать также об обобщающих замечаниях Н.Е. Коло¬
сова, автора, вероятно, наиболее впечатляющих трудов по теории историче¬
ской науки последнего десятилетия. Он разделяет советскую историогра¬
фию на сталинский и поздний этапы. При Сталине основной акцент в рабо¬
те историков был перенесён на классовую борьбу, экономическое развитие
интересовало лишь в той мере, в какой оно раскрывало отношения классов.
В это время общество мыслилось в трёх сферах («модель трёх сфер»): со¬
циально-экономической, социально-политической и социально-идеологи¬
ческой. При Хрущёве и Брежневе начался заметный дрейф к идеям техно¬
кратии и возрождения идеала эмпирического исследования. Акцент с клас¬
совой борьбы был перенесён на эволюцию социальных институтов, а ос¬
новными институтами стали («технократическая история экспертов»): эко¬
номика, общество, политика, культура.59 Нужно отметить, что эти выводы
Н.Е. Копосова в целом соотносятся с выводами нашего исследования.
3. Методология исследования
Уже историографический обзор, даже поданный в неизбежно кратком
виде, может показать читателю, насколько богата идеями и возможностя¬
ми современная историография. Конечно, это разнообразие означает и то,
что некоторые идеи противоречат друг другу, но это, надо полагать, про¬
55 Там же. С. 99.
56 Там же. С. 112.
57 Дмитриев А. «Академический марксизм» 1920-1930-х годов: западный контекст и
советские обстоятельства// НЛО. № 88 (2007). С. 10-38.
58 Богданов К.А. Наука в эпическую эпоху: классика фольклора, классическая филоло¬
гия и классовая солидарность // НЛО. № 78 (2006). С. 86-124.
59 Колосов Н.Е. Хватит убивать кошек! Критика социальных наук. М., 2005. С. 168-170.
26
Введение
дуктивное противостояние, которое, кстати говоря, прямо обязывает авто¬
ра этих строк определиться с собственной позицией, сформулировав ос¬
новные положения своей методологии исследования.
Н.Е. Колосов критикует восприятие мира как целостной системы, а
соответственно и восприятие науки как системы, отражающей эту целост¬
ность. Он соглашается с важной ролью языка в построении образа и его
связи с мышлением, но предостерегает от сведения мышления к языку, а
языка - к системе символов.60 По мнению учёного, не следует забывать,
что «в языке выражается внеязыковой опыт, и именно он зачастую являет¬
ся конституирующим элементом значения».61 Тем самым, анализ языка
историка должен указать и на более широкое, чем язык, поле его деятель¬
ности. По мнению Колосова, в настоящее время у нас нет оснований счи¬
тать, что «мир есть иерархия идеальных сущностей»,62 что существует
«изморфностъ мира, разума и университета»,63 а следовательно, прежняя
концепция единства мира лишена своих оснований. Конечно, восприятие
мира как набора «обломков» его также не устраивает, и он предлагает, при¬
знав, что существуют разные формы мышления, что мир не иерархичен,
поставить на место идеи культуры идею субъекта, который должен будет
послужить «принципом единства» различных форм мышления.64
Касаясь этих общих идей и отмечая продуманность концептуальных
принципов автора, следует обратить внимание на то, что одна из возмож¬
ностей развития Колосовым в той или иной мере сознательно проигнори¬
рована. Как в своё время Платон доказал существование мира идей, но не
доказал его первичности и, следовательно, самостоятельности, так Коло¬
сов доказал сомнительность соответствия мира образу линейного единст¬
ва, но не доказал того, что мир вообще не может быть объективно цело¬
стен на иных, допустим, нелинейных основаниях. Как пишет сам Колосов,
«мы не готовы» принять представление о мире как об эманации Логоса.65
Но неготовность - не доказательство.
Вызывает у нас некоторые колебания и мысль о несводимости мыш¬
ления к языку. С одной стороны, она кажется вполне аргументированной и
справедливой в своей общей формулировке, с другой стороны - не вполне
понятно, как, скажем, при анализе исторической концепции, выраженной
в языке, вычленить в ней внеязыковые элементы? Любой опыт вне языка,
отражаясь в языке, становится уже им присвоенным, и в этом смысле —
языковым. Точно так же любая мысль вне языка (понимаемого именно как
60 Там же. С. 25; Он же. Как думают историки. М., 2001. С. 35.
61 Там же.
62 Там же. С. 14.
63 Он же. Хватит убивать кошек! С. 15.
64 Он же. Как думают историки. С. 308.
65 Он же. Хватит убивать кошек! С. 15. Нас можно обвинить, что мы ловим автора на не
вполне удачной (или сознательно смягчённой) формулировке. Но правда в том, что Н.Е. Ко¬
лосов в самом деле удовлетворяется критикой простейшего варианта целостности, не уделяя
другим никакого внимания.
Введение
27
символическая система) не имеет шансов ни быть выраженной, ни быть
замеченной, даже сама мысль о внеязыковом опыте.66 Чтобы идея о вне-
языковом опыте реально отразилась в работе историографа, ей должны
сопутствовать верифицируемые приёмы по обнаружению внеязыкового
опыта и внесимволических функций языка - в противном случае всё это
обречено остаться поисками чёрной кошки в тёмной комнате.
Наше исследование имеет дело в основном с состоявшимися текста¬
ми, поскольку они были доступны читающей публике и тем самым оказы¬
вали преимущественное влияние на складывание образа древности как ка¬
тегории, относящейся к характеристике взглядов, разделяемых большей
частью социума. Именно поэтому в основу исследовательской работы по¬
ложен метод, который можно назвать историко-филологическим, при ус¬
ловии, что мы сопроводим это определение некоторыми пояснениями и
покажем, каким образом этот метод в состоянии взаимодействовать с дру¬
гими, образуя, тем самым, методику исследования.
Для этого следует вернуться к трактовке образа. Платон отмечал, что
время - это движущееся подобие вечности, или - образ вечности.67 Пример¬
но то же самое можно сказать и о том, как мы воспринимаем историческое
прошлое - под воздействием уже нашего сознания, наших мыслительных
установок (личностных, групповых, общекультурных) мы создаём образы,
которыми мыслим и через которые познаём мир. Мы не можем изучать про¬
шлое «напрямую», и нет исторических фактов, которые сначала не прошли
бы через нашу образную систему. Мы можем прекрасно помнить, что рабст¬
во в древнем мире не содержало расовой составляющей, но на наши пред¬
ставления всё ещё влияет образ чернокожего раба, восходящего к известному
сочинению Г. Бичер-Стоу, а то, что мы специально оговариваем отсутствие
расового фактора, лучше всего свидетельствует об этом влиянии.
Мы не можем освободиться от восприятия прошлого через образы, и у
этого типа восприятия есть своя система и внутренняя логика. Образы про¬
шлого меняются и сменяют друг друга в зависимости от того, как меняются
наши знание и наше мировосприятие, причём мировосприятие играет в
этом определяющую роль. Изменение мировосприятия зависит прежде все¬
го от внешних обстоятельств и от теоретических установок, причём теория
оказывает большее и более прямое влияние, а внешние обстоятельства - бо¬
лее опосредованное, зато более комплексное и зачастую менее осознаваемое
нами самими. Но ни теория, ни внешнее влияние не могут преобразовать
(дать трактовку, прокомментировать) исторические факты без оглядки на
низ самих, а потому образ прошлого, который получается в исторических
трудах, весьма далёк от своего раннего варианта в трудах теоретиков.
66 Подробнее см. Шафиков С.Г. Категории и концепты в лингвистике // Вопросы языко¬
знания. 2007. № 2. С. 5,10,16.
67 «[Демиург] замыслил сотворить некое движущееся подобие вечности; устрояя небо,
он вместе с ним творит для вечности, пребывающей в едином, вечный же образ, который мы
назвали временем». Платон. Тимей. 37 d.
28
Введение
В этом сложном процессе складывания образа никто не получает то¬
го, на что рассчитывал: теория постепенно меняется, исторические фак¬
ты получают особое освещение и проходят процедуру отбора, привходя¬
щие обстоятельства настоящего чаще всего маскируются - так получа¬
ется исторический текст. Он, собственно говоря, всегда отличается и
от того, что хотел сказать автор, поскольку логика создания текста коррек¬
тирует логику вообще. Текст и есть ключ к образу прошлого в сознании
текущего настоящего. Только его анализ может помочь нам в определении
путей складывания этого образа и логики его функционирования.
Анализ текстов позволит выйти на эволюцию образа. Внут¬
ренняя логика повествования (именно то, как строится повествование), осо¬
бенности стиля и воспроизведения образного ряда в сочетании с развитием и
осмыслением основных идей - вот те аспекты, выявление которых является
главной задачей. В используемых в данном исследовании приёмах анализа
есть элементы постмодернистской деконструкции, когда текст препарирует¬
ся до отдельных разрозненных элементов (например, метафор68), но большее
значение играют сравнительно традиционные методы исследования.
В общем текстовом анализе нами используются отдельные элементы
статистического: соотношение между объёмом текста и его структурой,
частота употребления тех или иных слов или образов (контент-анализ).
Всё это помогает увидеть приёмы аргументации, сознательную или не¬
осознаваемую приверженность к употреблению определённых понятий и
образов. Мы предпочитали уходить от ненадёжного подсчёта количества
страниц в тексте в пользу более точного подсчёта количества печатных
знаков (в случае с большими текстами - округлённого) или печатных лис¬
тов (издательский термин); что касается частоты употребления тех или
иных слов с особым, символическим значением, то мы более обращали
внимание на то, как часто они появляются в принципиально важных мес¬
тах текста - что требовало уже анализа текстовой структуры и общей кон¬
цепции автора. Следовательно, подсчёты не являются для нас самоцелью,
они помогают дополнить результаты общего анализа аргументации и вы¬
страивания авторской концепции. Наиболее важные результаты сведены в
таблицы, другие приведены лишь в той мере, в какой они могли способст¬
вовать лучшему пониманию структуры текста.
Анализ концепций и отдельных идей, высказываемых историками,
остаётся при этом одной из центральных тем исследования и обретает тем
большее значение, что, с помощью текстового анализа, мы ставим целью
связать концепции с образом. Их взаимодействие редко идёт по линии
прямого влияния, изменение концепций лишь частично затрагивает образ,
и образ нередко влияет на складывание концепций больше, чем они в итоге
могут повлиять на трансформацию образа. Во всех этих случаях наиболь¬
68 Эпоха в исследованиях этого рода связана с появлением когнитивной теории метафо¬
ры. См. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живём. М.: URSS, 2008.
Введение
29
шую роль играет метод сравнительного анализа. Он полезен как при анали¬
зе фундаментальных трудов, когда позволяет обратиться к другим, сопос¬
тавимым работам, в том числе тем, на которые реагировали эти труды, так
и при разборе серий статей, выливающихся в дискуссии.69 Сравнительный
анализ позволяет выстроить общую картину, увидеть, как из противопос¬
тавления разных подходов к трактовке исторического материала и разных
способов аргументации рождались новые элементы образа древности.
Следует также сказать о классификации и специфике источников
данного исследования. В виду направленности его на современную исто¬
риографию, мы обращались к трудам древних авторов лишь в редких слу¬
чаях, поскольку нашей целью не была критика работ советских историков
с точки зрения источников — это было бы уместно, если бы мы изучали
достижения советской историографии, а не созданный ей образ древности.
Основным источником, таким образом, являются труды советских авторов
и ряда авторов зарубежных, оказавших наибольшее влияние на становле¬
ние советского образа древности: не всегда это влияние следует понимать
в смысле прямого воздействия, поскольку чаще всего уточнение образа
древности в советской историографии происходило по линии противопос¬
тавления идеям западной («буржуазной») историографии.
Наши основные источники, таким образом, это: авторские монографии,
статьи (нередко серия статей одного автора или статьи, связанные дискусси¬
ей), коллективные труды. Среди этой массы особенно выделяются труды, ко¬
торые сыграли поворотную роль в развитии советской историографии (и со¬
ответственно, сыграли особую роль в становлении либо трансформации об¬
раза древности): это фундаментальные монографии или статьи, вызвавшие
оживлённую дискуссию. Такие работы подвергались наиболее тщательному
анализу. Что касается хода дискуссий, то мы старались показать его общую
логику там, где она мота отражать некую систему - речь идёт о более или
менее организованных выступлениях на базе одного журнала; в том случае,
если мы имели дело с «большими дискуссиями», которые шли в нескольких
печатных изданиях, дробились на несколько «подтем» и не характеризовались
стабильным кругом участников, мы старались прослеживать лишь общие
тенденции. Коллективные труды, работа над которыми часто подводила итог
определённому пройденному этапу, рассматривались нами также во вторую
очередь, поскольку мы исходим из того, что образ древности складывался
первоначально в отдельных работах, и уже после этого воплощался в рабо¬
тах коллективных - хотя не всегда утверждение было «мирным» процессом.
И в этом плане, опять же, исследование процесса подготовки коллективных
трудов обычно бывает более интересно, чем анализ самих этих трудов.
69 Сходные идеи использовал, рассматривая конфликты между учёными как механизм
развития антиковедения Г.У. Мост. См. Мост Г.У. Век столкновений: как немецкие антикове-
ды XIX столетия упорядочивали свои дебаты // Новое литературное обозрение. Вып. 96.
2009. С. 17-27; см. тж. Рыжковский В. Советская медиевистика and beyond (к истории одной
дискуссии) // НЛО. 2009. № 97. С. 58-89.
30
Введение
Мы не ставили целью охватить всё, написанное по истории древнего
мира в советский период. Хотя выше и было сказано о том, что советская
историография древности является сравнительно узкой темой, тем не менее,
количество работ, созданных за советский период, было огромным и, пожа¬
луй, в несколько раз превышает всё, написанное по истории древности в
дореволюционной историографии. Но, поскольку мы сосредоточились лишь
на нескольких, пусть и очень важных сюжетах развития советской истори¬
ческой науки, то и источники использовались в соответствующем направле¬
нии. Основой нашего исследования были именно опубликованные работы,
мы практически не обращались к архивным данным в широком смысле
(письмам, черновикам, конспектам лекций и т.п.). В некотором случае эти
дополнительные данные могут дать ценную информацию, касающуюся вы¬
зревания отдельных элементов образа (как, например, данные об организа¬
ции работы и обсуждений в советских исторических институтах конца 20-х -
начала 30-х гт.), но всё-таки нам важнее было оценить то, что было опубли¬
ковано уже в то время, поскольку именно оно имело воздействие на читате¬
ля, и в том числе на тех, кто сам был участником процесса. Правда, следует
признать, что грань между опубликованным и неопубликованным в таком
смысле очень неоднозначна для 20-30-х гт., когда сборники были малоти¬
ражными и не имели хождения за пределами узкого круга лиц, либо когда
уже изданные сборники и журналы изымались, или из них вырезались пре¬
дисловия, написанные попавшими в опалу авторами.
В любом случае, для других периодов речь уже может идти об опуб¬
ликованном материале как о наиболее обдуманной точке репрезентации
своих взглядов. Однако здесь может быть уместен другой вопрос: на¬
сколько корректен анализ текстов, созданных в советскую эпоху, с точки
зрения постижения идей и мыслей их авторов? Ведь именно в это время
тексты могут считаться наименее принадлежащими их авторам, поскольку
в текстах обязательно присутствует идеология, вообще много обязатель¬
ных моментов, и тем самым достигается лишь внешнее единство, которо¬
го не было за пределами текста.
Этот аргумент имеет право на существование, но в действительности
он зиждется на недоказанном положении. Сознание любого человека, вы¬
ступающего в том числе в качестве автора научной работы - сложное и
многоплановое явление, и в нём всегда и в любые эпохи перемешано сво¬
бодное и обязательное при передаче мысли вовне, иными словами, при
публикации. Утверждать, что именно в советскую эпоху соотношение это¬
го условно «свободного» к условно «обязательному» уменьшилось, что
принципиально выросло давление на автора, можно только в том случае,
если мы сначала проведём исследование и анализ текста, а не будем исхо¬
дить из этого утверждения до и вместо такого рода анализа.
Отдельно следует сказать о таком виде источников, как работы, внеш¬
ние по отношению к науке, но игравшие роль непосредственного раздражи¬
теля. Речь идёт прежде всего о работах «классиков» марксизма и отчасти о
Введение
31
трудах авторов, претендовавших на эту роль (как Н.И. Бухарин) или вплот¬
ную приблизившихся к ней (как Г.В. Плеханов). Все эти труды составляли
кладезь цитат, своеобразную шахту, из которой, сообразно требованиям сю¬
жета и времени, следовало извлекать необходимый для подтверждения соб¬
ственных мыслей материал. Мы не даём этим источникам отдельной харак¬
теристики — не потому, что, как часто считается, советские учёные всегда от¬
носились к трудам «классиков» довольно цинично и не искали у них ничего
иного, кроме как материала для ссылки. Напротив, многие учёные из разных
поколений советского общества искренне стремились к постижению мар¬
ксизма и внимательному прочтению трудов, которые считались выше самих
источников. Другое дело, что отдельный анализ воззрений Маркса или Ле¬
нина на древнее общество не относится прямо к целям нашей работы: воз¬
зрения эти очень сильно зависели от современного авторам состояния науки
и от их общеисторических построений, но в советское время им придавался
ореол над-исторической истины; поэтому хотя советские авторы и ставили
вопрос о реальных источниках воззрений «классиков» на древность, сущест¬
венного влияния на их собственные воззрения это не оказало.
Литература о советской историографии, как и воспоминания, служи¬
ли нам как для того, чтобы построить общий контекст рождения отдель¬
ных трудов и складывания образа в целом (ибо он складывается не только
в головах отдельных учёных, но и в сообществе в целом), но иногда и как
источник по самой советской историографии: ибо послевоенные совет¬
ские историографические труды уже рисуют определённый, очищенный
образ историографии предыдущего периода.
Структура работы зависела от выбора историографических сюжетов,
которым уделялось наибольшее внимание. Мы не могли (и не ставили це¬
лью) предоставить полноценный обзор исследований по всем разделам
древней истории. Изначально предполагалось почти не касаться того, как
шло изучение двух самых популярных периодов истории античного мира:
классических Афин и кризиса Республики (в последнем случае исключения
пришлось сделать для восстания Спартака и генезиса принципата Августа) -
их анализ требовал бы привлечения огромного контекста дореволюционных
и зарубежных работ и учёта как бесконечного множества деталей историче¬
ского повествования, так и отдельных расхождений между различными ав¬
торами. В хронологическом отношении нас преимущественно интересовали
проблемы становления ранних государств, структуры древнейших цивили¬
заций (Египта и Месопотамии), переходные эпохи в истории древних Гре¬
ции и Рима (становление греческого полиса, эллинизм, отчасти кризис Рим¬
ской республики, кризис Римской империи). Древние Китай и Индия, тем
самым, оказались на периферии нашего исследования, хотя тогда им про¬
сто необходимо было уделить внимание (дискуссии об азиатском способе
производства начинались именно с Китая). В этом есть объективные причи¬
ны — в отношении этих двух регионов древнего мира советская схема исто¬
рического процесса (восходящая к трёхчастному делению на древнюю,
32
Введение
среднюю и новую историю) так и не смогла сколько-нибудь надёжно закре¬
питься. Но попытки были, и в школьные учебники, хотя и в виде кратких
глав, Индия и Китай были включены как вполне классические примеры ра¬
бовладельческих обществ - хотя даже там они (и особенно Китай) всегда
смотрелись «белыми воронами».
При раскрытии темы мы рассчитывали не на создание каталога всех
созданных по теме произведений и не на исчерпывающий перечень исто¬
риографических событий, а на выборку сюжетов, репрезентативных с точ¬
ки зрения эволюции образа древности. Таким образом, в каждой из глав мы
предпочитали более подробно останавливаться либо на одном авторе (та¬
ких как В.В. Струве, А.Б. Ранович, Е.М. Штаерман, И.М. Дьяконов), либо
даже на одном его важнейшем произведении, дополняя анализ указанием
на сходные достижения других авторов. Скажем, путь в науке С.Л. Утченко
не менее интересен, но в контексте интересующих нас изменений типоло¬
гически сходен с деятельностью Е.М. Штаерман. Последняя, однако, каса¬
лась менее популярных тем и отличалась большей интенсивностью твор¬
чества, поэтому предпочтение было отдано подробному анализу исследо¬
вательских достижений и особенностей научной работы Е.М. Штаерман, в
то время как анализ работ С.Л. Утченко ушёл на второй план.
Значительная часть разделов нашей работы посвящена интеллектуаль¬
ному труду и научным решениям отдельных историков, и мы рассчитываем
на то, чтобы, по возможности, снять противоречие между индивидуально¬
психологическим и социологическим подходами к научной биографии. На¬
писание биографий учёных не является задачей данного исследования, но,
поскольку без понимания того, что каждый учёный индивидуален, непо¬
вторим (хотя и далеко не каждый гениален), невозможно создание полно¬
кровной историографической теории, то следует кратко остановиться и на
проблеме индивидуального пути в науке.
Хотя личности историков интересуют нас отнюдь не сами по себе, а
именно в контексте их воздействия на образ древности в историографии,
мы отнюдь не собираемся утверждать, что их личный вклад был в значи¬
тельной мере нивелирован общими тенденциями развития самого образа.
Все важнейшие перемены в развитии образа древности в советской исто¬
риографии всегда связаны с личностями учёных, их личным выбором и их
характером. Если общие задачи развития теории мог представлять каждый,
то лишь немногие могли предложить те версии, которые оказывались при¬
емлемыми и убедительными как для учёного мира, так и для властных
структур. Для этого иногда приходилось менять себя, отказываться от ряда
собственных представлений или, наоборот, прояснять их, заостряя одно и
затемняя другое - но чтобы при этом и после этого создавать научные труды,
претендующие на целостность видения проблемы, нужно было личностное
начало. Конечно, его не всегда легко увидеть, по двум причинам. Во-пер¬
вых, наука вообще не поощряет навязчивого акцентирования собственных
достижений, как и любой формы саморекламы. Во-вторых, положение со¬
Введение
33
ветского учёного в системе было таково, что он был склонен даже усугуб¬
лять обозначенную тенденцию: «застолбить» за собой какой-либо важный
тезис означало и то, что, в случае изменения политической (а следователь¬
но, и научной) конъюнктуры, у него бы не оставалось возможности тихо
отказаться от этого тезиса, требовалось бы публичное покаяние, которое
отнюдь не всегда избавляло от опалы. Поэтому советские учёные посте¬
пенно пришли к тому, чтобы делить заслуги поровну: говорить об общих
открытиях советской науки, основанных на верном применении марксист¬
ко-ленинской методологии. И всё же даже это не могло устранить личность
из науки. Прослеживая общие тенденции, мы старались указывать степень
влияния на них личностного понимания исторического процесса.
Вышеуказанные принципы воплощены в структуре данной работы.
В основе её лежит сочетание хронологического и проблемного подходов:
примерные периоды советской историографии древности нами намечены,
но в случае необходимости рассмотрения той или иной новой тенденции в
исследовании проблем древнего общества, мы прослеживаем её развитие
и на более длительный срок. Экскурсы в более ранний или поздний перй-
од по сравнению с заявленным в той или иной главе могут показаться не¬
простительной вольностью, но мы исходили из того, что советская исто¬
риография развивалась отнюдь не строго линейно. В виду наличия разно¬
направленных тенденций в ней строго хронологическое изложение не
проясняет, а часто запутывает суть дела.
В первой главе методы историко-филологического анализа применены к
самим основам марксистского историописания. Глава посвящена вкладу Эн¬
гельса в процесс становления марксистской историографии и поэтому играет
вводную роль; в этой главе мы пытаемся выяснить не только теоретические,
но и стилистические предпосылки советской историографии. Вторая глава
касается сложного процесса становления советской историографии, от мно¬
жественности возможностей и трактовок пришедшей к внешне нерушимому
монолиту единого подхода, рассматривается роль в этом отдельных учёных и
проблема властного влияния на процесс. В третьей главе рассказывается о
том, как эти принципы были применены для построения классических тру¬
дов в советской историографии древности, сделана попытка объяснить, по¬
чему период их написания оказался сравнительно кратким и малопродук¬
тивным. В четвёртой главе, на примере преимущественно научной деятель¬
ности Е.М. Штаерман, показана трансформация марксизма в послевоенный
период. Пятая глава посвящена постсоветской историографии и характери¬
стике того, что произошло с советским образом древности после падения
советской политической системы; данная глава наиболее полна критиче¬
ских оценок, поскольку относится к современному этапу, и некоторые ас¬
пекты имеют для изучения древней истории насущное значение.
Глава 1
Принципы марксистского историописания
Данная глава не ставит своей целью дать сжатый очерк марксистских
представлений об историческом процессе, поскольку эта задача была уже
многократно выполнена (в том числе в недавнее время)1 и наша книга не
нуждается в таковом изложении. Гораздо более насущным представляется
сосредоточиться именно на историописании не только как понимании ис¬
тории, но и как способе оформить это понимание в словах и презентовать
читателю в наиболее непротиворечивом виде. Эти особенности реже бы¬
вают объектом внимания исследователей, ориентированных прежде всего
на выяснение идей и реже на способ их подачи, но они играют, тем не ме¬
нее, важную роль в историографическом процессе, поскольку помогают и
авторам исторических работ продемонстрировать занимаемую ими пози¬
цию, а читателям - её распознать.
Более того, коль скоро выше была предложена методология историо¬
графического исследования, отличная от прямолинейного стремления к
построению метанарратива, то логично рассмотреть основы марксизма
именно с точки зрения этой методологии, отметив в них те моменты, ко¬
торые принципиальны для нашего анализа и при этом не лежат на поверх¬
ности для любого студента, знакомого с классическими описаниями мар¬
ксизма. Для того, чтобы задать методологические параметры рассмотре¬
ния как образа древности, так и особенностей историописания в советской
историографии, необходимо остановиться на избранном произведении
марксизма, которое играет важнейшую роль в отношении обеих этих ас¬
пектов.
Этим произведением, своеобразным прототипом советской историче¬
ской книги вообще, является «Происхождение семьи, частной собственно¬
сти и государства» Ф. Энгельса. Нелишним будет напомнить, что это была
одна из самых популярных и издаваемых исторических книг в СССР, вы¬
пускаемая миллионными тиражами.2 Это сочинение недаром считается
1 Можно привести в пример три важных работы: более критическую, более апологети¬
ческую и претендующую быть посредине. См. Rigby S.H. Marxism and History. A critical in¬
troduction. Manchester, 1998; Cohen G.A. Karl Marx’s Theory of History. A defence. Oxford,
2000; Blackledge P. Reflections on the Marxist Theory of History. Manchester, 2006.
2 На исходе советской эпохи появился даже комикс по книге - конечно, не для детей.
Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Рисованная книга
(комикс) / Сценаристы: Орлов А., Федулов А., художник Соколова Н. М., 1991. И даже этот
комикс был тиражом в 50 000 экземпляров.
Глава 1. Принципы марксистского историописания
35
одной из базовых марксистских работ - легко написанное,3 обладающее
внятной структурой и подходящим объёмом, оно даёт то представление о
марксизме, которое можно передать в процессе образования широким
слоям общества. Несколько советских поколений интеллектуально форми¬
ровались под непосредственным воздействием «Происхождения», и, ко¬
нечно, на историков оно имело особое воздействие.
Кроме того, «Происхождение», в известном смысле слова, первое мар¬
ксистское произведение: написанное в 1884 г., спустя год после смерти
Маркса, являющееся как бы выполнением его «завещания»,4 оно претенду¬
ет оформить те идеи, которые Маркс не высказал, но должен был. Иными
словами, если до того были произведения Маркса (и Энгельса), то теперь
появляются произведения марксистские, ибо отныне Энгельс, сознательно
или нет, будет создавать образ Маркса и во всех важных высказываниях
апеллировать к нему, как к незамутнённому первоисточнику. Выгодное от¬
личие Энгельса от любого другого последователя Маркса заключалось в
том, что первый в своей интерпретации теории не был ограничен текстами
первоисточника: как потому, что сам имел доступ к архиву Маркса, и, со¬
ответственно, обладал наиболее полным собранием текстов, так и постоль¬
ку, поскольку был соавтором (пусть и скромным) основной идеи, а следо¬
вательно, мог говорить от их совместного с Марксом имени.5
Наконец, «Происхождение» интересно для анализа и само по себе.
Коль скоро произведение давно имеет самостоятельный научный вес,6 не¬
обходимо понять, какие же принципы и понятия оно исповедует, и в какой
мере оно повлияло на складывание марксистских моделей исторического
развития.7 Кроме того, имеет большое значение и внешне филологиче¬
3 Л. Козер справедливо отмечает, что Энгельс, в сравнении с Марксом, обладал «более
свободным журналистским даром». См. Козер Л.А. Мастера социологической мысли. Идеи в
историческом и социальном контексте. М., 2006. С. 34. Следует, впрочем, помнить о «Восем¬
надцатом брюмера Луи Бонапарта» (1852) - одном из лучших, если не лучшем памфлете
Маркса.
4 Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К.,
Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. М., 1961. T. 21. С. 25 (далее - «Происхождение»).
5 В этом отношении мы полностью разделяем мнение М. Рубеля о том, что понятие
«марксизм» чрезмерно размыто, и что размытость эта была результатом, помимо всего про¬
чего, усилий Энгельса (не всегда сознательных). См.: Rubel М. Friedrich Engels - Marxism’s
Founding Father. Nine Premises to a Theme // Varieties of Marxism. Ed. By Avineri Sh. The Hague,
1977. P. 43-45.
6 Несмотря на то, что на сегодняшний день в теории происхождения семьи, поддержи¬
ваемой Энгельсом, давно отвергнуты все её опорные пункты (размывание в советской этно¬
графии, причём, началось ещё в 60-е гг. прошлого века), в отечественной социологии семьи
эволюционизм до сих пор не отвергнут и сомнения в Энгельсе и по сей день пор высказыва¬
ются только в очень невнятной форме. См., напр., Социология семьи. Под ред. проф. А.И. Ан¬
тонова. М., 2005. С. 75.
7 То, что таких моделей много, и они порой весьма агрессивно противостоят друг другу,
думается, давно уже не новость для отечественного читателя. См. Дмитриев А.Н. Марксизм
без пролетариата: Георг Лукач и ранняя Франкфуртская школа (1920-1930-е гг.). СПб. - М.,
2004. С. 14-15.
36
Глава 1. Принципы марксистского историописания
ский, но внутренне историографический вопрос: почему именно «Проис¬
хождение» сыграло такую роль? каким образом его внутренняя структура
и способы аргументации предопределили степень его убедительности для
читателей?8 Благодаря чему по весьма сложной и шаткой теме Энгельсу
удалось создать произведение, в котором все слабые стороны умело скры¬
ты за ощущением строгой логичности изложения? И были ли самому Эн¬
гельсу очевидны эти слабые стороны? Эти, и ряд других вопросов мы по¬
стараемся разобрать ниже.
Рассматривать принципы марксистского историописания мы будем,
однако, смотря прежде всего на Россию, а не на Европу. Это значит, во-
первых, что мы будем уделять большее внимание тем аспектам произве¬
дения, которые окажут конституирующее воздействие на советское исто¬
рическое мышление, а во-вторых, исследовать, в какой контекст попала
работа Энгельса именно в русской среде.9 Поскольку в советский период
знакомство с литературой на иностранных языках было всегда в той или
иной степени затруднено, и поскольку в моменты потрясений в учёном
сообществе наибольшую роль играет то, что написано на родном языке,10
это имеет значение.
1.1. Трансформация идей Л.Г. Моргана К. Марксом
и Ф. Энгельсом
Вполне вероятно, что с работами Моргана Маркс познакомился бла¬
годаря рекомендации социолога М.М. Ковалевского - тот хорошо был зна¬
ком с новейшей литературой по теме, и потому читал малодоступную кни¬
гу малоизвестного автора (Маркс нашёл её в библиотеке Британского му¬
зея). Льюис Генри Морган (1818-1881) был американец, долгое время
прожил среди ирокезов и был даже усыновлён племенем сенека, после ра¬
ботал адвокатом, директором компании по прокладке железных дорог; в
конце жизни написал ряд работ по первобытной истории и антропологии,
в необходимости издания которых ему удалось убедить американское пра¬
вительство.11 Морган интересен также своими изысканиями в области
биологии: его книга об американских бобрах содержит главу о психологии
8 Согласимся с Ф.Р. Анкерсмитом в том, что в исследовании важны не только сами ис¬
торические факты, но и то, как их интерпретируют. См. Ankersmit F.R. Narrative Logic. A Se¬
mantic Analysis of the Historian’s Language. Hague-Boston-London, 1983. P. 1.
9 Одно из наиболее интересных исследований последнего времени, сосредоточенное на
воздействие марксовых идей на русских интеллектуалов XIX в.: Твардовская В.А., Итенберг
Б.С. Русские и Карл Маркс: выбор или судьба? М., 2010.
10 Помимо психологической причины (по-настоящему усвоенным становится то, что ты
сравнительно легко можешь воспроизвести) тому есть и другое объяснение: в революцион¬
ные периоды падает уровень образования.
11 Подробнее о жизни Л.Г. Моргана см.: Moses D.N. The Promise of Progress: the Life and
Work of Lewis Henry Morgan. Missouri, 2009.
1.1. Трансформация идей Л.Г. Моргана К. Марксом и Ф. Энгельсом
37
животных, которая, конечно же, заставляет ставить вопрос и о соотноше¬
нии её с психологией человека.12
Работа Моргана о системах родства и свойства у народов мира13 (1871)
впервые выразила основные положения его теории семьи, и обратила на
себя внимание сторонников и критиков (среди последних особенно ярост¬
но выступил Дж.Ф. Мак-Леннан). «Древнее общество» (1877) было ито¬
гом научной деятельности Моргана, обобщающим сочинением, в котором
он подробно изложил продуманную им общую теорию развития человече¬
ства. В те времена Европа ещё не имела привычки слишком интересовать¬
ся культурной продукцией Нового Света, так что книга была сравнительно
мало известна; конечно, никакого сознательного замалчивания здесь не
было.14 15На Маркса книга произвела сильнейшее впечатление: он составил
подробный её конспект, который по объёму был равен примерно полови¬
не оригинала, и вообще восторгался Морганом; фактически, все поздние
оценки Энгельсом работы Моргана как равносильной открытиям Дарвина,
восходят к марксовым характеристикам. Конспект Маркса вместе с ориги¬
налом Моргана послужат основой для «Происхождения», причём кон¬
спект - в первую очередь, а саму книгу «Древнее общество» Энгельс с
большим трудом приобретёт и получит по почте почти что на стадии на¬
писания своего произведения.16 Разумеется, Энгельс ознакомится и с дру¬
гими базовыми трудами в исследуемой области: с «Материнским правом»
Бахофена,17 с «Первобытным браком» Мак-Леннана и рядом других сочи¬
нений, но принципиальной новизны в их оценке или даже в использова¬
нии их работ ни он, ни Маркс не добавят. Маркс несколько уточнит поло¬
12 Morgan L.H. The American Beaver and His Works. Philadelphia, 1868. P. 248-284. Книга
эта неоднократно цитируется Дарвином в его эпохальном труде. См. Дарвин Ч. Происхожде¬
ние человека и половой подбор. СПб., 1896. С. 44 и сл.
13 Morgan L.H. Systems of Consanguinity and Affinity of the Human Society. University of
Nebraska Press, 1997.
14 Созданный Энгельсом миф о замалчивании Моргана был продолжен в советской ис¬
ториографии: якобы, только после выхода «Происхождения» буржуазные учёные были вы¬
нуждены заговорить о Моргане. На деле, в профессиональной литературе ХЕХ в. Морган ци¬
тировался примерно на одном уровне как до, так и после «Происхождения».
15 Маркс К. Конспект книги Льюиса Г. Моргана «Древнее общество» // Маркс К., Эн¬
гельс Ф. Сочинения. Т. 45. М., 1975. С. 227-372.
16 См. письмо Энгельса Каутскому от 22 апреля 1884 г. Маркс К., Энгельс Ф. Сочине¬
ния. Т. 50. М., 1981. С. 469: «усиленно работаю над Морганом». «Происхождение» было на¬
писано с конца марта по 26 мая 1884 г. См. тж. Косвен М.О. Энгельс и Морган // Вопросы
истории доклассового общества. Сборник статей к пятидесятилетию книги Фр. Энгельса
«Происхождение семьи, частной собственности и государства». Труды института антрополо¬
гии, археологии и этнографии. Т. IV. М.-Л., 1936 (далее - ВИД О). С. 4-5.
17 О том, как Бахофен из мыслителя эпохи романтизма обратился «в первопроходца со¬
временной антропологии» см.: Momigliano A.D. Johann Jacob Bachofen: From Roman History
to Matriarchy // Momigliano A.D. Ottavo Contribute alia Storia degli Studi Classici e del Mondo
Antico. Roma, 1987. R 91-107; Idem. Bachofen tra Misticismo e Antropologia // Idem. Nono Con¬
tribute alia Storia degli Studi Classici e del Mondo Antico. Roma, 1992. P. 767-782.
38
Глава 1. Принципы марксистского историописания
жения Моргана дополнительными ссылками на античную литературу, Эн¬
гельс прочитает своего соотечественника Т. Моммзена в оригинале, а не в
английском переводе (как Морган), но рассмотрение самих доводов Дж.
Грота и Т. Моммзена и контраргументы против них будут в основе своей
взяты у Моргана. Энгельс только однажды введёт большое количество но¬
вого материала: э VII и VIII главах, рассматривая кельтов и германцев, по¬
скольку он отдельно изучал этот вопрос, но и эти дополнения будут хоро¬
шо укладываться в общую структуру моргановского плана исследования.
Таким образом, с содержательной точки зрения «Происхождение»,
действительно, является составленным Энгельсом рефератом марксова
конспекта книги Моргана. Другое дело, что в этом факте нет ничего скан¬
дального: он заранее принят и оговорен Энгельсом во введении. Следова¬
тельно, изначально подразумевается, что ценность «Происхождения» не в
том, чтобы познакомить читателей с новым материалом или дать пред¬
ставление о работе покойного Моргана (и уж тем более о конспекте по¬
койного Маркса): кроме взятого у Моргана материала, есть ещё и выводы,
которые принадлежат собственно Марксу и Энгельсу. И здесь отличия
между Марксом и Морганом становятся вполне очевидными, хотя они и
камуфлированы постоянными указаниями на близость их позиций.
Энгельс в «Происхождении» рисует образ Моргана как «стихийного
материалиста» или «почти марксиста», который мало соответствует ре¬
альности18. Например, Маркс и Энгельс противопоставляли Моргана ка¬
бинетным учёным (кстати, и себя тоже), но Морган как раз очень стремит¬
ся быть солидным учёным в понимании тех лет: «Древнее общество» пе¬
реполнено ссылками на античные источники, Гомер, Лукреций и Гораций
обильно цитируются на языке оригинала, и в этом отношении труд Мор¬
гана обнаруживает даже большее сходство с работой классициста Бахофе-
на, чем с книгой этнолога Мак-Леннана.19
Первое, что наверняка должно было привлечь Маркса и с чего, собст¬
венно, начинается «Древнее общество», это утверждение Моргана, что
«история человеческой расы имеет единое начало, едина в своём опыте и в
своём прогрессе»20. Морган строго верит в прогресс, в чём его убеждают
новые открытия о прошлом человеческой истории, но признаёт, что раз¬
ные народы могут одновременно находиться на разных ступенях развития.
Это, следовательно, даёт возможность установить порядок и направление
эволюции: «опыт американских индейцев представляет более или менее
18 Этот образ создал Маркс. Как показывают письма к Каутскому, мнение Энгельса о
Моргане сложилось ещё до того, как «Древнее общество» попало на его рабочий стол. См.
Косвен М.О. Энгельс и Морган. С. 3 и сл.
19 Бахофен, впрочем, в письме Моргану по случаю получения от того экземпляра
«Древнего общества», презрительно говорит о Мак-Леннане как о юристе (по его основной
профессии), которому негоже соваться в исторические исследования. См. Косвен М.О. Мат¬
риархат. История проблемы. М. - Л., 1948. С. 186.
20 Морган Л.Г. Древнее общество или исследование линий человеческого прогресса от
дикости через варварство к цивилизации. Л., 1934. С. 3.; 3-е изд. М.: URSS, 2012.
1.1. Трансформация идей Л.Г. Моргана К. Марксом и Ф. Энгельсом
39
точно историю и опыт наших собственных отдалённых предков в соответ¬
ствующем состоянии».21
Кроме известного деления человеческой истории на последователь¬
ные эпохи дикости, варварства и цивилизации (восходящего ещё к А. Фер¬
гюсону), Морган выдвигает также замеченное Марксом и Энгельсом только
отчасти противопоставление родового и цивилизованного обществ, пони¬
маемое им как противостояние общности, общества (societas) государству
(civitas): если первое основывается на личности и роде, то второе - на
территории и собственности. Есть и моменты, которые вовсе не отражены
в «Происхождении», но важны для Моргана - прежде всего, тезис о двух
измерениях человеческого развития: с одной стороны, неизменно прогрес¬
сирующих изобретениях и открытиях (inventions and discoveries), с другой
стороны - идеях, которые развёртываются, воплощаясь в общественных
учреждениях (institutions), и это прежде всего идеи управления, семьи и
собственности.22 Цивилизация для него - дар, финальное вознаграждение
за разнообразный опыт, накопленный при варварстве.23
Итак, Морган прогрессист,24 25 но отнюдь не социалист: когда он гово¬
рит о свободе, равенстве и братстве как цели человеческого развития, он
верит, что они достигнуты на его родине, когда он критикует современную
жажду преуспеяния, это адресуется европейскому привилепгоованному
классу, аристократам, но никак не американской буржуазии. «Древнее
общество» проникнуто нехитрой моралью: в родовой общности, societas,
существовала настоящая демократия, как у ирокезов, так и в античности;
историки-монархисты (такие как Грот или Гладстон) хотят видеть у власти
в древних обществах аристократов-джентльменов и царей, чтобы обосно¬
вать изначальность монархии, в противовес им американский учёный
стремится доказать, что ранней формой правления была демократия; неко¬
гда подавленная, она вскоре вновь станет универсальной формой правле¬
ния.26 Он верит, что современная семья приближается к равноправию
мужчины и женщины, и хотя признаёт, что нынешняя её форма может ус¬
тареть, отказывается предсказывать дальнейшую эволюцию.27
21 Там же. С. 4.
22 Там же. С. 5-7. См. тж. Morgan L.H. Ancient Society. New Brunswick, 2000. P. 4. Ис¬
следователь идей, конечно, вполне может быть материалистом, если только не верит в пер¬
вичность идеи перед материей.
23 Idem. Systems of Consanguinity and Affinity of the Human Society. P. XXIII.
24 Что интересно, Морган понимает прогрессистски и развитие животного мира, при¬
чём и это выражено в представлении о линейной, однонаправленной эволюции. Восхищаясь
постройками бобров, он отмечает, что если существо, чей мозг вряд ли больше, чем у крысы
или белки, способно на такую деятельность, то чего же следует ожидать от более развитых
животных!.. Он словно бы не замечает, что более развитые животные как раз не отмечены
склонностью к строительству. См. Morgan L.H. The American Beaver and His Works. P. 267.
25 Морган Л.Г. Древнее общество или исследование линий человеческого прогресса от
дикости через варварство к цивилизации. С. 329.
26 Там же. С. 143-144,195-196.
27 Там же. С. 219,288.
40
Глава 1. Принципы марксистского историописания
Морган, наконец, полагает, что в основе общественного прогресса
лежит замысел Высшего Разума - упоминания о божественной воле редки
в его работе, но появляются в очень важных её частях - прежде всего, в
подведении итогов.28 В самом начале труда он признаёт, что развитие ре¬
лигиозных идей ему не удаётся вписать в общую эволюцию человеческого
рода, «все примитивные религии оказываются странными и до известной
степени непонятными»29, так что он предпочитает решить проблему тем,
что просто объявляет вопрос выходящим за границы основной темы, но в
самой этой оговорке замечательны сдержанность и осторожность, которые
спасают читателя от ощущения зацикленности автора на идее прогресса.
Иначе говоря, работа Моргана не могла родить представления о нём
как о сугубом материалисте у любого другого читателя, кроме Маркса.30
Маркс уже имел примерные ответы на вопросы развития и разложения
первобытного общества, Морган же только дал ему подходящую аргумен¬
тацию и исторический материал. Но в общем, в той или иной мере, почти
то же самое, казалось бы, могли предоставить Марксу Бахофен или, осо¬
бенно, Мак-Леннан. Безусловно, Марксу и Энгельсу симпатизировали
прямые взгляды американского учёного на прогресс, но вера в прогресс не
была исключением в интеллектуальной среде XIX в., и здесь Морган был
далеко не самым безоглядным её адептом. Марксу, безусловно, нравился
демократизм Моргана, но, в конечном итоге, это был полностью антимар¬
ксистский тезис: если, по Марксу, обречено капиталистическое общество
как таковое, вне зависимости от формы правления, то для Моргана амери¬
канский образ жизни - залог дальнейшего прогресса человечества.
Почему же именно Морган стал для Маркса «Дарвином» социальных
наук? На наш взгляд, наибольшую роль сыграли два фактора. Менее важ¬
ный из них заключался в том, что Морган не был, в терминологии Маркса,
«кабинетным учёным» - иными словами, он не принадлежал к рафиниро¬
ванной европейской интеллектуальной верхушке, являясь если не марги¬
нальной, то откровенно периферийной фигурой учёного мира, и если за¬
слуги Грота или Нибура Марксу и Энгельсу было не слишком приятно
признавать, то неизвестного американца можно было противопоставить
28 Там же. С. 330. Можно, конечно, увидеть в этих словах только страховку от критики
со стороны конформистов. Д.Н. Мозес пишет о том, что Морган эволюционировал к дарви¬
низму, но это, вероятно, был сложный и неоднозначный процесс. Moses D.N. The promise of
progress: the life and work of Lewis Henry Morgan. P. 166. Во всяком случае, благотворность
религии как инструмента приобщения к цивилизации Морган признавал. Морган Л.Г. Лига
Ходеносауни или ирокезов. М., 1983. С. 236 сл.
29 Он же. Древнее общество... С. 6.
30 Например, у Ковалевского она не вызвала подобных ассоциаций. Это совсем не зна¬
чит, будто Морган не выказывает материалистических тенденций: они у него, пожалуй, пре¬
валируют, но всё же не выходят на уровень самосознания. В советской историографии, есте¬
ственно, первому факту придавалось гораздо большее значение, чем второму. См. Семёнов
Ю.И. Учение Моргана, марксизм и современная этнография // Советская этнография. 1964.
№ 4. С. 173; Аверкиева Ю.П. Л.Г. Морган и этнография США в XX веке // Вопросы истории.
1968. №7. С. 55.
1.1. Трансформация идей Л.Г. Моргана К. Марксом и Ф. Энгельсом
41
солидным европейским противникам как новое слово в науке - тем более,
что труд обладал несомненными научными достоинствами. Второй фактор -
более важный, но и более очевидный - Морган, согласно его мнению (и мне¬
нию Маркса и Энгельса), нашёл ключ к пониманию истории семьи - изу¬
чив ирокезский род, он нашёл материал, который позволял увязать между
собой различные общества на разных этапах развития. Морган считал, что
анализ систем родства или свойства может дать представление о ранних
стадиях общественного развития и помочь в создании общей схемы разви¬
тия социума. Эта схема не была общепринятой и базировалась, в том чис¬
ле, на эволюции орудий труда - два момента, которые не могли не заинте¬
ресовать создателя исторического материализма.
При работе с «Древним обществом», Маркс, имея в виду свою буду¬
щую работу-отклик, изменил порядок частей: сначала он законспектировал
первую часть («Развитие интеллекта вследствие изобретений и открытий»),
затем - третью («Развитие идеи семьи») и четвёртую («Развитие идеи соб¬
ственности»), и только в конце - вторую («Развитие идеи управления»).
Первая часть играет вводную роль («происхождение»), а остальные и вы¬
страиваются в схему «семьи, частной собственности и государства». Прав¬
да, при таком порядке немного терялась моргановская конечная тирада,
осуждающая преклонение перед собственностью, и это слишком портило
развязку. Можно представить, почему на этом Маркс остановился, оставив
конспект памятником ещё одному из своих ненаписанных трудов - вероят¬
но, он решительно не представлял, куда двигаться дальше, как переварить
огромный моргановский материал. Конспект получился исполинским, и
отклик на «Древнее общество» мог выйти слишком уж неуклюжим.
Задачу разрешил Энгельс - он чувствовал себя обязанным исполнить
волю Маркса, но при этом не сковывал себя обязательствами не упустить
ни одной подробности - так что позволил себе выбирать наиболее важное
и убедительное. Кроме того, Энгельс прекрасно понимал, что его задумка
уместна только в том случае, если он напишет популярную работу, и по¬
этому сознательно применял литературные приёмы. Достаточно обратить
внимание на стиль произведения: так, Энгельс любит в конце главы или
любого смыслового отрезка резюмировать сказанное ёмкой образной фра¬
зой,31 иногда использует смелые обороты, незнакомые Моргану или Мар¬
ксу,32 нередко пользуется иронией, как оружием в полемике (Маркс в та¬
ких случаях обычно быстро скатывался к ругани33). Вышеперечисленное
может быть сочтено не более чем «довеском» к научному стилю, но мы
можем утверждать, что сам Энгельс исходил из обратного: в письме Каут¬
скому, написанному в период подготовки к созданию «Происхождения»,
Энгельс отдельно отмечает, что работа Моргана плохо написана, - следо¬
31 Происхождение. С. 30,173.
32 Например: «нивелирующий рубанок римского мирового владычества». Там же. С. 146.
33 Напр., Маркс К. Конспект книги Льюиса Г. Моргана «Древнее общество». С. 329,
332,353.
42
Глава 1. Принципы марксистского историописания
вательно, сам он готовится писать, памятуя о стиле. Кроме того, автор
сознательно ориентируется на цельность и интересность рассказа для чи¬
тателя: несколько раз в течение работы он использует старый литератур¬
ный приём, ассоциирующий чтение с путешествием: в конце первой главы
сказано, что «эта картина покажется бледной и жалкой по сравнению с
той, которая развернётся перед нами в конце нашего странствования», в
последней главе - «Мы подошли теперь к порогу цивилизации»34 (курсив
в обоих случаях мой - С.К.).
Необходимо также указать на факт, которому обычно уделяется мало
внимания: у «Происхождения» был прообраз. Речь не идёт о тех работах по
семье и браку, которые выходили до того, или даже о фактически уже мар¬
ксистских работах - как статьи К. Каутского «Возникновение брака и се¬
мьи» (1882-1883).35 Попытка написать историю семьи с точки зрения исто¬
рического материализма и с учётом современных исследований (Бахофена,
Лёббока и Моргана) была совершена буквально за год до первой публика¬
ции «Происхождения». Это были «Очерки первобытной экономической
культуры» (1883) Н.И. Зибера. И хотя у Зибера не было в распоряжении
конспекта Маркса, он всё же, пусть иногда критикуя Моргана,36 в термино¬
логии больше завися от Бахофена, а в теории от Лёббока, выстраивает схе¬
му, в отдельных аспектах удивительно напоминающую «Происхождение».
При всём том работа Зибера влияния не имела. Не последнюю роль
сыграло то обстоятельство, что она была написана на русском (а Маркс,
русский знавший, уже не мог её прочитать и оценить), но были и другие
причины. Зибер не смог построить достаточно внятной и убедительной
схемы, несмотря на усилия в этом направлении; каждое, более или менее
важное, положение, высказываемое им, отягощено огромным количеством
подробных примеров из записок путешественников и исследователей
примитивных народов.37 В итоге «Очерки» скорее напоминают компенди¬
ум сведений, подобранных с определённой тенденцией, но от того не ста¬
новящихся намного более убедительными. Книга в издании 1883 г. со¬
ставляет более пятисот страниц, а её структура при этом колеблется меж¬
ду фиксированием обычаев (способы обработки почвы, постройка жилищ)
и описанием процессов (возникновения обмена, власти). К тому же исто¬
рия семьи не является стержневой темой произведения.
Следовательно, использование некоего набора литературы вкупе с
материалистическим методом ещё не гарантировало авторской удачи. По¬
34 Происхождение. С. 33,165.
35 Энгельс раскритиковал статьи Каутского, впрочем, вполне по-дружески. Энгельс - Кар¬
лу Каутскому в Вену. 10 февраля 1883 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. М.,
1964. Т. 35. С. 361-363; Энгельс - Карлу Каутскому в Вену. 2 марта 1883 г. // Там же. С. 376-378.
36 Напр., Зибер Н.И. Очерки первобытной экономической культуры. М., 1883. С. 298.
37 Как отмечал советский исследователь: «для Зибера характерен не широкий синтез, а
нагромождение фактов». Зеленин Д.К. Русская дореволюционная литература по истории се¬
мьи и рода // ВИДО. С. 944.
1.1. Трансформация идей Л.Г. Моргана К. Марксом и Ф. Энгельсом
43
добная работа не могла быть написана любым последователем Маркса,
обладающим известной теоретической подготовкой, но только тем, кто
имел для того достаточные литературные способности.
При выработке необходимой структуры повествования очевидным
образом обнаруживается литературный дар Энгельса.38 Во-первых, он
понимает, что, кроме введения (гл. I, «Доисторические ступени культу¬
ры»), ему нужно и заключение (гл. IX, «Варварство и цивилизация»); эти
две части будут максимально социологичны. В основной части «Проис¬
хождения» автор решительно отказывается от членения на смысловые
эпизоды по принципу «семья», «собственность», «государство», а разби¬
вает структуру на два раздела: «теоретический» и «практический». Сна¬
чала он даёт вводную теоретическую главу (гл. II, «Семья»), самую объ¬
ёмную в работе (примерно четверть всей работы по изданию 1884 г.39),
где излагает общую схему развития рода и семьи в связи с развитием
собственности - это «теория» основной части, затем приводит главное
доказательство, «недостающее звено» в эволюции семьи (гл. III, «Ирокез¬
ский род»), а после - три примера, на наиболее знакомом читателю мате¬
риале, показывая развитие рода и рождение государства у греков (гл. IV,
«Греческий род» и гл. V, «Возникновение афинского государства»), рим¬
лян (гл. VI, «Род и государство в Риме») и варваров (гл. VII, «Род у кель¬
тов и германцев» и гл. VTII, «Образование государства у германцев») -
эти главы будут «практическим» разделом. Такого рода структура, кото¬
рая, на первый взгляд, может показаться более путаной, чем у Моргана,
на самом деле сэкономила Энгельсу место, избавила его от ряда, возмож¬
но, интересных, но излишних примеров,40 а ещё дала возможность пе¬
риодически вкраплять рассуждения о современных нравах, и это без за¬
метного ущерба стройности повествования.
Очевидно, что рассмотрение семьи и рода, так или иначе, занимает
большую часть работы, и это понятно: Энгельс выносит на первый план
то, в чём Морган представлялся ему убедительнее всего, структура помо¬
гает подчеркнуть наиболее положительные аргументы.
Кроме того, она ещё и скрывает некоторые слабые стороны. Работу
Энгельса часто критиковали по отдельным положениям или же отвергали
целиком, но в обоих случаях критика не могла подорвать главного: чита¬
тельского ощущения подчёркнутой логичности и естественной последова¬
тельности изложения, которые, в силу свойств человеческого мышления,
38 Краткий сравнительный анализ структуры книг Моргана и Энгельса: Гольман Л.И.
Энгельс-историк. М., 1984. С. 137.
39 В издании 1891 г., благодаря обильным дополнениям, П глава займёт более трети работы.
40 Скажем, описание ацтекского общества с критикой представлений о нём, как о мо¬
нархическом, занимает достаточно места у Моргана и, естественно, подробно отражено в
конспекте Маркса; Энгельс выпускает его вовсе: все принципиальные моменты, высказанные
здесь Морганом, аналогичны его же мнению о греческом обществе гомеровского периода;
следовательно, повторяться не стоит.
44
Глава 1. Принципы марксистского историописания
воспринимаются как доказательство правильности основных положений.
Попробуем показать, что это ощущение достигнуто определёнными соз¬
нательными усилиями.
1.2. История семьи в изложении Ф. Энгельса
Приступая к подробному разбору частных аспектов «Происхожде¬
ния», необходимо сделать важную оговорку: нашей целью не является
критика положений Энгельса с точки зрения современной науки. Конечно,
современные исследования будут нами использоваться, но для наших це¬
лей нет никакого смысла упрекать автора за незнание тех фактов, которые
не могли быть ему известны. Например, он даже не догадывался, что све¬
дения о гавайской, так называемой пуналуальной семье, являются выдум¬
кой миссионеров, вольной или невольной.41 Нам гораздо важнее будет
увидеть, каким образом Энгельс распоряжается тем материалом, который
есть у него в наличии.
Напомним этапы эволюции брачно-семейных отношений, как они
представлены в «Происхождении».
Первая стадия (гипотетическая). Промискуитет. Свобода половых
связей, отсутствие брака и семьи как таковых.
Вторая стадия. Кровнородственная семья. Брачные группы разделены
по поколениям. Брак между группой братьев-мужчин и неродственной им
группой сестёр-женщин.
Третья стадия. Пуналуальная семья (в издании 1891 г. - заменена на
стадию группового брака). Общность жён и мужей внутри группы при за¬
прете на брак между братьями и сёстрами. На этой стадии возникает род,
который объединяет родственников по женской линии (при невозможно¬
сти установить отцовство).
Четвёртая стадия. Парная семья. Легко расторжимый брак с обеих
сторон, в котором дети остаются у матери.
Пятая стадия. Моногамная семья. Главенство мужчины, женщина
полностью бесправна, от неё требуется верность мужу, который отнюдь не
обязан соблюдать то же самое.
Третья, четвёртая и пятая стадии соответствуют эпохам дикости, вар¬
варства и цивилизации в развитии человечества.
Ступени эти в общем и целом взяты у Моргана, хотя и здесь Энгельс
несколько упростил и заострил моргановскую периодизацию. Промискуитет
был выделен в отдельную предварительную стадию, была исключена стадия
патриархальной семьи, которую Морган сам признавал не всеобщей.42 Важ¬
41 Подробно о судьбе теории Моргана: Семёнов Ю.И. Происхождение брака и семьи.
М., 1974. С. 34-52.; 2-е год. М.: Красанд/URSS, 2010.
42 Морган Л.Г. Древнее общество. С. 300. См. там же указание Моргана на гипотетич¬
ность собственных построений.
1.2. История семьи в наложении Ф. Энгельса
45
ным положением для Энгельса является также представление о приорите¬
те родовой организации над семейной на ранних стадиях развития обще¬
ства: иначе бы необходимость воспитывать детей сделала для женщины
невозможной её свободу в родовом обществе.
Первое, что обращает на себя внимание в этой характеристике - сте¬
пень доказанности существования ранний стадий. Энгельс отдельно ого¬
варивает сомнительность существования промискуитета, состояния, «ко¬
гда внутри племени господствовали неограниченные половые связи»,
уточняя, что не только самой этой ступени, но даже каких-либо прямых
доказательств её существования в прошлом вряд ли удастся обнаружить
даже у самых отсталых племён («социальных ископаемых»).43 Равным об¬
разом, нет доказательств и существования кровнородственной семьи - она
вымерла.44 Иными словами, уже здесь перед Энгельсом вставала пробле¬
ма: две стадии из пяти оказывались «условными».
Каким образом он её решил? Тонкий ход, на котором не сделал акцен¬
та Морган, поглощённый детализированием и интегрированием огромно¬
го материала, заключался в следующем: Энгельс не выделил промискуитет
как равноценную стадию, а ввёл его в статусе некоего пролога. Вторая
глава «Происхождения» имеет следующую структуру: введение, четыре
параграфа, итоговое резюме. Параграфов удостоились только четыре по¬
следние стадии. «Открытие» промискуитета (гетеризма) вообще выглядит
в тексте больше как описание идей Моргана и Бахофена, с которыми Эн¬
гельс не спорит, но полностью и не соглашается.45 Тем самым получалось,
что гипотетическими были не две стадии, а только одна - кровнородст¬
венной семьи, с которой и следует начинать отсчёт стадий как таковых.
Не следует, однако, думать, будто Энгельсу было на самом деле без¬
различно, допускать существование промискуитета или нет:46 в издании
1891 г. он добавляет более четырёх страниц текста по данной проблеме.
Прежняя тактика сохранена, Энгельс всё так же не утверждает, что про¬
мискуитет однозначно был, зато критикует тех, кто утверждает, будто его
не было (прежде всего, Вестермарка). Использовано три приёма. Первый -
намёк на ненаучные цели критиков промискуитета («хотят избавить чело¬
вечество от этого “позора”»47). Второй - нивелирование доказательств
(ссылки на животный мир, в котором случаи полной свободы половых
связей исключительны, не имеют большого значения - человеку, чтобы
43 Происхождение. С. 37.
44 Там же. С. 42.
45 Тот же приём был вынужден применить и П.П. Ефименко, создавая своё эпохальное
«Первобытное общество»: только излагал он теперь представления «Энгельса - Моргана»
(именно в таком порядке) и, в виду требований своего непростого времени, не говорил ни
слова об абсолютной гипотетичности стадии. Ефименко П.П. Первобытное общество. Очер¬
ки по истории палеолитического времени. Л., 1938. С. 173-174.
46 Изначальная общность жён была для Энгельса вполне очевидной ещё до подготовки
его труда. См. Энгельс - Карлу Каутскому в Вену. 10 февраля 1883 г. С. 361.
47 Происхождение. С. 37.
46
Глава 1. Принципы марксистского историописания
выжить, приходилось действовать по законам социума, которые требовали
ограничения ревности ради выживания группы).48 Третье - частичное от¬
ступление и примирение (временное сожительство парами при промис¬
куитете не исключается, просто оно никак не установлено обычаем).49
Существование кровнородственной семьи «доказать» уже гораздо лег¬
че: основной тут является ссылка по принципу «она должна быть, потому
что на это всё указывает». А именно, доказательством существования
кровнородственной семьи служит гавайская система родства (пуналуа), ко¬
торая будет рассматриваться на следующей стадии. Вообще, кровнородст¬
венной семье у Энгельса посвящено всего два абзаца и одно примечание,
не относящееся к сущности вопроса.
Совершенно запутанным и полным оговорок (особенно в издании
1891 г.) выглядит раздел «Пуналуальная семья». Поскольку, начиная с этой
формы, появлялась возможность использования реального этнографиче¬
ского материала, здесь Энгельсу приходилось сложнее всего. Сначала он
целиком последовал Моргану, посчитав гавайские обычаи «классической
формой семейного уклада»50 - хотя, надо полагать, при большем почтении
к географическому фактору, Энгельс мог бы задаться вопросом, могут ли
стоять Гавайские острова на столбовой дороге человечества. После, когда
пример пуналуальной семьи не нашёл аналогов у других народов и был
признан исключением (то, что пуналуальная семья вообще плод подлога,
станет ясно вскоре после смерти Энгельса), Энгельс ввёл термин «группо¬
вой брак», использовав новые данные об австралийских брачных классах,
а пуналуальнуто семью отметил как высшую форму группового брака.
. Прекрасный пример шаткости доказательств показывает использование
приёма, при котором два слабых довода, будучи сопряжены, тем самым
усиливают друг друга. В начале раздела Энгельс предполагает, что именно
на стадии пуналуальной семьи возникает род как ячейка общества. Не¬
сколькими страницами ниже он отмечает, что, значит, у всех народов, у ко¬
торых есть род, должна была быть и пуналуальная семья, т.е. «почти у всех
варварских и культурных народов»!51 Собственно, этим и исчерпывается
аргументация наличия указанной стадии.52
48 Там же. С. 39-40. Так Энгельс заранее отражает нападки вроде той, что была высказана
в энциклопедическом словаре Брокгауза по поводу ирокезской системы родства: «Древний аме¬
риканец оказывается большим коммунистом, чем бобер». См. Энциклопедический словарь.
Т. 38. Репринтное воспроизведение издания Ф.А. Брокгауз - И.А. Ефрон. 1890 г. М., 1992. С. 835.
49 Происхождение. С. 41. Тут, правда, как это часто бывает при использовании «частич¬
ного примирения», Энгельс впадает в противоречие: даже временное сожительство парами
уже предполагает наличие ревности. Не говоря о том, что наличие фактического парного
брака на ранних стадиях лишает смысла жёсткое противопоставление между новой теорией
и устаревшей патриархальной.
50 Там же. С. 44.
51 Там же. С. 43,47.
52 Авторы современного учебника в этом отношении вполне откровенны: «Видимо,
групповой брак - миф». Алексеев В.П., Першиц А.И. История первобытного общества.
Учебник для студентов вузов. М., 2007. С. 186.
1.2. История семьи в изложении Ф. Энгельса
47
Кстати говоря, гавайский и австралийский примеры не были вполне
однозначными для выдвинутой теории: в случае с Австралией Энгельс
был вынужден признать в похищении женщин «признаки перехода к еди¬
нобрачию».53 И тем не менее, он нисколько не отказался от самой стадии.
Дело в том, что у Энгельса есть ещё один довод, который удерживает раз¬
розненные и шаткие аргументы вместе, который является основной при¬
чиной их совокупной убедительности - идея прогресса.
При первоначальном чтении «Происхождения» может показаться, что
оно посвящено доказательству или уж, в крайнем случае, иллюстрации
идеи прогресса, но это не так. Прогресс выступает в работе Энгельса не в
качестве гипотезы, которую нужно доказать, а в качестве некоего petitio
principii, самостоятельного доказательства, причём его кажущая очевид¬
ность на самом деле есть следствие его недоказанности.
Энгельс признаёт, что Морган воссоздаёт историю семьи в обратном
порядке, то есть открывает предшествующие несохранившиеся формы,
исследуя существующие.54 Но сколько несохранившихся форм можно от¬
крыть от существующих в глубь веков? Чисто логически, только одну, лю¬
бое большее количество, будь их две или сто, равным образом сомнительно.
Как мы видели несколько раньше, Энгельс находился в другой ситуации: у
него были реконструированы две несохранившиеся древнейших формы, и
это при том, что следовавшая за ними была ещё и крайне неаккуратно и
неоднозначно объяснена.
Поэтому Энгельс обязан был показать надёжность и приемлемость
подобных реконструкций, и он применил здесь ряд чисто технических пи¬
сательских приёмов. Во-первых, он в самом начале главы сделал акцент
на неоспоримости моргановских изысканий: тот вывел древнейшие фор¬
мы семьи из ирокезского рода «с такой же достоверностью, с какой Кювье
по найденной около Парижа сумчатой кости скелета животного мог за¬
ключить, что этот скелет принадлежал сумчатому животному и что там ко¬
гда-то жили сумчатые животные».55 Сравнение, кстати сказать, не вполне
корректное: Кювье на основании кости животного предположил, что ко¬
гда-то жило именно это животное, а не эволюционно предшествовавшее
ему, Морган же на основании форм родства у одних народов отыскивает
более древние формы семьи в прошлом (и находит их при этом чаще у со¬
всем других народов, живущих за тысячи километров от первых).
Во-вторых - и это важнее - Энгельс постоянно подталкивает читателя
к осознанию, что развитие семейных форм было по своей сути прогрес¬
сивным. Он уверен, что племена, у которых было ограничено кровосме¬
шение, должны были развиваться быстрее и полнее,56 увлекая других сво¬
53 Происхождение. С. 50.
54 Там же. С. 37.
55 Там же. С. 36.
56 Там же. С. 43. Точка зрения, которую отвергла, наконец, и советская наука. «Позд¬
нейшие данные позволили прийти к выводу, что вредоносность родственных браков при дос¬
I
48
Глава 1. Принципы марксистского историописания
им примером родовой организации,57 что кровосмешение ограничива¬
лось каким-то смутным, инстинктивным влечением первобытных людей.58
В общем, здесь он сын своего века в гораздо большей мере, чем признаёт
это. Кроме того, Энгельс постоянно утверждает, что ранние формы семьи
должны были существовать. Почему? Потому что логика прогресса тре¬
бует начала от некоего логического «нуля». Следовательно, по Энгельсу,
вы можете открывать не одну, а, как минимум две формы в глубине столе¬
тий: более раннюю, логически реконструируемую исходя из последующей
(и вам известной) формы, а вторую, древнейшую - которая будет ещё
примитивнее, начальную.
Таким образом, история семьи была смоделирована в обратном поряд¬
ке, от известных («высших») форм к неизвестным («низшим»), и если бы
Энгельс рассказывал эту историю так, как она была изначальна создава¬
лась в голове исследователя, у читателя было бы гораздо больше недоуме¬
ний и сомнений. Ранние формы семьи доказаны тем, что из них возникла
поздняя форма, прекрасно нам известная. Таким образом, в ходе повество¬
вания незаметно подменена цель рассказа: читателю повествуют (и как бы
доказывают) не то, какими были древнейшие формы семьи, а то, как поя¬
вилась моногамная семья. И лучшим доказательством логичности расска¬
за является то, что завершается он всем известным современным положе¬
нием дел.
Но постоянное использование идеи прогресса в качестве базового оп¬
равдания логических нестыковок довольно быстро вызвало бы читатель¬
ское отторжение, ведь в конце XIX в. образованный европеец уже задумы¬
вался, не слишком ли он доверяет прогрессу как абсолютной ценности.
Кроме того, Маркс и Энгельс отнюдь не были поборниками идеи прогресса
в её расхожем понимании: у прогресса всегда были оборотные стороны, в
виде увеличивавшейся несправедливости общественного устройства.59 По¬
этому, говоря о двух последующих стадиях развития семьи, парном браке и
моногамии, Энгельс вносит в сюжет две новых темы.
Одна вполне отрефлексирована и заявлена ещё вначале. Согласно Эн¬
гельсу, на поздних стадиях всё большую роль начинает играть экономиче¬
ский фактор. Возникновение частной собственности меняет всю структуру
общественных связей и, соответственно, превращает семью в обществен¬
ный институт, отражающий экономическую жизнь во взаимоотношениях
между конкретными людьми.
таточно широких размерах биологической популяции (то есть группы людей, в среде которой
заключаются браки) по крайней мере спорна». Першиц А.И. Ранние формы семьи и брака в
освещении советской этнографической науки // Вопросы истории. 1967. № 2. С. 160.
57 Происхождение. С. 51.
58 Там же. С. 48,49.
59 На определённой стадии развития «всякий прогресс означает и относительный рег¬
ресс, когда благосостояние и развитие одних осуществляется ценой страданий и подавления
других». Там же. С. 68-69.
1.2. История семьи в изложении Ф, Энгельса
49
Если переход к парной семье был вызван, так сказать, математиче¬
ским следствием увеличивавшихся запретов на браки между родственни¬
ками и естественным сужением числа возможных участников брака (как
мы указывали, Энгельс верит, будто запреты эти порождались интуитив¬
ным желанием избежать нездорового потомства), то трансформация пар¬
ной семьи в моногамную произошла в результате возникновения частной
(по изданию 1891 г.: обособленной) собственности. Собственность эта всё
более сосредоточивалась в руках мужчин, поскольку они пасли стада и за¬
хватывали рабов на войне, а домашнее хозяйство, удел женщины, стано¬
вилось только придатком. Мужчина, желая передать собственность по на¬
следству своим детям (Энгельс не объясняет, почему вдруг возникает та¬
кое желание),60 заинтересован в том, чтобы они перешли в его род, таким
образом, он добивается перехода от счёта родства по женской линии к счё¬
ту по мужской. «Ниспровержение материнского права было всемирно-
историческим поражением женского пола. Муж захватил бразды правле¬
ния и в доме, а жена была лишена своего почётного положения, закабале¬
на, превращена в рабу его желаний, в простое орудие деторождения».61
Но в продолжении второй главы обыгрывается и другая тема, которая,
тесно переплетаясь с повествованием о становлении и тлетворном влия¬
нии частной собственности, становится основной - тема угнетения жен¬
щин. На этом пути Энгельс также встретился с рядом логических проти¬
воречий, но не только преодолел их, а даже смог усилить убедительность
отстаиваемой им схемы.
Во-первых, Энгельс окончательно запутывается в правовой стороне
вопроса. Если для определения понятий «промискуитет» и «кровнородст¬
венная семья» он использовал следующую логику: пусть фактически муж¬
чина и женщина часто проживали моногамно, зато юридически (по обы¬
чаю, как такового права здесь, конечно, быть не могло) они жили по другим
правилам, то в случае с моногамнрй семьёй логика оказывается совершен¬
но иной: и что с того, говорит Энгельс, что юридически современная жен¬
щина становится всё более равноправной с мужчиной, фактически зависи¬
мость не устраняется, значит, никакой трансформации моногамной семьи
не происходит.62
Во-вторых, противоречия обнаруживаются и в характеристике моно¬
гамной семьи. За образец моногамной семьи Энгельс берёт древнегрече¬
скую семью ионийского типа, хотя и признаёт другие формы семьи у
60 Этот довод вызывал сомнение и у сторонников моргановскош подхода. Как писал
Ф. Раппапорт, желание надёжно знать, кто является твоим потомком, кажется слишком сен¬
тиментальным чувством для варвара; кроме того, скажем, у австралийцев обычно отец и так
знает своё дитя, без всякого установления моногамной семьи. Rappaport Р. Looking Forward:
A Treatise on the Status of Woman and the Origin and Growth of the Family and the State.
Chicago, 1906. P. 39,45.
61 Происхождение. C. 60.
62 Там же. С. 75.
50
Глава 1. Принципы марксистского историописания
спартанцев63 и у римлян.64 Пожалуй, не следует упрекать Энгельса за из¬
вестное убеждение, отчасти сохранившееся и по сей день, будто в патри¬
архальной семье женщина совершенно угнетена и бесправна, вызванное
чрезмерным доверием к «официальной», «мужской» точке зрения, выра¬
женной в источниках.65 Но уж в любом случае его стремление так абсолю¬
тизировать пример ионийской семьи не следует списывать на столь же
частое в XIX в. представление о том, будто Афины классического периода
почти равны Греции классического периода, а Греция классического пе¬
риода почти равна античности в целом.
Тем более, что здесь Энгельс допускает странное, почти фантастиче¬
ское толкование фактов. С одной стороны, он признаёт, что римский брак
отличался большим уважением к женщине и предоставлением ей большей
свободы, но как-то незаметно подразумевает, будто в Римской империи гос¬
подствовала «плохая» ионийская форма брака, которая привела к распро¬
странению противоестественной любви. За германцами Энгельс признаёт
более мягкий брак, ибо у них сохранялись пережитки парной семьи, что,
впрочем, не делало их всегда моральными - в период переселений тайфалы
(германское племя) пристрастились к самым отвратительным порокам.
Здесь автор ссылается на историю Аммиана Марцеллина, и достаточно про¬
читать указанное место, чтобы увидеть, с каким отвращением характеризует
этот живший в «плохой» форме брака грек (!) пороки тайфалов. Так кто же
«развратнее» - греки, тайфалы или римляне?! Если же в Римской империи
отношение к слабому полу было вовсе не «ионийским» и разврат не был
большим, чем у примитивных племён, то не начинает ли потихоньку осы¬
паться вся картина неимоверного угнетения женщин при моногамии?..
Что помогает автору сгладить такие противоречия? Ряд отрицательных
и положительных образов, используемых для того, чтобы пробудить в чи¬
тателе определённые чувства. Если чувства читателя создают у него ощу¬
щение, будто он независимо пришёл к определённой точке зрения, тогда он
сам начинает искать доводы, которые подтвердили бы его ощущение.
Отрицательные образы нагнетаются с помощью постоянного вкрап¬
ления темы унижения и угнетения женщины мужским сообществом. По¬
скольку апелляция к историческим фактам не только не является доста¬
точно надёжной для выполнения этой цели, но сама требует подтвержде¬
ния, Энгельс сопровождает её отсылками к современному состоянию. Раз¬
ве сейчас женщина не унижена? - как бы говорит Энгельс. Разве она не ли¬
шена всех прав и не живёт только в золотой клетке? Разве мужчина не изме¬
няет ей так, словно времена половой свободы для него никогда и не уходили
в прошлое? У мужа все деньги, а женщина трудится на него! Женщину
продают родители, она - в «домашнем рабстве» у мужчины! «Он в семье -
63 Там же. С. 66-67.
64 Там же. С. 71.
65 Хотя нужно обладать немалой пристрастностью взгляда, чтобы видеть совершенно
забитую женщину, скажем, в героине ксенофонтовскош «Домостроя».
1.2. История семьи в изложении Ф. Энгельса
51
буржуа, жена представляет пролетариат»66. Последние образы сомнитель¬
ны уже с точки зрения чистоты теории - Энгельс, по сути дела, пародиру¬
ет марксистскую логику, доводит её до абсурда, но цели, конечно, добива¬
ется - образ буржуазной семьи как насквозь лживого, несправедливого
общественного института вырисовывается очень чётко, притом что сен¬
тенции автора не имеют, в общем, никакого отношения к германской
«парной семье» или римскому браку. Если женщина угнетена сейчас, это
ещё не означает, что когда-то она была равноправна с мужчиной или что
когда-то до того существовал промискуитет.
Энгельс как писатель вообще хорош в отрицании: того, что современ¬
ная любовь между полами не имеет аналогий в прошлом, что современное
представление о любви зародилось вовсе не из чистой субстанции, а из
средневекового прелюбодеяния, - положительные же моменты ему удают¬
ся несколько слабее. Чисто логическая структура: женщина должна стать
равноправным участником производственного процесса, а семья - пере¬
стать быть хозяйственной единицей, - не слишком способна покорить во¬
ображение читателя, поэтому Энгельс вынужден немного идеализировать
современный ему брак пролетариев: «в пролетарском жилище лишились
всякой почвы последние остатки господства мужа, кроме разве некоторой
грубости в обращении с женой, укоренившейся со времени введения моно¬
гамии»;67 под «некоторой грубостью», вероятно, разумеются побои.
Уже эта характерная стилистика заставляет нас задуматься, насколько
женская доля в действительности заботит автора. То, что для Энгельса тема
угнетения женщины - только инструмент проведения основной мысли и
совсем не самоцель, показывают и другие характерные обертоны её испол¬
нения, на которые обратили внимание современные феминистки. В. Брай¬
сон отмечает, что в прославляемом Энгельсом парном браке девушку по¬
хищал жених с группой молодых людей, которые после этого по очереди
вступали с ней в связь, и Энгельс «не увидел, что это противоречит его ут¬
верждению, что эти общества основывались на социальном равенстве по¬
лов»68 - действительно, весьма сомнительная иллюстрация равноправия.69
Мы можем также добавить, что Энгельс, в принципе, осознавал и тот
факт, что отмена моногамии даёт мужчине больше удобств, чем женщине:
свобода в расторжении союзов будет у обоих полов, но поскольку чувство
«индивидуальной половой любви весьма различно у разных индивидов, в
66 Происхождение. С. 76.
67 Там же. С. 74.
68 Брайсон В. Политическая теория феминизма. Введение. М., 2001. С. 82. Там же, на С.
82-83: «романтические представления» Энгельса о пролетарском браке.
69 О том, что Энгельс просто не обращает внимания на формы угнетения женщин, ко¬
торые лежат вне зависимости от политики и экономики, пишет Т. Карвер. Carver Т. Engels’
Feminism // Karl Marx’s Social and Political Thought. Critical Assessments of Leading Political
Philosophers. Second series. Ed. By B. Jessop with R. Wheatley. London, 1999. Vol. VII. P. 468.
Основные положения феминистической критики Энгельса: Gould С.С. Engels’s Origin:
A Feminist Critique // Engels after Marx. Ed. by M.B. Steger, T. Carver. Manchester, 1999. P 253-260.
52
Глава 1. Принципы марксистского историописания
особенности у мужчин»,70 то понятно, что они будут пользоваться этой
свободой гораздо полнее; женщина же в этом новом прекрасном мире
должна будет понять, что у неё нет никаких прав на разлюбившего её
мужчину, и быть счастлива тем, что воспитание её детей возьмёт на себя
общество. Так Энгельс переключает внимание читателей с истории про¬
шлого на далёкое будущее, заставляя нас незаметно от истории семьи пе¬
реходить к совсем другим темам, заодно принимая все предыдущие рас¬
суждения на веру
1.3. История ранних народов и возникновение
государства в изложении Ф. Энгельса
За «теоретической» второй главой следует шесть глав, представляю¬
щих собой четыре примера: «ключевой» ирокезский (III гл.), показываю¬
щий почти идеальное родовое общество71 и логически вытекающие из не¬
го три72 варианта возникновения государства: греческий (IV-V гл.), рим¬
ский (VI гл.) и кельто-германский (VII-VIII гл.). Не нужно говорить, что
такая логическая конструкция выглядит более чем ущербной: ирокезы,
изученные в XIX в., оказываются началом начал для гораздо более отда¬
лённых эпох. Если вспомнить об идее прогресса, можно отметить, что
здесь снова произведено небольшое смещение: допустим, читатель разде¬
ляет идею общего прогресса для всего человечества, но ведь из этого ещё
не следует, что он согласен, будто на всей планете и для всех народов этот
прогресс имеет одинаковые очертания и параметры.73 Энгельс же заранее
подразумевает, что читатель согласен именно с таким пониманием, и соз¬
даётся ощущение, что для него самого нет никакого зазора между двумя, в
сущности, разными взглядами на ход исторического развития, так что он
искренне считает своё сопоставление справедливым.
Можно было бы ожидать, что автор, коль скоро он не осознаёт ника¬
ких противоречий, не будет предпринимать никаких новых ходов для их
нивелирования, по сравнению с теми, что были обнаружены нами при
анализе предыдущей части его работы, но это не так. Сознаёт Энгельс или
70 Энгельс Ф. Происхождение. С. 85.
71 Опять же, идеальность родового общества раскрывается через сравнение его с «пло¬
хим» современным: «Без солдат, жандармов и полицейских, без дворян, королей, наместни¬
ков, префектов или судей, без тюрем, без судебных процессов - всё идёт своим установлен¬
ным порядком». Там же. С. 97. И это - после того, как проанализирована сложная организа¬
ция ирокезских племён, в которой достаточно много обязательных институтов!
72 «Три» - это, конечно, простейшая разновидность «много». В 1930-е гг. В.И. Авдиев
так и писал, что Энгельс попытался изучить возникновение государства, «у целого ряда народов».
Авдиев В. Рабовладение на Древнем Востоке // История в средней школе. 1934. № 2. С. 15.
73 Применительно к эволюции семьи об этом в своё время очень ясно высказался А.Н.
Максимов, несправедливо заклеймённый в 30-е гг. как агностик. См. Максимов А.Н. Группо¬
вой брак // Этнографическое обозрение. 1908. № 3. С. 6-7.
1.3. История ранних народов в изложении Ф. Энгельса
53
нет необходимость художественных приёмов для своей работы, сама ме¬
тодика написания «Происхождения» требует их применения.
Параметры того, как мыслить «правильно», задаются автором в са¬
мом начале анализируемого блока: «Морган доказал... что американская
форма - первоначальная, а греко-римская - позднейшая, производная...»
(курсив мой - С.К.).74 Родовой строй является основой для племенной ор¬
ганизации, и достаточно только обнаружить род у какого-либо народа,
чтобы можно было вписать его в общую историю: «даже в тех случаях, ко¬
гда источников не хватает, сравнение с американским общественным
строем (подразумеваются ирокезы - С.К.) поможет нам разрешить труд¬
нейшие сомнения и загадки».75
А сомнений и загадок достаточно даже в приведённых примерах.
Возникновение греческого государства рассматривается на примере Афин,
которые, вдобавок, оказываются «в высшей степени типичным примером
возникновения государства вообще... потому что оно... происходит в чис¬
том виде, без всякого насильственного вмешательства, внешнего или
внутреннего, - кратковременная узурпация власти Писистратом не оста¬
вила никаких следов, - с другой стороны, потому, что в данном случае...
демократическая республика, возникает непосредственно из родового об¬
щества...».76 Довод о типичности первого примера очень важен - он дела¬
ет всю структуру сугубо научной - и никакие сомнения тут не допускают¬
ся. Получается, для Энгельса не играет никакой роли то, что государство
вообще к тому времени уже давно существовало - древность египетской
монархии была прекрасно известна в конце XIX в. - подобные вещи не
могут оказать существенного влияния на протекание процесса; не менее
настораживает и то, как поверхностно отнёсся Энгельс к тирании Писист-
ратидов, чья «кратковременная узурпация» длилась полвека, срок, в грече¬
ской истории немалый. Энгельс обращает все свои силы на поиск совпа¬
дений в устройстве родового общества (начав даже искать численное со¬
ответствие родов и фратрий) и никогда не отмечает различия. Поэтому
глава о римском государстве - самая короткая в основной части (чуть бо¬
лее 7% текста в редакции 1884 г., короче только I, вводная, глава - менее
5%) и, пожалуй, самая неоригинальная.
Если при возникновении афинского государства можно было не заме¬
чать, что оно оказывается совсем не первым (и уж вряд ли типичным)
примером такого рода процесса, то, говоря о возникновении государства у
германцев, Энгельс никак не мог обойти вопрос о влиянии на этот процесс
развитой Римской империи. Поэтому в главе VIII о возникновении госу¬
дарства у германцев он посвящает значительный отрывок теме упадка
Римской империи. Это даёт возможность показать, что в общем и целом
74 Энгельс Ф. Происхождение. С. 86. Или, ниже: функции римского рода «точно вос¬
производят (курсив мой - С.К.) права и обязанности ирокезского рода». С. 122.
75 Там же. С. 97.
76 Там же. С. 119, ср. С. 169.
54
Глава 1. Принципы марксистского историописания
Римская империя в период прихода варваров находилась на таком уровне
экономического развития, который создавал для германских племён преж¬
ние, примитивные условия, в которых и возникало государство.77 Энгельс,
конечно, признаёт влияние завоевания на формирование государства, но в
том-то и дело, что завоевание он рассматривает как активный процесс со
стороны германцев, и почти не учитывает, насколько уже существующая
римская система могла трансформировать процесс политогенеза. Энгельс
постоянно говорит о том, что четыреста лет раннего средневековья - дали
прогрессивные результаты, что навсегда отмерло рабство, что всё же был
сделан «шаг вперёд», но оставляет невысказанным то, что подразумевается
в основе этих рассуждений: античная цивилизация была более развитой,
чем средневековая. Понятно, что формулирование вслух этого простого
положения заставило бы читателя иначе посмотреть на всю совокупность
приведённых примеров. Так автор просто обходит те моменты в рассужде¬
нии, которые могут подорвать или частично оспорить основную идею.
Но и это не было достаточным. Несовпадения слишком бросаются в
глаза, и Энгельс вынужден сам отмечать их. Он пытается сравнивать иро¬
кезов с германцами, но признаёт, что вся «конфедерация» ирокезов со¬
ставляла население не более двадцати тысяч человек, расселённых на ог¬
ромной территории, в то время как средний германский народ имел чис¬
ленность в сто тысяч.78
Кроме того, теперь вводится в оборот ещё один приём, вариация аг-
gumentum ad verecundiam, которую можно назвать «отсылкой к смодели¬
рованному авторитету». Таким авторитетом является, конечно, Маркс.
В целом, Энгельс, взявший на себя труд завершить замысел Маркса в от¬
ношении работы Моргана, совсем немного пользуется марксовым кон¬
спектом - в том числе и потому, что в нём не так много полезных мыслей.
Но ведь читателю конспект неизвестен, так что Энгельс берёт у Маркса
одно замечание, в котором последнему удалось оказаться умеренно образ¬
ным и немногословным: «и сквозь греческий род явственно проглядывает
дикарь (например, ирокез)»79, и делает из этого высказывания лейтмотив
всего раздела. В чистом виде он эту цитату почти не воспроизводит, но
постоянно отсылает именно к ней,80 к тому же, путём небольшой правки,
77 Там же. С. 169: «уровень экономического развития покорённых народов и завоевате¬
лей почти одинаков». Обратим внимание на употребление спасительной оговорки «почти» -
теперь уже нет никакой возможности выяснить, что именно под ней подразумевалось. Гер¬
манцы почти умели строить акведуки и мощёные дороги? У них была почти такая же орга¬
низация сбора налогов, как у римлян?
78 Там же. С. 145.
79 Там же. С. 101. У Маркса см. Маркс К. Конспект книги Льюиса Г. Моргана «Древнее
общество». С. 328, тж. С. 355. Возможно, однако, что Энгельс «открыл» это обобщение ещё в
своей переписке с Марксом: «чем твои ирокезы». Письмо от 8 декабря 1882 г. // Маркс К.,
Фридрих Э. Сочинения. Т. 35. С. 103.
80 Происхождение. С. 105, 120, 129, 142, 145. Особенно легко и красиво на С. 112:
«Вернёмся на минуту к нашим ирокезам». В оригинале: «Gehn wir einen Augenblick zuriick zu
unsem Irokesen». Marx K., Engels F. Werke. Berlin, 1975. Bd. 21. S. 110.
1.3. История ранних народов в изложении Ф. Энгельса
55
убрав марксову условность, превращает её в афоризм: «явственно прогля¬
дывает ирокез». 1 Нехитрое наблюдение Маркса, благодаря такому педа¬
лированию, превращается в гениальное прозрение, которое проглядывает
из-за каждого абзаца и убеждает в том, во что, по спокойному рассужде¬
нию, вряд ли легко было поверить читателю: как из-за спины римлянина
или грека выглядывает дикарь, живший две с половиной тысячи лет спус¬
тя после них на другом континенте в совершенно иных условиях.
Говоря об общих представлениях Энгельса о возникновении собст¬
венности и государства, следует заметить, что они менее всего согласуются
с современным состоянием исторической науки. Не имеет теперь совер¬
шенно никакого значения теория более раннего возникновения развитого
скотоводческого хозяйства, а лишь затем - земледелия.81 82 В корне непра¬
вильно связывать переход к государству с наступлением железного века.
Как говорилось выше, для Энгельса не важен факт неодновременного воз¬
никновения разных государств и, соответственно, вопрос о взаимовлия¬
нии. Энгельс даже замечает вскользь, что государству две с половиной ты¬
сячи лет83 - даже если учитывать то, что он округляет в сторону уменьше¬
ния, восточные государства и тогда считались древнее. Получается, что
развитие семьи рассказывается на примере всего мира, а возникновение
государства - исключительно на европейском материале. И даже тут Эн¬
гельса нисколько не заинтересовали раскопки Г. Шлимана - впрочем, на¬
ходки последнего сначала мало были восприняты наукой. Наконец, Эн¬
гельс приводит для характеристики ранних государств довольно поздние
примеры, и на этом основании чересчур сгущает краски (преувеличивая
количество рабов и их роль в производстве, искажая образ протогорода).
В любом случае, исходя из заданных параметров нашего анализа, эти мо¬
менты следует дезавуировать вследствие времени написания работы, и
обратиться исключительно к логическим конструкциям.
В первоначальном варианте 1884 г. логика Энгельса сводилась к сле¬
дующему: развитие семьи было подхлёстнуто переменами в жизни ряда
племён, выразившимися в переходе к скотоводству и земледелию, что, в
свою очередь, предопределило формирование частной собственности и
моногамной семьи, одновременно с появлением рабства. Всё это привело
к специализации - дальнейшему разделению труда, появлению ремеслен¬
81 Происхождение. С. 122. Не «дикарь», это было бы слишком обобщённо и неярко!
Следует также отметить, что Энгельс не использует пример ирокезов без необходимости: в
книге менее полусотни упоминаний о них, причём половина приходится на П1 главу. Для
сравнения, упоминаний греков/эллинов порядка 85, а германцев/немцев - более 120.
82 Развёрнутые доводы против такой точки зрения предоставил в 1982 г. немецкий учё¬
ный Э. Хан. Окончательное признание их справедливости и одновременно «оправдание» Эн¬
гельса (основанное на сознательной нечёткости формулировок последнего) в советской исто¬
риографии: Хлопин И.Н. Возникновение скотоводства и общественное разделение труда в
первобытном обществе // Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабо¬
владения и феодализма. М., 1970. С. 94-112.
83 Происхождение. С. 99.
56
Глава 1. Принципы марксистского историописания
ников и торговцев. В этих условиях общество неизбежно расслаивалось на
высших и низших; возникли денежные отношения; низшие, памятуя о
справедливом времени родового общества, исполняются возмущения,
высший класс, нуждаясь в закреплении существующего положения, учре¬
ждает совокупность институтов подавления и контроля низших классов -
государство.
Спустя семь лет Энгельс уже не столь прямолинеен. Прежде всего, он
меняет терминологию: на ранних этапах становления семейного хозяйства
речь должна идти не о «частной», а о «семейной» или «обособленной»
собственности, или, как некий совокупный термин, о «собственности глав
семей». Осторожность вполне понятная: с одной стороны, Энгельс уже
был знаком с исследованиями Ковалевского, касавшимися домашней об¬
щины с её неразделённой собственностью, которую никак нельзя было на¬
звать частной, с другой стороны, частная собственность, возникающая за¬
долго до государства - по сути дела, нонсенс, поскольку гарантии владе¬
ния, возможность свободного распоряжения собственностью появляются
только в достаточной мере структурированном обществе.
Собственность вообще, как ни странно, наиболее «обделённая» тема
«Происхождения»: если появлению и развитию семьи, возникновению го¬
сударства посвящены отдельные главы и разделы, то собственность как бы
растворена в общем ходе повествования, она всё время предполагается и
служит связующим звеном между развитием семьи и появлением государ¬
ства, но сама практически никогда не становится темой исследования.
Происхождение собственности, с точки зрения внутренней логики работы
Энгельса, является её смысловым узлом, и в то же время только оно не
привязано ни к какой конкретной части труда. В случае с семьёй сначала
дана общая теория (II гл.), затем примеры (III-VIII гл.), в случае с государ¬
ством - сначала примеры (те же III-VIII га.), затем - теория (IX га.), но тем
самым от нас скрыт вопрос о происхождении собственности.
Действительно, Энгельс, с присущим ему умением, сосредоточивает
всё читательское внимание на сильных сторонах своего произведения или,
по крайней мере, на тех, относительно которых трудно сразу найти суще¬
ственные возражения, но при этом часто уходит от центральных вопросов.
Можно сколько угодно дискутировать о сущности государства в марксист¬
ском понимании, рассматривать по отдельности и в совокупности все при¬
ведённые Энгельсом факторы его формирования: например, можно долго
спорить о том, насколько важную роль сыграло раннее рабовладение в
формировании классового общества. Но вся эта система строится на том
допущении, что государство изначально является хранителем собственно¬
сти: характеристики цивилизации, данные Энгельсом (металлические
деньги, появление купцов, частная собственность на землю и рабство)84 -
базируются на собственности. Если процесс происхождения собственно¬
Там же. С. 175-176.
1.3. История ранних народов в изложении Ф. Энгельса
57
сти не показан, то не объяснено и происхождение государства. А между
тем по этому поводу автором говорится вот что: «Как и когда стада из об¬
щего владения племени или рода перешли в собственность глав отдельных
семей, об этом мы ничего до сих пор не знаем».85 Симптоматично, что в
продолжение мысли Энгельс сосредоточивается на вопросе «когда», и на
последствиях перехода, а вопрос «как» остаётся в стороне.
Неужели Энгельс не замечает очевидной нестыковки аргументов? А ес¬
ли замечает, то почему ведёт себя так, словно никакой нестыковки нет?..
Мы видели и ранее, что Энгельс прячет небольшие недостатки своей ар¬
гументации, но на откровенное замалчивание серьёзной проблемы он не
способен. На наш взгляд, всё объясняется достаточно просто: для Энгель¬
са возникновение собственности (а следовательно и государства) - само¬
очевидный процесс, и таковым он должен выглядеть и для читателя.86
Достаточно восстановить примерную картину событий, и читатель сам
убедится, что собственность не могла не возникнуть, а государство появи¬
лось потому, что ему нужно было появиться.87
Вообще, в основании рассуждений Энгельса лежит невысказанное,
но от этого ещё более важное допущение, касающееся человеческой сущ¬
ности. Мы можем сформулировать его следующим образом: согласно Эн¬
гельсу, человек начинает мыслить понятиями выгоды в тот самый момент,
как только появляется возможность этой самой выгоды. Если возникает
возможность частной собственности, то возникает и частная собствен¬
ность, если возникает возможность и выгодность эксплуатации человека
человеком, то возникает и эксплуатация. В некотором смысле слова любая
экономическая возможность почти равна реальности.
Казалось бы, это очевидная характеристика марксизма, которую здесь
нет необходимости доказывать. Ни сторонники, ни противники марксизма
никогда не отрицали того, что для этого учения свойственно представле¬
ние о предопределённости общественного сознания условиями общест¬
венного производства. Но всё сложнее. На уровне отвлечённых рассужде¬
ний Энгельс признавал известную самостоятельность и значимость над¬
стройки, то есть, в том числе, и сознания. В нашем случае, в случае кон¬
кретных рассуждений, всё наоборот. Допустим, Энгельс имел малое пред¬
ставление о специфике первобытного мировосприятия (хотя, опять же, в
этом ему мешал не столько недостаток фактов, сколько незаинтересован¬
ность в их изучении), положим, для него нет никакого принципиального
различия между настоящими деньгами (металлическими) и использовани¬
85 Там же. С. 161.
86 То, что X. Уайт назвал «объяснением посредством идеологического подтекста». Уайт
X. Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург, 2002. С. 27.
Если вы принимаете суть марксистской концепции государства - угнетение одних классов
другими, то вы неизбежно примете и недостаточное объяснение Энгельса по той причине,
что оно «в сущности, верно».
87 Последняя мысль в разных вариантах высказана: Происхождение. С. 108,151.
58
Глава 1. Принципы марксистского историописания
ем «полусимволических» платёжных средств (раковин каури, скота), и он
не обращает никакого внимания на то, что обмен между племенами почти
всегда содержит политическую и мистическую составляющие, при отно¬
сительном значении экономической. Но всё-таки, нельзя не увидеть: эко¬
номические отношения существуют и в первобытном обществе, идеаль¬
ной картины всеобщего равенства оно из себя не представляет, и тем не
менее здесь они нисколько не меняют сознания людей, не взламывают
первобытное общество, не провоцируют революции. Но достаточно поя¬
виться тучным стадам на полях, как главы семей начинают превращаться
в частных собственников, начинают сами торговать излишками, использо¬
вать рабов и, наконец, закабалять соплеменников. С логической точки зре¬
ния получается чуть ли не единомоментный переход от общинных ориен¬
таций к собственническим, а простая ссылка автора на длительность про¬
цесса не может считаться достаточной, поскольку указанное им постепен¬
ное изменение всё равно остаётся необъяснённым, не разложенным на
ступени.88
Переход к цивилизации ставит человека родового общества в новые
условия, которые типологически близки современным - по крайней мере,
и ранние государства и современная Европа относятся к одному этапу
развития общества - а значит, понятие выгоды в раннегосударственный
период должно принципиально совпадать с современным и расходиться с
представлениями людей первобытности. Такова логика Энгельса. Правда,
тогда получается, что выведенная логически эпоха моделирует толкование
исторических фактов, но это - общее свойство любой логической системы
историописания.
Гораздо интереснее то, что государство в такой трактовке оказывается
частью мира вещей, изобретений. Как в своё время был изобретён лук со
стрелами (и это мерило этапа развития), так было изобретено и государст¬
во.89 Государство, как любое человеческое изобретение, устареет и займёт
своё место в музее древностей, «рядом с прялкой и с бронзовым топо¬
ром»90. А поскольку изобретения предполагают, что люди психологически
88 О том, что Энгельс понимал эту проблему, свидетельствует написанный несколькими
годами ранее «Антидюринг» (1876-1878), в котором предполагался (правда, по ходу дела)
другой вариант: мелкая частная собственность может не предполагать наличия классов, и в
ранних обществах группы одноплеменных общин могут «стихийно» приходить к государст¬
ву ради общих интересов (орошения на Востоке) или для защиты от внешнего врага. Энгельс
Ф. Анти-Дюринг. Переворот в науке, произведённый господином Евгением Дюрингом //
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 20. М., 1961. С. 152. Но для схемы «Происхождения» эта
мысль оказалась ненужной, ибо представляла бы слишком вариативным ранний этап разви¬
тия государства.
89 Там же, С. 108, так и сказано: «Было изобретено государство». В оригинале об изо¬
бретении лука и стрел говорится «Erfindung», о государстве: «Der Staat wurde erfunden». Marx
К., Engels F. Werke. Bd. 21. S. 31, 106. При использовании «erfunden» добавляется ещё и от¬
тенок вымышленное™, искусственности этого нововведения.
90 Происхождение. С. 173.
1.4. Роль дополнений и изменений в «Происхождении семьи...»
59
к ним готовы, то сам факт появления государства и собственности есть
уже достаточное объяснение, почему они возникли.
Здесь, правда, имеет место некоторое повышение Энгельсом «стату¬
са» государства. Государство, всё-таки, не равносильно «настоящим» изо¬
бретениям, причём не в его пользу: так, железный век наступает однажды
и имеет влияние на протяжении всей истории, а государство можно, в со¬
ответствии с тремя примерами, «изобретать» трижды, и каждый раз, фак¬
тически, заново.91
Впрочем, как и с железным веком, так и с государством оказывается
вдоволь несовпадений, раскрывающих всю сложность вроде бы такой
простой и убедительной системы Энгельса. Хотя железный век наступает
однажды и имеет абсолютное значение, но англосаксы при Гастингсе всё
ещё бились каменными топорами.92 Хотя государство по преимуществу
машина для угнетения классов, Энгельс для трёхсот последних лет евро¬
пейской истории сам находит ряд примеров, когда это не так: это абсолю¬
тизм XVII-XVIII вв., бонапартизм I и II империй во Франции, «Германская
империя бисмарковской нации» (Энгельс иронизирует).93 Умение призна¬
вать сколь угодно значительное число противоречащих фактов в качестве
исключений, лишь подтверждающих правило, всегда было сильной сто¬
роной марксистской исторической теории.
1.4. Роль дополнений и изменений в «Происхождении
семьи, частной собственности и государства»
Согласно И.Н. Винникову, в издание 1891 г. Энгельсом было внесено
199 изменений. (См. Приложение I).94 Значительную их часть составили
небольшие уточнения и исправления, как стилистического, так и смысло¬
вого порядков, но были и те, которые заметно меняли аргументацию или
затрагивали основные положения. Из более или менее заметных фигур
Энгельс отдельно остановился на критике Э. Вестермарка, резко отри¬
цавшего промискуитет, немного обратился к биологическим наблюдениям
Ш. Летурно, изменил, как мы говорили, трактовку пуналуальной семьи в
пользу стадии группового брака, пользуясь здесь австралийскими изыска¬
91 Э.Д. Фролов в своём знаменитом очерке русской науки об античности отмечает, что
«адепты формационного учения», следовавшие Энгельсу в основной схеме греческой исто¬
рии, столкнулись с большой проблемой, когда стало понятно, что государство у греков воз¬
никло не в VIII-VI вв. до н.э., а ещё в крито-микенскую эпоху». Но для Энгельса это, как раз,
не было бы проблемой. Он создавал такую концепцию, которую мало могли смутить новые
исторические факты. См. Фролов Э.Д. Русская наука об античности. Историографические
очерки. СПб., 1999. С. 413-414.
92 Происхождение. С. 163, с типичным оправданием: «Но прогресс продолжался теперь
неудержимо, с меньшими перерывами и быстрее».
93 Там же. С. 172.
94 Винников И.Н. Четвёртое издание книги Фр. Энгельса «Происхождение семьи, част¬
ной собственности и государства» (опыт текстологического анализа) // ВИД О. С. 31.
60
Глава 1. Принципы марксистского историописания
ниями Л. Файсона и А. Хауитта, и уточнил характеристику соседской об¬
щины на основании стокгольмских лекций М.М. Ковалевского.
Нам нет необходимости останавливаться на всех изменениях, внесён¬
ных Энгельсом или, тем более, указывать заново на те, которые были ого¬
ворены ранее. Важнее указать на их особенности и направленность.
Чтобы раскрыть эти моменты наиболее рельефно, необходимо обра¬
титься к работам, появившимся в течение семи лет, прошедших после
первого издания «Происхождения». Энгельс сам признавал, что объём ли¬
тературы за прошедший период значительно вырос, и он был вынужден
затратить немало сил и времени, готовя второе издание.95 Поскольку под¬
робный обзор не является целью нашей работы, остановимся преимуще¬
ственно на двух трудах, равно весомых в отношении истории семьи и соб¬
ственности, но в то же время различающихся по отношению к ним Эн¬
гельса. Это «Очерк происхождения и развития семьи и собственности»
(1890) М.М. Ковалевского96 и «Первобытная семья, её возникновение и
развитие» (1886) К.Н. Старке97. Если первый труд Энгельс во многом воз¬
вёл на пьедестал, уважительно цитируя во втором издании и меняя под его
влиянием ряд собственных положений, то второй не заметил вовсе. Меж¬
ду этими двумя крайними точками заключено всё отношение к тому, что
Маркс и Энгельс называли «буржуазной наукой».
Первое, что бросается в глаза по прочтении очерка М.М. Ковалевско¬
го (1851-1916), это отсутствие в нём каких-либо упоминаний об Энгельсе
и его работе, не считая двух косвенных указаний. Первое - стилистиче¬
ское: рассказывая о кавказцах-хевсурах, Ковалевский замечает: «так как у
них, подобно краснокожим, в частности ирокезам...»98 - фраза, напоми¬
нающая сравнение Маркса, но совершенно необязательно прямо восходя¬
щая к «Происхождению», ведь сравнение это напрашивается уже из про¬
чтения опуса Моргана, с которым, не забудем, Ковалевский ознакомился
раньше, чем Маркс. Второе указание - полемическое: доктрине трудового
происхождения собственности «вожаки пролетариата противопоставили ...
вульгарный парадокс “собственность есть воровство”»,99 - но это, понят¬
но, относится скорее ко всему комплексу трудов «вожаков» (да и к различ¬
ным «вожакам»), чем к конкретной работе.
Сдержанное отношение Ковалевского к Энгельсу, конечно, легче все¬
го объяснить, в стиле самого Энгельса, замалчиванием, но старое знаком¬
ство меж ними не позволяло так сказать ни самому Энгельсу, ни, к сча¬
95 См. Косвен М.О. Энгельс и Морган // ВИДО. С. 7.
96 Ковалевский М. Очерк происхождения и развития семьи и собственности. М., 1939.
Это цикл лекций, прочитанных им в Стокгольме, впервые опубликован там же на француз¬
ском, и этим изданием пользовался Энгельс.; 4-е изд. М.: URSS, 2011.
97 Старке К.Н. Первобытная семья, ее возникновение и развитие. СПб., 1901. На немец¬
ком работа вышла в 1888 г.
98 Ковалевский М. Указ. соч. С. 34.
99 Там же. С. 55.
1.4. Роль дополнений и изменений в «Происхождении семьи...»
61
стью, советским историкам, поэтому факт этот ими никак не комментиро¬
вался (а западную науку он, понятно, никогда и не волновал). Между тем,
рассуждая здраво, нетрудно найти вполне приемлемую версию: Ковалев¬
ский в лекциях остановился только на основных трудах, в частности, разо¬
брал Моргана; популяризацию Энгельса он самостоятельным исследовани¬
ем не посчитал. Энгельс, собственно, обошёлся с трудом Ковалевского тоже
достаточно свободно: он взял у последнего только один аспект, касающийся
исследований и соображений по домашней общине (большой семье).
Отдавая должное исследованиям Моргана, Ковалевский гораздо тща¬
тельнее подходит к проблеме метода исследования. Хотя он признаёт дейст¬
венность историко-сравнительного метода и единство развития человеческо¬
го рода, однако не согласен, что на этом основании этнографические описа¬
ния современных примитивных народов могут быть использованы как убе¬
дительный источник для реконструкции общественной эволюции в про¬
шлом.100 Различие в методе немедленно приносит различие в результате: Ко¬
валевский отвергает промискуитет как чрезвычайно сомнительную реконст¬
рукцию (не забудем, что Энгельс, несмотря на все оговорки, этот «нулевой»
этап пытается оставить),101 и выдвигает следующие три стадии семьи: мат¬
риархальную, патриархальную и индивидуальную (современную).
Частичное совпадение с Морганом (и Энгельсом) в названиях суще¬
ственно корректируется при обращении к сути характеристик. Матриар¬
хат, в понимании Ковалевского, означает группу людей, «носящих одно и
то же имя, происходящих от одной женщины, вступающих в брак с со¬
блюдением прав экзогамии, сообща владеющих своими жёнами»,102 то
есть, прежде всего, речь идёт о счёте родства по матери, и не означает
преобладания женщины в обществе: помощь и защиту детям оказывает
дядя по матери.103
Характеристика патриархальной семьи у Ковалевского лишена тех
мрачных тонов, что у Энгельса. Ковалевский не считает угнетение жены
мужем, как и неограниченную власть отца, отличительной чертой патри¬
архата. Переход к патриархату связан с установлением частной собствен¬
100 Там же. С. 19-20. На С. 20: «кто может доказать, что дикие или варварские племена
находятся ещё на первых стадиях своего развития, что их теперешнее состояние не является
результатом вырождения, подобного тому, которое привело в упадок столько народов и в
древности и в новое время?».
101 Из важных доводов против восстановления промискуитета на основании «сексуаль¬
ного гостеприимства» у австралийцев: «По своему происхождению гетеризм гостеприимства
не связан с промискуитетом, так как случайная связь гостя допускается лишь при условии,
что этим не нарушается закон экзогамии». Там же С. 27. Кстати говоря, ту же логику Энгельс
мог обнаружить у Вестермарка. См. Вестермарк Е. История брака. М., 1896. С. 136-140. Осо¬
бенно С. 139-140: «если обычай предлагать жён должен быть рассматриваем как остаток
древней общности жён, мы с одинаковым правом могли бы видеть в обычае делать подарки
друзьям, или оказывать им какое-нибудь гостеприимство остаток древнего коммунизма соб¬
ственности всякого рода».
102 Ковалевский М. Указ. соч. С. 35.
103 Там же. С. 28-29 и далее.
62
Глава 1. Принципы марксистского историописания
ности, но при этом основные решения в такой семье принимались на се¬
мейном совете:104 «римская матрона вовсе не была служанкой мужа, а, на¬
против, выступала как равная ему»,105 при этом Ковалевский составил на¬
столько впечатляющий подбор примеров, включая как юридические, исто¬
рические, так и этнографические (в том числе собственные исследования),
что это - одно из самых убедительных положений его работы.
Заслуживает внимания и объяснение русским учёным необходимости
супружеской верности именно со стороны жены потребностями домашне¬
го культа: «человек, воздержавшийся от брака и не оставивший после
смерти законного потомства, этим самым оставлял своих предков без пи¬
щи и без возлияний и становился виновником их страданий в мире ду¬
хов»,106 «сын, рождённый от прелюбодеяния, естественно прерывал се¬
мейный культ».107
Ковалевский посвящает отдельную лекцию вопросу о возникновении
частной собственности, акцентируя внимание на следующих моментах:
личная собственность известна уже дикарям (он называет её «частной
собственностью», но из контекста понятно, что использует это понятие в
ограниченном смысле), излишек достаётся группе в целом, но ряд вещей
связываются с конкретным человеком, таким образом, собственность во¬
все не исключает первобытный коммунизм.108
Энгельс взял из Ковалевского только характеристику семейной общи¬
ны, подробно пересказав несколько примеров и вписав семейную общину
как отдельный этап в постепенной передаче собственности из общего в
частное владение. При этом он совершенно не заметил (или не захотел),
что само признание существования семейной общины является не столько
дополнением к характеристике рода, сколько альтернативой роду как все¬
общему этапу развития человечества.
Работа датского философа К.Н. Старке (1858-1926) во многом каса¬
лась тех же самых моментов, правда, собственная теория Старке никогда
не считалась достаточно убедительной, но сильным местом его труда яв¬
ляется общая критическая направленность; критика Старке чаще всего
продумана, концептуальна, построена с учётом последовательного рас¬
смотрения всех мелких доводов.
Общая концепция Старке строится на следующих положениях: общ¬
ность развития человечества - не аксиома, а только гипотеза; метод пере¬
житков может использоваться только в тех случаях, когда мы можем быть
104 Там же. С. 108.
105 Там же. С. 89.
106 Там же. С. 81.
107 Там же. С. 82.
108 Там же. С. 54-63. Ковалевский здесь в отдельных моментах приближается к тому
взгляду на собственность в примитивных обществах, который был позже развит М. Моссом в
«Очерке о даре». К сожалению, Ковалевский почти не обратил внимания на тесную связь
собственнических представлений у «дикарей» с культом и мистикой вообще.
1.4. Роль дополнений и изменений в «Происхождении семьи...»
63
уверены, что перед нами именно пережиток, а не живой до сих пор обы¬
чай.109 110 Как и в случае с Ковалевским, иной метод сразу показывает иные
возможности толкования фактов: так, по Старке, счёт родства по матери не
предшествует патриархату, а следует за ним, как одна из возможных проме¬
жуточных стадий - проявления матрилинейности у современных диких на¬
родов он объясняет не пережитками прежнего матриархата, а, наоборот, за¬
чатками новых обычаев.1 0 Нельзя также согласиться с тем, что матриархат
- это нечто естественное и самоочевидное: для первобытных племён совсем
не очевидно ни мнение о том, что ребёнок рождается в результате полового
акта,111 ни мнение, будто в жилах ребёнка течёт кровь матери.112
Старке справедливо замечает, что счёт родства по матери отнюдь не
доказывает изначальной неизвестности отца,113 «родословие по женской
линии разлучает ребёнка не с отцом, а только с отцовским кланом»,114
причём счёт родства по матери делает клан нестабильным и способствует
его распадению.115 Апеллируя к психологии дикаря, автор полагает, что
первые брачные союзы у примитивных народов были, без сомнения, мо¬
ногамны и вряд ли легко расторжимы,116 - не нужно и говорить, что Стар¬
ке совершенно не принимает идею изначального промискуитета, который,
по его мнению, не сплотил, а наоборот, разбил бы общество.117 Старке
признаёт за женщиной в «примитивнейшем обществе» важную коммуни-
109 «Если можно объяснить обычай сосуществующими с ним явлениями, то и надо ог¬
раничиться этим: для иного толкования необходимо располагать достоверными историче¬
скими свидетельствами, доказывающими, что такой обычай существовал ранее». Старке К.Н.
Указ. соч. С. 21. Например, проживание мужа в семье жены вполне достаточно объяснить как
возмещение убытков за выдачу её замуж, а не как свидетельство матриархата. Там же. С. 51.
То же самое - у Вестермарка: Указ. соч. С. 5-7; Westermarck Е. The History of Human Mar¬
riage. L., 1925. Vol. I. P. 104.
110 Там же. С. 55.
111 Там же. С. 163, и об исключении: С. 163-164.
112 Там же. С. 157. На С. 169, прим.: «патриархат не имеет ничего общего с представле¬
нием о связи ребёнка с отцом вследствие зарождения; наконец, мы заключаем отсюда, что и
самый матриархат нисколько не основан на представлении об отношениях между матерью и
ребёнком, возникающих в силу телесного явления родов». Ср. С. 352.
113 Это было признано и сторонниками Энгельсовой теории. См. Rappaport Р. Looking
Forward: A Treatise on the Status of Woman and the Origin and Growth of the Family and the
State. P. 45.
114 Старке K.H. Указ. соч. С. 49.
115 Там же. С. 320.
116 «Беспорядочные половые сношения вызывают отвращение в первобытном человеке
потому, что он, относясь с величайшим недоверием ко всему окружающему, стремится со¬
хранить раз приобретённую им женщину; он не уверен, что ему удастся достать другую».
Там же. С. 225, прим. Это мнение, правда, исходит из изначального допущения о пассивной
роли женщин.
117 «Мы думаем, что никогда ни одно общество не могло бы прочно сложиться, если бы
все мужчины постоянно испытывали страстные вожделения на всех встречных женщин. Об¬
разование племён только потому и возможно, что существует естественное ограничение по¬
лового влечения как относительно времени удовлетворения, так и предмета этой страсти».
Там же. С. 345. Как мы помним, для Энгельса складывание общества возможно, напротив,
только в условиях полной, в том числе и половой, сплочённости коллектива.
64
Глава 1. Принципы марксистского историописания
кативную роль, которая, безусловно, повышала её статус, но выдвигает
очень важное замечание: матриархат в полном смысле должен был бы оз¬
начать, что у женщины были большие права, чем у мужчины, но все дан¬
ные указывают пока лишь на то, «что ей принадлежали кое-где лишь
обычные права мужчин, но никогда она не пользовалась ими повсеместно
и во все эпохи».11
Советские учёные возмущённо цитировали слова Старке о Моргане,
где он характеризует его работу о системах родства как «горячечный
бред».118 119 Приведём цитату полностью, чтобы стало ясно, каково её истин¬
ное звучание. Старке пишет: «Отдавая должное уважение усердию Мор¬
гана в собирании наблюдений, я всё-таки предпочитаю присоединиться
(курсив мой - С.К.) к мнению Мак-Леннана, что произведение Моргана
совсем не научно, что гипотезы его - это какой-то бессвязный бред, чтобы
не сказать горячечный бред; ибо вся работа сплошь зиждется на таком
слабом анализе, на такой бессвязной психологии, что может лишь внести
путаницу, если только не почесть за лучшее совершенно не принимать её в
соображение».120 Необходимо также указать на то, что, хотя Старке так
высказался о Моргане, он, тем не менее, подробно и последовательно про¬
анализировал его теорию (в отдельных моментах, кстати, согласившись121)
и высказал такие замечания, которые, по идее, должны были хотя бы сму¬
тить Энгельса.
Сущность возражений Старке сводится к критике использования сис¬
тем родства (номенклатур) для анализа истории семьи и брака, тем более
что вся система Моргана строится лишь на этом основании.122 Старке счи¬
тает неубедительным само разделение Морганом номенклатур на описа¬
тельные и классифицирующие, когда на самом деле это проявления одной
и той же системы родства, употребляемые в разных ситуациях,123 и, глав¬
ное, оспаривает сам метод пережитков: «мы не думаем, подобно ему
(Моргану - С.К.), что главные черты какой-либо номенклатуры могли на¬
118 Там же. С. 84. Самое очевидное возражение, которое совершенно просмотрел Эн¬
гельс, хотя имел в своём распоряжении красноречивый факт: расписывая, вслед за Морганом,
равенство полов в ирокезском роде, он отмечает, что женщины имели право выступать в сове¬
те. .. через избранного ими мужчину. Энгельс Ф. Происхождение. С. 94. Кстати заметить, что
здесь обычаи ирокезов, действительно, полностью совпадают с обычаями древних афинян пе¬
риода государственности, где женщине считалось неприличным самой выступать в суде.
119 Напр., Косвен М.О. Энгельс и Морган // ВИДО. С. 22-23, Винников И.Н. Ук. соч. //
Там же. С. 36; даже в отдельной книге, где недостаток места не может служить извинением
сокращения цитаты, М.О. Косвен цитирует Старке некорректно. Косвен М.О. Патриархат.
История проблемы. С. 246.
120 Старке К.Н. Указ. соч. С. 286-287.
121 Там же. С. 370. На С. 369 сказано о том, что Морган оспорил так называемую патри¬
архальную теорию «в высшей степени обстоятельно и во многих отношениях превосходно».
122 Как писал А.Н. Максимов: «Если бы эти системы родства были как-нибудь внезапно
утрачены наукой, теория группового брака сразу же исчезла и вряд ли нашла бы себе хоть
одного сторонника». Максимов А.Н. Групповой брак. С. 2.
123 Там же. С. 273, ср. С. 239 - мнение Мак-Леннана.
1.4. Роль дополнений и изменений в «Происхождении семьи...»
65
много пережить общественный строй, выражением которого они переста¬
ли уже служить, так как ничто не доказывает, что социальный строй изме¬
няется быстрее и легче, чем номенклатура».124
Итак, как мы видим, существенные возражения против концепции
Моргана были высказаны не спустя какой-то большой промежуток време¬
ни, когда Энгельс уже не мог бы с ними ознакомиться, и касались отнюдь
не только специальных вопросов, в которые он, возможно, не увидел бы
нужды вникать.125
Очень важно понять, почему Энгельс, с одной стороны, так уважи¬
тельно отнёсся к Ковалевскому, с другой стороны - проигнорировал
Старке. Ведь, в сущности, кроме того, что Ковалевский - знакомец Мар¬
кса и у него нормальные отношения с Энгельсом, что он более или менее
прогрессивен в своих взглядах, всё же он полностью иначе воспринима¬
ет мир и даже близко не напоминает сторонника марксизма.126 Напротив,
казалось, был необходим отклик на книгу Старке, чьих замечаний впол¬
не достаточно, чтобы от моргановской, а следовательно, и от энгельсов-
ской системы объяснений не осталось почти ничего, кроме некоторых
незначительных осколков, и возражения эти куда весомее, чем те, что
выдвигал Вестермарк о биологической несклонности человека к про¬
мискуитету (все остальные положения Вестермарка были просто обой¬
дены вниманием). Тем не менее, во втором издании «Происхождения»
мы не найдём никаких контраргументов против Старке, высказанных хо¬
тя бы косвенно, и даже никаких уколов в адрес противника - а ведь Эн¬
гельс никогда не затруднялся едкими замечаниями, и вполне мог прой¬
тись по идеализации современной семьи в труде Старке (и в труде Кова¬
левского, кстати, тоже).
Нам кажется, что ответ на вопрос, как и почему вносились сущест¬
венные изменения, опять же, лежит в сфере внутренних установок энгель-
совского повествования. Изменения, внесённые им, не сплошь импуль¬
сивны (как это иногда может показаться), их методика тщательно проду¬
мана как в плане того, о чём нужно сказать подробнее, так и того, о чём
следует умолчать.
Всякий автор заинтересован в том, чтобы его произведение пережило
сегодняшний день, не было отвергнуто новыми фактами и обстоятельст¬
вами, и Энгельс фактически создаёт систему, в которой любые изменения
124 Там же. С. 227. Сходно и мнение Вестермарка: История брака. С. 166 и сл.
125 Думается, сейчас уже не найдётся тех, кто согласится с мнением М.О. Косвена (Эн¬
гельс и Морган. С. 29), будто Энгельс во втором издании отметил из новой литературы всё,
что вообще было достойно внимания.
126 Другое дело, что Ковалевский не считал греховным исповедование марксистских
взглядов - так, он принял участие в издании книги К.М. Тахтарёва, склонявшегося к мар¬
ксизму. См. Тахтарёв К.М. Очерки по истории первобытной культуры. М., 1912. Издание
вышло с предисловием Ковалевского - всего этого Энгельс, умерший в 1895 г., наблюдать
не мог, но, думается, отношение Ковалевского к марксизму за прошедшие годы мало изме¬
нилось.
Глава 1. Принципы марксистского историописания
не затрагивают основных положений.127 Менее опытный или более науч¬
ный автор, подготавливая второе издание, скорее всего, пошёл бы по пути,
о котором мы уже говорили: постарался бы вычленить из потока литерату¬
ры последних лет наиболее важные доводы за и против своей точки зрения,
и последовательно рассмотреть (и по возможности разгромить) противные
доводы. Это, по нашему мнению, примерно утроило бы объём «Происхож¬
дения», и полностью деформировало изначальную структуру работы.
Можно было ограничиться указанием на популярный характер работы и
последовательной отсылкой при каждом спорном моменте к специальной
литературе - но это бы полностью лишило «Происхождение» любой убе¬
дительности и любых претензий на непоколебимость основных выводов.
Энгельс выбрал третий путь, единственно соответствовавший его за¬
дачам: он дал выборочную критику нескольких новых положений, чтобы
показать, каким образом марксистское исследование должно защищаться,
и дал выборочное одобрение трудам буржуазных учёных (Ковалевского),
чтобы показать, каким образом марксистское исследование должно заим¬
ствовать. Дальнейшее последователи будут в состоянии сделать сами.128
Чтобы исследование не устаревало, необходимо сделать его открытым -
это первая задача Энгельса. Но, кроме того, чтобы оно не было заменено
другими, более совершенными трудами, необходимо оставить непоколе¬
бимыми основные положения: поэтому, сомневаясь в промискуитете, Эн¬
гельс его не исключает, сомневаясь во всеобщности пуналуальной семьи,
оставляет раздел с соответственным названием.
Обращает на себя внимание и отношение Энгельса к чужим взглядам.
С одной стороны, «не-марксистская», «буржуазная» наука не отвергается
и прямо допускается к полемике. С другой стороны, она используется, в
общем-то, как шахта: то, что нужно, из неё можно взять, то, что не нужно -
пока оставить, а взятое применять только так, как будет удобно в собст¬
венной системе (как в случае с семейной общиной Ковалевского); буржу¬
азная наука заранее не рассматривается как равный противник. Конечно,
такое отношение к противникам свойственно разным учёным, не только
марксистам, но именно здесь оно не случайно, а возведено в систему. Это
во многом связано со специфическим положением марксизма, которое от¬
метил ещё Н.К. Михайловский: стремясь быть полностью научным, он в
то же время пытается быть и пропагандистски ориентированным.129
127 Ту же мысль, только поданную в комплиментарном для Энгельса ключе, высказыва¬
ет и другой автор: «Сам Энгельс постоянно стремился формулировать свои выводы таким
образом, чтобы направлять научную мысль на дальнейшие изыскания и не давать повода
воспринимать выдвинутые положения как абсолютную догму, сковывающую движение нау¬
ки вперёд». Гольман Л.И. Энгельс-историк. С. 292.
128 В качестве примера сошлёмся на: Кагаров Е.Г. Взгляды Энгельса на происхождение
афинского государства в свете новейших исторических исследований // Известия Академии
Наук СССР. Сер. VII. Отделение общественных наук. 1931. № 8. С. 921-936, прямо посвя¬
щённую доказательству правильности каждой фразы IV-V глав «Происхождения».
129 Михайловский Н.К. Литература и жизнь // Русское богатство. 1894. № 1. С. 117.
1.5. Воздействие Ф. Энгельса на становление марксистского историописания 67
1.5. Воздействие Ф. Энгельса на становление
марксистского историописания
В 2005 г. вышла книга Б.Ю. Кагарлицкого «Марксизм: не рекомен¬
довано для обучения»,130 интересная по изложению и полезная потому,
что в ней высказано мнение человека, который, разбираясь в марксист¬
ской теории, является к тому же её сторонником - два редких случая в
наше время, особенно в их сочетании. Но при чтении этой работы сму¬
щает то, насколько «неуловимым» оказывается марксизм в изложении
Кагарлицкого. Экономика - основа обществейной жизни, но если вы ре¬
шите, что марксизм не обращает внимания на специфику надстройки, то
автор укажет вам на письма Энгельса, где сказано об обратном влиянии
надстройки на базис, если вам покажется, что марксизм принижает зна¬
чение личности, то можно будет вспомнить «Парижские рукописи» ран¬
него Маркса и добавить, что разрыва между «ранним» и «поздним»
Марксом не было. Бердяев отошёл от марксизма, потому что не читал
всего Маркса, Вебер противостоял Марксу, но на самом деле только до¬
полнил его. Наконец, «Маркс тоже не был особенно ортодоксальным
марксистом»131.
Понятно, что это - диалектика, доведённая, правда, местами до
жонглирования, понятно, что марксизм нельзя объяснить в двух словах
и без оговорок, а того, кто постарается выделить в нём базовые положе¬
ния, всегда легко обвинить в непрочтении очередной рукописи Мар¬
кса,132 но всё-таки нам нужны более или менее внятные выводы, и нам
кажется, что, не претендуя на их неоспоримость, мы можем их сделать.
Интересно также проследить некоторые аналогии в структуре маркси¬
стского историописания в контексте культурного развития последних
полутора веков.
На наш взгляд, в марксизме изначально были заложены те тенденции,
которые предопределили его трансформацию в нечто совершенно иное,
что теперь можно называть искажением первоначальной идеи. Считать,
что Маркс и Энгельс целиком и полностью ответственны за эту транс¬
формацию - значит высказывать несусветную глупость, но считать их со¬
всем к ней непричастными - глупость ещё большая. Всякую идею можно
истолковать неверно, но не до бесконечности: «Законы» Платона можно
обвинять в фашистских тенденциях, но на базе платонизма не было созда¬
130 Кагарлицкий Б. Марксизм: не рекомендовано для обучения. М., 2005.
131 Там же. С. 130. Это в том числе перефразировка одной из марксовых шуток.
132 Это ещё столетие назад отмечал Е. Трубецкой: «Оценке всякого учения должно
предшествовать его выяснение; а между тем всякий критик, который попытается выразить
мысль Маркса яснее, чем она выражена им самим, рискует тотчас же навлечь на себя упрёки
в умышленном искажении или непонимании марксизма». Кн. Е. Трубецкой. К характеристи¬
ке учения Маркса и Энгельса о значении идей в истории // Проблемы идеализма. М., 2002.
Сборник статей [1902]. С. 292.
68
Глава 1. Принципы марксистского историописания
но ни одного тоталитарного государства, а на базе «Майн кампфа» - было.
Будем помнить о таком различии.13
Мы можем говорить о следующих особенностях в марксистском ис-
ториописании. Во-первых, восприятие прогресса. Мы уже говорили о том,
что, в рамках обычной логики, из ряда неизвестных форм можно реконст¬
руировать только ещё одну форму в прошлом (и, надо добавить, предпо¬
ложить одну форму в будущем), при этом ряд может считаться прогрес¬
сивным, если в нём есть хотя бы три формы, находящиеся друг к другу в
отношении прогресса. Но в марксистском понимании, при котором про¬
гресс не доказан, а сам служит доказательством, прогрессивных форм мо¬
жет быть всего две, а количество реконструкций в глубь веков может быть
во всяком случае больше, чем одна. Так, в ряду прогрессивных формаций
не вызывает сомнения только относительный прогресс капитализма по от¬
ношению к феодализму, всё же остальное достроено по шкале прогресса и
выстроено в ряд уже исходя из методологии, а не из фактов.
Итак, идея прогресса оказывается сама доказательством стадий этого
прогресса. Поэтому произошедшее в советском марксизме превращение
общественно-экономических формаций в строго последовательную схему,
ограниченную сначала количественно (набор их определён, и дополнения
не принимаются, даже если они спрогнозированы самим Марксом - как
«азиатский способ производства»), а после и почти строго определённую
во времени (V в. - конец рабовладения, XVII в. - феодализма, и с этими
точками желательно синхронизировать все события мировой истории), яв¬
ляются не только искажением марксизма, но одновременно и его продол¬
жением, доведением начальной мысли до того логического предела, после
которого она уже становится автопародией. Действительно, попытки син¬
хронизировать события истории позднего восточного средневековья с со¬
бытиями в Европе XVIII в. будут чуть ли не схоластикой, балансирующей
на грани саморазоблачения. Здесь не место рассуждать, является ли этот
вариант развития марксистской идеи наиболее «законным наследником»,
достаточно заметить, что он возможен и был реализован.
Основная мысль марксистского историописания, как оно могло вы¬
расти из «Происхождения», нами определена. Остальные находятся к ней
в более или менее подчинённом положении, но, тем не менее, играют
важную роль в общей картине. Мы можем сказать о следующих: превали¬
рование логического рассмотрения над фактическим, что предполагает
отношение к историческим фактам как к составным частям логических
формул; необходимо определить ключевые факты и выяснить степень
подчинённости по отношению к ним всех последующих (причём, все ос¬
тальные факты по отношению к ключевым являются именно последую- 133133 Знаменитый диалог Платона, к счастью, не имеет однозначного прочтения. См. Jo¬
hansen K.F. On the Composition of Plato’s Republic. Some Reflections // Ancient History Matters.
Studies Presented to Jens Eric Scydsgaard on His Seventieth Birthday. Rome, 2002. P. 233-242;
Хюбнер К. Нация: от забвения к возрождению. М., 2001. С. 13-25.
1.5. Воздействие Ф. Энгельса на становление марксистского историописания 69
щими, неважно, когда бы они произошли на самом деле). В этом смысле
слова перед нами не столько исторический материализм, сколько логиче¬
ский материализм, правда, история здесь и есть реализация логики, её от¬
ражение. В этом аспекте марксизм, как ни странно, оказывается гораздо
ближе Гегелю, чем обычно кажется: собственно, Гегель называется идеа¬
листом потому, что отдаёт идеям ведущую роль по сравнению с фактами,
а Маркс и Энгельс называются материалистами потому, что отдают веду¬
щую роль идее о ведущей роли фактов над идеями.
Отсюда понятно, что, в отличие от конкретных историков, которые
могут делать вид, что никогда не претендуют на теоретические обобщения
и что они работают исключительно с фактами и их непосредственным
рассмотрением, в изначально обобщающем дискурсе марксизма факты
отнюдь не являются союзниками этого дискурса, и обычное их рассмотре¬
ние не способно добавить убедительности концепции. То, что Энгельсу
удалось создать читательское ощущение, будто совокупность фактов сама
приводит нас к единственно возможной, и следовательно, эмпирически
безупречно доказанной теории, как мы видели, было достигнуто в основ¬
ном благодаря ряду литературных приёмов; при обращении к другим те¬
мам менее талантливый автор, работающий в рамках той же парадигмы,
может и близко не добиться подобных результатов. Следовательно, мар¬
ксистский историк обречён на то, чтобы постоянно апеллировать к теоре¬
тической основе, представленной базовыми классическими трудами - она
помогает ему чувствовать психологическую защищённость перед разно¬
образием фактов. Так что плохо скрытая обязательность отсылок к клас¬
сическим трудам марксизма в советской историографии была не только
идеологическим насилием, но и логической необходимостью.
Тем самым отсылка к классике, в силу своей неизбежности, обретает
самостоятельный вес, сопоставимый с силой цитаты из главной книги в
вероучительном произведении. В определённых ситуациях уже не теория,
а цитата из теоретического сочинения может играть роль доказательства.
То, что это первоначально не подразумевалось Марксом, кажется, доста¬
точно очевидно, но после того, как Энгельс осуществил операцию, опре¬
делённую нами как «моделирование авторитета», она стала вполне закон¬
ным приёмом при построении нарратива. В этом приёме, пожалуй, опас¬
ностей больше, чем достижений: если он используется однажды или очень
редко, то ситуация почти не меняется, но если он становится общеприме¬
нимым и типичным для историографии марксистского толка, то мы стал¬
киваемся с возможностью «войны цитат» и даже появления широких дис¬
куссий среди представителей одной парадигмы, которые будут касаться
исключительно проблемы допустимости тех или иных вербальных опера¬
ций и не будут иметь уже никакого отношения ни к исследованию фактов,
ни к теории истории. Поскольку такого рода интеллектуальный труд отли¬
чается весьма специфическими целями и приёмами, он требует появления
если не особых работников, то отдельной сферы науки. Тем самым, в мар¬
70
Глава 1. Принципы марксистского историописания
ксистской историографии крайне велика опасность раскола между кон¬
кретными историками, философами истории и «спорщиками-интерпре-
таторами».
Нам кажется, что в этой особенности кроется одно из объяснений то¬
го крайнего разнообразия форм марксизма, которое наблюдается в на¬
стоящее время, и которое приводит к затруднению в определении того, яв¬
ляется ли тот или иной историк «марксистом» или «сочувствующим мар¬
ксизму» или «близким марксизму», поскольку, собственно, в процессе
разработки марксистской теории истории число её интерпретаций таково,
что практически каждого историка, кто открыто не постулирует обратных
принципов, можно приблизить к марксизму.
Давая характеристику марксизму как научному течению, мы можем
выделить два аспекта: «специфический образ мысли» и «эксплуатация
противника».
Часто о марксизме говорят как об учении, которое пропитано догма¬
тизмом.134 Это неточное определение и, в данном конкретном случае, не¬
правильное. Если бы образные определения не имели опасности стать яр¬
лыками, можно было бы назвать марксизм диалектическим догматизмом.
Выше мы стремились показать, что марксизм нельзя «поймать» на догма¬
тизировании, поскольку догма всегда отвергается в пользу свободы мне¬
ний, но при этом и неизбежно возникает. Может даже показаться, что дог-
матизация - невольное следствие, допущенное вопреки базовым положе¬
ниям марксистской теории. Это не так: теория рассчитана на постоянную
выработку догмы при постоянной критике догматизма. К этому началу мы
возведём ту потрясающую способность менять отдельные теоретические
положения, не сомневаясь в самой теории, которая была неоднократно
продемонстрирована отдельными марксистскими мыслителями в пере¬
менчивой истории СССР.
Такое положение возможно только при особом подходе при работе с
материалом. Так, у Энгельса изобретения наделяются свойствами идей, а
идеи (институты) - свойствами изобретений. Изобретения, однажды воз¬
никнув, имеют вечное влияние на ход истории, они неуничтожимы, по су¬
ти, всеобщны. Институты же - забываются и возрождаются вновь, при по¬
хожем уровне производства, они имеют значение только тогда, когда все
остальные элементы общественной системы достигнут сопоставимого
уровня и т.д. Получается мир вверх ногами: государство, как явление, воз¬
никает несчётное (3) количество раз, причём без учёта взаимовлияния, а
134 Напр., Черняк Е.М. Социология семьи: Учебное пособие. М., 2006. С. 18-19, где раз¬
водится «хороший» метод и «испортившая» его идеология: «Создав гениальный метод ис¬
следования социальных явлений - материалистическое понимание истории, основоположни¬
ки марксистской социологии сами подчинили все теоретические открытия коммунистиче¬
ской идеологии, обрекая своё учение на догматизм». Думается, для большинства исследова¬
телей марксизма вполне очевидно, что именно определённые политические (идеологические)
цели подвели Маркса к открытию своего метода.
1.5. Воздействие Ф. Энгельса на становление марксистского историописания 71
вот железный век (несмотря на все оговорки) считается наступившим
лишь однажды. Конечно, тогда и людская сущность - следствие прогрес¬
са, а не наоборот.
Со специфическим ходом мысли связано и особое отношение к про¬
тивникам. Марксизм обладает уникальной способностью ставить знак ра¬
венства между желаемым и действительным. Если предположение дока¬
зуемо, значит оно верно, если оно верно, оно фактически существует, если
оно существует, оно влияет на окружающее, если влияет, значит - опреде¬
ляющим образом. Если Маркс и Энгельс считают себя особыми мыслите¬
лями, не-буржуа, значит, они на пороге новой науки, если они на пороге,
значит, эта наука фактически существует, следовательно, она определяет
интеллектуальное развитие человечества. И точно та же логика в обрат¬
ном действии: если буржуазная наука недостаточна, следовательно, она не
верна, а значит, не может играть определяющую роль.
Как отмечал П. де Лобье: «Социология Маркса и его наиболее верных
последователей позволяет не столько анализировать природу социальных
классов, сколько преобразовывать общество, ссылаясь на историческую
миссию одного из общественных классов».135 Коль скоро главная цель в
определённой деятельности, то всё остальное играет по отношению к ней
подчинённую роль; таким образом, буржуазную науку можно и нужно ис¬
пользовать для получения нужных результатов в рамках собственной ме¬
тодологии. Причём, собственная верификация результатов необходима
только в том случае, если выводы чуждой науки противоречат собствен¬
ным. Вернёмся к Н.К. Михайловскому, который отмечал разрыв между
марксизмом как научным течением и как рекомендацией к действию. На
наш взгляд, обе эти части не противостоят, а дополняют друг друга и
обеспечивают устойчивое существование этой формы мысли.
Таким образом, складывается не только методология, но прежде всего
идеология истории. Именно последней предстояло пройти свой путь
трансформации и одновременно самораскрытия в особенных условиях
Советской России.
135
Лобье П. де. Социологическая альтернатива: Аристотель - Маркс. М., 2000. С. 73.
Глава 2
Формирование образа древности
в советской историографии 20-30-х гг. XX в.
Становление образа как основы научных исследований в рамках опре¬
делённой историографической традиции - процесс, изучение которого со¬
пряжено с очевидными трудностями. Имманентно неоднозначная, аморфная
категория образа сложно идентифицируется даже «в срезе», в условном ста¬
тическом состоянии историографии, в усреднённом классическом варианте,
и даже в этом случае его реконструкция связана с серьёзным риском для ис¬
следователя принять собственные представления за основу представлений
других. Отследить же рождение образа, его кристаллизацию из разнообразия
других подходов - гораздо сложнее.
Тем более, если речь идёт о советской науке 20-х гг. Это время, кото¬
рое часто оценивают как период упущенных возможностей, в самом деле,
отличалось относительной свободой научных, политических и культур¬
ных дискуссий, относительной терпимостью существования дореволю¬
ционных немарксистских учёных, дополняемых сравнительно малым
удельным весом марксистского догматизма в толковании значительной
части проблем мировой истории. В это время К. Каутского ещё можно
было цитировать не споря с ним, а словосочетание «марксистская социо¬
логия» не считалось греховным. В то же время 20-е гг. не отделены от су¬
ровых 30-х непроходимой гранью: это справедливо как в том смысле, что
упомянутая относительная свобода продлилась на деле примерно до
1932-1934 гг. («точкой невозврата» стало убийство С.М. Кирова 1 декабря
1934 г.), так и в том смысле, что равно по общему ходу мысли и стили¬
стически 30-е гг. вызревали из 20-х гг. Но не может быть никакого сомне¬
ния, что для современников, как и для многих исследователей, сама атмо¬
сфера, состояние умов в 30-е гг. в корне отличались от предыдущего де¬
сятилетия: на смену поиску пришёл порядок (конечно, неоднозначный и
всегда по-разному оцениваемый). Таким образом, 20-е гг. постепенно пе¬
ретекают в свою по внешнему виду полную противоположность, и самый
ход этого процесса не может не вызвать у исследователя проблем с его
описанием.
Сделать задачу решаемой с научной точки зрения возможно только в
том случае, если мы сможем представить, как сочетались друг с другом
два определяющих фактора: марксистский образ истории и представления
о древней истории, наличествующие в сознании русских и советских учё¬
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
73
ных 20-х гг. XX в. Попытка обрисовать марксистское восприятие истории
в её образном измерении была предложена в первой главе, на представле¬
ниях о древности мы отдельно остановимся в начале этой.
2.1. Складывание элементов образа древности
в советской исторической науке 20-х гг. XX в.
Наука о древности не была на переднем крае борьбы за марксистско-
ленинское освещение истории в Советском Союзе начала 20-х гг. Это не
означает, что в качественном плане отношение к древней истории чем-
либо отличалось от отношения к другим эпохам: как и во всех прочих
подразделениях мировой истории, должна была быть написана пролетар¬
ская её версия, буржуазные учёные должны были быть разгромлены, те из
них, кто оставался в стране, соглашаясь сотрудничать с новой властью -
использованы и потом разгромлены. Но в количественном отношении си¬
лы, затраченные на переработку древней истории, были в общем невели¬
ки: в моде были революционные и/или недавние события: история свер¬
шалась на глазах, и седая пыль веков мало привлекала общее внимание.
Преподавание истории в новых коммунистических академиях начиналось
обычно с Французской революции (и так было ещё в начале 30-х гг.).1
В таком положении вещей есть известная выгода для исследователя:
изучение древней истории не было прямым интересом властей,2 а потому
первоначально развивалось примерно таким образом, каким развивалось
бы применение марксистской теории в работе историков «естественным
путём», без гипетрофированной поддержки или, напротив, подавления.
Это было, без сомнения, состояние временное, условное и переходное, но
оно имело вполне реальные черты. В первое десятилетие советской власти
ещё не состоялся переход древней истории целиком на марксистские по¬
зиции:3 в 1919 г. выходит книга С.А. Жебелёва о Евангелиях, уже в новой
1 См., напр. Редин Н. К вопросу о преподавании «истории развития общественных
форм» (В дискуссионном порядке) // Историк-марксист. 1927. №. 6. С. 202-204; Рабинович
М.Б. Воспоминания долгой жизни. СПб., 1996. С. 137; Ср. Сергеев В.С. История древнего
Рима. М.-Л., 1925. С. III.
2 То же касается и средневековой истории, но в меньшей степени: например, тема вы¬
зревания капитализма из феодализма, которой много внимания уделял Маркс, обретала
большое значение, будучи рассматриваема на российском материале - ведь это уже затраги¬
вало вопросы полемики с народниками и Плехановым. Что касается вопросов раннего фео¬
дализма, Марковой теории Энгельса, то они стали ставиться всерьёз ближе к концу 20-х гг.,
что выразилось в марксистской критике Д.М. Петрушевскош. См. Диспут о книге Д.М. Пет-
рушевскош (О некоторых предрассудках и суевериях в исторической науке) // Историк-
марксист. 1928. №. 8. С. 79-128.
3 С этой точки зрения нам представляются неудачными слова В. А. Летяева о 1917 г. как
«естественном рубеже в развитии российской науки». Это несправедливо как с фактической
точки зрения, поскольку в 1917 г. не произошло мгновенной смены методологии, так и с ло¬
гической точки зрения, ибо каким же образом можно признать внешнее потрясение естест¬
венным рубежом для самой науки? С тем же успехом это можно было сказать о стихийном
74 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
орфографии, но ещё с вдохновенными словами об этом историческом ис¬
точнике,4 5 в 1925 г. публикуется старым шрифтом «Скифия и Боспор» давно
эмигрировавшего М.И. Ростовцева, издавались и переиздавались историче¬
ские и методологические труды Б.А. Тураева, М.М. Хвостова, В.М. Хвос¬
това.6 Близкими марксистским считались исследования Р.Ю. Виппера.7 Но
параллельно этому появлялись и работы, претендующие на новое освеще¬
ние истории древности.
А.В. Мишулин, создавая обзоры по развитию советской науки о древ¬
ности за 25 и 30 лет, предлагал периодизацию, согласно которой в 1917-
1925 гг. преобладало переиздание работ иностранных учёных и отдельных
монографий советских авторов, в 1925-1930 гг. происходило дальнейшее
становление науки, а в 1930 г. наступил переломный момент в связи с
осознанием истинных проблем изучения древнего общества.8 Такая пе¬
риодизация, на наш взгляд, искусственно «выпрямляет» развитие совет¬
ской историографии древности в начальный период. Косвенно это под¬
тверждает и сам А.В. Мишулин, упоминая об особой роли А.И. Тюменева
как историка и методолога уже в начале 20-х гг.9
2.1.1. А.И. Тюменев и первые попытки создания образа
древности в советской историографии
Александр Ильич Тюменев (1880-1959) был марксистом ещё задолго
до революции, сознательно выбрал древность для своих усилий по прове¬
бедствии или эпидемии. См. Летяев В.А. Восприятие римского наследия российской наукой
XIX - начала XX в. Волгоград, 2002. С. 4.
4 «Евангелие... Кто может назвать книгу, культурному человечеству более знакомую,
более близкую, более дорогую? Кто из грамотных людей не раскрывал этой книги, не читал
ее, если не от первой до последней страницы, то хотя бы в отрывках? Кому из неграмотных
людей не приходилось слушать чтение отрывков из этой книги другими?» Жебелёв С.А.
Евангелия канонические и апокрифические. Пг., 1919. С. 1.
5 Ростовцев М.И. Скифия и Боспор. Критическое обозрение памятников литературных
и археологических. Л., 1925.
6 Тураев Б.А. Древний Египет. Пг., 1922; Он же. Классический Восток. Т. I. Л., 1924;
Хвостов М.М. История Греции. М.,1924; Он же. История древнего Востока. М.-Л., 1927;
Хвостов В.М. Теория исторического процесса: Очерки по философии и методологии исто¬
рии: Курс лекций. М., 1919. Это не означает, конечно, что работы не подвергались критике.
См, напр. Ломакин А. Рец: М.М. Хвостов. История древнего Востока. Учебное пособие для
вузов. 2-е издание, под ред. Г. Пришровского. ГИЗ. 1927. Тираж 2000. Стр. 274. Цена 3 р. //
Историк-марксист. 1927. № 4. С. 235-237. Редакция, однако, пометила данную рецензию как
дискуссионную.
7 Виппер Р. Учебник древней истории. М., 1921. Работа по кризису исторической науки
вызвала сильнейшую критику из лагеря марксистов, начиная с Ленина. См. Он же. Кризис
исторической науки. Казань, 1921; Ковальчук С. Историк и его история: Роберт Юрьевич
Виппер // Русский мир и Латвия: Три школы внимания. Альманах. Вып. XXV. Рига, 2011. С.
202,209-210, прим. 7.
8 Мишулин А. Изучение древней истории в СССР за 25 лет // Исторический журнал.
1942. №10. С. 103-104.
9 Разработка древней истории в советской науке (1917-1947) // ВДИ. 1947. № 3. С. 7.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
75
дению марксизма в историографию,10 а потому обладал уже сложившимися
взглядами на древнее общество, которые после революции смог развер¬
нуть с наибольшей подробностью. А.И. Тюменева, кроме того, изначально
интересовали вопросы исторической теории марксизма, популяризации ко¬
торой он посвятил книгу ещё в 1907 г., теперь вышедшую переизданием.11
Брошюры такого рода не были редкостью, и работа Тюменева в чём-то
предвосхитила впервые опубликованную годом позже (и тоже переиздан¬
ную в начальный период советской власти) книгу Г.В. Плеханова об осно¬
вах марксизма,12 правда, несопоставимо более солидную и глубокую.13 Но
данная работа Тюменева важна именно тем, что показывает, как историк
подготавливал теоретическую базу дальнейших исследований, какие прин¬
ципы считал определяющими для предстоящей работы с фактами.
Прежде всего, конечно, исторический материализм есть, по мнению ав¬
тора, не только строго научное мировоззрение, но и единственно научное.
Все остальные формы в той или иной степени иллюзорны, являются само¬
обманом, и только в исповедуемом автором подходе «нет уже совершенно
иллюзии, и действия, основанные на нём, могут отличаться только уверенно¬
стью и сознательностью».14 Причина этого отсутствия иллюзии в том, что
Маркс и Энгельс открыли в истории силы, высшие человеческого разума, ко¬
торые создали классовые противоречия, а равно и путь их разрешения.
Свобода творчества или научного исследования, пишет А.И. Тюме-
нев, не отрицается историческим материализмом, но она относительна,
поскольку зависит от уровня производства той или иной эпохи, влияюще¬
го на умственный и нравственный уровень эпохи, который в свою очередь
влияет на творческую сферу.15 Например, древний мир не создал опытных
наук из-за засилья в нём мелкого ремесла и рабской промышленности.16
Можно расширить мысль Тюменева и предположить, что примерно то же
самое он мог сказать и вообще о понимании свободы воли в марксистской
теории. Основной вывод из этого сочинения вполне ясен: исследование
истории любых обществ должно обязательно учитывать уровень развития
производительных сил и перемены в нём, не упуская и явлений надстрой¬
10 Первоначально специализируясь на русской истории в качестве ученика С.Ф. Плато¬
нова, после 1907 г. Тюменев меняет свои пристрастия. См. Амусин И.Д. Академик А.И. Тю-
менев - историк древнего мира // ВДИ. 1974. № 3. С. 107-108. У Тюменева была даже опуб¬
ликована солидная источниковедческая статья по русской истории: Тюменев А. Пересмотр
известий о смерти царевича Димитрия // ЖМНП. 1908. Май. С. 93-135; Июнь. С. 323-359.
11 Он же. Теория исторического материализма. Пб., 1922.
12 Плеханов Г. Основные вопросы марксизма. М., 1922. Первое издание - 1908 г. Тж.
Бухарин Н.И. Теория исторического материализма. М. ,1921.
13 Сходны, например, воззрения Тюменева и Плеханова на природу художественного
творчества. Ср. Тюменев А. Теория исторического материализма. С. 24; Плеханов Г. Основ¬
ные вопросы марксизма. С. 62-69.
14 Тюменев А. Указ. соч. С. 34.
15 Там же. С. 44-45.
16 Там же. С. 41.
76 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
ки, которые, будучи обусловлены базисом, обладают известным влиянием
на последний (причём именно в силу их обусловленности базисом).17
Эти общие социологические принципы нашли своё применение в
трёхтомной работе «Очерки экономической и социальной истории Древ¬
ней Греции» (1920-1922); советы автору при написании давал С.А. Жебелёв.
При переиздании этой книги, служившей как бы введением в марксист¬
ский анализ древней истории, Тюменев дополнил общую схему большим
экономическим материалом.18 Кроме того, в начале 20-х гг. появляются
две его работы, позволяющие говорить о том, что историк старается
сформулировать некоторые общие принципы устройства древней эконо¬
мики: более теоретическая книга о проблеме капитализма в античности
и более историографическое введение в экономическую историю Древ¬
ней Греции.1
Как известно, Тюменев активно отвергал формирование промышлен¬
ного или хотя бы торгового капитала в Древней Греции,20 подробно гово¬
рил о рабовладении как об экономическом факторе, подорвавшем антич¬
ную экономику, но все эти аспекты, собственно говоря, были высказаны и
до него, и сами по себе, как отдельные положения, восходящие в той или
иной форме к Марксу и Энгельсу, служить признаками нового склады¬
вающегося образа древности не могли. Более того, как становится видно
из «Очерков экономической и социальной истории Древней Греции», они
не могли и служить основой для построения нарратива, поскольку Тюме-
неву было необходимо не просто постулировать, скажем, положение о ра¬
бовладельческом характере греческой экономики, но показать рождение
этой экономики, её развитие и упадок - для всего этого простого указания
на важность рабовладения было недостаточно, напротив, само рабовладе¬
ние было целью рассказа, должно было быть показано и объяснено им.
В качестве базового приёма для построения сюжета своей экономиче¬
ской истории Тюменев выбирает сравнение. Он упоминает, что в совре¬
менной буржуазной науке часто сравнение гомеровской эпохи с западно¬
европейским средневековьем,21 и фактически в дальнейшем повествовании
берёт это сравнение за опорный пункт при любом существенном вопросе
о сущности греческого полиса или греческой экономики. Греческих баси-
левсов он сопоставляет с древнегерманскими герцогами,22 т.е., соответст¬
венно, исход гомеровского времени с поздним родовым строем Северной
17 Там же. С. 51.
18 Тюменев А. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. Т. I. Ре¬
волюция. Пг., 1924. С. 8.
19 Тюменев А.И. Существовал ли капитализм в Древней Греции? К вопросу о генезисе
капитализма. Опыт сравнительно-исторического исследования. Пг., 1923; Он же. Введение в
экономическую историю Древней Греции. Пг.-М., 1923.
20 Он же. Существовал ли капитализм в Древней Греции? С. 158.
21 Он же. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. Т. I. С. 9-10.
Ср. Он же. Существовал ли капитализм в Древней Греции? С. 67.
22 Он же. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. Т. I. С. 19,22.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
77
Европы. Греция же начала архаического периода (VIII в. до н.э.) прямо со¬
поставляется с Европой в IX-X вв.23
Однако в дальнейшем повествовании сравнение начинает служить уже
не с целью указать на сходство, а с целью подчеркнуть отличие. Бурный
рост торговли (связанный с удобным географическим положением стра¬
ны24) позволил сформироваться в Греции торговой аристократии, которая
начала теснить земледельческую,25 чего не было в средневековой Европе.
Кроме того, греческие города никогда не порывали своей связи с деревней,
и торговая аристократия начала блокироваться со страдающим от засилья
земледельческой знати свободным крестьянством 26
Победа двух этих слоёв через посредство тирании обеспечила специ¬
фический экономический строй греческих полисов. «Если жизнь и интересы
средневекового города были почти тождественны с жизнью и интересами
ремесла, то над греческим городом до самого его конца витал дух торговой
прибыли, определяя ход его развития и истории».27 Гипертрофированное
развитие торговли, ориентированной на прибыльные внешние рынки, обес¬
печило богатую жизнь древних городов, но оно же не развивало внутренний
рынок и не дало местному ремеслу стать на должный уровень.28 29 По мнению
А.И. Тюменева, «промышленное развитие греческих городов ... не поспе-
~ 29
вало за колоссальным ростом их внешних торговых сношении», и торго¬
вая аристократия, заинтересованная в обильном производстве собственных
товаров, начала заимствовать методы и технику с Востока, а поскольку ра¬
бочая сила в нужном количестве также отсутствовала, то начали ввозить и
рабов. В пользу этого соображения историк приводит довод, что те области
Греции, где не было промышленного производства, не отличались и разви¬
тием рабовладения.30 «Рабство было нездоровым явлением, выросшим на
нездоровой социально-экономической почве».31 Постепенно рабский труд
стал общераспространён, шагнув за пределы ремесленных мастерских, най¬
дя применение в сельском и домашнем хозяйстве.
С этого времени он сделался, напротив, фактором, тормозящим разви¬
тие ремесла. Свободный труд был в значительной мере вытеснен, замедля¬
лось складывание внутреннего рынка,32 поколебалось и уважение свобод¬
ных людей к труду, а дешевизна рабов и примитивность их эксплуатации
мешали как становлению развитого ремесленного законодательства, так и
23 Там же. С. 28.
24 Там же. С. 51. В другой работе Тюменев говорит о преобразовании земледельческой
знати в торговую. Он же. Существовал ли капитализм в Древней Греции? С. 77-78.
25 Он же. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. Т. I. С. 29.
26 Там же. С. 61 и сл.
27 Там же. С. 80.
28 Там же. С. 88-93.
29 Там же. С. 95.
30 Там же. С. 101.
31 Там же. С. 92.
32 Там же. С. 116.
78 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
новых форм организации труда: «рабские мастерские древнего мира нико¬
гда не превратились и не могли превратиться в мануфактурные предпри¬
ятия в собственном смысле этого слова».33 Поэтому ремесленники как на¬
стоящий городской класс не сформировались, и в этом внутренняя сла¬
бость древнегреческого города. «Самого беглого сравнения экономической
жизни античного и средневекового города достаточно, чтобы увидеть, на¬
сколько в сущности низко, если мы только отвлечёмся от блестящей
внешности, по степени своего экономического развития стоял первый по
сравнению со вторым».34
В этом разборе работы Тюменева заметны и достижения, и трудности
того пути применения теории, который он избрал. С одной стороны, ему
действительно удаётся нарисовать связное развитие истории с социологи¬
ческой точки зрения (как писал сам автор): общие тенденции и условия,
меняясь и переплетаясь, обеспечивают известные последствия, а те, в
свою очередь, становятся новыми факторами исторического процесса.
Поскольку в основу этого движения положено развитие производства, то,
даже при скромном применении Тюменевым марксисткой терминологии,
не возникает никаких сомнений в том, что это освещение истории с мате¬
риалистической точки зрения.
С другой стороны, это ещё не советский марксизм, если понимать по¬
следний как особую форму мышления и понимания истории, и дело здесь,
опять же, не в ограниченном применении специфической терминологии
(производственные отношения, эксплуатация и проч.), а в том, как выстраи¬
вается эта цепочка причин и следствий. Достаточно сказать, что рабовладе¬
ние у Тюменева - фактор роковой, но обусловленный, если посмотреть вни¬
мательно, не в последнюю очередь географическим положением Греции. Это
сближает его с Каутским и отчасти даже с Г. Куновым,35 36 что неудивительно:
ведь это тоже авторы, которые ставили целью конкретизировать материали¬
стическое понимание истории применительно к ранним эпохам человечест¬
ва. И конечно (хотя не стоит придавать этому факту самодовлеющее значе¬
ние), Тюменев не воспринимает рабовладельческое общество Греции как
принадлежащее к особой «рабовладельческой формации» (ещё и термин не
вошёл в оборот), скорее считая рабовладение спецификой греческого разви¬
тия - на что уже было обращено внимание в историографии.
Заметим также, что во многих чертах работа Тюменева близка иссле¬
дованиям буржуазных учёных того времени. Если Э. Мейеру Тюменев в
33 Там же. С. 111.
34 Там же. С. 136.
35 Кунов Г. Первобытный коммунизм. Харьков, 1926; Каутский К. Этика и материали¬
стическое понимание истории. М., 1922. О популярности Каутского и Кунова в СССР в те го¬
ды см. Подоль Р.Я. Теория исторического процесса русской историософии 1920 - середины
1930-х годов. Дисс. на соискание уч. степени доктора филос. наук. М., 2009. С. 177-182.
36 Коржева К.П. У истоков советской науки об античности (из истории советской исто¬
рической науки) // Вопросы истории. 1988. № 2. С. 117.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
79
основном оппонирует,37 то работа Ю. Белоха, суця по всему, оказала заметное
влияние на его трёхтомник. Скажем, объяснение того, почему греческое ре¬
месло не стремилось к цеховой организации, принадлежит Белоху, как и идея
борьбы за рынки и идея о влиянии восточного ремесла (и Белох, и Тюменев
используют термин «промышленность») на развитие греческого. Наконец,
Белох говорит и о губительной роли рабского труда как основной причине бу¬
дущих социальных кризисов в Греции.38 Тем самым, Тюменев в 20-е гг. —
марксистский историк древности, но ещё не создано марксистской истории,
автор пишет целиком в русле того образа древности, который сформировался
в западной историографии конца XIX — начала XX вв., который связан со
спором Бюхера и Мейера, и он занимает лишь одну из позиций в этом споре,
сходную, скажем, с позицией другого марксиста - Г. Сальвиоли.39
Ранние учебные пособия С.И. Ковалёва (1886-1960) и В.С. Сергеева
(1883-1941) несут на себе тот же самый отпечаток, пожалуй, с большим сле¬
дом влияния концепции Мейера и, особенно у В.С. Сергеева, труда Г. Фер-
реро. Так, В.С. Сергеев в своей «Истории древнего Рима» хотя и прямо за¬
являет, что концепция К. Родбертуса и К. Бюхера ближе марксизму, чем
идеи Мейера и Р. Пёльмана,40 что о капитализме в полном смысле слова в
античности речи быть не может,41 тем не менее на протяжении всей работы
использует понятия «капитализм», «империализм», «эпоха капитализма»,
«торговый и промышленный капитал», «помещики-капиталисты», «капита¬
листическое плантаторское хозяйство», «государственный социализм» и т.п.
Нередко Сергеев подчёркивает: то или иное определение употребля¬
ется им в условном смысле, иногда даже даёт сразу два варианта опреде¬
лений42 - но при этом обилие сравнений с современностью сочетается с
37 Р.Я. Подоль (Указ. соч. С. 207-208) верно указывает на совпадение между Тюмене-
вым и Мейером в самом сравнении между греческим и европейским средневековьем, и даже
очень вероятно, что Тюменев фактически перефразирует Мейера. Можно найти очень много
следов таких совпадений, начиная с гипотезы о появлении рабовладения из нужд новой про¬
мышленности. Ср. Тюменев А.И. Очерки экономической и социальной истории Древней
Греции. T. I. С. 51 и сл.; Мейер Э. Экономическое развитие древнего мира. Пг., 1923. С. 29 и
сл. Но существенным моментом и здесь является не само совпадение, а то, что Тюменев
стремится преодолеть Мейера - чтобы в итоге не повторить за последним сопоставление V в.
до н.э. в Греции с Европой в XVI в.
38 Белох Ю. История Греции. T. I. М., 1905. С. 124-127,138-139.
39 Сальвиоли Г. Капитализм в античном мире. Этюд по истории хозяйственного быта
Рима. Харьков, 1923.
40 Сергеев В.С. История древнего Рима. С. 216: «Неприемлемая в отдельных пунктах
бюхеро-родбертусовская ойкосная теория всё же несомненно ближе подходит к марксистской
схеме, чем противоположная мейеро-пёльмановская концепция». Позже в советской исто¬
риографии эта связь затушёвывалась, но, скажем, для М.И. Ростовцева она была вполне оче¬
видна: Rostovtzeff М. The decay of the ancient world and its economic explanations // Economic
History Review. 1930. Vol. П. P. 200.
41 Сергеев В.С. История древнего Рима. С. V, где сказано и о том, что римский капита¬
лизм отличается от капитализма Нового времени «степенью, глубиной и диапазоном».
42 Например: «римская буржуазия, употребляя современный термин...»; или: «...народ
в широком смысле этого слова, включая городской пролетариат и мелкую буржуазию, т.е.
ремесленников и крестьян...». Там же. С. 95, 52.
80 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
отсутствием какой-либо иной системы терминов. Следовательно, автор
мыслит именно в тех понятиях, которые употребляет, и указание на их ус¬
ловность ничего в этом отношении не меняет. Катон Старший выступает
идеологом и защитником капитала, напавший на салассов в 143 г. до н.э.
консул Аппий Клавдий Пульхр назван «кондотьером», Тиберий Гракх -
«социал-революционером» и оппортунистом, Гай Марий - создателем
«пролетарско-наёмнической армии», искусство эпохи Империи - «рим¬
ским рококо», советы римских агрономов - «своеобразной системой тей¬
лоризма», Трималхион - «буржуем в собственном смысле слова», в Ови¬
дии автор видит сходство с Бодлером, а в Лукиане - с Вольтером и т.п.43 -
этого списка уже достаточно, чтобы увидеть, насколько стремление к про¬
ведению аналогий лежало в основе самого взгляда на историю.
Существенно и то, что рабство ни в коей мере не является централь¬
ной темой повествования в книге Сергеева. Хотя он и указывает, что «ан¬
тичное общество покоилось всецело на рабстве»,44 но реальное действие
этого фактора в его описании римской истории почти не прослеживается.
Экономизм вообще не свойствен этому курсу об истории Рима - немалый
объём занимают главы по идеологии (в них, скорее, рассматривается куль¬
тура, но не описательно, а проблематизированно, в общей связи с ходом
исторического процесса), а седьмую часть текста вообще занимает от¬
дельная глава «Идеология недовольных (христианство)»,45 хотя, конечно,
история христианства изложена как путь от религии, рождённой отчаяни¬
ем масс и собиравшей деклассированные элементы, к иерархически орга¬
низованной христианской церкви, ставшей опорой слабеющего римского
государства.
Объяснение причин заката Рима подано хотя и в социологизирован-
ном ключе, со следами марксизованного гегельянства и с акцентом на эко¬
номические причины, но по сути дела в лучших традициях позитивист¬
ской многофакторности: «От смут III века Рим оправился благодаря уста¬
новлению железного режима Аврелиана, Диоклетиана и Константина, но
глубочайшие разрушительные силы, заложенные в самой природе капита¬
листического государства, продолжали действовать и во всё последующее
время, причём действие этих разрушительных факторов усиливалось и
осложнялось по мере роста и развития капиталистических отношений.
Таким образом, тезис вызывал антитезис. В последние столетия, наряду с
прочими разрушительными факторами, особенно сильно давали себя по¬
чувствовать проповедь христиан против богатства, религиозная борьба и,
наконец, естественное понижение плодородия почвы, истощение рудников
и усиленный выпуск низкопробной монеты, производивший настоящую
революцию цен и всею своею тяжестью прежде всего ложившийся на
43 Там же. С. 16, 35, 37, 57,185,205,206,220,240.
44 Там же. С. 69.
45 Там же. С. 229-285.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
81
бедное население. И нет ничего удивительного, что естественным следст¬
вием всего этого было прогрессивное вымирание населения».
В книгах С.И. Ковалёва, популярно излагавших всеобщую историю,46 47
вообще постулировалась невозможность написания целостной всеобщей
истории, отсутствия единой линии развития человечества, естественно, при
признании наличия общих исторических законов. Он формулировал это
представление достаточно уверенно: «старая концепция единой всемирной
истории похоронена навсегда. Наиболее правильной системой расположе¬
ния исторического материала будет система культурно-географических цик¬
лов».48 49 В числе крупных культурно-географических комплексов автором
упоминаются такие как древне-американский, восточно-азиатский, индий¬
ский, но в виду ограниченности объёма курса он предполагает остановиться
лишь на двух наиболее важных: средиземноморском (чья история уже за¬
кончилась) и европейском. Их рассмотрению предпосылается общий раздел
по доклассовому обществу (в котором местные особенности невелики) на
трёх стадиях: полустадного, первобытно-коммунистического и тотемисти¬
ческого общества.
Древний мир, таким образом, описывается исключительно в пределах
средиземноморской культуры, которая признаётся прошедшей свой собст¬
венный цикл развития, хотя отдельные культуры, из которых она произ-
49
росла как из разных семян, могут и сами рассматриваться как отдельные
циклы - естественно, с меньшим уровнем замкнутости - это Египет, Ва¬
вилония, Ассирия, Сирия, Персия, Греция и Рим.
Ковалёв наблюдал на Востоке различные фазы развития феодальных
отношений, в том числе и в древнем Египте. По его мнению, наличие
сильной центральной власти ещё не говорит об отсутствии феодализма,
поскольку отдельные номы оставались по существу феодальными княже¬
ствами, а их правители обладали высокой степенью самостоятельности
даже в эпоху Древнего царства.50 Этот высший класс эксплуатировал лично
зависимых от них крестьян, в то время как число рабов было невелико.51
Со становлением в эпоху Среднего царства торгового капитала, формиру¬
ется городская буржуазия и мелкое служилое дворянство - они становятся
новой опорой трона, и начинается борьба с феодализмом. В Новом царст¬
ве она заканчивается созданием абсолютной монархии, которая стремится
к завоеваниям, созданию универсальной монархии - т.е., империи. Этот
46 Там же. С. 292-293.
47 Ковалёв С.И. Курс всеобщей истории. Пг., 1923. Тт. I-II; Он же. Всеобщая история в
популярном изложении. Для самообразования. Часть I. Древний мир. Л., 1925.
48 Он же. Курс всеобщей истории. Т. I. С. 24.
49 Там же. С. 198. Образ сам по себе интересный, не слишком типичный для марксист¬
ского видения истории: как потому, что он органический, а не механистический, так и пото¬
му, что здесь единое происходит не из другого единого, но из многого.
50 Там же. С. 228.
51 Ковалёв С.И. Всеобщая история в популярном изложении. Для самообразования.
Часть I. Древний мир.С. 44.
82 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
древнеегипетский абсолютизм Ковалёв сравнивает с дворянскими монар¬
хиями Октавиана Августа или Людовика XIV,52 борьбой с феодализмом он
объясняет и монотеистическую реформу Эхнатона - впрочем, не отрицает
заинтересованности дворян в храмовом земельном фонде.53 Упадок Егип¬
та привёл к обратной феодализации - как это было после и в истории
Римской империи.
Похожим образом освещалась и история Месопотамии - с отдельным
объяснением более медленного процесса централизации иными природ¬
ными условиями и долговременным отсутствием серьёзной внешней уг¬
розы. Вершина развития вольнонаёмного труда и капитала при абсолют¬
ной власти царя - эпоха Хаммурапи.54
Ковалёв, пожалуй, несколько более сдержан в отношении проведения
параллелей с современностью, чем Сергеев, и несколько более настойчиво
формулирует зависимость античной экономики от рабского труда, но по
большому счёту эти различия оказываются стилистическими. В определе¬
нии сущности основных социальных систем древности точки зрения и
подходы обоих историков не отличаются: «римская империя представляла
собой абсолютную монархию, выросшую на основе торгового капитала и
непосредственно опиравшуюся на дворянство, чиновничество и армию».55
В таком виде взгляды на античную историю и в самом деле имели мало
отличий от того, что писали о ней лидировавший тогда в мировом антико-
ведении Эд. Мейер или эмигрировавший из России М.И. Ростовцев: в за¬
вершении краткого обзора истории древнего мира Ковалёв, совершенно в
духе этих историков, отмечал, что современность достигает более высше¬
го по сравнению с древностью уровня развития только в XIX в., с его про¬
мышленным капиталом, машинной техникой и рабочим движением.56
Иными словами, использование марксистской терминологии или од¬
но указание на важность рабовладения в древности ещё не означало, что
теперь с неизбежностью должна была возникнуть принципиально новая,
эксклюзивно марксистская версия истории, в том числе древней. Ситуация
мало изменилась и во второй половине 20-х гг. Так, Н.М. Никольский
(1877-1959), описывавший общества древнего Востока как феодальные,
был автором статьи «Вавилония» в первом издании Большой советской
энциклопедии.57 По его мнению, история Вавилонии двигалась от раннего
феодализма шумерских князьков, получавших доход от крепостного зем¬
леделия, к становлению бюргерско-бюрократической монархии,58 а после,
52 Он же. Курс всеобщей истории. T. I. С. 249.
53 Там же. С. 253.
54 Там же. С. 278-287.
55 Ковалёв С.И. Всеобщая история в популярном изложении. Часть I. С. 127.
56 Там же. С. 140-141.
57 Никольский Н. Вавилония // Большая советская энциклопедия. Том Восьмой. Буко¬
вые-Варле. М, 1927. Ст. 507-518.
58 «Таким образом, городская сословная община древневавилонского царства в главных
чертах сходна с ранней средневековой городской общиной». Там же. Ст. 513.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
83
через перерыв в виде касситского завоевания («своего рода феодальная
реакция») к господству в стране банковского капитала в VII в. до н.э., вы¬
тесненному лишь в IV в. греческим капиталом.59 Более того, эта точка
зрения была закреплена Никольским в самом первом советском учебнике
по истории древнего мира для средних школ: восточные общества (Двуре¬
чье, Египет, Китай) были феодальными (хотя указывалось на большое ко¬
личество рабов после завоевательных походов), античные (Греция и Рим) -
рабовладельческими.60 Тем самым, древневосточные общества понима¬
лись в ещё меньшем противоречии с представлениями «буржуазной» ис¬
ториографии, чем даже древние Греция и Рим.
Но если вернуться к А.И. Тюменеву, то следует признать, что, хотя он
был в эти годы скорее исключением, известные элементы будущего образа
древности были им, без сомнения, открыты. Кроме утверждения решаю¬
щей роли рабовладения можно отметить пока ещё слабо проявленное
стремление к оценке исторического процесса как в принципе единого: в
начале очерка об истории Греции автор пишет, что европейские народы
как бы дважды прошли период городской культуры61 - это несмотря на то,
что речь идёт о разных и фактически никак не связанных временем и про¬
странством этносах (греках и германцах) - и фраза создаёт ощущение це¬
лостности истории лишь благодаря вовремя применённой абстракции (ев¬
ропейские народы). Наконец, важно и стремление А.И. Тюменева писать
историю объективирующего типа, наиболее чётко выраженное в одной из
его методологических статей конца 20-х гг.: историку, по его мнению,
«приходится пробиваться сквозь чащу индивидуальных фактов» к их
обобщению.62 Запомним это выражение: факты обретают образ преграды,
которую надо преодолеть.
2.1.2. Древность в дискуссии об азиатском способе
производства конца 20-х - начала 30-х гг.
Дискуссия об азиатском способе производства изначально не имела
отношения не только к истории древности, но и к исторической науке как
таковой. В связи с революционными событиями в Китае и внесением в
программу Коминтерна слов об азиатском способе производства (правда, в
кавычках),63 с 1927 г.64 проблемы специфики китайского общества начи¬
59 Там же. Ст. 516.
60 Он же. История. Доклассовое общество. Древний Восток. Античный мир. Учебник
для средней школы. 5-й год обучения. М., 1933. Позже этот учебник был как бы забыт: в кон¬
це 50-х гг. писали уже о том, что первый марксистский учебник для средней школы вышел в
1940 г. под редакцией А.В. Мишулина. См. Дилигенский Г.Г., Утченко С.Л. Советская исто¬
риография античности за 40 лет // Вопросы истории. 1958. № 1. С. 144.
61 Тюменев А. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. T. I. С. 5.
62 Он же. Индивидуализирующий и генерализирующий методы в исторической науке //
Историк-марксист. 1929. № 12. С. 177.
63 Программа и устав Коммунистического Интернационала. 2-е издание. М., 1932. С. 113.
84 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
нают дискутироваться в советской науке весьма оживлённо. Всё, что пер¬
воначально требовалось от участников: определить, на какой стадии раз¬
вития находится современное китайское общество, и соответственно, ка¬
кие его слои объективно способствуют ходу революции, а какие нет. Пер¬
воначально речь шла только лишь о современном Китае, иногда, для вы¬
яснения отдельных вопросов обращались и к недавнему прошлому этой
крупнейшей азиатской страны, но постепенно дискуссия начала перено¬
ситься как всё дальше в прошлое, так и на другие страны Востока, начи¬
ная приобретать характер научной дискуссии с целью самоопределения.64 65
Не нужно пояснять, что этот спор вёлся исключительно между марксистами
и имел смысл только для марксистов - поскольку сама терминология пред¬
полагала оперирование определёнными понятиями; собственно, дискуссия66
и шла на базе связанных с партией организаций: социологической секции
общества историков-марксистов, общества марксистов-востоковедов и т.д.
Дискуссия базировалась на достаточно многочисленных, но обычно случай¬
ных замечаниях Маркса об азиатском способе производства, часто высказан¬
ных в неопубликованных рукописях, дополненных редкими замечаниями
Энгельса и совсем уж по ходу дела оброненными фразами Ленина.67
Древние общества затрагивались в этой дискуссии лишь спорадиче¬
ски, что было связано с несколькими особенностями её протекания. Во-
первых, как было сказано выше, базисом дискуссии были по преимущест¬
ву высказывания «авторитетов»: Маркса, Энгельса, Ленина, членов руко¬
водства В КП (б). Соответственно, доклады (они были самым структури¬
рованным элементом дискуссий, в отличие от прений по ним) строились
64 См. Никифоров В.Н. Восток и всемирная история. М, 1977. С. 176-177; Тарасов А.
Опять тупик. Ю.И. Семёнов. Политарный («азиатский») способ производства: сущность и
место в истории человечества и России. М: Центр новых издательских технологий «Вол¬
шебный ключ», 2008. 401 с. // Пушкин. 2009. № 4. С. 121. Критику самого подхода В.Н. Ни¬
кифорова в общих чертах даёт О.В. Ким. См. Ким О.В. Проблема азиатского способа произ¬
водства в советской историографии (20-е годы - начало 90-х годов). Дисс. на соискание уч.
степени кандидата ист. наук. Кемерово, 2001. С. 7.
65 Выделение основных вопросов исследования докапиталистических обществ, решение
которых и приводило к самоопределению советской исторической науки см. Подоль Р.Я. Тео¬
рия исторического процесса в русской историософии 1920 - середины 1930-х годов. С. 174.
66 Мы употребляем единственное число, хотя с точки зрения организации процесса
речь идёт, конечно, о нескольких дискуссиях, часто останавливающихся на том или ином ас¬
пекте проблемы, однако, тесно связанных между собой не только тематически, но также по
составу участников, приёмам аргументации и целям проведения.
67 Обзор взглядов Маркса и Энгельса: Никифоров В.Н. Указ. соч. С. 115-154. В настоя¬
щее время преобладает мнение, будто Маркс использовал понятие «азиатской формы собст¬
венности» лишь на раннем этапе своего творчества, а после к нему не возвращался. Не будем
касаться того, что отсылка к этапам творчества - слишком абстрактный довод. На наш
взгляд, нет никакой возможности надёжно установить, отказался Маркс от «азиатской» части
своей концепции или же нет. В таких вопросах решающим доводом является признание са¬
мого автора. Маркс своих ошибок признавать не любил. Можно утверждать лишь то, что он
не настаивал на упоминании «азиатского способа производства» при определении основных
этапов исторического развития.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
85
следующим образом: вначале шло подробное обсуждение вопросов тео¬
рии, а затем - демонстрация высказанного мнения тем или иным подбо¬
ром фактов.68 Прения часто повторяли тот же метод. Конечно, были раз¬
ные спорщики, и некоторые из них предпочитали сосредоточиться на од¬
ной эпохе, приводя данные первоисточников, но само течение дискуссии
обычно обеспечивалось не этими выступлениями, а теми, кто умел обоб¬
щать отдельные факты до признаков восточного общества в целом69 или
же тех, кто подробно излагал историю тех или иных высказываний «авто¬
ритетов». По сути дела, именно анализ хронологии и обстоятельств, при
которых высказывались те или иные мысли Маркса etc. по требуемому во¬
просу, и являлся Источниковым анализом для участников дискуссии, а
анализ источников по восточной истории играл вспомогательную роль
(хотя участники в этом и не признавались). Это означало, что докладчиков
не привлекал хронологический способ изложения материала, и тем самым
они были склонны дискутировать о Востоке в целом.
Такое положение дел стоит в тесной связи и со вторым фактором:
многие участники дискуссий недостаточно владели конкретным материа¬
лом. Историков с дореволюционным стажем или с дореволюционным
университетским образованием среди них было немного, а заведения вро¬
де Института Красной Профессуры учили быстро, в плане натаскивания
на теорию исторического материализма усиленно, во всех остальных от¬
ношениях - поверхностно.70 Если историк целенаправленно занимался ка¬
кой-либо тематикой год или два - это можно было считать везением: так,
на дискуссии в феврале 1931 г. А.А. Штукин заявлял, что он два года изу¬
чает материал эпохи Хань.71 Участники честно признавались, что недавно
ознакомились с той или иной информацией: выступая в прениях на той же
дискуссии, Е.И. Иолк сообщал, что недавно ознакомился с книгой К. Вит-
фогеля - но он, правда, упоминал эту книгу ради критики её концепции,72
68 Напр. Ефимов А. Концепция экономических формаций у Маркса и Энгельса и их
взгляды на структуру восточных обществ // Историк-марксист. 1930. № 16. С. 128-136.
69 См. выступление А. Полякова в дискуссии об азиатском способе производства в фев¬
рале 1931 г. Из более чем шести страниц стенограммы его выступления обзор фактической
информации занимает менее страницы и посвящён исключительно Китаю поздней Мин; тем
не менее, резюмируя своё выступление, А. Поляков заявляет уже о всех странах Востока и в
частности об истории Китая последних столетий. Дискуссия об азиатском способе произ¬
водства. По докладу М.С. Годеса. М.: Книжный дом «Jln6poKOM»/URSS, 2009. С. 87-93.
70 М.С. Годес (1901-1937) в 1924-1925 гг. был вольнослушателем Харьковского Инсти¬
тута Народного Образования, А.Т. Мухарджи (1891-9137) был отчислен за революционную
деятельность из нескольких индийских университетов, несистематически учился Е.И. Иолк
(1900-1937). Более или менее полное образование уже в советское время получили Г.К. Папаян
(1901-1937), А.А. Штукин (1904-1963). См. Люди и судьбы. Биобиблиографический словарь
востоковедов - жертв политического террора в советский период (1917-1991). СПб., 2003.
71 Дискуссия об азиатском способе производства. С. 55.
72 Там же. С. 65. Версию о влиянии Витфогеля на само начало дискуссий об «азиатском
способе производства» подробно обсуждает В.В. Дементьева. По этому вопросу мы не гото¬
вы высказать мнение ни за, ни против. См. Дементьева В.В. Труд Э.Ш. Вельскопф «Произ¬
водственные отношения на Древнем Востоке и в греко-римской античности» как факт исто¬
86 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
а вот И.С. Плотников говорил, что почерпнул новые факты о Китае из
книг Масперо и Гранэ, причём Гранэ читался им непосредственно в день
дискуссии; занимавшийся проблемами меркантилизма И.С. Плотников
вообще не скрывал, что обладает очень ограниченными сведениями о
прошлом Китая.73 Недостаток знаний нередко компенсировался энтузиаз¬
мом: во время обсуждения доклада С.М. Дубровского в мае 1929 г. в об¬
ществе историков-марксистов Л.И. Мадьяр заявлял следующее: «Мы жи¬
вём в период социалистического соревнования. Я, т. Дубровский, вас вы¬
зываю и заявляю, что через год представлю нашему обществу работу о
движущих силах индийской истории, без понимания которых нельзя по¬
нять движущие силы индийской революции. Я вам предлагаю написать
тоже работу об Индии. Попытайтесь объяснить историю Индии на фоне
вашей схемы. Я думаю, что это социалистическое соревнование будет
очень полезно для индийских товарищей».74 Обратим внимание на то, что
цель исследования сводится именно к приданию схеме убедительности.
Степень активность при участии в дискуссии была тесно связана с уров¬
нем знаний, при этом как раз в том смысле, что большой объём знаний её
понижал: не случайно специалисты по древней истории вроде В.В. Струве
и С.И. Ковалёв очень сильно колебались, когда доходили до общего во¬
проса о сущности древних обществ - им было сложнее подбирать факты
под схему, и они пытались действовать обратным путём. Но это была не
самая популярная тогда позиция.
В-третьих, древность как таковая почти не привлекала внимания, по¬
скольку большинство участников дискуссии рассматривало восточные
общества как по преимуществу феодальные. Выступление С.М. Дубров¬
ского против азиатского способа производства сыграло свою роль прежде
всего в том, что сторонники применения этого термина (их тогда называли
«азиатофилы», иногда «азиатчики») предпочли в дальнейших спорах ото¬
двигать его в глубь веков, иногда весьма существенно. Так, уже упоми¬
наемый выше Л.И. Мадьяр отмечал, что «схему азиатского способа произ¬
водства» нельзя применять ко всей Азии.75 И.С. Плотников и Л. Калемин
соглашались в том, что с развитием торговли азиатский способ в Китае
сменяется феодальным, и это происходит явно до начала новой эры.76
Тем самым, постепенно китайская древность начала фигурировать в
дискуссии, хотя и это «убежище» для теории азиатского способа произ¬
водства нельзя было счесть идеальным: как бы ни различалось понимание
риографии: влияние предшественников // Проблемы истории, филологии, культуры. М.
Магнитогорск, 2004. Вып. 13. С. 20-22.
73 Дискуссия об азиатском способе производства. С. 112, 122, 123.
74 Дискуссия о социально-экономических формациях. I. Прения по докладу С.М. Дуб¬
ровского: «К вопросу о сущности «азиатского» способа производства, феодализма, крепост¬
ничества и торгового капитала». Открытие заседания социологической секции общества ис¬
ториков-марксистов от 17 и 24 мая 1929 г. // Историк-марксист. 1930. № 16. С. 110.
75 Там же. С. 108.
76 Дискуссия об азиатском способе производства. С. 125,126.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
87
участниками самого термина, они всегда соглашались в том, что в азиат¬
ском способе производства важную роль играет ирригация, земля принад¬
лежит государству в лице иерархизированной бюрократии, которая экс¬
плуатирует общину через взимание налогов и организует общественные
работы/7 Но в Китае ирригационные работы в ранний период государства
(Чжоу) не имели почти никакого значения (на что обращал внимание П.И.
Осипов (Чжу-у-Шан)77 78), а ирригация в период Хань и последующих ди¬
настий происходила на фоне развивающейся торговли и становящейся ча¬
стной собственности на землю.
Это означало, что нужно было либо вообще отказываться от прило¬
жения к Китаю «схемы» азиатского способа производства, либо объяснять
наличием в исторические времена лишь его пережитков; в том и в другом
случае это требовало нахождения других обществ, которые могли бы де¬
монстрировать собой вариант классического «азиатского» строя.
Определённые шаги в этом направлении делались, но они, как и в
общем всё обсуждение, были ограничены схоластическим характером
дискуссии. Соотношение азиатского способа производства и феодализма,
азиатского и античного способов производства вызывало у участников за¬
метные затруднения, и они были вынуждены высказывать самые экзоти¬
ческие точки зрения. А.В. Ефимов предположил, что в ранних работах
Маркс и Энгельс «считали восточные общества либо рабскими общества¬
ми с государственным владением рабов, либо - что совершенно противо¬
положно этому - они считали эти общества доклассовыми, патриархаль¬
ными с господством родовых отношений и родовой собственности».79
Иными словами, докладчик сам не знал, как понимать ту теорию, о кото¬
рой делал доклад. С.М. Дубровский справедливо заметил в прениях, что
нелепо думать, будто Маркс мог не видеть в Китае классового общества,
«зная о власти богдыхана».80
Другие участники обсуждений поднимались до более смелых обоб¬
щений, заявляя (С. Шмонин), что азиатским способом производства сле¬
дует называть всякую формацию, «которая заключает в себе внутреннюю
устойчивость, не дающую возможности перейти к капитализму».81 «Ан¬
тичный способ производства, - продолжал С. Шмонин, - тоже азиатский
способ производства. Он отличается развитой формой обмена, когда су¬
ществует торговый капитал, но торгового капитализма нет, и торговый ка¬
питал не может разложить рабовладельческие отношения».82
77 См. Дискуссия о социально-экономических формациях. С. 108, 123.
78 Дискуссия7 об азиатском способе производства. С. 103-111. П.И. Осипов, кстати, за¬
кончил Пекинский национальный университет (1919-1925).
79 Ефимов А. Концепция экономических формаций у Маркса и Энгельса и их взгляды
на структуру восточных обществ. С. 132.
80 Дискуссия о социально-экономических формациях. С. 138.
81 Там же. С. 154.
82 Там же. В этом высказывании чувствуется влияние А.И. Тюменева.
88 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
Таким образом, складывалась парадоксальная ситуация. Все участники
дискуссии исходили из обязательного для них как для марксистов (а для
большинства как членов партии) положения о том, что создатели теории ис¬
торического материализма оставили после себя уникальный методологиче¬
ский инструмент - универсальную отмычку к сути исторического процесса
на все времена и во всех странах. Они подробно раскрыли сущность лишь
капиталистического общества (на самом деле, и его не до конца - «Капитал»
остался незавершённым), но оставили достаточно «подсказок», чтобы по¬
следователи сумели приложить тот же метод приблизительно с тем же успе¬
хом к остальным эпохам. Это должно было служить достаточным основани¬
ем для отношения свысока ко всякого рода буржуазным «теорийкам».
Далее начинались сложности. Головоломка имела десятки решений,
но ни одно из них не казалось убедительным, причём, судя по текстам вы¬
ступлений, нередко это понимал и тот, кто предлагал очередное решение.
Откровенные манипуляции с цитатами мало помогали: так, Е.И. Иолк ут¬
верждал, что у Маркса вообще не содержится указаний на азиатский спо¬
соб производства, а ряд цитат из Маркса либо неправильно переведены,
либо не так поняты.83 Оспорить такие утверждения было легко, но трудно
было предложить что-то более убедительное. Это создавало ощутимый
психологический дискомфорт. Участники чувствовали себя бессильными
дотянуться до высоты непогрешимых классиков.84
В этих условиях часто в споре использовались приёмы, имевшие ма¬
лое отношение к интеллектуальному убеждению. Л.И. Мадьяр напоминал
С.М. Дубровскому, что тот, как член парии, должен не только платить
членские взносы, но и признавать программу Коминтерна.85 М. Зоркий
обвинял того же Дубровского в следовании вредным идеям Богданова и
Бухарина.86 Конечно, нередки были взаимные упрёки в увлечен™ буржу¬
азной идеологией,87 и уже тогда участники дискуссии редко стеснялись в
том, чтобы назвать высказывания оппонентов неправильными или даже
ненаучными. Так что участники этих относительно «свободных» дискус¬
сий на самом деле более всего желали установления единомыслия, и очень
нетерпимо относились к иному мнению своих коллег, а особенно ревниво
- к иной трактовке высказываний классиков марксизма-ленинизма.
Конечно, никто из участников изначально не собирался абсолютизи¬
ровать высказывания классиков, многие докладчики ставили целью рас¬
смотреть именно эволюцию взглядов Маркса и Энгельса на восточные
83 Дискуссия об азиатском способе производства. С. 70-72.
84 По сходному поводу А.В. Гордон писал: «В таких условиях у учёных не мог не выра¬
батываться комплекс профессиональной вины: они всегда оказывались школьниками, не вы¬
учившими заданный урок». Гордон А.В. Великая Французская революция в советской исто¬
риографии. М., 2009. С. 111.
85 Дискуссия о социально-экономических формациях. С. 109.
86 Там же. С. 145,159.
87 Там же. С. 120.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
89
общества. А.В. Ефимов разумно заявлял: «Маркс был не сверхчеловек.
В зависимости от уровня научного знания в отдельных частных вопросах
у Маркса имеются неправильные высказывания».88 89 М.С. Годес напоминал
и высказывания Сталина насчёт того, что не стоит цепляться «за букву в
ущерб содержанию марксистской теории в целом». Но этот принцип
имел опасную оборотную сторону: при частом применении он мог полно¬
стью девальвировать Марксов вклад в теорию исторического процесса, что
грозило теоретическим хаосом. Мера относительности высказываний
классиков могла быть найдена только при подробном освоении и осмыс¬
лении фактического материала, а это было невозможно до тех пор, пока
дискуссия велась о восточном обществе в целом. Здесь и могла относи¬
тельно победить только одна, наиболее общая точка зрения, сформулиро¬
ванная М.С. Годесом: Маркс и Энгельс от понятия азиатского общества
отказались, на Востоке был феодализм.90
Но установление хронологического принципа и сосредоточение на
древности и раннем средневековье (к чему уже имелась заметная тенден¬
ция) означало трансформацию дискуссии об азиатском способе производ¬
ства прежде всего с точки зрения её участников. В общем-то это и про¬
изойдёт, когда дискуссия сосредоточится в учреждениях типа Государст¬
венной Академии Истории Материальной Культуры.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
в советской историографии
Без сомнения, полностью оценить вклад академика В.В. Струве
(1889-1965) в тот образ мыслей, который определил развитие советской
историографии на протяжении большей части её существования, можно
только при условии написания отдельного монографического исследова¬
ния. Но базовые элементы нам выявить необходимо, а поэтому для нас ос¬
новой анализа будет публикация знаменитого доклада Струве «Проблема
зарождения, развития и разложения рабовладельческих обществ Древнего
Востока», прочитанного им 4 июня 1933 г. на расширенном заседании сек¬
тора истории рабовладельческого общества Государственной Академии
Истории Материальной Культуры. Доклад этог, как известно, сыграл ре¬
шающую роль в завершении дискуссий об азиатском способе производст¬
ва, позже на него возлагалась ответственность за определённую трактовку
марксизма, фактически получившую одобрение высшего партийного на¬
чальства. Сам доклад при этом оценивался по-разному: и как научно убе¬
дительный и безупречный, и как слабый, но победивший благодаря тому,
88 Там же. С. 161.
89 Дискуссия об азиатском способе производства. С. 165.
90 Ким О.В. Проблема азиатского способа производства в советской историографии (20-
е годы - начало 90-х годов). С. 82.
90 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
что всё было решено заранее. Специального анализа ни в отечественной,
ни, насколько нам известно, в зарубежной историографии доклад не удо¬
стоился.91 При этом, на наш взгляд, гораздо важнее понять, какие основы
взгляда на древность были заложены этим докладом в сознание советских
исследователей, чем то, как он лично оценивался каждым из них. В исто¬
рии науки нередко бывает так, что усваиваются не теоретические положе¬
ния, не концепции и даже не формы трактовки и сцепления фактов, а об¬
щая направленность, тенденция подхода к материалу и восприятия той ис¬
торической эпохи, которая избрана для исследования. В этом отношении
работа В.В. Струве, бесспорно, является знаковой.
2.2.1. Объём и структура доклада В.В. Струве
о древневосточных обществах
Заседания ГАИМК проходили в Мраморном дворце, принадлежавшем
ранее императорской семье, и при всей послереволюционной специфике
это, конечно, добавляло событиям торжественности. Особая атмосфера
заседаний запоминалась участникам событий на десятилетия, тем более
что после 30-х гг. подобные мероприятия проводились в Советском Союзе
уже на иной манер.
Характерно, что в примечании к одной из научных статей антиковед
К.М. Колобова не смогла удержаться от достаточно пространных воспо¬
минаний: «У тех, кто присутствовал на пленумах в ГАИМКе, они навсегда
остаются в памяти. Зал Мраморного дворца переполнен. Сюда приходят
не только историки, археологи и университетская молодёжь. Здесь много
учёных других специальностей, рабочих, педагогов, искусствоведов и лю¬
дей самых разнообразных профессий, интересующихся проблемами все¬
мирной истории. ... Пленум ГАИМК - это событие, далеко выходящее за
пределы только Ленинграда. Здесь царила полная свобода критики, скре¬
щивались копья, разгорались страсти и между учёными одного поколения
и между молодёжью и маститыми профессорами, в спорах и те и другие
выступали как равные, все стремились к установлению истины. И каждый
обычно считал, что именно он знает её».92
Перед нами, конечно, романтизированное описание, главный под¬
текст которого вполне понятен для статьи, написанной в 60-е гг.: Колобова
хотела показать новому поколению, что не следует рисовать время станов¬
91 В специальной диссертации теория Струве изложена чуть ли не на странице. Ким
О.В. Указ. соч. С. 85-86. Сравнительно подробно доклад рассмотрен в следующей интересной
книге, посвящённой спорам об «азиатском способе производства»: Dunn S.P. The fall and rise
of the Asiatic mode of production. Boston, 1982. Из советских авторов наиболее полно о докла¬
де см.: Постовская Н.М. Изучение древней истории Ближнего Востока в Советском Союзе
(1917-1959 гг.). М, 1961. С. 98-101. В названии доклада у Н.М. Постовской, однако, вместо
«разложения» написано «упадка»; впрочем, и сам Струве иногда путался точно таким образом.
92 Колобова К.М. Восстания рабов в античном обществе V-I вв. до н.э. (историографи¬
ческий очерк) // Проблемы всеобщей истории. Историографический сборник. Л., 1967. С. 8.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
91
ления советской исторической науки исключительно в тонах «вульгарного
социологизаторства» на базе марксизма. Кроме того, ведь это было и вре¬
мя становления самой Колобовой как учёного: в 1932 г. она закончила ас¬
пирантуру в ГАИМК, и после этого работала там же научным сотрудни¬
ком.93 Мало найдётся тех, кто согласится воспринимать столь важный пе¬
риод в своей жизни исключительно в тёмных тонах.
Сходную в плане описания событий, но несколько более холодную и
критическую характеристику можно встретить в воспоминаниях И.М. Дья¬
конова, тогда ещё студента младших курсов. Дьяконов пишет не о заседани¬
ях ГАИМК вообще, а о том самом, которое наиболее интересует нас, состо¬
явшемся 4 и 5 июня 1933 г. Следует помнить, однако, что Дьяконов публи¬
ковал свои воспоминания уже в постсоветское время и, кроме того, он очень
неоднозначно относился к В.В. Струве как к человеку и как к учёному.
«Мой брат Миша94 сообщил мне, что на днях в ГАИМКе состоится
большое заседание с докладом В.В.Струве... Влиятельность В.В.Струве
уже в то время была очень велика, и о докладе заранее говорили как о со¬
бытии весьма большого значения. Я решил пойти с братом в ГАИМК...
ГАИМК помещался с самого своего основания в Мраморном дворце
(потом там был Музей Ленина). Мы пришли довольно поздно; громадный
(как мне показалось) зал был полон народу - сидело несколько сот чело¬
век. Заседание открыл Пригожин - вместе с Маториным первый в Ленин¬
граде теоретик в области истории. После довольно пространной вводной
речи он дал слово Струве.
... Доклад длился около четырех часов с перерывом. Слушать было
трудно - Струве говорил плохо, длинными, запутанными фразами, не все¬
гда согласовывавшимися, тонким голосом и, по обыкновению, со множе¬
ством паразитических словечек. Однако слушали его внимательно».95
Дьяконов, как легко заметить, обращает внимание на то, что было
благоразумно исключено Колобовой: «полной свободе критики» предше¬
ствовало выступление партийного теоретика, «благословлявшего» Струве
на основной доклад. Говорит он и об утомительно долгом выступлении
Струве. Длился ли доклад около четырёх часов, как запомнил И.М. Дьяко¬
нов,96 или, по другим сведениям, три часа,97 не так важно: вероятно, Стру¬
ве полностью озвучил заготовленный текст, который позже, с некоторыми
дополнениями и исправлениями, был издан в «Известиях ГАИМК».98
93 Фролов Э.Д. Русская наука об античности. Историографические очерки. СПб.,
1999. С. 505.
94 Имеется в виду М.М. Дьяконов (1907-1954), востоковед, иранист.
95 Дьяконов И.М. Книга воспоминаний. СПб., 1995. С. 276-277.
96 См. тж. Постовская Н.М. Указ. соч. С. 98; Очерки истории исторической науки в
СССР. T. IV. М., 1966. С. 571.
97 Вассоевич А.Л. В.В. Струве и «Египетская история» Манефона // Струве В.В. Мане-
фон и его время. СПб., 2003. С. 36.
98 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих об¬
ществ Древнего Востока // Известия ГАИМК. Вып. 77. Л., 1934. С. 32-111.
92 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
Объём доклада - первое, на что следует обратить внимание. В издан¬
ном виде он насчитывает 80 страниц текста, но, возможно, более показа¬
тельными будут другие примерные подсчёты: общий объём доклада со¬
ставляет более пяти с половиной печатных листов, из них более трети тек¬
ста приходится на примечания, иногда разрастающиеся до самостоятель¬
ных экскурсов." Для сравнения, объём основного текста второго издания
Энгельсова «Происхождения семьи, частной собственности и государства» -
несколько менее девяти печатных листов.
Если помнить о том, что Струве ориентировался на классическую не-
100
мецкую науку о древности, то в исполинских статьях нет ничего удиви¬
тельного - немецкие научные журналы рубежа XIX-XX вв. часто печатали
статьи, которые в наше время ни один автор не постесняется назвать мо¬
нографией. Но для советских дискуссий шаг был по-своему уникальный:
доклад осознанно строился таким образом, чтобы лечь нерушимым аргу¬
ментом в пользу предлагаемой трактовки, хотя бы самим своим объёмом.
Конечно, нельзя сказать, что объём доклада уже сам по себе исключал
развёрнутую дискуссию, поскольку мероприятие продолжилось на сле¬
дующий день, но в виду того, что выступления Пригожина99 100 101 102 и Струве, по
самым скромным подсчётам, заняли не менее четырёх часов (доклад же,
как говорит сам Струве, был рассчитан «на вечер», 2 т.е. заседание нача¬
лось поздно), то доклады в значительной мере отделялись от дискуссии.
Конечно, это нельзя списать на обычный просчёт при установлении рег¬
ламента. С другой стороны, как будет показано ниже, о полной режиссуре
дискуссии не могло быть и речи: дело в том, что взгляды Пригожина и
Струве на древневосточные общества заметно разнились.
Итак, Дьяконов вспоминал, что доклад воспринимался тяжело. Надо
полагать, не последнюю роль в этом играла его запутанная структура. Из-
за восходящей к немецким филологическим семинарам привычки дотош¬
но разбирать каждый вопрос, не обращая внимания на то, как далеко это
уводит от основного предмета, Струве всегда тяжёловесен в научных
статьях, но разбираемый здесь доклад, пожалуй, лидирует и в этом отно¬
шении.
Для облегчения анализа структуры предлагаем рассмотреть следую¬
щую таблицу (Приложение 2). Подсчёты сознательно округлены, а кроме
того, не учтены некоторые особенно запутанные места в изложен™, когда
автор «скакал» от вопроса к вопросу. В оригинальном тексте статьи разде¬
99 Вероятнее всего, что эти примечания Струве не читал на заседании.
100 Вассоевич А.Л. В.В. Струве и «Египетская история» Манефона. С. 9-10; Большаков
А.О. Василий Васильевич Струве (1889-1965) // Портреты историков. Время и судьбы. T. 2.
Всеобщая история. М. - Иерусалим, 2000. С. 42.
101 Доклад Пригожина в своём первоначальном варианте (печатный текст содержит не¬
сколько страниц, дописанных явно postfactum) превышает объём в полтора печатных листа;
при чтении вслух темпом выше среднего это потребует не менее часа времени.
102 Прения. В.В. Струве // Известия ГАИМК. Вып. 77. С. 157.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
93
лы отсутствуют, только вступительные общие Замечания (выделенные на¬
ми в раздел I) отчёркнуты от остального текста.
Анализ структуры может привести нас к ряду предварительных за¬
ключений. Прежде всего, статья, хотя и отличается запутанностью по¬
строения, отнюдь не бессистемна, сложность же с читательским воспри¬
ятием, на наш взгляд, заключается в том, что Струве при её написании
выбирал между двумя способами изложения материала: по этапам («заро¬
ждение, развитие и разложение») и по странам («общества Древнего Вос¬
тока»), а в итоге решил соединить оба подхода. В основной части труда
(обозначенной в приложении как раздел II) эти колебания хорошо замет¬
ны: начиналась статья с рассказа об общих условиях формирования рабо¬
владения и сравнительного повествования о складывании территориаль¬
ных общин в Египте и Шумере (пункты 1 и 2, по сути - это «зарожде¬
ние»). Затем автор, вероятно, столкнулся с трудностями рассказа о по¬
этапном развит™ рабовладения на конкретных примерах, потому что, ко¬
нечно, полной аналогии между историей Шумера с одной стороны и
Египта с другой провести не представлялось возможным тогда так же, как
и теперь (хотя тот факт, что Струве несколько раз это сравнение всё-таки
проводит, указывает на то, что он продумывал и такой вариант). Поэтому
рассказ о «развитии» рабовладения Струве разбил отдельно на Месопота¬
мию и Египет, а внутри каждого из регионов осветил основные этапы го¬
сударственного развития сквозь призму проблемы рабовладения (пункты 3
и 4). Поздним рабовладельческим обществам на Востоке («разложению»)
посвящены завершающие части статьи (пункт 5), здесь рассмотрение
вновь возвращается к общему рассказу без разбиения по регионам.
Возможно, такое решение сложностей с подачей материала является и
не самым изящным, но достаточно широко распространённым при напи¬
сании научных работ. Затруднения для читателя создаёт не структура сама
по себе, а то, что её довольно сложно проследить: отдельные части замет¬
но отличаются по объёму (о Саргонидах и Древнем царстве в Египте рас¬
сказано бегло, о III династии Ура - подробно), наличествует ряд вставок и
отсылок к другим племенам и народам, наконец, в разделе по Египту не¬
редко нарушается хронология изложения.
Эта прихотливость повествования тоже не зависела исключительно от
выбора автора: данных по экономике Аккадского царства объективно
меньше, чем по III династии Ура, так что неудивительно, что о втором
рассказано в четыре раза подробнее, чем о первом; Древнее царство в
Египте в начале XX в. было исследовано несопоставимо менее, чем Новое
царство, и это отразилось примерно в таком же соотношении объёмов по¬
вествования. Гораздо более интересным является то, что Месопотамии
посвящено более трети доклада (34,4%), а Египту - менее четверти
(23,1%): различие, опять же, не критическое, но особенно значимое в све¬
те того факта, что Струве был египтологом (пожалуй, даже с особым вку¬
сом к эллинистическому Египту), сравнительно поздно обратившимся к
94 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
месопотамскому материалу.103 Неслучайным является и то, что месопо¬
тамский материал рассматривается прежде египетского.
Обратим внимание также, что вводный и заключительный раздел
крайне незначительны как в абсолютном объёме, так и в соотношении с
основной частью. Струве не было необходимости делать подробное теоре¬
тическое введение - этот труд брал на себя Пригожин.
Тем самым, перед нами вырисовывается общий замысел статьи, как его
видел сам Струве. Это не было очередным схоластическим рассуждением-
сопоставлением избранных цитат из Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина.
Ссылок на «классиков» в статье не слишком много, и ряд из них был добав¬
лен, судя по всему, уже в процессе публикации (на это указывает то, что
многие из сносок с цитатами из «отцов-основателей» поставлены как до¬
полнительные - например, «68а» и т.д.104). Убедительность предлагаемой им
трактовки древневосточных обществ как рабовладельческих Струве полагал
базировать на последовательно организованном изложении фактов, именно
обширный фактический материал должен был говорить сам за себя.
Но организация материала оказалась очень сложной задачей, поэтому
историк и решил применить сразу несколько подходов к его упорядоче¬
нию. И дело тут, конечно, не в том, что Струве не мог, при известном уси¬
лии, уложить материал в более простую структуру - вопрос для него, как
и для любого учёного, заключался прежде всего в желании сделать свои
аргументы наиболее убедительными; или (что, по сути, то же самое) сде¬
лать наименее заметными слабые места своей концепции. Тем самым, от
структуры следует перейти к основным идеям и их аргументации.
2.2.2. Основные идеи доклада: их обоснование
и способы подачи материала
Попробуем вначале изложить содержание статьи Струве таким обра¬
зом, как если бы его первоначальный, согласно нашему предположению,
замысел параллельного рассказа о Египте и Шумере был осуществлён.
103 Не совсем понятно, что имел в виду Д.Л. Смит-Кристофер, говоря о Струве как о «пер¬
вом (pioneering) советском ассириологе». См. Smith-Christopher D.L. Translators Foreword //
Weinberg J. The Citizen-Temple Community. Sheffield, 1992. P. 10. Даже если понимать под pioneer¬
ing «изыскания», «научные открытия», о первенстве Струве говорить странно. Всё-таки первым
советским ассириологом следует считать либо В.К. Шилейко (1891-1930), либо его ученика
А.П. Рифгина (1900-1945), учителя И.М. Дьяконова. В одной из дискуссий 1931 г. Струве гово¬
рит; что обратился к «вавилонскому» материалу несколько лет назад. Струве В.В. [Слово в пре¬
ниях] // Дискуссия об азиатском способе производства. По докладу М.С. Годеса. М., 2009. С. 93.
104 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих об¬
ществ Древнего Востока. С. 91, прим 4 а-d; С. 92, прим. 18 а; С. 96, прим. 68 а; С. 108, прим.
250 Ь. Из одиннадцати сносок на работы Маркса, Энгельса и Ленина лишь четыре были в
тексте изначально; кроме того, в тексте есть ещё незначительное число цитат из Маркса и
Энгельса без сносок (например, цитата из «Антидюринга» на С. 36 («рабство было найде¬
но») или цитата из Маркса на С. 37-38 с незакрытыми кавычками и, надо думать, потерянной
по техническим причинам сноской - скорее всего, под номером 18Ь).
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
95
Не касаясь нескольких вступительных замечаний (о важности изуче¬
ния предмета и о том, что только признавая рабовладение, можно отли¬
чаться от восприятия древней истории в буржуазной науке), следует выде¬
лить пять основных тезисов.
1. Первоначально эксплуатация рабского труда осуществлялась ран¬
ними территориальными общинами, в которых постепенно формируется
класс собственников.105 Возникновение территориальной общины из неко¬
торого числа родовых было необходимым фактором, ибо только таким об¬
разом было возможно обеспечить ирригацию - основу сельского хозяйства
как Египта, так и Месопотамии.106 Вначале рабов опасались допускать до
возделывания полей, и они выполняли самую тяжёлую часть ирригацион¬
ных работ, а общинники трудились на храмовой земле, урожай с которой
обеспечивал этих рабов пайком.107 Постепенно на «высоких полях», нахо¬
дившихся за пределами естественно орошаемой (затопляемой во время
половодья) земли, начало складываться частное землевладение.108 Главы
территориальных общин, контролировавшие храм в общих интересах,
также окажутся готовыми в будущем перевести храмовое хозяйство в
свою собственность.109
2. Класс собственников стремится к увеличению количества рабов и
ко всё большему закабалению свободных общинников, превращению по¬
следних в долговых рабов. Этому способствовал рост обмена; верхушка
стремится покупать рабов или захватывать их в войнах.110 Поднимается
ростовщичество.111 В городских общинах Вавилонии (в начале Старова¬
вилонского периода) катастрофически падает число свободных людей, всё
больше населения попадает в кабалу;112 в Египте территориальная община
была более устойчива.113
3. Общинники боролись за свою свободу; правители, пришедшие к
власти при их поддержке, принимали законы, ограничивающие ростовщи¬
чество. Однако общинники по-прежнему стремились к тому, чтобы экс¬
плуатировать рабов, и поэтому в конечном итоге община всегда проигры¬
вала. Проводниками чаяний масс свободного населения Струве считает
105 Совершенно некорректно изложение О.В. Кима, согласно которому: «В.В. Струве и
С.И. Ковалёв сделали допущение, что древневосточные рабовладельцы сходились в некое подо¬
бие общин». Ким О.В. Указ. соч. С. 86. Струве имел в виду не то, что рабовладельцы соединя¬
лись в общины, а то, что территориальная община выступала как коллективный рабовладелец.
106 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих об¬
ществ Древнего Востока. С. 36. Выступавший первым в прениях по докладу И.М. Лурье об¬
ратил внимание на недоказанность данного тезиса. Прения. И.М. Лурье // Известия ГАИМК.
Вып. 77. Л., 1934. С. 117.
107 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения... С. 42,45.
108 Там же. С. 38.
109 Там же. С. 92, прим. 24.
110 Там же. С. 47-48.
111 Там же. С. 58.
112 Там же. С. 59.
113 Там же. С. 63.
96 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
Урукагину и Хаммурапи.114 Рабовладельцы часто проявляли центростре¬
мительные тенденции: так, в Египте владельцы «высоких полей» нужда¬
лись в централизации для лучшей организации ирригации, и поддержива¬
ли власть фараона.115 Несмотря на свою устойчивость, в конце Среднего
царства разлагаются и египетские территориальные общины, что означало
возросший уровень эксплуатации свободной бедноты. В конце периода это
выливается в социальную революцию: свободная беднота грабит богатых,
стремясь, конечно, не изменить общественное устройство, а получить как
можно больше имущества при уже существующем строе.116
4. Нарастает и борьба рабов против рабовладельческих государств.
В периоды потрясений от нападений извне свободные могли сплотиться,
как это было при завоевании гиксосов,117 но расцвет рабовладения в Но¬
вом царстве Египта, создание крупных латифундий,118 сделали классовую
борьбу между рабовладельцами и рабами решающим фактором. В позд¬
ний период (при Птолемеях и римлянах) всё египетское крестьянство фак¬
тически было низведено на положение рабов.119 В классовой борьбе рабы
чаще всего опирались на варварские племена, которых всегда было много
на границах рабовладельческих сообществ, и многие рабы были выходца¬
ми из этих племён.120 Недовольство рабов внутри и вторжения варваров
извне приводили ослабевшие от внутренней социальной борьбы рабовла¬
дельческие государства к упадку.
5. Рабовладение на Востоке не достигло таких предельных форм, как
в античном мире, поэтому и упадок его был более растянут во времени, но
в принципиальных моментах не отличался от развития рабовладельческих
обществ античности. Отдельные пережитки рабовладельческого уклада
сохранились в Египте до эпохи мамелюков.121
Итак, перед нами работа, дающая набросок социальной истории
Древнего Востока с момента появления цивилизаций и до средневековья.
В известном смысле слова перед нами продолжение базовой работы Эн¬
гельса, но, если подумать, задача, стоявшая перед Струве, была гораздо
сложнее. Во-первых, он не был Энгельсом и не мог претендовать на воль¬
ное толкование Маркса; прежде всего, это значило, что он не мог просто
взять за основу работу какого-либо «буржуазного» учёного и переложить
её на материалистический лад.122 Во-вторых, Струве не был популяризато¬
114 Там же. С. 49-50, 59.
115 Там же. С. 65.
116 Там же. С. 68-70.
117 Там же. С. 70.
118 Там же. С. 71-72, 74.
119 Там же. С. 83.
120 Там же. С. 76-77, 80-81.
121 Там же. С. 89.
122 Хотя, что очевидно, это не значило, будто он не использовал вовсе таких работ. На
видение Струве месопотамского общества сильно повлиял Б. Мейснер, что хорошо видно из
текста доклада и на что обращал внимание самый настойчивый оппонент Струве Н.М. Ни-
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
97
ром, а выступать ему предстояло в том числе и перед специалистами - это
значило, что ему нужно было привести не какие угодно примеры, а предос¬
тавить убедительный подбор фактов и не менее убедительную их трактов¬
ку. Добавим к этому и то, что Струве нужно было говорить уже не только о
рождении и развитии, но и об упадке определённого типа обществ - тема,
которая подробной разработки у классиков марксизма не получила.
От решения первой задачи Струве практически уклонился - вводное
слово Пригожина ставило его в тем более выгодное положение, что все
возможные недочёты в плане общей теории фактически выносились за
скобки доклада. Пригожин, нужно сказать, не согласился с самой сутью
трактовки Струве: по его мнению, восточные общества были феодальны¬
ми с сильной рабовладельческой тенденцией;123 но через несколько лет,
когда Пригожина арестовали как врага народа (и вскоре расстреляли), это
расхождение во взглядах, опять же, только укрепило позиции Струве.
Вторая задача, однако, ложилась целиком на плечи автора главного
доклада. Что касается подтверждения основных идей, то, бесспорно, Струве
умел работать с фактическим материалом, сравнивать и интерпретировать
источники, но чтобы переменить мнение историков, убеждённых в преоб¬
ладании на Востоке труда управляемых бюрократией общинников, следова¬
ло приложить немалые усилия. Приведённые нами основные тезисы давали
версию, в которой было место и общине и государственной бюрократии, но
подо всё это был подведён рабовладельческий базис. Струве, следовательно,
нужно было показать, что именно рабский фактор является здесь опреде¬
ляющим. Это требовало особых форм подачи фактического материала.
Как уже было сказано ранее, мы не стремимся критиковать взгляды
Струве (или любого другого учёного) с точки зрения современного нам
уровня исторических знаний.124 Нам гораздо полезнее будет увидеть, ка¬
ким образом Струве обосновывал и доказывал свои положения с точки
зрения современных ему знаний.
Следует начать с формулировки наиболее важного положения статьи:
наличие рабовладельческих обществ на Востоке Струве вообще не соби¬
рался доказывать, оно постулировано в начале доклада и иллюстрируется
всей совокупностью материала. Иными словами, работа построена не как
диалогическое исследование, исследование-рассуждение, а как исследова¬
ние-иллюстрация. Это вполне приемлемый и легитимный в науке жанр
исследования, но в контексте спора он выглядит как вид подмены: в осно¬
ву дискуссии положен доклад, который игнорирует сам факт расхождения
Кольский. См. Никольский Н.М. Частное землевладение и землепользование в Древнем Дву¬
речье // Исторический журнал. 1945. № 1-2. С.36.
123 Пригожин А.Г. Проблема социально-экономических формаций обществ древнего
Востока//Известия ГАИМК. Выл. 77. Л., 1934. С. 27-31.
124 Для сравнения достаточно посмотреть, насколько иной образ социального устройст¬
ва Египта рисуют современные отечественные исследователи. См. Четверухин А.С. Пробле¬
мы исследования Раннего Египта // Эмери У.Б. Архаический Египет. СПб., 2001. С. 367-369.
98 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
во мнениях. Повторим снова, не следует думать, будто это было в чистом
виде спланировано Струве или Пригожиным: мы уже видели, что Струве
написал доклад, который совсем не был простым исполнением пригожин-
ских рекомендаций (кстати говоря, наличие таковых вряд ли вообще воз¬
можно доказать); кроме того, название доклада предполагает дискуссию.
Исходя из анализа текста работы, нетрудно увидеть, что её название соот¬
ветствует содержанию лишь отчасти: она действительно о зарождении,
развитии и упадке рабовладельческих обществ древнего Востока, но вот
проблема этого как раз не поставлена.
Проблема лежит, так сказать, за пределами текста, в самом контексте
его произнесения, но Струве ведёт рассказ таким образом, словно она
почти решена. «Целью моего доклада и является доказательство правиль¬
ности определения марксизмом-ленинизмом экономической структуры
обществ древнего Востока как рабовладельческой, на основе историческо¬
го материала, дошедшего до нас от Вавилонии и Египта.. .».125
Говоря о рабовладении, нужно в первую очередь рассказать о рабах и об
их владельцах. Об этом и будет сказано почти в самом начале основной час¬
ти доклада, сразу после общего описания речных долин Месопотамии и
Египта, едва речь зайдёт об их первых поселенцах. «В условиях рыболовно¬
го хозяйства, при котором общество начинает становиться оседлым, может
уже применяться в больших размерах сила рабов».126 Уже в этом первом вы¬
сказывании о рабах интересны два момента. Во-первых, отсутствие каких-
либо исторических сведений о таковом этапе в ранней истории обеих речных
долин заменено общим рассуждением о том, что «рыбная ловля давала более
обильную и верную пищу, нежели охота»127 и дополнено ссылкой на широ¬
кое развитие рабовладения среди индейских племён северо-запада Северной
Америки.128 Во-вторых, автор доклада фактически внедрил рабовладение в
сознание слушателей (читателей): в первой же фразе о нём мы узнаём, что
оно уже существует, и отныне будет применяться в более заметных масшта¬
бах. Сам принцип использования таких приёмов, наводит на аналогии с
«Происхождением...» Энгельса: то же использование индейцев в качестве
отмычки для древней истории и умение превратить более или менее правдо¬
подобное предположение в исходную точку для рассуждений.
Будучи однажды предположенным, рабство теперь становится факто¬
ром, важность которого будет показана нам с помощью некоторых логиче¬
ских и даже филологических ухищрений. Например, сообщая о роли вер¬
125 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих об¬
ществ Древнего Востока. С. 34. Об этом общем подходе, когда используется «метод построе¬
ния вместо метода доказательства»: Прения. И.М. Лурье. С. 113; о том, что в докладе как раз
нет доказательства господствующего положения рабского труда: Прения. А.А. Аджан. С. 132.
126 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения... С. 34.
127 Там же. Не будем поднимать вопрос о том, возможно ли вообще представить суще¬
ствование строго рыболовецких хозяйств в условиях Египта и Месопотамии.
128 Там же. С. 91, прим. 10.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
99
ховного жреца - энси (Струве использует старый вариант чтения: «патеси»)
в хозяйственной жизни Шумера, учёный открывает абзац следующими сло¬
вами: «Патеси ... руководил трудом рабов...». Начало следующего пред¬
ложения: «Они руководили и работами свободных...».129 Иными словами,
энси заведовали трудом как свободных, так и рабов, но рабы вынесены на
первое место и выделены особенно.
Струве, получивший образование в ту эпоху, когда история не могла
быть отделена от классической филологии, хорошо понимал, что вопрос о
том, как переводить социальные термины в древних языках - не послед¬
ний по степени важности в изучаемой им проблеме. Поэтому в отдельном
подробном примечании он утверждает, что, при всём разнообразии терми¬
нов в египетском языке, при изъятии некоторых, «не имеющих ничего об¬
щего с понятием раба, как таковым, мы получим в египетском, вероятно,
не больше терминов для раба, чем в греческом»130 131. Иными словами, ана¬
логия опять заменила доказательство,1 1 и теперь Струве будет лишь ино¬
гда оговаривать, что он переводит той или иной термин именно в смысле
рабского состояния. Иногда же буквальное «тела» он без колебаний пере¬
водит как «рабы» (ссылаясь на аналогию с греческим «сомата»),132 как и
шумерское «каль» (принятое сейчас чтение: «гуруш»).133
Таким образом, для Струве оказывается принципиально важным кол¬
лекционировать упоминания о рабах, выделив их в массе исторических
текстов, и рассказывать теперь о них как о главных героях всей социаль¬
ной истории древности. Этот подход, который можно назвать акцентуаци¬
ей, дополнен ещё двумя приёмами: нивелированием вариаций и эмоцио¬
нальным образом.
Нивелирование заключается в том, что учёный предлагает нам выбор
между двумя вариантами оценки социального статуса групп или индиви¬
дов: либо они свободные (и неважно, какие именно или в какой степени),
либо - рабы.134 135 Соответственно, достаточно доказать, что человек не был в
достаточной мере свободен, скажем, не обладал собственностью на орудия
труда, чтобы можно было назвать его рабом - по крайней мере, в эконо-
135
мическом смысле слова.
129 Там же. С. 37.
130 Там же. С. 93, прим. 24.
131 О произвольности перевода социальных терминов в отношении древнеегипетского
общества: Прения. И.М. Лурье. С. 114.
132 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения... С. 67. Это притом, что
Струве прекрасно было известно: даже в греческом «сомата» далеко не всегда означало ра¬
бов, особенно если речь идёт о Птолемеевском Египте.
133 Там же. С. 56.
134 См. логику рассуждений: Там же. Однако, на С. 46 противопоставляются свободные
и крепостные.
135 Там же. С. 83. Это было время, когда вряд ли кто-либо посмел указать на то, что
«раб» - категория юридическая, не экономическая, или хотя бы на то, что «жить как раб» и
«быть рабом» - совсем не одно и то же.
100 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
Эмоциональный образ создаётся периодическим нагнетанием под¬
робностей, которые должны подчёркивать униженное состояние раба. Ра¬
бов клеймят.136 Рабы опасны для эксплуататоров: согласно Струве, перво¬
начально труд рабов не использовался в поле, потому что «древневосточ¬
ные крестьяне работали на полях, плодородных благодаря ирригационной
сети, они владели орудием производства, которое трудно было доверить
рабу».137 Маловероятно, чтобы под орудием производства Струве имел в
виду что-либо вроде мотыги или, может быть, плуга; скорее всего, речь
идёт о том, что крестьяне ранних обществ Древнего Востока первоначаль¬
но не доверяли рабам саму орошённую землю; на более высокой стадии
развития производительных сил это было преодолено. Совершенно непо¬
нятно, почему крестьяне поступали таким образом (религиозные сообра¬
жения изъяты,138 а социально-экономические выглядят как минимум не-
развёрнугыми), однако образ раба создаётся соответствующий. Мы легко
можем представить, как виртуозно отыграл бы эту тему Энгельс, но эмо¬
циональность не свойственна стилю Струве, а потому у него этот приём
играет подчинённую роль.
Зато, коль скоро Струве является серьёзным учёным, он умеет обра¬
щаться с «неудобными» фактами, которых всегда много на пути больших
теорий. Самым простым и неудачным приёмом в борьбе с такими фактами
является их отрицание или же их подробное обсуждение. Струве, как мы
видели, подробно излагает только свою точку зрения (за что его вряд ли
можно упрекнуть), и в спор о деталях вступает лишь тогда, когда может
последовательно оспорить точку зрения противоположную. Но этого не¬
достаточно для того, чтобы теория выглядела безупречно, и он избирает
следующую стратегию: признаёт многие из фактов, которые могли бы ос¬
лабить его трактовку, но придаёт им невысокий статус.
Один из вариантов использования такого приёма: указание на недос¬
таточность наших сведений. Поскольку сама по себе скудость фактиче¬
ских данных не служит ни в пользу, ни в опровержение той или иной тео¬
рии, иногда ссылка на неё может использоваться для того, чтобы скрыть
слабые места теории, её неудачно сошедшиеся швы. Например, когда речь
идёт о раннем периоде истории: «Конкретную историю этого рождения
классового общества в отдельных районах мы знаем пока ещё очень ма¬
ло».139 Конечно, в работе, которая построена именно на широком подборе
фактов, невозможно использовать такой приём слишком часто, а гораздо
важнее показать, что предложенная гипотеза в состоянии выдержать на¬
пор фактов противоречащих. Потому-то снижение статуса этих фактов
стало основным приёмом защиты со стороны Струве.
136 Там же. С. 39.
137 Там же. С. 45.
138 В докладе несколько раз мелькают следы психологических объяснений, но они но¬
сят явно рецидивный характер.
139 Там же. С. 37.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
101
Например, советский историк указывает на ряд свидетельств как того,
что свободные крестьяне осуществляли ирригационные работы, так и то¬
го, что далеко не всегда на эти работы кидали основную массу военно¬
пленных, но все эти факты для него только исключение, подтверждаю¬
щее правило: «Если свободные привлекались для рытья каналов, то их ра¬
бота была вполне чётко ограничена определёнными размерами».140 141 Тем
самым своё положение о том, что свободные не занимались ирригацией
Струве «дополнил» мыслью о том, что они занимались ей на условиях
точного учёта вложенного труда: то есть, на самом деле, доказал тот оче¬
видный факт, что свободные люди трудились на иных условиях, чем рабы.
Похожим образом, говоря о нововавилонских рабах и приводя большую
выдержку из исследования Б. Мейснера о том, что рабы имели значитель¬
ные имущественные и коммерческие права, Струве признаёт, что эти рабы
могут считаться таковыми лишь номинально (по сути, это равносильно
признанию бессмысленности филологического подхода к характеристике
рабовладения), но завершает этот пассаж превосходно: «большинство же
рабов, являвшихся непосредственными производителями, поскольку они
работали на латифундиях, на ирригационной системе, или в ремесленных
мастерских, продолжали оставаться, как и раньше, оторванными от средств
производства».142 Так и не доказав значительного числа рабов в сельском
хозяйстве Вавилонии, Струве свёл все примеры Мейснера к тому, что это -
свидетельства появляющегося нового феодального общества.
Наиболее впечатляющий пример обращения с невыгодными свиде¬
тельствами Струве демонстрирует, когда говорит о роли ирригации. Ирри¬
гация порождает деспотию, в то время как «финикийские и греческие го¬
рода-государства, хеттское государство, не знали деспотии, равно как они
не знали ирригационного хозяйства в крупном масштабе».143 Фиксируя
этот момент, отмечая государства, имеющие непосредственное отношение
именно к Древнему Востоку (финикийские и хеттское), Струве тем не ме¬
нее оставит за скобками доклада вопрос о том, насколько его версия соци¬
альной истории Египта и Месопотамии может использоваться как общий
план истории всего Древнего Востока. Более того, чтобы подчеркнуть все¬
общность развития рабовладения на Древнем Востоке, Струве ещё не¬
сколько раз будет упоминать об иных государствах, кроме Египта и Вави¬
лонии; что симптоматично, он будет делать это в тех разделах, где матери¬
ал поддавался ему с наибольшим трудом (в том числе потому, что он хо¬
рошо знал эти периоды): в рассказ о египетском рабовладении включается
пример с ассирийских рельефов,144 в раздел о египетских грабительских
140 Там же. С. 95, прим. 34-35; С. 107, прим. 223. Похожий пример: рассуждение об
«иги-ну-ду», которые вроде бы рабы, но некоторые из них в источнике «сравнены со свобод¬
ными». Там же. С. 92-93, прим. 23.
141 Там же. С. 40.
142 Там же. С. 87.
143 Там же. С. 37.
144 Там же. С. 70.
102 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
походах включён отдельный пассаж о карфагенянах,145 латифундии Египта
поставлены во взаимосвязь с латифундиями Финикии (!) и Карфагена, а
через них - Сицилии и Италии146. Получается, все примеры иных обществ
со своими особенностями развития, которые могли бы использоваться оп¬
понентами для того, чтобы оспорить теорию Струве, теперь укладываются
в неё в качестве дополнительного обоснования. Можно сказать и больше:
хотя однажды и было сказано об отличии разных сообществ, чисто стили¬
стически они сделаны сопоставимыми, как бы одинаковыми.
В то же время, теперь Струве трудно было упрекнуть в том, что он
полностью игнорировал разнообразие географических факторов и поли¬
тических форм на Востоке. Не прямым текстом, а посредством постепен¬
но выстроенных смещений смысла, читателю ненавязчиво предложено
признать Египет и Месопотамию образцовыми регионами Востока, а про¬
чие районы - вариациями. Особенности других сообществ даже помогают
Струве подчеркнуть образцовость избранных им для основного анализа:
так, рассказ о восстании рабов в Египте Нового царства «усилен» отсыл¬
кой в период Среднего царства, событиям в Лагаше при Урукагине и рас¬
сказом о хетгском восстании.147 Неразвёрнутость этих положений позво¬
ляет автору уйти от обсуждения вопроса, где проходит грань между ти¬
пичными и нетипичными обществами древности, и в общем оставляет не¬
ясным, задавался ли он сам подобным вопросом - как мы могли увидеть,
общая тенденция марксистских дискуссий 20-30-х гг. шла именно к ниве¬
лированию отличий и выведению надёжных теоретических положений.
Мы можем сказать, что вообще вся стилистика анализируемой нами
работы продиктована рядом заранее известных, хотя и не проговоренных
установок: найти типичные общества, найти стандартный тип социальных
отношений, показать общий ход его эволюции. Наверное, в отличие от Эн¬
гельса, Струве очень хорошо понимал, что иногда сопоставляет несопос¬
тавимое. Где в его собственном сознании проходила грань между теми ре¬
конструкциями, в которые он верил, и теми конструкциями, в которые он
поверить пытался, мы точно указать не в состоянии, но есть ряд свиде¬
тельств, которые могут нам помочь сделать хотя бы набросок этого.
2.2.3. Вклад В.В. Струве в марксистский образ древности
Струве сделал свой эпохальный доклад после нескольких лет смены
позиций, существенной переоценки системы фактов и, вероятно, немалых
внутренних сомнений. Струве, хотя и относился к ученикам Б.А. Тураева,
145 Там же. С. 72-73.
146 Там же. С. 75. Сама идея исторической преемственности между Египтом и Римом
через Карфаген тоже не новая, она восходит к концепции происхождения колоната по
У. Вилькену и МИ. Ростовцеву.
147 Там же. С. 76. Каждый из этих примеров по отдельности, кстати говоря, может быть
оспорен - слишком скудны свидетельства. Но соединённые вместе, они поддерживают друг
друга, создавая ощущение типичности рабских восстаний. Подобный приём мы фиксировали
у Энгельса: слабые доводы, будучи удачно скомпонованы, становятся убедительными.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
103
не примыкал к школе последнего в полном смысле слова, работая в от¬
дельной замкнутой структуре Эрмитажа. Школа Тураева достаточно бы¬
стро исчезла в результате революционных событий,148 и постепенно
Струве оказался чуть ли не единственным специалистом высокого клас¬
са по Египту и одним из немногих настоящих специалистов по древнему
Востоку. Это само собой открывало перед ним известные перспективы в
плане карьеры, которую необязательно понимать только как средство за¬
работать на жизнь, но и как возможность самореализации - тем более,
что Струве был не против стать «русским Мейером», то есть историком,
способным к тщательной работе с материалом и при этом к убедитель¬
ным обобщениям.
Но чтобы реализовать свои возможности в Советском Союзе конца
20-х - начала 30-х гг., нужно было быть марксистом,149 а в случае со сферой
деятельности Струве - марксистом, который сможет разобраться в вопросе
не до конца прояснённом самим Марксом. Струве прошёл через те позиции,
которые были наиболее популярными в дискуссиях конца 20-х - начала
30-х гг.: он признавал феодализм на Востоке, потом признавал особую
формацию (азиатскую), и теперь достаточно уверенно выступил за рабо¬
владение.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что он хорошо представлял
себе, каковы будут основные возражения против его доклада. В этом от¬
ношении замечания Пригожина, внесённые последним в издание материа¬
лов дискуссии, не являлись ничем неожиданным. Пригожин полагал, что
древневосточные общества были феодальными (с примесью рабовладе¬
ния), а Струве в своём докладе преувеличивал черты рабовладения: При¬
гожин приводил в пример очевидные манипуляции Струве с работой
Мейснера, но, как можно было увидеть выше, у Струве в запасе были и
более тонкие приёмы, которые Пригожин просто не мог дезавуировать.
Гораздо более важную роль играли как раз не расхождения между
Струве и Пригожиным, а те моменты, в которых они совпадали. Пафос
доклада Пригожина сводился примерно к следующей логической цепочке:
буржуазная историография обречена на загнивание,150 а профессиональ¬
ная работа крупных буржуазных учёных только усугубляет это состояние;
советская наука обязана выработать иное видение древней истории Восто¬
ка, соответствующее марксовому пониманию. Поэтому Пригожин отвер¬
гает географический фактор, как очевидно немарксистский. По мнению
148 См. Неваров А.А. Состояние отечественной египтологии в 20-е гг. XX в. // Древ¬
ность и Средневековье: вопросы истории и историографии. Материалы I Всероссийской на¬
учной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных. Омск, 28-30 октября 2010 г.
Омск, 2010. С. 80-83; Большаков А.О. Василий Васильевич Струве (1889-1965). С. 45.
149 Старая профессура, конечно, ещё оставалась важным фактором научной жизни тех
лет, но никаких гарантий это положение не давало.
150 Доклад был составлен именно в таких выражениях. См. Пригожин А.Г. Проблема
социально-экономических формаций обществ древнего Востока. С. 7.
104 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
Пригожина, «Маркс и Энгельс видели в общественном строе древних ци¬
вилизаций в эпоху классового общества азиатскую разновидность феода¬
лизма»}51 Специфика этого строя заключалась в том числе и в сочетании
феодализма с чертами рабовладения, которые были на Востоке очень жи¬
вучими, и предопределили его относительную (непринципиальную) спе¬
цифичность: замедленность развития.
Несложно увидеть черты сходства во взглядах Пригожина и Струве.
Демонстративное низведение географических факторов на вторые и даже
третьи роли, вызванное не в последнюю очередь сильным желанием от¬
креститься от любых аналогий с буржуазной историографией, подчёрки¬
вание относительной специфики развития стран Востока, объяснение этой
специфики смешением различных способов эксплуатации. Различие лишь
в том, что Пригожин делает ставку на феодализм, а Струве - на рабовла¬
дение.
Позиция Струве в условиях того времени была более надёжной, хотя
в момент появления она и не снискала достаточного количества сторонни¬
ков. Во-первых, довод Пригожина по поводу того, что утверждаемый им
феодализм на Востоке - марксистский, то есть не такой, как феодализм на
Востоке у Мейера или Вебера, слишком слабый для сообщества, которому
важно было найти чёткий ответ на вопрос, чем советская историографйя
отличается от буржуазной. В случае с рабовладельческим обществом по
Струве всё было как раз понятно: они - признают феодализм, мы - рабо¬
владение (а не какой-то другой феодализм). Отыскивание Пригожиным
отдельных феодальных тенденций, которые преуменьшил Струве, не де¬
лало точку зрения Пригожина более убедительной: факты исходили от
Струве, и тут сила доклада, основанного на фактах, играла свою роль.
Точно так же отсылки к мнению Маркса и Энгельса уже не были решаю¬
щими, ибо цитаты поддавались настолько разнообразному толкованию,
что только уводили от прямого ответа.
Но решающий элемент в скорой победе струвианской трактовки был,
на наш взгляд, следующий. Струве, хотя и говорил о долгом изживании
рабства на Востоке, тем не менее прочертил водораздел между рабовладе¬
нием и феодализмом, синхронизировал развитие Запада и Востока,151 152 на
что не решался Пригожин, погрязший в цитатах из классиков.
Так что, можно сказать, возражения Пригожина могли только укре¬
пить Струве на его позиции. С точки зрения марксистской теории он оты¬
скал вполне удовлетворительный ответ.
А что он мог думать как учёный? Были ли его доводы полностью
удовлетворительны для него самого? Обратимся к выступлению Струве в
151 Там же. С. 25.
152 О том, что Струве подгоняет начало европейского феодализма так, чтобы сопоста¬
вить его с развитием Востока: Прения. А.И. Тюменев. С. 144. Поддержка струвианской пози¬
ции (естественно, с оговоркой о возможности «неравномерности развития в рамках одной и
той же эпохи»): Прения. С.И. Ковалёв С. 151-152.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
105
прениях по докладу М.С. Годеса «Итоги дискуссии об азиатском способе
производства», который состоялся в феврале 1931 г. и был подробно рас¬
смотрен нами в предыдущем параграфе. С одной стороны, несложно от¬
метить элементы, в которых Струве уже нащупывает будущее решение
вопроса через рабовладение: например, отмечает слабое различие между
крепостным крестьянином и рабом как в правовой, так и в экономической
сфере.153 С другой стороны, в 1931 г. Струве совершенно уверен в том, что
основным объектом эксплуатации в азиатских обществах является кресть¬
янство, которое выполняет наибольший объём общественных работ, и при
этом не владеет частью средств производства: скотом, источником воды -
что отличает его от положения крестьянства в феодальном обществе,154 и
оно, что также специфично, эксплуатируется классом собственников с по¬
мощью высокоорганизованной бюрократии.155
Конечно, ничто не мешало Струве, собрав факты, свидетельствующие
о широком распространении рабовладения, переоценить свои позиции,156
но ведь из доклада 1933 г. достаточно очевидно следует, что историк не
нашёл весомых аргументов против широкой эксплуатации крестьян на Вос¬
токе. Теперь, правда, он относит все категории рабочего населения, которые
отличались высокой степенью эксплуатации и малой степенью свободы, к
классу рабов (а не крепостных) и противопоставляет их свободным, и во¬
обще избегает употреблять термин «крепостные», говоря о рабах, свобод¬
ных бедняках, попадавших в долговую кабалу и богатых землевладельцах
(которые чем дальше, тем увереннее оформляют своё имущество как част¬
ную собственность).
Всё это приводит нас к мысли, что в то время сам Струве не мог счи¬
тать полностью убедительными некоторые из своих идей. Сомнителен ак¬
цент на классовой борьбе между рабами и свободными как основном сю¬
жете истории древневосточных обществ: во-первых, во многих приведён¬
ных примерах недостаточно показано заметное участие именно рабов (не¬
редко Струве говорит о возмущении закабалённых свободных, что, вооб-
ще-то, совсем другой вид классовой борьбы; вторжения варваров на тер¬
ритории отдельных государств вовсе не относятся к сюжетам противо¬
стояния классов), во-вторых, сами эти примеры искусственно мультипли¬
цированы (в дополнение к одному восстанию упоминаются другие, что
создаёт ощущение их типичности). Совершенно парадоксальной и даже
модернизирующей выглядит точка зрения, будто Умма начала войну с Ла-
гашем именно из-за победы в последнем «рядовых свободных над богатой
153 Дискуссия об азиатском способе производства. С. 98.
154 Там же. С. 97.
155 Там же. С. 94-95.
156 Скажем, А.О. Большаков верит, что именно работа с источниками заставила учёного
«радикально изменить свои взгляды». Большаков А.О. Василий Васильевич Струве (1889—
1965). С. 48. Но аргументов он не приводит - возможно, потому, что такая оценка кажется
ему очевидной.
106 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
верхушкой»157 - речь идёт об интервенции, продиктованной классовыми
интересами.158
Но если Струве и сомневался в себе в те решающие для него годы
(1933-1934 гг.), когда его доклад был прочитан не только в Ленинграде, но
и в Москве, а он начнёт становиться одной из ключевых фигур советской
исторической науки, то он был готов защищать свою теорию до последне¬
го. Мнения, высказанные в прениях по докладу, вряд ли были для Струве
в новинку - особенно аргументы оппонентов (И.М. Лурье, М.А. Шера,
А.А. Аджана, А.И. Тюменева; неоднозначную позицию заняли Б.Л. Бога¬
евский, А.С. Поляков, Д.А. Ольдерогге; определённо поддержали Струве
Ю.Я. Перепёлкин, С.И. Ковалёв, М.М. Цвибак), ведь он и сам, как мы
могли заметить, прекрасно осознавал уязвимые места своей концепции, но
линия защиты была им хорошо продумана.
Струве не был ярким полемистом, но он научился использовать по¬
ложительные стороны своей основательности в работе с материалом.
Прежде всего, Струве не стеснялся развёрнуто отвечать на замечания: его
ответное слово в прениях составляет почти два печатных листа (ок. 72 000
зн.), причём почти четверть текста приходится на примечания.159 Более
половины ответного слова посвящено полемике с И.М. Лурье (примерно
сопоставимо с выступлением самого И.М. Лурье); вне зависимости от ис¬
пользованных Струве доводов (они могли быть очень путаными, как, на¬
пример, аргументы в пользу наличия коллективного рабовладения общин),
следует отметить, что у него было достаточно пространства для того, что¬
бы построить убедительный ответ. Струве воспользовался этим для того,
чтобы привести дополнительные факты в пользу своих положений, что,
собственно говоря, несколько «перекодировало» саму направленность за¬
ключительного слова: оно не столько подводило итог дискуссии, сколько
продолжало доклад, только на этот раз оппоненты не имели возможности
снова оспаривать десятки новых примеров. Анализ заключительного сло¬
ва Струве ещё раз приводит к выводу, что перед нами вовсе не правленая
стенограмма выступлений - и доклад, и заключительное слово перерабо¬
таны таким образом, что превращены автором в настоящие статьи. Есте¬
ственно, что в таком виде они убедительнее остальных стенограмм, опуб¬
ликованных в выпуске.
Этот приём вскоре проявил себя в новом раунде споров вокруг новой
концепции. В прениях по докладу о рабовладении на древнем Востоке,
повторённому в Москве 14 июня 1933 г., наиболее яростным оппонентом
157 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих об¬
ществ Древнего Востока. С. 50-51.
158 Возможность такого (или близкого) истолкования, конечно, лежала на поверхности, и
уже была использована ранее: «Царство смелого революционера Урукагины было скоро раз¬
громлено его соседом, князем г. Умма...». Ковалёв С.И. Курс всеобщей истории. Т. I. С. 272.
159 Выступления всех остальных участников прений составили порядка 120 000 зн., из
них открытых оппонентов Струве - около 62 000 зн.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
107
Струве выступил Н.М. Никольский, который ставил под сомнение науч¬
ность предложенной теории примерно в том же духе, что и И.М. Лурье.
Стычка повторилась, когда Струве постарался доказать рабский статус ра¬
ботников энсиального хозяйства Уммы в период Шумера III династии Ура -
Никольский выступил с критикой в журнале «Проблемы истории докапи¬
талистических отношений», на которую в этом же номере был дан ответ
Струве.160
Статья Струве, написанная в сборник в честь С.Ф. Ольденбурга, ка¬
салось частного, но принципиального вопроса: характера зависимости тех
самых «каль» (гурушей) - работников в крупных хозяйствах в период III
династии Ура. Как мы помним, именно Шумер III династии Ура сыграл
роль станового хребта для всего доклада Струве, и в новой статье он, при
анализе сводных ведомостей по рабочей силе из энсиального хозяйства
Уммы, применил ту же основную логику: если работники трудились в хо¬
зяйстве круглый год (что доказывал его расчёт человекодней), то они не
могли быть крепостными (которым нужно время для работы на собствен¬
ном участке), следовательно, они могли быть либо рабами, либо наймита¬
ми. Коль скоро наёмные работники выделены в отдельную категорию,
значит, все остальные были фактически рабами. Логическая цепочка по¬
лучалась довольно длинной: если работники в массе своей не могли быть
никем иным, то они были рабами, если рабами были работники в хозяйст¬
ве Уммы, то рабами были работники и в остальных энсиальных (латифун-
диальных) хозяйствах Шумера, а если так, то «моё исследование ... дока¬
зывает, что и в Сумире, т.е. на Востоке, существовала рабовладельческая
формация...».161
Это не могло пройти незамеченным со стороны оппонентов. Судя по
всему, Никольский тоже горячился, как И.М. Лурье, и ему тоже казалось,
что построения оппонента рухнут как карточный домик, стоит нанести
один точный удар. Никольский постарался показать, что приведённые
Струве данные выборочные и неполные, что Струве ошибался в подсчётах
человекодней и, прежде всего, в том, что они свидетельствуют о круглого¬
дичной занятости работников, что его позиция расходится с представления¬
160 Струве В.В. Рабовладельческая латифундия в Сумире III династии Ура (ок. ХХШ в.
до н.э.) // Сергею Фёдоровичу Ольденбургу. К пятидесятилетию научно-общественной дея¬
тельности. 1882-1932. Сборник статей. Л., 1934. С. 495-507; Никольский Н.М. К вопросу о
рабстве на древнем Востоке (По поводу статьи В.В. Струве «Рабовладельческая латифундия
в Сумире Ш династии Ура», С.Ф. Ольденбургу. К 50-летию научно-общественной деятельно¬
сти 1882-1932 гг., Сборник статей, Л., Изд. АН СССР, 1934 г.) // Проблемы истории докапи¬
талистических обществ. 1934. № 78. С. 207-210; Струве В.В. Ещё раз о рабовладельческой
латифундии Сумира П1 династии Ура (Ответ Н.М. Никольскому) // Там же. С. 211-222. И это
тоже был технически удобный для ход: у читателя Никольского не оставалось ни малейшего
шанса не прочитать и ответ на критику, а последнее слово, тем самым, опять оставалось за
Струве.
161 Струве В.В. Рабовладельческая латифундия в Сумире III династии Ура (ок. XXIII в.
до н.э.). С. 506.
108 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
ми Маркса и Энгельса о Востоке, и продолжал настаивать на том, что доку¬
менты свидетельствуют о крепостном характере шумерской экономики.
Безапелляционный тон Никольского, однако, играл не в его пользу: в
ответ на достаточно жёсткие заявления Струве хладнокровно благодарил
за возможность тщательнее обсудить проблему, пеняя оппоненту на то,
что тот избрал тон разговора, снижающий его ценность. Учитывая, что
ошибки в подсчётах допустили как Струве, так и Никольский, и этот ар¬
гумент оборачивался против критика: «К сожалению, и уважаемый рецен¬
зент оказался столь же плохим «арифметиком», как и я».162 В общем Стру¬
ве удалось показать, что в документах речь идёт именно о человекоднях, и
что независимо от него эту же точку зрения высказывал такой крупный
зарубежный специалист, как А. Деймель (1865-1954).163
Кроме того, и в прениях по докладу, и в ответе Н.М. Никольскому
Струве апеллировал к тому, что противники требуют от него развёрнутых
доказательств в условиях, когда объём его выступлений ограничен (вечер¬
ними часами в случае с докладом, 3А печатного листа в случае со статьёй в
сборник в честь С.Ф. Ольденбурга). Тем самым, он как бы предлагал кол¬
легам дождаться появления более крупных научных работ... а тем време¬
нем его версия начинала становиться основной для преподавания.
Первый вариант учебника по истории древнего Востока был выпущен
ещё в 1934 г. на основе лекций Струве, записанных студентами; это изда¬
ние отличалось большим количеством всевозможных технических огрехов
и достойно представлять новую теорию не могло. Правда, в этом издании
уже даётся более широкое обоснование верности предлагаемой концеп¬
ции: она логично ложится в общую линию развития. Вот характерное рас¬
суждение, отражающее уже отмеченную нами тенденцию к широким
обобщениям: «Поскольку мы в доклассовом обществе имеем рабов, а не
крепостных, раннеклассовое общество должно быть рабовладельческим, а не
крепостническим».164 Поскольку рабовладельческая концепция быстро при¬
обрела себе таких активных сторонников, как В.И. Авдиев165 и А.В. Ми¬
шулин, то позициям Н.М. Никольского был нанесён новый удар: его учеб¬
ник для средней школы уже в 1935 г. был переработан в соответствующем
духе - Струве переписал главы раздела «Древний Восток».166
В 1937 г. выходит I том истории древнего мира, задуманной ГАИМК
как учебник для исторических вузов, со вводными главами С.И. Ковалёва
162 Струве В.В. Ещё раз о рабовладельческой латифундии Сумира П1 династии Ура (От¬
вет Н.М. Никольскому). С. 211, ст. 2, прим. 1.
163 Там же. С. 219. Струве, правда, не упоминает, что А. Деймель как раз не признавал
существенной роли рабовладения в шумерской экономике.
164 Струве В.В. История древнего Востока. Краткий курс. М., 1934. С. 19.
165 Авдиев В. Рабовладение на Древнем Востоке // История в средней школе. 1934. № 2.
С. 12-20.
166 Ковалёв С.И., Мишулин А.В., Никольский Н.М., Сванидзе А.С. История древнего
мира. Часть I. Древний Восток и Греция. Учебник для 5-ш класса неполной средней школы.
М., 1935.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
109
и основной частью, написанной почти целиком Струве.167 Здесь уже раз¬
вёрнута идея о двух видах государств на Востоке: земледельческих (Еги¬
пет, Вавилония) и воинственных (хетты). Сам Струве в отдельной аннота¬
ции на вышедшую книгу отмечал принципиальное различие между при¬
митивной зависимостью от знати египетских или вавилонских народных
масс и крепостной зависимостью при феодализме.168 Хотя учёный и отме¬
чал, что книга подготовлена в спешке, это не спасло учебник от весьма
ощутимой критики, в том числе «справа» - В.И. Авдиев порицал автора за
то, что он слишком сближает восточное рабовладение с античным,1 ос¬
паривал он и деление обществ Востока на земледельческие и военные.170
Он же отдельно указал на чрезмерную схематизацию социальных отноше¬
ний в различных странах древнего Востока, когда не обращается внима¬
ние на различные формы того же рабовладения, и отметил, что достигает¬
ся это применением к восточным странам античных терминов (приём,
также намеченный в анализируемом выше докладе).171 Примечательно и
то, что рецензенту не нравятся любые, даже очень скромные, намёки на
модернизацию социальных отношений, нежелательные аналогии с други¬
ми обществами.172
Но гораздо больший интерес представляет рецензия К.К. Зельина, ко¬
торая содержит первую системную критику концепции Струве. Упрекая
последнего за догматический характер изложения, Зельин кратко и по су¬
ти в пародийном духе излагает основные его идеи: «Древневосточные об¬
щества - рабовладельческие. ... Рабовладение возникает в рамках родово¬
го строя и развивается до момента гибели данного общества. В основе
этого развития лежит коллективное рабство. ... Эта рабовладельческая
община разлагается в результате развития обмена и денежного хозяйства.
Появляется зажиточная верхушка, с которой вступают в борьбу так назы¬
ваемые рядовые общинники. Процесс разложения общины длится веками.
В сущности, вся история древнего Востока есть история разложения этих
общин. Все социальные движения являются или движениями рабов, им
рядовых общинников, или тех и других вместе. Периоды устойчивых от¬
ношений и внешних успехов государства объясняются временным прими¬
рением зажиточной верхушки и рядовых общинников. Упадок - всегда ре¬
зультат их борьбы и увеличения числа рабов. Таким образом, объяснение
всех главных моментов политического и общественного развития стран
Востока отличается чрезвычайным однообразием Самая универсаль¬
ность этого объяснения внушает читателю сомнение в его обоснованно¬
167 История древнего мира / под ред. С.И. Ковалёва. Т. I. Древний Восток. М., 1937.
168 Струве В.В. «История древнего мира». Т. I. Стр. 444. Ц. 5 р. 25 к. Соцэкгиз. 1936 //
Исторический журнал. 1937. №2. С. 131.
169 Авдиев В. Рец.: «История древнего мира». Т. I. «Древний Восток». ГАИМК. Соцэк¬
гиз. М. 1936. 443 стр. 5 руб. 25 к. // Историк-марксист. 1938. № 1. С. 122.
170 Там же. С. 121.
171 Там же. С. 122-123, 124.
172 Там же. С. 121,124.
110 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
сти. Перед нами до крайности упрощённая схема, которой автор тщетно
старается охватить богатейший исторический материал».173 Зельин под¬
черкнул, что в концепции Струве не доказаны или не аргументированы
важнейшие положения: наличие коллективного рабовладения, упадка
древневосточных государств из-за ростовщичества, скопления массы ра¬
бов и борьбы между рядовыми свободными и зажиточной верхушкой,
преувеличены масштабы восстаний рабов и, наконец, употреблены слиш¬
ком размытые термины («верхушка», «беднота»), которые и позволяют
строить обощающие схемы. В итоге Зельин комментирует концепцию
Струве совершенно иначе, чем последующая советская историография: не
факты, а схема превалирует в ней.174
В 1938 г. в передовице самого первого номера журнала «Вестник
древней истории» А.В. Мишулин, затеявший тогда наступление на ленин¬
градских историков,175 писал о том, что I том истории древнего мира -
«пройденный этап советской исторической науки»,176 но здесь же он при¬
знавал, что недооценивать эту работу нельзя. Насколько сильны были по¬
зиции Струве, свидетельствует то, что во второй статье того же номера, им
написанной, Струве не находит нужным оправдываться или защищаться
от нападок Мишулина, более того, если Мишулин громит, в числе прочих
буржуазных учёных, Э. Мейера и Б.А. Тураева, то Струве о представите¬
лях старшего поколения науки о древности отзывается более чем уважи¬
тельно.177 Наконец, следует обратить внимание на то, что вся критика
173 Зельин К.К. Рец.: «История древнего мира». Т. I. Древний Восток. Под ред. академи¬
ка В.В. Струве. Соцэкгиз. 444 стр. 5 р. 25 к. // Исторический журнал. 1938. № 12. С. 121.
174 К.К. Зельин станет доктором наук только в 1963 г. Позже, касаясь книги Зельина о
социальных категориях в эллинистическом Египте, Струве вернёт ему удар - правда, призна¬
вая высокие достоинства самой книги. См. Струве В.В. Общественный строй эллинистиче¬
ского Египта // Вопросы истории. 1962. № 2. С. 67-95. О ревнивости Струве к «своим» темам
в науке см. Рабинович М.Б. Воспоминания долгой жизни. С. 146, а также, хоть и в апологе¬
тическом ключе: Утченко С.Л. Некоторые черты образа учёного и человека (К 75-летию ака¬
демика В.В. Струве) // Вопросы истории. 1964. № 5. С. 120; об отношении Струве к Зельину:
Формозов А. А. Русские археологи в период тоталитаризма. Историографические очерки. М.,
2004. С. 168; Павловская А.И. Константин Константинович Зельин (1892-1983) // Портреты
историков. Время и судьбы. Т. 2. Всеобщая история. С. 98. А.О. Большаков указывает, прав¬
да, что Струве воссоздал отечественную египтологическую школу - соглашаться ли с этим
мнением, зависит от того, что мы понимаем под школой — общее направление деятельности
или ещё и отношения «учитель-ученик». См. Большаков А.О. Василий Васильевич Струве
(1889-1965). С. 45; Мягков Г.П. Научное сообщество в исторической науке. Опыт «русской
исторической школы». Казань, 2000. С. 133-157; Свешников А.В. Петербургская школа ме¬
диевистов начала XX века. Попытка антропологического анализа научного сообщества.
Омск, 2010. С. 24-38. Лояльное отношение Струве к студентам отмечают все мемуаристы.
См. тж. Шофман А.С. Не угаснет огонь Прометея (из истории советского антиковедения).
Глава первая. Ученики и коллеги // Мир историка. Историографический сборник. Вып. 5.
Омск, 2009. С. 386.
175 Подробно об этом будет рассказано в следующем параграфе.
176 Мишулин А Советская историография и задачи древней истории // ВДИ. 1938. № 1(2). С. 5.
177 Струве В.В. Изучение истории древнего Востока в СССР за период 1917-1937 гг. //
ВДИ. 1938. № 1(2). С. 13 и сл. Вероятно, Струве лучше Мишулина чувствовал, что власть на¬
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
111
Струве неизменно шла в рамках им же заданных параметров, основных
представлений о характере древневосточного общества. Струве обвиняет¬
ся в упрощении, в том, что он преувеличил или преуменьшил отдельные
детали, но никто не оспаривает сам подход.
Потому неудивительно, что впоследствии историк не отказался ни от
концепции, ни от ряда спорных её положений: интервенцию Уммы он
смягчённо подаёт в своём учебнике178 и достаточно внятно в отдельной
статье;179 он немного смягчился и в отношении географических факторов
(ибо была соответствующая цитата из Сталина), но тем более уверенно
утверждал: «История древнего Востока показывает нам появление и раз¬
витие рабовладельческого строя».180 В одной из последних своих статей,
посвящённой специфике стран Востока, которая уже фиксировала возро¬
ждение казалось бы завершённого в 30-е гг. спора, Струве настаивал на
тех же самых своих основных положениях: теперь, правда, допуская леги¬
тимность самого словосочетания «азиатский способ производства», но
подчёркивая его ограниченную специфику указанием на то, что Ленин в
своей лекции о государстве говорил о рабовладении как первой форме
эксплуатации, вероятно, включая внутрь её азиатский способ производст¬
ва.181 Правда, «большая монография» о Шумере III династии Ура, которую
анонсировал Струве182 и которая должна была предоставить убедительную
трактовку фактической стороне дела, так никогда и не была написана, но в
30-е гг. заявления о её скором появлении звучали вполне убедительно.
Итак, если до доклада 1933 г. Струве неоднократно менял свою пози¬
цию, то на протяжении более чем тридцати последующих лет он её лишь
дополнял и варьировал, так от неё и не отказавшись, несмотря на то, что и
факты, и толкование трудов Маркса и Энгельса это вполне позволяли. Бо¬
лее того, если ранее историк скупо отвечал или не отвечал вовсе на упрёки^
в несоответствии «классикам», то в 1938 г. он фактически подвёл под
свою концепцию рабовладельческого Востока окончательную теоретиче¬
скую базу, приписав эту концепцию Марксу, а заодно и Энгельсу, Ленину
чала утрачивать чисто революционные ориентиры в сторону традиционно-патриотических.
Подробно об этой трансформации см. Дубровский А.М. Историк и власть: историческая нау¬
ка в СССР и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии
(1930-1950-е гг.). Брянск, 2005.
178 Струве В.В. История Древнего Востока. Л., 1941. С. 75. На наш взгляд, удачно оха¬
рактеризовал учебник А.О. Большаков: «иногда даже можно сказать, что это несколько уп¬
рощённая тураевская «История», переписанная с позиций концепции рабовладельческого
строя». Большаков А.О. Указ. соч. С. 50.
179 Струве В.В. Основные вехи войны Уринимгины и Лугальзагеси // ВДИ. 1958. № 4.
С. 3-13. Естественно, Струве не замечает несогласие Дьяконова. См. Дьяконов И.М. Реформы
Урукагины в Лагаше // ВДИ. 1951. № 1. С. 31.
180 Струве В.В. История Древнего Востока. С. 5.
181 Он же. Понятие «азиатский способ производства» // Народы Азии и Африки. 1965.
№ 1. С. 108.
182 Он же. Ещё раз о рабовладельческой латифундии Сумира III династии Ура (Ответ
Н.М. Никольскому). С. 211.
112 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
и Сталину. Согласно Струве, в ходе порочной дискуссии об «азиатском
способе производства», Маркс толковался однобоко и социологично: вы¬
хватывались отдельные цитаты, на основании которых авторы конструи¬
ровали собственные версии, а при чтении Маркса не учитывался «боль¬
шой контекст» его учения.183 Согласно Струве, марксистско-ленинское
учение исходит из того, что первобытные общества, на которые не воздей¬
ствуют более развитые классовые, всегда становятся рабовладельчески¬
ми.184 Основоположники марксизма отделяли историю древневосточных
обществ от истории Востока вообще, специфика этих обществ заключа¬
лась в том, что они были раннерабовладельческими и сочетали две формы
эксплуатации: патриархальную и рабовладельческую.185
Это теперь и стало той точкой, с которой учёный не сдвинулся. И де¬
ло тут не только в том, что репутация Струве как учёного была намертво
связана именно с «рабовладельческим» образом Древнего Востока. Ведь,
кроме него самого, новую теорию поддерживало теперь большинство со¬
ветских авторов, хотя их отношение к ней никогда не было слишком поч¬
тительным. Несмотря на то, что из концепции были изъяты многие её
элементы, а иные были значительно видоизменены, концепция продолжа¬
ла властвовать: тот же В.И. Авдиев предпочитал говорить не об особой
собственной точке зрения, а о том, что сам он предвосхитил появление
концепции Струве.186 А.И. Тюменев фактически присоединился к концеп¬
ции Струве,187 несмотря на то, что по-прежнему представлял себе древне¬
восточные общества несколько иначе: как обладающие своим путём, ти¬
пологически отличным от античных Греции и Рима.188 Это согласие совет¬
ских историков признать концепцию в качестве основной объясняется не
только внешним давлением. При всех колебаниях и противоречиях, Стру¬
ве нашёл по-настоящему марксистское объяснение социального устройст¬
ва восточных обществ. Не случайно в докладе о «марксовом определен™
183 Он же. Марксово определение раннеклассового общества // Советская этнография.
Сборник статей. Выл. Ш. М.-Л., 1940. С. 5, 22. При этом здесь же Струве сам манипулирует
цитатами из Маркса, но делает это настолько виртуозно, применяя к ним фактически методы
анализа классических текстов, что ему удаётся выстроить очень убедительную схему. Под¬
робнее: Крих С.Б. Теоретическое обоснование В.В. Струве концепции рабовладельческих
обществ на Древнем Востоке // Социальные институты в истории: ретроспекция и реаль¬
ность. Материалы ХП межвузовской региональной научной конференции. Омск, 2012.
С. 153-170.
184 Струве В.В. Марксово определение раннеклассового общества. С. 13.
185 Там же. С. 7, 18-19.
186 Авдиев В. Изучение истории древнего Востока за 25 лет (1917-1942) // Историче¬
ский журнал. 1942. № 10. С. 102. Авдиев утверждает, что его работы появились одновремен¬
но со статьями Струве в 1934 г. Но в 1934 г. именно Авдиев ссылался на Струве, а не наобо¬
рот: Авдиев В. Рабовладение на Древнем Востоке. С. 20.
187 Тюменев А.И. Государственное хозяйство древнего Шумера. М.-Л., 1956. С. 15.
188 «Производственный базис древневосточных рабовладельческих обществ представ¬
лял собой несравненно более сложное явление, нежели производственный базис античных
обществ». Там же. С. 3. Он же. Передний Восток и античность (особенности социально-
экономического развития) // Вопросы истории. 1957. № 6. С. 49-70.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
113
раннеклассового общества» Струве доказывает именно полную логич¬
ность и целостность теории Маркса, тем самым снимая вопрос о развитии
(и уж тем более изменении) взглядов последнего.
Может создаться ощущение, что при подробном и строгом анализе из
основных положений доклада Струве не останется ни единого, которое
было бы в должной мере выдержанным и обоснованным автором. Подав¬
ляющая научность, на которую делал ставку докладчик, выглядит далеко
не безупречно, и дело, конечно, не в самих фактах, а в их подборе и толко¬
вании. Многие рассуждения построены на базе, в которой причудливо
смешаны либо весьма парадоксальные (как версия об интервенции Уммы),
либо уже тогда устаревшие (как рассказ о болотном земледелии189) теории.
В основу доказательства положен мало известный тогда шумерский мате¬
риал, в то время как своеобразный и всегда сложный в обобщении матери¬
ал по Египту подан фактически в скомканном виде (по Приложению 2 хо¬
рошо видно, что именно рассказывая о Египте, Струве чаще всего отвле¬
кался на примеры других стран).
И всё-таки, именно этот доклад означал поворот к рабовладельческо¬
му образу древневосточной древности (а следовательно, и древности в це¬
лом), и именно благодаря ему несколько десятилетий дискуссия о своеоб¬
разии восточных обществ (всегда имевшая в СССР форму дискуссии об
«азиатском способе производства») считалась завершённой.
Почему так произошло? А.А. Формозов выдвинул версию, согласно
которой всё дело было в прямой поддержке Струве со стороны Пригожи-
на: «речь должна идти не о докладе Струве, а о дискуссии, тон которой за¬
давал Пригожин. Разрабатывая схему из пяти формаций, он предлагал
специалистам обсудить, господствовал ли на Древнем Востоке рабовла¬
дельческий способ производства, или нет. ... Пригожин поддержал Стру¬
ве».190 Научный авторитет А. А. Формозова столь велик, что ему гипноти¬
чески верит даже такой крупный исследователь, как А.М. Дубровский, хотя
располагает противоречащими гипотезе Формозова фактами.191 Как мы
могли убедиться, Пригожин вовсе не поддерживал основную идею докла¬
да Струве, хотя признавал, что это попытка «сконструировать основанную
на марксистско-ленинской методологии рабочую гипотезу для понимания
189 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих об¬
ществ... С. 35.
190 Формозов А.А. Русские археологи в период тоталитаризма. С. 166, 167. По версии
Формозова, Струве поддаётся на давление Пришжина, поскольку иначе трудно рассчитывать
на научную карьеру. А.О. Большаков, напротив, пишет о «бескорыстно предложенной тео¬
рии» Струве, которая «оказалась вдруг одним из элементов громадной идеологической ма¬
шины, подчинившей себе всю страну». Большаков А.О. Указ. соч. С. 49. Слово «вдруг»
предполагает за В.В. Струве едва ли не детскую наивность, во что трудно поверить.
191 Дубровский А.М. Указ. соч. С. 214. Дубровский знает, что в мае 1933 г. Пригожин
всё ещё стоял на своих позициях и предполагает, что в начале июня тот, под влиянием Стру¬
ве, их изменил. Но в начале июня Пригожин ещё не сориентировался в меняющейся ситуа¬
ции, и союзником Струве по новой теории выступать не мог.
114 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
основных проблем истории так наз.[ываемого] классического Востока».192
Тогда уж легче предположить, что за концепцией Струве стоял М.М. Цви-
бак, который в прениях по докладу выступал непосредственно перед за¬
ключительным словом докладчика и полностью его поддержал.193 С Фор¬
мозовым можно согласиться в том, что пришедшие в ГАИМК Пригожин и
Цвибак ставили своей целью стать своеобразными «учителями мудрости»
(в данном случае, марксистской) для конкретных специалистов, но, как мы
видим, далеко не все их рецепты были в итоге воплощены в жизнь. При¬
гожин, судя по тексту его выступления, рассчитывал, наоборот, на про¬
должение дискуссии.194
Можно попробовать, отталкиваясь от идеи Формозова, сконструиро¬
вать другой вариант объяснения: арест Пригожина, Цвибака и других про¬
водников линии партии в исторической науке неожиданно усилил позиции
Струве. Теория «вечного» феодализма на Востоке была теперь оконча¬
тельно скомпрометирована, а дальнейшие сталинские высказывания (пре¬
жде всего, в «Кратком курсе») уже не оставляли никаких сомнений в том,
какую позицию следует поддержать.
Но и у этой версии есть существенные недостатки. Прежде всего,
нужно помнить, что нельзя с уверенностью увязывать арест Пригожина и
его работу в ГАИМК (академик Н.М. Никольский отстаивал феодализм на
древнем Востоке много позже ареста Пригожина и не подвергался аре¬
стам) - гораздо уместнее говорить о его недостаточно ортодоксальной
партийной карьере (членство в Бунде, зарубежные командировки, связь с
троцкизмом). 95 Конечно, в начавшейся после арестов волне обязательного
порицания говорилось именно о вредительской деятельности «Кипарисовых,
Быковских, Пригожиных»,196 но в те годы иначе быть и не могло: деятель¬
ность новоразоблачённого врага народа автоматически становилась вре¬
дительской. Что же касается поддержки Сталиным версии о рабовладель¬
ческом строе на Востоке, то она будет выражена далеко не так определён¬
но, и сравнительно поздно. Пусть и ограниченные, но возможности для
192 Пришжин А.Г. Проблема социально-экономических формаций обществ древнего
Востока. С. 26-27.
193 Прения. М.М. Цвибак. С. 154-157.
194 Впрочем, уже месяц спустя после доклада (5 июля 1933 г.) он пишет о том, что антич¬
ный способ производства - одна из разновидностей рабовладельческой формации и что боль¬
шинство народов знало в качестве первой формы классового общества именно рабовладельче¬
скую. Пригожин А Предисловие // Античный способ производства в источниках. Литератур¬
ные, эпиграфические и папирологические свидетельства о социально-экономической истории
древней Греции, эллинистического Востока Рима. Под ред. С.А. Жебелёва и С.И. Ковалёва. М.,
1933 (Известия ГАИМК. Выл. 78). С. 3. Тем самым нельзя согласиться и с точкой зрения О.В.
Кима, будто бы Пригожин долго не признавал теории рабовладельческой формации в 30-е гг.
Ким О.В. Указ. соч. С.80.
195 С другой стороны, следует помнить, что при массовом терроре строгая логика при
отборе жертв соблюдается столь же редко, сколь и строгая законность.
196 О вредительстве в области археологии и о ликвидации его последствий // Советская
археология. 1937. № 3. С. VI.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
115
высказывания какой-либо другой теории относительно восточных об¬
ществ всё так же оставались. В любом случае, уместнее говорить не о том,
что политические пертурбации возвысили теорию Струве, а о том, что они
создали условия для её победы.
Но сама причина победы кроется, на наш взгляд, в другом: как раз в
самом докладе, а именно в том, как он был написан. Перед нами образцо¬
во марксистское решение проблемы - если понимать под этим тот стиль, в
котором Энгельс решил проблему рождения государства в своём общеиз¬
вестном сочинении. Ряд позиций сближает доклад Струве и популярную
книгу Энгельса до такой степени, что это невозможно игнорировать.
Струве так же рассказывает нам о происхождении и развитии рабо¬
владения, как Энгельс о происхождении классового общества (ибо семья и
частная собственность в работе Энгельса накрепко привязаны именно к
этой теме). Как и Энгельс, он строит свою общую теорию на специально
отобранных примерах: Энгельс на одном ключевом (ирокезы) и трёх до¬
полнительных (греки, римляне, германцы), Струве - на одном ключевом
(Месопотамия) и одном дополнительном (Египет). Как и в случае с Эн¬
гельсом, ряд базовых суждений основан на мало исследованном и пока
доступном лишь немногим специалистам материале: у Энгельса - на га¬
вайцах и ирокезах, у Струве - опять же, на шумерах. Как и в случае с Эн¬
гельсом, Струве создал теорию, которая могла сравнительно безболезнен¬
но варьироваться, признавая новые, вроде бы противоречащие ей факты:
правда, судьба доклада Струве была такова, что его мало читали после¬
дующие поколения (сборник «Известий ГАИМК» был вскоре изъят из-за
вводной статьи арестованного в 1935 г. Пригожина, после работа была
лишь однажды переиздана И.М. Дьяконовым на английском языке197), но
по другим работам Струве хорошо видно, что ему не составило бы труда
дополнить и вариатировать начальный текст примерно в том же ключе,
как это сделал Энгельс со вторым изданием своей книги. Незначительные
отличия заключаются в гораздо большем беллетристическом даре Энгель¬
са и меньшей теоретичности Струве: первое относится к случайным фак¬
торам, второе - к очевидному различию между статусом Энгельса как од¬
ного из основателей теории и Струве лишь как её последователя. При этом
тот и другой с большей или меньшей степенью сознательности этой тео¬
рией манипулируют.
И конечно, самым главным элементом истинно марксистского подхо¬
да был образ истории древности, смоделированный Струве: единообразно
и последовательно развивающиеся общества, в которых есть свои особен¬
ности, но нет принципиальных отличий в основном процессе классовой
борьбы; при этом развитие и единообразие являются главными концепта¬
197 Много позже отрывки доклада, касающиеся Египта, были опубликованы в хрестома¬
тии для студентов. См. История Древнего Востока: Материалы по историографии. Учебное
пособие / Под ред. Кузищина В.И., Вигасина А.А. М., 1991.
116 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
ми, которые никогда не доказываются, но всегда богато иллюстрируются.
Правда, здесь же коренилось и существенное различие между Энгельсом
и Струве. Первый верил в то, что создавал; второй - хотел верить. Энгельс
(всегда с упоминанием Маркса) - творец теории, Струве - один из её по¬
следователей, который должен был её постичь.
Это постижение далось историку нелегко: он перебрал практически
все ответы на вопрос о специфике восточных обществ, которые тогда мог¬
ли считаться марксистскими. Итог же был для него, учёного «старой шко¬
лы» (при всех оговорках вроде той, что он занимал в ней не самые видные
позиции), парадоксальным: нужно было идти не от сложности фактов, а от
простоты теории. Пока Струве шёл от фактов, у него получались слишком
запутанные ответы: «после проработки всего этого материала я ... пришёл
к несколько иному взгляду, к тому, что действительно в Египте существо¬
вала какая-то особая формация...».198 Но чтобы понять, как преобразовать
сложно трактуемые факты в ясную и строгую схему, нужно было изме¬
нить свой подход к их интерпретации.
По сути, для Струве постижение марксизма стало школой самоогра¬
ничения. Нужно было научиться всегда видеть при работе с источниками
основную нить, вычленять из богатства материала необходимые для неё
эпизоды и уметь предполагать необходимые элементы там, где историче¬
ского материала не хватало. Поскольку это требовало перестройки прин¬
ципов научной работы, Струве даже перешёл на сравнительно новый для
себя исторический материал Древней Месопотамии, чтобы на нём нау¬
читься марксистской интерпретации истории. Предложенная им в итоге
версия рабовладельческого общества надолго пережила все доводы и фак¬
ты, которыми была иллюстрирована, пережила и сам доклад, не вошед¬
ший в золотой фонд советской историограф™ древности, и пережила да¬
же саму эту историографию (как идеи Энгельса о семье и браке разделя¬
ются многими из тех, кто и не думает о приверженности марксизму). При¬
чина этого, как мы пробовали показать, в том, что Струве удалось создать
тот образ древневосточного общества, который наиболее соответствовал
складывавшимся тогда культурным приоритетам.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный
элемент образа древности в советской науке
Сюжет «революции рабов» в отечественной историографии широко
популярен, но недостаточно глубоко проработан. Его важность справедли¬
во осознавалась всеми авторами, которые по той или иной причине каса¬
лись его, особенно если оценивались перемены, произошедшие в истори¬
ческой науке 30-х гт., но можно сказать, что скандальная сторона дела -
198 Дискуссия об азиатском способе производства. По докладу М.С. Годеса. С. 93.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 117
мифичность (едва ли не гротесковость) самого образа (и даже словосоче¬
тания) рабской революции затмевала рассмотрение самой процедуры пе¬
ремен, действительной роли названной теории в становлении советского
марксизма.
Искажение имеет две основных тенденции. Первая сформировалась в
официальной советской науке и основывалась на том скрытом тезисе, что
марксизм как готовая схема последовательной смены пяти общественно¬
экономических формаций существовал чуть ли не от «отцов-основате-
лей». Конечно, в 20-е гг. он ещё не был открыт и осознан, и потому зада¬
чей ранних советских историков объявлялось раскрыть этот истинный ва¬
риант, постепенно отвергая все неверные пути. Поэтому характеристика
научного этапа 20-40-х гт. нередко сводилась к описанию овладения совет¬
ской наукой «теоретическим наследством марксизма»199. «Революция ра¬
бов» представлялась неизбежной, но очень полезной ошибкой на этом пу¬
ти постижения истинного смысла истории.
Вторая тенденция начала складываться ещё в неофициальном поле
советской гуманитаристики, и в постсоветский период выразилась в пред¬
ставлении об историках, которые, попросту говоря, обслуживали власть
(а то и прямо выполняли заказ Сталина),200 а «революция рабов» была как
бы апогеем и одновременно символом этой сервильности - примерно как
введение жеребца в сенат стало символом правления Калигулы.
Крайности обеих тенденций можно преодолеть только в том случае,
если предложить интегрированную формулу, включающую в себя и собст¬
венное развитие науки, и властное действие на неё. Мы уже могли видеть,
что власть (при всей размытости этого понятия) почти всегда в той или
иной мере присутствовала при всех существенных подвижках в советской
исторической науке, и никогда не церемонилась, если считала нужным
вмешаться. Но мы также могли видеть, что в развитии этой науки, а в ча¬
стности, в становлении образа древности, была своя внутренняя логика, и
она определяла течение процесса не меньше, чем вмешательство партий¬
ных структур или высших чиновников. Именно поэтому важно понять,
почему теория «революции рабов» сыграла фактически завершающую
роль в становлении образа древности в советской историографии.
Как мы упоминали выше, интеллектуальная атмосфера начала 30-х гт.
заметно отличалась от таковой в 20-е гг. Было понятно, что мода на разно¬
199 Кац А.Л. Проблема падения Римской империи в советской историографии // ВДИ.
1967. № 2. С. 212. См. тж. Штаерман Е.М. Проблема падения Римской республики в совет¬
ской историографии // Вопросы истории. 1966. № 3. История развития науки в 20-30-х гг. XX
в. более всего «приглажена» в труде М.М. Слонимского, где проблема «революции рабов»
подана на уровне справки. См. Слонимский М.М. Периодизация древней истории в совет¬
ской историографии. Воронеж, 1970. С. 59, 287. То, насколько мало с тех пор изменились
объяснения, показывают студенческие научные работы: Сизикова Л.С. Восстание Спартака в
отечественной историографии XX в. // Диалог культур и цивилизаций. Тезисы VI Всероссий¬
ской научной конференции молодых историков. Тобольск, 2005. С. 67-69.
200 См. Подоль Р.Я. Теория исторического процесса... С. 217.
118 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
бой во мнениях заканчивается, тем более что очень скоро независимость в
мыслях стала приравниваться к политической неблагонадёжности. В из¬
вестном смысле это было связано с тем, что заканчивался период сосуще¬
ствования советской и «старой» научных традиций, а это налагало на со¬
ветскую науку необходимость окончательно самоорганизоваться.
К началу 30-х гт. советская историческая наука уже прошла извест¬
ный путь в этом направлении: после 1928 г. было покончено с относитель¬
ной самостоятельностью Академии Наук, фактически ещё дореволюцион¬
ной по своему составу, и теперь ведущую роль играла Государственная
Академия Истории Материальной Культуры (ГАИМК), роль которой в
разработке общепринятых версий исторического процесса можно было
увидеть уже и на материалах предыдущего параграфа. Правда, это ещё не
было завершением процесса организации: ГАИМК вскоре покажет, что не
в состоянии взять на себя роль всесоюзного центра, и уступит эту честь
обновлённой Академии Наук СССР.
Кроме того, назревали перемены и в плане научной теории. Всё боль¬
шие обороты набирала критика теории «торгового капитализма» М.Н. По¬
кровского, пока ещё была популярна, но всё менее применялась в реаль¬
ных исследованиях теория стадиальности языка Н.Я. Марра,201 очевидно
тупиковым становилось дальнейшее продолжение дискуссий об азиатском
способе производства. Направление правильного ответа было понятно уже
с 1929 г., после публикации текста лекции Ленина «О государстве» (про¬
читанной в 1919 г.), где процесс смены формаций был обрисован в русле
жёсткой последовательности.202 Всё это указывало на одну и ту же тен¬
денцию: чёткое разделение общественно-экономических формаций и
энергичное отрицание принципиальной возможности смешанных форма¬
ций; вскоре это выразится в фактическом запрете распространять капита¬
листические отношения на период ранее XVI в. и находить феодальные
отношения в странах Древнего Востока.
С другой стороны, как можно было увидеть на примере поисков удач¬
ной трактовки социальных отношений на Востоке, знание общей тенден¬
ции ещё не означало, что в конкретной работе с источниками всё будет
гладко. Между марксистской методологией и обработкой исторических
фактов должна была лежать новая методика работы советских историков,
именно она определяла удачу самой этой работы, возможность появления
полнокровных и оригинальных исторических исследований - коих пока
ещё попросту не было. Курсы лекций, публикация отдельных лекций, ста¬
201 Окончательный удар теории Марра нанёс сам Сталин в 1950 г., выступив со своими
работами по языкознанию. Следует, тем не менее, согласиться с точкой зрения, что критика
Марра была всё-таки не такой яростной, как критика Покровского. См. Селиванов В.В. Вяч.
И. Иванов и Н.Я. Марр в жизни и творческой судьбе К.М. Колобовой (Часть Ш) // Мнемон.
Исследования и публикации по истории античного мира. / Под ред. Э.Д. Фролова. Вып. 7.
СПб., 2007. С. 526-527.
202 Ленин В.И. О государстве // Полное собрание сочинений. T. 39. М., 1963. С. 70,76 и сл.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 119
тьи популяризаторской направленности и дискуссионные статьи - всё это
рельефно оттенялось необычайной скудостью конкретно-исторических
исследований, до возвращения истории в школы в 1934 г. неинтересных
«партии и народу».
Но помимо фактора низкого спроса на собственно научную продук¬
цию, выработке непротиворечивой методики исторического исследования
мешали и более существенные обстоятельства. Прежде всего, работа ис¬
торика очень сильно зависела от политической моды в стране, которая всё
ещё оказывалась переменчивой, и часто приходилось сегодня ругать то,
что хвалилось буквально вчера. Большинство историков в ту пору были
готовы следовать социальному заказу (насколько искренне или нет, это от¬
дельный вопрос), но сам заказ был не слишком прозрачен.203 Учитывая то,
что неправильная позиция не только порицалась, но и могла привести как
минимум к потере места работы, желание самих историков найти (или
сконструировать) марксистский канон и их нервозность от того, что он до
сих пор не найден, только возрастали.
Теория «революции рабов» сыграла роль одного из ключевых момен¬
тов в этом обретении канона. Толчком к выдвижению теории послужила
речь Сталина, произнесённая им в феврале 1933 г. на съезде колхозников-
ударников. В начале речи Сталин заявил, что выступать он не собирался, и
говорит только по настойчивым просьбам участников съезда, а после
кратко обрисовал мировую историю: в целом в марксистском духе, как
путь через череду неудавшихся революций трудящихся к последней со¬
циалистической революции, завершившейся успехом. Он, в частности,
мельком обронил и следующие слова: «Революция рабов ликвидировала
рабовладельцев и отменила рабовладельческую форму эксплуатации тру¬
дящихся».204
Можно считать, конечно, это проявлением того самого заказа, слова
Сталина о неожиданной для него необходимости говорить - подстроенным
спектаклем, а его высказывания о мировой истории - заранее продуман¬
ным планом, через столь странный канал (съезд колхозников) внедряемым
в работу историков. Правда, в таком случае следовало бы объяснить, по¬
чему высшее руководство проявило столь уточённую изощрённость в вы-
203 «К интеллигенции, к науке предъявлялось требование - «перейти на марксистские
рельсы»; но часто было не ясно, какие именно рельсы являются марксистскими, а какие
взгляды «льют воду на мельницу» врагов рабочего класса и коммунизма». Дьяконов И.М.
Книга воспоминаний. С. 275.
204 Сталин И. Речь на первом всесоюзном съезде колхозников-ударников 19 февраля
1933 г. // Сталин И. Вопросы ленинизма. М., 1953. С. 447. Эта цитата сыграла роль архетипа
в трудах советских историков античности 30-х гг. XX в. Что касается других слов Сталина,
сказанных несколько позже, о том, что варвары «с грохотом опрокинули Рим», то они, на наш
взгляд, играли уже скорее роль дополнения, и рассматривать эти два «лозунга» Сталина в ка¬
честве равно повлиявших на советскую историографию, как это делает, например, Х.Ф. Уби-
нья, не вполне обоснованно. См. Ubina J.F. La crisis del siglo III у el fin del mundo antiguo. Ma¬
drid, 1982. P. 76.
120 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
оказывании своих пожеланий.205 Можно, напротив (и мы склоняемся к
этому мнению), считать, что Сталин не репетировал никакой речи заранее,
а потому, будучи застигнутым врасплох, воспользовался правилом, из¬
вестным всякому опытному демагогу: если не знаешь, о чём говорить -
говори об истории.
Наконец, нельзя утверждать и того, что Сталин высказал мысли, до¬
селе совершенно неизвестные советским историкам. Прежде всего, сами
сталинские слова, вероятно, восходили к «Происхождению семьи, частной
собственности и государства» Энгельса, писавшего, что из тупика, в кото¬
рый античный мир завело рабство, могла вывести только коренная рево¬
люция.206 Энгельс, как мы видим, ничего не говорит о том, что эту рево¬
люцию должны были совершить рабы, но тут уже аналогия с пролетар¬
ской революцией, ведущей прочь из капиталистического общества, могла
повлиять на осмысление Сталиным писаний старшего «классика».
Кроме того, нельзя вовсе не учитывать и общую тенденцию тех лет.
В современной историографии подробно освещён сюжет, связанный с
«открытием» С.А. Жебелёвым первого рабского восстания на территории
СССР.207 Согласно Жебелёву, раб скифского происхождения Савмак в 107
г. до н.э. убил царя Боспора Перисада V, подняв восстание низших клас¬
сов. Краткая надпись из Херсонеса (декрет в честь полководца Диофанта),
на основании которой была построена эта версия, даёт очень небольшую
вероятность истолковать характеризующие Савмака слова, что он был
«вскормлен» (8K0p8\j/avxa auxov) Перисадом как свидетельство того, что
он являлся доморощенным рабом Перисада,208 поднявшим на восстание
скифских же рабов.
В оценке переворота Савмака Жебёлев противостоит другим учёным
(правда, он не пишет «буржуазным») и пишет о перевороте следующее:
«Он возник в результате давным-давно таившейся вражды между классом
угнетателей и классом угнётенных, между классом господ и классом ра¬
бов. Эта классовая вражда вылилась, в конце концов, в открытую классовую
борьбу в виде восстания скифских рабов в европейской части Боспорского
государства».209 Наконец, в завершении статьи, Жебелёв сравнивает вос¬
стание на Боспоре с другими восстаниями рабов (в том числе и с сици¬
205 А.М. Дубровский в своём исследовании подробно показывает, как власть формиро¬
вала мнение историков в том случае, если она сама понимала это как заказ — и это не имеет
ничего общего с практикой обронить одну или две фразы. Дубровский А.М. Указ. соч.
С. 250-315.
206 Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К.,
Энгельс Ф. Сочинения. М., 1961. Т. 21. С. 149. Можно подобрать ещё ряд цитат из Маркса и
Энгельса, в которых при желании получится увидеть отправную точку для сталинской абер¬
рации, но ни один из этих вариантов не объяснит нам причин её возникновения.
207 См. Формозов А.А. Русские археологи в период тоталитаризма. С. 168-173; Фролов
Э.Д. Русская наука об античности. Историографические очерки. СПб., 1999. С. 403-404.
208 Жебелёв С.А. Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре (Известия ГА-
ИМК. Вып. 70). Л., 1933. С. 27-28.
209 Там же. С. 25.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 121
лийскими), отмечая, однако, в качестве отличительной черты этническую
однородность в среде боспорских повстанцев и то, что это единственное из
известных восстание рабов на периферии античного мира.210 * Обратим вни¬
мание так же и на то, что первая заметка о восстании Савмака опубликована
Жебелевым ещё в 1932 г., статья же закончена в январе 1933 г., за три не¬
дели до выступления Сталина.212 Утверждать, что Сталин был знаком хотя
бы с упомянутой заметкой, конечно, неосмотрительно, так что речь идёт не
о взаимном воздействии, а об общей тенденции;213 * * 26 несколько позже восста¬
ние Савмака попало даже в школьные учебники. Конечно, у Жебелёва толь¬
ко в очень приблизительном смысле сказано о перспективе крушения Бос-
порского рабовладельческого государства в случае удачи восстания скифов-
рабов — собственно, в этом и будет заключаться сталинская новация.
Как бы то ни было, как писал несколько позже С.И. Ковалёв: «Значе¬
ние выступления тов. Сталина было чрезвычайно велико и для древней
истории, потому что оно заставило историков-античников пересмотреть
старую концепцию гибели античного общества и отказаться от тех силь-
нейших пережитков каутскианства, которые лежали в основе этой концеп¬
ции». А.В. Мишулин (1901-1948) неоднократно подчёркивал прямое
влияние речи Сталина на появление его работы о Спартаке.16 Таким обра¬
210 Там же. С. 34-36.
. /, Г Ж6' П®Рвое Революционное восстание на территории СССР (историческая справ¬
ка) // Сообщения ГАИМК. Выл. 9-10. 1932. С. 35-37. Полноценная статья выходит отдельной
брошюрой (Известия ГАИМК. Выл. 70), предисловие к шторой написано А.Г. Пригожиным
4 июня 1933 г. (в день доклада В.В. Струве о древневосточных обществах) уже с учётом ста¬
линского высказывания. Пожалуй, нет необходимости доказывать, что статья написана так
<жажем, ввиду веяний времени. Повлиял и грандиозный скандал, который разгорелся вокруг
Жебелева в 1928 г. - во научных изданиях и прессе учёного, среди прочего, порицали и за друж¬
бу с эмигрировавшим М.И. Ростовцевым. В литературе об этом пишут много, говоря о вынуж-
гыГэп^^В^ИттРеСТареЛОГО академика Ш1ас™ (Лурье Я.С. История одной жизни.
Clio., 2U04. С. 105-106). Но не упоминается то, что не только в брошюре 1933 г., но и в перера¬
ботанном издании её в виде статьи в 1938 г., когда продвижение «революции рабов» было в са¬
мом разгаре, Жебелёв ни разу не цитирует Сталина и с десяток раз ссылается на Ростовцева.
СМ* 212ЖС' Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре // ВДИ. 1938. С. 43-71.
Утверждение Р.М. Нуреева, что Жебелёв прямо руководствовался словами Сталина -
ошибка. См.: Всемирная история экономической мысли. Т. 4. Теории социализма и капита¬
лизма в межвоенный период. М, 1990. С. 283.
Например, в сборнике источников по античному способу производства, составлен¬
ном коллективом авторов под редакцией Жебелёва и Ковалёва, первый же раздел посвящён
рабскому труду. См. Античный способ производства в источниках.
Жебелёв С.А. Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре. Л., 1933. С. 16.
К.М. Колобова, напротив, полагает, что Жебелёв говорит о крушении рабовладения вполне
осознанно. См. Колобова К.М. Восстания рабов в античном обществе V-I вв до н э (исто¬
риографический очерк). С. 12-13. 4
2i6 Ковалёв С.И. История античного общества. Эллинизм. Рим. Л., 1936. С. 164.
Мишулин А.В. Спартаковское восстание. Революция рабов Риме в I в. до н.э. М.,
1936. С. 5. Книги А.В. Мишулина о Спартаке издавались большими тиражами и были рас¬
считаны на массового читателя. Позднее Мишулин обозначил влияние Сталина более широ¬
ко: «Среди историков древности начинается оживление». Он же. Советская историография и
задачи древней истории. С. 8.
122 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
зом, вне зависимости от того, следует ли нам признать непосредственное
влияние власти на науку в этом вопросе, нужно отметить изначальную
обязанность советской науки признавать и хвалить такое влияние.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что на пленуме ГАИМК в
мае 1933 г. вопрос о «революции рабов» стал центральным. С.И. Ковалёв,
ранее упрекаемый в подражании буржуазным теориям и особенно теории
социальной революции III в. в Римской империи М.И. Ростовцева, теперь
заявил, что его «социальная революция» и есть «революция рабов», и что
падение Римской империи произошло в два этапа - в результате рабских
восстаний конца республики и кризиса III века. О.О. Крюгер поддержал
идею, отметив, что революционерами можно считать также Каталину и
Секста Помпея, который привлекал рабов на свою сторону; о восстании
Спартака говорил А.В. Мишулин.
Трудно согласиться с точкой зрения, что теорию «революции рабов»
создали С.И. Ковалёв и А.В. Мишулин: происходившее имело очень мало
сходства со свободным выдвижением новой теории. С самого начала
идея была подхвачена А.Г. Пригожиным, который в свойственной ему ма¬
нере щедро раздавал рекомендации: «Недостаточно признавать социаль¬
ную революцию на словах. Надо показать, что концепция античного об¬
щества в целом действительно вытекает из понимания этой социальной
революции».217 218 219 Это были не только благие пожелания, но и форма предос¬
тережения: ещё раз за курсы лекций, опубликованные в 20-е гг., были рас¬
критикованы С.И. Ковалёв и В.С. Сергеев. Дело в том, что сталинский те¬
зис очень легко корректировался с учётом ряда тенденций мировой исто¬
риографии того времени, вне которых не находилась и советская наука.
Идея постепенного вырождения античной цивилизации, восходящая в
первую очередь к Э. Мейеру, была дополнена подробной социально-эконо¬
мической историей Римской империи М.И. Ростовцева^и это было влия¬
ние такой силы, от которого было нелегко избавиться. Простая замена
ростовцевского «крестьянского восстания» на сталинскую «революцию
217 Наблюдая, вслед за В.Л. Поповой, внутреннюю закономерность в развитии совет¬
ской наукой тезиса о «революции рабов», мы не можем согласиться с тем, что внешнее воз¬
действие играло лишь роль раздражителя, более аргументированной и взвешенной пред¬
ставляется точка зрения А.А. Формозова: хотя самого Сталина мало интересовала древняя
история общая партийная линия проводилась и здесь, причём совершенно сознательно. См.
Попова В.Л. Некоторые вопросы решения перехода от античности к средним векам в совет¬
ской историографии 30-х - нач. 50-х гг. // Вопросы всеобщей истории и историографии.
Томск, 1982. С. 113-114; Формозов А.А. Указ. соч. С. 181,184.
218 См. Неронова В.Д. Введение в историю древнего мира. Пермь, 14/5. с. 154 ина же.
Формы эксплуатации в древнем мире в зеркале советской историографии. Пермь, 1992. С. 78.
В последней работе автор признаёт определяющую роль сталинского высказывания. __
219 Пришжин А.Г. Карл Маркс и проблема социально-экономических формации. Л.,
1933 с 99
220 Подробнее о влиянии концепции кризиса Ш в. М.И. Ростовцева на советскую исто¬
риографию: Крих С.Б. Упадок древнего мира в творчестве М.И. Ростовцева. Омск, 2006.
С. 185-198.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 123
рабов» могла показаться вполне достаточной, чтобы придать работам
нужный марксистский оттенок. Пригожин, тем самым, предупреждает ис¬
ториков, чтобы не забывали: быть похожим на буржуазных учёных — грех.
В 1934 г. ГАИМК выпускает сборник, целиком посвященный «рево¬
люции рабов». Во вступительной статье, автором которой был всё тот же
А.Г. Пригожин, в очередной раз презрительно трактовались «модерниза¬
торы» (начиная с Т. Моммзена), как и вся западная наука, и рисовалась в
общих чертах новая теория. Согласно Пригожи ну, на позднем этапе суще¬
ствования Римской империи вместе с рабами против рабовладельческого
строя выступают крестьяне, колоны, ремесленники, и солдаты, последние
всё более рекрутируются из числа варваров. Революция характеризуется
сочетанием рабской борьбы и варварских вторжений: «социальная рево¬
люция в античности полностью реализовалась в результате варваризации
Римской империи, основной предпосылкой которой были разрушения, на¬
несенные рабскими революциями строю античного общества».221 Извест¬
но, что в рамках марксистской теории революции могут заканчиваться ли¬
бо переустройством общества в результате победы одного класса, либо
взаимным ослаблением и уничтожением антагонистических классов; в
случае с революцией, отмечавшей конец рабовладельческого общества,
Пригожин считает возможным говорить о «совместной гибели».222
Но это были, действительно, самые общие положения, которые мало
что давали при написании собственно истории древности - а это очень
скоро станет не только актуальной задачей, но и способом улучшения сво¬
его положения в науке и преподавании. В 1934 г. начинается официальное
возвращение исторической науки в систему средней и высшей школы,
возрождаются исторические факультеты в университетах. Это означало,
что необходимо было написание учебников по истории древнего мира, в
которые неизбежно попадали два хорошо сочетавшихся друг с другом не¬
давних «открытия» советской историографии: рабовладельческий харак¬
тер древних обществ и революционные движения рабов.
Но для этого нужно было понять, как именно использовать высказы¬
вание Сталина, ведь «революция рабов» — это, надо полагать, нечто дру¬
гое, чем массовое бегство рабов или их неповиновение хозяевам, в рево¬
люции должна быть организация и внутреннее течение процесса. Даже
рабские войны, которые можно считать проявлением этой революции,
должны были быть прежде всего объяснены не как изолированные собы¬
тия, а как единый сюжет. Поскольку источники освещали только отдель¬
ные эпизоды, между собой мало связанные, решение этой задачи теперь
зависело от хорошо усвоенного (отрепетированного в ходе дискуссий об
Пригожин А.Г. Гибель античного мира и проблема социальной революции в антич¬
ности (вступительная статья) // Известия Государственной Академии Истории Материальной
Культуры. Вып. 76. Л., 1934. С. 23.
222 Там же. С. 25.
124 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
«азиатском способе производства») советскими историками умения обоб¬
щать при минимальном материале для обобщения.
Поскольку Сталин очевидно увязывал новоявленную революцию с
концом истории древнего мира, то в ранней древности можно было нахо¬
дить лишь отдельные элементы этого движения, как и в истории клас¬
сической Греции.223 224 225 226 227 Акцент, тем самым, ставился на историю Рима, а
здесь в глаза бросалось, в первую очередь, восстание Спартака и предше¬
ствующие ему две великих сицилийских «рабских войны». В.С. Сергеев
полагал, что восстания в Сицилии вообще являлись типичными (правда,
выше называл восстание Спартака классическим). Надо полагать, со¬
ветские историки были бы рады, если бы подобное же образцовое восста¬
ние повлекло за собой гибель всего римского государства. Но поскольку
после поражения Спартака и окончания гражданских войн наступила эпо¬
ха Римской империи, история которой не знала рабских восстаний, подоб¬
ных по масштабу и организации, то здесь и требовалось найти такой ход,
который мог бы объяснить, какая связь между восстанием Спартака в I в.
до н.э. и падением Западной Римской империи в V в. н.э.
Исходя из этого, легко понять, почему одна из тенденций в разработке
теории «революции рабов» была направлена на то, чтобы вообще не ис¬
кать путей объединения разных событий, а точнее, объединять их чисто на
уровне деклараций. Так, В.С. Сергеев в упоминаемой выше статье говорит
о многочисленных «революциях рабов», подразумевая под ними восста¬
ния рабов, и уклоняется от характеристики их как целостного явления.
В завершающем абзаце он сообщает следующее: «После Спартака рево¬
223 Авдиев В. Восстание рабов в Египте за 2000 лет до н.э. // Борьба классов. 1936. № 6.
С. 89-98.
224 С. Сингалевич выразил это довольно просто: «Восстания рабов ... в Греции не раз¬
вились, не поднялись до уровня римских восстаний», «антагонизм между рабами и рабовла¬
дельцами ещё находился в процессе созревания...». Сингалевич С. Движение рабов в древ¬
ней Греции // Борьба классов. 1936. № 1. С. 80, 81.
225 Не следует, однако, отождествлять понимание восстаний 11-1 вв. до н.э. как социаль¬
ной революции с проблемой «революции рабов» в целом: Малашкин Д.В. Как «отмирала»
теория «революции рабов» // Власть, политика и идеология в истории Европы. Барнаул, 2005.
С. 65-69. Интересно отметить, что в западной историографии даже историки, признающие
базовое значение рабовладения для античности, далеки от переоценки роли этих восстаний:
к ним привели «огромная концентрация рабов в Италии и Сицилии, многие из которых были
совершенно без надзора и без охраны, многие другие были профессиональными бойцами
(гладиаторами)», что являлось исключительным случаем во всей античной истории. Finley
M.I. Was Greek Civilization Based on Slave Labour? // Historia. 1959. Bd. 8. S. 158. Самая со¬
временная работа: Urbainczyk T. Slave revolts in antiquity. Berkeley - Los Angeles, 2008.
226 Сергеев В. Революции рабов в Римской республике // Борьба классов. 1935. № 6.
С. 90, 86. Как в сознании самого автора соотносились понятия «классический» и «типич¬
ный», выяснить, конечно, невозможно.
227 Тот же приём историк использовал и в своём учебнике. См. Сергеев В.С. История
древней Греции. М, 1934. С. 185, 327-332. Революционные движения, по этой логике, начи¬
нались уже после окончания Пелопоннесской войны, сливаясь в «единый мощный поток» в
эпоху эллинизма и переходили по наследству к Римской империи - по сути, эллинистическо¬
му государству.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 125
люции рабов продолжались, хотя и не достигали таких грандиозных раз¬
меров. ... В центре движения по-прежнему стоят рабы, но всё большее и
большее значение начинают приобретать другие элементы: колоны, ре¬
месленники и вольноотпущенники» .
Аккуратнее со сталинским высказыванием обращался П.Ф. Пре¬
ображенский (1894-1941), говоря об «антирабовладельческой революции
III-V вв.», когда движение рабов, само по себе бесперспективное, было
дополнено вторжениями варваров, недовольством колонов и ремесленни¬
ков. Сюжеты же рабских восстаний периода поздней республики Преоб¬
раженский рассматривает скорее как некие предваряющие события, кото¬
рые изменили идеологию и политику римского правящего класса, но не
более того. Эта версия, однако, была плоха тем, что изымала из рассказа
о революции самые яркие моменты: вместо героической борьбы Спартака,
уже тогда предельно мифологизированного в советском сознании, она
предлагала обратиться к путаному набору событий поздней римской исто¬
рии. И главное, из революции рабов изымались события, когда главными
героями были сами рабы.
С.И. Ковалёв предложил объединяющую версию. Уже в упомянутом
выше сборнике ГАИМК им была намечена идея двух этапов революции:
во II-I вв. до н.э., и в III-V вв. н.э. Обе смутные эпохи в римской истории
предлагалось считать единым процессом, лишь временно приостановлен¬
ным стабилизацией эпохи Флавиев и Антонинов;228 229 230 позднее периоды ос¬
лабления и стабилизации были им даже детализированы. Более того,
С.И. Ковалёв попытался изменить принцип периодизации римской исто¬
рии: так, переход от Республики к Империи он объяснял необходимостью со
стороны рабовладельцев подавить революцию рабов, а поэтому 36 г. до н.э.,
когда было разрушено «государство рабов и пиратов» Секста Помпея,
должен считаться окончанием первой фазы социальной революции и фак¬
тической гранью периода, — борьбу же Октавиана и Антония Ковалев по¬
лагал «только несущественным заключительным эпизодом».231 Можно за¬
метить, как отдельные восстания начинают сплетаться в один клубок: тот
факт, что Секст Помпей, жестоко нуждаясь в людской силе, принимал в
228 Там же. С. 95.
229 Преображенский П. Падение древнего Рима // Борьба классов. 1934. № 5-6. С. 1 Об-
ll 0. Ту же позицию профессор МГУ выразил более чётко в рецензии на книгу А.В. Мишу¬
лина. Он же. Рец.: А.В. Мишулин. Спартаковское восстание. Соцэкгиз. 1936. 292 стр. // Ис¬
торик-марксист. 1936. № 6. С. 208. Впрочем, и ему пришлось написать однажды, что спарта¬
ковское восстание послужило одной из основных причин перехода от Республики к Импе¬
рии. Он же. В мире античных идей и образов. М., 1965. С. 58.
Ковалёв С.И. Проблема социальной революции в античном обществе // Известия Го¬
сударственной Академии Истории Материальной Культуры. Вып. 76. С. 58. Ср. Он же. Эко¬
номика античного общества // Краткое введение в историю докапиталистических формаций.
М.-Л., 1934. С. 97: «Военная власть императоров на два столетия задержала развитие классо¬
вой борьбы и приостановила распад античного общества».
231 Ковалёв С.И. История античного общества. Эллинизм. Рим. С. 165.
126 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
свою армию всех подряд, не исключая и беглых рабов, а также и то, что он
базировал свой флот на Сицилии, становится основанием для того, чтобы
поставить его в один ряд с истинно рабскими восстаниями. Подобным же
методом, но реализованным исключительно через язык метафор, В.С. Сер¬
геев увязывает спартаковское восстание с сицилийскими: «Восстание на¬
чалось в 74-73 г. на юге, в Кампании, в тех областях, которые находились
близко от Сицилии, где ещё не погасли огни революции».2 2 Более четвер¬
ти века, отделяющие второе сицилийское восстание от начала движения
Спартака и триста километров, отделяющих Кампанию от Сицилии,
меркнут перед образом непогашенных огней.
Несколько позже была выдвинута и третья версия «революции рабов»,
акцент в которой переносился на великие рабские восстания и прежде все¬
го на восстание Спартака, подготовленные чередой рабских выступлений
чуть ли не от VI в. до н.э. - у истоков этой версии стояли А.В. Мишулин и,
возможно, первоначально Н.А. Машкин (1900-1950). Первый из них исхо¬
дил из тезиса, что рабы были единственным подлинно революционным
классом античного общества, и поэтому только они были зачинщиками
всех антирабовладельческих выступлений. Восстание Спартака было мак¬
симально широко им датировано, предполагался также и ранний этап «со¬
бирания сил» (лето 74 — весна 73 гг. до н.э.), что должно было свидетель¬
ствовать о степени зрелости выступления рабов. 33 Позиции А.В. Мишу¬
лина и Н.А. Машкина, преподававших в Москве, заметно усилились после
1935 г., когда начались аресты тогдашних руководителей ГАИМК - в основ¬
ном, ленинградцев. На этом фоне их критика работ В.В. Струве, С.И. Кова¬
лёва, О.О. Крюгера, Л.Б. Богаевского приобрела зловещий оттенок, тем бо¬
лее что эта критика выходила за рамки исключительно учёного диспута.
Так, если Мишулин объяснял раскол в лагере Спартака классовыми
разногласиями между революционными рабами и их временными попут¬
чиками - мелкими крестьянами,232 233 234 235 то С.И. Ковалёв занимал более осто¬
рожную позицию, говоря об этнической подоплеке раскола. В целом у
Ковалёва наблюдается желание нарисовать сложную картину социальной
революции, коснувшись не только противоречий между рабами и рабо¬
владельцами, но богатыми и бедными, гражданами и негражданами в пе¬
риод кризиса римской республики, хотя, конечно, он тоже вынужден при¬
знавать главной борьбу классов.236 Мишулин, однако, резко критиковал
Ковалёва за непонимание классовой подоплёки движения Спартака и за
232 В той же работе говорится об «общей ненависти к рабовладельческому строю». Сер¬
геев В. Революции рабов в Римской республике. С. 91, 87-86.
233 Мишулин А.В. Спартаковское восстание. С. 122-123. Подробный разбор и критику
см. Коржева К.П. Восстание Спартака в советской историографии // Вопросы истории. 1974.
№ 10. С. 126 и сл. _ р ..
234 См. Мишулин А. Революции рабов и падение римской республики. М., 1936. С. 93 и
сл.; Он же. Спартаковское восстание. С. 134-141.
235 Ковалёв С.И. История античного общества... С. 201.
236 Там же. С. 166-167.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 127
то, что тот «чересчур выпячивает моменты этнической и племенной розни
в лагере восставших рабов».237 Идея Ковалёва о сменяющих друг друга
этапах кризиса и стабилизации в ходе «революции рабов» и вовсе была
объявлена вариацией буржуазной теории циклизма.238
Но версия Мишулина имела слишком очевидные недостатки: чем бо¬
лее убедительно он обрисовывал высокий уровень организации и классо¬
вой сознательности в стане Спартака, тем более дальнейший ход событий
римской истории противоречил словам Сталина о том, что революция ра¬
бов отменила рабовладельческую форму эксплуатации. Максимум, что
мог сказать Мишулин: восстания рабов привели к установлению империи
и изменению формы эксплуатации рабов и источников их пополнения,239
но это был слабый довод. Не случайно в 1939 г. Н.А. Машкин говорит о
«революции рабов» применительно к событиям даже не III в., а IV-V вв.,240
по сути возвращаясь к точке зрения П.Ф. Преображенского (тогда уже на¬
ходившегося в лагерях).
Тем самым, без обращения к проблемам поздней античности удовле¬
творительное решение вопроса было невозможно, теория настоятельно
требовала найти ожесточённую классовую борьбу в III-V вв. н.э. Это под¬
талкивало к тому, чтобы считать проявлениями классовой борьбы любые
зафиксированные источниками беспорядки в Римской империи - будь то
действия дезертиров в Галлии в период Маркоманнских войн, разбой¬
ничьей шайки Буллы в правление Септимия Севера, или восстание работ¬
ников монетного двора при Аврелиане. Бунт монетариев в Риме, собст¬
венно, был вызван узкогрупповыми интересами: принятое Аврелианом
решение децентрализовать чеканку монеты лишало их отчасти работы,
отчасти возможности злоупотреблять своим положением (SHA. Aurel., 38,
2-4). У В.С. Сергеева это событие приобретает черты осознанного высту¬
пления против невыгодной низам населения монетной политики.241 242Менее других стеснявший себя в перетолковании фактов Н.И. Не-
дельский постарался даже показать каждое восстание и выступление как
определённый важный шаг в развитии революции. Крайне неудовлетвори¬
тельно освещённое в источниках восстание Матерна (186-187) он харак¬
теризовал как первую в истории римских восстаний попытку осуществить
захват государственной власти.24
237 Мишулин А. О бдительности на фронте древней истории // Исторический журнал.
1937. №3-4. С. 238,239.
238 Там же. С. 238; Машкин Н. Рец.: С.И. Ковалёв. История античного общества. T. I.
Греция. 2-е изд. 1937. 332 стр. 5 руб. Т. П. Эллинизм. Рим. Соцэкгиз. 1936. 318 стр. 4 р. 50
коп. // Исторический журнал. 1937. № 5. С. 141.
239 Мишулин А.В. Спартак. Научно-популярный очерк. М., 1947. С. 114-115.
240 Машкин Н. Спорные вопросы истории древнего мира // Историк-марксист. 1939. № 4.
С. 81-82.
241 Сергеев В.С. Очерки по истории древнего Рима. М., 1938. Ч. П. С. 636-637. Тут же
употреблён термин «стачка».
242 Недельский В.И. Революция рабов и происхождение христианства. М.-Л., 1936. С. 45.
128 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
Особенное внимание советских историков привлекало правление им¬
ператора Максимина (235-238), понимаемое как революционная диктатура
представителя низов общества, свергнутого рабовладельцами (эта оценка в
своем первоначальном виде принадлежала, опять же, М.И. Ростовцеву) .
Поскольку упоминаний о рабских восстаниях катастрофически не хвата¬
ло, говорилось о «войне рабов» на Сицилии в правление Галлиена, не¬
смотря на то, что единственное упоминание об этом событии в «Scriptores
Historiae Augustae» ясно сформулировано как quasi servile bellum (Gall.,
4, 9).243 244 245 246 Апогеем революционных событий III в. считалось восстание багау-
дов в Галлии, после которого наступила последняя стабилизация империи
при Диоклетиане и Константине, закончившаяся вторжением варваров и
падением рабовладельческого строя.
Но и при таком изложении истории роль рабов в революционном
процессе выглядела всё ещё весьма непрезентабельно: если они и участ¬
вовали в большинстве из указанных событий, то наряду со свободными
работниками. Тогда был использован тезис о нерентабельности рабского
труда, объясняемой незаинтересованностью рабов в результатах собствен¬
ной деятельности, что заставляло хозяев переводить их на положение ко¬
лонов, и соответственно, сближало рабов и лично свободных, но жестоко
эксплуатируемых представителей свободного населения. Ненависть всех
этих слоев населения к угнетавшему их государству, опасения бедняков
самим попасть в рабство заставляли их выступать единым фронтом, под¬
держивая несших им свободу варваров, и образовывать целые «провар-
варские партии» из крестьян и ремесленников2 ; как отмечал С.И. Ковалёв,
появление у рабов союзников в лице колонов и бедняков являлось отличи¬
тельной чертой второй фазы революции рабов и причиной её победы.
Вторил ему А.И. Тюменев: «революционное движение низов, с одной сто¬
роны, и германская иммиграция, - с другой, и выступают прежде всего во
243 «Правление Максимина имело уже, по-видимому, определённую социальную на¬
правленность. Его правление можно рассматривать как реакцию низов на попытку власти
в царствование Александра Севера сблизиться с сенатом». Тюменев А.И. История антич¬
ных рабовладельческих обществ. М.-Л., 1935. С. 269; «Хотя античные историки и пыта¬
ются представить правление Максимина рядом бессмысленных жестокостей, однако в том
терроре, который действительно проводился им, заметна определённая классовая линия».
Недельский В.И. Указ. соч. С. 46. Эта трактовка очень скоро вызвала отрицательную реакцию.
См. Мишина 3. Выступление Максимина и позиция сената // ВДИ. 1938. 3 (4). С. 133-146. Не¬
сколько ранее С.И. Ковалев скорректировал свою позицию, согласно которой Максимин,
конечно, не являлся революционером, но его правление объективно ослабляло правящие
верхи.
244 Ср. критику А.В. Мишулиным этого тезиса. Мишулин А. О бдительности на фронте
древней истории С. 238.
245 Пригожин А.Г. Гибель античного мира... С. 21. Напомним, что именно А.Г. Приш-
жин обрушивался с самыми яростными нападками на «модернизаторов и сторонников цик¬
личности исторического процесса».
246 Ковалёв С.И. Экономика античного общества. С. 97. Ср. Мишулин А. Революции
рабов и падение римской республики. С. 12.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 129
время кризиса III в., в дальнейшем всё более сливаясь между собою в
« 947
один революционный поток, смывающий шаткое здание империи».
Но и в этом виде (примерно после 1937 г.) теория не могла закрепить¬
ся - поскольку итогом кризиса III в. было успокоение империи при Диок¬
летиане и Константине, нужно было либо принимать идею Ковалёва о
«стабилизации», либо сужать революцию исключительно до IV-V вв. Как
было сказано выше, Н.А. Машкин итоге остановился на последнем вари¬
анте, но тогда ему пришлось фактически признать, что в таком случае ещё
мало что сделано: «Должен быть исследован вопрос о поддержке рабов
другими демократическими элементами (колонами, ремесленниками) и о
связи революции рабов с варварскими завоеваниями. Мало обращено
внимания на длительный характер революции, на методы сопротивления
ей правительственного аппарата и крупных рабовладельцев. Наконец, сле¬
дует подчеркнуть, что субъективные цели участников социальных движе¬
ний не совпадали с объективным результатами; другими словами, большее
внимание должно быть обращено на стихийный характер массовых вы¬
ступлений времён поздней империи».247 248 249 Учитывая ограниченный характер
источников по социальным движениям в период поздней античности, эта
задача оказывалась практически неразрешимой.
Именно поэтому учёные, сознавая слабость своих построений, стара¬
лись, особенно в монографиях и учебниках, сосредоточиться на других
моментах, которые, на самом деле, и сохраняли целостность повествова¬
ния. Так, А.И. Тюменев всё-таки признаёт, что рабы не играли решающей
роли в движениях низов в поздний период римской истории, пытается
сгладить утверждение о союзе низов населения и варваров, делая акцент
на внутренней (иными словами, скорее теоретической, нежели действи¬
тельной) связи между двумя движениями и на прогрессивной роли гер¬
манской общины250. В.С. Сергеев пытается корректировать тезис перене¬
сением акцента на колонатные отношения.251 Поэтому, хотя во введении к
247 Тюменев А.И. История античных рабовладельческих обществ. С. 265-266. Обратим
внимание, как метафора то там, то здесь загорающихся огней сменяется метафорой всепо¬
глощающего водного потока. Ассоциация с потопом как нельзя лучше подходит для иллюст¬
рации мысли о гибели мира (античного).
248 Машкин Н. Спорные вопросы истории древнего мира. С. 82.
249 Тюменев А.И. Указ. соч. С. 267.
250 Там же. С. 265,279.
251 Сергеев В.С. Разложение рабовладельческой системы и начало колоната в Римской
империи // ВДИ. 1938. 3(4). С. 131. Также см. интересный с точки зрения стремления хотя бы
к относительной сложности, притом совершенно бессильный логически пассаж в «Очерках
по истории древнего Рима»: «Взятый в целом, колонат по сравнению с рабством, тоже взя¬
тым в целом, являлся прогрессивной социально-экономической формой...». Он же. Очерки
по истории древнего Рима. Ч. П. С. 604. Возможно, эта фраза представляет собой аллюзию на
известное предисловие «К критике политической экономии»: «В общих чертах, азиатский,
античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозна¬
чить, как прогрессивные эпохи экономической общественной формации». Маркс К. К крити¬
ке политической экономии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 13. С. 7. «В общих чертах»
и «взятый в целом» - это любимые характеристики прогресса в советской историографии.
130 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
вышедшей в 1937 г. «Истории древнего мира» и содержалось упоминание
о революции рабов, объяснение падения рабовладельческого строя никак
не было связано с этой теорией.252 253 Тем самым, если идея о рабовладельче¬
ском характере древних обществ делала в тот период повествование цело¬
стным, вносила в него единую сюжетную линию, теория «революции ра¬
бов» в любой из своих версий рождала совершенную путаницу (на уровне
теории, логики повествования, уровне языковых метафор); единственным
выходом было упоминать её в тех местах, где иначе нельзя, и не касаться в
253
остальных случаях.
Во второй половине 40-ых гг., когда постепенно стало ясно, что вла¬
сти нисколько не интересуются проблемой «революции рабов», теория на¬
чала постепенно уходить на периферию.254 Историки обратились к'другим
вариантам марксистских объяснений упадка древнего мира, С.И. Ковалёв
и Е.М. Штаерман разработали совершенно иную концепцию кризиса III в.
в Римской империи и всех сопутствующих и последующих событий.255
О некогда обязательной теории теперь говорят, что в последнее время
термин «революция рабов и колонов» по отношению к восстаниям багау-
дов, агонистиков и т.д. не применяется256 или даже признают, что её рож¬
дению способствовали «пережитки вульгарного социологизаторства и
догматическое восприятие некоторых отдельных высказываний И.В. Ста¬
252 История древнего мира. Т. 1. Древний Восток / Под ред. С.И. Ковалёва. М., 1937. С. 18-19.
253 Например, в статье В.С. Сергеева об античном христианстве, написанной в самый
разгар обсуждения упоминаемой теории, о «революции рабов» не говорится ни слова. Серге¬
ев В. Христианство в древнем Риме // Борьба классов. 1936. № 5. С. 81-93.
254 Решительно невозможно согласиться с А.Л. Кац (Указ. соч. С. 218), считающей пе¬
реломным моментом в отказе от концепции «революции рабов» «Очерки по истории древне¬
го Рима» В.С. Сергеева, который якобы не использовал самого термина и ссылался на то, что
эта проблема ещё недостаточно изучена. Во-первых, в упоминаемом Кац отрывке (Сергеев
B. С. Очерки по истории древнего Рима. Ч. II. С. 761) ясно сказано о «революции рабов и ко¬
лонов» как причине распада Западной Римской империи, а слова о недостаточной изученно¬
сти относятся не к «революции рабов», а к проблеме перехода к феодализму. Во-вторых, при
описании сицилийских восстаний Сергеев говорит о «революции рабов» более чем опреде¬
лённо, цитируя Сталина (Там же. Ч. I. С. 161). Даже в период начинавшейся непопулярности
теории видоизменённое понятие «революции рабов» встречается у Н.А. Машкина. См. Маш¬
кин Н.А. История древнего Рима. М., 1949. С. 587, 632-634, 636; применительно к Византии
VI-УП вв. его использует Н.В. Пигулевская. См. Пигулевская Н. К вопросу о разложении ра¬
бовладельческой формации на Ближнем Востоке // Вопросы истории. 1950. № 4. С. 54. Когда
И.Л. Маяк пишет о том, что понятие «революции рабов» фактически дезавуировалось Маш¬
киным и что в процессе преподавания он на нём акцента не делал, это, в общем, играло роль
только для тех читателей учебника, кто был лично знаком с автором. Маяк И.Л. Николай
Александрович Машкин (1900-1950) // Портреты историков. Время и судьбы. Т. 2. Всеобщая
история. С. 76.
255 См. Штаерман Е.М. Проблема падения рабовладельческого строя // ВДИ. 1953. № 2.
C. 51-79; Она же. Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи.
М., 1957. С.И. Ковалёв, предлагая новую периодизацию римской истории, предпочитает го¬
ворить об «антагонизме между рабами и рабовладельцами» как движущей силе кризиса рес¬
публики. См. Ковалёв С.И. Опыт периодизации римской истории // ВДИ. 1955. № 4. С. 111.
256 Корсунский А.Р. Движение багаудов // ВДИ. 1957. 4. С. 72.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 131
лина»257. Дискуссия о характере перехода от античности к средним векам
шаг за шагом избавила советскую историографию от многих стереотипов,
сложившихся в период создания теории «революции рабов».258
Всё-таки нельзя сказать, будто единственной судьбой этой теории в
советской историографии было отвержение. Несмотря на понимание про¬
тиворечий в самой теории и на ясно данное объяснение её происхождения
влиянием со стороны властных структур,259 советская историография в
своих последующих оценках не могла не учитывать факта продолжающе¬
гося существования всё тех же структур - иными словами, ругая Сталина,
нельзя было при этом бросить тень на советскую власть. Тем самым, в со¬
ветской исторической науке снова повторилась ситуация, когда концепции
быстро навязывались, но медленно изживались, обрастая вариациями и
трактовками - что, в итоге, только затрудняло приход новых идей.260 Мы
можем отметить, что именно «революция рабов» осложнила изучение
кризиса III в. и истории поздней Римской империи, что, вероятно, предо¬
пределило слабый интерес к этой проблеме в советской науке об антично¬
сти.261 Кроме того, она утвердила два элемента в образе древности, кото¬
рые при этом часто осознавались советскими учёными как внутренне про¬
тиворечивые. Первый элемент заключался в устаревшем, восходящем ещё
к А. Валлону, представлении о разлагающей роли рабского труда и о не¬
трудовой психологии свободного населения в Римской империи.262 Второй -
257 Ковалёв С.И. Сорок лет советской историографии по Древнему Риму // ВДИ. 1957.
3. С. 45-46.
258 Замечание В.Д. Нероновой, что миф о «революции рабов» был отброшен после XX
съезда КПСС, вряд ли следует понимать слишком буквально. Хотя Н.В. Пигулевская в 1956 г.
считала, что понятие «революция рабов» «следует признать бессодержательным», а редакци¬
онная статья в «Вестнике древней истории» за 1957 г. дала критику теории как «не подкреп¬
лённой фактами», сам термин употреблялся даже в 60-е гг. См. Неронова В.Д. Формы экс¬
плуатации в древнем мире в зеркале советской историографии. С. 92; Струве В.В., Пигулев¬
ская Н.В. Историческая наука в СССР. Проблема кризиса рабовладельческого строя и генези¬
са феодализма // Вопросы истории. 1956. № 9. С. 192; За глубокое овладение теоретическим
наследием Ленина // ВДИ. 1957. № 1. С. 12.
259 См. Кац А.Л. Указ. соч. С. 218: «Так факты подгонялись под заранее заданную кон¬
цепцию».
260 Даже такой частный вопрос, как отвержение предложенной А.В. Мишулиным новой
даты начала восстания (74 г. до н.э. вместо 73 г. до н.э., заимствована из книги О. Шамбаха
1872 г.), растянулся на 20 лет. Сомнение в обоснованности даты было высказано очень рано:
см. Преображенский П. Рец.: А.В. Мишулин. Спартаковское восстание... С. 207; Оконча¬
тельное опровержение: Ковалёв С.И. К вопросу о датировке начала восстания Спартака //
ВДИ. 1956. № 2. С. 12-17; Молус А. А. О датировке начала восстания Спартака // ВДИ. 1957.
№ 3. С. 158-166. Гипотеза о восстании Савмака и вовсе продержалась до середины 60-х. См.
Колобова К.М. Указ. соч. С. 11-26; Казакевич Э.Л. К полемике о восстании Савмака // ВДИ.
1963. №1. С. 57-70.
261 Таким образом, особенное внимание советских медиевистов к поздней античности
можно отчасти объяснить действием своеобразного компенсаторного механизма в науке. См.,
напр. Сюзюмов М.Я. Закономерный переход к феодализму и синтез // Античная древность и
средние века. Сб. 12. Свердловск, 1975. С. 33-53.
262 Этот тезис был оспорен очень поздно и только отчасти. См. Кузищин В.И. Античное
классическое рабство как экономическая система. М., 1990. С. 57-58.
132 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
тезис о решающей трансформирующей роли варварского завоевания, пе¬
реродившего, вольно или невольно, Римскую империю.263
Тезис о «революции рабов» сыграл свою роль и в формировании мето¬
дологии советской историографии: оказывалось, во-первых, что «правиль¬
ное» понимание истории не только возможно, но уже достигнуто,264 во-вто¬
рых, что историка можно сравнительно быстро и безболезненно пере¬
учить, заставить поменять свои взгляды так, чтобы они соответствовали
заранее известным «правильным».265 Всё это уже была заложено в цити¬
ровавшемся выше докладе В.В. Струве 1933 г., но только здесь и сейчас
теория обрела своё полновесное звучание, поскольку перешла на антич¬
ную почву и, что немаловажно, зазвучала «по-пролетарски», с настоящим
акцентом на борьбу за справедливость, как пролог будущей главной Рево¬
люции, октябрьской.266
Несмотря на то, что в перспективе, как было сказано выше, теория
«революции рабов» играла дезориентирующую роль в построении связно¬
го нарратива истории древности, в момент своего выдвижения она оказа¬
лась важным побуждающим фактором в консолидации этого нарратива.
Не следует забывать, что именно слова Сталина В.В. Струве использовал
как один из доводов в пользу понимания древневосточных обществ как
рабовладельческих. Кроме того, теперь, независимо от судьбы самой тео¬
рии, определяющая роль классовой борьбы между рабами и рабовладель¬
цами для характеристики истории древних обществ была окончательно
263 См. Поршнев Б.Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964. С. 215, 218. Интересная
работа С.Э. Крапивенского, в которой отказ от ряда устаревших положений сочетался со
стремлением сохранить понимание революции в марксистском смысле, осталась незамечен¬
ной, в том числе из-за откровенной казуистики. См. Крапивенский С.Э. Переход к феодализ¬
му как социальная революция // Методологические и историографические вопросы истори¬
ческой науки. Вып. 5. Томск, 1967. С. 52-75.
264 «Несмотря на достаточное количество исторического материала история античности
не получила правильного (курсив мой — С.К.) освещения в буржуазной историографии».
Мишулин А.В. Революции рабов... С. 3.
265 Спустя десятилетия эту трагическую историю отказа от своих воззрений можно бы¬
ло подавать в радужных тонах: «В последующие годы В.С. Сергеев успешно преодолел
влияние модернизаторской концепции и стал крупным историком-марксистом»; «С.И. Кова¬
лёв был одним из первых советских ученых, сумевших преодолеть влияние модернизатор¬
ской тенденции и теории циклизма. Он стал выдающимся историком-марксистом». Слоним¬
ский М.М. Указ. соч. С.27, 29.
266 Как и обычно, наилучшим образом это высказал Пришжин с его прямо-таки фрей¬
довской способностью обнажать потаённые устремления советской историографии: «Эпоха
социальной революции в античности с её основным стержнем - революцией рабов - явилась
предшественницей той социальной революции, которая спустя ряд формаций перевела чело¬
вечество из эпохи предыстории (Vorgeschichte) в эпоху истории, а истинные производители,
выступавшие в облике рабов, несли в себе зародыши будущего класса пролетариев». Приш-
жин А. Предисловие // Античный способ производства в источниках. С. 3. Не касаясь уже
«стержня» и «зародышей», обратим внимание на приём с «обликом рабов» - фактически,
Пригожин делает пролетариев вечным, вневременным классом, абсолютной ценностью.
«Предыстория» - отсылка к Марксу, однажды отнесшему к таковой все эпохи до торжества
пролетариата.
2.4. Завершение формирования образа древности
133
утверждена. Развиваясь параллельно друг другу, начинаясь с 1933-1934 гг.,
представления о рабовладельческом характере древневосточных госу¬
дарств и греко-римской цивилизации привели к итоговому складыванию
целостного образа древности в советской историографии.
2.4. Завершение формирования образа
древности в исторической науке
второй половины 30-х - начала 40-х гг.
Как и было обозначено нами в начале главы, в советской историче¬
ской науке диалогизм 20-х гг. сменился монологизмом 30-х гг. Эта пере¬
мена одновременно отрицала предыдущий этап и продолжала его. Объе¬
диняющим было то, что как в 20-е, так и в 30-е гг. любая марксистская
версия истории вообще или какого-либо исторического периода в частно¬
сти стремилась позиционировать себя как единственно возможную и вер¬
ную, определяя все остальные версии как искажения, вольные или не¬
вольные; точно так же и в 20-е, и в 30-е гг. советские историки всегда
апеллировали к власти. Различие заключалось в том, что теперь власть
была консолидирована, а версии, квалифицируемые как неправильные,
исчезали очень быстро, иногда вместе с их носителями.
Нет сомнений в том, что базовой причиной этой смены вектора были
изменения в правящей верхушке советского государства, и как только ин¬
трига стала исчезать в высших эшелонах внутренней политики, для неё
вскоре не осталось места и в исторической теории. Но следует понимать,
что Сталин приходил к власти не в безвоздушном пространстве, и хотя в
поддержке широких масс в демократическом смысле (т.е., как избирате¬
лей) он не нуждался, в борьбе за умы он тоже участвовал. Победе Сталина
сопутствовало определённое изменение в том числе и в сознании интел¬
лектуальной элиты советского общества.267
Бесконечные споры и дискуссии 20-х гг. (не только в общественных
науках268) создавали у тех, кто в них участвовал, ощущение не полифонии,
а какофонии, бесконечного беспорядка, который должен быть решитель¬
ным образом преодолён. При этом беспорядок не означал безнаказанности,
возможности не бояться за себя из-за своей точки зрения: так, С.М. Дуб¬
ровский, как мы показывали выше, решительно выступил против теорий
М.Н. Покровского и Л.И. Мадьяра, позже А.И. Малышев выступил с кри¬
тикой перегибов Дубровского,269 а после Э.Я. Газганов выступит против
267 Слова И.М. Дьяконова о 1929 г.: «Сталин для рабочих, да и для многих из интелли¬
гентной молодёжи стал кумиром». Дьяконов И.М. Книга воспоминаний. С. 173.
268 См. очень полезный с точки зрения описания умонастроения очерк: Шаламов B.T.
Двадцатые годы. Заметки студента МГУ // Шаламов B.T. Воспоминания. М., 2001. С. 22-104.
269 Малышев А. О феодализме и крепостничестве (в связи с выступлениями и книгой т.
Дубровского «К вопросу о сущности «азиатского» способа производства, феодализма, крепо¬
стничества и торгового капитала») // Историк-марксист. 1930. № 15. С. 43-73.
134 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
перегибов Малышева.270 Арестованы будут все.271 Иначе говоря, роль нис¬
провергателя чужих неправильных теорий не давала гарантий неприкосно¬
венности. Такое положение должно было само по себе порождать стремле¬
ние историков к заключению негласной конвенции между ними и властью,
и между собой.272 Единственной проблемой, как мы видели, было то, что
власть достаточно неспешно определялась с тем, что же ей нужно от исто¬
риков, и какие пределы свободы мнений можно считать допустимыми.
Можно даже усилить это соображение, и добавить, что специфиче¬
ская полусвобода «бесконечных»273 дискуссий 20-х гг. скомпрометировала
саму идею свободы, подобно тому, как неэффективность оппозиции в
большевистской партии сыграла на руку тираническому режиму Сталина.
Можно согласиться и со «Словарём марксистской мысли» в том, что ре¬
шение об отвержении «азиатского способа производства» и других «не¬
правильных» вариантов развития общества «было утверждено благодаря
приверженности Сталина к механически однолинейной перспективе»,74
но не следует забывать, что таковая приверженность властвовала над
большинством умов самих советских историков.275 Порядок и достижение
унифицированных воззрений считались единственным эффективным ва¬
риантом для дальнейшей научной работы, а борьба с неправильными точ¬
ками зрения в 30-е гг. проходит под лозунгом борьбы против вульгариза¬
ции марксизма, против социологизаторства.276 Даже работа отдельных ин¬
ститутов, таких, как ГАИМК, начинает характеризоваться отрицательно
именно из-за того, что они действуют слишком самостоятельно. С точки
зрения современного исследователя, ГАИМК был весьма успешной и эф¬
фективно действующей организацией,277 278 но для 30-х гг. это как раз недос¬
таток: директор Института Истории АН СССР Н.М. Лукин заявлял в сво¬
ём докладе, что написание многотомной «Всемирной истории» должно
осуществляться на базе Академии Наук СССР с привлечением сил всех
исторических учреждений страны, и порицал претензии ГАИМК на соз¬
дание подобной же многотомной серии.2 8
270 Газганов Эм. Против ревизии марксо-ленинскош учения о феодализме и крепостни¬
честве (о статьях А. Малышева) // Историк-марксист. 1931. № 22. С. 38-63.
271 Артизов А.Н. Судьбы историков школы М.Н. Покровского (середина 1930-х годов) //
Вопросы истории. 1994. № 7.
272 О научной конвенции на другом материале говорит и А.Л. Юрганов. См. Юрганов АЛ.
Русское национальное государство. Жизненный мир историков эпохи сталинизма. М., 2011.
273 Мишулин А. Советская историография и задачи древней истории. С. 5.
274 A Dictionary of Marxist Thought. Second Edition. Ed. By T. Bottomore etc. Bodmin,
1991. P.38.
275 Cp. Дубровский A.M. Указ. соч. С. 206.
276 «Первая задача советских историков древнего мира - покончить с упрощенчеством,
вульгаризацией». Машкин Н. Спорные вопросы истории древнего мира. С. 83.
277 Свешников А.В. Медиевистика в ГАИМК в 1919-1929 гг. // Университеты России и
их вклад в образовательное и научное развитие регионов страны. Сборник научных трудов.
Омск, 2010. С. 419-422.
278 Лукин Н. Основные проблемы построения всемирной истории // Историк-марксист.
1937. №3. С. 22-23.
2.4. Завершение формирования образа древности
135
Как мы видели, этот процесс в той или иной форме нередко направ¬
ляли специальные «смотрящие» от партии, и в этом смысле слова можно
говорить о прямом давлении на науку. Но если говорить о собственно на¬
учных результатах, то они не могут расцениваться исключительно с точки
зрения внешнего воздействия, потому что в их создании требовалось ре¬
шать те задачи, которые были под силу только самим историкам. И они,
часто искренне, стремились стать «правильными» марксистами.279 С этой
точки зрения нам кажется опрометчивым выделять в среде этих историков
тех, кто был настоящими, «классическими марксистами», как это делает
B. В. Селиванов, идеализируя А.И. Тюменева и С.И. Ковалёва.280 Тот и дру¬
гой, без сомнения, не были начётчиками по образу и подобию А.Г. Приго-
жина, но они, как мы видели, мало колебались в том, чтобы откликаться на
любые новые идеи сверху,281 даже если они плохо согласовались с «класси¬
ческим» марксизмом. И вряд ли возможно списать только на развитие
взглядов многочисленные противоречия в трудах указанных историков,
возникающие каждые год или два.282 Не будем забывать и того, что выбора
у них практически не было - особенно это касалось уязвимого положения
C. И. Ковалёва, в итоге арестованного в 1938 г., но выпущенного через не¬
сколько месяцев.283 Статьи, критикующие работы Ковалёва, предшествова¬
ли его аресту и появлялись уже после его освобождения.284 Это было ча¬
стью того процесса, в котором ГАИМК теряла свою роль лидера историче¬
ских исследований, а отчасти и процесса, в котором московские учёные
пытались занять более весомые позиции по сравнению с ленинградскими.
Нужно заметить, однако, что конвенция проявила себя и здесь: «ленин¬
градцам» удалось не потерять лицо, и уже в 1938 г., совершая одну из послед¬
них яростных атак, Мишулин, вероятно, с досадой, признавал, что «эти исто¬
279 Поэтому трудно согласиться с такого рода утверждениями, как: «содержание науч¬
ной работы в области древней и средневековой истории было мало подвержено влиянию по¬
литических бурь и идеологических поворотов». Гречухин П.Б. Власть и формирование исто¬
рического сознания советского общества в 1934-1941 гг. Диссертация ... кандидата истори¬
ческих наук. Саратов, 1997. С. 106. Интересное исследование П.Б. Гречухина, к сожалению,
не свободно от такого рода поспешных обобщений. Так, он полагает, что историки уже в тот
период использовали систему маскировки своих взглядов с целью показать «методологиче¬
скую законопослушность». Наш анализ стиля и языка исторических сочинений эпохи приво¬
дит к выводу, что система эта сложилась как минимум поколением позже.
280 Селиванов В.В. Вяч. И. Иванов и Н.Я. Марр в жизни и творческой судьбе К.М. Ко¬
лобовой (Часть Ш). С. 514-515.
281 «Из представителей нового поколения студенты как лектора любили Сергея Ивано¬
вича Ковалёва, читавшего весьма живо и не менее конъюнктурно». Рабинович М.Б. Воспо¬
минания долгой жизни. С. 138.
282 Тюменев, например, в 1929 г. мечтал, что для истории будущего совершенно не ну¬
жен будет индивидуализирующий метод. Через несколько лет за такие высказывания можно
было легко прослыть «социологизатором». См. Тюменев А. Индивидуализирующий и гене¬
рализирующий методы в исторической науке. С. 184.
283 О.О. Крюгер был арестован в 1938 г. и выслан в Казахстан, откуда вернулся только в 1955 г.
284 Одна из немногих попыток защитить: Жебелёв С.А. Рец.: Ковалёв С.И. История ан¬
тичного общества. Греция. 2-е, исправленное издание. Соцэкгиз. Л. 1937. 335 стр. 5 руб. //
Историк-марксист. 1937. № 5-6. С. 221-223.
136 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
рики пользуются авторитетом не только в Ленинграде, но и далеко за преде¬
лами его».285 Струве ответил на эти выпады умеренной самокритикой.286
На этом фоне завершается как складывание образа древности, так и
складывание советской исторической школы. Мы можем указать на следую¬
щие важнейшие элементы образа, несущие в себе и черты общего советского
историзма, и специфические моменты восприятия древней истории.
Общесоветские элементы образа древности находились в его «под¬
кладке», не относились собственно к характеристике древних обществ, но
задавали рамочные условия для этой характеристики. Прежде всего, это
было противостояние «буржуазной историографии»: советские учёные
должны были предлагать трактовки, не похожие на идеи зарубежных кол¬
лег; первоначально эта линия поведения возникла скорее как форма защи¬
ты от обвинений в преклонении перед буржуазными течениями, но очень
скоро приобрела самодовлеющее значение, и быть советским историком
означало не в последнюю очередь не быть буржуазным.287
Кроме того, споры 20-30-х гг. способствовали необычайному и спе¬
цифическому росту авторитета «классиков марксизма-ленинизма»: умение
вплетать цитаты из них в ткань собственного повествования считается от¬
ныне отдельным достоинством любого автора.288 Что же касается самих
«классиков», то теперь они начинают сливаться в некий единый образ с
четырьмя ипостасями, ибо между ними нет противоречий а есть лишь
наилучшее развёртывание базовых идей. «Маркс - Энгельс - Ленин -
Сталин» иногда пишутся через запятую, иногда через тире, но иногда и
через дефис, что лишь усиливает ощущение наличия единого первонача¬
ла.289 Высказывание, принадлежащее одному, может считаться принадле¬
жащим всем.290 Тем самым, они оказываются фактически не подвержены
влиянию исторических обстоятельств.
Наконец, важен был образ правильных и неправильных идей и учё¬
ных. Буржуазные учёные были неправильными по определению,291 поэтому
285 Мишулин А. Советская историография и задачи древней истории. С. 7.
286 Струве В.В. Изучение истории древнего Востока в СССР за период 1917-1937 гг С. 20-21.
287 «Буржуазная наука явно замалчивала историческую роль Спартака». Баскин М. Рец.:
А.В. Мишулин. Спартаковское восстание. Революция рабов в Риме в I в. до нашей эры. Госу¬
дарственное социально-экономическое издательство. Москва. 1936. 291 стр. 15 000 экз. 6 руб. //
Борьба классов. 1936. № 11. С. 125.
288 «Гениальные высказывания Маркса - Энгельса - Ленина - Сталина даны автором в
неразрывной связи с изложением конкретных исторических фактов». Бокщанин А. Рец.: В.С.
Сергеев «Очерки по истории древнего Рима». Соцэкгиз. 1938. Ч. 1-я и 2-я. 829 стр. // Исто¬
рический журнал. 1938. № 11. С. 126.
289 Так же и личности противников марксизма могут сливаться: «Марксизм стоит мето¬
дологически выше, чем Бюхер и Допш-Петрушевский». Малышев А. О феодализме и крепо¬
стничестве (в связи с выступлениями и книгой т. Дубровского «К вопросу о сущности «ази¬
атского» способа производства, феодализма, крепостничества и торгового капитала»). С. 54.
290 «Только в работах Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина революции рабов отводится
подобающее место». Баскин М. Указ. соч. С. 126.
291 «С лёгкой руки крупного, но в то же время реакционного буржуазного историка импе¬
риалистической Германии Эд. Мейера...». Авдиев В. Рабовладение на Древнем Востоке. С. 12.
2.4. Завершение формирования образа древности
137
основной драматизм проявлялся именно по отношению к советским учё¬
ным, ступившим на путь ереси. Неправильные учёные такого типа стано¬
вились порождениями зла: «троцкист Мадьяр», 2 «“историк” Ковалёв»,292 293
«псевдоисторик Ковалёв»;294 самым опасным моментом было изъятие
инициалов и написание одной фамилии - это было как бы началом вычёр¬
кивания человека из числа «своих», и вернуться обратно было очень слож¬
но (Ковалёву это удалось, Мадьяру, Быковскому, Дубровскому и большин¬
ству других - нет). По отношению к плохим личностям нельзя употреблять
хорошие слова, а если приходится, то они ставятся в кавычки («учёные»,
«теории», «дискуссии», «школа»)295 - черта, роднящая ранний советский
марксизм с манихейством. Вообще, любой контакт истинного учения с
другими идеями потенциально опасен: сочетание буржуазных установок с
марксизмом лишь извращает марксизм.296
В качестве дополнительного элемента следует обратить внимание на
возникшую в 30-е гг. тенденцию к «насыщению» теории историческим
материалом - это стремление совпало с требованиями постановления 1934 г.
писать историю «в живой занимательной форме с изложением важнейших
событий и фактов в их хронологической последовательности, с характери¬
стикой исторических деятелей». Это не было преклонением перед факта¬
ми, и возникло лишь в качестве реакции на откровенно схоластический
характер дискуссий 20-х гг., а в 30-е нередко использовалось в качестве
средства подковёрной борьбы, но это сыграло важную роль в стабилиза¬
ции советской науки. Если В.В. Струве в своём докладе о рабовладельче¬
ском характере древневосточных обществ приводит множество фактов, но
обращается с ними практически теми же методами, какие использовались
ранее - т.е., попросту подбирает факты под заранее готовую теорию, то
последующая критика подобного рода приёмов заставляет исследователей
подробнее излагать историческую канву событий. Таким образом в совет¬
ской науке экономическая история древности преобразуется в политиче¬
скую историю с экономическим оттенком. В некотором смысле слова это
было возрождение позитивистских черт повествования - выход, наверное,
не самый оригинальный, но зато гарантирующий стабильность и полно-
кровность нарратива.
Что касается собственно образа древности, то здесь, бесспорно, наи¬
лучшим образом применимы слова Энгельса о том, что «рабство было от¬
292 Авдиев В.Изучение истории древнего Востока за 25 лет (1917-1942). С. 98.
293 «Точку зрения Ростовцева в СССР до последнего времени протаскивал «историк»
Ковалёв». Митина 3. Выступление Максимина и позиция сената. С. 135.
294 Машкин Н. Спорные вопросы истории древнего мира. С. 79.
295 «В ГАИМК, под крылышком врага народа Быковского и его друзей, затевались не¬
нужные и вредные «дискуссии», посвящённые усиленным отыскиваниям «противоречий» в
докапиталистических обществах. Мнимые «разногласия» и «яростные» выступления друг
против друга служили троцкистам простой маскировкой их контрреволюционной работы...».
Мишулин А. О бдительности на фронте древней истории. С. 236.
296 Мишулин А. Советская историография и задачи древней истории. С. 7.
138 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
крыто».297 Древность отныне была единым этапом развития почти всего
человечества, без разделения на Запад и Восток, рабовладение же стало
объединяющим и базовым признаком. Это не означало того, что характе¬
ристика древней истории через социальные институты была полностью
отвергнута: на Востоке признавалась важность общины, в греко-римском
мире - полиса (как особой формы общины), но сама характеристика этих
социальных институтов теперь накрепко увязывалась с рабовладением.
«Полноправные граждане античной Греции - это прежде всего община
рабовладельцев, политическим выражением её является полис (государст¬
во-город), представляющий собой коллектив рабовладельцев, совместно
эксплуатирующих рабов и обнищавших свободных».298 При этом часть ав¬
торов изначально понимала слова Маркса о совместной власти жителей
полиса над рабами буквально как об общем владении рабами, но уже к
концу 30-х гг. это представление отошло на второй план.299 Рабов было
много (во всех смыслах, количественном и качественном), они жестоко
эксплуатировались (с вариациями), к ним относились в общем как к
instrumentum vocale, упадок рабовладения вёл к упадку последних вели¬
ких государств древности. В качестве дополнительного элемента образа
древности можно добавить представление об идентичности исторической
эпохи себе самой: проведение аналогий не стало полностью нелегальным
приёмом, но было существенно ограничено.300 Что касается Востока, то
теперь все типы социальных отношений на нём, которые не восходили к
рабовладению, становились «помехой», «пережитком» или, в лучшем слу¬
чае, «спецификой» - и все эти образы обладали негативными коннота¬
циями. Если эпоха идентична себе самой, следовательно, всё известное
историку о ней, но не согласующееся с доминирующим в его сознании об¬
разом эпохи, выносится за скобки.
Речь идёт, конечно, только об образе, и профессиональные историки
древности отлично понимали, что каждый его элемент нуждается в суще¬
ственных оговорках, но не следует думать, будто это сводило на нет дей¬
ственность самого образа, напротив, тенденция 30-х гг. вела к упрощён¬
ному его отражению в исторических трудах. Так, если в учебнике 1934 г.
297 Навязчивое повторение рабовладельческого характера древних обществ хорошо замет¬
но в рекомендациях для школьных учителей. При рассказе об ирригации в Египте важно «дать
яркую картину эксплуатации рабов и крестьян», о военных походах Нового царства - что глав¬
ной частью добычи были рабы, «подчеркнуть классовый, рабовладельческий характер египет¬
ской культуры», об илотах - «подчеркнуть моменты, приближающие их к рабам», также «что в
древней Греции все физические работы производились трудом рабов» и т.п. См. Методическое
пособоие по истории. Вып. L Древняя история (Восток, Греция, Рим). Для V-VI классов средней
школы / Под общей ред. проф. А.В. Мишулина. М., 1939. С. 12,22,29,107,127.
298 Сингалевич С. Движение рабов в древней Греции. С. 77.
299 О том, что оно было основано на неточном переводе соответственных слов Маркса
из «Немецкой идеологии» см. Колобова К.М. Указ. соч. С. 10.
300 См., напр. Бергер А. Рец.: В.С. Сергеев. История древней Греции. М. и Л. Соцэкгиз.
1934. 353 стр. // Борьба классов. 1935. № 4. С. 124. При этом аналогий в этом учебнике го¬
раздо меньше, чем в пособиях Сергеева 20-х гг.
2.4. Завершение формирования образа древности
139
после обзора взглядов Маркса и Энгельса на античный способ производ¬
ства В.С. Сергеев несколько неуверенно формулирует «рабский способ
производства» и пишет о том, что нельзя сводить всю социальную ис¬
торию древнегреческого общества к основному противостоянию между
рабами и рабовладельцами, что важно учитывать существование мелкой
собственности,301 то в учебнике 1938 г. он в подобной же ситуации ог¬
раничивается только выжимкой из «Капитала», причём говорит уже о
«рабовладельческом способе производства».302 Выше уже упоминалась
школа самоограничения, пройденная В.В. Струве, чтобы стать марксис¬
том. В большем или меньшем объёме все советские историки усвоили
её уроки.
Таким образом, складывается определённый канон. Непротиворечи¬
вость его была весьма относительной: уже и тогда значительная часть ис¬
ториков понимала, к примеру, что рабов было «не так много» (опять же, во
всех смыслах), и вообще на каждую общую характеристику древности
можно было привести множество оговорок. Но следует помнить, что ого¬
ворки и уточнения отнюдь не ломают канон, особенно когда сами оказы¬
ваются канонизированными, помещёнными на периферию. Это свойство
образа как такового: если начать строго анализировать в нём каждый эле¬
мент (стереотип или символ), то образ рассыплется, но он всегда действу¬
ет, будучи взят в совокупности. Изменение этого канона с теоретической
стороны было теперь затруднено: включение Сталина в число «классиков»
и его «слияние» с ними делали тем самым Сталина единственным, кто
имел право на легитимную трактовку высказываний классиков и единст¬
венным, кто мог сам что-либо менять в марксизме. Соответствующая гла¬
ва из «Краткого курса истории В КП (б)» (1938), «вкрадчиво представлен¬
ная восстановлением основ марксизма-ленинизма», 03 дала вполне опре¬
делённые указания, в каком направлении должны работать историки - и
на их счастье, это были довольно краткие указания.304 Кроме россыпи от¬
дельных малозначащих цитат,305 до 1950 г. Сталин существенных измене¬
ний в эту систему взглядов не вносил.
Тем самым, те историки, кто сумел или успел приспособить своё
творчество к новым условиям, не будучи сметёнными последовательными
сталинскими «чистками», могли быть уверены в том, что достигли желае¬
мого единства в основных мнениях, и это было сигналом нового этапа.
Это был классицизм по-советски, ортодоксальность по-советски.
301 Сергеев В.С. История древней Греции. С. 127,130-131, 140.
302 Он же. Очерки по истории древнего Рима. Ч. I. С. 143-145.
303 Baron S.H. Plekhanov in Russian History and Soviet Historiography. Pittsburgh, 1995. P. 77.
304 См. подробнее: Гусева A.B. «“Краткий курс истории ВКП (б)”: история создания и
воздействие на общественное сознание. Диссертация ... кандидата исторических наук:
07.00.02. М., 2003.
305 Попытка их систематизировать: Историческое значение трудов товарища Сталина для
изучения первобытнообщинного и рабовладельческого общества // ВДИ. 1949. № 4. С. 3-14.
Глава 3
Советский образ древности
в классическом воплощении: труды
А.Б. Рановича и Н.А. Машкина
Установление сравнительно стабильных ориентиров в историографии
само по себе создавало ориентацию на их фиксацию в фундаментальных
работах. Эта ориентация обусловливалась и осознанием со стороны самих
историков того, что этап «становления советской науки» уже пройден,1 2
следовательно необходимо предоставить свидетельства зрелости истори¬
ческой науки. Мы остановимся ниже на двух монографических исследо¬
ваниях, каждое из которых заслуживает отдельного очерка, но, поскольку
типологические черты в значительной мере совпадают, мы перенесли ак¬
цент на анализ более теоретической книги А.Б. Рановича («Эллинизм и
его историческая роль»), дополнив его сжатым очерком по более внима¬
тельной к фактическому материалу работе Н.А. Машкина («Принципат
Августа»). Точно так же мы не ставили своей целью подробно проследить
судьбу концепций Рановича и Машкина в советской историографии, лишь
в общих чертах указав на те моменты, которые помогают раскрыть осо¬
бенности научных достижений и методологических тенденций в класси¬
ческих советских трудах по истории древности.
Нужно отметить, что послевоенные годы оказались временем рожде¬
ния классических трудов в советской историографии древности; надлежит
помнить о том, что не всякая хорошая работа является классической, клас¬
сика - это определённый способ репрезентации материала, тип повество¬
вания. В качестве примера другой такой работы следует привести оче¬
1 Это выразилось и в том, что теперь отношение к дореволюционной науке стало под¬
чёркнуто уважительным, но при этом снисходительным, с осознания достигнутых высот. Ко¬
нечно, нельзя списывать со счетов и усилившуюся после победы в войне тенденцию к пат¬
риотическому освещению всех этапов собственной истории. См. Разработка древней истории
в советской науке (1917-1947) // ВДИ. 1947. № 3. С. 4-6; Струве В.В. Проблемы истории
древнего Востока в советской историографии // Там же. С. 17-20.
2 К.А. Богданов говорит об эпичности советской культуры и в том числе советского ви¬
дения античности уже в 30-е гг. По нашему мнению, в научном плане тот период был в луч¬
шем случае предчувствием эпики - советские авторы ещё не создали монументальных тру¬
дов; статья Жебелёва о Савмаке, которую приводит в пример Богданов - совсем не монумен¬
тальна и не эпична, кроме, разве что, двух-трёх завершающих фраз. Богданов К.А. Наука в
эпическую эпоху: классика фольклора, классическая филология и классовая солидарность //
НЛО. № 78 (2006). С. 99-103.
3.1. Книги об эллинизме А.Б. Рановича и М.И. Ростовцева
141
редное учебное пособие С.И. Ковалёва по истории Древнего Рима (1948).3
Ковалёв создавал такого рода работы на протяжении уже четверти века, но
все они остались в лучшем случае свидетельствами определённых этапов
становления советской историографии, кроме его последнего пособия,
ставшего одним из лучших (если не лучшим) учебником по древнерим¬
ской истории на русском языке. Следует отметить, что это пособие харак¬
теризовалось большим вниманием к строгой организации эмпирического
материала и обязательными обобщающими замечаниями к каждому прин¬
ципиальному отрезку повествования. Но при этом сам объём этих замеча¬
ний был минимальным, а оценки умеренными. С потрясающим чутьём
(вообще ему свойственным) С.И. Ковалёв если не обходил молчанием, то
упражнялся в лаконизме именно в отношении тех тем, которые ещё не¬
давно были центральными, а вскоре станут проблемными или прямо не¬
популярными в советском антиковедении: он очень немного и аккуратно
говорит о «революции рабов», сжато характеризует проблему падения ра¬
бовладельческого строя (фактически, сводя всё к цитатам из Энгельса).
Неудивительно, что эту книгу можно было издавать почти без всякого
страха за то, что автор будет неправильно понят, и в 80-е гг.
Но в случае с учебником С.И. Ковалёву было сравнительно легко дос¬
тичь «классичности»: он не был обязан давать (и не стал) историографиче¬
ского обзора, мог останавливаться лишь на фактах, а не на обсужден™ их
достоверности, представлять одну точку зрения в качестве основной и
единственной — что было более удобно в целях преподавания. Успех работы,
тем самым, обеспечивался лишь его опытом как автора такого рода пособий
и соответствующей ситуацией в науке, когда базовые основы общей кон¬
цепции исторического процесса уже устоялись.4 Но если речь шла о моно¬
графических исследованиях, в которых близкая разработка отдельной темы
позволяла воочию видеть «сопротивление материала», то здесь создание
классических трудов требовало совершенно другого уровня усилий.
3.1. Книги об эллинизме А.Б. Рановича
и М.И. Ростовцева: отторжение и преемственность
Обобщающий труд А.Б. Рановича (1885-1948) по эллинизму вышел
уже после его смерти, став, тем самым, его последним крупным вкладом в
развитие марксистской историографии древности. В письме в сектор
древней истории АН СССР от 5 января 1948 г. автор писал: «моя моно¬
графия основана на конкретном исследовании ведущих стран эллинисти¬
ческого мира; она, мне кажется, весьма далека от схематизма Белоха, Рос¬
товцева, Кёрста (да, да, Белоха, Ростовцева, Кёрста) и др.».5 Как нетрудно
3 Ковалёв С.И. История Рима. Л., 1948.
4 Приблизительно то же самое можно сказать и о школьном учебнике по древней истории.
5 От редакции // Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. М.-Л., 1950. С. 6.
142
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
увидеть, Ранович противопоставлял свою книгу западной («буржуазной»)
историографии эллинизма в целом и не выделял М.И. Ростовцева (1870-
1952) в качестве главного или тем более единственного оппонента. Тем не
менее мы предлагаем рассмотреть работу Рановича именно в свете её про¬
тивостояния Ростовцеву.6
Тому есть несколько оснований. Очевидным, но отнюдь не решаю¬
щим, является то, что труд Ростовцева, вышедший в 1941 году,7 был к то¬
му времени последней крупной (как в смысле объёма, так и в смысле на¬
учной ценности) работой по эллинизму. Это само по себе обязывало уде¬
лить ей соответствующее внимание. Но Ранович подчёркивает, что этот
труд не вызывает у него большого интереса: Ростовцев собрал много фак¬
тического материала и при этом однобоко его истолковал, он так и не соз¬
дал истории эллинизма как таковой;8 кроме того, советский учёный даёт
понять, что В. Тарн (1869-1957) для него гораздо полезнее.9
Поэтому более весомым доводом будет язык цифр: то, насколько час¬
то упоминается Ростовцев в сравнении с другими учёными. К сожалению,
указатель имён к работе Рановича не является ни достаточно точным, ни
достаточно полным, чтобы мы могли воспользоваться им:10 например, ви¬
димо, в целях борьбы с «низкопоклонством перед буржуазной наукой»,11 в
указатель не включены имена тех авторов, которые приведены на ино¬
странных языках. Уточнённые данные показывают нам следующее. Всего
в «Эллинизме и его исторической роли» фигурирует 90 имён современных
учёных (начиная с XVII в.) и 4 имени «классиков» марксизма-ленинизма
(Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин). Ростовцев упоминается в том или ином
виде на 27 страницах труда, что сопоставимо с совместным упоминанием
Маркса и Энгельса на 29 страницах;12 Ростовцев цитируется почти так же
часто, как вся русская историография и немного реже, чем вся советская
(30 и 34 соответственно); среди западных учёных его работы упоминаются
в каждом пятом случае. Ещё более выпукло роль Ростовцева в труде Рано¬
вича предстанет, если мы сравним частоту его упоминаний с другими ис¬
ториками: Ростовцев здесь не только на первом месте, но значительно от¬
рывается от второго по частоте упоминаний (на 10 страницах) К. Белоха,
6 В том же ключе оценивает книгу Рановича и Э.Д. Фролов. См. Фролов Э.Д. Русская
наука об античности. С. 418-419.
7 Rostovtzeff М. The Social and Economic Histoiy of the Hellenistic World. Oxford 1941
Vol. 1-Ш. Далее - SEHHW.
8 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 11.
Там же. С. 15. Обратим внимание и на то, что в списке схематично мыслящих великих
историков эллинизма, находящемся в цитированном выше письме Рановича, Тарн отсутствует.
Индексы в работе Ростовцева, напротив, совершенны; впрочем, ввиду объёма работы
туда не включены имена современных учёных - за исключением тех, чьи работы касались
непосредственно исторических источников. См. SEHHW. Р. 1659.
11 Против низкопоклонства перед иностранщиной в области древней истории // ВДИ
1948. №1. С. 3-11.
12 Ленин упомянут дважды, Сталин - единожды.
3.1. Книги об эллинизме А.Б. Рановича и М.И. Ростовцева
143
третьего С.А. Жебелёва (на 9 страницах) и, наконец, В. Тарна (на 8 стра¬
ницах). Все указанные авторы цитируются время от времени, и только
Ростовцев фигурирует на протяжении всей работы. Есть, правда, значи¬
тельные отрывки,13 где он не упоминается вовсе, но, как мы покажем ни¬
же, советский учёный иногда пишет под явным воздействием Ростовцева,
не сообщая о том читателю.
Почему же Ранович открыто не обозначил Ростовцева в качестве пер¬
воочередного объекта критики, а даже, как мы видели, предпочёл немного
замаскировать это? Тому также было несколько причин. Ростовцев был в
некотором смысле непреходящим упрёком ранней советской историогра¬
фии древности. Член императорской Академии Наук (то есть, как бы «на¬
стоящей»), эмигрант-антиболыпевик, не скрывавший своих взглядов, он
был неприятной политической фигурой, но, кроме того, ещё он олицетво¬
рял собой то, какой отечественная наука о древности могла бы быть: на
переднем плане владения информацией, тесно работающая с археологиче¬
ским материалом. Словом, этот эмигрант был врагом куда большим, чем
любой другой «буржуазный учёный»14 - и советская историческая литера¬
тура 20-30-х гг. полна неистовых проклятий в его адрес. Поэтому, крити¬
куя Ростовцева, нельзя было слишком увлекаться и сбиться на подробный
пересказ критикуемого, что неизбежно вызвало бы обвинения в том самом
низкопоклонстве.15 16 Во второй половине 30-х гг. вырабатывается другой
метод: Ростовцев просто перестаёт упоминаться - если раньше его про¬
клинали к месту и не к месту во всякой общей работе по античности, то
теперь его не цитируют даже там, где, по идее, было бы нужно.
13 Напр., Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 14-107.
14 Когда советским историкам удалось издать перевод «Эллинистической цивилизации»
Тарна, ашор предисловия С.И. Ковалёв писал следующее: «В своей книге Тарн в основном
стоит на прогрессивных позициях, и это позволяет ему высказывать ряд верных суждений».
Но далее он хвалит и порицает Тарна ровно за те же мысли, которые присутствовали и в
«Социально-экономической истории эллинистического мира». Словом, не может быть ника¬
ких сомнений, что Ростовцева советским историкам следовало оценивать куда строже, чем
любого другого «врага». См. Ковалёв С.И. Предисловие // Тарн В. Эллинистическая цивили¬
зация. М., 1949. С. 7 и сл.
15 В эту ловушку уже попадали некоторые авторы. См. Ковалёв С.И. Проблема соци¬
альной революции в античном обществе // ИГАИМК. Л., 1934. Вып. 76. С. 27-61; Недельский
В.И. Революция рабов и происхождение христианства. М.-Л., 1936.
16 В рецензии на учебник С.И. Ковалёва Н.А. Машкин указывает, что Ковалёву следо¬
вало бы подробнее остановиться на дореволюционных авторах и приводит ряд имён (Моде¬
стов, Гревс, Гримм, Нетушил), но молчит о Ростовцеве. В двухтомнике В.С. Сергеева о древ¬
нем Риме при общем объёме более 58 печатных листов и достаточном количестве сносок на
русскую и зарубежную литературу нет ни одного упоминания о Ростовцеве - даже в тех слу¬
чаях, когда автор заимствует у Ростовцева иллюстрации и пространные пояснения к ним.
См.: Машкин Н. Рец.: С.И. Ковалёв. История античного общества. Т. I. Греция. 2-е изд. 1937.
332 стр. 5 руб. Т. П. Эллинизм. Рим. Соцэкгиз. 1936. 318 стр. 4 р. 50 коп. // Исторический
журнал. 1937. № 5. С. 140; Сергеев В.С. Очерки по истории древнего Рима. М., 1938. Ч. I-II.
См. тж.: Лурье Я.С. История одной жизни. СПб., 2004. С. 194-195. Нельзя сказать, что имя
Ростовцева не фигурирует вовсе в советской исторической литературе 40-х, но употребляет¬
ся обычно вскользь, почти как имя нарицательное. Исключение представляли лишь работы,
144
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
Здесь необходимо помнить о состоянии советской историографии
древности в 40-е гг. Как можно было заметить из предыдущей главы, на¬
стоящих крупных трудов пока ещё не появилось. История Рима В.С. Сер¬
геева и история античности А.И. Тюменева больше были похожи на учеб¬
ники, первая попытка многотомного издания древней истории (вероятно, в
пику «Кембриджской истории древнего мира») была прервана, учебник
В.В. Струве по Древнему Востоку, вышедший в начале 40-х, уже тогда был
памятником самому себе. По-настоящему советская историография доказа¬
ла своё право на существование только в первое послевоенное десятилетие:
когда появились учебники истории Рима С.И. Ковалёва и Н.А. Машкина,
«Принципат Августа» Н.А. Машкина, книга А.Б. Рановича об эллинизме и,
в итоге, первые тома «Всемирной истории».
Наконец, речь должна идти об особом понимании научности и претен¬
зиях самого А.Б. Рановича. Он, конечно, претендовал на роль классика со¬
ветской историограф™:17 18 прежде всего в вопросах истории раннего хри¬
стианства, но далее и вообще касательно Восточного Средиземноморья в
период античности. У него были для этого все возможности: он хорошо
владел несколькими древними и новыми языками, был научно продукти¬
вен, обладал умением обобщать и трактовать материал. Наконец, Ранович
сыграл свою роль в утвержден™ «правильного», марксистского понимания
античной истории и античной религии: то есть, был одним из создателей
советской историограф™ древности. В этом отношен™, он, конечно, соз¬
давал свою книгу не для того, чтобы она показалась кому-то расширенным
критическим отзывом на одну работу буржуазного учёного, или даже во¬
обще на буржуазную историографию. Ранович потому сравнительно скуп в
цитатах - пожалуй, и здесь сказывается последствие энгельсового подхода
к работе со своими источниками, именно по этой причте особенное вни¬
мание к Ростовцеву, очевидно проявившееся вне воли автора, и может по¬
мочь нам в выяснен™ главного вопроса: как вёл Ранович свою борьбу за
создание «истинно ленинской» истории эллшшзма19 и что это говорит нам
об очередном этапе развития советской историограф™ древности.
Вначале коротко охарактеризуем особенности последней крупной
монограф™ Ростовцева. Для Рановича в частности и для советской исто¬
риограф™ в целом это было, скорее, безразлично, поскольку Ростовцев
посвящённые археологии Юга России - здесь Ростовцев воспринимался как узкий специа¬
лист, и упоминание его не считалось греховным. См.: Артамонов М.И. Вопросы истории
скифов в советской науке // ВДИ. 1947. № 3. С. 68-82.
17 Струве В.В. История древнего Востока. Л. 1941. Подробнее см. гл. 2.
18 И.Л. Маяк относит его вместе с А.В. Мишулиным к числу «известных в обществе
марксистских авторитетов». Маяк И.Л. Николай Александрович Машкин (1900-1950) //
Портреты историков. Время и судьбы. Т. 2. Всеобщая история. М. - Иерусалим, 2000. С. 78.
19 Как замечал К.К. Зельин, «перед нами вообще первый опыт дать обобщение истории
эллинизма с марксистских позиций». Зельин К.К. Рец.: А.Б. Ранович, Эллинизм и его исто¬
рическая роль, изд. АН СССР, М. - Л., 1950, 381 стр., тираж 10000 экз., цена 20 руб. // ВДИ.
1951. №2. С. 144.
3.1. Книги об эллинизме А.Б. Рановича и М.И. Ростовцева
145
воспринимался, наряду со всей западной историографией, как очередной
пример общего системного кризиса науки, где если и можно предполагать
изменения, то лишь от худшего к худшему, а о развитии как таковом не
может быть и речи.20 21 Тем не менее, особенности конкретного труда, кото¬
рый используется для «отталкивания» от него, имеют большое значение.
В своё время А.Д. Момильяно отмечал, что, в сравнении ^нашумев¬
шей «Социально-экономической историей Римской империи» послед¬
няя книга Ростовцева написана куда менее хлёстко и куда более осторож¬
но.22 Не утратило по сей день ценности и другое наблюдение Момильяно:
этот объёмный труд по сути дела состоит из двух книг, каждая со своей
центральной темой. В одной Ростовцев рассказывает о достижениях эл¬
линизма, сосредоточившись на наиболее активной экономической части
эллинистического общества, в другой — о его гибели, возлагая ответст¬
венность равно на чрезмерное давление плановой царской экономики и
на губительное вмешательство римлян. По мнению Момильяно, два на¬
чала так и не удалось по-настоящему объединить на протяжении всех
трёх томов.
Момильяно, как обычно, внимательный рецензент, но в этом случае,
пожалуй, слишком прямолинейный. Чтобы не уклоняться от предмета на¬
шего исследования, ограничимся лишь несколькими замечаниями. Прежде
всего, преимущественное внимание Ростовцева к преуспевающим классам
населения объясняется не в последнюю очередь тем обстоятельством, что
их жизнь по понятным причинам лучше освещена источниками — как ли¬
тературными, так и эпиграфическими; Ростовцев неоднократно сожалеет,
что трудно получить качественное знание о жизни низших слоёв эллини¬
стического общества.23 Нельзя сказать и то, что Ростовцев однозначно не¬
гативно воспринимал плановую экономику (речь идёт, конечно, о Птоле¬
меевском Египте) или считал римское завоевание главным фактором
упадка эллинистического мира: оба эти фактора он учитывал, но только в
совокупности с другими, не менее важными соображениями. К сожале¬
нию, на последних страницах «Социально-экономической истории элли¬
нистического мира» эта мысль выражена сжато, и потому допускает раз¬
личные толкования.
В любом случае, вряд ли найдётся исследователь, который поспорит с
Момильяно в том, что одним из основных достоинств работы Ростовцева
20 Напр., Крюгер 0.0. Сельскохозяйственное производство в эллинистическом Египте.
Зерновые культуры // ИГАИМК. Вып. 108. M.-JL, 1935. С. 10. Кстати, Ростовцеву была зна¬
кома эта работа: он бесстрастно упоминает её несколько раз в своём монументальном трёх¬
томнике. Напр., SEHHW. Р. 1405,1551.
21 Rostovtzeff М. The Social and Economic History of the Roman Empire. Oxford, 1926.
Русский перевод (с немецкого издания 1931 г.): Ростовцев М.И. Общество и хозяйство в Рим¬
ской империи. Тт. I-II. СПб., 2000-2001.
22 Момильяно А.Д. М.И. Ростовцев // Мир историка. Историографический сборник.
Выпуск 1. Омск, 2005. С. 453.
23 Напр., SEHHW. Р. 754, 957,1101,1104.
146
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
как исследователя является умение заниматься конкретной историей,24 а
это означает, что самая большая по объёму и важнейшая книга в его твор¬
честве представляла собой, помимо всего прочего, кладезь информации,
отобранной, систематизированной и анализированной согласно основным
целям книги; эту информацию можно было теперь использовать даже не
соглашаясь с общими подходами историка.
Остановимся вначале на проблеме заимствований. Ясно, что нашей
целью не является уличить Рановича в заимствованиях без ссылки на
Ростовцева, тем более это почти невозможная задача, если речь идёт о
фактах, и очень сложная, если дело касается оценок: факты могли быть
почерпнуты из других источников, а оценки - из сходной литературы
(того же Тарна25). Так что в строгом смысле слова речь может идти толь¬
ко о совпадениях в подборе фактов и их оценке. Но нужно помнить: Ра-
новичу не была доступна вся та литература, что имелась в распоряжении
Ростовцева (скажем, были доступны монографии Тарна, но отнюдь не
все его статьи), и поэтому неоднократные совпадения не могут быть
простой случайностью. Не нужно забывать и того, что Рановича уже не
было в живых во время выхода книги в печать, и соответственно он не
мог сделать того, что многие авторы делают на завершающей стадии ра¬
боты: уточнить все ссылки и внести их в итоговый текст. Мы же стара¬
емся указать на них для того, чтобы оценить степень истинного воздей¬
ствия Ростовцева на формирование книги Рановича, что называется, ещё
на этапе подбора материала.
Однажды Ранович сам, хоть и не напрямую, признаёт, что его изло¬
жение истории Селевкидов фактически следует за Ростовцевым (примеча¬
тельно и то, как он это делает, но к форме высказываний мы вернёмся
позже). 6 Но чаще всего такое влияние им не оговаривается, разве что це¬
лый блок заимствованного материала завершается ссылкой на конкретный
факт, взятый у Ростовцева: например, описание Родоса и Делоса,27 не тек¬
стуально, но структурно совпадающее с соответствующим отрывком из
«Социально-экономической истории эллинистического мира», 8 подыто¬
жено указанием на статистические данные, собранные Ростовцевым.29
Число примеров можно умножить. При изложении истории Птолеме¬
евского Египта сходны с ростовцевскими страницами рассказ об откупах и
монополиях,30 сравнение положения клерухов и махимов,31 рассказ о «за¬
24 Momigliano A. RostovtzefTs Twofold Histoiy of the Hellenistic World // Journal of Hel¬
lenic Studies. Vol. 43. 1946. P. 116. Cp. Bengtson H. Der Hellenismus in alter und neuer Sicht: von
Kaerst zu Rostovtzeff// Historische Zeitschrift. 1958. Bd. 185. S. 91.
25 Tam W.W. Hellenistic Civilization. London, 1927. Второе, исправленное издание вышло
в 1930 г., перевод на русский (с издания 1941 г.) - уже после смерти Рановича.
26 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 113.
27 Там же. С. 275 и сл.
28 SEHHW. Р. 676 ff.
29 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 280. SEHHW. Р. 692.
30 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 210. SEHHW. Р. 724-725.
3.1. Книги об эллинизме А.Б. Рановича и М.И. Ростовцева
147
держанных» при храме Сараписа в Мемфисе.31 32 Трудно сомневаться и в том,
что Ростовцев повлиял на знания Рановича о храме Баалшамина в Дура-
Европосе,33 о принятии восточным населением греческих имён (и обрат¬
ных примерах) 34 и на оценку роли войн диадохов в экономической жизни
своего времени.35
Изредка Ранович повторяет за Ростовцевым образные характеристики
(о «кнуте и прянике» во внутренней политике Птолемеев36), а иногда и не¬
которые суждения: например, о влиянии Селевкидов на парфянское госу¬
дарственное устройство,37 о роли египетских жрецов в народных восста¬
ниях,38 о перемещении экономических центров 9 и о постепенном вытес¬
нении в эпоху эллинизма привозных товаров местными.40 Почти безус¬
ловно от многочисленных жалоб Ростовцева идут немногочисленные за¬
явления Рановича об отсутствии настоящей статистики по древней эконо¬
мике.41 42 Возможно, Ростовцев повлиял и на заявление о единстве эллини¬
стического мира (которое, однако, лежит на поверхности).
Чаще всего, тем не менее, Ранович предпочитает не повторять, а обоб¬
щать прочитанное, опуская некоторые обертоны и подробности. В этом
случае надёжное сопоставление провести нелегко, но и здесь можно на¬
стаивать хотя бы нескольких позициях. Например, говоря об общем разви¬
тии эллинистической экономики, Ранович утверждает, что относительный
прогресс был достигнут лишь в военном деле и искусстве,43 что активный
рост торговли не сопровождался принципиальным изменением в сфере
производства.44 45 В чистом виде у Ростовцева мы не можем встретить такого
рода обобщений (это связано и с его методологической позицией), но сово¬
купность ряда его положений вполне может подтолкнуть к такому выводу.
31 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 213. SEHHW. Р. 729-731, 881. Лучшим свидетелем влияния
Ростовцева на Рановича в этом эпизоде предстаёт сам Ранович. Несколькими годами ранее
он напишет: «Вскрытие классовой природы восстаний в Египте - результат вдумчивого ана¬
лиза источников М. Ростовцевым». Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально-
экономическая история эллинистического мира // Исторический журнал. 1945. № 2. С. 96.
32 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 325. SEHHW. Р. 734-736. В по¬
следнем случае заимствование очевидно.
33 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 343. SEHHW. Р. 704.
34 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 104,106,186. SEHHW. Р. 515, 883.
35 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 96. SEHHW. Р 152, 164.
36 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 224. SEHHW. Р. 1549, 1102.
37 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 145. SEHHW. Р. 451,485, 508, 855.
38 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 214,21.7 . SEHHW. Р. 710, 887-888.
39 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 109-110. SEHHW. Р. 615, 680.
40 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 19,164. SEHHW. Р. 109-110,111,130,159,366,540,1252-1253. 4
41 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 108. SEHHW. Р. 131, 1367. Ниже мы приведём более полный
список высказываний Ростовцева на эту тему.
42 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 118. SEHHW. Р. 1057, 1098, отчасти: Р. 1040, 1053, 1109. См.
тж. Тары В. Эллинистическая цивилизация. С. 20.
43 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 18.
44 Там же. С. 27, 338.
45 SEHHW. Р. 1186, 1291,1232-1233 (о прогрессе); Р. 1230, 1238-1240 (о торговле).
148
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
В общем и целом, даже не претендуя на точные подсчёты, можно ут¬
верждать, что реальное цитирование Ростовцева должно почти в два раза
превышать те «внешние» данные, которые были приведены в начале этой
главы. Так что, на самом деле, когда Ранович как бы по ходу дела роняет
замечания в адрес Ростовцева или когда дистанцируется от «Социально-
экономической истории эллинистического мира», он повторяет ту же тен¬
денцию маскировки влияния, о которой мы уже писали. Она не должна
скрыть от нас сути дела.
Если говорить об ощущениях (которые никак не могут считаться до¬
казательством), то представляется, что Ранович был очень ограничен в
выборе современной ему литературы, и Ростовцев оказался для него в
этом плане настоящим спасением. Но, надо полагать, систематические
ссылки на Ростовцева были неприятны Рановичу не только из-за полити¬
ческих (или идеологических) мотивов: это грозило нарушить эстетическое
равновесие его труда. Конечно, Ранович не выверял на счётах, сколько раз
он цитировал того или иного автора, но примерное соотношение основ¬
ных персоналий он, без сомнения, чувствовал. Всё это имело такое болез¬
ненное звучание именно из-за степени доступности литературы и источ¬
ников. Скажем, Ростовцев мог спокойно заявлять, что излагает историю
Бактрии в основном по Тарну - ведь его собственная научная репутация
была высочайшей, он достиг успехов и как полевой археолог (за его пле¬
чами был десяток сезонов раскопок в Дура-Европосе46 47), и как филолог-
классик (он одним из первых попытался дать интерпретацию архива Зе¬
нона ), так что у него не было причин стесняться незнания отдельных во¬
просов или прятать его. У советских учёных такие причины были.
Судя по заявлениям в начале работы, Ранович намеревался соблюсти
некий паритет в отсылках к Кёрсту, Белоху и Тарну, и поместить Ростов¬
цева где-то среди них; наряду с параллельной демонстрацией достижений
советских авторов это был бы вполне удачный баланс. Но Ростовцев, про¬
тив этих планов, вырвался вперёд, обойдя не только учёных, но и «класси¬
ков» марксизма-ленинизма. Ранович был болен и не имел возможности
принципиально переработать книгу. Оставалось только минимизировать
присутствие Ростовцева с помощью технических приёмов.
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
Итак, невнимание Рановича к Ростовцеву - показное, особенно ес¬
ли учесть, что несколько ранее, в отдельной рецензии на «Социально¬
Кроме солидных томов отчётов (коллективного труда) и ряда статей, обратим внима¬
ние на небольшую, но в общих чертах вполне иллюстрирующую уровень работы книжку.
Rostovtzeff М. Dura-Europos and its art. Oxford, 1938.
47 Rostovtzeff M. A Large Estate in Egypt in the Third Centuiy B.C. A study in Economic
Histoiy. Madison, 1922.
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
149
экономическую историю эллинистического мира» Ранович недвусмыс¬
ленно дал читателю понять: речь идёт об историческом труде самого вы¬
сокого качества.48 49 50 Но рецензия - другой жанр; создавая монографию, Ра¬
нович поднял планку выше. Достаточно сравнить стиль рецензии и моно¬
графии (см. Рис. 1).
Рецензия
Монография
«Новый монументальный труд М. Рос¬
товцева - значительное явление в ми¬
ровой научной литературе об антично-
49
СТИ».
«Учёному, работающему над изучением
эллинизма, нельзя пройти мимо книги
М. Ростовцева с её чрезвычайно бога¬
тым содержанием, интересными мыс¬
лями, наблюдениями, обобщениями».
«большой труд М. Ростовцева ... зна¬
менующий, несомненно, определённый
этап в разработке социально-экономи¬
ческой истории эллинизма в буржуаз¬
ной историографии».51
«Тщательность исследования при эм¬
пирическом рассмотрении деталей сме¬
няется полной беспомощностью, когда
дело доходит до широких исторических
обобщений...».52 53Рис. 1
Как мы видим, «монументальный труд» превратился в «большой»
(подчёркивается объём, но не величие), более внятное «значительное яв¬
ление» заменено расплывчатым «определённый этап» (непонятно, разви¬
тие это или деградация), уровень «мировой научной литературы» понижен
до «буржуазной историографии», а в умении делать обобщения в итоге и
вовсе отказано.
Но советский учёный, конечно, не ограничился одними общими фор¬
мулировками, высказав к работе Ростовцева ряд претензий, на которых
нам также необходимо остановиться. Критика, в первую очередь, исходит
из представлений автора о том, что он полагает правильным, если же она
лишена такой точки отсчёта, то превращается в издёвку, пустую иронию.
Следовательно, критика в своём классическом обличье рассказывает нам
не столько о критикуемом, сколько о самом критике.
В случае с Рановичем (как и советскими авторами вообще) приведён¬
ное положение подтверждается без всякого труда: он критикует Ростовце¬
ва с ясно определённой методологической позиции (марксизма, конечно
48 Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально-экономическая история эллинистическо¬
го мира. С. 92-99.
49 Там же. С. 92.
50 Там же. С. 99.
51 Он же. Эллинизм и его историческая роль. С. 11.
52 Там же. С. 15.
53 Джеймисон Фр. Постмодернизм и потребительское общество // Вопросы искусство¬
знания. № XI (2/97). М., 1997 С. 547-557; Jameson F. Postmodernism and Consumer Society //
Postmodernism and its discontents. Ed. by Kaplan E.A. London, 1988. P. 15-16.
150
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
же), но, поскольку мы неоднократно уже говорили, что сама эта позиция
кажется монолитной только при очень отдалённом рассмотрении, анализ
критицизма Рановича поможет увидеть, на каком этапе развития находит¬
ся сам советский марксизм.
Замечания Рановича можно разделить на общеметодологические
(приведённые в самом начале его труда) и проблемные (рассеянные по
всей работе, касающиеся того или иного вопроса и подходов в его реше¬
нии). Претензий на уровне работы с историческим материалом Ранович
практически не высказывает: кажется, лишь один раз оспаривая трактовку
Ростовцевым эпиграфического материала.54 Чтобы методологические пре¬
тензии не показались обычными банальностями, обратимся сначала к за¬
мечаниям, касающимся отдельных проблем.
Одним из важнейших пунктов в списке претензий Рановича была, без
сомнения, «классовая позиция» Ростовцева. Ранович полагал, что Ростов¬
цев сознательно смягчает данные об эксплуатации и положении низших
классов, трактует государство как надклассовый институт (примерно в ду¬
хе теории «общественного договора»), а в общем и целом некорректно
оценивает социальное устройство древнего мира.
Обратился к примерам. Поскольку для Рановича принципиально важ¬
ным было показать рабовладельческий характер эллинистической экономи¬
ки, его, конечно, не устраивали сдержанные характеристики рабовладения
со стороны Ростовцева; с другой стороны, упрекнуть Ростовцева в замалчи¬
вании или тем более фальсифицировании материала не представлялось воз¬
можным. Поэтому Ранович громит позицию противника с другой стороны:
подчёркивая любовь (на деле, совсем не бесспорную) Ростовцева к высшим
классам и намекая тем самым на предвзятость оценок последнего.
В краткой характеристике Пергама Ранович пересказывает «Социаль¬
но-экономическую историю эллинистического мира» в таком ключе: «Рос¬
товцев умиляется крупными состояниями отдельных лиц...», и далее: «го¬
воря о богатстве Пергама, Ростовцев с деланной наивностью замечает, что
“трудящиеся классы, по всей вероятности, получали весьма скромную до¬
лю в богатстве Пергама”».55 56 Отрицательное впечатление о Ростовцеве
достигнуто здесь с помощью двух приёмов: приписывания эмоции (серь¬
ёзный учёный умиляется и впадает в наивность) и выборочного чтения.
Выборочность заключается, во-первых, в том, что между характеристика¬
ми крупнейших состояний и положения рабочих классов Ростовцев по¬
свящает абзац численному и состоятельному среднему слою Пергамского
царства; Ранович, опуская из пересказа этот абзац, сталкивает на глазах
читателя огромные богатства и обделённые низы, возмущённо указуя на
нарочитую слепоту Ростовцева. Во-вторых, советский учёный изымает из
54 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 275, прим. 1.
55 Там же. С. 165.
56 SEHHW.P. 1158.
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
151
контекста и приведённую выше фразу о скромной доле трудящихся клас¬
сов: ростовцевское «по всей вероятности» относилось к следующему по
тексту предложению об отсутствии каких-либо документальных данных о
положении мелких земледельцев (tillers), и было, следовательно, не игрой
в наивность, а отказом от необоснованных суждений.
За понимание государства как надклассового учреждения Ранович в
первую очередь критикует Тарна, но понятно, коль скоро он подчёркивает,
что этот подход свойственен всем «буржуазным историкам и юристам»,57
то и Ростовцев подпадает под этот упрёк: в упомянутой выше рецензии
советский учёный метко язвит своего зарубежного коллегу, отмечая, что
для Ростовцева идеальное государство эллинизма возможно либо при гос¬
подстве «умеренной» буржуазии, либо «надклассовых» царей.58 Но и это
мнение убедительно только на уровне максимального обобщения и отда¬
ления от материала. Ростовцев неоднократно пишет о конфликте между
высшими и низшими классами (который был наиболее острым в самых
богатых и развитых городах59), в котором пролетариат стремился к соци¬
альной революции,60 а высшие классы добивались иной раз такого укреп¬
ления своих позиций, что могли себе позволить вовсе не учитывать инте¬
ресы низших слоёв населения.61 Он, наконец, признаёт, что бюрократия
может играть самостоятельную роль, фактически препятствуя правитель¬
ству проводить в жизнь те или иные меры и способствуя постепенному
разложению системы управления.62
Полностью рассеивают сомнение слова, сказанные о крупных монар¬
хиях в резюмирующей главе: «И в итоге они столкнулись с великой и веч¬
ной проблемой человеческого общества, столь же острой в древнем мире,
как и в современном: антиномией между правителями и управляемыми,
между «имущими» и «неимущими», буржуазией и рабочими классами,
городом и деревней».63 Словом, согласно Ростовцеву, социальный мир
достигался редко, а государство часто служило инструментом угнетения -
всё это трудно оценить как веру в его надклассовый характер.
Одно из самых принципиальных возражений Рановича касается пред¬
ставлений о древневосточном обществе как феодальном. Ранович трактует
такого рода мнения очевидным нонсенсом, путаницей в умах буржуазных
историков, которые выхватывают отдельные общественные черты, не раз¬
личая основного и второстепенного, и строят на этом свои поверхностные
умозаключения.64 Это одно из немногих общих замечаний Рановича, кото¬
57 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 209.
58 Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально-экономическая история эллинистическо¬
го мира. С. 98.
59 SEHHW. Р. 806-807. Речь идёт о Пергамском царстве.
60 Op. cit.P. 1125.
61 Op. cit. Р. 756. Речь идёт о Греции II в. до н.э.
62 Op. cit. Р. 885, 895-896, 904.
63 Op. cit. Р. 1031.
64 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 146-147.
152
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
рое обосновано им с помощью не исключительно логических и стилисти¬
ческих приёмов, а путём анализа источников. Ранович достаточно под¬
робно показывает, что источники Ростовцева (равно как Вебера и Мейера)
не дают возможности трактовать статус зависимых крестьян в Малой
Азии как крепостных, а получающих доход с их общин представителей
правящей династии - как феодалов. Его трактовка положения крестьян в
Малой Азии может оцениваться с разной степенью доверия, но следует
учитывать два важных момента: во-первых, Ранович действительно находит
слабое место в исследованиях западной историограф™ - но оно является
таковым именно из-за малого количества информации (что Ростовцев ого¬
варивает65); во-вторых, на фоне неоднозначных сведений источников, убеж¬
дённость Рановича в правоте собственного их прочтения основывается, по
сути, лишь на убеждённости в правильности марксистского (в струвианской
подаче) учения о формациях и принципиальной недопустимости использо¬
вания слова «феодальный» в иных значениях, чем это было допускаемо
Марксом. То есть, даже обращаясь к анализу специального вопроса, Рано¬
вич всё равно возвращается к представлению о том, что главный грех бур¬
жуазных учёных - в том, что они буржуазные (т.е., немарксистские). Пото¬
му-то они всегда обречены на блуждание в темноте.
И потому они всегда вынуждены любить агрессивную, империали¬
стическую политику. Это общее мнение тех лет Ранович, надо полагать,
чувствует себя обязанным подкрепить и в отношении Ростовцева. Ростов¬
цев выдаёт свою буржуазную сущность, когда нелогично характеризует
внешнюю политику Птолемеев и превозносит период войн диадохов.
По мнению советского историка, йельский профессор из-за своей мо-
дернизаторской методологии так увлёкся поиском сопоставлений древно¬
сти с современностью, что приписал Птолемеям империалистическую по¬
литику, но запутался с фактами, и в одних работах говорит о них только
как о властелинах Египта, в других - утверждает, что они стремились создать
мировую державу.66 Судя по всему, и здесь Ранович (вероятно, сознатель¬
но) сгустил краски. В 1922 г. в своём «Большом поместье в Египте» Рос¬
товцев отмечает, что в статье в «Journal of Egyptian Archaeology» за 1920 г.67
«чрезмерно подчеркнул неимпериалистические идеи первых Птолемеев.
Первые Птолемеи очевидно не имели намерения создать мировое государ¬
ство, тем не менее Филадельф, а затем и Эвергет проводили империали¬
стическую политику, преследующую целью гегемонию на море, которая,
конечно, была для Египта жизненно важным вопросом».68 В дальнейшем
65 SEHHW. Р. 508-509, 557, 806,1104.
66 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 172.
67 Rostovtzeff М. The Foundations of Social and Economic Life in Egypt in Hellenistic Times //
JEA. 1920. Vol 6. P. 161-178. Русский вариант статьи (впервые опубликованный в 1922 г.): Рос¬
товцев М.И. Государство и личность в хозяйственной жизни Птолемеевского Египта // Рос¬
товцев М.И. Miscellanea. Из журналов Русского зарубежья (1920-1939). СПб., 2004. С. 59-86.
68 Rostovtzeff М. A Large Estate in Egypt in the Third Century B.C. P. 22, n. 33.
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
153
принципиальных изменений эта точка зрения уже не претерпела, разве что
Ростовцев стал, судя по всему, избегать термина «империализм», но не¬
сколько раз упомянул об «империи на море» и о «Египетской империи»
(подразумевая под ней ту же морскую гегемонию).69 Тем самым, утвержде¬
ние Рановича, что в «Социально-экономической истории эллинистического
мира» говорится о Птолемеях только как о властителях Египта, вообще-то
неверно. Но и здесь Ранович действует не на пустом месте: он чутко слы¬
шит колебания Ростовцева в употреблении терминологии (терминологиче¬
ская рефлексия Ростовцева, судя по всему, усилилась в поздний период
творчества), и уличает за этим классовую ограниченность противника.
Примерно в этом же ключе трактованы и высказывания Ростовцева об
эпохе диадохов. «Ростовцев считает, что войны диадохов сами по себе
способствовали расцвету и Востока и Греции. ... Ростовцев оценивает
экономическое положение только с точки зрения денежного обращения,
но не с точки зрения производства. Он поэтому видит симптом расцвета в
том, что было много богатых людей. А восхваление роли войска и войны
как экономического фактора - обычная формула, которой прикрываются
империалистический разбой и угнетение колоний».70
И здесь тоже, по уже не раз наблюдаемому нами методу, Ранович до¬
бавляет к небольшой подтасовке чужого мнения обширное собственное
толкование, искажающее это мнение в корне. Единственное, что хотел ска¬
зать Ростовцев о роли войны в эпоху диадохов: она не была исключительно
«источником зла в экономической жизни греческого и восточного мира»,71
способствуя перераспределению богатств, награбленных армией Алексан¬
дра, поощряя отдельные отрасли ремесла,72 а вовсе не «сама по себе». Но
это было следствием исключительного характера армий диадохов, «кото¬
рый был уникален в своём роде и в мировой истории», - иными словами,
Ростовцев специально подчёркивает, что никакие сравнения и модерниза¬
ция здесь не уместны!73 Наконец, войны мало повлияли на общую эволю¬
цию становящегося эллинистического мира,74 а для Греции служили поме¬
хой в развитии: «Война, повторимся, оставалась столь же жестокой и без¬
жалостной, как и была, и прерывала, возможно, даже более, чем в про¬
шлом, нормальное развитие страны».75
69 SEHHW. Р. 16, 29, 226. Интересно, что сам Ранович фактически повторяет ту же точ¬
ку зрения Ростовцева, однако находит стилистически нейтральное определение, возможное в
русском (но не в английском) языке: «при преемниках Птолемея II Египет постепенно отхо¬
дит от великодержавной политики» (курсив мой - С.К.). Ранович А.Б. Эллинизм и его исто¬
рическая роль. С. 178. Ростовцеву во всех такого рода случаях приходилось писать об imperi¬
alistic tendencies.
70 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 108.
71 SEHHW. Р. 143.
72 Op. cit. Р. 152.
73 Op. cit. Р. 143. Там же сказано, что в корне неверно сопоставлять армии диадохов и
отряды средневековых кондотьеров.
74 Op. cit. Р. 152.
75 Op. cit. Р. 194.
154 Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
Претензии, которым сам Ранович придал первостепенную важность,
поскольку расположил их в начале книги, достаточно лишь кратко перечис¬
лить. «Социально-экономическая история эллинистического мира» не может
считаться действительно эпохальным научным трудом: она лишена необхо¬
димых обобщений и провалилась в отыскании исторических закономерно¬
стей, в ней не сделано различия между свободным и рабским трудом (сле¬
довательно, неверно понята специфика древнего общества), она едва каса¬
ется политики и культуры (следовательно, однобоко трактует проблему).
Соответственно, Ростовцев не может пойти в своих объяснениях историче¬
ского процесса дальше психологических причин. Всё это - следствие не¬
верного идеологического выбора. «Буржуазная концепция истории мстит за
себя тем, что не даёт возможности правильно осмыслить историю».76
Это, кстати говоря, умело подобранная формулировка: личность ис¬
следователя уже не важна, выбрав порочную концепцию, он обречён, и
лучшие его достижения пропадут впустую. Нет необходимости подробно
иллюстрировать, что и тут Ранович несколько сместил акценты как в том,
что касается рабского труда, так и относительно малого внимания к поли¬
тике и культуре (очерки по политической истории у Ростовцева совсем не
малого объёма, а о культурных достижениях говорится постоянно на про¬
тяжении всей работы77). Гораздо более важно увидеть, как мы и намерева¬
лись, что же раскрывается нам в работе Рановича, когда мы читаем его
критические замечания.
Первое, что очевидно при их анализе - неискренность. Ранович пре¬
красно проштудировал «Социально-экономическую историю эллинисти¬
ческого мира», и, если обратить внимание на то, как он с ней работал, как
отбирал материал для собственного исследования, становится понятным,
что он не мог столько раз случайно, ненамеренно нарушать контекст, кор¬
ректировать взгляды Ростовцева, видеть проблему однобоко. Если он и не
обращал внимания на стиль и терминологию Ростовцева, то не мог не
чувствовать, что тот говорит языком драматическим, что сознательно не
даёт однозначных оценок, и что при этом способен на глубокие суждения
и неожиданное раскрытие материала.
Неужели всё дело в обязанности советского историка ругать любого
коллегу из чужого лагеря, даже будучи внутренне благодарным ему за на¬
учные достижения? Наверное, это играло свою роль, как играло роль и
положение Ростовцева-эмигранта, о котором было сказано в начале главы.
И поэтому, волей-неволей, не имея возможности часто говорить «спаси¬
бо», Ранович ругает своего современника, таким парадоксальным образом
подтверждая величину фигуры Ростовцева в современной ему историче¬
ской науке.
76 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 15.
77 См., напр. SEHHW. Р. 1203 ff., где дано описание бытовой жизни, редкое во многих
обобщающих работах по эллинизму.
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
155
Но это не значит, что Ранович перестаёт быть настоящим советским
историком, и говорит с нами эзоповым языком - это ещё не эпоха 70-х, ко¬
гда длинные и стандартные посрамления западных историков на самом де¬
ле заменяли историографические обзоры, которые следовало читать только
ради информации, отсекая нелестные характеристики. Ранович сам стоит у
истоков советской науки, и поэтому искренне полагает её лучшей. И самое
главное, что он постоянно показывает, почему она лучшая: только потому,
что основывается на правильной теории.
Коль скоро Ранович упрекает Ростовцева за путаницу в понятиях, сле¬
довательно, сам он гордится чёткостью понятийного аппарата советской
исторической науки. Здесь уместно сказать несколько слов о проблеме
терминологии. Если Ранович основывается на впервые чётко определён¬
ном к тому времени наборе терминов и понятий марксистско-ленинской
науки, то Ростовцев не просто обладает другой системой понятий, но и
другим принципом её использования.78 Он отчасти обусловлен особенно¬
стями английского языка (скажем, говоря о распространении влияния араб¬
ского племени набатеев, Ростовцев говорит об «империи» набатейских ца¬
рей79), но в основном принципиальными особенностями научного стиля
Ростовцева. Об этом уместно также сказать несколько слов.
Ростовцев как учёный формировался в период первого столкновения
между двумя основными тенденциями в понимании общественной жизни
древнего мира - которые можно, не без ряда оговорок, назвать примити¬
вистской и модернизаторской.80 Как известно, у истоков первой стоял
К. Бюхер, а второй - Эд. Мейер, известно и то, что экономисты и социологи
в основном были ближе к вариациям бюхеровского подхода, а историки -
мейеровского. Если Мейер отстаивал корректность сопоставлен™ антично¬
го хозяйства периода расцвета экономики и современного капитализма, то
Бюхер отрицал вообще серьёзные тенденции к рыночной экономике в древ¬
ности. Спор о содержании терминов тогда не вёлся.81 Большинство истори¬
ков первой трети XX в., имея в виду эту дискуссию, предпочитали идти
средним путём: признавать как известные совпадения, так и существенные
отличия между античностью и современностью, а такие слова, как «фабри¬
ка» или «мануфактура», «буржуазия», «капитал», «пролетариат» использо¬
78 Подробнее об этом: Крих С.Б. Социальный кризис и возможности его преодоления.
М.И. Ростовцев о Римской империи // Европа. Международный альманах. Выпуск VIIL Тю¬
мень, 2008. С. 6-7.
79 Op. cit. Р. 841. И в данном случае, как и в примере с царством Птолемеев, речь идёт
не о завоевании территорий, а о контроле над торговыми путями.
80 О сложностях в употреблении этих понятий см. Bang РЕ Antiquity between «Primitivism»
and «Modernism» // URL: www.hum.au.dk/ckulturf/pages/publications/pfb/antiquity.htm.
81 XEX в. вообще не был слишком обязателен в плане следования единообразной систе¬
ме понятий - по той простой причине, что некоторые из них отражали не до конца устано¬
вившиеся новые общественные отношения. Скажем, только для последователя Маркса было
обязательным отличать фабрику (с машинным трудом) от мануфактуры (с преобладанием
ручного труда), но в повседневной жизни и многих научных трудах того времени эти понятия
часто использовались как синонимы.
156
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
вать в их широком значении - понимая, соответственно, любое производст¬
во с использованием большого количества рабочих рук, городское сословие
среднего достатка, свободные средства, которые можно пустить в оборот и,
наконец, низшую городскую прослойку, живущую поденным трудом.
В 20-е гг. XX в. ситуация постепенно начала меняться, во многом благо¬
даря работам Й. Хазебрёка.82 И хотя до 60-х гг., когда М. Финли удалось пе¬
реломить ситуацию, примитивистская тенденция оставалась в общем на вто¬
ром плане, в учёном мире уже установилось отрицательное отношение к
проведению слишком смелых и откровенных аналогий. Ростовцев воспринял
это смещение оценок, возможно, чувствительнее других, поскольку именно
его «Социально-экономическая история Римской империи» оказалась мише¬
нью для наибольшего количества пущенных критиками стрел. Во второй
своей социально-экономической истории он постарался это учесть, смягчив
тональность,83 оговорив употребление терминов (например, объяснив своё
понимание античной буржуазии84 85), указав на недопустимость некоторых к
тому времени почти общеупотребимых трактовок и аналогий .
Однако смягчение стиля отнюдь не значило отказа от него,86 тем бо¬
лее что целостность научного творчества Ростовцева, его направленность
на работу с источниками, делали это невозможным. Социологу истории
сравнительно легко перекраивать систему своих терминов, и приводить их
в логичный порядок; погружённому в повседневную работу историку для
этого требуются определённые усилия. Поэтому Ростовцев не отказался
ни от своих любимых образных аналогий,87 ни от ряда неоднозначных
терминов (например, «банковским делом» (banking) он чаще всего называ¬
ет ростовщические операции88).
82 См., напр. Hasebroek, J. Trade and Politics in Ancient Greece. New York, 1965. Немецкое
издание - 1928 г.
83 SEHHW. P. 100 («капиталистический» в кавычках), Р. 1303 (неуверенность в упот¬
реблении понятия «капитализм»), Р. 302, 1099 (оговорки при употреблении современных
терминов), Р. 271 (отказ от объяснения древнего общества через современные теории).
84 Op. cit. Р. 1115-1116. Тем более странно читать у Момильяно, что Ростовцев «никогда
не дал определения термину «буржуазия»». Момильяно А.Д. М.И. Ростовцев. С. 455.
85 SEHHW. Р. 127, 129, 1019, 1338 (некорректность сравнения Александра Великого с
Колумбом), Р. 90 (греческий город-государство - не современный город), Р. 143 (солдаты
диадохов не похожи на кондотьеров).
86 И всё-таки, мы не склонны следовать здесь за Э.Д. Фроловым, утверждавшим, что ли¬
нию на поддержку Эд. Мейера Ростовцев оставил без изменений. См. Фролов Э.Д. Эдуард
Мейер и русская наука о классической древности // Проблемы истории, филологии, культуры.
Вып. 2. М. - Магнитогорск, 1995. С. 92. Во-первых, поддержка эта никогда не была безогово¬
рочной (что признаёт и сам Э.Д. Фролов), во-вторых, судя по всему, Ростовцев так и не про¬
стил Мейеру националистических заявлений, сделанных во время Первой Мировой войны.
87 SEHHW. Р. 309 (важность соляной монополии в древнем мире и в Новое время), Р. 326
(режим ранних Птолемеев схож с колониальным в современности), Р. 388 («Птолемеевский
Суэц»), Р. 586, 977 (Понтийские города - «Ганза»), Р. 912 (сходство между Европой ХУП -
начала XIX вв. и Птолемеевским Египтом), Р. 1123 (сходство в филантропии эллинистиче¬
ских и современных американских буржуа).
88 Op. cit. Р. 828.
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
157
Нельзя сказать, что Ранович не воспринимал вообще этих особенно¬
стей творчества Ростовцева. Но для него они были недостатками, пример¬
но такими же, как частое напоминание Ростовцевым на разные лады того,
как мало мы знаем о древности вообще и об эллинистическом мире в ча¬
стности. Не имея цели составить полный перечень, мы смогли посчитать,
что на протяжении трёх томов учёный говорит о недостаточности наших
знаний, а то и просто о незнании отдельных вопросов около 90 раз. По¬
этому, часто продолжает Ростовцев, мы не можем увлекаться генерализа¬
цией.89 Ранович лишь несколько раз упоминает о скудости источников, но
это редко отвращает его от обобщений.
Суммируя вышесказанное, можно отметить, что недовольство Ранови-
ча Ростовцевым искреннее, ведь он даже хуже других буржуазных истори¬
ков: Белох верит в то, что население эллинистического мира можно при¬
мерно посчитать, Ростовцев - нет, Бикерман говорит об определённой по¬
литике Селевкидов в отношении городов, Ростовцев - полагает, что у нас
мало данных для выведения тенденции. Начиная работу над собственным
большим опусом об эллинизме, Ранович должен был чувствовать извест¬
ное раздражение: Ростовцев овладел таким объёмом материала, который не
мог и сниться учёному, проводящему подавляющую часть своего времени в
Москве и Ленинграде, и при том ещё и позволил себе постоянно, едва ли
не навязчиво, говорить о преждевременности обобщений (Тары хотя бы
стилистически мягче в этом отношении). Естественная мысль, которая ро¬
ждалась сама собой в ответ на эту осторожность: Ростовцев «утонул» в ма¬
териале, не смог довести дело до конца, и рухнул в агностицизм. Конечно,
Ранович оценивал это как настоящее фиаско и самого Ростовцева, и буржу¬
азной историографии в целом: он так и говорит, что Ростовцев собрал мно¬
го материала, т.е. приближает его работу к усилиям антиквара.90
Можно высказать следующую точку зрения. Для Рановича настоящий
труд историка начинается там, где для Ростовцева он заканчивается, а их
представления об истории как науке почти не имеют общей территории:
конечно, Ростовцев не отрицает генерализации как таковой, да и Ранович
не представляет исторического исследования без тщательного анализа ис¬
точников, - но иерархию этих усилий они выстраивают полностью проти¬
воположным образом. В одном случае историк полагает свою задачу вы¬
полненной, если сумел нарисовать достаточно широкую и убедительную
картину жизни прошлого, объяснив, что и почему мы знаем, а чего не мо¬
жем пока или не сумеем вовсе, и завершает своё исследование меланхо¬
89 Op. cit. Р. 181,210,482, 1437-1438.
90 См. Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 15: «Собрав, систематизиро¬
вав и исследовав громадный материал источников...». Обратите внимание, как мало спасают
положение дополняющие систематизировав и исследовав. Дело тут, вероятно, в постановке
и подборе слов. Если бы Ранович хотел похвалить Ростовцева, ему достаточно было убрать
из предложения первое слово и вынести «исследовав» на первое место, тем более что систе¬
матизация и исследование подразумевают этап сбора материала.
158
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
личными и едва не банальными сентенциями о преходящем характере ми¬
ра или неизменности человеческой природы - большее он третирует как
социологизм. В другом случае другой историк готов, напротив, принести в
жертву весь собственный труд ради доказательства истинности одного
лишь положения его главной теории, он чувствует себя обязанным повто¬
рять откровения, содержащиеся в ней, и отыскивать соответствия им во
всём ходе мировой истории; при этом он ещё удивляется, как можно не
видеть того, что так ясно ему самому — безупречности теории. И взаимно¬
го понимания между двумя этими позициями нет.
Но если верно наше предположение, что Ранович полагал несправед¬
ливым богатство материала, доставшееся в руки столь не умеющего
обобщать учёного, как Ростовцев, то, значит, Ранович должен был чувст¬
вовать себя вправе это положение вещей исправить.91 Собственно, о необ¬
ходимости перекроить Ростовцева сказано уже в рецензии Рановича на его
труд. По сути дела, Ранович тем самым претендовал дать образец настоя¬
щей (что для него было равносильно марксистской) научной исторической
книги, то есть - классическую работу.
3.3. Моделирование образцового
исследования А.Б. Рановичем
Если обратиться к оглавлению «Социально-экономической истории
эллинистического мира» (см. Приложение 3), легко обратить внимание на
дробность и асимметрию глав (колебание объёма - от 52 до 413 страниц
или от 4 до 31,5 % относительно объёма основного текста книги). Впе¬
чатление это, пожалуй, только усилится при знакомстве с текстом книги:
отдельные параграфы и подпараграфы в главах фактически разделены на
пункты (иногда объёмом менее страницы), касающиеся того или иного
острова, города или сферы экономической и социальной жизни. В длин¬
ных главах такого рода дробление создаёт впечатление, что книга начина¬
ет дрейфовать по жанру от монографии к гигантскому учебнику или
справочнику. Читателю может казаться, что он совершенно тонет в дета¬
лях, и всё-таки впечатление о путаной структуре работы будет ложным.
Мы можем представить структуру труда Ростовцева в виде следующей
схемы (учитывались только первые два тома, содержащие основной
текст) (Рис. 2).92
91 Более прямо эту мысль высказывал позднее К.К. Зельин: «идя по другому пути в
анализе богатейшего материала источников, сосредоточенного в трёх томах труда М.И. Рос¬
товцева, думается, можно прийти и к иному пониманию процесса экономического развития
эллинистических стран, чем то, к которому пришёл автор». Зельин К.К. Исследования по ис¬
тории земельных отношений в эллинистическом Египте П-1 вв. до н.э. М., 1960. С. 44.
92 Подтверждением того, что сам Ростовцев именно так представлял себе основные со¬
ставляющие будущего труда, служит его доклад по случаю избрания президентом Американ¬
ской исторической ассоциации. В докладе выделены следующие главьк I. Александр и диа-
3.3. Моделирование образцового исследования А.Б. Рановичем
159
Том I Том II
Большое введение
Становление
Упадок и крушение
Большое
и развитие
заключе¬
ние
I
II
Ill
IV
V
VI VII
VIII
73
52
63
414 стр.
133
192 95 стр.
286 стр.
стр.
стр.
стр.
стр.
стр.
по странам
по странам по этапам
V
J \ J
j
V
Y
v
Y
188 стр.
414 стр.
422 стр.
286 стр.
Рис. 2
Как мы видим, целостность работы в данном случае не означает еди¬
нообразия структуры. Даже внутренняя структура каждой главы может
отличаться: в одном случае обозначения прописными буквами присвоены
разделам, на которые дробятся главы, в другом случае - подразделам, ко¬
торые идут на порядок ниже (ср. гл. VI и VIII). Становлению и расцвету
эллинистического мира посвящена одна глава (IV гл., 31,5% основного
текста), в которой повествование распределено по типологически-
географическому признаку (полисы, крупные и мелкие монархии, а далее
каждая из политических единиц отдельно). Установлению римского вла¬
дычества посвящено три главы (V-VII гл., 32,1%), отражающие три стадии
завоевания эллинистических стран Римом, причём две из них построены
по типологически-географическому признаку, а третья - по хронологиче¬
скому (выделение этапов).
Внутри глав также есть признаки стремления к единообразию, но они
напоминают не столько воплотившуюся первоначальную идею, сколько
то, что от неё осталось после того, как автор приступил непосредственно к
написанию основного текста. Например, в несущей, определяющей всю
удачу работы IV главе с её собственной прихотливой структурой, основ¬
ные подразделы П-ой части посвящены Египту и Селевкидам. В обеих
подразделах первый пункт - обзор источников, предпоследний посвящён
процветанию соответствующей монархии, а последний - информации по
дохи. П. Равновесие сил. Ш. Римское владычество. IV. Новое в экономическом развитии. См.:
Rostovtzeff M.I. The Hellenistic World and its Economic Development // American Historical Re¬
view. 1936. Vol. XLI. P. 233-252. Перевод K.A. Аветисян см.: Ростовцев М.И. Эллинистиче¬
ский мир и его экономическое развитие // Ростовцев М.И. Miscellanea. Из журналов Русского
зарубежья (1920-1939). С. 225-240. Мнение Тарна, что III-VII главы представляют собой пять
периодов развития эллинизма по Ростовцеву, может быть принято только для описательной,
не сущностной характеристики работы. См. Tam W.W. М. Rostovtzeff. The Social and Econom¬
ic History of the Hellenistic World. 3 vols. Oxford: Clarendon Press, 1941. // Journal of Roman
Studies. 1941. Vol. 31. P. 166.
160
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
конкретной географической единице, не вошедшей в основной рассказ
(Александрии и Филадельфии в Египте и Бактрии в Селевкидском госу¬
дарстве). Но на этом сходство заканчивается: скажем, в случае с Птоле¬
меями торговля и монетная чеканка выделены в отдельный пункт, в случае
с Селевкидами - «спрятаны» в подпунктах общего обзора экономической
и финансовой политики.
Ростовцев понимал, что он почти всегда идёт не за планом, а за мате¬
риалом, и его мало смущало отсутствие видимой симметрии. Поскольку
для него принципиально важным было рассматривать эллинистический мир
как целостность, но не в целом, то есть, в ходе исторического развития/3
то и отдельным регионам, соответственно их значению на каждом этапе
развития, уделяется то больше, то меньше внимания:93 94 скажем, в V главе
Родос и Делос рассматриваются вместе с малоазиатскими монархиями, а в
VI главе - раздельно.
В книге Рановича всего семь глав, они лишены какого бы то ни было
внутреннего деления, колебания между объёмом их незначительны, по¬
этому естественно предположить, что структура его работы если и не ори¬
гинальна, то восходит к другому источнику - например, к десяти главам
«Эллинистической цивилизации» Тарна, также внутренне целостным (см.
Приложение 3). Рановичу, как мы указывали, понравилась работа Тарна, и
наверное в этом сыграло свою роль стремление последнего охватить сво¬
им описанием эллинистическую цивилизацию как таковую, признавая её
местечковые особенности, но не руководствуясь ими.
Однако структура работы Тарна совершенно не подходила в качестве
отправного пункта для построения Рановичем структуры собственной
книги. Тарн действительно описывает цивилизацию в её понимании в
английском языке - то есть, совокупность достижений, особенности ма¬
териальной и интеллектуальной жизни; этот принцип совершенно невоз¬
можен при копировании его в советском марксизме - потому-то в совет¬
ской науке нет работ, написанных под определяющим влиянием В. Тарна
или А.Дж. Тойнби (не будем забывать исследования последнего о Спар¬
те)95. Наконец, именно «Эллинистическая цивилизация» Тарна лишена
какой бы то ни было симметрии в построении глав, затрудняя тем самым
их переработку и упрощение (как необходимое условие и одновременно
цель переработки).
Что касается «Социально-экономической истории эллинистического
мира» - это классическая фронтонная композиция, которая легко прочи¬
тывается и подвержена переделке. Для нахождения её следов, обратимся
к схематическому изображению структуры «Эллинизма и его роли»
(Рис. 3).
93 SEHHW. Р. УП1, 1475.
94 Op. cit. Р. EX.
95 См. Toynbee A.J. Some problems of Greek history. Oxford, 1969.
3.3. Моделирование образцового исследования А.Б. Рановичем
161
Большое введение
Основная часть
Большое заключение
I II III
IV V VI
VII Заключение
29 39 33
54 63 54
49 стр. 7 стр.
стр. стр. стр.
стр. стр. стр.
тео- факты
примеры
факты теория
рия
по странам
^ )
< J
У
У
Y
101 стр.
175 стр.
56 стр.
Рис. 3
Структура работы Рановича - тоже фронтонная композиция, хотя и
иного типа. Во вводных главах (I-III ш.) сначала рассмотрены теория, потом
факты (преимущественно политической истории), в заключительной части
(VII гл. и заключение) - сначала факты (культурные), затем теория. А в цен¬
тре (IV-VI гл.) - преимущественно социально-экономическая история.
Разное количество блоков, использованных при построении двух
фронтонных композиций, выдаёт разные установки их создателей. Пара¬
докс работы Ростовцева в том, что на пике описываемого им явления нет
ни одной главы и ни единого раздела: вершина развития эллинистического
мира оказывается между первым и вторым томом, и после описания подъ¬
ёма несколько обескураживает то, как сразу начинается рассказ о закате.
У Рановича центральные части работы строго определены, это три главы
по конкретным странам с их расцветом и упадком.96 В чём тут различие с
Ростовцевым? Ростовцев с помощью такой структуры избегает конечных
объяснений, а Ранович только ради них и пишет.
Мы можем увидеть и то, каким образом Ранович на уровне структуры
сделал применимым для себя материал ростовцевской книги. Прежде все¬
го, советский историк отказался от подробного рассказа о римском вмеша¬
тельстве в дела эллинистического мира, полагая, что это не относится к
сути дела (почему он так поступил, рассмотрим ниже). Тем самым, третий
блок ростовцевской истории лишался права на существование, и материал
из него мог дополнить блок второй, который становился центральным.
Помимо прочего, решалась и проблема принципа построения материала:
вместе с третьим ростовцевским блоком исчезал стадиальный принцип
как внутри этого блока, так и в соотношении со вторым блоком.
Таким образом, оставалось лишь дробление по странам, самое удоб¬
ное для предварительного написания марксистской истории эллинизма.
Ведь, в принципе, Ранович мог поступить и радикально противополож¬
ным образом: распространить принцип исторических этапов на всю исто¬
96 И здесь вновь возникает аналогия с «Происхождением семьи, частной собственности
и государства» Ф. Энгельса с его тремя основными примерами ранних обществ.
162
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
рию эллинизма. Но это требовало уверенности в наличии этих этапов и
умения их проиллюстрировать в разных странах, а главное, было бы ис¬
торией эллинизма - а Ранович писал книгу не об истории эллинизма, а о
его сущности. Поэтому страноведческий подход был и наименее трудоём¬
ким, и наиболее подходящим для решения этой задачи.
Но богатство географии эллинистического общества, выплеснутое
Ростовцевым на страницах его работы, грозило превратить любое обоб¬
щение в рассказ об очередном частном случае. Если Ростовцев сожалел,
что не имеет возможности коснуться вопроса о влиянии эллинистических
стран на их многочисленное окружение: от кельтов до китайцев,97 то Ра¬
нович без особенного сомнения отсекает и те страны эллинистического
мира, которые могут только помешать его обобщающему повествованию.
Бактрия, Боспорское царство, Пергам, Понт и Вифиния редко появляются
на страницах его книги. Почти обязательное для Ростовцева деление на
материковую Грецию и острова Рановича очевидно не волнует (коль скоро
уж он объединяет Македонию и Грецию в одной главе), и надо полагать, у
него не вызывали особенного энтузиазма слова Ростовцева о том, что едва
ли найдёшь два похожих греческих малоазийских полиса или два похожих
греческих острова.98
Соответственно, Ранович в качестве примеров выбрал три ведущие
монархии (как они названы у Ростовцева): Македонию, Селевкидов и Пто¬
лемеев. Поскольку Ранович, в отличие от Ростовцева, не утруждал себя
объяснением принципов построения материала, подавая структуру своей
книги как нечто естественное, объективное, то трудно утверждать, как он
сам для себя обосновал объединение истории Македонии и Греции в одной
главе. Мы можем отыскать у него только такие соображения, примерно от¬
носящиеся к указанной проблеме: с одной стороны, Македония стремилась
завоевать Грецию, а Греция оказывала влияние на развитие Македонии, с
другой стороны, правящий класс греческих городов, сконцентрировав в
своих руках земельную собственность, желал перейти под крылышко мо¬
нархии, чтобы гарантировать себе защиту от революционных настроений
масс.99 Конечно, эти соображения сами по себе недостаточны: Греция ока¬
зала культурное воздействие на весь эллинистический мир, и особенно
сильное - на Малую Азию, а греческие города в тяжёлые для себя годы
мечтали не только о македонском протекторате, но вообще о любом гос¬
подстве, которое, как им казалось, помогло бы решить проблемы: птолеме¬
евском, селевкидском, понтийском. Так что, вероятно, в основе выбора Ра¬
новича лежал невысказанный (фактически запрещённый в советской исто¬
риографии100) географический фактор и понимание, что «так удобнее».
97 SEHHW. Р. VI-VII.
98 Op. cit. Р. 91, 181,221,236.
99 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 232-233, ер. С. 25.
100 Так, Ковалёв в своём пособии по римской истории отводит географическим услови¬
ям Италии всего пару страниц. Ковалёв С.И. История Рима. Л., 1948. С. 26-29.
3.3. Моделирование образцового исследования А.Б. Рановичем
163
Также Рановичу необходимо было определить последовательность
примеров. Ростовцев использовал в своей работе различные варианты:
Македония, Египет, Селевкиды (IV гл.), Македония, Селевкиды, Египет
(V гл.) - обусловлены они были единственно удобством изложения мате¬
риала, и не являлись для автора предметом размышлений. Но Ранович, как
говорилось выше, писал совершенно другого типа работу, в которой от
постановки мест слагаемых менялась сумма - к примеру, как у Гегеля в
лекциях по философии истории последовательность стран - принципи¬
альный момент. Первый пример должен был стать основным, ключевым
объяснением (приблизительно как ирокезы у Энгельса), прочие - его под¬
тверждением. Соответственно, Ранович должен был определить типично
эллинистическую монархию.
Не нужно подробно пояснять, почему на эту роль не подходила Маке¬
дония Антигонидов: не включавшая в состав своих владений собственно
восточных территорий и провалившаяся в своих планах по созданию об¬
ширной империи, она заслуженно занимала третье место. Серьёзный выбор
мог быть только между Египтом и Селевкидами. Египет был исследован
лучше (и тогда, и теперь), но Ранович остановил свой выбор на Селевкид-
ском царстве (как Струве, выбирая образцовую раннерабовладельческую
страну между Египтом и Месопотамией, предпочёл последнюю). Оно бы¬
ло самым территориально протяжённым, следовательно, выступало ос¬
новным наследником первого эллинистического государства — империи
Александра. Оно представляло собой явный пример формирования новой
греческой городской структуры в восточном окружении - то, что Ранович
назвал эллинизацией Востока.101 С этой точки зрения Египет выглядел
слишком специфическим: новых городов было построено мало, и государ¬
ство Птолемеев, при всех их дополнительных владениях, всегда опиралось
именно на ресурсы одной страны.
Наконец, и это соображение, если никогда прямо и не рефлексирова-
лось Рановичем, тем не менее играло роль решающего аргумента, Селев¬
киды были явно недостаточно исследованы к тому времени (впрочем, си¬
туация и сейчас ещё принципиально не изменилась). Говоря это, мы не
просто оттеняем уже сказанные выше слова о лучшей исследованности
Египта. Следует усилить акценты: Египет оказывался таким особенным
именно потому, что был исследован лучше. Это затрудняло обобщения.
Селевкиды оставляли ещё простор для интерпретаций и для создания
марксистского образа эллинизма.
Таким образом, структура двух анализируемых работ тесно связана с
двумя различными подходами к познанию истории. Оговорки о неполноте
источников, осторожность в конечных обобщениях - не риторический приём
самозащиты в книге Ростовцева, а скорее, как ни парадоксально, обоснова¬
ние в конечном счёте интуитивно выстроенного повествования. Уверенность
101 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 113-114.
164
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
Рановича, что, несмотря на недостаток материала, общие черты явления уга¬
дываются безошибочно102 — тоже выражение его базовой установки. Только,
по результатам нашего анализа, её необходимо скорректировать: благодаря
недостатку материала, общее видение предстаёт убедительным. В такой
формулировке речь может идти только об одном: о создании образа.
Труд Рановича был задуман как иллюстрация торжества марксистско-
ленинской методологии над «мартышкиным трудом» буржуазных коллег.
Мы можем перечислить несколько пунктов, по которым Ранович намере¬
вался преподать урок Ростовцеву.
Ростовцев неоправданно разбросан в плане географии и фактов во¬
обще. Скажем, он посвящает отдельный рассказ раннему периоду станов¬
ления царства Вифинии,103 почти не имея о нём существенных данных.
Ранович, как уже было показано выше, оставляет только то, что полезно
для общей повествовательной линии.
Ростовцев неудержим в приведении одного примера за другим из по¬
вседневной жизни далёких веков. В этом отношении характерен следую¬
щий пассаж. Уже завершив описание положения Египта в V главе, выска¬
зав все свои основные соображения о причинах его упадка, Ростовцев
пишет: «Я могу завершить этот короткий и неполный обзор социально-
экономической ситуации в Египте этого времени очерком положения дел в
одном из его храмов...»,104 и посвящает две последующих страницы исто¬
рии солдата Гефестиона, которая должна продемонстрировать читателям
ненадёжность жизненных условий в стране.105 Ранович в этом отношении
более чем сдержан: его обобщения безапелляционны и не нуждаются в
иллюстрациях, как серьёзная книга не нуждается в картинках.
Наконец, Ростовцев часто уклоняется от пересказа общеизвестных
фактов, предпочитая говорить о тех, что пока недоступны читающей пуб¬
лике или о тех, которые не могут быть однозначно истолкованы. Ростовцев
не только воспроизводит очевидное утверждение о невозможности стати¬
стики для древнего мира, он высказывает сомнение и в тех вычислениях,
что уже производились прежде: «Механические вычисления для истории
бесполезны».106 Так, акты дельфийских манумиссий II в. до н.э. не могут
дать надёжного представления о степени распространения рабства в Гре¬
ции того времени: у нас нет представления о населении Дельф, чтобы мы
могли представить сравнительный процент отпущенных рабов, нет уве¬
102 Там же. С. 113.
103 SEHHW. Р. 662-663.
104 Op. cit. Р. 734.
105 Сходный пример: от описания конкретики (того, как контролировались цены на мас¬
ло при Птолемеях) историк переходит к общему выводу (о процветании насилия и шпионст¬
ва в стране). Op. cit. Р. 305.
106 Op. cit. Р. 1607. Похоже в советской науке (вероятно, не без влияния Ростовцева) пи¬
сал К.К. Зельин: «Состояние античной традиции не даёт возможности говорить ни о каком
применении закона больших чисел, так же как и о выборочном методе». Зельин К.К. Иссле¬
дования по истории земельных отношений в эллинистическом Египте II-I вв. до н.э. С. 15.
3.3. Моделирование образцового исследования А.Б. Рановичем
165
ренности и в полноте нашей статистики. Единственный вывод, который
мы можем сделать в этом случае: о возрастании роли войн и пиратства в
рабовладении, поскольку большая часть рабов относится к купленным, не
домашним.107 Примерно так же осторожно призывает Ростовцев относить¬
ся и к данным о колебании цен на Делосе в III в. до н.э.108 Тем более со¬
мнительны для него вычисления Белоха, касающиеся примерного населе¬
ния эллинистических царств и основанные на оценке размера заселённой
территории: «Некоторые современные учёные склонны расценивать эти
предварительные предположения Белоха как установленные факты».109
Работа Рановича, напротив, должна опираться на объективные дан¬
ные. Поэтому он смело пишет об упадке рабовладельческого способа про¬
изводства во II в. до н.э.: многочисленные манумиссии свидетельствуют,
по его мнению, о невыгодности рабства.110 И он так же без сомнения ма¬
нипулирует цифрами, предложенными Белохом, приводя их в качестве
справки о территории и населении эллинистических держав.111 Ранович не
обсуждает данные источников о казне Птолемея Филадельфа, о численно¬
сти населения Селевкии, о числе войск в битве при Рафии.112 Он строит
целые вычисления, касающиеся прожиточного минимума в Египте, на ос¬
нове подсчёта арур и артаб.113 В общем, за немногими исключениями, ему
вполне достаточно тех фактов, что уже имеются в распоряжении науки.
Ростовцев не имеет возможности сказать, куда и как развивался элли¬
нистический мир (Ранович, напротив, в этом отношении вполне опреде¬
лён). Ростовцев очень неохотен в конечных объяснениях причин истори¬
ческого развития, проговаривается о них время от времени и не всегда так,
чтобы читатель обратил на них пристальное внимание. А если всё-таки
речь заходит о причинах социально-экономических потрясений, Ростовцев
апеллирует к психологии масс. Например, в случае с Египтом: пока массы
местного населения надеялись на сносные для себя условия существова¬
ния, они трудились и обеспечивали взлёт государственного хозяйства ран¬
них Птолемеев, как только они осознали безнадёжность своего положе¬
ния, их захлестнули апатия и неповиновение, и вся государственная ма¬
шина принуждения оказалась бессильна что-либо сделать с ними.114
Ранович, как мы говорили выше, презирает психологические мотивы.
Объяснение через психологию - признак вырождения историка, его полного
107 SEHHW. Р. 1466, 1468.
108 Op. cit. Р. 190-191,235.
109 Op. cit. Р. 1605. Ср.: Р. 1141.
110 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 284.
111 Там же. С. 94.
112 Там же. С. 28, 103, 121. См., соответственно, обратное мнение у Ростовцева:
SEHHW. Р. 1150,498,497 и 1397.
113 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 196-197. Ростовцев, вслед за У.
Вилькеном, отмечает, что артабы Птолемеев не были стандартизированы и отличались в раз¬
ных областях Египта. SEHHW. Р. 1299.
114 Op. cit. Р. 893 ff.
166
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
бессилия.115 Хотя историк и признал особую роль цариц в политической ис¬
тории Египта, но более к этому вопросу не вернулся, уделив даже Клеопатре
всего одну фразу.116 Характерно, что Ранович пытается рационализировать
даже самые явные проявления человеческих эмоций: он предполагает, что
ярость Александра на своё войско, взбунтовавшееся в Индии, была наиграна -
ведь он и сам видел необходимость в том, чтобы остановить завоевания.117
В общем и целом можно сказать, что история для Ростовцева зага¬
дочна и труднообъяснима, а для Рановича - вполне ясна. Именно поэтому
Ранович пишет классический труд, как он его понимает. Это книга - ключ
к исследуемой эпохе, ответ на все основные вопросы.
Методология для Рановича раскрывается в двух интересных аспек¬
тах. С одной стороны, она - значимее фактов. У нас слишком мало фактов
о Селевкидах. «Поэтому здесь особенно важна правильная научная мето¬
дология при формулировке общих выводов и заключений. Чтобы не оши¬
биться в конкретных выводах и характеристиках, необходимо отчётливое
и правильное понимание общественных производственных отношений в
Передней Азии рассматриваемого периода».118 Тем самым, методология не
только раскрывает нам правильное видение известных фактов, но по сути
может заменить собой факты неизвестные. Это признание могло бы быть
сенсационным, если бы не лежало в основе исторического мышления
марксизма вообще и не было выражено Энгельсом в частности.
Во-вторых, методология почти ничего не значит - правда, это касает¬
ся только буржуазной методологии. «Учёному, работающему над изучени¬
ем эллинизма, нельзя пройти мимо книги М. Ростовцева ... Надо только
«отсечь от неё буржуазную тенденцию», как нас учит Ленин».119 Это ска¬
зано под занавес рецензии, в монографии Ранович не настолько открове¬
нен, но поступает он, как мы видели, именно по этому плану. И это тоже
известный трюк раннего марксизма: fas est et ab hoste doceri, точнее,
именно у врага и стоит учиться. Но привлекает то, как Ранович формули¬
рует этот принцип: через отсекание, то есть через потаённое признание
чрезмерного богатства вражеской версии истории.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
Образ эллинизма, созданный А.Б. Рановичем, возможно понять толь¬
ко в том случае, если для начала обратиться к образу эллинизма, создан¬
ному М.И. Ростовцевым, который, без сомнений, был важным моментом
на пути развития историографии данного периода.
115 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 13, 15.
116 Там же. С. 188,228.
117 Там же. С. 69.
118 Там же. С. 146.
119 Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально-экономическая история эллинистиче¬
ского мира. С. 99.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
167
Эллинизм - сравнительно позднее дитя историографии Нового вре¬
мени. Введение самого слова в научный оборот И.Г. Дройзеном знамено¬
вало начало изучения в первую очередь развития эллинской культуры после
похода Александра. Представление об эллинистическом мире как особом
сюжете общественного развития древности начало формироваться гораздо
позже, и потому почти не оставило следов в солидных исторических тео¬
риях XIX в., в частности, в марксизме. Рост интереса к эллинизму связан
был, прежде всего, с развитием папирологии, доставившей обильную ин¬
формацию о птолемеевском и римском Египте, позволившей увидеть, с
одной стороны, связь между эллинистическим миром и классической Элла¬
дой, а с другой - отметить влияние Восточного Средиземноморья на после¬
дующее развитие античного мира. В этом отношении изучение эллинизма
сыграло одну из важнейших ролей в трансформации образа античности в
XX в. Эллинистический мир было соблазнительно истолковать в качестве
связующего звена между восточным и греко-римским мирами, тем дости¬
галась целостность и даже сюжетность древней истории.
Вероятно, это общее стремление лежало и в основе увлечения Ростов¬
цева древностью, причём в самом широком смысле: его изначальная уст¬
ремлённость как учёного ко множеству тем древней истории, интерес к
Египту и к древностям юга России, внимание к вопросам искусства и эко¬
номики, тщательность работы с археологическими, письменными, эпигра¬
фическими источниками указывают не столько на неустойчивость его инте¬
ресов, сколько на стремление увидеть древний мир в его целостности, фак¬
тологической и географической - охватить те регионы, что ранее считались
его периферией и учесть те источники, что прежде не вводились в оборот.
Парадокс состоял в том, что Ростовцев был учёным с энциклопеди¬
ческими целями в эпоху, когда энциклопедизм становился невозможным.
В плане охвата материала с этим можно было справиться, сузив тематику:
скажем, до социально-экономической истории (что, впрочем, и само по
себе было амбициозной задачей). Но куда более существенная проблема
заключалась в том, что энциклопедизм становился отныне невозможным и
методологически: конечно, до эпохи отказа от метанарративов было ещё
более полувека, но сомнение в принципиальной достижимости исчерпы¬
вающего и при том связного рассказа о предмете к тому времени уже давно
проникло в умы не только теоретиков науки, но и всех учёных.120 А оби¬
лие материала, с которым сталкивался Ростовцев и его неумение закры¬
вать глаза на значение каждой новой находки, тем более предотвращали
его от безапелляционных итоговых выводов.
Этот парадокс в полной мере воплотился в «Социально-экономи¬
ческой истории эллинистического мира»: она могла быть задумана только
при установке на целостность охвата материала, а реализована только при
120 В этом отношении показателен пример Эд. Мейера: он не верит К. Лампрехту, но,
пожалуй, ещё менее - Г.В.Ф. Гегелю. Мейер Э. Теоретические и методологические вопросы
истории. М., 1904.
168
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
условии отказа от выполнения этой установки. Отсюда те столкновения
разных тенденций, которые заставили Момильяно говорить о фактических
двух книгах в одной.
Мы можем, однако, продемонстрировать это на другом примере. Как
было сказано выше, Ростовцев начинал изучение эллинизма именно с пто¬
лемеевского Египет и был прекрасно осведомлён о самых последних на¬
ходках и трудах в этом направлении. Логично было бы предположить, что
именно Египет станет для Ростовцева исходным пунктом для построения
образа эллинистического мира. Однако это не так. Некоторые следы пер¬
воначального структурирования эллинизма по египетскому лекалу в рос-
товцевской истории остались, но они по большей части «расколдованы»:
политика Селевкидов и Атталидов сравнивается с птолемеевской, иногда
•• 121
подчеркивается их сходство, иногда влияние, но нередко и отличия.
Итак, для Ростовцева нет типической страны эллинизма или его ти¬
пического развития. Что же остаётся? Само развитие, тем не менее, и оно -
неоднозначное, многонаправленное (отдельные периоды упадка не были
катастрофическими в одних регионах и сочетались с расцветом в дру¬
гих121 122), и фактически без его важнейшей поворотной точки, отсутствие ко¬
торой делает таким ощутимым пропасть между первым и вторым томами:
описания поворота от расцвета к упадку. Важнейшая IV глава, рассказы¬
вающая о «равновесии сил», оказывается рассказом о прекрасном начале
развития нового типа общества и экономики, но уже V глава будет расска¬
зывать о начале его конца.
Если в своих предварительных набросках будущей итоговой работы
Ростовцев в общем уверенно прослеживал основные черты развития, ука¬
зывая на то, как формировался эллинистический капитализм и почему не¬
стабильность спроса на его продукцию прекратила его движение по пути
дальнейшего технического совершенствования,123 то в самой работе он го¬
раздо менее однозначен. Он признаёт, что наши знания о доэллинистиче-
ском времени слишком недостаточны, а потому сложно говорить с уве¬
ренностью о том, что нового внёс именно эллинизм в экономическое раз¬
витие древнего мира, и ещё тяжелее различить его технические нововве¬
дения с теми, что имели место в эпоху ранней Римской империи.124 Что
касается прогресса в области сельского хозяйства, то и здесь Ростовцев,
при всём его внимании к трактатам о новом типе рационального управле¬
ния поместьем, признаёт, что технический прогресс при этом, вероятно,
отсутствовал вовсе.125 Конечно, не отрицает он и преимущественно аграр¬
121 SEHHW. Р. 435, 449, 458, 475, 480, 496, 541, 1058, 1067, 1105, 1156-1157, 1165, 1120-
1121, 1260-1261, 1273, 1300 (Селевкиды), 557, 561 ff., 1522 (Атталиды). Реже говорится о
влиянии Селевкидов на Атталидов: Op. cit. Р 640, или схожести Птолемеев с Селевкидами:
Op. cit. Р 1075.
122 Op. cit. Р. 125, 712, 825.
123 Ростовцев М.И. Эллинистический мир и его экономическое развитие. С. 223-224.
124SEHHW.P. 1134.
125 Op. cit. Р. 1186.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
169
ного характера экономики большинства хозяйствующих субъектов элли¬
нистического периода: от отдельных крестьянских хозяйств до огромных
поместий и отдельных городов.126
Так в «Социально-экономической истории эллинистического мира»
возникает образ эллинизма, который, вероятно, оказался сложнее, чем тот,
что первоначально виделся автору. Эллинизм оказывается для Ростовцева
периодом единства, не раскрывшего своих возможностей, взлёта, который
не имел продолжения, хотя и привёл, через муки перерождения, к единст¬
ву Pax Romana. И поскольку историк столь часто говорит нам о трудно¬
стях нашего познания, кажется, он останавливается на самой грани при¬
знания, что эти трудности - объективные, поскольку нет ничего более
сложного, чем изучать прерванный полёт.
Но другой парадокс Ростовцева состоит именно в том, что он не мо¬
жет признать этого, как по своей методологической установке на полноту
знания, так и по своей непокорной трудностям, ищущей натуре, он может
сказать лишь, что пока наши знания недостаточны. Если иного исследова¬
теля эллинизма могла бы увлечь романтическая прелесть незавершённо¬
сти истории, то Ростовцева привлекают сила и энергия развития, и много¬
численные рецензенты правы, когда указывают, что описание бурной де¬
ловой жизни Родоса, его гаваней, энтузиазма и кипучей деятельности его
граждан лично приятно автору труда. Но они не правы, когда идут следом
за стереотипом и утверждают, что Ростовцев уделял этим темам чрезмер¬
ное внимание. Напротив, на фоне всепобеждающего и самоубийственного
этатизма Птолемеев,127 путаной политики Селевкидов или страданий Малой
Азии под пятой Рима рассказ о преуспеянии отдельных предпринимателей
и сообществ занимает сравнительно скромное место. И поэтому история
эллинизма для Ростовцева - драматична, если не трагична, ибо никогда не
раскрывается полностью огромный потенциал, везде и всюду лишь намё¬
ки или начало, но почти нигде - расцвет или итоги. Не случайно поэтому,
что VIII глава, при её впечатляющем объёме, оказалась скорее перечнем
особенностей социальной и экономической жизни эллинизма, чем на¬
стоящим анализом его достижений.
Что касается Рановича, он исходит, как мы могли видеть, из других
положений. Для него важна не столько история эллинизма в своём посту¬
пательном движении, сколько эллинизм как этап в развитии древнего мира.
Нужно ясно показать его связь с предыдущим и последующим этапами, и
тем определить его сравнительную ценность. Конечно, всё это выполнимо
лучшим способом через типизацию. Поэтому историк уже в начале каж¬
дой главы, посвящённой отдельной стране, формулирует основные поло¬
жения, которые после иллюстрирует материалом, и дополнительно повто¬
126 Op. cit. Р. 179, 206,245.
127 Однажды Ростовцев, правда, оговаривается, что этот этатизм не был столь жёстким
и прямым, как современный. Op. cit. Р. 291.
170
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
ряет их в конце главы. Поэтому он не обращает внимания на чередование
периодов усиления и ослабления в отдельных царствах: для каждого из
них у него, по сути, один расцвет и один упадок (и по сути для всех один и
тот же). Поэтому основные черты образа эллинизма раскрываются Рано-
вичем через «типичный» пример царства Селевкидов.
Рановичу было столь важно дать критику «феодализма» в Малой
Азии у Мейера, Вебера, Белоха и Ростовцева не только из-за установивше¬
гося уже к тому времени в советской историографии представления о
строгой последовательности социально-экономических формаций и ре¬
шённого благодаря В.В. Струве вопроса об азиатском способе производст¬
ва, но и потому, что это помогало Рановичу определить контекст эллини¬
стической экономики. Отвергая феодальный характер зависимости мало¬
азиатских крестьян, Ранович тем самым оставлял из существенных для
этой эпохи форм эксплуатации только одну - рабовладельческую, которая
и должна быть единственной имеющей значение при анализе социальной
истории древнего мира. Смысл развития аграрных отношений на эллини¬
стическом Востоке: переход от восточного к античному типу рабовладель¬
ческого общества.128 Поэтому и развитие техники было ограниченным:
Ранович, вслед за Марксом и Энгельсом, убеждён, что этому мешало рас¬
ширение сферы рабского труда. Это означало, что рост спроса на товары
земледелия и ремесла приводил только к росту рабовладения, которое
препятствовало техническому прогрессу и в конечном итоге убивало сам
спрос населения. Напомним, что, по мнению Ростовцева, наличие рабско¬
го труда не могло тормозить технический прогресс, поскольку обычно
рабский труд не был ни дешёвым, не легкодоступным.129
Тем самым, Селевкидское царство, невзирая на его усилия по уста¬
новлению государственного единства, было обречено. Выполнив объек¬
тивно предназначенную ему роль, «призвав к действию дремлющие про¬
изводительные силы», 130 царство Селевкидов не смогло организовать эти
силы должным образом, не сумело сплотить рабовладельческий класс сво¬
его государства как единую эксплуататорскую организацию,131 и потому
лишилось и большей части своих территорий, и симпатий рабовладельцев,
которые всё более смотрели на Рим как на своего спасителя.
Дальнейшая задача Рановича состоит в том, чтобы подтвердить об¬
разцовый пример, проследив те же тенденции и в остальных случаях. Как
замечает Ранович в отношении Египта: «и здесь, хотя и в своеобразной
форме, проявились общие исторические закономерности, которые наблю¬
даются и в других эллинистических странах».132 Понятно, что в случае с
Египтом доказать это положение было сложнее всего: преобладание кре¬
128 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 158.
129 См., однако: SEHHW. Р. 756.
130 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 133.
131 Там же.
132 Там же. С. 168; тж. С. 210.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
171
стьянского населения и преимущественная его эксплуатация были оче¬
видным фактом, к тому же хорошо подтверждённым источниками.
Для решения проблемы Ранович использует приём, который можно
назвать «расширение и сужение». Сводится он к тому, что при аргумента¬
ции сложнодоказуемого положения акцент делается на один частный при¬
мер, который предлагается расширить до общего правила, а затем допол¬
няется общими соображениями, которые предлагается, напротив, сузить
для применения на конкретном материале. Приём этот уместно дополнить
критикой тех данных, которые уже накоплены по вопросу и противоречат
доказываемому тезису.
В качестве частного примера, который должен быть возвышен до об¬
щего правила, советский историк берёт столицу Птолемеев Александрию,
подчёркивая широкое распространение рабовладения в ней. «Александ¬
рия, типичный рабовладельческий город, оказывала своё влияние и на всё
хозяйство страны, и расширение производства, стимулируемое также по¬
литикой первых Птолемеев, было возможно только путём всё большего
применения труда рабов».133 Итак: в Александрии было много рабов, а она
типичный рабовладельческий город (то есть, вероятно, такой же как Афи¬
ны или Антиохия), следовательно, тут развивалась типичная рабовладель¬
ческая экономика, а она не могла не влиять и на весь Египет.
Само по себе это рассуждение очень шаткое, если не будет дополнено
второй частью приёма. Количество рабов в Египте кажется небольшим по¬
тому, что их неправильно ищут. «При изучении рабства в Египте необхо¬
димо иметь в виду своеобразие форм рабства в различных странах древно¬
сти в разные времена. Иной раз недооценка роли рабства в хозяйстве объ¬
ясняется тем, что исследователю рисуется какой-то «идеальный» шаблон
раба ... Между тем в Египте существовали формы рабства, которых нельзя
подвести под шаблон».134 Кабальное рабство, самопродажа за долги, про¬
чие виды зависимости должны в совокупности создать впечатление если не
развитой, то развивающейся рабовладельческой социальной системы.
Наконец, этот приём дополнен критикой других точек зрения, бази¬
рующихся на источниках. У нас нет статистики и нам неясна терминоло¬
гия: греки часто называли рабов осората, но в Египте этот термин упот¬
реблялся и по отношению к любым работникам; большинство учёных
склоняется, что для Египта это обычно не рабы, но Ранович обращает
внимание на недоказанность этого положения.135 Кроме того, он выражает
уверенность, что при росте числа находок частноправовых папирусов
появится и больше данных о рабовладении.136
По сути дела, Ранович использовал тот же приём, что и В.В. Струве,
обосновавший рабовладельческий характер древневосточной экономики.
133 Там же. С. 204.
134 Там же. С. 206.
135 Там же. С. 204.
136 Там же. С. 206-207.
172
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
Это подтверждает заключение главы о Египте: «Обострение классовых
противоречий, когда всё трудящееся население низводится до положения
рабов... должны были привести, после некоторого подъёма, снова к упад¬
ку производительных сил...».137 Тем самым Ранович признал, что рабы
как таковые не играли решающей роли в расцвете и упадке экономики
Египта, а вот «как бы рабы» и были основным эксплуатируемым классом.
В отношении Греции и Македонии Ранович и вовсе сосредоточивает¬
ся на политической истории: доказывать рабовладельческий характер эко¬
номики этих стран он считает излишним, взаимодействия с восточной
системой социальных отношений здесь не было, следовательно, «кратко¬
временный подъём хозяйства в Элладе совершался в сущности на старой
экономической базе».138 Тем не менее, и здесь, «в своеобразной форме»,
проявились общие закономерности эллинизма.139
Тем самым, в каждой главе основной части своей книги Ранович по¬
вторяет нам одно и то же: эллинизм - это важный этап в истории древнего
общества, и абсолютно закономерный. Его история, сколь бы она ни была
полна политических интриг, в сущности своей не драматична: это было
частичное развитие, и иным оно быть не могло. Рим здесь виноват не
больше, чем стихийное бедствие виновно в своих разрушениях. Тут нече¬
му сочувствовать, это достаточно классифицировать. Не случайно Рано¬
вич так презрительно относится к психологии: как к психологическим
объяснениям мотивов действий, так и вообще к роли отдельных лично¬
стей в истории - они лишь выразители общих закономерностей, а когда
перестают им соответствовать, оказываются на периферии истории, как
поздние Птолемеи или Селевкиды.
Итак, ростовцевскому «прерванному полёту» эллинизма Ранович
противопоставил свою «закономерную незавершённость». Какова же была
судьба этой концепции в советской историографии?140
Прежде всего, следует сказать о том, что основная концепция книги
Рановича не стала аксиомой советской историографии даже на сколько бы
то ни было непродолжительное время. С обстоятельной рецензией высту¬
пил К.К. Зельин. В ней признавались высокие научные достоинства книги
и обращалось внимание на специфический подход к теме - дать «филосо¬
фию» истории эллинизма,141 но уже Зельин критиковал работу за чересчур
137 Там же. С. 230.
138 Там же. С. 285.
139 Там же. С. 284. Повторение одного и того же клише («своеобразная форма») приме¬
нительно к Египту и к Македонии можно объяснить как стилистическим недосмотром (из-за
незавершенности книги), так и сознательным влечением к воспроизведению одних и тех же
формулировок, как наилучших.
140 О влиянии концепции Рановича см. Климов О.Ю. Проблемы эллинистической исто¬
рии в научном творчестве К.М. Колобовой // История. Мир прошлого в современном осве¬
щении. Сборник научных статей к 75-летаю со дня рождения профессора Э.Д. Фролова. Под
ред. проф. А.Ю. Дворниченко. СПб., 2008. С. 583.
141 Зельин К.К. Рец.: А.Б. Ранович, Эллинизм и его историческая роль. С. 142.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
173
общую характеристику эллинизма вообще и отдельных политических дея¬
телей в частности, невнимание к специфике отдельных стран (особенно¬
стям эксплуатации в том же Египте) и развитию производственных отно¬
шений.142 143 Указывает рецензент и на то, что, в сущности, у Рановича полу¬
чилась лишь история отдельных стран в эпоху эллинизма - слишком не¬
много их он отобрал для освещения в своей работе и слишком раздельно
их рассматривал, а потому упустил и тему римского завоевания. В дру¬
гой работе Зельин дал и общеметодологическую критику подходу Ранови¬
ча: «недостаточно ... доказывать отсутствие в том или ином государстве
древнего мира феодально-крепостнических отношений или, обнаружив
некоторое число рабов, приходить к общему заключению, что перед нами
рабовладельческий строй».144
В собственных работах К.К. Зельин выступает и против мысли Рано¬
вича (восходящей к В.С. Сергееву) о том, что эллинизм — этап в истории
рабовладельческого общества, заключающийся в распространении на
Восток греческих рабовладельческих отношений. По мнению Зельина,
при таком подходе можно представить, будто эллинизм — необходимая
стадия развития любого рабовладельческого общества, а между тем он
был явлением конкретно-историческим, ограниченным географически, и
потому не может считаться обязательным для всех рабовладельческих го¬
сударств. Зельин предпочитает говорить не о перенесении на Восток гре¬
ческого рабовладения, а о сочетании эллинских и восточных элементов,
происходившем в разных пропорциях в зависимости от времени и места
процесса. Именно понятие конкретно-исторического явления становится
для Зельина базовым при определении эллинизма: «Не всякое сочетание
эллинских и местных элементов есть эллинизм, но лишь то, которое со¬
вершалось в определённой исторической обстановке, создавшейся в ре¬
зультате развития греческих рабовладельческих полисов и восточных го¬
сударств и племён к началу IV в. до н.э., ко времени македонского завое¬
вания».145 Смешение для Зельина имеет именно принципиальный харак¬
тер, не являясь очередной абстракцией: «Как те, кто эксплуатировал, так
и эксплуатируемые, не составляли какого-то однородного целого, но
142 Там же. С. 145-147.
143 Там же. С. 148. Заметим, что римское завоевание Востока так и осталось в советской
историографии не до конца раскрытой темой. Один из современных авторов даже сожалеет, что
«среди советских исследователей зарождения «римского империализма» ... не нашлось собст¬
венных Дьяконовых или Машкиных, способных дать ответ оригинальным идеям Э. Бэдиана и
Э. Грюна». См. Суслов И.В. Проблемы восточной политики Рима (первая половина П в.) до н.э.)
в отечественной историографии: советская школа против всего мира (1945-1991 гг.) // Antiquitas
Iuventae: Сборник научных трудов студентов и аспирантов. Саратов, 2007. Вып. 3. С. 292.
144 Зельин К.К., Трофимова М.К. Формы зависимости в Восточном Средиземноморье в
эллинистический период. М., 1969. С. 52.
145 Он же. Основные черты эллинизма (социально-экономические отношения и полити¬
ческое развитие рабовладельческих обществ Восточного Средиземноморья в период элли¬
низма) // ВДИ. 1953. № 4. С. 147.
174
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
представляли соединение отдельных частей, каждая из которых имела
определённый статус, занимала определённое место по отношению к го¬
сударству».146
При этом, специально исследуя спорный и сложный пример Египта,
Зельин, пусть и с несколько иными коннотациями (сомневаясь в примене¬
нии рабского труда в полевом хозяйстве, широком распространении в ре¬
месле, вообще заметной численности рабов, говоря о разнообразии форм
зависимости), поддерживает мнение Рановича об эволюции рабства в пто¬
лемеевскую эпоху: прежде всего, широком распространен™ отдельных
черт рабского состояния, «полурабских издольщиков».147 Тем самым, с
точки зрения изложения материала, если не акцентировать внимание на
обычном для Зельина оппонировании ведущей тенденции в отечественной
историографии, сводящегося к формуле «было не совсем так», то отвер¬
жения образа, смоделированного Рановичем, здесь нет. Зель™, наоборот,
вынужден говорить о рабовладении даже несмотря на внутреннюю проти¬
воречивость своих заключе™й: «перед нами вырисовывается особый тип
рабовладельческого государства с его своеобразными порядками. Это го¬
сударство имело дело не с множеством рабов, без которых нельзя было
представить самый хозяйственный процесс ... но с массой A,aoi, в которой
различным образом и в различной степени сказывались признаки несво¬
боды, тогда как рабы в полном смысле этого слова были сравнительно не¬
многочисленны».148 Доведи Зельин свои собственные выводы до логиче¬
ского конца, ему бы пришлось признавать тот самый этатизм Птолемеев,
который был намертво связан с критикуемой буржуазной историографией
и не в последнюю очередь с именем М.И. Ростовцева.149 Зельин, конечно,
не разделял положений Ростовцева, но, безусловно, в его работе, которую
А.И. Павловская признает «значительнейшем в нашей науке исследова™-
ем социально-экономических отношений в эллинистическом мире»,150 уже
намечен путь, который ближе к современной историограф™ эллинизма и
всё дальше от подхода Рановича - другое дело, что Ранович прочерчивает
ту грань, за которую не может шагнуть советский историк, если только он
хочет быть советским.
146 Зельин К.К., Трофимова М.К. Указ. соч. С. 116.
147 Он же. Исследования истории земельных отношений в Египте П-1 вв. до н.э. С. 157,
305, 95. Впрочем, В.В. Струве справедливо почувствовал, что терминология Зельина начинает
дрейфовать уже в сторону мнения У. Вилькена и М.И. Ростовцева о близком к крепостному
состоянии египетского трудового класса («государственные крестьяне» и т.п.). Струве В.В.
Общественный строй эллинистического Египта // Вопросы истории. 1962. № 2. С. 73 и сл.
Зельин К.К. Исследования истории земельных отношений в Египте II-I вв. до н.э.
С.159-160.
149 Мысль об этатизме (само собой разумеется, без использования термина) мелькает,
например: Зельин К.К., Трофимова М.К. Указ. соч. С. 117.
150 Павловская А.И. Константин Константинович Зельин (1892-1983) // Портреты исто¬
риков. Время и судьбы. Т. 2. Всеобщая история. С. 100.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
175
У Зельина, однако, было и принципиальное, методологическое рас¬
хождение с подходом Рановича, при этом чётко сформулированное. По
мнению Зельина, мы не можем говорить вообще об этапах древнего обще¬
ства в глобальном смысле: «В древности не было общего (мирового) хозяй¬
ства, как в новейшее время. В истории рабовладельческих обществ наблю¬
дается разновременное самостоятельное прохождение различных этапов
наряду с моментами взаимодействия».151 В этой «другой» истории элли¬
низма Зельин прослеживает и внутреннюю динамику: от расширения и
становления государств до усиливавшейся ассимиляции местными струк¬
турами эллинских порядков, условно (и подчёркивая эту условность) вы¬
деляя ряд периодов.152 Это был, без сомнения, самый весомый аргумент
против подхода Рановича, но чтобы этот аргумент был реально воспринят,
историки должны были бы пересмотреть собственные принципы мышле¬
ния, отойти от моноцентрической системы объяснений. И хотя именно
версия Зельина получила чётко выраженную поддержку,153 в 50-е гг. этот
процесс едва только начинался.154
Но даже работа с материалом, без пересмотра установок на воспри¬
ятие хода истории, давала результаты, трудно согласовывавшиеся с кон¬
цепцией Рановича. И.С. Свенцицкая, которая поставила задачу изучить за¬
висимое население запада Малой Азии - то есть, тот самый единственный
проанализированный Рановичем пример, на котором основывалась его
критика «крепостнического подхода» западных учёных,155 — пришла к ре¬
151 Зельин К.К. Некоторые основные проблемы эллинизма // Советская археология.
Выл. ХП. М., 1955. С. 100.
152 Там же. С. 105-107.
153 Блаватский В.Д. Культура эллинизма // Советская археология. Выл. XII. С. 109-115;
Кац А.Л. Дискуссия о проблемах эллинизма // Там же. С. 116-122. Последняя статья является
обзором дискуссии, состоявшейся 26-27 июня 1953 г. Наступала эпоха возрождения дискус¬
сий, и, конечно, поэтому был так короток миг торжества классических исторических трудов
по древности в советской науке. Как пишет А.Л. Кац (Там же. С. 122): «Два-три года назад
книга А.Б. Рановича заслуженно рассматривалась как достижение советской историографии.
Но советская наука движется вперёд...».
154 Кроме того, в «контр-концепции» Зельина были и свои недочёты, которые неизбеж¬
но вышли бы на поверхность, если бы Зельин попробовал её развернуть подробнее. Так, раз
уж он признавал, что эллинизм — прежде всего, процесс взаимодействия греческого и варвар¬
ского начал, он должен был признать, что от эпохи колонизации VIII-VI вв. эпоха эллинизма
отличалась только масштабами («он протекал в совершенно иных масштабах, отличался
иной интенсивностью и характером»). В этом случае начинала ускользать специфика элли¬
низма. Зельин К.К. Некоторые основные проблемы эллинизма. С. 104.
155 Работы Свенцицкой по Малой Азии, кажется, были отчасти спровоцированы следующей
статьёй Рановича: Ранович А.Б. Зависимые крестьяне в эллинистической Малой Азии //
ВДИ. 1947. № 2. С. 28-39, которая, впрочем, не содержит ничего принципиально отличного
от позиции, высказанной в монографии. Свенцицкая И.С. Некоторые черты экономического
развития Западной Малой Азии в системе Римской империи // ВДИ. 1956. № 2. С. 18-27; Она
же. Новые эпиграфические памятники Малой Азии и Эгеиды // ВДИ. 1956. № 4. С. 93-100;
Она же. Зависимое население на землях городов Западной Малой Азии в период эллинизма //
ВДИ. 1957. № 3. С. 91-103; Она же. Категория PAROIKOI в эллинистических полисах Малой
Азии // ВДИ. 1957. № 2. С. 146-153; Она же. Эллинистическая Малая Азия в современной за-
176
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
зультатам, которые лишь частично можно истолковывать в пользу трактов¬
ки Рановича. По её мнению, основной формой зависимости крестьян в Ма¬
лой Азии была «пообщинная зависимость земледельцев в сочетании с по¬
земельной зависимостью самих общин»,156 отвергая личную зависимость,
на которой, в её понимании, всегда настаивали западные исследователи.
С другой стороны, в небольшой брошюре (в два печатных листа), из¬
лагающей основные черты эллинизма в самом кратком виде, И. С. Свен-
цицкая фактически воспроизводит образ, созданный Рановичем, с некото¬
рыми модификациями. Это заметно в плане описания предшествующей
историографии: стремясь к сжатому рассказу, Свенцицкая даже несколько
упрощает Рановича, и объединяет позиции Тарна и Ростовцева в «общую
концепцию», что, наверное, немало удивило бы самих Ростовцева и Тарна,
и, объективно говоря, является если и допустимым, то чересчур не вдаю¬
щимся в детали обобщением — но вполне понятно, если вспомнить, как
однообразно характеризовал Ранович этих «буржуазных историков» (опять
же, несмотря на его личные предпочтения работам Тарна). 157Кратко пока¬
зывая развитие эллинизма в отдельных государствах, Свенцицкая не вос¬
производит последовательности глав в книге Рановича: сначала даётся
описание Египта, затем Селевкидов (их пример уже не называется образ¬
цовым), после Пергама, Парфии и Македонии.158 Сохраняются, однако,
поднятые Рановичем темы: землевладение разных категорий населения в
Египте, проблема зависимых крестьян в Малой Азии. Сохраняется и общая
характеристика социально-экономического развития: Свенцицкая указыва¬
ет, что методы эксплуатации эллинской верхушкой местного населения бы¬
ли рабовладельческими и постепенно оформляли рабскую (юридическую
или фактическую) зависимость всё большего числа крестьян.159
Парадокс объяснений, восходящих к построенному Рановичем образу
эллинизма также хорошо вскрывается в указанной брошюре Свенцицкой.
Учитывая учебный характер брошюры, автор заботится о том, чтобы вер¬
но расставить все акценты, по возможности заранее разрешив те вопросы,
которые могут возникнуть у студента по прочтении работы. Поэтому в за¬
рубежной литературе // ВДИ. 1960. № 2. С. 156-161; Она же. Земельные владения эллини¬
стических полисов Малой Азии // ВДИ. 1960. № 3. С. 89-104; Она же. Сельская община Ма¬
лой Азии в I-III вв. н.э. // ВДИ. 1961. № 3. С. 50-64; Она же. Рабы и вольноотпущенники в
сельских местностях провинции Азии // ВДИ. 1963. № 4. С. 127-140; Она же. К вопросу о
гражданских и имущественных правах в эллинистических полисах Малой Азии // ВДИ.
1966. № 2. С. 44-53; Она же. К вопросу о положении Ашп в царстве Селевкидов // ВДИ 1971
№1. С. 3-16.
156 Там же. С. 16.
Она же. Социально-экономические особенности эллинистических государств. М.,
1963. С. 8. Эта же точка зрения теперь воспроизводится как общепринятая: Кузнецов Д.В.
Эллинистический Египет: основные тенденции развития в конце IV - второй трети I вв. до
н.э. Учебное пособие. Благовещенск, 2005. С. 4-5.
158 Там же. С. 17-49.
159 Там же. С. 21, 31, 39-40.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
177
вершении она вынуждена отдельно пояснить, что у крупного землевла¬
дельца той эпохи не было возможности основать на новых землях планта¬
ционное рабство и он приспосабливался к местным формам хозяйствен¬
ной жизни.160 В этой ремарке раскрывается вся суть советского образа
древности: он автоматически создавал в умах студентов (а советские учё¬
ные второго поколения также были перед тем советскими студентами)
связь между древностью и рабовладением, а последнее понималось имен¬
но как жестокое, «классическое» рабовладение плантационного, латифун-
диального типа. Можно было сколько угодно говорить о том, что именно
«было не так», но любое обилие противоречащих примеров воспринима¬
лось лишь как исключение - и нельзя сказать, что советские историки
своими работами этому не способствовали.
К.К. Зельин, вероятно, своими возражениями, как и всей своей на¬
учной деятельностью вообще, стремился показать, что древний мир был
богаче, чем он представал в трудах советских историков, получивших
преимущественный доступ к обрисовке образа древности. В случае с за¬
мечаниями по истории Древнего Востока, направленными против при¬
митивизации в струвианской концепции, он скорее потерпел фиаско: уже
другие учёные (многие из которых, однако, учились у него в аспиранту¬
ре) начали расшатывать сложившиеся представления. Критика образа
эллинизма у Рановича имела для него, казалось бы, более благоприятные
последствия: именно замечания Зельина были восприняты советской ис¬
ториографией. Но следствием принятия этой критики оказалось то, что
эллинизм так и остался периферийной темой в советской историографии
древности: коль скоро это не отдельный этап в развитии рабовладельче¬
ской формации (следовательно, необходимый), а некий конкретно-исто¬
рический феномен — то и его изучение представляет лишь относитель¬
ный интерес. Борясь с упрощением, Зельин не изменил историков, а от¬
вратил их от темы. Теперь весь вопрос об эллинизме сводился, соответ¬
ственно, к тому, какие в нём были специфические формы эксплуатации,
и вообще специфические моменты в отношении «классической» рабо¬
владельческой формации.161 Определённое оживление тема получила
лишь тогда, когда исследователи подняли вопрос об эллинизме в связи с
экспансионистской политикой Рима.162 Поэтому за книгой Рановича в
советской историографии не появилось ни одной обобщающей работы
по эллинизму.
160 Там же. С. 64.
161 Как это формулирует сам Зельин: «охарактеризовать некоторые особенности рабства
и вообще форм зависимости в эпоху эллинизма, присущие многим странам или даже одной
из них, с тем чтобы определить специфику этих форм». Зельин К.К., Трофимова М.К. Формы
зависимости в Восточном Средиземноморье в эллинистический период. С. 5.
162 Произошло это сравнительно поздно. См.: Кащеев В.И. Эллинистический мир и
Рим: война, мир и дипломатия в 220-146 гг. до н.э. М., 1993; Беликов А.П. Рим и эллинизм.
Основные проблемы политических, экономических и культурных контактов. Диссертация на
соискание учёной степени доктора исторических наук. Ставрополь, 2003.
178
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
3.5. Книга Н.А. Машкина о принципате
Августа и основные черты образа древности
в классическом воплощении
Н.А. Машкин — одна из важнейших фигур в советской историографии
античности, но пожалуй, особенную его роль следует отметить в процессе
становления преподавания древней истории. Он создал учебник по исто¬
рии древнего Рима, который стал одним из основных вузовских учебников
на несколько десятилетий, и уже это указывает на него как на одного из
создателей советского образа древности, сыгравшего наибольшую роль не
на стадии первоначального моделирования, а на стадии закрепления об¬
раза в общей системе преподавания и науки. Машкин был мало сосредо¬
точен на общих теориях - настолько, насколько это было вообще возмож¬
но для ранней советской историографии, пропитанной стремлением воз¬
вести любую конкретику к генерализирующим высказываниям «класси¬
ков» марксизма-ленинизма.163
Не менее знаменита и книга Н.А. Машкина о принципате Августа,164
которая, как и последняя книга Рановича, также отмечена влиянием англо-
американской историограф™, тоже по возможности автором затушёван¬
ным. Как и в случае с Рановичем, Машкин противостоял не просто из¬
вестной тенденции или даже некоему историку, а вполне конкретной ра¬
боте, которую можно назвать «раздражителем» для советского автора,
претендующего на написа™е классического исследования. Для книги
Машюша таким раздражителем выступала «Римская революция» Р. Сай¬
ма. В «Принципате Августа» Сайм указан на 37 страницах (из более чем
шестисот основного текста),166 что из историков сопоставимо только с
3 При этом не значит, что они его вообще не интересовали. Машкин занимался в се¬
минаре Д.М. Петрушевскош и хорошо изучил труды не только В. Виндельбанда и Э. Трёльча,
но и с большим интересом читал М. Вебера. Другое дело, что манифестировать подобные
научные предпочтения не было принято в те годы. См. Маяк И.Л. Николай Александрович
Машкин (1900-1950). С. 74.
Машкин Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. М.-Л.,
1949. В 1942 г. в эвакуации, в Свердловске была защищена докторская диссертация, ставшая
основой для книги, которая в 1950 г. была удостоена Сталинской премии.
Syme R. The Roman Revolution. Oxford, 1939. Данная книга обладала своим интерес¬
ным подтекстом: это рассказ о том, как революционеры становятся функционерами, как вож¬
ди революции ради того, чтобы остаться у власти, постепенно меняют содержание револю¬
ции и всегда приводят к власти олигархию. Книга писалась прежде всего под впечатлением
от растущей мощи итальянского и отчасти немецкого «вождей», но и к советскому «отцу на¬
родов» её пафос вполне приложим. См. Gradel I. Syme’s Roman Revolution - and a British One
// Ancient History Matters: Studies Presented to Jens Erik Skydsgaard on his Seventieth Birthday.
Rome, 2002. P. 297-303. Нет нужды доказывать здесь, что Машкин не мог позволить себя да¬
же коснуться этой темы книги Сайма.
Машкин Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. С. 668.
Указатель, однако, должен использоваться с известной корректировкой. Он учитывает только
упоминание фамилии в основном тексте, игнорируя сноски, в которых Сайм упоминается тоже
нередко (напр., С. 253, прим. 7; С. 262, прим. 47; С. 263, прим. 50; С. 441, прим. 47 и т.д.); кроме
3.5. Книга Н.А. Машкина о принципате Августа
179
упоминанием Т. Моммзена (на 36 страницах); затем следуют Э. Мейер и
Г. Ферреро (соответственно, 19 и 13 страниц).
Но частота упоминаний сама по себе может свидетельствовать лишь об
остроте полемики по отдельным вопросам и не является потому определяю¬
щим доказательством идейного влияния.* 167 168 169 Пройдя стадию становления тео¬
рии, советские авторы, казалось, получили возможность вести полноценную
полемику с представителями других концепций, так что было бы логично
ожидать, что теперь доля скрытых заимствований должна была снизиться.
С одной стороны, так оно и есть: например, Н.А. Машкин открыто формули¬
рует, с какими положениями в работе Р. Сайма можно согласиться, какие не¬
достаточно подкреплены источниками, но логически допустимы, а какие ка¬
тегорически неприемлемы. Нельзя сказать и того, что Машкин слишком
многое заимствует именно у Сайма, хотя отдельные совпадения есть: фраза о
том, что Цицерон не был не только революционером, но даже и реформато¬
ром повторена за Саймом дословно (со ссылкой, но без оформления цитаты),
да и весь раздел про последние годы Цицерона в политике фактически пере¬
сказывает соответственные места из «Римской революции».
Книга Машкина - подробный разбор принципата Августа как отдель¬
ного явления: с расширенным введением (С. 9-110), определяющим об¬
щую эволюцию Римской республики к завершению гражданских войн,
первой частью (С. 113-306), выясняющей генезис принципата, и второй
частью (С. 30^-603)), касающейся его формы и сущности. Машкин избе¬
гает навязчивых обобщений, у него нет желания дать максимально общий
очерк сущности принципата как исторической эпохи или исторического
явления - по всем этим параметрам его книга совершенно не может быть
сопоставлена с «Эллинизмом и его исторической ролью» Рановича. В ос¬
вещении Машкиным цезаризма как политики лавирования принцепса
«между различными группами рабовладельческого общества с главной
опорой на армию»,170 просматривается, правда, параллель с характеристи¬
кой бонапартизма у Маркса,171 но это, всё же, другой уровень обобщения.
Если Ранович не претендовал на полноту охвата источников и данных,
то Машкин бесспорно стремится к этому, создавая увесистый том (43 пе¬
того, в указатель вкралась опечатка: на С. 233 нет ни одного упоминания Сайма, а излагается
содержание статьи В. Тарна; напротив, в указателе на Тарна страница не отмечена (С. 670).
167 В. Тарн фигурирует сравнительно редко — упоминается в основном тексте лишь 5
раз, но следует учитывать, что в часто используемой Машкиным «Кембриджской истории
древнего мира» соответственные главы X тома были написаны Тарном.
168 Скажем, когда Машкин, в противовес Сайму, присоединяется к мнению Тарна, что
Клеопатра в союзе с Антонием выступала не только как царица Египта, но и претендовала
быть римской императрицей. См. Машкин. Указ соч. С. 269-270, The Cambridge Ancient His¬
tory. Vol. X. The Augustan Empire. Cambridge, 1934. P. 81.
169 Cp. Машкин H.А. Указ соч. С. 190-191; SymeR. The Roman Revolution. P. 137,140-144.
170 Маяк И.Л. Николай Александрович Машкин (1900-1950). С. 77.
171 Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К., Энгельс Ф. Сочине¬
ния. 2-е изд. Т. 8. М., 1957. С. 119-217. Ранее о «бонапартистской природе цезаризма» писал
В.С. Сергеев. См. Сергеев В.С. История древнего Рима. М.-Л., 1925. С. 174.
180
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
чатных листа) с дробной структурой. Скажем, глава «Социальная политика
Августа» (С. 427-458) делится на части «Август и сенаторское сословие»,
«Всадническое сословие при Августе», «Римский плебс при Августе». Да¬
ны очерки состояния источников и историографии проблемы. Введение и
первая часть сочетают разделы, описывающие состояние общества «в сре¬
зе» с разделами, излагающими основные события в динамике, что же каса¬
ется второй части (по сути, основной), то здесь превалирует статическое
рассмотрение, дробящее тему на отдельные социальные аспекты (кроме
социальной политики, такие, как связь Августа с армией) в дополнении с
географическим принципом (отдельно рассмотрено состояние дел в Ита¬
лии и в провинциях, с подразделением на восточные и западные). Иными
словами, перед нами позитивистски ориентированное исследование, в ко¬
тором «естественно» возникающие из работы с источниками отдельные
темы «всего лишь» скомпонованы автором в логическом порядке; ис¬
следование, систематически организующее информацию о предмете и пре¬
тендующее в итоге на получение объективных знаний о нём. Марксистская
составляющая проявляется здесь именно в определении сущности явлений,
классовый подход кладётся Машкиным не в основу научной методики, а в
обоснование главных выводов, которые, в общем, сводятся к ряду положе¬
ний, выдвинутых вне зависимости от работы с фактами.
Главной задачей для такой книги было установить логическую связь
между позитивистской манерой обработки фактов и заранее известными
автору выводами. То, что автор мог эти выводы смягчить или несколько
вариатировать, не играло принципиальной роли: конкретно, ему необхо¬
димо было говорить о классовой борьбе, о рабах (и их роли во всех потря¬
сениях) и о «революции рабов» - элементы, которые в конце 40-х гг. всё
ещё оставались в списке «обязательных к использованию» достижений
советской историографии древности.
Первоначально, вероятно, основной связующей идеей для того, чтобы
исследование оказалось целостным, служила марксова характеристика бо¬
напартизма, преломленная Машкиным в характеристику цезаризма. Но эта
идея была чересчур абстрактна, она почти не позволяла обработать бога¬
тейший материал, провоцировала схематизм в изображении принципата.172 173
Идеи Сайма как раз и были использованы Машкиным в роли дополнитель¬
ных связующих элементов, и они как раз добавляли убедительности ос¬
новной гипотезе. Сайм пытался показать механизм общественного перево¬
рота, перехода от Республики к Империи, который он назвал «римской ре¬
172 т,
ю, что в действительности позитивистский тип исследования не просто компонует
отдельные части, а с помощью этого задаёт установки познания и обобщения материала, ду¬
мается, сейчас уже является общепризнанным мнением.
Примерно таким же схематизмом отличалась основная идея «Эллинизма и его исто¬
рической роли», но если у Рановича было хотя бы то преимущество, что его эпоха была ма¬
лоизученной в советской науке, то схематизм в работе Машкина слишком уж сближал его с
«социологизаторскими» работами о кризисе Римской республики прошлого десятилетия.
3.5. Книга НА Машкина о принципате Августа
181
волюцией», и сущность его сводилась примерно к следующим положени¬
ям: в результате установления режима власти Августа Италия стала играть
заметно большую роль в имперской политике, а сам этот режим был новой
олигархией, добившейся стабилизации положения в обществе и взявшей
под контроль армию, которая уже начинала пополняться самыми декласси¬
рованными элементами и могла привести всё государство к гибели.174 175Машкин неоднократно отмечает недоказанность ряда положений в
книге Сайма: не нужно отождествлять цезарианские войска с низами ита¬
лийского общества и считать солдат Цезаря выразителями интересов
175
итальянских муниципиев; основано лишь на косвенных источниках
мнение о социальном составе сторонников Октавиана (ветераны, италий¬
ские дельцы, плебс);176 не согласен он и с характеристикой Антония у
Сайма.177 Примечательно, однако, что именно эти идеи Сайма оказывают¬
ся для Машкина наиболее интересными: они дают возможность показать
политическ